Сборник "Анита Блейк-1". Компиляция. Книги 1-12 [Лорел К. Гамильтон] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Лорел К. ГАМИЛЬТОН
ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
1
До своей смерти Вилли Мак-Кой был дерьмом и после смерти ничуть не переменился. Он сидел напротив меня, одетый в кричащую клетчатую спортивную куртку и ядовито-зеленые полиэфирные штаны. Короткие черные волосы отступали залысинами от тощего треугольного лица. Он всегда был похож на второстепенного персонажа из гангстерского фильма – из тех, что продают информацию, бегают по мелким поручениям и которых то и дело пускают в расход. Конечно, сейчас Вилли был вампиром, и в расход его уже не пустят. Но он по-прежнему продавал информацию и бегал по мелким поручениям. Нет, смерть его не сильно переменила, но на всякий случай я старалась не глядеть ему прямо в глаза. Есть стандартные правила обращения с вампирами. Он всегда был засранцем, но сейчас он был засранцем-нежитью. А это для меня было новой категорией. Он сидел в спокойной тишине моего кондиционированного офиса. Матово-голубые стены – мой босс Берт считал, что они действуют успокаивающе – навевали холод. – Не возражаешь, если я закурю? – спросил он. – Возражаю. – Черт возьми, ты никак не хочешь облегчить мне работу? Я на миг посмотрела на него впрямую. Глаза карие, как и были. Он перехватил мой взгляд, и я тут же опустила глаза к столу. Вилли захихикал противным смешком. Смех его тоже не изменился. – Вот это мне нравиться! Ты меня боишься. – Не боюсь, просто соблюдаю осторожность. – Хоть признавайся, хоть нет. Я чую запах страха, будто что-то касается моего лица или даже мозга. Ты меня боишься, потому что я вампир. Я пожала плечами – а что тут скажешь? Как соврать тому, кто чует твой страх носом? – Зачем ты здесь, Вилли? – Ох ты Господи, курить-то как хочется! У него запрыгала кожа в уголках губ. – А я думала, у вампиров тика не бывает. Его рука поднялась, чуть не коснувшись рта. Он улыбнулся, полыхнув клыками. – Кое-что не меняется. “А что меняется?” – хотелось мне спросить его. Каково это – быть мертвым? Я знавала вампиров, но Вилли был первым из них, кого я знала и до, и после смерти. Странное чувство. – Чего тебе надо? – Слушай, повежливей! Я пришел дать тебе денег. Стать клиентом. Я снова взглянула на него, избегая смотреть в глаза. Булавка на галстуке вспыхнула в свете лампы. Настоящее золото. Раньше у Вилли такого не бывало. Для мертвеца он хорошо устроился. – Я поднимаю мертвых для живых. Зачем вампиру поднятый зомби? Он помотал головой – резкий рывок туда-сюда. – Да нет, этот вудуизм мне на фиг не нужен. Я хочу тебя нанять на расследование нескольких убийств. – Я не частный сыщик. – Да, но у вас одна такая есть в резерве. Я кивнула: – Мисс Симс ты можешь нанять прямо. Незачем действовать через меня. Снова эти отрывистые мотания головы. – Она не знает про вампиров столько, сколько ты. Я вздохнула: – Вилли, нельзя ли перейти к делу? Мне надо уходить… – я бросила взгляд на стенные часы, – через пятнадцать минут. Не люблю оставлять клиентов одних на кладбище. Они начинают нервничать. Он рассмеялся. Этот смешок успокаивал, не смотря на выпирающие клыки. Вампиру для устрашения полагался бы густой мелодичный смех. – Нервничать – это точно. Это уж я тебе верю. И вдруг лицо его стало серьезным, будто смех стерли ладонью. У меня что-то дернулось под ложечкой. Вампиры переключают движения, будто щелкают кнопкой. Если он это уже умеет, что он умеет еще? – Ты знаешь про вампиров, которых пустили в расход в Округе? Это был вопрос, поэтому я ответила: – Слыхала. Поблизости от нового вампирского клуба растерзали четырех вампиров. Вырвали сердце и отрезали голову. – Ты все еще работаешь с копами? – Я все еще в резерве у нового подразделения. Он снова засмеялся. – Ага. Команда призраков. Ни людей, ни денег. Так? – Ты довольно точно описал почти все полицейские службы города. – Может быть. Но у копов то же отношение, что и у тебя, Анита. Убитый вампир – подумаешь, важность? Новые законы этого не меняют. Со времени дела “Аддисон против Кларка” прошло всего два года. В решении суда было дано новое определение, что есть жизнь и что не есть смерть. Вампиризм был признан законным в СШ старой доброй А. Мы оказались одной из немногих стран, которая признала вампиров. И парни из службы эмиграции, брызгая слюной, старались предотвратить иммиграцию вампиров целыми – ну, скажем, стадами. Чертова уйма вопросов рассматривалась в том суде. Должны ли наследники возвращать наследство? Убить вампира – это убийство или нет? Было даже движение за предоставление им права голоса. Да, времена меняются. Глядя на вампира по ту сторону стола, я пожала плечами. Мне тоже было все равно, одним убитым вампиром больше или меньше? Возможно. – Если ты считаешь, что я так думаю, зачем ты вообще пришел? – Потому что ты в своем деле лучшая. А нам и нужна лучшая. Он впервые сказал “нам”. – На кого ты работаешь, Вилли? Он улыбнулся – доверительной, понимающей улыбкой, будто он знал что-то, что мне тоже полагалось бы знать. – А какое тебе дело? Деньги будут хорошие. Мы хотим, чтобы этими убийствами занялся кто – то, знающий ночную жизнь. – Я видела тела, Вилли. И сказала полиции свое мнение. – И какое оно было? Он наклонился вперед, положив ладони на мой стол. Ногти у него были бледные, почти белые – бескровные. – Я написала для полиции полный рапорт. – Так чего бы тебе мне его не рассказать? – Я не имею права обсуждать с тобой материалы полиции. – Я им сказал, что ты на это не пойдешь. – На что? Ты же мне ничего еще не сказал. – Мы хотим, чтобы ты расследовала гибель вампиров и нашла, кто или что это делает. И заплатим тебе тройной гонорар против твоего обычного. Я покачала головой. Теперь понятно, почему Берт, этот жадный паразит, устроил эту встречу. Он знает, как я отношусь к вампирам, но по контракту я обязана встречаться с любым клиентом, который дал Берту задаток. Мой босс за деньги готов на все. Проблема в том, что он считал, будто и я тоже. Ладно, скоро мы с ним поговорим. Я встала. – Этим занимается полиция. Я и без того помогаю им всем, чем могу. Сэкономьте ваши денежки. Он сидел и смотрел на меня – очень спокойно. Это не была безжизненная неподвижность давно умершего, но все-таки тень ее. Страх побежал у меня по спине, стиснул горло. Я подавила желание вытащить крест из-под рубашки и выгнать Вилли из кабинета. Вышвыривать клиента вон с помощью освященного предмета – более чем непрофессионально. И потому я просто стояла, ожидая его движения. – Почему ты не хочешь нам помочь? – Вилли, у меня клиент. Прости, что не смогла быть полезной. – Не захотела. – Считай, как хочешь. – Я вышла из-за стола, намереваясь проводить его к двери. Он двинулся с текучей быстротой, которой у Вилли не было никогда, но я это увидела и оказалась на шаг от его вытянутой руки. – Эти фокусы показывай девицам, Вилли. – Ты видела мое движение? – Видела. И слышала. Вилли, ты очень недавно умер. Вампир ты или нет, а тебе учиться еще и учиться. Он нахмурился, так и не опустив до конца про тянутую руку. – Может, и так, только ни один человек не успел бы так отступить. Он шагнул ко мне, едва не задевая своей курткой. На таком близком расстоянии мы с ним были почти одного роста – низкого, и его глаза были точно на уровне моих. Я изо всех сил смотрела в его плечо. Мне приходилось держаться изо всех сил, чтобы не отступить. Но, черт возьми, нежить он или нет, а это всего лишь Вилли Мак-Кой, и такого удовольствия я ему не доставлю. – Ты не человек, – сказал он. – Не больше, чем я. Я двинулась к двери. Я отступила не от него – я пошла открывать дверь. И пыталась убедить текущий по спине холодный пот, что это совсем другое дело. Ни его, ни сосущую тяжесть под ложечкой обмануть не удалось. – Мне действительно пора идти. Спасибо вам, что обратились в “Аниматор Инкорпорейтед”. Я выдала ему лучшую свою профессиональную улыбку, бессмысленную, как электрическая лампочка, и такую же сияющую. В дверях он остановился. – Так ты не будешь на нас работать? Мне надо что-то сказать, когда я отсюда вернусь. Не знаю точно, но, кажется, в его голосе слышалось что-то вроде страха. Влетит ему за неудачу? Это было глупо, я знаю, но во мне шевельнулось сочувствие. Да, он был нежитью, но вот он стоял тут и глядел на меня, и это был тот же Вили, с цветастыми куртками и беспокойными ручками. – Ты им скажи, кто бы они ни были, что я не работаю на вампиров. – Железное правило? – Снова это прозвучало вопросом. – Железобетонное. Что-то мелькнуло в его лице, проглянул на миг прежний Вилли. Это была почти что жалость. – Жаль, что ты это сказала, Анита. Они не любят, когда им говорят “нет”. – Кажется, ты засиделся в гостях, Вилли. Я не люблю, когда мне угрожают. – Это не угроза, Анита. Это правда. Он поправил галстук, любовно погладив новую золотую булавку, расправил плечи и вышел. Я закрыла за ним дверь и прислонилась к ней. Колени подкашивались. Но времени сидеть и трястись не было. Миссис Грандик наверняка уже на кладбище. Там она стоит с черной сумочкой и взрослыми сыновьями, ожидая, пока я подниму ее мужа из мертвых. Дело было в загадке двух разных завещаний. Тут либо годы судебных издержек и споров, либо поднять Альберта Грандика из мертвых и опросить. Все, что нужно, было у меня в машине, даже цыплята. Вытащив из-за пазухи крест, я выставила его на кофту на всеобщее обозрение. Было у меня несколько пистолетов, и обращаться с ними я тоже умела. В столе у меня лежал девятимиллиметровый браунинг. Весил он фунта два с полной обоймой пуль в серебряной оболочке. Серебро вампира не убивает, но обескураживает. Раны от серебра у них заживают медленно, почти как у людей. Вытерев потные ладони о юбку, я вышла. Крейг, наш ночной секретарь, яростно что-то стучал на клавиатуре компьютера. Глаза его полезли на лоб, когда я прошла по толстому ковру. Может быть, из-за болтающегося на длинной цепи креста у меня на шее или из-за выставленного на всеобщее обозрение револьвера. Но он ни о том, ни о другом слова не сказал. Соображает. Поверх всего этого я натянула свой любимый вельветовый жакет. Пистолет из-под него все же выпирал, но не слишком. Вряд ли Грандики и их адвокаты это заметят.2
По дороге домой меня застукал восход. Терпеть их не могу. Восход – это значит, я выбилась из графика и работала всю ночь напролет. В Сент-Луисе деревьев вдоль хайвеев больше, чем в любом городе, где мне приходилось ездить. Я почти признаю, что в первых лучах рассвета деревья выглядят красиво. Почти. Моя квартира при утреннем солнце выглядит удручающе белой и жизнерадостной. Стены сливочно-белые, как во всякой квартире, которые мне доводилось видеть. Зато ковер с симпатичным серым оттенком, что куда приятнее обычного коричневого цвета собачьей шерсти. Квартира у меня была просторная, односпаленная. Мне говорят, что из нее симпатичный вид на соседний парк. Я не проверяла. Как по мне, я вообще бы окон не делала. Эти я завесила тяжелыми шторами, превращавшими ярчайший день в прохладные сумерки. Я включила радио, чтобы заглушить звуки от моих живущих днем соседей. Под тихую музыку Шопена меня засосал сон. Телефон зазвонил через минуту. Минуту я лежала, ругая себя, что забыла включить автоответчик. Может, не обращать внимания? Еще через пять звонков я сдалась. – Алло. – О и, простите! Я вас разбудила? Этой женщины я не знала. Если она что-то продает, я взбешусь. – Кто это? Я заморгала глазами, всматриваясь в часы около кровати. Восемь. Два часа проспала всего. Уй-я! – Я Моника Веспуччи. Это прозвучало так, будто все объясняло. Но я ни хрена не поняла. – Да? Я постаралась, чтобы это звучало ободряюще и любезно. Вышло рычание. – Э-э, гм. Я та самая Моника, что работает с Кэтрин Мейсон. Я обхватила трубку руками и попыталась подумать. Но после двух часов сна у меня это плохо получается. Кэтрин – моя хорошая подруга, это имя я знаю. Наверное, она мне говорила об этой женщине, но хоть убей меня – не могу припомнить. – Да, конечно, Моника. Что вы хотите? – Это прозвучало слишком грубо даже для меня. – Извините, если я не так сказала. Я только в шесть пришла с работы. – Боже мой, значит, вы только два часа спали? Вы, наверное, убить меня готовы? На этот вопрос я не ответила – не люблю врать. – Моника, вы что-то хотели? – Ну, в общем, да. Я тут устраиваю девичник-сюрприз для Кэтрин. Вы знаете, что она через месяц идет замуж? Я кивнула; сообразила, что она меня не видит, и промямлила: – Я приглашена на свадьбу. – Ну, конечно, я знаю. Подружкам невесты полагаются красивые платья, правда? На самом деле мне меньше всего на свете хотелось выбрасывать сто двадцать долларов на официальное розовое платье с пышными рукавами, но замуж выходила Кэтрин. – Так что там с девичником? – Ой, я опять начала болтать, а вам же так спать хочется! Я подумала: если на нее заорать, это ускорит дело? Вряд ли; скорее она заревет. – Моника, скажите, будьте добры, чего вы хотите? – Ну, я понимаю, что говорю слишком поздно, но все как-то забывала. Я хотела вам еще неделю назад позвонить, но все не собралась. В это я поверила. – Говорите. – Девичник сегодня. Кэтрин говорит, что вы не пьете, и я подумала, не могли бы вы быть водителем. Я минуту просто лежала, раздумывая, насколько мне взбеситься и сколько в этом будет толку. Может, если бы я до конца проснулась, я бы сказала ей, что я думаю. – А вы не считаете, что сообщаете мне об этом чертовски поздно, если хотите, чтобы я была водителем? – Я знаю, конечно, вы меня извините. Я просто такая рассеянная последнее время. Кэтрин мне сказала, что у вас обычно ночь пятницы или субботы выходная. На этой неделе разве пятница у вас не выходной? Пусть так, но это не значит, что я собираюсь тратить свой выходной на эту пустоголовую болтунью на том конце провода. – Да, выходной. – Великолепно! Я вам скажу, куда ехать, и вы нас подберете после работы. Вас устраивает? Черта с два меня это устраивало, но что я еще могу сказать? – Нормально. – Бумага и карандаш у вас есть? – Вы сказали, что работаете у Кэтрин? – Я начала припоминать Монику. – Да, а что? – Я знаю, где работает Кэтрин. Мне не надо рассказывать. – Ой, какая глупость с моей стороны! Тогда ждем вас к пяти часам. В платье, но без каблуков. Может, будем сегодня танцевать. Терпеть не могу танцевать. – Ладно, тогда до вечера. – До вечера. Телефон затих. Я включила автоответчик и снова свернулась под простыней. Моника работает у Кэтрин. Значит, она адвокат. Страшно подумать. Может быть, правда, она лишь из тех, кто организует работу. Теперь, когда уже было поздно, до меня дошло, что я просто могла отказаться. Да. Быстро я сегодня соображаю. Ну и подписалась я! Смотреть, как чужие люди будут беситься до упаду. Если повезет, мне еще и наблюют в машину. Чертовски странные сны видела я, когда мне опять удалось заснуть. Все об этой женщине, которую я не знаю, кокосовом пироге и похоронах Вилли Мак-Коя.3
У Моники Веспуччи был значок с надписью: “Вампиры тоже люди”. Многообещающее начало вечера. На ней была белая шелковая блузка с высоким расклешенным воротником, обрамлявшим темный загар из солярия. Короткая стрижка – мастерская, косметика – совершенство. Этот значок должен был дать мне понятие, какого рода будет у нас девичник. Иногда я в самом деле сильно торможу. Я оделась в черные джинсы, ботинки до колен и малиновую блузку. Прическа была подстать наряду – черные кудри до плеч, падающие на красную одежду. Мои темно-карие, почти черные глаза были под цвет волосам. Только кожа выпадала из ансамбля, слишком бледная – тевтонская белизна на латинской смуглости. Очень давний мой любовник когда-то назвал меня фарфоровой куколкой. Он хотел сказать комплимент. Я это восприняла по-другому. Есть причины, почему я не хожу на свидания. Блузка была с длинными рукавами, скрывающими ножны на правом запястье и шрамы на левом плече. Пистолет я заперла в багажнике. Я не думала, что девичник настолько далеко зайдет. – Ты меня прости, Кэтрин, что я до последней минуты так ничего и не организовала. Потому-то нас только трое. У всех оказались свои планы, – виновато сказала Моника. – Смотри ты, у людей, оказывается, бывают планы на вечер пятницы, – заметила я. Моника уставилась на меня, будто пыталась сообразить, шучу я или нет. Кэтрин бросила на меня огненный взгляд. Я улыбнулась им обеим самой своей ангельской улыбкой. Моника улыбнулась в ответ, Кэтрин на это не купилась. Моника побежала по тротуару, пританцовывая. А ведь выпила всего-то два бокала. Тревожный знак. – Веди себя прилично, – прошипела Кэтрин. – А что я такого сказала? – Анита! У нее был голос, каким говорил мой отец, когда я поздно приходила домой. – Ты сегодня не в настроении веселиться, – вздохнула я. – Я сегодня собираюсь много веселиться. – Она подняла руку к небу. На ней были смятые остатки делового костюма. Ветер развевал длинные волосы цвета красной меди. Я всю жизнь гадала, была бы Кэтрин красивее, если бы ее постричь, чтобы, прежде всего, было заметно лицо, или это именно волосы делали ее красивой. – Уж если мне приходится жертвовать одной из немногих свободных ночей, я хочу хотя бы поразвлечься за свои деньги – и как следует, – сказала она. В последних словах прозвучала какая-то свирепость. Я посмотрела на нее внимательно. – Ты собираешься нализаться в стельку? – Не исключается. Вид у нее был самодовольный. Кэтрин знала, что я не одобряю пьянства – точнее, не понимаю. Я не люблю понижать внутренние барьеры. Если я уж решала сорваться с цепи, то любила точно знать, с какой именно. Мою машину мы оставили на стоянке в двух кварталах. Стоянка со сварной оградой. А вообще стоянок в Приречье мало. Узкие мощеные дороги и древние тротуары строились не для машин, а для лошадей. Улицы промыла летняя гроза, прогрохотавшая, пока мы ужинали. Над головой засверкали первые звезды, как алмазы на бархате. – Веселей, инвалиды! – вопила Моника. Кэтрин посмотрела на меня и усмехнулась. И в следующую секунду побежала к Монике. – О, Боже ты мой, – буркнула я себе под нос. Может быть, если бы я за ужином выпила, я бы тоже побежала. Хотя сомневаюсь. – Да не тащись ты как черепаха! – бросила мне Кэтрин через плечо. Как черепаха? Я догнала их шагом. Моника хихикнула. Почему-то я знала, что так и будет. Они с Кэтрин прислонились друг к другу со смехом. Подозреваю, что смеялись они по моему адресу. Потом Моника достаточно успокоилась, чтобы фальшиво произнести театральным шепотом: – Знаете ли вы, что ждет нас за углом? На самом деле я знала. Последнее убийство вампира случилось в четырех кварталах отсюда. Вампиры называли это место “Округ”. Люди называли его “Приречье” или “Кровавая площадь” – в зависимости от степени своей грубости. – “Запретный плод”, – сказала я. – Ну, вот, испортила мне сюрприз. – А что такое “Запретный плод”? – спросила Кэтрин. Моника захихикала. – Отлично, значит, сюрприз испортить не удалось. – Она взяла Кэтрин под руку. – Обещаю, что тебе понравится. Кэтрин, может быть, и понравится. Я знала, что мне точно не понравится, но все равно пошла за ними за угол. Извитая неоновая вывеска была кроваво цвета крови. Я не преминула отметить эту символичность. Мы поднялись по трем широким ступеням, и перед распахнутой дверью там стоял вампир. Его массивные плечи угрожали прорвать тесную футболку. После смерти уже не надо качаться штангой? Еще с порога слышался густой гул голосов, смех, музыка. Густой бормочущий звук многолюдного тесного помещения, где люди собрались оттянуться. Вампир стоял у двери совершенно неподвижно. И все же какое-то движение в нем угадывалось, что-то живое – за неимением лучшего слова. Значит, он был мертв не более двадцати лет. И сегодня он уже был сыт. Кожа у него была здоровая и красноватая. И лицо чуть ли не розовощекое. Питание свежей кровью идет на пользу. – Ты только пощупай эти мышцы! – сжала его руку Моника. Он улыбнулся, сверкнув клыками. Кэтрин ахнула. Он улыбнулся шире. – Бад мой старый друг, правда, Бад? Вампир Бад? Красиво звучит. Но он кивнул. – Заходи, Моника. Твой столик ждет. Столик? Откуда у Моники здесь такой вес? “Запретный плод” – одна из самых горячих точек в Округе, и заказов на столики они не принимают. На двери висела большая табличка: “Ношение крестов, распятий и прочих освященных предметов в помещении клуба не разрешается”. Я прочла табличку и прошла мимо. Совершенно не собиралась я отдавать свой крест. Нас окутал густой мелодичный голос: – Анита, как мило с вашей стороны к нам прийти! Голос принадлежал Жан-Клоду, владельцу клуба и вампиру в ранге мастера. И вид у него был, какого ты и ожидаешь от вампира. Слегка вьющиеся волосы, спадающие на пышные белые кружева старинной сорочки. Кружевные манжеты на бледных руках с тонкими пальцами. Раскрытая сорочка чуть показывала сухопарую грудь, обрамленную кружевным жабо. Мало кто из мужчин умеет носить такие сорочки. На вампире этот наряд казался очень мужественным. – Вы знакомы? – удивилась Моника. – О да, – ответил Жан-Клод. – Мы с мисс Блейк уже встречались. – Я помогала полиции, когда они работали в Приречье. – Она у них по вампирам эксперт. Последнее слово прозвучало тихо, тепло и в чем-то неясно оскорбительно. Моника хихикнула. Кэтрин глядела на Жан-Клода широко раскрытыми невинными глазами. Я коснулась ее руки, и она дернулась, будто проснулась. Я не стала шептать, потому что он меня все равно бы услышал. – Очень важный элемент техники безопасности – никогда не гляди в глаза вампира. Она кивнула. В ее лице мелькнула первая тень страха. – Я бы ни за что не стал вредить такой прекрасной молодой женщине. Он взял руку Кэтрин и поднес ко рту. Всего лишь касание губ. Кэтрин вспыхнула. Монике он тоже поцеловал руку. Потом поглядел на меня и рассмеялся. – Не тревожьтесь, мой милый аниматор. Я не трону вас. Это было бы нечестно. Он встал со мной рядом. Я смотрела ему в грудь, не отрываясь. Там, в этих кружевах, был почти не виден шрам от ожога. В форме креста. Сколько десятилетий тому назад кто-то ткнул крестом в его плоть? – Как нечестно и то, что у вас с собой крест. Что я могла сказать? Он был прав по-своему. Обидно, что вампиру наплевать на предметы, имеющие форму креста. Крест должен быть освящен и подкреплен верой. Атеист, машущий крестом на вампира, – зрелище поистине достойное жалости. Мое имя, выдохнутое им, прошло дуновением по моей коже. – О чем вы думаете, Анита? Голос этот был такой чертовски успокаивающий. Мне захотелось поднять глаза к лицу, произнесшему эти слова. Жан-Клод был заинтригован моим частичным иммунитетом к нему. Этим – и еще ожогом в форме креста у меня на левой руке. Этот шрам его интересовал. Каждый раз он изо всех сил пытался меня очаровать, а я изо всех сил пыталась не обращать на него внимания. До сих пор я выигрывала. – Раньше вы никогда не возражали, что я ношу крест. – Тогда вы здесь бывали при исполнении, сейчас – нет. Я глядела на его грудь и думала, такие ли эти кружева мягкие, как это кажется. Вряд ли. – Вы настолько не уверены в собственных возможностях, мой маленький аниматор? Вы верите, что ваша способность сопротивляться мне заключена лишь в этом кусочке серебра у вас на шее? Я не поверила ему, но это все равно сработало. Жан-Клод признавал за собой возраст двести пять лет. За два века вампир набирает много силы. Он намекал, что я трусиха. Я ею не была. Я подняла руки расстегнуть цепочку. Он отступил от меня и повернулся спиной. Крест с цепочкой скользнул мне в руку серебряным ручьем. Рядом появилась блондинка, протянула мне корешок квитанции и взяла крест. Прелестно – гардеробщица для освященных предметов. Без креста я ощутила себе раздетой. Я в нем спала и в душе мылась. Жан-Клод приблизился снова. – Против сегодняшнего спектакля вам не устоять, Анита. Кто-нибудь вас покорит. – Нет, – ответила я. Но трудно отвечать решительно, глядя в грудь собеседнику. Чтобы изобразить твердость, надо смотреть в глаза, но это сейчас было ни-ни. Он рассмеялся, и звук этот прошел у меня по коже, как касание меха. Теплое и мягкое, хотя есть в нем что-то от смерти. – Тебе понравится, я это обещаю, – схватила меня под руку Моника. – Да, – добавил Жан-Клод. – Это будет ночь, которую вы никогда не забудете. – Это угроза? Он снова рассмеялся тем же ужасно теплым смехом. – Анита, здесь место радостей, а не насилия. Моника тянула меня за руку. – Пошли, представление сейчас начнется. – Представление? – спросила Кэтрин. Мне пришлось улыбнуться. – Приветствуем тебя в единственном в мире стрип-клубе вампиров, Кэтрин. – Ты шутишь! – Честное скаутское. Я обернулась на дверь – сама не знаю, зачем. Жан-Клод стоял совершенно неподвижно, будто его там и не было. Потом он шевельнулся, поднял бледную руку и послал мне воздушный поцелуй. Ночное представление началось.4
Наш стол чуть не залезал на сцену. Зал был полон выпивки, смеха и деланных воплей ужаса, когда официанты-вампиры обходили столы. И подводная струя страха. Тот захватывающий ужас, который охватывает вас на американских горках и фильмах ужасов. Безопасный ужас. Свет погас. По залу прокатились вскрикивания, высокие, возбужденные. На миг воцарился настоящий страх. Из темноты донесся голос Жан-Клода: – Добро пожаловать в “Запретный плод”! Мы здесь, чтобы служить вам. Чтобы воплотить ваши самые запретные мысли. Голос его был как шелковый шепот в глухой ночной час. Черт побери, он отлично знал свое дело. – Случалось ли вам думать, каково было бы ощутить мое дыхание у себя на коже? Губы мои, скользящие вдоль вашей шеи. Жесткое прикосновение зубов. Сладкую, острую боль укола клыков. Сердце ваше бьется у моей груди. Кровь ваша течет в мои жилы. Вы делитесь собой. Даете мне жизнь. И знаете, что я буквально не могу жить без вас – всего вашего существа. Может быть, из-за интимности темноты, но я чувствовала, что он говорит только для меня, мне одной. Я была для него избранной, особенной. Но это была неправда. То же самое чувствовала каждая женщина в клубе. Все мы были его избранницами. И в этом, наверное, было больше правды, чем в чем-нибудь другом. – Наш первый джентльмен сегодня разделяет ваши фантазии. Он хотел узнать, каковы на вкус сладчайшие из поцелуев. И он пришел сказать вам, что это чудесно. – Он дал молчанию наполнить тьму, и оно длилось, пока стук моего сердца не стал невыносимо громким. – Сегодня с нами Филипп! – Филипп! – шепнула Моника. Ахнула вся публика, как заклинание отовсюду неслось: “Филипп, Филипп…” Звук поднимался из темноты, как молитва. Медленно стали зажигаться лампы, как когда кончается кино. В центре сцены стоял человек. Торс его обнимала белая футболка. Не качок, но отлично сложен. Ничего особенного. Кожаная куртка, джинсы в обтяжку и сапоги. Такой мог войти прямо с улицы. Густые каштановые волосы заметали плечи. В сумеречном молчании поплыла музыка. Человек задвигался ей в такт, медленно вращая бедрами. Он стал выскальзывать из своей куртки, почти как в замедленной съемке. В тихой музыке стал ощущаться пульс. И под этот пульс двигалось, раскачиваясь, его тело. Куртка соскользнула на доски сцены. Он минуту неподвижно смотрел на публику, давая нам увидеть то, на что было посмотреть. Шрамы охватывали сгибы обеих рук, и кожа превратилась в валики соединительной ткани. Я сглотнула комок в горле. Не знаю, что будет дальше, но ставлю что угодно, что мне это не понравится. Он обеими руками откинул с лица длинные волосы. Раскачиваясь, двинулся по краю сцены. Остановился около нашего стола, глядя вниз. И шея его была похожа на руку наркомана. Мне пришлось отвести глаза. Эти аккуратные следы укусов, тонкие шрамы. Я посмотрела и увидела, что Кэтрин пялится себе в колени. Моника подалась вперед на стуле, приоткрыв рот. Он сильными пальцами схватил футболку и стал ее стягивать. Она сползла, разрываясь по швам. Вопли публики. Его звали по имени. Он улыбался. Улыбка была дразнящая, сияющая, сексуальная, как тающая во рту конфета. И на гладкой голой груди тоже были шрамы: белые, розовые, новые, старые. Я только глазела с отвисшей челюстью. – О Боже! – шепнула Кэтрин. – Правда, он великолепен? – спросила Моника. Я поглядела на нее. Широкий воротник съехал, открыв две точечные ранки, довольно старые, почти зажившие. Этого только не хватало. Музыка взорвалась адским ритмом. Филипп танцевал, вертясь и раскачиваясь, вкладывая силу своего тела в каждое движение. У левой ключицы его виднелась белая масса шрамов, неровных и мерзких. У меня перехватило дыхание. Это вампир когда-то вцепился ему в ключицу, вгрызся, как пес в кусок мяса. Я точно знала, потому что у меня есть такой же шрам. Много таких же шрамов. Долларовые бумажки выросли в руках, как грибы после дождя. Моника мотала долларом, как флагом. Мне не был нужен Филипп за нашим столом. Чтобы Моника расслышала меня в этом грохоте, мне пришлось к ней наклониться. – Моника, пожалуйста, не надо его звать! Она только поворачивалась ко мне, а я знала, что уже поздно. Филипп многошрамный уже смотрел на нас с края сцены, и я глядела в его очень человеческие глаза. Видно было, как пульсирует горло у Моники. Она облизывала губы, глаза ее вылезали из орбит. Она запихнула деньги за пояс его брюк. Как нервные бабочки, порхнули ее руки по его шрамам. Она ткнулась лицом ему в живот и стала целовать шрамы, оставляя красные следы помады. Она опускалась на колени, целуя, и все сильнее прижималась лицом к его животу. Он опустился на колени, и она прижала губы к его лицу. Он откинул волосы с шеи, будто знал, чего она хочет. Она лизнула самый свежий след укуса языком розовым и тонким, как кошачий. Я слышала дрожащие вздохи ее дыхания. Она впилась зубами, сомкнув губы на ране. Филипп дернулся от боли – или просто от удивления. Челюсти ее напряглись, горло заработало. Она сосала рану. Я посмотрела через стол на Кэтрин. Ее лицо стало пустым от изумления. Толпа обезумела, вопя и размахивая деньгами. Филипп оторвался от Моники и пошел к другому столу. Моника рухнула вперед, головой в колени, свесив руки. Упала в обморок? Я протянула к ней руку – и поняла, что не хочу к ней притрагиваться. Но слегка сжала ее плечо. Она шевельнулась, повернулась ко мне. В глазах ее была та наполняющая одурь, которую дает секс. Губы ее побледнели – почти вся помада стерлась. Она не теряла сознания; она просто погрузилась в послечувствие. Я отодвинулась, вытирая руку о джинсы. Ладони вспотели. Филипп снова был на сцене. Он больше не танцевал. Просто стоял. Моника оставила у него на шее круглую меточку. Я ощутила в воздухе первые вихри чьего-то старого разума, поплывшие над толпой. – Что происходит? – спросила Кэтрин. – Все в порядке, – ответила Моника. Она выпрямилась на стуле, полузакрыв глаза. Облизнула губы и потянулась, закинув руки за голову. – Анита, что это? – повернулась ко мне Кэтрин. – Вампир, – ответила я. На ее лице отразился страх, но ненадолго. Я видела, как страх этот тает под тяжестью разума вампира. Она медленно обратила взгляд к Филиппу, который ждал на сцене. Кэтрин не была в опасности. Массовый гипноз не направлен на личность, и он не навсегда. Этот вампир не был ни так стар, как Жан-Клод, ни так хорош в своем деле. Я сидела, ощущая поток более чем столетней мощи, и этого было недостаточно. Я чувствовала, как он идет среди столов. Ему многих хлопот стоило добиться, чтобы бедняжки-люди не видели его приближения. Он просто появится среди них как по волшебству. Не часто удается удивить вампира. Я повернулась вслед идущему к сцене. Все людские лица, которые я видела, повернулись, захваченные, к сцене, глядя слепыми глазами в ожидании. Вампир был высок, с крутыми скулами, совершенен, как скульптурная модель. Он был слишком мужествен, чтобы быть красивым, и слишком совершенен, чтобы быть настоящим. Он шел среди столов в пресловутом вампирском наряде – черный фрак и белые перчатки. За один стол от меня он остановился посмотреть. Всю аудиторию он держал в своей мысленной ладони, беспомощную и ждущую. Но я сидела, уставившись на него, хотя и не в глаза. Он застыл, удивленный. Ничто так не может поднять дух девушке, как если удается разрушить спокойствие столетнего вампира. Я взглянула мимо него на Жан-Клода. Он смотрел на меня, и я отсалютовала ему бокалом. Он ответил кивком головы. Высокий вампир стоял рядом с Филиппом. Глаза Филиппа были пусты, как и у всех остальных людей. Потом чары или что там такое унеслись прочь. Мыслью вампир пробудил публику, и все ахнули. Волшебство. Внезапное молчание заполнил голос Жан-Клода: – Перед вами Роберт! Приветствуем его на нашей сцене! Толпа взорвалась воплями и аплодисментами. Кэтрин хлопала вместе со всеми. На нее это явно произвело впечатление. Музыка снова переменилась, задрожала, запульсировала в воздухе, громкая почти до боли. Вампир Роберт начал свой танец. Он двигался с осторожной и злой силой, будто накачивая музыку. Свои белые перчатки он бросил в публику. Одна упала мне к ногам. Я оставила ее лежать там, где она упала. – Подними, – сказала Моника. Я покачала головой. Какая-то женщина нагнулась от соседнего стола. От нее хорошо пахло виски. – Ты что, не хочешь? Я снова покачала головой. Женщина встала – наверное, чтобы подобрать перчатку. Моника ее опередила. Женщина с недовольным видом села обратно. Вампир разделся, показав гладкую ширь груди. Потом упал на доски сцены и стал отжиматься на пальцах. Публика сходила с ума, а на меня это впечатления не произвело. Я знала, что он может, если захочет, выжать автомобиль. Так что там говорить про отжимания на пальцах? Он затанцевал вокруг Филиппа. Филипп повернулся лицом к нему, чуть пригнулся и вытянул руки, будто готовясь встретить нападение. Они медленно закружились по сцене. Музыка стала тихой, ушла в фон, оттеняющий движения на сцене. Вампир придвинулся к Филиппу. Филипп рванулся, будто пытаясь удрать со сцены. Вдруг вампир перегородил ему путь. Я не видела его движения. Он просто вдруг появился перед человеком. Я не видела его движения! Ледяной струей пробежал по телу страх. Я не почувствовала ментальных фокусов, но так это было. В двух столиках от меня стоял Жан-Клод. Он поднял руку в приветственном жесте. Этот паразит торчал у меня в сознании, а я этого не знала. Но тут публика ахнула, и я снова повернулась к сцене. Они оба стояли на коленях, одну руку Филиппа вампир завел ему за спину. Он схватил Филиппа за длинные волосы, наклонив его голову назад так, что это не могло быть не больно. Глаза у Филиппа были огромные и перепуганные. Вампир его не подчинил. Он не был подчинен! Он был в сознании – и в страхе. О Боже, как он тяжело дышал, и грудь его дергалась короткими вдохами и выдохами. Вампир оглядел публику, зашипел, блеснув клыками в свете ламп. От шипения красивое лицо стало звериным. Голод его поплыл над толпой. Так интенсивна была его жажда, что у меня свело живот. Нет, я не стану чувствовать это вместе с ним! Я вцепилась ногтями в собственную ладонь и сосредоточилась. Чувство прошло. Боль помогла опомниться. Разжав дрожащие пальцы, я увидела четыре полумесяца, медленно заполняющиеся кровью. Голод плыл вокруг, заполняя толпу, но не меня, не меня. Я прижала к ладони салфетку и постаралась придать себе невинный вид. Вампир отвел голову назад. – Нет! – шепнула я про себя. Вампир ударил, зубы погрузились в плоть. Филипп взвизгнул, и эхо отдалось в клубе. Музыка резко смолкла. Никто не шевелился. Слышно было бы, как муха пролетит. Мягкие, влажные, сосущие звуки заполнили молчание. Филипп застонал. Снова и снова, тихие, беспомощные звуки. Я оглядела толпу. Они были вместе с вампиром, ощущая его голод, его жажду, его насыщение. Может быть, кто-то разделял и ужас Филиппа – не знаю. Я была вне всего этого, и, слава Богу. Вампир встал, отпустив Филиппа, который тяжело рухнул на сцену, сломанный и неподвижный. Я встала, хотя и не собиралась, ссеченная шрамами спина человека дергалась в глубоких, прерывистых вдохах, будто он отбивался от смерти. Может быть, так оно и было. Он был жив. Я села на место. Колени подкашивались. Пот тек по ладоням, и от него саднили порезы от ногтей. Он был жив, и ему это понравилось. Я бы не поверила, если бы мне кто-нибудь сказал. Я бы обозвала говорившего лжецом. Вампироман. Вот теперь-то я все поняла. – Кто хочет поцелуя? – шепнул Жан-Клод. Мгновение никто не двигался, потом взметнулись там и сям руки с зажатыми в них деньгами. Не так чтобы очень много, но вполне. Кое – кто смотрел с замешательством, будто проснувшись от кошмара. Моника задирала руку с деньгами. Филипп лежал там, где его бросили, ребра его поднимались и опускались. Вампир Роберт подошел к Монике. Она сунула деньги ему за пояс брюк. Он прижался к ее губам окровавленным клыкастым ртом. Поцелуй был долог и глубок, наполнен проникающими движениями языков. Они пробовали друг друга. Вампир отошел от Моники. Она попыталась его удержать за шею, но он вырвался без усилий. И повернулся ко мне. Я покачала головой и показала пустые ладони. Денег нет, ребята. Он со змеиной быстротой протянул ко мне руки. Времени думать не было. Мой стул грохнулся на пол. Я стояла чуть дальше, чем он мог дотянуться. Ни один человек не мог бы заметить его движения. Высунули шило из мешка, как говорится. Публика загудела гулом голосов, пытаясь понять, что случилось. Да ничего, ребята. Это всего только я, мирный аниматор, волноваться нечего. Вампир все еще на меня пялился. Жан-Клод вдруг оказался рядом, а как он подходил, я не видела. – Вы не пострадали, Анита? Голос его говорил такое, чего в словах и близко не было. В нем были обещания, которые шепчутся в темных комнатах под прохладными простынями. Он засасывал меня, подкрадывался, как выпрашивающий деньги пьяница, и черт меня побери, это было приятно. Грохот – визг – шум хлестнули через мое сознание, отбрасывая вампира, удерживая его на расстоянии. Это заговорил мой пейджер. Я моргнула и отшатнулась от стола. – Не трогайте меня! – предупредила я. – Разумеется! – улыбнулся он. Я нажала кнопку, заглушив пейджер. Слава тебе, Господи, что я повесила пейджер на пояс, а не сунула в сумку. А то я бы его не услышала. Я позвонила из бара и узнала, что понадобилась полиции в качестве эксперта на кладбище Хилл-крест. Придется в выходную ночь работать. Ур-ра! И в самом деле ура. Я предложила Кэтрин, что возьму ее с собой, но она захотела остаться. Много чего можно сказать о вампирах, но они увлекают. Это написано в их должностной инструкции вместе с работой по ночам и питьем крови. Я пообещала, что вернусь вовремя и отвезу их домой. Потом взяла свой крест у гардеробщицы святынь и сунула под блузку. У двери стоял Жан-Клод. – А я ведь почти вас поймал, мой маленький аниматор. Я бросила быстрый взгляд на его лицо и тут же опустила глаза. – “Почти” не считается, противный кровосос. Жан-Клод запрокинул голову и засмеялся. И смех его сопровождал меня в ночь, как скользящий по спине бархат.5
Гроб лежал на боку. Вдоль темного лака тянулись царапины от когтей. Бледно-голубое полотно, имитирующее шелк, было разорвано и смято. Один отпечаток окровавленной руки был виден ясно – почти что человеческий. От трупа постарше остался только разорванный в клочья коричневый костюм, начисто обглоданная косточка пальца и обрывок скальпа. Этот человек был блондином. Второе тело лежало футах в пяти. Изорванная мужская одежда. Грудная клетка была разорвана, ребра торчали яичными скорлупками. Почти все внутренние органы отсутствовали, полости тела зияли дуплом в старой колоде. Только лицо было нетронуто. Невозможно вытаращенные синие глаза пялились на летние звезды. Я была рада, что сейчас темно. Ночное зрение у меня хорошее, но темнота скрадывает цвет. И вся кровь была черной. Труп мужчины терялся в тени деревьев. Я могла его не видеть, если не подходить. Но я уже к нему подходила. Я измерила следы укусов своей верной рулеткой. Надев пластиковые перчатки, я исследовала тело, ища ключи к разгадке. Их не было. Сейчас я на месте преступления могла делать все, что сочту нужным. Его уже засняли со всех возможных углов. Я была последним вызванным “экспертом”. Труповозка уже ждала, пока я закончу. А я почти закончила. Я знала, что убило этого человека. Гули. Я сузила круг поисков до определенного вида нежити. Да уж, заслуга. Это им мог сказать и коронер. Я вспотела в комбинезоне, который надела, чтобы защитить одежду. Поначалу этот комбинезон был у меня предназначен для закапывания вампиров, но потом я стала таскать его на места преступлений. На коленях и вдоль штанин были черные пятна. Наверняка много крови на траве. Слава Богу, что мне не надо смотреть на это при свете дня. Не знаю, почему подобное зрелище днем хуже, но сцена преступления при свете дня снится мне чаще. Кровь всегда такая густая и темно-красная. Ночью все мягче и не такое реальное. Для меня это лучше. Расстегнув молнию, я распахнула комбинезон, впустив в него прохладный ветер. В воздухе пахло дождем. Надвигалась очередная гроза. Желтая полицейская лента обернулась вокруг деревьев и кустов. Одна желтая петля огибала каченное подножие ангела. Она трепетала и хлопала в нарастающем ветре. Сержант Рудольф Сторр приподнял ленту и подошел ко мне. Был он шести футов ростом и сложен, как борец. И шаг у него был решительный, широкий и отрывистый. Дольф был главой нового отдела – команды призраков. Официально он назывался Региональная Группа Расследования Противоестественных Событий и занимался преступлениями со сверхъестественной подоплекой. Назначение в команду никак не было ступенью в карьере. Прав был Вилли Мак-Кой: новый отдел был неискренней попыткой обдурить прессу и либералов. Дольф кому-то не угодил, а то бы его не бросили на эту работу. Но Дольф не был бы Дольфом, еслибы не старался делать свою работу как можно лучше. Он был чем-то вроде стихийной силы. Он не орал, просто присутствовал, и поэтому дело делалось. – Ну? – сказал он. Таков наш говорун Дольф. – Нападение гулей. – И? Я пожала плечами: – А гулей на этом кладбище нет. Он смотрел на меня, тщательно сохраняя на лице беспристрастность. Это он умел отлично – стараться не влиять на своих людей. – Ты только что сказала, что это нападение гулей. – Да, но они пришли откуда-то из-за ограды кладбища. – И что? – Никогда не слыхала о гулях, которые могли бы так далеко уйти от своего кладбища. Я глядела на него, пытаясь увидеть, понимает ли он, что я говорю. – Расскажи-ка мне про гулей, Анита. У него в руке уже был верный блокнот, а в другой – наставленное перо. – Это кладбище – по-прежнему освященная земля. Гулями обычно заражены кладбища либо старые, либо такие, на которых выполнялись сатанинские или вудуистские обряды. Такие злые чары изнашивают освящение, и земля становится не святой. Когда это случается, гули либо приходят снаружи, либо встают из могил. Что именно – никто не знает. – Постой, что значит – никто не знает? – В принципе не знает. – Объясни. – Вампиров создают другие вампиры. Зомби поднимают из могил аниматоры или жрецы вуду. Гули, насколько нам известно, выползают из могил сами по себе. Есть теория, что гулями становятся злые люди. Я в это не верю. Одно время была теория, что гулем становится человек, укушенный сверхъестественным существом – вампиром, оборотнем, кем угодно. Но я видела полностью опустевшие кладбища, где каждый труп был гулем. Невозможно, чтобы каждый из них при жизни был атакован сверхъестественной силой. – Ладно, мы не знаем, откуда берутся гули. А что мы знаем? – Гули, в отличие от зомби, не разлагаются. Они сохраняют форму, подобно вампирам. Они чуть разумнее животных, но только чуть. Они трусы и никогда не нападут на человека, если он не ранен и в сознании. – На смотрителя они точно напали. – Он мог быть оглушен. – Как? – Кто-то, наверное, мог его оглушить. – Это похоже на правду? – Нет. Гули с людьми не работают и с другой нежитью тоже. Зомби подчиняются приказам, у вампиров свои интересы. Гули похожи на стайных животных, может быть, на волков, но куда опаснее. Им чуждо понятие совместной работы с кем-нибудь. Если ты не гуль, ты либо мясо, либо что-то, от чего надо прятаться. – Так что же здесь случилось? – Дольф, эти гули проделали далекий путь, добираясь досюда. Другого кладбища нет на много миль вокруг. Гули так не путешествуют. Так что, может быть – только “может быть”, – они напали на смотрителя, когда он пришел их пугнуть. Они должны были от него удрать. Может быть, они не удрали. – А не может быть, чтобы кто-то или что-то пытался имитировать работу гулей? – Может быть, но вряд ли. Кто бы они ни были, этого человека они съели. Это могут сделать и люди, но люди не могут так разорвать тело. Сил не хватит. – Вампиры? – Вампиры не едят мяса. – Зомби? – Возможно. Бывают изредка случаи, когда зомби сходят с ума и нападают на людей. Они жаждут плоти. Если они ее не получают, то начинают разлагаться. – Я думал, зомби всегда разлагаются. – Плотоядные зомби выдерживают куда дольше обычных. Известен случай с женщиной, которая сохраняет человеческий вид уже три года. – Ее выпускают жрать людей? Я улыбнулась. – Ее кормят сырым мясом. Кажется, в статье было, что лучше всего баранина. – В статье? – У каждой профессии есть свои журналы, Дольф. – Как он называется? Я пожала плечами: – “Аниматор”. Как же еще? Он и в самом деле улыбнулся. – О'кей. Насколько вероятно, что это зомби? – Не слишком. Зомби не бегают стаями, если не имеют приказа. – Даже… – он посмотрел в записи, – плотоядные зомби? – Таких известно всего три документированных случая. И все – одинокие охотники. – Итак, плотоядные зомби или новая порода гулей. Таков вывод? – Да. – О'кей, спасибо. Извини, что потревожил тебя в выходную ночь. – Он закрыл блокнот и поднял на меня глаза. Он почти улыбался. – Секретарь мне сказал, что ты ушла на девичник в этот гадюшник. – Он вздернул брови. – Танцы-шманцы? – Не доставай, Дольф. – И не думал. – Ладно, – сказала я. – Если я тебе больше не нужна, я пошла обратно. – Давай. Я пошла к своей машине. Окровавленные перчатки отправились в мусорный мешок в багажнике. Подумав, я положила сложенный комбинезон поверх мешка. Еще может когда-нибудь пригодиться. – Поосторожней сегодня, Анита! – окликнул меня Дольф. – Не хотелось бы, чтобы ты кого-то или чего-то подцепила. Я сердито на него взглянула. Его ребята замахали руками и в унисон завопили: – Мы любим тебя, Анита! – Ну, вас к черту! – Знали бы мы, что ты любишь смотреть на голых мужиков, – крикнул один из них, – мы бы тебе могли что-нибудь устроить. – Тот мизер, что у тебя есть, Зебровски, и показывать не стоит. Хохот, кто-то шлепнул его по шее. – Она тебя отбрила, парень! Брось ты ее цеплять, тебе каждый раз от нее достается. Я влезла в машину под грохот мужского смеха и одно предложение стать моим “рабом любви”. Наверняка Зебровски.6
В “Запретный плод” я вернулась чуть за полночь. Внизу у ступеней стоял Жан-Клод. Он прислонился к стене абсолютно неподвижно. Если он дышал, это было незаметно. Ветер развевал кружева его сорочки. Черный локон вился по гладкой белизне щеки. – Вы пахнете чужой кровью, ma petite. Я ему мило улыбнулась: – Ничьей из тех, кого вы знаете. Его голос прозвучал тихо и низко, полный спокойной ярости. Он коснулся моей кожи, как холодный ветер. – Вы ездили убивать вампиров, мой маленький аниматор? – Нет, – ответила я внезапно охрипшим голосом. Я еще не слышала от него такого тона. – Вас называют Истребительница, вы это знаете? – Да. Он ничего не сделал, чтобы меня напугать, но ничто в этот момент не заставило бы меня пройти мимо него. С тем же успехом дверь могла быть заложена кирпичом. – И сколько у вас на счету? Не нравился мне этот разговор. Он не вел никуда, куда бы мне хотелось. Я знала одного мастера вампиров, который ложь чуял обонянием. Мне было непонятно настроение Жан-Клода, но я не собиралась ему лгать. – Четырнадцать. – И вы называете нас убийцами. Я только смотрела на него, не понимая, что он хочет этим сказать. По ступеням сошел вампир Бад. Он перевел взгляд с Жан-Клода на меня и занял свое место в дверях, скрестив руки на груди. – Хорошо отдохнул? – спросил его Жан-Клод. – Да, хозяин, спасибо. Мастер вампиров улыбнулся: – Я тебе уже говорил, Бад, не называй меня хозяином. – Да, э-э… Жан-Клод. Вампир засмеялся своим чудесным, почти ощутимым на ощупь смехом. – Пойдемте внутрь, Анита, там теплее. На улице было больше двадцати шести. И я не понимала, к чему он клонит. Я вообще не понимала, о чем мы с ним говорили. Жан-Клод поднялся по ступенькам. Я смотрела ему вслед и стояла у дверей, и входить мне не хотелось. Что-то было подозрительно, а что – я не знала. – Входите? – спросил Бад. – Вы же не пойдете внутрь и не попросите Монику и рыжую женщину с ней выйти ко мне? Он улыбнулся, сверкнув клыками. Признак недавно умершего – они выставляют клыки, где надо и где не надо. Любят пугать. – Не имею права оставить пост. У меня всего лишь был перерыв. – Примерно такого ответа я и ждала. Он снова усмехнулся. Я вошла в полумрак клуба. Приемщица святынь ждала меня у входа. Я отдала ей крест, она мне – квитанцию. Нельзя сказать, чтобы честный обмен. Жан-Клода видно не было. Кэтрин стояла на сцене. Она была неподвижна, глаза расширены. На лице ее было то открытое ранимое выражение, которое бывает у спящего, как на лице ребенка. Длинные медные волосы блестели в свете ламп. Глубокий транс я могу узнать с первого взгляда. – Кэтрин! – выдохнула я ее имя и бросилась к ней. Моника сидела за нашим столом и смотрела на меня. И на лице ее была ужасная понимающая улыбка. Я была уже рядом со сценой, когда за спиной Кэтрин появился вампир. Он не вышел из-за занавеса, он просто, черт бы его драл, появился. Впервые я поняла, как люди должны это воспринимать. Как волшебство. Вампир смотрел на меня. Волосы у него были – золотой шелк, кожа – слоновая кость, глаза – бездонные озера. Я закрыла глаза и затрясла головой. Этого не может быть. Таких красивых не бывает. Голос его после лица показался совершенно ординарным, но это была команда. – Позовите ее. Я открыла глаза и увидела, что весь зал смотрит на меня. Посмотрев на пустое лицо Кэтрин, я уже знала, что будет, но попыталась, как невежественный клиент. – Кэтрин, Кэтрин, ты меня слышишь? Она не шевельнулась, лишь едва заметно было ее дыхание. Она была жива, но надолго ли? Вампир погрузил ее в глубокий транс. Это значило, что он в любой момент может ее позвать, и она придет. С этого момента ее жизнь принадлежит ему. Как только она ему понадобится. – Кэтрин, прошу тебя! Я ничего не могла сделать – вред уже был причинен. Проклятие! Нельзя было мне ее здесь оставлять, нельзя! Вампир коснулся ее плеча. Она заморгала, осмотрелась в удивлении и испуге. Нервно засмеялась: – Что случилось? Вампир поднял ее руку к своим губам. – Вы под моей властью, моя прекрасная дама. Она снова рассмеялась, не зная, что он говорит чистую правду. Он отвел ее к краю сцены, и два официанта помогли ей сесть в кресло. – У меня голова кружится, – пожаловалась она. – Ты была великолепна! – потрепала ее по руке Моника. – А что я делала? – Я тебе потом расскажу. Представление еще не кончилось. Я уже знала, что я в опасности. Вампир на сцене смотрел на меня. Я кожей ощущала вес этого взгляда. Его сила, воля, личность, что бы оно ни было, ломилось в меня. Мурашки ползли по коже рук. – Я – Обри, – сказал вампир. – Скажите мне свое имя. У меня сразу пересохло во рту, но имя – это неважно. Он его мог и так знать. – Анита. – Анита! Как мило! У меня подогнулись колени, уронив меня в кресло. Моника смотрела на меня огромными и жадными от предвосхищения глазами. – Идите сюда, Анита, поднимитесь ко мне на сцену. Голос у него не был так хорош, как у Жан-Клода. Просто не был – и все тут. В нем не было той текстуры, но разум за ним был таким, какого мне не приходилось ощущать. Он был древним, ужасно древним. И от силы этого разума у меня ныли кости. – Идите! Я только трясла головой – и больше ничего не могла. Ни слов, ни настоящих мыслей, но я знала, что не могу подняться из кресла. Если я поднимусь к нему, то подпаду под его власть, как только что Кэтрин. Блузка у меня на спине пропиталась потом. – Идите же, ну! Я стояла и не могла вспомнить, как встала. Господи, помоги мне! – Нет! – Я впилась ногтями в ладонь. Разорвала себе кожу и радовалась боли. Я снова могла дышать. Его разум отхлынул, как отходит назад волна прибоя. У меня в голове осталась легкость и пустота. Я прислонилась к столу, и около меня оказался официант-вампир. – Не сопротивляйтесь! Если будете сопротивляться, он разгневается! Я его оттолкнула: – Если я не буду сопротивляться, он мною завладеет! Официант выглядел почти человеком – один из новоумерших. На лице его было выражение, и этим выражением был страх. Я обратилась к тому, кто стоял на сцене: – Я выйду на сцену, если не будете меня заставлять. Моника ахнула. Я не отреагировала. Все это неважно – только выдержать первые несколько мгновений. – Тогда идите, как хотите, – сказал вампир. Я отступила от стола и обнаружила, что могу стоять без опоры. Очко в мою пользу. И даже могу говорить. Два очка. Я смотрела на твердый полированный пол. Думай только о том, как переставлять ноги, и все будет хорошо. В поле зрения вплыла первая ступенька к сцене. Я подняла глаза. Обри стоял в центре сцены. Он не пытался меня звать и стоял совершенно неподвижно. Как будто его вообще не было – ужасающее ничто. И его неподвижность ощущалась у меня в голове пульсом. Я подумала, что он мог бы стоять вот так на виду, и я бы его не видела, если бы он сам не захотел. – Иди сюда, – прозвучал голос у меня в голове. – Иди ко мне. Я попыталась отступить – и не смогла. Пульс колотился в горле. Не давал дышать. Я задыхалась! Я стояла, и сила его разума вихрилась вокруг меня. – Не сопротивляйся! – крикнул его голос у меня в голове. Кто-то беззвучно кричал, и этот кто-то была я. Если я сдамся, это будет так просто. Как утонуть, когда устал бороться. Тихая смерть. Нет, нет! – Нет. Мой голос прозвучал странно для меня самой. – Как? – спросил он. И не скрыл удивления. – Нет, – повторила я и посмотрела на него. Я встретилась с ним глазами, за которыми был вес всех этих столетий. То, что делало меня аниматором, давало мне возможность поднимать мертвых, было сейчас со мной. Я встретила его взгляд и не шелохнулась. Тонкая, медленная улыбка раздвинула его губы. – Тогда я к тебе приду. – Прошу вас, не надо! Я не могла отступить. Его разум держал меня, как бархатная сталь. Единственное, что я могла – не идти вперед. Не побежать ему навстречу. Он остановился, когда наши тела почти соприкоснулись. Глаза его были сплошь карие, бездонные, бесконечные. Я отвернулась от его лица. – От тебя пахнет страхом, Анита. – Его холодная рука прошла по краю моей щеки. Я затряслась и не могла остановиться. Его пальцы мягко скользили по волнам моих волос. – Как можешь ты держаться против меня так стойко? Его дыхание у меня на лице было теплым, как шелк. Оно скользило по моей шее, теплое, близкое. Он сделал глубокий прерывистый вдох. Голод его пульсировал на моей коже. Его жажда сводила меня судорогой. Он зашипел на зрителей, и они пискнули от ужаса. Он сейчас это сделает. Ослепляющей волной адреналина накатил ужас. Я оттолкнулась от него, упала на сцену и поползла на четвереньках. Рука охватила мою талию и подняла меня в воздух. Я завопила, отбиваясь назад локтем. Он во что-то стукнулся, я слышала, как вампир ахнул, но рука стала только тверже. И тверже, и тверже, раздавливая меня. Я рванула рукав. Материя с треском поддалась. Вампир бросил меня на спину, нагнулся надо мной, лицо его дергалось от голода. Губы отъехали назад, обнажив клыки. Кто-то из официантов попытался подняться на сцену. Вампир зашипел на него, брызгая слюной себе на подбородок. Ничего человеческого в нем не осталось. Он навалился на меня ослепляющей волной голода. Я приставила к его сердцу серебряный нож. По груди его побежала струйка крови. Он зарычал, лязгая клыками, как пес на цепи. Я вскрикнула. Ужас разорвал чары его власти. Остался только страх. Он рванулся ко мне, натыкаясь на острие ножа. Кровь закапала у меня по пальцам и рукаву блузки. Его кровь. Вдруг возник Жан-Клод. – Обри, отпусти ее. Вампир заревел глубоким горловым звуком. Рев зверя. – Уберите его от меня или я его убью! Мой голос срывался на писк от страха, как у девчонки. Вампир попятился, полосуя клыками собственные губы. – Уберите его! Жан-Клод мягко заговорил по-французски. Хоть я и не понимала слов, голос был мягкий и успокаивающий, как бархат. Жан-Клод наклонился, продолжая тихо говорить. Вампир зарычал и махнул рукой, схватив Жан-Клода за запястье. Он ахнул, и это было похоже на боль. Убить его? Успею я всадить нож раньше, чем он перервет мне горло? Насколько он быстр? Казалось, мысль у меня работает неимоверно быстро. Как будто в моем распоряжении было все время мира, чтобы решать и действовать. Вес вампира на моих ногах стал тяжелее. Голос его прозвучал хрипло, но спокойно. – Можно мне теперь встать? Лицо его снова стало человеческим, приятным, красивым, но эта иллюзия больше не работала. Я видела его без маски, и это зрелище останется со мной навсегда. – Вставайте. Медленно. Он улыбнулся тонкой самоуверенной улыбкой и поднялся с меня медленно, как человек. Жан-Клод махнул ему рукой, и он отошел к занавесу. – Вы не пострадали, ma petite? Я посмотрела на окровавленный нож и помотала головой. – Не знаю. – Этого не должно было случиться. Он помог мне сесть, и я ему не мешала. Зал затих. Публика понимала, что что-то случилось не предвиденное. Они увидели правду под чарующей маской. И много было в зале бледных перепуганных лиц. Правый рукав у меня повис, оторванный. – Пожалуйста, спрячьте нож, – попросил Жан-Клод. Я посмотрела на него, впервые глядя в его глаза и не чувствуя ничего. Ничего, кроме пустоты. – Мое слово чести, что вы покинете этот дом в целости и сохранности. Спрячьте нож. Только с третьей попытки я вложила нож в ножны – так у меня руки дрожали. Жан-Клод улыбнулся мне крепко сжатыми губами. – Теперь мы сойдем с этой сцены, – сказал он. Он поддерживал меня, помогая стоять. Если бы его рука не подхватила меня, я бы упала. Он крепко держал меня за левую руку, и его кружева терлись о мою кожу. Вовсе они не были мягкими. Вторую руку Жан-Клод протянул к Обри. Я попыталась вырваться, и он шепнул: – Не бойтесь, я вас защищу. Клянусь вам. Я поверила, сама не знаю почему. Может быть, потому, что больше верить было некому. Он вывел меня и Обри на авансцену, и его бархатный голос накрыл толпу: – Мы надеемся, вам понравилась наша маленькая мелодрама. Очень реалистично, не правда ли? Публика беспокойно заерзала, на лицах ясно читался страх. Он улыбнулся в зал и отпустил руку Обри. Расстегнул мой рукав и закатал его, обнажив шрам от ожога. Темное пятно креста выделялось на коже. Публика молчала, все еще не понимая. Жан-Клод отодвинул кружева у себя на груди, показав собственный крестообразный ожог. Момент ошеломленного молчания, и потом – грохот аплодисментов по всему залу. Вопли, крики, свистки. Они подумали, что я – вампир, и все это инсценировка. Я смотрела на лицо Жан-Клода и наши одинаковые шрамы: его грудь, моя рука. Рука Жан-Клода потянула меня вниз в поклоне. Аплодисменты стали, наконец, стихать, и Жан-Клод шепнул: – Нам надо поговорить, Анита. Жизнь вашей подруги Кэтрин зависит от ваших действий. Я посмотрела ему в глаза: – Я убила тех тварей, что оставили мне этот шрам. Он широко улыбнулся, показав только кончики клыков: – Какое замечательное совпадение! Я тоже.7
Жан-Клод провел нас за сцену. Там ждал еще один вампир-стриптизер. Он был одет как гладиатор, даже с металлическим нагрудником и коротким мечом. – Вот это и называется “номер, после которого трудно выступать”. Черт побери! Он отдернул занавес и вышел. Кэтрин вошла, побледнев так, что веснушки выступили как чернильные пятна. Интересно, я тоже так побледнела? Нет. У меня цвет кожи не тот. – Господи, Анита, что с тобой? Я осторожно переступила через змеившийся по полу жгут кабелей и прислонилась к стене. И начала вспоминать, как это – дышать. – Ничего, – соврала я. – Анита, что тут творится? Что это там было на сцене? Из тебя такой же вампир, как из меня. Обри беззвучно зашипел у нее за спиной, впиваясь клыками в собственные губы. Плечи его затряслись в безмолвном смехе. – Анита? – Кэтрин схватила меня за руку. Я обняла ее, а она меня. Я не дам ей умереть такой смертью. Не допущу. Она отодвинулась и посмотрела мне в лицо: – Скажи, что случилось? – Может быть, поговорим у меня в кабинете? – предложил Жан-Клод. – Кэтрин не обязательно туда идти. Обри приблизился. В полутьме он сиял, как драгоценный камень. – Я думаю, ей следует пойти. Это касается ее – интимно. Он розовым кошачьим языком облизал окровавленные губы. – Нет. Я не хочу ее в это впутывать. Как угодно, а ее впутывать не надо. – Во что – в это? О чем ты говоришь? – Она может заявить в полицию? – спросил Жан-Клод. – Заявить в полицию – о чем? – Голос Кэтрин становился громче с каждым вопросом. – А если да? – Тогда она умрет, – сказал Жан-Клод. – Погодите-ка, – сказала Кэтрин. – Вы мне угрожаете? Теперь в лице ее появилась краска, и много. От гнева. – Она пойдет в полицию, – сказала я. – Вам выбирать. – Извини, Кэтрин, но лучше будет, если ты ничего из этого помнить не будешь. – Договорились! Мы уходим. – Она потянула меня за руку, и я не сопротивлялась. Обри шевельнулся у нее за спиной. – Посмотри на меня, Кэтрин. Она застыла. Ее пальцы впились мне в руку, мышцы задрожали от неимоверного напряжения. Она боролась. Господи, помоги ей. Но у нее не было ни магии, ни распятия. А силы воли одной мало – по крайней мере, против такого, как Обри. Рука ее упала, пальцы обмякли. Воздух вырвался из ее груди долгим прерывистым выдохом. Она смотрела куда-то чуть выше моей головы, на что-то, чего я не видела. – Прости, меня, Кэтрин, – шепнула я. – Обри может стереть у нее память об этой ночи. Она просто будет думать, что слишком много выпила. Но это не исправит сделанного. – Я знаю. Единственное, что может разрушить власть Обри над ней, – это его смерть. – Раньше она обратится в прах в своей могиле! Я уставилась на него, на кровавое пятно на груди. И улыбнулась очень продуманной улыбкой. – Эта царапина – везение, и больше ничего. – Не становись слишком самоуверенной, – сказал Обри. Самоуверенной. Хорошо сказано. Я еле удержалась от смеха. – Я поняла угрозу, Жан-Клод. Либо я делаю то, что вы хотите, либо Обри закончит с Кэтрин то, что начал. – Вы очень верно схватили ситуацию, ma petite. – Перестаньте меня так называть! Что вы конкретно хотите? – Я думаю, Вилли Мак-Кой вам сказал, чего мы хотим. – Вы хотите, чтобы я расследовала убийства вампиров? – Совершенно точно. – Это, – я махнула рукой в сторону пустого лица Кэтрин, – вряд ли было необходимо. Вы могли меня пытать, угрожать моей жизни, предложить больше денег. Вы много чего могли сделать вместо этого. Он улыбнулся, не разжимая губ. – И на это ушло бы время. И позвольте мне быть откровенным, после всего вы бы все равно отказались. – Может быть. – А так у вас нет выбора. В его словах был смысл. – О'кей, я займусь этим делом. Вы довольны? – Вполне, – сказал Жан-Клод. – Что будем делать с вашей подругой? – Отправьте ее домой в такси. И мне нужны гарантии, что этот длинный клык ее не убьет в любом случае. Обри рассмеялся – густой звук, оборвавшийся истерическим шипением. Он согнулся пополам от хохота. – Длинный клык. Мне нравится. Жан-Клод глянул на хохочущего вампира и заявил: – Я даю вам слово, что она не пострадает, если вы нам поможете. – Не обижайтесь, но этого недостаточно. – Вы сомневаетесь в моем слове? Голос его заворчал низко и жарко от гнева. – Нет, но поводок Обри не у вас в руках. Если он не отвечает перед вами, вы его поведение гарантировать не можете. Смех Обри затих в отрывистом хихиканье. Ни когда не слышала, как вампир хихикает. Не самый приятный звук. Смех затих, и Обри выпрямился. – Мой поводок никто не держит, девушка. Я сам – мастер. – Ну, не надо преувеличивать. Тебе больше пятисот лет, и если бы ты был мастером, на сцене ты бы со мной разобрался сразу. Поскольку вышло, – я повернула руки ладонями вверх, – что ты этого не сделал, это значит, что ты очень стар, но ты не мастер, и потому себе не хозяин. Он зарычал горловым звуком, лицо его потемнело от гнева. – Да как ты смеешь? – Подумай, Обри, она оценила твой возраст с точностью до пятидесяти лет. Ты не мастер вампиров, и она это знала. Она нам нужна. – Ее надо научить скромности. Он шагнул ко мне, напрягаясь от гнева, и кулаки его сжимались и разжимались в пустом воздухе. Жан-Клод встал между нами. – Николаос ожидает, что мы привезем ее в целости и сохранности. Обри остановился, зарычал, челюсти его щелкнули в воздухе. Зубы лязгнули с глухим злобным звуком. Они глядели друг другу в глаза. Их воли вились в воздухе далеким ветром. От него покалывало затылок и вставали дыбом волосы. Первым отвернулся Обри, сердито моргнув. – Я не буду предаваться гневу, мой мастер. Он подчеркнул слово “мой”, давая понять, что Жан-Клод не “его” мастер. Я дважды сглотнула слюну, и этот звук показался мне громким. Если они просто хотели меня напугать, то работу проделали отлично. – Кто это – Николаос? Жан-Клод повернулся ко мне, и лицо его было спокойно и красиво. – Не нам отвечать на этот вопрос. – Что это должно значить? Он улыбнулся, тщательно изгибая губы так, чтобы не показать клыки. – Давайте посадим вашу подругу в такси подальше от греха. – А что с Моникой? Здесь он улыбнулся, показав клыки. Мои слова его искренне позабавили. – Вы волнуетесь за ее безопасность? Тут мне стукнуло – этот неожиданный девичник, на котором были только мы трое. – Она должна была заманить сюда меня и Кэтрин! Он кивнул – опустил и поднял голову. Я хотела пойти обратно и дать ей в морду. И чем больше я об этом думала, тем эта мысль мне больше нравилась. И тут как по волшебству она вошла в разрез занавеса. Я улыбнулась ей, и мне было хорошо. Она застыла в нерешительности, глядя то на меня, то на Жан-Клода. – Все идет по плану? Я шагнула к ней, Жан-Клод схватил меня за руку. – Не трогайте ее, Анита. Она под нашей защитой. – Клянусь вам, сегодня я ее пальцем не трону. Я только хочу ей кое-что сказать. Он отпустил мою руку – медленно, будто не знал, стоит ли это делать. Я подошла к Монике вплотную, чуть не касаясь ее, и прошептала прямо ей в лицо: – Если что-нибудь случится с Кэтрин, я увижу твою смерть. Она криво улыбнулась, уверенная в своих защитниках. – Они вернут меня обратно как одну из них. Я почувствовала, как качнулась моя голова – чуть влево, чуть вправо, медленным точным движением. – Я вырежу тебе сердце. – Я все еще улыбалась, наверное, просто не могла остановиться. – Потом я его сожгу и выброшу пепел в реку. Ты меня поняла? У нее дернулось горло вверх-вниз. Кварцевый загар приобрел слегка зеленый оттенок. Она кивнула, глядя на меня, как на страшилище. Я думаю, она мне поверила. Правильно сделала. Терпеть не могу зря тратить хорошие угрозы.8
Я смотрела, как такси Кэтрин сворачивает за угол. Она не повернулась, не помахала, ничего не сказала. Завтра она проснется со смутными воспоминаниями, как повеселилась с подружками. Хотелось бы мне думать, что она вне опасности, но это был бы самообман. В воздухе густо пахло дождем. Уличные фонари блестели на тротуаре. Воздух так тяжел, что дышать, казалось, было невозможно. Лето в Сент-Луисе. Отличное время. – Мы пойдем? – спросил Жан-Клод. Он стоял, сверкая в темноте белоснежной сорочкой. Если сырость его беспокоила, он этого не показывал. Обри стоял в тени возле дверей. Единственный свет на него падал с багровой неоновой вывески клуба. Он улыбнулся мне окрашенным в алое лицом, а тело было скрыто в тени. – Слишком наиграно, Обри, – сказала я. Улыбка его дрогнула: – Что ты имеешь в виду? – Ты похож на Дракулу из малобюджетного фильма. Он слетел по ступеням с тем непринужденным совершенством, которое присуще только по-настоящему старым. Уличные фонари осветили перекошенное лицо, сжатые в кулаки руки. Жан-Клод встал перед ним и заговорил тихим успокаивающим шепотом. Обри отвернулся, резко пожав плечами, и заскользил по улице. Жан-Клод повернулся ко мне. – Если вы будете продолжать его дразнить, он дойдет до точки, откуда я не смогу его повернуть. И вы умрете. – Я думала, вам поручено доставить меня к этому Николаосу. Он нахмурился. – Так и есть, но я не стану жертвовать жизнью, защищая вас. Вы это понимаете? – Теперь да. – Отлично. Пойдемте? Он показал рукой вдоль улицы, куда удалился Обри. – Мы пойдем пешком? – Здесь недалеко. – Он протянул мне руку. Я посмотрела на нее и покачала головой. – Анита, это необходимо. Иначе я не предложил бы. – Почему необходимо? – Эта ночь не должна стать известной полиции, Анита. Возьмите мою руку, изобразите обезумевшую женщину со своим любовником-вампиром. Это объяснит кровь на вашей блузке. Объяснит, куда мы идем и зачем. Рука его висела в воздухе, изящная и бледная. Она была неподвижна, даже пальцы не трепетали, будто он мог так стоять и протягивать мне руку целую вечность. Может быть, так оно и было. Я приняла его руку. Длинные пальцы сомкнулись на тыльной стороне моей ладони. Мы пошли, и рука его в моей руке была неподвижна. Я чувствовала, как бьется мой пульс об его ладонь. Его пульс ускорился, попадая в такт с моим. Кровоток его жил я ощущала, как второе сердце. – Вы сегодня питались? – А вы не можете определить? – С вами никогда нельзя ничего определить. Уголком глаза я заметила улыбку. – Я польщен. – Вы не ответили на мой вопрос. – Нет. – Нет – вы не ответили на мой вопрос, или нет – вы сегодня не питались? Он на ходу повернулся ко мне. На верхней губе у него сверкнули бисеринки пота. – А как вы думаете, ma petite? – Голос его был тишайшим из шепотов. Я попыталась выдернуть руку, хотя и знала, что это глупо и не выйдет. Рука его судорожно сжалась на моей, сдавила так, что я ахнула. Он даже не сильно старался. – Не боритесь со мной, Анита. – Он провел языком по верхней губе. – Борьба… возбуждает. – Почему вы сегодня не стали питаться? – Мне было приказано этого не делать. – Почему? Он не ответил. Начал моросить дождик, легкий и прохладный. – Почему? – повторила я. – Не знаю. Его голос был еле слышен за тихим шумом дождя. Будь это кто-то другой, я бы сказала, что он боится. Здание гостиницы было высоким и узким и построено из настоящего кирпича. Вывеска на фасаде голубым неоном извещала: “Есть пустые комнаты”. Других слов не было. Никак не узнать, как она называется или вообще что это. Пустые комнаты. Капельки дождя черными бриллиантами блестели в волосах Жан-Клода. Топ прилипал у меня к телу. Кровь смывалась. Холодная вода – идеальное средство от пятен свежей крови. Рекомендую. Из-за угла выехала полицейская машина. Я напряглась. Жан-Клод рывком притянул меня к себе. Я уперлась ему в грудь ладонью, чтобы не дать ему прижать меня к себе. Его сердце стучало у меня под рукой. Полицейская машина ехала очень медленно. Прожектор оглядывал темную улицу. Округ они патрулировали регулярно. Для туризма будет плохо, если туристы начнут пропадать из-за нашего лучшего аттракциона. Жан-Клод схватил меня за подбородок и заставил смотреть на него. Я пыталась вырваться, но пальцы его сомкнулись железом. – Не сопротивляйтесь! – Я не буду смотреть вам в глаза! – Даю вам слово, что не буду вас зачаровывать. Сегодня ночью можете спокойно смотреть в мои глаза. Клянусь вам. – Он метнул взгляд на машину, медленно приближающуюся к нам. – Если вмешается полиция, я не могу гарантировать судьбу вашей подруги. Я заставила себя обвиснуть в его объятиях, дав своему телу прильнуть к нему. Сердце стучало, как на бегу. Потом я поняла, что это не мое сердце стучит. Пульс Жан-Клода колотился в моем теле. Я его слышала, ощущала, почти сжимала в руке. Я взглянула в его лицо. Глаза его были темнейшей синевы, как полночное небо. Темные и живые, но не было ощущения, будто тонешь, они не затягивали. Глаза как глаза. Лицо его склонилось надо мной, и он шепнул: – Клянусь вам. Он собирался меня поцеловать. Я не хотела. Но еще меньше я хотела, чтобы полицейские остановились и стали задавать вопросы. Не хотела объяснять порванную блузку и пятна крови. Губы его нерешительно застыли над моим ртом. Громко отдавалось у меня в голове биение его сердца, пульс его ускорялся, и дыхание мое прерывалось тяжестью его жажды. Губы его были шелковисты, язык – быстрой влагой. Я попыталась оторваться и почувствовала его руку у себя на затылке. Нас накрыло полицейским прожектором. Я обвисла в руках Жан-Клода, давая ему себя целовать. Рты наши прижались друг к другу. Языком я нащупала гладкую твердость клыков. Я отодвинулась, и он меня отпустил. Тут же он прижал меня лицом к своей груди, я почувствовала, как он дрожит. И не от дождя. Дыхание его было отрывистым, сердце колотилось. Гладкая шероховатость шрама уперлась мне в щеку. Голод его окатил меня бешеной волной, как жар. Раньше он его от меня прятал. – Жан-Клод! – Я даже не пыталась скрыть свой страх. – Тише. По его телу пробежала крупная дрожь, с шумом вырвалось дыхание. Он отпустил меня так резко, что я пошатнулась и оступилась. Он отошел прочь, прислонился к припаркованной машине и поднял лицо к дождю. Я все еще чувствовала биение его сердца. Никогда я не ощущала так своего пульса, пульса крови, текущей по моим жилам. Обхватив себя руками, я задрожала под горячим дождем. Полицейская машина скрылась в полумраке уличных фонарей. Минут, может быть, через пять Жан-Клод выпрямился. Я больше не чувствовала биения его сердца, а мой собственный пульс стучал медленно и мерно. Что бы тут ни произошло, оно уже кончилось. Он прошел мимо меня и позвал через плечо: – Идемте, Николаос ждет нас внутри. Я прошла в дверь вслед за ним. Он не пытался взять меня за руку. Даже держался на таком расстоянии, чтобы мы не могли друг друга коснуться, пока я шла за ним через маленький квадратный вестибюль. За конторкой сидел мужчина – человек. Он оторвал глаза от журнала, скользнул взглядом по Жан-Клоду и с вожделением уставился на меня. Я ответила взглядом в упор. Он пожал плечами и вернулся к своему журналу. Жан-Клод быстро шел к лестнице, не ожидая меня. Даже не оглядываясь. Наверное, он слышал мои шаги или просто ему было все равно, иду ли я за ним. Я так поняла, что мы больше не прикидываемся любовниками. Представьте себе – я чуть не сказала, что вампир в ранге мастера боялся не сдержать себя со мной! Мы поднялись в длинный коридор с дверьми по обеим сторонам. Жан-Клод уже входил в одну из них. Я пошла к ней, отказываясь спешить. Подождут, черт их не возьмет. В комнате была кровать, ночной столик с лампой и три вампира: Обри, Жан-Клод и незнакомая женщина-вампир. Обри стоял в дальнем углу у окна. И улыбался мне. Женщина полулежала на кровати и выглядела, как положено вампиру: длинные прямые черные волосы рассыпаны по плечам. В длинном черном платье. Высокие черные сапоги с трехдюймовыми каблуками. – Погляди мне в глаза, – велела она. Я бросила на нее взгляд, не успев себя проконтролировать, и тут же опустила глаза на пол. Она рассмеялась смехом, очень похожим по осязаемости на смех Жан-Клода. Звук, который можно подержать в ладонях. – Обри, закрой дверь, – приказала она. В ее голосе звучало раскатистое “р”, но я не могла определить, что это за акцент. Обри прошел мимо меня, закрыл дверь и остался у меня за спиной, где я его не видела. Я отошла так, чтобы встать спиной к стене, откуда я видела всех троих, хотя, конечно, толку в этом мало. – Боишься? – спросил Обри. – А кровь еще идет? – спросила я. Он прикрыл пятно на рубашке руками. – Посмотрим, у кого будет идти кровь на рассвете. – Обри, не ребячься. – Женщина-вампир встала с кровати, ее каблуки застучали по голому полу. Она обошла вокруг меня, и я подавила поползновение обернуться вслед за ней, чтобы не терять ее из виду. Она рассмеялась, будто поняла это. – Ты хочешь, чтобы я гарантировала безопасность твоей подруги? – спросила она. И опять грациозно опустилась на кровать. Голая запущенная комната казалась еще хуже от присутствия этой женщины в двухсотдолларовых кожаных сапогах. – Нет, – ответила я. – Ведь это то, о чем вы просили, Анита, – сказал Жан-Клод. – Я сказала, что хочу гарантий от мастера Обри. – Ты говоришь с моим мастером, девушка. – Это не так. Вдруг в комнате стало очень тихо. Слышно было, как что-то скребется в стене. Мне пришлось посмотреть, чтобы убедиться, что вампиры все еще в комнате. Они были неподвижны, как статуи – ни признака движения, дыхания или жизни. Они все были неимоверно старыми, но ни один из них не был достаточно стар, чтобы быть Николаосом. – Николаос – это я, – сказала женщина-вампир, и голос ее вкрадчиво задышал в комнате. Я хотела бы ей поверить, но не верила. – Нет, – сказала я. – Ты не мастер Обри. – И я рискнула взглянуть в ее глаза. Они были черными и чуть расширенными от удивления. – Ты очень стара и чертовски хороша, но ты не настолько стара или сильна, чтобы быть мастером для Обри. – Я же тебе говорил, что она поймет, – произнес Жан-Клод. – Молчать! – Игра окончена, Тереза. Она знает. – Только потому, что ты ей сказал! – Объясните им, как вы поняли, Анита. Я пожала плечами. – Не то ощущение. Она недостаточно стара. От Обри исходит ощущение большей силы, чем от нее. Это неправильно. – Ты все еще настаиваешь на разговоре с нашим мастером? – спросила женщина. – Я все еще хочу получить гарантии безопасности для моей подруги. – Я посмотрела на каждого из них по очереди. – И мне надоели эти дурацкие игры. Вдруг Обри бросился ко мне. Мир замедлился. Не было времени испугаться. Я попыталась отступить, зная, что некуда. Жан-Клод, вытянув руки, бросился ему наперерез. Но он не успевал. Рука Обри, появившись из ниоткуда, попала мне в плечо. Удар вышиб воздух из моих легких и отбросил меня назад. Я врезалась спиной в стену. Через мгновенье о ту же стену стукнулась моя голова. Мир стал серым. Я соскользнула по стене вниз. Дыхания не было. На сером фоне замелькали белые тени, и мир стал чернеть. Я соскользнула на пол. Это было не больно, уже ничего не было больно. Я пыталась вдохнуть, преодолевая огонь в груди, и тут все поглотила тьма.9
Из тьмы плыли голоса. Сновидения. – Не надо было ее переносить. – Ты хочешь ослушаться Николаос? – Разве я не помог ее переносить? – сказал мужской голос. – Помог, – отозвалась женщина. Я лежала с закрытыми глазами. Нет, мне не снилось. Я вспомнила возникшую из ниоткуда руку Обри. Это был удар тыльной стороной ладони. Если бы он сжал кулак… Но он этого не сделал. Я была жива. – Анита, вы очнулись? Я открыла глаза. В голову хлынул свет. Я снова закрыла глаза от света и от боли, но боль осталась. Я повернула голову, и это было ошибкой. Боль превратилась в непобедимую тошноту. Как будто кости головы пытались соскользнуть с мест. Я закрыла рукой глаза и застонала. – Анита, вам нехорошо? Зачем задавать вопросы, ответ на которые очевиден? Я ответила шепотом, не зная, чем отзовется для меня попытка заговорить. Вроде бы не очень плохо. – Просто великолепно. – Что? – Это был голос женщины. – Я думаю, она проявляет сарказм, – сказал Жан-Клод. В голосе его звучало облегчение. – Если она шутит, значит, она не сильно пострадала. В этом я не была уверена. Тошнота накатывала волнами, от головы к желудку, вместо того чтобы наоборот. Спорить можно, что у меня сотрясение. Вопрос в том, насколько сильное? – Вы можете двигаться, Анита? – Нет, – шепнула я. – Позвольте мне перефразировать вопрос. Если я вам помогу, вы сможете сесть? Я сглотнула слюну, пытаясь дышать сквозь тошноту и боль. – Может быть. Две руки скользнули под мои плечи. Кости у меня в голове поехали вперед, когда он меня поднял. Я ахнула от боли. – Меня сейчас стошнит. Я перевернулась на четвереньки. Движение это было слишком быстрым, и боль налетела вихрем света и тьмы. Живот сводило, рвота стояла у горла, голова раскалывалась. Жан-Клод держал меня за талию, его холодная рука лежала у меня на лбу, не давая костям головы расползаться. И голос его поддерживал меня, как прикосновение гладкой простыни к коже. Он тихо и ласково говорил по-французски. Я не понимала ни слова, но и не надо было. Его голос держал меня, укачивал, унося часть боли. Он прижал меня к груди, и я была слишком слаба, чтобы возражать. Боль колотилась в голове, но теперь это была далекая, пульсирующая, тупеющая боль. Голову повернуть все равно было невозможно, будто она выскользнула из шарниров, но боль была уже другая, терпимая. Он вытер мне лицо и губы влажной тканью. – Вам лучше? – спросил он. – Да. – Я сама не заметила, когда ушла боль. – Что ты сделал, Жан-Клод? – спросила Тереза. – Николаос хотела видеть ее в сознании и здоровой. Ты видела, какова она была. Ей нужна больница, а не дополнительные пытки. – И потому ты ее полечил. – Женщина-вампир явно забавлялась ситуацией. – Николаос не будет довольна. Я почувствовала, как он пожал плечами. – Я сделал то, что было необходимо. Я уже могла открыть глаза, не щурясь и не вызывая боли. Мы были в темнице – по-другому и не назовешь. Квадратную камеру двадцать на двадцать футов окружали толстые каменные стены. К зарешеченной деревянной двери вели вверх каменные ступени. Даже кольца для цепей были в стенах. Факелы дымились на стенах. Не хватало только дыбы и палача в черном клобуке – такого, с бычьими бицепсами и татуировкой “Не забуду мать родную”. Да, это завершило бы картину. Мне было лучше, намного лучше. Я не должна была так быстро оправиться. Мне случалось получать удары, и сильные. Не бывает, чтобы вот так просто все прошло. – Вы можете сидеть без помощи? – спросил Жан-Клод. К моему удивлению, ответ оказался положительным. Я села, прислонившись спиной к стене. Посреди пола была вполне современная сточная решетка. Тереза смотрела на меня, держа руки на бедрах. – Да, ты быстро оправляешься. – В ее голосе звучало приятное изумление и еще что-то, что я не могла назвать. – Ни боли, ни тошноты – все прошло. Как это получилось? Она ухмыльнулась, скривив губы. – Об этом тебе надо спросить Жан-Клода. Это он сделал, не я. – Потому что ты этого сделать не могла бы. В его голосе слышался чуть тепловатый намек на злость. Она побледнела. – Я бы этого все равно не стала делать. – О чем вы говорите? – спросила я. Жан-Клод повернулся ко мне; красивое лицо было непроницаемым. Темные глаза смотрели в мои – и это были глаза как глаза. – Давай, мастер вампиров, скажи ей. Увидишь, насколько она благодарна. Жан-Клод смотрел на меня, разглядывая мое лицо. – У вас была сильная контузия, сотрясение. Но Николаос не позволила бы нам доставить вас в больницу, пока не будет закончено это… интервью. Я боялся, что вы умрете или окажетесь неспособны… функционировать. – Никогда яне слышала в его голосе такой неуверенности. – Поэтому я поделился с вами своей жизненной силой. Я затрясла головой – крупная ошибка. Пришлось прижать руки ко лбу. – Я не понимаю. Он широко развел руками: – У меня нет других слов. – Позволь мне! – вмешалась Тереза. – Он просто сделал первый шаг к превращению тебя в слугу. – Не может быть. – Мне все еще трудно было мыслить ясно, но я знала, что это неправда. – Он не пытался воздействовать на меня разумом или глазами. Он не кусал меня. – Я говорю не об этих жалких полутварях, носящих несколько укусов и бегающих по нашим поручениям. Я имею в виду постоянного слугу-человека, которого никогда не кусают, никогда не ранят. Такого, который стареет почти так же медленно, как мы. Я все еще не понимала. Наверное, это выражалось на моем лице, потому что Жан-Клод сказал: – Я забрал вашу боль и дал вам часть моей… выносливости. – Значит, вы испытываете мою боль? – Нет, боль прошла. Я сделал вас чуть менее уязвимой. Вас теперь труднее ранить. До меня все еще не дошло до конца или просто это было вне моих понятий. – Все равно не понимаю. – Послушай, женщина, он дал тебе то, что мы считаем великим даром и даем лишь тем, кто показал себя бесценным. Я уставилась на Жан-Клода. – Это значит, что я теперь как-то в вашей власти? – Как раз наоборот, – ответила Тереза. – Ты теперь не подвержена действию его взгляда, голоса, ума. Ты будешь служить ему только по твоему собственному желанию, ничего больше. Теперь ты понимаешь, что он сделал. Я посмотрела в ее черные глаза. Просто глаза и ничего больше. Она кивнула. – Ты теперь начинаешь понимать. У тебя, как у аниматора, был частичный иммунитет к нашим взглядам. Теперь у тебя иммунитет почти полный. – Она рассмеялась коротким лающим смешком. – Николаос уничтожит вас обоих. Она пошла вверх по ступеням, щелкая каблуками по камню. И оставила дверь за собой открытой. Жан-Клод подошел и склонился надо мной. Лицо его было непроницаемо. – Зачем? – спросила я. Он просто стоял и смотрел. Волосы его высохли беспорядочными локонами вокруг лица. Он был все так же красив, но беспорядок в волосах делал его более реальным. – Зачем? Тут он улыбнулся, и стали видны морщины усталости около глаз. – Если бы вы умерли, мы были бы наказаны мастером. Обри уже терпит из-за своей… опрометчивости. Он повернулся и поднялся по ступеням к выходу. Шел он как кошка – с бескостной, текучей грацией. У дверей он остановился и глянул на меня. – Кто-нибудь придет за вами, когда Николаос решит, что настало время. – Он закрыл дверь, и я слышала, как задвигается засов и щелкает замок. Сквозь прутья решетки донесся его голос – густой и будто бы пузырящихся смехом. – Еще, может быть, потому, что вы мне нравитесь. И смех его прозвучал хрустко, как разбитое стекло.10
Я не могла не проверить запертую дверь. Потрясти, поковырять в замке – будто бы я знаю, как открывать замки. Проверить, нет ли расшатанных прутьев, хотя через это окошко мне бы все равно не выбраться. Дверь я проверила, потому что не могла не проверить. Как нельзя не потрясти багажник, в котором случайно захлопнешь ключи. Мне случалось бывать не на той стороне запертой двери. Ни одна из них никогда для меня не отворялась, но всегда бывает первый раз. Только дожить надо. Так, последнюю фразу вычеркиваем как неудачную. Какой-то звук вернул меня снова в камеру, к ее сочащимся сырым стенам. Вдоль дальней стены кралась крыса. Еще одна выглянула из-за края ступеней, подергивая усами. Наверное, камера не может существовать без крыс, но я хотела бы дать ей попробовать. Что-то еще застучало когтями вокруг ступеней, и в свете факела я приняла это за собаку. И ошиблась. Это была крыса размером с немецкую овчарку, сидящая на мохнатых ляжках. Она пялилась на меня, прижав мощные лапы к шерстистой груди. Она повернула голову, скосив на меня большую пуговицу глаза. Губы отодвинулись назад, открывая пожелтевшие зубы. Пятидюймовые кинжалы резцов с тупыми гранями. – Жан-Клод! – завопила я. Воздух наполнился высокими писками, отдававшимися эхом, как из тоннеля. Я отступила к дальнему краю ступеней. И увидела его. Тоннель, прорезанный в стене почти в человеческий рост. Крысы хлынули оттуда густой мохнатой волной, пища и кусаясь. Они выхлестнули из дыры, покрывая пол. – Жан-Клод! – Я колотила в дверь, дергала прутья – все то же, что уже делала раньше. Бесполезно. Не выйти. Я ударила в дверь ногой и вскрикнула: – Проклятие! Звук отразился от каменных стен и почти заглушил шуршание тысяч коготков. – Они не придут, пока мы не закончим. Я застыла с руками на двери и медленно повернулась. Голос шел из камеры. Пол кишел и дергался грудой мохнатых телец. Высокий писк, густой шорох шерсти, цоканье тысяч коготков. Тысячи их, тысячи. Как скалы в мохнатом прибое, сидели в камере четыре гигантские крысы. Одна из них смотрела на меня черными пуговицами глаз. И ничего крысиного в этом взгляде не было. Он был разумный, человечий. Я никогда раньше не видела крыс-оборотней; я впервые увидела их сейчас. Одна из фигур встала на полусогнутых задних ногах, и лицо ее было узкое, крысиное. Как мясистая веревка, обвился вокруг согнутых ног голый хвост. Она – нет, это определенно был он – вытянул когтистую руку. – Иди к нам, человек. Голос звучал низкими, почти меховыми интонациями, только чуть с примесью визга. Каждое слово произносилось точно, но чуть-чуть неправильно. Губы крыс не созданы для речи. Я не пойду туда вниз. Ни за что. Сердце поднялось к горлу. Я знала человека, который пережил нападение вервольфа, еле выжил, но вервольфом не стал. Знала я другого, который от едва заметной царапины стал вертигром. Есть шанс, что из-за одной царапины я через месяц буду щеголять меховой рожей с глазами-пуговицами и желтыми клыками. О, Боже. – Иди к нам, человек. Поиграем. Я тяжело сглотнула слюну, будто пытаясь вернуть сердце на место. – Что-то не хочется. Он рассмеялся шипящим смехом. – Мы поднимемся и тебя приведем. – Он зашагал через толпу малых крыс, которые с ужасом от него разбегались, перепрыгивая друг через друга, чтобы избежать его прикосновения. Он остановился у подножия ступеней, глядя вверх на меня. Мех его был темно-медового цвета с примесью блондинистых прядей. – Если мы тебя стащим вниз, тебе это не очень понравится. Я еще раз проглотила слюну. Я ему верила. Потянулась за ножом и нашла пустые ножны. Конечно, вампиры его забрали. Черт возьми. – Давай, человек! Спускайся с нами играть! – Если я тебе нужна, поднимись и поймай меня. Он завернул хвост кольцом, пропустил его через руки. Одна когтистая рука стала чесать мех на брюхе и спустилась ниже. Я смотрела ему в лицо пристально, и он засмеялся. – Приведите ее. Две крысы размером с собаку двинулись к лестнице. Какая-то мелкая крыса пискнула и покатилась у них из-под ног. Она издала высокий жалкий визг и затихла, дергаясь, пока ее не накрыл ковер других крыс. Хрустнули мелкие косточки. Все пойдет в дело. Я прижалась к двери, будто могла через нее просочиться. Две крысы полезли вверх – гладкие откормленные животные. Но ничего животного не было в их взгляде. Взгляд был человеческий. – Постой! Крысы остановились. – Да? – спросил человек-крыса. – Чего вы хотите? – Николаос велела нам тебя развлечь, пока ты ждешь. – Это не ответ на мой вопрос. Что вы хотите, чтобы я делала? Губы отъехали назад, обнажив желтоватые зубы. Это было похоже на оскал, но означать должно было улыбку. – Сойди к нам, человек. Коснись нас, дай нам коснуться тебя. Дай нам научить тебя радости меха и зубов. Он почесал мех у себя между ляжками. Это привлекло мое внимание к нему, к тому, что между ногами. Я отвернулась и вспыхнула. Черт побери, я краснею! Но голос мой прозвучал почти ровно. – И вот это должно произвести на меня впечатление? Он на миг застыл, потом зарычал: – Стащить ее вниз! Великолепно, Анита. Ты его разозлила. Намекнула, что его хозяйство по размеру маловато. Его шипящий смех пробежал по моей коже холодной волной. – Мы сегодня поразвлечемся. Это я тебе обещаю. Гигантские крысы шли вверх, под шкурой перекатывались мускулы, толстые, как проволока, усы яростно шевелились. Я прижалась спиной к двери и стала соскальзывать вдоль дерева. – Пожалуйста, прошу вас, не надо. Голос у меня звучал таким напуганным писком, что мне самой противно стало. – Как ты быстро сломалась. Даже обидно, – сказал человек-крыса. Две огромные крысы были совсем рядом. Я прижалась к двери спиной, задрала ноги, согнув колени, выставив каблуки, слегка приподняв носки. Коготь коснулся моей ноги, меня передернуло, но я выжидала. Ошибиться нельзя. Господи, прошу тебя, только пусть они не ранят меня до крови. Усы заскребли мне по лицу, мохнатый вес навалился сверху. Я ударила, обе ноги точно стукнули в крысу. Она встала на задние лапы и опрокинулась на спину. Задергалась, хлеща хвостом. Я бросилась вперед и ударила ее в грудь. Крыса перевалилась за край ступеней. Вторая крыса припала к земле, издав глубокий горловой звук. Я видела, как напряглись ее мышцы, и припала на одно колено. Если крыса ударит в меня стоящую, я свалюсь за край. Я от него в нескольких дюймах. Она прыгнула. Я бросилась на пол и перекатилась. Ногами и одной рукой я подтолкнула ее летящее тело. Крыса перелетела через меня и скрылась из виду. Пока она падала, слышался испуганный визг. Потом – тяжелый глухой звук. Удовлетворительно. Вряд ли хоть одна из них мертва, но в этих обстоятельствах это было все, что я могла сделать. Я снова встала спиной к двери. Крысолюд больше не улыбался. Тогда я улыбнулась ему своей самой ангельской улыбкой. Она не произвела впечатления. Он сделал движение, будто рассекая воздух. Мелкие крысы бросились, повинуясь движению его руки. По ступеням стал подниматься кипящий прилив мохнатых тел. Я многих из них могла бы убить, но не всех. Если бы он захотел, они съели бы меня заживо тысячами мелких укусов. Крысы текли вокруг моих ног, копошась и ссорясь. Тельца их стукались о мои сапоги. Одна вытянулась во весь рост, стараясь добраться до края сапога. Я отбросила ее ногой. Она с писком исчезла за краем. На меня прыгнула крыса, цепляясь коготками за блузку. И повисла, разрывая ткань. Я схватила ее поперек туловища. Зубы сомкнулись в мякоти моей руки, промахнувшись мимо кости. Я взвизгнула, пытаясь стряхнуть крысу. Она повисла на моей руке мерзкой серьгой. Кровь бежала по ее шерсти. Еще одна крыса прыгнула на блузку. Крысолюд улыбался. Еще одна полезла к моему лицу. Я схватила ее за хвост и отшвырнула. И завопила: – А сам подойти боишься? Ты меня боишься? – Голос мой был тонок от страха, но я это сказала: – Твои друзья получают раны, делая то, что ты боишься сделать сам? Так? Так? Гигантские крысы перевели взгляд с меня на крысолюда. Он глянул на них. – Я не боюсь людей! – Тогда иди и поймай меня сам, если можешь! Крыса оторвалась от моей руки с фонтаном крови. Кожа между большим и указательным пальцем была разорвана. Мелкие крысы забегали в нерешительности, дико оглядываясь по сторонам. Одна застыла на полпути вверх по моим джинсам. И плюхнулась на пол. – Я не боюсь! – Докажи! Мой голос звучал чуть увереннее – как у девятилетней девочки, а не пятилетней. Гигантские крысы смотрели на вожака – внимательно, взвешивая, ожидая. Он сделал то же режущее движение, только в другую сторону. Крысы пискнули, встали на задние лапы, оглядываясь, будто не в силах поверить, но потекли вниз по ступеням, откуда пришли. Я прислонилась к двери, прижав к груди раненую руку. Колени подкашивались. Крысолюд направился вверх по ступеням. Он уверенно шел на мохнатых пятках, впиваясь в камень крепкими когтями. Оборотни сильнее и быстрее людей. Без ментальных фокусов, без манипулирования – просто сильнее и быстрее. И крысолюда мне врасплох не застать, как я собиралась поначалу. Сомнительно, что мне удастся его так разозлить, чтобы он сделал глупость, но надежда есть всегда. Я была ранена и безоружна перед превосходящим меня по силам противником. Если я не заставлю его сделать ошибку, я буду в глубокой дыре. Между зубами высунулся извилистый и длинный розовый язык. – Свежая кровь. – Он глубоко втянул воздух. – От тебя воняет страхом, человек. Кровь и страх – пахнет для меня отличным обедом. Язык задергался, и он засмеялся мне в лицо. Я сунула здоровую руку за спину, будто у меня там что-то было. – Иди ближе, крысолюд, посмотрим, как тебе нравится серебро. Оборотень застыл, пригнувшись в стойке на верхней ступени. – У тебя нет серебра. – Готов рискнуть жизнью? Он сцепил когтистые руки. Одна из больших крыс что-то пискнула. Он огрызнулся вниз на нее: – Я не боюсь! Если они будут его подначивать, мой блеф может не сработать. – Ты видел, что я сделала с твоими друзьями. И это без оружия. Мой голос звучал уверенно и ровно. Молодец я. Он оглядел меня большим кожистым глазом. Мех его блестел в свете факелов, как свежевымытый. Он чуть подпрыгнул, оставаясь вне пределов досягаемости. – Никогда не видала белобрысой крысы, – сказала я. Все что угодно, лишь бы заполнить молчание, лишь бы он не сделал последнего шага. Наверняка Жан-Клод скоро придет за мной. Я засмеялась резко и полузадушено. Крысолюд застыл, глядя на меня. – Ты чего это смеешься? – спросил он, и в голосе слышалась легкая тревога. Отлично. – Я подумала, что скоро придут вампиры и спасут меня. Признай, что это смешно. Ему это смешным не показалось. Вообще многие моих шуток не понимают. Не будь я так в себе уверена, я бы могла подумать, что они не смешные. Я пошевелила рукой за спиной, все еще притворяясь, будто в ней нож. Одна из гигантских крыс пискнула, и даже я услышала в этом писке насмешку. Если он поддастся на мой блеф, ему потом не жить. А если нет, то не жить мне. Как правило, человек, имеющий дело с крысой-оборотнем, впадает от омерзения в оцепенение или в панику. Но у меня было время свыкнуться с этой мыслью. Я не упаду в обморок, когда он меня коснется. Есть одно возможное решение, которое даст мне спастись. Если я ошибаюсь, он меня убьет. Что ж, лучше мертвой, чем мохнатой. Если он нападет, пусть лучше сразу убивает. Крыса – это не тот вид оборотня, который я бы выбрала в первую очередь. Если не повезет, заразиться можно от малейшей царапины. Если повезет и если успеть, можно пойти в больницу на прививки. Вроде как от бешенства. Иногда они помогают, иногда сами заражают ликантропией. Он обернул длинный голый хвост вокруг собственных рук. – Ты доставалась когда-нибудь оборотню? Я не знала точно, имеет он в виду секс или еду. Ни то, ни другое не звучало приятно. Ему надо расхрабриться, и он нападет на меня, когда будет готов. А мне надо было, чтобы он напал, когда я буду готова. Я решила в пользу секса и ответила: – У тебя нет того, что для этого нужно, крысолюд. Он застыл, опуская руки вдоль тела, прочесывая когтями мех. – Сейчас посмотрим, что у кого есть, человек. – А по-другому тебе никто не дает – только насильно? Ты и в человеческом виде такой же урод, как сейчас? Он зашипел, оскалив зубы. Звук поднялся из самого его тела, глубокий и высокий, рычащий визг. Никогда ничего подобного не слыхала. Он наполнил всю комнату шипящими раскатами эха. Плечи крысолюда сгорбились. Я задержала дыхание. Я вывела его из терпения. Теперь посмотрим, сработает мой план или крыса меня убьет. Он прыгнул вперед. Я бросилась на пол, но он этого ждал. С невероятной скоростью он налетел на меня, вытянув когти и вопя мне в лицо. Я поджала ноги, иначе он оказался бы на мне. Он схватил меня когтистой лапой за колено и стал давить вниз. Я обхватила руками колени, сопротивляясь, но это было, как сопротивляться движущейся стали. Он снова завопил и зашипел, плюясь мне в лицо. Приподнялся на колени, что бы давить мои ноги вниз из более удобной позиции. Я ударила ногами изо всех сил. Он видел удар и попытался отскочить, но обе мои ноги ударили его точно в пах. Удар подбросил его с колен, и он хлопнулся на площадку, скребя когтями по камню и с визгом пытаясь вдохнуть. Кажется, он не мог набрать воздух. Из тоннеля выскребся второй крысолюд, и крысы забегали повсюду, визжа и пища. А я просто сидела на площадке подальше от извивающегося крысолюда, и ощущала только злость и усталость. Черт побери, так нечестно! Плохим парням не полагается подкрепление, когда у них и так численное превосходство! У этого нового мех был черный, угольно-черный. На чуть согнутых ногах были надеты обрезанные выше колен джинсы. Он плавным движением показал в сторону от себя. Сердце снова поднялось к горлу, пульс колотился бешено. По коже мурашками ползли воспоминания о ползающих мохнатых телах. Рука болезненно пульсировала в месте укуса. Они сейчас меня разорвут. – Жан-Клод! Крысы текучим бурым приливом бросились прочь от лестницы, пища и спеша в тоннель. Я только пялилась: Большие крысы обратились к нему, носами и лапами показывая на упавшую гигантскую крысу. – Она только защищалась. А вы что здесь делаете? Голос крысолюда был глубоким и низким, только чуть размытым на стыках слов. Если бы я закрыла глаза, я могла бы подумать, что это произнес человек. Но я не закрывала глаз. Большие крысы ушли, уволакивая своего еще не пришедшего в себя товарища. Он был жив, но сильно контужен. Последняя из гигантских крыс обернулась на меня из тоннеля, и взгляд ее обещал много неприятностей, если мы еще когда-нибудь встретимся. Белобрысый крысолюд перестал дергаться и лежал неподвижно, тяжело дыша и схватившись за больное место. Новый крысолюд сказал: – Я тебе говорил, чтобы тебя никогда здесь не было. Первый крысолюд с усилием сел. Это явно было ему больно. – Я повиновался приказу мастера. – Я твой царь. Ты повинуешься мне. И черная крыса пошла вверх по лестнице широкими шагами, гневно заметая хвостом почти по-кошачьи. Я встала и прижалась спиной к двери уже над-цатый раз за эту ночь. Раненый крысолюд сказал: – Ты наш царь, лишь пока ты жив. Если ты пойдешь против мастера, ты проживешь недолго. У нее огромная сила, куда больше твоей. Голос его был еще слаб и прерывист, но он быстро оправлялся. Гнев в таких случаях очень помогает. Царь крыс прыгнул – размытая черная молния. Он вздернул крысолюда на воздух, держа в чуть согнутых руках, ноги крысолюда болтались в воздухе. Приблизил его к своему лицу. – Я твой царь, и ты будешь повиноваться мне, иначе я тебя убью. Когтистые руки сжали горло белобрысого крысолюда, пока он не замахал руками, пытаясь вдохнуть. Царь сбросил крысолюда с лестницы. Он хлопнулся тяжело и глухо, как будто у него не было костей. И глядел снизу, лежа прерывисто дышащей кучей. Ненависть в его глазах могла бы поджечь костер. – Вы целы? – спросил новый крысолюд. Я не сразу поняла, что он обращается ко мне. Я кивнула. Кажется, меня спасали, хотя мне это было не нужно. Никак не нужно. – Да, спасибо. – Я пришел не спасать вас, – сказал он. – Я запретил моему народу охотиться для вампиров. Потому я и пришел. – Ничего, я знаю себе цену – где-то чуть выше блохи. Все равно спасибо, каковы бы ни были ваши мотивы. – Всегда, пожалуйста, – кивнул он. Я заметила на его левом предплечье шрам. Это был ожог, напоминающий по форме корону. Кто-то его заклеймил. – А не легче было бы просто носить корону и скипетр? Он посмотрел на свою руку, улыбнулся крысиной улыбкой, показав зубы. – Так у меня руки свободны. Я посмотрела на его лицо – понять, не смеется ли он надо мной. И не поняла. Трудно читать по лицу крысы. – Чего хотят от вас вампиры? – спросил он. – Хотят, чтобы, я для них работала. – Соглашайтесь. Иначе они вам могут сделать плохо. – Как и вам, если вы уберете отсюда крыс? Он пожал плечами – неуклюжее движение. – Николаос считает, что она – королева крыс, поскольку может их призывать. Мы не просто крысы, а люди, и у нас есть выбор. Я этот выбор сделал. – Делайте, что она хочет, и она не причинит вам вреда, – сказала я. Снова эта улыбка. – Я даю полезные советы. Но не всегда их принимаю. – Я тоже, – ответила я. Он посмотрел на меня черным глазом и повернулся к двери. – Они идут. Я знала, кто это “они”. Веселье кончилось, и сюда идут вампиры. Царь крыс спрыгнул с лестницы и подхватил упавшего крысолюда. Вскинув его на плечо без малейшего усилия, он скрылся в тоннеле, быстрый, как спугнутая светом мышь в ночной кухне. Темный промельк. По коридору защелкали каблуки, и я отступила от двери. Она открылась, и на площадку вошла Тереза. Она оглядела меня, пустую камеру, уперла руки в бедра и сжала губы. – Где они? Я держала здоровой рукой раненую руку. – Они сделали свое дело и ушли. – Им не полагалось уходить, – сказала она и издала злобный горловой звук. – Это был их крысиный царь? Я пожала плечами: – Они ушли, а почему – я не знаю. – Так спокойна, так смела! Крысы тебя не напугали? Я снова пожала плечами. Если прием действует, применяй его и дальше. – Они не должны были проливать кровь. – Она уставилась на меня. – Теперь ты в следующее полнолуние перекинешься? В ее голосе был намек на любопытство. Любопытство сгубило вампира. Будем надеяться. – Нет, – ответила я и больше ничего не добавила. Без объяснений. Если ей интересно, пусть колотит меня об стену, пока я не расскажу ей, что она хочет. Она даже не вспотеет. Правда, Обри понес наказание за то, что причинил мне вред. Она рассматривала меня прищуренными глазами. – Крысы должны были тебя напугать, аниматор. Кажется, они свою работу не сделали. – Может быть, меня не так легко напугать. Я посмотрела ей в глаза без всякого усилия. Глаза как глаза. Тереза вдруг усмехнулась, блеснув клыками. – Николаос найдет, чем тебя напугать, аниматор. Потому что страх – это власть. Последние слова она шепнула, будто боялась произнести их вслух. Чего боятся вампиры? Преследуют их видения острых осиновых кольев и чеснока, или есть вещи похуже? Чем напугать мертвого? – Ступай впереди меня, аниматор. Готовься к встрече со своим хозяином. – Разве Николаос не твой хозяин, Тереза? Она смотрела на меня с пустым лицом, будто не смеялась только что. Глаза ее были темны и холодны. В глазах крыс и то было больше личного. – Еще не кончится эта ночь, аниматор, как Николаос будет хозяином каждой из нас. Я покачала головой: – Не думаю. – Сила Жан-Клода сделала тебя дурой. – Нет, – сказала я, – не в этом дело. – В чем же, смертная? – Я скорее умру, чем стану игрушкой вампира. Тереза не моргнула, только кивнула очень медленно. – Это твое желание может исполниться. У меня зашевелились волосы на затылке. Да, я могла встретить ее взгляд, но зло все равно ощутимо. Чувство, от которого шевелятся волосы и перелавливает горло, от которого стягивает в животе. И от людей тоже такое чувство бывает. Чтобы быть силой зла, не обязательно быть нежитью. Хотя это очень способствует. Я пошла впереди Терезы. Стук ее каблуков резко отдавался в гулком коридоре. Может быть, это на самом деле был только страх, но я ощущала ее взгляд – как скользящий вдоль спины кубик льда.11
Зал был большой, как склад, только стены из сплошного массивного камня. Я все ждала, что выплывет из-за угла Бела Лугоши в своей пелерине. Та, что сидела под стеной, была, вряд ли хуже. Наверное, ей было двенадцать или тринадцать лет в момент смерти. Под длинным просторным платьем виднелись маленькие, наполовину только сформировавшиеся груди. Платье было бледно-голубое, и цвет его смотрелся теплым на фоне полной белизны ее кожи. Она была бледной при жизни, а как вампир стала вообще призрачной. Волосы были сияющие и белокурые, как бывает у детей, пока их волосы не потемнеют до каштановых. Эти волосы не потемнеют никогда. Николаос сидела в резном деревянном кресле. Ноги ее еле доставали до пола. Мужчина-вампир подошел и склонился к креслу. У его кожи был странный оттенок коричневатой слоновой кости. Он зашептал что-то Николаос на ухо. Она рассмеялась, и это было как колокольчики. Красивый, рассчитанный звук. Тереза подошла к девочке в кресле и встала за ней, разбирая руками белокурые волосы. Справа к ее креслу подошел мужчина – человек. Он встал спиной к стене, прямо, с ничего не выражающим лицом и напряженным позвоночником. Был он почти совсем лыс, лицо узкое, глаза темные. Мужчины без волос выглядят, как правило, не очень. А этот – вполне. Он был красив, при этом у него был вид человека, которому это все равно. Мне хотелось назвать его солдатом – не знаю, почему. Еще один подошел к Терезе. Волосы песочного цвета, коротко стриженные. Странное у него было лицо: не симпатичное, но и не отталкивающее, лицо, которое запоминается. Такое, которое может показаться прекрасным, если долго вглядываться. Глаза были светло-зеленые. Он не был вампиром, но и человеком его назвать, возможно, было бы слишком поспешно. Последним подошел Жан-Клод и встал у кресла. Он ни к кому не притронулся, и даже стоя рядом со всеми, он был от всех отдельно. – Отлично, – сказала я. – Теперь бы еще мелодию из фильма “Дракула, князь тьмы” – и декорация готова. Голос ее был такой же, как смех – высокий и безобидный. Тщательно продуманная невинность. – Тебе это кажется остроумным? Я пожала плечами: – Каким есть. Она улыбнулась. Клыков не показала. У нее был такой человеческий вид, в глазах светился юмор, лицо приятно округлое. Смотрите, какая я безобидная, просто симпатичный ребенок. Именно так. Черный вампир снова что-то ей шепнул. Она рассмеялась смехом таким искристым и чистым, хоть в бутылки разливай. – Ты этот смех отработала или он у тебя от природы? Нет, спорить могу, это потребовало практики. Жан-Клод состроил гримасу. Не знаю, то ли он пытался не рассмеяться, то ли не нахмуриться. Может быть, и то, и другое. На некоторых я так действую. Смех сполз с ее лица – тоже очень по-человечески, и только глаза искрились. И ничего забавного во взгляде этих глаз не было. Так глядит кошка на птичку. Голос ее чуть взлетал в конце каждого слова – это придавало ему некоторую искусственность, как у Ширли Темпл. – Ты либо очень смела, либо очень глупа. – Тебе бы следовало к такому голосу добавить ямочки на щеках. Хотя бы одну. – Я бы предположил, что глупа, – негромко сказал Жан-Клод. Я посмотрела на него и снова на шайку гулей. – Я знаете какая? Усталая, избитая, голодная, злая и перепуганная. И очень хотела бы покончить с этим спектаклем и перейти к делу. – Начинаю понимать, почему Обри вышел из себя. – На этот раз ее голос прозвучал сухо и без тени юмора. Звенящим голоском произносимые слова капали, как с ледяной сосульки. – Ты знаешь, сколько мне лет? Я посмотрела на нее и покачала головой. – Кажется, ты говорил, что она искусна, Жан-Клод. Она произнесла его имя так, будто на него сердилась. – Она искусна. – Скажи мне, сколько мне лет. – Голос был холоден, как у сердитого взрослого. – Не могу сказать. Не знаю, почему, но не могу. – Сколько лет Терезе? Я посмотрела на темноволосую вампиршу, вспомнила силу ее давления на мой разум. Она надо мной смеялась. – Сто или сто пятьдесят, не больше. Она спросила, и лицо ее было непроницаемо, как мрамор: – Как, не больше? – Такое у меня ощущение. – Ощущение? – В голове у меня. Ощущение… определенной степени силы. – Терпеть не могу это объяснять. Всегда получается какая-то мистика. А тут никакой мистики. Я знала вампиров, как некоторые люди знают лошадей или автомобили. Природный дар. Практика. Но вряд ли Николаос понравится сравнение с лошадью или машиной, так что я не стала об этом распространяться. Видите, я вовсе и не дура. – Посмотри на меня, человек. Посмотри мне в глаза. Голос ее был все так же ровен, без той командной силы, какая бывала у Жан-Клода. Ага, посмотри мне в глаза. Кажется, мастер вампиров всего города могла бы придумать чего-нибудь пооригинальнее. Этого я тоже вслух не сказала. Глаза у нее были то ли серые, то ли голубые, то ли серые и голубые одновременно. Взгляд ее давил на мою кожу, как пресс. Подними я руки, я бы, наверное, могла что-то от себя оттолкнуть. Никогда я еще так не ощущала взгляд вампира. Стоящий справа от нее солдат поднял на меня глаза, будто я, наконец, сделала что-то интересное. Николаос встала и вышла чуть вперед всего своего антуража. Ростом она была мне по ключицу, то есть очень низенькая. Минуту она стояла, прекрасная и эфирная, как картина живописца. Никаких признаков жизни, только сочетание прекрасных линий и подобранных цветов. Она стояла неподвижно и открыла мне свой разум. Как будто открыла запертую дверь. Разум ее ударился об меня, и я зашаталась. Ее мысли вонзились в меня, как ножи, как сны со стальными кромками. Искры ее разума танцевали у меня под черепной крышкой, и там, где они касались, все немело и болело. Я стояла на коленях, а как упала – не помнила. Было холодно, очень холодно. И для меня ничего не было в мире. Я была мелочью вне этого разума. Как я думать могла назвать себя ей равной? Как я могла не поползти к ее подножию и не молить о прощении? Мое высокомерие не терпимо! Я поползла к ней на четвереньках. Кажется, это был правильный поступок. Я должна была вымолить ее прощение. Мне нужно было прощение. Так как же приближаться к богине, как не на коленях? Нет. Что-то здесь было не то. Но что? Я должна просить богиню меня простить. Я должна поклоняться ей и делать все, что она повелит. Нет. Нет. – Нет, – шепнула я. – Нет. – Иди ко мне, дитя мое. Ее голос был возвращением весны после долгой зимы. Он открыл меня изнутри. Он дал мне ощущение тепла и благожелательности. Она протянула ко мне бледные руки. Богиня позволит мне ее обнять! Это чудо. Почему же я корчусь на полу? Почему не бегу к ней? – Нет! Я заколотила ладонями по камню. Было больно, но недостаточно. – Нет! Я вбила кулак в пол. Руку пронзила молния, и рука онемела. – НЕТ! Я вбивала кулаки в камень один за другим, пока они не покрылись кровью. Боль была острая, реальная, моя. – Убирайся из моей головы, слышишь, сука? – кричала я. Скорчившись на полу, прижав руки к животу, я ловила ртом воздух, сердце колотилось где-то у горла, перекрывая дыхание. Гнев тек через меня, чистый и острый. Он вышиб наружу последние остатки вмешательства Николаос в мой разум. Я полыхнула на нее взглядом – злым, потом испуганным. Николаос пронеслась через мое сознание, как океан через раковину, наполнив и опустошив. Может быть, чтобы меня сломать, ей надо лишить меня рассудка, но она может это сделать, если захочет. И ничем мне себя не защитить. Она смотрела на меня и смеялась – чудесный звон ветровых колокольчиков. – Ну вот, мы и нашли, чего боится наш маленький аниматор. Вот и нашли. Ее голос звенел счастьем. Снова та же девочка-невеста. Она встала на колени рядом со мной, подсунув под колени подол своего бледно-голубого платья. Как истинная леди. Согнувшись в поясе, она посмотрела мне в глаза. – Сколько мне лет, аниматор? Меня трясло от шоковой реакции. Зубы стучали, будто я замерзала насмерть – вполне возможно, что так оно и было. Слова пришлось продавливать между стучащих зубов. – Тысяча. Может быть, больше. – Ты был прав, Жан-Клод. Она искусна. Она почти прижалась лицом к моему лицу. Я хотела ее оттолкнуть, но больше всего на свете я хотела, чтобы она меня не трогала. Она снова засмеялась высоким и диким смехом, душераздирающе чистым. Если бы у меня так все не болело, я бы расплакалась или плюнула ей в лицо. – Отлично, аниматор, мы друг друга поняли. Ты сделаешь то, что мы хотим, иначе я обдеру твой разум слоями, как луковицу. – Она задышала мне в лицо, понизив голос до шепота. Шепот ребенка, который вот-вот захихикает. – Ты веришь, что я могу это сделать? Я верила.12
Мне хотелось плюнуть в это гладкое бледное лицо, но я боялась того, что она может со мной сделать. Капля пота медленно катилась по моему лицу. Я готова была пообещать ей все, все, если она больше меня не тронет. Николаос не надо было меня зачаровывать, ей достаточно было меня запугать. И страх будет держать меня в узде. Это то, на что она рассчитывала. Это то, чего я допустить не могла. – Уберись… от моего… лица… – сказала я. Она рассмеялась. Дыхание ее было тепло и пахло мятой. Мятной жвачкой. Но под чистым и современным ароматом чуть слышно угадывался запах свежей крови. Старой смерти. Недавнего убийства. Я больше не дрожала. – У тебя изо рта пахнет кровью, – сказала я. Она дернулась назад, прижав руку к губам. Это было так по-человечески, что я рассмеялась. Она встала, задев мое лицо краем платья, и маленькой ножкой в туфле ударила меня в ребра. Силой удара меня отбросило назад, скрутило болью, перехватило дыхание. Второй раз за ночь я не могла дышать. Я лежала, распластавшись на животе, ловя ртом воздух. Я не слышала, чтобы что-то хрустнуло, но не могло от такого удара что-нибудь не сломаться. – Уберите ее, пока, я ее не убила сама, – бухнул надо мной голос такой жаркий, что мог бы обжечь! Боль стихла до острой рези. Воздух обжигал легкие пламенем. В груди была тяжесть, будто я проглотила свинчатку. – Стой на месте, Жан. Жан-Клод остановился на полпути ко мне. Николаос остановила его легким движением бледной ручки. – Ты меня слышишь, аниматор? – Да, – ответила я сдавленным голосом. Не могла набрать достаточно воздуха. – Я тебе ничего не сломала? Голос ее взлетел, как птичка. Я закашлялась, пытаясь прочистить горло, но это было больно. Я держалась за ребра, где постепенно стихала боль. – Нет. – Жаль. Но полагаю, это могло бы замедлить работу или сделать тебя для нас бесполезной. Она говорила так, будто последний вариант был не лишен интересных возможностей. А что они со мной сделали бы, если бы что-то было сломано? Я не хотела знать. – Полиция знает только о четырех убийствах вампиров. Их на самом деле на шесть больше. Я сделала осторожный вдох. – Почему не сообщить об этом в полицию? – Дорогой мой аниматор, среди нас многие не доверяют законам людей. Мы знаем, насколько справедливо к неживым людское правосудие. – Она улыбнулась, и опять этой улыбке не хватало ямочки. – Жан-Клод был пятым по силе вампиром в этом городе. Сейчас он третий. Я смотрела на нее, ожидая, что она рассмеется и скажет, что это шутка. Она улыбалась все той же улыбкой, как восковая. Они меня держат за дуру? – Кто-то или что-то убил двух вампиров в ранге мастера? Двух вампиров сильнее, чем… – мне пришлось проглотить слюну, пока я смогла выговорить, – чем Жан-Клод? Улыбка ее стала шире, показав отчетливо различимый блеск клыков. – Ты быстро схватываешь, надо отдать тебе должное. Может быть, это сделает наказание Жан-Клода менее… менее суровым. Это он тебя нам рекомендовал, если ты не знаешь. Я потрясла головой и уставилась на него. Он не шевелился, даже не дышал. Только глаза смотрели на меня. Темно-синие, как ночное небо, глаза с почти лихорадочным блеском. Он еще был не сыт. Почему она запретила ему питаться? – А за что его наказывают? – Ты о нем беспокоишься? – В голосе ее было издевательское удивление. – Ну и ну. Разве ты не злишься на него, что он тебя втравил в эту историю? Я на миг задержала на нем взгляд. Теперь я знала, что я вижу в его глазах. Страх. Он боялся Николаос. И еще я знала, что если у меня и есть союзник в этом зале, то это только Жан-Клод. Страх связывает теснее любви или ненависти и делает это куда быстрее. – Нет, – ответила я. – Нет, нет. – Она пробовала это слово на язык, произнося так и этак, как ребенок. – Отлично. – И вдруг ее голос стал низким, взрослым, дымящимся злостью и жаром. – У нас есть для тебя подарок, аниматор. У второго убийства есть свидетель. Он видел, как погиб Лукас. И расскажет тебе все, что видел, правда, Захария? Она улыбнулась песочноволосому. Захария кивнул. Он выступил из-за кресла и отвесил мне низкий поклон. Губы у него были слишком тонкие для такого лица, улыбка кривая. Но ледяные зеленые глаза остались со мной. Где-то я видела это лицо, но где? Он подошел к небольшой двери – раньше я ее не заметила. Ее скрывали дрожащие тени от факелов, но все равно я должна была заметить. Я взглянула на Николаос, и она кивнула мне с хитрой улыбкой. Она скрыла от меня дверь, а я даже этого не знала. Я попыталась сразу встать, отталкиваясь руками. Ошибка. Ахнув от боли, я встала со всей быстротой, на которую осмелилась. Руки уже онемели от порезов и синяков. Если я доживу до утра, то буду как больной щенок. Захария открыл дверь с блеском, как фокусник, отдергивающий занавес. Там стоял человек. Он был одет в остатки делового костюма. Хлипкая фигура, слишком утолщенная посередине – излишек пива, недостаток физических упражнений. Примерно тридцати лет. – Выходи, – велел Захария. Человек вышел в зал. Глаза его были круглы от страха. В розоватых зрачках плясал свет факелов. От него разило страхом и смертью. Он все еще был загорелым, глаза еще не запали. Он мог сойти за Человека лучше любого вампира из этой компании, но был гораздо больше трупом, чем все они. Это был только вопрос времени. Я поднимаю мертвых для живых и могу узнать зомби, когда его вижу. – Ты помнишь Николаос? – спросил Захария. Глаза зомби полезли из орбит, краска сбежала с лица. Черт, он был здорово похож на человека. – Да. – Ты будешь отвечать на вопросы Николаос, тебе понятно? – Да, понятно. Он наморщил лоб, будто пытаясь, что-то припомнить. – Раньше он на наши вопросы не отвечал. Ты будешь? – спросила Николаос. Зомби покачал головой, глядя на нее неотрывно огромными человеческими глазами. Так должны птицы глядеть на змей. – Мы его пытали, но он оказался очень упрям. Мы не успели продолжить, как он повесился. Надо было забрать у него ремень. Она произнесла это задумчиво, обиженно. Зомби не отводил глаз: – Я… повесился? Не понимаю. Я… – Он не знает? – спросила я. – Нет, не знает, – улыбнулся Захария. – Как тебе это? Ты же знаешь, как тяжело сделать его таким человеческим, чтобы не помнил своей смерти. Я знала. Это значило, что у кого-то здесь огромная сила. Захария смотрел на недоумевающего неживого, как на произведение искусства. Причем драгоценное. – Ты его поднял? – спросила я. – Разве ты не узнала коллегу-аниматора? – отозвалась Николаос и рассмеялась звоном дальних колокольчиков. Я посмотрела на Захарию. Он глядел на меня, запоминая мои черты. Совершенно бесстрастное лицо, только что-то заставляло едва заметно дергаться уголок его глаза. Гнев? Страх? Потом он улыбнулся мне ослепительно. И снова этот толчок узнавания изнутри. Где-то я его видела. – Задавай вопросы, Николаос. Теперь он должен будет ответить. – Это правда? – спросила она меня. Я ответила не сразу, удивившись, что она обратилась ко мне. – Да. – Кто убил вампира Лукаса? Он глядел на нее, лицо его распадалось. Дыхание было неглубоким и слишком быстрым. – Почему он мне не отвечает? – Это слишком сложный вопрос, – объяснил Захария. – Он может не помнить, кто такой Лукас. – Тогда задавай вопросы ты, и я ожидаю от него ответов. – В голосе ее затеплилась угроза. Захария театрально развел руками. – Леди и джентльмены – нежить! Он усмехнулся своей собственной шутке. Никто больше не улыбнулся, и до меня тоже не дошло. – Ты видел, как убили вампира? – Да, – кивнул зомби. – Как его убили? – Оторвана голова, отрезана голова. Голос его от страха стал тоньше бумаги. – Кто вырвал его сердце? Голова зомби резко задергалась из стороны в сторону. – Не знаю, не знаю. – Спроси его, что убило вампира, – предложила я. Захария метнул на меня злобный взгляд. Глаза его стали зеленым стеклом, на лице выступили кости. Ярость вылепила его, как скелет в холщовой коже. – Не лезь не в свое дело! Это мой зомби! – Захария, – позвала Николаос. Он повернулся к ней и застыл. – Это хороший вопрос. Разумный вопрос. Голос ее был, тих и спокоен, но это никого не обмануло. Таких голосов должно быть полно в аду. Смертельные, но черт знает до чего разумные. – Задай ее вопрос, Захария. Он повернулся обратно к зомби, стиснув руки в кулаки. Я не понимала, что его так разозлило. – Что убило вампира? – Не понимаю! – В голосе зомби острее ножа слышался панический страх. – Что за тварь вырвала сердце? Это был человек? – Нет. – Это был другой вампир? – Нет. Вот поэтому зомби в суде почти бесполезны. Их надо, образно говоря, подводить к ответам за руку. Адвокаты тут же пришивают тебе воздействие на свидетеля. Что чистая правда, но это не значит, что зомби лжет. – Что же это было такое, что убило вампира? Снова трясение головы, туда-сюда, туда-сюда. Он открыл рот, но не издал ни звука. Казалось, слова застревают у него в горле, будто ему глотку заткнули бумагой. – Не могу! – Что значит “не могу”? – Захария подскочил к нему и дал пощечину. Зомби вскинул руки, закрывая голову. – Ты… мне… будешь… отвечать! Каждое слово сопровождалось пощечиной. Зомби упал на колени и заплакал. – Не могу! – Отвечай, черт тебя дери! Захария стал пинать зомби ногами, и тот покатился, свернувшись в тугой ком. – Хватит! – Я подошла к ним. – Хватит! Он последний раз пнул зомби и резко обернулся ко мне. – Это мой зомби! Что захочу, то с ним и сделаю! – Это был когда-то человек. Он заслуживает хоть какого-то уважения. Я склонилась над плачущим зомби. И почувствовала, как навис надо мной Захария. – Оставь ее в покое пока что, – велела Николаос. Он стоял надомной, как разозленная тень. Я взяла зомби за локоть. Он дернулся. – Все хорошо. Все хорошо. Я тебе не буду делать больно. Не буду делать больно. Он убил себя, чтобы ускользнуть. Но даже могила оказалась ненадежным убежищем. До этой ночи я могла бы сказать, что ни один аниматор не поднимет мертвого для подобной цели. Иногда оказывается, что мир хуже, чем ты о нем думаешь. Мне пришлось оторвать руки зомби от лица и повернуть его к себе. Одного взгляда хватило.Темные глаза невероятно расширились и были полны страхом, бескрайним страхом. Изо рта бежала тонкая струйка слюны. Я покачала головой и встала. – Ты его сломал. – Чертовски верно. Ни один проклятый зомби не смеет меня дурачить. Он будет отвечать. Я резко повернулась и поглядела в разозленные глаза. – Ты не понял? Ты сломал его сознание. – У зомби нет сознания! – Верно, нет. Все, что у них есть, и то очень ненадолго, – это память о том, кем они были. Если с ними хорошо обращаться, они могут сохранять личность неделю или дней десять, но этот… – Я показала на зомби и повернулась к Николаос. – Жестокое обращение ускоряет процесс. Шок разрушает память начисто. – Что ты хочешь сказать, аниматор? – Этот садист, – я ткнула пальцем в сторону Захарии, – разрушил сознание зомби. Он не будет уже отвечать ни на какие вопросы. Никому и никогда. Николаос повернулась бледной бурей. Глаза ее стали, синим стеклом. Ее слова наполнили зал мягким огнем. – Ах ты самоуверенный… По ее телу прошла дрожь – от ножек в туфельках до длинных белокурых волос. Я ждала, что сейчас займется и заполыхает ее кресло от жара ее гнева. Злость сорвала маску девочки-куколки. Кости распирали бумажно-белую кожу. Руки с согнутыми когтями хватали воздух. Одна из них вцепилась в подлокотник, дерево запищало и треснуло. Звук отдался от стен эхом. Голос Николаос жег кожу как огонь. – Убирайся отсюда, пока я тебя не убила. Женщину отведи к ее машине и проследи, чтобы с ней ничего не случилось. Если подведешь меня еще раз, в малом или большом, я перерву тебе глотку и дети мои будут купаться под струей твоей крови. Живописно. Несколько мелодраматично, но живописно. Вслух я этого не сказала. Черт меня побери, я даже дышать боялась, чтобы не привлечь ее внимания. Ей только и нужен был повод. Захария понял это не хуже меня. Он поклонился, не сводя глаз с ее лица, потом, не говоря ни слова, повернулся и пошел к дверце. Он шел неспешно, будто смерть не сверлила дыры взглядом в его спине. У открытой дверцы он остановился и сделал приглашающий жест, предлагающий мне пройти первой. Я посмотрела на Жан-Клода, стоящего там, где она его остановила. Я же не попросила гарантий безопасности Кэтрин – случая не представилось. Все так быстро произошло… Я открыла рот, Жан-Клод, очевидно, догадался. Он заставил меня замолчать взмахом изящной и бледной руки, казалось, такой же белой, как кружева его сорочки. Его глазницы наполнились голубым пламенем. Длинные черные волосы взвились вокруг смертельно бледного лица. Маска человекоподобия с него слетела. Мощь его горела на моей коже, поднимая волоски на руках. Я обхватила себя руками, глядя на создание, которое было когда-то Жан-Клодом. – Беги! – крикнул он мне, и меня полоснул его голос. Наверняка даже кровь могла пойти. В нерешительности я огляделась и увидела Николаос. Она взлетала, хотя и очень медленно, вверх. Молочные водоросли волос танцевали вокруг ее голого черепа. Она подняла когтистую руку. Кости и жилы застыли в янтаре кожи. Жан-Клод резко повернулся, махнув на меня когтистой рукой. Что-то вбило меня в стену и наполовину вынесло в дверь. Захария поймал мою руку и вытащил меня наружу. Я вывернулась из его руки. Дверь хлопнула у меня перед носом. – О, Боже мой, – шепнула я. Захария стоял у подножия винтовой лестницы, ведущей вверх. И протягивал мне руку. Лицо его блестело от пота. – Прошу тебя! Его рука трепыхалась, как пойманная птица. Из-под двери плыл запах. Это был запах гниющих трупов. Запах раздутых тел, лопнувшей на солнце кожи, разлагающейся в жилах застывшей крови. Я заткнула рот рукой и попятилась. – О, Боже! – прошептал Захария. Закрывая одной рукой рот и нос, он все так же протягивал ко мне вторую. Я не взяла его руку, но пошла за ним на лестницу. Он открыл, было, рот что-то сказать, но тут дверь треснула. Дерево дрожало и гудело, будто в нее ударял страшной силы ветер. Из-под двери засвистело. Мои волосы закружил вихрь. Мы пятились вверх, глядя на дверь, дрожащую и гудящую под ветром, которого не могло быть. Буря в здании? Мы переглянулись, и это был момент осознания противостояния: здесь – мы, там – они или оно. И мы побежали, будто привязанные проводами друг к другу. За этой дверью не могло быть шторма. Не могло быть ветра, гудевшего по узким каменным ступеням. И гниющих трупов в зале тоже не было. Или они были? Боже мой, я не хотела этого знать. Не хотела знать.13
Вверх по лестнице пронеслась взрывная волна. Ветер сбил нас с ног, как кукол. Дверь вылетела. Я карабкалась на четвереньках, пытаясь убраться, просто убраться отсюда. Захария встал на ноги и поднял меня за руку. Мы побежали. За нашей спиной поднялся вой. Волосы упали мне на лицо, не давая смотреть. Захария держал меня за руку и тащил вверх. Ступени были гладкие, скользкие, каменные, держаться было не за что. Мы ползли вверх, держась, друг за друга. – Анита, – шепнул бархатный голос Жан-Клода. – Анита. Я всмотрелась, моргая, против ветра, пытаясь увидеть источник звука. Там ничего не было. – Анита. – Ветер произносил мое имя. – Анита. Что-то блеснуло – голубой огонь. Две точки голубого пламени висели в воздухе. Глаза – глаза Жан-Клода? Он мертв? Языки голубого пламени поплыли вниз. Ветер их не трогал. – Захария! – завопила я, по голос мой был заглушен ревом ветра. Он тоже видел эти огни или я уже сошла с ума? Голубое пламя опускалось все ниже и ниже, и вдруг я поняла, что не хочу прикосновения этих огней, будто мне кто-то сказал, что они хотят со мной сделать. Будто я знала наверняка, что это что-то очень плохое. Я вырвалась из руки Захарии. Он что-то мне крикнул, но ветер выл и скрежетал среди узких стен, как взбесившаяся тележка американских гор. И других звуков не было. Я поползла вверх по лестнице, ветер лупил в меня, стараясь сбросить вниз. И я услышала еще один звук: у меня в голове Жан-Клод сказал: “Простите меня”. Вдруг синие огни оказались прямо перед моим лицом. Я прижалась к стене и ударила по ним. Руки мои прошли сквозь огонь. Он был не настоящий. – Оставьте меня в покое! – крикнула я. Огонь миновал мои руки, будто их и не было, и вошел мне в глаза. Мир стал голубым стеклом, безмолвием, ничем, голубым льдом. “Беги, беги!” – раздался шепот. Я сидела на лестнице, мигая от ветра. Захария стоял и смотрел на меня. Ветер остановился, будто повернули выключатель. Тишина оглушала. Я дышала короткими прерывистыми вздохами. И не чувствовала своего пульса. Не чувствовала сердца. Слышала я только свое короткое дыхание, слишком громкое. Я поняла, что значит “лишиться дыхания от страха”. Голос Захарии прозвучал в тишине хрипло и слишком громко. Наверное, это был шепот, но мне он показался криком. – У тебя глаза горят голубым огнем! – Тсс! – шепнула я. Я не знала, почему, но знала, что кто-то не должен этого слышать, не должен знать, что случилось. От этого зависела моя жизнь. Шепот в голове моей стих, но последний совет был хорош. Беги. Бежать – это казалось очень правильным. Тишина была опасна. Она значила, что битва окончена, и победитель может обратить внимание на другие предметы. И мне среди этих предметов быть не хотелось. Я встала и протянула руку Захарии. Он поглядел озадаченно, вставая, но руку взял. Я потянула его вверх по лестнице и побежала. Я должна была выбраться, должна была, иначе я умру здесь, сегодня, сейчас. Я знала это так твердо, что не оставалось места для вопросов, времени для колебаний. Я бежала, спасая свою жизнь. Если Николаос меня сейчас увидит, я умру. Умру. И никогда не узнаю, почему. Либо Захария тоже ощутил этот страх, либо он решил, что я знаю что-то, чего он не знает. Когда один из нас спотыкался, другой его поддерживал, и мы бежали и бежали. Бежали, пока мышцы ног не стало жечь кислотой и в груди не запылал огонь от нехватки кислорода. Вот почему я каждый день бегаю – когда что-то за мной гонится, я могу бежать, как заяц. Иметь хорошую фигуру – это недостаточный стимул. А вот уметь удрать, когда это нужно, удрать, спасая жизнь, – это вполне. Тишина была тяжелой, почти осязаемой. Казалось, она течет вверх по лестнице и ищет чего-то. Тишина гналась за нами, как недавно ветер. С бегом вверх по лестнице есть та трудность, что если у вас была когда-то травма колена, то она скажется обязательно. Дайте мне ровное место, и я могу бежать часами. Подсуньте склон – и мои колени обязательно подведут. Начинается это как легкая ломота, но переход ее в острую грызущую боль не занимает много времени. Каждый шаг отдается вверх по ноге, и, наконец, вся нога начиняется пульсирующей болью. Колено начало на ходу щелкать – довольно – таки слышно. Плохой признак. Оно могло в любой момент отказать. Вывихнуться из сустава. Я буду тогда лежать, скорчившись, на этих ступенях, ощущая вокруг дыхание тишины. Николаос найдет меня и убьет. Почему я в этом была так уверена? Ответа на это не было, но я знала, знала. И с этим чувством не спорила. Я замедлялась и отдыхала на ступеньках, расправляя мышцы ног. Сдерживала вскрики, когда дергались мышцы больной ноги. Ничего, вытяну ногу, и мне будет лучше. Боль не пройдет – я слишком это колено нагрузила, но смогу идти так, чтобы колено меня не подвело. Захария рухнул на ступени – он явно не бегал по утрам. Его мышцы сведет судорогой, если он не будет двигаться. Может быть, он это и знал. Может быть, ему уже было наплевать. Я протянула руки вдоль стены, расправляя плечи. Чтобы заняться чем-то знакомым, пока жду, чтобы успокоилось колено. Чем-то заняться, слушая – что? Что-то тяжелое и крадущееся, что-то древнее, мертвое много веков. Какие-то звуки с лестницы, сверху. Я застыла, распластавшись на стене, прижав ладони к холодному камню. Что теперь? Что еще? Наверняка скоро должен быть рассвет. Захария встал и повернулся лицом к идущим вверх ступеням. Я стояла спиной к стене, чтобы видеть и вверх, и вниз. Не хочется, чтобы что-нибудь подкралось снизу, пока я буду глядеть вверх. Хотелось бы мне, чтобы пистолет был со мной. А я его заперла в багажнике, где от него чертова уйма пользы. Мы стояли чуть пониже площадки, на повороте лестницы. Иногда мне хочется уметь видеть из-за угла. Сейчас как раз был такой случай. Шуршание материи по камню, шорох обуви. Мужчина, вышедший из-за угла, был человеком – странно, странно. И даже шея у него была без отметин. Ежик белобрысых волос на выбритой голове. Выступающие буграми мускулы шеи. Бицепс толще моей талии. Ну, талия у меня, положим, узкая, но все равно эти бицепсы впечатляли. Роста он был не ниже шести футов трех дюймов, а жира на нем не хватило бы даже сковородку смазать. В его глазах была хрустальная бледность январского неба – далекого, голубого, ледяного. Я впервые видела бодибилдера, у которого нет загара. Все эти рвущиеся наружу мышцы были исполнены в белом, как Моби Дик. Сетчатая майка показывала каждый дюйм массивной груди. Вокруг раздутых мышцами ног развевались беговые шорты. Ему пришлось их разрезать по бокам, что бы ноги поместились. – Ничего себе! – прошептала я. – Сколько ты выжимаешь? Он улыбнулся, не разжимая губ. И сказал, чуть шевеля губами, не показывая даже резцы: – Четыреста. Я тихо свистнула. И сказала то, что он от меня ожидал: – Впечатляет. Он улыбнулся, по-прежнему аккуратно не показывая зубов. Пытался изобразить вампира. Только для меня он зря старался. Сказать ему, что ли, что у него человек лезет изо всех дыр? Не надо, а то еще переломит меня о колено, как палочку. – Это Винтер, – сказал Захария. Имя слишком красивое, чтобы быть настоящим. Подошло бы кинозвезде сороковых годов. – Что там творится? – спросил он. – Наш мастер и Жан-Клод сражаются, – ответил Захария. Винтер сделал глубокий выдох. Глаза его стали шире – только чуть-чуть. – Жан-Клод? Захария кивнул и улыбнулся. – Да, он держится до конца. – А ты кто? – спросил Винтер. Я замялась, Захария пожал плечами. – Анита Блейк. Тут он, наконец, улыбнулся, показав нормальные зубы. – Ты Истребительница? – Да. Он рассмеялся. Эхо прокатилось меж каменных стен. Тишина сгустилась вокруг нас еще сильнее. Смех внезапно оборвался, на губе у него выступили росинки пота. Винтер чувствовал тишину и боялся ее. Голос его упал почти до шепота, будто он боялся, чтобы его не подслушали. – Ты слишком маленькая для Истребительницы. Я пожала плечами: – Меня это тоже иногда смущает. Он улыбнулся, чуть опять не рассмеялся, но сдержался. Глаза его сияли. – Давайте отсюда выбираться, – предложил Захария. Я поддержала. – Меня послали посмотреть, как Николаос, – сказал Винтер. Тишина запульсировала этим именем. С губы Винтера капнула бисеринка. Важное правило техники безопасности: никогда не называй имени рассерженного мастера вампиров, если он в пределах “слышимости”. – Она вполне способна сама о себе позаботиться, – шепнул Захария, но звук все равно отдался эхом. – Не-а, – сказала я. Захария полыхнул на меня взглядом, потом пожал плечами. Иногда я не могу удержаться. Винтер посмотрел на меня с лицом бесстрастным, как у статуи, только глаза его чуть подрагивали. Мистер Мачо. – Пойдемте, – сказал он, повернулся и пошел, не оглядываясь и не ожидая. Мы пошли за ним. Я согласна была идти за ним, пока он идет вверх. Я только знала, что ничто, ничто на свете не заставит меня спуститься по этой лестнице. По своей воле, конечно, но всегда есть и другие варианты. Я посмотрела на широкую спину Винтера. Да, если не хочешь что-то сделать добровольно, есть и другие варианты.14
Лестница выводила в квадратную камеру. С потолка свисала лампочка. Никогда не думала, что тусклый электрический свет может быть так красив, но оказывается, может. Знак, что мы выходим из подземного мира ужасов и приближаемся к реальному миру. Я настроилась на возвращение домой. Из каменной комнаты вели две двери: одна прямо перед нами; другая направо. Из двери перед нами долетала музыка. Яркая и веселая цирковая музыка. Дверь распахнулась, и музыка вскипела вокруг нас волной. Мелькнули яркие цвета и кишащая толпа сотен людей. Полыхнул знак: “Дом веселья”. Разгар карнавала в здании. Я поняла, где я. “Цирк Проклятых”. Самые сильные вампиры города спят под цирком. Это стоит запомнить. Дверь стала закрываться, приглушая музыку, отрезая яркие плакаты. Мелькнули глаза девочки-подростка, пытавшейся заглянуть за дверь. Щелкнул замок. Прислонившись к двери, стоял мужчина. Высокий и тощий, одетый в лодочный костюм. Пурпурный пиджак, кружева на шее и на груди, черные брюки и ботинки. Лицо затеняла шляпа с прямыми полями, и золотая маска закрывала лицо, кроме рта и подбородка. Сквозь золотую маску глядели темные глаза. Язык его танцевал по зубам и губам. Клыки, вампир. И почему это меня не удивило? – Боюсь, я скучал по тебе, Истребительница. В голосе слышался тягучий южный акцент. Винтер сделал движение, чтобы стать между нами. Вампир расхохотался густым лающим смехом. – Этот мешок мышц думает, что может тебя защитить. Мне его разорвать на части, чтобы он понял, что он не прав? – В этом нет необходимости, – сказала я. Захария подошел и встал рядом со мной. – Ты узнаешь мой голос? – спросил вампир. Я покачала головой. – Два года прошло. Пока не всплыло это дело, я и не знал, что Истребительница – это ты. Я думал, ты мертва. – Нельзя ли ближе к делу? Кто ты и чего ты хочешь? – Так нетерпеливо, так торопливо, так по-человечески. Он поднял руки и снял шляпу. Короткие волосы цвета осенних листьев показались вокруг маски. – Пожалуйста, не надо, – сказал Захария. – Госпожа приказала мне проводить эту женщину до машины целой и невредимой. – Я и волоска у нее на голове не трону – сегодня. Перчатки сняли маску с лица. Левая сторона лица отсутствовала, вместо нее была мешанина шрамов. Только карий глаз был целым и живым, вращаясь в круге розовой рубцовой ткани. Именно так выглядят кислотные ожоги. Только это была не кислота, а святая вода. Я помнила, как его тело прижимало меня к земле. Как рвали мою руку его зубы, пока я пыталась оттолкнуть его от горла. Сухой хруст перекушенной кости. Мой крик. Его рука, отводящая мне голову назад. Он подается назад для удара. Беспомощность. Он промахнулся и не попал в шею – я никогда не узнала, почему. Зубы, перекусывающие ключицу. Он лакал мою кровь, как кошка сливки. А я лежала и слушала, как он хлюпает моей кровью. Сломанные кости еще не болели – шок. Это было начало не боли и не страха – это было начало смерти. Моя правая рука дернулась в траву и нащупала что-то гладкое – склянка. Фиал святой воды, выпавший из моей сумки, разметанной прислужниками-полулюдьми. Вампир на меня не смотрел. Его лицо было прижато к ране. Язык его исследовал прогрызенное им отверстие. Зубы скрипели по перекушенной кости, и я кричала. Он смеялся мне в плечо, смеялся, убивая меня. Я откинула пальцем крышку флакона и плеснула ему в лицо. Плоть вскипела. Кожа лопнула и покрылась пузырями. Он вскочил на колени, с визгом схватившись за лицо. Я думала, он остался в горящем доме. Я хотела его смерти, желала ему мучений. Я хотела забыть эти воспоминания, стереть начисто. И теперь он стоял передо мной – мой излюбленный кошмар, ставший явью. – Как, никаких криков ужаса? И дыхание не перехватило от страха? Ты меня разочаровываешь, Истребительница. Как тебе любоваться своей работой? Я только и могла сказать приглушенным голосом: – Я считала, что ты мертв. – Теперь ты знаешь, что это не так. И я теперь тоже знаю, что ты жива. Как интересно! Он улыбнулся, и мышцы его обгорелой щеки сдвинули улыбку на сторону, превратив ее в гримасу. Даже вампиры не все раны могут залечить. – Вечность, Истребительница. Вечность в таком виде. – Чего ты хочешь? – Будь смелей, девочка, будь так смела, как тебе хочется. Я же чувствую твой страх. А хочу я увидеть шрамы, которые я тебе оставил, видеть, что ты меня помнишь, как я помню тебя. – Я тебя помню. – Шрамы, девочка. Покажи мне шрамы. – Если я тебе их покажу, что потом? – Потом ты пойдешь домой или куда ты там хочешь. Госпожа дала письменный приказ, чтобы тебя не трогали, пока ты не сделаешь для нас работу. – А потом? Он улыбнулся, блеснув широкой полосой зубов. – А потом я тебя выслежу и отплачу тебе за это. – Он коснулся своего лица. – Давай, девочка, не стесняйся. Я все это уже видел. Я пробовал вкус твоей крови. Покажи мне шрамы, и этому мускулистому не придется умирать, доказывая, как он силен. Я посмотрела на Винтера. Огромные кулаки были скрещены на груди, спина вибрировала. Он был готов к бою. Вампир был прав: Винтер попытается драться, хоть эта попытка будет стоить ему жизни. Я закатала порванный рукав. На сгибе руки красовался бруствер рубцовой ткани, от него ручейками разбегались шрамы, пересекаясь и расходясь снова. Единственным чистым местом на руке был крестообразный шрам от ожога. – Я думал, что тебе никогда не придется пользоваться этой рукой, учитывая, как я ее порвал. – Физиотерапия в наше время чудеса творит. – Нет такой физиотерапии, что могла бы мне помочь. – Нет, – согласилась я. У меня на блузке не было верхней пуговицы. Еще одна – и я стянула блузку, обнажая ключицу. Ее бороздили гряды рубцов. В купальнике это действительно красивое зрелище. Глаз не оторвешь. – Отлично, – сказал вампир. – От тебя пахнет холодным потом, когда ты обо мне думаешь, деточка. Надеюсь, я в твоих снах так же тебя мучил, как ты меня – в моих. – Есть разница, и ты ее знаешь. – Какая? – Ты пытался меня убить. Я защищалась. – А зачем ты пришла в наш дом? Пронзать наши сердца кольями. Ты пришла нас убивать. Мы за тобой не охотились. – Но вы убили двадцать три человека. Это много. Вас надо было остановить. – А кто тебя назначил Господом Богом? Кто тебе дал право нас казнить? Я набрала побольше воздуху. Дыхание ровное, без дрожи. Очко мне в плюс. – Полиция. – Ба! – Он сплюнул на пол. Очень хорошие манеры. – Ладно, девушка, работай. Ты найди убийцу, а потом мы это дело закончим. – Я могу идти? – Разумеется. Сегодня ты в безопасности, ибо таков приказ госпожи, но это переменится. – В боковую дверь, – сказал Захария. Он шел, чуть ли не задом наперед и не сводил глаз с вампира, пока мы шли к двери. Винтер остался сзади, прикрывая нам спину. Кретин. Захария открыл дверь. Ночь была жаркая и душная. Летний ветер ударил мне в лицо, горячий, и влажный, и прекрасный. – Запомни имя Валентина, – окликнул меня вампир, – потому что ты еще обо мне услышишь. Мы с Захарией вышли. Дверь клацнула, закрываясь за нами. Ручки на ней не было, открыть ее было никак нельзя. Билет в один конец – на выход. Выход. Это слово мне нравилось. Мы пошли по тротуару. – У тебя есть пистолет с серебряными пулями? – спросил он. – Есть. – Я бы на твоем месте стал его носить с собой. – Серебряные пули его не убьют. – Нет, но замедлят его скорость. – Это да. Несколько минут мы шли в молчании. Теплая летняя ночь скользила мимо, перекладывая нас в любопытных липких руках. – На самом деле мне бы нужно ружье. Он посмотрел на меня: – Ты собираешься все время носить с собой ружье? – Обрез. Он отлично засовывается под плащ. – В миссурийскую жару ты просто расплавишься. Почему тогда не пулемет или огнемет, если на то пошло? – У пулемета слишком большое рассеивание. Можно зацепить посторонних. Огнемет слишком громоздкий, да и работает грязно. Он остановил меня, положив мне руку на плечо. – Тебе случалось использовать огнемет против вампиров? – Нет, но я видела, как это делается. – Ну и ну, – Минуту он пялился в пространство, потом спросил: – И работает? – На раз. Только грязно работает. И он тогда спалил весь дом. Я считаю, что это крайность. – Это уж точно. – Он пошел дальше. – Наверное, ты ненавидишь вампиров. – У меня нет к ним ненависти. – Зачем ты тогда их убиваешь? – Потому что это моя работа, и я умею ее делать. Мы свернули за угол, и уже была видна стоянка, где я оставила машину. Кажется, это было много дней назад, хотя часы показывали, что это было недавно. Похоже на перелет из одного часового пояса в другой, когда не можешь врубиться во время, только сменяли друг друга не часовые пояса, а события. Столько травматических событий могут сбить чувство времени. – Я твой дневной связник. Если что-то понадобится передать или попросить, вот мой телефон. Он сунул мне в руку пачку спичек. Я посмотрела – на ней было кровавыми буквами на уголь ном фоне написано: “Цирк Проклятых”. Я сунула пачку в карман. Пистолет так и лежал в багажнике. Я вложила его в наплечную кобуру, оставив без внимания, что она не будет прикрыта курткой. Пистолет, выставленный на обозрение, привлекает внимание, но люди тогда, как правило, к тебе не пристают. Чаще всего они бегут, уступая тебе дорогу. Это очень удобно, когда за кем-нибудь гонишься. Захария молчал, пока я не стала садиться в машину. Тогда он наклонился над открытой дверцей и сказал: – Это не может быть просто работа, Анита. Здесь должна быть причина посерьезнее. Я опустила глаза в колени и включила мотор. Потом посмотрела в бледно-голубые глаза. – Я их боюсь. И это очень по-человечески – пытаться уничтожить то, что нас пугает. – Люди живут, стараясь избегать того, что их пугает. А ты за этим гоняешься. Это сумасшествие. Он попал в точку. Я закрыла дверцу и оставила его стоять в горячей тьме. Да, я поднимаю мертвых и укладываю нежить. Это то, что я делаю. Что определяет мою жизнь. Если я начну задумываться о своих мотивах, я перестану убивать вампиров, вот и все. Сегодня я не задумывалась о мотивах, поэтому я оставалась вампироборцем, носительницей имени, которое они мне дали. Я оставалась Истребительницей.15
Рассвет скользил по небу, как световой занавес. Бриллиантовой брошью сверкала утренняя звезда в этом потоке света. Приходится видеть уже второй рассвет за два дня. Меня обуревала злоба. Надо было только решить, на кого мне злобиться и что по этому поводу предпринять. Сейчас мне ничего больше не хотелось, только спать. Остальное может подождать – и подождет. Я много часов подряд двигалась на страхе, на адреналине, на упорстве. В тишине и покое автомобиля я ощутила вновь свое тело, и ощущение было не из приятных. Было больно держать руль, больно его вертеть. Я только надеялась, что кровавые ссадины на руках выглядят хуже, чем есть на самом деле. Тело все окостенело. Ушибы всегда недооценивают. А они болят очень здорово. И будут болеть еще сильнее, когда я на них посплю. Встать утром после хорошей трепки – ни с чем не сравнимое ощущение. Как похмелье, только не в голове, а во всем теле. В коридоре моего дома было тихо. Только чуть шумел кондиционер. Я почти чувствовала людей, спящих за этими дверьми. Было даже искушение прижать ухо к двери и послушать, как дышат во сне мои соседи – так было тихо. Предрассветный час – самый тихий в сутках. Время наслаждаться одиночеством и тишиной. Единственный более тихий час – это три часа утра, а его я люблю не слишком. Ключи были у меня в руках, я почти коснулась двери, когда заметила, что она приоткрыта. Тончайшая щелочка, почти закрытая дверь, но не закрытая. Я отодвинулась вправо и прижалась спиной к стене. Слышен был звон ключей у меня в руке? Кто там внутри? Адреналин снова вскипел, как шампанское. Я следила за каждой тенью, каждым лучиком света. Тело перешло в аварийный режим, и я только молила Бога, чтобы это оказалось лишним. Вытащив пистолет, я прислонилась к стене. И что дальше? Из квартиры не доносилось ни звука. Может быть, это вампиры, но ведь уже почти рассвет. Кто еще может вломиться ко мне в квартиру? Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Понятия не имею, кто. Может быть, вы думаете, я привыкла не понимать, что происходит, но это не так. Я только злюсь в таких случаях и слегка боюсь. У меня было несколько вариантов на выбор. Можно уйти и вызвать полицию – вариант не плохой. Но что они могут сделать такого, чего не могу я, кроме как войти и быть убитыми вместо меня? Это неприемлемо. Можно было ждать в коридоре, пока у того, кто там есть, кто бы он ни был, проснется любопытство. Это может занять много времени, а квартира окажется при этом пустой. И чертовски глупо я буду себя чувствовать, простояв несколько часов и продержав под прицелом, пустую квартиру. И, вообще, я устала и лечь хочу. Можно ворваться, поливая все пулями. Нет, можно толкнуть дверь, броситься на пол и перестрелять всех внутри. Если у них есть оружие. Если там вообще кто-нибудь есть. Самое разумное было бы переждать, но я устала. Адреналиновый поток стал спадать от досады на такой широкий выбор и невозможности его сделать. Наступает момент, когда, в конце концов, просто устаешь. Вряд ли я смогу долго стоять в тишине кондиционированного воздуха и сохранять собранность. И вообще через час начнут выходить из своих квартир мои соседи и, не дай Бог, попадут меж двух огней. Тоже неприемлемо. Так, что бы ни случилось, это должно случиться сейчас. Решение принято. Отлично. Ничто так хорошо не прочищает мысли, как страх. Я отошла от двери как можно дальше и перебежала на другую сторону от нее. Потом направила пистолет на дверь и стала подходить к ней вдоль слева, со стороны петель. Она открывалась внутрь. Ее только толкнуть. Просто. Я припала на одно колено, сгорбилась, будто хотела втянуть голову в плечи, как черепаха. Теперь оружие, наставленное на уровне груди, пустит пулю мимо меня. Я когда пригнусь, гораздо ниже уровня груди. Левой рукой я толкнула дверь и припала к порогу. Все вышло как по нотам. Мой пистолет смотрел в грудь негодяя, только негодяй давно уже поднял руки вверх и улыбался во всю ширь морды. – Не стреляй, – попросил он. – Я Эдуард. Я уставилась на него, не поднимаясь с колен, и на меня теплым приливом накатывала злость. – Ах ты, паразит! Ты все это время знал, что я там! Он сложил пальцы домиком: – Я слышал ключи. Я встала и оглядела комнату. Набивной стул Эдуард переставил так, чтобы сидеть лицом к двери. Больше он ничего, кажется, не двигал. – Уверяю тебя, Анита, я здесь один. – Охотно верю. Почему ты меня не предупредил? – Хотел проверить, годишься ли ты для работы. Я мог тебя разнести в клочья, пока ты там так красиво звенела ключами. Я захлопнула дверь и заперла ее, хотя, честно говоря, безопаснее было бы запереть себя по ту сторону от Эдуарда, чем по эту. Он был человек не внушительный и не страшный, если его не знать. Пять футов восемь дюймов, худощавый, белокурый, голубоглазый, обаятельный. Но если я была Истребительница, то он – сама Смерть. Это его я видела с огнеметом. Я с ним работала и раньше, и Бог свидетель, насчет чувства безопасности говорить не приходилось. Он таскал огневой мощи больше, чем Рэмбо, но его слишком мало волновала судьба случайных прохожих. Свою карьеру он начинал как наемный убийца – насколько было известно полиции. Мне кажется, люди стали для него слишком неинтересной дичью, и он переключился на вампиров и оборотней. И я знала, что когда окажется целесообразней убить меня, чем быть моим “другом”, он это сделает. Эдуард и совесть были друг с другом абсолютно незнакомы, и это делало его совершеннейшим из киллеров. – Эдуард, я целую ночь провела на ногах, и у меня нет настроения для твоих игр. – Сильно ты пострадала? Я пожала плечами и скривилась от боли. – Руки саднят, и ушибы. Остальное все в порядке. – Ваш ночной секретарь мне сказал, что ты ушла на девичник. – Он усмехнулся, в его глазах вспыхнули искорки. – Представляю себе этот девичник. – Я наткнулась на вампира, которого ты можешь знать. Он приподнял желтую бровь и одними губами изобразил “О?” – Помнишь дом, где ты едва нас не поджарил? – Где-то два года назад. Мы убили шестерых вампиров и двух прислужников. Я прошла мимо него и плюхнулась на диван. – Одного мы упустили. – Не упустили ни одного. Голос его звучал очень точно. Эдуард в самом опасном состоянии. Я посмотрела на его тщательно стриженый затылок. – Насчет этого ты мне поверь, Эдуард. Он меня сегодня чуть не убил. Что было частичной правдой, известной также под названием лжи. Если вампиры не хотели, чтобы я сообщала полиции, тем более они не хотели, чтобы я известила Смерть. Эдуард был для них куда опаснее полиции. – Который? – Тот, который меня тогда чуть не разорвал. Он называет себя Валентин. И у него все те же кислотные шрамы, что я ему оставила. – Святая вода? – Ага. Эдуард сел ко мне на диван, тщательно сохраняя дистанцию. Глаза его смотрели на меня в упор. – Расскажи. Я отвернулась: – Мало, что есть рассказывать. – Ты лжешь, Анита. Почему? Я уставилась на него в порыве злости. Терпеть не могу, когда меня ловят на вранье. – Тут в Приречье убили нескольких вампиров. Ты давно в городе, Эдуард? Кажется, он улыбнулся, хотя я и не уверена. – Недолго. До меня дошел слух, что ты встречалась со старшим вампиром города. Я ничего не могла поделать. Челюсть у меня отвисла, такое удивление скрыть было невозможно. – Как ты узнал? Он грациозно пожал плечами: – У меня свои источники. – Ни один вампир не будет с тобой разговаривать – разве что по принуждению. Снова это пожатие плеч, говорившее все – и ничего. – Что ты делал сегодня ночью, Эдуард? – Ты что делала сегодня ночью, Анита? Туше, мексиканская ничья, как хочешь, так и назови. – Зачем ты тогда пришел ко мне? Чего ты хочешь? – Адрес старшего вампира. Место дневного отдыха. Я уже достаточно оправилась, чтобы на моем лице ничего не выразилось. – А откуда мне его знать? – А ты знаешь? – Нет. – Я встала. – Я устала и спать хочу. Еще что-нибудь? Он тоже встал, все еще улыбаясь. – Я буду с тобой в контакте. Если ты как-то наткнешься на то, что мне нужно… Он не стал договаривать и пошел к двери. – Эдуард! Он полуобернулся. – У тебя есть обрез охотничьего ружья? У него снова приподнялись брови. – Могу достать. – Я заплачу. – Нет, в подарок. – Я не могу тебе сказать. – Но ты знаешь? – Эдуард… – Глубоко ты вляпалась, Анита? – По уши и быстро погружаюсь. – Я мог бы помочь. – Знаю. – А, помогая тебе, я убью еще несколько вампиров? – Может быть. Он улыбнулся мне сияющей улыбкой, от которой сердце тает. Улыбка в его лучшем стиле безобидного старого приятеля. Никогда я не могла понять, настоящая эта улыбка или только одна из его масок. Настоящий Эдуард может ли быть такой душкой? Вряд ли. – Люблю охотиться на вампиров. Прими меня в долю, если сможешь. – Обязательно. – Что будет, если ты ни у кого не узнаешь адреса? – Ну, как что? Вернусь. – И? – И ты мне скажешь то, что я хочу знать. Разве нет? Он все улыбался мне той же очаровательной мальчишеской улыбкой. И говорил, что будет меня пытать, если придется. У меня сдавило горло. – Эдуард, дай мне несколько дней, и я, может быть, найду для тебя информацию. – Отлично. А обрез я принесу сегодня под вечер. Если тебя не будет дома, оставлю в кухне на столе. Я не стала спрашивать, как он попадёт в дом, если меня не будет. Он отделался бы улыбками и смехом. Чтобы остановить Эдуарда, замки не очень годились. – Спасибо. В смысле за обрез. – С моим удовольствием, Анита. До завтра. Он вышел, и дверь за ним закрылась. Класс. Сначала вампиры, теперь Эдуард. А день только пятнадцать минут как начался. Не слишком обнадеживающее начало. Я заперла дверь, сколько бы ни было в этом смысла, и легла в кровать. Браунинг поселился во втором своем доме – привязанный в кобуре под подушкой. Металл распятия холодил шею. Я обеспечила себе всю возможную безопасность и слишком устала, чтобы об этом волноваться. И еще одну вещь я с собой взяла в постель. Мягкого игрушечного пингвина по имени Зигмунд. Я не часто с ним сплю – только после того, как меня пытаются убить. У каждого свои слабости. Кто курит, кто собирает игрушечных пингвинов. Если вы промолчите про свои, я не проболтаюсь про ваши.16
Я стояла в большом каменном зале, где тогда сидела Николаос. Осталось только деревянное кресло, пустое и одинокое. Сбоку на полу стоял гроб. Свет факела играл на полированном дереве. Пламя качалось, отбрасывая колышущиеся тени на стену. Казалось, что тени движутся независимо от света. Чем дольше я на них смотрела, тем больше утверждалась во мнении, что они слишком темные, слишком густые. Сердце билось прямо в горле. Пульс громом стучал в висках. Я не могла дышать. Тут до меня дошло, что слышу еще чье-то сердце, как эхо. – Жан-Клод? – Жан-Клод! – отозвались тени визгливым эхом. Из крови поднялась бледная рука, сжалась и бессильно упала на борт гроба. Всплыло лицо Жан-Клода. Я протянула руку, сердце трепыхалось уже у меня в голове, но он был мертв. Мертв! Рука его была ледяным воском. Глаза распахнулись, и мертвая рука схватила меня за запястье. – Нет! – Я попыталась вырваться, рухнула на колени в холод крови и вскрикнула: – Пусти! Он сел, покрытый кровью. Она капала с белой сорочки, как с кровавой тряпки. – Нет! Он подтянул мою руку к себе, и меня вслед за ней. Я уперлась второй рукой в гроб. Я не хотела к нему. Я не пойду к нему! Он согнулся над моей рукой, широко раскрыв рот, потянулся клыками. Сердце его билось в темной комнате ударами грома. – Нет, Жан-Клод! Он поднял на меня глаза перед тем, как ударить. – У меня не было выбора. Кровь закапала по его лицу с волос, превращая лицо в кровавую маску. Клыки впились мне в руку. Я вскрикнула и села в кровати. В дверь звонили. Я вылезла из кровати, забывшись, и тут же ахнула от боли. Слишком быстро задвигалась после такого битья. Болело даже там, где ушибов быть не могло. Руки закостенели от засохшей крови и болели, как при артрите. А звонок не прекращался, будто кто-то прислонился к нему. Кто бы это ни был, сейчас я его обрадую за то, что меня разбудили. Спала я в большой не по росту рубашке, и сейчас вместо халата натянула вчерашние джинсы. Пингвина Зигмунда я поставила обратно к остальным. Мягкие игрушки стояли на узком диванчике под стеной, у окна. Пингвины стояли на полу, окружая его пушистой волной. Двигаться было больно. Даже дышать было больно. – Иду-у! – завопила я. По дороге мне пришло в голову, что там может быть что-то враждебное. Тогда я прошлепала обратно в спальню и взяла пистолет. Рука обхватила рукоять тяжело и неуклюже. Надо было ее вчера промыть и перевязать. А, ладно. Я присела за стулом, который Эдуард вчера приставил к двери. – Кто там? – Анита, это Ронни. Мы вроде собирались сегодня тренироваться. Сегодня суббота. Я совсем забыла. Всегда забавно, насколько ординарна жизнь, даже когда тебя пытаются убить. У меня было такое чувство, будто Ронни должна знать про эту ночь. Вещь настолько экстраординарная должна была затронуть всю мою жизнь, но так не получалось. Когда я со своей рукой лежала в госпитале с шинами и трубками, торчащими отовсюду, моя мачеха продолжала жаловаться, что я все еще не замужем. Она волновалась, что я в зрелом возрасте двадцати четырех лет останусь старой девой. Джудит не из тех, кого называют эмансипированными женщинами. Моя семья не интересуется особо, чем я занимаюсь, как рискую, какие травмы получаю. И потому не обращают внимания. Кроме моего сводного брата, которому шестнадцать лет. Джон считает, что я чувиха классная, клевая или как там у них теперь говорят. Вероника Симс – дело другое. Она моя подруга, и она все понимает. Ронни – частный детектив. Мы навещаем друг друга в больнице по очереди. Я открыла ей дверь и впустила ее, придерживая болтающийся у бока пистолет. Она окинула меня взглядом и сказала: – Черт возьми, у тебя ужасный вид. Я улыбнулась: – Зато мой вид соответствует самочувствию. Она вошла, бросив спортивную сумку на стул. – Ты мне можешь рассказать, что случилось? Это было не требование, а вопрос. Ронни понимала, что не всем можно делиться. – Ты извини, что я сегодня не смогу тренироваться. – Кажется, ты сегодня уже получила хорошую нагрузку. Пойди, отмочи руки в раковине. Я сделаю кофе. О'кей? Я кивнула и тут же об этом пожалела. Аспирина, аспирина мне. По дороге в ванную я остановилась. – Ронни? – Да? Она стояла в моей кухоньке, держа в руке мерку с зернами кофе. Ростом она была пять футов девять дюймов. Иногда я забывала, насколько это много. Люди не могут понять, как мы ходим рядом. Фокус в том, чтобы держать темп, и я себя заставляю. Это отличная тренировка. – Кажется, у меня в холодильнике есть бублики. Можешь сунуть их в микроволновку с сыром? Она вытаращила на меня глаза. – Я тебя знаю уже три года, и впервые ты хочешь есть до десяти утра. – Слушай, если тебе трудно, так не надо. – Не в этом дело, и ты это знаешь. – Извини, я это от усталости. – Иди, полечись, а потом расскажешь, О'кей? – Ага. От отмачивания рукам лучше не стало. Как будто я кожу сдирала с пальцев. Я промокнула их полотенцем и намазала ссадины неоспорином. “Местный антисептик”, гласила этикетка. Когда я еще наложила пластыри, это было похоже на розовато-загорелые руки мумии. Спина была один сплошной синяк. Ребра обозначились гнилостным пурпуром. Тут я мало, что могла делать, кроме как надеяться, что аспирин снимет боль. Ну, одно я еще могла сделать – подвигаться. Упражнения на растяжку вернут подвижность и дадут возможность ходить без боли – в какой-то мере. Но сама растяжка – это будет род пытки. Ладно, это можно сделать потом. Сейчас надо поесть. Мне чертовски хотелось жрать. Обычно мысль о еде до десяти утра вызывает у меня тошноту. Сейчас меня тянуло к еде, тянуло неудержимо. Странно. Может быть, от стресса. От запаха бубликов и плавящегося сыра потекли слюнки. А от запаха свежего кофе я была готова сжевать диван. Я заглотала два бублика и три чашки кофе, пока Ронни сидела, потягивая только первую чашку. Подняв глаза, я увидела, что она на меня смотрит. Серые глаза изучали меня. Я видала, как она так смотрела на подозреваемых. – Чего? – спросила я. – Ничего. Ты уже можешь перевести дыхание и рассказать, что случилось? Я кивнула, и на этот раз это уже не было так больно. Аспирин – дар природы современному человеку. Я рассказала ей все с момента звонка Моники и до встречи с Валентином. Я не рассказала ей, что все это происходило в “Цирке Проклятых”. И опустила историю с голубыми огнями на лестнице и голосом Жан-Клода у меня в голове. Что-то мне подсказывало, что это тоже опасная информация. Своим инстинктам я научилась доверять, и потому все это оставила при себе. Ронни свое дело знает. Она поглядела на меня и спросила: – Это все? – Да. Легкая ложь, простая, всего из одного слова. Вряд ли Ронни купилась. – О'кей, – сказала она, прихлебывая кофе. – Что ты хочешь, чтобы я сделала? – Поспрашивай. У тебя есть контакты в группах ненавистников. Вроде “Люди против вампиров”. Ну, там еще “Лига человеческих избирателей” – обычный набор. Погляди, не может ли кто-нибудь из них быть замешан в убийствах. Мне к ним близко не подойти. – Я улыбнулась: – Ведь аниматоры – тоже предмет их ненависти. – Но ты убиваешь вампиров. – И поднимаю зомби. Для твердокаменного расиста это главное. – Ладно. Проверю ЛПВ и остальных. Еще что-нибудь? Я подумала и покачала головой – на этот раз почти без боли. – Ничего не могу придумать. Только будь очень осторожна. Не хочу подставить тебя, как подставила Кэтрин. – Ты была не виновата. – Верно. – Это все не твоя вина. – Ты это скажи Кэтрин и ее жениху, если дело повернется плохо. – Анита, эти проклятые твари тебя используют. Они хотят, чтобы ты сомневалась и боялась, тогда ты будешь в их власти. Если ты дашь чувству вины овладеть тобой, ты погибнешь. – Ну, ты даешь, Ронни! Как раз то, что мне надо сейчас услышать. Если это твоя манера вдохновительной речи, тогда я пас. – Тебя не нужно ободрять. Тебя нужно только встряхнуть. – Спасибо, меня уже этой ночью встряхивали. – Анита, послушай! – Она вглядывалась в меня пристально, изучая мое лицо, стараясь понять, действительно ли я ее слышу. – Ты сделала для Кэтрин все, что могла. Теперь думай о том, как тебевыжить. У тебя сейчас врагов – по самое горло. Не отвлекайся в сторону. Она была права. Делай, что можешь, и будь что будет. Кэтрин вне опасности – сейчас. Больше я ничего сделать не могла. – Врагов по горло, зато и друзей по щиколотку. Она усмехнулась: – Может быть, это и есть поровну. Я держала чашку забинтованными руками. От нее шло тепло. – Я боюсь. – Из чего следует, что ты не так глупа, как кажешься. – Ну, спасибо. – Всегда, пожалуйста. – Она подняла свою чашку кофе. – За Аниту Блейк, аниматора, вампироборца и хорошего друга. Поглядывай, что у тебя за спиной. Я чокнулась с ней своей чашкой. – И ты тоже поглядывай. Быть моим другом сейчас – это может быть не самое полезное для здоровья хобби. – И с каких пор это новость? К сожалению, она была права.17
После ухода Ронни у меня было два варианта: снова пойти спать – неплохая, кстати, идея – или начать расследовать дело, которое столько народу так рвались на меня навалить. Какое-то время я могу прожить, проспав четыре часа. Если Обри перервет мне горло, я протяну гораздо меньше. Наверное, стоит взяться за работу. Летом в Сент-Луисе носить пистолет трудно. Что с наплечной, что с набедренной кобурой будет одна и та же проблема. Если наденешь жакет, расплавишься от жары. Если держать пистолет в сумочке, тебя убьют, потому что не родилась еще женщина, которая может найти что-нибудь у себя в сумочке быстрее двенадцати минут. Это закон природы. Пока что в меня не стреляли, и это ободряло. Зато меня похищали и чуть не убили. И в следующий раз я допускать этого без борьбы не собиралась. Я умела выжимать сотню фунтов – совсем не так плохо. Но если весишь всего сто шесть, это ставит тебя в невыгодное положение. У меня все шансы против плохого парня из людей моего размера. Проблема в том, что плохих ребят моего размера долго искать придется. А насчет вампиров – раз я не могу выжать автомобиль, то вообще в расчет не берусь. Значит, пистолет. Наконец я оделась, приобретя совершенно не профессиональный вид. Футболка слишком на меня большая, до середины бедер. Болталась вокруг меня балахоном. Единственное, что спасало, – картинка спереди: играющие в пляжный волейбол пингвины, а на переднем плане пингвинята лепят из песка куличи. Люблю пингвинов. Футболку я купила, чтобы в ней спать, и никогда не думала вылезать в ней на люди. Ладно, если полиция моды меня не увидит, ничего не случится. В пару черных шортов я продела ремень для внутренней кобуры типа “приятель дяди Майка”. Мне она очень нравилась, но она была не для браунинга. У меня для комфортного и скрытого ношения был еще один пистолет – “файрстар”, компактный девятимиллиметровый с обоймой на семь выстрелов. Белые спортивные носки с изящными синими полосками под цвет синей кожаной отделки белых найковских кроссовок завершили наряд. Я в нем выглядела лет на шестнадцать – и довольно неуклюжие шестнадцать, зато, когда я повернулась к зеркалу, даже намека на пистолет не было видно. Он был хорошо скрыт подолом футболки. Верхняя часть торса у меня худощавая – если хотите, миниатюрная, мускулистая, и не так чтобы на нее было неприятно смотреть. К сожалению, ноги у меня дюймов пять не дотягивают до лучших ног Америки. Никогда у меня не было стройных бедер, и в мускулистых икрах тоже недостатка не было. Этот наряд подчеркивал ноги и скрывал все остальное, зато со мной был пистолет и мне не грозило расплавится в жару. Компромисс – искусство несовершенства. Распятие висело у меня под футболкой, но я на всякий случай добавила к нему освященный браслет на левой руке. Три крестика болтались на серебряной цепочке. Шрамы тоже оказались на виду, но летом я делаю вид, что их просто нет. Даже подумать не могу ходить с длинными рукавами в тридцатиградусную влажную жару. Руки отвалятся. И когда у меня руки обнажены, шрамы все одно замечают не в первую очередь. Честно. “Аниматор инкорпорейтед” переехала в новое помещение, и мы там всего три месяца. Напротив нас теперь кабинет психолога – никак не меньше, чем сотня в час, дальше по коридору пластический хирург, два адвоката, один брачный консультант и компания по недвижимости. Четыре года назад мы работали в пустой кладовой при гараже. Бизнес шел не плохо. И основной удачей мы были обязаны Берту Вону, нашему боссу. Он был бизнесмен, шоумен, рвач, ловчила и мошенник. Нет, ничего незаконного, но … понимаете, люди мыслят о себе как о хороших парнях – тех, кто в белых шляпах. Некоторые носят черные шляпы и этим гордятся. А у Берта цвет серый. Иногда мне кажется, что если его порезать, потечет не кровь, а свежеотпечатанная зелень. То, что было редким талантом, неотвязным проклятием и религиозным опытом – вызов мертвецов из могил, – он превратил в прибыльный бизнес. У нас, аниматоров, был талант, но это Берт знал, как заставить его приносить прибыль. С этим трудно было спорить, но сегодня я собиралась попытаться. Обои в приемной были бледно-бледно-зеленые с восточным орнаментом зеленого и коричневого. Ковер толстый и зеленый – слишком бледный, чтобы быть травой, но он очень старался. Повсюду комнатные растения. Справа от двери Ficus benjium, изящный, как ива, с кожистыми зелеными листиками. Он почти обвивался вокруг стоящего перед ним кресла. Другое дерево в дальнем углу, высокое и прямое, с жесткими острыми верхушками пальмовых листьев – Dracaena marginita. По крайней мере, так было написано на привязанных к тощим стволам железках. Оба дерева заметали потолок. Десятки растений поменьше торчали в каждом свободном уголке зеленой комнаты. Берт думает, что пастельная зелень успокаивает, а растения придают домашний уют. Как по мне, получился несчастный ублюдок от случайной связи между моргом и цветочным магазином. Мэри, нашей секретарше, за пятьдесят. Насколько за – это никого, кроме нее, не касается. Волосы у нее короткие и на ветру не шевелятся. За этим следит толстый панцирь лака для волос. Об естественности своего вида Мэри не заботится. У нее два взрослых сына и четверо внуков. Когда я вошла, она мне выдала лучшую из своих профессиональных улыбок: – Чем я могу быть вам… а, это ты, Анита. Я думала, тебе сегодня к пяти. – Так и есть, но мне надо поговорить с Бертом и кое-что взять у себя в комнате. Она посмотрела на свое расписание приемов – то есть наше расписание приемов. – Знаешь, сейчас в твоем кабинете сидит Джеймисон с клиентом. У нас всего три кабинета. Один принадлежит Берту, а остальными мы пользуемся по очереди. Почти вся наша работа происходит в поле – точнее, на кладбище, – так что на самом деле нам редко бывают нужны кабинеты одновременно. Получалось, как тайм-шер в кондоминиуме. – А надолго у него этот клиент? Мэри посмотрела на свои заметки. – Это у него мать, у которой сын подумывает уйти в Церковь Вечной Жизни. – А Джеймисон его отговаривает или уговаривает? – Анита! – возмутилась Мэри, но вопрос мой был не праздный. Церковь Вечной Жизни была церковью вампиров. Первая в истории церковь, которая обещала вечную жизнь и могла представить доказательства. Без ожидания. Без таинств. Вечность на блюдечке. Сейчас мало кто верит в бессмертие души. Не слишком модно сейчас думать про Небо и Ад и про то, хороший ли ты человек. Так что Церковь завоевывает последователей по всему городу. Если ты не веришь, что погубишь свою душу, от чего еще ты отказываешься? Дневной свет? Еда? Не так-то много. А вот меня дело насчет души волновало. Моя бессмертная душа не продается, даже за вечность. Понимаете, я-то знала, что вампир может умереть. Я это на опыте проверяла. Кажется, никто не любопытствовал, куда идет душа вампира, когда он умирает. Можно ли быть хорошим вампиром и после смерти попасть на Небо? Как-то мне в это не верилось. – А у Берта тоже клиент? Она еще раз заглянула в блокнот. – Нет, он свободен. И Мэри подняла голову и улыбнулась, будто обрадовалась, что смогла мне помочь. Наверное, в самом деле обрадовалась. Чистая правда, что Берт взял себе самый маленький из кабинетов. Стены мягкой пастельной голубизны, ковер цвета на два темнее. Берт считает, что это расслабляет клиентов. По-моему, это как стоять посреди голубого ледяного куба. Берт в свой маленький голубой кабинет не вписывается. Во-первых, ничего маленького в Берте нет. Шесть футов четыре дюйма, широкие плечи, фигура студента-спортсмена, чуть оплывшая посередине. Светлые волосы коротко подстрижены выше ушей. Загар гребца подчеркивает бледный цвет глаз и белизну волос. Глаза у него почти бесцветно-серые, как немытые оконные стекла. Чтобы они заблестели, нужно очень постараться, но сейчас они блестели. Берт просто сиял в мою сторону. Дурной знак. – Анита, какой приятный сюрприз! Садись. – Он махнул в мою сторону большим конвертом. – Нам сегодня прислали чек. – Чек? – переспросила я. – За расследование убийств вампиров. Я совсем забыла, что где-то вначале за это были обещаны деньги. И смешно было, и противно, что Николаос гораздо проще могла бы добиться всего этого деньгами. Судя по роже Берта, кучей денег. – Сколько? – Десять тысяч долларов. Берт медленно произнес каждое слово, растягивая фразу. – Мало. Он рассмеялся: – Анита, нельзя быть жадной в твоем возрасте. Оставь эту работу мне. – За жизнь Кэтрин или мою этого мало. Его усмешка слегка увяла. Глаза его стали недоверчивы, будто я вот-вот ему скажу, что пасхальных зайчиков не бывает. Я почти слышала его мысли, не придется ли возвращать чек. – Что ты хочешь этим сказать, Анита? Я ему рассказала с небольшими купюрами. Без “Цирка Проклятых”, без голубых огней, без первой метки вампира. Когда я дошла до того, как Обри вбил меня в стену, он сказал: – Ты меня разыгрываешь. – Показать синяки? Я закончила рассказ, глядя в его серьезную квадратную рожу. Большие руки с тупыми пальцами лежали, переплетенные, на столе. Чек лежал рядом на аккуратной стопке конвертов. Он смотрел внимательно, сочувственно. А сочувствие ему никогда особенно не удавалось изобразить. Я почти слышала, как щелкают у него внутри колесики калькулятора. – Да не волнуйся ты, Берт, можешь обналичивать чек. – Послушай, Анита, я же не… – Не трать слов. – Честно, Анита, я никогда не стал бы тебя нарочно подставлять. Я рассмеялась: – Врешь. – Анита! – Он глядел взволнованными глазками, прижав одну руку к груди. Мистер Искренность. – Я на это не куплюсь, побереги для клиентов. Я тебя слишком хорошо знаю. Он улыбнулся, и это была его природная улыбка. Истинный Берт Вон, прошу любить и жаловать. Глаза его блестели, но не теплотой, а скорее удовольствием. В этой улыбке какое-то оценивающее, оскорбительное знание. Будто он что-то про тебя знал мерзкое, что ты когда-то сделал, и охотно будет хранить молчание – за сходную цену. Что-то слегка пугающее есть в человеке, который знает про себя, что он нехороший человек, и плюет на это с высокой колокольни. Это против всего, что ценит Америка. Нас всегда, прежде всего, учат быть хорошими, нравиться людям, быть приятными обществу. Лицо, которое все это отбрасывает в сторону, есть белая ворона и человек потенциально опасный. – Чем тебе может помочь “Аниматор инкорпорейтед”? – Я уже попросила Ронни кое-что сделать. Чем меньше участников, тем меньше людей в опасности. – Ты всегда была гуманисткой. – В отличие от некоторых. – Я понятия не имел, чего они хотят. – Да, но ты имел понятие о том, как я люблю. Он улыбнулся улыбкой, в которой можно было прочесть: “Я знаю твои тайны, знаю самые черные сны”. Таков наш Берт, дружелюбный шантажист. Я улыбнулась ему так же дружески: – Если ты еще раз пошлешь мне клиента-вампира, не поговорив сперва со мной, я уйду. – И куда? – Со мной уйдут мои клиенты, Берт. Кто дает интервью по радио? Кто в центре внимания прессы”? Ты сам постарался, чтобы это была я, Берт. Ты считал, что меня легче всего им продать. Самая безобидная на вид, самая привлекательная. Как щенок. Когда люди звонят в “Аниматор инкорпорейтед”, кого они спрашивают, Берт? Улыбка его пропала, глаза стали зимним льдом. – Без меня у тебя бы ничего не вышло. – Вопрос в том, смог бы ты сделать это без меня? – Смог бы. – Я тоже. Несколько долгих мгновений мы играли в гляделки. Никто не хотел отводить глаза первым или первым моргнуть. Берт стал расплываться в улыбке, все так же глядя мне в глаза. И мои губы тоже начала раздвигать улыбка. Мы расхохотались одновременно – и этим кончилось. – Ладно, Анита, больше вампиров не будет. Я встала: – Спасибо, Берт. – А ты бы и в самом деле ушла? Его лицо было все – смеющаяся искренность, точная и радостная маска. – Я не люблю пустых угроз, Берт. И ты это знаешь. – Да, – ответил он. – Знаю. Но честно, я не знал, что эта работа будет для тебя опасной. – А иначе ты бы отказался? Он секунду подумал и снова рассмеялся. – Нет, но запросил бы больше. – Продолжай делать деньги, Берт. У тебя хорошо получается. – Аминь. Я ушла, чтобы он мог порадоваться чеку наедине с собой. Может быть, хихикнуть над ним. Это были кровавые деньги – извините за каламбур. Но я почему-то знала, что Берту это все равно. Это мне было не все равно.18
Открылась дверь другого кабинета, и оттуда вышла высокая блондинка лет от сорока до пятидесяти. Золотистые брюки, сшитые на заказ, охватывали тонкую талию. Безрукавка цвета яичной скорлупы открывала загорелые руки, золотой “ролекс” и венчальное кольцо с бриллиантами. Камень в обручальном кольце весил целый фунт. Спорить могу, что она и глазом не моргнула, когда Джеймисон назвал цену. Вышедший за ней мальчик тоже был изящный и светловолосый. На вид ему было лет пятнадцать, я знала, что меньше восемнадцати быть не может. По закону в Церковь Вечной Жизни можно вступать не раньше этого возраста. Он еще не мог в открытую пить спиртное, но имел уже право по собственному выбору умереть и жить вечно. Нарочно не придумаешь такую бессмыслицу. Улыбающийся услужливый Джеймисон замыкал процессию. И по дороге что-то еще говорил мальчику. Я вытащила из сумки визитную карточку и протянула женщине. Она посмотрела на нее, потом на меня. Оглядела меня с головы до ног и не пришла в восторг – наверное, из-за футболки. – Да? – спросила она. Порода. Нужна настоящая порода, чтобы так смешать человека с дерьмом, произнеся одно слово. Конечно, меня это не тронуло. Великая золотоволосая богиня не заставила меня ощутить себя мелкой и мерзкой. – Телефон на этой карточке принадлежит специалисту по вампирским культам. Хорошему. – Я не хочу, чтобы моему сыну промывали мозги. Я заставила себя улыбнуться. Этим специалистом был Раймонд Филдс, и он не промывал мозги. Он говорил правду, как бы неприятна она ни была. – Мистер Филдс представит вам потенциально теневую сторону вампиризма, – сказала я. – Я думаю, мистер Кларк дал нам всю необходимую информацию. Я подняла руку к ее лицу. – Эти шрамы я получила не на контактном футболе. Прошу вас, возьмите карточку. Звонить ему или нет – ваш выбор. Под великолепной косметикой она чуть побледнела. Глаза ее чуть расширились, глядя на мою руку. – Это сделали вампиры? – спросила она голосом тихим и с придыханием – почти человеческим. – Да, – ответила я. Джеймисон взял ее под локоток. – Я вижу, миссис Фрэнке, вы познакомились с нашим местным вампироборцем. Она посмотрела на него, потом снова на меня. Тщательно собранное лицо стало чуть расползаться. Она облизнула губы и обратилась ко мне: – В самом деле? Она быстро оправилась, и в голосе ее вновь звучало превосходство. Я пожала плечами. Что я могла сказать? Я сунула карточку в ее наманикюренную руку, и Джеймисон тут же тактично ее забрал и сунул в карман. Она отдала. Что я тут могла сделать? Ничего. Я попыталась, и не вышло. Точка. Все. Но я смотрела на ее сына. Он выглядел невероятно молодо. Я вспомнила свои восемнадцать лет. Я считала себя совсем взрослой. Думала, что все знаю. Когда мне стукнул двадцать один, я уже знала, что лишь нахваталась по верхам. Я и сейчас ни чего не знаю, но хотя бы очень стараюсь. Иногда только и остается, что стараться. Может быть, это вообще все, что можно сделать. Господи, до чего же я сегодня цинична. Джеймисон сопровождал их к двери, и я уловила несколько фраз: – Она пыталась их убить. Они просто защищались. Ага, я такая. Наемный убийца для нежити. Бич кладбищ. Так оно и есть. Я оставила Джеймисона дальше травить полуправды и пошла в кабинет. Мне нужны были некоторые дела. Жизнь продолжается – для меня, по крайней мере. Но я не могла прогнать стоящее перед глазами лицо мальчика, эти большие глаза. Загорелое, младенчески гладкое лицо. Может быть, ему хотя бы следует начать бриться до того, как себя убить? Я затрясла головой, будто это могло прогнать видение. Когда Джеймисон вернулся в кабинет, я сидела с папками в руках. Он закрыл за собой дверь. Как я и думала. Кожа у него была цвета темного меда, глаза бледно-зеленые, лицо обрамляли тугие длинные кудряшки. Волосы почти цвета осенних листьев. Джеймисон был единственным рыжим зеленоглазым негром, которого я в жизни видела. Он был гибкий и худой той худобой, что достигается не тренировкой, а дается удачными генами. Представление Джеймисона о физических упражнениях сводилось к поднятию бокалов на хорошей вечеринке. – Больше никогда так не делай, – сказал он. – Как “так”? – Я встала, прижимая папки к груди. Он покачал головой и почти улыбнулся, но это была злобная улыбка, оскал мелких белых зубов. – Не строй из себя дуру. – Извини. – Извини, извини! Ты же не считаешь себя виноватой? – Насчет попытки дать этой женщине карточку Филдса? Нет. Я бы сделала это снова. – Я не люблю, когда меня порочат при моих клиентах. Я пожала плечами. – Я серьезно. Никогда больше так не делай. Я хотела спросить его “А то что?”, но не спросила. – У тебя нет необходимой квалификации, чтобы консультировать людей о том, стать ли им нежитью. – Берт считает что есть. – Берт возьмет деньги за убийство Папы Римского, если будет считать, что ему это сойдет с рук. Джейсон усмехнулся, потом нахмурился, но не смог удержаться от улыбки. – Ты умеешь припечатать словом. – Спасибо. – Так не подрывай мой авторитет перед клиентами, о'кей? – Обещаю никогда не вмешиваться, когда речь будет идти об оживлении мертвых. – Этого мало. – Это все что я могу тебе обещать. У тебя нет квалификации консультанта. – А ты маленькая мисс Безупречность. Ты убиваешь за деньги. Ты же просто наемный убийца! Я сделала глубокий вдох и плавный выдох. Сегодня я с ним драться не буду. – Я уничтожаю преступников с полного ведома и согласия закона. – Да, только тебе это нравится. Ты ловишь кайф, вгоняя осиновые колья. Ты недели прожить не можешь, чтобы не искупаться в чьей-нибудь крови. Я просто на него смотрела. Потом спросила: – И ты, в самом деле, в это веришь? Он, избегая моего взгляда, ответил: – Не знаю. – Бедные милые вампирчики, их просто неправильно поняли. Так? Тот, кто оставил на мне это клеймо, растерзал двадцать три человека, пока мне в суде дали ордер на ликвидацию! – Я дернула футболку вниз, обнажая шрам на ключице. – А этот убил десятерых. Он выбирал в основном маленьких мальчиков, говорил, что у них самое нежное мясо. И он не мертв, Джеймисон! Он ушел. А вчера нашел меня и угрожал убить. – Ты их не понимаешь. – Нет! – Я ткнула пальцем ему в грудь. – Это ты их не понимаешь! Он полыхнул на меня взглядом, раздувая ноздри, тяжело и коротко дыша. Я не должна была его касаться; это было против правил. Никогда не касайся противника в споре, если не хочешь, чтобы дошло до драки. – Извини, Джеймисон. Не знаю, понял ли он, за что я извиняюсь. Он ничего не сказал. Когда я прошла мимо него, он спросил: – Что в этих папках? Я замялась, но он знал содержимое папок не хуже моего. И мог узнать, чего не хватает. – Дела по убийствам вампиров. И мы повернулись одновременно и уставились друг на друга, когда он спросил: – Ты взяла деньги? – А ты про это знал? – Берт пытался их уговорить нанять меня вместо тебя. Они на это не пошли. – После всей рекламы, которую ты им делаешь? – Я сказал Берту, что ты не станешь. Что ты не будешь работать на вампиров. Его чуть раскосые глаза изучали мое лицо, пытаясь вытащить из него правду. Я не обращая внимание на этот взгляд, придала лицу самое невинное выражение. – Деньги красноречивы, Джеймисон, даже для меня. – Тебе глубоко плевать на деньги. – Страшно недальновидно с моей стороны, правда? – Я всегда это знал. Ты это делаешь не за деньги – Это было утверждение, а не вопрос. – А за что? Я не хотела посвящать Джеймисона. Он считал, что вампиры – это люди, только с клыками. И они очень тщательно держали его на окраине, где все мило и прилично. Он никогда не пачкал рук и потому мог позволить себе претворятся или даже лгать самому себе – надежный способ погибнуть. – Ладно, Джеймисон, о вампирах мы с тобой не договоримся. Но то, что может вот так убивать вампиров, людьми может пирожки с мясом начинять. И я хочу поймать этого маньяка раньше, чем он, она или оно к этому перейдет. Как ложь это было совсем неплохо. Даже правдоподобно. Он заморгал. Поверит он мне или нет – зависело от того, насколько он хочет поверить. Насколько он хочет, чтобы мир его остался безопасен и ясен. И он кивнул, один раз, очень медленно. – Ты надеешься поймать то, что не могут поймать вампиры в ранге мастера? – Похоже, это они так думают. Я открыла дверь, и он проводил меня наружу. Может быть, он хотел спросить еще что-то, может, и нет, но нас перебил голос: – Анита, ты готова? Мы оба повернулись, и вид у меня, наверное, был такой же недоуменный, как у Джеймисона. У меня ни с кем не была назначена встреча. В одном из кресел вестибюля сидел человек, наполовину скрытый комнатными джунглями. Сперва я его не узнала. Густые каштановые волосы, коротко стриженные, откинуты назад, открывая очень красивое лицо. Глаза скрыты черными очками. Он повернул голову, и иллюзия короткой стрижки пропала – на воротник спускался толстый конский хвост. На нем была джинсовая куртка с поднятым воротником. Кроваво-красная безрукавка оттеняла загар. Он медленно встал, улыбнулся и снял очки. Это был Филипп многошрамный. В одежде я его не узнала. Слева на шее у него был бинт, почти скрытый воротником куртки. – Нам надо поговорить, – сказал он. Джеймисон смотрел то на меня, то на него и хмурился. Подозрительно хмурился. Мэри положила подбородок на руки и наслаждалась спектаклем. Молчание становилось чертовски неловким. Филипп протянул руку Джеймисону. Я промямлила: – Джеймисон Кларк, это Филипп… мой друг. Тут же мне захотелось проглотить язык. “Друг” – так сейчас называют любовников. Вытеснило старое “спутник жизни”. Джеймисон широко улыбнулся. – Значит, вы… друг Аниты. Слово “друг” он выговорил медленно, прокатив его по языку. Мэри восхищенно всплеснула руками. Филипп увидел и улыбнулся ей ослепительной улыбкой, бьющей прямо в либидо. Мэри вспыхнула. – Ладно, нам пора идти. Пошли, Филипп. Я взяла его за рукав и потащила к двери. – Рад был познакомиться, Филипп, – сказал Джеймисон. – Я обязательно расскажу про вас всем, кто здесь работает, и они будут рады когда-нибудь с вами познакомиться. Джеймисон был явно собой доволен. – Сейчас мы очень заняты, Джеймисон, – сказала я. – В другой раз как-нибудь. – Конечно, конечно, – ответил он. Он проводил нас к двери и подержал ее перед нами. И улыбался нам вслед, когда мы шли по коридору рука об руку. Полная бочка вранья. Мне пришлось дать этому гаду ползучему думать, что у меня есть любовник. Вляпалась. Теперь он еще всем и расскажет. Филипп обнял меня рукой за талию, и я подавила желание его отпихнуть. Мы же притворяемся, значит, надо. Он засомневался в нерешительности, когда его рука натолкнулась на пистолет в кобуре. В коридоре нам попалась одна из агентов по недвижимости. Она поздоровалась со мной, но уставилась на Филиппа. Когда мы миновали ее и стали ждать лифта, я оглянулась. Конечно же, она глядела ему в спину. Должна признать, спина у него выглядела что надо. Она поймала мой взгляд и быстро отвернулась. – Защищай мою честь, – попросил Филипп. Я оттолкнулась от него и нажала кнопку лифта. – Что ты здесь делаешь? – Жан-Клод вчера не вернулся. Ты не знаешь, почему? – Я не уходила с ним, если ты это имеешь в виду. Двери лифта открылись. Филипп стал в распор, удерживая их рукой. В его улыбке, которой он меня озарил, было полно силы, чуточку зла и много секса. Хотела ли я, в самом деле, оказаться наедине с ним в лифте? Наверное, нет, но я была с оружием. А он, насколько я могла судить, без. Я прошла под его рукой, не нагибаясь. Дверь за нами закрылась. Мы были вдвоем. Он прислонился к углу, сложив руки на груди, глядя на меня из-за черных стекол. – Ты всегда так делаешь? – спросила я. – Как? – Позируешь. Он чуть напрягся и снова расслабленно оперся на стену. – Природный талант. – Ну-ну. Я покачала головой и стала следить за сменяющимися цифрами этажей. – Что там с Жан-Клодом? Я смотрела на него и не знала, что сказать. Лифт остановился. – Ты мне не ответила, – негромко напомнил он. Я вздохнула. Это была долгая история. – Сейчас почти двенадцать. Я тебе все, что могу, расскажу за ланчем. Он усмехнулся: – Пытаетесь подцепить меня, мисс Блейк? Я улыбнулась раньше, чем могла остановиться: – Как захочешь. – Может быть, – сказал он. – Флиртуешь напропалую? Он пожал плечами: – Женщинам это нравится. – Мне бы это нравилось больше, если бы я не была уверена, что с моей девяностолетней бабулей ты бы флиртовал точно так же. Он скрыл смешок кашлем. – Ты обо мне не слишком высокого мнения. – Я очень критичная особа. Один из моих недостатков. Он снова рассмеялся – довольно приятный звук. – Может быть, я послушаю про остальные твои недостатки, когда ты мне скажешь, где сейчас Жан-Клод. – Вряд ли. – А почему бы и нет? Я остановилась прямо перед стеклянными дверьми, ведущими на улицу. – Потому что я видела тебя вчера ночью. Я знаю, чем ты занимаешься, и знаю, каким способом ты получаешь удовольствие. Он потрепал меня по плечу: – Я получаю удовольствие многими разными способами. Я нахмурилась, глядя на его руку, и она убралась. – Оставь это для других, Филипп. Мне оно не надо. – Может быть, ты сменишь мнение за ланчем. Я вздохнула. Мне приходилось встречать мужчин вроде Филиппа, красивых мужиков, которые привыкли, что бабы сразу пускают слюни. Он не пытался меня соблазнить, он только хотел, чтобы я созналась, что считаю его привлекательным. Если я этого не сделаю, он будет приставать и дальше. – Сдаюсь, ты выиграл. – Что я выиграл? – спросил он. – Ты удивителен, ты великолепен. Ты один из самых красивых мужчин, которых мне случалось видеть. От подошв ботинок до обтягивающих джинсов, от плоского мускулистого живота до скульптурных линий лица ты прекрасен. Теперь можно нам идти завтракать и бросить эту ерунду? Он приспустил очки на нос, глядя поверх стекол. Так он смотрел на меня несколько минут, потом водрузил очки обратно. – Выбирай ресторан. Он сказал это просто, без заигрывания. Я подумала, не обидела ли я его. И подумала, не все ли мне равно.19
Жара на улице ударяла в лицо твердой волной и охватывала все тело, как пластиковая обертка. – Ты сваришься в своей куртке, – предупредила я Филиппа. – Некоторые не любят смотреть на шрамы. Я закатала рукав и показала ему левую руку. Шрам блеснул на солнце, выделяясь белизной на коже. – Если ты никому не скажешь, я тоже не скажу. Он снял очки и посмотрел на меня. По его лицу трудно было что-нибудь понять. Я только знала, что за этими темно-карими глазами идет какой-то процесс. Голос его был тих: – Это твой единственный шрам от укуса? – Нет, – ответила я. Руки его судорожно сжались в кулаки и шея дернулась, будто его ударило током. По плечам, по рукам, по спине у него пробежала дрожь. Он завертел шеей, будто пытаясь от этой дрожи избавиться. Снова надел очки, придавая глазам анонимность. И снял куртку. Шрамы на сгибах рук выделялись бледностью на загорелой коже. Из-под безрукавки выглядывал шрам на ключице. Шея у него была красивая: толстая, но без бугров мышц, покрытая гладкой загорелой кожей. На этой безупречной коже я насчитала четыре группы укусов. И это только справа. Левая сторона была скрыта повязкой. – Я могу снова надеть куртку, – предложил он. Я, оказывается, пялилась на него. – Нет, я просто… – Что? – Ничего. Это не мое дело. – Все равно спрашивай. – Зачем ты делаешь то, что делаешь? Он улыбнулся, но улыбка была кривая, вымученная. – Это очень личный вопрос. – Ты сказал “все равно спрашивай”. – Я по смотрела на ту строну улицы. – Обычно, я хожу к “Мэйбл”, но нас там могут увидеть. – Тебе стыдно появляться со мной? – спросил он, и в голосе его послышался шорох наждачной бумаги. Глаза его были за очками, но на скулах заиграли желваки. – Не в этом дело, – сказала я. – Ты тот, кто приходил ко мне в контору, изображая моего “друга”. Если мы пойдем туда, где меня знают, это недоразумение продлится. – Есть женщины, которые готовы заплатить, чтобы появиться в моем обществе. – Знаю, я их видела вчера в клубе. – Верно, но на самом деле тебе стыдно появляться со мной вот из-за этого. – Его рука слегка дотронулась до шеи. У меня было четкое впечатление, что я задела его чувства. Это меня на самом деле не очень беспокоило, но я знаю, что, значит, быть не такой, как все. Я знаю, как это неприятно – ставить в неловкое положение людей, которым следовало бы лучше разбираться в жизни. Я разбиралась. Дело было не в чувствах Филиппа, а в принципе. – Пошли. – Куда? – К “Мэйбл”. – Спасибо, – сказал он и вознаградил меня одной из своих блестящих улыбок. Будь я менее профессиональна, я бы растаяла полностью. В этой улыбке по-прежнему была крупица зла, навалом секса, но из-под всего этого выглядывал мальчишка, неуверенный в себе мальчишка. В этом все дело. Это и привлекало. Нет ничего более зовущего, чем красивый мужчина, который не уверен в себе. Это взывает не только к женщине в каждой из нас, но к матери. Комбинация опасная. К счастью, у меня был иммунитет – это уж точно. К тому же я видела, какой секс нужен Филиппу. Он точно был не моего типа. “Мэйбл” – это кафетерий, но еда там чудесная и по разумным ценам. По будням там под завязку деловых костюмов и платьев, кейсов и манильских конвертов. В субботу почти пусто. Из-за груд дымящейся еды мне улыбнулась Беатрис, толстая и высокая, с каштановыми волосами и усталым лицом. Розовая униформа плохо сидела на ее плечах, и сетка для волос делала ее лицо слишком длинным. Но она всегда улыбалась и никогда не замолкала. – Привет, Беатрис! – сказала я и, пока она еще не успела спросить, добавила: – Это Филипп. – Привет, Филипп! – сказала она. Он улыбнулся ей улыбкой ничуть не менее ослепительной, чем улыбался риэлтерше на нашем этаже. Беатрис вспыхнула, отвела глаза и хихикнула. Я и не знала, что она так умеет. А шрамы она заметила? И важно ли это ей? Для мясного рулета было слишком жарко, но я его все равно заказала. Он всегда бывал сочным, а кетчуп острым. Я даже десерт взяла, чего обычно не делаю. Меня мучил голод. Мы расплатились и нашли столик, где Филиппу больше ни с кем не надо было флиртовать. Неслабое достижение. – Что случилось с Жан-Клодом? – спросил он. – Еще минутку. И я произнесла над едой благодарственную молитву. Когда я подняла глаза, он смотрел на меня. Мы стали есть, и я рассказала ему сокращенную версию событий последней ночи. В основном я ему рассказала про Жан-Клода и Николаос и про наказание. Когда я закончила, он уже бросил есть и смотрел куда-то поверх моей головы на что-то, мне не видное. – Филипп? – позвала я. Он затряс головой и посмотрел на меня. – Она могла его убить. – Мне показалось, что она хочет его наказать. Ты не знаешь, что это за наказание? Он кивнул и негромко сказал: – Она их кладет в гробы и накладывает крест, чтобы они не вышли. Когда-то Обри исчез на три месяца. Когда он появился снова, он был такой, как сейчас. Сумасшедший. Я поежилась. И Жан-Клод тоже сойдет с ума? Я взяла вилку и заметила, что уже съела половину черничного пирога. Я терпеть не могу чернику. Черт побери, что же это со мной? Во рту еще стоял теплый и густой вкус. Я попыталась запить его большим глотком колы, но и она не помогла. – Что ты собираешься делать? – спросил он. Я отодвинула полусъеденный пирог и достала первую папку. Первая жертва, некто Морис, фамилия не указана, жил с женщиной по имени Ребекка Майлз. Они сожительствовали пять лет. Слово “сожительствовали” звучит лучше, чем “трахались”. – Собираюсь расспросить друзей и любовников погибших вампиров. – Может быть, я знаю их имена. Я посмотрела на него в сомнении. Делиться информацией с ним я не хотела, поскольку знала, что добрый старый Филипп был дневными глазами и ушами нежити. Но если я буду разговаривать с Ребеккой Майлз в обществе полиции, получу от нее кучу вранья. Разгребать его, у меня нет времени. Мне нужна информация, и быстро. Николаос хочет результата. А что хочет Николаос, то лучше ей дать без разговоров. – Ребекка Майлз, – сказала я. – Я ее знаю. Она была собственностью Мориса. – Он пожал плечами, будто извиняясь за это слово, но другого искать не стал. Я подумала, какой смысл он в него вкладывает. – Куда мы пойдем для начала? – Никуда. Не люблю, чтобы штатские путались у меня под ногами во время работы. – Я мог бы помочь. – Ты не обижайся, на вид ты сильный, может, ты даже быстрый, но этого мало. Ты умеешь драться? Пистолет у тебя есть? – Нет, но я могу за себя постоять. Я в этом сомневалась. Люди неправильно реагируют на насилие. Они застывают. Пара секунд, пока тело в нерешительности, а разум не может понять. За эти секунды тебя могут убить. Единственный способ борьбы с нерешительностью – практика. Насилие должно стать частью твоего образа мыслей. Практика делает тебя осторожным и чертовски подозрительным, а также удлиняет ожидаемую продолжительность жизни. Филипп был знаком с насилием, но лишь как жертва. Профессиональную жертву таскать с собой мне было совершенно ни к чему. Да, но мне нужна информация от тех, кто со мной говорить откажется. А с Филиппом – нет. Перестрелки среди бела дня я не ожидала. И нападения из-за угла тоже не ожидала по настоящему, по крайней мере сегодня. Да, мне случалось и ошибаться, но… Если Филипп сможет мне помочь, вреда в этом не будет. Если он не будет сиять улыбкой направо и налево и к нему не будут приставать монашки, нам ничего не грозит. – Если кто-то будет мне угрожать, ты можешь стоять спокойно и дать мне делать мою работу или ты полезешь меня спасать? – спросила я. – А, – сказал он и уставился на свой стакан. Потом произнес: – Не знаю. Очко за правдивость. Почти любой на его месте соврал бы. – Тогда мне лучше пойти без тебя. – А как ты убедишь Ребекку, что работаешь на старшего вампира города? Истребительница работает на вампиров? Даже для меня это прозвучало смехотворно. – Не знаю. Он улыбнулся: – Тогда решено. Я пойду с тобой и пролью масло на волны. – Я не дала согласия. – Но ты и не отказалась. В его словах был смысл. Я допила колу и минуту, может быть, смотрела в его самодовольную рожу. Он ничего не говорил, только смотрел в ответ. Лицо его было нейтральным, без вызова. Это не было состязание двух воль, как с Бертом. – Пошли, – сказала я. Мы встали, я оставила чаевые, и мы отправились на поиски следов.20
Ребекка Майлз жила в трущобах южной части города. Здесь улицы были названы по штатам: Техас, Миссисипи, Индиана. Дом был слепой, почти все окна забиты досками. Трава была высокая, как бегония, но и вполовину не такая красивая. За квартал отсюда стояли дорогие дома политиков и яппи, но в квартале Ребекки яппи не водились. Квартира Ребекки была в конце длинного и узкого коридора. Кондиционера в нем не было, и жара была, как мех на груди – густой и теплый. Над протертым ковром висел тусклый пузырь лампочки. Позеленевшие стены кое-где были покрыты пятнами белой штукатурки, но было чисто. Запах лизола с сосновым ароматизатором был так густ, что вызывал тошноту. С ковра можно было есть, если захочешь, только шерсть будет во рту. С лезущей из ковра шерстью никаким лизолом ничего не сделаешь. Как мы и договорились в машине, Филипп постучал в дверь. Смысл был в том, что он сгладит недоверие, которое могло у девушки возникнуть оттого, что в ее скромное обиталище нагрянула Истребительница. Минут пятнадцать пришлось стучать и ждать, пока за дверью кто-то зашевелился. Дверь открылась на длину цепочки. Кто открыл, мне не было видно. Женский заспанный голос произнес: – Филипп, ты что здесь делаешь? – Впустишь меня на несколько минут? – спросил он. Лица его я не видела, но готова была поставить все свое движимое и недвижимое, что он улыбнулся ей одной из своих нечестивых улыбок. – Конечно. Извини, ты меня разбудил. Дверь закрылась, зазвякала цепочка, и дверь открылась полностью. Я все еще не видела ее за спиной Филиппа, так что, думаю, и она меня не видела. Филипп вошел, и я последовала за ним, пока дверь не успела закрыться. В квартире было жарко, как в печи. От темноты, казалось бы, должна быть прохлада, а вместо того была только клаустрофобия. У меня с лица закапал пот. Ребекка Майлз стояла, держа дверь. Она была худа, безжизненные темные волосы прямо свисали на плечи. Скулы выступали из-под кожи лица. Белое домашнее платье меня просто ошеломило. К ней подходило слово “деликатная” или “хрупкая”. Небольшие темные глаза заморгали на меня. В квартире было темно, свет не пропускали толстые шторы. Она видела меня только раз, вскоре после смерти Мориса. – Ты привел с собой подругу? – спросила она, закрывая дверь, и мы остались в темноте. – Да, – ответил Филипп. – Это Анита Блейк… Тихим полузадушенным голосом она перебила: – Истребительница? – Да, но… Она открыла свой маленький ротик и завизжала. Бросилась на меня, когтя и колотя ладонями. Я собралась и прикрыла лицо локтями. Она дралась, как дерутся девчонки – открытыми ладонями, ногтями, размахивающими руками. Схватив ее за запястье, я дала ее собственной инерции пронести ее мимо меня. С небольшой помощью она споткнулась и упала на колени. Ее правая рука была у меня в замке. Замок давит на локоть, и это больно, а если надавить еще чуть-чуть – рука хрустнет. А мало кто хорошо дерется со сломанной в локте рукой. Этой женщине я не хотела ломать руку. Вообще не хотела ей делать больно. У меня на руке остались две кровоточащие царапины. Хорошо, что у нее не было оружия. Она попыталась вывернуться, и я чуть нажала. Она затрепетала, часто и тяжело дыша. – Его нельзя убивать! Вы не имеете права! Пожалуйста, не надо! Она заплакала, под слишком большим платьем затряслись тонкие плечи. Я стояла над ней, держа ее руку и причиняя боль. Я медленно отпустила ее руку и встала так, чтобы она до меня не дотянулась. Я надеялась, что она больше не бросится. Я не хотела причинять ей вреда, но и не хотела, чтобы она меня травмировала. Царапины начинали саднить. Ребекка Майлз не думала о второй попытке. Она скорчилась у двери, охватив колени тонкими изголодавшимися руками. И всхлипывала, ловя ртом воздух: – Нельзя его убивать! Не надо! Прошу вас, не надо! Она стала раскачиваться, сжимая себя руками, будто боялась рассыпаться, как треснувший стакан. Господи, бывают дни, когда я ненавижу свою работу. – Скажи ей, Филипп. Скажи, что мы не собираемся никого убивать. Филипп опустился рядом с ней и заговорил. Что он говорил, я не слышала. Отрывистые всхлипывания плыли мимо меня в открытую дверь справа. Она вела в спальню. Рядом с кроватью стоял гроб из черного дерева, может быть, из вишни, лакированный до блеска. Она подумала, что я пришла убить ее любовника. О Господи. Ванная была тесная и захламленная. Я щелкнула выключателем, и резкий желтый свет ничего приятного не осветил. Косметика, разбросанная по треснувшему умывальнику, как жертвы на поле боя. Почти насквозь проржавевшая ванна. Я нашла мочалку, которая показалась мне чище других, и полила холодной водой из крана. Вода была цвета спитого кофе. Трубы дрожали, звякали и выли. Наконец пошла чистая вода. Холодная вода была приятна рукам, но на шею и в лицо я плескать не стала. Слишком тут было грязно. Выжимая мочалку, я подняла глаза. Зеркало было покрыто паутиной трещин. Лицо отражалось в нем разломанным на куски. Второй раз я в него смотреться не стала. Проходя через спальню, я подумала вдруг, не постучать ли в крышку гроба. Есть кто-нибудь дома? Я этого не сделала. Как подсказывал мой опыт, “кто-нибудь” мог постучать обратно. Филипп уже отвел женщину к дивану. Она прильнула к нему бескостным телом, тяжело дыша, но плач почти прекратился. При виде меня она вздрогнула. Я постаралась не выглядеть злобной – у меня это хорошо получается – и протянула мочалку Филиппу. – Вытри ей лицо и приложи потом к затылку. Это поможет. Он сделал, как я сказала, и она уставилась на меня, сидя с прижатой к затылку мокрой мочалкой. Глаза, у нее вылезали из орбит, показывая белки. Ее трясло. Я нашла выключатель, и комнату озарил резкий свет. Один взгляд на эту комнату – и мне захотелось свет погасить, но я этого не сделала. Я опасалась, что Ребекка снова на меня набросится, если я сяду рядом, или у неё случится окончательный срыв. Правда, это будет мило? Единственный стул стоял, покосившись и выпустив наружу клок набивки. Я решила постоять. Филипп посмотрел на меня. Его очки были теперь засунуты за ворот безрукавки. Глаза у него были большие и острожные, будто он не хотел, чтобы я догадалась о его мыслях. Одной рукой он обнимал Ребекку за плечи, будто защищаясь. Я сама себе показалась громилой. – Я ей сказал, зачем мы здесь. Сказал, что ты Джека не тронешь. – Который в гробу? – Яне смогла сдержать улыбку. “Джек из коробочки”. – Да. – Филипп посмотрел на меня так, будто улыбка была совершенно неуместна. Так оно и было, и потому я перестала улыбаться. Но это потребовало усилия. Я кивнула. Если Ребекка хочет трахаться с вампирами, это ее дело. И уж никак не полиции. – Давай, Ребекка. Она хочет нам помочь, – сказал Филипп. – Зачем? – спросила она. Хороший вопрос. Я ведь ее напугала и довела до слез. Я на этот вопрос ответила: – Старший вампир города сделал мне предложение, от которого я не могла отказаться. Она смотрела на меня, изучая мое лицо, будто старалась запомнить. – Я вам не верю. Я пожала плечами. Так всегда бывает, когда говоришь правду. Кто-нибудь обязательно назовет тебя лжецом. Люди охотнее глотают правдоподобную ложь, чем неправдоподобную правду. На самом деле, даже предпочитают первую второй. – Чем может вампир пригрозить Истребительнице? – спросила она. – Я ведь не пугало, Ребекка, – вздохнула я. – Вам приходилось встречаться с мастером этого города? – Нет. – Тогда вам придется мне поверить. Меня она напутала до полусмерти. И любой так же напугался бы, если он не выжил из ума. Все еще было видно, что она не верит, но она заговорила. Тихий напряженный голос выложил мне ту же историю, что пришлась на долю полиции. Бесцветная и бесполезная, как стертый пенс. – Ребекка, я пытаюсь поймать то лицо или создание, которое убило вашего друга. Помогите мне, пожалуйста. Филипп обнял ее. – Расскажи ей то, что рассказала мне. Она посмотрела на него, потом на меня. Прикусила нижнюю губу и пожевала ее верхними зубами. Глубоко и прерывисто вдохнула. – Мы в ту ночь были на вечеринке придурков. Я заморгала, потом попыталась принять приемлемо разумный вид. – Я знаю, что придурками называют тех, кто любит вампиров. Вечеринка придурков – это то, что я думаю? Кивнула мне в ответ не она, а Филипп. – Я на них часто бываю. – Он не глядел на меня, когда это говорил. – Там ты можешь иметь от вампиров все, что хочешь. Потом они делают с тобой все, что хотят. Он метнул на меня взгляд и снова опустил глаза. Наверное, ему не понравилось то, что он увидел. Я старалась сохранить бесстрастное лицо, но мне это не очень удалось. Вечеринка придурков – ну и ну! Но с этого можно начать. – На этой вечеринке было что-нибудь особенное? – спросила я. Она мигнула, недоумевая, будто не поняла вопроса. Я попробовала снова: – Случилось ли на этой вечеринке что-нибудь экстраординарное, чего обычно не бывает? Когда сомневаешься – разнообразь свой словарь. Она уставилась себе в колени и помотала головой. Длинные темные волосы упали на лицо тонкой завесой. – У Мориса были враги, о которых вы знали? Ребекка помотала головой, даже не поднимая глаз. Я увидела, как метнулись ее глаза за занавесом волос, как у испуганного кролика, выглядывающего из куста. Знает она еще что-нибудь или я ее исчерпала? Если я буду напирать, она сломается, рассыплется, и из нее выпадет ключ – но может и не выпасть. На ее сплетенных, на коленях руках побелели суставы пальцев. И слегка дрожали. Насколько сильно я хочу знать? Наверное, не настолько. Ладно, пусть будет так. Анита Блейк, гуманистка. Филипп укладывал Ребекку в кровать, пока я ждала в гостиной. Я почти ждала услышать смешок или какой-то другой звук, свидетельствующий, что он пустил в ход свое обаяние. Ничего, кроме бормотания голосов и прохладного шороха простыней. Когда он вышел из спальни, лицо у него было серьезное и мрачное. Он снова надел очки и щелкнул выключателем. В комнате воцарилась густая жаркая тьма. Я услышала, как в этой темноте он движется. Шорох джинсов, скрип подошв. Я нащупала дверную ручку и распахнула дверь. В комнату влился бледный свет. Филипп стоял, глядя на меня сквозь темные очки. Он стоял свободно, небрежно, но каким-то образом я чувствовала его враждебность. Мы больше не изображали друзей. Не знаю, сердился он на меня за что-то, на себя, на судьбу. Когда твоя жизнь становится такой, как у Ребекки, надо же найти виноватого. – Это мог оказаться я, – сказал он. – Но не оказался. Он развел руки в стороны, сгибая. – Но мог. Я не знала, что на это сказать. И что тут скажешь? Что милостью Божьей ты спасен? Вряд ли Бог имеет какое-то отношение к миру Филиппа. Филипп проверил, что дверь за нами захлопнулась, потом сказал: – Я знаю еще как минимум двух из убитых вампиров, которые на вечеринках бывали регулярно. Я напряглась, ощущая поднимающееся волнение: – Ты думаешь, что и остальные… жертвы могут быть любителями придурков? Он пожал плечами: – Могу это узнать. Для меня его лицо все еще оставайтесь закрытым, непроницаемым. Кто-то отрубил его выключатель. Может быть, это были оголодавшие маленькие ручки Ребекки Майлз. Не знаю. Я только знаю, что мне это было не очень в масть. Могла ли я доверить ему выяснить? Скажет ли он мне правду? Не подставлю ли я его под опасность? Ответов нет, одни вопросы, но хотя бы с вопросами уже намечается ясность. Вечеринки придурков. Общая нить, первый намек на ключ. Горячий след.21
У себя в машине я включила кондиционер на всю катушку. Пот охлаждал лицо, густея на коже. Потом я его отключила, пока голова не заболела от резкой смены температур. Филипп сидел от меня так далеко, как только мог. Лицо его тоже было повернуто к окну, насколько допускал привязной ремень. Глаза за солнечными очками смотрели в сторону и вдаль. Он не хотел говорить о том, что сейчас было. Откуда я это знаю? Анита – чтец мыслей? Нет, просто Анита – не совсем дура. Он ссутулился; если бы я не знала причину, можно было бы решить, что от боли. Если подумать, в сущности, так оно и было. Я налетела хулиганом на очень хрупкое человеческое существо. Это не вызывало у меня приятных ощущений, хотя так куда лучше, чем избить ее до потери сознания. Физически я ей больно не сделала. Но почему мне не было от этого лучше? А теперь мне предстояло допросить Филиппа, потому что он дал мне нить. И упустить ее я не могла. – Филипп? – позвала я. Плечи его напряглись, но он продолжал смотреть в окно. – Филипп, мне надо узнать про вечеринки придурков. – Подбрось меня в клуб. – “Запретный плод?” – спросила я. Сообразительная ты моя, Анита. Он кивнул, по-прежнему не оборачиваясь. – Тебе не надо забрать свою машину? – Я не вожу, – ответил он. – Меня Моника подбросила к твоей конторе. – Она знала? – спросила я, мгновенно возгоревшись горячей злостью. Здесь он обернулся, посмотрел на меня с непроницаемым лицом и скрытыми за черными стеклами глазами. – Чего ты на нее так злишься? Она просто привела тебя в клуб, и все. Я пожала плечами. – Почему? – Его голос был усталым, человеческим, нормальным. Тому донжуану, что пытался флиртовать, я бы не ответила, но это была уже не маска, а человек. – Она человек, и она предала людей нелюдям. – И это худшее преступление, чем-то, что Жан-Клод заставил тебя бороться на нашей стороне? – Жан-Клод – вампир. От вампиров предательства ожидаешь. – Ты ожидаешь. А я нет. – Ребекка Майлз очень похожа на человека, которого предали. Он вздрогнул. Ну, ты и молодец, Анита! Давай, топчи чувства всякого, кто тебе сегодня попадается! Да, но это было правдой. Он снова отвернулся к окну, и мне пришлось заполнить болезненное молчание. – Вампиры не люди. Их преданность, прежде всего и больше всего принадлежит их роду. Я это понимаю. Моника предала свой род. Еще она предала друга. Это простить нельзя. Он вывернул голову и посмотрел на меня. – Значит, если кто-то твой друг, ты для него готова на все? Я обдумала это, пока мы сворачивали на семидесятое восточное. Все? Это слишком сильно сказано. Почти все? Да. – Почти все, – сказала я. – Значит, для тебя так много значат преданность и дружба? – Да. – И поскольку ты считаешь, что Моника изменила и тому, и другому, она совершила большее преступление, чем все, что делают вампиры? Я поерзала на сиденье, недовольная направлением, которое принимал разговор. В психологических анализах я плаваю. Я знаю, кто я и что делаю, и этого мне достаточно. Не всегда, конечно, но почти. – Не всё; я не люблю абсолютных утверждений. Но если кратко сказать, то да, вот почему я злюсь на Монику. Он кивнул, будто этот ответ его устроил. – Она тебя боится, ты это знаешь? Я улыбнулась, и улыбка вышла не очень милая. Я ощутила уколы какого-то темного удовлетворения. – Надеюсь, эта сука засыпает и просыпается в холодном поту. – Так и есть, – сказал он. И голос его был очень спокоен. Я взглянула на него и тут же вернула глаза на дорогу. У меня было чувство, будто он не одобряет, что я так напугала Монику. Ну, так это его проблема. А я этим результатом была очень довольна. Мы приближались к повороту на Приречье. Он все еще не ответил на мой вопрос. На самом деле он очень тонко его обошел. – Так расскажи мне о вечеринках придурков, Филипп. – Ты всерьез грозилась вырезать у Моники сердце? – Да. Ты мне расскажешь или нет? – И ты это, в самом деле, сделала бы? Я имею в виду – вырезала бы сердце? – Ответь на мой вопрос, и я отвечу на твой. Я повернула машину на узкую мощеную дорожку Приречья. Еще два квартала – и мы у “Запретного плода”. – Я тебе рассказал, что это за вечеринки. Я туда уже несколько месяцев не хожу. Я снова посмотрела на него. Мне хотелось спросить, почему. И я спросила: – Почему? – Черт возьми, ты задаешь слишком личные вопросы. Я не имела в виду ничего личного. Я уже думала, что он не ответит, но он заговорил: – Мне надоело, что меня передают из рук в руки. Я не хотел кончить, как Ребекка, или еще хуже. Мне захотелось спросить, что бывает хуже, но я не стала. Жестокой я не хотела быть, всего лишь назойливой. Правда, бывают дни, когда эта разница почти не заметна. – Если ты узнаешь, что все эти вампиры ходили на вечеринки придурков, дай мне знать. – И что тогда? – спросил он. – Тогда мне придется пойти на вечеринку. Я припарковалась перед “Запретным плодом”. Неоновая вывеска спала – призрачная тень самой себя в ночное время. Заведение казалось закрытым. – Тебе не захочется туда идти, Анита. – Я пытаюсь раскрыть преступление. Филипп. Если я этого не сделаю, погибнет моя подруга. И у меня нет иллюзий насчет того, что сделает со мной хозяйка города, если я провалюсь. Самое лучшее, на что я могу рассчитывать, – это быстрая смерть. Его передернуло. – Да, да. – Он расстегнул привязной ремень, потер руками плечи, будто от холода. – Ты мне так и не ответила насчет Моники. – Ты мне так и не ответил насчет вечеринок. Он опустил глаза, глядя себе в колени. – Сегодня ночью одна будет. Если тебе туда надо, я тебя отведу. – Он повернулся ко мне, все еще обнимая себя за локти. – Вечеринка каждый раз в другом месте. Когда я узнаю, где, как мне с тобой связаться? – Позвони мне домой и оставь сообщение на автоответчике. Я вынула из сумочки визитку и на обороте написала свой домашний телефон. Он сунул карточку себе в карман. Потом открыл дверцу, и жара хлынула в кондиционированную прохладу машины дыханием дракона. Он засунул голову в машину, одна рука на крыше, другая на дверце. – А теперь ответь на мой вопрос. Ты бы и в самом деле вырезала Монике сердце, чтобы она не могла воскреснуть вампиром? Я посмотрела в черноту его очков и ответила: – Да. – Напомни мне, чтобы я никогда не выводил тебя из себя. – Он глубоко вздохнул. – Сегодня вечером тебе понадобится одежда, открывающая шрамы. Купи что-нибудь, если у тебя нет. – Он замялся, потом спросил: – Ты такой же надежный друг, как и враг? Я тоже сделала глубокий вдох и плавный выдох. Что я могла сказать: – Тебе не надо иметь меня врагом, Филипп. Гораздо лучше – другом. – В этом я не сомневаюсь. Он закрыл дверцу и пошел к двери клуба. Постучал, и почти сразу дверь открылась. Я успела заметить, как там мелькнула бледная фигура. Но ведь это не мог быть вампир? Дверь закрылась раньше, чем я успела рассмотреть. Вампиры днем не выходят. Это правило. Но до прошлой ночи я знала, что вампиры не могут летать. Может быть, я и сейчас не все знаю. Что бы оно там ни было, но Филиппа ждали. Я отъехала от тротуара. Зачем они послали его флиртовать. Что бы меня обаять? Или это был единственный человек, который был под рукой? Единственный активный днем член их маленького клуба. Кроме Моники, а ее я сейчас не очень любила. Так что выбор не богат. Я не думала, что Филипп соврал насчет вечеринок придурков, но что я вообще знала о Филиппе. Выступает со стриптизом в “Запретном плоде” – не самая безупречная рекомендация. Вампироман что еще того лучше. А душевная боль – это все было проворство? Заманивает меня куда-то как Моника. Я не знала, а мне надо было это знать. И только в одно место я могла поехать за ответами. Единственное место в Округе, где я была желанным гостем. “Мертвый Дэйв” – отличный бар, где подавали средние гамбургеры. Владельцем был отставной полицейский, которого вышибли со службы за то, что он мертв. Придиры. Дэйв любил помогать, но возмущался предрассудками своих бывших коллег. Поэтому он говорил мне, а я говорила полиции. Это маленькое соглашение давало Дэйву возможность негодовать на полицию и продолжать ей помогать. А я для полиции была при этом бесценной. Поскольку мне платили, радости Берта не было границ. Сейчас день, и Мертвый Дэйв запихнут к себе в гроб, но Лютер должен быть. Он там дневной бармен и управляющий. Он был одним из немногих людей в Округе, который мало имел дела с вампирами, если не считать, что работал на одного из них. Нет в жизни совершенства. Я легко нашла стоянку неподалеку от бара Дэйва. Днем в Округе парковаться не в пример легче. Когда в Приречье дела вели люди, тут в уик-энд свободных мест не было – ни днем, ни ночью. Один из немногих положительных моментов правления вампиров. И еще туризм. Сент-Луис для наблюдателей вампиров просто горячая точка. Лучше только Нью-Йорк, но у нас статистика преступлений ниже. Была в Нью-Йорке банда местных вампиров. Они захватили Лос-Анджелес и попытались установить свои порядки и здесь. Первых их рекрутов полиция нашла изрезанными в куски. Наши вампиры гордятся тем, что они и есть главное русло своей культуры, а банда – это была бы плохая реклама, так что они приняли меры. Я восхищаюсь их эффективностью, но предпочла бы, чтобы они сделали это по-другому. Мне неделями снились кошмары сочащихся кровью стен и ползающих по полу рук и ног. А голов мы так и не нашли.22
“Мертвый Дэйв” весь украшен темным стеком и пивными знаками. Ночью витрины похожи на какие-то произведения современного искусства, где переплетены название фабрикатов пива. Днем все это приглушено. Бары похожи на вампиров: лучше всего они действуют ночью. Днем бар выглядит как-то устало и уныло. Кондиционер был включен на полную, и было, как в морозильнике. Холод после плавящей жары на улице поражал как удар. Я остановилась в дверях, ожидая, чтобы глаза привыкли к темноте. Почему это во всех барах такая проклятая темень, как в пещерах, где кто-то прячется? Куда ни зайди в воздухе запах въевшегося табачного дыма, будто он прячется в обоях, как привидения выкуренных сигарет. В дальней от двери кабинке сидели двое в деловых костюмах. Они что-то ели, а по всему столу у них были рассыпаны конверты плотной бумаги. Работают в воскресенье. Совсем как я. Ну, может, не совсем как я. Можно смело поспорить, что никому из них никто не грозился перервать глотку. Может, конечно, я и ошибаюсь, но вряд ли. Можно ручаться, что самая большая угроза для любого из них на этой неделе – угроза потерять работу. Ах, добрые старые времена. На табуретке у бара сидел еще один, баюкая в руках высокий бокал. Морда у него уже обвисла, движения были медленные и тщательные, будто он боялся что-то пролить. В полвторого дня уже пьян – плохой для него признак. Но это не мое дело. Всех спасти нельзя. Честно говоря, бывают у меня дни, когда считаю, будто никого спасти нельзя. Сначала человек должен спасти сам себя, тогда уже только можно вмешаться и помочь. Эта философия не действует при перестрелке, а так же при поножовщине, но для всех остальных случаев жизни она вполне подходит. Лютер протирал бокалы безупречно чистым белым полотенцем. Когда я села на табурет возле бара, он поднял на меня глаза и кивнул, при этом сигарета, торчащая в его толстых губах, дернулась. Лютер мужик крупный, нет, жирный. Другого слова не подберешь, но жир этот тяжелый, твердый как камень, вроде мускулов. Руки у него с крупными костяшками и размером с мое лицо. Конечно, лицо у меня не очень большое. Он очень черный негр, даже с оттенком пурпура, как черное дерево. Сливочный шоколад его глаз пожелтел по краям от избытка сигаретного дыма. Никогда я не видела Лютера без зажатой в зубах сигареты. Он страдает ожирением, курит непрерывно, по седине в волосах ему можно дать за пятьдесят, но он никогда не болеет. Генетика, наверное, хорошая. – Что будем, Анита? Голос его вполне подстать телу, густой и тяжелый. – Как обычно. Он плеснул мне апельсинового сока в невысокий бокал. Витамины. Мы делали вид, что это коктейль, дабы моя непозволительная трезвость не испортила бару репутации. Кому приятно напиваться среди толпы трезвого до омерзения народа? И какого черта я шляюсь в этот бар, если я не пью? Я отпила поддельного коктейля и сказала: – Нужна информация. – Догадался. Что именно? – Данные по человеку по имени Филипп, танцует в “Запретном плоде”. Приподнялась пушистая бровь: – Вамп? Я покачала головой: – Вампироман. Он сделал долгую затяжку, и кончик сигареты засиял, как уголек. Потом вежливо выпустил большое облако дыма в сторону от меня. – Что ты хочешь про него знать? – Ему можно доверять? Секунду он пялился на меня, потом улыбнулся: – Доверять? Анита, он же наркоман. А там все равно, на что он подсел: уколы, выпивка, секс, вампы – без разницы. Ни одному наркоману доверять нельзя, и ты это знаешь. Я кивнула головой. Знаю, но что поделаешь? – Мне придется ему довериться, Лютер. Он – это все, что у меня есть. – Слушай, девушка, ты не там ищешь. Я улыбнулась. Лютер был единственным человеком, которому я позволяла называть меня “девушка”. Ко всем женщинам он обращался “девушка”, ко всем мужчинам – “мужик”. – Мне надо знать, слышал ли ты о нем что-нибудь по-настоящему плохое. – Чего ты ищешь? – спросил он. – Не могу сказать. Я бы рассказала, если бы могла или если бы думала, что от этого будет польза. Он смотрел на меня пару секунд, осыпая на стойку пепел сигареты. Машинально вытер этот пепел своим чистым белым полотенцем… – Ладно, Анита, ты заработала право говорить “нет” – на этот раз, но в следующий пусть у тебя будет что рассказать. – Вот те крест, – улыбнулась я. Он только покачал головой и достал новую сигарету из пачки, которая всегда была у него под стойкой. Затянувшись, последний раз почти догоревшей сигаретой, он сунул в рот новую, приставил к ней тлеющий конец окурка и затянулся. Бумага и табак занялись, полыхнули оранжево-красным, старую сигарету он тут же загасил в переполненной пепельнице, которую носил с собой с места на место, как любимого медвежонка. – Я знаю, что у них там, в клубе появился танцор, который еще и придурок. Он бегает на вечеринки и очень популярен у определенного сорта вампов. – Лютер пожал плечами – такое зрелище, будто гора икнула. – Грязи на нем вроде нет, кроме того, что он вампироман и бегает на вечеринки. Блин, Анита, этого одного уже хватит. Уже ясно, что от него надо держаться подальше. – Так бы и сделала, если бы могла. – Теперь была моя очередь пожимать плечами. – Но больше ты ничего о нем не слышал? Он минуту подумал, присасываясь к новой сигарете. – Нет, ни слова. Он тут не из главных в Округе действующих лиц. Он – профессиональная жертва, а здесь больше толкуют про хищников, а не про овец. Погоди-ка! – Он нахмурился. – Есть у меня мысль. – Он подумал несколько минут, потом просиял: – Новости про одного хищника. Вамп, который зовет себя Валентином. Хвастает, что это он отделал старину Филиппа в первый раз. – Вот как. – Не в первый раз, когда он стал вампироманом, девушка, а просто первый раз. Точка. Валентин говорит, что поймал пацана еще маленьким и сделал ему хорошо. Говорит, Филиппу так понравилось, что он и стал с тех пор вампироманом. – О Господи! Я припомнила кошмарную реальность своей встречи с Валентином. Что, если бы это случилось со мной в детстве? Что бы тогда со мной сталось? – Ты знаешь, Валентина? – спросил Лютер. Я кивнула: – Знаю. А он не говорил, сколько лет было Филиппу в момент нападения? Он покачал головой: – Не знаю, но поговаривают, что всякий, кому больше двенадцати, для Валентина уже стар; если только это не для мести. Он на мести помешан. Ходит слух, что если бы мастер не держал его в узде, он был бы чертовски опасен. – Можешь смело закладывать свою голову, что он опасен. – Ты его знаешь. – Это не был вопрос. Я посмотрела на Лютера. – Мне нужно знать место дневной лежки Валентина. – Это уже вторая информация даром. Так не пойдет, девушка. – Он носит маску, потому что я два года назад полила его святой водой. До вчерашней ночи я думала, что он мертв, и он думал то же обо мне. Он убьет меня, если сможет. – Тебя чертовски трудно убить, Анита. – Всегда бывает первый раз, Лютер, вот в чем дело. – Слыхал я про это. – Он стал перетирать и без того чистые бокалы. – Не знаю. Просочится, что мы выдали тебе дневную лежку, и дело для нас может выйти плохо. Заведение сожгут и нас забудут оттуда выпустить. – Твоя правда. Я не имела права спрашивать. Но я осталась сидеть, глядя на него, желая, чтобы он мне дал то, что мне нужно. Рискни шеей ради старого друга, и я сделаю для тебя то же. А как же. – Если ты поклянешься, что не используешь это, чтобы его убить, я мог бы сказать. – Это была бы ложь. – У тебя есть ордер на его ликвидацию? – Не активный, но я могу его достать. – И ты будешь ждать, пока достанешь? – Без ордера суда на казнь убивать вампира незаконно, – ответила я. Он посмотрел на меня пристально. – Не в этом был вопрос, девушка. Ты решишься на фальстарт, чтобы убить наверняка? – Может быть. Он покачал головой. – В наши дни, девушка, ты попадешь под суд. По обвинению в убийстве – это серьезно. Я пожала плечами: – Еще серьезнее, если тебе разорвут горло. Он моргнул, потом произнес: – Ладно. – Он явно не знал, что сказать, и потому все тер и тер сияющий бокал. – Я должен спросить у Дэйва. Если он скажет “о'кей”, ты узнаешь, что хочешь. Я допила сок и заплатила, оставив не по размеру большие чаевые, чтобы соблюсти видимость. Дэйв ни за что бы не признал, что помогает мне ради моей связи с полицией, значит, деньги должны были перейти из рук в руки, хотя их было несравнимо меньше, чем могла бы стоить информация. – Спасибо, Лютер. – Тут поговаривают, что ты этой ночью встречалась с мастером. Правда? – А ты узнал об этом до того или после? – спросила я. Он явно был задет. – Анита, если бы мы знали, сказали бы тебе бесплатно. Я кивнула: – Извини, Лютер. У меня была пара, трудных ночей. – Ладно, понимаю. Значит, это правда? Что я могла сказать? Отрицать? И так уже полно народу об этом знает. И, в конце концов, мертвому можно доверить тайну, как говорит пословица. – Может быть. С таким же успехом я могла сказать “да”, раз не сказала “нет”. Он кивнул: – Что они от тебя хотели? – Не могу сказать. – М-м… да. Анита, тебе надо быть чертовски осторожной. Тебе может понадобиться помощь, если есть кто-то, кому ты можешь доверять. Доверять? Доверия-то как раз хватает. – Понимаешь, Лютер, у меня только два выхода, и я бы выбрала смерть. Быстрая смерть – это было бы лучше всего, но вряд ли мне представится такой случай, если дело повернется плохо. Так кого мне в это втягивать? Его круглое темное лицо повернулось прямо ко мне. – Ответов у меня нет, девушка. Хотел бы я, чтобы они были. – Я тоже. Зазвонил телефон, Лютер снял трубку. Посмотрел на меня и перетащил телефон на длинном шнуре. – Это тебя. Я прижала трубку плечом к щеке: – Да? – Это Ронни. В голосе ее звенело подавленное волнение, как у ребенка рождественским утром. У меня сперло дыхание: – Ты что-то нашла? – Ходит слух насчет “Люди против вампиров”. Организован эскадрон смерти, чтобы стереть вампиров с лица земли. – У тебя есть доказательства, свидетели? – Пока нет. Я вздохнула раньше, чем смогла удержаться. – Да брось, Анита, это хорошие новости. Я прикрыла рукой микрофон и зашептала: – Я не могу пойти к мастеру со слухом насчет ЛПВ. Вампиры разорвут их на части. Погибнет уйма невинных людей, а ведь мы даже не знаем, на самом ли деле за убийствами стоит ЛПВ. – Ладно, ладно, – сказала Ронни. – Завтра утром у меня будет что-то более конкретное, обещаю. Подкупом или угрозами добуду я информацию. – Спасибо, Ронни. – Да ладно, для чего же еще нужны друзья? К тому же Берт выплатит сверхурочные и деньги на взятки. Люблю видеть гримасу боли, когда он расстается с деньгами. – Я тоже, – ухмыльнулась я в телефон. – Что ты делаешь сегодня вечером? – Иду на вечеринку. – Что? Я объяснила, как могла короче. После долгого молчания она сказала: – Придурочный поступок. Я была с ней согласна. – Ты копай на своем конце, а я попробую с этой стороны. Даст Бог, в середине встретимся. – Хотелось бы так думать. В голосе ее слышалась какая-то подогретость, почти сердитость. – Что тебе не нравится? – Ты ведь идешь без прикрытия? – спросила она. – Ты ведь тоже одна работаешь. – Не в окружении вампиров и придурков. – Это спорный вопрос, если ты в штаб-квартире ЛПВ. – Не остри. Ты понимаешь, что я хочу сказать. – Да, Ронни, понимаю. Ты – единственный мой друг, который может сам о себе позаботиться. – Я пожала плечами, потом поняла, что она этого не видит, и сказала: – А с любым другим будет как с Кэтрин – овца среди волков, и ты это знаешь. – А взять с собой другого аниматора? – Кого? Джеймисон считает, что вампиры – лапочки. Берт любит говорить о крупной дичи, но сам свою задницу ни за что не подставит. Чарльз отлично умеет поднимать трупы, но он слаб в коленках, к тому же у него четырехлетний ребенок. Мэнни больше на вампиров не охотится. Он четыре месяца проторчал в больнице, пока его собирали после последней охоты. – Если я правильно помню, ты тоже была в больнице, – сказала она. – Я отделалась сломанной рукой и раздробленной ключицей, Ронни. Мэнни чуть не умер. Кроме того, у него жена и четверо детишек. Мэнни был аниматором, который меня обучал. Он научил меня поднимать мертвых и побеждать вампиров. Хотя, надо признать, я вышла за рамки обучения Мэнни. Он был традиционалистом, не признавал ничего, кроме осинового кола и чеснока. Пистолет он носил как резерв, а не как основной инструмент. Если современная техника позволяет мне поражать вампиров на расстоянии вместо того, чтобы вскакивать на них верхом и протыкать осиновым колом сердце, так почему бы и нет? Два года назад жена Мэнни Розита пришла ко мне и умоляла не подвергать больше ее мужа опасности. Пятьдесят два – это не возраст для охоты на вампиров, говорила она. Что будет с нею и с детьми? Все это она говорила мне тоном матери, у которой любимого ребенка сбивают с пути соседские озорники. Она заставила меня поклясться перед Богом, что я никогда не позову Мэнни с собой на охоту. Если бы она не плакала, я бы выдержала и отказалась. Плакать – дьявольски нечестный аргумент в споре. Как только кто-то начинает плакать, больше разговаривать уже не возможно. Хочется только одного – чтобы этот кто-то перестал реветь, а ты перестала себя чувствовать самым мерзким негодяем в мире. Все что угодно, только не это. Ронни на том конце провода молчала. Потом сказала: – Ладно, только будь осторожной. – Буду осторожна, как девственница в брачную ночь. Обещаю. – Ты неисправима! – рассмеялась она. – Это мне все говорят. – Оглядывайся почаще. – Ты тоже. – Обязательно. Она повесила трубку. Телефон у меня в руках щелкнул и затих. – Хорошие новости? – спросил Лютер. – Ага. ЛПВ завели у себя эскадрон смерти. Может быть. Но “может быть” – это все же лучше, чем было у меня на руках до сих пор. Смотрите, люди, ничего у меня в карманах, ничего в рукавах и никакого понятия о том, что я, черт меня возьми, делаю. Тычусь носом вокруг, пытаясь выследить убийцу, который убрал двух мастеров вампиров. Если я выйду на верный след, на меня сразу нападут. То есть кто-то попытается меня убить. Правда, это будет забавно? Сейчас нужна одежда, которая позволит открыть шрамы и прикрыть оружие. Непростая комбинация. Придется всю вторую половину дня шляться по магазинам. Терпеть этого не могу. Рассматриваю как неизбежное зло наряду с брюссельской капустой и туфлями на высоких каблуках. Конечно, это куда лучше, чем жить под угрозой, что тебя убьют вампиры. Стоп, сегодня вечером мне предстоит и поход по магазинам, и угроза от вампиров. То есть прекрасный субботний вечер – лучше не придумаешь.23
Маленькие пакеты я переложила в один большой, чтобы оставить руку свободной для пистолета. Вы бы удивились, узнав, какую хорошую мишень вы собой представляете, жонглируя двумя пакетами покупок. Сначала их надо бросить – это если ручка пакета не застрянет на кисти, – потом потянуться за пистолетом, вытащить, навести и выстрелить. Пока вы все это будете делать, тот парень выстрелит дважды и уйдет, мурлыча “Дикси” сквозь зубы. Весь день я была охвачена манией преследования и глядела, кто там появляется рядом со мной. Есть за мной хвост? А тот мужчина – не слишком ли долго на меня смотрит? А шарф вокруг шеи этой женщины – не потому ли, что у нее там укусы? Когда я вернулась к машине, шею и плечи у меня сводило в ноющие узлы. Но самым пугающим из всего, что попалось мне в этот вечер, были цены на фирменные вещи. Когда я вышла к машине, мир все еще был ярко-синим и дышащим жарой. В магазинах легко перестать замечать ход времени. Это замкнутый мир с кондиционированием воздуха и контролем климата, где ничто реальное с тобой не соприкасается. Диснейленд для покупкоголиков. Я запихнула пакеты в багажник и посмотрела, как темнеет небо. Ощущение страха было мне знакомо – надувной свинцовый шар под ложечкой. Тихий, спокойный ужас. Я пожала плечами, чтобы расслабить мышцы. Повертела шеей, пока она не щелкнула. Лучше, но все еще стянуто. Аспирин нужен. В магазине я поела – чего никогда раньше не делала. Когда я унюхала прилавки с едой, бросилась на них, потому что оголодала. Пицца по вкусу была как тонкий картон с имитацией томатного соуса. Сыр резиновый и безвкусный. Ням-ням – еда в магазинах. На самом деле я люблю кукурузу на палочке и печенье от “Миссис Филдс”. Я взяла пиццу только с сыром, как я люблю, но почему-то и еще одну с полной начинкой. Не выношу грибов и зеленого перца. И колбаса должна быть на столе, а не в пицце. Не знаю, что меня больше взволновало: то, что я вообще ее взяла, или что съела половину прежде, чем поняла, что делаю. Я набрасывалась на еду, которую обычно терпеть не могу. Почему? Еще один вопрос без ответа. Но почему именно этот вопрос меня так пугает? Перед нашим домом моя соседка, миссис Прингл, прогуливала своего пса. Я поставила машину и вытащила набитый пакет из багажника. Миссис Прингл за шестьдесят, ростом она больше шести футов и с возрастом слишком высохла. За очками с серебристой оправой выцветшие и искрящиеся любопытством синие глаза. Пес ее по кличке Крем – шпиц. Похож на золотистый одуванчик на кошачьих лапах. Миссис Прингл увидела меня и помахала рукой. Все, я попалась. Я улыбнулась и подошла к ней. Крем начал на меня прыгать, будто у него в ножках были пружинки. Он был похож на заводную игрушку. Лаял он часто, настойчиво и радостно. Крем знает, что я его не люблю, и своим извращенным собачьим умишком поставил себе цель меня завоевать. А может быть, наоборот – знает, что меня раздражает, и радуется. Результат один. – Анита, противная вы девчонка, почему вы мне не сказали, что у вас есть молодой человек? – спросила миссис Прингл. – Молодой человек? – нахмурилась я. – Друг, – сказала она. Я понятия не имела, о чем она толкует. – Что вы имеете в виду? – Притворяйтесь, если хотите, но когда девушка дает молодому человеку ключи от своей квартиры, это что-нибудь да значит. Свинцовый шар у меня в животе приподнялся на пару дюймов. – Вы видели, что кто-то сегодня входил в мою квартиру? – спросила я, очень стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно. – Да, ваш симпатичный молодой человек. Очень красивый. Я хотела спросить, как он выглядит, но если это мой любовник с ключом от моей квартиры, я должна это знать. Спрашивать было нельзя. Очень красивый – уж не Филипп ли это? Но зачем? – А когда он пришел? – Где-то в два часа дня. Я как раз выходила прогулять Крема, когда он входил. – А вы не видели, как он выходит? Она посмотрела на меня чуть слишком пристально. – Нет. Анита, он не должен быть в вашей квартире? Я прохлопала грабителя? – Да нет! – Я постаралась улыбнуться и даже смогла рассмеяться. – Я просто не ждала, что он придет сегодня, вот и все. Если вы увидите, что кто-то ко мне заходит – ничего страшного. Тут пару дней у меня будут друзья, они будут приходить и уходить. Глаза у нее сузились, тонкие руки застыли. Даже Крем сел на траву неподвижно, тяжело дыша. – Анита Блейк! – сказала она, и я вспомнила, что она бывшая учительница. Тот самый голос, от которого дети вытягиваются в струнку. – Что с вами происходит? – Да ничего на самом-то деле. Я просто никогда не давала раньше ключ мужчине и немножко переживаю. Нервничаю. Я посмотрела на нее самым своим невинным взглядом. Пришлось подавить искушение захлопать глазами, но все остальное было как надо. Она скрестила руки на животе. Кажется, она мне не поверила. – Если этот молодой человек заставляет вас нервничать, значит, это не тот, кто вам нужен. Иначе бы вы не переживали. Я ощутила облегчение. Значит, поверила. – Наверное, вы правы. Спасибо за совет. Может быть, я даже ему последую. Мне стало так легко, что я потрепала Крема по мохнатой головке. За спиной я услышала слова миссис Прингл: – Делай свои дела. Крем, и пойдем домой. Второй раз за день у меня в квартире оказывался посторонний. Идя по тихому коридору, я вытащила пистолет. Справа открылась дверь, и вышел мужчина с двумя детьми. Я быстро сунула руку с пистолетом в пакет, притворяясь, будто что – то ищу. Их шаги стихли внизу на лестнице. Просто сидеть здесь с пистолетом нельзя – кто-нибудь вызовет полицию. Все уже вернулись с работы, ужинают, читают газеты, играют с детьми. Пригородная Америка бодрствовала и была начеку. И по ней с обнаженным стволом не пройдешь. Я несла магазинный пакет в левой руке перед собой, запустив в него правую руку с пистолетом. Если до этого дойдет, буду стрелять через пакет. За две двери до своей квартиры я вытащила из сумочки ключи. Пакет из магазина я поставила у стены и переложила пистолет в левую руку. С левой руки я тоже умею стрелять; не так хорошо, но сойдет. Пистолет я держала у бедра и только надеялась, что никто не пройдет по коридору не там, где надо, и не увидит его. Я присела у двери, зажав ключи в руке, чтобы на этот раз они не звякнули. Я все запоминаю с первого раза. Держа пистолет перед грудью, я вставила ключ. Замок щелкнул. Я вздрогнула, ожидая стрельбы или шума, или еще чего-нибудь. Ничего. Сунув ключи в сумку, я переложила пистолет в правую руку. Стоя у стены и вывернув руку с пистолетом к двери, я повернула ручку и резко толкнула дверь. Она отлетела и стукнула в стену комнаты, где не было никого. И в дверь не стреляли. Тишина. Я припала к полу у порога, обводя комнату зажатым в руке пистолетом. На этот раз стул, стоящий по-прежнему лицом к двери, был пуст. Я бы испытала почти облегчение, увидев Эдуарда. Шаги послышались на лестнице, потом в конце коридора. Надо было на что-то решаться. Я протянула за спину левую руку и вытащила пакет из магазина, не отрывая глаз от пистолета и квартиры. Вползла внутрь, толкая впереди себя пакет. Захлопнула дверь, все еще прижимаясь к полу. Щелкнул и загудел нагреватель аквариума, и я подпрыгнула. На спине выступил пот. Отважный драконоборец. Видели бы меня сейчас. Квартира казалась пустой. Никого здесь не было, кроме меня, но я на всякий случай осмотрела шкафы, заглянула под кровать. Изображала из себя ковбоя, распахивая двери и прижимаясь к стенам. Чувствовала я себя последней дурой, но еще большей дуростью было бы счесть квартиру пустой и ошибиться. На кухонном столе лежал обрез и две коробки патронов. Под ней лежал лист белой бумаги. Аккуратными черными буквами на нем было написано: “Анита, у тебя двадцать четыре часа”. Я уставилась на записку, перечитала. Эдуард здесь побывал. Кажется, я целую минуту не дышала. Представляла себе, как моя соседка болтает с Эдуардом. А если бы миссис Прингл усомнилась бы в его истории, проявила страх, убил бы он ее? Я не знала. Просто не знала. Черт возьми! Я как чума. Каждый, кто оказывается рядом со мной, подвергается опасности, но что я могу сделать? Когда сомневаешься, сделай глубокий вдох и действуй дальше. Философия, с которой я про жила многие годы. Честно говоря, я слыхала и похуже. Записка означала, что у меня двадцать четыре часа до того, как Эдуард придет выяснять адрес дневного убежища Николаос. Чтобы ему его не выдать, придется его убить. А это я могу оказаться не в состоянии сделать. Я сказала Ронни, что мы с ней профессионалы, но если Эдуард профессионал, то я любитель. И Ронни тоже. Отчаянно тяжелый вздох. Надо было одеваться на вечеринку. Волноваться насчет Эдуарда, просто нет времени. Сегодня у меня другие проблемы. Автоответчик мигал, и я его включила. Сначала голос Ронни рассказал мне то, что я уже от нее слышала насчет ЛПВ. Очевидно, сначала она позвонила сюда, а потом в бар Дэйва. Потом: “Анита, это Филипп. Я знаю, где будет вечеринка. Подбери меня у “Запретного плода” в шесть тридцать. Пока”. Автоответчик мигнул, перемотал ленту и затих. У меня два часа, чтобы одеться и подъехать к месту. Времени полно. Косметика у меня занимает минут пятнадцать. Волосы еще меньше, потому что мне только провести по ним щеткой. Раз – и я готова. Косметику я накладываю редко, и потому она у меня всегда получается слишком темной, неестественной. Зато я всегда получаю комплименты вроде: “Почему ты не красишься чаще? Это так подчеркивает твои глаза”, или мой любимый: “Насколько тебе лучше с косметикой”. Из всего этого следует, что без косметики я выгляжу кандидаткой в старые девы. Один вид косметики, который я не использую, – тон. Не могу себе представить, как размазываю корку по всему лицу. Есть у меня бутылка бесцветного лака для ногтей, но я его использую не на пальцы, а на колготки. Если мне удается проносить пару и ни разу ни за что не зацепиться, я считаю этот день очень удачным. Я стояла перед зеркалом в спальне в полный рост. Надела через голову топ с одной бретелькой. Спины у него не было: завязывался бантиком вокруг поясницы. Без банта я бы обошлась, но в остальном он был вполне приемлем. За ним последовала черная юбка, похожая на платье, без разрезов. Коричневые пластыри на руках создавали дисгармонию с одеждой. Все хорошо. Юбка просторная, развевается вокруг ног при движении. И у нее есть карманы. Сквозь карманы можно дотянуться до пары набедренных ножен с серебряными ножами. Только и дела, что сунуть руки в карманы – и я вооружена. Нормально. Мне не удалось придумать, куда спрятать пистолет. Не знаю, сколько раз вы видели по телевизору женщин с набедренной кобурой, но она чертовски неудобна. Ходишь, как утка, завернутая в мокрую пеленку. Туалет завершали чулки и атласные сапоги на высоких каблуках. Мне принадлежали обувь и оружие, все остальное было новое. Еще один аксессуар – симпатичная черная сумочка с тонкой лямкой через плечо, оставляющая руки свободными. Туда я сунула свой пистолет поменьше, “файрстар”. Знаю, знаю, пока я буду копаться в глубине сумки, плохие парни съедят меня заживо, но так лучше, чем совсем без пистолета. Я надела крест, и серебро отлично смотрелось на черном фоне. К сожалению, вряд ли вампиры меня впустят с освященным крестом на шее. Ладно, оставлю его в машине с обрезом и патронами. Эдуард любезно оставил коробку возле кухонного стола. Из чего я заключила, что в ней он принес обрез. Что он сказал миссис Прингл? Что там для меня подарок? Эдуард написал “двадцать четыре часа”, но от какого срока? Придет он на рассвете, солнечном и теплом, выпытывать у меня информацию? Нет, вряд ли. Эдуард не производит впечатления жаворонка. По крайней мере, до второй половины дня я в безопасности. Наверное.24
Я подъехала к “Запретному плоду”. Филипп стоял, прислонившись к стене, свободно опустив руки вдоль тела. Одет он был в черные кожаные брюки. От одной мысли о коже в такую жару к моим коленям прилило тепло. Рубашка у него была черная сетчатая, и через нее были видны и шрамы, и загар. Я не знаю, было тут дело в коже или этой сетке, но на ум пришло слово “низкопробный”. Он перешел невидимую грань между ловеласом и проституткой. Я попыталась представить себе его в двенадцать лет. Ничего не вышло. Что бы с ним ни случилось, он был, чем был, и что есть, с тем и приходилось работать. Я не психиатр, который может себе позволить жалеть бедняжек. Жалость – опасное чувство, которое легко может привести к смерти. Опаснее ее только слепая ненависть да еще, быть может, любовь. Филипп отлепился от стены и пошел к машине. Я открыла дверь, и он сел. Он него пахло кожей, дорогим одеколоном и чуть-чуть – потом. Я отъехала от тротуара. – Агрессивно оделся, Филипп. Он повернулся ко мне с неподвижным лицом, глаза все за теми же черными очками. Он откинулся на сиденье, откинув одно колено на дверь, другую ногу вытянув. – Сверни на запад, на семидесятый. Голос прозвучал хрипло. Бывают минуты, когдаостаешься вдвоем с мужчиной, и до вас обоих это вдруг доходит. Вместе наедине – в этом всегда есть возможности. Почти болезненное осознание присутствия друг друга. Это может повести к смущению, к сексу или к страху – в зависимости от мужчины и ситуации. Ну, секса тут не будет, можете смело на это поставить. Я глянула на Филиппа; он сидел ко мне лицом, чуть раскрыв губы. Очки он снял, и глаза его были густо-карие и очень близко ко мне. Что тут происходит, черт возьми? Мы выехали на хайвей и набирали скорость. Мое внимание было занято окружающими машинами, вождением, и я старалась изо всех сил не обращать на него внимания. Но все время ощущала его взгляд у себя на коже. Он почти грел. Он стал подвигаться ближе ко мне. Вдруг мне стал отчетливо слышен звук ползущей по обивке кожи. Теплый, живой звук. Рука его обняла меня за плечи, грудь прислонилась ко мне. – Что это ты задумал, Филипп? – А что такое? – Он дышал мне в шею. – Для тебя это недостаточно агрессивно? Я расхохоталась – не могла удержаться. Он напрягся. – Я не хотела тебя оскорбить, Филипп. Просто я не представляла себе такого костюма из кожи и сетки. Он не отодвинулся, все так же прижимаясь ко мне, и голос его был такой же странновато-хриплый. – А что же тогда тебе нравится? Я посмотрела на него, но он был слишком близко. Оказалось, что я смотрю ему в глаза с расстояния в два дюйма. Его близость подействовала, как электрический удар. Я отвернулась к дороге. – Отодвинься на свою сторону, Филипп. – Что, – шепнул он мне в ухо, – тебя заводит? Ладно, с меня хватит. – Сколько лет тебе было, когда Валентин впервые на тебя напал? Он дернулся всем телом, отодвигаясь от меня. – Будь ты проклята! Он сказал это так, будто имел в виду в буквальном смысле. – Предлагаю тебе сделку, Филипп. Ты не должен отвечать на мой вопрос, а я могу не ответить на твой. Когда он заговорил, голос его звучал с придыханием и почти задушенно: – Когда ты видела Валентина? Он должен быть сегодня? Мне обещали, что его сегодня не будет. В голосе его звучал очень заметный панический страх. Я никогда не видела такого немедленного ужаса. Смотреть на испуганного Филиппа мне не хотелось. Я могла начать его жалеть, а этого я себе позволить не могла. На Аниту Блейк, твердую, как сталь, уверенную в себе, мужские слезы не действуют. А как же. – Я с Валентином о тебе не говорила, Филипп, даю тебе слово. – Тогда откуда… Он оборвал речь, и я посмотрела на него. Он снова нацепил очки. Лицо его за ними казалось напряженным и неподвижным. Хрупким. Кажется, имидж разрушен. Сердце не камень. – Откуда я узнала, что он с тобой сделал? Он кивнул. – Я заплатила деньги, чтобы узнать твою биографию. Вот оно и всплыло. Мне надо было знать, могу ли я тебе доверять. – И как? – Еще не знаю. Он сделал несколько глубоких вдохов. Первые два были прерывистыми, но каждый следующий все более и более ровным, пока, наконец, он не овладел собой – на этот момент. Я вспомнила Ребекку Маилз и ее тонкие, исхудалые руки. – Ты можешь мне доверять, Анита. Я тебя не предам. Не предам. Это он сказал потерянным голосом, как мальчишка, которого вдруг лишили иллюзий. Трудно было бы крушить его дальше после этого голоса, но я знала, и он знал, что он сделает все, все, что прикажут ему вампиры, в том числе и предаст меня. Впереди виднелся мост – высокое кружево серого металла, деревья обнимали дорогу с обеих сторон. Летнее небо было водянисто-голубым, промытым жарой и ярким летним солнцем. Автомобиль въехал на мост, подпрыгнув, и по обе стороны от нас раскинулась Миссури. Открыто и далеко стелился над водой воздух. Над мостом затрепетал голубь, устраиваясь среди десятков других, парящих и хлопающих крыльями над перилами. Над рекой я часто видала чаек, но над мостом – ни разу, только голубей. Может быть, чайки не любят автомобилей. – Куда мы едем, Филипп? – Что? “Слишком трудный для тебя вопрос?” – хотелось мне спросить, но я удержалась. Это было бы как насмешка. – Мы переехали реку. Куда мы едем? – Сверни на Замбель и потом направо. Я так и сделала. Замбель сворачивает направо и автоматически выводит тебя в ряд для поворота. Я остановилась у светофора и повернула на красный, пока не было машин. Слева была горстка магазинов, потом жилой квартал, потом деревья, почти лес, и среди них торчали дома. Дальше – дом престарелых, а за ним довольно большое кладбище. Всегда мне было интересно, как воспринимают жильцы дома престарелых такое близкое соседство. Как издевательское напоминание или просто как удобство на всякий случай? Кладбище здесь было раньше дома престарелых. На некоторых надгробьях были даты начала девятнадцатого века. И мне казалось, что архитектор должен был быть тайным садистом, если вывел окна на покрытые надгробьями холмы. Старость – само по себе достаточное напоминание о том, что будет дальше. Наглядные пособия не требуются. На Замбеле есть и другое: пункты видеопроката, магазины детской одежды, магазин, где продается цветное стекло, бензозаправка и большой жилой комплекс с объявлением: “Озеро Солнечной Долины”. И озеро там тоже есть – такое, что можно пускать кораблики. Еще несколько кварталов – и мы оказались в пригороде. Вдоль дороги потянулись дома с крошечными двориками, обсаженные деревьями. Дорога пошла вниз по холму. Ограничение скорости – тридцать миль в час. Такую скорость вниз по холму без тормозов не удержишь. Есть там внизу полисмен? Если он остановит нас и увидит Филиппа в этой сетчатой рубашке и с красивыми шрамами, может он что-нибудь заподозрить? “Куда вы едете, мисс?” “Извините, офицер, мы едем на нелегальную вечеринку и уже опаздываем”. Я спустилась по холму на тормозах. Конечно, полисмена не было. Если бы я ехала с превышением, он бы точно был. Закон Мерфи – единственный закон, который в моей жизни выполняется неукоснительно. – Большой дом слева, – сказал Филипп. – Заезжай на подъездную дорожку. Дом был из темно-красного кирпича, кажется, трехэтажный, с кучей окон и не меньше чем двумя подъездами. Все еще существует викторианская Америка. Большой двор с находящейся в частном владении рощей высоких, старых деревьев. Слишком высокая трава придавала владению заброшенный вид. Дорожка была гравийная и вилась среди деревьев к вполне современному гаражу, который задумали подстать дому и почти преуспели. У гаража были только две машины. Я не могла заглянуть внутрь гаража – может быть, там их было больше. – Не выходи из главного зала ни с кем, кроме меня, – сказал Филипп. – Если выйдешь, я тебе помочь не смогу. – В каком смысле помочь? – Это наша легенда. Ты – причина, по которой я пропустил столько вечеринок. Я бросил несколько намеков, что мы не только любовники, но что я тебя… – Он развел ладони, будто подыскивая нужное слово. – Обрабатывал, пока не почувствовал, что ты созрела для вечеринки. – Обрабатывал? – Ты не придурок и не вампироман, а выжившая невольная жертва нападения. Я тебя уговаривал, пока не уговорил. Такова легенда. – А такое бывало по-настоящему? – спросила я. – Ты имеешь в виду, приводил ли я им кого-нибудь? – Да. Он хрипло хмыкнул: – Невысокого ты обо мне мнения, правда? А что мне было сказать – “нет, высокого”? – Если мы любовники, нам придется изображать это целый вечер. Он улыбнулся. И улыбка была другой – предвкушающей. – Сукин ты сын! Он пошевелил шеей, будто у него плечи затекли. – Я не собираюсь бросать тебя на пол и овладевать тобой, если это тебя волнует. – Что ты не собираешься сегодня это делать, я знаю. Хорошо, что он не знает, что у меня есть оружие. Не знает, что в этом случае я могла бы его приятно удивить. Он нахмурился: – Делай, как я. Если что-то, что я делаю, тебе не понравится, обсудим потом. – Никаких обсуждений. Ты тут же прекратишь. Он пожал плечами: – Ты можешь разрушить нашу легенду, и тогда мы погибнем оба. Машину наполняла жара. По его лицу скатилась бусинка пота. Я открыла дверцу и вышла. Жара облегала, как вторая кожа. Высоко и пронзительно трещали в деревьях цикады. Ах, лето! Цикады и жара. Филипп обошел машину, хрустя ботинками по гравию. – Крест тебе стоило бы оставить в машине, – сказал он. Я ожидала этого, хотя и не была обязана отнестись к этому с восторгом. Я положила распятие в бардачок, заползши для этого на сиденье. Закрыв дверцу, я тронула себя за шею. Без цепочки было очень непривычно. Филипп протянул руку, и я после секундного колебания ее взяла. Рука его была чашей тепла, чуть влажной в центре. Задняя дверь была прикрыта белой решетчатой аркой. С одной стороны она заросла густыми лозами ломоноса. В проникавшем сквозь листву деревьев солнечном свете горели пурпурные цветы размером с мою ладонь. В тени двери стояла женщина, не видная соседям и проезжающим машинам, На ней были черные чулки, держащиеся на поясе с подвязками. Ансамбль из лифчика и сиреневых трусов оставлял открытым почти все бледное тело. От пятидюймовых каблуков ее ноги казались длинными и изящными. – Я слишком одета, – шепнула я Филиппу. – Это может быть ненадолго, – выдохнул он мне в ухо. – Не ручайся головой, – сказала я ему, глядя на него в упор, и увидела, как в его лице выразилось смущение, но это было очень коротко. Появилась улыбка, мягкий изгиб губ. Наверное, так змий улыбался Еве. А у меня для тебя есть вот это вкусное яблочко. Девочка, хочешь конфетку? Филипп может продавать что хочет – я не покупаю. Он обнял меня за талию, проводя пальцами по шрамам на моей руке, чуть на них нажимая. Испустил легкий вздох. Господи Иисусе, во что это я вляпалась? Женщина улыбалась мне, но глаза ее не отрывались от руки Филиппа, играющей с моими шрамами. Язык ее быстро облизнул влажные губы. Я видела, как вздымается и опускается ее грудь. – “Заходите ко мне в гости”, – муху приглашал паук. – Что ты говоришь? – спросил Филипп. Я покачала головой. Вряд ли он знает этот стих. Я все равно не помню, как он кончается. Не помню, удрала ли муха. Диафрагму у меня сводило напряжением, и когда Филипп провел рукой по моей голой спине, я вздрогнула. Женщина рассмеялась высоким, громким и слегка пьяноватым смехом. Поднимаясь по ступенькам, я шептала слова мухи: – Нет, просить меня напрасно, кто по лестнице поднялся, никогда уж не спускался. Никогда уж не спускался. Что-то в этом было зловещее.25
Женщина прижалась к стене, пропуская нас, и закрыла за нами дверь. Я ждала, что она ее запрет, чтобы мы не могли удрать, но она не заперла. Я оттолкнула руку Филиппа от моих шрамов, и он обвился вокруг моей талии и повел меня по длинному узкому коридору. В доме было прохладно, мурлыкал кондиционер. Арочный проем выводил из коридора в комнату. Это была гостиная со всем, что полагается, – диваном, креслом на двоих, двумя стульями, растениями, свисающими с эркерного окна, послеполуденных теней на ковре. Домашний уют. Посреди комнаты стоял мужчина с бокалом в руке. Вид у него был такой, будто его только сняли с витрины магазина кожаных изделий. Кожаные ленты переплетали его грудь и руки – голливудское представление о суперсексуальном гладиаторе. Надо было отдать должное Филиппу – он был одет очень консервативно. Хранительница счастливого домашнего очага вошла за нами в своем пурпурном белье и положила руку Филиппу на рукав. Ногти у нее были окрашены темно-алым, почти черным. Они проскребли по руке Филиппа, оставляя красноватые следы. Филипп вздрогнул рядом со мной, рука его напряглась у меня на талии. Это его представление о развлечении? Хотелось верить, что это не так. С дивана поднялась высокая черноволосая женщина. Ее довольно обильные груди угрожали вырваться из плетеного лифчика. Алая юбка, где отверстий было больше, чем ткани, свисала от лифчика вниз и двигалась, когда женщина шла, открывая промельки темного тела. Могу поспорить, под юбкой у нее ничего не было. На запястье и на шее у нее были розоватые шрамы. Новичок-вампироманка, почти свеженькая. Она обошла вокруг нас, будто нас выставили на продажу и она хотела рассмотреть, что покупает. Она провела рукой по моей спине, и я отступила от Филиппа и повернулась к ней лицом. – Что это за шрам у тебя на спине? – спросила она. – Это не укус вампира. У нее был слишком низкий для женщины голос, вроде контртенора. – Острый кусок дерева, который мне всадил в спину прислужник. Я не стала уточнять, что этим куском дерева был осиновый кол, который я с собой принесла, или что этого прислужника я убила после в ту ночь. – Меня зовут Рошель, – сказала она. – Анита. Милая хозяйка подошла ко мне и погладила меня по руке. Я отступила, ее пальцы скользнули по моей коже. Ногти оставили красные следы. Я подавила желание их почесать. Я – железный вампироборец, и царапины меня не беспокоят. Беспокоил меня взгляд этой женщины. Она смотрела так, будто решала, какова я на вкус и надолго ли меня хватит. Никогда раньше женщины на меня так не смотрели, и мне это не очень понравилось. – Я Мэдж, а это мой муж Харви, – сказала она, показывая на кожаного человека, который подошел и встал рядом с Рошель. – Добро пожаловать. Филипп нам много о вас рассказывал, Анита. Харви попытался подойти ко мне сзади, но я отступила к дивану, чтобы остаться к нему лицом. Они пытались окружить меня, как акулы. Филипп смотрел на меня очень пристально. Правда, мне полагалось веселиться, а не вести себя так, будто тут у всех какая-то зараза. Так, где же меньшее зло? Вопрос на сто тысяч долларов. Мэдж облизала губы, медленно, многозначительно. По ее глазам было видно, что ее обуревают шаловливые мысли обо мне – и о себе. Ну, уж нет. Рошель подняла юбку, обнажив бедро слишком высоко. Я была права – там ничего не было надето. Черта с два. Лучше сдохну. Таким образом, оставался Харви. Его небольшие кисти с тупыми пальцами играли с кожаными и металлическими украшениями короткого килта, в который он был одет. Перебирали и перебирали. А, черт. Я просияла своей самой профессиональной улыбкой, не соблазнительной, но все же лучше, чем угрюмая морда. Глаза его открылись шире, и он шагнул ко мне, протягивая руки к моему левому локтю. Я сделала глубокий вдох и задержала дыхание, а улыбка примерзла к губам. Его пальцы слегка коснулись сгиба моей руки, пощекотали кожу, и я поежилась. Харви принял это за приглашение и придвинулся ближе, наши тела почти соприкоснулись. Я положила руки ему на грудь, чтобы он не придвинулся еще ближе. Черные волосы у него па груди густо курчавились. Я не поклонница волосатых грудей, нет, вы мне дайте голую и гладкую кожу. Рука Харви скользнула мне за спину, и я не знала, что делать. Если шагнуть назад, мне придется сесть на диван – не очень удачная мысль. Ступить шаг вперед – значит прижаться к этой кожаной одежде и его собственной коже. Он улыбнулся. – Я просто умирал с вами познакомиться. Слово “умирал” он произнес так, будто это было неприличное слово или какая-то шутка в своем кругу. Остальные засмеялись – все, кроме Филиппа. Он взял меня за руку и оттащил от Харви. Я прислонилась к Филиппу, обхватив его за талию. До того мне не приходилось обнимать мужчину в сетчатой рубашке. Это было интересное ощущение. – Не забывайте, что я вам говорил, – сказал Филипп. – Конечно, конечно, – ответила Мэдж. – Она твоя и только твоя, никаких групп и половинок. – Она подошла к нему, будто крадучись, раскачивая бедрами в кружевных трусах. Стоя на каблуках, она могла заглянуть ему в глаза. – Ты можешь охранить ее от нас, но когда придут большие парни, тебе придется с ними поделиться. Они тебя заставят. Он пристально посмотрел ей в глаза, пока она не отвела взгляд. – Я ее сюда привез, и я ее отвезу домой. Мэдж подняла бровь: – Ты будешь с ними спорить? Филипп, мой мальчик, она наверняка сладкий кусочек, но ни одна постельная грелка не стоит того, чтобы сердить больших ребят. Я шагнула от Филиппа, приложила ладонь ей к животу и толкнула тихо, чтобы она отступила всего на шаг. Каблуки мешали ей держать равновесие, и она чуть не упала. – Давайте выясним кое-что прямо сейчас, – сказала я. – Я ничего не кусочек, и я не постельная грелка. – Анита… – начал Филипп. – Ну и ну, у нее, оказывается, характер. Где ты ее нашел, Филипп? – спросила Мэдж. Уж если я чего не люблю, так это если кому-то забавно, когда я злюсь. Я шагнула к ней, и она улыбнулась мне сверху вниз. – А вы знаете, – спросила я, – что когда вы улыбаетесь, у вас появляются морщины в углах губ? Ведь вам уже за сорок? Она ахнула, набрав воздуху и отступила от меня назад. – Ах ты, сучка! – Не называй меня больше сладким кусочком, милая Мэдж. Рошель беззвучно рассмеялась, и ее существенная грудь затряслась коричневым желе. Харви стоял с тупой мордой. Я думаю, улыбнись он только – и Мэдж ему бы врезала. Глаза его сияли, но в губах не было и намека на улыбку. Где-то в доме открылась и закрылась дверь в коридоре. В комнату вошла женщина лет около пятидесяти или сорока, но преждевременно состарившаяся. Пухлое лицо обрамляли очень светлые волосы. Пятьдесят на пятьдесят, что цвет волос имел бутылочное происхождение. Пухлые ручки сияли кольцами с настоящими камнями. До пола спадало длинное черное неглиже. Плоская спинка неглиже щадила ее фигуру, но недостаточно. Она была похожа на члена родительского комитета, на руководительницу герлскаутов, на кондитершу, на чью-нибудь мамочку. И вот она стоит в дверях, уставившись на Филиппа. Тихо пискнув, она побежала к нему. Я успела убраться с дороги, чтобы меня не затоптали. Филипп только успел сгруппироваться, прежде чем она обрушила свой заметный вес ему в руки. Минуту мне казалось, что он сейчас свалится на пол, а она сверху, но спина его выпрямилась, ноги напряглись, и он смог выпрямиться, поставив ее на пол. Силач Филипп, способный двумя руками поднять ожиревшую нимфоманку. – Это Кристол, – сказал Харви. А Кристол уже целовала Филиппа в грудь, пухлые ручки пытались вытащить рубашку из штанов, чтобы добраться до обнаженного тела. Она резвилась, как щенок в тепле. Филипп старался поставить ее на место, но без особого успеха. Он бросил на меня долгий взгляд. И я вспомнила, как он сказал, что перестал ходить на эти вечеринки. Из-за вот такого? Кристол и ей подобных? Мэдж с острыми ногтями? Я заставила его привести меня, но при этом заставила и самого прийти. В том, что Филипп был здесь, была моя вина. Черт, я у него в долгу. Я потрепала тетку по щеке – слегка. Она заморгала на меня, и я подумала, нет ли у нее близорукости. – Кристол, – сказала я, улыбаясь своей самой ангельской улыбкой. – Кристол, я не хочу быть грубой, но ты лапаешь моего кавалера. У нее отвалилась челюсть, бледные глаза вытаращились. – Кавалера! – передразнила она. – На вечеринках кавалеров нет. – Ну, я здесь новичок и еще не знаю правил. Но там, откуда я родом, женщины не пристают к чужим кавалерам. Подожди хотя бы, пока я отвернусь, о'кей? У нее задрожала нижняя губа, и глаза стали наполняться слезами. Я обошлась с ней очень мягко, даже по-доброму, и все равно она собирается плакать. Что она делает среди этих людей? Подошла Мэдж, обняла Кристол за талию и повела прочь, приговаривая что-то утешительное и поглаживая по черной шелковой спине. – Холодно что-то, – сказала Рошель. Она отошла от меня к бару с бутылками у стены. Харви тоже отошел вслед за Мэдж и Кристол, даже не оглянувшись. Можно подумать, я щенка ногой пнула. Филипп тяжело вздохнул и сел на диван, опустив меж колен сцепленные руки. Я села рядом, подоткнув юбку вокруг ног. – Кажется, я не могу, – шепнул он. Я коснулась его руки. Он дрожал непрестанной дрожью, которая мне совсем не понравилась. Я не понимала, чего ему стоило прийти сюда сегодня, но теперь до меня начало доходить. – Можем уйти, – сказала я. Он медленно повернулся и посмотрел на меня. – Что ты хочешь этим сказать? – Что мы можем уйти. – Ты ушла бы прямо сейчас, ничего не узнав, потому что у меня проблемы? – спросил он. – Скажем так, что ты в качестве самоуверенного ловеласа нравишься мне больше. Ты веди себя естественно, а я буду смущаться. Если у тебя не получится, мы можем уйти. Он глубоко вздохнул и встряхнулся, как вылезшая из воды собака. – Справлюсь. Раз у меня есть выбор, я справлюсь. Тут уж настала моя очередь пялиться на него. – А почему у тебя раньше не было выбора? Он смотрел в сторону. – У меня было такое чувство, что я должен тебя привести, раз ты хочешь. – Врешь, совсем не в этом дело. – Я взяла его за лицо и повернула к себе. – Тебе ведь кто-то приказал прийти ко мне на следующий день? Это ведь было не только, чтобы узнать про Жан-Клода? Глаза его расширились, и у меня под пальцами забился пульс. – Чего ты боишься, Филипп? Кто отдает тебе приказы? – Анита, не надо, пожалуйста, я не могу. Моя рука упала на колени. – Что тебе приказали, Филипп? Он сглотнул слюну; я смотрела, как шевелится его горло. – Обеспечить здесь тебе безопасность – это все. Его пульс бился под посиневшим укусом на шее. Он облизал губы, не соблазнительно, а нервно. Он лгал. Вопрос только в том, насколько лгал и о чем. Из коридора донесся голос Мэдж, жизнерадостно-соблазнительный. Что за чудо-хозяйка! Она ввела в комнату еще двоих. Одна была женщина с короткими темно-каштановыми волосами и чересчур густо намазанными глазами. Вторым был Эдуард, улыбающийся своей самой очаровательной улыбкой, обнимающий Мэдж за обнаженную талию. Он шептал ей на ушко, а она смеялась глубоким горловым смехом. Я на секунду застыла. Это было так неожиданно, что я застыла. Вытащи он пистолет, он мог бы пристрелить меня, пока я так бы и сидела с отвисшей челюстью. Какого черта ему здесь надо? Мэдж отвела его и женщину к бару. Он оглянулся на меня через плечо и улыбнулся мне тонкой улыбкой, а его голубые глаза были пусты, как у куклы. Я знала, что мои двадцать четыре часа еще не истекли. Знала. Эдуард решил прийти в поисках Николаос. Он следовал за нами? Услышал сообщение Филиппа у меня на автоответчике? – Что случилось? – спросил Филипп. – Что случилось? – переспросила я. – Ты получаешь от кого-то приказы, наверное, от вампира… – И закончила я это предложение уже мысленно: “А Смерть вальсирует у дверей, изображая из себя придурка и разыскивая Николаос”. Эдуард мог искать определенного вампира только по одной причине. Он собирался убить ее, если получится. Может быть, этот убийца, наконец, встретил достойного противника. Мне хотелось быть поблизости, когда Эдуард, наконец, потерпит поражение. Хотелось видеть, что это за дичь, которую Смерти не проглотить. Дичь эту я видела, близко и лицом к лицу. Если Николаос встретится с Эдуардом и хотя бы заподозрит, что я приложила к этому руку… Черт, черт, черт! Мне следовало выдать Эдуарда. Он мне угрожает, и угрозу эту выполнит. Он будет меня пытать, чтобы добыть информацию. Разве я что-нибудь ему должна? Но я не могла этого сделать и не сделала бы. Человек не может выдать другого человека чудовищам. Ни по какой причине. Моника нарушила это правило, и за это я ее презирала. Я считаю, что для Эдуарда я была ближе всего к тому, что можно назвать другом. Мне он нравился независимо от того, кем он был. Несмотря даже на то, что я знала, что он-то меня убил бы, будь он на моем месте? Да, даже так. Если посмотреть беспристрастно, в этом мало было смысла. Но моральные качества Эдуарда меня не волновали. Единственный человек, на которого мне приходится смотреть в зеркале, – это я. И моральные дилеммы я тоже могу разрешать только свои. Я смотрела, как Эдуард охмуряет Мэдж. Актер из него куда лучше, чем из меня. И врать он тоже умеет не в пример лучше. Я не выдам, и Эдуард знал, что я не выдам. По-своему он тоже меня хорошо знал. Он поставил свою жизнь на мои моральные принципы, и это меня злило. Терпеть не могу, когда мной манипулируют. Моя добродетель была карой для себя самой. Но, быть может, я еще не знаю, что смогу использовать Эдуарда точно так же, как он меня. Может быть, я смогу использовать его бессовестность, как он – мою совестливость. Всегда есть вероятность.26
Темно-рыжая женщина, пришедшая с Эдуардом, хлопнулась Филиппу на колени, захихикала, обхватила его за шею, слегка дрыгая ножками. Руки ее вниз не полезли, и она не стала его раздевать. Эдуард появился вслед за ней, как светловолосая тень. У него в руке был бокал, а на лице – безобидная улыбка. Если бы я его не знала, никогда бы я не могла сказать, что вот он, вот он, опасный человек. Хамелеон Эдуард. Он уселся на подлокотник дивана позади женщины и почесал ей плечо. – Анита, это Дарлин, – сказал Филипп. Я кивнула. Она хихикнула и дрыгнула ножкой. – А это Тедди. Правда, лапочка? Тедди? Лапочка? Я заставила себя улыбнуться, а Эдуард поцеловал ее в щечку. Она прильнула к его груди, продолжая одновременно ерзать у Филиппа на коленях. Отличная координация движений. – Дай-ка мне попробовать, – попросила Дарлин, прихватывая нижнюю губу верхними зубами и медленно вытаскивая. У Филиппа перехватило дыхание, и он прошептал: – Да. Я подумала, что мне это не понравится. Дарлин обхватила ручками его руку выше локтя и поднесла к губам. Она начала с осторожного поцелуя шрамов, потом пропихнула свои ноги меж его колен, вставая на колени у его ног, при этом, не выпуская его руки. Широкая юбка развевалась у нее вокруг талии, накрывая его ноги. На ней были красные кружевные трусы и подвязки под цвет. И сочетание цветов хорошее. У Филиппа стало пустое лицо. Он глядел на нее, а она тащила его руку к своему рту. Тонкий розовый язычок лизал шрамы, мокрый, быстрый, и тут же прятался. Она подняла на Филиппа темные наполненные глаза. Наверное, ей понравилось то, что она увидела, потому что начала теперь лизать его шрамы настойчивей, как кот лакает сливки. И глаза ее не отрывались от его лица. Филипп затрясся, спину его свело судорогой. Он закрыл глаза и откинулся головой на спинку дивана. Руки ее легли к нему на живот, она ухватилась за сетку и потянула. Сетка выскользнула из брюк, и руки ее стали гладить обнаженную грудь. Он дернулся, широко раскрыв глаза, и поймал ее руки. Потряс головой. – Нет, нет. Его голос был хрипл и слишком глубок. – Ты хочешь, чтобы я перестала? – спросила Дарлин. Глаза ее были прикрыты в щелочки, она глубоко дышала, полные губы были полны ожидания. Он пытался сказать что-нибудь осмысленное. – Если мы это будем делать… Анита останется одна. Так нечестно. Ее первая вечеринка. Дарлин поглядела на меня – быть может, в первый раз. – Это с такими-то шрамами? – Шрамы от настоящего нападения. Я ее уговорил сюда прийти. – Он вытащил ее руки у себя из-под рубашки. – Не могу ее бросить. – Глаза его снова стали обретать фокус. – Она не знает правил. – Прошу тебя, Филипп, – сказала Дарлин. – Я так по тебе скучала. – Ты же знаешь, что они с ней сделают. – Тедди с ней побудет для охраны. Он правила знает. – Вы уже бывали на вечеринках? – спросила я. – Да, – ответил Эдуард. И выдержал мой взгляд, пока я пыталась представить себе его на других вечеринках. Вот, значит, где он получал свою информацию о мире вампиров. От придурков. – Нет, – сказал Филипп. Он встал, поднимая Дарлин на ноги, все еще держа ее за предплечья. – Нет. И голос его звучал уже достаточно уверенно. Он отпустил ее и протянул мне руку. Я ее взяла. А что было делать? Рука его была горячей и влажной от пота. Он широким шагом вышел из комнаты, и мне на каблуках пришлось бежать, чтобы не отстать от собственной руки. Он провел меня по коридору к ванной, и мы вошли. Он запер дверь и прислонился к ней. На лице у него выступил пот, глаза были закрыты. Я огляделась, на чем тут можно сесть, и выбрала край ванны. Это было не очень удобно, но казалось меньшим из двух зол. Филипп жадно глотал ртом воздух и, наконец, повернулся к умывальнику. Он пустил воду громкой плещущей струей, сунул в нее руки и снова закрыл ими лицо, и из-под них капала вода. На волосах и ресницах у него повисли капельки. Он помигал своему отражению в зеркале над умывальником. Вид у него был встрепанный, глаза вытаращены. Вода капала ему на шею и на грудь. Я встала и протянула ему полотенце с вешалки. Он не реагировал. Я промокнула ему грудь мягкими ароматными складками полотенца. Наконец, он взял его у меня и вытерся. Волосы вокруг лица у него намокли и потемнели. Высушить их было нечем. – Я смог, – сказал он. – Да, ты смог, – подтвердила я. – Я чуть не поддался. – Но ведь не поддался, Филипп. Чуть не считается. Он резко кивнул, почти затряс головой. – Наверное, так. Он все еще не мог перевести дыхание. – Давай вернемся в комнату. Он кивнул. Но остался стоять, где стоял, слишком глубоко дыша, будто ему не хватало кислорода. – Филипп, ты как? Дурацкий вопрос, но ничего другого не пришло мне на ум. Он только кивнул. Разговорчивый. – Хочешь уйти? – спросила я. Тогда он, наконец, посмотрел на меня. – Ты это предлагаешь уже второй раз. Почему? – Что почему? – Почему ты хочешь меня освободить от моего обещания? Я пожала плечами и охватила себя руками. – Потому что… потому что тебе это вроде как больно. Потому что ты – наркоман, пытающийся избавиться от привычки, то есть вроде этого, и я не хочу тебе в этом мешать. – Это очень… очень порядочно с твоей стороны. Он так сказал “порядочно”, как будто это слово было у него не употребительно. – Ты хочешь уйти? – Да, но нам нельзя. – Ты это уже говорил. Почему нельзя? – Не могу я, Анита, не могу. – Можешь. От кого ты получаешь приказы, Филипп? Скажи. Что происходит? Я почти касалась его, выбрызгивая каждое слово ему в грудь, глядя вверх в его лицо. Это всегда нелегко – быть жестокой, глядя человеку в глаза. Но мне приходилось тренироваться всю жизнь, а упражнение ведет к совершенству. Его рука обняла меня за плечи, я отодвинулась, и его руки сомкнулись у меня на спине. – Филипп, прекрати. Я уперлась ладонями ему в грудь. Рубашка на нем была мокрая и холодная. Я сглотнула слюну и сказала: – У тебя рубашка мокрая. Он так резко меня отпустил, что я пошатнулась назад. Он одним плавным движением стянул рубашку через голову. Ну, у него была большая практика по раздеванию. Какая у него была бы красивая грудь, если бы не эти шрамы. Он шагнул ко мне. – Стой, где стоишь, – сказала я. – Что это за внезапные перемены настроения? – Ты мне нравишься, – сказал он. – Разве этого мало? Я покачала головой: – Мало. Он выпустил рубашку из рук на пол, и я смотрела ей вслед, как будто это было важно. Два шага – и он уже был рядом со мной. Тесные строят ванные. Я сделала единственную вещь, которая пришла мне в голову, – шагнула в ванну. На каблуках такое движение трудно сделать с достоинством, но зато я не была прижата к груди Филиппа. Любое улучшение ситуации приветствуется. – За нами кто-то наблюдает, – сказал он. Я медленно повернулась, как в плохом фильме ужасов. На той стороне занавесок горел тусклый свет, и из темноты выступало чье-то лицо. Харви, кожаный. Окно было слишком высоко, чтобы он мог стоять на земле. Подставил ящик? А может быть, возле окон были сделаны помосты, чтобы не пропустить спектакль. Я позволила Филиппу помочь мне вылезти из ванны и шепнула: – Он нас слышит? Филипп покачал головой. Его руки снова медленно скользнули мне за спину. – Считается, что мы любовники. Ты хочешь, чтобы Харви перестал в это верить? – Это шантаж. Он ослепительно улыбнулся жутко сексуальной улыбкой. Я невольно напряглась. Он наклонился, и я его не останавливала. Поцелуй был именно такой, каким обещался быть – полные мягкие губы, прижимающиеся к моей коже, горячее давление. Его руки сомкнулись на моей голой спине, пальцы разминали мои мышцы, пока они не расслабились. Он поцеловал меня в мочку уха, согревая кожу теплым дыханием. Его язык затанцевал вдоль моей челюсти, рот нашел пульс на горле, язык уперся в него, будто он вплавлялся в мою кожу. Чуть царапнули зубы. Они сжались туго, больно. Я его отпихнула назад, прочь. – Гад! Ты меня тяпнул. Его глаза смотрели мутно, затуманенно. С нижней губы упала алая капля. Я коснулась шеи и отняла руку в крови. – Будь ты проклят! Он слизнул с губ мою кровь. – Кажется, Харви поверил представлению. Теперь ты отмечена. У тебя есть доказательство того, кто ты такая и зачем сюда пришла. – Он вздохнул глубоко и прерывисто. – Мне сегодня больше не придется тебя трогать. И я прослежу, чтобы никто другой этого тоже не делал. Клянусь. В шее пульсировала боль. Укус, укус придурка! – Ты знаешь, сколько у человека во рту микробов? Он улыбнулся; у него в глазах еще было немного мути. – Нет. Я оттолкнула его с дороги и плеснула на рану водой. Да, это зубы человека. Не настоящий укус-метка, но очень похоже. – Будь ты проклят. – Надо идти, чтобы ты могла искать информацию. – Он подобрал с пола рубашку и держал ее в опущенной руке. Голая загорелая грудь, кожаные штаны, полные губы, будто он кого-то высасывал. Меня. – У тебя вид, как у дорогого жиголо, – сказала я. Он пожал плечами: – Ты готова? Я все еще трогала рану. Старалась рассердиться и не могла. Я боялась. Я боялась Филиппа и того, что он собой представлял и что не представлял. Я этого не ожидала. Прав ли он? Буду ли я в безопасности всю остальную ночь? Или он просто хотел узнать, какова я на вкус? Он открыл дверь, пропуская меня вперед. Я вышла. И по дороге сообразила, что Филипп отвлек меня от моего вопроса. На кого он работает? Я так и не узнала. И чертовски меня смущало, что всякий раз, как он снимает рубашку, мой разум берет обеденный перерыв. Но нет, хватит: Филипп со многими шрамами нанес мне свой первый и последний поцелуй. С этой минуты я – стальной вампироборец, и меня не отвлечь играющими мускулами и красивыми глазами. Я коснулась пальцами следа от укуса. Больно. Хватит, больше в пай-девочку не играю. Если Филипп еще раз сунется, я ему сделаю больно. Да, но, зная Филиппа, можно догадаться, что ему это будет в кайф.27
В коридоре нас остановила Мэдж и протянула руку к моему горлу. Я перехватила ее за запястье. – Смотри, какая недотрога! Только не говори мне, что ты уже месяц с Филиппом и он ни разу не попробовал тебя на вкус. Она оттянула лифчик, обнажая верхнюю часть груди. На бледной плоти четко выделялись следы укусов. – Это же фирменное клеймо Филиппа, разве ты не знаешь? – Нет, – сказала я, протолкнулась мимо нее и повернула в гостиную. К моим ногам упал мужчина, которого я не знала. На нем верхом сидела Кристол, прижимая к полу. Он был молод и слегка перепуган. Я думала, он сейчас позовет на помощь, но Кристал запечатала его размашистым и глубоким поцелуем, будто хотела выпить его всего, начиная ото рта. Его руки стали поднимать шелковые складки ее юбки. Бедра у нее были неимоверно белые, как брюхо выброшенных на берег китов. Я резко повернулась и пошла к двери. Каблуки деловито и уверенно зацокали по твердому паркету. Кто не понимает сказал бы, что я бежала. Но я-то понимаю. Я не бежала. Я шла очень быстро. Филипп догнал меня у двери и загородил ее рукой. Я сделала глубокий, успокаивающий вдох. Я не выйду из себя. Пока что. – Прости, Анита, но так лучше. Теперь ты в безопасности – от людей. Я подняла глаза и покачала головой. – Ты просто не понял, Филипп. Мне надо глотнуть свежего воздуха. Я не ухожу насовсем, если ты этого боишься. – Я выйду с тобой. – Нет. Это противоречит моей цели. Потому что ты – одна из вещей, от которых мне нужно передохнуть. Он опустил руку, пряча глаза. Почему это задело его чувства? Я не знала и не хотела знать. Я открыла дверь, и жара охватила меня меховым одеялом. – Уже темно, – сказал он. – Они скоро здесь будут. Если я не буду с тобой, я тебе помочь не смогу. Я подошла к нему вплотную и сказала почти шепотом: – Черт побери, Филипп, давай честно. Я куда лучше защищу себя сама, чем это сделаешь ты. Первый же вампир, который поманит тебя пальчиком, может слопать тебя на завтрак. У него жалко дрогнуло лицо, и мне на это смотреть не хотелось. – Филипп, возьми себя в руки. Я вышла на заросшую вьющимися растениями веранду и подавила желание хлопнуть дверью. Это было бы по-детски. Да, меня подмывало поступить по-детски, но я пока что это поберегу. Никогда не знаешь, когда детская ярость окажется кстати. Ночь заполнили цикады и сверчки. По верхушкам деревьев тянул ветер, но земли не касался. Воздух был стоялым и плотным, как пластик. После кондиционера в доме жара была приятна. Она была настоящей и почему-то очищала. Я тронула укус на шее. Было такое чувство, что меня испачкали, использовали, замазали, разозлили, вывели из себя. Ничего я здесь не выясню. Если кто-то или что-то убивает вампиров, которые создали сеть придурков, это совсем не так плохо. Конечно, вопрос был не в том, сочувствую я убийце или нет. Николаос ждет, чтобы я раскрыла преступление, и лучше бы мне это сделать. Я набрала полные легкие густого воздуха и ощутила первые струйки… силы. Она просачивалась между деревьями, как ветер, но ее прикосновение не холодило кожу. Волосы у меня на шее попытались встать дыбом. Кто бы они ни были, они были сильны. И они пытались поднять мертвого. Несмотря на жару, дожди были обильные, и мои каблуки немедленно погрузились в траву. Пришлось идти почти на цыпочках, стараясь не оступиться на мягкой земле. Земля был усыпана желудями, и это было, как ходить по шарикам. Я налетела на дерево, больно стукнувшись плечом, которое так любезно ушиб мне Обри. Раздалось резкое высокое блеянье, в котором слышался панический страх. Совсем рядом. Это иллюзия из-за густого воздуха или, в самом деле, блеяла коза? Блеянье оборвалось густым булькающим звуком. Деревья кончились, и поляна передо мной была ясной в лунном свете. Я сняла туфлю и попробовала землю. Сырая, холодная, но идти можно. Я сняла вторую, взяла их обе в руки и побежала. Задний двор широко раскинулся в серебристой тьме. Он был пуст, только вдали поднималась заросшая живая изгородь, как невысокие деревья. Я побежала к ней. Могила должна быть там, больше ее нигде не спрячешь. Ритуал подъема мертвых короток по сравнению с другими ритуалами. Сила изливалась в ночь и в могилу. Она росла медленным, ровным подъемом, теплой волной “магии”. Она сводила узлами мой живот и вела меня к изгороди. Кусты разрослись так, что нечего было и думать сквозь них пролезть. Что-то выкрикнул мужской голос, потом раздался женский: – Где он? Где зомби, которого ты нам обещал? – Он слишком стар! – Голос мужчины стал тоненьким от страха. – Ты сказал, что цыплят будет мало, мы привели тебе козу. Но зомби нет. Я думала, ты это умеешь. Я нашла калитку на другом конце изгороди. Металлическая, ржавая, покосившаяся. Она застонала, когда я ее толкнула и открыла. Ко мне повернулось более дюжины пар глаз. Бледные лица, непревзойденное спокойствие нежити. Они стояли среди надгробий маленького семейного кладбища и ждали. Никто не ждет так терпеливо, как мертвые. Один из ближайших ко мне вампиров был негр из логова Николаос. У меня зачастил пульс, и я быстро оглядела толпу. Ее здесь не было. Слава тебе, Господи. Вампир улыбнулся и спросил: – Ты пришла посмотреть… аниматор? Кажется, он чуть не сказал: “Истребительница”? Значит, это секрет? Как бы там ни было, он сделал остальным знак отойти, чтобы я могла посмотреть на представление. На земле лежал Захария. Рубашка его промокла от крови. Нельзя перерезать кому-нибудь горло и совсем не испачкаться. Над ним стояла Тереза, уперев руки в бока. Она была одета в черное. Была видна только бледная полоска ее кожи посередине, почти светящаяся при звездах. Тереза, Повелительница Тьмы. Ее глаза мельком осмотрели меня и снова вернулись к лежащему. – Ну, Захария, где же зомби? Он слышимо сглотнул слюну. – Он слишком стар. Слишком мало осталось. – Ему всего сто лет, аниматор. Ты настолько слаб? Он глядел вниз, на землю. Его пальцы впились в мягкий грунт. Он быстро глянул на меня и тут же опустил глаза. Что в них было? Страх? Совет бежать? Мольба о помощи? – Что толку в аниматоре, который не умеет поднимать мертвых? – спросила Тереза и вдруг оказалась на коленях рядом с ним, касаясь руками его плеч. Захария вздрогнул, но не пытался бежать. По вампирам пробежало почти движение. Я чувствовала, как весь круг напрягся за моей спиной. Они собирались его убить. То, что он не смог поднять зомби, – всего лишь предлог. Тереза разорвала сверху вниз его рубашку на спине. Она затрепыхалась у локтей, все еще заправленная за пояс. Вампиры вздохнули одновременно. У него сверху на правой руке была веревка с вплетенными бусинами. Это был гри-гри, амулет вуду, но сейчас он ему не поможет. Что бы ни умел делать этот амулет, этого сейчас мало. Тереза театральным шепотом произнесла: – А может быть, ты – просто свежее мясо? Вампиры стали приближаться, безмолвные, как ветер на траве. Я не могла на это смотреть. В конце концов, он мой коллега-аниматор и человеческое существо. Я не могла дать ему умереть вот так, у меня на глазах. – Погодите, – сказала я. Кажется, меня никто не услышал. Вампиры надвигались, я потеряла Захарию из виду. Если хоть один его укусит, на остальных нападет жор. Однажды я уже такое видела. Если я увижу это еще раз, мне никогда не избавиться от кошмаров. Я возвысила голос, надеясь, что они услышат: – Постойте! Разве он не принадлежит Николаос? Разве не ее он называет мастером? Они притормозили, потом расступились, пропуская Терезу. Она остановилась передо мной лицом к лицу. – Тебя это не касается. Она пялилась на меня, и мне не надо было отводить глаза. Одной заботой меньше. – Уже касается, – ответила я. – Ты хочешь составить ему компанию? Вампиры стали отступать от Захарии, окружая заодно и меня. Я не мешала. Все равно я ничего не могла сделать. Либо они нас обоих отпустят живыми, либо я тоже умру. Ну, ладно. – Я хочу поговорить с ним как профессионал с профессионалом, – сказала я. – Зачем? – спросила она. Я подошла к ней вплотную, почти касаясь. Ее злость была почти осязаема. Я ее выставила в невыгодном свете переддругими, и я это знала, и она знала, что я знаю. Я прошептала тихо, хотя некоторые из них меня бы все равно услышали: – Николаос приказала этому человеку умереть, но я ей нужна живой, Тереза. Что она с тобой сделает, если я сегодня случайно погибну? Ты хочешь провести вечность в запечатанном крестом гробу? Она зарычала и отпрянула, будто я ее ошпарила. – Будь ты проклята, смертная, будь ты вечно проклята! – Черные волосы трещали вокруг ее лица, пальцы скрючились когтями. – Говори с ним, посмотрим, что тебе будет в этом толку! Он должен поднять зомби, этого зомби, иначе он наш. Так говорит Николаос. – Если он поднимет зомби, он уйдет свободным и невредимым? – Да, только он этого не может. Он недостаточно силен. – На что и рассчитывает Николаос, – добавила я. Тереза улыбнулась, жестокий изгиб губ обнажил клыки. – Да-ссс. Она повернулась спиной ко мне и прошла сквозь толпу вампиров. Они расступались перед ней, как испуганные голуби. А я-то стояла с ней лицом к лицу. Глупость и храбрость бывают взаимозаменяемы. Я опустилась возле Захарии. – Ты не ранен? Он покачал головой: – Спасибо тебе за этот жест, но они меня сегодня убьют. Тебе здесь ничего не поделать. – Он слегка улыбнулся. – Даже у тебя есть свои пределы. – Мы можем поднять этого зомби, если ты мне доверишься. Он нахмурился и посмотрел на меня. Я не могла понять выражения его лица: недоумение, но и еще что-то. – Зачем? Что я могла сказать? Что не могу просто так наблюдать его смерть? Он смотрел, как человека пытают, и пальцем не шевельнул. Я предпочла краткое объяснение: – Потому что не могу тебя им отдать, если есть возможность этому помешать. – Я тебя не понимаю, Анита. Совсем не понимаю. – Это у нас взаимно. Встать можешь? Он кивнул. – Что ты задумала? – Мы должны объединить наш талант. У него глаза полезли на лоб: – Блин, ты умеешь служить фокусом? – Я это делала дважды. Дважды с одним и тем же человеком. Дважды с тем, кто учил меня искусству аниматора. И никогда с незнакомым. Голос его упал до еле слышного шепота. – Ты серьезно хочешь это сделать? – Спасти тебя? – спросила я. – Поделиться силой, – ответил он. Шелестя одеждой, к нам решительно подошла Тереза. – Хватит, – сказала она. – Он не может этого сделать, и потому расплачивается. Теперь либо уходи, либо присоединяйся к нашему… пиру. – И тот случай, когда у вас редкий Кто-Вкусный-Жир? – Что? – Это из доктора Сьюса, “Как Гринч украл Рождество”. Помнишь: “И у них будет Пир! Пир! Пир! Часто съедают Кто-Пудинг, редко – Кто-Вкусный-Жир”. – Ты сумасшедшая. – Так мне говорили. – Ты хочешь умереть? Я встала, очень медленно, и ощутила, как во мне что-то поднимается. Уверенность, абсолютная уверенность, что она мне не опасна. Глупо, но это была уверенность, настоящая и твердая. – Может, меня кто-то и убьет, Тереза, до того, как все это кончится. – Я подошла к ней вплотную, и она отступила. – Но это будешь не ты. Ее пульс я ощущала почти у себя во рту. Она меня боится? Или это я схожу с ума? Я только что поперла на вампира со столетним стажем, и она отступила. Я была дезориентирована просто до головокружения, будто резко изменилась реальность, а меня никто не предупредил. Тереза повернулась ко мне спиной, сжав руки в кулаки. – Поднимите мертвого, аниматоры, или, клянусь всей пролитой от сотворения мира кровью, я убью вас обоих. Кажется, она говорила всерьез. Я встряхнулась, как вылезшая из глубокой воды собака. У меня на руках была чертова дюжина вампиров, которых надо утихомирить, и столетний труп, который надо поднять. За один раз я умею решать только миллиард проблем. А миллиард плюс одна это уже слишком много. – Вставай, Захария, – сказала я. – Пора за работу. – Я никогда раньше не работал с фокусом, – сказал он. – Тебе придется сказать мне, что делать. – Без проблем, – ответила я.28
Коза лежала на боку. Поблескивала под луной обнаженная белизна позвоночника, кровь все еще сочилась на землю из зияющей раны. Глаза закатились под лоб, язык вывалился из пасти. Чем старше зомби, тем большая нужна смерть. Я это знала и потому избегала работы со старыми зомби, когда это удавалось. После ста лет труп в основном превращается в прах. Если повезет, останутся несколько костных фрагментов. Они восстанавливаются, чтобы встать из могилы. Если у вас силы хватит. Проблема в том, что редкий аниматор может поднять давнего мертвеца, со стажем сто лет или больше. Я могу. Я просто не хочу. Мы с Бертом вели долгие споры о моих предпочтениях. Чем старше зомби, тем больше плата. Эта работа стоила не меньше двадцати тысяч долларов. Сомневаюсь, что этой ночью мне заплатили бы, если не считать достаточной платой возможность дожить до утра. Да, будем считать, что это так. Увидеть еще один рассвет. Захария подошел и встал возле меня. Остатки своей рубашки он с себя сорвал и стоял тощий и бледный. Лицо его было сплошными тенями на белой плоти, высокие скулы выдавались как над пещерами. – Что теперь? – спросил он. Труп козы лежал в кровавом круге, который Захария успел прочертить. Хорошо. – Внеси в круг все, что нам нужно. Он внес длинный охотничий нож и кувшин с пинтой слабосветящегося притирания. Я вообще предпочитаю мачете, но нож был большой, с зазубренным лезвием и блестящим острием. Чистый и острый. Он содержит инструменты в порядке. Очко в его пользу. – Мы не можем второй раз убить козу, – сказал он. – Чем же мы воспользуемся? – Собой, – ответила я. – О чем ты говоришь? – Нанесем себе порезы. Свежая живая кровь – столько, сколько захотим отдать. – Ты же не сможешь продолжать от потери крови. Я покачала головой. – Ты же уже сделал кровавый круг, Захария. Нам надо обойти его, а не перерисовывать. – Не понимаю. – Нет времени объяснять тебе всю эту метафизику. Каждая рана – это маленькая смерть. Мы дадим этому кругу меньшую смерть и потом его реактивируем. Он покачал головой: – Все равно не доходит. Я набрала побольше воздуху и вдруг поняла, что ничего объяснить не могу. Это все равно, что объяснять механику дыхания. Можешь все разложить по этапам, но ощущения чувства дыхания не передашь. – Я тебе покажу в деле. Если он не ощутит эту часть ритуала, не поймет без слов, остальное все равно не выйдет. Я вытянула руку за ножом. Он заколебался, потом протянул его мне – бей первая. Я задержала дыхание, приставила лезвие к левой руке пониже крестообразного шрама. Резкое быстрое движение – и выступила, капая, темная кровь. Сразу остро заболел порез. Я выдохнула и протянула нож Захарии. Он смотрел то на нож, то на меня. – Давай. На правой руке, чтобы мы были как в зеркале. Он кивнул и резанул руку ниже локтя. Зашипел сквозь зубы, почти что ахнул. – На колени вместе со мной. Я встала на колени, и он повторил мое движение, как в зеркале – как я и просила. Мужчина, который умеет делать, что ему говорят. Неплохо. Я согнула левую руку в локте и приподняла, чтобы концы пальцев были на уровне головы, локоть на уровне плеча. Он сделал то же. – Соединяем ладони и прикладываем порезы друг к другу. Он замялся, оставшись неподвижным. – В чем дело? Он мотнул головой – туда-сюда, и его рука обернулась вокруг моей. У него она была длиннее, но он смог ее приложить. Кожа его была неприятно холодной. Я глянула ему в лицо, но ничего не прочла. Понятия не имею, о чем он думал. Сделав глубокий, очищающий вдох, я начала: – Мы даем нашу кровь земле. Жизнь за смерть, смерть за жизнь. Да восстанут мертвые пить нашу кровь. Да напитаются они, если будут повиноваться. Его глаза расширились: он понял. Одной горой на плечах меньше. Я встала, потянула его за собой и повела вдоль кровавого круга. Я ощущала это, как ток вдоль позвоночника. Я посмотрела прямо ему в глаза. Они в свете луны были почти серебряные. Мы обошли круг и оказались там, где начали с жертвоприношения. Сели на окровавленную траву. Я погрузила правую руку в кровоточащую еще рану козы. Чтобы коснуться лица Захарии, мне пришлось встать на колени. Я намазала ему кровью лоб, щеки. Гладкая кожа, зачаток пробивающейся щетины. Я оставила темный отпечаток руки у него на сердце. Кольцом тьмы выступала на его руке плетеная лента. Я размазала кровь по бусинам, и мои пальцы нашли мягкую щетку перьев, вплетенную в ленту. Гри-гри требовал крови, я это ощущала, но не козьей крови. Ладно, не до этого. С личной магией Захарии разберемся позже. Он размазал кровь по моему лицу. Только кончиками пальцев, будто боялся до меня дотронуться. Его рука дрожала, когда он вел ею по моей щеке. Прохладной сыростью ощутила я кровь у себя на груди. Кровь сердца. Захария открыл склянку с самодельным притиранием. Оно было бледное с блестками зеленоватых хлопьев. Эти светящиеся хлопья были могильной землей. Я втерла жидкость поверх кровавых мазков. Кожа ее впитала. Он мазнул ею по моему лицу. Она была восковая, густая. Слышен был сосновый аромат розмарина для памяти, корицы и гвоздики для сохранности, шалфея для мудрости и какой-то еще острой травы, может быть, тимьяна, чтобы связать все вместе. Корицы было многовато. Ночь запахла яблочным пирогом. Мы пошли смазывать притиранием и кровью могильный камень. От имени остались только стертые углубления в мраморе. Я пробежала по ним пальцами. Эстелла Хьюитт. Родилась в тысяча восемьсот каком-то году, умерла в тысяча восемьсот шестьдесят шестом. Под датой и именем еще что-то когда-то было, но теперь это уже нельзя было прочесть. Кем она была? Мне никогда не приходилось поднимать зомби, о котором я ничего не знаю. Это не слишком разумно, но вся эта затея тоже не слишком разумна. Захария встал в изножье могилы. Я встала у надгробия. Как будто невидимый шнур натянулся между мной и Захарией. Ни о чем не спрашивая друг друга, мы стали в унисон петь заклинание: – Услышь нас, Эстелла Хьюитт. Мы вызываем тебя из могилы. Кровью, магией и сталью мы призываем тебя. Его глаза встретились с моими, и я ощутила натяжение вдоль связавшей нас невидимой нити. Он был силен. Почему он не мог сделать этого один? – Эстелла, Эстелла, приди к нам. Восстань, Эстелла, восстань и приди к нам. Мы призывали все громче и громче. Земля вздрогнула. Она вспучилась, коза откатилась в сторону, и высунулась рука, цепляющаяся за воздух. Вторая вырвалась вслед за ней, и земля стала расступаться, пропуская мертвую женщину. И тогда, только тогда я догадалась, в чем тут дело, почему он не мог поднять ее в одиночку. Я вспомнила, где я его раньше видела. Я была на его похоронах. Нас, аниматоров, так мало, что если один умирает, все остальные приходят на похороны. Профессиональная вежливость. Я тогда глянула на его угловатое лицо, неудачно раскрашенное. Помню, как подумала, что гримировщик нахалтурил. Зомби уже почти вылезла из могилы. Она сидела, тяжело дыша, не в силах вытащить ноги из земли. Мы с Захарией смотрели друг на друга по разные стороны могилы. Я только и могла теперь, что пялиться на него, как идиотка. Он был мертв, но он не был зомби и вообще ничем таким, о чем я слыхала. Я бы головой поручилась, что он человек, и, в общем, это я сейчас и сделала. Плетеная лента на руке. Амулет, которому мало было козьей крови. Что же он делает, чтобы продолжать “жить”? Мне случалось слышать про гри-гри, которые умели обмануть смерть. Слухи, легенды, волшебные сказки, А может быть, и нет? Может быть, Эстелла Хьюитт когда-то была красивой, но сто лет в могиле очень портят внешность. У нее была уродливая серовато-белая кожа, пастозная, на вид как поддельная. Руки скрывали белые перчатки, измазанные могильной землей. Платье белое и с кружевами. Наверняка подвенечное. О Господи. Черные волосы прилипли к голове пучком, локоны падали на обтянутые кожей кости лица. Они были видны все до одной, и кожа была, как наложенная на каркас глина. Глаза дикие, темные, с выкаченными белками. Хотя бы не высохли, как изюмины. Этого я не выношу. Эстелла села рядом с могилой и попыталась собраться с мыслями. Это не так быстро. Даже недавно умершему нужно несколько минут, что бы сориентироваться. Сто лет – это чертовски долгий срок смерти. Я обошла могилу, следя, чтобы не выйти из круга. Захария смотрел на меня, не говоря ни слова. Он не мог поднять труп, потому что сам был трупом. С недавно умершим он еще мог справиться, но не с умершим давно. Мертвец вызывает из могилы мертвеца. Что-то в этом есть противоестественное. Я смотрела на него, видела, как он сжимает нож. Я узнала его тайну. Знает ли Николаос? Знает ли кто-нибудь? Да, знает тот, кто сделал гри-гри, но кто еще? Я сжала кожу вокруг пореза на руке и окровавленными пальцами потянулась к гри-гри. Он перехватил мою руку, глаза его расширились. – Не ты! – Тогда кто? – Те, кого не жаль. Поднятая нами зомби задвигалась в шорохе нижних юбок и обручей. Она ползла к нам. – Надо было дать им тебя убить, – сказала я. Тогда он улыбнулся: – А как ты убьешь мертвого? Я вырвала руку: – Я это делаю все время. Зомби подползла к моим ногам. – Корми ее сам, сукин ты сын, – сказала я. Он протянул ей порезанную руку. Она ее схватила жадно, неуклюже. Обнюхала его руку и отпустила, не тронув. – Кажется, мне ее не покормить, Анита. Конечно же. Для заключения ритуала нужна свежая, живая кровь. Захария был мертв. Он не годился. Только я. – Будь ты проклят, Захария, будь ты проклят! Он молча смотрел. Зомби испускала горлом хнычущие звуки. О, Боже мой. Я протянула ей кровоточащую руку. Костяные пальцы впились в нее. Рот зомби вцепился в рану и стал сосать. Я заставляла себя не отдернуть руку. Я совершила сделку, выбрала ритуал. У меня теперь не было выбора. Я смотрела ни Захарию, пока эта тварь сосала мою кровь. Наша зомби. Наше совместное предприятие. – Сколько народу ты убил, чтобы сохранить себе жизнь? – спросила я. – Лучше тебе не знать. – Сколько? – Достаточно. Я напряглась и подняла руку, почти потянув зомби за собой. Она заплакала, тихо, как ново рожденный котенок. И выпустила мою руку так быстро, что упала обратно. По костлявому подбородку текла кровь. Она уже окрасила зубы. Я не могла на это смотреть. – Круг открыт, – сказал Захария. – Зомби ваша. Сначала я подумала, что он обращается ко мне, потом вспомнила про вампиров. Они притаились в темноте так тихо и неподвижно, что я о них забыла. На всей этой проклятой поляне живая была только я. И надо было отсюда убираться. Я надела туфли и вышла из круга. Вампиры меня пропустили. Только Тереза остановила меня, заступив дорогу. – Зачем ты дала ей сосать свою кровь? Зомби так не делают. Я помотала головой. Почему-то я решила, что быстрее будет объяснить, чем по этому поводу ругаться. – Ритуал в тот момент уже шел неверно. Мы не могли начать без новой жертвы. И мне пришлось предложить в жертву себя. Она вытаращила глаза: – Себя? – Это было лучшее, что я могла сделать, Тереза. Теперь отойди с дороги. Я чувствовала себя усталой и больной. И мне надо было отсюда убраться и побыстрее. Может быть, она услышала это в моем голосе. Может быть, слишком рвалась добраться до зомби, чтобы возиться со мной. Не знаю, но она оттолкнула меня в сторону. И тут же ее не стало, будто ветром унесло. Ладно, пусть кто хочет, разгадывает загадки. Я иду домой. Сзади раздался тихий вопль. Короткий придушенный звук, будто этот голос отвык говорить. Я шла дальше. Зомби кричала: память человека была достаточно сильна, чтобы она испугалась. Донесся густой смех, чем-то напомнивший смех Жан-Клода. Где ты, Жан-Клод? Я оглянулась только однажды. Вампиры сомкнули круг. Зомби металась из стороны в сторону, пытаясь бежать. Но бежать было некуда. Я вышла в перекошенную калитку. Ветер, наконец, спустился с деревьев на землю. Из-за изгороди донесся еще один вопль. Я побежала и больше не оглядывалась.29
Я поскользнулась на мокрой траве. Чулки для бега не предназначены. И я сидела на траве, тяжело дыша и стараясь ни о чем не думать. Я подняла зомби, чтобы спасти другое существо, которое оказалось не человеком. Теперь поднятого мной зомби терзают вампиры. Черт. Еще и половина ночи не прошла. – Что же дальше? – шепнула я себе. И ответил голос, легкий, как музыка. – Привет тебе, аниматор. Кажется, у тебя сегодня насыщенная ночь. Николаос стояла в тени деревьев. С ней был Вилли Мак-Кой, держащийся чуть поодаль, как телохранитель или слуга. Скорее всего, слуга. – Ты возбуждена. Что такого случилось? Голос ее взлетал и падал, будто она пела песенку. Опасная девчонка вернулась. – Захария поднял зомби. Пропал предлог, чтобы его убить. Тут я рассмеялась, и смех звучал отрывисто и резко даже для меня. Он и без того был мертв. Но вряд ли она знает. Она не умеет читать в умах, умеет только выдавливать из них правду. И уж точно ей не пришло в голову спросить: “Захария, ты живой или ты ходячий труп?” Я смеялась и не могла остановиться. – Анита, что с тобой? Голос у Вилли был такой же, каким был и при жизни. Я помотала головой, пытаясь перевести дыхание. – Ничего, все в порядке. – Я не вижу в этой ситуации смешного, аниматор. – Голос соскользнул вниз, как маска с лица. – Ты помогла Захарии поднять зомби. Это прозвучало обвинением. – Да. Я услышала шорох травы. Шаги Вилли. Взглянув вверх, я увидела, что Николаос идет ко мне бесшумно, как кошка. Она улыбалась – милое, красивое, безобидное дитя. Нет. Лицо чуть длинновато, Совершенная девочка-невеста уже не была столь совершенной. Чем ближе она подходила, тем больше можно было заметить недостатков. Я начинала видеть ее такой, какой она была на самом деле. Или нет? – Ты очень пристально смотришь на меня, аниматор. – Она рассмеялась высоким диким голосом, как ветровые колокольчики в бурю. – Как будто увидела привидение. Ты увидела привидение, аниматор? Ты увидела что-то, чего испугалась? Или дело в другом? – Ее лицо было от меня на расстоянии вытянутой руки. Я задерживала дыхание, впившись пальцами в землю. Страх охватил меня холодным слоем, как вторая кожа. Это лицо было такое приятное, улыбающееся, ободряющее. Честно, ей не хватало ямочек на щеках. Голос у меня был хриплым, и мне пришлось откашляться. – Я подняла зомби. И я не хочу, чтобы его мучили. – Но это всего лишь зомби, аниматор. У них нет настоящего ума. Я просто пялилась на это приятное тонкое лицо, боясь отвернуться, боясь на нее глядеть. Грудь стискивало желание бежать. – Она была когда-то человеком. Я не хочу, чтобы ее пытали. – Они ей особо больно не сделают. Мои маленькие вампирчики будут разочарованы. Мертвый от мертвого не подкормится. – Гули кормятся. Они едят мертвецов. – А что такое гуль, аниматор? Он воистину мертв? – Да. – А я мертва? – спросила она. – Да. – Ты уверена? – У нее над верхней губой был небольшой шрам. Наверное, она получила его еще при жизни. – Уверена. Она рассмеялась – это был звук, который вызывает улыбку на лицах и радость в сердцах. Меня от этого звука передернуло. Вряд ли мне еще будет когда-нибудь приятно смотреть фильмы с Ширли Темпл. – По-моему, ты ни капельки не уверена. Она встала одним плавным движением – тысячелетие практики дает себя знать. – Я хочу, чтобы зомби положили обратно сегодня, сейчас, – сказала я. – Ты не в том положении, чтобы чего-нибудь хотеть. Ее голос прозвучал холодно и очень взросло. Дети не умеют голосом сдирать кожу. – Я ее подняла. Я не хочу, чтобы ее пытали. – Это очень плохо? Что я могла сказать? – Я прошу. Она посмотрела на меня пристально: – Почему это для тебя так важно? Вряд ли я могла бы ей объяснить. – Просто важно, и все. – Насколько важно? – Я не поняла вопроса. – На что ты готова ради своей зомби? Страх сгустился под ложечкой свинцовым комом. – Я тебя не понимаю. – Вполне понимаешь, – ответила она. Тут я встала – хотя это вряд ли помогло бы. Я даже была выше ее. Она была крошечной, как фея или дитя. Ладно. – Чего ты хочешь? – Не делай этого, Анита. Вилли стоял поодаль от нас, будто боялся подойти. После смерти он стал умнее, чем при жизни. – Тихо, Вилли. У нее была совершенно разговорная интонация – без повышения голоса, без угрозы. Но Вилли тут же затих, как хорошо обученная собака. Может быть, она перехватила мой взгляд. Как бы там ни было, она сказала: – Я наказала Вилли за то, что он не сумел нанять тебя с первого раза. – Наказала? – Наверняка тебе Филипп рассказывал о наших методах. Я кивнула: – Гроб с крестом? Она улыбнулась сияющей радостной улыбкой. Тени превратили ее в оскал. – Вилли очень боялся, что я его там оставлю на месяцы, если не на годы. – Вампиры не могут умереть с голоду. Я понимаю принцип наказания. И про себя я добавила: “Сука ты мерзкая”. Меня можно пугать лишь до тех пор, пока я не разозлюсь. Злость – это более приятное ощущение. – Ты пахнешь свежей кровью. Дай мне тебя попробовать, и я прослежу, чтобы твою зомби уложили без вреда. – Попробовать – это, значит, укусить? – спросила я. Она рассмеялась весело и сердечно. Сука. – Да, человечинка, это значит укусить. – Вдруг она оказалась рядом, и я отдернулась, не успев подумать. Она снова рассмеялась. – Кажется, Филипп меня опередил. Минуту я не могла понять, о чем она говорит, потом я коснулась рукой следа на шее. Мне вдруг стало неловко, будто меня застали голой. Снова смех поплыл в летнюю ночь. Он серьезно начинал действовать мне на нервы. – Никаких проб, – сказала я. – Тогда позволь мне войти в твой разум. Это тоже вроде питания. Я покачала головой – слишком быстро, слишком много раз. Лучше сдохну, чем впущу ее в свой разум еще раз. Если у меня будет выбор. Поблизости раздался вопль. Эстелла обрела голос. Я вздрогнула, как от пощечины. – Дай мне попробовать твою кровь, аниматор. Без зубов. – При последних словах она сверкнула клыками. – Ты только стой и не пытайся меня остановить. Я попробую свежую рану у тебя на шее. Питаться от тебя я не буду. – Кровь оттуда уже не идет. Рана закрылась. Она улыбнулась, и так очаровательно! – Я ее пролижу. Я сглотнула слюну. Я не знала, что делать. Донесся еще один вопль, высокий и отчаянный. О Господи. – Анита… – начал Вилли. – Молчание или ты рискуешь меня прогневить. Голос ее прорычал низко и мрачно. Вилли уменьшился вдвое. Его лицо под черной шапкой волос стало белым треугольником. – Все путем, Вилли, – сказала я. – Ты за меня не переживай. Он смотрел на меня с расстояния нескольких ярдов, но это с тем же успехом могли быть и мили. Бедный Вилли. Бедная я. – А что тебе толку, если ты не будешь от меня питаться? – спросила я. – Абсолютно никакого. – Она протянула ко мне бледную ручку. – Конечно, страх – это тоже вид субстанции. Холодные пальцы охватили мое запястье. Я дернулась, но не стала вырываться. Я же собиралась позволить ей это сделать? – Назовем это тенью питания, человек. Кровь и страх всегда драгоценны, как бы ни были получены. Она шагнула ко мне и выдохнула мне на кожу, и я попятилась. Но ее рука удержала меня. – Погоди. Я хочу, чтобы сначала отпустили зомби. Она пристально посмотрела мимо меня, видя что-то, чего не было или что было не видно мне. Я ощутила напряжение в ее руке, почти электрический удар. – Тереза их прогонит и даст аниматору положить зомби обратно. – Это все ты устроила? – Тереза подчиняется мне, разве ты не знала? – Предполагала. Я не знала, что вампиры владеют телепатией. Правда, до прошлой ночи я не знала, что вампиры умеют летать. Как много нового узнаешь так быстро. – Откуда я знаю, что ты сделаешь лишь то, что говоришь? – спросила я. – Тебе придется просто мне поверить. А это уже почти смешно. Будь у нее чувство юмора, мы могли бы до чего-то договориться. Нет, вряд ли. Она притянула мою руку к своему телу и меня вслед за ней. Рука ее была как сталь из плоти. Чтобы дышать мне в шею, ей пришлось встать на цыпочки. Это должно было бы разрушить зловещий образ, но не разрушило. Моей шеи коснулись мягкие губы. Я дернулась. Она засмеялась прямо мне в шею, прижимая ко мне свое лицо. Меня стала бить дрожь, и я не могла остановиться. – Я обещаю не быть грубой. Она снова рассмеялась, и я подавила желание ее отшвырнуть. Я бы все на свете отдала, чтобы только ее один раз стукнуть – сильно. Но сегодня мне не хотелось умирать. К тому же я заключила сделку. – Бедная моя милочка, как ты дрожишь. – Она положила руку мне на плечо и провела губами по впадине у меня на шее. – Тебе холодно? – Хватит трепаться. Делай свое дело. Она застыла, касаясь меня. – Ты не хочешь, чтобы я тебя трогала? – Нет, – ответила я. Она что, с ума сошла? Риторический вопрос. Голос ее был очень спокоен: – Где у меня на лице шрам? Я ответила, не думая: – Возле рта. – А как, – прошипела она, – ты об этом узнала? Сердце подпрыгнуло к горлу. Ну и ляп! Я дала ей понять, Что ее ментальные фокусы не работают, как должны бы. Ее рука впилась в мое плечо. Я пискнула, но не закричала. – Что это с тобой такое, аниматор? Я об этом понятия не имела. И почему-то сомневалась, что она в это поверит. – Оставь ее в покое! – Из-за деревьев почти бегом выскочил Филипп. – Ты обещала ее сегодня не трогать! Николаос даже не обернулась. – Вилли. Просто имя, но он, как все хорошие слуги, знал, чего она хочет. Он заступил Филиппу дорогу и вытянул руку, собираясь его перехватить. Филипп уклонился и пробежал мимо. Вилли никогда не умел драться. Если у тебя хреновое равновесие, сила не очень поможет. Николаос взяла меня за подбородок и повернула к себе. – Не заставляй меня задерживать твое внимание, аниматор. Способ, который я для этого выберу, может тебе не понравиться. Я громко сглотнула слюну. Она наверняка права. – Все мое внимание принадлежит тебе, честно. Голос мой оказался хриплым шепотом, замороженным страхом. Если бы я прокашлялась, это было бы прямо ей в лицо. Не очень удачный поступок. Я слышала шум шагов по траве. И подавляла искушение посмотреть, отвернувшись от вампира. Николаос повернулась лицом к шагам. Я видела движение, но такое быстрое, что это был размытый контур. Вдруг она уже смотрела в другую сторону, а перед ней стоял Филипп. Вилли его догнал и поймал за руку, но, кажется, не знал, что делать дальше. До него не доходит, что он может просто сломать человеку руку? Это доходило до Николаос. – Отпусти его. Если он хочет, пусть идет сюда. Ее голос обещал немалую боль. Вилли отступил назад. Филипп остался на месте, глядя через ее голову на меня. – Анита, ты цела? – Иди внутрь, Филипп. Я ценю твою заботу, но я заключила договор. Она не будет меня кусать. Он покачал головой: – Ты мне обещала, что ей не причинят вреда. Ты обещала. Он обращался к Николаос, тщательно избегая смотреть ей в глаза. – Значит, ей не причинят вреда. Я держу слово, Филипп. Почти всегда. На его лице отразилось замешательство. Кажется, он не знал, что теперь делать. Храбрость его вытекла на траву. Но он не попятился. Крупное очко в его пользу. Я бы наверняка осадила назад. Черт, Филипп был храбр, и я не хотела видеть, как он заплатит за это жизнью. – Прошу тебя, Филипп, вернись в дом! – Нет, – сказала Николаос. – Если он хочет быть храбрым, дай ему попытаться. Пальцы Филиппа сжались, будто пытаясь, что-то схватить. Николаос внезапно оказалась радом с ним. Как она двигалась, я не видела. И Филипп тоже. Он смотрел туда, где она была до того. Она пнула его по ногам, и он упал на траву, мигая так, будто она только что появилась. – Не трогай его! – крикнула я. Вылетела бледная ручка. Это было легчайшее прикосновение. Все его тело дернулось назад. Он перекатился на бок, лицо его окрасилось кровью. – Николаос, не надо! – попросила я и сделала к ней два шага. Намерение. Со мной был пистолет. Он ее не убьет, но может дать Филиппу возможность убежать. Если он станет убегать. Со стороны дома послышались вопли. Мужской голос заорал: – Извращенцы! – Что это? – спросила я. Николаос ответила: – Церковь Вечной Жизни прислала свою паству. – Казалось, ее это забавляет – Мне придется покинуть этот междусобойчик. – Она повернулась ко мне, оставив Филиппа лежать без сознания на траве. – Так как ты смогла увидеть мой шрам? – Не знаю. – Маленькая лгунья. Мы потом с этим разберемся. И она исчезла, несясь под деревьями, как бледная тень. Хоть не полетела. Мне сегодня только этого зрелища не хватало. Я опустилась около Филиппа. У него еще текла кровь там, где она его ударила. – Ты меня слышишь? – Да. – Он с усилием сел. – Надо отсюда выбираться. Эти церковники всегда с оружием. Я помогла ему встать. – Они часто врываются на вечеринки придурков? – Когда только могут, – ответил он. Кажется, он стоял на ногах довольно твердо. Слава Богу, мне бы его не дотащить. Вилли сказал: – Я понимаю, что у меня нет на это права, но я помог бы вам добраться до машины. – Он вытер руку о штаны и спросил: – А вы меня не подбросите? Я не могла удержаться и рассмеялась. – А ты не можешь просто исчезнуть, как остальные? Он пожал плечами: – Еще не научился. – Эх ты, Вилли, – вздохнула я. – Ладно, давай сматываться отсюда. Он усмехнулся. Я теперь могла смотреть в его глаза, и он был почти как человек. Филипп не возражал против вампира в нашей компании. Из дома неслись вопли. – Сейчас кто-нибудь вызовет копов, – сказал Вилли. Он был прав. Если они начнут спрашивать, мне не отбрехаться. Я схватилась за руку Филиппа и держалась, пока надевала туфли. – Знай я, что придется сегодня драпать от сумасшедших фанатиков, я бы надела низкие каблуки, – сказала я. Проходя по минному полю желудей, я держалась за руку Филиппа. Сейчас только не хватало бы подвернуть лодыжку. Мы уже почти дошли до гравия подъездной дорожки, как из дома вывалились три фигуры. Один держал дубинку. Двое других были вампирами, им оружие не было нужно. Я открыла су мочку, вынула пистолет, держа его у бока и прикрывая складками юбки. Ключи я протянула Филиппу. – Заводи машину, я прикрою. – Я не умею водить, – сказал он. – А, черт! Я совсем забыла. – Я сделаю. – Я отдала ключи Вилли. Один из вампиров бросился на нас, шипя и широко разведя руки. Может быть, он хотел нас напугать, может, чего похуже. Мне на эту ночь уже хватило. Я щелкнула предохранителем, дослала патрон в ствол и стрельнула ему под ноги. Он резко замедлился, почти споткнулся. – Пули мне безвредны, смертная. Под деревьями еще что-то зашевелилось. Мне некогда было думать, враг это или друг или есть тут вообще разница. Вампир приближался. Мы были в жилом квартале. Пуля может рикошетом улететь далеко. Я не могла рисковать. Я подняла руку, прицелилась и выстрелила. Пуля попала ему в живот. Он дернулся и вроде как обвис на ране. На лице его застыло удивление. – Пули с серебряной оболочкой, клыкастый. Вилли пошел к машине. Филипп разрывался между желанием мне помочь и желанием идти за ним. – Иди, Филипп! Второй вампир стал обходить меня сбоку. – Стой, где стоишь! – велела я ему. Он застыл. – Первый, кто сделает угрожающий жест, получит пулю в мозг. – Она нас не убьет, – сказал второй вампир. – Нет, но приятного тоже будет мало. Человек с дубинкой подвинулся на дюйм вперед. – Не надо, – предупредила я его. Машина завелась. Я не рисковала оттянуться на нее. И стала отступать, надеясь, что ни за что не зацеплюсь в этих проклятых высоких каблуках. Если я упаду, они на меня бросятся. Если они бросятся, кому-то придется умереть. – Влезай, Анита! Это был Филипп, высовывающийся из пассажирской дверцы. – Уберись! Он убрался, и я скользнула на сиденье. Человек бросился к нам. – Гони! Вилли взметнул гравий, и я захлопнула Дверцу. Мне действительно не хотелось сегодня никого убивать. Человек, бегущий за нами, закрыл лицо от летящих из-под колес камешков. Машина дико подпрыгнула, чуть не врезавшись в дерево. – Сбавь скорость, опасность миновала, – сказала я. Вилли сбросил газ и усмехнулся в мою сторону. – Молодцы мы! – Ага, – улыбнулась я в ответ, хотя и не была так уверена, что все позади. Кровь ровной струйкой капала с лица Филиппа. Он озвучил мои мысли: – Миновала, но надолго ли? И голос у него был таким же усталым, какой была я. Я потрепала его по руке: – Все будет в порядке, Филипп. Он посмотрел на меня. Лицо его от усталости казалось гораздо старше, чем на самом деле. – Ты в это веришь не больше, чем я. Что я могла сказать? Это была правда.30
Я поставила пистолет на предохранитель и залезла в привязной ремень. Филипп сидел, откинувшись на спинку, разбросав длинные ноги. Глаза у него были закрыты. – Куда ехать? – спросил Вилли. Хороший вопрос. Я хотела домой спать, но… – Филиппу надо лицо заштопать. – Хочешь везти его в больницу? – Это ерунда, – сказал Филипп. Голос у него был низкий и какой-то странный. – Не ерунда, – сказала я. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Кровь темной струйкой сбегала по его шее, поблескивая в пролетающем свете уличных фонарей. – Тебе в прошлую ночь досталось больше, – сказал он. Я отвернулась от него к окну, не зная, что сказать. – У меня уже все прошло. – У меня тоже пройдет. Я снова посмотрела на него. Он глядел на меня. Я не могла разобрать выражения его лица, а оно меня интересовало. – О чем ты думаешь, Филипп? Он повернулся и стал смотреть прямо вперед. Лицо его смотрелось теневым силуэтом. – О том, что я пошел против мастера. Я смог. Смог! В последних словах звучал яростный жар. Жар сумасшедшей гордости. – Ты вел себя очень смело, – сказала я. – В самом деле? Я улыбнулась: – В самом деле. – Ребята, не хочу вас перебивать, но мне надо знать, куда гнать эту тачку, – вмешался Вилли. – Подбрось меня в “Запретный плод”, – попросил Филипп. – Тебе бы к доку заехать, парень. – Там в клубе меня починят. – Ты точно знаешь, парень? Он кивнул, потом вздрогнул и повернулся ко мне. – Ты хотела знать, кто отдает мне приказы. Так это была Николаос. Ты была права насчет того, первого дня. Она хотела, чтобы я тебя соблазнил. – Он улыбнулся, и кровь эту улыбку сильно портила. – Кажется, я провалил работу. – Филипп… – начала я. – Ничего, все в порядке. Ты была права на счет меня. Я болен. И неудивительно, что ты меня не захотела. Я посмотрела на Вилли. Он вел машину так сосредоточенно, будто от этого зависела его жизнь. Черт возьми, он после смерти стал не в пример умнее. Я набрала воздуху и стала думать, что сказать. – Филипп… этот поцелуй, до того, как ты меня… укусил. – Черт возьми, зачем я это говорю? – Это было хорошо. Он быстро глянул на меня и отвернулся. – Ты не шутишь? – Нет. В машине воцарилось неловкое молчание. Слышно было только шуршание шин по мостовой. Мелькали, чередуясь, свет фонарей и тьма. – Пойти против Николаос – это был один из самых храбрых поступков, которые я видела в жизни. И один из самых глупых. Он рассмеялся – коротко и удивленно. – Больше никогда так не делай. Мне не нужна твоя смерть на моей совести. – Это был мой выбор, – сказал он. – И не надо больше героизма, о'кей? Он посмотрел на меня: – Тебе было бы жалко, если бы я умер? – Да. – Наверное, это о чем-то говорит. Что он хотел, чтобы я сказала? Признание в вечной любви или другую глупость в этом роде? Или в вечной похоти? Все это было бы вранье. Чего он от меня хочет? Я чуть не спросила этого вслух. Но смелости не хватило.31
Было уже почти три, когда я поднималась по лестнице к своей квартире. Все ушибы ныли. Колени, ступни, поясница скрежетали жернова ми боли от высоких каблуков. Мне нужен был долгий горячий душ и постель. Если очень повезет, мне выпадет восемь часов сна подряд. Конечно, ручаться я за это не могла бы. Ключи я взяла в одну руку, пистолет в другую. Пистолет я держала сбоку, на случай, если вдруг выглянет кто-нибудь из соседей. Ничего страшного, люди, это ваша милая соседка-аниматор. Все путем. Впервые за много времени моя дверь была в том состоянии, в котором я ее оставила: заперта. Слава тебе, Господи. Мне совсем не улыбалось играть в сыщиков-разбойников каждое Божье утро. Сразу за дверью я сбросила туфли и пошла в спальню. На автоответчике мигали сообщения. Я положила пистолет на кровать, нажала воспроизведение и стала раздеваться. – Привет, Анита, это Ронни. У меня завтра встреча с одним мужиком из ЛПВ. В моем офисе в девять. Если время не годится, кинь мне на автоответчик, и я с тобой свяжусь. Щелчок, перемотка, и голос Эдуарда: – Часы тикают, Анита. Щелчок. – Резвишься, сукин ты сын? Я злилась и не знала, что мне делать с Эдуардом. А также с Николаос, Захарией, Валентином и Обри. Я знала только, что хочу в душ. С того и начну. Может быть, мне в голову придет блестящая идея, пока я буду отскребать козью кровь. Закрыв дверь ванной, я положила пистолет на крышку унитаза. У меня развивалась легкая паранойя. А может быть, просто правильное отношение к жизни. Я включила воду, подождала, пока пойдет пар, и шагнула под душ. И была не ближе к раскрытию убийств вампиров, чем двадцать четыре часа назад. Даже если я раскрою преступления, остается проблема. И Обри, и Валентин бросятся меня убивать, как только Николаос снимет с меня свою защиту. Изумительно. Я даже не была уверена, что у Николаос у самой нет мыслей на эту тему. Дальше. Захария убивает людей, чтобы кормить свой вудуистский амулет. Слыхала я об амулетах, требующих человеческих жертв. И эти амулеты давали куда меньше, чем бессмертие. Богатство, власть, секс – старые добрые желания. Кровь могла быть особой – кровь детей, или девственниц, или мальчиков предподросткового возраста, или старых дам с голубыми волосами и деревянной ногой. Ладно, не настолько особой, но здесь должен прослеживаться почерк. Цепь исчезновений с похожими жертвами. Если Захария оставлял тела и их находили, газеты могли это заметить. Быть может. Его надо остановить. И если бы я этой ночью не вмешалась, его бы уже остановили. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Я оперлась ладонями о кафельную стену, подставив спину под почти обжигающие струйки. О'кей. Мне надо убить Валентина, пока он не убил меня. У меня есть ордер на его смерть. Он не был аннулирован. Конечно, сначала надо Валентина найти. Обри опасен, но его можно не считать, пока Николаос его не выпустит из запечатанного гроба. Я могу просто сдать Захарию полиции. Дольф меня послушает, но у меня нет ни намека на доказательства. Черт побери, такая магия – о ней даже я не слышала. Если я не понимала, что такое Захария, как мне объяснить это полиции? Николаос. Оставит она меня в живых, если я раскрою дело? Или нет? Неизвестно. Эдуард завтра вечером придет по мою душу. И либо я отдам ему Николаос, либо он вырежет кусок моей шкуры. Зная Эдуарда, я понимала, что это будет больно. Может, просто отдать ему вампиршу? Просто сказать ему то, что он хочет знать. И он не сможет ее убить, и тогда она придет за мной. А этого мне хотелось бы избежать более всего другого. Я вытерлась, прошлась по волосам щеткой и теперь должна была что-нибудь съесть. Я пыталась себя уговорить, что для этого я слишком устала, но желудок мне не верил. В постель я залезла только после четырех. С надежно надетым на шею крестом. Кобура с пистолетом под подушкой. И чисто уже ради страха я сунула под матрас нож. Мне ни за что до него не добраться вовремя, но… Никогда не знаешь, как дело повернется. Мне снова приснился Жан-Клод. Он сидел за столом и ел чернику. – Вампиры не едят твердой пищи, – сказала я. – Совершенно точно. – Он улыбнулся и подвинул мне чашу с ягодами. – Терпеть не могу черники, – сказала я. – А я всегда ее любил. Уже столетия я ее не пробовал. – На его лице появилось мечтательное выражение. Я взяла чашу. Она была прохладной, почти холодной. Черника плавала в крови. Чаша выпала у меня из рук, медленно пролила кровь на стол, и крови было больше, чем могло быть в чаше. Кровь текла по столу и капала на пол. Жан-Клод смотрел на меня поверх окровавленного стола. И слова его были как жаркий ветер. – Николаос убьет нас обоих. Мы должны ударить первыми, ma petite. – Что это за лажа насчет “мы”? Он подставил руки под текущую кровь и поднес их мне ковшиком. Кровь капала у него между пальцами. – Пей. Это сделает тебя сильной. Я проснулась, глядя в темноту. – Черт тебя возьми, Жан-Клод! – шепнула я. – Что ты со мной сделал? Пустая темная комната не дала ответа. Спасибо хоть за этот скромный дар. На часах было три минуты седьмого. Я перевернулась на другой бок и снова свернулась под одеялом. Гудение кондиционера не заглушало звук бегущей воды у соседей. Я включила радио. Темную комнату заполнил фортепьянный концерт ми-минор Моцарта. Он был слишком живой для того, чтобы под него спать, но я хотела шума. Причем такого, какой сама выбираю. То ли Моцарт, то ли я слишком устала, но я заснула снова. Если во сне что и видела, то не помню.32
Мой сон прервал вопль будильника. Он вопил омерзительно громко, как автомобильная сигнализация. Я врезала ладонью по кнопке, и он милосердно заткнулся. Еле разлепив глаза, я посмотрела на циферблат. Девять утра. Проклятие, я забыла, что ставила будильник. У меня оставайтесь время одеться и сходить в церковь. Вставать мне не хотелось. В церковь идти тоже. Наверняка Бог меня один раз простит. Конечно, сейчас мне была нужна любая помощь. Может быть, у меня даже будет откровение, и все встанет на свои места. Не надо смеяться, такое уже бывало. Божественная помощь – это не то, на что я рассчитываю, но бывает, что в церкви мне лучше думается. Если мир полон вампиров и плохих парней, а освященный крест оказывается единственной преградой между тобой и смертью, на церковь начинаешь смотреть в ином свете. Я вылезла из кровати и застонала. Зазвонил телефон. Сидя на краю кровати, я смотрела, как автоответчик принимает звонок. – Анита, это сержантСторр. Еще одно убийство вампира. Я сняла трубку: – Привет, Дольф. – Отлично. Рад, что поймал тебя перед церковью. – Еще один мертвый вампир? – Угу. – Такой же, как остальные? – Похоже на то. Надо, чтобы ты пришла посмотреть. Я кивнула, сообразила, что он этого не видит, и ответила: – Ладно, когда? – Прямо сейчас. Я вздохнула. Вот тебе и сходила в церковь. Они не могут держать тело до полудня или позже ради меня, любимой. – Скажи где. Погоди, я возьму ручку, которая пишет. – Блокнот был у меня рядом с кроватью, но ручка, оказывается, сдохла. – Давай. Место оказалось всего в квартале от “Цирка Проклятых”. – Это на окраине Округа. Раньше убийства не случались так далеко от Приречья. – Верно, – сказал он. – Что еще нового в этом убийстве? – Увидишь, когда приедешь. Информативный ты мой. – Отлично, буду через полчаса. – До встречи. Он повесил трубку. – Доброе утро, Дольф, – сказала я в глухую трубку. Может быть, Дольф тоже не очень любит утра. Руки уже заживали. Вчера я сняла пластыри, потому что они были покрыты козьей кровью. Царапины уже закрылись, поэтому я новых пластырей накладывать не стала. Ножевую рану на руке закрывала толстая повязка. Да, на левой руке уже не остается места для новых ран. Укус на шее начинал превращаться в синяк и был похож на самый большой в мире засос. Если Зебровски его увидит, мне не жить. Я наложила на него пластырь, и стало похоже, будто я прикрываю укус вампира. Ну и черт с ним. Пусть люди пялятся, не их собачье дело. Я надела красную тенниску, заправленную в джинсы. Кроссовки, наплечная кобура для пистолета – и я готова. В кобуре был кармашек для запасных патронов, и я сунула туда заправленные обоймы. Двадцать шесть пуль. Берегитесь, злодеи. По правде сказать, перестрелки кончаются еще на первых восьми патронах, но всегда бывает первый раз. Еще я взяла с собой ярко-желтую ветровку. Это на всякий случай, чтобы народ не нервничал из-за пистолета. Я собираюсь работать с полицейскими, а они носят оружие открыто. Так почему мне нельзя? И к тому же я устала от игр. Пусть гады видят, что я вооружена и готова к бою. На месте убийства всегда торчит уйма народу. Не зевак, которые пришли поглазеть – это понятно. В чужой смерти всегда есть что-то захватывающее. Но там всегда кишат полицейские, в основном в штатском, среди которых мелькают мундиры. Куча полиции на одно маленькое убийство. Здесь был даже фургон телевизионщиков со здоровенной спутниковой антенной, похожей на лучевое ружье из фантастического фильма сороковых годов. Скоро подъедут еще фургоны, за это можно ручаться. И. без того непонятно, как полиция так долго это держала про себя. Убийства вампиров – свистопляска, сенсация в чистейшем виде! Даже не надо ничего добавлять, чтобы народ прилип к экранам. Я следила, чтобы между мной и операторами было побольше народу. Репортер с короткой светловолосой стрижкой и в безупречном деловом костюме тыкал микрофоном в лицо Дольфа. Пока я буду держаться возле скорбных останков, мне ничего не грозит. Снять они меня могут, а показать по телевизору – вряд ли. Соображения хорошего вкуса и вообще. У меня была карточка в пластиковой оболочке с фотографией, которая давала мне доступ в огражденную полицией зону. Прикалывая ее к воротнику, я всегда чувствовала себя свежеиспеченным госслужащим. Возле желтой оградительной ленты меня остановил полисмен в форме. Он несколько секунд смотрел на мое удостоверение, будто пытался определить степень моей кошерности. Пропустить меня за ограждение или позвать сначала детектива? Я стояла руки по швам, стараясь придать себе безобидный вид. Это я очень хорошо умею. Могу выглядеть совсем ангелочком. Полисмен приподнял ленту и пропустил меня. Я подавила искушение сказать “молодец, мальчик” и вместо этого сказала “спасибо”. Тело лежало почти под фонарем. Ноги раскинуты. Одна рука подогнулась под туловище, вероятно, сломана. Середины спины не было, будто кто-то сунул в тело руку и зачерпнул кусок. Сердца наверняка нет, как не было и у других трупов. Возле тела стоял детектив Клив Перри. Это был высокий тощий негр, позднее других, переведенный в команду призраков. У него были очень мягкие и вежливые манеры, и я представить себе не могла, что он может кого-нибудь из себя вывести. Но в команду призраков запросто так не переводят. Он поднял глаза от блокнота: – Здравствуйте, мисс Блейк. – Здравствуйте, детектив Перри. Он улыбнулся: – Сержант Сторр мне сказал, что вы едете. – Все остальные уже закончили с телом? Он кивнул: – Оно в вашем распоряжении. От тела растеклась темно-коричневая лужа. Я нагнулась рядом с ней. Кровь свернулась и стала по консистенции похожа на клей. Посмертное окоченение уже прошло, если оно вообще было. Вампиры не всегда реагируют на “смерть” так, как человеческое тело. Это затрудняет точное установление времени смерти. Но это работа коронера, а не моя. Тело было залито ярким летним солнцем. По форме и по черному брючному костюму я уверенно заключила, что это была женщина. Хотя трудно было сказать по лежащему на животе трупу с выпотрошенной грудной клеткой и отсутствующей головой. Позвоночник бело поблескивал. Кровь вылилась из шеи, как из отбитого горлышка винной бутылки. Кожа была разорвана и скручена. Будто бы кто-то оторвал ей голову к чертям. Я тяжко сглотнула слюну. Мне уже месяцами не приходилось блевать при виде жертвы убийства. Я встала и чуть отошла от тела. Мог это сделать человек? Нет. Может быть. Черт возьми, если это был человек, он очень постарался это скрыть. Как бы это ни выглядело снаружи, коронер всегда находил на теле следы от ножа. Вопрос в том, возникали они до или после смерти? Это человек, который пытался имитировать чудовище, или чудовище, пытающееся имитировать человека? – Где голова? – спросила я. – Простите, вам нехорошо? – спросил Перри. Я посмотрела на него. Может, я побледнела? – Нет, все в порядке. Я, большой крутой вампироборец, не падаю в обморок от вида обезглавленного тела. Перри приподнял брови, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы углубляться в эту тему. Он провел меня футов восемь по тротуару. Там кто-то прикрыл голову пластиковой накидкой. Из-под нее разлилась вторая лужица густеющей крови. Перри наклонился и взялся за пластик. – Вы готовы? Я кивнула, не доверяя своему голосу. Он поднял пластик и показал то, что лежало на тротуаре. По бледному лицу разметались длинные черные волосы. Они спутались и слиплись от крови. Лицо когда-то было привлекательным, но не сейчас. Его черты обвисли и в своей нереальности стали почти кукольными. Мои глаза видели его, но мозг среагировал лишь через несколько секунд. – Ой, блин! Я быстро встала и отошла на два шага. Перри подошел ко мне. – Что с вами? Я посмотрела на пластик, выпиравший грязным холмиком в середине. Что со мной? Хороший вопрос. Я могла опознать тело. Это была Тереза.33
В офис Ронни я прибыла в начале двенадцатого. И остановилась, положив руку на ручку двери. Никак не могла избавиться от зрелища головы Терезы на тротуаре. Она была созданием зла и наверняка убила сотни людей. Почему же мне было ее жалко? Глупость, больше ничего. Сделав глубокий вдох, я толкнула дверь. У Ронни в кабинете полно окон. Свет льется с двух сторон – с юга и с запада. От этого после обеда комната похожа на солнечную печь. С такой инсоляцией не справится никакой кондиционер. Из солнечных окон Ронни виден Округ, если захотите посмотреть. Ронни махнула мне рукой, приглашая в ослепительный свет своего кабинета. В кресле напротив Ронни сидела хрупкого сложения женщина, азиатка с блестящими черными волосами, аккуратно уложенными назад. Темно-фиолетовый жакет, отлично подходящий к сшитой на заказ юбке, был аккуратно сложен на подлокотнике кресла. Блестящая бледно-лиловая блузка оттеняла чуть раскосые глаза и еле заметные лавандовые тени на веках и бровях. И даже в расплавляющем солнце она выглядела прохладной. Меня это застало врасплох – увидеть ее после всех этих лет. Наконец мне удалось подобрать отвисшую челюсть и пойти к ней, протягивая руку. – Беверли, сколько же мы не виделись! Она встала и протянула мне прохладную ладонь. – Три года. Точность. Это слово характеризовало Беверли полностью. – Вы знакомы? – спросила Ронни. Я обернулась к ней: – Бев тебе не сказала, что она меня знает? Ронни покачала головой. Я обернулась к Бев: – А почему ты не сказала Ронни? – Я не думала, что это необходимо. Чтобы посмотреть мне в глаза, Беверли пришлось приподнять голову. Это мало кому приходится делать. И это бывает настолько редко, что вызывает у меня странное ощущение, будто мне приходится нагнуться. – Мне кто-нибудь скажет, откуда вы знакомы? – спросила Ронни, проходя мимо нас за свой стол. Она слегка откинулась на шарнире кресла, сцепила руки на животе и ждала. Чистые серые глаза, мягкие, как шерсть котенка, глядели на меня. – Ты не против, если я расскажу, Бев? Бев снова села, плавно, как истинная леди. У нее было настоящее чувство собственного достоинства, и она всегда производила на меня впечатление леди в лучшем смысле этого слова. – Если ты считаешь это необходимым, я не возражаю. Не то чтобы выражение безоговорочного согласия, но сойдет. Я хлопнулась на соседнее кресло, смущаясь своих джинсов и кроссовок. Рядом с Бев я выглядела как неряшливо одетый ребенок. Это чувство держалось мгновение, потом исчезло. Помните: никто не может заставить вас почувствовать себя ниже других без вашего согласия. Это сказала Элеонора Рузвельт. Цитата, которую я стараюсь претворить в жизнь. Почти всегда успешно. – Семья Бев стала жертвой шайки вампиров. Выжила только Беверли. Я была одной из тех, кто помог уничтожить шайку. Коротко, по теме и с исключением многих моментов. В основном болезненных. Бев заговорила своим спокойным и точным голосом: – Анита не сказала, что спасла мою жизнь, рискуя своей. Она смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Я вспомнила, как впервые увидела Беверли Чин. Бледная нога, дергающаяся на полу. Клыки вампира, откинувшегося для удара. Бледное лицо, открытый в крике рот и черные волосы. Полный ужаса крик. Моя рука, бросающая серебряный нож, попавший в плечо вампира. Не смертельный удар – на это не было времени. Тварь бросается влево, рыча на меня. Я встречаю ее последним оставшимся ножом, пистолет давно опустел. Один на один. И я помню, как Беверли Чин бьет вампира по голове серебряным канделябром, когда он навис надо мной, и я ощущала его дыхание у себя на шее. Еще много недель я слышала во сне ее визг, с которым она крушила череп вампира, и видела разлетевшийся по полу мозг. Все это промелькнуло между нами без слов. Мы спасли друг другу жизнь, а такая связь не рвется. Может миновать дружба, но остается долг, знание, выкованное из ужаса, крови и совместной битвы, которое не проходит никогда. Это осталось между нами после трех долгих лет. Ронни – женщина умная. Она прервала неловкое молчание. – Кто-нибудь хочет выпить? – Безалкогольного, – произнесли мы с Бев одновременно, засмеялись, и напряжение прошло. Настоящими друзьями мы никогда не будем, но можем хотя бы перестать быть друг для друга призраками. Ронни принесла каждой из нас диетколу. Я скорчила гримасу, но все равно взяла. Все, что есть в холодильнике у Ронни, мне давно известно. Сколько мы про это ни спорили, она говорит, что любит вкус диетических напитков. Вкус, брр! Бев взяла свою баночку с благодарностью; может быть, дома она пьет то же самое. Нет, я готова пить такое, от чего толстеют, только бы вкус был человеческий. – Ронни по телефону сказала, что при ЛПВ может существовать эскадрон смерти. Это правда? – спросила я. Бев смотрела на свою баночку, которую держала ладошкой под донышко, чтобы не запачкать юбку. – Я не могу сказать с уверенностью, но думаю, что это правда. – Расскажи, что ты слышала, – попросила я ее. – Одно время велись разговоры о создании команды для охоты на вампиров. Убивать их так, как они убили наши… семьи. Разумеется, президент на эту идею наложил вето. Мы работаем в рамках законности. Мы не линчеватели. Это прозвучало, чуть ли не вопросительно, будто она хотела убедить не нас, а себя. Ее потрясало то, что могло оказаться правдой. Снова рушился ее маленький аккуратный мир. – Но впоследствии я слышала некоторые слухи. Люди нашей организации хвастались сраженными вампирами. – И как, предположительно, эти вампиры были убиты? – спросила я. Она посмотрела па меня в нерешительности: – Мне неизвестно. – И намека нет? Она покачала головой: – Я могла бы для тебя это узнать. Это важно? – Полиция скрыла от публики некоторые подробности. Их может знать только убийца. – Понимаю. – Она посмотрела на баночку у себя в руках, потом снова подняла глаза на меня. – Я не считаю, что это убийство, даже если наши люди сделали то, что говорят в газетах. Уничтожение опасных животных не должно считаться убийством. Частично я была с ней согласна. Когда-то я была с ней согласна всем сердцем. – Тогда зачем сообщать нам? – спросила я. Теперь она смотрела прямо на меня, и темные, почти черные глаза глядели в мои. – Я у тебя в долгу. – Ты тоже спасла мне жизнь. Ты мне ничего не должна. – Между нами всегда будет долг. Всегда. Я посмотрела ей в глаза и поняла. Бев молила меня никому не говорить, что она проломила голову вампиру. Мне кажется, ее пугала мысль, что она способна на такое насилие, каковы бы ни были мотивы. Полиции я сказала, что она отвлекла вампира и дала мне возможность его убить. За эту невинную ложь она была мне благодарна непропорционально. Если бы никто больше не знал, она бы уговорила себя, что этого не было. Может быть. Она встала, оправляя складки юбки сзади. Банку она аккуратно поставила на край стола. – Я оставлю сообщение у мисс Симс, когда узнаю больше. Я кивнула: – Я ценю твою помощь. Возможно, она ради меня предавала свое дело. Она перебросила лиловый жакет через руку, щелкнула маленькой сумочкой. – Насилие – это не ответ. Мы должны работать в системе законов. “Люди против вампиров” отстаивают закон и порядок, а не суд Линча. Это было похоже на речь по бумажке. Но я не стала придираться. Каждому надо во что-то верить. Она пожала руки нам обеим. Рука ее была сухой и прохладной. Она вышла, очень стройная, очень прямая. Дверь за ней закрылась твердо, но бесшумно. Посмотреть не нее – никогда не подумаешь, что она имела хоть какое-то отношение к невероятному насилию. Наверное, она хотела, чтобы так о ней и думали. И кто я такая, чтобы с этим спорить? – Ладно, – сказала Ронни, – теперь ты мне расскажи. Что ты выяснила? – А откуда ты знаешь, что я что-то выяснила? – Потому что у тебя был больной вид, когда ты вошла в двери. – Ну и ну. Я не думала, что это заметно. Она потрепала меня по руке. – Не беспокойся. Я тебя слишком хорошо знаю, вот и все. Я кивнула, удовлетворившись этим объяснением. И рассказала ей о смерти Терезы. Рассказала все, кроме снов с Жан-Клодом. Это было мое личное. Она присвистнула. – Да, – ты поработала. Ты думаешь, это делает человеческий эскадрон смерти? – Ты имеешь в виду ЛПВ? Она кивнула. Я сделала глубокий вдох и медленный выдох. – Не знаю. Если это люди, я понятия не имею, как они это делают. Чтобы оторвать голову, нужна нечеловеческая сила. – Очень сильный человек? – предположила она. У меня в мозгу мелькнул образ бугристых рук Винтера. – Может быть, но такая сила… – В экстремальных обстоятельствах маленьким старушкам случалось поднимать автомобили. В ее словах был смысл. – Как тебе мысль посетить Церковь Вечной Жизни? – спросила я. – Подумываешь туда вступить? Я посмотрела на нее без всякого юмора, и она рассмеялась. – Ладно, ладно, не надо на меня дуться. А зачем нам туда? – Этой ночью они ворвались на вечеринку с дубинками. Я не думаю, что они хотели кого-нибудь убить, но когда начинаешь лупить дубинками… – Я пожала плечами. – Всякое может случиться. – Ты думаешь, за этим стоит Церковь? – Не знаю, но если они настолько ненавидят придурков, что готовы врываться на их вечеринки, может быть, этой ненависти хватит и на то, чтобы их убивать. – Большинство членов Церкви – вампиры. – Именно так. Сверхчеловеческая сила и возможность подобраться к жертве. – Неплохо, Блейк, неплохо, – улыбнулась Ронни. Я скромно склонила голову: – Теперь нам остается только это доказать. Ее глаза все еще искрились весельем, когда она сказала: – Если, конечно, это делают они. – Слушай, заткнись. Надо же с чего-то начать. Она широко развела руками. – Что ж, я не жалуюсь. Мой отец всегда мне говорил: “Никогда не критикуй, если не можешь сделать лучше”. – Так ты ведь тоже не знаешь, что происходит? – спросила я. Ее лицо стало серьезным. – Хотела бы знать. И я тоже.34
Главное здание Церкви Вечной Жизни стоит рядом с Паж-авеню, вдалеке от Округа. Церковь не любит, чтобы ее связывали с непристойными увеселениями. Стрип-клуб вампиров, “Цирк Проклятых” – ай-ай-ай, как не стыдно. Себя они считают главным направлением развития культуры неживых. Сама церковь стоит на участке голой земли. Маленькие деревца рвутся вырасти в большие деревья и затенить до изумления белые стены церкви. В жарком июльском солнце она сияет, как севшая на землю Луна. Я заехала на стоянку и припарковалась на сияюще новом черном асфальте. Только земля выглядела обычной, голая красноватая почва, перемешанная в грязь. Траве здесь не дали шанса вырасти. – Симпатично, – сказала Ронни, кивая в сторону здания. Я пожала плечами: – Если ты так говоришь. Я, честно говоря, никак не могу привыкнуть к этой беспредметности. – Беспредметности? – Витражи – абстрактная игра цветов. Ни изображений Христа, ни святых, ни священных символов. Чисто и однотонно, как новенькое подвенечное платье. Она вышла из машины, надевая солнечные очки. Посмотрела на церковь, держа скрещенные руки на животе. – Действительно, будто его только что развернули и еще не подгоняли. – Ага, церковь без Бога. Что здесь странного? Она не засмеялась. – В такое время там кто-нибудь есть? – Да, днем там идет вербовка. – Вербовка? – Ну, знаешь, “от двери к двери” – как мормоны и свидетели Иеговы. Она уставилась на меня: – Ты шутишь? – Разве похоже, что я шучу? Она покачала головой. – Вампиры – “от двери к двери”. Как это… – она поводила руками в воздухе, – …удобно. – Ага, – подтвердила я. – Давай посмотрим, кто остался в офисе на хозяйстве. К массивной двустворчатой двери вели широкие белые ступени. Одна из створок была отворена, на второй была надпись: “Войди, Друг, и пребывай в Мире”. Я подавила искушение сорвать плакат и потоптать его ногами. Они подлавливали людей на самом древнем страхе – страхе смерти. Смерти боится каждый. Тем, кто не верит в Бога, мысль о ней невыносима. Умри – и ты перестаешь существовать. Пуф – и все. Но Церковь Вечной Жизни обещает именно то, что гласит ее имя. И может это доказать. Не надо усилий веры. Не надо ждать. Нет вопросов, на которые не будет ответов. Каково быть мертвым? Просто спроси у собрата. Да, и еще ты не будешь стареть. Не надо подтяжек лица, нет складок на животе – вечная юность. Неплохое предложение, если ты не веришь в бессмертие души. Если ты не веришь, что душа навеки поймана в теле вампира и никогда не попадет на Небо. Или еще хуже, что вампиры по сути своей являются злом и ты обречен Аду. Добровольный вампиризм католическая церковь рассматривает как вид самоубийства. Я склонна с этим согласиться. Хотя Папа отлучил и всех аниматоров, которые не перестанут поднимать мертвых. Ну и ладно, я ушла в епископальную церковь. Два ряда полированных скамей вели к месту, где должен был бы быть алтарь. Там стояла кафедра, но назвать это алтарем я бы не могла. Это была просто пустая голубая стена, окруженная белыми стенами. Окна состояли из красных и синих цветных стекол. Сквозь них искрился солнечный свет, отбрасывая на пол тонкие тени. – Мир и покой, – сказала Ронни. – Как на кладбище. Она улыбнулась: – Я так и думала, что ты это скажешь. Я нахмурилась: – Кончай подначки, мы здесь по делу. – Что конкретно мне делать? – Будешь у меня подкреплением. Придай себе зловещий вид, если сможешь. Высматривай ключи. – Ключи? – Ага. Корешки билетов, полуобгоревшие записки – следы, в общем. – Ах, в этом смысле. – Хватит надо мной смеяться, Ронни. Она поправила солнечные очки и приняла свой самый “холодный” вид. Это она отлично умеет. Случалось, жуткие головорезы вяли за двадцать шагов от нее. Посмотрим, как это подействует на членов этой церкви. С одной стороны “алтаря” была небольшая дверца. Она вела в укрытый ковром коридор. Нас охватила тишина кондиционированного воздуха. Слева были туалеты, а справа открытая в комнату дверь. Может быть, здесь они пьют… кофе после службы. Нет, наверное, не кофе. Воодушевляющая проповедь, а потом капелька крови? На офисах висела маленькая табличка “офис”. Разумно. Сначала была приемная, пресловутый стол секретаря и т. д… За столом сидел молодой человек. Худощавый, с тщательно подстриженными каштановыми волосами. На горле заживающий укус. Он поднялся и вышел из-за стола, протягивая руку. – Здравствуйте, друзья, меня зовут Брюс. Чем я могу быть вам полезен? Рукопожатие у него было твердое, но не слишком, сильное, но не резкое, дружеское прикосновение, но без намека на сексуальность. Так пожимает руку по-настоящему умелый продавец автомобилей. Или настоящий агент по недвижимости. Да, есть у меня эта милая мартышка, почти без износа. Цена вполне справедливая, можете мне поверить. Будь в его глазах еще чуть больше задушевности, я бы ему дала собачий бисквит и погладила по голове. – Мне бы хотелось организовать встречу с Малкольмом, – сказала я. Он моргнул – один раз. – Садитесь, пожалуйста. Я села. Ронни прислонилась к стене у двери с холодным видом телохранителя. Брюс вернулся за свой стол, предложив нам кофе, и сел, сложив руки. – Простите, мисс?.. – Мисс Блейк. Он не вздрогнул – явно он обо мне не слышал. Как быстротечна слава. – Мисс Блейк, зачем вам нужна встреча с главой нашей церкви? У нас есть много знающих и понимающих консультантов, которые помогут вам принять решение. Я улыбнулась. Это у тебя их много, шестерка? – Я полагаю, Малкольму интересно было бы со мной поговорить. У меня есть информация об убийствах вампиров. Его улыбка исчезла. – Если у вас есть подобная информация, то сообщите ее полиции. – Даже если у меня есть доказательства, что убийства совершают некоторые члены вашей церкви? Небольшой блеф, известный также под названием лжи. Он сглотнул слюну, прижав пальцы к крышке стола так, что они побелели. – Я не понимаю. Я хочу сказать… Я улыбнулась ему еще раз. – Давайте смотреть в лицо фактам, Брюс. Вы не готовы иметь дело с убийствами. Вас ведь этому не учили? – Нет, но… – Тогда просто назначьте мне время прийти сегодня ночью и поговорить с Малкольмом. – Я не знаю. Я… – Это не ваша забота. Малкольм – глава церкви. Он этим займется. Он закивал неестественно быстро. Посмотрел на Ронни, потом снова на меня. Перелистал лежащий на столе ежедневник в кожаном переплете. – Сегодня в девять. – Он взял ручку. – Если вы назовете свое полное имя, я его возьму на карандаш. Я хотела, было заметить, что у него в руках не карандаш, но не стала. – Анита Блейк. Он все равно не узнал имени. Вот и будь тут ужасом страны вампиров. – И это по вопросу о… – Об убийствах. – Я встала. – Это по вопросу об убийствах. – А, да. – Он что-то нацарапал в ежедневнике. – Сегодня в девять. Анита Блейк, убийство. Он нахмурился, глядя на свою запись, будто в ней было что-то не так. Я решила ему помочь. – Не надо хмуриться. Вы все правильно записали. Он посмотрел на меня, и лицо его было чуть бледновато. – Я вернусь. Проследите, чтобы сообщение к нему попало. Он снова слишком быстро кивнул, глаза за очками были расширены. Ронни открыла дверь и пропустила меня вперед. Потом вышла, прикрывая тыл, как телохранитель из плохого фильма. Когда мы оказались в главном зале церкви, она рассмеялась. – Кажется, мы их напугали. – Брюса напутать легко. Она кивнула, глаза ее сияли. Мимолетный намек на насилие, убийство – и он рассыпался на части. Когда “вырастет”, ему предстоит быть вампиром. Да уж. После полумрака церкви солнце ослепляло в буквальном смысле. Я прищурилась, поднеся ладонь к глазам. Уголком глаза я уловила движение. – Анита! – вскрикнула Ронни. Мир замедлился. Сколько угодно времени я могла пялиться на человека с пистолетом в руке. Ронни влетела в меня, валя нас обоих на землю и назад в церковь. Пули стукнули в дверь, где я только что была. Ронни копошилась у меня за спиной возле стены. Я вытащила пистолет и лежала на боку возле двери. Сердце колотилось в ушах, но я все слышала. Шуршание ветровки было как помехи в радиоприемнике. Я слышала шаги человека вверх по ступеням. Этот сукин сын приближался. Я подалась чуть вперед. Он поднимался по ступеням. Его тень упала внутрь. Он даже не пытался прятаться. Наверное, думал, что я не вооружена. Ему предстояло убедиться в обратном. – Что там такое? – спросил издали Брюс. – Сиди на месте! – заорала ему Ронни. Я не сводила глаз с двери. Из-за того, что старина Брюс меня отвлекает, я себя под пулю не подставлю. Ничего не имело значения, кроме тени в дверях, кроме остановившихся шагов. Ничего. Он вошел прямо внутрь. Пистолет в руке, глаза обшаривают церковь. Дилетант. Я могла бы коснуться его стволом. – Не двигайся. – “Стоять!” – слишком по-киношному. “Не двигайся” – кратко, спокойно и по-деловому. Я и сказала: “Не двигайся”. Он повернул только голову. – Ты Истребительница. Он говорил тихо и нерешительно. Надо ли отрицать? Может быть. Если он пришел убивать Истребительницу – определенно. – Нет, – сказала я. Он стал поворачиваться. – Тогда это она. Он поворачивался в сторону Ронни. Черт! Он поднял руку и стал целиться. – Не надо! – крикнула Ронни. Поздно. Я выстрелила ему в грудь почти в упор. Эхом отдался выстрел Ронни. Мужчину ударом оторвало от земли и отбросило назад. Рубашку залило кровью. Он влетел в полуоткрытую дверь и выпал спиной вперед. Только ноги остались видны. Я нерешительно прислушалась. Не было слышно никакого движения. Я выглянула за дверь. Он не шевелился, но все еще стискивал в руке пистолет. Направив на него свой пистолет, я стала приближаться. Дернись он только, я бы всадила в него еще пулю. Выбив у него пистолет ногой, я пощупала у него пульс на шее. Пусто. Nada. Мертв. У меня были патроны, которые могли свалить вампира, если он не очень стар и если выстрел будет удачен. Пуля пробила дырочку с одной стороны, но другая сторона груди отсутствовала. Пуля сделала то, что должна была: разлетелась и создала очень большое выходное отверстие. Голова была откинута на сторону, и на шее виднелись два укуса. Но как бы там ни было, он был мертв. От сердца его не осталось даже сколько-нибудь, чтобы нанизать на иголку. Удачный выстрел. Дурак-любитель с пистолетом. Ронни стояла в дверях с бледным лицом. Пистолет ее был направлен на покойника, и руки дрожали, хотя и еле заметно. Она почти улыбнулась: – Обычно я днем не ношу пистолета, но сегодня знала, что буду с тобой. – Это оскорбление? – спросила я. – Нет, констатация, – ответила она. С этим я не могла спорить. Я села на холодные камни ступеней – в коленях была слабость. Адреналин из меня вытекал, как вода из разбитой чашки. В дверях стоял бледный Брюс. – Он… он пытался вас убить. Его голос подсел от страха. – Вы его узнаете? – спросила я. Он только мотал головой резкими и быстрыми движениями. – Вы уверены? – Мы… не потворствуем насилию. – Он сделал судорожное глотательное движение и треснувшим голосом прошептал: – Я его не знаю. Страх, кажется, подлинный. Может, он его действительно не знает, но это не значит, что покойник не был членом церкви. – Вызовите полицию, Брюс. Он стоял столбом, уставясь на труп. – Полицию вызови, о'кей? Он посмотрел на меня остекленевшими глазами. Не знаю, понял он или нет, но он пошел внутрь. Ронни села рядом со мной, глядя на автостоянку. Кровь текла по белым ступеням тонкими струйками алого. – Боже мой, – шепнула Ронни. – Ага, – отозвалась я. Пистолет до сих пор был у меня в руке. Кажется, опасность миновала. Кажется, его уже можно убрать. – Спасибо, что успела меня отпихнуть, – сказала я. – Всегда, пожалуйста. А тебе спасибо, что пристрелила его раньше, чем он меня. – Не за что. Кстати, ты от него тоже кусок отхватила. – Не напоминай. Я посмотрела на нее пристально: – Ты как? – Сильно и всерьез перепугана. – Понимаю. Конечно, Ронни было бы достаточно держаться от меня подальше. Кажется, где я, там стрельбище. Ходячее и говорящее зло для своих друзей и сотрудников. Ронни могла сегодня погибнуть, и это была бы моя вина. Она выстрелила на несколько секунд позже меня. И эти секунды могли стоить ей жизни. Конечно, если бы ее со мной не было, погибнуть могла бы я. Одна пуля в груди, и что тогда толку от моего пистолета? Я услышала дальнее завывание полицейских сирен. То ли они были очень близко, то ли ехали в другое место. Может быть. Поверит ли полиция, что это был просто фанатик, желающий убить Истребительницу? Дольф на это не клюнет. Жар солнца давил, как яркий желтый пластик. Ни одна из нас не сказала ни слова. Может быть, нечего было говорить. Спасибо, что спасла мне жизнь. Пожалуйста. Что еще добавить? На душе было светло и пусто, почти мирно. Тупо. Наверное, я подобралась близко к правде, какова бы она ни была. Меня пытаются убить. Это хороший признак. В определенном смысле. Я знаю что-то важное. Настолько, что за это имеет смысл убить. Только штука в том, что я не знала, что же такое я знаю.35
В церковь я вернулась в восемь сорок пять того же дня. Небо стало густо-синее. Розовые облака тянулись по нему сладкой ватой, которую растаскали ребятишки и оставили таять. Вот-вот наступит полная тьма. Гули уже вылезали и были готовы. Но вампирам оставалось еще несколько мгновений ждать. Я стояла на ступенях церкви, любуясь закатом. Крови уже не было. Белые ступени сияли, как новые, будто ничего и не было. Но я помнила. И решила – пусть я вспотею в июльскую жару, но тащила с собой целый арсенал. Ветровка прикрывала не только наплечную кобуру с девятимиллиметровым и запасными обоймами, но и нож на каждом предплечье. “Файрстар” я засунула во внутреннюю кобуру, чтобы выхватить правой рукой накрест. Даже к лодыжке был привязан нож. Конечно, ничего из этого Малкольма не остановило бы. Он был одним из самых сильных мастеров вампиров города. После Николаос и Жан-Клода я бы поставила его третьим. В такой компании третий – это очень неплохо. Зачем же на него нарываться? Затем, что ничего другого я придумать не могла. Я оставила письмо со своими подозрениями насчет церкви и всего остального в банковском сейфе. У вас разве нет своего сейфа? Ронни о нем знала, и я оставила письмо на столе секретаря в “Аниматор инкорпорейтед”. Оно в понедельник утром отправится к Дольфу, если я его не отзову. Одно покушение на мою жизнь – и я уже стала параноиком. Вы только себе представьте. Стоянка была заполнена. Люди шли небольшими группами в церковь. Некоторые так и пришли пешком, без машин. Я посмотрела на них внимательно. Вампиры до наступления полной темноты? Нет, обыкновенные люди. Я застегнула молнию ветровки до половины. Не надо отвлекать людей от службы видом пистолетов. У двери раздавала брошюры девица с каштановыми волосами, уложенными искусственным локоном поперек одного глаза. Очевидно, гид. Она улыбнулась мне: – Добро пожаловать. Вы у нас в первый раз? Я улыбнулась в ответ так невинно, будто со мной и не было оружия, способного убрать половину конгрегации. – У меня назначена встреча с Малкольмом. Улыбка ее не переменилась. Разве что стала глубже, показав ямочку сбоку от накрашенного рта. Почему-то я решила, будто она не знает, что я уже сегодня кого-то убила. Обычно люди, знающие такие вещи, так не улыбаются. – Одну минутку, мне только надо поставить кого-нибудь у двери. Она отошла в сторону и постучала по плечу какого-то молодого человека. Что-то ему шепнула и сунула брошюры ему в руки. И вернулась ко мне, оглаживая руками свое бордовое платье. – Пойдемте со мной? Это был вопрос. Что она сделает, если я откажусь? Наверное, будет недоумевать. Молодой человек уже приветствовал пару, входившую в церковь. Мужчина в костюме, женщина в соответствующем платье, чулках и сандалиях. Они могли бы быть посетителями моей церкви, любой церкви. Уходя за девушкой вслед по боковому пролету, я взглянула на пару, одетую в стиле постмодерн-панк или как он теперь называется. Прическа у девицы была как у “Невесты Франкенштейна” – вся розовая и зеленая. Второй взгляд – и я уже не была так уверена. Розовая и зеленая прическа могла принадлежать мужчине. Если так, то волосы его подруги были настолько коротки, что напоминали жнивье. Церковь Вечной Жизни привлекала самых разных последователей. Разнообразие. Они взывали к агностикам, атеистам, разочарованным последователям главных религий и к тем, кто никак не мог решить, кто он. Церковь была почти полна, но еще не было полной темноты. Вампиры только еще появятся. Я никогда не видала такой полной церкви, разве что на Рождество или на Пасху. Христиане выходного дня. Холодок пробежал по спине. Такой наполненной церкви я не видала годами. Церковь вампиров. Может быть, убийца не был настоящей опасностью, а настоящая опасность жила в этом здании. Я потрясла головой и прошла за моей проводницей в дверь, из церкви, мимо курилки, где подают кофе. Действительно, там был кофе на покрытых белой скатертью столах. И чаша красноватого пунша, чуть слишком зловещего, чтобы быть вообще пуншем. – Кофе хотите? – спросила женщина. – Нет, спасибо. Она мило улыбнулась и открыла дверь с надписью “офис”. Там никого не было. – Малкольм появится, как только проснется. Если хотите, я могу подождать вместе с вами. При этих словах она посмотрела на дверь. – Нет, мне будет жаль, если вы пропустите службу. Я вполне могу побыть одна. Она снова просияла ямочками на щеках. – Большое спасибо; я уверена, вам не придется долго ждать. С этими словами она ушла, и я осталась одна. В компании секретарского стола и кожаного еженедельника Церкви Вечной Жизни. Как хороша жизнь. Я открыла еженедельник неделей раньше первого убийства вампира. У секретаря Брюса был прекрасный почерк и аккуратные записи. Имя, дата и описание встречи в одну фразу. 10.00, Джейсон Мак-Дональд, интервью для журнала. 9.00, встреча с мэром по вопросу районирования. Нормальная рутина для Билли Грэма от вампиризма. За два дня до первого убийства запись другим почерком. Буквы поменьше и не такие аккуратные. 3.00, Нед. Больше ничего. Ни фамилии, ни причины встречи. И ее организовывал не Брюс. У нас в руках нить. Не бейся, сердце, так сильно. Нед – сокращение от Эдуард, как и Тедди. Малкольм встречался с наемным убийцей нежити? Может быть. Может быть, и нет. Это вполне могла быть тайная встреча с другим Недом. Или просто Брюса не было за столом, и его заменял кто-то другой? Я быстро просмотрела остаток еженедельника. Ничего экстраординарного. Все остальные записи были сделаны крупным округлым почерком Брюса. Малкольм встречался с Эдуардом – если это был Эдуард – за два дня до смерти первого вампира. Если это так, то что мы имеем? Убийца Эдуард и его наниматель Малкольм. Но здесь была одна неувязка. Если Эдуарду была бы нужна моя смерть, он бы обеспечил ее самостоятельно. Может быть, Малкольм запаниковал и послал убить меня одного из своих последователей? Возможно. Я сидела в кресле у стены, листая журнал, когда открылась дверь. Малкольм был высок и почти болезненно тощ, с большими костлявыми ладонями, которые подошли бы человеку более крепкого сложения. Короткие курчавые волосы были резко-желтые, как перья щегла. Так выглядят светлые волосы после столетия в темноте. Когда я последний раз видела Малкольма, он казался мне красивым, эффектным. Теперь он смотрелся почти ординарно, как Николаос с ее шрамом. Неужели Жан-Клод дал мне способность видеть истинную внешность мастера вампиров? Присутствие Малкольма заполнило комнату, как невидимая вода, по колено высотой, покалывающая кожу. Дайте ему еще девятьсот лет, и он сможет составить конкуренцию Николаос. Конечно, я этого уже проверить не смогу. Когда он вошел, я встала. Он был одет в скромный темно-синий костюм, светло-голубую рубашку и синий шелковый галстук. От голубой рубашки его глаза смотрелись, как яйца малиновки. Он улыбнулся, просияв мне угловатым лицом. Он не пытался затуманить мне разум. Малкольм отлично умел подавлять в себе такие побуждения. Все доверие к нему строилось на том, что все знали: Малкольм играет честно. – Мисс Блейк, как я рад вас видеть. – Он не протянул мне руку: знал, что этого не надо делать. – Брюс оставил мне очень непонятное сообщение. Что-то насчет убийств вампиров? Голос его был глубоким и успокаивающим, как океан. – Я сказала Брюсу, что у меня есть доказательства причастности вашей церкви к убийству вампиров. – И они у вас есть? – Да. Я в это верила. Если он встречался с Эдуардом, я уже нашла убийцу. – Хм, вы говорите правду. И все же я знаю, что это не так. Я покачала головой. – Ай-яй-яй, Малкольм, использовать силу для зондирования моего разума! Как вам не стыдно. Он пожал плечами, разведя руки в стороны. – Мисс Блейк, я контролирую свою церковь. Они не сделали бы того, в чем вы их обвиняете. – Они прошлой ночью вломились с дубинками на вечеринку придурков. И многих избили. Последнее было моим предположением. Он нахмурился. – Среди наших прихожан есть небольшая часть, которая пропагандирует насилие. Вечеринки придурков, как вы их называете, это мерзость, и их следует прекратить, но законными методами. Я не раз им это говорил. – Но ведь вы не наказываете их, если они проявляют ослушание? – Я не полисмен и не священник, чтобы определять наказания. Они не дети. Они живут своим умом. – За это я могу ручаться. – И что это должно значить? – спросил он. – Это значит, что вы – мастер вампиров, Малкольм. Никто из них вам противостоять не может. Они будут делать все, что вы от них хотите. – Я не использую ментальные силы среди своей паствы. Я покачала головой. Его сила переливалась по моим плечам холодной волной. А он даже не старался. Это только то, что проливалось. Он понимал, что делает? Или это могло быть случайно? – У вас за два дня до убийства была деловая встреча. Он улыбнулся, тщательно пряча клыки. – У меня их бывает много. – Я знаю, вы очень популярны, но эту вы припомните. Вы наняли убийцу для ликвидации вампиров. Я смотрела ему в лицо, но он отлично собой владел. Какое-то трепетание мелькнуло у него в глазах, какая-то неловкость, и тут же она исчезла, сменившись уверенным сиянием голубых глаз. – Мисс Блейк, почему вы глядите мне в глаза? Я пожала плечами: – Пока вы не пытаетесь меня зачаровать, это безопасно. – Я пытался убедить вас в этом при нескольких оказиях, но вы… сохраняли безопасность. Теперь вы смотрите прямо на меня. Почему? Он шагнул ко мне, быстро, мелькнул, но уже пистолет был у меня в руке без размышлений. Инстинкт. – Ну и ну! – сказал он. Я смотрела на него в твердой решимости всадить в него пулю, если он сделает еще шаг. – У вас есть, по крайней мере, первая метка, мисс Блейк. Вас коснулся мастер вампиров. Кто? Я с шумом выпустила воздух. Даже сама не заметила, как задержала дыхание. – Это долгая история. – Верю. Вдруг он снова оказался возле двери, будто и не двигался. Черт, он свое дело знал. – Вы наняли убийцу для ликвидации вампиров, играющих с придурками. – Нет, – ответил он. – Я этого не делал. Это всегда нервирует – когда тот, на кого ты направляешь пистолет, держится, как ни в чем не бывало. – Вы наняли убийцу. Он пожал плечами. Улыбнулся. – Вы же не ожидаете от меня ничего, кроме полного отрицания? – Да, вряд ли. – А какого черта, спросить-то я все равно могу? – Вы или ваша церковь связаны как-либо с убийствами вампиров? Он чуть не расхохотался. Я его не обвиняю. Тут никто в здравом уме не скажет “да”, но многое можно определить по способу отрицания. Выбор лжи может сказать почти столько же, сколько правда. – Нет, мисс Блейк. – Вы наняли убийцу. Это не был вопрос. Улыбка на его лице погасла, как свечка. Он смотрел на меня, и ощущение его присутствия ползло по моей коже, как орда насекомых. – Мисс Блейк, мне кажется, вам пора уходить. – Меня сегодня пытались убить. – Вряд ли это моя вина. – У этого человека было две метки вампира. Снова это мерцание у него в глазах. Неловкость? Быть может. – Он ждал меня возле вашей церкви. Я была вынуждена убить его на паперти. Ложь небольшая, зато не придется втягивать Ронни. Теперь он нахмурился, и струнка гнева влилась в комнату, как жар. – Я этого не знал, мисс Блейк. Я выясню, в чем дело. Я опустила пистолет, но убирать его не стала. Держать кого-то на мушке долго бессмысленно. Если он не боится и не собирается причинять тебе вред, а ты не собираешься стрелять, это становится довольно глупо. – Не надо очень уж распекать Брюса. Он не очень виноват – просто не выносит даже тени насилия. Малкольм выпрямился, одергивая пиджак. Нервный жест? О, Боже мой, я наступила на больную мозоль. – Я проверю, мисс Блейк. Если это был член нашей церкви, мы принесем вам свои глубочайшие извинения. Минуту я на него таращилась. Что я могла на это сказать? Большое спасибо? Как-то это было не к месту. – Я знаю,что вы наняли убийцу, Малкольм. Не слишком хорошая пресса для вашей церкви. Я считаю, что за убийствами вампиров стоите вы. Быть может, не ваши руки пролили кровь, но это сделано с вашего одобрения. – Прошу вас теперь уйти, мисс Блейк. Он открыл мне дверь. Я вышла в дверь все еще с пистолетом в руке. – Разумеется, я уйду, но я уйду не навсегда. Тут уже он посмотрел на меня злыми глазами. – Вы знаете, что значит быть отмеченной мастером вампиров? Я минуту подумала, не зная, что на это ответить. И сказала правду: – Нет. Он улыбнулся, и холоду в этой улыбке хватило бы заморозить сердце. – Вы узнаете, мисс Блейк. И если вам будет это слишком трудно, помните – наша церковь всегда готова помочь. И он закрыл дверь перед моим носом. Плавно. Я уставилась на дверь. – А это что должно значить? – спросила я шепотом. Никто не ответил. Я убрала пистолет и увидела небольшую дверь с надписью: “Выход”. Туда я и пошла. Церковь была освещена мягким светом, может быть, от свечей. В ночном воздухе пели голоса. Я не узнала слов, а мотив был “Приходящие ордами”. Одну фразу я услышала: “И будем мы жить вечно и более не умрем”. Я заторопилась к машине, стараясь не слушать пение. Что-то путающее было в этих голосах, летящих к небу, поклоняющимся… чему? Самим себе? Вечной молодости? Крови? Чему? Еще один вопрос, на который у меня не было ответа. Мой убийца – Эдуард. Вопрос в том, могу ли я выдать его Николаос? Могу я выдать человека чудовищам, даже чтобы спасти свою жизнь? Еще один вопрос, на который у меня не было ответа. Два дня назад я уверенно сказала бы “нет”. Сейчас я просто не знала.36
Возвращаться домой мне не хотелось. Сегодня придет Эдуард. Сказать ему, где спит Николаос днем, или он заставит меня это сделать. Уже сложно. Теперь я знала, что он убийца, которого я ищу. Еще сложнее. Самое разумное было бы сейчас его избегать. Это нельзя делать вечно, но может быть, я устрою мозговой штурм и расставлю все по местам. Ну, шансов на это мало, но надежда есть всегда. Может быть, у Ронни будет для меня сообщение. Что-нибудь, что может помочь. Видит Бог, мне нужна будет вся помощь, которую я только смогу найти. Я подъехала к заправке, где был телефон-автомат. У меня был навороченный автоответчик, с которого можно читать сообщения, не заезжая домой. Может быть, ночуя в гостинице, я смогу скрываться от Эдуарда целую ночь. Я вздохнула. Будь у меня хоть одно прочное доказательство, я пошла бы в полицию. Я услышала перемотку ленты, потом щелчок, потом слова: – Анита, это Вилли. Они взяли Филиппа – того парня, который был с тобой. Они его взяли в жуткий оборот! Тебе надо при… Телефон резко заглох, будто его обрезали. У меня перехватило дыхание. Закрутилось второе сообщение: – Это говорит ты знаешь кто. Ты слышала, что сказал Вилли. Приезжай, аниматор. Я ведь не хочу грозить твоему красавчику-любовнику, понимаешь? Из телефона послышался смех Николаос, искаженный лентой. Громкий щелчок, и в телефоне послышался живой голос Эдуарда: – Анита, скажи мне, где ты, и я тебе помогу. – Они убьют Филиппа, – ответила я. – К тому же, если помнишь, ты не на моей стороне. – Я единственный, кого ты можешь назвать союзником. – Тогда помоги мне Боже. Я резко повесила трубку. Филипп пытался этой ночью меня защитить, и теперь за это расплачивается. – Черт побери! – завопила я. Человек у бензоколонки уставился на меня. – На что это ты пялишься? – чуть не заорала я на него. Он быстро опустил глаза, полностью сосредоточившись на заправке своего бака. Я влезла за руль и несколько минут просидела неподвижно. Я злилась так, что меня просто трясло. Зубы сжимались помимо моей воли. Черт! Черт! Я слишком злилась, чтобы ехать. Филиппу мало поможет, если я по дороге во что-нибудь врежусь. Я стала дышать глубокими вдохами. Это не помогло. Тогда я вставила ключ зажигания. – И не гони, – сказала я себе. – Сейчас ты не можешь себе позволить разборок с полицией. Медленно, но верно, Анита, медленно, но верно. Я, бывает, разговариваю сама с собой. И даю себе очень хорошие советы. Иногда даже я им следую. Я врубила скорость и выехала на дорогу – очень осторожно. От злости сводило мышцы спины, шеи и плеч. Я слишком крепко вцепилась в руль и поняла, что руки еще не совсем зажили. Короткие и острые уколы боли, но их было недостаточно. Сейчас вся боль мира не могла бы прогнать мою злость. Филипп сейчас страдал из-за меня. Как Ронни и Кэтрин. Хватит. Хватит этих игр. Сейчас я собиралась спасти Филиппа, если получится, а потом отдать все это проклятое дело полиции. Да, без доказательств, без малейшего подтверждения. Я должна это сделать, пока больше никто не пострадал. Злости почти хватило, чтобы заглушить страх. Если Николаос пытает Филиппа за прошлую ночь, она, значит, не очень довольна и мной. А я ехала сейчас в логово мастера, ночью. Если так сформулировать, это был не очень разумный поступок. И злость отступила перед волной холодного страха, от которого по коже побежали мурашки. – Нет! Я не поеду туда в страхе. И я держалась за свою злость, как за последний якорь. За много лет я впервые подошла так близко к ненависти. Ненависть; сейчас от этого чувства по телу разлилась теплая волна. Ненависть почти всегда, так или иначе, вырастает из страха. Ага. Я обернула себя покрывалом злости с примесью ненависти, но в основе всего этого лежал чистейший ледяной ужас.37
“Цирк Проклятых” находится в старом складе. Его название цветными огнями написано поперек крыши. Вокруг этих слов застыли в неподвижной пантомиме гигантские фигуры клоунов. Если присмотреться к ним внимательно, можно заметить клыки. Но только если очень внимательно смотреть. Стены здания увешаны большими плакатами из пластика, как со старомодной интермедии. На одном из них изображен повешенный и сделана надпись: “Смерть побеждает графа Алкурта”. Еще на одной с кладбища выползают зомби, и написано: “Берегись мертвецов, выходящих из могилы”. Очень неудачная картина изображает человека, наполовину превратившегося в волка. Вервольф Фабиан. Другие плакаты, другие номера. Особо жизнеутверждающих среди них почему-то не попадалось. “Запретный плод” держится на тонкой черте между развлечением и садизмом. “Цирк Проклятых” ушел от этой черты в бездонную глубину. И вот она я, входящая туда. О радостное утро! Шум ударяет прямо в дверях. Взрыв карнавала, клокочущая толпа, шорох сотен шагов. Льющийся разноцветный поток из ламп, режущий глаза, привлекающий внимание – или заставляющий желудок вывернуться наизнанку. Может, правда, это у меня нервы расшутились. Воздух заполнял аромат сладкой ваты, кукурузы, коричный запах пирожков, мороженого, и под всем этим был запах, от которого шевелились на шее волосы. Кровь пахнет старыми медяками, и ее запах пробивается через все. Но из людей его мало кто различает. Здесь же был еще один аромат – не просто кровь, но насилие. Да, конечно, у насилия запаха нет. И все же всегда есть – что-то. Тончайший след запаха долго запертых комнат и гниющей ткани. Я никогда здесь раньше не бывала, кроме как по делам полиции. Чего бы я сейчас не отдала, чтобы со мной были несколько ребят в форме. Толпа раздалась, как вода под форштевнем судна. Через толпу шел Винтер, Гора Мышц, и люди инстинктивно разбегались с его пути. Я бы тоже убралась с его дороги, но вряд ли мне представилась бы такая возможность. На нем был обычный наряд силача. Полосатый, как зебра, костюм, открывавший почти всю верхнюю часть торса. Полосатое трико ходило на ногах ходуном, как вторая кожа. Его бицепс даже расслабленный был больше двух моих рук вместе. Он остановился передо мной, нависая и подавляя, и сознавая это. – Это вся ваша семья выросла такими каланчами или только вы? – спросила я. Он нахмурился, прищурив глаза. Кажется, он не понял. Ну и ладно. – Следуйте за мной, – сказал он. И с этими словами повернулся и зашагал обратно через толпу. Он не сомневался, что я пойду за ним, как послушная девочка. Черт бы его побрал. Угол склада занимала большая синяя палатка. Туда выстроилась очередь людей с билетами. – Внимание, внимание, представление начинается! – кричал человек у входа голосом зазывалы. – Предъявляйте билеты и входите! Смотрите на повешенного! На ваших глазах будет казнен граф Алкурт! Я остановилась послушать, а Винтер ждать не стал. К. счастью, его широкую спину толпа закрыть не могла. Мне, чтобы его догнать, приходилось бежать вприпрыжку, а я этого терпеть не могу. Как ребенок, который бежит за взрослым дядей. Если небольшая пробежка окажется худшим, что ждет меня сегодня, больше и мечтать не о чем. Передо мной оказалось чертово колесо в полный рост, его сияющая верхушка почти касалась потолка. Мне кто-то протянул бейсбольный мяч. – Попытайте счастья, маленькая леди. Я его игнорировала. Терпеть не могу, когда меня называют маленькая леди. Я осмотрела призы, которые можно было выиграть. В основном мягкие игрушки и уродливые куклы. Игрушки в основном хищные: плюшевые пантеры, медведи размером с годовалого ребенка, пятнистые змеи и гигантские летучие мыши с пушистыми зубами. Лысый мужчина в белом клоунском гриме продавал билеты в зеркальный лабиринт. Он пристально смотрел на детей, входивших в его стеклянный дом. Я почти ощущала вес его взгляда на их спинах, будто он запоминал каждую линию маленьких тел. Ничто на свете не заставило бы меня пройти мимо него в сверкающую реку стекла. Дальше была комната смеха, клоуны и вскрики, бухающие в воздухе. Дорожка, ведущая в комнату, покосилась и искривилась, один мальчик чуть не упал. Мать подняла его на ноги. Зачем вообще родителям приводить детей в такое страшное место? Был тут даже дом с привидениями, и был он почти забавен. Если вы меня спросите, он здесь даже был лишним. Все это дурацкое заведение было домом ужасов. Винтер остановился перед небольшой дверью, ведущей в заднюю часть здания. Он глядел на меня нахмурясь, почти скрестив массивные руки на не менее массивной груди. Их трудно было скрестить толком – слишком много мышц, но он пытался. Он открыл дверь. Я вошла. У стены по стойке смирно стоял тот лысый, который был с Николаос в первый раз. На его узком красивом лице сильно выделялись глаза, поскольку волос у него не было и смотреть было больше не на что. А он глядел на меня, как глядит учитель младших классов на провинившуюся ученицу. Вы заслужили наказание, юная леди. Но что я такого сделала? Голос у него был глубокий, с чуть слышным британским акцентом, очень культурный, но человеческий. – Обыщите ее и отнимите оружие перед тем, как мы спустимся. Винтер кивнул. Чего лишнего говорить, когда можно обойтись жестами? Его большие руки приподняли мой жакет и взяли пистолет. Потом он толкнул меня плечом, развернув на полоборота, и нашел второй пистолет. Неужели я думала, что меня пропустят с оружием? Кажется, да. Дура я. – Проверьте ее руки, нет ли там ножей. Черт вас побери. Винтер схватил меня за рукава, будто собирался их оторвать. – Минутку, прошу вас. Я просто сниму жакет, можете его тоже обыскать, если хотите. Винтер снял ножи с моих предплечий. Лысый обыскал ветровку в поисках спрятанного оружия. Ничего не нашел. Винтер похлопал меня по ногам, но не очень тщательно. Ножа у лодыжки он не заметил. Так, у меня есть одно оружие, и они о нем не знают. Очко в мою пользу. Вниз по длинной лестнице и в тронный зал. Может быть, на моем лице что-то было заметно, потому что лысый сказал: – Госпожа ждет нас, и с ней ваш друг. Он вел меня вниз по лестнице. Винтер замыкал шествие. Будто думал, что я могу попытаться сбежать. Куда? Возле камеры они остановились. Откуда я знала, что так и будет? Лысый постучал два раза – не слишком тихо и не слишком громко. Сначала была тишина, потом донесся веселый высокий смех. От него у меня по коже поползли мурашки. Мне не хотелось снова видеть Николаос. Не хотелось снова входить с камеру. Мне хотелось домой. Открылась дверь, и Валентин сделал рукой широкий приглашающий жест. – Входите, входите! На этот раз на нем была серебряная маска. Ко лбу маски прилипла прядь темно-каштановых волос, мокрая от крови. Сердце у меня подпрыгнуло к горлу. Филипп, ты жив? Мне только удалось заставить себя не кричать. Валентин отступил в сторону, будто ожидая, чтобы я прошла. Я посмотрела на безымянного лысого. Лицо его было непроницаемо. Он сделал жест, предлагая мне пройти вперед. Что мне было делать? Я прошла. Увиденное заставило меня остановиться на верхней ступени. Дальше я идти не могла. У стены стоял Обри, улыбаясь прямо мне в лицо. Волосы его были по-прежнему золотыми, лицо зверским. Николаос стояла в развевающемся белом платье, от которого кожа ее казалась меловой, а волосы белыми, как хлопок. Она была забрызгана кровью, будто кто-то брызнул на нее ручкой с красными чернилами. Ее серо-синие глаза смотрели на меня. Она снова рассмеялась глубоким, чистым и нечестивым смехом. Другого слова я не могла найти. Нечестивым. Белой забрызганной кровью рукой она гладила Филиппа по голой груди. Проводила пальцем по соску и смеялась. Он был прикован к стене за лодыжки и запястья. Длинные каштановые волосы упали вперед, закрывая один глаз. Мускулистое тело было покрыто укусами. По загорелой коже тонкими алыми струйками стекала кровь. Он смотрел на меня одним глазом, другой был скрыт волосами. Отчаяние. Он знал, что его привели сюда умирать, и ничего не мог поделать. Но я ведь могу что-то сделать! Должно быть что-то, что я могу сделать? О Боже, пусть что-то такое найдется! Человек коснулся моего плеча, и я дернулась. Вампиры засмеялись, человек – нет. Я спустилась по ступеням и встала перед Филиппом. Он на меня не смотрел. Николаос коснулась обнаженного бедра и провела рукой вверх по нему. Тело Филиппа напряглось, руки сжались в кулаки. – Ох, как мы хорошо позабавились с твоим любовником, – сказала Николаос. Ее голос был все так же сладок. Воплощенная девочка-невеста. Сука. – Он не мой любовник. Она оттопырила нижнюю губу: – Ну, Анита, не надо лгать. Это даже не смешно. – Она пошла ко мне, крадучись, бедра ее извивались в неслышном танце. Она протянула ко мне руку, и я отшатнулась, ударившись о Винтера. – Аниматор, аниматор! Когда же ты поймешь, что не можешь со мной сражаться? Кажется, она не ждала от меня возражений, и потому я не возразила. Она протянула ко мне изящную окровавленную руку. – Если хочешь, Винтер может тебя подержать. Стой спокойно, а то тебя будут держать. Отличный выбор. Я стояла спокойно. И смотрела, как эти бледные пальцы скользят к моему лицу. Я вонзила ногти в ладони. Нет, я не отодвинусь. Я не шевельнусь. Ее пальцы коснулись моего лба, и я почувствовала холодную влагу крови. Она провела рукой от виска к щеке и мазнула пальцами по верхней губе. Кажется, я перестала дышать. – Облизни губы, – велела она. – Нет, – ответила я. – Какая же ты упрямая. Это Жан-Клод дал тебе такую смелость? – О чем ты говоришь? Глаза ее потемнели, лицо затуманилось. – Не ломайся, Анита. Это тебе не идет. – И вдруг ее голос стал взрослым и таким горячим, что мог ошпарить. – Я знаю твою маленькую тайну. – Я понятия не имею, о чем ты говоришь, – сказала я совершенно искренне. Я не понимала причины этого гнева. – Можем, если хочешь, еще немного попритворяться. – Вдруг она оказалась рядом с Филиппом, даже не шелохнувшись. – Ты удивлена, Анита? Я все еще старший вампир города. У меня есть силы, которые даже не снились тебе и твоему хозяину. Моему хозяину? Что за чушь она несет? У меня нет хозяина. Она провела руками вдоль бока Филиппа, по ребрам. Ее рука стерла кровь, и открылась кожа гладкая и нетронутая. Николаос стояла перед ним и не доходила даже ему до ключицы. Филипп закрыл глаза. Голова ее откинулась назад, сверкнули клыки, губы раздвинулись в оскале. – Нет! Я шагнула вперед, но руки Винтера опустились на мои плечи. Он медленно и осторожно покачал головой. Мне не полагалось вмешиваться. Она всадила клыки ему в бок. Все его тело напряглось, шея выгнулась, руки в цепях задергались. – Оставь его! Я двинула локтем в живот Винтера, он ухнул, и его пальцы впились мне в плечи так, что я чуть не заорала. Потом его руки охватили меня и прижали к груди так, что я не могла шевельнуться. Она подняла лицо от кожи Филиппа. С подбородка капала кровь. Она облизнула губы розовым язычком. – Забавно вышло, – сказала она голосом, на многие годы старее, чем могло быть тело. – Я посылала Филиппа соблазнить тебя. А вышло так, что ты соблазнила его. – Мы не любовники. Прижатая к груди Винтера, я была до смешного беспомощной. – Отрицание не поможет никому из вас, – сказала она. – А что поможет? – спросила я. Она махнула Винтеру, и он меня отпустил. Я отошла от него так, чтобы он не мог дотянуться. При этом я стала ближе к Николаос, вряд ли улучшив свою позицию. – Обсудим твое будущее, Анита, – сказала она. – И будущее твоего любовника. Я поняла, что она имеет в виду Филиппа, и не стала ее поправлять. Безымянный жестом велел мне следовать за ней. Обри придвигался поближе к Филиппу. Они останутся вдвоем. Этого нельзя допустить. – Николаос, прошу тебя, пожалуйста! Может быть, дело было в “пожалуйста”. Она обернулась: – Да? – Могу я попросить о двух вещах? Она улыбалась, приятно удивленная мной. Приятное удивление взрослого, который услышал от ребенка новое слово. Но мне было все равно, что она обо мне подумает, лишь бы сделала, как я прошу. – Можешь попросить, – сказала она. – Я прошу, чтобы с нашим уходом эту комнату покинули все вампиры. – Она смотрела на меня с улыбкой – дескать, давай дальше. – И чтобы мне было позволено поговорить с Филиппом наедине. Она рассмеялась высоко и резко, как ветровые колокольчики в бурю. – Ты дерзновенна, смертная, надо отдать тебе должное. Начинаю понимать, что нашел в тебе Жан-Клод. Примечание я пропустила мимо ушей, поскольку мне показалось, что я не понимаю его до конца. – Пожалуйста, мне будет позволено то, о чем я прошу? – Назови меня госпожой, и ты получишь то, чего просишь. Я проглотила слюну, и это был громкий звук в наступившей тишине. – Прошу тебя… госпожа. Смотри ты, я все-таки этим словом не подавилась. – Отлично, аниматор, просто отлично. Ей не пришлось ничего говорить. Обри и Валентин поднялись по лестнице, и вышли в дверь. И не стали даже спорить. Это уже само по себе пугало. – Я оставлю Бурхарда на лестнице. У него слух человеческий. Если будете говорить шепотом, он не услышит вас. – Бурхарда? – переспросила я. – Да, аниматор, Бурхарда. Моего слугу-человека. Она смотрела на меня так, будто это имело значение. Выражение моего лица ей, кажется, не понравилось. Она нахмурилась. Потом резко повернулась в вихре белых юбок. Винтер вышел за ней, как послушный стероидный щенок. Бурхард, человек без имени, занял пост у закрытой двери. Он смотрел не на нас, а прямо перед собой. Уединение – по крайней мере, лучшее, которое могло бы быть. Я подошла к Филиппу, который все еще на меня не смотрел. Густые каштановые волосы его были между нами как занавес. – Что случилось, Филипп? Голос его был сорванным шепотом – так бывает от долгого крика. Мне пришлось встать на цыпочки и чуть ли не прижаться к нему, чтобы слышать. – “Запретный плод”. Там они меня взяли. – А Роберт не пытался их остановить? Почему-то мне казалось это важным. Роберта я видела только раз, но почему-то возмутилась, что он не защитил Филиппа. Он оставался ответственным, когда отсутствовал Жан-Клод. И одним из предметов его ответственности был Филипп. – У него сил не хватило. Я потеряла равновесие, и мне пришлось упереться ладонями в его израненную грудь. И тут же отдернулась, отставив окровавленные руки. Филипп закрыл глаза и привалился к стене. Кадык у него ходил вверх-вниз. На шее было два свежих укуса. От этих укусов он умрет от потери крови – если успеет. Он опустил голову и попытался взглянуть на меня, но волосы упали ему уже на оба глаза. Я вытерла кровь о штаны и опять встала рядом с ним почти на цыпочки. Я отвела волосы с его глаз, но они снова упали. Меня это начинало доставать. Я причесала ему волосы пальцами так, чтобы они не падали на лицо. Волосы были мягче, чем казались на взгляд, густые и теплые от жара его тела. Он почти улыбнулся. И треснувшим голосом шепнул: – Еще недавно я за такие вещи деньги брал. Я уставилась на него, потом до меня дошло, что он пытался пошутить. О Боже. У меня горло перехватило. – Пора идти, – сказал Бурхард. Я посмотрела в глаза Филиппа, чисто карие, в зрачках которых, как в черных зеркалах, танцевал свет факелов. – Я тебя здесь не брошу, Филипп. Он метнул взгляд на человека на лестнице и снова посмотрел на меня. От страха его лицо стало молодым и беспомощным. – Увидимся позже, – сказал он. Я отступила от него. – Можешь не сомневаться. – Неразумно заставлять ее ждать, – сказал Бурхард. Вероятно, он был прав. Еще пару секунд мы с Филиппом смотрели друг на друга. Пульс на его горле бился, будто хотел выскочить наружу. У меня саднило в горле, стискивало грудь. Трепыхалось перед глазами пламя факела. Я отвернулась и пошла к ступеням. Мы, крутые как сталь вампироборцы, не плачем. По крайней мере, на публике. По крайней мере, тогда, когда можем себя сдержать. Бурхард открыл передо мной дверь. Я оглянулась и помахала Филиппу, как идиотка. Он смотрел мне вслед, глаза его вдруг стали слишком большими для его лица, как у ребенка, которого родители оставляют в темной комнате, куда тут же хлынут чудовища.38
Николаос сидела в резном деревянном кресле, болтая в воздухе крошечными ножками. Очаровательно. Обри прислонился к стене, обводя языком губы и снимая с них последние капельки крови. Рядом с ним неподвижно стоял Валентин, устремив на меня глаза. Рядом со мной встал Винтер. Тюремщик. Бурхард встал рядом с Николаос, положив руку на спинку ее кресла. – Что я слышу, аниматор? Ты перестала острить? – спросила Николаос. Голос ее по-прежнему звучал во взрослом варианте. Будто у нее было два голоса и она меняла их нажатием кнопки. Я покачала головой. Ничего смешного я не видела. – Неужели мы сокрушили твой дух? Лишили воли к борьбе? Я уставилась на нее, и злость захлестнула меня жаркой волной. – Чего ты хочешь, Николаос? – Ну, так куда лучше. – Ее голос поднимался к концу каждого слова, как девчоночье хихиканье. Наверное, я никогда больше не буду любить детей. – Жан-Клод в своем гробу должен был ослабеть. Изголодаться, а вместо этого он силен и сыт. Как это может быть? Я понятия не имела и потому промолчала. Может быть, вопрос риторический? Оказывается, нет. – Отвечай, А-ни-та! Она протянула мое имя, откусывая каждый слог. – Не знаю. – Еще как знаешь. Я не знала, но она не собиралась мне верить. – Зачем ты мучаешь Филиппа? – Ему после прошлой ночи необходимо преподать урок. – За то, что он посмел тебе возразить? – За то, что он посмел мне возразить. – Она соскользнула с кресла и прошелестела частыми шажками ко мне, слегка повернулась, и белое платье взметнулось вокруг нее колоколом. Она улыбнулась мне в лицо. – И, может быть, потому, что я на тебя сержусь. Я пытаю твоего любовника, и быть может, не буду пытать тебя. А еще – эта демонстрация может дать тебе свежий стимул искать убийцу вампиров. Милое личико было обращено ко мне, светлые глаза искрились весельем. Чертовски хорошо она знала свое дело. Я проглотила слюну и задала вопрос, который должна была задать: – За что ты на меня сердишься? Она склонила голову набок. Не будь она забрызгана кровью, она была бы очень симпатичной. – Может ли быть, что она не знает? – Она повернулась к Бурхарду. – Как ты думаешь, мой друг? Может она не знать? Он расправил плечи и произнес: – Я думаю, что это возможно. – Ах, какой озорник этот Жан-Клод! Поставить вторую метку ни о чем не подозревающей смертной! Я стояла неподвижно. Я вспомнила синие огненные глаза на лестнице, голос Жан-Клода у меня в голове. Да, я подозревала это, но еще не знала, что это значит. – Что значит вторая метка? Она облизнула губы, мягко, как котенок. – Объясним ей, Бурхард? Надо ли ей рассказать, что мы знаем? – Если она воистину не знает, госпожа, наш долг ее просветить, – ответил он. – Да, – сказала она и скользнула обратно к креслу. – Бурхард, скажи ей, сколько тебе лет. – Мне шестьсот три года от роду. Я посмотрела в его гладкое лицо и покачала головой. – Но вы не вампир, вы человек. – Я получил четвертую метку и буду жить до тех пор, пока буду нужен моей госпоже. – Нет. Жан-Клод не сделал бы этого со мной, – сказала я. Николаос чуть развела ручками. – Я его очень сильно прижала. Я знала о первой метке, которая тебя вылечила. Полагаю, он отчаянно хотел спастись. Я вспомнила отдающийся у меня эхом в голове голос: “Простите. У меня нет выбора”. Будь он проклят! Выбор всегда есть. – Он снится мне каждую ночь. Что это значит? – Это он общается с тобой, аниматор. После третьей метки наступает более прямой ментальный контакт. – Нет, – сказала я. – Что “нет”, аниматор? Нет третьей метке или “нет” – ты нам не веришь? – Я не хочу быть ничьим слугой. – Последнее время ты ешь больше обычного? – спросила она. Вопрос был такой странный, что я минуту на нее пялилась, пока ответила: – Да. А это важно? Улыбка Николаос исчезла. – Он качает из тебя энергию, Анита. Он питается от твоего тела. Ему бы полагалось уже ослабеть, но ты поддерживаешь в нем силу. – Я этого не хотела. – Я тебе верю, – сказала она. – Прошлой ночью, когда я поняла, что он сделал, я была вне себя от злости. И потому взяла твоего любовника. – Поверь мне, пожалуйста. Он не мой любовник. – Зачем же он рисковал попасть под мой гнев, спасая тебя? Дружба? Порядочность? Не думаю. Ладно, пусть верит, во что хочет. Лишь бы отпустила нас живыми – другой цели сейчас нет. – Что мы с Филиппом можем сделать, чтобы исправить положение? – О, как вежливо. Мне это нравится. – Она небрежным жестом, как гладят собаку, положила ручку на талию Бурхарда. – Должны ли мы показать ей, что ее ждет? – Если госпожа этого желает. – Желает. Бурхард встал перед ней на колени, лицо на уровне ее груди. Николаос посмотрела на меня поверх его головы: – Вот это, – сказала она, – четвертая метка. Ее руки поднялись к жемчужной пуговице на платье. Она широко раскрыла платье, обнажив полусформировавшиеся детские груди. Рядом с левой грудью она провела ногтем. Кожа раскрылась, как земля под плугом, пролив тонкую струйку крови на грудь и живот. Лица Бурхарда мне не было видно. Он наклонился вперед, охватив ее руками за талию. Лицо его погрузилось между ее грудей. Она напряглась, выгнув спину. Безмолвие комнаты заполнили тихие сосущие звуки. Я отвернулась, только бы не смотреть на них, будто они при мне занимались сексом, а я не могла выйти. Валентин смотрел на меня, я ответила ему взглядом, не отводя глаз. Он сдвинул пальцем на затылок воображаемую шляпу и усмехнулся мне, сверкнув клыками. Я сделала вид, что не вижу его в упор. Бурхард сидел, откинувшись спиной на кресло. Лицо его обмякло и покраснело, грудь поднималась глубокими отрывистыми вдохами. Он трясущейся рукой вытер кровь с губ. Николаос сидела неподвижно, откинув голову назад и закрыв глаза. Кажется, секс оказался не такой уж плохой аналогией. Николаос заговорила с откинутой назад головой и закрытыми глазами. – Твой друг Вилли лежит в гробу. Ему было жаль Филиппа. Его следует избавить от подобных инстинктов. Она резко подняла голову, глаза были яркие, почти сияющие, будто светились изнутри. – Сегодня ты видишь мой шрам? Я покачала головой. Она снова была красивым ребенком, целиком и полностью. Без малейшего несовершенства. – У тебя снова безупречный вид. Почему? – Потому что я трачу на это энергию. Мне приходится над этим работать. Голос ее был низким и теплым, как надвигающаяся издали гроза. У меня зашевелились волосы на шее. Что-то должно было случиться плохое. – У Жан-Клода есть последователи, Анита. Если я его убью, они превратят его в мученика. Но если я обнажу его слабость, бессилие, они отпадут от него и пойдут за мной или ни за кем. Она встала, и платье было снова застегнуто до шеи. Белые хлопковые волосы шевелились, будто их раздувал ветер, но ветра не было. – Я уничтожу то, что взял под свою защиту Жан-Клод. Успею я достать нож, привязанный к лодыжке? И что мне в нем будет толку? – Я докажу, что Жан-Клод не может защитить ничего. Я повелеваю всем. Эгоцентричная сука. Винтер схватил меня за руку раньше, чем я могла что-нибудь сделать. Слишком я была занята слежкой за вампирами, чтобы замечать еще и людей. – Идите, – сказала она. – Убейте его. Обри и Валентин отошли от стены и поклонились. И тут же их не стало, будто исчезли. Я повернулась к Николаос. – Да, – улыбнулась она. – Я затуманила твой разум, и ты не видела, как они вышли. – Куда они пошли? – спросила я, и живот у меня свело судорогой. Кажется, я знала ответ. – Жан-Клод взял Филиппа под свою защиту, следовательно, Филипп должен умереть. – Нет! – Еще как да, – снова улыбнулась Николаос. Крик разорвал тишину коридора. Мужской крик. Крик Филиппа. – Нет! Я почти упала на колени, только Винтер не давал мне коснуться пола. Я притворилась, что потеряла сознание, обвиснув в его руках. Он меня выпустил. Я схватилась за нож в ножнах на лодыжке. Мы с Винтером стояли близко к коридору, далеко от Николаос и ее человека. Может быть, достаточно далеко. Винтер глядел на нее, будто ожидая приказа. Я взлетела с пола и всадила нож ему в пах. Он погрузился по рукоять, и кровь хлынула оттуда, когда я вытащила нож и бросилась по коридору. Когда первое дуновение ветра коснулось моего затылка, я уже была у двери. Не оглянувшись, я открыла ее. Филипп обвис в цепях. Кровь яркой широкой волной залила ему грудь и плескала на пол дождем. Свет факела плясал на поблескивающей кости позвоночника. Ему разорвали горло. Я отшатнулась к стене, будто меня ударили. Мне не хватало воздуху. Кто-то все шептал и шептал: “Боже мой, Боже мой”, и это была я. Я пошла вниз по ступеням, прижимаясь спиной к стене. Я не могла оторвать от него глаз. Не могла отвернуться. Не могла дышать. Не могла плакать. Пламя факела плясало у них в глазах, создавая иллюзию движения. Внутри у меня созрел крик и выплеснулся через горло: – Филипп! Между мной и Филиппом встал покрытый кровью Обри. – Жду не дождусь, пока придет пора идти в гости к твоей подруге, красавице Кэтрин. Я хотела с воплем броситься на него. Вместо этого я прижалась к стене, держа нож незаметно у бока. Моей целью больше не было выбраться живой. Целью было убить Обри. – Ты сукин сын. Вонючий гребаный сукин сын. Голос мой звучал абсолютно спокойно, без малейшего намека на эмоции. Я не боялась. Обри насупился сквозь маску из крови Филиппа. – Не смей так со мной разговаривать! – Ты мерзкий, вонючий, гребаный в рот пидор. Он скользнул ко мне, как я и хотела. Он схватил меня за плечо, и я изо всей силы гаркнула ему в лицо. Он на мгновение опешил. Я сунула лезвие ему между ребер. Оно было острым и тонким, и я всунула его по рукоять. Тело его напряглось, навалившись на меня. Глаза расширились от удивления. Рот раскрылся и закрылся, но без единого звука. Он хлопнулся на пол, хватаясь пальцами за воздух. Тут же рядом с телом склонился Валентин: – Что ты с ним сделала? Он не видел ножа, заслоненного телом Обри. – Я его убила, сукин ты сын, и тебя тоже убью. Валентин вскочил на ноги, начал что-то говорить, и тут ад сорвался с цепи. Дверь камеры влетела внутрь и разбилась в куски о дальнюю стену. В камеру ворвался смерч. Валентин упал на колени, ткнувшись головой в пол. Он кланялся. Я распласталась по стене. Ветер рванул меня за волосы, сбросив их на глаза. Шум стал тише, и я прищурилась на дверь. Над верхней ступенью парила Николаос. Волосы ее потрескивали вокруг головы, как паутинный шелк. Кожа ее сжалась вокруг костей, придав ей вид скелета. В глазах горел бледный голубой огонь. Она поплыла вниз, вытянув руки. Я видела голубые огни вен у нее под кожей. И побежала. Побежала к дальней стене, к тоннелю, в который уходили крысолюды. Ветер отбросил меня к стене, и я поползла к тоннелю на четвереньках. Дыра была большая, черная, меня обдало холодным воздухом, и что-то схватило меня за лодыжку. Я вскрикнула. Тварь, которая была Николаос, втянула меня обратно. Она ударила меня об стену, пригвоздив мои запястья одной костлявой рукой. Ее тело навалилось мне на ноги – кости под тканью платья. Губы отодвинулись, обнажив клыки и зубы. Голова скелета прошипела: – Ты научишься повиноваться мне! Она заорала мне в лицо, и я вскрикнула в ответ. Без слов – это был крик зверя в капкане. Сердце колотилось в горле. Я не могла дышать. – Не-е-ет! – Гляди на меня! – взвизгнула тварь. И я поглядела. Я упала в синее пламя ее глаз. Пламя впилось мне в мозг. Ее мысли резали меня, как ножи, отрезая от меня ломти. Ее ярость горела и жгла, пока мне не стало казаться, что кожа слезает у меня с лица слоями. Когти врезались в кости черепа, кроша их в пыль. Когда ко мне вернулось зрение, я лежала, скорчившись, у стены, и она стояла надо мной, не касаясь меня – в этом не было необходимости. Я тряслась, тряслась так сильно, что зубы стучали, И было холодно, невыносимо холодно. – И, наконец, аниматор, ты будешь называть меня госпожой и будешь называть так от всего сердца. Вдруг она наклонилась надо мной, навалилась на меня своим тонким телом, прижав руками мои плечи к полу. Я не могла шевельнуться. Красивая девочка прижалась лицом к моей щеке и шепнула: – Сейчас я всажу клыки тебе в шею, и ты ничего сделать не сможешь. Ее тонкая ушная раковина щекотала мои губы. Я впилась в нее зубами, пока не почувствовала вкус крови. Она взвизгнула и отдернулась; по ее щеке побежала кровь. Ослепительные бритвы когтями разорвали мой мозг. Ее боль и ярость превратили мой мозг в оглупевшую жижу. Кажется, я снова вскрикнула, но сама себя не услышала. Потом я вообще ничего не слышала. Навалилась тьма, она поглотила Николаос и оставила меня одну плыть во мраке.39
Я очнулась, что само по себе уже было приятным сюрпризом. Я моргала на люстру, висящую под потолком. Я была жива, и я не была в подземелье. Приятная новость. Почему меня должно удивлять, что я жива? Я провела пальцами по грубой узловатой ткани кушетки, на которой я лежала. Над кушеткой висела картина. Речной пейзаж с баржами, мулами, людьми. Кто-то подошел ко мне и наклонился – длинные песочные волосы, квадратная челюсть, красивое лицо. Не так нечеловечески прекрасен, как казалось мне раньше, но все еще красив. Чтобы танцевать в стриптизе, красота, я думаю, необходима. – Роберт? Мой голос отозвался хриплым карканьем. Он присел возле меня: – Я боялся, что вы не очнетесь до рассвета. Вы сильно ранены? – Где… – Я прочистила горло, и это чуть помогло. – Где я? – В кабинете Жан-Клода в “Запретном плоде”. – Как я сюда попала? – Вас привезла Николаос. Она сказала: “Вот шлюха твоего хозяина”. Я видела, как шевельнулось его горло, когда он проглотил слюну. Это мне что-то напомнило, но я не могла вспомнить, что. – Вы знаете, что сделал Жан-Клод? – спросила я. Роберт кивнул. – Мой мастер дважды вас отметил. Когда я говорю с вами, я говорю с ним. Он имел в виду фигурально или буквально? Честно говоря, мне не хотелось этого знать. – Как вы себя чувствуете? – спросил он. В самом тоне его вопроса заключалось предположение, что не очень хорошо. Горло болело. Я подняла руку и коснулась его. Засохшая кровь. У меня на шее. Я закрыла глаза, но это не очень помогло. У меня из горла вырвался тихий звук, похожий на всхлип. В мозгу горел образ Филиппа. Текущая из его горла кровь, разорванное розовое мясо. Я затрясла головой и постаралась дышать глубоко и медленно. Не помогло. – Ванная, – сказала я. Роберт показал мне, где это. Я вошла, встала на холодный пол на колени, и меня стало рвать в унитаз, пока не осталось ничего, кроме желчи. Тогда я подошла к умывальнику и плеснула холодной водой в рот и на лицо. Потом посмотрела на себя в зеркало. Глаза у меня стали из карих черными, кожа приобрела болезненный оттенок. Я выглядела безобразно, а чувствовала себя еще хуже. А самое худшее было у меня на шее. Незаживающий укус Филиппа, но следы клыков. Крошечные, исчезающие следы клыков. Николаос меня… заразила. Чтобы показать, что может делать что хочет с людьми-слугами Жан-Клода. Она показала, какая она крутая. О да. По-настоящему крутая. Филипп мертв. Мертв. Могу ли я произнести это вслух? Я решила попробовать. – Филипп мертв, – сказала я своему отражению. Я смяла бумажное полотенце и засунула его в мусорный бак. Мало. Я завопила “А-а-а!”, я стала лягать бак, пока он не покатился по полу, рассыпая содержимое. В дверях появился Роберт: – У вас тут все в порядке? – А разве на то похоже? – заорала я в ответ. Он остановился в дверях: – Я могу чем-нибудь помочь? – Ты даже не смог не дать им забрать Филиппа! Он вздрогнул, как от пощечины. – Я сделал все, что мог. – Ну, и что ты смог? – завопила я как сумасшедшая. Я упала на колени, и зачесть перехватила мне горло и полилась слезами из глаз. – Пошел вон! Он колебался: – Вы уверены, что вам ничего… – Вон отсюда! Он закрыл за собой дверь. А я сидела на полу, качалась, плакала и кричала. Когда в сердце у меня стало так же пусто, как в желудке, меня охватила тупая свинцовая усталость. Николаос убила Филиппа и укусила меня, чтобы показать, как она сильна. Можно ручаться, что она думала, будто напутала меня до смерти. И в этом она была права. Но я свои часы бодрствования всю жизнь проводила, уничтожая то, чего боюсь. Тысячелетний вампир – трудная задача, но девушке в этой жизни необходимо иметь цель.40
В клубе было темно и тихо. И никого, кроме меня. Наверное, уже наступил рассвет. Такое ждущее безмолвие, которое наступает в зданиях, когда люди расходятся по домам. Как будто, когда мы уходим, дома начинают жить своей жизнью, если только мы оставляем их с миром. Я потрясла головой и постаралась сосредоточиться. Что-нибудь почувствовать. Мне хотелось только одного – добраться до дому и заснуть. И молиться, чтобы не видеть снов. На двери был приклеен листок: “Ваше оружие за баром. Мастер привезла и его. Роберт”. Я засунула на место оба пистолета и ножи. Того, которым я ткнула Винтера и Обри, не было. Винтер умер? Может быть. Обри мертв? Надеюсь. Обычно, чтобы выжить после удара в сердце, нужно быть мастером вампиров, но с ходячим трупом со стажем пятьсот лет я еще этого удара не пробовала. Если они вынули нож, он мог оказаться достаточно силен, чтобы выжить. Надо позвонить Кэтрин. Да, но что ей сказать? Уезжай из города, за тобой охотится вампир. Вряд ли она поверит. Блин. Я вышла в неяркий белый свет утра. Улица была пуста, ее омывал легкий летний ветерок. Жара еще не поднялась. Было почти прохладно. Где моя машина? Шаги я услышала на секунду раньше слов: – Не двигайся. Ты у меня на мушке. Я без приглашения заложила руки за голову. – Доброе утро, Эдуард. – Доброе утро, Анита, – ответил он. – Пожалуйста, стой совершенно неподвижно. Он подошел ко мне, приставив пистолет к позвоночнику. Быстро обшарил меня с головы до ног. Эдуард всегда исключает случайности, именно поэтому он еще жив. Отступив на шаг, он сказал: – Теперь можешь повернуться. Мой “файрстар” был заткнут за его ремень, браунинг болтался в левой руке. Что он сделал с ножами – не знаю. Он улыбнулся очаровательной мальчишеской улыбкой, твердо держа пистолет направленным в мою грудь. – Хватит прятаться, Анита. Где Николаос? – спросил он. Я сделала глубокий вдох и полный выдох. Подумала было обвинить его в убийствах вампиров, но момент не казался подходящим. Может быть, потом, когда он не будет держать меня на мушке. – Можно мне опустить руки? – спросила я. Он слегка кивнул. Я медленно опустила руки. – Хочу внести ясность. Эдуард Я дам тебе информацию, но не потому, что тебя боюсь. Я хочу ее смерти. И хочу в этом участвовать. Он улыбнулся еще шире, сверкнув глазами от радости. – Что случилось этой ночью? Я посмотрела вниз на тротуар, потом подняла взгляд. Глядя в упор в его голубые глаза, я сказала: – Она убила Филиппа. Он очень внимательно смотрел в мое лицо. – Говори дальше. – Она укусила меня. Думаю, она хочет сделать из меня личного слугу. Он спрятал пистолет в кобуру и подошел ко мне. Повернув мою голову в сторону, он рассмотрел рану. – Тебе надо вычистить укус. Это будет чертовски больно. – Знаю. Ты мне поможешь? – Конечно. – Улыбка его чуть погасла. – Вот я пришел, чтобы причинить тебе боль в обмен на информацию. А теперь ты сама просишь налить тебе кислоту в рану. – Святую воду. – Ощущение одинаковое, – возразил он. К сожалению, он был прав.41
Я сидела, прижавшись спиной к холодной эмали ванны. Спереди и сбоку ко мне прилипла мокрая блузка. Эдуард стоял возле меня на коленях, держа в руке полупустую бутылку святой воды. Это была уже третья. А стошнило меня только один раз. Похвально. Мы начали с того, что я села на край водостока. Но долго не высидела. Я дергалась, вопила и хныкала. Я называла Эдуарда сукиным сыном. Он на меня за это зла не держал. – Как ты себя чувствуешь? – спросил он с абсолютно бесстрастным лицом. Я полыхнула на него сердитым взглядом: – Как будто мне в горло впихнули раскаленный нож. – Я в том смысле, что не хочешь ли ты прерваться и отдохнуть? Я набрала побольше воздуху. – Нет. Я хочу ее очистить, Эдуард. Полностью. Он покачал головой, почти улыбаясь. – Ты же знаешь, обычно эта процедура занимает несколько дней. – Да, – ответила я. – Но ты хочешь сделать все за один марафонский сеанс? Глаза его смотрели ровно, будто вопрос был гораздо более важен, чем казался. Я отвернулась от егоиспытующего взгляда. Как раз сейчас я не хотела, чтобы на меня смотрели. – У меня нет этих дней. Мне нужно очистить эту рану до заката. – Потому что Николаос придет к тебе снова, – сказал он. – Да. – И если не очистить первую рану, у нее будет над тобой власть. Я снова сделала глубокий вдох, хотя и прерывистый. – Да. – Даже если мы очистим рану, она все равно сможет тебя призвать. Если она так сильна, как ты говоришь. – Она даже еще сильнее. – Я обтерла руки о джинсы. – Ты думаешь, Николаос сможет повернуть меня против тебя, даже если мы очистим рану? Я посмотрела на него, надеясь, что смогу прочесть выражение его лица. Он смотрел на меня сверху. – Мы, вампироборцы, иногда рискуем. – Ты не сказал “нет”, – заметила я. Он чуть заметно улыбнулся. – “Да” я тоже не сказал. Отлично. Эдуард тоже не знает. – Давай лей еще, пока я не потеряла присутствия духа. Тут он улыбнулся, сверкнув глазами. – Его ты никогда не потеряешь. Жизнь – возможно, присутствия духа – никогда. Это был комплимент, и так он и был задуман. – Спасибо. Он положил руку мне на плечо, и я отвернулась. Сердце колотилось в горле, в голове отдавался пульс. Я хотела бежать, вырваться, завопить, но должна была сидеть и дать ему делать мне больно. Терпеть этого не могу. В детстве мне можно было сделать укол только вдвоем. Один держал шприц, а другой – меня. Теперь я держала себя сама. Если Николаос укусит меня второй раз, я наверняка сделаю все, что она захочет. Даже убью. Я уже видела такое, а тот вампир был детской игрушкой по сравнению с мастером. Вода полилась на кожу и попала в укус, как расплавленное золото, пропуская боль от ожога через все тело. Она разъедала кожу и кости. Убивала. Уничтожала. Я взвизгнула. Не могла удержаться. Слишком сильная боль. Убежать нельзя. Приходится вопить. Я лежала па полу, прижимаясь щекой к прохладе пола, дыша короткими, голодными вдохами. – Дыши медленнее, Анита. У тебя гипервентиляция. Дыши легко и медленно, или ты потеряешь сознание. Я открыла рот и сделала глубокий вдох. Воздух обдирал и жег горло. Я закашлялась. В голове было пусто и слегка тошнило, когда я смогла вдохнуть снова, но я не отключилась. Тысяча очков в мою пользу. Эдуарду пришлось почти лечь на пол, чтобы приблизить свое лицо к моему. – Ты меня слышишь? – Да, – смогла выговорить я. – Отлично. Сейчас я попробую приложить к укусу крест. Ты согласна или считаешь, что это слишком рано? Если он недостаточно очистил рану святой водой, крест меня обожжет, и останется свежий шрам. Я уже и так проявила храбрости куда больше, чем требовал долг. Больше играть в эту игру мне не хотелось. Я открыла рот, чтобы сказать “нет”, и произнесла: – Давай. А, черт. Кажется, я опять проявляю храбрость. Цепочка шелестела и позвякивала в руках Эдуарда. – Ты готова? – Нет! – Да давай же, черт тебя дери! Он так и сделал. Крест прижался к моей коже, холодный металл, без ожога, без дыма, без шипения плоти, без боли. Я была чиста – по крайней мере, как до укуса. Он держал распятие перед моим лицом. Я схватила его и сжала, пока не задрожала рука. Это не заняло много времени. Из глаз у меня выступили слезы. Я не плакала. Это просто от изнеможения. – Можешь сесть? – спросил он. Я кивнула и заставила себя сесть, прислоняясь к ванне. – Встать можешь? – спросил он. Я подумала и решила, что нет. Тело ломило дрожью, слабостью, тошнотой. – Только с твоей помощью. Он присел возле меня, подложил руку мне под плечи, другую под колени и поднял. Одним плавным и легким движением. – Поставь меня, – сказала я. – Что? – Я не ребенок. Не хочу, чтобы меня носили. Он громко выдохнул и сказал: – О'кей. Поставив мои ноги на пол, он меня отпустил. Я привалилась к стене и съехала на пол. Снова слезы, черт бы их побрал. Я сидела на полу и плакала от слабости, не в силах добраться от собственной ванной до кровати. О Господи. Эдуард стоял тут же с лицом бесстрастным и непроницаемым, как у кота. Но голос у меня уже был нормален, без примеси слез. – Терпеть не могу быть беспомощной. Ненавижу! – Из всех, кого я знаю, ты менее всех беспомощна, – сказал Эдуард, снова опускаясь рядом со мной. Он закинул мою правую руку себе на плечи, держа за запястье. Другой рукой он обнял меня за талию. От разницы в росте это вышло несколько неуклюже, но он сумел создать у меня иллюзию, что до кровати я добралась на своих ногах. У стены стояли игрушечные пингвины. Эдуард ничего о них не сказал. Раз он про это не говорит, я тоже не буду. Кто знает, может быть, Смерть спит с плюшевым медвежонком? Нет, вряд ли. Тяжелые шторы были закрыты, создавая в комнате полумрак. – Отдыхай: Я встану на часах и прослежу, чтобы никакие буки тебя не тревожили. Я поверила. Эдуард принес из гостиной белое кресло и сел у стены возле двери. Кобуру он снова надел на плечо, пистолет был в руке наготове. Еще раньше он принес из машины спортивную сумку и сейчас вытащил из нее что-то вроде миниатюрного пулемета. Я в них ничего не понимаю; кажется, это был узи. – Что это за автомат? – спросила я. – Миниузи. Ну и как? Я угадала. Он вытащил магазин и показал мне, как его заряжать, где предохранитель, все его преимущества – как будто хвастался новым автомобилем. И сел в кресло с автоматом на коленях. Глаза у меня закрывались, но я успела сказать: – Только не перестреляй моих соседей, ладно? Тут он улыбнулся очаровательной мальчишеской улыбкой. – Спи, Анита. Я уже почти заснула, когда снова меня позвал его голос, тихий и далекий: – Где дневное убежище Николаос? Я открыла глаза, постаралась навести их на фокус. Он все так же неподвижно сидел в кресле. – Эдуард, я устала, а не спятила. Его смех пузырился вокруг меня, когда я проваливалась в сон.42
Жан-Клод сидел на резном троне. Он улыбнулся мне и протянул руку с длинными пальцами. – Подойди, – велел он. Я была одета в длинное белое платье с кружевами. Никогда я еще не снилась себе в таком виде. Я посмотрела на Жан-Клода. Такую одежду выбрал он, а не я. Страх стянул мое горло. – Этот сон мой, – сказала я. Он вытянул обе руки и сказал: – Подойди. И я пошла к нему. Платье, шепча, шелестело по камням, несмолкаемый шелест. Он мне действовал на нервы. Вдруг я оказалась перед Жан-Клодом и медленно подняла к нему руки. Мне не следовало этого делать. Плохо, но я не могла себя остановить. Его руки обернулись вокруг моих, и я встала перед ним на колени. Он поднес мои руки к кружевам на своей сорочке, заставив мои пальцы зачерпнуть их в горсть. Потом он положил свои руки поверх моих, крепко держа, и рванул свою сорочку моими руками. У него была гладкая бледная грудь с линией черных курчавых волос посередине. Они густели на плоском животе, неимоверно черные на белизне его кожи. Крестообразный ожог сиял на этом совершенстве абсолютно неуместно. Он одной рукой взял меня за подбородок, подняв мое лицо вверх. Другая рука касалась груди чуть ниже правого соска. Он пустил кровь по бледной коже. Она потекла по груди алой яркой струйкой. Я пыталась вырваться, но его пальцы стиснули мою челюсть, как тиски. – Нет! – крикнула я. И ударила его левой рукой. Он поймал меня за запястье. Я пыталась вырваться, но он держал меня за челюсть и за руку, как бабочку на булавке. Можешь трепыхаться, но не улетишь. Я села, заставляя его либо меня задушить, либо опустить на пол. Он опустил. Я лягалась, во что только могла попасть. Обеими ногами ударила его в колено. Вампиры чувствуют боль. Он отпустил мою челюсть так внезапно, что я опрокинулась на спину. Схватив меня за запястья, он вздернул меня на колени, зажав с боков ногами. Он сидел в кресле, держа меня коленями, и руки на моих запястьях были как наручники. Комнату заполнил высокий позванивающий смех. Сбоку стояла Николаос и глядела на нас. Смех ее отдавался эхом в комнате, все громче и громче, будто сошедшая с ума музыка. Жан-Клод переложил обе мои руки в одну свою, и я не могла ему помешать. Свободная рука погладила меня по щеке, по шее. У основания черепа его пальцы стали тверже и начали тянуть меня. – Жан-Клод, пожалуйста, не надо! Он прижимал мое лицо все плотнее и плотнее к ране на своей груди. Я сопротивлялась, но его пальцы вплавлялись в мой череп, становились его частью. – НЕТ! Смех Николаос сменился словами. – Поскреби нас, аниматор, и ты увидишь, что мы одинаковые. – Жан-Клод! – кричала я. Голос его, бархатный, темный и теплый, скользил в мой разум. – Кровь от крови моей, плоть от плоти моей, два разума в едином теле, две души, обвенчанные в одну. На одно яркое сверкающее мгновение я это увидела. Ощутила. Вечность с Жан-Клодом. Его прикосновение… навеки. Его губы. Его кровь. Я моргнула и увидела, что мои губы почти касаются раны на его груди. – Нет, Жан-Клод! Нет! – крикнула я. – Господи, помоги мне! Это я тоже крикнула. Темнота, и кто-то хватает меня за плечо. Я даже не успела подумать – сработал инстинкт. Пистолет из-под подушки был уже у меня в руке. Чья-то рука схватила мою руку под подушкой, направляя пистолет в стену, наваливаясь на меня. – Анита, Анита, это я, Эдуард. Взгляни на меня! Я заморгала, глядя на Эдуарда, который прижимал мои руки. Дыхание его слегка участилось. Я посмотрела на пистолет у себя в руке и снова на Эдуарда. Он все еще держал меня за руки. Вряд ли можно поставить это ему в вину. – Ты пришла в себя? – спросил он. Я кивнула. – Скажи что-нибудь, Анита. – У меня был кошмар. Он покачал головой. – Похоже на правду. Он медленно меня отпустил. Я сунула пистолет обратно в кобуру. – Кто такой Жан-Клод? – спросил он. – А что? – Ты называла его имя. Я провела по лбу рукой, и рука стала влажной от пота. Рубашка, в которой я спала, и простыни тоже промокли. Эти кошмары начинали действовать мне на нервы. – Который час? Слишком темно было в комнате, будто солнце уже зашло. Живот свело судорогой. Если наступила темнота, у Кэтрин нет шансов выжить. – Не паникуй, это просто тучи. До сумерек еще четыре часа. Я перевела дыхание и пошла в ванную, пошатываясь. Плеснула холодной водой на лицо и шею. Была я бледна, как привидение. Этот сон навел мне Жан-Клод или Николаос? Если Николаос, значит ли это, что у нее есть надо мной власть? Нет ответов. Ни на что нет ответов. Когда я вернулась, Эдуард снова сидел в кресле. Он смотрел на меня, как мог бы смотреть на интересное насекомое ранее не известного ему вида. Не обращая на него внимания, я позвонила в офис Кэтрин. – Привет, Бетти, это Анита Блейк. Кэтрин у себя? – Здравствуйте, мисс Блейк. Я думала, вы знаете, что мисс Мейсон с тринадцатого по двадцатое не будет в городе. Кэтрин мне говорила, но я забыла. Наконец-то хоть в чем-то повезло. Давно пора. – Я совсем забыла, Бетти. Очень тебе благодарна. Куда больше, чем ты можешь себе представить. – Рада была помочь. Мисс Мейсон наметила первую примерку свадебного платья на двадцать третье. Это она сказала так, будто мне от этого должно было стать лучше. Не стало. – Я не забуду. Пока. – Всего вам наилучшего. Я повесила трубку и позвонила Ирвингу Гризволду. Он был репортером в “Сент-Луис Диспетч”. И еще он был вервольфом. Вервольф Ирвинг. Не очень звучало, но что будет лучше? Вервольф Чарльз? Нет. Джастин, Оливер, Брент? Никак. Ирвинг ответил после третьего гудка. – Это Анита Блейк. – Привет, что случилось? Голос у него был подозрительным, будто я звонила только тогда, когда мне что-то было надо. – Ты знаешь кого-нибудь из крысолюдов? Он молчал почти слишком долго, потом спросил: – Что ты хочешь знать? – Не могу тебе сообщить. – Это значит, ты хочешь, чтобы я тебе помог, но репортажа мне из этого не сделать? Я вздохнула: – Примерно так. – Так с чего мне тебе помогать? – Ирвинг, не утомляй. Ты от меня получил достаточно эксклюзивов. Моя информация у тебя идет на первую полосу. Так что перестань меня огорчать. – Ты вроде сегодня не в духе? – Ты знаешь крысолюдов или нет? – Знаю. – Мне надо передать сообщение Царю Крыс. Он тихо присвистнул, что в телефоне прозвучало пронзительно. – Ничего себе просьба! Я могу тебе устроить встречу со знакомым крысолюдом, но уж никак не с их царем. – Запиши сообщение для Царя Крыс. Карандаш есть? – Всегда со мной. – Вампиры меня не поймали, и я не сделала то, что они хотят. Ирвинг перечитал записку вслух. Когда я подтвердила, он сказал: – Ты связалась с вампирами и крысолюдами, а у меня не будет эксклюзива? – Этот материал никто не получит, Ирвинг. Слишком много там грязи. Он помолчал, потом сказал: – О'кей. Я постараюсь организовать встречу. Сегодня позже буду знать. – Спасибо, Ирвинг. – Поосторожнее, Блейк. Мне бы не хотелось терять такой источник информации на первую полосу. – Мне тоже, – ответила я. Не успела я повесить трубку, как снова зазвонил телефон. Я взяла трубку, не думая. В ответ на звонок снимаешь трубку – годами отработанный рефлекс. И автоответчик был у меня не так давно, чтобы от этого отвыкнуть. – Анита, это Берт. – Привет, Берт, – спокойно сказала я. – Я знаю, что ты работаешь над делом вампиров, но у меня есть кое-что, что может тебя заинтересовать. – Берт, у меня и так хлопот выше головы. Еще хоть что-то, и я уже не увижу дня. Вы можете подумать, что после этого Берт спросил о моем самочувствии. О том, как идут дела. Но не такой человек мой босс. – Сегодня звонил Томас Дженсен. Я выпрямилась. – Дженсен звонил? – Именно так. – Он собирается дать нам это сделать? – Не нам – тебе. Он специально спрашивал о тебе. Я пытался его уговорить на кого-нибудь другого, но он уперся. И это должно быть сегодня ночью. Он боится, что иначе сдрейфит. – Черт, – тихо сказала я. – Мне ему позвонить и отказаться или ты назначишь ему время? Почему всегда все бывает сразу? Один из риторических вопросов этой жизни. – Сегодня после полной темноты. – Узнаю мою девочку. Я знал, что ты меня не подведешь. – Я не твоя девочка, Берт. Сколько он тебе платит? – Тридцать тысяч долларов. Задаток в пять тысяч уже доставлен с нарочным. – Ты плохой человек, Берт. – Да, – сказал он, – и это здорово окупается. Он повесил трубку, не попрощавшись. Обаяшечка. Эдуард смотрел на меня во все глаза. – Ты только что взялась поднимать мертвого, сегодня ночью? – На самом деле укладывать мертвого на покой, но это так. – Подъем мертвых у тебя много отнимает? – Чего отнимает? Он пожал плечами: – Энергии, стойкости, силы. – Иногда. – А эта работа? Она вытягивает энергию? Я улыбнулась: – Да. Он покачал головой: – Ты не можешь позволить себе выдыхаться, Анита. – Я не выдохнусь, – сказала я. Потом задумалась, как объяснить это Эдуарду. – Томас Дженсен потерял дочь двадцать лет назад. Семь лет назад ее подняли для него в виде зомби. – И что? – Она покончила самоубийством. Никто тогда не знал, почему. Потом только узнали, что мистер Дженсен довел ее сексуальными домогательствами и она покончила с собой. – И он поднял ее из мертвых? – Эдуард скривился. – Не хочешь же ты сказать… Я замахала руками, будто могла так стереть вдруг оживший образ. – Нет-нет, не это. Его грызла совесть, и он поднял ее, чтобы просить прощения. – И? – И она его не простила. Он покачал головой: – Не понимаю. – Он поднял ее, чтобы все исправить, но она умерла, ненавидя его и страшась его. Зомби его не прощала, и он не укладывал ее на покой. Ее разум разрушался и тело тоже, и он держал при себе вроде как в наказание. – О Боже. – Ага, – сказала я. Потом подошла к шкафу и достала спортивную сумку. Эдуард в своей сумке носил оружие, я носила принадлежности аниматора. Иногда – снаряжение вампироборца. Пачка спичек, которую дал мне Захария, лежала внизу. Я сунула ее в карман брюк. Эдуард этого не видел. Чтобы он что-то заметил, это что-то должно сесть и гавкнуть. – Дженсен наконец согласился предать ее земле, если это сделаю я. И я не могу сказать “нет”. Он среди аниматоров вроде легенды. Что-то вроде истории о привидениях. – Почему сегодня? Если это ждало семь лет, почему не может подождать еще день? Я продолжала складывать сумку. – Он настаивает. Он боится, что у него не хватит духу не передумать. К тому же через пару ночей меня может уже не быть в живых. Никому другому он не доверит. – Это не твоя проблема. Не подняла зомби. – Нет, но я, прежде всего, аниматор. Вампироборство – это у меня… побочное занятие. Я – аниматор. Это не просто работа. Он все еще смотрел на меня. – Я не понял, почему, но я понял, что ты должна. – Спасибо. Он улыбнулся: – Это твой бенефис. Не возражаешь, если пойду с тобой и присмотрю, чтобы никто тебя не убрал? Я посмотрела на него: – Ты видел, как поднимают зомби? – Нет. – Ты не слаб в коленках? – спросила я с улыбкой. Он смотрел на меня, и голубые глаза вдруг похолодели. Лицо полностью переменилось. В нем не было ничего, никакого выражения, кроме этого ужасного холода. Пустоты. Когда-то так смотрел на меня леопард сквозь прутья клетки, и в его взгляде не было никаких понятных мне эмоций, и мысли его были настолько чуждыми, будто мы были с разных планет. Существо, которое могло бы меня убить умело и эффективно, поскольку это ему и полагалось делать, если оно голодно или если я ему мешаю. Я не упала от страха в обморок и не выбежала из комнаты с воплем, но это потребовало усилий. – Ты меня убедил, Эдуард. Снимай свою маску холодного убийцы и пошли. Его глаза не вернулись немедленно к норме, но им пришлось разогреваться, как небу на рассвете. Надеюсь, что Эдуард никогда не будет смотреть на меня так всерьез. Если да, одному из нас придется умереть. И все шансы за то, что мне.43
Ночь была почти непроглядно черная. Небо укрыли густые тучи. Ветер шуршал по земле и пахнул дождем. Надгробием Айрис Дженсен был гладкий белый мрамор. Это был ангел почти в человеческий рост, распахнув в приглашающих объятиях руки и крылья. При свете фонарика все еще можно было прочесть надпись: “Любимой дочери с грустью и тоской”. Тот, кто заказал мраморного ангела, кто грустно тосковал, гнусно приставал к ней при жизни. Она убила себя, чтобы от него уйти, а он вызвал ее обратно. Вот почему я стояла здесь в темноте, ожидая Дженсенов – не его, а ее. Хотя я и знала, что разум ее давно угас, я хотела предать Айрис Дженсен земле и покою. Этого я Эдуарду объяснить не могла, а потому и не пыталась. Над пустой могилой стоял, как часовой, могучий дуб. Ветер шуршал в листьях, и они перешептывались у нас над головой. Слишком сухо, как осенние листья, а не летние. Воздух был прохладным и сырым, дождь нависал над нами. Впервые за долгое время не было невыносимо жарко. Я принесла пару цыплят. Они тихо попискивали в клетке рядом с могилой. Эдуард стоял, прислонясь спиной к моей машине, скрестив ноги и свободно опустив руки. Рядом со мной стояла раскрытая спортивная сумка. В ней блестело мачете, с которым я обычно работаю. – Где он? – спросил Эдуард. Я покачала головой. – Не знаю. Уже прошел почти час от наступления темноты. Поляны кладбища, как правило, пусты – только немногие деревья высятся па гладких холмах. Мы давно должны были заметить огни машины на гравийной дороге. Где же Дженсен? Все-таки сдрейфил? Эдуард отступил от машины и подошел ко мне. – Не нравится мне это, Анита. Меня это все тоже не вдохновляло, но… – Дадим ему еще пятнадцать минут. Если он не появится, мы уезжаем. Эдуард оглядел открытую местность. – Здесь с укрытиями не очень хорошо. – Я не думаю, что нам надо опасаться снайперов. – Ты же говорила, что в тебя кто-то стрелял? Я кивнула. Он был прав. У меня руки стали покрываться гусиной кожей. Ветер раздул дыру в тучах, и туда полился лунный свет. Вдалеке серебром вспыхнуло небольшое строение. – Что это? – спросил Эдуард. – Сарай смотрителей. Или ты думают, что трава сама себя косит. – Я вообще об этом не думал, – сказал он. Облака накатили снова и погрузили кладбище в черноту. Все превратилось в неясные силуэты; белый мрамор, казалось, светится собственным светом. Раздался скрежет когтей по металлу. Я резко обернулась. На крыше моей машины сидел гуль. Он был голый и был похож на человека, раздетого догола и окаченного светло-серой краской, почти металлической. Но зубы, эти ногти на руках и ногах – длинные и черные кривые когти… Глаза горели багрянцем. Эдуард пододвинулся ко мне с пистолетом в руке. – Что он здесь делает? – спросил Эдуард. – Не знаю. – Я махнула свободной рукой и крикнула: – Вон! Он пригнулся, пристально глядя на меня. Гули – трусы; на здоровых людей они не нападают. Я сделала к нему два шага. – Пошел вон! Брысь! От любого проявления силы эта мерзость удирает во все лопатки. Этот остался сидеть. Я попятилась. – Эдуард, – тихо сказала я. – Да? – Я не чуяла гулей на этом кладбище. – Значит, ты одного пропустила. – Одиноких гулей не бывает. Они ходят стаями. И их не пропустить. От них идет что-то вроде психической вони. Воняет злом. – Анита. – Голос Эдуарда был нормален и тих, но нет, не нормален. Я обернулась и увидела у нас за спиной еще двух гулей. Мы стояли почти спина к спине, наставив пистолеты. – Я видела результаты нападения гулей на этой неделе. Убили здорового человека, притом на кладбище, где гулей нет. – Картина кажется знакомой, – сказал он. – Ага. Пули их не убивают. – Я знаю. Чего они ждут? – Думаю, набираются храбрости. – Они ждут меня, – сказал голос. Из-за ствола дерева вышел Захария. Он улыбался. Боюсь, челюсть у меня отвисла до земли. Может быть, от этого он и улыбался. Теперь я все знала. Он не убивал людей, чтобы насытить свой гри-гри. Он убивал вампиров. Тереза его пытала, потому она и стала очередной жертвой. Но оставались еще вопросы, и серьезные. Эдуард бросил взгляд на меня и снова на Захарию. – Кто это? – спросил он. – Убийца вампиров, я полагаю, – ответила я. Захария слегка поклонился. Гуль терся у его ноги, и он погладил его по почти лысой голове. – Когда ты догадалась? – Только сейчас. Я в этом году слабо соображаю. Тут он поморщился. – Я считал, что ты догадаешься рано или поздно. – Потому ты и уничтожил разум свидетеля зомби. Чтобы спасти себя. – Мне повезло, что Николаос меня поставила допрашивать этого человека. При этих словах он улыбнулся. – Это уж точно, – согласилась я, – А как ты послал этого с двумя укусами пристрелить меня в церкви? – Это было просто. Я ему сказал, что это приказ Николаос. Конечно же. – А как ты привел гулей с их кладбища? Почему они тебе повинуются? – Ты знаешь теорию, что если закопать на кладбище аниматора, возникают гули. – Ага. – Когда я поднялся из могилы, они поднялись со мной, и они мои. Мои. Я посмотрела на этих тварей и увидела, что их стало больше. Не меньше двадцати. Большая стая. – Так ты говоришь, что именно так возникают гули. – Я покачала головой. – Учитывая, сколько есть гулей, на это не хватит аниматоров всего мира. – Я об этом думал, – ответил он. – Я думаю, чем больше ты поднимешь на кладбище зомби, тем больше шансов получить гуля. – Ты считаешь, что эффект накапливается? – Именно так. Я хотел это обсудить с каким-нибудь коллегой, но ты же видишь, в чем тут проблема. – Вижу, – сказала я. – Для профессионального разговора тебе сначала пришлось бы сказать, кто ты такой и что ты сделал. Эдуард выстрелил без предупреждения. Пуля попала Захарии в грудь и развернула его. Он упал лицом вниз; гули застыли. Потом Захария приподнялся на локтях. Он встал с небольшой помощью заботливых гулей. – Камень и палка сломают мне кость, но пуля не тронет меня. – Великолепно, комедиант! – сказала я. Эдуард выстрелил снова, но Захария нырнул за ствол дерева. Оттуда он позвал: – Только не стреляйте мне в голову. Я не знаю, что случится, если вы мне всадите пулю в мозг. – Давай узнаем, – предложил Эдуард. – Прощай, Анита. Я не останусь смотреть. И он ушел, окруженный группой гулей. Он пригнулся в середине, я думаю, прячась от пули в мозг, но целую минуту я его не видела. Еще два гуля вышли из-за машины, пригибаясь на гравийной дорожке. Один из них был женщиной, и на ней еще болтались клочья одежды. – Надо им что-то показать, чего они боятся, – сказал Эдуард. Я ощутила его движение, и пистолет его выстрелил дважды. Ночь заполнил высокий пищащий визг. Гуль с моей машины спрыгнул на землю и спрятался. Но со всех сторон перли еще гули. Не менее пятнадцати были готовы вступить с нами в игру. Я выстрелила и попала в одного из них. Он упал на бок и покатился по траве, завизжав, как раненый кролик. Жалобный и животный звук. – Есть тут место, куда можно убежать? – спросил Эдуард. – Сарай, – ответила я. – Он деревянный? – Да. – Он их не остановит. – Нет, – согласилась я. – Зато уберемся с открытого места. – О'кей. Что-нибудь еще до того, как начнем движение? – Не беги, пока не подойдем к сараю вплотную. Если ты побежишь, они решат, что ты испугался, и погонятся. – Еще что-нибудь? – Ты не куришь? – Нет, а что? – Они боятся огня. – Класс. Нас сожрут заживо, потому что ни один из нас не курит! Я чуть не засмеялась – такой у него был возмущенный тон, но тут один гуль пригнулся на меня прыгнуть, и я всадила ему пулю между глаз. Некогда тут ржать. – Пойдем. Тише едешь – дальше будешь, – сказала я. – Жаль, что я автомат оставил в машине. – Мне тоже. Эдуард сделал три выстрела, и ночь огласилась визгом и животными криками. Мы двинулись к дальнему сараю. Был он примерно в четверти мили. Намечалась долгая прогулка. Один из гулей бросился. Я его сбила, и он рухнул в траву, по это было как стрельба по мишеням – без крови, только дыры. Пули им вредили, но недостаточно. Куда как недостаточно. Я шла почти задом наперед, одной рукой держась за Эдуарда. Их было слишком много. Мы не доберемся до сарая. Никак. Пискнул цыпленок в клетке. Тут мне в голову пришла идея. Я пристрелила одного цыпленка. Он упал, и остальные птицы забили в панике крыльями по деревянной клетке. Гули застыли, потом один вытянул морду и понюхал воздух. Мальчики, свежая кровь. Идите быстрее. Мясо, мальчики! Два гуля бросились к цыплятам, остальные последовали за ними, карабкаясь на спины друг другу, разламывая клетку, чтобы добраться до лакомых кусочков. – Продолжай идти, Эдуард, не беги, просто иди чуть быстрее. Цыплята задержат их не надолго. Мы пошли чуть быстрее. Звуки скребущих когтей, хруст костей, плеск крови – все это было неприятное предисловие. На полпути к сараю ночь огласил вой – долгий и злобный. Так не воет ни одна собака. Я оглянулась. Гули неслись за нами, прыгая на четвереньках галопом. – Беги! – крикнула я. Мы побежали. Ударились в дверь сарая, и эта дрянь оказалась заперта на висячий замок. Эдуард отстрелил замок – некогда было его взламывать. Гули были уже рядом и выли оглушительно. Мы влезли, закрыли дверь, как бы мало пользы в этом ни было. Возле потолка было небольшое окошко, в него вдруг ворвался лунный свет. У одной стены стояло стадо косилок, еще несколько свисали с крючьев. Садовые ножницы, лопатки, бухта шланга. Весь сарай пропах бензином и промасленными тряпками. – Дверь подпереть нечем, Анита, – сказал Эдуард. Он был прав. Мы отстрелили замок. Черт побери, где тяжелые предметы, когда они тебе нужны? – Подопри косилкой. – Она их надолго не задержит. – Лучше, чем ничего, – сказала я. Он не шевельнулся, и потому я подкатила ее сама. – Меня заживо не сожрут, – сказал Эдуард и заложил в пистолет новую обойму. – Если хочешь, я могу сначала тебя, или сделай это сама. Тут я вспомнила, что сунула в Карман пачку спичек, которую дал мне Захария. Спички, у нас есть спички! – Анита, они уже почти здесь. Ты хочешь сделать это сама? Я вытащила пачку спичек. Слава тебе, Господи! – Поэкономь пули, Эдуард. Я подняла другой рукой канистру с бензином. – Что ты собираешься делать? – спросил он. Гули ломились к нам, они уже почти пробились. – Я собираюсь поджечь сарай, – сказала я, плеснув бензином на дверь. Острый запах застрял у меня в горле. – Вместе с нами? – спросил Эдуард. – Ага. – Я бы лучше застрелился, если тебе все равно. – Я не планирую умирать сегодня, Эдуард. Лапа ударила в дверь, коготь раздирал дерево на части. Я зажгла спичку и бросила ее на пропитанную бензином дверь. Ухнуло, вспыхивая, голубое пламя. Гуль завопил, охваченный огнем, отскакивая от разбитой двери. Вонь горелого мяса примешалась к бензиновой гари. Горелая шерсть. Я закашлялась, поднеся руку ко рту. Огонь пожирал дерево сарая, захватывая крышу. Больше бензина не надо было, и так эта проклятая халабуда стала огненной западней. А мы внутри. Я не думала, что огонь разойдется так быстро. Эдуард стоял у задней стены, зажав рот рукой. И голос его был приглушенным. – У тебя был план отсюда выбраться, если я правильно помню? В стену ударила рука, стараясь зацепить его когтями. Он отшатнулся. Гуль стал прорываться в дыру, стремясь к нам. Эдуард всадил ему пулю между глаз, и гуль скрылся из виду. Я схватила с дальней стены грабли. На нас сыпались угольки. Если нас не удушит дым, то завалит рухнувшая крыша. – Снимай рубашку, – сказала я. Он даже не спросил, зачем. Дисциплинированный ты мой. Он сорвал с себя кобуру, стянул рубашку через голову и бросил ее мне, а кобуру надел обратно. Я обернула рубашку вокруг зубьев грабель и макнула в бензин. Подожгла от стены – спички уже не были нужны. Передняя стена сарая поливала нас огнем. Искорки жалили кожу, как осы. Эдуард сообразил. Он нашел топор и стал расширять дыру, проделанную гулем. Я держала в руках свой импровизированный факел и канистру с бензином. Мелькнула мысль, что канистра может взорваться от жара. Тогда мы не задохнемся от дыма, а взлетим на воздух. – Быстрее! – крикнула я. Эдуард протиснулся в дыру, и я за ним, чуть не прижегши его факелом. На сотню ярдов не было ни одного гуля. Они были умнее, чем казались. Мы побежали, и взрывная волна ударила нам в спину, как невообразимый ветер. Я полетела на траву, и у меня отшибло дыхание. По обе стороны от меня падали на землю кусочки горящего дерева. Я накрыла голосу руками и молилась. Мое обычное везение – стукнуло по спине падающим гвоздем. Тишина – то есть больше взрывов не было. Я осторожно подняла голову. Сарая не было – ничего не осталось. Вокруг меня догорали на траве кусочки дерева. Эдуард лежал на земле, почти на расстоянии вытянутой руки. И смотрел на меня. У меня тоже было такое удивленное лицо? Наверное. Наш импровизированный факел медленно зажигал траву. Эдуард поднялся на колени и поднял факел над головой. Канистра бензина была невредима. Я встала па ноги. Эдуард с факелом следом за мной. Гули, кажется, удрали, умницы гули, но на всякий случай… Этого мы даже не обсуждали. Паранойя у нас одна на двоих. Мы пошли к машине. Адреналин уже схлынул, и я была такой усталой, как никогда раньше. Сколько есть у человека адреналина, столько и есть, дальше наступает оцепенение. От клетки с цыплятами не осталось ничего, только рассыпанные на могиле кусочки. Ближе я смотреть не стала. Еще я остановилась подобрать свою спортивную сумку. Ее никто не тронул, так она и лежала. Эдуард обошел меня и отбросил факел на гравийную дорожку. В ветвях прошелестел ветер, и Эдуард завопил: – Анита! Я покатилась по земле. Пистолет Эдуарда рявкнул, и что-то визжащее упало на траву. Я пялилась на гуля, пока Эдуард всаживал в него пулю за пулей. Когда я вернула сердце обратно из горла в грудь, я доползла до канистры и открыла ее. Гуль вопил. Эдуард гнал его горящим факелом. Я плеснула на него бензином, упала на колени и крикнула: – Жги его! Эдуард ткнул факелом. Гуля охватило пламя, и он завопил. Ночь завоняла горелым мясом и шерстью. И бензином. Он катался по траве, пытаясь сбить пламя, но оно не сбивалось. – Теперь твоя очередь, миляга Захария, – шепнула я. – Твоя очередь! Рубашка обгорела, и Эдуард отбросил грабли на дорожку. – Давай сматываться, – сказал он. Я от всего сердца согласилась. Я отперла машину, бросила сумку на заднее сиденье и завела мотор. Гуль лежал на земле и горел, уже не шевелясь. Эдуард сидел на пассажирском сиденье с автоматом в руках. Впервые за все время, что я его знала, он был потрясен. Даже, кажется, испуган. – Ты теперь и спать будешь с автоматом? – спросила я. Он глянул на меня. – Ты же собираешься спать с пистолетом? Очко в его пользу. Я брала крутые повороты на гравии со всей скоростью, на которую могла решиться. Моя “нова” не приспособлена для слалома. Крушение здесь на кладбище этой ночью не казалось удачной мыслью. Фары отражались от надгробий, но ничего не шевелилось. Гулей не было видно. Я сделала глубокий вдох – и выдохнула. Второе покушение на мою жизнь всего за два дня. Лучше бы на этот раз тоже стреляли.45
Мы долго ехали молча. Тихое шуршание колес, наконец, прервал Эдуард. – Вряд ли нам стоит ехать обратно к тебе домой, – сказал он. – Согласна. – Я тебя отвезу в мой отель. Если у тебя нет другого места, куда ты предпочла бы поехать. А куда? К Ронни? Я больше не хотела ставить ее под удар. А кого еще под удар подставлять? Никого, кроме Эдуарда, а он это выдержит. И еще лучше меня. Пейджер задрожал у пояса, посылая ударные волны мне по ребрам. Не люблю ставить пейджер в режим молчания. Он всегда меня пугает, когда срабатывает. – Что случилось? – спросил Эдуард. – Ты подпрыгнула, будто тебя укусили. Я стукнула по кнопке, чтобы отключить эту заразу и посмотреть, кто вызывает. Мелькнул в окошечке номер. – Пейджер сработал в режиме молчания. Без шума, только вибрация. Он глянул на меня: – Ты не будешь звонить на работу. Это прозвучало не вопросом, а утверждением. Или приказом. – Знаешь, Эдуард, у меня нет настроения, так что не надо мной командовать. Он сделают глубокий вдох – и выдохнул. А что он мог сделать? За рулем была я. Если он не собирался наставлять на меня пистолет и захватывать машину, оставалось только сидеть спокойно. Я съехала к ближайшей заправке, и там, в магазине был телефон-автомат. Магазинчик был полностью освещен и делал из меня отличную мишень, но после гулей мне хотелось к свету. Эдуард смотрел, как я вылезаю из машины с бумажником в руке. Он не вышел прикрывать мне спину. Ладно, у меня есть пистолет. Если он хочет дуться, пусть себе. Я позвонила на работу. Ответил Крейг, наш секретарь. – “Аниматор инкорпорейтед”. Чем мы можем быть вам полезны? – Крейг, это Анита. Что случилось? – Звонил Ирвинг Гризволд. Просил тебя перезвонить как можно скорее, иначе встреча отменяется. Он сказал, что ты знаешь, в чем дело. Так и есть? – Так и есть. Спасибо, Крейг. – Голос у тебя ужасный. – Доброй ночи, Крейг. Я повесила трубку. Меня одолевала усталость, я выдохлась, и горло болело. Свернуться бы сейчас клубочком и проспать так с недельку. Вместо этого я позвонила Ирвингу. – Это я. – Что ж, вовремя. Ты знаешь, сколько мне хлопот стоило это организовать? А ты чуть не опоздала. – Если ты не перестанешь трепаться, я еще могу опоздать. Скажи где и когда. Он сказал. Если поспешить, мы еще можем успеть. – И какого черта всем так необходимо все сделать именно сегодня? – Слушай, если ты не хочешь встречаться, так и отлично! – Ирвинг, у меня была очень трудная ночь, так что перестань на меня собачиться. – Что с тобой? Ну и дурацкий вопрос. – Ничего хорошего, но жить буду. – Если ты не в форме, я попытаюсь отложить встречу, но обещать ничего не могу, Анита. Это ведь твое сообщение дало возможность вообще до него добраться. Я прислонилась лбом к металлу телефонной будки. – Я там буду, Ирвинг. – А я нет. – В его голосе звучало негодование. – Одно из условий встречи – ни репортеров, ни полиции. Я не могла не улыбнуться. Бедняга Ирвинг. Никуда-то его не пускают. На него не напали гули и ему не дали под зад взрывной волной. Поберегу-ка я свою жалость для себя. – Спасибо, Ирвинг. Я у тебя в долгу. – Ты много раз уже у меня в долгу, – сказал он. – Осторожнее. Я не знаю, во что ты на этот раз влезла, но это выглядит паршиво. Он пытался выудить из меня хоть что-нибудь, и я это знала. – Доброй ночи, Ирвинг. И я повесила трубку, пока он не успел больше ничего спросить. Потом я позвонила Дольфу домой. Не знаю, почему это не могло подождать до утра, но этой ночью я чуть не погибла. И если это еще произойдет, я хотела, чтобы кто-нибудь нашел Захарию. Дольф ответил с шестого гудка заспанным голосом. – Да? – Дольф, это Анита Блейк. – Что случилось? Из его голоса почти исчезла сонная одурь. – Я знаю, кто убийца. – Рассказывай. Я рассказала. Он записывал и задавал вопросы. И самый главный приберег под конец. – Ты можешь что-нибудь из этого доказать? – Я могу доказать, что он носит гри-гри. Могу свидетельствовать, что он мне признался. Он пытался меня убить, чему я лично свидетель. – Это трудно будет продать присяжным или судье. – Знаю. – Посмотрим, что я смогу накопать. – Дольф, у нас почти готово на него дело. – Верно, но оно все держится на том, чтобы ты была жива для дачи показаний. – Я постараюсь. – Завтра утром ты придешь и все это расскажешь под протокол. – Обязательно. – Отличная работа. – Спасибо. – Пока, Анита. – Пока, Дольф. Я вернулась в машину. – У нас встреча с крысолюдами через сорок пять минут. – Почему это так важно? – Потому что они, как я думаю, могут показать нам черный ход в логово Николаос. Через парадную дверь нам ни за что не пробиться. Я завела машину и выехала на дорогу. – Кому ты еще звонила? – спросил он. Значит, он все же следил. – В полицию. – Что? Не любит Эдуард иметь дело с полицией. Странно, не правда ли? – Если Захария сумеет меня убрать, я хочу, чтобы кто-то этим занялся. Он помолчал. Потом сказал: – Расскажи мне про Николаос. – Монстр, садистка. Ей больше тысячи лет. – С нетерпением жду встречи. – Лучше не надо, Эдуард. – Нам случалось убивать вампиров в ранге мастера, Анита. Одной больше, одной меньше. – Если бы. Николаос не меньше тысячи лет. Я в жизни никогда не была так напугана. Он сидел молча, по его лицу ничего нельзя было прочесть. – О чем ты думаешь? – спросила я. – О том, что люблю трудные задачи. Он улыбнулся красивой, заразительной улыбкой. Вот черт! Смерть увидел свою главную цель. Самую крупную добычу. И не боялся ее. А следовало бы. В городе немного есть мест, открытых в час тридцать ночи, но у Денни открыто. Какое-то нарушение стиля – встречаться с крысолюдами у Денни за кофе и пончиками. Полагалось бы, наверное, в глухом темном переулке. Нет-нет, я не против, только мне это казалось… забавным, что ли. Эдуард зашел первым – проверить, что нет ловушки. Если он сядет за столик, все в порядке. Если выйдет – значит, нет. Просто. Никто ведь не знает, каков он с виду. Пока он без меня, он может заходить, куда хочет, и никто не будет пытаться его убить. Интересно. Я уже просто как зачумленная. Эдуард сел за столик. Все в порядке. Я вошла в яркий свет и искусственный комфорт ресторана. У официантки были под глазами темные круги, предусмотрительно замазанные густым слоем тона, отчего круги казались розоватыми. Я посмотрела мимо нее. Я увидела человека, делающего мне знаки. Он вытянул руку и согнул палец, будто подзывая официантку или какого-то другого слугу. – Меня уже ждут, но все равно спасибо, – сказала я официантке. Ресторан в эти часы понедельника – то есть уже вторника – был почти пуст. Напротив того человека, что меня звал, сидели еще двое. У них был вполне обычный вид, но от них шло ощущение сдержанной энергии, чуть ли не рассыпающей искры в окружающем воздухе. Ликантропы. Я могла бы ручаться за это своей жизнью. Может быть, я именно это сейчас и делала. Еще пара, мужчина и женщина, сидели наискось от первых двух. Тоже ликантропы – готова поставить на это последний цент. Эдуард сел близко от них, но не слишком близко. Ему случалось охотиться на ликантропов, и он знал, что искать. Когда я проходила мимо стола, один из мужчин поднял глаза. Они были карие, но такие темные, что казались черными. Он смотрел прямо мне в глаза. Лицо квадратное, тело худощавое, на руках, когда он подпер ладонью подбородок, шевельнулись мускулы. Я ответила прямым взглядом и прошла к кабинке, где сидел Царь Крыс. Он был высоким, не ниже шести футов, кожа темно-коричневая, волосы черные, курчавые, коротко подстриженные, карие глаза. Лицо у него было тонкое, надменное, и губы чуть тонковаты для того высокомерного выражения, с которым он на меня смотрел. Темный красавец мексиканского типа. Его подозрительность ощущалась в воздухе, как треск электричества. Я вошла в кабинку, глубоко вдохнула и посмотрела на него через столик. – Я получил ваше сообщение. Чего вы хотите? – спросил он. Голос у него был тихим, но глубоким, с еле слышными следами акцента. – Я хочу, чтобы вы провели меня и еще, по крайней мере, одного человека в тоннели под “Цирком Проклятых”. Он нахмурился сильнее, между глаз у него залегли морщинки. – А зачем мне это делать? – Вы хотите, чтобы ваш народ освободился от власти мастера? Он кивнул, все еще хмурясь. Но, кажется, я завоевала его на свою сторону. – Проведите нас в подземелье, и мы об этом позаботимся. Он сцепил на столе руки. – А почему я должен вам верить? – Я не охотник за скальпами. И никогда не тронула ни одного ликантропа. – Если вы пойдете против нее, мы не сможем биться рядом с вами. Даже я не смогу. Она меня призывает. Я не отвечаю, но я чувствую призыв. Я смогу удержать свой народ и мелких крыс от выступления на ее стороне, но это и все. – Вы просто впустите нас. Остальное сделаем мы. – Вы так в себе уверены? – Как видите, я ставлю жизнь на эту карту. Он переплел пальцы возле рта, опираясь локтями на стол. Шрам клейма остался на нем и в человечьем обличье – грубая четырехзубцовая корона. – Я вас впущу, – сказал он. – Спасибо, – улыбнулась я. Он посмотрел на меня в упор. – Когда выйдете живой, тогда и будете говорить спасибо. – Договорились. Я протянула руку. После секундного колебания он протянул свою, и мы скрепили сделку рукопожатием. – Вы хотите несколько дней выждать? – спросил он. – Нет, – сказала я. – Я хочу пойти завтра. Он склонил голову набок: – Вы твердо решили? – А что? Есть трудности? – Вы ранены. Я думал, вы захотите поправиться. У меня было несколько синяков и горло болело, но… – Как вы узнали? – От вас пахнет смертью, которая вас сегодня задела краем. Я уставилась на него. Этого аспекта сверхъестественных возможностей Ирвинг никогда при мне не проявлял. Я не хочу сказать, что он не может, но он очень старается быть человеком. Этот не старался. Я перевела дыхание. – Это мое дело. Он кивнул: – Мы вам позвоним и назовем время и место. Я встала, он остался сидеть. Мне больше ничего не оставалось сказать, и поэтому я ушла. Через десять минут за мной вышел Эдуард и сел в машину. – Что теперь? – спросил он. – Ты говорил про свой номер в отеле. Я хочу поспать, пока есть возможность. – А завтра? – Ты меня вывезешь и покажешь, как работает обрез. – А потом? – А потом отправимся к Николаос, – сказала я. Он счастливо вздохнул, почти засмеялся: – Вот это да! Вот это да? – Рада видеть, что хоть кому-то все это правится. Он улыбнулся: – Ну, люблю я свою работу. Я тоже не могла не улыбнуться. Правду сказать, я тоже свою работу люблю.45
За день я научилась владеть обрезом. Той же ночью я пошла в пещеры с крысолюдами. В пещере было темно. Я стояла в абсолютной темноте, стискивая в руке фонарь. Приложив руку ко лбу, я не видела ничего, кроме странных белых образов, которые создают глаза, когда нет света. На голове у меня была каска с фонарем, который сейчас был выключен. Так потребовали крысолюды. Тьма была полна звуками. Вскрики, стоны, щелчки суставов, странные звуки, похожие на звук ножа, вытаскиваемого из тела. Крысолюды перекидывались из людей в животных. Судя по звукам, это было больно – и сильно. Они заставили меня поклясться не включать свет без команды. Никогда в жизни мне так не хотелось посмотреть. Не может быть, чтобы все было так ужасно. Или может? Но обещание есть обещание. Как говорил слон Хортон: “Личность – это личность, даже если очень маленькая”. Какого черта я здесь делаю, стоя посреди пещеры в темноте в окружении крысолюдов и цитируя доктора Сьюса, собираясь убивать тысячелетнего вампира? Это была одна из самых необычных недель моей жизни. Рафаэль, Царь Крыс, сказал: – Можете включать свет. Я тут же это сделала. Глаза впились в свет, жаждая видеть. Крысолюды стояли небольшой группой в широком тоннеле с плоской крышей. Их было десять. Я их пересчитала еще в людском обличье. Теперь семеро мужчин были покрыты мехом и одеты в отрезанные выше колен джинсы. На двоих были свободные футболки. На трех женщинах были широкие платья, как на беременных. Блестели в темноте глазки-пуговицы. Все были покрыты мехом. Эдуард подошел ко мне. Он смотрел на оборотней с непроницаемым лицом. Я коснулась его руки. Я говорила Рафаэлю, что я не охотник за скальпами, но Эдуард иногда им бывал. Я только надеялась, что не подвергла этот народ опасности. – Вы готовы? – спросил Рафаэль. Это снова был тот блестящий черный крысолюд, которого я помнила. – Да, – сказала я. Эдуард кивнул. Крысолюды рассыпались по сторонам, скрежеща когтями по выветренным камням. Я сказала, ни к кому конкретно не обращаясь: – Я думала, что в пещерах сыро. Один из крысолюдов поменьше ответил: – Каверны Чероки – мертвые пещеры. – Не поняла. – В живых пещерах есть вода и растут сталактиты и сталагмиты. Сухие пещеры, где они не растут, называются мертвыми пещерами. – А, – сказала я. Он раздвинул губы, показав мощные резцы. Улыбка, наверное. – Еще чем-нибудь интересуетесь? – спросил он. Рафаэль шикнул на него: – Мы сюда не экскурсию проводить пришли, Луи. Так что тихо, вы оба. Луи пожал плечами и пошел впереди меня. Это был тот самый человек с темными глазами, что был с Рафаэлем в ресторане. Одна из женщин была покрыта почти сплошь седой шерстью. Ее звали Лилиан, и она была врачом. В сумке у нее была целая аптека. Они явно предусмотрели случай, что мы будем ранены. По крайней мере, это означало надежду на то, что мы вернемся живыми. Что касается меня, я тоже стала на эту тему задумываться. Через два часа потолок опустился так, что я уже не могла стоять прямо. Тут я поняла, зачем нам с Эдуардом выдали каски. Я зацепила за свод головой не меньше тысячи раз. Если бы не каска, я бы устроила себе сотрясение мозга куда раньше, чем добралась бы до Николаос. Крысы, казалось, были созданы для этих тоннелей. Они скользили по ним с причудливой ползучей грацией. Нам с Эдуардом было до них куда как далеко. Он шел за мной и тихо ругался себе под нос. От лишних пяти дюймов роста ему приходилось несладко. У меня давно уже ныла поясница, а у него должна была вообще отваливаться. По дороге попадались карманы, где потолок приподнимался, и я с нетерпением их ждала, как подводник – воздушных карманов. Характер темноты изменился. Свет – впереди появился свет, не сильный, но свет. Он мигал в конце тоннеля, как мираж. Рафаэль появился рядом. Эдуард сел на плоский камень, я рядом с ним. – Это ваше подземелье. Мы будем ждать почти до темноты. Если вы не выйдете, мы уходим. Если Николаос будет убита, мы сможем потом вам помочь. Я кивнула, и фонарь у меня на каске тоже кивнул. – Спасибо за помощь. Он покачал узким крысиным лицом. – Я привел вас к двери дьявола. За это благодарить не надо. Я посмотрела на Эдуарда. Лицо у него было далекое, непроницаемое. Если его заинтересовали слова крысолюда, он этого никак не показал. С тем же успехом мы могли бы обсуждать цены на бакалею. Мы с Эдуардом пригнулись около входа в подземелье. Замигал карманный фонарик, невообразимо яркий после темноты. Эдуард поправил “узи” у себя па груди. У меня был обрез. Еще у меня было два пистолета, два ножа и крупнокалиберный короткоствольный в кармане жакета. Это был подарок Эдуарда. Давая его мне, Эдуард сказал: – Отдача у него адская, но сунь его кому-нибудь в морду, и он отшибет башку к чертовой матери. Приятно это знать. Снаружи был день. Вампиры там суетиться не будут, но Бурхард может оказаться поблизости. Если он нас увидит, Николаос тут же об этом узнает. Как-нибудь да узнает. У меня по рукам побежали мурашки. Мы влезли внутрь, готовые убивать и калечить. Мое тело наполнилось адреналином, заставляя сердце биться без причины. Место, где висел на цепях Филипп, очистили. Кто-то его отскреб как следует. Я подавила искушение коснуться стены, где он был. – Анита, – тихо позвал Эдуард. Он стоял у двери. Я поспешила к нему. – Что с тобой? – спросил он. – Здесь убили Филиппа. – Не отвлекайся. Я не хочу погибать оттого, что ты замечтаешься. Я начала было злиться и остановилась. Он был прав. Эдуард попробовал дверь, и она открылась. Нет пленников – некого запирать. Я выглянула влево от двери, он вправо. Коридор был пуст. Мои ладони, держащие обрез, вспотели. Эдуард пошел по коридору вправо. Я последовала за ним в логово дракона. Только рыцарем я себя не чувствовала. Боевого коня не хватало. Или боевых доспехов? Чего-то вроде этого. Но мы здесь. Вот оно. Сердце застряло в горле и не хотело опускаться.46
Дракон не вылез сразу и не сожрал нас. На самом деле все было тихо. Слишком тихо, простите за истертый штамп. Я подошла к Эдуарду вплотную и шепнула: – Я ничего не имею против, но где же все? Он прислонился спиной к стене и ответил: – Может быть, Винтера ты убила. Остается Бурхард. Может быть, его куда-то послали с поручением. Я покачала головой: – Слишком легко получается. – Не беспокойся, на что-нибудь наверняка скоро напоремся. Он пошел дальше по коридору, и я за ним. Только через три шага я поняла, что это Эдуард так шутил. Коридор открывался в большой зал вроде тронного зала Николаос, но здесь не было кресла. А были гробы. Пять стояло вдоль комнаты на платформах, приподнятых над полом. Горели высокие железные канделябры в изголовье и в изножье каждого гроба. Почти все вампиры стараются свои гробы спрятать. Но не Николаос. – Самоуверенная, – шепнул Эдуард. – Ага, – шепнула и я. Возле гробов всегда поначалу шепчешь, как на похоронах, будто тебя могут услышать. В комнате стоял застарелый запах, от которого шевелились волосы на шее. Он застревал в глотке и вызывал почти металлический вкус во рту. Запах змей в клетках. Уже по запаху понятно, что в этой комнате ничего нет теплого или шерстистого. Это запах вампиров. Первый гроб был сделан из темного и хорошо отлакированного дерева, с золотыми ручками. Он расширялся в районе плеч и потом сужался, следуя очертаниям человеческого тела. Так, бывало, делали гробы в старину. – С него и начнем, – сказала я. Эдуард не возражал. Он оставил автомат болтаться на шее и достал пистолет. – Я прикрываю, – сказал он. Я положила обрез перед гробом на пол, взялась за край, произнесла короткую молитву и подняла крышку. В гробу лежал Валентин. На изуродованном лице не было маски. Он был все еще одет в костюм гребца, на этот раз черный. Пурпурная рубашка с рюшами. Эти цвета не подходили к его темно-каштановым волосам. Одна его рука свернулась у бедра – жест беззаботно спящего. Очень человеческий жест. Эдуард заглянул в гроб, подняв оружие вверх. – Это тот, кого ты полила святой водой? Я кивнула. – Хорошо его перепахало, – заметил Эдуард. Валентин не пошевелился. Я даже не могла заметить, чтобы он дышал. Вытерев руки о джинсы, я попробовала у него пульс на запястье. Ничего. Кожа его была на ощупь холодной. Он был мертв. Это не убийство, что бы ни говорил закон. Нельзя убить труп. Удар пульса. Я отдернула руку, как ошпаренная. – Что такое? – спросил Эдуард. – Пульс нащупала. – Иногда это бывает. Я кивнула. Да, иногда бывает. Если достаточно долго ждать, ударяет сердце, бежит кровь, но так медленно, что даже смотреть больно. Мертвый. Иногда мне казалось, что я не понимаю значения этого слова. Но одно я знала. Если мы будем здесь, когда наступит ночь, мы умрем или будем желать себе смерти. Валентин участвовал в убийстве более двадцати человек. Он чуть не убил меня. Когда Николаос снимет свою защиту, он закончит эту работу, если сможет. Мы пришли убивать Николаос. Думаю, она снимет свою защиту очень скоро. Как говорится, он или я. Лучше пусть он. Я сняла с плеч рюкзак. – Что ты ищешь? – спросил Эдуард. – Кол и молоток. – А почему не обрез? Я посмотрела на него: – В самом деле, почему? Может, лучше было бы нанять духовой оркестр, чтобы сообщить о нашем прибытии? – Если хочешь, чтобы было тихо, можно и по-другому. На его лице играла легкая улыбка. У меня в руке был заостренный кол, но я была готова послушать. Большинство убитых мной вампиров я пронзала колом; но эта работа не становилась легче. Это тяжелая и грязная работа, хотя больше я от нее не блюю. В конце концов, я профессионал. Он вытащил из своего рюкзака коробочку. Там лежали шприцы. Он вытащил ампулу с сероватой жидкостью. – Нитрат серебра, – сказал он. Серебра. Ужас нежити. Проклятие сверхъестественных. И вполне современно. – Это действует? – спросила я. – Действует. – Он наполнил шприц и спросил: – Сколько лет вот этому? – Чуть больше ста, – ответила я. – Тогда двух хватит. Он всадил иглу в толстую вену на шее Валентина. Прежде чем он наполнил шприц второй раз, тело вздрогнуло. Он всадил в шею вторую дозу. Тело Валентина выгнулось в гробу дугой, рот открылся и закрылся снова. Он ловил ртом воздух, как тонущий. Эдуард наполнил еще один шприц и протянул мне. Я посмотрела на него. – Он не кусается, – сказал Эдуард. Я осторожно взяла шприц тремя пальцами. – В чем дело? – спросил он. – Я не слишком люблю шприцы. Он усмехнулся: – Уколов боишься? – Не слишком, – огрызнулась я на него. Тело Валентина тряслось и взбрыкивало, руки стучали в деревянные стенки. Он издавал тихие беспомощные звуки. Глаз так и не открыл. Ему предстояло проспать собственную смерть. Он дернулся, и затрясся в последний раз, и привалился к стенке гроба, как изломанная тряпичная кукла. – Не слишком у него мертвый вид, – сказала я. – Так всегда бывает. – Когда забьешь кол в сердце и отрежешь голову, тогда ты знаешь, что он мертв. – Это другая техника, – сказал Эдуард. Мне это не нравилось. Валентин лежал в гробу, и вид у него был вполне целый и почти человеческий. А мне хотелось бы видеть сгнившую плоть и обратившиеся в прах кости. Я хотела знать, что он мертв. – Еще никто не встал из гроба после хорошего заряда нитрата серебра, Анита. Я кивнула, хотя он меня не убедил. – Пошли, посмотрим другие. Я пошла, но все оглядывалась на Валентина. Он годами преследовал меня в кошмарах, чуть не убил меня. И для меня он просто выглядел недостаточно мертвым. Я открыла соседний гроб одной рукой, осторожно держа шприц. Мне тоже от инъекции нитрата серебра ничего хорошего не будет. Гроб был пуст. Белый искусственный шелк выгнулся по линиям тела, как матрац, по тела не было. Я вздрогнула и огляделась, но ничего не увидела. Я медленно подняла глаза, надеясь, что ничего надо мной не летает. Ничего и не было. Слава тебе, Господи. Наконец я вспомнила, что дышать тоже надо. Наверное, это был гроб Терезы. Да, он. Я оставила его открытым и подошла к следующему. Этот гроб был новой модели, наверное, подделка под дерево, но красивый и полированный. В нем лежал негр. Я так и не узнала его имени. И теперь уже никогда не узнаю. Я понимала, что значило сюда прийти. Не только защитить себя, но и убить вампиров, пока они лежат беспомощные. Насколько я знала, этот никогда ни на кого не нападал. Тут я сама над собой рассмеялась: этот вампир был протеже Николаос. Я что, в самом деле, думаю, что он никогда не пробовал человечьей крови? Нет. Я прижала шприц к его шее и тяжело сглотнула слюну. Ненавижу шприцы. Без особых причин. Я вонзила иглу и закрыла глаза, нажимая на поршень. Кол ему в сердце я бы вонзила спокойно, но всадить иглу – от этого у меня шел по спине холодок. – Анита! – крикнул Эдуард. Я повернулась и увидела сидящего в гробу Обри. Он держал Эдуарда за горло и медленно поднимал его в воздух. Обрез остался возле гроба Валентина. Черт! Я вытащила девятимиллиметровый и всадила пулю Обри в лоб. Пуля отбросила его голову назад, но он только улыбнулся и поднял Эдуарда на вытянутых руках, так что ноги его задергались в воздухе. Я бросилась к обрезу. Эдуарду приходилось держаться двумя руками, чтобы не задохнуться под собственным весом. Он отпустил одну руку, нащупывая автомат. Обри перехватил его запястье. Я схватила обрез, шагнула к ним и выстрелила с расстояния трех футов. Голова Обри взорвалась, кровь и мозг расплескались по стене. Руки его опустили Эдуарда на пол, но не разжались. Эдуард отрывисто дышал. Правая рука вампира дергалась у него на горле, пальцы впивались в трахею. Мне пришлось обойти Эдуарда, чтобы выстрелить в грудь. Заряд вырвал сердце и почти всю левую сторону груди. Левая рука повисла на нитях кости и ткани. Труп рухнул обратно в гроб. Эдуард упал на колени, задыхаясь и кашляя. – Кивни, если можешь дышать, Эдуард, – сказала я. Хотя если Обри раздавил ему трахею, не знаю, что я могла бы сделать. Может быть, бежать и звать на помощь крысодоктора Лилиан. Эдуард кивнул. Лицо его было багрово-красным, но дышать он мог. В ушах еще звенело эхо выстрелов в каменных стенах. Вот тебе и фактор внезапности. Вот тебе и нитрат серебра. Я передернула затвор, загнав еще два патрона, подошла к гробу Валентина и разнесла ему голову в клочья. Вот теперь он мертв. Эдуард, шатаясь, поднялся на ноги. И хрипло спросил: – Сколько лет было вот этому? – За пятьсот, – ответила я. Он проглотил слюну, поморщившись от боли. – А, черт. – Я не собираюсь колоть шприцами Николаос, – заявила я. Он полыхнул на меня взглядом, все еще наполовину привалившись к гробу Обри. Я повернулась к пятому гробу. Его мы, не сговариваясь, оставили напоследок. Он стоял у дальней стены. Изящный белый гроб, слишком маленький для взрослого. Пламя свечей отражалось от резьбы на крышке. У меня был соблазн стрелять прямо сквозь гроб, но надо было ее увидеть. Надо смотреть, во что стреляешь. Сердце снова заколотилось у горла, грудь стиснуло. Она – мастер вампиров. Их убивать, даже днем – занятие рискованное. Их взгляд может тебя заставить оцепенеть еще до заката. Ментальная сила. Голос. Колоссальная сила. А Николаос была сильнее всего, что я в жизни видела. Но у меня есть освященный крест. Все будет в порядке. Да, но слишком много у меня забирали крестов, чтобы я чувствовала себя вполне надежно. Ну, ладно. Я попыталась поднять крышку одной рукой, но она была тяжелой и не была сбалансирована так, чтобы легко открывалась, как у современных гробов. – Эдуард, ты можешь подойти мне помочь? Или ты все еще заново учишься дышать? Он подошел. Его лицо почти вернулось к нормальному цвету. Он взялся за крышку, и я навела обрез. Он нажал, и крышка съехала в сторону. Она была без петель. – Блин! – сказала я. Гроб был пуст. – Вы меня ищете? – произнес высокий мелодичный голос от двери. – Не двигаться. Так, кажется, надо говорить? Вы у нас на мушке. – Я бы не советовал вам хвататься за оружие, – сказал Бурхард. Я глянула на Эдуарда и увидела, что его руки находятся близко к автомату, но недостаточно близко. Лицо его было непроницаемым, спокойным, нормальным. Как на воскресной прогулке. Я была так напугана, что чувствовала в горле вкус собственной желчи. Мы переглянулись и подняли руки. – Медленно повернитесь, – сказал Бурхард. Мы повернулись. Он держал какую-то полуавтоматическую винтовку. Я не такой фанат оружия, как Эдуард, поэтому не узнала страну и систему, но поняла, что она делает большие дырки. За спиной у него торчала рукоятка меча. Настоящего меча, честное скаутское. Рядом с ним стоял Захария, держа пистолет. Держал он его двумя руками, напряженно. У него тоже не был особенно довольный вид. Бурхард держал винтовку так, будто с ней родился. – Будьте добры, бросить оружие и положить руки на голову, сплетя пальцы. Мы сделали, как он сказал. Эдуард бросил автомат, а я обрез. У нас было еще много другого оружия. Николаос отступила в сторону. Лицо у нее было холодное и разгневанное. Когда она заговорила, голос ее заполнил комнату. – Я старше, чем вы можете себе даже представить. И вы думали, что свет дня может удержать меня в гробу? После тысячи лет? Она вошла в комнату, тщательно следя, чтобы не встать между нами и Бурхардом, взглянула на то, что осталось в гробах. – Ты за это заплатишь, аниматор. – Она улыбнулась, и я никогда не видала улыбки, где было бы столько зла. – Отбери у них остальное оружие, Бурхард, а потом мы займемся аниматором. Они встали перед нами, но не слишком близко. – Встаньте к стене, аниматор, – приказал Бурхард. – Захария, если мужчина шевельнется – застрели его. Бурхард толкнул меня к стене и обыскал очень тщательно. Он не заглядывал в зубы и не заставлял меня снять штаны, но близко к тому. Он нашел все, что у меня с собой было. Даже короткоствольник. Мой крест он засунул себе в карман. Может быть, надо было сделать крест татуировку? Вряд ли бы это помогло. Я отошла от стены и встала перед Захарией, и настала очередь Эдуарда. Я посмотрела на Захарию: – Она знает? – Заткнись. Я улыбнулась: – Значит, не знает? – Заткнись! Эдуард вернулся и встал рядом со мной. Мы стояли безоружные, с руками на голове. Не слишком приятное зрелище. Адреналин бурлил шампанским, и сердце угрожало выпрыгнуть из горла наружу. Оружия я не боялась – на самом-то деле. Я боялась Николаос. Что она с нами сделает? Со мной? Если бы у меня был выбор, я бы заставила их меня застрелить. Это лучше всего, что придумает злобный ум Николаос. – Они безоружны, госпожа, – сказал Бурхард. – Отлично, – сказала она. – Вы знаете, чем мы занимались, пока вы убивали мой народ? Я не думала, что она ждет ответа, и потому не ответила. – Мы готовили твоего друга, аниматор. У меня засосало под ложечкой. Мелькнула мысль о Кэтрин, но ее же нет в городе! Ронни! Господи, Ронни! Она у них? Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Николаос рассмеялась высоким диким смехом, возбужденно хихикая. – Терпеть не могу твой крысиный смешок, – сказала я. – Молчите! – приказал Бурхард. – Ох, Анита, какая же ты забавная. Приятно будет превратить тебя в одну из моих. Она начала высоким детским голосом, а закончила таким низким, что у меня по спине мурашки поползли. Она ясным голосом позвала: – Войди теперь в эту дверь. Я услышала шаркающие шаги, и в комнату вошел Филипп. Страшная рана на его горле заросла грубым и толстым рубцом. Он смотрел в комнату и ничего не видел. – О Боже, – шепнула я. Они подняли его из мертвых.47
Николаос танцевала вокруг него, и развевалась вокруг ее ног юбка пастельно-розового платья. Подпрыгивал большой розовый бант в волосах, когда она вертелась с расставленными руками. Тонкие ноги ее были покрыты белым трико. Туфли были белыми с розовыми бантами. Она остановилась, смеясь и запыхавшись. На щеках ее играл здоровый румянец, глаза блестели. Как она это делает? – Правда, он совсем как живой? – спросила она, потрепывая его по руке. Он отдернулся, следя глазами за каждым ее движением, испуганный. Он ее помнил. Помоги нам Боже, он ее помнил. – Хочешь посмотреть, как я буду его испытывать? Я надеялась, что я ее не поняла. И изо всех сил старалась сохранить бесстрастное лицо. Наверное, мне это удалось, потому что она топнула на меня ножкой и уперла руки в бока. – Ну, – сказала она, – хочешь посмотреть, как работает твой любовник? Я проглотила желчь. Может, мне следовало просто на нее блевануть. Чтобы ей неповадно было. – С тобой? – спросила я. Она подобралась ко мне, сцепив руки за спиной. – Можно и с тобой. Если хочешь. Ее лицо было вплотную к моему. Глаза такие широкие и невинные, что это казалось просто богохульством. – Меня ни то, ни другое не прельщает, – сказала я. – Жаль. – Она скользнула обратно к Филиппу. Он был обнажен, и его загорелое тело было по-прежнему красиво. Что значит еще пара шрамов? – Ты же не знала, что я здесь буду, зачем же было поднимать Филиппа из мертвых? – спросила я. Она повернулась на каблучках. – Мы его подняли, чтобы он попытался убить Обри. Убитые зомби так забавны, когда пытаются убить своих убийц. Мы думали дать ему шанс, пока Обри спит. Он умеет двигаться, если его побеспокоить. – Она глянула на Эдуарда. – Но вы же это знаете. – Ты хотела дать Обри убить его еще раз. Она закивала головой: – Ум-гу! – Сука ты – сказала я ей. Бурхард ударил меня прикладом в живот, и я упала на колени, ловя ртом воздух. Это не получалось. Эдуард смотрел, не отрываясь, на Захарию, который держал пистолет точно напротив его груди. На таком расстоянии не надо ни умения, ни везения. Просто нажми на спуск и убей. – Я могу тебя заставить делать все, что мне захочется, – сказала Николаос. Меня окатило новой волной адреналина, и это было избыточно. Меня вывернуло в угол. Я получила сильный удар по нервам живота прикладом. Нервы были мне не в новинку; приклад – это был новый опыт. – Ай-ай-ай, – сказала Николаос. – Так я тебя напугала? Я, в конце концов, заставила себя встать. – Да. Зачем отрицать. Она хлопнула в ладоши: – Вот и хорошо. Ее лицо будто переключилось на другую передачу – сразу. Девочки больше не было, и никакие платья с розовыми кружевами не могли ее вернуть. Лицо Николаос стало тоньше, стало нечеловеческим. Глаза – как бездонные озера. – Слушай меня, Анита. Ощущай мою силу в твоих жилах. Я стояла, опустив глаза в пол, и страх бежал по коже холодной волной. Я ждала, что меня что-то ухватит за душу. Что ее сила собьет меня с ног и потащит. Ничего. Николаос нахмурилась. Маленькая девочка вернулась вновь. – Я укусила тебя, аниматор. Ты должна была бы ползать, если я скажу. Что ты сделала? Я произнесла короткую молитву от всего сердца и ответила: – Святая вода. Она зарычала: – На этот раз ты будешь с нами до третьей метки. Займешь место Терезы. Тогда, быть может, ты охотнее будешь искать, кто убивает вампиров. Я изо всех сил не давала себе обернуться на Захарию. Не потому, что не хотела его выдавать, я это запросто сделала бы, но я ждала момента, когда это будет нам полезно. Иначе Захария будет убит, но это не уберет ни Бурхарда, ни Николаос. Захария был в этой комнате наименее опасен из всех. – Я так не думаю. – Зато я думаю, аниматор. – Я скорее умру. Она развела ручками: – Но я ведь и хочу, чтобы ты умерла, Анита. Я хочу, чтобы ты умерла. – Это у нас взаимно, – ответила я. Она хихикнула. От этого звука у меня зубы заболели. Если она захочет меня пытать, ей достаточно запереться со мной в комнате и смеяться. Это будет сущий ад. – Давайте, мальчики и девочки, на игровую площадку! Николаос повела процессию. Бурхард сделал нам знак идти за ней. Они с Захарией пристроились сзади с оружием в руках. Филипп неуверенно стоял в середине комнаты, не зная, что делать. – Пусть он идет за нами, Захария, – бросила через плечо Николаос. – Иди за мной, Филипп, – позвал Захария. Он повернулся и пошел за нами, глаза его были неуверенными и блуждали. – Идите, – сказал Бурхард, чуть приподнимая винтовку, и я пошла. – Глазеешь на своего любовника? – обернулась Николаос. – Как это мило. Путь к подземной тюрьме был долог. Если они попытаются приковать меня к стене, я на них брошусь. Я заставлю их меня убить. Значит, бросаться лучше на Захарию. Бурхард может просто ранить меня или послать в нокаут, а это будет очень, очень плохо. Николаос свела нас по ступеням и вниз на пол. Прекрасный день для парада. Филипп шел за нами, но теперь он оглядывался и действительно видел. Он застыл, глядя на место, где Обри его убил. Протянув руку, он коснулся стены. Согнул руку, проведя пальцами по ладони, будто, в самом деле, что-то чувствовал. Его рука поднялась к шее и нашла шрам. Он закричал, и эхо отдалось от стен. – Филипп! – позвала я. Бурхард удержал меня винтовкой. Филипп скорчился в углу, спрятав лицо, охватив руками колени. И издавал высокий непереносимый звук. Николаос смеялась. – Хватит! – Я бросилась к Филиппу, и Бурхард упер ствол винтовки мне в грудь. Я заорала ему в лицо: – Стреляй, гад! Застрели меня, черт тебя возьми! Чтобы я этого не видела! – Хватит, – велела Николаос. Она кралась ко мне, и я отступила. Она шла, заставляя меня отступить, пока я не уперлась спиной в стену. – Я не хочу, чтобы тебя застрелили, Анита, но я хочу, чтобы ты страдала. Ты своим ножиком убила Винтера. Давай посмотрим, что ты умеешь на самом деле. – Она отошла от меня. – Бурхард, верни ей ножи. Он ни секунды не колебался, не спросил, зачем. Он только подошел ко мне и протянул мне ножи рукоятками вперед. Я тоже ни о чем не спросила и взяла их. Николаос вдруг оказалась рядом с Эдуардом. Он попытался отодвинуться. – Если он еще раз двинется, Захария, убей его. Захария подошел ближе с наставленным пистолетом. – На колени, смертный, – велела она. Эдуард не подчинился. Он взглянул на меня. Николаос пнула его в колено так, что он ухнул и упал на одно колено. Она схватила его за правую руку и завела за спину. Тонкая ручка схватила его за горло. – Если ты шевельнешься, человек, я вырву тебе горло. Твой пульс как бабочка в моей руке. – Она засмеялась, и комната наполнилась горячим напирающим ужасом. – Теперь, Бурхард, покажи ей, что значит работать ножом. Бурхард взошел по лестнице к двери. Винтовку он положил па пол, расстегнул перевязь меча и положил меч рядом с винтовкой. Потом вынул длинный нож с почти треугольным лезвием. Быстро потянулся, разминая мышцы, а я смотрела на него. Я умею работать ножом. Я отлично его бросаю – натренировалась. Почти все боятся ножей. Если ты покажешь, что по-настоящему хочешь кого-то порезать, тебя испугаются. Бурхард не был “почти все”. Он стал в стойку и пошел вниз, держа нож в правой руке свободно, но твердо. – Бейся с Бурхардом, аниматор, или вот этот умрет. Она резко потянула его за руку, но Эдуард не закричал. Она могла бы вывихнуть ему руку, и он не издал бы ни звука. Я вложила один нож в ножны на правом запястье. Драка двумя ножами выглядит эффектно, но я никогда ею толком не владела. Это мало кто умеет. Да и у Бурхарда ведь один нож, верно? – Это бой насмерть? – спросила я. – Тебе никогда не убить Бурхарда, Анита. Это просто глупо. Бурхард только тебя порежет. Даст тебе попробовать твою кровь, Анита, ничего серьезного. Я не хочу, чтобы ты потеряла слишком много крови. – В ее голосе послышалась скрытая струйка смеха и тут же исчезла. Голос ее крался по комнате, как суховей. – Я хочу видеть, как течет твоя кровь. Классно. Бурхард стал кружиться вокруг меня, и я старалась держаться спиной к стене. Он бросился на меня, сверкнул клинок. Я не отступила, уклонившись от клинка и нанеся встречный удар. Мой нож распорол воздух. Он стоял вне досягаемости, глядя на меня. У него было шестьсот лет практики, плюс минус сколько-то. Мне это не превзойти. Даже не приблизиться. Он улыбнулся. Я слегка кивнула. Он кивнул в ответ. Может быть, знак уважения между двумя воинами. Или это, или он надо мной издевался. Как вы думаете, какой из этих вариантов казался мне вероятнее? Вдруг его нож оказался рядом, вспоров мне руку. Я махнула ножом наружу и зацепила его поперек живота. Он бросался ко мне, а не от меня. Я ткнула ножом и сделала шаг от стены. Он улыбнулся. Черт возьми, он выманивал меня на открытое место. Доставал он ровно вдвое дальше меня. Боль в руке была острой и обжигающей, но и у него на плоском животе появилась алая полоска. Я улыбнулась. Глаза его дернулись – чуть-чуть. Могучий воин нервничал? Я на это надеялась. Я отступила от него. Это было смешно. Нам предстояло умирать по частям, нам обоим. И я бросилась вперед на Бурхарда, нанося удар. Он застал его врасплох, и Бурхард шагнул назад. Я повторила его стойку, и мы закружили по полу. И я сказала: – Я знаю, кто убийца. Бурхард приподнял брови. – Что ты сказала? – спросила Николаос. – Я знаю, кто убивает вампиров. Вдруг Бурхард скользнул мне под руку, прорезав блузку. Это не было больно. Он просто со мной играл. – Кто? – спросила Николаос. – Говори, или я убью этого человека! – Отчего не сказать, – ответила я. – Нет! – крикнул Захария, повернулся и выстрелил в меня. Пуля свистнула над головой. Мы с Бурхардом оба упали на пол. Эдуард вскрикнул. Я поднялась бежать к нему. Рука его торчала под странным углом, но он был жив. Пистолет Захарии рявкнул дважды, и Николаос выхватила у него оружие и бросила на пол. Она схватила его и прижала к себе, перегибая назад в поясе, ломая. Голова его откинулась назад, и он завопил истошным голосом. Бурхард стоял на коленях, глядя на представление. Я всадила нож ему в спину. Он с глухим звуком ушел по рукоять. Спина Бурхарда выгнулась, он потянулся выдернуть клинок рукой. Я не стала смотреть, сможет ли он это сделать, вытащила нож и всадила ему в горло сбоку. Когда я вытащила нож, кровь текла у меня по руке. Я еще раз ударила, и он медленно свалился на пол лицом вниз. Николаос бросила Захарию на пол и повернулась с измазанным кровью лицом, розовое платье спереди заалело. На белое трико капала кровь. У Захарии была разорвана глотка. Он лежал на полу, ловя ртом воздух, но еще шевелился и был жив. Она уставилась на тело Бурхарда, завопила, и эхом по всей камере разнесся дикий вой баньши. Она бросилась ко мне, вытянув руки. Я метнула нож, и она отбила его в сторону. Она ударила меня всей инерцией тела, вбила в пол и навалилась сверху. Она все кричала и кричала. Схватив мою голову, она отвела ее в сторону. Никаких ментальных фокусов, грубой силой. – Нет! – закричала я. Раздался выстрел, и Николаос дернулась раз, другой. Она вскочила с меня, и я услышала ветер. Он полз по комнате предвестием бури. Эдуард прислонился к стене, держа упавший пистолет Захарии. Николаос пошла к нему, и он разрядил в нее всю обойму. Она даже не замедлилась. Я села и глядела, как она крадется к нему. Эдуард бросил в нее пистолет. Вдруг она оказалась над ним, прижимая его к полу. Меч лежал на полу и был почти с мой рост. Я вытащила его из ножен. Тяжелый, неуклюжий, тянущий руку вниз. Я подняла его над головой, положив серединой на плечо, и побежала к Николаос. Она снова говорила высоким песенным голосом: – Я сделаю тебя своим слугой, смертный! Слугой! Эдуард вскрикнул, а почему – я не видела. Я подняла меч, и под собственным весом он пошел вниз и наискось, как ему и полагалось. Он ударил в шею с тяжелым хлюпающим звуком. Клинок уперся в кость, и я его вытащила. Острие заскребло по полу. Николаос обернулась ко мне и стала вставать. Я снова подняла меч и ударила наотмашь, повернувшись всем телом. Кость хрустнула, я свалилась на пол, а Николаос бухнулась на колени. Ее голова все еще висела на обрывках кожи и мяса. Она мигала и пыталась встать. Я с воплем вознесла меч из последних оставшихся сил. Удар пришелся ей меж грудей, и я стояла, проталкивая меч внутрь. Лилась кровь. Я пришпилила ее к стене. Лезвие показалось из спины, заскребя по стене, когда Николаос соскользнула вниз. Я упала на колени рядом с телом. Да, с телом! Николаос была мертва. Я оглянулась на Эдуарда. У него на шее была кровь. – Она меня укусила, – сказал он. Я ловила ртом воздух, дышать было трудно, но было чудесно. Я была жива, а она нет, А она, мать ее так, нет. – Не волнуйся, Эдуард, я тебе помогу. Святой воды еще хватит, – улыбнулась я. Он посмотрел на меня, потом засмеялся, и я засмеялась вместе с ним. Мы еще хохотали, когда из тоннеля появились крысолюды. Рафаэль, Царь Крыс, оглядел бойню пуговичными глазками. – Она мертва. – Динь-дон, ведьмы больше нет, – сказала я. – Злобной старой ведьмы – подхватил Эдуард старую песенку. Мы снова свалились от хохота, и доктор Лилиан, вся укрытая шерстью, стала лечить наши раны, начав с Эдуарда. Захария все еще лежал на полу. Рана у него на горле начала закрываться, кожа срасталась. Он будет жить – если можно назвать этим словом. Я подобрала нож с пола и подошла к нему. Крысы смотрели на меня, но никто не вмешался. Я опустилась на колени возле Захарии и вспорола рукав его рубашки, обнажив гри-гри. Он все еще не мог говорить, но глаза его расширились. – Ты помнишь, когда я пыталась коснуться этой штуки своей кровью? Ты мне не дал. Ты вроде бы испугался, и я не поняла, почему. – Сидя возле него, я смотрела, как залечивается его рана. – У каждого гри-гри есть что-то, что ты должен для него делать, и что-то, чего делать никак нельзя, или магия кончится. Пуф – и нету. – Я приподняла руку с очень аккуратной каплей крови. – Человеческая кровь, Захария. Разве это плохо? Он смог выдавить из себя что-то вроде: “Не надо!” Кровь стекла к локтю и повисла каплей, дрожащей над его рукой. Он пытался качать головой, что-то вроде “нет-нет”. Капля сорвалась и расплескалась у него на руке, не тронув гри-гри. Все его тело будто отпустила судорога. – У меня сегодня нет терпения, Захария, – сказала я и втерла кровь в плетеную ленту. Глаза его закатились под лоб, показав белки. Горло издало задушенный звук, руки заскребли по полу. Грудь дернулась, будто он не мог дышать. Из тела вырвался вздох, долгий и мощный, и он затих. Я проверила пульс – нету. Я срезала гри-гри ножом, взвесила на руке и сунула в карман. Произведение искусства зла. Лилиан подошла и перевязала мне руку. – Это временно. Надо будет наложить швы. Я кивнула и встала на ноги. – Ты куда? – спросил Эдуард. – Собрать наше оружие. Найти Жан-Клода. Но этого я вслух не сказала. Я не думала, что Эдуард меня поймет. Со мной пошли двое крысолюдов. Ладно. Пусть идут, лишь бы не вмешивались. Филипп все еще корчился в углу. Там я его и оставила. Я собрала оружие. Повесила автомат через плечо, а обрез взяла в руки. Заряжен на медведя. Я убила тысячелетнего вампира? Нет, не я. Точно нет. Мы с крысолюдами нашли комнату наказаний. Там стояли шесть гробов. На каждом – освященный крест и серебряные цепи, удерживающие крышку. В третьем гробу был Вилли, спящий так глубоко, будто никогда не проснется. Я его так и оставила, чтобы проснулся ночью и занялся своими делами. Вилли совсем неплохой. А для вампира – лучше и желать нечего. Все остальные гробы были пусты, только последний еще не был открыт. Я отстегнула цепи и сняла крест. На меня глядел Жан-Клод. В его глазах горел огонь полуночи, он ласково улыбался. У меня мелькнуло видение из первого сна, когда он лежит в гробу, полном крови, и тянется ко мне. Я отступила, и он поднялся из гроба. Крысолюды с шипением попятились. – Все в порядке, – сказала я. – Он вроде как на нашей стороне. Он вышел из гроба, будто после хорошего сна. Он улыбнулся и протянул мне руку: – Я знал, что вы сможете это сделать, ma petite. – Ты наглый сукин сын! – Я ткнула его прикладом в живот, а когда он согнулся – как раз настолько, насколько нужно – я двинула ему в челюсть. Он покатился на спину. – Убирайся из моего мозга! Он потер лицо и отнял окровавленную руку. – Метки не снимаются, Анита. Я не могу их забрать. Я сжимала обрез так, что даже руки заболели. Кровь текла по руке и из раны. Я думала. В какой-то момент я была готова разнести это совершенное лицо. Я этого не сделала. Наверное, потом пожалею. – Вы хотя бы можете не лезть в мои сны? – спросила я. – Это я могу. Я прошу у вас прощения, ma petitе. – Перестаньте меня так называть! Он пожал плечами. Черные волосы чуть ли не отливали багрянцем в свете факелов. Дух захватывает. – Перестаньте играть с моим сознанием, Жан-Клод! – О чем вы говорите? – Я знаю, что вся эта неземная красота – ловкий трюк. Так что перестаньте. – Я этого не делаю. – Что же это значит? – Когда найдете ответ, Анита, приходите и поговорим. Я слишком устала для загадок. – Кем вы себя считаете, что так играете людьми? – Я новый мастер этого города, – сказал он. Вдруг он оказался рядом со мной, и его пальцы коснулись моей щеки. – И это вы возвели меня на трон. Я отдернула голову. – Держитесь от меня подальше, Жан-Клод, какое-то время или, клянусь… – Вы меня убьете? – сказал он. И он улыбался, он смеялся надо мной! Я его не застрелила. А еще говорят, что у меня нет чувства юмора. Я нашла комнату с земляным полом и несколькими неглубокими могилами. Филипп дал мне его туда провести. И только тогда, когда мы стояли и смотрели на свежевзрытую землю, он повернулся ко мне: – Анита? – Тише, – сказала я. – Анита, что происходит? Он начинал вспоминать. Он будет становиться все более живым ближайшие несколько часов. День или два он будет почти настоящим Филиппом. – Анита? – позвал он неуверенным голосом. Маленький мальчик, испугавшийся темноты. Он держался за мою руку, и рука его была настоящей. И глаза все те же чистые и карие. – Что здесь происходит? Я привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку. У него была теплая кожа. – Тебе надо отдохнуть, Филипп. Ты устал. Он кивнул и повторил: – Устал. Я отвела его к мягкой земле. Он лег на нее, и вдруг резко сел, хватая меня за руку и глядя испуганными глазами. – Обри! Он… – Обри мертв. Он тебя больше не обидит. – Мертв? – Он осмотрел свое тело, будто только что его увидел. – Обри меня убил. Я кивнула: – Да, Филипп. – Я боюсь. Я поддержала его, растирая ему спину мягкими бесполезными круговыми движениями. Он обнял меня, будто никогда не отпустит. – Анита! – Тише, тише. Все хорошо, все хорошо. – Ты хочешь положить меня обратно? – Он отодвинулся, чтобы видеть мое лицо. – Да, – сказала я. – Я не хочу умирать. – Ты уже умер. Он посмотрел на руки, сжал пальцы. – Умер? – шепнул он. – Умер? – И лег на свежевскопанную землю. – Положи меня обратно, – попросил он. И я положила. К концу его глаза закрылись, лицо обмякло и стало мертвым. Он втянулся в могилу, и его больше не было. Возле могилы Филиппа я упала на колени и зарыдала.48
У Эдуарда оказался вывих плеча, перелом двух костей руки и укус вампира. Мне наложили четырнадцать швов. Мы оба выздоровели. Тело Филиппа перевезли на местное кладбище. Каждый раз, когда я там работаю, я прохожу мимо и здороваюсь, хотя знаю, что Филипп мертв и ему это все равно. Могилы нужны живым, а не мертвым. Они дают нам возможность думать о них, а не о том, что те, кого мы любили, гниют под землей. Мертвым безразличны красивые цветы и мраморные статуи. Жан-Клод послал мне дюжину белейших роз на длинном стебле. К ним была приложена карточка: “Если вы правдиво ответили на вопрос, приходите танцевать со мной”. Я написала на обороте “Нет” и в дневное время сунула карточку под дверь “Запретного плода”. Меня привлекал Жан-Клод. Может быть, и до сих пор привлекает. И что из этого? Он думал, что это меняет положение вещей. Это не так. И чтобы об этом вспомнить, мне достаточно только посетить могилу Филиппа. Да, черт возьми, даже этого не нужно. Я знаю, кто я. Я – Истребительница, и я не встречаюсь с вампирами. Я их убиваю.Лорел К. ГАМИЛЬТОН СМЕЮЩИЙСЯ ТРУП
Моему агенту Рисии Мэйнхарт: красивой, умной, честной и уверенной в себе. Чего еще может пожелать писатель?Выражаю благодарность: Как всегда, моему мужу Гарри, который, несмотря на десять лет совместной жизни, все еще самый дорогой мне человек.Джинджер Бучанан, нашему редактору, которая поверила в нас с Анитой с самого начала. Кэрол Кохи, нашему английскому редактору, которая переправила нас с Анитой через океан. Марсии Вулси, которая первой прочла рассказ об Аните и сказала, что ей понравилось. (Марсия, пожалуйста свяжитесь со моим издателем, я буду очень рада с тобой поговорить.) Ричарду А. Кнааку, доброму другу и уважаемому альтернативному историку. Наконец-то ты узнаешь, что было дальше. Дженни Ли Симнер, Марелле Сэндс и Роберту К. Шифу, которые всегда считали, что эта книга не имеет себе равных. Удачи тебе в Аризоне, Дженни. Нам будет тебя не хватать. Деборе Миллителло, за то, что она всегда поддерживала меня в трудную минуту. М.С. Самнеру, соседу и другу. Да здравствует альтернативные историки! Спасибо всем, кто посещал мои чтения на Виндиконе и Каприконе.
1
Особняк Гарольда Гейнора стоял посреди ярко-зеленой лужайки, под сенью живописных куп деревьев. Дом сверкал в лучах жаркого августовского солнца. Мой босс, Берт Вон, остановил машину на гравиевой дорожке. Гравий был такой белый, что больше напоминал отборную каменную соль. Откуда-то доносился тихий шелест невидимой дождевальной установки. Несмотря на сильную засуху, подобной которой уже лет двадцать не бывало в Миссури, трава казалась исключительно сочной. Но довольно. Я прибыла сюда не для того, чтобы беседовать с мистером Гейнором об искусственном поливе. Я приехала, чтобы поговорить о восставших из мертвых. Не о воскресших. Я не такой мастер. Я имела в виду зомби. Шаркающих мертвецов. Разлагающиеся трупы. “Ночь опустилась на кладбище...” Вот таких зомби. Хотя, безусловно, менее колоритных, чем те, кого рисует нам Голливуд. Я аниматор. Это просто работа, как любая другая. Анимирование стало легальным бизнесом всего пять лет назад. Прежде оно было только Божьей карой, религиозной практикой или приманкой для туристов. В Новом Орлеане все так и осталось, но здесь, в Сент-Луисе, это бизнес. Причем весьма прибыльный, во многом благодаря моему боссу. Он, конечно, мошенник, прохвост, жулик, но будь я проклята, если он не знает, как делать деньги. Это хорошая черта для дельца. Берт ростом в шесть футов и три дюйма, широкоплечий – в колледже играл в футбол, – и у него уже наметился пивной животик. Темно-синий костюм, который он носит, сшит так, чтобы этот животик скрывать. Костюм стоимостью в восемьсот долларов обязан скрыть хоть стадо слонов. Светлые волосы Берта пострижены ежиком – спустя много лет он снова в моде. Морской загар придает выразительность его физиономии, контрастируя со светлыми волосами и глазами. Берт поправил синий в красную полоску галстук и смахнул с загорелого лба бусинку пота. – Я слышал в новостях, что возникла идея использовать зомби на полях, загрязненных пестицидами. Это сбережет здоровье живым. – Зомби разлагаются, Берт, и предотвратить это не возможно. К тому же они стремительно тупеют. – Ну, это же только такая идея. По закону у мертвецов нет прав, Анита. – Это пока. Нехорошо оживлять мертвых, чтобы они на тебя пахали. По-моему, это очевидно, но никто меня не слушает. Наконец правительству пришлось принять меры. Собрался общенациональный комитет, состоящий из аниматоров и прочих специалистов. Мы должны были рассмотреть условия труда для зомби. Условия труда! Они не понимают. Нельзя трупу создать приличные условия труда. Он их все равно не оценит. Зомби могут ходить и даже разговаривать, но все-таки они очень-очень мертвые. Берт снисходительно улыбнулся. Я с трудом удержалась, чтобы не врезать по его наглой морде. – Я знаю, что вы с Чарльзом заседали в этом комитете, – сказал Берт. – Разбирали по косточкам все тонкости этого бизнеса и изучали зомби. Тем самым вы сделки хорошую рекламу “Аниматор Инкорпорейтед”. – Я это делала не ради рекламы, – сказала я. – Я знаю. Ты веришь в свое маленькое дело. – Ты последний ублюдок, – сказка я с приветливой улыбкой. Он усмехнулся в ответ: – Я знаю. Я только покачала головой. Берта оскорблениями не проймешь. Ему наплевать, что я о нем думаю, коль скоро я продолжаю на него работать. Мой строгий синий жакет считался летним, но оказалось, что он не заслуживает этого звания. Стоило мне выйти из машины, как по спине у меня заструился пот. Берт обернулся ко мне и подозрительно прищурил свои поросячьи глазки. – У тебя с собой пистолет. – Жакет хорошо его маскирует, Берт. Мистер Гейнор ни о чем не догадается. Под ремешками, поддерживающими кобуру под мышкой, начал скапливаться нот. Я почувствовала, что шелковая блузка начала мокнуть на плечах. Обычно я стараюсь не совмещать шелковые вещи и оружие. Шелк становится жеваным и под ремешками собирается морщинками. Но у меня браунинг калибра девять миллиметров, и я люблю, чтобы он всегда был под рукой. – Ну же, Анита. Вряд ли тебе понадобится пистолет среди бела дня во время визита к клиенту. – Берт говорил со мной тем покровительственным тоном, каким обычно говорят с детьми. Ну же, деточка, не упрямься, ведь это для твоего же блага. О моем благе Берт нисколько не заботился. Он просто боялся отпугнуть Гейнора. Этот человек уже выдал нам чек на пять тысяч долларов. И это только за то, что мы приедем к нему поговорить. Подразумевалось, что если мы возьмемся за дело, которое он нам собирается предложить, мы получим еще. Кругленькую сумму. Берт был весь поглощен мыслью о гонораре. Я же была настроена скептически. В конце концов, не Берту придется оживлять трупы. Придется мне. Но, по-видимому, Берт был нрав. Средь бела дня мне пистолет не понадобится. Скорее всего. – Ладно, открывай багажник. Берт открыл багажник своего новехонького “вольво”. Я уже снимала жакет. Босс встал передо мной, чтобы загородить от окон дома. Бог мне не простит, если кто-нибудь увидит, что я прячу в багажник пистолет. Интересно, что сделает наш клиент – запрет дверь и начнет звать на помощь? Я обмотала ремешки вокруг кобуры с пистолетом и уложила браунинг в чистенький багажник. Оттуда пахло новой машиной – запах пластмассы и грез. Берт закрыл багажник, а я продолжала смотреть, как будто могла видеть свой пистолет. – Ты идешь? – спросил Берт. – Сейчас, – сказала я. Мне отчего-то не хотелось оставлять браунинг в машине. Может, это дурное предчувствие? Берт махнул мне рукой, чтобы я поторопилась. Я пошла, осторожно шагая по гравию в своих черных лодочках на высоком каблуке. Женщины могут носить одежду самых разных оттенков, зато у мужчин удобнее обувь. Берт уставился на дверь; улыбочка по-прежнему не сходила с его лица. Эта была его лучшая профессиональная улыбка – она так и светилась искренностью, а в светло-серых глазах искрилось радушие. Маска. Берт мог снять и надеть ее в мгновение ока. Признаваясь в убийстве собственной матери, он нацепил бы точно такую же улыбку. Дверь отворилась, и я поняла, что Берт ошибся насчет пистолета. Росту в парне не было и шести футов, но оранжевая рубашка с короткими рукавами грозила вот-вот треснуть на его широченной груди. Черная спортивная куртка была ему явно мала, и казалось, что стоит ему сделать движение, и швы тотчас разойдутся, будто хитиновый панцирь чересчур растолстевшего насекомого. Черные джинсы-варенки хвастались тесным поясом, и оттого было похоже, что Бог, слепив этого парня, стиснул его посередине, пока глина была еще влажной. Волосы у него были очень светлые. Он молча смотрел на нас, и глаза его были пустыми и мертвыми, как у куклы. Я уловила силуэт плечевой кобуры под спортивной курткой и с трудом справилась с искушением пихнуть Берта коленкой. То ли мой босс не заметил оружия, то ли не придал этому никакого значения. – Привет, я – Берт Вон, а это – моя напарница, Анита Блейк. Я думаю, мистер Гейнор нас ожидает. – Берт очаровательно улыбнулся. Телохранитель – а кем еще ему быть? – отодвинулся в сторону. Берт воспринял это как приглашение и вошел. Я вошла следом, хотя не была уверена, что мне этого хочется. Гарольд Гейнор очень богатый человек. Возможно, он нуждается в телохранителе. Возможно, кто-то ему угрожает. Или, возможно, он просто из тех, у кого хватает денег держать при себе гору накачанных мышц, независимо от того, нужно им это или нет. А может быть, дело в чем-то еще. В чем-то таком, для чего необходимы оружие, мускулы и люди с мертвым, ничего не выражающим взглядом. Не слишком обнадеживающая мысль. Кондиционеры работали плохо, и мы немедленно взмокли от пота. Телохранитель провел нас в длинный центральный холл, обшитый панелями из темного, дорогого на вид дерева. Узкая ковровая дорожка с восточным узором была, похоже, ручной работы. По правую руку были тяжелые двойные деревянные двери. Телохранитель распахнул их и снова отступил в сторону, пропуская нас вперед. Это была библиотека – но я готова побиться об заклад, что ни одной из книг, что здесь находились, никто никогда не читал. От пола до потолка высились темные книжные шкафы. Книги стояли на полках в два ряда, а сами шкафы занимали все пространство вплоть до узкой лестничной площадки. Все книги были одинакового размера, все в твердых обложках приглушенных тонов, и все это вместе напоминало большой коллаж. Мебель, само собой, была обтянута красной кожей с медными заклепками. У дальней стены сидел человек. Когда мы вошли, он улыбнулся. Это был крупный мужчина с приятным круглым лицом и двойным подбородком. Он сидел в инвалидном кресле с электроприводом, укрытый до колен пледом. – Мистер Вон и мисс Блейк, как любезно с вашей стороны к нам приехать. – Голос его был под стать лицу – приятный и едва ли не дружеский. В одном из кожаных кресел сидел стройный негр. В нем было больше шести футов росту, но насколько именно больше, сказать было трудно. Он развалился, вытянув перед собой скрещенные ноги. Ноги у него были длиннее моего роста. Его карие глаза изучали меня, как будто хотели запомнить, чтобы как-нибудь на досуге выставить мне оценку. Белокурый телохранитель встал, привалившись к книжному шкафу. У него не получилось толком скрестить руки на груди, потому что куртка была слишком тугой, а мускулов – слишком много. Нельзя как следует прислониться к стене и выглядеть круто, если не скрестить при этом руки на груди. Весь эффект пропадает. Мистер Гейнор сказал: – Вы уже знакомы с Томми, – потом кивнул на телохранителя, который сидел в кресле. – Это Бруно. – Вас правда так зовут или это кличка? – спросила я, глядя Бруно прямо в глаза. Он слегка поерзают в кресле. – Меня так зовут. Я улыбнулась. – А что? – спросил он. – Просто никогда раньше не встречала телохранителя, которого бы на самом деле звали Бруно. – Это что, смешно? – спросил он. Я покачала головой. Бруно. Бесперспективный малый. Все равно, что девочку назвать Венерой. Все Бруно должны быть телохранителями. Это закон. Или полицейскими? Не-е, это имя для нехорошего парня. Я опять улыбнулась. Бруно выпрямился в кресле одним плавным движением. Он не носил оружия, насколько я могла заметить, но оружие ему заменяла внешность. Осторожно, опасность, – говорил он всем своим видом. Берегись. Наверное, мне не стоило улыбаться. Тут вмешался Берт: – Анита, уймись. Приношу свои извинения, мистер Гейнор... Мистер Бруно. У мисс Блейк довольно своеобразное чувство юмора. – Не извиняйся за меня, Берт. Я этого не люблю, – не пойму, чего он так переживает. Я не сказала ничего оскорбительного – вслух. – Ну, ну, – проговорил мистер Гейнор. – Не надо ссориться. Правда, Бруно? Бруно покачал головой и хмуро уставился на меня – но не сердито, а скорее озадаченно. Берт бросил на меня злобный взгляд, потом с улыб кой повернулся к человеку в инвалидном кресле. – Итак, мистер Гейнор, насколько я знаю, вы человек занятой. Так какого именно возраста зомби вам требуется оживить? – Вот человек, который переходит прямо к делу. Мне это по душе. – Гейнор замолчал, глядя на дверь. В комнату вошла женщина. Она была высокая, длинноногая, белокурая, с васильково-синими глазами. Розовое шелковое платье, если это можно назвать платьем, облегало ее фигуру ровно настолько, чтобы скрыть то, что требуют скрыть приличия, но оставить очень немного для воображения. Чулок она не носила, и потому ее длинные ножки в розовых туфельках на шпильках казались бледными. Она прошла по ковру; все мужчины в комнате следили за ней – и она это знала. Она откинула голову и засмеялась, но почему-то беззвучно. Ее лицо осветилось, губы шевельнулись, глаза заискрились, но все в абсолютной тишине, словно кто-то выключил звук. Она прижалась бедром к Гейнору и положила руку ему на плечо. Он обнял ее за талию, и от этого ее и без того короткое платье задралось еще на дюйм. Интересно, может ли она сесть в этом платье так, чтобы при этом не ослепить всех вокруг? Не-е. – Это Цецилия, – сказал Гейнор. Женщина лучезарно улыбнулась Берту, и от нового взрыва беззвучного смеха у нее в глазах опять запрыгали искорки. Она посмотрела на меня; ее взгляд споткнулся, а улыбка поскользнулась. На мгновение в ее глазах мелькнула неуверенность. Гейнор погладил ее по ноге. Улыбка вновь стала устойчивой. Цецилия приветливо кивнула нам с Бертом. – Я хочу, чтобы вы оживили тело возраста двухсот восьмидесяти трех лет, – сказал Гейнор. Я лишь таращилась на него и думала, соображает ли он, о чем просит. – Хм, – сказал Берт. – Это же почти триста лет. Очень много для превращения в зомби. Большинство аниматоров вообще не смогли бы этого сделать. – Это мне известно, – сказал Гейнор. – Именно поэтому я пригласил мисс Блейк. Она это сделать может. Берт поглядел на меня. Я никогда не оживляла такое старье. – Анита? – Могу, – сказала и. Берт с довольным видом улыбнулся Гейнору. – Но не буду. Берт медленно, без улыбки, повернулся снова ко мне. Гейнор все еще улыбался. Телохранители не шелохнулись. Цецилия продолжала нежно смотреть на меня, и глаза ее при этом ничего не выражали. – Миллион долларов, мисс Блейк, – сказал Гейнор своим тихим приятным голосом. Я заметила, как Берт сглотнул и вцепился пальцами в подлокотники кресла. Для Берта деньги – то же, что для других секс. И сейчас, вероятно, у него стоял как никогда. – Вы понимаете, о чем просите, мистер Гейнор? – поинтересовалась я. Он кивнул. – Я предоставлю вам белого козленка. – Его голос оставался таким же приятным, и он продолжал улыбаться. Голько глаза его потемнели, а взгляд стал алчным, нетерпеливым. Я встала. – Пойдем, Берт, нам пора. Берт схватил меня за руку. – Анита, сядь, пожалуйста. Я смотрела на его руку, пока он меня не отпустил. Его очаровательная маска соскользнула, и под ней я увидела гнев; потом он снова стал деловым и любезным. – Анита, это щедрое предложение. – Белый козленок – эвфемизм, Берт. Он означает человеческую жертву. Мой босс поглядел на Гейнора, затем опять на меня. Он знал меня достаточно хорошо, чтобы поверить мне, но он не хотел верить. – Не понимаю, – сказал он. – Чем старше зомби, тем больше должна быть смерть, чтобы его оживить. По прошествии нескольких веков единственной “достаточно большой” является смерть человека, – пояснила я. Гейнор больше не улыбался. Взгляд его потемневших глаз был прикован ко мне. Цецилия по-прежнему смотрела на меня нежно, почти с улыбкой. Интересно, за этими васильковыми глазками есть кто-нибудь дома? – Неужели вы хотите говорить об убийстве в присутствии Цецилии? – спросила я. Гейнор расплылся в улыбке – дурной признак в таких ситуациях. – Она не понимает ни слова из нашего разговора. Цецилия – глухонемая. Я уставилась на него, и он кивнул, подтверждая свои слова. Цецилия глядела на меня все так же нежно. Мы говорим о человеческом жертвоприношении, а она об этом даже не подозревает. Если она и умеет читать по губам, то очень хорошо это скрывает. Я понимаю, что даже калека – пардон, человек с физическими недостатками – может попасть в дурную компанию, но мне все равно это не нравится. – Ненавижу женщин, которые постоянно болтают, – сказал Гейнор. Я покачала головой: – Ни за какие деньги не стану работать на вас. – Разве ты не можешь просто убить несколько животных вместо одного? – спросил Берт. Берт – очень хороший менеджер. И ни черта не смыслит в оживлении мертвецов. Я поглядела ему прямо в глаза. – Нет. Берт просто прирос к креслу. Перспектива потерять миллион долларов, очевидно, причиняла ему настоящую, физическую боль, но он этого не показал. Синьор Корпоруччо Негоцианти. – Должен быть какой-то способ, – сказал он. Голос его оставался спокойным, на губах играла профессиональная улыбка. Он все еще пытался делать бизнес. Мой босс не понимал, что здесь происходит. – Может быть, вы знаете другого аниматора, который сумел бы оживить такого старого зомби? – спросил Гейнор. Берт поглядел на меня, потом в пол, потом на Гейнора. Профессиональная улыбка исчезла. Теперь он сообразил, что мы говорим об убийстве. Любопытно, есть ли для него какая-то разница? Меня всегда занимало, где Берт проводит границу. Вот сейчас я это и выясню. Сам факт, что я не знала, откажется ли он от подобной сделки, уже многое говорит о моем боссе. – Нет, – тихо сказал Берт, – таких я не знаю и боюсь, что сам тоже не могу ничем вам помочь, мистер Гейнор. – Если дело в деньгах, мисс Блейк, я могу увеличить гонорар. По спине Берта прошла судорога. Бедный Берт; все же ему удалось скрыть свои чувства. Очко в его пользу. – Я не убийца, Гейнор, – сказала я. – А я слышал другое, – сказал мне блондинистый Томми. Я поглядела ни него. Глаза у него были по-прежнему пустые, как у куклы. – Я не убиваю людей за деньги. – Вы убиваете вампиров за деньги, – сказал он. – Я исполняю приговор. Это законная казнь, и я это делаю не ради денег, – сказала я. Томми покачал головой и отодвинулся от стены. – Я слышал, что вам нравится протыкать вампиров осиновым колом. И вас не слишком беспокоит, сколько человек придется убить, чтобы до них добраться. – Мои источники сообщают, что раньше вы уже убивали людей, мисс Блейк, – добавил Гейнор. – Только в пределах необходимой самообороны, Гейнор. Я не совершаю убийств. Берт уже успел встать. – Я думаю, нам действительно пора идти, – сказал он. Бруно поднялся одним текучим движением; его большие черные руки слегка напряглись. Я готова была поспорить, что он владеет каким-то из боевых искусств. Томми отвел в сторону полу своей спортивной куртки и продемонстрировал пистолет, совсем как герой из старых фильмов про сыщиков. Это был “магнум-357”. Может проделать в человеке большую дыру. Я просто стояла и смотрела на них. А что мне еще оставалось? Возможно, я справилась бы с Бруно, но у Томми был пистолет, У меня – нет. Это решило спор. Они обращались со мной так, словно я была очень опасна. При моих пяти футах и трех дюймах я не так уж внушительно выгляжу. Стоит оживить парочку мертвецов и убить несколько вампиров, и люди уже считают тебя чудовищем. Иногда это очень обидно. Но сейчас... Это дает мне шанс. – Вы и впрямь думаете, что я пришла сюда без оружия? – спросила я. Мой голос звучал чрезвычайно сухо. Бруно посмотрел на Томми. Тот пожал плечами: – Я ее не лапал. Бруно фыркнул. – И все-таки у нее нет оружия, – сказал Томми. – Готов поставить на это свою жизнь? – спросила я. При этом я улыбнулась и очень медленно завела руку за спину. Пусть подумают, что у меня сзади на поясе кобура. Томми сразу же подобрался и потянулся к пистолету. Если он достанет его, мы покойники. А если Берт уцелеет, я буду являться ему по ночам. – Не надо, – сказал Гейнор. – Нет необходимости кого-то убивать, мисс Блейк. – Не надо, – согласилась я. – Действительно, нет такой необходимости. – Я постаралась унять сердцебиение и убрала руку от воображаемого пистолета. Томми убрал руку от настоящего. Вот и умнички. Гейнор опять улыбнулся, как милый безбородый Санта-Клаус. – Вы, конечно, понимаете, что обращаться в полицию будет бесполезно. Я кивнула. – У нас нет доказательств. Вы даже не сказали, кого хотите воскресить из мертвых и почему. – Получится ваше слово против моего, – сказал он. – И я уверена, что у вас куча друзей в высших инстанциях, – говоря это, я улыбнулась. Его улыбка стала еще шире, и на жирных щечках образовались ямочки. – Разумеется. Я повернулась спиной к Томми и к его пистолету. Берт последовал моему примеру. Мы вышли на улицу, в ослепительный летний зной. Берт был несколько потрясен. В эту минуту я испытывала к нему что-то вроде симпатии. Приятно узнать, что и у Берта есть свои рамки, что есть вещи, которых он не будет делать даже за миллион долларов. – Они, правда, стали бы в нас стрелять? – спросил он. Голос его звучал буднично и был более твердым, чем взгляд немного остекленевших глаз. Крутой Берт. Он открыл багажник, не дожидаясь, пока я попрошу. – С учетом того, что имя Гарольда Гейнора записано в нашем ежедневнике и есть в компьютере? – Я взяла свой пистолет и нацепила кобуру. – Не зная, кому мы сказали об этой поездке? – Я покачала головой. – Слишком рискованно. – Тогда почему ты сделала вид, что у тебя пистолет? – Берт смотрел мне прямо в глаза, и я впервые увидела на его лице неуверенность. Старым денежным мешкам подавай слова утешения, ну а я не такая неженка. – Потому, Берт, что я могла и ошибаться.2
Магазин свадебных принадлежностей находился на Сент-Петерс, сразу за Семидесятой Западной. Он назывался “Первое плавание”. Мило. С одной стороны у него была пиццерия, с другой – салон красоты “Темная ночь”. Окна салона были затемнены и обведены кроваво-красным неоном. Здесь любой желающий мог постричься и сделать маникюр у вампира. Вампиризм был юридически признан в Соединенных Штатах всего два года назад. Мы до сих пор единственная страна в мире, где он разрешен законом. Не спрашивайте меня; я за это не голосовала. Существует даже движение за то, чтобы дать вампирам избирательные права. Налоги, мол, плати, а своих представителей иметь не моги, и все такое. Два года назад, если кому-нибудь досаждал вампир, я шла и всаживала сукину сыну в грудь осиновый кол. Теперь я должна была получить ордер на выполнение приговора. А без него мне предъявили бы обвинение в убийстве, если бы поймали. Как я тоскую по старым добрым временам! В витрине свадебного магазина стоял белокурый манекен, утопающий в белом кружеве. Я не большая поклонница кружев, или мелкого жемчуга, или блесток. Особенно блесток. Я дважды ходила с Кэтрин в этот магазин, чтобы помочь ей выбрать свадебное платье. Но нетрудно было догадаться, что толку от меня не было никакого. Мне не понравилось ни одно. Кэтрин была моей лучшей подругой, иначе я бы сроду сюда не пришла. Она говорит, что если я когда-нибудь выйду замуж, то изменю свое мнение. Но я уверена, что любовь не вызывает полной потери хорошего вкуса. Если однажды я куплю себе платье с блестками, кто-нибудь, пристрелите меня, пожалуйста. Я бы также никогда не остановила свой выбор на тех платьях, что Кэтрин выбрала для дам, но тут уж я сама виновата, поскольку, когда обсуждался этот вопрос, я занималась совсем другими вещами. У меня было слишком много работы, и вообще я ненавижу ходить по магазинам. Итак, пришлось выбросить 120 долларов плюс налог на вечернее платье из розовой тафты. Выглядело оно так, будто сбежало со школьного бала для старшеклассников. Я вошла в прохладную тишину свадебного магазина, и мои шпильки увязли в таком светлом сером ковре, что он казался почти белым. Миссис Кассиди, управляющая, сразу меня увидела. Ее улыбка на мгновение померкла, но потом она взяла себя в руки. Она улыбнулась мне, храбрая миссис Кассиди. Я улыбнулась в ответ; мне так же, как ей, предстоящий час большой радости не сулил. Миссис Кассиди где-то между сорока и пятьюдесятью; фигура у нее ладная, рыжие волосы – такие темные, что они кажутся почти коричневыми – она закалывает во французский узел, как некогда носила Грейс Келли. Она поправила очки в золотой оправе и сказала: – Я вижу, мисс Блейк пришла для последней примерки. – Очень надеюсь, что для последней, – сказала я. – Ну что ж, мы думали над... проблемой. И, кажется, кое-что все-таки придумали. – Позади ее стола имелась маленькая комнатка. Она полностью была заставлена стойками, на которых висели закрытые пластиковыми чехлами платья. Миссис Кассиди вытащила мое розовое платье из вороха его близнецов и, перекинув через согнутую руку, повела меня к раздевалкам. Спину она держала очень прямо. Готовилась к новому сражению. А мне даже не нужно было готовиться, я всегда готова дать бой. Но спор с миссис Кассиди по поводу изменений в наряде не шел ни в какое сравнение со стычкой, допустим, с Томми и Бруно. Там все могло кончиться очень печально, но, тем не менее, пронесло. Гейнор их отозвал – на сегодня, как он сказал. Что именно это значит? Полагаю, ответ очевиден. Я оставила Берта в офисе: он все еще был потрясен нашим конфликтом с вооруженными парнями. До сих пор ему не приходилось иметь дела с грязной стороной нашего бизнеса. С той стороной, где прибегают к насилию. Нет, эту сторону видели только я, или Мэнни, или Джемисон, или Чарльз. Мы, аниматоры из “Аниматор Инкорпорейтед”, выполняли всю грязную работу. Берт же сидел в своем милом спокойном кабинете и посылал к нам клиентов и неприятности. Так было до сегодняшнего дня. Миссис Кассиди повесила платье на крючок в одной из кабинок для переодевания и ушла. Прежде чем успела скрыться внутри, открылась другая кабинка, и оттуда вышла Кейси, девочка, которая на свадьбе должна была осыпать Кэтрин и ее жениха цветами. Ей было восемь лет, и она с негодованием сопела. За ней вышла ее мать, все еще в деловом костюме. Элизабет (“зовите меня Элси”) Марковиц была высокая, стройная, черноволосая, смуглая – и к тому же еще адвокат. Она работала вместе с Кэтрин и тоже была приглашена на свадьбу. Кейси напоминала уменьшенную смягченную копию своей матери. Девочка заметила меня первой и сказала: – Привет, Анита. Правда, ведь, дурацкое платье? – Ну же, Кейси, – сказала Элси, – это красивое платье. Такие чудесные розовые воланчики. Мне это платье напоминало петунью, выращенную на стероидах. Я сняла жакет и попыталась нырнуть в кабинку, не дожидаясь, пока мне придется высказать свое мнение вслух. – Это настоящий пистолет? – спросила Кейси. Я и забыла, что он все еще при мне. – Да, – сказала я. – Ты, что ли, из полиции? – Нет. – Кейси Марковиц, ты задаешь слишком много вопросов. – Мать увела ее подальше, бросив мне смущенную улыбку. – Простите нас, Анита. – Да мне-то что, – сказала я. Через минуту я уже стояла на небольшом возвышении посредине почти правильного круга зеркал. С соответствующими розовыми туфельками на высоком каблуке платье, по крайней мере, стало нормальной длины. Маленькие рукава буфф были приспущены так, чтобы плечи оставались открытыми. В этом платье видны почти все мои шрамы. Самый свежий шрам еще не до конца зажил и выделялся розовой полосой на моем правом предплечье. Но это была всего лишь ножевая рана. По сравнению с другими моими рубцами этот на редкость чистенький и аккуратный. Ключица и левая рука у меня были сломаны, когда в них вцепился вампир и, как собака, вырвал зубами клок мяса. Еще у меня есть крестовидный след от ожога на левом предплечье. Изобретательные ребята, служившие одному вампиру, считали, что это будет забавно. Я не разделяла их мнения. Одним словом, я смахивала на невесту Франкенштейна, собравшуюся на карнавал. Что ж, возможно, это не так уж плохо, но миссис Кассиди была другого мнения. Она полагала, что шрамы будут отвлекать людей от моего платья, от свадебной церемонии и от невесты. Но Кэтрин, сама невеста, была непреклонна. Она считала, что я заслуживаю того, чтобы быть на свадьбе, потому что мы с ней лучшие подруги. И вот я плачу хорошие деньги ради того, чтобы надо мной поглумились остальные гости. Должно быть, мы и впрямь хорошие подруги. Миссис Кассиди вручила мне пару длинных розовых атласных перчаток. Я натянула их, с трудом протиснув пальцы в крошечные отверстия. Никогда не любила перчаток. В них у меня возникает такое чувство, будто я щупаю мир через занавеску. Но эти яркие розовые штуковины скрывали мои руки. Все шрамы исчезли. Хорошая девочка. Так держать. Управляющая поправила на мне пышную атласную юбку, глядя на мое отражение в зеркале. – Ну вот. – Она коснулась длинным накрашенным ногтем обведенных помадой губ. – Кажется, я придумала, чем можно скрыть это, э-э... мм-м... – Она сделала неопределенный жест в мою сторону. – Шрам на ключице? – подсказала я. – Да, – с облегчением кивнула она. Только тут до меня дошло, что миссис Кассиди еще ни разу не произнесла слово “шрам”. Как будто оно было непристойным или грубым. Я улыбнулась самой себе в кольце зеркал. Но смех тут же застрял у меня в горле. Миссис Кассиди держала в руках нечто из розовой ленты и искусственных белых цветов. Мне стало жутко. – Что это? – спросила я. – Это, – сказала она, подступая ко мне, – решение нашей проблемы. – Хорошо, но что это? – Ну, это воротник, элемент декора. – Я должна надеть его на шею? – Да. Я покачала головой: – Так не пойдет. – Мисс Блейк, я испробовала все, чтобы скрыть этот, эту... отметину. Шляпы, прически, просто ленточки, корсажи... – Она в прямом смысле слова уронила руки. – Я исчерпала всю свою фантазию. Вот в это я могла поверить. Я глубоко вздохнула. – Я вам сочувствую, миссис Кассиди, честное слово. Я для вас как чирей на заднице. – Я бы никогда так не сказала. – Знаю, поэтому и говорю за вас. Но это – самая уродливая штуковина, какую я видела в этой жизни. – Если у вас, мисс Блейк, есть предложение получше, я вся внимание. – Она скрестила руки на груди; освистанный мной “элемент декора” доходил ей почти до талии. – Он же огромный, – отбивалась я. – Он скроет ваш... – она поджала губы, – шрам. Я испытала большое желание ей поаплодировать. Она все-таки произнесла это грязное слово. Были ли у меня предложения получше? Нет. Не было. Я вздохнула. – Наденьте его на меня. По крайней мере, я должна посмотреть, что получится. Она улыбнулась. – Пожалуйста, приподнимите волосы. Я сделала, как мне было велено. Она нацепила мне на шею свое изобретение. От кружев у меня сразу все зачесалось, ленты щекотались как черти, и я даже не хотела смотреть в зеркало. Я медленно подняла глаза и уставилась на свое отражение. – Слава Богу, что у вас длинные волосы. Я вам их уложу перед свадьбой, и это поможет камуфляжу. Штука, обвивавшая мою шею, напоминала нечто среднее между собачьим ошейником и самой большой в мире манжетой. Розовые бантики торчали у меня из шеи, как опята из пня. Это было отвратительно, и никаким количеством причесок и укладок невозможно было ничего исправить, однако шрам был полностью закрыт, просто как будто его и не было. Чудеса! Я только покачала головой. Что я могла сказать? Миссис Кассиди приняла мое молчание за согласие. Плохо она меня знает. Тут зазвонил телефон и спас нас обеих. – Я на минутку, мисс Блейк. – Она бесшумно удалилась. Толстый ковер приглушил стук ее высоких каблуков. А я осталась стоять и пялиться на себя в зеркало. Волосы и глаза у меня почти одного оттенка – волосы черные, а глаза такого темного тона, что кажутся черными, хотя на самом деле карие. Этим я пошла в свою латинскую мать. Но кожа у меня бледная – результат вмешательства германской крови отца. Если меня слегка подкрасить, я буду мало, чем отличаться от фарфоровой куклы. Наденьте на меня пухлое розовое платье, и я буду казаться тонкой, изящной, миниатюрной. Вот черт! Все остальные женщины из приглашенных на свадьбу выше меня на несколько дюймов. Возможно, кому-то из них такое платье действительно будет к лицу. Но что-то мне в это не верится. Для пущего унижения мы все должны будем надеть нижнюю юбку с обручем. Я напоминала себе иллюстрацию к роману “Унесенные ветром”. – Ну вот, вы замечательно выглядите. – Вернулась миссис Кассиди. Она сияла улыбкой. – У меня такое чувство, будто меня воткнули в торт, – сказала я. Ее улыбка несколько померкла. Она сглотнула. – Вам не нравится моя последняя идея, – сказала она, словно уличая меня в преступлении. Из раздевалки вышла Элси Марковиц. За ней плелась хмурая Кейси. Я-то понимала, каково ей. – О, Анита, – пропела Элси, – вы выглядите просто восхитительно. Чудесно. “Восхитительно” – как раз то, что я хотела услышать. – Спасибо. – Особенно мне нравятся бантики у вас на шее. Мы все наденем такие, вы знаете? – Что ж, я вам сочувствую, – сказала я. Она нахмурилась. – Мне кажется, они только подчеркивают красоту платья. Теперь была моя очередь нахмуриться. – Вы это серьезно? Элси, казалось, была немного озадачена. – Ну конечно. Вам ведь нравится платье? Я решила не отвечать, чтобы не дай Бог кого-нибудь не шокировать. Ясное дело, чего еще ждать от женщины, у которой совершенно нормальное имя – Элизабет, – но она предпочитает, чтобы ее называли коровьей кличкой? – Это действительно самая последняя вещь, которую мы можем использовать для камуфляжа, миссис Кассиди? – спросила я. Она кивнула – один раз и очень твердо. Я вздохнула, и она улыбнулась. Победа была на ее стороне, и она это знала. А я знала, что меня ждет поражение, еще в тот момент, когда увидела платье; но если мне суждено проиграть, я намерена как можно дороже продать свою шкуру. – Хорошо. Дело сделано. Деваться некуда. Я надену это. Миссис Кассиди просияла. Элси улыбнулась. Кейси ухмыльнулась. Я поддернула юбку с обручем повыше и сошла с возвышения. Обруч качался как колокол, а я была вместо языка. Зазвонил телефон. Миссис Кассиди пошла отвечать, и с каждым шагом настроение у нее все улучшалось, сердце пело, ведь больше я в ее магазин не приду. Какая радость. Я пыталась протиснуться в своей широкой юбке сквозь узкую дверь, которая вела к примерочным, когда она меня позвала: – Мисс Блейк, это вас. Сержант Сторр из полиции. – Видишь, мама, я же тебе говорила, что она работает в полиции, – сказала Кейси. Я не могла объяснить ей, где я работаю, потому что Элси когда-то просила меня этого не делать. Она считала, что Кейси еще мала, чтобы знать об аниматорах и убийствах вампиров и зомби. Можно подумать, есть такие дети, которые не знают, что на свете существуют вампиры. Про вампиров уже лет десять как говорят в каждом недельном выпуске новостей. Я пыталась прижать трубку к левому уху, но проклятые цветы мне помешали. Зажав телефон между плечом и шеей, я завела руки назад, чтобы расстегнуть воротник. – Привет, Дольф, что там у тебя? – Сцена убийства. – У него был приятный голос, как у оперного тенора. – Какая еще сцена убийства? – Грязная. Я, наконец, стянула с себя воротник и тут же выронила трубку. – Анита, ты куда пропала? – Да тут у меня кое-какие сложности с гардеробом. – Чего? – Не важно. А я зачем тебе понадобилась? – Не знаю, кто этот убийца, но он не человек. – Вампир? – Ты специалист по немертвым. Именно поэтому я хочу, чтобы ты приехала, посмотрела. – Хорошо, давай адрес, я немедленно буду. – На полочке лежал блокнот с бледно-розовыми листками, на которых были нарисованы сердечки. На конце шариковой ручки был купидончик. – Сент-Чарльз? Так я от вас всего в пятнадцати минутах езды. – Хорошо. – Он повесил трубку. – И тебе тоже до свидания, Дольф. – Это я сказала уже в тишину, просто для того, чтобы последнее слово осталось за мной. Я вернулась в маленькую комнатку, чтобы переодеться. Мне предложили сегодня миллион долларов за то, чтобы я убила человека и оживила зомби. Потом эта последняя примерка в свадебном салоне. Теперь еще сцена убийства. Грязная, сказал Дольф. Похоже, у меня нынче будет очень насыщенный рабочий день.3
Грязная, так Дольф это назвал. Мастер преуменьшать. Кровь была всюду, белые стены были забрызганы ею, словно кто-то разбил о них несколько банок с алой краской. В углу стояла светлая кушетка с причудливыми коричневыми и золотыми цветочками на обивке. Она была наполовину покрыта простыней. Вся простыня была темно-красной. Яркий квадрат солнечного света падал сквозь чисто вымытое, сверкающее окно. В солнечном свете кровь сделалась вишнево-красной и глянцевитой. Свежая кровь на самом деле куда ярче, чем нам показывают в кино и по телевизору. В больших количествах. Настоящая кровь – в больших количествах – такая же яркая, как пожарная машина, но темно-красный на экране выглядит лучше. В самый раз для реализма. Но только свежая кровь бывает красной, истинно красной. Эта кровь была уже старой и должна была поблекнуть, но луч летнего солнца вернул ей свежесть и блеск. Я с трудом сглотнула и сделала глубоким вдох. – Что-то ты какая-то зеленая, Блейк, – сказал голос у самого моего локтя. Я так и подпрыгнула, и Зебровски засмеялся: – Напугал я тебя? – Нет, – соврала я. В детективе Зебровски приблизительно пять футов росту; вьющиеся черные волосы, начинающие седеть, карие глаза, спрятанные под дымчатыми очками. Его коричневый костюм был слегка помят; на желтом галстуке красовалось пятно, которое он, вероятно, посадил за завтраком. Зебровски ухмыльнулся. Он мне всегда ухмылялся. – Признайся, Блейк, я тебя уел. Наша крутая потрошительница вампиров собирается облевать останки жертв? – Я смотрю, ты опять поправился, Зебровски? – О, я убит, – простонал он и, прижав руки к груди, слегка пошатнулся. – Только не говори, что ты не хочешь моего тела так же, как я хочу твоего. – Отстань, Зебровски. Где Дольф? – В хозяйской спальне. – Зебровски уставился на сводчатый потолок с круглым окошком. – Если б мы с Кэтч могли позволить себе такую хату... – Угу, – откликнулась я. – Симпатичный домик. Я вновь перевела взгляд на покрытую простыней кушетку. Простыня лежала на том, что было под нею, словно салфетка, брошенная на лужу пролитого сока. В этой картине было что-то не так. Внезапно я поняла, что именно: выпуклость была слишком мала для целого человеческого тела. Чей бы труп там ни лежал, ему не хватало частей. Комната покачнулась. Я отвела взгляд и судорожно сглотнула. Прошло много месяцев с тех пор, как мне в последний раз вдруг стало дурно при виде сцены убийства. Хорошо, хоть кондиционер работает. В жару запах становится еще отвратительнее. – Эй, Блейк, я вижу, ты хочешь выйти? – Зебровски взял меня за руку, будто собирался отвести к двери. – Спасибо, но я в полном порядке. – Я смотрела прямо в его младенческие карие глазки и врала. Он знал, что я вру. Я далеко не в полном порядке, но буду. Он отпустил мою руку и насмешливо отдал мне честь. – Люблю крутых девчонок. Против воли я улыбнулась. – Иди к черту, Зебровски. – Конец коридора, последняя дверь слева. Ты найдешь Дольфа там. Он ввинтился в толпу. Сцена убийства всегда привлекает людей больше, чем нужно – не зевак, нет: чиновники в штатском, техники, парни с видеокамерами. Вот и сейчас дом напоминал пчелиный рой, полный бешеного движения и суеты. Я прорезала себе путь сквозь толпу. Моя закатанная в пластик личная карточка болталась у меня на лацкане темно-голубого жакета. Это для того, чтобы полиция знала, что я на их стороне, а не просто прошмыгнула внутрь. И еще, чтобы было спокойнее носить оружие в толпе полицейских. Я протолкалась мимо кучки людей, которые образовали пробку у двери в середине коридора. До меня донеслись отрывочные фразы: “Боже, смотри, сколько крови... А тело еще не нашли?.. Ты хочешь сказать, то, что от него осталось?.. Нет”. Я протиснулась между двумя копами. Один недовольно крикнул: – Эй! Полегче! Перед последней дверью по левую руку было свободно. Не знаю, как Дольф этого добился, но в комнате он был один. А может, полиция просто только что здесь закончила. Он стоял на коленях в центре светло-коричневого ковра, положив свои толстые руки в хирургических перчатках на бедра. Его черные волосы были пострижены так коротко, что уши торчали по обе стороны его большой грубой физиономии, как две витые раковины. Увидев меня, он поднялся. При росте почти в шесть футов восемь дюймов Дольф обладал телосложением борца. Кровать с балдахином у него за спиной внезапно сделалась маленькой. Дольф возглавлял новейшее подразделение полиции – отряд охотников за привидениями. Официально оно называлось “Специальная Команда по Расследованию и Урегулированию Таинственных Инцидентов”, СКРУТИ. Эти ребята занимались любыми преступлениями, связанными со сверхъестественным. Сюда обычно ссылали всех неугомонных. Я не удивлялась, что Зебровски включили в эту команду. У него было странное и беспощадное чувство юмора. Но Дольф – Дольф был просто образцовым полицейским. Мне всегда представлялось, что он оскорбил кого-то из вышестоящих, оскорбил своей слишком хорошей работой. Только в это я еще могла поверить. На ковре возле него лежало еще что-то, укрытое простыней. – Анита. Он всегда так говорит – одно слово за раз. – Дольф, – сказала я. Он опять опустился на колени между кроватью с балдахином и пропитанной кровью простыней. – Ты готова? – Я знаю, что ты молчун, Дольф, но ты не мог бы сказать, что именно я должна высматривать? – Я хочу знать, что ты увидишь, а не то, что я тебе подскажу. Для Дольфа это была целая речь. – Ладно, – сказала я. – Приступим. Он откинул простыню. Я стояла и смотрела – но все, что я видела, это большой кусок окровавленного мяса. Это могло быть все что угодно: говядина, конина или оленина. Но труп человека? Только не это. Мои глаза видели, но мозг отказывался воспринимать. Я присела на корточки, подоткнув юбку. Ковер под ногами захлюпал, словно его промочило дождем, только это был не дождь. – У тебя не найдется еще пары перчаток? Я свой комплект оставила в конторе. – В правом кармане. – Дольф поднял руки над головой. – Только возьми сама. Моя жена ненавидит сдавать в химчистку одежду с пятнами крови. Я улыбнулась. Удивительно. Впрочем, чувство юмора порой просто необходимо. Мне пришлось перегнуться через останки. Я вытащила пару хирургических перчаток, растягивающихся на любой размер. В этих перчаткахвсегда такое ощущение, будто внутри порошок. Больше похоже на презервативы для рук, чем на перчатки. – Если я потрогаю, не уничтожу никаких улик? – Нет. Я потыкала останки двумя пальцами. Ощущение та кое, будто потрогал кусок свежей говядины. Хорошее, упругое мясо. Я ощупала обломки костей и ребер. Ребра. Внезапно я осознала, на что я смотрю. Часть человеческой грудной клетки. Там, где к плечу должна присоединяться рука, торчала белая кость. И все. Больше ничего. Я вскочила слишком поспешно и споткнулась. Ковер под ногами хлюпнул. В комнате внезапно стало очень жарко; я отвернулась от тела и уставилась на комод. Зеркало на нем было так густо забрызгано кровью, что казалось, будто кто-то покрыл его толстым слоем лака для ногтей. Спелая Вишня, Карнавальный Алый, Яблоко в Карамели. Я закрыла глаза и очень медленно досчитала до десяти. Когда я снова открыла их, в комнате стало прохладнее. Только сейчас я заметила, что под потолком крутится вентилятор. Я была в полном порядке. Отважная потрошительница вампиров. Хор-рошо. Дольф ничего не сказал, когда я снова опустилась на колени перед останками. Он даже не взглянул на меня. Хороший парень. Я постаралась быть объективной и увидеть все, что можно увидеть. Но это было нелегко. Мне проще было смотреть на останки, пока я не знала, что это за часть тела. Теперь я могла видеть только кровавый обрубок. А думать – только о том, что он “некогда был человеческим телом”. Дежурная фраза оперативников. – Никаких следов применения оружия, насколько я могу судить – но это тебе и коронер может сказать. – Я протянула руку и снова потрогала труп. – Помоги мне его перевернуть: я хочу взглянуть на грудную полость. На то, что от нее осталось. Дольф выпустил простыню и помог мне поднять останки. Они были легче, чем казались на вид. Когда мы поставили обрубок на край, оказалось, что с внутренней стороны ничего нет. Все внутренние органы, которые должны быть защищены ребрами, отсутствовали. Обрубок выглядел бы в точности как говяжья грудинка, если бы не кость на том месте, где должна была быть рука. Часть ключицы еще сохранилась. – Ладно, – сказала я. Голос мой прозвучал с придыханием. Я стояла, держа на весу свои испачканные кровью руки. – Накрой, пожалуйста. Дольф накрыл труп и встал: – Впечатления? – Сила, чудовищная сила. Нечеловеческая. Тело явно раздирали руками. – Почему руками? – Никаких следов ножа. – Я засмеялась, но тут же поперхнулась смехом. – Черт, я бы подумала, что кто-то распилил его пилой для разделки туш, но кости... – Я покачала головой. – Для этого не использовалось ничего механического. – Что-нибудь еще? – Угу. Где остальная часть этого проклятого трупа? – Вторая дверь слева по коридору. – Остальная часть? – В комнате снова стало жарко. – Ты пойди и посмотри. Потом скажешь мне, что ты увидела. – Черт возьми, Дольф, я знаю, что ты не любишь влиять на мнение экспертов, но я ненавижу блуждать вслепую. Он только посмотрел на меня. – Хотя бы ответь на один вопрос. – Смотря какой. – Там хуже, чем это? Казалось, он задумался на мгновение. – И да, и нет. – Иди ты к дьяволу! – Сама поймешь, когда увидишь. Я не хотела ничего понимать. Берт весьма оживился, узнав, что полиция хочет привлечь меня к делу. Он сказал, что я приобрету богатый опыт. Но до сих пор я приобрела только богатый набор кошмаров. Дольф повел меня в следующую комнату ужасов. На самом деле я не жаждала найти оставшуюся часть тела. Мне хотелось домой. Перед закрытой дверью Дольф остановился, поджидая меня. На двери был приклеен картонный зайчик, как на Пасху. Под ним висела вышивка с надписью “Детская”. – Дольф. – Мой голос звучал очень тихо. Его почти заглушал шум, доносящийся из гостиной. – Что? – Ничего-ничего. – Я сделала глубокий вдох и с шумом выдохнула. Я смогу. Я смогу. О Господи, я не хочу! Дверь качнулась внутрь, и я прошептала молитву. Бывают в жизни моменты, пережить которые можно только с помощью свыше. Я готова была поспорить, что меня ждет один из таких. Солнечный свет струился через маленькое окошко. По низу белых занавесок были вышиты утята и зайчики. На бледно-голубых стенах были наклеены вырезанные из картона зверюшки. Колыбели я не увидела – только кроватку с опущенной наполовину стенкой. Кроватка для большого ребенка, кажется, так она называется? Здесь было не так много крови. Благодарю тебя, Господи. Кто сказал, что молитвы никогда не бывают услышаны? Зато в квадрате солнечного света сидел плюшевый медвежонок. Медвежонок был покрыт кровью, словно глазурью. Один стеклянный глаз удивленно смотрел на мир из-под сосулек слипшегося искусственного меха. Я опустилась на колени возле него. Ковер не хлюпал, крови на нем не было. Почему же этот чертов мишка сидит на ковре, весь залитый кровью? Насколько я могла судить, больше нигде в комнате крови не было. Может, кто-то ею просто сюда посадил? Я подняла взгляд на маленький белый комод, разрисованный зайчиками. Если однажды выбрал мотив, то уж не отступай от него ни в чем, таково мое мнение. На белой краске был маленький, но очень четкий отпечаток ладошки. Я подползла ближе и приложила рядом руку, чтобы сравнить размер. У меня небольшая ладонь, маленькая даже для женщины, но этот отпечаток был со всем крошечный. Два, три года, может, четыре. Стены голубые – наверное, мальчик. – Сколько лет было ребенку? – На обратной стороне портрета в гостиной написано “Бенджамин Рейнольдс, три года”. – Бенджамин, – прошептала я, глядя на кровавый отпечаток детской ладони. – В этой комнате нет тела. Здесь никого не убили. – Да. – Так чего же ты меня сюда привел? – Я посмотрела на Дольфа снизу вверх, все еще стоя на коленях. – Твое мнение ничего не будет стоить, если ты не увидишь всего. – Этот чертов мишка будет мне сниться. – Мне тоже, – сказал Дольф. Я встала, с трудом подавив желание разгладить юбку сзади. Трудно даже сосчитать, сколько раз я измазывала одежду в крови и даже не думала об этом. Но только не сегодня. – Это труп мальчика там, в гостиной? – Говори это, я молила Бога, чтобы это было не так. – Нет, – сказал Дольф. Благодарю тебя, Господи. – Труп его матери? – Да. – А где тело мальчика? – Мы его не нашли. – Дольф помолчал, потом спросил: – Эта тварь могла съесть мальчика целиком? – Ты имеешь в виду – чтобы вообще ничего не осталось? – Да, – сказал Дольф. Лицо его стало лишь капельку бледнее. Мое, вероятно, тоже. – Возможно, но даже у немертвых есть предел тому, что они способны сожрать. – Я сделала глубокий вдох. – Вы не обнаружили никаких признаков срыгивания? – Срыгивания. – Дольф улыбнулся. – Хорошее слово. Нет, после еды эту тварь не тошнило. Во всяком случае, мы ничего не нашли. – Тогда мальчик, вероятно, должен быть где-то рядом. – Есть шанс, что он жив? – спросил Дольф. Я посмотрела на него. Мне хотелось сказать “да”, но я понимала, что ответ скорее всего должен быть “нет”. Я выбрала компромисс. – Не знаю. Дольф кивнул. – Теперь в гостиную? – спросила я. – Нет. – Дольф вышел из комнаты, не говоря больше ни слова. Я пошла следом. Что мне еще оставалось? Но я не спешила. Если ему хочется изображать крутого немногословного полицейского, он может и подождать меня. Вслед за его широкой спиной я завернула за угол и через гостиную вышла и кухню. Раздвижная стеклянная дверь вела на террасу. Повсюду были осколки стекла. Их грани сверкали в солнечном свете, струящемся из еще одного круглого окошка в потолке. Кухня, облицованная голубым кафелем и отделанная дорогим светлым деревом, была такой чистенькой, словно только что сошла с фотографии рекламного буклета. – Красивая кухня, – заметила я. Мне было видно, как по двору шныряют полицейские. Высокий забор скрывал их от любопытных взглядов соседей, так же как прошлой ночью скрыл убийцу. Только один детектив остался стоять у водосточной трубы. Он царапал что-то в блокноте. Дольф сделал мне знак, чтобы я осматривалась внимательнее. – Итак, – сказала я. – Кто-то вломился сквозь эту стеклянную дверь. При этом вероятно, шум был ужасный. Когда разбивается такое большое стекло, то даже при включенном кондишине... одним словом, ты это услышишь. – Ты думаешь? – спросил Дольф. – А соседи слышали что-нибудь? – спросила я в свою очередь. – Никто не признается, – сказал он. Я кивнула. – Стекло разбилось, и кто-нибудь пошел взглянуть, что случилось. Скорее всего, мужчина. Стереотип “главы семьи” на редкость живуч. – Что ты имеешь в виду? – уточнил Дольф. – Храбрый охотник, защищающий свое семейство, – сказала я. – Ладно, пусть это был мужчина. Что дальше? – Мужчина вошел, увидел того, кто вломился на кухню, и крикнул жене. Вероятно, велел ей уносить ноги. Бери ребенка и беги. – А почему бы не вызвать полицию? – спросил Дольф. – Я не видела в спальне телефона. – Я кивнула на телефон на стене кухни. – Вероятно, это единственный аппарат. Чтобы до него добраться, надо было проскочить мимо чудовища. – Продолжай. Я оглянулась на гостиную. Покрытой простыней кушетки отсюда было почти не видно. – Эта тварь, чем бы она ни была, бросилась на мужчину. Стремительно; ударила его, может быть, оглушила, но не убила. – Откуда знаешь, что не убила? – Не устраивай мне экзамен, Дольф. В кухне слишком мало крови. Он был съеден в спальне. Что бы это ни было, оно не стало бы тащить мертвеца в спальню. Оно загнало мужчину в спальню и убило его там. – Неплохо; не хочешь попытать свои силы в гостиной? Вообще-то не особенно; но вслух я этого не сказала. От женщины осталось значительно больше. Верхняя часть ее тела была почти не повреждена. Кисти рук были закрыты бумажными мешками. Можно будет получить анализ того, что у нее под ногтями. Я надеялась, что это поможет делу. Широко открытые карие глаза смотрели в потолок. Край пижамной курточки прилип к тому месту, где некогда была талия. Я сглотнула и двумя пальцами приподняла намокшую ткань. Позвоночник блестел в ярком солнечном свете; белый и мокрый, он повис, словно шнур, который выдернули из разъема. Ладно. – Что-то разорвало ее пополам – так же, как... мужчину в спальне. – Откуда ты знаешь, что там был мужчина? – Если у них не было гостей, это должен был быть мужчина, А гостей у них не было, правильно? Дольф покачал головой. – Нет, насколько нам известно. – Значит, мужчина. Потому что у нее целы ребра и обе руки. – Я постаралась скрыть гнев. Дольф не виноват. – Я не отношусь к числу твоих подчиненных. И хочу, чтобы ты перестал задавать мне вопросы, на которые сам знаешь ответы. Он кивнул: – Справедливо. Иногда я забываю, что ты – не один из наших парней. – Спасибо. – Ты понимаешь, что я имею в виду. – Да, понимаю – и даже знаю, что ты хотел сделать мне комплимент. Но нельзя ли нам закончить этот разговор снаружи? – Конечно. – Дольф снял окровавленные перчатки и бросил их в мешок с мусором, стоящий на кухне. Я сделала то же самое. Жара обволокла меня, как расплавленный пластик, но все же в ней было что-то хорошее, чистое. Я вдохнула полную грудь горячего влажного воздуха. Ах, лето. – Скажи хотя бы, я был прав – это не человек? – спросил Дольф. Двое полицейских в форме сдерживали толпу зевак на газоне и на улице перед домом. Дети, родители, дети на велосипедах. Как будто пришли поглазеть на шоу уродцев. – Да, это был не человек. На стекле в кухне не осталось крови. – Я заметил. И что это значит? – Как правило, из мертвых кровь не идет – за исключением вампиров. – Как правило? – Из свежеумерших зомби порой может сочиться кровь, но у вампиров она течет почти как у людей. – Значит, ты считаешь, что это был не вампир? – Если так, значит, он ел человеческую плоть, А вампиры не способны переваривать твердую пищу. – А вурдалак? – Слишком далеко от кладбища, и тогда в доме было бы больше разрушений. Вурдалаки ломают мебель, как дикие звери. – Зомби? Я покачала головой: – Честно говоря, не знаю. Встречаются такие феномены, как плотоядные зомби. Очень редко, но это бывает. – Ты говорила, что было зарегистрировано три таких случая. И каждый раз зомби дольше оставались похожими на человека и не разлагались. Я улыбнулась. – У тебя хорошая память. Правильно. Плотоядные зомби не разлагаются, пока их кормить. Или, во всяком случае, не разлагаются с такой скоростью. – Они свирепы? – Не особенно, – сказала я. – А в принципе зомби свирепы? – спросил Дольф. – Только если им приказать. – Как это? – Ты можешь приказать зомби убить человека – если у тебя достаточно власти над ним. – Зомби как орудие убийства? Я кивнула: – Что-то в этом роде. – И кто это мог сделать? – Не уверена, что здесь произошло именно это, – сказала я. – Я знаю. Но кто в принципе мог бы это сделать? – Черт, ну, я могла бы – но я не стала бы. И никто из тех, о ком я знаю, что он мог бы, не стал бы. – Это уж нам решать, – сказал Дольф и достал небольшой блокнотик. – И ты действительно хочешь, чтобы я назвала тебе имена друзей, чтобы ты мог спросить их, не оживляли ли они часом зомби и не посылали их убить этих людей? – Прошу тебя. Я вздохнула. – Я в это не верю. Ну, хорошо – я, Мэнни Родригес, Питер Бурк, и... – Я почти начала произносить третье имя, но замолчала на полуслове. – Что такое? – Ничего. Просто я вспомнила, что на этой неделе Бурка хоронят. Он умер, так что, я думаю, его можно исключить из числа подозреваемых. Дольф пристально посмотрел на меня, и на лице его отразилось подозрение. – Ты уверена, что это все имена, которые ты можешь назвать? – Если я вспомню еще о ком-то, я тебе сообщу, – сказала я с самым невинным видом. Вот, смотрите, у меня в рукаве ничего нет. – Ты уж постарайся, Анита. – Не сомневайся. Он улыбнулся и покачал головой: – Кого ты защищаешь? – Себя, – ответила я. Дольф непонимающе нахмурился. – Я не хочу, чтобы кое-кто на меня взбеленился. – Кто? Я посмотрела в ясное августовское небо. – Как думаешь, дождя не будет? – Черт возьми, Анита, ты должна мне помочь. – Я тебе помогла, – сказала я. – Имя. – Не сейчас. Я проверю его, и если у меня появятся подозрения, я непременно ими с тобой поделюсь. – Надо же, какая щедрость! – Шея у него начала багроветь. Я никогда не видела Дольфа в ярости и испугалась, что вот-вот увижу. – Первой жертвой оказался бродяга. Мы думали, что он напился в стельку и его сцапали вурдалаки. Его нашли у самого кладбища. Дело открыли и тут же закрыли, так? – С каждым словом голос его становился все выше и выше. – Потом мы нашли эту пару подростков, которые целовались в машине. Мертвых, и тоже недалеко от кладбища. Мы вызвали священника и экзекутора. Дело закрыли. – Дольф понизил голос, но казалось, что он с трудом сдерживает крик. Его голос звенел от почти осязаемого гнева. – Теперь это. Та же самая тварь, кем бы, дьявол ее забери, она ни была. Но до ближайшего гребаного кладбища – несколько миль. Это не вурдалак, и, вероятно, если бы я позвал тебя после первого или второго случая, семья Рейнолдсов была бы жива. Но мне казалось, я начинаю понемногу разбираться в этом сверхъестественном дерьме. У меня был некоторый опыт, но теперь его недостаточно. Совсем недостаточно. – Он стиснул блокнот своими огромными пальцами. – Это самая длинная речь, которую я от тебя слышала, – сказала я. Он криво улыбнулся: – Мне нужно имя, Анита. – Доминга Сальвадор. Она главная жрица вуду на всем Среднем Западе. Но если ты пошлешь за ней полицейских, она не будет с тобой говорить. И никто из вуду не будет. – Но с тобой будут? – Да, – сказала я. – Хорошо – только лучше бы мне уже завтра что-нибудь от тебя услышать. – Не знаю, удастся ли мне так быстро устроить встречу. – Или это сделаешь ты, или это сделаю я, – заявил Дольф. – Ладно-ладно, как-нибудь устрою. – Спасибо, Анита. По крайней мере, теперь я знаю, с чего начать. – Это вообще мог быть не зомби, Дольф. Я всего лишь предполагаю. – А что же еще? – Ну, если бы на стекле была кровь, и могла бы сказать, что это ликантроп. – О, чудесно! Как раз то, что мне нужно, – разбушевавшийся оборотень. – Но на стекле крови не было. – Значит, скорее всего кто-то из немертвых, – подвел итог Дольф. – Точно. – Ты поговори с этой Домингой Сальвадор и как можно скорее сообщи мне. – Слушаюсь, сержант. Дольф скорчил мне рожу и снова пошел в дом. Хорошо, что он, а не я. Мне оставалось только вернуться к себе, переодеться и приготовиться оживлять мертвецов. Сегодня после наступления темноты меня ждали три клиента подряд. Врач некоей Эллен Грисхольм решил, что для нее будет полезно пойти на прямой конфликт с отцом, который так раздражал ее в детстве. К несчастью, папаша был уже несколько месяцев как мертв. Итак, мне предстояло воскресить мистера Грисхольма, чтобы его дочка сказала ему, каким сукиным сыном он был при жизни. Врач сказал, что на нее это подействует очищающе. Конечно, если у вас есть докторская степень, вам позволительно говорить такие вещи. Два других оживления были более прозаичны: оспариваемое завещание и главный свидетель в судебном процессе, у которого хватило совести помереть от сердечного приступа, не дождавшись заседания суда. Клиенты не были уверены, что показания зомби имеют юридическую силу, но в безнадежной ситуации решили рискнуть – и заплатить за эту попытку. Я стояла в зеленовато-бурой траве. Приятно видеть, что владельцы не увлекались разбрызгивателями. Пустая трата воды. Может быть, они даже сдавали в утиль консервные банки и старые газеты. Может быть, они были порядочными, любящими свою планету гражданами. А может, и нет. Один из полицейских приподнял желтую ленту ограждения и выпустил меня. Не обращая внимания на зевак, я села в свою машину – “нову” последней модели. Я могла позволить себе что-нибудь получше, но чего ради? Она же ездит. Рулевое колесо нагрелось так, что нельзя было дотронуться. Я включила кондиционер и подождала, пока в салоне станет прохладнее. Все, что я сказала Дольфу насчет Доминги Сальвадор, была чистая правда. Она не стала бы разговаривать с полицией, но я не поэтому пыталась утаить ее имя. Если полиция постучится в дверь сеньоры Доминги, она захочет узнать, кто их навел. И она узнает. Сеньора была самой могущественной жрицей вуду из всех, мне известных. Оживить зомби, чтобы превратить его в орудие смерти, – это лишь одна из многих вещей, которые она могла бы сделать, если бы захотела. Откровенно говоря, темной ночью к вам в окно может забраться кое-кто и похуже зомби. Об этой стороне нашего бизнеса я знала настолько немного, насколько мне удавалось избегать неприятностей. Большую часть этих ужасов изобрела сама Сеньора. Нет, я не хотела дать Доминге Сальвадор повод на меня сердиться. Так что, похоже, придется мне завтра с нею поговорить. Это было примерно то же, что пойти на встречу с крестным отцом вуду. Или, в данном случае, с крестной матерью. Беда в том, что эта крестная мать была не вполне мною довольна. Доминга как-то раз присылала мне приглашение прийти к ней в дом. Посмотреть на ее церемонии. Я вежливо отказалась. Думаю, моя принадлежность к христианству ее разочаровала. Во всяком случае, до сих пор мне удавалось не встречаться с ней лицом к лицу. Я собиралась спросить самую могущественную жрицу вуду в Соединенных Штатах, а возможно, и во всей Северной Америке, не случалось ли ей оживлять зомби. И не случалось ли этому зомби убивать людей по ее приказу? Не сошла ли я с ума? Может быть. Похоже, завтра у меня будет не менее насыщенный день.4
Будильник звенел-заливался. Я перевернулась и захлопала ладонью по панели электронных часов. Да где же эта кнопка, черт бы ее подрал? Наконец я приподнялась на локте и открыла глаза. Выключив будильник, я взглянула на светящиеся цифры. Шесть утра. Вот черт. Я только в три вернулась домой. Зачем я поставила будильник на шесть? Я не могла вспомнить. После трех часов сна я не в лучшей форме. Я легла обратно в теплое гнездышко постели. Глаза уже начали слипаться, когда я, наконец, вспомнила. Доминга Сальвадор. Она согласилась встретиться со мной сегодня в семь утра. Поболтать за завтраком. Я выпуталась из-под одеяла и еще минуту сидела на кровати. В квартире было абсолютно тихо. Единственным звуком, который нарушал тишину, было чуть слышное пыхтение кондиционера. Тихо, как на кладбище. Потом я встала, и в голове моей заплясали залитые кровью плюшевые мишки. Через пятнадцать минут я уже была одета. Я всегда принимаю душ, приходя с работы, даже если уже глубокая ночь. Я не могу даже помыслить о том, чтобы лечь в красивую чистую постельку перемазанной засохшей цыплячьей кровью. Иногда это бывает кровь козленка, но чаще – цыпленка. Я оделась так, чтобы, с одной стороны, не выглядеть развязно, а с другой – чтобы не растаять на жаре. Было бы проще, если бы я не собиралась брать с собой оружие. Можете считать, что у меня паранойя, но я не выхожу из дому без пистолета. С ногами просто: джинсы-варенки, подвернутые носки и кроссовки “Найк”. Внутрибрючная кобура Дяди Майка с “файрстаром” девятимиллиметрового калибра довершала экипировку. “Файрстар” был у меня запасным после браунинга. Браунинг слишком велик, чтобы поместиться во внутрибрючную кобуру, а “файрстар” – в самый раз. Теперь оставалось только найти рубашку, которая закрывала бы пистолет, но позволяла бы легко его выхватить, если понадобится стрелять. Это было труднее, чем может показаться. Наконец я остановилась на коротком, до талии, топе, который едва прикрывал пояс джинсов, и покрутилась перед зеркалом. Пистолета не было видно, пока я не забывалась и не поднимала руки слишком высоко. Топик, к сожалению, был бледно-розовым. Что меня сподвигло его купить, я уже совершенно не помнила. Может, это подарок? Будем надеяться, что так. Тяжело примириться с мыслью, что я сама потратила деньги на что-нибудь розовое. Я еще не отдернула шторы. В квартире царил полумрак. Я специально заказала себе очень тяжелые шторы. Мне нечасто приходится видеть солнце, но я не думаю, что много от этого потеряла. Я включила свет над аквариумом с рыбкой. Морской ангел тут же поднялся на поверхность и захлопал губами, выпрашивая подаяние. Рыбы – это мой вариант домашнего питомца. Их не надо выгуливать, прибирать после них или приучать их проситься на улицу. Время от времени чистить аквариум, бросать туда корм – и они не доставят вам больших хлопот. По всей квартире разносился запах крепкого кофе от моей кофеварки. Я сидела за небольшим столиком на кухне и потягивала горячий черный напиток. Колумбийский сорт. Свежие зерна прямо из морозильника, размолотые непосредственно перед варкой. Нет другого способа делать кофе. Хотя, когда прижмет, я готова пить его в любом виде. Звонок в дверь. Я подскочила и пролила кофе на стол. Нервничаю? Я? Я оставила “файрстар” на кухонном столе, вместо того чтобы пойти открывать с ним. Видите, у меня нет паранойи. Я просто очень, очень осторожная. Я посмотрела в глазок и открыла дверь. На пороге возник Мэнни Родригес. Он примерно на два дюйма меня выше. В угольно-черных волосах поблескивает седина, густые пряди обрамляют тонкое лицо с черными усиками. Ему пятьдесят два, и из всех, кого я знаю, за одним исключением, я предпочла бы, чтобы в трудной ситуации рядом оказался именно он. Мы обменялись рукопожатием, так у нас заведено. Его ладонь была твердой и сухой. Он усмехнулся мне, и его белые зубы ярко блеснули на фоне загорелого лица. – Я чувствую запах кофе. Я усмехнулась в ответ: – Ты же знаешь, что это весь мой завтрак. Он вошел, и я по привычке заперла за ним дверь. – Розита говорит, что ты совсем не заботишься о себе. – Он очень похоже изобразил брюзжание своей жены и ее намного более заметный, чем у него, мексиканский акцент. – Она не ест толком, такая худенькая. Бедная Анита, ни мужа, ни хотя бы друга. – Мэнни опять усмехнулся. – Розита точь-в-точь как моя мачеха. Джудит просто изнывает от беспокойства, что я останусь старой девой. – Тебе сколько, двадцать четыре? – М-мм. Он только головой покачал. – Иногда я не понимаю женщин. Теперь настала моя очередь усмехнуться. – А я что, куриная печенка? – Анита, ты же знаешь, я не имел в виду... – Я знаю, я – один из парней. Я понимаю. – В работе ты лучше любого парня. – Садись. И дай мне влить в тебя немного кофе, пока ты опять не ляпнул чего-нибудь. – Как с тобой тяжело. Ты же знаешь, что я имел в виду. – Он смотрел на меня; взгляд его карих глаз был прямым, а лицо – очень серьезным. Я улыбнулась: – Угу, я знаю, что ты имел в виду. Я сняла с подставки одну из десятка моих любимых кружек и поставила перед Мэнни. Он сидел, потягивая кофе, и рассматривал кружку. Она была красного цвета с черными буквами: “Я бессердечная сука, но свое сучье дело я знаю”. Мэнни хихикнул. Я попивала кофе из кружки, разрисованной пушистыми пингвинчиками. Ни за что бы в том не призналась, но это моя самая любимая кружка. – Я бы на твоем месте принес эту кружку с пингвинами в контору, – сказал Мэнни. Последняя блестящая идея, которая посетила Берта заключалась в том, чтобы мы все пользовались на работе личными чашками. Он считал, что это добавит конторе домашнего уюта. Я принесла кружку с надписью серым на сером: “Это грязная работа, но меня заставляют ее делать”. Берт заставил меня унести ее обратно. – Обожаю подергать Берта за кольцо в носу. – То есть ты собираешься и дальше приносить и контору запрещенные кружки. Я улыбнулась. – М-мм... – Он только головой покачал. – Очень признательна, что ты согласился съездить со мной к Доминге. Мэнни пожал плечами. – Не могу же я позволить тебе в одиночку встречаться с этим дьяволом в юбке. Я нахмурилась, услышав это прозвище. – Может, твоя жена ее так называет, но я с этим не согласна. Он поглядел на пистолет на столе. – И, тем не менее, ты берешь с собой оружие, просто на всякий случай. Я посмотрела на него поверх кружки. – На всякий случай. – Если дойдет до того, что уходить придется со стрельбой, Анита, то палить будет уже слишком поздно. У нее там повсюду телохранители. – Я не собираюсь ни в кого палить. Нам нужно только задать пару вопросов. И все. Он ухмыльнулся. – Роr fаvor (Будьте добры) (исп.), сеньора Сальвадор, не оживляли вы на днях зомби-убийцу? – Брось, Мэнни. Я сама знаю, что это неловко. – Неловко? – Он покачал головой. – Неловко, она говорит. Если Доминга взъярится, тебе будет больше чем просто “неловко”. – Ты не обязан ехать. – Ты меня позвала, чтобы я тебя прикрывал. – Он улыбнулся той белозубой улыбкой, которая освещала все его лицо. – Ты не стала звать Чарльза или Джемисона. Ты позвала меня, Анита, и это лучший комплимент, который ты могла сделать старику. – Ты не старик. – Я была абсолютно искренна. – Моя жена постоянно твердит мне совсем другое. Розита запретила мне ходить с тобой на вампиров, но пока еще разрешает заниматься зомби. – На моем лице, должно быть, отразилось удивление, потому что он добавил: – Я знаю, что она провела с тобой душеспасительную беседу два года назад, когда я лежал в больнице. – Ты чуть не отдал концы, – сказала я. – А у тебя сколько костей было сломано? – Просьба Розиты была вполне справедлива, Мэнни. У тебя четверо детей, о которых нужно заботиться. – И я слишком стар, чтобы колоть вампиров. – В его голосе звучала насмешка, смешанная с горечью. – Ты никогда не будешь слишком стар, – сказала я. – Хорошая мысль. – Он допил кофе. – Пойдем-ка лучше. Не хотелось бы заставлять Сеньору ждать. – Бог нам этого не простит, – кивнула я. – Аминь, – заключил он. Я смотрела на него, пока он споласкивал кружку в раковине. – Ты что-то знаешь, но не хочешь мне говорить? – Нет, – ответил Мэнни. Я вымыла свою кружку, по-прежнему глядя на него, и почувствовала, что мои брови сами собой подозрительно хмурятся. – Мэнни? – Честное мексиканское, ничего не знаю. – Тогда в чем дело? – Ты же знаешь, что я был вудуистом прежде, чем Розита обратила меня в христианскую веру. – Угу, и что? – Доминга Сальвадор была не просто моей наставницей и жрицей. Она была моей любовницей. Несколько мгновений я молча смотрела на него. – Ты шутишь? Его лицо было очень серьезным, когда он сказал: – Такими вещами я не стал бы шутить. Я пожала плечами. Кого только люди не выбирают себе в любовники! Не устаю поражаться. – И поэтому тебе удалось так быстро договориться о встрече? Он кивнул. – Почему же ты не сказал мне раньше? – Потому что ты могла попытаться пролезть туда без меня. – Разве это так страшно? Он уставился на меня своими карими глазами и очень серьезно произнес: – Возможно. Я взяла со стола пистолет и сунула его в кобуру под джинсами. Восемь патронов. В браунинге четырнадцать. Но будем смотреть правде в глаза: если мне понадобится больше восьми патронов, считайте меня покойником. И Мэнни тоже. – Вот черт, – пробормотала я. – Что? – У меня такое чувство, будто я иду в гости к страшилищу. Мэнни тряхнул головой. – Неплохое сравнение. Отлично, просто жуть до чего отлично. Зачем я все это делаю? Образ покрытого кровью медвежонка вспыхнул у меня в голове. Ладно, я знаю зачем. Если есть хотя бы малейшая надежда, что мальчик еще жив, я спустилась бы в ад – если, конечно, был бы шанс вернуться обратно. Вслух я ничего не сказала. Я не хотела услышать, что ад – это тоже неплохое сравнение.5
Соседние дома были гораздо старше; пятидесятых, сороковых годов. Лужайки побурели от засухи. Здесь-то, конечно, не было дождевальных установок. В клумбах под стенами домов боролись за жизнь цветы. Главным образом петуньи, герань, несколько розовых кустов. Улицы чистые, опрятные – а всего в квартале отсюда можно схлопотать пулю только за то, что на тебе пиджак не того цвета. По соседству с сеньорой Сальвадор банды орудовать боялись. Даже подростки с автоматическими пистолетами боятся тех, кого нельзя остановить пулей независимо от того, как метко ты стреляешь. Посеребренными пулями вампира можно ранить, но он все равно не умрет. Ими можно убить ликантропа, но не зомби. Этих можно разрубить на куски, но и после этого каждая часть тела поползет за тобой следом. Я видела это своими глазами. Зрелище не из приятных. Банды не вторгаются на территорию, где властвует Сеньора. Никакого насилия. Это зона постоянного перемирия. Ходили слухи об одной банде испанцев, которая полагала, что сумеет справиться с гри-гри. Говорят, что экс-предводитель той банды до сих пор сидит в подвале у Доминги и повинуется каждому ее слову. Он служит большим наглядным пособием для всех юных правонарушителей, которые чересчур много о себе воображают. Лично я никогда не видела, как она оживляет зомби. Но точно так же я не видела, как она призывает змей. И меня вполне устраивает такое положение вещей. К двухэтажному дому сеньоры Сальвадор прилегает примерно пол-акра земли. Хороший просторный двор. Ярко-красная герань пылает на фоне беленых стен. Красное и белое, кровь и кость. Не сомневаюсь, что эта символика не оставалась незамеченной случайными прохожими. И, конечно же, она не осталась незамеченной мной. Мэнни поставил машину на дороге позади сливочно-белой “импалы”. Гараж на две машины был выкрашен в белый цвет, под стать дому. Маленькая девочка гоняла по тротуару на трехколесном велосипеде. Два мальчика чуть постарше сидели на ступеньках крыльца. Они бросили игру и уставились на нас. На крыльце позади них стоял человек. Поверх синей майки без рукавов у него была плечевая кобура. Пожалуй, чересчур откровенно. Ему не хватало только неоновой вывески: “Поганец”. Тротуар был исчерчен мелом. Крестики, кружочки, какие-то непонятные рисунки. Это напоминало детскую игру, но игрой не являлось. Кто-то из преданных почитателей Сеньоры нарисовал ритуальные знаки перед ее домом. Вокруг рисунков на каменных глыбах торчали огарки свечей. Девочка разъезжала взад-вперед на трехколесном велосипеде прямо по рисункам. Нормально, да? Я шла за Мэнни по иссушенному зноем газону. Маленькая девочка на трехколесном велосипеде смотрела на нас, и на ее коричневой мордашке отсутствовало всякое выражение. Мэнни снял солнечные очки и улыбнулся человеку с пистолетом. – Buenos dias (Добрый день) (исп.), Антонио. Давно не виделись. – Si (Да) (исп.), – ответил Антонио. Голос у него был низкий и угрюмый. Загорелые руки он свободно сложил на груди. Таким образом, его правая рука была совсем рядом с рукояткой пистолета. Я спряталась за Мэнни, чтобы Антонио не видел, что я делаю, и небрежно переместила руки поближе к собственному оружию. Девиз бойскаутов: “Всегда будь готов”. Или это девиз морских пехотинцев? – А ты стал сильным, красивым мужчиной, – сказал Мэнни. – Моя бабушка сказала, чтобы я вас впустил, – сказал Антонио. – Она мудрая женщина, – ответил Мэнни. Антонио пожал плечами. – Она – Сеньора. – Он перевел взгляд на меня. – А это кто? – Сеньорита Анита Блейк. – Мэнни отстранился, чтобы я могла выйти вперед. Я вышла, держа правую руку на талии, как будто это моя любимая поза, но на самом деле так было легче всего дотянуться до пистолета. Антонио смотрел на меня сверху вниз. Темные глаза его были сердитыми, но и только. Его взгляду было далеко до взгляда, присущего телохранителям Гарольда Гейнора. Я улыбнулась: – Рада с вами познакомиться. Он подозрительно покосился на меня, потом кивнул. Я продолжала ему улыбаться, и по его лицу медленно расползлась улыбка. Он решил, что я с ним заигрываю. Я не стала его разубеждать. Антонио что-то сказал по-испански. Мне оставалось только еще шире заулыбаться и покачать головой. Он говорил тихо, кривя в усмешке губы, и в его темных глазах мелькало какое-то новое выражение. Не нужно было знать язык, чтобы понять, что он меня кадрит. Или оскорбляет. На шее Мэнни вздулись жилы, лицо его вспыхнуло. Он что-то пробормотал сквозь стиснутые зубы. После этого покраснел уже Антонио. Его рука потянулась к пистолету. Я поднялась на две ступеньки и коснулась его запястья, как будто мне было непонятно, что происходит. Рука у него была напряжена, как провод под током. Взяв его за руку, я лучезарно улыбнулась. Он перевел взгляд с Мэнни на меня, и напряженность спала, но я не выпускала его запястья, пока он полностью не расслабился. Он поднес мою руку к губам и поцеловал. Губы его задержались на тыльной стороне моей ладони, но глаза снова нашли Мэнни. Взгляд был злобным, даже яростным. Антонио носит оружие, но он дилетант. Дилетанты с оружием долго не живут. Интересно, понимает ли это Доминга? Может, она и сечет в колдовстве, но держу пари, в оружии и в том, какие качества нужны тому, кто его использует постоянно, она ни черта не смыслит. И независимо от того, какие это качества, Антонио ими не обладает. Он может вас преспокойно убить и даже не вспотеет. Но не на тех основаниях. На любительских основаниях. Впрочем, от этого вы не станете менее мертвым. Взяв меня за руку, он помог мне подняться на крыльцо. Это была моя левая рука. Мою левую руку он мог держать хоть весь день. – Я обязан проверить тебя на наличие оружия, Мануэль. – Понимаю, – сказал Мэнни. Он поднялся по ступенькам, и Антонио отступил, на всякий случай, сохраняя дистанцию между собой и Мэнни. Ко мне при этом он повернулся спиной. Беспечность; в иных обстоятельствах она могла бы стоить ему жизни. Он заставил Мэнни положить руки на перила, как делают полицейские. Антонио знал свое дело, но обыскивал как-то злобно, производя множество мелких суетливых движений, как будто ему было ненавистно касаться Мэнни. Как много ненависти в старине Тони. Ему даже в голову не пришло обшарить меня. Ай-ай-ай. На крыльцо вышел еще один мужчина. На вид ему было за сорок. На нем была белая майка, а поверх – незастегнутая шерстяная рубашка с закатанными до самого верха рукавами. На лбу блестел пот. Я не сомневалась, что на поясе у него за спиной пистолет. Волосы у него были черные, и только на лоб свешивалась белая прядь. – Чего ты там возишься, Антонио? – У него был густой голос с заметным акцентом. – Я его обыскиваю. Второй мужчина кивнул. – Она готова вас принять. Антонио отступил в сторону и снова занял свой пост на крыльце. Когда я проходила мимо него, он причмокнул губами. Я почувствовала, как напрягся Мэнни, но мы вошли в гостиную, и никто никого пока не пристрелил. Исключительное везение. В левой стене просторной гостиной была дверь в столовую. Напротив я заметила пианино. Интересно, кто на нем играет? Антонио? Не-е. Мы прошли за телохранителем по коридору в большую кухню. Золотые прямоугольники солнечного света тяжелыми слитками лежали на черно-белом кафельном полу. Пол и сама кухня были старые, но все оборудование – новехоньким. У задней стены стоял один из этих “чудо-холодильников”, которые сами делают кубики льда и газируют воду. Вся обстановка была выдержана в бледно-желтых тонах: Золото Урожая, Осенняя Бронза. За столом сидела женщина лет шестидесяти с небольшим. Ее тонкое коричневое лицо пересекали многочисленные морщинки, как у человека, который часто улыбается. Снежно-белые волосы были собраны в узел на затылке. Она сидела очень прямо, положив изящные руки на стол. На вид она была ужасно безвредной. Добрая старая бабушка. Если хотя бы четверть того, что я о ней слышала, – правда, то лучшего камуфляжа мне еще не доводилось видеть. Она улыбнулась и протянула к нам руки. Мэнни шагнул вперед и принял приглашение, коснувшись губами ее пальцев. – Рада видеть тебя, Мануэль. – У нее было богатое контральто с легким бархатистым акцентом. – И я тебя, Доминга. – Он отпустил ее руки и уселся напротив. Ее быстрые черные глаза остановились на мне, все еще стоявшей в дверном проеме. – Итак, Анита Блейк, наконец, ты явилась ко мне. Странно было слышать эти слова. Я взглянула на Мэнни. Он взглядом пожал плечами. Он тоже не понял, что она хочет этим сказать. Чудесно. – Я не знала, что вы меня с нетерпением ждете, Сеньора. – Я много о тебе слышала, chica (дитя) (исп.). Много невероятного. – В ее черных глазах мелькнул намек на то, что это улыбающаяся женщина не так уж и безобидна. – Мэнни? – спросила я. – Это не я. – Нет, Мануэль больше со мной не общается. Его женушка ему запрещает. – Последняя фраза прозвучала с обидой и горечью. Бог ты мой! Самая могущественная жрица вуду на Среднем Западе ведет себя как отвергнутая любовница. Вот черт. Доминга снова обратила сердитый взгляд черных глаз на меня. – Все кто связан с вуду, рано или поздно приходят к сеньоре Сальвадор. – Я не связана с вуду. Это ее позабавило. Все морщинки на ее лице засмеялись. – Ты оживляешь мертвых, делаешь зомби – и говоришь, что не связана с вуду. Не смеши меня, chica. – Голос ее искрился неподдельным весельем. Похоже, я ей здорово подняла настроение. – Доминга, я же сказал тебе, какова цель нашей встречи. И, по-моему, очень ясно... – начал Мэнни. Доминга махнула на него рукой. – Да, по телефону ты вел себя весьма осмотрительно, Мануэль. – Она подалась в мою сторону. – Он очень ясно выразил, что ты идешь сюда не для того, чтобы принять участие в моих языческих ритуалах. – Горечь в ее голосе была так остра, что ее можно было использовать вместо горчицы. – Подойди-ка сюда, chica, – велела Доминга. Мне она предложила одну руку, не обе. Вероятно, мне полагалось ее поцеловать, следуя примеру Мэнни. Я и не знала, что пришла на аудиенцию к Римскому Папе. Внезапно я поняла, что мне не хочется к ней прикасаться. Она ничего плохого не сделала. И все же каждый мускул моего тела стонал от напряжения. Я боялась и сама не знала, почему я боюсь. Я шагнула вперед и взяла ее руку, не вполне представляя себе, что с ней делать. У жрицы вуду оказалась теплая и сухая кожа. Она усадила меня на ближайший стул, продолжая держать меня за руку, и что-то произнесла своим певучим низким голосом. Я покачала головой: – Простите, но я не понимаю по-испански. Свободной рукой она коснулась моих волос. – Черные как вороново крыло. От северной крови таких не унаследуешь. – Моя мать была мексиканка. – И, тем не менее, ты не говоришь на ее языке. Мне хотелось, чтобы она отпустила мою руку, но Доминга не спешила этого делать. – Она умерла, когда я была маленькой. Меня воспитали родные отца. – Понятно. Я высвободила руку и сразу почувствовала себя лучше. Она ничего мне не сделала. Ничего. Почему же я, черт меня подери, так дрожу? Мужчина с седой прядью встал за спиной Сеньоры. Он был у меня на виду. И руки я его видела. Черный ход и вход на кухню тоже были в моем поле зрения. Никто не подкрадывался ко мне сзади. Но почему-то волосы у меня на макушке зашевелились. Я взглянула на Мэнни, но тот смотрел на Домингу. Он так крепко сплел пальцы, что побелели костяшки. Казалось, я смотрю иностранный фильм без субтитров. Я могла строить любые предположения насчет того, что происходит, но не была уверена, что они верные. Мурашки по коже подсказали мне, что какую-то шутку с нами сыграли. А реакция Мэнни навела на мысль, что шутка предназначались ему. Плечи его резко опустились. Пальцы расслабились. Было ясно, что он вдруг обессилел. Доминга улыбнулась, блеснув зубами. – Ты мог бы стать таким могущественным, mi corazon (сердце мое) (исп.). – Я не хотел становиться могущественным, Доминга, – сказал Мэнни. Я переводила взгляд с него на нее, не вполне понимая, что произошло. И не была уверена, что хочу понимать. Я всегда охотно верила, что неведение – благо. Слишком часто так выходит. Доминга обратила взгляд своих быстрых черных глаз ко мне. – А ты, chica, ты хочешь быть могущественной? – Мурашки по шее расползлись уже по всему моему телу. Вот черт. – Нет. – Хороший простой ответ. Надо бы почаще его употреблять. – Может, и не хочешь, но будешь. Мне не понравилось, как она это произнесла. Смешно сидеть в солнечной кухне в 7.28 утра и дрожать от страха. Но это было. У меня все поджилки тряслись. Сеньора смотрела на меня. Глаза у нее были обыкновенные. Никакихпризнаков того могущества, которым она меня соблазняла. Глаза как глаза, и все же... Волосы у меня на макушке снова зашевелились. Меня бросало то в жар, то в холод. Я провела языком по пересохшим губам и тоже уставилась на Домингу Сальвадор. Это был удар магии. Она меня испытывала. Я это уже проходила. Людей так зачаровывает то, чем я занимаюсь, что они убеждены, будто я владею магией. А я не владею. Я просто чувствую мертвых. Но это не одно и то же. Я смотрела в ее почти черные глаза и чувствовала, что меня тянет вперед. Как будто я падаю, не двигаясь. Мир на мгновение покачнулся, потом снова стал прочным. Из моего тела вырвался тепловой луч – извивающаяся веревка жара. Он устремился к старухе и ударил ее почти осязаемо; я почувствовала это как раз ряд электричества. Я, задыхаясь, вскочила. – Вот черт! – Анита, с тобой все в порядке? – Мэнни тоже был на ногах. Он бережно коснулся моего плеча. – Не уверена. Что, черт возьми, она со мной сделала? – То же самое, что и ты со мной, chica, – сказала Доминга. Она выглядела немного бледной. На лбу блестели бусинки пота. Мужчина отошел от стены. Он был готов к действию. – Не надо, – сказала Доминга. – Все в порядке, Энцо. – Она задыхалась, как после долгого бега. Я осталась стоять. Можно я пойду домой. Пожалуйста. – Мы пришли сюда не для игр, Доминга, – сказал Мэнни. В его голосе звучал гнев и, кажется, даже страх. Я разделяла эти чувства. – Это не игра, Мануэль. Разве ты забыл все, чему я тебя научила? Все, чем ты был? – Я ничего не забыл, но я привел ее не для того, чтобы она пострадала. – Пострадала она или нет, это ей решать, mi corazon. Последняя фраза мне не очень понравилась. – Вы не собираетесь нам помогать. Вы только хотите играть в кошки-мышки. Ладно, одна мышка сейчас уйдет. – Я повернулась к двери, осторожно поглядывая на Энцо. Он-то явно не был любителем. – Разве ты не хочешь найти маленького мальчика, про которого мне сказал Мэнни? Всего три года – он слишком мал, чтобы достаться бокору. Это остановило меня. Она знала, что я клюну. Черт бы ее побрал. – Что еще за бокор? Доминга улыбнулась. – Ты и в самом деле не знаешь? Я покачала головой. Ее улыбка стала шире: она была приятно удивлена. – Положи правую руку на стол вверх ладонью, por favor. – Если вам что-то известно о мальчике, просто скажите мне, пожалуйста. – Пройди мои маленькие тесты, и я тебе помогу. – Какого рода тесты? – Я надеялась, что в моем голосе прозвучит все подозрение, которое я испытываю. Доминга рассмеялась – весело и отрывисто. Все морщинки у нее на лице пришли в движение. Ее глаза искрились ликованием. Почему у меня было такое чувство, что она смеется надо мной? – Ну же, chica. Я не причиню тебе вреда, – сказала она. – Мэнни? – Если она сделает что-нибудь, что может тебе повредить, я так и скажу. Доминга посмотрела на меня несколько озадаченно. – Я слышала, что ты можешь оживлять по три зомби за ночь несколько ночей подряд. И все-таки ты, наверное, новичок. – Неведение – благо, – заметила я. – Сядь, chica. Это тебе не повредит, я обещаю. “Этоне повредит”. То есть в будущем меня ждут более болезненные ощущения. Я села. – Малейшее промедление может стоить мальчику жизни, – сказала я. Попробуем воззвать к лучшей части ее натуры. Она наклонилась ко мне. – Ты действительно думаешь, что ребенок еще жив? Кажется, у ее натуры нет лучшей части. Я отклонилась назад. Ничего не могла с собой поделать – врать ей я была не в состоянии. – Нет. – Тогда у нас есть время, не так ли? – Время для чего? – Положи руку, chica, por favor, тогда я отвечу на твои вопросы. Я глубоко вздохнула и положила правую руку на стол вверх ладонью. Она напускала на себя таинственность. Ненавижу людей, которые напускают на себя таинственность. Доминга достали из-под стола маленький черный мешочек; казалось, он все время лежал у нее на коленях. Похоже, она все спланировала заранее. Мэнни смотрел на мешочек так, словно ждал, что оттуда выползет что-то опасное. Он был недалек от истины. Доминга Сальвадор вынула из мешочка нечто опасное. Это был амулет – гри-гри, сделанный из черных перьев, кусочков кости и высушенной птичьей лапы. Я сначала подумала, что это лапка цыпленка, но потом увидела толстые черные когти. Где-то тут летает ястреб или орел с деревянной ногой. Я представила себе, как Доминга вонзает эти когти в мою плоть, и приготовилась отдернуть руку. Но она просто положила гри-гри в мою открытую ладонь. Перья, кусочки кости, высушенная лапка ястреба. Мне не было противно. Не было больно. Пожалуй, я чувствовала себя немного глупо. Потом я почувствовала тепло. Амулет стал теплым в моей руке. Секунду назад он был холодным. – Как вы это делаете? Доминга не отвечала. Я поглядела на нее, но она напряженно смотрела на мою руку. Словно кошка, готовая прыгнуть. Я снова перевела взгляд на амулет. Когти сжались, потом распрямились, потом снова сжались. Гри-гри шевелился у меня на ладони. – Че-е-ерт! – Я хотела вскочить. Бросить эту гадость на пол. Но я удержалась. Я осталась сидеть, чувствуя, как каждый волосок на моем теле шевелится, а сердце колотится у самого горла. – Ну ладно, – хрипло сказала я. – Я прошла ваш маленький тест. Теперь уберите эту штуковину к чертовой матери. Доминга осторожно сняла лапку с моей ладони. Она старалась не касаться моей кожи. Не знаю почему; но было видно, что для нее это важно. – Черт возьми, черт возьми! – шептала я еле слышно. Я вытерла руку о майку, прикоснувшись при этом к пистолету. Большое утешение знать, что в самом худшем случае я могу ее просто пристрелить, пока она не запугала меня до смерти. – Теперь мы можем перейти к делу? – Мой голос почти не дрожал. Ай да я. Доминга баюкала лапку в руках. – Ты заставила когти двигаться. Ты была испугана, но не удивилась. Почему? Что я могла сказать? Ей это незачем знать. – Я чувствую мертвых. Это такой же дар, как умение читать мысли. Она улыбнулась. – Ты действительно веришь, что твоя способность оживлять мертвецов похожа на чтение мыслей? На салонные фокусы? Доминга явно никогда не встречала настоящего телепата. Иначе бы не отзывалась о них так презрительно. По-своему они внушают страх не меньше, чем она. – Я оживляю мертвых, Сеньора. Это всего лишь работа. – Ты веришь в это не больше, чем я. – Но стараюсь изо всех сил, – сказала я. – Тебя кто-то уже проверял. – Это был не вопрос, а утверждение. – Моя бабушка со стороны матери проверяла меня, но не этим. – Я показала на все еще шевелящуюся лапку. Она была похожа на те фальшивые руки, которые можно купить у Спенсера. Сейчас, когда я уже не держала ее, я могла попытаться уговорить себя, что у нее внутри крошечные батарейки. Хорошо. – Она была вудуисткой? Я кивнула. – Почему ты не училась у нее? – У меня врожденный дар оживлять мертвых. Религиозные предпочтения от этого не зависят. – Ты христианка. – В ее устах это прозвучало упреком. – Вот именно. – Я встала. – Хотелось бы сказать, что мне было приятно провести с вами время, но это будет неправда. – Задавай свои вопросы. – Что? – Смена темы оказалась для меня слишком стремительной. – Спрашивай, что ты там хотела спросить, – сказала Доминга. Я поглядела на Мэнни. – Если она говорит, что ответит, значит, ответит. – Казалось, он не особенно этому рад. Я снова села. Еще одно оскорбление – и я уйду. Но если она действительно может помочь... О дьявол, в ее руках была тонкая нить надежды. И после того, что я видела в доме Рейнольдсов, я за нее уцепилась. Я намеревалась сформулировать свои вопросы как можно вежливее, и теперь мне нельзя было ошибаться. – Случалось ли вам в последнее время оживлять зомби? – Допустим, – сказала она. Ладно. Я помедлила, прежде чем задать следующий вопрос. Мне снова показалось, что в руке у меня шевелится эта чертова штука. Я потерла ладонь о коленку, словно это ощущение можно было стереть. Что меня ждет в худшем случае, если она обидится? Лучше не спрашивать. – Вы не давали зомби задание... отомстить? – спросила. И вроде бы даже вежливо. Поразительно. – Нет. – Вы уверены? Она улыбнулась. – Я запомнила бы, если бы выпустила из могилы убийцу. – Зомби-убийцы не обязательно были убийцами при жизни, – сказала я. – О? – Ее седые брови взметнулись вверх. – Не ужели ты так хорошо знакома с оживлением “зомби – убийц”? Я боролась с желанием уклониться от ответа, как школьница, которую уличили во лжи. – Только с одним случаем. – Расскажи мне. – Нет. – Мой голос был твердым. – Это мое личное дело. – Личный кошмар, которым я не собиралась делиться с леди вуду. Я решила слегка изменить предмет разговора: – Мне приходилось раньше оживлять убийц. Они были не более агрессивны, чем обычные зомби. – Сколько мертвых ты вызвала из могилы? – спросила Доминга. Я пожала плечами: – Понятия не имею. – Дай мне... – она, казалось, ищет нужное слово, – хотя бы приблизительную оценку. – Не могу. Должно быть, несколько сотен. – Тысяча? – спросила она. – Может быть, я не считала. – А твой босс в “Аниматор Инкорпорейтед” ведет счет? – Я полагаю, что все мои клиенты занесены в компьютер, – сказала я. Она улыбнулась. – Мне очень любопытно узнать точную цифру. Чем это может нам повредить? – Я выясню, если получится. – Какая послушная девочка. – Доминга встала. – Я не оживляла этого вашего “зомби-убийцу”. Если, конечно, именно он ест честных граждан. – Она улыбнулась, почти засмеялась, как будто это было очень забавно. – Но я знаю людей, которые не стали бы с тобой разговаривать. Людей, которые могли бы совершить это злодеяние. Я спрошу их, и они мне ответят. Я узнаю правду от них, а ты узнаешь ее от меня, Анита. Она произнесла мое имя так, как оно должно звучать – “Ани-и-та”. Это было весьма непривычно. – Большое спасибо, сеньора Сальвадор. – Но взамен я попрошу тебя об услуге, – сказала она. Я готова была поспорить, что сейчас она скажет какую-нибудь гадость. – Что это за услуга, Сеньора? – Я хочу, чтобы ты прошла еще один тест. Я смотрела на нее, ожидая, что она продолжит, но Доминга молчала. – Какой тест? – наконец спросила я. – Пойдем со мной вниз, и я тебе покажу. – Голос ее был слаще меда. – Нет, Доминга, – сказал Мэнни. Он снова встал. – Анита, все, что Сеньора может тебе рассказать, не стоит того, чего она хочет взамен. – Я могу поговорить с людьми и не людьми, которые не станут разговаривать с вами, ни с кем из вас, добрые христиане. – Пошли, Анита, нам не нужна ее помощь. – Мэнни двинулся к двери. Но я не пошла за ним. Он не видел останков. Ему не снились покрытые кровью плюшевые медвежата. В отличие от меня. Я не имею права уйти, если Доминга может мне хоть чем-то помочь. И тут не важно, жив Бенджамин Рейнольдс или мертв. Эта тварь, чем бы она ни была, будет убивать снова и снова. И голову даю на отсечение, что это как-то связано с вуду. В этой области я не сильна. Мне нужна помощь, и притом срочно. – Анита, пойдем. – Мэнни взял меня за руку и потянул к двери. – Скажите мне, что это за тест. Доминга торжествующе улыбнулась. Она знала, что я в ее руках. Она знала, что я не уйду, пока не получу обещанную помощь. Проклятие. – Давай спустимся в подвал. Там я тебе все объясню. Мэнни сильнее сжал мою руку. – Анита, ты сама не знаешь, что делаешь. Он был прав, но... – Ты, главное, не уходи, Мэнни, поддержи меня. И постарайся не допустить, чтобы я сделала что-то действительно опасное. Ладно? – Анита, все, что она от тебя потребует, будет опасно. Может быть, не физически, но это нанесет тебе вред. – Я вынуждена, Мэнни. – Я потрепала его по руке и улыбнулась. – Все будет хорошо. – Нет, – сказал он. – Не будет. Я не знала, что на это сказать, кроме того, что, вероятно, он прав. Но это не имело значения. Отступать я не собиралась. Я сделаю все, что она попросит – в рамках разумного, – если это остановит убийцу. Если поможет сделать так, чтобы я больше никогда не видела полусъеденных трупов. Доминга улыбнулась: – Давайте спустимся вниз. – Могу я поговорить с Анитой наедине, Сеньора, por favor? – спросил Мэнни. Он по-прежнему держал меня за руку. Я чувствовала, как напряжены его пальцы. – У тебя будет весь остаток дня, чтобы с ней говорить, Мануэль. Но мое время ограничено. Если она согласится на этот тест, я обещаю помочь ей поймать этого убийцу всеми способами, что есть в моем распоряжении. Это было щедрое предложение. Многие из людей расскажут ей все из одного только страха. Полиции этого не добиться. Все, что они могут сделать, – это арестовать. А этим мало кого запугаешь. Зато немертвый, вползающий в ваше окно... Это уже кое-что. Пять, а возможно, и шесть человек уже умерли. Нехорошей смертью. – Я уже сказала, что я все сделаю. Пойдемте. Доминга обошла стол и взяла Мэнни под руку. Он вздрогнул, как от удара. Она оттащила его от меня. – Я не причиню ей вреда, Мануэль. Клянусь. – Я не верю тебе, Доминга. Она засмеялась: – Но она сама приняла решение, Мануэль. Я ее не принуждала. – Ты шантажировала ее, Доминга. Шантажировала безопасностью остальных. Она оглянулась через плечо. – Я тебя шантажировала, chica? – Да, – сказала я. – О, она явно твоя ученица, mi corazon. Такая же честная. И такая же храбрая. – Храбрая, верно – но она не знает того, что внизу. Я хотела спросить, что именно там внизу, но не стала. Вообще-то мне не так уж хотелось это узнать. Меня уже не раз предостерегали насчет всякого сверхъестественного дерьма. Не входите в эту комнату; вас схватит чудовище. Обычно там действительно оказывается чудовище и действительно пытается меня схватить. Но до сегодняшнего дня я была проворнее или просто удачливее, чем чудовище. Вот и проверим мою удачу. Жаль, конечно, что я не могу прислушаться к предостережению Мэнни. Предложение уехать домой звучало очень заманчиво, но долг поднял свою уродливую башку. Долг и шепот кошмаров. Я не хотела увидеть еще одну семью, забитую, как скотина на бойне. Доминга повела Мэнни прочь из кухни. Следом шла я, а замыкал шествие Энцо. Отличный денек для парада.6
В подвал вела крутая деревянная лестница. При каждом шаге она вздрагивала и скрипела. Это не радовало. Яркий солнечный свет, льющийся из двери, растворялся в кромешной тьме. Попадая за порог, он тут же тускнел, словно солнце не имело власти в этом похожем на пещеру подвале. Я остановилась на серой границе света и тьмы, вглядываясь в черноту подвала. Я не могла даже разглядеть Домингу и Мэнни. А ведь они должны быть прямо передо мной, правда? За спиной у меня терпеливой горой высился Энцо – телохранитель. Он ни словом, ни жестом меня не поторопил. Тогда, может, я вольна поступить, как мне вздумается? Собрать игрушки и пойти домой? – Мэнни, – позвала я. Его голос донесся издалека. Из ужасной дали. Может быть, это был какой-то акустический фокус. А может, и нет. – Я здесь, Анита. Я напрягла зрение, стараясь понять, где он находится, но смотреть было не на что. Я спустилась еще на пару ступенек в чернильный мрак и остановилась, словно наткнулась на стену. Пахло сыростью, как обычно в подвалах, – но за этим запахом чувствовался другой: кисло-сладкий запах тления. Трупный запах, который так нелегко описать. Здесь, в начале лестницы, он был едва уловим. Но я не сомневалась, что чем дальше, тем он будет сильнее. Моя бабушка была жрицей вуду. Но у нее в хумфо не пахло трупами. В вуду граница между добром и злом проходит не так отчетливо, как в черной магии, христианстве или сатанизме, но все же она существует. Доминга Сальвадор была по ту сторону. Я поняла это сразу, как только ее увидела. И это по-прежнему не давало мне покоя. Бабушка Флорес говорила мне, что я – некромантка. Это больше, чем вуду, но вместе с тем и меньше. Я могла чувствовать смерть – всю смерть. Трудно быть вуду и некромантом и при этом не перейти на сторону зла. Слишком большое искушение, говорила бабуля. Она не препятствовала, когда я приняла христианство. Не препятствовала, когда мой отец оградил меня от ее родственников. Не препятствовала, потому что любила меня и опасалась за мою душу. И вот я спускаюсь прямо в пасть искушения. Что сказала бы бабушка Флорес по этому поводу? Вероятно – ступай-ка домой. И это был бы хороший совет. Холодок у меня в животе говорил то же самое. Зажегся свет. Я заморгала. Единственная тусклая лампочка у основания лестницы показалась мне яркой, словно звезда. Доминга и Мэнни стояли прямо под ней и смотрели на меня. Свет. Почему мне сразу стало лучше? Глупо, но это так. Энцо закрыл за нами дверь. По углам затаились густые тени, но вдоль узкого коридора зажглись другие лампочки без плафонов. Я была уже почти на последней ступеньке. Кисло-сладкий запах усилился. Я попробовала дышать через рот, но это привело только к тому, что я начала задыхаться. Запах разлагающейся плоти приклеился к языку. Доминга пошла вперед по узкому коридору. По стенам через равные промежутки шли закрашенные цементные заплаты – казалось, это замурованные двери. Зачем их замуровали? Что там за ними? Я поскребла кончиками пальцев шершавый цемент. Поверхность на ощупь была прохладной. Краска не такая уж старая. В такой сырости она должна была осыпаться, но этого не произошло. Что там, за этой дверью? Я почувствовала зуд между лопаток и испытала горячее желание обернуться и взглянуть на Энцо. Но я готова была поспорить, что он будет вести себя хорошо. Сейчас мне меньше всего следовало опасаться, что меня пристрелят. Воздух был холодным и влажным. Всем подвалам подвал. Я увидела три двери – две справа, одна слева; обычные двери. На одной висел блестящий новенький замок. Проходя мимо, я услышала, как дверь скрипнула, будто к ней привалилось что-то большое. Я остановилась: – Что там такое? Энцо тоже остановился. Доминга и Мэнни уже скрылись за углом, и мы с ним были одни. Я потрогала дверь. Она скрипела и ходила ходуном в петлях, как будто об нее терся гигантский кот. Из-под двери потекла вонь. Я захлопнула рот и отпрянула. Но вонь уже просочилась в горло. Я судорожно сглотнула и почувствовала во рту мерзкий привкус. Тварь за дверью издала звук, напоминающий мяуканье. Трудно было сказать, человек там или животное. Во всяком случае, оно было крупнее человека. И оно было мертвое. Очень, очень мертвое. Я закрыла нос и рот левой рукой. Правую на всякий случай оставила свободной. На тот случай, если эта тварь вырвется. Пули против ходячего мертвеца. Мне ли не знать, что они бесполезны, – но с оружием все же было спокойнее. На худой конец я могу пристрелить Энцо. Но что-то мне подсказывало, что если эта тварь вышибет дверь, Энцо будет в не меньшей опасности, чем я. – Нам надо идти, – сказал он. По его лицу трудно было что-то прочесть. С таким же успехом мы могли идти по улице к ближайшему магазинчику. Он был невозмутим, и я его за это возненавидела: если мне страшно, то и всем должно быть страшно. Я бросила взгляд на предположительно незапертую дверь слева. Надо выяснить точно. Я потянула за ручку, и дверь отворилась. Комната площадью примерно восемь на четыре напоминала камеру. Цементный пол, беленые стены – и пустота. Похоже, камера ждет очередного постояльца. Энцо захлопнул дверь. Я не препятствовала. Когда имеешь дело с человеком, который тяжелее тебя на добрую сотню фунтов, лучше точно определить, что для тебя принципиально, а что – нет. Пустая комната относится ко второй категории. Энцо прислонился спиной к двери. На лбу у него блестел пот. – Не трогайте больше никаких дверей, senorita (сеньорита) (исп.). Может быть очень плохо. Я кивнула: – Разумеется, нет проблем. Пустая комната, а он уже потеет. Приятно узнать, что и этот громила чего-то боится. Но почему этой комнаты, а не той, за которой мяучит какая-то вонь? Ничего не понимаю. – Надо догнать Сеньору. – Энцо сделал изящный жест, как метрдотель, показывающий, куда мне сесть. Я пошла в указанном направлении. А куда мне еще было идти? Коридор заканчивался большой комнатой. Стены были пугающе белыми, как в той камере: белый пол был разрисован яркими красными и черными знаками. Оживляж. Колдовские символы, которые рисуют в капищах вуду, чтобы вызвать лао, вудуистских богов. Символы заменяли собой стены, ограничивающие дорожку. Она вела к алтарю. Стоит сделать шаг в сторону, и тщательно нарисованные символы будут повреждены. Я понятия не имела, чем это может обернуться – добром или злом. Правило волшебника номер три тысячи шестьдесят девять: при встрече с незнакомой магией, если возникают сомнения, лучше оставить все как есть. Я оставила все как есть. В дальнем конце комнаты мерцали свечи. Теплый густой свет заливал белые стены. Доминга стояла в центре этого света и белизны и тоже светилась – злом. Другого слова не подобрать. Она не была просто плохой, она была именно злой. Зло мерцало вокруг нее подобно темноте, жидкой и осязаемой. Улыбающаяся старушка исчезла. Теперь это было существо, обладающее огромным могуществом. Мэнни стоял в стороне и смотрел на нее. Когда он перевел взгляд на меня, я увидела, что глаза у него почти белые. Алтарь был прямо за спиной у Доминги. Мертвые животные волной стекали с его верхушки, образуя на полу подобие лужи. Цыплята, собаки, поросенок, два козленка. Гора меха и засохшей крови, в которой не ясно, что кому принадлежит. Алтарь был похож на фонтан, где вместо воды толстой вялой струей текут мертвые тушки. Жертвы были совсем свежие. Никакого запаха тления. Остекленевшие зрачки козленка смотрели прямо на меня. Ненавижу приносить в жертву козлят. Они всегда кажутся гораздо умнее цыплят. А, может, они просто мне симпатичнее. Справа от алтаря стояла высокая женщина. Ее блестящая кожа в искусственном освещении казалась почти черной, словно она была вырезана из какого-то твердого блестящего дерева. У нее были короткие, до плеч, волосы, широкие скулы, полные губы; макияж сделан профессионально. Одета она была в длинное шелковое платье ярко-алого цвета свежей крови. Помада подобрана в тон. Направо от алтаря стоял зомби. Когда-то это была женщина. Длинные светло-каштановые волосы ниспадали почти до пояса. Кто-то расчесал их щеткой до блеска, и они были единственным, что казалось живым в этом трупе. Кожа приобрела серый оттенок, плоть ссохлась вокруг костей, как смятая оберточная бумага. Под тонкой, тронутой разложением кожей двигались мускулы, съежившиеся и волокнистые. Полусгнивший нос выглядел каким-то недоделанным. Темно-красное платье болталось на иссохшей фигуре. Была даже сделана попытка ее накрасить. Помаду нельзя было применить, потому что губы слишком сморщились, но сиреневые тени для век подчеркивали выпученные глаза. Я сглотнула комок в горле и снова повернулась к первой женщине. Это тоже был зомби. Один из самых хорошо сохранившихся и живых на вид из всех, что мне доводилось видеть; но как бы великолепно она ни выглядела, все равно она была мертвой. Эта женщина, зомби, тоже смотрела на меня. В ее прекрасных карих глазах было нечто такое, что ни у одного зомби долго не сохраняется. Память о том, кем они были при жизни, меркнет в течение нескольких дней, а то и часов. Но этот зомби чего-то боялся. Страх в его взгляде был подобен яркому блеску боли в глазах. У зомби таких глаз не бывает. Я опять повернулась к разлагающемуся зомби и обнаружила, что и он уставился на меня выпученными глазами. Этим полуистлевшим лицом трудно было что-то выразить, но все же она сумела. Сумела выразить страх. Вот черт. Доминга кивнула, и Энцо жестом велел мне войти в круг. Я идти не хотела. – Что, черт возьми, здесь происходит, Доминга? Она улыбнулась, едва не засмеялась. – Я не привыкла к такой грубости. – Привыкнешь, – отрезала я. Хватит уже обращаться к ней на “вы”. Энцо у меня за спиной шумно задышал. Я изо всех сил старалась не обращать на него внимания. Моя правая рука этак небрежно потянулась к пистолету – но так, чтобы не было похоже, что она тянется к пистолету. Это непросто сделать. Обычно когда кто-то тянется к пистолету, это похоже на то, что человек тянется к пистолету. Однако кажется, никто ничего не заметил. Какая я молодец. – Что ты сделала с этими зомби? – Осмотри их сама, chica. Если ты так сильна, как о тебе говорят, ты найдешь ответ на свой вопрос. – А если я не найду? – спросила я. Она улыбнулась, но ее глаза оставались плоскими и черными, как у акулы. – Значит, ты не так сильна, как о тебе говорят. – Это что, тест? – Возможно. Я тяжело вздохнула. Леди вуду желает узнать, насколько я крута. Зачем? Быть может, особой причины нет. Может, она просто властолюбивая садистка. Угу, вполне вероятно. С другой стороны, возможно, у этого спектакля была какая-то цель. Если так, то я до сих пор еще не знаю, в чем она заключается. Я взглянула на Мэнни. Он лишь едва заметно пожал плечами. Он тоже не знает, что тут происходит. Чудесно. Мне было не по душе играть в игры Доминги, тем более что я не знала правил. Зомби по-прежнему смотрели на меня. Было кое-что в их глазах. Страх и хуже того – надежда. Вот черт. У зомби нет надежды. У них вообще ничего нет. Они мертвые. А эти не были мертвыми. Надо все выяснить. Будем надеяться, что аниматоры от любопытства не дохнут. Я аккуратно обошла Домингу, поглядывая на нее краешком глаза. Энцо остался стоять, закрывая собой дорожку между знаками. Он выглядел большим и крепким, но я знала, что смогу пройти мимо него, если прижмет. Прижмет настолько, что придется его убить. Я надеялась, что настолько меня не прижмет. Разлагающийся зомби глядел мне в глаза. Он был высок, почти шесть футов. Из-под подола красного платья выглядывали ноги скелета. Эта высокая, стройная женщина, должно быть, некогда была красива. Выпученные глаза вращались в почти голых глазницах. Влажный, чмокающий звук сопровождал каждое их движение. Меня вывернуло наизнанку, когда я в первый раз услышала этот звук. Звук, с которым глазные яблоки ворочаются в гниющих глазницах. Но это было четыре года назад, когда я была еще новичком в своем деле. При виде разлагающейся плоти я больше не вздрагиваю и не блюю. Как правило. Глаза были светло-карие с довольно заметным зеленоватым отливом. Ее окутывал аромат каких-то дорогих духов. Тонкий и щекочущий, как будто в нос попала пудра, приятный цветочный запах. Под которым – вонь гнилого мяса. От нее у меня запершило в горле, я непроизвольно наморщила нос. Отныне запах этих тонких духов будет мне напоминать о разлагающейся плоти. Хотя, судя по запаху, они все равно слишком дорогие, чтобы я стала их покупать. Она смотрела на меня. Она – не оно и не он. В ее глазах была сила личности. Как правило, я говорю о зомби как о чем-то неодушевленном – так им больше подходит. Они могут вставать из могилы вполне живыми на вид, но это долго не продолжается. Они портятся. Первыми исчезают личность и интеллект, а потом уже – тело. Всегда в такой последовательности. Бог не настолько жесток, чтобы заставлять кого-то осознавать, что его тело разлагается. Но с этой женщиной было все по-другому. Я отошла подальше от Доминги Сальвадор. Сама не знаю почему, но я старалась держаться от нее на расстоянии. У нее не было оружия, в этом я почти не сомневалась. Опасность, которую она представляла, никак не была связана с ножами и пистолетами. Я просто не хотела, чтобы она коснулась меня, пусть даже случайно. Женщина-зомби слева была совершенна. Ни малейших признаков разложения. Взгляд осознанный, живой. Господи, помилуй. Она могла пойти куда угодно и везде сошла бы за человека. Как же я догадалась, что она неживая? Трудно сказать. Никаких обычных признаков не было, но когда я вижу мертвеца, я это чувствую. И все же... Я пригляделась к ней повнимательнее. Ее красивое лицо откликнулось на мой взгляд. В ее глазах кричал страх. Та самая сила, которая позволяет мне оживлять мертвых, говорила мне, что это – зомби; но ее глаза утверждали другое. Поразительно. Если Доминга умеет создавать таких зомби, мне остается только опустить руки. Я должна выждать три дня, прежде чем смогу оживить труп. За это время душа покидает свое пристанище. Какое-то время душа обычно кружит вокруг тела. В среднем три дня. Я не могу поднять эту дрянь из могилы, если душа еще рядом. Теоретически, если бы аниматор сумел удержать душу во время оживления тела, мы получили бы воскрешение. Ну вы знаете – настоящее воскрешение, как было с Иисусом и Лазарем. Я никогда в это не верила. А может, просто знала границы своих возможностей. Я смотрела на этих зомби и видела, в чем отличие. В обоих телах по-прежнему были души. Каким образом? Как, во имя Христа, ей это удалось? – Души. В этих телах все еще заключены души. – Мой голос сполна передал отвращение, которое я испытывала. Зачем стараться его скрывать? – Очень хорошо, chica. Я подошла и встала слева от нее, не выпуская из поля зрения Энцо. – Как ты это сделала? – Душа была поймана в тот момент, когда покидала тело. Я покачала головой: – Это не объяснение. – Разве ты не знаешь, как ловить душу в бутылку? Душу в бутылку? Что это, шутка? Нет, она не шутила. – Нет, не знаю. – Я постаралась, чтобы это не прозвучало самодовольно. – Я могла бы столькому тебя научить, Анита. – Нет уж, спасибо, – сказала я. – Ты поймала их души, а потом оживила тела и вложила души обратно. Конечно, я могла только догадываться, но звучало это правдоподобно. – Очень, очень хорошо. Именно так. – Она смотрела на меня так пристально, что мне стало неловко. Ее пустые черные глаза фотографировали меня. – А почему вторая зомби разлагается? По теории, зомби, в котором сохранилась душа, разлагаться не должен? – Это уже не теория. Я ее доказала, – сказала Доминга. Я посмотрела на разлагающийся труп, и он ответил мне пронзительным взглядом. – Тогда почему одна гниет, а другая – нет? – Обычная болтовня двух некромантов в очереди в магазине. – Скажи, а ты своих зомби оживляешь только в новолуние? – Я могу помещать душу в тело и удалять ее столько раз, сколько захочу. Я, не отрываясь, смотрела на Домингу. Смотрела и старалась, чтобы у меня не отвисла челюсть, и лицо не исказилось от ужаса. Она наслаждалась бы этим зрелищем. А я не хотела, чтобы она развлекалась за мой счет. – Позволь мне проверить свою сообразительность, – сказала я голосам исполнительного стажера. – Ты помещаешь душу в тело, и оно не разлагается. Потом ты вынимаешь душу из тела, делая из него обычного зомби, и оно начинает гнить. – Именно, – сказала Доминга. – Потом ты снова суешь душу в гниющий труп, и зомби становится живым и осознающим. Когда душа возвращается в тело, разложение останавливается? – Да. Вот черт. – Таким образом, ты можешь сделать так, что зомби навечно останется на этой стадии разложения? – Да. Черт и еще раз черт. – А это? – На сей раз, я показала пальцем, словно на лекции. – Многие мужчины заплатили бы за нее хорошие деньги. – Погоди минутку – ты собираешься продать ее в качестве рабыни-наложницы? – Возможно. – Но... – Это было ужасно. Она была зомби – а это значит, что ей не нужно есть, спать; ей вообще ничего не нужно. Ее можно держать в шкафу и вынимать оттуда, словно игрушку. Идеально покорная рабыня. – Они так же послушны, как обычные зомби, или душа дает им свободу воли? – Похоже, они очень послушные. – А может быть, они просто тебя боятся? – сказала я. Доминга улыбнулась: – Может быть. – Нельзя же вечно держать душу в тюрьме. – Нельзя, – подтвердила Доминга. – Душа должна отлететь. – В ваш христианский рай или ад? – Да, – сказала я. – Это были дурные женщины, chica. Их собственные родственники отдали их мне. И заплатили за то, чтобы я их наказала. – Ты взяла за это деньги? – Использовать трупы без разрешения родственников усопшего – незаконно, – сказала Доминга. Не знаю, хотела ли она меня напугать. Возможно, что и нет. Но этой фразой Доминга дала мне понять, что вся ее деятельность абсолютно законна. У мертвых нет никаких прав. Поэтому нам и нужны законы, защищающие зомби. Вот черт. – Никто не заслужил вечного заключения в собственном трупе, – сказала я. – Этим можно заменить смертную казнь, chica. Преступники могли бы после смерти трудиться на благо общества. Я покачала головой: – Нет, это неправильно. – Я создала зомби, который не разлагается, chica. Аниматоры – вы ведь так себя называете – искали этот секрет годами. Я его нашла, и люди будут платить за него. – Это неправильно. Может, я мало знаю о вуду, но даже в вашей религии это считается недопустимым. Нельзя же держать душу в заключении и не давать ей слиться с лао? Доминга пожала плечами и вздохнула. Неожиданно она показалась мне очень усталой. – Я надеялась, chica, что ты мне поможешь. Вдвоем мы могли бы работать намного быстрее. Мы бы стали такими богатыми, что тебе и не снилось. – Ты обратилась не к той девушке. – Теперь я это вижу. Я надеялась, что, раз ты не вуду, ты не сочтешь, что это неправильно. – Христианин, буддист, мусульманин – кого ни возьми. Доминга, никто не сочтет это правильным. – Может быть, да, может быть, нет. Спросить-то можно. Я поглядела на разлагающуюся зомби. – Хотя бы избавь свои экспериментальные образцы от мучений. Доминга тоже взглянула на зомби. – Впечатляющая демонстрация, не так ли? – Ты создала вечного зомби, чудесно. Не будь же садисткой. – Ты считаешь, что я жестока? – Да, – сказала я. – Мануэль, я жестока? Отвечая, Мэнни смотрел, и его глаза пытались мне что-то сказать. Но я не могла понять, что именно. – Да, Сеньора, ты жестока. Она поглядела на него, и не только лицо, но и все ее тело выразили изумление. – Ты и впрямь считаешь меня жестокой, Мануэль? Свою дорогую amante (возлюбленную)? Он медленно кивнул: – Да. – Несколько лет назад, Мануэль, ты не был так скор в суждениях. Ты ведь не раз резал для меня белых козлят. Я повернулась к Мэнни. Это было похоже на сцену из фильма, где главный герой внезапно открывает о ком-то страшную истину. Когда ты узнаешь, что один из твоих лучших друзей участвовал в человеческих жертвоприношениях, должна зазвучать музыка, а камера – показать крупный план. Не раз, сказала она. Не раз. – Мэнни? – Мой голос упал до хриплого шепота. Для меня это было хуже, чем зомби. Черт с ними, с чужими. А это был Мэнни – и я не хотела верить. – Мэнни? – прошептала я снова. Он не смотрел на меня. Плохой признак. – А ты не знала, chica? Разве твой Мэнни не рассказывал тебе о своем прошлом? – Заткнись, – попросила я. – Он был моим самым ценным помощником. Он сделал бы для меня все, что угодно. – Заткнись! – крикнула я. Она замолчала; лицо ее вытянулось. Энцо сделал шаг в сторону алтаря. – Не надо. – Я сама не знала, к кому обращена эта просьба. – Я должна услышать это от него, а не от тебя. Лицо ее стало гневным. Энцо навис надо мной подобно лавине, которая вот-вот обрушится. Доминга коротко кивнула: – Тогда спроси его, chica. – Мэнни, она говорит правду? Ты приносил в жертву людей? – Мой голос звучал слишком ровно. Так не должно было быть: от напряжения у меня внутри все болело. Но я уже не боялась – или, по крайней мере, не боялась Доминги. Правда – вот что меня пугало. Он поднял взгляд. Волосы упали ему на глаза – на глаза, полные боли. – Это правда, да? – Меня охватил озноб. – Отвечай же мне, черт побери! – Но мой голос по-прежнему звучал ровно, как будто ничего не случилось. – Да, – сказал он. – Ты приносил в жертву людей? Он впился в меня взглядом; злость придала ему сил. – Да, да! Теперь была моя очередь отвести глаза. – О Боже, Мэнни, как ты мог? – Теперь мой голос прозвучал весьма непривычно. Если бы я не знала, что это не так, я могла бы сказать, что вот-вот расплачусь. – Это было почти двадцать лет назад, Анита. Я был одновременно и вуду, и некромантом. Я верил. Я был влюблен в Сеньору. Во всяком случае, мне так казалось. Я уставилась на него. От его взгляда у меня перехватило дыхание. – Черт возьми, Мэнни! Он ничего не сказал. Просто с несчастным видом стоял и смотрел на меня. И я не могла совместить эти два образа. Мэнни Родригес и кто-то другой, совершающий ритуальное убийство. Он научил меня отличать хорошее от плохого в нашей работе. Он отказывался делать вещи и вполовину не такие отвратительные, как это. Бессмыслица какая-то. Я покачала головой. – Я не могу думать об этом сейчас. – Я услышала, что сказала эти слова вслух, хотя на самом деле не собиралась. – Отлично, вы бросили вашу маленькую бомбу, сеньора Сальвадор. Вы сказали, что поможете нам, если я пройду ваш тест. Я прошла его? – Когда есть из чего выбирать, сосредоточься на каком-нибудь одном несчастье. – Я собиралась предложить тебе стать партнером в моем новом предприятии. – Мы обе знаем, что я на это не соглашусь, – сказала я. – Очень жаль, Анита. После соответствующего обучения ты могла бы превзойти даже меня. Будь похожа на меня, когда вырастешь. Нет уж, спасибо. – Благодарю, но мне и так хорошо. Ее взгляд метнулся к Мэнни, потом снова ко мне. – Хорошо? – Мы с Мэнни решим все сами, Сеньора. Так ты мне поможешь? – Если сейчас я тебе помогу бесплатно, ты будешь моей должницей. Я не хотела быть ее должницей. – Я предпочла бы обмен информацией. – Что ты можешь знать такого, что будет стоить тех усилий, которые я приложу, охотясь на твоего зомби-убийцу? Я задумалась на мгновение. – Я знаю, что очень скоро будет принят закон о зомби. Скоро у зомби появятся права, которые будут защищены законом. – Я надеялась, что это действительно случится скоро. Не нужно ей говорить, на какой стадии сейчас этот законопроект. – Значит, я должна побыстрее продать несколько негниющих зомби, пока это не стало незаконным бизнесом. – Я не думаю, что незаконность тебя сильно смутит. Человеческое жертвоприношение тоже незаконно. Она тонко улыбнулась: – Я этим больше не занимаюсь, Анита. Я сошла со скользкой дорожки. Я в это не верила, и она знала, что я не поверю. Ее улыбка стала шире. – Когда Мануэль ушел, я перестала совершать злодеяния. Без него я стала респектабельной колдуньей. Она врала, но я не могла это доказать. И она это знала. – Я дала тебе ценную информацию. Теперь ты мне поможешь? Она любезно кивнула: – Я поспрашиваю своих сторонников, не знает ли кто-нибудь о твоем зомби-убийце. – У меня было такое чувство, что она надо мной смеется. – Мэнни, она поможет нам? – Если Сеньора говорит, что сделает, значит, она сделает. В этом смысле ей можно доверять. – Я найду твоего убийцу, если только он как-либо связан с вуду, – сказала она. – Отлично. – Я не сказала “спасибо”, потому что считала, что она не заслуживает благодарности. Я хотела обозвать ее сукой и выстрелить ей промеж глаз, но тогда мне пришлось бы пристрелить и Энцо тоже. А как бы я объяснила это полиции? Она не нарушала никаких законов. Проклятие. – Я полагаю, что обращение к твоим лучшим чувствам не заставит тебя отказаться от безумной затеи продавать своих усовершенствованных зомби в качестве рабов? Она улыбнулась: – Chica, chica, у меня будет столько денег, сколько тебе не приснится даже в самых смелых снах. Ты можешь отказаться мне помочь, но ты не можешь меня остановить. – Не будь так уверена, – сказала я. – А что ты сделаешь, пойдешь в полицию? Я не нарушаю никаких законов. Единственный способ меня остановить – это убить. – Говоря это, она посмотрела мне в глаза. – Не искушай меня, – сказала я. Мэнни подошел ко мне поближе. – Не надо, Анита, не дразни ее. Но я и на него злилась не меньше, так что пошел бы он... – Я тебя остановлю, сеньора Сальвадор. Чего бы мне это ни стоило. – Ты призываешь на меня злые чары, Анита, а значит, ты умрешь. Мне неизвестны злые чары против преступников. Я пожала плечами: – Вообще-то я имела в виду что-нибудь более приземленное – например, пулю. Энцо поднялся к алтарю и занял позицию между своей хозяйкой и мной. Доминга жестом остановила его: – Не надо, Энцо, она сегодня в плохом настроении и к тому же потрясена. – Ее глаза по-прежнему смеялись надо мной. – Она ничего не знает о более сложной магии. Она не в состоянии причинить мне вреда и слишком высоконравственна, чтобы совершить хладнокровное убийство. Самое печальное, что в этом она была права. Я не могла всадить ей пулю меж глаз без прямой угрозы с ее стороны. Я поглядела на ждущих зомби; под их терпеливостью мертвецов был страх и надежда... О Боже, линия между жизнью и смертью становится все тоньше и тоньше! – Пусть хотя бы жертва твоего первого эксперимента упокоится с миром. Ты доказала, что можешь отнимать и возвращать телу душу. Не заставляй ее смотреть, как ты это делаешь. – Но, Анита, у меня уже есть на нее покупатель. – О Боже, ты хочешь сказать... Черт побери, некрофил!.. – Те, кто любит мертвых куда больше, чем мы с тобой, будут платить колоссальные деньги за таких, как она. Может, лучше просто ее пристрелить? – Ты бессердечная, порочная сука. – А тебе, chica, надо научиться уважать старших. – Уважение нужно заслужить, – сказала я. – Я думаю, Анита Блейк, что тебе следовало бы не забывать, почему люди боятся темноты. Я предвижу, что в скором времени к тебе пожалует гость. Однажды темной ночью, когда ты будешь крепко спать в своей теплой уютной кроватке, нечто злое вползет к тебе в комнату. Я заслужу твое уважение, если ты хочешь, чтобы я сделала это таким способом. Я должна была испугаться, но я не испугалась. Я была очень зла и хотела домой. – Ты можешь заставить себя бояться, Сеньора, но не можешь заставить себя уважать. – Посмотрим, Анита. Позвони, когда получишь мой подарок. Это случится скоро. – Ты по-прежнему согласна помочь отыскать зомби-убийцу? – Я сказала, что я помогу, и я помогу. – Договорились, – подвела я итог. – Теперь мы можем идти? Она сделала знак Энцо. – Ну, конечно – беги на солнечный свет, где ты такая храбрая. Я пошла по дорожке. Мэнни держался рядом. Мы тщательно избегали смотреть друг на друга. Нам было не до того – мы не сводили глаз с Сеньоры и ее питомиц. На полпути я остановилась. Мэнни коснулся моей руки, как будто знал, что я собираюсьсказать. Я отмахнулась от него. – Я не хочу убивать тебя хладнокровно, но если ты меня тронешь, я пушу в тебя пулю в один прекрасный, солнечный день. – Угрозы тебя не спасут, chica, – сказала она. Я очаровательно улыбнулась: – Тебя тоже, сука. Глаза се сверкнули гневом. Я улыбнулась еще шире. – Не принимай ее слова всерьез, Сеньора, – сказал Мэнни. – Она не станет тебя убивать. – Это правда, chica? – Глубокий голос Доминги был вкрадчивым и пугающим одновременно. Я бросила на Мэнни уничтожающий взгляд. Это была хорошая угроза. Глупо портить ее правдой или соображениями здравого смысла. – Я сказала, что пущу в тебя пулю. Я не говорила “убью”. Или сказала? – Нет, не сказала. Мэнни схватил меня за руку и потянул к лестнице. Он тащил меня за левую руку, чтобы в правую я в случае чего могла взять пистолет. Доминга не двигалась. Она провожала нас взглядом, пока мы не завернули за угол. Мэнни потащил меня по коридору с замазанными цементом дверями. Я высвободила руку. Мгновение мы смотрели друг на друга. – Что за этими дверями? – Не знаю. – На моем лице, наверное, отразилось сомнение, потому что он добавил: – Бог свидетель, Анита, я не знаю. Двадцать лет назад этого не было. Я продолжала смотреть на него, как будто мой взгляд мог что-нибудь изменить. Лучше бы Доминга Сальвадор оставила при себе тайну Мэнни. Я не хотела ее знать. – Анита, мы должны уходить, немедленно. – Лампочка над нашими головами погасла, словно кто-то ее разбил. Мы посмотрели вверх, но ничего не увидели. По спине у меня пробежали мурашки. Лампочка чуть впереди потускнела и замигала. Мэнни был прав. Пора было делать ноги. Я почти бегом припустила к лестнице. Мэнни не отставал. Дверь с блестящим новым замком тряслась и трещала, словно тот, кто был за ней, пытался вырваться. Еще одна лампочка погасла. Темнота кусала нас за пятки. Мы перешли на полноценный бег; к тому времени, как мы добежали до лестницы, остались гореть только две лампочки. Мы уже взбирались наверх, когда свет погас окончательно. Мир погрузился в черноту. Я замерла на ступеньках, не желая двигаться дальше вслепую. Мэнни задел меня плечом, но я не могла его разглядеть. Темнота была хоть глаз коли. Мы взялись за руки и полезли дальше. Рука Мэнни была ненамного больше моей. Такая теплая и родная – и до чертиков успокаивающая. Треск ломающегося дерева прозвучал подобно выстрелу в темноте. Лестницу затопил зловонный запах гниющего мяса. – Вот черт! – Эти два слова эхом запрыгали в темноте. Я тут же пожалела, что я их произнесла. Что-то большое выскочило в коридор; отвратительные чавкающие звуки стремительно приближались к лестнице. Я прыгала через две ступеньки. Мэнни тоже не надо было подгонять – но и тварь внизу прибавила ходу. Полоса света под дверью показалась мне такой яркой, что было больно смотреть. Мэнни распахнул дверь. Солнце ударило нам в глаза, и мы временно ослепли. Тварь на лестнице закричала, застигнутая солнечным светом. Крик был почти человеческим. Я начала поворачиваться, чтобы взглянуть, но Мэнни захлопнул дверь и покачал головой: – Ты не хочешь на это смотреть. И я не хочу. Он был прав. Так почему же меня так тянуло открыть дверь и увидеть в темноте что-то бледное и бесформенное? Кричащий кошмар наяву. Я посмотрела на закрытую дверь и оставила все как есть. – Ты думаешь, оно полезет за нами? – спросила я. – На свет? – Ага. – Вряд ли. Но давай не будем выяснять. Я согласилась. Солнечный свет заливал гостиную. Такой реальный и теплый. Крик, темнота, зомби – все это казалось ненастоящим при свете дня. Химеры, исчезающие, когда наступает утро. Но я-то знала, что это не так. Я открыла наружную дверь спокойно, не торопясь. Разве я чего-то боюсь? Но я прислушивалась – прислушивалась так внимательно, что слышала шум крови в ушах. Прислушивалась к чавкающим звукам погони. Тишина. Антонио по-прежнему был на посту. Может, предупредить его о кошмаре, что гнался за нами по лестнице? – Ну как, трахнули зомби внизу? – поинтересовался Антонио. Не стоит предупреждать старину Тони. Мэнни сделал вид, что не услышал, а я посоветовала: – Спустись и трахни себя в задницу. Антонио только крякнул. Я спустилась с крыльца. Мэнни шел рядом. Антонио не достал оружия и не стал в нас палить. Удачно денек начинается. Маленькая девочка на трехколесном велосипеде остановилась рядом с машиной Мэнни и смотрела, как я забираюсь на пассажирское сиденье. Я взглянула в ее карие глазки. Лицо девочки было почти черное от загара. Ей было не больше пяти. Мэнни уселся за руль, завел мотор, и мы поехали. Девочка смотрела нам вслед. Перед тем, как мы завернули за угол, она снова принялась ездить туда-сюда по тротуару.7
Кондиционер нагнетал в машину холодный воздух. Мы ехали, через жилые кварталы. Улицы были пусты. Все на работе. Во дворах играли детишки. На ступеньках сидели мамаши; ни разу не видела, чтобы с детьми оставались отцы. Все в мире меняется, но не настолько. Мы с Мэнни молчали. Это было неловкое молчание. Натянутое. Мэнни украдкой взглянул на меня краем глаза. Я откинулась на сиденье, и ремень безопасности вдавил пистолет мне в живот. – Итак, – сказала я, – когда-то ты приносил в жертву людей. Мне показалось, что Мэнни вздрогнул. – Ты хочешь, чтобы я солгал? – Нет, я хочу не знать. Я хочу жить в благословенном неведении. – Ничего у тебя не получится, Анита. – Я уж вижу, – сказала я. Я поправила ремень, чтобы пистолет не врезался мне в тело. Совсем другое дело. Если бы только все остальное можно было бы так же легко поправить. – И что же мы будем делать? – С тем, что ты теперь знаешь? – Мэнни посмотрел на меня. Я кивнула. – Произнеси неистовую обличительную речь. Скажи, что я злобный ублюдок. – Не вижу в этом особого смысла, – сказала я. Он взглянул на меня внимательнее: – Спасибо. – Я не сказала, что ты поступал хорошо, Мэнни. Я просто не собираюсь на тебя орать. Пока, во всяком случае. Нас обогнал большой белый автомобиль, набитый темнокожими подростками. Их стереосистема вопила так оглушительно, что у меня закачались зубы. У шофера было плоское лицо с высокими скулами – как ацтекская маска. Наши глаза встретились, и он губами изобразил поцелуй. Остальные громко расхохотались. Вздохнув, я подавила желание сделать в ответ непристойный жест. Не нужно подзуживать этих щенков. Они свернули направо. Мы поехали прямо. Слава Богу. Мэнни остановился на светофоре. У светофора был указатель “40-я Западная”. Двести семьдесят миль до Олив и короткая прогулка к моей квартирке. Час сорок на все. Ерунда – но не сегодня. Сегодня мне хотелось поскорее избавиться от общества Мэнни. Мне нужно было подумать. И решить, как же быть дальше. – Поговори со мной, Анита, пожалуйста. – Клянусь Богом, Мэнни, я просто не знаю, что сказать. – Правду; друзья должны говорить друг другу исключительно правду. Угу. – Мы знакомы уже четыре года, Мэнни. Ты хороший человек. Ты любишь свою жену и детей. Ты спас мне жизнь. Я спасла жизнь тебе. Я думала, что знаю тебя. – Я не изменился. – Нет. – Я посмотрела на него. – Ты изменился. Мэнни Родригес ни при каких обстоятельствах не стал бы приносить в жертву людей. – Это было двадцать лет назад. – На убийство нет срока давности. – Ты сообщишь в полицию? – Его голос был очень тихим. Светофор переключился, и мы влились в утренний поток машин – плотный, как обычно у нас в Сент-Луисе. Не лос-анджелесские пробки, конечно, но то и дело приходится тормозить и рвать с места. Очень раздражает. Особенно в это утро. – У меня нет доказательств. Только слова Доминги. Я бы не назвала ее надежным свидетелем. – А если бы у тебя были доказательства? – Не надо меня провоцировать, Мэнни. – Я выглянула в окошко. Серебристая “миада” с опушенным верхом. Седеющий водитель был в лихой кепочке и гоночных крагах. Кризис среднего возраста. – Розита знает? – спросила я. – Подозревает, но не знает наверняка. – Не хочет знать, – уточнила я. – Наверное. – Он повернулся и взглянул на меня. Красный “форд” был прямо перед нашим капотом. – Мэнни! – заорала я. Он ударил по тормозам, и только ремень безопасности не дал мне поцеловаться с приборной панелью. – Господи, Мэнни, следи за дорогой! Несколько секунд он сосредоточенно следил за дорогой, потом, уже не глядя на меня, спросил: – Ты хочешь все рассказать Розите? Я задумалась на мгновение. Потом отрицательно покачала головой, но, сообразив, что он не может этого увидеть, сказала: – Вряд ли. В этом случае неведение – благо, Мэнни. Не думаю, что твоя жена это переживет. – Она бросит меня и заберет детей. Я в этом не сомневалась. Розита была очень религиозна и крайне серьезно относилась ко всем десяти заповедям. – Она и так все время твердит, что, оживляя мертвых, я рискую своей бессмертной душой, – добавил Мэнни. – Она об этом не задумывалась, пока Римский Папа не стал угрожать отлучить от Церкви всех аниматоров, если они не прекратят оживлять мертвецов. – Церковь очень важна для Розиты. – Для меня тоже; но теперь я – счастливая маленькая епископанка. Поменяй Церковь. – Не так все просто, – сказал Мэнни. Это уж точно. Мне ли не знать. Но каждый делает то, что может, – или то, что должен. – Ты можешь объяснить, почему ты принимал участие в человеческих жертвоприношениях? Я имею в виду – так, чтобы это прозвучало для меня убедительно? – Нет, – сказал он. Мы свернули в переулок. Казалось, так будет быстрее – но как только мы повернули, выяснилось, что, наоборот, медленнее. Закон дорожного движения Мерфи. – И ты даже не попытаешься? – Этого нельзя простить, Анита. Мне приходится с этим жить. Что мне еще остается? В его словах была доля здравого смысла. – Это повлияет на мое мнение о тебе, Мэнни. – Каким образом? – Пока не знаю. – Честность. При достаточной осмотрительности мы еще можем быть друг с другом честны. – Есть ли еще что-то, что мне следует знать? Что еще Доминга может на меня вылить? Он покачал головой: – Хуже этого – ничего. – И то ладно, – сказала я. – И то ладно, – повторил он. – Ну что, все? Допрос окончен? – На сегодня – да. Может быть, и навсегда. – Внезапно я почувствовала себя очень усталой. Всего 9.23 утра, а я уже как выжатый лимон. Эмоциональное опустошение. – Не знаю, что я должна чувствовать, Мэнни. Не знаю, как это повлияет на нашу дружбу или наши деловые отношения – не знаю даже, повлияет ли вообще. Скорее всего да. О, дьявол, я просто не знаю. – Вполне справедливо, – сказал Мэнни. – Но давай переключимся на менее скользкую тему. – Например? – Сеньора подошлет тебе в окно какую-нибудь гадость, как обещала. – Я догадываюсь. – Зачем тебе понадобилось ей угрожать? – Она мне не нравится. – Отлично! Просто отлично, – съязвил он. – Как мне это в голову не пришло? – Я намерена ее остановить, Мэнни. И решила, что она должна об этом знать. – Никогда не передавай противнику первый ход, Анита. Я же тебя учил. – Еще ты меня учил, что человеческое жертвоприношение – это убийство. – Это жестоко, Анита, – сказал он. – Да, – сказала я. – Это жестоко. – Ты должна быть готова, Анита. Она пошлет какую-нибудь тварь. Просто чтобы тебя пугнуть – вряд ли, чтобы убить. – Потому что ты заставил меня признать, что я не хочу убивать ее? – Нет. Потому что на самом деле она не верит, что ты ее убьешь. И она заинтересована в твоих способностях. Я думаю, она предпочла бы перетянуть тебя на свою сторону, чем прикончить. – Подключить меня к своему конвейеру по производству зомби? – Да. – Только не в этой жизни. – Сеньора не привыкла, чтобы ей говорили “нет”, Анита. – Это ее трудности. Он бросил на меня быстрый взгляд, потом вновь стал смотреть на дорогу. – Она сделает это твоими трудностями. – Как-нибудь справлюсь. – Я на твоем месте не был бы так уверен. – А я и не уверена. Но что ты хочешь – чтобы я билась в истерике? Я буду думать об этом, когда какая-нибудь тварь влезет в мое окно. Если это, конечно, случится. – Ты не в состоянии справиться с Сеньорой, Анита. Она могущественна – гораздо более могущественна, чем ты можешь себе представить. – Она меня напугала, Мэнни. Я этого не забыла. Если она натравит на меня кого-то, с кем я не справлюсь, я дам деру. Годится? – Не годится. Ты не знаешь, ты просто не знаешь... – Я слышала эту тварь в коридоре. Я чувствовала ее запах. Конечно, я испугалась, но Доминга – простая смертная, Мэнни. Весь зомбизм-момбизм не спасет ее от пули. – Пуля может сразить ее, но не уничтожить. – Что это значит? – Если ее застрелить – скажем, в голову или в сердце – и она покажется мертвой, я бы обошелся с ней, как с вампиром. Отрезать голову, вырезать сердце. Тело сжечь. – Он искоса поглядел на меня. Я ничего не сказала. Мы обсуждали, как лучше убить Домингу Сальвадор. Она ловила души и помещала их в трупы. Это было мерзко. Скорее всего она нападет на меня первой. Какой-нибудь сверхъестественный борец за справедливость проберется в мой дом. Она злобная баба и постарается, напасть первой. Будет ли считаться убийством, если я устрою ей засаду? Угу. Остановит ли меня это соображение? Я подождала, пока мысль оформится в моей голове. Покатала ее, как леденец на языке, чтобы распробовать. Не-е, не остановит. Мне должно было бы стать не по себе – ведь я планирую убийство и даже не морщусь. Но мне не было не по себе. Наоборот, мне было приятно знать, что если она меня прищучит, я могу прищучить ее в ответ. Кто я такая, чтобы бросать камень в Мэнни за преступления двадцатилетней давности? И действительно – кто я такая?8
Была середина дня. Мэнни молча высадил меня у подъезда. Он не попросил разрешения войти, и я не предложила. Я все еще не знала, что мне думать о нем, о Доминге Сальвадор и неразлагающихся зомби, начиненных душами. Я решила пока вообще ничего не думать. Сейчас мне как никогда была необходима хорошая физическая нагрузка. И – вот ведь удача – как раз сегодня у меня занятие по дзюдо. У меня черный пояс; впрочем, звучит это гораздо внушительнее, чем есть на самом деле. В школе, где есть правила и рефери, я неплохо дерусь. Но в реальном мире, где плохие парни обычно тяжелее меня на сотню фунтов, я больше доверяю оружию. Я уже собиралась выходить, когда прозвенел звонок. Поставив набитую всякой всячиной спортивную сумку у двери, я посмотрела в глазок. Для этой цели мне всегда приходится вставать на цыпочки. Искаженное оптикой лицо, которое я увидела, было белокурым, светлоглазым и смутно знакомым. Это был Томми, мускулистый телохранитель Гарольда Гейнора. Да, денек становится все лучше и лучше. Я обычно не беру оружие на занятия по дзюдо. Если они проходят днем. Летом в это время светло. Настоящая опасность начинается только после наступления темноты. Я отвернула край красной фуфайки, на которую сменила розовый топ, и снова нацепила свою внутрибрючную кобуру. Карманный пистолет калибра 9 мм слегка врезался в тело. Если бы я знала, что он мне понадобится, надела бы джинсы посвободнее. Звонок зазвонил снова. Я не отзывалась: может, Томми решит, что меня нет? Но он не решил. Он позвонил в третий раз, надавив кнопку звонка плечом. Я глубоко вздохнула и открыла дверь. Светло-голубые глаза Томми были по-прежнему пустыми, мертвыми. Полное отсутствие выражения. Интересно, он родился с таким взглядом или это результат долгих тренировок? – Чего тебе надо? – спросила я. Он скривил губы. – Разве ты не пригласишь меня войти? – Навряд ли. Он пожал своими мощными плечами. Я увидела, как под пиджаком костюма проступил ремень плечевой кобуры. Ему нужно найти портного получше. Дверь слева от меня открылась. Из нее вышла женщина с ребенком на руках. Она заперла дверь, потом повернулась и увидела нас. – О, привет. – Она широко улыбнулась. – Привет, – сказала я. Томми кивнул. Женщина отвернулась и пошла к лестнице, ласково агукая своему малышу. Томми снова посмотрел на меня: – Ты что, хочешь заниматься этим на пороге? – А чем мы занимаемся? – Бизнесом. Речь о деньгах. Я смотрела на его лицо, но на нем невозможно было ничего прочесть. Единственное, что меня утешало, так это мысль, что если бы Томми хотел меня убить, он бы скорее всего не стал это делать у меня дома. Скорее всего. Я отошла в сторону и широко распахнула дверь. Пока он входил в квартиру, я старалась держаться от него на расстоянии больше вытянутой руки. Он осмотрелся по сторонам: – Красиво, чисто. – Служба быта, – сказала я. – Говори по делу, Томми. Я спешу. Он поглядел на спортивную сумку около двери. – Работа или свидание? – Не твое дело, – сказала я. Он снова скривил губы. Я догадалась, что это у него такая улыбка. – У меня в машине полный кейс денег. Полтора миллиона, половину сейчас, половину после оживления зомби. Я покачала головой: – Я уже дала Гейнору свой ответ. – Но это в присутствии твоего босса. Сейчас мы вдвоем. Никто не узнает, что ты приняла предложение. Никто. – Я отказалась не потому, что были свидетели – сказала я. – Я отказалась потому, что не совершаю человеческих жертвоприношений. – Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Забавно звучит. Потом я подумала о Мэнни. Что ж, может, не так уж забавно. Но я все равно этого не делаю. – У каждого есть своя цена, Анита. Назови сумму. Мы ее рассмотрим. Он ни разу не упомянул имя Гейнора. Только я. Он был до чертиков осторожен, слишком осторожен. – У меня нет цены, малыш Томми. Возвращайся к мистеру Гарольду Гейнору и передай ему это. Он нахмурился. Между бровей собрались морщинки. – Я не знаю такого имени. – О, не смеши меня. На мне нет жучков. – Назови свою цену. Мы можем ее обсудить, – вновь предложил он. – Нет никакой цены. – Два миллиона, свободные от налогов, – сказал он. – Какой зомби может стоить два миллиона, Томми? – Я смотрела на его медленно мрачнеющую физиономию. – Что Гейнор надеется получить от него, чтобы покрыть такие расходы? Томми смерил меня взглядом: – Тебе не нужно этого знать. – Так и знала, что ты это скажешь. Проваливай, Томми. Я не продаюсь. Я сделала шаг к двери, собираясь выпроводить его, но он внезапно шагнул вперед – быстрее, чем можно было ожидать – и растопырил свои ручищи, чтобы меня схватить. Я выхватила “файрстар” и направила ему в грудь. Он замер. Мертвые глаза моргнули, большие руки сжались в кулаки. Шея побагровела и стала почти фиолетовой. Сердится. – Не надо этого делать, – мягко сказала я. – Сука, – прохрипел он в ответ. – Ну, ну, Томми, не надо грубить. Расслабься, и мы оба доживем до следующего дня. Его блеклые глаза метнулись от пистолета к моему лицу и обратно. – Без этой штуки ты не была бы такой крутой. Если он думал, что я предложу помериться силами без оружия, его ждало разочарование. – Убирайся, Томми, иначе я уложу тебя прямо сейчас. И никакие мускулы тебе не помогут. В его пустых мертвых глазах что-то шевельнулось. Потом он опустил руки и сделал глубокий вдох. – Ладно, сегодня ты оказалась проворней. Но если ты и дальше будешь огорчать моего босса, я поймаю тебя без пистолета. – Его губы снова скривились. – И тогда мы посмотрим, какая ты крутая на самом деле. Слабый голос у меня в голове сказал: “Пристрели его прямо сейчас”. Я была уверена как ни в чем, что рано или поздно милый Томми меня подкараулит. Мне этого совсем не хотелось, но... Я не могла убить его только из-за этой уверенности. Недостаточно веская причина. И потом – как бы я все объяснила полиции? – Уходи, Томми. – Я открыла дверь, не сводя с него взгляда и не убирая оружия. – Уходи и скажи Гейнору, что, если он будет продолжать мне докучать, я начну присылать ему его телохранителей в ящиках для посылок. Ноздри его раздулись, на шее выступили вены. Он как деревянный прошел мимо меня и вышел на лестничную клетку. Опустив пистолет, я слушала, как его шаги удаляются вниз по лестнице. Убедившись, что Томми ушел, я убрала “файрстар” в кобуру, взяла сумку и отправилась заниматься дзюдо. Ни к чему позволять мелким неприятностям нарушать расписание занятий. Тем более что завтра мне точно придется их пропустить: я должна присутствовать на похоронах. А, кроме того, если Томми действительно захочется помериться со мной силами, мне потребуются все мои умения.9
Я ненавижу похороны. Хорошо еще, что на этот раз хоронили того, к кому я не испытывала большой симпатии. Цинично, но это правда. Питер Бурк при жизни был бессовестным сукиным сыном. И я не понимала, почему смерть автоматически должна придать ему ореол святости. Смерть, особенно насильственная, превращает самого подлого ублюдка в милейшего человека. Почему так? Я стояла под ярким августовским солнцем в своем маленьком черном платье и в темных очках и посматривала на скорбящих. Были организованы тент над гробом, цветы и стулья для родственников. Вы могли бы спросить, почему я здесь, если не являюсь другом покойного? Потому что Питер Бурк был аниматором. Не очень хорошим, но мы образуем маленький клуб избранных. Если один из нас умирает, то на похороны приходят все. Таково правило. Из него нет исключений. Исключением может стать ваша собственная смерть – но поскольку мы занимаемся оживлением мертвых, то и она может не стать. Есть способы сделать так, чтобы труп нельзя было оживить в качестве вампира, но зомби – это другой зверь. Если тело не было кремировано, аниматор всегда может поднять тебя из могилы. Огонь – единственная вещь, которую зомби уважают или боятся. Мы могли бы оживить Питера и спросить, кто его застрелил. Но убийца всадил разрывную пулю из “магнума-357” чуть ниже уха, и тем, что осталось от головы Питера, нельзя было бы наполнить даже пакетик для бутербродов. Можно сделать из него зомби, но все равно не скажет ни слова. Даже мертвым нужен для этого рот. Мэнни стоял рядом со мной; ему явно было неудобно в темном костюме. Чуть дальше стояла Розита, его жена, держа спину на удивление прямо и сжимая толстыми коричневыми пальцами черную кожаную сумочку. О таких, как она, моя мачеха имела обыкновение говорить “в кости широка”. Ее черные, небрежно завитые волосы были пострижены коротко. Ей надо носить прическу длиннее. Короткие волосы только подчеркивают идеальную круглоту ее лица. За спиной у меня, подобно высокой темной горе, высился Чарльз Монтгомери. Чарльз похож на бывшего футболиста. Он обладает способностью хмуриться так, что люди бегут в укрытие. Но он только внешне похож на палача. На самом деле Чарльз падает в обморок при виде любой крови, кроме крови животных. Его счастье, что он с виду смахивает на большого черного ублюдка: Чарльз совершенно не переносит боли. И плачет над диснеевскими мультиками – например, в том месте, когда у Бэмби умирает мама. Это в нем особенно подкупает. Его жена, Каролина, сегодня работала: ей не удалось ни с кем поменяться. Интересно, сильно ли она старалась? Каролина – нормальная баба, но смотрит на то, чем мы занимаемся, сверху вниз. Она называет это “зомбизм-момбизм”. Каролина – дипломированная медсестра. Я подозреваю, что после того, как она весь день проведет в обществе докторов, выполняя их указания, ей просто необходимо хоть на кого-нибудь смотреть сверху вниз. В переднем ряду стоял Джемисон Кларк. Долговязый и тощий, он был единственным рыжеволосым и зеленоглазым негром из всех, что я видела. Джем кивнул мне через могилу, и я кивнула в ответ. Мы все были здесь; все аниматоры из “Аниматор Инкорпорейтед”. Берт и Мэри, наша дневная секретарша, остались защищать крепость. Я надеялась, что Берт не втянет нас в дело, с которым мы бы не справились. Или отказались справляться. Он может, если за ним не присматривать. Солнце лупило меня по спине, как раскаленная железная ладонь. Мужчины то и дело поправляли галстуки и стоячие воротнички. Густой запах хризантем залепил мне ноздри, как расплавленный воск. Никто не подарит тебе хризантему размером с футбольный мяч, пока ты не помрешь. У гвоздик или роз судьба гораздо счастливее; но хризантемы и гладиолусы – это цветы похорон. Хорошо, хоть высокие пики гладиолусов не душили меня ароматом. Под навесом в первом ряду стульев сидела женщина. Она уткнулась лицом в колени, сложившись пополам, как сломанная кукла. Слова священника тонули в ее громких рыданиях. До меня, стоящей позади всех, долетайте только ритмичное убаюкивающее бормотание. Двое маленьких детей цеплялись за руки пожилого мужчины. Дедушка? Дети были бледные, изнуренные. На их мордашках страх боролся со слезами. Они смотрели на свою сломавшуюся, ставшую бесполезной мать. Ее горе было важнее, чем их. Ее утрата больше. Бред собачий. Моя собственная мать умерла, когда мне было восемь. Эту дыру никогда нельзя по-настоящему залатать. Это все равно, что потерять часть себя самого. Боль, которая никогда до конца не проходит. Ты ее превозмогаешь. Ты живешь дальше, но она остается. Рядом с вдовой сидел мужчина и гладил ее по спине бесконечными круговыми движениями. Волосы у него были почти черные; стрижка – короткая и аккуратная. Широкоплечий. Со спины он до жути напоминал Питера Бурка. Призраки среди бела дня. Там и сям по всему кладбищу торчали деревья. Листва шелестела, и бледные тени метались по земле. На противоположной стороне гравиевой дорожки, идущей через кладбище, ждали два человека. Они были спокойны и терпеливы. Могильщики. Ждут, когда можно будет закончить работу. Я снова посмотрела на гроб, укрытый одеялом розовых гвоздик. Сразу за ним возвышалась насыпь, по крытая ярко-зеленым ковром искусственной травы. Под ним была свежевырытая земля, которой предстояло вернуться на прежнее место. Не нужно позволять любящим думать о красной глинистой почве, Падающей на новенький сверкающий гроб. Комья стучат о дерево, засыпая вашего мужа или отца. Навсегда запирают их в ящике со свинцовой крышкой. Хороший гроб не пропустит воду и червей, но не спасет труп от разложения. Я знала все, что дальше произойдет с телом Питера Бурка. Оберните его в атлас, повяжите галстук на шею, подкрасьте щеки, закройте глаза – все равно труп останется трупом. Пока я смотрела по сторонам, погребение подошло к концу. Люди с облегчением встали единым движением. Темноволосый мужчина помог подняться скорбящей вдове. Она едва не упала. Другой мужчина поддержал ее с другой стороны. Она повисла у них на руках; ее ноги волочились по земле. Она оглянулась через плечо; голова ее безвольно качнулась. Потом она закричала – голос ее прервался – и бросилась на гроб. Разгребая руками цветы, она искала замки на крышке гроба. Пыталась его открыть. На мгновение все застыли. Мой взгляд упал на детишек; они смотрели на эту сцену широко открытыми глазами. Вот черт. – Остановите ее, – сказала я слишком громко. Люди начали оборачиваться. Мне было плевать. Я протолкалась через редеющую толпу и ряды стульев. Темноволосый мужчина держал вдову за руки, а она кричала и вырывалась. Потом она сползла на землю, и черное платье задралось, обнажив бедра. У нее были белые трусики. Тушь стекала по ее лицу, словно черная кровь. Я остановилась перед мужчиной и этими двумя детишками. Он смотрел на женщину так, словно окаменел навеки. – Сэр, – сказала я. Он не реагировал. – Сэр? – Он моргнул и посмотрел мне в глаза так, словно я только что возникла перед ним ниоткуда. – Сэр, вы уверены, что детям нужно на это смотреть? – Она моя дочь, – сказал он. Он говорил невнятно и хрипло. От таблеток или просто от горя? – Я соболезную, сэр, но вам бы лучше увести детей к машине. Вдова начала вопить, громко и бессвязно. Голая боль. Девочку начало трясти. – Вы ее отец, но при этом вы еще и дедушка этих малышей. Вспомните об этом. Уведите их отсюда. Теперь в его глазах вспыхнули искры гнева. – Как вы смеете? Он я не думал меня слушать. Я была только помехой его скорби. Старший из детей, мальчик лет пяти, посмотрел на меня. Его карие глаза были огромными, а осунувшееся личико – бледным, словно у призрака. – По-моему, это как раз вы должны уйти, – сказал дедушка. – Вы правы. Вы абсолютно правы, – сказала я. И пошла от них прочь по траве, опаленной летним зноем. Я не могу помочь этим детям. Я не могу им помочь, так же, как никто в свое время не мог помочь мне. Я выжила. Выживут и они, если смогут. Мэнни и Розита ждали меня. Розита меня обняла. – В воскресенье, когда мы вернемся из церкви, приходи на обед. Я улыбнулась: – Вряд ли у меня получится, но спасибо за приглашение. – Будет мой кузен, Альберт, – сказала Розита. – Он инженер. Из него выйдет хороший кормилец. – Мне не нужен хороший кормилец, Розита. Она вздохнула. – Ты слишком много зарабатываешь для женщины. Из-за этого тебе не нужен мужчина. Я пожала плечами. Если я когда-нибудь выйду замуж – в чем я уже начала сомневаться, – это произойдет не из-за денег. По любви. Вот черт, неужели я жду любви? Не-е, только не я. – Нам надо забрать Томаса из детского сада, – сказал Мэнни и виновато улыбнулся мне из-за плеча своей супруги. Розита была выше его почти на фут. Надо мной она вообще нависала, как башня. – Конечно. Передавайте маленькому разбойнику от меня привет. – Ты должна прийти на обед, – сказала Розита. – Альберт – очень красивый мужчина. – Благодарю за заботу, Розита, но я перебьюсь. – Пошли, жена, – промолвил Мэнни. – А то сын нас уже заждался. Она дала ему увести себя к автомобилю, но ее коричневое лицо осталось недовольным. Тот факт, что мне уже двадцать четыре, а у меня до сих пор нет никаких перспектив выскочить замуж, оскорблял какую-то глубинную часть души Розиты. Ее и моей мачехи. Чарльза нигде не было видно. Умчался в контору на встречу с клиентами, решила я. Наверное, и Джемисон тоже – но нет: он стоял в траве и поджидал меня. Он был одет безукоризненно: строгий двубортный пиджак, узкий красный галстук в темную крапинку, булавка для галстука сделана из оникса и серебра. Он улыбнулся мне; плохой признак. Его зеленоватые глаза казались двумя дырочками, которые кто-то протер ластиком на темной коже. – Я рад, что пришло так много наших, – сказал он. – Я знаю, что вы были друзьями, Джемисон. Прими мои соболезнования. Он кивнул и посмотрел на свои руки. В пальцах он вертел солнечные очки. Потом он снова поглядел мне в глаза. Взгляд у него был очень серьезный. – Полиция ничего не рассказывает семье, – сказал он. – Питера пристрелили, а ни у кого нет даже догадок, кто это сделал. Я хотела сказать ему, что полиция делает все от нее зависящее – тем более что это была правда. Но за год в Сент-Луисе совершается чертова уйма убийств. Похоже, мы скоро отнимем у Вашингтона звание криминальной столицы Соединенных Штатов. – Полиция делает все от нее зависящее, Джемисон. – Тогда почему нам ничего не говорят? – Его пальцы судорожно сжались, и я услышала треск ломающейся пластмассы. Джемисон, казалось, этого даже не заметил. – Не знаю, – сказала я. – Анита, у тебя хорошие отношения с полицией. Ты не могла бы спросить? – Его глаза были полны неподдельной боли. Как правило, я не воспринимала Джемисона всерьез; скорее, даже его недолюбливала. Он был насмешник, ловелас и сердобольный либерал, который считает, что вампиры – это просто люди с клыками. Но сегодня... Сегодня он был настоящий. – О чем? – Как движется дело, есть ли у них подозреваемые. Ну и вообще... Все это были вопросы неконкретные, но, разумеется, важные. – Я постараюсь что-нибудь выяснить. Он улыбнулся бледной улыбкой. – Спасибо, Анита, правда, спасибо. – Он протянул мне руку. Я ее взяла. Мы обменялись рукопожатием. Только сейчас он заметил, что сломал очки. – Проклятие, девяносто пять долларов коту под хвост. Девяносто пять долларов за солнечные очки? Шутит, наверное. Несколько человек из присутствовавших на похоронах наконец-то увели близких покойного. Вдова задыхалась в заботливых объятиях родственников мужского пола. Они буквально уносили ее от могилы. Дети и дед замыкали шествие. Никто не слушает хороших советов. От толпы отделился мужчина и подошел к нам. Это был тот самый мужчина, который со спины напомнил мне Питера Бурка. Приблизительно шести футов ростом, темнокожий, черные усы, эспаньолка, правильные черты лица. Это было красивое лицо кинозвезды – но в его мимике было что-то настораживающее. А может быть, все дело в седой пряди в его черных волосах, прямо надо лбом. Одним словом, в чем бы ни заключалась причина, с первого взгляда было видно, что он всегда будет играть злодея. – Она нам поможет? – спросил он. Ни вступления, ни приветствия. – Да, – ответил ему Джемисон. – Анита Блейк, это Джон Бурк, брат Питера. Джон Бурк – тот самый Джон Бурк, чуть не спросила я. Самый знаменитый в Новом Орлеане аниматор и истребитель вампиров? Родственная душа. Мы пожали друг другу руки. Он так стиснул мне пальцы, словно хотел проверить, поморщусь ли я. Я не поморщилась. Он отпустил мою руку. Может быть, он просто сам не знал своей силы? Но я почему-то в это не верила. – Я сожалею о том, что произошло с вашим братом, – сказала я. Я говорила искренне. И была рада, что говорю это искренне. Он кивнул: – Спасибо, что согласились поговорить с полицией насчет него. – Удивляюсь, что вы не смогли заставить вашу полицию выжать информацию из местных копов, – сказала я. У него хватило совести изобразить смущение. – У меня кое-какие разногласия с полицией Нового Орлеана. – В самом деле? – сказала я, сделав большие глаза. До меня доходили слухи, но мне хотелось услышать правду. Правда всегда увлекательнее вымысла. – Джона обвиняли в участии в ритуальных убийствах, – сказал Джемисон. – И только из-за того, что он практиковал вуду. – О, – протянула я. Слухи подтверждались. – Вы давно в городе, Джон? – Почти неделю. – В самом деле? – Питер пропал за два дня до того, как нашли... тело. – Он провел языком по губам. Его темные карие глаза уставились на что-то у меня за спиной. Могильщики взялись за работу? Я оглянулась, но, на мой взгляд, возле могилы ничего не изменилось. – Все, что вам удастся выяснить, для меня будет ценно, – сказал Джон. – Я сделаю, что смогу. – Мне нужно вернуться домой. – Он пожал плечами; это выглядело так, словно человек хочет размять затекшие мышцы. – Моя невестка не очень хорошо держится. Я не сделала никаких замечаний по этому поводу. Еще одна победа над собой. Но об одном я не могла не упомянуть. – Вы позаботитесь о ваших племянниках? – Он озадаченно нахмурился. – Я имею в виду – убережете их от всяких трагических сцен, насколько это возможно? Он кивнул. – Мне самому было тяжело видеть, как она упала на гроб. Боже, каково было детям? – Слезы блеснули в его глазах, как серебро. Он широко раскрыл веки, чтобы слезы не пролились. Я не знала, что сказать. Мне не хотелось видеть, как он плачет. – Я поговорю с полицией и выясню все, что смогу. Если я что-то узнаю, то сообщу вам через Джемисона. Джон Бурк осторожно кивнул. Глаза его напоминали переполненные стаканы, где только поверхностное натяжение не дает воде вылиться. Я кивнула Джемисону и ушла. Сев в машину, я врубила кондиционер на полную мощность и медленно отъехала от кладбища. Двое мужчин остались стоять на солнцепеке. Я поговорю с полицией и выясню, что удастся. К тому же у меня появилось новое имя для списка, который я дала Дольфу. Джон Бурк, крупнейший аниматор Нового Орлеана и вудуистский жрец. Лично для меня это звучит подозрительно.10
Когда я вставила ключ в замок, зазвонил телефон. Я закричала: “Иду, иду!” Почему все люди так делают? Кричат телефону, как будто тот, кто звонит, может услышать и подождать? Я распахнула дверь и схватила трубку на четвертом звонке. – Алло. – Анита? – Дольф? – сказала я. Мой живот напрягся. – Что случилось? – Кажется, мы нашли мальчика. – Его голос был тихим и невыразительным. – Кажется, – повторила я. – Что значит “кажется”? – Ты знаешь, что я имею в виду, Анита, – проговорил Дольф. Казалось, он очень устал. – Как его родители? – Это не был вопрос. – Да. – О Боже! Дольф, что от него осталось? – Приезжай да посмотри. Мы на кладбище Баррел. Ты знаешь, где это? – Конечно, я там работала. – Приезжай побыстрее. Я хочу вернуться домой и обнять жену. – Конечно, Дольф, я понимаю. – Эти слова я произнесла уже самой себе. Дольф повесил трубку. Мгновение я смотрела на телефон. Меня прошиб холодный пот. Я не хотела идти и смотреть, что осталось от Бенджамина Рейнольдса. Я не хотела этого знать. Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Я поглядела на себя в зеркало. Темные колготки, высокие каблуки, черное платье. Не совсем подходящая экипировка для выезда на место преступления, но переодеваться слишком долго. Обычно меня вызывали последней. Как только я осмотрю тело, его увезут. И все – можно будет пойти по домам. Я сунула в сумку черные кроссовки – чтобы ходить в них по грязи и крови. Стоит посадить на вечерние туфли кровавое пятно и их уже больше никуда не наденешь. Кобуру с браунингом я нацепила на сумку. Во время похорон пистолет лежал у меня в машине: я не могла придумать способа сочетать оружие с платьем. Я знаю, что в фильмах все носят набедренную кобуру, но слово “потертость” вам что-нибудь говорит? Я хотела запихнуть в сумочку второй пистолет, но потом передумала. Моя сумочка, подобно всем сумочкам, похоже, имеет внутри блуждающую черную дыру. Если бы мне действительно понадобился второй пистолет, я бы в жизни не успела достать его из нее вовремя. Под платьем на бедре у меня был серебряный нож в ножнах. Я чувствовала себя Китом Карсоном в юбке, но после короткого визита Томми не хотела быть безоружной. Я не питала никаких иллюзий насчет того, что случится, если Томми поймает меня, когда у меня не будет средств защиты. Нож не очень удобная штука, но он все-таки лучше удара моей маленькой ножки и визга. Мне никогда еще не приходилось быстро выхватывать нож. Вероятно, это должно выглядеть несколько неприлично, но если я сохраню себе жизнь... что ж, ради этого можно пережить небольшое смущение. Кладбище Баррел находится на гребне холма. Возраст некоторых надгробий здесь исчисляется столетиями, и ветер давно обточил мягкий известняк, сделав надписи почти нечитаемыми. Трава доходит до пояса, и надгробные камни торчат из нее, как усталые стражи. На краю кладбища стоит маленький домик – там живет кладбищенский сторож. Впрочем, работа у него не бей лежачего. На кладбище уже много лет нет свободного места; последний человек, похороненный здесь, мог помнить еще Всемирную ярмарку 1904 года. Дороги на кладбище тоже давно уже нет. Остался только призрак ее, похожий на след от автомобиля, где трава примята колесами. Возле домика сторожа стояли полицейские машины и фургон коронера. Моя “нова” рядом с ними казалась какой-то раздетой. Может, мне приделать к ней вместо антенны спицу от детской коляски или намалевать “Зомби нас боятся” у нее на боку? Берт, наверное, с ума сойдет. Мне выдали рабочий комбинезон, и я скользнула в него. Он закрыл меня от шеи до лодыжек. Почему-то у всех рабочих комбинезонов промежность попадает на уровень колен – но у меня хотя бы не мялась в нем юбка. Раньше я надевала его, только когда шла охотиться на вампиров, по кровь всегда кровь. Кроме того, колючки загубили бы мне колготки. Еще меня снабдили парой хирургических перчаток в небольшой коробке, напоминающей упаковку прокладок. Я переобулась в кроссовки и была готова изучать останки. Останки. Хорошее слово. Дольф возвышался над остальными, как древний витязь. Я двинулась к нему, стараясь не спотыкаться на обломках надгробий. Горячий ветер шелестел высокой травой. Я вся взмокла под комбинезоном. Детектив Клайв Перри пошел мне навстречу, как будто мне был необходим эскорт. Перри был одним из самых вежливых людей, что я когда-либо встречала. Он обладал прямо-таки старосветской учтивостью. Джентльмен в лучшем смысле слова. Мне всегда хотелось спросить, что же он сделал такого, что попал в охотники за привидениями. Его худощавое стройное лицо было покрыто бисеринками пота. Он не снимал пиджака, несмотря даже на то, что было, вероятно, больше ста градусов по Фаренгейту. – Мисс Блейк. – Детектив Перри, – сказала я в ответ и посмотрела на гребень холма. Дольф и горстка людей стояли с таким видом, словно не знали, что делать. Никто не смотрел на землю. – Насколько ужасно, детектив Перри? – спросила я. Он покачал головой: – Зависит от того, с чем сравнивать. – Вы видели записи и фотографии из дома Рейнольдсов? – Да. – Это хуже, чем там? – Это была моя новая “самое ужасное, что я видела” единица измерения. Перед этим была банда вампиров, которая пыталась удрать из Лос-Анджелеса. Бандитов порубили на куски топорами их респектабельные сородичи. Когда мы приехали, куски еще ползали. А может быть, в доме Рейнольдсов и не было хуже. Может быть, время просто приглушило воспоминания. – Крови не больше, чем там, – сказал Перри, поколебавшись. – Но ведь это был ребенок. Маленький мальчик. Я кивнула. Не нужно мне этого объяснять. Всегда хуже, когда находишь останки ребенка. Я никогда не могла точно сказать почему. Наверное, это некий первобытный инстинкт защищать детенышей. На уровне гормонов. Как бы там ни было, всегда хуже, когда это дети. Я опустила глаза на белое надгробие. Оно напоминало унылый кусок подтаявшего льда. Я не хотела подниматься на холм. Я не хотела ничего видеть. Я начала подниматься. Детектив Перри шел следом. Храбрый детектив. Храбрая я. Простыня приподнималась над травой, словно палатка. Дольф стоял ближе всех к ней. – Дольф, – сказала я. – Анита. Никто не предложил откинуть простыню. – Это оно? – Да. Дольф, казалось, встряхнулся – а может, это был просто приступ дрожи. Он наклонился и взялся за край простыни. – Готова? Нет, я не была готова. Не заставляйте меня смотреть. Пожалуйста, не заставляйте меня смотреть. Во рту у меня пересохло. Сердце колотилось у самого горла. Я кивнула. Ветер подхватил простыню, как бумажного змея. Трава была вытоптана. Борьба? Бенджамин Рейнольдсбыл жив, когда его бросили в высокую траву? Нет, конечно же, нет. Боже, как я надеялась, что нет. Пижама, вся в маленьких цветных цифирьках, была располосована, как банановая кожура. Маленькая ручка лежала под головой, словно ребенок спал. Закрытые веки с длинными ресницами дополняли эту иллюзию. Бледная кожа была чистой и гладкой, губы чуть приоткрыты. Я ждала, что зрелище будет страшнее, намного страшнее. В нижней чисти пижамы было грязно-коричневое пятно. Я не хотела видеть, отчего умер мальчик. Но именно для этого меня вызвали. Моя рука замерла над разрезанной на полоски пижамой. Я глубоко вдохнула; это была ошибка. В такую жару, да еще так близко от трупа запах был просто кошмарным. Свежая смерть пахнет выгребной ямой, особенно если живот распорот и внутренности вывалились наружу. Я знала, что увижу, когда подниму пропитанную кровью ткань. Запах уже сказал мне об этом. Я опустилась на колени и закрыла рукавом рот и нос. Я старалась дышать неглубоко, но это не помогло. Стоит на секунду поймать этот запах, и нос его запоминает. Вонь встала комом у меня в горле, и я не могла от нее избавиться. Быстро или медленно? Отдернуть ткань или потянуть? Быстро. Я дернула ткань, но пижама приклеилась к засохшей крови. Она отлепилась медленно, с влажным, сосущим звуком. Казалось, кто-то взял гигантскую ложку для мороженого и выскреб все внутренности. Ни желудка, ни кишок не было. Солнце закружилось вокруг меня, и мне пришлось опереться рукой о землю, чтобы не упасть. Я перевела взгляд на лицо. Волосы у мальчика были светло-каштановые, как у матери. Влажные кудряшки наползали на щеки. Я вновь посмотрела на то, что осталось от его живота. Темная густая жидкость сочилась на траву. Я встала и, спотыкаясь, побрела прочь от сцены преступления, хватаясь руками за надгробные плиты, чтобы удержаться на ногах. Я побежала бы, если бы знала, что не упаду. Небо крутанулось и встретилось с землей. Я рухнула в задыхающуюся от жары траву, и меня вырвало. Я блевала, пока было чем и пока мир не перестал крутиться. Потом я вытерла рот рукавом и, ухватившись за покосившееся надгробие, встала на ноги. Когда я вернулась, никто не сказал ни слова. Тело вновь было накрыто простыней. Тело. Будем думать об этом так. Не могла я признать факт, что это был маленький ребенок. Не могла. Я сошла бы с ума. – Ну что? – спросил Дольф. – Он умер недавно. Черт возьми, Дольф, это случилось утром, возможно, как раз перед рассветом. Он был жив, жив, когда эта тварь схватила его! – Я смотрела на Дольфа и чувствовала, как к глазам подступают горячие слезы. Нет, я не заплачу. Я уже осрамила себя достаточно для одного дня. Я набрала в грудь побольше воздуха и медленно выдохнула его назад. Я не заплачу. – У тебя были сутки, чтобы поговорить с этой Домингой Сальвадор. Ты выяснила что-нибудь? – Она говорит, что она не знает ничего об этом. Я ей верю. – Почему? – Потому что если бы она хотела убивать людей, то сделала бы это не столь драматически. – Что ты имеешь в виду? – насторожился Дольф. – Ей достаточно было бы пожелать им смерти, – сказала я. Он расширил глаза. – И в это ты тоже веришь? Я пожала плечами: – Возможно. Да. Дьявол, не знаю. Она меня напугала. Его косматые брови поползли вверх. – Я это запомню. – Зато у меня появилось новое имя для твоего списка, – сказала я. – Кто? – Джон Бурк. Он приехал из Нового Орлеана на похороны брата. Дольф записал имя в небольшой блокнотик. – Если он только что приехал, когда же он мог успеть? – Я не могу придумать мотив. Но он мог это сделать, если бы захотел. Наведи о нем справки у полиции Нового Орлеана. Кажется, ему там шьют мокрое дело. – Что же он тогда делает за пределами штата? – Вряд ли у них есть доказательства, – пояснила я. – Доминга Сальвадор сказала, что она мне поможет. Обещала поговорить с теми, кого она знает, и сообщить мне, если что-нибудь выяснится. – Я навел о ней справки. Она никому не помогает, кроме своих людей. Как ты заставила ее сотрудничать? Я пожала плечами. – Всепобеждающее очарование моей личности. – Дольф покачал головой. – В этом не было ничего незаконного, Дольф. Кроме того, мне не хочется говорить об этом. Он разрешил мне не уточнять детали. Умный парень. – Сообщи мне, как только узнаешь еще что-нибудь, Анита. Мы должны остановить эту тварь прежде, чем она убьет снова. – Согласна. – Я обвела взглядом колышущуюся траву. – Это то самое кладбище, возле которого нашли первые три жертвы? – Да. – Тогда, возможно, ответ надо искать здесь, – сказала я. – Что ты имеешь в виду? – Как правило, вампиры должны возвращаться в могилу перед рассветом. Вурдалаки обитают в подземных тоннелях, подобно гигантским кротам. Если бы это был кто-то из них, я бы предположила, что существо пряталось здесь в ожидании сумерек. – Но? – Но если это зомби, то ему не помеха солнечный свет и не требуется отдохнуть в гробу. Сейчас оно может быть где угодно, но я думаю, что пришло оно с этого кладбища. Если для того, чтобы создать его, были использованы обряды вуду, должны остаться следы. – Какие? – Нарисованные мелом символы на могиле, засохшая кровь, возможно – следы костра. – Я посмотрела на шелестящую траву. – Хотя я не рискнула бы жечь в этом месте костер. – А если не вуду? – спросил Дольф. – Значит, работал аниматор. И снова надо искать засохшую кровь; возможно – останки жертвенного животного. Но аниматор оставляет меньше следов, и их проще убрать. – Ты уверена, что это зомби? – Не представляю, что еще это могло быть. Мне кажется, мы должны действовать так, словно это был зомби. Тогда у нас будет откуда начать и в каком направлении двигаться. – Если это все же не зомби, мы только потратим время, – заметил Дольф. – Точно. Он улыбнулся, но улыбка была нерадостной. – Я надеюсь, что ты права, Анита. – Я тоже, – сказала я. – Если это существо пришло отсюда, ты сможешь найти могилу, из которой оно появилось? – Возможно. – Возможно? – переспросил Дольф. – Возможно. Оживление мертвых – это не точная наука, Дольф. Иногда я могу чувствовать мертвых под землей. Неуспокоенность. Могу сказать, какого возраста был покойник, не глядя на надгробную плиту. А иногда не могу. – Я пожала плечами. – Ты получишь любую помощь, какая потребуется. – Придется ждать, когда стемнеет совсем. Мои... способности сильнее после наступления темноты. – До темноты еще долго. Ты можешь сделать что-нибудь прямо сейчас? Я задумалась на мгновение. – Нет. Прости, Дольф, – нет. – Ладно. Значит, ты вернешься сюда ночью? – Да, – сказала я. – Когда? Я пришлю людей. – Я не знаю точно, в какое время. И не знаю, сколько времени на это уйдет. Я могу блуждать здесь часами и ничего не найти. – Или? – Или могу найти само чудовище. – Тебе понадобится прикрытие – на всякий случай. Я кивнула: – Согласна, но пули, даже серебряные, не причинят ему вреда. – А что причинит? – Огнеметы, напалм – одним словом, все, что используют истребители в тоннелях вампиров, – сказала я. – В наш арсенал это не входит. – Найди команду истребителей, только хорошую, – сказала я. – Неплохая идея. – Дольф сделал пометку в блокноте. – Не окажешь мне услугу? Он взглянул на меня: – Какую? – Питер Бурк был убит. Его застрелили. Его брат попросил меня выяснить, на какой стадии расследование. – Ты же знаешь, что мы не имеем права разглашать информацию подобного рода. – Знаю, но если я буду располагать фактами, то скормлю Джону Бурку ровно столько, чтобы заставить его не терять связи со мной. Не больше. – Ты, похоже, отлично ладишь со всеми нашими подозреваемыми, – сказал Дольф. – Угу. – Я выясню, что смогу. Ты не знаешь, где именно нашли труп? Я покачала головой: – Нет, но могу узнать. Повод лишний раз с ним поговорить. – Ты сказала, в Новом Орлеане он подозревается в убийстве? – М-мм. – Я кивнула. – И, возможно, не зря? – Дольф опять принялся что-то писать в блокноте. – Угу. – Будь поосторожнее, Анита. – Я всегда осторожна, – сказала я. – Постарайся все же вызвать меня сегодня пораньше. Я не хочу, чтобы мои люди бездельничали тут в сверхурочное время. – Как только смогу. Мне и так придется дать отбой трем клиентам. – Берт будет в ярости. Ну и денек. – Почему оно не сожрало весь труп? – спросил Дольф. – Не знаю. Он кивнул: – Ладно, ночью увидимся. – Передай привет Люсиль. Как у нее дела насчет получения степени? – Почти готово. Она станет самым молодым бакалавром в городе. – Чудесно. Листва подремывала в горячем воздухе. С носа у меня упала капелька пота. Мне сейчас было не до светской беседы. – До свидания, – сказала я и начала спускаться с холма, но на полпути остановилась и обернулась. – Дольф? – Что? – Я ни разу не слышала о таких зомби. Возможно, он, как вампир, встает из могилы. Если команда истребителей и прикрытие, о которых ты говорил, будут дежурить здесь до наступления темноты, то есть надежда, что они увидят, как он встает из могилы, и прикончат его. – Это наверняка? – Нет, но есть такая возможность. – Не знаю, как я объясню необходимость сверхурочной работы, но что-нибудь придумаю. – Я приеду, как только смогу. – Что может быть важнее, чем это? – недовольно спросил Дольф. Я улыбнулась. – Ничего такого, о чем ты хотел бы услышать. – А ты попробуй. Я покачала головой. Дольф кивнул: – Ладно. Сегодня вечером, как только ты освободишься. – Как только освобожусь. Детектив Перри проводил меня до машины. Может быть, из вежливости, а может быть, он просто хотел уйти от corpus delicti (состав преступления, основная улика (лат.). Я не могла его упрекнуть за это. – Как ваша жена, детектив? – Через месяц ждем нашего первенца. Я улыбнулась ему. – Я не знала. Поздравляю. – Спасибо. – Его лицо затуманилось, между бровей пролегли морщины. – Вы думаете, мы отыщем это существо прежде, чем оно убьет снова? – Надеюсь, – сказала я. – Каковы наши шансы? Ему нужно утешение или правда? Правда. – Не имею ни малейшего представления. – Я так надеялся, что вы этого не скажете, – проговорил он. – Как и я, детектив. Как и я.11
Что может быть важнее, чем прикончить тварь, которая выпотрошила целую семью? Ничего. Абсолютно ничего. Но до полной темноты время еще оставалось, а проблем у меня хватало. Передаст ли Томми мои слова Гейнору? Да. Оставит ли Гейнор их без последствий? Вероятнее всего, нет. Мне нужна была информация. Мне нужно было знать, как далеко он может зайти. Репортер, мне нужен был репортер. Ирвинг Гризволд, на помощь. Ирвинг сидел в одной из тех пастельного цвета каморок, которые заменяют репортерам кабинет. Ни крыши, ни двери, зато есть стены. В Ирвинге – пять футов три дюйма. Уже поэтому он мне нравился. Редко встретишь мужчину в точности моего роста. Вьющиеся каштановые волосы окружали его лысину, как лепестки – серединку цветка. Он ходил в белых рубашках с закатанными по локоть рукавами, галстук повязывал небрежно. Круглолицый и розовощекий, Ирвинг был похож на лысого херувима. И ничуть не напоминал вервольфа, хотя был именно им. Даже ликантропия не спасает от облысения. Никто из его коллег по “Пост-Диспетч” не знал, что Ирвинг – оборотень. Это болезнь, и незаконно подвергать ликантропов дискриминации точно так же, как больных СПИДом, но, тем не менее, обыватели их притесняют. Возможно, руководство газеты придерживалось широких взглядов, но я разделяла точку зрения Ирвинга. Осторожность никогда не повредит. Ирвинг сидел за рабочим столом. Я прислонилась к косяку в дверном проеме и подождала, когда он поднимет голову. – Как проделки? – спросил Ирвинг. – Ты действительно думаешь, что это смешно, или у тебя просто такая отвратительная привычка? – поинтересовалась я в ответ. Он усмехнулся: – Я весельчак. Спроси мою девушку. – Ни секунды в этом не сомневаюсь, – сказала я. – В чем дело, Блейк? И, пожалуйста, сразу скажи, что это можно включить в статью. – Ты хотел бы сделать статью о новом законодательстве насчет зомби, которое сейчас готовится? – Возможно, – произнес он. Его глаза сузились, в них зажглось подозрение. – Что ты хочешь взамен? – Это уже не для печати, Ирвинг, – пока, по крайней мере. – Я догадался. – Он хмуро поглядел на меня. – Продолжай. – Мне необходима вся информация о Гарольде Гейноре, какая у тебя есть. – Это имя мне ничего не говорит, – сказал он. – А ты считаешь, должно? – Взгляд его стал сосредоточенным. Почуяв интересный материал, он концентрировался на нем почти целиком. – Не обязательно, – сказала я. Осторожнее. – Ты не сможешь собрать о нем сведения – для меня? – В обмен на дебаты о зомби? – Я проведу тебя на все предприятия, где используют труд зомби. Ты можешь захватить с собой фотографа и сделать снимки. Его глаза загорелись. – Ряд статей с большим количеством наводящих легкий ужас фотографий. В самом центре – твое фото в костюме принцессы. Красавица и Чудовище. Мой редактор, вероятно, одобрил бы. – Наверняка одобрил бы, только насчет моего фото я не знаю. – Да брось, твоему боссу это понравится. Больше рекламы – больше клиентов. – И больше проданных экземпляров, – добавила я. – Несомненно, – сказал Ирвинг. Он смотрел на меня, наверное, с минуту. В редакции было тихо. Почти все уже разошлись по домам. Маленькая кабинка Ирвинга была одна из немногих, где еще горел свет. Он ждал, пока я дозрею. Никогда не упустит своей выгоды. Только тихое дыхание кондиционера нарушало тишину. – Я посмотрю, есть ли у нас в компьютере Гарольд Гейнор, – сказал, наконец, Ирвинг. Я лучезарно улыбнулась ему. – Запомнил имя с первого раза. Молодец. – Я, в конце концов, профессиональный репортер. – Ирвинг развернул кресло к компьютеру движением пианиста. Потом натянул воображаемые перчатки и отбросил назад длинные полы воображаемого фрака. – О, продолжай. – Я заулыбалась еще лучезарнее. – Не подгоняй маэстро. – Он опустил пальцы на клавиатуру, и экран ожил. – Его имя есть в файле. Большой файл. Чтобы весь его распечатать, никакого времени не хватит. – Он снова развернул кресло и взглянул на меня. Плохой признак. – Вот как мы сделаем, – сказал Ирвинг. – Я соберу весь материал, дополню фотографиями, если они есть, и отдам все это в твои прекрасные ручки. – И в чем подвох? Он прижал пальцы к груди. – Дорогая, нет никакого подвоха. Я делаю это от чистого сердца. – Хорошо, принеси распечатку мне домой. – Почему бы нам вместо этого не встретиться в “Мертвом Дэйве”? – сказал он. – “Мертвый Дэйв” в вампирском районе. Что тебе там понадобилось? Ирвинг не сводил с меня глаз. – Ходят слухи, что в городе теперь новый Мастер вампиров. Я хочу узнать, что и как. Я только покачала головой. – И ты околачиваешься возле “Мертвого Дэйва”, чтобы собрать информацию? – Точно. – Вампы не станут с тобой говорить. У тебя слишком человеческий вид. – Спасибо за комплимент. – Он хмыкнул. – Вампы будут говорить с тобой, Анита. Ты знаешь, кто новый Мастер? Я могу познакомиться с ним или с ней? Я могу взять интервью? – Господи, Ирвинг, разве у тебя мало неприятностей и без того, чтобы Мастер вампиров пил твою кровь? – Значит, это все-таки “он”, – заметил Ирвинг. – Просто фигура речи, – сказала я. – Ты что-то знаешь. Я знаю, что знаешь. – Что я знаю – так это то, что тебе вряд ли захочется привлечь к себе внимание Мастера вампиров. Это нехорошие существа, Ирвинг. – Вампиры пытаются влиться в общество. Они хотят положительного к себе отношения. Интервью насчет того, как ему видится сообщество вампиров в будущем. Перспективы. Весьма обнадеживающее. Никаких замогильных шуток. Никакой скандальности. Чистая журналистика. – Ну да, конечно. И со вкусом сделанный небольшой заголовок: МАСТЕР ВАМПИРОВ СЕНТ-ЛУИСА ДАЕТ ИНТЕРВЬЮ. – Да-да, это будет отлично! – Ты опять надышался типографской краски, Ирвинг. – Я дам тебе все, что у нас есть на Гейнора. Фото. – А откуда ты знаешь, что у вас есть фото? – спросила я. Он смотрел на меня, и его круглое, жизнерадостное лицо ничего не выражало. – Ты узнал это имя, ты, маленький сукин сын... – Но-но, Анита. Помоги мне получить интервью у Мастера вампиров. Я дам тебе любую информацию, какую ты только захочешь. – Прелагаю материал на несколько статей о зомби. Полноцветные фотографии гниющих трупов, Ирвинг, Это повысит тираж. – А интервью с Мастером? – спросил он. – Если тебе повезет, его не будет, – сказала я. – Ладно, валяй. – Так можно мне получить досье на Гейнора? Он кивнул. – Я только соберу все воедино. – Он посмотрел на меня. – Но я все равно хочу, чтобы мы встретились в “Дэйве”. Может, вампы все-таки станут со мной говорить, если увидят меня в твоем обществе. – Ирвинг, если они увидят тебя в обществе законного палача вампиров, любви к тебе у них не прибавится. – Они все еще называют тебя Экзекутором? – Среди прочих прозвищ. – Ладно. Файл Гейнора в обмен на то, чтобы пойти с тобой на следующую казнь вампира? – Нет, – сказала я. – Ах, Анита... – Нет. Он широко развел руками. – Ладно, я только подумал. Шикарная была бы статья. – Я не нуждаюсь и рекламе, Ирвинг, – по крайней мере в такой. Он кивнул: – Хорошо-хорошо. Я буду тебя ждать в “Мертвом Дэйве” примерно через два часа. – Лучше давай через час. Я хотела бы убраться из этого района до наступления темноты. – За тобой кто-то охотится? Я имею в виду – не хочу подвергать тебя опасности, Блейк. – Он усмехнулся. – Ты неиссякаемый источник отличного материала. Не хотелось бы тебя потерять. – Благодарю за беспокойство. Нет, никто меня там не подстерегает. Насколько я знаю. – Ты как-то неуверенно об этом говоришь. Я посмотрела на него и подумала, не сказать ли ему, что новый Мастер вампиров прислал мне дюжину белых роз и приглашение на танцы, которое я отвергла. Еще на моем автоответчике появилось приглашение на светский прием. Я и его проигнорировала. Пока Мастер вел себя как изысканный джентльмен, каким он был несколько столетий назад. Но это не могло продолжиться долго. Жан-Клод был не из тех, кто легко смиряется с поражением. Я ничего не сказала Ирвингу. Ни к чему ему знать. – Встретимся через час в “Мертвом Дэйве”. Мне нужно заскочить домой, переодеться. – Теперь, когда ты об этом сказала, я подумал, что раньше никогда не видел тебя в платье. – Я была на похоронах. – Связано с работой или личное? – Личное, – сказала я. – Тогда прими мои соболезнования. Я пожала плечами. – Мне надо идти, если я хочу успеть переодеться, а потом встретиться с тобой. Спасибо за услугу, Ирвинг. – Это не услуга, Блейк. Ты со мной расплатишься историями о зомби. Я вздохнула. В голове у меня возникла картина того, как он заставляет меня обнимать бледный труп. Но новое законодательство нуждалось во внимании прессы. Чем больше людей поймет отвратительность того, что происходит сейчас, тем больше шансов, что оно будет принято. По правде говоря, Ирвинг все равно оказывал мне услугу. Впрочем, ему совершенно не обязательно об этом знать. Я вышла в полумрак коридора, помахав Ирвингу на прощание. Я хотела снять с себя это платье и надеть что-нибудь такое, под чем можно скрыть пистолет. Если я иду в Кровавый Квартал, он мне может понадобиться.12
“Мертвый Дэйв” находится и части Сент-Луиса, которая имеет два названия. Вежливое: Набережная. Невежливое: Кровавый Квартал. Это самый горячий вампирский деловой район нашего города. Большой приток туристов. Вампиры и впрямь сделали из Сент-Луиса летний курорт. Если вы думаете, что для этого было бы достаточно гор Озарк, чуть ли не самой лучшей рыбалки в стране, симфоний, мюзиклов на уровне Бродвея или Ботанических Садов, то нет. Наверное, трудно конкурировать с немертвыми. Лично мне, например, с ними соперничать нелегко. “Мертвый Дэйв” – весь из тонированного стекла; окна обклеены эмблемами разных сортов пива. Солнечный свет тускнеет в полумраке зала. Вампы не выходят на улицу, пока не наступит полная темнота. У меня в запасе было чуть менее двух часов. Войти, просмотреть папку, выйти. Легко. Хорошо же! Я сменила платье на черные шорты, ярко-синюю рубашку-поло, черные кроссовки с синими шнурками, черно-белые гетры и черный кожаный пояс. Пояс нужен был для того, чтобы было к чему прицепить ремешки кобуры. Мой браунинг удобно устроился у меня под мышкой. Я набросила сверху рубашку с коротким рукавом, чтобы скрыть оружие. Рубашка была в скромный черно-синий рисунок. Все вместе смотрелось здорово. Пот ручейками стекал у меня по спине. Слишком жарко, чтобы напяливать рубашку, зато браунинг позволял мне выстрелить тринадцать раз. Даже четырнадцать, если вы такая скотина, что набиваете полный магазин и еще один патрон загоняете в ствол. Я, впрочем, не думала, что дело примет настолько плохой оборот. Поэтому запихнула запасную обойму в карман шорт. Я знаю, что оттопыренный карман – некрасиво, но куда еще прикажете ее деть? На днях я дала себе слово приобрести кобуру-экстра с кармашками для дополнительных магазинов, но все модели, которые я видела, пришлось бы подгонять под мои габариты, а, кроме того, в этих сбруйках я похожа на “бандито-гангстерито”. Я редко беру дополнительную обойму, когда у меня браунинг. Надо смотреть правде в глаза: если понадобится больше тринадцати патронов, значит, дело дохлое. Но по-настоящему грустно было то, что вторая обойма предназначалась не Томми или Гейнору. Она предназначалась Жан-Клоду. Мастеру вампиров города. Не то чтобы посеребренные пули его бы убили. Но он был бы ранен, и эти раны заживали бы почти так же долго, как у человека. Я рассчитывала убраться из Квартала засветло. Я не хотела столкнуться с Жан-Клодом. Он не стал бы причинять мне вреда. Фактически, его намерения были чисты, если не сказать – благородны. Он предложил мне бессмертие, но не заставлял выполнять грязную часть этой сделки – становиться вампиром. Проскользнул даже намек на то, что в придачу к бессмертию я получу его самого. Жан-Клод был высок, бледен и красив. Куда сексуальнее, чем “мистер Шелковые Трусы”. Он просто хотел, чтобы я была его слугой-человеком. Я не желала быть ничьим слугой. Даже ради вечной жизни и вечной молодости. Цена была слишком высока. Жан-Клод в это не верил. Браунинг у меня был на тот случай, если придется заставлять его верить. Я вошла в бар и постояла с минуту, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. Как в одном из тех старых вестернов, где хороший парень медлит на пороге бара, разглядывая толпу. Я подозреваю, что в этот момент он не ищет среди присутствующих плохого парня. Он просто только что вошел с солнечной улицы и ни черта не видит. И никто не стреляет в него, пока он ждет, чтобы глаза привыкли к темноте. Интересно, почему? Сегодня четверг, и уже больше пяти вечера. Все столики и почти все табуреты заняты. Бар забит деловыми костюмами мужского и женского пола. Несколько рабочих комбинезонов, но главным образом здесь приезжие. “Мертвый Дэйв” стал модным заведением, несмотря на все усилия помалкивать о его существовании. Похоже, счастливый час в самом разгаре. Вот черт. Яппи собрались сюда, чтобы без риска поглазеть на настоящих вампиров. При этом они слегка накладывали в штаны. Для пущей остроты ощущений, я полагаю. Ирвинг сидел за стойкой. Завидев меня, он махнул рукой. Я помахала в ответ и начала проталкиваться к нему. Я застряла между двумя господами в костюмах. Мне потребовалось немало сноровки и очень непристойный прыжок, чтобы взобраться на табурет. Ирвинг радушно мне улыбнулся. Гул людских голосов был почти осязаем. Слова сливались в один ровный шум, словно рокот прибоя. Ирвингу пришлось наклониться ко мне вплотную, чтобы я расслышала его сквозь общее бормотание. – Надеюсь, ты оценишь, сколько драконов мне пришлось уложить, чтобы сберечь для тебя это место, – сказал он. Его дыхание щекотало мне щеку. Я уловила слабый запах виски, когда он говорил. – Что драконы, ты бы попробовал уложить хоть одного вампира, – сказала я. Его глаза стали круглыми. Но прежде чем он успел открыть рот, я добавила: – Шутка, Ирвинг. – Бог ты мой, некоторые люди совершенно лишены чувства юмора. – Кроме того, драконы никогда не водились в Северной Америке, – сказала я. – Я знаю. – Не сомневалась в этом. Ирвинг отхлебнул виски из граненого стакана. Янтарная жидкость поблескивала в тусклом свете. В дальнем конце стойки Лютер, дневной управляющий и бармен, обслуживал группу очень счастливых людей. Будь они еще немного счастливее, то просто сползли бы на пол. Лютер невысок, но толст. Впрочем, это плотный жир, почти что своего рода мускулы. Кожа у него на столько черная, что временами кажется фиолетовой. Он сделал затяжку, и сигарета у него в губах вспыхнула оранжевым. Лютер разбирается в сигах лучше любого из моих знакомых и способен говорить о них часами. Ирвинг поднял кожаный портфель, лежавший на полу возле его табурета, и выудил из него папку толщиной больше трех дюймов. Ее стягивала большая резиновая полоса. – Господи, Ирвинг! Надеюсь, ты дашь мне это с собой? Он покачал головой. – Моя сестра по журналистике собирает сведения о местных высокопоставленных бизнесменах, которые являются не тем, чем кажутся. Мне пришлось ей пообещать, что я позову ее на крестины первенца за то, что она на одну ночь дала мне эту папку. Я поглядела на стопку бумаг и вздохнула. Мужчина на соседнем табурете едва не заехал мне локтем в лицо. Он повернулся: – Простите, маленькая леди, простите. Я вас не зашиб? – “Маленькая” у него прозвучало, как “маненькая”, а “простите” вышло несколько картаво. – Не зашибли, – сказала я. Он улыбнулся и вновь отвернулся к своему приятелю – еще одному типу в деловом костюме. Приятель над чем-то весело ржал. Главное, выпить достаточно, и все будет казаться забавным. – Я не смогу прочесть здесь все, – сказала я. Ирвинг усмехнулся. – Я пойду за тобой хоть на край света. Передо мной вырос Лютер. Он вытянул из пачки новую сигарету и прикурил ее от предыдущей. Дым сочился из его носа и рта. Вылитый дракон. Лютер смял окурок в чистой стеклянной пепельнице, которую неизменно таскал с собой, как любимую мягкую игрушку. Он смолит одну за другой, страдает избыточным весом и, судя по седым волосам, ему уже шестой десяток. При этом он никогда не устает. Его можно сфотографировать для рекламного плаката Института Табака. – Налить еще? – спросил он Ирвинга. – Да, спасибо. Лютер взял стакан, наполнил его из бутылки, которую достал из-под стойки, и поставил перед Ирвингом на новую салфетку. – Что тебе налить, Анита? – Как обычно, Лютер. Он налил мне стакан апельсинового сока. Мы с ним притворяемся, что это коктейль. Я трезвенница – но зачем приходить в бар, если не пить? Лютер вытер стойку безупречно белым полотенцем. – Тебе сообщение от Мастера. – Мастера вампиров города? – оживился Ирвинг. Голос его звенел от волнения. Он уже чуял новости. – Какое? – У меня в голосе никакого взволнованного звона не наблюдалось. – Он хочет тебя видеть, причем очень. Я поглядела на Ирвинга, затем опять перевела взгляд на Лютера. Я пыталась телепатически посылать ему сообщение, что об этом не нужно говорить в присутствии репортера. Ничего не вышло. – Мастер кинул клич. Любой, кто тебя увидит, должен передать это сообщение. Ирвинг переводил взгляд с меня на Лютера и обратно, словно нетерпеливый щенок. – Что Мастеру вампиров от тебя нужно, Анита? – Считай, что я его получила, – сказала я Лютеру, не обращая внимания на вопрос Ирвинга. Лютер покачал головой. – Ты не хочешь с ним говорить, верно? – Нет, – сказала я. – Почему? – снова встрял Ирвинг. – Не твое дело. – Не для печати, – сказал он. – Нет. Лютер смотрел на меня. – Слушай меня, девочка, ты лучше поговори с Мастером. Считается, что прямо сейчас все вампы и наркоманы сообщают тебе, что Мастер хочет поболтать о том о сем. В следующий раз он прикажет задержать тебя и приволочь к нему. Задержать. Хороший синоним слова “похитить”. – Мне нечего сказать Мастеру, Лютер. – Зачем позволять ситуации выйти из-под контроля, Анита? – Лютер пожал плечами. – Просто поговорить с ним – что в этом такого? Он говорил искренне. – Может, и поговорю. – Лютер был прав. Рано или поздно мне все равно придется встретиться с Жан-Клодом. Только позднее он будет настроен менее дружественно. – Почему Мастер хочет с тобой встретиться? – не унимался Ирвинг. Он был похож на любопытную птичку с блестящими глазками, которая углядела червяка. – Твоя сестра по журналистике дала тебе резюме? – вместо ответа спросила я. – У меня нет времени до утра читать “Войну и мир”. – Скажи, что ты знаешь о новом Мастере, и я изложу тебе основное. – Большое спасибо, Лютер, удружил. – Откуда мне было знать, что он так на тебя насядет? – Лютер снова пожал плечами. Сигарета подпрыгивала, когда он говорил. Я никогда не могла понять, как ему это удается. Ловкость губ. Годы практики. – Хватит обращаться со мной, как будто я зачумленный! – возмутился Ирвинг. – Я просто стараюсь делать свою работу. Я отпила сока и посмотрела на него. – Ирвинг, ты лезешь в то, чего не понимаешь. Я не могу дать тебе информацию на Мастера. Не могу. – Не хочешь, – уточнил он. Я пожала плечами. – Не хочу, но причина, по которой я не хочу, заключается в том, что я не могу. – Это порочный круг, – сказал Ирвинг. – Подай на меня в суд. – Я допила сок. Все равно ему ничего не добиться. – Слушай, Ирвинг, мы заключили сделку. Информация о Гейноре в обмен на информацию о зомби. Если ты собираешься нарушить слово, сделка не состоится. Только ты скажи мне, что она не состоится. У меня нет времени сидеть здесь и играть в “да и нет не говорите”. – Я не собираюсь нарушать уговор. Мое слово – гранит, – провозгласил Ирвинг самым театральным голосом, на какой только был способен при таком шуме. – Тогда давай резюме и позволь мне смыться отсюда к чертовой матери, пока меня не сцапал Мастер. Его озарила догадка. – У тебя неприятности, правда? – Возможно. Помоги мне, Ирвинг. Пожалуйста. – Помоги ей, – сказал Лютер. Быть может, сработало мое “пожалуйста”. А может, помяло навязчивое присутствие Лютера. Как бы там ни было, Ирвинг кивнул. – Моя сестра по журналистике говорит, что он калека и прикован к инвалидному креслу. – Я тоже кивнула. Неопределенно – просто чтобы показать, что я слушаю. – И он любит, чтобы его женщины были неполноценные. – Что это значит? – Я вспомнила Цецилию с пустыми глазами. – Слепые, парализованные, одним словом – калеки. Старине Гарри это нравится. – Глухие, – сказала я. – Тоже сгодится. – Почему? – спросила я. Умею я задать умный вопрос. Ирвинг пожал плечами. – Может быть, это возвышает его в собственных глазах, потому что сам он прикован к креслу. Моя подруга не знает, почему Гейнор такой извращенец, знает только, что он им является. – Что еще она тебе сообщила? – Он никогда не обвинялся в преступлении, но слухи о нем ходят мерзкие. Его подозревают в связях с преступной организацией, но нет доказательств. Только слухи. – Выкладывай слухи, – сказала я. – Прежняя подружка Гейнора пыталась подать на него в суд и потребовать алиментов, как бывшая гражданская жена. Она исчезла. – “Исчезла”, вероятнее всего значит “умерла”, – сказала я. – В точку. В это поверить мне было легко. Как и в то, что Гейнор и раньше приказывал Томми и Бруно кого-то убить. Говорят, во второй раз отдать такой приказ куда легче. А может быть, это был уже не второй и даже не третий – только Гейнор еще ни разу не попадался. – Что он такого делает для этой шайки, что ему приходится держать двух телохранителей? – О, так ты уже знакома с его специалистами по безопасности? – Я кивнула. – Моя подружка была бы рада с тобой поболтать. – Надеюсь, ты не сказал ей, что папка нужна мне? Ирвинг ухмыльнулся: – Я что, совсем идиот, по-твоему? Я оставила эту фразу без комментария. – Так что он делает для преступной организации? – Помогает им отмывать деньги; во всяком случае, так мы подозреваем. – И никаких доказательств? – Ни одного, – с печальным видом подтвердил Ирвинг. Лютер покачал головой и выплюнул окурок в пепельницу. Немного пепла попало на стойку. Он смахнул его своим безукоризненно белым полотенцем. – Звучит довольно паршиво, Анита. Бесплатный совет – оставь его в покое, к дьяволу. Хороший совет. К сожалению. – Только он вряд ли оставит меня в покое. – Не буду спрашивать, не хочу ничего знать. – Кто-то отчаянно замахал руками, требуя добавки, и Лютер поплыл туда. Мне было видно весь бар в длинном зеркале на стене позади стойки. Даже чтобы увидеть дверь, мне не нужно было разворачиваться. Очень удобно и вселяет уверенность. – А я буду спрашивать, – сказал Ирвинг. – Я хочу знать. Я только покачала головой. – Я знаю кое-что, чего ты не знаешь, – добавил он. – И предполагается, что я хочу это знать? Он кивнул так энергично, что его кудрявые лепестки вокруг лысины всколыхнулись. Я вздохнула. – Выкладывай. – Сначала ты. Хватит с меня этих игр. – Я сказала тебе все, что собиралась сегодня сказать, Ирвинг. У меня есть эта папка. Я все равно ее просмотрю. Но ты мог бы сберечь мне немного времени. А время, особенно сейчас, для меня очень важно. – О черт, ты вовсю пользуешься тем, что я стараюсь как можно лучше сделать свою работу. – Похоже, он собирался надуться. – Ты лучше говори, Ирвинг, а то я сейчас сделаю что-нибудь ужасное. Он коротко рассмеялся. Он явно мне не поверил. А зря. – Ладно-ладно. – Ирвинг вынул фотокарточку откуда-то из-за спины, словно фокусник. Это был черно-белый снимок женщины лет двадцати. Длинные темные волосы падали на плечи по нынешней моде, и только на кончиках были при помощи геля сделаны остренькие сосульки. Хорошенькая. Мне не знакома. Фотография явно не была студийной: в позе женщины чувствовалась непосредственность человека, который не догадывается о том, что его фотографируют. – Кто это? – Она была его сожительницей приблизительно полгода назад, – сказал Ирвинг. – Так что она... калека? – Я вгляделась в симпатичное, выразительное лицо на снимке. По фотографии понять это было невозможно. – Ванда-на-колесах. Я посмотрела на него, чувствуя, как мои глаза становятся круглыми. – Ты шутишь? Ирвинг усмехнулся. – Ванда-на-колесах колесит по улицам в своем кресле. Она очень нравится некоторым мужчинам. Проститутка в инвалидном кресле. Не-е, это чересчур сверхъестественно. Я покачала головой. – Ладно, где мне ее найти? – Мы с моей сестрой по журналистике сами не прочь ее найти. – Именно поэтому ты изъял ее фото из папки? Он даже не дал себе труда изобразить смущение. – С одной тобой Ванда не станет разговаривать, Анита. – А твоя подруга с ней уже побеседовала? – Он нахмурился, взгляд его погас. Я это предвидела. – Она не желает разговаривать с репортерами, ведь так, Ирвинг? – Она боится Гейнора. – Неудивительно, – заметила я. – Почему ты уверена, что она станет с тобой разговаривать? – Всепобеждающее очарование моей личности, – сказала я. – Ну же, Блейк. – Где она болтается, Ирвинг? – О дьявол. – Он одним сердитым глотком допил виски. – Она стоит возле клуба “Серая Кошка”. “Серая Кошка”, как в той старой поговорке, “ночью все кошки серы”. Миленько. – Где этот клуб? Вместо Ирвинга ответил Лютер. Я не видела, как он подошел. – На главной улице в Тендерлине, угол Двадцатой и Большой. Но я не пошел бы туда в одиночку, Анита. – Я в состоянии о себе позаботиться. – Да, но по тебе этого не видно. Ты же не хочешь пристрелить какого-нибудь придурка только потому, что он проникнется к тебе симпатией или подумает о чем-нибудь посерьезнее. Возьми с собой кого-нибудь, у кого достаточно свирепый вид, чтобы избавить тебя от необходимости применять силу. Ирвинг пожал плечами. – Я тоже не пошел бы туда в одиночку. Ненавижу признавать это, но они были правы. Я убила чертову уйму вампиров, но внешне это никак не проявляется. – Хорошо, я возьму с собой Чарльза. На вид он способен задать трепку любому портовому грузчику, только сердце у него слишком нежное. Лютер рассмеялся, пыхнув дымом. – Только постарайся, чтобы старина Чарли увидел не слишком много. А то он свалится в обморок. Стоит один раз свалиться на людях, и тебе уже не дадут об этом забыть. – Я позабочусь о Чарльзе. – Я положила на стойку больше денег, чем было необходимо. На самом деле сегодня Лютер дал мне не так уж много информации – но обычно я получала ее в достатке. Хорошую информацию. И я никогда не платила за нее полную цену. У меня была скидка, потому что я связана с полицией. Мертвый Дэйв был полицейским до того, как его выпихнули из полиции за то, что он немертвый. Недальновидно с их стороны. Он до сих пор очень расстраивался по этому поводу, но обожал помогать. Итак, он кормил меня информацией, а я делилась с полицией – тщательно отбирая куски. Мертвый Дэйв вышел из двери за стойкой. Я посмотрела на тонированные окна. Казалось, за ними все осталось по-прежнему, но если Дэйв вышел, значит, стемнело уже полностью. Вот черт. Теперь мне предстоит прогулка до автомобиля в окружении вампиров. По крайней мере, у меня есть оружие. Это утешало. Дэйв высокий, плотный, у него короткие каштановые волосы. Перед смертью он начал лысеть; теперь волосы больше не выпадают, но и новых взамен утраченных не отрастает. Он улыбнулся мне достаточно широко, чтобы обнажились клыки. По толпе пробежал взволнованный трепет, словно кто-то коснулся одного общего нерва. Шепоток ширился, как круги на воде. Вампир. Шоу начинается. Мы с Дэйвом обменялись рукопожатием. Его рука была крепкой, сухой и теплой. Ты сегодня вечером кушал, Дэйв? По виду я бы сказала, что да – ты такой розовый и довольный. Чем же ты питался, Дэйв? А пищу получил добровольно? Скорее всего. Для мертвеца Дэйв был неплохим парнем. – Лютер все время говорит мне, что ты заходила, но это было днем. Рад видеть тебя в нашем баре после наступления темноты. – Вообще-то я собиралась выбраться из этого района до того, как станет темно. Он нахмурился: – Ты со снаряжением? Я приподняла рубашку и взглядом показала на пистолет. Глаза Ирвинга расширились. – У тебя оружие. – Эти слова прозвучали так, будто он их выкрикнул. Шум утих до уровня выжидательного ропота. Так нас вполне можно подслушать. Но ведь именно за этим люди сюда и пришли – слушать вампиров. Рассказывать мертвым о своих неприятностях. Я понизила голос и сказала: – Расскажи об этом всем, Ирвинг. Он пожал плечами. – Прости. – Откуда ты знаешь этого газетчика? – спросил Дэйв. – Он иногда помогает мне в расследованиях. – Расследование, ой-ля-ля. – Он улыбнулся, не показав ни одного клыка. Этому учатся несколько лет. – Лютер передал тебе сообщение? – Да. – Ты собираешься быть умной или глупой? Дэйв несколько прямолинеен, но я все равно его люблю. – Глупой, наверное, – сказала я. – Не строй иллюзий только потому, что у тебя особые отношения с новым Мастером. Мастера не любят плохих новостей. Не надо его разочаровывать. – Постараюсь. Дэйв улыбнулся достаточно широко, чтобы стали видны клыки. – Черт, ты имеешь в виду... Нет, ты ему нужна не просто для хорошей ночки. Приятно узнать, что он считает, будто я гожусь для хорошей ночки. Впрочем, я это мнение разделяю. – Угу, – сказала я. Ирвинг буквально подскакивал на табурете. – Что, черт возьми, происходит, Анита? Какой хороший вопрос. – Это не твое дело. – Анита... – Прекрати приставать ко мне, Ирвинг. Я серьезно тебе говорю. – Приставать? В последний раз я слышал это слово от моей бабушки. Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала раздельно: – Отвали от меня ко всем чертям. Так лучше? Он поднял руки в жесте “сдаюсь”. – Да ладно, я же только пытаюсь делать свою работу. – Ну, так делай ее где-нибудь в другом месте. Я соскользнула с табурета. – Ты получила сообщение, Анита, – напомнил Дэйв. – Другие вампиры могут проявить излишнюю старательность. – Ты имеешь в виду – попытаться похитить меня? – Он кивнул. – Я вооружена, на мне крест и все такое. Не беспокойся. – Хочешь, я провожу тебя до машины? – предложил Дэйв. Я посмотрела в его карие глаза и улыбнулась. – Спасибо, Дэйв, но я уже взрослая девочка. – Правда заключалась в том, что многие вампиры не любили Дэйва, снабжающего врага информацией. А я была Экзекутором. Если вампир переступал закон, вызывали меня. Для вампов не существует пожизненного заключения. Смерть или ничего. Никакая тюрьма не удержит вампира. В Калифорнии как-то раз попытались посадить одного Мастера вампиров, но тот сбежал. Он убил двадцать пять человек за одну кровавую ночь. Он не пил кровь, только убивал. Вероятно, ему не понравилось сидеть взаперти. На дверях камеры и на охранниках были кресты – но крест не спасает, если ты не веришь в него. И уж конечно, он не спасет, если Мастер вампиров убедит тебя его снять. Я была эквивалентом электрического стула для вампиров. За это они меня сильно не любили. Странно-странно. – С ней буду я, – сказал Ирвинг. Он положил деньги на стойку и встал. У меня под мышкой была большая папка. Я думаю, он не хотел упускать ее из виду. Чудесно. – Скорее всего ей еще придется тебя защищать, – сказал Дэйв. Ирвинг собрался было что-то сказать, но передумал. Он мог бы сказать: я – ликантроп, только он не хотел, чтобы люди об этом знали. Он изо всех сил старался казаться человеком. – Ты уверена, что с тобой ничего не случится? – спросил Дэйв. Последняя попытка вампира проводить меня до машины. Он собирался защищать меня от Мастера. Дэйв не пробыл в мертвецах и десяти лет. Для этой роли он не годится. – Приятно узнать, что ты за менябеспокоишься, Дэйв. – Ну ладно, давай дуй отсюда, – сказал он. – Береги себя, девочка, – добавил Лютер. Я жизнерадостно улыбнулась обоим, потом повернулась и вышла из притихшего бара. Посетители услышали немного – если вообще что-то услышали из нашего разговора, – но я чувствовала, что все смотрят мне в спину. Я боролась с искушением повернуться и крикнуть “Бу-у”. Держу пари, кто-нибудь обязательно взвизгнул бы. А все из-за крестообразного шрама у меня на руке. Только вампиры носят такие, правильно? Крест, приложенный к нечистой плоти. Мой был сделан железом особого сплава, сделан по приказу ныне покойной Мастера вампиров. Она думала, что это будет забавно. Ну-ну. А может быть, дело было только в Дэйве. Может, никто и не заметил этого шрама, Наверное, я просто излишне чувствительна. Стоит дружелюбно поболтать с хорошим законопослушным вампиром, и к тебе сразу относятся с подозрением. Стоит получить несколько забавных шрамов, и люди уже сомневаются, что ты человек. Но это хорошо. Подозрение – это здоровое чувство. Оно помогает сохранить жизнь.13
Пушная темнота сомкнулась вокруг, как жаркий липкий кулак. Под уличным фонарем разлилась лужица света, как будто фонарь таял. Все фонари были сделаны в духе газовых ламп рубежа веков. Они возвышались над тротуаром черными изящными стрелами, но казались ненатуральными. Как костюм для праздника Всех Святых. Выглядит он хорошо, но слишком удобен, чтобы быть настоящим. Ночное небо казалось темным покрывалом над высоким кирпичным зданием, но уличные фонари не давали ему опуститься. Как будто черную палатку поддерживают колышки света. Ощущение темноты без самой темноты. Я направилась к стоянке на Первой улице. Стоянка на Набережной просто кошмарная. И еще туристы все время путаются под ногами. Туфли Ирвинга громко стучали по булыжнику мостовой. Настоящий булыжник. Улицы, созданные для лошадей, не для автомобилей. Парковаться – сущий ад, но все же это... очаровательно. Я в кроссовках ступала почти бесшумно. Ирвинг рядом со мной стучал, словно щенок коготками. Обычно у ликантропов ухватки хищников. Ирвинг, может, и был вервольф, но больше напоминал собаку. Большую, обожающую порезвиться собаку. Навстречу нам шли, смеясь и переговариваясь, пары и небольшие группки людей; голоса звучали слишком пронзительно. Они шли посмотреть на вампиров. На настоящих, живых вампиров – или надо говорить “на настоящих, мертвых вампиров”? Туристы, все как один. Любители. Наблюдатели. Я видела больше немертвых, чем все они вместе взятые. Могу поспорить на все мое состояние. Мне это уже неинтересно. Уже окончательно стемнело. Дольф и компания ждали меня на кладбище Баррел. Мне нужно было спешить туда. А как же быть с папкой? И что теперь делать с Ирвингом? Иногда моя жизнь слишком насыщенна. От темной стены отделилась фигура. Трудно сказать, ждал он меня или просто возник. Волшебство. Я замерла, как кролик, пойманный светом фар. – Что случилось, Блейк? – спросил Ирвинг. Я протянула ему папку, и он с озадаченным видом ее взял. Я хотела, чтобы у меня были свободны руки на случай, если придется хвататься за пистолет. Но, скорее всего, до этого не дойдет. Скорее всего. Жан-Клод, Мастер вампиров города, шел к нам. Он двигался как танцор или кошка, плавной, скользящей походкой. Энергия и изящество, готовое взорваться насилием. Он не был слишком высок, не больше пяти футов одиннадцати дюймов. Его рубашка была такой белой, что светилась в темноте. Свободного покроя, с пышными рукавами и узкими высокими манжетами. Рубашка не застегивалась, только у ворота были длинные завязки. Но Жан-Клод даже их не затягивал, и вся его грудь была видна. Не будь рубашка заправлена в тесные черные джинсы, она развевалась бы у него за спиной, как мушкетерский плащ. Его черные как смоль волосы вились мягкими локонами вокруг лица. Глаза, если бы кто-нибудь посмел в них заглянуть, были такого темного синего цвета, что казались почти черными. Два сверкающих темных сапфира. Он остановился, не доходя до нас футов шести. Достаточно близко, чтобы мы могли разглядеть темный крестообразный шрам у него на груди. Это было единственное, что портило совершенство его тела. Во всяком случае, той части, которую я уже видела. Мой шрам был результатом дурной шутки. Его – последней попытки какого-то бедолаги избежать смерти. Интересно, удалось ли бедолаге это? Ответит ли Жан-Клод, если я спрошу? Возможно. Но если ответ будет отрицательным, мне лучше его не слышать. – Привет, Жан-Клод, – сказала я. – Приветствую тебя, ma petite. (малышка) (фр.) – Его голое напоминал мех – такой же густой, мягкий и неуловимо непристойный, как будто только слышать его уже было грехом. Возможно, так оно и есть. – Не называй меня “ma petite”, – сказала я. Он чуть заметно улыбнулся. Ни намека на клыки. – Как тебе больше нравится. – Он взглянул на Ирвинга. Ирвинг отвел взгляд, чтобы не смотреть в глаза Жан-Клоду. Никогда не смотрите в глаза вампиру. Никогда. Так почему же я смотрю и мне это сходит с рук? Действительно почему? – Кто твой друг? – Последнее слово было произнесено очень мягко, но все равно с угрозой. – Это Ирвинг Гризволд. Репортер из “Пост-Диспетч”. Он помогает мне в небольшом расследовании. – А. – Жан-Клод обошел вокруг Ирвинга, как будто тот был выставлен для продажи и Жан-Клод хотел увидеть его со всех сторон. Ирвинг с опаской следил за его действиями, потом посмотрел на меня. Глаза у него были круглые. – Что происходит? – Действительно, что, Ирвинг? – сказал Жан-Клод. – Не трогай его, Жан-Клод. – Почему ты не пришла повидаться со мной, мой маленький аниматор? “Маленький аниматор” было ненамного лучше, чем “ma petite”, но я это проглотила. – Я была занята. В глазах его мелькнуло что-то похожее на гнев. А мне совершенно не хотелось, чтобы Жан-Клод взъярился. – Я собиралась прийти, – сказала я. – Когда? – Завтра ночью. – Сегодня вечером. – Это был приказ. – Я не могу. – Нет, ma petite, можешь. – Его голос прошелестел у меня в голове подобно теплому ветерку. – Ты чертовски настырный, – сказала я. Он рассмеялся. Приятным и волнующим смехом, подобным запаху дорогих духов: который сохраняется после того, как его обладатель выйдет из комнаты. Его смех был такого же свойства: затихнув, он продолжал звучать в ушах, как далекая музыка. Из всех Мастеров, которых мне доводилось встречать, у Жан-Клода был самый приятный голос. У каждого свой талант. – Ты такая сердитая, – сказал он. Смех все еще звучал в его голосе. – Что же мне с тобой делать? – Оставить в покое, – сказала я. Я не шутила. Это было одно из моих самых горячих желаний. Его лицо стало серьезным, словно кто-то щелкнул выключателем. “Вкл.” – веселое, “выкл.” – непроницаемое. – Слишком много моих подданных знают, что ты – мой слуга-человек, ma petite. Я должен взять тебя под контроль, иначе потеряю авторитет. – Он говорил так, как будто бы извинялся. Очень мне нужны его извинения! – Что значит – “взять под контроль”? – От страха у меня заболел живот. Если Жан-Клод не перепугает меня до смерти, я заработаю язву желудка. – Ты – мой слуга-человек. И должна вести себя соответственно. – Я не твой слуга. – Нет, ma petite, не спорь со мной. – Черт возьми, Жан-Клод, оставь меня в покое. Внезапно он оказался рядом с мной. Я не видела, как это произошло. Он затуманил мне мозги, не успела я и глазом моргнуть. Я почувствовала, что мое сердце колотится уже у самого горла. Я сделала попытку отстраниться, но его белая стройная рука схватила меня повыше локтя. Не надо было делать этой попытки. Надо было хвататься за пистолет. Будем надеяться, эта ошибка не будет стоить мне жизни. Мой голос прозвучал ровно, как обычно. По крайней мере, я умру храбро. – Я думала, что раз у меня есть две ваши вампирские метки, ты не можешь управлять моим разумом. – Я не могу околдовать тебя взглядом, и мне труднее затуманить тебе сознание, но все же я могу это сделать. – Его пальцы сжали мою руку. Не больно. Я не пыталась вырваться. Я не такая дура. Он мог, даже не вспотев, сломать мне руку, вырвать ее из сустава или сплющить “тойоту”. Если уж я не могу бороться с Томми, то уж тем более нечего и думать тягаться с Жан-Клодом. – Это новый Мастер вампиров, правда? – Это Ирвинг подал голос. Оказывается, мы совсем забыли о нем. Было бы лучше для Ирвинга, если бы мы и не вспоминали. Жан-Клод чуть крепче сжал пальцы и повернулся к нему. – Ты тот репортер, который просил меня дать интервью. – Да, это я. – Ирвинг казался взволнованным лишь самую малость, его голос был только слегка напряжен. У него был храбрый и решительный вид. Тем лучше для Ирвинга. – Возможно, после того, как я поговорю с этой прекрасной молодой женщиной, я дам тебе интервью. – Правда? – Ирвинг был всего лишь удивлен, судя по голосу. Он широко улыбнулся мне. – Это было бы отлично. Я сделаю его в такой форме, в какой вы пожелаете. Это... – Тиш-ше. – Слово шипело и плыло. Ирвинг замолк так внезапно, словно это было заклинание. – Ирвинг, с тобой все в порядке? – Забавно спрашивать об этом, стоя щека к щеке с вампиром, но я все равно спросила. – Да, – сказал Ирвинг – кратко и немножко испуганно. – Я просто никогда такого не чувствовал. Я поглядела на Жан-Клода. – Он единственный в своем роде. Жан-Клод опять переключил внимание на меня. Слава тебе. Господи. – Все еще способна шутить, ma petite. Я посмотрела в его красивые глаза, но это были просто глаза. Он сам дал мне власть сопротивляться их чарам. – Это хороший способ убить время. Что тебе нужно, Жан-Клод? – Какая храбрая, даже сейчас. – Ты ничего не сделаешь мне на улице: здесь столько свидетелей. Может, ты и новый Мастер, но ты еще и бизнесмен. Ты главный кровосос. Это ограничивает твои возможности. – Только на людях, – сказал он так тихо, что услышала его лишь я. – Прекрасно, но мы оба знаем, что сейчас ты не станешь применять силу. Так что кончай спектакль и скажи, что, черт возьми, тебе нужно. Он улыбнулся одними губами, но выпустил мою руку и отстранился. – Так же, как и ты не станешь стрелять в меня на улице без повода. Я считала, что повод у меня есть – но полиции этого не объяснишь. – Я не хочу, чтобы меня обвинили в убийстве, это верно. Его улыбка стала еще шире, но клыков еще не было видно. Он прятал их лучше любого живого вампира из всех, что я знаю. Интересно, “живой вампир” – это оксюморон? Уж и не знаю. – Так что мы не станем причинять вреда друг другу при всех, – сказал он. – Наверное, нет, – сказала я. – Так что тебе надо? Я опаздываю на встречу. – Оживлять зомби или убивать вампиров? – Ни то, ни другое, – сказала я. Он смотрел на меня, ожидая, что я скажу еще. Я молчала. Он пожал плечами – это у него вышло очень изящно. – Ты – мой человек, Анита. Он назвал меня по имени, и я поняла, что теперь дело действительно худо. – Нет, – сказала я. Он протяжно вздохнул. – Ты носишь две мои метки. – Не по своей воле, – сказала я. – Ты бы умерла, если бы я не поделился с тобой силой. – Не пичкай меня всяким дерьмом насчет того, как ты спас мою жизнь. Ты заставил меня принять две метки. Ты не спрашивал и не объяснял. Первая метка, может быть, и спасла мою жизнь, чудесно. Но вторая метка спасла твою. Оба раза у меня не было выбора. – Еще две метки – и ты обретешь бессмертие. Ты перестанешь стариться, потому что не старюсь я. Ты останешься человеком, живым, способным носить крестик. Сможешь ходить в церковь. Твоей душе ничего не угрожает. Почему ты сопротивляешься? – Что ты знаешь о моей душе? У тебя души больше нет. Ты продал свою бессмертную душу ради бессмертия на земле. Но я знаю, что вампиры тоже умирают, Жан-Клод. Что будет, когда ты умрешь? Куда ты пойдешь? Просто превратишься в пар? Нет, ты отправишься в ад, куда тебе и дорога. – И ты думаешь, что, став моим человеком, ты разделишь со мной эту участь? – Не знаю и не хочу выяснять. – Сопротивляясь мне, ты заставляешь меня выглядеть слабым. Я не могу позволять себе этого, ma petite. Так или иначе, но так дальше продолжаться не может. – Просто оставь меня в покое. – Не могу. Ты – мой человек и должна начать действовать соответственно. – Не дави на меня, Жан-Клод. – Или что? Ты меня убьешь? Ты смогла бы меня убить? Я взглянула в его красивое лицо и сказала: – Да. – Я чувствую, что ты хочешь меня, ma petite, так же, как я тебя. Я пожала плечами. Что я могла сказать? – Это всего лишь похоть, Жан-Клод, ничего личного. – Это была ложь. Я знала, что это ложь, даже когда говорила. – Нет, ma petite, я значу для тебя больше. – Вокруг нас, на безопасном расстоянии, уже собиралась толпа. – Ты действительно хочешь обсудить это на улице? Он набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул. – Ты совершенно права. Ты заставляешь меня забываться, ma petite. Чудесно. – Я действительно опаздываю, Жан-Клод. Меня ждет полиция. – Мы должны закончить наш разговор, ma petite, – сказал он. Я кивнула. Он был прав. Я пыталась не обращать на него внимания. На Мастера вампиров не так-то просто не обращать внимания. – Завтра ночью. – Где? – спросил он. Как любезно с его стороны не приказывать мне явиться в его логово. Я задумалась, где лучше всего это сделать. Я хотела, чтобы Чарльз сходил со мной в Тендерлин. Чарльз собирался проверить условия труда зомби в новом клубе комедии. Место не хуже любого другого. – Ты знаешь “Смеющийся Труп”? Он улыбнулся, блеснув клыками. Какая-то женщина в толпе ахнула. – Да. – Давай встретимся там, скажем, в одиннадцать. – С удовольствием. – Слова ласкали мою кожу, как обещание. Вот черт. – Завтра ночью жду тебя в своем кабинете. – Погоди минутку. Что значит – “в своем кабинете”? – У меня было дурное предчувствие. Его улыбка превратилась в ухмылку, клыки блеснули в свете уличных фонарей. – Ну, я же владелец “Смеющегося Трупа”. Я думал, ты знаешь. – Ни черта ты не думал. – Я буду тебя ждать. Что ж, я сама выбрала место. Я не стану отказываться от своих слов. Будь они прокляты. – Пошли, Ирвинг. – Нет, репортер пусть останется. Он еще не получил интервью. – Оставь его в покое, Жан-Клод, пожалуйста. – Он получит только то, чего хочет, и ничего больше. Мне не понравилось, как он сказал “хочет”. – Что за пакость ты задумал? Он улыбнулся: – Пакость? Я, ma petite? – Анита, я хочу остаться, – сказал Ирвинг. Я повернулась к нему: – Ты сам не знаешь, что говоришь. – Я репортер. Это моя работа. – Поклянись, поклянись мне, что ты не причинишь ему вреда. – Даю слово, – сказал Жан-Клод. – Что ты не причинишь ему вреда ни в каком смысле. – Что я не причиню ему вреда ни в каком смысле. – Его лицо было лишено всякого выражения, как будто бы он и не улыбался всего минуту назад. Его лицо было таким застывшим, каким может быть лицо только давно мертвого. Прекрасное, но лишенное жизни, как картина. Я взглянула в эти спокойные глаза и вздрогнула. Вот черт. – Ирвинг, ты уверен, что хочешь остаться? Ирвинг кивнул: – Я хочу получить интервью. Я покачала головой: – Ты дурак. – Я хороший репортер, – сказал он. – И все равно ты дурак. – Я способен о себе позаботиться. Анита. Мгновение мы смотрели друг на друга. – Прекрасно, забавляйся. Я могу взять папку? Он посмотрел на свои руки, как будто успел забыть, что папка у него. – Забрось мне ее на работу завтра утром, а то у Мадлен будет припадок. – Разумеется. Нет проблем. – Я подсунула толстую папку под мышку левой рукой так изящно, как только могла. Теперь мне было бы трудно вытащить пистолет, но в жизни не бывает совершенства. У меня была информация на Гейнора. У меня было имя его недавней подруги. Отвергнутой женщины. Возможно, она поговорит со мной. Возможно, она поможет мне найти улики. Возможно, она пошлет меня к черту. Но к этому мне не привыкать. Жан-Клод следил за мной своими неподвижными глазами. Я сделала глубокий вдох через нос и коротко выдохнула через рот. Многовато волнений для одного дня. – Увидимся завтра, – сказала я обоим мужчинам, повернулась и ушла. На пути у меня стояла группа туристов с фотокамерами. Один прицелился в меня объективом. – Если ты меня щелкнешь, я отниму у тебя фотоаппарат и разобью, – все это я проговорила с улыбкой. Мужчина неуверенно опустил камеру. – Господи, да всего один снимок. – Ты и так видел достаточно, – сказала я. – Вали отсюда, шоу окончено. – Туристы отхлынули, как пелена дыма, когда подует ветер. Я пошла к стоянке. Оглянувшись, я увидела, что туристы снова окружили Жан-Клода и Ирвинга. Туристы были правы. Шоу еще и не собиралось кончаться. Ирвинг – большой мальчик. Он хочет взять интервью. Кто я такая, чтобы изображать из себя няньку взрослого вервольфа? Интересно, узнал ли Жан-Клод тайну Ирвинга? И если узнал, то как это повлияет на его намерения? Не моя проблема. Мои проблемы – это Гарольд Гейнор, Доминга Сальвадор и чудовище, которое пожирает честных граждан Сент-Луиса, штат Миссури. О проблемах Ирвинга пусть беспокоится Ирвинг. У меня своих хватает.14
Ночное небо казалось чашей, полной чернил. Звезды поблескивали, как алмазные булавочные головки. Луна переливалась то серым, то золотистым, то серебряным. В городе обычно забываешь, как темна ночь, как ярка луна, как много на небе звезд. На кладбище Баррел нет ни одного фонаря. Только из окон дальних домов льется слабый свет. Я стояла на вершине холма в рабочем комбинезоне, в кроссовках и обливалась потом. Тело мальчика уже убрали. Теперь оно лежит в морге, где его должен осмотреть коронер. Мне больше не придется видеть его. Никогда. Только во сне. Дольф стоял возле меня. Он ничего не говорил, только смотрел на траву, на разрушенные надгробные плиты и ждал. Ждал, когда я сотворю чудо. Когда я вытащу кролика из шляпы. Лучше всего будет, если мы найдем этого кролика и уничтожим. Неплохо также было бы найти нору, из которой он вылезает. Она могла бы кое о чем рассказать. А кое-что все-таки лучше, чем то, что мы имеем сейчас. Истребители держались на небольшом расстоянии от нас с Дольфом. Их было двое. Мужчина был низенький и упитанный; седые волосы пострижены ежиком. Он напоминал бы отставного футбольного тренера, если бы не огнемет, пристегнутый у него за спиной. Он поглаживал ствол, словно любимую кошку. Женщина была совсем молодой, не старше двадцати лет. Жидкие светлые волосы убраны в хвостик. Маленькая, чуть выше меня. Прядки волос падали ей на лицо. Ее глаза были широко раскрыты; она смотрела на высокую траву, как стрелок смотрит на прицел. Будем надеяться, она не из тех, кому не терпится спустить курок. Я не хотела быть съеденной заживо, но и сгореть заживо тоже не стремилась. Есть еще что-то в меню? Трава шелестела и шептала, как сухие осенние листья. Если применить огнеметы, начнется пожар, как в степи. И нам очень повезет, если мы сумеем от него убежать. Но огонь – единственное, чем можно остановить зомби. Если, конечно, это был зомби, а не что-то еще. Я покачала головой и пошла вперед. Сомнения ничего не дадут. Действуй так, словно знаешь, что делаешь, – вот мой жизненный принцип. Я уверена, что сеньора Сальвадор совершила бы определенный обряд или принесла жертву, чтобы найти могилу, из которой подняли зомби. У нее гораздо больше жизненных принципов, чем у меня. Разумеется, ее жизненные принципы позволяли ей ловить души и совать их в гниющие трупы. Не могу представить, чтобы я кого-то возненавидела до такой степени. Убить – пожалуйста, но я бы не стала заставлять душу врага томиться в разлагающемся теле. Нет, это хуже, чем любая жестокость. Это зло. Домингу надо остановить – а остановить ее способна лишь смерть. Я вздохнула. Это проблема для другой ночи. Звук шагов Дольфа у меня за спиной ужасно мешал. Я поглядела через плечо на этих двух истребителей. Им приходилось истреблять разную пакость – от термитов до вампиров, но вампиры – трусы, это просто стервятники. А тот, за кем мы охотимся, – не стервятник. Я чувствовала, как они все трое смотрят мне в спину. Их шаги казались мне громче моих собственных. Я пыталась отвлечься и начать поиск, но все, что я слышала, был только звук их шагов. А все, что чувствовала, – страх белобрысой истребительницы. Это мешало сосредоточиться. Я остановилась. – Дольф, мне нужно больше места. – В каком смысле? – Отойдите немного назад. Вы не даете мне сосредоточиться. – Мы можем не успеть прийти тебе на подмогу. – Если зомби выскочит из-под земли и вцепится в меня... – Я пожала плечами. – Что вы будете делать – поливать нас огнем, чтобы зажарить обоих до хрустящей корочки? – Ты говорила, что огонь – единственное оружие, – сказал Дольф. – Это верно: но если зомби кого-нибудь схватит, не обязательно поджаривать жертву. – Если зомби схватит кого-то из нас, нельзя использовать огнеметы? – переспросил Дольф. – В точку. – Ты могла бы сказать мне и раньше. – Я только что об этом подумала. Дольф хмыкнул: – Прекрасно. Я пожала плечами. – Я учту твою критику. Да, это моя оплошность. А теперь отойдите назад и дайте мне сделать свою работу. – Я наклонилась к Дольфу и прошептала: – И следи за женщиной. Она, похоже, так боится, что скоро начнет палить по каждой тени. – Это истребители, Анита, а не полицейские или экзекуторы. – Но сегодня ночью наша жизнь, возможно, будет зависеть от них, так что присмотри за девушкой, ладно? Он кивнул и оглянулся на истребителей. Мужчина улыбнулся и кивнул. Девушка продолжала пялиться в темноту. Я чувствовала ее страх. Она имела право бояться. Почему же меня это так беспокоит? Потому что мы с ней – единственные женщины здесь и должны быть лучше мужчин. Храбрее, проворнее и так далее. Таковы правила игры с большими мальчиками. Я вошла в траву и стала ждать, но все, что я пока слышала, был тихий, сухой шепот травы. Словно она пыталась что-то сказать мне сдавленным, испуганным голосом. Испуганным. Казалось, трава боится. Глупость какая-то. Трава не чувствует ни черта. Это боялась я, и пот сочился из всех пор моего тела. Здесь ли убийца? То существо, которое превратило человека в кусок сырого мяса. Может быть, оно рядом, в траве? Прячется, поджидая жертву? Ни у одного зомби не хватило бы на это мозгов – но эта тварь оказалась достаточно умна, чтобы скрыться от полиции. Очень умно для трупа. Слишком умно. Возможно, это вообще не зомби. Нашлась, наконец, вещь, способная напугать меня больше, чем вампиры. Смерти я не особо боюсь. Убежденная христианка и все такое. Как умереть – другое дело. Быть съеденной заживо. Один из трех самых не любимых мной способов уйти из жизни. Кто мог бы подумать, что я буду бояться зомби, какого бы то ни было зомби? Довольно забавно. Но лучше я посмеюсь над этим потом, когда у меня во рту не будет так сухо. Меня окружала атмосфера тихого ожидания, какая всегда бывает на кладбищах. Будто мертвые дружно затаили дыхание и ждут – но чего? Воскрешения? Может быть. Но я слишком хорошо знаю мертвых, чтобы считать это единственным ответом. Мертвые – как живые. Такие же разные. Как правило, человек, умирая, отправляется на небеса или в ад, и этим все кончается. Но некоторые, по разным причинам, по этому пути не идут. Призраки, беспокойные духи, жестокость, зло или просто растерянность – все это может задержать духа на земле. Я не говорю – душу. В это мне плохо верится; но какая-то память о душе, ее сущность, задерживается. Боюсь ли я, что какое-нибудь привидение выпрыгнет из травы и с воплем бросится на меня? Нет. Я еще ни разу не видела призрака, способного причинить человеку физический вред. Если он способен его причинить, то это не призрак; демон или дух какого-нибудь чернокнижника – еще может быть, но призрак не в состоянии этого сделать. Эта мысль слегка утешала. Земля вдруг ушла у меня из-под ног. Я потеряла равновесие и ухватилась за покосившееся надгробие. Яма подо мной оказалась безымянной могилой, просевшей от времени. Колючий холодок пробежал по моей ноге – шепот призрачного электричества. Я вытащила ногу и тяжело опустилась на землю. – Анита, ты как? – крикнул Дольф. Я оглянулась и увидела, что трава скрыла меня от него. – Отлично! – крикнула я в ответ. Я осторожно поднялась на ноги, стараясь не свалиться в старую могилу. Кто бы там ни лежал, он – или она – не обрел блаженного отдохновения. Это было “пятно” – не призрак и даже не заколдованное место; просто “нечто”, некий очаг беспокойства. Когда-то это, видимо, был полноценный призрак, но со временем он обветшал. Призраки изнашиваются, как старая одежда, и отправляются туда, куда уходят все одряхлевшие призраки. Просевшая могила, вероятно, окончательно затихнет еще при моей жизни. Если до меня еще несколько лет не смогут добраться зомби-убийцы. И вампиры. И вооруженные люди. О, дьявол, похоже, это пятно меня переживет. Оглянувшись, я увидела Дольфа и истребителей приблизительно в двадцати ярдах. Двадцать ярдов – не слишком ли далеко? Я сама велела им поотстать, но это не значит, что они должны были оставить меня без прикрытия. Никогда я не бываю довольна. Интересно, если я попрошу их подойти ближе, они рассвирепеют? Наверное. Я снова пошла вперед, стараясь больше не наступать на могилы. Но это было не так-то просто, поскольку надгробия терялись в высокой траве. Сколько безымянных могил, сколько забытых! Я могу проблуждать здесь бесцельно всю ночь. Неужели я всерьез полагала, что сумею случайно наткнуться на нужную могилу? Да. Надежда умирает последней, тем более когда альтернатива не слишком гуманна. Все вампиры когда-то были обычными людьми, как и зомби. Большинство ликантропов – тоже, хотя известны несколько случаев родового проклятия. Все монстры когда-то начинали как нормальные люди – кроме меня. Я не выбирала своей карьеры. Я не приходила в бюро по трудоустройству и не говорила: “Я хотела бы зарабатывать на жизнь оживлением мертвых”. Нет, все было не так красиво и ясно. У меня всегда было чутье на мертвых. На всех. Не только на умерших недавно. Нет, я не общаюсь с душами, но как только душа отлетает, мне становится это известно. Я это чувствую. Смейтесь, сколько влезет, но это правда. В детстве у меня была собака, как у многих детей. И как собаки многих детей, она умерла. Мне было тринадцать. Мы похоронили Дженни на заднем дворе. Через неделю после ее смерти, проснувшись утром, я обнаружила, что Дженни свернулась калачиком у меня под боком. Ее густая черная шерсть была вся в земле. Мертвые коричневые глаза следили за каждым моим движением, совсем как при жизни. На одно безумное мгновение я подумала, что она и вправду живая. Это была ошибка; теперь я могу узнать мертвеца с первого взгляда. Я его чувствую. И могу вызвать из могилы. Любопытно, что бы сказала Доминга Сальвадор, узнав об этой истории. Оживить животное. Какая гадость. Случайно поднять мертвеца из могилы. Какой ужас. Какой стыд! Моя мачеха, Джудит, от этого удара так и не оправилась. Она редко говорит знакомым, кем я работаю. А папа? Ну, папа тоже делает вид, что я ничего не делаю. Я и сама пыталась – но не смогла. Не буду вдаваться в подробности, но есть такой термин “жертва дорожно-транспортного происшествия”. Для Джудит это уже не просто термин. Наверное, я ей представлялась ходячим Солярисом. В конце концов, отец отвез меня к бабушке по материнской линии. Она не такая жуткая, как Доминга Сальвадор, но тоже... интересная. Бабушка Флорес согласилась с папой. Меня не нужно учить вуду – достаточно умения контролировать себя, чтобы покончить с этими... неприятностями. “Просто научите ее этим управлять”, – сказал папа. Она научила. Я научилась. Папа увез меня домой. Больше об этом никто не вспоминал. Во всяком случае, при мне. Мне всегда было интересно знать, что моя дорогая мачеха говорит за закрытыми дверями. Папа тоже был не в восторге от моих фокусов. Дьявол, я и сама не была. Берт увел меня к себе прямо из колледжа. До сих пор понятия не имею, как он узнал обо мне. Сначала я отказалась, но он помахал у меня перед носом пачкой денег. А может быть, я просто взбунтовалась против родительских планов? Или, быть может, до меня, наконец, дошло, как ничтожны шансы биолога со специализацией на сверхъестественном найти работу. Дополнительно я изучала мифические существа. Большой плюс для моего резюме. Это все равно, что получить степень бакалавра по древнегреческой литературе или поэзии романтиков: интересно, приятно – но что, черт побери, с ней делать? Я рассчитывала перейти в высшую школу и преподавать в колледже. Но тут появился Берт и подсказал, как мне превратить свой природный талант в профессию. По крайней мере, теперь я могу сказать, что применяю свои знания на практике ежедневно. Я никогда не задумывалась, как я пришла к тому, чем я сейчас занимаюсь. Тут нет никакой тайны. Это у меня в крови. Я остановилась и поглубже вдохнула. По лицу у меня поползла капелька пота. Я смахнула ее тыльной стороной ладони. Несмотря на то, что я обливалась потом, мне было холодно. От страха – но не перед чудовищем, а перед тем, что мне предстояло сделать. Если бы от меня требовалось усилие, я бы его сделала. Если мысль, я бы ее подумала. Если волшебное слово, я бы его произнесла. Но это совсем другое. Как будто я начинаю чувствовать каждую клеточку кожи. Словно все нервные окончания выходят наружу. И даже в эту жаркую душную ночь моя кожа оставалась прохладной, от нее словно веяло ветерком. Но это не ветер, его никто, кроме меня, не может почувствовать. Он не раздувает занавески, как в фильмах Хичкока. Это не ураган. Он тихий. Интимный. Мой. Прохладные пальцы “ветра” устремились наружу. В радиусе десяти-пятнадцати футов я могла нащупать все могилы. Я буду идти, и круг поиска будет двигаться вместе со мной. Каково это – перерыть сотню ярдов земли, битком набитой мертвыми телами? Ничего человеческого в этом занятии нет. Самое близкое сравнение, которое я могу подобрать, – как будто призрачные пальцы шарят в грязи, ища мертвых. Но, конечно, это тоже весьма приблизительно. Близко, но все же не то. Ближайший ко мне гроб уже много лет как сгнил. Кусочки дерева, остатки костей – ничего целого. Кость, старое дерево и земля. Чисто и безжизненно. “Пятно” воспринималось как что-то горячее. Я не могла определить, в каком состоянии гроб. Пусть “пятно” оставит себе свои тайны. Они не стоят моих усилий. Это просто некая жизненная сила, замурованная в мертвой могиле и слегка подувядшая. Сварливый старик, замкнутый и нелюдимый. Я медленно шла вперед. Круг двигался вместе со мной. Я касалась костей, целых гробов и клочков одежды в более сохранившихся могилах. Это было старое кладбище. Здесь уже нет разлагающихся трупов. Смерть перешла в свою милую, чистую стадию. Что-то схватило меня за ногу. Я подпрыгнула и пошла дальше, не глядя вниз. Никогда не смотрите вниз. Это главное правило. Краем глаза я уловила нечто бледное и расплывчатое, с огромными горящими глазами. Привидение, настоящее привидение. Я прошла по его могиле, и оно дало мне понять, что ему это не нравится. Привидение схватило меня за ногу. Эка невидаль. Если не обращать на это внимания, призрачные руки развеются. Но заметить их – значит сделать их вещественными, и тогда можно здорово влипнуть. Основная мера предосторожности в мире духов: чем меньше на них обращаешь внимания, тем меньше у них силы. Правда, это не действует на демонов и им подобных существ. А также на вампиров, зомби, вурдалаков, ликантропов, ведьм. О дьявол, это действует только на привидений. Но все-таки действует. Призрачные руки ухватили меня за штанину. Я чувствовала, как костлявые пальцы лезут все выше, словно привидение хочет с моей помощью выбраться из могилы. Вот черт! Я стиснула зубы. Просто иди вперед. Не обращай внимания. Оно отстанет. Черт бы его побрал. Пальцы неохотно отлипли. У некоторых привидений обнаруживается странная ненависть к живым. Своего рода зависть. Они не способны причинить тебе вреда, зато могут напугать до полусмерти, а потом хохотать. Я наткнулась на пустую могилу. Куски полусгнившего дерева, но никаких следов костей. Тело исчезло. Пустота. Из слежавшейся сухой земли торчали голые корни, будто кто-то пытался повыдергивать всю траву. Это был след того, кто выбрался из-под земли. Я опустилась на четвереньки. Мои руки касались только высохшей глины, но я чувствовала подземную часть могилы, как чувствуешь языком зубы во рту. Ты их не видишь, но ощущаешь. Труп исчез. Гроб был нетронут. Зомби вышел отсюда. Тот ли это зомби, которого мы ищем? Никаких гарантий. Но это был единственный зомби, которого здесь оживляли. Я огляделась. Это было нелегко, поскольку внутренним взором я все еще видела то, что под землей. Кладбище, которое я видела глазами, заканчивалось забором примерно в пяти ярдах от меня. Все ли я обошла? Только ли эта могила пуста? Я встала и окинула взглядом остальные могилы. Дольф с истребителями были приблизительно в тридцати ярдах у меня за спиной. Тридцать ярдов? Хорошо же они меня прикрывают. Я обошла все. Вон там привидение, которое за меня цеплялось. Вот “пятно”. А вот самая свежая могила. Теперь все это мое. Теперь я знаю это кладбище и все, что здесь есть беспокойного. Все, что было не вполне мертво, плясало над могилами. Белые расплывчатые фигуры. Мерцающие недовольные огоньки. Растревоженный улей. Есть много способов разбудить мертвых. Но скоро они успокоятся и заснут – если можно применить это слово по отношению к ним. Ничего непоправимого не произошло. Я вновь поглядела на пустую могилу. Ничего непоправимого. Я махнула рукой, подзывая Дольфа и истребителей, а потом вынула из кармана полиэтиленовый пакетик и соскоблила в него немного земли. Лунный свет внезапно померк: надо мной вырос Дольф – неясный силуэт на фоне черного неба. – Ну? – спросил он. – Зомби вышел из этой могилы, – сказала я. – Это тот самый зомби-убийца? – Я не знаю наверняка. – Не знаешь? – Пока нет. – А когда будешь знать? – Я отнесу пробу Эвансу, пусть потрогает, как он это умеет. – Эванс... Ясновидец? – Угу. – Он же псих. – Верно, зато талантливый. – Мы решили больше его не использовать. – Молодцы, – сказала я. – Однако он по-прежнему на службе у “Аниматор Инкорпорейтед”. Дольф покачал головой: – Я не доверяю Эвансу. – А я – вообще никому, – сказала я. – Так что будем делать? Дольф улыбнулся: – Твоя взяла. Во второй пакетик я осторожно, чтобы не повредить, положила немного травы. Потом проползла к голове могилы и раздвинула стебли. Никаких следов. Проклятие! Надгробие сбросили с основания. Разбили в куски. И унесли. Вот черт. – Зачем понадобилось уносить надгробие? – спросил Дольф. – Имя и дата могли дать ключ к тому, для чего оживили зомби и что пошло не так, как надо. – В каком смысле “не так”? – Можно с помощью зомби убить одного или двух человек, но никто не стал бы приказывать ему устраивать массовую резню. – Разве что сумасшедший, – заметил Дольф. Я посмотрела на него. – Это не смешно. – Разумеется, нет. Сумасшедший, который способен оживлять мертвецов. Зомби-убийца в руках маньяка. Чудесно. И если он – или она – смог сделать это один раз... – Дольф, если это действительно сумасшедший, он может не ограничиться одним зомби. – И в этом безумии не будет своей системы, – добавил Дольф. – Проклятие! – Вот именно. Отсутствие системы означало отсутствие мотива. А отсутствие мотива означало невозможность вычислить преступника. – Нет, я в это не верю. – Почему? – Потому что если поверить, остается только повеситься. – Я вынула из кармана перочинный нож и принялась скоблить то, что осталось от надгробной плиты. – Порча надгробий карается законом, – сказал Дольф. – Давай карай. – В третий пакетик я смахнула каменную крошку и положила туда же обломок известняка размером с мой большой палец. Потом я убрала мешочки и нож в карманы комбинезона. – Ты всерьез полагаешь, будто Эвансу удастся что-то прочесть по этим кусочкам? – Не знаю. – Я посмотрела вниз, на могилу. Истребители стояли чуть в отдалении. Дают нам возможность поделиться секретами. Какая предупредительность. – Понимаешь, Дольф, надгробие они, может, и уничтожили, но могила-то никуда не делась. – Зато делся труп, – сказал он. – Верно, но гроб мог бы нам кое-что рассказать. Что-нибудь полезное. Дольф кивнул: – Ладно, я получу разрешение на эксгумацию. – Разве нельзя просто разрыть ее сегодня же ночью? – Нет, – сказал Дольф. – Я должен играть по правилам. – Он посмотрел на меня тяжелым взглядом. – И я не хочу, вернувшись, обнаружить разрытую могилу. Уликам никто не поверит, если ты в нее заберешься. – Уликам? Ты серьезно надеешься, что дело дойдет до суда? – Да. – Дольф, мы должны только избавиться от этого зомби. – Мне нужны ублюдки, которые его оживили, Анита. Нужны, чтобы предъявить им обвинение в убийстве. Я кивнула. В душе я была с ним согласна, но считала, что из этого вряд ли что-нибудь выйдет. Впрочем, Дольф – полицейский, ему приходится заботиться о законе. Меня заботили более простые вещи – например, как остаться в живых. – Я сообщу, если Эванс скажет что-то полезное, – пообещала я. – Да уж, постарайся, пожалуйста. – Где бы ни была эта тварь, Дольф, здесь ее нет. – Но она вышла отсюда? – Да. – И убивает еще кого-то, пока мы тут гоняемся за собственным хвостом. Мне хотелось похлопать его по плечу: мол, все в порядке, старина Дольф. Но я знала, что это неправда. Я понимала, что он сейчас чувствует. Мы гоняемся за собственным хвостом. Даже если это могила зомби-убийцы, все равно мы не знаем, где искать его самого. А мы обязаны его найти. Найти, заманить в ловушку и уничтожить. Вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов: успеем ли мы выполнить эту программу до того, как зомби снова захочет есть? У меня не было на это ответа. Нет, тоже вранье. Ответ у меня был. Только он мне не нравился. Где-то там, в городе, зомби уже проголодался.15
Стоянка автоприцепов, где обитает Эванс, находится в Сент-Чарльзе, сразу за шоссе № 94. Сотни акров передвижных домов. Разумеется, ничего передвижного в них уже нет. Когда я была маленькой, их цепляли к автомобилю и возили повсюду. Удобно и просто. В этом заключалась их привлекательность. Теперь в иных из этих передвижных домов по три, а то и четыре спальни и несколько ванных комнат. Переместить куда-то этих малюток может только тяжелый тягач или торнадо. Трейлер Эванса – более ранней модели. Я думаю, что если понадобится, его все же можно прицепить к пикапу, и машина его утянет. Конечно, удобнее, чем нанимать фургон для перевозки мебели. Но я сомневаюсь, что Эванс когда-нибудь будет переезжать. Дьявол, да он почти весь год не выходит из дома. Окна светились мягким золотистым светом. Над небольшим пандусом перед дверью был устроен навес. Эванс был дома. Я в этом не сомневалась. Эванс был дома всегда. “Бессонница” звучит вполне безобидно. Эванс сделал ее неизлечимой болезнью. Я снова была в черных шортах. Три пакетика с моей добычей лежали в заднем кармане. Если я войду, радостно ими помахивай, Эванс начнет чудить. Тут нужен тонкий подход. Я просто зашла повидать старого приятеля. Никаких других поводов. Хорошо. Я открыла наружную дверь и постучала. Тишина. Никакого движения. Ничего. Я подняла руку, чтобы постучать еще, но заколебалась. Может, Эвансу, наконец, удалось уснуть? В первый раз с тех пор, как мы познакомились, удалось по-настоящему уснуть ночью. Черт бы его побрал. Я все еще стояла с поднятой рукой, когда вдруг почувствовала, что он на меня смотрит. Я взглянула на небольшое окошко в двери. Из-за занавески выглянул край бледной физиономии. Синий глаз Эванса моргнул. Я помахала рукой. Лицо исчезло. Щелкнул замок, и дверь отворилась. Эванса не было видно, и я вошла в открытую дверь. Эванс стоял за ней. Прятался. Эванс закрыл дверь, прислонившись к ней спиной. Он дышал мелко и часто, как после долгого бега. Его спутанные соломенные волосы рассыпались по темно-синему купальному халату, на щеках и на подбородке – рыжая щетина. – Как дела, Эванс? Зрачки у него были расширены. Неужели он подсел на какую-то гадость? – Эванс, ты в порядке? – Когда сомневаешься, измени формулировку. Он кивнул. – Что тебе нужно? – Голос у него был хриплым. Я подумала, что он вряд ли поверит, будто я просто проходила мимо. Можете назвать это интуицией. – Мне нужна твоя помощь. Он покачают головой: – Нет. – Ты даже не знаешь, в чем дело. Он опять покачал головой: – Не имеет значения. – Можно мне сесть? – спросила я. Если не подействовала прямота, может, подействует вежливость? Он кивнул: – Конечно. Я обвела взглядом крошечную гостиную. Нет сомнений, что где-то под газетами, бумажными тарелками и старой одеждой имеется кушетка. На кофейном столике стояла коробка с окаменевшей пиццей. Запах в комнате был несвежий. Психанет ли он, если я что-нибудь переставлю? Смогу ли я усидеть на груде барахла, под которым, предположительно, есть кушетка? Я решила попробовать. Ради того, чтобы уговорить Эванса, я готова была сесть на заплесневелую пиццу. Я взгромоздилась на кучу газет. Под ней определенно чувствовалось что-то большое и твердое. Возможно, кушетка. – Можно мне чашечку кофе? Он в третий раз покачал головой: – Нет чистых чашек. В это я могла поверить. Эванс все еще жался к двери, будто боялся подойти ко мне ближе. Он не вынимал рук из карманов халата. – Мы можем просто поговорить? – спросила я. Он в четвертый раз покачал головой. Я не выдержала и сделала то же самое. Эванс нахмурился. Может быть, в доме есть кто-то еще? – Что тебе нужно? – снова спросил он. – Я же сказала – чтобы ты мне помог. – Я больше этим не занимаюсь. – Чем именно? – Ты знаешь. – Нет, Эванс, я не знаю. Скажи мне. – Я больше не касаюсь вещей. Я моргнула. Было что-то странное в том, как он это сказал. Я обвела взглядом грязные блюдца, разбросанную одежду. Все действительно выглядело так, словно к этому хламу давно уже не прикасалась человеческая рука. – Эванс, покажи мне свои руки. Он покачал головой. На сей раз я не стала егопередразнивать. – Эванс, покажи руки. – Нет. – Он сказал это громко и ясно. Я встала и начала медленно подходить к нему. Он вжался в угол между входной дверью и дверью в ванную. – Покажи руки. Из глаз его хлынули слезы. Он моргнул, и слезы покатились по щекам. – Оставь меня в покое, – взмолился он. У меня сжалось сердце. Что он натворил? Господи, что он сделал с собой? – Эванс, или ты покажешь мне руки добровольно, или я заставлю тебя это сделать. – Я боролась с желанием коснуться его плеча, но я не могла позволить себе проявить мягкость. Он заплакал сильнее и даже начал поскуливать. Потом медленно вытянул левую руку из кармана. Она была бледной, костлявой, но целой. Я вдохнула полной грудью. Благодарю тебя, Господи. – А ты что подумала? – спросил Эванс. Теперь пришла моя очередь качать головой. – Лучше не спрашивай. Он посмотрел на меня – наконец-то осмысленным взглядом. Я все-таки завладела его вниманием. – Я не настолько чокнутый. Я хотела сказать, что никогда и не думала, что он настолько чокнутый, но на самом деле именно это я и подумала. Подумала, что он отрезал себе кисти рук, чтобы никогда уже ничего не касаться. Боже, это безумие. И я пришла просить его помочь мне в деле об убийстве. Кто из нас больше безумен? Не надо, не отвечайте. Эванс склонил голову набок. – Зачем ты пришла, Анита? – Слезы еще не просохли у него на лице, но голос был спокойным и будничным. – Мне нужна твоя помощь. Речь идет об убийстве. – Я больше этим не занимаюсь. Я же тебе сказал. – А еще ты однажды сказал, что не можешь не видеть видений. Ясновидение – не та вещь, которую можно просто взять и выбросить. – Именно поэтому я никуда не хожу. Если я сижу дома, я никого не вижу. И меня не посещают видения. – Не верю, – сказала я. Он вынул из кармана белоснежный носовой платок и обернул его вокруг дверной ручки. – Уходи. – Сегодня я видела трехлетнего мальчика. Он был съеден заживо. Он прижался лбом к двери. – Прошу тебя, не надо. – Я знаю других ясновидцев, Эванс, но никто из них не добивался таких успехов, как ты. Мне нужен лучший. Мне нужен ты. – Не надо, – глухо повторил он. Я должна была уйти, оставить его, сделать то, что он мне велел, – но я не сделала этого. Я стояла у него за спиной и ждала. Давай, старый приятель, давай, старина, рискни рассудком ради меня. В эту минуту я была безжалостным аниматором. Я не чувствовала ни малейшей вины. Цель оправдывает средства. Хорошо же. Но в данном случае это было действительно так. – Если не положить этому конец, умрут еще люди, – сказала я. – Мне нет до этого дела, – сказал он. – Ты врешь. Он убрал носовой платок обратно в карман и потоптался на месте. – Маленький мальчик – ты не обманываешь меня, Анита? – Я не стала бы тебе лгать. Эванс кивнул: – Да, да. – Он провел языком по губам. – Дай мне то, что ты принесла. Я достала пакетики и открыла тот, в котором лежал кусочек надгробия. С чего-то же надо начать. Эванс не стал спрашивать, что это такое. Это было бы жульничество. Если бы мне не нужно было оказать на него давление, я бы даже о мальчике не упомянула. Но чувство вины – отличный рычаг. Его рука дрогнула, когда я положила самый крупный кусок мрамора ему в ладонь. Я старательно избегала касаться Эванса. Не хочу, чтобы он проник в мои тайны. Это может его отпугнуть. Эванс сжал камень в кулаке. По спине его пробежала дрожь. Он дернулся, глаза его закрылись. И он погрузился в видения. – Кладбище, могила. – Он слегка повернул голову, словно к чему-то прислушиваясь. – Высокая трава. Жарко. Кровь, он стирает с надгробия кровь. Эванс обвел комнату закрытыми глазами. Интересно, увидел бы он свое жилище, если бы его глаза были открыты? – Откуда кровь? – резко спросил Эванс. Предполагалось, что я должна отвечать? – Нет, нет! – Он отпрянул и стукнулся спиной о дверь. – Крик, крик, женский крик! Нет, нет! – Внезапно глаза его широко раскрылись. Он отшвырнул кусок мрамора. – Они убили ее, убили! – Эванс прижал к глазам кулаки. – О Боже, они перерезали ей горло! – Кто “они”? Он покачал головой, не отрывая рук от лица. – Не знаю. – Эванс, что ты увидел? – Кровь. – Он посмотрел на меня из-под кулаков. – Всюду кровь. Они перерезали ей горло. И размазали кровь по надгробной плите. У меня было еще два пакетика. Отважусь ли я попросить? Что ж, попытка не пытка. Разве не так? – У меня есть еще две вещи, которых надо коснуться. – Нет, черт побери! – крикнул он и попятился от меня к короткому коридору, ведущему в спальню. – Уходи! Уходи! Убирайся к дьяволу из моего дома. Сей час же! – Эванс, что еще ты увидел? – Уходи! – Опиши эту женщину. Хоть какие-то детали. Помоги же мне, Эванс! Он тяжело опустился на пол. – Браслет. У нее был браслет на левом запястье. На нем болтались какие-то талисманы – сердечко, лук со стрелами, нотные знаки. – Он уткнулся головой в колени. – Теперь уходи. Я хотела сказать “спасибо”, но это было бы неуместно. Я поискала обломок, который отшвырнул Эванс, и нашла его в кофейной чашке, покрытой зеленой плесенью. Я вынула камень из чашки, вытерла его о валявшиеся на полу джинсы, положила в пакетик и убрала его в задний карман. Я оглядела комнату. Мне не хотелось оставлять Эванса в такой грязи; а может быть, я просто чувствовала себя виноватой из-за того, что обошлась с ним жестоко. Может быть. – Спасибо, Эванс. – Он даже не взглянул на меня. – Если я вызову к тебе уборщицу, ты ее впустишь? – Я не хочу, чтобы кто-то входил в мой дом. – “Аниматор Инкорпорейтед” оплатила бы счет. Мы в долгу у тебя за сегодняшнее. Он поднял голову. Гнев, чистый гнев – вот все, что было в его глазах. – Эванс, не надо отказываться от помощи. Ты убиваешь себя. – Убирайся. К черту. Из моего. Дома. – Каждое слово было таким горячим, что обжигало. Я никогда не видела Эванса в гневе. В испуге – да, но не в гневе. Что я могла сказать? Это был его дом. Я вышла. И, стоя на шатком пандусе, услышала, как щелкнул замок у меня за спиной. Я получила то, что мне было нужно, – информацию. Так почему я чувствую себя так мерзко? Потому что я издевалась над серьезно больным человеком. Ладно, ничего не поделаешь. Вина, вина, вина. Перед моими глазами возникла пропитанная кровью простыня и позвоночник миссис Рейнольдс, влажно поблескивающий в солнечном свете. Я села в машину. Если насилие над Эвансом поможет спасти хотя бы одну семью, средства будут оправданы. Ради того, чтобы больше никогда не видеть трехлетнего мальчика с вырванными внутренностями, я готова была избить Эванса резиновой дубинкой. Или дать ему избить себя. Если вдуматься, разве не это мы только что сделали?16
Во сне я снова была маленькой девочкой. Машина стояла на том месте, где она столкнулась с другим автомобилем. Она была похожа на смятый кусок фольги. Дверца была открыта. Я ползала по знакомой обивке – такой светлой, что она казалась почти белой. На сиденье было темное пятно. Не такое уж большое. Я осторожно дотронулась до него. Мои пальцы окрасились красным. Впервые я видела кровь. Ветровое стекло было все в паутине трещин и выдавлено наружу в том месте, где моя мать ударилась об него лицом. Она сумела открыть дверцу и выбраться из машины. Она умерла на обочине. Именно поэтому на сиденье было так мало крови. Я посмотрела на свежую кровь на своих пальцах. В реальной жизни кровь уже высохла, остаётесь просто пятно. Но в моих снах кровь всегда была свежей. В этот раз в моем сне присутствовал еще и запах. Запах гниющей плоти. Это было неправильно. Я видела сон и понимала, что это сон. И запах не мог быть его частью. Запах был настоящим. Я мгновенно проснулась и уставилась в темноту. Сердце забилось у самого горла. Моя рука нашарила браунинг в изголовье кровати. Он был твердый, надежный, и прикосновение к нему вселяло уверенность. Я села в кровати, привалившись к спинке и держа пистолет у груди, как чайную чашку. Через узкую щель между занавесками пролился лунный свет и высветил человеческую фигуру. Ночной гость, казалось, даже не заметил ни того, что я проснулась, ни моего пистолета. Он зашаркал по ковру, наткнулся на мою коллекцию игрушечных пингвинов – светлый ручеек на полу у окна – и опрокинул несколько штук, будто не был способен перешагнуть через них. Мой визитер пробирался через пушистых пингвинов, загребая ногами, словно шел по воде. Свободной рукой я дотянулась до лампы возле кровати. После темноты ее свет меня ослепил. Я замигала, отчаянно желая, чтобы мои глаза поскорее привыкли к свету. Наконец они привыкли, и я увидела, что это зомби. При жизни он был крупный мужчина. Плечи шириной с амбарную дверь, огромные ручищи – гора мускулов, одним словом. Левый глаз высох и сморщился. Правый смотрел на меня. В этом взгляде не было ни волнения, ни нетерпения, ни жестокости – одна пустота. Пустота, которую Доминга Сальвадор наполнила целью. “Убей”, – приказала она. В этом я ни на йоту не сомневалась. Это был ее зомби. Я не могла отправить его обратно. Я не могла приказать ему сделать что-то другое, пока он не выполнит приказа Доминги. Прикончив меня, он станет покладистым, как дохлый щенок. Но не раньше. Я не собиралась этого дожидаться. Браунинг был заряжен разрывными пулями с серебряным покрытием. Этими пулями можно убить человека, попав в любую точку груди: отверстие будет слишком большим, чтобы выжить. Но дыра в груди для зомби не помеха. Он будет продолжать двигаться, с сердцем или без сердца. Зато разрывная пуля способна оторвать человеку руку или ногу. Мгновенная ампутация. Если, конечно, попасть в нужное место. Зомби, казалось, никуда не спешил. Он пробирался через рассыпавшиеся игрушки с целеустремленностью мертвеца. Зомби, не отличаются особенной силой. Зато они могут использовать всю силу без остатка; они ее не экономят. Практически любой человек раз в жизни способен на сверхчеловеческое усилие. Мускулы лопнут, сухожилия порвутся, позвонки треснут, но машину вы поднимете. Только ингибиторы в мозгу оберегают нас от саморазрушения. У зомби нет ингибиторов. Труп может буквально разорвать меня на части, при этом разрываясь на части сам. Но если бы Доминга действительно хотела меня убить, она послала бы менее разложившийся труп. Этот уже настолько испорчен, что, пока он возится, я могу успеть выскочить за дверь и запереть ее с другой стороны. Может быть. А дальше что? Я взяла пистолет как полагается, в обе руки, и спустила курок. В маленькой комнате выстрел был оглушительно громким. Зомби дернулся, покачнулся. Его правая рука отлетела вместе с ошметками плоти и кусками костей. Ни капли крови: он был мертв слишком давно. Зомби не остановился. Я навела пистолет на другую руку. Задержите дыхание, улыбни-итесь. Я целилась в локоть. И попала, куда хотела. Две руки, упавшие на пол, извиваясь, ползли к кровати. Я могла разметать его на кусочки, и каждый кусочек стремился бы прикончить меня. Правое колено. Я не отстрелила ногу совсем, но зомби все равно накренился и повалился набок. Он перекатился на живот и пополз ко мне, подталкивая себя оставшейся ногой. Из раздробленного колена сочилась какая-то темная жидкость. Запах был омерзительный. Я нервно сглотнула, чувствуя сухость во рту. О Боже. Потом вылезла из кровати и начала обходить комнату, чтобы оказаться позади зомби. Он сразу понял, что я задумала, и попытался развернуться, помогая себе уцелевшей ногой. Руки сделали это быстрее, цепляясь пальцами за ковер. Я выстрелила и отстрелила зомби вторую ногу, когда он уже был меньше чем в двух футах от меня. Куски гниющего мяса забрызгали моих пингвинов. Вот черт. Руки были уже рядом с моими голыми ногами. Еще двумя выстрелами я разнесла им кисти, но лишенные пальцев обрубки все равно извивались и шлепали по ковру. Они все еще пытались добраться до цели. Я уловила шорох и легкое движение в темной гостиной. Я стояла спиной к открытой двери. И, поворачиваясь, уже понимала, что слишком поздно. Сильные руки схватили меня и прижали к очень жесткой груди. Грубые пальцы вцепились мне в правую руку, лишив возможности применить пистолет. Острые зубы впились в плечо. Я заорала. Мое лицо и ствол пистолета оказались прижатыми к плечу зомби. Пальцы стискивали мне руку, пытаясь ее сломать. Зубы рвали мое плечо, но, слава Богу, это были не клыки. Обычные человеческие зубы. Чертовски больно, но все пройдет, если мне удастся выжить. Я запрокинула голову и надавила курок. Пуля качнула зомби назад. Левая рука отвалилась от плеча. Я вырвалась и отскочила. Оторванная рука продолжала цепляться за мое предплечье. Стоя в дверях спальни, я рассмотрела того, кто чуть было меня не убил. Когда-то это был белый мужчина, приблизительно шести футов ростом, сложенный, как футболист. Свежий, только что с грядки. Из раздробленного плеча текла кровь. Пальцы оторванной руки держались крепко, и хотя они не могли сломать мне руку, стряхнуть их я тоже не могла. У меня не было времени. Зомби бросился вперед, пытаясь схватить меня оставшейся рукой. Но теперь я могла спокойно взять пистолет обеими руками. Оторванная рука старалась мне помешать, как будто мозг зомби все еще управлял ею. Я быстро выстрелила два раза. Зомби споткнулся, его левая нога подвернулась – но поздно. Он был слишком близко. Упав, он придавил меня своим телом. Мы рухнули на пол, но я успела поднять руки, что бы они остались свободными. Я не могла столкнуть с себя зомби, и мне оставалось только стрелять. Кровь блестела у него на губах. Я выстрелила, плотно зажмурив глаза. Не столько потому, что не хотела на это смотреть, но в основном, чтобы уберечь глаза от осколков черепа. Когда я открыла их, голова зомби исчезла – за исключением нижней челюсти и шейного позвонка. Уцелевшая рука тянулась к моему горлу. Вторая рука, которая все еще цеплялась за мое предплечье, пыталась помочь телу. Я не могла стрелять по рукам: угол был неподходящий. Я услышала, как сзади подползает что-то тяжелое, и, рискуя вывихнуть шею, повернула голову, чтобы взглянуть. Это был первый зомби. Его рот – единственное оружие, которое у него осталось – был широко раскрыт. Заорав, я повернулась обратно к зомби, который лежал на мне. Уцелевшая рука трепетала возле моего горла. Я оттащила ее и приложила к оторванной руке. Она схватила ее. Без головы зомби уже не так хорошо соображал. Пальцы оторванной руки отпустили мое предплечье. По ней пробежала дрожь, а в следующее мгновение она лопнула, как перезрелая дыня, выпустив фонтан крови. Зомби раздавил собственную руку. Первый зомби, судя по звукам, был уже рядом. – Боже! – взмолилась я. – Полиция! Выходите с поднятыми руками! – раздался громкий голос в прихожей. К черту хладнокровие и самообладание. – Помогите! – Мисс, что тут у вас происходит? Первый зомби копошился справа. Я вывернула шею и оказалась с ним почти нос к носу. Я ткнула браунинг в его открытую пасть. Зубы сомкнулись на стволе пистолета, и я нажала курок. В темном дверном проеме возник полицейский. Из моего угла он казался огромным. Вьющиеся каштановые волосы, уже начинающие седеть, усы, в руке пистолет. – Господи Иисусе! – воскликнул он. Второй зомби отпустил свою раздавленную руку и снова потянулся ко мне. Полицейский схватил его за пояс и приподнял. – Убери ее отсюда, – сказал он своему напарнику. Тот двинулся ко мне, но я не стала дожидаться. Я выбралась из-под зомби и на четвереньках помчалась в гостиную. Дважды меня не надо было об этом просить. Второй полицейский поставил меня на ноги. Он поднял меня за правую руку, в которой был браунинг. Обычно полицейские первым делом отнимают оружие. Трудно бывает с первого взгляда сказать, кто тут плохой парень. Если у тебя в руках пистолет, ты уже плохой парень, пока не доказано обратное. Презумпция невиновности тут не действует. Он вынул пистолет из моих пальцев. Я не сопротивлялась. У меня уже был кое-какой опыт. За спиной у меня грохнул выстрел. Я подпрыгнула, и полицейский тоже. Он был примерно моего возраста – правда, в этот момент я чувствовала себя тысячелетней старухой. Мы повернулись и увидели, что первый по лицейский палит по зомби, который вырвался от него. Зомби был уже изрешечен пулями, но не сдавался. – Не стой как пень, Брэди! – крикнул первый полицейский. Его напарник вытащил пистолет и сделал шаг к спальне. Но, оглянувшись на меня, остановился. – Помоги ему, – сказала я. Он кивнул и тоже начал стрелять в зомби. Выстрелы грохотали, как гром. У меня уже звенело в ушах; я задыхалась от порохового дыма. Стены украсились дырками от пуль. Зомби продолжал наступать. Они его только раззадорили. Беда полиции в том, что они не имеют права использовать посеребренные разрывные пули. Как правило, полицейские не сталкиваются со сверхъестественным так часто, как я. В основном они гоняются за простыми мошенниками. Их начальству не понравится, если они отстрелят ногу рядовому гражданину просто потому, что тот в них стрелял. Не положено убивать людей только за то, что они пытаются убить тебя. Правильно? Так что у них были обычные пули, может, только чуть-чуть посеребренные, чтобы докторам было проще потом тебя штопать, – а ими зомби не остановишь. Полицейские поддерживали друг друга: один перезаряжал пистолет, другой налил, и наоборот. Но зомби все равно рвался вперед. Его оставшаяся рука ощупывала воздух. Искала меня. Вот черт. – Мой пистолет заряжен разрывными пулями, – сказала я. – Стреляйте из него. Первый полицейский нахмурился: – Брэди, я же велел ее увести. – Тебе нужна была помощь, – сказал Брэди. – Убери отсюда гражданских лиц к чертовой матери! Это я – гражданское лицо? Брэди не стал задавать лишних вопросов. Он опустил пистолет и повернулся ко мне: – Пойдемте, мисс. – Дайте мне мой пистолет. – Он поглядел на меня и покачал головой. – Я из Специальной Команды по Расследованию и Урегулированию Таинственных Инцидентов. – Это была чистая правда. Я надеялась, что он предположит, будто я полицейский, что истине не соответствовало. Полицейский был молод. Он предположил. И протянул мне мой браунинг. – Благодарю, – сказала я и повернулась к его напарнику. – Я из охотников за привидениями. Он покосился на меня, держа на прицеле ходячего мертвеца: – Так делай же что-нибудь! Кто-то из них включил свет в гостиной. Теперь, когда никто не стрелял, зомби без помех заковылял вперед. Он шагал, как человек на прогулке – только у него не было головы и одной руки. Шагал он довольно бодро: наверное, чувствовал, что я рядом. Он был в гораздо лучшем состоянии, чем первый зомби. Я могла его покалечить, но вывести его из строя – нет. Впрочем, я была согласна и на такой вариант. Я выпустила третью пулю в его левую ногу, куда я до этого уже дважды стреляла. Теперь у меня было больше времени, чтобы прицелиться, и прицел оказался точным. Нога под ним подломилась. Он упал, но приподнялся и заковылял ко мне, подтаскивая себя рукой и отталкиваясь оставшейся ногой. Я улыбнулась, потом начала смеяться, но смех застрял у меня в горле. Я попятилась. После того, что он сделал со своей собственной рукой, я не хотела рисковать своими конечностями. Я обошла его сзади, он начал разворачиваться ко мне проворнее, чем можно было бы ожидать. Для второй ноги потребуются еще две пули. Я не считала выстрелы. Сколько же патронов осталось в обойме – один, два или уже ни одного? Я самой себе напоминала героя вестерна, у которого вышли патроны, но он берет плохого парня на понт. Только этой рухляди было все равно, остались у меня патроны или нет. Мертвых на понт не возьмешь. Зомби все еще тащил себя и свою поврежденную ногу. Все дело в руке. Я почти безнадежно нажала курок, и его кисть осталась лежать на ковре, как красный цветок. Но зомби все равно надвигался, опираясь на культю. Я потянула собачку, но услышала только щелчок бойка. Вот черт. – Я отстрелялась, – сказала я и отступила. Зомби пополз за мной. Старший полицейский схватил его за ноги и стал от меня оттаскивать. Одна нога медленно вывернулась из штанины и осталась у него в руке. – Дерьмо! – Он отбросил ногу, и она задергалась на ковре, как змея с переломанным хребтом. Труп упрямо стремился добраться до меня. Полицейский держал его за уцелевшую ногу, но зомби все равно не оставлял попыток. Он не оставит их до тех пор, пока его не сожгут или Доминга Сальвадор не отменит приказ. В дверь ворвались еще несколько полицейских и накинулись на искалеченного зомби, как стервятники на кусок падали. Зомби брыкался и сопротивлялся. Он хотел вырваться и закончить свою миссию. Убить меня. Полицейских было достаточно много, чтобы не дать ему это сделать и держать его до тех пор, пока не приедут парни из лаборатории. Они сделают все, что нужно, на месте. Потом истребители сожгут зомби. Были попытки забирать зомби в морг для исследований, но даже крошечные кусочки тела умудрялись сбегать и прятаться в самых неожиданных местах. В конце концов, судебно-медицинские эксперты решили, что все зомби должны быть достоверно мертвы перед перевозкой. Санитары и техники из лаборатории были согласны с таким решением. Я тоже – хотя знала, что огонь уничтожает не только зомби, но и почти все улики. Что ж, всегда приходится выбирать. Я стояла в сторонке, прислонившись к стене. Обо мне в пылу схватки забыли. Прекрасно: на сегодня с меня хватит сражений. Только сейчас я сообразила, что на мне лишь футболка и трусики. Футболка, пропитанная кровью, липла к телу. Я пошла в спальню. Пожалуй, не помешает надеть штаны. Но у порога я остановилась. Первый зомби шевелился на полу, как паук с оторванными лапками. Он был не в состоянии двигаться, но пытался. Кровавый обрубок по-прежнему стремился выполнить приказание. То есть прикончить меня. Доминга Сальвадор хотела, чтобы я умерла. Два зомби; один почти новый. Она хотела меня убить. Эта мысль преследовала меня, как навязчивый мотивчик. Мы угрожали друг другу, да – но к чему такая жестокость? Зачем ей меня убивать? Я не могла предъявить ей законного обвинения, и она это знала. Так почему она приложила такие старания, чтобы меня убить? Может быть, потому, что она что-то скрывает? Доминга дала слово, что не оживляла зомби-убийцу, но вряд ли ее слово чего-нибудь стоит. Это единственное объяснение. Она имеет какое-то отношение к тому зомби, которого мы ищем. Только какое? Она его оживила? Или знала, кто это сделал? Нет. Она сама его оживила – иначе зачем ей убивать меня на следующую же ночь после нашего разговора? Это было бы слишком большое совпадение. Доминга Сальвадор оживила эту тварь, но та от нее сбежала. Вот как было дело. Она, конечно, злодейка, но она не сумасшедшая. Она бы не стала оживлять зомби-убийцу просто затем, чтобы он потом разгуливал, где ему вздумается. Великая королева вуду по-королевски же и облажалась. И больше, чем все остальное, больше, чем погибшие люди или возможное обвинение в убийстве, ее волнует, чтобы никто не узнал, как она облажалась. Она не могла позволить себе так подрывать свою репутацию. Я отвела взгляд от кровавых останков. Мои пингвины были все испачканы кровью и ошметками мяса. Смогут ли многострадальные работники службы быта их вычистить? С моей одеждой они управлялись довольно неплохо. Пули, которыми я заряжала браунинг, не пробивают стены. Это вторая причина, по которой я предпочитаю именно их. Моим соседям не угрожает опасность быть случайно застреленными. Но пули полицейских превратили стену спальни в решето. Аккуратные дырочки были повсюду. Меня еще ни разу не пытались убить в моем жилище: это не по правилам. У себя в кровати ты должен быть в безопасности. Знаю-знаю. У плохих парней нет правил. Еще и поэтому их называют плохими парнями. Я знала, кто послал этих зомби. Дело за малым – найти доказательства. Господи, всюду кровь. Кровь и куски полуразложившегося мяса. Я давно привыкла к этому запаху. Но к такой вони... Вся квартира воняла. У меня лома почти все было белым: стены, ковер, кушетка, стулья. На белом фоне пятна крови казались яркими, как свежие раны. Дырки от пуль и трещины в штукатурке отлично гармонировали с ними. Квартира разгромлена. Хорошо бы найти доказательства, что это Доминга, а потом, если повезет, отплатить ей той же услугой. – Как аукнется, так и откликнется, – прошептав я, ни к кому конкретно не обращаясь. Слезы жгли мне глаза. Я не хотела плакать, но горло мне жег готовый вырваться крик. Что лучше – кричать или плакать? Наверное, все-таки плакать. Прибыли санитары. Невысокая чернокожая женщина, на вид моя ровесница, подошла ко мне: – Давай, милая, посмотрим, что тут с тобой стряслось. – Голос у нее был нежный, как и руки, уводящие меня от картины кровавой бойни. Я даже не возражала против того, что она называет меня “милая”. Мне ужасно хотелось уткнуться в чьи-нибудь колени и чтобы меня утешали. Мне это было необходимо. Но недоступно. – Милая, надо взглянуть, насколько серьезно кровотечение. А потом мы поедем в больницу. Я покачала головой и словно издалека услышала собственный невозмутимый голос: – Это не моя кровь. – Что? Я посмотрела на нее. Перед глазами у меня все расплывалось. Последствия шока. Обычно я держусь лучше, но и на старушку бывает прорушка. – Это не моя кровь. У меня укус на плече, и все. Похоже, она не поверила. Я ее не винила. Если люди видят, что ты весь в крови, разумеется, они вправе предположить, что часть этой крови – твоя. Они не учитывают, что имеют дело с крутой потрошительницей вампиров и аниматором трупов. Слезы опять подступили к глазам. Все мои пингвинчики заляпаны кровью. Черт с ними, со стенами и ковром. Их можно отремонтировать и заменить. Но эти чертовы игрушки я собирала годами. Я позволила санитарке увести меня. Слезы стекали у меня по щекам. Я не плакала, у меня просто слезились глаза. У меня слезились глаза, потому что все мои игрушки были испачканы кровью зомби. О Боже!17
Я достаточно часто выезжала на место преступления, чтобы знать, чего ожидать. Это как пьеса, которую слишком часто смотрел. Я могу расписать все выходы, проходки и мизансцены. Только на этот раз все было иначе. Потому что это был мой дом. Глупо обижаться, что Доминга Сальвадор хотела убить меня в моей собственной квартире. Глупо, но все же мне было обидно. Она нарушила правило. Правило, о существовании которого я даже не подозревала. Нельзя убивать хорошего парня в его собственном доме. Вот черт. За это я собиралась прибить ее шкуру к дереву. Да, я и кто еще? Ну, может быть, я и полиция. Горячий ветер шевелил занавески в гостиной. Стекло было разбито выстрелами. Я была рада, что успела подписать двухгодичный договор на аренду. По крайней мере, меня не выпихнут из квартиры. Дольф сидел напротив меня в моей маленькой кухне. Рядом с ним стол для завтрака и два стула казались игрушечными. Дольф просто заполонил собой кухню. А может быть, я сама этой ночью чувствовала себя слишком маленькой. Или уже утро? Я поглядела на часы. Стекло было заляпано липкой темной массой. Невозможно разглядеть циферблат. Проклятие. Я сунула руку назад под одеяло, которое мне дала санитарка. Меня знобило, и даже мысль об отмщении была не в силах меня согреть. Ничего, потом я согреюсь. Потом я повеселюсь. А сейчас я была просто рада, что осталась в живых. – Ну, Анита, что произошло? Я поглядела через дверь на гостиную. Она уже почти опустела. Зомби убрали. Сожгли прямо на улице, ни больше, ни меньше. Аттракцион для всей округи. Семейное Развлечение. – Можно мне переодеться, прежде чем я сделаю заявление? Мгновение Дольф смотрел на меня, потом кивнул. – Чудесно. – Я встала и пошла в ванную, тщательно придерживая одеяло. Мне не хотелось, чтобы оно случайно упало. Я и так натерпелась стыда за минувшую ночь. – Сохрани футболку в качестве улики, – напомнил Дольф. – Будь уверен, – ответила я, не оборачиваясь. Самые крупные пятна были накрыты простынями, чтобы не разносить кровь по всему дому. Хорошо. Спальня насквозь провоняла трупами, засохшей кровью и старой смертью. О Боже. Я ни за что не смогу уснуть здесь сегодня. Даже моей выносливости существует предел. Я мечтала о душе, но сомневалась, что Дольф согласится так долго ждать. Придется ограничиться джинсами, носками и чистой футболкой. Я отнесла все это в ванную. За закрытой дверью вонь почти не чувствовалась. Ванная еще напоминала мою ванную. Бедствия ее не коснулись. Одеяло и грязную футболку я бросила на пол. На плече у меня была тугая повязка. Повезло, что не пришлось зашивать. Санитарка посоветовала мне пройти курс прививок от столбняка. Укус зомби не делает из тебя зомби, но у мертвых грязные рты. Весьма вероятна инфекция. Мои руки и ноги были все в засохшей крови. Я не стала утруждать себя мытьем рук. Позже я приму душ. Избавьтесь от всей грязи сразу. Футболка доставала мне почти до колен. На ее передней стороне была огромная карикатура на Артура Конан Дойля. Он смотрел в гигантскую лупу, и один глаз у него был комично большим. Я посмотрела на себя в зеркало над раковиной. Мягкая теплая футболка подействовала на меня успокаивающе. Это хорошо. Это как раз то, что мне сейчас нужно. Со старой футболкой придется проститься. Ее уже ничто не спасет. Но может быть, мне удастся спасти своих пингвинчиков. Я налила в ванну холодной воды. Если бы я испачкала кровью рубашку, то замочила бы ее в холодной воде. Будем надеяться, игрушкам это тоже пойдет на пользу. Я достала из-под кровати пару кроссовок. Не стоит идти по лужам крови в одних носках. Обувь придумана как раз для таких случаев. Правда, создатели “Найка” вряд ли думали, что в их кроссовках кто-то будет ходить по лужам из крови зомби. Трудно предвидеть все. Два пингвинчика стали коричневыми. Я осторожно отнесла их в ванную, положила в воду и держала их под водой, пока они не намокли и не перестали всплывать. Тогда я закрыла кран. Мои руки стали немного чище. Вода – наоборот. Если эти два пингвинчика отстираются, значит, есть надежда, что и остальные тоже. Я вытерла руки об одеяло. Нет смысла пачкать полотенце. Зигмунд, пингвин, которого я иногда брала с собой в кровать, был только чуть-чуть забрызган. Всего несколько пятнышек на пушистом белом животике. Маленькое благословение. Мне хотелось, чтобы он был под рукой, когда я буду делать заявление. Маловероятно, что Дольф кому-то расскажет. Я поставила Зигмунда как можно дальше от самых ужасных пятен, как будто это могло помочь. Глупая игрушка смотрела на меня из угла, и мне делалось легче. Чудесно. Зебровски стоял возле аквариума. Он поглядел на меня. – Таких здоровых ангельских рыбок я в жизни не видывал. Ее и зажарить не грех. – Оставь рыбку в покое, Зебровски, – сказала я. Он усмехнулся: – Конечно-конечно. Я просто подумал. Дольф сидел в кухне, положив руки на столик. Лицо его ничего не выражало. Если он и был огорчен тем, что меня едва не убили, то ничем этого не показывал. Впрочем, Дольф всегда такой. Только в связи с этим делом он позволил себе проявить эмоции. Еще бы – зомби-убийца, резня среди гражданского населения. – Хочешь кофе? – спросила я. – Конечно. – Мне тоже, – сказал Зебровски. – Только если скажешь волшебное слово. Он прислонился к стене у двери. – Пожалуйста. Я вынула из морозилки пачку кофе. – Ты хранишь кофе в морозилке? – удивился Зебровски. – Разве тебя до сих пор никто не угощал настоящим кофе? – спросила я. – Лучший кофе для гурмана – “Выбор дегустатора”. Я покачала головой: – Варвар. – Если вы оба закончили состязаться в остроумии, – сказал Дольф, – то, может быть, мы можем выслушать заявление? Я улыбнулась ему и Зебровски. Черт возьми, разве не здорово видеть этих двоих? Должно быть, шок оказался сильнее, чем мне представлялось, если я радуюсь, видя Зебровски. – Я спала, занимаясь собственным делом, а проснувшись, увидела зомби, стоящего надо мной. – Я засыпала зерна в маленькую черную кофемолку, которую купила, потому что ее цвет гармонировал с цветом упаковки для кофе. – Что тебя разбудило? – спросил Дольф. Я включила кофемолку, и чудесный аромат свежесмолотого кофе заполнил кухню. Райское наслаждение. – Трупный запах. – Объясни. – Я видела сон и вдруг почувствовала трупный запах. Он не вписывался в мой сон. Поэтому я проснулась. – Что было потом? – Дольф достал свой неизменный блокнот и приготовился записывать. Я сосредоточилась на каждой маленькой стадии приготовления кофе и попутно поведала Дольфу все, включая мои подозрения насчет сеньоры Сальвадор. Квартира наполнилась тем чудесным запахом, который всегда появляется, когда я заканчиваю варить кофе. – Так ты думаешь, что Доминга – тот аниматор, которого мы ищем? – уточнил Дольф. – Да. Он посмотрел на меня через столик. Взгляд его был очень серьезен. – Ты можешь это доказать? – Нет. Он глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. – Отлично. Просто отлично. – Судя по запаху, кофе готов, – сказал Зебровски. Он устал стоять и теперь сидел прямо на полу у самого дверного проема. Я разлила кофе по чашкам. – Если нужны сахар или сливки, берите сами. – Я поставила сахарницу и молочник со сливками – настоящими сливками – на столик. Зебровски положил много сахара и не побрезговал сливками. Дольф предпочел черный. Я тоже предпочитаю черный – как правило. Но сегодня вечером я добавила сливок и положила сахар. Настоящий кофе с настоящими сливками. Ням-ням. – Если мы получили бы разрешение на обыск у Доминги, ты смогла бы найти доказательства там? – спросил Дольф. – Доказательства кое-чего – несомненно, но того, что она оживляла зомби-убийцу... – Я покачала головой. – Если она его оживила и он от нее сбежал, вряд ли она захочет, чтобы кто-то об этом пронюхал. Она уничтожит все доказательства, лишь бы спасти лицо. – Не успокоюсь, пока не заставлю ее ответить за это, – сказал Дольф. – Я тоже. – Она может сделать вторую попытку и еще раз тебя убить, – сказал Зебровски от двери и подул на кофе, чтобы он поскорее остыл. – Глупая шутка, – сказала я. – Ты думаешь, она повторит покушение? – спросил Дольф. – Вероятно. Но как эти зомби, дьявол их раздери, проникли ко мне в квартиру? – Кто-то открыл замок отмычкой, – сказал Дольф. – Мог зомби... – Нет, зомби сорвал бы дверь с петель и не стал бы тратить время на то, чтобы открыть замок. Даже если бы моторная память позволяла ему это сделать. – Значит, какой-то умелец открыл дверь и впустил их, – сказал Дольф. – Получается так, – сказала я. – Есть предположения, кто бы это мог быть? – Держу пари – один из ее телохранителей. Ее внучек Антонио или, может быть, Энцо. Здоровяк лет сорока, похоже, ее личный страж. Не знаю, оба ли они имеют нужные навыки, но это кто-то из них. И скорее Энцо, а не Антонио. – Почему? – Если бы Тони впустил зомби, он остался бы посмотреть. – Ты уверена? Я пожала плечами. – Он из таких людей. Энцо сделал бы дело и отвалил. Он в точности следовал бы приказу. А внучек – не обязательно. Дольф кивнул: – Я думаю, что смогу получить ордер на обыск в течение сорока восьми часов. – Два дня – слишком много, Дольф. – Два дня с учетом того, что у нас нет ни единого доказательства, Анита. За исключением твоих слов. Я и так рискую собственной задницей. – Доминга в этом замешана, Дольф, так или иначе. Не знаю почему и не знаю, почему она потеряла контроль над зомби, но она в этом замешана. – Я получу ордер, – сказал Дольф. – Наш брат в синем сказал, будто ты говорила ему, что ты из полиции, – вставил Зебровски. – Я сказала, что я из вашей команды. Я никогда не говорила, что я из полиции. Зебровски усмехнулся: – М-мм. Ну-ну. – Сегодня ночью ты в безопасности? – спросил Дольф. – Я думаю, да. Сеньора не хочет вступать в конфликт с законом. К плохим ведьмам отношение такое же, как к плохим вампирам. Это автоматически означает смертный приговор. – Потому что люди их слишком боятся, – сказал Дольф. – Потому что некоторые ведьмы слишком легко переступают черту. – А что насчет королев вуду? – ухмыльнулся Зебровски. Я покачала головой: – Не знаю и знать не хочу. – Ну что ж, мы пойдем, а ты немного поспи, – сказал Дольф. Он поставил пустую кофейную чашку на стол. Зебровски еще не допил, но тоже поставил чашку и пошел за Дольфом. Я проводила их до дверей. – Я дам тебе знать, когда получу ордер, – сказал Дольф. – Ты не можешь добиться для меня разрешения осмотреть личные вещи Питера Бурка? – Зачем? – Есть только два способа потерять контроль над зомби, которые могут привести к таким ужасным последствиям. Первый: у аниматора достаточно власти, чтобы оживить зомби, но недостаточно, чтобы им управлять. Доминга в состоянии управлять всем, что она может оживить. Второй: вмешательство кого-то, приблизительно равного по силе. Своего рода поединок. – Я посмотрела на Дольфа. – У Джона Бурка хватило бы на это сил. Возможно, если я окажу Джону услугу, возьму его посмотреть личные вещи брата, – ну, вроде как для того, чтобы он сказал, все ли на месте, – возможно, он как-нибудь проговорится. – Доминга Сальвадор на тебя уже нагадила, Анита. Не хватит ли с тебя на эту неделю? – Хватит на всю жизнь, – сказала я. – Но надо же что-то делать, пока мы ждем ордера. Дольф кивнул: – Ладно. Я это устрою. Позвони завтра утром мистеру Бурку и назначь время. Потом позвонишь мне. – Будет сделано. В дверях Дольф на мгновение остановился. – Береги себя. – Всегда, – сказала я. Зебровски наклонился ко мне и сказал: – Симпатичные пингвинчики. – Я поняла, что когда в следующий раз я встречусь с охотниками за привидениями, всем уже будет известно, что я собираю игрушечных пингвинов. Моя тайна была раскрыта. Зебровски разболтает ее всем, кого увидит. По крайней мере, он предсказуем. Приятно знать, что есть еще кто-то, чьи действия нетрудно предугадать.18
Мягкие игрушки не приспособлены для плавания. Те два пингвина, которых я замочила в ванне, погибли безвозвратно. Может быть, попробовать пятновыводитель? Запах в квартире стоял такой плотный, что казалось, въелся уже навеки. Я оставила экстренное сообщение на автоответчике службы бытовых услуг. Не стала особенно вдаваться в подробности, не хотела их спугнуть. Я собрала сумку. Две смены одежды, Зигмунд с почищенным брюхом, папка на Гарольда Гейнора – вот, собственно, и все, что мне нужно. Еще я взяла оба пистолета: “файрстар” во внутрибрючной кобуре, браунинг под мышкой. Ветровка скрывала браунинг от посторонних глаз. В кармане куртки лежали запасные обоймы. Всего в обоих пистолетах было двадцать два патрона. Двадцать два выстрела. Почему я не чувствую себя в безопасности? В отличие от большинства ходячих мертвецов, зомби не боятся солнечного света. Они его не любят, но могут потерпеть. Доминга могла приказать зомби убить меня при свете солнца так же просто, как при свете луны. Она не смогла бы оживить зомби до наступления ночи, но если она заранее подготовилась, то могла на кануне оживить сразу несколько зомби про запас. Жрица вуду в роли предусмотрительного палача. Мне оставалось только уповать на судьбу. На самом деле я не думала, что у Доминги в засаде прячутся запасные зомби. Но как бы там ни было, с утра у меня была настоящая паранойя. Параноик – второе название долгожителя. Я вышла в коридор и огляделась по сторонам, как будто переходила дорогу. Ничего. Никаких ходячих трупов. Никого тут нет, трусишка. Единственным звуком был тихий шелест кондиционера. Я довольно часто возвращалась домой на рассвете и знала, какая здесь бывает тишина. Я подумала об этом и почувствовала, что рассвет уже близко. Я не смотрела на часы и не выглядывала в окно, а просто инстинктивно это поняла. Есть такой древний инстинкт, который выработали наши пещерные предки-солнцепоклонники. Большинство людей боятся темноты из-за неопределенности. Они боятся того, что там может прятаться. Но я оживляю мертвых. Я убила больше дюжины вампиров. Я знаю, что там может прятаться. И я боюсь этого, хотя говорят, что люди боятся неизвестности. Но неведение – благо, когда знание настолько страшно. Я знала, что со мной случилось бы, если бы ночью я потерпела неудачу. Если бы я оказалась менее прыткой или менее меткой. Два года назад было три смертных случая. Их ничего не объединяло, кроме способа смерти. Люди были разорваны на части зомби. Они не были съедены. Нормальные зомби ничего не едят. Они могут укусить пару раз, но и только. У одного человека было перегрызено горло, но это произошло случайно. Зомби просто вцепляется в самую близкую часть тела. Это случайно оказалось смертельным укусом. Слепая удача. Обычно зомби просто разрывает человека на части. Как маленький мальчик, отрывающий лапки мухе. За оживление зомби с целью убийства автоматически выносится смертный приговор. Судебная система за последние годы стала довольно быстрой на расправу. Если вынесен смертный приговор, значит, жить осталось несколько дней. Особенно если преступление было совершено сверхъестественным способом. Ведьм больше не сжигают на кострах. Их казнят на электрическом стуле. Если бы у нас были доказательства, государство убило бы Домингу Сальвадор вместо меня. И Джона Бурка тоже, если бы мы могли доказать, что он сознательно заставил зомби выйти из-под контроля Доминги. Терпеть не могу доказывать в суде все, что связано со сверхъестественным. Судьи обычно не сильны в колдовстве. Ох, да и я тоже. Но я пыталась уже объяснять в суде, что есть зомби и что есть вампир. Я научилась объясняться просто и добавлять все кровавые подробности, какие только разрешает упоминать зашита. Жюри любит немного приключений. В основном слушания скучны или мелодраматичны. Я стараюсь быть интересной. Это смена темпа. На стоянке было темно. В небе все еще горели звезды. Но они скоро погаснут, как свечи на ветру. Я предчувствовала зарю. Пробовала ее на вкус. Возможно, именно благодаря охоте на вампиров я стала так чувствительна к свету. Четыре года назад я не могла попробовать зарю на вкус. Конечно, четыре года назад у меня не было таких интересных кошмаров. Что-то приобретаешь, что-то теряешь. Такова жизнь. Был уже шестой час. Я села в машину и отправилась в ближайшую гостиницу. Я не могла оставаться в квартире, покакоманда из службы быта не устранит вонь. Если им это удастся. Если не удастся, мой домовладелец будет очень недоволен. Еще меньше его обрадуют дырки от пуль и разбитое окно. Заменить стекло. Может, стены заново оштукатурить? Честное слово, я не знаю, что делают с дырками от пуль. Очень надеюсь, что договор об аренде не будет оспорен в суде. На востоке показались первые предвестники рассвета. Чистый луч белого света, который растекается во мраке, словно тающий лед. Большинство людей думают, что рассвет такой же красочный, как закат, но первая краска рассвета белая – чистое отсутствие цвета, которое становится почти отсутствием ночи. Недалеко есть мотель, по там всего два этажа и комнаты чересчур изолированы. Мне хотелось толпы. Я остановилась в Стауфер Холл; там цены выше, но зато туда зомби придется подниматься на лифте. Люди имеют обыкновение возмущаться, когда в лифте воняет. К тому же в Стауфер Холл обслуживали номера даже в такую безбожную рань. А меня нужно было обслужить. Кофе, дайте мне кофе. Клерк за конторкой бросил на меня изумленный взгляд. В лифте было зеркало, и пока я поднималась, мне ничего не оставалось, как только себя рассматривать. На волосах засохшая кровь. Справа на лице от лба до самой шеи – кровавая полоса. Я не заметила ее дома, когда смотрелась в зеркало. Потрясение заставляет забыть о многом. Но не из-за кровавых пятен клерк: так на меня косился. Если не знать, что искать, то не догадаешься, что это кровь. Нет, все дело в том, что лицо у меня было смертельно бледным, как лист бумаги. Мои глаза, обычно карие, казались черными. Они были огромные, темные и... странные. Потрясенный вид, вот как это называется. Я была потрясена. Удивлялась тому, что осталась жива. Да, наверное, так. Я все еще была на грани шока. Но независимо от того, как я себя чувствовала, мое лицо красноречиво свидетельствовало о том, что мне пришлось пережить. Когда шок немного пройдет, я смогу уснуть. А до тех пор почитаю о Гейноре. В комнате были две двуспальные кровати. Больше места, чем нужно, но какая разница. Я вынула из сумки чистую одежду, положила “файрстар” в ящик тумбочки и взяла браунинг с собой в ванную. Если я не буду открывать душ на полную мощность, можно повесить кобуру на полотенцесушитель. Она даже не намокнет. Хотя на самом деле современные пистолеты можно мочить. Главное – их потом прочистить и смазать. Большинство пистолетов могут стрелять под водой. Я позвонила горничной, забыв, что на мне только полотенце. Я заказала кофейник кофе, сахар и сливки. Меня спросили, не хочу ли я кофе без кофеина. Нет, спасибо. Навязчивые такие. Как официанты, которые спрашивают, не хочу ли я диет-колу, когда я заказываю просто кока-колу. Почему-то мужчин, даже тучных, никогда не спрашивают, не нужна ли им диет-кола. Я могу выпить кофейник чистого кофеина и уснуть сном младенца. Дело не в этом. Просто я люблю вкус настоящего кофе. Да, они оставят тележку за дверью. Нет, они не будут стучать. Они просто впишут кофе в счет. Это было бы чудесно, сказала я. У них есть номер моей кредитной карточки. Люди всегда готовы внести кофе в счет, когда у тебя есть пластиковая карточка. И пока кредит не исчерпан. Я подставила стул с прямой спинкой под дверную ручку. Если кто-нибудь попытается открыть дверь, я услышу. Возможно. Я заперла дверь ванной и взяла с собой в душ пистолет. Я приняла все возможные меры предосторожности. Почему-то в голом виде я чувствую себя уязвимой. Я гораздо охотнее встречусь с плохими парнями одетой, чем раздетой. Так, наверное, все. Повязка на укушенном плече мешала мне вымыть голову. Но я должна смыть кровь. И плевать на повязку. Я воспользовалась гостиничным шампунем и кондиционером. Они пахли так, как должны пахнуть, но почему-то никогда не пахнут цветы. Все тело у меня было в пятнах засохшей крови. Я была похожа на леопарда. Вода с меня текла розового цвета. У меня ушла целая бутылочка шампуня, прежде чем волосы стали чистыми до скрипа. Когда я их споласкивала, повязка намокла. Сразу разболелась рана. Не забыть сделать прививку от столбняка. Потом я взяла мочалку и извела на свое пятнистое тело целый кусок мыла. Когда я, наконец, стала чистой, как в первый день творения, я встала под горячий душ и просто постояла, наслаждаясь колючими струйками. Повязка давным-давно промокла. Что, если нам не удастся установить причастность Доминги к этому нападению? Что, если мы не найдем доказательств? Она предпримет новую попытку. Ведь теперь задета ее гордость. Она отправила ко мне двух зомби, а я их обоих уничтожила. Не без помощи полиции, правда. Доминга Сальвадор воспримет это как личное оскорбление. Она оживила зомби, а он вышел из-под контроля. Она предпочтет подвергать опасности мирных граждан, чем признать свою ошибку. И предпочтет убить меня, чтобы я не смогла найти против нее улик. Мстительная сука. Сеньору Сальвадор необходимо остановить. Если ордер на обыск не поможет, мне придется самой принимать меры. Она ясно дала понять: или она меня, или я ее. Лучше бы я ее. И если потребуется, я этого добьюсь. Я открыла глаза и выключила воду. Не хочу больше об этом думать. Я замышляла убийство. Мне оно представлялось самообороной, но вряд ли суд с этим согласится. Мне придется очень нелегко. Я хотела всего сразу. Чтобы Доминга ушла со сцены – в могилу или в тюрьму. Остаться в живых. Не попасть в тюрьму с обвинением в убийстве. Поймать зомби-убийцу раньше, чем он снова кого-нибудь убьет. На это слишком мало шансов. Выяснить, каково место Джона Бурка во всей этой катавасии. А, и еще чтобы Гарольд Гейнор не заставил меня совершить человеческое жертвоприношение. Да, об этом я чуть не забыла. Мне предстояла насыщенная неделя. За дверью ждал маленький подносик с кофе. Я поставила его на пол комнаты, заперла дверь и снова приперла дверную ручку стулом. Только после этого я поставила поднос с кофе на маленький столик возле занавешенного окна. Браунинг уже лежал на столе в полной боевой готовности. Кобура валялась на кровати. Я раздвинула шторы. Обычно я люблю, когда шторы задернуты, но сегодня мне хотелось видеть свет. Утро расползалось по городу, как мягкий светлый туман. Жара еще не успела смять нежные лепестки утра. Кофе не был плох, но не был и хорош. Конечно, даже если бы мне дали самый плохой кофе, я была бы рада ему, как манне небесной. Ну разве что это был бы кофе из полицейского управления. Но даже их кофе лучше, чем ничего. Я находила утешение в кофе, как иные в спиртном. По-моему, лучше уж кофе. Я раскрыла на столе папку Гейнора и погрузилась в чтение. К восьми часам, то есть к тому времени, в которое я обычно еще даже не встаю, я уже прочла все, вплоть до рукописных примечаний, и пристально изучила каждую нечеткую фотографию. Я знала о мистере Гарольде Гейноре больше, чем я хотела бы знать, и при этом не почерпнула никакой полезной информации. Гейнор был связан с мафией, но этого нельзя было доказать. Он был мультимиллионер, который сделал себя сам. Это в его пользу. Он мог себе позволить те полтора миллиона, которые мне предлагал Томми. Приятно узнать, что человек в состоянии уплатить по счету. Он вырос с матерью, которая десять лет назад умерла. Его отец, кажется, умер еще до его рождения. Не было никакой записи о смерти отца. Вообще складывалось впечатление, будто отца у него не было вовсе. Незаконнорожденный? Возможно. Значит, Гейнор был ублюдком в самом прямом смысле слова. Ну так и что? Я и так знала, что он ублюдок. Я прислонила к кофейнику портрет Ванды-на-колесах. Она улыбалась, словно подозревала, что кто-то ее видит в этот момент. А может, она просто фотогенична. Она была еще на двух фотографиях – уже вместе с Гейнором. На первой они улыбались, держась за руки; при этом инвалидное кресло Гейнора катил Томми, а Ванды – Бруно. Она глядела на Гейнора с таким выражением, которое я уже видела во взгляде других женщин. С обожанием, с любовью. Даже я за время учебы в колледже испытали подобные чувства. Это проходит. Вторая фотография была очень похожа на первую. Бруно и Томми катили их кресла. Но они больше не держались за руки. Гейнор улыбался, Ванда – нет. Она казалась надутой. Белокурая Цецилия с пустым взглядом шла с другой стороны от Гейнора. Он держал ее за руку. Ах, вот оно что! Значит, некоторое время Гейнор жил с обеими. Почему Ванда уехала? Ревность? Козни Цецилии? Гейнор ею пресытился? Единственный способ узнать это – спросить ее саму. Я посмотрела на фото с Цецилией. Потом поставила ее рядом с портретом улыбающейся Ванды. Несчастная молодая женщина, отвергнутая возлюбленная. Если она ненавидит Гейнора больше, чем боится, она мне все расскажет. Она была бы дурой, если бы согласилась говорить с газетчиками, но я не собиралась обнародовать ее секреты. Мне нужны были секреты Гейнора, чтобы он не мог мне повредить. Кроме того, я хотела натравить на него полицию. Мистеру Гейнору будет чем заняться, если он сядет в тюрьму. Он может и забыть об одном несговорчивом аниматоре. Если, конечно, не узнает, что я имею отношение к его аресту. Тогда мне пришлось бы туго. Гейнор производил впечатление человека мстительного. А на меня и так имела зуб Доминга Сальвадор. Мне ее одной вполне хватало. Я задернула шторы и попросила разбудить меня в полдень. Ирвингу придется подождать меня с папкой. Я ненароком устроила ему интервью с новым Мастером вампиров. Само собой, что теперь он пойдет на некоторые уступки. А не пойдет, так и черт с ним. Я ложусь спать. Последнее, что я сделала, прежде чем лечь спать, – позвонила в дом Питера Бурка. Я полагала, что Джон остановился в его доме. После пятого гудка включился автоответчик. – Это Анита Блейк, я хотела бы поговорить с Джоном Бурком на тему, которую мы обсуждали в четверг. – Сообщение было немного туманным, но мне не хотелось говорить: “Позвоните мне по поводу убийства вашего брата”. Это было бы слишком мелодраматично и жестоко. Я оставила ему номер телефона в гостинице и свой домашний. На всякий случай. Должно быть, они там отключили звонок. Я бы отключила. Газетчики, наверное, их на части рвали, потому что Питер был аниматором. Аниматоры редко становятся жертвами уличного бандитизма. Как правило, они заканчивают жизненный путь более необычно. Я заброшу Ирвингу папку по пути домой. Оставлю на вахте. У меня не было желания расспрашивать Ирвинга о его грандиозном интервью. Я не хотела услышать, что Жан-Клод очарователен и у него большие планы касательно нашего города. Он знал, как говорить с репортерами. В газете все будет выглядеть очень мило. Но я-то знаю, какой он на самом деле. Вампиры – такие же чудовища, как и зомби, а может, еще и похуже. Вампирами в отличие от зомби обычно становятся по доброй воле. И Ирвинг добровольно остался с Жан-Клодом. Конечно, если бы Ирвинг не был со мной, Мастер отпустил бы его на все четыре стороны. Вероятно. Так что виновата все равно я, даже если он сам сделал выбор. Я смертельно устала, но знала, что не смогу заснуть, пока не услышу голос Ирвинга. Можно притвориться, что я звоню предупредить, что верну ему папку позднее. Я не знала, где сейчас лучше его искать: в редакции или дома. Я позвонила сначала домой. Он снял трубку после первого же гудка. – Алло. С плеч у меня свалилась небольшая гора. – Привет, Ирвинг, это я. – Мисс Блейк? Чему обязан удовольствием в такую рань? – Голос его звучал совершенно обычно. – Сегодня ночью у меня дома царило некоторое оживление. Надеюсь, не случится ничего страшного, если я верну тебе папку попозже? – Какое оживление? – Его голос стал звонким от предвкушения новостей. – Это уж дело полиции, а никак не твое, – сказала я. – Так и знал, что ты это скажешь, – сказал Ирвинг. – Значит, ты только ложишься? – Угу. – Я думаю, что могу позволить трудолюбивому аниматору немножко поспать. Моя сестра по журналистике поймет. – Спасибо, Ирвинг. – У тебя все в порядке, Анита? Нет, хотела я сказать, но не сказала. Я просто проигнорировала этот вопрос. – Жан-Клод хорошо себя вел? – Он был великолепен! – В голосе Ирвинга прозвучало неподдельное восхищение. – Он дал мне прекрасное интервью. – Ирвинг на мгновение замолчал, потом тихо спросил: – Эй, ты позвонила проверить, как у меня дела. Чтобы удостовериться, что со мной ничего не случилось. – Ничего подобного, – сказала я. – Спасибо, Анита, я этого не забуду. Но он действительно вел себя очень культурно. – Чудесно. Ну, тогда не буду тебя задерживать. Всего хорошего. – О, хорошего у меня сейчас будет в избытке. У редактора глаза на лоб вылезут, когда он узнает об эксклюзивном интервью с Мастером вампиров. Было забавно слышать, с каким смаком он произнес этот титул. – Спокойной ночи, Ирвинг. – Поспи немного, Блейк. Я тебе на днях позвоню по поводу статей о зомби. – Тогда и поговорим, – сказала я. Мы повесили трубки. С Ирвингом все в порядке. Может, мне стоит меньше беспокоиться о других и больше – о себе? Я потушила свет и свернулась калачиком под одеялом. Зигмунд был у меня под рукой. Браунинг – под подушкой. Не так удобно, как на спинке кровати, но все же лучше, чем ничего. Трудно сказать, что меня больше успокаивало: пингвин или пистолет. Наверное, и то, и другое, только по-разному. Я помолилась, как полагается хорошим девочкам. Очень искренне помолилась о том, чтобы мне ничего не приснилось.19
Ребята из службы быта сделали свою работу и положили мой запасной ключ в почтовый ящик. К полудню квартира сверкала чистотой и благоухала, как после весенней уборки. Домоуправление заменило разбитое стекло. Дырки от пуль замазали белой краской. Теперь они казались просто маленькими ямками в стене. В целом квартира выглядела чудесно. Джон Бурк не ответил на мой звонок. Наверное, я перемудрила. Надо будет позднее позвонить еще раз и без обиняков сказать, для чего я его искала. Но сейчас у меня были более приятные заботы. Я оделась для пробежки. Темно-синие шорты с белой каймой, белые кроссовки с голубыми шнурками, симпатичные короткие носочки и маечка без рукавов. Шорты были из тех, в которых есть внутренний карман, закрывающийся на липучку. В кармане лежал небольшой крупнокалиберный пистолет. Американский крупнокалиберный пистолет, чтобы быть точной; вес 6.5 унций, калибр 38-й специальный, длина 4.82 дюйма. При таком весе он казался толстым бугорчатым перышком. Из кармана, застегнутого на липучку, не так-то просто достать пистолет. В пистолете было два патрона, и из него не очень хорошо целиться на расстоянии, но ведь люди Гейнора не хотят меня убивать. Им можно меня ранить, но убивать нельзя. А чтобы ранить, они должны подойти близко. Достаточно близко, чтобы я сумела воспользоваться маленьким пистолетом. Конечно, у меня в запасе всего два выстрела. Если они не помогут, у меня будут крупные неприятности. Я пыталась придумать способ взять с собой один из десятимиллиметровых пистолетов, но не смогла. Нельзя же бегать трусцой и таскать на себе целый арсенал. Приходится чем-то жертвовать. В гостиной у меня сидела Вероника Симе: Ронни – высокого роста, сероглазая блондинка. Она – частный детектив на службе у “Аниматор Инкорпорейтед”. Мы с ней вместе занимаемся спортом как минимум два раза в неделю, если только одна из нас не лежит в больнице с ранениями или не охотится на вампиров. А и то и другое случается чаще, чем мне бы хотелось. На Ронни были фиолетовые шорты до колен и футболка с надписью “После собаки лучший друг человека – кошка. Но после собаки кошка обычно не настроена дружить”. Наша с Ронни дружба возникла не на пустом месте. – В четверг мне тебя не хватало, – сказала Ронни. В четверг я пропустила занятия в оздоровительном клубе. – Похороны, наверное, были ужасные? – Угу. Ронни не стала меня расспрашивать. Она знает, что похороны я переношу тяжело. Большинство людей ненавидит их из-за мертвецов. Я же ненавижу любое эмоциональное дерьмо. Она встала и, выставив одну ногу вперед, а другую назад, начала делать растягивающее приседание, как будто собиралась сесть на шпагат. Мы всегда разминаемся в квартире. Большинство упражнений для ног не рассчитаны на то, чтобы их выполняли в коротких шортах. Я повторяла за ней. Мышцы бедер разогревались не охотно и очень болезненно. Пистолет в кармане мешал, но я терпела. – Спрашиваю просто из любопытства, – сказала Ронни. – Зачем тебе пистолет? – Я всегда ношу с собой оружие, – сказала я. Она посмотрела на меня, не скрывая недовольства. – Если не хочешь говорить, не говори – но не надо делать из меня дуру. – Ладно, ладно, – сказала я. – Как ни странно, никто меня не просил никому об этом не говорить. – Что, тебе не угрожали, не запрещали обращаться в полицию? – удивилась она. – Нет. – Бог ты мой, вот это по-доброму. – Совсем даже не по-доброму, – сказала я, садясь на пол и раздвигая ноги на ширину плеч. Ронни тоже села. Со стороны могло показаться, что мы собираемся катать мяч, как дети. – Совершенно никакой доброты. – Я наклонилась к левой ноге, щекой коснувшись бедра. – Расскажи-ка, – потребовала Ронни. Я рассказала. Когда я закончила, мы уже размялись и были готовы к пробежке. – Что за дьявольщина, Анита! То на тебя зомби натравливают, то чокнутый миллионер требует, чтобы ты совершила человеческое жертвоприношение. – Серые глаза Вероники изучали мое лицо. – Из всех моих знакомых только у тебя сверхъестественных проблем больше, чем у меня. – Спасибо. – Я заперла за нами дверь и положила ключи в карман, где лежал пистолет. Я знала, что они будут всю дорогу царапаться, но нельзя же бегать с ключами в руке. – Гарольд Гейнор. Я могу кое-что про него узнать. – Разве у тебя сейчас нет дела? – Мы топали вниз по лестнице. – Сейчас у меня три разных случая жульничества со страховкой. Главным образом приходится вести наблюдение и фотографировать. Если мне хотя бы еще раз придется обедать в забегаловке, я начну петь песни из музыкального автомата. Я улыбнулась. – Можешь принять душ и переодеться у меня. Накормлю тебя настоящим обедом. – Это было бы замечательно, но ты же не хочешь заставлять Жан-Клода ждать. – Брось, Ронни, – сказала я. Она пожала плечами. – Тебе лучше держаться подальше от этого... существа, Анита. – Я знаю. – Теперь была моя очередь пожимать плечами. – Встретиться с ним мне казалось меньшим из зол. – А из чего ты выбирала? – Встретиться с ним по доброй воле или ждать, пока меня похитят и привезут к нему насильно. – Не слишком богатый выбор. – Угу. Я открыла двойные двери подъезда. Жира чмокнула меня в лицо. Казалось, я нырнула в духовку. И мы собираемся бегать трусцой в этом пекле? Я посмотрела на Ронни. Она на пять дюймов выше меня, и почти все эти дюймы приходятся на ее ноги. Мы можем бежать вместе, но я должна устанавливать темп и все время себя подстегивать. Это очень хорошее упражнение. – Похоже, жара сегодня за сотню, – сказала я. – Тяжело в ученье, легко в бою, – откликнулась Ронни. В левой руке у нее была спортивная фляжка с водой. Мы подготовились к пробежке так хорошо, как только возможно. – Четыре мили адского пекла, – сказала я. – Ну, вперед. Мы обычно бежим в медленном, зато ровном темпе и пробегаем дистанцию за полчаса, а то и быстрее. От жары воздух казался твердым; у меня было такое чувство, будто мы бежим по коридору с невидимыми обжигающими стенками. Влажность в Сент-Луисе почти всегда около ста процентов. Добавьте к этому сто градусов по Фаренгейту – и вы получите маленький, тихий уголок ада. Сент-Луис летом, гип-гип ура! Я не получаю удовольствия от упражнений. Ради изящных бедер и накачанных икр я не стала бы так себя насиловать. А вот ради того, чтобы в случае необходимости удрать от плохих парией, – это другое дело. Иногда все сводится к тому, кто окажется быстрее, сильнее и проворнее. Мне тяжело приходится в таких случаях. О, я не жалуюсь. Но при ста с небольшим фунтах веса у меня мало шансов раскидать своих противников. Конечно, когда речь идет о вампирах, то и двух сотен фунтов будет мало. Даже недавно умерший может плющить автомобили одной рукой. Так что все равно не мне с ними тягаться. Я к этому привыкла. Первая миля осталась позади. Это всегда самое тяжелое. Моему телу надо пробежать приблизительно две мили, чтобы оно перестало умолять меня отказаться от этого безумия. Мы бежали по старому району. Здесь много маленьких огороженных дворов и зданий постройки пятидесятых годов, а то и прошлого века. Впереди показалась кирпичная стена склада, возведенная еще до Гражданской войны. Середина пути. Две мили. Я чувствовала себя свободной и подтянутой, и казалось, могу бежать целую вечность, если не придется прибавлять скорость. Я целиком сосредоточилась на том, чтобы не терять ритма. Поэтому его заметила Ронни. – Не хочу прослыть паникершей, – сказала она, – но что это за мужик стоит вон там? Я прищурилась, вглядываясь. Приблизительно в пятнадцати футах впереди, где кончалась кирпичная стена, рос высокий вяз. Под вязом стоял мужчина. Он и не думал скрываться. Но на нем была джинсовая куртка. Неподходящая одежка в такую погоду – если только тебе не надо спрятать под ней пистолет. – И давно он там? – Только что вышел из-за дерева, – сказала Ронни. Паранойя властвует безраздельно. – Давай повернем обратно. Две мили можно пробежать в любом направлении. Ронни кивнула. Мы развернулись и припустили трусцой обратно. Мужчина под деревом не окликнул нас и не велел остановиться. Паранойя – тяжкое заболевание. Из-за дальнего угла кирпичной стены вышел второй мужчина. По инерции мы пробежали ему навстречу несколько футов. Я оглянулась. Мистер Джинсовая Куртка не торопясь шел за нами. Куртку он расстегнул и сунул под нее руку. Это уже не паранойя. – Бежим, – сказка я. – Второй мужчина вынул из кармана пистолет. Мы остановились: в ту минуту нам это показалось наиболее правильным. – О-ох. – проговорил он. – Совсем не хочется бегать за кем-то по такой жаре. Вы останетесь живыми, цыпочки, а все остальное не так уж важно, верно? У него был автоматический пистолет калибра 0.22. Наповал не убьет, но вполне подходит, чтобы кого-нибудь ранить. Это они продумали. Мне стало страшно. И ужасно захотелось взять Ронни за руку. Но я удержалась: это как-то не к лицу крутым потрошителям вампиров. – Что вам нужно? – Так-то лучше, – сказал мужчина. Светло-синяя футболка выпячивалась в том месте, где ремень перетягивал ею пивной живот. Но руки у него были мясистые. Может, он и жирный, но если ударит, будет больно, тут уж я не сомневалась. И надеялась, что мне не доведется проверить это на практике. Я прижалась спиной к стене. Ронни тоже. Мистер Джинсовая Куртка был уже совсем рядом. В правой руке у него была “беретта” калибра 0.9. Это оружие не для того, чтоб только ранить. Я поглядела на Ронни, потом – на пузана, на Джинсовую Куртку и, наконец, снова на Ронни. Ее глаза слегка расширились. Она провела языком по губам и снова повернулась к пузатому. Парень с “береттой” предназначался мне. Ронни выбрала калибр 0.22. Продолжим. – Что вам нужно? – спросила я снова. Ненавижу повторять одно и то же. – Чтобы вы прокатились с нами, – ухмыльнулся пузан. Я улыбнулась в ответ и повернулась к Джинсовой Куртке и его “беретте”. – А ты что, говорить не умеешь? – Умею. – Он сделал еще два шага ко мне, не отводя пистолет от моей груди. – Очень даже умею. – Он коснулся моих волос – слегка, только кончиками пальцев. Проклятая “беретта” не сдвинулась ни на дюйм. Если он сейчас спустит курок, все будет кончено. Мрачное черное дуло пистолета стало больше. Иллюзия, но чем дольше смотришь на пистолет, тем он кажется громаднее. Разумеется, если смотришь на него не с того конца. – Ничего такого, Сеймур, – сказал Пузан. – Никаких приставаний и не убивать, так было сказано. – Не порть мне удовольствие, Пит. Пит – кличка Пузан – сказал: – Можешь взять блондинку. Про нее никто не говорил, что ее нельзя трогать. Я не смотрела на Ронни. Я смотрела на Сеймура. Я должна быть готова, чтобы не прозевать свой шанс, если он представится. А глядеть на подругу, чтобы узнать, как она восприняла известие о близком изнасиловании, бесполезно. Это не поможет. – Фаллическая сила, Ронни. Все уходит в гормоны, – сказала я. Сеймур нахмурился. – Что это значит, черт тебя дери? – Это значит, Сеймур, вот что: я думаю, что ты тупой и все твои умственные способности у тебя в яйцах. – Все это я произнесла с приятной улыбкой. Он с силой ударил меня по лицу тяжелой ладонью. Я покачнулась, но устояла на ногах. Пистолет даже не шелохнулся. Вот черт. Сеймур издал клокочущий звук и снова ударил меня, но уже кулаком. Я упала. Мгновение я лежала на тротуаре и слушала, как кровь шумит у меня в ушах. От пощечины лицо горело. От удара кулаком – ныло. Кто-то пнул меня под ребра. – Оставьте ее! – крикнула Ронни. Я лежала на животе и притворялась, что мне очень плохо. Это было нетрудно. Одновременно я нашаривала липучку. Сеймур тыкал “береттой” Ронни в лицо. Ронни орала на него. Пит схватил Ронни за руки и пытался ее удержать. Ситуация выходит из-под контроля. Прекрасно. Я взглянула на ноги Сеймура и, поднявшись на колени, ткнула ему свой маленький пистолетик. Он замер и уставился на меня вытаращенными глазами. – Не двигайся, иначе я твои шары на блюдечке подам, – сказала я. Ронни двинула Пузана локтем в солнечное сплетение. Он согнулся и прижал руки к животу. Она развернулась и заехала ему коленом в лицо. Из носа у него брызнула кровь. Он пошатнулся. Вероника со всей силы ударила его по скуле кулаком, и он упал. Калибр 0.22 оказался у нее в руке. Я чуть было не завопила: “Молодчина, Ронни”, но это прозвучало бы недостаточно круто. Поздравлять друг друга мы будем позже. – Скажи своему другу не двигаться, Сеймур, иначе я спущу курок. Он сглотнул так громко, что даже я услышала. – Не двигайся, Пит, хорошо? Пит не ответил. – Ронни, пожалуйста, возьми у Сеймура пистолет. Спасибо. Я все еще стояла на коленях; мой пистолет упирался бандиту в пах. Сеймур позволил Ронни забрать у него оружие. Очень хорошо. – Я прослежу за вторым, Анита, – сказала Ронни. Я не смотрела на нее. Она со своей работой справится. А я должна делать свою. – Сеймур, это 38-й специальный, рассчитан на два выстрела. К нему подходят разные патроны: на 0.22, 0.44 или 0.357 “магнум”. – Это была ложь, к новой облегченной версии не подходят патроны крупнее 38-го калибра, но я могла бы поспорить, что Сеймур их не различает. – Сорок четвертый или 0.357 – и ты можешь послать фамильным драгоценностям прощальный поцелуй. Двадцать второй – что ж, возможно, тебе будет просто очень, очень больно. Как я всегда говорю в подобных случаях: “Как тебе кажется, у тебя сегодня удачный день?” – Что ты хочешь, эй, что ты хочешь? – Голос его от страха стал тонким и писклявым. – Кто тебя нанял? Он покачал головой: – Нет, сестренка, он нас убьет. – “Магнум-357” оставляет чертовски здоровую дырку, Сеймур. – Не говори ей ничего, – сказал Пит. – Если он скажет что-нибудь еще, Ронни, отстрели ему коленную чашечку, – сказала я. – С удовольствием, – сказала Ронни. Интересно, сделает ли она это на самом деле. Еще интереснее, прикажу ли я ей это сделать. Лучше не выяснять. – Ответь мне, Сеймур, и поживее, иначе я выстрелю. – Я ткнула его пистолетом. Это уже само по себе должно было причинить боль. Он почти встал на цыпочки. – Боже, пожалуйста, не надо. – Кто вас нанял? – Бруно. – Ты придурок, Сеймур, – сказал Пит. – Он убьет нас. – Ронни, пожалуйста, подстрели его, – сказала я. – Ты сказала, коленную чашечку, правильно? – Да. – А может, лучше локоть? – спросила она. – На твое усмотрение, – сказала я. – Вы сумасшедшие, – сказал Сеймур. – Да, – сказала я, – и тебе лучше не забывать об этом. Что именно вам сказал Бруно? – Сказал, чтобы мы притащили тебя на Большой, возле Вашингтон-стрит. Сказал, чтобы мы взяли вас обеих, но разрешил использовать блондинку, чтобы уговорить тебя поехать. – Адрес, – потребовала я. Сеймур сказал адрес. Я думаю, что в эту минуту он выдал бы мне даже секретный компонент волшебного соуса, если бы я попросила. – Если вы туда пойдете, Бруно узнает, что мы раскололись, – сказал Пит. – Ронни, – сказала я. – Можешь стрелять в меня, цыпочка, это не имеет значения. Если ты пойдешь туда или пришлешь полицию, мы покойники. Я поглядела на Пита. Он говорил очень искренне. Конечно, они с Сеймуром плохие парии, но... – Ладно, мы туда не пойдем. – Мы не пойдем в полицию? – спросила Ронни. – Нет, если мы это сделаем, тогда уж лучше убить их прямо здесь. Но мы ведь не станем этого делать, а Сеймур? – Нет, сестренка, нет. – Сколько старина Бруно вам платит? – Четыре сотни за каждую. – Маловато, – сказала я. – Можешь мне не рассказывать. – Я сейчас встану, Сеймур, и оставлю твои шарики как есть. Но не вздумайте больше приближаться к нам с Ронни, или я расскажу Бруно, что ты его продал. – Он убьет нас, сестренка. Убьет на месте. – Правильно, Сеймур. Мы все просто притворимся, что между нами никогда ничего не было, хорошо? – Он энергично кивнул. – А тебе такой вариант подходит, Пит? – спросила я. – Я же не идиот. Бруно вырежет мне сердце и заставит съесть. Мы ничего не скажем. – В голосе его чувствовалось отвращение. Я встала и шагнула подальше от Сеймура. Ронни держала Пита на прицеле “беретты”. Двадцать второй она засунула за пояс шорт. – Валите отсюда, – сказала я. Лицо у Сеймура было красное, на лбу выступил нездоровый пот. – Можно мне забрать пистолет? – Он совсем отупел от страха. – Не будь таким милым, – сказала я. Пит встал на ноги. Под носом у него была полоска засохшей крови. – Шевелись, Сеймур. Пошли отсюда. Они пошли по улице бок о бок. Сеймур все время сутулился, и казалось, будто он борется с искушением зажать в горсти свои чудом уцелевшие сокровища. Ронни шумно выдохнула и прислонилась спиной к стене. В правой руке она по-прежнему сжимала пистолет. – Мой Бог, – произнесла она с чувством. – Да уж, – сказала я. Она коснулась моего лица в том месте, куда ударил Сеймур. Было больно. Я поморщилась. – Ты в порядке? – спросила Ронни. – В абсолютном, – сказала я. На самом деле мне казалось, что вся левая часть лица у меня стала как одна большая болевая точка, но от того, что я скажу это вслух, легче мне не станет. – Мы пойдем туда, куда нас должны были доставить? – Нет. – Почему? – Я знаю, кто такой Бруно и чьи приказы он выполняет. Я знаю, почему они пытались меня похитить. Что я могу узнать такого, что стоило бы смерти двух человек? Ронни на минуту задумалась, потом сказала: – Наверное, ты права. Но почему бы не сообщить в полицию о нападении? – А зачем? Я жива-здорова, ты тоже. Сеймур и Пит больше не придут. Она пожала плечами. – Ты ведь на самом деле не хотела, чтобы я отстрелила ему коленную чашечку, правда? То есть мы играли в хорошего и плохого полицейского, да ведь? – Она спрашивала очень настойчиво, и ее серые глаза смотрели серьезно и прямо. Я отвела взгляд. – Пошли домой. Меня что-то больше не тянет бегать. – Меня тоже. Мы повернули к дому. Ронни засунула “беретту” за пояс и прикрыла футболкой. 0.22 она прятала в ладонях. Его почти не было заметно. – Мы притворялись, правда? Как будто мы крутые, да? Правда. – Я не знаю. – Анита! – Я не знаю, это правда. – Я не могла бы в него выстрелить только для того, чтобы он не болтал. – Хорошо, что этого не потребовалось, – сказала я. – Ты действительно нажала бы на курок? Где-то вдалеке запела птица. От ее песни затхлая жара на мгновение посвежела. – Ответь мне, Анита. Ты действительно нажала бы на курок? – Да. – Да? – В голосе Ронни сквозило неподдельное изумление. – Да. – Вот черт. – Минуту или две мы шли молча, но том она спросила: – Какими патронами он у тебя сегодня заряжен? – Тридцать восьмого калибра. – Тот парень бы умер. – Наверняка, – сказала я. Я всю дорогу чувствовала, что она искоса на меня поглядывает. Этот взгляд я ловила на себе и раньше. Смесь ужаса и восхищения. Только раньше на меня так никогда не смотрели друзья. Это довольно грустно. Но в тот же вечер мы отправились обедать в “Дочку Мельника” в Сент-Чарльз. Там было хорошо, еда была отменная. Как всегда. Мы болтали и смеялись и весело провели время. Ни она, ни я за весь вечер ни разу не вспомнили о том, что случилось днем. Если хорошенько притвориться, то, может быть, все пройдет само собой.20
В половине одиннадцатого ночи я была в вампирском районе. В темно-синей рубашке, джинсах и красной ветровке. Под ветровкой скрывался браунинг. Пот струйками стекал у меня по рукам, но без ветровки идти было нельзя. Дневные забавы окончились благополучно, но отчасти нам просто повезло. И в том, что Сеймур вышел из себя. И в том, что я не потеряла сознание от удара. Опухоль спала после того, как я поставила ледяной компресс, но все же левая сторона моего лица была красной и отекшей, словно из нее собирался вылезти на свет какой-то созревающий плод. Но синяка не было – пока. “Смеющийся Труп” был одним из самых новых клубов в районе. Вампиры сексуальны. Я готова это признать. Но забавны? Я так не считаю. Очевидно, я принадлежу к меньшинству. От дверей клуба протянулась длинная очередь желающих посмеяться. Мне даже не пришло в голову, что для того, чтобы войти, мне может понадобиться билет. Но ведь я знакома с владельцем. Я прошла к билетной кассе. Очередь состояла главным образом из молодежи. Женщины в платьях, мужчины в модных спортивных рубашках, редко попадались люди в костюмах. Все возбужденно переговаривались, многие держались за руки. Свидания. Я помню свидания. Давно это было. Возможно, будь у меня меньше неприятностей по жизни, я бы чаще ходила на свидания. Возможно. Я протиснулась к окошечку. – Эй, – возмущенно сказал одни из парней. – Извините, – сказала я. Женщина в билетной кассе нахмурилась: – Вы не должны лезть без очереди, мэм. Мэм? – Мне не нужен билет. Я не собираюсь смотреть представление. Мне нужно увидеться с Жан-Клодом. Только и всего. – Ну, я не знаю. А вдруг вы просто репортер? Репортер? Я глубоко вздохнула. – Вы просто позовите Жан-Клода и скажите ему, что Анита пришла. Хорошо? Она все еще хмурилась. – Послушайте, позовите Жан-Клода. Если я – любопытный репортер, он сам меня вышвырнет. А если я та, за кого себя выдаю, он будет счастлив, что вы ему сказали. Вы ничего не теряете. – Ну, я не знаю... У меня было жгучее желание наорать на нее. Но это, наверное, не поможет. Наверное. – Позовите Жан-Клода, сделайте милость, – сказала я. Может быть, эта последняя фраза ее сразила. Она повернулась на табурете и открыла верхнюю половину двери в задней части будки. Какая маленькая будочка. Я не слышала, с кем она говорит, но потом она снова повернулась ко мне. – Ладно, менеджер говорит, что вы можете войти. – Очень хорошо, спасибо. – Я взошла на крыльцо. Вся очередь уставилась мне в спину. Но я сдержалась, хотя мне очень хотелось поежиться под завистливыми взглядами. Никто не любит выскочек. В клубе царил полумрак, как и во всех заведениях такого рода. Парень у дверец сказал мне: – Ваш билет, пожалуйста? Я посмотрела на него. На нем была белая футболка с надписью “Смеющийся Труп – это жуть”. Под надписью был нарисован оскалившийся вампир. Парень был высокий и мускулистый. На лбу написано, что это вышибала. – Билет, пожалуйста, – повторил он. Сначала кассирша, теперь этот? – Менеджер сказал, что я могу войти. У меня встреча с Жан-Клодом, – сказала я. – Вилли, – позвал билетер, – ты разрешил ее пропустить? Я повернулась и увидела Вилли Мак-Коя. Я улыбнулась ему. Я была рада его видеть. Это меня удивило. Я не часто бываю рада видеть мертвых. Вилли – маленький, худенький, гладкие черные волосы зачесывает назад. Я не могла определить в полумраке, какого цвета на нем костюм, но мне показалось, что томатно-красный. Белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, большой ярко-зеленый галстук. Только со второго взгляда я убедилась, что глаза меня не обманывают – у него на галстуке была светящаяся в темноте гавайская танцовщица. Самая стильная вещь, которую я когда-либо видела на Вилли. Он улыбнулся, обнажив клыки: – Анита, как я рад тебя видеть. Я кивнула: – И я тебя, Вилли. – Правда? – Угу. Он улыбнулся еще шире. Его клыки блеснули в полумраке. Вилли был мертв меньше года. – С каких пор ты стал здешним менеджером? – спросила я. – Вот уже две недели как. – Поздравляю. Он шагнул ко мне. Я отступила. Инстинктивно. Против него лично я ничего не имею, но вампир есть вампир. Не стоит подпускать его слишком близко. Вилли только недавно умер, но и он способен гипнотизировать взглядом. Что ж, допустим даже, что никто из новых вампиров, вроде Вилли, не смог бы меня загипнотизировать, но старые привычки трудно искоренить. Лицо Вилли помрачнело. В глазах мелькнуло что-то – обида? Он понизил голос, но больше не пытался ко мне приблизиться. Умерев, он стал учиться быстрее, чем когда был жив. – Благодаря тому, что я помог тебе тогда, у меня с боссом прекрасные отношения. Он говорил, как говорят в старых гангстерских филь мах, но такой уж он, этот Вилли. – Очень рада, что Жан-Клод оценил тебя по достоинству. – О да, – сказал Вилли, – у меня никогда раньше не было такой классной работы. И босс не... – Он подбирал слово. – Ну, ты знаешь, он не злой. Я кивнула. Я знаю. Я могу сколько угодно жаловаться на Жан-Клода, но по сравнению с прежними Мастерами вампиров он просто котенок. Большой, опасный, хищный котенок, но, тем не менее, это уже прогресс. – Босс пока занят, – сказал Вилли. – Он сказал, что если ты появишься раньше, чем он освободится, я должен посадить тебя за столик у сцены. Чудесно. Вслух я спросила: – Скоро он освободится? Вилли пожал плечами: – Точно не знаю. Я кивнула: – Хорошо, я немного подожду. Вилли усмехнулся, сверкнув клыками. – Ты хочешь, чтобы я поторопил Жан-Клода? – А ты на это способен? Вилли скривился, как будто проглотил жука. – Боже упаси. – Можешь не переживать. Если я устану ждать, я сама ему об этом скажу. Вилли посмотрел на меня как-то боком. – Да уж, ты можешь. – Угу. Он лишь головой покачал и повел меня между столиков. Все столики были заняты посетителями. Смех, ахи, звон бокалов, флирт. Ощущение того, что ты со всех сторон окружен тучной, потной жизнью, было почти невыносимым. Я поглядела на Вилли. Он это чувствует? Сжимается ли его желудок от голода, когда он видит теплое человеческое стадо? Мечтает ли он, возвращаясь домой, разорвать в клочья шумную ревущую толпу? Я едва не спросила его об этом. Я люблю Вилли, насколько вообще возможно любить вампира. И не хочу слышать, что он ответит. В первом ряду у сцены был свободный столик. На нем – большая картонная табличка: “НЕ ЗАНИМАТЬ”. Вилли хотел было выдвинуть для меня стул, но я жестом остановила его. Не потому, что я борюсь за права женщин. Просто я никогда не могла понять, что мне полагается делать, когда молодой человек пытается придвинуть стул вместе со мной к столу. Я не знаю, куда себя девать. Поэтому обычно я просто перешагиваю через стул и поджимаю под него ноги. К черту все эти церемонии. – Не хочешь выпить, пока суд да дело? – спросил Вилли. – Можно кока-колы? – А чего-нибудь покрепче? Я покачала головой. Вилли ушел. На сцене стоял стройный мужчина с короткими темными волосами. Очень худой, лицо почти трупного вида, но это, несомненно, был человек. Его внешность можно было назвать смешной – он напоминал длиннорукого клоуна. Возле него стоял зомби и смотрел на толпу застывшим взглядом. Его тусклые глаза пока еще были ясны и выглядели вполне по-человечески, только он не моргают. Зрители почти не слушали острот комика. В основном они пялились на мертвеца. Он лишь чуть-чуть подгнил по краям, как раз настолько, чтобы казаться страшным, но даже в первом ряду абсолютно не чувствовалось никакого запаха. Хороший трюк. – Эрни самый лучший сосед по комнате, какого только можно пожелать, – сказал комик. – Ест он мало, не болтает, не приводит домой подружек и не запирается с ними от меня. – Возбужденный смех в зале. Взгляды всех зрителей прикованы к старине Эрни. – Хотя тут у меня как-то раз в холодильнике протухла свиная отбивная. Так Эрни в нее просто влюбился. Зомби медленно, тяжело повернулся и посмотрел на комика. Тот стрельнул в него взглядом и снова с улыбкой обратился к публике. Зомби продолжал смотреть на него. Человеку это явно не понравилось. Я его понимаю. Даже мертвые не любят быть предметом шуток. Шутки, однако, были совершенно не смешные. Представление было просто диковинкой, вся его соль заключалась в зомби. Все это выглядело весьма изобретательно и весьма скучно. Вилли принес мне коку. Мой столик обслуживает сам менеджер, вот это да. Конечно, то, что для меня зарезервировали столик, тоже было приятно. Вилли поставил передо мной бокал на одну из этих бесполезных кружевных бумажных салфеточек. – Прошу, – сказал он и повернулся, чтобы уйти, но я коснулась его руки. И тут же пожалела об этом. Рука была достаточно твердая, достаточно реальная. Но трогать ее было все равно что трогать деревяшку. Она была мертвая. Я не знаю, как еще это объяснить. В ней не чувствовалось никакой жизни. Никакой. Я медленно выпустила его руку и посмотрела ему в лицо. Встретилась с ним взглядом, спасибо меткам Жан-Клода. В карих глазах мелькнуло что-то вроде скорби. У меня вдруг зашумело в ушах, и я глотнула, чтобы унять пульс. Вот черт. Теперь я хотела, чтобы Вилли ушел. Я отвернулась от него и уставилась в бокал. Вилли ушел. Возможно, звук его шагов был заглушен смехом публики, но я их не услышала. Вилли Мак-Кой был единственным вампиром, которого я знала еще до того, как он умер. Я помнила его живым. Он был мелким хулиганом. Мальчик на побегушках у крупной рыбы. Возможно, Вилли думал, что если он станет вампиром, то сам превратится в акулу. Он ошибся. Теперь он стал просто мелкой немертвой рыбешкой. Жан-Клод или кто-нибудь вроде него будет вечно распоряжаться “жизнью” Вилли. Бедный Вилли. Явытерла руку, которой его коснулась, о штаны. Я хотела забыть то дикое ощущение, но не получалось. Тело Жан-Клода никогда таким деревянным не казалось. Конечно, Жан-Клод мог чертовски ловко сойти за человека. Кое-кому из старых это удается, и Вилли со временем научится. Бог ему в помощь. – Зомби лучше, чем собаки. Они тоже могут приносить вам тапочки, а выгуливать их не нужно. Эрни даже выполняет команды “сидеть” и “голос”. Публика смеялась. Я не могла понять почему. Смех не был настоящим веселым хохотом. Это был нервный смех от потрясения. Смех типа “неужели я не ослышался?”. Зомби неуклюже пошел к комику, словно в замедленном кино. Скрюченные пальцы потянулись вперед, и я похолодела. Вчера ночью я это уже видела. Зомби почти всегда нападают. Просто протянув к человеку руки. Точно так, как в кино. Комик не понял, что Эрни решил положить конец веселью. Если зомби оживляют просто, без специальных распоряжений, он обычно становится таким же, каким был при жизни. Хороший человек останется хорошим человеком, пока его мозг окончательно не распадется, пока не сотрется его индивидуальность. Как правило, зомби не убивает без приказа, но один раз на сотню может повезти, и оживленный зомби окажется потенциальным убийцей. Комику, похоже, повезло. Зомби шел к нему как чудовище Франкенштейна из плохого фильма. Комик, наконец, сообразил, что происходит нечто непредвиденное. Он умолк на середине шутки и уставился на своего напарника круглыми глазами. – Эрни, – сказал он. Больше комик ничего добавить не успел, потому что разлагающиеся руки трупа сомкнулись у него на горле и стали душить. На мгновение я даже решила позволить зомби его убить. Эксплуатация мертвых мне ненавистна, но... глупость не карается смертью. Если бы за глупость казнили, у нас бы сильно сократилось население. Я встала и обвела взглядом клуб, чтобы выяснить, не предусмотрены ли тут свои меры безопасности на такой случай. Вилли взбежал на сцену. Он обхватил зомби за пояс и стал его оттаскивать, но труп не разжимал хватки. Комик уже опустился на колени и захрипел. Лицо его побагровело от удушья. Публика смеялась. Они думали, что представление продолжается. А по мне, так сейчас на сцене творилось гораздо более смешное действо, чем во время представления. Я взобралась на сцену и тихо спросила Вилли: – Помощь нужна? Он посмотрел на меня, не выпуская зомби. При своей сверхчеловеческой силе Вилли мог бы оторвать сразу все пальцы зомби от шеи комика и спасти его. Но сверхсила вампира не поможет, если не знать, как ее применить. Вилли не знал. Конечно, зомби мог раздавить человеку трахею до того, как вампир разожмет ему пальцы. Такое тоже может быть. Лучше не выяснять. Конечно, комик был тот еще хрен, но не могла же я дать ему умереть. Не могла. – Стоп, – тихо сказала я зомби. Он перестал сжимать комику горло, но и не ослабил пальцев. Комик уже начал терять сознание. – Отпусти его. Зомби отпустил. Комик упал. Вилли выпустил мертвеца и разгладил свой томатно-красный костюм. Волосы его были густо покрыты лаком, поэтому такая мелочь, как сражение с зомби, не могла испортить ему прическу. – Спасибо, – прошептал он мне, а в зал произнес: – Удивительный Альберт и его любимый зомби, дамы и господа. – Публика была слегка растеряна, но понемногу начала хлопать. Когда же Удивительный Альберт, пошатываясь, встал на ноги, зал взорвался аплодисментами. Комик прокаркал в микрофон: – Эрни думает, что нам пора домой. Вы были чудесной публикой. – В ответ снова послышались самые настоящие громкие аплодисменты. Комик ушел за кулисы. Зомби остался стоять и смотрел на меня. Ждет, ждет следующего приказа. Не понимаю, почему обычные люди не могут заставить зомби слушаться их приказов. Мне для этого никаких особых усилий не требуется. И я не чувствую ни покалывания электричества, ни прилива мистической силы. Я говорю, и зомби слушаются. – Следуй за Альбертом и выполняй его приказания, пока я не отдам новый приказ. Зомби секунду смотрел на меня, потом развернулся и медленно побрел за своим хозяином. Теперь он его не убьет. Впрочем, я не стану говорить об этом комику. Пусть думает, что его жизни угрожает опасность. Пусть думает, что ему придется позволить мне уложить зомби обратно в могилу. Я бы очень этого хотела. И зомби скорее всего тоже. Эрни явно было не по нутру выставлять себя на обозрение толпе. Но одно дело – зубоскальство, а другое – убийство. Это уже чересчур. Вилли проводил меня к столику. Я села и хлебнула колы. Вилли опустился напротив. Вид у него был потрясенный. Руки дрожали. Он стал вампиром, но все еще был Вилли Мак-Коем. Я спрашивала себя, сколько лет пройдет, прежде чем исчезнут последние остатки его личности? Десять, двадцать, сто? Сколько должно миновать времени, прежде чем монстр сожрет человека? А может быть, все происходит гораздо быстрее. Но это не моя проблема. Я всего этого не увижу. По правде говоря, я не хочу этого видеть. – Никогда не любил зомби, – сказал Вилли. Я посмотрела на него с удивлением: – Ты боишься зомби? Он покосился на меня и опустил глаза. – Нет. Я усмехнулась: – Ты боишься зомби. У тебя фобия. Он наклонился ко мне через стол. – Не говори никому. Пожалуйста, не говори. – В его глазах читался настоящий страх. – Кому же я скажу? – Ты знаешь. Я покачала головой: – Не понимаю, о чем ты, Вилли. – МАСТЕРУ. – Он произнес это слово заглавными буквами. – Зачем мне говорить Жан-Клоду? Теперь он перешел на шепот. На сцену вышел новый комик, в зале снова царил смех, и, тем не менее, Вилли говорил шепотом. – Ты его человек, нравится тебе это или нет. Он сказал, что когда мы говорим с тобой, мы говорим с ним. Теперь наши лица были совсем близко. От Вилли пахло мятой. Почти все вампиры пахнут мятными таблетками. Не знаю, что они делали, пока не изобрели освежители дыхания. Наверное, просто воняли. – Ты же знаешь, что я ему не слуга. – Но он хочет, чтобы ты служила ему. – Если Жан-Клод чего-то хочет, это еще не значит, что он это получит, – сказала я. – Ты не знаешь, какой он. – Мне кажется, я знаю... Он коснулся моего локтя. На этот раз я не стала отдергивать руку. Я была слишком поглощена разговором. – Он не такой, как прежний Мастер, который умер. Он гораздо сильнее, чем ты думаешь. Об этом я и сама догадывалась. – Так почему я не должна ему говорить, что ты боишься зомби? – Он станет этим пользоваться, когда захочет меня наказать. Я посмотрела ему в глаза. – Ты хочешь сказать, что он мучает людей, чтобы держать их в повиновении? – Вилли кивнул. – Вот черт. – Ты не скажешь? – Не скажу. Обещаю, – сказала я. Он явно почувствовал облегчение, и я потрепала его по руке. Рука была похожа на руку. Она больше не казалась деревянной. Почему? Я не знала, и если бы я спросила Вилли, он, скорее всего, тоже не смог бы ответить. Одна из тайн... смерти. – Спасибо. – Мне показалось, ты говорил, что Жан-Клод самый лучший Мастер из всех, кого тебе пришлось увидеть. – Это верно, – сказал Вилли. Да, такова страшная правда. Какой же гадиной была Николаос, если наказание самым глубинным страхом все же лучше, чем то, что творила она? Черт, кому, как не мне, это знать. Она была ненормальная. Жан-Клод все-таки не мучил людей только ради того, чтобы полюбоваться на их судороги. Его жестокость не была беспричинной. Это уже прогресс. – Мне надо идти. Спасибо, что помогла справиться с зомби. – Вилли встал из-за стола. – А ты ведь не струсил, знаешь, – сказала я. Он усмехнулся мне, и клыки блеснули в тусклом свете зала. Но улыбка его тут же погасла, как будто ее выключили. – Я не могу позволить себе быть пугливым. Сообщество вампиров во многом похоже на волчью стаю. Тот, кто слабее, должен подчиниться или умереть. Изгнание у них не практикуется. Вилли шел по восходящей. Проявление слабости в лучшем случае могло остановить его продвижение. Я часто задавалась вопросом, чего боятся вампиры. Один из них боялся зомби. Я бы рассмеялась, если бы не видела настоящий страх в его глазах. Новый комик на сцене был вампиром. Недавно умершим. Кожа белая как мел, глаза как прожженные дырки в листе бумаги. Десны у него были бледные и отставали от клыков, что послужило бы предметом зависти для любой немецкой овчарки. Я никогда не видела такого уродливого вампира. Обычно они стараются быть похожими на людей. Этот не старался. Я пропустила реакцию зала на его появление, но теперь все смеялись. Если с моей точки зрения предыдущий номер был не смешной, то этот был еще хуже. Но женщина за соседним столиком хохотала так, что у нее по щекам катились слезы. – Я поехал в Нью-Йорк, неприветливый город. На меня тут же налетела какая-то шпана, но я их попробовал на зубок. – Зрители держались за животики. Я ничего не понимала. В шутках не было ни грамма юмора. Я внимательно оглядела толпу и увидела, что все как один уставились на актера. Они глядели на него с беспомощной преданностью околдованных. Он использовал гипноз. Я видела, как вампиры соблазняют, запугивают, устрашают – все вместе. Но я ни разу не видела, чтобы они заставляли смеяться. Он принуждал их смеяться. Это было не самое страшное применение вампирских способностей. Он не причинял им вреда. Этот массовый гипноз не опасен, он исчезнет, как только комик уйдет со сцены. Но это неправильно. Манипуляции сознанием – одна из самых страшных вещей, на какие способны вампиры. Но многие этого не понимают. Я понимала, и поэтому мне представление не нравилось. Комик был еще неопытным мертвецом, и потому даже без меток Жан-Клода он не смог бы меня околдовать. Работая аниматором, приобретаешь некоторый иммунитет к вампирам. Еще и поэтому аниматоры так часто становятся истребителями вампиров. Нам, как говорится, и карты в руки. Я просила Чарльза прийти пораньше, но его все еще не было видно. Его не заметить трудно, он возвышается в толпе, как Годзилла среди небоскребов Токио. Так где же он? И когда Жан-Клод, наконец, соизволит со мной поговорить? Было уже больше одиннадцати. Сначала угрозами заставил меня прийти на встречу, теперь заставляет ждать. Какой все-таки высокомерный сукин сын! Чарльз появился из дверей кухни. Он шел мимо столиков к выходу из зала. На ходу он качал головой и что-то бормотал маленькому азиату, который едва поспевал за ним на своих коротеньких ножках. Я помахала Чарльзу рукой, и он повернул ко мне. Я услышала, как маленький человечек бубнит: – У меня очень хорошая, чистая кухня. Чарльз что-то пробормотал ему в ответ, но я не услышала. Околдованная аудитория забыла обо всем на свете. Мы могли бы дать над головой публики салют из двадцати одного орудия, и никто бы не поморщился. Пока вампир не закончит выступление, они ничего другого не услышат. – Откуда вы, черт бы вас побрал? Из департамента здравоохранения? – спросил коротышка. В руках он теребил традиционный поварской колпак. Темные глаза горели гневом. В Чарльзе всего шесть футов росту, но кажется гораздо выше. Все его тело от широких плеч до мощных ног одной толщины. У него совершенно отсутствует талия. Он подобен движущейся горе. Огромный. Красивые карие глаза того же оттенка, что и кожа. Поразительно темного. Он может пятерней закрыть мне лицо. Повар-азиат рядом с Чарльзом казался сердитым щенком. Он схватил Чарльза за руку. Я не знаю зачем, но Чарльз остановился. Он поглядел вниз на дерзновенную руку и очень отчетливо произнес: – Не трогайте меня руками. Повар отдернул руку, словно его обожгло, и попятился. А ведь Чарльз наградил его лишь половинной нормой своего коронного взгляда. Полная норма, как известно, предполагала, что потенциальные грабители начинают звать на помощь. Но сердитому повару хватило и половины. Когда он снова заговорил, голос его звучал намного ровнее: – У меня чистая кухня. Чарльз покачал головой. – Недопустимо, чтобы зомби находились рядом с продуктами питания и посудой. Это нарушение закона. Санитарные правила запрещают держать трупы вместе с продуктами. – Мой помощник – вампир. Он мертвый. Чарльз страдальчески закатил глаза. Я ему сочувствовала. У меня у самой неоднократно возникал подобный спор с поварами. – Вампиры больше не считаются мертвыми, мистер Ким. Только зомби. – Но почему? – Зомби разлагаются и служат источником инфекции так же, как любое мертвое тело. То, что они двигаются, еще не значит, что в них не развиваются болезнетворные микробы. – Но я... – Или держите зомби подальше от кухни, или мы закроем вашу лавочку, вы меня поняли? – И вам придется объяснять хозяину заведения, почему его клуб не приносит доходов, – добавила я с улыбкой. Повар немного побледнел. Прекрасно. – Я... я понимаю. Я приму меры. – Очень хорошо, – сказал Чарльз. Повар бросил на меня испуганный взгляд и побрел обратно на кухню. Забавно, что Жан-Клод успел запугать так много народу. Он был одним из самых цивилизованных вампиров до того, как стал главным кровопийцей. Власть развращает. Чарльз сел напротив меня. Он казался слишком большим для моего столика. – Я получил твою записку. Что случилось? – Мне нужна компания, чтобы сходить в Тендерлин. Трудно заметить, когда Чарльз краснеет, но он заерзал на стуле. – Чего ты там не видала? – Мне нужно найти человека, который там работает. – Кого? – Проститутку, – сказала я. Он снова заерзал. Казалось, что смотришь на дергающуюся гору. – Каролине это не понравится. – А ты ей не говори, – посоветовала я. – Видишь ли, мы с Каролиной никогда друг друга не обманываем. Я изо всех сил старалась сохранить нормальное выражение лица. Если Чарльз намерен каждый свой шаг объяснять жене, это его право. Его никто не просил становиться подкаблучником. Он сам избрал эту участь. Но у меня было такое чувство, будто мне силком почистили зубы. – Просто скажи ей, что у тебя свои аниматорские дела. Она не станет требовать подробностей. – Каролина считала, что наша работа слишком грубая. Обезглавливание цыплят, оживление зомби. Как приземленно. – Зачем тебе понадобилась эта проститутка? Я сделала вид, что не услышала вопроса, и вместо него ответила на другой. Чем меньше Чарльз будет знать о Гарольде Гейноре, тем больше у него шансов остаться в живых. – Мне просто нужен спутник свирепого вида. Я не хочу стрелять по каким-нибудь несчастным идиотам, если ко мне начнут приставать. Ты согласен? Чарльз кивнул: – Пойдем сходим. Я очень польщен, что ты выбрала меня. Я улыбнулась. По правде говоря, я бы с большим удовольствием позвала Мэнни. Он хорошо стреляет и сумеет прикрыть, если что. Но Мэнни вроде меня. Он не выглядит опасным. А Чарльз выглядит. Сегодня ночью мне нужно хорошее пугало, а не снайпер. Я посмотрела на часы. Почти полночь. Жан-Клод мурыжит меня уже целый час. Я оглянулась по сторонам и поймала пристальный взгляд Вилли. Он тут же подошел. Я буду стараться использовать свою власть над ним только в благих целях. Он склонился ко мне, но не слишком близко. Поглядел на Чарльза и кивнул ему в знак приветствия. Чарльз кивнул в ответ. Мистер Стоик. – Что ты хотела? – спросил Вилли. – Жан-Клод когда-нибудь надумает меня принять или нет? – Да, я только что получил указание отвести тебя к нему. Я не знал, что ты ждала приятеля. – Он посмотрел на Чарльза. – Это мой коллега. – Оживляльщик зомби? – спросил Вилли. Чарльз сказал: – Да. – Его темное лицо было непроницаемо. Взгляд – холодным и угрожающим. На Вилли он, очевидно, произвел большое впечатление. Вилли кивнул: – Вы, наверное, после разговора с Жан-Клодом пойдете оживлять зомби? – Угу, – сказала я, потом тихо, чтобы Вилли не услышал, шепнула Чарльзу: – Я постараюсь вернуться как можно быстрее. – Хорошо, – сказал он, – но мне нужно будет поскорее приехать домой. Я поняла. Он был на коротком поводке. Чарльз сам виноват, но казалось, меня это беспокоит больше, чем его самого. Возможно, это одна из причин, по которой я все еще не замужем. Я не большой мастер по части компромиссов.21
Вилли вывел меня в короткий коридор. Как только дверь за нами закрылась, шум публики стал далеким, как сон. После полумрака зала свет ламп казался болезненно ярким. Я поморгала. В ярком свете Вилли выглядел розовощеким и хотя не совсем живым, но вполне здоровым для мертвеца. Кто-то его сегодня кормил. Возможно, какой-нибудь доброволец, а может быть, и животное. Может быть. Табличка на первой двери слева гласила: “Кабинет Менеджера”. Кабинет Вилли? Не-е. Вилли открыл дверь и жестом пригласил меня войти. Сам он входить не стал и, отступив, закрыл за мной дверь. Светло-бежевый ковер, стены белые, как яичная скорлупа. У дальней стены стоял большой полированный черный стол. Блестящая черная настольная лампа, казалось, росла прямо из него. Точно в центре стола лежало тяжелое пресс-папье. Больше ничего – только Жан-Клод, сидящий за столом. Его длинные бледные руки лежали на пресс-папье. Мягкие вьющиеся черные волосы, синие, как полночь, глаза, белая рубашка с диковинными манжетами. Он был совершенно неподвижен и совершенен, как старинное полотно. Красивый, как эротический сон, и такой же нереальный. Он только производил впечатление совершенства. Мне ли не знать. У левой стены стояло два металлических сейфа. Остальную ее часть занимал черный кожаный диванчик. Над ним висела картина: жанровая сценка из жизни первых поселенцев Сент-Луиса. Берег реки, люди на лодках, осеннее солнышко, резвящиеся детишки. Картина абсолютно не вязалась с остальной обстановкой. – Картина твоя? – спросила я. Он легонько кивнул. – Ты знаешь художника? – Жан-Клод улыбнулся. Никакого намека на клыки, только изящное движение губ. Если бы выпускался модный журнал для вампиров, Жан-Клод непременно был бы “парнем с обложки”. – Стол и диван не соответствуют остальной обстановке, – заметила я. – Перепланировка еще не закончена, – сказал он и вновь молча уставился на меня. – Ты просил о встрече, Жан-Клод. Начинай, не тяни. – А ты торопишься? – сказал он, слегка понизив голос. Ощущение такое, словно по коже провели кусочком пушистого меха. – Да. Так что давай приступим к делу. Чего ты хочешь? Улыбка его стала еще немного шире. Он даже потупился на мгновение. Какая скромность. – Ты мой человек, Анита. Опять он называет меня по имени. Плохой признак. – Нет, – сказала я. – У тебя уже есть две метки, остались еще две. – Его лицо по-прежнему оставалось приветливым и красивым. Полное несоответствие тому, что он говорил. – Ну и что? Он вздохнул. – Анита... – Он замолчал на середине фразы и поднялся из-за стола. – Ты понимаешь, что значит быть Мастером вампиров? – Он присел на край стола. Его рубашка распахнулась, обнажив бледную грудь. Я увидела маленький твердый сосок. Крестообразный шрам казался оскорблением этого совершенства. Я смотрела на его голую грудь. Какой стыд. Я встретила его взгляд и ухитрилась не покраснеть. Браво, Анита. – Есть и другие выгоды, которые получает мой слуга-человек, ma petite. – Его глаза, казалось, состояли из одних зрачков. Черная бездонная глубина. Я покачала головой: – Нет. – Не надо лгать, ma petite, я чувствую твое желание. – Он провел кончиком языка по губам. – Я чувствую его вкус. Чудесно, просто чудесно. Как можно спорить с тем, кто знает, что ты чувствуешь? Ответ: не спорьте, соглашайтесь. – Хорошо, я тебя вожделею. Ты счастлив? Он улыбнулся. – Да. – Всего одно слово, но оно заструилось в моем сознании, нашептывая о том, чего он не сказал. Шепот в темноте. – Я ко многим мужчинам испытываю вожделение, но это не значит, что я должна с ними спать. Его лицо казалось усталым, глаза напоминали два глубоких омута. – Случайную похоть легко побороть, – сказал Жан-Клод и встал одним плавным движением. – А то, что между нами, – не случайно, ma petite. Это не похоть, а желание. – Он шагнул вперед и протянул ко мне руку. Сердце мое бешено забилось у самого горла. Но не от страха. Вряд ли это внушение. Ощущение было вполне настоящим. Желание, так он его назвал. Может, это и правда. – Не надо, – хрипло прошептала я. Это его, конечно, не остановило. Он провел пальцами по моей щеке, едва касаясь кожи. Я шагнула назад и с трудом перевела дыхание. Можно было дать себе волю и быть настолько распущенной, насколько я распущена на самом деле. Он все равно чувствует мое замешательство. Нет смысла притворяться. Я все еще чувствовала легкий трепет в том месте, где он меня коснулся. Я опустила глаза. – Я действительно ценю то, что ты предлагаешь мне в качестве дополнительных льгот, Жан-Клод. Но я не могу. Я не буду. – Я встретилась с ним взглядом. Лицо его казалось чудовищно застывшим. Пустота. Это было все то же лицо, что и мгновение назад, но какая-то искра человеческого, живого, пропала. Сердце у меня снова забилось. Только это никак не было связано с желанием. Это было связано со страхом. Оно забилось от страха. – Если даже мы не будем любовниками, мой маленький аниматор, это ничего не изменит. Ты – мой человек. – Нет, – сказала я. – Ты моя, Анита. Хочешь ты того или нет. – Знаешь, Жан-Клод, вот где ты прокололся. Сначала ты пытаешься меня соблазнить, и это очень приятно. Когда же это не помогло, ты начинаешь угрожать. – Это не угроза, ma petite. Это правда. – Нет, не правда. И прекрати уже, мать твою, называть меня ma petite. На это он улыбнулся. Я не хотела, чтобы он забавлялся на мой счет. В одно мгновение весь страх исчез под натиском горячей волны гнева. Я была рада гневу. Он делал меня храброй и глупой. Я выставила вперед средний палец. – Это я уже предлагал, – сказал Жан-Клод. От его голоса у меня сладко заныло внизу живота. Меня бросило в жар, я покраснела. – Будь ты проклят, Жан-Клод! – Мы должны поговорить, ma petite. Любовница ты мне или нет, слуга или нет, но мы должны поговорить. – Тогда говори. Я не собираюсь торчать здесь всю ночь. Он вздохнул. – Не так-то просто с тобой разговаривать. – Если ты хотел, чтобы было просто, тебе надо было подыскать себе кого-нибудь другого. Он кивнул: – Ты совершенно права. Присаживайся, будь как дома. – Он снова присел на край стола и скрестил на груди руки. – У меня нет на это времени, – сказала я. Он слегка нахмурился. – Кажется, мы договорились все обсудить, ma petite. – Мы договорились встретиться в одиннадцать. Из-за тебя я потеряла целый час. Его улыбка была почти горькой. – Хорошо. Я изложу тебе... сокращенный вариант. Я кивнула: – Прекрасно, давай. – Я – новый Мастер вампиров. Но чтобы остаться в живых при Николаос, мне приходилось скрывать свои способности. Я достиг в этом поразительного успеха. В результате многие считают, будто у меня не хватает могущества, чтобы быть Мастером. Меня постоянно провоцируют. И одна из вещей, которые они используют против меня, – ты. – Как это? – Твое неповиновение. Я не в состоянии управлять своим собственным человеком. Как же я могу править всеми вампирами в городе и окрестностях? – Что ты от меня хочешь? Он широко улыбнулся, обнажив клыки. – Я хочу, чтобы ты была моим человеком. – Не в этой жизни, Жан-Клод. – Я могу заставить тебя принять третью метку, Анита. – В его голосе не было угрозы. Голый факт. – Я предпочла бы сдохнуть, чем стать твоим человеком. – Мастер вампиров способен чувствовать правду. Он знал, что я говорю искренне. – Почему? Я уже открыла рот, чтобы попытаться ему объяснить, но передумала. Ему все равно не понять. Мы стояли на расстоянии двух футов друг от друга, но с таким же успехом нас могли разделять сотни миль. Сотни миль бездонной темной пропасти. И преодолеть ее мы не могли. Жан-Клод был ходячим мертвецом. Кем бы он ни был при жизни, сейчас это не имело значения. Он был Мастером вампиров, и от этого ближе к человеку не становился. – Если ты меня вынудишь, я убью тебя, – сказала я. – Ты говоришь искренне. – В его голосе явственно слышалось изумление. Не так уж часто маленькой девочке удается удивить столетнего вампира. – Да. – Я не понимаю тебя, ma petite. – Я знаю, – сказала я. – А могла бы ты сделать вид, что ты – мой слуга? Это был странный вопрос. – Что значит “сделать вид”? – Приходить изредка на собрания. Стоять у меня за спиной со своим оружием и репутацией. – Ты хочешь, чтобы тебя прикрывал Экзекутор. – Несколько мгновений я смотрела на него. До меня медленно доходил весь ужас того, что он сказал. – Я думала, что эти две метки – просто печальное стечение обстоятельств. Что ты испугался. А ты с самого начала собирался отметить меня, так? Он лишь улыбнулся. – Отвечай, сукин ты сын! – Поскольку возможность представилась, я не стал ею пренебрегать. – Не стал пренебрегать! – Я почти кричала. – Ты хладнокровно выбрал меня себе в слуги! Почему? – Потому что ты – Экзекутор. – Проклятие, что это значит? – Почетно прослыть вампиром, который наконец-то до тебя добрался. – Ты до меня не добрался. – Если ты хорошо притворишься, все решат, что добрался. Только мы с тобой будем знать, что это игра. Я покачала головой. – Я не буду играть в твою игру, Жан-Клод. – Ты не будешь мне помогать? – Я уже сказала. – Я предлагаю тебе бессмертие. Без того, чтобы становиться вампиром. Я предлагаю тебе себя. Многие женщины только ради этого пошли бы на что угодно. – Секс есть секс, Жан-Клод. Он того не стоит. Он слегка улыбнулся. – Вампиры в этом смысле отличаются от людей, ma petite. Если бы ты не была так упряма, то могла бы узнать, насколько они отличаются. Мне пришлось отвести взгляд. Он смотрел на меня слишком интимно. Слишком многообещающе. – Мне от тебя нужна только одна вещь, – сказала я. – И что же это, ma petite? – Ну ладно, две. Во-первых, прекрати называть меня ma petite; во-вторых, отпусти меня. И убери свои гребаные метки. – Первое требование я могу удовлетворить. – А второе? – Не могу, даже если бы хотел. – Но не хочешь, – сказала я. – Но не хочу. – Держись от меня подальше, Жан-Клод, Держись, от меня подальше, а то я тебя убью. – Многие люди пытались меня убить. – И у скольких из них на счету было восемнадцать покойников? Он моргнул. – Ни у кого. Был один мужик в Венгрии, который клялся, что убил пятерых. – И что с ним стало? – Я разорвал ему горло. – Заруби себе на носу, Жан-Клод: я предпочту, чтобы ты разорвал мне горло. Я предпочту умереть, пытаясь тебя убить, чем подчинишься тебе. – Я посмотрела на него, чтобы проверить, понимает ли он, о чем я говорю. – Что ты молчишь? – Я слышал твои слова. И знаю, что ты говорила искренне. – Внезапно он оказался рядом. Я не видела, как он двигался, и не почувствовала никакого воздействия на мое сознание. Он просто возник в нескольких дюймах передо мной. Наверное, я ахнула. – Ты действительно можешь меня убить? – Его голос был как шелк на открытой ране: нежность с оттенком боли. Как секс. Это было приятное, хотя и пугающее ощущение. Вот черт. Он все еще мог меня покорить. Сделать своей. Ни в коем случае. Я посмотрела в его синие глаза и сказала: – Да. Я верила в то, что говорила. Жан-Клод моргнул, очень изящно, и отстранился. – Ты самая упрямая женщина из всех, что встречались мне на пути, – сказал он. На сей раз в его голосе не было ничего чарующего. Обычная констатация факта. – Это самый лучший комплимент, который я от тебя слышала. Он стоял передо мной, опустив руки, и казался застывшим. Змеи или птицы могут так замереть, но даже змея при этом остается живой, и в ее неподвижности есть ожидание движения. В позе Жан-Клода вообще ничего не чувствовалось, и, несмотря на то, что мои глаза говорили обратное, он отсутствовал. Его просто не было. Мертвые не производят шума. – Что у тебя с лицом? Я коснулась опухшей щеки прежде, чем успела удержать руку. – Ничего, – соврала я. – Кто тебя ударил? – А что, ты хочешь пойти дать ему в морду? – Среди прочих привилегий мои люди находятся под моей защитой. – Я не нуждаюсь в твоей защите, Жан-Клод. – Он же тебя ударил. – А я сунула ему между ног пистолет и заставила рассказать все, что он знает. Жан-Клод улыбнулся: – Так и сделала? – Ткнула ему пистолетом в яйца. Так понятнее? Его глаза заискрились. Волна смеха пробежала по его лицу и, наконец, разжала губы. Он захохотал во все горло. Смех был похож на леденец: сладкий и привязчивый. Если бы такой смех продавали в бутылках, от него бы толстели. Или получали оргазм. – Ах, ma petite, ma petite, ты неподражаема. Я смотрела на него, купаясь в его чудесном смехе. Но мне пора было идти. Трудно уйти с достоинством, когда над тобой в голос хохочут. Но я умудрилась. Моя прощальная реплика вызвала у Жан-Клода новый взрыв хохота. – Прекрати называть меня ma petite.22
Я снова вышла в шумный зал. Чарльз стоял возле стола. Не сидел. Даже издалека было видно, что он в смущении. Что опять стряслось? Его большие ладони были сложены вместе. Темное лицо было искажено, словно от боли. Милосердный Бог наделил Чарльза пугающей внешностью, но душа у него была как желе. Будь у меня размеры Чарльза и его сила, я была бы просто зверюгой. Это немного грустно и несправедливо. – Что случилось? – спросила я. – Я звонил Каролине, – сказал Чарльз. – И что? – Няня у нас заболела. А Каролину вызвали в больницу. Кто-то должен посидеть с Сэмом, пока она на работе. – М-мм, – протянула я. Чарльз потерял большую часть своей свирепости, когда произнес: – А не может Тендерлин подождать до завтра? Я покачала головой. – Но ты же не пойдешь туда в одиночку, правда? Я смотрела на этого человека-гору и вздохнула: – Я не могу ждать до завтра, Чарльз. – Но ведь Тендерлин... – Он понизил голос, как будто стоит произнести это слово громко, на нас тут же налетят стаи сутенеров и проституток. – Тебе нельзя ходит туда ночью одной. – Я бывала и в худших местах, Чарльз. Ничего со мной не случится. – Нет, я тебе не позволю идти одной. Каролина может вызвать другую няню или позвонить в больницу и сказать, что она не придет. – Говоря это, он улыбнулся. Всегда приятно выручить друга. Каролина ему устроит. Хуже всего, что теперь я уже сама не хотела брать Чарльза. Мало просто быть свирепым на вид. Вдруг Гейнор узнает, что я расспрашивала Ванду? Узнает, что Чарльз при этом присутствовал, и решит, что он со мной заодно? Нет. Слишком эгоистично подвергать Чарльза риску. У него четырехлетний сынишка. И жена. Гарольд Гейнор съел бы Чарльза на завтрак. Я не имела права втягивать его в эту историю. Он просто большой, дружелюбный медведь. Милый добрый мишка. Мне не нужно, чтобы меня прикрывал плюшевый мишка. Мне нужен напарник, который смог бы выдержать ответный удар Гейнора. У меня появилась идея. – Отправляйся-ка ты домой, Чарльз. Я не пойду одна. Обещаю. На лице его отразилось сомнение. Похоже, он мне не поверил. И на том спасибо. – Анита, ты не обманываешь? Я тебя одну не оставлю. – Иди, Чарльз. Я найду себе спутника. – Кого ты можешь найти в такое время? – Хватит вопросов. Ступай домой к сыну. Он по-прежнему сомневался, но явно почувствовал облегчение. На самом деле ему совсем не хотелось идти в Тендерлин. Может быть, короткий поводок – это как раз то, что было ему необходимо, чего он сам хотел. Повод не делать того, чего делать не хочется. Прекрасная основа для брака. Но, в конце концов, если она продуктивна, то и пусть остается. Чарльз отбыл, рассыпавшись в извинениях. Но я знала, что он рад. Я запомню, что он был рад уйти. Я постучала в дверь кабинета. После недолгой паузы из-за двери послышалось: – Входи, Анита. Как он узнал, что это я? Я не стала спрашивать. Лучше не знать. Жан-Клод, казалось, проверял какие-то цифры в большой бухгалтерской книге. Она выглядела ужасно древней: пожелтевшие страницы, выцветшие чернила. Казалось, в ней делал записи еще Боб Кречет. – Чем я заслужил два визита за одну ночь? – спросил он. Я почувствовала себя полной дурой. Столько усилий, чтобы избежать с ним свиданий, – а теперь я сама собираюсь попросить его составить мне компанию в небольшом дельце? Но таким образом можно было убить двух зайцев. Во-первых, я сделала бы приятное Жан-Клоду – а мне совсем не хотелось настраивать его против себя, а во-вторых, если бы Гейнор задумал какую-нибудь пакость, я поставила бы на Жан-Клода. Несколько недель назад Жан-Клод обошелся со мной примерно так же. Выставил меня на ринг против чудовища, которое убило трех Мастеров. И он тоже поставил на меня против Николаос. Я, конечно, одержала верх, но с трудом. С чем едят гуся, с тем можно съесть и утку. Я очаровательно улыбнулась. Приятно, когда удается так быстро оказать ответную услугу. – Не мог бы ты сходить со мной в Тендерлин? Он моргнул. Изумление отразилась на его лице точно так же, как у настоящего человека. – С какой целью? – Я должна расспросить одну проститутку по поводу дела, которым я сейчас занимаюсь. Мне нужно прикрытие. – Прикрытие? – переспросил он. – Мне нужен напарник, который выглядел бы страшнее меня. Ты как раз подходишь. Он улыбнулся блаженной улыбкой: – Я буду твоим телохранителем. – Ты причинил мне достаточно горя – сделай для разнообразия доброе дело. Улыбка растаяла. – Что за странная перемена настроения, ma petite? – Мой напарник был вынужден пойти домой нянчить ребенка. – А если я не пойду? – Тогда я отправлюсь одна, – сказала я. – В Тендерлин? – Ну. Внезапно оказалось, что Жан-Клод идет ко мне. Как он встал из-за стола, я не заметила. – Перестань, пожалуйста, это делать. – Делать что? – Затуманивать мне мозги, чтобы я не могла уловить, как ты двигаешься. – Я буду делать это при каждом удобном случае, ma petite, – просто чтобы доказать, что я еще на это способен. – Что все это значит? – Я передал тебе большую долю своей силы, когда поставил метки. Теперь я упражняюсь в тех немногих играх, которые мне остались. – Он подошел почти вплотную. – Чтобы ты не забыла, кто я и что я. Я посмотрела в его синие-пресиние глаза. – Я никогда не забуду, что ты ходячий мертвец, Жан-Клод. По лицу его прошла тень, которую я не могла определить. Возможно, это была боль. – Нет, я вижу в твоих глазах понимание того, что я собой представляю. – Его голос упал почти до шепота, но не стал вкрадчивым. В этом было что-то вполне человеческое. – Твои глаза – самое чистое зеркало, которое я когда-либо видел, ma petite. Всякий раз, когда я начинаю притворяться перед самим собой, всякий раз, когда пытаюсь создать иллюзию жизни, мне достаточно лишь взглянуть в твои глаза, чтобы увидеть истину. Каких слов он ждал от меня? “Прости, я постараюсь игнорировать тот факт, что ты вампир”? – Тогда зачем тебе, чтобы я была рядом? – спросила я. – Может быть, если бы у Николаос было такое зеркало, она не превратилась бы в такое чудовище. Я посмотрела на него. Возможно, он прав. В таком случае он выбрал меня на роль своего слуги отчасти из возвышенных соображений. Отчасти. О дьявол. Не хватало еще проникнуться сочувствием к этому необычному Мастеру вампиров. Только не сейчас. И вообще никогда. Мы идем в Тендерлин. Берегитесь, сутенеры! Сегодня меня прикрывает Мастер. Это все равно, что глушить рыбу атомной бомбой. Массовые убийства всегда были моей специальностью.23
Первоначально Тендерлин – квартал красных фонарей – располагался на набережной. Но потом Тендерлин, как и многие районы Сент-Луиса, переместился ближе к окраине. Пройдете мимо театра “Фоке”, где передвижные бродвейские труппы поют свои мюзиклы, спуститесь дальше по Вашингтон-стрит к западной стороне городского центра и окажетесь в паутине обновленного Тендерлина. Ночные улицы сияют неоном, искрятся, пульсируют всеми цветами радуги. Все это напоминает какой-то порнографический карнавал. Не хватает только колеса обозрения в каком-нибудь пустом переулке. Можно продавать сахарную вату в форме обнаженных фигур. Детки бы себе играли, пока папа ходит по шлюхам, и мамочка ничего бы не узнала. Жан-Клод сидел в машине рядом со мной. Всю дорогу, он молчал, и мне пришлось пару раз взглянуть в его сторону, чтобы удостовериться, что он еще здесь. Люди всегда производят шум. Я не имею в виду разговоры, или отрыжку, или что-то интимное. Но люди, как правило, не могут сидеть так, чтобы их вообще не было слышно. Они дышат, шуршат одеждой, облизывают губы – все это хоть и очень тихие, но все-таки звуки. Пока мы ехали, Жан-Клод не производил совсем никаких звуков. Не поручусь, что он хотя бы моргнул. Живой мертвец, чего вы хотите. Я могу молчать на пару с соседом лучше, чем большинство женщин и добрая часть мужчин. Но сейчас мне было необходимо чем-то заполнить тишину. Поговорить просто затем, чтобы создать шум. Пустая трата энергии, но испытывала такую потребность. – Жан-Клод, ты еще здесь? Он повернул голову. Глаза его блеснули, отразив свет неоновой вывески подобно темному стеклу. Вот черт. – Ты способен изобразить человека лучше всех моих знакомых вампиров. Зачем все это сверхъестественное дерьмо? – Дерьмо? – тихо переспросил он. – Да. Почему в моем обществе ты вечно строишь из себя привидение? – Привидение? – снова переспросил. Как будто это слово может означать что-то еще. – Слушай, перестань, – сказала я. – Что перестать? – Отвечать на каждый мой вопрос вопросом. Он моргнул. – Прости, ma petite. Просто я чувствую улицу. – Чувствуешь улицу? Это еще что? Он откинулся на сиденье и прижал кулак к животу. – Здесь так много жизни. – Жизни? – Ну вот, теперь он добился того, что я это делаю. – Да, – сказал он. – Я чувствую, как они бегают взад-вперед. Маленькие существа, отчаянно ищущие любви, боли, признания, денег. Здесь много жадности, но в основном боль и любовь. – К проституткам не ходят за любовью. К ним ходят за сексом. Он посмотрел на меня, склонив голову. – Многие люди путают эти два понятия. Я смотрела на дорогу. Волосы у меня на затылке зашевелились. – Ты сегодня еще не ел, правильно? – Ты ведь эксперт по вампирам. Разве ты не можешь это определить? – Его голос стал хриплым и еле слышным. – Про тебя я ничего никогда не могу сказать. – Это, разумеется, комплимент моим способностям. – Я тебя не для того сюда привезла, чтобы ты тут охотился, – сказала я. Мой голос звучал громко и твердо. Но сердце билось так, что я едва не оглохла. – Неужели ты запретишь мне сегодня охотиться? – спросил Жан-Клод. Я задумалась на пару минут, пока крутилась возле стоянки, отыскивая свободное место. Запрещу ли я ему сегодня охотиться? Да. Он знает ответ. Это вопрос с подвохом. Беда в том, что я не вижу, в чем подвох. – Я бы попросила тебя сегодня здесь не охотиться, – сказала я, наконец. – Скажи почему, Анита. Он назвал меня Анитой без подсказки с моей стороны. Он явно что-то замыслил. – Потому что я тебя сюда привезла. И если ты станешь охотиться, это произойдет по моей вине. – Ты будешь чувствовать свою вину перед теми, кто меня сегодня накормит? – Незаконно питаться кровью тех, кто не дал на это согласия, – сказала я. – Это верно. – Это карается смертью, – напомнила я. – От твоей руки. – Если в нашем штате, то да. – Это же просто сборище шлюх, сутенеров и мошенников. Что они для тебя значат, Анита? Кажется, до этого он еще ни разу не называл меня Анитой дважды подряд. Плохой признак. Всего в одном квартале от клуба “Серая Кошка” со стоянки отъехал автомобиль. Какая удача. Я поставила свою “нову” на освободившееся место. Я не очень хорошо умею ставить машину между двумя другими, но, но счастью, отъехавший автомобиль был в два раза шире моей “новы”. У меня было достаточно места для маневра, и я благополучно вписалась. Поставив машину, как мне хотелось, я выключила мотор. Жан-Клод откинулся на сиденье и посмотрел на меня. – Я задал тебе вопрос, ma petite. Что эти люди для тебя значат? Я расстегнула ремень безопасности и повернулась к нему. Случайная игра света и тени почти скрыла его в темноте, и только на лицо падал луч золотистого света. Его высокие скулы четко выделялись на фоне бледной кожи. Кончики клыков торчали между губ, глаза мерцали, как синий неон. Я отвела взгляд и смотрела на баранку все время, пока говорила. – У меня нет личной заинтересованности в жизни кого-то из этих людей, Жан-Клод, но все они – люди. Хорошие, плохие или никакие – но все они живые, и никто не имеет права по собственной прихоти снимать их с доски. – Одним словом, ты цепляешься за то, что жизнь священна? Я кивнула: – За это и за то, что каждый человек неповторим. Любая смерть – это утрата чего-то драгоценного и незаменимого. – На последнем слове я посмотрела на него. – Ты не раз убивала, Анита. Уничтожала то, что незаменимо. – Я сама тоже незаменима, – сказала я. – И меня тоже никто не имеет права убить. Жан-Клод выпрямился плавным движением; реальность, казалось, на глазах вливалась в него. Я почти чувствовала, как движется время – со звуком, который я слышала сознанием, а не ушами. Жан-Клод стал неотличим от обычного человека. Его бледная кожа приобрела розоватость, вьющиеся черные волосы, тщательно уложенные, стали пышными и блестящими, а глаза – просто темно-синими, и ничего необычного, кроме цвета, в них не осталось. Он снова стал человеком, не успела я и глазом моргнуть. – Боже, – прошептала я. – Что такое, ma petite? Я покачала головой. Если спросить, как у него это получается, он лишь улыбнется. – К чему все эти вопросы, Жан-Клод? Почему тебя волнуют мои взгляды на жизнь? – Ты мой человек. – Он поднял руку, отметая мое автоматическое возражение. – Я начал процесс превращения тебя в своего слугу, и мне хочется лучше тебя понимать. – Разве ты не можешь просто... почувствовать мои эмоции, как у этих людей на улице? – Нет, ma petite. Я могу чувствовать твое желание, но кроме этого – почти ничего. Поставив тебе свои метки, я потерял такую способность. – Так ты не можешь читать мои мысли? – Нет. Это действительно приятная новость. Ему не обязательно было мне об этом рассказывать. Так почему жеон рассказал? Жан-Клод никогда ничего не делает просто так. Тут были какие-то подводные течения, которых я не замечала. Я покачала головой: – Ты здесь сегодня только затем, чтобы меня прикрывать. И не надо ничего делать, пока я об этом не попрошу, хорошо? – Чего не делать? – Не причинять никому вреда, пока нам не попытаются его причинить. Он кивнул. Лицо его стало очень торжественным. Почему мне все время кажется, что в каком-то темном уголке своего разума он надо мной насмехается? Отдавать приказы Мастеру вампиров. Наверное, это смешно. На улице было чрезвычайно шумно. Из каждого второго здания ревела музыка. Каждый раз разная, но всегда громко. Вспыхивали и гасли неоновые буквы. “Девочки, Девочки, Девочки. Без лифчиков”. “Поговори с голой женщиной своей мечты”. Фу. К нам подошла высокая стройная негритянка. На ней были лиловые шорты, такие короткие, что больше напоминали бикини. Ноги и задница обтянуты черными колготками в сеточку. Весьма откровенно. Она остановилась между нами. Ее взгляд перебегал от меня на Жан-Клода и обратно. – Кто будет делать, а кто смотреть? Мы с Жан-Клодом переглянулись. Он едва заметно улыбнулся. – Простите, но мы ищем Ванду, – сказала я. – Здесь много имен, – ответила негритянка. – Я могу сделать все, что может эта Ванда, только еще лучше. – Она подошла вплотную к Жан-Клоду. Он взял ее руку и нежно поднес к губам. Глаза его при этом следили за мной. – Ты будешь делать, – сказала она. Ее голос стал возбуждающе хриплым. А может быть, просто Жан-Клод действовал так на всех женщин. Может быть. Негритянка прижалась к нему. Ее кожа казалась очень темной на фоне белого шелка его рубашки. Ее ногти были выкрашены в ярко-розовый цвет, как пасхальное яичко. – Жаль вас прерывать, – сказала я, – но у нас мало времени. – Это не та, которая тебе нужна? – спросил Жан-Клод. – Нет, – ответила я. Он взял негритянку за руки чуть повыше локтей и отлепил от себя. Она рвалась обратно и цеплялась за его плечи, стремясь снова к нему прижаться. Жан-Клод без усилий удерживал ее на расстоянии вытянутой руки. С такой же легкостью он мог удержать на расстоянии вытянутой руки грузовик. – Я обслужу тебя бесплатно, – сказала она. – Что ты с ней сделал? – спросила я. – Ничего. Я ему не поверила. – Ничего, и при этом она предлагает обслужить тебя бесплатно? – Сарказм – один из моих природных талантов. Я была уверена, что Жан-Клод его почувствовал. – Не шевелись, – сказал он. – Еще прикажи мне заткнуться. Негритянка вдруг перестала двигаться. Ее руки плетями повисли вдоль тела. Оказывается, он говорил вообще не со мной. Жан-Клод отпустил негритянку. Она стояла как вкопанная. Он обошел ее, как трещину в тротуаре, и взял меня за руку. Я не сопротивлялась. Я смотрела на проститутку, ожидая, когда с нее спадет оцепенение. Дрожь пробежала по ее голой спине. Плечи резко опустились. Она запрокинула голову и глубоко, со всхлипом, вдохнула. Жан-Клод мягко, но настойчиво потянул меня прочь. Проститутка повернулась и увидела нас. В ее глазах ничего не отразилось. Она нас не узнала. Я откашлялась и высвободила руку. Жан-Клод с готовностью ее отпустил. Тем лучше для него. Я прислонилась спиной к витрине магазина. Жан-Клод стоял передо мной, опустив глаза. – Что ты с ней сделал? – Я же сказал тебе, ma petite, ничего. – Не называй меня так. Я наблюдала за ней, Жан-Клод. Не надо мне врать. Возле нас остановились двое мужчин, разглядывая витрину. Они держались за руки. Я обернулась, чтобы тоже взглянуть на витрину, и почувствовала, что заливаюсь краской. Я увидела кнуты, кожаные маски, наручники и прочие предметы, которым я даже не знала названия. Один из мужчин наклонился к другому и что-то прошептал. Тот засмеялся. Первый посмотрел на меня. Наши глаза встретились, и я тут же отвела взгляд. В Тендерлине обмен взглядами бывает опасен. Я краснела и сама себя за это ненавидела. Мужчины ушли, держась за руки. Жан-Клод разглядывал витрину так, словно перед ним был магазин готового платья. Буднично. – Что ты сделал с той женщиной? Он продолжал изучать витрину. Трудно было сказать, что именно привлекло его внимание. – Это была небрежность с моей стороны, ma... Анита. Я целиком признаю свою вину. – Что еще за вина? – Моя... сила возрастает, когда мой человек рядом. – Тут он посмотрел на меня. – Когда ты со мной, мои силы увеличиваются. – Постой, это как когда рядом с ведьмой кто-то из близких? Он склонил голову набок и слегка улыбнулся: – Да, очень похоже. Я и не знал, что ты знакома с колдовством. – Трудное детство, – сказала я. Но я не собиралась отклоняться от темы. – Итак, твоя способность околдовывать людей взглядом усиливается, если я рядом... До такой степени, что ты, сам того не желая, околдовал эту проститутку. Он кивнул. Я покачала головой. – Нет, что-то не верится. Он изящно пожал плечами. – Верь чему хочешь, ma petite, но это правда. Я не хотела этому верить. Потому что если это правда, значит, я и в самом деле являюсь его человеком. Как бы я себя ни вела, достаточно одного моего присутствия. Хотя по спине у меня струился пот, я похолодела. – Вот черт. – Согласен, – сказал Жан-Клод. – Нет, я не могу думать об этом прямо сейчас. Не могу. – Я посмотрела на него. – Ты лучше попридержи эти наши общие силы, ладно? – Я постараюсь, – сказал Жан-Клод. – Не надо стараться, черт побери, придержи их, и все! Он улыбнулся так широко, что показались кончики его клыков. – Разумеется, ma petite. Меня охватила паника. Я стиснула кулаки. – Если ты еще раз так меня назовешь, я тебя ударю. Его глаза слегка расширились, губы дернулись. Я поняла, что он изо всех сил сдерживает смех. Ненавижу, когда люди находят мои угрозы смешными. Мне действительно хотелось избить этого нахального сукиного сына. Избить, потому что он меня напугал. Мне знакомо это желание, я испытывала его неоднократно по отношению к разным людям. Оно обычно приводит к насилию. Я вперилась взглядом в его слегка озадаченную физиономию. Жан-Клод – терпеливый ублюдок, но если дело дойдет до настоящей схватки, одному из нас суждено умереть. И весьма вероятно, что мне. Насмешка исчезла из его глаз, и лицо вновь стало красивым и высокомерным. – В чем дело, Анита? – спросил он интимно. Даже на этой жаре и в этом в мерзком районе я чувствовала, как его голос меня обволакивает. Это талант. – Не загоняй меня в угол, Жан-Клод, иначе у меня не останется выбора. – Не понимаю, о чем ты. – Если все сведется к вопросу, ты или я, я выберу себя. Не забывай об этом. Несколько мгновений он смотрел на меня. Потом мигнул и кивнул: – Наверное, так. Но помни и ты, ma ... Анита, что, убив меня, ты убьешь и себя. Я смог бы пережить твою смерть. Вопрос, amante moi, заключается в том, сможешь ли ты пережить мою? Amante moi? Что, черт возьми, это значит? Я решила не спрашивать. – Будь ты проклят, Жан-Клод, будь ты проклят! – Это, дорогая Анита, было сделано намного раньше, чем ты меня встретила. – Что это еще значит? Он поглядел на меня невинными, как у младенца, глазами. – Ну как же, Анита, ведь твоя же собственная католическая церковь объявила всех вампиров самоубийцами. Так что мы все автоматически прокляты. Я покачала головой. – Я теперь епископанка, но ты имел в виду что-то другое. Он рассмеялся. Как будто тонкий шелк коснулся моей шеи. Приятное и щекочущее ощущение, от которого бросает в дрожь. Я ушла. Я просто оставила его стоять перед неприличной витриной. Я вклинилась в толпу шлюх, оборотистых парней и клиентов. На этой улице не было ни кого опаснее, чем Жан-Клод. А я еще притащила его сюда, чтобы он меня защищал. Это было смехотворно. Нелепо. Непристойно. Парень лет пятнадцати остановил меня. На нем был жилет без рубашки и рваные джинсы. – Что-то ищете? Он был чуть-чуть выше меня. Синеглазый. За его спиной маячили еще двое ребят. – Здесь женщины редко бывают, – добавил он. – Верю. – Он выглядел ужасно юным. – Где мне найти Ванду-на-колесах? Один из мальчишек буркнул: – Господи, любительница калек. Я была с ним согласна. – Где? – Я вынула двадцатку. Может, этого многовато, но вдруг, получив ее, он сможет раньше уйти домой? Быть может, получив двадцать долларов, он не попадет под машину, которые носятся по улицам? Двадцать долларов – они вообще могут изменить его жизнь. Я чувствовала себя так, словно пыталась пальцем заткнуть дырку в ядерном реакторе. – Она прямо у входа в “Серую Кошку”. В конце квартала. – Спасибо. – Я отдала ему двадцатку. Под ногтями у парня была грязь. – Вы уверены, что не хотите поразвлечься? – с сомнением спросил он. Краем глаза я увидела в толпе Жан-Клода. Он шел ко мне. Защищает меня. Я снова повернулась к мальчишке. – У меня больше развлечений, чем хотелось бы. Он озадаченно нахмурился. Правильно, я и сама была озадачена. Что, скажите на милость, делать с Мастером вампиров, который не оставляет вас в покое? Хороший вопрос. К сожалению, мне нужен был хороший ответ.24
Ванда-на-колесах оказалась маленькой женщиной, которая сидела в одном из тех спортивных инвалидных кресел, что используются для гонок. На ее загорелых сильных руках были нитяные перчатки. Длинные каштановые волосы мягкими волнами обрамляли очень милое личико. Макияж был сделан со вкусом. На Ванде была блестящая рубашка цвета металлик. Лифчика она не носила. Под длинной пышной юбкой были, по крайней мере, две цветастые нижние юбки. Ноги скрывали элегантные черные сапожки. Она приближалась к нам хорошим темпом. Большинство проституток, мужчин и женщин, выглядели как обычные люди. Они не были особенно разодеты – просто шорты и короткие майки. В такую жару кто мог бы их упрекнуть? Я думаю, что если ты выйдешь на улицу с головы до ног в сетчатых чулках, тобой наверняка заинтересуется полиция. Жан-Клод встал рядом со мной и принялся разглядывать яркую неоновую вывеску цвета фуксии. Она гласила: “Серая Кошка”. Сделано со вкусом. Как подойти к проститутке, даже если хочешь всего лишь поговорить с ней? Я не знала. Каждый день учишься чему-нибудь новому. Я стояла у нее на дороге и ждала, пока она до меня доедет. Она заметила, что я на нее смотрю; наши взгляды встретились, и она улыбнулась. Жан-Клод придвинулся ближе ко мне, Ванда заулыбалась шире. Это была “располагающая улыбка”, как говорила моя бабушка Блейк. Жан-Клод прошептал: – Это что, проститутка? – Да, – сказала я. – В инвалидном кресле? – недоверчиво спросил он. – Ага. – Ну-ну, – это все, что он произнес. По-моему, он был потрясен. Приятно узнать, что Жан-Клод на это способен. Ванда остановила кресло привычным движением рук и улыбнулась, глядя на нас снизу вверх. Я подумала, что постоянно запрокидывать голову, наверное, больно. – Привет, – сказала она. – Привет, – откликнулась я. Она продолжала улыбаться. Я продолжала пялиться. Почему я внезапно почувствовала себя так неловко? – Мне рассказал о тебе приятель, – сказала я. Ванда кивнула. – Это тебя называют Ванда-на-колесах? Она неожиданно усмехнулась и на мгновение показала свое настоящее лицо. Под всеми этими милыми, но фальшивыми улыбками был живой человек. – Да, это я. – Мы можем поговорить? – Несомненно, – сказала она. – У тебя есть комната? Есть ли у меня комната? Разве у нее не должно быть своей? – Нет. Ванда ждала. О дьявол. – Мы просто хотели с тобой поговорить. Это займет час или два. Мы заплатим по твоим расценкам. Она познакомила нас со своими расценками. – Господи, да это грабеж! – воскликнула я. Ванда очаровательно улыбнулась. – Спрос и предложение, – пояснила она. – Того, что предлагаю я, вам больше нигде не попробовать. – При этих словах она погладила себя по ногам. Я следила за ее руками, словно загипнотизированная. Все это слишком таинственно. Наконец я кивнула: – Ладно, договорились. – Графа “деловые расходы”. Бумага для принтера, капиллярные ручки средней толщины, одна проститутка, конторские папки... Так и запишем. Берт будет в восторге.25
Мы повезли Ванду ко мне на квартиру. В моем доме нет лифта. Два лестничных марша в инвалидном кресле не одолеть. Жан-Клод понес Ванду. Он шел передо мной, и казалось, что он идет налегке. Она его ничуть не обременяла. Я тащилась за ним с инвалидным креслом. Оно тянуло меня назад. Единственным утешением служило то, что я могла любоваться Жан-Клодом, взбирающимся по лестнице. Можете забросать меня камнями. У него очень симпатичная задница для вампира. Он подождал меня на лестничной клетке. Ванда удобно устроилась у него на руках. Оба смотрели на меня со смущением. Я покатила инвалидное кресло по ковролину. Жан-Клод шел за мной. Нижние юбки Ванды шуршали и перешептывались. Прислонив кресло к ноге, я открыла замок и распахнула дверь на всю ширину, чтобы Жан-Клод мог войти со своей ношей. Инвалидное кресло было складным, и мне пришлось немало потрудиться, чтобы его разложить. Остановившись передохнуть, я увидела, что Жан-Клод по-прежнему стоит у двери. Ванда смотрела на него, нахмурившись. – В чем дело? – спросила я. – Я еще ни разу у тебя не был. – И что? – Такой специалист по вампирам... Ну же, Анита. Ах да. – Я разрешаю тебе войти в мой дом. Он слегка склонил голову: – Мне оказана честь. Наконец мне удалось зафиксировать кресло в раскрытом положении. Жан-Клод усадил в него Ванду. Я закрыла дверь. Ванда поправила юбку на ногах. Жан-Клод стоял в центре и внимательно изучал обстановку. Потом его внимание привлек настенный календарь с пингвинами, который висел на кухне. Он приподнял страницы, чтобы посмотреть следующие месяцы, и не успокоился, пока тщательным образом не изучил все картинки с изображением этих нелетающих птиц. Мне хотелось сказать ему, чтобы он отстал от моего календаря, но с другой стороны – что в этом такого? Я не делаю на нем пометок о назначенных встречах. Почему же меня так беспокоит, что он им, черт возьми, интересуется? Я вернулась в гостиную к Ванде. Ночь становилась все необычнее. – Не хочешь ли чего-нибудь выпить? – спросила я Ванду. Когда сомневаешься, лучше быть вежливой. – Красное вино, если есть, – сказала Ванда. – Прости, но я не держу ничего крепкого. Кофе, газировка с настоящим сахаром и вода. Выбирай. – Газировку, – сказала Ванда. Я достала из холодильника банку кока-колы. – Тебе нужен стакан? Она покачала головой. Жан-Клод, прислонившись к стене, смотрел, как я хозяйничаю на кухне. – Мне тоже не нужен стакан, – тихо сказал он. – Не будь таким милым, – сказала я. – Слишком поздно. Я непроизвольно улыбнулась. Моя улыбка, похоже, обрадовала его. Зато меня она просто вывела из себя. Жан-Клод – мастер усложнять жизнь. Он увидел аквариум и ленивой походкой направился к нему. Решил, значит, устроить себе экскурсию по моей квартире. Конечно, ничего другого я и не ожидала. Но, по крайней мере, мы с Вандой могли поговорить наедине. – Черт, да он же вампир! – воскликнула Ванда. Казалось, она удивлена. И это, в свою очередь, удивило меня. Я всегда могу узнать вампира с первого взгляда. Мертвец есть мертвец, как бы ни был красив труп. – А ты не знала? – спросила я. – Нет, я же не кладбищенская приманка, – ответила Ванда. На лице ее отразилась тревога. Она настороженно следила за всеми движениями Жан-Клода. Ванда явно очень боялась. – Что такое “кладбищенская приманка”? – Я протянула ей банку. – Шлюха, которая обслуживает вампиров. Кладбищенская приманка, вот это номер. – Он тебя не тронет. Она перевела взгляд на меня. Карие глаза смотрели пристально, словно пытались разглядеть, что у меня в голове. Не обманываю ли я ее? Как ужасно приехать на квартиру к незнакомым людям и не знать, обидят они тебя или нет. Отчаяние или жажда смерти. – Так значит, делать будем мы с тобой? – спросила она, продолжая изучать мое лицо. Я моргнула. Я не сразу поняла, что она имеет в виду. – Нет. – Я покачала головой. – Нет, я же сказала, что хочу только поговорить. Я имела в виду именно то, что сказала. – Наверное, я покраснела. Видимо, меня подвел румянец. Она откупорила банку и отхлебнула. – Ты хочешь, чтобы я рассказывала о том, как я обслуживала других людей, пока ты будешь делать с ним? – Она кивнула в сторону гуляющего вампира. Жан-Клод стоял перед единственной картиной, которая висела у меня в комнате. Она была модернистская и хорошо сочеталась с остальной обстановкой. Серый, белый, черный и бледно-бледно-розовый. Это была одна из тех композиций, на которую чем дольше смотришь, тем больше форм в ней начинаешь видеть. – Слушай, Ванда, мы с тобой просто побеседуем. Ничего больше. Никто ни с кем ничего делать не будет. Хорошо? Она пожала плечами. – Твои деньги. Можем делать все, что ты захочешь. От этой фразы мне стало не по себе. Она это говорила всерьез. Я заплатила деньги. Она сделала бы все, что я хотела. Все? Это было слишком ужасно. То, что какое-то человеческое существо всерьез говорит “все”. Конечно, она исключает вампиров. Даже у шлюх есть свои нормы. Ванда улыбнулась мне. Перемена была просто разительна. Лицо осветилось. Она в одно мгновение стала красавицей. Даже глаза засияли. Это мне напомнило лицо беззвучно смеющейся Цецилии. Но к делу. – Я слышала, что ты была любовницей Гарольда Гейнора. – Никакой предварительной обработки, никаких разговоров о погоде. Долой одежду. Улыбка Ванды погасла. Блеск юмора в глазах потух, сменившись осторожностью. – Я такого не знаю. – Да нет же, знаешь, – сказала я. Я все еще стояла, вынуждая ее смотреть на меня снизу вверх. Она отпила колы и покачала головой, не глядя на меня. – Ну же, Ванда, я знаю, что ты была пассией Гейнора. Признай это, и мы поедем дальше. Она поглядела на меня и снова опустила глаза. – Нет. Я тебя обслужу. Я позволю вампу смотреть. Я буду говорить с вами обоими грязно. Но я не знаю никакого Гейнора. Я наклонилась и положила руки на подлокотники ее кресла. Наши лица были очень близко. – Я не репортер. Гейнор никогда не узнает, что ты со мной говорила, если ты ему не скажешь. Ее глаза расширились. Я проследила ее взгляд. Ветровка съехала вперед. Стал виден мой пистолет, и это, похоже, Ванде не понравилось. Хорошо. – Поговори со мной, Ванда. – Голос мой звучал тихо. Мягко. Зачастую самым мягким тоном произносятся самые страшные угрозы. – Кто ты, черт возьми, такая? Ты не из полиции. Ты не репортер. Работники социальной службы оружие не носят. Кто ты? – В последней фразе звучали нотки опасения. Жан-Клод вошел в комнату. Оказывается, он уже побывал у меня в спальне. Чудесно, просто чудесно. – Возникли сложности, ma petite? Я не стала его одергивать. Ванда не должна знать, что в наших рядах раскол. – Она упрямится, – сказала я и отошла от кресла. Я сняла ветровку и бросила на стол в кухне. Ванда смотрела на пистолет. Чего я и добивалась. Возможно, у меня не очень пугающая внешность, зато у меня есть браунинг. Жан-Клод обошел вокруг кресла Ванды и положил руки ей на плечи. Она вздрогнула, словно он сделал ей больно. Я знала, что ничего подобного он не делал. Возможно, именно от этого она и вздрогнула. – Он убьет меня, – сказала Ванда. Я смотрю, многие говорят эту фразу про мистера Гейнора. – Он никогда не узнает, – сказала я. Жан-Клод потерся щекой о ее волосы. Его пальцы легонько поглаживали ее плечо. – И к тому же, моя прелестница, его сегодня нет с тобой рядом. – Он говорил совсем тихо. – А мы есть. – Потом он прошептал ей что-то на ухо одними губами, так, что я не услышала. Ванда его услышала. Глаза ее расширились, и она начала дрожать. Казалось, у нее начинается припадок. В глазах заблестели слезы. Господи Боже. – Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не позволяй ему. – Голос ее стал сдавленным и тонким от страха. Слезы потекли по щекам. Я ненавидела Жан-Клода в тот момент. И себя ненавидела. Я была одной из хороших парней. Это была одна из моих последних иллюзий. Я не желала с ней расставаться, даже если это поможет делу. Ванда станет говорить или не станет. Никаких пыток. – Уйди, Жан-Клод, – сказала я. Он посмотрел на меня. – Я вкушаю ее ужас, как крепкое вино. – Глаза его стали синими-пресиними. Он казался слепым. Его лицо было все так же прекрасно, когда он широко открыл рот, блеснув клыками. Ванда все еще плакала и смотрела на меня. Если бы она видела сейчас выражение лица Жан-Клода, она бы завизжала. – Я думала, ты лучше собой владеешь, Жан-Клод. – Я превосходно собой владею, но мои способности не безграничны. – Он отошел от Ванды и начал расхаживать из угла в угол в дальнем конце комнаты. Как леопард по клетке. Сдерживаемая сила, стремящаяся выйти наружу. Я не видела его лица. Эта жуть предназначалась Ванде? Или он на самом деле так проголодался? Я покачала головой. В присутствии Ванды я не могла у него спросить. Может быть, потом. Может быть. Я опустилась перед Вандой на колени. Она стиснула банку с газировкой так крепко, что помяла ее. Я не стала к ней прикасаться, просто опустилась рядом. – Я не позволю ему тебя обидеть. Честно. Гарольд Гейнор мне угрожает. Вот почему мне необходима твоя помощь. Ванда смотрела на меня, но прислушивалась к тому, что происходит у нее за спиной. Плечи ее были настороженно приподняты. Она не сможет расслабиться, пока Жан-Клод в комнате. У леди есть вкус. – Жан-Клод, а Жан-Клод? Когда он обернулся ко мне, лицо его было нормальным, как никогда. Улыбка играла на его полных губах. Это был спектакль. Притворство. Черт бы его побрал. Почему, становясь вампиром, человек превращается в садиста? – Выйди на время в спальню. Нам с Вандой надо поговорить наедине. – В твою спальню. – Улыбка его стала еще шире. – С огромным удовольствием, ma petite. Я нахмурилась. Все ему нипочем. Как всегда. Но он вышел из комнаты, как я просила. Ванда сразу опустила плечи. Она судорожно вздохнула. – Ты ведь правда не дашь меня ему в обиду? – Правда, и не сомневайся. Она снова начала тихо плакать. Я не знала, что мне делать. Я никогда не понимала, что делать, когда кто-то плачет. Обнять ее? Погладить по руке. Что? Наконец я просто села на пол возле нее и стала ждать. Через некоторое время плач прекратился. Она моргнула. Макияж ее исчез, просто исчез. От этого она выглядела не менее красивой, но более уязвимой. У меня возникло желание взять ее на ручки и покачать. Наврать, что все будет хорошо. Но когда она уйдет отсюда, она снова будет шлюхой. Шлюха-инвалид. Как это может быть хорошо? Я покачала головой в ответ на собственные мысли. – Принести тебе салфетку? Она кивнула. Я принесла с кухни коробку. Она промокнула глаза и тихо, очень благовоспитанно высморкалась. – Мы можем говорить теперь? Она моргнула, потом кивнула мне и робко глотнула колы. – Ты знаешь Гарольда Гейнора, верно? Она тупо уставилась на меня. Неужели мы ее сломали? – Если он узнает, он меня убьет. Если я не хочу стать кладбищенской приманкой, то уж тем более не хочу умереть. – Никто не хочет. Поговори со мной, Ванда, пожалуйста. Она тяжело вздохнула: – Хорошо, я знаю Гарольда. Гарольда? – Расскажи мне о нем. Ванда, прищурившись, смотрела на меня. Вокруг глаз у нее собрались еле заметные морщинки. От этого она казалась старше, чем я подумала сначала. – Он еще не присылал к тебе Бруно или Томми? – Томми приходил поговорить. – И что было? – Я показала ему пистолет. – Вот этот? – тихо спросила она. – Да. – Чем ты умудрилась так разозлить Гарольда? Что ты такого сделала? Соврать или сказать правду? Ни то, ни другое. – Я отказалась кое-что сделать. – Что? Я покачала головой: – Не имеет значения. – Явно это не секс. Ты не калека, – сказала она с некоторым усилием. – Он не прикасается к здоровым женщинам. – Горечь в ее голосе была такой густой, что ее можно было мазать на хлеб. – Как вы познакомились? – спросила я. – Я училась в колледже, а Гейнор был спонсором нашего факультета. – И он пригласил тебя к себе? – Да. – Она говорила так тихо, что мне пришлось к ней наклониться, чтобы услышать. – И что было дальше? – Мы оба были в инвалидных креслах. Он был богат. Это было здорово. – Она поджала губы, словно разравнивала помаду, потом глотнула. – И когда это перестало быть здорово? – спросила я. – Я переехала к нему. Бросила колледж. Это было... легче, чем колледж. Легче, чем все остальное. Он не мог мною насытиться. – Она снова опустила глаза. – Потом ему захотелось разнообразия в постели. Видишь ли, ноги у него повреждены, но он их чувствует. А я не чувствую. – Ванда уже почти шептала. Мне пришлось прислониться к ее коленям, чтобы расслышать, что она говорит. – Ему нравилось выделывать всякие штуки с моими ногами, но я не чувствовала. Поэтому сначала мне казалось, что ничего такого в этом нет, но... но потом он действительно спятил. – Она вдруг взглянула мне в лицо. Глаза ее казались огромными, в них стояли слезы. – Он меня укоротил. Я ничего не чувствовала, но дело ведь не в этом, верно? – Конечно, – сказала я. Первая слеза покатилась по щеке Ванды. Я коснулась ее руки, и она сжала мои пальцы, как маленький ребенок. – Ничего, – сказала я, – ничего. Она плакала. Я держала ее за руку и врала: – Уже все прошло, Ванда. Он тебя больше не тронет. – Все трогают, – сказала она. – Ты сама собиралась меня тронуть. – Глаза ее обвиняли. Было уже поздно объяснять ей игру в хорошего и плохого полицейского. Она все равно не поверит. – Расскажи мне о Гейноре. – Он нашел себе глухую девушку. – Цецилию, – сказала я. Она посмотрела на меня с удивлением: – Ты ее знаешь? – Немного. Ванда покачала головой. – Цецилия, действительно, ненормальная. Ей нравится мучить людей. Она от этого балдеет. – Ванда смотрела на меня так, словно пыталась измерить степень моего потрясения. Была ли я потрясена? Нет. – Гарольд иногда спал с нами обеими. Под конец мы вообще занимались любовью только втроем. Секс стал по-настоящему грубым. – Ее голос понизился до хриплого шепота. – Цецилия любит ножи. Она мастер снимать шкуру. – Ванда снова поджала губы, словно размазывая помаду. – Гейнор убьет меня только за то, что я разболтала его интимные секреты. – А ты знаешь какие-нибудь деловые секреты? Она покачала головой: – Нет, честное слово. Он всегда внимательно следил за тем, чтобы в моем присутствии о делах ничего не говорилось. Сначала я думала, что он заботится о том, чтобы в случае его ареста полиция меня не трогала. – Она посмотрела на свои колени. – Только потом я поняла, что он просто заранее знал, что найдет мне замену. Он не хотел, чтобы я узнала что-нибудь такое, что могло бы ему повредить, когда он меня бросит. В ее словах уже не было ни гнева, ни горечи, только печаль. Я бы хотела, чтобы она рвала и метала. Это тихое отчаяние было невыносимо. Эта рана никогда не заживет. Гейнор не убил ее, он сделал хуже. Он оставил ее в живых. Она была жива и искалечена внутри не меньше, чем снаружи. – Я не могу тебе рассказать ничего, кроме постельного трепа. Но это тебе не поможет его прижать. – А может быть, в спальне были разговоры не только о сексе? – спросила я. – Что ты имеешь в виду? – Личные тайны, но не связанные с сексом. Ты ведь была его пассией почти два года. Он, наверное, говорил еще о чем-то, кроме секса. Она задумалась. – Я... я помню, он говорил о своей семье. – И что же он говорил о семье? – Он был незаконнорожденный. И постоянно говорил о семье своего настоящего отца. – Он знал, кто это? Ванда кивнула. – Это была богатая семья, старинный род. Мать Гейнора была проституткой, которую его отец сделал своей постоянной любовницей. Когда она забеременела, ее просто выкинули на улицу. Теперь Гейнор точно так же обходится со своими женщинами, подумала я. Башковитый дядя был этот Фрейд. Вслух я сказала: – Что это за люди? – Он не говорил. Я думаю, он боялся, что я буду их шантажировать или расскажу им его маленькие грязные тайны. Ему ужасно хотелось, чтобы они пожалели о том, что не приняли его в свою семью. Я думаю, он и состояние свое сколотил только ради того, чтобы утереть им нос. – Если он не называл фамилии, то откуда ты знаешь, что он не врет? – Если бы ты слышала, как он об этом рассказывал, ты бы меня не спрашивала. У него становился такой пронзительный голос. Он их ненавидит. И хочет получить свои права. Ведь их деньги по праву принадлежат ему. – Как он собирался получить эти деньги? – спросила я. – Незадолго до того, как я ушла, Гарольд узнал, где похоронены его предки. Он говорил о сокровищах. О древнем кладе, представляешь? – О деньгах, которые лежат в этих могилах? – Нет, просто предки его отца нажили первоначальное состояние пиратством. Они плавали по Миссисипи и грабили людей. Для Гейнора это было одновременно предметом гордости и раздражения. Он говорил, что весь их род вышел из воров и шлюх. С чего, мол, они тогда им пренебрегают? – Она следила за выражением моего лица, излагая его точку зрения. Вероятно, она считала, что в чем-то он прав. – И как же тогда могилы предков помогут ему получить сокровище? – Он сказал, что найдет какого-нибудь жреца вуду, который оживит его предков. И тогда он заставит их принести ему потерянные сокровища. – Ага! – сказала я. – А что? Тебе это о чем-то говорит? Я кивнула. Мне стала ясна моя роль в небольшой схеме Гейнора. Совершенно ясна. Единственное, что мне было не ясно, почему выбор пал на меня? Почему он не пошел к кому-нибудь вроде Доминги Сальвадор, которая и так давно себя дискредитировала? К человеку, который взял бы его деньги, убил его безрогого козла и не потерял покой и сон. Почему он выбрал меня, известную своей принципиальностью? – Он называл каких-нибудь жрецов вуду? Ванда покачала головой: – Нет, никаких имен он не назвал. Он всегда был осторожен с именами. Но я тебе, похоже, помогла. Каким образом то, что я рассказываю, связано с твоими проблемами? – Я думаю, чем меньше ты будешь об этом знать, тем лучше для тебя, не правда ли? Она посмотрела на меня долгим взглядом и, наконец, кивнула: – Надо полагать. – Есть ли место... – Я замолчала на полуслове. Я собиралась предложить ей билет на самолет или на автобус в какой-нибудь город. Куда-нибудь, где ей не пришлось бы себя продавать. Где она могла бы залечить свои раны. Наверное, она прочла это на моем лице или поняла потому, как я замолчала. Она засмеялась, и это был глубокий звучный смех. Разве шлюхи не должны цинично похохатывать? – Ты все-таки социальный работник. Тебе хочется спасти меня, правда? – Это будет ужасно наивно, если я предложу тебе билет домой или куда-нибудь еще? Она кивнула: – Ужасно. И почему тебе вообще захотелось мне помочь? Ты не мужчина. Ты не любишь женщин. Почему же ты предлагаешь отправить меня домой? – По глупости, – сказала я и встала с пола. – Это не глупо. – Она взяла мою руку и пожала. – Но это ничего не даст. Я шлюха. Здесь я, по крайней мере, знаю город, людей. У меня есть постоянные клиенты. – Она выпустила мою руку и пожала плечами. – Я перебиваюсь. – Не без помощи друзей, – сказала я. Она улыбнулась, но не слишком весело. – У шлюхи не бывает друзей. – Тебе не обязательно быть шлюхой. Гейнор сделал тебя шлюхой, но ты не обязана ею оставаться. И в третий раз за ночь в ее глазах заблестели слезы. Дьявол, она недостаточно черствая для улицы. Нет человека, который был бы достаточно черствым. – Просто вызови мне такси, хорошо? Я больше не хочу говорить. Что я могла поделать? Я вызвала такси и сказала водителю, что плата за проезд лежит в инвалидном кресле, как мне велела Ванда. Она позволила Жан-Клоду отнести ее вниз, потому что я бы не смогла это сделать. Но пока он ее нес, она вся застыла от напряжения. Мы оставили ее в кресле возле бордюра. Я смотрела на нее, пока не подъехало такси и не забрало ее. Жан-Клод стоял рядом со мной в золотом круге света перед домом. Теплый свет, казалось, высосал всю краску из его кожи. – Я вынужден тебя покинуть, ma petite. Все это весьма поучительно, но время поджимает. – Ты собираешься на охоту, верно ведь? – Это так заметно? – Чуть-чуть. – Я должен называть тебя ma verite, Анита. Ты всегда говоришь мне правду обо мне самом. – Что значит verite? “Правда”? – спросила я. Он кивнул. Я чувствовала себя плохо. Мне было тошно, руки чесались добраться до Гарольда Гейнора. Я ненавидела его за то, что он сделают с Вандой. Ненавидела Ванду за то, что она позволила ему так с собой обращаться. Ненавидела себя за неспособность что-то исправить. Я была зла на весь мир. Я узнала, что от меня нужно Гейнору, и это знание ничем мне не помогло. – Всегда есть жертвы, Анита. Хищники и добыча, так уж устроен мир. Я уставилась на него. – Я думала, ты не можешь больше читать в моем сознании. – Я не могу читать твои мысли, но я прочел это на твоем лице, и я неплохо тебя знаю. Я не хотела знать, что Жан-Клод знает меня настолько хорошо, настолько близко. – Уйди, Жан-Клод, просто уйди. – Как пожелаешь, ma petite. – И в ту же секунду он пропал. Порыв ветра, а потом ничего. – Позер, – пробормотала я. Я стояла в темноте, чувствуя первую горечь слез. Почему мне хочется плакать о шлюхе, которую я сегодня увидела в первый раз? О несправедливости мира вообще? Жан-Клод был прав. Всегда будут хищники и будет добыча. И я изо всех сил старалась стать одним из хищников. Я была Экзекутором. Так почему же мои симпатии всегда на стороне жертв? И почему отчаяние в глазах Ванды заставляет меня ненавидеть Гейнора больше, чем все, что он сделал мне лично? Правда, почему?26
Зазвонил телефон. Я, не вставая, взглянула на часы: 6.45 утра. Вот черт. Я лежала и ждала, пока включится автоответчик. – Это Дольф. У нас опять то же самое. Позвони мне на пейджер... – Я потянулась к трубке и нечаянно опрокинула автоответчик. – Алло, Дольф. Я здесь. – Поздно легла? – Да, а что случилось? – Наш друг решил, что частные дома – легкая добыча. – Голос его от недосыпания стал хриплым. – Господи, только не это. Целая семья? – Боюсь, что так. Ты можешь приехать? Это был глупый вопрос, но я не стала ему на это указывать. Сердце у меня упало. Я не хотела увидеть повторение сцены в доме Рейнольдсов. Я боялась, что у меня не хватит сил это вынести. – Давай адрес. Я сейчас буду. – Он дал мне адрес. – Сент-Питерс, – сказала я. – Это близко от Сент-Чарльза, но все же... – Что все же? – Слишком длинный путь, чтобы его проделать ради одного домика. В Сент-Чарльзе полно подходящих домов. Почему он туда не забрался, а пошел искать пишу за тридевять земель? – Ты меня спрашиваешь? – сказал он. В его голосе звучал чуть ли не смех. – Давай, мисс эксперт по вуду. Приезжай, посмотришь, что там есть осмотреть. – Дольф, это так же плохо, как в доме Рейнольдсов? – Так же, хуже, хуже всего на свете, – сказал он, и к нервному смеху добавилось что-то вроде самоуничижения. – Ты не виноват, – сказала я. – Скажи это высшему руководству. ИМ там не терпится надрать кому-нибудь задницу. – Ты получил ордер? – Получу сегодня ближе к вечеру. – Никому не выдают ордер на выходные, – сказала я. – Экстренный случай, когда паника помогает работе, – сказал Дольф. – Давай подгребай, Анита. Все хотят домой. – Он повесил трубку. Я не стала тратить время на “Пока”. Новое убийство. Черт, черт, черт. Дерьмо. Вот уж не так я надеялась провести утро субботы. Но мы получим ордер. Ура. Плохо только то, что я не знаю, что искать. На самом деле я никакой не эксперт по вуду. Я всего лишь эксперт по сверхъестественным преступлениям. Это не одно и то же. Может быть, позвать с собой Мэнни? Нет, нет, я не хочу, чтобы он попался Доминге Сальвадор под горячую руку – она может из мести выдать его полиции. Срок давности не распространяется на человеческие жертвоприношения. Мэнни могут арестовать и казнить в любой момент. И, зная Домингу, я не сомневалась, что она станет требовать, чтобы я ее отпустила в обмен на жизнь Мэнни. Тем более что я буду виноватой, если его возьмут. Да, ей бы это понравилось. На автоответчике мигала кнопка: есть непрочитанное сообщение. Почему я не заметила его вчера вече ром? Я пожала плечами. Одна из тайн жизни. Я нажала кнопку воспроизведения. – Анита Блейк, это Джон Бурк. Я получил ваше сообщение. Звоните мне в любое время. Я буду очень ждать. – Он назвал номер телефона, и все. Чудесно – сцена убийства, поездка в морг и путешествие в страну вуду, все в один день. Похоже, он будет нелегким. Под стать двум последним ночкам. Черная полоса. Вот черт.27
У входа в дом блевал в огромный мусорный бак патрульный полицейский. Плохо дело. Через дорогу стоял фургон телевизионщиков. Еще хуже. Не знаю, как Дольфу удалось так долго хранить эту историю в секрете от прессы. За здорово живешь ни один газетчик не отказался бы от таких замечательных заголовков: “Зомби вырезал всю семью”, “Серийный убийца-зомби на свободе”. Господи, представляю себе, что теперь начнется. Репортеры, увешанные фотокамерами и микрофонами, смотрели, как я иду к желтому ограждению. Как только я прицепила к воротнику свою карточку, они все как один подбежали ко мне. Полицейский у ограждения приподнял для меня ленту; не спуская глаз с журналистов. Я даже не оглянулась на них. Никогда не оглядывайся, когда за тобой гонится пресса. Стоит раз обернуться, и ты пропал. Блондин в костюме заорал: – Мисс Блейк, мисс Блейк, вы можете сделать заявление? Всегда приятно, когда тебя узнают на улице. Но я притворилась, что не слышу, и продолжала идти, решительно опустив голову. Место преступления – это всегда место преступления, и в этом все они схожи. Отличаются только тем, что от каждого остаются свои кошмары. Я стояла посреди спальни очень симпатичного одноэтажного домика. Под потолком медленно вращался вентилятор. Он слабо поскрипывают, будто его крепления слегка разболтались. Лучше сосредоточиться на мелких деталях. Например, на том, как льется сквозь жалюзи солнечный свет, расчерчивая комнату полосками тени. Лучше не смотреть на то, что осталось лежать на кровати. Не хочу смотреть. Не хочу видеть. Надо увидеть. Придется смотреть. Говорят, осмотр тела иногда может дать ключ к разгадке. Говорят, что кур доят. Но все-таки, все-таки, все-таки ключ может найтись. Надежда – лживая сука. В человеческом теле содержится около двух галлонов крови. В кино и по телевизору ее всегда меньше. Попробуйте вылить два галлона молока на пол своей спальни. Посмотрите, какая у вас получится грязь, и добавьте к ней... еще что-то. В комнате было слишком много крови для одного человека. Ковер хлюпал под ногами, и кровь брызгала из него, как грязный дождь. Мои белоснежные кроссовки стали красными, не успела дойти до кровати. Усвоен урок: на место преступления лучше надевать черные. В комнате стоял густой запах. Хорошо еще, что вентилятор работал. В комнате пахло смесью скотобойни и выгребной ямы. Дерьмом и кровью. Чаще всего так и пахнет свежая смерть. Простыни покрывали не только кровать, но и большую часть пола вокруг нее. Гигантские бумажные полотенца, брошенные в самую большую на свете лужу вишневого “инвайта”. Под простынями, должно быть, части человеческого тела: бугорки были слишком маленькими, чтобы быть целым трупом. Ни одного размером с человеческое тело. – Пожалуйста, не заставляйте меня смотреть, – прошептала я пустой комнате. – Ты что-то сказала? Я подпрыгнула как ужаленная и обнаружила, что за спиной у меня стоит Дольф. – Господи, Дольф, как ты меня напугал. – Ты еще не видела, что там под простынями. Вот тогда ты испугаешься по-настоящему. Я не хотела видеть, что там под простынями. Я уже насмотрелась за эту неделю. Лодка тонет от лишнего перышка. И это перышко бросили в мою лодку еще вчера ночью. Она уже, можно сказать, утонула. Дольф ждал, стоя в дверях. Под глазами у него были мешки – я их не сразу заметила. Он был бледен и не успел побриться. Все мы чего-то не успели. Но прежде всего мне надо было заглянуть под простыни. Если Дольф смог это сделать, смогу и я. Хорошо же. Дольф высунул голову в коридор. – Нужно помочь поднять простыни. После того как Блейк закончит осмотр, можно идти по домам. – Я думаю, последнюю фразу он добавил, потому что никто не вызвался помочь добровольно. Впрочем, Дольф не собирался ждать добровольцев. – Зебровски, Перри, Мерлиони, тащите сюда свои задницы. Мешки под глазами Зебровски напоминали синяки. – Привет, Блейк. – Привет, Зебровски. Дерьмово выглядишь. Он усмехнулся мне: – А ты по-прежнему свежа и прекрасна, как весеннее утро. – Это точно, – согласилась я. Детектив Перри сказал: – Мисс Блейк, как приятно видеть вас снова. Я не удержалась от улыбки. Перри – единственный полицейский, который останется вежливым, даже стоя над окровавленными останками. – Я тоже рада вас видеть, детектив Перри. – Ну что, поехали? – сказал Мерлиони. – Долго вы будете ворковать? – Мерлиони был высоким, хотя не столь высоким, как Дольф. А кто был? Его короткие седые волосы торчали во все стороны. На нем была белая рубашка с закатанными рукавами и галстук с ослабленным узлом. Кобура на левом бедре казалась бугристым бумажником. – Если ты так торопишься, Мерлиони, поднимай простыню, – сказал Дольф. Мерлиони вздохнул: – Ну ладно, ладно. – Он опустился на корточки и взялся за край простыни. – Ты готова, девчушка? – Лучше быть девчушкой, чем даго (презрительное название итальянцев и португальцев), – сказала я. Он улыбнулся. – Давай. – Показываю один раз. – Мерлиони начал поднимать простыню, но она отлеплялась с трудом. – Зебровски, помоги ему с этой хреновиной, – рявкнул Дольф. Зебровски не спорил. Он, наверное, очень устал. Двое мужчин сдернули простыню одним дружным движением. В солнечном луче, проникающем сквозь нее, ковер стал еще краснее, чем был, – а возможно, мне просто так показалось. Кровь капала с концов простыни. Тяжелые, густые капли. Я еще ни разу не видела, чтобы простыня была такпропитана кровью. Утро открытий. Я смотрела на ковер и ничего не понимала. Просто груда кусков, маленьких и побольше. Я опустилась на колени. Кровь, мгновенно пропитавшая мои джинсы, была холодной. Что ж, это лучше, чем теплая. Самый крупный кусок, влажный и гладкий, был приблизительно пяти дюймов длиной. Приятный розовый цвет. Это была часть верхних внутренностей. Рядом лежал кусок поменьше. Я уставилась на него, но чем больше я смотрела, тем меньше он мне что-нибудь напоминал. Это мог быть кусок мяса любого животного. Дьявол, эти внутренности не обязательно должны были быть человеческими. Но они ими были, иначе меня бы не вызвали. Я потыкала пальцем в маленький кусок. На этот раз я не забыла перчатки. Молодец, Анита. Кусок был мокрым, тяжелым и плотным. Все равно непонятно, что это. Два ошметка плоти напоминали кусочки мяса, выпавшие из пасти кошки. Крошки со стола. Объедки. Боже. Я встала. – Дальше. – Мой голос даже не дрогнул. Поразительно. Четверо мужчин, взяв простыню за углы, с трудом оторвали ее от кровати. Мерлиони выругался и отпустил свой угол. – Черт побери! Кровь стекала по его руке на белую рубашку. – Что, испачкал рубашечку? – ехидно спросил Зебровски. – Да, мать ее так! Как тут не испачкаться! – Думаю, хозяйка дома не успела прибраться к твоему приходу, Мерлиони, – сказала я. Я посмотрела на кровать с останками хозяйки дома, но тут же снова повернулась к Мерлиони. – Или даго-полицейский слишком чувствительный? – Не больше, чем ты, девчушка. Я нахмурилась и покачала головой: – Можем поспорить. – Я готов сделать ставку, – сказал Зебровски. Дольф не стал нас останавливать, не сказал, что здесь место преступления, а не тотализатор. Он понимал, что нам это нужно, чтобы не потерять рассудок. Я не могла смотреть на останки и при этом не шутить. Просто не могла. Иначе я сошла бы с ума. У полицейских самое дикое чувство юмора, потому что без этого они бы не выжили. – Что ставишь? – спросил Мерлиони. – Обед на двоих у Тони, – сказала я. Зебровски присвистнул: – Круто, круто. – Я могу себе это позволить. Ну что, по рукам? Мерлиони кивнул. – Мы с женой уже сто лет нигде не были. – Он протянул мне свою окровавленную руку. Я взяла ее. Холодная кровь потекла по перчаткам, и мне показалось, что рука стала мокрой. Но это был обман чувств. Я знала, что, когда я сниму перчатки, мои руки будут сухими и белыми от талька. Но все равно было неприятно. – На чем проверим, кто круче? – спросил Мерлиони. – Прямо на этом, – сказала я. – Идет. Я опять повернулась к кровати, но уже с новой решимостью. Я выиграю пари. Я не дам Мерлиони самоутвердиться за мой счет. Это поможет мне сосредоточиться еще на чем-то, кроме картины резни. На кровати лежала левая половина грудной клетки. Обнаженная грудь смотрела в потолок. Хозяйка дома? Все было ярко-алым, как будто на кровать вылили ведро красной краски. Было трудно выделить отдельные части. Вот левая рука, маленькая, женская. Я взяла ее за пальцы. Они были мягкие, никаких признаков трупного окоченения. На среднем – обручальное кольцо. Я согнула и разогнула пальцы мертвой руки. – Трупное окоченение отсутствует. Что ты можешь сказать, Мерлиони? Он покосился на руку. Он не мог позволить мне превзойти его, поэтому он тоже взял кисть и поворочал ее туда-сюда. – Вероятно, оно уже прошло. Как известно, первое окоченение долго не длится. – Ты действительно считаешь, что прошло около двух дней? – Я покачала головой. – Кровь слишком свежая. Окоченение еще не наступило. Преступление было совершено не больше восьми часов назад. Мерлиони кивнул. – Неплохо, Блейк. Но что ты скажешь об этом? – Он ткнул пальцем в остатки грудной клетки, и грудь колыхнулась. Я сглотнула. Я выиграю это пари. – Не знаю. Давай посмотрим. Помоги мне ее перевернуть. – При этом я смотрела ему в лицо. Не побледнел ли он слегка? Похоже на то. – Конечно. Остальные стояли в стороне и наблюдали за представлением. Пусть. Гораздо извращеннее было думать об этом как о работе. Мерлиони и я перевернули грудную клетку набок. Я постаралась, чтобы ему достались мясистые части, так что в итоге получилось, что он лапает мертвое тело. Остается ли грудь грудью? Имеет ли значение, что она холодная и окровавленная? Мерлиони слегка позеленел. Вероятно, имеет. Под ребрами тоже отсутствовали внутренние органы, как и в грудной клетке мистера Рейнольдса. Пусто и скользко от крови. Мы опустили грудную клетку назад на кровать. Из матраса брызнула кровь, и белой рубашке Мерлиони досталось больше, чем моей синей. Очко в мою пользу. Мерлиони поморщился и стал стряхивать с себя брызги, но только размазал их еще хуже. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. – Как ты, Мерлиони? – спросила я. – Я не хочу продолжать, если это тебя расстраивает. Он впился в меня взглядом, потом улыбнулся. Чрезвычайно неприятная улыбка. – Ты еще не видела всего, девчушка. А я видел. – Но все ли ты трогал? По его лицу скатилась капелька пота. – Тебе не захочется трогать все. Я пожала плечами. – Посмотрим. – На кровати лежала еще нога, судя по волосам и оставшейся теннисной туфле, принадлежавшая мужчине. Круглый влажный шар сустава блестел на фоне кровавого мяса. Зомби просто оторвал ногу, даже не сломав кость. – Боль, наверное, была адская, – заметила я. – Ты думаешь, он был жив, когда ему отрывали ногу? Я кивнула: – Да. Правда, я не была на сто процентов в этом уверена: слишком много крови. Зато Мерлиони побледнел еще немного. Остальные части представляли собой окровавленные внутренности, кусочки мяса и обломки кости. Мерлиони взял горсть кишок. – Лови. – Господи, Мерлиони, это не смешно. – Мой желудок болезненно сжался. – Зато смешно смотреть на твое лицо, – сказал он. Я смерила его взглядом и сказала: – Кидай или положи обратно, Мерлиони, только не дразни. Он изумленно моргнул, потом кивнул и бросил мне клубок внутренностей. Бросок был неудачным, но я умудрилась поймать. Кишки были мокрые, тяжелые, склизкие – одним словом, отвратительные. Примерно как сырой говяжий ливер, только еще хуже. Дольф сердито крякнул. – Не могла бы ты в процессе ваших мерзких игр сообщать мне что-то полезное? Я бросила кишки на кровать. – Запросто. Зомби вошел через раздвижную стеклянную дверь, как и в прошлый раз. Он загнал мужчину или женщину в комнату, где был второй из них, и убил обоих. – Я замолчала. Я просто застыла на месте. Мерлиони держал в руках детское одеяльце. Каким-то чудом один угол его остался чистым. Одеяло было обшито розовым атласом с крошечными воздушными шариками и клоунами. С противоположного конца тяжело капала кровь. Я уставилась на крошечные воздушные шарики и клоунов, кружащихся в каком-то бессмысленном хороводе. – Подонок, – прошептала я. – Это ты мне? – спросил Мерлиони. Я покачала головой. Я не хотела касаться одеяла, но все же протянула за ним руку. Мерлиони позаботился о том, чтобы окровавленный край хлопнул меня по голой части руки. – Подонок-даго, – сказала я. – Это ты мне, сука? Я кивнула и попробовала улыбнуться, но у меня это плохо вышло. Нам приходилось притворяться, что это нормально. Что это можно стерпеть. Мы вели себя непристойно. И если бы меня не держало пари, я бы с криком выбежала из комнаты. Я посмотрела на одеяло. – Какого возраста? – Судя по семейным фотографиям, три-четыре месяца. Наконец мы добрались до того, что было с другой стороны от кровати. Там тоже лежала простыня, такая же кровавая, и под ней тоже не могло быть целого тела. Я готова была отказаться от пари. Если мне разрешат не смотреть, я их всех свожу к Тони. Только не заставляйте меня поднимать эту последнюю простыню. Пожалуйста. Пожалуйста. Но я должна была ее поднять, и дело было не в пари. Я должна была увидеть все, что можно увидеть. А потом с чистой совестью выиграть пари или убежать и проиграть. Я отдала одеяло назад Мерлиони. Он взял его и положил на кровать, стараясь, чтобы чистый угол остался чистым. Я опустилась на колени с одной стороны простыни, Мерлиони – с другой. Наши глаза встретились. Теперь это был поединок до страшной победы. Мы подняли простыню. Под ней было всего два куска. Только два. Мой желудок сжался так сильно, что мне пришлось проглотить рвоту. Я закашлялась и чуть было не выпустила ее наружу, но удержалась. Сначала я подумала, что окровавленное туловище принадлежит младенцу, но потом поняла, что это кукла. До такой степени залитая кровью, что даже не разберешь, какого цвета у нее волосы были, но всего лишь только кукла. Кукла, слишком большая для грудного ребенка. Маленькая рука, такая же окровавленная, как и все остальное, лежала на пропитанном кровью ковре. Детская ручка. Рука ребенка, но не младенца. Я для сравнения протянула над ней свою руку. Три года, может, четыре. Того же возраста, что и Бенджамин Рейнольдс. Совпадение? Должно быть. Зомби не настолько разборчивы. – Я кормлю грудью младенца и тут слышу громкий шум. Муж идет посмотреть, что такое. Шум будит маленькую девочку, она выходит из своей комнаты, что бы узнать, в чем дело. Муж видит монстра, хватает ребенка, бежит в спальню. Здесь зомби их настигает. И убивает всех до единого. – Мой голос звучал отстраненно, по-медицински. Браво, Анита. Я попробовала стереть с маленькой ручки кровь. Девочка носила колечко, как мама. Одно из тех пласт массовых колечек, которые прилагаются к жевательной резинке. – Ты видел кольцо, Мерлиони? – спросила я. Потом подняла ручку с ковра и сказала: – Лови. – Господи Иисусе! – Он вскочил на ноги прежде, чем я успела что-нибудь сделать, и поспешно вышел за дверь. На самом деле я не бросила бы руку. Я бы не бросила. Я покачала в ладонях детскую ручку. Она казалась тяжелой, как будто пальцы вот-вот сожмутся. Как будто она попросит меня взять ее на прогулку. Я выронила ее на ковер, и она шлепнулась, подняв брызги. В комнате внезапно стало очень жарко, и она закружилась вокруг меня. Я поморгала и посмотрела на Зебровски. – Я выиграла? Он кивнул: – Анита Блейк, Тертый Орешек. Чудесное пиршество у Тони за счет Мерлиони. Я слышал, там замечательно готовят спагетти. Упоминание о еде было излишним. – Где ванная? – Третья дверь слева по коридору, – сказал Дольф. Я кинулась в ванную. Мерлиони как раз выходил оттуда. У меня не было времени поглумиться над поверженным противником. Я спешила метнуть харч.28
Я стояла на коленях, прижимаясь лбом к прохладному линолеуму ванной. Мне было уже лучше. Какое счастье, что я не успела позавтракать. Кто-то постучал в дверь. – Чего надо? – спросила я. – Это Дольф. Мне можно войти? Я ненадолго задумалась. – Конечно. Дольф вошел с махровой салфеткой в руке. Заглянул в бельевой шкаф, судя по всему. Он долго рассматривал меня, потом покачал головой. Намочил салфетку в раковине и протянул мне. – Ты знаешь, что надо делать. Я знала. Я обтерла лицо и шею холодной тряпкой и почувствовала себя значительно лучше. – А Мерлиони ты выдал тряпку? – спросила я. – Да. Он в кухне. Вы с ним оба кретины, но это было интересно. Я сумела слабо улыбнуться. – Теперь, когда ты закончила свое выступление, что ты мне можешь сообщить? – Он присел на закрытый крышкой стульчак. Я осталась на полу. – На этот раз кто-нибудь что-нибудь слышал? – На рассвете сосед услышал какой-то шум, но пошел дальше на работу. Сказал, что не хотел вмешиваться в семейную ссору. Я посмотрела на Дольфа. – Он раньше уже слышит шум драки из этого дома? Дольф покачал головой. – Господи, если бы он только вызвал полицию, – сказала я. – Думаешь, это бы что-нибудь изменило? – спросил Дольф. Я на минуту задумалась. – Может быть, не для этой семьи, но мы бы хотя бы попробовали поймать зомби. – Все равно бы плакали над пролитым молоком, – сказал Дольф. – Может быть, и нет. Останки еще очень свежие. Зомби убил их, но ему потребовалось время на то, что бы сожрать четырех человек. Это не так-то быстро делается. Ведь убил он их только на рассвете. – В твоих словах есть разумное зерно. – Оцепите район. – Объясни. – Зомби должен быть где-то поблизости, в пределах пешей прогулки. Он прячется, ожидая наступления темноты. – Я думал, зомби могут выходить на свет, – сказал Дольф. – Могут, но они этого не любят. Зомби не станет выходить днем, если ему специально не приказать. – Значит, ближайшее кладбище, – сказал он. – Не обязательно. Зомби не похожи на вампов или вурдалаков. Им не нужно прятаться в гроб или могилу. Зомби достаточно просто укрыться от солнца. – Так где его искать? – Под навесами, в гаражах, любом замкнутом помещении. – Значит, он может сидеть в детском шалаше на дереве, – сказал Дольф. Я улыбнулась. Приятно узнать, что я все еще на это способна. – Я сомневаюсь, что зомби полезет на дерево, если у него будет из чего выбирать. Заметь, здесь все дома одноэтажные. – В подвале, – сказал он. – Предупреди, чтобы никто не спускался в подвал, – сказала я. – Это поможет? Я пожала плечами. – Зомби обычно не очень хорошо лазят. Этот зомби быстрее и сообразительнее, но... По крайней мере, в подвале он менее опасен. Там нет окон, и он не сможет через них схватить какого-нибудь малыша. – Я снова вытерла мокрой салфеткой шею и лицо. – Зомби выбирает одноэтажные дома со стеклянными дверями. Возможно, он возле какого-нибудь такого. – Медэксперт говорит, что труп высокий, выше шести футов. Мужчина, белый. Очень сильный. – Последний факт нам и так был известен, а остальное тоже ничем нам не поможет. – У тебя есть идея? – Вот именно, – сказала я, – возьми всех офицеров примерно такого роста, как труп, и пусть они в течение часа идут из этого дома в разных направлениях. После этого оцепи весь участок, который они успеют пройти. – И обыскать все навесы и гаражи, – сказал Дольф. – И подвалы, и норы, и старые холодильники, – сказала я. – А если мы его найдем? – Поджарьте. Пусть вам дадут команду истребителей. – Зомби может напасть на кого-нибудь при дневном свете? – спросил Дольф. – Если его сильно потревожить, то да. А этот – чрезвычайно агрессивен. – Я серьезно спрашиваю, – сказал он. – Нам понадобится не меньше дюжины истребительных бригад. Городские власти никогда на это не пойдут. Кроме того, мои ребята способны нашагать такой широкий круг, что мы можем прочесывать его во всех направлениях и все равно упустить зомби. – Он выйдет, как только стемнеет. Если ты как следует подготовишься, вы его заметите. – Хорошо. Но ты так говоришь, как будто не собираешься принимать в этом участие. – Я вернусь к вечеру, мне позвонил Джон Бурк. – Ты возьмешь его с собой в морг? – Да, попробую использовать его против Доминги Сальвадор. Самое время, – сказала я. – Хорошо. От меня тебе что-нибудь нужно? – Только пропуск в морг для нас обоих, – сказала я. – Разумеется. Думаешь, тебе действительно удастся что-нибудь узнать от Бурка? – Не узнаю, пока не попробую, – сказала я. Он улыбнулся: – Попытка не пытка, да? – Во-во, – откликнулась я. – Ну ладно, отправляйся в морг со своим Джоном Вуду. Мы пока перевернем весь район вверх тормашками. – Хорошо, что у нас обоих на сегодня все распланировано, – сказала я. – Не забудь, днем мы идем с обыском к Сальвадорихе. Я кивнула: – Угу, а вечером – охотиться на зомби. – Сегодня мы покончим со всем этим дерьмом, – сказал он. – Будем надеяться. Дольф посмотрел на меня, слегка сощурив глаза. – Тебе что-то не нравится в наших планах? – Только то, что планы не бывают без изъяна. Он помолчал, потом встал. – Хотелось бы, чтобы этот план был исключением из правил. – Мне тоже.29
Окружной морг в Сент-Луисе располагается в большом здании. Это продиктовано необходимостью. Каждый покойник, умерший без врача, отправляется в морг. Не говоря уже об убитых. Поэтому в Сент-Луисе морг постоянно забит. Я прихожу в морг довольно часто. В случаях, когда умершие подозреваются в смерти от укуса вампира, я должна следить, чтобы, проснувшись в новом качестве, они не напали на дежурных и не устроили пирушку. По новому закону о вампирах это считается убийством. И вот я жду, пока жмурики встанут с полки, если только и завещании не указано, что они ни в коем случае не хотят вернуться в мир вампирами. В моем завещании содержится указание избавить меня от такого украшения, как клыки. Дьявол, в моем завещании я прошу о кремации. Я не хочу, чтобы из меня сделали зомби, нет уж, большое спасибо. Джон Бурк был точно таким, каким я его запомнила. Высокий, темнолицый, красивый, неопределенно злодейского вида. Это из-за эспаньолки; такие бородки носят только злодеи в фильмах ужасов. Ну, вы знаете, в таких, где отправляют странные культы и поклоняются рогатому божеству. Вокруг его глаз и рта легли тени. Горе оставляет их на лице, даже если у тебя темная кожа. Его губы были сжаты в тонкую линию. Когда мы входили в морг, он сгорбился, как будто на плечи ему легла какая-то тяжесть. – Как ваша невестка? – спросила я. – Тяжело, очень тяжело. Я ждала, но он не стал вдаваться в подробности. А я не стала расспрашивать. Если он не хочет об этом говорить, это его право. Мы шли по широкому пустому коридору, достаточно широкому, чтобы здесь могли разминуться три медицинские каталки. Пост охраны смахивал на бункер времен Второй мировой войны, битком набитый автоматами. На случай, если мертвые все разом поднимутся и попытаются прорваться на свободу. В Сент-Луисе этого еще не случалось, зато как-то раз случилось в не столь отдаленном от нас Канзас-Сити. Автомат способен превратить в муку любого ходячего мертвеца. Неприятности начнутся, только если их будет много. Если набежит толпа, тебе и с автоматом не поздоровится. Я показала охраннику пропуск. – Привет, Фред, давненько не виделись. – Надо бы, чтобы тебя сюда присылали почаще, как раньше. За эту неделю у нас трое встали и пошли домой. Представляешь себе? – Вампиры? – А кто же еще? Скоро их будет больше, чем нас. Я не знала, что на это сказать, поэтому сменила тему. Вероятно, он прав. – Мы пришли осмотреть личные вещи Питера Бурка. Сержант Рудольф Сторр должен был предупредить. Фред сверился со списком. – Да, вы записаны. Направо по коридору, третья дверь по левой стороне. Доктор Савиль вас ждет. Услышав это имя, я приподняла бровь. Не так уж часто главный медэксперт лично выполняет просьбы полиции или чьи-то еще. Но я лишь кивнула, как будто ожидала такого королевского приема. – Спасибо, Фред, увидимся, когда я пойду обратно. – Таких все больше и больше, – проворчал он. Мои кроссовки не производили ни малейшего звука в бесконечной тишине. Джон Бурк тоже шагал бесшумно. Я не причисляла его к людям, которые ходят в кроссовках, и оказалась права: поглядев вниз, я увидела на ногах у него обычные кожаные туфли на мягкой подошве. Но он все равно ступал беззвучно, как тень. Прочая часть его туалета была под стать туфлям. Модный спортивный пиджак такого темного коричневого цвета, что казался почти черным, бледно-желтая рубашка и коричневые слаксы. Ему не хватало только галстука, чтобы стать типичным американцем. Интересно, он всегда надевает костюм или просто приехал в нем на похороны брата? Нет, на похоронах он был в абсолютно черном костюме. В морге всегда тихо, но в субботу утром здесь царила просто мертвая тишина. Может, санитарным машинам, как самолетам, запрещено по выходным ездить по городу до определенного часа? Я знала, что количество убийств и выходные возрастает, и все же по утрам в субботу и воскресенье здесь всегда тихо. Поди пойми. Я отсчитала третью дверь по левой стороне и постучала в нее. Послышалось негромкое “войдите”, и я перешагнула порог. Доктор Мэриан Савиль – невысокая женщина с короткими темными волосами, темно-карими глазами и смуглым лицом с красивыми высокими скулами. Она наполовину француженка, наполовину гречанка, и это по ней видно. Внешность экзотическая, но не отпугивающая. Меня всегда удивляло, что доктор Савиль до сих пор не замужем. Во всяком случае, это не из-за недостатка красоты. Ее единственным недостатком была привычка курить, и запах табака повсюду сопровождал ее, как запах каких-то неприятных духов. Она пошла мне навстречу, улыбаясь и протягивая руку: – Анита, рада снова тебя видеть. Я пожала ей руку и улыбнулась в ответ. – Я вас тоже, доктор Савиль. – Мэриан, пожалуйста. Я пожала плечами. – Мэриан, это те самые личные вещи? На блестящем стальном столе лежало несколько пластиковых пакетов. – Да. Я посмотрела на нее, не переставая удивляться, какие цели она преследует. Главный медэксперт не занимается рутиной. Под этим что-то кроется – но что? Я не настолько хорошо ее знала, чтобы спросить в лоб, и не хотела, чтобы меня лишили доступа в морг, поэтому не могла проявить невежливость. Вечно проблемы. – Это Джон Бурк, брат покойного, – сказала я. Доктор Савиль слегка приподняла брови. – Мои соболезнования, мистер Бурк. – Спасибо. – Джон пожал протянутую ему руку, но взгляд его был прикован к пакетам. Сегодня ему было не до красивой докторши и не до обмена любезностями. Он пришел, чтобы увидеть вещественные доказательства. Найти ключ, который мог бы помочь полиции поймать убийцу его брата. Он относился к этому очень серьезно. Если он не связан с Домингой Сальвадор, я должна буду принести ему извинения. Но как мне его разговорить в присутствии Мэриан? Как, скажите на милость, попросить ее удалиться? Ведь это, в сущности, ее морг. – Я обязана проследить, чтобы все улики были в сохранности, – сказала Мэриан. – За последнее время у нас побывало несколько очень пронырливых репортеров. – Но я же не репортер. Она пожала плечами. – Ты не официальное лицо, Анита. По новым указаниям сверху неофициальные лица могут осматривать вещественные доказательства только в присутствии наблюдателя. – Я польщена, что ты взяла на себя эту заботу, Мэриан. Она улыбнулась. – Я все равно была здесь. И подумала, что мое навязчивое присутствие тебе будет менее неприятно, чем чье-то еще. Она была права. Чего они боятся – что я украду тело? Если бы я захотела, я могла бы опустошить их чертов морг и заставить трупы играть в догонялки. Возможно, именно поэтому за мной и присматривают. Возможно. – Не хочу быть невежливым, – сказал Джон, – но может быть, перейдем к делу? Я взглянула в красивое лицо. Оно казалось осунувшимся. Мне стало стыдно. – Конечно, Джон. Мы забылись. – Прошу прощения, мистер Бурк, – сказала Мэриан. Она выдала нам по паре одноразовых перчаток. Мы с ней с легкостью их натянули, но у Джона не было опыта. Я помогла ему, и он улыбнулся. Улыбка полностью изменила его лицо. Оно стало красивым, умным и ничуть не злодейским. Доктор Савиль сняла пломбу с первого пакета. Там была одежда. – Не надо, – сказал Джон. – Я все равно не смогу узнать его одежду. У нас с Питером случилась... Одним словом, мы не виделись больше двух лет. – В его голосе так явственно прозвучало чувство вины, что я невольно поежилась. – Хорошо, перейдем к мелким предметам, – с улыбкой сказала Мэриан. Красивая и жизнерадостная, она упражнялась в очаровании. Ей редко выпадала такая возможность. Она открыла пакет поменьше и аккуратно высыпала содержимое на сверкающую поверхность стола. Расческа, десятицентовик, два пенни, порванный билет в кино и амулет вуду. Гри-гри. Он был свит из черной и красной нитей, а роль бусинок выполняли человеческие зубы. Кроме них к нему были подвязаны небольшие кости. – Это фаланги человеческих пальцев? – спросила я. – Да, – ответил Джон изменившимся голосом. У него был странный вид; казалось, перед глазами у него мелькнуло какое-то ужасное видение. Это была злая вещица, но я не могла понять, почему она произвела на него такое впечатление. Я наклонилась и потрогала амулет пальцем. Оказалось, что в него вплетены еще полоски высушенной кожи. И это была не просто черная нить – это были черные волосы. – Человеческие волосы, зубы, кости и кожа, – сказала я тихо. – Да, – повторил Джон. – Вы лучше меня разбираетесь в вуду, – сказала я. – Что это значит? – Ради этого амулета кому-то пришлось умереть. – Вы уверены? Он наградил меня испепеляющим взглядом. – Неужели вы думаете, что если бы можно было допустить что-то другое, я бы этого не сказал? По-вашему, мне приятно узнать, что мой брат принял участие в человеческом жертвоприношении? – Питер обязательно должен был присутствовать? Он не мог просто купить амулет? – НЕТ! – Он почти выкрикнул это слово и, отвернувшись от нас, отошел к стене. Дыхание его было прерывистым. Я дала ему время прийти в себя и спросила о том, о чем не могла не спросить: – Для чего служит этот гри-гри? Он повернулся; лицо его было почти спокойным, но по глазам было видно, чего ему это стоило. – Он позволяет менее могущественному некроманту заимствовать силу более могущественного, чтобы оживить очень давно умершего человека. – Что значит “заимствовать”? Джон пожал плечами. – Этот амулет содержит в себе часть силы наиболее могущественного из нас. Питер дорого заплатил за него, но обрел способность оживлять большее количество мертвых и очень старых покойников. Питер, Боже правый, как ты мог? – Насколько могущественным должен быть тот, кто поделился с ним своей силой? – Невероятно могущественным, – ответил Джон. – Он может привести нас к тому человеку, кто сделал его? – Вы не понимаете, Анита. Эта вещь – часть чьего-то могущества. Часть души того, кто им делится. Это можно сделать только от великого отчаяния или от великой жадности. Питер никогда бы не расплатился за этот гри-гри. Никогда. – Но можно узнать хозяина? – Да, достаточно поднести на близкое расстояние к тому человеку, который его сделал. Гри-гри поползет к нему. Ведь это часть его души, которая рвется обратно. – Это могло бы послужить доказательством в суде? – Если вам удастся объяснить присяжным суть, то наверное. Он шагнул ко мне. – Вы знаете, кто это сделал? – Возможно. – Кто, скажите мне, кто? – Я сделаю лучше. Я возьму вас на обыск в дом этого человека. Мрачная улыбка тронула его губы. – Вы мне начинаете очень нравиться, Анита Блейк. – Комплименты потом. – А что это такое? – спросила Мэриан. Она перевернула амулет. С обратной стороны, среди волос и костей, покачивалась маленькая подвеска, какие бывают на браслетах. Она имела вид музыкального знака – скрипичный ключ. Что сказал Эванс, когда потрогал обломок надгробия? Они перерезали ей горло, а у нее был браслет с нотными знаками и маленькими сердечками. Я смотрела на амулет, и мир внезапно качнулся. Теперь все встало на свои места. Доминга Сальвадор не оживляла зомби – убийцу. Она помогла Питеру Бурку это сделать – но я должна была удостовериться. У нас в запасе еще несколько часов до того, как мы постучимся в двери Доминги, чтобы попытаться найти, доказательства. – К вам не поступали женщины примерно в одно время с Питером Бурком? – Сколько угодно, – улыбнулась Мэриан. – Женщина с перерезанным горлом, – уточнила я. Мгновение она смотрела на меня. – Я посмотрю в компьютере. – Можно мы возьмем с собой амулет? – Для чего? – Если я права, у нее должен быть браслет с подвесками в виде лука со стрелами и маленьких сердечек. И эта штучка тоже оттуда. – Я поднесла к свету золотой скрипичный ключ. Он весело блеснул, как будто не подозревал, что его хозяйка мертва.30
Смерть основным цветом делает серый. Тело, потерявшее много крови, будет казаться белым или голубоватым. Но если оно уже тронуто тлением, хотя не начало разлагаться, оно становится серым. Женщина была серой. Рана у нее на шее была промыта и зашита. Она казалась сморщенным вторым ртом под подбородком. Доктор Савиль небрежно оттянула голову трупа. – Разрез очень глубокий. Шейные мышцы и сонная артерия рассечены. Смерть наступила практически сразу. – Профессиональная работа, – заметила я. – Да, кто бы ни перерезал ей горло, он знал свое дело. Существует десяток разных способов нанести рану в шею, которая будет не смертельна или убьет человека не сразу. Джон Бурк спросил: – Вы хотите сказать, что мой брат имел большой опыт? – Не знаю, – ответила я. – У вас есть ее вещи? – Здесь. – Мэриан открыла небольшой пакет и опрокинула его над столом. Золотой браслет блеснул в свете галогеновых ламп. Я взяла его рукой в перчатке. Крошечный натянутый лук со стрелой, разные нотки, два переплетенных сердечка. Все, как говорил Эванс. – Откуда вы узнали о подвеске и мертвой женщине? – спросил Джон Бурк. – Я отнесла пробу ясновидцу. Он видел смерть женщины и браслет. – Как это связано с Питером? – Я полагаю, что жрица вуду заставила Питера оживить зомби. Этот зомби сбежал от него и начал убивать людей. Чтобы замести следы, жрица убила Питера. – Кто она? – У меня нет доказательств, кроме гри-гри, который еще неизвестно, сойдет ли за доказательство. – Да, видение и гри-гри. – Джон покачал головой. – Это будет непросто скормить присяжным. – Я знаю. Именно поэтому нам нужны дополнительные доказательства. Доктор Савиль увлеченно следила за нашим разговором. – Назовите мне имя, Анита, назовите мне имя. – Только если вы поклянетесь не трогать ее до тех пор, пока закон не использует свой шанс. Только если закон потерпит неудачу. Обещайте мне. – Даю вам слово. Я с минуту изучала его лицо. Ответный взгляд Джона был ясным и твердым. Пари, он способен солгать с чистой совестью. – Я больше не доверяю ничьим словам. – Он даже не моргнул. Похоже, мой всепроникающий взгляд утратил свою волшебную силу. А может быть, он собирался сдержать слово. Это иногда случается. – Ладно, я поверю вам на слово. Не заставляйте меня об этом жалеть. – Не заставлю, – сказал он. – Теперь назовите мне имя. Я повернулась к доктору Савиль. – Извини, Мэриан. Чем меньше ты будешь знать об этом деле, тем меньше вероятность, что когда-нибудь к тебе в окно залезет зомби. – Легкое преувеличение, но своего я добилась. Казалось, Мэриан хотела возразить, но все же кивнула: – Ладно, но я хочу, чтобы ты рассказала мне все, когда это не будет опасно. – Если смогу – непременно, – пообещала я. Мэриан снова кивнула, закрыла отсек с трупом Джейн Доу (Условное наименование лица женского пола, чье имя неизвестно или по тем или иным причинам не оглашается) и вышла. – Крикни, когда закончите. Я пока займусь делами, – сказала она, выходя, и закрыла за собой дверь. Она оставила нас наедине с вещественным доказательством. Видимо, доверяла мне. Или нам? – Доминга Сальвадор, – сказала я. Джон резко втянул в себя воздух. – Мне знакомо это имя. Она страшно могущественна, если все, что о ней рассказывают, правда. – Правда, – сказала я. – Вы с ней знакомы? – Имею несчастье. Что-то в выражении его лица мне не понравилось. – Вы поклялись, что не будете мстить. – Полиции до нее не добраться. Она для них слишком хитра, – сказал он. – Ее казнят по закону. Я в это верю. – Но верите не до конца, – сказал он. Что я могла сказать? Он был прав. – Почти до конца. – “Почти” – слишком маленькая компенсация за убийство моего брата. – Этот зомби убил гораздо больше людей. Я тоже хочу покарать Домингу. Но только законным образом, через суд. – Есть и другие способы, – сказал Джон. – Если закон потерпит неудачу, можете использовать вуду. Только не говорите об этом мне. На его лице отразилось изумление. – И вас не возмущает применение черной магии? – Эта женщина уже однажды пыталась меня убить. Не думаю, что она оставит попытки. – Вы пережили атаку Сеньоры? – спросил Бурк. Он явно был удивлен. Мне не понравилось его удивление. – Я в состоянии о себе позаботиться, мистер Бурк. – Не сомневаюсь, мисс Блейк. – Он улыбнулся. – Я нанес удар вашему самолюбию? Вам не понравилось, что я удивился, правда? – Оставьте свои наблюдения при себе, хорошо? – Если вы выстояли в схватке с посланцами самой Доминги Сальвадор, мне остается только поверить тому, что я о вас слышал. Экзекутор и аниматор, способный оживить кого угодно независимо от давности трупа. – Насчет последнего не знаю, но вообще-то я просто стараюсь остаться в живых. – Если Доминга Сальвадор желает вам смерти, это будет нелегко. – Да практически невозможно, – сказала я. – Так давайте нанесем удар первыми, – сказал он. – Только законно, – сказала я. – Анита, вы наивны. – Предложение присутствовать при обыске у нее в доме все еще в силе. – Вы уверены, что сможете это устроить? – Думаю, да. В его глазах вспыхнул своего рода темный свет, искрящаяся чернота. Он поджал губы и улыбнулся такой зловещей улыбкой, словно уже предвкушал мучения для одной Доминги Сальвадор. И картина, которая ему представилась, явно доставила ему немалое наслаждение. От его взгляда у меня по спине побежали мурашки. Я надеялась, что Джон никогда не обратит на меня этих темных глаз. Что-то мне говорило, что он был бы опасным врагом. Почти столь же опасным, как Доминга. Но все-таки не настолько.31
Улыбающаяся Доминга Сальвадор сидела в гостиной. Маленькая девочка, которая во время моего последнего визита сюда ездила на велосипеде по тротуару, устроилась у бабушки на коленях. Она сидела изящно и томно, как котенок. Два мальчика постарше сидели у Доминги в ногах. Семейная идиллия. Меня чуть не вырвало. Разумеется, только из-за того, что она была самой опасной жрицей вуду из всех, кого я знала, вовсе не следовало, что Доминга не может быть бабушкой. Человек редко бывает кем-то одним. Гитлер любил собак. – Буду только рада, если вы произведете у меня обыск, сержант. Мой дом – ваш дом, – сказала она тем же паточным голосом, каким уже предложила нам лимонада или, кто хочет, осажденного чаю. Мы с Джоном Бурком встали в сторонке. Пусть полиция делает свое дело. Доминга заставила полицейских сполна почувствовать всю нелепость их подозрений. Просто добрая старенькая леди. Хорошо же. Антонио и Энцо тоже стояли в сторонке. Они несколько подпортили картину семейной идиллии, но, очевидно, Доминге нужны были свидетели. А может быть, и стрельба не была снята с повестки дня. – Миссис Сальвадор, вы догадываетесь о причинах этого обыска? – спросил Дольф. – Нет никаких причин, потому что мне нечего скрывать. – Доминга приветливо улыбнулась. Будь она проклята. – Анита, мистер Бурк, – сказал Дольф. Мы вышли вперед, как ассистенты на представлении иллюзиониста. До которого, кстати, было не так уж далеко. Высокий полицейский приготовил видео камеру. – Полагаю, вы знакомы с мисс Блейк, – сказал Дольф. – Имела удовольствие познакомиться, – сказали Доминга таким холодным тоном, что у нее во рту не растаял бы и кусок масла. – А это – Джон Бурк. Зрачки ее на мгновение расширились. Первая брешь в ее великолепном камуфляже. Она слышала о Джоне Бурке? Это имя ее встревожило? Я надеялась, что да. – Очень рада, наконец, с вами встретиться, мистер Бурк, – сказала Доминга после некоторого молчания. – Всегда хорошо встретить другого искусника, – ответил он. Доминга слегка склонила голову в знак согласия. Она хотя бы не пыталась изображать полную невиновность. Она признала, что практикует вуду. Уже прогресс. Довольно неприлично крестной матери вуду пытаться изобразить невинность. – Давай, Анита, – сказал Дольф. Никаких подготовительных речей, никакой театральщины, прямо к делу. В этом весь Дольф. Я достала из кармана полиэтиленовый пакет. Доминга озадаченно нахмурилась. Я вынула из пакета гри-гри. Ее лицо застыло и стало похоже на маску. Только насмешливая улыбка искривила ее губы. – Что это? – Ну-ну, Сеньора, – сказал Джон. – Не надо валять дурака. Вы отлично знаете, что это. – Разумеется, я знаю, что это некий амулет. Но разве полиция теперь запугивает старух амулетами? – Лишь бы работало, – сказала я. – Анита, – одернул меня Дольф. – Прости. – Я посмотрела на Джона, и тот кивнул. Я положила гри-гри на ковер приблизительно в шести футах от Доминги. В этом деле мне приходилось целиком полагаться на слова Джона, но кое-что я все-таки обсудила с Мэнни по телефону. Если у нас все получится, если суд это признает и если нам удастся растолковать суть происходящего присяжным, у нас появится шанс. Не слишком ли много “если”? Какое-то мгновение гри-гри был неподвижен. Потом фаланги слегка закачались, как будто их, словно четки, перебирали невидимые пальцы. Доминга ссадила внучку с колен и шуганула мальчиков. Энцо взял их за руки. Сеньора сидела одна на кушетке и ждала. Слабая улыбка еще оставалась у нее на губах, но теперь она была какой-то болезненной. Амулет начал ползти к ней, словно слизняк, напрягая несуществующие мускулы. Я почувствовала, что у меня шевелятся волосы. – Ты записываешь, Бобби? – спросил Дольф. Полицейский с видеокамерой ответил: – Я снимаю. Я ни на секунду не верю в эту херню, но я снимаю. – Пожалуйста, не употребляйте таких слов при детях, – попросила Доминга. – Простите, мэм, – сказал полицейский. – Вы прощены. – Она все еще пыталась изображать любезную хозяйку, несмотря на то, что к ее ногам подползала эта пакость. Железная выдержка. Этого у нее не отнять. У Антонио кишка была потоньше. Он сломался. Он шагнул вперед, словно хотел поднять амулет с ковра. – Не вздумай трогать, – предупредил Дольф. – Вы испугали бабушку своими фокусами, – сказал Антонио. – Не вздумай трогать, – повторил Дольф и встал, заполнив собой всю комнату. Рядом с ним Антонио внезапно стал тощим и низеньким. – Прошу вас, вы ее испугали. – Но на самом деле это его лицо побледнело и покрылось потом. Чего старина Тони так трясется? Ведь не его же задницу поволокут в тюрьму. – А ну отойди, – приказал Дольф. – Или надеть на тебя наручники прямо сейчас? Антонио покачал головой: – Не надо, я... я уже отхожу. – Он отошел, но при этом взглянул на Домингу. Быстро и очень испуганно. Когда она встретилась с ним взглядом, в ее глазах был только гнев. Ее лицо вдруг исказилось от злобы. Отчего это она вдруг сорвала маску? Что происходит? Гри-гри упорно продолжал свой трудный путь. Он ластился к ее ногам, как собака, перекатывался на носках ее ботинок, как кот, который хочет почесать животик. Доминга пыталась делать вид, что она этого не замечает. – Вы отказываетесь от своей силы? – спросил Джон. – Не понимаю, что вы имеете в виду. – Она вновь обрела контроль над своим лицом и казалась искренне озадаченной. Черт возьми, вот это талант. – Вы – могущественный жрец. Вы это подстроили, чтобы меня обвинить. – Если вам амулет не нужен, тогда возьму его я, – сказал Джон. – И добавлю вашу силу к моей. Я стану самым могущественным жрецом вуду в Штатах. – Впервые я ощутила могущество Джона. Оно коснулось моей кожи. Пугающее дыхание волшебства. Я-то думала, что Джон такой же обычный человек, как все мы. Оказывается, я ошибалась. Доминга лишь покачала головой. Джон шагнул вперед и склонился над извивающимся амулетом. Аура его власти двигалась вместе с ним, как невидимая рука. – Нет уж! – Доминга проворно схватила гри-гри и сжала в ладонях. Джон улыбнулся. – Итак, вы подтверждаете, что этот амулет изготовлен вами? Если нет, значит, я могу забрать его и использовать, как мне заблагорассудится. Он был найден среди вещей моего покойного брата. С юридической точки зрения он мой, так, сержант Сторр? – Так, – сказал Дольф. – Нет, вы не имеете права, – сказала Доминга. – Имею, если вы, глядя в камеру, не скажете, что он изготовлен вами. Она зарычала. – Ты пожалеешь об этом! – Это ты пожалеешь, убийца! Доминга бросила быстрый взгляд на видеокамеру. – Ладно, я сделала этот амулет. Это я готова признать, но больше – ничего. Я изготовила амулет по просьбе твоего брата, и все. – Ты принесла в жертву женщину, – сказал Джон. Она покачала головой. – Амулет мой. Я сделала его для твоего брата. Все. У вас есть только этот амулет и ничего больше. – Сеньора, простите меня, – промямлил Антонио. Он был бледен, растерян и очень, очень испуган. – Заткнись! – рявкнула она. – Зебровски, уведи нашего друга на кухню и возьми у него показания, – сказал Дольф. Доминга вскочила. – Дурак, несчастный дурак! Скажешь им хоть слово, и язык сгниет у тебя прямо во рту! – Уведи его отсюда, Зебровски. Зебровски вывел чуть не плачущего Антонио из комнаты. У меня было такое чувство, что нашему старине Тони было велено принести амулет назад. Но он этого не сделал – и теперь будет расплачиваться. При этом полиции ему стоит бояться меньше всего. Я бы на его месте отдала полжизни за то, чтобы его бабулю сегодня же посадили под замок. Я бы не хотела, чтобы она в ближайшее время добралась до своего колдовского инвентаря. А лучше – вообще никогда. – Теперь мы приступим к обыску, миссис Сальвадор. – Будьте как дома, сержант. Вы все равно ничего не найдете. Она сказала это совершенно спокойно. – Даже то, что за дверями в подвале? – спросила я. – Там уже ничего нет, Анита. Вы не найдете ничего противозаконного и... нездорового. – Последнее слово она произнесла так, словно оно означало что-то неприличное. Дольф поглядел на меня. Я пожала плечами. У нее был чертовски уверенный вид. – Ладно, мальчики, разделились. – Полицейские и сыщики тут же принялись за дело, как будто план действий был заранее разработан. Я двинулась было за Дольфом, но он меня остановил: – Нет, Анита, вы с Бурком останетесь здесь. – Почему? – Вы – гражданские лица. Это я-то гражданское лицо? – А когда я ползала для тебя по кладбищу, я тоже была гражданским лицом? – Если бы это мог сделать кто-нибудь из моих людей, я бы тебе и этого не позволил. – Ты хочешь сказать, что ты мне“позволил”? Он нахмурился. – Ты меня поняла. – Мне так не кажется. – Ты можешь быть какой угодно суперменшей, даже такой крутой, как тебе самой кажется, все равно ты не коп. Это работа полиции. Ты останешься ждать в гостиной. Когда мы все вычистим, можешь спуститься и опознать то, что мы обнаружим. – Не надо делать мне одолжений, Дольф. – Я не хотел тебя обидеть, Блейк. – Я не обиделась, – сказала я. – Вот и не хнычь. – Хватит. Ты достаточно ясно выразился. Я останусь здесь, но не могу сказать, что я от этого в восторге. – Ты то и дело суешь свою задницу в пруд с аллигаторами. Радуйся, что на сей раз тебе не придется этого делать. – С этими словами он вышел из комнаты. На самом деле я не так уж стремилась снова спуститься в подвал. И уж совсем не стремилась второй раз встретиться с существом, которое преследовало нас с Мэнни на лестнице. И все же... я чувствовала себя брошенной. Дольф был прав. Я обижалась. Чудесно. Мы с Джоном уселись на диван. Доминга осталась там, где сидела с того момента, как мы постучали в дверь. Детей Энцо вывел на улицу. Он явно испытал огромное облегчение. Я едва удержалась, чтобы не вызваться идти с ними. Все что угодно лучше, чем сидеть здесь и напряженно ждать, что вот-вот услышишь крики ужаса. Если чудовище – другого слова я не могла подобрать – по-прежнему там, крик непременно раздастся. Копы неплохо справляются с плохими парнями, но чудовища им в новинку. Было бы, наверное, проще, если бы этими делами занимались специальные эксперты. Несколько одиночек, сражающихся на стороне добра против зла. Протыкали бы вампиров осиновым колом. Возвращали зомби в могилы. Сжигали ведьм. Хотя несколько лет назад велись дебаты, не сжигать ли на кострах людей вроде меня. Скажем, в 50-х годах. То, что я делаю, бесспорно, сродни волшебству. Пока мы не вывели всех страшилищ на чистую воду, сверхъестественное было сверхъестественным. Уничтожь его раньше, чем оно уничтожит тебя. Жить было проще. Но теперь полиции приходилось разбираться и с зомби, и с вампирами, и со случайными демонами. Полиция вообще-то совершенно не сечет в демонах. А впрочем, кто в них сечет? Доминга сидела в кресле и пялилась на меня. У двух полицейских, которых Дольф оставил в гостиной, как у всех полицейских, были скучающие равнодушные физиономии, но я знала – от них не ускользнет ни одно движение. Скука была лишь маской. Полицейские всегда все замечают. Профессиональный риск. Доминга не смотрела на полицейских. Она не обращала внимания даже на Джона Бурка, который был ей более достойным противником. Она смотрела только на меня, старушку. Я поглядела в ее черные очи и поинтересовалась: – Тебя что-то не устраивает? Взгляд полицейского метнулся к нам. Джон поерзал на диване. – Что такое? – спросил он. – Она на меня смотрит. – Это только начало, chica. – Ее голос сползал все ниже и ниже. Волосы у меня на затылке попытались спрятаться под рубашку. – Угроза. – Я улыбнулась. – Больше ты никому не причинишь вреда. – Ты имеешь в виду это? – Она подбросила амулет на ладони. Гри-гри оживился, как будто радовался тому, что на него обратили внимание. Она стиснула его в кулаке. Амулет слабо сопротивлялся, пытаясь выбраться. Но рука полностью скрыла его от наших глаз. Не сводя с меня взгляда, она поднесла руку к груди. Воздух внезапно стал каким-то вязким и густым. Мне стало трудно дышать. – Остановите ее! – крикнул Джон и вскочил. Полицейский, который стоял ближе к ней, замешкался лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно. Когда он разжал ее пальцы, ладонь Доминги была пуста. – Ловкость рук, Доминга. Я была о тебе лучшего мнения. Джон был бледен. – Это не фокус. – Голос его дрожал. Он тяжело опустился на диван возле меня. Аура его власти съежилась и усохла. Он выглядел очень усталым. – Что это? Что она сделала? – спросила я. – Вы должны вернуть амулет, мэм, – строго сказал полицейский. – Не могу, – пожала плечами Доминга. – Джон, что, черт возьми, она сделала? – Она сделала то, чего не могла сделать. Я начинала понимать, что чувствует Дольф, когда пытается вытянуть из меня информацию. – Что она сделала? – Она втянула свою силу обратно в себя, – сказал он. – Что это значит? – Она всосала гри-гри в свое тело. Разве ты этого не почувствовала? Без сомнения, кое-что я почувствовала. Дышать стало свободнее, но воздух еще оставался тяжелым. Мою кожу покалывало от близости чего-то, мне непонятного. – Я что-то почувствовала, но все равно не понимаю. – Без церемонии, без помощи лао она втянула гри-гри обратно в себя. Амулет исчез бесследно. Мы лишились главной улики. – То есть у нас осталась только пленка? Он кивнул. – Если вы знали, что она способна на это, почему же не предупредили заранее? Мы бы сразу отняли у нее амулет. – Я не знал. Это невозможно сделать без совершения определенного ритуала. – Но она же сделала. – Я знаю, Анита, я знаю. – Впервые его голос прозвучал испуганно. Страх совершенно не вязался с его темным красивым лицом. После той силы, которую я в нем почувствовала, невозможно было представить, чтобы Джон чего-то испугался. Но тем не менее это был именно страх. Я вздрогнула и поежилась, словно от холода. Доминга продолжила смотреть на меня. – На что уставилась? – На мертвую женщину, – негромко сказала она. Я покачала головой. – Пустая болтовня, Сеньора. Угрозы тебе жизнь не продлят. Джон коснулся моей руки. – Не раздражайте ее, Анита. Если она может мгновенно вернуть себе силу, я затрудняюсь даже предположить, на что еще она способна. Полицейский не выдержал: – Она ничего не сделает. Леди, одно неверное движение – и я буду стрелять. – Я – всего лишь старуха. Вы угрожаете старой женщине? – И ничего не говорите. Другой полицейский сказал: – Однажды я видел ведьму, которая могла околдовать голосом. Оба положили руки на рукоятки своих пистолетов. Забавно все-таки, как из-за магии у людей меняется к тебе отношение. Полицейские прекрасно себя чувствовали, зная, что Доминга приносила в жертву людей и совершала кровавые обряды. Но стоило ей показать небольшой фокус у них на глазах, как она сразу же стала очень опасна. Я-то всегда знала, что она очень опасна. Под бдительными взглядами полицейских Доминга помалкивала. Ее маленькое выступление отвлекло меня от того, что происходило в подвале. Снизу не доносилось никаких криков. Вообще ничего. Тишина. Неужели эта тварь покончила разом со всеми? Так быстро, без единого выстрела? Не-е. И все же я на мгновение облилась холодным потом. “Дольф, с тобой все в порядке?” – подумала я. – Вы что-то сказали? – спросил Джон. Я отрицательно покачала головой. – Просто очень громко подумала. Он кивнул, словно для него это звучало разумно. В гостиную вошел Дольф. По его лицу ничего нельзя было прочесть. Мистер Стоик. – Ну, что там было? – нетерпеливо спросила я. – Ничего, – сказал он. – Что значит – ничего? – Она все убрала. Мы видели комнату, о которой ты мне говорила. Дверь выломана изнутри, но сама комната пуста. Все убрано, и стены окрашены. – Он вытянул перед собой руку. На пальцах были белые пятна. – Дьявол, краска еще не высохла. – Не могло же исчезнуть все! А что насчет замурованных дверей? – Похоже, там поработал отбойный молоток. Стены тоже недавно окрашены, Анита. Все комнаты пахнут скипидаром и свежей краской. Никаких трупов, никаких зомби. Ничего. Я смотрела на него, не веря своим ушам. – Ты шутишь? Дольф покачал головой. – Я не шучу. Я встала перед Домингой. – Кто тебя предупредил? Она только молча смотрела на меня и улыбалась. У меня было большое желание стереть эту улыбочку с ее лица. Просто ударить разок – и мне сразу же станет легче. Я знала, что станет. – Анита, – сказал Дольф. – Отойди. Должно быть, его насторожило выражение моего лица, а может быть – руки, сжатые в кулаки. И то, что меня всю трясло. Трясло от злости – но не только от злости. Если ее не арестовать, значит, сегодня ночью ей ничто не помещает вновь попытаться меня убить. А также завтра и послезавтра. Доминга засмеялась, словно прочла мои мысли. – У тебя ничего нет, chica. Ты поставила на карту все, но у тебя не было ничего. Она была права. – Держись от меня подальше Доминга. – Я не стану к тебе приближаться, chica. Мне это не понадобится. – Твой последний фокус не сработал. Я все еще здесь. – Я ничего не делала. Но, я уверена, к тебе еще могут пожаловать неприятные гости, chica. Я повернулась к Дольфу. – Черт возьми, мы можем что-нибудь сделать? – У нас есть амулет, но это все. Наверное, на моем лице отразилось что-то, потому что Дольф взял меня за руку. – Что случилось? – Она что-то сделала с амулетом. И теперь его нет. Он скрипнул зубами и на мгновение отвернулся. Потом вновь посмотрел на меня. – Как это ей удалось, черт возьми? Я пожала плечами. – Пусть Джон объяснит. Я так и не поняла. – Ненавижу признавать, что я чего-то не знаю. Но, люди добрые, не может одна девочка быть специалистом во всем. Я так старалась держаться подальше от вуду. Столько усилий – и что в итоге? В итоге я смотрю в черные глаза жрицы вуду, которая уготовила мне смерть. И, судя по выражению этих глаз, восьми неприятную. Что ж, с волками жить – по-волчьи выть. Я опять повернулась к ней. Я стояла, смотрела в ее глаза и улыбалась. Ее собственная улыбка слегка померкла, и я заулыбалась еще шире. – Кто-то тебя предостерег, и ты в два дня вычистила эту выгребную яму. – Я наклонилась к ней вплотную и положила руки на подлокотники ее кресла. – Тебе пришлось разрушить все стены. Тебе пришлось освободить или уничтожить всех, кого ты создала. Твое святилище разрушено, у тебя больше нет ни жертвенных животных, ни алтаря. Ты лишилась могущества, которое собирала по каплям. Теперь тебе, сука, придется все начинать заново. – Взгляд ее черных глаз заставил меня вздрогнуть, но я тут же забыла об этом. – Ты слишком стара, чтобы все начать заново. Сколько своих игрушек тебе пришлось уничтожить? Сколько ты выкопала могил? – Ты можешь радоваться сейчас, chica, но однажды темной ночью я пришлю к тебе то, что мне удалось сохранить. – Зачем ждать? Сделай это прямо сейчас, при свете дня. Встань со мной лицом к лицу – или ты трусишь? Она рассмеялась – теплым, приветливым смехом. От неожиданности я выпрямилась так резко, что почти отшатнулась назад. – И ты воображаешь, что я откликнусь на твой вызов, когда рядом столько полиции? Я не такая дура. – Попытка не пытка, – сказала я. – Тебе нужно было принять мое предложение. Работая вместе, мы обе стали бы богаты. – Единственное, что, вероятно, мы сделаем вместе, – постараемся друг друга убить, – сказала я. – Быть посему. Пусть между нами будет война. – Она никогда не кончалась, – сказала я. Доминга кивнула и слегка улыбнулась. Из кухни вышел Зебровски. Он ухмылялся от уха до уха. Наконец-то что-то хорошее. – Внучек проболтался. Все, кто был в комнате, уставились на него. – О чем? – спросил Дольф. – О человеческом жертвоприношении. О том, что бабуля велела ему убить Питера Бурка и забрать у него амулет. Но какие-то бродяги его спугнули, и он этого не сделал. Он так боится ее, – Зебровски кивнул на Домингу, – что просто мечтает, чтобы ее отправили за решетку. Он понимает, что его ждет за то, что он упустил амулет. Амулет, которого у нас больше нет. Зато есть видеопленка, а теперь еще и признание Антонио. Жизнь начинает налаживаться. Я повернулась обратно к Доминге – высокой, гордой и устрашающей. Ее черные глаза пылали внутренним светом, и я, стоя рядом с ней, чувствовала ее силу. Ничего, хороший костер о ней позаботится. Ее поджарят на электрическом стуле, потом сожгут тело, и пепел будет развеян по ветру. Я тихо сказала: – Ку-ку. Она в меня плюнула. Плевок попал мне на руку и обжег кожу, как кислота. – Вот черт! – Только попробуй еще раз это сделать, и я тебя пристрелю, – сказал Дольф Доминге. Он вытащил пистолет. – Сэкономим средства налогоплательщиков. Я пошла искать ванную, чтобы смыть с руки слюну этой ведьмы. На этом месте уже образовался волдырь. Ожог второй гребаной степени. Господи Иисусе. Я была счастлива, что Антонио раскололся. Я была счастлива, что Домингу упрячут за решетку. Я была счастлива, что она скоро помрет. Уж лучше она, чем я.32
Риверидж – что означает “водораздел” – был современным жилым районом. Это означало, что там имелись дома трех типов – по четыре одинаковых здания в ряд, словно печенья на противне. Никакой воды и тем более водораздела поблизости не было. Дом, который служил центром круга поисков, ни чем, кроме цвета, не отличался от соседних домов. Дом убийства, как его окрестили в новостях, был серым с белыми ставнями – такими же, как и на прочих домах. Ставни нигде не работали. Они служили только для красоты. В современной архитектуре полно всяких довесков, которые служат только для красоты: балконные ограждения без балконов, мансардные крыши без мансард, крылечки – такие узкие, что на них смогли бы усидеть только эльфы Санта-Клауса. Глядя на это, я начинаю тосковать по викторианской архитектуре. Может, там все и громоздко, зато функционально. Весь район был эвакуирован. Дольф был вынужден сделать заявление для прессы. Это печально. Но невозможно эвакуировать район размером с поселок и сохранить это в тайне. Шило вынули из мешка. Теперь оно называлось “резня, учиненная зомби”. Красота! Солнце опускалось в море алых и оранжевых красок. Казалось, кто-то растопил два гигантских восковых мелка и размазал их по небу. Мы обшарили все – навесы, гаражи, подвалы, шалаши на деревьях, детские площадки, – все, где мог укрыться взрослый человек. Но не нашли ничего. Газетчики беспокойно метались вдоль оцепления. Если мы, эвакуировав сотни людей и обыскав их жилища без ордера, не найдем никакого зомби... мы окажемся в глубоком дерьме. Но он был здесь. Я знала, что он где-то здесь. Ну, скажем, я была почти уверена, что он где-то здесь. Джон Бурк стоял рядом с одним из тех гигантских мусорных баков, которые можно встретить на любой улице. Дольф меня удивил, разрешив ему участвовать в охоте. Как он сказал, “нам нужна вся помощь, какую мы можем получить”. – Где он, Анита? – спросил Дольф. Мне очень хотелось сказать что-нибудь гениальное. Боже мой. Холмс, как вы узнали, что зомби скрывался в цветочном горшке? Но я не имела права лгать. – Я не знаю, Дольф. Я просто не знаю. – Если мы его не найдем... – Он не договорил, но я прекрасно понимала, что он имеет в виду. Моей карьере ничего не угрожало в случае неудачи. Но Дольф сразу лишится работы. Вот черт. Как же мне ему помочь? Что мы упустили? Что? Я обвела взглядом тихую улицу. Тишина была просто зловещей. Ни одно окно не горело. Только свет уличных фонарей рассеивал сгущающийся мрак. Размытые круги света. На столбе возле каждого дома висел почтовый ящик; некоторые ящики были ужасно милыми. Один был в виде сидящего кота, и когда ему в животик бросали почту, у него поднималась лапка. Фамилия владельцев этого дома была Котт. Слишком тонкая аналогия. Перед каждым домом стоял большой крупный мусорный бак. Некоторые из них были выше меня. Конечно, в воскресенье мусор никто не вывозит. Или сегодня полиция не пропустила машины? – Мусорные баки, – громко сказала я. – Чего? – переспросил Дольф. – Мусорные баки. – Я схватила его за руку, чувствуя что меня вот-вот осенит. – Мы целый гребаный день пялимся на эти гребаные баки. Вот оно. Стоящий рядом Джон Бурк слегка нахмурился. – Блейк, ты себя хорошо чувствуешь? – Покуривая сигарету, сзади подошел Зебровски. Конец его сигареты был похож на раздувающегося и вновь сдувающегося светлячка. – Баки достаточно велики, чтобы в них мог спрятаться человек. – У тебя затекли бы руки и ноги, – заметил Зебровски. – У зомби нет циркуляции крови. Они же не мы. Дольф заорал: – Всем проверять мусорные баки. Зомби в одном из них. Живо! Все забегали, как потревоженные муравьи. Но теперь у нас была цель. Я присоединилась к двоим офицерам в форме. У одного на бляхе было написано “Ки”, у другого – “Робертс”. Ки был корейцем, Робертс – блондинкой. Хорошо перемешанная команда. Мы, не сговариваясь, распределили роли. Офицер Ки переворачивал баки. Мы с Робертс прикрывали его оружием. Всем было выдано указание орать как резаные, если откуда-то выпадет зомби. Вероятно, это окажется наш зомби. Жизнь редко бывает настолько жестока. На наши вопли должны прибежать истребители. По крайней мере, лучше им бежать. Этот зомби был слишком проворен и слишком опасен. Он может оказаться более невосприимчив к пулям. Впрочем, лучше не выяснять. Просто поджарить его, и дело с концом. На нашей улице, кроме нас троих, никого больше не было. Мы даже не слышали ни шагов, ни грохота переворачиваемых баков. Интересно, может, все остальные уже добежали до канадской границы? Стемнело окончательно. Я знала, что где-то наверху есть звезды и луна, но сейчас я не смогла бы этого доказать. С запада надвинулись черные и тяжелые, словно бархат, тучи. Только свет фонарей позволял еще хоть что-то разглядеть в этой тьме. Не знаю, как себя чувствовала Робертс, но у меня уже болели все мускулы. Каждый раз, когда Ки толкал очередной бак, я замирала, прицелившись. Я должна была выстрелить прежде, чем зомби вцепится ему в горло. По широкому лицу корейца градом катился пот. Даже в тусклом свете фонарей было видно, как оно блестит. Приятно знать, что не только мне тяжело. Разумеется, мне не приходилось совать руку в предполагаемую нору взбесившегося зомби. Но беда в том, что я не знала, насколько хорошо стреляет Ки или Робертс. Я знала только, что я хорошо стреляю. И знала, что сумею задержать эту тварь до прибытия подмоги. Отстреливать от зомби куски – моя обязанность. Это самое лучшее распределение сил. Честно. Вопли. Откуда-то слева. Мы все трое застыли. Я обернулась туда, откуда раздался крик. Только темные здания и лужицы света под фонарями. Никакого движения. Однако крики не утихали и становились все пронзительнее. Я побежала на крик. Ки и Робертс дышали мне в спину. Я бежала, держа браунинг перед собой обеими руками: так было легче бежать. Я не смела убирать оружие в кобуру. В голове у меня возник образ покрытого кровью мишки. Крики стали тише. Кто-то умирает там, впереди. Теперь повсюду в темноте чувствовалось движение. Мы все бежали на крики, но было уже поздно. Мы все опоздали. Крики прекратились. Не было ни одного выстрела. Почему? Почему никто ни разу не выстрелил? Миновав четыре дома, мы уперлись в чугунную ограду. Придется все же убрать пистолет. С одной свободной рукой не перелезешь. Черт побери. Я ухватилась за верхушку ограды и перебросила себя на ту сторону. Я приземлилась на клумбу с цветами и упала на колени, раздавив несколько высоких цветов. Стоя на коленях, я была значительно короче их стеблей. Ки приземлился рядом. Только Робертс удалось удержаться на ногах. Ки встал, еще не достав пистолета. Я же вынула браунинг, еще пока копошилась в цветах. Я могла встать только вооружившись. Я уловила какое-то стремительное движение, но ничего не увидела. Мне мешали цветы. Робертс внезапно с криком упала навзничь. Ки выхватил пистолет, но в это время неясная тень сшибла его с ног, и он упал на меня. Я не успела откатиться и оказалась придавленной им. – Ки, слезь с меня, черт тебя подери! Он сел и пополз к своей напарнице, не выпуская из рук пистолет. Он, не отрываясь, смотрел на Робертс. Она не шевелилась. Я всматривалась в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Эта тварь двигалась быстрее человека. Быстро, как вурдалак. Никакой зомби на это не способен. Неужели я ошибалась? Неужели это что-то другое? Что-то гораздо более страшное? Скольких жизней будет стоить сегодня моя ошибка? Что с Робертс? – Ки, она жива? – Я обшаривала взглядом темноту, борясь с желанием смотреть только на освещенные участки. Повсюду слышались крики, но это были крики растерянности: “Где оно? Куда оно делось?” Крики все больше отдалялись. Я завопила: – Сюда, сюда! – Наступило затишье, потом голоса начали приближаться. Копы производили столько же шума, сколько стадо страдающих артритом слонов. – Рана тяжелая? – Да. – Ки убрал пистолет в кобуру и прижал руки к шее Роберте. Что-то черное сочилось у него между пальцами. Боже. Я опустилась рядом с ним на колени, держа оружие наготове. Казалось, все тянется очень медленно, хотя ни самом деле с того момента, как мы перескочили через забор, прошло всего несколько секунд. Взяв пистолет в одну руку, я пощупала у раненой пульс. Он был слабый, прерывистый, но все-таки сердце еще билось. Убрав руку, я увидела на пальцах кровь и вытерла их о штаны. Эта тварь чуть не отрезала ей голову. Но куда она делась? Глаза Ки превратились в сплошные зрачки. Кожа его в свете фонарей казалась бледной, как у прокаженного. Кто-то шевельнулся, слишком близко к земле, что бы быть человеком, но приблизительно такого же размера. Виден был только силуэт на фоне стены дома, он быстро исчезал в тени. У него оказалось куда больше ума, чем у обычного зомби. Я ошиблась. Я ошиблась. Я ни хрена не поняла. И теперь из-за моей ошибки Робертс умрет. – Оставайся с ней. Не дай ей умереть. – А ты куда? – спросил Ки. – Я за ним. – Я перемахнула через забор, держась только одной рукой. Адреналина в крови, должно быть, заметно прибавилось. Я кинулась во двор, но ничего не увидела. Только смутное пятно промелькнуло перед глазами, как мышь, застигнутая на кухне светом лампы. Пятно скорости, только большое, величиной с человека. Оно завернуло за угол, и я потеряла его из виду. Проклятие. Я бежала изо всех сил, держась подальше от стены, и в животе у меня все сжималось, когда я представляла себе, как чьи-то пальцы раздирают мне горло. Я обошла дом, держа пистолет наготове. Ничего. Я снова и снова всматривалась в темноту и лужицы света. Ничего. Сзади послышались крики. Копы подоспели. Боже, пусть Робертс выживет. И снова движение – через круг света от фонаря перед следующим домом. Кто-то крикнул: – Анита! – но я уже бежала следом за тенью за угол лома. Я крикнула на бегу: – Вызовите истребителей! – но не остановилась. Я не смела остановиться. Я единственная, кто его видел. Если я его потеряю, он убежит. Я бежала сквозь тьму одна за существом, которое могло оказаться вовсе не зомби. Не самый умный из моих поступков, но у меня не было выбора. Не было. Эта тварь никогда больше никого не убьет. Если только я смогу ее остановить. Сегодня. Сейчас. Я пересекла освещенный участок, и после него темнота меня ослепила. Я замерла, нетерпеливо ожидая, пока глаза привыкнут. – Нас-стойчивая женщ-щина, – прошипел чей-то голос справа, и я вся покрылась гусиной кожей. Я изо всех сил напрягала боковое зрение. Вон он – темная тень поднялась из кустов, обнимающих угол дома. Он встал, в полный рост, но не нападал. Стоит ему захотеть, и он убьет меня, прежде чем я успею повернуться и выстрелить. Я видела, как быстро он двигается. Я поняла, что мне конец. – Ты не такая, как вс-се. – Голос был свистящим: видимо, рот настолько прогнил, что каждое слово давалось этому зомби с трудом. Голос джентльмена, хорошо отдохнувшего в могиле. Я медленно, очень медленно начала поворачиваться в его сторону. – Положи меня. Теперь я уже могла его рассмотреть. В темноте я довольно неплохо вижу. И мне помогали уличные фонари. Кожа была бледной, изжелта-белой. Она облепляла кости черепа, словно полурастаявший воск. Но глаза – их не тронуло тление. Они горели таким огнем, что казались вообще нечеловеческими. – Куда тебя положить? – спросила я. – В мою могилу, – сказал он. Его губы двигались как-то неправильно: от них почти ничего не осталось. В лицо мне ударил свет. Зомби завопил, закрывая лицо. Я не видела ни черта. Он промчался мимо меня. Я вслепую нажала курок. Мне показалось, что я услышала, как пуля ударила в стену. Я снова выстрелила, теперь уже через плечо, и бросилась на землю, чтобы защитить горло, если он прыгнет. Когда зрение вернулось ко мне, я была одна. Целая и невредимая. Почему? Положи меня, сказал он. В мою могилу. Как он узнал, кто я такая? Люди редко способны это почувствовать. Только ведьмы и другие аниматоры. Другие аниматоры. Вот черт. Внезапно рядом со мной оказался Дольф. Он рывком поставил меня на ноги. – Господи, Блейк, ты ранена? Я отрицательно покачала головой. – Что это было, черт возьми? – Галогенный прожектор. – Проклятие, вы меня едва не ослепили! – Мы не видели, куда стрелять, – пояснил Дольф. Мимо пробежали копы. Раздался крик: “Вон он!” Мы с Дольфом и яркий, как лень, прожектор остались позади, а погоня весело понеслась куда-то в темноту. – Он со мной говорил, Дольф, – сказала я. – Что значит “говорил”? – Он попросил, чтобы я положила его обратно в могилу. – Говоря это, я смотрела на Дольфа. Вероятно, сейчас я была похожа на Ки – такая же бледная кожа и черные вытаращенные глаза. Интересно, почему я не чувствую страха? – Он старый, ему, по меньшей мере, уже сто лет. При жизни он был как-то связан с вуду. Вот чего они не учли. Именно поэтому Питер Бурк не смог им управлять. – Откуда ты все это знаешь? Он тебе сказал? Я покачала головой. – Его возраст я определила по тому, как он выглядит. И он узнал во мне человека, который может отправить его обратно. Только колдун или другой аниматор мог почувствовать, кто я такая. Я ставлю на аниматора. – Это как-нибудь меняет наш план? – спросил Дольф. Я снова уставилась на него. – Сколько людей он убил? – Я не стала дожидаться ответа. – Мы его уничтожим. И точка. – Ты рассуждаешь, как полицейский, Анита. – Величайший комплимент в устах Дольфа. И я именно так это восприняла. Не имело значения, кем зомби был при жизни – пусть даже аниматором или вудуистом. Что с того? Сейчас это машина для убийства. Он меня не убил. Не ранил. Но я не могу позволить себе оказать ему такую же услугу. Вдали послышались выстрелы, отдаваясь эхом от стен домов. Мы с Дольфом переглянулись. Браунинг все еще был у меня в руке. – Надо с этим кончать. Он кивнул. Мы побежали, но он тут же меня обогнал. Ноги его были длиннее моих. Я не могла за ним угнаться. Я могла бы опрокинуть его на землю, но обогнать – никогда. Он заметил, что я отстала, и приостановился. – Давай беги, – сказала я. Дольф прибавил газу и исчез в темноте. Он даже не оглянулся. Если Дольфу сказать, что тебя не смущает остаться одной в темноте, когда где-то рядом прячется зомби-убийца, он поверит. По крайней мере, мне он поверил. Это тоже был комплимент, но в результате я уже второй раз за ночь бегаю в темноте одна. Крики теперь доносились с двух противоположных сторон. Они его потеряли. Проклятие. Я замедлила шаг. У меня не было никакого желания наткнуться на эту тварь. Она на меня не напала, но я всадила в нее, по крайней мере, одну пулю. Даже зомби не любит таких вещей. Я стояла в прохладной тени дерева. Я находилась на окраине района, возле забора из колючей проволоки, который ограждал засаженное бобами поле. Зомби пришлось бы лежать плашмя, чтобы спрятаться на такой ровной местности. Я уловила отблески прожектора, свет которого обшаривал окрестности, но они были приблизительно в пятидесяти ярдах от меня. Они искали на земле, потому что я им сказала, что зомби не любят лазить. Но это был необычный зомби. Над головой у меня зашуршали ветки. Волосы на макушке зашевелились. Я завертелась, подняв вверх пистолет и вглядываясь в листву. Он зарычал и прыгнул. Я успела выстрелить дважды, прежде чем он повалил меня и всем весом прижал к земле. Две пули попали ему в грудь, не причинив никакого вреда. Я выстрелила еще раз, но с тем же успехом я могла бы стрелять в стену. Он зарычал у самого моего лица. На меня пахнуло открытой могилой. Я завизжала и снова потянула крючок. Пуля ударила его в горло. Он чуть замешкался и сделал глотательное движение. Глотает пулю? Горящие глаза уставились мне в лицо. В этом взгляде теплился разум, в нем ощущалось что-то похожее на одушевленных зомби Доминги. Словно кто-то выглядывал оттуда. Мы застыли; это длилось мгновение, но казалось, что миновала вечность. Его руки легли на мое горло, но пальцы не сжались – пока. Ствол моего пистолета уперся ему в подбородок. Ни один из трех предыдущих выстрелов не причинил ему никакого вреда – и на этот тоже надежда слабая. – Не хотел убивать, – тихо сказал зомби. – С-сначала не понимал. Не помнил, кем был. Нас окружила полиция. Я слышала голос Дольфа: – Уберите огнеметы! Уберите их, к чертовой матери! – Мне нужно было мяс-со, чтобы вс-спомнить, кем я был. С-старалс-ся не убивать. С-старалс-ся проходить мимо домов, но не мог. С-слиш-шком много домов, – шептал зомби. Его пальцы с кривыми ногтями начали сжиматься. Я выстрелила. Его тело дернулось назад, но руки по-прежнему сжимали мне шею. Сильнее, сильнее. Я задыхалась. В глазах у меня заплясали искры. Ночь из черной превратилась в серую. Приставив пистолет к его переносице, я снова и снова отчаянно нажимала курок. В глазах у меня потемнело, но я еще чувствовала свои руки и палец, нажимающий на курок. Тьма затопила мои глаза и поглотила мир. Я перестала чувствовать руки. Я очнулась от криков – ужасающих воплей. Запах горелого мяса ударил мне в нос. Задыхаясь, я хотела вдохнуть поглубже, и мне стало больно. Я закашлялась и попыталась сесть. Дольф, оказавшийся рядом, поддержал меня за плечи. В руке у него был мой пистолет. Я кашляла, и кашель рвал мне горло. А может быть, зомби мне его уже разорвал. Что-то размером с человека каталось по иссушенной зноем траве. Оно пылало. Пылало чистым оранжевым пламенем, и отблески плясали на листьях, как солнечные пятна на воде. Два истребителя в защитных костюмах стояли рядом, поливая тварь огнем, словно сражались с вурдалаком. Тварь издавала пронзительные крики, и от каждого крика я вздрагивала. – Господи Иисусе, почему оно не умирает? – это спросил Зебровски. Он стоял рядом, и лицо его было оранжевым в свете огня. Я ничего не сказала. Я не хотела говорить это вслух. Зомби не умирал, потому что при жизни был аниматором. Я знала, что таких зомби очень трудно убить. Но я не знала, что, выходя из могилы, они жаждут человеческой плоти. Что они вспоминают, кем они были, только когда едят человечину. Этого я не знала. И не хотела знать. В круге света возник Джон Бурк. Одну руку он прижимал к груди. На его одежде я увидела пятна крови. Интересно, зомби сказал что-нибудь Джону? Знает ли он, почему зомби не умирает? Зомби кружился и корчился в пламени. Его тело было подобно фитилю свечи. Шатаясь, он шагнул к нам. Его пылающая рука потянулась ко мне. Ко мне. Потом он медленно повалился в траву. Так падает срубленное дерево, еще борющееся за жизнь. Если можно так выразиться. Истребители продолжали держать наготове огнеметы, чтобы не дать твари ни малейшего шанса. Мне не в чем было их упрекнуть. Когда-то это был некромант. Эта туша, которую медленно пожирал огонь, была при жизни тем же, что и я. Стану ли я чудовищем, если меня кто-нибудь оживит? Лучше не выяснять. В завещании я просила кремировать труп, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь оживил меня и надавал оплеух. Теперь у меня появилась другая причина настаивать на этом в своем завещании. Проклятие. Одной было вполне достаточно. Я смотрела, как чернеет и съеживается плоть, как трескается и начинает слезать кожа, как кости рассыпаются мириадами искр и исчезают в огне. И, глядя, как умирает зомби, я дала себе клятву. Доминга Сальвадор должна гореть в аду за содеянное. Есть во вселенной огнь, который не угасает. И в этом пламени струя огнемета покажется ей маленьким неудобством. Она будет гореть вечно, но даже этот срок казался мне слишком коротким.33
Я лежала на спине в комнате охраны. Белая занавеска скрывала меня от любопытных глаз. Голоса с другой стороны занавески были громкими и враждебными. Мне нравилась моя занавеска. Подушка была плоской, стол для допросов – жестким. Я чувствовала себя замечательно. Было больно глотать. Было больно сделать даже маленький вдох. Но дыхание необходимо. Я была счастлива, что способна хоть как-то дышать. Я лежала очень спокойно. Делала то, что мне было велено. Лежала и слушала свое дыхание, биение своего сердца. После того как чудом избежишь смерти, начинаешь испытывать повышенный интерес к собственному телу. Замечаешь то, на что обычно не обращаешь внимания. Я чувствовала, как бежит кровь по венам, и могла попробовать на вкус свой размеренный, четкий пульс. Он перекатывался у меня во рту, как леденец. Я была жива. Зомби был мертв. Доминга Сальвадор – в тюрьме. Жизнь была прекрасна. Дольф откинул занавеску и вновь задернул ее за собой, как закрывают за собой дверь, входя в комнату. Мы притворялись, что нам доступно уединение, даже при том, что могли видеть ноги тех, кто проходил мимо занавески. Я улыбнулась Дольфу. Он улыбнулся в ответ: – Рад видеть тебя в добром здравии. – Не знаю насчет “доброго”, – сказала я. Мой голос был хриплым. Я откашлялась, чтобы придать ему мелодичности, но это не помогло. – Что говорят врачи насчет твоего голоса? – спросил Дольф. – Я временно стала тенором. – Я взглянула на него и добавила: – Но это пройдет. – Хорошо. – Как Бурк? – спросила я. – Царапины, ничего серьезного. Я так и подумала, увидев его вчера ночью, но всегда неплохо удостовериться. – А Робертс? – Она будет жить. – Но она не останется инвалидом? – Говорить было больно. – Не останется. Ки тоже был ранен в руку. Ты не знала? Я хотела покачать головой, но сразу же передумала. Это тоже было больно. – Я не заметила. – Просто пара царапин. Он быстро поправится. – Дольф погрузил руки в карманы штанов. – Мы потеряли трех офицеров. Еще один ранен тяжелее, чем Робертс, но выкарабкается. Я посмотрела на него. – Это моя вина. Дольф нахмурился. – Что ты имеешь в виду? – Я должна была догадаться. – Я снова закашлялась. – Это был не обычный зомби. – Это был зомби, Анита. Ты оказалась права. И именно ты сообразила, что он прячется в одном из этих чертовых мусорных баков. – Он усмехнулся. – И ты едва не погибла, пока не убила его. Я думаю, ты сделала свою часть работы. – Я его не убила. Это сделали истребители. – Произносить длинные слова было куда больнее, чем короткие. – Ты помнишь, что было после того, как ты начала задыхаться? – Нет. – Ты выпустила ему в рожу всю обойму. Вышибла из его проклятой башки все остатки мозгов. А потом потеряла сознание. Я думал, что ты уже на том свете. О Боже. – Он покачал головой. – Никогда больше так со мной не шути. Я улыбнулась: – Постараюсь. – Когда его мозги вылетели наружу, он поднялся. Благодаря тебе он уже не мог сопротивляться. Вошел Зебровски. Он не дал себе труда задвинуть за собой занавеску, и я увидела мальчика с окровавленной рукой, который плакал, уткнувшись в плечо какой-то женщины. Дольф закрыл занавеску. Держу пари, Зебровски из тех людей, которые никогда не задвигают до конца ящики стола. – Они все еще извлекают пули из трупа. И каждая пуля – твоя, Блейк. Я просто молча на него смотрела. – Ты настоящий Стреляный Калач, Блейк. – Кто-то из вас должен им быть. Зебров… – Я не смогла до конца произнести его имя. Слишком больно. – Тебе больно? – спросил Дольф. Я осторожно кивнула. – Врачи уже вкололи мне болеутоляющее. И сделали укол от столбняка. – На твоей бледной шейке расцветает ожерелье маленьких синячков, – сказал Зебровски. – Поэтично, – похвалила я. Он пожал плечами. – Я пойду посмотрю, как там другие раненые, а потом прикажу кому-нибудь отвезти тебя домой, – сказал Дольф. – Спасибо. – Вряд ли ты сейчас способна передвигаться самостоятельно. Наверное, он был прав. Я смахивала на кучку дерьма – но это была очень счастливая кучка. Мы сделали это. Мы разгадали преступление, и виновник отправлен в тюрьму. Гип-гип ура. Вернулся врач с болеутоляющими таблетками. Он поглядел на двух полицейских. – Ну-с. – Он вручил мне флакончик с тремя пилюлями. – В первые два дня вам это пригодится. На вашем месте я бы посидел дома. – Он посмотрел на Дольфа. – Вы слышали это, босс? Дольф нахмурился. – Я не ее босс. – Но вы же тут главный? – спросил врач. Дольф кивнул. – Тогда... – Я у них временно, – перебила я. – Временно? – Можно сказать, что мы позаимствовали ее из другого отдела, – вставил Зебровски. Доктор кивнул. – В таком случае скажите ее начальнику, чтобы завтра предоставил ей выходной. Физически она пострадала меньше других, но ей пришлось пережить сильнейшее потрясение. Ей чрезвычайно повезло, что она не получила тяжелых ранений. – У нее нет начальника, – сказал Зебровски, – но мы сообщим ее боссу. – Он усмехнулся. Я, нахмурившись, уставилась на Зебровски. – Хорошо, тогда я могу отпустить вас домой. Следите, чтобы раны не воспалились. И этот укус на плече... – Врач покачал головой. – Да, вы, полицейские, не зря едите свой хлеб. – Поделившись с нами этой мудростью, он отбыл. Зебровски рассмеялся. – Что было бы с доком, узнай он, что мы подвергали риску гражданских. – Ей пришлось пережить сильнейшее потрясение, – сказал Дольф. – Очень сильнейшее, – подхватил Зебровски. Они заржали. Я села, слегка покачиваясь, и спустила ноги на пол. – Когда вы закончите веселиться, я хочу поехать домой. Оба рассмеялись еще пуще. Они хохотали до слез. Во всем этом не было ничего смешного, но я их понимала. Для снятия напряжения годится смех или слезы. Уж лучше смех. Я не присоединялась к ним только потому, что не без оснований подозревала, что это будет чересчур больно. – Я отвезу тебя домой, – выдохнул Зебровски между приступами смеха. Я не могла удержаться от улыбки. Хохочущие Дольф и Зебровски – это зрелище заставит улыбнуться любого. – Нет-нет, – возразил Дольф. – Если вы вдвоем сядете в автомобиль, живым из него выйдет только один. – И это буду я, – сказала я. Зебровски кивнул: – Что верно, то верно. Приятно узнать, что есть вещи, о которых мы с ним единого мнения.34
Я уже наполовину заснула на заднем сиденье полицейского автомобиля, когда мы остановились перед моим домом. Прохладный родник обезболивающего смыл пульсирующую боль в моем горле. Мне казалось, что все кости у меня размягчаются. Что мне вкатил этот доктор? Я чувствовала себя великолепно, но мир проплывал передо мной, как в кинофильме, который не может оказать на меня никакого влияния. Далекий и безопасный, как сон. Ключи от своей машины я дала Дольфу. Он обещал позаботиться о том, чтобы ее утром пригнали к моему дому. Еще он сказал, что позвонит Берту и скажет ему, что сегодня я на работу не выйду. Интересно, как Берт воспримет эту новость? Интересно, какое мне до этого дело? Никакого. Один из полицейских повернулся ко мне: – Вам лучше, мисс Блейк? – Миссис, – поправила я машинально и только потом поняла, что сначала он обратился ко мне правильно. Он усмехнулся и открыл для меня дверцу. Изнутри в полицейской машине не было ручек на дверцах. Ему пришлось придержать дверцу, но он сделал это без не удовольствия и снова спросил: – Вам лучше, миссис Блейк? – Да, офицер... – Я вынуждена была мигнуть, что бы прочесть его имя на бляхе. – ...Осборн. Спасибо, что подвезли меня домой. И вашему напарнику тоже. Его напарник стоял с другой стороны машины, облокотившись на крышу. – Всю жизнь мечтал познакомиться с экзекутором охотников за привидениями. – Он усмехнулся. Я еще раз моргнула, пытаясь собрать себя по кусочкам, чтобы одновременно говорить и думать. – Я была Экзекутором еще до того, как пришла в этот отряд. Он развел руками, все еще улыбаясь: – Не обижайтесь. Я слишком устала и была слишком напичкана лекарствами, чтобы обижаться. Я просто покачала головой: – Спасибо еще раз. Я, шатаясь, начала подниматься по лестнице. Я цеплялась за перила, как утопающий за соломинку. Сегодня ночью я буду спать. Может, я проснусь посреди коридора, но я буду спать. Только со второй попытки мне удалось вставить ключ в замок. Я ввалилась в квартиру и закрыла дверь, прислонившись к ней лбом. Я защелкнула замок и оказалась в безопасности. Я дома. Я жива. Зомби-убийца уничтожен. Мне захотелось хихикнуть, но это от лекарства. Обычно я никогда не хихикаю в одиночестве. Так я и стояла, прижимаясь любом к двери, и смотрела на свои кроссовки. Они казались так далеко, как будто с тех пор, когда я в последний раз смотрели на свои ноги, расстояние между нами увеличилось. Док дал мне какое-то редкостное дерьмо. Завтра я его принимать не стану. На мой вкус оно слишком отрывает от действительности. Возле моих кроссовок появился черный ботинок. Что еще за ботинки в моей квартире? Я начала поворачиваться. Я потянулась за пистолетом. Слишком поздно, слишком медленно, слишком, черт возьми, неуклюже. Сильные коричневые руки обхватили меня поперек чудовища, прижав мои руки к бокам. Меня притиснули к двери. Я пыталась сопротивляться, но теперь это уже было бессмысленно. Достал меня все-таки. Я вывернула шею, пытаясь стряхнуть с себя наркотическое оцепенение. Мне надо как следует испугаться. Уровень адреналина в крови несколько поднялся, но некоторые лекарства напрочь лишают тебя возможности управлять своим телом, пока их действие не прекратится. Я была готова убить этого дока. Если, конечно, сама выживу. К двери меня прижимал Бруно. Справа подошел Томми. В руках у него был шприц. – НЕТ! Бруно ладонью зажал мне рот. Я попыталась его укусить, и он отвесил мне затрещину. Это немного привело меня в чувство, но мир все равно оставался словно обернутым ватой и слишком далеким. Рука Бруно пахла лосьоном после бритья. Удушающая сладость. – Ну, это как-то слишком легко, – сказал Томми. – Ты давай делай, – сказал Бруно. Я смотрела, как игла приближается к моей руке. Я бы сказала им, что меня уже и так накачали, если бы не ладонь Бруно, зажимающая мне рот. Я бы спросила их, что у них в ширине и не вступит ли эта гадость в конфликтс той, которую мне уже вкатили. Но мне так и не представилась такая возможность. Игла вонзилась в мою кожу. Я дернулись всем телом в попытке освободиться, но Бруно держал меня крепко. Я не могла двигаться. Не могла убежать. Проклятие! Проклятие! Адреналин наконец прогнал оцепенение, только это было уже слишком поздно. Томми вынул шприц и сказал: – Извините, но у нас нет спирта, чтобы протереть место укола. – Он ухмыльнулся. Я его ненавидела. Я ненавидела их обоих. И если меня не пристрелят, я их обоих убью. За то, что они меня напугали. За то, что заставили почувствовать себя беспомощной. За то, что поймали меня, когда я плохо соображала, была одурманенная и глупая. Если я переживу эту ошибку, я ее больше не повторю. Милый Боже, дай мне ее пережить. Бруно не давал мне двигаться и говорить, пока я не почувствовала, что инъекция начала действовать. Мне захотелось спать. Меня схватил плохой парень, а я ужасно хотела спать. Я пыталась с этим бороться, но у меня ничего не вышло. Веки у меня слипались. Я изо всех сил старалась не закрывать глаза. Я прекратила попытки вырваться от Бруно и все силы сосредоточила на том, чтобы не смыкать веки. Я смотрела на дверь и пыталась не вырубиться. Дверь покрылась рябью, будто я смотрела на нее сквозь воду. Мои веки опустились, потом встрепенулись и опустились снова. Я уже не могла открыть глаза. Какая-то маленькая часть меня вопила, погружаясь во тьму, но в остальном мне было сонно, спокойно и, как ни странно, приятно.35
Я пребывала на той границе сна и пробуждения, когда уже вроде бы не спишь, но и просыпаться еще неохота. Тело было словно налито свинцом. В голове гудело. Горло саднило. Мысль о горле заставила меня открыть глаза. Я увидела белый потолок. Коричневые разводы покрывали его, как будто он был залит кофе. Я определенно не дома. Но где же я? Я вспомнила, как меня схватил Бруно. Игла шприца. Тут я села. Перед глазами у меня поплыли цветные круги. Я упала назад на постель и прикрыла глаза руками. Это немного помогло. Что они мне вкололи? У меня возникло ощущение, что я не одна. Где-то и этом водовороте цветных пятен прячется человек. Или нет? Я снова открыла глаза – на этот раз медленнее. На потолок я уже насмотрелась. Теперь я увидела, что лежу на большой кровати. Две подушки, простыни и одеяло. Я осторожно повернула голову и увидела прямо перед собой лицо Гарольда Гейнора. Он сидел возле кровати. Не о таком пробуждении я мечтала. За спиной у него, прислонившись к разбитому комоду, стоял Бруно. Ремни плечевой кобуры отчетливо выделялись на фоне синей рубашки с короткими рукавами. У кровати стоял стол из того же набора и такой же разбитый, как комод. Между высоких окон стоял туалетный столик. Мебель пахла свежим деревом. Запах сосны висел в душном, неподвижном воздухе. Как только я поняла, что здесь нет кондиционера, я тут же начала потеть. – Как вы себя чувствуете, мисс Блейк? – спросил Гейнор. Голос у него был по-прежнему, как у пришепетывающего Санта-Клауса. Или как у чрезвычайно довольной змеи. – Я чувствую себя лучше, – сказала я. – Я так и думал, ведь вы просили больше двадцати четырех часов. Вы знаете? Врет? Зачем ему врать насчет того, сколько часов я спала? Что ему это даст? Ничего. Тогда, наверное, он не врет. – Что, черт возьми, вы мне вкололи? Бруно отодвинулся от комода. Вид у него был почти смущенный. – Мы не поняли, что тебе уже дали успокоительное. – Болеутоляющее, – поправила я. Он пожал плечами. – Один черт, если смешать с торазином. – Ты мне вколол транквилизатор для животных? – Ну-ну, мисс Блейк, его используют также в психиатрических лечебницах. Не только для животных, – сказал Гейнор. – Ну надо же, – сказала я, – мне сразу стало легче. Он широко улыбнулся. – Если вы настолько пришли в себя, что способны делать остроумные замечания, значит, вы уже и встать можете. Остроумные замечания? Может, он и прав. Честно говоря, я удивлялась тому, что меня не связали. Конечно, я была рада этому, но все же удивлена. Я села, только теперь уже гораздо медленнее, чем в первый раз. Комната всего лишь малость накренилась, но тут же вернулась в нормальное положение. Я глубоко вздохнула и, почувствовав боль, схватилась за горло. Касаться кожи тоже было больно. – Откуда у вас эти чудовищные синяки? – спросил Гейнор. Соврать или правду сказать? Соврать, но отчасти. – Я помогала полиции ловить плохого парня. Он немного отбился от рук. – И что теперь с этим плохим парнем? – спросил Бруно. – Теперь его уже нет, – ответила я. В лице Бруно что-то промелькнуло. Слишком быстро, чтобы успеть понять, что именно. Может быть, уважение? Не-е. – Вы знаете, зачем вас сюда привезли, верно? – Чтобы я оживила для вас зомби, – сказала я. – Да, чтобы вы оживили для меня очень старого зомби. – Я дважды отвергла ваше предложение. Почему вы решили, что я изменю свое мнение? Он улыбнулся, ну просто веселый старый эльф. – Ну, мисс Блейк, я сделаю так, чтобы Бруно и Томми убедили вас в ошибочности вашего поведения. Я по-прежнему намерен заплатить вам миллион долларов, если вы оживите этого зомби. Цена не изменилась. – Томми мне предлагал полтора, – заметила я. – Это в том случае, если бы вы пришли добровольно. Мы не можем заплатить полную цену, когда вы вынуждаете нас идти на такой риск. – Как, например, срок за похищение, – сказала я. – Вот именно. Ваше упрямство стоило вам пятисот тысяч долларов. Разве вам не жаль этих денег? Теперь я окончательно решила перейти с ним на “ты”. Хватит с меня его любезного тона. – Я не стану убивать человека ради того, чтобы ты быстрее мог найти свои сокровища. – Маленькая Ванда все разболтала. – Я просто строю предположения, Гейнор. Я прочла досье на тебя, и там говорится о том, как ты ненавидишь семью отца. – Это была откровенная ложь. Только Ванда могла знать такие подробности. – Боюсь, уже слишком поздно. Я знаю, что Ванда с вами говорила. Она созналась. Созналась? Я смотрела на него, пытаясь разгадать, что кроется за его добродушным лицом. – Что значит “созналась”? – Это значит, что я отдал ее Томми для допроса. Он не такой виртуоз, как Цецилия, но у него больше опыта. Я не хотел убивать мою маленькую Ванду. – Где она теперь? – Вас беспокоит судьба шлюхи? – Глаза у него сверкали, как у хищной птицы. Он пытался меня понять, оценивал мои реакции. – Она для меня ничего не значит, – сказала я. Я надеялась, что лицо мое было таким же бесстрастным, как и голос. Пока что они не собирались ее убивать. Но если они решат, что таким образом можно на меня надавить, они могут это сделать. – Вы уверены? – Слушай, я с ней не спала. Она всего лишь потаскушка для больших любителей извращений. Он улыбнулся. – Как нам убедить вас оживить этого зомби? – Я не стану убивать ради тебя человека, Гейнор. Я не настолько сильно тебя люблю, – сказала я. Он вздохнул. Его румяная физиономия казалась личиком грустного пупса. – Вы намерены усложнить мне задачу, я правильно понимаю, мисс Блейк? – Я не знаю, как вам ее облегчить, – сказала я. Я откинулась на спинку кровати. Мне было вполне удобно, только перед глазами все по-прежнему немного расплывалось. Но скоро станет совсем хорошо. А уж с потерей сознания это состояние просто не шло ни в какое сравнение. – На самом деле мы не хотели причинить вам вред, – сказал Гейнор. – Реакция торазина на то, другое лекарство, была случайной. Мы не нарочно вас вывели из строя. Я могла бы возразить, но не стала. – Так что мы теперь будем делать? – У нас оба ваших пистолета, – сказал Гейнор. – А без оружия вы просто маленькая женщина во власти больших, сильных мужчин. При этих словах я улыбнулась. – Я привыкла быть самой маленькой девчонкой во дворе, Гарри. Кажется, я его задела. – Гарольд или Гейнор, но только не Гарри. Я пожала плечами. – Прекрасно. – И тем не менее вас не пугает, что вы полностью в наших руках? – С этим последним утверждением я могла бы поспорить. Он поглядела на Бруно. – Какая самоуверенность, и откуда только она ее берет? Бруно не ответил. Он просто смотрел на меня своими пустыми, как у куклы, глазами. Глаза телохранителя: зоркие, подозрительные и одновременно с тем ни чего не выражающие. – Покажи ей, как мы умеем убеждать, Бруно. Бруно улыбнулся, медленно растянув губы. Глаза его остались мертвыми, как у акулы. Он расслабил плечи и, не сводя с меня взгляда, сделал несколько выпадов в сторону стены. – Я так понимаю, что мне суждено выступить в роли боксерской груши? – спросила я. – Как изящно вы это выразили, – восхитился Гейнор. Бруно нетерпеливо подпрыгивал возле стены. Ну хорошо же. Я соскользнула с кровати на противоположную половину комнаты. У меня не было никакого желания бороться с Гейнором. И руки и ноги у Бруно были в два раза длиннее моих. Весил он, наверное, больше меня почти на сто фунтов, и весь этот вес приходится на мускулы. Мне будет очень больно. Но пока меня не связали, я еще потрепыхаюсь. Если бы мне удалось причинить Бруно какое-нибудь серьезное повреждение, я была бы удовлетворена. Я вышла из-за кровати, свободно опустив руки. Я заняла стойку, как на тренировке по дзюдо. Вряд ли Бруно из всех видов единоборств выбрал именно дзюдо. Могу поспорить, что карате или таэквондо. Бруно стоял в неуклюжей на вид позе, боком ко мне. Казалось, что его длинные ноги сломаны в коленях. Но как только я двинулась вперед, он по-крабьи скользнул назад, быстро и ловко. – Джиу-джитсу? – полуутвердительно заметила я. Он поднял бровь. – Немногие могут это узнать. – Я видела джиу-джитсу, – сказала я. – Сама занимаешься? – Нет. Он улыбнулся. – Тогда тебе будет больно. – Даже если бы я знала джиу-джитсу, мне все равно было бы больно, – сказала я. – Это будет честная схватка. – Когда два человека одинаково искусны, все решают размеры. Большой хороший борец всегда одолеет маленького. – Я пожала плечами. – Не то чтобы мне это нравилось, но такова жизнь. – Тебя, похоже, это ничуть не смущает, – сказал Бруно. – А разве истерика чем-то может помочь? Он покачал головой: – Не-а. – Тогда я предпочту побыстрее проглотить микстуру, как настоящий мужчина, если можно так выразиться. Он нахмурился. Бруно привык к тому, что его боятся. Я перед ним не дрожала. Я решила принять бой. Как только я решилась, мне стало спокойнее. Я собиралась драться, и как бы тяжело мне ни пришлось, выстоять. Я способна на это. Раньше мне уже приходилось это делать. Если у меня был выбор а) дать себя избить или б) принести человеческую жертву, я выбирала избиение. – Готова? – спросил Бруно. – Готова, начинай, – откликнулась я. Мне уже надоело хорохориться. – Или бей, или встань прямо. У тебя дурацкий вид. Его кулак мелькнул, словно темное пятно. Я успела прикрыться. Подставленная рука немедленно онемела. Длинная нога Бруно въехала мне в живот. Я перегнулась пополам, как и следовало ожидать, и тут же получила ногой по скуле. Это была та же самая скула, которую разбил старина Сеймур. Я упала на пол, не зная, какую часть своего тела утешать первой. Он снова ударил ногой. Я поймала ее обеими руками и, вскочив на ноги, попыталась отбросить Бруно, зажав его колено. Но он в одно мгновение вывернулся и отскочил подальше. Я присела и почувствовала, что над головой у меня снова просвистела его нога. Я снова была на полу, но уже по своей воле. Бруно возвышался надо мной, и из моего положения казался невероятно длинным. Я перевернулась на бок и подтянула к животу колени. Он приблизился, очевидно для того, чтобы поставить меня на ноги, но я изо всех сил под углом пнула его обеими ногами в коленную чашечку. Стоит только ударить чуть выше или чуть ниже коленной чашечки, и ты выбьешь кость из сустава. Нога его прогнулась, и он закричал. Сработало. Черт бы его побрал. Я не пыталась его победить. Я не пыталась захватить его пистолет. Я бросилась к двери. Гейнор протянул ко мне руки, но я распахнула дверь и выскочила в длинный коридор прежде, чем он успел сдвинуть свое диковинное кресло. В коридоре было несколько дверей и два крутых поворота. И Томми. Томми, казалось, не ожидал меня увидеть. Он потянулся к кобуре, но я врезалась ему в плечо и захватила его ногу ногами. Он упал на спину и, схватив за руки, повалил меня на себя. Я с размаху села на него верхом, хорошенько впечатав колено ему в пах. Он ослабил хватку, и я проворно выскользнула у него из рук. За спиной у меня послышался шум. Я не оглянулась. Если они собираются в меня стрелять, я не хочу этого видеть. Коридор делал резкий поворот. Я уже почти повернула, но меня остановил запах. Из-за угла пахло трупами. Что они тут делали, пока я спала? Я посмотрела назад. Томми все еще корчился на полу, Бруно стоял, прислонившись к стене, и держал в руке пистолет, но в меня не целился. Гейнор сидел в кресле и улыбался. Что-то тут не так. Из-за угла появилось то, что было “не так”, очень, очень “не так”. Оно было не более шести футов ростом, но шириной почти в четыре фута. У него было то ли две, то ли три ноги, трудно сказать. Это существо было бледное, как все зомби, только у него была добрая дюжина глаз. На месте шеи у него было лицо мужчины. Глаза его были темные, зрячие, но лишенные всякого выражения. Из плеча росла голова собаки. Разложившаяся пасть оскалена. Из середины этой каши торчала женская нога с черной туфлей на высоком каблуке. Существо подбиралось ко мне, протянув три руки. Позади него оставался слизистый след, как от улитки. Из-за угла вышла Доминга Сальвадор: – Buenos noches, chica. Чудовище меня напугало, но вид усмехающейся Доминги испугал гораздо больше. Существо перестало двигаться вперед. Оно присело на корточки, а потом опустилось на колени своих разномастных ног. Его многочисленные рты хватали воздух, словно оно запыхалось. А может быть, чудовищу не нравился его же собственный запах. Мне он точно не нравился. Я зажала рот и нос ладонью, но это не помогло. Весь коридор вонял тухлятиной. Гейнор и его побитые телохранители остались на месте. Возможно, они не хотели приближаться к маленькому питомцу Доминги. Я понимала, что для меня нет большой разницы, подойдут они ближе или нет. Сейчас все дело решали она, я и чудовище. – Как ты вышла из тюрьмы? – Лучше для начала разобраться с более мирскими проблемами. Сверхъестественные могут пока подождать. – Я оставила залог, – сказала она. – Так быстро, при том, что тебя обвиняют в убийстве с колдовскими целями? – Вуду – не колдовство, – сказала она. – Закон не видит разницы, когда оно используется для убийства. Она пожала плечами, потом блаженно улыбнулась. Она была мексиканской бабушкой моих кошмаров. – Ты подкупила судью, – сказала я. – Меня многие боятся, chica. Тебе бы тоже стоило. – Ты помогла Питеру Бурку оживить для Гейнора зомби. Она только улыбнулась. – Почему же ты не оживила его сама? – спросила я. – Я не хотела, чтобы этот мерзавец Гейнор был свидетелем того, как я приношу человеческую жертву. Он мог начать меня шантажировать. – И он не знает, что для того, чтобы сделать Питеру гри-гри, тебе пришлось совершить убийство? – Совершенно верно, – сказала она. – Ты прятала свои ужасы здесь? – Не все. Ты вынудила меня уничтожить многие из моих работ, но этого красавчика я сберегла. Ты, наверное, и сама понимаешь почему. – Она погладила слизистую шкуру твари. Я содрогнулась. От одной мысли о том, чтобы дотронуться до этого чудовища, у меня пробежал мороз по коже. И все же... – Как ты его сделала? – Я должна была узнать. Это явно было произведение нашего общего искусства, поэтому я не могла оставаться в стороне. – Наверняка ты умеешь оживлять куски и части мертвых, – сказала Доминга. Я умела, но не слышала о том, чтобы кто-то еще умел. – Да, – сказала я. – Я научилась слеплять всю эту разнородную массу в единое целое. Я посмотрела на неуклюжею монстра. – Слеплять вместе? – Мысль была слишком ужасна. – Я могу создавать новые существа, которых никогда не было в природе. – Ты создаешь монстров, – сказала я. – Думай, как тебе больше нравится, chica, но я должна убедить тебя оживить для Гейнора мертвеца. – Почему ты сама это не сделаешь? Позади нас раздался голос Гейнора. Я обернулась и прижалась спиной к стене, чтобы видеть всех сразу. Вот только что мне это даст? – Сила Доминги однажды уже себя не оправдала. Это мой последний шанс. Последняя известная мне могила. Я не могу рисковать, поэтому Доминга мне не подходит. Глаза Доминги превратились в щелочки, костлявые руки сжались в кулаки. Она не любила, когда ей отказывают от дома. Не могу сказать, что не разделяю ее чувств. – Она может это сделать, Гейнор, и гораздо лучше меня. – Если бы я вам поверил, мне пришлось бы вас убить, поскольку в таком случае вы мне больше не по адобитесь. Гм, резонно. – Ты уже спустил на меня Бруно. Что теперь? Гейнор покачал головой. – Такая маленькая девочка, а завалила обоих моих телохранителей. – Я же говорила, что обычные методы убеждения на нее не подействуют, – сказала Доминга. Я посмотрела мимо нее на скользкое чудище. Она это называет обычными методами? – Что вы предлагаете? – спросил Гейнор. – Заклинание повиновения. Она будет делать то, что я ей скажу, только понадобится время, чтобы составить достаточно сильное для нее заклинание. Если бы она знала вуду, оно бы на нее вообще не подействовало. Но при всех ее способностях в вуду она просто младенец. – Сколько придется ждать? – Часа два, не больше. – Только чтобы оно подействовало, а то вам не поздоровится, – сказал Гейнор. – Не угрожайте мне. – Доминга снова прищурилась. Как это мило, может быть, плохие парни сами друг друга перебьют? – Я плачу вам достаточно денег, чтобы вам хватало на содержание вашего личного маленького царства. Я должен получать с этого прибыль. Доминга кивнула: – Платите вы хорошо, это правда. И я вас не подведу. Если я сумею заставить Аниту убить человека, то смогу заставить ее помогать мне в бизнесе. Она поможет мне восстановить то, что сама же вынудила уничтожить. Это будет забавно, не правда ли? На лице Гейнора появилась улыбка сумасшедшего эльфа. – Мне это нравится. – Знаете, а мне – нет, – сказала я. Он поглядел на меня и нахмурился. – Вы будете делать то, что вам скажут. Вы слишком непослушны. Непослушна? Я? Бруно подгребал к нам. Он тяжело опирался на стену, но дуло его пистолета смотрело мне прямо в грудь. – Я был бы счастлив пристрелить тебя на месте, – сказал он. Голос его был хриплым от боли. – Разбитая коленка болит, да? – спросила я с улыбкой. Лучше умереть, чем стать добровольной прислужницей королевы вуду. Он скрипнул зубами. Пистолет чуть заметно дрогнул, но я думаю, что скорее от гнева, чем от боли. – Я буду счастлив тебя убить. – В последний раз у тебя это плохо вышло. Я думаю, рефери присудил бы очко мне. – Здесь нет никаких гребаных рефери. Я тебя убью. – Бруно, – сказал Гейнор, – она нужна нам целой и невредимой. – А после того, как она оживит зомби? – спросил Бруно. – Если она станет помощницей Сеньоры, тебе нельзя будет ее трогать. Если заклинание не сработает, сможешь ее убить. Бруно оскалил белые зубы. На улыбку это было мало похоже. – Я надеюсь, что заклинание не подействует. Гейнор смерил своего телохранителя колючим взглядом. – Не позволяй личным чувствам возобладать над деловыми соображениями, Бруно. Бруно с трудом сглотнул. – Да, сэр. – Казалось, ему тяжело произносить этот титул. За спиной у Доминги возник Энцо. Он остановился у стены, стараясь держаться подальше от хозяйской “зверюшки”. Антонио наконец лишился работы телохранителя. Ну и правильно. Ему бы лучше по голубям из рогатки стрелять. Томми, прихрамывая, подошел поближе к нам. В руках у него был большой “магнум”. Лицо его было пунцовым от гнева, а возможно, и от боли. – Я тебя убью, – прошипел он. – Займи очередь, – сказала я. – Энцо, помоги Бруно и Томми привязать эту маленькую девочку к стулу в комнате. Она намного опаснее, чем кажется, – сказал Гейнор. Энцо схватил меня за руку. Я не стала сопротивляться. Я полагала, что в его руках мне будет лучше, чем в руках любого из этих двоих. Томми и Бруно смотрели на меня так, словно очень рассчитывали на мое неповиновение. Я думаю, им не терпелось сделать мне больно. Когда Энцо вел меня мимо них, я спросила: – Это из-за того, что я – женщина, или вы в принципе не умеете проигрывать? – Я ее пристрелю, – прохрюкал Томми. – Попозже, – сказал Гейнор, – попозже. Интересно, он это всерьез? Если заклинание Доминги сработает я превращусь в живого зомби и буду выполнять ее волю. Если оно не сработает, Томми или Бруно, или оба вместе меня укокошат. Я надеялась, что есть еще что-то третье.36
Что-то третье заключалось в том, что я очнулась привязанной к стулу. Из трех предложенных вариантов это был лучший, но ненамного. Я не люблю, когда меня связывают. Это означает, что больше выбора у меня нет. У Доминги были обрезки моих волос и ногтей. Волосы и ногти для того, чтобы составить заклинание повиновения. Вот черт. Стул был старым, с прямой спинкой. Мои запястья были привязаны к задним ножкам, а ноги – к передним. Веревки были затянуты туго. Я напрягла мускулы в надежде немного ослабить узлы. Никакого эффекта. Меня связывали уже не однажды, и всякий раз я тешила себя иллюзией, что, как Гудини, смогу ослабить путы и освободиться. Почему-то так никогда не получается. Если уж тебя связали, ты остаешься связанным, пока тебя не отпустят. Беда только в том, что на сей раз меня отпустят лишь затем, чтобы испробовать на мне маленькое гадкое заклинание. Я должна сбежать раньше. Чего бы мне это ни стоило. Милый Боже, пожалуйста, дай мне сбежать. Дверь открылась, словно в ответ на молитву, но это был не освободитель. Вошел Бруно, неся на руках Ванду. Правая сторона ее лица была в засохшей крови. Над глазом порез, на левой щеке – огромный синяк. Нижняя губа была разорвана и еще кровоточила. Глаза были закрыты. По-моему, она была без сознания. У меня тоже был весьма болезненный синяк на левой стороне лица – последствия схватки с Бруно, – но по сравнению с тем, что выпало на долю Ванды, это было ничто. – И что теперь? – спросила я Бруно. – Это тебе для компании. Когда эта шлюха очнется, спроси ее, что еще Томми с ней делал. Может, тогда ты станешь сговорчивее. – А я думала, что Доминга собралась меня околдовать, чтобы помочь вам, недоумкам. Он пожал плечами. – Гейнор не слишком верит в нее с тех пор, как она так облажалась. – Он никому не дает второго шанса, – заметила я. – Это уж точно. – Он положил Ванду на пол. – Ты, девочка, лучше прими его предложение. Одна мертвая шлюха – и ты получишь миллион долларов. Соглашайся. – Вы хотите использовать Ванду в качестве жертвы? – Даже мне показалось, что мой голос звучит устало. – Гейнор не дает второго шанса. Я кивнула. – Как твое колено? Бруно поморщился. – Я его вправил. – Боль, наверное, была адская, – сказала я. – Еще бы. Если ты не согласишься на предложение Гейнора, то узнаешь это на собственной шкуре. – Око за око, – сказала я. Бруно кивнул и поднялся. Он старался не слишком нагружать правую ногу. Увидев, что я смотрю на его больное колено, он сказал: – Поговори с Вандой. И хорошенько подумай. Гейнор говорит, что превратит тебя в калеку, а потом сделает своей игрушкой. Ты же этого не хочешь. – Как у тебя хватает совести на него работать? Бруно пожал плечами. – Он хорошо платит. – Деньги – это еще не все. – Так обычно говорят те, кто никогда не голодал. Он меня подловил. Мне оставалось только молча смотреть на него. Мы пялились друг на друга минут пять. Наконец в его глазах мелькнуло что-то человеческое. Я не могла бы сказать, что именно. Впрочем, я понимала, что это все равно ничего не значит. Бруно повернулся и вышел из комнаты. Я поглядела на Ванду. Она лежала на боку и не шевелилась. Сегодня на ней была другая длинная юбка, но такая же пестрая. Белая блузка с широким воротником на шнуровке была разорвана. Под ней был лифчик цвета спелой сливы. Я готова была поспорить, что, прежде чем Томми ее изнасиловал, на ней были такие же трусики. – Ванда, – тихо позвала я. – Ванда, ты меня слышишь? Ее голова медленно повернулась. Один глаз широко открылся, и в нем мелькнул ужас. Второй глаз был залеплен засохшей кровью. Ванда в панике принялась скрести его пальцами. Открыв, наконец, оба глаза, она поморгала и только тогда осознала, кто перед ней. Что она ожидала увидеть в первый момент, когда только очнулась? Я вспомнила ужас в ее взгляде и подумала, что не хочу об этом знать. – Ванда, ты в состоянии говорить? – Да. – Ее голос был тихим, но ясным. Я хотела спросить, как она себя чувствует, но ответ был написан у нее на лице. – Если ты сможешь подползти ко мне и развязать веревки, я выведу нас отсюда. Она посмотрела на меня так, словно я потеряла рассудок. – Мы не сможем убежать. Гарольд хочет нас убить. – Последняя фраза прозвучала как простая констатация факта. – Надо бороться, Ванда. Развяжи меня, и я что-нибудь придумаю. – Он будет меня мучить, если я тебе помогу, – сказала она. – Он хочет принести тебя в жертву, чтобы оживить своего предка. Что хуже этого он может с тобой сделать? Она моргнула, но взгляд ее прояснился. Казалось, страх – это наркотик, и она борется с его влиянием. А может, наркотиком был Гарольд Гейнор. Да, пожалуй, что так. Она была наркоманкой. Зависимость от Гарольда Гейнора. Каждый наркоман готов умереть ради еще одной дозы. Но я не была наркоманкой. – Развяжи меня, Ванда, пожалуйста. Я выведу нас отсюда. – А если не сможешь? – Хуже-то все равно не будет, – сказала я. Казалось, я все же заставила се задуматься. Я напряженно прислушивалась, нет ли шагов в коридоре. Если Бруно вернется, когда мы будем готовить побег, нам придется плохо. Ванда привстала на руках. Ее ноги волочились за ней, такие же безжизненные, как длинная юбка. Она начала подтягивать себя ко мне. Я думала, что это займет много времени, но она двигалась быстро и в считанные минуты была уже рядом со мной. Я улыбнулась. – Ты очень сильная. – Руки – это все, что у меня есть. Они должны быть сильными, – сказала Ванда. Она принялась теребить веревку на моем правом запястье. – Узлы слишком тугие. – Ты справишься с ними, Ванда. Она вновь заработала пальцами. Мне показалось, что прошла целая вечность – а на самом деле не больше пяти минут, – когда я почувствовала, что узел ослаб. Ура! – Еще чуть-чуть, Ванда. – Это прозвучало как “шайбу, шайбу!”. Послышался звук шагов. В глазах Ванды вновь мелькнул ужас. – Не успели, – прошептала она. – Возвращайся назад. Давай. Закончим потом, – велела я. Ванда потащила себя к тому месту, куда положил ее Бруно. Едва она успела принять прежнее положение, как дверь распахнулась. Ванда притворилась, что она без сознания. Неплохая идея. В дверном проеме возник Томми. Он снял куртку, и черная кобура зловеще выделялась на фоне белой рубашки. Черные джинсы перетягивали его туловище. Он выглядел неустойчивым, как штангист, взявший слишком большой вес. К его амуниции прибавилась еще одна вещь. Нож. Он вертел его в пальцах, как стек. Рукоятка и лезвие почти сливались в одно сверкающее пятно. Ловкость рук. Красота! – Не думала, что ты владеешь ножом, Томми. – Мой голос звучал спокойно. Поразительно. Он усмехнулся: – У меня много талантов. Гейнор хочет знать, изменила ли ты свое мнение насчет оживления зомби. Это был не в полной мере вопрос, но я все же ответила: – Я не буду этого делать. Он усмехнулся во весь рот. – Я надеялся, что ты это скажешь. – Почему? – Я боялась, что знаю ответ. – Потому что он дал мне задание тебя убедить. Я посмотрела на сверкающее пятно, и мне стало не по себе. – Ножом? – Кое-чем тоже длинным и твердым, но не таким холодным, – сказал он. – Насилие? – уточнила я. Это слово, казалось, повисло в горячем-неподвижном воздухе. Он кивнул, усмехаясь, как чертов Чеширский Кот. Как жаль, что я не могу сделать так, чтобы он исчез весь, кроме улыбки. Улыбки его я не боялась. Меня беспокоило в нем совсем другое. Я беспомощно задергалась в веревках. Правое запястье двигалось чуть свободнее. Может быть, Ванда в достаточной степени ослабила узел? Может ли так случиться? Прошу тебя, Боже, пусть это будет. Томми встал надо мной. Я подняла голову и посмотрела ему в глаза. Есть много способов стать чудовищем. Томми выбрал себе один. Его глаза были глазами животного. Ничего человеческого в них не осталось. Он расставил ноги над стулом, но садиться не стал. Его плоский живот был как раз напротив моего лица. Его рубашка пахла дорогим лосьоном. Я отдернула голову. Томми засмеялся и схватил меня за волосы. – Не лишай меня удовольствия. Я не осмелилась попытаться освободить руку. Он непременно это заметит. Я была должна ждать, ждать, пока ему будет не до того. При мысли о том, что мне придется для этого сделать, меня едва не стошнило. Но моя основная задача – выжить. Все остальное – пустяк. Может, я и не выдержу, но попробовать стоит. Он сел на меня, придавив своей тушей мне ноги. Его грудь была рядом с моим лицом, и я ничего не могла с этим поделать. Он провел кончиком ножа по моей щеке. – Ты можешь остановить меня в любое время. Только скажи “да”, и я пойду передам это Гейнору. – Его голос уже становился низким. В живот мне уперлось что-то твердое и горячее. Представив себе, что будет дальше, я едва не сказа ладно. Едва. Я задергалась в веревках, и правый узел ослаб еще чуть-чуть. Еще один сильный рывок, и есть надежда, что он развяжется. Но у меня была бы только одна рука, а у Томми – две; к тому же у него еще пистолет и нож. Не слишком удачное соотношение сил, но это лучшее, на что я могу сегодня рассчитывать. Он поцеловал меня, засунув язык мне в рот. Я не ответила на поцелуй, потому что знала, что он все равно не поверит. Я не стала также кусать его за язык, потому что мне было нужно, чтобы он прижался ко мне. Раз у меня только одна рука будет свободной, он должен быть как можно ближе. Его нужно вырубить с первого раза. Но как? Что для этого сделать? Он прижался губами к моей шее с левой стороны и зарылся лицом в мои волосы. Сейчас или никогда. Я дернула изо всех сил, и правая рука освободилась. Я замерла. Конечно, Томми почувствовал, что я дернулась, но он был слишком занят сосанием моей шеи, чтобы об этом задуматься. Одной рукой он держал нож, а другой поглаживал мою грудь. Целуя меня в правую сторону шеи, Томми закрыл глаза, но нож из руки не выпустил. С этим я ничего не могла поделать. Но другого случая может и не представиться. Я должна им воспользоваться. Я потрепала его по щеке, и он прижался к моей ладони. Потом он резко открыл глаза. Сообразил, что я ведь привязана. Я ткнула большим пальцем в его открытый глаз. И когда вынула его, палец был мокрым. Он с воплем прижал ладонь к опустевшей глазнице. Я перехватила его руку с ножом и стала выкручивать. На крики вот-вот прибежит подкрепление. Черт побери. Сильные руки схватили Томми за пояс и потянули назад. Нож вывалился у него из пальцев, и я подхватила его на лету. Ванда изо всех сил старалась удержать Томми. От боли он даже забыл про пистолет. Когда вырывают глаз, это куда больнее и страшнее, чем удар по яйцам. Перерезав веревки, я освободила левую руку, от спешки чуть не поранив себе запястье. Я заставила себя быть более осторожной, когда разрезала веревки на ногах. Томми сумел-таки вырваться из рук Ванды. Он выпрямился, шатаясь и по-прежнему прижимая руку к лицу. Кровь капала у него с подбородка. – Я убью тебя! – Он схватился за пистолет. Я перехватила нож за лезвие и метнула. Я целилась в грудь, но попала в руку. Он вновь заорал. Я вскочила, подняла стул и ударила им его по лицу. Ванда дернула его за ноги, и Томми упал. Я молотила его стулом по голове, пока стул не сломался. Тогда я начала бить его ножкой от стула и била до тех пор, пока лицо Томми не превратилось в кровавое месиво. – Он мертв. – Ванда дергала меня за штаны. – Он мертв. Давай выбираться отсюда. Я выронила покрытую кровью деревяшку и рухнула на колени. Я не могла глотать. Я не могла дышать. Я была вся забрызгана кровью. Мне еще ни разу не приходилось забивать человека до смерти. Я потрясла головой. Потом. Я буду думать об этом потом. Ванда положила руки мне на плечи. Я обхватила ее за талию и поднялась на ноги. Она весила намного меньше, чем я ожидала. Я не хотела смотреть на то, что было под пестрой юбкой. Ее ноги были короче, чем должны были быть; впрочем, сейчас это было даже к лучшему. Так ее будет проще нести. В правую руку я взяла пистолет Томми. – Если что, мне придется стрелять. Эта рука у меня должна быть свободной, так что держись крепче. Ванда кивнула. Ее лицо было очень бледным. Я чувствовала, как колотится ее сердце. – Мы выберемся отсюда, – сказала я. – Конечно. – Но голос у нее дрогнул. Вряд ли она мне поверила. По-моему, я и сама себе не слишком верила. Ванда открыла дверь, и мы побежали.37
Коридор был точно таким, каким я запомнила: длинный, голый, с развилкой в дальнем конце. – Направо или налево? – шепотом спросила я у Ванды. – Не знаю. Этот дом – настоящий лабиринт. Направо, мне кажется. Мы повернули направо. Все лучше, чем стоять и дожидаться Гейнора. Я услышала шаги за спиной и начала поворачиваться, но с Вандой на руках не смогла сделать это достаточно быстро. Выстрел в тесном коридоре показался мне оглушительным. Что-то ударило меня в левую руку, которой я держала Ванду за талию. Удар развернул меня и опрокинул на пол. Я упала на спину. Ванда придавила мне левую руку, и рука сразу же онемела. В конце коридора стояла Цецилия. Она держала в руках маленький пистолетик. Ее длинные ноги были широко расставлены. Похоже, она умела обращаться с оружием. Я подняла “магнум”. От выстрела у меня зазвенело в ушах. Отдача отбросила мою руку назад, и я едва не выронила пистолет. Если бы мне пришлось стрелять второй раз, я никогда не успела бы этого сделать. Но второй раз мне стрелять не пришлось. Цецилия медленно сползла на пол. На груди у нее расплывалось кровавое пятно. Она не двигалась, но это еще ничего не означало. Пистолет по-прежнему был у нее в руке. Она могла притворится, а потом, когда я к ней подойду, выстрелить. Однако мне нужно было удостовериться. – Ты не могла бы освободить мою руку? – вежливо спросила я Ванду. Не говоря ни слова, Ванда приподнялась на руках и приняла сидячее положение. Я, наконец, смогла взглянуть на свою руку. На вид она была целой. Уже хорошо. Темно-красная струйки крови текла от локтя к запястью. Я ощутила жжение и поморщилась. Уж лучше бы она потеряла чувствительность. Стараясь не обращать внимания на боль, я встала и подошла к Цецилии, держа ее на прицеле. Стоит ей пошевелиться, и я выстрелю снова. Ее мини-юбка задралась, открыв черные подвязки и черные трусики. Как неприлично. Я встала над ней. Цецилия не собиралась шевелиться – во всяком случае, самостоятельно. Ее шелковая блузка была пропитана кровью. В груди у нее зияла дыра, такая большая, что я могла бы просунуть в нее кулак. Она была мертвее мертвого. Я ногой отбросила в сторону ее пистолетик – на всякий случай. Никогда нельзя быть в чем-то уверенным, когда дело касается вуду. Мне самой доводилось поднимать людей с куда более серьезными повреждениями. А у Цецилии просто дырка в груди и сильное кровотечение. Мне повезло, что у нее оказался дамский пистолет. Будь калибр чуть больше, я осталась бы без руки. Я подняла ее пистолетик и заткнула себе за пояс. А куда еще я могла его деть? Правда, сначала я предусмотрительно поставила его на предохранитель. Я еще ни разу не получала огнестрельной раны. Укусы, побои, ожоги – но не огнестрельные раны. И я слегка испугалась, потому что не могла понять, насколько она серьезна. Я вернулась к Ванде. Ее лицо было бледным, и карие глаза выделялись на нем как два темных острова. – Она, правда, мертва? Я кивнула. – У тебя кровь, – сказала она и оторвала полоску от юбки. – Дай я перевяжу. Я опустилась на колени, и она перетянула мне руку чуть выше раны, а потом вытерла кровь еще одним куском юбки. Не так уж страшно на вид. Рана была очень похожа на свежий багровый шрам. – По-моему, меня только слегка задело, – сказала я. Поверхностная рана, кажется, так это называется? Рану жгло, и одновременно я ощущала холод. Наверное, последствия шока. Маленькая пулька задела меня, и я уже в шоке? Нет, не может быть. – Давай, пошли, нельзя здесь задерживаться. На выстрелы вот-вот прибежит Бруно. Все-таки хорошо, что я чувствую боль. Это значит, что нерв не задет и рука будет слушаться. Правда, мне с трудом удалось уговорить ее вновь ухватить Ванду за талию. Но это был единственный способ оставить свободной правую руку. – Давай попробуем влево. Может, Цецилия пришла снаружи, – сказала Ванда. В ее словах была своя логика. Мы повернулись и прошли мимо мертвой Цецилии. Ее голубые глаза были неестественно широко открыты. Почему-то на лицах мертвых редко застывает выражение ужаса, в основном – неподдельного удивления. Как будто смерть поймала их, когда они отвернулись. Поглядев на мертвое тело, Ванда прошептала: – Никогда не думала, что она умрет первой. Мы завернули за угол и столкнулись нос к носу с монстром Доминги.38
Монстр стоял в центре небольшого узкого холла, который, видимо, занимал большую часть этой стороны здания. Вдоль стены тянулась длинная линия наборных окон. А между ними я увидела дверь. За окнами было черное ночное небо. Дверь, ведущая на свободу. И единственное, что стоит между нами и дверью, – монстр Доминги. Единственное препятствие. Всего ничего. Нагромождение человеческих органов, волоча ноги, двинулось к нам. Ванда завизжала; я ее понимала. Я подняла “магнум” и прицелилась в лицо, которое было посередине. Выстрел загрохотал, отражаясь от стен раскатами грома. Лицо взорвалось ошметками плоти и кусками костей. Запах был отвратительный; такое чувство, что в горло тебе запихнули гниющую шкуру. Рты хором завыли, как раненый зверь. Монстр продолжал приближаться, но он был ранен и, казалось, не знал, что делать дальше. Неужели мне повезло и я разнесла основной мозг? Только есть ли у него вообще основной мозг? Увы, не проверишь. Я выстрелила еще три раза и сбила еще три головы. Весь коридор был забрызган кровью и разлетевшимися мозгами, но монстр продолжал надвигаться. Боек сухо щелкнул, и я швырнула ставшее бесполезным оружие в монстра. Когтистая рука отбила его на лету. Я не стала доставать пистолетик Цецилии: если “магнум” не смог остановить эту тварь, то эта игрушка и подавно не сможет. Мы начали отступать по коридору. А что нам еще оставалось? Монстр волочил свою тушу за нами, и я узнала этот чавкающий звук: именно он преследовал нас с Мэнни на лестнице. Так вот что было в той клетке! Он состоял из разных частей, но между ними не было швов. Это вам не чудовище Франкенштейна, сшитое из лоскутков. Казалось, части тел просто слеплены друг с другом, словно куски пластилина. Разглядывая его, я совсем забыла о трупе Цецилии и, конечно, споткнулась. Мы упали прямо на труп. Ванда опять завизжала. Монстр приближался неумолимо. Изуродованные руки тянулись ко мне. Я отпихивала их ногами, стараясь одновременно скатиться с трупа Цецилии, но монстр зацепил когтем мои джинсы и начал подтягивать меня к себе. Теперь пришла моя очередь визжать. То, что когда-то было человеческой рукой, обвилось вокруг моей щиколотки. Я уцепилась за труп Цецилии. Он был еще теплым. Но монстр с прежней легкостью тянул и меня, и его. Добавочный вес ничуть его не смутил. Я царапала руками голый дощатый пол и не могла найти ничего, за что можно было бы ухватиться. Я вновь посмотрела на тварь. Гниющие рты нетерпеливо открылись, обнажив черные зубы и языки, извивающиеся, как змеи в норе. О Боже! Ванда схватила меня за руку, пытаясь удержать, но в результате лишь сама поехала по полу. – Отпусти! – крикнула я. Она выпустила мою руку. – Анита! “Прекрати панику!” – приказала я самой себе, вложив в этот внутренний вопль всю свою силу. Это всего лишь очередной зомби. Если он не получил специального приказа, то послушается меня. Это просто еще один зомби. Я должна была в это верить – или могла начинать готовиться к смерти. – Остановись, немедленно! – Я была на грани истерики. В этот момент мне больше всего хотелось кричать и кричать без остановки. Монстр замер, не донеся моей ноги до одного из своих нижних ртов. Десятки глаз уставились на меня в ожидании. Я сглотнула и постаралась – хотя для зомби это не имело значения – говорить спокойным тоном: – Отпусти меня. Он отпустил. Казалось, мое сердце вот-вот выскочит через рот. Я отползла немного назад и пару минут просто лежала на полу, восстанавливая дыхание. Когда я опять приподняла голову, монстр сидел на прежнем месте. Он ждал. Ждал приказа, как хороший маленький зомби. – Оставайся здесь и не сходи с этого места, – сказала я. Многочисленные глаза смотрели на меня, такие покорные, какими они могут быть только у мертвых. Теперь он будет сидеть в коридоре, пока не получит приказ, противоречащий моему. Благодарю тебя, милый Бог, что зомби – это зомби, только зомби и ничего, кроме зомби. – Что случилось? – спросила Ванда. Ее голос сорвался. Она тоже была на грани истерики. Я подползла к ней. – Все в порядке. Потом объясню. У нас есть немного времени, и мы не можем тратить его впустую. Мы уже почти выбрались. Она кивнула. Из глаз ее катились крупные слезы. Я помогла ей уцепиться за мои плечи и заковыляла к монстру. Ванда инстинктивно попыталась от него уклониться, и я едва не уронила ее. – Все хорошо. Он нас не тронет, если мы поспешим. – Доминга могла быть где-то поблизости. Мне совсем не хотелось, чтобы она отдала зомби новый приказ, пока мы в пределах досягаемости. Прижимаясь к стене, я прошла мимо монстра.Глаза у него на спине – если только у этого парня вообще был перед и зад – следили за мной. От вони я едва не потеряла сознание. Но что такое немножко запаха между друзьями? Ванда открыла дверь, и теплый летний ветер взметнул наши волосы. Какое счастье! Но почему Гейнор и остальные не прибежали на выстрелы? Они же должны были слышать и выстрелы, и крики. Странно. Мы спустились по трем каменным ступенькам к гравиевой дорожке, огибающей дом. В темноте я разглядела холмики, заросшие высокой пожухлой травой, и растрескавшиеся надгробные плиты. Этот дом оказался домиком сторожа на кладбище Баррел. Интересно, куда Гейнор дел самого сторожа? Я направилась в сторону шоссе, но вдруг остановилась. Теперь я поняла, почему никто не прибежал на выстрелы. Небо было таким черным и так густо усыпано звездами, что если бы у меня была сеть, я могла бы поймать несколько штук. Под звездами дул горячий обжигающий ветер. Я не могла даже увидеть луну. Слишком много звездного света. И когда горячие пальцы ветра коснулись меня, я почувствовала это. Зов. Доминга Сальвадор закончила свое заклинание. Я смотрела на ряды покосившихся надгробных камней и понимала, что я должна идти к ней. Так же, как зомби был обязан повиноваться мне, я была обязана повиноваться ей. От этого не убежишь. Она поймала меня – поймала легко и просто.39
Я все еще стояла на гравиевой дорожке. Ванда приподняла голову и посмотрела на меня. Ее лицо в свете звезд казалось неестественно бледным. Интересно, у меня такое же? Я попыталась шагнуть вперед. Но не смогла. Я пыталась снова и снова, пока мышцы ног не заболели от напрасных усилий. Я не могла уйти. – В чем дело? Надо бежать отсюда, пока не вернулся Гейнор, – сказала Ванда. – Я знаю, – кивнула я. – Так что же ты делаешь? В горле у меня застрял холодный и жесткий комок. Сердце стучало о ребра, как молот. – Я не могу уйти. – Что это значит? – В голосе Ванды опять послышались истерические нотки. Истерика. Хорошее слово. Я дала себе клятву: если останусь в живых, то разрешу своему телу нервный срыв по полной программе. Что-то, чего нельзя было ни потрогать, ни увидеть, удерживало меня, и мне пришлось прекратить сопротивление, иначе бы у меня просто отвалились ноги. Но если мне нельзя двигаться вперед, значит, скорее всего можно назад. Я сделала шаг. Другой. Да, этот путь мне открыт. – Куда ты идешь? – спросила Ванда. – На кладбище, – ответила я. – Зачем?! Хороший вопрос – только я сомневалась, что смогу объяснить это так, чтобы она поняла. Я сама не совсем понимала. Я не могла уйти – но должна ли я взять с собой Ванду? Или заклинание позволит мне оставить ее здесь? Я решила попробовать. Я положила Ванду на гравий – без всяких усилий. Значит, кое-какой выбор у меня еще есть. – Почему ты бросаешь меня? – спросила она, в испуге цепляясь за мою одежду. И себя тоже. – Доберись до шоссе, если сможешь, – сказала я. – На одних руках? – всхлипнула Ванда. Она была права – но что я могла поделать? – Ты умеешь обращаться с оружием? – Нет. Оставить ей пистолет или взять его с собой, чтобы, если представится шанс, убить Домингу? Если заклинание – это что-то вроде приказа для зомби, я могла бы ее убить, если бы она прямо не запретила бы мне это делать. Итак, у меня еще остается какая-то свобода воли. Доминга притянет меня, а потом пошлет кого-то за Вандой. Ведь она предназначена на роль жертвы. Я протянула ей пистолетик Цецилии, предварительно сняв его с предохранителя. – Он заряжен, надо только нажать курок, – сказала я. – Раз ты никогда не стреляла, совет: не показывай его, пока Энцо или Бруно не подойдут к тебе вплотную, а потом пали не раздумывая. На таком расстоянии ты не промахнешься. – Почему ты бросаешь меня? – Заклинание, я полагаю, – сказала я. Ее глаза стали круглыми. – Какое еще заклинание? – То, которое заставляет меня выполнять их приказы. То, которое требует, чтобы я возвращалась. То, которое запрещает мне уходить. – О Боже, – сказала Ванда. – Да. – Я улыбнулась ей. Ободряющей улыбкой, которая насквозь была лживой. – Я постараюсь за тобой вернуться. Ванда смотрела на меня, как маленький ребенок, которого родители оставили в темноте. Я повернулась и пошла прочь, а она глядела мне вслед, сжимая в дрожащих руках пистолет. Сухая трава шуршала о мои джинсы. От ветра по ней пробегали бледные волны. Надгробные плиты торчали из травы, словно зубцы подземных стен или спины морских чудовищ. Мне не надо было думать, куда идти, мои ноги сами находили дорогу. Интересно, точно так же чувствуют себя зомби, когда им приказывают подойти? Нет, зомби должен тебя услышать, его нельзя позвать на большом расстоянии. Доминга Сальвадор стояла на вершине холма. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне низкой луны. Скоро рассвет. Еще пока ночь, но она уже на исходе. Если мне удалось бы потянуть время до восхода солнца, я уже не смогла бы оживлять зомби. И возможно, заклинание тоже утратило бы свою силу. Но это лишь в том случае, если мне повезет больше, чем я того заслуживаю. Доминга стояла внутри темного круга. У ног ее лежал мертвый цыпленок, и она уже начертила круг власти. Все, что от меня требовалось, это войти в него и убить человека. Только через мой труп. Гарольд Гейнор сидел в своем инвалидном кресле с электрическим приводом на противоположной стороне круга. Энцо и Бруно стояли рядом. Они были вне круга, и им ничто не грозило. Рисковала только Доминга. – Где Ванда? – спросила она. Я хотела соврать, что она уже в безопасности, но правда сама выплеснулась из моего рта: – Она на гравиевой дорожке, внизу. – Почему ты ее не принесла? – Ты можешь давать только один приказ за раз. Ты приказала, чтобы я пришла. Я пришла. – Упрямая даже сейчас. Как интересно, – сказала Доминга. – Энцо, сходи, принеси девочку. Она нам нужна. Ни говоря ни слова, Энцо пошел по сухой шелестящей траве. Будем надеяться, Ванда его пристрелит. Будем надеяться, что она не израсходует на него все патроны. Нет, она должна оставить несколько пуль на Бруно. В правой руке Доминга держала мачете. Его лезвие было черным от крови. – Войди в круг, Анита, – сказала она. Я пыталась сопротивляться приказу, но тщетно. Лишь на мгновение замешкавшись, я вошла в круг и почувствовала легкое покалывание в позвоночнике. Но круг не был закрыт. Не знаю, как ей это удалось, но он не был замкнут. Круг выглядел достаточно прочным, но все еще был открыт. Все еще ждал жертву. В темноте прозвучали выстрелы. Доминга подпрыгнула. Я улыбнулась. – Что это было? – Я думаю, что это был твой телохранитель, который пытался проглотить слишком большой кусок, – сказала я. – Что ты сделала? – Дала Ванде пистолет. Доминга ударила меня по лицу свободной рукой. В принципе, ерунда – если бы она не шлепнула меня по той же щеке, что Бруно и “как там его зовут”. Синяк теперь будет на пол-лица. Доминга перевела взгляд куда-то мне за спину и улыбнулась. Я знала, что увижу, еще до того, как начала поворачиваться. Энцо с Вандой через плечо поднимался на холм. Черт побери. Да, я слышала несколько выстрелов. Неужели она со страху выстрелила слишком рано и впустую растратила все патроны? Проклятие. Ванда кричала и колотила маленькими кулачками по широкой спине Энцо. Если мы доживем до утра, я научу Ванду, как надо пользоваться кулаками. Она была ранена, но не беспомощна. Энцо внес ее в круг. Пока он не замкнут, любой может войти в него, не нарушив магии. Он положил Ванду на землю и заломил ей руки за спину. Она продолжала кричать и сопротивляться. Что ж, и ее понимала. – Пусть Бруно тоже ее подержит. Удар должен быть единственным и смертельным, – сказала я. Доминга кивнула. – Да, ты права. – Она жестом велела Бруно войти в круг. Он заколебался, но Гейнор сказал ему: – Делай, что она говорит. После этого Бруно оставил сомнения. Гейнор был его денежный бог. Энцо и Бруно прижали руки Ванды к земле, практически лишив ее возможности двигаться. – Опуститесь на колени и держите ей голову, – сказала я. Энцо первым встал на колени и положил свою тяжелую руку Ванде на голову. Она начала плакать. Бруно тоже встал на колени и свободной рукой прижал к земле ее плечи. Теперь она вообще не могла пошевелиться. В нашем деле чрезвычайно важно убить жертву одним ударом. Доминга с улыбкой протянула мне маленький коричневый флакон с мазью. Мазь была белой и пахла гвоздикой. Я предпочитаю использовать розмарин, но и гвоздика тоже неплохо. – Как ты узнала, что мне понадобится? – Я спросила Мэнни, что ты обычно используешь. – Он не сказал бы тебе, старая сука. – Сказал бы, если бы я угрожала его семье. – Доминга засмеялась. – О, не расстраивайся так. Он не предавал тебя, chica. Мануэль думал, что я просто интересуюсь твоими способностями. Я ведь действительно ими интересуюсь, ты знаешь. – Скоро ты все увидишь своими глазами, – сказала я. Она коротко кивнула. – Натри себя мазью в нужных местах. Я намазала мазью лицо. Она была прохладной и чем-то напоминала воск. Гвоздики придали ей леденцовый запах. Потом я положила мазь на грудь, напротив сердца, и, наконец, на надгробие. Теперь нам нужна была только жертва. – Не двигайся, – приказала Доминга. Я застыла, будто скованная льдом. Ее монстр так же стоит, застыв в коридоре, как я? Доминга положила мачете на траву и вышла из круга. – Поднимай же мертвых, Анита, – сказала она. – Сначала, пожалуйста, спроси Гейнора кое о чем. – Это “пожалуйста” далось мне с трудом, но без него было нельзя. Доминга посмотрела на меня с любопытством. – О чем? – Этот его предок тоже был вудуистом? – Какая разница? – спросил Гейнор. – Ты дурак! – рявкнула Доминга. Она нависла над ним, сжав кулаки. – Именно из-за этого в первый раз ничего не вышло! А ты заставил меня подумать, что это я виновата! – О чем вы болтаете? – возмутился Гейнор. – Когда оживляешь вудуиста или аниматора, магия, случается, преподносит неприятные сюрпризы, – сказала я. – Почему? – спросил Гейнор. – Магия твоего предка столкнулась с моей, – пояснила Доминга. – Ты уверен, что этот покойник не имел отношения к вуду? – Понятия не имею, – сказал Гейнор. – А ты знал насчет первого? – спросила я. – Да. – Почему же ты мне не сказал? – вскричала Доминга. Ее сила мерцала вокруг нее подобно темному нимбу. Интересно, она убьет его – или ей больше нравятся деньги? – Я не думал, что это важно. Доминга с такой силой стиснула зубы, что, по-моему, их сломала. Я ее понимала. Он загубил ее репутацию и еще дюжину человек. И не видел в этом ничего предосудительного. Но Гейнор остался жить. Жадность в Доминге одержала победу. – Продолжайте, – сказал Гейнор. – Или тебе не нужны твои деньги? – Не угрожай мне! – прорычала Доминга. Замечательно. Плохие парни собрались передраться. – Я не угрожаю тебе, Сеньора. Просто ты не получишь денег, если она не оживит этого зомби. Доминга тяжело вздохнула. Она расправила плечи и снова повернулась ко мне. – Делай, что я сказала. Оживляй мертвых. Я открыла рот, пытаясь придумать, еще какой-нибудь повод для проволочки. Рассвет уже близко. Солнце скоро взойдет. – Хватит отлынивать. Поднимай мертвых, Анита, немедленно! Я с трудом сглотнула и пошла к границе круга. Я хотела выйти из него, убежать, но я не могла. Я остановилась, словно упершись в невидимую стену. Я стояла там, напрягая все силы, пока не начала дрожать всем телом. Я сделала глубокий вдох и подняла мачете. – Нет, Анита, пожалуйста, пожалуйста, не надо! – закричала Ванда. Она начала вырываться, но, как ни старалась, ей не удалось даже пошевелиться. Убить ее будет легче, чем цыпленка. А это я делаю почти каждую ночь. Я опустилась перед ней на колени. Энцо держал ее за голову. Ванда рыдала, и в горле у нее клокотало. Боже, помоги мне. Я поднесла мачете к ее шее и сказала Энцо: – Подними ей голову, чтобы мне легче было ударить. Он взял ее за волосы и оттянул голову назад. Глаза у нее от ужаса стали белые. Даже в лунном свете я видела, как на шее у нее пульсирует жилка. Я приложила мачете к ее горлу. Кожа под лезвием была упругой и такой настоящей. Я чуть-чуть подняла лезвие, замерла на мгновение и вонзила мачете прямо в горло Энцо. Кровь хлынула черной волной. На мгновение все застыли – все, кроме меня. Я выдернула мачете и всадила его Бруно в живот. Его рука остановилась на полпути к кобуре. Я налегла на мачете и вспорола ему живот до самого горла. Теплые кишки, как гигантские змеи, расползлись по земле. Запах свежей смерти заполнил круг. Мое лицо, руки и грудь были покрыты кровью. Это был последний шаг, и круг замкнулся. Я тысячи раз чувствовала, как закрывается круг, но сейчас все было иначе. Под натиском магии я на миг потеряла способность дышать. Разряд, похожий на электрический, пронзил мое тело. Мне показалось, будто у меня вспыхнула кожа. Ванда, тоже сплошь залитая кровью, билась в истерике среди высокой травы. – Пожалуйста, пожалуйста, не убивайте меня. Не убивайте меня! Пожалуйста! Я не была обязана убивать Ванду. Доминга велела мне оживить мертвецов, и я сделаю только это. Смерть животного никогда не давала мне такой силы. Казалось, моя кожа вот-вот сгорит. Собрав магию, текущую через меня, я направила ее в землю. Но не только на могилу в круге. У меня было слишком много власти для всего лишь одной могилы. Слишком много власти для горстки могил. Эта сила распространялась, как круги по воде, все дальше и дальше, пока не покрыла всю землю вокруг толстым и ровным слоем. Все могилы, что я обходила для Дольфа. Все, кроме тех, с привидениями – потому что их магия связана с душами, а некромантия душами не занимается. Я чувствовала каждую могилу, каждый труп. Я чувствовала, как они восстают из праха – все, начиная от дряхлых скелетов и, кончая теми, кто был похоронен недавно. – Поднимайтесь из могилы все мертвые, кто слышит мой зов. Восстаньте и послужите мне! – Не называя имени, я не смогла бы поднять и одного мертвеца, но сила двух человеческих жертв была так велика, что мертвые не могли ей противиться. Они выныривали из-под земли, как пловцы из воды. Земля подо мной ходила ходуном, как шкура лошади на скаку. – Что ты делаешь? – спросила Доминга. – Оживляю мертвых, – ответила я. Возможно, в моем голосе что-то было. Возможно, она это почувствовала. Как бы там ни было, она побежала к кругу, но было уже поздно. Из земли у нее под ногами высунулись руки. Мертвые пальцы схватили Домингу за щиколотки и повалили в траву. Я потеряла ее из виду, но не потеряла власти над зомби. И я приказала им: – Убейте, убейте ее. Трава задрожала и заколыхалась, как водная гладь. Ночь наполнилась мерзкими важными звуками разрываемой плоти, треском костей и воплями Доминги. Потом они оборвались. Я чувствовала, как мертвые руки разрывают ей горло. Трава почернела от крови Доминги. Ее заклинание развеялось на ветру, но я уже в нем не нуждалась. Теперь магия властвовала надо мной. Я парила, как птица в восходящих потоках, и сила, поддерживающая меня, была такой же плотной и иллюзорной, как воздух. Сухая просевшая земля вспучилась над могилой предка Гарольда Гейнора. Бледная рука взметнулась ввысь. Вторая рука проникла сквозь трещину. Зомби разорвал сухую землю. Я слышала, как и другие древние могилы открываются в летнюю ночь. Предок Гарольда Гейнора пробил себе путь из забвения, как и хотел его потомок. Мертвецы окружили Гейнора, сидящего в инвалидном кресле на гребне холма. Великое море зомби на различных стадиях разложения сомкнулось вокруг него. Но я еще не отдала им приказ. Они не тронут его, пока я им не прикажу. – Спроси его, где сокровище! – крикнул Гейнор. Я посмотрела на него, и все зомби, следуя моему взгляду, тоже уставились на калеку. Он не понимал. Гейнор был таким же, как все богатые люди. Они приравнивают деньги к могуществу. А это совсем разные вещи. – Убейте этого человека, Гарольда Гейнора, – громко сказала я. – Даю миллион долларов за то, что вы его оживили. Независимо от того, найду ли сокровище, – прокричал Гейнор. – Мне не нужны твои деньги, Гейнор, – сказала я. Зомби двигались со всех сторон, они шли, простирая к Гейнору руки, прямо как в фильмах ужасов. Иногда Голливуд поразительно точен в деталях. – Два миллиона, три миллиона! – Его голос прервался. В отличие от меня он видел, как умирала Доминга. И знал, что его ждет. – Четыре миллиона! – Недостаточно, – сказала я. – Сколько? – крикнул он. – Назови свою цену! – Я уже не могла его видеть. Зомби скрыли его от меня. – Никаких денег, Гейнор, – только твоя смерть. Этого будет достаточно. Его крики стали бессвязными. Я чувствовала, как мертвые пальцы впиваются в него и мертвые зубы рвут его тело. Ванда обхватила мои ноги. – Не надо, не убивай его! Пожалуйста! Я поглядела на нее. И вспомнила покрытого кровью плюшевого медведя, крошечную детскую ручку с глупым пластмассовым кольцом на пальчике, залитую кровью спальню, детское одеяло. – Он заслуживает смерти, – сказала я. Я слышала собственный голос будто издалека. И он казался мне чужим. – Ты не можешь просто убить его, – сказала Ванда. – Смотри и увидишь. Она попыталась подняться, цепляясь за меня, но не смогла удержаться и снова упала, рыдая, к моим ногам. Я не понимала, как Ванда может просить сохранить Гейнору жизнь после того, что он с ней сделал. Любовь, наверное. В конце концов, она действительно его любила. И это, вероятно, самое печальное во всей истории. Когда Гейнор умер, я это почувствовала. Когда руки и рты почти всех мертвецов обагрились его кровью, они остановились. Они повернулись ко мне в ожидании новых приказов. Сила все еще бушевала во мне. Я ни капельки не устала. Сумею ли я отправить их всех на покой? Будем надеяться. – Возвращайтесь, все возвращайтесь в свои могилы. Покойтесь с миром в земле. Возвращайтесь, возвращайтесь. Они заколыхались, как камыш на ветру, а потом один за другим вернулись к могилам. Они легли на иссушенную твердую землю, и могилы их поглотили, словно волшебные зыбучие пески. Земля слегка вздрогнула, будто мертвецы старались устроиться поудобнее. Некоторые из них были такими же древними, как предок Гейнора, и это означало, что для оживления одного трехсотлетнего трупа мне не понадобилась бы человеческая жертва. Вот Берт обрадуется. Человеческие смерти, похоже, имеют кумулятивный эффект. Две жертвы – и я опустошила целое кладбище. Это невозможно. Но я это сделала. Никогда не знаешь, чего от себя ждать. Первый свет зари разлился на востоке – белый, как молоко. Ветер умер с первым лучом солнца. Ванда лежала, скорчившись, на залитой кровью траве и плакала. Я опустилась рядом с ней на колени. От моего прикосновения она вздрогнула. Я не могла ее за это винить, но все же мне стало грустно. – Нам надо уходить. Тебе нужен врач, – сказала я. Она посмотрела на меня. – Кто ты? Сегодня впервые я не знала, как ответить на этот вопрос. Это было шире, чем любые человеческие понятия. – Я – аниматор, – сказала я, наконец. Она продолжала смотреть на меня. Я бы тоже ей не поверила. Но она разрешила мне ей помочь. Это уже что-то. Но она все равно следила за мной краем глаза. Ванда считала меня чудовищем. Что ж, возможно, она была права. Вдруг она ахнула, и глаза ее стали круглыми. Я повернулась – слишком медленно. Неужели монстр Доминги? Из тени вышел Жан-Клод. На мгновение я перестала дышать. Это было так неожиданно. – Что ты здесь делаешь? – спросила я. – Твоя сила позвала меня, ma petite. Сегодня в городе не было ни одного мертвеца, который не почувствовал бы ее на себе. А так как город – это я, то пришел посмотреть, в чем дело. – И долго ты здесь? – Я видел, как ты убила двоих мужчин. Я видел, как ты подняла кладбище. – И тебе не пришло в голову мне помочь? – Тебе не нужна была помощь. – Он улыбнулся – едва заметно в предрассветном полумраке. – Кроме того, вдруг бы у тебя появилось искушение разорвать на части заодно и меня? – Не может быть, чтобы ты меня испугался, – сказала я. Он развел руками. – Ты испугался своего слуги? Маленькой старушки, moi (меня (фр.)) – Это не страх, ma petite, а осторожность. Он боялся меня. Что ж, какой-то смысл во всем этом дерьме все-таки есть. Я понесла Ванду вниз по склону холма. Она не позволила бы Жан-Клоду к ней прикасаться. Из двух чудовищ...40
Доминга Сальвадор пропустила слушание в суде. С чего бы это?.. Дольф искал меня в ту ночь, после того как узнал, что Домингу отпустили под залог. Он нашел мою квартиру пустой. Мои ответы на вопросы о том, где я шаталась, его не удовлетворили, но он от меня отстал. Что ему еще оставалось? Нашли инвалидное кресло Гейнора, но никаких следов его самого. Это одна из тех тайн, о которых лучше всего рассказывать ночью у костра. Пустое, залитое кровью инвалидное кресло посреди кладбища. Еще нашли отдельные части тела человека и животных в домике кладбищенского сторожа. Только сила Доминги скрепляла все эти детали. С ее смертью умер и монстр. Ну и слава Богу. Была гипотеза, что именно это чудовище убило Гейнора. Откуда оно взялось, никто не знал. Меня вызвали для осмотра его останков и только от меня полиция узнала, что когда-то все части были одним целым. Ирвинг хотел узнать, что мне на самом деле известно об исчезновении Гейнора. Я только улыбалась и изображала полную неосведомленность. Ирвинг мне не верил, но у него были только подозрения. Из одних подозрений статью не состряпаешь. Ванда работает официанткой в центре города. Жан-Клод предложил ей работу в “Смеющемся Трупе”. Она отказалась, и довольно невежливо. Она скопила вполне приличную сумму за то время, что занималась “бизнесом”. Не знаю, осознала она это или нет, но после смерти Гейнора к ней вернулась воля. Она была как наркоман, чей наркотик умер. Это лучше, чем принудительное лечение. Ко дню свадьбы Кэтрин от пулевой раны у меня осталась только повязка на руке. Синяки на лице и шее приобрели такой нездоровый зеленовато-желтый оттенок. Он никак не сочетался с розовым платьем. Я предложила Кэтрин исключить меня из числа гостей. Распорядительница свадьбы была обеими руками за, но Кэтрин не желала даже слышать об этом. Распорядительница наложила на синяки грим, и праздник был спасен. У меня есть фотография, где я стою в этом кошмарном платье, а Кэтрин обнимает меня за плечи. Мы обе улыбаемся. Дружба – странная штука. Жан-Клод прислал мне в больницу дюжину белых роз. К букету прилагалась карточка с запиской. “Приглашаю тебя на балет. Не как своего слугу, но как гостью”. Я не пошла на балет. У меня хватало других проблем и без того, чтобы ходить на свидания с Мастером вампиров. Я совершила человеческое жертвоприношение и не жалела об этом. Тот взрыв силы был как воспоминание о болезненном сексе. Какая-то часть тебя хочет, чтобы это повторилось. Возможно, Доминга Сальвадор была права. Возможно, могущества жаждут все, даже я. Я – аниматор. Я – Экзекутор. Но теперь я знаю, что я – нечто большее. То, чего так боялась моя бабушка Флорес, свершилось, я – некромант. Мертвые – моя специальность.Лорел К. ГАМИЛЬТОН ЦИРК ПРОКЛЯТЫХ
1
А у меня под ногтями засохла куриная кровь. Когда поднимаешь мертвого для живых, приходится пролить немножко крови. И она налипла хлопьями мне на руки и лицо. Я пыталась перед этой встречей отчистить самые заметные пятна, но такие вещи можно убрать только душем. Отпив кофе из своей любимой кружки с надписью “Разозли меня, и тебе же хуже”, я посмотрела на двоих мужчин напротив. Мистер Джереми Рубенс был приземист, черноволос и сварлив. Не было минуты, чтобы он не хмурился или не брюзжал. Мелкие черты его лица собрались в середине, будто чья-то гигантская ладонь свела их вместе, пока глина еще не засохла. Руки его все время бегали, поглаживая лацкан пиджака, темно-синий галстук, булавку галстука, воротник белой рубашки. Потом на секунду замирали на коленях и повторяли маршрут заново: лацкан, галстук, булавка, воротник, колени. Еще пять минут таких движений – и я с воплем о пощаде пообещаю ему все, что он хочет. Вторым был Карл Ингер. С ним я не была знакома. Ростом он был на несколько дюймов выше шести футов. Когда он стоял, то возвышался надо мной и Рубенсом, как башня. Большое лицо выгодно подчеркивали коротко стриженные волнистые рыжие волосы. И еще у него были самые настоящие бакенбарды, переходящие в самые пышные усы, которые я в жизни видела. Все в нем было аккуратно и приглажено, кроме этих нерегулярных волос. Может, у его волос был сегодня праздник непослушания. Руки Рубенса пошли на четвертый круг. Четыре – это число я всегда считала пределом. Было сильное искушение обойти вокруг стола, схватить его за руки и завопить: “Перестань!” Но это было бы слишком грубо, даже для меня. – Не помню вас таким нервным, Рубенс. Он посмотрел на меня: – Нервным? Я показала на его руки, изобразив их нескончаемое кружение. Он нахмурился и положил руки на бедра, где они застыли неподвижно. Самоконтроль в полной силе. – Я не нервничаю, Мисс Блейк. – Не надо так педалировать слово “мисс”. Так что же вас беспокоит, мистер Рубенс? – Я не привык просить помощи у людей вроде вас. – Людей вроде меня? – Я постаралась, чтобы вопрос прозвучал недоуменно. Он резко прокашлялся: – Вы знаете, что я имею в виду. – Нет, мистер Рубенс, не знаю. – Ну, у зомбировщицы... – Он пресекся в середине фразы. Я начинала выходить из себя, и наверняка это отразилось на моем лице. – Я не хотел вас обидеть, – добавил он тихо. – Если вы пришли обзываться, проваливайте к чертям из моего кабинета. Если вы пришли по делу, изложите его и проваливайте к чертям. Рубенс встал. – Я же тебе говорил, что она нам не поможет. – Поможет вам – что, сделать? Вы же мне ничего не сказали, – заметила я. – Наверное, нам стоило бы просто ей рассказать, зачем мы пришли, – сказал Ингер. Он говорил низким рокочущим басом – довольно приятный голос. Рубенс набрал побольше воздуха и выдохнул через нос. – Хорошо. – Он откинулся в кресле. – Во время нашей прошлой встречи я был членом группы “Люди против вампиров”. Я кивнула – дескать, помню, – и отпила кофе. – Я основал новую группу, “Человек превыше всего”. У нас те же цели, но методы более прямые. Я уставилась на него в упор. Основная цель ЛПВ была вновь объявить вампиров вне закона, чтобы можно было охотиться за ними, как за зверьми. Мне это подходило. Я была когда-то охотником за вампирами, вампироборцем. Теперь я стала истребительницей вампиров. Для ликвидации конкретного вампира нужен был ордер, иначе это считалось убийством. Чтобы получить ордер, требовалось доказать, что данный вампир представляет опасность для общества, то есть подождать, чтобы этот вампир убил людей. Наименьшее число убитых было пять, наибольшее – двадцать три. Это куча мертвых тел. А в старые добрые времена вампира можно было убивать на месте. – Что именно означают “более прямые методы”? – Вы знаете, что это значит, – сказал Рубенс. – Нет, – ответила я, – не знаю. На самом деле я знала, но говорить этого вслух не хотела. – ЛПВ не удалось дискредитировать вампиров через средства массовой информации или политические механизмы. “Человек превыше всего” организует их полное уничтожение. Я улыбнулась поверх кружки. – Вы имеете в виду истребить всех вампиров в США до последнего? – Такова наша цель, – подтвердил он. – Это убийство. – Вам приходилось поражать вампиров. Вы действительно считаете это убийством? Настала моя очередь делать глубокий вдох. Еще несколько месяцев назад я бы сказала “нет”. Но сейчас я не была уверена. – Я больше в этом не уверена, мистер Рубенс. – Если пройдет новый закон, мисс Блейк, вампиры получат право голоса. Вас это не пугает? – Пугает. – Тогда помогите нам. – Хватит танцевать вокруг да около, Рубенс. Скажите, что вы хотите. – Ладно. Мы хотим знать место дневного отдыха Старейшего вампира города. Мне пришлось улыбнуться: – Почему вы думаете, что я знаю дневное убежище Мастера? Ответил Ингер. – Оставьте, мисс Блейк. Если мы можем признать, что пропагандируем убийства, вы можете признать знакомство с Мастером. И улыбнулся очень приветливо. – Скажите мне, откуда у вас сведения, и я, быть может, их подтвержу. Быть может, и нет. Его улыбка стала шире всего на миллиметр. – Кто же теперь танцует вокруг да около? Он попал в точку. – Если я скажу, что знаю Мастера, что тогда? – Дайте нам место его дневного отдыха, – сказал Рубенс. Он наклонился вперед, и на его лице была написана жажда почти сексуальная. Но это не было комплиментом мне. Не я его завела, а мысль об осиновом коле в сердце Мастера. – Откуда вы знаете, что Мастер – это он? – Статья была в “Пост-Диспетч”. Там очень тщательно обходились имена, но ясно, что это создание – мужского пола. Интересно, как бы реагировал Жан-Клод на слово “создание”. Лучше не выяснять. – Я дам вам адрес, и вы придете – и что? Всадите ему кол в сердце? Рубенс кивнул. Ингер улыбнулся. – Я так не думаю, – покачала я головой. – Вы отказываетесь нам помочь? – спросил Рубенс. – Нет, я просто не знаю этого места. Я испытала облегчение при возможности сказать правду. – Вы лжете, чтобы его защитить, – сказал Рубенс. Лицо его помрачнело, на лбу показались глубокие морщины. – Мистер Рубенс, мистер Ингер, я действительно не знаю. Если вам нужно поднять зомби, можем продолжить разговор, если нет... Я оставила фразу неоконченной и улыбнулась лучшей из своих профессиональных улыбок. На них она не произвела впечатления. – Мы согласились на встречу с вами в это богопротивное время и заплатили приличный гонорар за консультацию. Я считал, что вы можете хотя бы быть вежливой. “Вы первый начали”, – хотела сказать я, но это было бы по-детски. – Я вам предложила кофе, вы отказались. Рубенс еще больше нахмурился, вокруг глаз его залегли сердитые морщины. – Вы так обращаетесь со всеми вашими... клиентами? – В последний раз, когда мы виделись, вы меня назвали зомбилюбивой сукой. Я вам ничего не должна. – Вы взяли наши деньги. – Это сделал мой босс. – Мы встретились с вами на рассвете, мисс Блейк. Вы могли бы пойти нам навстречу. Я вообще не хотела встречаться с Рубенсом, но, когда Берт взял у них деньги, я тоже вроде как в это влипла. И назначила встречу на рассвете, после ночной работы. Так я могла потом поехать домой и проспать восемь часов подряд. Пусть лучше Рубенс спит вразбивку. – Вы могли бы найти убежище Мастера? – спросил Ингер. – Возможно. Но если бы я его нашла, то вам не сказала бы. – Почему? – спросил он. – Потому что у нее с ним связь! – бухнул Рубенс. – Тише, Джереми. Рубенс открыл рот, чтобы поспорить, но Ингер сказал: – Ради нашего дела, Джереми. Рубенс с видимым трудом проглотил собственную злость и заткнулся. Самоконтроль. – Почему, мисс Блейк? Глаза у Ингера стали очень серьезны, и смешинка исчезла, как растаявший снег. – Мне случалось убивать вампиров в ранге Мастера, и никого из них – осиновым колом. – Тогда как? Я улыбнулась. – Нет, мистер Ингер. Если вы хотите брать уроки вампироборства, попробуйте в другом месте. Даже просто отвечая на ваши вопросы, я могу попасть под обвинение в пособничестве убийству. – Вы не предложите нам лучшего плана? – спросил Ингер. На минуту я задумалась. Жан-Клод – мертвый. По-настоящему мертвый. Это наверняка облегчило бы мою жизнь, но... но... – Вряд ли. – Почему? – Потому что я думаю, что он вас убьет. Я не выдаю людей монстрам, мистер Ингер. Даже тех, кто меня ненавидит. – Мы не ненавидим вас, мисс Блейк. Я ткнула кружкой в сторону Рубенса. – Вы – может быть, и нет, а он – да. Рубенс просто бросил на меня взгляд. Он не стал опровергать. – Если мы найдем план получше, мы можем снова с вами поговорить? – спросил Ингер. Я посмотрела в злые глазки Рубенса. – Конечно, почему бы и нет? Ингер встал и протянул мне руку. – Благодарю вас, мисс Блейк. Вы очень нам помогли. Моя рука утонула в его ладони. Он был крупный мужчина, но не старался заставить меня почувствовать себя мелкой. Я это оценила. – Когда мы увидимся в следующий раз, Анита Блейк, – произнес Рубенс, – вы нам поможете всерьез. – Джерри, это звучит угрозой. Рубенс улыбнулся – очень неприятной улыбкой. – “Человек превыше всего” считает, что цель оправдывает средства, Анита. Я распахнула свой сиреневый жакет. Под ним висела наплечная кобура с девятимиллиметровым браунингом. Черный ремешок на лиловой юбке был достаточно тонок, чтобы продеть его сквозь портупею. Шик террориста. – Когда дело доходит до выживания, Джерри, я тоже так считаю. – Мы не угрожали вам насилием, мисс Блейк. – Нет, но старина Джерри об этом подумывает. Я лишь хочу убедить его и всю вашу группку, что я говорю серьезно. Заведетесь со мной – будет кровь. – Нас десятки, – сказал Рубенс, – а ты только одна. – Ага. А кто будет первым в очереди? – спросила я. – Джереми, мисс Блейк, хватит! Мы пришли не угрожать вам. Мы пришли за вашей помощью. Мы выработаем план получше и придем к вам снова. – Его не приводите, – сказала я. – Разумеется, – ответил Ингер. – Пойдем, Джерри. – Он открыл дверь. Из приемной донеслось тихое щелканье клавиш компьютера. – До свидания, мисс Блейк. – До свидания, мистер Ингер, это было действительно неприятно. Рубенс остановился в дверях и прошипел мне: – Ты мерзость перед Господом! – Тебя Иисус тоже любит, – улыбнулась я. Он громко хлопнул дверью. Ребячество. Я присела на край стола и подождала, чтобы они наверняка ушли. Вряд ли они попробуют что-нибудь на автостоянке, но мне в самом деле сегодня не хотелось стрелять в людей. Нет, если надо, я буду, но лучше этого избежать. Я надеялась, что вид пистолета уже заставит Рубенса отступить. Но, кажется, он только разозлился. Я завертела шеей, пытаясь снять напряжение. Не помогло. Можно поехать домой, принять душ и проспать восемь часов подряд. Славно. Тут запищал пейджер, и я подпрыгнула как ужаленная. Нервы? У меня? Я нажала кнопку и застонала, увидев номер. Полиция. Точнее, Региональная Группа Расследования Противоестественных Событий. Команда призраков. Они занимались всеми противоестественными преступлениями в штате Миссури. А я у них была штатским экспертом по монстрам. Берту нравились мои гонорары, но больше того – хорошая реклама. Пейджер снова запиликал. Тот же номер. – А, блин! – тихо сказала я. – Дольф, я тебя и с первого раза услышала. Мелькнула соблазнительная мысль, что я уже уехала домой, отключила пейджер и теперь вне досягаемости, но я этого не сделала. Если детектив сержант Рудольф Сторр вызывает меня через полчаса после рассвета, значит, ему нужна моя экспертиза. Черт побери все! Я позвонила по телефону и после нескольких переключении услышала голос Дольфа. Очень далекий. Жена ему подарила на день рождения мобильный телефон, и он явно был на краю своей зоны действия. Но все равно куда лучше, чем по полицейской рации. Там всегда будто на иностранном языке говорят. – Привет, Дольф. Что стряслось? – Убийство. – Что за убийство? – Из тех, что требуют твоей экспертизы. – Черт побери, Дольф, слишком ранний час для игры в двадцать вопросов. Скажи, что случилось. – Ты что, сегодня не с той ноги встала? – Еще и не ложилась. – Сочувствую, но тащи сюда свою задницу. Похоже, у нас на руках жертва нападения вампира. Я резко вдохнула и медленно выдохнула. – Твою мать! – Можно и так сказать. – Давай адрес, – сказала я. Он дал. Через реку и через лес, по дороге к черту на кулички с поворотом в Арнольд. Моя контора рядом с Олив – бульваром. Сорок пять минут езды в одну сторону. Блеск. – Приеду, как только смогу. – Мы будем ждать, – сказал Дольф и повесил трубку. Я тоже не позаботилась говорить гудку “до свидания”. Жертва вампира. А я никогда не видала одиночного убийства. Это как картофельные чипсы: попробует вамп один и уже остановиться не может. Вся штука в том, сколько еще погибнет людей, пока мы его не поймаем? И думать не хотелось. И в Арнольд ехать не хотелось. И таращиться на мертвые тела до завтрака не хотелось. Домой мне хотелось. Но почему-то я знала, что Дольф этого не поймет. Когда полицейские работают над убийством, чувство юмора им отказывает. Если уж на то пошло, то и мне тоже.2
Тело мужчины лежало на спине, бледное и голое в неярком свете утреннего солнца. Даже обмякшее в смерти тело было отличным – упражнения с тяжестями, может быть, бег. Длинные желтые волосы смешались с еще зеленой травой газона. Гладкая кожа шеи была дважды отмечена аккуратными следами клыков. Правая рука проколота в локтевом сгибе, там, где врачи берут кровь. Кожа на левом запястье разорвана, будто ее грыз зверь. В утреннем свете белела кость. Своей верной рулеткой я измерила отметины клыков. Разный размер. Не менее трех различных вампиров, но я готова была поставить все свое движимое и недвижимое, что их было пять. Мастер и его стая, или шайка, или как назвать группу вампиров. Трава была влажна от утреннего тумана. Влага пропитала колени комбинезона, который я надевала поверх костюма. Мое снаряжение для мест преступления завершали черные найковские кроссовки и хирургические перчатки. Раньше я носила белые, но на них слишком видна кровь. Извинившись мысленно за то, что я должна была сделать, я развела ноги трупа в стороны. Они поддались легко, окоченения не было. Наверняка он был мертв меньше восьми часов, и оно не успело наступить. По съежившимся органам расплескалось семя. Последняя радость перед смертью. Вампиры его не обтерли. На внутренней поверхности бедра возле паха оказались новые отметины клыков. Не такие зверские, как рана на запястье, но особо аккуратными их тоже не назовешь. На коже возле ран крови не было, даже у рваной раны на руке. Они стерли кровь? Где бы он ни был убит, а крови должно было быть много. Всю ее они счистить не могли. Найди мы, где он был убит, у нас была бы куча следов в руках. Но на тщательно подстриженном газоне самого что ни на есть ординарного жилого района следов никаких не было. За это можно ручаться. Они выбросили тело на место такое же стерильное и бесполезное, как обратная сторона Луны. Облака тумана реяли в небольшом жилом районе, как ожидающие призраки. Туман стелился так близко к земле, что приходилось идти как сквозь полосы моросящего дождя. Он оседал на теле бисеринками влаги. И у меня в волосах тоже жемчужинками висели капли. Я стояла во дворе светло-зеленого домика с белой отделкой. С одной стороны двор огибала цепочная изгородь. Стоял октябрь, но трава была еще зеленой. Над домом нависала крона сахарного клена. Листья его блестели желтым и багряным, как и полагается кленам, и казались вырезанными из пламени. Туман усиливал эту иллюзию, и цвета, казалось, истекали в воздух, как кровь. И дальше по улице тоже тянулись дома с яркими осенними деревьями и зелеными газонами. Еще было рано, и народ не уехал на работу, или в школу, или куда там еще. Потому собралась толпа, которую сдерживали полицейские в форме. Они забили в землю колья и протянули желтую оградительную ленту. И толпа навалилась на эту ленту, насколько хватало смелости. В передние ряды протолкался мальчишка лет двенадцати и уставился на мертвеца большими карими глазами, раскрыв рот в тихом вопле возбуждения. Черт возьми, где его родители? Тоже, небось, на труп глазеют. Труп был бел как бумага. Кровь всегда стекает к низшей точке тела. В данном случае темно-багровые синяки должны быть на ягодицах, руках, ногах, по всей задней части тела. Но этих следов не было. В нем не было крови, достаточной для образования пятен. Те, кто его убил, высосали ее полностью. Использовали до последней капли? Я попыталась подавить улыбку – и не смогла. Если проводить много времени, глазея на трупы, вырабатывается специфическое чувство юмора. Иначе спятишь. – Что там смешного? – спросил чей-то голос. Я дернулась и резко повернулась. – Зебровски, какого черта ты подкрадываешься? – Огромный крутой вампироборец боится собственной тени? Он усмехаются. Непослушные каштановые волосы на нем торчали тремя кустами, будто он забыл причесаться. Галстук был кое-как завязан на рубашке, подозрительно напоминавшей верх пижамы. Пиджак от костюма и брюки явно с ней диссонировали. – Симпатичная пижамка. Он пожал плечами: – Есть у меня еще одна пара с маленькими паровозиками. Кэти говорит, что они сексуальны. – Твоя жена возбуждается от паровозов? – спросила я. Он улыбнулся еще шире: – Если я их надеваю. Я покачала головой: – Я знала, что ты извращенец, Зебровски, но детская пижамка – это уже диагноз. – Спасибо. – Он посмотрел на тело, и улыбка его растаяла. – Что ты об этом думаешь? – Где Дольф? – В доме, с той леди, которая нашла тело. – Он сунул руки в карманы и покачнулся на каблуках. – Она это очень тяжело восприняла. Наверное, впервые увидела труп не на похоронах. – Обычные люди только там и видят мертвецов, Зебровски. Он еще раз качнулся с пятки на носок и остановился. – А неплохо было бы быть обычным человеком, правда? – Иногда, – согласилась я. – Ага, я тебя понял, – улыбнулся он. И вытащил из кармана блокнот. Вид у блокнота был будто его в кулаке мяли. – Фу, Зебровски! – А что? Это все равно бумага. Он попытался его разгладить, но без успеха. Потом наставил перо на сморщенный листок. – Просвети меня, о противоестественный эксперт! – А потом повторять все это Дольфу? Я предпочла бы рассказать один раз и поехать спать. – А я? Почему, ты думаешь, я в пижаме? – А я было решила, что это смелая новая мода. – Он поднял глаза. – И ничего, вполне. Из дома вышел Дольф. Дверь казалась для него слишком мала. Он роста шесть футов девять дюймов и сложен, как борец. Черные волосы клубились вплотную к голове, оставляя открытыми оттопыренные уши по сторонам лица. Но Дольф мало интересовалсямодой. Галстук плотно прилегал к белой рубашке. Его тоже, как и Зебровски, вытащили из постели, но вид у него был опрятный, подтянутый и деловой. Когда Дольфу ни позвони, он всегда готов к работе. Профессиональный коп до мозга костей. Так как же Дольф попал в самый непопулярный полицейский отдел Сент-Луиса? Наверняка в наказание, в этом я уверена, но за что – я никогда не спрашивала. Наверное, и не спрошу. Его дело. Если он сочтет нужным, скажет мне сам. Этот отдел изначально создавали, чтобы либералы не вопили. Вот, видите, мы занимаемся сверхъестественными преступлениями. Но Дольф относился к своей работе и к своим людям всерьез. За последние два года они раскрыли больше преступлений со сверхъестественной подоплекой, чем любая другая группа полицейских по стране. Их даже дважды одалживали соседним штатам. – Ладно, Анита, давай. В стиле Дольфа. Без предисловий. – Привет, Дольф, я тоже рада тебя видеть. Он только глянул в мою сторону. – О’кей, о’кей. – Я присела возле трупа, чтобы иметь возможность показывать. Наглядное пособие – самое лучшее подспорье при изложении. – Простые измерения показывают, что на этом человеке кормились не менее трех вампиров. – Но? – спросил Дольф. Быстро он схватывает. – Но я думаю, что все раны нанесены разными вампирами. – Вампиры не охотятся стаями. – Обычно они одинокие охотники, но не всегда. – Что заставляет их охотиться стаями? – задал он вопрос. – Мне встречались только две причины: первая – когда один из них новоумерший, и вампир постарше учит его азам, но это дало бы нам всего две пары клыков, а не пять. Вторая – когда их контролирует Мастер вампиров, а он дичает. – Подробнее. – У Мастера вампиров власть над своим стадом почти абсолютная. Некоторые Мастера используют групповые убийства для сплочения стаи, но они не стали бы тащить тело сюда. Они бы его спрятали, где полиция никогда его не найдет. – Но вот оно, тело, – сказал Зебровски, – прямо на виду. – Именно. И так бросить тело мог бы только обезумевший Мастер. Почти ни один Мастер, даже до того, как вампиров легализовали, не стал бы афишировать такое убийство. Это привлекает внимание, и обычно у этого внимания в одной руке осиновый кол, а в другой – крест. И даже теперь, если мы выследим вампиров, которые это сделали, сможем получить ордер на их ликвидацию. – Я покачала головой. – Такое зверское убийство для бизнеса плохо, а про вампиров можно много разного сказать, но в непрактичности их не обвинишь. Нельзя оставаться в живых и прятаться столетиями, если не будешь благоразумен и безжалостен. – А безжалостным почему? – спросил Дольф. Я уставилась на него: – Из самых практичных соображений. Кто бы тебя ни обнаружил, ты его убиваешь или делаешь одним из своих... детей. Чисто деловые соображения, Дольф, ничего другого. – Как мафия, – сказал Зебровски. – Ага. – А что, если они впали в панику? – спросил Зебровски. – Дело-то было перед самым рассветом. – Когда женщина нашла тело? Дольф заглянул в блокнот: – Пять тридцать. – Еще несколько часов до рассвета. Не с чего было паниковать. – Если мы имеем дело с обезумевшим Мастером вампиров, что точно это значит? – Это значит еще несколько убийств в ближайшее время. На прокорм пяти вампиров кровь может быть нужна каждую ночь. – Каждую ночь свежий труп? – недоверчиво спросил Зебровски. Я просто кивнула. – О Боже, – сказал он. – Именно, – согласилась я. Дольф молчал, глядя на покойника. – И что мы можем сделать? – Я могла бы поднять этот труп как зомби. – Я думал, жертву нападения вампира нельзя поднять как зомби, – сказал Дольф. – Если труп собирается восстать вампиром, то нельзя. – Я пожала плечами. – То, что создает вампира, мешает поднятию. Тело, которое настроено восстать вампиром, мне не поднять. – Но этот не восстанет, – сказал Дольф, – и потому ты можешь его поднять. Я кивнула. – А почему эта жертва вампира не восстанет? – Его убил не один вампир, он погиб в массовом жоре. Чтобы труп восстал вампиром, на нем должен кормиться только один вампир в течение нескольких дней. Три укуса ведут к смерти, и вот вам новый вампир. Если бы возвращались все жертвы вампиров, мы бы утонули в кровососах. – А эту жертву можно поднять в виде зомби? – утвердительно спросил Дольф. Я кивнула. – И когда ты сможешь провести анимацию? – Через три ночи после этой, точнее, через две. Эта тоже считается. – В какое время? – Надо посмотреть, какое у меня расписание на работе. Позвоню и скажу тебе. – Вот так просто поднять жертву убийства и спросить, кто его убил. Мне это нравится, – улыбнулся Зебровски. – Не так все просто; – ответила я. – Ты же знаешь, как путаются в показаниях свидетели насильственных преступлений. Из показаний троих свидетелей одного и того же преступления ты получишь три разных роста и цвета волос. – Это да, свидетельские показания – это кошмар. – Продолжай, Анита, – сказал Дольф. В подтексте ясно читалось: “Зебровски, заткнись”. Зебровски заткнулся. – Человек, павший жертвой насильственного преступления, путается еще больше. Напуганы они до смерти и часто очень неясно помнят. – Но они же... – начал выведенный из себя Зебровски. – Зебровски, дай ей закончить. Зебровски показал жестами, что запирает рот на замок и выбрасывает ключ. Дольф нахмурился. Я закашлялась, чтобы скрыть улыбку. Не следует поощрять Зебровски. – В общем, я могу поднять эту жертву из мертвых, но он может не дать тебе той информации, которой ты ждешь. Воспоминания, которые мы получим, будут путанные и болезненные, но могут сузить круг поиска до того Мастера, который вел группу. – Поясни, – сказал Дольф. – В настоящий момент в Сент-Луисе, как предполагается, есть два Мастера. Малкольм, Билли Грэм среди нежити, и Мастер города. Всегда есть возможность, что появился новый Мастер, но Мастер города должен быть способен это контролировать. – Мы возьмем на себя главу Церкви Вечной Жизни, – сказал Дольф. – Я навещу Мастера, – сказала я. – Возьми одного из нас для поддержки. Я покачала головой: – Не могу. Если он узнает, что я сообщила копам, кто он, убьет нас обоих. – А насколько это для тебя опасно? – спросил Дольф. Что я должна была сказать? Очень? Или сообщить им, что Мастер ко мне неровно дышит, так что все будет в порядке? – Все будет нормально. Он смотрел на меня очень серьезными глазами. – А, кроме того, какой у нас выбор? – Я показала на труп. – У нас будет каждую ночь по такому, пока мы не найдем вампиров, которые это делают. Кто-то из нас должен говорить с Мастером. С полицией он говорить не будет, а со мной будет. Дольф глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Кивнул. Он знал, что я права. – Когда ты сможешь это сделать? – Завтра ночью, если смогу уговорить Берта передать кому-нибудь мою работу по зомби. – Ты так уверена, что Мастер будет с тобой говорить? – Ага. С Жан-Клодом трудность была не в том, чтобы его найти, а в том, чтобы ему не попадаться. Но Дольф этого не знал, а если бы знал, то настоял бы на том, чтобы пойти со мной. И нас убили бы обоих. – Тогда давай, – сказал он. – И дай мне знать, что найдешь. – Обязательно, – ответила я. И встала, глядя на него поверх обескровленного трупа. – Поглядывай, что у тебя за спиной, – сказал он. – Непременно. – Если Мастер тебя съест, оставишь мне в наследство этот комбинезончик? – спросил Зебровски. – Купи себе свой, дешевка и скупердяй! – Я бы хотел тот, что облегал когда-то твое желанное тело. – Отлипни, Зебровски. Я в паровозики не играю. – При чем тут вообще железная дорога, черт побери? – спросил Дольф. Мы с Зебровски переглянулись, захихикали и не могли остановиться. Меня мог извинить недосып. Я была на ногах четырнадцать часов подряд, поднимала мертвых и разговаривала с правыми фанатиками. И вполне заработала право на истерический смех. Какое оправдание мог найти себе Зебровски – понятия не имею.3
Бывает в октябре несколько дней, которые можно назвать идеальными. Такое раскидывается чистое и голубое небо над головой, что все остальное кажется красивее обычного. Стоят вдоль шоссе деревья – багряные, золотые, ржавые и бордовые. И каждый цвет ярок, как неон, и пульсирует в солнечном свете. Воздух прохладен, но не холоден, и в полдень можно обойтись только легким жакетом. Погода для долгих прогулок в лесу с кем-нибудь, с кем хочется держаться за руки. Поскольку такового у меня не было, я надеялась на свободный уик-энд, чтобы погулять одной. Шансы на этот уик-энд менялись от хилых до несуществующих. Октябрь – сезон подъема мертвых. Все считают, что Хэллоуин – прекрасное время для подъема зомби. Это не так. Единственное требование – темнота. Но почему-то все хотят назначить время работы на полночь Хэллоуина. Они думают, что провести ночь кануна Всех Святых на кладбище, убивая цыплят и глядя на вылезающих из могил мертвецов, – классное развлечение. Хоть билеты продавай. Я поднимала до пяти зомби за ночь. Не надо было мне говорить Берту, что от четырех зомби я еще не выдыхаюсь. Излишняя правдивость – моя собственная ошибка. Конечно, если правду сказать, и пять зомби меня тоже не выматывают, но черт меня побери, если я скажу об этом Берту. Кстати, о моем боссе. Надо ему позвонить, когда приеду домой. В каком он будет восторге, когда я попрошу выходную ночь! При этой мысли я улыбнулась. Каждый день, когда удавалось дернуть цепь из рук Берта, был хорошим днем. У своего дома я остановилась около часу дня. И хотелось мне только быстро принять душ и часов семь поспать. Насчет восьми уже и думать не приходилось – слишком поздно. И надо увидеться сегодня с Жан-Клодом. То-то радости. Но он и был Старейшим вампиром города. И если рядом появился другой Мастер вампиров, он об этом знает. Кажется, они друг друга чуют. Конечно, если убийство совершил Жан-Клод, то вряд ли он сознается. Но я не думала, что это он. Слишком он хороший бизнесмен, чтобы так грязно работать. И единственный из известных мне Мастеров вампиров, который не свихнут так или этак – ни псих, ни социопат. Конечно-конечно, Малкольм тоже не свихнут, но его методов я не одобряла. Он возглавлял самую быстрорастущую церковь Америки. Церковь Вечной Жизни прелагала именно то, что говорилось в названии. Ни порывов веры, ни неизвестности – чистая гарантия. Можешь стать вампиром и жить вечно, если тебя не убьет кто-нибудь вроде меня, или не попадешь в пожар, или автобус тебя не собьет. Насчет автобуса я не была так уверена, но мне это всегда было интересно. Наверняка есть что-нибудь такое массивное, что может даже вампира повредить невосстановимо. И я надеялась когда-нибудь эту теорию проверить. По лестнице я шла медленно. Тело отяжелело, глаза жгло от желания спать. До Хэллоуина оставалось три дня, и нельзя было сказать, что месяц кончается слишком быстро. Перед Днем Благодарения в нашем бизнесе начинается спад и тянется до Нового года, а потом снова идет рост. Я молилась о снежных буранах. При сильном снеге дел меньше. Люди думают, что мы не умеем поднимать мертвых сквозь глубокий снег. Умеем, только никому не говорите. Мне хоть чуть-чуть отдохнуть надо. Коридор был наполнен тихими звуками от моих живущих дневной жизнью соседей. Я искала в кармане ключи, когда отворилась дверь напротив. Из нее вышла миссис Прингл. Она была высокой, худой, еще более похудевшей с годами, с пучком волос на затылке. Волос абсолютно седых. Миссис Прингл ни красками, ни косметикой не пользовалась. Ей было шестьдесят пять, и она плевать хотела, кто об этом знает. Крем, ее шпиц, стал рваться с поводка. Он – мячик золотистой шерсти с маленькими лисьими ушками. По весу он уступает почти всем кошкам, но он из этих маленьких собачек с повадками больших. В прошлой жизни он был датским догом, наверное. – Привет, Анита, – улыбнулась миссис Прингл. – Вы что, только что с работы? Я ответила улыбкой: – Да, у меня... у меня был срочный вызов. Она приподняла бровь, вероятно, интересуясь, что за срочные вызовы бывают у аниматора, но она была слишком хорошо воспитана, чтобы задавать такой вопрос. – Вы должны больше за собой следить, Анита. Если вы будете и дальше жечь свою свечу с двух концов, к моему возрасту окажетесь совершенно изношенной. – Весьма вероятно, – согласилась я. Крем призывно затявкал в мою сторону. Я не стала ему улыбаться. Не хочу поощрять мелких нахальных собачек. Он своим собачьим чутьем знал, что мне не нравится, и был полон решимости меня завоевать. – Я на прошлой неделе видела в вашей квартире маляров. Ее отремонтировали”? Я кивнула. – Да, все пулевые отверстия зашпаклевали и покрасили. – Очень жаль, что я была в отсутствии и не могла предложить вам свою квартиру. Мистер Джовани сказал, что вам пришлось переехать в гостиницу. – Так и было. – Не понимаю, почему никто из соседей не предложил вам ночлег. Я улыбнулась – я-то понимала. Два месяца назад я у себя в квартире завалила двух зомби-киллеров и потом еще полиция как следует постреляла. Повредили стены и одно окно. Часть пуль прошла сквозь стены в соседние квартиры. Никто больше не пострадал, но и никто из соседей не хотел иметь со мной дела. Я сильно подозревала, что, когда кончится мой двухгодичный контракт на квартиру, меня попросят съехать. И вряд ли я буду вправе их обвинять. – Я слыхала, что вы были ранены. – Просто царапина, – кивнула я. И не стала упоминать, что пулевая рана была получена не в этой перестрелке. Мне прострелила правую руку любовница одного очень плохого человека. Рана зажила гладким шрамом, еще слегка розовеющим. – Как вы погостили у дочери? – спросила я. Миссис Прингл просто просияла улыбкой. – О, чудесно. Мой последний внучек просто совершенство. Я покажу вам фотографии, когда вы поспите. Снова в ее глазах сверкнула искорка неодобрения. Лицо учительницы. То самое, от которого за десять шагов съежишься, даже если ты ни в чем не виновата. А чтобы я была ни и чем не виновата – со мной такого уже сто лет не было. – Сдаюсь! – Я подняла руки. – Иду спать. Обещаю. – Смотрите же, – ответила она. – Крем, пойдем. У нас с тобой дневная прогулка. Собачонка танцевала на конце поводка, рвясь вперед, как миниатюрный волкодав. Миссис Приигл позволила этим трем фунтам пушистого меха поволочь себя по коридору. Я покачала головой. Чтобы пушистый шарик таскал тебя куда хочет – нет, я не так представляю себе владение собакой. Если бы у меня была собака, боссом была бы я или один из нас не выжил бы. Такой у меня принцип. Открыв дверь, я шагнула в тишину моей квартиры. Шелестел нагреватель, из отверстий его шел горячий воздух. Щелкал аквариум. Звуки пустоты. Прелестно. Новая краска была такая же желтовато-белая, как и прежняя. Ковер серый, диван и кресло рядом с ним белые. Кухонька из светлого дерева выстелена белым с золотом линолеумом. Кухонный столик на двоих чуть темнее ящиков. Единственным цветным пятном на белых стенах была современная гравюра. Там, где нормальные люди сделали бы полноценную кухню, стоял у стены тридцатигаллонный аквариум. Окна прикрывали плотные белые шторы, превращавшие золотой солнечный свет в бледные сумерки. Если спишь днем, шторы нужны хорошие. Я бросила жакет на диван, сбросила туфли и с удовольствием встала на ковер босиком. Потом колготки легли возле ног, сморщившись. И совсем босая я подошла к аквариуму. Морской ангел всплыл к поверхности, выпрашивая корм. Он был шире моей ладони с расставленными пальцами. Самый большой ангел, которого я видела за пределами той лавки, где я их купила. Там выводили морских ангелов длиной в фут. Отстегнув кобуру, я положила браунинг в его второй дом – специально сделанную кобуру в изголовье кровати. Если сюда прокрадутся плохие парни, я могу его выхватить и их застрелить. По крайней мере, таков был замысел. Пока, что он действовал. Повесив костюм и блузку в шкаф, я плюхнулась на кровать в лифчике и трусах, не снимая серебряного креста, с которым не расставалась даже под душем. Никогда не знаешь, когда какой-нибудь шустрый вампир попробует тебя цапнуть. Всегда готова – вот мой девиз. Или это девиз бойскаутов? Пожав плечами, я позвонила на работу. Мэри, наша дневная секретарша, ответила после второго звонка. – “Аниматор Инкорпорейтед”. Чем можем быть вам полезны? – Привет, Мэри, это Анита. – Привет, что случилось? – Мне нужен Берт. – У него как раз сейчас потенциальная клиентка. Может, скажешь мне, в чем дело? – Чтобы он перераспределил мои встречи на эту ночь. – Ого! Нет, лучше сама ему скажи. Если он будет на кого-то орать, пусть лучше на тебя. Она шутила только отчасти. – Отлично. Она прошептала, понизив голос: – Клиентка идет к двери. Через секунду будешь с ним говорить. – Спасибо, Мэри. Она поставила меня в режим ожидания раньше, чем я успела попросить ее этого не делать. Из наушника послышался Музак – изуродованный вариант битловской “Tomorrow”. Уж лучше бы помехи. К счастью, Берт выручил меня, сняв трубку. – Анита, когда ты сегодня можешь прийти? – Вообще не могу. – Что не можешь? – Не могу сегодня прийти. – Совсем? – Его голос прыгнул на октаву вверх. – Ты ухватил суть. – Какого черта? Уже ругается. Плохой признак. – После утренней встречи меня вызвала полиция. Я еще даже не ложилась. – Тогда спи и не думай о встречах с клиентами днем. Приходи только на ночную работу с клиентами. – И на ночную работу я сегодня тоже прийти не могу. – Анита, мы перегружены заказами. У тебя сегодня ночью пять клиентов. Пять! – Раскидай их по другим аниматорам, – попросила я. – Они все уже на максимуме. – Послушай, Берт, это ведь ты согласился, чтобы я работала с полицией. Ты с ними заключил соглашение. Ты говорил, это будет великолепная реклама. – Это и была великолепная реклама, – ответил он. – Да, но иногда это получается как две работы на полной ставке. Мне их не вытянуть. – Тогда разорви соглашение. Я понятия не имел, что это займет так много твоего времени. – Это расследование убийства, Берт. Я не могу его бросить. – Оставь полицейским их грязную работу, – сказал он. Чья бы корова мычала, но Берт с его ухоженными ногтями в своем безопасном кабинете... – Им нужна моя экспертиза и мои связи. Монстры не будут говорить с полицией. Он на своем конце провода затих. Только резко и сердито дышал. – Ты не можешь меня так подводить. Мы взяли деньги и подписали контракты. – Я еще месяц назад просила тебя нанять кого-нибудь нам в помощь. – Я нанял Джона Берка. Он взял на себя часть твоей работы по ликвидации вампиров и по подъему мертвых тоже. – Правда, Джон – это большое подспорье, но нам нужно еще. И вообще я спорить могу, что он хотя бы одного из моих зомби может сегодня взять на себя. – Поднять пять за одну ночь? – Я же поднимаю. – Да, но Джон – это не ты. Почти комплимент. – Берт, у тебя два выхода. Либо измени расписание, либо направь их к кому-нибудь другому. – Я твой босс. И могу сказать: “Приходи сегодня, или я тебя уволю”. Он говорил твердо и по-деловому. Я уже устала и замерзла сидеть на кровати в одном белье, и времени у меня не было. – Увольняй. – Ладно, ты же не всерьез. – Слушай, Берт, я уже больше двадцати часов на ногах и если сейчас не посплю, вообще ни на кого работать не смогу. Он долго молчал, дыша мне в ухо медленно и размеренно. И, наконец, сказал: – Хорошо, на сегодня ты свободна. Но завтра, черт побери, тебе лучше прийти на работу вовремя. – Обещать не могу, Берт. – Черт тебя побери, Анита, ты очень хочешь быть уволенной? – Это был лучший наш год, Берт, и частично из-за статей обо мне в “Пост-Диспетч”. – Они все насчет прав зомби и того правительственного расследования, в котором ты участвовала. Нашу работу ты там не рекламировала. – Но это все равно ведь помогло? Сколько народу звонили и спрашивали именно меня? И сколько из них говорили, что видели мое имя в газете? Сколько слышали обо мне по радио? Может, я там говорила только о правах зомби, но для бизнеса это оказалось чертовски выгодно. Так отпусти слегка мой поводок. – Ты ведь не думаешь, что я на самом деле это сделаю? Он уже рычал в телефон. Я его достала. – Нет, не думаю. Он коротко и резко дышал. – Или ты появишься завтра на работе, или я проверю твой блеф. И он бахнул трубку на рычаги. Детская обидчивость. Я повесила трубку, все еще глядя на телефон. Компания “Воскресение” из Калифорнии пару месяцев назад сделала мне заманчивое предложение. Но мне действительно не хотелось ехать на Западное побережье, да и на Восточное тоже, если на то пошло. Я люблю Сент-Луис. Но пусть тогда Берт сломается и наймет еще работников. Мне такое расписание действительно не потянуть. Конечно, после октября станет проще, но весь этот год я металась от одной чрезвычайной ситуации к другой. Я получила удар кинжалом, пулю, удавку и укус вампира всего за четыре месяца. И наступает момент, когда слишком много событий происходит слишком быстро. У меня наступила боевая усталость, как у солдата в окопе. Я позвонила моему инструктору по дзюдо и оставила сообщение на автоответчике. Дважды в неделю я ходила на тренировки в четыре часа дня, но сегодня пропущу. Три часа сна – этого будет мало. Потом я позвонила в “Запретный плод”. Это вампирский стриптизный гадючник. “Чип энд Дейл” с клыками. Владельцем и управляющим там был Жан-Клод. Из трубки раздался его голос, мягкий и шелковый, будто он меня гладил, хотя я и знала, что это запись. – Вы позвонили в “Запретный плод”. Для нас будет наслаждением воплотить в жизнь ваши самые темные мечты. Оставьте сообщение, и вам обязательно перезвонят. Я подождала сигнала. – Жан-Клод, это Анита Блейк. Мне нужно увидеться с вами сегодня. Это важно. Перезвоните и сообщите мне место и время. – Я дала номер своего телефона и задумалась, слушая шорох ленты. Поколебавшись, добавила: – Спасибо. И повесила трубку. Вот и все. Либо он перезвонит, либо нет. Вероятно, да. Вопрос в том, хочу ли я этого? Нет. Не хочу, но ради полиции, ради всех тех бедняг, которым предстоит погибнуть, я должна попробовать. Хотя лично для меня обращение к Мастеру было не лучшим вариантом. Жан-Клод уже отметил меня дважды. Еще две метки – и я стану его слугой. Я говорила, что ни одна из этих меток не была добровольной? И его слугой на вечные времена. Мне это не улыбалось. Кажется, он хотел еще и моего тела, но это уже вторично. Если бы все, чего он хотел, сводилось к физиологии, это еще можно было бы вытерпеть, но ему нужна была моя душа. А этого я ему отдавать не собиралась. Последние два месяца мне удавалось его избегать. Теперь я добровольно шла к нему опять. Глупо. Но я не могла забыть волосы этого неизвестного, мягкие, смешавшиеся с травой еще не пожелтевшего газона. Отметины клыков на бумажно-белой коже, хрупкость покрытого росой обнаженного тела. И еще на много тел придется смотреть, если не поторопиться. А поторопиться – значило пойти к Жан-Клоду. Перед глазами танцевали видения жертв вампиров. И каждая из них была на моей совести, потому что я из-за дурацкой щекотливости не пошла к Мастеру. Если я могу остановить убийства сейчас, пока есть только одна жертва, я буду рисковать душой ежедневно. Вина – отличный мотив действия.4
Я плыла в черной воде, продвигаясь плавными сильными движениями. Огромная луна сияла над озером, отбрасывая на воду серебряную дорожку. И черная бахрома деревьев вокруг. А вода теплая, теплая, как кровь. И я поняла, почему она черная. Это и была кровь. Я плыла в озере свежей теплой крови. Тут же я проснулась, ловя ртом воздух. Глаза обшаривали тьму, ища... чего? Перед самым пробуждением что-то погладило меня по ноге. Что-то, живущее во тьме и крови. Заверещал телефон, и я подавила вскрик. Обычно я так не нервничаю. Это был всего лишь проклятый кошмар. Сон. Нащупав трубку, я смогла выдавить из себя: – Да? – Анита? Голос прозвучал неуверенно, будто его обладатель был готов повесить трубку. – Кто это? – Это Вилли, Вилли Мак-Кой. В тот момент, когда он назвал имя, я узнала ритм голоса. В телефоне он звучал отдаленно и с электрическим шипением, но я его узнала. – А, Вилли, как жизнь? И я тут же обругала себя за этот вопрос. Вилли теперь вампир, а какая может быть жизнь у мертвеца? – Все отлично. В его голосе звучало неподдельное удовольствие. Ему было приятно, что я спросила. Я вздохнула. Честно говоря, Вилли мне нравился. А мне не полагаюсь хорошо относиться к вампирам. Ни к одному вампиру, пусть я даже знала его при жизни. – А ты сама как? – О’кей. В чем дело? – Жан-Клод получил твое послание. Он велел сказать, что встреча в “Цирке проклятых” сегодня в восемь вечера. – В “Цирке”? А что он там делает? – Он теперь его владелец. Ты не знала? Я покачала головой, сообразила, что он этого не видит, и ответила: – Впервые слышу. – Он предлагает встретиться с ним на представлении, которое начинается в восемь. – Что за представление? – Он сказал, ты должна знать. – Загадками говоришь, – сказала я. – Ну, Анита, что мне велели, то я и говорю. Ты же понимаешь. Я понимала. Вилли принадлежал Жан-Клоду со всеми потрохами, не говоря уже о душе. – Ладно, Вилли, все нормально. Это не твоя вина. – Спасибо тебе, Анита. Голос у него был радостный, как у щенка, который ожидал пинка ногой, а его вместо этого погладили. И чего я стала его утешать? Какое мне дело до задетых чувств вампира? Ответ: я не думала о нем как о мертвом. Он был все тот же Вилли Мак-Кой с его пристрастием к кричащим костюмам, невозможным галстукам и с теми же беспокойными руками. Смерть его мало изменила. А жаль. – Скажи Жан-Клоду, что я буду. – Скажу обязательно. – Он секунду помолчал, тихо дыша в трубку. – Поосторожнее сегодня, Анита. – Ты знаешь что-то такое, что мне следует знать? – Нет, но... ну, в общем, просто... – В чем дело Вилли? – Ни в чем, ни в чем. – Он говорил теперь голосом высоким и испуганным. – Я иду в западню, Вилли? – Нет, ничего такого. – Я почти видела, как мелькают в воздухе его ручки. – Клянусь, Анита, никто за тобой не охотится. Я оставила это без внимания. Никто, о ком он знает и может поклясться. – Так чего же ты боишься, Вилли? – Да просто здесь вампиров больше обычного. И кое-кому из них наплевать, кто от них пострадает. И больше ничего. – А почему их больше обычного, Вилли? Откуда они появились? – Не знаю и не хочу знать, понимаешь? Ладно, Анита, мне пора. И он повесил трубку прежде, чем я могла задать очередной вопрос. И в голосе его сквозил настоящий страх. За себя или за меня? Может быть, и то, и другое. Я посмотрела на радиочасы над кроватью: 6.35. Если хочу успеть на эту встречу, надо поспешить. Одеяла на ногах были теплыми, как свежий хлеб. Чего мне на самом деле хотелось – это свернуться в клубочек под одеялами и желательно с привычным игрушечным пингвином. Да, это было бы чудесно. Откинув одеяла, я пошла в ванную. Щелкнула выключателем, и помещение залил сияющий белый свет. Волосы у меня торчали кудряшками во всех мыслимых направлениях. Пора бы запомнить, что не надо спать с мокрой головой. Я провела по ним щеткой, и они слегка вытянулись, образовав волнистую массу. А поверх ее торчали кудри, и ни черта мне было с ними не сделать, если не намочить и не начать все снова. На что не было времени. От черных волос моя бледная кожа смотрелась мертвенной – а может, это свет такой. Глаза у меня карие, но такие темные, что кажутся черными. Две поблескивающие дыры в меловом лице. И чувствовала я себя точно так же, как выглядела, – прекрасно. Так. Что бы надеть на встречу со Старейшим вампиром города? Я выбрала черные джинсы, свитер с геометрическим орнаментом, черные найковские кроссовки с голубой отделкой и синюю с черным спортивную сумку, застегивающуюся вокруг талии. Согласование цветов в лучшем виде. Браунинг отправился в наплечную кобуру. В сумку вместе с кредитными картами я сунула запасную обойму, водительские права, деньги и небольшую щетку для волос. Натянула купленный в прошлом году спортивный жакет. Первый из всех, в котором я не слишком похожа на гориллу. Вообще у кожаных жакетов такие длинные рукава, что мне их не надеть. Он был черным, так что Берт не разрешил бы мне носить его на работу. Молнию жакета я застегнула только до половины, оставив место, чтобы выхватить пистолет в случае необходимости. Серебряный крест болтался на длинной цепочке – теплая твердая тяжесть между грудей. От креста против вампиров больше пользы, чем от пистолета, даже если пули серебряные. У двери я остановилась в сомнении. Я не видела Жан-Клода два месяца. И сейчас тоже не хотела его видеть. Вспомнился мой сон. Что-то, живущее в крови и тьме. Откуда этот кошмар? Опять Жан-Клод влез в мои мысли? Он обещал не вмешиваться в мои сны. Но стоит ли его слово чего-нибудь? Ответ неизвестен. Я выключила свет в квартире и закрыла за собой дверь. Подергала, чтобы убедиться, что она заперта, и ничего мне больше не оставалось, как ехать в “Цирк проклятых”. Без задержек. Живот свело судорогой почти болезненной. Значит, я боюсь. Ну и что? Все равно надо ехать, и чем быстрее я поеду, тем быстрее вернусь. Если бы я только могла верить, что с Жан-Клодом будет все так просто. С ним никогда ничего просто не бывает. Если я сегодня что-нибудь узнаю про убийства, за это мне придется заплатить. И не деньгами. Этого добра у Жан-Клода навалом. Нет, с ним придется расплачиваться монетой побольнее, поинтимнее, покровавее. И это я по доброй воле вызвалась его посетить? Глупо, Анита, очень глупо.5
На вершине “Цирка пронятых” стоял букет прожекторов, и их лучи резали черную ночь, как лезвия мечей. Многоцветные огни сливались в название, которое затмевалось вихрящимся над ними белым светом. В застывшей пантомиме танцевали вокруг вывески демонические клоуны. Я прошла мимо больших холщовых плакатов, покрывавших стены. На одном был человек с содранной кожей – “Смотрите Человека без Кожи”, призывал он. На другом была киноверсия какой-то вудуистской церемонии. Из открытых могил взлетали зомби. Этот плакат изменился с тех пор, как я последний раз была в “Цирке”. Не знаю, к добру это или к худу, может, ни то, ни другое. Плевать мне было, что они тут делают, только... только это неправильно – поднимать мертвых просто для развлечения. А кто поднимает для них зомби? Я знала, что кто-то новый, потому что их последний аниматор был убит с моим участием. Он был серийным убийцей и дважды чуть не убил меня – второй раз с помощью нападения гулей, а это мерзкий способ умирать. Конечно, он тоже умер не сахарно, но это не я разодрала ему глотку. Это сделал вампир. Можно сказать, что я облегчила ему страдания. Убийство из милосердия. В этом роде. На улице было слишком холодно, чтобы стоять в полурасстегнутом жакете. Но если его застегнуть до горла, мне пистолет вовремя не вынуть. Отморозить задницу или потерять возможность себя защищать? У клоунов на крыше были клыки. Я решила, что не так уж тут, в конце концов, холодно. Из двери на меня хлынули тепло и шум. Сотни прижатых друг к другу в тесноте тел. Шум толпы, как океанский шум, бессмысленный бормот. Толпа – вещь стихийная. Одно слово, один взгляд – и толпа становится бешеной. Толпа – совсем не то что группа. Полно было семей. Мамочка, папочка и детки. У деток к рукам привязаны воздушные шары, а мордашки вымазаны сладкой ватой. И запах, как в странствующем балагане: кукурузные лепешки, коричный запах пирогов, мороженого, пота. Только одного не было: пыли. На летней ярмарке всегда в воздухе пыльно. Сухая, удушающая пыль, поднятая в воздух сотнями ног. И машины ездят по траве без конца, так что она сереет от пыли. Здесь не было запаха грязи в воздухе, но было что-то столь же характерное. Запах крови. Такой неуловимый, что, казалось, он тебе померещился, но он был. Сладковатый медный аромат крови, смешанный с запахом готовящихся блюд и острым ароматом мороженого, раскладываемого по коническим стаканчикам. А пыль – кому она нужна? Мне хотелось есть, а кукурузные лепешки пахли аппетитно. Сперва поесть или сперва обвинить Старейшего вампира в убийствах? Ох уж эта проблема выбора. Но мне не пришлось ее решать. Из толпы выступил человек. Он был лишь чуть повыше меня, и на плечи его спадали кудрявые белокурые волосы. Он был одет в васильковую рубашку с закатанными рукавами, обнажавшую твердые мускулистые руки. Худощавые бедра были обтянуты джинсами, как виноградины кожицей. На ногах у него были ковбойские сапоги с голубым узором. Ярко-синие глаза гармонировали с рубашкой. Он улыбнулся, блеснув мелкими зубами. – Вы Анита Блейк, нет? Я не знала, что сказать. Не всегда хорошо сознаваться, кто ты такая. – Мне Жан-Клод велел вас подождать. Голос у него был тихий и неуверенный. Что-то было в нем такое, почти детская привлекательность. А у меня к тому же слабость к красивым глазкам. – Как вас зовут? – спросила я. Всегда люблю знать, с кем имею дело. Он улыбнулся шире: – Стивен я, Стивен меня зовут. Он протянул руку, и я ее пожала. Рука была мягкая, но пожатие крепкое – не ручной труд, но что-то вроде поднятия тяжестей. Не очень много – чтобы рука была твердой, но не взрывалась. Мужчины моего роста серьезный вес поднимать не могут. Может, он и хорош в плавках, но в обычной одежде он похож на изуродованного гнома. – За мной, прошу вас. Он говорил, как официант, но, когда он пошел в толпу, я пошла за ним. Он шел к большой синей палатке. Как цирковая палатка старых времен. Я такую видала только на картинках или в кино. Человек в полосатой куртке кричал: – Люди, представление начинается! Давайте билеты и проходите! Самая большая кобра в мире! Страшную змею укрощает прекрасная заклинательница Шахар! Это будет представление, которого вы никогда не забудете! Очередь отдавала билеты молодой женщине на входе. Она рвала их пополам и возвращала корешки. Стивен уверенно миновал очередь. На нас бросали мрачные взгляды, но женщина при входе кивнула нам, и мы вошли. Вдоль палатки тянулись ярусы скамеек. Много. И почти все места были заняты. Ух ты, “все билеты проданы”. В середине голубым рельсом был огорожен круг. Цирк с одним рингом. Стивен протискивался мимо колен десятков людей на ступенях. Поскольку мы были в самом низу, идти можно было только вверх. И я пошла за Стивеном по бетонным ступеням. Палатка, быть может, и была съемной, но ступени и скамьи – стационарными. Мини-колизей. У меня плохие колени. То есть я могу бежать по ровной поверхности, но поставьте меня на склон или на лестницу, и они начинают болеть. И потому я не пыталась угнаться за ровным, скользящим шагом Стивена. Я только смотрела, где мелькают его голубые джинсы. И искала, не замечу ли чего подозрительного. Кожаный жакет я расстегнула, но снимать не стала. А то пистолет будет виден. По спине тек пот. Еще чуть-чуть – и я расплавлюсь. Стивен поглядывал через плечо, проверяя, иду ли я за ним, или просто чтобы меня подбодрить. И улыбаются, просто отодвигая губы от зубов. Почти что скалился. Я остановилась на середине лестницы, глядя, кик его гибкая фигура скользит вверх. От Стивена исходила энергия, и воздух будто закипал вокруг него. Оборотень. Некоторые оборотни умеют скрывать свою суть лучше, другие – хуже. Стивен не очень. Или ему было все равно, если я замечу. Может быть. Ликантропия – это болезнь, как СПИД. И относиться настороженно к жертвам несчастного случая – предрассудок. Большинство тех, кто стали оборотнями, пережили нападение. Это не был собственный выбор. Так почему же Стивен все равно мне не нравился, когда я поняла, кто он? Предрассудок? У меня? Он подождал наверху лестницы, такой же симпатичный, как и прежде, – картинка, но его энергия была заключена в слишком малый объем – как если бы двигатель работал на высоких оборотах на холостом ходу. Зачем Жан-Клоду нужен слуга-оборотень? Может быть, представится случай спросить. Я поднялась наверх вслед за Стивеном. Что-то, очевидно, было такое в моем лице, потому что он спросил: – В чем дело? Я покачала головой: – Ни в чем. Не знаю, поверил ли он мне, но он улыбнулся и повел меня к кабине, состоящей в основном из стекла и занавесок, скрывающих то, что было внутри. Больше всего это было похоже на кабину радиовещания. Стивен подошел к занавешенной двери и отворил ее. Придержал дверь, жестом приглашая меня пройти. – Нет, после вас, – сказала я. – Я – джентльмен, а вы – леди. – Спасибо, но я вполне способна открыть дверь сама. – Феминистка? Ну-ну. На самом деле мне просто не хотелось иметь старину Стивена у себя за спиной. Но если он хочет думать, что я – твердокаменная феминистка, пусть его. Это куда ближе к правде, чем многое другое. Он вошел в дверь. Я оглянулась на ринг. Отсюда он казался намного меньше. Мускулистые мужчины, одетые в трико, вытащили на арену тележку. В ней было два предмета: огромная плетеная корзина и темнокожая женщина. Одета она была в голливудский вариант наряда танцовщицы. Густые черные волосы падали вниз, как плащ, до самых лодыжек. Изящные руки с маленькими темными кистями чертили в воздухе плавные кривые. Она танцевала перед тележкой. Наряд был фальшивым, но она была настоящей. Она знала, как танцевать – не для соблазна, хотя и это было, но ради власти. Танец когда-то был призывом для какого-нибудь бога; но теперь почти никто об этом не помнит. У меня по шее побежали мурашки, поднимая волосы дыбом. Я поежилась. Что там в корзине? Зазывала у входа говорил, что там – гигантская кобра, но ни одной змее в мире такая большая корзина не нужна. Даже анаконде, самой большой змее в мире, не нужен контейнер десяти футов высоты и двадцати футов ширины. Что-то коснулось моего плеча. Я вздрогнула и резко обернулась. Стивен стоял почти вплотную и улыбался. Я проглотила сердце, которое готово было вырваться из глотки, и полыхнула на него взглядом. Я так не хотела пускать его к себе за спину, а тут дала просто подкрасться. Умница ты, Анита, просто умница. И потому что он меня напугал, я на него обозлилась. Но лучше быть обозленной, чем испуганной. – Жан-Клод там, внутри, – сказал он. У него на лице была улыбка, но в глазах очень человеческий проблеск смеха. Я набычилась на него, зная, что веду себя по-детски, и плюя на это. – После тебя, мохнатолицый. Смех пропал. Он посмотрел на меня очень серьезно. – Как ты узнала? Голос у него был робкий и неуверенный. Многие ликантропы гордятся своим умением сойти за человека. – Это было просто. Что не было полной правдой, но я хотела его уесть. Ребячески, некрасиво. Но честно. У него вдруг сделалось очень юное лицо, а глаза наполнились неуверенностью в себе и болью. А, черт! – Послушай, я много времени провела среди оборотней. Я просто знаю, что искать, понимаешь? И чего я стала его утешать? А того, что я знаю, каково это – быть чужаком. Я поднимаю мертвых, и многие люди из-за этого относят меня к монстрам. И бывают дни, когда я с ними согласна. Он все еще таращился на меня, и задетые чувства смотрели из его глаз открытой раной. Все, если он заплачет, я ухожу. Он повернулся, не говоря больше ни слова, и вошел в открытую дверь. Я минуту стояла, глядя в проем. В толпе послышались ахи и вскрики. Я повернулась посмотреть. Это была змея, но это не была самая большая в мире кобра. Это была вообще самая большая в мире, мать ее так, змея. Тело ее вилось тусклой серо-черной с желтовато-белым полосой. Чешуя блестела на свету. Голова была в фут длиной и шириной в полфута. Таких больших змей просто не бывает. Она раздула клобук размером со спутниковую антенну. Потом зашипела и высунула язык, как черный бич. У меня в колледже был семестровый курс герпетологии. Будь эта змея футов восемь или меньше, я бы сказала, что это египетская ленточная кобра. Латинского названия я не могла бы вспомнить даже ради спасения собственной жизни. Женщина упала ниц на землю перед змеей. Символ повиновения змее. Ей богу. О Господи Иисусе! Женщина встала и начала танцевать, и кобра наблюдала за ней. Женщина стала живой флейтой, за движениями которой следовала эта близорукая тварь. Мне не хотелось видеть, что случится, если женщина собьется. Яд не успеет ее убить. Клыки были такого размера, что пронижут ее, как копья. Она умрет от шока и кровопотери куда раньше, чем начнет действовать яд. Что-то нарастайте на этом ринге. Я спинным хребтом ощутила напряжение магии. Должно ли было это волшебство сдержать змею, или вызвать ее, или это была сама змея? Была ли сила у нее самой? Я даже не хотела знать, что она такое. Она выглядела как кобра, может быть, самая большая в мире, но у меня не было для нее слов. Может быть, подошло бы слово “бог” с маленькой буквы, но это все равно было бы неточно. Я потрясла головой и отвернулась. Не хотела я смотреть это представление. Не хотела стоять в потоке мягко и холодно текущей магии. Если змея опасна, Жан-Клод держал бы ее в клетке. Верно? Верно. Я отвернулась от заклинательницы змей и самой большой в мире кобры. Я хотела поговорить с Жан-Клодом и свалить отсюда к чертовой матери. Дверной проем заполняла тьма. Вампирам свет не нужен. А ликантропам? Я не знала. Господи, сколько еще надо узнать. Жакет я расстегнула до конца, чтобы быстрее выхватить оружие. Хотя, честно говоря, если сегодня мне понадобится выхватывать оружие, да еще и быстро, то я по уши влипла. Я сделала глубокий вдох и полный выдох. Нет смысла тянуть. Я прошла в дверь, в ждущую темноту, и не оглянулась. Не хотела смотреть, что происходит на ринге. Честно говоря, не хотела смотреть и на то, что в темноте. А выбор был? Вряд ли.6
Комната была похожа на шкаф, перегороженный повсюду занавесями. И никого, кроме меня, в занавешенной тьме не было. Куда же девался Стивен? Был бы он вампиром, я бы поверила в исчезновение, но ликантропы не умеют растворяться в воздухе. Значит, здесь должна быть вторая дверь. Если бы эту комнату строила я, где бы сделала внутреннюю дверь? Ответ: напротив наружной. Я отвела занавес в сторону. И нашла дверь. Элементарно, дорогой Ватсон. Дверь была из тяжелого дерева, и на ней вырезаныкакие-то цветущие лианы. Ручка была белая с розовыми цветочками посередине. Очень женственная дверь. Хотя нет правил, запрещающих мужчинам любить цветы. Совсем нет. Ладно, это сексистский комментарий. Простите, что подумала. Я не стала вытаскивать оружие. Видите, я еще не совсем впала в паранойю. Повернув ручку, я распахнула дверь. До самой стены. За ней никого не было. Уже хорошо. Обои были желтовато-белые с серебряным, золотым и бронзовым орнаментом. Какое-то неопределенно-восточное впечатление. А ковер на полу черный. Никогда не видела ковра такого цвета. Почти половину комнаты занимала кровать с балдахином, укрытая черными просвечивающими занавесками. От них она была трудно различима, туманна, как во сне. И кто-то спал на ней в гнезде из черных одеял и багряных простыней. Линия обнаженной груди выдавала, что это мужчина, но его лицо было, как саваном, покрыто волной каштановых волос. Все это было слегка нереально, будто он ждал, что сейчас вкатится кинокамера на тележке. У дальней стены стояла черная кушетка с разбросанными кроваво-красными подушками. И у последней стены – кресло на двоих от того же гарнитура. На кресле свернулся Стивен, на углу кушетки сидел Жан-Клод. Одет он был в черные джинсы, заткнутые в кожаные сапоги до колен, окрашенные густой, почти бархатной чернотой. На рубашке был высокий кружевной воротник, приколотый у шеи рубином размером с большой палец. Черные волосы его были достаточно длинны, чтобы рассыпаться по кружевам. Рукава были свободны и широки, сужаясь к запястьям, и по рукам тоже рассыпались кружева, из которых видны были только кончики пальцев. – Где вы берете такие сорочки? – спросила я. – Вам нравится? – улыбнулся он. Руки его ласкающе прошлись по груди, пальцы остановились около сосков. Это было приглашение. Я могла коснуться гладкой белой материи и увидеть, так ли мягки эти кружева, как кажутся. Я покачала головой. Не надо отвлекаться. Потом взглянула на Жан-Клода. Он глядел на меня своими синими, как небо в полночь, глазами. И ресницы у него тоже были как черное кружево. – Она хочет вас, Мастер, – сказал Стивен. – Я ее желание нюхом чую. Жан-Клод повернул только голову и посмотрел на Стивена. – Я тоже. Слова были безобидные, но то, что за ними угадывалось, уж никак. Голос его отдался в комнате, низкий и полный страшного обещания. – Я ничего плохого не хотел сказать, Мастер, ничего! У Стивена был перепуганный вид, и вряд ли можно его в этом упрекнуть. Жан-Клод снова повернулся ко мне как ни в чем не бывало. Лицо его снова стало приятно красивым, внимательным, заинтересованным. – Мне не нужна ваша защита. – О нет, я думаю, что нужна. Резко повернувшись, я обнаружила вампиршу у себя за спиной. Как открывалась дверь, я не слышала. Она улыбнулась мне, не показав клыков. Фокус, который умеют исполнять старые вампиры. Она была высока и стройна, кожа черная и волосы длинные, цвета черного дерева, до талии. Одета она была в багряные лайкровые мотоциклетные штаны, настолько тесные, что было видно отсутствие белья. Топ у нее был из красного шелка, и его удерживали тоненькие завязочки. Как верх облегающей пижамы. Туалет завершали красные босоножки на высоких каблуках и тонкая золотая цепь с одиноким бриллиантом. Все это вызывало в памяти слово “экзотика”. Она хихикнула и улыбнулась мне. – Это угроза? – спросила я. Она остановилась передо мной. – Пока нет. В ее голосе был намек на какой-то другой язык. Что-то темное, с перекатывающимися шипящими согласными. – Хватит, – произнес Жан-Клод. Смуглая леди резко повернулась, и черные волосы взметнулись, как вуаль. – А, по-моему, нет. – Ясмин! Слово прозвучало низко и мрачно, с предупреждением. Ясмин рассмеялась – резким звуком бьющегося стекла. Она стояла прямо передо мной, загораживая от меня Жан-Клода. Она протянула ко мне руку, и я шагнула назад. Она улыбнулась достаточно широко, чтобы стали видны клыки, и снова потянулась ко мне. Я отступила, но она вдруг оказалась ко мне вплотную, быстрее, чем я могла моргнуть или вздохнуть. Ее рука вцепилась мне в волосы, отгибая шею назад. Пальцы ее скользнули по коже моей головы, другая рука держала меня за подбородок, и пальцы впились мне в лицо, как живая сталь. Я не могла шевельнуть головой, зажатой у нее в руках. Если не выхватывать пистолет и не стрелять в нее, ничего я сделать не могла. А насколько можно было судить по ее движениям, выхватить пистолет я бы ни за что не успела. – Вижу, почему она тебе нравится. Такая хорошенькая, такая деликатесная. Она полуобернулась к Жан-Клоду, почти подставив мне спину, но не выпуская моей головы. – Никогда не думала, что ты можешь так запасть на человеческую женщину. В ее устах это звучало так, будто я щенок с помойки. Ясмин повернулась ко мне, и я прижала ствол пистолета к ее груди. Как бы быстра она ни была, ей плохо придется, если я захочу. Я внутренним чувством могла определить, насколько стар вампир. Наполовину это было врожденное, наполовину созданное тренировкой. Ясмин была старой, старше Жан-Клода. Я могла бы ручаться, что она старше пятисот лет. Будь она новоумершей, пуля из современного оружия при выстреле в упор разнесла бы ей сердце, убила бы. Но ей пятьсот и она Мастер вампиров. Пуля может ее и не убить. Но может и убить, как знать. Что-то мелькнуло на ее лице: удивление и, быть может, только тень страха. Тело ее застыло, как статуя. Если она и дышала, я этого заметить не могла. Голос у меня был полупридушенный, но слова вполне различимы. – Очень медленно убери руки от моего лица. Обе руки положи на голову и переплети пальцы. – Жан-Клод, отзови свою женщину. – Я бы на твоем месте сделал то, что она говорит, Ясмин. – В его голосе явно слышалось удовлетворение. – Сколько вампиров вы убили, Анита? – Восемнадцать. Глаза Ясмин чуть расширились. – Не верю! – Ты вот во что поверь, сука: я нажму курок, и можешь прощаться с собственным сердцем. – Пули мне вреда не причинят. – С серебряной оболочкой – еще как причинят. Отвали от меня, немедленно! Она сделала, как я сказала. И стояла передо мной, переплетя длинные пальцы на голове. Я шагнула прочь от нее, не отводя дула от ее груди. – И что дальше? – спросила Ясмин. Улыбка все еще кривила ее губы. В темных глазах читался интерес – ситуация ее забавляла. Я не люблю, когда надо мной смеются, но когда свяжешься с Мастером вампиров, приходится кое-что спускать. – Можешь опустить руки, – сказала я. Ясмин так и сделала, но смотрела на меня по-прежнему так, будто у меня вторая голова выросла. – Где ты ее взял, Жан-Клод? У этой киски есть зубки. – Скажите Ясмин, как называют вас вампиры, Анита. Это подозрительно походило на приказ, но неподходящий был момент, чтобы ставить его на место. – Истребительница. Глаза Ясмин расширились, потом она улыбнулась, блеснув клыками как следует. – Я думала, ты повыше. – Меня это тоже иногда огорчает, – сказала я. Ясмин закинула голову назад и расхохоталась дико и резко, с истерическим оттенком. – А мне она нравится, Жан-Клод. Она опасна. Это как спать со львом. Она скользнула ко мне. Я подняла пистолет и направила на нее. Это не замедлило ее движений. – Жан-Клод, скажите ей, что я ее застрелю, если она не отстанет. – Я обещаю не причинять тебе вреда, Анита, Я буду очень ласковой. Она наклонилась ко мне, и я не знала, что делать. Она вела со мной игру, садистскую, но вряд ли смертельную. Можно ли ее застрелить только за то, что она мне докучает? Вряд ли. – Я слышу в воздухе жар твоей крови, тепло твоей кожи, как духи. Скользящей, раскачивающей бедра походкой она уже приблизилась ко мне вплотную. Я наставила на нее пистолет, и она рассмеялась. Потом прижалась грудью к дулу. – Такая мягкая, влажная, но сильная. – Я не знала, о ком она говорит – о себе или обо мне. Ни то, ни другое не было мне приятно. Она терлась маленькими грудями о пистолет, проводя сосками по дулу. – Лакомая и опасная. Последнее слово свистящим шепотом обдало мою кожу, как ледяной водой. Впервые я видела Мастера, который владел голосовыми фокусами Жан-Клода. Ее соски под тонкой тканью рубашки набухли и затвердели. Фу! Я отвела дуло вниз и отступила назад. – О Господи! Это все вампиры старше двухсот лет такие извращенцы? – Мне больше двухсот, – сказал Жан-Клод. – Аргумент в мою пользу, – сказала я. Из уст Ясмин пролилась тоненькая струйка смеха. Она прошла у меня по коже, как теплый ветер. И женщина стала красться ко мне. Я отступала, пока не уперлась спиной в стену. Она положила руки на стену по обе стороны от моих плеч и наклонилась, будто выполняла отжимания. – Хотелось бы мне самой ее попробовать. Я ткнула пистолет ей в ребра – ниже, чем ей было бы приятно тереться. – Ничей клык меня не тронет, – сказала я. – Крутая девушка. – Ее лицо наклонилось ко мне, губы коснулись моего лба. – Мне такие нравятся. – Жан-Клод, сделайте что-нибудь, или одна из нас будет убита. Ясмин оттолкнулась от меня, выпрямив локти, настолько далеко, насколько могла это сделать, не отнимая рук от стены. Язык ее облизал губы, чуть-чуть показав клык, но в основном – влажные губы. Она снова подалась ко мне, полуоткрыв губы, но наклонялась она не к моей шее. Она стремилась ко рту. Она не хотела пробовать меня, как вампир, а просто – попробовать. Стрелять я не могла – она ведь хотела всего лишь меня поцеловать. Будь она мужчиной, я бы ее не стала убивать. Ее волосы упали мне на руки, мягкие, как толстый шелк. Все поле зрения заполнило ее лицо. Губы ее парили над моими. Ее теплое дыхание пахло мятой, но под этим современным запахом угадывался более старый: мерзкая сладковатость крови. – Ты пахнешь застарелой кровью, – шепнула я прямо ей в рот. – Я знаю, – шепнула она в ответ, чуть касаясь губами моих губ. Она прижалась ко мне губами в нежном поцелуе. И улыбнулась, не разрывая соприкосновения губ. Распахнулась дверь, чуть не прижав нас к стене. Ясмин выпрямилась, но руки со стены около моих плеч не убрала. Мы обе посмотрели на дверь. Женщина с волосами белокурыми почти до полной белизны влетела внутрь и дико оглядела комнату. Ее голубые глаза полезли на лоб, когда она увидела нас. Она завопила бешеным голосом: – Уберись от нее! Я наморщила лоб и спросила у Ясмин: – Она это мне? – Да. Ясмин явно забавлялась ситуацией. Женщина этого чувства не разделяла. Она бросилась к нам, согнув пальцы когтями. Ясмин перехватила ее одним размытым от неимоверной скорости движением. Женщина тряслась и вырывалась, протягивая ко мне руки. – Какого черта ей надо? – спросила я. – Маргарита – слуга Ясмин, – пояснил Жан-Клод. – Она думает, вы хотите украсть у нее Ясмин. – Мне Ясмин не нужна. – Ясмин обернулась ко мне, охваченная гневом. Неужели я задела ее чувства? Хотелось бы. – Послушай, Маргарита, она твоя. Успокойся, ладно? Женщина заорала на меня без слов утробным голосом. То, что могло бы быть симпатичным лицом, исказилось звериной гримасой. Никогда я не видала такой моментальной злобы. Можно, было испугаться даже с заряженным пистолетом в руке. Ясмин пришлось оторвать эту женщину от пола и держать в воздухе. – Боюсь, Жан-Клод, что Маргарита не будет удовлетворена, если ей не ответят на вызов. – Какой вызов? – спросила я. – Ты бросила вызов ее праву на меня. – Ничего подобного. Ясмин улыбнулась. Так мог улыбаться Еве змей: очаровательно, заинтересованно и опасно. – Жан-Клод, я пришла сюда не для этого балагана. Я не хочу ни одного вампира, тем более женского пола. – Были бы вы моим слугой-человеком, ma petite, вызова бы не было, поскольку связь человека с Мастером вампиров нерушима. – Так о чем же тогда волнуется Маргарита? – О том, что Ясмин может взять вас в любовницы. Она иногда такое проделывает, чтобы довести Маргариту до бешеной ревности. По причинам, которые мне не понятны, Ясмин это нравится. – О да, мне это нравится. Ясмин повернулась ко мне, все еще держа в руках эту женщину. Та отбивалась, но Ясмин держала ее легко, без напряжения. Конечно, вампир может поднять на вытянутых руках “тойоту”, так что говорить о человеке средних размеров? – Короче, что это значит для меня? Жан-Клод улыбнулся, но в улыбке его была тень усталости. Была это скука или гнев? Или просто усталость? – Вам придется драться с Маргаритой. Если вы победите, Ясмин ваша. Если победит она, Ясмин принадлежит ей. – Погодите, – сказала я. – Драться – это как? На рассвете на дуэльных пистолетах? – Никакого оружия, – заявила Ясмин. – Моя Маргарита с ним обращаться не умеет. А я не хочу, чтобы она пострадала. – Тогда перестань ее мучить, – сказала я. Ясмин улыбнулась: – Это часть развлечения. – Стерва и садистка, – заметила я. – Да, я такая. О Господи, бывают же такие, которых и оскорбить нельзя! – Значит, вы хотите, чтобы мы дрались за Ясмин голыми руками? Поверить не могу, что я задала такой вопрос. – Да, ma petite. Я посмотрела на пистолет у себя в руке, на вопящую женщину и спрятала пистолет в кобуру. – Есть какой-нибудь выход из этого, кроме драки с ней? – Если вы признаете себя моим слугой, драки не будет. Она станет ненужной. Жан-Клод смотрел на меня, изучая мое лицо, и глаза его были совершенно неподвижны. – То есть это все подстроено, – заключила я. И у меня изнутри стала подниматься первая теплая волна злости. – Подстроено, ma petite? Я понятия не имел, что Ясмин найдет вас такой заманчивой. – Чепуха! – Признайте себя моим слугой, и все на этом кончится. – А если нет? – Вам придется драться с Маргаритой. – Отлично, – сказала я. – Давайте к делу. – Почему вы не хотите признать то, что и без того правда, Анита? – спросил Жан-Клод. – Я вам не слуга. И никогда вашим слугой не буду. Лучше бы вы это признали сами и отвалили бы от меня к хренам собачьим. – Что за выражения, ma petite! – скривился он. – Идите вы на!.. Тут он улыбнулся. – Как вам угодно, ma petite. – И он сел на край кушетки – может быть, чтобы лучше видеть. – Ясмин, как только будешь готова... – Погодите! – сказала я, сняла жакет и стала смотреть, куда его положить. Мужчина, спавший в кровати под черным балдахином, протянул руку сквозь черные шторы. – Я его подержу, – сказал он. Я задержала на нем взгляд на минуту. Он был обнажен до пояса. Руки, грудь, живот выдавали следы тренировки с поднятием тяжестей – сколько надо, не слишком много. Либо у него был превосходный загар, либо натуральная смуглость кожи. Волосы рассыпались по плечам густой волной. Глаза у него были карие и очень человеческие. Приятно такое видеть. Я отдала ему жакет. Он улыбнулся, сверкнув зубами и прогоняя с лица остатки сна. Потом сел, держа жакет в одной руке и обхватив колени, спрятанные под черными одеялами, прижался щекой к колену и принял веселый вид. – Вы уже вполне готовы, ma petite? – В голосе Жан-Клода звучал интерес и оттенок смеха, не имеющего отношения к юмору. Это был смех издевательский. Но издевался он над собой или надо мной – непонятно. – Готова, думаю, – ответила я. – Поставь ее на пол, Ясмин. Посмотрим, что будет. – Двадцать на Маргариту, – послышался голос Стивена. – Нечестно, – ответила Ясмин. – Я не могу ставить против своей слуги. – Двадцать против каждого из вас на победу мисс Блейк. Это сказал человек на кровати. У меня была секунда, чтобы обернуться на него и увидеть его улыбку, потом налетела Маргарита. Она размахнулась, целясь мне в лицо, и я блокировала удар предплечьем. Она дралась по-девчоночьи – открытыми ладонями и ногтями. Но она была быстра – быстрее человека. Может быть, это было оттого, что она была слугой, – не знаю. Ее ногти пропахали на моем лице резкую болезненную борозду. Все, хватит. Больше не нежничаю. Одной рукой я удерживала ее на расстоянии, и она вцепилась в эту руку зубами. Правым кулаком я ударила ее изо всех сил, вложив в удар вес своего тела. Отличный был удар в солнечное сплетение. Маргарита выпустила мою руку и согнулась пополам, ловя ртом воздух. Отлично. У меня на левой руке остался окровавленный отпечаток ее зубов. Коснувшись левой щеки, я отняла еще больше вымазанную кровью руку. Больно, черт возьми! Маргарита стояла на коленях, снова обучаясь дышать. Но она глядела на меня, и по взгляду голубых глаз было ясно, что бой не окончен. Как только к ней вернется дыхание, она полезет снова. – Не вставай, Маргарита, а то будет больно. Она затрясла головой. – Она не может перестать, ma petite. Иначе вы выиграете тело Ясмин, если уж не сердце. – Не нужно мне ее тело! Ничье тело мне не нужно! – А это уже просто неправда, ma petite, – заметил Жан-Клод. – Перестаньте называть меня ma petite! – У вас две мои метки, Анита. Вы на полпути к тому, чтобы стать моим слугой. Признайте это, и никто больше сегодня не будет страдать. – Ага, разбежалась, – ответила я. Маргарита поднималась на ноги. Я этого не хотела. И потому придвинулась раньше, чем она успела встать, и сделала ей подсечку. Одновременно с этим схватив ее за плечи, я повалила ее назад и села сверху. Правую руку ее я взяла в захват. Она попыталась встать. Я усилила давление, и она снова повалилась на пол. – Перестань драться. – Нет! Это было второе членораздельное слово, которое я от нее услышала. – Я тебе руку сломаю. – Ломай, ломай! Мне плевать. На лице ее была дикая, безумная злоба. Господи Боже мой. Ее не урезонить. Ладно. Используя зажатую руку как рычаг, я перевернула ее на живот, увеличив давление почти до перелома, но не ломая. Сломанная рука не заставит ее прекратить бой, а я хотела положить конец этой дурости. Держа захват одной ногой и рукой, я встала коленями ей на спину, прижав к полу. Захватив горсть желтых волос, я запрокинула ей голову назад, обнажив шею. Тут я выпустила ее руку, захватила ее шею правой рукой так, что локоть пришелся против адамова яблока, и сдавила артерии по сторонам шеи. Ухватив себя за запястье, я нажала сильнее. Она пыталась вцепиться ногтями мне в лицо, но я уткнулась в ее спину, и она не доставала. При этом она издавала тихие беспомощные звуки, потому что на громкие не хватало воздуха. Она стала царапать мою руку, но свитер был толст. Она вздернула мой рукав вверх, обнажив руку, и стала драть ее ногтями. Я сильнее прижалась лицом к ее спине и сдавила горло так, что у меня руки затряслись от напряжения и зубы заскрипели. Все, что было у меня, я вложила в эту правую руку, сжимающую хрупкое горло. Она перестала царапаться. Ее руки заколотились о мой правый локоть, как умирающие бабочки. Придушить кого-нибудь до бессознательного состояния – работа долгая. В кино это выглядит легко, быстро и чисто. Это не легко, это не быстро и уж точно, черт побери, не чисто. Жертва отбивается куда сильнее, чем это бывает в кино. И если надо кого-то придушить до смерти, лучше подержать подольше после того, как этот кто-то перестанет шевелиться. Маргарита постепенно обмякала, одна часть тела за другой. Когда она лежала в моих руках мертвым грузом, я ее медленно отпустила. Она лежала неподвижно. И дыхания не было заметно. Не слишком ли долго я давила? Коснувшись ее шеи, я ощутила сильный и ровный пульс сонной артерии. Отключилась, но не умерла. Отлично. Я встала и отошла к кровати. Ясмин упала на колени возле неподвижной Маргариты. – Любовь моя, единственная, она сделала тебе больно? – Она просто без сознания, – сказала я. – Через несколько минут очнется. – Если ты ее убила, я тебе глотку перерву! Я покачала головой: – Давай не будем начинать снова. Я сегодня уже столько поработала на публику, что больше не могу. – У вас кровь идет, – сказал человек в кровати. У меня с правого предплечья капала кровь. Маргарита не в состоянии была нанести мне серьезные повреждения, но царапины были достаточно глубоки, чтобы некоторые оставили шрамы. Класс. У меня с внутренней стороны этой руки уже есть длинный тонкий шрам от ножа. И даже с этими царапинами на правой руке у меня меньше шрамов, чем на левой. Производственные травмы. Кровь текла по руке довольно ровно. Но на черном ковре она не была видна. Отличный цвет для комнаты, где вы собираетесь регулярно пускать кровь. Ясмин помогала Маргарите встать. Женщина очень быстро оправилась. Почему это? Да, конечно же, потому, что она была слугой. Ясмин подошла к кровати, ко мне. Ее прекрасное лицо истончилось так, что показались кости. Глаза горели ярко, почти лихорадочно. – Свежая кровь! А я сегодня еще голодна! – Ясмин, возьми себя в руки. – Ты не научил свою слугу вести себя как следует, Жан-Клод, – сказала Ясмин, глядя на меня очень недоброжелательно. – Оставь ее в покое, Ясмин. – Жан-Клод уже стоял. – Каждого слугу надо выдрессировать, Жан-Клод. Ты слишком запустил этот процесс. Я взглянула на него поверх плеча Ясмин: – Выдрессировать? – Это, к сожалению, неизбежная стадия процесса, – сказал он. Голос его был нейтрален, будто речь шла о дрессировке лошади. – Будьте вы прокляты! – Я выхватила пистолет и держала его двумя руками, как чашку. Сегодня никто меня дрессировать не будет. Краем глаза я заметила, что кто-то встал на другом конце кровати. Мужчина все еще лежал под одеялами. А встала стройная женщина цвета кофе со сливками. Черные волосы были острижены очень коротко. Она была обнажена. Черт возьми, откуда она взялась? Ясмин стояла в ярде от меня, водя языком по губам, и клыки поблескивали в свете потолочных ламп. – Я тебя убью. Понимаешь? Убью, – сказала я. – Попытаешься. – Развлечение и игра не стоят того, чтобы за них умирать, – сказала я. – После нескольких сотен лет только они и стоят того, чтобы за них умирать. – Жан-Клод, если вы не хотите ее потерять, отзовите ее! Мой голос звучал выше, чем мне хотелось бы. С испугом. На таком расстоянии пуля разворотит ей всю грудь. Если так случится, она не воскреснет как нежить – сердца уже не будет. Конечно, ей больше пятисот лет. Один выстрел может этого и не сделать. К счастью, у меня больше одной пули. Уголком глаза я заметила какое-то движение. И уже наполовину туда повернулась, когда что-то бросило меня наземь. Чернокожая сидела на мне сверху. Я наставила пистолет, чтобы выстрелить, не думая, человек она или нет. Но ее рука поймала мои запястья и сдавила. Она готова была раздавить мне кости. И она зарычала мне в лицо – сплошные зубы и низкий рык. У такого звука должны быть остроконечные зубы в отороченной мехом пасти. Человеческому лицу так выглядеть не полагается. Она выдернула у меня браунинг, будто отобрала конфетку у младенца. Держала она его неправильно, будто не знала, который конец куда. Чья-то рука обвила ее талию и стащила с меня. Это был человек с кровати. Женщина обернулась к нему, рыча. Ко мне прыгнула Ясмин. Я отползла, прижавшись спиной к стене. Она улыбнулась: – Без оружия ты совсем не так крута, да? Вдруг она оказалась передо мной на коленях. Я не видела ее приближения, даже размытого движения не заметила. Она появилась как по волшебству. Всем телом она навалилась на мои колени, прижав меня к стене. Вцепившись пальцами мне в руки выше локтей, она рванула меня на себя. Сила неимоверная. По сравнению с ней негритянка-оборотень была игрушкой. – Нет, Ясмин! Наконец-то Жан-Клод пришел мне на помощь. Но он опаздывал. Ясмин обнажила зубы, отвела шею для удара, и я ни черта сделать не могла. Она крепко прижимала меня к себе, сомкнув руки у меня за спиной. Еще чуть крепче – и я вылезла бы у нее с другой стороны. – Жан-Клод! – завопила я. Жар. Что-то горело у меня под свитером, над сердцем. Ясмин остановилась. Я ощутила, как она затряслась всем телом. Что за черт? Между нами взвился язык бело-голубого пламени. Я вскрикнула, и Ясмин отозвалась эхом. Мы вместе кричали и горели. Она отвалилась от меня. По ее блузке вился бело-голубой язык пламени. Огонь пролизал дыру в моем свитере. Я выскользнула из наплечной кобуры и сорвала с себя горящий свитер. Крест все еще горел ярким бело-голубым огнем. Я дернула за цепочку, она порвалась. Крест упал на ковер, задымился и погас. У меня над левой грудью, где бьется сердце, был ожог, точно повторяющий форму креста. Он уже покрылся волдырями. Вторая степень. Ясмин срывала с себя блузку. На ней был точно такой же ожог, но ниже груди, потому что она выше меня ростом. Я поднялась, стоя на коленях в лифчике и в джинсах. По лицу у меня текли слезы. У меня уже есть ожог побольше в виде креста на левом предплечье. Группа людей из вампирского охвостья заклеймила меня, думая, что это очень смешно. Они ржали до той самой минуты, пока я их не убила. Ожог – это зверская боль. При тех же размерах он болит куда сильнее любой другой травмы. Передо мной стоял Жан-Клод. Крест горел раскаленным светом без пламени, но ведь Жан-Клод его и не трогал. Поглядев вверх, я увидела, что он заслоняет глаза рукой. – Уберите это, ma petite. Больше никто вас не тронет. Я обещаю. – Почему бы вам не отойти подальше и не дать мне самой решить, что я буду делать? Он вздохнул: – Ребячеством было с моей стороны дать этому так далеко зайти, Анита. Простите мне мою глупость. Трудно было принять это извинение всерьез, когда он стоял, прикрываясь рукой и не смея взглянуть на пылающий крест. Но это было извинение. А для Жан-Клода – просто невероятное раскаяние. Я подняла крест за цепочку. Срывая его, я повредила замок. Теперь, чтобы его надеть, понадобится новая цепочка. Другой рукой я подобрала свитер. В нем была дыра больше моего кулака, как раз на груди. Тут уж ничем не поможешь. А где прятать пылающий крест, если на тебе нет рубашки? Человек в кровати подал мне мой жакет. Я посмотрела ему в глаза и увидела там заботу и чуть-чуть страха. Его карие глаза были очень близко ко мне и смотрели очень по-человечески. Это было приятно, хотя я и не понимала почему. Кобура болталась у меня возле талии, как спущенные подтяжки. Я снова ее надела. Странно было ощущать ее на голой коже. Мужчина подал мне мой пистолет рукояткой вперед. Негритянка-оборотень стояла с другой стороны кровати, все еще голая, и смотрела на нас сердито. Мне было все равно, как он отобрал у нее мой пистолет. Я только была рада получить его назад. С браунингом в кобуре мне стало спокойнее, хотя я ни когда не пробовала носить наплечную кобуру на голое тело. Наверное, она будет натирать. Нет в мире совершенства. Мужчина подал мне горсть бумажных салфеток. Красные простыни сползли ниже талии, угрожая свалиться совсем. – Рука кровоточит, – сказал он. Я посмотрела на правую руку. Она слегка кровоточила. Но болела настолько слабее ожога, что я просто про нее забыла. Я взяла салфетки, а про себя подумала, что он тут делает. Занимался сексом с этой голой чернокожей, с оборотнем? Ее я в кровати не видела. Может, она пряталась под кроватью? Я оттерла руку, как смогла, – не хотела, чтобы слишком много крови попало на жакет. Его я надела и сунула все еще светящийся крест в карман. Когда он будет спрятан, сияние должно прекратиться. Почему мы с Ясмин пострадали – только потому, что свитер был свободной вязки, а ее топ оставлял много голого тела. Тело вампира, прикоснувшееся к освященному кресту, испаряется быстро. Теперь, когда крест был спрятан, Жан-Клод смотрел прямо на меня. – Я прошу прощения, ma petite. Я не собирался вас сегодня пугать. Он протянул мне руку. Его кожа была белее покрывающих ее кружев. Я игнорировала протянутую руку и встала, опираясь на кровать. Он медленно опустил руку. Его темно-синие глаза смотрели на меня очень спокойно. – С вами у меня никогда не получается так, как я хочу, Анита Блейк. Интересно почему? – Может быть, вам пора понять это как намек и оставить меня в покое? Он улыбнулся – всего лишь легкое движение губ. – Боюсь, что для этого слишком поздно. – И что это должно значить? Дверь распахнулась толчком, ударилась о стену и пошла обратно. В дверях стоял человек с дикими глазами и покрытым каплями пота лицом. – Жан-Клод! Змея!.. Он тяжело дышал, будто пробежал всю лестницу бегом. – Что там со змеей? – спросил Жан-Клод. Человек медленно перевел дыхание. – Она сошла с ума. – Что случилось? Человек покачал головой. – Не знаю. Она напала на Шахар, укротительницу. Шахар мертва. – Она уже в толпе? – Еще нет. – Нам придется отложить эту дискуссию, ma petite. Он двинулся к двери, и остальные вампиры за ним по пятам. Отличная муштра. Стройная негритянка натянула через голову свободное платье – черное с красными цветами. Пара красных туфель на высоких каблуках – и она исчезла в дверях. Мужчина выскочил из кровати, голый, и стал натягивать тренировочный костюм. Смущаться времени не было. Это не мое дело, но что, если кобра попадет в толпу? Не мое дело. Я застегнула жакет так, чтобы не видно было, что я без рубашки, но не так высоко, чтобы нельзя было вытащить пистолет. Из двери в яркий свет палатки я вышла раньше, чем мужчина успел натянуть штаны. Вампиры и оборотни были уже возле ринга, рассыпаясь цепью вокруг змеи. Она заполнила весь ринг черно-белыми извивающимися кольцами. В ее глотке исчезала нижняя половина человека в блестящем трико. Вот что удерживало ее пока от рывка в толпу. Время на кормежку. О Боже милосердный! Ноги человека конвульсивно дергались. Он не мог быть живым. Не мог. Но ноги дергались. О Боже, пусть это будет просто рефлекс. Не дай ему быть до сих пор живым! Эта мысль была хуже любого виденного мною кошмара. А я видала их предостаточно. Чудовище на ринге – никак не моя проблема. Мне нет нужды строить из себя героя. Люди кричали, бежали, подхватывая на руки детей. Под ногами хрустели пакеты попкорна и сладкой ваты. Я влилась в толпу и стала проталкиваться вниз. У моих ног свалилась женщина с годовалым ребенком, и какой-то мужчина полез через них. Я рывком подняла женщину на ноги, схватив одной рукой ребенка. Мимо нас проталкивались люди. Мы тряслись, пытаясь удержаться на месте. Я ощущала себя скалой в бешеной реке. Женщина глядела на меня глазами, слишком большими для ее лица. Я сунула ей ребенка обратно и потащила между сиденьями, потом схватила за руку ближайшего большого мужика (черт с ним, пусть я сексистка!) и рявкнула ему: – Помоги им! Он вытаращился на меня как на апостола, но выражение бессмысленного страха сползло с его физиономии. Он взял женщину за руку и стал проталкиваться с ней к выходу. Не могла я дать змее попасть в толпу. А остановить ее разве я могу? Во блин! Опять я, черт возьми, иду изображать героя. И я стала пробиваться вниз против прилива, прущего вверх. Чей-то локоть въехал мне в рот, и я почувствовала вкус крови. Когда я пробьюсь через эту кашу, все может уже кончиться. О Господи, если бы так оно и было.7
Из толпы я вынырнула, будто отодвинула занавес. Кожа гудела памятью толкающихся тел, но я стояла на последней ступеньке – живая. Надо мной все еще бушевала вопящая толпа, пробивающаяся к выходу. Но здесь, у самого ринга, было тихо. И тишина обернула мне лицо и руки толстыми складками. В спертом воздухе было трудно дышать. Магия. Но магия вампиров или кобры, я не знала. Ближе всех ко мне стоял Стивен, голый до пояса, худой и даже в каком-то смысле элегантный. Его голубая рубашка была надета на Ясмин, прикрывая ее обнаженный торс. Она завязала рубашку у пояса, открывая загорелый живот. Рядом с ней стояла Маргарита, а чернокожая женщина – возле Стивена. Она сбросила туфли и твердо стояла на ринге босыми подошвами. В дальнем конце цирка стоял Жан-Клод с двумя новыми белокурыми вампирами по сторонам. Он повернулся и издали посмотрел на меня. Я ощутила изнутри его прикосновение там, где ничьим рукам быть не полагается. У меня перехватило горло, по телу потек пот. Ничто в эту минуту не могло бы заставить меня подойти к нему ближе. Он пытался что-то мне сказать. Что-то слишком личное и интимное, чтобы это можно было доверить словам. Хриплый выкрик привлек мое внимание к центру ринга. Там, изломанные и окровавленные, лежали двое мужчин. Кобра нависла над ними, как движущаяся башня из мышц и чешуи. И зашипела на нас. Громкий звук отдался эхом. Люди лежали возле ее... хвоста? Ног? Один из них пошевелился. Неужели он жив? Я стиснула перила так, что пальцы заболели. Страшно было так, что в горле ощущался вкус желчи. Даже кожа похолодела от страха. Вам случалось видеть сны, когда повсюду змеи так густо, что идти невозможно, не наступая на них? Это почти клаустрофобия. У меня такой сон всегда кончится тем, что я стою под деревьями, а на меня сыплются змеи, а я только и могу, что кричать. Жан-Клод вытянул в мою сторону изящную руку. Она вся, кроме кончиков пальцев, была покрыта кружевом. Все остальные смотрели на змею, но Жан-Клод смотрел на меня. Один из раненых пошевелился. Из его уст вырвался тихий стон и отдался эхом по всей палатке. Это иллюзия или действительно эхо? Не важно. Он был жив, и мы должны были сохранить ему жизнь. Мы? Какого черта “мы”? Я уставилась в темно-синие глаза Жан-Клода. Лицо у него было абсолютно непроницаемым, очищенным от любых понятных мне эмоций. Глазами он не мог меня загипнотизировать – его собственные метки этого не позволяли. Но ментальные фокусы – если он их пробует – вполне возможны. И он их пробовал. Это были не слова, а порыв. Я хотела идти к нему. Бежать к нему. Ощутить гладкое, твердое пожатие его руки. Мягкость его кружев на моей коже. И я прислонилась к перилам – закружилась голова. Пришлось вцепиться в них, чтобы не упасть. Какого черта он затеял эти ментальные игры? У нас ведь теперь другая проблема? Или ему на змею наплевать? Может, это вообще все подстава. Может, это он велел змее взбеситься. Но зачем? У меня встали дыбом все волоски на теле, будто по ним прошел невидимый палец. Я затряслась и не могла остановиться. Я глядела вниз на пару очень хороших черных ботинок, высоких и мягких. Подняв глаза, я встретила взгляд Жан-Клода. Он обошел ринг, чтобы встать рядом со мной. Все лучше, чем если бы я пошла к нему. – Соединитесь со мной, Анита, и у нас хватит сил остановить эту тварь. Я покачала головой: – Понятия не имею, о чем вы говорите. Он провел концами пальцев по моей руке. Даже сквозь кожаный жакет я ощутила эту полосу льда. Или огня? – Как у вас получается быть одновременно таким горячим и холодным? – спросила я. Он улыбнулся – чуть шевельнул губами. – Ma petite, перестаньте со мной сражаться, и мы укротим эту тварь. Мы можем спасти этих людей. На этом он меня подловил. Момент личной слабости против жизни двух человек. Ничего себе выбор. – Если я один раз пущу вас к себе в голову настолько далеко, в следующий раз вам будет легче в нее проникнуть. Свою душу я не отдам ни за чью жизнь. Он вздохнул: – Что ж, это ваш выбор. И он повернулся и пошел прочь. Я схватила его за руку, и она была теплой, твердой и очень, очень настоящей. Он повернулся ко мне, и глаза его были большими и глубокими, как дно океана, и столь же смертоносными. Его собственная сила удерживала меня от падения в них; одна я бы погибла. Я с таким усилием проглотила слюну, что стало больно, и отняла свою руку. Мне пришлось подавить желание вы тереть ее о штаны, будто я коснулась чего-то скверного. Может быть, так оно и было. – Серебряные пули ее ранят? Он задумался на секунду: – Мне неизвестно. – Если вы перестанете пытаться захватить мой разум, я вам помогу. – Вам лучше пойти против нее с пистолетом, чем со мной? В его голосе звучал истинный интерес. – Вы правильно поняли. Он отступил назад и сделал мне жест рукой в сторону ринга. Я перепрыгнула рельс и встала рядом с Жан-Клодом. Стараясь не обращать на него внимания, я направилась к исполинской твари. Вытащила браунинг. Его гладкая и твердая тяжесть успокаивала. – Древние египтяне оказывали ей божеские почести, ma petite. Это была Эдхо, королевская змея. О ней заботились, приносили ей жертвы, обожали. – Она не бог, Жан-Клод. – Вы так уверены? – Не забывайте, я монотеистка. Для меня это просто сверхъестественная ползучая тварь. – Как хотите, ma petite. Я обернулась: – А каким чертом вам удалось ее протащить через карантин? Он покачал головой: – Разве это важно? Я снова обернулась к твари посреди ринга. Сбоку от нее кровавой грудой лежала заклинательница. Змея ее не съела. Знак уважения, преданности или просто везение? Кобра задвигалась к нам, сжимая и разжимая чешуйки брюха. Жан-Клод был прав: не важно, как она попала в страну. Она сейчас здесь. – Как мы будем ее останавливать? Он улыбнулся так широко, что стали видны клыки. Может быть, на слово “мы”. – Если вы обездвижите ей пасть, я думаю, мы с ней разберемся. Туловище змеи было толще телеграфного столба. Я покачала головой: – Если вы так говорите... – Вы можете ранить ее в пасть? Я кивнула: – Если серебряные пули подействуют, то да. – Маленький мой снайпер, – сказал он. – Поберегите свой сарказм до подходящей минуты, – огрызнулась я. Он кивнул. – Если вы собираетесь в нее стрелять, я бы на вашем месте поспешил, ma petite. Если она навалится на моих сотрудников, будет поздно. Лицо его было непроницаемо. Не знаю, хотел он, чтобы я стреляла, или нет. Я повернулась и пошла через ринг. Кобра остановила свое продвижение. Она ждала, как качающаяся башня. Стояла, если существо без ног может стоять, и ждала меня, пробуя воздух похожим на бич языком. Пробуя меня. Вдруг Жан-Клод оказался рядом со мной. Я не слышала, не ощутила его приближения. Еще один ментальный фокус. Ладно, сейчас мне не до этого. Он быстро и тихо – наверное, я одна слышала, – сказал: – Я сделаю все, чтобы защитить вас, ma petite. – У вас это отлично вышло в вашем кабинете. Он остановился, я – нет. – Я знаю, что вы ее боитесь, Анита. Ваш страх ползет по моему животу, – позвал он тихо и неразборчиво, как шум ветра. – Отгребитесь вы от моего сознания! Кобра глядела на меня. Я держала браунинг двумя руками, направив ей в голову. Я считала, что я вне расстояния ее броска, но не была уверена. Какое расстояние безопасно от змеи, которая больше грузовика? За два или за три штата от нее? Я уже могла разглядеть глаза змеи, пустые, как у куклы. Слова Жан-Клода пролетели сквозь мое сознание, как гонимые ветром лепестки. Раньше в его голосе никогда не было оттенков аромата. – Заставьте ее идти за вами и подставьте нам ее спину перед выстрелом. Пульс на шее у меня бился так сильно, что мешал дышать. Во рту так пересохло, что глотка заболела. Я медленно, очень медленно стала отодвигаться от вампиров и оборотней. Голова змеи поворачивалась за мной, как поворачивалась за заклинательницей. Если она пойдет вперед в броске, я выстрелю, но если она будет просто следить за мной, я дам Жан-Клоду шанс напасть на нее сзади. Конечно, есть возможность, что серебряные пули ее не ранят. И вообще тварь такого размера пули из моего браунинга могут только разозлить. Я будто попала в фильм с чудовищами, где какой-нибудь скользкий монстр ползет и ползет вперед, как в него ни стреляй. Я только надеялась, что это всего лишь голливудская выдумка. Если пули ей не повредят, мне придется умереть. В мозгу вспыхнул образ дергающихся человеческих ног, торчащих из змеиной пасти. На теле змеи было еще заметно утолщение, будто она съела огромную крысу. Язык хлестнул вперед, и я ахнула, подавив вопль. Анита, держи себя в руках! Это всего лишь змея. Гигантская змея, кобра-людоед, но всего лишь змея. Да-да. У меня каждый волосок на теле встал по стойке “смирно”. Та мощь, которую вызывала заклинательница змей, вышла наружу. Мало того, что эта тварь ядовитая и с такими зубами, что могла прокусить меня насквозь. Ей еще надо быть с волшебной силой. Прекрасно, просто прекрасно. Запах цветов стал гуще и ближе. Это вовсе и не Жан-Клод был. Кобра заполняла воздух ароматом. Змеи не пахнут цветами. Они пахнут затхлостью, и однажды услышав этот запах, ты его уже не забудешь. Ни одно животное с мехом так не пахнет. Запах вампирьего гроба слегка напоминает запах змеи. Кобра повернула ко мне огромную голову. – Давай, еще чуть-чуть, – приговаривала я, обращаясь к змее. Что очень глупо само по себе, потому что змеи глухи. Сладкий и густой, плыл запах цветов. Я двигалась по краю ринга приставным шагом, и змея плыла за мной тенью. Может, это у нее привычка такая. Я была маленькой и волосы у меня были длинные и темные, хотя и близко не той длины, что у заклинательницы. Может быть, этой бестии нужен был кто-то, за кем следовать? – Давай, деточка, иди к мамочке, – шептала я едва шевелящимися губами. Была только я, змея и мой голос. Я не решалась глядеть через ринг на Жан-Клода. Остались только мои ноги, идущие по рингу, движения змеи, пистолет у меня в руках. Как в танце. Кобра приоткрыла пасть, мелькнув языком и показав клыки размером с косу. У кобр клыки закрепленные, они не убираются, как у гремучих змей. Приятно, что я еще помню что-то по герпетологии. Хотя спорить могу, что д-р Гринберг ничего подобного никогда не видел. На меня накатил неудержимый порыв захихикать. Вместо этого я направила руку на пасть этой твари. Запах цветов стал так силен, что был почти осязаем. Я спустила курок. Голова змеи дернулась назад, расплескивая кровь по полу. Я стреляла еще и еще. Челюсти разлетелись клочками плоти и костей. Кобра зашипела, разинув разбитые челюсти. Наверное, это был вопль. Туловище толщиной с телеграфный столб заколотило по полу. Неужели я ее убила? Неужели простые пули смог ли ее убить? Я сделала еще три выстрела в голову. Тело завернулось огромным узлом, закипели белые и черные чешуйки, забрызганные кровью. Петля этого тела вдруг выхлестнула наружу и сбила меня с ног. Я упала на колени и одну руку, в другой держа пистолет, готовая его нацелить. Меня ударило еще одним кольцом. Как будто кит стукнул. Полуоглушенная, я оказалась под несколькими сотнями фунтов змеиного тела. Полосатое кольцо прижимало меня к земле. Тварь нависла надо мной, из разбитых челюстей капали кровь и яд. Если он коснется моей кожи, это меня убьет. Слишком его много. Я лежала на спине под вставшей на дыбы змеей и стреляла в нее. Просто давила на курок, а голова летела ко мне. В змею что-то ударило. Что-то мохнатое вонзило зубы и когти в шею змеи. Это был вервольф с покрытыми шерстью человеческимируками. Кобра попятилась, прижимая меня своей тяжестью. Гладкие чешуйки брюха скользнули по моему почти обнаженному торсу, сдавливая. Она меня не съест, она меня просто задавит насмерть. Я завопила и выстрелила в тело змеи. Щелкнула пустая обойма. Блин! Надо мной появился Жан-Клод. Его бледные, покрытые кружевами руки подняли с меня кольцо змеи, будто это и не была тысяча фунтов мышц. Я отползла назад на четвереньках и ползла, как краб, до края ринга, где выщелкнула пустую обойму и вставила новую из сумки. Не помню, когда я расстреляла все тринадцать патронов, но так оно было. Я дослала патрон в патронник и была готова к новому танцу. Руки Жан-Клода ушли в змею по локоть. Он выхватил из нее кусок поблескивающего позвоночника, раздирая ее на части. Ясмин впилась в гигантскую рептилию, как ребенок в пирожное. Лицо и торс ее были облиты кровью. Вытащив из змеи длинную кишку, она рассмеялась. Я еще никогда не видала, как вампиры используют всю свою нечеловеческую силу. Присев на краю ринга с заряженным пистолетом, я только смотрела. Негритянка-оборотень сохраняла обличье человека. Достав откуда-то нож, она с удовольствием полосовала змею. Кобра ударила головой по земле, и вервольф покатился кубарем. Змея встала на дыбы и снова ударила. Раздробленные челюсти впились в плечо негритянки. Та вскрикнула, и сзади из платья у нее показался клык. С него стекал яд, расплескиваясь по земле. Вся спина платья пропиталась ядом и кровью. Я подалась вперед с пистолетом наготове, но остановилась в нерешительности. Кобра мотала головой, пытаясь стряхнуть женщину. Но слишком глубоко вошел клык и слишком сильно была повреждена пасть. Кобра оказалась в капкане, но и женщина тоже. Я не знала, смогу ли попасть в голову змеи, не задев негритянку. Женщина вопила и визжала. Ее руки беспомощно впивались в тело змеи. Нож она где-то обронила. Белокурая вампирка схватила негритянку. Змея вскинулась, подняв негритянку в разбитых челюстях и тряся, как пес игрушку. Женщина завизжала. Вервольф прыгнул змее на шею, как укротитель на необъезженную лошадь. Теперь уже нельзя было стрелять, чтобы кого-нибудь не задеть. Черт побери! Оставалось только стоять и смотреть. На ринг выбежал человек, который был на кровати. Это он так долго надевал штаны и куртку? Куртка с расстегнутой молнией хлопала полами, открыв почти целиком загорелую грудь. Насколько я могла понять, он не был вооружен. Так что он собирается делать, черт его возьми? Он присел около тех двоих, которые в начале заварухи еще были живы, и потащил одного из них подальше от схватки. Хорошая мысль. Жан-Клод схватил женщину. Ухватившись рукой за торчащий из нее клык, он с хрустом его обломал. Треск был как от винтовочного выстрела. Рука женщины оторвалась от тела, обнажив кости и связки. Женщина вскрикнула последний раз и обмякла. Он отнес ее ко мне и положил на землю. Правая рука женщины болталась на пучках мышц. Он освободил ее от змеи, но чуть не оторвал ей руку. – Помогите ей, ma petite. Он положил ее к моим ногам, окровавленную и без сознания. Кое-что в первой помощи я понимала, но Господи ты Боже мой, куда же тут накладывать жгут? Или шину на руку? Она же не сломана, она вырвана из сустава! По палатке дохнуло ветром. Меня толкнуло воздухом. Я ахнула и отвернулась от умирающей девушки. Жан-Клод стоял возле змеи. Все вампиры терзали ее тело, и все же она еще жила. Ветер трепал кружевной воротник, развевал волосы. Он шептал мне в лицо, сердце подкатывалось к горлу. Единственный звук, который был мне слышен, – это звук шумящей в ушах крови. Жан-Клод пошел вперед почти что крадучись. И я ощутила, как что-то во мне движется вместе с ним. Как будто он держит невидимую нить от моего сердца, пульса, крови. Сердце билось так часто, что я не могла дышать. Что же это творится такое? Он склонился над змеей, руки его зарылись в ее плоть чуть пониже пасти. Это мои руки впивались в кость, рвали ее. Она была скользкой, влажной, но холодной. Наши руки дернули в одну сторону, в другую и потянули, пока плечи не свело от напряжения. Голова оторвалась и перелетела через ринг. Потом хлопнулась, щелкая пастью в пустом воздухе. Тело еще дергалось, но уже умирало. Я упала на землю рядом с раненой. Браунинг оставался у меня в руке, но он бы мне не помог. Я снова слышала, снова ощущала. Руки не были покрыты запекшейся кровью. Там – это были руки Жан-Клода, не мои. Господи, что со мной происходит? Я все еще ощущала кровь на руках. Неимоверно сильное воспоминание. О Боже! Что-то коснулось моего плеча, и я резко повернулась, чуть не ткнув человека пистолетом в лицо. Это был тот, в сером тренировочном. Он склонился надо мной, подняв руки вверх и уставясь на пистолет. – Я на вашей стороне, – сказал он. Сердце все еще колотилось у меня в горле. Я не решалась заговорить, не доверяя собственному голосу, поэтому просто кивнула и отвела ствол в сторону. Он расстегнул куртку. – Может быть, так мы хоть частично остановим кровь. Он скомкал куртку и прижал ее к ране. – Наверное, она в шоке, – сказала я. Голос мой звучал как-то странно, сдавленно. – У вас тоже вид не ахти. И чувствовала я себя тоже не ахти. Жан-Клод входил в мой разум, в мое тело. Мы были будто одной личностью. Я затряслась и не могла остановиться. Может, это и был шок. – Я вызвал полицию и “скорую”, – сказал он. Я разглядывала его лицо. Черты были резкими – высокие скулы, квадратная челюсть, но губы мягкие, что придавало ему очень сочувственное выражение. Волнистые каштановые волосы спадали по сторонам лица, как занавесы. Я вспомнила другого мужчину с длинными каштановыми волосами. Он тоже был связан с вампирами. Умер страшной смертью, и я не могла его спасти. На дальней стороне ринга я заметила Маргариту. Она стояла и смотрела с расширенными глазами и полураскрытым ртом. Наслаждалась зрелищем. О Боже. Вервольф оторвался от змеи. Оборотень был очень похож на классический вариант любого вервольфа, что крался когда-либо по улицам Лондона, разве что он был голый и между ногами у него были гениталии. Киноверсии волколаков всегда гладкие и бесполые, как кукла Барби. Шерсть у вервольфа была цвета темного меда. Вервольф – блондин? Не Стивен ли это? Если нет, значит, Стивен смылся, а такое Жан-Клод вряд ли допустил бы. – Всем стоять! – завопил кто-то, и через ринг рванулись два копа с пистолетами в руках. – Господи Иисусе! – сказал один из них. Я отложила пистолет, пока они разглядывали мертвую змею. Тело ее еще дергалось, но она была мертва. Только до тела рептилий осознание собственной смерти доходит дольше, чем до теплокровных. Я была легка и пуста, как воздух. Все было каким-то призрачно-нереальным. И дело было не в змее. А в том, что сделал со мной Жан-Клод. Я затрясла головой, пытаясь очистить ее, начать думать. Здесь копы. Есть то, что я должна сделать. Я достала из сумки пластиковую карту-удостоверение и пристегнула к воротнику. Карта гласила, что я член Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий. Почти как служебная табличка. – Пойдем поговорим с копами, пока они не начали стрелять. – Змея мертва, – возразил он. Волколак терзал мертвую тварь длинной остроконечной мордой, отрывая куски мяса. Я сглотнула слюну и отвернулась. – Они могут решить, что змея – не единственный здесь монстр. – А! – сказал он очень тихо, будто такая мысль ему и в голову прийти не могла. Что он делает здесь среди монстров? Я пошла, улыбаясь, навстречу полицейским. Посреди ринга стоял Жан-Клод в рубашке настолько окровавленной, что она прилипла к его телу, очерчивая линии сосков под тканью. По лицу его тоже была размазана кровь. Руки были обагрены до локтей. Молодая белокурая вампирка погрузила лицо в змеиную кровь. Она набирала в рот окровавленного мяса и высасывала его. Звук при этом был очень влажным и казался громче, чем должен был быть. – Я Анита Блейк. Я работаю с Региональной Группой Расследования Противоестественных Событий. Вот мое удостоверение. – Кто это с вами? – Полицейский мотнул головой в сторону мужчины в сером. Револьвер его был направлен куда-то в сторону ринга. – Как вас зовут? – шепнула я уголком рта. – Ричард Зееман, – тихо ответил он. Вслух я произнесла: – Ричард Зееман, ни в чем не повинный прохожий. Это была наверняка ложь. Насколько может быть ни в чем не повинен человек, просыпающийся в кровати среди вампиров и оборотней? Но полицейский кивнул. – А остальные? – спросил он. Я посмотрела туда, куда он показывал. У меня у самой был вид не лучше. – Менеджер и несколько его сотрудников. Они набросились на эту тварь, чтобы не дать ей вырваться в толпу. – Но ведь они не люди? – спросил он. – Нет, – ответила я. – Не люди. – Твою Бога мать! Ребята в участке нам ни за что не поверят, – сказал его напарник. Наверное, он был прав. Я была здесь и тоже с трудом могла поверить. Гигантская кобра-людоед. Именно что твою Бога мать.8
Я сидела в коридорчике, который служил для выхода артистов на арену. Освещение здесь было тусклое, будто некоторые из тех, что здесь проходили, не любили сильного света. Тоже мне удивили. Стульев здесь не было, и я слегка устала сидеть на полу. Сначала я давала показания полицейским, потом детективу в штатском. Потом прибыла РГРПС и начала допрос снова. Дольф мне кивнул, а Зебровски застрелил из большого и указательного пальцев. С тех пор прошел час пятнадцать минут. И мне стало надоедать, что на меня не обращают внимания. Ричард Зееман и вервольф Стивен сидели напротив. Руки Ричарда свободно обхватили одно колено. На ногах у него были найковские кроссовки с синим верхом на босу ногу. И даже лодыжки у него были загорелыми. Густые волосы спадали на голые плечи. Глаза его были закрыты, и я могла разглядывать его мускулистый торс, сколько мне угодно. Плоский живот с треугольником темных волос, поднимающимся над тренировочными штанами. Грудь гладкая, правильная, без единого волоска. Это я оценила. Стивен спал, свернувшись на полу клубком. На левой стороне его лица наливался синяк теми черно-синими и мясисто-красными цветами, которые дают по-настоящему серьезные ушибы. Он был завернут в серое одеяло, которое дали ему санитары, и, насколько я могла судить, больше ничего на нем не было. Наверное, всю одежду он потерял, когда перекидывался. Волколак был больше, чем он сейчас, и ноги имели совсем другую форму. Итак, красивые джинсы в обтяжку и ковбойские сапоги ушли в историю. Наверное, потому и была голой негритянка-оборотень. А не потому ли был голым и Ричард Зееман? Он, что ли, тоже оборотень? Не похоже. Если так, то он маскировался лучше любого другого, кого мне приходилось встречать. И к тому же, если он оборотень, почему не вступил в битву с коброй? Для невооруженного человека он поступил очень разумно: не путался под ногами. Стивен, с которого начиналась эта великолепная ночь, выглядел совсем не великолепно. Длинные белокурые волосы пропитались потом и прилипли к лицу. Пол закрытыми глазами налились черные мешки. Дышал он быстро и неглубоко. Глаза под закрытыми веками дергались. Сны видит? Кошмары? Снятся ли вервольфам оборотни-овцы? Ричард выглядел великолепно, но ведь его не колотили о бетонный пол гигантская кобра. Он открыл глаза, будто почувствовал, что я его рассматриваю. И посмотрел в ответ совершенно пустыми карими глазами. Мы смотрели друг на друга молча. Его лицо состояло из сплошных углов. Лепные скулы и твердая челюсть. Ямочки смягчали черты его лица и делали его слишком совершенным на мой вкус. Мне всегда неуютно в обществе слишком красивых мужчин. Может, низкая самооценка. Или, быть может, прекрасное лицо Жан-Клода заставляет меня ценить очень человеческое качество – несовершенство? – Что с ним? – спросила я. – С кем? – Со Стивеном. Он посмотрел на спящего. Стивен во сне издал какой-то тихий звук, беспомощный и перепуганный. Определенно кошмар. – Его не надо разбудить? – Вы имеете в виду – от сна? – спросил он. Я кивнула. Он улыбнулся: – Мысль хорошая, но он еще несколько часов не проснется. Можете устроить здесь пожар, он все равно не пошевелиться. – Почему? – Вы, в самом деле, хотите знать? – Конечно. Все равно мне сейчас делать нечего. Он оглядел пустынный коридор. – Что ж, неплохая причина. Он откинулся назад, отыскивая голой спиной кусок стены поудобнее. Поморщился: наверное, удобной стены не бывает. – Стивен перекинулся обратно из волка и человека меньше чем через два часа. Это было произнесено так, будто все объясняло. Может быть, но не мне. – И что? – спросила я. – Обычно оборотень остается в обличии зверя от восьми до десяти часов, потом коллапсирует и перекидывается обратно. Перекинуться раньше – это требует уйму сил. Я поглядела на спящего оборотня: – Значит, коллапс – нормальное явление? Ричард кивнул: – На весь остаток ночи. – Не слишком хороший метод выживания, – заметила я. – После коллапса большинство вервольфов слабее осенней мухи. Тогда их и отлавливали охотники. – Откуда вы столько знаете о ликантропах? – Это моя работа. Я преподаю естественные науки в средних классах местной школы. Я на него уставилась: – Вы – школьный учитель? – Да. – Он улыбнулся. – Вас это удивляет? Я покачала головой: – Как это школьный учитель оказался в компании вампиров и вервольфов? – Что я могу сказать? Повезло. Я не могла не улыбнуться: – Это не объясняет, откуда вы знаете про оборотней. – Я прослушал курс в колледже. Я снова покачала головой: – Я тоже, но я не знала, что оборотни впадают в коллапс. – У вас диплом по противоестественной биологии? – спросил он. – Ага. – У меня тоже. – Так почему же вы знаете про ликантропов больше меня? Стивен пошевелился во сне, отбросив здоровую руку в сторону. Одеяло соскользнуло, открыв живот и часть бедра. Ричард поправил одеяло на нем, как на ребенке. – Мы со Стивеном давно дружим. Ручаюсь, вы знаете о зомби такое, чего я в колледже узнать не мог. – Наверное, – сказала я. – А Стивен тоже учитель? – Нет. – Он улыбнулся, но улыбка это не была приятной. – Школьные советы косо смотрят на учителей – ликантропов. – По закону они не имеют права этого запрещать. – Это да, – ответил он. – Последнему учителю, который посмел учить их драгоценных крошек, они бросили в окно зажигательную бомбу. Ликантроп не заразен, пока он в человеческом обличье. – Это я знаю. Он покачал головой. – Извините, для меня это больной вопрос. Мой любимый проект – права для зомби; почему не может быть своего любимого проекта у Ричарда? Равные права для мохнатых при найме на работу. Я это понимаю. – Вы очень тактичны, ma petite. Вот никогда бы не подумал. В коридоре стоял Жан-Клод. Я не слышала, как он подошел. Да, но я отвлеклась на разговор с Ричардом. Конечно, конечно. – Не могли бы в следующий раз топать погромче? Надоела мне ваша манера подкрадываться. – Я не подкрадывался, ma petite. Вы отвлеклись разговором с нашим красивым мистером Зееманом. Голос его был приятен и мягок, как мед, и все же в нем была угроза. Она ощущалась, как холодный ветерок по спине. – В чем дело, Жан-Клод? – спросила я. – Дело? Какое может быть дело? В его голосе слышались злость и какая-то горькая насмешка. – Перестаньте, Жан-Клод. – Что вы имеете в виду, ma petite? – Вы сердитесь. Почему? – Ай-ай-ай! Моя слуга на может уловить моего настроения. Стыдно. – Он присел рядом со мной. Кровь на белой сорочке засохла коричневатой коркой, залив почти всю грудь. Кружева на рукавах были похожи на засохшие коричневые цветы. – Вы желаете Ричарда, потому что он красив или потому что он человек? Голос его упал почти до шепота, такого интимного, будто он говорил что-то совсем другое. Он умел шептать, как никто другой. – Я не желаю Ричарда. – Бросьте, ma petite. Не надо лгать. Он потянулся ко мне, коснулся длинными пальцами моей щеки. На руке засохла кровь. – У вас кровь под ногтями, – сказала я. Он дернулся, рука сжалась в кулаке. Очко в мою пользу. – Вы каждый раз меня отталкиваете. Почему я только с этим мирюсь? – Не знаю, – честно ответила я. – Я все надеюсь, что я вам надоем. – Я надеюсь, что вы будете со мной вечно, ma petite. Я бы не стал делать такое предложение, если бы думал, что вы мне наскучите. – Я думаю, что это вы мне наскучите. Его глаза чуть расширились. Кажется, он был действительно удивлен. – Вы пытаетесь меня задеть? Я подала плечами. – Да, но, тем не менее, это правда. Меня к вам тянет, но я вас не люблю. У нас нет стимулирующих разговоров. Я не думаю целый день: надо рассказать этот анекдот Жан-Клоду, надо обсудить с ним, что сегодня было на работе. Как только вы мне даете возможность, я вас забываю. Единственное, что у нас общего, – это насилие и мертвецы. Я не думаю, что на такой основе можно строить отношения. – Вы сегодня философичны. Его полночно-синие глаза были в паре дюймов от моих. Ресницы как черное кружево. – Просто я пытаюсь быть честной. – Я не ожидал бы от вас меньшего, – сказал он. – Я знаю, как вам противна ложь. – Он бросил взгляд на Ричарда. – И как противны монстры. – Почему вы злитесь на Ричарда? – спросила я. – Я злюсь? – Вы отлично знаете, что да. – Может быть, я понял, Анита, что единственного, чего вы хотите, я вам не в силу дать. – И чего же я хочу? – Чтобы я был человеком, – тихо ответил он. Я покачала головой: – Если вы думаете, что ваш единственный недостаток – это что вы вампир, вы ошибаетесь. – В самом деле? – Да. Вы – эгоистичный и наглый хулиган. – Хулиган? Он был удивлен неподдельно. – Вы хотите меня – и потому не можете поверить, что я вас не хочу. Ваши потребности, ваши желания важнее любых чужих. – Вы мой слуга – человек, ma petite. Это очень осложняет наши жизни. – Я не ваш слуга. – Я отметил вас, Анита Блейк. Вы мой слуга. – Нет, – ответила я. Это было очень решительное “нет”, но живот у меня свело судорогой при мысли, что он прав я никогда от него не освобожусь. Он глядел на меня, и глаза его были такими, как обычно, – темными, синими, прекрасными. – Не будь вы моим слугой, я не мог бы так легко победить змеиного бога. – Вы изнасиловали мое сознание, Жан-Клод. И мне все равно, что было тому причиной. Но его лицу пробежала гримаса отвращения. – Если вы применяете слово “изнасилование”, то вы знаете, что в этом виде преступления я неповинен. Николаос навязала вам себя. Она ворвалась в ваше сознание, ma petite. И если бы вы не несли в себе две мои метки, она бы вас уничтожила. Злость закипела во мне, поднимаясь из глубины, разливаясь по спине и рукам. Меня дико подмывало дать ему по морде. – А из-за этих меток вы можете войти в мой разум и подчинить меня себе. Вы мне говорили, что они осложняют, а не упрощают ментальные игры. Вы и об этом тоже лгали? – Это была великая необходимость, Анита. Если не остановить эту тварь, погибло бы много народу. И я черпал мощь всюду, где мог ее обрести. – Из меня. – Да, ведь вы – мой слуга-человек. Просто находясь рядом с вами, вы усиливаете мою мощь. Вы это знаете. Это я знала, но не знала, что он может качать через меня силу, как через усилитель. – Я знаю, что я теперь для вас вроде фамилиара для ведьмы. – Если вы позволите мне поставить две последние метки, это станет намного больше. Это будет брак плотью, кровью и духом. – Я замечаю, вы не упомянули душу. Он шумно выдохнул с оттенком рычания. – Вы невыносимы! Он явно рассердился. Отлично. – Никогда больше не вламывайтесь в мое сознание. – А то что? – Эти слова были вызовом, злобным и смущенным. Я стояла на коленях рядом с ним, почти дыша ему в лицо. Чтобы не заорать, мне пришлось сделать несколько глубоких вздохов. И сказала я спокойно, тихо и зло: – Если вы еще раз тронете меня подобным образом, я вас убью. – Вы попытаетесь. Его лицо было почти прижато у моему. Будто если он вдохнет, меня к нему притянет и наши губы соприкоснуться. Я помнила, какие у него мягкие губы. Какое это чувство – быть прижатой к его груди. Шероховатость его крестообразного ожога у меня под пальцами. Я отшатнулась, почти теряя сознание. Тогда это был всего лишь поцелуй, но память о нем горела во всем моем теле – как в самом плохом дамском романе, который только был написан. – Оставьте меня в покое! – прошипела я ему в лицо, сжимая руки в кулаки. – Будьте вы прокляты! Открылась дверь кабинета, и высунулась голова полицейского в форме. – Проблемы? Мы повернулись и уставились на него. Я открыла было рот сказать, что именно здесь происходит, но Жан-Клод меня опередил. – Нет, офицер, все в порядке. Это была ложь, но что здесь было бы правдой? Что у меня две вампирские метки и что я теряю душу кусок за куском? Совсем не та информация, которую я хотела бы сделать всеобщим достоянием. Полиция косится на тех, кто слишком тесно связан с монстрами. Офицер глядел на нас и ждал. Я покачала головой. – Ничего особенного, офицер. Просто уже поздно. Вы не спросите сержанта Сторра, могу ли я ехать домой? – Как фамилия? – Блейк, Анита Блейк. – А, любимчик – аниматор Сторра? Я вздохнула. – Да, та самая Анита Блейк. – Спрошу. – Полицейский еще минуту смотрел на нас троих. – У вас есть что к этому добавить? Он обращался к Ричарду. – Нет. Полицейский кивнул: – О’кей. Но пусть то, что здесь не происходит, далее не происходит при пониженной громкости. – Разумеется. Всегда рад сотрудничать с полицией, – ответил Жан-Клод. Офицер еще раз кивнул и скрылся в кабинете. Мы остались стоять на коленях в коридоре. Оборотень все так же спал на полу. Тихий звук его дыхания не столько нарушал тишину, сколько ее подчеркивал. Ричард сидел неподвижно, не сводя темных глаз с Жан-Клода. Вдруг до меня очень явственно дошло, что нас разделяют с Жан-Клодом всего несколько дюймов. Я кожей чувствовала тепло его тела. Его глаза скользнули по мне вниз. Я была по-прежнему одета только в лифчик под расстегнутым жакетом. По груди и рукам у меня побежали мурашки. Соски затвердели, как будто он их касался. И мышцы свело судорогой от жажды, которая ничего общего не имела с жаждой крови. – Прекратите! – Я ничего не делаю, ma petite. По вашей коже прокатывается ваше желание, не мое. Я тяжело вздохнула и заставила себя отвернуться. Ладно, я его хочу. Прекрасно, чудесно, но это ничего не значит. Вот так. Я отодвинулась от него, привалилась к стене и сказала, не глядя в его сторону: – Я пришла сегодня сюда, чтобы получить информацию, а не обжиматься с Мастером города. Ричард просто себе сидел, глядя мне в глаза. В нем не было смущения – только интерес, будто он не мог точно понять, что я собой представляю. Не то чтобы недружественный взгляд. – Обжиматься? – повторил Жан-Клод. Мне не надо было смотреть на его лицо, чтобы услышать в голосе улыбку. – Вы меня понимаете. – Я никогда не слыхал, чтобы это называли “обжиматься”. – Прекратите! – Что прекратить? Я полыхнула на него взглядом, но в его глазах мелькали искорки смеха. По губам расходилась медленная улыбка. Очень человеческий вид был у него в эту минуту. – Что же вы хотите обсудить, ma petite? Это должно быть что-то очень важное, если вы решили приблизиться ко мне по собственной воле. Я смотрела ему в лицо, выискивая насмешку, злость – что-нибудь в этом роде. Но его лицо было гладким и дружелюбным, как резной мрамор. Улыбка и искорки смеха в глазах как маска. И я никак не могла понять, что там за ней. И даже не уверена, что хотела бы это знать. Я медленно перевела дыхание. – Хорошо. Где вы были прошлой ночью? – Я глядела ему в лицо, пытаясь поймать изменение выражения. – Здесь, – ответил он. – Всю ночь? Он улыбнулся: – Да. – Вы можете это доказать? Улыбка стала шире: – А мне придется это делать? – Возможно. Он покачал головой: – Увертки вместо прямого разговора – от вас, ma petite! Это не ваш стиль. Вот тебе за глупую попытку вытащить информацию из Мастера. – Вы уверены, что хотите обсуждать это при посторонних? – Вы о Ричарде? – Да. – У нас с Ричардом нет секретов друг от друга, ma petite. Он – мои человеческие глаза и уши, поскольку вы ими быть отказываетесь. – Что это значит? Я думала, что у вас не может быть двух слуг-людей одновременно. – Значит, вы это признаете? В его голосе слышалась примесь торжества. – Это не игра, Жан-Клод. Сегодня ночью погиб человек. – Поверьте мне, ma petite, когда вы примете две последние метки и станете моим слугой не только номинально – это для меня не игра. – Сегодня ночью произошло убийство, – сказала я. Может быть, если сосредоточиться на преступлении, на моей работе, я смогу избежать словесных ловушек. – И? – подсказал он. – Жертва вампирского нападения. – А, – сказал он, – теперь мне ясна моя роль. – Рада, что вам это кажется забавным. – Смерть от укусов вампира только временно фатальна, ma petite. Подождите до третьей ночи, когда жертва восстанет, и расспросите его. – Юмор в его глазах растаял. – Чего вы мне не сказали? – Я нашла на жертве не менее пяти различных радиусов укусов. Что-то мелькнуло в его глазах. Я не знаю, что именно, но какая-то неподдельная эмоция. Удивление, страх, вина? Что-то. – Значит, вы ищете одичавшего Мастера вампиров? – Ага. Знаете кого-нибудь? Он рассмеялся. Все его лицо озарилось изнутри, будто зажгли свечу у него под кожей. На какой-то миг он стал так красив, что у меня стиснуло дыхание. Но это была не та красота, которой хочется коснуться. Я вспомнила бенгальского тигра в зоопарке. Он был так велик, что можно было бы проехаться на нем, как на пони. Мех у него был оранжевый, черный, желтоватый и перламутрово-белый. Глаза золотые. А лапы, шире моей раскрытой ладони, бегали, бегали, туда и назад, туда и назад, пока не протоптали дорожку на земле. Какой-то умник поставил решетку так близко к изгороди, удерживающей публику, что через нее можно было легко просунуть руку и коснуться тигра. Мне пришлось сжать руки в кулаки и засунуть их в карманы, чтобы подавить искушение потянуться сквозь решетку и погладить тигра. Он был так близко, красивый, дикий... соблазнительный. Я обняла колени, прижав их к груди, и крепко сцепила руки. Тигр оторвал бы мне руку, и все же я в глубине души жалела, что его не потрогала. Я смотрела в лицо Жан-Клода, ощущала, как его смех гладит меня по спине, как бархат. Неужели какая-то часть моей души будет всю жизнь гадать, каково оно было бы, скажи я “да”? Может быть. Но я это переживу. Он глядел на меня, и смех умирают в его глазах, как последний свет на закатном небе. – О чем вы думаете, ma petite? – Разве вы не можете читать мои мысли? – Вы знаете, что не могу. – Я о вас ничего не знаю, Жан-Клод, даже самой мелкой мелочи. – Вы знаете обо мне больше, чем любой другой в этом городе. – В том числе Ясмин? Он опустил глаза, почти смущенный. – Мы с ней очень старые друзья. – Насколько старые? Он встретил мой взгляд, но лицо его было пустым и непроницаемым. – Достаточно. – Это не ответ, – сказала я. – Нет, – согласился он. – Это уход от ответа. Значит, он не ответит на мой вопрос. Что здесь нового? – А есть в городе другие вампиры в ранге Мастера, кроме вас, Малкольма и Ясмин? Он покачал головой: – Мне такие неизвестны. – Что это должно значить? – нахмурилась я. – Именно то, что я сказал. – Вы – Мастер города. Разве вам не полагается знать? – Сейчас у нас не совсем все в порядке, ma petite. – Объясните. Он пожал плечами, и даже в окровавленной сорочке этот жест был грациозным. – Обычно младшие вампиры нуждаются в моем позволении как Мастера на пребывание в городе, но, – он снова пожал плечами, – есть такие, которые считают, что я недостаточно силен, чтобы держать город. – Вам бросили вызов? – Скажем так: я ожидаю, что мне бросят вызов. – Почему? – спросила я. – Другие Мастера боялись Николаос. – А вас они не боятся. Это не был вопрос. – К несчастью, нет. – А почему? – На них не так легко произвести впечатление, как на вас, ma petite. Я начала было говорить, что не производит он на меня впечатления, но это была неправда. Жан-Клод нюхом учуял бы, если бы я лгала, так зачем стараться? – Значит, в городе может быть другой Мастер и без вашего ведома. – Да. – А вы разве не чуете друг друга? – Может быть, да, а может быть, нет. – Спасибо, что прояснили вопрос. Он потер лоб кончиками пальцев, как при головной боли. Бывает у вампиров головная боль? – Чего я не знаю, того не могу вам сказать. – А не могли бы более... – Я поискала слово и не нашла, – отвязные вампиры убить кого-то без вашего позволения? – Отвязные? – Да ответьте же вы на вопрос! – Могли бы. – А могли бы пять вампиров охотиться стаей, не имея Мастера в качестве третейского судьи? Он кивнул: – Прекрасный выбор слов, ma petite, и ответ – нет. Мы – одинокие охотники, если у нас есть выбор. Я кивнула в ответ: – Значит, либо вы, либо Малкольм или Ясмин, либо какой-то таинственный Мастер. – Исключите Ясмин. Она недостаточно сильна. – О’кей, вы, Малкольм или таинственный Мастер. – А вы действительно думаете, что я сошел с ума и одичал? Он улыбался, но глаза его были серьезны. Для него что-то значит, что я о нем думаю? Надеюсь, что нет. – Не знаю. – И вы решили встретиться со мной, думая, что я могу быть сумасшедшим? Как опрометчиво с вашей стороны. – Если вам не нравится ответ, не надо было задавать вопрос. – Очень справедливо. Открылась дверь кабинета, и вышел Дольф с блокнотом в руке. – Можешь ехать домой, Анита. Я завтра сверю с тобой твои показания. – Спасибо, – кивнула я. – Так я же знаю, где ты живешь, – улыбнулся он. – Спасибо, Дольф, – улыбнулась я в ответ и встала. Жан-Клод поднялся одним плавным движением, будто его подняли как марионетку невидимые нити. Ричард встал медленнее, опираясь на стену, будто у него затекли ноги. Он оказался выше Жан-Клода дюйма на три, что было не меньше шести футов одного дюйма. Почти слишком высок на мой вкус, но кто меня спрашивает? – А с вами мы еще можем немного поговорить, Жан-Клод? – спросил Дольф. – Конечно, детектив, – ответил Жан-Клод и пошел по коридору. В его движениях была заметна скованность. Бывают у вампиров синяки? Не пострадал ли он в схватке? И какое мне дело? Никакого. В определенном смысле Жан-Клод был прав: будь он человеком, даже эгоистичным сукиным сыном, тогда еще была бы вероятность. Я – женщина без предрассудков, но, прости меня Господь, мужчина должен быть, по крайней мере, живым. Ходячие трупы, пусть как угодно красивые – это не мое. Дольф придержал дверь для Жан-Клода и оглянулся на нас. – Вы тоже свободны, мистер Зееман. – А мой друг Стивен? Дольф глянул на спящего оборотня. – Отвезите его домой. Пусть отоспится. Я с ним завтра поговорю. – Он посмотрел на часы. – То есть уже сегодня. – Я скажу Стивену, когда он проснется. Дольф кивнул и закрыл дверь. Мы остались одни в гудящей тишине коридора. Или это у меня в ушах гудело. – И что теперь? – спросил Ричард. – Едем по домам. – Меня привезла Рашида. – Кто? – нахмурилась я. – Женщина-оборотень, у которой рука разорвана. – Возьмите машину Стивена. – Рашида привезла нас обоих. Я покачала головой: – Значит, вы застряли. – Похоже на то. – Можете вызвать такси, – предложила я. – Денег нет. – Он чуть не улыбался. – Отлично, я вас отвезу домой. – А Стивен? – И Стивена, – сказала я. Я улыбалась, сама не знаю чему, но это лучше, чем плакать. – Вы даже не знаете, где я живу. А вдруг в Канзас – Сити? – Если это десять часов ехать, выпутывайтесь сами, – сказала я. – Но на разумное расстояние я вас отвезу. – Мерамек-гейтс – это разумное расстояние? – Вполне. – Дайте я только соберу свою одежду, – попросил он. – На мой взгляд, вы вполне одеты. – У меня где-то здесь было пальто. – Я подожду здесь, – сказала я. – Приглядите за Стивеном? – попросил он, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на страх. – Чего вы боитесь? – спросила я. – Самолетов, пушек, больших хищников и Мастеров вампиров. – С двумя пунктами из четырех я согласна. – Я пошел за пальто. Я присела рядом со спящим вервольфом. – Мы здесь подождем. – Я быстро, – сказал он и улыбнулся. Очень славная была у него улыбка. Ричард вернулся, одетый в длинное черное пальто, по виду – из настоящей кожи. На его голой груди оно хлопало, как пелерина. Мне понравилась его грудь в обрамлении черной кожи. Он застегнул пальто и затянул пояс. Черная кожа шла к длинным волосам и красивому лицу, а серые тренировочные и кроссовки – нет. Он нагнулся, поднял Стивена под мышки и встал. Кожа пальто заскрипела, когда он напряг руки. Стивен был моего роста и вряд ли весил более чем на двадцать фунтов больше меня. Но Ричард нес его так, будто он был невесом. – Бабушка, бабушка, зачем у тебя такие сильные руки? – А моя реплика – “Чтобы крепче обнять тебя”? – спросил он, глядя на меня в упор. Я почувствовала, как мое лицо заливается краской. Я не собиралась флиртовать, как-то это глупо получилось. – Так вас подвезти или нет? – Голос у меня оказался хриплый и от смущения злой. – Подвезти, – спокойно сказал он. – Тогда бросьте острить. – Я не острил. Я уставилась на него в упор. Глаза у него были темно-карие, как шоколад. Не зная, что сказать, я промолчала. Почаще бы мне так делать. Повернувшись, я пошла к машине, нашаривая в кармане ключи. Ричард шел следом. Стивен свернулся у него на груди, потуже натянув одеяло во сне. – Ваша машина далеко? – спросил он. – В паре кварталов отсюда. А что? – Стивен слишком легко одет для такой погоды. Я насупилась: – Так что, мне подогнать машину сюда? – Это было бы очень любезно, – ответил он. Я открыла рот, чтобы сказать “нет”, – и закрыла его. Тонкое одеяло слабо защищало от холода, а Стивен получил свои раны, спасая мою жизнь. Черт меня не возьмет, если я подгоню машину. Поэтому я удовлетворилась тем, что проворчала себе под нос: – Дожила! Изображаю из себя такси по вызову для вервольфа. Ричард либо не слышал меня, либо решил сделать вид, что не слышит. Умный, красивый, учитель естественных наук, диплом по противоестественной биологии, чего мне еще надо? Дайте мне минуту, и я что-нибудь придумаю.9
Машина ехала в собственном туннеле темноты. Фары двигались световым кругом. Стивен спал на заднем сиденье моей “новы”. Ричард сидел на пассажирском сиденье, полуобернувшись ко мне. Это простоя вежливость – смотришь на того, с кем говоришь. Но это давало ему преимущество – я-то должна была смотреть на дорогу. А он мог глазеть на меня. – Что вы делаете в свободное время? – спросил Ричард. Я покачала головой: – У меня его нет. – Какие-нибудь хобби? – Кажется, их у меня тоже нет. – Есть же у вас какие-то дела, кроме стрельбы по гигантским змеям, – сказал он. Я улыбнулась и глянула на него. Он наклонился ко мне, насколько допускал ремень безопасности, и улыбался тоже, но что-то было в его глазах или в его позе, что говорило о том, что он серьезен. И ему интересно, что я скажу. – Я аниматор, – ответила я. Он со стуком сомкнул ладони, заехав левым локтем по спинке сиденья. – О’кей, когда вы не поднимаете мертвых, что вы делаете? – Работаю с полицией по противоестественным преступлениям, в основном убийствам. – И? – нажимал он. – И истребляю одичавших вампиров. – И? – И больше ничего, – сказала я и посмотрела на него снова. В темноте его глаз не было видно – слишком они были темные, – но я ощущала его пристальный взгляд. Может, это воображение. Ага. Слишком много времени провела с Жан-Клодом. Запах кожаного пальто Ричарда смешивался с запахом его одеколона. Приятным и дорогим. Очень гармонировавшим с запахом кожи. – Работаю. Тренируюсь. Вижусь с друзьями. – Я пожала плечами. – Что вы делаете, когда не преподаете? – Ныряю с аквалангом, лазаю по пещерам, наблюдаю птиц, вожусь в саду, занимаюсь астрономией. Его улыбка виднелась в темноте неясной белизной. – Наверняка у вас куда больше свободного времени, чем у меня. – На самом деле у учителя домашних работ всегда больше, чем у его учеников. – Обидно это слышать. Он пожал плечами, кожа пальто, чуть потрескивая, прошелестела по его голому телу. Хорошая кожа всегда движется так, будто она живая. – Телевизор смотрите? – спросил он. – Телевизор у меня сломался два года назад, и с тех пор я новый не покупала. – Что-то же вы делаете для развлечения? Я подумала: – Собираю игрушечных пингвинов. И тут же пожалела, что это сказала. Он усмехнулся: – Это уже что-то. Истребительница собирает мягкие игрушки. Мне это нравится. – Рада это слышать. Мой голос даже мне самой показался сварливым. – Что-то не так? – спросил он. – Я плохо умею вести светскую болтовню. – Вы отлично справляетесь. На самом деле это было не так, но я не знала, как ему это объяснить. Я не говорю о себе с незнакомыми людьми. Особенно с такими, у которых связи с Жан-Клодом. – Чего вы от меня хотите? – Я просто так, время занимаю. У него по сторонам лица до плеч висели густые волосы. Он был выше, грубее сложен, но абрис был знаком. В темноте он был похож на Филиппа. Филипп был единственным человеком, которого я видела среди монстров. Обвисший в цепях Филипп. Кровь темно-красным потоком на груди. Она плескала на пол, как дождь. На мокрой кости позвоночника отблескивал свет факелов. Ему разорвали горло. Я отшатнулась к стене, как от удара. Я не могла дышать. Кто-то все шептал: “Боже мой, Боже мой!”, и это была я. Я спустилась по ступеням, прижимаясь спиной к стене. Не в силах оторвать глаз. Отвернуться. Дышать. Закричать. Отсвет факелов плясал в его глазах, создавая иллюзию движения. В груди родился крик и вырвался из глотки: – Филипп!! По спине пробежал холодок. Я сидела в машине вместе с призраком своей виноватой совести. Не моя была вина, что Филипп погиб. Я его никак не убивала, но… но чувство вины не оставляло меня. Кто-то должен был попытаться его спасти, а так как я была последней, кому представлялся такой шанс, это должна была быть я. У вины много лиц. – Чего вы хотите от меня, Ричард? – Я? Ничего. – Ложь – противная штука, Ричард. – Почему вы думаете, что я лгу? – Отточенный инстинкт подсказывает, – ответила я. – Неужели действительно так давно вам не приходилось вести бесед с мужчинами? Я стала поворачиваться, чтобы взглянуть ему в глаза, и передумала. Действительно давно. – Последний человек, который со мной флиртовал, был убит. Это вырабатывает у девушек осторожность. Он на минуту затих. – Что ж, это честно, но я все равно хочу знать о вас больше. – Почему? – А почему нет? Что ж, на это у меня был ответ. – Откуда я знаю, что это не Жан-Клод велел вам со мной подружиться? – Зачем бы ему это надо? – Я пожала плечами. – Ладно, начнем сначала. Притворимся, что мы встретились в клубе здоровья. – Клубе здоровья? – переспросила я. – В клубе здоровья, – улыбнулся он. – Я думаю, у вас потрясающий вид в купальнике. – В тренировочном, – уточнила я. Он кивнул: – Вы в тренировочном выглядели очень мило. – Я люблю, когда у меня вид намного лучше. – Если я воображаю вас в купальнике, у вас вид великолепный, а в тренировочном – просто симпатичный. – Что ж, это честно. – Мы поболтали, и я вас пригласил куда-нибудь съездить. Тут мне пришлось на него взглянуть: – Вы меня приглашаете? – Да. Я покачала головой и отвернулась к дороге. – Мне эта мысль не кажется удачной. – Почему? – спросил он. – Я вам уже говорила. – Если убили кого-то одного, это еще не значит, что будут убивать всех. Я вцепилась в руль так, что пальцы заболели. – Мне было восемь, когда умерла моя мать. Когда мне было десять, мой отец женился снова. – Я покачала головой. – Люди уходят и не возвращаются. – Звучит пугающе, – заметил он тихим и низким голосом. Не знаю, почему я это сказала. Обычно я не говорю о матери с незнакомыми людьми и вообще ни с кем, если на то пошло. – Пугающе, – повторила я. – Можно сказать и так. – Если никого к себе не подпустишь, никто тебе не сделает больно, так? – К тому же в возрастной группе от двадцати одного до тридцати полно противных мужчин. Он усмехнулся. – Согласен. Но симпатичных, умных и независимых женщин тоже не пруд пруди. – Перестаньте говорить комплименты, а то я покраснею. – Вы мне не кажетесь человеком, который легко краснеет. У меня в мозгу вспыхнуло воспоминание: голый Ричард Зееман около кровати натягивает тренировочные штаны. В тот момент меня это совсем не смутило. И только теперь вспомнилось, когда он сидит рядом со мной в машине, такой теплый и близкий. Горячая волна краски стала заливать мое лицо. Я краснела в темноте и радовалась, что он меня не видит. Не хотела я, чтобы он знал, что я думаю о том, как он выглядит без одежды. Обычно я так не делаю. Конечно, обычно я не вижу голых мужчин до первого свидания. А если подумать, я и на свиданиях не вижу голых мужчин. – Мы сидим в клубе здоровья, попиваем фруктовый сок, и я приглашаю вас куда-нибудь. Я пристально смотрела на дорогу. И все еще краснела, вспоминая гладкую линию его бедер и то, что ниже. Это мешало, но чем сильнее я старалась об этом не думать, тем яснее был образ. – В кино и на ужин? – спросила я. – Нет, – ответил он. – Что-нибудь совершенно оригинальное. Поход по пещерам. – Вы предлагаете на первом свидании ползать по пещерам? – Вы когда-нибудь в пещерах бывали? – Однажды. – Вам понравилось? – Мы тогда подкрадывались к плохим парням. Насчет нравится или не нравится не было и мысли. – Тогда вам надо попробовать еще раз. Я хожу в пещеры не реже двух раз в месяц. Приходится надевать самую старую одежду, как следует вымажешься, и никто тебе нескажет, что нельзя играть в грязи. – В грязи? – Для вас это слишком неопрятно? – Я была ассистентом биолаборатории в колледже. Для меня нет слишком неопрятной работы. – По крайней мере, вы можете сказать, что используете в работе знания по диплому. – Это верно, – рассмеялась я. – Я свои знания тоже использую, но я ушел в обучение мелкоты. – Любите преподавать? – Очень. В одном этом слове было столько теплоты и энтузиазма! Редко приходится слышать такое от людей, говорящих о своей работе. – Я тоже люблю свою работу. – Даже если она втравливает вас в игры с вампирами и зомби? – Ага. – Итак, мы сидим во фруктовом баре, и я только что вас пригласил. Что вы скажете? – Я скажу “нет”. – Почему? – Не знаю. – Вы очень подозрительны. – Всегда такая, – согласилась я. – Никогда не пробовать – это самая большая из неудач, Анита. – Не ходить на свидания – это не неудача, а выбор. Я чувствовала, что начинаю оправдываться. – Скажите, что в этот уик-энд пойдете на экскурсию в пещеры. Кожаное пальто скрипнуло, когда он попытался приблизиться ко мне больше, чем пускал ремень безопасности. Он мог протянуть руку и коснуться меня. И какая-то часть моего существа этого хотела, что уже само по себе смущало. Я начала говорить “нет” и поняла, что мне хочется сказать “да”. Что было глупо. Но мне нравилось сидеть в темноте с этим запахом кожи и одеколона. Назовите это химией, взрывом вожделения, как хотите. Ричард мне нравился. Он повернул во мне выключатель. Уже давно мне никто не нравился в этом смысле. Жан-Клод не в счет. Не знаю почему, но не в счет. Может быть, потому, что он мертв. – Ладно, я пойду в пещеры. Когда и где? – Отлично. Встречаемся около моего дома в, скажем, десять часов, в воскресенье. – Десять утра? – спросила я. – Вы не из жаворонков? – Совсем нет. – Нам придется начать раньше, иначе мы не дойдем за один день до конца пещеры. – Что мне надеть? – Самую старую из своей одежды. Я надеваю комбинезон поверх джинсов. – Комбинезон у меня есть. Я не стала говорить, что он мне служит для защиты одежды от крови. Грязь – это звучит куда более нейтрально. – Отлично. Остальное снаряжение я для вас принесу. – А какое еще снаряжение мне нужно? – Каска, фонарь, может быть, наколенники. – Колоссальное обещается первое свидание, – сказала я. – Так оно и будет, – уверил он. Голос его был тихим, мягким и почему-то создавал большую близость, чем просто сидение в одной машине. Это не был волшебный голос Жан-Клода, но что же это было? – Здесь направо, – сказал он, указывая на боковую улицу. – Третий дом справа. Я заехала на короткую аллею с гудроновым покрытием. Дом был кирпичный, какого-то бледного цвета. Подробнее в темноте сказать было трудно. Забываешь, как бывает темна ночь, когда нет электрического освещения. Ричард отстегнул ремень и открыл дверь. – Спасибо, что подбросили. – Помочь вам занести его в дом? – спросила я, держа руку на ключе. – Нет, справлюсь. Но все равно спасибо. – Не за что. Он посмотрел на меня пристально: – Я что-то не то сделал? – Пока нет, – ответила я. Он улыбнулся в темноте мимолетной улыбкой. – И хорошо. Потом он открыл заднюю дверь и вышел из машины. Наклонился, поднял Стивена, прижимая одеяло, чтобы не соскользнуло. Поднимая, он сделал упор на спину, а не ноги – работая с тяжестями, этому обучаешься. Человеческое тело поднять куда труднее, чем даже свободный вес. Оно куда меньше сбалансировано, чем штанга. Он спиной закрыл дверцу автомобиля. Она щелкнула, и я сняла ремень безопасности, чтобы ее запереть. Ричард смотрел на меня через открытую пока пассажирскую дверь. Сквозь шум работающего на холостом ходу мотора послышался его голос: – Запираетесь от бук и бяк? – На всякие случай, – сказала я. Он кивнул и сказал: – Понятно. В этом одном слове было что-то такое грустное, тоскливое, как утраченная невинность. Приятно говорить с человеком, который понимает. Дольф и Зебровски разбирались в насилии, в близкой смерти, но в монстрах они не понимали. Я закрыла дверь и отодвинулась обратно за руль. Потом застегнула ремень и включила передачу. Фары выхватили из темноты Ричарда, волосы Стивена лежали на его руках желтым всплеском. Ричард все еще смотрел на меня. Я оставила его в темноте перед этим домом, где единственным звуком был стрекот осенних сверчков.10
Перед своим домом я остановилась чуть позже двух часов ночи. А рассчитывала лечь спать куда раньше. От нового крестообразного ожога расходилась жгучая кислотная боль. От нее вся грудь ныла. Ребра и живот саднило. Я включила лампочку под крышей машины и расстегнула жакет. В желтом свете на коже расцветали синяки. Минуту я не могла сообразить, откуда они взялись; потом вспомнила сокрушительную тяжесть переползающей через меня змеи. Господи, мне еще повезло, что это синяки, а не переломы ребер. Отключив свет, я застегнула жакет снова. Ремень кобуры натер кожу, но ожог болел настолько сильней, что боль от синяков и потертости казалась ничтожной. Хороший ожог отвлекает мысли от всего чего угодно. Свет, который обычно горел на лестнице, был неисправен. Не впервые. Но когда утром откроется офис, надо будет позвонить и сообщить. Если этого не сделать, его никогда не починят. Я уже поднялась на три ступеньки, когда его увидела. Он сидел наверху лестницы и ждал меня. Короткие белокурые волосы, в темноте бледные. Руки на коленях ладонями вверх – дескать, оружия у меня нет. Ладно, оружия нет в руках. А вообще оружие у Эдуарда есть всегда, если его никто специально не отбирал. Если на то пошло, у меня тоже. – Давно не виделись, Эдуард. – Три месяца, – ответил он. – Пока моя сломанная рука до конца не зажила. Я кивнула. – Мне тоже швы сняли только два месяца как. Он все так же сидел на ступеньке, глядя на меня. – Что ты хочешь, Эдуард? – спросила я. – Может, я просто зашел проведать? – Он тихо засмеялся. – Сейчас два часа ночи, а не утро. Не дай тебе Бог, если ты просто зашел проведать. – Ты бы предпочла, чтобы это было по делу? Голос его был ровен, но что-то такое в нем слышалось. – Нет-нет! – затрясла я головой. Иметь общие дела с Эдуардом мне никак не хотелось. Он специализировался на ликвидации ликантропов, вампиров, всех тех, что когда-то были людьми и перестали ими быть. Убивать людей ему надоело. Слишком легкая работа. – А ты по делу? Голос у меня был ровный и не дрожал. Очко в мою пользу. Браунинг я выхватить могла, но, если бы дело дошло до оружия, он бы меня убил. Дружить с Эдуардом – это как дружить с ручным леопардом. Можешь его гладить, и он тебя вроде бы любит, но в глубине души ты знаешь, что, если он всерьез проголодается или разозлится, он тебя убьет. Убьет и мясо с костей обглодает. – Сегодня только информация, Анита. Никаких проблем. – Информация какого сорта? – спросила я. Он снова улыбнулся. Добрый старый дружище Эдуард. Вот так. – А нельзя ли нам зайти в дом и там поговорить? Тут что-то холодно. – В прошлый раз, когда ты был в городе, тебе не нужно было приглашения, чтобы зайти в мою квартиру. – А у тебя новый замок. Я улыбнулась: – И ты не можешь его взломать? Мне было по-настоящему приятно. Он пожал плечами. Может, дело в темноте, но не будь это Эдуард, я бы сказала, что он смутился. – Мне слесарь сказал, что он защищен от взлома. – А я с собой тарана не захватил, – сказал он. – Заходи. Я сделаю кофе. Я обошла вокруг него, а он встал и пошел за мной. Я повернулась к нему спиной без всякой тревоги. Может быть, когда-нибудь Эдуард меня застрелит, но он не будет этого делать в спину, сказав сначала, что ему нужна только информация. Эдуарда нельзя назвать человеком чести, но у него есть правила. Если бы он собираются меня убить, он бы об этом заявил. Сказал бы, сколько ему заплатили за мою ликвидацию. Смотрел бы, как светится страх у меня в глазах. Да, у Эдуарда есть правила. Просто у него их меньше, чем обычно у людей бывает. Но своих правил он никогда не нарушает, никогда не идет против своего искаженного чувства чести. Если он сказал, что сегодня мне ничего не грозит, значит, так и есть. Хорошо бы, если бы у Жан-Клода тоже были правила. Коридор был тих, как должен был быть в середине ночи, в середине рабочей недели, когда людям рано на работу. Мои живущие днем соседи беззаботно похрапывали в своих кроватях. Я открыла новые замки на своей двери и впустила Эдуарда. – Это у тебя новый фасон? – спросил он. – Что? – Что случилось с твоей рубашкой? – Ох! Находчивость в ответах – совсем не мое свойство. Я не знала, что сказать, вернее, сколько сказать. – Ты опять повязалась с вампирами, – сказал он. – Почему ты так решил? – Из-за нового крестообразного ожога у тебя на... гм... на груди. Ах, это. Я расстегнула жакет, перекинула его через спинку кровати и осталась стоять в лифчике и наплечной кобуре, причем встретила взгляд Эдуарда, не краснея. Очко в мою пользу. Расстегнув ремень, я сняла кобуру и взяла ее с собой на кухню. Там я положила ее на столик и достала из морозильника кофейные зерна, оставшись только в лифчике и джинсах. Перед любым другим мужчиной, живым или мертвым, я бы застеснялась, но не перед Эдуардом. Между нами сексуального напряжения не было никогда. Может, мы в один прекрасный день друг друга пристрелим, но спать вместе не будем. Его больше интересовал свежий ожог, чем мои груди. – Как это случилось? – спросил он. Я стала молоть зерна в электрической мельничке для перца, которую купила на этот случай. Уже от запаха свежесмолотых зерен мне стало лучше. Я вставила фильтр в любимую кофеварку, засыпала кофе, залила воду и нажала кнопку. Примерно на этой стадии кончалось мое кулинарное искусство. – Я сейчас накину рубашку, – сказала я. – Этому ожогу не понравится прикосновение чего бы то ни было, – сказал Эдуард. – Тогда я не стану ее застегивать. – Ты мне расскажешь, как тебя обожгло? – Расскажу. Захватив с собой пистолет, я прошла в спальню. Там в глубине шкафа у меня висела рубашка с длинными рукавами, которая когда-то была лиловой, а теперь выцвела в бледно-сиреневую. Это была рубашка от мужского костюма, и висела она мне почти до колен, но она была удобная. Я закатала рукава до локтей и застегнула ее до половины. Над ожогом я ее оставила свободной. Глянув в зеркало, я убедилась, что она закрывает почти весь мой вырез. Годится. Поколебавшись, я все же положила браунинг в кобуру у кровати. Сегодня у нас с Эдуардом битвы не ожидалось, а если кто-то или что-то пробьется через мои новые замки, ему придется встретиться с Эдуардом. Нет, сейчас мне ничего не грозит. Он сидел на моем диване, вытянув скрещенные в лодыжках ноги. Плечи его опирались на подлокотник дивана. – Будь как дома, – сказала я. Он улыбнулся: – Ты мне расскажешь про вампиров? – Да, но я пока решаю, сколько именно тебе рассказать. Он улыбнулся еще шире: – Ну естественно! Я поставила две чашки, сахар и настоящие сливки из холодильника. Кофе капал в стеклянный ковшик. Аромат шел резкий, теплый и такой густой, что хоть на руки наматывай. – Как тебе сделать кофе? – Как себе. – Никаких личных предпочтений? – посмотрела я на него. Он покачал головой, не вставая с дивана. – О’кей. Я разлила кофе по чашкам, положила по три куска сахара и побольше сливок в каждую, размешала и поставила на столик. – А ты мне его не принесешь? – спросил он. – Не стоит пить кофе на белом диване, – сказала я. – А! Он поднялся одним плавным движением, весь изящество и энергия. Это впечатляло бы, не проведи я почти всю ночь с вампирами. Мы сидели друг напротив друга. Глаза у него были цвета весеннего неба – теплый бледно-голубой цвет, который умудряется еще выглядеть холодным. На лице у него было дружелюбное выражение, а глаза следили за всем, что я делаю. Я рассказала ему про Ясмин и Маргариту. Я только опустила Жан-Клода, жертву вампиров, гигантскую кобру, вервольфа Стивена и Ричарда Зеемана. Так что рассказ получился очень коротким. Когда я закончила, Эдуард сидел, попивая кофе и глядя на меня. Я пила кофе и смотрела на него. – Это объясняет ожог, – сказал он. – Ну и отлично, – отозвалась я. – Но ты очень много опустила. – Откуда ты знаешь? – Потому что я за тобой следил. Я уставилась на него, подавившись глотком. Когда я смогла заговорить, не кашляя, я переспросила: – Ты – что? – За тобой следил, – повторил он. Глаза его все еще были равнодушны, улыбка приветлива. – Зачем? – Меня наняли убить Мастера города. – Тебя наняли для этого три месяца назад. – Николаос мертва, а новый Мастер – нет. – Николаос ты не убивал, – сказала я. – Это я сделала. – Верно. Хочешь половину денег? Я покачала головой. – Тогда чем ты недовольна? Помогая тебе, я чуть не лишился руки. – А я получила четырнадцать швов, и оба мы получили по укусу вампира. – И очищались святой водой, – напомнил Эдуард. – Которая жжет хуже кислоты, – вспомнила я. Эдуард кивнул, попивая кофе. Что-то шевельнулось в его глазах, неуловимое и опасное. Я могу поклясться, что выражение его лица не изменилось, но вдруг я оказалась не в состоянии отвести взгляда от его глаз. – А зачем ты за мной следил, Эдуард? – Мне сказали, что у тебя встреча с новым Мастером. – Кто тебе сказал? Он покачал головой, и его губы искривила эта непроницаемая улыбка. – Я был сегодня в “Цирке”, Анита, и видел, с кем ты была. Ты якшалась с вампирами, потом поехала домой. Следовательно, один из них – Мастер. Я старалась сохранить бесстрастное лицо – слишком бесстрастное, так что было заметно усилие, но не панический страх. Эдуард за мной следил, а я об этом не знала. Он знал всех вампиров, с которыми я сегодня виделась. Список не очень длинный. И он сообразит. – Постой, – сказала я. – Значит, ты бросил меня драться со змеей и не попытался помочь? – Я вошел, когда толпа выбежала. Когда я заглянул в палатку, все уже почти кончилось. Я пила кофе и пыталась сообразить, как улучшить ситуацию. У него контракт на убийство Мастера, и я привела его прямо к нему. Я предала Жан-Клода. Так что, отчего это меня волнует? Эдуард изучают мое лицо, будто хотел его запомнить. Он ждал, что лицо меня выдаст. Я очень старалась быть бесстрастной и непроницаемой. А он улыбался своей улыбкой пожирателя канареек. Очень он был собой доволен. А я собой – нет. – Ты сегодня видела только четырех вампиров: Жан-Клода, темнокожую экзотку, которая, очевидно, Ясмин, и двух блондинок. Их имена ты знаешь? Я покачала головой. Он улыбнулся шире: – А знала бы – сказала бы? – Может быть. – Блондинок можно отставить. Ни одна из них не “Мастер вамп”. Я смотрела на него, заставляя себя сохранять лицо нейтральным, лишенным выражения, бесстрастным, внимательным, пустым. Бесстрастность – не мое любимое выражение лица, но, может, если потренироваться... – Остаются Жан-Клод и Ясмин. Ясмин в городе новичок, остается Жан-Клод. – Ты и в самом деле думаешь, что Мастер всего города будет вот так вот выставляться? Я вложила в эти слова все презрение, которое смогла найти. Я – не лучшая в мире актриса, но, может, могу научиться. Эдуард уставился на меня. – Это ведь Жан-Клод? – Жан-Клод недостаточно силен, чтобы держать город. И ты это знаешь. Ему – сколько там – чуть больше двухсот лет? Недостаточно стар. Он нахмурился. – Но это не Ясмин. – Верно. – Ты же сегодня с другими вампирами не говорила? – Может, ты и следил за мной до “Цирк”, Эдуард, но ты не слушал у дверей во время моей встречи с Мастером. Не мог. Тебя бы услышали вампы или оборотни. Он подтвердил это кивком. – Я видела сегодня Мастера, но его не было среди тех, кто пришел на битву со змеей. – Мастер бросил своих птенцов рисковать жизнью и не помог? Его улыбка вернулась. – Мастер города не обязан присутствовать физически, чтобы дать им свою силу. Ты это знаешь. – Нет, – ответил он. – Не знаю. – Верь или не верь, а это правда. И я помолилась, чтобы он поверил. Он снова нахмурился. – Обычно ты не умеешь так хорошо врать. – Я не вру. И голос мой звучал спокойно, нормально, правдиво. Добрая честная я. – Если Мастер действительно не Жан-Клод, то ты знаешь, кто это? Это была ловушка. Я не могла ответить “да” на оба вопроса, но, черт побери, я уже начала врать, так зачем останавливаться? – Да, я знаю, кто это. – Скажи мне. – Если Мастер узнает, что я с тобой говорила, он меня убьет. – Вместе мы можем его убить, как убили предыдущего. И голос его был ужасно рассудительным. На минуту я задумалась. Задумалась, не сказать ли ему правду. Хмыри из “Человека превыше всего” с Мастером не заведутся, но Эдуард может. Вместе, командой, мы могли бы его убить. И жизнь моя стала бы куда проще. Я покачала головой и вздохнула. Вот, блин! – Не могу, Эдуард. – Не хочешь, – сказал он. Я кивнула: – Не хочу. – Если я тебе поверю, Анита, это будет значить, что мне нужно имя Мастера. Это будет значить, что ты – единственный человек, который это имя знает. Дружелюбная мишура соскользнула с его лица, как тающий лед. Глаза его были пусты и безжалостны, как зимнее небо. За ними не было никого, кто меня услышал бы. – Тебе не стоит быть единственным человеком, который знает это имя, Анита. Он был прав. Еще как не стоит, но что я могла сказать? – Хочешь верь, Эдуард, хочешь не верь. – Избавь себя от большой боли, Анита. Скажи мне имя. Он поверил. Черт побери, поверил! Я опустила глаза в чашку, чтобы он не заметил искорки торжества. Когда я подняла глаза, я уже контролировала свое лицо. Мерил Стрип, понимаешь. – Я не поддаюсь на угрозы, и ты это знаешь. Он кивнул, допил кофе и поставил кружку на середину стола. – Все, что будет необходимо для завершения моей работы, я сделаю, Анита. – Никогда в этом не сомневалась, – сказала я. Он хотел сказать, что добудет от меня информацию под пыткой. В его голосе почти звучало сожаление, но это его не остановит. Одним из главных правил Эдуарда было: “Работа всегда должна быть сделана”. И таким мелочам, как дружба, он портить свои послужной список не позволит. – Ты спасла мою жизнь, а я твою, – сказал он. – Но сейчас тебе от этого никакой пользы не будет, ты понимаешь? Я кивнула: – Понимаю. – Вот и хорошо. – Он встал, и я встала. Мы посмотрели друг на друга. Он покачал головой. – Сегодня вечером я тебя найду и спрошу снова. – Я не дам себя запугать, Эдуард. Наконец-то я слегка взбесилась. Он пришел сюда попросить информации, но теперь он мне угрожал. И я проявила злость – тут уж играть не надо было. – Ты крута, Анита, но не настолько. Глаза у него были безразличными, но настороженными, как у волка, которого я однажды видела в Калифорнии. Я обошла дерево, и он там стоял, сразу за ним. Я замерла. До этого я не понимала, что значит “безразличный взгляд”. Волку было абсолютно наплевать, убивать меня или нет. Создай ему угрозу – и ад сорвется с цепи. Освободи ему дорогу для бегства – он убежит. Но волку было все равно: он был готов к любому исходу. Это у меня пульс забился в глотке, это я так перепугалась, что перестала дышать. Я задержала дыхание и ждала, что решит волк. Он, в конце концов, скрылся среди деревьев. А я потом снова вспомнила, как дышать, и вернулась в лагерь. Я была перепугана, но стоило мне закрыть глаза, как я видела светло-серые глаза волка. Это чудо взгляда на хищника в упор, когда между нами нет прутьев решетки. Это было прекрасно. Сейчас я смотрела на Эдуарда и понимала, что это тоже по-своему чудесно. Знаю я то, что ему надо, или нет, я ему не скажу. От меня угрозами ничего не добиться. Это одно из моих правил. – Я не хочу, чтобы мне пришлось убивать тебя, Эдуард. – Ты меня убьешь? – Он надо мной смеялся. – Можешь не сомневаться. Смех исчез из его глаз, с губ, с лица, и остались только безразличные глаза хищника, внимательно глядящие на меня. Я напомнила себе о необходимости дышать, ровно и медленно. Он меня убил бы. Может быть. Или нет. – Стоит ли Мастер того, чтобы одному из нас умирать? – спросила я. – Это дело принципа, – ответил он. – Для меня тоже, – сказала я. – Что ж, по крайней мере, мы прояснили позиции. – Это да, – согласилась я. Он пошел к двери. Я проводила его и отперла для него замок. В дверях он задержался. – У тебя время сегодня до наступления темноты, – сказал он. – Ответ будет тот же. – Я знаю, – ответил он и вышел, даже не оглянувшись. Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся на лестнице. Тогда я закрыла дверь и заперла, потом прислонилась к двери спиной и стала мысленно искать выход. Если сказать Жан-Клоду, он, быть может, убьет Эдуарда, но я не выдаю людей монстрам. Ни по какой причине. Я могу сказать Эдуарду про Жан-Клода. Может быть, он даже сможет убить Мастера. Я даже могла бы ему помочь. Я попыталась представить себе совершенное тело Жан-Клода, разорванное пулями, покрытое кровью. Разнесенное из дробовика лицо. И затрясла головой. Я не могу этого сделать. Не знаю почему, но не могу выдать Эдуарду Жан-Клода. Не могу я предать никого из них. Значит, я по самое некуда в пруду с аллигаторами. Так что в этом нового?11
Я стояла на берегу под черной бахромой деревьев. Накатывались и откатывались в темноте волны черного озера. Луна висела в небе, большая, серебряная. Дрожащим узором лежал на воде лунный свет. Из воды поднялся Жан-Клод. Серебряными лучами стекала вода по его волосам и сорочке. Короткие черные волосы завились локонами от воды, сорочка прилипла к телу, обозначив под тканью твердые и четкие соски. Он протянул мне руку. Я была одета в длинное темное платье. Оно было тяжелым и висело на мне, как гиря. Изнутри что-то распирало юбку, как деформированный обруч. На мои плечи был наброшен тяжелый плащ. Была осень, и луна была полная, как в дни жатвы. – Иди ко мне, – сказал Жан-Клод. Я сошла с берега в воду. Она наполнила юбку, пропитала плащ. Я сорвала плащ, и он скрылся под водой. Она была теплая, как вода в ванне, как кровь. Я подняла руку к лунным лучам, и жидкость потекла по ней, и была она густая и темная, и она не была водой. Я стояла на мелком месте в платье, которое никогда даже себе не представляла, у берега, который я не знала, и глядела на прекрасное чудовище, а он шел ко мне, грациозный и покрытый кровью. Я проснулась, ловя ртом воздух, вцепившись в простыни, как в спасательный круг. – Ты же обещал не лезть в мои сны, сукин ты сын! – прошептала я. На радиочасах возле кровати было два часа дня. Я проспала десять часов. И должна была чувствовать себя лучше, но это было не так. А было так, будто я бежала из кошмара в кошмар без единой минуты передышки. Помнила я только последний сон. Если они все были такие, то остальные я и не хотела вспоминать. Почему Жан-Клод снова вошел в мои сны? Он дал слово, но, может быть, его слово ничего не стоит? Может быть. Я разделась перед зеркалом в ванной. Ребра и живот были покрыты густыми, почти лиловыми кровоподтеками. При дыхании грудь стискивало, но ничего не было сломано. Ожог на груди горел, кожа почернела там, где не было волдырей. Ожог болит всю дорогу, и боль от кожи передается до самой кости. Ожог – это единственный вид травмы, который убеждает меня, что нервные окончания есть и глубже кожи. А то как оно могло бы там так зверски болеть? У меня была встреча с Ронни в клубе здоровья в три. Ронни – это сокращение от Вероники. Она говорила, что так получает куда больше заказов как частный детектив – люди считают, что она мужчина. Горько, но правда. Мы будем работать с тяжестями и бегать. Я очень тщательно надела поверх ожога спортивный черный лифчик. Резинка сдавила синяки, но в остальном все было нормально. Ожог я смазала антисептиком и застелила куском пластыря. Поверх всего остального я натянула красную мужскую футболку с рукавами и открытой шеей. Черные велосипедные штаны, носки для бега с тонкой красной полоской и черные найковские кроссовки с воздушной подушкой завершили костюм. Футболка открывала бинт, но скрывала синяки. Завсегдатаи клуба здоровья уже привыкли, что я прихожу с синяками или еще как-нибудь похуже. И вопросов больше не задают. Ронни говорит, что я грубо им отвечала. Ну и ладно. Я люблю, когда меня оставляют в покое. Я надела пальто, взяла спортивную сумку, и тут зазвонил телефон. Я подумала, но все же трубку взяла. – Говорите! – Это Дольф. У меня живот свело судорогой. Еще одно убийство? – Что случилось, Дольф? – Установили личность неизвестного, которого ты осматривала. – Жертвы вампиров? – Его. Я выдохнула – оказывается, я задержала дыхание. Убийств пока больше нет, а мы продвигаемся – что может быть лучше? – Кэлвин Барнабас Руперт, среди друзей – Кэл. Двадцать шесть лет, женат на Дениз Смит Руперт четыре года. Детей нет. Страховой агент. Связей с вампирскими кругами пока не установлено. – Может быть, мистер Руперт просто оказался не в том месте в неудачный момент. – Случайное преступление? – Возможно. – Если так, то у нас нет картины, нет того, что искать. – Значит, ты просишь меня проверить, не был ли Кэл Руперт связан с монстрами? – Да, – ответил он. Я вздохнула: – Попробую. Это все? Я опаздываю на встречу. – Все. Позвони мне, если что выяснишь. – Он говорил очень мрачным голосом. – Ты мне сообщишь, если обнаружится другое тело? Он вроде как фыркнул: – И даже заставлю прийти и обмерить эти проклятые укусы. А что? – Голос у тебя мрачный. Смеха в его голосе уже не было. – Это ты сказала, что будут еще тела. Ты переменила мнение? Я хотела бы сказать “да”. Но не сказала. – Если это шайка одичавших вампиров, тела еще будут. – Ты можешь предположить что-нибудь другое, кроме вампиров? – спросил он. Я минуту подумала и покачала головой: – Ни черта. – Ладно, потом поговорим. И телефон оглох. Дольф не обременял себя всякими “здравствуй – до свидания”. Я взяла резервный пистолет, девятимиллиметровый “файрстар”, и сунула в карман жакета. Одевшись на тренировку, кобуру прицепить просто некуда. В “файрстаре” было всего восемь пуль против тринадцати в браунинге, но тот выпирал бы из кармана, и народ стал бы глазеть. К тому же, если ты не сможешь снять плохих ребят восемью пулями, лишние пять тебе вряд ли помогут. Конечно, в сумке в кармане на молнии у меня есть и запасная обойма. В наши времена роста преступности осторожность для девушки излишней не бывает.12
Мы с Ронни шли по кругу силовых снарядов в клубе “Вик Танни”. Тут полных два набора, и во вторник в 3.14 дня очереди на них не бывает. Я работала с тренажером отводящих и подводящих мышц бедер. Перемещаешь рычаг сбоку, и машина переводится в другое положение. Кстати, положение для сведения бедер выглядит довольно неприлично, как гинекологическое пыточное устройство. Это одна из причин, по которой я на эти тренажеры надевала шорты. И Ронни тоже. Я сосредоточилась на сведении бедер настолько плавно, чтобы “блины” не щелкали. Если они щелкают, это значит, что ты не контролируешь упражнение или работаешь со слишком большими весами. Я работала с шестьюдесятью фунтами – это не очень тяжело. Ронни лежала на животе, работая с тренажером для ног, и поднимала ноги назад, почти касаясь пятками ягодиц. Мышцы икр ходили и перекатывались у нее под кожей. Мы обе не очень громоздкие, но крепкие. Вспомните Линду Гамильтон в “Терминаторе-2”. Ронни закончила раньше и побежала трусцой вокруг тренажеров, поджидая меня. Я опустила “блины” с легчайшим щелчком. Когда заканчиваешь, можно щелкнуть весами. Уйдя от тренажеров, мы побежали по овальной дорожке. Она была огорожена стеклянной стеной, за которой был голубой бассейн. Там накручивают круги одинокий мужчина в плавательных очках и в шапочке. С другой стороны была комната для поднятия штанг и кабинет аэробики. На концах дорожки были зеркала, и всегда можно было посмотреть на себя, как ты бежишь. В плохие дни я могла без этого обойтись, в хорошие дни это бывало забавно. Способ убедиться, что бежишь ровно и руками работаешь как надо. На бегу я рассказала Ронни о жертве нападения вампиров. Это значит, мы не слишком быстро бежали. Я увеличила темп, и мы все равно еще могли разговаривать. Когда регулярно делаешь четыре мили снаружи в жаре Сент-Луиса, тартановая дорожка в “Вик Танни” – не бог весть какая трудность. Мы сделали два круга и вернулись к тренажерам. – Как, ты сказала, его звали? Голос Ронни звучал нормально, без напряжения. Я увеличила темп до нормального бега. Разговоры кончились. На этот раз мы пошли на тренажеры для рук. Обычные подтягивания для меня, отжимания веса для Ронни, два круга по дорожке и смена тренажеров. Я ответила на ее вопрос, когда снова смогла говорить. – Кэлвин Руперт. Я сделала двенадцать подтягиваний со стофунтовым весом. Из всех машин эта для меня самая легкая. Странно, правда? – Кэл Руперт? – спросила она. – Так его звали среди друзей, – ответила я. – А что? Она покачала головой: – Я знаю одного Кэла Руперта. Я стала смотреть на нее, предоставив своему телу делать упражнение без меня. И задержала дыхание, что нехорошо. Вспомнила, что надо дышать, и сказала: – Расскажи. – Это было, когда я расспрашивала в “Люди против вампиров” в ту полосу вампирских смертей. Кэл Руперт входил в ЛПВ. – Опиши его. – Блондин, глаза голубые или серые, не слишком высокий, хорошо сложен, привлекателен. В Сент-Луисе мог быть не один Кэл Руперт, но сколько шансов, что они будут так похожи? – Я должна попросить Дольфа проверить, но если он был членом ЛПВ, то это может значить, что убийство было казнью. – Что ты имеешь в виду? – В ЛПВ некоторые считают, что хороший вампир – это мертвый вампир. Я вспомнила “Человек превыше всего”, мистера Джереми Рубенса и его группку. За ними уже есть убитые вампиры? Могло это быть возмездием? – Мне надо знать, был ли Кэл по-прежнему членом ЛПВ, или ушел в новую, более радикальную группу “Человек превыше всего”. – Хитрый вопрос, – сказала Ронни. – Можешь узнать для меня? Если я приду к ним задавать вопросы, они сожгут меня на костре. – Всегда рада помочь старой подруге и одновременно – полиции. Частный детектив никогда не знает, когда ему может понадобиться заручка в полиции. – Это правда, – согласилась я. На этот раз мне пришлось ждать Ронни. На тренажерах для ног она была быстрее. А торс – это моя коронка. – Как только мы закончим, я позвоню Дольфу. Может, это и есть картина? Если нет, то слишком много совпадений. Мы побежали по дорожке, и Ронни сказала: – Кстати, ты решила, что наденешь на вечеринку у Кэтрин в Хэллоуин? Я посмотрела на нее, чуть не споткнувшись. – Блин! – Это значит, что ты забыла про вечеринку? Ты ведь еще два дня назад из-за нее ругалась. – Понимаешь, я была малость перегружена. Но это было неприятное напоминание. Кэтрин Мейсон-Жиллет была одной из моих лучших подруг. На ее свадьбу я надела длинное платье до пола с рукавами-“фонариками”. Это было унижение. Всем нам говорят эту ложь, всем подружкам невесты. Можете, дескать, платье потом обрезать и носить в обычные дни. Как бы не так. Или можете надеть его на следующий официальный случай, когда вас пригласят. После окончания колледжа – сколько я получила приглашений на формальные торжества? Ноль. По крайней мере ноль таких, куда я по доброй воле надела бы этот розовый реликт из “Унесенных ветром” с рукавами-“фонариками” и кринолинах. Кэтрин устраивала первую вечеринку после свадьбы. И празднование Хэллоуина начнется задолго до темноты, чтобы я могла прийти. Когда кто-то берет на себя такие хлопоты, ты обязана прийти. Черт побери все. – У меня на субботу свидание, – сказала я. Ронни остановилась и посмотрела на меня в зеркало. Я бежала дальше; если она хочет спросить, пусть сначала меня догонит. Она догнала. – Ты сказала “свидание”? Я кивнула, сохраняя дыхание для бега. – Анита, рассказывай! В ее голосе слышалась неясная угроза. Я улыбнулась и рассказала ей отредактированную версию моего знакомства с Ричардом Зееманом. Хотя опустила я немного. – Когда ты его впервые увидела, он лежал в кровати голый? Она была радостно возмущена. – Ты таки знакомишься с мужчинами в очень необычных ситуациях, – сказала она. Мы снова бежали по дорожке. – А когда я последний раз знакомилась с мужчиной? – А Джон Берк? – Кроме него. Подонки не в счет. Она на минуту задумалась и покачала головой. – Слишком давно. – Ага. Мы пошли на последние тренажеры, потом два последних круга, растяжка, душ – и все. Тренировки мне на самом деле радости не доставляли. Ронни тоже. Но нам необходимо было быть в форме, чтобы уметь удрать от плохих парней или их догнать. Хотя последнее время я мало гонялась за негодяями. Гораздо больше удирала. Мы перешли на открытое пространство возле тренировочных теннисных площадок со стенкой и соляриев. Только здесь хватало места для упражнений на растяжку. Я перед и после тренировки всегда растягиваюсь. Слишком у меня много травм, чтобы этим пренебрегать. Я начала медленно вращать шеей, Ронни тоже. – Наверное, придется мне отменить свидание, – сказала я. – И думать не смей! Пригласи его на вечеринку. Я уставилась на нее: – Ты шутишь! Первое свидание в окружении людей, которых он не знает? – А ты кого там знаешь, кроме Кэтрин? Она была права. – Я знакома с ее новым мужем. – Ты же была на свадьбе, – сказала Ронни. – Да, конечно. Ронни нахмурилась: – Серьезно, пригласи его на вечеринку, а поход в пещеры отложи на следующую неделю. – Два свидания с одним и тем же мужчиной? – Я покачала головой. – А что, если мы друг другу не понравимся? – Без уверток, – велела Ронни. – Ничего так похожего на свидание у тебя уже месяцами не было. Не поломай. – Я не хожу на свидания, потому что у меня времени на это нет. – Спать у тебя тоже нет времени, но ты как-то его выкраиваешь. – Ладно, я так и сделаю, но он может отказаться идти на вечеринку. Я бы и сама не пошла. – Почему? Я бросила на нее долгий пристальный взгляд. У нее был достаточно невинный вид. – Я аниматор, королева зомби. Мое присутствие на Хэллоуине – это уже перебор. – Тебе не обязательно говорить людям, чем ты зарабатываешь на жизнь. – Я этого не стыжусь. – Я такого и не говорила. Я покачала головой: – Ладно, замнем для ясности. Я сделаю Ричарду контрпредложение, и мы оттуда уйдем. – Теперь тебе будет нужен сексуальный наряд на вечеринку, – сказала она. – Ой, нет! – Ой, да! – рассмеялась Ронни. – Ладно, ладно, сексуальный наряд, если я найду мой размер за три дня до Хэллоуина. – Я тебе помогу. Что-нибудь найдем. Она мне поможет. Мы что-нибудь найдем. Как-то это прозвучало зловеще. Мандраж перед свиданием? У кого, у меня?13
В тот же день в пять пятнадцать я звонила Ричарду Зееману. – Привет, Ричард, это Анита Блейк. – Рад слышать ваш голос. Он улыбался в телефон; я это почти осязала. – Я забыла, что должна идти в субботу на вечеринку по случаю Хэллоуина. Ее даже начнут при свете дня, чтобы я могла прийти. Я не могу не появиться. – Понимаю, – сказал он. Голос его был тщательно нейтрален. – Не согласитесь ли вы быть на этой вечеринке моим кавалером? В ночь Хэллоуина я, конечно, работаю, но день будет наш. – А пещеры? – Матч отложен из-за дождя. – Два свидания? Это уже дело серьезное. – Не надо надо мной смеяться, – попросила я. – И не думал. – Черт побери, вы пойдете или нет? – Если вы обещаете через неделю пойти со мной в пещеры. – Торжественно клянусь. – Договорились. – Он на минуту замолчал. – Но ведь на эту вечеринку мне не нужен маскарадный костюм? – К несчастью, нужен, – ответила я. Он вздохнул. – Отступаете? – Нет, но за унижение в присутствии незнакомых людей вы мне должны два свидания. Я улыбнулась и была рада, что он этого не видит. Слишком я была довольна. – Договорились. – Какой у вас будет костюм? – У меня его еще нет. Я же вам сказала, что забыла про вечеринку. – Хм, – сказал он. – Я думаю, выбор маскарадного костюма очень много говорит о человеке, как по-вашему? – Так близко к Хэллоуину будет везением, если мы вообще найдем хоть что-нибудь нашего размера. Он рассмеялся: – У меня может оказаться туз в рукаве. – Что? Он снова засмеялся. – Не надо быть такой подозрительной. У меня есть приятель, помешанный на Гражданской войне. Он и его жена воссоздают предметы той эпохи. – Например, платья, костюмы? – Да. – А у них будут нужные размеры? – Какой у вас размер платья? Слишком интимный вопрос для человека, с которым мы даже не целовались. – Седьмой, – ответила я. – Я бы предположил меньше. – Шестой мне тесноват в груди, а шесть с половиной не выпускают. – Тесноват в груди. Ах! – Перестаньте! – Простите, не удержался. Запищал мой пейджер. – А, черт! – Что это там? – Мой пейджер, – сказала я. Нажав кнопку, я посмотрела номер – полиция. Мне надо ответить. Я могу вам перезвонить через пять минут. Ричард? – Буду ждать, затаив дыхание. – Я нахмурилась в телефон и надеюсь, что вы это знаете. – Спасибо, что разделяете мои чувства. Я буду ждать у телефона. Позвоните мне, когда закончите (всхлип) с работой. – Ричард, перестаньте! – Что я такого делаю? – Ладно, Ричард, пока. Скоро перезвоню. – Я буду ждать. – Пока. И я повесила трубку раньше, чем он смог отпустить еще какую-нибудь шутку типа “о я несчастный”. Печально было то, что мне они нравились. Меня можно рассмешить, показав пальчик. Я набрала номер Дольфа. – Анита? – Я. – У нас еще одна жертва вампиров. Выглядит точно как первый, только это женщина. – Проклятие! – тихо сказала я. – Ага. Мы сейчас в Де Сото. – Это же еще южнее Арнольда, – сказала я. – И что? – Ничего. Только расскажи мне, как проехать. Он рассказал. – Я буду ехать не меньше часа, – предупредила я. – Труп никуда не собирается, и мы тоже. Голос у него был обескураженный. – Приободрись, Дольф, кажется, у меня есть ниточка. – Выкладывай. – Вероника Симс вспомнила имя Кэл Руперт. Описание совпадает. – А что у тебя за дела с частными детективами, что ты с ними беседуешь? – подозрительно спросил Дольф. – Мы с ней ходим на тренировки, и раз уж она нам дала первую ниточку, я бы на твоем месте постаралась быть чуть более благодарной. – Ладно, ладно. Да здравствует частный сектор. А теперь выкладывай. – Кэл Руперт около двух месяцев назад был членом ЛПВ. Описание внешности подходит. – Убийство из мести? – Может быть. – Наполовину надеюсь, что это складывается в картину. По крайней мере, есть место, откуда начинать искать. – Он испустил звук средний между смехом и фырканьем. – Скажу Зебровски, что ты нашла след. Он будет доволен. – Все мы, как Дик Трейси в кино, шпарим на полицейском жаргоне. – Полицейском жаргоне? – Я прямо видела его улыбку над микрофоном. – Найдешь еще следы, дай нам знать. – Слушаюсь, сержант! – Присохла бы ты со своими остротами! – Извините, сержант, у меня все остроты свежие. Сушеными не пользуюсь. Он застонал: – Мотай сюда скорее, чтобы можно было наконец разъехаться по домам! Телефон заглох, и я повесила трубку. Ричард Зееман снял трубку на втором звонке. – Алло? – Это я, Анита. – Что случилось? – Звонок был из полиции. Им нужна моя экспертиза. – Противоестественное преступление? – Да. – Это опасно? – спросил он. – Для того, кого убили, – да. – Не надо, вы меня поняли. – Ричард, это моя работа. Если вам это не нравится, наверное, нам вообще не стоит встречаться. – Эй, не надо сразу так огрызаться. Я просто хотел знать, грозит ли что-нибудь лично вам. – Он слегка возмутился. – Понимаю. Мне пора идти. – А как насчет костюмов? Звонить мне моему другу? – Конечно. – Вы мне доверяете подбор костюма? – спросил он. Я на несколько мгновений задумалась. Доверяю ли я ему выбор костюма? Нет. Будет у меня время выбирать костюм самой? Ой, вряд ли. – А почему нет? – ответила я. – Нищим выбирать не приходится. – Вот переживем вечеринку и на следующей неделе поедем ползать по грязи. – Дождаться не могу, – сказала я. – Я тоже, – рассмеялся он. – Ладно, Ричард, мне пора. – Я привезу костюмы к вам домой для осмотра. Расскажите мне, как проехать. Я рассказала. – Надеюсь, ваш костюм вам понравится. – Я тоже. Поговорим потом. Я повесила трубку и долго на нее смотрела. Слишком просто. Слишком все гладко. Наверняка он выберет для меня что-то ужасное. Мы мерзопакостно проведем время, а потом мы уже подписались на второе свидание на той же неделе. Ой-ой-ой. Ронни протянула мне банку фруктового сока, отпивая из своей. Она взяла себе клюкву, а мне – красный грейпфрут. Клюкву я терпеть не могу. – Что сказал этот остроумный красавчик? – Пожалуйста, не называй его так. Она пожала плечами: – Извини, как-то выскочило. Она даже милосердно приняла смущенный вид. – Извиняю – это в последний раз. Она ухмыльнулась, и я знала, что она не раскаивается. Но я слишком часто подкалывала ее насчет ее кавалеров. Перемена позиции – это ерунда. Расплачиваться обидно.14
Солнце тонуло в полосе багрянца, как в свежей кровоточащей ране. На запале громоздились пурпурные облака. Дул сильный ветер, и пахло дождем. Руффо-лейн – узкая гравийная дорога. На ней еле могут разойтись две машины. Под ногами хрустел красноватый гравий. Ветер шелестел в высоком пересохшем бурьяне кювета. Дорога уходила за гребень холма. И повсюду, сколько хватало взгляда, стояли полицейские машины с маркировкой и без. Дорога уходила за гребень холма. Холмов в графстве Джефферсонмного. Я уже надела чистый комбинезон, черные найковские кроссовки и хирургические перчатки, когда запищал мой пейджер. Пришлось расстегивать молнию и вытаскивать этот чертов прибор на гаснущий свет. Номер мне и смотреть не надо было – я и так знала, что это Берт. До полной темноты оставалось только полчаса, если не меньше. И мой босс интересовался, где я и почему не на работе. Интересно, в самом ли деле Берт меня уволит. Глядя на труп, я сомневалась, что мне на это не наплевать. Женщина свернулась в клубок, лежа на боку, защитив руками обнаженные груди, будто и в смерти стеснялась. Насильственная смерть – худшее из вторжений. Ее будут фотографировать, снимать на видео, измерять, вскрывать, зашивать. Ни одна ее частица ни внутри, ни снаружи не останется нетронутой. И это плохо. Нам следовало бы накрыть ее одеялом и оставить в покое, но это не поможет нам предотвратить следующее преступление. А оно будет, второе тело было лучшим тому доказательством. Я оглядела полицейских и бригаду “скорой помощи”, ожидающую разрешения забрать тело. Если не считать его, я была здесь единственной женщиной. Так обычно и бывало, но почему-то сегодня мне было от этого неуютно. Длинные, до пояса, волосы жертвы разметались бледным потоком в бурьяне. Еще одна блондинка. Совпадение или нет? Два – это очень небольшая выборка. Если следующая жертва будет со светлыми волосами, тогда это тенденция. Если все жертвы белой расы, белокурые и члены “Люди против вампиров”, то это складывается в картину. Картина помогает раскрыть преступление. Я надеялась получить картину. Я взяла фонарик в зубы и измерила следы укусов. На этот раз на запястье укусов не было. Вместо них были рубцы от веревки. Они ее связали, может быть, подвесили к потолку, как говяжью тушу. Не бывает хороших вампиров, которые кормятся на людях. Никогда не верь, что вампир только немножко отопьет. Что это не будет больно. Это как поверить, что твой партнер вовремя вытащит. Просто поверь ему. Вот так. По обеим сторонам шеи были аккуратные колотые ранки. Из левой груди был выхвачен кусочек, будто кто-то выкусил его прямо над сердцем. Сгиб правой руки разорван. Шарнир сустава блеснул в луче света. Рука держалась на розоватых напряженных связках. Последний серийный убийца, по делу которого мне пришлось работать, разрывал жертвы на куски. Я тогда ходила по ковру настолько пропитанному кровью, что он хлюпал под ногами. Я держала в руках куски внутренностей в поисках следов. Это было очередное “хуже-этого – я-никогда-не-видела”. Сейчас я глядела на покойницу и радовалась, что ее не разорвали. И не потому, что я считала это более легкой смертью, хотя, быть может, так оно и было. И не потому, что это давало больше следов, поскольку это было не так. Просто потому, что не хотелось мне больше смотреть на растерзанных людей. На этот год я свою квоту исчерпала. Держать фонарик при обмере ран в зубах и себя не обслюнявить – это искусство. У меня получалось. Секрет в том, чтобы время от времени посасывать конец фонарика. Тонкий луч фонарика сверкнул на ее бедрах. Я хотела видеть, есть ли рана в паху, как у того мужчины. Надо было убедиться, что работали те же убийцы. Чертовски невероятное совпадение, чтобы были две отдельно охотящиеся стаи вампиров, но это возможно. И я должна была убедиться всеми средствами, что у нас только одна дикая стая. Одна – это уже достаточно, две – это вопящий кошмар. Конечно, не может Бог быть так жесток, но просто на всякой случай... Надо было посмотреть, есть ли рана в паху. У мужчины на руках не было следов веревки. Или вампиры стали более организованными, или это другая группа. Руки ее приклеились к груди, скованные посмертным окоченением. И ничто, кроме топора, не сможет раздвинуть ее ноги, пока окоченение не пройдет, что будет примерно через сорок восемь часов. Два дня я ждать не могла, но рубить ее тело на куски я тоже не хотела. Я встала перед трупом на четвереньки. Мысленно извинилась за то, что мне предстояло сделать, но ничего другого мне не оставалось. Тонкий луч фонарика задрожал на ее бедрах, как миниатюрный прожектор. Я коснулась линии раздела ее ног и вдвинула туда пальцы, пытаясь на ощупь определить, есть ли в паху рана. Это было с виду, будто я лапаю труп, но более приличного способа я придумать не могла. Я смотрела вверх, стараясь не прислушиваться к ощущению твердой резины от ее кожи. Солнце осталось лишь мазком багрянца на небе, как гаснущий уголь. И по небу, как поток чернил, развивалась настоящая тьма. И ноги женщины поддались под моей рукой. Я дернулась, чуть не проглотив фонарь. Нервничаю? Я? Плоть женщины была мягкой. Минуту назад этого не было. Губы полуоткрыты. А раньше были закрыты или нет? Это было сумасшествие. Даже будь она вампиром, она не встанет до третьей ночи после смерти. А она погибла от укусов многих вампиров во время кровавой массовой трапезы. Она мертва, просто мертва. Кожа ее белела в темноте. Небо стало черным; если в лилово-черных облаках и была луна, я ее не видела. Но кожа сияла, будто в лунном свете. Она не светилась, но почти. Волосы ее просвечивали паутиной, растянутой на траве. Минуту назад она была просто мертвой, сейчас она стала... красивой. Надо мной навис Дольф. Его шесть футов девять дюймов нависали, даже когда я вставала, а когда я сидела, он вообще был великаном. Я встала, сдирая с себя перчатку, и вынула фонарь изо рта. Не трогай ничего, что можешь взять в рот, если касалась ран незнакомого. Сами понимаете, СПИД. Я сунула фонарь во внутренний карман комбинезона, сняла вторую перчатку и засунула их в боковой карман. – Ну? – спросил Дольф. – Тебе не кажется, что она изменила вид? – Что? – Он нахмурился. – Труп. Тебе не кажется, что он выглядит по-другому? Он всмотрелся в тело. – Теперь, когда ты сказала... Она выглядит так, будто спит. – Он покачал головой. – Нам придется вызвать “скорую”, чтобы врач подтвердил смерть. – Она не дышит. – Ты бы хотела, чтобы отсутствие у тебя дыхания было единственным критерием? Я на минуту задумалась. – Наверное, нет. Дольф пролистал блокнот. – Ты говорила, что человек, погибший от укусов многих вампиров, не может восстать из мертвых вампиром. Он прочел мне мои слова. Я подорвалась на собственной мине. – В большинстве случаев это правда. Он посмотрел на женщину: – Но не в этом. – К несчастью, так. – Объясни-ка это, Анита. Его голос никак нельзя было назвать довольным. И я не могла его в этом упрекнуть. – Иногда даже один укус дает трупу возможность восстать вампиром. Я читала об этом в паре статей. Очень сильный Мастер вампиров иногда может заразить все трупы, которых он коснется. – Где ты читала такие статьи? – “Вампир куотерли”, – ответила я. – Никогда о таком не слышал. Я пожала плечами: – У меня диплом по противоестественной биологии, и кто-то включает меня в список рассылки подобной литературы. И тут меня поразила мысль, которую никак не назовешь приятной. – Дольф! – Что? – Тот мужчина, первый труп. Сегодня его третья ночь. – Он не светился в темноте, – сказал Дольф. – Эта женщина тоже была обыкновенной до полной темноты. – Ты думаешь, он собирается восстать? – спросил он. Я кивнула. – Вот гадство! – Именно так, – подтвердила я. Он покачал головой: – Погоди-ка минуту. Он все равно сможет нам сказать, кто его убил. – Он вернется не нормальным вампом, – сказала я. – Он умер от множественных укусов, Дольф. И восстанет больше животным, чем человеком. – Объясни. – Если тело отвезли в городскую больницу Сент-Луиса, то за стенами закаленной стали он опасности не представляет, но если они меня послушали, то он в обычном морге. Позвони в морг и скажи, чтобы эвакуировали здание. – Ты серьезно, – сказал он без вопросительной интонации. – Абсолютно. Он даже не стал спорить. Я была его экспертом по противоестественным явлениям, и то, что я сказала, было во многом только слухами, никак не доказанными. Дольф не станет спрашивать твое мнение, если он не готов действовать в согласии с ним. Он хороший начальник. Дольф нырнул в ближайшую машину и вызвал морг. Потом высунулся из открытой двери: – Тело послали в городскую больницу – обычный порядок для жертв вампиров. Даже если наш эксперт говорит, что они опасности не представляют. При этих словах он улыбнулся. – Позвони в больницу и убедись, что они поместили его в усиленное хранилище. – А с чего бы им тащить тело в вампирский морг, а потом не помещать в хранилище? – Не знаю. Но мне будет спокойнее, если ты позвонишь. Он глубоко вдохнул и шумно выдохнул. – О’кей, – сказал он и набрал номер по памяти. Из чего можно было понять, сколько ему выпало в этом году работы. Я стояла у открытой двери машины и слушала. Только слушать было нечего. Никто не брал трубку. Дольф сидел и слушал далекие гудки телефона. Потом поднял на меня глаза. В них был немой вопрос. – Там должен кто-нибудь быть, – сказала я. – Верно. – Этот человек воскреснет зверем, – сказала я. – Он растерзает все на своем пути, если Мастер, его создавший, его не остановит или если он не умрет окончательно. Таких вампиров в литературе называют анималистическими. Разговорного термина нет – они слишком редко встречаются. Дольф повесил трубку и бросился из машины, гаркнув: – Зебровски! – Я, сержант! – отозвался Зебровски, подбегая рысью. Если Дольф гаркнет, каждый подбежит. – А, Блейк, как жизнь? Что я должна была сказать? Ужасно? Я пожала плечами и ответила: – Нормально. Снова загудел мой пейджер. – Опять Берт, черт бы его побрал! – Позвони своему боссу, – велел Дольф. – И скажи ему, чтобы шел к гребаной матери. Это мне понравилось. Дольф ушел, выкрикивая приказы. Люди со всех ног бросались выполнять. Я села в машину Дольфа и позвонила Берту. Он ответил с первого звонка – не очень хороший признак. – Надеюсь, что это ты, Анита. – А если нет? – спросила я. – Где тебя черти носят? – На месте убийства у свежего трупа. Это его слегка притормозило. – Ты пропускаешь свой первый заказ. – Ага. – Но я не буду на тебя орать. – Становишься разумным, – сказала я. – Что случилось? – Ничего, кроме того, что твои первые два заказа взял на себя наш новый сотрудник. Его зовут Лоуренс Киркланд. Присоединись к нему на третьем заказе, тогда ты сможешь взять на себя три последних, а его научить что к чему. – Ты кого-то нанял? Как ты нашел человека так быстро? Аниматоры встречаются очень редко. Особенно такие, которые могут поднять двух зомби за одну ночь. – Работа у меня такая – искать таланты. Дольф сел в машину, и я сдвинулась на пассажирское сиденье. – Скажи своему боссу, что нам пора. – Мне пора, Берт. – Погоди, для тебя есть срочный вызов в городскую больницу на закалывание вампира. У меня свело судорогой живот. – Имя? Мне пришлось ждать, пока он прочтет: – Кэлвин Руперт. – Ч-черт! – Что такое? – спросил он. – Когда поступил вызов? – Примерно в три часа дня сегодня, а что? – Черт, черт, черт! – Да что такое, Анита? – недоумевал Берт. – А почему это так срочно? – спросил Зебровски, садясь на заднее сиденье нашей машины без опознавательных знаков. Дольф врубил скорость и включил сирены и мигалку. За нами пристроился автомобиль с надписью “Полиция”, рубя воздух прожекторами. С сиреной и мигалкой, во как. – Руперт оставил завещание, – сказал Берт. – Если он будет укушен вампиром, пусть его сердце пронзят осиновым колом. Вполне в духе члена ЛПВ. Да черт побери, у меня в завещании тоже был такой пункт. – Нам нужно постановление суда на исполнение? – Оно нужно только после того, как мертвый восстанет вампиром. А сейчас хватит разрешения от ближайших родственников. Просто проткни его – и дело с концом. Машину мотало на узкой дороге, и я вцепилась в приборную доску. По днищу молотил гравий. Прижимая плечом наушник, я застегнула ремень. – Я сейчас на пути в морг, – сказала я. – Я не мог с тобой связаться и потому послал туда Джона, – сообщил Берт. – Когда? – Ну, сразу, как ты не ответила на вызов по пейджеру. – Отзови его, скажи, чтобы не ехал! Что-то, наверное, слышалось в моем голосе, потому что Берт спросил: – Анита, в чем дело? – В морге не отвечает телефон, Берт. – И что? – Вампир уже мог восстать и убить всех вокруг, и Джон идет прямо ему в зубы. – Я ему позвоню, – сказал Берт, и связь прервалась. Я положила наушник на место. Мы выезжали на новое шоссе 21. – Можно будет убить вампира, когда будем на месте. – Это убийство, – заметил Дольф. Я покачала головой: – Нет, если Кэлвин Руперт оставил такое завещание. – А он оставил? – Да. Зебровски вбил кулак в спинку сиденья. – Тогда мы этого сукина сына прихлопнем. – Ага, – сказала я. Зебровски улыбался, держа в руках дробовик. – Эта штука серебряной дробью заряжена? – спросила я. Зебровски посмотрел на ружье: – Да нет. – Только не говорите мне, что в этой машине только у меня есть оружие с серебряными пулями! Зебровски усмехнулся, а Дольф сказал: – Серебро дороже золота. У города таких денег нет. Я это знала, но надеялась ошибиться. – Так что же вы делаете, если приходится драться с вампирами и ликантропами? Зебровски перегнулся ко мне с заднего сиденья. – Примерно то же самое, что делаем, когда выходим против банды с автоматами “узи”. – И что же это? – Уступаем противнику по вооружению, – сказал он, и голос его не был веселым. Мне тоже это не очень нравилось. Я надеялась, что служители морга просто удрали, убрались, но я на это не рассчитывала.15
В мое снаряжение на вампиров входил обрез ружья с серебряной дробью, осиновые колья, молоток, кресты и святой воды столько, что вампира можно было бы утопить. К несчастью, весь этот набор был у меня в шкафу в спальне. Обычно я возила его в багажнике – кроме обреза, который запрещен законом. Если бы меня поймали с этим комплектом и без постановления суда на казнь, выписанного на мое имя, это автоматически означало бы срок. Этот новый закон вступил в силу где-то пару месяцев тому назад. Его целью было не дать какому-нибудь сверхретивому истребителю кого-нибудь завалить и сказать: “Ох, простите”. Я вообще-то не сверхретива. Честно. Дольф отключил сирену за милю до больницы. И на стоянку мы заехали без света и шума. Полицейская машина, ехавшая с нами, последовала нашему примеру. И еще одна машина с полицейской маркировкой ждала на стоянке. За ней пригнулись два сотрудника с пистолетами в руках. Мы вышли из темных машин с оружием наготове. Чувство у меня было такое, будто меня зашанхаили в какой-то фильм Клинта Иствуда. Машины Джона Берка я не видела. Значит, Джон чаще меня смотрит на пейджер. Я поклялась, что, если вампир все еще за металлическими стенами, я буду отвечать на пейджер с первого раза отныне и до веку. Только не дай Бог жизней на моей совести. Аминь. К Дольфу подошел, пригнувшись, один из полицейских в форме. – С момента нашего прибытия никакого движения не замечено, сержант. – Хорошо, – кивнул Дольф. – Специальные силы сюда доберутся, как только смогут. Нас поставили на очередь. – Что значит – поставили на очередь? – спросила я. Дольф посмотрел на меня. – У специальных сил есть серебряные пули, и они доберутся сюда, как только смогут. – И мы будем их ждать? – спросила я. – Нет. – Сержант, при столкновении с противоестественной ситуацией полагается ждать прибытия спецсил, – сказал полицейский в форме. – Это не относится к Региональной Группе Расследования Противоестественных Событий, – ответил Дольф. – Тогда вы должны иметь серебряные пули, – сказала я. – Я подал требование, – сообщил Дольф. – Требование? Это нам очень поможет. – Ты вообще штатская. Тебе придется ждать снаружи, так что перестань собачиться. – Я еще и официальный исполнитель штата Миссури. Если бы я ответила на пейджер, а не решила позлить Берта, вампир был бы уже проткнут колом, и ничего бы этого не было. Ты меня не отстранишь, Дольф. Это больше моя работа, чем твоя. Дольф смотрел на меня чуть ли не две минуты, потом очень медленно кивнул. – Тебе надо было бы держать язык за зубами, – сказал Зебровски. – И ждать в машине. – Не хочу я ждать в машине. Он только коротко на меня глянул. – А я хотел бы. Дольф пошел к двери, Зебровски за ним. Я пошла замыкающей. Я – эксперт полиции по противоестественным преступлениям. Если дело сегодня повернется плохо, я свои деньги отработаю. Всех жертв нападений вампиров свозят в городскую больницу Сент-Луиса, даже погибших в других графствах. Очень уж мало моргов, оборудованных для работы с восставшими вампирами. У них там есть специальное помещение, где повсюду сталь повышенной прочности, а за дверями повсюду кресты. Даже есть питательный бак для снятия первой жажды крови. Крысы, кролики, морские свинки. Закусочка для успокоения вновь восставших. В обычной ситуации тело этого мужчины было бы в помещении для вампиров и проблем бы не было, но я их заверила, что он опасности не представляет. Я была экспертом, единственным, кого звали протыкать тела колом. Если я сказала, что тело опасности не представляет, мне верят. А я ошиблась. Прости мне Бог, я ошиблась.16
Городская больница Сент-Луиса стояла, как кирпичный гигант в зоне боев. Пройди несколько кварталов отсюда – и увидишь свежие мюзиклы прямо с Бродвея. Но здесь мы были как на обратной стороне Луны. Если на Луне есть трущобы. Местность декорировали выбитые стекла, как неровные зубы. Больница, как и многие другие в городе, была убыточной, и потому ее закрыли. Но морг остаются открытым, потому что помещение для вампиров переносить было бы слишком дорого. Оно было построено в начале девятисотых годов, когда еще думали, что можно найти лекарство от вампиризма. Запри вампира в хранилище, подожди, пока он восстанет, и попробуй его “вылечить”. Из вампиров многие сотрудничали, поскольку хотели вылечиться. Пионером исследований был доктор Генри Муллиган. Проект свернули, когда один из пациентов отъел у доктора лицо. Всего лишь за попытку помочь бедненькому непонятому вампиру. Но и сейчас хранилище использовали почти для всех жертв вампиров. В основном из предосторожности, поскольку в наши дни, когда поднимается новый вамп, его поджидает вампир-консультант, чья задача – ввести новичка в круг цивилизованных вампиров. Про вампира-консультанта я и забыла. Это была пилотная программа, и действовала она всего месяц. Сможет Старейший вампир взять под контроль анималистического вампира, или для этого нужен Мастер? Я не знала. Просто не имела понятия. Дольф уже держал пистолет наготове. Без серебряных пуль – это все же лучше, чем просто плюнуть в монстра, но не намного эффективнее. Зебровски держал ружье так, будто умел с ним обращаться. За моей спиной шли еще четверо полицейских в форме. Все с пистолетами, каждый готов стрелять в нежить наповал. Так чего же я психовала? Да того, что ни у кого, кроме меня, не было этих проклятых серебряных пуль. Двойная стеклянная дверь разъехалась автоматически. При этом на нее смотрели семь стволов. Мне пришлось напрячь пальцы, чтобы не выстрелить в эту дурацкую дверь. Один из полицейских подавил смешок. Нервничаем? Мы, крутые ребята? – Вот что, – сказал Дольф. – Там есть гражданские. Не застрелите никого случайно. Один из полицейских был блондином, его напарник был негром и был куда старше. Второй паре было за двадцать. Один тощий и высокий, с выступающим кадыком, другой – коротышка с бледной кожей и глазами, почти остекленевшими от страха. У каждого из них была крестообразная булавка на галстуке. Стандартно для полиции Сент-Луиса. Кресты должны помочь: может быть, даже сохранить жизнь своим владельцам. У меня не было времени сменить цепочку на распятии. И был у меня только браслет, на котором болтались крестики. И еще была у меня цепочка на лодыжке – не для ансамбля с браслетом, а на случай, если сегодня стрясется что-то необычное, мне хотелось иметь резерв. Если бросать монету, без чего мне проще обойтись – без ствола или без креста, то я предпочту сохранить и то, и другое. – Есть у тебя соображения, как нам работать, Анита? – спросил Дольф. Давно прошли те времена, когда полицию вообще на такой случай не вызвали бы. В добрые старые дни вампирами занималась горстка экспертов-профессионалов. Когда можно было просто засадить вампиру кол в сердце, и дело было сделано. Я была одна из немногих, гордых, храбрых. Истребительница. – Можем стать в круг стволами наружу. Меньше шансов, что он набросится на нас внезапно. – А мы не услышим его приближения? – спросил блондин. – Нежить движется бесшумно, – сказала я. У него глаза расширились. – Шучу, офицер, – сказала я. – Ну... – тихо произнес он. И явно был задет. Что ж, его можно понять. – Извини, – сказала я. Дольф посмотрел на меня мрачным взглядом. – Я же извинилась. – Не дразни новичка, – сказал Зебровски. – Спорить могу, что это его первый вампир. Чернокожий коп издал звук, средний между смешком и фырканьем. – Для ясности: это его первый день. – Господи, – сказала я. – Он что, не может подождать в машине? – Я выдержу, – сказал он. – Не в этом дело, – ответила я. – Но ведь есть же, наверное, правила техники безопасности, запрещающие в первый день работу с вампирами? – Справлюсь, – сказал он. Я только покачала головой. Мать твою, первый день. Ему бы стоять сегодня на перекрестке и регулировать движение, а не играть в кошки-мышки с ходячим мертвецом. – Я пойду впереди, – сказал Дольф. – Анита, ты справа от меня. Вы двое, – он показал на чернокожего и блондина, – позади мисс Блейк. Зебровски, прикроешь с тыла. – Ну, спасибо, сержант, – буркнул Зебровски. Хотелось бы мне так это оставить, но нельзя было. – У меня единственной серебряные пули. Впереди должна пойти я. – Ты штатская, Анита. – Я уже много лет не штатская, и ты это знаешь. Он долгую секунду смотрел на меня, потом кивнул: – Ладно, давай вперед. Но если тебя убьют, мне начальство голову оторвет. – Постараюсь не забывать, – улыбнулась я. Я встала впереди. Они выстроились за мной кругом. Зебровски показал мне большой палец – все путем. Я не могла не улыбнуться. Дольф едва заметно кивнул. Пора было входить. Скрадывать монстра.17
Стены были окрашены в два оттенка зеленого. Темный цвет хаки внизу и рвотно-зеленый сверху. Учрежденческая зелень, очаровательная, как зубная боль. По стенам шли толстые паропроводы выше моей головы. Они тоже были покрашены в зеленый и сужали коридор до узкого прохода. Электрические кабели бежали серебряными струнами рядом с паропроводами. Трудно подвести электричество в здание, если дом строился без всякого расчета на это. Краска местами вспучивалась на стенах – новую краску клали, не потрудившись соскрести старую. Если вкопаться в стену, пойдут слои разного цвета, как на археологических раскопках. У каждого цвета своя история и своя болезненная память. Мы были будто в брюхе огромного корабля, только вместо рева машин слышалась почти полная тишина. Есть такие места, где тишина висит тяжелыми осадками. Одно из них – городская больница Сент-Луиса. Будь я суеверной, каковой я не являюсь, я бы сказала, что эта больница – идеальное место для привидений. Привидения бывают разных видов. Обычно это духи умерших, оставшиеся на земле, хотя им полагалось бы попасть на Небеса или в Ад. Теологи уже столетиями спорят, что должно означать существование привидений для Бога и церкви. Я не думаю, что это волнует Бога, но церкви явно небезразлично. Здесь умерло достаточно людей, чтобы было не продохнуть от привидений, но я лично ни одного не видела. Пока привидение не обнимет меня холодными руками, я вряд ли в него поверю. Но есть призраки другого рода. Психические впечатления, сильные эмоции, впитавшиеся в стены и пол здания. Как магнитофон для эмоций. Иногда с видеоизображениями, иногда только звук, иногда лишь дрожь, проходящий по спине холодок, когда минуешь какое-то место. Таких мест в этой старой больнице было навалом. Лично я никогда ничего не видела и не слышала, но, идя по коридору, знала, что где-то здесь рядом что-то есть. Что-то ждущее там, где не видит глаз, не слышит ухо, не дотягивается рука. Сегодня это мог быть вампир. Слышны были только шорох шагов, шелест одежды – звуки нашего продвижения. Других звуков не было. Когда по-настоящему тихо, начинают слышаться звуки – пусть даже шум собственной крови в ушах. Передо мной возник первый угол. Я шла на острие. Я сама вызвалась. И мне предстояло первой свернуть за угол. Что бы там ни оказалось, иметь с ним дело мне. Терпеть не могу строить из себя героя. Я припала на одно колено, держа пистолет в обеих руках и целясь вверх. Высовывать пистолет за угол не имело смысла. Нельзя стрелять, не видя во что. Есть много способов завернуть за непросматриваемый угол, и ни один из них не идеален. В основном выбор зависит от того, чего ты боишься – что тебя застрелят или что тебя схватят. Поскольку речь шла о вампире, я опасалась, что меня схватят и разорвут глотку. Прижавшись правым плечом к стене, я сделала глубокий вдох и бросила свое тело вперед. Мне не надо было выполнять точный переворот через плечо в коридоре. Я просто вроде как упала на левый бок, держа перед собой наставленный пистолет. Можете мне поверить – это самый лучший способ прицелиться при повороте за угол. Но я не стану его настоятельно советовать, если у монстров есть возможность отстреливаться. Я лежала в коридоре, и пульс колотился у меня в ушах. Хорошая новость – за углом не было вампира. И плохая – там лежал труп. Я встала на одно колено, все еще ловя взглядом любой намек на движение в полутемном коридоре. С некоторыми вампирами ты ничего не видишь, ничего не слышишь, а только чувствуешь плечами, спиной, тонкими волосками шеи. Это твое тело отвечает на ритмы, которые старше мысли. Кстати, если тут мыслить, а не действовать, можешь оказаться мертвым. – Чисто, – сказала я. Но все еще стояла на колене посреди коридора с наставленным пистолетом, готовая к схватке. – Ты уже закончила кататься по полу? – спросил Дольф. Я взглянула на него, потом обратно в коридор. Там ничего не было. Все чисто. В самом деле чисто. Тело было одето в бледно-голубую форму. На рукаве черная с золотом нашивка – “Охрана”. Мужчина, волосы белокурые. Тяжелые челюсти, массивный нос, ресницы выделяются на фоне бледных щек серым кружевом. Горло – сплошное сырое мясо. Кость позвоночника блестит в верхнем свете. Кровь расплескалась по зеленым стенам макаб-рической рождественской открыткой. В правой руке человека был револьвер. Я прислонилась спиной к левой стене и оглядела коридор до поворотов, ограничивающих взор. Пусть телом занимается полиция. Сегодня моя работа – сохранить жизнь нам всем. Дольф склонился у тела. Он наклонился вперед, будто выполняя отжимание, чтобы приблизить лицо к револьверу. – Из него стреляли. – Я не почувствовала возле тела запах пороха, – сказала я. При этом я на Дольфа не глядела: была слишком занята наблюдением за коридором. – Из этого револьвера стреляли, – повторил он, и голос у него был хриплый и сдавленный. Я кинула на него быстрый взгляд. Плечи его напряглись, будто тело свело болью. – Ты его знал? – спросила я. Дольф кивнул. – Джимми Дуган. Он был моим напарником, когда я был моложе, чем ты сейчас. Ушел в отставку, на пенсию прожить не смог и устроился сюда. Блин. Что я могла сказать? “Сочувствую” – не годилось. “Мне чертовски жаль” – все равно мало. Ничего не приходило на ум. Ничем я уже помочь не могла. И просто стояла в этом заляпанном кровью коридоре и молчала. Зебровски присел рядом с Дольфом и положил руку ему на плечо. Дольф поднял глаза. Какое-то сильное чувство мелькнуло в них: гнев, боль, печаль. Все это вместе, ничего из этого. Я смотрела на мертвеца, стискивая пистолет, и придумала наконец, что сказать полезного. – У здешних охранников есть серебряные пули? Дольф посмотрел на меня. Уже не надо было гадать – это был гнев. – А что? – У охранников должны быть серебряные пули. Пусть один из вас возьмет револьвер, тогда у нас будут два ствола с серебряными пулями. Дольф только посмотрел на пистолет: – Зебровски! Зебровски взял револьвер осторожно, будто боясь разбудить человека. Но эта жертва вампира не собиралась вставать. Голова его свесилась набок, мышцы и связки были перекушены. Как будто кто-то большой ложкой зачерпнул мясо и кожу вокруг позвоночника. Зебровски щелкнул барабаном. – Серебро. Он задвинул барабан на место и встал, держа оружие в правой руке. Ружье свободно висело в левой. – Запасные патроны? – спросила я. Зебровски склонился снова, но Дольф покачал головой. И обыскал мертвого сам. Когда он закончил, руки его были покрыты кровью. Он попытался стереть засыхающую кровь носовым платком, но она застыла в складках ладоней, собралась под ногтями. Теперь ее только мылом и щеткой можно отскрести. – Прости, Джимми, – сказал он. Он все еще не плакал. Я бы на его месте заплакала. Но у женщин в слезных протоках больше химикалий, и потому они проливают слезы легче мужчин. Честно. – Запасных патронов нет. Наверное, Джимми считал, что пяти хватит для рутинной работы охранника. Его голос был словно подогрет злостью. Что ж, злость – лучше, чем слезы. Если это в твоей власти. Я продолжала наблюдать за коридором, но мои взгляд все возвращался к мертвому. А мертв он был потому, что я не сделала свою работу. Если бы я не сказала водителям труповозки, что тело не представляет опасности, его бы сунули в хранилище, и Джимми Дуган бы не погиб. Терпеть не могу, когда я виновата. – Идем, – сказал Дольф. Я повела группу. Еще один угол. Я снова выполнила упражнение на перекате колена и оказалась лежащей в длинном зеленом коридоре, двумя руками наставляя пистолет. Ничто там не двигалось. Но на полу что-то лежало. Сначала я увидела нижнюю часть тела охранника. Ноги в бледно-голубых и пропитанных кровью брюках. Потом голова с винным хвостом каштановых волос, лежащая сбоку от тела, как забытый кусок мяса. Я встала на ноги, по-прежнему держа перед собой пистолет в поисках цели. Ничто не шевелилось, кроме крови, которая все еще стекала со стен. Она капала, как вечерний дождик, густея и сворачиваясь на лету. – Боже милосердный! Не знаю, кто из полицейских это сказал, но я была согласна. Торс был разорван, будто вампир засунул в него руки и рванул. Позвоночник разлетелся, как детская сборная игрушка. Клочья мяса, крови и костей были разбросаны по полу, как лепестки мерзких цветов. Я ощутила в горле вкус поднявшейся желчи. И стала дышать ртом – ровно и глубоко. Это было ошибкой. В воздухе стоял вкус крови – густой, теплый, солоноватый. С чуть кислотным привкусом, потому что желудок и кишечник были вспороты. Запах свежей смерти – это гибрид запаха бойни и сортира. Дерьмо и кровь – вот запах смерти. Зебровски осматривал коридор с подобранным револьвером в руках. У него было четыре пули, у меня тринадцать плюс запасная обойма в сумке. Где револьвер охранницы? – Где ее револьвер? – спросила я. Зебровски кинул взгляд на меня на тело и снова стал всматриваться в коридор. – Я его не вижу. Мне не приходилось встречать вампира, который бы пользовался оружием, но всегда бывает первый раз. – Дольф, где револьвер охранницы? Дольф опустился на колени в лужу крови и попытался обыскать тело. Он передвигал куски кровавого мяса и материи, как будто мешал ложкой. Когда-то от такого зрелища меня бы вывернуло, но это было давно. Плохой, наверное, признак, что меня уже не тошнит при виде трупов? Может быть. – Рассыпаться и искать револьвер, – велел Дольф. Полицейские в форме стали искать. Блондин был бледен и конвульсивно сглатывал, но работал. Очко в его пользу. Это высокий с выступающим кадыком не выдержал. Он поскользнулся на куске мяса и хлопнулся на задницу в лужу свернувшейся крови. Тут он встал на колени и сблевал на стену. Я старалась дышать быстро и неглубоко. Кровь и бойня меня не достали, но запах чужой рвоты мог поспособствовать. Прижавшись плечами к стене, я пошла к следующему углу. Я не сблюю. Не сблюю. Господи, не дай мне сблевать. Вы когда-нибудь пробовали целиться из пистолета, одновременно выворачиваясь наизнанку? Это, оказывается, почти невозможно. Пока ты не закончишь, ты беспомощен. А после зрелища этих охранников мне беспомощной быть очень не хотелось. Блондинистый коп прислонился к стене. Лицо его блестело от густого пота. Он посмотрел на меня, и по его глазам мне все стало ясно. – Не надо, – прошептала я, – не надо! Новичок упал на колени, и тут оно и случилось. Я стравила все, что за этот день съела. Хорошо еще, что не на труп. Такое со мной однажды было, а Зебровски мне ничего не спускает. Тогда он мне ставил в вину, что я испортила вещественное доказательство. Будь я на месте того вампира, я бы появилась, пока половина из нас выворачивалась наизнанку. Но из-за угла ничего не бросилось. Никто не вылетел с воплем из темноты. Везунчики мы. – Если вы кончили, – сказал Дольф, – то надо найти ее оружие и того, кто это сделал. Я обтерла рот рукавом комбинезона – снимать его не было времени. Черные кроссовки прилипали к полу с сосущим звуком. На подошвах была кровь. Может быть, утереться комбинезоном было не так уж глупо. Чего мне хотелось – это прохладной ткани. Что мне предстояло – это идти по зеленому коридору, оставляя кровавые следы. Я осмотрела коридор и увидела их – следы, отходящие от тела, ведущие по коридору к первому охраннику. – Дольф? – позвала я. – Вижу. Исчезающие следы шли сквозь эту бойню за угол, прочь от нас. Прочь – это звучало приятно, но я слишком хорошо понимала ситуацию, чтобы на это купиться. Все это становилось непосредственно личным делом. Дольф присел возле самого большого куска тела. – Анита! Я подошла к нему, не наступая на следы. Никогда не наступайте ни на какие следы – полиция этого не делает. Дольф показал на почерневший кусок материи. Я осторожно встала на колени, радуясь, что не сняла комбинезон и могу садиться в кровь, не боясь испачкать одежду. Всегда готова, как полагается бойскауту. Блузка женщины обуглилась и почернела. Дольф коснулся материи кончиком карандаша. Она стала сдираться тяжелыми слоями, потрескивая, как черствый хлеб. Дольф пробил острием один слой. Он разлетелся. От тела поднялся пепел и острый едкий запах. – Что за чертовщина с ней случилась? – сказал Дольф. Я сглотнула слюну, все еще ощущая в глотке вкус рвоты. – Это не материя. – А что тогда? – Ткань тела. Дольф только уставился на меня. И держал карандаш так, будто он мог сломаться. – Ты серьезно? – Ожог третьей степени, – сказала я. – Отчего такое бывает? – Можешь дать мне свой карандаш? Он подал его мне без слова. Я стала раскапывать на левой стороне ее груди. Она так сильно обгорела, что кожа сплавилась с блузкой. Я раздвинула слои, вдвигая карандаш внутрь. Тело было до ужаса легким и покрыто корочкой, как пригоревшая курица. Когда я погрузила карандаш в ожог до половины, он коснулся чего-то твердого. Поддев кончиком карандаша, я это вытащила. Когда оно было почти на поверхности, я вложила пальцы в дыру и вытащила из обгорелой плоти кусок покореженного металла. – Что это? – спросил Дольф. – То, что осталось от ее креста. – Не может быть. – Дольф затряс головой. Из черной золы блеснул кусок оплавленного серебра. – Это ее крест, Дольф. Он вплавился ей в грудь и поджег одежду. Чего я не понимаю, почему вампир сохранил контакт с горящим металлом. Он должен быть обожжен не меньше, чем она, но его здесь нет. – Объясни это, – сказал он. – Анималистические вампиры похожи в этом на наркоманов. Они не чувствуют боли. Я думаю, вампир прижал ее к груди, крест его коснулся и запылал, а он не отодвинулся и раздирал ее, пока они оба горели. Любой нормальный вампир для нее опасности не представлял бы. – Значит, этого кресты остановить не могут, – сказал он. – Очевидно, нет, – подтвердила я, глядя на кусок металла. Четверо в форме поглядывали в полутемный коридор несколько нервно. Я тоже. Они не договаривались, что кресты работать не будут. Я тоже. О нечувствительности к боли упоминалось в беглой сноске одной статьи. И никто не додумался до следствия, что в этом случае крест тебя не защитит. Если выживу, придется чиркнуть заметку в “Вампир куотерли”. Крест, вплавленный в тело, – ну и ну! Дольф встал. – Всем держаться вместе. – Кресты не действуют, – сказал один из тех, что в форме. – Надо вернуться и ждать спецсилы! Дольф на него только мельком глянул: – Можешь вернуться, если хочешь. – И посмотрел на мертвую женщину. – Дальше только добровольцы. Остальные возвращайтесь и ждите спецов. Высокий кивнул и тронул за плечо своего напарника. Тот тяжело сглотнул, кинул взгляд на Дольфа, потом на обгорелое скрюченное тело. И позволил своему напарнику повести себя назад по коридору. Назад в безопасность и прочь от безумия. Хорошо бы и нам туда же, но мы не могли дать ускользнуть кому-то вроде этой твари. Даже не имей мы распоряжения на ликвидацию, мы бы лучше ее убили, чем рисковали выпустить наружу. – А ты с новичком? – спросил Дольф у чернокожего. – Я от монстров в жизни не бегал. А он вполне может пойти с остальными. Блондинчик затряс головой, держа пистолет в сведенной от напряжения руке. – Я остаюсь. Чернокожий улыбнулся, и эта улыбка сказала больше слов. Этот парень сделал выбор мужчины. Или человека? Как бы там ни было, он остался. – Еще один поворот, и мы увидим хранилище, – сказала я. Дольф посмотрел на последний угол. Потом его глаза встретились с моими, и я пожала плечами. Что будет там, за углом, – я не знала. Этот вампир выделывал вещи, которые я назвала бы невозможными. Правила игры поменялись, и не в нашу пользу. У дальней от угла стены я задержалась. Прижавшись спиной к стене, я медленно скользнула за угол. Передо мной был короткий прямой коридор. Посреди пола лежал револьвер. Оружие второй охранницы? Может быть. В левой стене должна была быть большая стальная дверь с висящими крестами. Только сталь была выплеснута наружу перекрученным серебристым хаосом. Значит, они все же поместили тело в хранилище. Не по моей вине погибли охранники. Им ничего не должно было грозить. Все было неподвижно. Света в хранилище не было. Только взорванная тьма. Если в этой комнате ждал вампир, мне он был не виден. Конечно, я не подходила слишком близко. Близко – это казалось не очень удачной идеей. – Чисто, насколько я могу судить. – Мне не кажется, что ты в этом уверена, – сказал Дольф. – Я и не уверена, – согласилась я. – Выгляни за угол и посмотри, что осталось от хранилища. Он не выглянул, он обошел и посмотрел. И вроде как присвистнул. Зебровски же сказал: – ...твою мать. – Именно, – кивнула я. – Он там, внутри? – спросил Дольф. – Так я думаю. – Ты наш эксперт. Почему в твоем голосе нет уверенности? – настаивал Дольф. – Спроси ты меня раньше, может ли вампир пропахать пятифутовую стальную с серебром стену, да еще увешанную крестами, я бы тебе ответила: никогда и ни за что. – Я таращилась в черную дыру. – Но вот сам видишь. – Это значит, что ты не больше нас понимаешь, что случилось? – спросил Зебровски. – Ага. – Значит, мы в дерьме по уши, – сказал он. К сожалению, он был прав.18
Перед нами зияло хранилище. Черная дыра, за которой ждет сумасшедший вампир. Как раз моя любимая работа. А то как же. – Теперь впереди пойду я, – сказал Дольф. У него в руках был револьвер второй охранницы. Собственный пистолет он спрятал. У него теперь серебряные пули, и он пойдет первым. Дольф мужик правильный. Он никогда своих людей не пошлет туда, куда не пошел бы сам. Жаль, что Берт не такой. Тот скорее пообещает тебе принести в жертву своего первенца, чем поинтересуется, как тебе работается. У зияющей дыры в хранилище Дольф замешкался. Темнота была плотной, хоть ножом режь. Абсолютная темнота пещеры. Такая, что можно коснуться пальцем глаза раньше, чем моргнешь. Он махнул нам пистолетом, чтобы мы шли за ним, а сам пошел во тьму, дальше по коридору. Кровавые следы входили во тьму и выходили обратно. Потом шли по коридору и за угол. Эти углы мне уже надоели. Мы с Зебровски встали у него по бокам. У меня сводило от напряжения шею и плечи. Сделав глубокий вдох, я медленно выдохнула. Лучше. Видите? У меня даже рука не дрожит. Дольф не перекатывался по полу, чтобы пройти за угол. Он просто обошел его спиной к стене и держа пистолет двумя руками, готовый к опасности. – Не стреляйте, я не мертвец, – послышался голос. Голос этот был мне знаком. – Это Джон Берк. Он со мной. Дольф обернулся на меня: – Я его помню. Я пожала плечами: лучше перебдить, чем недобдить. Ясно, что Дольф случайно Джона не подстрелил бы, но сзади два копа, которых я вообще не знаю. Когда дело доходит до перестрелки, лучше перестраховаться. Это правило способствует выживанию. Джон был высокий, худой и темнолицый. Короткие волосы абсолютно черные с широкой белой полосой спереди. Удивительное сочетание. Он всегда был красив, но теперь, когда сбрил бороду, стал меньше похож на голливудского негодяя и больше – на главного героя. Высокий, смуглый, красивый и знает, как убивать вампиров. Чего еще желать? Многого; но это уже другая история. Улыбаясь, из-за угла вышел Джон. У него в руке был пистолет, и еще лучше – с ним был набор для охоты на вампиров. – Я поехал вперед убедиться, что вампир не вырвется, пока вы в пути. – Спасибо, Джон, – сказала я. Он пожал плечами: – Защищаю общественное благоденствие, только и всего. Тут уж настала моя очередь пожать плечами: – Тебе виднее. – Где вампир? – спросил Дольф. – Я его как раз выслеживал, – сказал Джон. – Как? – спросила я. – Босые кровавые следы. Босые. ОГосподи! Труп был босой, а Джон нет. Я повернулась к хранилищу. Слишком поздно, слишком медленно, слишком плохо, черт меня возьми. Вампир вылетел из тьмы слишком быстро, чтобы его можно было увидеть. Вихрь, который вмазался в новичка, припечатав его к стене. Он заорал, прижимая пистолет к груди вампира. Выстрелы прогремели в коридоре, отдаваясь эхом среди труб. Пули вылетели из спины вампира, будто пронзили туман. Магия. Я бросилась вперед, стараясь прицелиться так, чтобы не задеть новичка. Он орал непрерывно, на одной ноте. Теплым дождем хлестнула кровь. Я выстрелила в голову чудовища, но оно двигалось, и двигалось невероятно быстро, отбросив человека к другой стене и терзая его. Было полно суеты и крика, но все это казалось далеким, замедленным. Все это наверняка длилось только несколько мгновений. И достаточно близко из всех, у кого были серебряные пули, была только я. Я шагнула вперед, навалившись телом на вампира, и приставила пистолет к его затылку. Ни один нормальный вампир мне бы такого сделать не дал. Я спустила курок, но вампир резко повернулся, подняв человека и бросив его на меня. Пуля ушла в сторону, и мы все упали на пол. На секунду у меня отшибло дыхание от веса двух взрослых мужчин, навалившегося мне на грудь. Новичок лежал на мне, вопя, истекая кровью, умирая. Я приставила пистолет к затылку вампира и выстрелила. Его затылок взорвался брызгами крови, костей и чего-то потяжелее, мокрого. А он все вкапывался в глотку человека. Он должен был быть мертв, но не был. Он отшатнулся назад, обнажив забитые сгустками крови клыки, и застыл, как человек, переводящий дыхание между двумя глотками. Я сунула ствол ему в пасть, и зубы заскрежетали по металлу. Лицо взорвалось от верхней губы до макушки. Нижняя челюсть била воздух, но кусать уже не могла. Обезглавленное тело уперлось руками в пол, будто пытаясь встать. Я приставила пистолет к его груди и спустила курок. С такого расстояния я могла разнести ему сердце. Никогда я раньше не пыталась ликвидировать вампира с помощью только пистолета. Успела подумать, получится ли это. И что будет, если нет. По телу прошла дрожь. Оно выдохнуло последний безмолвный вздох. Дольф и Зебровски оттягивали тварь в сторону. Я думаю, она уже была мертва, но на всякий случай любая помощь приветствовалась. Джон плеснул на вампира святой водой. Она запузырилась и зашипела на умирающем вампире. Он умирал. На самом деле умирал. Новичок не шевелился. Напарник оттащил его от меня, прижимая к груди, как ребенка. Кровь приклеила белокурые волосы к лицу. Светлые глаза были широко раскрыты, глядя в никуда. Мертвые всегда слепы, в том или ином смысле. Он был храбр, хороший мальчик, хотя был ненамного моложе меня. Но мне, когда я смотрела в его бледное мертвое лицо, был уже миллион лет. Он был мертв, и это все. Храбрость не дает полной гарантии от чудовищ. Она только повышает твои шансы. Дольф и Зебровски положили вампира на пол. Джон уже протыкал тело осиновым колом, держа в руке молоток. Я уже много лет не пользовалась колами, предпочитая дробовик. Впрочем, я – прогрессивный вампироборец. Вампир был мертв. Протыкать его колом не было надобности, но я просто сидела и смотрела. Лучше перебдить, чем недобдить. Кол вошел легче обычного, потому что я проделала для него дыру. Пистолет все еще был у меня в руке. И убирать его мне не хотелось. Хранилище так же зияло черной пустотой, а где есть один вампир, там часто бывают и еще. Я оставила пистолет в руке. Дольф и Зебровски подошли к разбитому хранилищу, держа пистолеты наготове. Мне бы надо было подняться и пойти с ними, но в данный момент мне очень важным казалось просто дышать. Я слышала, как накачивает сердце кровь в мои жилы, каждый удар пульса громко отдавался в ушах. Хорошо быть живой; только плохо, что не успела я спасти пацана. Очень плохо. Джон присел рядом: – Ты как? Я кивнула: – Нормально. Он глянул на меня так, будто не поверил, но ничего не сказал. Разумный человек. Хранилище осветилось – густым желтым светом, теплым, как летний день. – Господи ты Боже мой, – выдохнул Зебровски. Я встала и чуть не сверилась – ноги подкашивались. Джон поймал меня за руку, и я воззрилась на него, пока он ее не выпустил. И улыбнулся скупо: – Все тот же крепкий орешек. – Все тот же. У нас было два свидания. Это была ошибка. После этого нам стало неловко работать вместе, и он не мог смириться с тем, что я – это он в женском варианте. У него были добрые старые южные понятия о том, какой полагается быть леди. Леди не полагается носить оружие и проводить большую часть своей жизни среди крови и трупов. Для такого отношения у меня есть четыре слова. Да, именно эти слова. Огромный аквариум лежал разбитый о стену. Там раньше были морские свинки, или крысы, или кролики. Сейчас там были только кровавые пятна и кусочки меха. Вампиры мяса не едят, но если положить мелких зверьков в стеклянный контейнер, хряснуть его о стену, то получишь мелких зверьков внарезку. Там не осталось их даже ложкой зачерпнуть. Возле стеклянной кровавой кучи лежала голова, вероятно, мужская, если судить по длине и стилю прически. Я не стала подходить посмотреть – мне не хотелось видеть лица. Я уже проявила сегодня свою храбрость, и мне нечего никому доказывать. Тело лежало одним куском – в общем. Оно выглядело так, будто вампир запустил в грудь обе руки, схватился за ребра и потянул. Грудь была почти разорвана пополам, но держалась на полоске розовой мышечной ткани и внутренностей. – Голова с клыками, – сказал Зебровски. – Это вампир-консультант, – определила я. – А что случилось? Я пожала плечами: – Можно предположить, что консультант склонился над вампиром, когда тот восстал. И вампир его убил быстро и грязно. – Да зачем ему убивать вампира-консультанта? – спросил Дольф. Я снова пожала плечами. – Он больше животное, Дольф, чем человек. Он просыпается в незнакомом месте, и над ним склонился незнакомый вампир. Он реагировал, как любой зверь в западне, – стал защищаться. – А почему консультант не смог с ним справиться? Он же для этого здесь и находился. – Единственный, кто может взять под контроль анималистического вампира, – это создавший его Мастер. Консультант не был достаточно силен, чтобы им управлять. – И что теперь? – спросил Джон. Он убрал пистолет, но я этого пока не сделала. Почему-то мне так было спокойнее. – Теперь я поеду на свой третий заказ на анимацию на эту ночь. – Просто поедешь – и все? Я уставилась на него, готовая на ком-нибудь сорваться. – А что ты хочешь, Джон, чтобы я сделала? Забилась в слезном припадке? Это не вернет мертвого, а меня чертовски утомит. Он вздохнул: – Эх, если бы ты соответствовала своей внешности! Я убрала пистолет в наплечную кобуру, улыбнулась Джону и сказала: – Пошел ты на... Именно эти слова.19
Почти всю кровь с рук и лица я смыла в душевой морга. Окровавленный комбинезон лежал в багажнике. Я была отмытой и презентабельной – или настолько презентабельной, насколько это было для меня в эту ночь возможным. Берт велел встретить этого нового парня на моем третьем заказе в эту ночь. Кладбище Оукглен, в десять часов. Теоретически предполагалось, что новый сотрудник поднимет двух предыдущих зомби и будет смотреть, как я поднимаю третьего. Мне подходит. Я подъехала к кладбищу уже в 10.35 вечера. Поздно. Черт возьми. Отличное впечатление я произведу на нового аниматора, не говоря уже о моей клиентке. Миссис Дугал недавно овдовела. Дней этак пять назад. Ее дорогой усопший супруг не оставил завещания. То есть он всегда собирался это сделать, но знаете, как это бывает – то одно, то другое, все время откладывал. И я должна была поднять мистера Дугала на глазах двух юристов, двух свидетелей, трех взрослых детей четы Дугалов и нетронутой дикой природы. Только в прошлом месяце приняли закон, что новопреставленный неделю или менее назад может быть поднят и словесно сформулировать завещание. Это сэкономит Дугалам половину наследства. Минус, конечно, гонорар юристам. У обочины узкой гравийной дороги выстроились машины. Траву на обочине они почти размололи начисто, но, если не парковаться на обочине, никто по дороге не проедет. Многим ли, правда, надо ехать на кладбище после половины одиннадцатого вечера? Аниматоры, жрецы вуду, подростки – покурить травку, некрофилы, сатанисты. На самом деле надо быть приверженцем легитимной религии и иметь разрешение для церемоний на кладбище после темноты. Или быть аниматором – нам разрешение не нужно. В основном потому, что за нами нет репутации приносящих человеческие жертвы. Вудуистам несколько паршивых овец репутацию очень испортили. Сама я христианка, поэтому на сатанистов смотрю косо. В том смысле, что они, как ни верти, на стороне плохих парней. Выйдя из машины на дорогу, я сразу это почувствовала. Магия. Кто-то пытался поднять мертвого, и было это совсем рядом. Новый наш сотрудник уже поднял двух зомби. Сумеет он справиться с третьим? Чарльз и Джеймисон могут поднять только двоих за ночь. Где Берт умудрился так быстро достать такого сильного аниматора? Я миновала пять машин, не считая своей. У могилы столпились человек с десяток. Женщины в строгих костюмах, мужчины все в галстуках. Забавно, как люди одеваются на кладбище. Единственная причина, по которой большинство людей там бывают, – похороны. Толпа разнообразных официальных костюмов на один полуофициальный, в основном черный. Возгласы плакальщиков вел мужской голос: – Восстань, Эндрю Дугал. К нам приди, Эндрю Дугал, к нам приди. Магия густела в воздухе и наваливалась на меня тяжестью. Трудно было дышать полной грудью. Она неслась на меня и была сильной, но неуверенной. Ее колебания я ощущала как дуновение холодного ветерка. Да, он силен, но он молод. У его магии был привкус нетренированности, недисциплинированности. Если ему больше двадцати одного года, я съем свою шляпу. Вот, значит, как Берт его нашел. Пацан, талантливый пацан. И он сегодня поднимает своего третьего зомби. Так твою перетак! Я остановилась в тени высоких деревьев. Он был низкорослым, может быть, на дюйм-другой меня выше, что давало в лучшем случае пять футов четыре дюйма. Одет он был в белую рубашку и темные брюки. Кровь засохла на рубашке почти черными пятнами. Мне придется научить его одеваться, как Мэнни учил меня. Аниматорство до сих пор передается неформальным ученичеством. Не бывает курсов в колледже, где учат поднимать мертвых. Он стоял с очень серьезным видом, вызывая Эндрю Дугала из могилы. В изножье могилы столпились адвокаты и родственники. В кровавом кругу вместе с новым аниматором ни одного родственника не было. Обычно ты ставишь члена семьи в круг и передаешь зомби ему под контроль. А так его может контролировать только сам аниматор. Но это было не по недосмотру, а по закону. Мертвый может быть поднят для диктовки завещания, только если его контролирует аниматор или какое-либо незаинтересованное лицо. Холм цветов затрясся, из него взметнулась бледная рука, хватаясь за воздух. Вторая рука, голова. Зомби вылезал из могилы, будто его тянули за веревки. Новый аниматор споткнулся и рухнул на колени в мягкую землю и увядающие цветы. Магия запнулась, заколыхалась. Он ухватил на одного зомби больше, чем мог переварить. Мертвец все так же рвался из могилы. Пытался вытащить ноги, но им уже никто не управлял. Лоуренс Киркланд поднял зомби, но не мог его контролировать. И зомби будет предоставлен сам себе. Неконтролируемые зомби и создали плохую репутацию аниматорам. – Вам нехорошо? – спросил его один из юристов. Лоуренс Киркланд помотал головой, но сил говорить у него не было. Он хоть понимает, что натворил? Я так не думала. У него был недостаточно испуганный вид. Я подошла к столпившейся группе. – Мисс Блейк, нам вас недоставало, – сказал тот же юрист. – Ваш... помощник, кажется, нездоров. Я улыбнулась лучшей своей профессиональной улыбкой – дескать, нет-нет, все в порядке, видите? Зомби с цепи не сорвется. Можете мне поверить. Я подошла к границе кровавого круга, и меня будто ветром оттолкнуло назад. Круг был закрыт, и я была снаружи. Войти я не могла без приглашения Лоуренса. Он стоял на четвереньках, руки его ушли в могильные цветы. Голова повисла вниз, будто он слишком устал, чтобы ее поднять. Наверное, так оно и было. – Лоуренс! – позвала я негромко. – Лоуренс Киркланд! Он медленным движением повернул голову. Даже в темноте я видела в этих светлых глазах изнеможение. Руки его дрожали. Господи, помоги нам. Я наклонилась поближе, чтобы публика не слышала моих слов. Надо попытаться сохранить иллюзию, что это обычный рабочий момент. Если нам повезет, зомби не вырвется. Если нам не повезет, он может кого-нибудь сильно потрепать. Обычно мертвые очень снисходительны к живым – но не всегда. Если Эндрю Дугал кого-то из своих родственников ненавидел, нас ждет долгая ночь. – Лоуренс, ты должен раскрыть круг и впустить меня, – сказала я. Он таращился на меня без проблеска понимания. А, черт! – Раскрой круг, Лоуренс! Немедленно! Зомби выбрался уже до колен. Белая рубашка сияла на черноте погребального костюма. Неудобный наряд на целую вечность. Для ходячего мертвеца Дугал имел очень приличный вид. Бледный, с густыми седыми волосами. Кожа морщинистая, бледная, но без следов разложения. Парнишка отлично справился с третьим зомби за ночь. Теперь, если только я смогу взять его под контроль, можно будет вздохнуть свободно. – Лоуренс, прошу тебя, открой круг! Он что-то сказал, слишком тихо – я не разобрала. Наклонившись настолько, насколько пускала меня кровь, я переспросила: – Что? – Ларри. Ларри меня зовут. Я не могла не улыбнуться. Подумать только, его назвали Лоуренсом вместо Ларри, и это так важно, когда из могилы лезет дикий зомби! Может, он просто сломаются под нервной нагрузкой? Вряд ли. – Открой круг, Ларри, – сказала я. Он пополз вперед, чуть не падая лицом в цветы. Поскреб рукой по кровавой линии. Магия лопнула. Круга силы больше не было. Осталась только я. – Где твой нож? Он попытался оглянуться через плечо, но не мог. Я сама увидела блеск лезвия на той стороне могилы. – Отдыхай, – сказала я ему. – Дальше я сама. Он свернулся в шарик, обняв себя руками, как от холода. Я пока его оставила. Первым пунктом в повестке дня был зомби. Нож лежал рядом с выпотрошенными цыплятами, которыми Ларри поднял зомби. Схватив нож, я повернулась лицом к зомби. Эндрю Дугал припал к собственному надгробью, пытаясь сориентироваться. Для мертвого это непросто; умершим мозговым клеткам требуется несколько минут на пробуждение. Ум не верит, что сможет работать. Но в конце концов начинает. Я поддернула рукав жакета и сделала глубокий вдох. Это единственный способ, но никто не сказал, что он мне должен нравиться. Я провела лезвием по руке, и появилась темная тонкая полоска. Кожа разъехалась, и выступила почти черная в лунном свете кровь. Боль была острая, жалящая. Мелкие раны всегда болезненнее больших... поначалу. Ранка была небольшой и не должна была оставить шрама. Не взрезав себе – или кому-нибудь другому – запястье, я не смогла бы восстановить кровавый круг. А на этой стадии обряда поздно было брать другого цыпленка и начинать все снова. Надо было спасать обряд, или зомби остался бы свободным и без хозяина. А у таких зомби есть склонность к поеданию людей. Мертвец все еще сидел на могильной плите и смотрел в никуда пустыми глазами. Будь Ларри достаточно силен, Эндрю Дугал сейчас мог бы и заговорить по собственной воле. Сейчас же он был трупом, ожидающим приказа – или случайной мысли. Я взобралась на холм гладиолусов, хризантем и гвоздик. Аромат цветов смешивался с затхлым запахом трупа. Стоя по колено в увядающих цветах, я покачала окровавленным запястьем перед лицом зомби. Светлые глаза следили за моей рукой, пустые и мертвые, как у пролежавшей день рыбы. Эндрю Дугал еще не вернулся в тело, но что-то там было, что-то, ощущавшее запах крови и знающее, что это. Я знаю, что у зомби нет души. На самом деле даже и поднять мертвого можно лишь не раньше третьего дня. Столько времени душа держится около тела. Совпадение: столько же времени требуется вампиру, чтобы восстать. Сопоставьте – правда, любопытно? Но если в трупе не душа, то что же? Магия, моя магия или Ларри. Когда души нет, пустоту что-то заполняет. Если процесс анимации удается, ее заполняет магия. А сейчас? Сейчас я не знала. И не думаю даже, что хотела знать. Какая разница, если мне удалось выхватить мясо из огня? Если я это несколько раз повторю, может, и сама поверю. Я протянула трупу кровоточащую руку. Он на секунду замешкался. Если он откажется, у меня других вариантов нет. Зомби таращился на меня, и я бросила нож и сдавила руку вокруг раны. Кровь выступила обильнее, густая и вязкая. Зомби схватился за мою руку, и его руки были сильными и холодными. Голова его склонилась над раной, рот присосался. Он ел из моего запястья, ворочая челюстями, глотая как можно быстрее. Ох и засос у меня будет на руке! И к тому же это больно. Я попыталась отнять руку, но зомби только присосался сильнее. Он не хотел отпускать. Ничего себе. – Ларри, встать можешь? – тихо спросила я. Мы все еще притворялись, что все идет как должно. Зомби принял кровь. Теперь я им управляю – если мне удастся освободиться. Ларри медленно поднял голову: – Конечно, – ответил он. И встал, опираясь на могильный камень. Потом спросил меня: – Что дальше? Хороший вопрос. – Помоги мне освободиться. Я попыталась высвободить руку, но зомби вцепился, как утопающий в спасательный круг. Ларри обхватил труп руками и потянул. Не помогло. – Попробуй за голову, – сказала я. Он потянул труп за волосы, но зомби не чувствуют боли. Тогда Ларри сунул ему в рот палец, и с коротким хлопком присоска отвалилась. Ларри, казалось, сейчас стошнит. Бедный мальчик; хотя рука-то все же моя. Он брезгливо обтер палец об штаны, будто коснулся чего-то скользкого и мерзкого. Я ему не очень сочувствовала. Рана от ножа уже покраснела. Черт знает какой синяк будет на ней завтра. Зомби стоял на своей могиле, глядя на меня в упор. В глазах его была жизнь, кто-то вернулся в тело. Вопрос был в том, тот ли этот кто-то? – Вы Эндрю Дугал? – спросила я. Он облизнул губы и ответил: – Да, это я. Голос был суровым. Таким голосом отдают приказания окружающим. На меня это впечатления не произвело – этот голос дала ему моя кровь. Мертвые на самом деле немые, на самом деле не помнят, кто они и что они, пока не попробуют свежей крови. В этом Гомер был прав. И это заставляет задуматься, что еще в “Илиаде” правда. Я зажала рану от ножа другой рукой и отступила назад, сойдя с могилы. – Сейчас он ответит на ваши вопросы, – заявила я. – Но постарайтесь формулировать их попроще. Он какой день мертв. Адвокаты не улыбнулись. Вряд ли я могла бы их за это упрекнуть. Я махнула им рукой, приглашая вперед. Они подались назад. Брезгливость у адвокатов? Ну уж вряд ли. Миссис Дугал толкнула своего адвоката в плечо. – Давайте, давайте! Это обошлось нам в целое состояние! Я хотела было сказать, что мы не берем поминутную плату, но, насколько я знаю, Берт организовал дело так, что чем дольше мертвец поднят, тем дороже это стоит. И это на самом деле хорошая мысль. Сегодня Эндрю Дугал был вполне хорош. Он отвечал на вопросы своим культурным голосом, с хорошей дикцией. Если не обращать внимания на блеск его кожи в лунном свете, он выглядел живым. Но подождите несколько дней или пару недель. Он будет гнить – они все гниют. Если Берт таким образом придумал, как заставить клиентов укладывать мертвых в могилы раньше, чем начнут отвариваться куски, тем лучше. Мало что есть на свете более печального, чем семья, везущая дорогую мамочку обратно на кладбище в аромате дорогих духов, маскирующих запах распада. Хуже всего была клиентка, которая перед доставкой мужа обратно вымыла его в ванне. Почти всю его плоть ей пришлось везти в пластиковом мешке для мусора. В теплой воде мясо просто отстало от костей. Ларри отступил, споткнувшись о цветочную вазу. Я его подхватила, и он привалился ко мне, все еще нетвердо стоя на ногах. – Спасибо... за все, – улыбнулся он. Он смотрел на меня с расстояния всего в несколько дюймов. В прохладе октябрьской ночи по его лицу струился пот. – У тебя пальто есть? – В машине. – Пойди и надень. А то простудишься до смерти, потея на таком морозе. Улыбка его расплылась в широкую ухмылку. – Как прикажете, босс. – Глаза его были чуть больше, чем нужно, и были видны белки. – Вы меня оттащили от края. Я этого не забуду. – Благодарность – это хорошо, детка, но пойди надень пальто. Если поймаешь грипп, то работать не сможешь. Ларри кивнул и медленно пошел к машинам. Все еще нетвердой походкой, но уже мог идти. Кровь у меня из руки почти остановилась. Я стала вспоминать, есть ли у меня в аптечке пластырь подходящего размера. Пожав плечами, я пошла к машинам вслед за Ларри. Хорошо поставленные в залах суда голоса юристов заполнили октябрьскую ночь, и слова отдавались под деревьями эхом. На кого они хотели произвести впечатление? Трупам на речи плевать.20
Мы с Ларри сидели на холодной осенней траве, глядя, как юристы заполняют завещание. – Какие они серьезные, – заметил Ларри. – Работа у них такая – быть серьезными, – отозвалась я. – Быть юристом – это значит, что ты не можешь иметь чувства юмора? – Ни грамма, – сказала я. Он ухмыльнулся. Короткие волосы у него были такими ярко-рыжими, что почти переходили в оранжевые. Глаза глубокого голубого цвета, как весеннее небо. И глаза, и волосы я разглядела в свете салонов наших машин. В темноте же он казался сероглазым с каштановыми волосами. Терпеть не могу давать свидетельские показания по внешности людей, которых я видела в темноте. Цвет лица у Ларри Киркланда был молочно-бледным, как бывает у рыжих. Облик завершала густая россыпь золотистых веснушек. Вообще он был похож на куклу-переростка Худи-Дуди. В смысле – такой же симпатичный. Он был низкорослым, для мужчины очень низкорослым, и потому я уверена, что ему не понравилось бы слово “симпатичный”. У меня это одно из самых нелюбимых ласковых слов. Если бы учли голоса всех низкорослых людей, слово “симпатичный” было бы из словарей вычеркнуто. И я бы за это голосовала. – Давно ты стал аниматором? – спросила я. Он посмотрел на светящийся циферблат своих часов. – Примерно восемь часов назад. Я вытаращила глаза: – Это твоя первая работа? Он кивнул. – Разве мистер Вон вам не говорил? – Берт только сказал, что нанял нового аниматора по имени Лоуренс Киркланд. – Я сейчас на последнем курсе Вашингтонского университета, и это моя семестровая практика. – Сколько тебе лет? – Двадцать, а что? – Ты же еще даже не совершеннолетний! – Ну, так я не могу пить и ходить в порнотеатры. Не очень большая потеря, если по работе не приходится ходить в такие места. – Он посмотрел на меня и наклонился в мою сторону. – А что, эта работа требует ходить в порнотеатры? Лицо его было совершенно нейтрально-приветливым, и я не могла понять, дразнит он меня или нет. Я решила, что он все-таки шутит. – Двадцать – это нормально. Но я покачала головой. – По вашему виду не скажешь, что вы так думаете, – сказал он. – Не твой возраст меня беспокоит, – ответила я. – Но что-то все же вас беспокоит. Я не знала, какими словами это выразить, но что-то было в его лице приятное и веселое. Такое лицо, которое чаще смеется, чем плачет. Он был чистый и блестящий, как новенький пенни, и я не хотела, чтобы это переменилось. Мне не хотелось быть человеком, который заставит его лечь в грязь и поваляться. – Тебе случалось терять близкого человека? Я имею в виду в семье? Веселость сползла с его лица. Он теперь выглядел как грустный задумчивый ребенок. – Вы говорите серьезно? – Смертельно серьезно. Он покачал головой. – У меня даже бабушки и дедушки живы. – Ты видел когда-нибудь насилие близко или лично против тебя? – В школе я часто дрался. – Почему? Он усмехнулся: – Они думали, что маленький – значит слабый. Я не могла не улыбнуться: – И ты убедил их в обратном. – Да нет, из меня выколачивали пыль четыре года подряд. И он тоже улыбнулся. – А тебе случалось победить в драке? – Иногда бывало. – Но победа – это не самое главное, – сказала я. Он внимательно посмотрел на меня серьезными глазами. – Нет, не главное. Это был момент почти полного понимания. Общая история – самый маленький ученик в классе. Годы и годы, когда тебя в спортивные команды выбирают последним. Годы, когда ты автоматически становишься жертвой любых хулиганов. Быть маленьким – от этого можно озлиться. Я была уверена, что мы друг друга поняли, но я, поскольку я женщина, должна была выразить это словами. Мужчины часто обмениваются мыслями молча, но иногда случаются ошибки. Я должна была знать наверняка. – Главное – это не сдаваться, когда тебя побили, – сказала я. Он кивнул: – Тебя бьют, а ты все равно гнешь свое. Теперь, когда я испортила этот момент полного понимания, заставив нас обоих высказаться вслух, я была довольна. – А кроме как в школьных драках, ты видал насилие? – Хожу иногда на рок-концерты. Я покачала головой: – Это не то. – Вы к чему-то клоните? – спросил он. – Тебе ни за что не следовало пытаться поднять третьего зомби. – Но я же смог? В его голосе звучали ершистые нотки, но я не отступила. Когда я что-то хочу сказать, я не милосердна, а беспощадна. – Ты его поднял и потерял контроль. Если бы не я, он бы вырвался на свободу и кого-нибудь мог помять всерьез. – Это же обыкновенный зомби. Они на людей не нападают. Я уставилась на него, пытаясь понять, не шутит ли он. Он не шутил. Мать твою так! – Ты и в самом деле не знаешь? – Чего не знаю? Я закрыла лицо ладонями и посчитала до десяти. Меня взбесил не Ларри, меня взбесил Берт, но удобнее всего сейчас было сорваться на Ларри. Чтобы наорать на Берта, надо ждать до завтра, а Ларри вот он. Очень удачно. – Этот зомби вырвался у тебя из-под контроля, Ларри. Если бы я не появилась и не напоила его кровью, он бы сам нашел себе кровь. Ты понимаешь? – Ну, я так не думаю. Я вздохнула. – Зомби напал бы на кого-нибудь. Выкусил бы хороший кусок. – Нападения зомби на людей – это просто суеверия, истории о привидениях. – Так сейчас учат в колледже? – спросила я. – Да. – Я тебе одолжу пару экземпляров “Аниматора”. Поверь мне, Ларри, зомби нападают на людей. Я видела убитых ими людей. – Это вы меня просто пугаете. – Испуганный – это лучше, чем глупый. – Я его поднял. Чего вы еще от меня хотите? Вид у него был совершенно озадаченный. – Я хочу, чтобы ты понял, что едва не случилось здесь и сейчас. Я хочу, чтобы ты понял, что наша работа – это не игра. Не салонные фокусы. Это настоящая работа, и она бывает опасной. – Понял, – сказал он. Он слишком легко уступил – на самом деле он не поверил. Просто решил мне уступить. Но есть веши, которые другому не расскажешь. Человек должен понять это сам. Хорошо бы, конечно, завернуть Ларри в целлофан и положить на полку в безопасное место и не трогать, но жизнь – она сложнее. Если он останется в нашей профессии, то пооботрется. А есть вещи, которые не объяснить на словах человеку чуть старше двадцати, который не видел смерти. В буку они не верят. А в двадцать лет я верила во все. И вдруг я показалась сама себе очень старой. Ларри вытащил пачку сигарет из кармана пальто. – О Господи, ты куришь? – спросила я. Он посмотрел на меня несколько удивленными глазами. – А вы не курите? – Нет. – И не любите, когда рядом с вами курят? – Не люблю. – Послушайте, я сейчас себя очень хреново чувствую, – сказал он. – Мне сейчас необходимо покурить, можно? – Необходимо? – Да, очень нужно. Он держал сигарету между указательным и средним пальцем правой руки, а пачка исчезла в кармане. В другой руке появилась зажигалка. Он смотрел на меня очень пристально. И руки у него чуть дрожали. А, блин! Он поднял трех зомби в первую ночь своей работы. Я поговорю с Бертом насчет того, что послал Ларри одного. К тому же мы на открытом воздухе. – Ладно, давай. – Спасибо. Он зажег сигарету и втянул глубокую затяжку никотина и смол. Из ноздрей у него пошел призрачный бледный дым. – Уф, куда лучше. Я пожала плечами: – Все равно в машине со мной ты курить не будешь. – Без проблем, – согласился он. Огонек сигареты пульсировал оранжевым, когда он затягивался. Он смотрел мимо меня, выпуская клубы дыма изо рта, и вдруг сказал: – Нас зовут. Я повернулась. Конечно, юристы нам махали. У меня было ощущение уборщицы, которую зовут прибирать грязь. Я встала, Ларри вслед за мной. – Ты уверен, что уже достаточно для этого оправился? – Мне не поднять мертвого муравья, но посмотреть, как это делаете вы, я могу. У него под глазами легли синие тени и кожа натянулась возле рта, но если он хочет изображать из себя мачо, кто я такая, чтобы его останавливать? – Отлично, пойдем работать. Я достала из багажника соль. Носить с собой снаряжение для подъема зомби – это вполне законно. Разве что мачете, которым я отрубаю головы цыплятам, можно счесть за оружие, но все остальное совершенно безвредно. Отсюда видно, как мало знают о зомби законники. Эндрю Дугал уже оправился. Он все еще выглядел несколько бледно, но лицо его было серьезным, озабоченным, живым. Рукой он разглаживал лацкан пиджака. На меня он посмотрел сверху вниз – не потому, что был выше, а потому, что он хорошо это умел. У некоторых людей есть природный талант смотреть на других сверху вниз. – Вы знаете, что здесь происходит, мистер Дугал? – спросила я у зомби. Он скосил на меня глаза поверх тонкого патрицианского носа. – Мы с женой едем домой. Я вздохнула. Очень тяжко, когда зомби не понимают, что они мертвы. Они себя ведут так... ну, как люди. – Мистер Дугал, вы знаете, почему вы на кладбище? – Что происходит? – спросил меня один из юристов. – Он забыл, что он мертв, – тихо ответила я. Зомби смотрел на меня с выражением совершенной надменности. При жизни он явно был занудливым и неприятным типом, но даже последнего мудака бывает иногда жалко. – Понятия не имею, что вы там лепечете, – произнес зомби. – Вы явно страдаете искажением сознания. – Вы можете объяснить, почему вы здесь, на кладбище? – спросила я. – Я вам ничего объяснять не обязан. – Вы помните, как вы здесь оказались? – Мы... конечно, мы приехали на машине. В его голосе появились первые нотки неуверенности. – Вы строите догадки, мистер Дугал. На самом деле вы ведь не помните поездки на кладбище? – Я… я... Он оглянулся на жену, на взрослых детей, но они уже шли к своим машинам. И ни один из них даже не оглянулся. Он был мертв, тут уж ничего не поделаешь, но обычно семья не уходит. Они ужасаются, грустят, даже падают в обморок, но никогда не бывают безразличными. Дугалы же получили свое завещание и теперь уходили прочь. С наследством все ясно, и пусть папаша ползет обратно в могилу. – Эмили? – окликнул он. Она замешкалась, напряглась, но один из сыновей схватил ее за рукав и потащил к машинам. Он был смущен или просто испуган? – Я хочу домой! – завопил зомби им вслед. Надменность с него смыло, и остался только сосущий страх, отчаянная потребность не верить. Он ведь чувствовал себя таким живым, разве может он быть мертвецом? Жена его полуобернулась. – Эндрю, прости меня. Взрослые дети усадили ее в ближайшую машину. И приняли с места, как ожидающие у дверей водители, участвующие в ограблении банка. Юристы и секретари удалились настолько быстро, насколько позволяло достоинство. Все получили то, за чем пришли. Они с трупом покончили. Вот только сам “труп” смотрел им вслед, как брошенный в темноте ребенок. Чего бы ему было не остаться тем же самодовольным сукиным сыном? – Почему они меня бросают? – спросил он. – Вы умерли неделю назад, мистер Дугал. – Нет, это неправда! Ларри подошел ко мне. – Это на самом деле так, мистер Дугал. Я сам поднял вас из мертвых. Он переводил глаза с Ларри на меня и обратно. У него кончались аргументы для самообмана. – Я не чувствую себя мертвым, – сказал он. – Поверьте нам, мистер Дугал, вы мертвы. – Это будет больно? Многие зомби спрашивают, не больно ли это – снова вернуться в могилу? – Нет, мистер Дугал, обещаю вам, это не будет больно. Он сделал глубокий, прерывистый вдох и кивнул. – Но я мертв, на самом деле мертв? – Да. – Тогда положите меня, пожалуйста, обратно. Он овладел собой и снова обрел достоинство. Кошмар, когда зомби отказывается верить. Их все равно можно положить на покой, но клиентам приходится держать их на могиле, а они кричат. У меня такое было только дважды, но каждый раз я помню так, будто это было вчера. Есть воспоминания, которые от времени не тускнеют. Я метнула ему соль на грудь, и звук был – как град по крыше. – Солью этой возвращаю я тебя в могилу твою. Все еще окровавленный нож был в моей руке. Я обтерла лезвие о его губы, и он не отдернул их. Он поверил. – Кровью и сталью возвращаю я тебя в могилу твою, Эндрю Дугал. Почий в мире и не ходи более. Зомби лежал, вытянувшись, на холме из цветов. Они сомкнулись над ним, как зыбучий песок, и вновь его могила поглотила его. Мы стояли еще минуту на опустевшем кладбище. Только слышался ветер в верхушках деревьев и последние в году сверчки пели грустную песню. В “Паутине Шарлотты” сверчки поют: “Лета уж нет, больше уж нет. Больше уж нет, умирает оно”. Первые заморозки, и сверчки тоже погибнут. Они были как те цыплята, что всем рассказывали, будто небо падает. Только в этом случае сверчки были правы. Вдруг они затихли, будто кто-то их выключил. Я задержала дыхание, прислушиваясь. Ничего, кроме ветра, но... И вдруг у меня плечи напряглись до боли. – Ларри! Он повернул ко мне свои невинные глаза: – Что? В трех деревьях от нас налево на фоне луны мелькнул силуэт человека. И уголком правого глаза я тоже уловила движение. Больше одного. Тьма оживала глазами. Больше двух. Прикрывшись телом Ларри от чужих глаз, я вытащила пистолет и держала его у ноги, чтобы это было не так заметно. – Господи, что случилось? – У Ларри глаза полезли на лоб. Но говорил он хриплым шепотом, не выдавая нас. Молодец. Я начала подталкивать его к машинам, медленно, спокойно – два местных аниматора закончили ночную работу и отправляются на заслуженный дневной отдых. – Там люди. – Они пришли за нами? – Скорее за мной. – Почему? Я покачала головой: – Времени нет объяснять. Когда я скажу “беги”, беги к машинам что есть духу. – Откуда ты знаешь, что они собираются на нас напасть? В его глазах сильно стали заметны белки. Теперь он их тоже видел. Приближающиеся тени, люди из тьмы. – Откуда ты знаешь, что они не собираются на нас напасть? – ответила я вопросом. – Хороший подход, – ответил он. Дышал он неглубоко и быстро. Мы были футах в двадцати от машин. – Беги! – Чего? Голос его был удивленным. Я схватила его за руки и дернула к машинам. Пистолет я держала дулом к земле, все еще надеясь, что те, кто там, в темноте, не ожидают пистолета. Ларри бежал уже самостоятельно, пыхтя от страха, от курения, а еще, быть может, он не пробегал каждое утро четыре мили. Перед машинами появился человек, поднимая большой револьвер. Браунинг уже взлетал в моей руке, и я выстрелила раньше, чем успела взять прицел. Дуло полыхнуло во тьме яркой вспышкой. Человек дернулся – он явно не привык, чтобы в него стреляли. Пуля его выстрела взвизгнула слева от нас. Он застыл на ту секунду, что мне была нужна, чтобы прицелиться и выстрелить снова. Он свалился на землю и больше не вставал. – Ни хрена себе! – выдохнул Ларри. – У нее пистолет! – заорал кто-то. – А где Мартин? – Она его застрелила! Я решила, что Мартин – это был тот, с револьвером. Он все еще не шевелился. Не знаю, убила я его или нет. Кажется, мне это было безразлично, лишь бы он не встал и не начал снова в нас стрелять. Моя машина была ближе. Я сунула ключи в руки Ларри: – Открывай дверь, открой пассажирскую дверь и заведи мотор. Ты понял? Он кивнул. В бледном круге лица отчетливее выступили веснушки. Приходилось ему поверить, что он не впадет в панику и не стартует без меня. Не от негодяйства – просто от страха. Фигуры людей надвигались со всех сторон. Их там было никак не меньше дюжины. Ветер донес шорох бегущих по траве ног. Ларри перешагнул через тело, я отбила ногой револьвер под машину. Если бы время так не поджимало, я бы пощупала ему пульс. Всегда люблю знать, убила я кого-то или нет. Гораздо проще потом составлять полицейский протокол. Ларри уже влез в машину и перегнулся открыть пассажирскую дверь. Я прицелилась в одного из бегущих и спустила курок. Фигура споткнулась, упала и завопила. Остальные замешкались. Они не привыкли, что в них стреляют. Бедные детки. Скользнув в машину, я завопила: – Гони, гони, гони! Ларри рванул, рассыпав дождь гравия. Машина завиляла, фары бешено заходили из стороны в сторону. – Ларри, не намотай нас на дерево. Он глянул на меня, сказал “извини”, и скорость машины упала от “вывернись наизнанку” до “хватайся за ручку и держись изо всех сил”. Мы все еще были между деревьями, а это уже что-то. Свет фар прыгал по деревьям, мелькали белые надгробия. Машина пошла юзом, рассыпая гравий, а посреди дороги стояла фигура в свете фар. Бледный и сияющий стоял там Джереми Рубенс из “Человек превыше всего”. Как раз в середине прямого участка дороги. Если бы мы могли его объехать, оказались бы на шоссе и вне опасности. Машина стала тормозить. – Ты что делаешь? – спросила я. – Не могу же я просто его сбить! – Какого хрена там “не можешь”?! – Не могу! В голосе его звучала не ярость, а страх. – Он тебя покупает, Ларри. Он уйдет. – Вы уверены? Маленький мальчик спрашивает, действительно ли в шкафу сидит баба-яга. – Уверена. Теперь – газ в пол и убираемся отсюда. Он надавил на акселератор. Машина прыгнула вперед, стремясь к небольшой прямой фигуре Джереми Рубенса. – Он не уходит! – крикнул Ларри. – Уйдет, никуда не денется. – Вы уверены? – Можешь мне поверить. Он мелькнул на меня глазами и снова уставился на дорогу. – Хорошо бы, чтобы вы были правы, – шепнул он. Я верила, что Рубенс уберется. Но даже если он не блефовал, наш единственный выход был либо мимо него, либо через него. Ему выбирать. Фары купали его в пылающем белом свете. Мелкие темные черты его лица смотрели прямо на нас. Он не шевелился. – Он не уходит! – Уйдет, – сказала я. – Дерьмо собачье, – сказал Ларри. Мне нечего было к этому добавить. Свет фар с ревом налетел на Рубенса, и он бросился в сторону. Послышался шорох ткани его пальто по борту машины. Чуть не случилось, чуть. Ларри набрал скорость и бросил машину в последний поворот и на последний прямой участок. Мы вылетели на шоссе в дожде гравия и визге шин. Но мы выехали с кладбища. Смогли. Слава тебе Боже. У Ларри побелели руки на руле. – Можешь расслабиться, – сказала я ему. – Опасность миновала. Он сглотнул слюну так, что это даже было слышно, и кивнул. Машина постепенно выходила на предельную скорость. Лицо Ларри было покрыто каплями пота, никак не связанными с прохладной октябрьской ночью. – Ты как? – спросила я. – Не знаю. Его голос звучал как-то тускло. Шок. – Ты отлично действовал. – Я думал, я его перееду. Я думал, я убью его машиной. – Он тоже так думают, иначе бы не ушел, – ответила я. Ларри посмотрел на меня: – А если бы он не ушел? – Он же ушел. – А если бы нет? – Тогда мы бы его переехали и все равно были бы уже на шоссе вне опасности. – Ты бы дала мне его переехать? – Ларри, эта игра называется “выживание”. Если тебе это не подходит, найди другую работу. – В аниматоров не стреляют. – Это были члены “Человек превыше всего”, группы правых фанатиков, которые ненавидят все, имеющее отношение к сверхъестественному. Упоминание о личном визите Джереми Рубенса я опустила. Чего мальчик не знает, то ему не повредит. Я вгляделась в его бледное лицо. Глаза у него были пустыми. Он впервые увидел дракона. Маленького дракончика по сравнению с теми, которые вообще бывают, но после того, как ты видел насилие, ты уже не будешь прежним. Первый раз, когда приходится выбирать, жить или умереть, мы или они, меняет человека навсегда. Обратной дороги нег. Я вглядывалась в лицо Ларри и жалела, что так вышло. Жалела, что он не мог остаться таким же сияющим, новеньким, полным надежд. Но, как говаривала моя бабуля Блейк, “если бы сожаления были лошадками, мы бы все верхом ездили”. Ларри впервые попробовал вкус моего мира. Вопрос оставался только один: захочет он второй дозы или сбежит? Бежать или оставаться – старый как мир вопрос. И я не знала, какой выбор Ларри я бы предпочла. Если он сбежит от меня ко всем чертям, он может прожить подольше, но может быть и наоборот. Нос вытащишь – хвост увязнет.21
– А как же моя машина? – спросил Ларри. Я пожала плечами: – Страховка у тебя есть? – Да, но... – Раз им не получилось раздолбать нас, они могут со злости раздолбать твой автомобиль. Он посмотрел на меня, не уверенный, что я не шучу. Я не шутила. Велосипед появился перед нами внезапно, из темноты. Мелькнуло в свете фар бледное детское лицо. – Осторожно! Ларри успел взглянуть на дорогу как раз вовремя, чтобы увидеть расширенные страхом глаза ребенка. Завизжали тормоза, и ребенок исчез из узких полос света. Раздался звон, удар, и машина юзом затормозила. Ларри тяжело дышал, я не дышала вообще. Кладбище было справа от нас. Слишком близко, чтобы останавливаться, но … черт меня побери, это же был ребенок! Я поглядела в черное окно. Велосипед валялся грудой металла. Ребенок лежал рядом, неподвижно. О Господи, только бы он не был мертв! Я не думала, что у фанатиков из “Человек превыше всего” хватило бы воображенияиспользовать ребенка как резервную приманку. Если это была ловушка, то очень хорошая, потому что я не могла бросить эту скрюченную фигурку посреди дороги. Ларри все еще сжимал руль так сильно, что у него плечи тряслись. Если я раньше думала, что он бледен, то ошибалась. Сейчас он выглядел как больное привидение. – Он … ранен? Он выжал из себя эти слова сквозь что-то, похожее на слезы. Он хотел сказать не “ранен”, другое слово. Только не мог его произнести. Только не это. – Оставайся в машине, – велела я. Ларри не ответил. Он только сидел и смотрел на свои руки. На меня он не смотрел. Но черт меня побери, это же не моя была вина! И что он сегодня потерял невинность, тоже не моя вина. Так отчего же мне было так паршиво? Я вылезла из машины, держа наготове браунинг на случай, если психи решили нас преследовать. Они могли подобрать револьвер и погнаться за нами. Ребенок не шевелился. Я слишком далеко стояла, чтобы видеть, есть ли подъем и опускание грудной клетки. Да, слишком далеко. В целом ярде. Господи, пусть он окажется жив! Ребенок лежал на животе, одна рука под телом, вероятно, сломана. Оглядев темное кладбище, я нагнулась к ребенку. Из темноты не вылетели сумасшедшие правые фанатики. Ребенок был одет в пресловутый мальчиковый костюм – полосатая рубашка, шорты, кроссовочки. Кто же отпустил его в летней одежде в такую холодную ночь? Мать. Какая-то женщина одевала его, любила его и отпустила его на гибель. Кудрявые каштановые волосы были шелковые, по-детски тонкие. Кожа на шее холодная на ощупь. От шока? Для посмертного остывания слишком рано. Я ждала удара пульса на шее, но ничего не слышала. Мертв. О Господи, нет, не надо! Голова приподнялась, и изо рта раздался тихий звук. Живой. Слава тебе Боже, живой! Он попытался перевернуться, но упал на дорогу снова. И заплакал. Ларри вышел из машины, направляясь к нам. – Что и ним? – Он жив, – ответила я. Мальчик определенно хотел перевернуться, и потому я взяла его за плечи и помогла, пытаясь зафиксировать правую руку к телу. Сверкнули большие карие глаза, круглое детское лицо, а в правой руке у него был нож больше его самого. – Скажи ему, чтобы помог меня передвинуть, – шепнул он. Между детскими губами сверкнули миниатюрные клычки. Нож был прижат к моему животу повыше спортивной сумки, и острие скользнуло под куртку, касаясь рубашки. Это был один из тех моментов, когда время тянется, как в кошмаре с замедленной съемкой. Все время вселенной было в моем распоряжении, чтобы решить, предать Ларри или умереть. Никогда никого не выдавай монстрам – такое у меня правило. Я раскрыла рот и завопила: – Беги! Вампир меня не заколол. Он просто застыл. Я была ему нужна живая, вот почему нож, а не клыки. Я встала, а вампир просто на меня пялился. У него не было плана на этот случай. Отлично. Машина стояла на месте, из открытых дверец лился свет. Фары горели двумя театральными прожекторами. Ларри в нерешительности застыл рядом. – В машину! – заорала я во всю глотку. Он бросился к открытой дверце. В сиянии фар появилась женщина. Она была одета в длинное белое пальто поверх сливочного и бронзового цветов очень хорошего брючного костюма. Раскрыв рот, она зарычала на свет, блестя клыками. Я бежала, на ходу крича: – Сзади! Ларри глядел на меня, мимо меня. Глаза его полезли на лоб. Я слышала за собой топот маленьких ножек. Лицо Ларри перекосило от ужаса. Он что, впервые увидел вампира? Я вытащила пистолет, продолжая бежать. На бегу стреляя, хрена с два попадешь. У меня был вампир сзади и вампир спереди. Хоть монету бросай. Вампирша бросилась на капот машины и длинным грациозным прыжком навалилась на Ларри, покатившись с ним поперек дороги. Стрелять в нее я не могла, не рискуя попасть в Ларри. В последнюю секунду я повернулась и наставила пистолет в упор в лицо дитяти – вампира. У него расширились глаза, и я потянула спусковой крючок. Что-то ударило меня сзади, пуля ушла в сторону, а я оказалась лежащей на животе на дороге, и на спине у меня лежало что-то побольше хлебного ларя. У меня отшибло дыхание. Но я повернулась, пытаясь наставить пистолет на то, что было у меня сзади. Если я сейчас чего-то не сделаю, мне уже никогда, быть может, не придется давать себе труда дышать. На меня налетел мальчик, опуская вниз сверкающее лезвие. Пистолет поворачивался, но слишком медленно. Будь у меня в легких воздух, я бы закричала. Нож вошел в рукав моего жакета, я ощутила, как он впивается в дорогу. Рука оказалась пришпиленной к дороге. Я спустила курок, и пуля ушла в темноту, никому не повредив. Я вывернула шею, пытаясь увидеть, кто или что сидит у меня на спине. Скорее что, чем кто. В красном сиянии стоп-сигналов машины его лицо было плоским, торчали высокие скулы и почти раскосые глаза, висели прямые черные волосы. Ему бы быть вырезанным из камня в окружении змей и ацтекских богов. Он протянул руку и охватил пальцами мою правую руку, ту, что была приколота к дороге и в которой держала пистолет. Он вдавил мои пальцы в металл и сказал грубым и тихим голосом: – Брось, а то я раздавлю руку. И нажал так, что я охнула. Ларри высоким и печальным голосом вопил. Вопить – это хорошо, когда ничего другого делать не остается. Я поскребла по земле левой рукой, стягивая рукав вверх и обнажая часы и браслет с крестиками. Они блеснули в лунном свете. Вампир зашипел, но не выпустил мою руку с пистолетом. Я полоснула его по руке браслетом. Донесся острый запах горелого мяса, но вампир свободной рукой вцепился мне в левый рукав. Касаясь только рукава, он припечатал мою левую руку назад, чтобы я не могла тонуть его крестами. Будь он новоумершим, от одного вида крестов он бы убежал с воплем; но он был не просто старым – он был древним. Чтобы снять его с моей спины, нужно было больше, чем просто освященные кресты. Ларри снова вскрикнул. Я тоже завопила, поскольку ничего другого сделать не могла, только разве что держаться за пистолет, чтобы вампир раздавил мне руку. Непродуктивно. Я была нужна им не мертвая, но раненая вполне сгодилась. Он мог бы раздавить мою руку в кровавую кашу. Я выпустила пистолет, крича и дергаясь на ноже, которым был приколот мой рукав, пытаясь выдернуть из руки вампира свой левый рукав, чтобы вдавить в него кресты. У нас над головой прогремел выстрел. Мы все замерли и поглядели на кладбище. Джереми Рубенс и компания нашли свой револьвер и стреляли в нас. Они думали, что мы в сговоре с монстрами? Или им было все равно, в кого стрелять? – Алехандро, на помощь! – крикнул женский голос. Кричали сзади. Вдруг вампир на моей спине куда-то делся. Почему – я не знала и не интересовалась. Я осталась наедине с ребенком – монстром, который склонился надо мной, глядя большими темными глазами. – Разве тебе не больно? Вопрос был такой неожиданный, что я ответила: – Нет. Вид у него был разочарованный. Он присел возле меня на корточки, держа руки меж бедер. – Я думал тебя порезать, чтобы полизать кровь. Голос его все еще был голосом малыша, и таким он останется всегда. Но знание в его глазах обжигало мою кожу как жаром. Он был старше Жан-Клода, намного старше. В стоп-сигнал мой машины ударила пуля – как раз над головой мальчика. Он повернулся в сторону фанатиков с очень недетским рычанием. Я пыталась вытащить нож из дороги, но он застрял прочно. Даже покачнуть его я не могла. Мальчик уполз в темноту, исчезнув с легким ветерком. Боже, помоги фанатикам. Я оглянулась через плечо. Ларри лежал на земле, а на нем сидела женщина с длинными каштановыми волнистыми волосами. Мужчина, который сидел на мне, Алехандро, и еще одна женщины боролись с сидящей на Ларри вампиршей. Она хотела его убить, а они пытались ее остановить. Мне их план больше нравился. Взвизгнула еще одна пуля. Она ударила не близко. Потом полузадушенный вопль, и больше выстрелов не было. Мальчик добрался до стрелка? Ларри ранен? И что мне, черт побери, делать, чтобы его выручить? Да и себя, кстати. Так, вампиры сейчас по горло заняты. Что бы ни собиралась я сделать, сейчас для этого самое время. Я попыталась расстегнуть жакет, но молнию заело на полпути. Ладно, я вцепилась зубами в полу жакета, используя зубы вместо пойманной руки. Так, расстегнула. Что дальше? Зубами я стащила конец рукава с левой руки, потом, засунув его под бедро, вывернулась из рукава. Вытащить правую руку из приколотого рукава было уже просто. Алехандро приподнял женщину с каштановыми волосами и бросил ее через автомобиль. Она улетела в темноту, но я не слышала, чтобы она стукнулась оземь. Может, она умела летать. Если так, я не хотела этого знать. Ларри почти не был виден за занавесом белокурых волос. Вторая вампирша нагнулась над ним, как принц, готовый подарить волшебный поцелуй. Зачерпнув ее волосы в горсть, Алехандро вздернул ее на ноги и ударил о борт машины. Она покачнулась, но не упала, лязгнув на него зубами, как собака на цепи. Я обошла их по широкой дуге, держа перед собой кресты, как в каком-то из старых фильмов, который вам доводилось видеть. Только я никогда не видела охотника на вампиров с браслетом с крестиками. Ларри стоял на четвереньках и очень медленно покачивался. Высоким голосом на грани истерики он все повторял и повторял: – У меня кровь, у меня кровь! Я коснулась его руки, и он вздрогнул всем телом, будто я его укусила. Глаза его сверкали белками. Кровь текла у него по шее, чернея в лунном свете. Оно его укусила, помоги нам Боже, она его укусила! Бледная вампирша все еще рвалась к Ларри. – Разве ты не слышишь запах крови? Это была мольба. – Возьми себя в руки, а то я это за тебя сделаю! – тихо сказал Алехандро. Гнев в его голосе полосовал ножом. Бледная женщина сразу затихла. – Все, я уже в норме. В ее голосе был страх. Никогда не слышала, чтобы один вампир мог другого напугать до… до смерти. Ладно, пусть дерутся. У меня есть занятия поважнее. Например, сообразить, как пробраться в машину мимо оставшихся вампиров. Алехандро одной рукой прижимал вампиршу к машине. В левой он держал мой пистолет. Я отстегнула цепочку на лодыжке, где были кресты. К вампиру подкрасться невозможно. Даже новоумерший осторожнее длиннохвостого кота к комнате набитой креслами-качалками. Поскольку тайно подобраться шансов не было, я пошла напрямую. – Она его укусила, сукин ты сын! Я дернула его за рубашку, будто пытаясь привлечь внимание, и уронила кресты ему за шиворот. Он заорал. Я полоснула его крестами по руке, и он выронил пистолет. Я его поймала. Язык синего пламени лизнул спину вампира. Он тянулся руками, но достать до крестов не мог. Гори, детка, гори! Он извивался и визжал. Его открытая ладонь попала мне сбоку по голове, и я взлетела в воздух, а потом хлопнулась спиной на дорогу. Попыталась самортизировать руками, но голова все равно качнулась назад, и я ударилась о дорогу затылком. Мир поплыл черными пятнами. Когда в глазах прояснилось, я смотрела в бледное лицо. Длинные желто-белые волосы, как от кукурузного початка, коснулись моей щеки, когда вампирша наклонилась пить из меня кровь. В правой руке у меня все еще был браунинг, и я спустила курок. Ее тело дернулось назад, как от толчка. Она упала на дорогу, истекая кровью из раны на животе, которая была ничтожной по сравнению с развороченной спиной. Надеюсь, я раздробила ей позвоночник. Шатаясь, я поднялась на ноги. Вампир по имени Алехандро сорвал с себя рубашку. Кресты упали на дорогу лужицей оплавленного синего огня. Спина вампира почернела, там и сям к ней добавляли новый цвет волдыри. Он повернулся ко мне, и я послала пулю ему в грудь. Выстрел был поспешным, и вампир не свалился. Ларри вцепился ему в лодыжку. Но Алехандро шел ко мне, волоча за собой Ларри, как котенка. Потом схватил Ларри за руку и вздернул на ноги. Ларри набросил ему на голову цепь. Тяжелый серебряный крест полыхнул огнем. Алехандро закричал. – Быстро в машину! – заорала я. Ларри скользнул в водительскую дверь и переполз на пассажирское сиденье. Потом захлопнул пассажирскую дверцу и запер – сколько бы ни было от этого пользы. Вампир сорвал с себя цепь и перебросил ее через дорогу в деревья, крест сверкнул падающей звездой. Я скользнула в машину, захлопывая и запирая дверцу. Щелкнув предохранителем, я зажала браунинг между бедрами. Вампир по имени Алехандро был слишком занят своей болью, чтобы гнаться за нами прямо в тот же миг. Подойдет. Толкнув рычаг передач, я бросила машину вперед. Она завиляла. Я притормозила до скорости света, и машинально выровнялась. Мы летели в темном туннеле мелькающего света и теней деревьев. А в конце туннеля стояла фигура с длинными развевающимися на ветру каштановыми волосами. Это была вампирша, которая напала на Ларри. Она просто стояла посреди дороги. Просто стояла. Сейчас мы узнаем, может ли вампир сдрейфить. Мне предстояло проверить собственный совет. И я вдавила педаль газа в пол. Машина рванулась вперед. Вампирша стояла на месте, а мы катили на нее. В последнюю секунду я поняла, что вампирша не бросится в сторону, а у меня уже не было времени. Нам предстояла проверить мою теорию насчет автомобилей и плоти вампира. Почему, когда нужен серебряный автомобиль, так его никогда нет под рукой?22
Фары били в лицо вампирши двумя прожекторами. Я видела бледное лицо, раму каштановых волос, широко расставленные клыки. И мы ударили ее на скорости шестидесяти миль в час. Машина затряслась. Вампирша болезненно медленным движением перекатилась через капот, и все равно это было слишком быстро, чтобы я хоть что-то могла сделать. С резким треском она влетела в ветровое стекло, и металл застонал. Стекло покрылось паутиной трещин, и вдруг оказалось, что я смотрю не в тот конец калейдоскопа. Безопасное стекло свое дело сделало. Оно не разлетелось на осколки и не разрезало нас на ленты. Оно просто все к чертям растрескалось, и стало невозможно вести машину. Я ударила по тормозам. Сквозь разбитое стекло влетела рука, осыпав Ларри дождем сверкающих осколков. Он вскрикнул. Пальцы ухватили его за ворот рубашки и поволокли в зазубренную дыру. Я вывернула руль вправо, машину занесло, и мне оставалось только отпустить газ, не трогать тормоза и ехать. Ларри мертвой хваткой вцепился в ручку двери и подголовник. Он вопил, отбивался, чтобы его не вытащили сквозь стекло. Я произнесла короткую молитву и выпустила руль. Машина беспомощно завертелась, а я ткнула в руку крестом. Она задымилась и забулькала, пальцы выпустили Ларри и скрылись в дыре. Я снова ухватила руль, но было чуть слишком поздно. Машина съехала в кювет. Застонал металл, что-то сломалось под машиной, что-то большое. Меня прижало к водительской дверце. Ларри внезапно оказался на мне сверху, потом нас обоих отбросило к другой стороне. И все кончилось. Тишина поражала. Будто я вдруг оглохла. В ушах была рычащая белая тишина. Кто-то сказал: “Слава Богу”, и это была я. Пассажирская дверца отлетела, как ореховая скорлупка. Я отползла от дыры, а Ларри застрял, и его выдернули из машины. Я бросилась на пол, целясь туда, где исчез Ларри. Я смотрела прямо на тело Ларри, горло которого пережимала темная рука так туго, что непонятно, мог ли он дышать. Поверх ствола я смотрела в темное лицо вампира Алехандро, и оно было совершенно непроницаемо, когда он произнес: – Я разорву ему горло. – А я разнесу тебе голову, – сказала я. Сквозь разбитое ветровое стекло просунулась шарящая рука. – Уберись, я то останешься без своего смазливого личика! – Он умрет раньше, – сказал вампир, но рука из дыры убралась. В языке вампира слышался какой-то акцент чужого языка. Наверное, от эмоционального напряжения. У Ларри глаза вылезали из орбит, показывая белки. Он дышал, но неглубоко и слишком быстро. Ему грозит гипервентиляция легких, если он до нее доживет. – Решайте, – сказал вампир. Голос его был лишен интонаций, лишен всего. Наполненные ужасом глаза Ларри были красноречивы за двоих. Я поставила пистолет на предохранитель и подала его рукояткой вперед в протянутую руку. Я знаю, что это было ошибкой, но еще я знала, что не могла просто сидеть и смотреть, как Ларри разорвут глотку. Есть вещи более важные, чем физическое выживание. Надо еще иметь возможность смотреть себе в глаза в зеркале. И я отдала пистолет по той же причине, по которой остановилась из-за ребенка. Выбора не было. Я же из хороших парней, а им полагается жертвовать собой. Где-то такое правило записано.23
Лицо Ларри было кровавой маской. Ни одной серьезной раны, кажется, не было, но ничто так не кровоточит, как поверхностная рана головы. Безопасное стекло не рассчитано на вампироустойчивость. Может, стоит написать письмо на фирму с предложением. Кровь капала на руку Алехандро, все еще стискивающую горло Ларри. Мой пистолет вампир сунул в карман штанов. Обращался он с ним так, будто умел это делать. А жаль. Среди вампиров есть технофобы, и это дает тебе преимущество – иногда. По руке вампира текла кровь Ларри, густая и теплая, как твердеющий мармелад. А вампир на кровь не реагировал. Железный самоконтроль. Я глянула в почти черные глаза и ощутив тягу столетий, будто чудовищные крылья, развернутые в этих глазах. Мир поплыл. Мысли в голове закружились, взрывались. Я протянула руку чего-то коснуться, удержаться от падения. Чья-то рука схватила меня за руку. Я вырвалась, упав на машину. – Не трогай меня! Не трогай! Вампир стоял неуверенно, сжимая окровавленной рукой горло Ларри и протягивал ко мне другую. Очень человеческий жест. У Ларри глаза вылезали из орбит. – Ты его задушишь, – сказала я. – Прошу прощения, – ответил вампир и отпустил Ларри. Тот упал на колени, ловя ртом воздух. Первый его вдох оказался шипящим воплем. Я хотела спросить Ларри, как он, но не спросила. Моя работа была вытащить нас из этой каши живыми, если удастся. Кроме того, я вполне представляла себе, как он. Так что нет нужды задавать глупые вопросы. Все же один, быть может, глупый вопрос я задала: – Чего ты хочешь? Алехандро смотрела на меня, и я подавляла тягу взглянуть ему в лицо во время разговора. Это было нелегко. В конце концов, я остановила взгляд на пулевом отверстии, которое проделал мой пистолет в левой стороне его груди. Дырка была очень маленькой и уже перестала кровоточить. Так он быстро исцелялся? Хреново. И я смотрела на рану как могла пристальней. Трудно быть крутой, глядя собеседнику в грудь. Преодолевать потребность заглянуть в глаза. Но у меня были годы практики до того, как Жан-Клод решил поделиться со мной своим “даром”. А практика … ну, и так далее. Вампир не отвечал, и потому я повторила свой вопрос ровным и тихим голосом. Совсем не испуганным. Очко в мою пользу. – Чего ты хочешь? Я ощущала взгляд вампира почти как если бы он водил пальцем по моему телу. Меня затрясло, и я не могла остановиться. Ларри полз ко мне, свесив голову и капая на ходу кровью. Я склонилась к нему и не успела задержать глупый вопрос: – Как ты? С кровавой маски на меня поднялся его взгляд. И он сказал: – Нечего такого, чего не вылечит пара швов. Он пытался шутить. Мне хотелось обнять его и обещать, что худшее позади. Никогда не обещай того, чего не можешь выполнить. Вампир даже не пошевелился, но что-то привлекло к нему мое внимание. Он стоял по колено в пожелтевшей траве. Мои глаза была на уровне пряжки его ремня, то есть он был примерно моего роста. Для мужчины низковат. Белый, англосакс, человек двадцатого столетия. Пряжка поблескивала золотом, и на ней была вырезана угловатая стилизованная человеческая фигура. Эта резьба, как и лицо вампира, была прямо из ацтекского календаря. Прямо по коже ползло желание поднять взгляд и посмотреть ему в глаза. Даже подбородок у меня поднялся где-то на дюйм, пока я не сообразила, что делаю. Ах ты черт. Вампир полез ко мне в сознание, а я этого не почувствовала. Даже сейчас, зная, что он что-то со мной делает, я этого не чувствовала. Была глуха и слепа, как первая попавшаяся туристка. Ну, не первая попавшаяся. Меня еще не сжевали, что означало, что им нужна, наверное, не еда, а что-то другое. Иначе я была бы уже мертва – и Ларри тоже. Конечно, на мне еще были освященные кресты. А если их не будет, что эта тварь может со мной сделать? Мне не хотелось знать ответ на этот вопрос. Мы были живы. Значит, им нужно что-то, что мы им в мертвом виде дать не можем. Но что? – Какого черт тебе от меня надо? У меня в поле зрения появилась его рука. Он протягивал ее мне, чтобы помочь встать. Я встала без его помощи, выдвинувшись чуть вперед Ларри. – Скажите мне, кто ваш хозяин, девушка, и я вас не трону. – А кто тогда из них? – спросила я. – Разумно. Но я тебе клянусь, что вы уйдете целой и невредимой, если назовете мне имя. – Прежде всего, у меня нет хозяина. Я даже не уверена, что есть мне равные. Я подавила желание взглянуть в его лицо и посмотреть, понял ли он юмор. Жан-Клод понял бы. – Вы стоите тут передо мной и шутите? В его голосе звучало не только удивление, но и ярость. Отлично. – У меня нет хозяина, – сказала я. Мастер вампиров учуял бы, если бы я солгала. – Если вы в самом деле в это верите, то вы себя обманываете. На вас два знака Мастера. Дайте мне его имя, и я его уничтожу. Освобожу вас от этой… проблемы. Я заколебалась. Он был старше Жан-Клода. Много старше. Он, возможно, сумеет убить Мастера города. Конечно, тогда власть над городом возьмет этот Мастер вампиров. Он и его три помощника. Четыре вампира, на одного меньше, чем убивали людей, но я могла бы ручаться, что пятый вампир где-то бродит поблизости. В городе средних размеров не поместиться так много одичавших Мастеров вампиров. И любой Мастер, который устраивает зверские убийства штатских, будет очень не к месту во главе всех местных вампиров. Можете назвать это предчувствием. Я покачала головой: – Не могу. – Но вы ведь хотите от него освободиться? – Очень. – Я могу вам помочь, мисс Блейк. Позвольте мне вам помочь. – Как вы помогли тем мужчине и женщине, которых убили? – Я их не убивал, – ответил он, и голос его зазвучал очень рассудительно. Глаза у него были очень сильные, в них можно было утонуть, но голос не был настолько хорошо. В нем не было магии. У Жан-Клода голос гораздо лучше. Или у Ясмин, если на то пошло. Приятно знать, что не все способности приходят со временем в равной степени. Древность – это еще не все. – То есть не вы наносили решающий удар. Что из того? Ваши прихвостни исполняют вашу волю, а не свою. – Вас бы удивило, сколько у нас свободной воли. – Перестаньте! – Что перестать? – Так чертовски рассудительно говорить! В его голосе послышался смех: – Вы бы предпочли, чтобы я рвал и метал? На самом деле да, но я ему этого не сказала. – Имени я вам не назову. Что дальше? У меня за спиной послышалось дуновение ветра. Я попыталась повернуться к нему лицом. На меня летела женщина в белом. Оскалив клыки, выгнув пальцы когтями, забрызганная чужой кровью, она налетела на меня. Мы упали в траву, она оказалась сверху. Женщина змеей метнулась к моей шее. Я ткнула ей в лицо левое запястье, и один из крестов задел ее по губам. Вспышка света, вонь горелого мяса, и вампирша исчезла, вопя во тьме. Никогда не видела ни одного вампира с такими быстрыми движениями. Ментальное волшебство? Она смогла настолько обмануть мое сознание даже при освященном кресте? Сколько вампиров старше пятисот лет может быть в одной стае? Я надеялась, что двое. Если больше, значит, у них численное превосходство. Я кое-как поднялась на ноги. Мастер вампиров стоял на четвереньках возле того, что осталось от моей машины. Ларри нигде не было видно. Вспышка панического страха стиснула мне грудь, но я тут же поняла, что Ларри заполз под машину, чтобы вампир не мог снова взять его в заложники. Когда ничего другого не остается, прячься. Кроликам это помогает. Покрытая волдырями спина вампира изогнулась под неестественным углом, когда он попытался вытащить Ларри из-под машины. – Я тебе руку из сустава выверну, если не вылезешь! – Вы говорите будто котенка тащите из-под кровати, – сказала я. Алехандро резко повернулся и скривился, будто это было больно. Отлично. Что-то шевельнулось за моей спиной. Я не стала ставить ощущение под сомнение – можете считать, что я слишком нервничала. Я повернулась, держа кресты наготове. Два вампира позади. Женщина с белыми волосами – наверное, я не попала ей в позвоночник. А жаль. Второй мог быть ее братом-близнецом. Они оба зашипели и попятились от крестов. Приятно видеть, что на кого-то это еще действует. Мастер подскочил сзади, но я услышала. То ли он от ожога стал неуклюжим, то ли кресты мне помогали. Я стояла посреди трех вампиров, тыча в обе группы крестами. У блондинов руки были обагрены кровью, но кресты их пугали вправду и всерьез. А Мастер не стал мешкать. Он налетел быстрым вихрем. Я попятилась, стараясь держать кресты между нами, но он схватил меня за левую руку выше кисти и, хотя кресты болтались в дюйме от его плоти, держал. Я отодвинулась от него как можно дальше и двинула его в солнечное сплетение со всей силой, что у меня еще осталась. Он только ухнул и отмахнул меня ладонью по лицу. Я откачнулась и ощутила вкус крови. Он едва меня коснулся, но объяснил свою точку зрения. Я поняла. Если я хочу обмениваться ударами, но меня размолотит в кашу. Я ударила его по горлу. Он поперхнулся с удивленным видом. Избитая в котлету – это все равно куда лучше, чем покусанная. По мне лучше умереть, чем ходить с клыками. Его рука сомкнулась вокруг моего правого кулака и сдавила настолько, чтобы я только почувствовала его силу. Он все еще старался меня предупредить, а не нанести увечье. Очко в его пользу. Он поднял обе руки, подтянув меня к своему телу. Мне этого не хотелось, но, кажется, у меня не было возможности что-либо сделать по этому поводу. Если, конечно, у вампиров нет половых желез. Удар по горлу подействовал. Я глянула в его лицо, приблизившееся почти как для поцелуя. Я метнулась к нему, стараясь получить максимальную свободу движений. А он продолжал тянуть меня к себе, и его собственная инерция мне помогла. Колено ударило жестко, и я постаралась вдвинуть его подальше вверх и вглубь. Это не был скользящий удар. Он согнулся вперед, хотя и не выпустил моих рук. Я не освободилась, но ведь это только начало, а зато я получила ответ на вековой вопрос. Есть у вампиров яйца. Он рывком завел мне руки за спину, намертво прижав своими руками к телу. Оно было как деревянное, твердое, неподдающееся, как камень. Только секунду назад оно было теплое, мягкое и уязвимое. Что случилось? – Сорви эти штуки у нее с руки, – сказал он, обращаясь не ко мне. Я попыталась вывернуть голову, чтобы увидеть, что же у меня сзади. И ничего не увидела. Двое белобрысых вампиров все еще корчились при виде обнаженных крестов. Что-то коснулось моего запястья. Я дернулась, но он держал меня крепко. – Если будете сопротивляться, он вас порежет. Я еще сильнее вывернула голову и увидела перед собой глаза мальчика-вампира. Он подобрал свой нож и поддевал им браслет. Руки Мастера вампиров сдавили мои руки так, что я уже думала, что они лопнут от давления, как пузыри на газировке. Наверное, я издала какой-то звук, потому что он сказал: – Я не хотел сегодня причинять вам боль. – Его рот был прижат к моему уху, погрузился в мои волосы. – Вы сами это выбрали. С легким щелчком браслет сломался. Я почувствовала, как он соскользнул в траву. Мастер вампиров глубоко вздохнул, будто ему стало легче дышать. Он был всего на дюйм или два выше меня, но держал обе мои руки одной своей, сжимая пальцы, как стальные обручи. Это было больно, и я старалась не издавать беспомощных стонов. Свободный рукой он погладил мои волосы, потом зачерпнул их в горсть и отвел мне голову назад, чтобы заглянуть в глаза. Они были сплошные, абсолютно черные, белки исчезли. – Я узнаю его имя, Анита, так или иначе. Я плюнула ему в лицо. Он вскрикнул и сжал мои запястья так, что я не смогла сдержать стона. – Я мог бы сделать, чтобы это было приятно, но теперь я хочу, чтобы это было больно. Гляди в мои глаза, смертная, и отчаивайся. Взгляни в мои глаза, и не будет больше между нами секретов. – Его голос упал до ее слышного шепота. – И я выпью твой разум, как другие пьют кровь, и оставлю от тебя бессмысленную оболочку. Я смотрела во тьму, которая была его глазами, и почувствовала, что падаю вперед, в невозможную даль, а потом вниз, вниз, в черноту чистую и тотальную, во тьму, никогда не знавшую света.24
Я глядела в незнакомое лицо. Рука держала окровавленный платок возле его лба. Короткие волосы, светлые глаза, веснушки. – Привет, Ларри, – сказала я. И голос мой был далеким и незнакомым, но почему – я не могла вспомнить. Было все еще темно. Лицо Ларри было чуть почище, но рана все еще кровоточила. Не могла я так долго быть без сознания. Без сознания? А куда это я падала без сознания? Все, что я помнила, это были глаза, черные глаза. Я слишком быстро села, и Ларри поймал меня за руку, а то я бы упала. – А где... – Вампиры? – закончил он за меня. Я откинулась к нему на руки и шепнула: – Да. Повсюду вокруг в темноте стояли люди, сбиваясь в шепчущие группы. Темноту прорезали лучи фар полицейской машины. Рядом с ней стояли двое полицейских в форме, разговаривая с человеком, чье имя я вспомнила не сразу. – Карл, – сказала я. – Что? – переспросил Ларри. – Карл Ингер, высокий, который говорит с полицией. – Да, так, – кивнул Ларри. Рядом с нами склонился невысокий смуглый человек. Джереми Рубенс из “Человек превыше всего”, который, по последним данным, по нам и стрелял. Что тут за фигня творится? Джереми улыбался мне, и улыбка была естественной. – Чего это вы вдруг ни с того ни с сего стали моим другом? Он улыбнулся пошире: – Мы вас спасли. Я оттолкнулась от Ларри, чтобы сесть без поддержки. На минуту закружилась голова, но сразу прошла. Все путем. – Ларри, расскажи-ка мне! Он глянул на Джереми Рубенса и снова на меня. – Они нас спасли. – Как? – Плеснули святой водой на ту, которая меня укусила. – Он коснулся свободной рукой горла – неосознанный жест, и заметил, что я смотрю. – Теперь у нее будет надо мной власть? – Она когда кусала, вошла в твое сознание? – Не знаю, – ответил он. – А как это определить? Я начала было объяснять, но закрыла рот, не успев сказать ни слова. Как объяснить необъяснимое? – Если бы Алехандро, Мастер вампиров, укусил бы меня одновременно с вхождением в мое сознание, я бы сейчас была под его властью. – Алехандро? – Так называли Мастера другие вампиры. Я качнула случайно головой, и тут же мир поплыл в черных волнах, и мне пришлось сделать глотательное движение, чтобы подавить рвоту. Что он со мной сделал? Я уже встречалась раньше с ментальными играми, но такой реакции не было никогда. – Вон “скорая помощь” едет, – сказал Ларри. – Мне она не нужна. – Мисс Блейк, вы час были без сознания, – сказал Рубенс. – Мы попросили полицию вызвать “скорую”, когда не смогли привести вас в чувство. Рубенс стоял так близко, что я могла бы до него дотронуться. Он смотрел дружелюбно, да что там – просто сиял, как невеста в день торжества. Чего это он вдруг меня так полюбил? – Значит, они плеснули святой водой на вампиршу, которая тебя укусила. Что было дальше? – спросила я у Ларри. – Они прогнали остальных крестами и амулетами. – Амулетами? Рубенс вытащил цепь с двумя металлическими книжечками. Обе они могли бы поместиться у меня на ладони, да еще и место бы осталось. – Это не амулеты, Ларри. Это миниатюрное исполнение священных иудейских книг. – А я думал, там должна быть звезда Давида. – Звезда не помогает, потому что на самом деле это символ расовый, а не религиозный. – Так это миниатюрные Библии? Я приподняла брови: – Ну, вообще Тора содержит в себе Ветхий Завет, так что, если хочешь, это миниатюрные Библии. – А нам, христианам, Библия поможет? – Не знаю, Ларри. Наверное. Просто у меня во время нападений вампиров ни разу не было с собой Библии. И это, очевидно, моя вина. Когда я вообще последний раз читала Библию? Может, я становлюсь воскресной христианкой? Ладно, о душе подумаю потом, когда с телом будет чуть получше. – Отпустите вы “скорую”, я в порядке. – Ничего вы не в порядке, – сказал Рубенс и протянул руку, будто собираясь меня коснуться. Я посмотрела на него, и его рука остановилась на полпути. – Позвольте нам вам помочь, мисс Блейк. У нас одни и те же враги. – А полиция знает, что вы поначалу в нас стреляли? Что-то мелькнуло в лице Рубенса. – Значит, не знает? – Мы вас спасли от судьбы худшей, чем смерть, мисс Блейк. Это было ошибкой – напасть на вас. Вы поднимаете мертвых, но вы – истинный враг вампиров, значит, мы союзники. – Враг моего врага – мой друг? Он кивнул. Полицейские были совсем рядом, еще чуть-чуть – и они услышат наш разговор. – Ладно, но если вы еще раз направите на меня оружие, я забуду, что вы меня спасли. – Этого никогда больше не случится, мисс Блейк, даю вам мое слово. Я хотела сказать что-нибудь уничтожающее, но полиция уже подошла. Они услышат. А я не собиралась доносить на Рубенса и группу “Человек превыше всего” и потому приберегла свои замечания до другого случая. Зная Рубенса, можно ручаться, что таковой будет. Я соврала полиции насчет того, что сделали ребята из “Человек превыше всего”, и соврала насчет того, чего хотел от меня Алехандро. Это было очередное безрассудное нападение, вроде тех двух, что уже произошли раньше. Потом я расскажу правду Дольфу и Зебровски, но сейчас меня как-то не тянуло рассказывать всю эту путаницу незнакомым людям. Я даже не была уверена, что Дольф все услышит. Например, о том факте, что я почти наверняка – человек-слуга Жан-Клода. Нет, это упоминать совсем не обязательно.25
У Ларри была “мазда” последней модели. Фанатики из “Человек превыше всего” были настолько заняты вампирами, что у них не было времени ее раздолбать. Что было очень хорошо, поскольку моя машина ремонту не подлежала. Конечно, мне еще предстояло иметь дело со страховой компанией, чтобы они это подтвердили, но сейчас под машиной сломалось что-то очень большое, и вытекающие жидкости были темнее крови. Передняя часть машины выглядела так, будто въехала в слона. Нет, тут вопросов не было. Несколько часов мы провели в приемном отделении больницы. Работники “скорой” настаивали, чтобы меня посмотрел врач, а Ларри нужно было наложить пару швов на лоб. Падающие оранжевые волосы закрывали его рану. Его первый шрам. Первый из многих, если он останется в нашем деле и будет околачиваться рядом со мной. – Ну, ты уже четырнадцать часов на этой работе. Что ты теперь думаешь? – спросила я. Он искоса бросил на меня взгляд и снова стал смотреть на дорогу. В его улыбке не было ничего веселого. – Не знаю. – Хочешь быть аниматором после колледжа? – Раньше думал, что хочу, – ответил он. Честность. Редкий дар. – А теперь не уверен? – Кажется, нет. На этом я оставила тему. Инстинкт подсказывал отговорить его. Уговорить выбрать себе здоровое, нормальное занятие. Но я знала, что поднимание мертвых – это не просто выбор профессии. Если у тебя достаточно сильный “талант”, то надо поднимать мертвых или рисковать, что эта сила будет проявляться в самые неподходящие моменты. Термин “жертва обстоятельств” вам что-нибудь говорит? Моя мачеха Джудит его хорошо понимала. Хотя ей и не нравилась моя работа. Она считала ее отвратительной. Что тут скажешь? Я с ней согласна. – Есть и другие работы для человека с дипломом по противоестественной биологии. – Какие? Служитель зоопарка? Дезинсектор? – Преподаватель, – сказала я, – лесничий национального парка, полевой биолог, исследователь. – И на какой из этих работ можно сделать такие деньги? – спросил он. – Деньги – единственная причина, по которой ты хочешь быть аниматором? Я была разочарована. – Я хочу делать что-то на пользу людям. Что может быть лучше, чем использовать профессиональное умение для избавления мира от опасной нежити? Я уставилась на него. Мне был виден только его профиль в темной машине, подсвеченный приборным щитком. – Ты хочешь быть истребителем вампиров, а не аниматором? Я даже не пыталась скрыть удивления. – Конечная цель такая. – Зачем? – А вы зачем это делаете? Я покачала головой: – Ответь на вопрос, Ларри. – Чтобы приносить людям пользу. – Тогда стань полисменом. Им нужны люди, разбирающиеся в противоестественных созданиях. – Я думал, что сегодня действовал отлично. – Так и было. – Так что вам не нравится? Я подумала, как вложить это в пятьдесят или меньше убедительных слов. – Сегодня ночью – это было ужасно, но бывает куда хуже. – Мы подъезжаем к Оливу, куда свернуть? – Налево. Машина выехала с шоссе в ряд для поворота. Мы встали у светофора, и мигал в темноте сигнал поворота. – Ты не знаешь, во что ты рвешься, – сказала я. – Так расскажите мне. – Я сделаю лучше. Я тебе это покажу. – Что вы имеете в виду? – Сверни у третьего светофора направо. Мы заехали на стоянку. – Первый дом справа. Ларри заехал на единственное свободное место. Мое место на стоянке. Никогда не вернется сюда моя маленькая “нова”. В темноте машины я сняла жакет. – Включи верхний свет. Он сделал, как я сказала. Вообще он лучше меня умел выполнять приказы. А поскольку приказы были мои, меня это устраивало. Я показала ему шрамы у меня на руках. – Крестообразный ожог я получила от слуги-человека, который думал, что это будет забавно. Бугор соединительной ткани на сгибе руки – вампир разорвал мне руку на куски. Физиотерапевт потом говорил, что возвращение полного объема движений было просто чудом. Вот еще четырнадцать швов от слуги-человека, и это только на руках. – А есть еще? – Лицо его в свете салона было бледным и незнакомым. – Один вампир воткнул мне в спину обломанный конец кола. Он вздрогнул. – И ключицу мне сломали, когда вампир жевал мою руку. – Вы пытаетесь меня напугать? – Разумеется, – сказала я. – А меня не отпугнуть. Сегодняшняя ночь должна была его отпугнуть и без демонстрации моих шрамов. Но не отпугнула. Черт возьми, он останется в нашем деле, если его раньше не убьют. – Ладно, ты остаешься до конца семестра – отлично. Но пообещай, что не будешь охотиться на вампиров без меня. – Но мистер Берк... – Он помогает казнить вампиров, но не охотится на них в одиночку. – А в чем разница между казнью и охотой? – Казнь означает тело, которое надо проткнуть колом, то есть вампира упакованного и в цепях, который тихо ждет последнего удара. – А охота? – Когда я пойду по следу вампиров, которые нас сегодня чуть не убили, это будет охота. – И вы не верите, что мистер Берк может научить меня охотиться? – Я не верю, что мистер Берк сумеет сохранить тебя в живых. – У Ларри глаза полезли на лоб. – Я не имею в виду, что он намеренно тебя подставит под опасность. Я имею в виду, что не доверяю твою жизнь никому, кроме себя. – Вы думаете, до этого дойдет? – Уже чуть не дошло. Он пару минут посидел тихо, глядя на свои руки, которые медленно поглаживали руль. – Я обещаю не охотиться на вампиров ни с кем, кроме вас. – Он поглядел на меня, изучая голубыми глазами мое лицо. – И даже с мистером Родригесом? Мистер Вон мне сказал, что он был вашим учителем. – Мэнни был моим учителем, но он больше не охотится на вампиров. – А почему? – спросил он. Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала: – Его жена слишком боится. И у него четверо детей. – А вы и мистер Берк свободны, и детей у вас нет. – Верно. – И у меня тоже, – сказал он. Я не могла не улыбнуться. Неужто я тоже была такой энтузиасткой? Да нет. – Ларри, остряков никто не любит. Он ухмыльнулся и выглядел при этом максимум на тринадцать лет. Господи, почему он не сбежал после этой ночи? А я почему? Ответов нет, по крайней мере, осмысленных ответов. Зачем я этим занимаюсь? Напрашивается ответ: потому что я это умею. Может быть, Ларри тоже научится. Может быть. Или просто погибнет. Я вылезла из машины и сказала: – Езжай прямо домой, и если у тебя нет запасного креста, прямо завтра и купи. – О’кей, – сказал он. Я закрыла дверь, глядя в его серьезное и задумчивое лицо. Потом пошла вверх по лестнице и не оглянулась. Я не стала смотреть, как он едет прочь, все еще живой, все еще полный энтузиазма после первой встречи с монстрами. Я была всего на четыре года старше. Четыре года, а ощущались они как столетия. Нет, такой желторотой я никогда не была. Моя мать умерла, когда мне было восемь. Потеря матери или отца стирает эту щенячью жизнерадостность. Я все же собиралась отговорить Ларри стать истребителем вампиров, но если никак не выйдет, я буду работать с ним сама. Есть только два вида охотников на вампиров: хорошие и мертвые. Может быть, мне удастся сделать из Ларри хорошего. Это куда привлекательней альтернативы.26
Было 3.34 утра в пятницу. Долгая была неделя. Ну а какая неделя в этом году не была долгой? Я просила Берта нанять кого-нибудь в помощь. Он нанял Ларри. Так чем я недовольна? Тем, что Ларри – просто жертва, ждущая своего монстра. О Господи, сохрани его, прошу Тебя. Сохрани. На моей совести и так больше невинных, чем она может выдержать. Обычное чувство ночного коридора – тишина, спокойствие. Только шептали отдушины отопления, приглушенно звучали по ковру шаги моих кроссовок. Слишком было поздно, и мои живущие днем соседи давно уже спали, а вставать им было еще рано. За два часа до рассвета можно насладиться уединением. Я открыла новый защищенный от взлома замок своей квартиры и шагнула в темень. Щелкнула выключателем и залила ярким светом белые стены, ковер, диван и кресло. Как бы ни было хорошо у тебя ночное зрение, а свет лучше. Все мы дети дневного света, чем бы ни зарабатывали себе на жизнь. Жакет я сбросила на кухонный стол. Слишком он был грязный, чтобы кидать его на белый диван. Я вся была заляпана грязью и прилипшей травой, но крови было очень мало – ночь обернулась удачно. Яуже снимала кобуру, когда почувствовала это. Движение воздушных потоков, будто кто-то их пересекал. Я просто поняла, что я не одна. Рука моя легла уже на рукоять пистолета, когда из темноты спальни послышался голос Эдуарда: – Анита, не надо. Я остановилась, касаясь пальцами пистолета. – А если я все же попробую? – Я тебя застрелю, и ты это знаешь. Это был спокойный, уверенный голос хищника. Я помню, когда он работал с огнеметом, его голос был таким же. Гладким и ровным, как дорога в Ад. Я убрала руку от пистолета. Эдуард меня застрелит, если я его вынужу. И лучше его не вынуждать – пока что. Пока что. Я положила руки на голову, не ожидая, пока он мне это прикажет. Может быть, готовность к сотрудничеству зачтется в мою пользу. Ой, вряд ли. Эдуард вышел из темноты, как белокурый призрак. Он был весь в черном, кроме волос и бледного лица. Руки в черных перчатках держали девятимиллиметровую “беретту”, твердо направленную мне в грудь. – Новый пистолет? – спросила я. По его губам скользнула тень улыбки. – Да. Тебе нравится? – “Беретта” – хороший пистолет, но ты же меня знаешь. – Знаю, ты фанат браунинга, – сказал он. Я улыбнулась. Два старых приятеля ведут профессиональный треп. Он прижал ствол к моей груди и взял мой браунинг. – Прислонись и расставь ноги, – сказал он. Я оперлась на спинку дивана, а он меня ощупал. Искать было нечего, но Эдуард этого не знал, а неосторожным он никогда не был. Одна из причин, по которой он до сих пор жив. Это – и еще то, что он был очень, очень умелым. – Ты говорил, что не можешь взломать мой замок, – сказала я. – Я принес инструменты получше. – Значит, он не защищен от взлома. – От большинства людей – защищен. – Но не от тебя. Он посмотрел на меня глазами мертвыми, как зимнее небо. – Я к большинству не принадлежу. Я не могла не улыбнуться: – Это ты можешь сказать с полным правом. Он нахмурился: – Дай мне имя Мастера, и нам не придется этого делать. Его пистолет не шелохнулся. Мой браунинг торчал у него из-за пояса. Я надеялась, что он не забыл поставить его на предохранитель. Или, наоборот, забыл. Я открыла рот, снова закрыла и просто смотрела на него. Я не могла выдать Эдуарду Жан-Клода. Я была – Истребительница, но Эдуарда вампиры называли – Смерть. И он это имя заслужил. – Я думала, ты сегодня будешь за мной следить. – Я поехал домой, когда ты подняла зомби. Наверное, мне следовало остаться поблизости. Кто тебе рот раскровянил? – Я тебе ни черта не скажу, и ты это знаешь. – Любого можно сломать, Анита. Любого. – Даже тебя? Снова эта тень улыбки: – Даже меня. – Кто-то превзошел Смерть? А ну-ка расскажи. Улыбка стала шире. – В другой раз как-нибудь. – Приятно слышать, что будет другой раз. – Я здесь не для того, чтобы тебя убивать. – А только запугиванием или пыткой заставить меня назвать имя Мастера? – Да, – ответил он тихим и спокойным тоном. – А я-то надеялась, что ты скажешь “нет”. – Дай мне имя Мастера этого города, Анита, и я уйду. – Ты знаешь, что я не могу этого сделать. – Я знаю, что ты должна это сделать, иначе нас ждет очень долгая ночь. – Значит, нас ждет очень долгая ночь, потому что ни хрена я тебе говорить не собираюсь. – Ты не хочешь дать себя запугать. – Ага. Он покачал головой. – Повернись, обопрись грудью на диван и сцепи руки за спиной. – Зачем? – Делай, что я сказал. – Чтобы ты мне руки связал? – Выполняй. – Что-то не хочется. Он снова нахмурился: – Ты хочешь, чтобы я тебя застрелил? – Нет, но стоять столбом, пока ты будешь меня связывать, мне тоже не хочется. – Связывать – это не больно. – Меня беспокоит то, что будет потом. – Ты знаешь, что я сделаю, если ты будешь упираться. – Тогда делай. – Ты не хочешь мне помочь. – Уж извини. – Анита, Анита! – Я просто не привыкла помогать людям, которые собираются меня пытать. Хотя я не вижу бамбуковых щепок. А как можно кого-то пытать без бамбуковых щепок? – Перестань! Он начинал злиться. – Что перестать? Я выкатила глаза и постаралась придать себе вид невинный и безобидный – просто не я, а лягушка Кермит. Эдуард рассмеялся – легким смешком, который все рос и рос, пока Эдуард не присел на пол, свободно держа пистолет и глядя на меня сияющими глазами. – Ну как я могу тебя пытать, когда ты меня смешишь? – Не можешь, так и было задумано. Он покачал головой: – Нет, не было. Ты просто острила. Ты всегда остришь, Анита. – Приятно, что ты это заметил. Он поднял руку: – Анита, хватит. – Я буду тебя смешить, пока ты пощады не запросишь. – Просто скажи мне это дурацкое имя, Анита. Прошу тебя, помоги мне. – Смех исчез из его глаз, как уходит с неба солнце. Ушли доброжелательность и человечность, и глаза его стали холодны и пусты, как у куклы – Не заставляй меня делать тебе больно. Я была единственным другом Эдуарда, но это не помешает ему меня пытать. Было у Эдуарда одно правило: сделай все, что нужно, чтобы закончить работу. Если он будет вынужден меня пытать, он это сделает, но ему этого не хотелось. – Теперь, когда ты заговорил вежливо, попробуй снова задать первый вопрос, – сказала я. Его глаза прищурились, потом он спросил: – Кто ударил тебя в рот? – Один Мастер вампиров, – сказала я спокойно. – Расскажи мне, что произошло. Эта просьба слишком на мой вкус отдавала приказом, но оба пистолета были у него в руках. Я рассказала ему обо всем. Все о вампире Алехандро. О том, которого я ощущала у себя в голове таким старым, что у меня кости заныли. И я добавила только одну крохотную ложь, которая утонула в потоке правды. Я ему сказала, что Алехандро – Мастер города. Правда, одна из лучших моих находок? – Ты и в самом деле не знаешь места его дневного отдыха? Я покачала головой: – Если бы знала, я бы тебе его выдала. – Почему такая перемена настроения? – Он сегодня пытался меня убить. Все обязательства отменяются. – Не верю. Это была слишком хорошая ложь, чтобы ей зря пропадать, и потому я попыталась ее спасти. – Он тоже одичал. Это он и его прихвостни убивают невинных граждан. При слове “невинные” Эдуард скривился, но придираться не стал. – Альтруистический мотив – в это я верю. Не будь ты так чертовски мягкосердечна, ты была бы опасна. – Я свою долю гадов истребляю, Эдуард. Он смотрел на меня пустыми синими глазами, потом кивнул: – Правда. И отдал мне мой пистолет рукояткой вперед. Судорога в животе отпустила меня. Я смогла испустить глубокий, долгий вздох облегчения. – Если я найду, где этот Алехандро, ты хочешь принять участие? Я на минуту задумалась. Хочу ли я охотиться на пятерку одичавших вампиров, из которых двое старше пятисот лет? Нет, не хочу. Хочу ли я посылать Эдуарда против них одного? Нет, не хочу. Значит... – Ага, чтобы получить свою долю. Эдуард улыбнулся широкой сияющей улыбкой: – Ну люблю я свою работу. – Я тоже, – улыбнулась я в ответ.27
Жан-Клод лежал посреди белой кровати с балдахином. Кожа его была только чуть белее простыней. Он был одет в ночную сорочку. Кружева сбегали по ее воротнику, образуя окно на груди. Они струились по рукавам, почти полностью скрывая кисти рук. Это должно было выглядеть женственным, но на Жан-Клоде этот наряд смотрелся исключительно мужественно. Как может человек не выглядеть глупо в белой кружевной рубашке? Правда, он не был человеком – наверное, в этом все дело. В разрезе кружевного воротника вились черные волосы. Которых так легко коснуться. Я покачала головой. Нет, даже во сне нет. Я была одета во что-то длинное и шелковое. Такого же синего оттенка, как темнота его глаз. И мои руки казались на этом фоне до невозможности белыми. Жан-Клод встал на колени и протянул ко мне руку. Приглашение. Я покачала головой. – Это ведь только сон, ma petite. Неужели даже здесь вы не придете ко мне? – С вами никогда не бывает просто снов. Они всегда значат больше. Его рука упала на простыню, пальцы коснулись ткани. – Что вы пытаетесь со мной сделать, Жан-Клод? Он посмотрел на меня в упор. – Соблазнить вас, конечно. Конечно. Дура я. Рядом с кроватью зазвонил телефон. Из этих белых аппаратов с кучей золота. Секунду назад здесь телефона не было. Он снова зазвонил, и сон рассыпался вдребезги. Я проснулась, хватая трубку. – Алло! – Привет, я тебя разбудил? – спросил Ирвинг Гризволд. Я заморгала: – Который сейчас час? – Десять. Я знаю, что раньше звонить не надо. – Чего тебе надо, Ирвинг? – Грубо. – Я поздно вернулась. Можно обойтись без комментариев? – Ладно, я, твой верный репортер, прощу тебе грубость, если ты мне ответишь на несколько вопросов. – Вопросов? – Я села в кровати, прижав к себе аппарат. – О чем это ты? – Правда ли, что ребята из “Человек превыше всего” сегодня тебя спасли, как они заявляют? – Заявляют? Ирвинг, ты не мог бы говорить законченными фразами? – В утренних новостях показали Джереми Рубенса. По пятому каналу. Он заявил, что он и группа “Человек превыше всего” этой ночью спасли тебе жизнь. Спасли от Старейшего вампира города. – Этого не было. – Я могу на тебя сослаться? Я задумалась на минуту. – Нет. – Для статьи мне нужна на тебя ссылка. Я пытаюсь дать шанс для контрутверждений. – Контрутверждений? Что это еще за слово? – У меня большой запас слов. Диплом по филологии. – Это многое объясняет. – Ты мне можешь дать свою версию истории? Я задумалась еще на минуту. Ирвинг – мой друг и хороший репортер. Если Рубенс уже был показан в утренних новостях, мне надо было изложить свою версию. – Дашь мне пятнадцать минут сделать кофе и одеться? – За эксклюзив – непременно. – Ладно, тогда и поговорим. Я повесила трубку и сразу пошла к кофеварке. Я была одета в спортивные носки, джинсы и футболку большого размера, в которой сплю, когда Ирвинг позвонил снова. Рядом с телефоном у меня стояла дымящаяся чашка кофе. Коричный кофе из магазина “Ви-Джей, чай и пряности” в Оливе. Утром ничего лучше и быть не может. – Ладно, выкладывай. – Ирвинг, так грубо, сразу в койку без предисловий? – Давай, Блейк, меня сроки поджимают. Я ему рассказала все. Мне пришлось признать, что парни из “Человек превыше всего” меня спасли. Черт бы их драл. – Но я не могу подтвердить, что вампир, которого они прогнали, и есть Мастер города. – Так я же знаю, что Мастер – это Жан-Клод. Я же брал у него интервью, ты помнишь? – Помню. – И я знаю, что этот индеец – не Жан-Клод. – Но “Человек превыше всего” этого не знают. – Ух ты! Двойной эксклюзив! – Но я же не сказала, что Алехандро – не Мастер. – То есть? – На твоем месте я бы прежде всего выяснила вопрос у Жан-Клода. Он прокашлялся: – У Жан-Клода? Неплохая мысль. Но сказал он это как-то нервно. – А что, у тебя неприятности от Жан-Клода? – Нет, а почему ты спрашиваешь? – Для репортера ты врешь очень неумело. – У нас с Жан-Клодом свои дела. Истребительницы они не касаются. – Отлично, только ты поглядывай, что у тебя за спиной. – Очень признателен, что ты за меня беспокоишься, Анита, только не волнуйся, я со своими делами справлюсь. С этим я спорить не стала. Наверное, настроение у меня было хорошее. – Как скажешь, Ирвинг. Он оставил эту тему, и я, соответственно, тоже. От Жан-Клода никому просто не отделаться, но это меня не касается. Ирвинг брал у него интервью. Значит, тогда к нему и приделали веревочки. Не очень большой сюрприз, но и не мое дело. Вот так. – Это будет сегодня на первой полосе. Я только выясню у Жан-Клода, упоминать ли нам, что этот новый вампир не Мастер. – Я была бы тебе благодарна, если бы ты от этого воздержался. – А что? В его голосе зазвучала подозрительность. – Может, не так уж плохо будет, если “Человек превыше всего” будет верить, что Алехандро и есть Мастер. – Почему? – Чтобы они не убили Жан-Клода, – сказала я. – А! – Да. – Буду иметь в виду, – обещал он. – Постарайся. – Мне пора, труба зовет. – О’кей, Ирвинг, потом поговорим. – Пока, Анита, спасибо. И он повесил трубку. Я стала пить еще горячий кофе – медленно. Первую за день чашку никогда нельзя пить наспех. Если я заставлю хмырей из “Человек превыше всего” купиться на ту же наживку, что и Эдуарда, никто за Жан-Клодом охотиться не будет. Они будут искать Алехандро. Того Мастера, который убивает людей. Пустят по следу полицию, и диких вампиров задавят численным превосходством. Так, это мне нравится. Фокус в том, купится ли кто-нибудь? Пока не попробуешь, не узнаешь.28
Я прикончила кофейник и оделась, когда телефон зазвонил снова. Такое уж утро выдалось. Я сняла трубку. – Да? – Мисс Блейк? – произнес очень неуверенный голос. – У телефона. – Это Карл Ингер. – Извините, если мои ответы показались вам резкими. В чем дело, мистер Ингер? – Вы мне сказали, что согласны снова говорить со мной, когда я придумаю план получше. Я придумал, – сказал он. – План ликвидации Мастера города? – спросила я. – Да. Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула в сторону от трубки. А то еще подумает, что это я к нему дышу неровно. – Мистер Ингер... – Пожалуйста, выслушайте меня. Мы этой ночью спасли вашу жизнь. Это все же чего-то стоит. Здесь он меня поймал. – Каков у вас план, мистер Ингер? – Я бы лучше изложил вам его лично. – Меня еще несколько часов не будет в офисе. – Могу я посетить вас дома? – Нет. Ответ был автоматическим. – Вы не занимаетесь делами дома? – Нет, если могу этого избежать. – Вы подозрительны, – сказал он. – Всегда, – подтвердила я. – Мы могли бы встретиться где-нибудь еще? Есть некто, с кем я хотел бы, чтобы вы познакомились. – С кем и зачем? – Фамилия вам ничего не скажет. – Попробуйте. – Мистер Оливер. – А имя? – Мне оно неизвестно. – Ладно, а зачем мне с ним встречаться? – У него есть хороший план ликвидации Мастера города. – Какой? – Знаете, я думаю, пусть лучше мистер Оливер объяснит вам сам. Он намного лучше меня умеет убеждать. – Пока что вы неплохо справляетесь, – сказала я. – Значит, вы согласны со мной встретиться? – Конечно, почему бы и нет? – Это чудесно. Вы знаете, где находится Арнольд? – Да. – Рядом с Арнольдом на Тессон-Ферри-роуд есть озеро для платной рыбалки. Вы его знаете? Кажется, я там ездила по дороге на два убийства. Все дороги ведут в Арнольд. – Смогу найти. – Как скоро вы сможете там быть? – спросил он. – Через час. – Отлично, я буду ждать. – Этот мистер Оливер будет у озера? – Нет, я вас оттуда отвезу к нему. – Зачем такая секретность? – Да нет, это не секретность. – В его голосе зазвучала неловкость. – Просто я плохо умею объяснять дорогу. Проще будет, если я вас подвезу. – Я могу ехать за вами на машине. – Кажется, мисс Блейк, вы мне не вполне доверяете. – Я никому не доверяю вполне, мистер Ингер, ничего личного здесь нет. – Даже людям, которые спасли вам жизнь? – Даже им. Он не стал углубляться в эту тему – наверное, и к лучшему, и сказал: – Значит, мы встречаемся у озера примерно через час. – Договорились. – Спасибо, что согласились приехать, мисс Блейк. – Я у вас в долгу, а вы постарались, чтобы я это поняла. – Не надо обижаться, мисс Блейк, я не хотел вас оскорбить. Я вздохнула: – Я не обижаюсь, мистер Ингер. Я просто не люблю быть в долгу. – Посещение мистера Оливера подведет черту всем обязательствам. Я вам обещаю. – Ловлю вас на слове, Ингер. – Итак, я жду вас через час. – Я буду. Мы каждый повесили трубку. – А, черт! Я забыла, что сегодня еще не ела. Иначе я бы назначила через два часа. Теперь мне в буквальном смысле предстояло что-то перехватить по дороге. Терпеть не могу есть в машине, но черт побери, что значит небольшой беспорядок в салоне между друзьями? Или даже между людьми, которые тебе жизнь спасли? Чего это меня так достает, что я в долгу у Ингера? Да того, что он правый фанатик. Зелот. А с зелотами я дела иметь не люблю. И уж точно не люблю быть обязанной жизнью кому-то из них. Ладно, он сказал: когда я с ним повидаюсь, это сведет все счеты. Так он сказал. С чего бы мне ему не верить?29
Озеро Чип-Эвэй – это искусственный водоем площадью в пол-акра с искусственными насыпными берегами. Тут же палаточка, где продаются еда и наживка. Вокруг – плоская автостоянка с гравийным покрытием. На стоянке – автомобиль последней модели с плакатом “Продается”. Платная рыбалка и тут же продажа подержанных автомобилей. Отлично придумано. Вправо от стоянки тянулся участок, заросший травой. На нем – небольшой сарайчик-развалюха и что-то, похожее на остатки промышленного барбекю. Трава кончалась древесной опушкой, переходящей в лесистый холм. С левой стороны к озеру подходила река Мерамек. Забавно было видеть свободно текущую воду рядом с искусственным озером. В этот холодный осенний день на стоянке было только три машины. Рядом с сияющим бордовым “крайслер-бароном” стоял Ингер. Горстка рыбаков закидывала удочки в озеро. Хорошая должна быть рыбалка, если вытащила людей наружу в такой холод. Я поставила машину рядом с автомобилем Ингера. Он пошел навстречу мне широким шагом, протягивая руку, как агент по продаже недвижимости, который счастлив показать покупателю дом. Что бы он ни продавал, мне это не нужно. В этом я была почти уверена. – Как я рад, что вы приехали, мисс Блейк! Он пожал мою руку двумя своими, сердечно, душевно, неискренне. – Что у вас на уме, мистер Ингер? Его улыбка расползлась на краях. – Я вас не понимаю, мисс Блейк. – Отлично понимаете. – Серьезно, не понимаю. Я вгляделась в его озадаченное лицо. Может быть, я слишком много времени провела с ловчилами. Тут в какой-то момент забываешь, что не все в мире – ловчилы. Если всегда предполагать худшее, это сильно экономит время. – Простите, мистер Ингер. Я много времени провожу в поисках преступников, это вырабатывает цинизм. У него все равно был озадаченный вид. – Не обращайте внимания, мистер Ингер, давайте просто поедем к этому Оливеру. – Мистеру Оливеру, – поправил он. – Да, конечно. – Поедем на моей машине? – Он сделал жест в сторону своего “крайслера”. – Я поеду за вами. – Вы мне не доверяете. Кажется, это его задело. Вообще люди не привыкли, что бы их подозревали только за то, что когда-то они что-то такое сделали. По закону каждый невиновен, пока его вина не доказана, но если ты повидал достаточно боли и смертей, для тебя каждый виновен, пока не доказана его невиновность. – Ладно, поедем на вашей. Он просто просиял. Именины сердца. К тому же у меня было с собой два ножа, три креста и пистолет. Преступник он или нет, а я подготовилась. Я не ожидала, что мне понадобится оружие для разговора с мистером Оливером, но потом – потом может понадобиться. Время ходить вооруженной до зубов – хоть на медведя. Или дракона. Или вампира.30
Ингер проехал по старому шоссе 21 до Восточного Рок-Крика. Рок-Крик – это узкая извилистая дорога, где еле могут разминуться две машины. Ингер вел машину достаточно медленно, чтобы вписываться в повороты, но не так, чтобы поездка успела надоесть. По дороге были фермы, стоявшие уже много лет, и новые дома в новых кварталах на голой и красной, как рана, земле. К одному из таких кварталов Ингер и свернул. Там было полно больших и красивых домов, очень современных. Вдоль дороги – тоненькие деревца, привязанные к кольям. Эта жалкая поросль трепетала на осеннем ветру, и несколько листиков цеплялись к тонким, как паучьи ножки, веткам. Здесь был лес, пока не прошли бульдозеры. И зачем проектировщики снесли все старые деревья, а потом посадили саженцы, которые еще несколько десятилетий не будут иметь приличного вида? Мы остановились возле коттеджа, оформленного под деревянный, который был больше любого настоящего деревянного дома. Слишком много стекла, голый двор цвета ржавчины. Белый гравий, покрывавший подъездную дорожку, явно привезли за много миль. Местный гравий был красен, как местная земля. Ингер начал обходить машину – чтобы открыть мне дверь, наверное. Я открыла ее сама. Ингер, кажется, слегка растерялся, но виду не подал. А я никогда не понимала, почему совершенно здоровый человек не может сам себе открыть дверь. Особенно дверцу автомобиля, когда мужчина должен обойти ее вокруг, а женщина сидит, как... как бревно. Ингер повел меня вверх по ступеням веранды. Отличная веранда, достаточно широкая, чтобы сидеть там в летние вечера. Сейчас же она была сплошь голое дерево и большое картинное окно с задвинутыми шторами, выполненное как окно амбара, а над ним повсюду нарисованы фургонные колеса. Очень деревенский пейзаж. Ингер постучал в резную деревянную дверь. В середине двери была панель свинцового стекла, высокая и сверкающая, предназначенная скорее для декорации, чем чтобы сквозь нее смотреть. Он не подождал, пока дверь откроется, а открыл ее ключом и вошел. Если он не ждал, что ему откроют, зачем было стучать? В доме было сумеречно от действительно красивых штор, отгораживающих от густого солнечного света. Полы полированного дерева были ничем не покрыты. Решетка тяжелого камина без экрана, камин холоден. Весь дом был новый, не пользованный, как рождественская игрушка. Ингер, не задумываясь, пошел вперед в деревянный коридор, а я последовала за его широкой спиной. Он не оглядывался, успеваю ли я за ним. Очевидно, когда я дала понять, что дверь мне открывать не надо, он решил, что дальнейшая галантность излишня. Мне это годится. Вдоль всего коридора через широкие простенки шли деревянные двери. Ингер постучал в третью слева. Чей-то голос ответил: – Войдите! Ингер открыл дверь и вошел. Потом придержал для меня дверь, стоя возле нее очень прямо. Кто же это такой там в комнате, кто может Ингера так построить? Только один способ выяснить. Я вошла в комнату. На северной стене был ряд окон с тяжелыми шторами. Тонкий луч солнца перерезал комнату, выделив полосу на большом и пустом столе. За столом в большом кресле сидел человек. Он был очень мал, почти лилипут или карлик. Я бы сказала, что карлик, но у него не было выступающей челюсти или укороченных рук. И под отлично сшитым костюмом он казался вполне правильно сложенным. У него почти не было подбородка, лоб был скошен назад, и это привлекало внимание к широкому носу и развитым надбровным дугам. Что-то было знакомое в этом лице, будто я его уже где-то видела. Но я знала, что ни одного человека такого вида среди моих знакомых никогда не было. Очень необычное лицо. Я глядела на него, чувствуя, что озадачена, и это мне не нравилось. Потом я перехватила взгляд его глаз; они были чисто карие и улыбались. Темные волосы были подстрижены чуть ли не по одному – очень дорогая стрижка, и уложены феном. Он сидел в кресле за своим чистым полированным столом и улыбался мне. – Мистер Оливер, это Анита Блейк, – сказал Ингер, все еще застыв у двери. Человек поднялся с кресла и обошел вокруг стола, протягивая мне маленькую, правильной формы руку. Он был ростом четыре фута и ни дюйма больше. Рукопожатие у него было твердым и куда сильнее, чем можно было предположить по его виду. Краткое пожатие, и я ощутила силу в этой маленькой фигуре. Он не казался на вид мускулистым, но была в нем какая-то легкая сила – в лице, руке, осанке. Он был низкорослым, но не считал это недостатком. Мне это нравилось. Совпадает с моим мироощущением. Улыбнувшись, не разжимая губ, он сел в свое большое кресло. Ингер принес из угла стул и поставил его перед столом. Я села; Ингер остался стоять у закрытой теперь двери. И стоял по стойке “смирно”. Человек в кресле пользовался у него уважением. И мне он тоже вроде бы нравился. Впервые в жизни. Обычно я с первого взгляда склонна не доверять. Я поняла, что улыбаюсь. Мне было тепло и приятно смотреть ему в лицо, будто он был мой любимый дядюшка, от которого у меня нет секретов. Я нахмурилась. Что за чертовщина со мной творится? – Что тут делается? – спросила я. Он улыбнулся, и глаза его заискрились в мою сторону. – Что вы имеете в виду, мисс Блейк? Голос был мягкий, тихий, густой, как сливки в кофе. Его можно было почти попробовать на вкус. Приятная теплота в ушах. Я знала только один еще голос, который умел вытворять такие штуки. Я уставилась на тонкую полоску солнечного света в дюйме от руки Оливера. Яркий день. Этого не может быть. Или может? И я всмотрелась в очень живое лицо. Нет и следа той чужести, которая выдает вампира. И все же его голос, это теплое чувство уюта – нет, это все неестественно. Я никогда никому не доверяла и не симпатизировала с первого взгляда. И сейчас начинать не собиралась. – Отлично работаете, – сказала я. – Просто отлично. – Что же вы имеете в виду, мисс Блейк? В этот пушистый голос можно было завернуться, как в любимое одеяло. – Перестаньте! Он вопросительно посмотрел на меня, будто недоумевая. Актерская игра была великолепна, и я поняла почему: это не была игра. Я бывала рядом с древними вампирами, и ни один из них не мог сойти за человека – вот так. Этого можно при вести куда угодно, и никто не узнает. Ладно, почти никто. – Поверьте мне, мисс Блейк, я ничего не пытаюсь делать. Я сглотнула слюну. Было это правдой? Был он настолько силен, что ментальные трюки и голос действовали автоматически? Нет. Если Жан-Клод может этим управлять, то и это создание тоже может. – Уберите ментальные фокусы и отключите голос, о’кей? Если хотите говорить по делу, говорите, а трюки бросьте. Его улыбка стала шире, но все еще не настолько, чтобы стали видны клыки. Несколько сотен лет тренировки дают возможность выучить эту улыбку. И он рассмеялся. Это был чудесный смех, как теплая вода, падающая с высоты. В него хотелось прыгнуть и купаться в нем. – Прекратите! Сверкнули клыки, и смех прекратился. – Это ведь не метки вампира позволяют вам видеть насквозь мои, как вы их назвали, игры. Это природный талант? Я кивнула: – Он есть почти у всех аниматоров. – Но не в такой степени, как у вас, мисс Блейк. У вас тоже есть сила; я ощущаю ее кожей. Вы некромант. Я стала возражать, но прикусила язык. Нет смысла лгать такому. Он был старше всего, что мне могло присниться во сне или привидеться в кошмаре. Но от него у меня не ныли кости. Он был хорош, лучше Жан-Клода, лучше всех. – Я могла бы быть некромантом, но решила им не быть. – Нет, мисс Блейк, мертвые отзываются вам, все мертвые. Даже я чувствую эту тягу. – Вы хотите сказать, что у меня есть что-то вроде власти и над вампирами? – Если вы научитесь использовать свои таланты, мисс Блейк, то да – у вас есть определенная власть над всеми мертвыми в их многочисленных обличьях. Я хотела спросить, как это сделать, но одернула себя. Вряд ли Мастер вампиров поможет мне обрести власть над его последователями. – Вы меня разыгрываете. – Заверяю вас, мисс Блейк, что я абсолютно серьезен. Это ваша потенциальная власть притянула к вам Мастера города. Он хочет взять под контроль эту возникающую силу из страха, что она повернется против него. – Откуда вы это знаете? – Я чую это по меткам, которые он на вас наложил. Я только таращилась. Он чует Жан-Клода. Вот черт! – Чего вы хотите от меня? – Очень напрямую, это я люблю. Жизнь человека слишком коротка, чтобы расходовать ее на тривиальности. Это была угроза? Глядя в его улыбающееся лицо, я не могла сказать с уверенностью. Глаза его все так же искрились, и меня все так же тянула к нему теплая и пушистая тяга. Контакт глаз! Уж кто-кто, а я должна была бы помнить. Я уставилась в стол, и мне стало лучше. Или хуже. Теперь меня можно было напугать. – Ингер сказал, что у вас есть план, как убрать Мастера города. Что это за план? Говоря эти слова, я смотрела в стол. По коже бежали мурашки от желания поднять глаза. Встретить его взгляд, ощутить теплоту и уют. Упростить все решения. Я затрясла головой: – Не лезьте в мое сознание, или наша беседа окончена. Он снова засмеялся – теплым, настоящим смехом. От него у меня мурашки побежали по плечам. – Вы действительно очень талантливы. Я веками уже не видал человека, который мог бы с вами сравниться. Некромант! Вы понимаете, насколько редок этот талант? Я не понимала, но на всякий случай сказала: – Да. – Ложь, мисс Блейк, мне? Не стоит трудиться. – Мы здесь не для разговора обо мне. Либо излагайте свой план, либо я ухожу. – Мой план – это я, мисс Блейк. Вы же ощущаете мою силу, прилив и отлив стольких столетий, сколько и присниться не может вашему жалкому Мастеру. Я старше, чем само время. В это я не поверила, но спорить не стала. Он был достаточно стар, и я не собиралась с ним спорить – если смогу удержаться. – Выдайте мне вашего Мастера, и я избавлю вас от его меток. Я быстро глянула вверх и тут же опустила глаза. Он все еще улыбался, но улыбка не была настоящей. Как и все остальное, это была игра. Просто это была очень хорошая игра. – Если вы чуете моего Мастера в этих метках, разве вы не можете найти его сами? – Я чую его силу, могу судить, чего он стоит как противник, но не чую ни его имени, ни берлоги. Это от меня скрыто. На этот раз его голос был очень серьезен, он не пытался меня охмурять. Или, по крайней мере, я так думала. Может быть, это тоже был ментальный трюк. – Чего вы хотите от меня? – Его имя и место его дневного отдыха. – Место его дневного отдыха мне неизвестно. Я была рада, что это правда, потому что ложь он бы учуял. – Тогда имя, дайте мне его имя. – Зачем вам это надо? – Потому что я хочу быть Мастером этого города, мисс Блейк. – Зачем? – Как много вопросов. Разве недостаточно, что я избавлю вас от меток? Я покачала головой: – Нет. – Что вам за дело до того, что будет с другими вампирами? – Никакого дела. Но прежде чем я дам вам власть над каждым вампиром округи, я хочу знать, что вы с этой властью намерены делать. Он рассмеялся снова. На этот раз это был просто смех. Он постарался просто рассмеяться. – Вы самый упрямый человек, которого я вижу за очень долгое время. Упрямые мне нравятся – они всегда доводят дело до конца. – Ответьте на мой вопрос. – Я думаю, что вампирам не подходит статус легальных граждан. Я хочу вернуть прежнее положение вещей. – Зачем вам, чтобы на вампиров опять началась охота? – Они слишком сильны, чтобы допустить их неконтролируемое распространение. Политической деятельностью и избирательными правами они подчинят себе человеческую расу куда быстрее, чем насилием. Я вспомнила Церковь Вечной Жизни, самую быстрорастущую конфессию в стране. – Допустим, вы правы. Как вы это остановите? – Запретом для вампиров голосовать или принимать участие в любой политической деятельности. – В городе есть еще один Мастер вампиров. – Вы имеете в виду Малкольма, главу Церкви Вечной Жизни. – Да. – Я за ним понаблюдал. Он не сможет продолжать свой крестовый поход одиночки за легализацию вампиров. Я это запрещу и распущу его церковь. Разумеется, вы, как и я, видите в этой церкви самую большую опасность. Верно. Но противно было подтверждать правоту Старого вампира. Почему-то это казалось неправильным. А он говорил: – Сент-Луис – рассадник политически активных и предприимчивых вампиров. Это необходимо прекратить. Мы – хищники, мисс Блейк, и что бы мы ни делали, это не изменится. Надо вернуть те времена, когда на нас охотились, или человеческая раса обречена. Конечно, вы это понимаете. Я это понимала. Я в это верила. – А какое вам дело, если она и обречена? Вы же уже не часть человеческой расы. – Мой долг как старейшего из живущих вампиров, мисс Блейк, держать нас под контролем. Эти новые права выходят из-под контроля, и это надо прекратить. Мы слишком сильны, чтобы дать нам такую свободу. У людей есть их право быть людьми. В прежние дни выживал сильнейший, умнейший или самый везучий. Люди – охотники на вампиров выпалывали глупых, беспечных, излишне жестоких. Мне страшно думать, что произойдет за несколько десятилетий без этой системы сдержек и противовесов. Тут я была согласна всем сердцем: страшно подумать. Я была согласна со старейшим из виденных мной живых созданий. Он был прав. Так могу ли я выдать ему Жан-Клода? Должна ли я выдать ему Жан-Клода? – Я с вами согласна, мистер Оливер, но выдать его я не могу. Не могу – и все. Не знаю почему, но не могу. – Верность. Я восхищен. Подумайте над этим, мисс Блейк, но не слишком долго. Я должен как можно скорее провести свой план в жизнь. Я кивнула: – Понимаю. Я... я дам ответ через пару дней. Как мне с вами связаться? – Ингер даст вам карточку с телефоном. С ним вы можете говорить как со мной. Я повернулась к Ингеру, все еще стоящему у двери по стойке “смирно”. – Вы – человек-слуга? – Я имею эту честь. Я только покачала головой. – Теперь мне пора идти. – Не переживайте, что вы не распознали в Ингере слугу. Это не метка, которая видна. Иначе как могли бы наши слуги быть нашими глазами, руками и ушами, если бы каждый видел, что они наши? Это было разумно. Он много чего разумного сегодня сказал. Я встала. Он тоже встал и протянул мне руку. – Простите, но я знаю, что прикосновение облегчает ментальные игры. Его рука упала вниз. – Мне не нужно прикосновение, чтобы играть с вами в игры, мисс Блейк. Этот голос был чудесным, сияющим и ярким, как рождественское утро. У меня перехватило горло и глаза потеплели от выступивших слез. Вот блин! Блин! Я попятилась к двери, и Ингер открыл ее. Они собирались меня просто выпустить. Он не собирался изнасиловать мое сознание и вытащить имя. Он действительно меня отпускал. Это лучше всего доказывало, что он из хороших парней. Потому что он мог выжать мой разум досуха. Но он меня отпускал. Ингер закрыл за нами дверь – медленно и почтительно. – Сколько ему лет? – спросила я. – Вы не можете определить? Я покачала головой. – Сколько? Ингер улыбнулся: – Мне больше семисот лет. Когда я встретил мистера Оливера, он был древним. – Ему больше тысячи лет. – Почему вы так думаете? – Я видела вампиршу, которой было чуть больше тысячи. Она была устрашающей, но такой силы в ней не было. Он улыбнулся: – Если вам интересно, сколько ему лет, вам придется у него самого спрашивать. Я минуту смотрела в улыбающееся лицо Ингера и вдруг поняла, где я видела такое лицо, как у Оливера. В курсе антропологии в колледже. Там был рисунок в точности как его лицо. Реконструкция по черепу Homo erectus. Что давало Оливеру примерно миллион лет. – Боже мой! – ахнула я. – Что случилось, мисс Блейк? Я затрясла головой: – Не может ему быть столько. – Сколько это – столько? Я не хотела произносить этого вслух, будто тогда это стало бы правдой. Миллион лет. Сколько же силы набирает за это время вампир? По коридору из глубины дома к нам шла женщина. Она покачивалась на босых ногах, и ногти на них были покрашены в тот же ярко-алый цвет, что и на руках. Подпоясанное платье было под цвет этого лака. Ноги у нее были длинные и бледные, но такой бледностью, которая может смениться загаром под хорошим солнышком. Волосы спускались ниже талии – густые и абсолютно черные. Прекрасная косметика и алые губы. Когда она мне улыбнулась, из-под губ показались клыки. Но она не была вампиршей. Хрен его знает, кем она была, но я точно знаю, кем она не была. Я посмотрела на Ингера. Нельзя сказать, чтобы ее появление его обрадовало. – Разве нам не пора идти? – спросила я. – Да, – ответил он. И попятился к входной двери, а я вслед за ним. И мы оба не отрывали глаз от клыкастой красавицы, скользившей к нам по коридору. Она двигалась с текучей грацией, за которой почти невозможно было уследить. Так умеют двигаться оборотни, но и ликантропом она тоже не была. Она обогнула Ингера и устремилась ко мне. Я бросила попытки казаться хладнокровной и побежала к двери, но она была слишком для меня быстра. Слишком быстра для любого человека. Она схватила меня за правое предплечье. И вид у нее стал недоуменный. Она ощутила ножны у меня на руке, но явно не знала, что это. Очко в мою пользу. – Кто ты такая? Мой голос был ровным. Не испуганным. Крутой большой вампироборец. А то! Она шире раскрыла рот, касаясь языком клыков. Они были длиннее, чем у вампира. В закрытый рот они явно не поместились бы. – А куда они деваются, когда ты закрываешь рот? – спросила я. Она мигнула, улыбка с ее лица сползла. Она коснулась клыков языком, и они сложились назад, к небу. – Складные клыки, – сказала я. – Классно придумано. Ее лицо было очень серьезно. – Рада, что тебе понравилось представление, но ты еще далеко не все видела. Клыки снова развернулись. Она раскрыла рот почти в зевке, и клыки блеснули в пробивающемся сквозь шторы солнечном свете. – Мистер Оливер будет недоволен, что ты ей угрожала, – сказал он. – Он сентиментальным становится от старости. Ее пальцы впились в мою руку куда сильнее, чем позволяла предположить ее внешность. Правая рука у меня была поймана, так что я не могла вытащить пистолет. То же самое относилось и к ножам. Наверное, надо прихватывать больше пистолетов. – Да кто же ты, черт тебя побери? Женщина зашипела на меня – резкий выдох, слишком сильный для человеческой глотки. Высунутый язык оказался раздвоен. – Да кто же ты, черт тебя побери? Она засмеялась, но как-то неправильно – наверное, из-за раздвоенного языка. Зрачки ее сузились в щелки, и радужки прямо у меня на глазах стали золотистыми. Я дернула руку, но ее пальцы держали, как сталь. Тогда я бросилась на пол. Она опустилась вместе со мной, но руку не выпустила. Я упала на левый бок, подобрала ноги и дала ей в коленную чашечку изо всей силы. Нога хрустнула. Она завопила и упала, но не отпустила руку. С ее ногами что-то происходило. Казалось, они срастаются вместе, покрываются общей кожей. Я никогда ничего подобного не видела, и сейчас мне тоже не хотелось. – Что это ты делаешь, Мелани? Голос доносился сзади. Оливер стоял в коридоре рядом с ярким светом из гостиной. В голосе его звучали падающие скалы и ломающиеся деревья. Буря, состоящая только из слов, но она резала и полосовала. От этого голоса тварь на полу съежилась. Нижняя часть ее тела стала змеиной. Ничего себе змейка. – Она же ламия! – тихо сказала я. И стала пятиться к двери, нащупывая ручку. – Я думала, они вымерли. – Она последняя, – сказал Оливер. – Я ее держу при себе, потому что подумать страшно, что она натворит, если предоставить ее собственным желаниям. – Это создание, которое откликается на ваш призыв? – спросила я. Он вздохнул, и в этом вздохе была грусть тысячелетий. – Змеи. Я могу призывать змей. – Конечно же, – кивнула я. Потом открыла дверь и вышла спиной вперед на солнечную веранду. Остановить меня никто не пытался. За мной закрылась дверь, и через несколько минут вышел Ингер, напряженный от злости. – Мы самым искренним образом извиняемся за ее поведение. Она ведь животное. – Оливеру надо держать ее на поводке покороче. – Он пытается. Я кивнула. Это я понимала. Как ни старайся, а тот, кто может управлять ламией, может играть со мной в ментальные игры целый день, а я об этом и знать не буду. Сколько из моей веры и добрых пожеланий настоящие, а сколько созданы Оливером? – Я вас отвезу обратно. – Да, пожалуйста. И мы уехали. Я впервые в жизни встретила ламию, а также самое старое из живых существ в мире. Красный, мать его так, день в календаре.31
Я отпирала свою дверь, а за ней звонил телефон. Пихнув дверь плечом, я успела подскочить на пятом звонке и чуть не заорала: – Алло! – Анита? Это была Ронни. – Да, я. – Ты вроде запыхалась? – Пришлось бежать к телефону. Что случилось? – Я вспомнила, откуда я знаю Кэла Руперта. Мне понадобилась минута, чтобы вспомнить, о ком это она. О первой жертве вампиров. Я на секундочку забыла, что идет расследование убийства. Мне стало стыдно. – Рассказывай, Ронни. – Я в прошлом году делала одну работу для некоторой адвокатской конторы. Один из сотрудников специализировался по составлению завещаний. – Я знаю, что Руперт оставил завещание. Поэтому я имела право проткнуть его колом без ордера на казнь. – А ты знаешь, что Реба Бейкер составила завещание у того же адвоката? – А кто такая Реба Бейкер? – Может быть, вторая жертва. У меня стеснило грудь. След, настоящий, живой след. – Почему ты так думаешь? – Реба Бейкер молодая, блондинка, и она пропустила встречу. По телефону не отвечает. Ей звонили на работу, и там ее уже второй день нет. – Столько времени прошло после ее смерти, – сказала я. – Именно. – Позвони сержанту Рудольфу Сторру. Расскажи ему то, что сейчас рассказала мне. Назови мое имя, чтобы тебя с ним соединили. – А ты не хочешь, чтобы сначала мы сами это проверили? – Ни за что в жизни. Это дело полиции. Они его умеют делать. Пусть отрабатывают свою зарплату. – Ну, с тобой не повеселишься. – Ронни, позвони Дольфу. Отдай это полиции. Я видела вампиров, которые убили этих людей. Не надо нам изображать из себя мишень. – Ты видела – кого? Я вздохнула. Совсем забыла, что Ронни ничего не знает. И я рассказала ей самый короткий вариант, который еще имел смысл. – Я тебе все расскажу подробно в ближайшую субботу на тренировке. – А что будет с тобой тем временем? – Пока что я еще жива. – Ладно, следи только, что у тебя за спиной. – Всегда. И ты тоже. – За мной никогда не гонялось столько народу, сколько за тобой сейчас. – И скажи спасибо. – Говорю. Я повесила трубку. У нас был след. Может быть, даже картина, если не считать нападения на меня. Я в картину не укладывалась. За мной они гонялись в поисках Жан-Клода. Всем нужноего место. Проблема тут в том, что с этого места не уйти в отставку – можно только умереть. Мне нравилось то, что сказал Оливер. Я с ним была согласна, но могу ли я принести Жан-Клода в жертву на алтарь здравого смысла? А, черт побери все!32
Кабинет у Берта был небольшой и окрашенный в бледно-голубые тона. Он считал, что это успокаивает клиента. Я считала, что этот цвет слишком холоден, но с Бертом это тоже гармонировало. Был он шести футов ростом, широк в плечах и сложен, как бывший университетский футболист. Живот у него несколько смотрел на юг от избытка еды и недостатка движений, но он отлично носил его в семисотдолларовых костюмах. За такие деньги можно найти костюм, который замаскирует Тадж-Махал. Был он загорелый, сероглазый, с коротко стриженными почти белыми волосами. Не от возраста – естественный цвет. Я сидела напротив него в рабочей одежде. Красная юбка, жакет ей под цвет и блузка настолько близкая к алой, что пришлось даже нанести косметику, чтобы лицо не смотрелось как у привидения. Покрой жакета позволял скрыть наплечную кобуру. Рядом со мной в кресле сидел Ларри в синем костюме, белой рубашке и синем с голубым галстуке. Кожа около швов на его лбу сияла всеми цветами кровоподтека. И короткие рыжие волосы не могли этого скрыть. Вид был такой, будто его съездили по голове бейсбольной битой. – Ты мог подставить его под убийство, Берт, – сказала я. – Ему ничего не грозило, пока не появилась ты. Вампирам была нужна ты, а не он. Он был прав, и это мне было противно. – Он пытался поднять третьего зомби. В холодных глазках Берта засветился огонек. – Ты можешь сделать троих за ночь? У Ларри хватило соображения принять смущенный вид. – Почти. – Что значит почти? – нахмурился Берт. – Это значит, что он его поднял, но потерял над ним контроль. Не будь там меня, чтобы исправить положение, нам пришлось бы иметь дело с обезумевшим зомби. Берт наклонился вперед, упираясь руками в стол и буравя Ларри суровым взглядом. – Это правда, Ларри? – Боюсь, что да, мистер Вон. – Это могло обернуться очень серьезно, Ларри. Ты это понимаешь? – Серьезно? – переспросила я. – Это была бы кровавая катастрофа! Зомби мог бы сожрать кого-нибудь из наших клиентов! – Ну, Анита, нет смысла пугать мальчика. – Есть смысл, – сказала я, вставая. Берт кинул на меня свой суровый взгляд. – Если бы ты не опоздала, он бы не пытался поднять третьего зомби. – Нет, Берт, не пытайся свалить все на меня. Это ты выпустил его одного в его первую ночь. Одного, Берт! – И он отлично справился, – отпарировал Берт. Я подавила желание заорать, потому что это ни к чему бы не привело. – Берт, он студент колледжа, и ему двадцать лет. Для него это просто очередное дурацкое семинарское занятие. Если бы из-за тебя он погиб, вряд ли это было бы хорошо. – Могу я вставить слово? – спросил Ларри. – Нет! – огрызнулась я. – Конечно, – ответил Берт. – Я уже большой мальчик. Могу сам о себе позаботиться. Я хотела было поспорить, но, глядя в его честные голубые глаза, передумала. Ему было двадцать, а я помню себя в этом возрасте. В двадцать лет я знала все. И целый год прошел, пока я поняла, что не знаю ничего. У меня еще оставалась надежда узнать хоть что-нибудь до тридцати, но не очень сильная. – Сколько тебе было лет, когда ты начала на меня работать? – спросил Берт. – Что? – Сколько тебе тогда было? – Двадцать один. Сразу после колледжа. – Когда тебе будет двадцать один, Ларри? – спросил Берт. – В марте. – Видишь, Анита? Он всего на несколько месяцев моложе, чем ты была. – Это было другое. – Почему? – спросил Берт. Я не могла выразить этого словами. У Ларри даже бабушки с дедушками до сих пор живы. Он никогда не встречался со смертью и насилием как с чем-то близким и личным. А я встречалась. Он был невинен, а я тогда уже много лет как не была. Но как объяснить это Берту, не задевая чувства Ларри? Ни один мужчина двадцати лет отроду не любит слышать, что какая-то женщина знает о мире больше него. Некоторые культурные стереотипы очень живучи. – Ты меня посылал с Мэнни, а не одну. – Он тоже должен был пойти с тобой, но ты занималась полицейскими делами. – Это нечестно, Берт, и ты сам это понимаешь. Он пожал плечами: – Делала бы ты свою работу, он бы не был один. – Произошло два убийства, Берт. Что я должна была делать? Сказать: “Извините, ребята, очень мне жаль насчет убийств, но я должна нянчить нового аниматора?” – Меня не надо нянчить, – возмутился Ларри. Мы оба не обратили на него внимания. – Ты работаешь в “Аниматор Инкорпорейтед” на полную ставку, Анита. – Берт, этот разговор у нас уже был много раз. – Слишком много, – сказал он. – Ты мой босс, Берт. Поступай, как считаешь нужным. – Анита, не провоцируй меня! – Слушайте, ребята! – сказал Ларри. – У меня впечатление, что я вам нужен только как повод для ссоры. Давайте не будем зарываться, ладно? Мы оба смерили его гневными взглядами, но он не смутился. Очко в его пользу. – Если тебе не нравится, как я работаю, Берт, увольняй меня, но перестань дергать за поводок. Берт медленно встал, как поднимающийся из глубин левиафан. – Анита... И тут зазвонил телефон. Мы уставились на него. Наконец Берт взял трубку и зарычал: – Да, что надо? Минуту он слушал, потом глянул на меня. – Это тебя. – И вдруг его голос стал неимоверно мягок. – Детектив сержант Сторр, по делам полиции. Он улыбался, но так холодно, что масло бы у него во рту замерзло. Я молча протянула руку за трубкой. Он так же молча подал ее мне, все еще улыбаясь, и глазки у него искрились теплотой. Это был плохой признак. – Привет, Дольф, что там? – Мы в адвокатской конторе, которую нам показала твоя подруга Вероника Симс. Очень мило, что она сначала позвонила тебе, а не нам. – Но она же позвонила тебе сразу после этого? – Ну да. – Что ты нашел? Я не позаботилась приглушать голос. Если быть осторожной, половина телефонного разговора много не скажет. – Реба Бейкер и есть эта мертвая женщина. Они опознали ее по фотографиям из морга. – Приятный конец рабочей недели, – сказала я. На это замечание Дольф не отреагировал. – Обе жертвы составили завещание. В случае смерти от укусов вампира их надлежит проткнуть колом, а потом кремировать. – Кажется, складывается в картину, – сказала я. – Но как вампиры узнали, что эти двое составили завещания? – Вопрос на засыпку, Дольф? Кто-то им сообщил. – Сам понимаю. – В его голосе звучало отвращение. Я что-то не уловила. – Дольф, что ты от меня хочешь? – Я всех спрашивал, и все клянутся, что говорят правду. Может кто-то дать информацию, а потом об этом не помнить? – Ты имеешь в виду, могут ли вампиры проделать ментальный трюк, чтобы информатор об этом не помнил? – Ну да, – сказал он. – Наверняка. – Если бы ты была здесь, ты могла бы сказать, кого вампиры спрашивали? Я бросила взгляд на моего босса. Если я пропущу еще одну ночь в самый напряженный сезон, он меня может уволить. Бывают дни, когда мне кажется, что на это мне наплевать. Но сегодня был не такой день. – Ищи провалы в памяти. На часы или на целую ночь. – Еще что-нибудь? – Если кто-то давал информацию вампирам, он может об этом не помнить, но хороший гипнотизер это воспоминание может пробудить. – Юрист тут вопит насчет прав и ордеров. Ордер у нас есть только на их файлы, а не на их мозги. – Спроси его, хочет ли он, чтобы на его совесть легла смерть еще одного его клиента? – Ее клиента. Это она. Какая же я сексистка! – Спроси ее, хочет ли она объяснять семье клиента, почему она препятствовала расследованию. – Клиенты не узнают, если мы не предадим это огласке, – сказал он. – Верно, – согласилась я. – Ну, мисс Блейк, это же будет шантаж! – Нет, правда? – изумилась я. – Ты в прошлой жизни была копом, – сказал он. – Слишком у тебя хитрости много. – Спасибо за комплимент. – Ты можешь порекомендовать гипнотизера? – Алвин Тормунд. Погоди, сейчас я тебе дам его телефон. Я вытащила свою визитницу. В ней я стараюсь хранить только те карточки, которые когда-нибудь могут понадобиться. Алвина мы использовали несколько раз в случае амнезии у жертв вампиров. Найдя карточку, я дала Дольфу номер. – Спасибо, Анита. – Дай мне знать, если что обнаружишь. Может быть, я узнаю замешанных в это вампиров. – Хочешь присутствовать при гипнозе? Я поглядела на Берта. Его лицо было спокойным и приятным. Берт в самом опасном настроении. – Да нет. Только сделай запись разговоров. Если надо будет, я их потом прослушаю. – Потом – это значит еще один труп, – сказал он. – Твой босс опять тебя достает? – Ага. – Мне с ним поговорить? – предложил Дольф. – Да нет, не надо. – Что, сильно собачится насчет этого дела? – Как обычно. – О’кей, я вызову этого Тормунда и запишу сеансы на пленку. Если что-нибудь узнаем, я тебе сообщу. – Кинь на пейджер. – Заметано. И он повесил трубку, не сказав “до свидания”. Потому что никогда этого не делал. Я отдала трубку Берту. Он ее повесил, все еще глядя на меня приветливым, угрожающим взглядом. – Тебе придется сегодня ночью опять ехать в полицию? – Нет. – Чем заслужили мы такую честь? – Перестань язвить, Берт. – Я повернулась к Ларри: – Ты готов ехать, детка? – Сколько вам лет? – спросил он. Берт ухмыльнулся. – А какая разница? – спросила я. – А вы просто ответить не можете? Я пожала плечами: – Двадцать четыре. – Вы меня старше всего на четыре года. Так что не называйте меня деткой. Я не смогла сдержать улыбку: – Договорились. Но нам пора. Мертвых поднимать, денежки зарабатывать. И я глянула на Берта. Он откинулся в кресле, сцепив на животе пальцы с обрезанными ногтями. И ухмылялся. Мне хотелось кулаком стереть эту ухмылку с его морды, но я сдержалась. Кто сказал, что у меня нет самоконтроля?33
Был час до рассвета. Все жители цветочного города спокойно спали в своих кроватках... Ох, простите, это не из той книги. Когда мне приходится не спать до рассвета, я малость дурею. Всю ночь я учила Ларри быть хорошим и законопослушным аниматором. Не знаю, одобрил ли бы Берт последнее, но я одобряла. Это было маленькое кладбище. Семейный участок с претензиями. Узкая двухполосная дорога огибала холм, и оно вдруг появлялось перед тобой – пятно гравия рядом с дорогой. Секунда, чтобы сообразить, что сюда и надо повернуть – и вот оно, кладбище. Могильные плиты уходили вверх по склону. И такому крутому, что, казалось бы, гробы должны съезжать вниз. Мы стояли в темноте под балдахином деревьев, перешептывающихся у нас над головой. По обе стороны дороги густилась роща. Кладбище было всего лишь полянкой рядом с дорогой, но за ним хорошо ухаживали. Живущие представители семьи не давали ему прийти в запустение. Как они выкашивали этот крутой склон – мне даже думать не хотелось. Наверное, с помощью системы блоков и веревок, чтобы косилка не опрокинулась и не добавила еще один труп. Наш последний в эту ночь клиент уже уехал обратно к цивилизации. Я подняла пять зомби, Ларри – одного. Да, он мог бы поднять и двух, но темнота уже кончалась. Поднять зомби – это недолго, по крайней мере, для меня, но есть еще время переездов. За четыре года только один раз у меня были два зомби на одном кладбище в одну ночь. А в основном несешься на машине, как маньяк, чтобы успеть на встречу. Мою покойную машинку отбуксировали на станцию обслуживания, но люди из страховой компании ее еще не смотрели. Пока они мне скажут, что она ремонту не подлежит, пройдут дни, если не недели. Времени нанять машину на эту ночь не было, поэтому меня возил Ларри. Да если бы машина у меня и была, он бы все равно меня возил. Это же я ругалась, что мне нужна помощь, значит, мне его и обучать. Тогда справедливо, что он меня возит. В деревьях шелестел ветер, сухие листья шуршали на дороге. Ночь была полна тихими, какими-то спешащими звуками. Спешащими... куда? Ко Дню Всех Святых. Хэллоуин уже ощущался в воздухе. – Люблю я такие ночи, – сказал Ларри. Я оглядела его. Мы стояли, держа руки в карманах, и смотрели в темноту. Наслаждаясь приятным вечером. Оба мы были покрыты засохшей куриной кровью. Приятная, вполне обычная ночь. Запищал мой пейджер. Очень неуместный звук в тихой шелестящей ночи. Я нажала кнопку, и этот шум милосердно прекратился. Высветился номер. Я его не узнала. Я только надеялась, что это не Дольф, потому что незнакомый номер в такую позднюю ночь – или раннее утро – значил бы новое убийство. Новый труп. – Поехали, надо найти телефон. – Кто это? – Не знаю, – сказала я и начала спускаться с холма. Он пошел за мной, на ходу спросив: – А как вы думаете? – Может быть, полиция. – Убийства, по которым вы работаете? Я оглянулась на него и налетела коленом на могильный камень. На несколько секунд я остановилась, задержав дыхание от боли. – Уй, блин! – сказала я тихо и с чувством. – Что с вами? – тронул меня за руку Ларри. Я отодвинулась, и его рука упала вниз. Не люблю я случайных прикосновений. – Ничего. На самом деле нога болела, но какая разница? Мне нужен телефон, а на ходу нога пройдет быстрее. Нет, честно. Я осторожно пошла вниз, тщательно избегая твердых предметов. – А что ты знаешь об убийствах? – Только то, что вы помогаете полиции расследовать противоестественные преступления, и это отвлекает вас от вашей работы аниматора. – Это Берт тебе сказал? – Да, мистер Вон. Мы уже были возле машины. – Послушай, Ларри, если мы с тобой будем работать на “Аниматор Инкорпорейтед”, тебе придется бросить эти твои “мистер” и “мисс”. Мы тебе не преподаватели. Мы товарищи по работе. Он улыбнулся, блеснув в темноте белым. – Понял, мисс... то есть Анита. – Так-то лучше. Теперь поехали искать телефон. Мы поехали в Честерфилд, исходя из теории, что в ближайшем городе и будет ближайший телефон. И нашли ряд автоматных кабинок возле закрытой станции обслуживания. Она мягко светилась в темноте, но над телефонами горели уличные галогенные фонари, превращавшие ночь в день. В лучах фонаря танцевали мошки и бабочки. Время от времени мелькали быстрые силуэты летучих мышей, хватающих насекомых. Я набрала номер, а Ларри сидел тем временем в машине. Очко ему за тактичность. Телефон ответил со второго звонка. – Анита, это ты? Это был Ирвинг Гризволд, репортер и мой друг. – Ирвинг, какого черта ты меня ловишь в такую рань? – Жан-Клод хочет видеть тебя сегодня, сейчас. Он говорил торопливым и неуверенным голосом. – А почему ты мне это передаешь? – спросила я, заранее боясь, что ответ мне не понравится. – Я же вервольф, – сказал он. – И какое это имеет сюда отношение? – А ты не знаешь? – удивился он. – Чего не знаю? Я начинала закипать. Не люблю игру в двадцать вопросов. – Зверь Жан-Клода – волк. Это объясняло и вервольфа Стивена, и негритянку. – А почему ты в ту ночь там не был, Ирвинг? Он тебя отпустил с цепи? – Не надо так говорить. Он был прав, так нечестно. – Извини, Ирвинг. Я просто чувствую себя виноватой за то, что вас познакомила. – Я хотел взять интервью у Мастера города. Я его взял. – И стоило оно того? – спросила я. – Без комментариев. – Это же моя реплика! Он засмеялся. – Слушай, ты можешь приехать в “Цирк проклятых”? У Жан-Клода есть информация на того Мастера вампиров, что на тебя напал. – На Алехандро? – На него самого. – Мы приедем, как только сможем, но к Приречью доберемся лишь чертовски близко к рассвету. – Кто это “мы”? – Новый аниматор, который у меня стажируется. Он ведет машину. – Я замялась, но добавила: – Скажи Жан-Клоду, чтобы сегодня без грубостей. – Скажи ему это сама. – Трус ты. – Да, мэм. Увидимся, когда приедешь. Пока. – Пока, Ирвинг. Я еще подержала гудящую трубку, потом повесила. Ирвинг подвластен Жан-Клоду. Жан-Клод умеет призывать волков, как Николаос призывала крыс и крысолюдов, а мистер Оливер – змей. Все они монстры. Выбор среди них – это дело вкуса. Я села в машину: – Ты хотел набраться опыта работы с вампирами? Я пристегнула ремень. – Конечно, – ответил Ларри. – Ладно, сегодня наберешься. – Что ты имеешь в виду? – Объясню по дороге. У нас мало времени до рассвета. Ларри врубил скорость и вывел машину со стоянки. На его лице в свете приборного щитка было видно, что он рвется в бой. На очень, очень молодом лице.34
“Цирк проклятых” уже закрылся на ночь – то есть на утро, быть может? Когда мы подъехали, было еще темно, но на востоке уже намечался проблеск белого. На час раньше нам бы не найти стоянку даже вблизи “Цирка”. Но вампиры закрывают лавочку, и туристы разъезжаются. Я поглядела на Ларри. Его лицо было вымазано засохшей кровью. Мне как-то до сих пор и в голову не пришло, что сначала надо бы где-то почиститься. Поглядев на небо на востоке, я покачала головой. Нет времени – рассвет близится. Зубастые клоуны все еще сияли и вертелись на неоновой вывеске, но это был усталый танец. А может, это я сама устала. – Там, внутри, Ларри, делай, как я. Ни на секунду не забывай, что это монстры. Как бы они ни были похожи на людей, они не люди. Не снимай креста, не давай им до себя дотрагиваться и не смотри им в глаза. – Я это знаю. Два семестра изучал вампирологию. Я покачала головой: – Изучение – это фигня, Ларри. Здесь все взаправду. Никакое чтение тебя к этому не подготовит. – Мы приглашали лекторов со стороны. Среди них были и вампиры. Я вздохнула и бросила тему. Он должен научиться на своем опыте. Как все. Как я когда-то. Большие двери были заперты. Я постучала, и через секунду мне открыл Ирвинг. Он не улыбался. Вид у него был как у пухлого херувима, над ушами бахрома мягких кудрей, а посередине большая лысина. Большие круглые очки в проволочной оправе на маленьком круглом носу. Когда мы вошли, у него глаза полезли на лоб. Засохшая кровь при свете выглядела именно как кровь. – Что это вы сегодня делали? – спросил он. – Поднимали мертвых. – Это новый аниматор? – Ларри Киркланд, Ирвинг Гризволд. Он репортер, поэтому все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. – Слушай, Блейк, я никогда тебя не цитировал без твоего разрешения – отдай мне справедливость. Я кивнула: – Отдаю. – Он ждет тебя внизу, – сказал Ирвинг. – Внизу? – переспросила я. – Уже почти рассвет. Ему надо быть под землей. Ах да. – Конечно, – сказала я, но грудь у меня стеснило. Последний раз, когда я была внизу в “Цирке”, я приходила убить Николаос. В то утро было много убийств и много крови. И моей тоже. Ирвинг молча повел нас по проходу. Кто-то прикрутил выключатель, и свет был тусклым. Двери игровых залов были заперты, чучела зверей накрыты чехлами. Призраками запахов висели ароматы поп-корна и сладкой ваты, тоже усталые и неясные. Мы прошли дом с привидениями с ведьмой на крыше в натуральную величину, стоящей тихо и пучащей на нас глаза. Она была зеленой, и на носу у нее была бородавка. Все ведьмы, с которыми мне приходилось иметь дело, имели абсолютно нормальный вид. Зелеными они точно не были, а бородавку всегда может удалить хирург. Дальше был стеклянный дом. Над всем возвышалось темное чертово колесо.И я, как человек, бредущий одиноко По пиршественной зале опустелой. Цветы увяли, и погасли свечи, И гости разошлись, и он последний.
Ирвинг обернулся ко мне: – Томас Мур, “Как часто тихой ночью”. Я улыбнулась: – Заглавие мне бы ни за что не вспомнить. Приходится верить тебе на слово. – Два диплома – по журналистике и английской литературе. – Да, особенно последний тебе как журналисту полезен, – сказала я. – Ну, знаешь, я где могу вставляю что-нибудь культурное. Голос у него был обиженный, но я знала, что он притворяется. От того, что Ирвинг со мной шутил, мне стало лучше. Это было хорошо и нормально, а мне сегодня понадобится все хорошее, что только попадется. До рассвета был всего час. Много ли вреда сможет мне причинить Жан-Клод за час? Лучше не спрашивать. Дверь в стене была тяжелая, деревянная, и на ней была надпись:
ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН
Никогда еще мне так не хотелось быть посторонней. За дверью была небольшая кладовая с голой электрической лампочкой под потолком. Дальше была другая дверь на ведущую вниз лестницу. Ступени были широки настолько, что по ним почти можно было идти троим в ряд, но все же не совсем настолько. Ирвинг пошел впереди, будто нас все еще надо было вести. Но тут не было другого пути – только вниз. Пророческое высказывание. На лестницу вел крутой поворот. Какой-то был шорох ткани, ощущение движения. Пистолет оказался у меня в руке. Без всякой мысли – только годы практики. – Это тебе не понадобится, – сказал Ирвинг. – Ты так говоришь. – Я думал, Мастер тебе друг, – сказал Ларри. – У вампиров нет друзей. – А у преподавателей естественных наук? – спросил Ричард Зееман, выходя из-за угла. Он был одет в свитер цвета зеленых листьев с вплетенным в него светло-зеленым и коричневым. Этот свитер висел почти до колен. На мне он был бы как платье. Рукава были закатаны выше локтей. Наряд завершали джинсы и все те же белые кроссовки. – Жан-Клод послал меня вас дожидаться. – Зачем? Он пожал плечами: – Кажется, он нервничает. Я не стал задавать вопросов. – Умница, – похвалила я. – Давайте двигаться, – сказал Ирвинг. – Ты тоже нервничаешь, Ирвинг. – Анита, он зовет, а я повинуюсь. Я его зверь. – Я потянулась тронуть его за руку, но он отодвинулся. – Я думал, что смогу быть человеком, но он мне показал, что я всего лишь зверь. Животное. – Не давай ему этого с собой сделать, – сказала я. Он поднял на меня глаза, в которых стояли слезы. – Я не могу ему помешать. – Давайте двигаться, – сказал Ричард. – Уже почти рассвет. Я полыхнула на него сердитым взглядом за такие слова. Он пожал плечами: – Лучше не заставлять Мастера ждать. Вы это знаете. Я это знала. И потому кивнула. – Вы правы. У меня нет никакого права на вас сердиться. – Спасибо. Я покачала головой: – Давайте с этим заканчивать. – Можете убрать пистолет, – сказал он. Я посмотрела на браунинг. Мне больше нравилось, когда он у меня в руках. В смысле защиты это куда лучше плюшевого мишки. Но я его убрала. В конце концов, всегда могу достать снова. В конце лестницы была еще одна дверь – поменьше и с тяжелым железным замком. Ирвинг достал массивный ключ и вставил его в замочную скважину. Хорошо смазанный замок щелкнул, и Ирвинг толкнул дверь от себя. Ему доверялся ключ от нижней двери. Насколько глубоко он в это влез и могу ли я его вытащить? – Одну минуту, – сказала я. Все повернулись ко мне. Я оказалась в центре внимания. Великолепно. – Я не хочу, чтобы Ларри видел Мастера или даже знал, кто он. – Анита... – начал Ларри. – Нет, Ларри. На меня нападали дважды, чтобы это узнать. Это информация с грифом “только для тех, кому это необходимо”. Тебе она не необходима. – Мне не нужно, чтобы ты меня защищала, – сказал он. – Слушай ее, – сказал Ирвинг. – Она мне говорила держаться подальше от Мастера. Я сказал, что могу сам о себе позаботиться. И ошибся, крупно ошибся. Ларри скрестил руки на груди, упрямый до самых вымазанных кровью бровей. – Я сам решаю, что мне делать. – Ирвинг, Ричард, я хочу вашего слова. Чем меньше он знает, тем меньше ему грозит опасность. Они оба кивнули. – А что я думаю, никого не интересует? – возмутился Ларри. – Нет, – ответила я. – Черт тебя побери, я не ребенок! – Вы потом доругаетесь, – сказал Ирвинг. – Мастер ждет. Ларри попытался было что-то сказать, но я подняла руку. – Урок номер один: никогда не заставляй ждать Мастера вампиров, особенно если он нервничает. Ларри снова открыл рот – и передумал. – Ладно, мы потом об этом поговорим. Меня не так уж манило это “потом”, но спорить с Ларри, не слишком ли я его опекаю, – это было бы куда приятнее, чем то, что ждало за дверью. Это я знала. Ларри не знал, но ему предстояло узнать, и ни черта я не могла сделать, чтобы этого не случилось.
35
Потолок тянулся вверх во тьму. Оттуда ниспадали тяжелые шелковые черно-белые драпри – настоящие стены из материи. Небольшие черные с серебром кресла образовывали в центре зала небольшую группу для беседы, а посреди стоял кофейный столик из стекла и темного дерева. Единственным украшением была черная ваза с букетом белых лилий. Комната казалась незаконченной, будто надо было на стены повесить картины. Но как вешать картины на матерчатые стены? Наверняка Жан-Клод, в конце концов, что-нибудь придумает. Я знала, что вся остальная комната – это огромный каменный склад, но от него остался только высокий потолок. Даже пол был покрыт ковром, пушистым и мягким. В одном из черных кресел сидел Жан-Клод. Он откинулся на спинку, скрестил ноги и переплел пальцы на животе. Белая рубашка была без украшений, если не считать мережку спереди. Борт, рукава, манжеты и воротник были сплошными, но голая грудь просвечивала сквозь прозрачную ткань. И крестообразный ожог был виден четким коричневым контуром на бледной коже. У его ног сидела Маргарита, положив голову ему на колени, как послушная собака. Ее светлые волосы и бледно-розовые брюки казались не к месту в этом черно-белом зале. – У вас новое убранство, – сказала я. – Небольшие удобства, – ответил Жан-Клод. – Я готова к встрече с Мастером города, – сказала я. Глаза его расширились, на лице появился немой вопрос. – Я не хочу, чтобы мой новый сотрудник виделся с Мастером. Сейчас опасно даже знать, кто это. Жан-Клод не пошевелился. Он только смотрел на меня, рассеянно перебирая рукой волосы Маргариты. А где Ясмин? Наверняка где-то в гробу, спрятавшись от наступающего рассвета. – Я отведу вас одну... на встречу с Мастером, – произнес он, наконец. Голос его был вполне обычен, но я уловила за словами нотки смеха. Не в первый раз Жан-Клод находил меня забавной. Наверное, и не в последний. Он встал одним грациозным движением, оставив Маргариту на коленях возле пустого кресла. Ей это не понравилось. Я улыбнулась ей, и она ответила сердитым взглядом. Дразнить Маргариту было ребячеством, но мне стало приятно. В конце концов, у каждого может быть хобби. Жан-Клод отодвинул занавесы, ведущие в темноту. Я увидела, что электрический свет был только в комнате – потайные светильники, спрятанные в самих стенах. А за занавесами были только мигающие факелы. Будто кусок материи отделял весь современный мир с его комфортом. За ними лежал камень, огонь и тайны, которые лучше шептать в темноте. – Анита? – позвал сзади Ларри. Вид у него был неуверенный, почти что испуганный. Но самую большую опасность этой комнаты я уводила с собой. С Ирвингом и Ричардом он здесь будет вне опасности. Вряд ли Маргарита представляет угрозу, когда Ясмин не держит ее за поводок. – Ларри, останься здесь, будь добр. Я вернусь, как только смогу. – Будь осторожна, – сказал он. – Всегда, – улыбнулась я. – Это точно, – улыбнулся и он. Жан-Клод жестом пригласил меня вперед, и я пошла, следуя движению его бледной руки. Занавес упал за нами, отсекая свет. Темнота окружила нас, как сжатая ладонь. Факелы у дальней стены были бессильны ее пробить. Жан-Клод повел меня в темноту. – Нам не надо, чтобы ваш сотрудник нас слышал, – шепнул в темноте его голос, чуть завывая, как шепчущий в занавесах ветер. Сердце у меня застучало о ребра. Как он, черт побери, это делает? – Оставьте драматические эффекты для того, на кого они производят впечатление. – Храбрые слова, ma petite, но я просто языком чувствую ваше сердцебиение. Эти слова дохнули на мою кожу, будто его губы скользнули у меня вдоль основания шеи. По рукам побежали мурашки. – Если вы собираетесь играть в игры до самого рассвета, я не возражаю, но Ирвинг мне сказал, что у вас есть информация о вампире, который на меня напал. Это так или это ложь? – Я никогда вам не лгал, ma petite. – Ладно, бросьте! – Частичная правда – это не то же самое, что ложь. – Это сильно зависит от того, с какой вы стороны. Он признал это, кивнув. – Не следует ли нам сесть с дальней стороны, чтобы нас не слышали? – Конечно. Он присел в круге света факела. Свет был для меня, и я это оценила, но сообщать об этом Жан-Клоду не было смысла. Я села напротив него спиной к стене. – Итак, что вы знаете об Алехандро? Он смотрел на меня со странным выражением лица. – Так что? – Расскажите мне все, что было прошлой ночью, ma petite, все об Алехандро. Это, на мой вкус, слишком отдавало приказом, но что-то было такое в его глазах, в лице. Напряжение, чуть ли не страх. А это глупо. Чего может Жан-Клод бояться со стороны Алехандро? Да, чего? И я рассказала ему все, что помнила. Лицо его было непроницаемо, красиво и нереально, как на картине. Цвета в нем остались, но жизнь, движение ушли. Он положил палец между губ, медленно провел им в сторону и вытянул мокрый поблескивающий палец в мою сторону. Я отодвинулась. – Что вы задумали? – Стереть кровь с вашей щеки. Ничего больше. – Я так не думаю. Он вздохнул, еле слышно, но этот вздох ветерком пробежал у меня по коже. – Вы так мне все усложняете. – Рада, что вы это заметили. – Мне необходимо вас коснуться, ma petite. Кажется, Алехандро что-то с вами сделал. – Что? Он покачал головой: – Нечто невозможное. – Давайте без загадок, Жан-Клод! – Кажется, он вас отметил. – Что вы говорите? – вытаращилась я на него. – Отметил вас, Анита Блейк, отметил первой меткой, точно как я когда-то. Я покачала головой: – Это невозможно. Два вампира не могут иметь одного и того же слугу-человека. – Именно так, – подтвердил он. И придвинулся ко мне. – Позвольте мне проверить мое предположение, ma petite. Прошу вас. – Что означает эта проверка? Он что-то тихо и резко сказал по-французски. Никогда раньше не слышала, чтобы он ругался. – Уже рассвело, и я устал. Из-за ваших вопросов простые вещи растягиваются на весь проклятый день. В его голосе звучала неподдельная злость, но под ней слышалась усталость и тень страха. И этот страх меня испугал. Ему полагалось бы быть неуязвимым монстром, а монстры других монстров не боятся. Я вздохнула. Может, лучше быстро это перетерпеть, как укол? Может быть. – Ладно, ради экономии времени. Только скажите мне, чего ожидать. Вы же знаете, я не люблю сюрпризов. – Я должен вас коснуться и поискать сначала свои метки, а потом его. Вы не должны были так легко поддаться его глазам. Этого не могло быть. – Давайте с этим закончим, – сказала я. – Неужто мое прикосновение так отвратительно, что вы должны к нему готовиться, как к боли? Поскольку именно это я сейчас и делала, я не знала, что ответить. – Да делайте же, Жан-Клод, пока я не передумала! Он снова вложил себе палец между губ. – Это обязательно именно так? – Прошу вас, ma petite! Я прижалась спиной к стене. – О’кей, больше я вас не прерываю. – Отлично. Он опустился передо мной на колени и провел кончиком пальца по моей щеке, оставив влажную полоску у меня на коже. Высохшая кровь заскрипела под его пальцем. Он наклонился ко мне, будто собираясь поцеловать. Я уперлась руками ему в грудь. Под тонкой рубашкой было твердое и гладкое тело. Я отпрянула и стукнулась головой о стену. – А, черт! Он улыбнулся, и его глаза блеснули синевой в свете факела. – Доверьтесь мне. – Он придвинулся, его губы нависли над моими. – Я вам не причиню вреда. Эти слова он шепнул мне в рот легким дуновением. – Так я и поверила, – сказала я, но тихо и неуверенно. Его губы коснулись моих, мягко прижались, потом поцелуй сдвинулся от моих губ к щеке. Его губы были мягкими, как шелк, нежными, как лепестки бархатцев, жаркими, как полуденное солнце. Они скользили у меня по коже, пока его рот не оказался над пульсом у меня на шее. – Жан-Клод! – Алехандро жил уже тогда, когда империя ацтеков еще никому и не снилась, – шепнул он мне в шею. – Он был здесь, когда пришли испанцы и пало царство ацтеков. Он выжил, когда другие погибли или сошли с ума. Язык Жан-Клода, горячий и влажный, лизал мою кожу. – Перестаньте! Я уперлась ему в грудь. Его сердце билось у меня под руками. Мощный пульс на его горле колотился по моей коже. Я уперлась большим пальцем ему в веко. – Отодвиньтесь, или я выдавлю вам глаз! Я часто дышала от страха и хуже того... от желания. Ощущение его прижавшегося к моим рукам тела, касание его губ – какой-то скрытой частью своего существа я хотела этого. Хотела его. Итак, я хочу Мастера, ну и что? Ничего нового. Его глаз трепетал у меня под пальцем, и я думала, смогу ли я это сделать. Выдавить этот полуночно-синий глаз. Ослепить его. Его губы ползли по моей коже, я ощутила прикосновение зубов, твердое прикосновение клыков к коже моего горла. И вдруг я поняла: да, смогу. Я нажала, и вдруг он исчез как сон, как кошмар. Он стоял передо мной, глядя на меня сверху вниз, и его глаза были сплошь темными, без белков. Губы отведены от зубов, обнажив поблескивающие клыки. Кожа его была мраморно-белой, светящейся изнутри, и был он по-прежнему красив. – Алехандро поставил на вас первую метку, ma petite. Мы владеем вами сообща. Не знаю, как это могло быть, но это так. Еще две метки – и вы моя. Еще три метки – и вы принадлежите ему. Не лучше ли стать моей? Он снова опустился на колени рядом со мной, но избегал меня касаться. – Вы желаете меня, как женщина желает мужчину. Разве это не лучше, чем если вас возьмет силой незнакомец? – На первые две метки вы не спрашивали моего разрешения. Это не был мой выбор. – Я прошу разрешения теперь. Позвольте мне разделить с вами третью метку. – Нет. – Вы предпочитаете служить Алехандро? – Я никому не буду служить. – Идет война, Анита. Вам не удастся сохранить нейтралитет. – Почему? Он встал и быстрым шагом обошел тесный круг. – Как вы не понимаете? Эти убийства были вызовом моему авторитету, и его метка на вас – это второй вызов. Он отберет вас у меня, если сможет. – Я не принадлежу вам и ему тоже. – То, что я старался уговорить вас принять, он запихнет вам в глотку. – Значит, из-за ваших меток я оказалась в центре подковерной войны нежити. Он моргнул, открыл рот, закрыл. И, наконец, сказал: – Да. Я встала. – Ну спасибо! – И пошла мимо него. – Если у вас будет еще какая-то информация об Алехандро, сообщите мне письмом. – Это не разрешится само собой только потому, что вы этого хотите. Я остановилась перед занавесом. – Черт побери, я это знаю! И очень хочу, чтобы вы оставили меня в покое. – Вы бы тосковали обо мне, если бы меня не было. – Не льстите себе надеждой. – А вы не обманывайте себя, ma petite. Я бы дал вам партнерство. Он даст вам рабство. – Если бы вы действительно верили в эту ерунду насчет партнерства, вы бы не поставили на мне первые две метки силой. Вы бы спросили. Насколько я знаю, третью метку нельзя поставить без моего согласия. – Я смотрела на него в упор. – Ведь это так? Для третьей метки вам нужна моя помощь или что-то в этом роде. Она отличается от первых двух. А вы – сукин сын. – Третья метка без вашей... помощи – это будет как изнасилование вместо акта любви. Если бы я взял вас силой, вы возненавидели бы меня навечно. Я повернулась к нему спиной и взялась за занавес. – В этом вы правы. – Алехандро все равно, если вы будете его ненавидеть. Он хочет только навредить мне. Он не спросит вашего позволения. Он просто вас возьмет. – Я могу о себе позаботиться. – Как в прошлую ночь? Алехандро подмял меня под себя, и я даже этого не знала. Какая у меня защита от подобного? Я покачала головой и отдернула занавес. Свет был так ярок, что я на минуту ослепла и остановилась, чтобы глаза привыкли. Прохладная тьма овевала меня сзади, и свет был горяч и пронзителен после нее, но все что угодно лучше этого шепота в ночи. Ослепление светом или ослепление тьмой – я каждый раз выбираю свет.36
Ларри лежал на полу головой на коленях у Ясмин, а она прижимала его запястья. На нем сидела Маргарита, придавливая своей тяжестью к полу. Длинными, протяжными движениями языка она слизывала кровь с его лица. Ричард лежал на полу грудой, и по лицу его стекала кровь. Еще что-то лежало на полу; оно дергалось и ползло. Как вода, обтекал ЭТО серый мех. К небу взметнулась рука, опала, как увядающий цветок, блеснули кости сквозь плоть. Пальцы сжимались, плоть перекатывалась по плоти. Сплошь сырое мясо, но без крови. Кости защелкивались с мокрым сосущим звуком. На черный ковер падали капли прозрачной жидкости, но без крови. Я вытащила браунинг и встала так, чтобы прицелиться между Ясмин и тварью на полу. Спиной я стояла к занавесам, но отошла. Сквозь них слишком легко пройти. – Отпусти его сейчас же! – Мы ему ничего плохого не делаем, – ответила Ясмин. Маргарита наклонилась к телу Ларри, одной ладонью как чашечкой накрыв его пах и массируя. – Анита! Глаза у него вылезали на лоб, кожа побледнела, веснушки выступили чернильными пятнами. Я выстрелила рядом с головой Ясмин. Резкий звук раскатился эхом. Она зарычала: – Я перерву ему глотку раньше, чем ты спустишь курок второй раз. Я направила ствол в голову Маргариты точно над одним из голубых глаз. – Ты убьешь его, я убью Маргариту. Такой обмен тебя устраивает? – Что это ты делаешь, Ясмин? – появился за моей спиной Жан-Клод. Я глянула на него и сразу снова на Маргариту. Жан-Клод не представлял опасности. Сейчас – нет. Тварь на полу поднялась на дрожащие ноги и встряхнулась, как вылезающая из воды собака. Это был большой волк. Он был покрыт густым коричнево-серым мехом, будто только что вымытым и просушенным феном. Жидкость стеклась в лужу на ковре. Валялись клочья одежды. Возрожденный волк вставал из этого беспорядка. На кофейном столике, аккуратно сложенные, лежали круглые очки в проволочной оправе. – Ирвинг? Волк тихо то ли гавкнул, то ли рыкнул. Это означало “да”? Я всегда знала, что Ирвинг – вервольф, но увидеть воочию – это совсем другое. До самой этой минуты я не верила по-настоящему, взаправду. Глядя в светло-карие глаза волка, я поверила. Маргарита теперь лежала на полу за Ларри. Руками она обхватила его грудь, ногами – талию. Почти вся она спряталась за ним. Я слишком много времени проглазела на Ирвинга. Теперь я не могла стрелять в Маргариту, не рискуя попасть в Ларри. Ясмин стояла рядом на коленях, зачерпнув волосы Ларри в горсть. – Я ему шею сломаю! – Ты ему ничего не сделаешь, Ясмин, – сказал Жан-Клод. Он стоял рядом с кофейным столом. Волк, тихо ворча, подошел к нему. Пальцы Жан-Клода погладили его по голове. – Отзови своих псов, Жан-Клод, или вот этот умрет. Она оттянула голову Ларри, вытянув его шею до отказа, чтобы подчеркнуть смысл своих слов. Пластырь, закрывавший укус вампира, был снят, и язык Маргариты лизал натянутую плоть. Я бы наверняка могла прострелить ей лоб, пока она лизала шею Ларри, но Ясмин успела бы сломать ему шею. Я предпочла не рисковать. – Сделайте что-нибудь, Жан-Клод! – сказала я. – Вы Мастер города, она должна повиноваться вашим приказам. – Да, Жан-Клод, отдай мне приказ! – Жан-Клод, что здесь происходит? – спросила я. – Она меня испытывает. – Зачем? – Ясмин хочет быть Мастером города. Но у нее не хватит сил. – У меня хватило сил не дать тебе и твоей слуге услышать вопли вот этого. Ричард тебя звал, и ты не слышал, потому что я не дала. Ричард стоял за спиной Жан-Клода, и в углу его рта была размазана кровь. На правой щеке у него был порез, из которого она и текла по лицу. – Я пытался ее остановить. – Недостаточно сильно пытался, – сказал Жан-Клод. – Ругаться будете потом, – сказала я. – А сейчас у нас есть проблема, которую надо решить. Ясмин рассмеялась. Этот звук прополз у меня по спине, будто мне кто-то за шиворот высыпал банку червей. Меня передернуло, и я решила тут же на месте, что первой я пристрелю Ясмин. Заодно выясним, что быстрее: Мастер вампиров или летящая пуля. Она рассмеялась, выпустила Ларри и встала. Маргарита все еще за него цеплялась. Он встал на четвереньки, а женщина сидела на нем, как на лошади, обвив его руками и ногами. Она со смехом целовала его в шею. Я изо всех сил ударила ее ногой в лицо. Она соскользнула с Ларри и свалилась без сознания на пол. Ясмин рванулась вперед, и я выстрелила ей в грудь. Жан-Клод схватил меня за руку, и пуля ушла в сторону. – Она мне нужна живая, Анита. Я выдернула руку. – Она сумасшедшая! – Но ему нужна моя помощь в битве с другими Мастерами, – сказала Ясмин. – Она вас предаст при первом случае, – сказала я ему. – И все равно она мне нужна. – Если вы не можете справиться с Ясмин, как же вы, черт побери, собираетесь биться с Алехандро? – Не знаю, – ответил он. – Вы это хотели услышать? Не знаю. Ларри все еще валялся у наших ног. – Встать можешь? Он посмотрел на меня полными слез глазами. Попытался подняться, опираясь на ближайшее кресло, и чуть не упал. Я схватила его за руку, не выпуская из другой руки пистолета. – Давай, Ларри, надо убираться отсюда. – Отличная идея, на мой взгляд. Он очень старался не заплакать. Мы дошли до двери, и по дороге я поддерживала Ларри, не спуская пистолета со всех присутствующих в комнате. – Пойди с ними, Ричард. Проводи их до машины, что бы все было в порядке. И не подведи меня, как только что подвел. Ричард не обратил внимания на угрозу и подошел к нам придержать дверь. Мы прошли, не поворачиваясь спиной к вампирам и вервольфу. Когда дверь закрылась, я с шумом выпустила воздух из легких и только тут поняла, что задерживала дыхание. – Я уже могу идти сам, – сказал Ларри. Я выпустила его руку. Он тут же оперся о стену, но так вроде бы уже оправился. По его щекепокатилась первая медленная слеза. – Выведи меня отсюда. Я убрала пистолет. Теперь он уже был лишним. Мы с Ричардом сделали вид, что не замечаем слез Ларри. Они были очень тихими. Если не смотреть на него, можно было не заметить, что он плачет. Я хотела что-то сказать, что-нибудь. Но что можно было сказать? Он видел монстров, и они его напугали до смерти. Они и меня напугали до смерти. И любого бы напугали. Теперь Ларри это знал. Может быть, это стоило пережитых страданий. А может быть, и нет.37
На улицу лился густой и золотой солнечный свет. Воздух был прохладный и влажный. Реки отсюда было не видно, но она ощущалась: от запаха воды каждый вдох был свежее, чище. Ларри достал ключи от машины. – Ты вести сможешь? – спросила я. Он кивнул. Слезы засохли на его лице дорожками. Он не позаботился их стереть. Но больше он не плакал. Его лицо сделалось суровым, но все же напоминало переростка Худи-Дуди. Открыв дверь, он сел в машину и наклонился отпереть пассажирскую дверь. Здесь же стоял Ричард. Прохладный ветер развевал волосы по его лицу. Он убрал их пальцами. Этот жест был мне болезненно знаком. Так всегда делал Филипп. Ричард улыбнулся мне, и это не была улыбка Филиппа. Она была открытой и ясной, и ничего в его карих глазах не таилось. Кровь уже стала засыхать у него на щеке и в углу рта. – Ричард, держись ты от этого подальше. – От чего? – Предстоит война нежити. Не надо тебе попадать в середину. – Не думаю, что Жан-Клод позволит мне уйти, – сказал он. Эти слова он произнес без улыбки. Я не могла решить, когда он красивее – когда улыбается или когда серьезен. – Людям плохо приходится посреди монстров, Ричард. Выбирайся, если можешь. – Но ты же человек? Я пожала плечами: – Не все так считают. – Я, так считаю. Он протянул ко мне руку. Я не отодвинулась. Его пальцы коснулись моей щеки, теплые и очень живые. – Увидимся сегодня в три, если ты будешь не очень усталой. Я покачала головой, и его пальцы упали вниз. – Ни за что не пропущу, – сказала я. Он снова улыбнулся. Упавшие на его лицо пряди перепутались. Я спереди всегда стригла волосы коротко, чтобы они не закрывали мне глаза. Слоистая прическа – вещь полезная. – Увидимся сегодня. – Я открыла дверь. – Я привезу твой костюм. – И как я буду одета? – Невеста эпохи Гражданской войны. – Это означает кринолин? – Вероятно. Я поморщилась. – А кем ты будешь одет? – Офицером армии Конфедерации. – Придется тебе надеть лосины, – сказала я. – Вряд ли такая одежда мне подойдет. Я вздохнула: – Ричард, я не хотела бы быть неблагодарной, но... – Кринолины не в твоем стиле? – Совсем не в моем. – Я предлагал комбинезон и всю ту грязь, через которую мы проползем. Вечеринка – это была твоя идея. – Я бы не пошла, если бы могла. – Всех хлопот будет стоить увидеть тебя прилично одетой. Есть у меня такое чувство, что это редкое событие. Ларри перегнулся через сиденье и заявил: – Мы едем или нет? Мне нужна сигарета и малость поспать. – Сейчас. – Я повернулась обратно к Ричарду и вдруг оказалось, что я не знаю, что сказать. – Ладно, до свидания. – До свидания, – кивнул он. Я села в машину, и Ларри рванул с места раньше, чем я успела пристегнуться. – К чему такая спешка? – Хочу убраться отсюда как можно дальше. Я глянула на него: – Ты как? – А как я могу быть? – Он посмотрел на меня яркими от злости голубыми глазами. – Как ты можешь после всего этого держаться как ни в чем не бывало? – Прошлой ночью ты так не психовал. А тогда ты получил укус. – Да, но это другое дело, – сказал он. – Эта женщина сосала кровь из укуса. Она... – Он стиснул руль так, что руки у него задрожали. – В прошлую ночь ты пострадал сильнее. Чем же было хуже теперь? – Тогда это было насилие, но это не было... извращение. Прошлой ночью вампирам что-то было нужно. Имя Мастера. А этим ничего не было нужно, это была просто... – Жестокость? – предложила я слово. – Жестокость. – Это вампиры, Ларри. Они не люди. У них другие правила. – Она бы меня убила сегодня, если бы на нее нашел такой каприз. – Да, могла бы. – Как ты можешь среди них находиться? Я пожала плечами: – Это моя работа. – И моя тоже. – Это не обязательно, Ларри. Просто откажись работать по делам вампиров. Почти все аниматоры отказываются. Он покачал головой: – Нет, я этого не брошу. – Почему? – спросила я. Минуту он ничего не говорил. Мы выехали на шоссе 270 и поехали на юг. – Как ты можешь думать о свидании сегодня после того, что только что случилось? – Ларри, жизнь идет своим чередом. Если ты дашь этой работе проглотить тебя целиком, ты с ней не справишься. – Я всмотрелась в его лицо. – А на мой вопрос ты так и не ответил. – Какой вопрос? – Почему ты не оставишь мысль быть истребителем вампиров? Он задумался, сосредоточившись на дороге. Вдруг его очень заинтересовали проезжающие машины. Мы проехали под железнодорожным мостом, где с каждой стороны были склады. У многих стекла в окнах были разбиты или вообще отсутствовали. С перекрытий моста капала ржавчина. – Симпатичный квартал, – сказал Ларри. – Ты уходишь от вопроса. Почему? – Не хочу отвечать. – Я тебя спросила о твоей семье, ты сказал, они все живы. А друзья? Твой друг погиб от вампиров? – Зачем спрашивать? – вызверился он на меня. – Я знаю эти признаки, Ларри. Ты вознамерился убивать монстров в отплату за обиды? Он ссутулил плечи и смотрел прямо перед собой. На скулах у него ходили желваки. – Рассказывай, Ларри, – сказала я. – Я из маленького городка, полторы тысячи населения. Когда я уехал учиться в колледж, шайка вампиров убила двенадцать человек. Я их не знал, честно, никого из них. Так, здоровались на улице, но это и все. – Дальше. Он глянул на меня. – Я приехал на похороны на рождественские каникулы. Видел гробы, видел их семьи. Мой папа – доктор, но он не мог им помочь. Никто не мог. – Помню этот случай, – сказала я. – Элберт, штат Висконсин, три года назад. Так? – Да, а откуда ты знаешь? – Двенадцать человек – большая цифра для одиночного нападения вампиров. Это попало в газеты. Бретт Колби был тем охотником на вампиров, которому дали эту работу. – Я его никогда не видел, но родители мне рассказывали. У них он получался как ковбой, который врывается в город и мочит плохих парней. Он нашел и убил пятерых вампиров. И спас город, когда никто больше этого сделать не мог. – Если хочешь помогать людям, иди в социальную службу, Ларри, или в медицину. – Я – аниматор; у меня природная сопротивляемость вампирам. Я думаю, это Бог предназначил меня для охоты на них. – Ради святой Луизы, Ларри, не отправляйся в крестовый поход, или ты уже мертвец. – Ты можешь меня научить. Я покачала головой: – Ларри, это не должно быть личным. Не может быть. Если дашь своим чувствам пойти по этому руслу, либо будешь убит, либо сойдешь с ума. – Я научусь, Анита. Я посмотрела на его профиль. Какой он упрямый! – Ларри... – начала я и остановилась. Что я могла ему сказать? Что нас всех приводит к этой работе? Может быть, его причины не хуже моих, если не лучше. Это не просто желание убивать, как у Эдуарда. И, видит Бог, мне нужна помощь. Слишком много собралось вампиров на меня одну. – Ладно, я буду тебя учить. Но ты будешь делать что я скажу и тогда, когда я скажу. Без споров. – Как прикажете, босс! – коротко улыбнулся он мне и тут же снова стал смотреть на дорогу. Решительный, лишенный сомнений, молодой. Но все мы были когда-то молоды. Это проходит, как невинность, как чувство честной игры. И в конце остается только хороший инстинкт выживания. Этому я могу научить Ларри? Могу я научить его выживать? Господи, пусть его смерти не будет на моей совести!38
Ларри высадил меня перед моим домом в 9.05. Обычно в это время я уже сплю. Я вытащила с заднего сиденья свою спортивную сумку. Не хотелось оставлять свое снаряжение аниматора. Заперев заднюю дверь, я наклонилась к пассажирскому окну: – Жду тебя на этом же месте сегодня в пять вечера, Ларри. Будешь у меня водителем, пока у меня не будет новой машины. Он кивнул. – Если я опоздаю домой, смотри, чтобы Берт не посылал тебя одного. О’кей? Тут он на меня посмотрел. И в лице его была какая-то глубокая мысль, которую я не могла прочесть. – Ты думаешь, я не могу сам справиться? Я знала, что он не может сам справиться, но вслух я этого не сказала. – Для тебя это лишь вторая ночь на этой работе. Дай мне и себе отдохнуть. Я научу тебя охотиться на вампиров, но наша главная работа – поднимать мертвых. Постарайся это запомнить. Он кивнул. – И если у тебя будут кошмары, Ларри, не беспокойся. У меня они тоже иногда бывают. – Понял, – ответил он, включил передачу, и мне пришлось закрыть дверь. Кажется, он не хотел больше разговоров. Пока что ничего из виденного не должно было вызвать у меня кошмаров, но я хотела подготовить Ларри, если просто словами можно подготовить кого-нибудь к тому, что мы делаем. Возле меня семья загружала в серый фургон снаряжение для пикника. Мужчина улыбнулся мне: – Вряд ли будет еще много таких же хороших деньков. – Наверное, вы правы. Ни к чему не обязывающая беседа с людьми, которых не знаешь по имени, но лица которых часто видишь. Мы были соседями и потому здоровались и прощались, но это и все. Так мне больше нравилось. Когда я дома, мне не хочется, чтобы ко мне заходили одолжить чашку сахара. Единственное исключение я делала для миссис Прингл, а она понимала мою потребность в уединении. В квартире было тепло и тихо. Я заперла дверь и прислонилась к ней спиной. Дом, милый дом. Сбросив жакет на спинку дивана, я ощутила запах духов. Цветочный аромат с легким привкусом пудры, который бывает только у дорогих по-настоящему духов. И это были не мои духи. Вытащив браунинг, я прислонилась к двери. Из-за угла столовой вышел мужчина. Он был высокий, худой, с коротко стриженными спереди и длинными сзади волосами – последняя мода. Он просто стоял, скрестив руки на животе, и улыбался. Из-за дивана вышел второй, пониже, помускулистее, светловолосый, тоже с улыбкой. Он сел на диван, держа руки так, чтобы я их видела. Оружия ни у кого из них не было – по крайней мере, на виду. – Кто вы такие, черт вас побери? Из спальни вышел высокий негр. У него были усики и солнечные очки, скрывающие глаза. Вслед за ним вышла ламия и встала рядом. Она была в облике человека и том же красном платье, что и вчера. Сегодня на ней были алые туфли на каблуках, но других изменений не было. – Мы вас ждали, мисс Блейк. – Кто эти люди? – Мой гарем. – Не понимаю. – Они принадлежат мне. Она провела красными ногтями по руке негра так, что показалась тонкая полоска крови. Он только улыбнулся. – Что вам нужно? – Вас хочет видеть мистер Оливер. Он послал нас за вами. – Я знаю, где его дом. И могу приехать сама. – О нет, нам пришлось переехать. Какой-то противный охотник за скальпами вчера пытался убить мистера Оливера. – Какой охотник за скальпами? Уж не Эдуард ли? Она махнула рукой: – Он не представился. Оливер не позволил мне его убить, так что он удрал, а нам пришлось переехать. Звучало правдоподобно, но... – Где он сейчас? – Мы вас к нему отвезем. У нас машина на улице. – А почему Ингер за мной не приехал? Она пожала плечами: – Оливер отдает приказы, я их выполняю. На ее прекрасном лице мелькнуло какое-то выражение – ненависть? – Давно ли он ваш хозяин? – Слишком давно. Я глядела на них на всех, все еще не наведя пистолет ни на кого. Они не пытались причинить мне вред. Так почему я не убрала пистолет? Да потому, что я видела, во что превращается ламия, и боялась. – Зачем я так скоро понадобилась Оливеру? – Ему нужен ваш ответ. – Я еще не решила, выдавать ли ему Мастера города. – Я только знаю, что мне было сказано вас привезти. Если я этого не сделаю, он будет сердиться. А я не хочу, чтобы меня наказывали, мисс Блейк. Поэтому, пожалуйста, поедемте с нами. А как можно наказать ламию? Есть только один способ узнать. – Как он вас наказывает? – Это слишком личный вопрос, мисс Блейк. – Извините, я не хотела. – Ничего страшного. – Она махнула мне рукой. – Так мы едем? Она стояла передо мной на расстоянии вытянутой руки. Я начинала чувствовать себя глупо с пистолетом в руке и потому его убрала. Мне никто не угрожал. Новый для меня подход. Вообще-то я предложила бы, что поеду за ними на своей машине, но она была разбита вдребезги. Значит... короче, если я хочу видеть Оливера, то надо ехать с ними. А я хотела повидаться с Оливером. Я не хотела выдавать ему Жан-Клода, но собиралась выдать ему Алехандро. И еще я хотела знать, не Эдуард ли собирался его убить. Нас, профессионалов, немного. Кто же еще это мог быть? – Ладно, поехали, – сказала я. Взяв жакет с дивана, я открыла дверь и пригласила их всех к выходу. Они, ни слова не говоря, вышли, ламия последней. Я заперла за нами дверь, и они вежливо подождали в коридоре. Ламия взяла негра под руку и улыбнулась: – Мальчики, кто-то из вас должен предложить даме руку. Блондинчик и чернявый обернулись оба, чернявый улыбнулся. Столько улыбающихся лиц я не видела с тех пор, как последний раз покупала подержанный автомобиль. Они оба предложили мне руки одновременно, как в старом фильме. – Извините, ребята, мне эскорт не нужен. – Я их учила быть джентльменами, мисс Блейк, воспользуйтесь этим преимуществом. В наши дни джентльмен – это большая редкость. С этим трудно было спорить, но и помощь мне была не нужна для спуска по лестнице. – Я это оценила, но мне и так хорошо. – Как вам угодно, мисс Блейк. – Она повернулась к этим двоим: – Мисс Блейк поручается вашей особой заботе. – И снова ко мне: – У женщины всегда должно быть больше одного мужчины. Я подавила желание пожать плечами. – Верю вам на слово. Она просияла улыбкой и пошла по коридору, опираясь на руку своего спутника. Двое остальных вроде как пристроились за мной. Ламия через плечо сказала: – Рональд у меня особый любимчик. Им я не делюсь, так что извините меня. Я не могла сдержать улыбку: – Ничего страшного, я не жадная. Она рассмеялась высоким приятным смехом, чуть подхихикивая. – Не жадная? О, это прекрасно, мисс Блейк, – или мне можно называть вас Анита? – Вполне. – Тогда ты должна называть меня Мелани. – Ради Бога, – согласилась я. Я шла за ней по коридору, Блондинчик и Весельчак шли наготове по сторонам – вдруг я, не дай Бог, споткнусь и подверну ногу. Нет, так наверняка кто-то из нас упадет на лестнице. Я повернулась к Блондинчику: – Кажется, я согласна принять вашу руку. – И улыбнулась Весельчаку: – Вы нам не освободите немножко места? Он сморщился, но сделал шаг назад. Я положила левую руку на изогнутую кольцом руку Блондинчика. Его предплечье набухло под моими пальцами. Не знаю, напрягал ли он мышцы, или это было просто от сгиба руки. Но мы спустились по лестнице без происшествий. Одинокий Весельчак замыкал шествие. Ламия и Рональд ждали у большого “линкольна-континенталь”. Рональд придержал дверь для ламии, потом сел на место водителя. Весельчак рванулся открывать мне дверцу. И откуда я знала, что он так и сделает? Обычно я такого не люблю, но все это вообще было очень странным. Если бы сегодня худшее, что случилось со мной, – это что чрезмерно усердный мужчина будет открывать мне дверь машины, лучшего я бы и не желала. Блондинчик сел со мной рядом, сдвинув меня в середину сиденья. Второй обежал вокруг и садился с другой стороны. Я оказалась между ними, как в сандвиче. Не так уж неожиданно. Ламия по имени Мелани обернулась и сказала: – Не стесняйся попользоваться ими по дороге. Они оба очень хороши. Я уставилась в ее приветливые глаза. Кажется, она говорила серьезно. Весельчак бросил руку на спинку сиденья, перебирая мои волосы. Блондинчик попытался взять меня за руку, но я ее убрала. Он стал трогать мое колено. Вряд ли лучше. – Я не люблю секса на публике, – сказала я и переложила руку Блондинчика со своего колена к нему на колени. Рука Весельчака обвилась вокруг моих плеч. Я подалась на сиденье подальше от них обоих. – Отзови их, – сказала я. – Мальчики, ее это не интересует. Мужчины отползли в стороны как можно ближе каждый к своей дверце машины. Их ноги все равно слегка касались моих, но хотя бы других прикосновений не было. – Спасибо, – сказала я. – Если ты по дороге передумаешь, просто скажи им. Они любят получать приказы, правда, мальчики? Оба с улыбками кивнули. Нет, правда, у нас получилась очень счастливая группа? – Вряд ли я передумаю. Ламия пожала плечами: – Как хочешь, Анита, но мальчики будут горько разочарованы, если ты их хотя бы не поцелуешь на прощание. Это звучало зловеще. Нет, сильнее, чем зловеще. – Я на первом свидании никогда не целуюсь. Она рассмеялась: – Вот это мне нравится! А вам, мальчики? Все трое издали утвердительные звуки. У меня было чувство, что, прикажи она им, они встанут на задние лапки и начнут служить.39
Мы ехали на юг по шоссе 270. Вдоль дороги тянулись крутые заросшие травой кюветы и небольшие деревья. На холмах стояли одинаковые дома, изгороди отделяли маленькие дворики от таких же соседних. На много ярдов поднимались высокие деревья. Двести семидесятое – основное шоссе, идущее через весь Сент-Луис, но почти все время едешь среди зеленой природы. Мы свернули на запад на шоссе 70 по направлению к Сент-Чарльзу. Налево, и направо лежали широкие плоские поля. Стояла высокая золотистая кукуруза, созревшая уже для жатвы. За полями стояло высокое здание с рекламой роялей и крытых полей для гольфа. Мимо универсального оптового магазина и стоянки подержанных автомобилей мы выехали к мосту Бланшетт. Слева от дороги землю перекрещивали дренажные канавы, предохраняющие землю от затопления. Стояли высокие фабричные корпуса, отель “Омни” с фонтаном возвышаются вблизи дороги. Группы деревьев попадались по-прежнему настолько часто, что их не прерывали дома, выстроившиеся слева от дороги, и выходили к реке Миссури. И на той стороне до самого Сент-Чарльза тоже тянулись деревья. Сент-Чарльз угрозе затопления не подвергался, и потому здесь были жилые дома, кварталы магазинов, супермаркет товаров для кошек и собак, кинотеатр, аптека, ресторан и магазин “Эпплби”. Земля скрылась за рекламными щитами и крышами. Трудно было себе представить, что река Миссури совсем рядом и что когда-то здесь был лес. Земли не видно было за зданиями. Сидя в теплой машине, где слышалось только шуршание шин по мостовой и приглушенный говор с переднего сиденья, я поняла, как устала. Даже сидя между двумя мужчинами, я готова была задремать. И зевнула. – Далеко нам еще? – спросила я. Ламия повернулась ко мне: – Заскучала? – Я сегодня еще не спала. И хочу только знать, сколько нам еще ехать. – Ты извини за неудобство, – сказала она. – Нам ведь уже недалеко, Рональд? Он утвердительно кивнул. Вообще он не сказал за все это время ни слова. Он вообще говорит? – Куда мы точно едем? Кажется, они не хотели отвечать на этот вопрос, но если поставить его иначе... – Примерно сорок пять минут от Сент-Питерса. – Возле Вентцвиля? – спросила я. Она кивнула. Час туда и почти два обратно. То есть домой я раньше часа не попаду. Два часа на сон. Великолепно. Мы оставили позади Сент-Чарльз, и снова появилась земля – поля по обе стороны дороги за прочными изгородями колючей проволоки. На холмах пасся скот. Единственным признаком цивилизации была заправочная станция возле шоссе. Вдали от дороги стояли здания с тянущимися до самой дороги полосами травы. По ним грациозно ходили лошади. Я ожидала, что мы свернем к одному из таких имений, но мы миновали их все. Наконец мы свернули на узкую дорогу, где висел знак такой старый и ржавый, что я его не могла прочесть. Дорога действительно была узкой и какой-то сразу сельской. Канавы по обеим сторонам. Трава, бурьян, прошлогодний золотарник в человеческий рост – все это придавало дороге дикий, запущенный вид. Пожелтевшее фасолевое поле, ждущее жатвы. Среди бурьяна возникали боковые гравийные дороги с ржавыми почтовыми ящиками, ведущие к невидимым отсюда домам. Над дорогой парили и пикировали деревенские ласточки. Покрытие внезапно кончилось, пошел гравий. Он стучал и грохотал по днищу машины. К дороге сбегались лесистые холмы. Время от времени попадались дома, но очень редко и далеко. Куда это мы едем? Кончился и гравий, и дорога стала грунтовой, красноватой с красноватыми же камешками. Машину стало бросать. Но машина не моя, а если они хотят ехать по фургонной колее, это их дело. И, наконец, грунтовая дорога тоже кончилась каменной россыпью. И среди камней были и такие, что были не меньше машины. Она остановилась. Я испытала чувство облегчения при мысли, что есть места, куда даже Рональд на машине не поедет. Ламия обернулась ко мне. Она улыбалась, просто сияла. Слишком она была жизнерадостной. Что-то тут было не так. Никто не будет таким приветливым, если ему чего-то не надо. Чего-то серьезного. Так что же нужно этой ламии? Что нужно Оливеру? Она вышла из машины, мужчины за ней, как дрессированные собачки. Я засомневалась, но уж если я заехала так далеко, то стоит узнать, чего хочет Оливер. Я всегда смогу отказаться. Ламия снова взяла Рональда под руку. На каменистой дороге и на высоких каблуках это вполне разумная предосторожность. Мне в кроссовках помощь была не нужна. Блон-динчик и Весельчак предложили мне руки одновременно, я оставила это без внимания. Хватит уже этой актерской игры. Я устала, и мне совершенно не нравилось, что меня затащили на край света. Даже Жан-Клод никогда не заводил меня в дремучие леса. Он был городской мальчик. Конечно, Оливер мне тоже показался городским мальчиком. Доказательство, что нельзя судить о вампире по одной встрече. Каменистая дорожка вела наверх по склону. По склонам холма тоже валялись упавшие валуны и каменная крошка. Рональд просто поднимал Мелани и переносил ее через самые большие завалы. Я остановила этих ребят раньше, чем они успели это предложить. – Спасибо, я вполне справлюсь сама. У них недовольно вытянулись лица. Светловолосый сказал: – Мелани нам велела присмотреть за вами. Если вы споткнетесь и упадете на камни, она будет нами недовольна. Брюнет согласно кивнул. – Ничего со мной не случится, мальчики, не волнуйтесь. И я пошла вперед, не ожидая их действий. Тропинка была ненадежна из-за мелких камней. Мужчины шли вплотную за мной, протянув руки, чтобы подхватить меня в случае падения. Никогда у меня еще не было таких параноидально заботливых кавалеров. Кто-то выругался. Я обернулась, увидела растянувшегося на земле брюнета и не могла сдержать улыбки. Не ожидая, пока они догонят, я пошла вперед. С меня хватило этих нянек, а мысль, что сегодня мне не придется спать, хорошего настроения не создавала. Самая главная ночь в году, а я буду выжата как лимон. Лучше бы Оливеру иметь ко мне действительно важное дело. За высокой кучей щебня была черная прорезь, вход в пещеру. Рональд внес ламию внутрь, не поджидая меня. Пещера? Оливер переехал в пещеру? Как-то это не отвечало впечатлению от его современного солнечного кабинета. У входа еще было светло, но в нескольких футах уже начиналась темнота. Я остановилась на краю освещенной зоны, не зная, что делать дальше. Мои заботники подошли следом и вынули каждый небольшой фонарик. В этой темноте их лучи казались до жалкого маленькими. Блондинчик пошел впереди. Весельчак замыкал шествие. Я шла между тонкими лучами их фонарей. Световое пятнышко шло за моими ногами и позволяло не споткнуться о случайный камень, но в основном туннель был гладким. Посередине пола текла тонкая струйка воды, терпеливо прокладывая себе путь в камне. Свод терялся в темноте. Это все проточила вода. Впечатляет. Кожей лица я ощущала прохладу и влажность воздуха. Хорошо, что я надела свой кожаный жакет. Здесь не может быть по-настоящему тепло, но и по-настоящему холодно тоже не будет. Вот почему наши предки жили в пещерах. Круглогодичный температурный контроль. Влево отходил широкий проход. В темноте бурлила и стучала вода. Много воды. Весельчак посветил фонариком на поток, заполнявший почти весь боковой коридор. Вода была черной и казалась холодной и глубокой. – Я не взяла болотных сапог, – сказала я. – Мы пойдем главным коридором, – ответил Весельчак. – Не дразните госпожу, она этого не любит. В полусвете его лицо казалось очень серьезным. Светловолосый пожал плечами и пошел прямо вперед. Струйка воды растеклась веером по скале, но еще было достаточно сухого места с каждой стороны. Ноги мочить мне еще не приходилось – пока что. Мы держались левой стены. Я коснулась ее, чтобы сохранить равновесие, и отдернула руку. Стена была склизкой от воды и минеральных солей. Весельчак рассмеялся в мой адрес. Смеяться, наверное, ему дозволялось. Оглянувшись на него, я нахмурилась и снова положила руку на стену. Она не была на самом деле такой противной – это я от неожиданности. Мне приходилось трогать вещи и похуже. Темноту заполнил грохот воды, падающей с большой высоты. Впереди был водопад; мне даже не нужно было видеть его, чтобы это решить. – Как вы думаете, какой высоты водопад? – спросил Блондинчик. Грохот заполнял темноту, окружал. Я пожала плечами: – Десять или двадцать футов или больше. Он посветил фонариком на струйку воды, падавшую с пяти дюймов. Крошечный водопад и питал этот тонкий ручеек. – Пещера усиливает звук, и он становится громом, – сказал светловолосый. – Интересный фокус, – сказала я. Широкая скальная полка вела серией водопадиков вверх к широкому подножию камня. На краю полки сидела ламия, болтая в воздухе туфлями на высоких каблуках. Подъем футов на восемь, но свод терялся наверху в черноте. От него и отражался эхом звук воды. Рональд стоял у нее за спиной как хороший телохранитель, сцепив руки перед собой. Рядом с ними был еще один лаз, который вел дальше в пещеру к истоку ручейка. Блондинчик влез наверх и протянул мне руку. – Где Оливер? – Там, впереди, – ответила ламия. И в ее голосе был легкий оттенок смеха, будто над шуткой, которую я не слышала. Наверное, на мой счет. Я не обратила внимания на руку Блондинчика и влезла сама. Руки у меня покрылись тонкой бледно-коричневой коркой воды и грязи – превосходная смазка для соскальзывания. Подавив желание обтереть их об штаны, я присела у небольшого озерца, которое питало водопад. Вода была ледяной, но я отмыла руки и почувствовала себя лучше. И тогда уже вытерла об штаны. Ламия сидела, окруженная своими мужчинами, как будто позируя для семейной фотографии. Они кого-то ждали. Оливера. Но где он? – Где Оливер? – Боюсь, что он не придет. Голос раздался из глубины пещеры. Я шагнула назад, но дальше пойти не могла, чтобы не свалиться с утеса. Два фонарика повернулись к отверстию, как миниатюрные прожектора. В луч света вышел Алехандро. – Сегодня вы не увидитесь с Оливером, мисс Блейк. Я потянулась к пистолету, не ожидая дальнейших событий. Фонари погасли, и я осталась в абсолютной темноте с Мастером вампиров, ламией и тремя враждебно настроенными мужчинами. Не самый удачный день.40
Я упала на колени, держа пистолет наготове поближе к телу. Тьма была плотная, как бархат. Я даже руку у себя перед лицом не видела. Закрыв глаза, я попыталась сосредоточиться на звуках. Вот! Шорох ботинок по камню. Движение воздуха – это кто-то приближался ко мне. У меня было тринадцать серебряных пуль. Предстояло выяснить, могут ли они поразить ламию. Алехандро уже получил серебряную пулю в грудь и хуже выглядеть не стал. В общем, я сидела в очень глубоком дерьме. Шаги почти рядом. Ощущалось приближение какого-то тела. Я открыла глаза. Как в эбонитовом шаре – полная чернота. Но я ощущала, что кто-то стоит рядом. Подняв пистолет чуть ниже уровня груди, я выстрелила, не вставая с колен. Вспышки полыхнули в темноте как молния, как синее пламя. И в свете этого пламени рухнул назад Весельчак. Слышно было, как он упал за край, – и все. Ничего, кроме темноты. Чьи-то руки схватили меня за запястья, а я так ничего и не услышала. Это был Алехандро. Я вскрикнула, когда он вздернул меня на ноги. – Твой пистолетик мне ничего не сделает, – сказал он тихо и совсем рядом. Отбирать у меня пистолет он не стал. Он его не боялся. А должен был бы. – Я предложил Мелани свободу после смерти Оливера и Мастера города. Тебе же я предлагаю вечную жизнь, вечную молодость, и ты получишь право жить. – Ты мне поставил первую метку! – Сегодня я поставлю тебе вторую. По сравнению с голосом Жан-Клода его голос был обыкновенным и невыразительным, но интимность темноты и его руки на моих вкладывали в его слова больше, чем там было. – А если я не хочу быть твоим слугой? – То я все равно тебя возьму, Анита. Потерять тебя – это большой удар по Мастеру, Это означает потерю последователей и уверенности в себе. Нет, Анита, ты будешь моей. Приди ко мне добровольно – и это будет удовольствие. Сопротивляйся – и это будет пытка. По голосу я навела пистолет на его горло. Если я раздроблю ему позвоночник, тысяча ему там лет или сколько, а он умрет. Может быть. Боже, молю Тебя... Я выстрелила. Пуля попала ему в глотку. Он дернулся назад, но рук моих не выпустил. Еще две пули ему в глотку, одна в челюсть, и он отшвырнул меня с визгом. Я упала спиной в ледяную воду. Темноту прорезал луч фонарика. Там стоял Блондинчик – отличная мишень. Я выстрелила, и свет погас, но крика не было. Поторопилась и промахнулась. Вот черт! Спуститься в темноте по скальной стенке я не могла. Наверняка упаду и ногу сломаю. Значит, остается только лезть глубже в пещеру, если смогу туда пробиться. Алехандро все еще яростно вопил без слов. И крики его отражались от стен и перекатывались по пещере эхом, так что я не только ослепла, а еще и оглохла. – Отберите у нее пистолет! – приказала ламия. Она переместилась и, судя по голосу, была возле раненого вампира. Я стояла в темноте и ждала каких-то признаков, что они идут ко мне. По лицу прошло дуновение холодного ветра. Но это не они двигались. Может быть, я рядом с отверстием, ведущим в глубь пещеры? И могу просто выскользнуть? В темноте, не зная, есть ли там ямы или глубокая вода, где можно утонуть? Не очень радостная перспектива. Может, я смогу просто их всех перебить? Держи карман шире. Сквозь эхо воплей Алехандро донесся другой звук: высокое шипение, как от огромной змеи. Ламия меняла форму. И мне надо убраться, пока она ее не сменила. Почти надо мной плеснула вода. Я подняла глаза, но ничего не увидела, кроме сплошной черноты. Я ничего не почувствовала, но вода плеснула еще раз. Я выстрелила на звук. Вспышка выхватила из темноты лицо Рональда. Очков на нем не было, и в желтых глазах мелькнули щели зрачков. И я выстрелила в это лицо еще два раза. Он вскрикнул, и под зубами показались клыки. Да кто же он такой? Кем бы он ни был, а он упал назад. Раздался всплеск, слишком громкий для мелкого озерца. Больше я его движений не слышала. Убит? Крики Алехандро прекратились. Тоже убит? Или подбирается поближе? И сейчас почти рядом? Выставив перед собой пистолет, я пыталась хоть что-нибудь почувствовать в этой темноте. По камню ползло что-то тяжелое. У меня живот свело судорогой. Черт возьми, это же ламия! Все, другого выхода нет. Я протиснулась в отверстие плечом вперед и поползла, опираясь на колени и на одну руку. Бежать без крайней необходимости мне очень не хотелось – вышибу себе мозги о сталактит или упаду в какую-нибудь бездонную яму. Ну, не бездонную, но тридцати футов вполне хватит, чтобы считать ее таковой. Мертвая – все равно мертвая. Сквозь джинсы и кроссовки просачивалась ледяная вода. Камень скользил под пальцами. Я ползла со всей возможной скоростью, нащупывая рукой западню, опасность, которой мне не могло быть видно. Черноту наполнил тяжелый скользящий звук. Ламия. Она уже сменила облик. Что быстрее движется по камню – я или это чешуйчатое тело? Меня подмывало вскочить и бежать. Бежать со всех ног. Плечи напряглись от желания лететь сломя голову. Громкий всплеск сообщил мне, что она вошла в воду. Она ползла быстрее меня; это мне теперь было ясно. Если я побегу... и разобью себе голову или упаду? Что ж, лучше попытаться, чем быть пойманной в щели, как мышь. Я поднялась на ноги и побежала. Левую руку я выставила перед собой, чтобы защитить лицо, но все остальное пришлось оставить на волю случая. Ни хрена не было видно. Я бежала, слепая, как летучая мышь, и под ложечкой сосало от ожидания падения в какую-нибудь яму под ногами. Шорох ползущей чешуи отдалился. Я ее обгоняла. Прекрасно. Правым плечом я въехала в камень. От удара меня развернуло к другой стене. Рука онемела от плеча до пальцев, пистолет я выронила. Там оставались еще три пули – лучше, чем ничего. Я прислонилась к стене, прижимая правую руку левой, ожидая, чтобы вернулась чувствительность, гадая, смогу ли я найти в темноте пистолет и будет ли у меня на это время. В туннеле закачался свет, приближаясь ко мне. Это шел Блондинчик, рискуя жизнью – если бы пистолет был при мне. Но его не было. Могло быть хуже, если бы я руку сломала. Но чувствительность возвращалась болезненным покалыванием и пульсацией в месте удара. Фонарик мне нужен! Что, если спрятаться и забрать фонарь у Блондинчика? У меня два ножа, а он, насколько я знаю, не вооружен. Есть шанс. Свет приближался медленно, скользя из стороны в сторону. Может, у меня есть время. Поднявшись на ноги, я нащупала скалу, из-за которой едва не осталась без руки. Это был выступ, а за ним отверстие. Оттуда пахнуло прохладным воздухом. Мне оно было на уровне плеча, значит, для Блондинчика – на уровне лица. Отлично. Я уперлась ладонями и отжалась вверх. Правая рука протестовала, но я заставила ее работать и заползла в туннель, вытянув руки вперед в поисках сталактитов или других скальных выступов. Но было только узкое пустое пространство. Будь я побольше, мне бы сюда вообще не залезть. Да здравствует миниатюрность! Левой рукой я вытащила нож. Правая все еще дрожала. Я была правшой, но левую руку тоже тренировала – с тех самых пор, как правую руку мне сломал вампир и только левая меня тогда спасла. Близкая смерть – отличный мотив для тренировки. Я затаилась на коленях в туннеле, сжимая нож и балансируя правой рукой. У меня будет только один шанс. На счет своих шансов против атлетически сложенного мужчины на сто фунтов тяжелее меня у меня иллюзий не было. Если первый бросок не удастся, он измолотит меня в порошок или отдаст ламии. Я предпочитала первое. Итак, я затаилась в темноте и готовилась перерезать кому-то глотку. Не очень красиво, если выразить это такими словами, но ведь необходимо, правда? Он уже почти приблизился. Тонкий луч фонарика после темноты был ослепительно ярок. Если он посветит на мое укрытие раньше, чем подойдет ближе, я в заднице. Если он пройдет по левой стороне туннеля не подо мной... хватит гадать. Свет уже был почти подо мной. Я слышала, как он шлепает по воде, подходя ближе. Он держался за правую стенку, как мне и хотелось. Его светлые волосы показались почти вровень с моими коленями. Я рванулась вперед, он повернулся. Его губы сложились в букву “о” от удивления, и тут лезвие вошло в его шею справа. Из-за зубов блеснули клыки, лезвие наскочило на позвоночник. Правой я схватила его за волосы, натягивая шею, и вырвала нож у него из глотки спереди. Внезапным дождем хлынула наружу кровь, и нож вместе с моей левой рукой стали скользкими. Он с громким всплеском рухнул на пол туннеля. Я выбралась из укрытия и спрыгнула рядом с его телом. Фонарик свалился в воду, но все еще светил, и я его выловила. Браунинг лежал почти под рукой Блондинчика. Он был мокрый, но это ерунда. Из современных пистолетов можно стрелять под водой, и они отлично работают. Одна из причин, по которым так вольготно действовать террористам. Поток воды потемнел от крови. Я посветила обратно в туннель. Луч выхватил из темноты ламию. Длинные черные волосы рассыпались по бледному торсу, выдавалась высокая грудь с яркими, почти красными сосками. Ниже талии она была желтовато-белой с зигзагами бледного золота. Длинные чешуйки брюха сверкали белизной с черными точками. Она приподнялась на длинном твердом хвосте и мелькнула в мою сторону раздвоенным языком. За ней стоял Алехандро, покрытый кровью, но он шел, двигался. Я хотела заорать: “Чего же ты не сдох?”, но это было бы бесполезно. Может, и все остальное тоже бесполезно. Ламия поползла в туннель. Пистолет убил ее мужчин с клыками, Рональда с кошачьими глазами. А на ней я еще пуль не пробовала. Что мне было терять? Я навела фонарь на ее грудь и подняла пистолет. – Твои пульки мне ничего не сделают. Я бессмертна! – Подползай ближе, и проверим эту теорию. Она заскользила ко мне, и руки ее двигались будто бы в такт ногам, а все тело подавалось вперед мощными ударами хвоста. Забавно, как естественно все это выглядело. Алехандро остался позади, прислонившись к стене. Он был ранен. Ур-ра! Я подпустила ее на три фута – достаточно близко, что бы попасть, достаточно далеко, чтобы драпать, если это не поможет. Первая пуля попала ей над левой грудью. Она пошатнулась, но дыра тут же затянулась, как в воде, гладкая и не тронутая поверхность. Ламия улыбнулась. Я подняла пистолет – чуть-чуть – и послала пулю точно над этой совершенной переносицей. Снова она пошатнулась, но из отверстия даже кровь не пошла. Оно просто затянулось. Примерно как тело вампира после обычной пули. Я сунула пистолет в кобуру, повернулась и побежала. От главного туннеля отходила широкая трещина. Мне пришлось бы снять куртку, чтобы туда протиснуться. Меньше всего мне хотелось застрять и слушать, как приближается ламия. Я осталась в главном туннеле. Он был прямой и гладкий, насколько мне было видно. Выдавались под разными углами скальные полки, по некоторым сочилась вода – там были боковые ходы, но ползать на брюхе, когда за мной гонится змея, не казалось мне хорошей забавой. Я бежала быстрее, чем она ползла. Змеи, даже гигантские змеи, не так быстры. И пока я не уперлась в тупик, все хорошо. Господи, как бы я хотела в это верить! Поток был теперь уже по щиколотку. Вода была такая холодная, что я переставала чувствовать ноги, но на бегу они все же не отмерзали. Сосредоточиться на своем теле, бежать, двигаться, стараться не упасть, стараться не думать, что там сзади. Главный вопрос в другом: есть ли тут другой выход? Если я не могу их убить, не могу проскочить мимо них, а выход тут один, то я пропала. Но я бежала дальше. Три раза в неделю я пробегала по четыре мили плюс еще немножко. Так что я могла бежать. А что мне еще оставалось делать? Вода начинала заполнять проход и становиться глубже. Теперь она была уже по колено. Это замедляло движение. А она – может ли она двигаться в воде быстрее меня? Я не знала. Не знала – и все. По спине прошел ветерок. Я обернулась, но там ничего не было. Воздух был теплым и нес запах цветов. Это ламия? Может ли она поймать меня по-другому, без погони? Нет, ламии умеют наводить галлюцинации только на мужчин. Такая у них есть власть. Я не мужчина, и мне это не грозит. Снова ветерок коснулся моего лица, мягко, тепло, насыщенный густым зеленым запахом свежевырытых корней. Что же это такое? – Анита! Я обернулась, но сзади никого не было. Круг света выхватывал из тьмы только туннель и воду. Не слышно было ничего, кроме плеска воды. И все же... ветерок обдувал мою щеку, и запах цветов крепчал. И вдруг я поняла, что это. Я вспомнила, как гнался за мной вверх по лестнице ветер, которого не могло быть, и синие огни, как плавающие в воздухе глаза. Вторая метка. Тогда было по-другому, без запаха цветов, но я знала, что это. Алехандро, как и Жан-Клод, не нуждался в прикосновении, чтобы поставить мне эту метку. Поскользнувшись на осклизлых камнях, я упала в воду по шею. Встала на ноги, и вода была мне по бедра. Джинсы намокли и отяжелели. Я двинулась вперед, пытаясь бежать, но для этого было слишком глубоко. Быстрее было бы плыть. Я нырнула, зажав в руке фонарик. Кожаный жакет тянул вниз, замедлял движения. Я встала, расстегнула жакет и сбросила его в поток. Обидно было его терять, но, если выживу, смогу купить новый. Хорошо, что на мне была рубашка с длинными рукавами, а не свитер. Раздеваться дальше было бы слишком холодно, а надо было плыть быстрее. Лицо щекотал теплый ветер, горячий после холода воды. Не знаю, что заставило меня взглянуть назад, – наверное, чувство. Ко мне плыли в воздухе две черные точки. Если чернота может пылать, то это оно и было: черное пламя, плывущее ко мне в теплом, пахнущем цветами бризе. Впереди возвышалась скальная стена. Поток уходил под нее. Держась за стену, я нащупала, может быть, дюйм зазора между скалой и поверхностью воды. Очень неплохой способ утонуть. Бредя по воде, я светила фонариком на стены. Вот оно: узкая скальная полка, чтобы выбраться, и – везучая я! – еще один туннель. Сухой. Я подтянулась на полку, но ветер ударил меня, как теплая ладонь. Он казался хорошим, безопасным, и это была ложь. Я повернулась, и черные огни спустились ко мне дьявольскими светлячками. – Анита, прими это! – Пошел ты к черту! – Я прижалась спиной к скале, окруженная теплым тропическим ветром. – Не делай этого, не надо! Но это был лишь беспомощный шепот. Огни медленно снижались. Я ударила по ним рукой, и они прошли через нее, как призраки. Запах цветов стал удушающим. Огни вошли в мои глаза, и на миг я увидела мир сквозь цветное пламя и черноту, которая была вроде света. И все. Мое зрение ко мне вернулось. Теплый ветер медленно затих. Только запах цветов прилип ко мне, как дорогие духи. Слышно было, как в темноте движется что-то большое. Я медленно подняла фонарь в темнокожее лицо кошмара. Коротко стриженные черные прямые волосы вокруг худого лица. Золотые глаза с вертикальными прорезями зрачков смотрелинеподвижно, не мигая. Худой торс подтягивал ко мне бесполезную нижнюю часть. Ниже талии он был весь прозрачная кожа. Ноги и гениталии все еще были видны, но они сливались вместе, образуя змееподобную форму. Откуда появлялись бы у ламий детеныши, если у них нет самцов? Я смотрела на то, что было когда человеком, и у меня вырвался вопль. Он раскрыл пасть, и показались клыки. Он зашипел, и с подбородка у него закапало. В глазах не осталось ничего человеческого. Ламия была больше человеком, чем он, но если бы я превращалась в змею, я бы, наверное, тоже сошла с ума. Может быть, сойти с ума и лучше в такой ситуации. Вытащив браунинг, я в упор выстрелила ему в пасть. Он с визгом отпрянул, но крови не было, он не подыхал. Черт побери! Издалека донесся усиленный эхом крик: – Раджу! Ламия звала своего самца, а может быть, хотела предупредить. – Анита, не трогай его! Это уже Алехандро. Сейчас ему хотя бы приходилось орать, шептать мне прямо в сознание он не мог. Тварь ползла ко мне, разинув пасть и наставив клыки. – Скажите ему, чтобы он меня не трогал! – заорала я в ответ. Браунинг был уже в кобуре, да и все равно у меня патроны кончились. Я ждала с фонарем в одной руке и ножом в другой. Если они успеют сюда, чтобы его отозвать, – отлично. Я не очень верила в серебряный нож после того, как серебряные пули не причинили ему вреда, но сдаваться без боя я не собиралась. Его руки покрылись кровью, когда он перетаскивал себя по камням. Я себе представить не могла, что есть участь хуже, чем превратиться в вампира, но вот она – ползет сюда ко мне. Он был между мной и сухим тоннелем, но двигался мучительно медленно. Я прижалась спиной к стене и встала на ноги. Он задвигался быстрее, направляясь ко мне. Я попыталась пробежать мимо, но рука сомкнулась на моей лодыжке и дернула меня на землю. Монстр схватил меня за ноги и стал подтягивать к себе. Я села и всадила нож ему в плечо. Он заорал, по руке его потекла кровь. Нож ударил в кость, и монстр дернулся, выдернув его у меня из руки. Потом он откинулся назад и ударил мне в икру клыками. Я вскрикнула и выхватила второй нож. Он поднял морду, из пасти стекала кровь, и тяжелые желтые капли прилипали к клыкам. Я всадила лезвие в золотистый глаз. Монстр завопил, оглушив меня эхом. Потом завалился на спину, змеиное туловище задергалось, руки когтили воздух. Я стаяла кататься вместе с ним, изо всех сил дергая нож в ране во все стороны. И почувствовала, как острие ножа заскребло по его черепу. Монстр продолжал драться и дергаться, но он был ранен, насколько я могла его ранить. Я оставила нож у него в глазу, но выхватила тот, что был зажат в плече. – Раджу, нет! Я посветила фонариком на ламию. Ее бледный торс сверкнул мокрой кожей. Рядом с ней стоял Алехандро, почти исцеленный. Никогда не видела вампира, который так быстро залечивает раны. – Ты мне смертью ответишь за их смерть! – крикнула ламия. – Нет, эта девушка моя. – Она убила моего самца! Она умрет! – Сегодня я поставлю ей третью метку. Она будет моим слугой. Это достаточная месть. – Нет! Я ждала, что начнет действовать яд, но пока что укус только болел, но не горел и не немел – ничего. Я посмотрела в сухой туннель, но они просто пойдут за мной, а я не могу их убить – сегодня. Но будут другие дни. Я скользнула обратно в поток. Над ним по-прежнему был всего дюйм воздуха. Приходилось рисковать: утонуть там или остаться здесь и либо быть убитой ламией, либо попасть в рабство к вампиру. Трудно выбирать при таком богатстве возможностей. Я нырнула в туннель, прижимаясь ртом к мокрому своду. Да, можно дышать. Может быть, сегодня я еще не умру. Чудеса иногда случаются. По туннелю прошли небольшие волны, одна захлестнула мне лицо, и я глотнула воды. Осторожней надо! Это ведь от моих движений пошла волна. Так я еще сама себя утоплю. Пока вода не успокоилась, я стояла почти неподвижно, проветривая легкие, чтобы набрать как можно больше воздуха. Я окунулась и оттолкнулась ногами. Слишком было узко, и можно было только идти ножницами. Грудь сводило, горло болело от позыва вдохнуть. Всплыв на поверхность, я коснулась губами скалы. Даже и дюйма воздуха там не было. В нос плеснуло водой, и я закашлялась, глотая еще воду. Прижавшись к своду как можно теснее, я дышала мелкими вдохами, потом снова под воду и снова толчки ножницами, толчки, толчки из последних сил. Если этот сифон не кончится раньше, чем у меня воздух, я утону. А что, если он вообще не кончается? Если дальше все только вода? Я впала в панику, бешено водя фонарем по стенам и повторяя бессмысленную молитву: “Боже, Боже, не дай мне умереть вот так”. Грудь горела, горло разрывалось на части. Свет начал тускнеть, и я поняла, что это темнеет у меня в глазах. Я сейчас потеряю сознание и утону. Я рванулась вверх, и мои руки схватили пустой воздух. От неимоверно глубокого вдоха боль разлилась по всей груди. Передо мной был скалистый берег и яркая полоска солнечного света. Дыра в стене. Солнечный свет ткал в воздухе узоры. Я вылезла на камень, откашливаясь и пытаясь снова научиться дышать. В руках у меня по-прежнему были фонарь и нож. Не помню, как я их держала под водой. Камень был покрыт тонкой коркой серой грязи. Я подползла по ней к той стене, где был выход. Если я пролезла через туннель, может, и они смогут. И я не стала ждать, пока мне станет лучше. Вернув нож в ножны, я сунула фонарик в карман и поползла. Я вся перемазалась, ободрала руки, но оказалась возле дыры. Это была тонкая трещина, но сквозь нее были видны деревья и холм. Господи, как хорошо-то! Что-то всплыло у меня за спиной. Я повернулась. Алехандро выскочил из воды на солнечный свет, и тут же кожа его вспыхнула пламенем, он завизжал и нырнул в воду подальше от палящего солнца. – Гори, сукин ты сын, гори! Тогда всплыла ламия. Я скользнула в трещину – и застряла. Я тянула руками, толкалась ногами, но грязь соскальзывала, и я не могла пролезть. – Я тебя убью! Изогнув спину, я изо всех сил рванулась из этой проклятой дыры. Камни впивались в спину, и я знала, что она уже кровоточит. И тут я выпала из дыры и покатилась по холму, пока не налетела на дерево. Ламия подскочила к дыре – ей солнечный свет не вредил. Она стала протискиваться, но пышная грудь не пролезла. Змеиное ее тело, может быть, и могло сужаться, но человеческое – нет. И все-таки я на всякий случай поднялась на ноги и пошла вниз по холму. Он был такой крутой, что приходилось перебегать от дерева к дереву, стараясь не упасть. Внизу слышался шум проезжающих машин. Дорога; судя по звукам – оживленная. И я побежала вниз, набирая скорость по мере спуска туда, к дороге. Она уже мелькала между деревьями. Я вылетела на обочину, покрытая серой грязью, слизью, промокшая до костей, дрожащая на осеннем ветру. И никогда в жизни я не чувствовала себя лучше. Две машины пролетели мимо, не обращая внимания на меня, размахивающую руками. Может, все дело в кобуре, из которой был виден пистолет. Остановилась зеленая “мазда”. Водитель перегнулся и открыл пассажирскую дверцу: – Запрыгивай! Это был Эдуард. Я поглядела в его голубые глаза, в лицо спокойное и непроницаемое, как у кота, и такое же самодовольное. И мне было наплевать. Я только села в машину и закрыла за собой дверь. – Куда? – спросил он. – Домой. – В больницу тебе не надо? Я покачала головой. – Ты опять за мной следил? Он улыбнулся: – Потерял тебя в лесу. – Городской мальчик, – сказала я. Он улыбнулся шире: – Кто бы обзывался! У тебя тоже такой вид, будто ты провалилась на скаутском экзамене. Я начала что-то говорить – и передумала. Во-первых, он был прав, а во-вторых, я слишком устала, чтобы спорить.41
Я сидела на краю ванны, завернутая только в большое пляжное полотенце. Только что я вымылась, помыла голову и спустила всю грязь и кровь в сток. Кроме той крови, которая все еще сочилась из пореза на спине. Эдуард прижимал к нему полотенце поменьше, останавливая кровь. – Кровь остановится – наложу повязку, – сказал он. – Спасибо. – Всегда мне приходится тебя латать. Я посмотрела на него через плечо и дернулась от боли. – Я этот долг возвращаю. – Тоже верно, – улыбнулся он. Порезы у меня на руках уже были забинтованы, и руки стали похожи на руки мумии, только загорелые. – Вот что меня беспокоит. Он легонько коснулся отметин от клыков у меня на ноге. – Меня тоже. – Изменения цвета нет, – сказал он и поглядел на меня. – Не больно? – Нет. Это не была полная ламия, может быть, потому не такая ядовитая. И ты думаешь, где-нибудь в Сент-Луисе есть сыворотка от яда ламии? Они считаются вымершими уже двести лет как. Эдуард пощупал рану. – Опухоли не чувствуется. – Уже больше часа прошло, Эдуард. Если бы яд мог подействовать, это бы уже случилось. – Ага. – Он все смотрел на укус. – Но ты посматривай. – А я не знала, что тебе до этого есть дело, – сказала я. Лицо его было абсолютно непроницаемым. – Без тебя этот мир будет далеко не так интересен. Голос тоже был ровный, лишенный эмоций. Будто совсем отсутствующий. Но это был комплимент. А от Эдуарда – просто комплиментище. – Эдуард, сдержи свой восторг! Он слегка улыбнулся, но глаза его остались холодными и далекими, как зимнее небо. Мы своего рода друзья, хорошие друзья, но я никогда его на самом деле не понимала. В Эдуарде мало есть такого, до чего можно дотронуться или хотя бы увидеть. Я привыкла верить, что в случае чего он способен меня убить – если будет необходимо. Сейчас я не была в этом уверена. Как можно быть другом человека, о котором думаешь, что он способен тебя убить? Еще одна тайна жизни. – Кровь остановилась, – сказал он. Потом он намазал рану антисептиком и стал наклеивать пластырь. Тут позвонили в дверь. – Который час? – спросила я. – Ровно три. – Твою мать! – В чем дело? – У меня же свидание! – Свидание? У тебя? – А что тут такого особенного? – нахмурилась я. Эдуард улыбался, как Чеширский кот. Он поднялся. – Ты тут приведи себя в порядок. Я его впущу. – Эдуард, будь поприветливее! – Поприветливее? Я? – Ладно, хотя бы не убей его. – Это я постараюсь. Эдуард вышел из ванной впустить Ричарда. Что подумает Ричард, когда его у моей двери встретит другой мужчина? Эдуард явно не собирается помочь разрешить ситуацию. Он, скорее всего, предложит ему сесть, не объяснив, кто он такой. А как я это буду объяснять? “Это мой друг-убийца”? Нет, так не пойдет. “Коллега вампироборец”. Так лучше. Дверь в спальню была закрыта, так что я могла одеться спокойно. Я попробовала надеть лифчик, но это было чертовски больно. Ладно, без него. Мало что я могла надеть, если не показывать Ричарду больше, чем я хотела бы показать. И еще надо приглядывать за раной от укуса, так что брюки отменяются. Почти всегда я сплю в больших футболках, и натянуть к такой еще пару джинсов – этой есть мое представление о домашнем платье. Но у меня есть и настоящее. Удобное, сплошь черное, шелковое на ощупь и абсолютно непрозрачное. К нему полагалась черная шелковая комбинация, но я решила, что это будет лишнее. К тому же она неудобная. Комбинации вообще неудобные. Я вытащила платье из глубины шкафа и натянула на себя. Ощутила на коже его приятное гладкое прикосновение. Я запахнула полы, чтобы сделать вырез на груди поменьше, и затянула пояс. Не надо, чтобы оно соскальзывало. Я прислушалась на секунду у двери, но ничего не услышала. Ни разговора, ни движений – ничего. Открыв дверь, я вышла. Ричард сидел на диване с охапкой маскарадных костюмов, переброшенных через плечо. Эдуард готовил кофе на кухне, будто он был здесь хозяином. Ричард повернулся, когда я вошла, и глаза его расширились – чуть-чуть. Мокрые из-под душа волосы, шелковое домашнее платье – что он мог подумать? – Отличное платье, – сказал Эдуард. – Подарок от одного слишком оптимистичного кавалера. – Мне оно нравится, – сказал Ричард. – Никаких комментариев, иначе можешь уходить. Он кинул быстрый взгляд на Эдуарда: – Я не помешал? – Он мой товарищ по работе и ничего больше. Я глядела на Эдуарда суровым взглядом – в смысле, попробуй хоть что-нибудь сказать! Он, улыбаясь, налил кофе нам всем. – Давайте сядем к столу, – сказала я. – Я не пью кофе на белом диване. Эдуард поставил чашки на столик и прислонился к шкафу, оставив кресла для нас. Ричард оставил пальто на диване и сел напротив меня. Он был одет в голубовато-зеленый свитер с темно-синим узором на груди. Этот цвет подчеркивал глубину его карих глаз. Казалось, что скулы у него стали выше. На правой щеке был небольшой пластырь. А волосы горели цветом осенних листьев. Удивительно, как меняет человека правильный подбор цветов. И тот факт, что я в черном выгляжу отлично, тоже не ускользнул от моего внимания. Судя по выражению лица Ричарда, он тоже это заметил, но его глаза все время обращались к Эдуарду. – Мы с Эдуардом ездили охотиться на тех вампиров, которые совершали эти убийства. Он раскрыл глаза шире: – Вы что-нибудь нашли? Я посмотрела на Эдуарда. Он пожал плечами. Это был вопрос ко мне. Ричард ошивался возле Жан-Клода. Был ли он из его помощников? Я так не думала, но все же... Осторожность лишней не бывает. Если я ошибаюсь, я потом извинюсь. Если я права, то я разочаруюсь в Ричарде, но буду довольна, что не проговорилась. – Скажем так, что мы потеряли сегодняшний день. – Но ты жива, – заметил Эдуард. И был прав. – А вы сегодня чуть не погибли? В голосе Ричарда звучало возмущение. Что тут скажешь? – Тяжелый был день. Он глянул на Эдуарда, потом снова на меня. – Вы сильно пострадали? Я показала забинтованные руки: – Царапины и порезы, ничего особенного. Эдуард улыбнулся в свою чашку. – Скажите мне правду, Анита. – Я вам не обязана отчитываться, – сказала я довольно резко. Ричард поглядел на свои руки, а потом поднял на меня взгляд, от которого у меня перехватило горло. – Вы правы. Вы мне ничем не обязаны. Я не успела ни о чем подумать, как услышала свое объяснение. – Можно сказать, что я пошла в пещеры без вас. – Простите, не понял. – Кончилось тем, что мне пришлось пройти через туннель с водой, чтобы удрать от плохих парней. – С каким уровнем воды? – Доверху. – Вы же могли утонуть! – Он коснулся пальцами моей руки. Я отпила кофе и убрала руку, но ощущала на ней его прикосновение. – Не утонула же. – Не в этом дело, – сказал он. – В этом. Если вы собираетесь со мной встречаться, примиритесь с тем, что у меня такая работа. Он кивнул. – Да, вы правы, – сказал он тихо. – Просто это застало меня врасплох. Вы чуть не погибли сегодня и вот сидите и пьете кофе, будто ничего особенного не было. – Для меня и не было, Ричард. Если вам это не подходит, может быть, нам даже не стоит пытаться. – Я уловила краем глаза усмешку Эдуарда. – Чему ты улыбаешься? – Мне нравится твое учтивое и галантное обхождение с мужчинами. – Если от тебя нет помощи, то можешь идти. Он поставил чашку на стол. – Ухожу и оставляю вас вдвоем, голубки. – Эдуард! – Ухожу, ухожу. Я проводила его до двери. – Спасибо, что ты там оказался, даже если ты за мной следил. Он вытащил простую белую визитку с телефоном на обороте. И все – ни имени, ни эмблемы фирмы. Но какая нужна эмблема? Окровавленный кинжал или дымящийся пистолет? – Если я буду нужен, позвони по этому телефону. До сих пор Эдуард никогда не давал мне телефона. Он был как призрак – появлялся, когда хотел, и не появлялся, если не хотел. Номер можно отследить. Он много мне доверял с этим номером. Может, он меня и не стал бы убивать. – Спасибо, Эдуард. – Один совет. Из людей нашей профессии редко получаются хорошие спутники жизни. – Знаю. – Чем он занимается? – Учитель в средней школе. Эдуард только покачал головой. – Что ж, желаю удачи. И удалился, пустив эту парфянскую стрелу. Я сунула карточку в карман платья и вернулась к Ричарду. Да, он преподаватель естественных наук, но еще он сшивается возле монстров. Он видел, сколько там грязи, и это его не очень смущает. А меня? Одно свидание – и у меня уже куча проблем, которых могло бы и не быть. Может, мы невзлюбим друг друга с первого вечера. Такое у меня уже бывало. Я глядела на голову Ричарда и думала, такие ли мягкие эти кудри, как кажутся. Внезапная тяга. Неудобное чувство, но не такое уж незнакомое... Ладно, мне лично незнакомое. Ногу пронзила внезапная боль. Ту самую ногу, которую укусила недоделанная ламия. О Боже, нет! Я прислонилась к столу. Ричард озадаченно на меня смотрел. Я отбросила подол платья. Нога распухала и багровела. Как я этого не заметила? – Я тебе говорила, что сегодня меня укусила ламия? – Ты шутишь! – сказал он. Я покачала головой: – Кажется, тебе придется везти меня в больницу. Он встал и увидел мою ногу. – О Боже мой! Сядь! Меня бросило в пот. А в квартире жарко не было. Ричард помог мне добраться до дивана. – Анита, ламии вымерли уже двести лет назад. Противоядия не будет ни в одной больнице. Я посмотрела на него пристально: – Кажется, наше свидание отменяется. – Нет, черт возьми! Я не буду тут сидеть спокойно и смотреть, как ты погибаешь. Ликантропы к яду нечувствительны. – Ты предлагаешь мчаться к Стивену, чтобы он меня покусал? – Вроде того. – Я лучше погибну. Что-то мелькнуло в его глазах при этих словах, но я не разобрала, что именно. Может быть, боль. – Ты серьезно? – Да. – Тошнота накатила на меня волной. – О Господи, тошнит! Я попыталась встать и добраться до ванной, но свалилась на белый ковер, и меня стало рвать кровью, и рвало, пока я не опустела. Ричард поднял меня и отнес на диван. Передо мной был узкий туннель света в темноте, и темнота поглощала свет, и я не могла ее остановить. Я начинала куда-то уплывать, и это не было больно. Даже страшно не было. Последнее, что я помню, был голос Ричарда: – Я не дам тебе умереть! Отличная мысль.42
Сон начинался. Я сидела посередине огромной кровати под балдахином. Он был из тяжелого синего бархата, цвета полночного неба. И бархатное покрывало мягко поглощало мои руки. Я была одета в длинный белый капот с кружевами на воротнике и рукавах. У меня никогда такого не было. И ни у кого в нашем веке не было. Стены были в синих и золотых обоях. Горел огромный камин, и тени от него танцевали по комнате. В углу комнаты стоял Жан-Клод, залитый оранжевыми и черными тенями. Он был одет в ту же рубашку, что и в последний раз, полупрозрачную на груди. Он подошел ко мне, и отблески огня танцевали в его волосах, на лице, сияли в глазах. – Почему вы в этих снах никогда не наденете на меня нормальной одежды? Он остановился: – Вам не нравится этот капот? – Ни хрена он мне не нравится! Он чуть улыбнулся: – Вы всегда умеете выбирать выражения, ma petite. – Черт возьми, перестаньте меня так называть! – Как хотите, Анита. В том, как он это произнес, было что-то, что мне совсем не понравилось. – Что вы задумали, Жан-Клод? Он стоял рядом с кроватью и расстегивал верхнюю пуговицу у себя на рубашке. – Что вы делаете? Еще одна пуговица, еще одна, и он вытащил рубашку из штанов и сбросил на пол. Его обнаженная грудь была лишь чуть белее моего одеяния. Соски у него были бледные и твердые. Полоска черных волос, начинавшаяся у него на животе и исчезавшая в штанах, меня зачаровывала. Он полез на кровать. Я отпрянула, прижимая к себе белый капот, как героиня плохого викторианского романа. – Так меня не соблазнить! – Я чувствую ваше вожделение на вкус, Анита. Вы хотите узнать, каково ощущать мою кожу обнаженным телом. Я сползла с кровати. – Оставьте меня в покое ко всем чертям! Я серьезно! – Это же просто сон, Анита. Неужели вы даже во сне не можете позволить себе вожделеть? – С вами никогда не бывает просто сон. Вдруг он оказался передо мной, а я не видела, как он переместился. Его руки сомкнулись у меня за спиной, и мы оказались на полу перед камином. Отсветы пламени танцевали на его обнаженных плечах. Его кожа была белой, гладкой, безупречной – и такой мягкой, что хотелось трогать ее вечно. Он был на мне, его тяжесть давила сверху, прижимая меня к полу. Я ощущала контуры его тела, сливающиеся с моими. – Один поцелуй, и я вас отпущу. Я глядела в его полуночно-синие глаза в паре дюймов от моих. И не могла говорить. Я отвернулась, чтобы не видеть этой совершенной красоты. – Один поцелуй? – Мое слово, – шепнул он. Я повернулась к нему: – Ваше слово не стоит гроша ломаного! Его лицо было прямо над моим, губы почти соприкасались. – Один поцелуй. Мягкие, нежные губы. Он поцеловал меня в щеку, губы скользнули по ней, коснулись шеи. Его волосы щекотали мне лицо. Я думала, что все кудрявые волосы жесткие, но эти были мягкие, как у младенца, шелковые. – Один поцелуй, – шепнул он снова в кожу моего горла, пробуя языком пульс у меня на шее. – Перестаньте! – Вы сами хотите. – Перестаньте немедленно! Он захватил ладонью мои волосы, отгибая мне шею назад. Губы его отъехали назад, обнажив клыки. Глаза утонули в синеве, белков не осталось. – НЕТ! – Я возьму вас, ma petite, пусть даже для того, чтобы спасти вам жизнь. И его голова пошла вниз в ударе, подобном змеиному. Я проснулась под потолком, которого не узнала. Мягким веером свисали с потолка черные и белые занавесы. Кровать была из черного атласа со слишком большим количеством разбросанных по ней подушек. Они тоже были все черные или белые. И на мне был черный халат с белыми полосами. Он был шелковый на ощупь и как на меня шитый. В белом ковре на полу нога утопала по щиколотку. В дальнем углу комнаты стояли лаковый туалетный столик и комод с ящиками. Я села и увидела себя в зеркале. Кожа на шее была гладкой, без следов от укуса. Просто сон, просто сон – но я знала, что это не так. На этой комнате был несомненный отпечаток Жан-Клода. Я умирала от яда. Как я сюда попала? Где это я – в подземельях “Цирка проклятых” или совсем в другом месте? И еще болит правое запястье. На нем свежие бинты. Не помню, чтобы в пещере я его поранила. Я смотрела на себя в зеркало туалетного столика. В черном неглиже моя кожа белела, а волосы были длинными и черными, как платье. Я рассмеялась. Я очень соответствовала убранству. Этому чертовому убранству, так его перетак! За белым занавесом открылась дверь. За драпировкой мелькнули каменные стены. А он был одет только в шелковые штаны мужской пижамы. И он шел ко мне босыми ногами. Обнаженная грудь была такой же, как в моем сне, только вот крестообразного шрама во сне не было. Он портил мраморное совершенство, но из-за него Жан-Клод почему-то выглядел более реальным. – Ад, – сказала я. – Определенно Ад. – Простите, что, ma petite? – Я думала, где я нахожусь. Раз вы здесь, это определенно Ад. Он улыбнулся. И был он слишком доволен, как хорошо пообедавший удав. – Как я сюда попала? – Вас привез Ричард. – Значит, я, в самом деле, была отравлена. Это не было во сне? Он сел на дальний край кровати, насколько мог далеко от меня. Другого места, чтобы сесть, не было. – Боюсь, что яд был очень настоящим. – Я не жалуюсь, но как вышло, что я не умерла? Он обнял колени, прижав их к груди – неожиданный жест уязвимости. – Я вас спас. – Объясните это. – Вы знаете. Я покачала головой: – Скажите вслух. – Третья метка. – У меня же нет следов от укусов! – Но есть забинтованный порез на запястье. – Вы мерзавец! – Я спас вам жизнь. – Вы пили мою кровь, когда я была без сознания? Он едва заметно кивнул. – Вы сукин сын! Снова открылась дверь, и вошел Ричард. – Ты, мерзавец, как ты мог отдать меня ему? – Кажется, она нам не слишком благодарна, Ричард. – Ты сказала, что лучше умрешь, чем станешь ликантропом. – И лучше умру, чем стану вампиром. – Он тебя не укусил. Ты не будешь вампиром. – Я буду его рабой на целую вечность – ничего себе выбор! – Это только третья метка, Анита. Ты еще не стала его слугой. – Не в этом дело! – Я уставилась на него. – Ты не понимаешь? Лучше бы ты дал мне умереть, чем сделал такое! – Вряд ли эта судьба хуже смерти, – сказал Жан-Клод. – У тебя кровь текла из носа и глаз. Ты истекала кровью у меня на руках, – Ричард сделал несколько шагов к кровати и остановился. – Я не мог просто так дать тебе умереть. И он беспомощно развел руками. Я встала в этом шелковом платье и посмотрела на них обоих. – Ладно, Ричард не знал, но вы знали, что я думаю по этому поводу, Жан-Клод. У вас оправданий нет. – Может быть, я тоже не мог стоять и смотреть, как вы умираете. Вам такое в голову не приходило? Я покачала головой: – Что означает третья метка? Какую дополнительную власть она вам надо мной дает? – Я теперь могу шептать вам мысленно не только во сне. И вы тоже обрели силу, ma petite. Теперь вас очень трудно убить. Яд вообще не подействует. Я все качала головой. – Не хочу этого слышать. Я вам этого никогда не прощу, Жан-Клод. – Я и не думал, что вы простите, – сказал он, и вид у него был печальный. – Мне нужна одежда и чтобы меня отвезли домой. Мне нужно сегодня работать. – Анита, ты же сегодня дважды чуть не погибла. Как ты можешь? – Оставь, Ричард. Мне нужно на работу. Мне нужно что-то, принадлежащее мне, а не ему. А ты гад, который суется не в свое дело! – Найди для нее одежду и отвези ее домой, Ричард. Ей нужно время, чтобы привыкнуть к новым переменам. Я пристально посмотрела на Жан-Клода, который все еще сидел, свернувшись, в углу кровати. Он был восхитителен, и будь у меня пистолет, я бы пристрелила его на месте. В животе у меня холодным и твердым комом ворочался страх. Он собирается сделать меня своей слугой, хочу я того или нет. Я могу вопить и отбиваться, а он будет игнорировать мои протесты. – Приблизьтесь ко мне еще раз, Жан-Клод, по любой причине, и я вас убью. – Три метки связали нас. Вам тоже будет очень больно. Я рассмеялась, и смех был горьким. – Вы серьезно думаете, что для меня это хоть что-то значит? Он смотрел на меня, лицо спокойное, непроницаемое, прекрасное. – Нет. – Он повернулся спиной к нам обоим и сказал: – Отвези ее домой, Ричард. Хотя я не завидую твоей поездке. – Он глянул назад с легкой улыбкой. – Когда она сердится, у нее бывает громкий голос. Я хотела плюнуть ему в лицо, но этого было бы мало. Убить его я не могла, по крайней мере, здесь и сейчас, и потому оставила дело так. Вынужденная вежливость. Я пошла за Ричардом к двери и ни разу не оглянулась. Не хотела я видеть в трюмо его безупречный профиль. Считается, что у вампиров нет отражения и нет души. Первое у него есть. А есть ли вторая? Но я решила, что это не имеет значения. Я собираюсь выдать Жан-Клода Оливеру. Выдать Мастера города на убийство. Еще одна метка – и я навеки в его власти. Ни за что! Сначала я увижу его смерть, даже если мне придется умереть вместе с ним. Никто мне не навяжет ничего силой, даже вечность.43
В конце концов, я надела платье, у которого талия приходилась мне на бедра. То, что оно было на три размера больше, роли не играло. Туфли – любые, даже на высоких каблуках, лишь бы не босиком. Ричард включил в салоне отопление, поскольку от его пальто я отказалась. Мы уже ссорились, и даже до первого свидания. Даже для меня это рекорд. – Ты осталась жива, – сказал он в семнадцатый раз. – Но какой ценой? – Я считаю, что любая жизнь бесценна. А ты? – Не надо философствовать, Ричард! Ты выдал меня монстрам, и они меня использовали. Ты разве не понимаешь, что Жан-Клод только искал повода? – Он спас тебе жизнь. Кажется, на этом его аргументы истощились. – Но он это сделал не для того, чтобы меня спасти. Он это сделал, чтобы я стала его рабыней. – Человек-слуга – не раб. Скорее почти наоборот. У него почти не будет над тобой власти. – Но он может шептать в мое сознание, вторгаться в мои сны. – Я покачала головой. – Ты даешь ему себя обмануть, Ричард. – Ты ведешь себя неразумно, – сказал он. Это уже было слишком. – Это ведь на моей разрезанной руке кормился Мастер города! Ричард, он сосал мою кровь! – Я знаю. В его голосе при этом что-то прозвучало необычное. До меня дошло. – Ты на это смотрел, сукин ты сын! – Нет, все было не так. – А как? Я сидела, скрестив руки на животе, и сердито смотрела на Ричарда. Вот, значит, чем держит его Жан-Клод. Он маньяк, который любит подглядывать! – Я хотел быть уверен, что он сделает только то, что нужно для спасения твоей жизни. – А что он еще мог сделать? Он же сосал мою кровь, черт возьми! Ричард вдруг стал пристально всматриваться в дорогу, чтобы не глядеть на меня. – Он мог тебя изнасиловать. – Ты сам сказал, что у меня из носа и глаз текла кровь. По мне, это не слишком эротично. – Его возбуждает любая кровь. – Ты серьезно? – выкатила я на него глаза. Он кивнул. У меня вдруг похолодели ноги. – Почему ты думаешь, что он собирался меня изнасиловать? – Ты проснулась на черном покрывале. Сначала было белое. Он тебя на него положил и стал раздевать. Снял с тебя платье. Кровь была повсюду. Он мазал ею свое лицо, пробовал на вкус. Другой вампир подал ему золотой нож. – Там еще были вампиры? – Это было как ритуал. Кажется, публика была его важной частью. Он вскрыл тебе запястье и стал пить, но руками... Он трогал твою грудь. Я ему сказал, что привез тебя, чтобы ты осталась жива, а не чтобы он тебя насиловал. – Значит, это действительно далеко зашло? Ричард внезапно затих. – Как это было? Он затряс головой. – Расскажи мне, Ричард. Я требую! – Жан-Клод поднял лицо, залитое кровью, и сказал: “Я так долго ждал не для того, чтобы взять силой то, что я прошу ее отдать по собственной воле. Это искушение”. Потом он посмотрел на тебя, Анита, и что-то было такое в его лице... Страшное до чертиков. Он всерьез верит, что ты к нему придешь. Что ты будешь его... любить. – Вампиры не знают любви. – Ты уверена? Я посмотрела на него и отвернулась. И смотрела в окно, где уже угасал день. – Вампиры не могут любить. Не умеют. – Откуда ты знаешь? – Жан-Клод не любит меня. – Может быть, любит, насколько это для него возможно. Я покачала головой: – Он купался в моей крови. Он взрезал мне руку. Это не то, что я назвала бы любовью. – Может, он назвал бы. – Мне это полностью чуждо. – Отлично, но признай, что он тебя, быть может, любит, насколько это ему доступно. – Нет. – Тебе страшно подумать, что он тебя любит? Я изо всех сил смотрела в окно. Мне не хотелось говорить на эту тему. И весь этот проклятый день мне хотелось бы отмотать назад. – Или тебя пугает другое? – Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Понимаешь. И он говорил очень уверенно. Но он не мог знать столько, чтобы быть так уверенным. – Скажи это вслух, Анита. Скажи, и это уже не будет так страшно. – Мне нечего говорить. – Ты хочешь сказать, что никакой частью своего существа его не хочешь? Что никак не отвечаешь на его любовь? – Я его не люблю, и в этом я уверена. – Но? – Ты назойлив, – сказала я. – Да, назойлив, – ответил он. – Ладно, меня к нему тянет. Это ты и хотел услышать? – Насколько тянет? – А это не твое собачье дело. – Жан-Клод предупредил меня, чтобы я держался от тебя подальше. И мне хочется знать, чему я мешаю на самом деле. Если тебя к нему тянет, может быть, мне стоит действительно отойти в сторону. – Ричард, он монстр. Ты его видел. Я не могу любить монстра. – А если бы он был человеком? – Он себялюбивый и расчетливый мерзавец. – Но если бы он был человеком? Я вздохнула: – Тогда бы, может быть, что-нибудь и вышло бы, но Жан-Клод и живой мог бы быть жутким сукиным сыном. Нет, я не думаю, что это помогло бы. – Но ты даже не собираешься пробовать, потому что он монстр. – Он мертвец, Ричард, ходячий труп. Не важно, насколько он красив, насколько он меня манит, он все равно мертвец. С трупами я не встречаюсь. Должны же быть у девушки какие-то правила. – Значит, трупы исключаются. – Исключаются. – А ликантропы? – А что? Ты хочешь сосватать меня своему другу? – Просто интересуюсь твоими правилами. – Ликантропия – это болезнь. Последствия нападения. Нельзя же обвинять жертву изнасилования. – То есть ты не отвергаешь возможность романа с оборотнем? – Никогда не было. – С кем ты еще не будешь встречаться? – С теми, что никогда не были людьми, – начнем с этого. А вообще я об этом не думала. Откуда такой интерес? Он покачал головой: – Просто любопытствую. – И почему я на тебя еще не разозлилась? – Может быть, потому, что ты рада быть живой, какова бы ни была цена. Он заехал на стоянку перед моим домом. Машина Ларри урчала мотором на стоянке. – Может, я и рада быть живой, но о цене поговорим, когда я узнаю, какова она на самом деле. – Ты не веришь Жан-Клоду? – Я бы ему не поверила, если бы он сказал, что луна белая. Ричард улыбнулся: – Прости за неудачное свидание. – Может, попробуем как-нибудь в другой раз. – Мне это предложение нравится, – сказал он. Я открыла дверь и остановилась, дрожа на прохладном ветру. – Что бы ни было дальше, Ричард, я тебе благодарна, что позаботился обо мне. И... – я не знала, как это сказать, – что бы ни держало тебя возле Жан-Клода, разорви это. Уйди от него. При нем ты погибнешь. Он только кивнул: – Хороший совет. – Которому ты не собираешься следовать, – заключила я. – Последовал бы, если бы мог, Анита. Поверь мне. – Чем он тебя держит, Ричард? Он покачал головой: – Он приказал мне тебе не говорить. – Он еще приказывал тебе со мной не встречаться. Он только пожал плечами: – Тебе уже пора. А то на работу опоздаешь. Я улыбнулась: – К тому же у меня задница отмерзает. Он тоже улыбнулся: – Ты умеешь выбирать выражения. – Я слишком много времени провожу с копами. Он кивнул, я закрыла дверь. Ричард не хотел говорить о том, чем держит его Жан-Клод. Что ж, нет правила, которое требовало бы честности на первом свидании. А к тому же он был прав – я уже опаздывала на работу. Я постучала в окно Ларри: – Сейчас я переоденусь и тут же спущусь. – А кто это тебя привез? – Человек, с которым у меня было свидание. Такое объяснение было куда проще правды. К тому же это была почти правда.44
Это единственная ночь в году, когда Берт разрешает нам надевать на работу черное. В обычные рабочие часы он считает этот цвет слишком мрачным. У меня есть черные джинсы и свитер для Хэллоуина с улыбающимися фонарями из черепов на уровне живота. Я все это натянула вместе с парой черных кроссовок. И даже наплечная кобура с браунингом вписывалась в ансамбль. Запасной пистолет я вложила в кобуру, которая надевалась внутрь штанов, две запасные обоймы сунула в сумку. Заменила нож, который пришлось бросить в пещере. В кармане куртки у меня был короткоствольный пистолет; еще два запасных ножа – один на спине, другой в ножнах на лодыжке. Не надо смеяться, дробовик-то я не взяла! Если Жан-Клод узнает, что я его предала, он меня убьет. Буду ли знать, если он погибнет? Почувствую ли? Что-то подсказывало мне, что да. Я взяла карту, полученную от Карла Ингера, и набрала номер. Если уж делать, то быстро. – Алло? – Это Карл Ингер? – Да, это я. Кто говорит? – Анита Блейк. Мне нужно поговорить с Оливером. – Вы решили выдать нам Мастера города? – Да. – Если вы минуту подождете, я позову мистера Оливера. Он положил трубку на стол, и я слышала, как он отходит, пока в телефоне не стало слышно вообще ничего. Это куда лучше Музака. Шаги направились обратно, и я услышала: – Здравствуйте, мисс Блейк, очень рад вас слышать. Я проглотила слюну, и это было больно. – Мастер города – это Жан-Клод. – Я его даже не учитывал. Он не очень силен. – Он скрывает свою силу. Поверьте мне, он представляет собой больше, чем кажется. – Почему переменились ваши чувства, мисс Блейк? – Он поставил мне третью метку. Я хочу быть от него свободной. – Мисс Блейк, если вы привязаны к вампиру трижды и он умрет, это может быть шоком для вашего организма. Это может вас убить. – Я хочу быть свободной, мистер Оливер. – Даже ценой гибели? – спросил он. – Даже ценой гибели. – Жаль, что мы не встретились с вами при других обстоятельствах, мисс Блейк. Вы замечательная личность. – Нет, я просто слишком много видела. И не хочу быть в его власти. – Я вас не подведу, мисс Блейк. Он будет убит. – Если бы я в это не верила, я бы вам не сказала. – Я ценю ваше доверие. – Еще одна вещь, которую вы должны знать. Ламия сегодня пыталась вас предать. Она в заговоре с другим Мастером, по имени Алехандро. – В самом деле? – Голос был заинтересованным. – А что он ей пообещал? – Свободу. – Да, это должно было быть для Мелани искушением. Я держу ее на очень коротком поводке. – Она пытается размножиться. Вам это известно? – Что вы имеете в виду? Я рассказала ему о мужчинах, особенно о последнем, который чуть не успел закончить превращение. Он на секунду затих, потом сказал: – Я проявил исключительную невнимательность. Мне придется разобраться с Мелани и Алехандро. – Отлично. Я буду очень благодарна, если завтра вы мне позвоните и сообщите, как обернулось дело. – Чтобы вы были уверены, что он мертв, – сказал Оливер. – Да, – ответила я. – Вам позвонит Карл или я сам. Но, прежде всего, где нам найти Жан-Клода? – “Цирк проклятых”. – Какое подходящее название. – Это все, что я знаю. – Спасибо, мисс Блейк, и счастливого вам Хэллоуина. Я не могла не рассмеяться: – Да, в эту ночь нежить разгуляется! – Разумеется, – тихо хохотнул он. – До свидания, мисс Блейк. И телефон в моей руке оглох. Я смотрела на трубку. Я должна была это сделать. Должна. Так почему же у меня сводило живот судорогой? Почему приходилось подавлять желание позвонить Жан-Клоду и предупредить его? Дело в метках, или Ричард был прав? Уж не любила ли я Жан-Клода – в каком-то странном, извращенном смысле? Помоги мне Боже, я надеялась, что это не так.45
Уже наступил полностью темный вечер кануна Дня Всех Святых. Мы с Ларри выполнили два заказа. Одного поднял он, второго я. Ему предстояло поднять еще одного, а мне троих. Обычная рабочая ночь. Только наряд Ларри трудно было назвать обычным. Берт поощряет нас на праздник носить что-нибудь соответствующее. Я выбрала свитер. Ларри надел маскарадный костюм. На нем был синий хлопчатобумажный комбинезон, белая рубашка с закатанными рукавами, соломенная шляпа и тяжелые сапоги. Если его спрашивали, он отвечал: – Я Гек Финн. Разве не похоже? При его внешности он точно отвечал роли. На рубашке у него уже была кровь, но ведь дело было в Хэллоуин. И на улицах полно людей с поддельной кровью на одежде. Наш костюм ничем не выделялся. У меня запищал пейджер. Я посмотрела номер – Дольф. Черт его побери. – Кто это? – спросил Ларри. – Полиция. Надо найти телефон. Он посмотрел на часы на приборной доске. – Мы опережаем график. Заедем в “Макдоналдс” рядом с шоссе? – Отлично. Я только молилась, чтобы не еще одно убийство. Чтобы хоть одна ночь прошла нормально. И в мозгу все крутились, как обрывок застрявшей песенки, две фразы: “Сегодня погибнет Жан-Клод. Ты его предала на смерть”. Это казалось неправильным – убить его вот так, с безопасного расстояния. Не спустить курок самой, глядя ему в глаза, не дать ему шанса убить меня раньше. Честная игра, понимаешь. Мать ее туда, эту честную игру, тут я – или он. Так? Ларри припарковался на стоянке у “Макдоналдса”. – Я выпью колы, пока ты будешь звонить. Тебе чего-нибудь взять? Я покачала головой. – Что с тобой? – Да нет, ничего. Я только надеюсь, что это не очередное убийство. – Господи, мне и в голову не пришло! Мы вышли из машины. Ларри пошел в зал, а я осталась у автомата при входе. Дольф ответил с третьего звонка: – Сержант Сторр. – Это я, Анита. Что там у тебя? – Мы раскололи того помощника юриста, который давал информацию вампирам. – Слава Богу! А то я думала, что у нас очередное убийство. – Не сегодня. У этого вампа дела поважнее. – Что это значит? – Он планирует пустить каждого вампира в городе убивать людей в этот Хэллоуин. – Он не сможет. Это может сделать только Мастер города, и то если он невероятно силен. – Я тоже так думал. Может, этот вампир просто сошел с ума. Тут у меня возникла мысль – страшная мысль. – У тебя есть словесный портрет этого вампира? – Вампиров, – поправил он. – Прочти его мне. Послышалось шуршание бумаги, потом Дольф прочитал: – Низкорослый, темноволосый, очень вежливый. С этим боссом видели другого вампира. Среднего роста, индеец или мексиканец, с длинными черными волосами. Я вцепилась в трубку так, что у меня задрожала рука. – Вампир говорил, зачем ему нужны массовые убийства? – Для дискредитации легального вампиризма. Правда, дурацкий мотив для вампира? – Да, – сказала я. – Дольф, это может случиться. – Чего? – Если этот Мастер вампиров сможет убить Мастера города и взять власть до рассвета, он может это проделать. – Что мы можем сделать? Я чуть не попросила его защитить Жан-Клода, но это не было дело полиции. Им приходилось думать о законности, о жалобах на грубость полиции. А такого, как Оливер, взять живым совершенно невозможно. Что бы сегодня ночью ни случилось, это будет необратимо. – Анита, отвечай! – Я должна идти, Дольф. – Анита, ты что-то знаешь. Выкладывай! Я повесила трубку и отключила пейджер, потом позвонила в “Цирк проклятых”. Приятный женский голос ответил: – “Цирк проклятых”, где сбываются все ваши кошмары. – Мне нужен Жан-Клод. Срочно! – Он сейчас занят. Могу я ему что-нибудь передать? Я глубоко вздохнула, чтобы незаорать. – Говорит Анита Блейк, человек-слуга Жан-Клода. Скажите ему, пусть тащит сюда свой труп, да поживее! – Я... – Если он не подойдет, погибнут люди! – О’кей, о’кей. Она поставила меня в режим ожидания под изуродованный вариант “Высокого полета” Тома Петти. Пришел Ларри с бутылкой колы: – Что там? Я покачала головой. Как-то я могла подавить порыв подпрыгивать от нетерпения, поскольку от этого Жан-Клод быстрее не подойдет. И я стояла спокойно, обнимая себя одной рукой. Что я наделала? О Господи, пусть это будет еще не слишком поздно! – Ma petite? – Слава Богу! – Что случилось? – Слушайте и не перебивайте. К “Цирку” направляется Мастер вампиров. Я дала ему ваше имя и место вашего отдыха. Его зовут мистер Оливер, и он старше, чем само время. Он старше Алехандро. На самом деле я думаю, что для Алехандро он Мастер. Все это было подстроено, чтобы я отдала ему город, и я купилась. Он так долго молчал, что я спросила: – Вы меня слышите? – Вы, в самом деле, пытались меня убить. – Я вам сказала, что буду пытаться. – Но теперь вы меня предупреждаете. Почему? – Оливеру нужна власть над городом, чтобы послать всех вампиров убивать людей. Он хочет вернуть все к старым временам, когда вампиры были вне закона. Он сказал, что легальный вампиризм слишком быстро ширится. Я согласилась, но я не знала, что он собирается сделать. – Итак, чтобы спасти своих драгоценных людей, сейчас вы предаете Оливера. – Да не так все! Черт побери, Жан-Клод, поймите вы, что сейчас важно! Они уже в пути. Может, они уже там! Вам надо защищаться! – Чтобы обезопасить людей? – И ваших вампиров тоже. Неужели вы хотите, чтобы они попали под власть Оливера? – Нет. Я приму меры, ma petite. По крайней мере, мы дадим ему бой. И он повесил трубку. Ларри смотрел на меня вытаращенными глазами. – Анита, что же это творится? – Ларри, потом. – Я вытащила из сумки карточку Эдуарда, и тут оказалось, что у меня четвертаки кончились. – У тебя найдется четвертак? – Да, конечно. И он подал мне его без дальнейших вопросов. Правильный мужик. Я набрала номер. Будь на месте, только будь на месте! Эдуард ответил после седьмого звонка. – Эдуард, это я, Анита. – Что случилось? – Как тебе идея взять двух Мастеров вампиров, оба постарше Николаос? Было слышно, как он проглотил слюну. – С тобой никогда не соскучишься. Где встречаемся? – “Цирк проклятых”. Есть у тебя лишний дробовик? – Не при себе. – А, черт. Ладно, встретимся перед “Цирком” как можно скорее. Сегодня действительно ад с цепи сорвется. – Кажется, намечается отличный Хэллоуин. – Там увидимся. – Пока – и спасибо, что пригласила. Эдуард говорил всерьез. Он начинал обыкновенным убийцей, но люди – слишком легкая дичь, и он перешел на вампиров и оборотней. Никогда еще ему не попадалось ничего, чего он не мог бы убить, а что такое жизнь, если в ней нет достойной цели? Я посмотрела на Ларри: – Придется мне одолжить твою машину. – Никуда ты без меня не поедешь. Я слышал, что ты говорила, и в стороне не останусь. Я начала было спорить, но на это не было времени. – Ладно, тогда давай. Он ухмылялся. Ему было приятно. Он не знал, что сегодня будет, против чего мы выходим. Я знала. И совсем не была счастлива.46
Я стояла у входа в “Цирк проклятых” и глазела на волну маскарадных костюмов и толпу разряженных людей. Никогда я еще не видела здесь такой толпы. Эдуард стоял рядом со мной в длинном черном плаще с маской мертвой головы. Смерть, одетая смертью, – правда, забавно? Еще у него был привязанный к спине огнемет, пистолет “узи” и одно небо знает, что еще. У Ларри вид был бледный, но решительный. У него в кармане лежал мой короткоствольник. Об оружии он понятия не имел, и короткоствольник был всего лишь на всякий случай, но в машине он оставаться не стал. На следующей неделе, если будем живы, поведу его в тир. Мимо нас прошла женщина в костюме птицы, обдав нас запахом духов и перьев. Мне пришлось поглядеть дважды, чтобы убедиться, что это только костюм. В сегодняшнюю ночь любой оборотень мог появиться открыто, и люди только скажут: “Классный костюм”. Была ночь Хэллоуина в “Цирке проклятых”, и все было возможно. К нам подошла стройная женщина, на которой не было ничего, кроме бикини и очень искусной маски. Ей пришлось подойти вплотную, чтобы заглушить рокот толпы. – Жан-Клод послал меня привести вас. – Кто вы такая? – Рашида. Я покачала головой. – Рашиде два дня назад оторвали руку. – Я уставилась на нетронутую плоть ее руки. – Вы не Рашида, этого не может быть. Она подняла маску, показав лицо, и улыбнулась. – Мы быстро исцеляемся. Я знала, что у ликантропов раны заживают быстро, но ведь не так быстро и не такие раны. Век живи – век учись. Мы пошли в толпу за ее качающимися бедрами. Я левой рукой поймала руку Ларри: – Не отходи от меня ни на шаг. Он кивнул. И я пошла через толпу, держа его за руку, как ребенка или любовника. Мне была невыносима мысль, что он может пострадать. Нет, что он может погибнуть. Сегодня главным пугалом была смерть. Эдуард шел за нами по пятам. Безмолвный, как его тезка, надеясь, что вскоре кого-нибудь убьет. Рашида вела нас к большому полосатому цирковому шатру. Как я понимаю, к кабинету Жан-Клода. Человек в соломенной шляпе и полосатом пальто заступил нам дорогу: – Извините, все билеты проданы. – Перри, это я. А со мной те, кого Жан-Клод велел привести. Она ткнула большим пальцем в нашу сторону. Человек отошел в сторону, полог приподнялся и пропустил нас. У него над губой была полоска пота. Да, было жарко, но пот этот был не от жары. Что же твориться там в шатре? Не может быть, чтобы что-то слишком плохое, иначе они не впустили бы толпу зрителей. Или… впустили бы? Огни сверкали ярко и горячо. Мне стало жарко под свитером, но я его не сняла. Терпеть не могу, когда люди пялятся на мой пистолет. Круглые занавесы были подняты до потолка, отделив две занавешенные зоны на большой арене. Вокруг скрытых зон стояли прожекторы. Занавесы играли, как призмы, и с каждым нашим шагом меняли цвет. Не знаю, была это ткань или игра света. Что бы это ни было, эффект был сильным. Рашида остановилась перед самыми перилами, которые отделяли толпу от арены. – Жан-Клод велел, чтобы все были в маскарадных костюмах, но у нас нет времени. – Она потянула меня за свитер. – Снимите куртку, так сойдет. Я вытащила мой свитер из ее рук. – О чем вы говорите? Какие костюмы? – Вы задерживаете представление. Бросьте куртку и пойдемте. Грациозным ленивым прыжком она перемахнула через перила и пошла босиком по белой арене, махнув нам рукой, чтобы мы шли следом. Я осталась, где была. Никуда я не собиралась идти, пока мне не объяснят, что происходит. Ларри и Эдуард остались со мной. Публика стала на нас поглядывать, ожидая, что мы сейчас покажем что-то интересное. Мы стояли и ждали. Рашида исчезла в занавешенном круге. – Анита! Я обернулась, но Ларри смотрел на арену. – Ты что-то сказал? Он покачал головой. Я посмотрела на Эдуарда, но это был не его голос. – Жан-Клод? – шепнула я. – Да, это я, ma petite. – Где вы? – За занавесом, куда ушла Рашида. Я покачала головой. Его голос отзывался резонансом, легким эхом, но в остальном был совершенно таким же, как всегда. Может, я могла говорить с ним, не двигая губами, но если так, то я не хотела об этом знать. – Что происходит? – шепнула я. – Мы с мистером Оливером заключили джентльменское соглашение. – Не понимаю. – С кем ты говоришь? – спросил Эдуард. Я тряхнула головой. – Потом объясню. – Войдите в мой круг, Анита, и я объясню вам все одновременно с публикой. – Что вы сделали? – Все, что мог, чтобы спасти жизни, ma petite, но кто-то сегодня умрет. И это будет в круге, куда призваны лишь солдаты. Мирное население сегодня умирать не будет, кто бы ни победил. Мы оба дали слово. – Вы будете драться здесь на ринге? Как гладиаторы? – Это было лучше, чего я мог добиться за такой короткий срок. Если бы вы предупредили меня за несколько дней, может быть, я бы устроил все по-другому. Я оставила это без внимания. И так я чувствовала свою вину. Я сняла свитер и положила его на перила. Поблизости заахали люди – те, кто увидел пистолет. – Драка будет здесь, на ринге. – Перед публикой? – спросил Эдуард. – Ага. – Не понял, – сказал Ларри. – Ларри, я хочу, чтобы ты остался здесь. – Ни за что. Я сделала глубокий вдох и медленный выдох. – Ларри, у тебя нет оружия. Ты не умеешь стрелять из пистолета. Пока не научишься, ты просто пушечное мясо. Останься здесь. Он помотал головой. Я взяла его за руку: – Ларри, я тебя очень прошу. То ли просьба, то ли мой проникновенный взгляд – но он кивнул. Мне стало легче дышать. Что бы ни случилось, Ларри не погибнет потому, что я его в это втянула. Это не будет на моей совести. Я перелезла через ограждение на ринг. С шорохом черной пелерины Эдуард последовал за мной. Ларри остался, вцепившись в перила. У него был вид, будто его бросили, но он был вне опасности. Это было главное. Я коснулась переливающего занавеса, и это оказалось игра света. Вблизи материя была белой. Отведя ее в сторону, я вошла, Эдуард за мной. Там в несколько ярусов шел кольцевой помост, а в центре круга стоял трон. Рашида и Стивен стояли у подножия помоста. Я узнала обнаженную грудь и волосы Ричарда раньше, чем он успел понять маску. Белую маску с голубой звездой на щеке. На нем были переливающиеся шаровары с курткой и туфлями им под стать. Все были в маскарадных костюмах, кроме меня. – Я надеялся, что ты не успеешь, – сказал Ричард. – Как, пропустить хэллоуиновское представление всех времен? – Кто там с тобой? – спросил Стивен. – Смерть, – ответила я. Эдуард поклонился. – Верю вам настолько, что позволяю привести на бал смерть, ma petite. Я подняла голову к самому верху помоста. Перед троном стоял Жан-Клод. Наконец-то он был одет в то, на что намекали его сорочки, и это было настоящим. Настоящий французский придворный. Половину деталей его костюма я даже не знала, как назвать. Черный камзол, со вкусом инкрустированный серебром. Короткий полуплащ, наброшенный на одно плечо. Облегающие брюки, заправленные в сапоги до икр. Широкий белый воротник у горла. Кружева, рассыпанные по рукавам камзола. И сверху широкая, почти плоская мягкая шляпа с изогнутыми дугами белых и черных перьев. Костюмированная шеренга раздвинулась в стороны, открывая мне дорогу к ступеням трона. Почему-то мне не хотелось идти. За занавесом слышались характерные звуки – там передвигали декорации и реквизит. Я глянула на Эдуарда. Он смотрела на толпу, замечая все. Искал жертв или знакомые лица? Все были в маскарадных костюмах, но очень немногие – в масках. На половине высоты лестницы стояла Ясмин и Маргарита. Ясмин была одета в алое сари, все в вуалях и блестках. При ее темном лице красный шелк смотрелся очень естественно. На Маргарите было длинное платье с рукавами-“фонариками” и широким кружевным воротником. Платье из какой-то темно-синей ткани, простое, без украшений. Светлые волосы висели сложной массой кудрей над каждым ухом и небольшим пучком на голове. Ее наряд, как наряд Жан-Клода, смотрелся не маскарадным костюмом, а древней одеждой. Я стала подниматься к ним. Ясмин откинула вуали, обнажив крестообразный шрам, который я ей оставила. – Кто-то тебе за это сегодня отплатит. – Не ты лично? – Пока нет. – Тебе все равно, кто победит? Она улыбнулась: – Я, конечно же, лояльная к Жан-Клоду. – Черта с два. – Не менее лояльна, чем ты, ma petite, – четко произнесла она, откусывая каждый слог. Я оставила ее смеяться мне в спину. Кому-кому, а не мне упрекать других в нелояльности. У ног Жан-Клода сидела пара волков. Они смотрели на меня до странности светлыми глазами. И ничего человеческого в их глазах не было. Настоящие волки. Где он достал настоящих? В двух шагах от него и его ручных волков я остановилась. Его лицо было непроницаемым, пустым и прекрасным. – Вы как будто из “Трех мушкетеров”, – сказала я. – Совершенно верно, ma petite. – Это ваше родное столетие? Он улыбнулся улыбкой, которая могла означать все что угодно – или ничего. – Что сегодня будет, Жан-Клод? – Подойдите и встаньте возле меня, как должно моему слуге-человеку. Он протянул бледную руку. Я не приняла руку и подошла. Он говорил прямо у меня в голове, и спорить было глупо. От спора это не перестанет быть правдой. Один из волков издал низкое грудное рычание. Я остановилась. – Они вас не тронут. Они принадлежат мне. “Как и я”, – мелькнула у меня мысль. Жан-Клод опустил руку к рычащему волку. Тот съежился и лизнул руку. Я аккуратно его обошла. Но он не обращал на меня внимания, глядя только на Жан-Клода. Жаль, что он на меня зарычал – я ничем этого не заслужила. Он лебезил, как собака. Я встала справа чуть позади волков. – Я вам выбрал чудесный маскарадный костюм. – Если это что-то под стать вашему, я бы предпочла его не надевать. Он рассмеялся тихим и низким смехом, и этот смех резонировал у меня в животе. – Стойте здесь возле трона, пока я буду говорить речь. – Мы, в самом деле, будем биться на глазах у толпы? Он встал. – Конечно. Это – “Цирк проклятых”, и сегодня Хэллоуин. Мы покажем им такой спектакль, подобного которому они не видели. – Это безумие! – Вероятно, но оно не даст Оливеру обрушить здание на нас. – Он это может? – Он мог бы и гораздо больше, ma petite, если бы мы не договорились об ограничении нашей силы. – Вы тоже можете обрушить здание? Он улыбнулся и впервые в жизни дал мне прямой ответ: – Нет, но Оливер этого не знает. Я не могла сдержать улыбку. Он опустился на трон, перебросив ногу через подлокотник. Надвинул шляпу на лицо, так что остался виден только рот. – До сих пор не могу поверить, что вы меня предали, Анита. – Вы не оставили мне выбора. – Вы, в самом деле, предпочли бы видеть меня мертвым, чем получить четвертую метку? – Да. И тут он шепнул: – Анита, представление начинается! Свет погас. Из оказавшейся вдруг в темноте публики послышались испуганные крики. Занавес поехал в стороны, и вдруг я оказалась на краю прожекторного пятна. Свет был как звезда в темноте. Мне пришлось признать, что мое простецкий свитер не соответствовал антуражу. Жан-Клод встал одним текучим движением. Сорвав с себя шляпу, он отвесил низкий размашистый поклон. – Леди и джентльмены, сегодня вы увидите великую битву. – Он медленно пошел вниз по ступеням. Прожектор шел за ним. Он по-прежнему держал шляпу в руке, подчеркивая ею свои слова. – Битву за душу этого города. Он остановился, и прожектор стал шире, выхватив из тьмы двух вампирш рядом с ним, одетых в широкие платья двадцатых годов – синее и красное. Они сверкнули клыками, и в публике раздались ахи и охи. – Сегодня вы увидите вампиров, вервольфов, богов и дьяволов. – Каждое слово он наполнял особым смыслом. Когда он сказал “вампиров”, у меня по шее пробежали мурашки. Слово “вервольфов” полоснуло из темноты, и в толпе раздались вскрики. “Богов” пробежало по коже. “Дьяволов” прозвучало горячим ветром, обжигающим лицо. Тьму заполнили судорожные вздоху и подавленные вскрики. – Что-то из этого будет настоящим, что-то – иллюзией. Что есть что – решать вам. Слово “иллюзия” отозвалось в мозгу, как видение в стекле, повторяющееся снова и снова. Последний звук замер вдали шепотом, который прозвучал как совсем иное слово. “Настоящее”, – шепнул голос. – В этот Хэллоуин монстры города схватятся за власть над ним. Если победим мы, все будет мирно, как было прежде. Если победят наши враги… И второй прожектор выхватил из тьмы вершину другого помоста. Там не было трона. Там стоял Оливер и ламия во всей ее змеиной красе. На Оливере был мешковатый белый спортивный костюм в крупный горошек. На его белом лице была печальная улыбка. Из запавшего глаза упала блестящая слеза. А на голове у него была остроконечная шапочка с помпоном. Клоун? Он решил предстать клоуном? Этого я не могла бы себе представить. Зато ламия впечатляла – ее полосатые кольца обвивались вокруг него, и рука в перчатке касалась ее обнаженных грудей. – Если победят наши враги, завтра ночью город ждет кровавая баня, которой не видел ни один город в мире. Они будут пировать на плоти и крови города, пока не останется в нем ни крови, ни жизни. – Он остановился на полпути вниз и начал подниматься вверх. – Мы сражаемся за ваши жизни, за самые души ваши. Молитесь о нашей победе, милые мои люди, крепко, крепко молитесь. Он сел на трон. Один из волков положил лапу ему на колени, и Жан-Клод с отсутствующим видом потрепал его по голове. – Ко всем людям приходит смерть, – сказал Оливер. Прожектор медленно погас на лице Жан-Клода, и единственным пятном света остался на Оливере. Символизм в лучшем виде. – И все вы когда-нибудь умрете. Быстро – от несчастного случая, или медленно – от долгой болезни. Боль и агония ждут каждого из вас. Публика беспокойно зашевелилась. – Вы защитили меня от его голоса? – спросила я. – Вас защищают метки, – ответил Жан-Клод. – А что чувствует публика? – Резкую боль в сердце. Старение своего тела. Резкий ужас при воспоминании о несчастных случаях. Воздух наполнили вздохи, вскрики, вопли – это слова Оливера дошли до каждого и заставили его вспоминать о том, что он смертен. Это было мерзко. Кто-то, помнящий миллион лет, напоминал людям о том, как хрупка жизнь. – Если вам предстоит умереть, не лучше ли умереть в наших радостных объятиях? – По ступеням помоста ползала ламия, показывая себя всей публике. – Она возьмет вас нежно, о, как нежно и ласково в эту темную ночь! Мы превращаем смерть в праздник, в радостный переход. Не надо мучительных сомнений! И в конце своем вы возжелаете, чтобы руки ее легли на вас. Она даст вам радость, которая никогда не снилась смертному. И разве дорого заплатить за это смертью, если вам все равно умирать? Не лучше ли умереть, ощущая на коже наши губы, а не острый маятник времени? Раздались крики “Да!”, “Скорей!”, и их было немало. – Остановите его! – сказала я. – Это его минута, ma petite. Я не могу его остановить. – Друзья мои, я предлагаю вам воплотить в наших объятиях самые черные ваши мечты! Придите к нам! Темнота зашелестела движением, и вспыхнул свет. Люди лезли на ограждение, они стремились обнять смерть. И все они застыли в свете и глядели взглядом лунатиков, разбуженных на ходу. У некоторых был озадаченный вид, но человек у самых перил чуть не плакал, будто у него грубо вырвали какое-то яркое видение. Он рухнул на колени, плечи его затряслись, и он зарыдал. Что увидел он в словах Оливера? Что он почувствовал в воздухе? Сохрани нас Боже от этого. Во вновь загоревшемся свете я увидела, что внесли внутрь, пока мы ждали за занавесом. Это было что-то вроде мраморного алтаря и ведущих у нему ступеней. Он стоял между двумя помостами, ожидая… чего? Я повернулась к Жан-Клоду, но уже что-то происходило на арене. Рашида отошла от помостов, приблизившись к ограждению и к публике. Стивен, одетый во что-то вроде купального костюма из ремней, подошел крадучись к другой стороне ограждения. Его почти обнаженное тело было таким же гладким, без шрамов, как у Рашиды. “Мы быстро исцеляемся”, – сказала она. – Леди и джентльмены, мы даем вам несколько минут, чтобы оправиться от первого потока волшебства этого вечера. Потом мы вам покажем кое-какие из наших секретов. Толпа разошлась по местам. Служитель помог вернуться на место плачущему мужчине. На зал упала тишина. Никогда я не видела такой безмолвной толпы. Слышно было бы, как муха пролетит. – Вампиры могут призывать зверей себе на помощь. Мой зверь – волк. Он обошел вершину помоста, демонстрируя своих волков. Я стояла в луче прожектора и не знала, что делать. Я не была в фокусе – просто была видимой. – Но я могу призвать и волчьих кузенов-людей. Он сделал широкий жест рукой, и возникла музыка, сперва тихо, но тут же стала нарастать сверкающим крещендо. Стивен упал на колени. Я обернулась – Рашида тоже упала на землю. Они меняли форму прямо на глазах у публики. Никогда я не видела раньше, как перекидывается оборотень. Должна признать, что испытывала… да, любопытство. Стивен уже стоял на четвереньках. Его спина выгнулась судорогой боли. Длинные желтые волосы мели по полу. Кожа на спине покрылась рябью, как вода, и позвоночник выступил каменной грядой. Он вытянул руки, как в поклоне, прижимаясь лицом к полу, и застонал. Под его кожей что-то перемещалось, как ползущие звери. Позвоночник выгнулся вверх, поднимаясь, как остов шатра. По коже спины побежал мех, проступая до невозможности быстро, как на ускоренной киноленте. Форма его менялась напряженно и резко. Мышцы извивались змеями. Кости выходили из плоти и возвращались обратно с тяжелым и влажным звуком. Как будто волчий облик пробивал себе дорогу сквозь тело человека. Еще быстрее растекся мех цвета темного меда. Изменения стали под ним не так видны, и я была этому рада. Из его глотки вырвался звук, средний между воплем и воем. И, наконец, я увидела тот же облик человека-волка, который был в ночь битвы со змеей. Волколак задрал морду к небу и завыл. От этого звука зашевелились волосы на теле. И второй вой отозвался эхом с противоположной стороны ринга. Я резко обернулась и увидела второго волколака, но этот был черный, как уголь. Рашида? Публика бешено хлопала, оря и топая ногами. Вервольфы подползли к помосту и легли по обе стороны от него. – Я не могу предложить вам ничего столь же зрелищного. – Свет снова упал на Оливера. – Мои создания – змеи. Ламия дважды обернулась вокруг него, зашипев так громко, чтобы слышала публика. И раздвоенным языком лизнула его набеленное ухо. Он показал рукой на подножие своего помоста. Та стояли две фигуры в черых плащах, закрыв лица капюшонами. – Это тоже мои создания, но побережем их для сюрприза. – Он посмотрел на нас. – Давайте начнем. Свет снова медленно погас. Я подавила порыв дотронуться в темноте до Жан-Клода. – Что это? – Начинается битва, – сказал он. – Как именно? – Дальше мы программу вечера не планировали, Анита. Как всякая битва, она будет хаотичной, жестокой и кровавой. Свет медленно загорался, и весь шатер был залит тусклым сиянием, как в семерки или на рассвете. – Начинается, – шепнул Жан-Клод. Ламия скользнула по ступеням, и стороны бросились друг на друга. Это была не битва. Это была свалка, больше похожая на драку в баре, чем на войну. Фигуры в плащах побежали вперед. Я увидела промельк чего-то вроде змеи, но нет. Плевок автоматной очереди – и фигура отшатнулась назад. Эдуард. Я смотрела вниз, держа в руке пистолет. Жан-Клод не шевелился. – Вы не спуститесь? – Настоящая битва будет здесь, ma petite. Делайте что хотите, но все решиться противостоянием силы Оливера и моей. – Ему же миллион лет! Вам его не победить. – Я знаю. Минуту мы смотрели друг на друга. – Простите меня, Жан-Клод. Мне жаль, что так вышло. – Мне тоже, Анита, ma petite, мне тоже. Я сбежала вниз, чтобы вступить в битву. Змеевидная тварь свалилась, рассеченная пополам автоматной очередью. Эдуард стоял спиной к спине с Ричардом, у которого в руке был револьвер. Он стрелял по одной из фигур в плаще, но та даже не замедлилась. Я вытянула руку и выстрелила в закрытую капюшоном голову. Фигура споткнулась и повернулась ко мне. Капюшон упал назад, открыв голову кобры размером с лошадиную. Ниже шеи это была женщина, но выше… Выстрелы мои и Ричарда не оставили на ней даже царапины. Она летела по ступеням ко мне, и я не знала, ни кто она, ни как ее остановить. Веселого вам Хэллоуина!47
Тварь летела ко мне. Я бросила браунинг и успела до половины выхватить нож, как она уже была рядом, и я оказалась на ступенях, а она сверху и откинулась для удара. Я успела выхватить нож, а она всадила зубы мне в плечо. Я вскрикнула и ткнула ножом. Он вошел, но не было ни крови, ни боли. Она грызла мое плечо, накачивая в него яд, и нож не помогал. Я снова вскрикнула, и в голове у меня прозвучал голос Жан-Клода: – Теперь яд вам не опасен. Болело дьявольски, но я от этого не умру. И я с воплем всадила нож ей по горло, не знаю, что еще делать. Она поперхнулась, и по моей руке побежала кровь. Я ударила снова, и она отпрянула с обагренными кровью клыками. Дико зашипев, она слезла с меня, но я уже поняла. Уязвимое место – там, где стыкуются тело змеи и человека. Левой рукой я подхватила браунинг – правое плечо у меня было распорото. Я спустила курок и увидела, как из горла твари хлынула кровь. Она повернулась и побежала, и я не стала ее преследовать. Лежа на ступеньках, я прижимала правую руку к телу. Вряд ли что-нибудь сломано, но боль нестерпимая. Но кровь не текла так сильно, как должна была бы. Я глянула вверх на Жан-Клода – он стоял неподвижно, но какое-то движение ощущалось вокруг, как от нагретого воздуха. И так же недвижим был на своем помосте Оливер. Здесь и шла настоящая битва; все происходящие внизу смерти мало, что значили – кроме как для тех, кто умирал. Прижимая правую руку к животу, я спустилась к Эдуарду и Ричарду. Пока я дошла до низу, рука стала лучше. Настолько, что можно было переложить пистолет в правую. Я смотрела на рану от укуса, и будь я проклята, если она не зарастала! Третья метка. Я исцелялась, как оборотень. – Как ты? – спросил Ричард. – Кажется, ничего. Эдуард таращил на меня глаза: – Такая рана должна быть смертельной! – Объяснения потом, – сказала я. Похожая на кобру тварь лежала у подножия помоста с отсеченной автоматной очередью головой. У Эдуарда быстрая реакция. Раздался высокий, пронзительный крик. Ясмин извивалась в руках у Алехандро. Одну руку он заломил ей за спину, а другой прижимал ее плечи к своей груди. А кричала Маргарита, вырываясь из рук Карла Ингера. Но противник был куда сильнее. И у Ясмин, очевидно, тоже. Алехандро рванул ей горло зубами, и она вскрикнула. Он рванул зубами позвоночник, лицо его залило кровью, и Ясмин обвисла у него в руках. Еще одно движение – и его рука прошла насквозь через грудь, раздавив сердце в кашу. Маргарита визжала пронзительно, на одной ноте. Карл Ингер ее отпустил, но она не заметила. Упав на колени, она вцепилась ногтями себе в лицо. – Господи! – ахнула я. – Остановите ее! Карл смотрел на меня через арену. Я подняла браунинг, но он нырнул за помост Оливера. Я направилась к Маргарите, но между нами встал Алехандро. – Ты хочешь ей помочь? – Да. – Дай мне на тебя поставить оставшиеся две метки, и я отойду с твоей дороги. Я покачала головой: – Весь город за одного человека-слугу? Слишком дорого. – Анита, ложись! Я бросилась на пол, и Эдуард пустил надо мной струю из огнемета. Я почувствовала кипящий жар. Алехандро завизжал. Я поняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как он горит. Пылающей рукой он махнул наружу, и я ощутила, как что-то пронеслось у меня над спиной… к Эдуарду. Я перекатилась и увидела, что Эдуард лежит на спине, пытаясь подняться, а сопло огнемета снова смотрит в мою сторону. Я упала, не ожидая команды. Алехандро сделал еще одно движение рукой, и пламя рванулось обратно к Эдуарду. Он бешено покатился по полу, сбивая огонь с плаща. Горящую маску смерти он сбросил. Бак огнемета был охвачен пламенем. Ричард помогал Эдуарду его сбросить, и они побежали прочь. Я припала к земле, охватив голову руками. От взрыва затряслась земля. Когда я снова взглянула вверх, падал огненный дождь горящих мелких осколков, но и все. Ричард с Эдуардом выглядывали из-под помоста. Алехандро в обугленной одежде, покрытый волдырями, шел ко мне. Я поднялась на ноги, направив на него пистолет. Конечно, этот пистолет и раньше не мог проделать в нем хорошей дыры. Я попятилась, пока не уперлась спиной в ступени, и стала стрелять. Пули входили в тело, и даже шла кровь, но он не остановился. Щелкнула опустевшая обойма. Я повернулась и побежала. Что-то ударило меня в спину, бросив наземь. Алехандро оказался у меня на спине, вцепившись мне в волосы и оттягивая голову назад. – Брось автомат, а то я ей шею сломаю! – Стреляй! – крикнула я. Но Эдуард бросил автомат на пол. Проклятие! Он выхватил пистолет и тщательно прицелился. Тело Алехандро дернулось, но он засмеялся. – Серебряными пулями тебе меня не убить! Он прижал меня к земле коленом, и в его руке сверкнул нож. – Нет, – сказал Ричард, – он ее не убьет. – Я ей перережу глотку, если будете лезть, а если оставите нас в покое, я ей ничего не сделаю. – Эдуард, убей его! На Эдуарда прыгнула вампирша, сбив его на землю. Ричард пытался ее отодрать от Эдуарда, но ему на спину прыгнул крошечный вампир. Женщина и маленький мальчик, что были в ту ночь. – Теперь, когда твои друзья заняты, мы закончим наше дело. – НЕТ! Нож только пробил кожу – острой и резкой болью, но порез был крошечный. – Обещаю, это не больно. Я кричала. Его губы сомкнулись на порезе и присосались. Он солгал – это было больно. Меня окружил запах цветов, я тонула в нем. Я ничего не видела, и мир стал теплым и сладким. Когда я снова могла видеть и думать, я лежала на спине, глядя в потолок шатра. Чьи-то руки подняли меня с пола. Алехандро прижимал меня к себе. Он провел ножом полоску у себя на груди чуть выше соска. – Пей! Я уперлась в него руками, сопротивляясь. Его руки легли мне на затылок, прижимая лицом к ране. – НЕТ! Я выхватила второй нож и всадила ему в грудь, пытаясь попасть в сердце. Он ухнул, схватил меня за руку и сжал так, что я выронила нож. – Серебро не поможет. Я уже неуязвим для него. Он прижал мое лицо к своей ране, и я ничего не могла сделать. Просто не хватало сил. Он мог бы одной рукой раздавить мне череп, но он только прижимал мое лицо к порезу на груди. Я отбивалась, но он прижимал все сильнее. Кровь была солоновато-сладкой, слегка металлической. Всего лишь кровь. – Анита! – вскрикнул Жан-Клод. Не знаю, вслух или только у меня в голове. – Кровь от крови моей, плоть от плоти моей, да будут эти двое одним. Одна плоть, одна кровь, одна душа. Что-то сломалось у меня где-то глубоко внутри. Волна жидкого тепла окатила меня с головы до ног. Она заплясала по коже, заколола в пальцах. Спину свело судорогой, я дернулась вверх. Меня подхватили сильные руки, поддерживая, укачивая. Чья-то рука отвела у меня волосы с лица. Я открыла глаза посмотреть на Алехандро. Больше я его не боялась. Я спокойно плыла в потоке. – Анита! Голос Эдуарда. Я медленно повернулась на звук. – Эдуард. – Что он с тобой сделал? Я попыталась объяснить, но не могла найти слов. Я села, мягко оттолкнувшись от Алехандро. У ног Эдуарда валялась куча мертвых вампиров. Пусть серебро и не могло поразить Алехандро, но его подручных оно убило. – Мы сделаем других, – сказал Алехандро. – Ты читаешь это в моем сознании? И – да, когда я об этом подумала, то поняла, что да. Это не было телепатией. Не слова. Я знала, что он думает о силе, которую я ему дала. У него не было сожаления о погибших вампирах. Толпа вскрикнула. Алехандро посмотрел вверх, и я проследила за его взглядом. Жан-Клод стоял на коленях, по его боку текла кровь. Алехандро завидовал умению Оливера пускать кровь на расстоянии. Когда я стала слугой Алехандро, Жан-Клод ослабел. И Оливер его одолел. Это и был его план с самого начала. Алехандро крепко меня к себе прижимал, и я не пыталась ему помешать. Он шепнул мне в щеку: – Анита, ты некромант. У тебя есть власть над мертвыми. Вот почему Жан-Клод хотел, чтобы ты стала его слугой. Оливер хочет управлять тобой, управляя мной, но я знаю, что ты некромант. Даже став слугой, ты сохранила свободную волю. Ты не должна повиноваться, как другие. И ты – слуга, а потому сама по себе оружие. Ты можешь ударить одного из нас и пустить кровь. – О чем ты говоришь? – Они договорились, что проигравший будет распростерт на алтаре и пронзен тобой. – Что за… – Жан-Клод – в подтверждении своей силы. Оливер – как жест, показывающий, как он управляет тем, что принадлежало когда-то Жан-Клоду. Толпа ахнула. Оливер медленно левитировал. Он спустился на пол. Потом он поднял руки, и Жан-Клод медленно взмыл в воздух. – Твою мать! – выдохнула я. Жан-Клод почти без сознания висел в пустом сияющем воздухе. Оливер мягко положил его на пол, и по белому полу расплескалась свежая кровь. Появился Карл Ингер и взял Жан-Клода под руки. Где же все? Я огляделась в поисках помощи. Черный вервольф был разорван на куски, и куски эти еще дергались. Вряд ли даже ликантроп сможет такое залечить. Светлый вервольф был немногим лучше, но Стивен полз к алтарю. С полностью оторванной ногой, он все же пытался. Карл положил Жан-Клода на мраморный алтарь. По алтарю потекла кровь. Карл легко прижимал его плечи к камню. Жан-Клод мог поднять автомобиль. Как это Карл его держит? – Он пользуется силой Оливера. – Прекрати. – Что? – Отвечать на вопросы, которых я не задавала. Он улыбнулся: – Экономит много времени. Оливер взял белый отшлифованный кол и деревянный молот. Протянув их мне, он сказал: – Настало время. Алехандро попытался помочь мне встать, но я его оттолкнула. Четвертая метка там или что, а я могу стоять самостоятельно. – Нет! – вскрикнул Ричард и рванулся мимо нас к алтарю. Дальше все было как в замедленной съемке. Он прыгнул на Оливера, и маленький человечек схватил его за горло и вырвал трахею. – Ричард! Я бежала к нему, но было уже поздно. Он лежал, истекая кровью, пытаясь дышать, когда дышать уже было нечем. Я упала возле него на колени, пытаясь остановить кровь. Глаза его были расширены и полны страхом. Со мной рядом был Эдуард. – Уже ничего нельзя сделать, Анита. Ему ничем не поможешь. – Нет! – Анита! – Он оттянул меня от Ричарда. – Слишком поздно. Я плакала, сама того не знаю. – Иди, Анита! Уничтожь своего бывшего Мастера, как хотела уничтожить меня. Оливер протягивал мне кол и молоток. Я мотала головой. Алехандро помог мне встать. Я потянулась к Эдуарду, но он уже не мог помочь. Никто не мог помочь. Нет способа снять четвертую метку, или вернуть Ричарда, или спасти Жан-Клода. Но я хотя бы не буду пронзать Жан-Клода. Это я могу остановить. И это я сделаю. Алехандро вел меня к алтарю. У помоста ползала Маргарита. Она стояла на коленях, раскачиваясь взад и вперед, и лицо ее было кровавой маской. Она вырвала себе глаза. Оливер протягивал мне молот и кол руками в белых перчатках, забрызганных кровью Ричарда. Я затрясла головой. – Ты возьмешь. Ты сделаешь, как я сказал. И клоунское личико нахмурилось. – Пошел ты на … – Алехандро, она теперь в твоей власти. – Да, Мастер, она мой слуга. Оливер все еще протягивал мне кол. – Тогда пусть она его прикончит. – Я не могу ее заставить, Мастер. Алехандро улыбался, произнося эти слова. – Почему? – Она некромант. Я говорил вам, что она сохранит свободу воли. – Я не позволю упрямой женщине испортить момент моего торжества! Он попытался подмять мое сознание; и я ощутила его вторжение, как ветер в голове, но он прошумел и затих. Я стала человеком-слугой, и фокусы вампира на меня не действовали – даже фокусы Оливера. Я рассмеялась, и он хлестнул меня рукой по лицу. Вкус крови во рту. Я лишала его величайшего момента! Алехандро был доволен. Его радость я ощущала как теплую волну у себя внутри. – Кончай его, или, обещаю тебе, я тебя изобью в кровавую кашу. Тебе теперь нелегко умереть. Я тебя изуродую, как ты себе и представить не можешь, и ты исцелишься. Но больно все равно будет. Ты меня поняла? Я смотрела на Жан-Клода, а он на меня. И его темно-синие глаза были так же прекрасны. – Я этого не сделаю, – сказала я. – Он все еще тебе дорог? После всего, что он с тобой сделал? Я кивнула. – Убей его, или я убью его медленно. Я выну из него кости по кусочкам, но не убью. Пока его голова и сердце целы, он не умрет, что бы я с ним ни делал. Я глядела на Жан-Клода. Нет, я не стану смотреть, как Оливер его пытает, если могу этому помешать. Разве не лучше быстрая смерть? Не лучше? Я взяла у Оливера кол. – Я это сделаю. Оливер улыбнулся. – Мудрое решение. Жан-Клод поблагодарил бы вас, если бы мог. Я глядела на Жан-Клода, держа в руке кол. Коснулась его груди там, где был ожог. И отняла измазанную кровью руку. – Делай! – велел Оливер. Я повернулась к нему, протягивая руку за молотом. Когда он мне его протянул, я вонзила обугленный кол ему в грудь насквозь. Вскрикнул Карл. Изо рта Оливера хлынула кровь. Он застыл, будто не мог шевельнуться с колом в груди, но он еще не был мертв. Еще нет. Мои пальцы вцепились в мясо его горла и потянули, вырывая куски плоти, пока я не увидела хребет, блестящий и мокрый. Ухватив его рукой, я выдернула кость из тела. Голова Оливера упала набок, повиснув на кусках мяса. Я оторвала ее и бросила через ринг. Карл Ингер лежал у алтаря. Я нагнулась и попыталась нащупать пульс, но его не было. Смерть Оливера убила его. – Ты это сделала, Анита! – подскочил ко мне Алехандро. – Я знал, что ты можешь его убить! Знал! – Я подняла на него глаза. – Теперь убей Жан-Клода, и мы будем вместе править в этом городе! – Да. И я ударила его раньше, чем успела об этом подумать, раньше, чем он прочел бы мою мысль. Всадила руку ему в грудь. Треснувшие ребра заскребли по коже рук. Я схватила его бьющееся сердце и раздавила. Дышать было невозможно. Грудь сдавило обручем со страшной болью. Я вырвала его сердце из дыры в груди. Он упал с расширенными от изумления глазами, и я упала вместе с ним. Я ловила ртом воздух. Не могу дышать, не могу дышать! Лежа на трупе своего Мастера, я чувствовала, как бьется мое сердце за нас обоих. Нет, так он не умрет. Я ухватила его пальцами за горло, вдавила. Обеими ладонями я сжимала его горло. И они вдавились в его плоть, но боль была оглушающей. Я харкала кровью – нашей кровью. Руки онемели. Я уже не знала, давлю я или нет. И ничего не чувствовала, только боль. Потом все скользнуло прочь, и я стала падать в темноту, где никогда не было света и никогда не будет.48
Я очнулась, глядя в желтый потолок. Минуту я просто моргала. Теплыми квадратами лежало одеяло на солнце. У кровати были металлические перила. А на руке у меня стояла капельница. Больница. Значит, я не умерла. На столике у кровати стояли цветы и связка воздушных шариков. Минуту я лежала, радуясь тому факту, что еще жива. Открылась дверь, и показался большой букет цветов. Они опустились, и за ними показался Ричард. Кажется, я перестала дышать. Всей кожей я ощущала ток своей крови. В голове зашумело. Нет. Я не упаду в обморок. Никогда не падала и не буду! Наконец я смогла сказать: – Ты мертвец. Его улыбка исчезла. – Нет, я не мертвец. – Я видала, как Оливер вырвал тебе горло. Я и сейчас это видела в каком-то слое сознания. Я видела, как он ловит ртом воздух в предсмертных судорогах. Оказалось, что я могу сесть. Я охватила себя руками, и игла капельницы шевельнулась под кожей, натянув пластырь. Это было реально. Больше ничего реальным не казалось. Он поднял руку к горлу и остановился. Было слышно, как он нервно сглотнул слюну. – Ты видела, как Оливер разорвал мне горло, но это меня не убило. Я вглядывалась в него. Пластыря на щеке не было. Порез зажил. – Ни один человек не выжил бы, – тихо сказала я. – Я знаю. И виду у него был неимоверно печальный. Страх передавил мне горло, почти не давая дышать. – Кто ты такой? – Я ликантроп. Я покачала головой: – Я знаю, как движется ликантроп, какой он на ощупь. Ты не из них. – Нет, я ликантроп. Я все качала головой: – Не может быть. Он подошел к кровати. Цветы он держал неуклюже, будто не знал, куда их девать. – Я второй после вожака стаи. И могу сойти за человека, Анита. Я это очень хорошо умею. – Ты мне лгал. Он покачал головой: – Я не хотел этого делать. – Зачем же делал? – Жан-Клод приказал мне тебе не говорить. – Почему? Он пожал плечами: – Думаю, потому, что знал, как ты их терпеть не можешь. И что ты не прощаешь обмана, он тоже знает. Неужели Жан-Клод намеренно пытался помешать нашим отношениям? Наверняка. – Ты спрашивала, что держит меня при Жан-Клоде. Это оно и есть. Вожак моей стаи одолжил меня Жан-Клоду с условием, что никто не узнает, кто я. – Почему с тобой такой особый случай? – Люди не любят, когда ликантропы учат детей, да и кого угодно, если на то пошло. – Ты вервольф. – Разве это не лучше, чем быть мертвецом? Я смотрела на него в упор. Все те же безупречно-карие глаза. Падающие вокруг лица волосы. Я хотела попросить его сесть, провести пальцами по волосам, чтобы отвести их с этого чудесного лица. – Да, это лучше, чем быть мертвецом. Он выдохнул, будто до того задерживал дыхание. Улыбнувшись, он протянул мне цветы. Я взяла их, потому что не знала, что еще с ними делать. Это были красные гвоздики и туманом лежащие на них матиолы. Гвоздики пахли, как пряность. Ричард – вервольф. Второй в стае после вожака. Может сойти за человека. Глядя на него в упор, я протянула руку. Он взял ее, и ладонь его было теплой, твердой, живой. – Ладно, понятно, почему ты не умер. Почему жива я? – Эдуард делал тебе массаж сердца и искусственное дыхание, пока не прибыла “скорая”. Врачи не знают, отчего произошла остановка сердца, но непоправимых повреждений не было. – Что вы сказали полиции о телах? – Каких телах? – Брось, Ричард. – Когда полиция приехала, лишних тел не было. – Публика все видела. – А что было правдой, а что иллюзией? От публики полиция услышала тысячи разных версий. Они подозревают, но доказать ничего не могут. Цирк закрыт, пока власти не убедятся, что он безопасен. – Безопасен? Он пожал плечами: – Или опасен не более обычного. Я высвободила руку и снова двумя руками поднесла букет к лицу. – А Жан-Клод… жив? – Да. Меня охватило чувство огромного облегчения. Я не хотелаего гибели. А, черт! – Значит, он все еще Мастер города. И я связана с ним. – Нет, – сказал Ричард. – Ты свободна. Жан-Клод велел тебе это сказать. Метки Алехандро вроде как отменили его собственные. Как он сказал, ты не можешь служить двум Мастерам. Свободна? Я свободна? Я уставилась на Ричарда: – Не может быть, чтобы это было так легко. – Это ты называешь легко? – рассмеялся Ричард. Я подняла глаза и не сдержала улыбки. – Ладно, это не было легко, но я не думала, что хоть что-то, кроме смерти, может избавить меня от Жан-Клода. – Ты довольна, что этих меток больше нет? Я открыла рот, чтобы сказать “конечно”, но остановилась. Что-то было очень серьезное в лице Ричарда. Он знал, что значит, когда тебе предлагают силу. Что значить быть с монстрами. Страшно и чудесно. И все же я сказала: – Да. – В самом деле? Я кивнула. – Энтузиазма не замечаю, – сказал он. – Я знаю, что должна прыгать от радости, но сейчас я просто опустошена. – Ты много пережила за последние дни. Некоторая оглушенность вполне естественна. И почему я не была счастлива избавиться от Жан-Клода? Почему я не испытывала облегчения, узнав, что я не его слуга? Потому что мне будет его не хватать? Глупо! Смешно! Истинно. Когда о чем-то думать трудно, думай о чем-нибудь другом. – Итак, теперь все знают, что ты вервольф. – Нет. – Тебя положили в больницу, и ты уже выздоровел. Они, я думаю, догадались. – Жан-Клод спрятал меня, пока я не выздоровел. Сегодня я первый день как вышел. – Долго я была без сознания? – Неделю. – Ты шутишь! – Три дня ты была в коме. Врачи все еще не знают, почему к тебе вернулось самостоятельное дыхание. Я подходила к краю великого Вовне. Но не помню туннеля света или голосов. Вроде как меня обдурили. – Я ничего не помню. – Ты была без сознания, тебе и не полагается ничего помнить. – Слушай, сядь, пока у меня шея не заболела на тебя смотреть! Он подтянул кресло и сел возле кровати, улыбаясь мне. Хорошая у него улыбка. – Значит, ты вервольф. Он кивнул. – Как это случилось? Он уставился в пол, потом поднял глаза. И лицо у него было такое грустное, что я пожалела о своем вопросе. Я ожидала красочного рассказа о пережитом страшном нападении. – Попалась плохая сыворотка на прививке от ликантропии. – Попалась – что? – Ты слышала. У него был озадаченный вид. – Укол плохой сыворотки? – Да. У меня физиономия стала разъезжаться в улыбке. – Это не смешно, – сказал он. Я затрясла головой: – Совсем не смешно. – Я знала, что глаза у меня искрятся, но я еле могла не расхохотаться во всю глотку. – Но признай, что тонкая ирония здесь есть. Он вздохнул: – Ты сейчас лопнешь. Давай смейся на здоровье. Я так и сделала. И смеялась, пока грудь не заболела, а Ричард не стал хохотать вместе со мной. Смех тоже заразителен.49
В тот же день позже доставили дюжину белых роз с запиской от Жан-Клода. В ней говорилось: “Вы от меня свободны. Но я надеюсь, что вы так же хотите видеть меня, как я вас. Ваш свободный выбор. Жан-Клод”. Я долго смотрела на эти цветы. Наконец я попросила сестру отдать их кому-нибудь другому, или выбросить, или вообще сделать с ними, что ей захочется. Мне же хотелось убрать их с глаз долой. Значит, меня все еще тянет к Жан-Клоду. Может быть, в темных уголках души я его даже люблю немного. Не имеет значения. Любовь к монстру людей до добра не доводит. Это правило. Естественно, мои мысли вернулись к Ричарду. Он тоже из монстров, но он живой. Преимущество по сравнению с Жан-Клодом. И разве он меньше человек, чем я – владычица зомби, вампироборец, некромант? Мне ли капризничать? Не знаю, куда они девали все остатки тел, но полиция так и не спросила. Спасла я там город или что, все равно – это было убийство. С точки зрения закона, Оливер ничем смерти не заслужил. Я вышла из больницы и вернулась на работу. Ларри остался. Он сейчас учится охоте на вампиров. Храни его Бог. Ламия действительно оказалась бессмертной. Что, как я понимаю, означает, что они не могли вымереть. Просто они всегда, очевидно, были редки. Жан-Клод добыл для нее грин-кард и взял на работу в “Цирк проклятых”. Не знаю, позволил ли он ей размножаться – я после выхода из больницы в “Цирке” не была. Мы с Ричардом наконец устроили свое первое свидание. Оформили его очень традиционно: ужин и кино. На следующей неделе собираемся в пещеры. Он обещал, что подводных туннелей не будет. И губы у него самые мягкие из всех, что мне случалось целовать. Да, он раз в месяц покрывается шерстью. У каждого свои недостатки. Жан-Клод не отстал. Он посылает мне подарки, я их отсылаю обратно. Мне придется говорить “нет”, пока он не отстанет или пока ад не замерзнет – что раньше. Женщины жалуются, что не осталось одиноких мужчин с нормальной ориентацией. А мне, понимаешь, еще зачем-то надо, чтобы он был человеком.Лорел ГАМИЛЬТОН КАФЕ ЛУНАТИКОВ
1
Дело было за две недели до Рождества – затишье в нашей работе подъема мертвых. Напротив меня сидел последний клиент на этот вечер. Возле его имени не было примечания. Не сказано, нужен ему подъем зомби или ликвидация вампира. Ничего. А это могло значить, что то, чего он хочет, я не смогу сделать или не захочу. Предрождественское время – мертвое в нашем бизнесе, простите за каламбур. И мой босс Берт хватается за любую работу, до которой сумеет дотянуться. Джордж Смитц был мужчина высокий, шесть футов с хорошим запасом. И еще он был широкоплеч и мускулист. Не такие мускулы, которые накачиваются подъемом тяжестей и бегом по тренажерной дорожке в залах, а такие, которые наращиваются физическим трудом. Я бы поставила свои деньги на то, что мистер Смитц – строитель, фермер или что-то в этом роде. Крупный, квадратный, а под ногтями – ни разу в жизни не тронутый мылом траур. Он сидел передо мной, сминая в больших руках вязаную шапку. Кофе, который он согласился выпить, остывал в чашке на столе. Он из нее едва отхлебнул. А я пила кофе из рождественской кружки – такой, которую каждый из нас принес на работу по настоянию Берта, нашего босса. Чтобы придать офису уют. На моей был нарисован олень в купальном халате и шлепанцах с елочной гирляндой на рогах. Он поднимал бокал шампанского в честь праздника и произносил “Динь-дон!”. Берту моя кружка не очень понравилась, но он промолчал – наверное, подумал, что я могла бы принести взамен. Мой вечерний наряд его тоже в восторг не приводил. Блузка с воротником-стоечкой, настолько красная, что мне приходилось накладывать косметику, чтобы не казаться бледной. Юбка и жакет ей под стать – глубокой лесной зелени. Ну и пусть ему не нравится – я не для Берта оделась, а на сегодняшнее свидание. На лацкане жакета блестел серебряный контур броши в виде ангела. Все очень по-рождественски. Никак не вписывался в рождественскую картинку девятимиллиметровый браунинг, но поскольку он был спрятан под жакетом, это роли не играло. Может быть, он бы мог обеспокоить мистера Смитца, но тот был настолько взволнован, что не обращал внимания. По крайней мере, пока я не стреляю в него персонально. – Итак, мистер Смитц, чем я могла бы быть вам полезна? – спросила я. Он все сидел, опустив взгляд, а потом вдруг посмотрел на меня одним глазом. Детская неуверенная мимика, странная на лице взрослого мужчины. – Мне нужна помощь, а к кому еще пойти, я не знаю. – А какой именно вид помощи вам нужен, мистер Смитц? – Тут дело в моей жене. Я ждала продолжения, но он все смотрел на свои руки. Шапку он уже скатал в тугой ком. – Вы хотите поднять свою жену из мертвых? – уточнила я. Тут он глянул на меня расширенными в тревоге глазами. – Она не мертвая! Я точно знаю. – Тогда что я могу для вас сделать, мистер Смитц? – спросила я. – Я поднимаю мертвых; кроме того, я легальный истребитель вампиров. Что из моих должностных обязанностей может быть полезно вашей жене? – Мистер Вон мне сказал, что вы все знаете про ликантропию. Он произнес это так, будто это все объясняло. Может быть, но не мне. – Мой босс многое может сказать, мистер Смитц. Но какое отношение имеет ликантропия к вашей жене? Я уже второй раз спрашивала о его жене и думала, что говорю по-английски, но, наверное, мои вопросы звучали на суахили, просто я этого не осознала. А может быть, то, что случилось, было слишком ужасно, чтобы выразить словами. В моем бизнесе это сплошь и рядом. Он наклонился к столу, всматриваясь мне в лицо. Я тоже наклонилась – не сдержалась. – Пегги – моя жена – она ликантроп. – И? – моргнула я. – Если об этом узнают, она потеряет работу. Я не стала спорить. По закону дискриминация ликантропов запрещена, но встречается достаточно часто. – Какая у Пегги работа? – Она мясник. Ликантроп – мясник. Слишком идеальное сочетание. Но я понимала, как она может потерять работу. Обработка продуктов питания при наличии потенциально смертельной болезни. Чушь, конечно. Я знаю, и весь департамент здравоохранения знает, что ликантропия передается только при нападении больного в животной форме. Но люди в это не верят, и я не могу поставить им это в вину. Сама не хотела бы быть мохнатой. – У нее своя мясная лавка. Хороший бизнес. Она его от отца получила. – Он тоже был ликантропом? – спросила я. Смитц покачал головой: – Нет, Пегги покусали несколько лет назад. Она выжила, но... Сами понимаете. Я понимала. – Итак, ваша жена ликантроп, и она потеряет свое дело, если об этом узнают. Понимаю. Но чем я могу вам помочь? – Я подавила желание поглядеть на часы. Билеты у меня, и Ричард будет ждать. – Пегги пропала. Ага. – Мистер Смитц, я не частный детектив. Пропавшими людьми я не занимаюсь. – Но я не могу идти в полицию. Они могут узнать. – Давно она пропала? – Два дня. – Мой совет – пойти в полицию. Он упрямо мотнул головой: – Не пойду. Я вздохнула: – Я ничего не знаю о розыске пропавших. Я поднимаю мертвых и истребляю вампиров – это все. – Мистер Вон сказал, что вы мне можете помочь. – Вы ему рассказали, в чем дело? Он кивнул. Блин! У меня с Бертом будет долгий разговор. – Полиция свое дело знает, мистер Смитц. Вы им просто скажите, что у вас пропала жена. Про ликантропию не говорите. И посмотрим, что они найдут. Не люблю советовать клиенту скрывать информацию от полиции, но это куда как лучше, чем вообще туда не ходить. – Прошу вас, мисс Блейк. Я в тревоге. У нас двое детишек. Я начала было перечислять все причины, по которым не могу ему помочь, но тут меня осенило. – “Аниматор Инкорпорейтед” пользуется услугами одного частного детектива. Вероника Симз, она принимала участие во многих случаях, связанных с противоестественными явлениями. Она может вам помочь. – А ей можно доверять? – Я доверяю. Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом кивнул: – Ладно. Как мне с ней связаться? – Давайте я ей позвоню и спрошу, может ли она вас принять. – Спасибо, это будет отлично. – Я хотела бы вам помочь, мистер Смитц. Просто поиск пропавших супруг – не моя специальность. Попутно я набирала номер. Уж этот-то номер я знала наизусть. Мы с Ронни ходили вместе тренироваться не реже двух раз в неделю, не говоря уже о том, чтобы время от времени заглянуть в кино, пообедать или еще куда-нибудь. Лучшие подруги – почти все женщины никогда не перерастают этого понятия. Спросите у мужчины, кто его лучший друг, – и он задумается. Навскидку не скажет. А женщина ответит сразу. Мужчина сначала даже не имя будет вспоминать, а вдумываться, о чем вообще речь. Для женщин это понятие естественное. Не знаю почему. У Ронни включился автоответчик. Я его перебила. – Ронни, это Анита. Если ты дома, возьми трубку. Телефон щелкнул, и я услышала настоящий голос. – Привет, Анита! Я думала, у тебя сегодня свидание с Ричардом. Что-нибудь случилось? Что значит лучшая подруга! – Нет, все в порядке. Но тут у меня клиент, который, мне кажется, больше по твоей части. – Рассказывай. Я рассказала. – Ты ему советовала обратиться в полицию? – Ага. – А он не хочет? – Угу. Она вздохнула. – Ну, мне приходилось заниматься розыском пропавших, но уже после того, как полиция сделает все что может. У них есть ресурсы, к которым мне не добраться. – Знаю. – Его не сдвинуть? – Думаю, что нет. – Так что либо я... – Берт согласился взяться, зная, что это розыск пропавшего. Может быть, откинет эту работу Джеймисону. – Джеймисон умеет поднимать мертвых, а во всем остальном он не отличит собственной задницы от дырки в земле. – Да, но он всегда рад расширить свой репертуар. – Спроси клиента, может ли он быть у меня в офисе... – Раздалось шуршание записной книжки. Наверное, дела идут хорошо. – Завтра в девять утра. – О Господи, и рано же ты встаешь! – Один из немногих моих недостатков. Я спросила Джорджа Смитца, годится ли ему в девять утра. – А сегодня вечером нельзя? – Он хочет сегодня вечером. Ронни задумалась. – А почему бы и нет? Я на свидания не бегаю, как некоторые. Ладно, присылай. Я подожду. Клиент в пятницу вечером лучше, чем одинокий вечер пятницы – я так думаю. – Что-то ты суховато шутишь. – Зато ты мокровато. – Очень смешно. Она рассмеялась. – Жду не дождусь прихода мистера Смитца. А ты иди, наслаждайся “Парнями и девушками”. – Так и сделаю. Жду тебя завтра утром, поедем на пробежку. – Ты уверена, что хочешь? А вдруг корабль мечты захочет у тебя зачалиться? – Не надо, ты меня знаешь. – Знаю, знаю. Шучу. До завтра. Я повесила трубку, дала мистеру Смитцу визитную карточку Ронни, рассказала, как проехать, и отослала. Ронни – лучшее, что я могла для него сделать. Все равно мне не нравилось, что он не хочет идти в полицию, но это ведь, в конце концов, не моя жена. Двое детишек, он сказал. Тоже не мои проблемы. Точно не мои. Наш ночной секретарь Крейг сидел за своим столом, а это значит, что уже было больше шести. Я опаздывала. Решительно нет времени спорить с Бертом насчет этого Смитца, но... Я заглянула в кабинет Берта. Темно. – Большой босс изволили отбыть домой? Крейг поднял глаза от компьютера. У него были короткие и по-детски тонкие каштановые волосы. На круглом лице – круглые очки. Он был худее меня и выше – последнее нетрудно. В свои двадцать с чем-то он был женат и имел двоих детей. – Мистер Вон ушел около тридцати минут назад. – Совпадает. – Что-нибудь случилось? Я покачала головой. – Найди мне на завтра время для разговора с боссом. – Не знаю, получится ли, Анита. У него весь день жестко расписан. – Найди мне время, Крейг. А то я вломлюсь во время другого разговора. – Ты сумасшедшая. – Это уж точно. Так что найди время. Если он развопится, скажи, что я наставила на тебя пистолет. – Анита! – ухмыльнулся он, будто я пошутила. Я оставила его копаться в блокноте, пытаясь меня куда-нибудь втиснуть. Я говорила всерьез. Берт будет завтра со мной разговаривать. Декабрь – самое затишье насчет подъема зомби. Люди считают, что близко к Рождеству это не делается – будто это черная магия или сатанизм. Так что Берт мне другую нагрузку придумывал, чтобы не расслаблялась. А мне надоели клиенты, которым я ничем не могу помочь. Смитц в этом месяце не первый, зато он будет последним. С этой радостной мыслью я влезла в пальто и ушла. Ричард ждет. Может, успею еще до первого номера, если не застряну в пробках. Это в пятницу-то вечером? Ой, вряд ли.2
“Нова” 1978 года, на которой я раньше ездила, погибла печально и трагически. Теперь я езжу на джипе “чероки”. Такой темно-темно-зеленый, что ночью кажется черным. Зато у него привод на четыре колеса для зимней дороги, а места в салоне столько, что коз возить можно. Вообще я для подъема зомби использую цыплят, но иногда приходится брать что-нибудь покрупнее. Возить козу в “нове” – это было мучение. Я поставила “чероки” на последнее свободное место на Грант-стрит. Длинное черное зимнее пальто вздувалось вокруг меня пузырем, потому что было застегнуто только на две нижние пуговицы. А иначе до пистолета не дотянуться. Руки я сунула в карманы, придерживая вокруг себя ткань пальто. Перчаток у меня не было. Я их не ношу – терпеть не могу стрелять в перчатке. Оружие – часть моей руки, и между нами не должно быть тряпок. Сейчас я бежала по улице на высоких каблуках, стараясь не оскользнуться на заиндевевшей мостовой. Тротуар был разбит, будто кто-то взял кувалду и выколотил целые куски. Поскольку я опаздывала, толпа уже схлынула, и вся разбитая дорога принадлежала мне. Короткая, но одинокая прогулка декабрьским вечером. Тротуар был усыпан битым стеклом, и мне на каблуках приходилось выбирать дорогу очень аккуратно. Улицу пересекал переулок, и он был похож на эндемичный ареал обитания бандитус американус . Я тщательно всмотрелась – в темноте ничего не шевелилось. С браунингом я особо не беспокоилась, но все же... Чтобы застрелить человека в спину, много ума не надо. Когда я добралась до угла и относительной безопасности, от порывов холодного ветра у меня захватывало дыхание. Вообще я зимой натягиваю побольше свитеров, но сегодня хотела чего-то более стильного и сейчас отмораживала себе свои девичьи прелести и надеялась, что Ричарду красная блузка понравится. На углу были огни, машины и полисмен, регулирующий движение посреди улицы. В этой части Сент-Луиса никогда не бывает столько полиции, только когда у “Фокса” шоу. Приехала целая толпа богатого народу в мехах, бриллиантах, “роллексах”. Нельзя же, чтобы ограбили лучших друзей городского совета. Когда приезжал Тополь выступать в “Скрипаче на крыше”, публика была – сливки сливок, а вокруг полисмен на полисмене сидел и полисменом погонял. Сегодня их было как обычно. Перед театром стояли, движение регулировали, а в основном поглядывали вокруг, как бы кто с толстым кошельком не забрел в темное место. Я вошла в стеклянные двери и оказалась в длинном и узком вестибюле, ярко освещенном, почти сияющем. Рядом была комнатушка с кассой, где продавали билеты. Оттуда потоком шел народ, торопясь к внутренним дверям. Не настолько уж я опоздала, раз столько народу еще покупает билеты. А может, все они тоже опоздали. Ричарда я заметила в дальнем правом углу. Человека шести футов ростом легче заметить в толпе, чем меня с моими пятью футами тремя дюймами. Он стоял спокойно, глядя на идущую толпу. Ни скуки, ни нетерпения в нем заметно не было – казалось, ему нравится смотреть на людей. Сейчас он следил за пожилой парой, как раз проходящей во внутренние двери. У женщины была трость, и шла эта пара мучительно медленно. Я оглядела толпу. Все остальные были моложе, шли уверенным или торопливым шагом. Ричард высматривает жертв? Добычу? В конце концов, он же вервольф. Получил когда-то укол неудачной вакцины от ликантропии. Вот почему я никогда себе этих прививок не делала. Одно дело если боком выйдет прививка от гриппа, но раз в месяц покрываться шерстью... Спасибо, не надо. А он сам понимает, что смотрит на толпу, как лев на стадо газелей? А может, пожилая пара просто напомнила ему собственных бабушку с дедушкой? Черт побери, я ему приписываю мотивы, которые только в моей подозрительной черепушке и существуют. По крайней мере, так мне хотелось бы думать. Волосы у него каштановые. На солнце они блестят золотыми прядями с легким медным оттенком. Я знаю, что у него они до плеч, но он что-то с ними сделал, как-то зачесал назад, и они кажутся очень короткими и плотно уложенными. При таких волнистых волосах это непросто. Костюм у него был какого-то сочного оттенка зеленого. Почти любой мужчина в зеленом костюме будет похож на Питера Пэна, но на Ричарде костюм смотрелся как надо. Подойдя ближе, я разглядела, что рубашка у него очень бледно-золотистая, а галстук зеленый, но темнее костюма, с красными рождественскими елками. Я могла бы съязвить насчет галстука, но сама в красном и зеленом и с серебряным ангелом на лацкане... Нет уж, лучше промолчать. Он увидел меня и улыбнулся – улыбка светлая и яркая на фоне непроходящего загара. Фамилия у него голландская – Зееман, но что-то в его генеалогии есть неевропейское. Не белобрысое, не светлое, не холодное. А глаза у него карие-карие, шоколадные. Он взял меня за руки, мягко притянул к себе. Губы его мягко коснулись моего рта – короткий, почти целомудренный поцелуй. Я шагнула назад, перевела дыхание. Он держал меня за руку, и я ничего не имела против. Рука у меня замерзла, а у него была очень теплая. Думала я у него спросить, не собирается ли он съесть пожилую пару, но не стала. Обвинить его в кровожадных намерениях – так можно и вечер испортить. Кроме того, ликантропы обычно не осознают, когда действуют не по-человечески. Если им на это указать, они обижаются. Обижать Ричарда я не хотела. Проходя через внутренние стеклянные двери, я его спросила: – А где твое пальто? – В машине. Не хотелось таскать, и я там его бросил. Я кивнула. Типично для Ричарда. А может быть, ликантропы не простужаются. Сзади мне было видно, что он туго заплел волосы, так что они прилегали к голове. Понятия не имею, как он это сделал. Мое понятие о прическе – это вымыть голову, размазать по волосам немножко фиксатора и дать высохнуть. Насчет технологии укладки волос я полный профан. Хотя разобраться в этом плетении узлов после спектакля может быть интересно. Я всегда готова изучить новое умение. Главный вестибюль театра “Фокс” – это гибрид по-настоящему уютного китайского ресторана с индуистским храмом, и для вкуса еще добавили малость Арт Деко. Цвета настолько головокружительные, будто художник загрунтовал цветные стекла кусочками света. Китайские львы размером с питбуля, сверкая красными глазами, охраняли вход на лестницу к балкону Фокс-клуба, где всего за пятнадцать тысяч долларов в год можно чудесно покушать и пройти в собственную ложу. Мы же, плебеи, толпились плечом к плечу на синтетическом ковре вестибюля, имея возможность наслаждаться поп-корном, крендельками, пепси-колой, а в некоторые вечера – даже хот-догами. Не совсем то, что цыплята “кордон блу” или что там подают наверху. “Фокс” очень точно умеет держаться тонкой грани между безвкусицей и фантазией. Мне это здание понравилось когда-то с первого взгляда. И каждый раз, когда я сюда прихожу, обнаруживаю новое диво. Какой-нибудь цвет, контур, статую, которых раньше не замечала. Если вспомнить, что его построили как кинотеатр, понимаешь, как многое в нем изменилось. Кинотеатры теперь – мертвые гробы для мертвецов. А “Фокс” жив, как живут только самые лучшие здания. Мне пришлось выпустить руку Ричарда, чтобы расстегнуть пальто, и я стояла к нему близко, но, не касаясь, и все равно ощущала его, как обливающее тело тепло. – Когда я сниму пальто, мы будем как близнецы Бобси, – сказала я ему. Ричард вопросительно поднял брови. Я распахнула пальто, как эксгибиционист, и он расхохотался. Хороший был смех, теплый и густой, как рождественский пудинг. – Сезон такой, – сказал он. И обнял меня одной рукой за плечи – быстрым движением, как обнимают друга, но его рука осталась у меня на плечах. Наши свидания были еще на той ранней стадии, когда прикосновение ново, неожиданно, захватывающе. Мы все еще искали поводов коснуться друг друга. Чтобы не быть назойливыми. Чтобы не обмануть друг друга. Я обняла его за талию и прильнула. Обняла правой рукой. Если сейчас на нас нападут, мне ни за что не вытащить оружие вовремя. Минуту я еще постояла, решая, стоит ли оно того. Потом обошла вокруг, чтобы к нему была ближе моя левая рука. Не знаю, заметил он пистолет или догадался, но у него глаза стали шире. Ричард наклонился ко мне и шепнул мне в волосы: – Пистолет здесь, в “Фоксе”? Ты думаешь, билетеры тебя пропустят? – В прошлый раз пропустили. У него на лице появилось странное выражение. – Ты всегда ходишь с оружием? Я пожала плечами: – После наступления темноты – всегда. Вид у Ричарда был озадаченный, но он не стал развивать тему. Еще год назад я иногда выходила после темноты безоружной, но последний год выдался тяжелый. Много разных людей пытались меня убить. Я даже для женщины небольшая. Бегаю, поднимаю тяжести, имею черный пояс по дзюдо, но все равно уступаю по классу профессиональному противнику. Они, понимаешь, тоже поднимают тяжести, знают боевые искусства, а по весу превосходят меня на сто или больше фунтов. Бороться с ними мне не по плечу, но пристрелить их я могу. И еще я почти весь этот год дралась с вампирами и прочими противоестественными ужастиками. Серебряная пуля вампира, может, и не убьет, зато сильно затормозит. Чтобы хватило времени бежать со всех ног. Удрать. Выжить. Ричард знал, чем я зарабатываю себе на жизнь. Даже видел кое-какие неприятные моменты. Но я все еще ожидала, что его прорвет. Что он станет изображать мужчину – защитника и ругаться из-за моего пистолета и всего прочего. Все время я сжималась, как пружина, ожидая, пока он что-нибудь такое скажет. Такое, что все разрушит, испортит, поломает. Пока что все шло хорошо. Толпа потекла к лестнице, разбиваясь на два потока в коридоры, ведущие в главный зал. Мы шаркали вместе с нею, держась за руки – чтобы нас не разлучили в толпе. А зачем бы еще? Выйдя из вестибюля, толпа стала растекаться по проходам, как вода, ищущая самый быстрый путь вниз. И этот самый быстрый путь тоже был чертовски медленным. Из кармана жакета я вытащила билеты – сумочки у меня не было, а потому по карманам у меня были рассованы расческа, помада, карандаш для бровей, тени, удостоверение и ключи от машины. Пейджер я заткнула под пояс юбки сбоку. А обычно, когда не надо одеваться для театра, я таскала с собой что-то вроде раскладной сумки. Билетерша, старуха в очках, посветила фонариком на билеты и отвела нас к креслам. Показав нам, куда садиться, она поспешила к следующей группе беспомощных людей. Места у нас были хорошие, в середине, близко к сцене. Достаточно близко. Ричард протиснулся и сел слева от меня, не ожидая моей просьбы. Он быстро усваивал. И это одна из причин, почему мы все еще встречаемся. Другая – что меня страшно тянет к его телу. Пальто я раскинула по креслу, расправила, чтобы удобно было сидеть. Рука Ричарда скользнула вдоль спинки кресла, и его пальцы коснулись моего плеча. Я подавила желание прильнуть к его плечу. Слишком вульгарно – но тут же подумала: и черт с ним, и уткнулась в сгиб его шеи, вдыхая аромат его кожи. От него приятно пахло сладковатым лосьоном после бритья, но под этим запахом был аромат его кожи, его плоти. Ни на ком другом этот лосьон так бы не пах. Честно говоря, даже и без лосьона мне бы нравился запах шеи Ричарда. Потом я выпрямилась, чуть от него отодвинулась. Он вопросительно посмотрел на меня: – Что-нибудь не так? – Отличный лосьон, – ответила я. Нет смысла сознаваться, что это был почти непреодолимый порыв ткнуться к нему в шею. Слишком это меня самое смущало. Свет стал меркнуть, и заиграла музыка. Я раньше не видела “Парней и девушек” – только в кино, в котором Марлон Брандо и Жан Симмонс. Ричард под свиданиями понимал лазанье по пещерам, походы – то есть мероприятия, на которые надо надевать самую старую одежду и спортивную обувь. Ничего в этом плохого нет – я сама люблю вылазки на природу, но хотелось мне попробовать, как это будет – свидание в костюмах. Хотела посмотреть на Ричарда в галстуке, и чтобы он на меня посмотрел в чем-то поизящнее джинсов. В конце концов, я женщина, нравится мне это или нет. Но такое свидание мне не хотелось разменивать на стандартный “ужин-и-кино”. Поэтому я позвонила в “Фокс”, узнала, что там идет, и спросила Ричарда, любит ли он мюзиклы. Оказалось, что да. Еще одно очко в его пользу. Поскольку идея была моя, билеты тоже купила я. Ричард не стал спорить, даже насчет платить пополам. Я же не стала предлагать платить за наш последний ужин. Мне это и в голову не пришло. Конечно, спорить могу, Ричарду пришло в голову насчет платить за билеты, но он сумел промолчать. Правильный мужик. Занавес поднялся, и перед нами стала разворачиваться вступительная сцена на улице – светлая, стилизованная, точная и радостная, как раз то, что надо. “Фуга для жестяных фанфар” заполнила ярко освещенную сцену и стекла в счастливую тьму. Отличная музыка и отличное настроение, а скоро будут и танцовщики, рядом со мной Ричард, и пистолет под рукой. Чего еще девушке желать?3
Струйка народу потянулась наружу перед самым финалом, чтобы опередить толпу. Я всегда остаюсь до самого конца. Это нечестно – удрать, не поаплодировав. И вообще не люблю, когда не вижу, чем кончилось. Мне всегда казалось, что вот то, чего я не увидела, и есть самое лучшее. Мы с Ричардом радостно присоединились к овации стоя. Никогда я не видела другого города, где так часто зрителей награждают овацией стоя. Надо признать, сегодня спектакль был потрясающий, но я часто видела, как люди вставали на представлениях, которые того не стоили. Я так не делаю. Когда зажегся свет, Ричард снова сел. – Я бы предпочел переждать, пока толпа схлынет, – если ты не возражаешь. В его карих глазах я прочла, что он не ожидает возражений. Я и не возражала. Мы приехали каждый на своей машине. Как только мы уйдем из театра, вечер кончится. И, кажется, никто из нас не хотел уходить. Я оперлась локтями на спинку переднего кресла, глядя на Ричарда. Он улыбнулся мне, и глаза его блестели желанием, если не любовью. Я тоже улыбнулась – не могла не улыбнуться. – А ты знаешь, эта музыка очень сексистская, – сказал он. Я задумалась, потом кивнула: – Угу. – А тебе все равно нравится? Я кивнула. Он чуть прищурился: – Я считал, что тебе это может показаться оскорбительным. – Мне есть из-за чего переживать кроме того, отражают ли “Парни и девушки” достаточно сбалансированное мировоззрение. Он рассмеялся коротко и счастливо: – Вот и хорошо. А то я думал, что мне придется выбрасывать коллекцию Роджерса и Хаммерштейна. Я всмотрелась ему в лицо, пытаясь понять, не дразнит ли он меня. Кажется, нет. – Ты, в самом деле, собираешь записи Роджерса и Хаммерштейна? Он кивнул, и глаза у него стали еще ярче. – Только Роджерса и Хаммерштейна или все мюзиклы? – Всех у меня еще нет, но вообще-то все. Я помотала головой. – А что такое? – Ты романтик. – Ты так говоришь, будто это плохо. – Вся эта фигня насчет “долго и счастливо” хороша на сцене, но к жизни мало имеет отношения. Теперь пришла его очередь всматриваться мне в лицо. Наверное, увиденное ему не понравилось, и поэтому он нахмурился. – Ты предложила идти в театр. Если ты все это не любишь, зачем мы сюда пришли? Я пожала плечами: – Когда я попросила тебя о свидании в цивильной одежде, я не знала, куда тебя повести. Хотела, чтобы было необычное. А к тому же я люблю мюзиклы. Просто я не думаю, что они отражают реальную жизнь. – А ты не такая крутая, как хочешь изобразить. – Такая, такая. – Не верю. Я думаю, ты эту фигню насчет “долго и счастливо” любишь не меньше меня. Ты просто боишься ей верить. – Не боюсь, просто проявляю осторожность. – Слишком часто разочаровывалась? – Может быть. – Я скрестила руки на груди. Психолог сказал бы, что я замкнулась и прервала общение. Ну и пошел бы он на фиг, этот психолог. – О чем ты думаешь? Я пожала плечами. – Расскажи мне, пожалуйста. Я поглядела в эти искренние карие глаза и захотела поехать домой одна. Но вместо этого сказала: – “Долго и счастливо” – это ложь, Ричард. И стало ложью еще тогда, когда мне было восемь. – Когда погибла твоя мать. Я только молча посмотрела на него. В мои двадцать четыре рана этой первой потери еще кровоточила. С ней можно свыкнуться, терпеть, выносить, но избавиться – никогда. И никогда уже не поверишь по-настоящему, что на свете есть добро и счастье. Не поверишь, что не спикирует с неба какая-нибудь мерзость и не унесет его прочь. По мне лучше дюжина вампиров, чем бессмысленный несчастный случай. Он взял мою руку, которой я сжимала его плечо. – Обещаю тебе, Анита, – я не погибну по твоей вине. Кто-то засмеялся – низкий хохоток, пробегающий по коже, как прикосновение пальцев. Такой ощутимый смех мог быть только у единственного существа в мире – у Жан-Клода. Я обернулась – и увидела его посреди прохода. Как он подошел, я не слышала. Движения не ощутила. Просто он появился как по волшебству. – Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, Ричард.4
Я оттолкнулась от кресла, шагнув вперед, чтобы дать место Ричарду встать. Я чувствовала его спиной, и это чувство было бы приятно, если бы я не беспокоилась за него больше, чем за себя. Жан-Клод был одет в блестящий черный смокинг с фалдами. Белый жилет с мельчайшими черными точками обрамлял блестящую белизну его сорочки. Высокий жесткий воротник с мягким черным шейным платком, завязанным вокруг и заткнутым под жилет, будто галстуков еще не изобрели. Булавка в жилете из серебристого и черного оникса. Черные туфли с нашлепками, как те, что носил Фред Астор, хотя я подозреваю, что весь наряд – куда более раннего стиля. Длинные волны ухоженных волос спадали до воротника. Я знала, какого цвета у него глаза, хотя сейчас в них не смотрела. Синие, как полночь, цвет настоящего сапфира. В глаза вампиру не гляди. Это правило. В присутствии Мастера Вампиров всего города я вдруг поняла, как пусто стало в театре. Да, мы хорошо переждали толпу и сейчас стояли одни в гулкой тишине, а далекие звуки удаляющейся толпы были как белый шум, ничего для нас не значащий. Смотрела я на жемчужную белизну пуговиц жилета Жан-Клода. Трудно вести себя круто, когда не можешь поглядеть собеседнику в глаза. Но я справлюсь. – Боже мой, Жан-Клод, вы всегда одеваетесь в черно-белое? – А вам не нравится, ma petite (с фран. – моя малышка)? Он чуть повернулся, чтобы я могла оценить весь эффект. Наряд был ему очень к лицу. Конечно, все, что на нем было надето, казалось четким, совершенным, прекрасным – как он сам. – Я почему-то не думала, что вы поклонник “Парней и девушек”, Жан-Клод. – Или вы, ma petite. – Голос гуще сливок, с такой теплотой, которую могут дать только две вещи: гнев или вожделение. Я могла ручаться, что это не вожделение. У меня был пистолет, и серебряные пули задержали бы вампира, но не убили. Конечно, Жан-Клод не напал бы на нас при людях. Он слишком для этого цивилизован. Бизнес-вампир, антрепренер. Антрепренеры, будь они живые или мертвые, не вырывают людям глотки. Как правило. – Ричард, ты ведешь себя необычно тихо. Он глядел мне за спину. Я не стала оборачиваться и смотреть, что делает Ричард. Никогда не отворачивайся от стоящего перед тобой вампира, чтобы взглянуть на стоящего за спиной вервольфа. Не гоняйся за двумя зайцами. – Анита может сама за себя сказать, – ответил Ричард. Внимание Жан-Клода снова переключилось на меня. – Это, конечно, правда. Но я пришел посмотреть, как вам понравилась пьеса. – А свиньи летают, – добавила я. – Вы мне не верите? – Легко. – Нет, правда, Ричард, как тебе понравился спектакль? В голосе Жан-Клода слышался оттенок смеха, но под ним все еще гудел гнев. Мастера Вампиров – не тот народ, с которым полезно быть рядом и минуты гнева. – Все было прекрасно, пока ты не появился. В голосе Ричарда послышалась теплая нота – нарождающаяся злость. Я никогда не видела, чтобы он злился. – Каким образом одно мое присутствие может испортить ваше... свидание? – Последнее слово он выплюнул, как раскаленное. – А что вас сегодня так достало, Жан-Клод? – спросила я. – Что вы, ma petite, меня никогда ничего не... достает. – Чушь. – Он ревнует тебя ко мне, – сказал Ричард. – Я не ревную. – Ты всегда говорил, что чуешь желание Аниты к тебе. Так вот, я чую твое к ней. Ты ее хочешь так сильно, что это, – Ричард скривился, как от горечи, – ощущается почти на вкус. – А вы, мосье Зееман? Вы к ней не вожделеете? – Перестаньте говорить так, будто меня здесь нет! – возмутилась я. – Анита пригласила меня на свидание. Я согласился. – Это правда, ma petite? Голос его стал очень спокоен. И это спокойствие было страшнее гнева. Я хотела сказать “нет”, но он бы учуял ложь. – Правда. И что? Молчание. Он стоял совершенно неподвижно. Если бы я не смотрела прямо на него, то и не знала бы, что он здесь. Мертвые не шумят. У меня запищал пейджер. Мы с Ричардом подпрыгнули, как от выстрела. Жан-Клод не шевельнулся, будто и не услышал. Я нажала кнопку и застонала, увидев замигавший номер. – Кто это? – спросил Ричард, кладя руку мне на плечо. – Полиция. Мне нужно найти телефон. Я прислонилась к груди Ричарда, он сжал мое плечо. Я глядела на стоящего передо мной вампира. Нападет на него Жан-Клод, когда я уйду? Я не знала. – На тебе крест есть? – Шептать я не стала. Жан-Клод все равно услышал бы. – Нет. Я полуобернулась: – Нет? Ты выходишь после темноты без креста? Он пожал плечами: – Я – оборотень. Могу за себя постоять. Я покачала головой: – Один раз тебе порвали горло. Мало? – Я же еще жив. – Я знаю, что ты почти любую рану можешь залечить, но ведь не всякую, Ричард, Бог свидетель! – Я потащила из-под блузки серебряную цепочку с распятием. – Можешь взять мой. – Это настоящее серебро? – спросил Ричард. – Да. – Не могу. Ты же знаешь, у меня на серебро аллергия. Ага, дура я. Ничего себе эксперт по противоестественным явлениям, который предлагает серебро ликантропу! Я заправила крест под блузку. – Он не больше человек, чем я, ma petite. – По крайней мере, я не мертвец. – Это можно исправить. – Прекратите оба! – Ты видел ее спальню, Ричард? Коллекцию игрушечных пингвинов? Я набрала побольше воздуху – и медленно его выпустила. Не собираюсь я тут стоять и объяснять, каким образом Жан-Клоду удалось увидеть мою спальню. Мне что, надо вслух заявить, что я не спала с этим ходячим мертвецом? – Ты пытаешься заставить меня ревновать, и это не получается, – сказал Ричард. – Но в тебе есть червь сомнения, Ричард. Я знаю. Ты мое творение, мой волк, и я знаю: ты в ней сомневаешься. – Я не сомневаюсь в Аните! Но в его голосе прозвучала задиристость, которая мне совсем не понравилась. – Я тебе не принадлежу, Жан-Клод, – сказал Ричард. – Я второй в иерархии стаи. Прихожу и ухожу, когда хочу. Вожак аннулировал свой приказ о подчинении тебе, когда из-за тебя я чуть не погиб. – Вожак вашей стаи был очень огорчен, что ты выжил, – любезным тоном отозвался Жан-Клод. – А зачем вожаку смерть Ричарда? – спросила я. Жан-Клод посмотрел на Ричарда, мне за спину. – Ты не сказал ей, что участвуешь в битве за власть? – Я не буду драться с Маркусом. – Тогда ты умрешь. В устах Жан-Клода это прозвучало очень обыкновенно. Снова запищал пейджер. Тот же номер. – Иду, Дольф! – буркнула я вполголоса. Я оглянулась на Ричарда. В его глазах мерцала злость. Руки сжались в кулаки. Я стояла достаточно близко, чтобы ощутить напряжение, исходящее от него волнами. – О чем речь, Ричард? Он резко тряхнул головой. – Это мое дело, а не твое. – Если тебе кто-то угрожает, это мое дело. Он поглядел на меня сверху вниз. – Нет, ты не из нас. Я не хочу тебя втягивать. – Я могу за себя постоять, Ричард. Он только покачал головой. – Маркус хочет вас втянуть, ma petite. Ричард отказывается. Это между ними... кость раздора. Одна из многих. – Почему вы так много об этом знаете? – спросила я. – Мы, предводители противоестественных общин города, должны взаимодействовать. Ради общего блага. Ричард просто стоял и смотрел на него. До меня впервые дошло, что он смотрит Жан-Клоду в глаза – и без вредных последствий. – Ричард, ты можешь смотреть ему в глаза? Взгляд Ричарда на миг обратился ко мне и тут же вернулся к Жан-Клоду. – Да. Я же тоже монстр. И могу смотреть ему в глаза. Я покачала головой. – Ирвинг не мог смотреть ему в глаза. Тут еще что-то, кроме того, что ты вервольф. – Как я – Мастер Вампиров, так и наш красавец-друг – Мастер Вервольфов. Хотя у них это так не называется. Самцы альфа, кажется? Вожаки стаи. – Последнее название мне нравится больше. – Я так и думала, – сказала я. Ричард был задет, и лицо его скривилось, как у ребенка. – Ты на меня сердишься? За что? – Ты встрял в крутые разборки с твоим вожаком стаи и ничего мне не сказал. Жан-Клод намекает, что вожак хочет твоей смерти. Это правда? – Маркус не будет меня убивать, – сказал Ричард. Жан-Клод рассмеялся. И так желчно, что это будто даже и не был смех. – Ричард, ты дурак. Снова запищал мой пейджер. Я посмотрела на номер и отключила пейджер. Не похоже на Дольфа звонить столько раз и так подряд. Случилось что-то очень плохое. Мне надо идти. Но... – У меня нет времени на всю историю прямо сейчас. – Я ткнула Ричарда пальцем в грудь, повернувшись спиной к Жан-Клоду. Он уже причинил мне то зло, которое хотел. – Но ты мне все расскажешь, до последней подробности. – Я не собираюсь... – Помолчи. Либо ты поделишься со мной, либо это было последнее свидание. – Почему? – спросил он ошеломленно. – Либо ты держишь меня в стороне, чтобы меня защитить, либо у тебя есть другие причины. И хорошо, если это будут очень веские причины, а не дурацкое мужское самолюбие. Жан-Клод снова засмеялся. На сей раз звук обертывал меня, как фланель, теплый и уютный, мохнатый и мягкий по обнаженной коже. Я встряхнула головой. Один уже смех Жан-Клода был вторжением в мой внутренний мир. Я повернулась к нему, и что-то, наверное, было в моем лице, потому что смех Жан-Клода оборвался, как не бывало. – А вы можете проваливать отсюда ко всем чертям. Вы уже достаточно сегодня развлеклись. – Что вы имеете в виду, ma petite? – Его красивое лицо было чисто и непроницаемо, как маска. Я встряхнула головой и шагнула вперед. Все, ухожу. У меня есть работа. Ричард взял меня за плечо. – Ричард, пусти. Я на тебя сейчас сильно зла. Я не глядела на него – не хотела видеть его лица. Потому что если бы на нем было огорчение, я могла бы ему все простить. – Ричард, ты ее слышал. Она не хочет, чтобы ты ее трогал. –Жан-Клод скользнул ближе. – Жан-Клод, не вмешивайтесь! Рука Ричарда мягко сжала мое плечо. – Она не хочет тебя, Жан-Клод. И в его голосе был гнев, больше гнева, чем должно бы. Будто он убеждал себя, а не Жан-Клода. Я шагнула вперед, стряхнув его руку. Хотела взять ее, но не стала. Он скрывал от меня какую-то дрянь. Опасную дрянь. А это недопустимо. Хуже того, он где-то в глубине души думал, что могу поддаться Жан-Клоду. Что за бардак! – Имела я вас обоих, – сказала я. – Значит, вы еще не получали этого удовольствия? – спросил Жан-Клод. – Это надо спрашивать у Аниты, не у меня, – ответил Ричард. – Я бы знал, если бы это было. – Врете, – сказала я. – Нет, ma petite. Я бы учуял его запах на вашей коже. Мне захотелось ему врезать. Желание расквасить эту смазливую морду было просто физическим. У меня плечи свело и руки заболели. Но я знала, что не надо. На кулачный бой с вампирами не следует напрашиваться. Это сильно сокращает среднюю продолжительность жизни. Я прошла так близко от Жан-Клода, что наши тела почти соприкоснулись. Смотрела я ему точно на нос, что несколько портило эффект, но глаза его – бездонные озера, и туда смотреть нельзя. – Я вас ненавижу. – Голос у меня подсел от усилия не заплакать. Я говорила искренне. И знала, что Жан-Клод это почувствует. Я хотела, чтобы он знал. – Ma petite... – Хватит, вы достаточно говорили. Теперь моя очередь. Если вы тронете Ричарда Зеемана, я вас убью. – Он так много для вас значит? Удивление в голосе вампира? Класс! – Нет, так мало значите вы. Я отступила от него, обошла вокруг, повернулась к нему спиной и удалилась. Пусть погрызет своими клыками этот кусок правды. Сегодня вечером я была искренна в каждом слове.5
На пейджере был телефон в автомобиле сержанта Рудольфа Сторра, детектива. Подарок от жены на прошлое Рождество. Мне бы надо послать ей записку с благодарностью. По полицейскому радио все звучит, как на иностранном языке. Дольф снял трубку на пятом звонке. Я знала, что он, в конце концов, подойдет. – Анита, привет. – А если бы это твоя жена звонила? – Она знает, что я на работе. Я сменила тему. Не каждой жене понравится, если ее муж ответит по телефону именем другой женщины. Может быть, Люсиль отличается от других. – Что случилось, Дольф? У меня же сегодня вроде выходной? – Извини, убийце об этом не сказали. Если ты очень занята, перетопчемся без тебя. – Чего ты на людей бросаешься? В ответ раздался короткий звук, который мог бы сойти за смех. – Ладно, не твоя вина. Мы по дороге к Шести Флагам на сорок четвертом. – Где именно на сорок четвертом? – Возле природного центра Одубон. Когда ты сможешь добраться? – Проблема в том, что я понятия не имею, где это. Как туда доехать? – Через дорогу от монастыря св. Амвросия. – И его не знаю. Он вздохнул. – Черт побери, мы в самой середине хрен-его-знает-где. Здесь только межевые столбы. – Ты мне расскажи дорогу, я найду. Он рассказал. Подробно, а у меня не было ни карандаша, ни бумаги. – Погоди, я возьму на чем записать. Положив трубку на стол, я выдернула салфетку из держателя на буфете. Ручку я выпросила у пожилой пары. Мужчина был в кашемировом пальто, женщина – с настоящими бриллиантами. Ручка была с гравировкой и наверняка с настоящим золотым пером. Мужчина даже не взял с меня обещания ее вернуть. Доверяет или просто не беспокоится о таких мелочах. Надо начать носить письменные принадлежности с собой. А то это становится утомительным. – Слушаю, Дольф. Давай говори. Дольф не спросил, отчего так долго. Он совсем не мастер задавать посторонние вопросы. Он снова повторил указания. Я их записала и прочла ему, проверяя, что все записано правильно. Так и оказалось. – Дольф, мне ехать минут сорок пять, не меньше. Обычно меня как эксперта вызывают последней. Когда жертва заснята на фотопленку, видеокамеру, ощупана, осмотрена и так далее. Когда я приезжаю, все уже рвутся домой или хотя бы подальше от места преступления. Никому не хочется еще два часа мерзнуть. – Я тебе позвонил, как только понял, что ничто человеческое к этому делу отношения не имеет. У нас еще сорок пять минут уйдет на всю нашу работу, пока мы будем готовы. Надо было помнить, что Дольф рассчитывает наперед. – Ладно, постараюсь добраться побыстрее. Он повесил трубку. Я тоже. Слова “до свидания” я от Дольфа еще не слышала. Перо я отдала владельцу. Он принял его с таким видом, будто никогда не сомневался в его возврате. Что значит хорошее воспитание! Я направилась к двери. Ни Ричард, ни Жан-Клод в вестибюль не вышли. Они были в общественном месте, так что я не думала, что дело всерьез дойдет до кулаков. Будут ругаться, но без рук. И вообще вампир и вервольф могут сами о себе позаботиться. К тому же раз Ричарду не разрешалось беспокоиться обо мне, когда я предоставлена самой себе, самое меньшее, что я могла сделать, – ответить взаимностью. Я не думала, что Жан-Клод действительно хочет меня на это подтолкнуть. Нет. Кто-то из нас умрет, и я начинала думать, что, может быть – только может быть, – это буду не я.6
За дверью меня охватил мороз. Я ссутулилась, спрятав подбородок в воротник. Передо мной шли две смеющиеся пары, повисая друг на друге, обнимаясь для защиты от холода. Театрально постукивали высокие каблучки женщин. Смех женщин был слишком высокий, пронзительный. Пока что двойное свидание проходит отлично. А может, они все нежно и чисто влюблены, а я злобствую. Может быть. Четверка раздалась, как вода возле камня, и появилась женщина. Пары сомкнулись по ту сторону от нее, смеясь, будто ее и не видели. Как оно, наверное, и было. Теперь я это почувствовала – еле уловимое дрожание холодного воздуха. Ощущение, ничего общего с ветром не имеющее. Она притворялась невидимой, и пока эти пары ее не заметили, из-за них я тоже ее не заметила. А это значит, что она свое дело знает. И отлично знает. Она стояла под последним фонарем. Волосы у нее были желтые, как масло, густые, волнистые. Длиннее моих, почти до пояса. Черное пальто застегнуто на все пуговицы. Слишком резкий для нее цвет. По контрасту ее кожа даже в гриме казалась бледной. Она надменно стояла посередине тротуара. Примерно моего роста, физически не впечатляет. Так чего же она там стоит, будто ничего на свете не боится? Только три веши могут дать такую уверенность: автомат в руках, собственная глупость или если ты – вампир. Автомата я не видела, и на дуру она тоже не похожа. Теперь, когда я поняла, что передо мной, она была похожа на вампира. Грим у нее был хорош – в нем она выглядела почти живой. Почти. Она заметила мой взгляд. И ответила мне взглядом, пытаясь поймать мои глаза, но я в этом маленьком танце давно поднаторела. Смотреть в лицо, не попадая глазами в глаза, – фокус, который дается тренировкой. Она нахмурилась – ей не понравилось, что с глазами не получилось. Я стояла от нее ярдах в двух. Расставив ноги, балансируя, насколько это возможно на высоких каблуках. Руки уже были на холоде, готовые, если понадобится, достать пистолет. Ее сила ползла у меня по коже, как ищущие пальцы, касающиеся то здесь, то там, нащупывающие слабость. Она была очень талантлива, но ей было только чуть больше ста лет. Этого мало, чтобы замутить мой разум. У всех аниматоров есть частичный природный иммунитет к вампирам. У меня, кажется, больше, чем у других. Симпатичное личико сосредоточилось и стало пустым, как у фарфоровой куклы. Она выбросила руку вперед, будто швыряя в меня какой-то предмет. Я вздрогнула, когда ее сила ударила по моему телу, и покачнулась. И вытащила пистолет. Она не попыталась на меня наброситься. Она пыталась меня загипнотизировать. Я недооценила ее возраст – ей было не меньше двухсот. Такие ошибки случаются у меня не часто. Сила ее била по моему телу, как барабанные палки, но до разума не доставала. Я почти так же удивилась, как и она, когда направила на нее пистолет. Слишком просто. – Эй! – раздался голос позади. – Брось пистолет! Полисмен. Как раз, когда он нужен. Я опустила пистолет. – Положи пистолет на тротуар, я сказал! – рявкнул тот же голос, и я, даже не поворачиваясь, знала, что его собственный пистолет уже смотрит на меня. Копы очень серьезно относятся к оружию. Я присела – браунинг в правой руке, левая в воздухе, – чтобы положить пистолет на тротуар. – Мне его вмешательство не нужно, – произнесла вампирша. Я медленно встала, не отводя от нее глаз, закладывая руки на затылок и переплетая пальцы. Может быть, правильное выполнение процедуры зачтется в мою пользу. А вампирша глядела мимо меня на приближающегося копа. Не слишком дружелюбным взглядом. – Не трогай его, – сказала я. Она мельком глянула на меня. – Нам не разрешается нападать на полицейских. – Голос ее сочился презрением. – Правила я знаю. “Какие правила?” – хотела спросить я, но промолчала. При таких правилах этот полисмен может остаться в живых. Конечно, я-то не коп, и уж точно эти правила ко мне не относятся. А коп показался на краю моего поля зрения. Действительно, он навел на меня пистолет. Ногой он откинул мой браунинг так, чтобы я не могла дотянуться. Я видела, как пистолет ударился о стену дома. Хлопок руки по спине отвлек мое внимание. – Куда девался пистолет, вам знать не надо. На данный момент он был прав. Коп обыскал меня одной рукой – не очень тщательно, и я подумала, где может быть его напарник. – Хватит, – сказала вампирша. – Что тут происходит? – Я почувствовала, как коп отступил от меня на шаг. Ее сила прокатилась надо мной, будто огромный зверь, прыгнувший из темноты. Я услышала, как полисмен ахнул. – Ничего тут не происходит, – сказала вампирша. В ее голосе слышался акцент – то ли немецкий, то ли австрийский. – Ничего тут не происходит, – повторил голос копа. – Иди регулируй движение, – сказала она. Я медленно повернулась, не снимая руки с головы. Коп стоял с пустым лицом и чуть вытаращенными глазами, пистолет его смотрел в землю, будто полисмен вообще о нем забыл. – Пошел вон, – велела вампирша. Коп стоял, будто застыл. Крест у него был засунут под галстук. Он был с крестом, как положено, и толку ему в этом было чуть. Я попятилась от них обоих. Если она отвлечется от копа, я хотела бы быть в этот момент вооружена. Я медленно опустила руки, глядя на полицейского. Если она снимет с него контроль, и он не обнаружит меня там, где мне положено быть, он может меня застрелить. Вряд ли, но может. А если он второй раз увидит у меня в руке пистолет – почти наверняка. – Ты вряд ли снимешь с него крест, чтобы я могла ему приказывать? Я глянула на вампиршу. Она посмотрела на меня. Коп зашевелился, как спящий, борясь с кошмаром. Она снова перевела глаза на него, и шевеление затихло. – Вряд ли, – согласилась я, опускаясь на колени и не сводя глаз с них обоих. Я нашла браунинг и охватила пальцами его рукоятку. Пальцы застыли от холода. Сейчас я не знала, насколько быстро я могла бы его выхватить. Может быть, стоит все же завести перчатки. Хотя бы такие, без пальцев. Не выпуская браунинг, я сунула руку в карман. Там она скоро согреется, а при необходимости можно стрелять и сквозь пальто. – Не будь на нем креста, я бы его заставила убраться. Почему я не могу тобой управлять? – Чистое везение, как я думаю. Она снова глянула на меня, и коп опять зашевелился. Ей приходилось говорить со мной, а смотреть на него. Интересно, сколько для этого нужно сосредоточенности? Да, она сильна, но у ее силы есть границы. – Ты – Истребительница, – сказала она. – И что из этого? – Я в рассказы о тебе не верила. Теперь верю – в некоторые. – Рада за тебя. Так чего ты от меня хочешь? Напомаженный рот изогнулся в полуулыбке. – Хочу, чтобы ты оставила в покое Жан-Клода. Я моргнула, не уверенная, что расслышала. – В каком смысле – оставила в покое? – Не встречайся с ним. Не заигрывай. Не разговаривай с ним. Оставь его в покое. – Рада бы, – ответила я. Она удивленно обернулась ко мне. Не часто удается поразить двухсотлетнего вампа. Лицо у нее стало почти человеческим – с широко раскрытыми глазами и отвисшей в удивлении челюстью. Коп фыркнул и огляделся. – Какого черта? – недоуменно спросил он. Мы обе были больше всего похожи на двух женщин, выбравшихся в город с удовольствием провести вечер. Коп посмотрел на свой пистолет, как баран на новые ворота. Зачем он вытаскивал оружие, он понятия не имел. Он сунул пистолет в кобуру, пробормотал какие-то извинения и отступил. Вампирша не стала его удерживать. – Ты бы хотела оставить Жан-Клода в покое, так? – спросила она. – Еще бы. Она покачала головой: – Я тебе не верю. – Послушай, мне плевать, веришь ты или не веришь. Если ты неравнодушна к Жан-Клоду, флаг тебе в руки. Я пытаюсь от него отделаться уже много лет. Снова упрямый взмах головы, от которого желтые волосы разлетелись вокруг лица. Очень по-девичьи. Это выглядело бы даже мило, не будь она трупом. – Ты лжешь. Ты желаешь его. Любая желала бы. С этим спорить не приходилось. – Слушай, имя у тебя есть? – Я Гретхен. – Так вот что, Гретхен, я тебе желаю насладиться Мастером. Если я смогу чем-нибудь помочь тебе запустить в него клыки, дай мне знать. Я была бы рада найти ему симпатичную вампиршу, чтобы он успокоился. – Ты смеешься? Я пожала плечами: – Самую малость. Ничего личного, это просто привычка. А говорила я всерьез. Жан-Клод мне не нужен. – Разве он не красив, по-твоему? – От изумления голос ее сделался тише. – Красив, но тигры тоже красивы. Однако с тигром я бы спать не хотела. – Ни одна смертная не могла бы перед ним устоять. – Одна может, – ответила я. – Держись от него подальше, или я тебя убью. Эта Гретхен меня не слышала. То есть слова она слышала, а смысл до нее не доходил. Очень похоже на Жан-Клода. – Слушай, это он меня преследует. Я буду держаться от него подальше, если он мне даст такую возможность. Но угрожать мне не надо. – Он мой, Анита Блейк! Пойдешь против меня – погибнешь. Теперь была моя очередь качать головой. Может быть, она не знает, что я наставила на нее пистолет. Может быть, не знает, что в пистолете пули с серебряной оболочкой. А может, она просто прожила два столетия и стала слишком самоуверенной. Да, скорее всего именно так. – Слушай, у меня сейчас нет времени. Жан-Клод – твой, ну и отлично. Я в восторге. Держи его от меня подальше, и я буду счастливейшей женщиной среди живых и мертвых. Поворачиваться к ней спиной мне не хотелось, но надо было идти. Если она не собирается нападать здесь и сейчас, то меня ждет Дольф на месте преступления. Пора идти. – Гретхен, о чем это вы тут беседуете с Анитой? Это к нам подкрался Жан-Клод. Одет он был – я не шучу! – в черный плащ. Викторианского стиля плащ, с воротником. И цилиндр с шелковой лентой для полноты картины. Гретхен на него... воззрилась? Другого слова я не подберу. В этом взгляде было такое неприкрытое обожание, такое жалкое и такое человеческое. – Я хотела видеть мою соперницу. Я ей не соперница, но вряд ли она в это поверит. – Я тебе велел ждать снаружи, чтобы ты с ней не встретилась. Ты это знала. – Последние три слова он произнес тяжело, с расстановкой, и они придавили Гретхен, как камни. Она сжалась: – Я ничего плохого не хотела ей сделать. Это была почти ложь, но я не ничего не сказала. Можно было бы ему сказать, что Гретхен мне угрожала, но это было как наябедничать. Ей и так многого стоило поймать меня одну. Предупредить меня. Ее любовь к нему была такой откровенной, и я не могла просить его помощи против нее. Глупо, но правда. К тому же я не хотела быть в долгу у Жан-Клода. – Я вас оставлю, голубки. – Что она наврала вам о нас? – Его слова прожгли воздух. Я чувствовала, что сама задыхаюсь его гневом. Ну и ну. Гретхен упала на колени, воздев руки – не чтобы отвести удар, а умоляя, тянясь к нему. – Прошу тебя, Жан-Клод, я только хотела на нее посмотреть! Увидеть смертную, которая крадет тебя у меня! Я не хотела этого видеть, но зрелище было – как столкновение машин. Я не могла заставить себя уйти. – Она ничего не крадет. Я тебя никогда не любил. Неприкрытая боль поразила ее лицо, и даже под слоем грима оно стало совсем не человеческим. Оно утончилось, кости выступили резче, будто кожа села. Он схватил ее за руку и грубо поднял на ноги. Пальцы в белых перчатках впились в ее руку выше локтя. Будь она человеком, остались бы синяки. – Держи себя в руках, женщина! Ты забываешься. Утончившиеся губы отступили, обнажив клыки. Она зашипела, выдернула руку и закрыла лицо ладонями – почти клешнями. Я видела, как вампиры показывают свою истинную форму, но никогда – случайно, никогда – при всех, где их может увидеть кто угодно. – Я люблю тебя! – вырвались у нее искаженные и заглушенные слова, но чувство за этими словами было настоящее. Очень... человеческое. – Скройся с глаз, пока ты нас всех не выдала, – сказал ей Жан-Клод. Она подняла к свету лицо – уже совсем не человеческое. Бледная кожа светилась внутренним светом, и грим – тон, тени у глаз, помада – плавал над этим светом, будто его больше не принимала кожа. Когда она повернулась, стали заметны кости челюстей под кожей, как тени. – Мы еще не закончили с тобой, Анита Блейк, – выпали слова из ее клыков. – Вон отсюда! – эхом раздалось шипение Жан-Клода. Она бросилась в небо – не прыгнула, не взлетела, – просто ушла вверх. И исчезла в темноте с дуновением ветра. – Я прошу прощения, ma petite. Я ее услал сюда, чтобы этого не случилось. – Он приблизился в своей элегантной пелерине. Из-за угла вырвался порыв ледяного ветра, и Жан-Клоду пришлось вцепиться в цилиндр, чтобы его не сдуло. Приятно знать, что хотя бы одежда не подчиняется его малейшим капризам. – Мне пора идти, Жан-Клод. Меня ждет полиция. – Я не хотел, чтобы это сегодня случилось. – Вы всегда не хотите, чтобы что-то случилось, Жан-Клод, а оно случается. – Я подняла руку, чтобы предупредить его слова. Они мне сегодня уже надоели. – Мне пора. Я повернулась и пошла к своей машине. Перейдя обледенелую улицу, я переложила пистолет в кобуру. – Еще раз прошу прощения, ma petite. Я обернулась послать его ко всем чертям, но его не было. Фонари отсвечивали на пустом тротуаре. Наверное, Жан-Клоду, как и Гретхен, машина была не нужна.7
Как раз перед поворотом на сорок четвертое шоссе справа мелькнули величественно старые дома. Они прячутся за коваными решетками и воротами с охраной. Когда их строили, это был верх элегантности, как и вся округа. Теперь дома стали островком в поднимающемся потопе типовых домов и пацанов с пустыми глазами, стреляющих друг в друга из-за старых кроссовок. Но старые богатства решительно отстаивают свою элегантность, пусть она даже их убьет. В Фентоне завод Крайслера по-прежнему самый крупный работодатель. Боковая дорога вьется мимо ресторанов быстрой еды и местных мелких предприятий, но шоссе обходит их стороной. Прямое, уходящее вперед и назад не оглядывающееся. Здания Маритца тянутся вдоль хайвея, и крытые переходы там такого размера, что в них можно разместить деловые офисы. Они привлекают внимание, как излишне назойливый кавалер на свидании, но зато мне знакомы названия этих контор, а только о немногих зданиях на сорок четвертом я могу это сказать. Иногда назойливость приносит плоды. Горы Озарк поднимаются по обеим сторонам дороги, пологие и закругленные. Ласковые горы. В солнечный осенний день, когда разными цветами горят деревья, они поражают своей красотой. В холодную декабрьскую ночь, освещаемую только луной и огнями моих фар, они как спящие великаны, пододвинувшиеся к дороге. Снегу было как раз столько, чтобы он блестел между облетевшими деревьями, и черные силуэты вечнозеленых отбрасывали лунные тени. В карьере по добыче гравия бело светились известняковые обрывы. У подножия гор теснились дома. Аккуратные фермерские домики с террасами – небольшими, только чтобы посидеть. Не столь аккуратные домики из некрашеного дерева с ржавеющими железными кровлями. Коррали в пустых полях, и поблизости не видно ферм. Одинокая лошадь посреди ледяного холода, с опущенной головой, выискивает верхушки замерзших трав. За Эврикой многие держат лошадей – те, кто не может себе позволить жить в Ледью или в Честерфилде, где дома по полмиллиона, зато у тебя там амбары, тренировочные конюшни и корраль на заднем дворе. Здесь у тебя только сараюшка, корраль и мили, которые надо проехать, чтобы навестить свою лошадь. Зато она у тебя есть. Да, держать лошадь – хлопоты немалые. В свете фар вспыхнула верхушка дорожного знака. Я сбавила скорость. В этот знак когда-то въехала машина и сковырнула его, как сломанный стебель цветка. Под углом шестьдесят градусов знак трудно было прочесть. Наверное, поэтому Дольф и велел мне искать сломанный знак, а не название улицы. Я свернула на узкую дорогу. В Сент-Луисе, бывает, выпадает три дюйма снега. Здесь, кажется, было все шесть. Дорогу не чистили. Она уходила круто вверх, забираясь в холмы. В снегу были две колеи от машин, как от колес фургона. Полицейские машины забрались наверх – значит, и мой джип сможет. Будь я сейчас на старой “нове”, пришлось бы идти вверх по свежему снегу на высоких каблуках. Хотя в багажнике у меня лежала пара найковских кроссовок. Правда, они в такую погоду немногим лучше. Наверное, стоит купить пару сапог. В Сент-Луисе снег выпадает не часто. Таких глубоких сугробов я уже четыре года не видела. Так что сапоги казались излишней роскошью. Но не сейчас. Дорогу обступили деревья, размахивая в свете фар голыми ветвями. Мокрые обледенелые стволы наклонялись к шоссе. Летом эта дорога должна быть просто туннелем из листьев, а теперь – черные кости, выступающие из белого снега. На гребне холма стояла высокая каменная стена – футов десять, – и она скрывала все, что было слева от дороги. Наверное, монастырь. Еще через сто ярдов мне встретилась табличка, закрепленная на стене возле украшенных шпилями ворот. Выпуклыми буквами – металл на металле – она извещала меня, что это и есть монастырь св. Амвросия. Вверх и в сторону за холм уходила подъездная дорожка, а как раз напротив въезда была гравийная дорога поменьше. Следы колес поднимались в темноту передо мной и уходили за следующий холм. Если бы не ворота в качестве ориентира, я бы эту дорогу проглядела. Только когда я повернула джип, фары осветили следы, уходящие вправо. Я подумала, какое там может быть интенсивное движение впереди... Не мои проблемы. И свернула на малую дорогу. Ветви заскрежетали по джипу, соскребая блестящую краску, как ногти с классной доски. Отлично. Лучше не придумаешь. У меня никогда раньше не было новой, с конвейера, машины. Первый стук, когда я наехала на скрытый снегом могильный камень, был хуже всего. После первой царапины остальные переносятся куда легче. А как же! По обеим сторонам узкой дороги открылся ландшафт – обширный луг с замерзшей травой по пояс. На снегу мелькали отсветы красно-синей мигалки, пытаясь отогнать тьму. Луг обрывался идеальной прямой линией – там прошла сенокосилка. У конца дороги виднелся белый фермерский дом с крытым крыльцом. Повсюду стояли машины, как будто их ребенок разбросал. Я надеялась, что дорога поворачивает там вокруг – иначе все эти машины стоят на траве. Моя бабушка Блейк ненавидела людей, которые ставят машины на траве. У многих машин были включены моторы, в том числе у “скорой помощи”. В машинах сидели люди и ждали. Чего? Обычно к моему прибытию на место преступления уже все бывало сделано, только кто-нибудь ждал, чтобы увезти тело, когда я его осмотрю. Но все эксперты уже давно должны были закончить и уехать. Значит, что-то случилось. Я остановилась возле машины шерифа округа Сант-Джерард. Возле водительской дверцы стоял полисмен, опираясь на крышу. Он разглядывал группу людей, стоящих возле дома, но повернулся поглядеть на меня. То, что он увидел, ему явно не понравилось, форменная шляпа с медведем Смоки закрывала его лицо, но открывала морозу уши и затылок. Был он бледен, с веснушками и не ниже шести футов двух дюймов. Плечи в темной зимней куртке были очень широкими. Выглядел он как крупный мужчина, который всегда был крупным и считая, что от этого он круче всех. Волосы у него были какого-то бледного оттенка, но отражали цвета мигалок и потому казались то синими, то красными. Как и его лицо, и снег, и вообще все вокруг. Я очень осторожно вышла из машины. Нога ушла в снег, он стал пропитывать чулок, набиваться в туфлю. Было холодно и мокро, и я изо всех сил держалась за дверцу автомобиля. Туфли на высоких каблуках не очень сочетаются со снегом. И меньше всего мне хотелось бы сесть на задницу на глазах у помощника шерифа округа Сант-Джерард. Надо было попросту взять в джипе кроссовки и переобуться, но теперь поздно. Помощник шерифа направлялся ко мне очень решительно. Он был обут в сапоги, и потому снег ему нисколько не мешал. Остановился он на расстоянии вытянутой руки от меня. Обычно я незнакомых людей так близко не подпускаю, но сейчас мне, чтобы отступить, пришлось бы отпустить дверцу автомобиля. К тому же он полицейский, а полиции мне боятся не следует. Так вроде бы? – Здесь работает полиция, мэм. Я вынужден просить вас уехать. – Я Анита Блейк. Я работаю с сержантом Рудольфом Сторром. – Вы не коп. Судя по голосу, он был очень в этом уверен. Я даже несколько обиделась на его тон. – Нет. – Тогда вам придется уехать. – Вы не могли бы сказать сержанту Сторру, что я здесь? Пожалуйста, если не трудно. Вежливость никогда не помешает. – Я два раза по-хорошему просил вас уехать. Не заставляйте меня просить в третий раз. Ему только и надо было сделать, что протянуть руку, впихнуть меня в джип – и готово. Я уж точно не собиралась наставлять пистолет на копа, когда столько еще копов на расстоянии оклика. Не надо мне, чтобы меня пристрелили. Что же я могла сделать? Я очень тщательно закрыла дверцу и прислонилась к ней. Если я буду осторожна и не особенно стану шевелиться, может быть, и не упаду. А если упаду, смогу подать жалобу на грубость полиции – если выйдет. – Это вы зачем? – Я проехала сорок пять миль и ушла со свидания, чтобы добраться сюда. – Обратимся к лучшим сторонам его характера. – Дайте мне поговорить с сержантом Сторром, и если он скажет, что я должна уехать, я уеду. В его характере лучших сторон не оказалось. – Мне плевать, хоть бы вы из другого штата приехали. Я сказал – уезжайте, и немедленно! Он протянул ко мне руку, я отступила. Левая нога попала на лед, и я все же села на задницу. Помощник шерифа вроде как удивился. Он протянул мне руку, не подумав. Я встала на ноги, опираясь на бампер джипа, в то же время отодвигаясь от мрачного помощника. Он это понял и нахмурился еще сильнее. Снег набился в пальто мокрыми комьями и стал стекать ручьями по ногам. Я начинала злиться. Помощник шерифа стал обходить джип вокруг. Я попятилась, держась за машину, чтобы не упасть. – Можем играть в догонялочки на карусели, шериф, если вам хочется, но пока я не поговорю с Дольфом, я никуда не уеду. – Ваш сержант здесь не командует. Он шагнул чуть ближе. Я отодвинулась. – Тогда найдите того, кто здесь командует. – Вам тут ни с кем, кроме меня, разговаривать не надо, – сказал он и сделал три быстрых шага ко мне. Я попятилась еще быстрее. Если так пойдет дальше, то скоро мы забегаем, как в фильме братьев Маркс – или это из “Копов Кейстоуна”? – Вы удираете! – В таких туфлях? Вы шутите. Я уже почти обошла джип вокруг, и мы оказались на том месте, с которого начали. За треском полицейских раций были слышны сердитые голоса. Среди них один был похож на голос Дольфа. Не у меня одной были неприятности с местными копами. Хотя только мне пришлось бегать вокруг машины. – Стой где стоишь! – крикнул он. – А если не буду? Он щелкнул застежкой кобуры и положил руку на рукоятку револьвера. Слов не надо было. Этот тип просто псих. Я могла бы вытащить пистолет раньше, чем он, но ведь он – коп. То есть он из хороших. А я стараюсь не стрелять в хороших парней. Кроме того, попробуй объяснить копам, зачем ты пристрелила копа. Они в таких случаях очень придирчивы. Пистолет я вытащить не могла. Удрать от него тоже не могла. Рукопашную даже рассматривать не приходилось. И я сделала единственное, что могла придумать, – завопила изо всех сил: – Дольф, Зебровски, мотайте сюда быстро! Перебранка прекратилась, будто кто-то повернул выключатель. Только рации потрескивали в тишине. Я посмотрела на копов. Дольф смотрел в мою сторону. Со своим ростом в шесть футов восемь дюймов он нависал, как башня. Я махнула ему рукой. Не резко, но так, чтобы он меня заметил. Помощник шерифа вытащил револьвер. Все мои силы ушли на то, чтобы не сделать того же. Этот псих ищет повода, и я ему этого повода не дам. Если он все равно меня пристрелит, значит, я пролетела. У него был “магнум” калибра 357 – отличная штука для охоты на китов. Для любого двуногого это сверхуничтожение с гарантией. То есть для человека. А я чувствовала себя очень по-человечески, глядя на этот ствол. Потом посмотрела в лицо этому типу. Он больше не хмурился. Вид у него был очень решительный и очень уверенный, будто он может спустить курок, и ничего ему за это не будет. Хотела я снова крикнуть Дольфу, но не стала. С этого дурака станется спустить курок. На такой дистанция и при таком калибре труп гарантирован. Мне только и оставалось, что стоять в снегу, чувствуя, как немеют ноги, и цепляться руками за машину. Он хотя бы не потребовал, чтобы я подняла руки. Наверное, не хотел, чтобы я упала раньше, чем мои мозги расплещутся по свежей покраске. А к нам шел детектив Клайв Перри. Его темное лицо отражало мелькающие огни, как полированное дерево. Он был высок, но не так, как этот помощник шерифа из ада. Вокруг его худощавой фигуры болталось пальто из верблюжьей шерсти. В точности подходящая к нему шляпа торчала на голове. Отличная шляпа, которую можно натянуть на уши и прикрыть их от холода. Вообще-то со шляпой такого не сделаешь. Приходится носить вязаные шапки, от которых начисто портится прическа. Очень не стильно. Я-то, конечно, была вообще без шляпы. Не люблю сминать волосы. Дольф снова вернулся к перебранке с кем-то. Я не могла точно сказать, какого цвета мундир у его оппонента – можно было выбирать одно из двух. Мне удалось заметить размахивающую руку, а все остальное терялось в тесной группе людей. Никогда я не видела, чтобы кто-то махал кулаками перед лицом Дольфа. Если у тебя рост шесть футов восемь дюймов, а сложение как у борца, люди слегка тебя побаиваются. И правильно делают. – Мисс Блейк, мы еще не совсем готовы к вашему прибытию, – сказал Перри. Он всегда называл всех по должности и фамилии. Один из самых вежливых людей, которых мне приходилось видеть. С мягкой манерой речи, умелый работник, учтивый – что он такое сделал, что его загнали в команду призраков? Полное название этой команды – Региональная Группа Расследования Противоестественных Событий. Она занимается всеми преступлениями в нашей округе, имеющими противоестественную подоплеку. Нечто вроде постоянной группы со специальным заданием. По-моему, никто не рассчитывал, что эта группа, в самом деле, будет раскрывать дела. А у них оказался такой процент успеха, что Дольфа пригласили читать лекции в Квантико. Лекции для отдела противоестественных исследований ФБР – это не хило. А я все смотрела на помощника шерифа и его револьвер. Второй раз отводить глаза в сторону я не собиралась. На самом деле, я не верила, что он меня застрелит, но все-таки... Что-то в его лице говорило, что он может это сделать и даже, кажется, хочет. Некоторым людям дай в руки оружие – и получается хулиган. Законно вооруженный хулиган. – Здравствуйте, детектив Перри. Кажется, у нас тут с помощником шерифа проблемы. – Помощник шерифа Айкенсен, вы достали оружие? – У Перри был тихий и спокойный голос – такой, которым отговаривают самоубийц прыгать с крыш или уговаривают маньяка отпустить заложников. Айкенсен чуть повернулся, бросая взгляд на Перри. – Штатским сюда нельзя. Приказ шерифа. – Вряд ли шериф Титус имел в виду, чтобы вы стреляли в гражданских, помощник шерифа. Айкенсен снова глянул на Перри: – Ты что, насмехаешься? Времени у меня было достаточно. Я могла бы вытащить револьвер. Очень мне хотелось ткнуть стволом ему в ребра. Очень подмывало его разоружить, но я вела себя прилично. На это потребовалось больше силы воли, чем хотелось бы, но револьвер я не вытащила. Не готова я была убивать этого сукина сына. Если хвататься за оружие, всегда есть шанс, что кто-то останется после этого мертвым. Если не хочешь никого убивать, не вытаскивай ствол – это проще простого. Но где-то в глубине души мне было очень неприятно, что, когда помощник повернулся ко мне, его револьвер все еще не был в кобуре. Ладно, пусть меня бьют по самолюбию – переживу. И помощник шерифа Айкенсен тоже останется в живых. – Шериф сказал, чтобы я никого, кроме полиции, внутрь периметра не пускал. “Периметр” – очень уж неожиданное умное слово в устах подобного дурака. Конечно, военный термин. И этот тип уже много лет искал случая вставить его в разговор. – Помощник шерифа Айкенсен, это Анита Блейк, наш эксперт по противоестественным случаям. Он упрямо мотнул головой. – Никаких штатских, если шериф не даст разрешения. Перри посмотрел назад в сторону Дольфа и, как я теперь предположила, шерифа. – Он даже нас не допустил к телу, помощник шерифа. Как вы думаете, каковы шансы, что шериф Титус разрешит штатскому осмотреть тело? Айкенсен улыбнулся исключительно неприятной улыбкой. – Хилые и хреновые. – Он держал револьвер, направив его мне в середину живота, и был очень сам собой доволен. – Уберите оружие, и мисс Блейк уедет, – сказал Перри. Я открыла было рот произнести “черта с два я уеду!”, но Перри чуть качнул головой. Я промолчала. У него был план – а это лучше, чем то, что было у меня. – Я не подчиняюсь приказам ниггеров-сыщиков. – Завидуешь, – сказала я. – Что? – Он – детектив из города, а ты – нет. – И от таких, как ты, стервей я тоже не обязан всякое выслушивать! – Мисс Блейк, позвольте мне здесь разобраться. – Тебе только в дерьме разбираться, – сказал Айкенсен. – Вы с вашим шерифом проявили грубость и полнейшее нежелание сотрудничать. Можете оскорблять меня как угодно, если вам это приятно, но наставлять оружие на наших людей я вам позволить не могу. Какое-то выражение пробежало по лицу Айкенсена. Как будто включилась мысль. Перри же тоже коп. И наверняка у него есть пистолет, а Айкенсен стоит к нему спиной! Помощник шерифа резко повернулся, перенося револьвер в согнутой руке. Я полезла за своим. Перри развел руки в сторону, показывая, что он не вооружен. Айкенсен, тяжело дыша, поднял пистолет на уровне головы – твердо, двумя руками, без спешки. Наставив браунинг в спину Айкенсена, я крикнула: – Ни с места, Айкенсен, а то я тебе мозги вышибу! – У тебя нет оружия. Я щелкнула взводимым курком. Вообще это не нужно перед выстрелом, но отличный такой театральный звук получается. – Ты бы меня хоть обыскал, мудак! К нам бежали люди, что-то крича. Но они не успели бы. Нас было только трое на этом психоделическом снегу. – Опусти оружие, Айкенсен! Ну? – Не опущу! – Опусти, или я тебя убью! – Анита, тебе не надо стрелять, – сказал Перри. Впервые он назвал меня по имени. – Он не собирается меня убивать. – Будет тут меня еще защищать всякий ниггер! Плечи Айкенсена напряглись. Рук его я не видела, но мне показалось, что он собирается спустить курок. Я потянула спусковой крючок браунинга. Громовой голос разнесся над нами: – Айкенсен, убери этот револьвер к чертовой матери! Айкенсен поднял пистолет к небу – ничего больше. Он вообще не собирался спускать курок – просто он дернулся. Я подавила истерический смешок в глотке. Чуть не пристрелила этого идиота за излишнюю нервность. Проглотив смех, я сняла браунинг с боевого взвода. Понимает ли этот долбоюноша, как близко был к последней черте? Единственное, что его спасло, – курок браунинга. Потому что он тугой. А есть масса пистолетов и револьверов, где на спусковой крючок достаточно чуть нажать. Он повернулся ко мне, все еще с револьвером в руке, но уже не наставленным на меня. И начал опускать оружие снова в мою сторону. – Опусти ствол еще на дюйм, и я тебя убью. – Айкенсен, я ж тебе сказал убрать этот револьвер, пока тут из-за тебя никого не убили! К этому голосу придавался человек ростом в пять футов шесть дюймов и весом более двухсот фунтов. Ну совершенно круглый, как колбаса с руками и ногами. Зимняя куртка туго натянулась на круглом пузе. Двойной подбородок утыкан серой щетиной. Глазки маленькие, почти утопающие в пухлости лица. На куртке спереди блестела табличка. Чем оставлять ее на рубашке, он вытащил ее на куртку, чтобы эти детективы из большого города ее не дай Бог не пропустили. Вроде как не застегнуть ширинку, чтобы все видели, какое у тебя классное снаряжение. – Этот вот ниггер.. – Помощник шерифа, мы таких слов не употребляем, и вы это знаете! У Айкенсена стало такое лицо, будто шериф ему сказал, что Санта-Клауса не бывает. Я бы спорить могла, что шериф – отличный мужик в самом худшем смысле слова. Но в бусинках его глаз светился ум, чего про Айкенсена уж никак не скажешь. – Убери оружие, мальчик. Это приказ. – Южный акцент шерифа стал сильнее – либо напоказ, либо из-за ситуации, которую создал Айкенсен. У многих акцент становится сильнее в напряженные минуты. Акцент у шерифа был не миссурийский – куда как южнее. Айкенсен наконец неохотно убрал оружие. Но кобуру не застегнул. Напрашивался он на хорошую головомойку, но я была рада, что не мне ее ему давать. Конечно, если бы я пристрелила Айкенсена, когда он поднимал револьвер вверх, я бы никогда и не узнала, что он не давил на курок. Будь мы все копами, а Айкенсен – подозреваемым, это был бы чистый и бесспорный выстрел. Ну и ну! Шериф Титус заложил руки в карманы куртки и поглядел на меня. – А вы, мисс, тоже убрали бы теперь свою пушку. Айкенсен уже никого убивать не собирается. Я продолжала на него смотреть, подняв ствол в небо. Вообще я уже была готова убрать пистолет, пока он не стал командовать. Не люблю, когда мне говорят, что я должна делать, а что нет. И потому я просто смотрела на него. Лицо у него все еще оставалось дружелюбным, но блеск в глазах погас. Они стали сердитыми. Он не любил, когда ему бросали вызов. Ну и отлично. Пусть доставит мне удовольствие. Остальные помощники сгрудились за спиной шерифа Титуса. У всех был угрюмый вид, и они были готовы сделать все, что прикажет их начальник. Айкенсен подошел к ним, держа руку возле только что засунутого в кобуру револьвера. Есть люди, которым никакие уроки не впрок. – Анита, убери оружие. Обычно приятный тенор Дольфа скрежетал от злости. Будто он хотел сказать “пристрели этого гада”, но потом трудно было бы объяснить это начальству. Формально он мне не начальник, но Дольфа я слушаюсь. Он это заслужил. Я убрала револьвер. Дольф весь сделан из тупых углов. Черные волосы подстрижены очень коротко, и открытые уши торчат на холоде. Руки засунуты в глубокие карманы длинного черного тренча. Слишком легким казался этот тренч для такой погоды; правда, может быть, он был с подкладкой. Хотя трудно в одном тренче найти место и для Дольфа, и для подбивки. Дольф отозвал в сторону Перри и меня и тихо сказал: – Расскажите, что произошло. Мы рассказали. – Вы действительно думаете, он собирался вас застрелить? Перри на миг уставился на утоптанный снег, потом поднял глаза: – Я не уверен, сержант. – Анита? – Я тогда думала, что да, Дольф. – Сейчас я не слышу у тебя уверенности. – Уверена я только в том, что собиралась застрелить его. Я уже потянула крючок, Дольф. Слушай, что тут за чертовщина? Если уж мне придется сегодня убить копа, я хочу хотя бы знать почему. – Я не думал, что у кого-нибудь тут хватит дури хвататься за оружие, – сказал Дольф, ссутулившись, и ткань его тренча напряглась, сковывая движение. – Ты не оборачивайся, – сказала я, – но этот помощник Айкенсен все еще держит руку возле оружия. У него свербит вытащить его снова. Дольф сделал глубокий вдох через нос и шумно выдохнул сквозь зубы. – Пойдем к шерифу Титусу. – Мы уже с ним битый час говорили, сержант, – заметил Перри. – Он не хочет слушать. – Знаю, детектив, знаю. Дольф продолжал идти к поджидающему шерифу с помощниками. Мы с Перри шли следом. А что еще нам было делать? Мне, кроме того, было интересно, почему это вся выездная бригада торчит вокруг, сложа руки, будто и не на место преступления приехала. Мы с Перри заняли места по обе стороны Дольфа как часовые. Не сговариваясь, отступили на шаг назад. В конце концов, он в нашей группе лидер. Но это автоматическое построение было мне неприятно. Я бы шагнула вперед, как равная, но я ведь штатская. Я не равная. Сколько бы я с ними ни ездила, сколько бы ни сделала, я не коп. И в этом вся разница. Рука Айкенсена туго сжимала рукоятку револьвера. Действительно он готов его на нас наставить? Да нет, даже он не может быть настолько глуп. А он пялился на меня злобными глазами, и ничего, кроме злости, в этих глазах не было. Может, он все-таки настолько глуп? – Титус, прикажите своему человеку убрать руку от оружия, – сказал Дольф. Титус обернулся на Айкенсена и вздохнул: – Айкенсен, убери свою дурацкую руку от этого дурацкого револьвера! – Она штатская. Она угрожала оружием полисмену. – Повезло тебе, что она тебя не застрелила ко всем чертям, – заметил Титус. – А теперь застегни кобуру и сбавь тон на одно деление, а то я тебя домой отправлю. Лицо Айкенсена помрачнело еще сильнее, но он застегнул кобуру и сунул руки в карманы пальто. Если у него там нет короткоствольника то, слава Богу, он сейчас не опасен. Хотя он из тех йэху, которые должны таскать с собой запасное оружие. На самом деле я тоже так делаю, но лишь при высоком уровне аллигаторов. Когда они не по пояс, а по шею. Сзади нас послышались шаги по снегу. Я чуть повернула голову, чтобы, не выпуская из вида Айкенсена, посмотреть, ктотам подходит. Это были трое в темно-синих мундирах. У идущего впереди высокого человека была табличка – начальник полиции. Один из его помощников тоже был высок, худ до истощения и слишком молод для бритвы. Вторым помощником была женщина. Сюрприз. Обычно единственной женщиной на месте преступления бывала я. Эта женщина была низенькой, только чуть выше меня, худощавой, с коротко стриженными волосами под шляпой с медведем Смоки. Единственное, что я могла рассмотреть из ее внешности в свете мигалок, – бледность, бледность от глаз и до волос. Она была хорошенькой, как маленький эльф, этакая милочка. Стояла она, расставив ноги, положив руки на форменный ремень. При ней был пистолет, чуть великоватый для ее руки. Я могла бы поручиться, что ей не нравится, когда ее называют милочкой. Она окажется либо еще одним геморроем вроде Айкенсена, либо родной душой. Начальник полиции был лет на двадцать старше любого из своих помощников. Был он высок – не так высок, как Дольф, но где ж найти еще одного такого? У него были усы цвета соли с перцем, светлые глаза и какая-то грубоватая красота. Как у человека, который был в молодости смазлив, но возраст придал его лицу глубину и характер. Вроде Шона Коннери, который в шестьдесят лет выглядел лучше, чем в двадцать. – Титус, почему вы не даете этим людям работать? Мы все устали, замерзли и хотим по домам. Маленькие глазки Титуса ожили – засветились злостью. Немалой злостью. – Это дело округа, Гарровей, а не города. Вы с вашими людьми вышли за пределы своей юрисдикции. – Холмс и Линд были в пути, когда по радио пришло сообщение о находке тела. Ваш человек, вот этот Айкенсен, заявил, что занят и еще не меньше часа к телу прибыть не сможет. Холмс предложила, что побудет возле тела, чтобы место преступления осталось нетронутым. Мои помощники ничего не трогали и ничего не делали. Они просто сторожили место преступления для ваших людей. Что вас не устраивает? – спросил Гарровей. – Вот что, Гарровей, преступление обнаружено на нашей земле. И нам заниматься этим телом. Помощь нам не нужна. И вы не имели права вызывать команду призраков, не согласовав сперва со мной. Начальник полиции Гарровей развел руками, будто отмахиваясь от этой ерунды. – Холмс видела тело. И она вызвала команду. Она решила, что люди не имеют отношения к убийству этого человека. Согласно протоколу, мы вызываем Региональную Группу Расследования Противоестественных Событий при всяком подозрении на сверхъестественное явление. – Ну так вот, наши Айкенсен и Трой не считают, что случилось что-нибудь сверхъестественное. Медведь съел охотника, а ваша малышка подняла липовую тревогу. Холмс открыла было рот, но начальник поднял руку. – Спокойно, Холмс. – Она промолчала, но ей это не понравилось. – А почему не спросить у сержанта Сторра, что думает по этому поводу он? – спросил Гарровей. Я стояла достаточно близко, чтобы расслышать вздох Дольфа. – У нее не было права допускать к телу кого бы то ни было без нашего наблюдения, – заявил Титус. – Джентльмены, у нас там в лесу мертвое тело. Место преступления не становится свежее. Пока мы тут стоим и спорим, теряются ценные следы. – Место нападения медведя – это не место преступления, сержант, – заметил Титус. – Мисс Блейк – наш эксперт по противоестественным явлениям. Если она скажет, что это нападение медведя, мы разойдемся по домам. Если она скажет, что это противоестественное явление, вы дадите нам спокойно работать. Договорились? – Мисс Блейк? Мисс Анита Блейк? Дольф кивнул. Титус прищурился на меня, будто наводя глаза на резкость. – Вы – Истребительница? – Да, некоторые меня так называют. – У этой пигалицы за спиной больше десятка ликвидаций вампиров? – В голосе шерифа были издевка и недоверие. Я пожала плечами. На самом деле даже больше, но среди них много несанкционированных. И извещать об этом полицию мне было бы ни к чему. У вампиров есть права, и ликвидация их без ордера считается убийством. – Я – законный ликвидатор вампиров в этом регионе. Вас это чем-то не устраивает? – Анита! – предупредил Дольф. Я глянула на него и снова на шерифа. Больше я ничего говорить не собиралась, но заговорил он. – Я просто не верю, что малышка вроде вас могла сотворить то, о чем я слышал. – Слушайте, здесь холодно и сейчас поздно. Дайте мне осмотреть тело, и мы разойдемся по домам. – Нечего всяким штатским учить меня моей работе! – Ну ладно, – сказала я. – Анита! – произнес Дольф. В этом одном слове было все: не говори этого, не делай этого – в общем, понятно. – Дольф, для одной ночи мы уже достаточно полизали юридическую задницу. Тут появился человек, принесший дымящиеся кружки на подносе. К запаху снега примешался аромат кофе. Человек был высоким – что-то очень много сегодня тут таких собралось. Выбившийся белокурый вихор закрывал ему один глаз. У него были круглые очки с металлической оправой, от которых лицо казалось еще моложе. Темная вязаная шапка натянута на уши. Теплые перчатки, разноцветная парка, джинсы и сапоги. Не модно, зато по погоде. У меня уже ноги онемели в снегу. Я приняла кофе с благодарностью. Уж если предстоит здесь стоять и ругаться, то что-нибудь горячее будет очень к месту. – Спасибо. – Всегда пожалуйста, – улыбнулся этот человек. Кофе взяли все, но “спасибо” сказал не каждый. Что за манеры у людей? – Я, мисс Блейк, был тут шерифом, когда вас еще на свете не было. Это мой округ. И мне помощь не нужна от таких, как вы, – произнес Титус, отхлебывая кофе. Он был из тех, кто сказал “спасибо”. – Что значит – “от таких, как я”? – Анита, оставь. Я посмотрела на Дольфа. Нет, “оставлять” я не хотела. И отпила кофе. Уже один его запах чуть приглушил мою злость, дал расслабиться. Я поглядела в свиные глазки Титуса и улыбнулась. – А что смешного? – спросил он. Я открыла было рот, чтобы ему объяснить, но меня перебил тот, кто принес кофе. – Я – Сэмюэл Уильямс, здешний смотритель. Живу в домике за природоохранным центром. Это я нашел тело. Он опустил опустевший поднос, держа его одной рукой. – Я сержант Сторр, мистер Уильямс. Это мои помощники – детектив Перри и мисс Блейк. Уильямс вежливо наклонил голову. – Нас ты всех знаешь, Сэмюэл, – сказал Титус. – Да-да, – ответил Уильямс. Явно у него не вызывало повышенного восторга знакомство с ними со всеми. Он кивнул начальнику полиции Гарровею и его помощникам. – Я сказал вашему помощнику Холмс, что это, по моему мнению, не обычное животное. Я по-прежнему так считаю, но если это был медведь, он растерзал этого человека. Любой зверь, который сделал это однажды, сделает это еще раз. – Он поглядел вниз, потом вверх, как человек, выныривающий из глубокой воды. – Этот зверь частично сожрал человека. Он выслеживал его, как добычу. Если это, в самом деле, медведь, его надо поймать, пока он еще кого-нибудь не убил. – У Сэмюэла диплом по биологии, – пояснил Титус. – У меня тоже, – сказала я. Конечно, у меня-то диплом по противоестественной биологии, но ведь биология – всегда биология, или как? – Я работаю над докторской, – сказал Уильямс. – Ага, изучает совиное говно, – бросил Айкенсен. Трудно было сказать, но Уильямс, кажется, вспыхнул: – Я изучаю пищевые привычки пятнистых сов. У меня был диплом по биологии, и я знала, о чем он говорит. Он собирал совиные экскременты и отрыжки для исследования. Так что Айкенсен прав – в каком-то смысле. – У вас докторская будет по орнитологии или стригиологии? – спросила я, гордая сама собой, что помню латинское название сов. Уильямс посмотрел на меня как на свою. – По орнитологии. А у Титуса был такой вид, будто он червяка проглотил. – Мне не нужен диплом колледжа, чтобы распознать нападение медведя. – Последний раз медведя видели в округе Сан-Джерард в 1941 году, – сообщил Уильямс. – О нападениях медведей на людей не сообщали никогда, насколько я помню. Вывод напрашивался сам собой. Как Титус может узнать следы нападения медведя, если он его никогда не видел? Шериф выплеснул кофе на снег. – Слушай, ты, умник из колледжа... – Может, это и был медведь, – сказал Дольф. Мы все уставились на него. – Так это ж я и говорил, – кивнул Титус. – Тогда вам лучше бы вызвать вертолет и собак, – посоветовал Дольф. – О чем это вы? – Зверь, который способен располосовать и сожрать человека, может вломиться в дом. Трудно сказать, сколько еще людей он может убить. – Лицо у Дольфа было непроницаемо и настолько серьезно, будто он сам верит в то, что говорит. – Ладно, не хочу я звать сюда собак. Услышь люди, что на свободе бродит бешеный медведь, начнется паника. Помните, что творилось, когда лет пять назад сбежал ручной кугуар? Люди стреляли по каждой тени. Дольф смотрел на него, ничего не говоря. Мы все на него смотрели. Если это медведь, то придется действовать так, будто это медведь. Если нет... Титус неловко переступил на снегу тяжелыми сапогами. – Может, мисс Блейк следует глянуть на это. – Он потер замерзший кончик носа. – Не хотелось бы поднимать панику зазря. Он, значит, не хотел, чтобы люди думали, будто на свободе бродит медведь-шатун. Но ничего не имел против, чтобы они думали, будто на свободе бродит монстр. А может, шериф Титус в монстров не верит. Может быть. Как бы там ни было, а мы направились к месту преступления. Возможному месту преступления. Мне пришлось заставить всех ждать, пока я надевала кроссовки и комбинезон, которые использую на осмотрах и закалывании вампиров. К тому же штаны комбинезона теплее, чем колготки. Титус оставил Айкенсена у машин. Только бы он никого не пристрелил, пока нас не будет.8
Сперва я тела не увидела – видела только снег. Он набился в глубокую расселину, которые попадаются в лесах. Весной такие расселины наполняются водой и грязью. Осенью в них наметает палую листву. Зимой в них лежит самый глубокий снег. Лунный свет очертил каждый след, каждая царапина на снегу выдавалась рельефно. Каждый отпечаток был как чаша, полная синих теней. Я стояла на краю поляны, вглядываясь в переплетение следов. Где-то в этой мешанине были следы убийцы или следы медведя, но если это не был зверь, я понятия не имела, как выделить важные следы. Может быть, место преступления всегда бывает так истоптано, и на снегу это просто хорошо заметно. А может, это место преступления просто затоптали. Где-то так. Каждый след, будь то след полицейского или иной, вел к одному – к телу. Дольф сказал, что человек был исполосован и съеден. Я не хотела этого видеть. У меня сегодня выдался такой хороший вечер – с Ричардом. Очень приятный вечер. И нечестно после этого заставлять меня в ту же ночь смотреть на обглоданные тела. Конечно, покойник тоже не считал, что быть съеденным – это приятное времяпрепровождение. Я глубоко набрала в легкие холодного воздуху. При выдохе зарубился пар. Запах тела я не чувствовала. Будь это летом, покойник бы уже созрел. Да здравствует мороз! – Вы собираетесь осматривать тело отсюда? – спросил Титус. – Нет. – Кажется, у вашего эксперта духу не хватает, сержант. Я повернулась к Титусу. На этой круглой морде с двойным подбородком сияла полная и наглая самодовольность. Тело мне видеть не хотелось, но присутствие духа я не теряла. Никогда. – Для вас будет лучше, если это не место преступления... шериф, потому что его тут обосрали, как деревенский сортир. – Анита, это ни к чему, – тихо заметил Дольф. Он был прав, но мне, кажется, было на это наплевать. – У вас есть предложения по сохранению обстановки на месте преступления, или мне просто топать туда, как до меня уже протопали пятьдесят миллиардов человек? – Когда мне приказали покинуть место преступления, здесь было только четыре пары следов, – сообщила офицер полиции Холмс. Титус обернулся к ней хмурой рожей. – Когда я решил, что это нападение зверя, не было причины сохранять обстановку. – Южный акцент в его голосе стал еще сильнее. – Ну конечно, – сказала я. И посмотрела на Дольфа. – Есть предложения? – Иди туда спокойно. Я не думаю, что там еще осталось, что сохранять. – Вы недовольны действиями моих людей? – спросил Титус. – Нет, – ответил Дольф. – Я недоволен вашими действиями. Я отвернулась, и Титус моей улыбки не увидел. Дольф переносит дураков без восторга. Он имеет сними дело чуть дольше, чем я, но если его довести – спасайся кто может. И ни одной бюрократической заднице мало не покажется. Я вошла в расселину. Дольф и без моей помощи сможет поднести Титусу его собственную голову на блюде. Снег у края расселины провалился, моя нога поехала по скользким листьям, и я села на задницу второй раз за ночь. Но на этот раз – на склоне, и проехала на ней, на родимой, до самого трупа. У меня за спиной забулькал хохот. Я сидела в снегу на заднице и смотрела на тело. Пусть себе смеются, если им хочется, – это действительно смешно. А труп – нет. Он лежал на спине. На него светила луна, отражаясь от снега, и все предметы были освещены, как днем. В кармане комбинезона у меня был фонарик, но здесь он не был нужен. Или мне не хотелось им пользоваться. Я уже достаточно видела – пока что. По правой стороне лица шли рваные борозды. Коготь полоснул его через глаз, расплескав по щеке кровь и сгустки глазного яблока. Нижняя челюсть раздроблена, будто ее схватила и сжала гигантская рука. От этого лицо казалось незаконченным, будто половинным. Это было невероятно больно, но умер он не от этого. Тем хуже для него. Горло вырвано – это, наверное, и было смертельной раной. Кожи, мяса и прочего просто не было – торчал тускло-белый позвоночник, будто человек проглотил призрака, и тот не вышел обратно. Камуфляжный комбинезон на животе был сорван, и лунный свет бросал глубокую тень на разорванную ткань. Повреждений под ним мне не было видно. А смотреть придется. Я предпочитаю ночные убийства. Темнота скрадывает цвета. Ночью все кажется не таким реальным. А посвети – и цвета вспыхнут: кровь алая, кость искрится, жидкости не темные, а зеленые, желтые, коричневые. Освещение позволяет их различать. Сомнительное, в лучшем случае, преимущество. Я натянула хирургические перчатки – прохладную вторую кожу. Хоть я и несла перчатки в кармане, они были холоднее рук. Щелкнул фонарик. Узкий желтоватый луч казался тусклым в свете луны, но в тени врезался, как нож. Одежда человека была содрана, как слои луковицы: комбинезон, штаны и рубашка, теплое белье. Ткани разорваны. Свет блеснул на замерзшей крови и ледышках тканей. Внутренние органы отсутствовали почти полностью. Я посветила вокруг, но искать было нечего. Действительно отсутствовали. Кишечник выпустил темную жидкость, заполнившую почти всю полость, но она замерзла полностью. Наклонившись, я не учуяла запаха. Чудесная вещь – холод. Края раны рваные. Такого не сделаешь никаким ножом. Или ножом с таким лезвием, которого я в жизни не видела. Это сможет сказать судебный медик. Сломанное ребро, торчащее вверх, как восклицательный знак. Я посветила на кость. Обломана, но не клещами, не руками... зубами. Недельное жалованье я была готова поставить на то, что передо мною следы зубов. Рана на горле покрылась коростой замерзшего снега. Красноватые сгустки льда намерзли на лице. Оставшийся глаз был намертво запечатан окровавленным льдом. И по краям раны тоже были следы зубов, не когтей. На раздробленной челюсти – четкие отпечатки зубов. И уж точно не человеческих. А это значит – исключаются гули, зомби, вампиры и прочая человеческого происхождения нежить. Чтобы достать мерную ленту из кармана комбинезона, мне пришлось задрать подол пальто. Приличнее, наверное, было бы потратить время и пальто расстегнуть, но ведь холодно же! Следы когтей на лице широкие и рваные. Шире когтей медведя, шире, чем у любого естественного существа. Какие-то чудовищно огромные. Почти идеальные отпечатки зубов по обе стороны челюсти. Будто эта тварь сильно вцепилась, но не собиралась драть. Вцепилась, чтобы раздавить, чтобы... остановить вопли. С раздробленной нижней половиной рта особо не покричишь. В этом конкретном укусе чувствовалось что-то очень намеренное. Вырвано горло – и опять-таки не так сильно, как могло бы быть. Ровно настолько, чтобы убить. И только добравшись до живота, эта тварь перестала владеть собой. Человек уже был мертв, когда ему вскрыли живот – за это я могла ручаться. Но эта тварь потратила время, чтобы съесть внутренности. Сожрать. Зачем? Возле тела в снегу был отпечаток. По нему было видно, что здесь склонялись люди, в том числе я, но свет показал вытекшую в снег кровь. Труп лежал лицом вниз, а потом его кто-то перевернул. Следы ног были на снегу почти на каждом дюйме, кроме как на кровавых пятнах. Если есть выбор, человек не пойдет по крови – на месте преступления или где еще. Но крови было куда меньше, чем следовало ожидать. Разорвать горло – работа грязная. Но это вот горло было разорвано. Разодрано зубами. И кровь ушла не на снег, а в пасть. Кровь впиталась в одежду. Если бы найти эту тварь, она тоже будет вся окровавлена. Снег на удивление чист для такой бойни. Густая лужа крови была сбоку, не ближе ярда от тела, но точно рядом с отпечатком размером с тело. Покойник лежал рядом с этим пятном достаточно долго, чтобы какое-то время истекать кровью, потом его перевернули на живот, и так он пролежал, пока кожа не примерзла к снегу. Еще лужица натекла под лежащим ничком телом. Теперь он лежал лицом вверх, но без свежей крови. В последний раз тело перевернули, когда оно уже было давно мертвым. Я спросила через поляну: – Кто перевернул тело? – Оно так лежало, когда я сюда пришел, – ответил Титус. – Холмс? – спросил Гарровей. – Когда мы прибыли, он лежал навзничь. – Уильямс не трогал тело? – Я не спросила. Ничего себе! – Кто-то его передвинул. Если это Уильямс, хорошо бы нам про это знать. – Пойду его спрошу, – сказала Холмс. – Паттерсон, пойдешь с ней, – приказал Титус. – Мне не надо... – Идите, Холмс, – сказал ей Гарровей. Помощники ушли. Я вернулась к осмотру тела. Именно тела, а не “его”. Если начать о нем думать как о “нем”, сразу заползают мысли, были ли у него жена, дети... Мне не хотелось этого знать. Тело и тело, то есть труп. Не хочу. Я посветила на истоптанный снег. Ползаю на коленях, рассматривая следы. Шерлок этакий Холмс. Если эта тварь напала сзади, должны быть следы на снегу. Пусть не целый след, но хоть что-то. Пока что каждая нога, оставившая след, оказывалась обутой. Даже учитывая стадо протопавших копов, должны остаться отпечатки когтей или звериных лап. Но я ничего не нашла. Может быть, криминалистам больше повезет. Дай Бог. Если следов нет, не могла ли эта тварь прилететь? Может, горгулья? Единственный из больших крылатых хищников, который может напасть на человека. Если не считать драконов, но они в этих краях не водятся, и грязи было бы куда больше. Или куда меньше – дракон просто проглотил бы человека целиком. Горгульи нападают на людей, и со смертельным исходом, но очень редко. К тому же ближайшая их стая живет в Келли, штат Кентукки. Келлийские горгульи – небольшой подвид, который нападает на человека, но никогда не убивает. Они питаются в основном падалью. Во Франции есть три вида горгулий размером с человека или больше. Эти могут сожрать. Но в Америке таких больших никогда не водилось. Что еще это может быть? Есть несколько малых восточных троллей в горах Озарка, но не так близко к Сент-Луису. К тому же я видела снимки нападений троллей, и это было не то. Когти слишком кривые, слишком длинные. Живот, похоже, выеден длинной пастью. Тролли же до ужаса похожи на людей, и неудивительно – они приматы. Малый тролль на человека не нападет, если у него есть выбор. Большой горный тролль мог бы, но они вымерли уже лет двадцать как. К тому же у них была привычка обламывать деревья и забивать человека до смерти, а потом пожирать. Нет, я не думала, что это какая-то экзотика вроде тролля или горгульи. Если бы остались ведущие к телу следы, я была бы уверена, что передо мной жертва ликантропа. Тролли, как известно, одевались, хотя и в отрепья. Так что тролль мог бы протопать по снегу, а горгулья – прилететь, но ликантроп? Им приходится ходить на звериных ногах, на которые человеческая обувь не налезет. Так как же? Тут бы мне хлопнуть себя по лбу, но я этого не сделала. При осмотре места убийства от такого жеста останется кровь на волосах. Я просто посмотрела вверх. Обычно люди вверх не смотрят. Миллионы лет эволюции приучили нас на небо не обращать внимания. Там нет таких тварей, что могли бы напасть на нас. Но это же не значит, что никто не может спрыгнуть на нас сверху. Над расселиной простиралась ветка дерева. Луч фонарика показал на коре свежие царапины. Оборотень взобрался по коре и поджидал проходящего человека. Засада, ожидание, убийство. – Дольф, можешь подойти на минутку? Дольф осторожно спустился по склону. Наверное, не хотел повторять мой номер на бис. – Ты знаешь, что это? – спросил он. – Оборотень. – Объясни. – У него был уже наготове верный блокнот с авторучкой. Я объяснила, что нашла и что думаю. – У нас не было случая с диким ликантропом с момента образования нашей группы. Ты уверена? – Уверена, что это оборотень, но я не говорила, что это ликантроп. – Объясни. – Все ликантропы – оборотни по определению, но не все оборотни – ликантропы. Ликантропия – это болезнь, которой можно заразиться после нападения или после прививки неудачной вакциной. Он поднял на меня глаза: – Этой штукой можно заразиться от вакцины? – Случается. – Полезно будет знать, – сказал он. – А как это можно быть оборотнем и не быть ликантропом? – Обычно это передается по наследству. Сторожевые псы семьи, дикие звери, гигантские коты. Кто-то один в поколении несет в себе эти гены и перекидывается. – Это связано с фазами луны, как обычная ликантропия? – Нет. Сторожевой пес появляется, когда он нужен семье. Война там или какая-то физическая опасность. Есть люди-лебеди – эти связаны с луной, но все равно это наследственное. – А что еще бывает? – Бывает проклятие, но это уже по-настоящему редко. – Почему? Я пожала плечами. – Надо найти ведьму или кого-нибудь с достаточной волшебной силой, чтобы проклясть кого-то оборотнем. Я читала заклинания для личного превращения. Зелья настолько насыщены наркотиками, что можешь поверить, будто обратился в зверя. Можешь поверить, что ты – башня Крайслер-билдинга, а можешь и просто умереть. Настоящие заклинания куда более сложные и часто требуют человеческих жертв. Проклятие – это шаг вверх по сравнению с заклинанием. Это даже вообще не заклинание. Я попыталась подумать, как это объяснить. В этой области Дольф – штафирка. Он этой фени не знает. – Проклятие – это вроде крайнего акта воли. Собираешь всю свою силу, магию – назови как хочешь – и фокусируешь все на одном человеке. Своей волей обрекаешь его на проклятие. Это всегда надо делать лицом к лицу, и потому он знает, что произошло. Некоторые теории считают, что жертва должна верить, иначе проклятие не подействует. Я в этом не уверена. – И проклясть человека может только ведьма? – Иногда бывает, что человек не поладит с феей или эльфом. С кем-нибудь из сидхи Даоина, но для этого надо находиться в Европе. Англия, Ирландия, некоторые места в Шотландии. А в этой стране – только ведьмы. – Значит, оборотень, но мы не знаем, какого рода и даже как он стал оборотнем. – По отметинам и следам – нет. – Если бы ты его увидела лицом к лицу, могла бы сказать, какого он рода? – То есть какое животное? – Да. – Нет. – А сказать, проклятие это или болезнь? – Нет. Дольф посмотрел на меня вопросительно: – Обычно ты лучше работаешь. – Я лучше работаю с мертвецами, Дольф. Дай мне вампа или зомби, и я тебе скажу его номер карточки социального страхования. Что-то в этом от природных способностей, но больше от практики. С оборотнями у меня опыта куда меньше. – А на какие вопросы ты можешь ответить? – Спроси и узнаешь. – Ты думаешь, это новенький оборотень? – спросил Дольф. – Нет. – Почему? – Впервые новичок перекидывается в ночь полнолуния. Сейчас для него слишком рано. Это мог быть второй или третий месяц, но... – Но что “но”? – Если это все еще ликантроп, который собой не владеет, который убивает без разбора, то он должен быть еще здесь. И охотиться за нами. Дольф огляделся, перехватив блокнот и ручку левой рукой, а правой потянулся к пистолету. Автоматическим движением. – Не дрейфь, Дольф. Если он собирается еще кого-то съесть, это будет Уильямс или помощники шерифа. Он еще раз оглядел темный лес, потом снова посмотрел на меня. – Значит, этот оборотень собой владеет? – Я так думаю. – Тогда зачем было убивать вот этого? Я пожала плечами: – Зачем вообще убивают? Вожделение, жадность, гнев. – Значит, животная форма используется как оружие, – сказал Дольф. – Ага. – Он все еще в животной форме? – Это вот сделано в форме половина на половину, что-то вроде человека-волка. – Вервольфа. Я покачала головой: – Я не знаю, что это за зверь. Человек-волк – это всего лишь пример. Это может быть любое млекопитающее. – Только млекопитающее? – Судя по этим ранам. Я знаю, что здесь есть и птицы-оборотни, но они оставляют не такие раны. – Птицы? – Да, но это не их работа. – Предположения есть? Я присела возле трупа, присмотрелась. Будто заставляла его рассказать мне свои тайны. Через три ночи эта душа отлетит, и я могла бы поднять этого человека и спросить. Но у него не было глотки. Даже мертвый не сможет говорить без нужных органов. – А почему Титус думает, что это работа медведя? – спросила я. – Не знаю, – ответил Дольф, минуту подумав. – Давай его спросим. – С нашим удовольствием, – кивнул головой Дольф. В его голосе звучал легкий сарказм. Если бы я спорила с этим шерифом долгие часы, у меня этого сарказма было бы хоть лопатой греби. – Давай, Дольф. Меньше, чем мы знаем, мы уже знать не можем. – Если Титусу есть что сказать, он давно уже мог бы. – Ты хочешь, чтобы я его спросила, или нет? – Спрашивай. – Шериф Титус! – обратилась я к ожидающей группе. Он поглядел на меня сверху. Во рту у него была сигарета, но он еще не закурил, и зажигалка остановилась на полпути. – Вам что-нибудь нужно, мисс Блейк? – спросил он, и сигарета заходила вверх-вниз. – Почему вы думаете, что это был медведь? Он захлопнул крышку зажигалки, одновременно вынув сигарету изо рта той же рукой. – А почему вы спрашиваете? “Да какое тебе дело, ты отвечай!” – хотела я рявкнуть, но не рявкнула. Очко в мою пользу. – Просто интересуюсь. – Это не горный лев. Кошачьи больше работают когтями. Сильнее бы разодрал. – А почему не волк? – Стайное животное. А мне показалось, что этот был один. Со всем этим я вынуждена была согласиться. – Мне кажется, вы что-то от нас скрываете, шериф. Вы много знаете про зверей, которые здесь не водятся. – Охочусь малость, мисс Блейк. Надо знать привычки своей дичи, если хочешь приходить не пустым. – Значит, методом исключения – медведь? – спросила я. – Можно и так сказать. – Сигарета вновь оказалась у него во рту, около лица затрепетало пламя зажигалки. Когда он захлопнул крышку, стало еще темнее. – А вы что думаете, госпожа эксперт? В холодном воздухе повис запах сигареты. – Оборотень. Даже в темноте я почувствовала тяжесть его взгляда. Шериф выпустил густой клуб дыма в сторону луны. – Это вы так думаете. – Это я знаю наверняка. Он очень презрительно хмыкнул. – Вы чертовски в себе уверены, да? – Спускайтесь сюда, шериф. Я вам покажу, что нашла. Он подумал, потом пожал плечами: – А что? – и спустился по склону, как бульдозер, пропахав снег тяжелыми сапогами. – Ладно, госпожа эксперт, ослепите меня вашим знанием. – Ну и геморрой же вы, Титус! Дольф вздохнул, выпустив большой клуб пара. Титусу это показалось настолько смешным, что он согнулся пополам от хохота, похлопывая себя по ляжке. – А вы просто юморист, мисс Блейк. Сейчас, отсмеюсь. Ну, рассказывайте, что у вас. Я рассказала. Он глубоко затянулся. Кончик сигареты ярко вспыхнул в темноте. – Кажется, это действительно не медведь. Он не стал спорить! Чудо. – Нет, не медведь. – Кугуар? – спросил он вроде как с надеждой. Я осторожно встала. – Вы сами знаете, что нет. – Оборотень, – сказал он. – Именно. – В округе не было диких оборотней уже десять лет. – А тот скольких убил? – спросила я. Он глубоко затянулся и медленно выдохнул. – Тот? Пятерых. Я кивнула: – Не знала про него. Это еще до меня было. – Вы тогда еще в школу ходили? – Ага. Он бросил окурок в снег и затоптал тяжелым сапогом. – Жаль, что это не медведь. – И мне жаль, – согласилась я.9
Ночь была тяжелой холодной тьмой. Два часа ночи – проклятое время суток в любое время года. В середине декабря два часа – это застывшее сердце вечной ночи. А может, просто я уже устала. Свет на лестнице, ведущей к моей квартире, горел, как пойманная луна. Он был какой-то замерзший, переливался и был слегка нереален. В воздухе плавала легкая дымка, этакий малыш-туман. Титус меня попросил быть в контакте на случай, если они найдут кого-нибудь подозрительного. Я для них была лучшей возможностью выяснить, ликантроп это или какой-то левый хмырь. Что ж, куда лучше вариант, чем отрезать ему руку и смотреть, не растет ли мех внутри тела. Если ошибешься, что тогда делать – извиняться? Несколько следов ликантропа, ведущих к месту преступления, все-таки нашли. По ним сделали гипсовые слепки и, по моему предложению, послали копии на факультет биологии Вашингтонского университета. Я чуть не отправила их на имя доктора Луиса Фейна. Он преподавал в Ваш-уне биологию. Один из лучших друзей Ричарда. Отличный мужик. Крысолюд. И эта мрачная глубокая тайна оказалась бы под угрозой раскрытия, начни я ему посылать слепки следов ликантропов. А если послать на имя факультета, Луи их наверняка увидит. Это был мой самый большой вклад в дело за всю ночь. Они все еще вели поиски, когда я уехала. Пейджер я оставила включенным – если найдут на снегу голого человека, могут позвонить. Хотя если пейджер заверещит раньше, чем я малость посплю, я и озвереть могу. Когда я захлопнула дверцу машины, мне отозвалось эхо. Захлопнулась еще одна дверца. Как я ни устала, а сработал автоматизм – осмотреть парковку и обнаружить эту вторую машину. За четыре места от меня стоял Ирвинг Гризволд, завернувшись в ядовито-оранжевую парку и полосатый шарф вокруг шеи. Вокруг лысины торчал пушистый ореол волос. На кнопочном носу – маленькие круглые очечки. Очень такой жизнерадостный и безвредный с виду, и тоже вервольф. Ночь, наверное, такая выдалась. Ирвинг работал репортером в “Сент-Луис Пост Диспетч”. Любая статья обо мне или “Аниматор Инкорпорейтед” обычно шла за его подписью. Он улыбнулся и направился ко мне. Просто твой дружелюбный сосед-репортер. А что? – Чего тебе надо, Ирвинг? – Что это за приветствие для человека, который уже три часа ждет тебя в машине? – Чего тебе надо, Ирвинг? – Если повторять этот вопрос снова и снова, может быть, он утомится. С круглой физиономии сползла улыбка. – Надо с тобой поговорить, Анита. – А разговор долгий? Он минуту подумал, потом кивнул: – Может быть. – Тогда пошли наверх. Я нам сделаю настоящего кофе. – Настоящего – то есть не поддельного? Я направилась к лестнице: – Сварю тебя такую “яву”, что у тебя волосы на груди вырастут. Он рассмеялся. До меня дошло, что я скаламбурила, хотя и не имела этого в виду. Я знаю, что Ирвинг – оборотень, даже видела его в волчьей форме, но забыла. Он мой друг, и в человеческом виде ни капли противоестественного в нем нет. Мы сидели у кухонного стола, попивая ванильный кофе. Жакет я сбросила на спинку стула, и кобура с револьвером выставилась напоказ. – Блейк, я думал, у тебя сегодня было свидание. – Было. – Ничего себе свидание! – Излишняя осторожность девушке не помешает. Ирвинг подул на чашку, осторожно отпил. Заводил глазами из стороны в сторону, отмечая все, что видит. Через много дней он сможет описать эту комнату в деталях, вплоть до кроссовок и спортивных носков перед диваном. – Что случилось, Ирвинг? – Отличный кофе. Он старался не попадать своими глазами в мои. Плохой признак. – Что случилось? – Ричард тебе говорил про Маркуса? – Это вожак вашей стаи? Ирвинг удивился: – Он тебе сказал? – Я сегодня узнала, что вашего альфа-самца зовут Маркус. Что идет борьба за главенство. Маркус хочет смерти Ричарда. Ричард говорит, что драться с ним не будет. – Он с ним уже дрался, и еще как, – сказал Ирвинг. Пришел мой черед удивляться. – Почему же тогда Ричард – не вожак стаи? – Ричард сильно щепетилен. Он его уделал, Маркуса, клыки на глотке. – Ирвинг покачал головой. – Он думал, что когда Маркус поправится, они поговорят. Найдут компромисс. – Ирвинг грубо хмыкнул. – Идеалист он, твой кавалер. Идеалист – это что-то вроде дурака, по мнению Ирвинга и Жан-Клода. Не часто у них общее мнение. – Объясни. – Вверх по лестнице стаи можно подняться только битвой. Выигрываешь – поднимаешься на ступеньку. Проигрываешь – остаешься где был. – Он отпил долгий глоток кофе и закрыл глаза, будто впитывая его тепло. – Пока не влезешь в драку за место вожака. – Поняла, кажется. Это битва насмерть. – Нет убитого – нет нового вожака, – сказал он. Я замотала головой. К кофе я так и не прикоснулась. – А зачем ты мне все это рассказываешь, Ирвинг? И почему сейчас? – Маркус хочет с тобой увидеться. – А почему Ричард мне этого сам не сказал? – Ричард не хочет тебя в это втягивать. – Почему? Ирвинг отвечал на мои вопросы, но толку в этом было чуть. Сейчас он пожал плечами. – Ричард не уступает Маркусу ни на волос. Если Маркус скажет “белое”, Ричард скажет “черное”. – Зачем я нужна Маркусу? – Не знаю. – Ври больше! – Честно, Блейк. Я не знаю, что происходит. Творится что-то серьезное, а мне никто ничего не говорит. – А почему? Ты же оборотень? – Я еще и репортер. Когда-то много лет назад я совершил ошибку – напечатал статью. Ликантроп, с которым я говорил, солгал и сказал, что никогда не давал мне разрешения его цитировать. Он потерял работу. Кое-кто хотел тогда, чтобы я тоже ушел и остался без работы. – Он сгорбился над чашкой. – Маркус сказал “нет”. Он сказал, что как репортер я для них ценнее. Но с тех пор мне никто не доверяет. – Не очень отходчивый народ, – сказала я и отпила кофе. Он уже остывал. Если пить быстро, еще можно будет как-то проглотить. Едва-едва. – Они никогда не прощают и никогда не забывают, – сказал Ирвинг. Вообще похоже на описание плохой черты характера, но поскольку это один из моих главных принципов, то не мне жаловаться. – Значит, это Маркус послал тебя говорить со мной. О чем? – Он хочет с тобой увидеться. Обсудить какие-то дела. Я встала и налила себе вторую чашку. На этот раз сахару чуть поменьше. От злости мне уже почти расхотелось спать. – Назначим время, и пусть приходит ко мне на работу. Ирвинг покачал головой. – Маркус – известный хирург. Ты понимаешь, что будет, если даже слухи пойдут, кто он такой? Это я понимала. На некоторых работах можно удержаться, будучи оборотнем. Медицина в их число не входит. До сих пор в Техасе одна пациентка судится с дантистом – утверждает, что подхватила от него ликантропию. Чушь, конечно. От человеческих рук во рту ликантропией не заразишься. Но дело не было закрыто. Людям не нравится, если сверкающие зубки их деток лечат мохнатые чудовища. – Ладно, пусть пришлет кого-нибудь. Наверняка у Маркуса есть кто-то доверенный. – Ричард запретил кому бы то ни было к тебе обращаться. Я только вытаращилась: – Запретил? Ирвинг кивнул. – Всем низшим членам стаи – под угрозой кары. Я начала было улыбаться – и остановилась. Он говорил серьезно. – Значит, ты не шутишь? Он поднял три пальца в салюте: – Честное скаутское. – Так как же ты тогда пришел? Или ищешь случая продвинуться в стае вверх? Он побледнел. Вот как перед Богом, он побледнел. – Я? Драться с Ричардом? Ну уж нет. – Значит, Ричард не будет против, что ты говорил со мной? – Будет, еще как будет. Я нахмурилась: – А Маркус тебя не защитит? – Ричард отдал конкретный приказ. Маркус не может вмешиваться. – Но ведь он велел тебе пойти ко мне, – сказала я. – Велел. – И он же позволит Ричарду сделать из тебя за это отбивную? Ирвинг ухмыльнулся: – А я рассчитываю на твою защиту. – Сукин ты сын! – рассмеялась я. – Может, и так, но я тебя знаю, Блейк. Тебе не понравится, что Ричард от тебя что-то скрывает. Тебе точно не понравится, что он пытается тебя уберечь. А, кроме того, я тебя много лет знаю. Вряд ли ты будешь стоять и смотреть, как твой друг выбивает мне бубну. Ирвинг знал меня лучше Ричарда. И от этой мысли не становилось приятнее. Меня что, обмануло красивое лицо, обаятельное чувство юмора? А настоящего Ричарда я не разглядела? Я покачала головой. Неужели я обманулась полностью? Оставалась надежда, что это не так. – Так ты мне даешь свою защиту? Он улыбался, но было что-то еще у него в глазах. Страх, может быть. – Тебе надо, чтобы я это сказала вслух официально? – Да. – Такое правило в подполье у ликантропов? – Одно из правил. – Я даю тебе свою защиту, но взамен требую информации. – Я же тебе сказал, Блейк, я ничего не знаю. – Расскажи, каково это – быть ликантропом. Ричард, кажется, намерен держать меня в темноте. А я этого не люблю. – Об этом я слышал, – улыбнулся Ирвинг. – Ты будешь моим гидом в мир лохматых, а я избавлю тебя от Ричарда. – Договорились. – Когда Маркус хочет встретиться? – Сегодня ночью. – У Ирвинга хватило такта хотя бы смутиться. Я покачала головой: – Не выйдет. Я иду спать. Завтра я готова встретиться с Маркусом, но не сегодня. Ирвинг глядел в чашку, постукивая по ней пальцами. – Он хочет сегодня. – Ирвинг поднял взгляд. – Почему, ты думаешь, я ночевал в машине? – Я не состою на побегушках у каждого монстра в этом городе. Я даже не знаю, о чем этому мохнатому понадобилось говорить. – Откинувшись в кресле, я скрестила руки на груди. – И ни за что не пойду сегодня ночью играть в игры с оборотнями. Ирвинг заерзал на стуле, медленно вращая чашку. И снова не стал встречаться со мной глазами. – Что еще? – Маркус велел мне организовать с тобой встречу. Если бы я отказался, он бы меня... наказал. Если бы я пришел, разозлился бы Ричард. Я попал между двумя самцами альфа, и не по своей воле. – И ты просишь защитить тебя от Маркуса, а не только от Ричарда? – Нет, – сказал он, мотнув головой, – нет. Ты отличный игрок, Блейк, но вы с Маркусом в разных лигах. – Рада это слышать. – Так ты встретишься с ним сегодня? – Если я скажу “нет”, тебе придется плохо? Он уставился в чашку. – Если я отвечу “нет”, ты мне поверишь? – Нет. Ирвинг поднял очень серьезные карие глаза. – Он выйдет из себя, но я останусь в живых. – Но тебе он сделает очень больно. Это не был вопрос. – Да. – Очень тихое слово, очень робкое. Совсем не похоже на Ирвинга. – Я с ним увижусь при одном условии. Что на встрече будешь присутствовать ты. Лицо его расцвело улыбкой от северного полюса до южного. – Блейк, ты настоящий друг. Ушла вся его печаль, когда возникла возможность выяснить, что же все-таки происходит. Стоя по шею в аллигаторах, Ирвинг оставался репортером. Прежде всего репортером, а потом уже ликантропом. Одна эта улыбка стоила того, чтобы согласиться. Да и потом, я хотела знать, действительно ли Ричарду грозит опасность. Единственный способ это узнать – встретиться с человеком, который ему угрожает. К тому же я не очень дорожу здоровьем тех, кто угрожает моим друзьям. Пули с серебряной оболочкой вампира только притормозят, если не попасть в сердце или в голову. Но серебряная пуля убивает вервольфа – никаких вторых попыток, никаких исцелений – наповал. Маркус, быть может, это помнит. Если он меня заставит, я даже могу освежить его память.10
Ирвинг позвонил от меня Маркусу. Снова он не знал зачем, но Маркус велел ему позвонить перед тем, как мы явимся. Я пошла в спальню, повесила свой костюм (“только сухая чистка”) и переоделась. Черные джинсы, красная водолазка, черные найковские кроссовки с синей оторочкой и настоящие носки. Спортивные носки как обыденная одежда зимой не годятся. Потом я потянулась за пухлым зеленым свитером, выложенным на кровать, и задумалась. Дело было не в том, что на свитере стилизованные рождественские елки, и это не самая крутая из моих шмоток. На это мне было наплевать. Сомнения были, брать ли второй пистолет. Модный аксессуар, который дороже и ближе моему сердцу, чем любая шмотка. Ликантропы мне пока что не угрожали, но лапушка Гретхен из вампов – вполне. Может быть, она и не мастер вампиров, но близка к нему по классу. Кроме того, воспоминание, как тот коп отобрал у меня браунинг, было еще свежо. Слишком у меня много врагов в противоестественном мире, чтобы ходить безоружной. И я сунула своего приятеля во внутреннюю кобуру в штанах. Удобная штука, и линию джинсов не нарушает – если не смотреть по-настоящему. Из резервных у меня главным был “файрстар” калибра девять миллиметров. Маленький, легкий, приятный на вид, и я его могу носить у талии и при этом еще и сесть. Свитер у меня до середины бедер. Пистолет не виден, если меня не обыскать. Он спереди, чтобы выхватить его любой рукой. Даст Бог, не понадобится. Даст Бог. Под свитером выступили ремни наплечной кобуры. Я видела людей, которые носили наплечные кобуры под толстыми свитерами, но драгоценные мгновения уходят, что бы нашарить оружие под тканью. Лучше выглядеть не слишком модной, но быть живой. Свитер был слишком длинным для кожаного жакета, и потому я снова надела свое черноепальто. Как у Филиппа Марлоу – один к одному. Запасных обойм я брать не стала. Решила, что двадцати одного патрона на одну ночь должно хватить. Даже ножи я оставила дома и почти уговорила себя оставить дома и “файрстар”. Обычно я начинаю носить два пистолета лишь тогда, когда кто-то пытался меня убить. Я пожала плечами. А зачем этого ждать? Если он мне не понадобится, буду завтра чувствовать себя дурой. А если он понадобится, а его не будет, совсем не буду себя чувствовать. Ирвинг ждал. Сидел на диване, как хороший мальчик. Как ученик, которому учитель велел стоять в углу. – Что такое? – Маркус велел мне просто рассказать тебе дорогу. Он не хочет, чтобы я присутствовал. Я ему сказал, что без меня ты не поедешь. Что ты ему не доверяешь. – Ирвинг посмотрел мне в глаза. – Он здорово разозлился. – Но ты настоял на своем. – Ага. – Так почему я не слышу радости в твоем голосе? Он пожал плечами: – Маркус в плохом настроении – это не очень приятно, Блейк. – Я поведу, а ты будешь показывать дорогу. – Маркус велел, чтобы мы ехали отдельно. Он сказал, что после встречи мне придется остаться для небольшого разговора. – Да ладно, Ирвинг! Давай я поведу, ты покажешь дорогу, а когда я уеду, ты уедешь со мной. – Я тебе благодарен за это предложение, Блейк, но не хочу, чтобы Маркус на тебя злился. – Если я защищаю тебя от Ричарда, я могу с тем же успехом защитить тебя от Маркуса. Он покачал головой: – Нет, ты езжай за мной. – Он поднял руку. – И хватит споров, Блейк. Я – вервольф. Мне жить в этом обществе. Я не могу позволить себе выступить против Маркуса – уж тем более из-за одного короткого разговора. Я хотела еще поспорить, но не стала. Ирвинг знает свои проблемы лучше меня. Если драка с Маркусом ухудшит его положение, то я не настаиваю. Все равно мне это не нравилось. “Кафе лунатиков” находилось в университетском городке. На вывеске был полумесяц и голубым неоном – название. Если не считать названия и остроумной эмблемы, оно ничем не отличалось с виду от прочих магазинов и ресторанов округи. Сейчас, в пятницу вечером, парковаться было негде. Я уже думала, что Маркусу придется выйти к моей машине, как отъехала темно-вишневая “импала”, освободив сразу два места, которые она нахально занимала. Мой джип тут же скользнул на одно из них, оставив другое для второй машины. Ирвинг ждал у входа, засунув руки в карманы. Смешной шарф размотался и висел почти до земли. Вид у Ирвинга был задумчивый и уж никак не праздничный. Я подошла в своем пальто, болтавшемся, как балахон. И даже при этом люди пистолета не видели. Они видели маленькую женщину в ярком рождественском свитере. Как правило, человек видит то, что хочет увидеть. Те, ради кого я взяла револьвер, его заметят и будут знать, что я вооружена. Ирвинг, ни слова не говоря, толкнул дверь. Ирвинг – ни слова не говоря? Мне было неприятно видеть его подавленным, угнетенным – как побитая собака. Я еще не видела Маркуса, но он мне уже не нравился. Мы вошли прямо в волны шума. Накатывал океанским прибоем рокот голосов, звякали столовые приборы; как поднятая над волнами рука, взлетал чей-то радостный смех, чтобы тут же упасть в те же волны. Вдоль стены шла стойка бара – старая, деревянная, ее любили и за ней ухаживали. А остальная часть зала была заполнена круглыми столиками на четверых. Свободных мест не было. Из зала вели три двери: одна рядом с баром, другая справа, третья посередине. И в комнатах поменьше тоже были поставлены столы. Прежде кафе было чьим-то домом, и мы сейчас стояли в гостиной. Ведущие в другие комнаты двери были сводчатыми проемами, будто кто-то выбил куски стен. И даже при этом тебя охватывала клаустрофобия. Люди толпились у бара в три шеренги, ожидая свободного столика. Веселый и улыбчивый народ забил помещение под завязку. Из-за стойки вышла женщина, вытирая руки о полотенце, заткнутое под завязку передника. Она широко и приветливо улыбалась. И в руке несла пару меню. Я хотела сказать, что нам не надо... но Ирвинг сжал мне руку выше локтя. Его пальцы дрожали от напряжения. Он держал меня за правую руку. Я повернулась ему сказать, чтобы он этого не делал, но меня остановило выражение его лица. Он смотрел на подходившую женщину так, будто у нее вторая голова выросла. Я повернулась и тоже посмотрела на нее. Посмотрела по-настоящему. Она была высокая, грациозная, с длинными прямыми волосами густого рыжевато-осеннего цвета, отсвечивающими в свете ламп. Лицо слегка треугольное, подбородок, быть может, слишком острый, но лицо красивое. Глаза странного янтарно-карего цвета, точно под цвет волос. А улыбка ее стала шире – просто губы раздвинулись. Я знала, кто передо мной. Ликантроп. Такой, который может сойти за человека, – вроде Ричарда. Оглядев комнату, я поняла, откуда такое напряжение. Почти все веселые и радостные люди здесь – оборотни. Их энергия плыла в воздухе, как предгрозье. Я и раньше заметила, что толпа чуть слишком ребячливая, слишком громкая – но нет, это все оборотни. Их энергия бурлила и заполняла зал, маскируясь под энергию толпы. Я стояла у двери, и то одно, то другое лицо оборачивалось ко мне. На меня смотрели человеческие глаза, но взгляд их не был человеческим. Это был изучающий, испытующий взгляд. Насколько я опасна? Какова я на вкус? Похоже на тот взгляд, которым Ричард изучал толпу в “Фоксе”. Я почувствовала себя цыпленком на сборе койотов. И мне стало вдруг приятно от мысли, что я прихватила второй пистолет. – Добро пожаловать в “Кафе лунатиков”, мисс Блейк, – сказала женщина. – Я Райна Уоллис, владелица. Не пройдете ли вы за мной? Вас ждут. Это все она сказала с улыбкой и теплым светом в глазах. Хватка Ирвинга на моей руке была почти болезненной. Я наклонилась к нему и шепнула: – Это у меня правая рука. Он моргнул, глянул на браунинг и отпустил руку, тихо пробормотав: – Ой, прости. Райна подалась ближе, и Ирвинг вздрогнул. – Ирвинг, я не кусаюсь. Пока не кусаюсь. – Она рассмеялась низким искристым смехом. Такой смех вообще-то для спальни или для шуток, понятных только своим. И от этого смеха изменились ее глаза и лицо. Она вдруг показалась сладострастнее, чувственнее, чем секунду назад. Экзотически заманчивой. – Маркуса не следует заставлять ждать. Она повернулась и пошла между столов. Я глянула на Ирвинга. – Ты мне что-то хочешь сказать? – Райна у нас самка альфа. Если надо кого-то по-настоящему больно наказать, это делает она. У нее воображения куда больше, чем у Маркуса. Райна манила нас от дверного проема возле бара. Ее прекрасное лицо нахмурилось, став чуть менее прекрасным и куда более стервозным. Я потрепала Ирвинга по плечу. – Я не дам ей тебя тронуть. – Не в твоих силах этому помешать. – Там посмотрим. Он кивнул – но не потому, что поверил – и пошел между столами. Я за ним. Какая-то женщина тронула его за руку, когда он шел мимо, улыбнулась. Она была примерно моего размера, очень элегантная, с короткими черными волосами, черным кружевом обрамлявшими тонкое лицо. Ирвинг пожал ее пальцы и пошел дальше. Ее большие и темные глаза встретились с моими – и ничего мне не сказали. Они улыбались Ирвингу, а ко мне были безразличны. Как глаза волка, с которым я столкнулась однажды в Калифорнии. Я обошла дерево – и увидела его. До тех пор я не понимала, что значит “безразличный взгляд”. Светлые глаза смотрели на меня и ждали. Если я буду угрожать, он нападет. Если оставлю его в покое, он уйдет. Мне выбирать. А волку было абсолютно плевать, как обернется дело. Я шла мимо столов, но у меня зачесалась спина между лопатками. Я знала, что если обернусь, увижу направленные на меня глаза почти всего зала. Их тяжесть ощущалась почти физически. Подмывало повернуться и сказать “У-у!”, но я этого не сделала. Было у меня чувство, что все они смотрят на меня безразличными нечеловеческими глазами, и видеть это мне не хотелось. Райна привела нас к закрытой двери позади обеденного зала. Она распахнула ее и театральным движением руки пригласила нас войти. Ирвинг просто прошел. Я тоже прошла, но не сводя глаз с Райны. Я прошла так близко, что она могла бы меня обнять. Так близко, что при ее рефлексах она могла бы сделать со мной что хочет. Может быть. Ликантропы – они быстрее обыкновенных людей. Это не фокусы с гипнозом, как у вампиров. Они просто лучше устроены. Я не знала точно, насколько это сказывается в человеческом виде, но, глядя в улыбающиеся глаза Райны, не была уверена, что хочу это узнать. Мы оказались в узком коридоре. По обе стороны его были двери; сквозь стеклянное окно одной из них была видна морозная ночь, другая была закрыта. Райна закрыла за нами дверь, прислонилась к ней. Даже не прислонилась, а привалилась, уронив голову и рассыпав волосы. – Вам нехорошо? – спросила я. Она сделала глубокий прерывистый вдох – и посмотрела на меня. Я ахнула. Не смогла сдержаться. Она была великолепна. Высокие лепные скулы. Глаза стали больше и сошлись ближе. Это была как будто ее собственная сестра – семейное сходство, но человек другой. – Что это вы сделали? Она снова рассмеялась тем же густым постельным смехом. – Я – альфа, мисс Блейк. Я очень много могу делать такого, чего не может обычный оборотень. Да, за это я могла ручаться. – Вы передвинули собственные кости, намеренно – как самодельная косметическая хирургия. – Молодец, мисс Блейк, вы правильно угадали. – Янтарно-карие глаза вспыхнули в сторону Ирвинга. – Вы все еще настаиваете, чтобы вот этот присутствовал на встрече? – Да, настаиваю. Она поджала губы, будто съела что-то кислое. – Маркус велел спросить, а потом привести вас. Она пожала плечами и отступила от двери. И была она на три дюйма выше. Надо было бы обратить больше внимания на ее руки. Они тоже переменились? – А зачем эти скульптурные упражнения с телом? – спросила я. – Та форма – моя дневная форма. Эта – настоящая. – А зачем нужна эта маскировка? – На случай, если придется делать что-нибудь... некрасивое. Некрасивое? Она упругими шагами прошла к закрытой двери. Скользящей, спортивной походкой, как большая кошка. Или большая волчица? Она постучалась. Я ничего не услышала, но она открыла дверь. И остановилась в проеме, скрестив руки под грудью и улыбаясь нам. Улыбки Райны начинали мне не нравиться. За дверью оказался банкетный зал с накрытыми скатертью столами. Напротив перекладины возвышалась платформа с четырьмя креслами и кафедрой. На платформе стояли двое мужчин. Один – шести футов ростом, поджарый, но мускулистый, как баскетболист. Волосы у него были черные, коротко подстриженные, и под стать им – усы толщиной с палец и бородка. Он стоял, держась одной рукой за запястье другой. Поза спортсмена. Поза телохранителя. Одет он был в обтягивающие джинсы и свитер грубой вязки. В вырезе под шеей выбивались волосы. Черные ковбойские сапоги и здоровенные угловатые часы завершали облик кинематографического злодея. Второй был не выше пяти футов семи дюймов. Волосы у него были того интересного оттенка белокурого, в котором есть намек на каштановый, но все равно человек остается не шатеном, а блондином. Волосы короткие, но модно подстрижены и уложены феном, и на них было бы приятно смотреть, будь они чуть длиннее. Лицо чисто выбритое, с квадратной челюстью и с ямочкой на подбородке. От этой ямочки оно должно было бы казаться смешным, но не казалось. Лицо для указания правил. Эти тонкие губы созданы для высказывания единственно правильной точки зрения. На нем был синий полотняный пиджак поверх черных брюк. Бледно-голубой свитер с высоким воротником, идеально подходивший к пиджаку, завершал наряд. Ботинки черные, начищенные до блеска. Это наверняка Маркус. – Альфред. Всего одно слово, но это был приказ. Человек повыше сошел-спрыгнул с платформы грациозным целеустремленным движением. Он двигался в облаке собственной жизненной силы. Она клубилась и кипела вокруг него, как поднимающийся от мостовой жар. Невооруженным взглядом это трудна было увидеть, но это определенно чувствовалось. Альфред направился ко мне, будто с какой-то целью. Я отступила спиной к стене, так, чтобы видеть Райну и всех остальных. Ирвинг отступил вместе со мной. Он стоял чуть поодаль от всех, но ближе ко мне, чем остальные. Я откинула полу пальто, чтобы был виден револьвер. – Надеюсь, Альфред, у вас нет враждебных намерений. – Альфред, – сказал второй мужчина. Одно слово и с той же интонацией, но на этот раз Альфи остановился на полпути. И стоял, глядя на меня в упор. Взгляд его не был безразличным – он был враждебным. Обычно я не вызываю у людей неприязни с первого взгляда. Ладно, я тоже от него не в диком восторге. – Мы не собираемся применять к вам насилие, мисс Блейк, – сказал Маркус. – Ага, как же! У вашего Альфи насилие в каждом движении. Прежде чем подпустить его ближе, я хочу знать, что у него на уме. Маркус поглядел на меня, будто я сделала что-то интересное. – Очень точное описание, мисс Блейк. Вы, значит, видите нашу ауру? – Если вы так это называете. – У Альфреда нет враждебных намерений. Он просто обыщет вас и убедится, что при вас нет оружия. Для необоротней это стандартная процедура. Уверяю вас, в этом нет ничего личного. Уже само их желание видеть меня безоружной вызвало у меня не менее сильное желание оставить оружие при себе. Зовите это упрямством или сильным инстинктом выживания. – Может быть, я и соглашусь на обыск, если вы мне сначала объясните, зачем я здесь. Потянуть время, пока я решу, что делать. – Мы не обсуждаем дела в присутствии прессы, мисс Блейк. – А я не буду разговаривать с вами без него. – Я не стану подвергать нас всех риску ради удовлетворения праздного любопытства. – Маркус продолжал сидеть на платформе, как генерал, делающий смотр войскам. – Единственная причина, по которой я здесь оказалась, это что Ирвинг – мой друг. Оскорбляя его, вы не завоюете моей симпатии. – Мне не нужна ваша симпатия, мисс Блейк. Мне нужна ваша помощь. – Вам нужна моя помощь? – Я даже не пыталась скрыть удивление. Он коротко кивнул. – Какого рода помощь? – Сначала он уйдет. – Нет, – ответила я. Райна оттолкнулась от стены и пошла вокруг нас мягким шагом – на расстоянии, но кружа, как акула. – Наказание Ирвинга можно бы уже начать, – прозвучал ее низкий и мурлыкающий на переходах голос. – Не знала, что волки мурлычут, – сказала я. Она рассмеялась: – Волки много что делают, что вы, как я уверена, знаете. – Не понимаю, о чем вы. – Ну, бросьте, бросьте! Между нами, женщинами. – Она привалилась плечом к стене, скрестив руки, с очень дружелюбным лицом. Ручаюсь, она могла бы откусить мне палец и при этом все время вот так улыбаться. Райна наклонилась ниже, будто хотела посекретничать. – А Ричард – он действительно так хорош в деле, как с виду? Я поглядела в ее смеющиеся глаза. – Я об этих делах не рассказываю. – Я тебе расскажу свои маленькие секреты, а ты мне – свои. – Хватит, Райна! – Маркус пододвинулся к краю платформы, и вид у него был далеко не довольный. Она выдала ему ленивую улыбку. Она подначивала больше его, чем меня, и получала от этого огромное удовольствие. – Ирвинг должен уйти, а Альфред должен обыскать вас на предмет оружия. Эти два пункта не обсуждаются. – Я вам предлагаю компромисс: Ирвинг уходит, но он едет домой. Никаких наказаний. Маркус покачал головой: – Я распорядился, чтобы он был наказан. Мое слово – закон. – И кто это умер, что вы стали королем? – Саймон, – сказала Райна. Я заморгала. – Он убил Саймона в бою. Вот кто умер и сделал его королем. Задай глупый вопрос... – Если вам нужна моя помощь, Ирвинг уходит целым и невредимым. Без наказания. – Не надо, Анита, – сказал Ирвинг. – Ты только хуже делаешь. Райна так и осталась стоять, наклонившись ко мне. “Наши девичьи разговоры”. – А знаешь, он прав. Сейчас с ним предстоит поиграть мне, но если ты разозлишь Маркуса, он отдаст его Альфреду. Я буду мучить его ум и тело, Альфред его сломает. – Ирвинг свободно уходит, и никаких наказаний. Я остаюсь, и Альфред меня обыскивает. Иначе мы уходим. – Не “мы”, мисс Блейк. Вы можете свободно уйти, но Ирвинг – мой. Он останется, и с вами или без вас получит свой урок. – А что он такого сделал? – Это наше дело, а не ваше. – Я не стану вам помогать. – Тогда идите, – сказал он, ловко спрыгивая с платформы, – но Ирвинг останется. Вы с нами только в эту ночь. А ему с нами жить, мисс Блейк. Вашей бравады он себе позволить не может. При этих словах он оказался чуть позади Альфреда. Достаточно близко, чтобы можно было разглядеть морщины у глаз и вокруг рта, обвисшую кожу на шее и возле челюстей. Я добавила к его возрасту еще десять лет. За пятьдесят. – Я не могу оставить здесь Ирвинга, зная, что вы хотите с ним сделать. – О, вы понятия не имеете, что мы с ним сделаем, – сказала Райна. – Мы очень хорошо исцеляемся. – Она оттолкнулась от стены и пошла к Ирвингу. Обошла его близко-близко, коснувшись плечом, бедром, там, здесь. – Даже самые слабые у нас могут вынести очень серьезные раны. – Что вы хотите, чтобы гарантировать безопасность Ирвинга? – спросила я. Маркус посмотрел на меня – пристально и безразлично. – Вы обещаете нам помочь и позволите Альфреду вас обыскать. Он мой телохранитель, и вы должны дать ему выполнить его работу. – Я не могу обещать вам помощь, не зная, о чем речь. – Тогда мы не договорились. – Анита, я вполне выдержу все, что они там мне приготовили. Я могу. Это уже бывало. – Ты просил моей защиты от Ричарда? Ну, так считай, что получил ее в пакете услуг. – Ты просил ее защиты? – Райна удивленно шагнула от него прочь. – Только от Ричарда, – сказал Ирвинг. – Умно, – заметила Райна. – Но это имеет определенные последствия. – Она не член стаи. Это только насчет Ричарда, потому что они встречаются, – ответил Ирвинг, несколько встревоженный. – Какие последствия? – спросила я. Ответил Маркус: – Просить члена стаи о защите – значит признать его более высокий ранг без схватки. Если он такую защиту даст, то вы согласны помогать ему в схватках. Если ему бросают вызов, ваша честь обязывает вас помочь. Я поглядела на Ирвинга. У него был больной вид. – Она не из наших. Вы не можете распространить на нее закон. – Какой закон? – спросила я. – Закон стаи, – ответил Маркус. – Я отказываюсь от ее защиты, – заявил Ирвинг. – Поздно, – ответила ему Райна. – Вы ставите нас в затруднительное положение, мисс Блейк. Член стаи признал за вами более высокий ранг, чем за собой. Признал вас как доминанта. По нашим законам, мы должны учесть эти обязательства. – Я не член стаи, – ответила я. – Нет, но доминантом вы быть можете. Я знала, что означает это слово в реальном мире. Маркус произносил его так, будто оно значит нечто большее. – Что значит быть доминантом? – Это значит, что вы можете встать на защиту Ирвинга против любого, кто на него нападет. – Нет! – крикнул Ирвинг. Он протиснулся мимо Райны и встал перед Маркусом. Встал прямо, глядя ему в глаза. Не в позе подчинения. – Я тебе не дам так себя использовать! Это же ты с самого начала хотел? Ты знал, что я попрошу у нее защиты от Ричарда? И рассчитывал на это, самодовольная сволочь! Безупречно белые зубы Маркуса раздвинулись, оттуда донеслось низкое рычание. – Я бы на твоем месте придержал язык, переярок! – Если он вас оскорбил, я это прекращу. – Первые слова, произнесенные Альфредом, были не очень приятны. Ситуация выходила из-под контроля. – Ирвинг под моей защитой, Альфред. Если я поняла закон. Чтобы его наказать, ты должен сначала победить меня, так? Темные холодные глаза Альфреда повернулись ко мне, и он кивнул. – Если ты меня убьешь, я не смогу помочь Маркусу. Кажется, этот дылда озадачен. Отлично! Смятение в стане врага. Маркус улыбнулся: – Вы нашли брешь в моей логике, мисс Блейк. Если вы действительно собираетесь защищать Ирвинга согласно букве закона, вы, несомненно, погибнете. Ни один человек против наших не выстоит. Даже самый низший в иерархии вас бы убил. Я не стала комментировать. Зачем спорить, если победа все равно за мной? – Поскольку вы не можете принять вызов и не даете нам причинить Ирвингу вред, он в безопасности. – Отлично. И что дальше? – Ирвинг может уйти целым и невредимым. Вы останетесь и выслушаете нашу просьбу. Вы можете принять решение помогать нам или нет, но Ирвинг от вашего выбора не пострадает. – С вашей стороны очень благородно. – Да, мисс Блейк, так оно и есть. Глаза Маркуса смотрели абсолютно серьезно. Райна может играть в садистские игры, Альфред – с удовольствием убивать и ранить. Но Маркус – для него все это чистейший бизнес. Главарь мафии с меховой шкурой. – Ирвинг, оставь нас. – Я ее здесь не оставлю. Маркус повернулся и зарычал: – Мое терпение не безгранично! Ирвинг упал на колени, склонил голову и низко согнул спину. Это уже была поза подчинения. Я схватила его за рукав и подняла на ноги. – Встань, Ирвинг. Этот милый вервольф тебе ничего плохого не сделает. – Это почему, мисс Блейк? – Ирвинг под моей защитой. Если Альфред не может со мной драться, то уж вы точно не можете. Маркус задрал голову и коротко рассмеялся резким лающим смехом. – Вы умны и храбры. Качества, которые нас восхищают. – Улыбка сошла с его лица, оставшись только в глазах, как приятный сон. – Не провоцируйте меня слишком открыто, мисс Блейк. Это не полезно для здоровья. И последние искры смеха погасли в его глазах. Я все еще смотрела в глаза человека, но за ними никого не было, с кем можно говорить. Выглядит, как человек, говорит, как человек, но это не человек. Я сжала пальцами плечо Ирвинга: – Давай, Ирвинг. Подальше отсюда. Он коснулся моей руки: – Я тебя не оставлю в трудной ситуации. – Мне сегодня ничего не грозит, а тебе грозит. Ирвинг, прошу тебя, уходи. На его лице отразилась видимая борьба, но после еще одного неприятного взгляда со стороны Маркуса он все-таки ушел. Дверь закрылась, и я осталась наедине с тремя вервольфами. А не с четырьмя. Жизнь потихоньку налаживалась. – Теперь Альфред должен вас обыскать. Вот так она и налаживается. – Тогда пусть обыщет, – сказала я и осталась стоять, где стояла. Руки не развела в стороны, на стену не оперлась. Помогать им я не собиралась – разве что если попросят. Альфред забрал мой браунинг, охлопал руки, ноги, даже поясницу. А середину тела спереди не охлопал. Может быть, он джентльмен или просто проявил халатность. В общем, “файрстар” он не заметил. У меня восемь серебряных пуль, а они об этом не знают. Все-таки налаживается.11
Маркус снова сел в кресло на платформе. Альфред встал за ним, как хороший телохранитель. – Садитесь и вы, мисс Блейк. Разговор будет не такой короткий, чтобы вести его стоя. Я не хотела сидеть спиной к Альфреду, и потому выбрала последний стул. Пустой стул между нами как-то не способствовал общению, зато Альфреду было до меня не дотянуться. Сначала – безопасность, а хорошие манеры потом. Райна села справа от Маркуса и положила ему руку на колено. Маркус сидел, как всегда, прямо, будто аршин проглотил, – поза, которой гордилась бы моя тетя Мэтти. Но руку Райны он не убрал. На самом деле он даже свою сверху положил. Любовь? Солидарность? На меня они не произвели впечатление очень уж подходящей пары. В дверь вошла женщина. Короткие светлые волосы уложены и зафиксированы гелем. Делового покроя костюм, красный с розовыми тонами, как лепестки роз. Белая блузка с бантом – из тех, что делает даже деловые костюмы женственными и чуть глуповатыми. – Как хорошо, что ты пришла, Кристина, – сказал Маркус. Женщина кивнула и села у концевого стола, ближайшего к сцене. – А какой у меня был выбор? Какой выбор ты оставил нам всем, Маркус? – Мы в этом деле должны быть едины, Кристина. – И объединяться под твоим руководством? Маркус начал что-то говорить, но тут стала прибывать публика. Народ входил в двери поодиночке, парами и тройками. Маркус оставят спор. Можно будет доспорить потом, и я готова была поставить что угодно, что так оно и будет. Судя по интонациям женщины, разговор этот был не в первый и уж точно не в последний раз. Одного мужчину я узнала. Рафаэль, Крысиный Король. Высокий, смуглый и красивый, с коротко стриженными черными волосами, с резкими мексиканскими чертами и надменным выражением лица. У него был такой же непреклонный вид, как у Маркуса, только губы несколько мешали. У Рафаэля они были мягкие и чувственные, а это портило эффект. Рафаэль кивнул мне, я ему. С ним были еще два крысолюда, оба в человеческом обличье. Ни одного из них я не узнала. За столами набралась примерно дюжина народу, когда Маркус встал и подошел к кафедре. – Друзья мои, я просил вас прийти сегодня на встречу с Анитой Блейк. Вампиры называют ее Истребительницей. Я думаю, что она может нам помочь. – Чем нам может помочь охотник на вампиров? Это сказал одиноко сидевший мужчина, отгородившийся с двух сторон пустыми стульями. Волосы у него были белые и короткие, со странноватой стрижкой шестидесятых годов в стиле Миа Фэрроу, только мягче. Белая дорогая рубашка, бледно-розовый галстук, белый спортивный пиджак и сливочного цвета брюки. Добродушный богатый джентльмен. Но в его словах был смысл. – Нам не нужна помощь человека. Это уже другой, сидевший в паре с кем-то. У него волосы были до плеч, такие волнистые, как мех, или, может... Нет. И еще у него были густые брови над темными глазами и тяжелые, чувственные черты лица. Может, у Крысиного Короля губы вполне подходят для поцелуев, а этому скорее годились непристойности, совершаемые в темных углах. Одежда была под стать лицу. Ноги закинуты на стол, сапоги из мягкой бархатистой кожи. Штаны кожаные, черные и блестящие. Рубашка, в которую он не так чтобы был одет, висела как топ на мускулистом теле, оставляя обнаженным почти весь торс. Правая рука от локтя до пальцев покрыта кожаными полосами, из них торчали костяшки пальцев с шипами. Волосы на груди такие же волнистые и темные, как на голове. Рядом с собой на стол он бросил черный пыльник. Женщина справа от него потерлась щекой об его плечо, как кошка, оставляющая пахучую метку. Длинные черные волосы извивались у нее на плечах волнами. То, что было видно из ее наряда, было в обтяжку, черное и почти все кожаное. – Здесь мы люди, Габриэль, – сказал Маркус. Габриэль грубо хмыкнул: – Ты можешь верить во что хочешь, Маркус. А я знаю, кто мы такие, и что она, – он ткнул в мою сторону своей рыцарской перчаткой, – не из наших. Жест нельзя было назвать дружелюбным. Рафаэль встал, и спор прекратился. Что-то было в том, как он стоял в самом обыкновенном дешевом костюме, что заставляло смотреть на него так, будто он был в короне. Сам его вид внушал больше почтения, чем тонны черной кожаной рухляди. Маркус испустил самое низкое свое рычание. Слишком много коронованных особ для одного помещения. – Говорит ли Маркус за Аниту Блейк, как говорит он за волков? – Да, – ответил Маркус. – Я говорю за мисс Блейк. Тут встала я. – Не знаю, что здесь происходит, но я могу сама за себя сказать. Маркус повернулся, как белокурый смерч. – Вожак стаи – я! Я – закон. Альфред пошел ко мне, согнув руки в локтях. – Остынь, мохнатый, – бросила я. – Мне ты не вожак, и я не из твоей стай. Альфред шел крадучись, и я спрыгнула со сцены. У меня был пистолет, но он может мне понадобиться потом. Если я сейчас его вытащу, потом у меня его может не оказаться. Альфред спрыгнул со сцены, высоко подскочив, будто с трамплина. Я бросилась на пол и перекатилась. Меня обдало воздухом на его пролете, и я оказалась у сцены. Полезла за “файрстаром”, но Альфред уже напал. Быстрее летящей пули, быстрее всего, что я в жизни видела. Рука схватила меня за горло и сжала. Губы оттянулись назад до зубов, раздался низкий перекатывающийся рык, как будто рычал ротвейлер. Моя рука уже лежала на пистолете, но его еще надо было поднять, наставить и спустить курок. Мне ни за что не успеть. Он раньше перервет мне горло. Он вздернул меня на ноги, держа за горло, как за рукоятку. Пальцы его впились как раз настолько, чтобы я чувствовала силу его рук. Ему оставалось только сжать кулак, и у меня горла уже не будет. А я держалась за “файрстар”. Так и буду за него цепляться, пока буду умирать. – Это теперь Альфред за тебя дерется? – Голос Кристины с бантом на блузке. – Вожак стаи должен драться сам в ответ на любой вызов своему господству – или оставить место вожака. Один из твоих собственных законов, Маркус. – Ты мне мои законы не цитируй, женщина. – Она бросила вызов твоей власти над ней, а не власти Альфреда. Если он убьет ее, он и будут вожаком стаи? В ее голосе звучало легкое презрение. – Отпусти ее, Альфред. Альфред стрельнул глазами в сторону Маркуса, потом снова на меня. Пальцы его напряглись, поднимая меня на цыпочки. – Я сказал “отпусти”! Он разжал хватку. Я качнулась назад, прислоняясь к сцене и наводя “файрстар” одним движением. Не слишком изящно, но пистолет был вытащен и глядел на Альфреда. Если он еще раз попробует на меня напасть, я его убью – и с удовольствием. – Я думал, ты ее обыскал, – сказал Маркус. – Я обыскал! Альфред отступал назад, выставив руки, будто защищаясь от удара. Я переместилась, чтобы присматривать и за Маркусом. Краем глаза я заметила Райну. Она все еще сидела и глядела на все это, явно забавляясь. Я отступила задом наперед подальше от всех, прислонилась спиной к стене. Если Маркус быстрее Альфреда, мне нужна дистанция, лучше бы сотня миль, но придется удовлетвориться стеной. – Пусть обезоружит ее, – предложила Райна. Она сидела, положив ногу на ногу, свободно опустив руки на колени. И улыбалась. – Это он проглядел. Пусть исправит свою ошибку. Маркус кивнул. Альфред снова повернулся ко мне. Я сильнее прижалась к стене, будто могла продавить в ней дверь, если как следует нажать. Альфред, крадучись, медленно приближался ко мне, как маньяк из фильма. Я навела ствол ему в грудь. – Я его убью, – предупредила я. – Твои пульки мне ничего не сделают, – сказал Альфред. – Утяжеленные с серебряной оболочкой, – сообщила я ему. – Пробьют у тебя в груди дыру такую, что кулак войдет. Он замялся в нерешительности. – Я могу залечить любую рану. Даже от серебра. – Только не смертельную, – сказала я. – Я у тебя вырву сердце, и ты умрешь. Он обернулся и увидел, что лицо Маркуса искривилось от гнева. – Это ты дал ей пронести к нам пистолет! – Если боишься пистолета, Маркус, забери его сам. Опять Кристина. На этот раз я не была уверена, что она играет на моей стороне. – Мисс Блейк, мы не причиним вам вреда. Но я обещал всем остальным, что вы не будете среди нас с оружием. Я дал слово. Если вы не отдадите свой пистолет Альфреду, вопрос будет исчерпан. – Не выйдет. – Вы бросаете мне вызов, мисс Блейк. Я не могу допустить подрыва моей власти. Он подошел к краю сцены, ближайшему ко мне, и был теперь ближе, чем Альфред. Я не была уверена, что это улучшение ситуации. – Шаг со сцены – и я стреляю. – Альфред. Снова единственное слово, но его хватило. Альфред стал рядом с ним, заглядывая с глаза. – Да, хозяин? – Забери у нее это. Она не имеет права бросать нам вызов. – Вы его посылаете на смерть, Маркус. – Не думаю. Альфред сделал шаг, встав перед Маркусом. Лицо его было безразличным, глаза непроницаемыми. – Глупо за это умирать, Альфред. – Он приказывает, я подчиняюсь. Таково положение вещей. – Не надо, – сказала я. Он шагнул вперед. Я сделала медленный вдох, успокаиваясь. Какой-то периферией я ощущала их всех, но смотрела только на Альфреда. И на точку в середине его груди. – Я не блефую. Он напрягся. Я поняла, что он сейчас это сделает. Он был уверен, что может двигаться быстрее, чем я нажму на курок. А так быстро двигаться не может никто. Я на это надеялась. Он прыгнул тем же широким выгнутым перекатом, что и в прошлый раз. Я припала на колено, целясь во время его движения. Пуля ударила его в вершине дуги, он дернулся и рухнул на пол. Тишину разорвал выстрел. Я встала, все еще не отводя от него дула. Подалась вперед. Он не шевелился. Если он и дышал, я этого не видела. Нагнувшись к нему, я почти уперла пистолет ему в позвоночник. Он не двинулся. Я пощупала пульс на шее. Нет пульса. Левой рукой я вытащила у него из-за пояса мой браунинг, держа всю публику под прицелом “файрстара”. Левой я не так хорошо действую, но не хотела терять время, перехватывая оружие. Маркус сошел со сцены. – Не надо, – сказала я. Он застыл, уставясь на меня. Вид у него был ошеломленный, будто он думал, что я этого не сделаю. Пробираясь между столами, подошел Рафаэль. – Можно мне его осмотреть? – Конечно. Но на всякий случай я отодвинулась. За пределы его досягаемости – теоретически. Рафаэль перевернул тело. На полу под дырой в груди собралась лужа крови. Стекая по бороде, застыли яркие багряные сгустки. Да, не был он быстрее пули. Маркус посмотрел на меня поверх трупа. Я ожидала увидеть гнев, но видела только боль. Он оплакивал уход Альфреда. Может, я и спустила курок, но толкнул Альфреда к этому он. Он это знал, и я знала. Все знали. – Вам не обязательно было его убивать, – тихо произнес он. – Вы не оставили мне выбора. Он посмотрел на тело Альфреда, потом на меня. – Да, наверное, не оставил. Мы убили его вдвоем, вы и я. – На будущее, чтобы между нами больше не было недоразумений, Маркус. Я никогда не блефую. – Вы так сказали. – Но вы мне не поверили. Он глядел, как растекается по полу кровь. – Теперь я вам верю.12
У нас было на полу мертвое тело и вековечный вопрос: что делать с трупом? Существует традиционный подход. – Я позову копов, – сказала я. – Нет, – ответил Маркус. В этом одном слове было больше силы, чем во всем, что он сказал с момента гибели Альфреда. – Слушайте, он же мертв. Если бы я попала в него обычной пулей, он бы вылечился, но это было серебро. Надо позвать копов. – Вы так хотите в тюрьму? Это спросил Рафаэль. – В тюрьму я не хочу, но это я его убила. – Я думаю, тебе в этом помогли. Кристина подошла и встала рядом. Стояла в своем костюме цвета розовых лепестков и изящных туфельках, глядя на тело. Струйка крови пробиралась к ее ногам. Кристина не могла ее не видеть, извивающуюся змейкой в ее сторону. Но не отодвинулась с дороги. Кровь обтекла носок ее туфли и побежала дальше. Подошла Райна и встала за Маркусом. Она обняла его за плечи, прильнула лицом к шее, так близко, будто в ухо шептала. Губы ее не двинулись, но именно с ее колкого замечания все и началось. Несколько небрежных слов. Маркус с силой погладил ее руку, опустив лицо, чтобы поцеловать ее выше кисти. Я оглянулась. Рафаэль все еще стоял, согнувшись над телом. Струйка крови подбиралась к его колену. Он быстро встал, зацепив пальцами окровавленный пол. Поднял пальцы ко рту. Я хотела сказать “не надо”, но не сказала. Он засунул пальцы в рот и обсосал дочиста. Темные глаза глянули на меня. Он опустил руку, словно смутился, что я его застала за каким-то интимным телесным делом. Может быть, так и было. Два одетых в кожу оборотня неспешно подошли сзади из-за столов, будто окружая меня. Я отступила. У меня в руках все еще было по пистолету. Тот, который в перчатках с шипами, глянул на меня, и в уголках губ у него играла улыбка. Глаза у него были серые, какие-то странно текучие. Прядь волнистых серых волос упала на лоб, прикрывая глаза, и те будто сверлящим светом пробивались сквозь нее. Он не шевельнулся, чтобы откинуть ее с глаз. Меня бы это дико злило, но я, наверное, не привыкла смотреть сквозь мех. Он подступил к телу, то есть ближе ко мне. Я подняла пистолеты. На таком расстоянии даже не надо целиться. С пистолетом в каждой руке я не чувствовала себя увереннее. На самом деле я чувствовала себя глупо, но не хотела терять времени, засовывая один из них в кобуру. Чтобы засунуть в кобуру “файрстар”, мне надо было задрать свитер и засунуть пистолет в кобуру внутри брюк. Может, я могла бы это сделать, не глядя вниз, но я не была в этом уверена. Тут может сработать привычка – как когда автомобиль ведешь. Ведь сама не знаешь, сколько раз ты смотрела вниз, пока этот грузовик перед тобой не появился. Если Габриэль так же быстр, как Альфред, доли секунды будет достаточно. Он улыбнулся шире, провел кончиком языка по полным губам. В его взгляде был жар. Ничего магического, тот жар, который бывает в глазах у каждого. Таким взглядом мужчина говорит, что ему интересно, какая ты в голом виде и хорошо ли ты умеешь отсасывать. Грубо, но точно. Этот взгляд не предлагает любви – чистый трах. Секс – это тоже слишком слабое слово. Я подавила желание отвернуться. Не решалась отвести от него глаз. Но хотела. У меня мурашки бежали по коже от такого взгляда и щеки начинали гореть. Я не могла бы посмотреть ему в глаза и не покраснеть. Мой папочка меня слишком хорошо воспитал. Он шагнул вперед – едва заметным движением, но оказался почти на расстоянии вытянутой руки. Я чуть тверже подняла пистолеты, наведенные на него. – Больше так не делай, – сказала я. – Габриэль, оставь ее в покое! – обратилась к нему Кристина. Он обернулся к ней.Тигр, о тигр, светло горящий В глубине полночной чащи! Чьей бессмертною рукой Создан грозный образ твой?
– Хватит, Габриэль! Она покраснела. Одна строфа из Блейка, и она уже смутилась? Причем тут этот стих? Может быть, тигр-оборотень? А кто тогда котенок? Оба они, наверное. Он снова повернулся ко мне. Что-то мелькнуло у него в глазах. Какая-то извращенность, подталкивающая его сделать еще шаг. – Попробуй – и составишь компанию своему другу на полу. Он расхохотался во всю пасть, обнажив острые клыки сверху и снизу, как кот. Не вампирьи клыки, но и не человеческие. – Мисс Блейк под моей защитой, – предупредил Маркус. – Ты ее не тронешь. – Вы чуть не дали Альфреду задушить меня, а потом на меня натравили. Мало чего стоит ваша защита, Маркус, – я лучше сама справлюсь. – А ты без этих штучек не была бы такая крутая. – Голос брюнетки в байкерском прикиде. Смелые слова, но стояла она на том краю толпы. – Я не собираюсь с тобой схватываться в рукопашную – без оружия у меня нет шансов. Потому я его и взяла. – Вы отказываетесь от моей защиты? – спросил Маркус. – Именно так. – Дура же ты, – заметила Райна. – Дура не дура, а пистолеты у меня. Габриэль снова расхохотался. – Она не верит, что ты ее можешь защитить, Маркус, и она права. – Ты оспариваешь мое главенство? Габриэль повернулся к Маркусу, подставив мне спину. – А я никогда его не признавал. Маркус шагнул вперед, но Райна стиснула его руку сильнее. – А не хватит ли нам ворошить грязное белье на глазах мисс Блейк? Как ты думаешь? Маркус остановился, заколебался. Габриэль стоял и смотрел на него, не двигаясь. Наконец Маркус кивнул. Габриэль рассмеялся мурлыкающим смехом и опустился на колени рядом с телом. Провел пальцами по кровавым пятнам. – Быстро остывает. Он обтер руку о свитер Альфреда и дотронулся до открытой раны на груди. Провел рукой вокруг нее, будто откалывая лед от краев чашки, и отнял руку обагренной. – Прекрати! – велел Маркус. Мотоциклистка припала с другой стороны тела, нагнулась, отставив задницу, как львица на водопое, и стала лакать из лужи на полу быстрыми и уверенными движениями языка. – О Господи, – прошептала я. По комнате пронеслось движение, как ветер над полем пшеницы. Все поднялись с мест. Все двинулись к телу. Я отступила, прижимаясь спиной к стене, и стала пробираться к двери. Если сейчас начнется безумие жора, мне не хочется быть единственным в комнате не оборотнем. Может оказаться вредно для здоровья. – Нет!! – пронесся над головами рык Маркуса. Он оказался возле тела, мгновенно растолкав всех. Даже Габриэль покатился набок, вскочил и остался сидеть в луже крови. Женщина отползла подальше. Габриэль сидел в пределах досягаемости главного вервольфа, смотрел на него снизу вверх, но страха в его глазах не было. – Мы не звери, чтобы жрать своих мертвых! – Звери, звери, – отозвался Габриэль. Он протянул Маркусу кровавую руку. – Понюхай кровь и не говори, что ты ее не жаждешь. Маркус отдернул голову, с шумом – даже мне было слышно – проглотив слюну. Габриэль встал на колени, тыча кровью в лицо Маркусу. Тот отбил руку, но от тела отступил. – Я чую кровь. – Он говорил с трудом, выжимая каждое слово сквозь низкое рычание. – Но я – человек. Это значит, что я не обязан уступать инстинктам. Он развернулся, протолкался через толпу – чтобы найти себе место, ему пришлось залезть на сцену. Дышал он тяжело и часто, будто только что бежал изо всех сил. Я уже обошла сцену до половины и теперь видела его лицо. Оно покрылось испариной. Надо мне уносить ноги. Беловолосый, который говорил первым и спросил, какая им польза от истребителя вампиров, стоял поодаль от других, скрестив руки и привалившись к столу. Он смотрел на меня. С той стороны комнаты пусть себе смотрит куда хочет. Я держала пистолеты, направленные на всех. В этой комнате не было никого, с кем бы я хотела оказаться рядом без оружия. Я уже почти добралась до двери, и теперь надо было освободить руку, чтобы ее открыть. Тогда я сунула “файрстар” в кобуру и взяла браунинг в правую руку. Левой пошарила по стене позади себя, нащупала ручку двери. Повернула ее и чуть приоткрыла дверь. Потом, повернувшись к комнате спиной – я отошла уже достаточно далеко для этого, – распахнула дверь. И остановилась. Коридор был набит ликантропами – аж четверо. Они все смотрели на меня, смотрели расширенными безумными глазами. Ткнув ближайшего браунингом в грудь, я скомандовала: – Назад! Он продолжал таращиться, будто не понял. Глаза у него были карие и совершенно человеческие, но очень напоминали глаза собаки, которая пытается понять, когда к ней обращается человек. Хочет понять, но никак не может. Что-то шевельнулось у меня за спиной. Я захлопнуладверь, придавив ее спиной и обводя комнату стволом. Если оборотни полезут, мне конец. Некоторых я смогу подстрелить, но не всех. Сзади подошел человек, который стоял, привалившись к столу. Он поднял руки, показывая, что не вооружен, но это была ерунда. А не ерунда состояла в том, что у него на лице не было испарины. Глаза не остекленели, как у тех, кто в коридоре. Вообще выглядел он... по-человечески. – Меня зовут Каспар Гундерсон. Вам нужна помощь? Я глянула на поджидающую орду и снова на него. – Еще бы. Каспар улыбнулся: – Вы принимаете помощь от меня, но не хотите принять ее от Маркуса? – Маркус не предлагает помощь. Он отдает приказы. – Что верно, то верно. Рядом с ним появился Рафаэль. – Никто из нас не подчиняется приказам Маркуса. Хотя ему бы хотелось. Из толпы в коридоре раздался звук, средний между воем и стоном. Я сделала еще шаг вдоль стены, продолжая держать толпу под прицелом. Слишком много потенциальных угроз – надо выбрать, кому можно верить. Рафаэль и беловолосый казались лучшим выбором, чем эта толпа. По комнате разнесся прерывистый высокий вопль. Прижавшись спиной к стене, я повернулась к комнате. Что там еще? Сквозь толпу ликантропов мелькали дергающиеся руки и ноги. Черноволосая закинула голову и взвыла. – Она борется с собой, – сказал беловолосый. – Да, но не победит, если ей не поможет кто-нибудь из доминантов. – Габриэль не станет. – Нет, – согласился Рафаэль. – Ему это зрелище нравится. – Еще же не полная луна, что же такое стряслось? – спросила я. – Началось с запаха крови, – пояснил Рафаэль. – Габриэль это подогрел – вместе с Элизабет. Теперь, если Маркус не возьмет их в руки, они могут все перекинуться и начать жор. – А это плохо? – спросила я. Рафаэль смотрел на меня, вцепившись руками в собственные предплечья – аж кожа побелела под пальцами. Коротко обрезанные ногти впились в мышцы, и под ними появились кровавые кружочки. Он резко и глубоко вдохнул и кивнул, сняв пальцы с рук. Порезы заполнились кровью, но упало только несколько капель. Малые порезы – малая боль. Иногда боль помогает не поддаться гипнозу вампа. Голос его звучал напряженно, но ясно, он отчетливо произносил слова, будто говорить ему было очень трудно. – Среди бабьих сказок о нас есть правдивые, и одна из них – что ликантроп должен после превращения жрать. Его расширенные зрачки скрыли белки глаз и глядели на меня, затягивая. Они сверкали, как черные пуговицы. – И вы тоже собираетесь на меня наброситься? Он покачал головой. – Зверь не владеет мной. Я владею зверем. Второй стоял спокойно. – А вас почему это не волнует? – Я не хищник. Кровь меня не зовет. Из коридора донеслось хныканье. Юноша не старше двадцати лет вползал в комнату на четвереньках. И хныкал, будто произносил мантру. Он поднял голову, понюхал воздух. Голова его дернулась ко мне, глаза поймали меня в фокус, и он пополз в мою сторону. Глаза у него были синие, как весеннее небо, невинные, как апрельское утро. Только взгляд их не был невинным. Он глядел на меня, будто прикидывая, какова я на вкус. Будь он человеком, я бы решила, что у него на уме секс, а сейчас... наверное, еда. Я навела пистолет ему в лоб. Он глядел мимо дула, на меня. Вряд ли он вообще его увидел. Он коснулся моей ноги, и я его не застрелила. Он вроде бы вреда не причинял. Я не могла взять в толк, что происходит, но застрелить его за то, что он меня коснулся, я не могла. Не могла – и все. Надо что-то сделать, чтобы заслужить пулю в лоб. Даже от меня. Я осторожно повела пистолетом у него перед глазами. Они не следили за движением. Руки его схватились за мои джинсы, он подтянулся и встал на колени. Голова его оказалась у меня чуть выше пояса, синие глаза смотрели мне в лицо. Он погрузил лицо мне в живот – ткнулся, как щенок. Я постучала его стволом по голове. – Слушай, друг, мы с тобой недостаточно для этого знакомы. Встань-ка! Он зарылся головой мне под свитер. Чуть-чуть прикусил бок. Напрягся, и руки у него застыли, он задышал тяжело и прерывисто. А я внезапно перепугалась. Что для одного – любовная игра, для другого – закуска перед обедом. – Уберите его от меня, пока я ему ничего не сделала! Рафаэль крикнул, перекрывая хаос: – Маркус! Это слово осталось звенеть в наступившей тишине. Все лица повернулись к нему. Окровавленные лица. Элизабет, черноволосой, нигде не было видно. Только Маркус был чист. Он стоял на сцене, напряженно выпрямившись, но вибрировал как камертон, если по нему ударить. Щеки у него ввалились, глаза горели от неимоверного усилия. Он глядел на нас, как утопающий, который твердо решил, что не будет звать на помощь. – Джейсону трудно себя контролировать, – сказал Рафаэль. – Он из твоих волков. Отзови его. Габриэль поднялся с покрытым кровью лицом и обнажил в смехе блеснувшие клыки. – Странно мне, что мисс Блейк его до сих пор не убила. Райна оторвалась от жертвы; на подбородке ее краснело пятно крови. – Мисс Блейк отказалась от защиты Маркуса. Она – доминант. Пусть теперь узнает, что значит отвергать нашу помощь. Джейсон судорожно прижимался ко мне. Руки его свело, лицо прильнуло к моему животу. Кожей я ощущала его дыхание – горячее и слишком тяжелое для происходящего. – Вы меня сюда позвали вам помочь, Маркус. Хреновое у вас гостеприимство. Он глянул на меня гневно, но даже на таком расстоянии было видно, как лицо его дернулось в нервном тике. Будто что-то живое пыталось вылезти наружу. – Слишком поздно уже для делового разговора, мисс Блейк. Ситуация вышла из-под контроля. – Я не шучу. Уберите его от меня. Одного трупа за ночь достаточно. Райна подошла к нему, протягивая окровавленную руку. – Пусть признает твое главенство над собой. Признает, что ей нужна твоя помощь. Маркус посмотрел на меня. – Признайте мое главенство, мисс Блейк, и я отзову Джейсона. – Да пошел ты, Маркус! Я не прошу спасти меня, я вам говорю – спасите его. Или вам плевать на членов своей стаи? – Рафаэль – король, – сказала Райна, – пусть он тебя и спасает. Мальчишка задрожал. Его хватка усилилась до боли. Если он прижмет меня еще сильнее, я перервусь пополам. Он встал, все еще сцепив руки у меня за спиной, и оказался примерно моего роста. Наши лица сошлись вплотную. Он склонил голову, будто собираясь меня поцеловать, но его снова пробрала дрожь. Губы его ткнулись мне в волосы, в шею. Я прижала дуло браунинга к его груди. Если только попробует укусить, он труп. Но покойный Альфред был насильником, а этот, кажется, просто не может себя контролировать – непреодолимый импульс. Если я подожду достаточно долго, моя смерть неминуема. И все же, пока он мне ничего плохого не сделал, я не хотела его убивать. И к тому же у меня появилось ощущение радости пистолета, когда я убила Альфреда. Маленькое, но появилось. И это тоже дало Джейсону некоторую слабину. Его зубы скользнули вдоль моей шеи, вобрав краешек кожи. Мое терпение уже кончалось – даже если он не перекинется. Кожа у меня завибрировала от его глухого рычания, и сердце забилось в горле. Я стала нажимать на спуск – нет смысла ждать, когда тебе перервут горло. – Рафаэль, не надо! – услышала я голос Каспара. У Джейсона дернулась голова, глянули дикие глаза. Рядом с нами стоял Рафаэль, протянув руку к лицу Джейсона. Из глубоких царапин текла кровь. – Свежая кровь, волк! Джейсон метнулся так быстро, что меня впечатало в стену. Когда я стукнулась головой, плечи уже смягчили удар, и только потому я не потеряла сознание. Потом я оказалась сидящей на полу, только по инстинкту не выпустив пистолета. Сила этого одного движения перепугала меня до тошноты. А я ему позволила тыкаться мордой мне в живот, будто он человек. Да он же мог меня разорвать пополам голыми руками! Может, я бы его сначала убила, но сама бы точно оказалась на том свете. Рафаэль стоял над ним, капая кровью на пол. – Надеюсь, вы понимаете, что я для вас сделал. Ко мне вернулось дыхание, и я смогла заговорить. – Хотите, чтобы я его застрелила? По его лицу пробежало странное выражение, но черные пуговицы глаз остались мертвыми. – Вы предлагаете мне вашу защиту. – Защиту, шмащиту! Вы мне помогли, я помогу вам. – Спасибо, но я это начал, я и должен закончить. А вам, наверное, стоит уйти, пока у вас не кончились серебряные пули. Каспар протянул мне руку, чтобы помочь встать, я ее приняла. Кожа у него казалась слишком горячей – но это все. Кажется, его не тянуло меня коснуться или сожрать. Приятно для разнообразия. В дверь валила толпа – двойками, тройками, десятками. Кто-то из вошедших шел, как сомнамбула, к телу в другом конце зала – это бросалось в глаза. Другие шли к Рафаэлю и дергающемуся в судорогах Джейсону. Ладно, он сказал, что справится. Но с полдюжины повернулись ко мне и Каспару. И глядели на нас голодными глазами. Одна девушка упала на колени и поползла ко мне. – Вы можете что-нибудь сделать? – спросила я. – Я – лебедь, они меня считают едой, – сказал он. Все мое самообладание ушло на то, чтобы не уставиться на него. – Лебедь – это прекрасно. Есть у вас какие-нибудь предложения? – Раньте кого-нибудь из них. Они уважают боль. Девушка потянулась ко мне, я посмотрела на тонкую руку – и не выстрелила. Пули с мягкой оболочкой могут оторвать руку напрочь, а я не знала, могут ли ликантропы залечить ампутацию. Прицелившись поверх ее головы в здоровенного самца, я стрельнула ему в брюхо. Он с воплем свалился на пол, зажимая пальцами кровавую рану. Девушка повернулась к нему, зарываясь лицом ему в живот. Он отшвырнул ее взмахом руки, и остальные бросились к нему. – Давайте выбираться, пока есть возможность, – предложил Каспар, показывая на дверь. Меня не надо было просить дважды. Вдруг рядом со мной оказался Маркус – я не видела, как он подходит, слишком занятая непосредственными угрозами. Отбросив от раненого двоих (легко, как щенят), он протянул мне конверт из плотной бумаги. Голосом, больше всего похожим на рычание, он произнес: – Каспар сможет ответить на все ваши вопросы. И повернулся с рычанием к ликантропам, защищая того, которого я ранила. Каспар вытолкнул меня в дверь, и ему это позволили. Я успела глянуть на Джейсона. Он превратился в массу текучего меха и обнаженных капающих костей. Рафаэль снова стал скользким и черным крысолюдом, каким я увидела его впервые с полгода назад. На предплечье у него было тавро в виде короны – знак власти над крысами. И кровь больше не шла – перемена его исцелила. Дверь захлопнулась – кто это сделал, я толком не знаю. Мы с Каспаром стояли в коридоре, и больше никого там не было. Из-за двери не доносилось ни звука – такая тяжелая тишина, что она стучала в голове. – Почему я их не слышу? – спросила я. – Звукоизоляция, – ответил Каспар. Логично. Я посмотрела на конверт – на нем был кровавый отпечаток пальца. Я осторожно взяла его за уголок, чтобы кровь стекла. – А нам сейчас полагается сесть и провести деловое совещание? – спросила я. – Зная Маркуса, я думаю, что информация полная. Он очень хороший организатор. – Но не очень хороший вожак стаи. Каспар бросил взгляд на дверь: – Я бы на вашем месте говорил такие вещи где-нибудь подальше отсюда. Он был прав. Я подняла на него взгляд. По-детски тонкие волосики, почти белые, почти пуховые. Я покачала головой. Не может этого быть. Он ухмыльнулся: – Давайте, потрогайте. Я потрогала. Провела ему пальцами по волосам, и они были мягкие и гладкие, как птичьи перья. От головы Каспара поднимался лихорадочный жар. – Ну и ну! Что-то тяжело стукнуло в дверь, пол задрожал. Я попятилась, думая, прятать ли браунинг, и приняла компромиссное решение – сунула его в карман пальто. Единственное из моих пальто с достаточно глубокими карманами, чтобы спрятать пистолет. Каспар открыл дверь в обеденные залы – там все еще сидел народ и ел. Резал бифштексы, заедал гарниром, понятия не имея о хаосе, происходящем через две двери. Меня подмывало заорать: “Бегите! Спасайся кто может!” Но вряд ли меня бы поняли. Кроме того, “Кафе лунатиков” работало уже много лет, и я ни разу не слышала, чтобы здесь что-нибудь случалось. Конечно, я сегодня убила человека – или вервольфа, или кто он там. Но вряд ли для полиции останется много улик – разве что пара хорошо обглоданных костей. Кто знает, какие еще ужасы здесь скрываются? Каспар протянул мне визитную карточку. Белая, с готическим шрифтом, гласившим: КАСПАР ГУНПЕРСОН. АНТИКВАРИАТ и КОЛЛЕКЦИИ – Если у вас будут вопросы, я постараюсь на них ответить. – Даже на вопрос “Кто вы такой, черт вас побери?”. – Даже на этот, – ответил он. Мы разговаривали на ходу. Возле бара он предложил мне руку. Уже была видна входная дверь – слава Богу, развлечения на сегодня заканчивались. Слава Богу. И тут улыбка застыла у меня на лице. Одного из сидящих за баром я знала. Эдуард спокойно потягивал из высокого бокала что-то холодное. На меня он даже не глянул, но я знала, что он меня видел. Каспар склонил голову набок и посмотрел на меня: – Что-нибудь случилось? – Нет, – ответила я. – Нет, ничего. – Я произнесла это слишком быстро, сама себе не веря, и попробовала улыбнуться профессиональной улыбкой. – Просто ночь выдалась трудная. Он мне не поверил, и мне это было безразлично. Врать на ходу я никогда толком не умела. Каспар не стал спорить, но осмотрел на ходу толпу, ища, что меня взволновало – или кто. У Эдуарда был обыкновенный вид приятного парня, рост пять футов шесть дюймов, худощавый, с короткими светлыми волосами. Одет он был в незапоминающуюся черную зимнюю куртку, джинсы, ботинки на мягкой подошве. Слегка напоминал Маркуса и был столь же опасен – по-своему. Меня он не замечал без всяких усилий, а это значило, что он тоже не хочет быть замеченным. Я прошла мимо, желая спросить, какого дьявола ему здесь понадобилось, но не захотела разрушать его прикрытие. Эдуард был наемным убийцей со специализацией по вампирам, ликантропам и прочим противоестественным гуманоидам. Начинал он с людей, но это оказалось слишком легко. А Эдуард любил трудности. На темной холодной улице я остановилась и задумалась, что дальше. В одной руке у меня был окровавленный конверт, в другой все еще был зажат браунинг. Адреналин уже выветрился, и пальцы на рукоятке сводило судорогой. Слишком долго я держала его, не стреляя. Конверт я сунула под мышку и убрала пистолет. Наверное, можно будет дойти до машины без пистолета в руке. Эдуард не вышел, хотя я наполовину этого ожидала. Он за кем-то охотится, но за кем? После того, что я сегодня видела, охота не казалась мне такой уж плохой мыслью. Конечно, Ричард тоже из них, и я не хотела, чтобы за ним кто-нибудь охотился. Надо будет спросить Эдуарда, что это он делает, но не сегодня. Ричарда внутри не было. Остальные пусть рискуют. На секунду я подумала о Рафаэле, но пожала плечами. Рафаэль знает Эдуарда в лицо, если даже не знает точно его профессии. На полпути к машине я остановилась. Не надо ли предупредить Эдуарда, что Рафаэль может его узнать и сказать остальным? Но голова раскалывалась, и я решила, что в эту ночь Смерть как-нибудь сам о себе позаботится. Меня вампиры называли Истребительницей, но Эдуарда они звали Смертью. Я хотя бы никогда не применяла против них огнемет. И я пошла дальше. Эдуард уже большой мальчик и сам кого хочешь может напугать. Тем же, кто в задней комнате, моя помощь тоже не нужна. А если даже и нужна, я не была уверена, что готова ее оказать, и это снова вернуло мои мысли к конверту. Зачем им может быть нужна моя помощь? Что я могу сделать такого, чего не могут они? Мне почти что не хотелось этого знать, но я не выбросила конверт в ближайший мусорный ящик. Честно говоря; если я его не прочту, это потом не даст мне покоя. Любопытство сгубило кошку – оставалось надеяться, что с аниматорами такого не происходит.
13
В пять тридцать пять утра я завалилась в кровать с папкой в руках. Рядом со мной был Зигмунд, мой любимый игрушечный пингвин. Раньше я брала Зигмунда только после того, как меня пытались убить. Последнее время я сплю с ним почти всегда. Тяжелый год выдался. Браунинг отправился в свой второй дом – кобура на ночном столике. Иногда я сплю без пингвина, но никогда – без пистолета. В папке оказалось с полдюжины листов бумаги. Аккуратно отпечатанных, через два интервала. Первый содержал список из восьми имен с указанием животного возле каждого из них. Следующие две страницы давали объяснения по каждому имени. Исчезли восемь ликантропов. Пропали бесследно. Ни тел, ни следов насилия – ничего. Семьи ничего не знают. Никто из ликантропов тоже ничего не знает. Я вернулась к именам. Под номером семь значилась Маргарет Смитц. Жена Джорджа Смитца? Пегги – уменьшительное от Маргарет. Как из Маргарет получается Пегги – понятия не имею, но это так. Последние страницы содержали предложения Маркуса о том, с кем мне следует говорить. Все бы этому типу командовать! Еще он дал объяснения, почему попросил меня о помощи. Он считал, что другие оборотни будут свободнее говорить со мной, чем с его волками. Без шуток – я была вроде компромисса. Полиции они не доверяли. А к кому еще обратиться лунарно ограниченным за помощью, как не к соседу-аниматору? Я не очень понимала, что могу для них сделать. Я же не без причины послала Джорджа к Ронни: я не детектив. Никогда в жизни я не занималась поиском пропавших. Когда завтра – прошу прощения, сегодня утром – я увижусь с Ронни, ее надо будет проинформировать. Пропавшая жена Джорджа – случай, восемь пропавших ликантропов – уже картина. Им бы надо пойти в полицию, но они ей не доверяют. Еще в шестидесятых ликантропов линчевали и сжигали на кострах. Так что я не могу поставить им в вину излишнюю недоверчивость. Папку я положила на ночной столик и заметила на нем белую визитную карточку, на которой был только номер телефона. Эдуард дал ее мне всего два месяца назад. Впервые у меня появилась возможность с ним связаться – до того он просто появлялся сам. Обычно тогда, когда мне это было никак не нужно. Отозвался автоответчик: “Оставьте сообщение после сигнала”. Пискнул длинный гудок. – Это Анита. Какого черта ты делаешь в городе? Перезвони, как только сможешь. Обычно я не грублю автоответчику, но, черт побери, это же был Эдуард! Он меня знает, и к тому же не ценит галантерейностей обращения. Я поставила будильник, выключила свет и завернулась в одеяло, сунув под бок своего верного пингвина. Не успела я согреться, как телефон уже зазвонил. Я ждала, чтобы автоответчик снял трубку, но на восьмом звонке сдалась. Я же его забыла включить, дуреха! – Не дай Бог вы звоните по пустякам, – сказала я в трубку. – Ты велела перезвонить поскорее. – Эдуард. Я втянула трубку под одеяло. – Привет, Эдуард. – Привет. – Зачем ты в городе? И что тебе было нужно в “Кафе лунатиков”? – А тебе? – Блин, сейчас почти шесть утра, а я еще глаз не сомкнула. Нет у меня времени в игрушки играть! – А что было в той папке? На ней была кровь – чья она? Я вздохнула. Непонятно, что ему рассказать. От него может быть огромная помощь – а может выйти так, что он поубивает тех, кому я собралась помогать. Тяжелый выбор. – Ни хрена не могу тебе сказать, пока не будут точно знать, что не подвергаю людей опасности. – Ты же знаешь, я на людей не охочусь. – Значит, ты на охоте. – Да. – Кто на этот раз? – Оборотни. Этого и следовало ожидать. – Кто именно? – Я еще не знаю имен. – Откуда же ты знаешь, кого убивать? – У меня есть пленка. – Пленка? – Приезжай завтра ко мне в гостиницу, и я тебе ее покажу. И расскажу все, что знаю. – Обычно ты не столь обязателен. В чем подвох? – Подвоха нет. Просто ты можешь их узнать, в этом все дело. – Я не многих оборотней знаю, – сказала я. – Ладно, ты приезжай, я тебе покажу, что у меня есть. Голос у него был очень уверенный в себе, но Эдуард – он всегда такой. – Ладно, где ты остановился? – “Адаме Марк”. Рассказать, как проехать? – Не надо, найду. Когда? – Ты завтра работаешь? – Да. – Тогда – как тебе удобно. Что-то он чертовски вежлив. – Сколько времени займет твоя презентация? – Часа два, может быть, чуть меньше. Я покачала головой, сообразила, что он этого не видит, и сказала вслух: – Получается только после последнего зомби. До того времени у меня все расписано. – Назови время. – Могу подъехать между полпервого и часом. Даже произнести это было трудно из-за предчувствия усталости. Опять я не высплюсь. – Буду ждать. – Постой! Ты под какой фамилией зарегистрировался? – Номер 212, ты просто постучи. – А фамилия-то у тебя есть? – А как же. Спокойной ночи, Анита. Трубка смолкла, жужжа у меня в руке, как неспокойный дух. Положив трубку в гнездо, я включила автоответчик, вывела звук до отказа и залезла под одеяла. Эдуард никогда не делился информацией, если не был вынужден. Слишком он сейчас предупредителен – что-то стряслось. Зная Эдуарда, можно точно сказать: стряслось что-то неприятное. Ликантропы исчезают без следа – такая игра вполне во вкусе Эдуарда. Но я почему-то не думала, что это он. Он любил, чтобы о его заслугах знали – до тех пор, пока полиция не может их на него повесить. Но кто-то же это делает? Свободные охотники, работающие ради премий, специализирующиеся на одичавших ликантропах. Эдуард может знать, кто они, и потворствуют ли они убийцам. Поскольку, если все восьмеро мертвы, то это убийство. Насколько я пока знаю, никто из них не был преследуем законом. Полиция должна это знать, но я не собиралась ее вмешивать. Дольф должен знать, если ликантропы исчезают на его территории. Меня засосало в сон на краю мира, и я оказалась рядом с жертвой убийства. Я видела замерзшее в снегу лицо, разорванный, как виноградина, глаз. Раздавленная челюсть пыталась шевельнуться, заговорить. И из раздробленного рта донеслось одно слово: – Анита. Снова и снова он повторял мое имя. Я проснулась настолько, чтобы повернуться на бок, и сон окатил меня тяжелой черной волной. Если мне что и снилось потом, то я не помню.14
Каждый год я ломаю себе голову, что подарить на Рождество моей мачехе Джудит. Вы скажете, быть может, что за четырнадцать лет я могла бы и научиться. Конечно, можно бы подумать, что и она за это время могла бы научиться выбирать подарки для меня. А кончалось всегда тем, что мы с Джудит смотрим друг на друга через бездонную пропасть непонимания. Она хочет, чтобы я была этакой безупречно женственной дочерью, а я хочу, чтобы она была моей покойной матерью. Поскольку я своего не получаю, то стараюсь, чтобы и Джудит не получила того, что хочет. А к тому же у нее есть Андриа – полное совершенство. Одного безупречного ребенка на семью вполне достаточно. Так вот, мы с Ронни занимались покупкой рождественских подарков. Перед этим мы сделали обычную пробежку по скользким зимним улицам, а я успела часа три поспать. Пробежка помогла, а пощечины от зимнего морозца помогли еще больше. Оказавшись в районе магазинов с еще влажными от душа волосами, я совсем проснулась. У Ронни рост пять футов девять дюймов, и свои короткие светлые волосы она стрижет под мальчика. Стрижка ее не изменилась со времени нашего знакомства, но и моя тоже. Она была одета в джинсы, ковбойские сапожки с лиловым тиснением, короткое зимнее пальто и сиреневый свитер под горло. Пистолета у нее с собой не было. Она не думала, что он нужен для общения с магазинными рождественскими эльфами. Я оделась как на работу, поскольку именно туда мне идти после покупок. Юбка – стандартная темно-синяя и с черным ремнем, под который пропущена наплечная кобура. Эта юбка была на два дюйма короче, чем мне было бы удобно, но так настояла Ронни. Она куда лучше меня разбирается в модах. Впрочем, вряд ли кто разбирается в них хуже. Жакет был густого полночно-синего цвета, как глаза Жан-Клода. Еще более темный, почти черный орнамент складывался на нем в слегка восточный узор. Блузка с открытым воротом тоже была синяя, под цвет жакета. Довольно броско я выглядела в этом костюме и в черных туфлях на высоких каблуках. Этот жакет тоже для меня выбирала Ронни. Единственным его недостатком было то, что он не слишком хорошо скрывал браунинг – на ходу иногда выглядывала кобура. Пока что никто не завопил, призывая полицию. Знали бы люди, что у меня еще по ножу в каждом рукаве, тогда кто-нибудь завопил бы наверняка. Ронни рассматривала витрину украшений в магазине Кригла, а я смотрела в ее глаза. Серые, того же цвета, что были ночью у Габриэля, но по-другому. У нее глаза человеческие, а у Габриэля – нет, даже в человеческом виде. – Что смотришь? Я покачала головой. – Ничего. Думаю про минувшую ночь. – И как тебе твой возлюбленный после этой ночи? У прилавков толпился народ в три ряда. Мы пробились к ним, но я знала, что ничего я здесь покупать не буду, и потому стояла рядом с Ронни, разглядывая толпу. На всех лицах была враждебность, но в ней не было ничего личного – предрождественская магазинная лихорадка за две недели до Главного Дня. Ну-ну. Магазин был заполнен проталкивающимся и целеустремленным народом, и мне захотелось на воздух. – Ты что-нибудь покупать собираешься? – Ты мне не ответила. – Выберемся из этой каши, и я отвечу. Она выпрямилась и жестом пригласила меня вперед. Я проложила нам путь наружу. Рост у меня маленький, и одета я была слишком прилично, чтобы кого-нибудь напугать, но люди с нашей дороги отступили. Может быть, видели кобуру. Оказавшись на открытой площади, я сделала глубокий вдох. Здесь, конечно, тоже была толпа, но совсем не такая, как в магазинах. По крайней мере, здесь люди об меня не терлись. Если бы попробовали, я могла бы в ответ заорать. – Хочешь сесть? Каким-то чудом на скамейке оказались два свободных места. Ронни предложила сесть, поскольку я была одета для работы – то есть на каблуках. Но у меня пока еще ноги не болели. Может, я начинаю привыкать носить каблуки. Бр-р-р! Я покачала головой. – Давай зайдем в “Нейчер компани”. Может, я там найду что-нибудь для Джоша. – Сколько ему сейчас, тринадцать? – спросила Ронни. – Пятнадцать. Мой маленький братец в прошлом году был моего роста, а в этом году будет вообще гигантом. Джудит говорит, он вырастает из джинсов быстрее, чем она их успевает покупать. – Намек, чтобы купить ему джинсы? – Если и так, то я его не поняла. Джошу я покупаю что-нибудь смешное, а не шмотки. – Из теперешних подростков многие предпочли бы шмотки. – Только не Джош. Пока что – по крайней мере. Он, кажется, пошел в меня. – Так что ты будешь делать с Ричардом? – спросила Ронни. – Слушай, ты твердо решила не отцепляться? – И не мечтай. – Не знаю, что я буду с ним делать – после того, что видела этой ночью. После того, что рассказал Жан-Клод. Не знаю. – Ты же знаешь, что Жан-Клод это сделал нарочно, – сказала Ронни. – Чтобы вбить между вами клин. – Знаю, и у него это получилось. У меня возникло такое чувство, будто я с Ричардом не знакома. Будто целую чужого человека. – Слушай, не позволяй этому клыконосцу ломать твою жизнь! Я улыбнулась. Жан-Клоду очень бы понравилась кличка “клыконосец”. – Это не Жан-Клод ее ломает, Ронни. Если выходит, что Ричард мне лгал несколько месяцев подряд... Я не закончила фразу – и так все было ясно. Мы уже подошли к магазинам “Нейчер компани”. Они кишели людьми, как полный кувшин потревоженных светлячков, только и вполовину не так ярко. – А о чем именно лгал тебе Ричард? – Он мне не рассказал о битве, которая идет у него с Маркусом. – А ты ему все-все рассказываешь. – Ну, тоже нет. – Он тебе не лгал, Анита. Он просто тебе не рассказал. Позволь ему объясниться, может быть, у него есть уважительная причина. Я повернулась и посмотрела на нее внимательно. Лицо Ронни настолько светилось участием, что я отвернулась. – Он несколько месяцев подряд был в опасности, а мне не сказал. Я должна была знать. – Может быть, он не мог. Нельзя судить, пока ты его не спросишь. – Я в эту ночь видела ликантропов, Ронни. – Я встряхнула головой. – И в них не было ничего человеческого. Даже близко. – Значит, он не человек. У каждого свои недостатки. Тут я посмотрела на нее и встретила ее взгляд. Она улыбалась, и я не могла не улыбнуться в ответ. – Я с ним поговорю. – Позвони ему отсюда и договорись сегодня поужинать. – Какая ты настырная! – Есть с кого брать пример. – Спасибо на добром слове, – сказала я. – А по делу Джорджа Смитца ты что-нибудь узнала? – Ничего нового, что можно было бы добавить к той папке, что ты мне показала. Только он, кажется, не знает, что, кроме его жены, пропали еще восемь оборотней – он думает, что она единственная. У меня есть ее фотография, но нужны фотографии остальных. Первым делом при розыске пропавших нужны фотографии, иначе можно пройти мимо них на улице и не узнать. – Я попрошу фотографии у Каспара. – Не у Ричарда? – Я на него злюсь. И не хочу просить его о помощи. – Мелочная ты стала. – Одна из лучших черт моего характера. – Я проверю по обычным каналам, по которым ищут пропавших, но раз это оборотни, я спорить готова, что они не пропали. – Думаешь, они убиты? – А ты как думаешь? – Именно так. – Но кто или что может убрать восемь оборотней без следа? – Меня это тоже беспокоит. – Я тронула ее за руку. – Ты все-таки теперь носи с собой пистолет. – Обещаю, мамочка, – улыбнулась она. Я мотнула головой: – Что, рискнем зайти еще в один магазин? Если я куплю подарок Джошу, половина работы уже будет сделана. – Тебе ведь надо еще купить подарок Ричарду. – Что? – Постоянному кавалеру полагается покупать подарок. Традиция. – Блин! Я на него злилась невероятно, но Ронни была права. Ссора там или что, а рождественский подарок вынь да положь. Что, если он сделает мне подарок, а я ему нет? Я со стыда сгорю. А если я ему куплю подарок, а он мне нет, я буду чувствовать собственное превосходство. Или разозлюсь. Я почти надеялась, что он не станет мне ничего покупать. Я что, ищу повода бросить Ричарда? Может быть. Конечно, может быть, после нашего разговора он поднесет мне этот повод на тарелочке – извините, на блюдечке с голубой каемочкой. Я уже была готова к окончательной, решительной схватке и ничего приятного не предвидела.15
На час у меня была назначена встреча с Эльвирой Дрю. Она пила кофе, охватив чашку изящными пальцами. Ногти у нее были со светлым лаком, блестящие, как раковины абелонов – бесцветные, пока на них не падает прямой свет. Все остальное было выдержано с тем же вкусом. Платье такого причудливого цвета – то оно синее, то оно зеленое. Его называют сине-зеленым, но это не точно. Оно было почти зеленым. Такая ткань, которая вот так живет своей жизнью и переливается, как мех, должна быть дорогой. Наверное, это платье стоит больше, чем весь мой гардероб. Длинные желтые волосы элегантно спадали вдоль спины, и это было единственное, что выбивалось из ансамбля. Платье, маникюр, идеальные по подбору цвета туфли, почти невидимая косметика должны были бы сочетаться со сложной, хотя и безупречного вкуса, укладкой. Из-за своих свободно висящих и почти нетронутых волос она мне нравилась больше. Когда она встретилась со мной взглядом, я поняла, зачем она столько потратила на свое платье. Глаза у нее были того же поразительного сине-зеленого цвета – сочетание, от которого захватывало дух. Я сидела напротив, попивая кофе, и радовалась, что сегодня приоделась. В обычном своем наряде я бы чувствовала себя бедной родственницей, зато сегодня – вполне соответствовала. – Что я могу для вас сделать, мисс Дрю? Она улыбнулась, и улыбка была точно такая, какая должна была бы быть. Как будто она знала, как эта улыбка действует почти на любого. Мне было бы почти страшно увидеть, как она улыбается мужчине. Если она так светится рядом со мной, то что было бы в присутствии Джеймисона или Мэнни – и думать боюсь. – Я писательница, и сейчас работаю над книгой об оборотнях. Моя улыбка чуть скукожилась. – Правда? Это интересно. А что привело вас в “Аниматор Инкорпорейтед”? – Книга построена по главам, каждая из которых посвящена отдельной форме животного. Я даю исторические сведения, рассказываю об известных в истории оборотнях этой формы, а потом описываю личность современного оборотня. У меня заболели мышцы лица, и улыбка ощущалась скорее как оскал, чем что-либо другое. – Судя по описанию, очень интересная книга. А чем я могу вам помочь? Она моргнула великолепными ресницами и поглядела недоуменно. У нее это хорошо получалось. Я только что видела в ее глазах интеллект, и этот вид глупенькой блондинки был всего лишь игрой. А подействовало бы это на меня, будь я мужчиной? Хочется думать, что нет. – Мне не хватает одного интервью. Нужно отыскать какого-нибудь крысолюда. Интервью может быть строго конфиденциальным. Глупенькая блондинка исчезла так же быстро, как появилась. Она поняла, что я не поверила. “Интервью может быть – не обязано быть – строго конфиденциальным”. Я вздохнула и бросила изображать улыбку. – Почему вы решили, что я могу найти вам крысолюда? – Мистер Вон меня заверил, что если кто-нибудь в этом городе может мне помочь, то это вы. – Он действительно так сказал? Она улыбнулась, ресницы ее чуть вздрогнули. – Он был вполне уверен, что вы можете мне помочь. – Мой босс легко раздает обещания, мисс Дрю. В основном такие, которые не ему выполнять. – Я встала. – Если вы можете буквально минутку подождать, я пойду посоветуюсь с мистером Воном. – Я вас подожду прямо здесь. Улыбка ее осталась такой же приятной, но что-то в ее глазах сказало мне, что она точно знает, каков будет характер этого совещания. Приемная у нас была отделана светло-зеленым – от обоев с тонким восточным орнаментом до пенного ковра на полу. По всем углам раскинулись комнатные растения. Берт считал, что это придает офису оттенок домашнего уюта. По мне, это скорее было похоже на дешевый павильон для съемок джунглей. Мэри, наш дневной секретарь, подняла голову от компьютера и улыбнулась. Ей было за пятьдесят, и светлые волосы были чуть слишком желты для естественного цвета. – Тебе что-нибудь нужно, Анита? У нее была приветливая улыбка, и я почти ни разу не видела ее в плохом настроении. Незаменимая черта характера для секретарши, принимающей клиентов. – Ага. Видеть босса. Она склонила голову набок, и глаза ее вдруг стали тревожными. – Зачем? – Мне все равно должна была быть назначена на сегодня встреча с Бертом. Я велела Крейгу ее записать. Она проглядела блокнот. – Крейг записал, но Берт ее отменил. – Улыбка исчезла. – Он сегодня и в самом деле очень занят. Ну хватит. Я пошла к двери Берта. – У него клиент! – сказала мне в след Мэри. – Лучше не придумаешь, – ответила я, постучала в дверь и вошла, не дожидаясь ответа. Большую часть бледно-голубого кабинета Берта занимал стол. Из трех наших кабинетов это был самый маленький, зато он был постоянно закреплен за Бертом, остальным приходилось перемещаться. Берт в колледже играл в футбол, и это было до сих пор заметно. Широкие плечи, мускулистые руки, рост шесть футов четыре дюйма, и каждый дюйм вполне ощущается. Лодочный загар к зиме исчез, и по-военному коротко стриженные светлые волосы на белой коже смотрелись уже не так эффектно. Глаза у него были как немытые окна – сероватые. И сейчас они уставились на меня. – Анита, у меня клиент. Я глянула на сидевшего напротив человека. Это был Каспар Гундерсон, одетый сегодня полностью в белое, и это еще резче подчеркивало его суть. Как я могла принять его за человека – ума не приложу. Он улыбнулся: – Мисс Блейк, я полагаю. – Он протянул руку. Я ее пожала. – Если вы не против подождать снаружи буквально несколько секунд, мистер... – Гундерсон. – ...мистер Гундерсон, мне бы надо поговорить с мистером Воном. – Я думаю, это может подождать, Анита, – сказал Берт. – Нет, не может. – А я говорю, может! – Берт, ты хочешь, чтобы наш разговор произошел в присутствии клиента? Он уставился на меня, и эти серые глазки стали еще меньше от прищура. Зловещий взгляд, который на меня никогда не действовал. Он выдавил улыбку. – Ты настаиваешь? – Ты нашел точное слово. Берт сделал глубокий вдох и медленный выдох, будто считая до десяти, потом сверкнул Каспару лучшей из своих профессиональных улыбок. – Извините нас буквально на минуту, мистер Гундерсон. Это не займет много времени. Каспар встал, вежливо кивнул мне и вышел. Я закрыла за ним дверь. – Что ты вытворяешь? Вламываешься ко мне во время переговоров с клиентом? Ты что, спятила? – Он встал, и его плечи почти задевали стены комнаты. Пора бы ему знать, что меня пугать размерами без толку. Сколько я себя помню, всегда была меньше всех в нашем квартале. И размеры меня давно уже не впечатляют. – Я тебе говорила: никаких клиентов вне моих должностных обязанностей. – Твои должностные обязанности определяю я. Я твой босс, ты не запамятовала? – Он оперся на стол раскрытыми ладонями. Я оперлась на стол с другой стороны. – Вчера вечером ты мне послал клиента с пропавшим родственником. Какое, черт побери, я имею отношение к розыску пропавших? – Его жена – ликантроп. – А это значит, что нам надо брать у него деньги? – Если ты можешь ему помочь, то да. – Ну так вот, я отдала это дело Ронни. Берт выпрямился. – Видишь, ты ему помогла. Без твоей помощи он бы не вышел на мисс Симс. Берт снова был сама рассудительность, а мне это было не надо. – А теперь у меня в кабинете сидит эта Эльвира Дрю. Какого черта мне с ней делать? – Ты кого-нибудь из крысолюдов знаешь? – Он уже сел в кресло, сложив руки на чуть выпирающем животе. – Это к делу не относится. – Знаешь, нет? – А если да? – Устрой ей интервью. Наверняка кто-нибудь из них хочет прославиться. – Почти все ликантропы изо всех сил скрывают, кто они такие. Если это обнаружится, они могут потерять работу, семью. В Индиане в прошлом году рассматривалось дело, и человек по иску своей жены после пяти лет брака был лишен права на своих детей, потому что обнаружилось, что он оборотень. Никто не станет так рисковать. – Я видал интервью с оборотнями в прямом эфире. – Это исключения, Берт, а не правило. – Так ты не станешь помогать мисс Дрю? – Не стану. – Я не буду взывать к твоей жадности, хотя она предложила кучу денег. Но подумай, насколько благожелательная книга о ликантропии поможет твоим друзьям-оборотням. Ты перед тем, как ей отказать, поговори с ними. Послушай, что они скажут. – Тебе плевать на положительную рекламу для оборотней. Тебя манят только деньги. – Верно. Берт – абсолютно лишенный щепетильности подонок, и ему плевать, сколько народу об этом знает. Тяжело победить в перебранке, когда не можешь оскорбить противника. Я села напротив него. У него был самодовольный вид, будто он думал, что уже победил. Ему следовало бы знать меня лучше. – Мне не нравится, когда я сижу напротив клиента и понятия не имею, что ему нужно. Хватит сюрпризов. Теперь ты будешь заранее согласовывать клиентов со мной. – Как скажешь. – Рассудительный ты сегодня. Выкладывай, что случилось. Он улыбнулся шире, глазки его блеснули. – Мистер Гундерсон предложил за твои услуги отличные бабки. Вдвое против обычного. – Это куча денег. Чего он от меня хочет? – Поднять предка из мертвых. На нем лежит семейное проклятие. Одна колдунья ему сказала, что если поговорить с предком, с которого проклятие началось, ей, быть может, удастся его снять. – Почему двойной гонорар? – Проклятие началось с одного из двух братьев. С какого именно – он не знает. – Так что мне придется поднимать обоих. – Если повезет – только одного. – Но второй гонорар ты все равно от него отожмешь. Берт радостно кивнул, улыбаясь как-то корыстолюбиво. – Это даже входит в твои должностные обязанности, а кроме того, если ты можешь помочь кому-то не жить всю жизнь с перьями на голове, разве ты этого не сделаешь? – Ты наглый паразит, – сказала я, но даже для меня самой мой голос прозвучал беспомощно. Берт только улыбнулся шире. Он победил, и он это знал. – Значит, ты будешь согласовывать клиентов со мной, если им нужен не подъем зомби или ликвидация вампира? – Если у тебя есть время читать о каждом клиенте, который ко мне приходит, я найду время написать. – О каждом мне не надо – только о тех, которых ты посылаешь ко мне. – Но ты же знаешь, Анита, – это чистая случайность, кто из вас когда на дежурстве. – Чтоб ты провалился, Берт! – Ты не считаешь, что слишком долго заставляешь ждать мисс Дрю? Я встала. Без толку, он меня переиграл. Он это знал, и я знала. Оставалось только с достоинством отступить. – Твоя встреча на два часа отменяется. Я велю Мэри послать к тебе Гундерсона. – Берт, есть на свете кто-нибудь или что-нибудь, что ты не мог бы сделать своим клиентом? Он на минуту задумался, потом покачал головой: – Если оно может заплатить гонорар, то нет. – Ты самый жадный сукин сын на свете. – Это я знаю. Бесполезно. Этот спор мне не выиграть. Я пошла к двери. – У тебя пистолет! – в голосе Берта слышалось негодование. – Да, ну и что? – Я думаю, что при свете дня и в нашем офисе ты должна принимать клиентов без оружия. – Я так не думаю. – Ты просто положи пистолет в стол, как раньше делала. – Не положу. – Я открыла дверь. – Анита, я не хочу, чтобы ты принимала клиентов вооруженной. – Это твои проблемы. – Я могу их сделать твоими, – сказал он, покраснев, и голос его сдавило от злости. Может быть, нам все же суждена сегодня перебранка. Я закрыла дверь. – Ты меня уволишь? – Я твой босс. – О клиентах мы можем спорить, но вопрос о пистолете не дебатируется. – Пистолет их пугает. – А ты посылай пугливых к Джеймисону. – Анита! – Он встал, как буря гнева. – Я не хочу, чтобы ты носила пистолет в нашем офисе! – Ну и... с тобой, Берт, – милоулыбнулась я и закрыла дверь. Отступила, так сказать, с достоинством.16
Закрыв за собой дверь, я поняла, что не добилась ничего, только вывела Берта из себя. Вполне приличный результат часовой работы, но не слишком большое достижение. Сейчас я собиралась сказать мисс Дрю, чем я могу ей помочь. Берт был прав насчет хорошей прессы. Проходя мимо Гундерсона, я ему кивнула. Он улыбнулся мне в ответ. Почему-то мне казалось, что на самом деле ему нужен не подъем мертвых. Что ж, вскоре выясним. Мисс Дрю сидела, положив ногу на ногу и сложив руки на коленях. Воплощение элегантного терпения. – Может быть, я смогу вам помочь, мисс Дрю, – сказала я. – Не уверена, но среди моих знакомых может найтись тот, кто вам будет полезен. Она встала, протянув мне наманикюренную руку. – Это было бы чудесно, мисс Блейк. Я очень буду вам благодарна. – У Мэри есть телефон, по которому с вами можно связаться? – Есть, – улыбнулась она. И я улыбнулась, открыла дверь, и женщина прошла мимо меня в облаке дорогих духов. – Мистер Гундерсон, я к вашим услугам. Он встал, отложив журнал на столик рядом с фикусом. Двигался он без той танцующей грации, как другие оборотни, но ведь лебеди на суше не особенно грациозны. – Присядьте, мистер Гундерсон. – Каспар, если можно. Я прислонилась к краю стола, разглядывая Гундерсона сверху вниз. – Зачем вы сюда пришли, Каспар? Он улыбнулся: – Маркус хочет извиниться за эту ночь. – Тогда ему надо было бы прийти лично. Каспар улыбнулся шире: – Он считает, что предложение значительного денежного вознаграждения может возместить недостаток нашего гостеприимства. – Он ошибается. – И вы ни на дюйм не уступите? – Нет. – И вы не станете нам помогать? Я вздохнула: – Над этим я работаю. Но не знаю, что смогу сделать. Кто или что может устранить восемь оборотней без борьбы? – Я понятия не имею. И никто из нас не имеет понятия. Вот почему мы обратились к вам. Ничего себе, они еще меньше меня знают! Это не слишком успокаивает. – Маркус дал мне список людей, которых следует расспросить. – Я протянула ему лист. – Есть мысли или дополнения? Он нахмурился, сведя брови. Белые брови, не из волос. Я моргнула, стараясь сосредоточиться. Кажется, меня тот факт, что Каспар покрыт перьями, беспокоит больше, чем нужно. – Все это соперники Маркуса в борьбе за власть. В кафе вы их почти всех видели. – Вы думаете, он действительно их подозревает или просто хочет осложнить соперникам жизнь? – Не знаю. – Маркус сказал, что вы сможете ответить на мои вопросы. Вы знаете что-нибудь такое, чего я не знаю? – Я бы сказал, что знаю об обществе оборотней куда больше, чем можете знать вы, – ответил он, несколько обиженный. – Извините. Наверное, предположение Маркуса, что его соперники имеют к этому отношение, – это всего лишь принятие желаемого за действительное. Это не ваша вина, что он плетет интриги. – Маркус часто старается взять все под свое управление. Вы это видели прошлой ночью. – Пока что его искусство управленца не произвело на меня особого впечатления. – Он считает, что, если у оборотней будет единый правитель, мы станем силой, способной соперничать с вампирами. Может быть, он в этом и прав. – И этим правителем хочет быть он, – заметила я. – Конечно. Зажужжал интерком. – Прошу прощения. – Я нажала кнопку. – Мэри, кто там? – Ричард Зееман на второй линии. Говорит, что отвечает на ваше сообщение. Я задумалась, потом сказала: – Соедини меня с ним. И взяла трубку, ни на миг не забывая, что Каспар сидит и слушает. Можно было бы попросить его выйти, но мне уже надоело обращаться с клиентами, как адвокат в водевиле. – Привет, Ричард! – Я нашел твое послание на автоответчике, – сказал он, и голос его был очень осторожен, будто он балансировал бокалом, до краев наполненным водой. – Кажется, нам надо поговорить, – сказала я. – Согласен. Ну и ну, до чего же мы сегодня деликатные. – Я думала, это мне полагается беситься. Отчего же у тебя такой голос? – Я узнал о том, что было ночью. Я ждала, чтобы он сказал еще что-нибудь, но молчание тянулось до бесконечности. Заполнить его пришлось мне. – Послушай, у меня сейчас клиент. Хочешь встретиться и поговорить? – Даже очень. – У меня перерыв на ужин около шести. Встретимся в китайском ресторане на Олив? – Как-то не очень уединенно. – А что бы ты предложил? – У меня. – У меня будет только час, Ричард. Не хватит времени так далеко ехать. – Тогда у тебя. – Нет. – Почему? – Просто нет, и все. – То, что нам надо друг другу сказать, не очень подходит для общественного места. Ты и сама знаешь. Я знала. А, черт с ним. – Ладно, встречаемся у меня в начале седьмого. Мне что-нибудь привезти? – Ты на работе, проще будет мне что-нибудь привезти. Свинину с грибами и крабовый суп? Мы достаточно давно встречались, чтобы он мог заказать для меня еду, не спрашивая. Но он все равно спросил. Очко в его пользу. – Значит, в шесть пятнадцать, – сказал он. – До встречи. – До встречи, Анита. Мы оба повесили трубку. У меня живот свело узлом от напряжения. Если нам предстоит “то самое” выяснение отношений, последнее перед разрывом, то мне никак не надо, чтобы оно было у меня дома, но Ричард прав. Не стоит вопить про ликантропов и убийства людей в ресторане. И все равно такая перспектива восторга не вызывала. – Ричард злится на вас за эту ночь? – спросил Каспар. – Да. – Я могу чем-нибудь помочь? – Мне нужны подробные рассказы обо всех исчезновениях: следы борьбы, кто последний видел пропавших – в этом роде. – Маркус сказал, что на все вопросы об исчезновениях должен отвечать только он. – Вы всегда поступаете, как он говорит? – Не всегда, но здесь он тверд как скала, Анита. Я не хищник, я не могу защитить себя от Маркуса и его присных. – Он, в самом деле, вас убьет, если вы поступите против его желания? – Наверное, не убьет, но больно будет очень, очень долго. Я покачала головой. – Как я погляжу, он ничуть не лучше знакомых мне Мастеров Вампиров. – Я лично ни с одним Мастером Вампиров не знаком и потому вынужден поверить вам на слово. Я не сдержала улыбки. Оказывается, я знаю монстров лучше, чем сами монстры. – Ричард может что-то знать? – Вполне; а если нет, он может вам помочь выяснить. Я хотела спросить его, такой же Ричард злой, как Маркус, или нет. Мне хотелось знать, действительно ли мой возлюбленный в душе зверь. Но я не спросила. Если я хочу что-то узнать о Ричарде, надо спрашивать Ричарда. – Если у вас нет другой информации, Каспар, то меня ждет работа. Прозвучало это грубо даже для меня. Я попыталась улыбнуться, чтобы смягчить резкость, но не стала брать свои слова обратно. Мне хотелось избавиться от всего этого хаоса, а он был напоминанием о нем. Он встал. – Если вам нужна будет моя помощь, звоните. – А помощь вы мне сможете оказать только ту, которую позволит Маркус? Он слегка покраснел – до цвета подкрашенного сахара. – Боюсь, что да. – Тогда я вряд ли позвоню, – сказала я. – Вы ему не доверяете? Я рассмеялась – смехом резким, а не веселым. – А вы? Он улыбнулся и слегка кивнул головой. – Наверное, нет. – Он направился к двери. Я уже взялась за ручку двери, когда вдруг спросила, повернувшись к нему: – А это действительно фамильное проклятие? – Мое состояние? – Да. – Не фамильное, но проклятие. – Как в волшебной сказке? – Волшебная сказка – это очень смягченный вариант. Исходные предания часто очень грубы. – Я некоторые из них читала. – Вы читали “Принцессу – лебедь” в оригинале, на норвежском? – Не могу такого о себе сказать. – На языке оригинала это еще хуже. – Огорчительно это слышать. – Мне тоже. Он шагнул к двери, и мне пришлось открыть ее перед ним. Мне страшно хотелось бы услышать эту историю из его уст, но в его глазах была такая острая боль, что от нее на коже могли остаться порезы. Против такого страдания я переть не могу. Он шагнул мимо меня, и я его выпустила. В результате этой литературной беседы я решила достать свою старую хрестоматию по волшебным сказкам. Много времени прошло с тех пор, как последний раз перечитывала “Принцессу – лебедь”.17
Когда я шла к своему дому, было уже больше половины седьмого. Я почти ждала, что Ричард будет сидеть в холле, но там никого не было. Узел в животе у меня чуть ослаб. Отсрочка приговора даже на несколько минут – все равно отсрочка. Когда я уже вставила ключ в скважину, у меня за спиной открылась дверь. Выпустив зазвеневшие ключи, я дернулась к браунингу. Это было действие инстинктивное, а не обдуманное. Рука уже легла на рукоятку, но пистолет я не вытащила, когда в дверях появилась миссис Прингл. Убрав руку от пистолета, я улыбнулась. По-моему, она не заметила моих действий, потому что ее улыбка не изменилась. Она была высокая, к старости несколько высохшая. Седые волосы стянуты в пучок на затылке. Миссис Прингл никогда не пользовалась косметикой и не считала нужным извиняться за то, что она уже старше шестидесяти. Кажется, ей нравилось быть старой. – Ты что-то сегодня поздновато, Анита, – сказала она. Крем, ее шпиц, создавал фон из скулежа и ворчания, как заевшая пластинка. Я нахмурилась. Для меня шесть тридцать – это рано. Но я не успела слова сказать, как за ее спиной в дверях появился Ричард, и волосы его спадали по сторонам лица густой каштановой волной. И одет он был в мой любимый свитер, зеленый, как листва, и пушисто-мягкий на ощупь. Крем гавкал в нескольких дюймах от его ноги, будто набираясь храбрости, чтобы тяпнуть. – Крем, перестань! – велела миссис Прингл и подняла глаза на Ричарда. – Никогда не видела, чтобы он так себя вел. Вот и Анита вам скажет, что он со всеми ласков. Она обернулась ко мне, чувствуя неловкость, что ее пес грубо ведет себя с гостем. Я кивнула: – Вы правы, впервые вижу, чтобы он так себя вел. При этих словах я смотрела на Ричарда, но его лицо было тщательно замкнуто – и это я тоже видела впервые. – Иногда он так поступает, когда видит других собак, чтобы показать, что он тут главный, – сказала миссис Прингл. – У вас есть собака, мистер Зееман? Может быть, Крем ее чует. – Нет, – ответил Ричард. – Собаки у меня нет. – Я увидела вашего жениха в холле с мешком еды и предложила ему подождать у меня. Мне жаль, что Крем сделал его визит таким неприятным. – Что вы, мне всегда приятно поговорить с коллегой на профессиональные темы, – ответил Ричард. – Как вежливо сказано, – заметила она, и лицо ее озарилось чудесной улыбкой. Ричарда она видела только раз или два, но он ей понравился еще даже до того, как она узнала, что он учитель. Сразу оценила. Ричард обогнул ее, выходя в холл. Крем не отставал, яростно тявкая. Этот пес был похож на одуванчик-переросток, только этот одуванчик выходил из себя. Он подпрыгивал на тоненьких ножках в такт собственному тявканью. – Крем, домой! Я придержала дверь для Ричарда. В руках у него были пакет с едой навынос и пальто. Пес рванулся вперед, решившись наконец вцепиться ему в лодыжку. Ричард посмотрел на него. Крем остановился в миллиметре от его штанины и закатил глаза, и в этих собачьих глазах было выражение, которого я в жизни не видела. Раздумье – а не съест ли его Ричард на самом деле. Ричард шагнул в дверь, а Крем остался стоять на месте в такой позе подчинения, какой у него не было никогда. – Спасибо, что присмотрели за Ричардом, миссис Прингл. – Не за что. Очень приятный молодой человек. – В ее тоне было больше, чем в словах. “Очень приятный молодой человек” – это значит “выходи за него замуж”. Моя мачеха Джудит была бы вполне согласна. Только она сказала бы это вслух и без всяких намеков. Ричард бросил свое кожаное пальто на спинку дивана, пакет с едой расположился на кухонном столе. Он вынул оттуда упаковки, я тоже сбросила пальто на спинку дивана и вылезла из туфель на высоких каблуках, потеряв два дюйма роста и чувствуя себя намного лучше. – Очень симпатичный жакет, – сказал он все еще нейтральным тоном. – Спасибо. – Я собиралась снять жакет, но если ему нравится, то пусть будет. Глупо, но правда. Как мы оба осторожничаем! Повисшее в комнате напряжение просто не давало дышать. Я достала из шкафа тарелки, из холодильника – колу и налила себе, а Ричарду – стакан холодной воды. Он газированных напитков не пьет, и я держу в холодильнике кувшин с водой специального для него. Когда я ставила стаканы на стол, у меня перехватило горло. Он положил приборы. Мы двигались в тесноте кухни как танцоры, зная, где находится партнер, и не сталкиваясь иначе, как намеренно. Сегодня мы не соприкасались. Свет зажигать не стали, кухня была освещена только лампой из гостиной, погружена в полумрак. Как пещера. Будто никому из нас не нужно было смотреть. Наконец мы сели и стали глядеть друг на друга поверх тарелок: свинина для меня, цыплята для Ричарда. Квартиру наполнил запах горячей китайской еды, как правило – теплый и успокаивающий. Сегодня меня от него подташнивало. На тарелке передо мной лежала двойная порция крабового мяса, а блюдце Ричард наполнил кисло-сладким соусом. Мы так всегда ели китайскую еду – макая в общую тарелку с соусом. А, черт! Шоколадно-карие глаза глядели на меня. Мне предстояло начинать первой, а мне не хотелось. – А это все собаки на тебя так реагируют? – Нет, только доминанты. Тут я вытаращила глаза: – Крем для тебя доминант? – Он так считает. – Рискованно, – заметила я. Он улыбнулся. – Я собак не ем. – Да, нет, я не в том смы.. а, ладно. – Раз это все равно предстоит, начнем сейчас. – Почему ты мне не рассказал про Маркуса? – Не хотел тебя втягивать. – Почему? – Жан-Клод втянул тебя в свои разборки с Николаос. Ты мне говорила, как это было тебя неприятно. Если я тебя втравлю помогать мне против Маркуса, в чем разница? – Это не одно и то же, – возразила я. – Каким образом? Я не хочу тебя эксплуатировать, как Жан-Клод. И никогда не буду. – Если я иду добровольно, это не эксплуатация. – И что ты собираешься сделать? Убить его? В голосе Ричарда слышалась горечь, злость. – Что ты имеешь в виду? – Ты можешь снять жакет, я все равно видел пистолет. Я открыла рот, чтобы возразить, – и закрыла. Посреди перепалки объяснять, что я хотела для него хорошо выглядеть, было бы просто глупо. Я встала и сняла жакет, потом тщательно повесила его на спинку стула. Это заняло много времени. – Так, теперь ты доволен? – У тебя пистолет – это ответ на все? – С чего вдруг тебя стало напрягать, что я ношу пистолет? – Альфред был моим другом. Это меня остановило. Мне даже в голову не приходило, что Ричард может любить Альфреда. – Я не знала, что он твой друг. – А что, вышло бы по-другому? Я обдумала вопрос. – Быть может. – Не было нужды его убивать. – Этот разговор у меня уже был ночью с Маркусом. Ричард, они не оставили мне выбора. Я его предупредила, и не раз. – Я об этом слышал. Вся стая только об этом и гудит. Как ты не уступила, как отвергла протекцию Маркуса, как застрелила одного из нас. – Он покачал головой. – Да, это на всех произвело впечатление. – Я это сделала не ради впечатления. Он глубоко вздохнул: – Знаю, и это меня пугает. – Ты боишься меня? – За тебя, – ответил он. Злость в его глазах исчезла, а то, что ее сменило, – это был страх. – Я могу за себя постоять, Ричард. – Ты не понимаешь, что сделала этой ночью. – Мне жаль, что Альфред оказался твоим другом. Честно говоря, он не показался мне тем, кого ты выбрал бы в друзья. – Я знаю, что он был хулиган и бойцовый пес Маркуса, но был из моих, которых я защищаю. – Маркус очень мало занимался этой ночью защитой, Ричард. Он куда больше интересовался своей мелочной борьбой за власть, чем жизнью Альфреда. – Я сегодня утром заехал к Ирвингу. Эти слова повисли между нами в воздухе. Настал мой черед разозлиться. – Ты его тронул? – Если и да, то это мое право самца бета. Я встала, упираясь ладонями в стол. – Если да, то у нас дело словам не ограничится. – Ты и в меня станешь стрелять? Я посмотрела на него, на эти чудные волосы, уперлась глазами в свитер – и кивнула. – Если буду вынуждена. – Ты готова меня убить. – Нет, убить – нет. Но ранить – да. – Чтобы оберечь Ирвинга, ты готова навести на меня пистолет. – Он откинулся в кресле, скрестив руки на груди, и лицо у него и злобное, и заинтересованное. – Ирвинг просил меня моей защиты. Я ее предложила. – Так он мне и сказал сегодня утром. – Ты его наказал? Он долго смотрел на меня, потом произнес: – Нет, я его не трогал. Я шумно выдохнула – оказывается, я задерживала дыхание – и опустилась на стул. – Ты и в самом деле пошла бы против меня, чтобы его защитить! Вот уж не ожидал. – Ничего смешного тут нет. Ирвинг оказался меж двух огней: Маркус ему сказал, что ему будет плохо, если он меня не позовет, а ты сказал, что ему будет плохо, если только попробует меня позвать. Не очень справедливо. – В стае очень много несправедливого, Анита. – В жизни тоже. Так что из этого? – Когда Ирвинг мне сказал, что он под твоей защитой, я его не тронул. Но я не верил, что ты, в самом деле, можешь в меня стрелять. – Я знаю Ирвинга гораздо дольше, тем тебя. Он наклонился, опираясь руками на стол. – Но ведь встречаешься ты не с ним? Я пожала плечами. А что тут скажешь? – Я все еще твой жених, или ночное крещение огнем отбило у тебя охоту со мной встречаться? – Ты участвуешь в борьбе не на жизнь, а насмерть, и ничего мне не сказал. Если ты от меня скрываешь такие вещи, что же это за отношения? – Маркус меня не убьет. Я поглядела на него в упор. Кажется, он говорит искренне. – Ты в это действительно веришь? – Верю. Я чуть не обозвала его дураком, но закрыла рот и стала думать, что сказать вместо этого. Ничего не приходило на ум. – Я видела Маркуса. Видела Райну. – Я покачала головой. – Если ты думаешь, что Маркус не хочет твоей смерти, ты очень ошибаешься. – Одну ночь, и ты уже стала экспертом, – заметил он. – В этом вопросе – да. – Вот почему я тебе не говорил. Ты бы его убила, правда? Просто убила бы. – Если бы он попытался меня убить – да. – Я в состоянии справиться сам, Анита. – Тогда справься, Ричард. Убей его. – Иначе это сделаешь за меня ты. Я выпрямилась. – Слушай, Ричард, чего ты от меня хочешь? – Хочу знать, считаешь ли ты мне монстром. Слишком быстро для моих слабых мозгов шел разговор. – Не я ли должна тебе задать этот вопрос, если ты обзываешь меня убийцей? – Кто ты – я знал с самого начала. Ты считала меня человеком. Ты все еще считаешь меня человеком? Я глядела на него и видела, насколько он в себе не уверен. Умом я понимала, что он – не человек. Но я еще ни разу не видела от него ничего такого … потустороннего. И глядя на него, сидящего в моей кухне, с карими глазами, до краев полными искренностью, я не видела в нем большой опасности. Он верил, что Маркус не собирается его убивать, – наивность такая, что словами не передашь. Я хотела его защитить. Оберечь. – Ты не монстр, Ричард. – Тогда почему ты ко мне сегодня не притронулась, даже не поцеловала, когда вошла? – Я думала, мы друг на друга злимся, – ответила я. – С людьми, на которых я злюсь, я не целуюсь. – А мы еще друг на друга злимся? – спросил он тихо и неуверенно. – Не знаю. Обещай мне кое-что. – Что именно? – Не скрывать. Не лгать, даже умалчиванием. Ты мне будешь говорить правду, и я тебе тоже. – Согласен, если ты мне пообещаешь не убивать Маркуса. Я только вытаращилась. Как это можно быть одновременно Мастером вервольфов и таким чистоплюем? Сочетание очаровательное и вполне самоубийственное. – Этого я обещать не могу. – Анита… Я подняла руку: – Я могу обещать, что не буду его убивать, если он не нападет на меня, на тебя или на кого-то постороннего. Тут настал черед Ричарда на меня таращиться. – Ты могла бы его убить, вот так просто? – Вот так просто. Он покачал головой: – Я этого не понимаю. – Как тебе удалось быть ликантропом и ни разу никого не убить? – Я осторожен. – А я нет? – Ты почти небрежна насчет этого. Ты этой ночью убила Альфреда и даже не сожалеешь. – А я должна сожалеть? – Я бы сожалел. Я пожала плечами. Честно сказать, меня это несколько мучило. Может быть, можно было найти выход, при котором Альфред не оказался бы в гробу – или в желудках своих друзей. Но я его убила – так вышло. Возврата нет, переменить ничего нельзя. И извинения бесполезны. – Вот я такая, Ричард. Прими это или уходи – меняться я не собираюсь. – Одна из причин, по которой я с самого начала хотел с тобой встречаться, – я думал, что ты можешь сама о себе позаботиться. Теперь ты их видела. Я думаю, что могу выбраться из этой каши живым, но нормальный человек – обыкновенный человек, – разве у него есть шансы? Я смотрела на него и видела его с разорванным горлом – мертвого. Но он не был мертв, он исцелился. Выжил. А был когда-то другой человек. Человек, который не выжил. Никогда я не хочу так терять любимых. Никогда. – Ну, так ты получил, что было обещано рекламой. В чем же проблема? – В том, что я по-прежнему хочу тебя. Держать тебя в объятиях. Касаться тебя. А ты – вытерпишь мое прикосновение после того, что видела этой ночью? Он отвел глаза, и их скрыли упавшие на лицо волосы. Я встала и сделала разделавший нас шаг. Он поднял мне навстречу наполненные непролитыми слезами глаза, и страх прямо исходил от его лица. Я думала, что виденное этой ночью положит между нами раздел. Передо мной мелькали образы: сверхъестественная сила Джейсона, испарина на лице Маркуса, окровавленная пасть Габриэля – но теперь, когда я глядела Ричарду в лицо, совсем рядом с ним, все это казалось нереальным. Ричарду я доверяла. К тому же со мной был пистолет. Я наклонилась, чтобы поцеловать его в губы, и первый поцелуй был легким, целомудренным. Он не шевельнулся, не коснулся меня, держа руки на коленях. Я поцеловала его в лоб, запустив пальцы в волосы, ощутив кожей его тепло. Поцеловала в брови, в кончик носа, в обе щеки и снова в губы. Он вздохнул, его дыхание вливалось мне в рот, и я прижалась к нему губами, будто хотела съесть его, начиная ото рта и дальше. Его руки обняли меня, застыли на талии, пальцы чуть ниже, потом оказались у меня на бедрах, миновав все двусмысленные зоны. Я поставила ноги по сторонам от его коленей – оказалось, что у короткой юбки есть свои достоинства: можно было сесть верхом к нему на колени, не приподняв ее ни на дюйм. Ричард тихо пискнул от удивления. Он смотрел на меня, и глаза его затягивали. Я вытащила свитер у него из-под ремня, касаясь руками голой кожи. – Сними. Он одним движением стащил свитер через голову и бросил на пол. Я сидела на нем верхом, глядя на его обнаженную грудь. На этом надо было бы остановиться, но мне не хотелось. И я прижалась губами к его шее, вдыхая аромат его тела, и волосы его закрыли мое лицо, как вуаль. Мой язык прошелся по тоненькой линии сгиба его шеи, по ключице. Его руки сомкнулись у меня на пояснице, скользнули вниз. Пальцы коснулись ягодиц и вновь вернулись к спине. Очко в его пользу – он не стал меня лапать. – Пистолет… Ты можешь его снять? – спросил он, уткнувшись лицом мне в волосы. Я кивнула, выскальзывая из плечевого ремня кобуры. Чтобы снять все остальное, надо было снять ремень юбки. А руки не хотели действовать. Ричард взял мои руки в свои и положил из по обе стороны от пряжки, расстегнув ее и начал потихоньку вытягивать ремень из петель – по одной. Я кожей ощущала каждое такое движение. Пока он вытаскивал ремень, я держала в руке кобуру с пистолетом. Ремень он бросил на пол, а я аккуратно свернула ремни кобуры и положила ее на стол позади. Потом повернулась к Ричарду. Его лицо было пугающе близко к моему, и губы полные и мягкие. Я лизнула их края, поцелуй оказался быстрым, беспорядочным. Я хотела пройти ртом вниз от его губ. По груди. Так далеко мы еще не заходили – даже близко не подходили. Он вытащил у меня блузку из юбки, проводя руками по голой спине. От ощущения его кожи в тех местах, которых он не касался никогда, я вздрагивала. – Нам надо остановиться, – шепнула я, уткнувшись в его шею. Может быть, поэтому фраза прозвучала не до конца убедительно. – Что? – Остановится. – Я чуть оттолкнулась от него, чтобы заглянуть в лицо. Чтобы можно было дышать. Руки у меня все еще играли с его волосами, касались плеч. Я опустила их. Заставила себя перестать. Он был такой теплый! Подняв руки к лицу, я ощутила запах его кожи. Я не хотела останавливаться. Судя по выражению его лица и ощущению тела, он тоже. – Мы должны остановиться. – Зачем? – Это был почти шепот. – Потому что если не остановимся сейчас, то вообще не остановимся. – Разве это будет так уж плохо? – Глядя в эти прекрасные глаза в дюйме от моих, я чуть не сказала “нет”. – Наверное, да. – Почему? – Потому что одной ночи всегда мало. Это нужно либо регулярно, либо совсем без этого обойтись. – Ты это можешь иметь каждую ночь, – сказал он. – Это предложение? – спросила я. Он моргнул, пытаясь собраться с мыслями. Подумать. Я смотрела на его усилия, и сама боролась с собой. Только сидя у него на коленях, думать было трудно, и я встала. Его руки остались у меня под блузкой, на голой спине. – В чем дело, Анита? Я стояла, глядя на него, держа руки у него на плечах для равновесия, слишком близко к нему, чтобы ясно соображать. Я шагнула назад, и он отпустил меня. Опершись руками о кухонный стол, я пыталась придумать что-то осмысленное. Мне надо было пару лет боли вложить в несколько слов. – Я всегда была хорошей девочкой. Ни с кем не спала. В колледже я встретила одного человека. Мы были помолвлены, ходили на свидания, занимались любовью. Он меня бросил. – Он все это проделал, только чтобы заполучить тебя в кровать? Я покачала головой и повернулась к Ричарду. Он так и сидел с незаправленной рубашкой, и вид у него был великолепный. – Его семья меня не одобрила. – Почему? – Его матери не понравилось, что у меня мать мексиканка. – Я прислонилась к шкафу, охватив себя руками за плечи. – Он не настолько меня любил, чтобы пойти против своей семьи. Мне его очень по-всякому недоставало, но мое тело тоже тосковало без него. Я себе обещала, что это больше не повторится. – Значит, ты ждешь свадьбы, – сказал он. Я кивнула. – Я ужасно хочу тебя, Ричард, но не могу. Я себе дала слово, что больше никогда не подставлю себя под такой удар. Он поднялся, подошел и встал передо мной. Очень близко, но не касаясь и не пытаясь коснуться. – Тогда выходи за меня. Я подняла глаза: – Ага, прямо сейчас. – Я серьезно. – Он ласково опустил руки мне на плечи. – Я хотел попросить раньше, но боялся. Ты тогда не видела, что могут сделать ликантропы, во что превратиться. Я знал, что надо будет тебе это увидеть до того, как я сделаю предложение, но я боялся и не хотел, чтобы ты увидела. – Я все еще не видела, как ты меняешься, – сказала я. – А тебе это нужно? – Когда мы стоим вот так, как сейчас, я бы сказала “нет”, но если подходить реалистично, если мы всерьез – то да, наверное. – Сейчас? Я поглядела на него в сгустившейся темноте и обняла. Припала к нему, потрясла головой, скользя щекой по обнаженной груди. – Нет, не сейчас. Он поцеловал меня в макушку. – Так это значит – “да”? Я поглядела ему в глаза: – Мне следовало бы сказать “нет”. – Почему? – Потому что жизнь слишком сложна для этого, Ричард. – Жизнь всегда сложна, Анита. Скажи “да”. – Да, – сказала я и тут же захотела вернуть это слово. Я его сильно хочу. Я что, подозревая его в съедении Красной Шапочки? Черт побери, он даже не может заставить себя убить Страшного Серого Волка! Из нас двоих скорее я могу кого-нибудь зарезать. Он поцеловал меня, крепко обняв. Я чуть отодвинулась, чтобы можно было дышать, и сказала? – Сегодня – никакого секса. Правило остается в силе. Он наклонился и сказал, почти касаясь губами моих губ: – Знаю.18
На первый свой подъем зомби я опоздала. Как странно, не правда ли? Из-за этого я опоздала и на два других. Когда я добралась до номера Эдуарда, было уже 2.03. Я постучала, он открыл дверь и отступил в сторону. – Опаздываешь. – Ага, – ответила я. Комната была приятная, но стандартная. Полутораспальная кровать, ночной столик, две лампы, письменный стол у дальней стены. Окна почти от стены до стены закрыты шторами. Свет в ванной включен, дверь открыта. Шкаф полуоткрыт, показывая, что Эдуард повесил туда свои вещи. Значит, он здесь на какое-то время останется. Телевизор работает, звук выключен. Это меня удивило – Эдуард телевизор не смотрит. На телевизоре стоял видеомагнитофон. Это уже отклонение от стандартной гостиничной меблировки. – Заказать чего-нибудь в номер перед началом? – Кола – это будет отлично. Он улыбнулся: – Ну ты и размахнулась! Он подошел к телефону и заказал бифштекс, слегка прожаренный, и бутылку бургундского. Сняв пальто, я положила его на стул возле стола. – Я ведь не пью. – Я знаю. Хочешь освежиться, пока ждем еду? Подняв глаза, я увидела промельк своего отражения в зеркале ванной. Куриная кровь присохла к лицу кирпичной коркой. – Намек поняла. Я закрыла дверь ванной и оглядела себя в зеркале. Свет был резким, белым, как, очевидно, полагается в ванных комнатах гостиничных номеров. Настолько нелицеприятный свет, что даже мисс Америка в нем бы себе не понравилась. Кровь выступала на моей бледной коже, как следы красноватых мелков. Я была одета в трикотажную рубашку с изображением Максины из рекламного ролика. Она пила кофе, держа в руке палочку печенья, и говорила: “Такая же кайфовая штучка, как я сама”. Берт нас всех просил надевать на работу что-нибудь этакое рождественское еще за месяц до праздника. Может быть, моя рубашка была не совсем такая, как он имел в виду, но – ладно – она была еще ничего по сравнению с другими, что лежат у меня дома. На белой ткани краснели пятна крови. Отлично смотрится. Я сняла рубашку и повесила ее на край ванны. Над сердцем у меня оказались мазки крови, мазки были даже на серебряном кресте – попали с рук и лица. Сегодня пришлось убить трех цыплят: подъем зомби – работа не слишком чистая. Я сняла с вешалки полотенце. Интересно, как Эдуард объяснит горничной пятна крови? Не мои проблемы, но все равно интересно. Пустив воду в рукомойник, я начала отскребать кровь. В зеркале отразилось мое лицо и стекающие по нему окровавленные струйки. Я вгляделась – лицо было свежеотмытым и несколько удивленным. Что, Ричард в самом деле сделал предложение? И я согласилась? Да нет, не может быть. Нет, я согласилась. А, черт! Я стерла кровь с груди. Так, я всю жизнь водилась с монстрами, и теперь с одним из них помолвлена. При этой мысли я остановилась и села на закрытую крышку унитаза. Я помолвлена. Снова. Первый был таким безупречным, что даже Джудит понравился. Такой мистер Стопроцентный Американец, что я для него была недостаточно хороша, как решила его семья. Больше всего меня задело, что он недостаточно меня любил. И близко не так, как я его любила. Я бы для него бросила все что угодно. И это не та ошибка, которую стоит повторять второй раз. Ричард был не такой, я это понимала. И все же оставался червь сомнения. Страх, что он разорвет помолвку. Страх, что он не разорвет помолвку. “Проклят ты будешь, если сделаешь, и если не сделаешь – тоже проклят”. Глянув вниз, я заметила, что капаю кровавой водой на линолеум. Наклонившись, я ее вытерла. Пока что мне удалось отмыться до той степени, до которой можно было это сделать до дома и душа. Прихвати я с собой чистую одежду, можно было бы вымыться и здесь, но я об этом не подумала. – Еду принесли, – постучал в дверь Эдуард. Я оделась, сунула полотенце в умывальник и пустила холодную воду, проверила, что ткань не закрыла сток и открыла дверь. Мне в ноздри ударил запах бифштекса. Чудесный запах. Я уже восемь часов ничего не ела и, честно говоря, не много съела и тогда. Ричард меня отвлек. – Как ты думаешь, обслуга нас не убьет, если мы закажем еще порцию? Он повел рукой в сторону тележки официанта. Там стояли два заказа. – Как ты узнал, что я буду голодна? – Ты всегда забываешь поесть. – Ну, ты просто мамочка года! – Самое меньшее, что я для тебя могу сделать, – накормить. Я посмотрела на него в упор: – В чем дело, Эдуард? Ты что-то слишком заботлив. – Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понять: тебе это не понравится. Считай, что еда – это предложение мира. – Что именно не понравится? – Давай поедим, посмотрим фильм, и все станет ясно. Эдуард финтил, и это было на него не похоже. Он вполне может тебя пристрелить, но ходить вокруг да около не станет. – К чему ты клонишь, Эдуард? – Давай не будем задавать вопросов до фильма. – Почему? – Потому что тогда у тебя появятся вопросы получше. – С этими неопровержимыми словами он сел на край кровати и налил красного вина себе в бокал. Потом отрезал кусок мяса, настолько слабо прожаренного, что в середине была кровь. – Только не говори, что у меня бифштекс тоже с кровью. – У тебя он не с кровью. Ты любишь мясо, зажаренное намертво. – Ха-ха, как смешно. Но я села. Странно было разделять трапезу с Эдуардом в его номере, как будто мы – два бизнесмена в деловой поездке, и это у нас рабочий обед. Бифштекс был хорошо прожарен. Картошка, жаренная по-домашнему, со специями, занимала на тарелке почти столько же места, сколько мясо. Еще имела место кучка брокколи, которую можно было сдвинуть на край и не обращать на нее внимания. Кола была налита в запотевший винный бокал – он был чуть великоват, но мне понравилось. – Фильм начнется близко концу, но вряд ли у тебя будут трудности с пониманием сюжета. Он щелкнул пультом, экран телевизора мигнул, какая-то передача сменилась интерьером спальни. Женщина с длинными каштановыми волосами лежала на спине посередине круглой кровати. Она была голой – по крайней мере, то, что было от нее видно, было голым. Ниже талии она была заслонена яростно шевелящимися ягодицами черноволосого мужчины. – Это же порнография! – Я даже не попыталась скрыть удивление. – Несомненно. Я глянула на Эдуарда. Он точными аккуратными движениями резал бифштекс. Отрезал кусок, положил в рот, прожевал, проглотил и запил вином. Я снова стала смотреть “фильм”. К паре на кровати присоединился еще один мужчина. Он был повыше первого, с более короткими волосами, но описать его подробнее было бы трудно – главным образом потому, что я старалась не смотреть. Я сидела на краю кровати Эдуарда и впервые ощущала неловкость в его присутствии. Между нами никогда не было напряжения сексуального характера. Мы могли бы когда-нибудь убить друг друга, но не поцеловаться. А вот сейчас я была в номере у мужчины и смотрела порнофильм. Порядочные девушки так себя не ведут. – Эдуард, за каким чертом это все надо? Он щелкнул пультом: – Смотри, вот лицо. Я повернулась к экрану. На меня смотрело застывшее изображение – второй мужчина. Это был Альфред. – О Господи! – Ты его знаешь? – спросил Эдуард. – Да. – Нет смысла отрицать. Альфред мертв, и Эдуард ему ничего плохого не сделает. – Имя? – Альфред. Фамилии не знаю. Эдуард нажал ускоренный показ. Изображения на экране задвигались с бешеной скоростью, занимаясь интимными вещами, на любой скорости непристойными. На ускоренном показе это было еще противнее – и смешно, и глупо. Эдуард снова нажал паузу. Женщина застыла, глядя в камеру анфас, с открытым ртом, с глазами, застланными сексуальной поволокой. Волосы искусно раскиданы по подушке. Это должно было быть возбуждающим, но не получалось. – Ты ее знаешь? Я покачала головой: – Нет. Он снова пустил пленку. – Скоро конец. – А второй мужчина? – У него все время на лице маска. Мужчина в маске взобрался на женщину сзади, бедрами охватил ее ягодицы, линии их бедер совпали. Его торс прильнул к ее туловищу, пальцы тискали ее руки возле плеч. Больше всего это было похоже, что он на нее наваливается, и секса было в этом очень немного. Она держала его полный вес, опираясь на руки и колени, дыша прерывисто. По комнате пронеслось низкое рычание, камера дала наплыв на спину мужчины. Кожа его пошла рябью, будто кто-то проводил под нею рукой, и разгладилась, потом еще рябь, будто оттуда проталкивалось наружу что-то небольшое. Камера отъехала; мужчина все еще обволакивал женщину. Рябь на спине стала сильнее; что-то проталкивалось у него из-под кожи, и настолько сильно, что это было бы видно даже под одеждой. Я такое видела у Джейсона прошлой ночью. Не могу не признать, что это завораживало. Я видела, как человек перекидывается, но не так. Не до мельчайших деталей, не под неотступным взглядом камеры. Кожа на спине мужчины лопнула вдоль, он взвился на дыбы, охватив руками талию женщины и вопя. По спине его потоком хлынула светлая жидкость, заливая женщину и кровать. Женщина чуть подстегнула его, пошевелив ягодицами, склонив голову к простыне. Из спины мужчины вырвался мех, руки судорожно прижались к бокам. Он снова наклонился к женщине, упираясь руками в простыню, разрывая белую ткань мохнатыми когтями. Он съежился, мех расходился по его коже все быстрее, почти как растекающаяся жидкость. Маска спала с него – лицо уже не подходило к ней по форме. Камера дала маску крупным планом. Что-то в этом было от искусства... Черт, не могу найти слово. Человека больше не было. На женщине сидел черный леопард, и был этим очень доволен. Он прижался к ней, губы раскрылись, обнажив блестящие зубы. Леопард ткнулся ей в спину, слегка пустив кровь. Женщина низко простонала, и по ее телу прошла дрожь. Снова в объективе появился Альфред, все еще в форме человека. Он подполз к кровати и впился в женщину поцелуем. Долгим настоящим поцелуем, с бешеной работой языков. Потом поднялся на колени, все еще не прерывая поцелуя, и все его тело раскачивалось. Он был очень возбужден ее видом. По спине его прошла рябь, он оторвался от женщины, вцепившись руками в простыни. У него изменение произошло быстрее. Камера дала крупным планом его руку, Кости скользили под кожей с мокрыми сосущими всхлипами. Переползали, меняя положение, мышцы и сухожилия. Лопнула кожа, и хлынула та же прозрачная жидкость. Рука сменилась голой когтистой лапой и тут же покрылась мехом. Он стоял на полусогнутых, получеловек-полуволк, но несомненный самец. Закинув голову вверх, он взвыл, и комнату наполнил глубокий резонирующий звук. Женщина подняла на него расширенные глаза. Леопард спрыгнул с нее, покатился по кровати – ни дать, ни взять огромный котенок, завернулся в шелковистую простыню, и оттуда торчала только черная морда. Женщина легла на спину, расставив полусогнутые ноги, протянула руки к волколаку, облизывая губы кончиком языка, будто действительно испытывая наслаждение. Может быть, так оно и было. Вервольф ворвался в нее, и это не было ласково. Она ахнула так, будто ничего лучшего в жизни не испытывала. Женщина испускала учащающиеся стоны – либо она была очень хорошей актрисой, либо приближалась к оргазму. Не знаю, какой из этих вариантов мне больше нравится. Наверное, хорошая игра. Она кончила, издав звук средний между стоном боли и радости, и осталась лежать на спине; тело ее будто растеклось по постели. Вервольф воткнулся в нее последний раз, весь задрожав, и провел сверху вниз когтистыми лапами по обнаженному телу. Она вскрикнула – тут уж играть не надо было. По ее телу алыми струйками потекла кровь. Леопард испуганно мявкнул и спрыгнул с кровати. Женщина заслонила руками лицо, но когтистая лапа отбила ее руки в сторону. Потекла кровь, и там, где когти ударили по руке, блеснула обнажившаяся кость. Женщина теперь вопила громко и непрерывно, визг за визгом, успевая только набирать воздуху. Острая морда волколака нагнулась к ее лицу. У меня перед глазами мелькнула раздробленная челюсть жертвы в лесу. Но нет, этот тянулся к горлу. Он вырвал ей глотку, расплеснув огромный сгусток крови. Глаза женщины смотрели в камеру, не видя, расширенные, блестящие, замутненные смертью. Почему-то на лицо кровь не попала. Вервольф поднялся на дыбы, с клыков его капала кровь. Огромная капля упала на лицо, расплеснувшись меж невидящих глаз. Леопард прыгнул обратно на кровать, облизал дочиста мертвое лицо длинными уверенными движениями языка. Вервольф лизал тело, опускаясь все ниже, к животу. Здесь он остановился, в камеру глянул желтый глаз. И начал жрать. Леопард присоединился к пиру. Я закрыла глаза, но звуков было достаточно. Тяжелые, влажные, рвущие, они заполнили комнату. Я услышала собственный голос: – Выключи. Звуки смолкли, и я поняла, что Эдуард выключил ленту, но смотреть не стала. И не смотрела, пока не услышала звук перемотки пленки. Эдуард отрезал себе кусок бифштекса. – Если ты сейчас будешь это есть, я тебя облюю. Эдуард улыбнулся, однако отложил нож и вилку и посмотрел на меня. Выражение его лица было нейтральным, как почти всегда. Невозможно было сказать, было ему приятно смотреть фильм или противно. – Теперь можешь задавать вопросы, – сказал он. И голос его был совершенно обычным, приятным, не подвластным внешним раздражителям. – Господи, где ты это взял? – У клиента. – Черт побери, зачем он тебе это дал? – Эта женщина была его дочерью. – Боже мой! Только не говори мне, ради Бога, что он это видел! – Ты знаешь, что видел. Досмотрел до конца, иначе зачем было нанимать меня? Как правило, люди не нанимают киллеров убивать любовников своих дочерей. – Он нанял тебя убить этих двоих? Эдуард кивнул. – А зачем ты показывал это мне? – Потому что я знал, что ты мне можешь помочь. – Эдуард, я не наемный убийца. – Ты мне только помоги узнать, кто они, а остальное я сделаю сам. Не возражаешь, если я выпью вина? Я кивнула. Он отпил вина, и темная жидкость перелилась в бокале, куда более красная, чем была только что в фильме. Я сглотнула слюну и отвернулась. Меня не вырвет. Не вырвет. – Где мне найти Альфреда? – Нигде. Он осторожным движением поставил бокал на поднос. – Анита, ты меня огорчаешь. Я думал, ты мне поможешь, когда увидишь, что они сделали с этой девушкой. – Я не отказываюсь помогать. Этот фильм хуже всего, что я в жизни видела, а видела я немало. Ты опоздал с поисками Альфреда. – Насколько опоздал? – Я убила его прошлой ночью. Его лицо озарилось улыбкой – приятно посмотреть. – Ты всегда облегчаешь мне работу. – Ненарочно. Он пожал плечами: – Хочешь половину гонорара? Ты ведь сделала половину работы. – Я мотнула головой: – Я это сделала не за деньги. – Расскажи, как это было. – Нет. – Почему? Я посмотрела ему в глаза: – Потому что ты охотишься на ликантропов, и я не хочу тебе кого-нибудь случайно выдать. – Этот леопард-оборотень заслуживает смерти, Анита. – Я с этим не спорю. Хотя, строго говоря, он не убивал девушку. – Отец хочет обоих. Ты можешь его за это осудить? – Нет, наверное. – Тогда ты мне поможешь выяснить, кто он? – Может быть. – Я встала. – Мне надо позвонить. Этот фильм надо еще кое-кому показать. Он может помочь тебе лучше, чем я. – Кто это? Я покачала головой: – Сначала узнаем, придет ли он. Эдуард кивнул – это был даже не кивок, скорее глубокий поклон от шеи. – Как скажешь. Номер Ричарда я набрала наизусть и попала на автоответчик. – Ричард, это я, Анита. Возьми трубку, если ты дома. Ричард, возьми трубку. Трубку никто не взял. – А, черт! – Нет дома? – спросил Эдуард. – У тебя есть телефон “Кафе лунатиков”? – Есть. – Дай мне. Он медленно произнес номер, и я его набрала. К телефону подошла женщина, но не Райна, и я была этому рада. – “Кафе лунатиков”, у телефона Полли, чем могу быть полезна. – Мне нужно говорить с Ричардом. – Извините, у нас нет официанта с таким именем. – Послушайте, я была гостьей Маркуса этой ночью. Мне нужно говорить с Ричардом. Это срочно. – Я не знаю. То есть они там все очень заняты в задней комнате. – Послушайте, просто позовите Ричарда. – Маркус не любит, когда его беспокоят. – Слушайте, Полли, – так вас зовут? Я уже тринадцать часов на ногах. Если вы немедленно не позовете Ричарда, я приеду сама и оторву вам голову. Я ясно выражаюсь? – Кто говорит? – Ее голос звучал чуть раздраженно, но без малейшей примеси страха. – Анита Блейк. – Ой! – сказала она. – Я немедленно позову Ричарда, Анита, немедленно. В ее голосе теперь явственно слышался страх. Она поставила меня на ожидание. У составлявшего программу музыкальной заставки явно было нездоровое чувство юмора. “Луна и розы”, “Голубая луна”, “Лунная соната”. Все с луной. “Луна над Майами” доиграла до половины, когда телефон щелкнул и ожил. – Анита, это я. Что случилось? – Со мной – ничего, но мне надо, чтобы ты кое-что посмотрел. – Ты можешь сказать, что именно? – Не телефонный разговор, как эти ни банально. – Это точно не повод, чтобы еще раз со мной увидеться? – поддразнил он меня. – Ты можешь приехать или нет? – Конечно. Слушай, что случилось? У тебя ужасный голос. – Мне нужно, чтобы меня обняли, и еще мне нужно стереть из памяти последний час моей жизни. Первое ты сделаешь, когда приедешь, со вторым мне придется жить. – Ты дома? – Нет. – Я глянула на Эдуарда, прикрыв микрофон ладонью. – Можно назвать ему твой адрес? Эдуард кивнул. Я назвала Ричарду номер гостиницы и объяснила, как проехать. – Приеду как можно быстрее. – Он помялся, потом спросил: – Что ты сказала Полли? Она чуть ли не в истерике. – Она не хотела звать тебя к телефону. – Ты ей угрожала, – сказал он. – Ага. – Это была пустая угроза? – Почти наверное. – Доминанты стаи не позволяют себе пустых угроз по отношению к подчиненным. – Я не член стаи. – После этой ночи ты – доминант. Тебя считают доминантным ликантропом – одиночкой. – И что это значит? – Это значит, что если ты обещаешь кому-то оторвать голову, тебе верят. – Тогда прошу прощения. – Не передо мной извиняйся, перед Пошли. Я приеду раньше, чем ты ее успокоишь. – Ричард, не давай ей трубку! – Вот что ждет человека, который любит стрелять. Тебя начинают бояться. – Ричард... В трубке раздались женские всхлипывания, и следующие пятнадцать минут мне пришлось уговаривать плачущую верволчицу, что я ничего ей плохого не сделаю. Странной становится моя жизнь – даже в моих глазах.19
Ричард ошибся. Он не постучал в дверь, пока я успокаивала Полли по телефону. Она была так рада моему прощению, что мне даже стало неловко. Волны подчиненности изливались из телефона. Я, наконец, повесила трубку. Эдуард смотрел на меня, скаля зубы, – он уже пересел в мягкое кресло. – Это ты почти двадцать минут убеждала верволчицу, что не будешь ее трогать? – Да. Он рассмеялся широким и резким смехом. Улыбка исчезла, оставив на его лице что-то вроде дрожащего мерцания. Глаза его поблескивали чем-то более темным, чем юмор. О чем он думает, я точно не знала, но это не было приятно. Он сполз в кресле вниз, положив затылок на спинку, сцепив руки на животе, скрестив ноги. Поза полнейшего комфорта. – И как ты стала ужасом местных добропорядочных вервольфов? – Наверное, они не привыкли, чтобы в них стреляли и убивали. Хотя бы не при первом знакомстве. Его глаза засветились, как от мрачной шутки. – Ты туда пришла и в первую же ночь кого-то убила? Черт побери, Анита, я там торчу уже три ночи, но до сих пор никого не убил. – А давно ты в городе? Он посмотрел на меня долгим взглядом: – Вопрос из любопытства, или тебе нужно знать? До меня дошло, что Эдуард вполне мог бы убрать восемь оборотней и не оставить следа. Если есть человек, который это может, то только Эдуард. – Нужно знать. – Завтра будет неделя. – Глаза его опустели, стали холодными и далекими, как у оборотней этой ночью. Стать хищником есть не один способ. – Конечно, тебе придется поверить мне на слово. Можешь проверить по регистрации в гостинице, но ведь я мог и менять гостиницы. – А зачем тебе мне врать? – Для собственного удовольствия, – ответил он. – Тебе доставляет удовольствие не вранье. – А что? – Знать что-то, чего я не знаю. Он слегка пожал плечами – это не очень легко сделать, полулежа в кресле, но у него это вышло грациозно. – Очень эгоцентричное замечание с твоей стороны. – А это не только со мной. Ты хранишь тайны ради самого процесса. Тут он улыбнулся, медленно и лениво. – Ты хорошо меня знаешь. Я хотела было сказать, что мы друзья, но меня остановило выражение его глаз. Он смотрел на меня чуть слишком внимательно. Будто изучая, будто никогда меня раньше по-настоящему не видел. – О чем ты думаешь, Эдуард? – О том, что ты могла бы заставить меня поработать за мои деньги. – Что это значит? – Ты же знаешь, как я люблю трудные задачи. Я уставилась на него: – Это ты в том смысле, что мог бы выступить против меня, чтобы узнать, чей будет верх? Я сформулировала это как вопрос, и он не дал того ответа, который мне хотелось услышать. – Да. – Зачем? – Я этого не буду делать. Ты меня знаешь – бесплатно не работаю, но это было бы... интересно. – Брось меня пугать, Эдуард. – Понимаешь, в первый раз я подумал: а вдруг верх был бы твой? Он меня напугал. Я была вооружена, а у него оружия не было видно, но Эдуард всегда вооружен. – Не делай этого, Эдуард. Он сел одним плавным и быстрым движением. Моя рука дернулась к пистолету. Он уже наполовину вылез из кобуры, когда я сообразила, что Эдуард ничего не сделал – просто сел. Судорожно дыша, я опустила пистолет обратно. – Эдуард, кончай эти игры. Иначе одному из нас не поздоровится. Он широко развел руками. – Игр больше не будет. Мне хотелось бы знать, Анита, кто из нас лучше, но не настолько хотелось бы, чтобы я стал тебя убивать. Я отпустила руку. Если Эдуард сказал, что убьет меня сегодня, он бы говорил всерьез. Если бы это было по-настоящему, он бы сперва мне сказал. Он любил в таких вещах спортивность. Захватить жертву врасплох – это слишком просто. В дверь постучали, я вздрогнула. Нервы? У меня? Эдуард сидел, будто не услышал, все еще глядя на меня глазами призрака. Я пошла к двери. Это был Ричард. Он обхватил меня руками, и я ему это позволила. Прижимаясь к его груди, я четко понимала, что не успею вытащить пистолет, крепко притиснутый к телу Ричарда. Оторвавшись от него, я провела его в номер. Он посмотрел на меня вопросительно, я покачала головой. – Ты помнишь Эдуарда? – Анита, ты мне не сказала, что все еще встречаешься с Ричардом. Голос у Эдуарда был приятный, нормальный, будто он не размышлял минуту назад, каково это было бы – меня убить. Лицо открытое, дружелюбное. Он подошел к Ричарду, протягивая руку. Превосходный актер. Ричард пожал ему руку с несколько озадаченным видом и поглядел на меня. – Анита, что происходит? – Эдуард, ты можешь поставить этот фильм? – Если ты мне позволишь есть, пока он будет крутиться. Мой бифштекс уже почти ледяной. Я проглотила слюну. – Ты его уже видел и все равно заказал бифштексы. Зачем? – Может быть, чтобы посмотреть, сможешь ли ты после этого есть. – Сукин ты сын! Во всем тебе надо взять верх. Он только улыбнулся в ответ. – Что за фильм? – спросил Ричард. – Жри свой бифштекс, Эдуард. Посмотрим фильм, когда ты закончишь. – Тебе это настолько неприятно? – Заткнись и лопай. Он сел на край кровати и принялся резать мясо. Красное. Из него выступала кровь. Я пошла в ванную. Кажется, пока что меня не тошнит, но если я увижу, как он жует этот кусок, все может быть. – Я собираюсь спрятаться в ванной. Если тебе нужно объяснение, пойдем со мной. Ричард посмотрел на Эдуарда, потом на меня. – Что тут твориться, черт побери? Я втянула его в ванную и закрыла дверь. Потом пустила холодную воду и сполоснула лицо. Ричард взял меня за плечи, стал массировать. – Ты здорова? Я покачала головой, и с лица разлетелись капли. Схватив полотенце, я скомкала его и прижала к лицу. Эдуард меня не предупредил, потому что любит шокировать людей. А предупреждение может ослабить удар. Настолько мне хочется, чтобы Ричард этот удар перенес спокойно? Я повернулась к нему, все еще сжимая в руках полотенце. Его лицо было полно беспокойства, нежной заботы. Мне не хотелось, чтобы он выглядел так. И это я сказала “да”, еще и восьми часов с тех пор не прошло? Это казалось все менее и менее реальным. – Этот фильм – подпольная порнуха, – сказала я. Он был поражен. Уже хорошо. – Порнография? Ты серьезно? – Абсолютно. – А зачем мне его смотреть? – Тут ему, кажется, что-то стукнуло в голову. – А почему ты смотрела этот фильм с ним? В голосе Ричарда послышалась тончайшая примесь гнева. Тут я расхохоталась, и смеялась, и ржала, пока слезы не потекли по лицу и не перехватило дыхание. – Что тут смешного? Ричард был несколько шокирован. Когда я смогла сказать, два слова подряд, я ответила: – Остерегайся Эдуарда, но никогда к нему не ревнуй. Смех мне помог. Мне стало лучше, ослабло ощущение грязи, стыда, даже ужаса. Я поглядела на Ричарда. На нем был все тот же зеленый свитер, который лежал сегодня на полу у меня в кухне. И выглядел Ричард чудесно. А я как поняла, нет. В большой не по размеру рубашке с пятнами крови, в джинсах и кроссовках я в этой игре опустилась на несколько делений. А это важно? – подумала я, тряхнув головой. Да нет. Я просто тяну время. Мне не хочется выходить. Не хочется снова смотреть этот фильм. И уж точно не хочется сидеть в той же комнате с человеком, за которого я, быть может, выйду замуж, и глядеть, как он смотрит порнофильм. Так что, испорть ему неожиданность конца? А он возбудится до того, как сцена станет кровавой? Я глядела на его совсем человеческое лицо и не знала. – В этом фильм ликантропы и женщина, – сказала я. – Их уже пустили в продажу? – спросил он. Тут настал мой черед удивляться. – Ты знаешь про этот фильм? Постой, ты сказал “их”. Есть еще такие фильмы? – К несчастью, – ответил он, прислонился к двери и сел на пол по-турецки. Если бы он вытянул ноги, нам бы не хватило места. – Объясни, Ричард. – Это была идея Райны. Она убедила Маркуса приказать некоторым из нас участвовать в съемках. – И ты… – Я даже не могла этого произнести. Он покачал головой, и у меня в груди растаял набрякший ком. – Райна пыталась поставить меня перед камерами. Тем, кому приходилось скрывать свою личность, давали маски. Я не стал этого делать. – А Маркус тебе приказал? – Да. Эти проклятые фильмы – одна из главных причин, почему я затеял восстание в стае. Иначе любой более высокого ранга мог бы мне приказать что угодно. Если Маркус одобрит, они могут приказывать все, что не против закона. – Погоди, эти фильмы – не против закона? – Скотоложство противоречит законам некоторых штатов, но, ликантропы, кажется, в щель этого закона провалились. – А ничего другого незаконного в этих фильмах нет? – спросила я. Он поглядел на меня: – Что в этом фильме тебя так напугало? – Это фильм с убийством актера. Выражение его лица не изменилось, будто он ждал продолжения. Его не последовало, и он сказал: – Ты наверняка шутишь. – Хотела бы я, чтобы это было шуткой. Он покачал головой: – Даже Райна на это не пойдет. – Насколько я могла видеть, Райны в этом фильме нет. – Но Маркус бы этого не утвердил. Ни за что. Он встал, не помогая себе руками, заходил от стены до края ванны и обратно, мимо меня, ударил кулаком в стену. Она загудела в ответ. – В стране есть другие стаи. Это не обязательно мы. – Там снят Альфред. Он прижался спиной к стене, уперся в нее ладонями. – Не могу поверить. – Фильм готов, – постучал в дверь Эдуард. Ричард рванул дверь и влетел в комнату, как грозовой вихрь. В первый раз я почувствовала изливающуюся из него иномирную энергию. У Эдуарда расширились глаза: – Ты ему рассказала? Я кивнула. Комнату освещал только экран телевизора. – Вам, голубки, я уступлю кровать, а сам сяду здесь. – Он снова сел в кресло, прямо, глядя на нас. – Если вам передастся настроение, не стесняйтесь. – Заткнись и включай. Ричард сел на край кровати. Тележку уже убрали вместе со стоявшим на ней мясом. Отлично, меньше поводов для тошноты. Ричард, кажется, успокоился. Прилив энергии прошел так бесследно, что я подумала, уж не померещилось ли, и глянула на Эдуарды. Он смотрел на Ричарда, будто увидел что-то интересное. Нет, мне не померещилось. Я решила было включить свет, но не стала. Для этого темнота больше подходит. – Эдуард, – обратилась я к нему. – Спектакль начинается! – провозгласил он, нажимая кнопку, и фильм пошел заново. При первом же кадре Ричард застыл. Узнал он второго? Я не спросила – пока что. Сначала пусть посмотрит, вопросы потом. Сидеть рядом со своим женихом на кровати, пока идет эта мерзость, мне не хотелось. Может быть, я еще толком не подумала, что для Ричарда значит секс. Означает ли он обязательное превращение? Я надеялась, что нет, и не знала, как выяснить это, не спрашивая, а спрашивать мне не хотелось. Если ответ будет “да скотоложству”, свадьба отменяется. В конце концов, я прошла перед экраном и села в кресло рядом с Эдуардом. Второй раз смотреть этот фильм мне не хотелось. Эдуарду, очевидно, тоже, и мы оба стали смотреть, как смотрит фильм Ричард. Не знаю, что я ожидала увидеть или даже хотела увидеть. По лицу Эдуарда ничего нельзя было прочесть. Глаза его закрылись где-то на середине ролика, и он снова соскользнул вниз по креслу, будто уснул. Но я знала, что он не спит – он четко воспринимал все, что происходило в комнате. Иногда я думала, что Эдуард не спит вообще никогда. Ричард смотрел фильм в одиночестве. Он сидел на самом краешке, сцепив руки, ссутулившись. Глаза его поблескивали, отражая свет экрана. Гладя на его лицо, я почти что могла понять, что происходит на экране. У него на верхней губе выступил пот, он смахнул его и заметил, что я за ним наблюдаю. Он смутился, потом разозлился. – Анита, не надо на меня смотреть! – сказал он придушенным голосом, и в нем звучало что-то большее, чем эмоция. Или что-то меньшее. Притвориться спящей, как Эдуард, я не могла. Так какого черта мне было делать? Я встала и пошла в ванную, при этом тщательно стараясь не смотреть на экран, но все же мне пришлось пройти перед ним. Я ощутила, что Ричард провожает меня взглядом, и у меня по коже пробежали мурашки. Вытерев руку о штаны, я медленно повернулась к нему. Он смотрел на меня, а не на экран. В его лице были ярость – злость была бы слишком мягким словом – и ненависть. Я не думала, что злится он на меня. Тогда на кого? На Райну, на Маркуса… Или на себя самого? От крика женщины его голова снова дернулась к экрану. Я смотрела на его лицо, пока он смотрел, как его друг убивает женщину. У него злобно перекосилось лицо, ярость вырвалась изо рта нечленораздельным криком. Он сполз с кровати на колени, закрыв руками лицо. Эдуард уже стоял. Краем глаза я заметила это его движение и увидела у него в руке как по волшебству появившийся пистолет. Я тоже держала браунинг, и мы смотрели друг на друга поверх коленопреклоненного Ричарда. А Ричард свернулся почти в позу зародыша, медленно покачиваясь на коленях взад-вперед. С экрана донесся звук разрываемой плоти. Он поднял искаженное шоком лицо, глянул один раз на экран и пополз в мою сторону. Я отступила с дороги, и он прополз мимо. В ванную. За ним захлопнулась дверь, и раздались звуки рвоты. Мы с Эдуардом стояли, глядя друг на друга. Все еще с пистолетами в руках. – Ты достала пистолет так же быстро, как я. Два года назад у тебя еще так не получалось. – Это были тяжелые два года. Он улыбнулся: – Вообще-то вряд ли бы кто-нибудь заметил мое движение в темноте. – У меня отличное ночное зрение, – ответила я. – Я это запомню. – Эдуард, давай на сегодня заключим перемирие. Я дико устала от всего этого. Он кивнул и заткнул пистолет сзади за пояс. – Ты его не оттуда доставал, – сказала я. – Нет, – согласился он, – не оттуда. Я сунула браунинг в кобуру и постучала в дверь. Конечно, не оборачиваясь до конца. В данный момент я не чувствовала бы себя комфортно, оставив Эдуарда за спиной. – Ричард, как ты там? – Плохо, – ответил он голосом более низким и хриплым, чем обычно. – Мне можно войти? После долгой паузы донесся ответ: – Может быть, лучше ты. Я осторожно толкнула дверь, чтобы его не стукнуть. Он все еще стоял на коленях возле унитаза, опустив голову, и длинные волосы закрывали лицо. В руке он сжимал ком туалетной бумаги, и воздухе стоял острый сладковатый запах рвоты. Я закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. – Тебе чем-нибудь помочь? Он помотал головой. Я отвела его волосы назад, но он отдернулся, будто я его обожгла, и сжался в закутке между ванной и стенкой. На его лице застыл страх. Я опустилась на пол рядом с ним. – Пожалуйста, не трогай меня! – Хорошо, хорошо, не буду. Но в чем дело? Он не смотрел на меня. Его глаза обегали комнату, нигде не останавливаясь, но меня определенно избегали. – Ричард, скажи мне. – Я не верю, что Маркус знает. Он не может знать. Он бы этого не допустил. – А Райна могла это сделать без его ведома? Он кивнул: – Она настоящая сука. – Я заметила. – Я должен сказать Маркусу. Он не поверит. Может быть, надо будет показать ему фильм. Слова были почти нормальные, но голос, которым он из произносил… С придыханием, высокий, напуганный. Если так пойдет дальше, у него будет гипервентиляция. – Ричард, сделай медленный и глубокий вдох. Все в порядке. Он покачал головой. – Нет, неправда. Я думал, ты уже видела нас с худшей стороны. – Он резко, отрывисто засмеялся. – Господи, вот теперь ты ее и увидела. Я протянула руку – утешить его, погладить, что-то сделать. – Не трогай меня! – крикнул он. Я отпрянула и оказалась в сидячем положении у дальней стены. Настолько далеко, насколько можно было, не выходя из ванной. – Что с тобой твориться? – Я хочу тебя, прямо здесь и сейчас, после этого фильма. – Он тебя возбудил? – Я постаралась придать этим словам интонацию вопроса. – Помоги мне, Господь, – шепнул он. – Выходит, это и значит для тебя секс? Не убийство, но вот перед ним? – Так бывает, но это небезопасно. В животной форме мы заразны, ты это знаешь. – Но соблазн есть, – сказала я. – Да. – Он подполз ко мне, и я почувствовала, как вся сжалась. Он снова сел на колени и поглядел на меня. – Я не просто человек, Анита. Я такой, как я есть. Я не прошу тебя радостно принять другую мою половину, но ты должна на нее посмотреть. Ты должна знать, как у нас с тобой будет или не будет. – Он всмотрелся мне в лицо. – Или ты передумала? Я не знала, что сказать. Глаза у него уже не были дикими; они стали снова глубокими и темными. И в лице, в глазах был жар, не имеющий ничего общего с ужасом. Он встал на четвереньки, и это движение приблизило его ко мне. Лицо его оказалось в паре дюймов от моего. Он испустил долгий, прерывистый вздох, и волна энергии пробежала у меня по коже мурашками. Эта волна прижала меня к стене, как рука невидимки. Он приник ко мне, едва не касаясь губами, но двинулся мимо. Щекой я ощутила жар его дыхания. – Подумай, как это могло бы быть. Любовь в таком вот стиле, когда по твоей коже прокатывается энергия, пока я в тебе. Я хотела к нему прикоснуться и боялась прикоснуться. Он отодвинулся, чтобы заглянуть мне в лицо, так близко, что мог бы поцеловать. – Это будет хорошо! – И губы его коснулись моих. Следующие слова он шепнул прямо мне в рот, как по секрету: – И все это вожделение было оттого, что я увидел кровь и смерть и учуял страх. Он уже стоял прямо, будто кто-то дернул его за ниточки. Быстро, как по волшебству. Даже Альфред в прошлую ночь выглядел бы по сравнению с ним увальнем. – Вот кто я такой, Анита. Я могу притвориться человеком. Лучше, чем Маркус, но все равно это игра. – Нет. – Но мой голос был не громче шепота. Он проглотил слюну так громко, что я услышала. – Я должен идти. Он протянул мне руку. Я поняла, что он не может открыть дверь, когда я сижу под ней, разве что стукнуть меня этой дверью. Я знала, что если я откажусь принять его руку, это будет все. Он никогда снова не спросит, и я никогда снова не скажу “да”. И я взяла эту руку. Он выдохнул. Кожа его была горяча на ощупь, почти обжигала. От нее по моей руке прошли ударные волны. Его прикосновение в атмосфере силы, заполнившей всю тесную ванную, – это трудно передать словами. Ричард поднес мою руку к губам и даже не поцеловал ее – скорее ткнулся в нее губами, потерся об нее щекой, кончиком языка провел по запястью. И выпустил ее так резко, что я качнулась назад. – Мне надо отсюда выйти, и побыстрее. – У него на лице снова выступила испарина. Он шагнул наружу. На этот раз свет в комнате был включен. Эдуард сидел в кресле, свободно положив руки на колени. Оружия видно не было. Я остановилась в дверях, ощущая вихри энергии Ричарда, заполняющие гостиную, как вырвавшаяся на свободу воля. Эдуард проявил колоссальное самообладание, не потянувшись за пистолетом. Ричард пошел к выходу, и волны от его прохода ощущались почти физически. Взявшись за ручку двери, он остановился. – Я скажу Маркусу, если застану его одного. Если же вмешается Райна, придется придумать что-нибудь другое. Он глянул на меня в последний раз и вышел. Я почти ждала, что он побежит по коридору, но он этого не сделал. Самообладание в лучшем виде. Мы с Эдуардом стояли в дверях и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом. Эдуард повернулся ко мне. – И вот с этим ты встречаешься? Еще несколько минут назад я бы оскорбилась, но сейчас еще ощущала кожей волны энергии Ричарда. Притворяться я больше не могла. Он просил меня выйти за него замуж, и я сказала “да”. Но я тогда не понимала, не понимала по-настоящему. Он не человек. В самом деле, воистину не человек. Вопрос был вот в чем: насколько это важно? Ответ: я понятия не имею.20
В воскресенье утром я проспала и опоздала в церковь. Домой я попала только около семи часов утра, и о том, чтобы успеть на десятичасовую службу, и речи не было. Наверняка Господь понимает необходимость сна, даже если ему самому это не нужно. К вечеру я оказалась в Вашингтонском университете, в кабинете доктора Луиса Фейна, для друзей – Луи. Ранний зимний вечер наполнил небеса нежным пурпуром облаков, и полоски неба, как подсвеченный фон для них, виднелись сквозь единственное в кабинете окно. У Луи было окно с хорошим видом, что у докторантов бывает редко. Они – докторанты – в университетских кампусах дешевы. Луи сидел к окну спиной. Он включил настольную лампу, и в наступающих сумерках она отбрасывала круг золотистой теплоты. Мы с ним сидели в островке света, и это было как-то более интимно, чем должно бы. Последний оплот против наступающей тьмы. Кабинет Луи был должным образом захламлен. Вдоль одной стены шли книжные полки от пола до потолка, забитые учебниками по биологии, специальными журналами и полным собранием сочинений Джеймса Херриота. Застекленный скелет малой летучей мыши красовался рядом с дипломом. На двери висел плакат-определитель летучих мышей – вроде тех, которые продаются для птичьих кормушек. Знаете, как “Обычные птицы Восточного Миссури”. Докторская диссертация Луи была на тему о приспособлении малой летучей мыши к обжитым человеком местам. На полках у него были выложены сувениры: раковины, кусок окаменелого дерева, сосновые шишки, кора с засохшим лишайником. Всякая ерунда, которую собирают студенты-биологи. Ростом Луи был выше пяти футов шести дюймов, и глаза у него были такие же черные, как у меня. Волосы, прямые и тонкие, спускались чуть ниже плеч. Но это не было следование моде, как у Ричарда. Выглядело так, будто Луи просто забыл вовремя подстричься. Лицо у него было квадратное, худощавое и с виду вполне безобидное. Но на руках его, когда он в разговоре со мной сгибал пальцы, перекатывались мышцы. Даже не будь он крысолюдом, я не предложила бы ему бороться на руках. Он специально появился на работе в воскресенье, чтобы со мной встретиться. У меня в этот день тоже был выходной. Первое воскресенье за много месяцев, когда мы с Ричардом даже не поговорили. Он позвонил и извинился, сказав, что у него дела в стае. Вопросов я задавать не могла – не станешь же выяснять отношения с собственным автоответчиком. И перезванивать ему я не стала – не была готова к разговору после вчерашнего вечера. И утром чувствовала себя полной дурой. Я ответила “да” на предложение руки и сердца того, кого я не знаю. То есть я знала то, что Ричард мне показывал, его внешнее лицо, но изнутри – это был полностью новый мир, с которым я только начинала знакомиться. – Так что ты и другие преподаватели думаете насчет следов, которые прислала полиция? – Мы считаем, что это волк. – Волк? Почему? – Это определенно кто-то из больших собачьих. Это не собака, и остается только волк. – Даже учитывая, что собачий след перемешан с человечьим? – Даже при этом. – Это могла быть Пегги Смитц? – Пегги отлично себя контролирует. Зачем бы ей кого-то убивать? – Не знаю. А почему бы ей кого-нибудь не убить? Луи откинулся в кресле, и оно скрипнуло под его тяжестью. – Прямой вопрос. Пегги была настолько пацифисткой, насколько это можно в стае. – Она не дралась? – Только если ее вынуждали. – Каков был ее ранг в стае? – А не лучше ли было бы тебе спросить у Ричарда? Он там второй после короля, так сказать. Я смотрела на него, не отводя глаз. Чтобы не подумал, будто я чувствую вину или что-то в этом роде. – Чую бурю в раю, – сказал он. Я оставила намек без внимания. Я пришла поговорить по делу, и по делу мы и будем разговаривать. – Ко мне приходил муж Пегги. Он хотел, чтобы я стала ее искать. Об остальных пропавших ликантропах он не знал. Почему Пегги ему не сказала? – Из нас многие сохраняют семейные отношения, изо всех сил притворяясь, что мы не такие, как мы есть. Ручаюсь, Пегги не обсуждала с мужем дела стаи. – И насколько это тяжело – притворяться? – Чем лучше себя контролируешь, тем легче. – То есть это возможно. – Ты бы хотела прожить жизнь, притворяясь, что ты не поднимаешь зомби? Никогда об этом не говорить? Никогда ни с кем не поделиться? И чтобы твоего мужа это смущало или отвращало от тебя? У меня загорелись щеки. Я хотела возразить. Меня Ричард не смущал и не вызывал отвращения, но и нормально я себя не чувствовала из-за его ликантропии. Вот это отсутствие нормальности и помешало мне возразить. – Звучит не очень приятно, – сказала я. – И не только звучит. В комнате повисло тяжелое молчание. Если он думал, что я собираюсь выложить все начистоту, то он ошибался. Когда все летит к чертям, займись своим делом. – Полиция сегодня обшарила местность, где было обнаружено тело. Сержант Сторр сообщил, что они не нашли ничего, кроме еще нескольких следов и пятен крови. – На самом деле они нашли еще свежие винтовочные пули в деревьях возле места убийства, но я не была уверена, что имею право сообщать об этом ликантропам – это дело полиции. Я врала обеим сторонам. Не слишком хороший способ вести расследование убийства или розыск пропавшего. – Если полиция и стая будут делиться информацией друг с другом, у нас будет больше возможности раскрыть это дело. Он пожал плечами: – Это не ко мне, Анита. Я рядовой индеец, а не вождь. – Ричард – вождь, – сказала я. – Пока живы Райна и Маркус – нет. – Я не думала, что Ричард должен сражаться за главенство в стае. Я думала, это затеял Маркус. Луи рассмеялся: – Если ты думаешь, что Райна даст Маркусу проиграть битву и не поможет ему, значит, ты ее не видела. – Я ее видела. Я только думала, что помогать Маркусу – это против закона стаи. – Насчет закона стаи я не знаю, зато я знаю Райну. Если бы Ричард с ней позаигрывал, она даже могла бы помочь ему победить Маркуса, но он ясно дал ей понять, что она ему не нравится. – Ричард говорил, что порнофильмы с ликантропами – это ее идея? Луи вытаращил глаза. – Ричард тебе об этом сказал? Я кивнула. – Я удивлен. Ему эта идея с самого начала очень не нравилась. Райна из кожи вон лезла, чтобы он играл с ней в этих фильмах. Думаю, она пыталась его соблазнить, но тут она просчиталась. Ричард слишком стеснителен, чтобы заниматься любовью перед камерой. – Райна играла в этих фильмах? – Так мне говорили. – А крысолюды в них участвовали? Он покачал головой. – Рафаэль запретил. Наша группа – одна из немногих, которые отказались наотрез. – Рафаэль хороший человек, – сказала я. – И хороший крыс, – добавил Луи. – Именно, – улыбнулась я. – А что у вас стряслось с Ричардам? – Ты о чем? – Он оставил у меня на автоответчике сообщение. Сказал, что у него насчет тебя колоссальные новости. Когда мы с ним увиделись, он сказал, что ничего особенного. Что случилось? Я не знала, что сказать, как уже начала привыкать за последнее время. – Наверное, это должны быть новости Ричарда. – А он сказал, что это тебе решать и что он не может об этом говорить. Ты теперь заявляешь, что это его дело, и ты не можешь об этом говорить. Мне бы хотелось, чтобы хоть кто-то из вас меня просветил. Я открыла рот, закрыла его и вздохнула. У меня были вопросы, на которые требовались ответы, но Луи был другом Ричарда еще до того, как стал моим другом. Лояльность, верность и так далее. Но кого же мне еще спрашивать? Ирвинга? У него и так достаточно неприятностей с Ричардом. – Я слышала, как Ричард и Рафаэль говорили о контроле над своим зверем. Это значит – над изменением? Он кивнул: – Да. – И посмотрел на меня, сощурив глаза. – Если ты слышала, как Ричард об этом говорит, значит, ты видела его на грани изменения. Что случилось этой ночью? – Если Ричард тебе не сказал, Луи, я думаю, что не имею права говорить. – Ходят слухи, что ты убила Альфреда. Это правда? – Да. Он поглядел на меня, будто ждал продолжения, потом пожал плечами. – Райне это не понравится. – Маркус тоже не выразил большого удовольствия. – Но он не набросится на тебя в темном переулке. А она – вполне. – Почему Ричард мне этого не сказал? – Ричард – один из моих лучших друзей. Он верен, честен, щепетилен – вроде как самый мохнатый бойскаут в мире. Если у него и есть недостаток – так это то, что от других он ожидает верности, честности и щепетильности. – Но ведь после того, что он видел от Маркуса и Райны, он не может считать их порядочными... людьми, или кем там еще? – Он знает об их непорядочности, но ему трудно считать их полностью на стороне зла. Что ни говори и ни делай, а в сухом остатке Маркус для него – альфа. Ричард уважает авторитеты. Он много месяцев пытался достичь с Маркусом чего-то вроде компромисса. Убивать его он не хочет. У Маркуса по отношению к Ричарду подобных комплексов нет. – Ирвинг мне говорил, что Ричард победил Маркуса и мог его убить, но не сделал этого. Это правда? – Боюсь, что так. – Вот блин! – Именно. Я говорил Ричарду, что это надо было сделать, но он никогда никого не убивал. Он верит, что любая жизнь бесценна. – И так оно и есть, – сказала я. – Некоторые жизни бесценнее других, – возразил Луи. – Ага, – кивнула я. – Ричард этой ночью показал тебе изменение? – Господи, до чего же ты упорен! – Ты говорила, что это одно из лучших моих качеств. – Ничего особенного. Это было как допрос у Ронни. Она тоже никогда не отстает. – Он для тебя перекидывался? – Что-то вроде. – И ты это не смогла выдержать. – Это была констатация факта. – Я не знаю, Луи. Не знаю. – Лучше это выяснить сейчас, – сказал он. – Я тоже так думаю. – Ты его любишь? – Не твое собачье дело. – Я люблю Ричарда, как брата. Если ты хочешь нарезать ему сердце ломтиками и выложить на тарелку, я хотел бы знать об этом сейчас. Если ты его бросишь, помогать собирать куски придется мне. – Я не хочу делать Ричарду больно, – сказала я. – Я тебе верю. Он смотрел на меня с выражением бесконечного спокойствия, будто готов всю ночь ждать моего ответа на свой вопрос. Терпения у него было куда больше, чем у меня. – Да, я его люблю. Доволен? – Достаточно ли ты его любишь, чтобы воспринять и мохнатую его сущность? Глаза его смотрели так, будто прожигали дыру мне в сердце. – Не знаю. Будь он человеком... – Будь он человеком, ты могла бы выйти за него замуж? – Могла бы, – сказала я. Но на самом деле никаких “могла бы” не было. Будь Ричард человеком, я уже сейчас была бы счастливой невестой. Конечно, был один мужчина, который тоже не был человеком и который какое-то время пытался за мной ухаживать. Жан-Клод сказал, что Ричард ничуть не больше человек, чем он сам. Я ему не поверила, но сейчас начинала верить. Кажется, я должна извиниться перед Жан-Клодом. Хотя ему я никогда в этом не признаюсь. – Ко мне на работу вчера приходила писательница, Эльвира Дрю. Она пишет книгу об оборотнях. С виду она человек честный, и это обещает хорошую прессу. – Звучит хорошо, – сказал он. – А с какого боку здесь я? – Догадайся. – Ей не хватает интервью с крысолюдом. – В точку. – Я не могу позволить себе раскрыться, Анита. Ты это знаешь. – Не обязательно ты. Не найдется ли среди вас кого-то, кто хотел бы с ней встретиться? – Я поспрашиваю. – Спасибо, Луи. Он встал и протянул мне руку. Его пожатие было твердым, но не сильным – как раз каким надо. Мне подумалось, насколько он на самом деле быстр и насколько легко ему было бы раздавить мне руку в кашу. Наверное, это отразилось у меня на лице, потому что он сказал: – Может быть, тебе захочется перестать встречаться с Ричардом, пока ты сама во всем не разберешься. – Да, может быть, – кивнула я. Секунду мы простояли в молчании. Кажется, больше говорить было нечего, и я ушла. У меня начисто кончились хорошие реплики на уход или хотя бы веселые шутки. Только-только стемнело, и я была чертовски усталой. Настолько, чтобы добраться до дома, заползти в кровать и спрятаться под одеялом. Но вместо этого я поехала в “Кафе лунатиков”. Мне хотелось уговорить Маркуса разрешить мне поговорить с полицией. Восемь пропавших оборотней, один погибший человек. Это не обязательно должно было быть связано, но если убийство – работа вервольфа, то Маркус может знать, кто это, или Райна может знать. А скажут ли они мне? Может, да, а может, нет, но спросить я должна. Они охотнее скажут правду мне, чем полиции. Забавно, как все монстры хотят говорить со мной, а не с полицией. Можно даже задуматься, почему монстрам так со мной удобно. Ладно, я сама поднимаю зомби и убиваю вампиров. Мне ли камнями бросаться?21
По тротуару кампуса я шла к своей машине – от одного круга света до другого. Туман от моего дыхания клубился в свете фонарей. Ночь у меня была выходной, и потому я была одета во все черное. Берт запрещал надевать черное на работу: он говорил, что это создает неверное впечатление – слишком резкое, ассоциирующее с черной злой магией. Если бы он хоть что-то читал, то знал бы, что в ритуалах зла используется красный, белый и куча других цветов. Запретить только черный – это с его стороны было очень по-англосаксонски. Черные джинсы, черные найковские кроссовки с синей отделкой, черный свитер и черное пальто. Даже пистолеты и кобуры черные. Этой ночью я была чертовски одноцветной. Еще на мне было серебро, но оно было спрятано под свитером – крест и ножи на каждом предплечье. И направлялась я в “Кафе лунатиков”. И собиралась уговорить Маркуса позволить мне поделиться информацией с полицейскими. Восьми ликантропам, даже таким как Пегги Смитц, опасающимся раскрытия своей тайны, плохая пресса уже не могла ничем повредить. Они мертвы – другой версии нет. Иначе быть не может – никто так долго не удержит восемь ликантропов против их воли. Живыми – нет. И не будет вреда, если сказать копам, а других оборотней это может уберечь от исчезновения. Мне надо говорить с теми, кто видел пропавших. Почему никто из них не устроил драку? Вот где может быть ключ. Ронни такие вещи умеет делать лучше меня. Может быть, завтра у нас получится заняться этим вместе. А Ричард там будет? Если да, то что мне ему сказать? От этой мысли я остановилась на тротуаре между двумя фонарями. Я еще не была готова снова увидеть Ричарда. Но у нас на руках мертвое тело, а может быть, и не одно. И сыграть назад только потому, что я не хочу видеть Ричарда было бы чистой трусостью. А все дело в том, что мне сейчас легче встретиться лицом к лицу с шайкой вампиров, чем со своим возможным будущим женихом. Мне в спину свистнул ветер, будто сзади летела пурга, волосы заплескались по лицу. Деревья стояли недвижно заледенелые – ветра не было. Я развернулась с браунингом в руке, и что-то врезалось мне в спину, сбив на тротуар. Я попыталась подстраховаться, подставив руки. Они онемели и заныли – я не чувствовала кистей, и тут же голова резко дернулась назад. После по-настоящему хорошего удара по голове есть момент, когда реагировать невозможно. Момент оцепенения, когда сомневаешься, сможешь ли вообще когда-нибудь шевельнуться. У меня на спине кто-то сидел. Чьи-то руки дернули пальцы слева, и послышался треск рвущейся ткани. К рукам вернулась чувствительность, но браунинг я потеряла. Я попыталась перекатиться на бок и достать файрстар, и чья-то рука снова ткнула меня головой в тротуар. Под черепом вспыхнул свет, потом в глазах потемнело, а когда зрение вернулось, я увидела над собой лицо Гретхен. Она вцепилась мне в волосы, до боли оттянув их в сторону. Свитер у меня на плече был разорван. Гретхен широко распахнула пасть, блеснув в темноте клыками. Я завопила. Файрстар был прижат подо мной. Я полезла за ножом, но он был под рукавом пальто, под рукавом свитера. Я не успевала. Раздался женский визг, и не мой. Это вопила женщина, стоявшая у края тротуара. Гретхен подняла голову и зашипела. Бывший с женщиной мужчина схватил ее за плечи и столкнул с тротуара. Они побежали прочь. Разумный поступок. Я всадила нож в горло Гретхен. Это не был смертельный удар и я это знала, но думала, она откинется назад и даст мне шанс выхватить файрстар. Она этого не сделала. Я воткнула нож по рукоять, кровь хлынула у меня по руке, забрызгала лицо. Нож сделал все что мог, а за вторым лезть не было времени. Пистолет все еще лежал подо мной. Мне предстояло целую вечность смотреть на приближающуюся пасть и знать, что меня ждет смерть. Что-то черное врезалось в Гретхен и сбило ее с меня, а я осталась лежать на тротуаре, моргая и пытаясь перевести дыхание. Но в руке у меня был файрстар. Тренировка – она всегда тренировка. На Гретхен сидел крысолюд, вниз метнулась темная морда, блеснули зубы. Гретхен ухватилась за эту морду, отводя щелкнувшие зубы от своего горла. Махнула мохнатая лапа, вспоров ее бледное лицо. Хлынула кровь. Гретхен вскрикнула и ударила крысолюда кулаком в живот. Его приподняло – как раз настолько, чтобы она смогла просунуть под него ноги и подкинуть в воздух. Крысолюд полетел, как брошенный мяч. Гретхен оказалась на ногах как по волшебству. Я прицелилась в нее, все еще не поднявшись, но она метнулась в кусты на крысолюдом. Я упустила шанс. Из темноты послышались рычание и хруст ветвей. Наверное, это Луи. Не так уж много есть крысолюдов, готовых броситься мне на выручку. Я встала, и мир поплыл. Меня повело, и все силы ушли на то, чтобы устоять. Впервые за это время я подумала, сильно ли я ранена. Что меня поцарапало, я знала – об этом говорила резкая жалящая боль, которая бывает при снятии первого слоя кожи. Я подняла руку к глазам – она была в крови. И в моей тоже. Попробовав сделать еще один шаг, я обнаружила, что мне это удалось. Может быть, я просто попыталась встать слишком быстро. Так я надеялась. Мнене было известно, может ли крысолюд одолеть вампира, но я не собиралась стоять на открытом месте и ждать, пока это не выяснится. Когда я подошла к кустам, они как раз оттуда выкатились – через меня. Я второй раз подряд оказалась на тротуаре, но времени переводить дыхание не было. Перекатившись на правый бок, я вытянула руку в сторону шума. От слишком резкого движения перед глазами снова поплыло. Когда картинка восстановилась, клыки Гретхен уже вонзились в шею Луи. Он дико, высоко пискнул. Лежа, я не могла в нее стрелять, и мне было видно только крысиное тело, охватившие его руки и ноги вампирши, но мишенью для смертельного выстрела мог служить лишь край ее светловолосой головы. На это я не решилась – так можно убить и Луи. Даже если бы голова была видна полностью, это был очень сомнительный шанс. Я встала на колени. Мир покосился, к горлу подступила тошнота. Когда он встал на место, стрелять было все равно невозможно. Блик дальнего фонаря блеснул на льющейся из горла Луи крови. Будь у нее такие зубы, как у Луи, он уже был бы мертв. Я выстрелила в землю рядом с ними, надеясь ее отпугнуть. Не помогло. Я прицелилась в дерево над ее головой. Это было настолько близко к Луи, насколько я могла решиться. Пуля выплеснула фонтан щепы. На меня глянул один синий глаз, но жрать она не перестала. Она хотела его убить у меня на глазах. – Убей ее! – Шепот Луи был искажен крысиными челюстями, но голос был его. Глаза его остановились и закрылись. Последние слова. Сделав глубокий медленный вдох, я прицелилась двумя руками, поддерживая одной другую. Прицелилась в этот светлый глаз. Глаза мне застилала тьма. Я ждала, стоя на коленях, чтобы зрение прояснилось. Если стрелять втемную, я попаду в Луи. Других возможностей нет. А может, и есть! – Ричард сделал мне предложение, и я сказала “да”. Если бы я лгала, ты бы учуяла ложь. Я согласилась выйти замуж за другого. Ты зря это затеяла. Она застыла в нерешительности. У меня прояснилось в глазах, и стала медленно давать на спусковой крючок. Она отпустила горло Луи и спряталась в его мех. Голос ее прозвучал оттуда приглушенно, но достаточно ясно: – Положи пистолет, и я его отпущу. Я поняла ствол вверх. – Отпускай. – Сначала пистолет. Расставаться с последним пистолетом мне не хотелось. Очень мне такая идея не нравилась. Но что было делать? На месте Гретхен я бы тоже не хотела, чтобы у меня было оружие. Второй ножу меня еще остался, но на таком расстоянии он бесполезен. Даже если бы я могла его метнуть точно ей в сердце, сила удара должна была бы быть огромной. Слишком она стара, чтобы скользящий удар ей сильно повредил. Я ей сунула нож в горло по рукоять, и это не задержало ее ни на миг. На меня это произвело впечатление. Я положила файрстар на тротуар и подняла руки, показывая, что у меня нет оружия. Гретхен медленно поднялась из-за обмякшего тела Луи. Когда она его отпустила, она перекатилось на спину, и в этом движении была расслабленность, которая меня беспокоила. Слишком поздно? Неужели укус вампира убивает, как серебро? Мы с вампиршей смотрели друг на друга, и мой нож торчал из ее горла, как восклицательный знак. Ну и ну! Наверное, я ткнула мимо голосовых связок, а то бы она не могла говорить. Даже вампиризм имеет свои границы. Я смотрела ей в глаза – и ничего не происходило. Как в любые другие глаза. Такого не должно было бы быть. Может быть, она прячет свою силу? Нет, вряд ли. – Он жив? – Подойти и посмотри. – Нет, спасибо. Если Луи погиб, моя смерть ему не поможет. Она улыбнулась: – Повтори еще раз – вот эти свои новости. – Ричард попросил меня выйти за него, и я согласилась. – Ты любишь Ричарда? – Да. – На этот раз на колебания не было времени. Она кивнула, принимая к сведению. Значит, это правда? Вот тебе и раз. – Скажи это Жан-Клоду, и меня это удовлетворит. – Я собираюсь ему сказать. – Сегодня. – Ладно, сегодня. – Ложь. Когда я уйду, ты займешься своими ранами – и ранами вот этого, – а не пойдешь говорить Жан-Клоду. Черт, даже маленькое вранье не проходит. – Чего ты хочешь? – Он сегодня в “Запретном плоде”. Пойди туда и скажи ему. Я буду там ждать. – Сначала мне надо заняться его ранами, все остальное потом. – Займись его ранами, но будь в “Запретном плоде” до рассвета, иначе наше перемирие кончено. – Почему тебе самой не сказать Жан-Клоду? – Он мне не поверит. – Он может отличить, когда ты говоришь правду, а когда нет. – То, что я верю в то, что говорю, еще не делает это правдой. Но от тебя он правду учует. Если меня там не будет, жди меня. Я хочу присутствовать, когда ты ему скажешь, что любишь другого. Хочу видеть, как у него вытянется физиономия. – Хорошо, я буду там до рассвета. Она перешагнула через тело Луи, держа в правой руке браунинг на ствол и рукоять – не для выстрела, а чтобы не отдать потом. Осторожно подойдя, она подняла файрстар, ни на миг не спуская с меня глаз. С рукоятки ножа в ее горле стекала кровь, шлепаясь на асфальт с мокрым звуком. Увидев мои вытаращенные глаза, Гретхен улыбнулась. Я знала, что это их не убивает, но думала, что это хотя бы больно. Может быть, они вынимают лезвия просто по привычке. Гретхен оно явно не беспокоило. – Получишь их обратно, когда ему скажешь. – Ты надеешься, что он меня убьет? – Слез проливать не буду. Что ж, все ясно. Гретхен сделала первый шаг назад, другой, остановилась перед деревьями – бледный силуэт. – Я буду ждать тебя, Анита Блейк. Не надо меня разочаровывать. – Я приду, – ответила я. Она улыбнулась, блеснув кровавыми зубами, шагнула еще раз назад – и исчезла. Я думала было, что это ментальный фокус, но послышался шум воздуха. Деревья качнулись, как под сильным ветром. Я поглядела вверх и заметила что-то. Не крылья, не летучую мышь, но… что-то. Что-то такое, чего не могла понять мои глаза.22
Я осторожно встала. Мир не завертелся – уже хорошо. Я подошла к Луи. Крысолюд лежал на траве темным силуэтом, совершенно недвижно. Я встала рядом с ним на колени, и снова меня одолела тошнота. Пришлось ждать на четвереньках, пока она пройдет. Мир снова успокоился, и я положила руку на мохнатую грудь. Вздох облегчения вырвался у меня, когда грудь под моей рукой поднялась и опала. Живой и дышит. Фантастика. Будь он в виде человека, я бы посмотрела рану у него на шее. Вообще-то я была уверена, что, коснувшись его крови в животной форме, я ликантропию не подхвачу, но уверена не на сто процентов. А у меня хватало проблем и без того, чтобы раз в месяц покрываться мехом. К тому же если уж я выбирала бы себе животное, то это была бы не крыса. Вой сирен приближался. Я не знала, что делать. Он серьезно ранен, но я видела Ричарда и в худшем виде, и он исцелился. Но нужна ли ему была для этого медицинская помощь? Неизвестно. Можно бы спрятать Луи в кустах, но не получиться ли, что я бросила его умирать? А если копы увидят его в таком виде, его тайна раскроется. Жизнь его полетит к чертовой матери только за то, что он меня спас. Это будет нечестно. Из остроконечной пасти донесся долгий вздох. По телу пробежала крупная дрожь. Мех стал отступать, как вода при отливе. Стали выпрямляться неуклюжие крысиные конечности. Я глядела на человеческую форму, возникающую из меха, как скульптура из оттаивающей глыбы льда. Луи лежал на темной траве, бледный, голый и совершенно человеческий. Я никогда еще не видела этого процесса в обратную сторону. Это было так же захватывающе, как и прямой процесс, но менее пугающе – может быть благодаря конечному продукту. Рана на шее Луи была больше похожа на укус животного, чем вампира. Кожа разорвана, но два следа поглубже – клыки. Сейчас крови на ране не было. Пока я смотрела кровь появилась. В темноте мне трудно было сказать, но похоже было, что рана начинает заживать. Я проверила пульс – он был сильным и ровным. А что это может значить? Я же не врач. Сирена замолчала, но мигалки разгоняли тьму над деревьями, как цветные молнии. Сюда идут копы, и пора мне решить, что делать. Голова почти прошла, мне стало лучше, зрение прояснилось. Конечно, я еще не пыталась снова встать. Я смогу перетащить Луи в хватке, в которой выносят пострадавших пожарные, не слишком далеко и не слишком быстро, но смогу. Следы укусов сокращались. Черт побери, он же к утру будет здоров. Но дать копам его увидеть я не могла и не могла его здесь оставить. Не знаю, может ли ликантроп до смерти замерзнуть, но сегодня мне что-то не везет. Я накрыла его своим пальто, обернув вокруг, когда приподняла. Неладно будет, если он себе кое-что отморозит. Палец на ноге потерять – и то обидно. Сделав глубокий вдох, я встала, держа Луи на плече. Моим коленям этот подъем тяжести не понравился. Но когда я встала, перед глазами снова все поплыло, и я стояла, пытаясь справиться с вдруг сорвавшейся с цепи вселенной. Потом я упала на колени, и это было больно из-за добавочной тяжести. Полиция уже близко. Если я не уберусь немедленно, можно сразу сдаваться. А сдаваться – не самое главное из моих умений. Встав на одно колено, я сделала последний толчок. Коленные суставы вопили во все горло, но я все же стояла. По глазам прокатывались черные волны, а я ждала, когда они схлынут. Головокружение было на этот раз не очень сильным, но тошнота сильнее. Ладно, подруга, потом поблюешь. Я пошла по тротуару – не рискнула по снегу. Кроме того, следы на снегу даже городской коп заметит. От приближающихся огни меня прикрывала полоса деревьев. Тротуар обходил вокруг дома. За углом я смогу найти свою машину. Вести машину, когда перед глазами все качается и плывет, – не самый лучший выход, но если я не оставлю приличного расстояния между копами и собой, все усилия будут зря. Я должна добраться до машины. Я должна увезти Луи подальше от чужих глаз. Я не оглядывалась, чтобы посмотреть, где там мигалки. Оглядываться – это не поможет, а с Луи на плече оно еще и трудно. Так что я просто переставляла ноги, одну за другой, и угол дома поворачивался вокруг меня. Теперь нас не видно, даже если они выедут из-за деревьев. Прогресс, что ни говори. Слева от меня темным монолитом тянулась стена дома. Расстояние, казалось, только увеличивалось. Я переставляла ноги, одну за другой. Если сосредоточиться на ходьбе, ни о чем не думаю, я смогу. Луи, на мой взгляд, становился легче. Это было неправильно. Может быть, я сейчас отключусь, только сама еще этого не знаю? Подняв глаза, я увидела край дома прямо рядом. Какой-то период времени выпал из памяти – плохо. Наверняка сотрясение. Но ведь не слишком сильнее, а то бы я потеряла сознание, так? Только почему я в это не верю? Я выглянула за угол, думая только о том, чтобы не ударить Луи ногами об стену. Это потребовало больше внимания, чем должно было бы. Темноту озаряли полицейские мигалки. Машина стояла на краю парковки, и одна дверь была открыта. Оттуда неразборчиво слышались трещащие голоса по радио. Машина была вроде бы пустая. Когда я прищурилась, чтобы всмотреться получше, по глазам снова прокатилась волна черноты. Как, черт побери, мне вести машину? Ладно, все по порядку. Сначала нужно запихнуть Луи в джип с глаз долой. Я вышла из-под защиты дома – моего последнего убежища. Если сейчас, когда я тащусь через стоянку, появятся копы, все пропало. В воскресенье вечером на гостевой парковке машин немного. Мой джип стоял под фонарем – я всегда, когда получается, ставлю машину под фонарем. Для женщин, разъезжающих после наступления темноты, это правило безопасности номер один. Джип стоял как под прожектором. Хотя может быть, свет и не был таким ярким, но мне он таким казался, поскольку мне надо было скрываться. Где-то на полдороге к джипу я поняла, что головная боль у меня не единственная проблема. Конечно, я могла поднять такой вес, даже нести его, но не вечно. У меня начинали дрожать колени. Каждый шаг получался все медленнее и требовал все больших усилий. Если я упаду, снова мне Луи не поднять. Я даже не была уверена, что сама смогу встать. Переставлять ногу, одну, другую, одну, другую – я больше ни о чем не думала, пока в поле зрения не вплыли шины джипа. Ну вот, оказалось не так трудно. Ключи от машины были, конечно, в кармане пальто. Я нажала на кнопку, открывающую двери. Звуковой сигнал завопил так, что мертвого мог бы поднять. Придерживая Луи одной рукой, я другой открыла среднюю дверцу и плюхнула его на заднее сиденье. Пальто упало, открыв контуры голого тела. Наверное, я чувствовала себя лучше, чем мне казалось, поскольку у меня хватило сил набросить на него пальто, прикрывая пах, живот и часть груди. Осталась незакрытой рука, неуклюже свесившаяся в сторону, но с голой рукой мое чувство приличия вполне могла смириться. Закрывая дверцу, я случайно увидела себя в боковом зеркале. С одной стороны мое лицо превратилось в кровавую маску, а на чистых местах виднелись красные царапины. Я влезла в машину, взяла в бардачке коробку детских салфеток с алоэ и ланолином. Их я возила с собой, чтобы ликвидировать следы крови после подъема зомби, – они действовали лучше, чем просто мыло с водой, которые я возила с собой раньше. Стерев достаточно крови, чтобы меня не остановил первый же коп, я села за руль и посмотрела в зеркало заднего вида. Полицейская машина все еще стояла в полном одиночестве, как поджидающий хозяина пес. Мотор завелся, я включила передачу и дала газ. Джип вильнул к фонарному столбу, как к магниту. Ударив по тормозам, я успела порадоваться, что пристегнулась. Ладно, значит, я слегка дезориентирована. Включив свет под солнечным щитком (этот свет сделан, чтобы поправлять макияж), я вместо этого стала рассматривать собственные зрачки. Одинаковые. Если бы один из них был раздут, это могла бы означать кровоизлияние в мозг. От таких штук человек может и умереть. Я бы тогда сдалась копам, и меня отвезли бы в больницу. Но все было не так плохо – я на это надеялась. Выключив свет, я подала машину вперед. Если ехать очень медленно, машину, даст Бог, не потянет целоваться с фонарем. Отлично. Я подала машину со стоянки, ожидая окриков за спиной. Тихо. Улица была темна и по обеим сторонам уставлена машинами. Я поползла со скоростью миль десять в час – быстрее боялась. Впечатление было такое, будто я еду сквозь машины у тротуара. Иллюзия, конечно, но все равно нервирует. Улица побольше – и мне в глаза ударил свет фар. Я поднесла руку к глазам козырьком и едва не въехала в припаркованный автомобиль. Вот черт! Надо где-нибудь остановиться, пока я никого не стукнула. Еще через четыре квартала я нашла заправку с телефоном-автоматом на улице. Насколько я страшно выгляжу, я точно не знала, но не хотела, чтобы после всех моих стараний удрать незамеченной какой-нибудь слишком бдительный клерк позвонил в полицию. Я осторожно заехала на стоянку. Если бы я перестаралась и въехала в бензоколонку, кто-нибудь все равно бы вызвал копов. Джип я поставила перед телефонами, и у меня словно гора с плеч свалилась, что можно стоять, а не ехать. В пепельнице я нашарила квотер – там никогда ничего не было кроме мелочи. Выйдя из машины, я первый раз поняла, как холодно без пальто. Граница холода проходила по спине, где был оторван кусок свитера. Не думая, я набрала номер Ричарда. А кому еще я могла звонить? Пискнул автоответчик. “Черт возьми, Ричард, будь дома, будь дома!” Загудел сигнал. – Ричард, это Анита. Луи ранен. Возьми трубку, если ты дома. Ричард, возьми трубку, Ричард! – я прислонилась головой к холодному металлу будки. – Возьми трубку, возьми трубку, черт бы все побрал! Он схватил трубку, запыхавшись. – Анита, это я. Что случилось? – Луи ранен. У него рана залечивается. Как объяснить это врачам в больнице? – Не надо, – ответил он. – У нас есть врачи, которые могут его вылечить. Я тебе скажу, куда ехать. – Я не могу вести. – Ты ранена? – Да. – Серьезно? – Достаточно серьезно, чтобы мне не хотелось вести машину. – Что с вами случилось? Я выдала ему адаптированную версию. Просто нападение вампира, без особых мотивов. Мне не хотелось сообщать ему, что я должна рассказать Жан-Клоду о нашей помолвке, поскольку я еще не была уверена, что мы таковую заключили. Он предложил, я сказала “да”, но сейчас я уже не была уверена. Я даже не была уверена, что Ричард по-прежнему уверен. – Скажи, где ты. – Я рассказала. – Я знаю эту заправку. Иногда заезжал туда, когда ездил к Луи. – Отлично. Когда ты здесь будешь? – А ты уверена, что ничего с тобой за это время не случится? – Полностью. – Если нет, вызови полицию. Не рискуй жизнью, чтобы не выдавать Луи. Он бы этого не хотел. – Я это учту. – Не строй из себя мачо, Анита. Я просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я улыбнулась, все еще прижимаясь головой к холодной будке. – Не будь я мачо, сдалась бы сегодня давным-давно. Ты просто приезжай, Ричард, я буду ждать. И я повесила трубку, пока Ричард не успел впасть в сантименты. Мне было слишком паршиво, чтобы вынести еще и сочувствие. Я влезла в джип. В нем было холодно – я забыла включить обогрев. Сейчас я включила его на полную, потом встала на колени на сиденье и поглядела, как там Луи. Он не шевельнулся. Я взяла его за руку, проверила пульс. Пульс был сильный и ровный. Просто для проверки я приподняла его руку и выпустила. Реакции не было, но я ее, на самом деле, и не ожидала. Обычно ликантроп остается в животной форме часов восемь – десять. Раннее обратное превращение забирает много сил. Даже будь Луи ранен, он бы проспал весь остаток ночи. Хотя спать – это слишком слабое слово. Ликантропа от такого сна пробудить невозможно. Но это не слишком хороший способ выживания, как и вампирам не слишком полезна необходимость дневного сна. Так эволюция помогает нам, слабым человечкам. Я сползла вниз по сиденью. Сколько времени займет у Ричарда дорога, я не знала. Я посмотрела на здание станции. Человек за прилавком читал журнал и сейчас на нас не обращал внимания. Если бы он смотрел, я бы отъехала подальше от света – мне не надо, чтобы он к нам присматривался, но раз он не обращает внимания, я остаюсь на месте. Я откинулась назад, положив голову на подголовник. Мне хотелось закрыть глаза, но я этого не сделала. Я не сомневалась, что у меня сотрясение, а спать при этом не слишком полезно. Однажды у меня была куда более сильная контузия, но Жан-Клод ее вылечил. Да, но метка вампира – слишком сильное средство от простого сотрясения. Сейчас мне впервые серьезно досталось с тех пор, как я утратила метки Жан-Клода. Он них меня было труднее ранить, и я исцелялась быстрее. Для побочного эффекта неплохо. Вторым побочным эффектом была возможность смотреть в глаза вампира, и он при этом не мог меня зачаровать. Как сегодня я смотрела в глаза Гретхен. Как я смогла это сделать безнаказанно? Жан-Клод мне солгал, и у меня еще остался какой-то след от его меток? Еще один вопрос, который надо будет ему задать, когда увидимся. Правда, после опубликования новостей ад сорвется с цепи и будет не до вопросов. Впрочем, один вопрос все же остается: попытается Жан-Клод убить Ричарда? Вполне возможно. Я вздохнула и закрыла глаза. Вдруг навалилась усталость, и усталость такая, что глаза открывать не хотелось. Меня засасывал сон. Я заставила себя открыть глаза и села прямо. Может быть, это последствия напряжения – адреналин схлынул, или это от сотрясения. Я включила свет в салоне и снова проверила, как там Луи. Дыхание и пульс ровные. Голова его свесилась набок, открыв длинную линию шеи и рану на ней. След от укуса проходил. Когда смотришь, это незаметно, но каждый раз, когда я на него оглядывалась, рана становилась лучше. Это как смотреть, как раскрывается цветок. Эффект виден, но процесс заметить не удается. Луи – с ним все будет хорошо. А как с Ричардом? Я сказала “да”, потому что в тот момент хотела это сказать. Я вполне могла себе представить, как мы вместе проводим жизнь. До того, как Берт меня нашел и научил, как обращать свой талант в деньги, у меня была жизнь. Я ходила в походы, путешествовала. Я была биологом-старшекурсником и думала о магистерской и докторской и собиралась изучать противоестественные создания всю оставшуюся жизнь. Как Джейн Гудолл по противоестественной биологии. Ричард мне обо всем этом напомнил, о том, какой рисовалась мне тогда моя будущая жизнь. Я не собиралась провести свою жизнь по пояс в крови и смерти. Это уж точно. Если бы я сдалась Жан-Клоду, это значило бы признать, что ничего нет, кроме смерти, ничего нет, кроме насилия. Он сексуален, привлекателен, но он все равно смерть. Мне думалось, что с Ричардом у меня будет шанс на жизнь. На что-то лучшее. После прошлой ночи я даже в этом уже не была уверена. Неужели это слишком много – хотеть, чтобы мужчина был человеком? Черт возьми, есть женщины моего возраста, которым вообще не с кем встречаться. И я была такая, пока не появился Ричард. Ладно, Жан-Клод хотел бы за мной ухаживать, но я его избегала. Не могла я себе представить, как это – встречаться с Жан-Клодом, как с обычным кавалером. Секс с ним я еще могла себе представить, но не ухаживания. Сама мысль, что он заедет за мной в восемь, завезет домой и удовлетворится прощальным поцелуем, была смешна. Я стояла на коленях на сиденье, глядя на Луи. Повернуться и сесть поудобнее мне было страшновато – я боялась заснуть и не проснуться. Не то чтобы на самом деле боялась, но опасалась. Мысль поехать в больницу казалась неглупой, но сначала я должна рассказать Жан-Клоду о Ричарде. И удержать его от убийства Ричарда. Я положила лицо на руки, и в голове у меня забилась глубокая, пульсирующая боль. Правильно, после такого мордобоя голова и должна болеть. А то я уже начала беспокоиться, что она не болит. Головную боль я переживу. Так как мне сохранить Ричарда в живых? Я улыбнулась. Ричарда – волк альфа. Почему я решила, что он не может сам за себя постоять? А потому, что я видела, на что способен Жан-Клод. Я видела его, когда он абсолютно не был человеком. Может быть, если бы я видела, как Ричард изменяется, я бы чувствовала по-другому. Может быть, я бы не так рвалась его защищать. А может быть, ад замерзнет. Я люблю Ричарда. По-настоящему люблю. Я сказала “да” совершенно искренне. Искренне – до прошлой ночи. До того, как ощутила волны его силы на своей коже. В одном Жан-Клод прав: Ричард – не человек. Порнофильм с настоящим убийством его возбудил. Интересно, у Жан-Клода понятие о сексе еще более диковинное? Нет, этого я никогда не позволю себе узнать. В окно кто-то постучал, я резко дернулась, поворачиваясь. Зрение затмили черные полосы. Когда полосы исчезли, я увидела за окном лицо Ричарда. Я отперла замок, и Ричард открыл дверь, потянулся ко мне – и остановился. На его нерешительность больно было смотреть. Он не знал, позволю ли я ему ко мне прикоснуться. Я отвернулась от этого пораженного страданием лица. Я его любила, но одной любви мало. Все эти волшебные сказки, романы, мыльные оперы – это все ложь. Любовь превозмогает не все. Он очень старался до меня не дотронуться, и голос его прозвучал нейтрально: – Анита, что с тобой? У тебя ужасный вид. – Приятно знать, что мой вид соответствует самочувствию, – ответила я. Он коснулся моей щеки – почти коснулся пальцами; призрак прикосновения, от которого у меня прошел мороз по коже. Он осторожно ощупал ссадину – это было больно, и я отдернула голову. У него на пальцах осталось пятно крови, блеснувшее в свете салона. Тень мысли мелькнула в карих глазах. Он чуть не облизал пальцы, как Рафаэль тогда. Он их вытер о свое пальто, но я видела колебание. И он знал, что я видела. – Анита… Распахнулась задняя дверь, и я развернулась, выхватив последний оставшийся у меня нож. Мир поплыл в черноте и тошноте – движение оказалось слишком резким. В полуоткрытой двери стоял Стивен – вервольф и смотрел на меня. Он вроде как застыл, вытаращив синие глаза, а смотрел он на серебряный нож у меня в руке. Кажется, до него не дошел факт, что я ослепла и слишком не в форме, чтобы им воспользоваться. Смотрел он так, будто я готова была ударить вслепую, как летучая мышь, вскочив с колен, не думая, кто там может быть в дверях – свой или чужой. – Ты не сказал, что будешь не один. – Да, надо было предупредить, – признался Ричард. Я расслабила мышцы, снова опускаясь на колени. – Именно что надо было. Нож блеснул в свете салона; он казался бритвенно-острым и правильно лежащим в руке. Так они и было. – Я только хотел осмотреть Луи, – сказал Стивен чуть дрожащим голосом. На нем был черный кожаный пиджак с серебристыми заклепками, застегнутый под самое горло. Длинные вьющиеся светлые волосы рассыпались по плечам. Был он похож на женоподобного байкера. – Давай, – сказала я. Стивен глянул на Ричарда, и я заметила, как Ричард кивнул. – Давай, Стивен. Что-то было в его голосе, что заставило меня повернуться и посмотреть. Выражение его лица было странным. – Может, ты действительно так опасна, как притворяешься. – Я не притворяюсь, Ричард. Он кивнул: – Может быть, и не притворяешься. – Это составляет проблему? – Нет, пока ты не стреляешь в меня или в членов моей стаи. – Насчет стаи я тебе обещать не могу. – Они под моей защитой, – сказал он. – Тогда постарайся, чтобы они ко мне не лезли. – И ты готова за это сражаться со мной? – А ты со мной? Он улыбнулся, но улыбка была невеселая. – Я не могу с тобой драться, Анита. Я никогда не смог бы причинить тебе вред. – Вот тут и разница между нами, Ричард. Он потянулся поцеловать меня, но что-то в моем лице его остановило. – Я тебе верю. – Вот и хорошо. – Я сунула нож в ножны, глядя Ричарду в лицо. Мне не надо смотреть на нож, чтобы положить его в ножны. – Никогда не надо меня недооценивать, Ричард, меня и то, на что я готова, чтобы остаться в живых. И уберечь жизни других. Мне ни за что не хотелось бы схватки с тобой, никак не хотелось бы, но если ты не будешь держать свою стаю в руках, это сделаю я. Он отодвинулся, и лицо его стало почти злым: – Это угроза? – Они отбились от рук, Ричард, и ты это знаешь. Я не могу обещать их не трогать, если ты не можешь гарантировать их поведение. А ты не можешь. – Да, не могу. – Он это сказал без всякого удовольствия. – Тогда не проси меня обещать их не трогать. – Можешь ты хоть постараться не начинать сразу с убийства? Я подумала. – Не знаю. Быть может. – Ты не можешь просто сказать: “Ладно, Ричард, я не буду убивать твоих товарищей”? – Это была бы неправда. – Боюсь, что так, – кивнул он. Сзади раздался шорох кожаной одежды, и появился Стивен. – Луи в отрубе, но он выкарабкается. – Как ты его засунула в джип? – спросил Ричард. Я посмотрела на него, но ничего не сказала. У него достало такта смутиться. – Ты его несла! Я знаю. – Он осторожно коснулся пореза у меня на лбу. – Даже вот с этой штукой ты его несла. – Оставалась либо это, либо его нашли бы копы. Что было бы, если бы они погрузили его в карету “скорой помощи”, а у него стали бы вот так заживать раны? – Они бы поняли, кто он, – сказал Ричард. Стивен сзади положил локти на спинку сиденья и ткнулся подбородком в руки. Кажется, он забыл, что я его чуть не заколола, а может, он привык к угрозам. Все может быть. Вблизи его глаза были синими, как васильки. С этими светлыми глазами он был как фарфоровая кукла, которую покупают в дорогих магазинах, а потом не разрешают детям с ней играть. – Я могу отвезти Луи к себе, – сказал он. – Нет, – ответила я. Они оба удивленно обернулись ко мне. Я не знала, что сказать, но знала, что Ричарду нельзя ехать со мной в “Запретный плод”. Если есть у меня какая-то надежда сохранить нам жизнь, то Ричард точно не должен присутствовать, когда я огорошу Жан-Клода. – Я хотел отвезти тебя домой или в ближайшую больницу, как ты распорядишься, – сказал Ричард. Я бы тоже это предпочла, но не сегодня. – Луи твой лучший друг. Я думала, ты захочешь сам о нем позаботиться. Красивые карие глаза сузились в подозрительном прищуре. – Ты хочешь меня спровадить. Зачем? У меня болела голова. Хорошей лжи я не могла придумать. На плохую он не купится. – Насколько ты доверяешь Стивену? Вопрос застал его врасплох. – Я ему доверяю. Это была его первая реакция – “Да, я ему доверяю”, но он не обдумал ответ. – Я не о том, Ричард. Ты веришь, что он не скажет Маркусу или Жан-Клоду? – Я не скажу Маркусу ничего, что вы не хотите говорить, – заявил Стивен. – А Жан-Клоду? – спросила я. Стивен неловко поежился, но ответил: – Если он задаст прямой вопрос, я должен буду дать прямой ответ. – Насколько больше твоя подчиненность Мастеру Вампиров, чем вожаку твоей стаи? – Я подчиняюсь Ричарду, а не Маркусу. Я глянула на Ричарда: – Маленький дворцовый переворот? – Райна хотела заставить его играть в фильмах. Я вступился и не дал. – Наверное, Маркус тебя и вправду ненавидит. – Он меня боится, – сказал Ричард. – Даже хуже, – отозвалась я. Ричард ничего не сказал. Он знал ситуацию лучше меня, пусть даже и не хотел идти на крайние меры. – Ладно. Я собиралась сказать Жан-Клоду, что ты сделал меня предложение. – Ты сделал предложение? – В голосе Стивена прозвучало удивление. – И она сказала “да”? Ричард кивнул. По лицу Стивена разлилась радость. – Ничего себе новости! – И тут же радость сменилась грустью. Как ветер по лугу: все видно на поверхности. – Жан-Клод от злости озвереет. – Я бы не могла найти лучших слов. – Так зачем ему говорить? – спросил Ричард. – Почему не подождать? Ты ведь уже не уверена, что выйдешь за меня замуж. Разве не так? – Так, – ответила я. Очень не хотелось мне этого говорить, но это была правда. Я уже его любила, но дальше было бы слишком поздно. Если у меня есть сомнения, я должна разрешить их сейчас. Глядя в его лицо, ощущая запах его лосьона, я хотела бы отбросить осторожность к чертям. Упасть в его объятия. Но я не могла. Не могла – и все, пока не будет полной уверенности. – Тогда вообще зачем ему говорить? Разве что ты хочешь меня умыкнуть и мне пока еще не сказала. А так у нас есть время. Я вздохнула и рассказала ему, почему это надо сделать сегодня. – Ты со мной ехать не можешь. – Я не мог отпустить тебя одну. – Ричард, если ты будешь там торчать, когда он узнает, он попытается тебя убить, а я попытаюсь убить его, чтобы защитить тебя. – Я покачала головой. – Если начнется заваруха, все может кончиться, как в “Гамлете”. – А как в “Гамлете”? – спросил Стивен. – Все друг друга убивают, – объяснила я. – А! – Ты убила бы Жан-Клода, чтобы защитить мен, даже после того, что ты вчера видела? Я глядела на него, пытаясь понять, если ли кто-нибудь дома за этими карими глазами, до кого можно достучаться. Да, он все еще был Ричардом. С любовью к походам на природу, к вылазкам, где всегда перемазываешься до ушей, с улыбкой, которая согревала меня до кончиков пальцев. Я не знала, могу ли я за него выйти, но была твердо уверена, что не позволю никому его убить. – Да. – Ты не можешь выйти за меня, но готова ради меня убить. Не понимаю. – Спроси меня, люблю ли я тебя, Ричард. Ответ все тот же – “да”. – Как я могу допустить, чтобы ты встретилась с ним одна? – Раньше я отлично справлялась и без тебя. Он коснулся моего лба, и я дернулась. – Ты не очень хорошо выглядишь. – Жан-Клод меня не тронет. – Наверняка ты этого знать не можешь, – сказал он. В этом он был прав. – Ричард, ты меня не защитишь. Если ты там будешь, мы погибнем оба. – Не могу я тебя отпустить одну. – Ричард, не изображай из себя мужчину-предводителя – этой роскоши мы себе сейчас позволить не можем. Если согласие на брак заставляет тебя вести себя по-идиотски, его можно переменить. – Ты уже взяла назад свое “да”, – напомнил он. – Но это еще не твердое “нет”, – сказала я. – Просто попытка тебя защитить заставит тебя сказать “нет”? – Мне не только не нужна твоя защита, Ричард. Я даже и не хочу ее. Он положил голову на подголовник и закрыл глаза. – Значит, если я буду изображать из себя белого рыцаря, ты меня бросишь? – Если ты думаешь, что должен играть белого рыцаря, значит, ты меня совсем не знаешь. Он открыл глаза и повернулся ко мне: – А если я хочу быть твоим белым рыцарем? – Это твои трудности. – Наверное, – улыбнулся он. – Если отгонишь джип ко мне, я возьму такси. – Тебя может отвезти Стивен, – сказал Ричард. Послал Стивена добровольцем, даже не спросив. Довольно нагло с его стороны. – Нет, я возьму такси. – А мне все равно, – сказал Стивен. – Мне так и так сегодня ночью ехать в “Запретный плод”. Я обернулась к Стивену: – Чем ты зарабатываешь на жизнь, Стивен? Он положил щеку на локоть и улыбнулся мне, одновременно сексуально и подкупающе. – Я стриптизер. А кто же еще? Я хотела напомнить, что он отказался сниматься в порнографическом фильме, но при этом все равно работал стриптизером. Но, знаете, снимать с себя одежду со вкусом подобранного белья включительно – это не то, что заниматься сексом на экране. Совсем не то.23
Лилиан была миниатюрной женщиной возраста между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Волосы цвета соли с перцем подстрижены коротко и аккуратно, в этаком строго деловом стиле. Пальцы быстрые и уверенные, как она сама. В прошлый раз, когда она осматривала мои раны, у нее были когти и седеющий мех. Я сидела на смотровом столе в подвале жилого дома. Жили в доме ликантропы, и владельцем тоже был оборотень. В подвале была оборудована импровизированная клиника для местных ликантропов. Я была первым человеком, которому позволили увидеть ее. Мне полагалось быль польщенной, но я старалась этого не чувствовать. – Ну вот, судя по рентгенограмме, переломов черепа у вас нет. – Приятно слышать. – Может быть, легкое сотрясение, но оно не обнаруживается при исследовании, по крайней мере, на той аппаратуре, что у нас есть. – Так я могу идти? – спросила я, собираясь спрыгнуть со стола. Она остановила меня, взяв за руку выше локтя. – Я этого не говорила. Я снова забралась на стол. – Слушаю вас. – Очень нехотя, – улыбнулась она. – Если вы хотите проявлений любезности под давлением, Лилиан, то это не ко мне. – Это меня не интересует, – сказала она. – Я прочистила порезы и заклеила вам раны на лбу. Очень повезло, что не пришлось накладывать швы. Я не люблю швов и потому с ней согласилась. – Я хочу, чтобы вы просыпались каждый час в течение ближайших суток. – Наверное, у меня на лице не выразилось восторга, потому что она добавила: – Я знаю, что это неудобно и, быть может, не нужно, но уж сделайте мне одолжение. Если вы травмированы серьезнее, чем я думаю, то можете и не проснуться. Так что окажите старой крысе любезность. Поставьте будильник или пусть вас кто-нибудь будит каждый час. – Сутки с момента травмы? – спросила я. Она рассмеялась. – Вообще-то я бы сказала “с этой минуты”, но пусть будет с момента травмы. Это просто ради осторожности. – Осторожность – это мне нравится. – Ричард оттолкнулся от стены и подошел к нам. – Вызываюсь будить тебя каждый час. – Ты со мной ехать не можешь, – сказала я. – Я буду ждать у тебя дома. – Да, и сегодня ночью машину не ведите, – сказала Лилиан. – Тоже предосторожность. Ричард коснулся моей руки – только коснулся, не взял за руку. Приятно. Я не знала, что делать. Если, в конце концов, скажу “нет”, то флиртовать как-то нечестно. Уже от одного прикосновения его пальцев у меня побежало тепло вверх по руке. Вожделение, просто вожделение. А то мне не хочется. – Я отгоню твой джип к тебе домой, если ты согласна. Стивен тебя отвезет в “Запретный плод”. – Я могу взять такси. – Мне будет спокойнее, если тебя отвезет Стивен. Пожалуйста, – добавил он. Это “пожалуйста” заставило меня улыбнуться. – Ладно, пусть меня отвезет Стивен. – Спасибо, – сказал Ричард. – Всегда пожалуйста. – Я бы посоветовала вам поехать прямо домой и отдохнуть, – сказала Лилиан. – Не могу. Она помрачнела. – Хорошо, но отдохните, как только представиться возможность. Если сотрясение есть, а вы будете его перехаживать, оно может дать осложнения. И вообще, даже если его нет, отдохнуть вам было бы полезнее, чем бегать, высунув язык. – Слушаюсь, доктор! – улыбнулась я. Она суть слышно фыркнула. – Я знаю, насколько вам плевать на мои советы. Но знаете, что я вам скажу обоим? Если не хотите прислушиваться к здравому смыслу, так проваливайте. Я слезла со стола, и Ричард не пытался мне помочь. Да, не зря мы смоли встречаться так долго. Минутное головокружение – и все стало, как должно быть. У Лилиан был недовольный вид. – Скажите, у вас головокружение уже слабее, чем было? – Честное скаутское. Она кивнула: – Поверю вам на слово. Нельзя сказать, что она было очень довольна, но она вышла, потрепав меня по плечу. Записей она не делала, не было ни карты, ни счета. Никаких следов, что я вообще здесь была, если не считать несколько окровавленных ватным тампонов. Отличная организация. По дороге сюда мне пришлось лечь в машине. Отсутствие необходимости суетиться вокруг голого мужчины или вести автомобиль само по себе сильно помогло. Мне действительно стало лучше, и это было отлично, поскольку мне предстояло сегодня предстать перед Жан-Клодом независимо от самочувствия. Интересно, даст ли мне Гретхен ночь отсрочки, раз уж отправила меня в больницу? Вряд ли. Больше откладывать было нельзя. Пора ехать. – Пора ехать, Ричард. Он положил мне руки на плечи, и я не отодвинулась. Он повернул меня лицом к себе – я не сопротивлялась. У него стало очень серьезное лицо. – Как бы я хотел поехать вместе с тобой! – Мы это уже проходили. – Да, я знаю. – Он отвернулся. Я взяла его за подбородок и повернула к себе. – Ричард, обещай мне: никакого героизма. Слишком уж невинный у него был взгляд. – Не понимаю, о чем ты говоришь. – Врешь. Ты не можешь ждать снаружи. Тебе придется остаться здесь. Обещай мне. Он уронил руки и шагнул назад, прислонившись к столу, упираясь ладонями. – Не могу я, чтобы ты одна ехала! – Обещай мне, что будешь ждать здесь или у меня. Других вариантов нет, Ричард. Он старательно отводил глаза. Я подошла к нему и тронула за руку. Она звенела от напряжения. Иномирной энергии не чувствовалось, но она пряталась где-то внутри и ждала. – Ричард, посмотри на меня. Он не поднял головы, и волосы его висели между нами, как шторы. Я запустила в них пальцы, ухватила горсть волос возле самой кожи и повернула его голову к себе, как за ручку. Глаза у него были темнее, чем просто карие. Что-то было за этими глазами, чего я не видела до прошлой ночи. Зверь поднимался оттуда, как морское чудовище сквозь темные воды. Я сильнее сжала ладонь – не так, чтобы было больно, но чтобы привлечь его внимание. Он слегка охнул. – Если ты, твою мать, начнешь проявлять свое дурацкое самцовое эго и полезешь меня спасать, я погибну! – Я притянула его лицо к себе, сжимая в горсти пряди его волос. – Если ты вмешаешься, это приведет к моей смерти. Ты понял? Тьма в его глазах хотела сказать “нет”, и видела по его лицу, как он старается одолеть ее. – Я понял, – сказал он, наконец. – Ты подождешь меня дома? Он кивнул и поднял голову, высвобождая волосы из моей руки. Я хотела притянуть его к себе, поцеловать, и мы застыли оба в нерешительности. Он придвинулся, и мы соприкоснулись губами, глядя друг на друга через дюйм расстояния. Глаза его стали бездонными, и я всеми внутренностями ощутила зов его тела, как электрический удар. Я отдернулась. – Нет, не сейчас. Я все еще не знаю, какие у меня к тебе чувства. – Твое тело знает, – ответил он. – Если бы вожделение все решало, я давно была бы с Жан-Клодом. Он вздрогнул, как от пощечины. – Если ты действительно не собираешься больше со мной встречаться, то разговор с Жан-Клодом не нужен. Оно того не стоит. Было видно, как я его ранила, а этого я как раз и не собиралась делать ни за что. Я положила ладонь ему на руку, на теплую, гладкую, настоящую кожу. – Если я смогу выкрутиться и не говорить ему, я так и сделаю, но вряд ли Гретхен оставит мне такой выход. Кроме того, Жан-Клод сумеет учуять ложь. Ты сделал мне предложение, я сказала “да”. – Скажи ему, что ты передумала, Анита. Скажи, почему передумала, – ему это будет приятно. Скажи, что я для тебя недостаточно человек. – Он отодвинулся от моей руки. – Он это с удовольствием проглотит. Голос у Ричарда был горестный и злой, и горечь в нем была такая твердая, хоть мосты из нее строй. Такого тона я у него никогда не слышала. Этого я выдержать не могла. Подойдя сзади, я обвила его руками за талию, зарылась лицом ему в спину, прижалась щекой к ложбине между лопаток. Он попытался повернуться, но я сжала крепче, и он застыл неподвижно в моих объятиях. Его руки легли мне на плечи, сперва осторожно, потом прижали их к его туловищу. По спине Ричарда прошла дрожь, из груди вырвался длинный прерывистый выдох. Я повернула его лицом к себе. На щеках Ричарда блестели слезы. Господи ты Боже мой! Слезы – их я выдерживаю с трудом. Первое мое движение – обещать все что угодно, только перестань плакать. – Не надо, – сказала я и тронула пальцем слезинку. Она повисла и задрожала на кончике пальца. – Не терзайся, Ричард, пожалуйста, прошу тебя. – Я не могу снова стать человеком, Анита. – Голос его звучал очень обыденно. Если бы я не видела слез, то даже не подумала бы, что он плачет. – Ради тебя я бы стал им, если бы мог. – Может быть, я не этого хочу, Ричард. Я не знаю. Дай мне время. Если я не смогу вынести твоей мохнатости, лучше узнать об этом сейчас. Чувствовала я себя ужасно – злобной и мелочной. А он был великолепен. Я его люблю, он хочет на мне жениться, он преподает естественные науки в старших классах. Любит походы, путешествия, лазание по пещерам. Боже мой, он даже пластинки собирает! Да, и он второй в стае по иерархии. Вервольф альфа. Черт побери все. – Мне нужно время, Ричард, прости меня, но это так. Ну и пошло же это прозвучало. Никогда в жизни я не говорила так нерешительно. Он кивнул, но непохоже было, чтобы я его убедила. – Может выйти так, что ты мне откажешь, но готова рискнуть жизнью, представ перед Жан-Клодом. Это как-то бессмысленно. Я вынуждена была согласиться. – Я должна говорить сним сегодня. Не хочу я еще одного встречного боя с Гретхен, если этого можно избежать. Ричард обтер ладони о собственное лицо. Провел ими по волосам. – Только не дай себя убить. – Не дам, – сказала я. – Обещай мне, – попросил он. Я хотела сказать “обещаю”, но не сказала. – Я не даю обещаний, которых не могу сдержать. – А соврать мне в утешение? Я покачала головой: – Нет. Он вздохнул: – Правду говорят, что честность ранит. – Мне пора, – сказала я и пошла прочь, пока он снова меня не отвлек. Мне в голову закралась мысль, что он задерживал меня намеренно. Конечно, я это ему позволила. – Анита! Я была уже у самой двери. Я повернулась – он стоял под резким светом, опустив руки, такой … беспомощный. – Мы поцеловались на прощание. Ты мне сказал “береги себя”. Я тебя предупредила, чтобы не строил из себя героя. Все, Ричард, все уже сказано. – Я люблю тебя. Ладно, не все сказано. – Я тебя тоже. И это было правдой, черт меня возьми. Если я смогу смириться с его мохнатостью, я за него выйду. И как воспримет Жан-Клод такие новости? Как говорит старая пословица, только один способ узнать.24
“Запретный плод” находится в самом сердце округа вампиров. Его пылающая неоновая вывеска кровавится в ночном небе, придавая темноте багровый оттенок, как зарево далекого пожара. Уже очень давно я не появлялась в этом районе после наступления темноты безоружной. Конечно, у меня есть нож, и это лучше голых рук, но против вампира – не намного лучше. Рядом со мной был Стивен. Вервольф – неплохой телохранитель, но почему-то Стивен не выглядит слишком внушительно. Он всего на дюйм или два меня выше, изящен, как ива, и с плечами, только обозначающими мужскую фигуру. Сказать, что кожаные штаны у него в обтяжку, значит впасть в преуменьшение. Они будто нарисованы на его настоящей коже. Трудно не заметить, что у него derriere (с фран. – задница) твердая и подтянутая. Кожаная куртка кончалась чуть ниже талии, так что ничто не закрывало вид. Я была опять в своем кожаном пальто. На нем остались пятнышки крови, но если бы я ее смыла, оно был промокло, а тогда мне трудно было бы согреться. Свитер, один из моих любимых, был разорван от плеча до линии лифчика – слишком холодно без пальто. Гретхен мне должна будет за свитер. Ладно, когда получу обратно свои пистолеты, мы с ней об этом потолкуем – быть может. К закрытой двери вели три широкие ступени, и охранял их вампир по имени Базз. Худшего имени для вампира не придумать. Даже для человека оно не так чтобы очень, но вампиру никак не подходит. Это имя только для вышибалы. Базз был высок, мускулист, черные волосы коротко подстрижены под скобку. Кажется, на нем была та же футболка, что и в июле. Я знала, что замерзнуть насмерть вампиры не могут, но не знала, чувствуют ли они холод. Как правило, вампиры стараются не отличаться от людей и зимой надевают пальто. Может, это им не нужно, как не нужно было Гретхен вытаскивать нож из горла, и все это притворство. Базз улыбнулся, блеснув клыками. Моя реакция его несколько разочаровала. – Стивен, ты пропустил свой выход. Босс рвет и мечет. Стивен сразу будто усох. Базз, наоборот, стал больше, довольный собой. – Стивен помогал мне. Я думаю, Жан-Клод ничего не будет иметь против. Базз прищурился, впервые по-настоящему заметив мое лицо. – Черт побери, что с тобой случилось? – Если Жан-Клод захочет, чтобы ты это знал, он тебе скажет, – ответила я и прошла мимо. На двери висел большой плакат: “Ношение крестов, распятий и прочих освященных предметов в помещении клуба строго запрещено”. Я распахнула дверь и вошла, и мой крестик надежно висел у меня на шее. Если он им сегодня нужен, пусть возьмут его из моей мертвой руки. Стивен шел за мной хвостом, будто бы боялся Базза. Не таким уж старым вампиром был Базз – меньше, чем двадцать лет. В нем все еще было какое-то ощущение “живого”. Окончательная неподвижность, свойственная старым вампирам, еще не коснулась этого вышибалы. Так чего же вервольфу бояться вампира-новичка? Хороший вопрос. Была ночь воскресенья, и в зале было битком. Что, никому завтра на работу не надо? Шум окатил нас почти как реальная волна. Густой рокот множества народу в небольшом помещении, куда приходят с намерением как следует оттянуться. Свет был включен ярко, на полную. На маленькой сцене никого не было. Мы попали в перерыв между номерами. В дверях нас встретила блондинка. – Есть у вас с собой освященные предметы, которые вы желаете декларировать? – спросила она с профессиональной улыбкой. Гардеробщица святынь. – Нет, – улыбнулась я в ответ. Она не стала задавать вопросов – просто улыбнулась еще раз и отодвинулась. Но тут раздался мужской голос: – Минутку, Шейла! К нам направлялся высокий вампир, такой, что приятно посмотреть. У него были высокие лепные скулы, идеально уложенные коротко подстриженные волосы. Он был слишком мужествен, чтобы быть красивым, и слишком красив, чтобы это было настоящим. В прошлый раз, когда я была здесь, Роберт был стриптизером. Кажется, он получил повышение. Шейла ждала, переводя взгляд с Роберта на меня и обратно. – Она мне солгала? Роберт кивнул: – Привет, Анита! – Привет. Ты теперь тут менеджер? Он снова кивнул. Это мне не понравилось – то, что он теперь менеджер. Однажды он подвел меня, то есть скорее подвел Жан-Клода, не выполнив его приказ. Не обеспечил безопасность одного человека. Этот человек погиб. Роберт даже царапины не получил, пытаясь остановить монстров. По крайней мере, ему следовало быть раненым при попытке. Я не настаиваю, что он должен был погибнуть, но пытаться надо было усерднее. Я никогда ему больше не стану доверять и никогда не прощу. – У тебя с собой освященный предмет, Анита. Если ты здесь не по делам полиции, ты должна сдать его Шейле. Я посмотрел на него – глаза у него были синие. Я опустила глаза, подняла их снова и поняла, что могу встретиться с ним взглядом. Ему было только чуть больше ста лет и по силе он Гретхен в подметки не годился, но все равно его взгляда я выдерживать не должна бы. Он тоже удивился, глаза его расширились. – Ты должна его сдать. Таковы правила. Может быть, моя способность смотреть ему в глаза придала мне храбрости или просто с меня на эту ночь уже хватило. – Гретхен здесь? Он удивился: – Да, она в задней комнате с Жан-Клодом. – Тогда ты креста не получишь. – Я не могу тебя впустить с крестом. Жан-Клод насчет этого ясно высказался. В его голосе была какая-то натянутость, почти что страх. Это хорошо. – Посмотри-ка на мое лицо, Бобби! Как следует! Это работа Гретхен. Если она здесь, я креста не сниму. Между идеальными бровями легли морщины. – Жан-Клод сказал: никаких исключений. – Он шагнул ближе, и я не отстранилась. Наклонившись, он понизил голос, так что стал еле слышен на фоне шума. – Он сказал, что, если я хоть раз еще его подведу, в большом или малом, он меня накажет. Как правило, я считаю такие заявления жалкими или жестокими. Но на этот раз была полностью солидарна. – Пойди спроси Жан-Клода, – предложила я. Он покачал головой. – Я не могу тебя здесь оставить. Если ты пройдешь мимо меня с крестом, это значит, я не выполнил свой долг. Мне это начинало надоедать. – Стивен может пойти спросить? Роберт кивнул. А Стивен как-то вроде за меня цеплялся. Он еще не оправился от брошенного Баззом замечания. – Жан-Клод на меня злится за пропуск выхода? – Если ты не успевал к выходу, должен был позвонить, – сказал Роберт. – Пришлось мне выступать вместо тебя. – Приятно чувствовать себя полезным, – заметила я. Роберт мрачно глянул в мою сторону: – Стивен должен был позвонить. – Он возил меня к врачу. У тебя есть что-нибудь против? – У Жан-Клода может быть. – Тогда приведи сюда главного, и спросим у него. Мне надоело толочься у двери. – Анита, как мило с твоей стороны почтить нас своим присутствием! – Гретхен чуть не мурлыкала, предвкушая предстоящее. – Роберт не хочет меня впускать. Она повернулась к красавцу вампиру, и он отступил на шаг. Она даже не выпустила нисколько своей впечатляющей магии. Для столетнего трупа Роберт слишком легко пугался. – Роберт, мы ее ждем. Жан-Клод очень хочет ее видеть. Роберт сглотнул слюну. – Мне было сказано: никто, кроме полиции, не может войти сюда с освященным предметом. Исключения не допускаются. – Даже для невесты хозяина? – Она вложила в эти слова приличный груз иронии. Роберт либо не понял, либо не обратил внимания. – Пока Жан-Клод не велит иного, она не войдет сюда с крестом. Гретхен обошла вокруг нас, крадучись. Не знаю, кто из нас волновался больше. – Сними свой крестик, и закончим с этим. Я мотнула головой: – Не сниму. – Тебе от него сегодня немного было пользы, – заметила она. В ее словах был смысл. До меня впервые дошло, что у меня раньше и мысли не было доставать крест. Я обратилась к оружию, но не к вере. Весьма прискорбный факт. – Крест я не сниму, – сказала я, стискивая пальцами серебро цепочки. – Вы мне портите удовольствие, оба, – сказала она. Судя по ее голосу, этого делать не стоило. – Я тебе отдам один из твоих пистолетов. Еще секунду назад я бы согласилась, но сейчас нет. Мне и без того было неприятно, что я раньше не стала доставать крест. От нападения это бы ее не отвратило – она слишком сильна, но могло бы отпугнуть от Луи. Все, надо перестать сачковать церковь, даже если вообще спать не придется. – Нет. – Это ты так пытаешься увильнуть от нашей сделки? – В ее голосе слышались первые барашки гнева, низкие и горячие. – Я свое слово держу. – Я ее проведу, Роберт. – Гретхен подняла руку, останавливая его протест. – Если Жан-Клод будет тебя ругать, скажи, что я собиралась вырвать тебе глотку. – Она пошла на Роберта, пока почти не уперлась в него. Только тут стало заметно, что Роберт на полторы головы выше, а до того казалось, что Гретхен больше. – И это не будет ложью, Роберт. Ты обуза и слабак. Я убила бы тебя прямо сейчас, не будь мы оба нужны нашему Мастеру. Если ты все еще боишься Жан-Клода, вспомни, что ему ты нужен живой. А мне – нет. Роберт дернул кадыком так, что это должно было быть больно, но не отступил. Очко в его пользу. Гретхен чуть шевельнулась к нему, и он отпрыгнул, как подстреленный. – Ладно, ладно, веди ее! Гретхен с отвращением скривилась. В одном мы были согласны: Роберт нам не нравился. Раз у нас есть одно общее мнение, может быть, найдутся еще. Может, даже подружками станем. А что? Уровень шума снизился до шепота – мы привлекли всеобщее внимание. Спектакль не на сцене – самая захватывающая вещь. – На сцене сейчас должно что-то происходить? – спросила я. Роберт кивнул: – Да, я должен объявить актера. – Иди, Роберт, работай. Эти слова сочились презрением. Гретхен великолепно умела его выражать. Роберт немедленно покинул нас с явным облегчением. – Слабак, – тихо сказала я ему вслед. – Пойдем, Анита, нас ждет Жан-Клод. – И она поплыла вперед, развевая складки светлого плаща. Мы со Стивеном переглянулись, он пожал плечами. Я пошла за Гретхен, а Стивен – за мной, будто боялся от меня отстать. Кабинет Жан-Клода выглядел, как кость домино изнутри. Голые белые стены, белый ковер, черный лакированный стол, черный кожаный диван и перед столом – два черных кресла с прямой спинкой. Стол и кресла были в восточном стиле, декорированные лаковым орнаментом с журавлями и восточными женщинами в развевающихся платьях. Этот стол мне всегда очень нравился, хотя вслух я этого не признавала никогда. В углу стояла лаковая ширма – раньше я ее никогда не видела. Она была приличного размера и скрывала угол полностью. Поперек всей ширмы оранжевыми и красными кольцами вился дракон с огромными глазами навыкате. Ширма в комнате хорошо смотрелась. Сама комната не была уютной, зато была стильной. Как и сам Жан-Клод. Он сидела на кожаной кушетке, одетый полностью в черное. Высокий жесткий воротник рубашки обрамлял его лицо, и трудно было сказать, где кончаются волосы и где начинается воротник. На горле воротник был заколот рубиновой подвеской размером с большой палец. Спереди рубашка была расстегнута до ремня, открывая треугольник бледной, очень бледной кожи. И только подвеска не давала рубашке раскрыться полностью. Манжеты были такие же широкие и жесткие, как воротник, и скрывали руки почти полностью. Когда он поднял руку, стало заметно, что с одной стороны манжеты открыты, так что руками он все же пользоваться может. Завершали наряд черные джинсы и ботинки черного бархата. Подвеску я раньше видела, но рубашка явно была новой. – Стильно, – сказала я. – Вам нравится? – улыбнулся он и расправил манжеты, будто они в этом нуждались. – Приятная перемена после белого, – ответила я. – Стивен, мы тебя ждали раньше. – Голос Жан-Клода был вполне вежлив, но можно было расслышать в нем темный и неприятный подтекст. – Стивен возил меня к врачу. Полночно-синие глаза повернулись снова ко мне. – Ваше теперешнее полицейское расследование проходит с осложнениями? – Нет, – ответила я и поглядела на Гретхен. Она смотрела на Жан-Клода. – Скажи ему, – произнесла она. Я так поняла, что она не имела в виду обвинить ее в попытке меня убить. Настало время для некоторой откровенности и даже драматических эффектов. И я верила, что Жан-Клод нас не разочарует. – Пусть Стивен уйдет, – сказала я. Не надо, чтобы он погиб при попытке меня защитить: здесь он может быть в лучшем случае пушечным мясом – против Жан-Клода-то. – Почему? – спросил Жан-Клод несколько подозрительно. – Выкладывай, – потребовала Гретхен. Я покачала головой: – Стивену здесь делать нечего. – Иди, Стивен, – сказал Жан-Клод. – Я не сержусь на тебя за опоздание. Анита для меня важнее, чем твой приход на работу вовремя. Приятно было это знать. Стивен как-то странно кивнул, чуть ли не поклонился Жан-Клоду, глянул на меня, но не решался уйти. – Иди, Стивен. Ничего со мной не случиться. Уговаривать его дважды не пришлось – он исчез. – Так что вы хотели сказать, ma petite? Я поглядела на Гретхен, но она смотрела только на него. На ее лице читался голод, будто она долго-долго этого ждала. А я глядела в его полночно-синие глаза и понимала, что могу – без меток вампира могу – смотреть в его глаза. Жан-Клод тоже это заметил и раскрыл глаза чуть шире: – Вы сегодня полны сюрпризов, ma petite. – Вы еще главных сюрпризов не видели. – Настоятельно вас прошу, не скрывайте их. Я очень люблю сюрпризы. Что именно этот сюрприз ему понравится, у меня были большие сомнения. Набрав побольше воздуху, я быстро, как принимают горькое лекарство произнесла: – Ричард сделал мне предложение, и я дала согласие. Я могла добавить: “но теперь я не уверена”, но не стала. Слишком я сама запуталась, чтобы выдавать что-то, кроме голых фактов. Если он попытается меня убить, может быть, тогда я добавлю подробности. А пока что… подождем. Жан-Клод сидел как сидел. Не шевельнулся. Щелкнул обогреватель, и я вздрогнула. Над кушеткой заработал вентилятор, воздух стал играть волосами Жан-Клода, тканью его рубашки, но я будто бы смотрела на манекен. Кроме волос и ткани, остальное было будто камень. Молчание тянулось, заполняло комнату. Обогреватель отключился, и стало тихо, что я слышала шум крови у себя в ушах. Такая тишина, как перед мигом творения. Можно было понять, что сейчас произойдет что-то очень серьезное, только совершенно неизвестно, что именно. Тишина обступала меня, и я не собиралась быть той, кто ее нарушит, потому что понятия не имела, что будет дальше. Это бесконечное спокойствие пугало больше, чем самый дикий гнев. Не зная, что делать, я не стала делать ничего – образ действий, о котором мне редко приходилось жалеть. Первой не выдержала Гретхен: – Ты слышал, что она сказала, Жан-Клод? Она выходит замуж за другого. Она любит другого. Он моргнул – длинное, грациозное движение ресниц. – Спроси ее, Гретхен, любит ли она меня. Гретхен встала передо мной, заслонив Жан-Клода. – Какая разница? Она выходит за другого. – Спроси ее. – Это были приказ. Гретхен резко обернулась ко мне. Под кожей выступили кости, губы истончились в злобной гримасе. – Ты его не любишь. Это, строго говоря, не был вопрос, и я не стала отвечать. Тогда раздался голос Жан-Клода, полный лени и какого-то темного смысла, который я не поняла. – Вы любите меня, ma petite? Глядя в искаженное яростью лицо Гретхен, я ответила: – Если я вам скажу “нет”, вы же не поверите? – Вы не можете просто сказать “да”? – Да, каким-то темным, извращенным уголком души я вас люблю. Вы довольны? Он улыбнулся: – Как же вы можете выходить за него, если любите меня? – Его я тоже люблю, Жан-Клод. – Точно так же? – Нет, – ответила я. – В чем же отличие вашей любви ко мне и к нему? Все более и более хитрые вопросы. – Как мне объяснить вам то, чего сама не понимаю? – Попытайтесь. – Вы – это как великая шекспировская трагедия. Если бы Ромео и Джульетта не совершили самоубийства, через год они бы друг друга возненавидели. Страсть – это форма любви, но не настоящая. Она не длится долго. – А каковы ваши чувства к Ричарду? – Его я не просто люблю, он мне приятен. Я радуюсь его обществу. Я… – Терпеть не могу объяснять собственные чувства. – Черт побери, Жан-Клод, не могу я этого выразить словами. Я могу себе представить жизнь с Ричардом, а с вами – нет. – Вы назначили дату? – Нет, – ответила я. Он склонил голову набок, внимательно меня изучая. – Все это правда, но в ней есть щепотка лжи. Что вы придержали про себя, ma petite? – Я вам сказала правду, – огрызнулась я. – Но не всю правду. Не хотелось мне ему говорить – слишком он обрадуется. И это как-то нечестно по отношению к Ричарду. – Я не вполне уверена, что выйду на Ричарда. – Почему? В его лице что-то мелькнуло, очень похожее на надежду. Я не могла допустить, чтобы он попусту надеялся. – Я видела, как он становится страшноватым. Я ощутила его… мощь. – И? – И теперь я не уверена. – Значит, он для вас тоже недостаточно человек. – Жан-Клод запрокинул голову, смеясь. Радостный поток звука, обволакивающий меня, как шоколад. Тяжелый, сладкий и назойливый. – Она любит другого! – вмешалась Гретхен. – Какая разница, что она в нем сомневается? Она отвергла тебя, Жан-Клод, разве этого мало? – Это ты сделала такое с ее лицом? Гретхен заходила тугими кругами, как тигр в клетке. – Она не любит тебя так, как я люблю. – Вампирша упала перед ним на колени, хватая за ноги, заглядывая в лицо. – Жан-Клод, я люблю тебя. Я тебя всегда любила. Убей ее, или пусть выходит замуж за того человека. Она не заслуживает твоего обожания! Жан-Клод будто не слышал. – Вы сильно пострадали, ma petite? – Ничего страшного. Гретхен вцепилась в джинсы Жан-Клода: – Молю тебя, молю тебя, Жан-Клод! Мне она не нравилась, но это страдание, безнадежная боль в голосе – это страшно было слышать. Она пыталась меня убить, но я не могла подавить к ней жалость. – Оставь нас, Гретхен. – Нет! – вцепилась она в него судорожно. – Я воспретил тебе причинять ей вред. Ты ослушалась. Мне следовало бы убить тебя. Она так и осталась на коленях, глядя на него снизу вверх. Выражения ее лица я не видела, и слава Богу. Терпеть не могу собачьего обожания. – Умоляю, Жан-Клод, пожалуйста! Я же это сделала только ради тебя! Она же тебя не любит! Вдруг ее шея оказалась в руке Жан-Клода. Его движения я не видела. Это было волшебство. Не знаю, что позволяло мне глядеть в его глаза, но это не помогало против его ментальных фокусов. А может быть, он действительно настолько быстр? Нет, такого не бывает. Она пыталась что-то сказать. Жан-Клод сомкнул пальцы, и слова вышли тихими придушенными звуками. Жан-Клод встал, вздернув Гретхен на ноги. Она ухватилась руками за его запястье, чтобы не повиснуть на шее. Он поднимал ее, пока ее ноги не заболтались в воздухе. Я знала, что она могла бы сопротивляться. Я чуяла силу в этих тонких и хрупких с виду руках. Но она не боролась, если не считать рук на его запястье. Она позволит ему себя убить? А он это сделает? А я буду стоять и смотреть? Он стоял, элегантный и стильный в своей великолепной черной рубашке, и держал Гретхен на вытянутой руке. Потом подошел к столу, все еще держа ее и без труда сохраняя равновесие. Такого даже ликантроп не мог бы – вот так непринужденно. Я смотрела, как худощавая фигура идет по ковру, и знала, что кем бы и как бы он ни притворялся, он не человек. Не человек. Он поставил Гретхен возле стола, ослабил руку на ее горле, но не отпустил. – Послушай меня, прошу тебя, Жан-Клод! Кто она такая, чтобы Мастер Города вымаливал ее благосклонность? Он держал ее за горло, уже не сжимая. Свободной рукой он отодвинул ширму, и она отъехала, открыв гроб, стоящий на задрапированном пьедестале. Дерево, почти черное, сверкало зеркальной полировкой. Гретхен с расширенными глазами заговорила лихорадочно: – Жан-Клод, Жан-Клод, прости меня! Я же не убила ее, я могла убить, но не убила, спроси ее, спроси! Спроси! Ничего, кроме панического страха, не осталось в этом голосе. – Анита? Это единственное слово скользнуло по моей коже, до краев полное гнева. Я очень порадовалась, что он гневается не на меня. – Она могла убить меня в первой же атаке. – Почему, как вы думаете, она этого не сделала? – Я считаю, что она отвлеклась, пытаясь растянуть процесс. Сильнее им насладиться. – Нет-нет, я только грозилась! Я хотела отпугнуть ее! Я знала, что ты не хочешь, чтобы я ее убила! Я знала, иначе она уже была бы мертва! – Ты никогда не умела врать, Гретель. Гретель? Жан-Клод одной рукой приподнял крышку гроба, второй подтащив к нему вампиршу. Она вырвалась, на ее горле остались кровавые следы от ногтей Жан-Клода. Она спряталась за креслом, выставив его между собой и Жан-Клодом, будто это могло помочь. По шее ее стекали капли крови. – Не заставляй меня применить силу, Гретель. – Мое имя – Гретхен, и уже больше сотни лет. Впервые на моих глазах она проявила твердость духа по отношению к Жан-Клоду. Я даже подавила желание зааплодировать – впрочем, мне это не стоило труда. – Ты была Гретель, когда я тебя нашел, и ты и сейчас Гретель. Не заставляй меня напоминать тебе, кто ты на самом деле, Гретель. – Я не полезу в этот ящик по доброй воле. Нет. – Ты хочешь, чтобы Анита увидела тебя во всей красе? Я-то думала, что уже видела. – Я не полезу. – Голос ее был твердым. Не уверенным, но упрямым: она собралась сопротивляться всерьез. Жан-Клод стоял совершенно неподвижно. Потом поднял руку – томным жестом, другого слова не подберу. Почти как в танце. Гретхен качнулась, схватившись за кресло для поддержки. Лицо у нее съежилось, но это не было истечение силы, которое я у нее раньше видела. Не тот вечный труп, который может вырвать тебе горло и танцевать в крови. Она увядала. Не старела – умирала. Рот ее открылся, она вскрикнула. – Боже мой, что это с ней? Гретхен стояла, держась птичьими тонкими лапами за спинку кресла, и была похожа на мумифицированный труп. Яркая помада на лице выделялась мрачной полосой, и даже пшеничные волосы сделались тонкими и ломкими, как солома. Жан-Клод подошел к ней, такой же грациозный, такой же прекрасный, такой же чудовищный. – Я дал тебе вечную жизнь, и я могу ее отнять. Не забывай этого никогда. Она издала горлом жалкое хнычущее мяуканье, протягивая к нему умоляющую костистую руку. – В ящик, – велел он, и это слово прозвучало темно и зловеще. Он мог бы сказать “в Ад”. Он выбил из нее волю к сопротивлению – или, быть может, “похитил” будет более точным словом. Ничего подобного я в жизни не видела. Новый вид вампирской силы, о котором в фольклоре даже шепота нет, черт его побери. Гретхен, вся дрожа, шагнула в сторону гроба. Два трудных, шаркающих шага – и она выпустила опору в виде спинки кресла. Она упала, и две истонченные до костей руки подхватили ее вес, чего, казалось, не может быть. Отличный способ сломать руку, но Гретхен, казалось, о сломанных костях не думала. Я ее не осуждаю. Она опустилась на колени, склонив голову, будто не имея сил подняться. Жан-Клод стоял, не двигаясь, и смотрел на нее. Он не пытался ей помочь. Будь это кто-то другой, а не Гретхен, я бы, наверное, попыталась бы. Наверное, я двинулась к ней, потому что Жан-Клод вытянул руку, предупреждая мое движение. – Если она сейчас покормится от человека, вся ее сила вернется. Она очень испугана, и я бы на вашем месте не стал сейчас ее искушать, ma petite. Я осталась на месте. Помогать ей я не собиралась, но смотреть на это мне не нравилось. – Ползи, – велел Жан-Клод. Она поползла. Все, с меня хватит. – Жан-Клод, вы настояли на своем. Если вы хотите сунуть ее в гроб, возьмите и положите ее туда. Он посмотрел на меня, и в лице его было что-то вроде удивленного интереса. – Вы ее жалеете, ma petite. Она собиралась вас убить, и вы это знаете. – Я бы ее застрелила, не задумываясь, но это... – Я не находила слова. Это не было просто унижение. Он сдирал с нее ее собственную личность. Я мотнула головой. – Это пытка. Если это для меня, я уже насмотрелась. Если вы это делаете для себя, то просто прекратите. – Это делается для нее, ma petite. Она забыла, кто ее хозяин. Месяц-другой в гробу освежит ее память. Гретхен доползла до пьедестала, вцепилась руками в драпировку, но встать не смогла. – Я думаю, вы уже достаточно ей освежили память. – Вы так суровы, ma petite, так прагматичны, но что-то вдруг, бывает, вызывает у вас жалость. И ваша жалость так же сильна, как ваша ненависть. – Но удовольствия мне от нее гораздо меньше, – сказала я. Он улыбнулся и приподнял крышку гроба. Внутри, конечно же, был белый шелк. Жан-Клод нагнулся и поднял Гретхен. Когда он переносил ее через край гроба, свисавший край плаща задел за дерево, и что-то звякнуло у нее в кармане, твердое и тяжелое. Так мне не хотелось просить, что я чуть не промолчала. Чуть не. – У нее в кармане мой пистолет. Он мне нужен. Жан-Клод почти бережно положил ее на шелковую обивку, потом обшарил карманы. Держа в руке браунинг, он стал опускать крышку. Навстречу взметнулись скелетные руки, пытаясь удержать неотвратимый спуск. Глядя на эти бьющие по воздуху пальцы, я чуть на все не плюнула. – Должен быть еще один пистолет и нож. Жан-Клод вопросительно округлил глаза, но кивнул. Он протянул мне браунинг, и я подошла его взять. При этом я оказалась так близко, что видела глаза Гретхен. Они были бледные, затуманенные, как в глубокой старости, но ужас они еще могли выразить. И они бешено вращались, глядя на меня. В них был немой призыв, и сказать “отчаянный” значило бы сильно смягчить выражение. Она глядела на меня, не на Жан-Клода, будто зная, что я единственная здесь, кому на нее не плевать. Если Жан-Клода ее судьба волновала, то по его лицу этого сказать нельзя было. Браунинг я ткнула под мышку – приятно было получить его обратно. Жан-Клод протянул мне “файрстар”. – Не могу найти нож. Если хотите поискать сами, не стесняйтесь. Я поглядела на сухую сморщенную кожу, на безгубое лицо. Шея кожистая, как у курицы. Я покачала головой: – Не настолько я его хочу получить обратно. Он засмеялся, и даже теперь я ощутила этот звук всей кожей, как бархат. Жизнерадостный социопат. Жан-Клод закрыл крышку, и Гретхен страшно завыла и застонала, будто пытаясь вскрикнуть, но не имея на это сил. Тонкие руки заколотили изнутри. Жан-Клод закрыл защелки и наклонился над закрытым гробом. – Спи, – шепнул он. И почти сразу звуки стали тише. Он еще раз повторил это слово, и стало тихо. – Как вы это сделали? – Успокоил ее? Я мотнула головой: – Нет, все это. – Я ее Мастер. – Нет. Николаос была вашим Мастером, но она этого делать не умела. Она бы сделала это с вами, если бы могла. – Очень проницательно с вашей стороны и очень верно. Я создал Гретхен, Николаос меня не создавала. Мастер вампиров, создавший кого-либо, получает над созданным определенную власть. Как вы только что видели. – Но ведь Николаос создала большинство приближенных к ней вампиров? Он кивнул. – Если бы она могла делать то, что делаете вы, я бы это видела. Она не могла бы не показать. Он снова слегка улыбнулся: – И опять ваша проницательность. Есть различные виды силы и власти, доступные Мастерам вампиров. Призыв животных, левитация, неуязвимость к серебру. – Так вот почему мой нож не причинил вреда Гретхен? – Да. – Но у каждого Мастера свой арсенал способностей? – Арсенал – очень точное слово. Так на чем мы остановились, ma petite? Ах да! На том, что я мог бы убить Ричарда. Так, приехали туда, где были.25
– Вы меня слышите, ma petite? Я мог бы убить вашего Ричарда. Жан-Клод поставил ширму на место, и гроб с его страшным содержимым скрылся с глаз. – Вам не хочется этого делать. – О нет, ma petite, очень даже хочется. Я бы с удовольствием вырвал у него сердце и стал смотреть, как он умирает. Жан-Клод прошел мимо меня, и черная рубашка развевалась, открывая его живот при каждом шаге. – Я вам сказала, я не уверена, что выйду за него замуж. Я даже не знаю, будем ли мы еще встречаться. Разве этого не достаточно? – Нет, ma petite. Вы его любите. Я чую его запах на вашей коже. Вы его целовали сегодня. При всех ваших сомнениях вы держите его близко к себе. – Если вы его тронете, я вас убью, вот и все. – Мой голос прозвучал очень буднично и по-деловому. – Вы попытаетесь меня убить, но это не очень просто сделать. Он снова сел на кушетку, рубашка распахнулась, обнажив почти весь его торс. Единственным дефектом безупречной кожи был крестообразный шрам. Я осталась стоять. Все равно он не предлагал мне садиться. – Может быть, мы убьем друг друга. Музыку выбираете вы, Жан-Клод, но если начнется этот танец, он не прекратиться, пока один из нас не будет мертв. – Мне не разрешается трогать Ричарда. А ему разрешается трогать меня? Хороший вопрос. – Я не думала, что он это будет делать. – Вы встречались с ним несколько месяцев, и я почти ничего не говорил. До того, как вы за него выйдете, я хочу получить такой же период. – В каком смысле “такой же период”? – вытаращилась я, не поняв. – Чтобы вы встречались со мной, Анита, дали бы мне возможность за вами ухаживать. – За мной? Ухаживать? – Да. Я уставилась на него как баран на новые ворота, не знаю, что сказать. – Знаете, я несколько месяцев избегала встреч с вами, и не собираюсь это прекращать. – Тогда я выберу музыку, и начнется танец. Даже если я погибну, и вы погибнете, Ричард погибнет первым, это я могу вам обещать твердо. Думая, что встречаться со мной некоторое время – судьба не столь прискорбная. Да, в этом был резон, но… – Я никогда не уступаю угрозам. – Тогда я обращаюсь к вашему чувству честной игры, ma petite. Вы позволили Ричарду завоевать ваше сердце. Если бы вы сначала встречались со мной, может быть, вам сейчас было бы так же дорого мое сердце? Если бы вы не сопротивлялись так нашему взаимному влечению взглянули бы вы на Ричарда второй раз? Я не могла ответить “да”, сохраняя при этом честность. Потому что сама не знала. Жан-Клода я отвергла, поскольку он не человек. Он – монстр, а я с монстрами не встречаюсь. Но вчера я краем глаза видела, каким может быть Ричард. Я ощутила силу вполне под стать силе Жан-Клода, от которой мурашки идут по коже. Мне стало трудно отличать людей от монстров – я даже о себе начала задумываться. К монструозности больше дорог, чем известно людям. – У меня нет легкого отношения к сексу. С Ричардом я тоже не спала. – Разве я пытаюсь шантажом принудить вас к секcу, ma petite? Я хочу получить равные шансы. – Если я соглашусь, то что? – То я заеду за вами в пятницу вечером. – И мы куда-нибудь поедем? Он кивнул. – Может быть, даже попробуем узнать, как вам удается безнаказанно смотреть мне в глаза. – Нет уж, давайте лучше это будет настолько нормальное свидание, насколько возможно. – Как скажите. Я глядела на него, он на меня. Он заедет за мной и пятницу вечером. У нас свидание. Интересно, что скажет на это Ричард? – Я не могу вечно встречаться с вами обоими. – Дайте мне те же несколько месяцев, что и Ричарду. Если я вас у него не отвоюю, я ретируюсь с поля боя. – Оставите меня в покое и не тронете Ричарда? Он кивнул. – Вы даете слово? – Слово чести. Я согласилась. Предложение было лучше, чем я рассчитывала. Нельзя, конечно, знать, что стоит его слово чести, но она дает нам время. Время придумать еще что-нибудь. Что – я не знала, но что-то ведь должно быть? Что-то кроме флирта с Мастером, черт побери его мать, Города.26
В дверь постучали, и я открыла, не дожидаясь разрешения Жан-Клода, – стучал кто-то назойливый. В комнату скользнула Райна. Насчет назойливости я угадала. Она была одета в пальто с рыжим воротником, вокруг талии туго завязан пояс. Пряжка пояса болталась в воздухе. Райна развязала многоцветный шарф и встряхнула своими осенними волосами, сверкнувшими в лучах света. За ней вошел Габриэль в черном пальто. Его волосы и странного серого цвета глаза подходили к цвету пальто не хуже, чем у Райны. От мочки до верхушки уха у него торчали кольца, и каждое было серебряным. А за ними по пятам вошел Каспар Гундерсон. Этот был одет в белое твидовое пальто и этакую шляпу с пером. Был он похож на элегантного папочку мечты пятидесятых годов, и ему явно не очень хотелось здесь быть. Роберт стоял у них у всех за спиной и нервно говорил: – Жан-Клод, я им сказал, что вы заняты. Я им говорил, что вас нельзя беспокоить... Он буквально заламывал руки от волнения. После того как я видела, что случилось с Гретхен, я не могла судить его слишком строго. – Войди и закрой дверь, Роберт, – сказал Жан-Клод. – Мне там надо присмотреть за действием, я... – Роберт, войди и закрой за собой дверь. Столетний вампир сделал, как было сказано. Закрыв дверь, он прислонился к ней, не снимая руки с дверной ручки, будто это могло его спасти. Правый рукав его белой рубашки был располосован, и из свежих царапин от когтей текла кровь. На горле тоже была кровь, как будто когтистая лапа вцепилась в него. Как Жан-Клод оставил на горле Гретхен, только настоящими когтями. – Я тебе сказал, что будет, если ты меня еще хоть раз подведешь, хоть в любой мелочи. – Шепот Жан-Клода наполнил комнату, как ветер. Роберт рухнул на колени. – Мастер, смилуйтесь, смилуйтесь! Он протянул руки к Жан-Клоду, и с одной из них упала густая капля крови. Очень красная на белом-белом ковре. Райна улыбнулась. Я почти наверняка знала, следами чьих когтей щеголял Роберт. Каспар отошел и сел на диван, отстраняясь от этого зрелища. Габриэль смотрел на меня. – Красивое у вас пальто. Мы оба с ним были в черных пальто – отлично. – Спасибо, – сказала я. Он сверкнул в улыбке остроконечными зубами. Я хотела было его спросить, не больно ли ему от серебряных колец, но Роберт захныкал, и я повернулась к основному действию. – Подойди, Роберт, – прозвучал голос Жан-Клода, такой горячий, что мог бы обжечь. Роберт почти расстелился по ковру. – Не надо, Мастер! Пожалуйста, не надо! Жан-Клод упругими шагами подошел к нему, так быстро, что черная рубашка развевалась, словно миниатюрный плащ. Сверкнула на черном фоне белейшая кожа. Жан-Клод остановился около поверженного вампира, и рубашка взвилась вокруг замершего тела. Он стоял неподвижно, и в черной ткани было больше жизни, чем в нем. О Господи! – Жан-Клод, он пытался, – сказала я. – Оставьте его. Жан-Клод посмотрел на меня глазами бездонно-синими. Я отвернулась. Может быть, я и могу встретить его взгляд безнаказанно, но все же... Он всегда полон неожиданностей. – У меня было впечатление, ma petite, что вы недолюбливаете Роберта. – Пусть так, но я уже сегодня видела достаточно наказаний. Они его раскровянили за то, что он не впустил их на несколько минут раньше. Почему вы на это не злитесь? Райна подошла к Жан-Клоду. Острые каблуки медного цвета туфель оставили на ковре цепочку следов. Словно колотые раны. Жан-Клод смотрел, как она подходит. Лицо у него было непроницаемое, но что-то было такое в том, как он себя держал. Он ее боялся? Быть может. Но во всем его теле чувствовалась настороженность, когда она подошла ближе. Все любопытнее и любопытнее. – У нас была назначена встреча с Жан-Клодом. Если бы меня завернули у самой двери, это задело бы мои чувства. Она переступила через Роберта, показав изрядную часть ноги. Мне трудно было сказать, надето ли на ней что-нибудь под этим пальто. Роберт не попытался подглядеть. Он застыл неподвижно, только вздрогнул, когда пола пальто задела его по спине. Райна стояла, щеголяя безупречной формы икрами, почти касаясь Роберта. Он не отодвинулся. Застыл, будто притворяясь, что его здесь нет и все о нем забыли. Как ему хотелось бы. Она стояла так близко к Жан-Клоду, что их тела соприкасались. Вроде как вклинилась между двумя вампирами. Я ждала, что Жан-Клод отступит, освобождая ей место. Он не отступил. Она запустила пальцы ему под рубашку, охватив руками с двух сторон обнаженную талию. Напомаженный рот Райны раскрылся, и она потянулась и поцеловала Жан-Клода в обнаженную грудь. Он стоял, как статуя, но не послал ее к черту. Что тут происходит? Райна подняла голову и объяснила: – Жан-Клод не хочет обижать Маркуса. Ему нужна поддержка стаи, чтобы держать город в руках. Правда, любимый? Он взял ее руками за талию и шагнул назад. Ее руки тянулись за ним, пока он не отступил так, что она уже не дотягивалась. Она же глядела на него, как змея на птичку. Голодными глазами. Не надо было быть вампиром, чтобы почувствовать ее вожделение. Очевидное – это еще мягко сказано. – У нас с Маркусом есть соглашение, – сказал Жан-Клод. – Что за соглашение? – спросила я. – Почему это вас интересует, ma petite? Вы собираетесь сегодня увидеться с мосье Зееманом. Мне разве не разрешается видеться с другими? Я вам предложил моногамию, и вы это предложение отвергли. Об этом я не подумала. И мне это было неприятно. – Меня беспокоят не верность или неверность, Жан-Клод. Райна зашла ему за спину, провела по груди длинными крашеными ногтями. Руки ее согнулись, подбородок лег на плечо Жан-Клоду. На этот раз он расслабился в ее руках, прогнулся назад, погладил бледными руками ее плечи. И при этом смотрел на меня. – Что же беспокоит вас, ma petite? – Ваш выбор партнеров. – Ревнуешь? – спросила Райна. – Нет. – Ну и врешь, – ответила она. Что я могла сказать? Что меня злит, как она на нем виснет? Так это и было. И это меня злило еще больше, чем то, что она его лапает. Я покачала головой: – Просто мне интересно, насколько далеко ты готова зайти ради интересов стаи. – О, до самого конца, – сказала Райна и обогнула Жан-Клода, встав перед ним. На каблуках она была выше него. – А сейчас мы с тобой поиграем. – Она поцеловала его одним быстрым движением и встала на колени, глядя вверх. Жан-Клод погладил ее по волосам. Бледные изящные руки охватили ее лицо, приподняли. Он нагнулся и поцеловал ее, но смотрел при этом на меня. Чего он ждал – что я скажу “прекратите”? Поначалу он вроде бы ее чуть ли не боялся, теперь же ему было вполне нормально. Я знала, что он меня дразнит. Старается заставить ревновать. Что ж, до некоторой степени это получалось. Поцелуй был долгим и страстным. Жан-Клод поднял лицо с мазками губной помады около губ. – И что вы думаете, ma petite? – Думаю, что вы упали в моем мнении, раз вы спите с Райной. Горячим, рокочущим смехом засмеялся Габриэль. – О нет, он с ней не спит – еще не спит. – И Габриэль пошел ко мне длинными скользящими шагами. Я откинула полу пальто, показав браунинг. – Давайте не сходить с ума. Он расстегнул пояс пальто и поднял руки, сдаваясь. Рубашки на нем не было. В левом соске у него было серебряное кольцо, и в край пупа было продето такое же. Я от этого зрелища вздрогнула. – Я думала, что серебро раздражает ликантропа, как аллерген. – Оно жжет, – сказал он с какой-то хрипотцой. – И это хорошо? – спросила я. Габриэль медленно опустил руки и движением плеч сбросил пальто. При этом он медленно поворачивался, материя падала изящно, как в стриптизе. Когда пальто соскользнуло с рук, Габриэль резко извернулся и в конце поворота метнул пальто в меня. Я отбила его в сторону, и в этом была моя ошибка. Он уже навалился на меня, прижимая телом к полу. У меня руки оказались прижаты к груди, спутанные тканью пальто. “Файрстар” оказался под животом Габриэля. Я потянулась за браунингом, и рука Габриэля разорвала ткань, как бумагу, и вырвала пистолет у меня прямо из-под руки. И он чуть было не оторвал мне и кобуру вместе с рукой. На секунду вся левая рука у меня превратилась в полосу боли. Когда к ней вернулась чувствительность, браунинга не было, и с высоты нескольких дюймов на меня смотрело лицо Габриэля. Он заерзал бедрами, вдавливая “файрстар” в нас обоих. Ему это должно было быть больнее, чем мне. – Больно? – спросила я, и голос у меня оказался неожиданно спокойный. – А я люблю боль, – ответил он, высунул язык и кончиком его лизнул меня поперек рта, потом засмеялся. – Ты сопротивляйся, толкайся ручками. – Ты любишь боль? – спросила я. – Да. – Тогда тебе это понравится. – И я ткнула ножом ему под ложечку. Он издал нечто среднее между уханьем и вздохом, по всему его телу прошла дрожь. Он вскинулся, прогнувшись в талии, нижней частью тела прижимая меня к полу, будто выполнял облегченные отжимания. Я приподнялась за ним, вгоняя лезвие вверх сквозь рвущиеся мышцы. Габриэль рвал пальто в клочья, но не пытался схватить нож. Он охватил меня руками с двух сторон, глядя на нож и мои окровавленные руки. Опустив лицо мне в волосы, он чуть обмяк, и я думала, он теряет сознание. А он шепнул: – Глубже! – О Боже мой! Лезвие было почти у основания грудины. Еще один рывок вверх – и оно пройдет в сердце. Я откинулась на пол, чтобы получить более удобный угол для смертельногоудара. – Не убивай его, – сказала Райна. – Он нам нужен. Нам? Нож был на пути к сердцу, когда Габриэль скатился с меня неуловимо быстрым движением и оказался на спине на полу чуть поодаль. Он очень часто дышал, грудь его вздымалась и опадала. По голой коже текла кровь. Глаза были закрыты, а губы кривились в полуулыбке. Будь он человеком, он бы умер в эту же ночь. А так – лежал на ковре и улыбался. Потом повернул голову набок и открыл глаза. Их странный взгляд был направлен на меня. – Это было чудесно. – Господи ты Боже мой, – произнесла я и встала, опираясь на кушетку. Меня покрывала кровь Габриэля, а на ноже она запеклась коркой. Каспар сидел на кушетке, забившись в угол, и смотрел на меня вытаращенными от страха глазами. Мне трудно было бы его осудить. Я вытерла лезвие и руки о черное покрывало. – Спасибо за помощь, Жан-Клод. – Мне сказали, что вы теперь доминант, ma petite. В борьбу за главенство среди доминантов вмешиваться не полагается. – Он улыбнулся: – Кроме того, моя помощь вам не была нужна. Райна опустилась возле Габриэля, склонила лицо к его кровоточащей ране и стала лизать медленными, длинными проходами языка. И горло ее вздрагивало при каждом глотке. Нет, меня не стошнит! Не стошнит. Я поглядела на Каспара: – Вы-то что делаете с этими двумя? Райна подняла окровавленное лицо. – Каспар наш образец. – В каком смысле? – Он умеет перекидываться туда и обратно сколько хочет, не впадая в забытье. И мы используем его для проверки потенциальных актеров наших фильмов. Проверяем, как кто реагирует на изменение в разгаре процесса. Нет, меня определенно стошнит. – Только не говори мне, что изменение во время полового акта используется как экранная проба! Райна склонила голову набок, провела языком по губам, пролизав чистый от крови круг. – Ты знаешь про наш маленький кинобизнес? – Да. – Странно, что Ричард тебе сказал. Он наших развлечений не одобряет. – Вы участвуете в фильмах? – Каспар на экране не появляется, – сказала Райна, вставая и подходя к кушетке. – Маркус никого не заставляет. Но Каспар помогает нам в подборе актеров. Правда, Каспар? Он кивнул. Глаза его не отрывались от ковра, чтобы не видеть Райны. – А почему вы пришли сюда? – спросила я. – Жан-Клод нам обещал несколько вампиров для следующего фильма. – Это правда? – спросила я. Лицо Жан-Клода было абсолютно спокойным – прекрасное, но непроницаемое. – Роберта надо наказать. При этом изменении темы я скривилась. – Гроб уже занят. – Всегда есть свободные гробы, Анита. Роберт пополз вперед. – Мастер, простите меня! Простите! – Он не касался Жан-Клода, но подполз вплотную. – Мастер, я не вынесу этого ящика! Умоляю вас, Мастер! – Вы сами боитесь Райны, Жан-Клод, так чего же вы хотите от Роберта? – Я не боюсь Райны. – Пусть так, но Роберт ей не противник, и вы это знаете. – Наверное, вы правы, ma petite. Роберт глянул вверх, на его красивом лице мелькнула надежда. – Спасибо вам, Мастер! – Он повернулся ко мне. – Анита, спасибо тебе. – Возьмите Роберта для своего следующего фильма, – сказал Жан-Клод. Роберт обхватил его ногу. – Мастер, я прошу... – Перестаньте, Жан-Клод, не отдавайте ей Роберта! Райна плюхнулась на кушетку между мной и Каспаром. Я встала. Она обняла Каспара за плечи, и он сжался. – Он достаточно красив. А вампир может выдержать очень сильное наказание. Нам более чем подходит, – сказала она. – Вы их видели только что, – сказала я. – Вы действительно поступите так со своим подданным? – Пусть Роберт сам решит, – сказал Жан-Клод. – Ящик или Райна? Роберт посмотрел на ликантропшу. Она улыбнулась ему окровавленным ртом. Опустив голову, Роберт кивнул. – Только не ящик. Все что угодно, только не ящик. – Я ухожу, – объявила я. Хватит с меня на сегодня межпротивоестественной политики. – Ты не хочешь посмотреть на представление? – спросила Райна. – Кажется, я его уже видела, – ответила я. Райна швырнула шляпу Каспара через всю комнату. – Раздевайся, – велела она. Я сунула нож в ножны и подобрала браунинг с ковра, куда его отбросил Габриэль. Я была вооружена, не важно, был ли от этого какой-либо толк. Каспар остался сидеть на кушетке. Его белая кожа вспыхнула розовыми пятнами. Глаза заблестели – злобно, загнанно. – Еще когда ваши предки не открыли эту страну, я был принцем! Райна уперлась подбородком ему в плечо, не снимая руки. – Да знаем мы, какая у тебя голубая кровь. Ты был принцем, и был таким жадным и злым охотником, и таким злобным мальчишкой, что тебя заколдовала ведьма. Она тебя превратила в создание красивое и безвредное – думала, ты научишься быть добрым и мягким. – Райна лизнула его в ухо, запустила руки в пушистые волосы. – А ты не добрый и не мягкий. Сердце у тебя все такое же холодное, и гордыня неодолимая, как и была сотни лет назад. А теперь раздевайся и превратись для нас в лебедя. – Вам не надо, чтобы я это делал для этого вампира. – Нет, сделай это для меня. Сделай, чтобы Анита видела. И чтобы мы с Габриэлем тебя не наказали. Голос ее стал ниже, каждое слово звучало отмеренно. – Вы не сможете меня убить даже серебром, – сказал он. – Но мы можем сделать так, чтобы ты мечтал о смерти, Каспар. Он вскрикнул – долгий, прерывистый вопль бессильной злобы. Потом резко встал и рванул на себе пальто. На ковер посыпались пуговицы. Каспар метнул пальто в лицо Райне. Она рассмеялась. Я направилась к двери. – Не уходи, Анита! Каспар зануда, но он по-настоящему красив. Я оглянулась. Спортивный пиджак и галстук Каспара лежали на полу. Он быстрым и злобным движением расстегнул белую рубашку, и на его раскрытой груди мелькнули белые перья. Мягкие и пушистые, как у пасхальной уточки. Я покачала головой и пошла дальше к двери. Не побежала. Не пошла быстрее обычного шага. И это был самый смелый мой поступок за всю эту ночь.27
Я поймала такси и поехала домой. Стивен остался: то ли танцевать стриптиз, то ли вылизывать сапоги Жан-Клода – я не знала и не хотела знать. Я проверила, что Стивену не грозят неприятности, и это было все, что я могла для него сделать. В конце концов, он креатура Жан-Клода, а на сегодня с меня хватит Мастера Города. Убить Гретхен – одно дело, а пытать ее – совсем другое. У меня в ушах все еще стоял звук ее бешено колотящих рук. Хотелось бы мне верить, что он будет держать ее во сне, но я знала, как будет на самом деле. Он – Мастер Вампиров, а они правят в том числе и с помощью страха. “Вызови мое неудовольствие, и вот что с тобой будет”. На меня это подействовало. Стоя уже возле дома, я вдруг сообразила, что у меня нет ключа. Я же отдала ключи от машины Ричарду, а ключ от квартиры был на той же связке. Чувствуя себя по-дурацки, я стояла в холле, собираясь постучать в собственную дверь, но она открылась сама. В дверях стоял Ричард. Он улыбнулся: – Привет! Я тоже улыбнулась неожиданно для себя. – Сам ты это слово. Он отступил в сторону, давая мне пройти. Он не пытался меня поцеловать, как Оззи целует Гарриет, когда она приходит с работы. Это меня порадовало. Это слишком интимный ритуал. Если бы мы когда-нибудь сделали это всерьез, он мог бы пристать ко мне прямо в дверях, но не – сегодня. Ричард закрыл за мной дверь, и я почти ждала, что он полезет принимать у меня пальто. У него хватило ума этого не сделать. Сняв пальто, я положила его поперек дивана, как с пальто и полагается поступать. Квартиру заполнял запах готовящейся еды. – Ты здесь готовил? – спросила я, не так чтобы этим довольная. – Я думал, ты проголодаешься. К тому же мне нечего было делать, только ждать, так что я решил приготовить еду. Убить время. Это я могла понять. Хотя сама я могла готовить, только уж когда деваться некуда. Свет горел только в кухне. Из темной гостиной она казалась освещенной пещерой. Если я не ошибаюсь, там свечи на столе. – Это что, свечи? Он засмеялся. Мне это чуть-чуть было не по душе. – А что, не гармонирует? – Там двухместный столик для завтрака. Изысканный ужин ты на нем не сервируешь. – А я подумал, что разделочный столик мы используем как буфет, а на стол будем ставить только тарелки. Если двигаться осторожно, даже останется место, куда девать локти. Он прошел в полосу света, в кухню, и стал что-то помешивать в кастрюльке. Я стояла и пялилась в собственную кухню, где мой возможный жених готовил мне ужин. Руки покрылись гусиной кожей и зачесались, я не могла вздохнуть полной грудью. Мне хотелось повернуться и уйти, прямо сейчас. Это было куда более интимно, чем поцелуй в дверях, – он сюда въехал и чувствует себя как дома. Но я не ушла, и это был самый мой мужественный поступок за всю ночь. Автоматическим жестом я проверила дверной замок. Ричард его оставил открытым – беспечность. Что теперь делать? Я привыкла, что мой дом – моя крепость. Я сюда прихожу и отбрасываю весь внешний мир. Остаюсь одна. Я люблю быть одна. Мне надо остыть, собраться и подумать, как ему сказать, что у нас с Жан-Клодом свидание. – Ужин не остынет, если я сначала отмоюсь? – Я смогу все разогреть, когда ты будешь готова. Обед спланирован так, чтобы не испортился, когда бы ты ни пришла. – Отлично. Тогда я пошла мыться. Он повернулся ко мне, обрамленный светом. Волосы он завязал назад, но они спадали длинными волнистыми прядями. Свитер у него был темно-оранжевый, отчего кожа, казалось, подсвечена золотым солнцем. На нем был передник с надписью “Миссис Митпайз”. У меня своего передника нет, а если бы и был, я бы точно не выбрала себе передник с эмблемой “Суини Тода”. Мюзикл про каннибалов для кухонного передника... Да, конечно, но все же... – Так я пойду мыться. – Ты уже говорила. Я повернулась на каблуках и направилась в спальню. Не бегом, хотя меня сильно подмывало это сделать. Закрыв за собой дверь, я прислонилась к ней спиной. Спальня была нетронута. Никаких следов вторжения. Под единственным окном стояло широкое кресло. На нем толпились игрушечные пингвины, некоторым из них не хватило места, и им пришлось разместиться на полу. Эта коллекция грозила захватить половину пола, как ползучий прилив. Схватив ближайшего, я села на край кровати. Пингвина я крепко прижала к груди, ткнувшись лбом и глазами в пушистую голову. Я говорила, что выйду за Ричарда, почему же меня так достала эта его внезапная деятельность в смысле домашнего уюта? Мы сменили “да” на “может быть”, но даже если бы оставалось “да”, мне все равно было бы сейчас неуютно. Брак. До меня как-то не доходили все связанные с этим словом последствия. Было неуместно задавать такие вопросы тогда, когда он был полуголый и аппетитный. Если бы он упал на одно колено во время изысканного ужина в ресторане, я бы ответила по-другому? Может быть. Но ведь теперь уже никогда не узнать? Будь я одна, я вообще бы не стала есть. Полезла бы в душ, натянула бы футболку на два размера больше и завалилась бы спать в компании нескольких избранных пингвинов. А теперь мне предстояло есть изысканный ужин при дурацких свечах. Если бы я сказала, что не голодна, обиделся бы Ричард? Надулся бы? Стал бы кричать насчет наплевательского отношения к его труду и голодающих детях в Юго-Восточной Азии? – Б-блин! – сказала я тихо и с чувством. Да, черт побери, если мы вообще собираемся как-то жить под одной крышей, он должен будет знать правду. Я необщительна, а еда – это то, что надо заглатывать, чтобы не умереть. И я решила сделать то, что сделала бы, если бы его здесь не было – что-то вроде этого. Чувствовать неуют в собственном доме – это мне точно не понравилось. Знала бы я, что у меня будет такое чувство, я бы позвонила Ронни, чтобы она меня будила каждый час. Чувствовала я себя хорошо, помощь мне не нужна, но Ронни – это было бы куда спокойнее, без угрозы. Конечно, если Гретхен вылезет из своего ящика, я была уверена, что Ричард выживет в ее нападении, а вот Ронни – не уверена. Одно из серьезных преимуществ Ричарда – его чертовски тяжело убить. Браунинг я переложила в кобуру, пристроенную к кровати. Содрав с себя свитер, я уронила его на пол. Все равно он порван, и вообще свитера не мнутся. “Файрстар” я переложила на унитаз, потом разделась и пошла в душ. Дверь спальни я запирать не стала. Это было бы оскорбительно – как будто, если я не запру дверь, он будет ждать меня в кровати с розой в зубах, когда я вылезу из душа. А дверь ванной я закрыла. Так я поступала, когда бывала дома с отцом. Теперь я так делала на случай, что если кто-нибудь будет высаживать дверь, я успею схватить с крышки унитаза пистолет. Душ я сделала такой горячий, какой только могла вытерпеть, и стояла под ним до тех пор, пока кожа на пальцах не сморщилась. Отскреблась дочиста, растягивая время, как только могла. Потом протерла полотенцем запотевшее зеркало. На правой щеке у меня был содран верхний слой кожи. Заживет, как на собаке, но до того личико у меня будет аховое. Небольшие ссадины были на подбородке и на носу сбоку. Шишка на лбу наливалась всеми цветами радуги. Вид такой, будто я поцеловалась с поездом. Странно, что кто-то еще мог после этого хотеть меня целовать. Я выглянула в спальню. Меня там никто не ждал. Комната была пуста и полна журчания обогревателя. Тихо, мирно, никаких звуков из кухни. Я испустила долгий вздох. Одна, хоть ненадолго одна. У меня хватило суетности, чтобы не хотеть показываться Ричарду в обычном своем ночном уборе. Был у меня когда-то миленький черный домашний халатик под стать черной же комбинашке. Мне его подарил один слишком оптимистичный кавалер. Только он меня ни разу в нем не видел – халатик трагически погиб, покрытый кровью и другими телесными жидкостями. Надеть комбинашку было бы несколько жестоко, поскольку секс я не планировала. Стоя перед шкафом, я пыталась придумать, что бы такое надеть. Поскольку одежда для меня имела только одну функцию – прикрывать наготу, – зрелище было печальное. Наконец я натянула большую футболку с шаржевым портретом Мэри Шелли, пару серых тренировочных – тоже не слишком изысканных, с кое-где поползшими петлями. Такие, каким Господь Бог и повелел тренировочным быть. Еще пара носков для бега – самый лучший среди моих вещей эквивалент шлепанцев – и я была готова. Поглядев на себя в зеркало, я не осталась довольна. Уютный наряд, но не особо мне льстящий. Зато честный. Никогда не понимала женщин, которые мажутся, стригутся и одеваются чудесно до самой свадьбы. И только тогда тут же забывают про всю косметику и тонкое белье. Нет, если мы собираемся пожениться, он должен видеть, с кем будет спать каждую ночь. Я пожала плечами и вышла из спальни. Он тем временем расчесал волосы, и они вспенились у него вокруг лица, мягкие и зовущие. Свечей уже не было, передника тоже. Ричард стоял в проеме между гостиной и кухней, прислонившись к косяку и сложив руки на груди. Он улыбался, и вид у него был такой парадный, что хотелось пойти и переодеться. Но я не стала. – Я прошу прощения, – сказал он. – За что? – Не знаю точно; наверное, за предположение, что я попытался вытеснить тебя из твоей кухни. – Знаешь, кажется, сегодня в ней первый раз что-то готовили. Он улыбнулся шире и оттолкнулся от двери. Потом подошел ко мне, окруженный ореолом собственной энергии. Не иномирной, своей обычной. А что значит – обычной? Может, его энергичность исходила во многом от его зверя. Он стоял и глядел на меня – так близко, что мог бы дотронуться, но не дотрагивался. – Я тут с ума сходил, поджидая тебя, так вот и родилась идея состряпать что-нибудь изысканное. Глупо, конечно. Тебе совсем не обязательно это есть – просто работа удержала меня, чтобы не рвануть в “Запретный плод” защищать твою честь. Я не могла не улыбнуться. – Ну тебя к черту – я даже надуться на тебя не могу как следует. Ты меня всегда смешишь. – А это плохо? Я рассмеялась: – Ага. Я от собственной мрачности кайф ловлю, а ты его ломаешь. Он провел руками по моим плечам, размял мне бицепсы. Я отодвинулась. – Пожалуйста, не надо. Вот так, обломилась милая домашняя сцена. Все из-за меня. Он уронил руки. – Извини. – На этот раз, наверное, он извинялся не за приготовленную еду. – Тебе не обязательно вообще есть. Кажется, мы оба будем притворяться, что за нее. Ай да я! – Если я тебе скажу, что вообще есть не хочу, ты очень будешь злиться? – Я стал готовить еду, чтобы отвлечься. Если тебе это не нравится, просто не ешь. – Я выпью кофе и посмотрю, как ты будешь есть. – Договорились, – улыбнулся он. Он стоял, глядя на меня, и вид у него был грустный. Потерянный. Если ты человека любишь, его не надо делать несчастным. Есть где-то такое правило или должно быть. – Ты расчесал волосы. – Ты же любишь, когда они свободно лежат. – Как и этот мой любимый свитер, – сказала я. – Правда? В его голосе слышалась тень поддразнивания. Я еще могу вернуть светлое настроение. Можем еще провести прекрасный вечер. Мне решать. Я глядела в его большие карие глаза, и мне этого хотелось. Но врать ему я не могла. Это было бы хуже, чем жестоко. – Просто как-то неловко получается. – Я знаю, ты меня извини. – Прекрати извиняться. Это моя вина, а не твоя. Он покачал головой: – Ты не властна над своими чувствами. – Первый инстинкт у меня был – все бросить и бежать. Никогда больше с тобой не видеться. Не говорить. Не касаться. Ничего. – Значит, ты этого хочешь. – Голос его звучал чуть придушенно, будто эти слова очень дорого ему стоили. – Чего я хочу – это тебя. Я только не знаю, могу ли я вынести тебя целиком. – Мне не надо было делать предложение, пока ты не видела, что я собой представляю. – Я видела Маркуса и его банду. – Это не то ведь, что видеть, как я сам превращаюсь при тебе в зверя? – Нет, – ответила я после паузы. – Не то. – Если ты можешь позвать кого-нибудь с тобой посидеть, я уеду. А то ты сказала, что тебе нужно время, а я практически въехал в твою квартиру. Я слишком напорист. – Это да. – Я боялся, что тебя теряю. – Напором здесь не поможешь, – сказала я. – Согласен. Я глядела на него в темной квартире. Свет падал только из кухни. Обстановка могла быть – должна была бы быть – очень интимной. Я всем всегда говорила, что ликантропия – это просто болезнь. Дискриминация ликантропов незаконна и безнравственна. Во мне этих предрассудков нет, как я всем говорила. Глядя в мужественное, красивое лицо Ричарда, я знала, что это неправда. Есть у меня предрассудки. Предрассудки против монстров. Да, они вполне могли быть среди моих друзей, но ближайшие подруги – Ронни и Кэтрин – у меня были людьми. Монстры вполне годятся в друзья, но чтобы их любить – нет. Чтобы спать с ними – нет. Я на самом деле так думаю? Я на самом деле такая? Я не хотела быть такой. Я сама поднимаю зомби и убиваю вампиров. Не такая я чистюля, чтобы бросать камни. Я придвинулась. – Обними меня, Ричард. Просто обними. Он охватил меня руками. Я завела руки ему за спину, прижавшись лицом к груди. Я слышала, как бьется его сердце, сильно и быстро. Он был рядом со мной, я слышала его сердце, вдыхала его дыхание. На миг мне стало спокойно. Так было когда-то, до того, как погибла моя мать. Детская вера, что ничего с тобой не может случиться, пока мама и папа так крепко тебя держат. Глубокая вера, что они могут сделать так, чтобы все было хорошо. В руках Ричарда мне на краткий миг почудилось то же самое, хотя я знала, что это неправда. Да это и в первый раз было неправдой – смерть моей матери это доказала. Я отодвинулась первой, он не попытался меня удержать. И ничего не сказал. Если бы он сказал что-то, хоть отдаленно напоминающее сочувствие, я бы разревелась. Нет, этого нельзя. К делу. – Ты не спросил, как прошло дело с Жан-Клодом. – Ты чуть не взъелась на меня, когда вошла. Я подумал, что если начать с порога задавать вопросы, ты на меня гаркнешь. Кофе он сделал сам. Не менее двух очков в его пользу. – Я на тебя не злилась, – возразила я, наливая себе кофе в детскую чашку с пингвином. Что бы я там ни носила на работу, а эта – моя любимая. – Злилась, злилась. – Хочешь кофе? – Ты же знаешь, я его не люблю. Как можно доверять мужчине, который не любит кофе? – Надеюсь, ты когда-нибудь образумишься. Он стал накладывать себе еду на тарелку. – Ты точно не хочешь? – Нет, спасибо. На тарелке были коричневые кусочки мяса в коричневом соусе. От их вида меня затошнило. Мне случалось есть и позже, чем сейчас, но сегодня еда не вызывала у меня положительных эмоций. Может быть, дело в ударе головой о бетон. Я села на стул, подтянув колено к подбородку. Кофе был “Винесс” с корицей, из моих любимых сортов. Сахар, настоящие сливки – и лучше не придумаешь. Ричард сел напротив, наклонил голову и произнес над своей едой благодарственную молитву. Он принадлежит к епископальной церкви, я не говорила? Если не считать мохнатой его составляющей, он мне идеально подходит. – Расскажи мне, пожалуйста, что было у Жан-Клода, – сказал он. Отпивая кофе, я старалась составить сокращенную версию. То есть такую, которую Ричарду не будет неприятно услышать. Ладно, то есть правду. – Он на самом деле принял эти новости лучше, чем я думала. Ричард поднял голову от тарелки, застыв с ножом и вилкой в руках. – Он это хорошо принял? – Я такого не говорила. Он не полез на стену и не бросился убивать тебя на месте. То есть воспринял лучше, чем я ожидала. Ричард кивнул, глотнул воды и спросил: – Он грозился меня убить? – О да. Но было так, будто он этого ожидал. Удовольствия ему это не доставило, но и не застало врасплох. – И он собирается попытаться меня убить? – спросил Ричард очень спокойно, прожевывая мясо в коричневом соусе. – Нет, не собирается. – Почему? Хороший вопрос. Интересно, как он воспримет ответ. – Он хочет встречаться со мной. Ричард перестал есть. Он просто сидел и смотрел на меня. Когда к нему вернулась речь, он выговорил: – Он – что? – Он хочет получить шанс за мной поухаживать. Он сказал, что если не сможет месяца за три-четыре покорить мое сердце, то оставит это дело. Даст нам идти своим радостным путем и вмешиваться не будет. Ричард сел прямо. – И ты веришь ему? – Да. Жан-Клод считает себя неотразимым. Я думаю, он надеется, что если я позволю ему применить ко мне все свое обаяние, то пересмотрю свое решение. – И ты пересмотришь? – Голос его был все так же спокоен. – Нет, я так не думаю. – Заявление прозвучало не очень воодушевляюще. – Я знаю, что ты хочешь его, Анита. Любишь ли ты его? Где-то я сегодня этот разговор уже слышала. – Какой-то темной извращенной частью моей души – да. Но не так, как я люблю тебя. – И в чем разница? – Слушай, у меня только что был этот разговор с Жан-Клодом. Я люблю тебя. Ты можешь представить себе, что я вью гнездышко с Мастером Города? – А ты можешь себе представить витье гнездышка с вервольфом альфа? Плюх! Я поглядела на него через стол и вздохнула. Да, он был настойчив, но я его не осуждала. На его месте я бы себя бросила. Если я не настолько его люблю, чтобы принять целиком, так кому я тогда на фиг нужна такая? Я не хотела, чтобы он меня бросил. Я хотела быть нерешительной, а терять его я не хотела. Как собака на сене. Я потянулась к нему через стол. Он взял мою руку – почти сразу. – Я не хочу тебя терять. – Ты меня не потеряешь. – У тебя чертова уйма терпения. Мое бы давно лопнуло. – Я понимаю твои колебания насчет выйти замуж за вервольфа. Кто бы не колебался? Но Жан-Клод... – Он покачал головой. Я сжала его руку. – Ричард, послушай, сейчас это лучший вариант. Жан-Клод не будет пытаться убить ни тебя, ни меня. Мы все еще будем с тобой встречаться и видеться. – Мне не нравится, что ты вынуждена была согласиться встречаться с ним. – Он погладил мою руку кончиками пальцев. – И еще меньше мне это нравится, потому что это может понравиться тебе. Эта твоя темная часть души отлично проведет время. Я хотела возразить, но это была бы чистейшая ложь. – Ты умеешь чуять, когда я лгу? – спросила я. – Да. – Тогда я тебе отвечу: это заманчиво и пугающе. – Я переживаю за твою безопасность, и “пугающе” – это меня пугает, но “заманчиво” пугает еще больше. – Ревнуешь? – Нервничаю. Что я могла сказать? Я тоже нервничала.28
Звонил телефон. Я потянулась рукой вслепую и ничего не нашла. Подняв голову, я увидела, что телефона на ночном столике нет. Он даже перестал звонить. Радио с часами стояло на месте, отсвечивая красными цифрам. Час ноль три. Я приподнялась на локте, таращась туда, где был телефон. Я что, сплю? Так почему мне снится, что у меня украли телефон? Открылась дверь спальни, и в падавшем из гостиной свете стоял Ричард. Ага, вспоминаю. Он забрал телефон в гостиную, чтобы тот меня не разбудил. Поскольку он должен был будить меня каждый час, я не возражала. Когда спишь только час подряд, даже короткий телефонный разговор может выбить из колеи. – Кто там? – Сержант Рудольф Сторр. Я просил его подождать, пока мне придется тебя будить, но он очень настаивает. Могу себе представить. – Ничего, все в порядке. – А если бы он подождал пятнадцать минут, он бы умер? – спросил Ричард. Я спустила ноги с кровати, прикрывая их одеялом. – Ричард, Дольф занят расследованием убийства. Терпение – не его сильная сторона. Ричард скрестил руки на груди и прислонился к косяку. Свет из гостиной прочертил его лицо резкими тенями, вырезал очертания оранжевого свитера. Ричард излучал недовольство, и я не могла не улыбнуться. Проходя мимо, я потрепала его по руке. Кажется, я приобрела сторожевого волка. Телефон стоял у входной двери, где был второй телефонный разъем. Я села на пол, спиной к стене, и взяла трубку. – Дольф, это я. Что стряслось? – Кто такой этот Ричард Зееман, который берет у тебя трубку среди ночи? Я закрыла глаза – голова трещала. Лицо саднило. Не выспалась. – Ты мне не мама, Дольф. Что случилось? – Огрызаешься? – спросил Дольф после секунды молчания. – Да. Будем продолжать тему? – Нет, – ответил он. – Ты позвонил поинтересоваться моей личной жизнью или все же разбудил меня не без причины? Я знала, что это не новое убийство. Для этого Дольф был слишком жизнерадостный, и потому я подумала, не может ли он три-четыре часа подождать. – Мы кое-что нашли. – Что именно? – Лучше бы тебе приехать и посмотреть самой. – Не морочь мне голову, Дольф! Скажи, какого хрена вы там нашли. Снова пауза. Если он ждал моих извинений, долго ему придется ждать. Наконец он произнес: – Мы нашли кожу. – Что за кожа? – Если бы мы знали, что это за хрень такая, мы бы стали тебе звонить в час ночи? Голос у него был злой, и я не могла поставить это ему в укор. – Извини, Дольф. Извини, что я на тебя окрысилась. – Ладно. Не то чтобы он принял мое извинение. Ладно. – Это связано с тем убийством? – Не знаю, но я ведь не ученый эксперт по противоестественному. Все еще раздраженный голос. Наверное, он тоже не слишком много спал, но зато его точно никто не колотил головой об асфальт. – Где вы? Он рассказал. Это было в округе Джефферсон, достаточно далеко от места убийства. – Когда ты приедешь? – Я не могу вести машину, – сказала я. – Чего? – Доктор запретил. Мне сегодня нельзя садиться за руль. – Ты сильно ранена? – Не очень, но доктор велел будить меня каждый час и не садиться за руль. – Вот почему там этот мистер Зееман? – Ага. – Если ты себя плохо чувствуешь, это дело может подождать. – Кожа там, где ее нашли? Никто ничего не трогал? – Да. – Приеду. Кто знает, может быть, она наведет нас на след. Он оставил эту реплику без внимания. – А как ты будешь добираться? Я глянула на Ричарда. Он, конечно, мог бы меня отвезти, но эта мысль не казалась удачной. Во-первых, он штатский. Во-вторых, он ликантроп. Он подчиняется Маркусу и – в определенной степени – Жан-Клоду. Не та личность, которую надо привозить на расследование убийства с противоестественной подоплекой. К тому же, даже будь он человеком, ответ был бы тот же – нет. – Если ты не можешь прислать машину, я возьму такси. – Зебровски на первый вызов не ответил. Он живет в Сент-Питерсе, и ему проезжать мимо тебя. Он тебя подберет. – А он согласится? – А куда он денется? Класс. Оказаться надолго в одной машине с Зебровски. – Ладно, я одеваюсь и жду. – Одеваешься? – Дольф, брось это! – Какие мы нежные! – Брось, я сказала! Он засмеялся. Приятно было это слышать – значит, на этот раз нет массовых смертей. При расследовании серийных убийств Дольф не слишком много смеется. Он повесил трубку, и я тоже. – Тебе надо ехать? – спросил Ричард. – Да. – А ты достаточно хорошо себя чувствуешь? – Да. – Анита... Я прислонилась головой к стене и закрыла глаза. – Не надо, Ричард. Я еду. – Вопрос не обсуждается? – Вопрос не обсуждается, – сказала я и открыла глаза. Он смотрел на меня, скрестив руки на груди. – Что такое? – спросила я. – Если бы я тебе сказал, что собираюсь что-то делать и вопрос не обсуждается, ты бы взбесилась. – Нет, не стала бы. – Анита! – Он произнес мое имя, как его когда-то произносил мой отец. – Не стала бы, если бы у тебя были серьезные причины. – Анита, ты злишься, и ты это знаешь. Я хотела возразить, но не могла. – Ладно, ты прав. Мне бы это не понравилось. Я подняла на него глаза, собираясь изложить ему причины, почему мне надо ехать и выполнять свою работу. Нельзя сказать, чтобы у меня был ласковый взгляд. Я встала. Мне хотелось сказать, что я ни перед кем не должна отчитываться, но если я всерьез насчет брака, то это уже была бы неправда. И мне это не нравилось. То, что он вервольф, было не единственным препятствием к домашней идиллии. – Это работа с полицией, Ричард. Если я ее не делаю, погибают люди. – Я думал, что твоя работа – поднимать зомби и истреблять вампиров. – Ты говоришь совсем как Берт. – Ты мне достаточно о нем рассказывала, чтобы я понял, что это оскорбление. – Если не хочешь сравнений с ним, не повторяй его излюбленные фразы. – Я прошла в спальню. – Мне надо одеться. Он пошел за мной. – Я знаю, что для тебя помощь полиции – это очень важно. Я повернулась к нему: – Я не просто помогаю полиции, Ричард. Команду призраков создали всего два года назад. И эти копы ни хрена не знают о противоестественных созданиях. Это ссылка. Разозли свое начальство – и тебя кинут в эту команду. – В газетах и по телевизору говорили, что это – независимый отдел на правах управления. Почетное назначение. – Ага, как же. Они почти не получают финансирования. Никакого обучения по противоестественным явлениям и существам. Дольф – сержант Сторр – прочел обо мне в газете и обратился к Берту. В этой стране для копов нет курсов по противоестественным преступлениям, и Дольф думал, что я могла бы быть консультантом. – Ты куда больше, чем просто консультант. – Так и есть. Я могла бы рассказать ему, как этим летом Дольф попробовал однажды меня не дергать на место преступления. Там с виду был явный случай нападения гулей на кладбище. Они обнаглели и напали на обнимающуюся парочку. Гули – трусы и на здоровых сильных людей не нападают, но из каждого правила есть исключения, и так далее. Когда Дольф ко мне обратился, уже погибли шесть человек. Так что с тех пор Дольф зовет меня с самого начала, пока дело не зашло слишком далеко. Иногда я могу поставить диагноз раньше, чем возникнет проблема. Но Ричарду я этого сказать не могла. Может быть, жертв летом было бы меньше, если бы меня позвали сразу, но это было дело Дольфа и мое. Мы об этом поговорили только раз, и нам хватило. Ричард – шпак, вервольф он там или кто. И не его это дело. – Вот что, я не знаю, могу ли я тебе это объяснить так, чтобы ты понял, но я должна ехать. Может быть, это позволит предотвратить что-нибудь похуже. Может быть, мне тогда не придется выезжать на убийство. Это ты можешь понять? Судя по виду, я его не убедила, но слова его говорили об обратном. – Не до конца, но может быть, мне и не надо. Достаточно того, что тебе важно это увидеть. Я с облегчением вздохнула. – Ну и хорошо. Теперь мне надо одеться. Зебровски будет здесь с минуты на минуту. Это детектив, который меня подвезет. Ричард только кивнул. Мудро с его стороны. Я вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Тщательно. Так что, всегда будет, если мы поженимся? Я всегда должна буду объяснять свои поступки? Дай Бог, чтобы так не было. Новая пара черных джинсов, красный свитер с капюшоном, такой мягкий и пушистый, что его и надеть приятно. На алом свитере черная кобура смотрелась очень театрально. И еще красный свитер подчеркивает цвет сырого мяса на моей ободранной морде. Может, я бы его и переодела, но тут позвонили в дверь. Зебровски. Пока я пялюсь на себя в зеркало, Ричард пойдет открывать дверь. Этой мысли было достаточно, чтобы я бросилась к дверям. Зебровски стоял в проеме, засунув руки в карманы пальто. Курчавые волосы с проблесками седины недавно подстрижены. Даже лаком покрыты. Обычно Зебровски не всегда вспоминал, что надо причесаться. Из-под пальто выглядывал костюм – черный и парадный. Со вкусом выбранный галстук аккуратно завязан. Я опустила глаза – да, ботинки сияют. Никогда раньше я не видела, чтобы у него где-нибудь не было пятен от еды. – Куда ты так разоделся? – спросила я. – А куда ты так разоделась? – спросил он в ответ и улыбнулся. Я почувствовала, что краснею, и дико на это разозлилась. Ничего я такого не сделала, чтобы краснеть. – Ладно, поехали. Схватив с дивана пальто, я напоролась рукой на засохшую кровь. А, черт! – Я возьму чистое пальто, сейчас вернусь. – А мы пока побеседуем с мистером Зееманом, – сказал Зебровски. Именно этого я и боялась, но все равно пошла за жакетом. Если мы все же окажемся помолвлены, Ричарду придется познакомиться с Зебровски рано или поздно. Я бы предпочла, чтобы поздно. – А кем вы работаете, мистер Зееман? – Я школьный учитель. – Вот как? Дальше я не слышала разговора – пошла за жакетом, схватила его из шкафа и вышла. Они трепались, как старые приятели. – Да, Анита – наш эксперт по противоестественному. Не знаю, что бы мы без нее делали. – Я готова, поехали, – сказала я, открывая дверь и придерживая ее для Зебровски. Он улыбнулся мне: – Как давно вы встречаетесь? Ричард поглядел на меня. Он очень чутко улавливал, когда мне неуютно. Сейчас он собирался дать мне ответить на вопрос. Хорошо себя ведет. Слишком хорошо. Если бы он только был безрассуден и дал бы мне повод сказать “нет”! Так нет же. Но будь я проклята, если он не лез вон из кожи, чтобы я чувствовала себя счастливой. Задача не из легких. – С ноября, – сказала я. – Два месяца – неплохо. Мы с Кэти заключили помолвку через два месяца после первого свидания. Глаза у него искрились, улыбка была насмешливой. Он меня поддразнивал, не зная, насколько точно попадал. Ричард глянул на меня долгим, серьезным взглядом. – На самом деле два месяца – это совсем немного. Он открывал мне выход. Нет, я его не стою. Я попыталась протолкнуть Зебровски в дверь, но он совсем никуда не торопился. Оставалось только надеяться, что Дольф снова вызовет его по пейджеру. Это ему прижжет задницу. Дольф не звонил. Зебровски ухмылялся. Ричард смотрел на меня. Карие глаза стали глубокими и какими-то уязвленными. Я хотела взять его за щеки и стереть эту боль из его глаз. А, черт побери все! Наверное, он и есть тот, кто мне нужен. Наверное. – Мне пора. – Я знаю, – ответил он. Я поглядела на Зебровски – он ухмылялся, наслаждаясь представлением. Мне что, надо поцеловать Ричарда на прощание? Мы уже больше не помолвлены. Самая короткая помолвка в истории человечества. Да, но мы все еще встречаемся. Я все еще его люблю. Это заслуживает хотя бы поцелуя, если не говорить ни о чем другом. Я схватила его за свитер и притянула к себе. Он удивился. – Тебе не обязательно делать это на публику, – шепнул он. – Заткнись и целуй. Эти слова заработали мне улыбку. Каждый поцелуй все еще был приятной неожиданностью. Ни у кого не было таких мягких – и таких вкусных – губ. Волосы Ричарда упали вперед, и я зачерпнула их в горсть, прижимая его лицо к своему. Его руки обнимали меня за спину, под кожаным жакетом, вжимаясь в свитер. Я оттолкнулась от него, переводя дыхание. Теперь мне не хотелось уходить. Учитывая, что он остается, это хорошо, что мне надо уйти. Я не хотела заниматься сексом до брака, даже если бы он и не был ликантропом, но тело мое более чем хотело. И я не уверена, что в этой борьбе дух победил бы плоть. Глядеть в глаза Ричарда и тонуть в них – это стоило в мире чего угодно. Я попыталась скрыть глуповатую сочную улыбку, но было поздно. Я знала, что мне это еще аукнется в машине с Зебровски. Подначкам конца не будет. Но я глядела в лицо Ричарда, и мне было все равно. В конце концов, мы что-нибудь придумаем. Видит Бог, придумаем. – Подожди, я позвоню Дольфу и скажу, что мы опаздываем, потому что ты тут с кем-то тискаешься. Я не клюнула на эту наживку. – Меня может долго не быть. Ты поезжай домой, чтобы здесь не ждать. – Я же пригнал сюда твой джип, помнишь? Домой мне ехать не на чем. Ах да. – Ладно, я вернусь, как только смогу. Он кивнул: – Я никуда не денусь. Выйдя в коридор, я уже не улыбалась. Сама не могла разобраться в своих чувствах – как это будет: прийти домой, а там Ричард. Как мне, черт побери, принять решение, если он возле меня болтается и у меня уровень гормонов зашкаливает? Зебровски хихикнул. – Ну, Блейк, я теперь в этой жизни видел все. Здоровенный вампироборец – влю-у-бле-о-онный. Я мотнула головой. – Тебя бесполезно просить держать это про себя? Он ухмыльнулся: – Так будет смешнее дразниться. – Чтоб ты лопнул, Зебровски! – Возлюбленный был как-то слегка напряжен, так что я не стал спрашивать, но теперь мы одни. Что у тебя с лицом? Как будто по нему кто-то прошелся ножом для разделки мяса. На самом деле, все было не так плохо. Я видела однажды работу мясницкого ножа, и это было куда хуже. – Долго рассказывать. Так, ты знаешь мой секрет. А ты зачем сегодня так вырядился? – У меня годовщина свадьбы сегодня. Десять лет. – Ты шутишь? Он покачал головой. – Куча поздравлений, – сказала я, сбегая вместе с ним по лестнице. – Спасибо. Мы решили отметить, наняли беби-ситтера, и Кэти заставила меня оставить пейджер дома. Холод стал жалить порезы у меня на лице, и голова заболела сильнее. – Дверца не заперта, – сказал Зебровски. – Ты же коп, как ты мог не запереть машину? – начала я, открывая дверцу, – и остановилась. Пассажирское сиденье и весь пол были забиты – пакеты от “Макдональдса” и газеты сползали с сидений на пол. Остальная часть пола была занята куском окаменевшей пиццы и стадом пустых жестяных банок. – Господи, Зебровски, а Агентство охраны среды знает, что ты разъезжаешь на токсической помойке по зонам проживания людей? – Теперь понимаешь, почему я ее не запер? Кто ее угонит? Он встал на колени и начал грузить мусор охапками на заднее сиденье. Судя по технике, переднее сиденье уже не в первый раз освобождалось таким образом. Я стряхнула крошки с пустого сиденья на пустой пол. Когда стало возможным хоть как-то поместиться, я влезла в машину. Зебровски накинул ремень и включил мотор. Автомобиль зафыркал и ожил. Я тоже надела ремень, и мы выехали со стоянки. – А как относится Кэти к твоей работе? – спросила я. Зебровски покосился в мою сторону. – Нормально. – А ты был уже копом, когда вы познакомились? – Да, она знала, чего ждать. Твой друг не хотел, чтобы ты сегодня уезжала? – Он думает, что я дня этого слишком сильно травмирована. – Вид у тебя действительно хреновый. – Спасибо за комплимент. – Они нас любят, хотят, чтобы мы были острожными. Господи, он же учитель, школьный учитель! Что он знает о мире насилия? – Больше, чем ему хотелось бы. – Знаю, знаю. Школы теперь тоже – опасное место. Но это не то же самое, Анита. Мы-то носим оружие. А ты, Блейк, вообще убиваешь вампиров и поднимаешь зомби. Можно придумать работу грязнее? – Это я знаю. – Но это было не так. Быть ликантропом – еще более грязная работа. Или нет? – Нет, Блейк, не знаешь. Любить человека, живущего в мире насилия, – тяжкий крест. То, что нас кто-то согласен терпеть, – это чудо. Не струсь, Блейк. – Я говорила, что собираюсь струсить? – Вслух – нет. Черт. – Бросим тему, Зебровски. – Как скажешь. Дольф в страшном восторге, что ты решила завязать семейную петлю... то есть узел. Я сползла по сиденью, насколько позволил ремень. – Я не выхожу замуж. – Может быть, не сейчас, но я знаю это выражение лица, Блейк. Ты встала на этот путь, и выход только на другом его конце. Я хотела бы поспорить, но слишком сама запуталась. Отчасти я верила Зебровски. Отчасти хотела перестать встречаться с Ричардом и вернуться к безопасной жизни. Ладно, ладно, не безопасной, раз вокруг меня сшивался Жан-Клод, но зато я не была помолвлена. Да, но я и сейчас не помолвлена? – Блейк, что с тобой? Я вздохнула: – Я долго жила одна, а человек привыкает к своей жизни. “К тому же он вервольф”. Этого я вслух не сказала, хотя мне и хотелось. Мне нужно чье-то мнение, но полицейский, тем более Зебровски, – неподходящий кандидат в такие консультанты. – Он тебя осаждает? – Да. – Хочет семью, детишек, весь набор? Детишек. Про детей никто не говорил. Интересно, Ричард представляет себе этакий маленький домик, он на кухне, я на работе, и детки? Нет, черт побери, нам надо сесть и поговорить серьезно. Если мы себе организуем помолвку, как нормальные люди, что это должно значить? И вообще Ричард хочет детей? Я точно нет. И где мы будем жить? Моя квартира слишком мала. У него дома? Не уверена, что мне это нравится. Это его дом, а ведь мы должны завести наш дом? Блин. Дети? У меня? Это я буду ходить беременная? Только не в этой жизни. Я-то думала, что у нас главная проблема – мохнатость. Может, это и нетак.29
Черная и холодная, извивалась внизу река, и камни торчали из нее, как зубы великанов. Крутой берег у меня за спиной густо порос лесом. Снег между деревьями был истоптан и разбросан, из-под него виднелась палая листва. Отвесный противоположный берег стоял стеной – оттуда не спустишься, разве только если прыгнуть. Поскольку глубина реки даже в середине не больше пяти футов, прыжок с тридцати футов не казался удачным решением. Я осторожно встала на краю осыпающегося берега. Черная вода бежала в нескольких дюймах от моих ног. Из берега, разрывая землю, вырывались корни деревьев. Такое сочетание снега, листьев и почти отвесного обрыва будто самой судьбой предназначалось, чтобы сбросить меня в воду, но я буду сопротивляться этому сколько смогу. Камни уходили в воду низкой неровной стеной. Некоторые из них еле возвышались над поверхностью, но тот, что был в середине, торчал на высоту в половину человеческого роста. И вокруг него обернулась та самая кожа. Дольф, как всегда, был мастером преуменьшений. Кожа – ведь она должна быть размером с хлебницу, а не чуть больше “тойоты”? Голова висела на торчащей скале, будто нарочно обернутая. Дольф хотел, чтобы я это увидела – нет ли в этом какого-то ритуального смысла. На берегу поджидала команда водолазов в сухих гидрокостюмах, более пухлых, чем мокрые, и лучше сохраняющих тепло в холодной воде. Высокий водолаз, уже натянувший капюшон на голову, стоял рядом с Дольфом. Его мне представили как Мак-Адама. – Можно нам уже доставать шкуру? – Анита? – обратился ко мне Дольф. – Пусть лучше они лезут в воду, чем я. – А опасности нет? – спросил Дольф. Это уже другой вопрос. Придется сказать правду. – Я не знаю. Мак-Адам посмотрел на меня: – А что там может быть? Это же просто кожа. Я пожала плечами: – Мне неизвестно, что это за кожа. – И что? – И то. Помните Сумасшедшего Волшебника в семидесятых? – Мне странно, что вы его помните, – ответил Мак-Адам. – Я его в колледже проходила. Второй курс, террористическая магия. Этот Волшебник специализировался на закладке волшебных ловушек в глухомани. Один из его любимых фокусов – оставить шкуру животного, которая прилипает к телу первого, кто ее коснется. Снять ее могла только ведьма. – Это было опасно? – спросил Мак-Адам. – Один человек задохнулся, когда она прилипла к его лицу. – Как он умудрился ткнуться в нее лицом? – У покойника не спросишь. Профессии аниматора в семидесятые годы не было. Мак-Адам посмотрел на воду. – Ладно, как вы проверите, опасна ли она? – Кто-нибудь уже в воду лазил? Мак-Адам ткнул большим пальцем в сторону Дольфа: – Он нам не дал, а шериф Титус велел оставить все как есть до приезда какого-то крутого эксперта по монстрам. – Он смерил меня взглядом. – Это вы и есть? – Это я и есть. – Тогда делайте свою работу эксперта, чтобы мне с моими людьми можно было туда полезть. – Прожектор тебе включить? – спросил Дольф. Когда я приехала, место действия было освещено, как бенефис в китайском театре. После первого осмотра я велела им выключить иллюминацию. Есть вещи, которые видны при свете, а есть и такие, которые проявляются только в темноте. – Нет, пока не надо. Сначала посмотрим в темноте. – А чем свет мешает? – Есть такие твари, что прячутся от света, Дольф, и они могут отхватить кусок от кого-нибудь из водолазов. – Вы что, серьезно? – спросил Мак-Адам. – Ага. А вы не рады? Он посмотрел на меня, потом кивнул: – Понимаю. Как вы собираетесь посмотреть поближе? Похолодало только последние несколько дней, и вода должна быть где-то градусов сорок (по Фаренгейту. Примерно 4, 5 по Цельсию), но без костюма все равно холодно. – Я буду стоять на камнях. Может быть, суну в воду руку – посмотреть, не попытается ли кто-то клюнуть, но в воду лезть не собираюсь. – Вы не шутите с монстрами. Я не шучу с водой. В такой воде за пять минут вы получите серьезное переохлаждение. Постарайтесь не падать. – Спасибо за совет. – А ведь промокнете, – сказал Айкенсен. Он стоял прямо надо мной, опираясь на дерево, форменную шляпу он натянул пониже, воротник поднял. Но уши и большая часть лица у него все равно были на холоде. Дай Бог, чтобы он себе что-нибудь отморозил. Под подбородком у него висел фонарь, как побрякушка на Хеллоуин, и сам он улыбался. – Мы ничего не трогали, мисс Блейк. Оставили все как нашли. Я не отреагировала на слово “мисс”. Он это сделал, чтобы меня позлить, а если я не замечу, будет злиться он. Вот так. Хеллоуиновская улыбочка побледнела и исчезла. – В чем дело, Айкенсен? Ножки замочить боитесь? Он оттолкнулся от дерева. Движение вышло слишком резким. Айкенсен заскользил вниз по берегу, размахивая руками в тщетной надежде замедлить падение, хлопнулся на задницу и продолжал скользить точно на меня. Я отступила в сторону, и берег подо мной осыпался. Пришлось перепрыгнуть, и я оказалась на ближайшем торчащем из реки камне. На нем я и скорчилась, чуть не упав на четвереньки, чтобы не полететь в воду. Камень был мокрый, скользкий и холоднющий. Айкенсен с воплем плюхнулся в воду. Он сидел у берега, журчащая вода доходила ему до середины груди. Он колотил по воде руками в перчатках, будто пытался дать ей сдачи. От этого он только промокал сильнее. Кожа не соскользнула со скалы и не накрыла его. Никто его не схватил. В воздухе не ощущалось и тени магии. Только холод и шум воды. – Кажется, его никто не съел и не съест, – сказал Мак-Адам. – Похоже на то. – Я постаралась не выдать своего разочарования. – Айкенсен, какого черта! Вылезай из воды! – бухнул голос шерифа Титуса с вершины обрыва. Шериф стоял там в окружении полисменов около грунтовой дороги, по которой мы приехали: Еще там стояли две машины “скорой помощи”. Три года назад вступил в действие закон Гайа, согласно которому на месте происшествия должна присутствовать “скорая помощь” на тот случай, если есть шанс, что останки гуманоидные. “Скорую” стали вызывать даже на трупы койотов, будто это мертвые вервольфы. Закон вступил в действие, а средств на систему “скорой помощи” не выделили. Вашингтон хлебом не корми, дай только усложнить людям жизнь. Мы находились на заднем дворе чьего-то летнего дома. У летних домов бывают причалы и даже лодочные сараи, если к владениям подходит достаточно глубокая вода. По этому каменистому каналу могло бы пройти разве что каноэ, и потому ни причалов, ни лодочного сарая здесь не было – только черная холодная вода и мокрый – очень мокрый – помощник шерифа. – Айкенсен, вылезай к чертям на камни и помоги мисс Блейк, раз ты все равно мокрый! – Мне его помощь не нужна, – крикнула я Титусу. – Ну-ну, мисс Блейк, это же наш округ. Некрасиво будет, если вас сожрет какая-нибудь бестия, пока мы будем себе стоять на сухих камешках на берегу. Айкенсен встал и чуть не рухнул снова, поскользнувшись на песчаном дне. Посмотрел на меня таким взглядом, будто это я во всем виновата, но полез на камень с другой стороны от висевшей кожи. Фонарик свой он потерял. В темноте с него капала вода, только шляпа осталась сухой – он сумел удержать ее над водой. И был он жалок, как мокрая курица. – Как-то я не заметила, чтобы вы вызвались лезть на это дерево, – сказала я Титусу. Он пошел вниз. Кажется, у него это получалось куда лучше, чем у меня. Я шаталась от дерева к дереву, как пьяная, а он, правда, выставил руки, готовый схватиться, но шел без опоры. Остановился он рядом с Дольфом. – Распределение обязанностей, мисс Блейк. Что и сделало эту страну великой. – А вы что думаете об этом, Айкенсен? – спросила я менее едко. – Он – начальник, – сообщил Айкенсен, хмуро глянув на меня. Не то чтобы ему это нравилось, но он считал, что так и надо. – Давай заниматься делом, Анита, – сказал Дольф. Перевод: “Перестань дразнить гусей”. Все хотели убраться с мороза, и я их не осуждаю. Мне тоже хотелось бы. Очень осторожно я встала на скользкий камень. Луч фонаря отразился от водной ряби, как от черного сплошного зеркала. Я посветила на первый камень. Он отблескивал водой и, наверное, льдом. Так же осторожно я переступила на него. Следующий камень – без происшествий. Кто мог знать, что найковские с воздушной подушкой кроссовки так отлично годятся для обледенелых камней? Мелькнуло в голове предупреждение Мак-Адама насчет гипотермии. Этого мне только и не хватало – попасть в больницу от переохлаждения. Мало мне проблем и без битвы со стихиями? Между следующими двумя камнями была расселина. Провоцирующее расстояние. Почти что длина шага, только на дюйм больше. Камень, на котором я стояла, был плоским, очень невысоко поднимался над водой, зато надежен. А следующий был закруглен с одной стороны и обрывался в воду. – Боишься ножки замочить? – Айкенсен улыбнулся – блеснул оскалом зубов в темноте. – Завидуешь, что ты мокрый, а я нет? – Сделал бы я тебя мокрой при случае! – Такая погань мне только в кошмаре присниться может, – ответила я. Мне предстояло сделать прыжок и надеяться каким-то чудом сохранить равновесие. Я обернулась на берег. Хотелось попросить у водолазов гидрокостюм, но как-то это было бы трусливо, пока Айкенсен трясется мокрый на камнях. А может, и так прыгну. Авось не упаду. Отступив к краю камня, я прыгнула. Мгновение полета – и нога коснулась камня, соскользнула, поехала. Я хлопнулась на камень, хватаясь обеими руками и одной ногой, а другая оказалась глубоко в ледяной воде. Вода обожгла кипятком, и я выругалась. Потом я выбралась на камень, а со штанины текла вода ручьем. До дна я ногой не достала. Насколько можно было судить по клоунаде Айкенсена, с обеих сторон от камня вода мне по пояс. А я нашла яму, в которую могла бы уйти с головой. Везение – хорошо, что я туда только ногой попала. Айкенсен надо мной смеялся. Будь это кто другой, я бы посмеялась с ним вместе, но это был он, и смеялся он надо мной. – Я хотя бы фонарик не выронила! Даже для меня это прозвучало ребячески, но он перестал ржать. Иногда и ребячеством можно достичь своего. Я уже была рядом с кожей. Вблизи она производила впечатление еще более сильное. Еще с берега я поняла, что это кожа пресмыкающегося. Теперь было видно, что это определенно змея. Самые большие чешуйки были размером с мою ладонь. Пустые глазницы – размером с мяч для гольфа. Я протянула руку, чтобы ее потрогать, и что-то обвилось вокруг моей руки. Я вскрикнула, не сразу сообразив, что это – свободно болтающаяся в воде змеиная кожа. Когда ко мне вернулось дыхание, я коснулась шкуры, ожидая встретить пальцами легкую кожу-выползок. Шкура оказалась тяжелой и мясистой. Я поднесла ее край к свету – это не был выползок. Со змеи содрали кожу. Была ли она жива, когда это сделали, – вопрос теперь спорный. Сейчас она уже мертва. Мало кто из живых существ может выжить после сдирания кожи заживо. В чешуйках и в форме головы что-то напоминало кобру, но сами чешуйки опалесцировали даже в свете фонаря. Эта змея не была одноцветной – она была как радуга или как нефтяная пленка на воде. Цвет менялся в зависимости от угла освещения. – Ты будешь с ней играться, или все же водолазы ее заберут? – спросил Айкенсен. Я не обратила внимания. Тут что-то такое у змеи на лбу, между глаз, что-то гладкое, белое, круглое... Я ощупала эту штуку пальцами. Жемчужина. Жемчужина размером с мяч для гольфа. Какого черта делает гигантская жемчужина в голове змеи? И почему тот, кто ее ободрал, не забрал жемчужину? Айкенсен потянулся и потрогал кожу. – Брр! Что это за гадость? – Гигантская змея, – ответила я. Он с воплем отдернул руку и стал обтирать о рукав, будто хотел стереть само ощущение гладкой кожи. – Боишься змей? – спросила я. – Нет! – огрызнулся он, но мы оба знали, что это неправда. – Слушайте, сладкая парочка, вам там хорошо на камнях? – спросил Титус. – Давайте дело делать. – Что-нибудь существенное было в положении этой кожи, Анита? – спросил Дольф. – Думаю, нет. Наверное, она просто зацепилась за камень. Не похоже, чтобы ее нарочно туда положили. – Тогда мы можем ее забрать? Я кивнула: – Да, пусть работают водолазы. Айкенсен уже проверил, что хищников в воде нет. – Что это значит? – глянул на меня Айкенсен. – Если бы там были какие-нибудь жуткие твари, они бы тебя съели, а раз они этого не сделали, значит, их там нет. – Ты меня использовала как наживку! – Ты сам упал. – Мисс Блейк, можем мы ее забрать? – спросил Титус. – Да, – ответил Дольф. – Давайте, ребята. Водолазы переглянулись. – Можно включить прожектор? – спросил меня Мак-Адам. – Валяйте. Луч ударил в меня. Я прикрыла глаза рукой и чуть не соскользнула в воду. Господи, до чего ярко! Вода осталась такой же черной, бурной и непрозрачной, но камни заблестели, и мы с Айкенсеном оказались на авансцене. Змеиная кожа заискрилась всеми цветами радуги. Мак-Адам надвинул маску на лицо, зажав во рту загубник. Его примеру последовал только один водолаз. Наверное, чтобы снять эту шкуру, не надо лезть в воду всем четверым. – А зачем они понадевали акваланги, чтобы болтаться в них на мелком месте? – спросил Айкенсен. – Страховка на случай, если водолаза подхватит течение или он попадет в яму. – Здесь не такое сильное течение. – Достаточно сильное, чтобы унести шкуру, если оно ее подхватит. С аквалангом можно ее догонять, куда бы ее ни понесло. – Ты говоришь так, будто сама это делала. – Я сдавала на удостоверение водолаза. – Экая ты многогранная, – сказал он. Водолазы уже добрались до нас. Баллоны аквалангов казались выступающими из воды спинами китов. Мак-Адам приподнял лицо над водой и рукой в перчатке взялся за камень. Вынув загубник изо рта, он шевелил ластами, удерживаясь на течении. Второй водолаз был возле Айкенсена. – Ничего, если мы порвем эту шкуру? – спросил Мак – Адам. – Я ее отцеплю с этой стороны скалы. – Руку замочите до плеча. – Но ведь выживу? Лицо его под маской и капюшоном трудно было разглядеть, но он точно нахмурился. – Выживете. Я опустила руку, коснулась воды. От прикосновения к ледяной поверхности я остановилась в нерешительности, но только на миг. Погрузив руку в воду до плеча, я хотела ее распутать, но наткнулась на что-то твердое и скользкое – не на кожу. С визгом я отдернула руку, чуть не плюхнувшись в воду. Как-то сохранив равновесие, я вытащила пистолет. Только я успела сказать: “Там что-то есть!” – как оно вынырнуло на поверхность. Круглое лицо с вопящим безгубым ртом взметнулось вверх, руки вытянулись к Мак-Адаму. Оно свалилось обратно в воду, я только успела заметить проблеск темных глаз. Водолазы рванули к берегу уверенными сильными гребками, будто за ними гнался сам сатана. Айкенсен попятился и свалился в воду. Он вскочил, отряхиваясь, с пистолетом в руке. – Не стреляй! – крикнула я. Эта штука снова всплыла на поверхность. Я соскользнула к ней. Тварь завизжала, человеческие руки потянулись ко мне. Она вцепилась в мой жакет и подтянулась ко мне. Пистолет был у меня в руке, но я не стреляла. В нее целился Айкенсен. С берега неслись крики, к нам бежали копы, но времени не было. Были только мы с Айкенсеном посередине реки. Тварь цеплялась за меня, уже не крича, просто цеплялась, будто, кроме меня, в мире не осталось ничего. Безухим лицом она ткнулась мне в грудь. Я направила пистолет в грудь Айкенсену. Это привлекло его внимание. Он мигнул, вгляделся в меня. – Какого черта? – Прицелься куда-нибудь в другое место, Айкенсен. – Как мне надоело смотреть в дуло твоего пистолета, стерва ты этакая! – Взаимно, – ответила я. Голоса стали громче, к нам бежали люди. Несколько секунд оставалось. Несколько секунд, пока нас кто-то спасет. Несколько секунд опоздания. Рядом с Айкенсеном шлепнулась пуля – так близко, что его окатило водой. Он дернулся, и его револьвер выстрелил. Тварь бешено дернулась, но я уже нырнула за камни. Она держалась за меня, как приросшая. Мы пропыли мимо большой скалы, телепаясь в змеиной шкуре, но я сумела не отвести браунинга от Айкенсена. Выстрелы его “магнума” гремели в воздухе, отдаваясь вибрацией у меня во всем теле. Если он повернется к нам, я выстрелю. – Айкенсен, будь ты проклят, спрячь этот дурацкий револьвер! – Раздался тяжелый плеск – наверное, Титус шлепал к нам по воде, но я не могла отвести глаз от Айкенсена. А он отвернулся от меня в сторону всплесков. Первым до места добрался Дольф. Он высился над Айкенсеном, как кара Господня. Айкенсен стал поворачивать к нему ствол, будто учуял опасность. – Наведи на меня эту пушку, и я тебе ее в пасть забью, – произнес Дольф, и его голос перекрыл даже звон у меня в ушах. – Если он наведет ее на тебя, – сказала я, – я его застрелю. – Никто его не застрелит, кроме меня! Титус приплюхал наконец. Он был ростом ниже всех, кроме меня, и потому ему трудно было бороться с течением. Схватив Айкенсена за ремень, он свалил его в воду, а когда тот падал, выхватил у него револьвер. Айкенсен вынырнул, отплевываясь, кашляя и зверея. – Зачем вы это делаете? – А ты мисс Блейк спроси. Спроси, спроси! Он был мокрый, низенький, но Айкенсен все равно боялся его, как детка учителя. – Зачем? – спросил Айкенсен. Я опустила браунинг, но не убрала его. – С крупнокалиберным оружием та проблема, Айкенсен, что оно выдирает слишком много мяса. – Чего? Титус толкнул его так, что Айкенсен чуть не хлопнулся снова. – Если бы ты спустил курок, парень, когда эта тварь вот так прижималась к мисс Блейк, ты бы убил их обоих. – А она просто защищала эту мерзость. Сказала, чтобы я не стрелял. Вы только посмотрите на это! Тут все повернулись ко мне. Я встала, опираясь на камни. Это создание лежало мертвым грузом, будто потеряло сознание, вцепившись руками в мой жакет. Мне труднее оказалось убрать пистолет, чем его вытащить. Холод, адреналин да еще рука этого человека, закрывающая кобуру. Потому что именно это я и держала. Человек, с которого заживо содрали кожу, но который почему-то был жив. Конечно, это был не совсем человек. – Это человек, Анита, – сказал Титус. – И он ранен. Не будь вы так заняты стрельбой во все стороны, могли бы разглядеть, что у вас перед глазами. – Это нага, – сказала я. – Кто нага? – спросил Титус. – Вот этот человек. – Что еще за нага? – Быстро все из воды! – заревел голос с берега. Это был фельдшер с охапкой одеял. – Быстро, ребята, давайте все в больницу! Я не могу сказать точно, но он, кажется, еще бурчал себе под нос “кретины проклятые!”. – Что еще за нага? – повторил Титус свой вопрос. – Объясню, если вы мне поможете дотащить его до берега. Я себе уже задницу почти отморозила. – Вы себе сейчас не только задницу отморозите, – предупредил фельдшер. – Все на берег, люди, живее! – Помогите ей, – велел Титус. Двое помощников в форме вошли в воду и подшлепали к нам. Они подняли человека, но его руки не отрывались от моего жакета. Хватка была мертвая. Я проверила пульс у него на шее – еле заметный, но ровный. Фельдшер тут же оборачивал одеялами всех выходящих на берег. Его напарница, худощавая женщина со светлыми волосами, глядела на нагу, блестевшего в свете прожекторов, как открытая рана. – Что с ним случилось? – спросил один из помощников шерифа. – С него содрали кожу, – ответила я. – Господи Иисусе! – воскликнул один из них. – Мысль правильная, но религия не та, – ответила я. – Что? – Ничего. Можете разжать ему руки? Они не смогли. Пришлось им нести его с двух сторон, а я ковыляла сзади – его руки так и не отпустили мою одежду. Никто из нас не упал – второе чудо. А первое – что Айкенсен до сих пор жив. А если посмотреть на голубоватую кожу человека, может быть, счет чудес не ограничивался двумя. Блондинка-фельдшерица опустилась возле наги на колени и шумно вздохнула. Ее напарник набросил одеяла на меня и на помощников шерифа. – Когда отцепите его от себя, быстро в машину. Как можно скорее сбросить мокрую одежду. Я было открыла рот, но он ткнул в меня пальцем: – Либо снять мокрую одежду и сидеть в теплой машине, либо вас отвезут в больницу надолго. Вам выбирать. – Есть, капитан! – ответила я. – И не забывайте, – добавил он и пошел оборачивать одеялами остальных. – А что делать с кожей? – спросил Титус. Он тоже был завернут в одеяло. – Тащите ее на берег. Мак-Адам спросил: – А там точно больше нет сюрпризов? – Я думаю, что на эту ночь нам больше наги не попадутся. Он кивнул и вновь скользнул в воду со своим напарником. Приятно, когда с тобой не спорят. Может быть, все дело в ободранном теле наги. Фельдшера попытались отодрать пальцы наги от моего жакета по одному. Пальцы не хотели разгибаться. Они держались, как пальцы трупа после окоченения. – Вы знаете, кто он такой? – спросила светлая фельдшерица. – Нага. Она переглянулась с напарником. Он покачал головой. – А что такое нага? – Создание из индуистских легенд. Чаще всего их изображали в форме змеи. – Ничего себе, – сказал фельдшер. – А биология у него как у млекопитающего или как у рептилии? – Не знаю. Бригада “скорой помощи” организовала что-то вроде конвейера и направляла всех в теплоту салонов “скорой помощи”. Медперсонала явно не хватало. Они пропитали мягкую простыню теплым солевым раствором и завернули в нее нагу. Его тело было сплошной открытой раной со всеми вытекающими последствиями. Самой большой опасностью была инфекция. Подвержены ли инфекции бессмертные существа? Кто знает. О противоестественных созданиях я кое-что знала, но первая помощь бессмертному? Это не моя специальность. Его завернули в несколько одеял. Я глянула на начальника бригады. Он сказал: – Даже если это пресмыкающееся, от одеял вреда не будет. Он был прав. – Пульс слабый, но ровный, – сказала женщина. – Рискнем ставить капельницу или... – Не знаю, – ответил ее напарник. – Он вообще не должен быть жив. Давай просто повезем его. Нам главное – довезти его до больницы. Послышался далекий вой дополнительных машин “скорой помощи”. “Держитесь, идет подмога!” Фельдшера положили нагу на длинную спинную шину и сунули в беседку, привязанную к спущенным с обрыва веревкам. – Знаете ли вы что-нибудь, что может нам помочь его лечить? – спросил фельдшер, глядя на меня очень прямо. – Вряд ли. – Тогда дуйте в машину. Немедленно. Я не стала спорить. Я продрогла до костей, и мокрая одежда примерзала к телу даже под одеялом. Я оказалась в машине “скорой помощи”, одетая только в одеяло, а ребята из “скорой” давали мне подогретый кислород. В одной машине со мной оказались Дольф и Зебровски. Лучше, чем Айкенсен и Титус. Пока мы ждали, чтобы врачи нам сказали каждому “будете жить”, Дольф вернулся к делу: – Расскажи мне про этих наг. – Как я уже сказала, это существа из индийских легенд. Чаще всего их изображают в виде змей, кобр в частности. Они могут принимать вид человека или появляться в виде змеи с человеческой головой. Они служат стражами капель дождя и жемчужин. – Повтори-ка? – попросил Зебровски. Его тщательно уложенные волосы засохли беспорядочными вихрами. Не умея плавать, он бросился в воду спасать меня, маленькую заразу. Я повторила. – В голове этой кожи вделана жемчужина. Я думаю, что это кожа наги. Кто-то его ободрал заживо, но он не умер. Как кожа попала в реку или как он туда попал – не знаю. – То есть ты хочешь сказать, – произнес Дольф, – что он был змеей и что с него содрали кожу, но он выжил. – Как видишь. – Почему он оказался сейчас в человеческом виде? – Не знаю. – Почему он не умер? – Наги бессмертны. – А тебе не надо было это сказать медикам? – спросил Зебровски. – Он полностью освежеван и все равно жив. Я думаю, они сами догадаются. – Резонно, – согласился Зебровски. – Кто из вас стрелял в сторону Айкенсена? – Это Титус, – ответил Дольф. – Он его изругал на все корки и отобрал револьвер, – добавил Зебровски. – Надеюсь, он его обратно не получит. Уж если кому нельзя давать оружие, так это Айкенсену. – У тебя есть с собой во что переодеться, Блейк? – спросил Зебровски. – Нет. – У меня пара тренировочных в багажнике. Я хочу вернуться к остаткам своего юбилейного вечера. Сидеть в машине Зебровски в ношеной паре тренировочных – эта мысль меня никак не привлекала. – Нет, Зебровски, спасибо. – Они чистые, – ухмыльнулся он. – Мы с Кэти собирались сегодня потренироваться, но как-то не вышло. – Даже в тренажерный зал не добрались? – Нет. – Зебровски покраснел, начиная от шеи. Наверное, я что-то очень точное сказала, что достала его так быстро. – А какие упражнения делаете вы двое? – спросила я. – Упражнения мужчине необходимы, – серьезно заметил Дольф. Зебровски поглядел на меня, задирая брови. – А тебе твой женишок сильную дает нагрузку? – Он повернулся к Дольфу. – Я тебе говорил, что Блейк завела себе приятеля? Он у нее ночует. – Мистер Зееман подходил к телефону, – ответил Дольф. – А разве у тебя телефон стоит не рядом с кроватью, Блейк? – спросил Зебровски, сделав самые что ни на есть невинные глаза. – Давай свои тренировочные и увози меня отсюда, – сказала я. Зебровски рассмеялся, и Дольф тоже. – Это костюм Кэти, так что постарайся, чтобы на него ничего не попало. Если будешь делать упражнения, сначала сними его. Я показала ему средний палец. – Ой, еще раз так сделай! – попросил Зебровски. – У тебя одеяло распахивается. И чего это они все так забавляются?30
В четыре часа утра я стояла в холле перед своей квартирой в невыносимо розовом тренировочном костюме. Мокрые шмотки, свернутые в узел, торчали под левой рукой, как пакет с рождественскими гостинцами. И даже в розовом тренировочном мне было холодно. От медиков я кое-как отбилась, пообещав им принять горячую ванну и выпить чего-нибудь горячего. По лестнице я взбежала в носках. Костюм Кэти я еще могла надеть, но не ее туфли. Я замерзла, устала, и у меня саднило лицо. Зато головная боль прошла. Может быть, сказалось погружение в ледяную воду, а может быть – прикосновение наги. Я что-то не припоминала связанные с ними случаи спонтанных исцелений, но читала я о нагах уже очень давно. Это была последняя тема в курсе противоестественной биологии. Главные ключевые моменты были кожа кобры и жемчужина. Надо будет полезть в учебник и перечитать этот раздел. Хотя дежурный врач больницы, куда они поедут, должен будет перечитать это раньше меня. У них в компьютерах есть что-нибудь по нагам? Лучше для них, если есть, чтобы не ссориться с законом. Интересно, есть у этого наги кто-нибудь, кто подаст от его имени иск, если это требование не выполнено? Или он встанет со смертного одра и подаст иск сам? Второй раз за шесть часов я стою перед собственной дверью без ключа. Прислонившись головой к стене – только на секунду, – я стала себя жалеть. Не хочу я сегодня снова видеть Ричарда. Нам много о чем с ним надо поговорить, что никак не связано с его сутью оборотня. Зря я подумала о детях. Сегодня мне не хочется обсуждать этих милых шалунов. И ничего не хочется обсуждать. Хочется только залезть в кровать, и чтобы меня оставили в покое. Я вдохнула поглубже и выпрямилась. Не обязательно выглядеть такой удрученной, как я себя чувствую. Позвонив в свою собственную дверь, я поклялась себе заказать вторые ключи. Нет, не для Ричарда. Оба набора для меня. Ричард открыл дверь. Волосы у него спутались спросонья тяжелой волнистой массой. Он был босой, без рубашки, с расстегнутой верхней пуговицей на джинсах. И вдруг мне стало приятно его видеть. Чудесная вещь – физическое желание. Схватив Ричарда за пояс джинсов, я притянула его к себе. Он вздрогнул от прикосновения моей мокрой одежды, но не отстранился. Со сна его тело было почти лихорадочно горячим. Я согревала руки у него на спине, и он дергался, извивался от их холодного прикосновения, но не отодвинулся. Мокрые шмотки я бросила на пол. Мы поцеловались. Губы Ричарда были мягкие. Я водила руками по его талии, опуская пальцы опасно низко. Он что-то сказал мне на ухо тихим низким голосом. Я ожидала каких-то нежностей или неприличных обещаний, но услышала совсем другое: – Мы не одни. Я вроде как замерла. Мне представилась Ронни или, хуже того, Ирвинг, сидящий на кушетке и глядящий, как мы тискаемся. – О черт! – сказала я тихо и с чувством. – Наконец-то вы дома, ma petite. – Нет, это похуже Ирвинга. Я с отвисшей челюстью уставилась на Ричарда: – Что происходит? – Он пришел, когда я спал. Я услышал, как дверь открылась, и проснулся. Я снова вдруг похолодела до самых онемевших пальцев ног. – С тобой нечего не случилось? – Вы действительно хотите обсуждать это в коридоре, ma petite? – очень разумным голосом спросил Жан-Клод. Я хотела бы остаться в коридоре, раз он предлагает войти, но это было бы ребячеством. И вообще это моя квартира. Я вошла в дверь, боком ощущая теплое присутствие Ричарда. Узел мокрой одежды я вогнала в дверь пинком, сохраняя руки свободными. Пистолет висел на виду поверх тренировочных. Кобура болталась и хлопала без ремня, но достать пистолет я все равно могла бы. Наверное, мне он не понадобиться, но приятно было напомнить Мастеру, что я шутить не люблю. Ричард закрыл дверь и прислонился к ней, держа руки за спиной. Лицо его было почти скрыто упавшими волосами. Мышцы живота у него напряглись, и меня тянуло их погладить – чем мы, наверное, и занялись, кабы у меня в гостиной не было вампира. Жан-Клод сидел на моем диване. Распахнутая черная рубашка открывала торс. Руки он раскинул по спинке дивана, и рубашка приподнялась, открывая соски – единственные две темные тени на белейшей коже. Губы его чуть изогнулись в улыбке. На белом диване он смотрелся театрально и великолепно. Очень подходил под этот антураж. Черт возьми, надо будет купить новую мебель – не белую и не черную. – Что вы тут делаете, Жан-Клод? – Разве так следует встречать своего нового кавалера? – Жан-Клод, пожалуйста, не доставайте меня сегодня. Я слишком устала для этих штучек. Скажите, зачем вы здесь и чего хотите, а потом выметайтесь. Он встал, будто его подняли за ниточки – одним бескостным легким движением. Теперь хотя бы его рубашка скрывала бледное совершенство тела. Уже что-то. – Я пришел повидаться с вами и с Ричардом. – Зачем? Он засмеялся, и этот звук окатил меня будто меховой волной, мягкий и скользкий, щекочущий и мертвый. Я перевела дыхание и отстегнула кобуру. Он пришел не воевать, флиртовать он пришел. Пройдя мимо них обоих, я повесила кобуру на спинку кухонного стула, при этом ощущая на себе их взгляды. Мне было одновременно и лестно, и чертовски неудобно. Я оглянулась. Ричард стоял возле двери, раздетый и заманчивый. Жан-Клод стоял возле дивана абсолютно неподвижно, как трехмерная картинка из эротического сна. Сексуальный потенциал в комнате зашкаливал за астрономические цифры. Даже почти обидно, что ничего не произойдет. В кофейнике еще оставалось кофе. Если выпить достаточно кофе и принять по-настоящему горячую ванну, может быть, я оттаю. Вообще-то я предпочла бы душ – в четыре часа утра это быстрее. Но я обещала врачу “скорой” – что-то там насчет внутренней температуры. – Зачем вам было видеть меня и Ричарда? – Я налила себе кофе в свежевымытую чашку с пингвином. Хорошая из Ричарда хозяйка. – Мне сказали, что мосье Зееман собирается провести здесь ночь. – А если да, то что? – Кто тебе сказал? – спросил Ричард. Он оттолкнулся до двери и даже пуговицу застегнул. Жаль. – Мне сказал Стивен. – Он бы не дал эту информацию по своей воле, – сказал Ричард, стоя совсем рядом с Жан-Клодом. Физически он чуть возвышался над ним, но только чуть. Полуодетый, он должен был бы выглядеть неуверенно, нерешительно. А он выглядел вполне в своей тарелке. В первый раз, когда я увидела Ричарда, он лежал в кровати голым. И тогда его это тоже не смущало. – Он и не делал этого по своей воли, – подтвердил Жан-Клод. – Он под моей защитой. – Ты еще не вожак стаи, Ричард. Можешь защищать Стивена в стае, но правит по-прежнему Маркус. Он дал мне Стивена, как дал мне тебя. Ричард стоял, не шевелясь, но вдруг воздух вокруг него задрожал. Если в этот момент мигнуть, это можно было бы не заметить. Резкое ощущение силы хлынуло от него, и у меня по коже побежали мурашки. – Я никому не принадлежу. Жан-Клод повернулся ко мне – лицо дружелюбное, голос спокойный. – Ты не признаешь власть Маркуса? Вопрос был с подвохом, и мы все это знали. – Что будет, если он скажет “нет”? – спросила я. Жан-Клод повернулся ко мне тщательно-бесстрастным лицом. – Он скажет “нет”. – И вы скажите Маркуса. Что тогда? Тут он улыбнулся – медленный изгиб губ, от которого блеснули идеально-синие глаза. – Маркус это воспримет как прямой вызов своей власти. Я поставила чашку и обошла стол. Энергия Ричарда щекотала мне кожу, как колонна марширующих насекомых. От Жан-Клода – ничего. Нежить шума не издает. – Если Ричард будет убит по вашей вине, пусть даже косвенной, наша сделка разрывается. – Мне не нужно, чтобы ты защищала меня, – сказал Ричард. – Если ты погибнешь в борьбе с Маркусом, это одно дело, но если причиной тому станет, что Жан-Клод меня ревнует, то это будет моя вина. Ричард тронул меня за плечо, и его энергия пробежала по моему телу, как электроток. Я вздрогнула, и он убрал руку. – Я могу просто перестать бороться с Маркусом, признать его главенство, и мне ничего не будет грозить. Я покачала головой. – Я видела, что Маркус считает приемлемым. Там безопасность и рядом не лежала. – Маркус не знает, что они сняли фильмы с такими концовками, – сказал Ричард. – Значит, ты с ним об этом говорил? – Вы о тех миленьких фильмах, которые организовала Райна? – спросил Жан-Клод. Мы обернулись к нему. От него изошел порыв силы, нарастающей. Рядом с ним стало трудно дышать, как во время грозы. Я мотнула головой. Все по порядку. – Что вы знаете об этих фильмах? – спросила я. Жан-Клод посмотрел на нас, сначала на одного, потом на другого. Остановил взгляд на моих глазах. – При ваших интонациях это звучит серьезнее, чем должно было бы быть. Что сделала Райна на этот раз? – Как ты узнал о фильмах? – спросил Ричард, шагнув ближе. Он коснулся грудью моей спины, и я ахнула. Кожа у меня дернулась, будто мне к спине приложили голый провод, но это не было больно. Просто ошеломляющее ощущение. Приятное, но такое, что если сейчас же не прекратиться, то станет больно. Я отступила, оставаясь между ними, ни к кому не поворачиваясь спиной. Они оба смотрели на меня. И выражение их лиц были почти одинаковые. Совсем чужие, будто они мыслили о том, что мне и присниться не может, слышали музыку, под которую мне никогда не танцевать. Я была в этой комнате единственным человеком. – Жан-Клод, скажите мне все как есть, что вы знаете о фильмах Райны. И без игр, если можно. Он секунду на меня глядел, потом грациозно пожал плечами: – Хорошо. Ваша самка альфа пригласила меня сниматься в грязном фильме. Мне была предложена главная роль. Я знала, что он это предложение отверг. Он эксбиционист, но любит выступать с определенным декорумом. Порнографические фильмы – это для него за гранью. – И тебе понравилось совокупляться с ней на экране? – спросил Ричард низким голосом, и его сила стала затоплять комнату. Жан-Клод повернулся к нему, и в глазах у него промелькнула злость. – А тобой она нахвалиться не может, мой мохнатый друг. Она говорит, что ты был великолепен. – Дешевый приемчик, Жан-Клод, – сказала я. – Вы мне не верите? Вы настолько уверены в нем? – Что он не стал бы спать с Райной – да. Странная гримаса мелькнула на лице Ричарда. Я посмотрела на него. – Этого не было? Жан-Клод засмеялся. – Мне было девятнадцать. Она была моей самкой альфа. У меня не было выбора. – Ага, как же. – У нее было право выбирать новых самцов. Это одна из вещей, которые я хочу отменить. – Ты все еще с ней спишь? – С тех пор, как смог сам решать, – нет. – Райна так нежно о тебе отзывается, Ричард, в таких страстных подробностях. Это не могло быть слишком давно. – Семь лет назад. – Правда? – В одном этом слове прозвучал целый мир сомнений. – Я тебе не лгу, Анита, – сказал Ричард и сделал шаг вперед. Жан-Клод двинулся ему навстречу. Уровень тестостерона поднялся еще выше уровня иномирной энергии, и нам грозило утонуть и в том, и в другом. Я встала между ними, упираясь рукой в грудь каждому из них. Как только я коснулась груди Ричарда, сила хлынула по моей руке, как холодная электрическая жидкость. Другая рука секунду спустя коснулась груди Жан-Клода. Какой-то трюк ткани или самого вампира, но здесь я тоже коснулась голой кожи. Она была мягкой и прохладной, и я ощутила, как сила Ричарда через мое тело бьет прямо в нее. В тот же момент внутри вампира взметнулся ответный вал силы. Эти две энергии схлестнулись, но бились они не друг с другом – они смешались в моем теле. Сила Жан-Клода – это был холодный, резкий ветер. А Ричард – весь теплота и электричество. Одна сила питала другую, как огонь и дерево. А под этим всем я ощутила самое себя, то, что давало мне умение поднимать мертвых. Волшебство, за отсутствием лучшего слова. Эти три силы схлестнулись в вихре, ускоряющем биение сердца, сводящее узлом мышцы живота. У меня подогнулись колени и я рухнула на четвереньки, тяжело дыша. Ощущение был такое, будто кожу стягивают с тела. Сердце застряло в горле и не давало дышать. Все предметы стали по краям золотистыми, перед глазами плясали круги света. Я готова была в любую минуту потерять сознание. – Что это за чертовщина была? Это спросил Ричард. Голос его доносился откуда-то гораздо дальше, чем должен был. И я никогда раньше не слышала, чтобы он чертыхался. Рядом со мной склонился Жан-Клод, но не пытался меня коснуться. Я смотрела в его глаза с расстояния нескольких дюймов. Зрачков не было – осталась только неимоверно красивая полночная синева. Так они выглядели, когда он обрушивал на меня всю свою силу вампира. Не думаю, что сейчас он делал это нарочно. Ричард склонился с другой стороны от меня. Он протянул ко мне руку, но когда нас разделял какой-то дюйм, между нами проскочила энергия, как электрическая искра. Он отдернул руку. – Что это? Судя по голосу, он слегка испугался. Я тоже. – Ma petite, вы можете говорить? Я кивнула. Все вокруг было слишком резким, как при выбросе адреналина. Тени на груди Жан-Клода, где раскрылась рубашка, были такими твердыми и ощутимыми. Материя казалась почти металлически черной, как спинка жука. – Скажите что-нибудь, ma petite! – Анита, что с тобой? Я повернулась к Ричарду – почти медленно. Волосы упали ему на грудь, закрыв один глаз. Каждая прядь была густой и четкой, как проведенная отдельно линия. Вокруг карих глаз виднелась каждая ресница – отдельно. – Все в порядке. Так ли? – Что случилось? – спросил Ричард. Я не поняла, кого он спрашивает. Надеясь не меня, потому что не знаю. Жан-Клод сел рядом со мной на пол, прислонившись спиной к столу. Закрыв глаза, он сделал глубокий и судорожный вдох. Когда он медленно выдохнул, глаза его открылись. В них была та же бездонная синева, будто он собирался напиться чьей-то кровью. Голос его прозвучал нормально – или не менее нормально, чем обычно. – Никогда я не ощущал такого прилива силы, не пролив сперва крови. – Тут я верю вам на слово, – ответила я. Ричард нависал надо мной, будто хотел бы помочь, но боится до меня дотронуться. Он полыхнул взглядом на Жан-Клода: – Что вы с нами сделали? – Я? – Красивое лицо Жан-Клода было очень спокойно, глаза полузакрыты, губы раскрыты. – Ничего. – Это ложь, – сказал Ричард. Он сел на корточки чуть поодаль, достаточно далеко, чтобы не коснуться меня случайно, но достаточно близко, чтобы между нами ползла эта висящая в воздухе сила. Я отодвинулась и выяснила, что близость Жан-Клода не намного лучше. Что бы это ни было, только не разовое явление. Этот потенциал все еще был в воздухе и у нас под кожей. Я поглядела на Ричарда: – Ты полностью уверен, что он что-то сделал. Я бы хотела тоже поверить. Но что ты знаешь, чего не знаю я? – Я этого не делал. Ты не делала. А магию я могу учуять. Значит, кроме него некому. Учуять? Я повернулась к Жан-Клоду: – Итак? Он рассмеялся, и этот смех скользнул у меня по спине меховой кистью – мягкий, скользкий, щекочущий. Слишком быстро после той бешеной силы, которую мы испытали только что. Я вздрогнула, и он засмеялся громче. Это вредно, и ты знаешь, что этого делать не надо, но прекращать не хочется. Его смех всегда был опасно заманчив, как отравленная конфета. – Клянусь любой клятвой, которой вы согласны поверить, что я ничего нарочно не делал. – А что вы сделали случайно? – спросила я. – Задайте тот же вопрос себе, ma petite. Я здесь не единственный мастер сверхъестественного. Да, здесь еще и я. – Вы хотите сказать, что это сделал один из нас? – Я хочу сказать, что я не знаю, кто это сделал, и не знаю, что это было. Но месье Зееман прав, это была магия. Чистая сила, от которой встанет дыбом шерсть у любого волка. – Что это должно значить? – спросил Ричард. – Если ты владеешь подобной силой, мой волк, даже Маркус может перед ней склониться. Ричард подтянул колени к груди, обхватив их руками. Взгляд его стал далеким и задумчивым. Эта мысль его заинтересовала. – Я что, единственная в этой комнате, которая не пытается объединить свое царство? Ричард посмотрел на меня почти извиняющимся взглядом. – Я не хочу убивать Маркуса. Если я смогу продемонстрировать ему такую силу, он может отступить. Жан-Клод улыбнулся мне – очень довольной улыбкой. – Вы признаете, что он – не человек; а теперь он хочет силы, которая сделает его вожаком стаи. – Улыбка его стала шире и перешла в очень короткий смех. – Я и не знала, что вы увлекаетесь музыкой пятидесятых, – сказала я. – Есть много такого, чего вы обо мне не знаете, ma petite. Я смотрела на него, не отводя глаза. Представить себе, как Жан-Клод танцует буги-вуги в “Шангри-ла” – это чуднеевсего, что я этой ночью видела. В наг я еще могу поверить, но что у Жан-Клода есть хобби – это уже слишком.31
Горячая ванна. Снова широкая футболка, тренировочные и носки. Я буду единственная в этой комнате одета чучелом. Надо при первой возможности купить что-нибудь вместо этого черного халата. Они сидели на диване, отодвинувшись друг от друга как можно дальше. Жан-Клод сидел как манекен, рука на спинке дивана, другая рядом с коленями. Еще он положил ногу себе на колено, будто показывая совершенство своих мягких туфель. Ричард свернулся на своем конце дивана, подтянув колено к груди, а другое положив на диван согнутым. Ричард выглядел уютно, а Жан-Клод – будто ждал модного фотографа. Двое мужчин в моей жизни – это было почти невыносимо. – Я собираюсь поспать, так что все, кто здесь не остается, – на выход. – Если вы обращаетесь ко мне, ma petite, у меня нет намерения уходить. Разве что Ричард уйдет вместе со мной. – Стивен сказал тебе, зачем я здесь. Ей после травмы нельзя быть одной. – Посмотри на нее, Ричард. Разве она выглядит больной? – Он изящно показал рукой. – Я признаю, что она получила некоторые повреждения. Но твоя помощь ей не нужна. Возможно, даже моя не нужна. – Я пригласила Ричарда остаться у меня. Вас я не приглашала. – Но вы приглашали меня, ma petite. – Во-первых, перестаньте меня так называть. Во-вторых, когда это я вас приглашала? – Последний раз, когда я здесь был. Кажется, в августе. Черт, я и забыла! Это было хуже, чем неосторожность. Я поставила Ричарда под удар. Мы тогда договорились, но я не знала этого, когда я оставляла его одного, оставляла одного там, куда Жан-Клод может приходить и уходить по своему желанию. – Я это могу исправить прямо сейчас. – Если вам будет приятен этот театральный жест, не стесняйтесь, но Ричард не должен провести здесь ночь. – Почему? – Мне кажется, вы одна из тех женщин, которые, когда отдают свое тело, отдают и свое сердце. Если вы переспите с нашим мосье Зееманом, возврата уже не будет. – Секс – это не обязательство, – сказала я. – Для большинства людей – нет, но для вас – боюсь, что да. То, что он так хорошо меня знает, заставило меня покраснеть. Черт бы его побрал. – Я не собиралась с ним спать. – Верю вам, ma petite, но я вижу, как вы следите за ним глазами. Он сидит здесь, такой красивый, теплый и очень живой. Если бы меня не было в минуту вашего прихода домой, вы бы устояли? – Да. Он пожал плечами: – Наверное. Ваша сила воли просто пугает. И все же я не могу так рисковать. – Вы не верите, что я не буду к нему приставать? Снова то же пожатие плеч, которое могло значить что угодно. Улыбка у него была манящая и снисходительная. – Почему? Вы сами к нему неравнодушны? Вопрос застал его врасплох, и удивление Жан-Клода вполне стоило гримасы отвращения на лице Ричарда. Жан-Клод посмотрел на Ричарда, уделив ему все свое внимание. Он оглядывал все его тело медленным, проникновенным взглядом, и этот взгляд не остановился в паху или на груди, но поднялся до шеи. – Это правда, что кровь оборотней бывает слаще крови людей. И это потрясающее ощущение, если можно этого добиться и не быть разорванным на части. – Вы говорите, как насильник, – сказала я. Его улыбка расцвела удивленным блеском клыков. – Неплохое сравнение. – Это было оскорбление. – Да, я так и понял. – Я думал, у нас соглашение, – сказал Ричард. – Так и есть. – Ты можешь тут сидеть и обсуждать мои вкусовые качества, но все равно у нас соглашение. – По многим причинам было бы приятно тебя заполучить, но у нас соглашение. Я не иду на попятный. – Что за соглашение? – спросила я. – Мы исследуем нашу взаимную силу, – пояснил Жан-Клод. – Что это значит конкретно? – Мы точно не знаем, – ответил мне Ричард. – Детали еще не проработали. – Мы только что согласились не убивать друг друга, ma petite. Чтобы иметь время спланировать, что делать потом. – Прекрасно. Теперь выметайтесь оба. Ричард выпрямился. – Анита, ты слышала, что сказала Лилиан. Тебя надо будить каждый час – на всякий случай. – Я будильник поставлю. Слушай, Ричард, я уже в порядке. Одевайся и иди. Вид у него был озадаченный и немного обиженный. – Анита! А у Жан-Клода вид был не озадаченный и не обиженный. Самодовольный. – Ричард здесь не остается. Вы довольны? – Да. – И вы тоже здесь не остаетесь. – Я не имел таких планов. – Он встал и повернулся ко мне. – Я уйду, как только мы поцелуемся на прощание. – Мы – что? – Поцелуемся. – Он обошел вокруг дивана и встал передо мной. – Должен признать, что представлял себе вас в одежде чуть более, – он потрогал мой свитер, – сладострастной, но приходится удовлетвориться тем, что получаешь. Я выдернула рукав у него из пальцев. – Вы еще ничего не получили. – Верно, но я полон надежд. – Не понимаю, почему я должна. – Соглашение между Ричардом и мной основывается на факте, что мы все встречаемся. Вы встречаетесь с Ричардом, и вы встречаетесь со мной. Мы оба за вами ухаживаем. Одна милая семейка. – Вы можете поскорее? Я хочу спать. У него между глаз пролегла хмурая морщинка. – Анита, с вами очень трудно. – Ура, – ответила я. Морщинка исчезла, и он вздохнул. – Можно подумать, я бы сдался, если бы с вами хоть когда-нибудь было легко. – Да, – ответила я. – Можно подумать. – Хороший прощальный поцелуй, ma... Анита. Если вы всерьез намереваетесь встречаться со мной, он будет не последним. Я злобно на него глянула. Мне хотелось попросить его убраться к чертям, но что-то было такое в том, как он стоял... – Если я скажу “никаких поцелуев”, что тогда? – Сегодня я уйду. – Он шагнул ко мне чуть ближе, почти соприкасаясь. Ткань его рубашки зашуршала по моей футболке. – Но если вы дарите поцелуи Ричарду, а я такой привилегией не пользуюсь, наше соглашение отменяется. Если я не могу вас касаться, а он может, это трудно назвать честной игрой. Я согласилась с ним встречаться, потому что тогда это казалось удачной мыслью, но сегодня... Я не до конца продумала все последствия. Встречаться, целоваться, разбираться в своих чувствах. Ой-ой-ой! – Я не целуюсь после первого свидания. – Но вы уже целовали меня, Анита. – Не по своей воле. – Только не говорите, что вам не понравилось, ma petite. Я бы с удовольствием соврала, но ни один бы из них не поверил. – Вы наглый подонок! – Не настолько наглый, насколько мне хотелось бы. – Ты не должна делать того, чего делать не хочешь, – сказал Ричард. Он стоял на коленях на диване, вцепившись руками в спинку. Я покачала головой. Вряд ли я могла бы это выразить словами, но если мы собираемся так жить, то Жан-Клод прав. Я не могу подыгрывать Ричарду и не подыгрывать ему. Хотя это давало мне отличный стимул не дойти с Ричардом до конца. Зуб за зуб и так далее. – После нашего первого свидания вы получите мой поцелуй по доброй воле, но не раньше, – сказала я. Придется мне сделать над собой настоящее усилие. Он покачал головой. – Нет, Анита. Вы сами мне сказали, что Ричарда вы не только любите, но он вам импонирует. Что вы видите возможность прожить жизнь с ним, но не со мной. Ричард куда более симпатичен, в этом я с ним состязаться не могу. – Кончайте вашу проповедь, – сказала я. Он поглядел на меня синими-синими глазами. Без вампирского волшебства, но была в них какая-то тяжесть. Без волшебства, но с не меньшей опасностью. – Но есть одна область, в которой я могу состязаться с ним. – Я ощутила его взгляд всем телом, как прикосновение. Тяжесть взгляда заставила меня задрожать. – Перестаньте! – Нет. – Одно слово, мягкое, нежное. Голос Жан-Клода был одним из его лучших приемов. – Один поцелуй, Анита, или мы на этом закончим, сегодня же. Я не отдам вас без борьбы. – Вы сегодня будете драться с Ричардом только потому, что я не подарила вам поцелуй? – Дело не в поцелуе, ma petite. Дело в том, что я увидел, когда вы встретили его у двери. Я видел, как вы становитесь парой у меня на глазах. Я должен вмешаться немедленно, или все пропало. – Ты голосом заманиваешь ее в ловушку, – сказал Ричард. – Я обещаю, сегодня – никаких приемов. Если он сказал “никаких приемов”, значит, так и будет. Давая слово, он его держит. Это также значило, что он будет драться с Ричардом за этот поцелуй. Оба пистолета я оставила в спальне – думала, сегодня нам ничего не грозит. Да, наверное, я здорово устала, если так сделала. – Ладно, – сказала я. – Анита, ты не должна делать ничего, чего не хочешь делать, – сказал Ричард. – Если мы влетим в кровавую кашу, пусть это будет из-за чего-то более важного, чем поцелуй. – Ты этого хочешь. Хочешь его поцеловать. Судя по голосу, Ричард не был особо рад. Что мне было сказать? – Чего я на самом деле хочу – это пойти лечь, и одной. Спать я хочу. По крайней мере это была правда. Пусть не вся правда, но достаточно, чтобы заработать недоуменный взгляд Ричарда и преувеличенный вздох Жан-Клода. – Тогда, если это такой неприятный долг, давайте исполним его быстро, – предложил Жан-Клод. Мы стояли так близко, что ему даже не пришлось делать полный шаг. Наши тела прижались друг к другу. Я попыталась поднять руки, разделить их, но руки скользнули по голой коже его живота. Я отдернулась, сжав кулаки. Ощущение этой кожи не уходило с рук. – В чем дело, ma petite? – Оставь ее в покое! – сказал Ричард. Он стоял возле дивана, полусжав руки. Сила снова пробежала у меня по коже мурашками. Она исходила от него, как медленный ветер. Волосы упали на половину его лица, и он смотрел, как из-под вуали. Лицо его оказалось в тени. Свет блестел на его обнаженной коже, отбрасывая тени – серые, золотые, черные. Какой-то он стал первобытный. По комнате пронеслось низкое рычание, отдавшееся у меня в позвоночнике. – Ричард, прекрати! – Он действует на тебя своими силами. – Голос Ричарда был неузнаваем. Низкий, басовый рык, в котором было мало человеческого. Я была рада, что на лице его лежит тень и я не вижу, что с ним творится. Я так боялась, что Жан-Клод начнет схватку с Ричардом, что даже не подумала, как бы Ричард сам первый не начал. – Он не действует на меня силой. Просто я коснулась его кожи, вот и все. Он шагнул под свет, и лицо его было нормальным. Что же произошло за этим гладким горлом, за этими любимыми губами, что голос его стал таким чудовищным? – Одевайся и уходи. – Что? Губы его шевелились, но слышался все тот же рычащий голос. Как в плохо дублированном кино. – Если Жан-Клоду нельзя на тебя нападать, то тебе тем более нельзя нападать на Жан-Клода. Я думала, что он – единственный монстр, с которым мне приходится иметь дело. Если ты не можешь вести себя как человек, Ричард, тогда убирайся. – А как же мой поцелуй, ma petite? – Вы оба меня уже сегодня достали до предела, – сказала я. – Все вон отсюда. Смех Жан-Клода заполнил полумрак комнаты. – Как хотите, Анита Блейк. Почему-то вдруг мне стало спокойнее за вас и месье Зеемана. – Пока вы не начали себя поздравлять, Жан-Клод, – сказала я, – я отзываю свое приглашение. Раздался звук, похожий на звук лопнувшего пузыря. Комнату наполнил рев. Дверь распахнулась, ударившись о стену. Как невидимая река, налетел ветер, дергая нас за одежду, разметывая волосы по лицу. – Вы не должны этого делать, – сказал Жан-Клод. – Должна. Будто невидимая рука вытолкнула его в дверь. И та же рука с треском ее захлопнула. – Прости меня, – сказал Ричард. Рычание исчезло, голос был почти нормальным. – Я сильно разозлился, а сейчас почти полнолуние. – Не хочу этого слышать, – сказала я. – Уходи. – Анита, прости меня. Обычно я не теряю самообладание до такой степени. Даже так близко к полнолунию. – А что сегодня особенного? – Я никогда не был влюблен. Это мешает держать себя в руках. – Это не любовь, это ревность, – сказала я. – Скажи мне, что у меня нет причин ревновать, Анита. Заставь меня в это поверить. Я вздохнула: – Ричард, уходи. Мне еще чистить пистолеты и нож до того, как лечь спать. Он улыбнулся и покачал головой. – Кажется, сегодня я не очень тебя убедил, насколько я человек. Он обошел диван, подобрав на ходу свитер с пола – он там лежал, аккуратно сложенный. Свитер он натянул через голову, вытащил из кармана заколку и стянул волосы хвостом на затылке. Даже сквозь свитер были видны шевелящиеся мышцы рук. Он надел туфли, наклонился их завязать. Пальто у него было длинное, до щиколоток, и в полумраке казалось пелериной. – Боюсь, я тоже поцелуя не получу. – Спокойной ночи, Ричард, – сказала я. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. – Спокойной ночи, Анита. И он ушел. Я заперла дверь, почистила оружие и пошла спать. После спектакля, который устроили Ричард и Жан-Клод, единственный спутник, которого я хотела взять с собой в кровать, – браунинг. Ладно, браунинг и игрушечный пингвин.32
Телефон звонил. Казалось, что он звонит уже давно. Я лежала в кровати и слушала звонки, думая, когда же этот чертов автоответчик наконец возьмет трубку. Потом перекатилась и потянулась к телефону. Его не было. Звон шел из другой комнаты. А, черт, я ж забыла поставить его на место. Пришлось выползти из-под теплого одеяла и плестись в гостиную. Наверное, он раз пятнадцать позвонил, пока я взяла трубку и опустилась на пол, прижимая к щеке наушник. – Кто это? – Анита? – Ронни? – У тебя ужасный голос. – Вид еще ужаснее. – Что случилось? – Потом. Ты почему звонишь... – я посмотрела на часы, – в семь часов утра? Если по пустякам, Ронни, я тебе не завидую. – Никаких пустяков. Я думаю, нам надо застать Джорджа Смитца, пока он не ушел на работу. – Зачем? У меня саднило лицо. Я легла на ковер, прижимая трубку к уху. Ковер был мягкий-мягкий. – Анита, Анита, ты меня слышишь? Я мигнула и поняла, что заснула снова. Тогда я села и прислонилась к стене. – Слышу, но пропустила все, что ты сказала, кроме того, что нам нужно поговорить со Смитцем до работы. – Я знаю, Анита, что ты не жаворонок, но раньше ты на моих словах не засыпала. Сколько ты этой ночью спала? – Около часа. – Господи, извини меня, Анита. Но я знала, что ты захочешь знать. Я нашла, можно сказать, дымящийся пистолет. – Ронни, ради Бога, о чем это ты? – У меня есть фотографии Смитца с другой женщиной. – Она дала мне пару секунд, чтобы это переварить. – Анита, ты еще здесь? – Здесь. Я думаю. – Это было труднее, чем мне бы хотелось. Я с утра всегда не в форме. После всего часа отсыпа я от этой формы была еще дальше. – Так почему это дымящийся пистолет? – Очень часто человек сообщает о пропавшем супруге, чтобы отвести от себя подозрения. – Ты думаешь, что Смит ухлопал свою жену? – Ты поэтично выражаешься, но мысль верна. – Зачем? Многие мужчины обманывают жен, но по большей части они их не убивают. – Есть решающая зацепка. Получив эти фотографии, я поговорила с владельцами оружейных магазинов в округе. Он покупал серебряные пули в магазине возле своей мясной лавки. – Не очень умно. – Убийцы, как правило, дураки. Я кивнула, сообразила, что она этого не видит, но не важно. – Да, похоже, что мистер Смитц не такой безутешный вдовец, каким притворяется. И что ты собираешься делать? – Застать его дома врасплох. – Почему не сказать копам? – Продавец не до конца уверен, что это был Смитц. Я закрыла глаза. – Великолепно. И ты думаешь, что он перед нами расколется? – Может быть. Он делил с ней кров пятнадцать лет. Она мать его детей. У него должно быть огромное чувство вины. После часа сна я не слишком хорошо соображаю. – Копы. Во всяком случае, надо, чтобы копы ждали на лестнице. – Анита, он мой клиент. Я не отдаю клиентов копам без крайней необходимости. Если он сознается, я их приведу. Если нет, передам то, что у меня есть. Но я должна сделать это по-своему. – Хорошо, ты ему позвонишь и скажешь, что мы едем, или мне это сделать? – Я позвоню. Я только думала, что ты захочешь присутствовать. – Ага, только скажи мне, когда. – Он еще не ушел на работу. Я позвоню ему и заеду за тобой. Я хотела сказать “Не надо, я пойду досыпать”, но что, если он ее убил? Если он убил и остальных? Джордж не показался мне настолько опасным, чтобы он мог убивать оборотней, но я его приняла за искренне убитого горем человека. Безутешного вдовца. Что я вообще о нем знаю? – Я буду готова, – сказала я и повесила трубку, не попрощавшись. Становлюсь хуже Дольфа. Надо будет извиниться, когда Ронни заедет. Не успела я встать, как телефон снова зазвонил. – Ронни, что еще? – Анита, это Ричард. – Извини, Ричард. Что случилось? – У тебя ужасный голос. – А у тебя нет. Ты спал ненамного больше меня. Почему же тебе настолько лучше? Ты что, жаворонок? Он рассмеялся: – Грешен, каюсь. Мохнатость я могла бы простить. Но жаворонок? Нет, тут надо подумать. – Ричард, не пойми меня неправильно, но что тебе нужно? – Пропал Джейсон. – Кто такой Джейсон? – Молодой самец, блондин, который полз на тебя в “Кафе лунатиков”. – Да, помню. Значит, это он пропал. – Да. Джейсон один из новеньких. Сегодня полнолуние. Он бы не рискнул именно сегодня бродить один. Его куратор к нему зашел, а его не было. – Куратор – это как у “Анонимных алкоголиков”? – Вроде того. – Следов борьбы нет? – Нет. Я встала, подтянув к себе телефон и пытаясь думать сквозь броню свинцовой усталости. Как это Ричард смеет говорить таким жизнерадостным голосом? – Муж Пегги Смитц – Ронни его поймала с другой женщиной. Возможно, что он покупал серебряные пули – продавец его узнал, но не уверен. На том конце провода наступило молчание. Слышалось тихое дыхание, но и все. Чуть слишком частое дыхание. – Ричард, говори! – Если он убил Пегги, мы этим займемся. – Тебе не пришло в голову, что он может стоять за всеми исчезновениями? – Не вижу как. – Почему нет? Серебряной пули достаточно для любого оборотня. Особого искусства не нужно. Нужно только, чтобы этот оборотень тебе доверял. Еще пауза. – Ладно, так что ты хочешь сделать? – Мы с Ронни хотим прижать его к стенке сегодня утром. Теперь, когда пропал Джейсон, нет времени ходить вокруг да около. Ты можешь дать мне пару оборотней, чтобы нагнать страху на Смитца? Может быть, немножко грубой силы откроет нам правду быстрее. – Я сегодня работаю, и я не могу позволить себе раскрываться перед ним. – Я не просила тебя прийти. Просто кого-нибудь из вас. Но таких, чтобы выглядели устрашающе. Ирвинг, может, и вервольф, но с виду он не очень страшный. – Я кого-нибудь пришлю. К тебе домой? – Да. – Когда? – Как можно быстрее. Да, Ричард... – Что? – Не говори никому, что мы подозреваем Джорджа Смитца. Я не хочу застать от него лохмотья, когда мы приедем. – Я этого не стану делать. – Ты не станешь, но Маркус вполне может, а Райна точно сделает. – Я им скажу, что у тебя есть подозреваемый и ты просишь подкрепления. Кто он, я им не скажу. – Отлично, спасибо. – Если ты найдешь Джейсона раньше, чем его убьют, “спасибо” будет за мной. – Я возьму с тебя натурой, – сказала я и тут же пожалела. Это было правдой, но после этой ночи – не совсем. – Договорились, – засмеялся он. – Мне пора на работу. Я тебя люблю. Я колебалась только секунду. – Я тебя тоже. Учи сегодня деток как следует. Он мгновение молчал. Мое колебание он услышал. – Обязательно. Пока. – Пока. Повесив трубку, я стояла еще минуту. Если кто-то бродит по городу и отстреливает оборотней, то Джейсона уже нет в живых. Единственное, что я смогу тогда сделать, – найти тело. Это лучше, чем ничего, но не намного.33
Чуть позже девяти утра мы подъехали к дому Джорджа Смитца. Машину вела Ронни, я сидела рядом, а на заднем сиденье – Райна и Габриэль. Кабы меня спросили, я бы выбрала в подкрепление кого-нибудь другого. И уж точно не бывшую любовницу моего кавалера. О чем Ричард думал? А может быть, она не оставила ему выбора. Это я о том, что она сегодня здесь, а не о сексе. О том – я даже точно не могу сказать, что чувствую. Ладно, ладно, могу. Я злюсь. Ну, я тоже когда-то с кем-то спала. Кто живет в стеклянном доме... и так далее. Как бы там ни было, а Ричард дал мне именно то, что я просила: страшных и пугающих оборотней. В следующий раз надо просить конкретнее. Габриэль опять был облачен в черную кожу. Может быть, это даже был тот самый наряд, в котором я его видела впервые, вплоть до перчатки с металлическими заклепками. Может быть, весь его гардероб – один большой фестиваль кожи. Колец в ушах не было. А Райна оделась в достаточной степени обычно. В своем роде. У нее было меховое манто до щиколоток – из лисы. Одно дело каннибализм, но носить шкуры своих мертвецов? Это слишком даже для такой психованной адской стервы. Да, конечно, она волк, а не лиса, но я-то не ношу мехов по моральным соображениям, а ей плевать. Она перегнулась ко мне через спинку сиденья. – Зачем мы стоим перед домом Пегги? Пора было выкладывать все начистоту. И почему мне этого не хотелось? Отстегнув ремень сиденья, я повернулась. Она смотрела на меня с вполне доброжелательным лицом. Из своей ликантропской лицевой структуры она состроила высокие скулы и сочный рот. Может быть, планировала сегодня что-нибудь гнусное. Габриэль перегнулся через спинку, и перчатка с заклепками скользнула по руке Ронни. Даже через замшевое пальто это прикосновение вызвало дрожь. – Тронь меня еще раз, и я тебе твою собственную руку скормлю! – Она отодвинулась, насколько позволил руль, то есть не очень далеко. Габриэль уже несколько раз за поездку к ней прикасался. Дразнил, не приставал, но все равно это было неприятно. – Руки слишком костлявые. Я люблю более нежное мясо. Предпочитаю груди или бедра, – сказал Габриэль. У него глаза блестели даже при солнце, может быть, еще сильнее, чем ночью. Такой у них был светло-серый цвет, что они почти светились. Я уже видела такие глаза, но где – не могла припомнить. – Габриэль, я знаю, что ты зануда. И я знаю, что тебе до чертиков нравится дразнить Ронни, но если ты немедленно не перестанешь, нам предстоит проверить, какие у твоего тела восстановительные способности. Он сдвинулся по сиденью ко мне поближе. Не лучшее изменение ситуации. – Я твой, как только ты меня захочешь. – Такое приближение к смерти – это и есть твое понятие о сексе? Ронни поглядела на нас вытаращенными глазами: – Ты мне обязательно должна рассказать, как провела вечер. – Лучше тебе не знать. – Зачем мы здесь? – снова спросила Райна. Она не дала себя отвлечь на Кожаного Красавца. Молодец. Но мне это было не на руку. Она смотрела на меня пристально, будто ничего важнее моего лица в мире не было. Не это ли покорило Маркуса? Многим мужчинам непреодолимо льстит такое нераздельное внимание. Да и всем нам – тоже, не так ли? – Ронни? Ронни достала из сумочки фотографии. Это были изображения, не требующие пояснений. Джордж проявил беспечность и не опустил шторы. Габриэль снова опустился на сиденье, пролистал фотографии, широко ухмыляясь. На каком-то из снимков он громко захохотал. – Вот это да! Райна реагировала совсем по-другому. Она не позабавилась, а рассердилась. – Вы нас сюда привезли, чтобы наказать его за то, что он изменял Пегги? – Не совсем так, – ответила я. – Мы считаем, что он виноват в ее исчезновении. Если он виноват в одном, он может быть виноват и в других. Райна посмотрела на меня. Все с той же полной сосредоточенностью, но на этот раз мне пришлось подавить желание съежиться. Гнев ее был ясен и прост. Джордж обидел члена стаи и должен за это расплатиться. Никакой неуверенности не было в этом взгляде – одна неподдельная ярость. – Давайте мы с Ронни будем с ним говорить, а вы двое его пугнете, если надо будет. – Если есть шанс, что Джейсон у него, то деликатничать нет времени, – сказала Райна. Я с ней согласилась, но не вслух. – Мы будем говорить, а вы стойте на заднем плане со зловещим видом. Если мы вас не попросим вступить. О’кей? – Я здесь по просьбе Ричарда, – сказала Райна. – Он самец альфа, и я подчиняюсь его приказам. – Как-то не могу себе представить, чтобы ты подчинялась чьим бы то ни было приказам, – сказала я. Она сверкнула очень неприятной улыбкой. – Я подчиняюсь приказам, которым хочу подчиняться. Этому я поверила. Ткнув пальцем в Габриэля, я спросила: – А его кто позвал? – Его выбрала я. Габриэль отлично умеет запугивать. Здоровенный, весь в коже, с металлическими заклепками, с острыми и остроконечными зубами – да, зрелище внушительное. – Ты даешь слово, что вы не вступите в разговор, если мы не попросим? – Ричард сказал, чтобы мы слушались тебя, как его, – сказала Райна. – Отлично. Поскольку ты слушаешься Ричарда только когда это тебе подходит, то что это значит? Она рассмеялась смехом острым, рассыпчатым. Такой смех напоминает о сумасшедших ученых из фильмов или о людях, долго просидевших в одиночке. – Я дам тебе вести это дело, Анита Блейк, если ты сделаешь работу как следует. Джейсон – член моей стаи, и я не хочу, чтобы ему грозила опасность из-за твоего чистоплюйства. Все это нравилось мне меньше и меньше. – Я чистоплюйством не страдаю. – Это правда, – улыбнулась она. – Прошу меня извинить. – Ты не волк, – обернулась я к Габриэлю. – Какой у тебя здесь интерес? Габриэль ухмыльнулся, сверкнув острыми зубами. Он все еще перебирал фотографии. – Маркус и Ричард будут у меня в долгу. Вся их стая будет у меня в долгу. Я кивнула. Этот мотив был мне понятен. – Отдай Ронни фотографии. Без дурацких замечаний, пожалуйста, просто отдай. Он надулся, оттопырив нижнюю губу. Впечатление было бы лучше, если бы не острые клыки. Он отдал фотографии, коснувшись на миг ее руки, но ничего не сказал. То есть сделал именно то, что я просила. Интересно, все оборотни всё понимают так буквально? Его странные глаза повернулись ко мне, и тут я вспомнила, где я их видела. За маской в том фильме, который предпочла бы не видеть. Габриэль был вторым партнером в этой порнухе с убийством. Я недостаточно выспалась, чтобы скрыть потрясение. Сама чувствовала, как у меня обвисает лицо, и ничего не могла сделать. Габриэль по-собачьи повернул голову в сторону. – Чего ты на меня так смотришь, будто у меня вторая голова выросла? Что мне было сказать? – Я вспомнила, где видела твои глаза. – Да? – Он пододвинулся ближе, положив подбородок на спинку переднего сиденья, давая мне получше рассмотреть свои светящиеся глаза. – И где же? – В зоопарке. Ты – леопард. “Все ты врешь, все ты врешь, что сказала, то сожрешь”. Но я ничего не смогла придумать настолько быстро. Он мигнул, не отводя от меня глаз. – Мяу! Но на самом деле ты думала что-то другое. Это он произнес вполне уверенно. – Хочешь верь, не хочешь – не верь, мне наплевать. Другого ответа не получишь. Он остался сидеть в той же позе, уткнув подбородок в обивку. Плеч его не было видно, и голова казалась отделенной от тела, будто насаженной на кол. Очень точный прогноз, если Эдуард узнает, кто он. А Эдуард узнает. Я ему с радостью сообщу, если это поможет прекратить выпуск этих фильмов. Конечно, я была не уверена, что выпуск фильмов прекратится. Они были детищем Райны. Допустим, она не знала насчет такого варианта окончания... Ага, а я – пасхальный зайчик на полставки. Я поймала на себе взгляд Ронни. Она меня слишком хорошо знала. Про порнуху с убийством я ей не рассказала. Теперь я могла бы представить ей двух порнозвезд. Ладно, черт с ним. Мы выбрались из автомобиля в солнечный свет морозного утра, прошли по тротуару в сопровождении оборотня, который на моих глазах убивал на экране женщину и пожирал еще трепещущее тело. Помоги, Боже, Джорджу Смитцу, если он виновен. Помоги нам всем, если Джордж Смитц не виновен. Пропал Джейсон – один из самых новеньких членов стаи, как сказал Ричард. Если он не у Джорджа Смитца, тогда где же?34
Райна схватила меня за руку прежде, чем я коснулась звонка. И очень быстро. У меня даже не было времени отреагировать. Ногти у нее были длинные, покрытые лаком под цвет загоревшей на солнце тыквы, и эти темно-оранжевые ногти впились мне в запястье ровно настолько, что бы чуть примять кожу. Она давала мне почувствовать силу этой тоненькой ручки. Она не делала больно, но улыбка на ее лице говорила, что это вполне в ее власти. Я улыбнулась ей в ответ. Да, она сильна, но она не вампир. Я бы выхватила пистолет раньше, чем она сломала бы мне руку. Она не стала ломать мне руку, а выпустила. – Быть может, нам с Габриэлем стоит пройти через задний вход? Вы же сказали, что хотите, чтобы мы находились на заднем плане, мисс Блейк? Она улыбалась и выглядела чертовски рассудительной. Вмятины от ногтей у меня на коже еще не разгладились. – Я хочу сказать: посмотрите на нас, мисс Блейк. Даже если мы ничего не скажем, он наше присутствие игнорировать не сможет. Она была права. – А как вы войдете в заднюю дверь, если она будет заперта? Райна посмотрела на меня взглядом, достойным Эдуарда, будто я задала ну очень глупый вопрос. Что ли я одна в этом породе не знаю, как отмыкать замки? – Ладно, давайте. Райна улыбнулась и пошла прочь прямо по снегу, и ее осеннего цвета волосы блестели на фоне лисьего меха. От острых каблуков коричневых туфель на снегу оставалась цепочка колотых ран. Габриэль последовал за ней, позвякивая на ходу цепями кожаной куртки. Ковбойские сапоги с металлическими заклепками затирали точки следов Райны, будто нарочно. – Их вряд ли кто-нибудь примет за коммивояжеров, – заметила Ронни. Я посмотрела на наши джинсы, мои кроссовки, ее сапоги, на свой кожаный жакет и ее замшевое пальто. – Нас тоже, – ответила я. – Точно подмечено. Я позвонила в дверь. Мы стояли на узком крылечке, слушая капель. Была одна из тех неожиданных оттепелей, которыми славится штат Миссури. Снег размягчался и исчезал, как снеговик на солнце. Но это ненадолго. Вообще так много снега в декабре – вещь необычная. Как правило, настоящий снег у нас ложится в январе или феврале. Мистер Смитц не открывал долго. Наконец я услышала шаги. Что-то достаточно тяжелое направлялось к двери. Джордж Смитц открыл нам дверь в заляпанном кровью переднике, надетом на футболку. На плече у него тоже было кровавое пятно, будто он поднимал кусок говяжьей туши, и она на него протекла. Он все время вытирал ладони о передник, будто никак не мог очистить. Наверное, он не привык ходить окровавленным или просто у него потели ладони. Я улыбнулась и протянула ему руку. Он ее принял. Ладони у него были потными. Нервничает? Отлично. – Как поживаете, мистер Смитц? Он пожал руку Ронни и пригласил нас войти. Мы оказались в тесной прихожей. С одной стороны там был стенной шкаф, с другой – зеркало с низеньким подзеркальником. На нем – ваза с желтыми искусственными цветами. Бледно-желтые стены вполне с ними гармонировали. – Позвольте принять ваши пальто? Если он убийца, то самый вежливый из всех, с кем мне приходилось иметь дело. – Нет, спасибо, мы не будем раздеваться. – Пегги всегда мне выговаривала, если я не предлагал гостям снять пальто. “Джордж, ты не в сарае воспитывался. Гостям надо предложить раздеться”. – Имитация голоса звучала точно. Мы вошли в гостиную. Здесь тоже были бледно-желтые обои с коричневыми цветочками. Диван, широкое кресло, качалка – все это было бледно-бледно желтым, почти белым. И еще искусственные цветы. Тоже желтые. Картины на стенах, безделушки на полках, даже ковер на полу – все было желтым. Как будто сидишь в капле лимонного сока. То ли это выразилось у меня на лице, то ли Джордж уже привык. – У Пегги желтый – это был любимый цвет. – Был? – То есть есть. О Боже мой! – Он свалился на бледно-лимонный диван, закрыв лицо своими крупными руками. Только он в этой комнате выпадал из желтой гаммы. – Неизвестность – это так ужасно! Он поднял на нас глаза, и в них блеснули слезы. Калибра этак на Оскара. – Мисс Симз мне сказала, что у вас есть новости о Пегги. Вы ее нашли? Что с ней? Столько искренности было в его глазах, что трудно было в них смотреть. Я все еще не могла бы сказать, что он лжет. И если бы не видела его фотографий с другой женщиной, я бы не поверила. Конечно, адюльтер – это еще не убийство. Он может быть виновен в первом и невиновен во втором. Вполне. Ронни села на диван подальше от Смитца, но вполне дружелюбно. Ближе, чем я бы хотела быть к этому сукину сыну. Если я когда-нибудь выйду замуж и мой муж мне изменит, тогда не меня будут искать. – Садитесь, прошу вас, мисс Блейк. Извините, я не очень хороший хозяин. Я устроилась на краешке желтой качалки. – Я думала, вы работаете на стройке, мистер Смитц. Зачем этот передник? – Отец Пегги не справляется в лавке один. Он передал дело ей уже много лет назад. Может, мне придется оставить стройку, но, понимаете, он же – моя семья. Я не могу его бросить в трудном положении. Почти всю работу делала Пегги – папе уже девяносто два почти. Он один не справляется. – И вы эту мясную лавку унаследуете? – спросила я. Мы с Ронни автоматически перешли к схеме добрый коп – злой коп. Угадайте, какая роль досталась мне. Он моргнул: – Наверное, да. Так я полагаю. На этот раз он не спросил, что с Пегги. Только смотрел на меня своим душевным взглядом. – Вы любите свою жену? – Да, конечно. Что за вопрос? Он уже был не столько печален, сколько рассержен. – Ронни! – сказала я. Она достала из сумочки фотографии и протянула ему. На первой Джордж Смитц обнимал черноволосую женщину. Пегги Смитц была блондинкой. Лицо Смитца залила краска. Не красная, скорее багровая. Он не глядя бросил пачку фотографий на кофейный стол. Они рассыпались, показывая его самого и эту женщину на разных стадиях раздевания. Поцелуи, объятия, чуть ли не это самое в стоячем положении. Лицо его окончательно побагровело, глаза полезли из орбит. Он вскочил, дыша резко и тяжело. – Какого черта это значит? – Мне кажется, снимки говорят сами за себя, – ответила я. – Я вас нанял искать мою жену, а не шпионить за мной! – Он повернулся к Ронни, возвышаясь над ней, как башня. Здоровенные руки сжались в еще более здоровенные кулаки. Мышцы на руках надулись, вены заходили по ним червяками. Ронни тоже выпрямилась – во все свои пять футов девять дюймов. И была очень спокойна. Если ее и беспокоило противостояние с человеком тяжелее ее на сто фунтов, этого не было видно. – Где Пегги, Джордж? Он поглядел на меня, на Ронни и занес руку, будто собираясь ее ударить. – Где ты спрятал тело? Он резко обернулся ко мне. Я спокойно сидела, глядя на него. Чтобы добраться до меня, ему надо было обогнуть кофейный столик, а за это время я наверняка могла отодвинуться. Или достать пистолет. Или вышвырнуть этого типа в окно – последнее мне нравилось все больше и больше. – Вон из моего дома! Ронни шагнула назад. Он стоял, как багроволицая гора, поворачиваясь то ко мне, то к Ронни. – Вон из моего дома! – Не выйдет, Джордж. Мы знаем, что ты ее убил. – Наверное, “знаем” – слишком сильное слово, но “мы почти уверены, что ты ее убил” прозвучало бы не так убедительно. – Если ты не собираешься драться всерьез, Джорджи, то лучше сядь. – Да, Джордж, в самом деле лучше сядь. Я не стала оборачиваться, чтобы посмотреть, где там Райна. Вряд ли Джордж на меня нападет, но поворачиваться спиной к разъяренному бугаю весом за двести фунтов – не очень удачная мысль. Он глядел на Райну, ничего не понимая. – Это что еще? – Боже мой! – ахнула Ронни, глядя мне за спину. У нее отвалилась челюсть. Что-то происходило за моей спиной, но что? Я встала, не сводя глаз с Джорджа, но он уже не смотрел на меня. Я отступила от него – просто для страховки. Когда дистанция стала достаточной, мне уже была видна дверь. Райна была одета в прозрачную шелковую комбинацию и туфли на высоких каблуках – а больше ни во что. Меховое манто было распахнуто, и кроваво-красное белье театрально очерчивало контуры ее тела. – Ты ведь обещала держаться в тени, пока я тебя не позову. Она сбросила мех, и он лег на пол пушистой кучкой. Райна двинулась в комнату, покачивая всем, что могло шевелиться. Мы с Ронни переглянулись. Она губами произнесла: “Что происходит?” Я пожала плечами. Сама понятия не имела. Райна перегнулась через шелковые цветы на кофейном столике, давая Джорджу Смитцу тщательно рассмотреть свою стройную заднюю часть. У него краска отлила от лица, руки медленно разжались, и вид сделался недоуменным. За компанию со мной и с Ронни. Райна глянула на него и улыбнулась. Потом очень медленно встала, давая Джорджу рассмотреть высокие тугие груди. Его глаза просто приклеились к ее декольте. Она провела руками вниз по комбинации, закончив проход в районе паха. Джордж проглотил слюну – с некоторым трудом. Райна медленно подошла к нему почти вплотную. Глядя снизу вверх, она шепнула чувственными губами: – Где Джейсон? – Какой Джейсон? – нахмурился он. Райна лакированными ногтями погладила его по щеке. Ногти полезли из пальцев, становясь все длиннее, пока не превратились в огромные крючковатые когти. А кончики их сохранили цвет обгоревшей тыквы. И этими когтями она взяла его под подбородок, чуть прижав, так, чтобы не проткнуть кожу. – Я чуть нажму, и ты будешь раз в месяц с удовольствием выть. Это была ложь. Она сохраняла человеческий вид и не была контагиозна. Но у Смитца краска отхлынула от лица, и оно стало цвета выбеленной бумаги. – Где тело вашей жены, мистер Смитц? – спросила я. – Не понимаю... Не знаю, о чем вы говорите. – Не лги мне, Джорджи, я этого не люблю! – Райна подняла вторую руку на уровень его глаз, и когти скользнули наружу, как ножи из ножен. Он захныкал. – Где Пегги, Джордж? – Она говорила шепотом, все еще голосом, полным соблазна. Таким голосом надо шептать не угрозы, а “я люблю тебя”. Держа когтями его под челюсть, она медленно опустила вторую руку. Он следил за этой рукой глазами, попытался опустить голову, но его остановили когти Райны. Он судорожно вздохнул. Райна прорезала когтями окровавленный передник. Два быстрых резких разреза. Одежда под фартуком осталась целой. Талант. – Я... я убил ее. Я убил Пегги, о Господи! Я ее застрелил. – Где тело? Это спросила я. Райна слишком увлеклась процессом, чтобы помнить о деталях. – В сарае. Там земляной пол. – Где Джейсон? – спросила Райна. Кончики когтей коснулись его джинсов над пахом. – О Боже правый, я не знаю никакого Джейсона! Не знаю. Не знаю! Он говорил судорожными выдохами. В комнату вошел Габриэль. Где-то он оставил свой кожаный пиджак и был теперь одет в тугую черную футболку, кожаные штаны и сапоги. – У того, кто убрал Джейсона и остальных, есть яйца, а у этого мозгляка их нет. – Это правда, Джордж? У тебя яиц нет? Райна прижалась к нему грудью, все еще держа когти у него под челюстью и в паху. Нижние когти прижались к джинсовой ткани, не разрывая ее до конца. – Пожалуйста, не надо, не надо! Райна придвинулась лицом почти вплотную к нему. Нажим когтей заставил его встать на цыпочки – или подбородок оказался бы разрезанным. – Жалкий ты тип! Она вспорола когтями его джинсы. Джордж потерял сознание. Райне пришлось убрать руки, чтобы его не взрезать. В когтях остался почти правильный круг джинсовой ткани. Из дыры в штанах выглядывали короткие белые отростки. Габриэль присел возле тела, балансируя на цыпочках. – Этот человек Джейсона не трогал. – Жаль, – ответила Райна. Действительно, жаль. Кто-то убил восемь – нет, семь оборотней. Восьмой была Пегги Смитц. Ее убийца лежал здесь на ковре с вырванной ширинкой. А тех кто убил и почему? Зачем кому-то могут понадобиться семь ликантропов? Тут у меня что-то щелкнуло. Нага был ободран живьем. Будь он не нагой, а ликантропом, любая ведьма могла бы с помощью его шкуры перекинуться змеей. Есть такой способ быть оборотнем со всеми преимуществами и без недостатков этого состояния. Тогда ты не подчиняешься луне. – В чем дело, Анита? – спросила Ронни. – Мне надо поехать в больницу, кое с кем там поговорить. – Зачем? – Одного моего взгляда хватило, чтобы Ронни сказала: – Ладно, я только вызову полицию. Но поведу я. – А, черт! – Я подняла глаза и увидела мелькнувший на улице автомобиль. Зеленая “мазда”. Знакомая машина. – Меня подвезут. Я открыла дверь и выскочила на тротуар, маша рукой. Машина притормозила и остановилась рядом с машиной Ронни. Окно опустилось по нажатию кнопки, за рулем сидел Эдуард в темных очках. – Я уже несколько дней слежу за Райной. Как ты меня засекла? – Глупое везение. – Не такое уж глупое, – ухмыльнулся он. – Меня надо подвезти. – А как быть с Райной и ее кожаным приятелем? Мне хотелось рассказать ему, что Габриэль – это и есть второй ликантроп в порнухе с убийством, но если сделать это сейчас, Эдуард пойдет и его убьет. Уж во всяком случае, не подвезет меня в больницу. Расставим приоритеты правильно. – Можем забросить их по домам или пусть берут такси. – Такси, – предложил Эдуард. – И я того же мнения. Эдуард объехал вокруг квартала, чтобы подождать там меня. Райну и Габриэля легко убедили взять такси рядом с каким-нибудь другим домом, они не хотели разговора с полицией – можете себе представить? Джордж Смитц пришел в себя, и Ронни убедила его сознаться во всем полиции, когда та приедет. Я извинилась перед Ронни, что бросаю ее, и пошла на ту сторону квартала, где ждал меня Эдуард. Мы ехали в больницу поговорить с нагой – в надежде, что он уже в сознании.35
Перед входом в палату наги имел место полицейский пост. Эдуард остался в машине – что ни говори, а полиция его разыскивала. Одно из неудобств работы с Эдуардом и с полицией – с ними невозможно работать одновременно. У палаты дежурила маленькая женщина с хвостом светлых волос. Около двери был стул, но женщина стояла, положив руку на рукоять пистолета. Светлые глаза оглядели меня сподозрительным прищуром. – Анита Блейк – это вы? – Да. – Есть у вас удостоверение личности? Говорила она круто, по-деловому – новичок, наверное. Только у новичков такое усердие. Старый коп тоже попросил бы удостоверение, но нормальным голосом. Я показала ей свою пластиковую нагрудную карточку – ту, что цепляю к рубашке, когда приходится проходить сквозь полицейские заграждения. Не полицейская карточка, но лучшее, что у меня есть. Она взяла ее и стала долго рассматривать. Я подавила желание спросить, не учит ли она ее наизусть. Полицейских злить не стоит, особенно по мелочам. Наконец она отдала мне табличку, и глаза ее были синими и холодными, как зимнее небо. Очень суровыми. Наверное, она каждое утро репетирует этот взгляд перед зеркалом. – Этого больного никто не должен допрашивать без присутствия полиции. Когда вы позвонили и попросили разрешения с ним говорить, я связалась с сержантом Сторром. Он едет сюда. – Сколько мне придется ждать? – Мне неизвестно. – Послушайте, там пропал человек, и промедление может стоить ему жизни. Тут она обратила на меня внимание. – Сержант Сторр не упоминал о пропавшем человеке. Черт, я и забыла, что полиция не знает о пропавших оборотнях! – Я не думаю, что вы нарочно затягиваете время, но ведь на карту поставлены человеческие жизни. Выражение глаз сменилось с непреклонного на скучающее. – Сержант Сторр говорил очень определенно. Он хочет присутствовать при вашем допросе этого человека. – Вы уверены, что говорили с сержантом Сторром, а не с детективом Зебровски? Вполне в духе Зебровски специально мне сделать мелкую пакость – просто чтобы позлить. – Я знаю, с кем я говорила, мисс Блейк. – Я не хотела сказать, что вы не знаете, просто Зебровски мог не знать, насколько мне разрешено общение с этим... э-э... свидетелем. – Я говорила с сержантом и ясно поняла, что он сказал. Вы не войдете, пока он не приедет – такой у меня приказ. Я начала говорить что-то резкое – и остановилась. Полицейская Кирлин была права. У нее приказ, и она не собиралась от него отступать. Имя я прочла у нее на нагрудной табличке. – Хорошо, сотрудник Кирлин. Я тогда подожду за углом в приемной для пациентов. И я вышла от греха подальше, пока не сказала что-нибудь менее приятное. Мне хотелось пробиться в палату, упирая на свой ранг – но ранга-то у меня и не было никакого. Один из тех случаев, когда обстоятельства грубо напоминали мне, что я – штатская. Я таких напоминаний не люблю. В приемной я уселась на цветастый диван, обращенный спинкой к искусственному газону с комнатными растениями. Растения эти, ростом до груди, заменяли стены, разделяя приемную на несколько вроде-бы-комнат. Иллюзия уединения, если она тебе нужна. На одной стене повыше был установлен телевизор, и никто пока не побеспокоился его включить. Тишина стояла больничная. Шумел только обогреватель, щелкая счетчиками. Ждать было нестерпимо. Джейсон пропал. Он погиб? Если жив, сколько ему еще осталось жить? И сколько еще Дольф заставит меня ждать? Дольф вышел из-за угла. Благослови его Господь, он заставил меня ждать очень недолго. Я встала. – Мне Кирлин сказала, что ты говорила о каком-то пропавшем. Ты от меня скрываешь этот случай? – Да, но не по собственной воле. У меня есть клиент, который не хочет обращаться в полицию. Я пыталась его убедить, но... – Я пожала плечами. – То, что я права, а они нет, еще не дает мне права выдавать их секреты, не спросив сперва разрешения. – Анита, в отношениях клиента и аниматора такой привилегии нет. Если я задаю вопрос, ты по закону обязана ответить честно и полно. Я слишком мало спала, чтобы еще и это снести: – А то что? – А то ты попадешь в тюрьму за создание препятствий правосудию. – Отлично, поехали. – Анита, не провоцируй меня. – Слушай, Дольф, я расскажу тебе все что знаю, когда они дадут мне свое “добро”. Я, может, тебе все равно расскажу, раз мои клиенты окажутся глупцами, но ни хрена я тебе не скажу, если ты будешь мне грозить. Он набрал воздух – медленно, глубоко, через нос – и так же медленно выдохнул. – Ладно, пошли поговорим с нашим свидетелем. Я оценила, что нага все еще оставался “нашим” свидетелем. – Ага, пошли. И мы пошли по коридору в молчании, но молчание это не было неловким. Такое молчание не надо заполнять пустой болтовней или взаимными обвинениями. Нам открыл дверь врач в белом халате со стетоскопом, наброшенным на плечи, как боа из перьев. Полисмен Кирлин стояла на своем посту, не ослабляя бдительности. Она посмотрела на меня великолепным кремнево-стальным взглядом. Этот взгляд еще нужно было бы потренировать. Но если ты женщина, блондинка, маленького роста – и при этом коп, надо хоть пытаться выглядеть крутой. – Он может разговаривать, только очень недолго. Это вообще чудо, что он жив, не говоря уже о том, что может говорить. Я буду следить за допросом, и если его что-нибудь расстроит, я прекращу беседу. – Меня это устраивает, доктор Уилберн. Он – жертва и свидетель, а не подозреваемый. Мы ему ничего плохого делать не собираемся. Не уверена, что моя речь убедила доктора, но он отступил, пропуская нас в палату. Дольф нависал надо мной, как несокрушимая сила. Можно было понять, почему врач решил, что мы собираемся выколачивать показания из его пациента. Дольф, даже если бы хотел, не смог бы выглядеть безобидным. А он и не хочет. Нага лежал на кровати, весь увешанный трубками и проводами. На нем уже нарастала новая кожа. Она лежала неровными болезненными пятнами, но нарастала. Вид был по-прежнему такой, будто его сварили заживо, но были заметны и улучшения. Глаза его обратились ко мне – он очень медленно поворачивал голову в нашу сторону. – Мистер Джавад, сержанта Сторра вы помните. Он привел кое-кого, кто хочет с вами поговорить. – Женщина... – сказал он. Голос был тих, будто ему больно говорить. Он осторожно сглотнул слюну и попробовал снова: – Женщина в реке. Я вышла вперед. – Да, это я была в реке. – Помогла мне. – Попыталась. Вперед шагнул Дольф. – Мистер Джавад, вы можете нам сказать, кто это с вами сделал? – Ведьмы, – ответил он. – Вы сказали “ведьмы”? – переспросил Дольф. – Да. Дольф обернулся ко мне. Ему не надо было просить – это была моя область. – Джавад, вы знаете этих ведьм? Их имена? Он снова сделал глотательное движение, но у него не было слюны. – Нет. – Где они это с вами сделали? Он закрыл глаза. – Вы знаете, где вы были, когда с вас... сняли кожу? – Меня опоили. – Кто вас опоил? – Женщина... Глаза... – Какие глаза? – Океан. – Чтобы услышать это слово, мне пришлось наклониться к нему. Он терял голос. И вдруг он широко раскрыл глаза. – Глаза, океан. У него вырвался из горла грудной звук, будто он подавлял вопль. Подошел доктор и проверил ему пульс, касаясь разорванной плоти как можно бережнее. Но даже эти прикосновения заставили нагу корчиться от боли. Доктор нажал кнопку рядом с кроватью. – Мистеру Джаваду пора вводить лекарство. Принесите его. – Нет, – сказал Джавад, хватая меня за руку. Он ахнул от боли, но не отпустил. Кожа его ощущалась, как сырое мясо. – Не первый. – Не первый? Я не поняла. – Другие. – Они сделали то же самое с другими? – Да. Остановить. – Остановлю. Обещаю вам. Он снова обмяк, но не мог лежать неподвижно – ему было слишком больно. От движений было еще больнее, но не дергаться от боли он не мог. Вошла сестра в розовом халате и сделала ему укол – прямо в трубку капельницы. Через секунду ему стало легче, глаза затрепетали и закрылись. Он заснул, и какой-то ком растаял у меня в груди. Такую боль трудно выдержать, даже если только смотришь. – Когда он проснется, надо будет снова давать ему седативы. Я никогда не видел, чтобы у кого-нибудь так заживали раны. Но то, что раны заживляются, еще не значит, что они не болят. Дольф отвел меня в сторону. – Что это насчет глаз и других? – Не знаю, – ответила я, и это было наполовину правдой. Насчет глаз я не знала, но подозревала, что другие – это пропавшие оборотни. Вошел Зебровски и поманил к себе Дольфа. Они вышли в холл. Сестра и доктор остались хлопотать возле наги. Меня никто не позвал в холл, но это было справедливо. Раз я не делюсь с ними, почему они должны делиться со мной? Открылась дверь, и Дольф поманил меня наружу. Я вышла. Несгибаемой Кирлин на посту не было – наверное, ей велели пока выйти. – Ни одного случая пропажи человека, связанного с твоим именем, – сказал Дольф. – Ты велел Зебровски меня проверить? Дольф просто на меня посмотрел. Посмотрел – и все. Глазами холодными и далекими. Глазами копа. – Если не считать Доминги Сальвадор, – сказал Зебровски. – Анита сказала, что не знает, что случилось с миссис Сальвадор, – ответил ему Дольф. Он все еще смотрел на меня взглядом полицейского – вот у кого бы бедняжке Кирлин поучиться. Я подавила желание съежиться. Доминга Сальвадор была мертва. Мне это было известно, поскольку я своими глазами видела, как это произошло. Фигурально говоря, это я спустила курок. Дольф подозревал, что я имею какое-то отношение к ее исчезновению, но доказать этого не мог, а она была женщиной очень плохой. Если бы ее обвинили во всем, в чем ее подозревали, она бы автоматически получила смертный приговор. Закон любит ведьм не намного больше, чем вампиров. Я убила ее с помощью зомби. Этого вполне было достаточно, чтобы я сама заработала электрический стул. У меня пискнул пейджер. Спасенная криком петуха. Я посмотрела на номер. Незнакомый, но совершенно незачем об этом говорить. – Срочное дело. Мне надо найти телефон. – И я пошла прочь, пока Дольф больше ничего не сказал. Так надежнее. Мне дали позвонить по телефону с сестринского поста – очень с их стороны любезно. Ричард снял трубку после первого гудка. – Анита? – Я. Что случилось? – Я в школе. Сегодня утром Луи не пришел на свои уроки. – Ричард так понизил голос, что мне чуть ли не пришлось вбить наушник себе в ухо. – Сейчас полнолуние. Он никогда уроков не пропускал. Это вызывает подозрения. – А почему ты звонишь мне? – Он сказал, что собирается на встречу с твоей знакомой, Эльвирой Дрю. – Эльвирой Дрю? – У меня перед глазами возник ее образ. Сине-зеленые глаза цвета океанской волны. Блин! – Кажется, так. – Когда у него встреча? – Сегодня утром. – Он туда пришел? – Я не знаю. Я на работе и у него сегодня еще не был. – Ты боишься, что с ним что-то случилось? – Да. – Встречу организовывала не я. Я позвоню на работу и узнаю, кто этим занимался. Ты будешь по этому телефону? – Мне надо вернуться в класс. Но я перезвоню тебе, как только смогу. – Ладно. А я тебе позвоню, как только что-то узнаю. – Мне пора, – сказал он. – Погоди, я, кажется, знаю, что случилось с пропавшими оборотнями. – Что?! – Сейчас идет полицейское расследование. Рассказывать рано, но если я смогу сказать полиции о пропавших оборотнях, нам, быть может, удастся быстрее найти Луи и Джейсона. – Маркус велел не говорить? – Да. Целую минуту он молчал. – Скажи им. Ответственность я беру на себя. – Отлично. Я перезвоню. Я повесила трубку, но только услышав снова длинный гудок, я сообразила, что не сказала “я люблю тебя”. Ну что ж. Я позвонила на работу. Трубку взяла Мэри. Не ожидая, пока она закончит свое приветствие, я перебила: – Дай мне Берта. – У тебя все в порядке? – Дай Берта. Она не стала спорить – умница. – Анита, у тебя действительно что-то важное? Я занят с клиентом. – Ты говорил с кем-нибудь насчет найти сегодня крысолюда? – По правде говоря, да. У меня в груди сжался тяжелый ком. – Где и когда назначена встреча? – На сегодняшнее утро около шести. Мистер Фейн хотел успеть до работы. – Где? – У нее дома. – Дай мне адрес. – В чем дело? – Я подозреваю, что Эльвира Дрю могла подстроить его убийство. – Ты шутишь?! – Адрес, Берт. Он дал мне адрес. – Может быть, я сегодня не приду на работу. – Анита... – Помолчи, Берт. Если его убьют, это мы его подставили. – Ладно, ладно. Делай, что считаешь нужным. Я повесила трубку. Впервые в истории Берт уступил. Это произвело бы на меня более сильное впечатление, если бы я не знала, что у него перед глазами мелькали все прелести судебного преследования. Я вернулась к нашей группе. Никто ни с кем ни о чем не говорил. – В этом округе исчезли семеро оборотней, – сказала я. – Погоди, ты о чем? – начал Дольф. – Слушай и не перебивай. Я рассказала ему обо всех исчезновениях и закончила фразой: – Сегодня исчезли еще двое. Те, кто ободрал нагу, наверняка считали его ликантропом. Существует возможность с помощью волшебства и снятой шкуры оборотня перекидываться самому. Получаешь все преимущества – силу, быстроту и так далее, но без привязки к луне. – А почему с нагой этого не получилось? – спросил Зебровски. – Он бессмертен. В конце всей процедуры оборотень должен умереть. – Так, мы знаем мотив. Но где искать, черт побери? – сказал Дольф. – У меня есть адрес. – Откуда? – По дороге объясню. Заклинание должно совершаться после темноты, но мы не можем рисковать и рассчитывать, что они останутся в живых. Их должно было взволновать, что нага поправляется и начал говорить. – Таким, как я его сегодня видел, – я бы не волновался, – сказал Зебровски. – Да, но ты не ведьма. Мы отправились. Мне бы хотелось иметь у себя за спиной Эдуарда. Если мы найдем нескольких отчаянных ведьм и с ними оборотней в ночь полнолуния, наличие за спиной Эдуарда очень не повредило бы. Только как это организовать – я понятия не имела. Дольф и Зебровски не растяпы, но они – копы. Им не полагается стрелять в человека, не дав ему сначала все возможности сдаться. Эльвира Дрю содрала кожу с наги. И я не была уверена, что хочу предоставлять ей возможность. Я не была уверена, что после этого мы останемся в живых.36
Узкий двухэтажный дом Эльвиры Дрю стоял в стороне от дороги за густой стеной кустов и деревьев. Даже двора не видно, пока не свернешь к дому. Весь дворик был окружен лесом, будто кто-то построил здесь дом и забыл об этом сообщить. Патрульная машина ехала за нами по гравийной дорожке. Дольф припарковался возле ярко-зеленой “гранд-америкен”. Автомобиль под цвет ее глаз. Во дворе висел знак “Сдается внаем”. Еще один такой же лежал рядом, ожидая, пока его воткнут в землю. Наверное, это будет у дороги. В машине лежали две сумки с вещами, заднее сиденье уставлено коробками. Возможность быстрого отхода. – Если она убийца, зачем она дала вам свой настоящий адрес? – спросил Зебровски. – Мы своих клиентов проверяем. У них должен быть постоянный адрес в подтверждение личности. У нас требуют больше документов, чем в некоторых банках. – Зачем? – Потому что к нам то и дело приходят психи или репортеры бульварных газет. Нам надо знать, с кем мы имеем дело. Уверена, что она пыталась заплатить наличными, не показывая документов, а когда ее попросили заполнить три анкеты, оказалась к этому не готовой. Дольф пошел к двери, мы следом, как хорошие солдаты. Одной из полицейских в форме была Кирлин. Напарник был постарше нее, с седеющими волосами и круглым брюшком. Но не таким, которое колышется, как миска студня. У него было мрачное выражение лица, будто он уже все на свете видел и все это ему не понравилось. Дольф постучал в дверь. Тишина. Он постучал сильнее. Дверь вздрогнула, открылась. За ней стояла Эльвира, одетая в блестящее зеленое платье, перетянутое в талии. Косметика была по-прежнему безупречной, цвет лака для ногтей гармонировал с платьем. Длинные светлые волосы были зачесаны назад и прихвачены повязкой, зеленой с чуть большей синевой, чем у платья. И глаза ее горели цветным огнем. – Глаза как океан, – буркнул себе под нос Дольф. – Простите, но что это все значит? – Можно нам войти, мисс Дрю? – С какой целью? У нас не было времени получить ордер. Дольф даже не был уверен, что нам его дадут с тем, что есть у нас на руках. Цвет чьих-то глаз – это не так чтобы доказательство. Я выглянула из-за Дольфа. – Добрый день, мисс Дрю. Нам нужно задать вам несколько вопросов о Луисе Фейне. – Мисс Блейк, я и не знала, что это вы пришли с полицией. Она улыбнулась, я улыбнулась. А Луи здесь? И она нам морочит голову, а там его убили? Черт побери, не будь здесь полиции, я бы вытащила пистолет и вошла. Законопослушность имеет свои недостатки. – Мы расследуем исчезновение мистера Фейна. Вы последняя, кто его видел. – О Боже мой! – произнесла она, но с места не сдвинулась. – Можно нам зайти и задать вам несколько вопросов? – спросил Дольф. – Честно говоря, я не знаю, что могла бы вам сказать. Мистер Фейн на нашу встречу не пришел. Я его так и не видела. Она стояла, как улыбающаяся стена. – Нам необходимо войти и посмотреть, мисс Дрю. – У вас есть ордер? Дольф посмотрел на нее. – Нет, мисс Дрю, ордера у нас нет. Улыбка ее стала просто ослепительной. – Тогда прошу прощения, но я не могу вас впустить. Я схватила ее за перед платья и дернула на себя – достаточно сильно, чтобы заметить, что на ней нет лифчика. – Мы пройдем либо мимо вас, либо через вас! На мое плечо опустилась рука Дольфа. – Извините, мисс Дрю. Мисс Блейк несколько переусердствовала. Эти слова были сказаны сквозь зубы, но все же он их произнес. – Дольф... – Отпусти ее немедленно, Анита. Я поглядела в ее странные глаза. Они улыбались, но что-то новое было в их выражении. Страх. – Если он умрет, умрешь и ты. – По подозрению к смерти не приговаривают. – Я не о судебном приговоре. У нее расширились глаза, но Дольф дернул меня за плечо и столкнул со ступенек. Зебровски уже извинялся за мою выходку. – Какого черта ты делаешь? – спросил меня Дольф. – Он здесь, я это знаю! – Ты этого не знаешь. Я попросил выписать ордер. Пока мы его не получим, мы не можем войти, если она сама нас не впустит или если он не высунется из окна и не позовет на помощь. Таков закон. – Хреновый закон! – Может быть, но мы – полицейские. Если мы не будем подчиняться закону, кто тогда будет? Я охватила себя руками, пальцами вцепилась в локти. Иначе я бы рванулась вверх и превратила бы в кашу безупречное лицо Эльвиры Дрю. Луи там, и по моей вине. – Пройдись, Анита, остынь. Я поглядела на него. Он мог бы меня послать посидеть в машине, но он этого не сделал. По его лицу я ничего не могла прочесть, как ни старалась. Пройтись – что ж, неплохая идея. Я пошла к деревьям. Меня никто не остановил, Дольф не окликнул. Он должен был знать, что я стану делать. Я вошла в облетевший зимний лес. Тающий снег крупными каплями стекал мне на лицо и волосы. Я уходила все дальше, пока уже не могла никого толком разглядеть. Зимой предметы заметны за много ярдов, но я ушла достаточно далеко для нашей маленькой игры в притворяшки. Я свернула к задней стороне дома. Кроссовки промокли от тающего снега, пропитанная водой палая листва хлюпала и скользила под ногами. У меня были с собой оба пистолета и два ножа – я заменила тот, который так и не вернула Гретхен. У меня их было четыре, сделанных на заказ. Довольно трудно подобрать нож с достаточно высоким содержанием серебра, чтобы он убивал чудовищ и притом хорошо держал заточку. Но убивать я никого не должна. Моя работа – проникнуть внутрь, найти Луи и завопить, зовя на помощь. Если из дома зовут на помощь, полиция имеет право войти – таковы правила. Если бы Дольф не боялся, что Луи убьют, он бы ни за что мне не позволил это проделать. Но закон там или не закон, а сидеть снаружи, пока твой подозреваемый расправляется с очередной жертвой, – это тяжело переварить. Я притаилась на опушке леса, выходящей к задней стороне дома. Задняя дверь вела на закрытую веранду. Застекленная дверь вела в дом, и еще одна дверь была сбоку. Почти все дома в Сент-Луисе имеют подвалы, и в старых домах войти в них можно только снаружи. Добавьте сюда маленькое крылечко и дверцу. Если надо кого-то спрятать, подвал вполне подойдет. Если это окажется чулан для веника, я просто не войду. Я осмотрела окна верхнего этажа. Шторы закрыты. Если оттуда кто-то наблюдает, мне этого не видно. Остается надеяться, что наблюдателю не будет видно меня. Я пересекла открытое место, не вынимая пистолета. Это ведьмы. Ведьмы в тебя не стреляют – как правило. Они вообще не очень практикуют насилие. Настоящее ведовство ничего общего не имеет с человеческими жертвами, однако под словом “ведьма” понимается слишком много разного. Некоторые из называемых этим словом могут тебя здорово напугать, но вряд ли застрелят. Я пригнулась возле двери, ведущей на веранду, и поднесла руку как можно ближе к дверной ручке, не прикасаясь. Жара не чувствуется, не чувствуется... Черт, для этого нет нужного слова. В общем, заклятия на ней не было. Даже добрые волшебницы иногда заговаривают наружные двери, чтобы те либо оповестили о взломщике, либо что-то другое сделали. Скажем, ты вошел и ничего не возьмешь. Заклятие к тебе прилипнет и позволит колдунье тебя найти. Злые ведьмы нацепляют на двери вещи и похуже. Так как мы уже знаем, какого рода колдуньи в доме, осторожность не помешает. Я сунула в щель двери острие ножа, чуть поковырялась, и дверь открылась. Еще не проникновение, но определенно взлом. Арестует меня Дольф за это? Вряд ли. Вот если Эльвира вынудит меня застрелить ее при свидетелях, тогда – может быть. Я подошла ко второй двери, той, которая, по моим предположениям, вела в подвал. Я провела над ней рукой – и вот оно, здесь. Заклятие. Я не колдунья и снимать заклятия не умею. Мой предел – это их ощутить. Конечно, еще одно – я умею их взламывать. Но это выброс необработанной энергии, направленной на заклятие. Я просто вызвала в себе то, что позволяет мне поднимать мертвых, и схватилась за ручку. До сих пор все получилось, но это – как выбивать дверь, не зная, что ждет на той стороне. Когда-нибудь получишь заряд из обреза прямо в морду. Главная трудность была в том, что даже если я без вреда для себя миную заклятие, тот, кто его наложил, будет об этом знать. Черт побери, грамотная ведьма могла почуять нарастание силы еще до того, как я коснулась двери. Если Луи там, за дверью – отлично. Я войду и буду его охранять, пока по моему крику не явится кавалерия. Если его там нет, они могут убить его в панике, заметая следы. Вообще колдуньи, добрые или злые, до определенной степени поклоняются природе. Если бы это были настоящие черные маги, место церемонии было бы где-нибудь на открытом воздухе. Но для этих вполне может сойти, темнота и закрытое помещение. Если бы я планировала человеческую жертву, я бы постаралась хранить объект как можно ближе к месту церемонии. Но это только шанс. Если я ошибаюсь и они убили Луи... Нет. Не имеет смысла переживать худший исход заранее. Сейчас все еще день. Зимнее солнце – серое и слабое, но еще светло. Мои способности не могут проявиться до темноты. Я могу при свете дня ощутить мертвого и многое другое, но с ограничениями. Последний раз, когда я это делала, уже было темно. Мой подход к магии был такой же, как и ко всему остальному, – в лоб, грубой силой. Где я действительно рискую – это предполагая, что моя сила больше силы того, кто наложил заклятие. Считая – теоретически, – что я могу выдержать трепку посильнее, чем состряпал создатель заклинания. Будет ли это так при свете дня? Сейчас выясним. Вопрос: заклинание на дверной ручке? Может быть. Я бы заперла дверь, есть на ней заклятие или нет. Просто чтобы исключить обычного человека. Вытащив браунинг, я отошла от двери и сосредоточилась на точке рядом с замком, но не вплотную, и стала ждать, пока в мире остался только этот кусочек дерева. В ушах орала тишина. Я ударила ногой, вложив все силы. Дверь задрожала, но не открылась. Еще два удара, и дерево треснуло. Замок не выдержал. Это не была вспышка света. Посторонний наблюдатель ничего бы не заметил, кроме того, что я упала назад. Все тело дернулось, будто я сунула палец в розетку. В доме послышался звук бегущих ног. Я подползла к открытой двери, встала, цепляясь за перила. В лицо мне ударил порыв прохладного ветра, и я пошла вниз по ступеням, еще не уверенная, что могу идти. Мне надо найти Луи раньше, чем Эльвира меня застукает. Если я не найду доказательства, она может потребовать моего ареста за взлом и проникновение, и наше положение станет еще хуже, чем раньше. Я ковыляла вниз по лестнице, одной рукой мертвой хваткой цепляясь за перила, в другой держа пистолет. Темнота была бархатно-черной. Ни черта не было видно вне узкой полоски дневного света. Даже для моего ночного зрения кое-какой свет нужен. За моей спиной послышались шаги. – Луи, ты здесь? Что-то зашевелилось подо мной в темноте. Что-то большое. – Луи? Наверху лестницы стояла Эльвира, обрамленная светом, как ореолом вокруг всего тела. – Мисс Блейк, я вынуждена потребовать, чтобы вы немедленно покинули мой дом. У меня до сих пор дергалась кожа от того, что было на замке. Только держась за перила, я еще могла стоять. – Это вы наложили на дверь заклятие? – Да. – Умеете. – Очевидно, недостаточно. И все же я вынуждена потребовать, чтобы вы поднялись сюда и покинули мое владение немедленно. Внизу раздалось тяжелое рычание. Очень мало похожее на голос крысы и уж совсем не похожее на человеческое. – Ну-ка, выходи, – сказала я. Рычание стало громче, ближе. В бледной полосе света мелькнуло что-то большое и мохнатое. Взгляда мне хватило. Я потом всегда могу сказать, что приняла его за Луи. Прижавшись к перилам, я завопила, завопила, зовя на помощь, во всю силу своих легких. Эльвира быстро оглянулась. Послышались отдаленные крики полицейских, вломившихся в переднюю дверь. – Будь ты проклята! – Слова мало чего стоят, – ответила я. – Это будут не только слова, когда я найду время. – Флаг тебе в руки. Она побежала в дом, не от него. Я ошиблась? Луи все время был в доме, а я оказалась здесь с каким-то посторонним меховым шаром? С Джейсоном? – Джейсон? По лестнице что-то поднялось и выглянуло в тусклый свет. Собака. Большой и мохнатый беспородный пес, размером с пони, но не оборотень. – А, черт! Он снова на меня зарычал. Я встала и пошла вверх по лестнице. Мне не хотелось в него стрелять без крайней необходимости. Где Дольф? Он уже должен был бы быть здесь. Пес дал мне подняться по лестнице. Очевидно, ему полагалось защищать только подвал. Меня устраивает. – Хорошая собачка! Я поднималась, пока не дошла до выломанной двери. Я закрыла ее, потянув за ручку. Пес ударил в нее с рычанием, и она закрылась под его тяжестью. Я медленно открыла заднюю дверь дома. Кухня была узкой, длинной и в основном белой. С другого конца дома доносились голоса, и тут же дом заполнился низким рычанием, отдавшимся эхом в комнатах. У меня волосы на шее поднялись дыбом. – Мы не можем допустить, чтобы здесь кто-то пострадал, – говорил Дольф. – Именно, – отвечала Эльвира. – Немедленно уходите, и никто не пострадает. – Этого мы не можем. Из кухни в гостиную, к голосам, вел коридор, образованный одной стеной и лестницей. Я проверила лестницу – пусто. Я пошла дальше, на голоса. Рык повторился, ближе. – Анита, быстро сюда! – заорал Дольф. От этого я подпрыгнула – он еще не мог меня видеть. Вход в гостиную был открытым дверным проемом. Эльвира стояла лицом к ним, и рядом с ней стоял волк размером с пони. При беглом взгляде его можно было принять за большую собаку – отличное прикрытие. Соседи будут думать, что это собака и есть. А вторым был леопард. Черный леопард, при взгляде на которого устыдился бы любой хеллоуинский котенок. Леопард загнал Зебровски в угол, и его блестящая меховая спина доходила полицейскому до пояса. Господи, просто кот из ада. Почему они не стреляют? Полиции разрешается стрелять для самозащиты. – Вы Луи Фейн или Джейсон? – спросил Дольф. Я поняла, что он обращается к оборотням. Какого рода оборотень Луи, я ему не сказала, а Джейсон – волк. Волк может быть Джейсоном. Хотя почему они помогают Эльвире, я не знала. Может быть, мне и не надо было этого знать. Я встала и вышла из-за угла. Может, это было слишком резкое движение, а может, гигантская кошка просто нервничала. Леопард прыгнул на Зебровски, и тот выстрелил. Волк повернулся ко мне. Мир стал медленным-медленным. Мне всю жизнь предстояло глядеть вдоль ствола и давить на курок. Стреляли все пистолеты в комнате. Волк свалился с моей пулей в черепе. Кто еще принимал участие – не знаю. Крики Зебровски отдавались в комнате эхом – леопард сидел на нем, полосуя лапами. Дольф выстрелил еще раз, отбросил пистолет и кинулся в схватку. Он схватил леопарда, и тот повернулся, отмахнув Дольфа кинжалами когтей. Дольф вскрикнул, но зверя не выпустил. – Ложись, Дольф, и я его сниму! Дольф попытался уйти с дороги, но гигантский кот прыгнул на него и вместе с ним рухнул на пол. Я шагнула вперед, вытягивая руку с пистолетом, но они катались по полу клубком. Если я застрелю Дольфа, он будет так же мертв, как если его загрызет леопард. Упав рядом с ними на колени, я ткнула стволом в мягкое мохнатое тело. Когти полоснули по плечу, но я выстрелила дважды. Тварь подпрыгнула, задергалась и издохла. Дольф смотрел на меня, моргая. У него на щеке был кровавый порез, но он был жив. Я встала. Левая рука онемела – ей досталось всерьез. Когда онемение пройдет, мне захочется оказаться поближе к врачам. Зебровски лежал на спине. Крови было много. Я опустилась возле него на колени. Положив браунинг на землю, я попыталась нащупать пульс на сонной артерии. И нашла, хотя и нитевидный. Ниже середины тела было кровавое пятно. Я стащила с него пальто – и меня чуть не вырвало. Да, Зебровски бы надо мной за это издевался. Чертов кот его почти выпотрошил – в прореху вылезали внутренности. Я попыталась стянуть с себя жакет, чтобы закрыть ему рану, но левая рука не слушалась. – Помогите кто-нибудь! Никто не двинулся. Кирлин уже заковала мисс Дрю в наручники, и теперь было ясно, что под платьем у ведьмы ничего нет. Она плакала, плакала по погибшим товарищам. – Жив? – спросил Дольф. – Да. – Я вызвал “скорую”, – сказал полицейский в форме. – Идите сюда, помогите мне остановить кровь! Он посмотрел на меня вроде как пристыжено, но ни он, ни Кирлин не сделали ко мне ни шагу. – Вы что, оглохли или охренели? Помогите, говорю! – Не хотим этого подцепить. – Этого? – Ну, болезни. Я подползла к леопарду. Он даже мертвый был огромен, почти в три раза больше нормального. Пошарив по его брюху, я это нашла. Застежка. Не пряжка, не ремень, а застежка, где удален мех. Внутри – голое человеческое тело. Я сдвинула кожу, чтобы им было видно. – Это оборотни, но не ликантропы. Это заклятие, и оно не заразно, трусливое ты дерьмо! – Анита, не дави на них, – сказал Дольф голосом таким отдаленным, что я его даже не узнала. Полицейский стащил с себя куртку и вроде как набросил ее на раненого. Он прижал ее, но застенчиво, будто боялся крови. – Пошел вон! Я навалилась на тело, всей своей тяжестью сдерживая внутренности от расползания. Они шевелились у меня под руками, как живые, скользкие и теплые, почти горячие. – Когда вашей группе выдадут наконец серебряные пули, мать их так? – спросила я. Дольф чуть не рассмеялся. – Обещают. Может, купить им несколько коробок на Рождество? Господи, прошу тебя, пусть будет Рождество для нас для всех. Я глядела на побледневшее лицо Зебровски. Очки он потерял в схватке. Я огляделась – их не было. Почему-то мне было очень важно найти его очки. И я стояла на коленях посреди крови и ревела, потому что не могла найти этих проклятых очков.37
Зебровски зашили. Доктора нам ничего конкретного не говорили – состояние соответствует степени повреждений, прогноз осторожный. Дольфа тоже забрали в госпиталь. Не так плохо, но день-другой его продержат. Зебровски так и не пришел в себя, когда его увозили. Я ждала. Кэти, его жена, приехала где-то в середине этого ожидания. Мы с ней виделись всего второй раз. Это была маленькая женщина с гривой темных волос, свободно завязанных на затылке. Без единого мазка косметики она все равно была красива. Как Зебровски смог такую подцепить, я не понимала. Она подошла ко мне, темные глаза расширены от волнения. Сумочку она держала крепко, как щит, сильно сминая ее пальцами. – Где он? – спросила она высоким с придыханием детским голосом. У нее он всегда был такой. Я не успела ничего сказать, как из распахнувшихся дверей в конце коридора появился доктор. Кэти уставилась на него, и кровь отхлынула от ее лица начисто. Я подошла и встала рядом с ней. Она глядела на приближающегося доктора, как на чудовище из страшного кошмара. Может быть, более точное сравнение, чем мне бы хотелось. – Вы миссис Зебровски? – спросил он. Она кивнула. Руки ее впились в сумочку, еще чуть-чуть – и прорвут насквозь. – Состояние вашего мужа стабильно. Выглядит хорошо. Опасности для жизни нет. Значит, Рождество все-таки будет. Кэти тихо вздохнула, и у нее подогнулись колени. Я подхватила ее обмякшее тело. Нет, в ней никак не девяносто фунтов. – У нас тут есть комната отдыха, если вы сможете... – Он с сомнением поглядел на меня и пожал плечами. Я подняла Кэти Зебровски на руки, поймала равновесие и сказала: – Ведите. Я оставила Кэти возле кровати Зебровски. Он держался за ее руку, будто знал, что она здесь. Может быть, так оно и было. Люсиль, жена Дольфа, тоже была здесь – поддержать Кэти на всякий случай. Глядя на бледное лицо Зебровски, я молилась, чтобы не было “всякого случая”. Сначала я думала подождать, пока Зебровски очнется, но доктор мне сказал, что это будет скорее всего завтра, а столько времени мне без сна не продержаться. От новых швов у меня сместился крестообразный шрам на левой руке. Следы когтей вывернулись в сторону, миновав холмик рубцовой ткани на сгибе руки. Когда я несла Кэти, часть швов разошлась, и теперь они кровили сквозь бинты. Доктор, который оперировал Зебровски, лично их зашил. И при этом все время пялился на шрам. Рука болела и была забинтована от запястья до локтя. Зато мы все живы. Что да, то да. Такси высадило меня возле моего дома в еще приличное время. Луи был обнаружен в подвале опоенным и связанным. Эльвира призналась в снятии кожи с вервольфа, леопарда-оборотня и попытке содрать кожу с наги. Джейсон в доме найден не был. Она отрицала, что вообще его видела. Зачем ей вторая вервольфья кожа? Шкура крысолюда предназначалась для нее – по ее словам. На вопрос, кому предназначалась кожа змеи, она сказала – для нее самой. Ясно, что был еще один участник, которого она выдавать не хочет. Она была колдунья и использовала волшебство для убийства. Это автоматически означало смертный приговор. И этот приговор приводился в исполнение в течение сорока восьми часов. Без апелляций, без помилований – верная смерть. Адвокаты пытались уговорить ее сознаться по поводу других исчезновений. Если она в них признается, они, быть может, добьются смягчения приговора. Быть может. Ведьма-убийца – я не верила, что им удастся смягчить приговор, но все бывает. Ричард сидел под дверью моей квартиры. Я не ожидала его встретить – в ночь полной луны со всеми вытекающими. Я ему оставила на автоответчике сообщение, что Луи найден целым и почти невредимым. Полиция вообще старалась все сохранить в тайне, особенно личность Луи. Мне хотелось думать, что это у них получится. В любом случае он остался жив. Собаку забрала служба надзора за животными. – Я получил твое сообщение, – сказал он. – Спасибо, что спасла Луи. – Всегда пожалуйста, – ответила я, вставляя ключ в замок. – Мы не нашли Джейсона. Ты действительно думаешь, что он у ведьм? Я открыла дверь. Ричард вошел вслед за мной и закрыл ее. – Не знаю. Мне это тоже не дает покоя. Если бы Джейсона увела она, он был бы там. Волк, когда его освободили от шкуры, оказался неизвестной мне женщиной. Я пошла в спальню, как будто была одна, Ричард за мной. Все было каким-то далеким, легким и чуть нереальным. Мне отрезали рукав жакета и свитера. Жакет я бы попыталась спасти, но думала, что он все равно уже безнадежно испорчен. Еще они перерезали ножны в левом рукаве. И чего это хирурги в госпиталях рвутся все отрезать? Ричард подошел сзади, поднес руки к моей раненой руке, не касаясь. – Ты мне не сказала, что ранена. Тут зазвонил телефон, и я автоматически сняла трубку. – Анита Блейк? – спросил мужской голос. – Я. – Это Уильямс, натуралист из Центра Одубона. Я тут прослушал несколько лент с криками сов, которые записывал ночью. На одной из них записался звук такой, что я бы поклялся, что это голос гиены. Я сказал полиции, но они не поняли важность факта. Вы понимаете, что может означать в этих местах голос гиены? – Гиена-оборотень, – сказала я. – Да, я тоже так подумал. Никто ему не говорил, что убийца почти наверное вервольф. Но один из пропавших оборотней был гиеной. Может быть, Эльвира и в самом деле имеет отношение не ко всем пропавшим оборотням? – Вы сказали, что сообщили полиции? – Да, сообщил. – Кому? – Я звонил в офис шерифа Титуса. – И с кем вы говорили? – С Айкенсеном. – Вы точно знаете, что он сказал Титусу? – Нет, но зачем ему было бы это скрывать? В самом деле, зачем? – Там кто-то пришел, я сейчас открою. Подождете минутку? – Я думаю... – Сейчас я вернусь. – Уильямс, Уильямс, не открывайте дверь! Но я уже говорила в пустоту. Послышались его шаги к двери. Она открылась, я услышала удивленный возглас. Потом более тяжелые шаги. Кто-то взял трубку. Слышно было дыхание, но больше ничего. – Говори, сукин ты сын! Дыхание стало тяжелее. – Айкенсен, если ты ему что-нибудь сделал, я тебе твой собственный хрен скормлю с ножа! Он засмеялся и повесил трубку. И я не могла бы сказать на суде, кто это был. – Черт, черт, черт! – Что случилось? Я позвонила в справочную узнать номер полиции Уиллотона и нажала кнопку, которая набрала этот номер автоматически за небольшую плату. – Анита, в чем дело? Я подняла руку, прося его подождать. Ответила женщина. – Помощник начальника Холмс? Это была не она. После заявления, что речь идет о жизни и смерти, меня соединили с Гарровеем. Я не повысила голос в разговоре с женщиной – куча очков в мою пользу. Гарровею я изложила сжатую версию. – Не могу поверить, что даже Айкенсен может быть втянут в такое дело, но пошлю машину проверить. – Спасибо. – Почему ты не звонила 911? – спросил Ричард. – Они бы связались с полицией округа. Может быть, Айкенсен даже получил бы назначение на этот вызов. Я боролась с изувеченным жакетом. Ричард помог мне стащить его с левого плеча, а то я никогда бы сама не справилась. Сняв его, я поняла, что мне больше нечего надеть. Два пальто за два дня. Осталось только одно, и я взяла его. Ярко-красное и длинное. Я его надевала всего два раза, и оба раза на Рождество. Красное пальто выделяется даже ночью. Если надо будет кого-то скрадывать, придется его снять. Ричард помог мне натянуть левый рукав. Все равно было больно. – Поехали за Джейсоном, – сказал Ричард. Я глянула на него. – Ты никуда не поедешь, разве что туда, куда ездят ликантропы в полнолуние. – Ты даже не можешь сама надеть пальто. Как ты поведешь машину? Он был прав. – Тебе может грозить опасность. – Я – взрослый вервольф, а сегодня полнолуние. Как-нибудь справлюсь. Взгляд его сделался далеким, будто он слышал голоса. – Ладно, поехали, но первым делом мы едем спасать Уильямса. Думаю, оборотни близко от его жилья, но я точно не знаю, где. Ричард стоял, одетый в свой длинный пыльник. На нем была белая футболка, пара джинсов с разорванным коленом и более чем заслуженные ботинки. – Зачем ты оделся, как оборванец? – Если я перекидываюсь в одежде, она всегда рвется. Так что это предосторожность. Ты готова? – Да. – Поехали, – сказал он. Что-то в нем изменилось. Напряжение ожидания, как у воды, готовой вот-вот хлынуть через край. Я глянула в его глаза, и что-то мелькнуло в них. Что-то мохнатое, ждущее своего часа. Я поняла, что за чувство от него исходит. Нетерпение. Зверь Ричарда выглядывал в эти карие глаза и рвался наружу, заняться своим делом. Что я могла сказать? Мы вышли.38
Эдуард стоял, прислонясь к моему джипу и скрестив руки на груди. От его дыхания шел пар – после темноты температура упала на двадцать градусов (по Фаренгейту. Примерно 11 по Цельсию) и снова вернулся мороз. Талая вода замерзла опять, и под ногами скрипел снег. – Что ты здесь делаешь, Эдуард? – Я собирался зайти к тебе, когда увидел, как ты выходишь. – Чего ты хочешь? – Принять участие в игре. Я уставилась на него: – Вот именно так? Ты не знаешь, чем я занята, но хочешь урвать себе долю? – Когда я иду за тобой, это позволяет мне перебить массу народу. Горько, но правда. – Нет у меня времени спорить. Залезай. Он сел на заднее сиденье. – И кого мы будем убивать этой ночью? Ричард завел мотор, я пристегнулась. – Увидим. Предатель-полисмен да еще тот или те, кто похитил семерых оборотней. – Это работа не ведьм? – Не вся их. – Как ты думаешь, ликантропов сегодня будем убивать? Я думаю, это он хотел поддразнить Ричарда. Ричард не клюнул. – Я все думаю, кто мог похитить их всех без борьбы. Это должен быть кто-то, кому они верили. – А кому бы они могли верить? – спросила я. – Одному из нас, – ответил он. – Вот это да! – сказал Эдуард. – Есть в сегодняшнем меню ликантропы. Ричард не стал спорить. Если он не обижается, то и мне не стоит.39
Уильямс лежал на боку, скорчившись. Он был убит выстрелом в сердце с близкого расстояния. Два выстрела. Вот тебе и докторская. Одна его рука охватывала рукоять “магнума” калибра 357. Я могла бы ручаться, что на коже руки есть следы пороха, будто стрелял он сам. Заместитель начальника полиции Холмс и ее напарник, имени которого я не запомнила,лежали мертвыми в снегу. У нее почти вся грудь была разворочена из “магнума”. Эльфийские черты лица обвисли и уже не были такими хорошенькими. Глаза ее смотрели прямо в небо, она не казалась спящей. Она казалась мертвой. У ее напарника почти не было лица. Он рухнул в снег, забрызгав его мозгами и кровью. В руке он все еще сжимал пистолет. Холмс тоже успела достать оружие, хотя это ей мало помогло. Вряд ли кто-нибудь из них застрелил Уильямса, но я ставлю свое месячное жалованье, что это было сделано из их оружия. Опустившись на колени в снег, я с чувством сказала: – Ч-черт! Ричард стоял возле Уильямса и глядел, будто запоминая. – У Сэмюэла не было оружия. Он даже охотиться терпеть не мог. – Ты его знал? – Я же в Одубоне работаю. Я кивнула. Все это казалось не настоящим. Инсценированным. И это ему сойдет с рук? Нет. – Он труп, – тихо сказала я. Эдуард подошел ко мне. – Кто труп? – Айкенсен. Он все еще ходит и говорит, но он уже мертв. Он еще просто этого не знает. – И где нам его найти? – спросил Эдуард. Хороший вопрос. На который у меня не было хорошего ответа. Тут у меня запиликал пейджер, и я вскрикнула. Так, тихо пискнула от неожиданности. С замиранием сердца посмотрела на номер. Номер был незнакомый. Кто бы это мог быть, и настолько ли это важно, чтобы перезванивать сегодня? Свой номер пейджера я оставила в больнице. Их телефона я не знаю. Надо ответить. Черт, мне еще предстоит звонить Гарровею и сообщать, что его люди нарвались на засаду. Ладно, обоим позвоню из дома Уильямса. Я потащилась к дому, Эдуард за мной. Уже возле крыльца я сообразила, что Ричард с нами не пошел. Я обернулась – он стоял на коленях возле тела Уильямса. Сначала мне показалось, что он молится, но потом поняла, что он трогает окровавленный снег. Я действительно хочу узнать, так ли это? Да. Я вернулась, Эдуард остался возле крыльца даже без моей просьбы – очко в его пользу. – Ричард, что с тобой? Дурацкий вопрос, когда перед ним лежит труп человека, которого мы оба знали. Но что еще можно было спросить? Его рука сжалась, сминая окровавленный снег. Он потряс головой. Я думала, что он разозлен или поражен горем, но тут заметила испарину у него на лице. Он поднял лицо. Глаза его были закрыты. Полная и яркая, тяжелым серебром плыла над нами луна. В такой дали от города было светло почти как днем. По небу плыли клочки облаков, сияющие в лунном свете. – Ричард? – Я знал его, Анита. Мы вместе ходили записывать птиц. Мы обсуждали его докторскую. Я знал его, а сейчас все, о чем я могу думать, – как пахнет кровь и какая она еще теплая. Он открыл глаза. В них была и скорбь тоже, но в основном – тьма. Из глаз Ричарда выглядывал его зверь. Я отвернулась – не могла выдержать этого взгляда. – Мне надо позвонить в полицию. Не жри улик. И я пошла прочь по снегу. Трудная ожидается ночь. Позвонила я с телефона в кухне Уильямса. Сначала Гарровею – рассказала ему, что случилось. Когда он снова смог дышать, он выругался и сказал, что приедет сам. Наверное, думал, не повернулось ли бы все иначе, если бы он поехал с самого начала. Командовать всегда тяжелее, чем делать самому. Я повесила трубку и набрала номер, присланный мне на пейджер. – Да? – Это Анита Блейк. Ваш номер был оставлен у меня на пейджере. – Анита, это Каспар Гундерсон. Человек-лебедь. – Да, Каспар, в чем дело? – У вас ужасный голос. Что-нибудь случилось? – Много чего, но зачем вы меня искали? – Я нашел Джейсона. Я выпрямилась. – Вы шутите? – Нет, я его нашел. Он сейчас у меня в доме, я пытаюсь связаться с Ричардом. Вы не знаете, где он? – Со мной. – Отлично! – выдохнул Гундерсон. – Он может приехать заняться Джейсоном, пока тот не перекинулся? – Ну, наверное, да. А зачем? – Анита, я всего лишь птица, а не хищник. Мне с новичком-вервольфом не справиться. – Ладно, я ему скажу. Где ваш дом? – Ричард знает. Мне надо вернуться к Джейсону, заставить его успокоиться. Если он не выдержит до прихода Ричарда, я побежал прятаться. Так что, если я не открою вам дверь, вы будете знать, что случилось. – Вам грозит от него опасность? – Поторопитесь, ладно? Он повесил трубку. Ричард вошел в дом. Он стоял у двери с заинтересованным лицом, будто слушал музыку, доступную только ему. – Ричард? Он медленно повернулся на звук моего голоса, как на видеоленте, пущенной на малой скорости. Глаза у него были светло-желтыми, цвета янтаря. – О Господи! – ахнула я. Он не отвернулся, только моргнул и спросил: – В чем дело? – Звонил Каспар. Он нашел Джейсона и пытался связаться с тобой. Говорит, что он не управится с Джейсоном после перемены. – Значит, с Джейсоном все в порядке. – А с тобой? – Нет. Мне придется вскоре перекинуться, иначе луна сама выберет за меня время. Я не была уверена, что поняла, но пусть объяснит в машине по дороге. – Эдуард поведет машину на случай, если луна выберет время на сорок четвертом шоссе. – Хорошая мысль, только дом Каспара в горах. – Отлично, тогда поехали. – Тебе придется оставить там меня с Джейсоном. – Зачем? – Я прослежу, чтобы он никого не тронул, но ему надо будет охотиться. Там в лесу есть олени. Я глядела на него. Это по-прежнему был Ричард, мой милый, но... Немного пугали эти светло горящие глаза на темном лице. – Ты не будешь перекидываться в машине? – Нет, тебе от меня опасность не грозит. Я держу своего зверя под контролем – это и значит быть вервольфом альфа. – Насчет быть съеденной я не волнуюсь, – сказала я. – Мне только не хочется, чтобы ты залил мне сиденье этой светлой дрянью. Он просиял улыбкой. Она была бы более успокаивающей, если бы не зубы чуть острее обычного. Господи Иисусе!40
Дом Каспара Гундерсона был построен из камня, а может быть, только облицован камнем. Стены сложены из светлых кусков гранита. Отделка была белой, деревянная крыша – светло-серой. Чистый и аккуратный дом, но умудрявшийся при этом выглядеть по-деревенски грубоватым. Находился он на поляне на вершине холма. Дорога заканчивалась около дома. Разворот там был, но дальше дороги не было. Ричард позвонил в дверь, Каспар открыл. На его лице читалось облегчение. – Ричард, слава Богу, это ты. Он пока еще держит человеческую форму, но боюсь, он вряд ли долго продержится. Каспар придержал для нас дверь. Мы вошли и увидели у него в гостиной двух незнакомых людей. Тот, что слева, был низкорослым, черноволосым и в очках с проволочной оправой. Второй – повыше, светлый, с рыжеватой бородой. Эти двое были единственным элементом, выделявшимся из интерьера – гостиная была белой. Ковер, диван, два кресла, стены – все белое. Как будто стоишь внутри шарика ванильного мороженого. Диван точно такой же, как у меня, – надо будет купить новую мебель. – Кто это такие? – спросил Ричард. – Это ведь не наши. – Это – точно. – Голос Титуса. Шериф стоял в дверном проеме, ведущем в кухню, и в руке у него был пистолет. – Никому не двигаться. Южный акцент Титуса был тяжел, как кукурузная лепешка. Из внутренней двери дома вышел Айкенсен с еще одним “магнумом” в руке. – Ты их ящиками покупаешь? – спросила я. – Мне понравилась твоя угроза по телефону, – сказал он. – Я просто весь дрожу. Я шагнула вперед, хотя и не собиралась. – Не надо, – сказал Айкенсен, наводя пистолет мне в грудь. Титус держал под прицелом Ричарда. Двое в креслах тоже достали оружие. Веселая вечеринка. Эдуард за моей спиной стоял неподвижно. Я почти ощущала, как он взвешивает шансы. И тут у нас за спиной щелкнул затвор винтовки. Все мы вздрогнули, даже Эдуард. Позади стоял еще один человек, седой, с залысинами. В руках у него была винтовка, направленная в голову Эдуарда. После выстрела с такого расстояния хоронить нечего. – А ну-ка руки вверх! Мы подняли руки. А что было делать? – Всем переплести пальцы на затылке, – велел Титус. Мы с Эдуардом сделали это так, будто раньше тренировались. Ричард помедлил. – Быстро, волколак, а то тебя завалю, где стоишь, а все остальные пули получит твоя подружка. Ричард переплел пальцы. – Каспар, что происходит? Каспар сидел на диване – нет, не сидел, развалился. И был он доволен, как сытый кот... Ладно, сытый лебедь. – Эти джентльмены заплатили целое состояние за охоту на ликантропов. Я им даю дичь и место для охоты. – А Титус и Айкенсен гарантируют, что никто ничего не найдет? – Я ж говорил вам, мисс Блейк, что мы немножко охотимся, – сказал Титус. – А тот мертвец – один из ваших охотников? Глаза его дернулись – не то чтобы отвернулись, но шевельнулись. – Да, мисс Блейк, это был один из них. Я глядела на двоих в креслах с пистолетами. На седого в дверях я оглядываться не стала. – Вы трое считаете, что охота на оборотней стоит того, чтобы за нее умереть? Темноволосый глядел на меня из-за очков, и глаза его были отстраненными и спокойными. Если ему и было не ловко направлять оружие на собрата по человечеству, он этого не показывал. Взгляд бородатого обегал всю комнату, нигде не останавливаясь. Он явно не получал от всего этого удовольствия. – А почему вы с Айкенсеном не прибрали место убийства до того, как Холмс и ее напарник увидели тело? – Мы охотились на вервольфов, – ответил Айкенсен. – Каспар, мы же твой народ, – сказал Ричард. – Нет уж, – ответил Каспар, вставая. – Вы не мой народ. Я не ликантроп. У меня это даже не наследственное. Меня прокляла колдунья, и было это так давно, что я уже даже забыл. – Ты ждешь от нас сочувствия? – спросила я. – Нет. Я даже не думаю, что мне полагается объясняться. Вы двое вели себя со мной достойно, и мне полагалось бы чувствовать вину. – Он пожал плечами. – Это будет наша последняя охота. Большое гала-представление. – Если бы ты убил Райну и Габриэля, я бы почти что тебя поняла, – сказала я. – Но что тебе сделали те ликантропы, которых ты помогал убивать? – Помню, когда колдунья сказала мне, что она сделала, я себе представлял, как стану огромной кровожадной тварью, и мне это нравилось. Я все еще мог бы охотиться. Убивать своих врагов. А вместо этого... – Он широко развел руками. – Ты их убил, потому что они были такими, каким ты хотел быть, – сказала я. Он чуть улыбнулся. – Зависть, Анита. Ревность. Это очень горькие чувства. Я думала обозвать его подонком, но это было бы без пользы. Семеро погибли только потому, что этому сукину сыну не нравилось быть птицей. – Этой колдунье надо было тебя убить, и очень медленно. – Она хотела, чтобы я понял урок и покаялся. – Я не очень ценю покаяние, – сказала я. – Мне больше нравится месть. – Если бы я не был уверен, что ты сегодня умрешь, я бы обеспокоился. – Можешь беспокоиться, – сказала я. – Где Джейсон? – спросил Ричард. – А мы вас к нему проведем. Правда, ребята? – сказал Титус. Эдуард не сказал ни слова. Я не знала, о чем он думал, только надеялась, что он не полезет за пистолетом. Если он это сделает, в этой комнате погибнут многие, и трое из погибших будем мы. – Айкенсен, обыщи их. Айкенсен ухмыльнулся и сунул свой “магнум” в кобуру. На нас смотрели только один револьвер, два автоматических пистолета и одна крупнокалиберная винтовка. Какой бы идеальной командой ни были мы с Эдуардом, у нас тоже есть свой предел. Айкенсен охлопал Ричарда. Ему это нравилось до тех пор, пока он не заглянул Ричарду в глаза. Тут он слегка побледнел. Нервничает – хорошо. Пинком он заставил меня расставить ноги. Я сердито на него посмотрела. Руки Айкенсена потянулись к моей груди – отсюда обыск не начинают. – Если он попробует что-нибудь, кроме поисков оружия, я рискну выхватить пистолет. – Айкенсен, обращайся с мисс Блейк как с леди. Без глупостей. Айкенсен встал передо мной на колени, провел ладонью по груди чуть выше сосков. Я ему двинула в нос правым локтем, брызнула кровь. Он покатился по земле, зажимая разбитый нос руками. Темноволосый уже стоял, твердо направив ствол на меня. Отблеск света на очках скрывал выражение его глаз. – Всем успокоиться! – скомандовал Титус. – Думаю, Айкенсен это заслужил. Айкенсен встал с пола с покрытым кровью лицом и начал нашаривать пистолет. – Если у тебя ствол покажется из кобуры, я тебя сам застрелю, – сказал Титус. Айкэнсен быстро и тяжело задышал ртом. При попытке дышать носом оттуда вылетали кровавые пузырики. Нос определенно был сломан. Не так приятно, как выпустить ему кишки, но для начала неплохо. Айкепсен долго стоял на коленях, и в его глазах отражалась внутренняя борьба. Руки он держал на кобуре, но пистолет не вытаскивал. Ему настолько хотелось меня застрелить, что он почти готов был попытаться. Отлично. Наши чувства взаимны. – Айкенсен, – тихо и очень серьезно сказал Титус, будто понял, что Айкенсен готов вытащить оружие. – Я говорю всерьез, мой мальчик. Не шути со мной. Айкенсен поднялся, сплевывая кровь, пытаясь очистить рот. – Ты сегодня подохнешь. – Может быть, но не от твоей руки. – Мисс Блейк, если вы сможете сдержаться и не дразнить Айкенсена, чтобы он не пытался вас убить, я буду вам очень признателен. – Всегда готова оказать содействие полиции. Титус рассмеялся. Сукин сын. – В наши дни преступники платят больше, мисс Блейк. – Чтоб ты сдох! – А вот ругаться не надо. – Он сунул пистолет в кобуру. – Сейчас я обыщу вас, и ничего другого делать не буду. Выкиньте еще что-нибудь – и нам придется застрелить одного из вас, чтобы показать, что мы не шутим. Вы же не хотите потерять любимого. Или друга. Он улыбнулся. Добрый старый шериф Титус. Дружелюбный. Расположенный. Он нашел оба пистолета, потом охлопал меня еще раз. Наверное, я вздрогнула, потому что он спросил: – Где вы повредили руку, мисс Блейк? – Помогала полиции раскрыть одно дело. – Они допустили, чтобы ранили гражданского? – Сержант Сторр и детектив Зебровски попали в госпиталь. Они были ранены при исполнении. Что-то промелькнуло на этом толстом лице. Может быть, сожаление. – Герои получают в награду только смерть, мисс Блейк. Вам бы лучше было это запомнить. – Злодеи тоже погибают, Титус. Он приподнял рукав моего пальто и забрал нож. Прикинул на руке. – Сделано на заказ? Я кивнула. – Люблю хорошее оружие. – Не потеряйте, я потом его у вас возьму. Он хихикнул. – А у вас есть присутствие духа, девушка, надо отдать вам должное. – Зато ты гребаный трус. Улыбка исчезла. – Всегда оставлять за собой последнее слово – плохое качество, мисс Блейк. Это людей злит. – Для того и говорилось. Он перешел к Эдуарду. Надо отдать Титусу справедливость: он был человек тщательный. У Эдуарда он отобрал оба пистолета, короткоствольник и нож такой длины, что для Эдуарда он сошел бы за короткий меч. Я и понятия не имела, что он прячет нож. – Слушай, кем ты себя считаешь? Той самой кавалерией, которая приходит на помощь? Эдуард не сказал ни слова. Что ж, если он может сохранять спокойствие, я тоже могу. Слишком здесь много стрелков, чтобы злить одного и пытаться завалить других. У противника превосходство в численности и в вооружении. Не очень удачное начало недели. – Теперь мы отведем вас вниз, – сказал Титус. – Что бы вы вместе с нами приняли участие в охоте. Вас выпустят в лес. Если сумеете уйти, вы свободны. Можете найти ближайшего полисмена и сдать нас. Попробуете что-нибудь выкинуть раньше, чем мы вас отпустим, – и вас просто убьют. Все это поняли? Мы молча на него смотрели. – Я не слышу ответа. – Мы слышали, что ты говорил, – сказала я. – А ты, блондинчик? – Я тоже слышал, – ответил Эдуард. – А ты, волколак? – Не смей меня так называть, – сказал Ричард, и в его голосе тоже не было особого испуга. Это хорошо. Если приходится умирать, умирай храбро. Это выводит врагов из себя. – Можно нам теперь опустить руки? – спросила я. – Нет, – ответил Титус. У меня в левой руке начиналась пульсирующая боль. Если ничего больнее меня сегодня не ждет, это будет победа. Первым пошел Айкенсен, за ним Ричард, сопровождаемый темноволосым со спокойными глазами. Потом бородатый. Потом я. Титус. Эдуард. За ним седой с винтовкой. Последним Каспар – замыкал торжественное шествие. Лестница вела в естественную пещеру под домом. Она была размером футов шестьдесят на тридцать, а свод – вряд ли выше двенадцати футов. В дальней стене был ведущий наружу туннель. В электрическом свете пещера отливала желтым. В гранитных стенах были сделаны две клетки. В дальней в позе зародыша свернулся Джейсон. При нашем появлении он не шевельнулся. – Что вы с ним сделали? – спросил Ричард. – Попытались заставить его для нас перекинуться, – ответил Титус. – Вот этот птичкин сказал, что это будет просто. У Каспара был такой вид, будто ему неприятно. Было тут дело в названии “птичкин” или в упрямстве Джейсона, трудно сказать. – Он перекинется. – Ты это уже говорил, – заметил седой. Каспар нахмурился. Айкенсен открыл пустую клетку. У него все еще текла кровь, и он зажимал нос пачкой салфеток, но это мало помогало. Пачка стала алой. – Залезай, волколак, – сказал Титус. Ричард не шевельнулся. – Мистер Кармайкл, мальчика, будьте добры. Темноволосый спрятал свой девятимиллиметровый автоматический пистолет, достал из-за пояса другой, двадцать второго калибра, и навел его на сжавшегося в комок Джейсона. – Мы и без того думали уже всадить в него пулю – посмотреть, не убедит ли это его перекинуться. Лезь в клетку. Ричард остался стоять. Кармайкл сунул пистолет сквозь решетку, опуская руку. – Не надо, – сказал Ричард. – Я пойду. – Он шагнул в клетку. – Теперь ты, блондинчик. Эдуард не стал спорить, а просто вошел. Он переносил все это куда лучше, чем я думала. Айкенсен закрыл дверь, запер ее на замок и подошел ко второй клетке. Отпирать ее он не стал и остался стоять, прижимая к носу мокрые салфетки. На пол упала капля крови. – А вы разделите кров с вашим юным другом. Ричард вцепился в решетку клетки. – Не смейте этого делать! Когда он переменится, ему надо будет есть! – Две вещи способствуют изменению, – сказал Каспар, – кровь и секс. Я видел, как Джейсону понравилась твоя подруга. – Каспар, не делай этого. – Поздно, – ответил он. Если я войду в клетку, мне предстоит быть съеденной заживо. Это один из пяти самых нежелательных для меня способов умирать. Не пойду я в эту клетку. Пусть лучше они меня пристрелят. – Сейчас Айкенсен откроет клетку, и вы туда войдете, мисс Блейк. – Нет. Титус посмотрел на меня в упор. – Мисс Блейк, тогда мистер Финштейн вас застрелит. Так, мистер Финштейн? Бородатый с неспокойными глазами наставил на меня девятимиллиметровую “беретту”. Симпатичный пистолет, если не держаться лозунга “покупайте американское”. Ствол, когда смотришь на него не с того конца, кажется очень большим и твердым. – Отлично, стреляйте. – Мисс Блейк, мы не шутим. – Я тоже. Выбор между съедением заживо и пулей? Давайте пулю. – Мистер Кармайкл, не подойдете ли сюда с двадцать вторым калибром? – Кармайкл подошел. – Мы можем вас ранить, мисс Блейк. Всадить пулю в ногу, а потом втолкнуть в клетку. Глядя в эти глаза-бусинки, я знала, что он на это способен. В клетку я идти не хотела, но уж тем более не хотела лезть туда раненой. – Я посчитаю до пяти, мисс Блейк, потом Кармайкл стреляет, и мы вас втаскиваем в клетку. Раз... два... три... четыре... – Ладно, ладно, будьте вы прокляты. Открывайте дверь. Айкенсен открыл, и я вошла. Дверь лязгнула, захлопываясь. Я осталась стоять возле нее. Джейсон затрясся, как в лихорадке, но позы не изменил. Оставшиеся снаружи были разочарованы. – Мы заплатили приличные деньги за охоту на вервольфа, – заявил седой. – И ничего не получили, что стоило бы этих денег. – Джентльмены, у нас впереди целая ночь. Он не сможет долго устоять перед такой роскошной приманкой, – успокоил его Каспар. Название “приманка” мне не понравилось, пусть она даже и роскошная. – Я позвонила Гарровею и рассказала ему, что его люди попали в засаду. Рассказала ему, что это работа Айкенсена. – Врете. Я поглядела на него в упор. – Вы думаете, что я вру? – Может быть, нам стоит вас всех перестрелять и сбежать, мисс Блейк? – А этим джентльменам вернуть деньги? – Мы хотим на охоту, Титус. – Трое вооруженных мужчин явно не собирались уходить, не получив своего развлечения. – Полиция не знает про этого птичкина, – сказал Кармайкл, держатель двадцать второго калибра. – Пусть он останется наверху. Если они приедут задавать вопросы, он найдет ответы. Титус обтер ладони об штаны. Нервничает, ладони потеют? Дай Бог, чтобы так. – Она не звонила, она блефует, – сказал Айкенсен. – Заставьте его перекинуться, – потребовал Кармайкл. – Он на нее не обращает внимания, – заметил седой. – Джентльмены, дайте время. – Вы сказали, что у нас нет времени. – Каспар, ты специалист. Придумай чего-нибудь. Каспар улыбнулся, глядя мне за спину. – Кажется, нам недолго еще ждать. Я медленно обернулась. Джейсон все еще лежал, свернувшись клубком, но лицо его было обращено ко мне. Одним плавным движением он перекатился на четвереньки. Глаза его блеснули на меня, на мужчин с той стороны решетки. – Я этого делать не буду. – Голос у него был напряженный, но нормальный. Человеческий голос. – Ты слишком давно сдерживался, Джейсон, – сказал Каспар. – Луна встает, Джейсон. Ты чуешь страх этой женщины? Запах ее тела – слышишь? Ты же знаешь, что хочешь ее. – Нет! – Он опустил голову до пола, вытянув руки и подтянув под себя колени. Потом потряс головой, прижимаясь лицом к камню. – Я вам не буду устраивать шоу, как стриптизер с панели! – А не стоит ли предоставить Джейсону и мисс Блейк некоторое уединение? – спросил Титус. – Может быть, – ответил Каспар. – Кажется, он не любит публики. – Мы вам дадим небольшую передышку, мисс Блейк. Если, когда мы вернемся, вас не будет в живых – что ж, был рад нашему знакомству. – Не могу ответить вам тем же, Титус. – Ну что ж, это искренний ответ. До свидания, мисс Блейк. – Чтоб тебе гореть в аду, сука! – пожелал мне на прощание Айкенсен. – Ты меня будешь вспоминать каждый раз, когда глянешь в зеркало, Айкенсен. Он поднес руку к носу, но даже коснуться его было больно. Он состроил грозную физиономию, но это плохо получалось с прижатыми к носу салфетками. – Чтоб тебе подыхать долго! – И тебе того же. – Каспар, прошу тебя, – сказал Ричард. – Не надо. Давай я для вас перекинусь. И дам за собой охотиться. Только выпусти Аниту. Они остановились и посмотрели на Ричарда. – Ричард, не лезь мне помогать! – Я вам устрою отличную охоту. Лучшую из всех. – Ричард вцепился в решетку, прижавшись к ней лицом. – Ты знаешь, Каспар, что я могу. Скажи им, Каспар! Каспар поглядел на него долгим взглядом. – Ты их всех поубиваешь. – Я обещаю этого не делать. – Ричард, что ты такое несешь? Он не обращал на меня внимания. – Каспар, прошу тебя! – Да, наверное, ты ее очень любишь. Ричард смотрел на него, не отвечая. – Ричард, что бы ты ни делал, они все равно меня не отпустят. Он не слушал. – Извини, Ричард. Тебя я верю, но зверю твоему... Ему, я боюсь, верить нельзя. – Ладно, хватит время терять. Гарровей не знает, где нас искать, но может сюда нагрянуть. Давайте, оставляем их наедине, – сказал Титус. И все вышли за жирным шерифом, последним – Каспар. – Я бы хотел, чтобы в этих клетках были Габриэль и Райна. Мне жаль, что так вышло. И человек-лебедь исчез в туннеле. – Каспар, не надо, не делай этого! – эхом отдался в пещере вопль Ричарда, но иного ответа, кроме эха, ему не было. Мы остались одни. И я резко обернулась в ответ на шаркающий звук. Джейсон снова оказался на коленях, и что-то просыпалось в его бледно-синих глазах, что-то чудовищное и совсем не дружелюбное. Я наполовину не была настолько одна, насколько мне хотелось бы.41
Джейсон сделал один неверный шаг в мою сторону и остановился. – Нет, нет, нет! – Каждое слово вырывалось у него стоном. Он опустил голову. Желтые волосы свесились вниз, густые, но короткие, не достающие земли. На нем были просторная рубашка и джинсы. Вещи, которые не жалко испортить, если придется в них перекидываться. – Анита! – позвал Ричард. Я подвинулась так, чтобы видеть вторую клетку, не выпуская из виду Джейсона. Ричард тянул ко мне руку сквозь решетку, будто мог перекрыть пространство и перетащить меня к себе. Эдуард подполз к решетке и стал ощупывать замок. Изнутри он не мог его рассмотреть как следует. Потом он прижался щекой к решетке и закрыл глаза. Если они не помогают, то начинают отвлекать. Выпрямившись, Эдуард достал из кармана тоненький футляр, расстегнул на нем молнию и вытащил какие-то миниатюрные инструменты. Отсюда мне не было их видно как следует, но я знала, что это такое. Эдуард собирался взломать замок. У нас есть шанс удрать в лес раньше, чем нас хватятся. Появилась перспектива. Эдуард пристроился возле решетки, руки по обе стороны замка, в каждой руке отмычка. Глаза его были закрыты, лицо пусто – он полностью сосредоточился на движениях рук. Джейсон издал грудью тихий и низкий звук. Сделал ко мне два шага, еле волоча ноги. Глаза у него были такими же невинно-синими, как апрельское небо, но за ними не осталось никого. Он глядел на меня так, будто видел мое тело изнутри, рассматривал бьющееся в груди сердце, чуял запах крови у меня в жилах. Не человеческий взгляд. – Джейсон, держись, – сказал ему Ричард. – Еще несколько минут – и мы свободны. Держись. Джейсон не отреагировал. По-моему, он не слышал. Я про себя подумала, что несколько минут – слишком оптимистичный прогноз, но уж если Джейсон в это поверит, я тоже готова верить. Джейсон полз ко мне. Я распласталась спиной по прутьям решетки. – Эдуард, как у тебя там? – Это не те инструменты, которые я бы выбрал для этого замка, но я справлюсь. Что-то изменилось в движениях ползущего Джейсона, будто у него выросли мускулы в местах, где их быть не должно. – Постарайся поскорее, Эдуард. Он не ответил. Мне не надо было смотреть, чтобы узнать, что он возится с замком. Изо всех сил я верила, что он откроет дверь. Я прижималась спиной к решетке, стараясь сохранить между собой и вервольфом расстояние побольше. Эдуард откроет дверь, но успеет ли? Вопрос на миллион долларов. Звук у входа заставил меня обернуться. В пещеру вошел Кармайкл. В руке у него был девятимиллиметровый револьвер, и Кармайкл улыбался. Таким довольным я его еще не видела. Эдуард не обратил внимания – он возился с замком. Кармайкл направил ствол на Эдуарда. – Отойди от замка! – Он взвел курок с громким щелчком – движение не необходимое, но с всегда отличным театральным эффектом. – Ты нам живой не нужен. Отойди... от... замка! С каждым словом он делал шаг ближе. Эдуард поглядел на него. Лицо его было все также пусто, будто он весь сосредоточился на работе рук, а не на наставленном на него револьвере. – Брось отмычки наружу. Быстро! Эдуард пристально глядел на Кармайкла. Выражение его лица не изменилось, но он отбросил два миниатюрных инструмента. – Вытащи из кармана весь пакет и брось сюда. И не пытайся врать, что его у тебя нету. Если у тебя были эти две штучки, то есть и остальные. Не знаю, чем занимался Кармайкл в реальном мире, но чем-то не очень хорошим. Чем-то таким, где надо знать, какие отмычки должны быть в наборе профессионала. – Второй раз предупреждать не буду, – сказал Кармайкл. – Бросай, иначе я стреляю. Вся эта возня мне надоела. Эдуард бросил ему тонкий кожаный футляр, и тот шлепнулся на каменный пол. Кармайкл не шевельнулся, чтобы его подобрать, – отмычки лежали так, что Эдуарду было не дотянуться, а это и все, что надо. Он отошел назад, держа нас всех в поле зрения, но при этом уделил внимание Джейсону и мне. Вот радость-то! – А наш маленький вервольфик просыпается. Я так и думал. Из горла Джейсона вырвалось низкое прерывистое рычание. Кармайкл рассмеялся довольным лающим смехом. – Мне хотелось видеть, как он перекидывается. Хорошо, что я догадался вернуться проверить. – Я в восхищении от вашего присутствия, – сказала я. Он подошел поближе к решетке, но так, что не дотянуться, и стал смотреть на Джейсона. – Никогда не видел, как они перекидываются. – Выпустите меня, и посмотрим вместе. – Да ну, зачем мне это? Я платил деньги за весь спектакль. Глаза у него блестели от предвкушения радости – ярко и весело, как у ребенка утром на Рождество. С-сука! Джейсон зарычал снова, и я полностью переключила внимание на него. Он скорчился на каменном полу, подобрав под себя руки и ноги. От рычания, прорывавшегося между человеческими губами, у меня на шее поднимались дыбом волосы. Но Джейсон на меня не смотрел. – А ведь он на вас рычит, Кармайкл. – Да, но я не в клетке, – возразил он и был прав. – Джейсон, не злись на него, – сказал Ричард. – Злость питает зверя. Ты не можешь сейчас позволить себе злиться. Голос Ричарда был невероятно спокоен, даже ласков. Он пытался Джейсона уговорить, или заговорить, или заболтать, как хотите называйте слова, которые могут удержать вервольфа от метаморфозы. – Нет, волк, злись, – сказал Кармайкл. – Я тебе голову отрежу и повешу на стену. – Он после смерти станет опять человеком, – напомнила я. – Я знаю, – ответил Кармайкл. Ну и ну! – Если полицейские найдут у вас человеческую голову, это может вызвать у них излишнюю подозрительность. – У меня много есть трофеев, которые мне не хотелось бы показывать полиции. – А что вы делаете в реальном мире? – Разве этот не реален? Я покачала головой. С ним трудно было спорить, но мне хотелось. Джейсон подполз к решетке в позе обезьяны. Грациозно, но энергично, будто он был готов взмыть в воздух. Будто если он подпрыгнет, то полетит. – Джейсон, спокойно. Легче, легче, – сказал Ричард. – Давай, мальчик, вперед. Бросайся на решетку, и я спущу курок. У меня на глазах Джейсон собрал все мышцы и ударил в решетку плечом. Припал к решетке, развел руки как можно шире. Ткнулся плечом между прутьев, будто хотел проскользнуть. Кармайкл на миг застыл в неуверенности, потом засмеялся. – Стреляй! – сказал Джейсон, даже не сказал, а прорычал. – Стреляй! – А вот не буду, – ответил Кармайкл. Джейсон вцепился в решетку руками и соскользнул на колени, прижимаясь лбом к прутьям. Он дышал часто и тяжело, будто только что пробежал милю на одном дыхании. Был бы он человеком, упал бы в обморок от гипервентиляции. Его голова повернулась ко мне, медленно, до боли медленно, будто против его воли. Он пытался заставить Кармайкла его застрелить. Хотел быть убитым, только бы не растерзать меня. Он меня даже почти не знал и готов был пожертвовать жизнью. Много очков в его пользу. Он смотрел на меня, и в его лице читалась голая, сырая нужда. Не секс и не голод, или то и другое, или ни то, ни другое – не знаю. Я не понимала смысла этого взгляда и не хотела понимать. Он пополз ко мне. Я попятилась, почти бегом. – Не беги, – сказал Ричард. – Это его возбуждает. Чтобы стоять неподвижно, глядя в лицо Джейсона, мне потребовалась вся сила воли. Руки у меня заболели от судорожной хватки за решетку, но я остановилась. Бежать нельзя. Джейсон остановился тоже, припав к земле на расстоянии. Потом вытянул руку и пополз ко мне. Медленно, против воли, он полз ко мне. – Другие предложения есть? – спросила я. – Не беги. Не отбивайся. Борьба возбуждает. Сохраняй спокойствие, не бойся. Страх возбуждает в высшей степени. – Говоришь по личному опыту? – спросила я. – Да, – ответил он. Я хотела повернуться и посмотреть ему в глаза, но не могла. Глаза у меня были только для вервольфа в одной со мной клетке, а вервольф в другой клетке сам о себе может позаботиться. Джейсон стоял на четвереньках возле моих ног, как ждущий команды пес. Когда он поднял на меня взгляд, в его глазах разливался бледно-зеленый оттенок, и в водовороте этого цвета исчезали голубые радужки его глаз. Когда это кончилось, у Джейсона были глаза цвета весенней травы, светло-светло-зеленые и совсем не человеческие. Я ахнула – не смогла сдержаться. Он придвинулся ближе, нюхая вокруг меня воздух. Кончики его пальцев пробежали по моей ноге, и я вздрогнула. Он испустил долгий вздох и потерся о мою ногу щекой. В “Кафе лунатиков” он сделал куда больше, но тогда его глаза были почти человеческие. А я была вооружена. Чего бы я сейчас не отдала за пистолет! Джейсон схватился за полу моего пальто, сжимая кулаки, вцепляясь в ткань. Он хочет стянуть меня на пол – ни за что. Я сбросила пальто с плеч, и Джейсон стянул его на землю. Я шагнула в сторону из круга ткани, и Джейсон прижал пальто двумя руками к лицу. Потом покатился по полу, прижимая к себе пальто, как собака по мертвечине. Купаясь в аромате. Джейсон встал на колени и стал красться ко мне с текучей нервной грацией. Люди так не ползают. Я попятилась – медленно, не убегая. Но я не хотела, чтобы он меня трогал! Он пополз быстрее, точными движениями. Светло-зеленые глаза уперлись в меня, будто ничего, кроме меня, в этом мире не было. Я попятилась быстрее, он за мной. – Анита, не беги, прошу тебя, – сказал Ричард. Я наткнулась спиной на стену и чуть ойкнула. Двумя плавными движениями Джейсон перекрыл расстояние между нами, коснулся моих ног. Я подавила вопль. Пульс в горле бился так, что готов был меня задушить. – Анита, совладай со страхом! Спокойно, спокойно думай. – Сам думай на хрен спокойно! – огрызнулась я придушенным от страха голосом. Пальцы Джейсона полезли мне под ремень. Телом он прижался к моим ногам, притискивая меня к решетке. Я опять чуть ахнула и тут же на себя разозлилась. Если уж так вышло, то я, черт побери, не буду подыхать, хныча. Прислушиваясь к колотящемуся в ушах сердцу, я старалась дышать медленно и ровно. Глядя в эти весенне-зеленые глаза, я заново училась дышать. Джейсон прижался щекой к моему бедру, медленно скользнув руками вокруг талии. Сердце заколотилось пойманной бабочкой, и я проглотила его. Потом сосредоточилась на сердцебиении, пока пульс не замедлился. Та сосредоточенность, которая позволяет сделать в дзюдо новый бросок. Та, которая питает подъем зомби. Когда Джейсон снова поднял на меня глаза, я встретила его спокойным взглядом. И лицо у меня было пустым, нейтральным, спокойным. Сколько я могу так выдержать, я не знала, но постараюсь изо всех сил. Он запустил пальцы мне под свитер, вверх по спине. Сердце у меня заколотилось сильнее. Я пыталась снова сосредоточиться, замедлить пульс, но руки Джейсона скользили по моей голой коже, прошли по ребрам на пути вверх, остановились, чуть не дойдя до грудей. Когда Джейсон поднялся, я не сняла рук с его плеч. Он не вытащил руки у меня из-под свитера, и свитер задрался, обнажив живот. Джейсону понравился вид голой кожи. Он снова опустился на колени, дыша прямо мне в живот, высунул язык, лизнул мне пупок с краю. Коснулся губами кожи – мягко, ласкающе, горячо. Я почувствовала его глубокий прерывистый вдох, и он зарылся лицом в мягкую плоть моего живота. Язык Джейсона тыкался мне в живот, губы плотно прижались. Зубы коснулись талии, и я вздрогнула, но не от боли. Руки его сжались в кулаки у меня под свитером, судорожно. Я не хотела отпускать его запястья, но хотела его от себя отстранить. – Он собирается меня съесть или... – Оттрахать, – подсказал Кармайкл. Я почти о нем забыла. Неосторожность – забыть о человеке с пистолетом. Может, правда, дело в том, что он не был мне опасен. Опасность была у моих ног. – Джейсон только несколько месяцев с нами. Если бы он мог переключить свою энергию с насилия на секс, это было бы хорошо. Я бы постарался держать его подальше от смертельных зон. – Что это значит? – Старайся не подпускать его к горлу и к животу. Я поглядела на Джейсона. Он поднял на меня глаза, и в них была темнота, в этих светлых глазах, такая глубокая, что утонуть можно. Я потащила руки Джейсона у себя из-под свитера. Он тут же переплел со мной пальцы, тыкаясь лицом мне в живот, пытаясь зарыться лицом в кожу, где сдвинулся свитер. Я подняла его, и наши руки все еще были переплетены. Он поднял их вверх, распиная меня на решетке. Я подавила порыв сопротивляться, выдернуться. Борьба возбуждает, а это плохо. Мы были почти одного роста, и с расстояния в дюйм глаза Джейсона слишком сильно сверкали. Он раскрыл губы, и за ними мелькнули клыки. Господи ты Боже мой. Джейсон потерся об меня щекой, губы скользнули в сторону моих губ. Я повернула голову, стараясь прикрыть сонную артерию. Он поднял голову, чтобы вдохнуть, и его рот оказался напротив моего. Он прижимался ко мне как раз настолько, чтобы мне стало ясно – ему здесь нравится. Точнее, нравится его телу. Он зарылся лицом мне в волосы и стоял, прижимаясь ко мне, а наши руки лежали на прутьях клетки. Я чувствовала нижней челюстью, как бьется у него на шее пульс. Он задышал тяжело, быстро, как будто мы занимались уже чем-то куда более серьезным, чем предварительная любовная игра. Может, из стадии любовной игры мы перешли в стадию закуски? У меня по коже пробежали мурашки от силы, но это не была сила Джейсона. Я уже эту силу раньше чувствовала. Ричард? Его возбудило это представление? И он будет ловить кайф, глядя на мою смерть, как на смерть той женщины в фильме? – Джейсон, она моя! Голос был Ричарда, но с хорошими басовыми нотками. Приближалось изменение. Джейсон захныкал. Другого слова я не подберу. Мощь Ричарда неслась по воздуху, как далекая гроза, и она все приближалась. – Прочь от нее, Джейсон! Ну! Последнее слово прозвучало похоже на вскрик, но вскрик такой, как испускают кугуары: не страх, предупреждение. Джейсон затряс головой, все так же прижимаясь к моим волосам. Руки его судорожно сжались на моих, и я охнула. Вот этого не надо было делать. Он так резко выпустил мои руки, что я бы пошатнулась, но его прижатое ко мне тело удержало меня прямо. Он резко от меня отдернулся, и тогда я действительно пошатнулась. Тут он обхватил меня за бедра и поднял в воздух – слишком быстро, чтобы можно было ему помешать, даже если бы я и пыталась. Он бросил меня на решетку, и я почти весь удар приняла спиной. Побитая, но живая. Придерживая меня одной рукой, другой он задрал мне свитер. Я одернула свитер обратно. Джейсон испустил низкий рык и с силой швырнул меня на пол. Удар о камень на минуту лишил меня возможности отбиваться. Джейсон разорвал свитер, как бумагу, раскрыв его у меня на животе. Потом поднял голову к небесам и вскрикнул, но раскрытый рот уже совсем не был человечьим. Хватило бы у меня дыхания, я бы тоже вскрикнула. – Джейсон, фу! Это уже не был человеческий голос. Сила Ричарда заполнила всю клетку, такая густая, что хоть задохнись. Джейсон задергался, будто сила стала даже плотнее воздуха. Он начал беспорядочно махать руками, и я заметила, что на них когти вместо пальцев. – Пошел вон! – раздался едва членораздельный рык. Джейсон зарычал в ответ, щелкнув зубами в воздухе, но не на меня. Он скатился прочь и пополз по полу, порыкивая. Я лежала на спине, боясь шевельнуться, боясь нарушить хрупкое равновесие, чтобы Джейсон не стал заканчивать начатое. – А, блин! – произнес Кармайкл. – Ладно, люди, я сейчас вернусь, и пусть этот птичкин еще что-нибудь придумает, чтобы кто-нибудь из вас перекинулся. И он вышел, оставив нас в безмолвии, которое сменилось низким и ровным рыком. Я поняла, что это уже не Джейсон. Я приподнялась на локтях. Джейсон не пытался меня съесть. Ричард все еще стоял возле прутьев клетки, но у него вытянулось лицо – образовалась морда. Густые каштановые волосы удлинились. Казалось, они текут вниз, как будто растут из спины. Он держался за человеческий облик как за соломинку – тонкую сияющую соломинку. Эдуард стоял у двери очень спокойно. Когда Ричард вдруг стал таким страшным, Эдуард даже не дернулся бежать. У него всегда были нервы стальные.42
Первым в дверь вошел Титус. – Я очень вами всеми недоволен. Кармайкл мне сообщил, что мы почти достигли цели, как вмешался вот этот вот. Каспар глядел на Ричарда, будто никогда его не видел. Может быть, он действительно не видел получеловека-полуволка, но по его словам стало ясно, что дело не в этом. – Маркус никогда не смог бы сделать того, что сделал ты. – Джейсон не хотел ее трогать, – ответят Ричард. – Он хотел поступить правильно. – Ладно, ты, птичкин, – сказал Кармайкл, – дальше что? Я все так же сидела на полу, а Джейсон скорчился у дальней стены, покачиваясь на руках и коленях туда-сюда, туда-сюда. И тихо, порыкивающе стонал. – Он на грани, – сказал Каспар. – Кровь столкнет его за грань. Даже вервольф альфа не удержит его при свежей крови. Мне это не понравилось. – Мисс Блейк, вы не подойдете к решетке? Я подвинулась так, чтобы видеть и стонущего вервольфа, и вооруженный лагерь снаружи. – Зачем? – Либо вы это сделаете, либо Кармайкл всадит вам пулю. Не заставляйте меня снова считать, мисс Блейк. – Знаете, не хочется мне к решетке. Титус вытащил свой сорокапятикалиберный и направился к другой клетке. Эдуард спокойно сидел на полу. Я поймала его взгляд и поняла, что если мы когда-нибудь от сюда выберемся, то они все покойники. А Ричард стоял у решетки, вцепившись в нее руками. Титус уставился на животное лицо Ричарда и присвистнул: – Ну и ну! – И навел ствол ему в грудь. – У меня серебряные пули, мисс Блейк. Если вы звонили Гарровею, у нас все равно не осталось времени для охоты. Он не знает, где вы, так что немного времени у нас есть, но не вся ночь. Кроме того, я думаю, что этот волколак слишком опасен. Так что если вы будете продолжать меня злить, я его убью. Ричард поглядел на меня. – Они все равно нас убьют, так что не делай этого. Голос его был по-прежнему таким рычащим, что у меня мурашки побежали по спине. “Они все равно нас убьют”. Но я не могла просто стоять и смотреть, если есть возможность оттянуть неизбежное. Я подошла к решетке. – Что дальше? Титус неотводил дула от груди Ричарда. – Теперь, пожалуйста, просуньте руки сквозь решетку. Я хотела отказаться, но он уже понимал, что я не хочу, чтобы Ричарда убили у меня на глазах. И потому я ничего не сказала, а просунула руки сквозь решетку, повернувшись спиной к вервольфу. Плохо. – Держите ее за руки, джентльмены. Я сжала руки в кулаки, но не отдернула. Будь что будет. Кармайкл схватил меня за левую руку, бородатый Финштейн – за правую. Я могла бы дернуться, но рука у Кармайкла была как теплая сталь. Глядя ему в глаза, я не видела там ни капли жалости. Финштейну было несколько неловко. Седой стоял с винтовкой посередине комнаты, отстраняясь от всей этой сцены. Кармайкл же наслаждался каждым ее мгновением. Титус подошел и стал разбинтовывать мне руку. Я подавила желание спросить, что он делает, – я уже поняла. И только надеялась, что ошиблась. – Сколько вам наложили швов, мисс Блейк? Я не ошиблась. – Не знаю. После двадцати перестала считать. Он сбросил бинты на пол. Вытащив мой собственный нож, он поднял его на свет. Истинный шоумен. Я прижалась к решетке лбом и задержала дыхание. – Я открою вашу рану. Разрежу швы. – Я уже догадалась. – Отбиваться не будете? – Делайте свое дело. Подошел Айкенсен. – Дайте мне. Я ей задолжал малость крови. Титус посмотрел на меня почти так, будто просил разрешения. Я ответила как можно более безразличным взглядом. Он передал нож Айкенсену. Тот поднес нож к первому шву на моем запястье, и я почувствовала, что у меня глаза становятся шире. Непонятно было, что делать. Смотреть – плохо, не смотреть – еще хуже. Просить их – бесполезно и унизительно. Бывают случаи, когда нет хорошего выбора. Он разрезал первый шов. Я услышала, как он лопнул, но почему-то боли не было. Я отвернулась. Швы с треском лопались. Выдержу. – Кровь нужна, – сказал Кармайкл. Я поглядела и увидела, что Айкенсен поднес острие ножа к ране. Он собирался медленно вспороть рану – это должно быть больно. И я заметила, что Эдуард в своей клетке встал и смотрит на меня. Будто хочет мне что-то сказать. Взгляд его скользнул вправо. Седой отошел подальше от этого спектакля и стоял рядом со второй клеткой. Было видно, что он готов тебя застрелить, но пыток не любит. Эдуард глядел на меня. Кажется, я знала, чего он хочет. По крайней мере, я на это надеялась. Мне в руку впился нож. Я ахнула – боль была острая, как всегда от поверхностной раны, но эта боль должна была быть надолго. Густой струей побежала по коже кровь. Айкенсен заглубил острие на долю дюйма, я внезапно дернула руку. Финштейн от неожиданности меня выпустил и стал ловить снова. Кармайкл сжал сильнее, и вырваться я не могла, зато могла рухнуть на пол, чтобы до руки уже нельзя было достать ножом. Потом я стала орать и отбиваться всерьез. Если Эдуарду нужен отвлекающий маневр, я ему это устрою. – Втроем не можете справиться с одной женщиной в клетке! Титус подошел вперевалку и схватил меня за левую руку, запястье которой держал Кармайкл. Но правую я втянула обратно в клетку. Финштейн топтался у решетки, не понимая, что делать. Если уж ты платишь деньги за охоту на монстров, надо лучше соображать, что делать, когда доходит до горячего. Кобура Финштейна была около решетки. А я все орала и вопила, дергая левой рукой. Титус зажал мою руку под мышкой, прижав к своему телу. От хватки Кармайкла останутся синяки. Наконец они меня скрутили, Айкенсен приложил нож к ране и начал резать. Финштейн наклонился, будто чтобы помочь, а я завопила и прижалась к решетке. Вытаскивать его пистолет я не стала, а спустила курок, направив кобуру ему в тело. Пуля ударила его в живот, и Финштейн повалился на спину. Второй выстрел эхом раздался в пещере, и голова Кармайкла забрызгала Титуса с головы до ног. Мозги и кровь разлетелись по форменной шляпе. Эдуард стоял с винтовкой у плеча, седой бесформенной кучей лежал возле решетки. Шея его торчала под странным углом, а Ричард склонился к нему, стоя на коленях. Это он его убил? За мной послышался звук – низкий грудной вопль. Титус уже достал пистолет, все еще зажимая мою руку. Финштейн катался по полу, и до его пистолета мне было не дотянуться. За моей спиной послышалось низкое рычание, что-то задвигалось. Джейсон вступал снова в игру. Только этого не хватало. Титус дернул меня за руку ближе к решетке, чуть не вывернув плечевой сустав, и ткнул дулом мне в щеку. Ствол был холодным. – Брось винтовку, блондинчик, или я нажму курок! С прижатым к решетке лицом я не могла обернуться, но слышала, как сзади что-то ползет. – Он перекидывается? – Еще нет, – ответил Ричард. Эдуард все еще держал Титуса под прицелом винтовки. Айкенсен застыл в оцепенении с окровавленным ножом. – Брось винтовку, или ей конец! – Эдуард! – Анита, – ответил он. Голос его звучал совершенно обыденно. Мы оба знали, что он может завалить Титуса, но если у того дернется палец, мне тоже конец. Вот и выбирай. – Делай, – сказала я. Он спустил курок. Мне в лицо плеснуло кровью, и Титус привалился к решетке. Какой-то более плотный, чем кровь, ком скользнул по моей щеке. Я дышала часто и мелко. Титус сполз вниз, все еще зажимая пистолет. – Выпусти ее, – скомандовал Эдуард. Что-то коснулось моей ноги, я дернулась и обернулась. Джейсон схватил меня за окровавленную руку – с неимоверной силой. Он склонил голову и стал лизать кровь, как кошка сливки. – Выпусти ее, или тебе тоже конец! Айкенсен стоял столбом. Джейсон лизал мне руку, лаская рану языком. Это было больно, но я подавила стон. Без звуков. Без борьбы. Он проявил чудеса силы воли, не набросившись на меня, пока я боролась с людьми у решетки. Но терпение вервольфа не безгранично. – Ну! – прикрикнул Эдуард. Айкенсен бросился к двери, уронив по дороге нож, и стал нашаривать замок. Джейсон чуть прикусил мне руку. Я не сдержала вскрика. Не смогла. Ричард заорал что-то нечленораздельное громовым голосом. Джейсон дернулся прочь от меня. – Беги, – выговорил он, погружая лицо в лужу крови на полу, лакая. Голос у него был придушенный, не голос, а рык. – Беги! Айкенсен открыл дверь, и я боком вылезла. Джейсон задрал голову к небу и взвизгнул: – Беги! Я отбежала, Айкенсен захлопнул дверь. Джейсон корчился на полу, изо рта у него бежала пена. Руки судорожно сжались, хватая что-то невидимое. Я видела, как оборотни перекидываются, но никогда это не было так страшно. Как сильный эпилептический припадок или смерть от стрихнина. Волк вырвался из его кожи почти готовым продуктом, как цикада из куколки, и подбежал к решетке. Когти махнули в нашу сторону, и мы оба попятились. С челюстей волка капала пена, зубы полосовали воздух. И я знала, что он бы меня убил и сожрал. Таков он был, такова его природа. Айкенсен не мог отвести от волка глаз. Я нагнулась и подобрала оброненный нож. – Айкенсен! Он повернулся ко мне, все еще перепуганный и бледный. – Когда ты застрелил Холмс, тебе это было приятно? Он хмуро напомнил: – Я тебя выпустил. Я сделал, как сказали. Я шагнула к нему. – Ты помнишь, что я тебе обещала сделать, если ты тронешь Уильямса? Он поднял на меня глаза: – Помню. – Молодец, – сказала я и вогнала нож ему в самый низ живота. По рукоять. Кровь хлынула и залила мне руку. Айкенсен так и глядел на меня стекленеющими глазами. – Обещания надо выполнять. Он упал, и под тяжестью его тела нож вспорол живот снизу доверху. Когда я вынула нож, глаза Айкенсена уже закрылись. Обтерев нож о его китель, я вытащила ключи из обмякшей руки. Эдуард уже повесил винтовку на плечо. Ричард глядел на меня так, будто увидел впервые в жизни. По его лицу, даже при этой странной форме, и желтым глазам было видно, что он меня не одобряет. Я открыла дверь. Первым вышел Эдуард, вторым Ричард, не отрывая от меня взгляда. – Не было нужды его убивать. – Слова были Ричарда, хотя голос не его. Мы с Эдуардом уставились на вервольфа альфа. – Была, была. – Мы убиваем, когда не можем иначе, а не для удовольствия или гордости, – сказал Ричард. – Ты – может быть, – ответила я. – Но прочая стая, остальные оборотни, не столь щепетильны. – Сюда едет полиция, – напомнил Эдуард. – Мы хотим с ними встречаться? Ричард посмотрел на лютующего зверя в соседней клетке. – Дайте мне ключи, я выведу его через туннель. Я чую запах наружного леса. Я отдала ключи Ричарду, он коснулся пальцами моей ладони, когда их брал. – Я долго продержаться не смогу. Идите. Я заглянула в эти странные янтарные глаза. Эдуард тронул меня за руку: – Нам пора. Я услышала звук сирен. На выстрелы съезжаются, наверное. – Поосторожнее там, – сказала я Ричарду. – Обязательно. Эдуард увлекал меня вверх по лестнице. Ричард упал наземь, спрятав лицо в ладони. Когда он его поднял, кости лица стали длиннее и скользили под кожей, будто лицо было из глины. Я споткнулась, и только рука Эдуарда не дала мне упасть на лестнице. Я повернулась, и мы побежали. Когда я оглянулась, Ричарда не было видно. Винтовку Эдуард бросил на лестнице. Дверь распахнулась, и в нее ввалилась полиция. Только тут я сообразила, что Каспара нигде нет.43
Ни мне, ни Эдуарду не пришлось садиться в тюрьму, хотя копы нашли тех, кого мы убили. Все вообще считали чудом, что нам удалось выбраться живыми. Это произвело на них впечатление. Эдуард меня удивил, показав удостоверение на имя Теда Форрестера, охотника за скальпами. То, что мы перебили шайку нелегальных охотников на ликантропов, сильно повысило репутацию охотников за скальпами и Теда Форрестера в частности. Я тоже получила много хорошей прессы, и Берт был доволен. Дольфа выписали как раз к Рождеству, Зебровски пришлось проваляться дольше. Я купила каждому из них в подарок по ящику патронов с серебряными пулями. Это всего лишь деньги, и вообще я не хочу когда-нибудь видеть, как у них жизнь вытекает под капельницей. Я нанесла последний визит в “Кафе лунатиков”. Маркус мне рассказал, что Альфред убил ту девушку по собственной инициативе. Габриэль не знал, что это произойдет, но раз уж ее убили, то не пропадать же добру! Ликантропы разные бывают, но уж непрактичных среди них нет. Райна пустила фильм в продажу по той же причине. Не то чтобы я им поверила – куда как просто свалить вину на покойника, но Эдуарду я так и не сказала. Предупредила только Райну и Габриэля, что, если не дай Бог всплывет еще одна порнуха с убийством, могут помахать миру своими мохнатыми лапками. Я спущу на них Эдуарда. Последнего я им, впрочем, тоже не сказала. Ричарду я подарила золотой крест и взяла с него обещание его носить. Он мне подарил игрушечного пингвина, который играет “Зимнюю сказку”, мешок черно-белых резиновых пингвинов и небольшую бархатную коробочку, как для кольца. Я думала, что у меня сердце выпрыгнет, но кольца там не было, а только записка: “Обещания выполняются”. Жан-Клод подарил мне стеклянную статуэтку пингвина на льдине, красивую и дорогую. Мне бы она понравилась больше, если бы ее подарил Ричард. Что можно подарить на Рождество Мастеру Города? Пинту крови разве что? Я остановилась на античной камее. На вороге его кружевной рубашки она будет отлично смотреться. Где-то в феврале доставили посылку от Эдуарда. В ней оказалась шкура лебедя. И записка: “Я нашел колдунью, которая сняла проклятие”. Когда я подняла шкуру с перьями, выпала еще одна записка. Там было сказано: “Мне заплатил Маркус”. Мне и самой надо было понять, что Эдуард сумеет получить выгоду от ликвидации, которую приходится выполнить бесплатно. Я его все же знала. Ричард не понимает, зачем я убила Айкенсена. Я пыталась объяснить, но сказать, что я убила человека, потому что обещала, – это звучало как гордыня. Только это не было ради гордыни. Это было ради Уильямса, которому уже не защитить свою докторскую и сов своих не увидеть. Ради Холмс, которой никогда не быть первой в Миссури женщиной – начальником полиции. Ради всех, кого он убил без малейшего милосердия. А раз так, ему милосердия тоже не полагается. У меня не было бессонницы из-за убийства Айкенсена. Может, это должно бы меня волновать больше, чем само убийство – тот факт, что оно меня совсем не волнует. Ну вот ни капельки. А шкуру лебедя я отдала натянуть на прелестную раму и застеклить, а потом повесила в гостиной – она как раз под цвет дивана. Ричарду не нравится, а мне – так даже очень.Лорел ГАМИЛЬТОН КРОВАВЫЕ КОСТИ
1
Был день св. Патрика, а на мне – единственный зеленый предмет: значок с надписью “Ущипни меня, и ты покойник”. Вообще-то с вечера я вышла на работу в зеленой блузке, но ее залило кровью из обезглавленного цыпленка. Ларри Киркланд, стажер-аниматор, выпустил цыпленка из рук. Он, естественно, затрепыхался, как и положено обезглавленному цыпленку, и забрызгал нас кровью. В конце концов я его поймала, но блузка погибла. Пришлось мчаться домой переодеваться. Уцелел только угольно-серый пиджак от костюма, который был в машине. Пришлось надеть его с черной блузкой, черной юбкой, темными колготками и черными туфлями. Берт, мой босс, не любит, когда мы на работу надеваем черное, но раз мне пришлось идти в офис к семи, не поспав ни минутки, как-нибудь он это переживет. Я налила себе полную кружку такого крепкого кофе, какой только можно проглотить. Это мало помогло. Передо мной на столе лежали фотографии размером 8 на 10. На первой был снят склон холма, вскрытый, очевидно, бульдозером. Из разрытой земли приветственно высунулась рука скелета. На следующей фотографии – человек, тщательно разгребающий землю, откапывая расколотый гроб и лежащие рядом кости. Еще одно тело. Снова пущен в дело бульдозер. Он пропахал красноватую землю и обнажил старое кладбище. Кости усыпали землю, как цветы. Вот череп, оскалившийся в беззвучном крике. К макушке еще цепляется клок светлых волос. Покрытая пятнами ткань вокруг трупа – саван. Рядом с макушкой черепа я отметила три бедренные кости. Либо у трупа было три ноги, либо здесь все как следует перемешалось. Отвратительные фотографии. Цвет, конечно, помогает идентифицировать трупы, но глянец – это уже слишком. Как снимки в морге, сделанные модным фотографом. Наверное, есть в Нью-Йорке какая-нибудь галерея, которая выставит эту хреновину и станет подавать вино и сандвичи, а посетители, разгуливая по выставке, будут переговариваться: “А ведь сильно сделано, правда? Очень впечатляет”. Действительно, сильно сделано. И очень впечатляет. Кроме фотографий, не было ничего – никаких пояснений. Берт велел, чтобы я зашла к нему в кабинет, когда их посмотрю, – он все расскажет. Я, конечно, поверила. И в Санта Клауса, и в Пасхального Зайчика. Собрав картинки, я вложила их в конверт, подхватила кружку с кофе и вышла в приемную. Там никого не было. Крейг уже ушел, Мэри, наша дневная секретарша, раньше восьми не приходит. Это те два часа, когда в конторе никого не бывает. И то, что Берт велел прийти именно в это время, мне сильно не нравилось. Зачем такая секретность? Дверь в кабинет Берта была открыта. Он сам сидел за столом, попивая кофе и перекладывая какие-то бумаги. Поглядев на меня, он улыбнулся и знаком велел подойти поближе. Улыбка его мне тоже не понравилась. Берт никогда не бывает особенно приветлив, если ему не нужно чего-нибудь. Тысячедолларовый костюм, белоснежная рубашка, галстук. В серых глазах искрится жизнерадостный оптимизм. Вообще глаза у Берта цвета немытых окон, и потому искры даются с серьезным усилием. Снежно-белые волосы были недавно пострижены таким коротким ежиком, что кожа просвечивала. – Присядь, Анита. Я бросила фотографии на стол и села. – Чего ты там придумал, Берт? Он улыбнулся еще шире: – Ты видела фотографии? – Да, а что? – Ты могла бы их поднять из мертвых? Я прищурилась, прикидывая. Отпила кофе. – Сколько им лет? – А по фотографиям ты сказать не можешь? – При осмотре на месте – могла бы сказать, но не по фотографиям. Ответь на мой вопрос. – Около двухсот. Я пристально посмотрела в ответ: – Мало кто из аниматоров может поднять такого старого зомби без человеческой жертвы. – Но ты можешь, – сказал Берт. – Могу. Но я не видела на фотографиях надгробий. Имена известны? – А зачем? Я помотала головой. Берт был боссом уже пять лет, он основал компанию, когда в ней были только он сам и Мэнни, и он понятия не имеет о том, как поднимают мертвых. – Слушай, как ты столько лет трешься возле поднимателей зомби и при этом так мало знаешь о нашей работе? Улыбка чуть поблекла, искры в глазах погасли. – А зачем тебе имена? – Их вызывают из могилы по имени. – А без имени нельзя? – Теоретически – нельзя. – Но ты можешь. Не знаю точно, насколько он сам был в этом уверен. – Я могу. Наверное, Джон тоже может. Берт покачал головой: – Они не хотят работать с Джоном. Я допила кофе. – Кто – они? – “Бидл, Бидл, Стирлинг и Левенштейн”. – Адвокатская контора? Он кивнул: – У фирмы “Бидл, Бидл, Стирлинг и Левенштейн” есть клиенты, которые желают построить какой-то шикарнейший курорт возле Брэнсона. Ну очень фешенебельный. Такой, чтобы звезды, у которых нет в этих краях дома, могли бы отдохнуть от толпы. Дело идет о миллионах долларов. – И при чем тут старое кладбище? – Земля, на которой они строятся, была предметом спора между двумя семьями. Суды решили, что она принадлежит семейству Келли, и те получили колоссальные деньги. Семейство Бувье утверждало, что земля принадлежит им и что у них там было кладбище. Правда, никто его не мог найти. Ага! – Значит, теперь нашли? – Нашли какое-то старое кладбище, но не обязательно семейное кладбище Бувье. – И они хотят поднять мертвых и спросить, кто они такие? – Совершенно верно. Я пожала плечами: – Допустим, я подниму пару трупов из гробов. Спрошу, кто они такие. И что будет, если их фамилия окажется Бувье? – Клиентам придется выкупать землю второй раз. Они думают, что некоторые трупы могут оказаться покойными Бувье, и потому просят поднять всех. У меня брови поползли на лоб. – Ты что, всерьез? Он радостно закивал. – Ты можешь это сделать? – Не знаю. Дай-ка еще раз эти фотографии. – Отставив кружку на стол, я снова взяла конверт. – Берт, они тут все перепахали до полного бардака. После бульдозера тут просто братская могила. Все кости перемешались. О подъеме зомби из братской могилы я только читала. Но там вызывали конкретного человека и знали его имя. – Я покачала головой. – А без имени это может оказаться невозможным. – Но ты готова попытаться? Я разложила фотографии на столе. Черепная крышка, перевернутая, как миска. Рядом с ней два костяных пальца с остатками иссохших тканей. Кости, кости, и ни одного имени. Смогу ли я? Честно говоря, я не знала. Хотела ли я попробовать? Да. Хотела. – Я готова попытаться. – Ну и чудесно. – Поднимать их по нескольку человек за раз – на это могут уйти недели, даже если получится. С помощью Джона было бы быстрее. – Такая задержка им обойдется в миллионы долларов, – сказал Берт. – Другого способа нет. – Ты подняла все семейное кладбище Дэвидсонов, в том числе прадедушку. Его даже и не требовалось поднимать. Ты можешь поднимать больше одного за раз. Я покачала головой: – Это было случайно. Я просто выпендрилась. Им надо было поднять трех членов семьи; я думала, что сэкономлю их деньги, если подниму всех сразу. – И подняла десятерых, Анита. А они просили только трех. – К чему ты это? – К тому, можешь ли ты поднять все кладбище за одну ночь. – Ты спятил. – Можешь или нет? Я открыла рот, чтобы сказать “нет”, – и закрыла. Однажды я подняла целое кладбище. Не все они были двухсотлетние, но некоторые были даже старше, почти триста лет от смерти. И я их подняла всех. Конечно, я принесла две человеческие жертвы, чтобы добыть силу. Долго рассказывать, как вышло, что двое умирающих людей оказались в круге силы. Самозащита, понятно, но магии это все равно. Смерть есть смерть. Так могу или нет? – Берт, я на самом деле не знаю. – Это же не значит “нет”. – У Берта лицо светилось неподдельным энтузиазмом. – Наверняка они пообещали тебе кучу денег, – сказала я. Он улыбнулся: – Мы участвуем в тендере. – Как? – Они послали этот пакет нам, “Воскресительной компании” в Калифорнию и “Искре жизни” в Новый Орлеан. – То есть они “Элан Виталь” называют в переводе, – сказала я. Честно говоря, по мне это тоже больше было похоже на название салона красоты, чем аниматорской фирмы, но меня никто не спрашивал. – И как? Выигрывает тот, кто предложит наименьшую цену? – Так они планировали, – сказал Берт. И вид у него был очень самодовольный. – Не поняла? – Я тебе объясню. Есть раз, два… три аниматора во всей стране, которые могут поднять такого старого зомби без человеческой жертвы, так? Вы с Джоном – это двое. Добавим сюда Филиппу Фристоун из “Воскресительной”. – Вроде того. Он кивнул; – О'кей. Филиппа могла бы поднять зомби, не зная имени? – Откуда мне знать? Джон мог бы. Наверное, она бы тоже могла. – А могла бы она или Джон поднять зомби из нагромождения костей, а не из гроба? Этот вопрос поставил меня в тупик. – Не знаю. – Есть ли у кого-нибудь из них шанс поднять все кладбище? – Берт смотрел на меня, не отводя глаз. – Чего ты так радуешься? – Ответь, Анита. – Я знаю, что Джон не смог бы. Вряд ли Филиппа сильнее Джона, так что она тоже, пожалуй, не смогла бы. – Так вот, я собираюсь поднять цену. – Поднять? – засмеялась я. – Никто этого сделать не может – никто, кроме тебя. Они пытаются с нами обращаться, как с субподрядчиками – строителями. Но ведь у них других предложений не будет, кроме нашего? – Вряд ли, – согласилась я. – Так вот я и пройдусь по их карманам пылесосом, – ухмыльнулся Берт. Я покачала головой: – Ну ты и жадина! – Ты ведь получишь свою долю. – Знаю. – Мы переглянулись. – А что будет, если я попытаюсь и не смогу поднять их в одну ночь? – В конце концов ты же все равно сможешь их всех поднять? – Наверное, – Я встала, взяла со стола кружку. – Но я бы не стала обналичивать чек, пока это не будет сделано. А сейчас я иду спать. – Они хотят получить предложение сегодня утром. Если они примут наши условия, то пришлют за тобой свой вертолет. – Вертолет? Ты же знаешь, я терпеть не могу летать! – За такие деньги и ты полетишь. – Ну и жизнь! – Будь готова в любой момент. – Берт, не дави на психику. – Я задержалась у дверей. – И позволь мне взять с собой Ларри. – Зачем? Если Джон не может, то Ларри точно не может. Я пожала плечами: – Может быть, но всегда есть способ соединить силы. Если я не справлюсь одна, то, быть может, смогу при поддержке стажера. Берт задумался. – А почему не Джона? Вместе-то вы точно сможете. – Только если он добровольно отдаст мне свою силу. Ты думаешь, он это сделает? – Берт накачал головой. – Ты что, скажешь ему, что клиент его не хочет? Что ты предложил его, а клиент назвал мое имя? – Нет. – Потому-то ты и устроил это все вот так – без свидетелей? – Время поджимает, Анита. – Верно, но ты не хотел сообщать мистеру Джону Берку, что еще один клиент предпочитает меня. Берт опустил глаза на свои переплетенные на столе толстые пальцы с квадратными ногтями, потом снова посмотрел на меня – очень серьезно. – Джон очень мало уступает тебе, Анита. Я не хочу его терять. – И ты думаешь, он уйдет, если очередной клиент попросит лично меня? – Его гордость будет задета. – Да, там есть чего задевать. Берт улыбнулся: – То, что ты его подкалываешь, Анита, делу не помогает. Я пожала плечами. Мелочно было бы говорить, что Джон первый начал, но так оно и было. Мы пытались встречаться, и Джон не мог вынести, что я – это он в женском варианте. Нет, он не мог вынести, что я – это он в улучшенном варианте. – Постарайся вести себя хорошо, Анита. Ларри еще не набрал полные обороты; Джон нам нужен. – Я всегда себя хорошо веду, Берт. Он вздохнул: – Если бы ты не зарабатывала для нас такие деньги, я бы тебя минуты терпеть не стал. – Аналогично, Берт. Это вполне характеризовало наши взаимоотношения – бизнес как он есть. Мы друг другу не нравились, но могли вместе работать. Свободное предпринимательство в действии.2
В поддень позвонил Берт и сказал, что дело в шляпе. – Будь в офисе в два с вещами. За тобой и за Ларри прилетит мистер Лайонел Баярд. – Кто такой Лайонел Баярд? – Младший партнер фирмы “Бидл, Бидл, Стирлинг и Левенштейн”. Любит звучание собственного голоса. Не подкалывай его за это. – Кто, я? – Анита, не дразни помощника. Может, он и носит трех тысячедолларовый костюм, но все равно он помощник. – Поберегу дразнилки для старших партнеров. Наверняка “Бидл, Бидл, Стирлинг и Левенштейн” появятся лично. – Боссов тоже не надо подкалывать. – Как скажешь, Берт. – Мой голос звучал до невозможности покладисто. – Ты же все равно – будешь поступать как захочешь, что бы я ни говорил? – Берт, разве ты не слышал, что старую собаку новым штукам не выучишь? – Ладно, только будь здесь в два. Ларри я позвонил, он будет. – Я тоже буду, Берт. Мне надо заехать по дороге кое-куда, так что, если опоздаю на пару минут, не волнуйся. – А ты не опаздывай. – Приеду как только смогу. – И я повесила трубку, пока он не успел ничего сказать. Мне надо было принять душ, переодеться и заехать в школу, где преподавал естественные науки Ричард Зееман. У нас на завтра было назначено свидание. Как-то Ричард Зееман предложил мне выйти за него замуж. Предложение вроде как повисло в воздухе, но все равно я не могла просто наговорить ему на автоответчик, дескать, извини, дорогой, не могу прийти, потому что меня не будет в городе. Это было бы просто, но трусливо. Я упаковала все в один чемодан. На четыре дня хватит. Если взять запасное белье и вещи, которые можно надевать в разных сочетаниях, то маленького чемодана может хватить на неделю. Кроме белья, я взяла кое-что еще. Девятимиллиметровый “файрстар” и кобуру, которая надевается под штаны. Патронов столько, что хватит утопить линкор, и пару ножей с ножнами, крепящимися на внутренней стороне запястий. У меня было четыре ножа, сделанных вручную для меня, любимой. Два из них оказались загублены так, что не восстановить. Я заказала замену, но это дело долгое, особенно если заказчик настаивает на высочайшем возможном содержании серебра в стали. Два ножа и два. пистолета – этого на деловую командировку должно хватить. Возьму браунинг. Упаковаться – не проблема. Проблема в том, что надеть. Они могут заставить меня поднимать зомби сегодня ночью. Черт, они же могут полететь прямо на стройплощадку. То есть идти придется по сырой земле, костям, обломкам гробов. Не слишком удачно для туфель на каблуках. С другой стороны, если младший партнер одет в трех тысячедолларовый костюм, наниматели вправе ожидать от меня приличного вида. Я могу одеться либо профессионально, либо в перья и кровь. Помню, был один клиент, неприятно пораженный, что я появилась не в голом виде и не измазанная кровью. Может, конечно, у него не единственная была причина разочарования. Вряд ли нам когда попадался клиент, возражающий против некоторых профессиональных экстравагантностей, но джинсы и кроссовки почему-то не внушают доверия. Почему – понятия не имею. Можно взять комбинезон и надеть поверх чего угодно. Эта мысль мне понравилась. Вероника Слимз – то есть моя лучшая подруга Ронни – уговорила меня как-то купить модную темно-синюю юбку. Она была так коротка, что я несколько смущалась, зато юбка нормально умещалась под комбинезоном. И не морщила и не сминалась, когда я надевала на нее свой наряд для закалывания вампиров или осмотра места преступления. Снять комбинезон – и можно идти в офис или на званый вечер. Мне это так понравилось, что я пошла и купила еще две, разных цветов. Одна была алая, другая – сиреневая. Только черную мне пока не удалось найти. По крайней мере достаточно длинную, чтобы я согласилась ее надеть. Да, надо признать, что в короткой юбке я кажусь выше. Даже кажусь длинноногой. Если в тебе росту всего пять футов три дюйма, это что-то. Так, но сиреневая юбка не подходит к другим моим вещам, значит, берем алую. Я нашла блузку с короткими рукавами того же оттенка красного. Красное с лиловым отливом – холодный и жесткий цвет, отлично сочетается с моей бледной кожей, черными волосами и темно-карими глазами. Очень красиво на этом фоне смотрится и девятимиллиметровый браунинг в наплечной кобуре. Черный ремень опоясывает талию и держит петли кобуры. Я повертелась перед зеркалом. Юбка не намного длиннее жакета, но пистолета не видно – если не присматриваться. Если не шить на заказ, то пистолет спрятать нелегко, по крайней мере в нарядной женской одежде. Косметики я наложила ровно столько, чтобы красное меня не подавляло. Я ведь хочу еще на несколько дней попрощаться с Ричардом, так что немного косметики не помешает. Когда я говорю “косметика”, я имею в виду тени, тонкий слой румян, помаду – и все. Тон я клала только раз в жизни – на телеинтервью, на которое меня уговорил Берт. Если не считать колготок и черных туфель на высоких каблуках, которые я надеваю к любому костюму, одежда была удобной. Если только помнить, что не надо наклоняться, то опасаться нечего. Единственными украшениями у меня были серебряный крест под блузкой и часы на руке. Часы на шейной цепочке сломались, и я никак не соберусь их отдать в починку. Те, что я надела, – мужские часы ныряльщика, которые на моем тонком запястье смотрятся не на месте, зато светятся в темноте, если нажать кнопку. Еще они показывают дату, день недели, и у них есть секундомер. Женские часы, которые все это умеют, мне ни разу не попадались. Отменять тренировку с Ронни не придется – Ронни нет в городе. У частного детектива работа никогда не кончается. Я сунула чемодан в джип и уже в час дня ехала к школе, где работал Ричард. В офис я опаздываю. Ну и ладно, подождут, а если нет, то упущенная возможность полетать на вертолете не разобьет мое сердце. Я и самолетов терпеть не могу, а уж вертолетов боюсь до… скажем, до судорог. Летать я не боялась, пока не оказалась однажды в самолете, который за несколько секунд потерял несколько тысяч футов высоты. Стюардессу прижало к потолку и залило потоками кофе. Пожилая женщина рядом со мной взывала к Господу по-немецки. Она перепугалась до потери сознания, слезы залили ей все лицо. Я протянула ей руку, и она крепко в нее вцепилась. Я знала, что сейчас погибну и ничего не могу сделать. Но я погибла бы, держась за человеческую руку, в человеческих слезах и человеческих молитвах. Потом самолет выровнялся, и все оказалось в порядке. С тех пор я ненавижу перелеты. Как правило, в Сент-Луисе нормальной весны не бывает. Стоит зима, потом две недели промежуточной погоды, и летняя жара. В этом году весна пришла рано и задержалась надолго. Воздух ласкал кожу. Ветер пах травой и деревьями, а зима казалась неприятным сном. Цветы багряника свешивались с деревьев по обеим сторонам дороги. Сиреневые лепестки, как тонкий лавандовый туман, выглядывали из обнаженных ветвей. Листья еще не появились, но уже виднелся намек на зелень, будто кто-то гигантской кистью наметил все, что растет. Если приглядеться, деревья стояли черные и голые, но общее впечатление было такое, что не каждого дерева в отдельности, а всей их массы коснулась зеленая кисть. Шоссе 270 в южном направлении приятно для езды, насколько только может быть приятен хайвей: оно быстро тебя выносит туда, куда ты едешь, и скоро кончается. Я съехала на Тессон-Ферри-роуд. Там полно магазинов, больничных корпусов и забегаловок, а когда оставляешь за спиной торговую зону, попадаешь в такую плотную жилую застройку, что дома чуть ли не встык стоят. Есть еще кое-где рощицы и пустыри, но это ненадолго. Поворот на старое шоссе 21 находится на гребне холма за рекой Мерамек. Там дом и несколько заправок, окружная водопроводная станция и большое газовое поле справа. А дальше тянутся сплошь холмы и холмы. У первого светофора я повернула влево, в квартал магазинов. Там дорога сужалась и вилась змеей среди домов и рощ. Во дворах мелькали желтые пятна нарциссов. Дорога ныряла в долину, и там, у подножия крутого холма, был знак “стоп”. Оставалось только заехать на гребень, свернуть влево – и я почти на месте. Одноэтажное здание средней школы находится на дне широкой плоской долины, окруженной холмами. Я, выросшая на равнинных фермах Индианы, когда-то называла их горами. Начальная школа тут же рядом, так что игровые площадки одни и те же. Это если в средней школе есть перемены. Когда я была еще слишком маленькой, казалось, что так оно и есть. Когда я уже попала в среднюю школу, их не было. Таков наш мир. Я припарковала машину как можно ближе к зданию. Я второй раз приехала в школу к Ричарду, и в первый раз – в учебный день. Тогда нам надо было забрать документы, которые он забыл, и учеников не было. Сейчас я вошла и попала в толпу. Наверное, был перерыв между уроками, и ученики перемещались из класса в класс. Я тут же поняла, что я никак не выше, а то и ниже всех, кто здесь был. Есть какой-то элемент клаустрофобии, когда тебя затрет в толпе людей с книжками и ранцами, Наверняка есть в аду такой круг, где тебе всегда четырнадцать и ты всегда в школе. Среди самых низших кругов. Я дрейфовала вместе с толпой к кабинету Ричарда. Признаю: меня несколько радовало, что я одета лучше большинства девиц. Мелочно, конечно, но в школе я всегда была коротышкой. А между коротышкой и толстухой нет большой разницы, когда речь идет о том, как кого дразнят. Потом все силы ушли в рост, и я уже никогда не была толстой. Да, верно, когда-то я была даже еще меньше. Многие и многие годы – самая низкорослая во всей школе. Я встала у дверей, пропуская учеников. Ричард что-то показывал в учебнике одной из учениц. Она была блондинка, одета во фланелевую блузу поверх черного платья, на три размера большего, чем нужно. На ногах у нее было что-то вроде армейских ботинок, и поверх них отвернуты толстые белые носки. Наряд был потрясающе современным, а выражение обожания на лице – достаточно древним. Она сияла и светилась только потому, что мистер Зееман в данный момент обращался лично к ней. Надо признать, что Ричард заслуживал одного-двух разбитых сердец. Завязанный на затылке хвост создавал впечатление, что волосы у него очень короткие и плотно прилегают к голове. Он был высок, с выдающимися скулами и сильной челюстью, с ямочкой, от которой лицо его становилось не таким суровым и было почти совершенным. Глаза темно-шоколадного цвета и с такими густыми ресницами, какие иногда бывают у мужчин и о каких так мечтают женщины. От ярко-желтой рубашки загорелая кожа казалась еще более смуглой. Галстук сочного темно-зеленого цвета очень подходил к брюкам. Его пиджак был наброшен на спинку стула. Он держал книгу, и под рубашкой было видно, как ходят бицепсы. Класс в основном сидел, в коридоре было почти тихо. Ричард закрыл книгу и отдал ученице. Она улыбнулась и поспешила к двери, опаздывая на следующий урок. По дороге она окинула меня взглядом, не понимая, что я тут делаю. И не она одна. Некоторые из сидевших в классе тоже смотрели в мою сторону. Я вошла в кабинет. Ричард улыбнулся, и меня всю окатило теплом. Эта улыбка спасала его от чрезмерной красоты, но это не значит, что она сама по себе была некрасивой. Ричард мог бы сниматься в рекламе зубной пасты. Но улыбка была мальчишеской, открытой, приглашающей. В нем не было хитрости, скрытых темных сторон. Перед вами был самый большой бойскаут в мире. Улыбка это показывала. Я хотела подойти к нему, чтобы его руки обвились вокруг меня. Просто неудержимо тянуло схватить его за галстук и вытащить из кабинета. Засунуть руки под желтую рубашку. Так тянуло, что я засунула руки в карманы – не надо шокировать школьников. Ричард иногда на меня так действовал. Ладно, это когда он не мохнатый и кровь с пальцев не слизывает. Он вервольф – разве я не сказала? В школе никто не знает, а то бы он потерял работу. Людям не нравится, когда их милых деточек учат ликантропы. Да, дискриминация на основе болезни незаконна, но она есть всюду. Так почему ее не должно быть в системе образования? Ричард коснулся моей щеки – кончиками пальцев. Я зарылась лицом в его руку, проводя губами по пальцам. Вот тебе и сдержанность перед детками. Кто-то ахнул, кто-то нервно засмеялся. – Сейчас вернусь, ребята. Еще охи и ахи, смешки, пожелание “Вернуться не забудьте, мистер Зееман”. Ричард жестом пригласил меня к двери, и я пошла, не вынимая рук из карманов. Вообще-то я не смутилась бы перед группой восьмиклассников, но последнее время я не доверяла себе до конца. Ричард вышел в пустой коридор, прислонился к шкафчикам и поглядел на меня. Мальчишеская улыбка исчезла. От взгляда темных глаз я вздрогнула. Подняв руку, я поправила ему галстук. – Мне можно тебя поцеловать, или детки будут шокированы? Задавая этот вопрос, я, глядела вниз. Мне не хотелось, чтобы в моих глазах он прочел неприкрытое желание. И без того достаточно меня смущало, что он о нем знает. От вервольфа вожделение не скроешь. Они это чуют. – Рискну. – От его тихого и низкого голоса с теплой ноткой у меня животе свело. Он наклонился надо мной, и я подняла лицо ему навстречу. У него были такие мягкие губы. Я прижалась к нему всем телом, положив ладони ему на грудь. Его соски напряглись под кожей. Я скользнула руками к нему на талию, по гладкой ткани рубашки. Мне хотелось вытащить его рубашку из штанов и запустить под нее руки. Я шагнула назад. У меня слегка перехватило дыхание. Это была моя идея – не заниматься сексом до свадьбы. Моя идея. Но черт побери, это было тяжело. Чем больше мы встречались, тем это было тяжелее. – Ну и ну, Ричард. – Я покачала головой. – А оно-то все тяжелее. Улыбка Ричарда никак не была невинной или бойскаутской. – Тяжелеет с каждой секундой. Краска бросилась мне в лицо. – Я не это хотела сказать! – Я знаю, что ты хотела сказать. Его голос был теплым, поддразнивание – беззлобным. Лицо у меня еще горело от смущения, но голое был ровен – очко в мою пользу. – Я уезжаю из города по делу. – Зомби, вампиры или полиция? – Зомби. – Это хорошо. Я поглядела на него: – Почему хорошо? – Я сильнее волнуюсь, когда ты занята делами полиции или закалыванием вампиров. Ты же знаешь. – Знаю, – кивнула я. Мы стояли в коридоре, глядя друг на друга. Если бы обстоятельства сложились иначе, мы были бы помолвлены, назначили бы свадьбу. Все это сексуальное напряжение как-то разрешилось бы. А так... – Я опаздываю, Ричард. Мне пора. – Ты собираешься прощаться с Жан-Клодом лично? Голос был безразличен, но глаза его выдавали. – Сейчас день, он у себя в гробу. – А, – сказал Ричард. – У меня не было с ним свидания на эти выходные, и потому я ничего не должна ему объяснять. Это ты хотел услышать? – Примерно, – ответил он, отступив от шкафов, и наши тела снова оказались очень близко. Он наклонился поцеловать меня на прощание, и по коридору пронеслось хихиканье. Мы обернулись и увидели, что почти весь класс сгрудился в дверях и глазеет на нас. Вот черти! Ричард улыбнулся: – Ну-ка по местам, вы, монстры! Вопли, вой, кошачий концерт, одна девица посмотрела на меня весьма неприязненно. Я думаю, не одна девица в классе сохла по мистеру Зееману. – Туземцы волнуются. Мне надо вернуться. Я кивнула: – В понедельник надеюсь вернуться. – Пойдем тогда в поход на следующие выходные. – Я отказала на эти выходные Жан-Клоду. Две недели подряд я не могу этого делать. Лицо Ричарда начало омрачаться злостью. – По пещерам днем, свидание с вампиром по ночам. Вполне честно. – Мне все это нравится не больше, чем тебе, – сказала я. – Хотелось бы мне в это верить. – Ричард! Он глубоко вздохнул. Злость вроде бы как вытекла из него. Никогда не понимала, как это у него получается. Он мог яриться – и через секунду успокоиться. И оба этих чувства казались неподдельными. А я уж когда злилась, так злилась. Недостаток моего характера? – Прости, Анита. Действительно, непохоже было бы на тебя встречаться с ним за моей спиной. – Я никогда ничего не буду делать за твоей спиной, Ричард. Ты знаешь. – Знаю, – кивнул он. Снова оглянулся на класс. – Мне надо вернуться, пока они школу не подожгли. И он направился по коридору, не оглядываясь. Я чуть не окликнула его, но не стала. Настроение несколько испортилось. Ничего так не сдувает человеку паруса, как знание, что его подруга встречается еще с кем-то. Я бы не стала с этим мириться, если бы был способ избежать. Двойной стандарт, но такой, с которым мы все трое могли как-то жить. Если термин “жить” подходит к Жан-Клоду. Черт возьми, слишком запутана моя личная жизнь, чтобы передавать ее словами. Я пошла по коридору, и надо было пройти мимо открытой двери класса. Стук моих каблуков эхом отдавался в коридоре. Я не стала искать взглядом Ричарда – еще хуже было бы, ведь надо уходить. Встречаться с Мастером Города придумала не я. Жан-Клод предложил мне на выбор: либо он убьет Ричарда, либо я буду встречаться с ними обоими. Тогда это показалось мне выходом. Через пять недель я уже не была так в этом уверена. Мои моральные принципы не позволили нам с Ричардом довести наши отношения до логического конца (симпатичный, кстати, эвфемизм). Жан-Клод ясно дал понять, что, если я что-то делаю с Ричардом, я должна то же самое делать и с ним. Он пытался за мной ухаживать. Если Ричард может меня касаться, а он нет, это будет нечестно. Наверное, в его словах был смысл. Но мысль о том, что придется заниматься сексом с вампиром, охраняла мое целомудрие лучше любых идеалов. Встречаться до бесконечности с ними обоими я не могла. В конце концов одно только сексуальное напряжение меня убьет Я могла бы уехать. Ричард бы даже позволил мне это сделать. Ему бы это не понравилось, но если бы я хотела от него освободиться, он бы меня отпустил. С другой стороны, Жан-Клод... он бы не отпустил меня никогда. Вопрос вот в чем: хочу ли я, чтобы он меня отпустил? Ответ таков: черт побери, да! Фокус в том,как освободиться, чтобы все остались живы. Да, тоже вопрос на 64000 долларов. Беда только, что на него у меня пока нет ответа. А ответ нам понадобится рано или поздно, и чем дальше, тем ближе это самое “поздно”.3
Я скорчилась у борта вертолета, вцепившись мертвой хваткой в прибитую к стене петлю. Хотелось вцепиться и второй рукой, будто эта дурацкая петля спасет меня, если вертолет вдруг хлопнется на землю. Одной рукой я держалась потому, что двумя выглядело бы слишком трусливо. У меня на голове были наушники, вроде тех, что надевают в тире, но на скобе был и микрофон, чтобы разговаривать на фоне шума, от которого зубы шатались. Вертолет был вроде прозрачного пузыря, гудящего и дрожащего, но я это не замечала. Я старалась как можно меньше открывать глаза; – Вам нехорошо, миз Блейк? – спросил Лайонел Баярд. Я вздрогнула. – Нет, все в порядке. – У вас не очень хороший вид. – Я не люблю летать, – ответила я. Он слегка улыбнулся. Кажется, я не внушала уверенности Лайонелу Баярду, адвокату и шестерке фирмы “Бидл, Бидл, Стирлинг и Левенштейн”. Это был маленький аккуратный человечек с белесыми усиками, наводившими на мысль, что это и есть вся лицевая растительность, доставшаяся на долю Лайонела Баярда. Треугольная челюсть была гладкой, как у меня. Может быть, усики просто приклеены? Коричневый костюм из тонкого твида сидел на нем, как сделанная на заказ перчатка. Тонкий галстук в коричнево-желтую полоску с золотой булавкой. На булавке монограмма. И на изящном кожаном дипломате – тоже монограмма. Все в полной гармонии, вплоть до туфель с золотыми кисточками. Ларри повернулся ко мне – он сидел рядом с пилотом. – Ты в самом деле боишься летать? Я видела, как шевелятся его губы, но звук доносился только из моих наушников – без них в таком шуме разговаривать было бы невозможно. Ларри явно развеселился. – Да, Ларри, я действительно боюсь летать. – Я надеялась, что наушники передадут сарказм не хуже веселья. Ларри заржал. Очевидно, сарказм дошел. Ларри был свежевыбрит, одет в свой запасной костюм и в белую рубашку – одну из трех, которые у него были – и нацепил второй из лучших галстуков. Самый лучший был весь залит кровью. Он все еще учился в колледже и работал по выходным в ожидании зашиты диплома. Его короткие волосы имели цвет удивленной моркови. Он был веснушчатый, с меня ростом – коротышка, со светло-голубыми глазами. Баярду больших усилий стоило не нахмуриться в мой адрес. Но усилия были настолько прозрачны, что пропадали даром. – Вы уверены, что справитесь с этим заданием? Я поглядела в его карие глаза: – Надейтесь, что это так, мистер Баярд, потому что я – единственное, что у вас есть. – Я в курсе вашей профессиональной квалификации, миз Блейк. Я за последние двенадцать часов переговорил со всеми анимационными фирмами Соединенных штатов. Филиппа Фристоун из “Воскресительной компании” мне сказала, что она не может сделать того, что мы хотим, а единственный в стране человек, который, быть может, на это способен, – это Анита Блейк. “Элан Виталь” из Нового Орлеана дала тот же отзыв. Они назвали и Джона Берка, но не были уверены, что он может сделать то, что нам надо, а нам надо поднять всех мертвых, иначе все бесполезно. – Вы не пропустили мимо ушей объяснение, что я не уверена на сто процентов, что это получится? Баярд моргнул. – Мистер Вон вполне уверен, что вы можете сделать то, что мы просим. – Берт может быть уверен в чем хочет. Не ему разгребать бардак. – Я понимаю, что землеройная техника усложнила вашу работу, миз Блейк, но мы не делали этого намеренно. Я не стала комментировать. Я видела фотографии – они пытались спрятать концы в воду. Не будь строители из местных и не найдись среди них сторонники Бувье, они бы перепахали захоронение, залили бы бетоном и – voila – никаких следов. – Без разницы. Я сделаю что смогу с тем, что вы мне оставили. – Для вас было бы намного легче, если бы вас пригласили до того, как потревожили могилы? – Да. Он вздохнул у меня в наушниках. – Тогда примите мои извинения. Я пожала плечами: – Если это сделали не вы лично, то не вы должны приносить мне извинения. Он поерзал на сиденье. – Приказ о земляных работах отдал не я. Там на месте – мистер Стирлинг. – Сам мистер Стирлинг? – спросила я. Кажется, до Баярда юмор не дошел. – Да, тот самый мистер Стирлинг. – Может быть, он действительно считал, что я должна знать это имя. – И всегда старший партнер надзирает за вами у вас через плечо? Он поправил пальцем очки. Впечатление было такое, что этот жест остался у него от времен, когда еще не было новых очков и сшитых на заказ костюмов. – Когда на карту поставлены такие деньги, мистер Стирлинг считает, что должен быть на месте на случай, если возникнут дополнительные проблемы. – Дополнительные проблемы? – переспросила я. Он быстро заморгал, как хорошо ухоженный кролик. – Дело Бувье. Он врал. – Что там еще не удалось в вашем маленьком предприятии? – О чем вы, миз Блейк? – Наманикюренные пальцы поправили галстук. – У вас там проблемы не только с Бувье, – сказала я как об известном факте. – Все проблемы, которые у нас есть или якобы есть, миз Блейк, вас не касаются. Мы наняли вас, чтобы поднять мертвых и установить личность упомянутых субъектов, переставших существовать. Других обязанностей, помимо названных, у вас нет. – Вам приходилось поднимать зомби, мистер Баярд? Он снова моргнул. – Разумеется, нет! – произнес он с чувством оскорбленного достоинства. – Тогда откуда же вы знаете, что прочие проблемы не скажутся на моей работе? Между его бровями залегли морщинки. Он был адвокатом и неплохо зарабатывал на жизнь, но создавалось впечатление, что мыслительный процесс для него труден. Интересно, что он оканчивал. – Я не вижу, каким образом наши трудности могут сказаться на вашей работе. – Вы только что признали, что ничего о моей работе не знаете, – сказала я. – Откуда же вам известно, что может на ней сказаться, а что нет? Ладно, я блефовала. Наверняка Баярд был прав. Прочие проблемы меня вряд ли касаются; впрочем, наверняка сказать нельзя никогда. Я просто не люблю, когда со мной играют втемную. И не люблю, когда мне лгут, пусть даже умолчанием. – Я думаю, мистеру Стирлингу придется позвонить по вопросу о том, что именно вам надо сообщить. – Слишком мелкая сошка, не имеющая права принимать решения? – сказала я. – Я действительно не имею права принимать решения, – ответил Баярд. Черт побери, некоторых людей даже подколоть невозможно. Я поглядела на Ларри. Он пожала плечами: – Кажется, мы садимся. Я поглядела в окно на быстро приближающуюся землю. Мы были в глубине гор Озарк и парили над шрамом красноватой голой земли. Стройплощадка, наверное. Земля разбухала нам навстречу. Я закрыла глаза и сглотнула слюну. Полет почти завершился. Почти завершился. Почти. Резкий толчок заставил меня ахнуть. – Мы сели, – сказал Ларри. – Можешь открыть глаза. Я открыла. – Доволен как верблюд, да? Он ухмыльнулся: – Не так часто можно тебя видеть не в своей стихии. Вертолет окружило туманом взрытой земли. Лопасти медленно останавливались с тупым ритмичным шорохом. Когда они застыли, пыль осела и стало видно, где мы. Это была небольшая плоская площадка среди гор. Похоже, что здесь когда-то была узкая долина, но ее расширили бульдозерами, сделав посадочную площадку. Земля была настолько красной, что казалась ржавой рекой. Гора прямо впереди казалась красной насыпью. У дальнего края долины стояли машины и тяжелая техника. Около нее копошились люди, прикрывая руками глаза от пыли. Когда лопасти застыли, Баярд отстегнул привязной ремень. Я тоже. Мы сняли наушники, и Баярд открыл дверь. Я открыла свою, и оказалось, что земля дальше, чем можно было подумать. Чтобы поставить на нее ногу, мне пришлось довольно сильно показать бедро. Строительные рабочие оказались благодарной публикой. Одобрительный свист, вопли и предложение проверить, что у меня там под юбкой. На самом деле слова были сказаны другие. К нам направился человек в белой шляпе. Он был в комбинезоне, но покрытые грязью туфли были от Гуччи, а загар блистал совершенством, полученным в клубе здоровья. За ним следовали еще двое: мужчина и женщина. Мужчина был типичный прораб. Одет в джинсы и рабочую куртку с закатанными на мускулистых предплечьях рукавами. Мышцы не от тенниса, а от простой и тяжелой работы. Женщина в традиционном костюме – жакет с юбкой – с небольшой брошкой у горла. Костюм дорогой, но неудачного гнойного оттенка, никак не подходившего к темно-рыжим волосам, зато подходившего к оттенку румян на щеках. Я поглядела на шею – действительно, белая полоска над воротником. Как будто ее учили гримироваться в школе клоунов. Дама не слишком юная. Казалось, кто-нибудь давно уже должен был ей намекнуть, насколько у нее неудачный вид. Я, впрочем, не собиралась ей этого говорить. В конце концов, кто я такая, чтобы наводить критику? У Стирлинга были серые глаза, такие светлые, каких я в жизни не видела. Радужки только чуть темнее белков. Он остановился, и свита остановилась за его спиной. Он оглядел меня с головы до ног, и, кажется, то, что он увидел, ему не слишком понравилось. Мельком он оглядел и Ларри в дешевом костюме. Мистер Стирлинг помрачнел. Баярд вынырнул сзади, оправляя пиджак. – Мистер Стирлинг, это Анита Блейк. Миз Блейк, это Раймонд Стирлинг. Он продолжал стоять, глядя на меня несколько разочарованно. Женщина застыла с блокнотом и наставленным пером. Наверное, секретарша. У нее был встревоженный вид, будто очень важно было, чтобы мы понравились мистеру Стирлингу. А мне постепенно становилось безразлично, понравимся мы ему или нет. “В чем проблема?” – хотелось мне спросить. – Есть проблемы, мистер Стирлинг? – Вот что я спросила. Берт был бы доволен. – Вы не такая, как я ожидал, миз Блейк. – В каком отношении? – Прежде всего хорошенькая. – Это не было комплиментом. – И?.. Он жестом показал на мой наряд: – Вы не одеты должным образом для работы. – Ваша секретарша ходит на каблуках. – Костюм миз Гаррисон – не ваша забота. – А мой костюм – не ваша. – Верно сказано, но вам будет очень трудно ходить по горам в таких туфлях. – У меня в чемодане комбинезон и кроссовки. – Не уверен, что мне нравится ваше отношение, миз Блейк. – Уверена, что мне не нравится ваше. Прорабу за его спиной стоило труда не улыбнуться. У него даже глаза заблестели. Миз Гаррисон слегка испугалась. Баярд пододвинулся поближе к Стирлингу, показывая, на чьей он стороне. Трус! Ларри пододвинулся ко мне. – Вы хотите получить эту работу, миз Блейк? – Не настолько, чтобы о ней горевать, если что. Миз Гаррисон будто проглотила жука. Большого, противного и шевелящегося. Наверное, я не поняла, что мне надо было упасть к ногам босса и вознести молитву. Прораб закашлялся, прикрывая рот рукой. Стирлинг глянул на него и снова повернулся ко мне. – Вы всегда ведете себя так нагло? – спросил он. Я вздохнула: – Я бы предпочла слово “уверенно”, но знаете, что я вам скажу? Я согласна снизить тон, если вы сделаете то же. – Я очень сожалею, мистер Стирлинг, – начал Баярд. – Я приношу извинения. Я понятия не имел... – Заткнись, Лайонел, – бросил Стирлинг, Лайонел заткнулся. Стирлинг глядел на меня своими светло-серыми глазами. Патом кивнул. – Согласен, миз Блейк, – улыбнулся он. – Я сбавлю тон. – Отлично, – ответила я. – Хорошо, миз Блейк, давайте поднимемся наверх и посмотрим, так ли вы на самом деле хорошо знаете свое дело, как вам кажется. – Кладбище я осмотреть могу, но до полной темноты ничего другого не могу сделать. Он нахмурился и посмотрел на Баярда: – Лайонел? В этом слове было достаточно жара. Гнев искал выхода. На меня он набрасываться перестал, но Лайонел был законной добычей. – Я вам послал факсом рапорт, сэр, как только узнал, что миз Блейк не сможет помочь нам до темноты. Молодец. Если не знаешь что делать – прикрой задницу бумагой. Стирлинг злобно на него смотрел, у Баярда был извиняющийся вид, но позиция неуязвима – за бумажным щитом. – Я позвонил Бо и велел ему привести всех, считая, что мы сможем сегодня что-нибудь сделать. – Взгляд Стирлинга не отрывался от Баярда, и Лайонел начал увядать. Видно, одного рапорта для защиты мало. – Мистер Стирлинг, если я смогу поднять все кладбище в одну ночь – а это еще какое “если”, – что, если все мертвецы – Бувье? Если это их семейное кладбище? Я так понимаю, что строительство придется остановить, а землю выкупать снова. – Они не хотят продавать, – сказал Бо. Стирлинг полыхнул на него взглядом. Прораб лишь слегка улыбнулся. – Вы говорите, что весь проект накрывается, если это земля Бувье? – обратилась я к Баярду. – Этого вы мне не сказали, Лайонел. – Вам не было необходимости это знать, – возразил Баярд. – А почему они отказываются продавать землю за миллион долларов? – спросил Ларри. Хороший вопрос. Стирлинг посмотрел так, будто Ларри только что, соткался из воздуха. Очевидно, шестеркам говорить не полагалось. – Магнус и Доркас Бувье владеют только рестораном под названием “Кровавые Кости”. Он ничего не стоит. Почему они не хотят быть миллионерами – понятия не имею. – “Кровавые Кости”? Странное название для ресторана, – заметил Ларри. – Да уж, не то что “Приятного аппетита”, – пожала плечами я и посмотрела на Стирлинга. Он был зол – только и всего. Я бы сама поставила миллион долларов, что он знает, почему вдруг Бувье не хотят продавать. Но на его лице это не отразилось. Он держал карты закрытыми, и прочесть их было невозможно. Я повернулась к Баярду. У него на щеках пылал нездоровый румянец, и он избегал моего взгляда. Вот с ним я бы в покер играла хоть каждый день. Но не на глазах у его босса. – Ладно, я переоденусь во что-нибудь более подходящее и пойду взгляну. Пилот протянул мне мой чемодан. Комбинезон и кроссовки там лежали сверху. Ко мне подошел Ларри. – Черт, а я не подумал насчет комбинезона. Этот костюм не переживет такой работы. Я вытащила из чемодана два комбинезона. – Всегда будь готов. – Спасибо, – расплылся Ларри. Я пожала плечами: – Одно из преимуществ одинакового размера. Я сбросила жакет, и весь честной народ увидел кобуру. – Миз Блейк, зачем вы вооружились? – спросил Стирлинг. Я вздохнула – Раймонд мне уже надоел. Я еще даже не взошла на холм, и мне этого не хотелось. А еще меньше мне хотелось стоять и обсуждать, зачем мне оружие. У красной блузки были короткие рукава, а лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я подошла к Стирлингу и протянула руки, показывая их внутреннюю поверхность. На правой руке виднелся довольно аккуратный шрам от ножа, ничего такого зрелищного. А левая рука – это был ужас. Чуть больше месяца прошло со дня нападения леопарда-оборотня. Милый доктор сшил мне руку, но со следами когтей много не сделаешь. Крестообразный шрам, который мне оставил один изобретательный слуга вампира, из-за них слегка искривился. На соединении руки с плечом, где мне прокусил руку и раздробил кость один вампир, торчал бугор рубцов и ручейками разбегались белые шрамы. – Боже мой, – сказал Бо. Стирлинг чуть побледнел, но и только – будто он видал и похуже. Баярд позеленел. Миз Гаррисон побелела настолько, что косметика выделилась на белом фоне, как написанные импрессионистом водные цветы. – Я никогда не хожу без оружия, мистер Стирлинг. Так что примиритесь с этим, как и я. Он кивнул, глаза его были очень серьезны. – Хорошо, миз Блейк. Ваш ассистент тоже вооружен? – Нет, – ответила я. Он снова кивнул. – Хорошо. Переодевайтесь и пойдемте, когда будете готовы. Ларри, когда я вернулась к нему, уже застегивал комбинезон. – А ведь я, как ты знаешь, тоже мог быть вооружен. – Ты привез пистолет? – спросила я. Он кивнул. – Разряженный и в чемодане? – Как ты и сказала. – Хорошо. Я не стала развивать тему. Ларри хотел быть не только аниматором, но и истребителем вампиров, а это значит, что он должен уметь пользоваться пистолетом. Пистолетом, заряженным пулями с серебряной оболочкой, которые могут остановить вампира. Мы любим работать с огнестрельным оружием – так можно разнести сердце и голову с относительно безопасного расстояния. Куда лучше, чем работа с осиновым колом. Я добыла для него разрешение на ношение оружия при условии, что оно носится в открытую, даже раньше, чем Ларри достаточно освоился, чтобы не проделать дыру в себе или во мне. Сделала я это в основном для того, чтобы возить пистолет в автомобиле и при всяком удобном случае заезжать в тир. Комбинезон сел поверх юбки как влитой. Я сняла туфли и надела кроссовки. Молнию комбинезона я застегнула только наполовину, чтобы достать пистолет, если понадобится. Все, я была готова. – Вы идете с нами, мистер Стирлинг? – Да, – ответил он. – Тогда – показывайте дорогу. Он обошел меня, косясь на комбинезон или, быть может, угадывая под ним пистолет. Бо пошел следом, но Стирлинг сказал: – Нет, я один ее отведу. Молчание среди трех шестерок. Я думала, что миз Гаррисон на каблуках останется внизу, но мужчины пойдут с нами. Судя по их лицам, они тоже так думали. – Погодите минутку. Вы сказали “ее”. Вы хотите, чтобы Ларри тоже здесь подождал? – Да. Я покачала головой. . – Он стажер. Чтобы чему-то выучиться, ему надо смотреть, как это делается. – Вы собираетесь сейчас делать что-нибудь такое, что он должен видеть? Я минутку подумала. – Полагаю, что нет. – Я все же пойду туда после темноты? – спросил Ларри. – Ты еще накопаешься в грязи, не волнуйся. – Разумеется, – сказал Стирлинг. – Никаких проблем в том, чтобы ваш помощник делал свою работу. – А почему он не мажет пойти с нами сейчас? – спросила я. – За ту цену, которую мы платим, миз Блейк, удовлетворите мой каприз. Он стал до странности вежлив, так что я кивнула: – О'кей. – Мистер Стирлинг, – спросил Баярд, – вы уверены, что вам надо идти одному? – А какие возражения, Лайонел? Баярд открыл рот – и закрыл, а потом сказал: – Никаких, мистер Стирлинг. Бо пожал плечами: – Я отпущу тогда людей по домам. – Он было повернулся, но остановился и спросил: – Завтра бригаде приходить? – Миз Блейк? – посмотрел на меня Стирлинг. Я покачала головой: – Пока еще не знаю. – А что вы полагаете наиболее вероятным? Я поглядела на ждущих рабочих. – Им платят независимо от того, надо им приходить, или нет? – Только если им надо приходить, – сказал Стирлинг. – Тогда завтра работ не будет. Я не могу гарантировать, что им будет что делать. – Вы ее слышали, Бо, – кивнул Стирлинг. Бо поглядел на меня, потом снова на Стирлинга. У него было странное выражение – наполовину его это все развлекало, наполовину – даже непонятно что. – Как скажете, мистер Стирлинг, миз Блейк. Он повернулся и зашагал по голой земле, отмахивая рукой своим рабочим, а те повернулись уходить, даже не дожидаясь, пока он подойдет. – А нам что делать, мистер Стирлинг? – спросил Баярд. – Ждать нас. – И вертолету тоже? Он должен улететь до темноты. – Мы вернемся до темноты, миз Блейк? – Конечно. Мне только осмотреться. Но после темноты мне все равно придется сюда вернуться. – На время вашего пребывания я выделю вам машину с водителем. – Спасибо. – Пойдемте, миз Блейк? Он жестом предложил мне идти вперед. Что-то изменилось в его манере обращения со мной. Я не могла точно сказать, что именно, но мне это не нравилось. – После вас, мистер Стирлинг. Он кивнул и пошел вперед, ступая по красной земле тысячедолларовыми туфлями. Мы с Ларри переглянулись. – Я скоро, Ларри. – Мы, шестерки, никуда и так не денемся. Я улыбнулась. Он улыбнулся. Я пожала плечами. Зачем Стирлингу идти со мной вдвоем? Глядя в широкую спину старшего партнера, я шагала за ним по взрытой земле. Когда доберемся до вершины, я узнаю, зачем такая таинственность. И я могла поспорить, что мне это не понравится. Наедине с важной шишкой на вершине холма с мертвецами. Что можно придумать лучше?4
Вид с вершины холма стоил того, чтобы сюда пройтись. Лес тянулся по склонам и уходил за горизонт. Мы стояли в лесном круге, где не видно было следов руки человека, сколько хватал глаз. Здесь сильнее была заметна первая зелень. Но больше всего бросался в глаза нежно-голубой цвет иудина дерева между темными стволами. Иудино дерево – создание настолько деликатное, что если багряники появляются на пике лета, они теряются среди листьев и цветов; но среди голых стволов они притягивают взгляд. Кое-где зацвел кизил, добавляя к голубому брызги белизны. Ах, весна в горах Озарка! – Великолепный вид, – сказала я. – Да, не правда ли? – кивнул Стирлинг. Мои черные “найки” облепила ржавая глина. Вершина холма была покрыта сырой взрезанной землей. У моих ног из почвы торчала кость руки. Предплечье, если судить по длине. Кости были тоненькие и еще связанные остатками высохшей ткани. Как только я увидела кость, глаза сами стали искать, на что еще смотреть. Как картинки со скрытым рисунком, на которые таращишься и таращишься и вдруг видишь, где там что спрятано. Я увидела их все, торчащие, как руки, поднимающиеся из реки ржавчины. Видно было несколько расколотых гробов, их сломанные половины валялись на земле, но в основном – кости. Я встала на колени и положила ладонь на взрытую землю. Я пыталась почувствовать этих мертвецов. Что-то было здесь странное и далекое, как слабый аромат духов, но это не было что-то хорошее. На ярком весеннем солнце я не могла действовать... магией, скажем так. Подъем мертвецов – не зло, но требует темноты. Почему – не знаю. Я встала, отряхнула ладони о комбинезон, счищая красную пыль. Стирлинг стоял на краю разрытой земли, глядя в пространство. По отсутствующему взгляду было ясно, что он не видом любуется. Он заговорил, не глядя на меня: – Мне вас не запугать, миз Блейк? – Нет. Он повернулся ко мне, улыбаясь, но глаза его остались пустыми, загнанными. – Я все, что у меня было; вложил в этот проект. Не только свои деньги, но и деньги клиентов. Вы понимаете, о чем я говорю? – Если эти тела – Бувье, то вы в заднице. – Очень красноречивая формулировка. – Зачем мы пошли сюда вдвоем, мистер Стирлинг? На фига весь этот понт? Он набрал побольше воздуха – ласкового весеннего воздуха и сказал: – Я хочу, чтобы вы сказали, будто эти тела – не Бувье, даже если это не так. Я улыбнулась и покачала головой: – Я не стану лгать ради вас, мистер Стирлинг. – Вы можете заставить солгать зомби? – Мертвые – очень честный народ, мистер Стирлинг. Они не лгут. Он шагнул ко мне с очень искренним лицом. – Все мое будущее зависит от вас, миз Блейк. – Нет, мистер Стирлинг, ваше будущее зависит от мертвых, которые лежат здесь у ваших ног. То, что они скажут, его и решит. Он кивнул: – Думаю, это справедливо. – Справедливо или нет, а это так и есть. Он снова кивнул. Из его лица ушел свет, будто кто-то повернул выключатель. Резче проступили складки. Он постарел на десять лет за несколько секунд. Когда он встретил мой взгляд, в его глазах была горе. – Я дам вам долю в прибылях, миз Блейк. Вы за пару лет станете миллиардершей. – Вы же знаете, что подкуп не получится. – Я это знал через минуту после того, как вас увидел, но не мог не попытаться. – Вы на самом деле верите, что это семейное кладбище Бувье? Он не ответил, только отвернулся и отошел, глядя на деревья. На этот вопрос он не собирался отвечать, но и не надо было. Он бы не был в таком отчаянии, если бы не думал наверняка, что дело кончено. – А почему Бувье не хотят продавать? Он глянул на меня: – Не знаю. – Послушайте, Стирлинг, нас тут двое, свидетелей нет, и впечатление производить тоже не на кого. Вы знаете, почему они не продают. Так скажите мне. – Я этого не знаю, миз Блейк, – повторил он. – Вы помешаны на контроле, Стирлинг. Вы отслеживаете каждую подробность этой сделки. Вы лично следите, чтобы были поставлены все точки над i и все перекладины у t. Это ваше детище. Вы знаете все о Бувье и их проблеме. Так скажите, и все тут. Он смотрел на меня и молчал. Светлые глаза стали непроницаемы, как окна дома, где никого нет. Он знал, но не собирался мне говорить. Почему? . – Что же вы знаете о Бувье? – Местные считают их колдунами. Они немного занимаются предсказанием судьбы, немного – безвредными заклинаниями. Что-то было в том, как он это сказал. Слишком небрежно, слишком походя. Мне захотелось увидеть этих Бувье лично. – Они хорошо разбираются в магии? – спросила я. – Как я могу судить? Я пожала плечами: – Просто любопытствую. Есть какая-нибудь причина, по которой обязательно нужно строиться в этих горах? – Оглядитесь вокруг. – Он распростер руки. – Это великолепно. Идеально. – Вид потрясающий, – согласилась я. – Но разве хуже был бы вид вон с той горы? Почему вы выбрали именно эту? Зачем вам обязательно нужна гора, принадлежащая Бувье? Он ссутулился; потом выпрямился и поглядел на меня сердито. – Я хотел эту землю, и я ее получил. – Вы ее получили. Фокус в другом, Раймонд: сможете ли вы ее удержать? – Если вы мне не собираетесь помогать, то не надо насмешек. И не называйте меня Раймондом. Я открыла рот, чтобы еще что-то сказать, и тут сработал мой пейджер. Я вытащила его из-под комбинезона и поглядела на номер. – Черт! – вырвалось у меня. – Что случилось? – Сообщение от полиции на пейджер. Мне нужен телефон. Он нахмурился: – Зачем вы нужны полиции? Вот тебе и притча во языцех. – Я штатный истребитель вампиров в регионе, включающем три штата. Я приписана к Региональной Группе Расследования Противоестественных Событий. Он посмотрел на меня очень пристально. – Вы меня удивляете, миз Блейк. Это мало кому удается. – Мне нужно найти телефон. – У меня есть мобильник с батарейками там, внизу. – Отлично. Я готова спускаться, если вы согласны. Он еще раз обернулся, оглядывая захватывающий миллиарднодолларовый вид. – Да, я готов идти вниз. Интересный выбор слов – фрейдистская проговорка, можно сказать. Стирлинг по какой-то извращенной причине хотел эту землю. Может быть, потому что ему сказали, что он ее не получит. На некоторых это действует. Чем больше говоришь им “нет”, тем больше они тебя хотят. Как один мой знакомый Мастер Вампиров. Сегодня ночью я приду сюда, к мертвецам. Может быть, это будет уже завтра. Может быть, и позже, если у полиции дело достаточно срочное. Я надеялась, что это не так. Срочное – это обычно означает мертвые тела. Когда дело касается монстров, никогда не бывает всего одно мертвое тело. Так или иначе, а смерть начинает множиться.5
Мы спустились в долину. Строительные рабочие уже ушли, остался только прораб Бо. Миз .Гаррисон и Баярд жались к вертолету, будто опасаясь дикой природы. Ларри с пилотом стояли и курили, объединенные товариществом всех людей, которые решили закоптить себе легкие. Стирлинг зашагал к ним. У него снова была уверенная походка. Свои сомнения он оставил на вершине холма – или так казалось. Он снова стал водонепроницаемым старшим .партнером. – Баярд, дайте телефон. Он нужен миз Блейк. Баярд вздрогнул, будто его поймали за чем-то таким, чего ему делать не полагалось. Миз Гаррисон тоже слегка вспыхнула. Что ли любовью запахло в воздухе, а это не разрешалось? Никаких чувств среди шестерок? Баярд побежал, спотыкаясь, к последней машине и вытащил небольшой черный кожаный рюкзак, оттуда вынул телефон и протянул мне. Телефон был похож на уоки-токи с антенной. Подошел Ларри, воняя дымом. – Что стряслось? – На пейджер пришло сообщение. – Берт? Я покачала головой: – Полиция. Я чуть отошла от группы. Ларри был настолько вежлив, что остался со всеми, хотя мог этого и не делать. Я набрала номер Дольфа. Детектив сержант Рудольф Сторр был главой Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий. Он снял трубку после второго звонка. – Анита? . – Да, Дольф, это я. Что случилось? – Три мертвых тела. – Три? Твою мать, – сказала я. – Именно. – Я в ближайшее время не смогу появиться, Дольф. – Как раз можешь. Что-то было такое в его голосе. – Ты о чем? – Жертвы неподалеку от тебя. – Возле Брэнсона? – В двадцати пяти минутах к востоку от Брэнсона. – Я сейчас уже в сорока милях от Брэнсона посреди хрен его знает где. – Именно там это и находится, – сказал Дольф. – А вы уже вылетаете, ребята? – спросила я. – Нет, у нас тут в городе жертва вампира. – Господи, а эти, трое тоже жертвы вампов? – Не думаю, – сказал Дольф. – Что это значит? – Этим случаем занимается Дорожная Полиция штата Миссури. Расследование поручено сержанту Фримонт. Она не считает, что это был вампир, поскольку тела расчленены. Фрагменты отсутствуют. Мне пришлось ужом вертеться, чтобы хоть это из нее вытащить. Кажется, сержант Фримонт уверена, что РГРПС собирается влезть и присвоить себе ее славу. И особенно она беспокоилась насчет нашей ручной королевы зомби, которая всегда перехватывает на себя все заголовки газет. – Больше всего мне понравилось насчет ручной, – сказала я. – Но если судить по твоим словам, она просто душка. – Готов спорить, что при личном общении она еще больше душка, – сказал Дольф. – И мне надо с ней встречаться? – Ей было предложено два варианта: либо целая команда потом, либо ты сейчас. Она выбрала тебя. Думаю, она тебя, без нашей поддержки, рассматривает, как меньшее зло. – Приятно для разнообразия побыть меньшим злом. – Тебя еще могут повысить, – сказал Дольф. – Она просто тебя пока не знает как следует. – Спасибо за то, что в меня веришь. Дольф, я правильно поняла, что никто из вас здесь не появится? – Прямо сейчас – нет. У нас рук не хватает, пока Зебровски снова не выйдет на службу. – И как отнесется Дорожная Полиция штата Миссури к участию штатского в расследовании дела об убийстве? – Я ясно дал ей понять, что ты – ценный член моей группы. – Спасибо за комплимент, но все равно у меня нет таблички, чтобы ткнуть ей в нос. – Может, и будет, если войдет в силу новый федеральный закон, – сказал Дольф. – Не напоминай. – Разве ты не хочешь быть федеральным маршалом? – Голос Дольфа звучал очень вкрадчиво. Нет, в нем пело удовольствие. – Я согласна, что нас надо лицензировать, но давать нам то, что полагается федеральным маршалам, – это смешно. – Ничего, ты справишься. – А кто еще? Представляешь себе Джона Берка, за которым стоит сила закона? Уволь меня. – Закон не пройдет, Анита. Провампирское лобби слишком сильное. – Твои бы слова да Богу в уши. Разве что если при этом отменят необходимость получать ордер на ликвидацию, убивать их не станет ни на капельку легче, а ее ни за что не отменят. Я уже ушла из штата, чтобы истреблять вампиров. И эта вонючая табличка мне не нужна. Дольф рассмеялся. – Если влипнешь в беду, зови на помощь. – Мне это все на самом деле не нравится, Дольф. Торчать здесь, расследуя убийство, и без всякого официального статуса. – Видишь, все же тебе нужна табличка. – Я услышала в телефоне вздох. – Слушай, Анита, я бы тебя не бросил там одну, не будь у нас тут своих проблем. У нас тоже мертвое тело. Как только смогу, я тебе кого-нибудь пошлю. Черт побери, я бы хотел, чтобы ты была здесь. Ты же наш местный эксперт по монстрам. – Дай мне детали, и я попробую сыграть в Крескина, консультирующего по телефону. – Мужчина, старше двадцати лет, без посмертного окоченения. – Где находится тело? – В его квартире. – Как вы так быстро туда попали? – Соседи услышали драку, позвонили в 911. Оттуда вызвали нас. – Имя жертвы? – Фредрик Майкл Саммерс, Фредди Саммерс. – Есть старые укусы вампиров на теле? Зажившие укусы? – Да, много. Похож на подушечку для иголок. Как ты узнала? – Какое первое правило расследования убийств? – спросила я. – Проверь всех родных и близких. Если у него была любовница-вампир, то должны быть зажившие укусы. Чем дольше связь, тем их должно быть больше. Ни один вампир не может укусить жертву три раза в месяц, не рискуя убить ее и поднять вампиром. Иногда бывает, что у человека укусы разных вампиров, но тогда твой Фредди – вампироман. Проверь у соседей, много ли там народу шлялось по ночам. – Мне и в голову не пришло, что вампир может быть среди чьих-то родных. и близких. – По закону, они люди. Это значит, у них и возлюбленные есть. – Я посмотрю радиусы укусов, – сказал Дольф. – Если они подходят одному вампиру, значит, любовница, если разные – значит, наш мальчик развлекался с группами. – Надейся, что это любовница. Если вамп один, мальчик еще может встать из мертвых. – Вампы сейчас грамотные, знают, что надо перерезать горло или отрезать голову, – сказал он. – Убийство не кажется спланированным. Может быть, преступление на почве страсти. – Может быть. Фримонт там держит для тебя тела. Ждет не дождется твоей экспертизы. – А как же. – Анита, не доставай ее. – Дольф, я не собираюсь ничего затевать. – Веди себя вежливо. – Всегда, – сказала я, выражая голосом полною готовность. Он вздохнул. – Постарайся не забывать, что дорожники могли никогда еще не видеть расчлененки. Настала моя очередь вздыхать. – Я буду хорошая, честное скаутское. Ты знаешь, куда ехать? – Я достала блокнот и ручку, заткнутую в его спиральное крепление. Они у меня в кармане комбинезона. Стала носить блокноты как раз на такой случай. Он дал мне координаты, полученные от Фримонт. – Если увидишь на месте преступления что-нибудь подозрительное, оставь все как есть, и я постараюсь кого-нибудь прислать. Если нет, осмотри жертву, сообщи дорожникам свое мнение, и пусть делают свою работу. – Ты действительно думаешь, что Фримонт даст мне прикрыть ее лавочку и заставить ждать РГРПС? Секундное молчание. – Сделай что сможешь, Анита. И позвони, если мы сможем что-то сделать. – Ладно. – Ты на месте убийства справишься лучше многих моих знакомых копов. Надо знать Дольфа, чтобы оценить такой комплимент. Он – полисмен до мозга костей. – Спасибо, Дольф. Это я сказала в глухую трубку. Дольф уже отключился. Он всегда так. Я нажала выключатель и постояла минуту. Не нравилось мне находиться на незнакомой территории, с незнакомой полицией и наполовину съеденными жертвами. Присутствие Команды Призраков мне придавало легитимность, достаточно было сказать “Я в составе группы”. У меня даже был нагрудный знак – не полицейский, но достаточно официального вида. Но это дома я могла притворяться, зная, что, если что, Дельф меня прикроет. А здесь, без поддержки, – дело другое. Полицейским начисто отказывает чувство юмора, если при расследовании убийства под ногами путаются штатские. И мне трудно поставить это им в вину. Я на самом деле не штатская, но официального статуса у меня нет никакого. Надавить нечем. Может, действительно от нового закона будет польза. Я мотнула головой. Теоретически я могла бы зайти в любой полицейский участок страны и потребовать помощи или вмешаться без приглашения в расследование любого дела. Теоретически. На практике копы проявили бы полное отсутствие восторга. Обрадовались бы мне, как мокрой собаке в холодную ночь. Что федеральные, что местные. И вообще лицензированных истребителей вампиров во всей стране на дюжину не наберется. Я могла бы назвать только восьмерых, и двое уже отошли от дел. Почти все они специализируются на вампирах, а я – одна из немногих, кто может осматривать и другие виды жертв. Ходил слух о новом законе, относящемся ко всем противоестественным событиям. Тогда многие истребители вампиров останутся за бортом. Это знание передается неформально, от мастера к ученику. У меня диплом колледжа по противоестественной биологии, но это исключение, а не правило. Почти все одичавшие ликантропы, случайно озверевший тролль или другие бестии ликвидировались свободными охотниками за скальпами. Но новый закон, не давал специальных полномочий этим охотникам. Истребители вампиров – большинство – работают строго в рамках закона. А может, у нас просто пресса получше. Я уже много лет ору, что вампиры – монстры. Но пока месяца полтора назад жертвой вампира не стала дочь сенатора, никто даже и не почесался. И вдруг это дело становится знаменитым. Местная легитимная община вампиров доставила предполагаемого преступника в дом сенатора в мешке. Голову и туловище ему оставили нетронутыми – это значит, что он даже и без рук, без ног не умер бы. Он признался в нападении. Он был недавно умерший и просто увлекся на свидании, как мог бы любой, мужчина двадцати лет с красной кровью. Ну-ну. Ликвидацию произвел Джеральд Мэллори, местный истребитель, Он живет в Вашингтоне, округ Колумбия, ему за шестьдесят. Работает молотом и осиновым колом – можете себе представить? Ходили слухи насчет того, что, если отрезать вампирам руки и ноги, их можно будет держать в тюрьме. Законопроект не прошел, в основном по той причине, что наказание было признано необычным и слишком жестоким. Кроме того, оно не помогло бы против по-настоящему старых вампиров. У них опасно не только тело. И вообще я против пыток. А если “отрезать кому-нибудь руки и ноги и сунуть навечно в ящик” не называется пыткой, то я тогда уже и не знаю, что называется. Я подошла к группе и отдала телефон Баярду. – Надеюсь, не плохие новости? – спросил он. – Не личные. Лицо Лайонела стало недоуменным – не такой уж необычный для него вид. Я обратилась прямо к Стирлингу: – Мне нужно попасть на место преступления неподалеку отсюда. Где можно арендовать автомобиль? Он покачал головой: – Я сказал, что вам выделяется автомобиль с водителем на время вашего пребывания. Он в вашем распоряжении. – Спасибо. Я правда не знаю насчет водителя. Они не любят, когда поблизости от места преступления находятся посторонние. – Тогда машину без водителя. Лайонел, проследите; чтобы миз Блейк получила все, что ей нужно.. – Будет сделано, сэр. – . Встретимся здесь же после наступления темноты, миз Блейк. – Я буду, если успею, мистер Стирлинг. Полицейские обязанности приоритетнее. Он нахмурился: – Вы работаете на меня, миз Блейк. – Да, но я еще и лицензированный истребитель вампиров. Сотрудничество с местной полицией прежде всего. – Так это нападение вампира? – Я не имею права раскрывать полученную от полиции информацию, – сказала я и мысленно выругала себя как следует. Упомянув слово “вампир”, я породила слух, который пойдет обрастать подробностями. Черт бы меня побрал. – Я не могу бросить расследование, чтобы явиться сюда глядеть на вашу гору. Приеду, когда смогу. Я определенно осмотрю мертвецов до света, так что на самом деле вы времени не потеряете. Ему это не понравилось, но он не стал спорить. – Хорошо, миз Блейк. Я буду ждать вас здесь, даже если придется ждать всю ночь. Мне любопытно то, что вы делаете. Я никогда еще не видел, как поднимают мертвых. – Я не буду сегодня поднимать мертвых, мистер Стирлинг. Мы об этом уже говорили. – Разумеется. Он просто смотрел на меня. Почему-то мне трудно было глядеть в эти, светлые глаза. Я заставила себя встретить его взгляд и не отвернуться, но это потребовало усилия. Будто он пытался заставить меня что-то сделать, заставить взглядом, как вампир; Но он не был вампиром, даже хиленьким. Он моргнул, повернулся и пошел, не сказав ни слова. Миз Гаррисон заковыляла за ним по неровной земле на высоких каблуках. Бо кивнул и направился следом. Может, они приехали в одной машине или Бо – водитель у Стирлинга. Ну и радостная же должна быть это работа. – Мы отвезем вас в отель, где заказаны номера, вы распакуетесь, и мы подгоним вам машину, – предложил Баярд. – Распаковываться не надо, сразу давайте машину. Следы на месте преступления стынут быстро. Он кивнул: – Как вам будет угодно. Если вы готовы взойти на борт, мы можем лететь. И только уже сняв комбинезон и запихивая его в чемодан, я поняла, какую возможность упустила вместе с мистером Стирлингом. Я могла уехать на машине, а не на вертолете. Черт бы побрал.6
Баярд добыл нам черный джип с тонированными стеклами и таким количеством наворотов, которое мне даже и не снилось. Я боялась, что меня посадят на “кадиллак” или еще что-нибудь, столь же смехотворное. Баярд протянул мне ключи с комментарием: – У нас тут есть дороги совсем без покрытия. Я подумал, что вам потребуется нечто более существенное, чем обычная машина. Я подавила желание потрепать его по голове и сказать: “Молодец, шестеркин!” В конце концов, он сделал хороший выбор. Даст Бог, когда-нибудь станет полноправным партнером. Деревья отбрасывали на дорогу длинные тонкие тени. В глубоких долинах дневной свет сменялся вечерней дымкой. Может быть, мы еще успеем вернуться на кладбище к полной темноте. Да, мы. Ларри сидел рядом со мной в мятом синем костюме. Этот дешевый наряд не вызовет реакции у копов. А вот от моего вида могут брови полезть на лоб. В захолустье мало копов-женщин, и еще меньше тех, кто ходит. в красной короткой юбке. Я начала жалеть о своем выборе одежды. Неуверенность в себе – у меня? Лицо Ларри светилось возбуждением, глаза сверкали, как у пацана в Рождество. Он барабанил пальцами по подлокотнику – нервное напряжение. – Как ты? – Я еще ни разу не был на месте убийства. – Всегда бывает первый раз. – Спасибо, что взяла меня с собой. – Ты только помни правила. Он рассмеялся: – Ничего не трогай. Не ходи по крови. Говори только когда тебя спросят. – Он помрачнел. – А это зачем? Все остальное я понимаю, но почему мне нельзя говорить? – Я – член Региональной Противоестественной Группы, а ты нет. И если ты начнешь вопить от избытка чувств при виде мертвого тела, они это не поймут. – Я тебя не буду конфузить. – Онвроде бы обиделся, но тут ему в голову пришла новая мысль: – Мы изображаем полицейских? – Нет. Ты только повторяй: “Я – член Команды Призраков, я – член Команды Призраков”. – Но я же не член этой команды? – Потому-то я и хочу, чтобы ты молчал. – А! – сказал он. Потом поерзал на сиденье, и его сияние несколько пригасло. – Я никогда еще не видел свежего трупа. – Твоя работа – поднимать мертвых, Ларри. Ты все время видишь трупы. – Это не одно и то же, Анита, – сказал он ворчливо. Я покосилась на него. Он сполз вниз, насколько позволял ремень безопасности, сложив руки на груди. Мы были на гребне холма. Полоса солнечного света зажгла его рыжие кудри. Голубые глаза погасли, когда мы въехали в тень. Он стал угрюмым и надутым. – Ты видел когда-нибудь мертвеца не на похоронах, если не считать поднятых зомби? Он помолчал. Я сосредоточилась на дороге, не пытаясь нарушить молчание. Меня оно вполне устраивало. – Нет, – сказал он наконец. Голос у. него был как у ребенка, которому сказали, что сейчас нельзя идти играть на .улице. – Я тоже не очень хорошо себя чувствую около свежих трупов, – сказала я. Он посмотрел на меня чуть искоса: – В каком смысле? Я подавила желание сесть прямее. – Однажды я блеванула прямо на жертву убийства. – Хоть я выговорила это залпом, все равно мне было нелегко. Ларри выпрямился на сиденье, ухмыляясь. – Ты мне это говоришь, только чтобы я лучше себя чувствовал? – Я бы стала такое про себя придумывать? – спросила я. – Тебя действительно стошнило на тело на месте преступления? – Не обязательна так радоваться, – сказала я. Он хихикнул. Клянусь чем хотите, хихикнул. – Ну, я не думаю, что меня стошнит. Я пожала плечами: – Три тела, расчлененка, отсутствующие части. Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать. Он шумно сглотнул слюну – мне было слышно. – То есть как – отсутствующие части? – Узнаем, – сказала я. – Это не входит в твои должностные обязанности, Ларри, Мне платят за помощь капам, тебе – нет. – Это будет страшно? – спросил он неуверенно. Разрубленные тела, Он что, шутит? – Не могу сказать, пока сама не видела. – На как ты думаешь? – Он смотрел очень серьезными глазами. Я поглядела на дорогу, снова на Ларри. У него был очень серьезный вид, как у родственника, который просит доктора сказать правду. Если он может быть храбрым, я могу быть правдивой. – Да, это будет страшно.7
Это было страшно. Ларри все-таки успел отбежать в сторону, прежде чем его вырвало. Единственное, чем я могла его утешить, – не его одного. У некоторых копов тоже были зеленоватые морды.. Меня пока еще не стошнило, но я не исключала такой вариант. Тела лежали в небольшой рытвине под холмом. Земля почти по колено укрыта слоем листьев – в лесах листья не сгребают. От жары они высохли и похрустывали под ногами. Рытвину окружали голые деревья, кусты, ветви, похожие на тонкие коричневые хлысты. Когда появится листва, яму ниоткуда видно не будет. Ближайшее ко мне тело принадлежало блондину, стриженному коротко, как громила прежних времен. Вокруг глаз выступила кровь, стекая на лицо. Что-то еще не так было в этом лице, но я не могла сообразить, что именно. Опустившись на сухие листья, я обрадовалась, что штанина комбинезона защищает колготки от грязи и крови, а кровь собралась по обе стороны от головы; впиталась в листья и уже высохла. Похоже было, что мальчишка плакал темными слезами. Кончиком пальца в перчатке я коснулась подбородка блондина. Он поддался бескостным, виляющим движением, чего подбородкам делать не полагается. Я сглотнула слюну и постаралась неглубоко дышать. Слава Богу, что сейчас весна. Случись это все в летний зной, страшно даже подумать, что было бы с телами. Прохладная погода – просто счастье. Положив руки на землю, я согнулась в поясе, пытаясь заглянуть под подбородок, не тревожа более тело. Там, почти не видный из-за крови; оказался след пореза. След шире моей раскрытой ладони. Я. видала ножевые раны и следы когтей, которые могли образовать такую же рану, но для ножа след был слишком велик, а для когтей – слишком аккуратный. К тому же у кого могут быть такие здоровенные когти? Похоже, под челюсть блондина ткнули массивный клинок достаточно близко к поверхности лица, чтобы отделить глаза от головы. Вот почему глаза кровоточат, но выглядят нетронутыми. Лицо чуть не срезали мечом с черепа. Я провела пальцами в перчатке по его волосам и нашла что искала. Острие меча – если это был меч – вышло из макушки. Потом меч выдернули, и человек упал на листья. Замертво, как я надеялась, но уж точно – умирая. Ноги ниже тазобедренного сустава отсутствовали. На месте их отсечений почти не было крови. Они были отрезаны уже после смерти. Хоть какое-то утешение. Он умер быстро и без мучений. Бывает смерть и похуже. Я склонилась возле обрубков ног. Левая кость отсечена чисто, одним ударом. Правая – расщеплена, будто меч ударил слева, отсек левую ногу начисто, а правую лишь частично. Понадобился второй удар, чтобы ее отделить. Зачем кому-то потребовались ноги? Трофей? Возможно. Серийные убийцы иногда берут трофеи – одежду, личные вещи, части тела. Может быть, трофей? Другие два мальчика были поменьше, каждый не выше пяти футов. Может быть, моложе первого, может быть, и нет. Оба некрупные, стройные, темноволосые. Возможно, из мальчиков, которые кажутся скорее хорошенькими, чем красивыми, но уже трудно сказать. Один лежал на спине напротив блондина. Его карий глаз смотрел в небо, стеклянный и неподвижный, какой-то нереальный, как глаз чучела зверя. Остальная часть лица была содрана двумя огромными зияющими бороздами, будто острие меча прошло туда-сюда, как удар по лицу тыльной стороной ладони. Третий разрез пересекал шею. Рана была очень чистая, как и все остальные. Этот чертов меч – или что оно там такое – был неимоверно остер. Да, но дело не только в хорошем клинке. Ни один человек не обладает такой быстротой, чтобы свалить всех без борьбы. А звери и звероподобные не пользуются оружием для убийства людей. Много есть тварей, способных разодрать нас на части или сожрать заживо, но список противоестественных существ, которые станут резать нас клинками, очень короток. Тролль может выдрать из земли дерево и забить человека до смерти, но не будет махать мечом. А эта тварь не только использована меч – оружие необычное, но и умела с ним обращаться. Удары в лицо мальчика не убили. Почему же двое других не стали убегать? Если первым был убит блондин, почему не убежал вот этот? Нет ничего столь быстрого, чтобы убить мечом трех подростков раньше, чем хоть один из них бросится бежать. Удары наносились не в спешке. Кто бы ни убил – или что бы ни убило – этих мальчишек, на каждое убийство было затрачено какое-то время. Но они вели себя так, будто их застали врасплох. Мальчишка лежал на спине среди листьев, зажав руками горло. Листья разметались там, где он сучил ногами. Я снова стала неглубоко дышать. Мне не хотелось зондировать раны, но начинала зарождаться отвратительная догадка. Я склонилась и провела пальцами по шее. Очень гладкие края. Но все равно это была человеческая кожа, плоть, застывшая густой липкостью кровь. Тяжело сглотнув слюну, я закрыла глаза и стала искать пальцами то, что собиралась найти. Край раны в середине раздваивался. Я открыла глаза и пальцами исследовала двойную рану. Глазами я все еще ее не видела – слишком много крови. Будь рана чиста, это было бы видно, но не сейчас. На шее два разреза, оба глубокие. Чтобы убить, достаточно одного. Зачем же два? Чтобы скрыть то, что было на шее. Следы клыков? Если убийца – вампир, это объясняет, почему мальчик не пытался уползти. Просто лежал и бил ногами, пока не умер. Я перешла к последнему подростку. Он лежал; свернувшись на правом боку, и кровь натекла под ним лужей. Он был так изрезан, что поначалу мои глаза не могли понять, что видят. Хотелось отвернуться, пока еще не дошло до мозга, но я не стала отворачиваться. Там, где полагалось быть лицу, зияла рваная дыра. Эта тварь сделала с ним то же, что и с блондином, но на этот раз более тщательно. Передняя часть черепа была оторвана напрочь. Я оглянулась, ища на лиственной подстилке куски костей и мяса, но их не было. И пришлось снова смотреть на тело. Теперь я знала, на что смотрю. Лучше бы не знать. Задняя часть черепа была полна крови и сгустков, как мерзкая чаша, но мозга не было. Лезвие прорезало грудь и живот. Внутренности валялись на земле резиноподобной массой. Желудок, как я его определила, высунулся из живота наполовину сдутым воздушным шаром. Левая нога отрублена в тазобедренном суставе. Разорванные лоскуты брючины прилипли к дыре, как лепестки нераскрывшегося цветка. Левая рука оторвана ниже локти. Плечевая кость потемнела от засохшей крови и торчала под странным углом, будто вся рука была обломана у плеча и больше не двигалась. Более свирепые действия. Может, этот пытался отбиваться? Я снова глянула на его лицо. Не хотелось – но я его не осмотрела толком. Что-то есть невыносимо личное в том, чтобы изуродовать чье-то лицо. Если бы сделать такое было в человеческих силах, я бы сказала: проверьте родных и близких. Как правило, резать тебе лицо будут только люди, которых ты любишь. Это требует страсти, а ее от незнакомца не получишь. Единственное исключение – серийные убийцы. Они действуют под влиянием патологии, в которой жертва представляет кого-то другого. Кого-то, к кому у убийцы есть личная страсть. Полосуя лицо незнакомца, они символически режут, скажем, лицо ненавистного отца. Кости лицевых пазух мальчика были взрезаны. Верхняя челюсть отсутствовала, и от этого лицо казалось словно незавершенным. Нижняя челюсть была частично на месте, но расколота до задних коренных зубов. Какие-то причуды потока крови оставили два зуба белыми и чистыми. В одном была пломба. Я уставилась на разорванное лицо. Мне вполне удавалось до сих пор внушать себе, что это просто мертвец, мертвец, труп. Но трупы не пломбируют зубы, не ходят к зубным врачам. Вдруг передо мной оказался подросток – я же определила возраст по росту и по очевидному возрасту двух других. А это мог быть и мальчишка, высокий ребенок. Ребенок. Весенний воздух завертелся каруселью. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и это была ошибка: я втянула в себя запах кишок и застарелой смерти. Все-таки я успела выбраться из рытвины. Не блюйте на жертв убийства – полицейских это раздражает. На гребне небольшого пригорка, где собрались копы, я упала на колени – скорее бросилась, и стала глубоко вдыхать прохладный очистительный воздух. Это помогло. Здесь задувал ветерок, сдувая запах смерти, и это помогало еще сильнее. На пригорке толпились копы всех сортов и размеров. В обществе мертвых никто из них не торчал ни на секунду больше, чем это было нужно. Поодаль на дороге стояли машины “скорой помощи”, но все остальные свою работу с телами уже сделали. Их засняли на видеокамеру, обмерили, описали. Все сделали свою работу, кроме меня. – Вас тошнит, миз Блейк? Голос принадлежал сержанту Фримонт, Отдел Наркотиков и Уголовный Розыск, ОНУР, как его называют. Тон у нее был вежливый, но неодобрительный. Я могла ее понять. Мы с ней единственные женщины на месте преступления, а это значит, что мы играем во взрослые игры. Надо быть крепче мужчин, сильнее, лучше, иначе они повернут это против тебя. Будут считать тебя девчонкой. Я могла ручаться, что сержанта Фримонт не стошнило. Она бы никогда себе этого не позволила. Я набрала воздуху в последний раз и медленно его выпустила, потом подняла глаза на Фримонт. Оглядела каждый дюйм из ее пяти футов восьми дюймов. У нее были прямые темные волосы, остриженные на уровне подбородка. Концы загибались, обрамляя лицо. Штаны яркие, солнечно-желтые, жакет черный, блузка желтая, но потемнее штанов. Мне были хорошо видны черные начищенные туфли. На левой руке блестело золотое венчальное кольцо, но обручального не было. Носогубные складки указывали на возраст за сорок, но сейчас она не улыбалась. Я еще раз сглотнула слюну, стараясь не вслушиваться в застрявший у корня языка вкус. Поднялась на ноги. – Нет, сержант Фримонт, меня не стошнит. – Приятно, что это была правда. Только я надеялась, что не придется возвращаться в рытвину. Если еще раз взглянуть на эти тела, меня вывернет. – Чья это работа? – спросила она. Я не стала оборачиваться туда, куда она показала, – я знала, что там лежит. – Не знаю. – Я пожала плечами. Карие глаза Фримонт были безразличны и непроницаемы – глаза хорошего полицейского. – Как это – не знаете? Считается, что вы эксперт по монстрам. Я оставила без внимания это “считается”. Она же не назвала меня в лицо “королевой зомби”, она была вежлива; корректна, но теплоты в ней не была. Я не произвела на нее впечатления, и она взглядом или едва заметной интонацией давала мне это понять. Чтобы произвести впечатление на сержанта Фримонт, ОНУР, мне надо было бы вытащить из шляпы очень большой труп. А пока что я даже близко к этому не подошла. К нам приблизился Ларри. У него лицо было цвета зеленой папиросной бумаги, что несколько дисгармонировало с рыжими кудрями. Глаза покраснели – он их тер, когда его рвало. Если тебя сильно рвет, иногда появляются слезы. Я не стала спрашивать Ларри, как он, – ответ слишком очевиден. Но он был на ногах и мог передвигаться. Если не упадет в обморок, то все в порядке. – Что вы от меня хотите, сержант? – спросила я. Я была более чем терпелива. По-моему, абсолютно покладиста. Дольф мог бы мною гордиться. Берт был бы поражен. Она скрестила руки на груди. – Сержант Сторр уговорил меня пустить вас на место преступления. Он сказал, что вы лучший из экспертов. Если верить газетам, вам стоит чуть-чуть поколдовать, и ответ готов. Или вы можете просто поднять мертвеца и спросить, кто его убил. Я сделала глубокий вдох и медленный выдох. Как правило, расследование преступления не требует магии, я применяю знания, но сказать это – значило бы оправдываться. Я ничего не должна была доказывать этой Фримонт. – А вы не верьте всему, что в газетах пишут, сержант Фримонт. А насчет поднятия мертвых – с этими тремя это не поможет. – Вы хотите сказать, что мертвых тоже не можете поднять? – Она покачала головой. – Если не можете нам помочь, так езжайте домой; миз Блейк. Я поглядела на Ларри. Он чуть пожал плечами – все еще не мог оправиться. Вряд ли у него хватило бы сил заорать на меня, чтобы я вела себя прилично. А может, Фримонт его достала не меньше, чем меня. – Я могла бы поднять их в виде зомби, сержант, но им, чтобы говорить, нужно хотя бы иметь рты. – Они могут записывать ответы, – сказала она. Хорошее предложение. Я стала думать о ней лучше. Раз она хороший коп, можно простить некоторую враждебность. А поскольку я еще никогда не видела таких тел, как там, внизу, можно простить очень резкую враждебность. – Может быть, но мертвые часто теряют высшие нервные функции, . и после травматичной смерти – быстрее. Вряд ли они смогут писать, а если бы и смогли, они вряд ли знают, что их убило. – Но они же это видели, – сказал Ларри. У него голос сорвался на хрип, и он деликатно откашлялся, прикрывая рот рукой. – Из них никто не пытался убежать, Ларри. Почему? – А почему вы его спрашиваете? – сказала Фримонт. – Он стажер, – ответила я. – Стажер? Вы привели стажера на мое убийство? Я посмотрела на нее в упор: – Я не учу вас делать вашу работу, не учите меня делать мою. – Вы пока еще ни черта не сделали. Если не считать того, что ваш помощник облевал кусты. Ларри покраснел до корней волос. – Ларри – не единственный, кого тут вывернуло, – сказала я, – он лишь единственный без нагрудной бляхи. Ладно, Ларри, не хрена нам тут делать. Поехали. Я прошла мимо Фримонт, Ларри послушно направился следом. – Я не хочу, чтобы что-нибудь из этого просочилось в прессу, миз Блейк. Если репортерам станет что-нибудь известно, я буду знать, откуда это пошло. Она не кричала, но ее было отлично слышно. Я обернулась. Я тоже не стала кричать, но меня тоже все слышали. – Вы имеете дело с противоестественным созданием, использующим меч, и оно быстрее вампира. У нее на миг изменилось выражение лица, будто я наконец сделала что-то интересное. – Откуда вы знаете, что эта тварь быстрее вампира? – Никто из мальчиков не пытался бежать. Они все погибли где стояли. Либо эта тварь быстрее вампира, либо очень здорово владеет ментальным контролем. – Значит, это не ликантроп? – Даже ликантроп не обладает такой быстротой, и он не может затмить разум человека. Если бы перед ними появился ликантроп с мечом, ребята заорали бы и побежали. Были бы хотя бы следы борьбы. Фримонт стояла и смотрела. Смотрела очень серьезно, будто измеряла меня и взвешивала. Она все еще не была от меня в восторге, но она слушала. – Я могу вам помочь, сержант Фримонт. Может быть, могу вам помочь понять, кто это сделал, пока он не сделал этого снова. Ее спокойная уверенность на миг чуть дрогнула. Не гляди я в это время прямо ей в глаза, я бы даже не заметила. – Ах ты черт! – сказала я громко, подошла к ней и понизила голос. – Это так, да? Это не первые жертвы? Она поглядела в землю, потом подняла глаза и встретилась со мной взглядом, чуть выставив челюсть. Глаза у нее уже не были безразличны, они были чуть-чуть испуганы. Не за себя, а за то, что она сделала – или не сделала. – Дорожная Полиция штата имеет право расследовать убийства, – сказала она, и в ее голосе впервые не было полицейской твердости. – Сколько? – спросила я. – Двое. Пара подростков, юноша и девушка. Очевидно, обнимались в лесу. – Голос был тихий, почти усталый. – Каково заключение экспертизы? – Вы правы, – сказала она. – Лезвие, вероятнее всего, меч. Монстры оружием не пользуются, миз Блейк. Я думала, что это бывший ухажер девушки. У него есть коллекция предметов времен Гражданской войны, в том числе холодное оружие. Все подходило. – Логично, – кивнула я. – Ни один из его клинков описанию ран не соответствовал, но я решила, что он выбросил орудие убийства. Я не думала... – Она отвернулась и так резко сунула руки в карманы штанов, что я испугалась за целость ткани. – Обстоятельства того убийства не похожи на это. Жертвы были убиты одним ударом; их пригвоздило к земле. Это вполне мог сделать человек. Она посмотрела на меня; будто ожидая, что я с ней соглашусь. Я согласилась. – На телах были другие раны, кроме смертельной? Она кивнула: – Лица изуродованы, левая рука девушки отсутствует. Та, на которой было кольцо бывшего ухажера. – Глотки перерезаны? Она сдвинула брови, вспоминая. У нее – да. Крови немного, как будто рана посмертная. Настала, моя очередь кивнуть: – Отлично. – Отлично? – переспросил Ларри. – Думаю, вы имеете дело с вампиром, сержант Фримонт. Они оба обернулись ко мне. – Обратите внимание на то, какие части тел отсутствуют. У одного мальчика после смерти отрезаны ноги. В районе паха бедренная артерия проходит близко к коже. Я видала вампов, которые предпочитают брать кровь оттуда, а не из шеи. Отрежьте ноги – и не останется следов от клыков. – А двое других? – спросила Фримонт. – Похоже, что самый маленький был укушен. На шее два разреза, хотя в этом не было необходимости. Возможно, это лишь дополнительное насилие, вроде обезображенных лиц. Не знаю. Но вампы умеют брать кровь из запястья из сгиба руки. И эти части отсутствуют. – У одного, из них отсутствует мозг, – сказала Фримонт. Ларри рядом со мной слегка покачнулся и вытер тыльной стороной ладони внезапно выступивший пот. – Ты как, ничего? – спросила я. Он кивнул, не доверяя голосу. Молодец, Ларри. – Есть ли лучший способ сбить нас со следа, как взять что-нибудь, что вампиру не нужно? – спросила я. – О'кей, это вроде как похоже на правду... Но зачем так? Это же... – Она развела руками, глядя на бойню. Только она одна из нас троих еще на нее смотрела. – Это же безумие. Будь это человек, я бы сказала, что мы имеем дело с серийным убийцей. – Такое вполне возможно, – заметила я. Фримонт уставилась на меня: – Что вы хотите этим сказать, черт возьми? – Вампир был когда-то человеком. Смерть не вылечивает проблемы, которые были у живого. Если у тебя при жизни была патологическая тяга к насилию, она не пройдет только потому, что ты мертвый. Фримонт смотрела на меня так, будто это я спятила. Наверное, ее смутило слово “мертвый”. У нее, если подозреваемый становился мертвым, он переставал быть подозреваемым. Я попробовала по-другому: – Скажем, Джонни – серийный убийца. Он становится вампиром. Почему это должно сделать его менее склонным к насилию? Почему не более? – Боже мой, – прошептал Ларри. Фримонт сделала глубокий вдох и медленный выдох. – О'кей, возможно, вы правы. Я не говорю, что правы, я говорю – возможно. Я видела фотографии жертв вампиров, и они не были похожи на вот это. Но если вы правы, то что вам может быть от меня нужно? – Фотографии с места первого убийства. И взглянуть, где это произошло. – Я пошлю материалы к вам в отель, – сказала она. – Где была убита та пара? – В нескольких сотнях ярдов отсюда. – Давайте посмотрим. – Я пошлю с вами человека, он вам покажет. – Это очень маленький участок. Я полагаю, вы его прочесали. – Частым гребнем. Но, честно говоря, миз Блейк; я толком не знала, что мы ищем. Сухая погода, палая листва – почти невозможно найти следы. – Да, – сказала я. – Следы помогли бы. – Я поглядела туда, откуда пришла. Листья были переворошены до самого верха. – Если это вампир... – Что значит – если? – перебила меня Фримонт. Я поглядела в ее вдруг ставшие прокурорскими глаза. – Смотрите, сержант: если это вампир, то у него способность подчинять себе умы больше, чем я могла бы себе представить. Я никогда не встречала вампира, даже Мастера, который мог бы держать в трансе трех человек, убивая их по очереди. До сегодняшнего дня я бы сказала, что такое вообще невозможно. – А что это еще может быть, кроме вампира? – спросил Ларри. Я пожала плечами: – Я полагаю, что это вамп, но сказать, что уверена на сто процентов, значило бы соврать. А я стараюсь не врать полиции. Следов на холме могло бы не остаться, даже будь земля мягкой, потому что вампир мог и прилететь. – Как летучая мышь? – спросила Фримонт; – Нет, они не перекидываются в летучих мышей, но умеют... – Я поискала слово и не нашла. – Они левитируют, это вроде полета. Я это видела. Объяснить не могу, но видела. – Вампир – серийный убийца. – Она покачала головой, и складки вокруг рта сделались резче. – Федералы налетят стаями. – Да, тут дело серьезное, – сказала я. – Вы нашли отсутствующие части тел? – Нет, я думала, эта тварь их съела. – Если съела столько, почему не больше? Если съела; где следы зубов? И где ошметки вроде крошек? Она сжала руки в кулаки. – Я поняла, к чему вы клоните. Это вампир. Даже дубари-полицейские знают, что вампиры мяса не едят. Она повернулась ко мне, и злости в ее глазах хватало. Не на меня лично, но я вполне могла оказаться подходящим объектом. Я встретила ее взгляд, не моргнув. Она отвернулась первой. Кажется, я не была подходящим объектом. – Я не люблю, когда в расследование убийства лезет штатский контрактник, но вы указали мне на то, что я пропустила. Либо вы отлично знаете свое дело, либо знаете что-то другое, чего мне не говорите. Я могла бы сказать, что знаю свое дело, но промолчала. Не хотелось, чтобы полиция думала, будто я скрываю информацию, когда это не так. – У меня есть преимущество перед нормальным детективом – я всегда ожидаю, что в деле замешан монстр. Меня не вызывают в случае простой поножовщины или жертвы, сбитой неизвестным водителем. Мне не надо тратить время на поиск нормальных объяснений. А это значит, что я могу не обращать внимания на многие теории. Она кивнула: – Ладно, если вы мне поможете с этим делом, мне все равно, чем вы зарабатываете на жизнь. – Рада это слышать, – сказала я; – Но никаких репортеров. Здесь командую я. Это мое расследование. И я решаю, когда и что обнародовать. Ясно? – Полностью. Она поглядела на меня, будто не поверила до конца. – Я серьезно насчет репортеров, миз Блейк. – Я вполне согласна держаться от репортеров подальше, сержант, Фримонт. Даже предпочитаю это делать. – Для человека, не любящего прессы, вы слишком много привлекаете внимания. Я пожала плечами: – Потому что участвую только в сенсационных делах, детектив. Они дают хорошую прессу и хорошую рекламу. Я ведь закалываю вампиров, а это для репортеров убойные заголовки. – Надеюсь, мы понимаем друг друга, миз Блейк. – Никаких репортеров. Это нетрудно усвоить. Она кивнула. – Я вам дам человека, чтобы проводил вас к месту первого убийства. И прослежу, чтобы вам в отель доставили материалы. Она собралась уходить. – Сержант Фримонт! Она снова повернулась ко мне – с не слишком дружелюбным видом. – Что еще, миз Блейк? Вы свою работу сделали. – Нельзя относиться к этому как к работе серийного убийцы-человека. – Это расследование веду я, миз Блейк. И поступать буду так, как считаю нужным. Я всмотрелась в ее глаза, полные враждебности. Но я и сама не лучилась дружелюбием. – Я не пытаюсь украсть вашу славу. Но вампиры – это не просто люди с клыками. Если этот вамп мог захватить контроль над их сознанием и заставить стоять, пока убивал их по очереди, он может захватить и ваше сознание и вообще чье бы то ни было. Вампир такой силы может заставить вас считать черное белым. Вы меня понимаете? – Сейчас день, миз Блейк. Если это вампир, мы его найдем и заколем. – Вам потребуется ордер суда на ликвидацию. – Мы его получим. – Когда получите, я приду и закончу работу. – Я думаю, мы сами справимся. – Вам случалось закалывать вампира? Ее взгляд ничего не выражал. – Нет, но я застрелила человека. Вряд ли это будет намного труднее. – В том смысле, который вы имеете в виду – нет. Но это будет куда как опаснее. Она покачала головой: – Пока сюда не приехали федералы, дело веду я, и ни вы, ни кто бы то ни было здесь распоряжаться не будет. Это ясно, миз Блейк? – Кристально ясно, сержант Фримонт. – Я рассматривала крестообразный значок у нее на лацкане кителя. У полицейских в штатском булавка на галстуке тоже была в форме креста. Стандартная полицейская форма для всей страны. – Серебряные пули у вас есть? – Я забочусь о своих людях, миз Блейк. Я подняла руки. Наш девичий разговор себя исчерпал. – Хорошо, мы уезжаем. У вас есть номер моего пейджера. Звоните, если понадобится, сержант Фримонт. – Не понадобится. Я медленно вдохнула, проглотив при этом много невысказанных слов. Ссориться с копом, который командует расследованием, – не лучший способ добиться, чтобы тебя снова пригласили в игру. И я прошла мимо сержанта, даже не попрощавшись. Если бы я открыла рот, то не знаю, что бы оттуда вышло. Ничего приятного и уж точно ничего полезного.8
Люди, которые редко ночуют на природе, думают; что темнота падает с неба. Это не так. Темнота ползет из лесу. Сначала она его заполняет, скрывая деревья, потом расходится по открытым местам. Под деревьями было так темно, что я пожалела об отсутствии фонарика. Но когда мы выбрались к дороге, где ждал наш джип, были только еще сумерки. Ларри глянул в наступающую темноту и сказал: Можем вернуться и пойти на это кладбище Стирлинга. – Сначала давай поедим, – ответила я. Ларри поглядел на меня: – Ты хочешь заехать поесть? Это впервые. Обычно мне приходится это выпрашивать. – Я забыла позавтракать, – пояснила я. Он усмехнулся: – Охотно верю. – Улыбка медленно сползла с его лица. – Впервые ты предлагаешь мне заехать поесть, а я, кажется, не могу. – Он всмотрелся мне в лицо. Света хватало, чтобы я поняла: он меня изучает. – Ты действительно можешь есть после того, что мы сейчас видели? Я посмотрела на него в ответ, не зная, что сказать. Еще недавно ответ был бы “нет”. – Ну, вряд ли я справилась бы с тарелкой спагетти или бифштексом по-татарски, но, в общем, есть могу. Он покачал головой: – А что это за хрень такая – бифштекс по-татарски? – Много полусырого мяса. Он с трудом проглотил слюну, лишь слегка побледнев. – Слушай, как ты можешь о таком даже думать, после того как... Он не договорил. Этого не требовалось – мы оба были на месте убийства. Я пожала плечами: – Я скоро уже три года как выезжаю на убийства, Ларри. Приучаешься с этим жить. А значит, и есть после того, как видел расчлененные трупы. – Я не добавила, что видала и похуже. Я видала комнаты, полные крови и рубленого мяса, когда нельзя было даже сказать, что это было раньше. После этого я не пошла есть биг-мак. – Может, хоть попытаешься поесть? Он посмотрел на меня с некоторым подозрением: – Ты что-то задумала? Я развязала кроссовки и осторожно встала на гравий – не хотелось рвать колготки. Расстегнула комбинезон, сняла. Ларри сделал то же самое, но не разуваясь. Ему это удалось, правда, пришлось попрыгать на одной ножке. Я тщательно сложила комбинезон, чтобы кровь не вымазала чистую обивку машины, бросила кроссовки под заднее сиденье и достала туфли. Ларри пытался разгладить морщины на штанах, но тут уж только сухая чистка могла помочь. – Как ты насчет заехать в “Кровавые Кости”? – спросила я. Он поднял глаза, все еще разглаживая морщины. – Куда? – Ресторан, принадлежащий Магнусу Бувье. Стирлинг его упоминал. – Зачем? Хороший вопрос. Я не была уверена, что у меня есть на него хороший ответ. Пожав плечами, я села в машину. Ларри вынужден был последовать за мной, если хотел продолжать разговор. Когда мы сели и пристегнулись, у меня все еще не было хорошего ответа. – Не нравится мне Стирлинг. И я ему не доверяю. – Я уже заметил, что тебе не нравится Стирлинг, – сказал Ларри очень сухо.– Но каковы причины ему не доверять? – А ты ему доверяешь? – спросила я. Ларри наморщил лоб и задумался. Потом покачал головой: – Только в том, что могу проверить сам. – Теперь ты понял? – Кажется, да. И ты думаешь, что разговор с Бувье нам поможет? – Надеюсь. Не люблю поднимать мертвых для людей, которым не доверяю. Особенно в таком масштабе. – О’кей, едем обедать в ресторан Бувье и беседуем с ним, а потом что? – Если не узнаем ничего нового, возвращаемся к Стирлингу и идем с ним на кладбище. Ларри посмотрел на меня так, будто не до конца поверил. – Что у тебя на уме? – Тебе не хочется знать, почему Стирлингу обязательно нужна эта гора? Именно гора Бувье, а не чья-нибудь другая? – Ты слишком много общаешься с полицией, – сказал Ларри. – Никому уже не веришь. – Это не копы меня научили, Ларри. Это природный талант. Я нажала на газ, и мы поехали. Деревья отбрасывали длинные тонкие тени. В долинах среди гор тени сгущались в озера наступающей ночи. Мы могли бы направиться прямо на кладбище. Пройтись среди могил – от этого никакого вреда не будет. Но если меня не пускали на охоту за вампирами, я могла хотя бы допросить Магнуса Бувье. Этой работы никому у меня не отобрать. А на охоту за вампирами мне на самом деле и не хотелось. Было уже почти темно. Охотиться на вампира после темноты – верный способ погибнуть. Особенно на вампира с такой способностью контролировать чужое сознание. Любой вампир способен затуманить тебе сознание настолько, что сможет делать с тобой что захочет, и ты не будешь иметь ничего против. Но если его сила сосредоточится на ком-то другом и тот человек закричит, ты очнешься. Побежишь. А мальчики не бежали. Не очнулись. Они просто погибли. Если эту тварь не остановить, погибнут и другие. Это я могла почти гарантировать. Фримонт должна была позволить мне остаться. Им нужен эксперт по вампирам. Им нужна я. На самом деле им нужны полицейские, имеющие опыт работы с монстрами, но таковых, увы, нет. Всего три года назад в результате прецедента “Аддисон против Кларка” вампиры были по закону признаны живыми. То есть три года назад Вашингтон признал этих кровососов живыми гражданами с гражданскими правами. И никто не подумал, что это будет значить для полиции. До перемены закона с противоестественными преступлениями справлялись вольные стрелки, охотники на вампиров. У них было достаточно опыта, чтобы выжить. У многих из нас есть своего рода противоестественная сила, которая дает нам преимущество перед монстрами. У копов ее, как правило, нет. Обычные люди не очень годятся для уничтожения монстров. Среди нас всегда были люди, обладающие даром ликвидации этих бестий. Мы вполне справлялись, и вдруг оказалось, что эту работу должны взять на себя копы. Без дополнительного обучения, без усиления кадрами – без ничего. Черт возьми во многих полицейских управлениях даже снабжение серебряными пулями заволокитили. И только сейчас до вашингтонских бюрократов стало доходить, что они, быть может; поспешили. Что, может быть – всего лишь может быть, – монстры все-таки монстры, и для полиции требуется дополнительное обучение. А так как обучение полицейских займет годы, то решили превратить в полицейских всех охотников за вампирами и истребителей монстров. Лично для меня это бы подошло. Я бы с удовольствием завела себе нагрудный знак, чтобы ткнуть его под нос сержанту Фримонт. И тогда она не смогла бы меня прогнать, раз дело федерального значения. Но для большинства охотников за вампирами это только лишняя докука. Расследование убийств требует не одних лишь противоестественных способностей. Чтобы нацепить значок, одного опыта работы с вампирами недостаточно. Простых ответов тут не было. Сейчас в наступающей темноте группа полицейских охотилась на вампира, способного делать такое, о чем я даже не слыхала. Будь у меня значок, я была бы с ними. Конечно, я не создавала бы автоматически зону безопасности, но я разбиралась в этом куда больше, чем любой чин полиции штата, который “видал” фотографии жертв вампиров. Фримонт никогда раньше не видела их в натуре. Хилая была надежда, что она переживет свою первую встречу с монстром.9
К гриль-бару “Кровавые Кости” вела красная грунтовая дорога, уходящая вверх от шоссе. По обочинам валялись сломанные деревья, джип лез вверх к черному одеялу небес, истыканному мириадами звезд. Другого освещения не было. – Да тут темно, – сказал Ларри. – Да, уличного освещения нет, – согласилась я. – А разве не должны быть уже видны огни ресторана? – Не знаю. Я глядела на сломанные деревья. Зазубренные стволы светились белым. Их свалили недавно, будто кто-то озверел и принялся махать топором или мечом или чем-то таким, что разнесло стволы. Я притормозила, вглядываясь в темноту. Может, я ошиблась? Может; это тролли? Тролль, который пользуется мечом? Я твердо верила, что всегда что-нибудь бывает в первый раз. Я затормозила почти до полной остановки. – В чем дело? – спросил Ларри. Я включила аварийные мигалки. Дорога бы узкой, еле разъехаться двум машинам, но она шла вверх. Любой, кто поедет сверху, может не увидеть джип. Мигалки помогут, но если человек будет гнать… Черт побери, я же все равно это сделаю, так чего мандражить? Поставив машину на ручной тормоз, я вышла. – Куда ты? – Хочу посмотреть, не тролль ли это разнес деревья. Ларри начал открывать свою дверь. Я его остановила. – Если хочешь выйти, перелезь на мою сторону. – Почему? – Ты не вооружен. Я достала браунинг. Его твердость и тяжесть успокаивали, но, честно говоря, против твари такого размера, как горный тролль, толку от него мало. Разве что с разрывными пулями без них девятимиллиметровый пистолет – не слишком подходящее оружие для охоты на тварь размером со слона. Ларри закрыл свою дверцу и вылез через мое сиденье. – Ты действительно думаешь, что где-то здесь бродит тролль? Я вглядывалась в темноту. Нигде ничего не шевелилось. – Не знаю. Я отошла к сухой канаве, идущей вдоль дороги, и осторожно шагнула вниз. Каблуки погрузились в сухую песчаную почву. Ухватившись за стебли бурьяна, я удержала равновесие. Чтобы не съехать по склону, пришлось схватиться за расщепленный ствол. Рука прилипла к загустевшему соку. Я подавила желание отдернуть ее, заставляя себя держаться за липкую кору. Ларри влез по склону, оскользаясь на сухих листьях. У. меня не было свободной руки, чтобы протянуть ему. Он подтянулся за стебли трав и вылез наверх рядом со мной. – Чертовы туфли! – пробормотал он. – Ты хотя бы не на каблуках. – И спасибо судьбе, – сказал он. – А то бы я шею сломал. В непроницаемой темноте ночи не двигалось ничего, кроме нас. Слышались музыкальные голоса весенних квакш и все. Я выдохнула, сообразив, что задержала дыхание. Потом подтянулась к более твердой почве и стала всматриваться в деревья. – На что ты смотришь? – спросил Ларри. – Топор оставляет широкие и гладкие срезы. Если стволы ломал тролль, сломы будут неровными, из них торчат щепки. – Кажется, срезы гладкие, – сказал он, проведя пальцами по обнаженной древесине. – Но на топор не похоже. Дерево было слишком гладким. Топор входит под углом. А здесь срезы были почти горизонтальные, будто каждое дерево свалили одним ударом, максимум двумя. Некоторые стволы имели диаметр почти в фут. Такого не сделает ни один человек, даже с топором. – Кто это мог сделать? Я вглядывалась в темноту, и меня подмывало нацелить туда браунинг, но я держала его стволом вверх. Безопасность – прежде всего. – Может быть, вампир с мечом. Ларри всмотрелся в темноту. – Ты о том, который убил тех ребят? Зачем бы ему после этого валить деревья? Хороший вопрос. Просто великолепный. Но, как и на многие сегодняшние вопросы, ответа на него у меня не было. – Не знаю. Пойдем в машину. Мы полезли обратно тем же путем. На этот раз никто из нас не упал – тоже достижение. В машине я убрала пистолет. Может, он вообще был мне сейчас не нужен, но все-таки... кто-то же свалил эти деревья. Детскими салфетками, которыми я пользуюсь для стирания крови, я стерла с ладони древесный сок. Они для крови деревьев оказались почти так же хороши, как для крови людей. Мы поехали, высматривая огни ресторана. Они должны были уже быть видны, если мы правильно ехали. Оставалось надеяться, что мы не ошиблись. – Это не факел? – спросил Ларри. Я вгляделась. Впереди мелькал огонь – слишком высоко от земли для костра. Два факела на высоких шестах освещали широкий поворот слева от дороги. Здесь деревья тоже были сведены, но уже много лет назад. Это была старая, заслуженная просека, и деревья образовывали задний план для одноэтажного дома. С обвитого плющом фасада свисала деревянная вывеска. При свете факелов прочитать ее текст было трудно, но, наверное, там было написано “Кровавые Кости”.. Вывеска раскачивалась на ветру, и свет факелов играл на глубоко вырезанных полированных буквах. “Кровавые Кости”. На каблуках я шла по гравию осторожно, чтобы не споткнуться. Парадные туфли Ларри для этой дороги годились лучше. – “Кровавые Кости” – странное название для гриль-бара. – Может, они подают ребрышки, – предположила я. Ларри скривился: – Я сейчас вида жареного мяса не вынесу. – Я бы тоже предпочла что-нибудь другое. Дверь распахивалась внутрь, прямо в бар. Потом она захлопнулась за нашей спиной, и мы оказались в тускло освещенном помещении. Вообще-то бары – места темные, где пьют и прячутся. Убежище от яркого и шумного мира. И этот бар как убежище был само совершенство. Вдоль стены шла стойка, а по залу были расставлены с десяток столиков. Слева возвышалась эстрада, возле дальней стены стоял музыкальный автомат, за ним – коридорчик, ведущий, очевидно, к туалету и кухне. Все поверхности – из темного дерева и отполированы до блеска. Свечи под стеклянными абажурами на стенах, с темного деревянного потолка свисает люстра, тоже со свечами. В дереве, .как в темнейшем из зеркал, свет скорее сиял, чем отражался. Потолочные балки были покрыты резьбой в виде плодов и листьев, похожих на листья дуба. Все лица повернулись к нам, как в плохом вестерне. Большинство лиц принадлежали мужчинам. Они скользнули по мне взглядом, заметили Ларри, и многие вернулись к своим стаканам. Некоторые в надежде продолжали смотреть, но я не обратила на них внимания. Еще слишком рано, чтобы кто-нибудь допился до того, чтобы всерьез приставать. К тому же мы были вооружены. Женщины столпились в три слоя в глубине у стойки. Они были одеты как для вечера пятницы – если вы собираетесь провести этот вечер на углу, заманивая прохожих. Они посмотрели на Ларри, будто прикидывая, годится ли он в пищу. Меня они вроде бы возненавидели с первого взгляда. Если бы я была с ними знакома, я бы сказала, что они возревновали, но я ведь не из тех женщин, что с первого взгляда пробуждают ревность. Не высокая, не блондинка, не экзотическая. Симпатичная, но не красивая. Эти женщины смотрели на меня так, будто увидели во мне то, чего я сама не видела. Я даже оглянулась, нет ли кого позади нас, хотя знала, что никого там нет. – Что здесь происходит? – шепнул Ларри. Вот и еще одна странность. Здесь было тихо. Никогда не видела, чтобы в пятницу вечером в баре можно было шептать и шепот был бы слышен. – Не знаю, – тихо ответила я. Женщины у стойки раздвинулись, будто по чьей-то просьбе, открывая нам вид на бар. За стойкой стоял человек. Я сначала подумала, какие у нее красивые волосы. Они спадали до талии густо, струей каштановой воды. И в них отражались огоньки свечей точно так же, как в полированном дереве. Бармен поднял на нас потрясающие сине-зеленые глаза, сине-зеленые, как морская вода на глубоком месте. Он был смугл и потрясающе красив, мужественно-женственен по-кошачьи. Я поняла, почему у стойки в три ряда толпятся женщины. Бармен поставил на салфетку бокал с янтарной жидкостью и сказал: – Эрл, твой заказ. У него оказался неожиданно низкий голос, как оперный бас. Из-за столика поднялся человек – вероятно, Эрл. Он был большой, неуклюжий, составленный из закругленных квадратов, как смягченная версия монстра Бориса Карлоффа. Не с обложки журнала мальчик. Эрл протянул руку за бокалом и зацепил спину одной из женщин. Она обернулась, рассерженная, и ядумала, сейчас пошлет его к чертям, но бармен тронул ее за руку. Она внезапно затихла, будто слушая голоса, не слышные мне. Воздух заколебался. Я вдруг остро почувствовала, что от Эрла пахнет водой и мылом. У него волосы были еще мокрые из-под душа. Можно было бы слизнуть капли воды с его кожи, ощутить эти большие руки на своем теле. Я шагнула назад и уперлась в Ларри. Он поймал меня за руку. – Что случилось? Я уставилась на него, вцепившись ему в руку выше локтя, чтобы ощутить под пальцами твердость. Потом повернулась к бару. Эрл и эта женщина отошли от стойки и сели за стол. Она целовала его мозолистую ладонь. – Боже мой, – сказала я. – Анита, . что случилось? – спросил Ларри. Я перевела дыхание и отступила от него. – Ничего, все в порядке Просто это было неожиданно. – Что было неожиданно? – Магия, – сказала я и подступила к стойке. Эти замечательные глаза смотрели прямо на меня, но в них не было силы. Не так, как когда имеешь дело с вампиром. Можно было вечно смотреть в эти красивые глаза, . и они оставались бы просто глазами. В определенном смысле. Я положила руки на блестящее дерево стойки. Резные лозы и листья обвивали край твердого дерева. Вырезанные вручную. Пальцы бармена ласкали дерево, будто это кожа. Прикосновение собственника – так касается мужчина своей подруги, которая ему принадлежит. Я готова была держать пари, что каждый дюйм резьбы сделан его руками. Брюнетка, одетая в платье на два размера меньше, чем нужно, тронула его за руку. – Магнус, нам здесь чужие не нужны. Магнус Бувье повернулся к ней. Ласкающие пальцы взбежали по ее руке. Брюнетка вздрогнула. Он бережно снял ее руку со своей, прижался губами к тыльной стороне ладони. – Выбирай кого хочешь, милая. Ты сегодня слишком красива, чтобы получить отказ. Она не была красива. Глаза у нее были маленькие и грязновато-карие, подбородок слишком острый, нос слишком большой для узкого лица. Я глядела на нее с расстояния чуть больше фута, и ее лицо разгладилось. Глаза стали огромными и искрящимися, губы полными и влажными. Как будто смотришь сквозь мягкий фильтр, которые были в моде в шестидесятых, только еще сильнее. Я поглядела на Ларри. У него был такой вид, будто вдруг его стукнуло грузовиком. Изящным и прекрасным грузовиком. Я оглядела бар, и все мужчины, кроме Эрла, смотрели на нее точно так же, будто перед ними была Золушка, преобразованная феей-крестной. Аналогия не слишком далекая. Я повернулась к Магнусу Бувье. Он не смотрел на эту женщину, он смотрел на меня. Перегнувшись через стойку, я встретила его взгляд. Он слегка улыбнулся. – Любовные чары запрещены законом, – сказала я. Улыбка стала шире. – Вы слишком симпатичны для полицейской. – Он протянул руку, собираясь взять меня за локоть. – Только коснитесь меня, и вы будете арестованы за использование незаконного противоестественного влияния. – Слишком мелкое преступление, – сказал он. – Если вы не человек, то оно не мелкое. Он моргнул. Я не была с ним достаточно знакома, но мне показалось, что он этого от меня не ожидал – будто я должна была принять его за человека. Ага, разбежалась. – Давайте сядем за стол и поговорим. – Согласна. – Дорри, ты не можешь меня на пару минут подменить? Из-за бара вышла женщина. У нее были такие же густые каштановые волосы, но они были убраны с лица и завязаны в тугой конский хвост высоко на затылке. Длинный хвост сияющих волос, когда она шла, двигался будто сам по себе. Лицо с отведенными назад волосами и без косметики было треугольным, экзотическим, кошачьим. Та же зелень морской воды в глазах, что и у Магнуса. Ближайшие к бару мужчины кидали на нее косые взгляды, будто не решаясь взглянуть в открытую. Ларри уставился на нее с отвисшей челюстью. – Я постою за стойкой, но и только. – Она обратила взгляд зеленых глаз к Ларри и спросила: – На что это вы уставились? – Голос был резкий, накаленный злостью. Ларри моргнул, закрыл рот и проговорил, заикаясь: – Н-ни на что. Она сердито глянула на него, будто хотела назвать лжецом. Мне стало понятно, почему мужчины в баре на нее не пялятся. – Доркас, поласковее с клиентами. Она полыхнула на Магнуса взглядом. Он улыбнулся, но сдал назад. Магнус вышел из-за стойки. Он был одет в неярко-голубую рубашку навыпуск и джинсы, вылинявшие почти до белизны. Рубашка доходила ему почти до середины бедер, рукава пришлось закатать. Наряд завершали черные с серебром ковбойские сапоги. Все это, кроме сапог, казалось с чужого плеча. Он должен был выглядеть неряшливым и небрежно одетым среди народа, вырядившегося для вечера пятницы, но он так не выглядел. Потрясающая уверенность в себе придавала ему естественность даже в этом наряде. Женщина за столом, мимо которого он прошел, попыталась поймать его за подол рубашки. Он высвободился, игриво улыбнувшись. Мы подошли к столику возле пустой эстрады. Магнус остановился, предоставляя мне выбрать себе место – очень по-джентельменски. Я села спиной к стене, чтобы видеть обе двери и зал. Пусть это похоже на игру в ковбоев, но в воздухе реяла магия. И притом запрещенная. Ларри сел справа от меня. Он поглядел на меня и отодвинулся, чтобы тоже видеть зал. Почти с пугающей серьезностью Ларри изучал каждое мое действие. Это должно было сохранить ему жизнь, но мне это напоминало сопровождение трехлетнего ребенка, имеющего разрешение на ношение оружия. Немножко пугает. Магнус понимающе улыбнулся нам обоим, будто мы сделали что-то остроумное и смешное. Я не была в настроении веселиться. – Любовные чары запрещены законом, – сказала я. – Это вы уже говорили, – ответил Магнус. Он просиял улыбкой, которую, очевидно, считал очаровательной и безобидной. Она таковой не была. Что бы он ни делал, все равно оставался как минимум экзотическим. И уж точно не безобидным. Я смотрела на него в упор, и улыбка постепенно увяла. Он сглотнул слюну, положил на стол руки с длинными пальцами и стал смотреть на них. Когда он поднял глаза, улыбки уже не было. Он глядел очень серьезно и слегка встревожено. Хорошо. – Это не чары, – сказал он. – Черта с два. – Не чары. Заклинание, но ничего похожего на чары. – Не занимайтесь буквоедством, – сказала я. Ларри внимательно смотрел на нас. – Эта штука возле стойки, это были любовные чары? – спросил он. – Какая штука возле стойки? – Лицо у Магнуса было невинным-невинным, будто он рассчитывал, что Ларри ему поверит. Ларри посмотрел на меня: – Он что, дурака валяет? Эта тетка была на трешку, а стала на полтинник. Что это, как не магия? Магнус впервые за весь разговор перенес внимание на Ларри – и отвел его от меня. Это было как если солнечный луч пройдет по лицу и уйдет. Стало чуть холоднее, чуть темнее. Я замотала головой: – Кончайте с вашим гламором. Магнус снова повернулся ко мне, и мне стало теплее. – Прекратите, я сказала! – Что прекратить? Я встала. – Ладно, посмотрим, насколько вы будете очаровательны в тюрьме. Магнус охватил пальцами мое запястье. Его ладонь должна была бы быть жесткой от работы, но она была мягче бархата. Тоже, конечно, иллюзия. Я потянула руку на себя, но он не отпускал. Я потянула сильнее, и он усилил хватку, уверенный, что мне не вырваться. Он ошибался. Тут дело не в силе, а в рычаге. Я повернула руку в сторону его пальцев, одновременно дернув. Пальцы Магнуса вдавились мне в кожу, пытаясь удержать, но напрасно. Кожа запястья у меня горела там, где прошли его пальцы. Крови не было, но все равно больно. Хотелось бы потереть руку, но я не доставила ему такого удовольствия. В конце концов, я же крутой вампироборец. И к тому же это бы ослабило эффект, а мне приятно было заставить Магнуса опешить. – Мало кто из женщин стал бы вырываться после моего прикосновения. – Еще только раз примените ко мне магию, и я вас сдам полиции. Он поглядел на меня задумчиво. – Ваша взяла. Больше не будет магии ни против вас, ни против вашего друга. – И вообще кого бы то ни было – сказала я и снова села, чуть, подальше от него, поставив стул так, чубы проще было выхватить пистолет. Я не думала, что мне придется стрелять, но запястье еще ныло от его руки. Мне приходилось схватываться врукопашную с вампирами и оборотнями, и я умела чуять сверхъестественную силу. У него она была. Он мог сдавить мне руку так, чтобы кости проткнули кожу, но он не сделал это достаточно быстро. Не хотел причинять мне вред. Это была его ошибка. – Моим клиентам не понравится, если магии не будет, – сказал он. – Вы не имеете права ими так манипулировать. Это противозаконно, и я вас за это засажу. – Но ведь все знают, что вечером пятницы в “Кровавых костях” ночь любовников. – Что такое ночь любовников? – спросил Ларри. Магнус улыбнулся, возвращая часть своего небрежного обаяния, но прикосновения тепла не было. Он держал слово – на сколько я могла судить. Даже вампир не мог бы воздействовать на мое сознание так, чтобы я этого не заметила. Но этот Магнус заставлял меня нервничать. – В этот вечер я каждого делаю красивым, или привлекательным, или сексуальным. Несколько часов человек может быть любовником своей мечты – и еще чьей-нибудь. Хотя я не стал бы растягивать это на всю ночь. Гламор так долго не держится. – Кто вы такой? – спросил Ларри. – Кто выглядит как хомо сапиенс, может воспитываться среди хомо салиенс, но не является хомо сапиенс? – спросила я. У Ларри глаза полезли на лоб. – Хомо арканус. Он – фейри? – Пожалуйста, не так громко, – попросил Магнус. Он огляделся. Никто на нас внимания не обращал. Все смотрели в магически горящие глаза друг друга. – Вам не удалось бы все время сходить за человека, – сказала я. – Бувье уже сотни лет занимаются здесь предсказанием судьбы и любовными чарами. – Вы сказали, что это не любовные чары. – Они думают, что это чары, но вы знаете, что это. – Гламор. – Что такое гламор? – спросил Ларри. – Магия фейри. Она позволяет им застилать нам разум и показывать вещи лучше или хуже, чем они есть. Магнус кивнул и улыбнулся, будто ему было приятно, что я это знаю. – Именно. Если сравнивать со многим другим, это очень незначительное волшебство. Я покачала головой: – Я читала о гламоре. Он не оказывает такого действия, если только вы не из высокого круга, Даоин Сидхе. Светлый круг страны фейри редко скрещивается со смертными, по крайней мере с простолюдинами. А вот темный круг – да. Он поглядел на меня своими прекрасными глазами, такими красивыми даже без гламора, что хотелось к нему прикоснуться. Проверить, так ли роскошны его волосы на ощупь, как на вид. Он выглядел как поистине изящная статуя – хотелось провести пальцами по ней, ощутить ее изгибы. Магнус кротко улыбнулся: – Темный круг зол и жесток. То, что делаю я, – не зло. Эти люди могут на одну ночь ощутить себя такими, какими мечтают быть. Они думают, что это любовные чары, и я им не мешаю. Мы все держим в секрете это маленькое нарушение закона. Местная полиция в курсе. Они иногда даже сами в этом участвуют. – Но это не любовные чары. – Нет. С моей стороны это природный дар. Использование доморощенной магии не противоречит закону, если все знают, что я это делаю. – То есть вы притворяетесь, что это любовные чары и все смотрят на это сквозь пальцы, поскольку получают удовольствие, но на самом деле это гламор фейри, который не противоречит закону, если применяется с разрешения участников. – Именно так. – И потому все полностью в рамках закона. Он кивнул: – И если бы я был из темных фейри, стал бы я делать что-нибудь такое, что радовало бы столь многих? – Да, если бы это было вам нужно. – А разве нет запрета на миграцию в эту страну фейри темного круга? – спросил Ларри. – Есть, – ответила я. – Он не действует, если моя семья въехала сюда до этого запрета. Бувье здесь живут уже почти триста лет. – Невозможно, – возразила я. – Столько лет здесь живут только индейцы. – Ллин Бувье был французским траппером. Первым европейцем, чья нога ступила на эту землю. Он женился на девушке из местного племени и обратил индейцев в христианство. – Очко в его пользу. А как получилось, что вы не хотите продать землю Раймонду Стирлингу? Он моргнул: – Знаете, я был бы сильно разочарован, если бы выяснилось, что вы работаете на него. – В таком случае простите за разочарование, – сказала я. – Кто вы такие? Он, очевидно, имел в виду не просто имена. Я на секунду задумалась. – Я Анита Блейк, это Ларри Киркланд. Мы аниматоры. – Очевидно, не те аниматоры, которые рисуют мультики? Я не смогла скрыть улыбки. – Нет. Мы поднимаем мертвых. Анимируем – от латинского слова “давать жизнь”. – И это все, что вы делаете? – Он смотрел на меня пристально, будто что-то было написано на внутренней стороне моего черепа, и он пытался это прочесть. Очень неприятен был этот изучающий взгляд, но мне случалось выдерживать и более сильные. Глядя ему в глаза, я сказала: – Я лицензированный истребитель вампиров. Он вежливо покачал головой: – Я не спрашивал, чем вы зарабатываете на жизнь. Я спрашивал, кто вы. – Может быть, я не поняла вопроса. – Может быть. Вот ваш друг спросил меня, кто я. Вы ответили ему, что я – фейри. Я спросил вас, кто вы, и вы мне описали свою работу. Это как если бы я сказал, что я бармен. – Тогда я не знаю, как ответить на ваш вопрос. Он не отводил от меня настойчивых глаз. – Нет, знаете. Я вижу в ваших глазах это слово. Одно слово. И когда он его увидел, это слово стало ясно и мне. – Некромант. Я некромант. Магнус кивнул. – Мистер Стирлинг знает, кто вы? – Не уверена, что он понял бы, даже если бы я ему сказала. – Вы действительно обладаете возможностью управлять нежитью всех видов? – спросил он. – А вы действительно можете сделать сто башмаков за одну ночь? – ответила я вопросом на вопрос. Он улыбнулся: – Это не тот вид фейри. – Вот именно. – А зачем вы здесь, если вы работаете на Стирлинга? Надеюсь, не затем, чтобы уговорить меня продать? Мне было бы очень неприятно ответить “нет” такой прекрасной даме. – Кончайте ваши комплименты, Магнус. Они вас ни к чему не приведут. – А что меня приведет к чему-нибудь? Я вздохнула. – Не надо, я и так запуталась с мужчинами. – Что правда, то правда, – буркнул Ларри. Я посмотрела на него мрачно. – Я не приглашаю вас на свидание. Я приглашаю вас в свою постель. Я обернулась к нему – нет, скорее вызверилась. – Не в этой жизни! – Секс между сверхъестественными существами – всегда вещь захватывающая, Анита. – Я не из сверхъестественных существ. – А теперь кто буквоедствует? На это я не знала, что сказать, и потому ничего не сказала молчание – золото. Магнус улыбнулся: – Простите, что смутил вас, но я бы никогда себе не простил, если бы не спросил. Я уже очень давно не был ни с кем, кроме людей. Давайте я поставлю выпивку, чтобы загладить свою грубость. Я покачала головой: – Лучше пару меню. Мы еще ничего не ели. – Еда за счет заведения. – Нет, – сказала я. – Почему? – Потому что конкретно вы мне не нравитесь, а я не люблю принимать одолжения от тех, кто мне не нравится. Он откинулся в кресле, на его лице мелькнуло нечто, близкое к удивлению. – А вы откровенны. – Вы еще не знаете, насколько, – заверил его Ларри. Я подавила желание пнуть его ногой под столом и спросила: – Так можно, чтобы нам принесли меню? Он поднял руку и попросил: – Дорри, два меню. Дорри принесла меню. – Я совладелица этого заведения, а не твоя официантка, Магнус. Поаккуратней. – Ты не забыла наш уговор на этот вечер? – ласково спросил он, но эта ласковость ее не обманула. – Я не обязана оставаться одна с этими людьми. Я не буду... – Она покосилась на нас. – Я не одобряю этих любовников, ты знаешь. – Я позабочусь обо всех, прежде чем уйду. Не стану огорчать твою нравственность. Она ответила ему сердитым взглядом: – Ты с ними уйдешь? – Нет, – ответил он. Она повернулась на каблуках и пошла за стойку. Оставшиеся пока без пар мужчины смотрели вслед ее колышущейся спине, но осторожно, чтобы она не заметила их вглядов. – Ваша сестра не одобряет такое использование гламора? – спросила я. – Дорри много чего не одобряет. – У нее принципы. – Вы имеете в виду, что у меня их нет, – заключил он. Я пожала плечами: – Это вы сказали, не я. – Она всегда так сурово судит? – спросил Магнус у Ларри. – Как правило, – кивнул Ларри. – Может быть, закажем еду? – спросила я. Он улыбнулся, но опустил глаза в меню. Это был ламинированный лист бумаги, отпечатанный с обеих сторон. Я заказала себе чизбургер, хорошо прожаренный, жареную картошку и большую кока-колу. Уже несколько часов я не принимала кофеина, это сказывалось. Ларри хмурился, глядя в меню. – Кажется, я сейчас не в состоянии есть гамбургер. – Здесь есть салаты – сказала я. Магнус опустил пальцы на руку Ларри. – Что-то видно у вас в глазах. Что-то... что-то ужасное. Ларри посмотрел на него в упор: – Я вас не понимаю. Схватив Магнуса за руку, я оторвала его пальцы от Ларри. Он обернулся ко мне. Смотреть в его глаза было трудно не только из-за цвета. У него зрачки завивались спиралью, как у птицы. Человеческие глаза такими не бывают. До меня вдруг резко дошло, что я держу его за руку. Я убрала руку. – Магнус, перестаньте читать наши мысли. – Вы были в перчатках, иначе я мог бы сказать, до чего вы дотрагивались, – сказал он. – Это полицейское расследование. Все, что вы узнали экстрасенсорными методами, должно считаться конфиденциальным, иначе вы будете отвечать как за кражу информации прямо из отдела. – Вы всегда так делаете? – спросил он. – Как? – Ссылаетесь на закон, когда нервничаете. – Иногда. – Я видел кровь, и больше ничего. Мои способности в ясновидении довольно ограниченны. Вам бы надо пожать руку Дорри. Ясновидение – ее сильная сторона. – Спасибо, в другой раз, – сказал Ларри. Магнус улыбнулся: – Вы не из полиции, иначе не стали бы грозить мне полицией, но вы сегодня имели с ними контакт. Зачем? – Я слышала, будто вы ничего не видели, кроме крови, – сказала я. Ему хватило такта принять смущенный вид. Приятно знать, что и его можно смутить. – Может, чуть больше. – Ясновидение прикосновения не входит в традиционные возможности фейри. – Наша прапра – и так далее бабка была дочерью шамана – есть такая легенда. – Черпаете магию из всех ветвей семейного дерева, – сказала я. – Адская смесь. – Ясновидение не магия, – возразил Ларри. – По-настоящему хороший ясновидец заставит тебя считать это магией, – сказала я и поглядела на Магнуса. Последний ясновидец, который коснулся меня и увидел кровь, пришел в ужас. Он не хотел больше ко мне прикасаться. Вообще быть в моем присутствии. Магнус не пришел в ужас, а предлагал мне заняться сексом. На вкус и цвет товарищей нет. – Я сам отнесу ваш заказ на кухню, решите только, что вы хотите, – сказал он. Ларри глядел в меню. – Ладно, салат, наверное. Без соуса. – Он еще подумал. – И без томата. Магнус уже собрался встать со стула. – Почему вы не хотите продать землю Стирлингу? – спросила я. Магнус склонил голову набок, чуть улыбаясь. – Эта земля принадлежит нам сотни лет. Она наша. Я вгляделась, но ничего на его лице не прочла. Это могло быть и чистейшей правдой, и наглейшей ложью. – Так что единственная причина, по которой вы отказываетесь быть миллионерами, это... что? Семейная традиция? Он улыбнулся шире, наклонился ближе, длинные волосы рассыпались по плечам. Он ответил в такой тишине, что пришлось шептать: – Деньги – это не все, Анита. Хотя Стирлинг, кажется, думает иначе. Его лицо было очень близко от меня, я чувствовала запах его лосьона – такой едва уловимый, что надо было бы приблизиться к его коже, чтобы ощутить этот аромат, но усилие того будет стоить. – И чего вы хотите, Магнус, если не денег? – Я глядела на него с этого близкого расстояния. Длинные волосы касались моей руки. – Я вам сказал, чего я хочу. Даже без гламора он пытался заговорить меня, отвлечь. – А что случилось с деревьями у вашей дороги? – спросила я. Меня так легко не сбить. Он моргнул длинными ресницами. Что-то мелькнуло в этих глазах. – Это я. – Вы срубили деревья? – спросил Ларри. Магнус повернулся к нему, и я была рада, что не надо больше смотреть на него с расстояния в несколько дюймов. – К сожалению, да. – Зачем? – спросила я. Он выпрямился, вдруг приняв деловой вид. – Напился и стал беситься. – Он пожал плечами. – Неприятно звучит, правда? – Можно и так назвать. – Я принесу вашу еду. Один салат без приправы. – А что мне, вы помните? – спросила я. – Мясо, прожаренное до смерти. Помню. – Вы говорите как вегетарианец. – О нет, – ответил он. – Я всеяден. И он исчез в толпе раньше, чем я смогла понять, не было ли это оскорблением. Ну и черт с ним. Все равно мне ни за что в жизни не придумать хорошую реплику на его возвращение.10
Доркас принесла наш заказ, не произнеся ни слова. Казалось , она злится – может быть, так оно и было, – но не на нас. Или вообще на весь свет. Я ее могла понять. Магнус пошел за стойку, снова разливая среди клиентов свою фирменную магию. Он глядел в нашу сторону и улыбался, но не подходил закончить разговор. Конечно, мы же закончили. У меня вышел запас вопросов. Я откусила чизбургер. Он по краям хрустел, и ни розового пятнышка в середине. Превосходно. – Что теперь не так? – спросил Ларри, ковыряясь в тарелке с салатом. Я прожевала и проглотила кусок. – А с чего ты решил, что что-то не так? – Ты хмуришься, – ответил он. – Магнус не вернулся к столу. – Так что? Он ответил на все наши вопросы. – Может быть, мы просто не знаем, какой вопрос надо бы задать. – Теперь ты его в чем-то подозреваешь? – Ларри покачал головой. – Анита, ты слишком долго общалась с копами. Ты у каждого ищешь заднюю мысль. – Обычно она есть, – сказала я и откусила кусок бургера. Ларри зажмурился. – Ты чего? – спросила я. – Сок из твоего бургера. Как ты вообще можешь есть после того, что мы видели? – Я так понимаю, что ты просишь меня не мазать картошку кетчупом у тебя на глазах. Он поглядел на меня с болью почти физической. – Как ты еще можешь шутить? У меня сработал пейджер. Может, они нашли того вампира? Я нажала кнопку, и высветился номер Дольфа. Что дальше? – Это Дольф. Ешь спокойно. Я позвоню из джипа и вернусь. Ларри встал вместе со мной, оставил на столе деньги и почти нетронутый салат. – Я уже доел. – А я нет. Попроси Магнуса упаковать мне еду с собой. – И я пошла, оставив Ларри с ужасом глядеть на мой недоеденный чизбургер. – Ты что, в машине будешь есть? – с ужасом спросил Ларри. – Ты попроси упаковать. – И я пошла к джипу с его навороченным телефоном. Дольф взял трубку на третьем звонке. – Анита? – Да, это я, Дольф. Что стряслось? – Жертва вампира рядом с тобой. – Блин, еще одна? – Что значит – еще одна? Я стала соображать и догадалась. – Фримонт тебе не звонила после разговора со мной? – Звонила, наговорила о тебе много хорошего. – Удивительно. Со мной она не была особо дружелюбной. – В чем это выразилось? – Она не позволила мне пойти с ней охотиться на вампиров. – Расскажи. Я рассказала. Когда я закончила, Дольф долго молчал. . – Эй, Дольф, ты еще здесь? – Да. К сожалению. Хотел бы я быть в другом месте. – Что происходит, Дольф? Почему это Фримонт звонит тебе и хвалит мою работу, но не просит помощи группы в таком сложном деле? – Ручаюсь, она федералов тоже не позвала, – сказал Дольф. – Дольф, что происходит? – Думаю, детектив Фримонт решила поиграть в Одинокого Рейнджера. – Федеральные ребятки тоже захотят вступить в игру. Первый в истории серийный убийца – вампир. Никто не позволит Фримонт оставить это себе целиком. – Знаю, – сказал Дольф. – И что мы будем делать? – Это новое тело по описанию похоже на обыкновенную жертву вампира. Классика – следы укусов при отсутствии других повреждений. Может, это другой вамп? – Может быть, – сказала я. – Сомневаешься? – Два одичавших вампира, так близко друг от друга и так далеко от города – маловероятно. – Тело не порезано. – Наводит на мысль, – сказала я. – Насколько ты уверена, что первый убийца – вампир? Ничего другого быть не может? Я открыла было рот, чтобы сказать “нет”, – и закрыла. Тот, кто способен по пьянке свалить все эти деревья, способен перебить и людей. И у Магнуса есть гламор. Я не была уверена, что этот гламор может сделать то, что мы видели в рытвине, но... – Анита? – Быть может, есть другой вариант. – Что именно? – Не что, а кто. Мне очень не хотелось сдавать Магнуса копам. Он столько времени сохранял свой секрет, но... может, вопрос, который надо было задать, звучал бы так: “Это не вы убили пятерых ребятишек?” Сила в руках у него была. Я видела чисто срезанные стволы деревьев – срезанные одним, максимум двумя ударами. Мелькнуло перед глазами место убийства. Кровь, обнаженные кости. Я не могла исключить Магнуса и не могла себе позволить ошибки. Я отдала его Дольфу. – Ты можешь пока что не привязывать сюда тот факт, что он из фейри? – Почему? – Потому что, если он этого не делал, мы сломаем ему жизнь. – У многих людей есть в жилах кровь фейри, Анита. – Ты это расскажи той студентке, которую в прошлом году забил насмерть жених, узнав, что чуть не женился на фейри. В суде он в свою защиту говорил, что не собирался ее убивать – всем известно ведь, что фейри живучи. – Не все такие, Анита. – Не все, но их хватает. – Попробую, Анита, но обещать не могу. – Что ж, это честно, – сказала я. – Где новая жертва? – В Мартышкиной Брови, – сказал, он. – Где? – Так называется этот городок. – Боже ты мой – Мартышкина Бровь, штат Миссури. Маленький городок? – Достаточно большой, чтобы там был шериф и убийство. – Извини, Дольф. Как туда проехать? Я вытащила из кармана свой верный блокнотик. Дольф объяснил мне дорогу. – Шериф Сент-Джон охраняет тело до твоего прибытия. Он сперва позвонил нам. Раз Фримонт хочет работать без нас, мы ей мешать не будем. – Ты не собираешься ей сообщать? – Нет. – Вряд ли в Мартышкиной Брови есть группа обработки места преступления, Дольф. Если мы не хотим привлекать Фримонт с ее людьми, кто-то нам понадобится. Вы пока еще не можете выехать? – Мы еще работаем по своему убийству. Но так как шериф Сент-Джон вызвал нас, мы прибудем, как только сможем. Не сегодня, но завтра уже приедем. – Фримонт должна мне прислать фотографии с места первого убийства – той пары подростков. Я думаю, если я попрошу, она пришлет и фотографии второго. Покажу тебе их завтра, когда вы приедете. – Ей может показаться подозрительным, если ты попросишь еще фотографии. – Скажу, что для сравнения. Может, она пытается сохранить дело для себя, но она хочет, чтобы оно было раскрыто. Просто хочет раскрыть его сама. – Охотится за славой, – сказал Дольф. – Похоже на то. – Не знаю, смогу ли я не позволить ей сунуться в это второе дело, но попытаюсь дать тебе время, чтобы ты могла осмотреться без того, чтобы она дышала тебе в затылок. – Миллион благодарностей. – Она сказала, что ты приехала на место преступления с помощником. Это Ларри Киркланд? – Да. – За каким чертом ты поволокла его на место преступления? – Он этим летом получит диплом по противоестественной биологии. Он аниматор и истребитель вампиров. Я же не могу быть сразу всюду, Дольф. Если я буду считать, что он справится, то два эксперта по монстрам лучше одного. – Может быть. Фримонт сказала, что Ларри облевал все место преступления. – Он сблевал не на месте преступления, а рядом. Секундное молчание. – Что ж, это лучше, чем на тело. – Мне никогда уже этого не загладить, Дольф? – Никогда. – Ладно. Мы с Ларри будем там, как только сможем. Туда ехать минут тридцать или чуть больше. – Я скажу шерифу Сент-Джону, что вы едете. Дольф повесил трубку. Я тоже. Дольф приучил меня никогда не прощаться по телефону.11
Ларри обмяк на сиденье, насколько позволял ремень безопасности. Руки он крепко сцепил на коленях. Глаза смотрели в темноту, будто он там что-то видел. Могу поспорить, у него в голове мелькали изрубленные мальчишки. У меня – нет. Пока нет. Может, я увижу их во сне, но наяву – нет. Пока нет. – А там что будет? – спросил он тихим напряженным голосом. – Не знаю. Это жертва вампира. Может быть, пара аккуратных точечек, может быть, кровавая каша. – Как с теми тремя мальчишками? – Дольф сказал, что нет. Он сказал – классический случай, только следы укусов. – Значит, грязи не будет? – Голос Ларри упал почти до шепота. – Увидим – узнаем. – Что тебе стоит просто меня успокоить? Он говорил так тихо и жалобно, что я чуть не предложила ему развернуть машину. Ему не обязательно смотреть еще одно убийство. Это моя работа, но не его – пока нет. – Ты не обязан осматривать еще одно место убийства, Ларри. Он повернулся ко мне. – То есть? – Ты на сегодня получил свою порцию крови и внутренностей. Я могу забросить тебя в отель. – Если я сегодня не поеду, что будет в следующий раз? – Если ты не создан для этой работы, то не создан – и все. Стыдиться тут нечего. – А в следующий раз? – Следующего раза не будет. – Нет, так просто ты от меня не отделаешься. Надеюсь, что в темноте не было видно, как я улыбнулась. Я постаралась это скрыть. – Расскажи мне о вампирах, Анита. Я думал, вампир не может за одну ночь выпить столько крови, чтобы жертва погибла. – Приятно так думать. – Нас в колледже учили, что вампир не может высосать кровь из человека за один укус. Ты хочешь сказать, что это не так? – Они не могут высосать человека досуха за один укус, но могут осушить его за один укус. Он наморщил лоб: – Что-то я не понял. – Они могут проколоть тело и выпустить кровь, а не выпить. – Как это? – спросил он. – Ударить клыками, пустить кровь и дать ей вытечь на землю. – Но это же не то, что взять кровь себе в пишу, это же просто убийство, – сказал Ларри. – Ну и что? – Эй, а это не наш поворот? Мелькнул дорожный знак. – Черт! Я затормозила, но дорога уходила за гребень холма, и я не рискнула разворачиваться, не зная, не появится ли встречная машина. Пришлось проехать еще полмили, пока мы съехали на грунтовку. Вдоль дороги шел ряд почтовых ящиков. Деревья обступили дорогу так плотно, что даже днем там, наверное, было темно. Развернуться было негде. Черт, если сейчас появится встречный автомобиль, одному из нас придется пятиться задним ходом. Дорога шла все вверх и вверх, будто хотела уйти прямо в небо. На гребне холма я ничего перед собой не увидела. Пришлось поверить, что впереди нас ждет дорога, а не бесконечный обрыв. – Ну и круто же, – заметил Ларри. Я подала машину вперед, и колеса коснулись почвы. Меня чуть отпустило напряжение. Впереди стоял дом, фонарь на крыльце горел, будто в доме ждали гостей. Голая лампочка светилась не слишком добрым светом. Дом был деревянный, некрашеный, железная крыша проржавела. Крыльцо просело под тяжестью автомобильного сиденья, стоявшего впритык к сетчатой двери. Я развернулась в грязи, которая тут служила передним двором. Кажется, наша машина сделала это не первой. Вся грязь была изрыта глубокими засохшими колеями. Когда мы подъехали к концу дорожки, темнота была черна, как бархат. Я включила дальний свет, но это было как ехать по туннелю. Мир существовал только в полосе света, остальное – черная пустота. – Много бы я сейчас дал за уличное освещение, – сказал Ларри. – Я тоже. Помоги-ка мне найти дорогу. Второй раз я не хочу проезжать мимо. Он наклонился вперед, натянув ремень. – Вот! – показал он. Я притормозила и осторожно свернула на дорогу, Фары высветили туннель деревьев. Поверхность – грунтовая, из красной глины. Пыль облаком поднялась, вокруг джипа. Я впервые обрадовалась засухе. Грязь на такой дороге – не приведи Господь. Дорога была такая широкая, что, если у тебя стальные нервы или едешь на чужой машине, можно было бы ехать по две машины в ряд. Путь пересекало русло ручья – сухая канава глубиной футов пятнадцать. Мост – несколько досок, брошенных на пару бревен. Ни ограждения, ничего. Когда джип полз по настилу, доски хлопали и двигались. Они даже не были прибиты. Ну и ну! Ларри сидел, глядя в канаву, прижав лицо к тонированному стеклу. – Этот мост только чуть шире автомобиля. – Вот спасибо, Ларри, а то бы я не заметила. – Извини. За мостом дорога опять стала достаточно широкой, если бы две машины встретились у моста, я думаю, они бы проезжали по очереди. Наверное, есть правило дорожного движения, определяющее очередность. Что-нибудь вроде того, что первой едет машина, следующая с левого берега. С гребня холма мы увидели дальние огни. Полицейские мигалки прорезали ночь разноцветными молниями. Они были дальше, чем казалось. Нам пришлось одолеть еще два подъема и спуска, пока огни не стали отражаться в голых деревьях, придавая им вид резкий и странный. Мы выехали на широкую расчистку. От дороги отходил газон, окружающий большой белый дом. Настоящий дом, обшитый досками, со ставнями и круговой террасой. Он был двухэтажный и окружен тщательно подстриженными кустами. Подъездная дорожка покрыта белым гравием, который, следовательно, кто-то позаботился сюда привезти. По обеим сторонам широкими полосами росли нарциссы. Внизу спускающейся дорожки нас остановил полисмен в форме. Он был высокий, широкоплечий, темноволосый. Посветив фонариком в машину, он сказал: – Извините, мисс, но сейчас сюда нельзя. Я сунула удостоверение: – Анита Блейк, работаю с Региональной Группой Расследования Противоестественных Событий. Мне сказали, что шериф Сент-Джон ждет меня. Полисмен заглянул в открытое окно и посветил, фонариком на Ларри: – А кто это? – Ларри Киркланд, он со мной. Несколько секунд полисмен изучал Ларри. Тот улыбался, стараясь выглядеть как можно безобиднее. У него это получалось почти так же хорошо, как у меня. Я могла хорошо рассмотреть револьвер полисмена, когда он засунулся в открытое окно. Кольт сорок пятого калибра. Большой револьвер, но у полисмена были руки вполне к нему подходящие. Я уловила запах его лосьона – “Брут”. Он слишком далеко засунулся в окно, разговаривая с Ларри. Если бы у меня был спрятан на коленях пистолет, я вполне могла бы всадить в него пулю. Полисмен был крупный, и я ручаюсь, что за счет одного этого выпутывался из разных ситуаций, но это была небрежность. Пистолету все равно, насколько ты крупный. Он кивнул и вытащил голову из машины. – Подъезжайте к дому. Шериф вас ждет. Нельзя сказать, чтобы голос у него был радостный. – У вас проблемы? – опросила я. Он улыбнулся, но мрачно. Покачал головой. – Это наш случай. Не думаю, что нам нужна помощь. В том числе и ваша. – У вас есть имя? – спросила я. – Колтрен. Помощник шерифа Зек Колтрен. – Отлично, помощник Колтрен. Увидимся в доме. – Увидимся, мисс Блейк. Он думал, что я коп, но намеренно не называл меня ни “детектив”, ни “полицейский”. Я не стала настаивать. Если бы у меня действительно было профессиональное звание, я бы ему этого так не спустила, но заводить ссору за то, что он не называет меня “детектив”, когда я и в самом деле не детектив, было бы контрпродуктивно. Я припарковала джип между полицейскими автомобилями. Прицепила удостоверение к лацкану. Мы прошли по дорожке к дому, и никто нас не остановил. Тишина перед дверью дома была почти зловещей. Я много выезжала на места убийств, но никогда там не было так тихо. Я не слышался треск полицейских раций, не сновали люди. На месте преступления всегда кишит народ: полицейские в штатском, в форме, техники, фотографы, видеооператоры, труповозка, ожидающая своей очереди. А сейчас мы стояли на свежевыметенной террасе и слышали только голоса лягушек. Эти высокие пищащие звуки странно аккомпанировали миганию огней полицейских машин. – Мы чего-то ждем? – спросил Ларри. – Нет, – ответила я и позвонила в колокольчик. Звук густым звоном пошел из глубины дома. Яростно залаяла изнутри маленькая собачка. Дверь открылась. За ней стояла женщина, обрамленная светом из холла. Был виден только ее силуэт. Полицейские мигалки играли на ее лице, окрашивая его неоновыми вспышками. Женщина была примерно моего роста, с темными волосами, то ли от природы курчавыми, то ли по-настоящему хорошо завитыми. Но она ухаживала за ними лучше, чем я, и они аккуратно обрамляли ее лицо. Мои же торчали, как хотели. Она была одета в блузку навыпуск с длинными рукавами и в джинсы. Ей было на вид лет семнадцать, но я этому не поверила. Я ведь тоже выгляжу моложе своих лет. Да и Ларри тоже. Просто из-за низкорослости, может быть? – Вы не из полиции штата, – сказала она, вполне в этом уверенная. – Я из Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий, – сказала я. – Анита Блейк. Это мой коллега, Ларри Киркланд. Ларри кивнул с улыбкой. Женщина отодвинулась от двери, и свет из коридора упал на ее лицо. Это добавило к ее возрасту лет пять, но счастливых лет. Я даже не сразу поняла, что у нее на лице очень мало косметики. – Заходите, прошу вас, мисс Блейк. Мой муж, Дэвид, вас возле тела – Она встряхнула головой. – Это ужасно. Перед тем как закрыть дверь, она еще раз всмотрелась в цветную темноту. – Дэвид же велел ему выключить мигалку. Не надо, чтобы каждый на много миль вокруг знал, что здесь случилась. – Как вас зовут? – спросила я. Она чуть покраснела. – Простите, обычно я не такая рассеянная. Я Бет Сент-Джон. Мой муж – здешний шериф. Я там с родителями. – Она показала кивком на двойные двери рядом с главным входом. Мы стояли в передней, где потолок парил под самой крышей, как будто архитектор отрезал кусок от комнаты наверху. Свет из хрустальной люстры под потолком лился на нас и выхватывал квадрат из темной комнаты справа. Там виднелся отблеск полированного обеденного стола. Коридор вел прямо к дальней двери, открывавшейся, наверное, на кухню. Вдоль стены с двойной дверью шла лестница. Перила были белые, ковер – светло-синий, обои белые, с мелкими синими цветочками и еще более мелкими листиками. Дом был открыт и просторен, светел и гостеприимен – и невероятно тих. Если найти кусочек непокрытого ковром пола и уронить булавку, слышно будет, как она упадет и запрыгает. Бет Сент-Джон повела нас по бело-голубой лестнице. В центре коридора справа висели фамильные портреты. Первой была улыбающаяся пара, та же улыбающаяся пара и улыбающийся младенец, улыбающаяся пара и один улыбающийся младенец, один плачущий младенец. Я шла по коридору, и мимо меня шли года. Младенцы вырастали в детей в мальчика и девочку. На фотографиях появился крошечный черный пудель. Девочка была старше, но всего на год. Родители старели, но их это не огорчало. Девочка и родители улыбались, мальчик иногда улыбался, иногда нет. Улыбался он больше на другой стене, где объектив поймал его загорелого и с рыбой в руках или с мокрой спиной только что из бассейна. Девочка улыбалась всегда. Я подумала, кто же из них погиб. В конце коридора было окно. Его обрамляли белые шторы, их никто не побеспокоился задернуть. Окно было как черное зеркало. Темнота прижималась к стеклу, будто давила. Бет Сент-Джон постучала в последнюю дверь справа, рядом с этой давящей темнотой. – Дэвид, прибыли детективы. Я не стала поправлять. Грех небрежения – он имеет много разновидностей. В комнате кто-то зашевелился, и Бет отступила раньше, чем открылась дверь, Она отошла на середину коридора, чтобы даже случайно не увидеть, что там в комнате. Глаза ее перебегали с портрета на протрет, с улыбки на улыбку. Она прижала руку к груди, будто ей трудно было дышать. – Я сварю кофе, будете пить? – спросила она слегка напряженным голосом. – Конечно, – сказала я. – Звучит хорошо, – согласился Ларри. Она чуть улыбнулась и пошла вниз. Не побежала, за что я мысленно присудила ей несколько баллов в плюс. Я бы могла поспорить, что Бет Сент-Джон впервые оказалась на месте убийства. Дверь открылась. Дэвид Сент-Джон был одет в светло-голубую форму, похожую на ту, в которую был одет его помощник, но на этом сходство кончалось. Он был ростом примерно пять футов десять дюймов, худой, но не тощий, как марафонец. Волосы рыжие, но бледнее, желтее глаз, но и глаза стоили того, чтобы их заметить. Полностью светло-зеленые, как у кота. Если не считать глаз, лицо вполне ординарное, но из тех ординарных лиц, которые не надоедают. Он протянул мне руку, я ее приняла. Он чуть коснулся моей ладони, будто боялся раздавить. Так поступают многие мужчины, но этот хотя бы руку протянул. Большинство этого не делают. – Я шериф Сент-Джон. Вы, как я понимаю, Анита Блейк. Сержант Сторр предупредил меня о вашем прибытии. – Он покосился на Ларри. – Кто это? – Ларри Киркланд. Сент-Джон прищурился и вышел в коридор, закрыв за собой дверь. – Сержант Сторр никого, кроме вас, не упоминал. У вас есть удостоверение? Я отцепила значок и протянула ему. Он поглядел и покачал головой. – Вы не детектив. – Да, я не детектив, – сказала я и обругала про себя Дольфа. Надо было знать, что так выйдет. – А он? – Шериф мотнул головой в сторону Ларри. – У меня только водительские права, – сказал Ларри. – Кто вы такие? – спросил шериф. – Я Анита Блейк. Член Команды Призраков. У меня просто нет с собой удостоверения. Ларри – наш стажер. Я выудила из кармана лицензию ликвидатора вампиров. Она была похожа на пресловутые водительские права, но ничего другого у меня не было. Шериф уставился на лицензию. – Вы – охотник на вампиров? Так вроде бы еще рано вас приглашать. Я пока не знаю, чья это работа. – Я закреплена за группой сержанта Сторра. Я вступаю в дело в начале, а не в конце. Обычно этопомогает снизить счет тел до одного. Он вернул мне лицензию. – Я не знал; что закон Брюстера вступил в силу. Брюстер – сенатор, у которого съели дочь. – Он не вступал в силу. Я давно работаю с полицией. – Как давно? – Почти три года. Он улыбнулся: – Это дольше, чем я служу шерифом, – и кивнул, будто сам себе ответил на все вопросы. – Сержант Сторр мне сказал, что если кто-то и может мне помочь, то это вы. Если глава РГРПС настолько в вас верит, я не стану отказываться от помощи. У нас тут никогда не было нападений вампиров. Ни разу. – Вампиры стараются держаться поближе к городам, – сказала я. – Так проще прятать жертвы. – На этот раз никто не пытался ничего прятать. – Шериф распахнул дверь и жестом пригласил нас войти. Обои были в красных розах – старомодных пышных розах. Будуар будуаром, трюмо в углу, которое могло бы показаться антикварным, но все остальное – белое плетение и розовое кружево. Похоже было на комнату девушки. Сама девушка лежала на узкой кровати. Покрывало под цвет обоев. Сморщенные простыни под телом – мармеладно-розовые. Голова лежит рядом с подушками, будто соскользнула с них. Открытое окно занавешено розовыми шторами. В комнату просачивался прохладный ветерок, шевеля густые черные волосы девушки. Вьющиеся, уложенные гелем. Красное пятнышко виднелось под ее лицом и шеей, где простыни пропитались кровью. Я могла бы поспорить, что у нее на шее сбоку след укуса. Косметика у нее была наложена куда как менее удачно, чем у Бет Сент-Джон, но она хотя бы попыталась. Помада сильно размазалась. Одна рука свесилась с кровати, кисть согнулась, будто хотела что-то взять. Ногти сияли свежим лаком. Длинные ноги раскинулись на кровати. На внутренней стороне бедра два следа от клыков – но не недавних. Ногти на ногах тоже покрыты лаком. На ней все еще была почти надета черная комбинация, очевидно, с вечера. Бретельки спущены с плеч, обнажая небольшие груди хорошей формы. Подол комбинации был оторван или отстегнут, потому что сама комбинация была собрана кверху, превратившись почти в пояс. С широко расставленными ногами она была почти вся обнажена. И это больше всего меня разозлило. Он мог бы хоть прикрыть ее, а. не бросить вот так, как шлюху. Это было жестоко и нагло. Ларри стоял в другом конце комнаты у второго окна. Оно тоже было открыто. – Вы ничего не трогали? Сент-Джон покачал головой. – Вы сделали фотографии? – Нет. Я сделала глубокий вдох, напоминая себе, что я здесь гость, причем без официального статуса. Я не могла себе позволить злить шерифа. – Что вы сделали? – Сообщил вам и полиции штата. Я кивнула. – Как давно вы нашли тело. Он поглядел на часы: – Час назад. Как вам удалась так быстро добраться? – Я была в десяти милях отсюда. – Мне повезло, – сказал он. Я поглядела на тело девушки. – Это да. Ларри стоял, вцепившись в подоконник. – Ларри, ты не сходишь к машине? Возьми там пару перчаток у меня в чемодане. – Перчаток. – У меня среди аниматарского снаряжения есть коробка с хирургическими перчатками. Принеси ее. Он сглотнул слюну и кивнул. На побледневшем лице все веснушки проступили, как чернильные пятна. Быстро метнувшись к двери, он закрыл ее за собой. У меня в кармане жакета лежали две пары перчаток, но Ларри надо было подышать. – Это его первое убийство? – Второе, – сказала я. – Сколько лет девушке? – Семнадцать. – Тогда это убийство, даже если она была согласна. – Согласна? Что вы такое говорите? – В его голосе зазвучали первые нотки гнева. – Как вы думаете, шериф, что здесь произошло? – Когда она ложилась спать, в окно влез вампир и убил ее. – И куда девалась вся кровь? – У нее под шеей, там есть еще кровь. Вы не видели этого следа, но именно там он ей кровь и пустил. – От такой кровопотери она бы не умерла. – Остальное он выпил. – В голосе шерифа звучало отвращение. Я покачала головой: – Один вампир не может выпить всю кровь взрослого человека за один присест. – Значит, их было больше одного, – сказал он. – Вы имеете в виду укусы на бедрах? – Ага. – Он нервно заходил по розовому ковру. – Этим меткам не меньше пары дней, – сказала я. – Значит, он ее уже дважды гипнотизировал, а на этот раз убил. – Чертовски рано было для девушки в таком возрасте ложиться спать. – Мать говорит, что она себя плохо чувствовала. В это я поверила. Даже если ты хочешь, чтобы это случилось, такая кровопотеря может лишить жизнерадостности. – Она уложила волосы и накрасилась перед тем, как лечь, – сказала я. – И что? – Вы знали эту девушку? – Черт побери, конечно! Это же маленький городок, мисс Блейк. Мы все тут друг друга знаем. Хорошая была девочка, никаких неприятностей никому не доставляла. Никто не видел, чтобы она сидела с парнем в машине или пила где-нибудь. Она была хорошей девушкой. – Я верю, что она была хорошей девушкой. Быть жертвой убийства – не значит быть плохим человеком. Он кивнул, но глаза у него были слегка дикими, навыкате. Я хотела его спросить, сколько он видел убийств, но не стала. Будь это его первое убийство или двадцать первое, а шериф здесь он. – Как вы думаете, что здесь произошло, шериф? Я уже задала этот вопрос, но сейчас намеренно его повторила. – Неизвестный вампир изнасиловал и убил Элли Квинлен лен, вот что здесь произошло. Он произнес это почти с вызовом, будто сам не верил. – Это не было насилием, шериф. Элли Квинл пригласила сюда своего убийцу. Он подбежал к дальнему окну и остановился там, как стоял Ларри, глядя в темноту. Обвил себя руками, будто обнимая. – И как мне сказать ее родителям, ее братишке, что она позволила... какому-то монстру собой овладеть? Что позволила ему собой питаться? Как я им скажу? – Что ж, через три ночи – через две, считая сегодняшнюю, Элли встанет из мертвых и сможет сказать им сама. Он обернулся ко мне, бледный от шока. И медленно покачал головой. – Они хотят, чтобы ее пронзили. – Что? – Чтобы ее пронзили осиновым колом. Они не хотят, чтобы она встала вампиром. Я поглядела на еще не остывшее тело. Покачала головой. – Она встанет на третью ночь. – Ее семья этого не хочет. – Если бы она была вампиром, заколоть ее только потому, что семья этого не хочет, было бы убийством. – Но она еще не вампир. Она труп. – Чтобы ее можно было пронзить, коронер должен констатировать смерть. Это займет время. Шериф покачал головой: – Я знаю дока Кэмпбелла. Он ради нас ускорит процесс. Я стояла и смотрела на девушку. – Она не хотела умирать, шериф. Это не было самоубийство. Она собиралась вернуться. – Вы этого не можете знать. Я поглядела на шерифа: – Я это знаю, шериф, и вы знаете. Если мы пронзим ее до того, как она сможет встать из мертвых, это будет убийство. – Согласно закону – нет. – Я не собираюсь отрезать голову и вырезать сердце семнадцатилетней девчонке только потому, что ее родителям не нравится выбранный ею стиль жизни. – Она мертва, мисс Блейк. – Миз, а не мисс, и я знаю, что она мертва. И знаю, кем она станет. Наверное, лучше вас знаю. – Тогда вы понимаете, почему они этого не хотят. Я поглядела на него. Да, я понимала. Было время, когда я бы сама так сделала и считала, что поступила правильно. Что я помогла ее семье и освободила ее душу. Сейчас я уже не была в этом так уверена. – Пусть ее родители подумают двадцать четыре часа. Поверьте мне. Сейчас они поражены ужасом и горем. В том ли они состоянии, чтобы решать, что с ней будет? – Они ее родители. – Именно. И не захотят ли они через два дня, чтобы она встала и говорила с ними, а не лежала трупом в ящике? – Она будет монстром, – сказал он. – Может быть, но я думаю, мы должны чуть подождать, дать им время. Наша непосредственная задача – тот кровосос, который это сделал. – Согласен. Мы его найдем и убьем. – Мы не можем его убить без постановления суда на ликвидацию, – сказала я. – Я знаком с местным судьей. Постановление я вам достану. – Не сомневаюсь. – Слушайте, в чем дело? Вы не хотите его убить? Я поглядела на девушку. Если он действительно хотел поднять ее в виде вампира, он бы унес тело с собой. Он бы спрятал ее, пока она не встанет, от людей вроде меня. Если бы она была ему дорога. – Ладно, я его убью ради вас. – Отлично. Что мы можем сделать? – Ну, прежде всего убийство произошло вскоре после заката, значит, место его дневной лежки должно быть где-то близко. Есть тут поблизости старые дома, пещеры – место, где можно спрятать гроб? – Есть старая ферма в миле отсюда, и ниже по ручью я знаю пещеру. Я туда лазил в детстве. Все мы туда лазили. – Так вот как обстоит дело, шериф. Если мы сейчас, в темноте, пойдем за ним, он наверняка некоторых из нас убьет. Но если мы не пойдем, он перенесет свой гроб, и мы вряд ли сможем его найти. – Пойдем искать его сегодня. Сейчас. – Вы давно женаты? – спросила я. – Пять лет, а что? – Вы любите Бет? – Да., мы еще со школы были влюблены. К чему такие вопросы? – Если вы отправитесь на охоту за вампирам, вы можете никогда больше ее не увидеть. Если вы никогда не охотились ночью на вампира на его территории, вы понятия не имеете, . с чем нам придется иметь дело, и что бы я вам ни рассказала, это вас не подготовит. Подумайте, что значит никогда больше не видеть Бет. Никогда не взять ее за руку. Никогда не услышать ее голоса. Мы можем пойти утром. Может быть, вампир не станет ночью переносить гроб или перенесет его из пещеры на ферму или наоборот. Завтра утром мы его можем поймать, не рискуя ничьей жизнью. – Вы думаете, он сегодня ночью не будет перебираться? Я сделала глубокий вдох – я хотела солгать. Видит Бог, как я хотела солгать. – Нет, я думаю, он сегодня же ночью покинет эти места. Вот почему, . наверное, он пришел сразу же после полной темноты. Это дает ему всю ночь для бегства. – Тогда мы идем его ловить. Я кивнула: – О'кей, только сразу определимся. Командую я. Мне приходилось уже это делать, и я пока жива. Если будете делать все, как я говорю, может быть, к утру все еще будут живы. – Кроме вампира, – сказал Сент-Джон. – Ну да, конечно. Я уже давно не выходила на охоту на вампира ночью в открытом поле. Вампирский комплект валялся у меня дома в шкафу. Таскать его с собой без конкретного постановления суда было запрещено законом. У меня был крест, тот, что на мне, пара пистолетов, два ножа – и все. Ни святой воды, ни запасных крестов, ни ружья. Черт, даже кола и молота не было. – Серебряные пули у вас есть? – Могу достать. – Достаньте. И найдите, кстати, еще и дробовик с патронами серебряной дроби. Тут поблизости есть католическая или епископальная церковь? – Конечно, – ответил он. – Нам нужна будет святая вода и освященные облатки, гостии. – Я знаю, что можно облить вампира святой водой, но что в него можно кидать облатки – слышу впервые. Я не смогла скрыть улыбку. – Нет, они не служат святыми гранатами. Я хочу дать их Квинленам, чтобы они повесили гостии на каждый подоконник и на каждый косяк. – Вы думаете, он может напасть на них? – Нет, но его пригласила девушка, и только она может отменить приглашение, а она мертва. Пока мы этого гада не взяли, лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Он задумался, потом кивнул. – Я заеду в церковь. Посмотрю, что смогу сделать. – Он направился к двери. – Да, шериф... Он остановился и обернулся. – Постановление суда должно быть у меня на руках до выхода. Я не хочу попадать под обвинение в убийстве. Он закивал нервно, закачал головой – как деревянная; собачка за задним стеклом автомобиля. – Оно у вас будет, миз Блейк. – И он вышел, закрыв за собой дверь. Я осталась наедине с мертвой девушкой. Она лежала бледная, неподвижная, становилась все холоднее, все мертвее. Если ее родители не передумают, так оно и останется. И это будет моя работа – сделать, чтобы так и было. Возле кровати валялись учебники, будто она готовила уроки до его прихода. Я перевернула ногой обложку одной книги, не меняя ее положения. Матанализ. Перед тем как накраситься и надеть черную комбинацию, она учила матанализ. А, черт!12
В ожидании постановления суда я разговаривала с родственниками. Не самая приятная работа, но необходимая. Это не было случайным нападением, а тогда они, вероятно, знали этого вампира или знали его до того, как он умер. Гостиная продолжала пастельные мотивы с преобладанием голубого. Бет Сент-Джон сварила кофе и зафрахтовала Ларри, чтобы отнес его наверх. Думаю, она не хотела снова видеть тело. Нельзя сказать, чтобы я ее не понимала. Я видала куда более кровавые убийства, куда более, но каждая смерть имеет свои неприятные особенности. Что-то было очень жалкое в зрелище Элли Квинленд, лежащей на розовых простынях; а я ведь ее не знала. Бет Сент-Джон знала. И ей было труднее. Семья сидела, обнявшись, на белом диване. Мужчина был широким – не толстым, а квадратным, как полузащитник. Черные волосы, красиво тронутые сединой у висков. Лицо румяное – не загорелое, а именно румяное, но все равно смуглое. Он был одет в белую рубашку, расстегнутую на шее, но с безупречными манжетами. Лицо у него было зажатым, неподвижным, как маска, будто под ним происходило что-то совсем другое. Он казался спокойным и собранным, но по дрожанию кожи было видно, каких усилий ему это стоит. В темных глазах сверкали искры гнева. Он обнимал жену за плечи. Она прислонилась к нему, тихо плача, закрыв глаза будто так ей было лучше. Тушь поплыла по щекам, оставив длинные радужные потеки, как бензин на воде. Черные короткие волосы уложены в прическу, которая, казалось, должна быть слишком твердой на ощупь. На ней была блузка с длинными рукавами с тонким цветочным узором – господствующий цвет розовый. На ногах у нее были только темные чулки. Единственными украшениями были миниатюрный золотой крест и обручальное кольцо. Мальчик был моего роста и изящен, как ива. Он еще не вошел в возраст усиленного роста и потому казался моложе своих лет. Кожа на лице мягкая и гладкая, и было видно, что никогда еще у него не было угрей, а бритье – далекая мечта. Если девушке было семнадцать, то ему – лет шестнадцать, ну, не меньше пятнадцати, а между тем он мог сойти за двенадцатилетнего. Идеальная жертва, если не считать выражения глаз и того, как он себя держал. Даже пораженный горем, со следами слез на щеках, он был уверен в себе и владел собой. В его глазах играли живой ум и ярость, которая наверняка держала хулиганов на расстоянии. Волосы у него были такие же черные, как у отца, но по-детски мягкие – наверное, как у миссис Квинлен, пока она их не заукладывала до смерти. У него на коленях сидел пуделек. Собачка гавкала, как пулемет, перемежая лай повизгиванием, пока мальчик не взял ее к себе на колени. Из пасти у пуделька свисала струйка слоны.. – Тихо, Равна, – сказал мальчик и погладил собаку, тем самым. вознаграждая за рычание. Собачка снова зарычала – он ее снова погладил. Я решила не обращать внимания. Если пудель вырвется на свободу – отобьюсь. В конце концов, я вооружена. – Мистер и миссис Квинлен, я Анита Блейк. Я должна вам задать несколько вопросов. – Вы уже пронзили тело? – спросил мужчина. – Нет; мистер Квинлен, мы с шерифом решили подождать двадцать четыре часа. – Ее бессмертная душа в опасности. Мы хотим, чтобы~ это было сделано немедленно. – Если завтра вечерам вы ж передумаете, я это сделаю. – Мы .хотим, чтобы это было сделано сейчас же. – Он крепко обнимал жену, и его пальцы вдавились ей в плечо. Она открыла глаза и .моргнула: – Джеффри, не надо, мне больно. 0н сглотнул слюну и ослабил руку. – Прости меня, Салли. Прости. – Казалось, извинение снизило накал его гнева. Морщины на лице чуть разгладились. Он покачал головой. – Мы должны снасти ее душу. Жизнь покинула ее, но душа осталась. Ее мы должны спасти. Было время, когда я даже в это верила. До мозга костей я была убеждена, что вампиры – это зло. Теперь я не была так уверена. Я встречала вампиров, которые совсем. не казались плохими. Зло я умела распознавать и они им не были. Что они такое, я не знаю, но прокляты ли они? Согласно учению католической церкви – да, прокаты, и девушка в комнате наверху тоже. Ну, если на то пошло, то я тоже проклята по учению католической церкви. Когда всех аниматоров отлучили, я перешла в епископальную. – Вы католик, мистер Квинлен? – Да, а какая разница? – Я воспитана в католичестве, так что я понимаю вами верования. – Это не веровании, мисс... как вы сказали? – Блейк, Анита Блейк. – Это – не верования, мисс Блейк, это факты. Бессмертная душа Элли – подвергается опасности вечного проклятия. Мы должны ей помочь. – Вы понимаете, что вы просите меня сделать? – спросила я. – Спасти ее. Я покачала головой. Миссис Квинлен смотрела на меня. Очень напряженно. Кажется – да нет, наверняка, – я могу вызвать несогласие в семье. – Я должна буду воткнуть кол ей в сердце и отрубить голову. Я не стала говорить, что сейчас я выполняю ликвидации пистолетом с близкого расстояния. Это грязная работа и для нее нужен закрытый гроб, но для меня это облегчение работы, а для вампира – быстрая смерть. Миссис Квинлен снова зарыдала, прильнув к мужу. Она уткнулась лицом ему в грудь, размазывая косметику по белой рубашке. – Вы нарочно хотите довести мою жену до слез? – Нет, сэр, но я хочу, чтобы все здесь четко поняли: через три дня Элли поднимется вампиром. Она будет ходить и говорить. Она сможет быть в вашем обществе. Если я ее закалю, она будет только мертва. – Она уже мертва. Мы хотим, чтобы вы сделали свое дело. Миссис Квинлен на меня не смотрела. Либо она верила так же сильно, как ее благоверный, либо она никогда с ним не спорит. Даже о продолжении: существования своей дочери. Я не стала заострять на этом внимания. На двадцати четырех часах я могу настоять. Вряд ли мистер Квинлен за это время передумает, но я надеялась на миссис Квинлен. – Этот пудель всегда лает на чужих? Они заморгали все трое, как кролик в свете фар. Слишком резкая перемена темы для пораженных горем людей. – При чем это здесь вообще? – спросил мистер Квинлен. – Где-то поблизости бродит вампир-убийца. Я собираюсь его поймать, но мне нужна ваша помощь. Поэтому, пожалуйста, ответьте на мои вопросы с максимумом доброй воли. – При чем здесь собака? Я вздохнула, отпила кофе. Он только что обнаружил свою дочь мертвой – убитой, изнасилованной, как он наверняка сам себя убеждал. Пораженный горем отец вправе рассчитывать на некоторую снисходительность, но он уже начинал исчерпывать ее запасы. – Когда я подошла к двери, собачка разрывалась на части. Она всегда так лает, когда к дому приближается чужой? Мальчик понял, к чему я веду. – Да, Равна всегда лает на чужих. Я перенесла свое внимание с родителей на самого разумного человека в этой комнате. – Как тебя зовут? – Джефф. Конечно же, Джеффри-младший. Сама должна была догадаться. – Сколько раз мне надо было бы прийти в дом, чтобы Равна перестала на меня лаять? Он задумался, закусив нижнюю губу, – действительно задумался. – Равна всегда лает, даже если она вас знает, стоит вам только подойти к двери. – Сегодня вечером она лаяла? Родители посмотрели на меня, наморщив лбы. Джефф сказал: – Да, она лаяла как сумасшедшая, когда Элли пустила ее к себе в комнату сразу после темноты. Элли ее впустила, а через несколько минут Равна спустилась обратно вниз. – Как вы нашли тело? – Равна снова стала лаять и лаяла не переставая. Элли ее не впускала. А вообще Элли ее впускала всегда. Мне не разрешалось заходить к ней в комнату, а Равну она всегда пускала, даже когда хотела побыть одна. Я постучал, а она не отозвалась. А Равна скреблась в дверь. Было заперто. Дверь была заперта, и она не отзывалась. Я спустился и позвал папу. – И вы открыли дверь, мистер Квинлен? Он кивнул: – Да, и она там лежала... Я не мог до нее дотронуться. Она теперь нечиста. Я... Он захлебнулся плачем, пытаясь сдержать слезы с такой силой, что у него побагровело лицо. Джефф подошел и обнял отца за плечи, прислонившись к матери, а другой рукой все еще держа пуделька. Собачка заскулила, слизывая косметику с лица миссис Квинлен. Женщина подняла глаза и улыбнулась сквозь рыдания, гладя курчавую шерсть. Мне хотелось уйти. Оставить их утешать друг друга и горевать. Черт, такая недавняя смерть, что они еще даже не начали горевать – это пока что шок! Но уйти я не могла. Скоро вернется шериф Сент-Джон с постановлением суда, и надо собрать всю возможную информацию перед тем, как кидаться очертя голову в ночь. Ларри сидел в углу в светло-голубом кресле. Он сидел так тихо, что могло показаться, будто его здесь нет. Но глаза у него были внимательные, они все замечали, все запоминали. Когда я впервые поняла, что он замечает и запоминает абсолютно все, что я делаю, я даже испугалась немного. Теперь я на это рассчитывала. Вошла Бет Сент-Джон, неся поднос с кофе, сандвичами и прохладительными напитками. Не помню, чтобы кто-нибудь что-нибудь такое просил, но, наверное, Бет должна была что-то делать, чтобы не сидеть в комнате и глядеть на плачущих Квинленов. И я тоже. Она поставила поднос на кофейный столик возле дивана и широкого кресла. Квинлены не обратили на него внимания. Я взяла еще одну чашку кофе. Допрос горюющей семьи всегда лучше идет под кофеин. Групповые объятия разомкнулись. Пудель перешел на руки жены, а муж и сын сели от нее по обе стороны. Джеффри и Джефф смотрели на меня одинаковыми глазами – просто жуть брала. Наглядная генетика. – Вампир должен был уже быть в комнате Элли, когда она впустила собаку после темноты, – сказала я. . – Моя дочь не впустила бы своего убийцу. – Если бы ей было восемнадцать, это бы не было убийством, мистер Квинлен. – Превратить человека в вампира против его воли – все равно убийство, мисс Блейк. Мне уже надоело, что меня называют “мисс”, но убитому горем отцу можно еще несколько раз это позволить. – Я считаю, что ваша дочь знала этого вампира. Я считаю, что она впустила его добровольно. – Вы с ума сошли! Бет, позови шерифа! Пусть эта женщина покинет мой дом. Бет неуверенно встала. – Джеффри, Дэвид уехал кое-что привезти... Я... там на верху при теле помощник Колтрен, но... – Тогда приведи его сюда. Бет посмотрела на меня, потом опять на него. Сцепила руки, почти заломив их. – Джеффри, она – лицензированный охотник на вампиров, У нее большой опыт. Послушай ее. Он встал: – Моя дочь была изнасилована и убита каким-то бездушным зверем-кровососом, и я хочу, чтобы эта женщина покинула мой дом – немедленно. Если бы он при этом не рыдал, он бы уже меня достал. Бет перевела взгляд на меня. Она готова била защищать меня, если бы это потребовалось. Куча очков в ее пользу. – Не было в последнее время такого, чтобы умер или пропал без вести кто-нибудь из людей, которых вы знаете? Квинлен прищурился на меня. Он был сбит с толку. Снова слишком резкая перемена темы. Я надеялась, что смогу его отвлечь от вышвыривания меня из дому достаточно долго, чтобы кое-что выяснить. – Чего? – Кто-нибудь из знакомых умер недавно или пропал без вести? Он покачал головой: – Нет. – Энди пропал, – сообщил Джефф. Квинлен снова покачал головой: – Нам нет дела до этого мальчишки. – Кто такой Энди? – спросила я. – Приятель Элли. – Он не ее приятель, – отрезал Квинлен. Я перехватила взгляд Джеффа. Все ясно. Энди был кавалером Элли, и милому папочке это никак не нравилось. – А почему вы не любите Энди, мистер Квинлен? – Он уголовник. Я приподняла брови: – А что он сделал? – Он был арестован за наркотики. – Травку курил, – пояснил Джефф. Мне захотелось выйти и поговорить с Джеффом. Кажется, он знал, что происходит, и не пытался это скрыть. Вопрос в том, как это организовать. – Он оказывал на мою дочь тлетворное влияние, и я положил этому конец. – И он исчез – спросила я. – Да, – ответил Джефф. – На вопросы мисс Блейк буду отвечать я, Джефф. Я глава семьи. Глава семьи – ну и ну. Давненько я такого не слышала. – Я бы хотела осмотреть дом – не мог ли вампир войти не через ее комнату. Если бы Джефф показал мне все двери, я была бы благодарна. – Я вас могу провести но дому, мисс Блейк. – Вы сейчас нужны вашей жене, мистер Квинлен. Показать мне дом может и Джефф. но утешить свою жену можете только вы. Он кивнул: – Наверное, вы правы. – Он положил руку на плечо жены. – Я сейчас нужен Салли.. Салли помогла мне новым взрывом рыданий, пользуясь пуделем как носовым платком. Пудель выворачивался и повизгивал. Квинлен сел и обнял жену. Пудель вывернулся и подбежал к Джеффу. Я встала. Ларри встал. Я пошла к двери и обернулась на мальчика. Джефф тоже встал, и пудель затрусил рядом с ним. Открыв дверь, я вывела всю группу наружу. Пуделица подозрительно на меня косилась, но мирилась с моим присутствием. Бет Сент-Джон посмотрела нам вслед тоскливо, будто хотела выйти с нами, но осталась сидеть рядом с невостребованными бутербродами и остывающим кофе. Как хороший солдат, который не бросает пост. Я закрыла дверь, чувствуя себя дезертиром – радовалась, что не мне досталась работа держать Квинленов за руку. По сравнению с этим встреча с вампиром даже в темноте – не такая плохая альтернатива. Конечно, это я думала здесь, в безопасности дома. Снаружи, в темноте, где бродит вампир, мои ощущения могли измениться.13
Мы стояли у входа. Здесь воздух был прохладнее и легче было дышать. Наверное, так мне показалось. Пуделица обнюхивала мою ногу. Потом она заворчала, и Джефф поднял ее, взяв под мышку привычным жестом, отработанным стократным повторением. – Вам ведь на самом деле не нужно смотреть двери? – спросил он. – Не нужно, – подтвердила я. – Папа – он хороший. Просто... – Джефф пожал плечами. – Просто он всегда прав, а все остальные неправы. Он ничего такого не хотел сказать. – Я знаю. И сейчас он еще и напуган, а в таком состоянии всякий начинает собачиться. Джефф ухмыльнулся – не знаю, на слово “напуган” или на слово “собачиться”. И то, и другое, я думаю, про его отца никто ему не говорил. – Насколько серьезно было у Энди с твоей сестрой? Он покосился на закрытую дверь и чуть понизил голос: – Папа сказал бы, что не очень, но на самом деле было серьезно. По-настоящему. – Он снова покосился на дверь. – Можем поговорить в любом другом месте, – сказала; я. – Выбирай комнату. Он поглядел на меня: – А вы в самом деле охотник на вампиров? – В других обстоятельствах он бы очень обрадовался такому знакомству. Трудно не думать, что протыкать кольями грудь – это клево. – Ага, и еще мы зомби поднимаем. – Вы оба? – удивился он. – Я – полноценный аниматор, – подтвердил Ларри. Джефф покачал головой. – Можем поговорить у меня в комнате. Он пошел вверх по лестнице, мы за ним. Будь я копом, допрос несовершеннолетнего без присутствия родителя; опекуна и адвоката был бы нарушением закона, но я не коп, а он не подозреваемый, Так что, люди, просто собираем информацию. Поджариваем шестнадцатилетнего мальчишку на предмет выяснения половой жизни его сестры. Расследование убийств – вещь всегда неприятная, и некоторые из этих неприятностей по сравнению с трупом плевые. Джефф замялся наверху лестницы, заглядывая в коридор. Помощник Колтрен стоял у входа в комнату Элли – каменная спина, руки позади, готовый отразить любое вторжение. Дверь была открыта. Наверное, не так просто находиться в одной комнате с телом. Увидев Джеффа, он затворил дверь. Мило с его стороны не дать Джеффу увидеть тело, но стоять за закрытой дверью – не самая удачная мысль. Вампир, если он достаточно стар, может войти в комнату и открыть дверь за его спиной быстрее, чем Колтрен вытащит револьвер. Нежить передвигается бесшумно. Я подумала, сказать ему это или нет, и решила так оставить. Если вамп хотел бы убить больше народу, у него была полная возможность. Он мог убить всю семью. А он, когда залаяла собака, сбежал в панике. Это не древний кровосос, скорее похоже на новичка. Я бы уже поставила на кавалера Энди, но готова была рассмотреть и другие возможности. Может, Энди сбежал в Калифорнию в погоне за богатством и славой, хотя я лично в этом сомневалась. Джефф открыл дверь возле площадки и вошел. Его комната была меньше комнаты сестры. В положении первенца есть свои преимущества. Обои были цвета бронзы, с ковбоями и индейцами. Покрывало на кровати им в тон. Стены голые – ни постеров, ни спортивных таблиц. Письменный стол с книгами в углу. Стопка одежды возле двери шкафа. Пуделица обнюхала одежду. Джефф отогнал ее, открыл шкаф, отправил туда пинком шмотки и закрыл шкаф снова. – Садитесь, где сможете. Он вытащил стул из-за письменного стола и встал возле окна, не слишком хорошо зная, что делать дальше. Я думаю, взрослые редко заходили к нему в комнату поговорить. Родители не в счет. Хотя мне трудно было бы себе представить любого из старших Квинленов, заходящих к ребенку потрепаться. Я села на стул – решила, что Джеффу будет спокойнее сесть на кровати с Ларри, чем со мной. Кроме того, я не привыкла носить такие короткие юбки и забывала об этом то и дело. На стуле безопаснее. Ларри сел на кровать, прислонившись спиной к стене. Джефф рядом с ним, засунув пару подушек в угол, чтобы на них опереться спиной. Равна вспрыгнула на кровать, покружилась у него на коленях и улеглась. Мило и уютно. – Насколько горячие были отношения у твоей сестры с Энди? Вот так, без предисловий. Карты на стол. Он поглядел на нас. Ларри кинул ему ободряющий взгляд. Он устроился чуть поудобнее на подушках и ответил: – Очень горячие. Они все время в школе друг на друга вешались. – Тебе это не нравилось, – заметила я. – Не то чтобы... Но это ж моя сестра, всего на год меня старше, а этот тип ее лапает... Он покачал головой и почесал пуделя за ухом, погладил. Это был привычный жест, чтобы успокоиться самому. – Тебе Энди не нравился? Он пожал плечами: – Он постарше и вроде как клевый парень, но, в общем, нет. Я считал, что Элли могла бы найти себе и получше. – Чем он нехорош? – Он покуривал травку, насчет колледжа даже и не думал. Энди – он вообще планов не строил. Будто сам факт, что он любит мою сестру, – это уже все. Будто будут жить одной любовью или что-нибудь такое же глупое. Я согласилась, что это глупо. – А когда твой папа положил этому конец, это в самом деле был конец? Он усмехнулся. – Да нет, они просто начали прятаться. Я думаю, когда, Элли сказали, что ей нельзя с ним видеться, от этого только хуже стало. – Так обычно и бывает, – сказала я. – А когда Энди исчез? – Где-то недели две назад. И машина его тоже пропала, так что все решили, что он просто сбежал, но он бы не бросил Элли. Он, конечно, противный тип, но Элли он бы не бросил. – А Элли расстроилась, когда он сбежал? Джефф наморщил лоб, прижимая собачку к груди. Равна розовым язычком лизала ему подбородок. – Вот это и странно. Я знаю, она перед папой и мамой делала вид, что ей наплевать, но она даже в школе или с подругами никак не тревожилась. Я вроде как рад был этому. В том смысле, что Энди, конечно, слабак, но похоже было, будто она не верит, что он сбежал, или что-то знает, чего мы не знаем. Я думал, он просто смотался найти работу где-нибудь не в нашем городе и собирается дать ей знать. – Может, так и было, – сказала я. Морщина на лбу Джеффа между двумя гладкими бровями стала глубже. – Что вы имеете в виду? – Я думало, это Эйди мог быть тем вампиром, который укусил твою сестру. Гримаса отвращения исказила его лицо еще сильнее. – Не верю. Энди любил Элли, он бы не стал ее убивать. – Если он сделался вампиром, Джефф, он бы не считал превращение Элли в нежить убийством. Он наверняка считал, что переводит ее в высшее состояние. Джеффри замотал головой. Равна вывернулась из его объятий – он сдавил ее слишком сильно. Она спрыгнула с его колен и улеглась на покрывале. – Энди не сделал бы больно Элли. Разве умирать не больно? – Наверное, больно, – сказала я. – У нее под крайним окном кусты растоптаны, – сообщил Ларри. Я поглядела на него: – Повтори-ка еще раз? Он улыбнулся, довольный собой: – Я осмотрел дом снаружи. Потому я и ходил так долго, когда ты послала меня за перчатками, которые тебе не были нужны. Кусты под дальним окном комнаты этой девушки переломаны, будто на них упало что-то тяжелое. Мне представилось, как Ларри бродит там в темноте, безоружный, если не считать креста. У меня спина похолодела. Я открыла рот, чтобы на него заорать, – и закрыла. Не надо пороть человека на публике, если это не предметный урок. – Есть следы? – спросила я, добавив себе сразу двенадцать очков за самообладание. – Я что, похож на идиота? Кроме того, там сплошная трава, и последнее время было очень сухо. Вряд ли там мы найдем следы. – Он посмотрел вопросительно. – А что, ты умеешь искать вампира по следам? – Как правило, нет, но если этот настолько новый, как я думаю, то может быть. – Я кивнула. – Ладно, – сказала я, вставая. – Пойду спрошу помощника как-его-там. Спасибо за помощь, Джефф. Я протянула ему руку, и он ее принял. Его пожатие было слегка неуверенным, будто он не привык пожимать руки. Я повернулась и пошла к двери, Ларри за мной. – Вы его найдете и убьете, даже если это Энди? – спросил Джефф. Я повернулась к нему. Черные глаза светились той же разумностью, той же целеустремленностью, и все-таки это был мальчик, которого надо было успокоить. – Да, мы его найдем. – И убьете? – И убьем, – сказала я. – Ну и хорошо, – сказал он. – Хорошо. Не уверена, что “хорошо” – это слово, которое выбрала бы я, но ведь не моя сестра лежала мертвой в соседней комнате. – У тебя крест есть? – спросила я. Он помрачнел, но ответил: – Да. – Он на тебе? Джефф покачал головой. – Надень его и носи, пока мы этого типа не поймаем. О'кей? – Вы думаете, он вернется? – В уголках глаз мальчика мелькнул страх. – Нет, но точно сказать нельзя, Джефф. Сделай это, чтобы мне было спокойнее. Он встал и подошел к бюро. На уголке зеркала висела золотая цепочка. Когда Джефф ее взял, в воздухе закачался крестик. На моих глазах мальчик его надел. Собака смотрела внимательными глазами. Я улыбнулась: – Ладно, пока. Он кивнул, играя крестом, несколько испуганный. Мы оставили его на попечении Равны. – Ты действительно думаешь, что вамп вернется? – спросил Ларри. – Нет, но на всякий случай, если твоя экскурсия по темноте наведет его на такие мысли, мне хочется, чтобы у Джеффа был крест. – Ладно, – огрызнулся он, – я же нашел след. На нас уже смотрел помощник шерифа Колтрен, но мы были еще далеко. Я на всякий случай понизила голос, надеясь, что этого достаточно. – Ага, и ты вышел на улицу, один, без оружия, в темноте, когда рядом шляется вампир, уже убивший человека. – Ты же сказала, что это вампир-новичок. – Когда ты пошел за перчатками, я еще этого не говорила. – Может, я сам сообразил, что это новичок, – возразил он. У него был упрямый вид, и он явно не собирался принимать мое предупреждение близко к сердцу. А тогда он того и гляди это повторит. – Вампир-новичок тоже вполне способен тебя убить, Ларри. – Даже когда на мне крест? В его словах был смысл. Мало кто из новоиспеченных вампиров в силах преодолеть боль от креста или заставить тебя его снять. – Хорошо, Ларри, но где тогда вампир, который его породил? Этому может быть лет двести, и он тоже где-то там, в темноте. Он слегка побледнел. – Я об этом не подумал. – Зато я подумала. Он пожал плечами, но у него хватило хотя бы такта смутиться. – На то ты у нас и начальник. – Так оно и есть. – Ладно-ладно, обещаю вести себя хорошо. – Ну и славно. А теперь пойдем спросим помощника Колтрена, знает ли он кого-нибудь, кто может выследить нашего вампира. – А вампира действительно можно найти по следам? – Не знаю, но если ему меньше двух недель и он выпадает из окна в кусты, может быть, и можно. По крайней мере, можно заранее сузить область поисков. Ларри ухмыльнулся во весь рот. – Ага, и знать, что он выпал из окна, – полезная информация. Ведь я же мог и не догадаться посмотреть под окнами. – А если бы попался вампир достаточно старый, чтобы обойти твой крест и сгрызть лицо, я бы ничего об этих кустах не узнала. – Ладно, Анита. Я же сделал полезную вещь. Я покачала головой. Ларри уже видел вампиров, но этого было мало. Он все равно еще не понял, что они собой представляют. Шрамов на нем не было. Если он останется в нашем деле достаточно долго, чтобы получить лицензию, это перемененится. Да поможет ему Бог.14
Ветер был прохладный и пахнул дождем. Я подставила лицо его мягкому прикосновению. Воздух наполняли запахи растений чистые и свежие. Я стояла на траве, глядя вверх. Окно Элли Квинлен светило неярким желтым манком. Окно открыла Элли, но свет включил ее отец. Она встретила своего любовника-вампира в темноте. Лучше было не видеть его в образе ходячего трупа, которым он стал. Я снова надела комбинезон и застегнула до половины, чтобы выхватить в случае чего браунинг. Для “файрстара” у меня была только внутренняя кобура для ношения на белье, и потому я его сунула просто в карман комбинезона. Не слишком удобно, чтобы выхватывать быстро, но все лучше, чем вообще его с собой не брать. Внутренняя кобура для ношения под штанами не очень помогает, если надевать юбку. Ларри приспособил свой пистолет на наплечной кобуре. Он стоял рядом со мной, поводя плечами, пытаясь приладить ремни. Они не то чтобы неудобны, если хорошо подогнаны, Но и удобными их тоже не назовешь. Это вроде лифчика – они подходят, они нужны, но никогда не бывают удобны по-настоящему. Комбинезон Ларри оставил незастегнутым, болтающимся почти до бедер. Нас осветил луч карманного фонарика, вспыхнувший на кресте Ларри. Луч перебежал на меня, полыхнув в глаза. – Теперь, когда вы уже испортили мне ночное зрение, уберите эту хреновину от моих глаз! Из-за ослепительного луча донесся густой мужской смех. Двое копов из полиции штата прибыли как раз вовремя, чтобы принять участие в охоте. Их только не хватало! – Уоллес, – сказал мужской голос, – сделай, что велела дама. Голос был глубокий и с неясной угрозой. Таким бы голосом говорить “Руки на капот, ноги в стороны”. И ты так и сделаешь, а не то... К нам подошел полицейский служащий Грэнджер, опустив фонарь к земле. Он был не так высок, как Уоллес, и животик у него уже переваливался через ремень, но он двигался и в темноте так, будто знал, что делает. Будто ему уже приходилось охотиться в темноте. Не на вампиров, возможно, но на что-то другое. На людей, быть может. Уоллес тоже подошел, мелькая фонариком, как гигантским светлячком. Он не светил мне в глаза, но все равно ночному зрению этот луч не способствовал. – Выключите фонарь... пожалуйста, – попросила я. Уоллес подступил еще на шаг, нависая надо мной. Он был высок, сложен как футболист, с длинными ногами. Атакующий защитник. Они с помощником Колтреном могли бы побороться – потом. А сейчас я хотела, чтобы он отвалил к чертям. – Выключи, Уоллес, – сказал Грэнджер. Свой он уже отключил. – Я же ни черта не буду видеть, – возразил Уоллес. – Темноты боитесь? – спросила я, улыбнувшись ему в лицо. Ларри засмеялся. Этого делать не надо было. Уоллес повернулся к нему. – Что тут смешного? Он шагнул к Ларри, почти касаясь его, запугивая своей огромностью. Но Ларри – он вроде меня: с детства привык быть маленьким; его и не такие не смогли запугать. Он не отступил. – Так что, да или нет? – спросил Ларри. – Что да или нет? – Темноты боитесь? Ларри от меня научился не только аниматорству. К несчастью, он был мальчик, а не девочка. Я могла позволить себе язвить и не получать за это по морде. У Ларри такой удачи не было. Уоллес схватил его за грудки и приподнял на цыпочки. Фонарь упал на землю, перекатываясь лучом по нашим щиколоткам. Грэнджер подошел вплотную, но Уоллеса не тронул. Даже в темноте было видно, как напряглись плечи у этого футболиста. Не от тяжести Ларри, а от сдерживаемого порыва дать ему в морду. – Остынь, Уоллес. Он ничего такого не хотел сказать. Уоллес молча подтянул Ларри ближе к себе, лицом к лицу. На лицо Уоллеса упал квадрат желтого света, желвак на скуле выступил рельефно, пульсируя, будто готов был выскочить наружу. Под челюстью у него был шрам, ранее скрытый воротником. Он приблизился к Ларри почти нос к носу. – Я. Ничего. На свете. Не боюсь. – Каждое слово продавливалось сквозь зубы. Я шагнула к нему. Он наклонился, запугивая Ларри, и потому я смогла шепнуть ему прямо на ухо: – Красивый шрам, Уоллес. Он подпрыгнул, будто я его укусила, выпустил Ларри так резко, что тот пошатнулся, и повернулся, замахиваясь для удара в лицо. Зато хоть Ларри отпустил. Он ударил наотмашь. Я пропустила его руку над собой. Он покачнулся, и я вдвинула колено ему в живот. Мне стоило больших усилий не сделать это от всей души, чтобы он свалился. Он ведь коп, он из хороших парней. Их не сбивают с ног. Я шагнула назад за дистанцию удара, надеясь, что собственный промах его малость охладил. Используя внезапность, я могла его свалить, но теперь он будет готов. И свалить его будет куда труднее. Он был выше меня на фут и тяжелее фунтов на сто с лишним. Если драка начнется всерьез, мне придется плохо. Я надеялась, что мне не придется пожалеть о своем великодушии. Уоллес плюхнулся на четвереньки возле кустов. Вскочил он быстрее, чем мне хотелось бы, но остался стоять согнувшись, держа руки на коленях. Потом поднял на меня глаза. Не знаю точно, что значил этот взгляд, но он не был полностью враждебным. Скорее оценивающим, будто я его удивила. На меня часто так смотрят. – Ты как, Уоллес, нормально? – спросил Грэнджер. Уоллес кивнул. После хорошего тычка под дых разговаривать трудно. – А вы, миз Блейк? – Все в порядке. – С вами – конечно, кивнул он. Ларри пододвинулся ко мне. Слишком близко. Если Уоллес на меня набросится, мне нужно будет место дляманевра. А ведь Ларри намеревался лишь показать свою поддержку. Когда мы научим Ларри стрелять достаточно быстро, надо будет обучить его и базовой технике рукопашного боя. А почему я стала учить Ларри сначала стрельбе? Потому что с вампирами врукопашную не дерутся. В них стреляют. Трепку от Уоллеса Ларри переживет. А нападение вампира – нет. Если стрелять уметь не будет. – Вы с ним были, когда он получил этот шрам? – спросила я. Грэнджер покачал головой: – Его тогдашний напарник не выжил. – Убит вампиром? Грэнджер кивнул. Уоллес медленно выпрямился, прогнул спину, будто разминая позвонки. – Отличный удар, – сказал он. Я пожала плечами: – Коленом же, не кулаком. – Все равно хороший удар. И я понимаю, что мое поведение было непростительно. – Правильно понимаете, – сказала я. Он потупился, потом поднял глаза. – Не знаю, что меня дернуло так поступить. – Пошли пройдемся, – сказала я и направилась в темноту, не оборачиваясь, будто не сомневалась, что он пойдет за мной. Этот способ действует куда чаще, чем можно подумать. Он пошел за мной. Остановился, правда, подобрать фонарь, но храбро его выключил. Я остановилась, чуть не дойдя до леса, и стала вглядываться в чащу, давая глазам привыкнуть к темноте. Я не смотрела ни на что конкретно, вроде бы как позволяла глазам замечать все. Нет, я высматривала движение. Любое движение. Шевелились ветви под весенним ветерком, но это был фон, как волны океана. Меня волновали не деревья. Уоллес постукивал выключенным фонарем по бедру. Тихий такой хлоп-хлоп. Я хотела попросить его перестать, но промолчала. Если ему так лучше, я это переживу. Молчание протянулось между нами. Чуть поднялся ветерок, заполняя ночь торопливым шелестом. Ветерок нес запах дождя. Уоллес обеими руками стиснул фонарь. Я услышала, как он судорожно вдохнул. – Что это было? – Ветер. – Вы уверены? – Вполне. – Так что вы хотели? – Это первый вамп, на которого вы идете после смерти вашего напарника? Он посмотрел на меня: – Это вам Грэнджер сказал? – Да, но сначала я увидела вашу шею. У меня не было сомнений, чья это работа. Я хотела ему сказать, что в шрамах беды нет. Черт побери, я же сама вся в шрамах, но он коп и мужчина, и я не знала, как он отнесется, если я начну его ободрять. Но я должна, была знать, пойдет ли он за мной в лес. Знать, могу ли я на него положиться. Если он будет вот так перепуган, то нет. – Как это было? – спросила я. Может, сейчас не время для такого разговора; но оставлять как есть уж точно не время. Он покачал головой: – Начальство сказало, что командуете тут вы, миз Блейк. Ладно, я выполняю приказы. Но отвечать на личные вопросы я не обязан. Выпрастывать руки из комбинезона – лишняя возня, а я не хотела оставаться со связанными руками. Поэтому я расстегнула пуговицу на блузке и отодвинула ткань. – Что вы делаете? – У вас ночное зрение хорошее? – А в чем дело? – Шрам видите? – Вы это о чем? Голое его звучал подозрительно. Подозревал он, наверное, что я спятила. Я бы увидела, но у меня ночное зрение лучше, чем у большинства людей. У них моих глаз нет. – Дайте руку. – В чем дело? – Собираюсь вам сделать предложение, которое бывает раз в жизни. Да дайте же руку, черт возьми! Рука у него была холодной на ощупь. Перепуганный щенок. Я провела большими квадратными пальцами по своей ключице. Коснувшись рубцов, он отдернул руку, как пораженный током. – Откуда это? – Оттуда же, откуда у вас на шее. Вампиры едят неаккуратно. – Боже мой, – сказал он. – Именно. – Я застегнула блузку. – Расскажите мне, как это было, Уоллес. Он еще секунду на меня посмотрел, потом кивнул. – Мы с Гарри, моим напарником, получили вызов, что найдено мертвое тело с вырванным горлом. Он говорил стандартные слова, как в рапорте, но я знала, что он видит все это снова. Прокручивает в голове. – Это было на стройке. Мы оказались в ее середине с фонариками. Тут раздался звук, будто свист ветра, и Гарри сбило с ног. Он оказался на земле, а на нем сидел человек. Гарри закричал, я выхватил револьвер. И стал стрелять нападавшему в спину. Я всадил в него четыре пули. Он обернулся, лицо у него было в крови, Я даже не успел подумать почему, как он на меня набросился. Я успел разрядить в него револьвер до того, как упал. Он перевел дыхание, руки его дергались по корпусу фонаря взад-вперед. Он всматривался в деревья, но не искал там вампира – не того по крайней мере. – Он разорвал мне китель и рубашку, как бумагу. Я пытался отбиваться, но... – Он потряс головой. – Он поймал меня взглядом. Поймал взглядом, и когда он рвал мне шею, я хотел, чтобы он это делал, так хотел, как никогда ничего в жизни не хотел. Он чуть отвернулся, хотя и без того не глядел мне в. глаза. – Когда я очнулся, его не было. Гарри был мертв. Девушка была мертва. Я был жив. Он все же повернулся ко мне, поглядел прямо в глаза и спросил: – Почему он меня не убил, миз Блейк? Я смотрела в эти серьезные глаза и не находила нужного ответа. – Не знаю, Уоллес. Может быть, хотел превратить вас в вампира. Не знаю, почему вас, а не Гарри. Вы его поймали? – Местный Мастер прислал его голову в коробке в наш участок. Была приложена записка с извинением за его нецивилизованное поведение. Так и сказано было – “нецивилизованное поведение”. – Трудно назвать это убийством, если ты сам питаешься от людей. – Они все это делают? Питаются от людей? – Я не знаю ни одного, который бы этого не делал. – А разве они не могут есть животных? – Теоретически – да. Практически же, кажется, в крови животных нет определенных питательных веществ. Правду сказать, дело в том, что для большинства вампов жор очень близок к сексу. Они не скотоложцы, поэтому животными не питаются. Но я не знала, надо ли сообщать об этой сексуальной подоплеке Уоллесу. – Вы способны на это, Уоллес? – На что? – Способны идти во тьму охотиться на вампиров? – Это моя работа. – Я не спрашивала, какая у вас работа. Я спросила, способны ли вы идти в темноту и охотиться на вампиров. – Вы думаете, их там больше одного? – Всегда лучше так полагать. Он кивнул: – Я думаю, что способен. – Боитесь? – спросила я. – А вы? Я поглядела в наполненную ветром ночь. Деревья клонились и постанывали. Движение повсюду. Скоро пойдет дождь, и даже звездного света не будет. – Да, я боюсь. – Но вы же охотник на вампиров, – сказал он. – И как же вы можете это делать из ночи в ночь, если боитесь? – А вам не страшно знать что, когда вы останавливаете какого-нибудь йэху за нарушение правил, у него может быть оружие? Вы же идете к машине, не зная этого наверняка. – Это моя работа. – А это моя работа. – Но вы же боитесь? – До самых печенок. – Шериф вернулся! – крикнул нам Ларри. – Он получил ордер. Мы с Уоллесом переглянулись. – Серебряные пули у вас есть? – спросила я. – Да. Я улыбнулась: – Тогда вперед. Все будет нормально, – сказала я. И я в это верила. Уоллес будет делать свою работу. Я буду делать свою. Все мы будем делать свою работу. А утром кто-то из нас будет жив, а кто-то нет. Конечно, быть может, придется иметь дело всего лишь с новоумершим вампиром. Если так, то все мы можем дожить до восхода. Но я бы не прожила так долго, если бы надеялась на лучшее. Надеяться на худшее – всегда безопаснее И обычно вернее.15
Я привыкла к обрезу, который у меня хранится дома. Да, незаконно, но его легко носить с собой и делать из вампиров фарш. Предел желаний современного охотника на вампиров. “Итака” двенадцатого калибра к этому довольно близка. – А почему у меня ружья нет? – спросил Ларри. Я так на него и уставилась. Он говорил серьезно. Я покачала головой. – Когда научишься обращаться с пистолетом, тогда поговорим о ружье. – Отлично! Да, энтузиазм молодости. А ведь Ларри всего на четыре года меня моложе. Иногда кажется, что на миллион. – Он случайно не застрелит нас сзади? – спросил Колтрен. Я улыбнулась не слишком ласково: . – Он обещал этого не делать. Колтрен на меня посмотрел так, будто не был уверен, что это шутка. Шериф Сент-Джон нагнал нас на опушке леса. У него тоже было с собой ружье. Приходилось верить, что он знает, как с ним обращаться. Уоллес тоже нес ружье, приданное их подразделению. У его напарника Грэнджера была зловещего вида винтовка, похожая на снайперскую. Не слишком подходящее оружие для сегодняшней работы, о чем я не преминула сказать. Грэнджер посмотрел на меня в упор. Я пожала плечами и не стала продолжать тему. Его шея, и оружие тоже его. . Я оглядела их, они посмотрели на меня, ожидая моего веского слова. – Святая вода у всех есть? – спросила я. Ларри похлопал себя по карману комбинезона, остальные кивнули или утвердительно что-то промямлили. – Запомните три правила охоты на вампиров. Первое: никогда, никогда не смотрите ему в глаза. Второе: никогда не расставайтесь с крестом. Третье: целиться в голову или в сердце. Даже с серебряными пулями любое другое попадание не смертельно. – Я чувствовала себя воспитательницей детского сада, отправляющей детишек на опасную экскурсию., – Если укусят – не впадайте в панику. Укус можно очистить. Пока вас не загипнотизировали взглядом, вы еще способны драться. Я обвела глазами их всех – молчаливых, все выше меня, – даже Ларри на дюйм-другой подлиннее. Все они в рукопашной вполне могли бы меня победить. Почему же я не велела им всем идти в дом, где им бы ничего не грозило? Да черт побери, мы все могли пойти туда, в уют и свет. Выпить по чашке горячего какао. Квинлендам сказать, что их девочка поправится. Подросткам жидкостная диета в самый раз. Так? Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. – Пошли, ребята. Звездный свет упускаем. Все они либо не поняли мою ссылку на Джона Уэйна, либо не сочли ее смешной. Трудно сказать, что именно. Мне пришлось пустить Сент-Джона в темный лес направляющим. Я не знала местности, а он знал. Но мне очень не нравилось, что он оказался на острие. Очень. Я хотела вернуть его живьем жене. Возлюбленной еще со школьных времен. Женатого пять лет и все еще влюбленного. Черт побери, я никак не хотела, чтобы его убили!* * *
Вокруг нас сомкнулись деревья. Сент-Джон пробирался между ними, будто знал, что делает. Подлеска в это время года почти нет. Это, конечно, легче, но все равно ходить по густому лесу, да еще и в темноте – особое искусство. Без фонаря на самом деле не видно. Приходится вверяться деревьям, вроде как вверяешься воде, когда плывешь. О воде не думаешь, как и о своем теле. Думаешь о ритме, о том, как тело скользит в холодной влаге. В лесу тоже находишь свой ритм. Сосредоточиваешься на том, как тело проходит через открытые места. На поиске места, где лес тебя пропустит. Будешь драться с лесом – он даст сдачи. И он тоже, как и вода, может тебя погубить. Человеку, который не верит, что лес – место смертельно опасное, просто ни разу не случалось там заблудиться. Сент-Джон умел ходить по лесу, и я тоже. И это мне было чертовски приятно. Я долго была городской девочкой. На меня налетел Ларри. Мне пришлось схватиться за дерево, чтобы мы оба не плюхнулись. – Извини, – сказал он, отцепляясь от меня. – Как там жизнь, охотница на вампиров? – окликнул Колтрен. Он шел замыкающим. Я должна была идти второй, страхуя Сент-Джона, а ставить Ларри замыкающим я не хотела. Колтрен вызвался добровольцем. Сказал, что они с шерифом прикроют нашу задницу. Меня это устраивало. – А громче не можешь? – спросил Уоллес. – А то вампир, может, не услышал. – Нечего тут всяким городским копам меня учить. – Он знает, где мы, – сказала я. Они сразу замолчали и посмотрели на меня. И Грэнджер, который шел впереди Уоллеса, – тоже. Всеобщее внимание. – Даже если этому вампиру всего пара недель, у него невероятно чуткий слух. Он знает, что мы здесь. И не важно, идем мы тихо или под духовой оркестр. Без разницы. В темноте нам не напасть на него внезапно. Я не стала добавлять, что скорее он на нас внезапно нападет. Это и так всем пришло в голову. – Время теряем, помощник, – сказал Сент-Джон. Колтрен не стал извиняться или даже принимать виноватый вид. Это сделал Уоллес. – Простите, шериф. Больше не повторится. Сент-Джон кивнул, ничего больше не говоря, и направился вперед. Колтрен хмыкнул, но тоже ничего мне сказал. Потому что второй раз Уоллес уже ни на какую наживку не клюнул бы. По крайней мере я на это надеялась. От страха или нет – не важно. У нас хватало проблем и без того, чтобы передраться между собой. Деревья вокруг шелестели, покачиваясь. Под ногами шуршали прошлогодние листья. Кто-то у меня за спиной тихо выругался. Ветер задувал резкими порывами, отбрасывая мне волосы с лица. Темнота впереди стала немного другой – мы подходили к поляне. Сент-Джон остановился, чуть не доходя до ее края, и обернулся ко мне: – Как вы собираетесь это делать? Ветер нес запах близкого дождя. Если удастся, я хотела все закончить раньше, чем он начнется. И без того видимость хреновая. – Убить его и вернуться домой. План несложный. Он кивнул, будто я сказала что-то очень мудрое. Хотела бы я, чтобы так и было. Перед нами показалась фигура. Мгновение назад ее не было, и вот он здесь. Темнота, тени и магия. Он схватил Сент-Джона, пытавшегося выхватить пистолет, и бросил его на поляну по высокой дуге. Я выстрелила вампиру в грудь почти в упор. Он свалился на колени. Мелькнули белки удивленных глаз – будто он не мог поверить. Мне пришлось передернуть затвор, загоняя новый патрон. Пушкой грохнула у меня за спиной винтовка Грэнджера. Кто-то вскрикнул. Я выстрелила вампиру между глаз, и его голова расплескалась по листьям. Я повернулась с прикладом у плеча еще раньше, чем тело рухнуло на землю. Ларри лежал на земле, и на нем сидела вампирша. Мелькнули длинные каштановые волосы, и тут ожил крест Ларри, полыхнув ослепительным бело-синим пламенем. Вампирша откинулась назад с жутким воплем и исчезла в темноте. Еще одна, светловолосая, держала Грэнджера тонкими руками, прижавшись головой к его шее. Стрелять я не могла – слишком близко, с такого расстояния я убью обоих. Я бросила обрез на колени удивленному Ларри – он все никак не мог проморгаться. Выхватив браунинг, я выстрелила вампирше в широкую грудь. Она дернулась, но Грэнджера не выпустила – глядела на меня, прижимая человека к груди. Она на меня зашипела, и я всадила пулю в зияющий рот. Затылок вампирши вылетел. Она задрожала, и я всадила еще одну пулю ей в голову. Выпустив Грэнджера, она упала в судорогах на листья. Грэнджер остался лежать, в темноте я не видела его лица и шеи. Ладно, жив он или мертв, я сделала все, что могла, Ларри уже встал, неуклюже держа в руках обрез. Раздался вопль, низкий, полный боли. Уоллес лежал на спине, а на нем – худощавая вампирша, впившаяся ему в руку. С громким хрустом треснула кость. Уоллес снова вскрикнул. Краем глаза я заметила рядом застывшего в оцепенении Колтрена. У него за спиной что-то шевельнулось. Я всмотрелась, ожидая, пока из тени соткется вампир, но тут что-то блеснуло. Вспыхнуло тусклое серебристое лезвие. Я смотрела прямо на него, но почему-то потеряла секунду. Следующее, что я помню, – острие клинка высунулось из шеи Колтрена. Я потеряла еще секунду, пытаясь разглядеть, что там в тени, и вампир выхватил лезвие и исчез. Он шелестел сквозь кусты неимоверно быстро, как увиденный краем глаза кошмар. Ларри поднял обрез, нацелив его в сторону Уоллеса. Я выхватила у него оружие, что-то стукнуло меня в спину и бросило наземь. Чья-то рука прижала меня лицом к хрустящим листьям. Другая так рванула комбинезон, что чуть не вывернула плечо. Тут прямо над головой у меня что-то грохнуло, и вампир меня отпустил. Я перекатилась на спину; в ушах звенело. Ларри стоял надо мной, выставив руку с пистолетом. Не знаю, во что он там стрелял, но его мишень исчезла в темноте. Левое плечо болело, но не так сильно, чтобы помешать мне встать. Я поднялась на ноги. Вампиров не было. Уоллес уже сел, придерживая сломанную руку. Колтрен лежал неподвижно. За нами послышался звук, и я повернулась, нацелив браунинг. Ларри тоже повернулся, но слишком медленно. Я поглядела вдоль ствола и увидела Сент-Джона. – Это я, не стреляйте! Ларри опустил пистолет. – Господи Иисусе! – выдохнул он. Аминь. – Что с вами случилось? – При падении отключился. Когда пришел в себя, пошел на выстрелы, – сказал Сент-Джон. Дохнул порыв ветра, несущий такой близкий запах дождя, что я ощутила его почти всей кожей. – Проверь пульс у Грэнджера, Ларри, – сказала я. – Чего? – Ларри еще был оглушен звуками выстрелов. – Посмотри, жив ли он. Работа неприятная, и я бы сделала ее сама, но я в смысле охраны от вампиров больше доверяла себе, чем Ларри. Он сегодня спас мне жизнь – и все же я пока что больше доверяла себе. Сент-Джон прошел мимо нас и тронул Уоллеса за плечо. Тот поднял голову. – Рука сломана, но жить буду; Сент-Джон направился к неподвижному Колтрену. Ларри склонился над Грэнджером. Переложил пистолет в левую руку – не слишком удачное решение, но я его поняла. Нащупать пульс в темноте на залитой теплой кровью шее трудно и лучше использовать ведущую руку. – Есть пульс! – широко улыбнулся Ларри, подняв голову, и зубы его неясно забелели в темноте. – Колтрен мертв, – сказал Сент-Джон. – Господи помилуй, он мертв. – Сент-Джон поднял руку, блестящую от темной крови. – У него голова почти напрочь отрезана. Чья это работа? – Сделано мечом, – ответила я. Я это видела, смотрела, но могла припомнить только большой черный силуэт, больше человека. По крайней мере среднего человека. Тень с мечом – вот все, что я видела, а ведь я смотрела в упор. Я кожей ощутила какое-то движение, и это не был ветер. Сила наполнила ночь, как весенняя вода. – Там старый, – сказала я. – О чем вы? – спросил Сент-Джон. – Древний вампир. Он там. Я чувствую его присутствие, – Я всматривалась в темноту, но ничего в деревьях не шевелилось, кроме ветра. Ничего не видно, не с чем биться. Но он был здесь, рядом. Может быть, с мечом в руке. Грэнджер сел так внезапно, что Ларри пискнул и свалился на спину. Глаза здоровенного полицейского повернулись ко мне. Увидев, что его рука тянется к оружию, я поняла, что делает вампир. Наставив браунинг ему в лоб, я ждала. Здесь нужна была уверенность. Грэнджер не потянулся к брошенной винтовке, а очень медленно вынул из кобуры револьвер, будто не хотел этого делать. И наставил этот револьвер на Ларри с расстояния меньше фута. – Какого черта ты делаешь, Грэнджер? – крикнул Уоллес. Я выстрелила. Грэнджер дернулся, оружие вильнуло, но рука вновь взяла прицел. Я выстрелила еще раз и еще раз. Рука медленно опустилась на листья, не выпуская револьвера. Грэнджер упал на спину. – Грэнджер! – вопил Уоллес, подбираясь к напарнику ползком. А, черт. Я подбежала первой и отбросила его револьвер ногой. Если бы он дернулся, я бы всадила в него еще пулю. Он не дернулся. Он был мертв. Уоллес попытался приподнять его одной рукой. – Зачем ты его застрелила? Зачем? – Он собирался убить Ларри. Ты это видел. – Почему? – Его укусил вамп. Это Мастер, и он поблизости. И силен, гад. Он использовал Грэнджера. Уоллес положил окровавленную голову Грэнджера себе на колени, прижав изуродованную руку к его груди. Он плакал. Поднимающийся ветер донес звук: яростный; резкий лай, и на его фоне – высокий и чистый женский крик. – Боже мой! – прошептала я. – Бет! Не успела я ничего сказать, а Сент-Джон уже бежал. Я схватила Уоллеса за плечо, дернула китель. Он поднял голову: – Что такое? – Они в доме. Идти можешь? Он кивнул. Я помогла ему встать. Донесся еще один крик – уже другой голос. Мужчина или мальчик. – Ларри, оставайся с ним. Доберитесь до дома как можно быстрее. – А может, они пытаются заставить нас разделиться? – Тогда у них это получилось, – сказала я. – Стреляйте во все, что движется. Я стиснула его плечо, будто это должно было помочь ему сохранить жизнь. Не поможет, конечно, но ничего другого я сделать не могла, Я должна была бежать к дому. Ларри добровольно пошел в истребители монстров. Квинлены и Бет Сент-Джон на это не подписывались. Сунув браунинг в кобуру и держа обрез обеими руками, я бросилась в лес и побежала не разбирая дороги. Бросаясь в просветы между деревьями, не зная, есть ли эти просветы, и угадывая. Однажды я перепрыгнула через бревно и чуть не свалилась, но удержалась и побежала дальше. Ветка хлестнула по лицу, обжигая до слез. Лес, который раньше был проходимым, превратился в лабиринт корней и веток, хватавших за руки и подставлявших ножки. Я бежала вслепую – не лучший способ выжить среди вампиров в темноте. И вот я вывалилась на газон Квинленов, упав на колени, но крепко зажав ружье. Дверь была распахнута, на траву падал теплый прямоугольник света. Изнутри звучали выстрелы. Я вскочила и побежала на свет. Пуделек лежал на траве, изломанный, будто кто-то хотел сплюснуть его в шар. Двери в гостиную были открыты. Грохнул еще выстрел. Я прошла сквозь обломки двери, спиной к стене, с обрезом наготове. Мистер и миссис Квинлен забились в дальний угол, выставив перед собой кресты. Металл пылал белым, как горящий магний. То, что стояло перед ними, не было похоже на вампира. Больше всего оно походило на скелет, обтянутый мышцами, растянутый невероятно высоко и тонко. На спине у него был меч, блестящий и широкий, как ятаган. Убийца Колтрена? Сент-Джон стрелял в темноволосую вампиршу из леса. Каштановые волосы у нее были расчесаны на прямой пробор и обрамляли окровавленное лицо с выставленными клыками. За ней на полу лежала Бет Сент-Джон, Неподвижная. Сент-Джон продолжал стрелять в тело вампиршй. Она продолжала наступать. На груди ее джинсовой куртки распустился кровавый цветок. Револьвер в руках Сент-Джона защелкал пустым барабаном. Вампирша покачнулась, рухнула на колени, упала на четвереньки, и стало видно, что ее спина – сплошь сырое мясо. Она хрипло дышала, а Сент-Джон перезаряжал барабан. Я стала обходить комнату, стараясь держать под прицелом дверь – на всякий случай, если это еще не все. Надо было сменить позицию, чтобы стрелять в тварь, стоящую перед Квинленами, – иначе бы их зацепило дробью. Силуэт с мечом повернулся ко мне. Мелькнуло лицо – не зверя, не человека, – чужое лицо с клыками и слепыми горящими глазами. Оно стало морщиться, кожа потекла по почти голым костям, лишь слегка прикрытым плотью. Я никогда ничего подобного не видела. Когда я навела обрез, передо мной был почти человек. Длинные белые волосы обрамляли узкокостное лицо, и вампир побежал – если можно назвать бегом такое стремительное движение. Побежал так, как некоторые из них летают, как будто не бежал вовсе, но лучшего слова я не подберу. Из них некоторые умеют летать, этот бежал. Но он исчез раньше, чем я успела бы нажать на спуск. А я осталась стоять на месте, глазея на дверь, куда сопроводила его стволом. Могла я выстрелить? Заколебалась? Не думаю, но я не была в этом уверена. Точно как в лесу, когда погиб Колтрен, я упустила всего секунду. Наверняка этот вампир и есть убийца, которого мы ищем, но в лесу я успела разглядеть только меч. Сент-Джон стрелял по упавшей вампирше, стрелял, пока снова не защелкал пустой барабан. Щелк, щелк, щелк... Я подошла к нему. Вампирша лежала с размозженной окровавленной головой. Лица не было. – Она мертва, Сент-Джон. Вы ее убили. Он только смотрел на нее через прицел разряженного револьвера и трясся всем телом. Патом вдруг упал на колени, будто не мог стоять, и пополз к жене, бросив револьвер, схватил ее в объятия, приподняв от пола, покачивая. Она была покрыта кровью, и вся ее шея с одной стороны была как кусок сырого мяса. Из горла Сент-Джона вырвался высокий и резкий звук. Кресты Квинленов погасли. Муж с женой стояли, вцепившись друг в друга, и моргали, еще ослепленные их сиянием. – Джефф – он взял Джеффа! – крикнула миссис Квинлен. Я поглядела в ее вылезающие из орбит глаза. – Он взял Дакеффа! – Кто взял Джеффа? – спросила я. – Тот, большой, – ответил мистер Квинлен. – Он – он велел ему снять крест, и Джефф послушался. – Он поднял на меня изумленный взгляд. – Зачем? Зачем он это сделал? – Вампир захватил его глазами, – сказала я. – Он не мог сопротивляться. – Будь его вера сильнее, он бы этого не сделал, – сказал Кэинлен. – Ваш сын не виноват. Квинлен покачал головой: – Он 6ыл недостаточно тверд в вере. Я отвернулась от него и оказалась лицом к Сент-Джону. Он обхватил жену, подняв ее к себе на колени, и покачивал. Глаза его были пусты. Он не видел комнаты. Он видел что-то внутри, что-то лучшее. Хотелось надеяться. Я пошла к двери. Не обязана я на это смотреть. Глядеть, как Сент-Джон качает на коленях тело своей жены, не входит в мои должностные обязанности. Честно. Я села на ступени лестницы, откуда мне были видны холл, дверь и лестница до самой площадки. Сент-Джон начал что-то напевать сорванным голосом. Я не сразу сообразила, что он поет – “Ты так красива”. Я встала и пошла к входной двери, Ларри и Уоллес, ковыляя, всходили на крыльцо. Я только покачала головой, не останавливаясь. Лишь на подъездной дорожке я перестала слышать пение и остановилась, делая глубокие вдохи и медленные выдохи. Сосредоточилась на дыхании, на кваканье лягушек, завывании ветра. На чем угодно, только не на том звуке, который рвался у меня из горла. Стояла в темноте, на открытом месте, зная, что это опасно, и, кажется, мне было на это наплевать. Стояла до тех пор, пока не убедилась, что все же не зареву. Тогда я повернулась и пошла в дом. Мой самый смелый поступок за всю эту ночь.16
Детектив Фримонт сидела на одном конце дивана Квинленов, я пристроилась на другом. Настолько далеко друг от друга, насколько это было возможно, и только гордость не позволяла мне встать и пересесть на стул. Не собиралась я ежиться под ее холодным полицейским взглядом и потому осталась на диване, но это потребовало усилия. Она говорила медленно и отчетливо, будто боялась, что иначе сорвется на крик. – Почему вы мне не позвонили и не сказали, что у вас еще одна жертва нападения вампира? – Шериф Сент-Джон сообщил полиции штата. Я считала, что вам скажут. – Так вот, мне не сказали. Я поглядела в ее спокойные глаза. – Вы были в двадцати минутах пути от места преступления, и с вами была выездная бригада. Почему вас не послали сюда? Глаза Фримонт скользнули в сторону и вернулись ко мне. Ледяной взгляд стал чуть подтаивать. Трудно было сказать наверняка, но какая-то в нем появилась неуверенность. Если не испуг. – Вы им не сказали, что это было нападение вампиров? Ее взгляд дрогнул. – Черт возьми, Фримонт, я знаю, вы не хотите, чтобы федералы отобрали ваше дело, придя на готовенькое, но скрывать информацию от своих... Спорить могу, ваше начальство от вас не в восторге. – Это мое дело. – Ладно. Какой бы план у вас ни был, дай вам Бог удачи. Но чего вы на меня злитесь? Она сделала глубокий вдох и резкий выдох, как бегун перед рывком. – Насколько вы уверены, что вампир действовал мечом? – Вы видели тело. Она кивнула, но возразила: – Вампир мог оторвать ему голову. – Я видела лезвие, Фримонт. – Экспертиза либо подтвердит ваши слова, либо опровергнет. – Почему вы хотите, чтобы это оказались не вампиры? Она улыбнулась: – Я считала, что уже раскрыла дело. Думала этим утром произвести арест. И не думала, что это вампиры. Я уставилась на нее. Я-то не улыбалась. – Если не вампиры, то кто же? – Фейри. До меня не дошло. – То есть? – Мне позвонил ваш босс, сержант Сторр, и рассказал, что вы нашли на Магнуса Бувье. У него не было алиби на время преступлений, и даже вы подумали, что это мог быть он. – Мог – не значит “сделал”, – сказала я. Фримонт пожала плечами. – Он удрал, когда мы пытались его допросить. Невиновные не убегают. – То есть как – удрал? Если вы его допрашивали, как он мог удрать? Фримонт откинулась на диване и сцепила руки так, что пальцы побелели. – Он магией затуманил нам мозги и сбежал. – Какой именно магией? Фримонт покачала головой. – Какого ответа вы хотите от меня, госпожа эксперт? Мы вчетвером сидели у него в ресторане, как идиоты, а он просто вышел. Мы даже не видели, как он встал из-за стола. Она уже тоже не улыбалась, и ее глаза приняли безразлично-холодное полицейское выражение. В такие глаза можно смотреть целый день, и они ничего не выдадут. – Мне он показался человеком, Блейк. Нормальный симпатичный мужик. Я бы его в толпе не заметила. Как вы узнали, кто он? Я открыла рот – и закрыла. Было непонятно, как ответить на этот вопрос. – Он попытался применить ко мне гламор, и я поняла, что происходит. – Что такое гламор? И как вы узнали, что он использует чары? – Гламор – это, строго говоря, не чары, – сказана я. Очень не люблю объяснять противоестественные явления людям, которые в этой области не обладают квалификацией. Это как если бы мне объясняли квантовую механику. Концепции понятны, но всю математику приходится принимать на слово. Как ни обидно мне это признать, в математике я ноль. Да, но незнание квантовой механики не угрожает жизни, а неумение разбираться в противоестественных созданиях может привести Фримонт к гибели. – Блейк, объясните мне. Я же не дура. – Я не считаю вас дурой, детектив Фримонт. Это просто трудно поддается объяснению. Как-то меня подвозили с места преступления двое патрульных. Вдруг водитель остановил машину рядом с каким-то мужиком, выскочил и заставил его положить руки на капот. У парня оказался пистолет, и его разыскивал соседний штат за вооруженное ограбление. Будь мы с ним в одной комнате, я бы оружие заметила, но из проезжающей машины – ни за что. Даже напарник спросил у водителя, как тот смог так просечь этого типа. Водитель не мог нам объяснить так, чтобы мы в другой раз тоже это сделали, но сам он это умел. – Значит, дело в опыте? – спросила Фримонт. Я вздохнула: – В опыте тоже, детектив, но я же, черт меня побери, зарабатываю себе на жизнь, поднимая мертвых. У меня есть противоестественные способности, и это мне дает преимущество. – Так за каким же чертом нам выполнять полицейские функции против таких тварей, миз Блейк? Этот Бувье мог бы вытащить пистолет и нас всех перестрелять, а мы сидели бы, как манекены. Мы же вроде как очнулись потом, а его уже не было. Никогда в жизни такого не видела. – Есть способы защититься от гламора фейри, – сказала я. – Какие? – Четырехлистный клевер разбивает гламор, но он не помешает фейри убить вас в рукопашной. Есть и другие растения: зверобой, красная вербена, рябина, ясень. Я бы выбрала мазь из четырехлистного клевера или зверобоя. Намазывается на веки, губы, уши и руки. Дает устойчивость от гламора. – И где это можно взять? – В Сент-Луисе я знаю, где это есть, но здесь... Попробуйте в магазинах экологически чистых продуктов или в оккультных лавках. Такие мази может быть трудно найти, потому что в этой стране никогда не было фейри туземцев. Мазь четырехлистного клевера очень дорога и бывает редко. Поищите зверобой. Она вздохнула. – А эта мазь помогает от ментального контроля, как у вампиров? – Ни фига, – ответила я. – Вампира можно искупать в зверобое, и ему на это будет наплевать. – А что помогает против вампиров? – Держите при себе крест, не смотрите в глаза, молитесь. Они такое умеют, что Магнус рядом с ними – любитель. Она потерла глаза, размазывая тени. У нее вдруг сделался очень усталый вид. – Как же мы, черт побери, можем защитить от них общество? – Никак, – ответила я. – Но это наш долг, – возразила она. – Наша работа. Я не знала, что можно на это сказать, а потому сменила тему. – Значит, вы думали, что это Магнус, потому что он сбежал и потому что у него нет алиби? – Чего бы ему еще сбегать? – Не знаю, – ответила я. – Но это не его работа. Я видела эту тварь в лесу, и это был не Магнус. Черт возьми, я никогда не видела, чтобы вампир соткался из тени. Только слышала о таком. – Вы не видели? Это не слишком утешительные сведения. – Какие есть. Но раз это не Магнус, вы можете отменить ордер на арест. Она покачала головой: – Он в процессе совершения преступления применил магию к сотрудникам полиции. Это правонарушение третьей категории. – А в чем было его преступление? – Он сбежал. – Но он же не был под арестом? – У меня был ордер на его арест. – У вас слишком мало против него было, чтобы получить ордер. – Помогает знакомства с нужным судьей. – Он не убивал ни этих ребятишек, ни Колтрена. – Вы же сами на него указали. – Как на одну из возможностей. Речь шла об убийстве пяти человек, и я не могла себе позволить что-либо упустить. Она встала. – Ладно, будь по-вашему. Это были вампиры, и я понятия не имею, почему сбежал Магнус Бувье. Но все равно применение магии против сотрудников полиции есть правонарушение. – Даже если он не виновен в преступлении, в котором его обвиняли изначально? – Противоправное применение магии само по себе преступление, миз Блейк. Выписан ордер на его арест, и не забывайте этого, если с ним увидитесь. – Я знаю, что Магнус не овечка, детектив Фримонт. Не знаю, зачем ему было убегать, но если вы сообщите, что он применил магию против копов, кто-нибудь его пристрелит. – Он опасен, миз Блейк. – Как и многие другие, детектив. Но вы же их за это не арестовываете. Она кивнула. – У всех у нас свои предрассудки, миз Блейк, и многих из нас они заставляют ошибаться. Теперь мы хотя бы знаем, чья это работа. – Да; – ответила я. – Это мы знаем. – Вам известно время, когда было похищено тело девушки? – спросила она, вытаскивая из кармана блокнот. – Итак, к делу. Я покачала головой: – Нет. Я поднялась посмотреть, и его уже не было. – Почему вы решили посмотреть? Я подняла глаза. Взор Фримонт был доброжелателен и непроницаем. – Они очень старались сделать ее членом своего сообщества. Я решила, что после всех трудов они могли ее похитить. Так и оказалось. – Отец поднимает шум, что он просил вас ее пронзить до того, как вы ушли на охоту. Это правда? Она говорила негромким деловитым голосом, но ответы слушала очень внимательно. В отличие от Дольфа она мало записывала – казалось, блокнот ей нужен, только чтобы вертеть в руках. Я, наконец, увидела Фримонт за работой. Она знала свое дело, и это успокаивало. – Да, это правда. – Почему вы не пронзили девушку по требованию родителей? – Был у меня клиент, вдовец. Его единственная дочь погибла от укуса вампира. Он хотел, чтобы ее пронзили. Я это выполнила в ту же ночь. Наутро он рыдал у меня в кабинете и просил все исправить. Он хотел, чтобы его дочь вернулась вампиром. – Я откинулась на диване, обхватив себя руками. – Если вогнать в сердце вампа кол, он будет мертв навеки. Я думала, что для верности им еще отрезают голову; – сказала Фримонт. – Так и есть, – ответила я. – Если бы я пронзила дочь Квинленов, я бы вынула ей сердце и отрезала голову. Мало бы что осталось. Она что-то записала в блокноте – я не видела что. Но могла поспорить, что это не слово, а закорючка. – Я понимаю ваше желание подождать, но мистер Квинлен говорит, что будет подавать на вас в суд. – Да, понимаю. Фримонт приподняла брови. – Я только хотела, чтобы вы знали. – Спасибо. – Мы еще пока не нашли тела мальчика, – сообщила она. – Вряд ли найдете, – заметила я. Ее глаза перестали быть доброжелательными – они сощурились и сделались подозрительными. – Почему так? – Если бы они хотели его убить, они могли бы сделать это здесь и сегодня. Я думаю, они хотят превратить его в вампира. – Зачем? Я пожала плечами: – Не знаю. Но обычно, когда вампир проявляет такой особый интерес к какой-нибудь семье, для этого есть причина. – Вы хотите сказать – мотив? Я кивнула: – Квинленов вы видели. Они добрые католики. Церковь считает вампиризм самоубийством. Их дети будут вечно прокляты, если станут вампирами. – Хуже убийства, – заметила она. – Для Квинленов – да. – Как вы полагаете, вампиры вернутся за родителями? Я на минуту задумалась. – Честно говоря, не знаю. Понимаете, до легализации вампиров бывали случаи, когда какой-нибудь Мастер истреблял целую семью. Иногда сперва подружившись с ней, иногда – как месть за какую-нибудь мелочь. Но с тех пор как они легализовались, я не знаю, зачем бы этому вампу такое понадобилось. Сейчас вампир мог бы просто потащить их в суд. Только что могли такое сделать Квинлены? Тут дверь открылась. Фримонт повернулась с мрачным выражением лица. В дверях стояли двое. Оба в темных костюмах, с темными галстуками, в белых рубашках. Стандартная одежда федералов. Один – приземистый и белобрысый, другой высокий и темноволосый. Уже одно это должно было бы заставить их выглядеть по-разному, но было в них что-то глубоко схожее – как у пирожков, слепленных одним автоматом, как бы их потом по-разному ни пропекали. Коротышка махнул перед нами удостоверением. – Я – специальный агент Брэдфорд, а это агент Элвуд. Кто из вас детектив Фримонт? Фримонт подошла к ним, протягивая руку. Показывая, что не вооружена и настроена дружелюбно. Молодец, так и надо. – Я детектив Фримонт. А это Анита Блейк. Я оценила, что меня включили в представление, и подошла к группе. Брэдфорд посмотрел на меня долгим взглядом. Достаточно долгим, чтобы подействовать на нервы. – Вам что-нибудь не нравится, агент Брэдфорд? Он покачал головой: – Я слушал лекции сержанта Сторра в Квантико. По его рассказам, вы казались больше. – Он улыбался полудружелюбно-полуснисходительно. Много ядовитых слов вертелось у меня на языке, но не надо соревноваться с федеральным агентом, кто кого выведет из себя. Наверняка проиграете. – Простите, что разочаровала вас. – Мы уже говорили с полицейским Уоллесом. По его словам, вы тоже кажетесь больше. Я пожала плечами: – Трудно казаться меньше. Он улыбнулся. – Нам хотелось бы поговорить с детективом Фримонт наедине, миз Блейк. Но не уходите далеко, нам понадобятся показания ваши и вашего помощника, мистера Киркланда. – Разумеется. – Я лично сняла показания миз Блейк, – заявила Фримонт. – Не думаю, что она сегодня еще будет нам нужна. Брэдфорд посмотрел на нее пристально. – Наверное, об этом лучше судить мне. – Если бы миз Блейк сообщила мне, когда здесь было всего одно тело, не погибли бы еще два полисмена и одно гражданское лицо, – сказала Фримонт. Я. только глянула на нее. Кому-то должны будут припечь задницу, и Фримонт не хочет, чтобы ей. Что ж, ладно. – И пропавшего мальчика не забудьте, – сказала я. Все обернулись ко мне. – Вы хотите начать поиски виновных? Ладно, тут есть на кого что свалить. Если бы вы не прогнали меня раньше, я могла бы позвонить прямо вам, а так я вызвала полицию штага. Если бы вы доложили начальству то, что я вам сказала, они бы связали оба случая, и вы бы все равно здесь оказались. – У меня хватило бы людей, чтобы защитить дом, – сказала Фримонт. – И обошлось бы без жертв. Я кивнула. – Возможно. Но вы бы прибыли и снова бы меня вышибли. Вы бы повели Сент-Джона и его людей против пятерых вампиров, среди которых один древний, хотя вы знакомы только с фотографиями мест преступления вампиров. Вас бы они разорвали на части, но может быть – только может быть, – осталась бы жива Бет Сент-Джон. И может быть, Джефф Квинлен остался бы здесь. Я смотрела на нее пристально, глядя, как из ее глаз уходит злость. Мы поняли друг друга. – Этот бардак мы с вами сотворили совместно, сержант. – Я повернулась к агентам. – Я подожду за дверью. – Постойте, – сказал Брэдфорд. – Сторр говорил, что иногда легальная вампирская община помогает нам в таких случаях. К кому мне здесь обратиться? – А зачем им помогать нам ловить кого-то из своих? – спросил Элвуд. – Такие вещи мешают их бизнесу. Особенно после того, как убили дочь сенатора Брюстера, Вампирам не нужна дурная слава. Им нравится, что они легальны. Что убийство вампиров преследуется по закону. – Так с кем же мне говорить? – спросил Брэдфорд. Я вздохнула: – Здесь – не знаю. Я девушка не местная. – Как мне узнать, к кому обратиться? – А вот в этом я, быть может, смогу вам помочь. – Как? – Я покачала головой. – Есть у меня знакомый, который может знать нужное имя. Я не пытаюсь затруднить вам жизнь, но многие монстры не любят иметь дело с полицией. Не так много времени прошло с тех пор, когда копы их отстреливали на месте. – Вы хотите сказать, что вампиры согласятся говорить с вами, но не с нами? – уточнил Элвуд. – Что-то вроде. – Это же нонсенс. Вы – истребитель вампиров. Ваша работа – их убивать. Почему они вам будут верить, а нам нет? Я не знала, как объяснить, и не была уверена, что мне хочется объяснять. – Я еще и поднимаю зомби, агент Элвуд. Может быть, они считают меня тоже монстром. – Пусть даже вы для них вроде электрического стула? – Пусть даже так. – Это же нелогично! Я расхохоталась – не могла сдержаться. – Слушайте, что-нибудь из того, что здесь сегодня случилось логично? Элвуд улыбнулся только чуть-чуть. Кажется, он из всех троих имел наименьший стаж. Он еще не до конца привык, что агенту ФБР улыбаться не положено. – Вы, надеюсь, не будет скрывать информацию от ФБР, миз Блейк? – Если я найду в этих краях вампира, который согласится с вами говорить, я вам его назову. Брэдфорд посмотрел на меня в упор. – Давайте так, миз Блейк: вы нам дадите все известные вам имена местных вампиров, а согласятся они говорить с нами или нет – это наша забота. Я помедлила секунду и соврала: – Конечно. Уж если я хочу, чтобы монстры мне помогали, полиции я их выдавать не могу. Кроме немногих избранных, конечно. Он поглядел на меня так, будто не поверил, но не мог мне в лицо сказать, что я лгу. – Когда мы найдем виновных вампиров, мы проследим, чтобы вас вызвали для их ликвидации. Это было больше, чем предложила бы Фримонт. Обстоятельства менялись к лучшему. – Киньте мнетогда сообщение на пейджер. – Сейчас мы хотим поговорить с сержантом Фримонт, миз Блейк. Свободна, дескать. Ладно, меня устраивает. Он протянул руку, я ее приняла. Мы пожали друг другу руки. Потом обменялись рукопожатием с агентом Элвудом. Улыбнулись вежливо. И я вышла. Ларри ждал в холле и при виде меня поднялся со ступенек. – Что теперь? – Мне надо позвонить. – Кому? По коридору из дверей кухни к нам направлялись еще двое, у которых на лбу было написано “ФБР”. Я покачала головой и вышла в прохладную ветреную ночь. Вокруг кишели копы. Никогда в жизни не видала столько федералов сразу. Да, но никогда раньше не попадался и серийный убийца-вампир. Тут каждый хочет отхватить себе кусок. Я посмотрела, как они суетятся на ухоженном газоне, и мне вдруг захотелось домой. Вот просто собрать шмотки и уехать домой. Впереди были еще часы и часы темноты. Только казалось, что прошла вечность с тех пор, как мы уехали с кладбища. Черт возьми, еще можно успеть до рассвета на это стирлингово кладбище! Я влезла в джип, который нам одолжил Баярд. Там есть встроенный телефон. Ларри сел на пассажирское сиденье. – У меня личный разговор. – Ладно, Анита, брось. – Ларри, кыш! – На улицу? В темноту, полную вампиров? – заморгал он. – Тут полно копов, никто тебя не тронет. Сгинь! Он вылез, бурча сквозь зубы. Ладно, пусть бурчит сколько кочет. Он хочет быть охотником на вампиров – ладно, но незачем ему лично связываться с монстрами, как вышло у меня. Вот от этого я хочу его оградить. Не просто, но постараться стоит. Симпатичным агентам я наврала. Совсем не то, что я поднимаю зомби, создало мне хорошие отношения с вампирами. Дело было в том, что Мастер Города, а именно – Сент-Луиса, дышал ко мне неровно. Был, быть может, влюблен в меня – по крайней мере сам так думал. Телефон я знала на память, что само по себе уже – плохой признак. – “Запретный плод”, где исполнятся ваши самые темные мечты. У телефона Роберт. Чем могу быть вам полезен? Ну вот, Роберт. Один из самых моих нелюбимых вампиров. – Привет, Роберт, это Анита. Мне надо говорить с Жан-Клодом. Он замялся, потом ответил: – Я вас переключу на его кабинет. У нас новая телефонная система, так что мне придется отключиться. И телефон щелкнул, пока я еще не успела ничего сказать. Секунда молчания, и в трубке возник голос. Много за что можно ругать Жан-Клода, но по телефону у него голос изумительный. – Добрый вечер, ma petite. Вот и все, что он сказал, но его голос по гудящему телефону коснулся моего мозга, как мягкий мех. – Я возле Брэнсона, мне нужно установить контакт со здешним Мастером Города. – И никаких “Добрый вечер, Жан-Клод, как поживаете?”. Сразу к делу. Как это грубо, ma реtitе. – Послушайте, у меня совсем нет времени на эти игры. Здесь некоторые вампиры сорвались с цепи и устроили разгром. Они украли мальчика. Я хочу найти его раньше, чем они его сделают вампиром. – Сколько лет мальчику? – Шестнадцать. – Пару столетий назад, ma petite, он бы не считался ребенком. – Здесь и сейчас это не возраст совершеннолетия. – Он ушел добровольно? – Нет. – Вы знаете точно или вам так сказали? – Я с ним говорила до того. Он не пошел с ними добровольно. Жан-Клод вздохнул, и этот звук прошел у меня по коже прохладными пальцами. – Что же вы хотите от меня, ma petite? – Я хочу поговорить со здешним Мастером. Мне нужно его имя. Вы же наверняка знаете, кто это? – Конечно, но это не так просто. – У нас всего три ночи, чтобы его спасти, и чертовски меньше, если они захотят подзакусить. – Местный Мастер не станет с вами говорить, если вы будете без проводника. – Тогда пришлите мне проводника. – Кого? Роберта? Вилли? Они недостаточно сильны, чтобы быть вашей охраной. – Если вы не можете меня защитить, я смогу это сделать сама. – Я знаю, что вы умеете сами о себе позаботиться, ma petite. Это вы дали понять с излишней ясностью. Но с виду вы совсем не так опасны, как на самом деле. Чтобы показать им их место, вам, быть может, пару-тройку придется застрелить. Если вы останетесь живы, разговаривать с вами все равно после этого не будут. – Я хочу, чтобы мальчик вернулся невредимым, Жан-Клод. Помогите мне в этом. – Ma petite... Мне представились карие глаза Джеффа Квинлена. Комната с ковбоями на стенах. – Помогите мне, Жан-Клод. Секунда молчания. – Только я достаточно силен, чтобы быть вашим сопровождающим. Вы хотите, чтобы я все бросил и побежал к вам? Настала моя очередь замолчать. При такой постановке вопроса все поворачивалось по другому. Получалось, что я прошу огромной услуги. А я не хотела быть в долгу у Жан-Клода. Да, но я это переживу. А Джефф Квинлен может и не пережить. – Да, – ответила я. – Вы хотите, чтобы я прибыл вам на помощь? Я скрипнула зубами и повторила: – Да. – Завтра вечером прилечу. – Сегодня. – Ma petite, ma petite, что мне с вами делать? – Вы сказали, что вы мне поможете. – И я это сделаю, но такие вещи требуют времени. – Какие вещи? – Представьте себе, что Брэнсон – это другая страна. Потенциально враждебное чужое государство, где мне надо добиться для нас безопасного пропуска. Есть обычаи, которые следует соблюдать. Если я вломлюсь сразу, это будет воспринято как объявление войны. – А нет способа начать сегодня? – спросила я. – Не развязывая войны? – Возможно. Но если вы подождете всего одну ночь, ma petite, наше предприятие будет куда безопаснее. – Мы за себя постоять можем, Джефф Квинлен – нет. – Это так его зовут? – Да. Послышался вздох, от которого я вздрогнула – мурашки по коже побежали. Я могла бы потребовать, чтобы он это прекратил, но это было бы ему только приятно, и я промолчала. – Я полечу сегодня. Как мне с вами связаться? Я ему дала свой адрес в гостинице, вздохнула и добавила номер пейджера. – Я с вами свяжусь, когда прилечу. – А сколько времени вам лететь на такое расстояние? – Анита, вы подумали, что я полечу сам, как птица? Мне не понравилась дружеская насмешка в его голосе, но я ответила честно. – Была такая мысль. Он засмеялся, и у меня по коже пошли мурашки. – О, ma petite, ma petite, вы великолепны. Именно то, что мне хотелось услышать. – Так как же вы сюда доберетесь? – На личном самолете. Конечно, у него есть свой самолет. – И когда вы можете прибыть? – Как только смогу, мой нетерпеливый цветочек. – Знаете, уж лучше ma petite, чем цветочек. – Как хотите, ma petite. – Я хочу до рассвета увидеться с Мастером Брэнсона. – Вы это уже достаточно ясно выразили, и я попытаюсь. – Попытки будет мало. – Вы чувствуете свою вину за этого мальчика. Почему? – Я не чувствую вины. – Тогда ответственность. Я не знала, что ответить. Он был прав. – Вы ведь не читаете сейчас мои мысли? – Нет, ma petite. Дело в вашем голосе и в вашем нетерпении. Как я терпеть не могла, что он так хорошо меня знает! Терпеть не могла! – Да, я чувствую свою ответственность. – Почему? – Я здесь отвечала за обстановку. – Вы все сделали, чтобы сохранить его в безопасности? – Навесила облатки на все входы. – Значит, кто-то их впустил? – Здесь был собачий лаз, уходящий в гараж. Не пришлось прорезать дыры в дверях. – Среди нападавших был вампир-дитя? – Нет. – Как же тогда? Я описала тощего вампира-скелета. – Это была почти трансформация. Он перекинулся в секунду. И тогда в тусклом свете мог бы сойти за человека. Я никогда ничего подобного не видела. – Я только один раз наблюдал такие способности, – сказал он. – Значит, вы знаете, кто это? – Я буду у вас как только смогу, ma petite. – У вас вдруг стал серьезный голос. В чем дело? Он чуть рассмеялся, но как-то горьковато, будто глотая битое стекло. Даже слышать было больно. – Вы слишком хорошо меня знаете, ma petite. – Отвечайте мне. – Похищенный мальчик выглядит моложе своих лет? – Да, а что? Единственным ответом было молчание – такое густое, хоть ножом режь. – Ответьте, Жан-Клод! – Пропадали мальчики раньше? – Мне неизвестно, но я не спрашивала. – Спросите. – Какого возраста? – Лет двенадцать – четырнадцать, старше, если достаточно молодо выглядели. – Как Джефф Квинлен. – Боюсь, что да. – Этот вампир замешан еще в чем-то, кроме похищений детей? – спросила я. – В каком смысле, ma petite? – В убийствах. Не в укусах, а просто в убийствах. – Какого рода убийствах? Я замялась. С монстрами я материалы расследуемых дел не обсуждаю. – Я знаю, что вы не доверяете мне, ma petite, но это важно. Расскажите мне об этих случаях, пожалуйста. Слово “пожалуйста” он употреблял не часто. Я рассказала. Не во всех деталях, но достаточно подробно. – Они подверглись растлению? – В каком смысле? – В смысле насилию, ma petite. По отношению к детям это самое точное слово. – А! – сказала я. – Не знаю, подверглись ли они сексуальному нападению. Они были в одежде. – Есть вещи, которым одежда не мешает, ma petite. Но это растление должно было совершаться до убийства. Систематическое растление в течение недель или месяцев. – Я узнаю. – Тут мне в голову пришла мысль. – А девушкой этот вамп мог бы заняться? – Заняться – вы имеете в виду секс, ma petite? – Да. – Если бы его прижало, он мог бы похитить девочку, не достигшую созревания, но только если бы ничего не нашел. другого. Я сглотнула слюну. Мы говорили о детях, как о вещах, о предметах. – Нет, эта девушка была уже взрослой. Вполне сложившейся женщиной. – Тогда нет. По своей воле он бы до нее не дотронулся. – Что значит – “по своей воле”? А как еще? – Мастер мог ему приказать, и он бы послушался, если достаточно боится своего Мастера. Хотя я немногих мог бы назвать, кого он настолько боится, чтобы пойти на такой отвратительный с его точки зрения поступок. – Вы его знаете. Кто он? Назовите мне имя. – Когда прилечу, ma petite. – Просто назовите мне имя. – Чтобы вы его могли сообщить полиции? – Это их работа. – Нет, ma petite. Если это тот, кто я думаю, это дело не для полиции. – Почему? – Коротко говоря, потому, что он слишком опасен и экзотичен, чтобы представлять его общественности. Если смертные узнают, что среди нас есть такие, они могут обернуться против всех нас. Вы же знаете про этот мерзкий закон, который сейчас болтается возле Сената. – Знаю. – Тогда вы поймете мою осторожность. – Возможно, но если из-за вашей осторожности погибнут еще люди, это поможет принятию закона Брюстера. Подумайте об этом. – Думаю, ma petite. Можете мне поверить, что думаю. Теперь – до свидания, мне еще многое надо сделать. Он повесил трубку. Черт бы его побрал! Что значит – “экзотичен”? Что умеет этот вампир такого, чего не умеют другие? Он может вытянуться так, чтобы пролезть в собачий лаз. Может быть, он заставил бы Гудини позавидовать, но это не преступление. Но я помнила его лицо. Не лицо человека. Даже не лицо трупа. Что-то совсем другое. Невообразимо другое. И я помнила, как потеряла секунды. Дважды. Я, великий истребитель вампиров, секунду была беспомощна, как последний шпак. С вампирами секунды достаточно. Когда видишь такие вещи, начинаешь говорить о демонах, что и делал недавно Квинлен. Полиция не обратила внимания, а я не стала вмешиваться. Квинлен никогда не видел настоящего демона, а то бы не допустил такой ошибки. Один раз оказавшись в обществе демона, этого уже не забудешь. Я бы предпочла дюжину вампиров, чем одно демоническое существо. Потому что им на серебряные пули плевать.17
Когда мы вернулись на кладбище, было больше двух часов ночи. Федералы никак не хотели нас отпускать, будто не верили, что мы говорим всю правду. Можете себе представить? Очень противно, когда тебя обвиняют в сокрытии улик, а ты ни сном ни духом. Мне уже хотелось что-нибудь им соврать, чтобы не разочаровывать. Наверное, Фримонт нарисовала мой портрет не слишком снисходительно. Вот тебе и плата за великодушие. Но слишком было бы мелочно тыкать друг в друга пальцами с криком “Это ты виновата!”, когда на ковре еще не высохла кровь Бет Сент-Джон. Ветер, который так уверенно обещал дождь, унесся прочь. Густые тучи, закрывавшие лес, пока мы играли с вампирами в сыщики-разбойники, рассеялись. Высоко в небе плыла луна, всего два дня после полнолуния. Начав встречаться с Ричардом, я стала больше внимания уделять фазам луны – можете себе представить? Луна плыла в ярком ночном небе, сияя, как начищенная. Настолько сильным был лунный свет, что от предметов легли легкие тени. Фонарь был не нужен, но Раймонд Стирлинг его все же взял. Офигенной яркости галогенный фонарь сиял в его руке пойманным солнцем. Он начал было поворачивать фонарь ко мне и к Ларри. Я подняла руку; – На нас не светить! Ночное зрение нарушите. Не слишком дипломатично, но я здорово устала после этой богатой событиями ночи. Он остановился посреди движения. Мне не надо было видеть его лицо, чтобы понять: ему это не понравилось. Люди вроде Раймонда охотнее отдают приказы, чем выполняют. Но он выключил фонарь – молодец. Около него стояли миз Гаррисон, Баярд и Бо. Фонарь был у него одного. Но ручаюсь, что его свиту не волновал вопрос ночного зрения, и каждый из них был бы рад иметь с собой фонарь. Мы с Ларри все еще были в комбинезонах, и мой мне уже надоел. Единственное, чего мне хотелось бы, – вернуться в гостиницу и выспаться. Но раз прибывает Жан-Клод, спать все равно не придется, с тем же успехом можно и работать. И к тому же Стирлинг – единственный здесь клиент, который мне платит. Ну да, я действительно получаю за ликвидацию вампира, если она выполняется по закону, но это не куча денег. Поездку финансирует Стирлинг, и он заслуживает, чтобы его деньги были отработаны. Так мне кажется. – Мы уже давно вас ждем, миз Блейк. – Извините, что гибель молодой девушки создала для вас неудобства, мистер Стирлинг. Пойдем наверх? – Я возражаю против смысла вашей реплики, будто я глух к чужому горю, миз Блейк. Он стоял в лунной полутьме, такой прямой, такой властный. Миз Гаррисон и Баярд чуть придвинулись к нему, выражая свою поддержку. Бо остался за спиной Стирлинга с таким видом будто ситуация его слегка забавляет. На нем был черный блестящий плащ с капюшоном, и он походил на фантом. Я глянула на чистое, искристое небо. Глянула на Бо. Он так широко улыбнулся, что зубы блеснули при луне. Я покачала головой, ничего не сказав. Может, он был когда-то бойскаутом и был готов к таким ночным вылазкам. – Ладно, как хотите. Давайте заканчивать. Я не стала ждать и просто пошла наверх. Ларри, идя рядом со мной, сказал: – Ты была груба. Я покосилась на него. – Я всегда такая. – Анита, он клиент, который нам платит. – Слушай, не читай мне нотации, ладно? – Какая муха тебя укусила? Я остановилась. – Откуда мы сейчас пришли, помнишь? Вот эта самая муха. Я думала, тебя это тоже должно чуть больше трогать. – Меня это трогает, но я помню, что у нас есть работа. Я сделала глубокий вдох и медленный выдох. – Ладно, ты прав. Постараюсь быть повежливее. Стирлинг догнал нас в сопровождении своей свиты. – Вы идете, миз Блейк? – И он промаршировал мимо с абсолютно прямой спиной. Миз Гаррисон оступилась, и если бы Баярд не подхватил ее за руку, хлопнулась бы на задницу. Она так и не сняла туфель на каблуках. Может быть, кодекс поведения секретарши запрещает ношение спортивной обуви? За ней шел Бо, и полы его черного плаща похлопывали по бедрам. Этот отчетливый шлепающий звук меня больше всего раздражал. Ладно, может, сейчас меня все раздражает. У меня явно ворчливое настроение. Где-то там сейчас Джефф Квинлен. Он либо уже мертв, либо получил один укус. Моей вины в этом нет. Я сказала его отцу, чтобы приложил облатки ко всем входам. О собачьем лазе я бы тоже подумала, если бы увидела его, но я не осматривала дом. Подумала бы, даже если бы сочла паранойей, – защищать собачий лаз, но я бы это сделала, и Бет Сент-Джон была бы жива. Я отбросила эту мысль. Бет Сент-Джон мне уже не вернуть, но я могу спасти Джеффа. И сделаю это. Сделаю! Я не хотела мстить вампиру, который его убьет, – я хотела хоть раз успеть вовремя. Хоть раз в жизни спасти человека, а месть оставить кому-нибудь другому. А если в эту самую минуту Джеффа растлевают? Это чудовище, которое я видела в гостиной Квинленов, – если оно не ограничится укусом? О Господи, я надеялась, что этого не будет. Я точно знала, что от укуса вампира я Джеффа вылечить смогу, но если его еще изнасилует монстр – не знаю. Что, если я его найду, а спасать уже будет нечего? Рассудок – порой очень хрупкая вещь. Поднимаясь на холм, я стала молиться, и на меня снизошло частичное спокойствие. Ни видений, ни ангельского пения, просто ощущение покоя. Я глубоко вздохнула, и что-то тугое, противное, сжимавшее мне сердце, отпустило. Я сочла это добрым знаком, что смогу найти Джеффа, пока еще не будет поздно. Но где-то в глубине души жило сомнение. Бог не всегда спасает всех. Часто Он всего лишь дает тебе силы пережить потерю. Боюсь, что я не до конца верю в Бога. Я никогда не сомневалась в Нем, но Его мотивы мне недоступны. Неисповедимы и так далее. И хоть раз в жизни мне хотелось ясно их понять. Луна горела над вершиной холма серебряным костром. Воздух почти светился. Дождь унесся, подарив свое благословение какой-то другой земле. Видит Бог, как был бы здесь полезен этот дождь, но я лично радовалась, что не приходится ковылять по сырой земле в стекающих с горы потоках. Тут бы образовалась такая грязь... – Итак, миз Блейк, не начать ли нам? – спросил Стирлинг. – Сейчас начнем, – ответила я, поглядев на него и проглотив кучу резкостей, которые мне хотелось сказать. Ларри прав. Стирлинг – противный тип, но ведь я не на него злюсь. Он просто подходящий объект, чтобы сорвать злость. – Мы с мистером Киркландом пройдем на кладбище, но вам придется остаться здесь. Передвижение посторонних очень отвлекает. Ну не дипломат ли я? – Если вы собирались заставить нас стоять зрителями, мы с тем же успехом могли бы остаться у подножия, избавив себя от утомительного подъема. Вот и награда за дипломатичность. – Вам бы понравилось, если бы я попросила вас остаться у подножия, где вам не было бы видно, что мы делаем? Он обдумал это около минуты. – Нет, я думаю, мне бы это не понравилось. – Тогда какие у вас сейчас претензии? – Анита! – сквозь зубы прогудел Ларри. Я не обратила внимания. – Послушайте, мистер Стирлинг, у меня была очень трудная ночь. И у меня просто вышли запасы кротости. Пожалуйста, не мешайте мне делать мою работу. Чем быстрее я ее закончу, тем быстрее поедем по домам. О'кей? Честность – я надеялась, что искренняя честность сработает. Почти ничего другого у меня не осталось. Он задумался, потам кивнул: – Хорошо, миз Блейк. Выполняйте свою работу, но я вот что вам хочу сказать: вы намеренно ведете себя неприятно. И надеюсь, что ваша работа будет достаточно впечатляющей. Я раскрыла рот, и Ларри стиснул мне руку выше локтя. Не слишком сильно, но достаточно. Я проглотила все, что хотела сказать, и пошла от них прочь. Ларри – за мной, храбрец Ларри. – Что с тобой сегодня? – спросил он, когда Стирлинг и остальные уже не могли нас слышать. – Я тебе уже сказала. – Нет, – ответил он, – дело не в убийствах. Я же видел, как ты сама убивала людей и потом куда меньше расстраивалась. В чем дело? Я остановилась и минуту простояла на месте. Он видел, как я сама убивала людей и потом куда меньше расстраивалась. Это правда? Я подумала еще мгновение. Да, это правда. И очень печальная правда. Я знала, в чем дело. Слишком много я видела убитых за последние полгода. Слишком много крови. Слишком много убийств. Некоторые из них совершала я. Не все они были санкционированы штатом. И еще я хотела броситься на поиски Джеффа Квинлена, но ничего не могла сделать, пока Жан-Клод не будет здесь. В самом деле не могла. Но чувство было такое, будто моя работа мешает моему сотрудничеству с полицией. Это дурной признак? Или хороший? Я набрала в легкие холодный горный воздух. Потом стала его очень медленно выдыхать, ни о чем, кроме дыхания, не думая. Вдох – выдох, вдох – выдох. И только обретя спокойствие, я вновь посмотрела на Ларри. – Я действительно сегодня слегка раздражена, Ларри. Ничего, все будет нормально. – Если бы я переспросил “Слегка?” с удивлением в голосе, ты бы взбесилась? Я улыбнулась: – И еще как. – Ты стала куда мрачнее обычного после разговора с Жан-Клодом. Что стряслось? Я глядела в улыбающееся лицо Ларри, и мне, не хотелось ему рассказывать. Он был не намного старше Джеффа Квинлена – на четыре года. Сам еще мог сойти за старшеклассника. – Ладно, – кивнула я и рассказала ему. – Вампир-педофил – разве это не против правил? – Каких правил? – Что можно быть монстром только одного вида одновременно. – Для меня это тоже было неожиданно. Лицо Ларри вдруг исказилось. – Господи ты Боже мой, и сейчас Джефф с этим монстром! – Ларри с ужасом посмотрел на меня, и было видно, что до него дошло. – Анита, мы должны что-то сделать. Надо его спасти! Он повернулся, чтобы спускаться с холма. Я поймала его за рукав. – Ничего мы не можем сделать, пока Жан-Клод не будет здесь. – Но не можем же мы не делать совсем ничего! – Мы делаем. Мы делаем свою работу. – Но как можно... – Потому что ничего другого сейчас мы делать не можем. Ларри пристально посмотрел на меня, потом кивнул: – Ладно. Если ты можешь сохранять спокойствие, я тоже смогу. – Вот и молодец. – Спасибо за комплимент. Теперь покажи мне тот фокус, о котором говорила. Я не слышал, чтобы кто-то умел читать мысли мертвецов, не подняв их сперва из могил. Честно говоря, я не знала, сможет ли Ларри это сделать. Но если сказать ему, что может не получиться, это уверенности не прибавит. Магическая сила – если это слово годится – часто нарастает и спадает в зависимости от того, насколько ты в себя веришь. Я видела людей очень сильных, полностью искалеченных сомнениями в себе. – Я пойду по кладбищу... – Я не знала, как передать это словами. Как объяснить то, что до конца не понимаешь сама? Я всегда имела некоторое сродство к мертвым. Еще ребенком я могла сказать, отлетела душа из тела или нет. Помню, на похоронах моей двоюродной бабушки Кэтрин – . я получила свое второе имя в ее честь, и она была любимой тетушкой моего отца – я почувствовала, что ее душа парит над гробом. Я посмотрела вверх, ожидая ее увидеть, но глаза не видели ничего. Я никогда не видела ни одной души. Я их чувствую, но никогда не видела. Теперь я знаю, что душа тети Кэтрин не отлетала довольно долго. Обычно души отлетают в первые три дня – некоторые сразу, некоторые потом. Душа моей матери уже отлетела к моменту похорон. Я ее не чувствовала. Ничего не было в закрытом гробу с покрывалом с красными розами – будто гроб остыл. Это дома я чувствовала, будто моя мать где-то близко. Не ее душа, но какая-то ее часть, которая исчезла не сразу. Я слышала ее шаги в коридоре, будто она шла поцеловать меня на ночь. Еще месяцами она ходила по дому, и мне это было приятно. Когда она наконец ушла, я уже была готова ее отпустить. Отцу я никогда об этом не говорила. Мне было всего восемь, но я уже знала, что он ее не слышит. Мы с отцом очень мало говорили о смерти матери – он от этого плакал. Призраков я начала ощущать гораздо раньше, чем научилась поднимать мертвых. То, что я собиралась сейчас сделать, – усилить это ощущение или, быть может, воспользоваться сочетанием этих умений. Не знаю. Но объяснять это было бы так же трудно, как описать душу тети Кэтрин, парящую над гробом. Ты либо ощущаешь это, либо нет. Слова здесь бессильны. – Ты призраков видишь? – Прямо сейчас? Я улыбнулась и. покачала головой: – Нет вообще. – Ну, я знал, что в доме Калвинов нет призраков, сколько бы о них ни рассказывали. Но возле нашего города была пещера, и там что-то было. Что-то неприятное. – Это был призрак? Он пожал плечами. – Я никогда не пытался выяснить. Но больше никто, кажется, этого не ощущал. – Ты знаешь, когда душа покидает тело? – спросила я. – В смысле, ты это умеешь чувствовать? – Конечно. – Он сказал так, будто каждый это умеет. Я не могла не улыбнуться. – Это хорошо. Я именно это и собираюсь сделать. Не знаю, что ты увидишь и увидишь ли вообще что-нибудь. Раймонд будет разочарован, потому что он не увидит ничего – разве что у него куда больше талантов, чем кажется с виду. – Что ты собираешься делать, Анита? Нам в колледже ничего не говорили насчет “ходить по кладбищу”. – Это не магическое заклинание – несколько слов и жестов, и готово. Ничего похожего. – Я пожала плечами, пытаясь передать словами то, для чего слов не придумали. – Это скорее экстрасенсорика, чем магия. Ничего физического. Не движение мышц или даже мыслей. Это... в общем, я просто это делаю. Давай я начну, а потом, если смогу, включу тебя или попытаюсь тебе объяснить по ходу дела. О'кей? Он пожал плечами: – Давай попробуем. Я все равно не понимаю, что ты будешь делать, но это нормально. Обычно я не знаю, что происходит. – Но ты всегда потом соображаешь, – сказала я. Он ухмыльнулся: – Молодец я, правда? – Это точно. Я стояла почти в середине взрытой площадки. Еще не так давно я боялась того, что собираюсь делать. Не самого действия – на самом деле меня пугало, что я на это способна. Такое умение не свойственно человеку. Но мне недавно пришлось много передумать на тему о том, что делает тебя человеком, а что – монстром. Когда-то я уверенно определяла и себя, и всякого другого. Теперь я уже не могла сказать точно. Кроме того, я практиковалась. Конечно, я практиковалась на пустых кладбищах, где были только я и мертвецы. Ладно, еще и ночные насекомые, но членистоногие не мешали мне сосредоточиться. В отличие от людей. Даже спиной я ощущала присутствие Ларри – его тепло. Оно мне мешало. – Ты можешь отойти еще назад? – Конечно. На сколько? Я покачала головой. – Так, чтобы тебя еще было видно. Он приподнял брови. – Может, мне лучше пойти подождать с мистером Стирлингом? – Если ты это выдержишь. – Выдержу. Я охмуряю клиентов лучше, чем ты. Вот это была чистейшая правда. – Отлично. Когда я тебя позову, иди медленно. Я никогда не пробовала разговаривать во время этой работы. – Как скажешь. – Он засмеялся почти нервно. – Жду не дождусь увидеть. Я не стала отвечать и повернулась, уходя от него. Когда я обернулась, он шел к остальным. Надеюсь, Ларри не был разочарован. Я все еще не была уверена, сможет ли он хоть что – то ощутить. И я повернулась к ним спиной. Смотреть на них – это бы меня точно отвлекло. Растительность с вершины горы была срезана, и я стояла будто на краю мира, глядя вниз. Луна заливала этот мир приглушенным сиянием, таким ярким, что воздух словно горел рассеянным светом. Волосы шевелил легкий ветерок. Он нес запах зелени и свежести, будто и в самом деле пролился дождь. Я закрыла глаза и подставила кожу ветру, предоставив ему перебирать мои волосы. Не было слышно ни звука, только цикады верещали где-то внизу. Только я, ветер и мертвые. Я не могла объяснить Ларри, как я это делаю, потому что сама не очень понимала. Не движение мышц, не оформленная мысль, не произнесенное слово. Ничего такого. Будто я открылась кожей. Будто все нервные окончания обнажились под ветром. Кожа остыла, будто из нее изошел холодный ветер. Его не было видно, его нельзя было ощутить – то есть никто, кроме меня, его бы не ощутил. Но он присутствовал, он был реален. Холодные пальцы “ветра” распростерлись вокруг меня. В радиусе десяти – пятнадцати футов я теперь могла обшаривать могилы. Когда я двигалась, этот круг перемещался вместе со мной. Я подняла руку и махнула ею над толовой, не оборачиваясь посмотреть, идет ли Ларри. Я осталась в своем круге. Я держалась в нем, стараясь не трогать мертвых, пока не подойдет Ларри. Я надеялась, что он сможет ощутить происходящее, а для этого логично будет, если он будет присутствовать с самого начала. Послышались шаги по сухой земле – раскатистые, как гром, будто слышен был хруст каждой крошки грунта. Ларри остановился рядом со мной. – Боже мой, что это? – Что именно? – Мой голос прозвучал одновременно далеко и гулко. – Этот холодный ветер. – В голосе Ларри звучал некоторый испуг. Так и надо. Всегда, когда занимаешься магией, надо слегка бояться. Когда ты начинаешь воспринимать ее как должное, тут-то и попадаешь в беду. – Подойди ближе, но не прикасайся. Я не была уверена, что прикасаться нельзя, но осторожность никогда не повредит. Он медленно подошел, протянув руку, будто чувствуя ветер кожей. – Иисус, Мария и Иосиф! Анита, этот ветер от тебя. Он от тебя идет. – Да, – ответила я. Ларри вытаращил глаза – у него не только голос был слегка перепуганный. – Если бы рядом стоял Стирлинг, он бы ничего не заметил. Никто бы из них не заметил. Ларри покачал головой: – Как можно этого не заметить? – Он почти касался меня рукой, но все же не дотрагивался. – Чем ближе к тебе, тем он холоднее, или сильнее, или еще что-то. – Интересно, – заметила я. – И что дальше? – спросил он. – Дальше будем ощупывать мертвых. Я отпустила ветер, будто разжала пальцы. Они протянулись вниз. Что это за чувство, когда проходишь сквозь твердую землю и касаешься лежащих в ней мертвецов? Ничего человеческого в этом нет. Будто невидимые пальцы сливаются с землей и ищут. На этот раз далеко искать не надо было. Земля была перерыта, и мертвецы лежали под самой поверхностью. Я раньше делала такое только на ухоженных кладбищах, где каждая могила, каждое тело было отдельно от других. Ветер коснулся Ларри как камня в потоке. Вокруг него заплескалась, зарябила сила. Он был живой, это нас отвлекало. Но мы потренировались и приспособились его обтекать. Я стояла над костями – они лежали под землей, недоступные ничьему глазу. Я попыталась сойти с них и только наступила на другие. Земля была набита костями, как пирог изюминками – меж ними не выгрызешь. Я стояла на плоту из костей в море красной сухой глины. Куда бы я ни дотрагивалась, там было тело – фрагмент кости. Не было чистого места, где развернуться. Я стояла, сжавшись внутри себя, пытаясь разобраться в ощущениях. Вон та бедренная кость в десяти ярдах – от того же скелета, что и грудная клетка под ногами. Ветер истекал и касался фрагмента за фрагментом; я могла бы сложить этот скелет, как мозаичную головоломку. Именно это и стала бы делать моя сила, если бы я попыталась его поднять. Я шла, наступая на мертвых, и повсюду складывала кости. Оставались отдельные фрагменты, но я их запоминала. Ларри шел за мной, на удивление гладко, как умелый пловец, оставляющий лишь слабую рябь. Впереди бледным пламенем вспыхнул призрак, и я направилась к нему. Он приподнялся извивающейся змеей, наблюдая за мной без глаз. Некоторые призраки испытывают к живым определенную враждебность, ревность. Если бы мне случилось пролежать сотню лет в заброшенном клочке земли, я бы тоже, может, на людей стала бросаться. – Что это? – спросил Ларри. – Что ты видишь? – Я думаю, это призрак. Никогда не видел, как они материализуются. Он протянул руку, будто хотел дотронуться. Я успела перехватить его руку, и сила Ларри внезапно ожила порывом ветра, который мог бы отвести назад волосы с лица. Наш круг вдруг стал шире, будто изменили настройку объектива. Мертвые стали просыпаться под действием нашей объединенной мощи, как загораются веточки в костре. Наша сила раскинулась над ними, и они выдали свои тайны. Все было здесь, все фрагменты – кости с высохшими обрывками мышц, зияющие черепа, и нам надо было только вызвать их. Из земли как дым поднялись еще два призрака. Слишком много активных призраков для такого маленького и такого старого кладбища. Будто они все озлились, что их обеспокоили. Уровень враждебности был непривычно высок. Объединение наших сил расширило круг не вдвое – вчетверо. Ближайший призрак стоял столбом пламени. Он был силен, мощен. Полноценный призрак на кладбище, уже двести лет не видевшем похорон! Я уставилась на него, и Ларри тоже. Пока мы его не трогаем, нам ничего не грозит. Да если и тронем, нам тоже ничего не грозит. Призраки на самом деле не могут причинять физический вред. Они могут хвататься, но если не обращать на них внимания, отваливаются. Если обращать внимание, могут стать докучными. Могут испугать, но если дух причиняет реальный вред, то это не призрак. Демон, чернокнижная нежить, только не призрак. Глядя на извивающуюся фигуру, я не была уверена, что это обычный призрак. Призраки выдыхаются. Они выцветают до теней, которые уже обычно не материализуются, потом остается только заколдованное место, где тебя пробирает крупная дрожь, потом мелкая, а потом вообще ничего не остается. Призраки не существуют вечно. А эти казались слишком плотными – для призраков. – Прекратите! – крикнул мужской голос. Мы с Ларри обернулись. Со стороны, противоположной той, откуда мы пришли, на вершину выпрыгнул Магнус Бувье. Волосы упали ему на лицо, закрыв от луны все, кроме глаз. Они сверкали отражением света, мне не видимого. – Прекратите! Он махал руками, рубашка с длинными рукавами болталась поверх джинсов навыпуск. Подбежав к границе круга ветра, Магнус застыл. Потом протянул руку, будто хотел коснуться. Двое в одну ночь, умеющих ощущать силу. Необычно, зато здорово. Не скрывайся Магнус от полиции, нам нашлось бы, что обсудить. – Вас предупреждали держаться от этого места подальше, мистер Бувье, – сказал Стирлинг. Бувье поглядел на него, медленно повернув голову, будто трудно было сосредоточиться на чем-нибудь, кроме силы холодного ветра. – Мы хотели решить дело добром, – сказал Стирлинг. – Что ж, это не вышло не по нашей вине. Бо! Щелканье патрона, загоняемого в зарядную камеру помпового ружья, – звук очень четкий. Я повернулась к нему с пистолетом в руке. Не помню, чтобы я об этом подумала – просто оказалось, что я смотрю на Бо поверх ствола. Он держал ружье в руках, ни на что конкретно не направляя. Это его и спасло. Если бы он целился в нашу сторону, я бы его застрелила. У меня все еще держалось двойное зрение. Я видела кладбище спиной, где зрительных нервов нет. Кладбище было моим. Я знала его тела, знала его призраков. Я знала, где лежат все фрагменты. Глядя в прицел браунинга, я видела Бо и его ружье, но у меня в голове мертвые все еще собирали свои рассеянные фрагменты. Призраки оставались реальными. Сила, истекающая от нас, возбудила их. Они танцевали и раскачивались сами по себе, но они снова уйдут в землю. Есть множество способов поднимать мертвых, но ни один не поднимает их навсегда. Я не могла отвернуться от ружья, чтобы посмотреть, что делает Бувье. – Анита, пожалуйста, не поднимайте этих мертвых. – В его низком голосе звучала нотка мольбы. Я подавила желание обернуться. – Почему, Магнус? – Убирайтесь с моей земли! – потребовал Стирлинг. – Это не ваша земля. – Убирайтесь, или вас застрелят за проникновение в частное владение. Бо глянул в мою сторону. – Мистер Стирлинг? Он тщательно следил, чтобы не направить ружье угрожающим образом. – Делайте то, за что я вам плачу, – сказал Стирлинг. Бо начал поднимать приклад к плечу, но очень медленно, глядя на меня. – Не надо, – сказала я, делая медленный выдох, чтобы тело успокоилось. Остался только пистолет у меня в руке и моя мишень. Бо опустил ствол. Я сделала вдох и сказала. – Положите его на землю. Вы слышите? – Миз Блейк, это не ваше дело; – сказал Стирлинг. – Вы хотите застрелить человека за нарушение границ у меня на глазах. Ларри тоже уже достал пистолет, но ни в кого конкретно не целился, за что я была ему благодарна. Нацеленные пистолеты имеют тенденцию .стрелять сами по себе, если ты не знаешь, что делаешь. – На землю, Бо, Третий раз я повторять не буду. Он положил ружье на землю. – Я вам плачу деньги. – Этого недостаточно, чтобы я дала себя убить. Стирлинг издал рассерженный звук и шагнул вперед, будто собираясь сам поднять ружье. – Не надо, Раймонд. Пуле все равно, в ком проделать дырку. Он повернулся ко мне. – Как это вы смеете держать меня на мушке на моей собственной земле? Я слегка опустила ствол. Если долго стоять в позе для стрельбы, рука начинает дрожать. – А как вы смели привести сюда Бо с оружием? Вы знали, что мое представление привлечет Бувье. Знали – и все задумали заранее. Вы хладнокровный подонок, Стирлинг. – Мистер Киркланд, вы позволяете ей разговаривать со мной в таком тоне? Я же клиент! Ларри покачал головой: – В этом деле я на ее стороне, мистер Стирлинг. Вы устроили засаду на этого человека. Хотели его убить. Зачем? – Хороший вопрос, – сказала я. – Почему вы так боитесь семьи Бувье? Или вы боитесь именно его? – Я никого не боюсь. Ладно, оставляю вас с вашим приятелем. Он повернулся и пошел, остальные за ним. Бо как-то замялся. – Я принесу ваше ружье вниз, – сказала я. Он кивнул: – Я так и подумал. – Только не надо ждать меня там с другим ружьем. Он посмотрел на меня долгим взглядом. На нас обоих потом покачал головой. – Я пойду домой к жене. – Это будет правильно, Бо. Он пошел прочь, хлопая полами плаща. Потом повернулся и сказал: – Я в этом больше не участвую. Мертвецу деньги ни к чему. Я знала некоторых вампиров, которые могли бы с этим не согласиться, но сказана только: – Рада это слышать. – Я просто не хочу получать пулю, – объяснил он и скрылся за гребнем холма. Я осталась стоять с поднятым в небо стволом. Потом медленно повернулась, оглядывая вершину. Мы были одни. Только мы трое. Так зачем же мне держать пистолет? Магнус шагнул вверх по склону и остановился, поднял тонкие руки в заряженный энергией воздух. Попробовал его пальцами, как воду. Рябь от его прикосновения коснулась моей кожи. Нет, еще рано убирать пистолет. – Что это было? – спросил Ларри. Пистолет все еще был у него в руке, ствол смотрел в землю. Сверкающие глаза Бувье обернулись к Ларри. – Он не некромант, Анита, но в нем есть больше, чем кажется с виду. – Это про всех нас можно сказать, – ответила я. – Так почему вы не хотели, чтобы я поднимала этих мертвых, Магнус? Он смотрел на меня. Глаза его были полны огоньков, как отражений на поверхности воды, но это были отражения предметов, которых тут не было. – Отвечайте, Магнус! – А то что? – спросил он. – Застрелите меня? – Может быть. Он стоял на склоне и поэтому казался ниже меня, так что я смотрела на него сверху вниз. – Я не думал, что кто-нибудь может поднять мертвых настолько старых, не принеся человеческой жертвы. Я думал, вы возьмете у Стирлинга деньги, попытаетесь, провалитесь и отправитесь домой. Он снова шагнул вперед, касаясь руками разлитой в воздухе энергии, будто пробуя ее. Будто не зная, может ли он сквозь нее пройти. Ларри ахнул от этого прикосновения. – При такой силе вы могли бы поднять несколько мертвых, может быть, даже достаточно. – Достаточно – для чего? – спросила я. Он поглядел на меня так, будто проговорился – сказал вслух мысль, подуманную про себя. – Анита, Ларри, нельзя поднимать мертвых на этой горе. Нельзя. – Назовите причину. Он улыбнулся: – Вряд ли достаточно будет того, что это моя просьба? – Вряд ли. – Жаль, что на вас не действует гламор. – Он шагнул вверх по склону. – Конечно, если бы он действовал, нас бы тут не было, правда? Раз он не хочет отвечать на один вопрос, попробуем другой. – Зачем вы удрали от полиции? Он подступил еще на шаг, и я отступила. Ничего откровенно угрожающего он не сделал, но что-то было в нем та-кое... чуждое. В его глазах мелькали образы, которые вызывали у меня желание заглянуть внутрь, посмотреть, что же они отражают. Я почти видела деревья, воду... Как бывает, когда мелькнет что-то в боковом зрении, только здесь оно было цветное. – Вы сообщили полиции мою тайну. Зачем? – Я должна была. – Вы в самом деле думаете, что это я так ужасно поступил с теми мальчиками? Он шагнул еще раз, войдя в поток силы, но не так легко, как Ларри. Он был как гора – огромный, он заставлял силу расступаться перед ним, будто в магическом смысле он занимал больше места, чем казалось невооруженному глазу. Я обеими руками направила браунинг ему в грудь. – Нет, я так не думаю. – Зачем тогда наставлять на меня пистолет? – Зачем тогда химичить с этой фейри-магией? Он улыбнулся. – Сегодня мне много пришлось исполнять гламора. Это увлекает. – Вы питаетесь от своих клиентов, – сказала я. – Это не просто бизнес. Вы выкачиваете из них энергию. Сволочной темный круг. Он грациозно пожал плечами. – Мне не дано изменить свою природу. – Откуда вы знаете, что жертвы были мальчиками? – спросила я. Ларри встал слева от меня, направляя пистолет в землю. Я как-то наорала на него, чтобы не целился в собеседника сразу. – Полицейские сказали. – Врете. Он вежливо улыбнулся: – Один из них коснулся меня, и я все это увидел. – Удобно, – сказала я. Он протянул руку в мою сторону. – Даже не думайте! Ларри взял Магнуса на мушку. – Анита, что происходит? – Пока не знаю. – Простите, я не могу вам позволить поднимать здесь мертвых. – И как вы собираетесь нам помешать? – спросила я. Он глядел на меня, и я ощутила, как что-то толкает мою магию, будто что-то огромное плывет из тьмы. Я даже ахнула. – Стоять на месте, а то спущу курок! – Я же и мускулом не шевельнул, – спокойно сказал он. – Не валяйте дурака, Магнус. Вы на волосок от того, чтобы получить пулю. – А что он сделал только что? – спросил Ларри. Его руки, держащие пистолет, чуть подрагивали. – Потом. Магнус, руки на голову. Очень медленно. – Вы собираетесь, как говорят по телевизору, меня “взять”? . – Именно так, – ответила я. – И со мной у вас больше шансов добраться до тюрьмы живым, чем с любым из копов. – Вряд ли я пойду с вами. На него глядели два ствола, и все же он говорил уверенно, Либо он дурак, либо знает что-то, чего не знаю я. Дураком я его не считала. – Скажи, когда в негострелять, – попросил Ларри. – Когда я выстрелю, можешь тоже стрелять. – О'кей. Магнус смотрел то на меня, то на Ларри. – Из-за такого пустяка вы готовы меня убить? – Глазом не моргнув, – заверила я его. – А теперь сцепите руки на голове. – А если нет? – Магнус, я не блефую. – У вас в пистолетах серебряные пули? Я уставилась на него. Ларри рядом со мной пошевелился. Когда долго держишь кого-то под прицелом, рука устает или затекает. – А ведь ручаюсь, что серебряные. Серебро против фейри плохо помогает. – Я помню, – сказала я. – Холодное железо эффективнее. – Даже обычные свинцовые пули были бы лучше серебра. Металл луны – друг фейри. – Руки! А то сейчас проверим, насколько тело фейри любит серебряные пули. Он медленно, грациозно поднял руки вверх. Они уже были выше плеч, когда Магнус опрокинулся назад, на склон. Я выстрелила, но он катился вниз, и я почему-то не могла его ясно разглядёть. Будто воздух вокруг него взвихрился. Мы с Ларри стояли на вершине и стреляли по нему, но вряд ли кто-то из нас хоть раз попал. Магнус катился по земле еще быстрее, чем казалось, потому что его даже при луне становилось все труднее видеть, пока он не исчез в подлеске на середине склона. – Ты мне только не говори, что он нам глаза отвел, – сказал Ларри. – Он не отвел нам глаза, – ответила я. – А что он сделал? – Откуда мне знать? В курсе элементарной фейрилогии этому не учили. – Я покачала Головой. – Давай отсюда сматываться. Не знаю, что тут происходит, но думаю, клиента мы потеряли. – И номера в отеле тоже? – Не знаю, как раз пойдем и. выясним. Я щелкнула предохранителем браунинга, но оставила пистолет в руке. Можно было и не ставить на предохранитель, но на склоне ночью всегда есть шанс оступиться, даже при луне. – А ты мог бы уже убрать пистолет, Ларри, – сказала я. Он не поставил оружие на предохранитель. – Ты же не убрала? – Я на предохранитель поставила. – Ох! – Ларри слегка смутился, но щелкнул предохранителем и сунул пистолет в кобуру. – Ты думаешь, они бы в самом деле его убили? – Не знаю. Может быть. Бо, наверное, в него выстрелил бы, но ты видел, насколько нам это помогло. – Зачем Стирлингу убивать Магнуса? – Не знаю. – Почему Магнус убежал от полиции? – Не знаю. – Мне не нравится, что ты мне на все вопросы отвечаешь “не знаю”. – Мне тоже. Я последний раз обернулась, пока вершина была еще видна. Призраки извивались и полыхали, как свечи, как холодное белое пламя. Теперь я знала кое-что еще, чего не знала до сегодняшней ночи. Некоторым из этих тел почти триста лет. На сто лет старше, чем нам сказал Стирлинг. Зачем он лгал? Может быть, боялся, что я откажусь. Может быть. Среди этих тел есть останки индейцев. Осколки украшений, кости животных – европейцы так не делали. Здешние индейцы не хоронили мертвых в земле – по крайней мере, не в простых могилах. А это кладбище не было курганом. Что-то тут происходило, и я не имела ни малейшего понятия, что именно. Может, завтра мы сменим номера в отеле, отдадим обратно навороченный джип, возьмем на прокат машину и расскажем Берту, что клиента у него нет. Я даже поручу Ларри ему об этом сообщить. Для чего же нужны ученики, как не для того, чтобы переваливать на них черную работу? Ладно-ладно, я сама Берту скажу. Но только меня эта перспектива никак не радовала.18
Когда мы спустились с холма, Стирлинга и остальных уже не было. Мы сели в джип и поехали в гостиницу. Я искренне удивилась, что джип они с собой не забрали и не заставили нас идти пешком. Мне не показалось, что Стирлинг из тех, кто любит, когда его в буквальном смысле слова берут на мушку. Ладно, а кто же это любит? Номер Ларри был по коридору раньше моего. Засунув карточку в замок, он остановился. – Как ты думаешь, номера оплачены на эту ночь или надо собираться? – Собираться. Он кивнул и вдвинул карту. Ручка двери повернулась, и Ларри пошел к себе. Я подошла к следующей двери и вставила свою карту. Между нашими номерами была дверь, но ее мы отпирать не стали. Я люблю возможность уединения, даже от друзей. Особенно от товарищей по работе. Меня обступила тишина комнаты, и это было чудесно. Несколько минут тишины до встречи с Бертом, когда я должна буду ему сообщить, что все его денежки накрылись медным тазом. Номер состоял из спальни и прихожей. Моя собственная квартира ненамного больше. В стене слева был встроенный бар. Поскольку я совершенно не пью, для меня это было особенно интересно. Стены были розовыми с тонким узором из листьев с золотыми краями, ковер – темно-бордовым. Огромный диван настолько темно-лиловый, что казался черным. Широкое кресло того же цвета. Еще два кресла с лиловым, бордовым и лиственным узором. Все деревянные детали очень темные и сильно отполированы. Я даже подумала, что мне выделили номер для новобрачных, пока не увидела номер Ларри. Почти зеркальное отражение моего, только в зеленых тонах. У стены стоял вишневый письменный стол – подлинно антикварное изделие. Рядом с ним – дверь между номерами, но открывалась она в сторону от стола, чтобы его случайно не задели. Стол был украшен стопкой писчей бумаги с монограммой, а рядом – второй телефон. Для модемов постояльцев, наверное. Я никогда еще не останавливалась в таком дорогом номере, и у меня возникли серьезные сомнения, что Бидл, Стирлинг и Левенштейн согласятся в сложившихся обстоятельствах оплатить счет. Я обернулась на какой-то звук, и браунинг сам собой вырос у меня в руке. Я смотрела в прицел на Жан-Клода. Он стоял в двери ванной комнаты, в рубашке с длинными широкими рукавами, собранными в три пуфа, заканчивавшимися водопадом ткани, обрамлявшей длинные бледные пальцы. Высокий воротник перехвачен белым галстуком в кружевах, уходящим под жилет. Жилет черный, бархатный, с серебряными заколками. Сапоги до бедер облегали ноги как вторая кожа. Волосы у него были почти так же черны, как жилет, и трудно было сказать, где кончаются кудри и начинается бархат. Кружева на груди были заколоты знакомой мне серебряной булавкой с ониксом. – Вы собираетесь застрелить меня, ma petite? Я все еще держала его под дулом пистолета. Он не двигался, старался ничего не делать такого, что можно было бы воспринять как угрозу. Синие-синие глаза смотрели на меня серьезно и внимательно. Я подняла ствол к потолку и медленно выдохнула – оказалось, что я задержала дыхание. – Как вы сюда попали, черт побери? Он улыбнулся и оттолкнулся от дверной стойки. Грациозным скользящим движением вошел в комнату. Движением кошачьим, танцующим, еще каким-то. И чем бы ни было это “какое-то”, человеческим оно не было. Я убрала пистолет, хотя не была уверена, что мне этого хочется. Мне было комфортнее держать его в руке. Беда в том, что против Жан-Клода мне бы пистолет не помог. То есть, если бы я захотела убить Жан-Клода, пистолет бы очень даже помог, но последнее время у нас сложились отношения другого плана. Мы с ним встречались. Можете вы это понять? Я не была уверена, что могу. – Меня впустил портье. Голос Жан-Клода звучал очень мягко, дружелюбно-насмешливо – то ли надо мной, то ли над самим собой, трудно сказать. – Почему он это сделал? – Потому что я его попросил. – Он обходил меня кругом, как акула свою добычу. Я не поворачивалась, позволяя ему кружиться. Его бы только позабавило, если бы я за ним следила. Волосы у меня на шее встали дыбом. Я шагнула вперед и почувствовала, как убралась его рука. Он хотел коснуться моего плеча, а мне этого не хотелось. – Вы подействовали на портье ментальным фокусом? – Да, – сказал он. В этом одном слове заключалось очень многое. Я повернулась к нему. Он пялился на мои ноги. Потом поднял глаза к моему лицу и вдруг быстрым взглядом как-то охватил все мое тело. Полночно-синие глаза казались даже темнее обычного. Мы оба не знали, насколько я могу выдержать его взгляд. Я начинала думать, что способности некроманта дают преимущества не только в подъеме зомби. – Вам идет красное, ma petite. – Его голос стал тише и мягче. Он придвинулся ближе, не касаясь меня – знал, что этого лучше не делать, но его глаза показывали, где хотят оказаться руки. – Мне очень нравится ваш наряд. Его голос был теплым и бархатным и куда более интимным, чем слова. – У вас чудесные ноги. Еще больше бархатистости в голосе. Шепот в темноте окружал меня, как складки тепла. У него всегда был такой голос – будто ощутимый осязанием. Никогда ни у кого такого не слышала. – Прекратите, Жан-Клод. У меня слишком маленький рост для чудесных ног. – Никогда не понимал эту современную одержимость ростом. Он провел руками над моими колготками, так близко, что будто дыхание тепла прошло по коже. – Прекратите это, – сказала я. – Что прекратить? Такой теплый, такой безобидный голос. Ага, как же! Я встряхнула головой. Просить Жан-Клода не быть занудой – то же самое, что просить дождь не быть мокрым. Так чего стараться? – Ладно, флиртуйте как хотите, но только помните, что вы прилетели спасти жизнь мальчишке. Мальчишке, которого, быть может, насилуют прямо сейчас, пока мы тут сидим и теряем время. Он глубоко вздохнул и подошел ко мне. Что-то, наверное, отразилось у меня на лице, потому что он сел в кресло напротив, не пытаясь пристроиться ближе. – У вас есть привычка, ma petite, всегда портить мне удовольствие от попыток вас соблазнить. – Ура, – мрачно ответила я. – Так, может быть, перейдем к делу? Он улыбнулся своей прекрасной, совершенной улыбкой. – Я договорился на сегодня о встрече с Мастером Брэисона. – Прямо так? – спросила я. – Разве это не то, а чем вы меня просили? – Снова в его голосе прорезалась легкая нота насмешки. – То. Я просто не привыкла, что вы делаете именно то, о чем я прощу. – Я бы дал вам все, что вы хотите, ma petite, если бы вы только мне это позволили. – Я просила вас уйти из моей жизни. Кажется, вам этого не хочется. Он вздохнул: – Нет, ma petite, этого мне не хочется. Он не стал развивать тему, не стал говорить, что я предпочла ему Ричарда. Не произносил угроз жизни Ричарда. Как – то это странно. – Вы что-то задумали, – сказала я. Он повернулся, широко раскрыв глаза, прижимая длинные пальцы к сердцу. – Moi? (Я? – франц.) – Да, вы, – сказала я, потом мотнула головой, не продолжая тему. У него было что-то на уме – я достаточно хорошо его знала, чтобы заметить признаки. Но я достаточно хорошо его знала и для того, чтобы понимать: он не скажет мне, пока сам не захочет. Никто не умел хранить тайны так, как Жан-Клод, и никому не было известно их столько. В Ричарде не было обмана, а Жан-Клод обманом жил и дышал. – Мне надо переодеться и упаковать вещи перед тем, как мы отправимся. – Переодеть эту чудесную красную юбку? Зачем? Только потому, что она мне нравится? – Не только, – сказала я, – хотя это существенный аргумент “за”. Но дело в том, что я не могу поддеть под нее внутреннюю кобуру. – Не буду спорить, что присутствие второго пистолета поможет нашей завтрашней демонстрации силы. Я обернулась: – Как это так – завтрашней? Он широко развел руками. – Слишком близко к рассвету, ma petite. Мы даже не успеем доехать до логова Мастера раньше восхода. – Черт бы побрал, – произнесла я с чувством. – Я сделал что мог, ma petite, но даже я не могу отложить восход солнца. Я откинулась на спинку широкого кресла, до боли вцепившись в подлокотник. Затрясла головой. – Мы не успеем его спасти. – Ma petite, ma petite! – Он встал передо мной на колени, глядя в глаза. – Почему вас так волнует этот мальчик? Чем для вас так дорога его жизнь? Я смотрела на безупречные черты Жан-Клода и не могла найти ответа. – Не знаю. Он положил свои руки, поверх моих. – Вы себя терзаете, ma petite. Я высвободила руки, скрестила их на животе. Жан-Клод остался стоять, держа руки по обе стороны от меня. Он весь был очень близко, и я вдруг осознала, как коротка моя юбка. – Мне надо собрать вещи, – сказала я. – Зачем? Вам не нравится ваш номер? Он не двинулся, но вдруг мне показалось, что он еще ближе, чем был. Изгибы его тела ощущались волнами тепла. – Чтобы переехать, – ответила я. Он отклонился назад, присев на пятках, предоставляя мне пройти вплотную. Когда я это сделала, край моей юбки зацепил его щеку. – Ну вы и приставала, Жан-Клод. – Очень мило с вашей стороны это заметить, ma petite. Так все-таки зачем вам переезжать из такого хорошего номера? – За него платит клиент, а он уже больше не клиент. – Почему так, ma petite? – Я наставила на него пистолет. Он широко раскрыл глаза – идеальная маска изумления. Потом маска исчезла, и остались древние глаза – глаза, которые видели многое, но никак не могли понять, что же я такое. – Зачем вам это понадобилось? – Они хотели застрелить человека за нарушение границ. – Формально – да. Жан-Клод посмотрел на меня внимательными глазами. – У вашего клиента нет права защищать свою землю? – Нет, если это значит убивать. Кусок земли не стоит человеческой жизни. – Защита территории была достаточным поводом для убийства с начала времен, ma petite. Вы вдруг меняете правила? – Я не собираюсь стоять и смотреть, как человека убьют за то, что он прошелся по клочку грязи. К тому же, мне кажется, это была западня. – Западня? Вы имеете в виду заговор с целью убить это человека? – Да. – И вы были элементом этого заговора? – Наверное, меня использовали как приманку. Он ощутил мою власть над мертвыми. Она его притянула. – Дело становиться интересным. Как имя этого человека? – Сначала назовите мне имя нашего таинственного вампира. – Ксавье, – сказал Жан-Клод. – Вот так просто? Почему вы не назвали его раньше? – Я не хочу сообщать его полиции. – Почему? – Я же вам все объяснил. Теперь назовите мне имя человека, которого вы спасли. Я глядела на него, и мне не хотелось говорить. Мне не понравилось, как он заинтересовался этим именем. Но уговор есть уговор. – Бувье, Магнус Бувье. – Не знаю этого имени. – А должны были бы знать? Он только улыбнулся. Эта улыбка могла означать все что угодно или ничего. – Ну и противный же вы сукин сын! – Оma petite, как мне устоять, когда вы мне шепчете такие нежности? Я на него вызверилась, отчего он только улыбнулся шире. Чуть-чуть показались клыки. Тут кто-то постучал в дверь. Наверное, менеджер пришел меня выселять. Я пошла к двери, открыла ее, не потрудившись выглянуть в глазок, и потому человек, стоящий снаружи, застал меня врасплох. Это был Лайонел Баярд. Пришел лично нас вышвырнуть? Я застыла, уставившись на него. Он заговорил первым, нервно прокашлявшись. – Миз Блейк, я могу сказать вам пару слов? Для человека, который пришел нас выставлять, он вел себя невероятно вежливо. – Я вас слушаю, мистер Баярд. – Мне кажется, что коридор – неподходящее место для нашего разговора. Я отступила в сторону, пропуская его в комнату. Он шагнул внутрь, оправляя галстук. Скользнул взглядом по вставшему Жан-Клоду. Жан-Клод улыбнулся – приятно, чарующе. – Я не знал, что вы не одна, миз Блейк. Я мог бы зайти потом. Я закрыла дверь. – Ничего, мистер Баярд, все в порядке. Я рассказала Жан-Клоду о сегодняшнем недоразумении. – Гм, да, но... – Баярд смотрел то на меня, то на него, будто не зная, что сказать. Жан-Клод даже не то чтобы сел в кресло, а влился в него кошачьим движением. – У нас с Анитой нет секретов друг от друга, мистер?.. – Баярд, Лайонел Баярд. – Он подошел и протянул Жан-Клоду руку. Жан-Клод приподнял бровь, но руку принял. После рукопожатия Баярд вроде бы почувствовал себя увереннее. Нормальная процедура. Он не знал. кто такой Жан-Клод. Как он мог принять Жан-Клода за человека, мне не понять. Я лишь однажды видела вампира, который – мог сойти за человека, и он-то нисколько человеком не был. Баярд повернулся ко мне, поправляя очки, которые в этом не нуждались. Снова нервничает. Что-то произошло. – Что случилось, Баярд? – спросила я, закрыв дверь и прислонившись к косяку со скрещенными на груди руками. – Я пришел принести вам наши самые искренние извинения за то, что произошло сегодня вечером. Я только выкатила глаза. . – Вы извиняетесь передо мной? – Да. Мистер Стирлинг несколько вышел из себя. Не случись там вас, чтобы привести нас в чувство, могла случиться настоящая трагедия. Я попыталась ничего не выразить на своем лице. Не знаю, насколько мне это удалось. – Стирлинг на меня не злится? – Напротив, миз Блейк, он вам благодарен. Этому я не поверила. – В самом деле? – О да. На самом деле я уполномочен предложить вам премию. – За что? – За то, что удержали нас сегодня от непоправимых поступков. – Вы лично никаких непоправимых поступков не собирались совершать. Он скромно улыбнулся. Его поведение было фальшивым, как фальшивый жемчуг, но даже вполовину не настолько убедительным. – И какова же премия? – Двадцать тысяч, – сказал он. – Нет. – Простите? – мигнул он. – Я не хочу получать эту премию. – Я не уполномочен повышать сумму более двадцати тысяч, но могу переговорить с мистером Стирлингом. Наверное, он согласится повысить. Я покачала головой и отступила от стены. – Мне не нужны деньги. Я вообще не хочу получать эту премию. – Но вы же не бросаете нас, миз Блейк? – Он так часто мигал, что я испугалась, как бы он не упал в обморок. Он боялся, что я их брошу. Очень боялся. – Нет, я не бросаю эту работу. Но вы и без того платите огромный гонорар. Больше не требуется. – Мистер Стирлинг очень беспокоится, не оскорбил ли он вас. Я не стала его добивать – слишком легко. – Передайте мистеру Стирлингу, что я намного выше оценила бы его извинения, если бы они были высказаны лично. – Мистер Стирлинг – человек очень занятой. Он бы приехал сам, но у него масса срочных дел. Мне стало интересно, насколько часто Баярду приходится извиняться за большого босса, и насколько часто эти извинения связаны с тем, что коллеге-шестерке были приказано кого-нибудь пристрелить. – Хорошо, вы передали, что должны были. Передайте мистеру Стирлингу, что меня заставила отступить не возня с оружием. Я сегодня ночью прочла это кладбище. Там есть трупы, которым почти триста лет, а не двести. Триста лег, Лайонел, это очень старые зомби. – Вы можете их поднять? – Он подступил ближе, теребя лацканы. Настолько близко, что почти вторгся в мое личное пространство. Нет, лучше уж Жан-Клод. – Может быть. Вопрос не в том, могу ли я, а в том, стану ли, Лайонел. – Что вы хотите этим сказать? – Вы мне солгали, Лайонел. Вы снизили возраст мертвых почти на столетие. – Ненамеренно, миз Блейк, заверяю вас. Я только повторил то, что мне сообщил наш исследовательский отдел. Я не вводил вас в заблуждение намеренно. – Ну конечно! Он протянул руку, будто хотел до меня дотронуться. Я чуть отступила – ровно настолько, насколько требовалось. Он был очень напряжен. – Пожалуйста; поверьте мне, миз Блейк. – Он уронил руку. – Я не лгал вам намеренно. – Проблема в том, Лайонел, что я не знаю, смогу ли я поднять столь древних зомби без человеческого жертвоприношения. Даже у моих способностей есть предел. – Как приятно это слышать, – вкрадчиво заметил Жан-Клод. Я бросила на него сердитый взгляд. Он улыбался. – Но вы попытаетесь, миз Блейк? – Может быть. Я еще не решила. Он покачал головой: – Миз Блейк, мы сделаем для вас все, чтобы загладить эту ошибку. Целиком моя вина, что я не перепроверил результаты нашего исследовательского отдела. Есть ли что-нибудь, что лично я могу сделать для вас? – Сейчас – просто уйти. Я утром заеду в ваш офис обсудить детали. Для попытки подъема мне могут понадобиться дополнительные... параферналии. – Все что скажете, миз Блейк, все что скажете. – Отлично, я заеду. Я открыла дверь и встала рядом, думая, что намек достаточно ясен. Баярд понял. Он вышел, почти пятясь, и исчез, продолжая извиняться. Я закрыла за ним дверь и остановилась около нее. – У этого коротышки что-то на уме, – сказал Жан-Клод. – Я это вижу и без вампирских способностей. – Я тоже, – сказал Жан-Клод и поднялся с кресла плавным движением. Если бы я так свернулась на кресле, мне бы долго пришлось разминаться. – Пойду скажу Ларри, чтобы не укладывал вещи. Не понимаю, почему мы все еще наняты, но это так. – Может кто-нибудь другой поднять это кладбище? – Без человеческой жертвы – нет. И с ней, быть может, тоже нет. – Вы им нужны, ma petite. Судя по озабоченности этого человечка, им до смерти нужно, чтобы подняли этих мертвых. – На кону стоят миллионы долларов. – Мне не кажется, что на кону стоят только деньги, – сказал он. Я покачала головой: – Мне тоже. Он подошел ко мне. – Какие дополнительные параферналии могут вам помочь поднять мертвеца трехсотлетней давности, ma petite. Я пожала плечами: – Что-то побольше. Обычно я использую пару коз. Я открыла дверь. – А что вы думаете использовать сейчас? – Может быть, слона. – Мы уже вышли в коридор, и Жан-Клод смотрел на меня. – Шучу. Честно. Кроме того, слоны – вымирающий вид. Наверное, что-то вроде коровы. Жан-Клод посмотрел на меня: долгим взглядом, и лицо его было очень серьезно. – Не забывайте, ma petite, я знаю, когда вы лжете. – Что вы имеете в виду? – Замечание насчет слона. Вы не шутили. Я поглядела на него хмуро, но, что я могла сказать? – Да, но всего лишь на миг. Я не стала бы на самом деле приносить слона в жертву. Я говорю правду. – Да, я знаю, ma petite. Я и на самом деле не собиралась валить слона. Просто это было самое большое животное, которое я первым делом вспомнила. А если я собираюсь поднять, несколько трехсотлетних трупов, то нужно будет что-то большое. Черт возьми, может, стадо коров? Я просто еще не придумала других вариантов. Но не слонов – это я обещаю. Кроме того, можете себе представить, как я пытаюсь перерезать горло слону? Да просто придумать приспособление, которое его будет держать, чтобы он меня не убил, – тут с ума сойдешь. Вот почему почти все жертвы либо нашего размера, либо меньше. Их легче удержать.* * *
– Нельзя же просто бросить Джеффа с этим монстром! – горячился Ларри. Он стоял посреди ковра цвета лесной зелени, а Жан-Клод сидел в углу на зеленом узорном диване. Он был доволен, как кот, которому попалась очень интересная мышка. – Мы его не бросаем, – сказала я. – Но сегодня мы никак не можем его искать. Ларри повернулся и ткнул пальцем в Жан-Клода. – Это потому, что он так говорит? Жан-Клод улыбнулся шире. Точно, доволен, как кот. – Посмотри на часы, Ларри. Скоро рассвет. Все вампиры будут мирно спать в гробиках. Ларри затряс головой, и выражение его лица напомнило мне меня. Упрямый, не желающий этого признать. – Анита, мы должны что-то сделать! – В дневное время говорить с вампирами невозможно, Ларри. С этим ничего не поделаешь. – А что будет с Джеффом сегодня, пока мы будем ждать захода солнца? Бледная кожа Ларри совсем побелела, веснушки выступили чернильными пятнами. Голубые глаза блестели гневом. Я никогда не видела, чтобы Ларри так бесился. Черт побери, я даже никогда не видела его рассерженным. Я поглядела на Жан-Клода. Он смотрел непроницаемыми глазами. Значит, я должна действовать сама. Как всегда. – Ксавье должен будет спать. После восхода он ничего плохого Джеффу сделать не сможет. Ларри потряс головой. – А мы успеем его вытащить? Я хотела сказать “конечно”, но это была бы ложь. – Не знаю. Я на это надеюсь. Мягкое кукольное лицо Ларри пошло резкими упрямыми морщинами. Глядя на него, я поняла, почему люди так часто меня недооценивают. У него такой безобидный вид. Да он, черт побери, на самом деле безобиден, но сейчас он вооружен и научился быть опасным. И впервые я увидела на его лице выражение мрачного упорства. Вообще-то я не собиралась брать его на разговор с Мастером Брэнсона. Теперь, глядя на него, я не была уверена, что он мне это позволит. Сегодня ночью была его первая охота на вампиров. До сих пор мне удавалось держать его подальше от опасностей, но вечно так продолжаться не может. Я все надеялась, что он оставит мысль об охоте на вампиров. Теперь, глядя в его сверкающие глаза, я поняла, что тут я себя обманывала. По-своему Ларри был еще упрямее меня. Или таким же упрямым. Эта мысль пугала, но сегодня ему ничего уже не грозит. – А утешить меня и сказать, что мы его найдем, ты не могла? Я улыбнулась: – Я стараюсь тебе не врать, когда этого можно не делать. – Сейчас я впервые в жизни хотел бы услышать ложь. – Извини, – сказала я. Он сделал глубокий вдох и медленный выдох. И все – гнев его миновал. Ларри не знал, что значит сдерживать ярость. Он не любил держать камень за пазухой. Одно из главных между нами различий. Я никогда никому ничего не прощаю. Недостаток характера, конечно, но кто без недостатков? В дверь постучали. Ларри пошел открывать. Жан-Клод вдруг оказался рядом со мной. Я не видела его движения, не слышала стука сапог по ковру. Магия. Сердце у меня заколотилось около горла. – Топайте ногами, что ли, когда делаете такое! – Такое – что, ma petite? Я поглядела на него сердито. – Это же не ментальный фокус? – Нет, – ответил он, и это одно слово скользнуло по моей коже, как ползучее дуновение. – Черт бы вас побрал, – сказала я тихо и с чувством. Он улыбнулся: – Мы это уже проходили, ma petite, не надо начинать снова. Ларри уже закрыл дверь. – Там в холле человек, который говорит, что он с Жан-Клодом. – Человек или вампир? – спросила я. Ларри наморщил лоб. – Не вампир, но я бы не сказал, что в полном смысле слова человек. – Вы ожидаете кого-нибудь? – спросила я. – Да, ожидаю. – Кого? Он подошел к двери, крадучись, и взялся за ручку. – Кое-кого, кого вы, кажется, знаете. Он распахнул дверь и отступил в сторону, давая мне увидеть. Джейсон стоял в дверях, улыбающийся и спокойный. Он был точно моего роста – у мужчин это бывает редко. Прямые светлые волосы едва касались ворота, глаза были невинно-голубые, как весеннее небо. В последний раз, когда мы виделись, он пытался меня съесть. С вервольфами это иногда бывает. Одет он был в большой, не по размеру, свитер, доходящий до середины бедер, и рукава пришлось закатать. Штаны у него были кожаные, со шнуровкой от пояса до середины икр, где шнуровка уходила в сапоги. Она была достаточно свободной, чтобы кое-где просвечивало тело. – Привет, Анита! – Привет, Джейсон. Что ты тут делаешь? Ему хватило такта смутиться. – Я новая собачка Жан-Клода. Это он произнес так, будто ничего особенного здесь не было. Ричард бы сказал это совсем по-другому. – Вы мне не говорили, что у вас будут спутники, – сказала я. – Мы собираемся навестить Мастера Города, – сказал он. – Мы должны произвести впечатление. – И для того нужны вервольф и кто еще? Я? Он вздохнул. – Да, ma petite, есть на вас мои метки или нет, многие – считают вас моим слугой-человеком. – Он поднял руку. – Анита, прошу вас. Я знаю, что вы не мой слуга в техническом смысле слова. Но вы помогли мне отстоять мою территорию. Вы пошли на убийство, чтобы меня защитить. Это очень точное определение работы человека-слуги. – Так что? Я буду во время этого визита изображать вашего слугу? – Вроде того. – И думать забудьте. – Анита, я должен здесь устроить демонстрацию силы. Брэнсон – часть бывшей территории Николаос. Я ее оставил, поскольку здесь плотность населения не может поддерживать еще одну группу. Но все равно эта территория когда-то была моей, а потом перестала ею быть. Некоторые сочтут это не за практичность, а за слабость. – И таким образом вы даже без всяких меток заставили меня все-таки изображать вашего слугу. Сукин вы сын и манипулятор. – Вы меня сюда пригласили, ma petite. – В его голосе слышалась теплая нотка. Он пододвинулся ко мне. – Я оказываю вам услугу, не забывайте, пожалуйста. – Вряд ли вы позволите мне забыть. Он издал резкий звук, будто не находя слов, чтобы выразить свое раздражение. – И чего я за вас держусь? Вы оскорбляете меня при всякой возможности. Есть многие, кто душу продаст за то, что я предлагаю вам. Он стоял передо мной, глаза – как темные сапфиры, кожа белая, как мрамор. Она сияла, будто внутри горел свет. Жан-Клод был похож на живую статую, сделанную из света, драгоценностей и камня. Это было впечатляющее и внушительное зрелище, но я его уже видала. – Кончайте ваши вампирские фокусы, Жан-Клод. Уже почти рассвет. Разве вам не надо заползти куда-нибудь в гроб? Он рассмеялся, но не приятным смехом, а резким, как стальное волокно. Такой смех не гладил, а раздражал. – Наш багаж еще не прибыл, мой волк? – Нет, Мастер, – ответил Джейсон. – Ваш гроб еще не прибыл? – спросила я. – Либо я выбрал очень неряшливую авиакомпанию, либо... Он не договорил. – Либо что? – спросил Ларри. – Ma petite? – Вы думаете, что ваш гроб похитил местный Мастер, – сказала я. – В наказание за проникновение на ее территорию без соблюдения всех социальных условностей. – Он произнес это, глядя прямо мне в глаза. – Полагаю, это не моя вина? – спросила я. Он чуть пожал плечами – жест, который всегда меня выводил из себя. – Я мог бы ответить “нет”, ma petite. – Да идите вы к черту с вашей деликатностью! – Вам бы больше понравилось, если бы я рвал и метал, ma petite? Это было сказано очень ласковым голосом. – Возможно, – ответила я. Я бы тогда не чувствовала себя такой виноватой, но этого я не сказала. – Джейсон, поезжай в аэропорт и разыщи наш багаж. Привези его сюда, в номер Аниты. – Погодите! Жан-Клод, вы в моем номере жить не будете! – Уже почти рассвет, ma petite. У меня нет выбора. Завтра мы найдем другое жилище. – Вы это спланировали! Он рассмеялся коротко и горько. – Даже мое коварство имеет свои пределы, ma petite. Я бы никогда добровольно не оказался без гроба так близко к рассвету. – И как же вы теперь будете без гроба? – спросил Ларри с озабоченным видом. Жан-Клод улыбнулся: – Не беспокойтесь, Ларри, все, что мне нужно, – это темнота, по крайней мере отсутствие солнечного света. Сам по себе гроб не является абсолютной необходимостью. Он просто более надежен. – Никогда не слыхала о вампире, который не спал бы в гробу, – сказала я. – Если я под землей и в надежном месте, то могу обойтись и без гроба. Хотя, честно говоря, когда меня настигает день, я уже ничего не чувствую – могу заснуть на гвоздях и не знать про это. Не уверена, что я ему поверила. Он старательнее многих пытался сойти за человека. – Очень скоро вы убедитесь в правдивости моих слов, ma petite. – Этого-то я и боюсь, – сказала я. – Можете спать на диване, если вам так больше нравится, но я уверяю вас, что после наступления дня я стану безвреден – беспомощен, если хотите. И не смогу к вам приставать, даже если бы захотел. – В какие еще сказки мне предлагается поверить? Я видела, как вы передвигались после рассвета. Прятались от дня, разумеется, но отлично работали. – После восьми часов сна, если еще не наступил вечер, я могу передвигаться, это правда, но я не думаю, что вы останетесь в постели на эти восемь часов. У вас есть клиент или что-то в этом роде, вы заняты в расследовании убийства – в общем, делами, которые требуют вашего времени. – Если я уйду, оставив вас одного, где гарантия, что не войдет горничная и не раздвинет шторы, превратив вас в жаркое? Он улыбнулся шире: – Забота о моем благополучии? Я тронут. Я всмотрелась в его лицо. Он был благодушен и небрежен, но это была маска. То выражение, когда он хотел, чтобы ты не знал, о чем он думает, но не догадывался, что он не хочет, чтобы ты это знал. – Что у вас на уме? – Впервые в жизни – ничего, ma petite. – Ага, так я и поверила. – Если я найду гроб, мне придется нанять грузовик, – сказал Джейсон. – Можно взять наш джип, – предложил Ларри. Я полыхнула на него взглядом. – Нет, нельзя! – Подумайте об издержках, ma petite. Если Джейсону придется нанимать грузовик, мне, быть может, придется провести вторую ночь в вашей постели. Я думаю, вы этого не хотите. В его голосе звучала легкая насмешка и – подводным течением – еще что-то. Может быть, горечь. – Я поведу машину, – сказал Ларри. – Ничего подобного, – возразила я. – Анита, уже почти рассвет! Тебе ничего не грозит. Я покачала головой: – Нет. – Не вечно же тебе обращаться со мной как с малолетним братиком. Я могу вести машину. – Обещаю его не есть, – серьезно заявил Джейсон. Я только глянула на него. – Торжественно обещаю стрелять в любого, человека или монстра, который будет мне угрожать. – Ларри сделал жест бойскаута – три пальца к небу. – Вытащишь меня из тюрьмы под залог, объяснив, что я выполнял приказ. – Ладно, черт бы тебя побрал, – вздохнула я и отдала ему. – Спасибо, – ухмыльнулся он. Я покачала головой: – Ты только давай побыстрее обратно, ладно? – Как прикажешь. Проваливай и побыстрее возвращайся. Ларри вышел, Джейсон за ним. Я глядела в закрывшуюся за ними дверь, думая, могла ли я поехать с ними. Ларри был бы взбешен, но это лучше, чем быть убитым. Да ладно, это простое поручение: съездить в аэропорт и привезти гроб. Что может случиться, когда до рассвета всего час? Ладно, хрен с ним. – Вы не можете все время его защищать, Анита. – Могу хотя бы попытаться. Снова это пожатие плеч, которое так меня бесит. Оно может значить все что хотите или ничего вообще. – Не следует ли нам вернуться к вам в номер, ma petite? Я открыла было рот сказать, что он может спать в одной койке с Ларри, но не сказала. Не была уверена, что он не съест Ларри, но точно знала, что меня ему не съесть. – Да, конечно, – ответила я. Он был несколько удивлен, будто ожидал спора. Но у меня на сегодня все силы спорить кончились. Пусть ляжет на кровать, я займу диван. Что может быть более невинным? Разве что адские мотоциклисты-монахини, но вряд ли еще что-нибудь.19
Когда мы вернулись ко мне в номер, я ощутила рассвет, холодной ладонью давящий на окна. Он был уже близко. Жан-Клод улыбнулся мне: – Впервые мы с вами вдвоем в номере отеля, и времени нет совсем. – Он издал тщательно отработанный вздох. – вами никогда не получается как мне хочется, ma petite. – Может быть, это знак? – спросила я. – Возможно. – Он глянул на закрытые шторы. – Мне пора, ma petite. До темноты. И он чуть поспешно закрыл дверь спальни. Я ощущала, как подступающий свет окружает здание. Я заметила, что за много лет охоты на вампиров стала ощущать рассвет и закат. Бывали времена, когда я билась от несчастья к несчастью, только чтобы оставаться в живых, пока это мягкое растущее давление света не зальет небо и не спасет мою шкуру. Впервые я задумалась: каково это – считать рассвет опасностью, а не спасением? Когда Жан-Клод закрыл за собой дверь, я сообразила, что в спальне остался мой чемодан. Черт побери! Поколебавшись, я наконец постучалась. Ответа не было. Я приотворила щелочку в двери, потом открыла ее. Жан-Клода не было. В ванной шумела вода, из-под двери виднелась полоска света. Что вампиру делать в ванной? Лучше не знать. Схватив чемодан, я выскочила за дверь раньше, чем могла открыться дверь ванной. Я не хотела снова его видеть. Не хотела видеть, во что он превратится после восхода солнца. Когда солнце поднялось достаточно, чтобы запульсировать в шторах, как бледная жидкость лимонного цвета, я переоделась в футболку и джинсы. У меня с собой был халат, но, раз мне придется встречать и Ларри, и Джейсона, лучше надеть какие-никакие штаны. Я позвонила вниз и попросила принести еще подушек и одеял. Никто не стал ворчать, что всего через полчаса после рассвета – неподходящее время для доставки постели. Просто принесли то, что я просила. Истинный класс. Горничная даже не глянула в сторону закрытой спальни. Расстелив одеяло на диване, я уставилась на него. Диван не казался особенно удобным, да черт с ним – добродетель всегда бывает наказана. Конечно, может быть, вовсе не добродетель заставила меня уйти из спальни. Вот если бы там был Ричард, тогда лишь сила моральных принципов удержала бы меня. А Жан-Клод... Я никогда не видела его после рассвета, когда он мертв для мира. И знала, что не хочу лежать рядом с ним, когда из его тела уходит тепло. В дверь постучали. Я заколебалась. Наверное, это Ларри, но все-таки... Я подошла к двери, держа в руке браунинг. Этой ночью у Бо было ружье. Паранойя или осторожность – иногда их трудно различить. Встав сбоку от двери, я сказала: – Да? – Анита, это мы. Я поставила на предохранитель и открыла дверь, сунув пистолет за пояс джинсов. Он слишком велик, чтобы носить его во внутренней кобуре, но на время засунуть в штаны можно. Ларри прислонился к косяку, потрепанный и: усталый, . У него в руке был пакет из “Макдоналдса”, а в другой – контейнер с четырьмя пластиковыми стаканами В двух был кафе, в других двух – газировка. У Джейсона под мышками была пара больших кожаных чемоданов, в правой руке – чемодан поменьше, а в левой – тоже пакет из “Макдоналдса”. Усталости в нем не было заметно и следа. Жаворонок, даже после бессонной ночи. Просто отвратительно. Он скользнул взглядом по поясу моих джинсов, заметил, но ничего не сказал. Очко в его пользу. Ларри тоже даже не мигнул при виде пистолета. – Еда? – спросила я. – Я почти не ел вчера вечером, – сказал Ларри, – и Джейсон тоже был голоден. Он вошел, поставил еду и стаканы на мокрый бар. Из нас никто не пил, так что хорошо, что бар хоть так пригодился. Джейсон боком протиснулся в дверь, со всем своим грузом, но без всякого усилия. Он нес его легко, будто все это ничего не весило. – Демонстрируешь? – спросила я. Он поставил багаж на пол. – Это разве демонстрация? Я поглядела на дверь у них за спиной. – Ты, наверное, можешь принести сюда этот гроб в одиночку. – Не могу, но не из-за тяжести. Он просто слишком длинный. Трудно балансировать. Класс. Супервервольф. Хотя я знала, что оборотни способны поднимать большие тяжести. Может быть, Ричард может носить гробы одной рукой. Не слишком утешительная мысль. Джейсон начал раскладывать еду на стойке бара, Ларри тут же взобрался на табурет и стал сыпать сахар в кофе. – Вы оставили гроб в вестибюле? – спросила я. Чтобы сесть, мне пришлось отложить браунинг на стойку бара. Иначе он уперся бы в ногу. Ларри поставил передо мной другой стакан с кофе. – Он пропал. Я уставилась на него. – Чемоданы вы нашли, а гроба нет? – Ага, – сказал Джейсон, заканчивая раскладывать еду на три кучки. Две из них он подвинул к нам, но львиная доля лежала перед ним. – Как ты можешь есть в такой ранний час? – А я всегда голодный, – сказал он и посмотрел на меня, будто ожидая реакции. Я не стала реагировать – слишком очевидная провокация. – Давай и ты поешь, – сказал он. – Что-то ты не очень взволнован, – заметила я. Он пожал плечами и вспрыгнул на табурет. – А что мне делать? Кричать? Я много чего повидал с тех пор, как стал вервольфом. Если бы я психовал каждый раз, когда что-то идет не так или когда кто-то погибнет, я бы уже был в дурдоме. – Я думала, что битвы за ранг в стае, если не считать драк за место вожака, не ведутся до смерти. – Об этом не всегда помнят, – сказал он. – Надо будет поговорить с Ричардом, когда вернусь в город. Он ничего об этом не говорил. – А чего тут говорить? – заметил Джейсон. – Обычная рутина. Ну и ладно. – Кто-нибудь видел, куда девался гроб? Ответил Ларри. У него, несмотря на кофеин и сахар, голос был усталый и тягучий. – Кто его взял – никто не видел. В общем, последний работяга, который еще оставался от ночной смены, сказал так: “Я на секунду отвернулся, поворачиваюсь – а его нет. Багаж весь стоит, а его нет”. – Черт, – сказала я. – А зачем красть гроб? – спросил Ларри. Он уже почти допил кофе. Еда стояла перед ним нетронутой. Переда мной они поставили горячие пирожки с повидлом. – У тебя завтрак стынет, – напомнил Джейсон. Он был вполне собой доволен. Я на него хмуро поглядела, но открыла свой кофе. Есть я не хотела. – По-моему, это местный Мастер играет мускулами. Как ты думаешь, Джейсон? – Я постаралась, чтобы мой голос звучал небрежно. Ин улыбнулся с набитым ртом, проглотил и сказал: – Я думаю так, как Жан-Клод хочет, чтобы я думал. Может быть, мой голос звучал слишком небрежно. Не надо было мне заводиться с тонкостью игр; это не моя специальность. – Он тебе сказал, чтобы ты со мной не говорил? – Нет, только чтобы, думал, что говорю. – Когда он говорит “прыгай”; ты спрашиваешь “на какую высоту?”. – Вроде этого. – Джейсон безмятежно проглотил кусок омлета. – И тебе это не противно? – Не я устанавливаю правила, Анита. Я же не альфа ни в чем.– И тебе это не противно? – повторила я. Он пожал плечами: – Иногда бывает. Но сделать я ничего с этим не могу, так чего дергаться? – Не понимаю я этого совсем, – сказал Ларри. – И я тоже. – А вам и не надо понимать, – сказал он. На вид ему было не больше двадцати лет, но глаза не были молодыми. Это были глаза мужчины, который много видел и много сам совершил, и не всегда хорошее. Выражение, которое я боялась увидеть когда-нибудь на лице Ларри. Они были почти одного возраста. Что же сделали с Джейсоном, что такими изнуренными стали его глаза? – Что мы теперь будем делать? – спросил Ларри. – Так это вы эксперты по вампирам. А я всего лишь собачка Жан-Клода. Он сказал так, будто ничего ненормального в этом не видит. Я бы так не смогла. – Я собираюсь позвонить копам, а потом поспать. – И что ты им скажешь? – поинтересовался Джейсон. – Сообщу им о Ксавье. – А Жан-Клод сказал, что ты можешь это рассказать полиции? Я глянула на него в упор: – Я не спрашивала его разрешения. – Жан-Клод будет недоволен, что ты позвала полицию. Я глядела, не говоря ни слова. Он моргнул. – Но, пожалуйста, не надо этого делать только потому, что я попросил не делать. – А он хорошо тебя знает для всего двух встреч, – заметил Ларри. – Трех, –поправила я. – И два раза из трех он пытался меня съесть. Ларри раскрыл глаза чуть пошире. – Ты шутишь? – Она такая аппетитная, – объяснил Джейсон. – Слушай, хватит! – сказала я. – А что такое? Жан-Клоду и Ричарду можно тебя поддразнивать? – С ними обоими я встречаюсь. А с тобой – нет. – А может, у тебя слабость к монстрам? Я могу быть страшен не хуже всякого другого. Я поглядела на него в упор. – Нет, – сказала я. – Не можешь. Потому ты и не альфа. Потому ты и собачка Жан-Клода, что недостаточно страшен. В бледно-голубых глазах что-то мелькнуло, что-то злобное, опасное. Он сидел все в той же позе, подцепив вилкой кусок омлета, с банкой колы в руке, и вдруг стал иным. Словами это нельзя было передать, но волосы у меня на шее встали дыбом. – Остынь, волчонок, – сказала я тихо и осторожно. Между нами был всего фут расстояния. На этой дистанции он бы свалил меня как нечего делать. Рука у меня была в дюйме от браунинга, но это кажущееся преимущество. Схватить пистолет я бы успела, но направить – ни в жизнь. Я видала, как движется Джейсон, и знала, что мне не успеть. От недосыпа я стала слишком доверчива или глупа, что, впрочем, одно и то же. Послышалось низкое прерывистое рычание Джейсона. У меня быстрее заколотилось сердце. Вдруг пистолет Ларри мимо моего носа уперся в лицо вервольфа. – Не надо, – сказал Ларри голосом низким, ровным и очень серьезным. Я соскользнула с табурета, выхватывая браунинг. Не надо мне, чтобы пистолет Ларри рявкнул у меня над самым ухом. Почти небрежным жестом, одной рукой уставив пистолет в грудь Джейсона, я сказала: – И никогда больше мне не угрожай. Джейсон глядел на меня, и зверь метался в его глазах, как морская волна, беглая к берегу. – Начни только покрываться мехом, и я не стану проверять, блефуешь ты или нет. Ларри встал коленом на табурет, держа ствол ровно и неподвижно. Я надеялась, что он не поскользнется и не пристрелит Джейсона случайно. Уж если так получится, то пусть это будет намеренно. У Джейсона опали плечи. Кулаки разжались, вилка и стакан остались на стойке. Закрыв глаза, Джейсон целую минуту просидел совершенно неподвижно. Мы с Ларри ждали, не отводя стволов. Ларри стрельнул глазами в мою сторону, я покачала головой. Джейсон открыл глаза и выдохнул глубоким, печальным – вздохом. Он снова приобрел нормальный вид и с ухмылкой сказал: – Я должен был попробовать. – Ну, попробовал. И что? Он пожал плечами: – Ты надо мной доминант. – Только и всего? – А ты бы хотела, чтобы я заставил тебя со мной драться? Я покачала головой. – Но ведь я ее поддержал, – сказал Ларри. – Она была не одна. – Без разницы. Ты ей предан, ты рискуешь жизнью ради, нее. Быть доминантам – это больше, чем кулаки или пистолеты. Ларри не понял: – А что значит – доминант? Я что, упустил что-то из разговора? – Джейсон, почему ты так стараешься не быть человеком? – спросила я. Он улыбнулся и вернулся к еде. – Ответь, Джейсон. Он доел омлет и сказал: – Не отвечу. – Что происходит? – спросил Ларри. – Состязание, кто кого перемудрит, – ответила я. Ларри фыркнул: – Объяснил бы мне кто-нибудь, почему я должен брать на мушку того, кому полагается быть на нашей стороне? – Жан-Клод твердит мне, что Ричард не более человек, чем он сам. Вот этот маленький спектакль Джейсона должен был это проиллюстрировать. Так, волчонок? Джейсон сосредоточенно доедал завтрак, будто нас здесь и не было. – Отвечай! Он повернулся на табуретке, заложив руки за спину. – Анита, у меня сейчас достаточно хозяев. Мне не нужен еще один. – А у меня слишком много монстров, с которыми приходится возиться. Не старайся попасть в этот список, Джейсон. – А это у тебя шорт-лист? – Именно. И он становится все короче и короче. Он улыбнулся и слез с табурета. – Интересно, кто-нибудь, кроме меня, от этого когда-нибудь устанет? Мы с Ларри поглядели на него. Он не казался усталым – в отличие от нас, просто людей. Джейсон не собирался отвечать на мои вопросы, и они не были настолько важны, чтобы его за это застрелить. Патовая ситуация. – Ладно, где ты спишь? – спросила я. – В комнате Ларри, если ты мне доверяешь, что я его не съем. – Не пойдет. – Но ты же не хочешь, чтобы я находился с тобой в одной комнате? – Я ему сказал, что он может остаться у меня, когда мы приедем, – сказал Ларри. – Это было до того, как он стал играть в оборотня. Ларри пожал плечами: – У тебя в койке валяется Мастер Города. Я думаю, что как-нибудь управлюсь с одним вервольфом. Я так не думала. Но обсуждать это в присутствии вервольфа не хотела. – Нет, Ларри. Он вдруг рассвирепел. – Что я должен сделать, чтобы ты мне стала доверять? – Остаться в живых. – И что это значит, черт побери? – Ларри, ты не стрелок. – Я готов был эго застрелить! – Ларри ткнул пальцем в сторону улыбающегося вервольфа. – Знаю. – Только потому, что я не стреляю направо и налево, ты мне не доверяешь самому о себе заботиться? Я вздохнула. – Ларри, прошу тебя. Если Джейсон средь бела дня перекинется волком и тебя загрызет, я никогда себе этого не прощу. – А если он загрызет тебя? – Не загрызет. – Почему? – спросил Ларри. – Потому что Жан-Клод его за это убьет. Если он нападет на тебя, его убью я, но я не знаю, станет ли мстить за тебя Жан-Клод. А Джейсон боится Жан-Клода больше, чем меня. Так, Джейсон? Джейсон присел на край дивана на одеяло. – О да! – Не понимаю почему, – сказал Ларри. – Ведь это ты убиваешь для Жан-Клода. Он, кажется, никогда никого сам не убил. – Ларри, кого бы ты больше боялся, меня или Жан-Клода? – Ты не стала бы на меня нападать. – Если бы тебе пришлось враждовать с кем-то из нас, кого бы ты выбрал? Ларри посмотрел на меня долгим взглядом. Гнев улетучился, сменившись выражением какой-то застарелой усталости. – Его. – Бога ради, почему? – Я видел, как ты убивала многих, Анита. Куда больше народу, чем Жан-Клод. Он мог бы напугать меня до смерти, а ты бы просто убила. У меня отвалилась челюсть – чуть-чуть. – Если ты в самом деле думаешь, что я опаснее Жан-Клода, тогда ты просто был невнимателен. – Я не сказал, что ты опаснее. Я сказал, что ты бы убила меня быстрее. – Вот почему я боюсь Аниту меньше, чем Жан-Клода, – произнес Джейсон. Ларри уставился на него: – То есть? – Она всего лишь меня убила бы, чисто и быстро. Жан-Клод не убил бы меня быстро и уж никак не легко. Он бы постарался, чтобы это было мучительно. Мужчины глядели друг на друга. Логика каждого из них была по-своему безупречна. – Если ты в самом деле веришь в то, что говоришь, Ларри, значит, ты просто мало видел вампиров, – сказала я. – Как я могу их видеть, когда ты меня держишь на расстоянии, Анита? Действительно я настолько его защищаю? И он видит мою беспощадность, но не видит беспощадности Жан-Клода? – Ты прав, – ответила я. И этот ответ удивил их обоих. – Если ты действительно веришь, что я убиваю быстрее Жан-Клода, значит, я слишком защищаю тебя, Ларри. Тебе еще, надо понять, насколько они опасны. Смертельно опасны. Иначе в один прекрасный день меня с тобой не будет, и ты погибнешь. У меня в животе свернулся ком страха. Страха, что Ларри погибнет из-за того, что я его держала далеко от реальности. Такого я не предвидела. – Пойдем, Джейсон, – сказал Ларри. Джейсон встал. – Нет. Завтра ты можешь оказаться по горло среди вампиров, но под моим наблюдением. А пока ты не понимаешь, насколько они опасны, я не хочу, чтобы ты оставался с ними один на один. В глазах его были злость и боль. Я подрезала его уверенность в себе, снизила самооценку. Но... но что мне было делать? Ларри резко повернулся и вышел. Не споря и не прощаясь, хлопнув дверью, и я с трудом подавила желание броситься за ним. Что я могла ему сказать? – Ч-черт! – выдохнула я, прислонившись лбом к двери. – Я лягу на диван? – спросил Джейсон. Я повернулась, опираясь на дверь спиной. У меня в руке все еще был браунинг, хотя я не знала зачем. От усталости я стала рассеянной. – .Нет, на диван лягу я. – А мне тогда куда? – Все равно, лишь бы не рядом со мной. Он провел рукой по одеялу. – Если ты в самом деле будешь спать здесь, я бы мог лечь и на кровати. – Она занята. – А какой она ширины? – Двуспальная, но какая разница? – Жан-Клод не будет против, если я лягу с ним. Он бы предпочел тебя, но... – Джейсон пожал плечами. Я глядела на его спокойное приветливое лицо. – Ты впервые будешь спать с Жан-Клодом? – Нет, – ответил он. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Джейсон опустил воротник свитера, показывая два следа от клыков. Я отошла от стены и приблизилась. Укусы уже почти зажили. – Иногда он любит закусить, проснувшись, – сказал Джейсон. – О господи! Джейсон отпустил воротник, и укусы скрылись под шерстяной тканью. Как прячут прыщ. У Джейсона был безобидный вид. Он был примерно моего роста, а лицо невинное, как у ангела. – Ричард не стал бы служить закуской для Жан-Клода. – Нет, – подтвердил Джейсон. – “Нет”. Это все, что ты можешь сказать? – А что ты хочешь, чтобы я сказал, Анита? Я задумалась всего лишь на мгновение. – Я хочу, чтобы ты возмутился. Разозлился. – Зачем? Я покачала головой. – Иди спать, Джейсон. Ты меня утомляешь. Он ушел в спальню, не сказав больше ни слова. Я не стала подглядывать, перекинулся ли он волком и свернулся на ковре, или заполз в кровать рядом с трупом. Не мое это дело. И уж смотреть мне точно не хочется.
20
Я поставила браунинг на предохранитель и сунула под подушку. Дома, в специальной кобуре, которую я приделала в изголовье, предохранитель был бы снят. Но было бы глупо случайно застрелить себя ночью – то есть днем, – пытаясь защититься от вервольфов. “Файрстар” я сунула под диванный пуф, тоже на предохранителе. В обычной ситуации он был бы в чемодане, но сейчас я слегка нервничала. Ножи лежали в чемодане. Обстоятельства еще не настолько опасны, чтобы брать в кровать ножны на запястьях. Кроме того, они не очень удобны – по крайней мере для сна. Я уже собралась отходить к долгому дневному сну, как вдруг вспомнила, что не позвонила этому спецагенту Брэдфорду. А, черт. Откинув одеяло, я босиком прошлепала к телефону в одной футболке и трусиках. Да, и, конечно, с браунингом. А какой смысл иметь оружие, если не носить его с собой? Я набрала номер и никто не снял трубку – можете себе представить? Разве не все должны работать круглые сутки? У меня был номер пейджера. Могут ли новости о Ксавье подождать? И могут ли они помочь? Агент Брэдфорд ясно дал мне понять, что я – персона нон грата. Сначала Фримонт меня выставляет, потом Квинлены грозятся подать на всех в суд, если меня немедленно не уберут из дела. Я так провалила работу по защите их семьи, что повторения они не хотят. Можете себе представить – они, кажется, считают, что из-за меня погиб их сын. У меня был номер пейджера Брэдфорда. Он дал четкий приказ, что я, если что-нибудь узнаю, должна сообщить ему, и только ему. Отчего мне не хотелось вообще ничего ему говорить. Но откуда я знаю, что у нет где-нибудь досье на всех вампиров? Может быть, это имя для них что-то значит. Может быть, оно поможет им найти Джеффа. К тому же Жан-Клод не говорил мне, чтобы я не выдавала копам имя Ксавье. Я набрала номер пейджера и оставила свой телефон. Оставалось одно из двух: ложиться спать, чтобы звонок Брэдфорда меня разбудил, или ждать. Я стала ждать. Не прошло и пяти минут, как зазвонил телефон. Люблю людей, которые быстро отвечают на пейджер. – Алло? – сказала я на случай, если это не Брэдфорд. Это был он. – Спецагент Брэдфорд. Ваш номер был на моем пейджере. – Голос был хрипловат спросонья. – Это Анита Блейк. Секунда молчания. – Вы знаете, который сейчас час? – Поскольку я еще не ложилась, то знаю. Еще секунда молчания. – Что вам нужно, миз Блейк? Глубокий вдох и медленный выдох. Беситься – это не поможет. – Мне известно возможное имя вампира, который убивал детей. – И что это за имя? – Ксавье. – Фамилия? – Вампиры, как правило, не имеют фамилий. – Спасибо за сведения, миз Блейк. Как вы их получили? Я на пару секунд задумалась, но хорошего ответа не нашла. – Они вроде как свалились мне в руки. – Как вы думаете, я вам поверю, миз Блейк? Мне казалось, я выразился вчера вечером ясно: вы в этом деле не участвуете никоим образом. – Слушайте, я вообще не обязана была звонить, но я хочу вернуть Джеффа Квинлена живым. Я подумала, что ФБР будет полезно знать имя вампира, который его увел. – Я хочу знать, как вы узнали это имя. – От информатора. – Я хотел бы побеседовать с вашим информатором. – Это невозможно. – Вы скрываете информацию от ФБР, миз Блейк? – Нет, агент Брэдфорд, я сообщаю информацию ФБР доступным мне способом. Он снова помолчал. – Хорошо, миз Блейк, вы правы. Спасибо вам за сведения. Мы поищем в компьютерах. – За этим вампиром тянется хвост нападений на мальчиков-подростков. Он педофил. – Вампир-педофил, Господи Боже мой! – Наконец прорезался неподдельный интерес к моим словам. – И он увел сына Квинленов! – Да. – Я бы очень хотел побеседовать с вашим источником, – сказал Брэдфорд. – Он несколько смущается в присутствии полиции. – Я мог бы настоять, миз Блейк. К нам пришли рапорты, что этой ночью прилетел частный самолет и выгрузили гроб. Самолет зарегистрирован на корпорацию “Джей-Си”<J.S. – первые буквы имени Жан-Клод. – примеч. пер.>. Ей принадлежит множество предприятий в Сент-Луисе, и все они связаны с вампирами. Вы об этом что-нибудь знаете, миз Блейк? Врать ФБР – не самая удачная затея, но я не знала, как они воспользуются правдой. Федералы расследуют преступление вампиров, и вдруг в городе появляется новый вампир. В лучшем случае они захотят его допросить. В худшем... был как-то в Миссисипи случай, когда вампира случайно перевели в камеру с окном. Солнце взошло – и вот вам жаркое из вампира. Адвокат из ассоциации борьбы за права вампиров устроил копам в суде веселую жизнь и победил, но беднягу вампа это не вернуло. Конечно, покойник был недавно умершим вампиром. Жан-Клод, например, ускользнул бы от них запросто, но само бегство от полиции с использованием вампирских сил является основанием для ордера на арест. Вроде как с Магнусом. Кроме того, этой ночью вампир убил копа, и сейчас полиция не станет вообще нежничать с вампирами. У копов есть свои человеческие слабости. – Вы еще здесь, Блейк? – Здесь. – Вы не ответили на мой вопрос. – Куда был доставлен гроб? – спросила я. – Никуда. Он просто исчез. – Так чего же вы хотите от меня? – С гробом был багаж. Его недавно взяли двое молодых людей. По описанию один из них здорово похож на Ларри Киркланда. – В самом деле? – В самом деле. Мы каждый на своем конце провода ждали, чтобы другой что-нибудь сказал. – Я мог бы прислать агентов в ваш номер, миз Блейк. – У меня в номере нет гробов, агент Брэдфорд. – Вы уверены, Блейк? – Руку на отсечение даю. – Вы знаете, кто возглавляет эту корпорацию – “Джей-Си”? – Нет. И это была правда. Я вообще, пока Брэдфорд мне не сказал, ничего не знала ни про какую корпорацию “Джей-Си”. Что ею владеет Жан-Клод, была всего лишь догадка. Ладно, я прикидываюсь дурой. Ну и что? – Вы знаете, куда был доставлен гроб? – .спросил он. – Понятия не имею. – Если бы знали, вы бы мне сказали? – Если бы это помогло найти Джеффа Квинлена – можете не сомневаться. – Хорошо, Блейк, но больше не лезьте. Держитесь от этого дела подальше. Когда мы найдем этих вампиров, мы вас призовем, и вы сделаете свою работу. Вы истребитель вампиров, а не коп, и постарайтесь об этом не забывать. – Поняла. – И хорошо. Я иду досыпать, и вы, полагаю, сделаете то же самое. Мы их сегодня найдем, Блейк. И позвольте мне выразиться так: я не всему верю, что сказала Фримонт. Мы вас вызовем на ликвидацию. – Спасибо. – Спокойной ночи, Блейк. – Спокойной ночи, Брэдфорд. Он повесил трубку, я тоже. Еще минуту я посидела, переваривая ситуацию. Если бы они нашли у меня в номере Жан-Клода, что бы они стали делать? Я раз видела, как копы сунули коматозного вампира в мешок для трупов, повезли в участок и стали ждать ночи, чтобы его допросить. Я сказала, что это не слишком удачная затея, поскольку вампир проснется злой как черт. Так и вышло. Кончилось тем, что мне пришлось его убить. Это у меня была работа на выезде, и местные копы позвали меня для консультации. Чем-то напомнило теперешнюю ситуацию. Того вампира всего лишь привезли допросить. Вдруг навалилась усталость – будто вся прошедшая ночь обрушилась на меня перемалывающей волной. Надвинулся сон – надо было лечь. Я не могу помочь ни Джеффу Квинлену, ни кому бы то ни было вообще, пока несколько часов не посплю. А тем временем федералы его, быть может, найдут. Еще и не такое случается. Я позвонила портье, чтобы меня разбудили в полдень, и свернулась под одеялом. Браунинг лежал под подушкой, упираясь в голову. Хорошо хоть “файрстар” под диванным пуфом не чувствовался. Мелькнула мысль, что надо было бы взять с собой Зигмунда – это мой игрушечный пингвин, – но мысль, не увидят ли меня Жан-Клод или Джейсон в кровати с мягкой игрушкой, беспокоила едва ли не больше, чем не съедят ли они меня. Почем нынче мачизм?21
Кто-то барабанил в дверь. Я открыла глаза – комната была полна мягким, рассеянным солнечным светом. Здесь шторы были куда тоньше, чем в спальне. Потому я и была здесь, а Жан-Клод там. Я подхватила с пола брошенные джинсы, натянула их и заорала: – Иду! Стук прекратился, а затем дверь стали пинать ногами. Это так федералы будят людей? Я подошла к двери с браунингом в руке. Почему-то мне казалось, что ФБР так грубо себя вести не станет. Встав сбоку от двери, я спросила: – Кто там? – Доркас Бувье! – Она снова пнула дверь. – Откройте же эту чертову дверь! Я выглянула в глазок. Это действительно была Доркас Бувье или ее озверевший двойник. Не видно было, чтобы у нее было оружие. Наверное, мне ничего не грозит. Я заткнула браунинг за пояс джинсов под футболку. Она была мне велика и доходила до середины бедер. Вполне можно было скрыть пистолет. Я отперла дверь и отступила в сторону; Доркас распахнула ее ударом, и дверь закачалась за ее спиной. Я закрыла дверь, заперла и прислонилась к стене, глядя на Доркас. Она зашагала по комнате, как большая кошка. Каштановые волосы до пояса колыхались, как шторы, когда она двигалась. Наконец она повернулась и посмотрела на меня злыми глазами, зелеными; как море, – точь-в-точь как у ее брата. Зрачки завивались спиралями в точки, радужки будто плавали в белках, и взгляд казался почти слепым. – Где он? – Кто он? – спросила я. Она полыхнула на меня взглядом и бросилась к двери в спальню. Я бы не успела ее остановить, а стрелять в нее мне пока еще не хотелось. Когда я подошла, она уже сделала два шага в спальню и застыла с прямой спиной, глядя на кровать. Было на что поглядеть. Жан-Клод лежал на спине с натянутыми до середины груди простынями винного цвета. На темной простыне выделялось плечо и белая-белая рука. В полутьме волосы сливались с подушкой, лицо казалось белым и почти воздушным. Джейсон лежал на животе. Простыней была накрыта только одна нога и кое-как – ягодицы. Была ли на нем одежда – трудно сказать. Он приподнялся на локтях и обернулся к нам. Желтые волосы упали на лицо, и он заморгал, как пробужденный от глубокого. сна. Увидев Доркас Бувье, он улыбнулся. – Это не Магнус, – сказала она. – Нет, – ответила я, – это не он. Поговорим снаружи? – Только не сплетничайте про меня, – сказал Джейсон, перекатившись на локоть. Шелковая простыня скользнула по его бедру. Доркас Бувье резко повернулась и вышла. Я закрыла дверь под хохот Джейсона. У Доркас был потрясенный, даже смущенный вид. Приятно видеть. Я тоже смутилась, но не знала, как выйти из этого положения. Пытаться объяснить подобную ситуацию – дело безнадежное. Люди всегда хотят верить в худшее, так что я не стала и пытаться. Я просто стояла и смотрела на Доркас. Она старалась не глядеть мне в глаза. После долгого и неудобного молчания, от которого она краснела все сильнее, Доркас сказала: – Не знаю, что и сказать. Я думала, мой брат здесь. Я... – Она наконец посмотрела мне в глаза. К ней вернулись уверенность, собранность. Было видно, как это проявляется в ее глазах. Она пришла сюда не только для того, чтобы вышвырнуть своего брата из моей постели. – Почему вы вообще подумали, что Магнус здесь? – Можно мне присесть? Я показала ей на кресло. Она села с прямой спиной – идеальная осанка. Моя мачеха Джудит могла бы ею гордиться. Я прислонилась к подлокотнику дивана, потому что не хотела садиться с заткнутым за пояс браунингом. Не зная, как она отнесется к тому, что я вооружена, я не хотела показывать пистолет. Некоторые люди зажимаются при виде огнестрельного оружия. Странно, но факт. – Я знаю, что в эту ночь Магнус был с вами. – Со мной? – То есть не в смысле... – Краска снова залила ее лицо. – Я не в смысле был. Я в том смысле, что вы его ночью видели. – Он это вам сказал? Она покачала головой, отчего ее волосы рассыпались по плечам, как мех. Она была жутко похожа на Магнуса. – Я видела вас вместе. Я поглядела ей в лицо, пытаясь заглянуть за маску неловкости. – Вас там не было. – Где? – спросила она. Я нахмурилась. – Как вы нас видели? – Значит, вы признаете, что этой ночью его видели, – сказала она. Напор возвращался к ней быстро. – Я хочу знать, как это вы видели нас вместе. Она перевела дыхание. – Это вас не касается. – Магнус сказал, что его сестра лучше владеет видением, чем он. Это правда? – А чего он вам не сказал? – спросила она, снова рассерженная. Казалось, эмоции сталкиваются в ней, слишком быстро сменяя друг друга. – Он не сказал, зачем он убежал от полиции. Она поглядела на сложенные на коленях руки. – Я не знаю, зачем он убегал. Это бессмысленно. – Она снова поглядела на меня. – Я знаю, что он этих детей не убивал. – Согласна, – сказала я. На ее лице выразилось удивление. – Я думала, это вы сказали полиции, будто он убил. Я покачала головой: – Нет, я сказала только, что он мог это сделать. Я не говорила, что он это сделал. – Но... эта женщина была так уверена. Она сказала, что вы ей сообщили. Я выругалась про себя: – Детектив Фримонт? – Да. – Не всему верьте, что она вам говорит, особенно обо мне. Она от меня не в восторге. – Если вы этого не говорили, почему они так уверены, что Магнус сделал эти мерзости? У него не было причин убивать этих людей. Я пожала плечами. – Магнуса больше не разыскивают по обвинению в убийстве. Разве он вам не сказал? Она покачала головой: – Нет. Значит, он может вернуться домой? Я вздохнула: – Не так все просто. Магнус воздействовал на полицию гламором, чтобы сбежать. Это уже само по себе правонарушение. Копы его застрелят на месте, миз Бувье. Они не станут цацкаться, если в дело замешана магия. И не могу сказать, чтобы я их не понимала. – Я видела, как вы с ним разговариваете под открытым небом. – Я действительно видела его этой ночью. – Вы сообщили полиции? – Нет. Она уставилась на меня: – Почему? – Наверное, Магнус в чем-то виноват, иначе он не стал бы убегать, но он не заслуживает, чтобы с ним обращались так, как это делает наша полиция. – Да, – сказала она, – не заслуживает. – Почему вы подумали, что он в моей постели? Она снова потупила глаза. – Магнус умеет быть очень проникновенным. Не могу вспомнить, чтобы женщина сказала ему “нет”. Прошу прощения, что я так о вас подумала. Она замолчала, посмотрела на дверь спальни, снова на меня и снова покраснела. Я не собиралась объяснять, каким образом у меня в постели оказались двое существ мужского пола. Ведь ясно же по одеялу и подушке, что я спала здесь. Ясно же? – Что вы хотите от меня, миз Бувье? – Я хочу найти Магнуса, пока его не убили. Я думала, вы можете мне помочь. Как вы могли выдать Магнуса полиции? Ведь вы же знаете, что значит быть не таким как все. Я хотела спросить, откуда она знает – что ли у меня написана на лбу слово “некромант”? – но не стала. Если ответ будет “да”, я не хочу его слышать. – Если бы он не убежал, они бы его просто допросили. У них не было оснований для ареста. У вас есть соображения, почему он мог сбежать? Она покачала головой. – Я пыталась догадаться, придумать что-нибудь, но сама не вижу в этом смысла, миз Блейк. Мой брат – мужчина слегка безнравственный, но он не плохой человек. Я не понимала, как можно быть слегка безнравственным, но выяснять не стала. – Если он обратится ко мне, я его отведу в полицейский участок. Но кроме этого, не вижу, чем я могу ему помочь. – Я побывала всюду, где только могла придумать, но его нигде нет. Я даже курган проверила. – Курган? – переспросила я. Она поглядела на меня пристально: – Он вам не рассказал об этом создании? Я прикинула, не стоит ли соврать, чтобы выудить информацию, но по ее глазам поняла, что она меня расколет. – Он ни о каком создании не упоминал. – Конечно же. Если бы он это сделал, полиция явилась бы туда с динамитом. Динамит его не убьет, но наш магический щит разнесет в клочья. – Что за создание? – Есть ли что-нибудь, что Магнус вам сказал, а вы не передали полиции? – спросила она. – Нет, – ответила я, секунду поразмыслив. – Он был прав, что вам не рассказал. – Может быть, но сейчас я стараюсь ему помочь. – Чувство вины? – спросила Доркас. – Может быть. Она поглядела на меня. Зрачки снова всплыли на поверхность, и глаза казались почти обыкновенными. Почти. – Как я могу вам доверять? – Наверное, не можете. Но я хочу помочь Магнусу. Так что расскажите мне все, миз Бувье. Прошу вас. – Вы должны дать мне слово, что не скажете полиции. Я серьезно говорю, миз Блейк. Если полиция вмешается, она может выпустить эту тварь на свободу, и погибнут люди. Я прикинула, но не могла найти ни одной причины, по которой надо будет сообщать полиции. – О'кей, даю вам слово. – Пусть у меня нет умения Магнуса обращаться с гламором, но обет, данный кому-то из фейри, – дело очень серьезное, миз Блейк. Солгать нам – значит навлечь на себя беду. – Это угроза? – Считайте это предостережением. Воздух между нами зашевелился, как жар над асфальтом. Глаза Доркас закружились миниатюрными омутами. – Доркас, не надо мне угрожать. Я не в том настроении. Может, не стоило прятать пистолет. Магия схлынула, как вода, уходящая в щели каменного дна. Чувствовалась, что она здесь, под поверхностью. Но для человека, которому угрожали и вампиры, и вервольфы, это была просто ерунда. Кажется, большая часть семейных талантов досталась Магнусу. Пугать он умел куда лучше. – Только чтобы мы понимали друг друга, миз Блейк. Если вы скажете полиции и они выпустят эту тварь на свободу, кровь погибших будет на вас. – Ладно, вы произвели на меня впечатление. Теперь рассказывайте. – Магнус говорил вам о нашем предке, Ллине Бувье? – Да, он сказал, что это был первый здесь европеец. Женился на девушке из местного племени – и обратил племя в христианство. Был фейри. Она кивнула. – Он был не единственным здесь фейри. – С ним была жена? – Нет, он поймал другого фейри, менее разумного, и посадил его в магическую клетку. Тот сбежал и перебил почти все племя, от которого мы произошли. Наш предок все же сумел его поймать с помощью индейского шамана или жреца, но власть себе над ним так и не вернул. Сумел только посадить его в тюрьму. – Что же это был за фейри? – “Кровавые Кости” – это не просто название нашего бара. Это сокращение от “Разбитый Череп и Кровавые Кости”. У меня глаза полезли на лоб. – Но это же чудище детских страшилок, зачем было его ловить? У них ни сокровищ нет, ни магии для исполнения желаний. Или я не права? – Нет, вы совершенно правы. Кровавые Кости не обладает ни сокровищами, ни магией. – Так зачем он был нужен? – Почти все дети, рожденные от браков людей с фейри, магическими способностями не обладают. – Так говорят легенды, – сказала я, – но пример Магнуса это опровергает. – Ллин Бувье заключил некоторый договор от имени себя и своих потомков. Мы все обладаем силой фейри, но за определенную цену. Мне надоели эти обиняки, и я хотела спать. – Перестаньте ходить вокруг да около, миз Бувье. Скажите прямо, мне надоело это нагнетание неопределенности. – А вам не приходит в голову, что я, может быть, смущаюсь это сказать? – Нет. В таком случае я прошу прощения за свои слова. – Мой предок заключил Кровавые Кости в клетку, чтобы иметь возможность варить зелье из его крови. Но это зелье надо периодически обновлять и принимать снова, иначе магия уходит. Я уставилась на нее: – И как другие фейри отнеслись к этой маленькой хитрости? – Нашему предку пришлось бежать из Европы, иначе бы его убили. Нам запрещено использовать друг друга подобным образом. – Это я понимаю. – Его варварские действия дали нам гламор, Силу. Но это было куплено кровью. После пленения Разбитого Черепа и Кровавых Костей мой предок оставил это зелье. Он в конце концов решил, что это зло. Но, хотя его сила исчезла, в крови его детей магия фейри осталась. Таково положение на сегодня. – Значит, Разбитый Череп и Кровавые Кости скрыт где-то в магическом ящике? – спросила я. Она улыбнулась, и ее лицо стало вдруг молодым и прекрасным. Абсолютно нельзя было определить ее возраст – ни одной морщины не было видно. – Когда магия исчезла впервые, Разбитый Череп и Кровавые Кости вырос до своего полного размера. Он намного больше человека, почти ростом с великана. Он заключен в кургане из земли и магии. – Вы сказали, что когда-то он чуть не стер целое племя с лица земли? Она кивнула. Я вздохнула. – Я должна видеть, где он находится. – Вы обещали... – Я обещала не говорить полиции, но вы мне только что сказали, что поблизости держат под замком тварь размером с великана, способную на массовые убийства. Я должна убедиться, что она заперта надежно, что она не вырвется и не начнет убивать. – Уверяю вас, миз Блейк наша семья уже сотни лет с этим справляется, Мы знаем, что делаем. – Если я не могу сказать копам, я должна посмотреть сама. Она встала, пытаясь подавить меня ростом. Это у нее даже близко не получилось. – А потом вы приведете полицию, да? Вы меня дурой считаете? – Я не приведу копов, миз Бувье, но я должна посмотреть. Если он вырвется, а я не скажу копам, то это будет моя вина, что всех застанут врасплох. – К нападению Кровавых Костей невозможно подготовиться, – сказала она. – Он бессмертен, миз Блейк. Он просто не может умереть. Отрежьте ему голову, и он не умрет. Полиция ничего не может сделать, только ухудшить ситуацию. В ее словах был смысл. – Все равно я должна посмотреть. – Упрямая вы женщина. – Да, я умею быть гвоздем в сапоге, миз Бувье. Давайте не будем ходить вокруг да около, просто отведите меня посмотреть эту тюрьму, и если она надежна, я оставлю это дело вам. – А если вы сочтете ее недостаточно надежной? – Найдем колдунью и прислушаемся к ее рекомендациям. Она нахмурилась. – А не случится так, что вы обратитесь в полицию? – Если ограбят мой дом, я обращусь в полицию. Если мне будет нужна магическая помощь, я обращусь к тому, кто владеет магией. – Странная вы женщина, миз Блейк. Я никак вас не пойму. – Вокруг тоже творится много странного. Так я увижу, где закопан Разбитый Череп и Кровавые Кости, или нет? – Ладно, я вам покажу это место. – Когда? – Без Магнуса у нас не хватает в баре работников, так что не сегодня. Приходите завтра в бар около трех. Я вас отведу. – У меня есть сотрудник, которого я бы хотела взять с собой. – Один из тех, что в спальне? – спросила она. – Нет. – А зачем он вам? – Он у меня стажер, и где еще он увидит магию фейри? Она минутку подумала, потом кивнула: – Ладно, приведите с собой одного человека, но не больше. – Можете мне поверить, миз Бувье, одного более чем достаточно. – Друзья зовут меня Дорри, – сказала она, протягивая руку. – Анита. Я пожала ей руку. У нее было приятное, крепкое пожатие для женщины. Замечание сексистское, конечно, но верное. Женщины редко умеют пожимать руку как следует. Она задержала мою руку чуть дольше, чем следовало. Когда она отняла руку, я вспомнила ясновидение Магнуса. Дорри обратила на меня жутковатые расширенные глаза и прижала руку к груди, будто рука болела. – Я вижу кровь, страдание и смерть. Они облаком идут за тобой, Анита Блейк. Ее глаза сочились ужасом. Ужасом от беглого взгляда на меня, мою жизнь, мое прошлое. Я не отвернулась. Если не испытываешь стыда, отворачиваться не надо. Иногда мне хотелось бы выбрать другую профессию, но такая у меня работа и такая я сама. Ужас исчез из ее глаз, она моргнула. – Я бы не стала тебя недооценивать, Анита. У Дорри снова сделался обычный вид – настолько обычный, насколько это было, когда она вошла, то есть не слишком. Впервые я задумалась, вижу ли я то, что есть. Может быть, она использует гламор, чтобы казаться нормальной? Скрыть свою силу? – Взаимно, Дорри. Она снова просияла той же прекрасной улыбкой, от которой казалась такой молодой и беззащитной. Иллюзия? – Тогда до завтра. – До завтра, – ответила я. Она вышла, и я заперла за ней дверь. Итак, семья Магнуса – страж чудовища. Связано ли это с его побегом? Дорри так не считает, а она должна бы знать. Но в комнате повисло ощущение силы, медленно переливающейся в потоках воздуха. Еле уловимое ощущение магии, как аромат духов, и я не замечала его почти до самого ее ухода. Может быть, Дорри обращается с гламором не хуже Магнуса, только тоньше? Можно ли доверять Дорри Бувье? Хороший вопрос. Зачем я попросила разрешение привести Ларри? Потому что знала: ему это будет приятно. Может, даже компенсирует то унижение, которому он подвергся на глазах Джейсона. Однако сейчас, ощущая в воздухе призрак силы Дорри Бувье, я уже не была уверена, что эта мысль удачна. Черт побери, я знала, что это не так! Но я пойду, и Ларри тоже пойдет. Он имеет на это право. У него даже есть право подвергать себя опасности. Я не могу всю жизнь держать его подальше от опасности. Ему надо учиться самому заботится о себе. Мне это очень не по душе, но это правда. Я еще не готова отвязать его от своей юбки, но готова хотя бы удлинить привязь. Дать ему ту самую пресловутую веревку. Оставалось надеяться, что он на ней не повесится.22
Почти весь день я проспала, а когда проснулась, оказалось, что никто меня не принимает в игру. Все страшно напугались судебного иска Квинлена, и куда бы я ни сунулась, оказывалось, что я – персона нон грата. Агент Брэдфорд велел мне собирать вещи и пригрозил, что арестует за попытки препятствовать правосудию и вмешательство в полицейское расследование. Вот тебе и благодарность! Не день, а сплошной провал. Единственный человек, который стал со мной говорить, был Дольф. Он смог мне сообщить только, что не нашли ни следов Джеффа Квйнлена, ни тела его сестры. Магнуса тоже никто не видел. Копы допрашивали свидетелей, искали следы, а я теребила пальцы, но никто из нас ничего полезного не сделал. Закат я наблюдала с чувством облегчения – наконец-то хоть что-то начнется. Ларри ушел в свой номер. Я его не просила. Возможно, он не хотел мешать мне уединиться с Жан-Клодом. Не слишком утешительная мысль. Зато он хотя бы со мной разговаривал – хоть он один. Я открыла шторы и смотрела, как темнеет за окном. Зубы чистить мне пришлось в номере у Ларри – собственная ванная вдруг оказалась недоступной. Я не хотела смотреть на голого Джейсона, а на Жан-Клода – так уж точно. И потому часть дня провела у Ларри. Я услышала звук отворяемой двери, но не обернулась. Я знала, кто это. – Привет, Жан-Клод. – Добрый вечер, ma petite. Я повернула голову. В комнате стояла почти полная темнота. Единственный свет падал из окна от уличных фонарей и неоновой вывески отеля. В этот неверный свет и вышел Жан-Клод. Высокий воротник полностью закрывал шею. Жемчуга пуговиц держали края воротника, и лицо Жан-Клода было будто в раме из белой материи. Не меньше дюжины пуговиц сияли на его груди. Приталенный пиджак, настолько черный, что его почти не видно. Видны только манжеты, широкие, накрахмаленные, наполовину закрывающие кисти рук. Жан-Клод поднял руку к свету, и манжет съехал на запястье, не сковывая движение. Черные узкие брюки заправлены в черные же сапоги почти до бедра – казалось, он весь облит черной кожей. И черные на черном пряжки держали всю эту кожаную сбрую. – Вам нравится? – спросил он. – Да, стильно. – Стильно? – В одном этом слове прозвучала едва уловимая насмешка. – Вы не умеете реагировать, на комплименты. – Это был комплимент? Тогда прошу прощения, ma petite. Благодарю вас. – Не за что. Можем мы теперь забрать ваш гроб? Он выступил на свет, чтобы я видела его лицо. – У вас это так просто получается, ma petite. – А разве нет? Молчание – такое густое, будто в комнате никого нет. Я чуть не окликнула его, но вместо этого подошла к бару и включила над ним лампочку. Комната осветилась слабым белым сиянием, как пещера. При свете мне было лучше. Но теперь, повернувшись к нему спиной, я не ощущала присутствия Жан-Клода. Было ощущение пустой комнаты. Я обернулась к нему. Он сидел в кресле. Даже когда я на него смотрела, не было заметно ни малейшего движения. Как стоп-кадр в ожидании, когда ленту пустят дальше. – Лучше бы вы этого не делали, – сказала я. Он повернул ко мне голову. Глаза его были непроницаемо темны, но в них мелькали еле заметные искорки. – Чего не делал, ma petite? Я покачала головой. – Ничего, не важно. Так какие сложности сегодня ночью? У меня такое чувство, будто вы мне ничего не говорите. Он встал одним плавным движением, словно какую-то часть этого процесса опустил – просто оказался на ногах. – Серефина может бросить мне вызов сегодня ночью – это не противоречит нашим правилам. – Серефина – имя Мастера? Он кивнул. – Вы не боитесь, что я сообщу его копам? – Я. возьму вас к ней, ma petite. У вас не будет времени наделать глупостей от нетерпения. Если бы я вот так застряла на целый день, когда нечего делать, но знала бы имя, попыталась бы я найти ее сама? Да, наверное. – Ладно, тогда пошли. Он заходил по комнате, улыбаясь и качая головой. – Ma petite, вы понимаете, что произойдет, если Серефина бросит мне вызов? – Нам придется драться. Он остановился и вышел на свет. Скользнул в кресло. – У вас совсем нет страха. Вы нисколько не боитесь. – Бояться – это не помогает. Быть готовым – помогает. Вы ее боитесь? Я вгляделась, пытаясь прочесть мысли за этой красивой маской. – Я не боюсь ее силы. Я считаю нас почти равными в этом смысле, но скажем так: я настороже. При прочих равных условиях я на ее территории, а со мной только один из моих волков, мой человек-слуга и мсье Лоранс. Не та демонстрация силы, которую выбрал бы я при встрече после двух столетий. – Почему вы с собой больше никого не взяли? Хотя бы вервольфов. – Было бы у меня время выговорить больший размер свиты, я бы это сделал, но в такой спешке... – Он глянул на меня. – Не было времени торговаться. – Вы в опасности? Он рассмеялся, и этот смех не был совсем уж приятным. – Она спрашивает, в опасности ли я! Когда Совет попросил меня разделить мою землю, мне было обещано, что отделяемая часть достанется тому, чья сила не превосходит мою. Но они не думали, что я появлюсь на ее территории столь неподготовленным. – Кто они? Что за Совет? Он склонил голову набок: – Вы действительно, проведя среди нас столько времени, не слышали о совете? – Да расскажите, и все. – У нас есть Совет, ma petite. Он существует уже очень давно. Это не столько руководящий орган, сколько, возможно, суд или полиция. До того, как ваши суды дали нам гражданство, у нас было очень мало правил и только один закон. “Да не привлечешь ты к себе внимания”. Именно этот закон и забыл Тепеш. – Тепеш, – сказала я. – Влад Тепеш? Дракула? Жан-Клод только молча смотрел. Лицо его было непроницаемым – полностью лишенным выражения. Прекрасная статуя, если только у статуи глаза могут сверкать, как сапфиры. По этому лицу ничего нельзя было прочесть, да я и не пыталась. – Я вам не верю. – Насчет Совета, нашего закона или Тепеша? – Последнее. – Уверяю вас, что мы его убили. – Вы говорите так, будто это была на вашей памяти. Он погиб – Когда? В четырнадцатом веке? – Год 1476 или 1477? – Он изобразил, будто пытается припомнить. – Вы не настолько стары. – Вы уверены, ma petite? Он повернул ко мне донельзя непроницаемое лицо, даже глаза стали пустые. Будто смотришь на отлично сделанную куклу. – Да, уверена. – Он улыбнулся и вздохнул. К его лицу, к его телу вернулась жизнь – за отсутствием лучшего слова. Будто ожил Пиноккио. – Ну вас к черту! – Приятно знать, что я все же иногда могу вас вывести из себя, ma petite. Я не ответила. Он точно знал, как на меня действует. – Если Серефина равна вам, вы справитесь с ней, а я перестреляю остальных. – Вы же знаете, что так просто не будет. – А никогда не бывает. Он смотрел на меня и улыбался. – Вы действительно думаете; что она вас вызовет? – Нет, но я хотел известить вас, что она имеет такую возможность. – Что еще мне нужно знать? Он улыбнулся, чуть показав клыки. При свете он выглядел потрясающе. Кожа бледная, но не слишком. Я взяла его за руку: – Вы теплый. Он глянул на меня: – Да, ma petite, и что из этого? – Вы спали целый день. Вам полагалось бы быть холодным, пока вы не напитаетесь. Он только поглядел бездонными глазами. – А, черт! – сказала я и шагнула в спальню. Он не попытался остановить меня. Даже не попытался. Меня это нервировало. В дверь я почти вбежала. И увидела только бледныеочертания кровати. Щелкнула выключателем у двери. Верхний свет был безжалостен и гол. Джейсон лежал на животе, разметав светлые волосы по темной подушке. Он был гол, если не считать плавок. Я подошла к кровати, вглядываясь в его спину, надеясь, что он все – таки дышит. Почти у самой кровати я все же заметила дыхание. Сжавшийся в груди ком отпустил. Чтобы до него дотронуться, мне пришлось встать возле кровати на колени. Он пошевелился от моего прикосновения. Я перекатила его на бок, и он не попытался помочь – он был пассивен, как тряпка, только смотрел на меня из-под опухших век. По шее стекали две алые струйки. Не очень много крови, по крайней мере пролитой на постель. Я не могла сказать, сколько крови он потерял. Сколько взял Жан-Клод. Джейсон улыбнулся мне – лениво, медленно. – Как ты себя чувствуешь? Он перекатился на спину, скользнув мне рукой по талии. – Значит, хорошо. – Я попыталась отойти от кровати, но рука держала крепко. Он притянул меня к груди. Я вытащила браунинг. Джейсон мог бы остановить меня, но он не пытался. Пистолет я уперла ему в ребра, а другой рукой изо всех сил отталкивалась от его голой груди, не давая ему притянуть мое лицо к своему. Он стал приподнимать голову. – Сейчас спущу курок. Он остановился. – Заживет. – Один мой поцелуй стоит дырки в боку? – Не знаю, – сказал он. – Кажется, все вокруг так считают. Он стал медленно приближаться ко мне губами, давая мне время решить. – Отпусти ее, Джейсон, немедленно. Голос Жан-Клода наполнил комнату гулким шепотом. Джейсон отпустил. Я соскользнула с кровати, держа в руке пистолет. – Мой волк мне сегодня нужен, Анита. Постарайтесь не застрелить его до нашей встречи с Серефиной. – Так скажите ему, чтобы не приставал, – ответила я. – Скажу, ma petite. Обязательно скажу. Джейсон лежал среди подушек, согнув колено, положив руки на живот. Вид у него был ленивый и расслабленный, но глаза не отрывались от лица Жан-Клода. – Ты почти идеальная собачка, Джейсон, но не провоцируй меня. – Вы никогда не говорили, что она под запретом. – Я говорю это сейчас. Джейсон сел на кровати. – Отныне я по отношению к ней буду совершеннейшим джентльменом. – Обязательно будешь, – сказал Жан-Клод. Он стоял в дверях такой же прекрасный, но был опасен. Чувствовалось, как это заполняет комнату, пронизывает его голос. – Оставьте нас на минутку, ma petite. – У нас нет на это времени, – сказала я. Жан-Клод обернулся ко мне. Глаза его были сплошь цвета полночного неба, белки исчезли. – Вы его защищаете? – Я не хочу, чтобы ему досталось за то, что протянул ко мне руки. – Но вы были готовы его застрелить. Я пожала плечами: – Я же никогда не говорила, что я последовательна. Просто серьезна. Жан-Клод расхохотался. Мы с Джейсоном оба вздрогнули от такой резкой перемены настроения. Хохот был густой, шоколадный, хоть бери из воздуха и ешь. Я покосилась на Джейсона. Он смотрел на Жан-Клода, как хорошо обученная собака на хозяина – выискивая признаки того, что сейчас хозяин захочет. – Одевайся, мой волк. И вам, ma petite, тоже надо переодеться. На мне были черные джинсы и темно-синяя тенниска. – А чем плоха моя одежда? – Мы должны произвести впечатление, ma petite. Я бы не просил, если бы это не было важно. – Я не собираюсь сегодня надевать платье. – Разумеется, нет, – улыбнулся он. – Просто что-нибудь более стильное. Если у вашего друга нет ничего подходящего, то у них с Джейсоном примерно одинаковый размер. Уверен, что мы что-нибудь найдем. – Насчет этого вам придется говорить с Ларри. Жан-Клод на мгновение задержал на мне взгляд. – Как вам угодно, ma petite. Теперь не оставите ли вы Джейсона, чтобы он мог. переодеться? Я бы остался здесь, пока вы не подберете себе наряд. Я хотела возразить. Не люблю, когда мне говорят, что мне носить, а что не носить. Но не возразила. Я достаточно вертелась среди вампиров, чтобы знать: они восхищаются броским или опасным. Если Жан-Клод говорит, что мы должны устроить спектакль, значит, он прав. И я не умру, если чуть принаряжусь. А вот если нет, то могу и умереть. Не знаю я правил, как одеваться на такие случаи. Боюсь, что их вообще не существует. Собираясь в дорогу, я не рассчитывала на встречу с Мастером Вампиров, и потому выбор у меня был очень ограничен. Я остановилась на алой блузке с высоким воротником, отделанной кружевом. На рукавах даже манжетики были. Нечто среднее между викторианским стилем и блузкой от делового костюма. Она была бы вполне консервативной, если бы не кричащий цвет. Мне не хотелось ее надевать, потому что я знала, что она понравится Жан-Клоду. Он даже сам такое мог бы надеть, если бы не цвет. Поверх блузки я набросила черный жакет на все случаи жизни. Оба пистолета, оба ножа, нательный крест – и я готова. – Ma petite, можно нам выйти? – Да, конечно. Он открыл дверь и окинул меня взглядом. – Вы потрясающе выглядите, ma petite. За макияж спасибо. – Я без него в алом кажусь бледной. – Разумеется. У вас есть другие туфли? – У меня только кроссовки и туфли на каблуках. В кроссовках я двигаюсь лучше. – Блузка настолько превзошла мои ожидания, что, спортивную обувь можете оставить. Они черные, этого достаточно. Из спальни вышел Джейсон. На нем были настолько обтягивающие кожаные штаны, что никакого белья под ними уже и быть не могло. Рубашка слегка восточного стиля со стоячим воротником и единственной пуговицей. Рукава широкие, а воротник чуть блестящий, в тон глазам, вышитый; желтым шелком, настолько темным, что казался золотым, и еще более темной синей нитью. Когда Джейсон двигался, рубашка чуть приоткрывалась и посверкивал голый живот. Мягкие черные сапоги доходили до колен. – Что ж, теперь я знаю, кто твой портной, – сказала я. Мне сегодня предстояло быть Золушкой без феи. – Не пригласите ли вы мсье Киркланда? Когда он оденется, мы сможем отправиться. – Ларри может не захотеть переодеваться. – Не захочет – не надо. Я не собираюсь его принуждать. Я поглядела на него, не слишком веря, но позвала Ларри. Он согласился пойти в спальню и посмотреть сокровища из их багажа, но переодеться не обещал. Вышел он все в тех же синих джинсах и найковских кроссовках, но футболку сменил на парадную рубашку сочного синего цвета. От этого глаза у него еще поголубели. Черный кожаный пиджак был лишь чуть-чуть великоват в плечах, зато наплечную кобуру закрывал отлично. Я считаю, это было усовершенствование по сравнению с той мятой фланелькой, которую он обычно носил. Воротник рубашки был выпущен на пиджак и обрамлял лицо. – Видела бы ты, что там еще есть, – сказал Ларри. – Я даже не знаю, как в это влезать. – У тебя отличный вид. – Спасибо. – Можем ехать? – спросила я. – Да, ma petite, мы можем ехать. Интересно будет повидать Серефину после двух столетий. – Я понимаю, что для вас это поездка по родным местам, но давайте не будем забывать, зачем мы здесь, – сказала я. – Джефф Квинлен находится у Ксавье. Кто знает, что этот тип с ним сделает? Я хочу вернуть его домой. Сегодня вторая ночь. Мы должны его сегодня освободить или найти кого-то, кто это может сделать. Жан-Клод кивнул: – Тогда в дорогу, ma petite. Серефина нас ждет. В его голосе звучало что-то вроде нетерпения, будто он радостно ждал этой встречи. Мне впервые пришла в голову мысль, не были ли они с Серефиной любовниками. Я знала, что Жан-Клод не девственник – надо смотреть правде в глаза. Но одно дело знать, что у него. были любовницы, другое дело – встретиться с одной из них. Я с удивлением поняла, что мне это не безразлично. Жан-Клод улыбнулся мне, будто зная, о чем я думаю. В его глазах снова стали видны белки, что придавало им почти человеческий вид. Почти.23
Жан-Клод шел через автостоянку с видом персонажа, за которым должны бежать фоторепортеры и любители автографов. Мы сопровождали его как свита, каковой мы и были, нравится мне это или нет, – но, чтобы спасти Джеффа Квинлена, я готова была немножко поподлизываться. Даже попресмыкаться я была готова ради такого дела. – Вы поведете сами или скажете мне, как проехать к дому Серефины? – спросила я. – Я вам скажу, где повернуть, когда надо будет. – Вы боитесь, что я побегу доносить копам, где ее дом? – Нет, – ответил он и ничего больше не добавил. Я нахмурилась, но мы уже влезли в джип. Угадайте, кто оказался на переднем сиденье. Мы ехали по основной магистрали, по Стрипу, машины шли бампер к бамперу. При таком движении четыре мили могут занять пару часов. Жан-Клод велел мне повернуть на боковую дорогу. Она была похожа на подъездной путь к соседнему кинотеатру, но оказалось, что это проселок. Если хорошо знаешь город, почти все пробки можно объехать. По виду Брэнсона этого не скажешь, но стоит отъехать за соседний подъем, и понимаешь, что это настоящие горы Озарка. Вершины, леса, дома, где живут люди, не связанные туризмом. На Стрипе все неоновое и искусственное, а через пятнадцать миль мы оказались среди деревьев на дороге, вьющейся через Озаркские горы. Над джипом сомкнулась темнота. Только и свету было, что от висящих в небе звезд, да туннель от наших фар впереди. – Кажется, вам не терпится увидеть Серефину, даже не смотря на пропавший гроб, – сказала я. Жан-Клод повернулся ко мне, насколько позволял ремень безопасности. Я настояла, чтобы все их застегнули, что вампира позабавило. Конечно, это глупо – пристегивать покойника к сиденью, но ведь я за рулем, в конце концов. – Думаю, Серефина до сих пор считает меня тем весьма юным вампиром, которого знала столетия назад. Если бы она считала меня серьезным противника, она бы выступила против меня или моих миньонов открыто. Она бы не стала просто красть мой гроб. Слишком она самоуверенна. – Выступая в качестве одного из миньонов, хочу спросить, – подал голос Ларри с заднего сиденья. – Может, это вы слишком самоуверенны? Жан-Клод оглянулся: – Серефине, когда мы встретились, было несколько столетий. Вампир достигает предела своих возможностей за три-четыре столетия. Я знаю ее предел, Лоранс. – Я вам не Лоранс. Меня зовут Ларри. Жан-Клод вздохнул: – Вы его хорошо обучили. – Он ко мне попал уже такой. – Жаль, – еще раз вздохнул Жан-Клод. У него получалось, будто нас ждет всего лишь враждебное воссоединение семьи – или это оксюморон? Я надеялась, что так и будет, но про вампиров я хорошо усвоила одну вещь – они все время вытаскивают из шляпы нового кролика. Здоровенного клыкастого хищного кролика, который тут же тебе выжрет глаза, если зазеваешься. – А что будет делать наш волчик? – То, что мне велено, – ответил Джейсон. – Класс, – сказала я. Мы ехали молча. Жан-Клод редко когда склонен к болтовне, а я была не в настроении. Мы собирались нанести светский визит, а где-то там Джефф Квинлен просыпается для второй ночи под нежной опекой Ксавье. Это несколько омрачало мое настроение. – Теперь первый поворот направо, ma petite. От голоса Жан-Клода я вздрогнула – слишком погрузилась в молчание и шорох шин. Я притормозила, чтобы не пропустить поворот. Гравийная дорога, такая же, как сотни других, отходила в сторону. Ничего такого особенного в ней не было. Дорога оказалась узкой и так плотно обсаженной деревьями, что машина ехала как по туннелю. Голые ветви деревьев тянулись вдоль дороги, словно заходящие друг за друга куски стены. Фары скользили по почти голым стволам, подпрыгивая, . когда джип попадал на ухабину. Голые пальцы деревьев стучали по крыше машины. Развлечение не для страдающих клаустрофобией. – Ну и ну, – сказал Ларри, прижимаясь лицом к стеклу, насколько позволяло сиденье. – Не знай я, что в конце этой дороги есть дом, я бы повернул назад. – В этом и смысл, – сказал Жан-Клод. – Многие из старших более всего ценят уединение. Фары выхватили из темноты яму, протянувшуюся поперек всей дороги. Похоже было на промоину, прорытую дождевыми потоками за десятки лет. Ларри наклонился вперед, насколько позволял ремень. – Куда девалась дорога? – Джип здесь пройдет, – сказала я. – Ты уверена? – спросил он. – Вполне. Жан-Клод откинулся на сиденье. Казалось, он полностью спокоен, почти отстранен, будто слышит музыку, неслышную мне, . думает думы, которые мне никогда не понять. Джейсон наклонился вперед, положив руку на спинку моего сиденья сверху. – И чего она дорогу не замостит? Она ведь уже тут почти год. Я глянула на Джейсона. Интересно было узнать, что ему больше известно о делах Жан-Клода, чем мне. – Это ее крепостной ров, – сказал Жан-Клод. – Барьер от любопытных. Многим трудно принять наш новый статус, и они все еще изолируют себя. Колеса соскользнули с края канавы. Как будто съезжаешь в воронку. Каким-то чудом джип вылез с другой стороны. Будь у нас обычная машина, пришлось бы идти пешком. Дорога еще ярдов сто шла вверх, и вдруг справа от нее открылся просвет. На джипе туда было бы не проехать, разве что ободрав к чертям всю краску. Единственным признаком, говорившим о том, что там поляна, был лунный свет, пробившийся среди деревьев. Это означало, что там что-то есть. Сквозь гравий, который когда-то был подъездной дорожкой, проросла трава. – Это здесь? – спросила я, просто чтобы проверить. – Думаю, да, – ответил Жан-Клод. Я направила джип в чащу, слыша, как скребут ветви по бортам. Надеюсь, компания Стирлингу, выдала нам свой джип, а не взятый напрокат. Под металлический скрежет мы выбрались из деревьев. Перед нами расстилался акр открытой земли, посеребренный луной. Трава была низко срезана, будто осенью свели кустарник и оставили на зиму незаконченный газон. За домом виднелся заброшенный сад. Земля полого поднималась к подножию горы. И сразу за выкорчеванным газоном начинался лес, густой и неухоженный. Дом стоял посередине этого пологого подъема, серебристо-серый под луной. Кое-где от него отслоились лохмотья краски и висели; как скорбные остатки одежды на жертве катастрофы. Большая каменная веранда-перед домом скрывала в тени дверь и окна. – Выключите фары, ma petite. Я поглядела в темноту, и мне не хотелось выключать свет. Луна должна была бы проникать в эту тень. – Выключите, ma petite. Я выключила. Лунный свет окатил нас как видимый воздух, а веранда осталась темной, как чернильная лужа. Жан-Клод расстегнул ремень и выскользнул наружу. Мальчики вышли за ним, я – последней. В траве лежали большие плоские камни, выстелившие дорожку к подножию ступеней, ведущих на веранду. Рядом с облупленной дверью – большое венецианское окно. Стекло выбито. Изнутри окно заколочено от ночного воздуха фанерой. Окно рядом, поменьше, целое, но настолько грязное, что казалось слепым. Тени – вязкие, густые, почти ощутимые на ощупь. Они напомнили мне ту темноту, из которой появился летящий меч. Но они не были настолько густы. Сквозь них все же было видно. Просто тени, и все. – Что это с тенями? – спросила я. – Салонный фокус, – ответил Жан-Клод. – Ничего больше. Он скользнул вверх по ступеням, не оглядываясь. Если он и волновался, это не было заметно. Джейсон плавно поднялся за ним. Мы с Ларри просто взошли – на лучшее мы не были способны. Тени были холоднее, чем должны бы, и Ларри рядом со мной поежился. Но в них не было ощущения затаившейся силы. Как Жан-Клод и сказал, салонный фокус. Внешняя сетчатая дверь была сорвана с петель. Она лежала на крыльце, порванная и забытая. Даже защищенная верандой, внутренняя дверь покоробилась и облезла от перепадов температур и сырости. У перил крыльца лежали сугробами наметенные листья. – Вы уверены, что это здесь? – спросил Ларри. – Уверен, – ответил Жан-Клод. Я поняла вопрос. Если бы не тени, я бы тоже сказала, что дом заброшен. – Тени должны отпугивать случайных прохожих, – сказала я. – С тенями или без них, меня сюда калачом не заманишь, – ответил Ларри. Жан-Клод оглянулся: – Идет наша хозяйка. Облезлая растресканная дверь отворилась. Я ждала жуткого скрипа петель, как полагается в доме с привидениями, но дверь открылась бесшумно. На пороге стояла женщина. Комната за ее спиной была темна, и женщина силуэтом вырисовывалась на фоне тьмы. Но и в темноте я смогла понять две вещи: эта женщина – вампир, и она недостаточно стара, чтобы быть Серефиной. Вампирша была лишь на пару дюймов выше меня. В поднятой руке она держала свечу. Волосы у меня на шее встали по стойке “смирно” – по комнате сочилась сила. Свеча зажглась; перед моим ночным видением заплясали звезды. У вампирши были каштановые волосы, очень коротко остриженные и подбритые на висках. В ушах качались серьги с серебристыми заклепками. На левой серьге был эмалевый зеленый лист на серебряной цепочке. Она была одета в красное платье, туго облегавшее грудь. Подол платья доходил до лодыжек, расходясь от бедер. Кожаное парадное платье – вау! Она усмехнулась, блеснув клыками. – Я Айви. В ее голосе была нотка смеха, но не такая, как у Жан-Клода – с легкой неопределенной сексуальностью или лаской. Этот смех был резок, как битое стекло, он должен был ранить, пугать, а не убаюкивать. – Войдите в наше обиталище и будьте желанными гостями. – Слова прозвучали очень официально, как отрепетированная речь или заклинание, которое до конца не понимаешь. – Благодарю тебя, Айви, за твое великодушное приглашение, – ответил Жан-Клод. Он держал ее за руку, хотя я не заметила, как это произошло. Будто пропустила кадр из фильма. Судя по выражению глаз Айви, она тоже. Ее это разозлило. Жан-Клод очень медленно поднес ее руку к губам, не переставая глядеть ей в глаза. Так кланяются дзюдоисты на ковре, потому что, если отвернешься, можешь оказаться на спине. По свече потекла струйка воска. Женщина держала свечу в руке, без подсвечника. Жан-Клод медленно поднес ее руку к лицу и коснулся губами. Воск закапал быстрее, чем должен был. Жан-Клод отпустил руку как раз вовремя, чтобы Айви успела перехватить свечу, но она стояла неподвижно, и горячий воск тек по коже. Только легкое мерцание в глазах вампирши выдавало, что ей больно. Она подождала, пока воск на руке застынет. Кожа вокруг него покраснела, но Айви не обратила внимания. Больше воск со свечи не капал. Обычно если свеча потечет, то течет и дальше. А на этой воск образовал наверху золотистую каплю, как вода под поверхностным натяжением. Я поглядела на обоих вампиров по очереди и покачала головой. Вам что-нибудь говорит слово “ребячиться”? Но вслух я этого не произнесла. Насколько я поняла, это мог быть какой-то древний вампирский ритуал. Хотя я в этом серьезно сомневалась. – Твои спутники разве не войдут? – Айви шагнула в сторону, прошелестев кожаной юбкой и высоко поднимая свечу, чтобы осветить нам дорогу. Жан-Клод встал с другой стороны от двери, и нам пришлось проходить между двумя вампирами. Я доверяла Жан-Клоду – он меня не съест. Я даже верила, что он не позволит этого сделать и Айви. Но насколько он сейчас веселится, я не знала. И это меня нервировало. Никогда не было так, чтобы я оказалась в обществе веселящихся вампиров и дело не кончилось какой-нибудь гадостью. Джейсон шатнул между ними в дом. Ларри покосился на меня. Я пожала плечами и вошла внутрь. Он проследовал за мной по пятам, решив, что если я вошла, то все будет в порядке. Наверное, так и будет. Наверное.24
Дверь за нами закрылась, и я не думаю, что кто-то ее закрыл. По крайней мере руками. Безопасно тут или нет, а эта мелкая демонстрация силы подействовала мне на нервы. Воздух в комнате был до невозможности неподвижный, спертый. Пахло пылью, сухостью и плесенью. В такой комнате даже с закрытыми глазами можно сказать, что тут давно уже никто не живет. Слева была открытая арка, ведущая в комнату поменьше. Там стояла кровать с подушками и покрывалом, серыми от пыли. В углу стояло трюмо, отражавшее пустую комнату. В гостиной мебели не осталось. На деревянном полу лежал густой слой пыли. Подол платья Айви оставлял в ней широкий след, когда она направилась к двери в дальней стене. На полу показалась полоска света, золотого и не электрического. Я бы предположила, что от свечей. Дверь открылась раньше, чем Айви ее коснулась. Оттуда вылилась густая волна света, более яркого, чем полагалось бы, поскольку мы долго пробыли в темноте. В раме света стоял вампир. Невысокий, худенький, с лицом слишком молодым для красивого – скорее хорошеньким. Он умер настолько недавно, что на коже еще остался загар, полученный на море, или на озере, или вообще на солнце. Слишком он казался молодым, чтобы быть мертвым. Наверное, ему было восемнадцать – меньше уже противозаконно, но все равно он выглядел слишком изящно и незаконченно. Вечная нимфетка. – Я Брюс. Казалось, что-то его смущает. Может быть, одежда. На нем был бледно-серый фрак с фалдами и брюки со штрипками. Белые перчатки подходили по цвету к тому, что было видно от сорочки. Шелковый серый жилет, бочка и кушак красные, под цвет платья Айви. Казалось, они оделись на променад. По обе стороны двери стояли канделябры в рост человека, заливая помещение золотым светом. Сама комната в два раза больше гостиной – когда-то, быть может, была кухней. Но она в отличие от первых двух комнат была обставлена заново. На полу расстелен персидский ковер с узорами яркими, как витражи. Вдоль длинных стен висят гобелены. На одной стене единорог бежит от стаи гончих. На другой – батальная сцена, так потускневшая от времени, что фигуры сливаются с тканью. Дальняя стена задрапирована ярким шелком, свисающим с потолка на тяжелых шнурах. Слева от драпри – дверь. Айви поставила свечу в пустой подсвечник канделябра и встала перед Жан-Клодом. Чтобы заглянуть ему в глаза, она склонила голову набок. – Ты красив. – Она провела пальцами по краю его пиджака. – Я думала, что врут. Что таких красивых не бывает. Она потрогала перламутровые пуговицы, начав с шеи и вниз. Когда она дошла до последней пуговицы, Жан-Клод отвел ее руку. Айви это вроде бы понравилось. Она встала на цыпочки, положив ему на грудь руки до локтей. Ее губы подались вперед, сложенные для поцелуя. – И трахаешься ты так же дивно, как выглядишь? Мне говорили, что да. Но ты така-а-я милашка... Нет, так не бывает. – Жан-Клод взял ее лицо в ладони, улыбнулся ей. Ее красные губы изогнулись в улыбке. Она прильнула к нему, прижалась всем телом. Жан-Клод все так же легко держал ее лицо, будто она и не навалилась на него всей тяжестью. Улыбка ее стала увядать, как скрывается садящееся солнце. Она медленно соскользнула вниз; опускаясь перед ним на всю стопу. В колыбели его ладоней ее лицо стало пустым и белым. Брюс отдернул ее за руку. Айви пошатнулась и упала бы, если бы он ее не подхватил. Она недоуменно огляделась, будто не понимая, где находится. Теперь улыбался Жан-Клод: – Много времени прошло, как я был игрушкой всякого, кто меня хотел. Очень много времени. Айви обвисла в руках Брюса. Лицо ее заострилось от страха. Потом она оттолкнулась от Брюса, чтобы встать прямо, сама. Одернула без надобности платье. Страх почти исчез из ее лица, только около глаз еще что-то сжималось. – Как ты это сделал? – Столетия тренировки, малышка. От злости ее глаза потемнели. – Ты не должен уметь захватывать взглядом другого вампира. – А ты? – спросил онс оттенком веселого интереса. – Не смейся надо мной! Я ощутила какое-то сочувствие к ее досаде. Жан-Клод может достать любого как хочет. – Детки, вам велели нас проводить, так давайте же. Айви встала перед ним, сжав руки в кулаки. Злость заливала ей глаза, и радужки разошлись, захватывая белки, пока взгляд не стал казаться слепым. Ее мощь наполняла комнату, ползла по коже, поднимала у меня волоски на теле, будто по ним провели пальцем. Рука потянулась к браунингу – привычка. – Нет, Анита, в этом нет необходимости, – сказал Жан-Клод. – Эта малышка мне дурного не сделает. Она показывает клыки, но если только она не хочет умереть на этом великолепном ковре, она больше не будет забывать, кто я и что я. Я – Мастер Города! – Его голос прогремел под сводами, и эхо так наполнило весь дом, весь воздух, что я будто дышала его словами. Когда гром затих, меня била дрожь. Айви овладела собой. Она все еще злилась, но глаза стали нормальные. Брюс положил руку ей на плечо, будто не был уверен, что она прислушается к голосу разума. Она стряхнула руку и грациозно двинулась к открытой двери. – Мы отведем вас вниз. Там ждут другие. Жан-Клод отвесил низкий театральный поклон, не отрывая от нее глаз. – После вас, моя милая. Леди всегда идет перед джентльменом и никогда – позади. Она улыбнулась, вдруг снова довольная собой. – Тогда пусть твоя человеческая леди идет рядом со мной. – Это вряд ли, – сказала я. Она повернулась ко мне с невинным видом: – Разве ты не леди? – Она подошла ко мне, театрально покачивая бедрами. – Жан-Клод, ты привел к нам женщину, которая не леди? Я услышана, как он вздохнул. – Анита настоящая леди. Идите рядом с ней, ma petite, только осторожно. – А какая разница, что эти мудаки будут обо мне думать? – Если вы не леди, то вы шлюха. Лучше вам не знать, что бывает с женщиной-шлюхой, попавшей в эти стены. – Это было сказано усталым голосом, будто он здесь был, участвовал в этом и ему это совсем не нравилось. Айви улыбнулась мне, пристально глянув карими глазами. Я встретила ее взгляд и улыбнулась в ответ. Она нахмурилась: – Ты человек! Ты не можешь вот так выдерживать мой взгляд. – Сюрприз, – ответила я. – Мы идем? – поинтересовался Жан-Клод. Айви снова нахмурилась, но шатнула в открытую дверь – и вниз по ступенькам, придерживая рукой подол, чтобы не наступить. Она обернулась ко мне: – Ты идешь? Я оглянулась на Жан-Клода: – Насколько я должна быть осторожной? Ларри и Джейсон встали рядом со мной. – Защищайтесь, если они первыми прибегнут к насилию. Но не проливайте первую кровь и не наносите первый удар. Защищайтесь, но не нападайте, ma petite. Сегодня все ограничится играми, если вы не превратите это во что-то серьезное. Но ставки не так высоки. Я мрачно сказала ему: – Мне это не нравится. Он улыбнулся: – Я знаю, но потерпите нас, ma petite. Помните о человеке, которого вы хотите снасти, и держите ваш чудесный характер под контролем. – Ну, человек? – спросила Айви. Она ждала меня на ступенях с видом нетерпеливого и капризного ребенка. – Иду, – сказала я. Но не побежала, чтобы поравняться со ждущей вампиршей. Пошла нормальным шагом, хотя от тяжести ее взгляда у меня чесалась кожа. Остановившись наверху лестницы, я глянула вниз. Оттуда пахнуло холодом и сыростью. Воздух нес запах затхлости, замкнутого пространства, плесени. Было ясно, что там нет окон и по стенам кое-где сочится вода. Подвал. Терпеть не могу подвалов! Набрав в грудь вонючего воздуха, я шагнула на ступеньку. Таких широких ступеней я ни в одном подвале не видела. Дерево было свежим и шероховатым, будто здесь не жалели времени, чтобы его драить или песочить. На каждой ступеньке хватало места для двоих. Но мне не хотелось стоять с ней вдвоем на ступенях. Для Жан-Клода она, быть может, угрозы не представляла, но я не тешила себя иллюзиями насчет ее возможностей по отношению ко мне. Она была еще юным Мастером, просто младенцем, но ее сила бурлила под поверхностью, я ощущала это кожей. Я остановилась ступенькой выше, ожидая, чтобы она пошла вперед. Айви улыбнулась. Она чуяла мой страх. – Если мы обе леди, то идти должны рядом. Пойдем, Анита, – Она протянула мне руку: – Пойдем вместе. Я не хотела, чтобы она была так близко. Если она на меня набросится, не будет времени что-нибудь сделать. То ли успею, выхватить пистолет, то ли, нет. Меня злило, что я не должна показывать оружие. Злило – и пугало. Одна из причин, что я до сих пор жива, – привычка сначала стрелять, потом спрашивать. Если делать наоборот, вряд ли останешься в живых. – Слуга Жан-Клода меня боится? – Она стояла на фоне темноты и улыбалась. Подвал за ее спиной казался большой черной ямой. Но она не умеет чуять метки вампира, иначе бы поняла, что я не слуга. Не так уж она сильна, как хочет казаться. Так я надеялась. Игнорируя протянутую руку, я спустилась. При этом я, плечом коснулась ее голой кожи, и будто черви заползали по моей руке. Я шла вниз, в кромешную тьму, стиснув левой рукой перила. Сзади застучали ее каблуки, она хотела поравняться со мной. Ее раздражение ощущалось как исходящий от кожи жар. Мужчины, я слышала, шли за нами, но я не оглянулась проверить. Выпендриваемся? Ладно, это я умею отлично. Мы шли рядом, как лошади в парной упряжке, у меня левая рука на перилах, она приподнимает руками подол. Я взяла такой темп, что плавное скольжение стало невозможно, разве что она умела летать. А она не умела. Схватив меня за правую руку, она развернула меня лицом к себе. Я не могла достать пистолет. А поскольку ножны были у меня на запястьях, я и нож достать не могла. Стояла лицом к лицу с разъяренным вампиром и не могла достать оружие. Единственное, что могло меня спасти, – если бы она не собиралась меня убивать. Но вверять свою жизнь благоволению Айви – не очень верная ставка. Ее злость разливалась по моей коже. Жар исходил от ее тела. Ее рука казалась горячей даже сквозь кожаный жакет Я не пыталась вырваться: создание, которое может выжать автомобиль, тебя не выпустит. Ее прикосновение не жгло, это был не того рода жар, но трудно было бы убедить мое тело, что это не будет в конце концов больно. Годы предупреждений: не трогай, горячо. Меня обдавало жаром, будто я стояла рядом с костром. Если бы это она не делала бессознательно, это бы производило впечатление. Да оно, черт побери, и так производило впечатление. Дайте ей еще несколько столетий, и она будет чертовски опасна – будто сейчас недостаточно. Я все еще могла смотреть ей в глаза, бездонные, горящие собственным светом. Много мне от этого пользы, если она мне глотку перервет. – Если ты ее тронешь, Айви, перемирие окончено, – сказал Жан-Клод, соскользнув с лестницы и встав между нами. – А ты этого не хочешь, Айви. Он провел пальцем по линии ее скулы. Удар энергии пронесся от него к ней, ко мне. Я ахнула, но она меня выпустила. Онемевшая рука повисла вдоль тела, будто легла спать. Пистолета бы мне не удержать. Я хотела спросить, какого черта она со мной сделала, но не спросила. Когда я снова начну владеть рукой, мы с ней это обсудим. Между нами, вклинился Брюс, склонившись над Айви, как обеспокоенный любовник. Поглядев ему в лицо, я поняла, что сравнение в точку. Можно было спорить, что это она его сделала вампиром. Айви так его оттолкнула, что он полетел, кувыркаясь, вниз, в темноту. Все у нее сегодня получалось. Я еле-еле чувствовала кончики пальцев. Обжигающим ветром обдул меня жар и развеял темноту. В подставках вдоль стен вспыхнули факелы, шумно ухнув, и рассыпав искры. Наполнилась огнем большая керосиновая лампа, свисающая с потолка. Ее стекло рассылалось брызгами, пламя заплясало на обнаженном фитиле. – Серефина заставит тебя прибирать этот беспорядок, – сказал Жан-Клод так буднично, будто она разлила молоко. Айви соскользнула по ступеням, раскачивая бедрами. – Серефине. будет все равно. Битое стекло и огонь можно пристроить к делу по разному, – сказала она и ее тон мне очень не понравился. Подвал был черным Черные стены, черные полы, черный потолок. Как в большом темном ящике. На стенах. висели цепи с кольцами, и на некоторых кольцах было что-то похожее на мех.. С потолка. свешивались, раскачиваясь, ремни., как мерзкая. декорация. И по всей комнате стояли... приспособления. Некоторые я узнала. Дыба, “железная дева”, но в основном; какие-то реликты рабовладельческой эпохи. Было абсолютно ясно, для чего они служат, но не как они действуют. Слишком много деталей чтобы разобраться, и ни к одному прибору, кажется, нет инструкции. В полу был сток, в него текла тонкая струйка воды. Но я могла ручаться чем хотите, что он предназначен не только для воды. Ларри подошел и встал рядом со мной. – Это то, что я думаю? – Да, пыточные приспособления. – Я заставила себя сжать руку в кулак, потом еще раз. Чувствительность возвращалась. – Я думал, они не собираются причинять нам вред, – сказал Ларри. – Наверное, хотят нас напугать, – предположила я. – У них получилось, – ответил он. Мне этот декор тоже не слишком нравился, но зато я уже владела рукой. И смогу вытащить пистолет, если понадобится. Слева открылась дверь, которую я даже не видела. Из нее вышел вампир. Чтобы пройти в дверь, ему пришлось согнуться почти пополам. Потом он разогнулся, неимоверно тощий и высокий, трупоподобный. Он сегодня еще не питался и не тратил силы на то, чтобы выглядеть красиво. Его кожа имела цвет старого пергамента и облегала кости вплотную, выделяя весь череп. Тусклые глаза глубоко запали, мертвенно-синие, как у дохлой рыбы. Болезненные руки, длинные и костлявые, с неимоверно длинными пальцами, торчали белыми пауками из рукавов черного балахона. Он вошел, крадучись, и полы балахона заметали пол. Одет он был только в черное, и лишь кожа и коротко стриженные волосы выделялись на этом фоне. Когда он двигался по черной комнате, казалось, что его голова и руки просто плывут в воздухе. Я потрясла головой, отгоняя этот образ. Когда я глянула снова, он был чуть более нормален. – Он использует силу, чтобы выглядеть страшнее, – сказала я. – Именно так, ma petite, – ответил Жан-Клод. Что-то в его голосе заставило меня к нему повернуться. Лицо его было обычной прекрасной маской – но в глазах я на миг увидела страх. – Что случилось, Жан-Клод? – спросила я. – Правила не меняются. Не вытаскивайте оружие. Не наносите удар первой. Если мы не нарушим правила, они не могут причинить нам вреда. – Чего вы вдруг испугались? – спросила я. – Это не Серефина, – ответил он очень ровным голосом. – И что это должно значить? Он запрокинул голову и засмеялся. Этот звук отдался в комнате раскатами и звучал весело. Но я ощутила его корнем языка, и он был горек. – Это значит, ma petite, что я дурак.25
Смех Жан-Клода замер, рассыпался на куски, будто звук прилип к стенам. – Где Серефина? – спросил Жан-Клод. Айви и Брюс вышли из комнаты. Я не знала, куда они идут, но, наверное, в место более веселое. Сколько камер пыток может быть в доме такого размера? Не надо, не отвечайте. Высокий вампир глядел на нас рыбьими глазами. В них не было ни тяги, ничего – обыкновенные глаза трупа. Но голос его, когда он послышался, просто потрясал. Он был глубокий, густой, гулкий, но не нес вампирической силы. Голос актера, оперного певца. Я глядела на узкий безгубый рот, издававший эти звуки, и думала, не салонный ли это фокус. Но нет, губы должны были бы двигаться не в такт словам, а этого не было. – Сначала вы должны поговорить со мной, и лишь тогда она вас примет. – Ты меня удивляешь, Янош, – Жан-Клод скользнул вниз по ступенькам. Кажется, нам придется дойти до самого дна. Жаль. – Ты ведь сильнее Серефины. Почему же ты у нее на посылках? – Когда увидишь ее, поймешь. А теперь идемте все, идемте с нами. Ночь только начинается, и я еще успею увидеть вас всех голыми и окровавленными до рассвета. – Кто этот тип? – спросила я. Рука уже слушалась. А могла бы и отсохнуть. Жан-Клод сошел с последней ступени. Джейсон стоял на ступеньку выше. Мы с Ларри остались чуть позади. Вряд ли кто-то из нас охотно спустился бы дальше. Вампир повернул ко мне рыбьи глаза: – Я Янош. – Отлично, но ведь правила говорят, что нам нельзя пускать кровь и вообще применять насилие. Или я чего-то упускаю из виду? – Вы очень мало упускаете из виду, ma petite. – Вам не причинят вреда против вашей воли, – сказал Янош. – Все, что будет с вами сделано, может быть сделано лишь с вашего полного согласия. – Тогда нам ничего не грозит, – сказала я. Он улыбнулся, натягивая кожу лица, как бумагу. Я почти ждала, что сейчас она лопнет и появится кость, но этого не случилось. – Посмотрим, – сказал он. Жан-Клод сделал последний шаг вниз и вошел в комнату. Джейсон за ним, за Джейсоном я – после минутного колебания. Ларри за мной, как верный солдат. – Эта комната – твоя идея, Янош, – сказал Жан-Клод. – Я ничего не делаю без согласия моего Мастера. – Она не может быть твоим Мастером, Янош. Она недостаточно для этого сильна. – Что ж, с тем и возьми, Жан-Клод. С тем и возьми. Жан-Клод обошел темное дерево дыбы, потрогал бледной рукой. – Серефина никогда не увлекалась пытками. Много чего в ней есть, но нет садизма. – Жан-Клод встал прямо перед Яношем. – Я думаю, Мастер здесь ты, а она – твое прикрытие. Ее считают Мастером, и все вызовы бросаются ей. Когда она умрет, ты найдешь другую марионетку. – Заверяю тебя, Жан-Клод, она мой Мастер. Эту комнату можешь считать наградой за верную службу. Он оглядел комнату с улыбкой собственника, как хозяин склада, оглядывающий набитые полки. – И что ты задумал для нас в этой своей комнате? – Подожди пару минут, нетерпеливый мой мальчик, и все станет ясно. Странно было слышать, как кто-то называет Жан-Клода мальчиком, будто он был маленьким братцем, выросшим на глазах этого Яноша. Может, Янош знал его еще юным вампиром? Свежеумершим? Женский голос: “Куда вы меня тащите? Мне больно!” Брюс и Айви втащили в боковую дверь молодую женщину. Втащили в буквальном смысле слова. Она упиралась ногами – как собака, которую волокут к ветеринару. Но у девушки было только две ноги и по вампиру на каждую руку. Она даже не могла замедлить их шаг. У нее были прямые светлые волосы, касавшиеся плеч. Глаза большие и синие, а наложенный с вечера макияж размазался от слез. Айви это явно очень нравилась, а у Брюса были широко раскрыты глаза. Он боялся Яноша. Наверное, не зря. Девушка секунду молча таращилась на Яноша, а потом завопила. Айви небрежно отмахнула ее ладонью, будто шлепнула визжащую собаку. Девушка всхлипнула и замолчала, и только слезы бежали по ее щекам. С нами в комнате были лишь Янош и два юнца, и я прикинула, что с ними мы легко справимся. Но тут вошли еще два вампира, и следующую девушку не втащили, а она вошла сама, сверкая рассерженными: глазами, держась очень прямо сжимая кулаки. Она была невысокая, крепкая, но не жирная. Волосы неопределенно-каштанового цвета, карие глаза за очками и усыпанное веснушками лицо. Трудно описать, но это лицо излучало какое-то достоинство личности. Мне она сразу понравилась. – Лайза! – сказала она – Ну-ка встань! В ее голосе было столько же недоумения, сколько и гнева. Лайза только заплакала сильнее. Вампы, сопровождавшие вторую девушку, не были молодыми. Обе – высокие, футов шести ростом, одетые в черную кожу, одна с длинными соломенными волосами, заплетенными сзади в косу, другая с черными, спадающими по сторонам лица. Обнаженные руки крепкие и мускулистые. Больше всего они походили на женшин-телохранительниц из фильма про шпионов. Но исходившая от них сила не была спецэффектом из малобюджетного фильма. Она струилась по комнате, как вода, густая и прохладная. Когда она перехлестнула через меня, у меня перехватило дыхание. Сила пронизывала мои кости, вызывая ноющую боль. Ларри у меня за спиной ахнул. Я обернулась убедиться, что других причин для этого не было. Новые монстры позади не появились – только сила двух новых вампирш. – И чего вы тут делаете, ребята? – спросила я. – Открыли реабилитационную клинику для вампиров старше пятисот? Все обернулись ко мне. Две вампирши улыбнулись самым неприятным образом. Они глядели на меня так, будто я– конфетка, и очень интересно, с какой начинкой. Мягкой и тягучей или там в середине орешек? Случалось что мужчины раздевали меня глазами, но никто еще не смотрел на меня так, будто снимал кожу. Бр-р-р! – Хотите что-нибудь добавить? – спросил Янош. – Вы затащили сюда двух несовершеннолетних девчонок и думаете, что мы будем стоять и ничего не делать? – Напротив, Анита, мы думаем, что вы многое будете делать. Мне не понравилась эта формулировка. – Что вы этим хотите сказать? – Прежде всего эти девушки вполне совершеннолетние. Так, девушки? Вторая девушка лишь сердито на него взглянула, а Лайза кивнула, не поднимая глаз. – Скажите, сколько вам лет, – потребовал Янош. Ни одна из них не ответила. Айви дернула блондинку так, что та вскрикнула. – Восемнадцать! Мне восемнадцать. – Она свалилась на вол всхлипывающей грудой – вампиры специально отпустили ее. Одна из женщин-вампиров сказала: – Теперь ты. Ну! – В ее голосе прозвучал раскат грома – предвестие надвигающейся бури. У второй девушки под очками широко раскрылись глаза. – Мне девятнадцать. – Сквозь толщу ее злости начал пробиваться страх. – Ладно, им больше восемнадцати. Все равно против воли человека – это против воли, – сказала и. – А ты собираешься изображать полисмена, Анита? – заинтересованно спросил Янош. – Я не буду стоять и смотреть, как вы их станете мучить. – Ты высокого о себе мнения, Анита. Уверена в себе – мне это нравится. Сломать сильного человека – это всегда более интересное развлечение. Слабаки плачут и хнычут, сопли размазывают, а вот сильные – они чуть ли не требуют, чтобы их терзали. – Он пошел ко мне крадучись, выставив паучью руку. – Ты хочешь, чтобы я тебя терзал? Я помнила, что Жан-Клод предупреждал не пускать в ход оружие, но хрен с ним. Я потянулась к браунингу. Жан-Клод внезапно оказался рядом, держа Яноша за руку. Янош был ошеломлен. Честно говоря, я тоже. Я не видела, чтобы он двинулся, и Янош, очевидно, тоже. Значит, ловкий фокус. Я убрала руку от пистолета, хотя точно знала, что с ним чувствовала бы себя лучше. Но целью сегодняшнего упражнения было не почувствовать себя лучше, а остаться в живых. – Никому из нас не причинят вреда – такое было обещание, – сказал Жан-Клод. Янош высвободился из хватки Жан-Клода медленно, почти лениво, будто наслаждался ситуацией. – Если Серефина что-то обещает, она держит слово. – Зачем тогда здесь эти женщины? – Эти двое, – Янош показал на нас с Ларри, – действительно бросятся на защиту двух незнакомых людей? Он говорил с удивлением, но удивлением приятным. – К сожалению, да. – А если они полезут в драку, ты встанешь на ее защиту? – Если придется. Янош улыбнулся, и кожа его натянулась, пытаясь не дать вылезти костям. – Великолепно! Спина Жан-Клода дрогнула, будто его застали врасплох. Я просто ничего не понимала. – Эти две женщины вошли в наш дом добровольно. Они знали, кто мы, и согласились нас поразвлечь. Я поглядела на вторую из девушек: – Это правда? Охранница-вампирша слегка тронула ее за плечо, но этого было достаточно. – Мы пришли добровольно, но мы не знали... Вампирша слегка сжала пальцы, и лицо девушки исказилось от боли, но она не издала ни звука. – Они пришли сюда добровольно, и они в дееспособном возрасте, – сказал Янош. – И что теперь будет? – спросила я. – Айви, пристегни вот эту к той цепи. – Янош показал на кольца с меховой подкладкой слева от двери. Айви и Брюс подхватили девушку, подняли на ноги и потащили к стене. – Поерни ее спиной к комнате, пожалуйста. Я шагнула к Жан-Клоду и прошептала, хотя и знала, что меня все равно услышат: – Мне это не нравится. – Мне тоже, ma petite. – Мы можем этому помешать, не нарушая перемирия? – Если они не причинят нам вреда непосредственно – нет. – Что будет, если я нарушу перемирие? – Нас скорее всего убьют. В комнате пять вампиров, и три из них старше Жан-Клода. Мы наверняка погибнем. Черт! Блондинка отбивалась и рыдала, пытаясь вырвать руки, пока вампиры приковывали ее к стене. Она тянула руки с такой силой, что, если бы не мех, ободрала бы себе запястья. Из боковой двери в комнату вышла женщина. Высокая, выше Жан-Клода. Кожа цвета кофе с двойной порцией сливок. Темные волосы спадают до пояса прямыми тонкими прядями. Черное кожаное бикини, оставлявшее очень мало простора воображению. Женщина вошла широким шагом, на каблуках, очень по-человечески. Но она не была человеком. – Кисса! – сказал Жан-Клод. – Ты все еще при Серефине? – Он был удивлен. – Не всем так везет, как тебе. Голос женщины был медовой густоты. В воздухе запахло пряностями, и я поняла, что это либо ее духи, либо иллюзия. Лицо с высокими скулами было без косметики, и все же она была красива – хотя я подумала, на что бы она была похожа, если бы не затмевала мне разум. Потому что ни один человек не мог бы излучать такую первобытную сексуальность, которая висела вокруг Киссы облаком. – Мне жаль, что ты здесь, Кисса. Она улыбнулась: – Не жалей меня, Жан-Клод. Серефина обещала отдать мне тебя до того, как Янош изуродует твое прекрасное тело. Шесть вампиров, четверо из них старше Жан-Клода. Шансы менялись не в нашу сторону. – Вторую девицу приковать вон там, – показал Янош на такие же кольца справа от двери. Девушка замотала головой: – Не выйдет. Она отказалась идти и отбивалась лучше, чем блондинка. Она бросилась на пол и каждый дюйм использовала не чтобы сопротивляться, а просто не идти. Две вампирши возрастом в несколько столетий, такие мощные, что у меня от их силы зубы ныли, должны были поднять ее за руки и за ноги и отнести к стене. Наконец она закричала – громко, прерывисто и зло. Темноволосая вампирша прижала ее к стене, а другая приковала.. – Не могу я смотреть, ничего не делая, – сказал Ларри. Он стоял рядом со мной; может быть, он не знал, что вампиры услышат его шепот. Но это было не важно. – И я тоже. Ладно, пусть нас убьют, но мы прихватим с собой сколько сможем. Жан-Клод обернулся, будто учуял, что мы тянемся к оружию. – Ma petite, мсье Киркланд, не доставайте оружие. Они следуют закону. Эти женщины пришли их развлечь. Они не будут убиты. – Вы уверены? – спросила я. Он помрачнел. – Я ни в чем уже не уверен, но я думаю, они сдержат слово. Женщины перепуганы и слегка побиты, но вреда им не причинили. – А это не вред? – спросил Ларри. Он был готов выйти из себя, и его трудно упрекнуть. Ответила я: – У вампиров очень оригинальное понятие о том, что такое вред. Правда, Жан-Клод? Он спокойно встретил мой взгляд: – Я вижу в ваших глазах обвинение, ma petite, но не забывайте, что это вы меня просили вас сюда привести. В этой конкретной проблеме меня обвинять не стоит. – Неужто наше развлечение так скучно? – спросил Янош. – Мы обсуждаем, убить вас сейчас или потом, – ответила я. Янош разразился низким смешком. – Прошу тебя, Анита, нарушь перемирие. Мне так хочется. найти повод попробовать на тебе свои новинки! Мне кажется, что тебя придется ломать долго – хотя иногда бахвалы ломаются первыми. – Я не бахвалюсь, Янош, я говорю правду. – И она верит в то, что говорит, – подтвердила Кисса. – Да, есть в ней эта волнующая нотка правдивости, – сказал Янош. – Это самое вкусное. Белокурая Лайза перестала биться в цепях. Она обвисла, забывшись в рыданиях. Вторая девушка, которую тоже приковали, стояла неподвижно, только руки у нее начали мелко дрожать. Она стиснула кулаки, но не могла остановить дрожь. – Эти женщины пришли в поисках приключений. За свои деньги они получат, что хотели, – сказал Янош. Две вампирши открыли панели в черных стенах, и каждая достала длинный свернутый кнут. Девушки этого не видели. К счастью. Я не могла стоять и смотреть, не могла. Что-то во мне погибло бы навсегда, и пусть лучше погибну я сама. Я хотя бы паду в бою и прихвачу с собой сколько смогу врагов. Это лучше, чем ничего. Но до того, как мы все совершим самоубийство, я попробую поговорить. – Если вы не пытаетесь заставить нас нарушить перемирие, какого тогда черта вы хотите? – Хотим? – спросил Янош. – Хотим? Как сказать, Анита. Многого хотим. Меня раздражало, как он произносит мое имя – полунасмешливо-полуинтимно, как будто мы друзья или близкие враги. – Чего хотите вы, Янош? – Разве не ты будешь договариваться за своих? – спросил Янош у Жан-Клода. – Анита отлично справляется сама, – ответил Жан-Клод. Янош еще раз улыбнулся пергаментными губами: – Отлично. Так чего мы хотим? Вампирши подошли к девушкам, держа кнуты так, чтобы девушки их видели. – Что это? – спросила блондинка высоким голосом, булькающим от страха. – Что это? – Это кнут, – ответила вторая девушка. Ее голос, твердый и четкий, не выдавал ее чувств. Вампирши отошли назад – для хорошего замаха, наверное. – Какого черта вы хотите? – спросила я. – Вам знаком термин “мальчик для битья”? – осведомился Янош. – Человек, которого при королевском дворе пороли вместо наследника. – Очень хорошо, современные молодые люди мало интересуются историей. – Какое отношение ко всему этому имеет история? – Эти девушки – мальчики для битья вот этих ваших молодых людей, – сказал Янош. Вампирши пустили кнуты змеей по полу и щелкнули ими почти в унисон, но кнуты не коснулись девушек. Вторая девушка вскрикнула – издала короткий резкий звук, когда кнут просвистел по стене рядом с ней. Блондинка просто прильнула к стене, всхлипывая, повторяя и повторяя дрожащим голосом: “Не надо, не надо, не надо”. – Не трогайте их, – сказал Ларри. – Прошу вас. – Ты согласен занять ее место? – спросил Янош. Я наконец поняла, к чему все ведется. – Ты нас не можешь тронуть без нашего согласия! Ах ты, коварный сукин сын! Он улыбнулся: – Отвечай, парнишка. Ты займешь ее место? Ларри кивнул. – Нет! – Я поймала его за руку. – Но это его собственный выбор, – сказал Янош. – Отпусти мою руку, Анита. Я всмотрелась в его глаза, пытаясь. увидеть, понимает ли он, на что идет. – Ты не знаешь, что может сделать кнут с человеческим телом. Не знаешь, на что соглашаешься. – Мы это можем вылечить, – сказал Янош. Вампирши разорвали у девушек одежду на спине – резкий быстрый звук. Блондинка закричала. – Нельзя же стоять и смотреть! – сказал мне Ларри. Он был прав. Нравится мне это или нет, а он был прав. – Я видел, что делает с человеком кнут, – вдруг сказал Джейсон. – Не трогайте их. Я уставилась на него: – Мне не казалось, что ты из тех, кто жертвует собой. Он пожал плечами: – Бывают у каждого из нас такие моменты в жизни. – Легче ли вам будет сделать выбор, если я поклянусь, что, если ваши молодые люди займут место этих девушек, мы их не искалечим? – А как насчет не убивать? Человек может умереть от шока под ударами кнута. – Не убьем и не искалечим. Мы просто хотим свой фунт мяса и кварту крови. Что-то, наверное, отразилось у нас на лицах, потому что он рассмеялся. – Фигурально говоря, конечно. Шрамы у вас останутся до самой смерти, но большего вреда не будет. – Это смешно! – сказала я. – Мы на это не пойдем. – Если мы схватимся за оружие, сможем их одолеть? – спросил Ларри. Я отвернулась от его серьезных глаз. Он тронул меня за руку: – Анита? – Сможем некоторых из них прихватить с собой, – сказала я. – Но мы все равно погибнем, а кто тогда защитит этих девушек? Я замотала головой: – Должен быть лучший способ. Ларри поглядел на Жан-Клода: – Он сдержит слово? Они меня не убьют? – Слово Яноша всегда было надежно. По крайней мере пару столетий назад. – Можно им верить? – спросил Джейсон. – Нет, – ответила я. – Да, – сказал Жан-Клод. Я посмотрела на него со злостью. – Я знаю, что вы предпочли бы решить дело стрельбой, но единственный результат будет тот, что мы все погибнем. Или, быть может, некоторые из нас станут вампирами. Ларри взял меня за плечо, заставил повернуться к нему. – Придется, – сказал он. – Этого нельзя делать! – Ничего другого мы сейчас сделать не можем. – Не делай этого! – У меня нет выбора, – сказал он, – И вообще я уже большой мальчик, могу сам за себя решать. Я обняла его – не знала, что еще сделать. – Все будет нормально, – шепнул он. Я только кивнула. Я не доверяла своему голосу, и я никогда не лгу друзьям. Не будет все нормально. Я это знала. И он знал. Все мы знали. Джейсон направился в сторону женщин-вампиров. – О нет, мой дорогой оборотень, тебя мы не прикуем к стене. – Но ты говорил... – Я говорил, что вы можете спасти девушек, но не так. Пусть человек получит свои плети. А тебе придется только согласиться удовлетворить желание этих двух моих помощниц, Беттины и Паллас. Джейсон посмотрел на вампирш, а они повернулись к нам. Я попыталась представить себе, как они смотрятся глазами мужчины двадцати одного года. Грудастые, с тонкой талией, и если на мой вкус у Паллас лицо слишком ведьмовское, а у Беттины глаза слишком маленькие, так это на мой вкус. Их нельзя было назвать симпатичными или хорошенькими, они были красивы той красотой, какая бывает у высоких длинноногих женщин. Хорошей красотой, если бы они были людьми. Джейсон нахмурился. – Кажется, у меня лучшие условия контракта. – Не будут ли они тебе меньше нравиться, если я тебе скажу, что сделать это надо здесь, на полу, на глазах у всех? – спросил Янош. Джейсон задумался. – Если я откажусь, девушек будут сечь? Янош кивнул. – Тогда я согласен, – сказал Джейсон, но тихо и неуверенно. Распутство в укромном месте – одно дело, а на глазах у всех – совсем другое. – Тогда иди сюда, оборотень, и начнем представление, – Янош сделал приглашающий жест. Джейсон обернулся на Жан-Клода, как ребенок в первый день в школе, будто спрашивая, действительно ли большие мальчишки будут его обижать. Жан-Клод ничем его не утешил. Лицо его было неподвижно и непроницаемо, как портрет. Он чуть кивнул, что могло значить все что угодно – от “все будет в порядке” до “давай делай”. Плечи Джейсона поднялись в глубоком вздохе, и потом он сделал резкий выдох, как бегун перед стартом. И почему это вещи, которые с удовольствием сделал бы по собственному выбору, так противны, когда выбора нет? – Ты когда-нибудь с кем-нибудь из нас был? – спросил Янош. Джейсон покачал головой. Янош положил ему на плечо руку с длинными пальцами. Джейсон явно не испытал от этого восторга. – Тебя ждет много удовольствий, мой юный вервольф. Таких, которые тебе не даст ни человек, ни оборотень. Ощущения, которые могут дать лишь мертвые. Две вампирши отступили в дальний конец комнаты. Кнуты остались лежать около девушек как напоминание, что будет, если кто-нибудь пойдет на попятный. Если Джейсон хочет оттрахать пару вампирш – флаг ему в руки. Кроме того, его защищать я не обязана. Но секс не может длиться вечно. Я не могла позволить им взяться за Ларри. Я не могла бы стоять и смотреть, как его пытают. Просто не могла бы. Но если я разнесу эту комнату, если даже мы вырвемся из подвала – что само по себе весьма сомнительно, – все вампиры здешнего дома вцепятся нам в глотку. Они сразу появятся – их всегда больше, чем видишь. Но что сказал Жан-Клод? Если они первыми нарушат перемирие, можно хвататься за оружие. Есть шансы. Вампирша со светлыми волосами расплела косу и встряхнула волосы, как толстый занавес желтых волн. На миг волосы закрыли ей лицо, и она показалась мягче, человечнее. Может быть, это была иллюзия. Как бы там ни было, Джейсон коснулся этих густых волос, запустил в них руки, потом скользнул руками по ее талии. Уж если ему надо было это делать, он, казалось, решил получить удовольствие. Всегда приятно видеть человека, которому нравится его работа. Темноволосая вампирша подошла сзади, прижавшись к Джейсону облитым кожей телом. Джейсон был низкорослый, и его лицо пришлось на уровне груди их обоих. Он прильнул к груди блондинки. Она расстегнула кожаный жилет и сдернула его, чтобы Джейсон мог сосать ее грудь. Я отвернулась. Никогда особенно не любила вуайеризм – у меня есть неприятная тенденция краснеть. Айви и Брюс подошли поближе к этим троим. Брюс был и захвачен, и смущен, но продолжал смотреть. В лице Айви смущения не было. Она шла, прижимаясь спиной и руками к стене. Красные губы полуоткрыты. Айви скользнула по стене вниз, красное платье вздулось на бедрах, когда она встала на четвереньки. От этого зрелища я снова перевела взгляд на главных исполнителей. Джейсон уже был без рубашки. В кожаных штанах и сапогах он был теперь под стать вампиршам. Он стоял на коленях, прогнувшись и прижавшись спиной к стоящей позади брюнетке. Она гладила его обнаженную грудь. Он обернулся, подставляя ей губы. Поцелуй был глубокий, долгий и полный таких исследований, которые разве что врач выполняет. Блондинка сидела перед ними, широко расставив ноги, и расстегивала штаны на Джейсоне. Свои она уже расстегнула, и был виден пах. Натуральная блондинка. И почему я удивилась? Айви протянула руку, чтобы тронуть длинные желтые волосы вампирши. – Айви, – сказал Янош. – Тебя не приглашали. Она убрала руку, но не отступила. Она была настолько близко к месту действия, насколько еще можно, не становясь участником. Брюс все еще стоял возле стены, раскрыв рот и, чуть покрывшись испариной, но ему явно не хотелось подходить ближе. Янош стоял очень спокойный и наблюдал. На его лице натянулась улыбка, и впервые в этих мертвых рыбьих глазах появился какой-то свет. Он был доволен. Жан-Клод наполовину прислонился, наполовину сидел в металлической раме, приблизительно имеющей очертания тела. Он смотрел на представление, но лицо его было все так же непроницаемо – красивая маска. Он заметил, что я на него смотрю, но выражение его лица не изменилось. С тем же успехом он мог находиться в пустой комнате. Я даже не видела, чтобы он дышал. Интересно, сердце у него билось или он остановил все процессы? Кисса стояла у двери, в которую вошла, сложив руки на животе. Для женщины, которая так неистово хотела разорвать Жан-Клода на части, ей не слишком нравился спектакль. А может быть, она сторожила, чтобы мы с Ларри не вылетели отсюда с воплем. Ларри отступил от представления как можно дальше. Он прижался к стене, пытаясь найти что-нибудь, на чем остановить взгляд, но его глаза все время возвращались к дальнему концу комнаты. Это было как если человек пытается не смотреть на крушение поезда. Не хочется смотреть, как это случится, но если это должно случиться, то как-то не совсем хочется и отвернуться. Когда еще такое увидишь? Этот менаж а труа, который устроили две вампирши с вервольфом, вряд ли был для Ларри привычным зрелищем. Даже для меня он таким не был. Две девушки, прикованные лицом к стене, не могли этого видеть. Может, оно и к лучшему. С той стороны комнаты донесся низкий стон. Он заставил меня взглянуть в ту сторону. Штаны Джейсона были спущены, открыв почти полностью гладкую кожу ягодиц. Руки он прижал к груди и касался женщины только нижней частью тела, которая ритмично поднималась и опускалась. Белокурая вампирша извивалась под ним, и из ее горла вырвался еще один низкий стон. Ее груди выбились из-под жилета, как предложение, когда она чуть приподнялась навстречу губам. Брюнетка медленно проводила языком по его позвоночнику. Спина Джейсона конвульсивно отзывалась на это ощущение, а может быть, на другое ощущение. Эффект был один и ток же. Я отвернулась, но эта картина горела у меня в мозгу. Шею начал заливать жар. Черт бы побрал. У Ларри широко раскрылись глаза и сползла с лица краска – он стал белее бумаги, глаза казались слишком большими для его лица. Минуту поборовшись, я повернулась, как жена Лота, рискнувшая всем ради одного запрещенного взгляда. Джейсон обмяк, его лицо утонуло в белокурых волосах. Лицо блондинки повернулось к зрителям. Кожа истончилась, стала видна каждая кость лица. Полные губы оттянулись назад, отчего зубы казались длиннее. Эти губы уже не могли закрыть клыки. Брюнетка встала на колени за ними, вдвинув ноги между ногами их обоих. Она отняла руки от красивого лица, и половина сгнила и отвалилась на наших глазах. Брюнетка провела рукой по длинным темным волосам, и они отпали комьями. Она повернулась к нам. Кожа с левой половины лица отвалилась и упала на пол с мокрым шлепком. Я проглотила слюну пересохшим горлом, так что даже больно стало, и отступила к Ларри. Он уже не был белым, он стал зеленым. – Моя очередь, – сказала вампирша. Мои глаза повернулись к сцене у дальней стены почти против моей воли. Я не могла смотреть и не могла отвернуться. Джейсон поднялся, будто отжался от пола. Он мельком заметил лицо блондинки, и плечи его напряглись, спина застыла. Он медленно оттолкнулся от нее, вставая на колени. Брюнетка провела пальцами по его голой спине. Ее плоть растворялась, оставляя след зеленоватой слизи. Дрожь, пробежавшая по телу Джейсона, не имела ничего общего с сексом. Мне было видно, как все быстрее и быстрее вздымается грудь Джейсона, будто он вгонял себя в гипервентиляцию. Он не пытался повернуться, будто если не смотреть, то не будешь знать, что там сзади. Брюнетка гниющими руками охватила его плечи, прильнула к нему разложившимся лицом и что-то шепнула. Джейсон вырвался, подполз к стене. Его голая грудь была покрыта кусками их плоти. Глаза его невозможно расширились, выкатились белками. Казалось, ему не хватает воздуха. Полоса чего-то тяжелого и слизистого медленно скользила вниз по его шее, переходя на грудь. Он ударил по ней, как смахивают паука, почувствовав его на коже. Джейсон прижался к черной стене, штаны его были спущены почти до колен. Блондинка перекатилась со спины на живот и поползла к нему, протягивая руку – кости с клочками высохшей плоти. Казалось, она разлагается в сухой земле, брюнетка была влажной. Она легла на пол, и под ее телом натекла темная лужа. Кожаную блузу она расстегнула, и груди ее казались тяжелыми мешками жидкости. – Я готова, – сказала брюнетка. Голос ее был все так же чист и ясен. Из этих гниющих уст человеческий голос исходить не мог. Блондинка схватила Джейсона за ногу, и он завопил. Жан-Клод сидел и смотрел – бесстрастно, неподвижно. Я вдруг обнаружила, что иду к ним. Даже меня это удивило. Я ждала запаха, сопутствующего разложению тела, но с каждым шагом воздух оставался чистым. – Это иллюзия? – спросила я, остановившись рядом с Жан-Клодом. Он не оглянулся на меня. – Нет, ma petite, это не иллюзия. Я ткнула его в руку, и она была тверда, как дерево. Совсем не как плоть. – Тогда это иллюзия? – Нет, ma petite. – Он наконец посмотрел на меня, и его глаза были сплошной засасывающей синевой. – Обе формы реальны. Он встал, и я, даже находясь рядом с ним, не видела, чтобы он дышал. Брюнетка, встав на четвереньки, тянулась к Джейсону рукой, распадающейся на ходу на куски. Джейсон с воплем вжался в стену, будто хотел сквозь нее проползти. Он спрятал лицо в ладони, как ребенок, испугавшийся чудовища под кроватью, но он не был ребенком, а чудовище было настоящим. – Надо его спасти, – шепнула я и не поняла, к кому из нас я обращаюсь. – Я сделаю то, что в моих силах, – сказал Жан-Клод. Я глядела на него, когда следующие слова прозвучали прямо у меня в голове. Губы Жан-Клода не шевелились. – Если они первыми нарушат перемирие, ma petite, то вы вправе перестрелять всех в этой комнате. Я уставилась на него, но его лицо ничего не выражало. Только эхо его слов у меня в голове убеждало, что это не галлюцинация. Сейчас было не время устраивать скандал за то, что он вторгся мне в сознание. Потом, потом сможем это обсудить. – Янош! Это слово отдалось в комнате и в моих костях, как удар литавр духового оркестра. Янош повернулся к Жан-Клоду, изобразив приятное удивление на обтянутом кожей черепе. – Ты звал? – Я вызываю тебя. Эти три слова прозвучали негромко. Они как диссонирующие ноты прошлись по моим нервам. Но если Яноша этот тон обеспокоил, он не подал виду. – Тебе не справиться со мной, – ответил Янош. – Это и предстоит нам решить. Янош осклабился так, что кожа чуть не лопнула. – Если ты каким-то чудом победишь, что ты хочешь получить? – Свободный выход для всех нас. – И для этих двух девушек, – добавила я, прочистив горло. – А если победа будет за мной, – спросил Янош, – что получу я? – А чего ты хочешь? – Ты знаешь, чего я хочу. – Скажи вслух. – Вы откажетесь от свободного выхода. Мы получим вас и сделаем с вами все, что захотим. Жан-Клод чуть кивнул. – Да будет так. – Он показал на гниющих вампирок. – Убери их от моего волка. Янош улыбнулся. – Они не причинят ему вреда, но если ты проиграешь... Я его подарю моим красавицам. Сдавленный крик вырвался из горла Джейсона. Рука брюнетки поползла по его животу к интимным частям. Он завопил и попытался ее оттолкнуть, но если он не прибегнет к насилию, деваться ему некуда. А если мы первыми нарушим перемирие, мы погибнем, но если первыми нарушат они... Жан-Клод и Янош отошли к центру комнаты и встали на расстоянии нескольких ярдов друг от друга. Жан-Клод расставил ноги, будто готовясь к схватке. Янош стоял, сдвинув ноги, свободно и беззаботно. – Ты ведь все потеряешь, Жан-Клод, зачем тебе это нужно? Жан-Клод только покачал головой: – Вызов брошен и принят; чего ты ждешь, Янош?. Или ты наконец меня стал бояться? – Тебя? Никогда, Жан-Клод. Ни сотню лет назад ни минуту назад. – Хватит разговоров, Янош. Жан-Клод говорил низко и тихо, но его голос наполнял всю комнату и полз по стенам, чтобы выпасть каплями дождя, темного и гневного. Янош рассмеялся, но в его голосе не было этой магии. – Что ж, танцуем. Тишина заполнила комнату так внезапно, что я решила, будто оглохла. Потом поняла, что все еще слышу стук собственного сердца, шум крови в ушах. Между двумя Мастерами Вампиров что-то поднималось волнами, как жар над летней мостовой. Но то, что текло по моей коже, не было жаром, это... это была сила. Вихрь, буря силы. Я уже ощущала ее, когда Жан-Клод выступал против других вампиров, но никогда это не было так мощно. Волосы у меня на голове затрепетали в ветре, исходившем от этих двоих. Лицо Жан-Клода стало тоньше, белая кожа засветилась, как полированный алебастр. Глаза превратились в синее пламя, сапфировый огонь побежал по жилам под кожей. Кости засияли золотом. Подобие человека исчезло, и этого все равно будет мало. Он будет побежден. Разве что они первыми нарушат перемирие. Кисса застыла у двери, все, еще охраняя выход. Темное лицо было бесстрастно. От нее мне толку мало. Две разложившиеся твари ползали по Джейсону. Только Айви и Брюс еще стояли. У Брюса был испуганный вид, Айви забылась в восторге. Она глядела на двух вампирш с полураскрытым ртом, время от времени прикусывая нижнюю губу. Я могла встретить ее взгляд, и это ей очень не нравилось. Я перешла на ту сторону за спиной Жан-Клода. Когда я проходила мимо, ток силы охватил меня, как рука. Я шла дальше, и он отпустил меня, но кожа еще горела там, где сила коснулась меня. Сейчас начнется ад, если я этому не помешаю. Кисса глядела мне вслед прищуренными глазами. Я не оглянулась. По одному Мастеру Вампиров за один раз. Миновав Брюса, я остановилась перед Айви. Она пялилась мимо меня на двух своих подружек, ничего больше не видя. Я открыла рот и заговорила, и тишина разлетелась. Звуки ударили мне в уши почти болезненным хлопком. – Я вызываю тебя. Айви моргнула и уставилась на меня, будто я только что появилась. – Что ты сказала? – Я вызываю тебя. Изо всех сил я пыталась сохранить бесстрастное лицо и не дать себе подумать, что я делаю. Айви расхохоталась: – Ты с ума сошла! Я – Мастер Вампиров. Не тебе меня вызывать. – Но я могу выдержать твой взгляд, – сказала я, позволив легкой улыбке заиграть на моих губах. Я старалась ни о чем не думать, чтобы мысли меня не выдали, страх не просочился, но уж конечно – стоило подумать о страхе, как он свернулся комом под ложечкой. Она рассмеялась высоко и звонко, как осколки стекла. Этот звук почти резал кожу. Что я делаю? Мне в спину дунул ветер, чуть не бросив меня на Айви. Я оглянулась и увидела, что Жан-Клод покачнулся и кровь плеснула из его руки. Янош пока что даже не вспотел. Что бы я ни делала, это надо делать быстро. – Когда Жан-Клод будет побежден, я попрошу Яноша заставить его со мной трахаться. Твой Мастер пойдет всем на подстилку и ты тоже. Я невольно глянула на разложившиеся трупы, ползущие к Джейсону. Вполне достаточная побудительная причина. Я повернулась и посмотрела прямо в темные глаза Айви. – Ни хрена ты не сделаешь. Ты даже у жалкого человеческого существа не можешь выиграть в гляделки. Она уставилась на меня гневным взглядом – злость охватила ее, как пламя охватывает спичку. Я смотрела в расширенные радужки, занимавшие почти весь глаз, с расстояния в десять дюймов. Они горели темным сиянием. Пульс бился в горле, мешая дышать, в голове вопил тоненький панический голосок: “Беги, беги!”. Но я осталась на месте и заставила ее опустить глаза. Она была Мастером Вампиров, но еще очень молодым. Лет через сто она смогла бы проглотить меня на завтрак, но сейчас, сегодня, быть может – только быть может, – она не станет этого делать. Она зашипела на меня, блеснув клыками. – Впечатляет, – сказала я. – Как будто собака показывает зубы. – Эта собака может перервать тебе глотку! – Низкий зловещий голос прополз у меня по позвоночнику, и я все силы потратила на то, чтобы не задрожать. Я опасалась, что мой голос дрогнет, и потому ответила тихо, медленно и очень отчетливо: – Попробуй – и увидишь, что у тебя получится. Она метнулась вперед, но я видела ее движение, ощутила приближение ее тела. Я отшатнулась, но она схватила меня за руку и подняла в воздух. Невероятная сила. Она могла сломать мне руку, и никак не в моей власти было бы этому помешать. Кисса вдруг оказалась рядом. – Отпусти ее немедленно! Айви отпустила – швырнула меня через всю комнату. Воздух свистел мимо, мир сливался в мелькающие полосы, я будто ослепла. Потом воздух остановился, и я упала.26
Упала – это слово не передает скорости и внезапности полета с почти десяти футов. Я вмазалась в стену и попыталась упереться руками, чтобы смягчить удар. Потом я соскользнула вниз, хотя глагол “соскользнуть” подразумевает плавность действия, а тут ничего плавного не было. Я свалилась у стены бездыханной грудой, моргая от вертящихся перед глазами пятен, которые никак не могли сложиться в картину. Первым прояснилось сгнившее лицо с прядью длинных темных волос. За обломками зубов ворочался язык вампира и что-то гуще и темнее крови вытекало изо рта. Я встала на колени и обнаружила, что мои плечи обвивают руки скелета. Высохший клыкастый рот блондинки прошептал мне в ухо: – Пойдем играть. Потом в ухо уперлось что-то твердое, жесткое. Эго был ее язык. Я поползла прочь, но клешни пальцев вцепились в полу моего жакета. Эти руки должны были быть слабы, как сухие палки, но они были как стальные ленты. – Они нарушили перемирие, ma petite. Я не смогу долго его сдерживать. Я только успела глянуть на Жан-Клода, стоявшего на коленях и протягивающего руки к Яношу. Янош стоял, но ничего пока не делал. У меня было несколько секунд – и все. Я перестала отбиваться от вампиров. Они навалились на меня, и я в мешанине рук, ног и телесных соков вытащила браунинг и всадила пулю в грудь разложившегося трупа. Вампирша покачнулась, но не упала. Мне в спину впились клыки, я вскрикнула. С того конца комнаты грянул выстрел, но смотреть было некогда. Внезапно рядом оказался Джейсон, оттаскивающий от меня блондинку. Она наконец свалилась в луже крови, подергивая конечностями. Обернувшись к Жан-Клоду, я увидела, что он клонится полу, и перед ним – лужа крови. Но одна его рука все еще была протянута к Яношу. Янош сделал почти незаметное движение, и кровь хлынула из Жан-Клода дугой. Он свалился на пол, по комнате пронеслась сила, разметав мои волосы, как ветер. Воздух наполнился трупной вонью. Зажав рот рукой, я выстрелила в длинное черное тело. Янош обернулся. Это движение казалось медленным, и мне вполне хватило бы времени прицелить и выстрелить еще раз, но когда я стреляла второй раз, Янош уже стоял лицом ко мне. Пуля ударила его в середину груди. Он пошатнулся, но не упал. Я прицелилась в круглую скелетоподобную голову, и тут его белая рука полоснула воздух. Невозможно поверить, но я почувствовала, будто неуловимый коготь резанул меня по руке. Я выстрелила, но чуть промахнулась. Пуля прочертила борозду на его щеке. Он снова полоснул меня, и я увидела ленту крови у себя на руках. Тактика запугивания. Это было почти не больно – уж точно не так, как если бы он действительно до меня дотронулся. Грохнул второй пистолет, и Янош покачнулся – пуля ударила его в плечо. Ларри стоял у него за спиной, выставив руку с оружием. У меня помутилось в глазах, будто в них заклубился туман. Я опустила пистолет, целясь в более крупный предмет – торс Яноша, – и снова спустила курок. Пуля Ларри ушла выше и в сторону, ударив в стену у меня за спиной. – Эй! – раздался перепуганный голос, сообщавший, что Джейсон еще там. Янош направился к двери, и это выглядело так, будто я смотрела замедленную съемку через густой до непроглядности туман. Я еще два раза выстрелила и один раз точно попала. Когда он вышел, я упала на четвереньки и ждала, пока прояснится зрение. Надеялась, что оно прояснится. Помутневшими глазами я все же видела Жан-Клода, по-прежнему лежащего неподвижно в луже крови. У меня мелькнул вопрос: “Он мертв?” Глупый вопрос насчет вампира, но первый, который пришел мне в голову. Обернувшись, я увидела Джейсона, который разбрасывал по полу двух женщин-вампиров. Он разрывал их голыми руками, ломал кости и разбрасывал обломки, будто это разрушение могло смыть то, что они с ним сделали. Брюс лежал на спине под стеной, и кровь залила его фрак. Трудно было сказать точно, но он, кажется, был мертв. Айви и Киссы нигде не было видно. Ларри стоял в дальнем конце комнаты, вытянув руку с пистолетом, будто не понимая, что Янош уже исчез. Он хмурился. Все поднялись, все задвигались – кроме Жан-Клода. Черт возьми! Я подползла к нему, не решаясь идти при таком ограниченном зрении. Казалось, целая вечность прошла, пока я до него добралась – будто у меня было нарушено не только зрение. Но оно уже почти прояснилось, когда я оказалась рядом с ним. Встав на колени в луже его крови, я уставилась на него. Как определить, мертв ли вампир? И без того у него иногда не было пульса, сердцебиения, дыхания. Черт и еще раз черт! Я сунула браунинг в кобуру. Прямо сейчас стрелять не во что, а мне нужны руки. На блузку капнула кровь, и я впервые глянула на руки. Они были поцарапаны, как ногтями, хотя и чуть глубже, но заживут. Может быть, даже шрама не останется. Я тронула Жан-Клода за плечо – его тело было мягким, очень человеческим. Я перевернула его на спину. Рука его хлопнулась оземь бескостным движением, как бывает только у мертвецов. Игра ночного освещения снова сделала его лицо красивым. Самым человеческим, какое я у него видала, если не считать, что человек не может быть так красив. Я проверила пульс на сонной артерии. Прижала пальцы к прохладной коже, но ничего не ощутила. Вроде как слезы выступили у меня на глазах и горло свело. Но я не буду плакать – пока не буду. Я даже не была уверена, что мне этого хочется. Когда наступает смерть у вампира – то есть его смерть как вампира? Есть ли правила реанимации для нежити? Черт побери, он же иногда дышал. У него есть сердце, и оно иногда билось. И отсутствие пульса не могло быть хорошим признаком. Я повернула ему голову, зажала ноздри и сильно выдохнула в рот. Его грудь приподнялась. Я сделала еще два выдоха, но самостоятельное дыхание не появилось. Расстегнув ему рубашку и найдя точку над грудиной, я надавила – раз, два, три, пока не досчитала до пятнадцати. Еще два выдоха искусственного дыхания. Джейсон подошел, шатаясь, и рухнул на колени. – Он мертв? – Не знаю. – Я качала изо всех сил, так, что человеку можно было бы ребра сломать, но он не был человеком. Он лежал, и его тело шевелилось, только когда я его шевелила, и было расслабленным и бескостным, как может быть только у мертвого. Губы были полуоткрыты, закрытые глаза смотрелись черной полоской густых ресниц. Вьющиеся черные волосы обрамляли бледное лицо. Я раньше представляла себе Жан-Клода мертвым. Я даже пару раз подумывала о том, чтобы убить его самой, но сейчас я не знала, какие чувства вызывает у меня его смерть. Это я привела его сюда. Я позвала на помощь, и он пришел. И вот он мертв, полностью и воистину мертв. Если я и хотела убить Жан-Клода, то лишь спустив курок и глядя ему в глаза. Но не так. Я смотрела на лежащего Жан-Клода и пыталась представить себе, что его больше нет. Это прекрасное тело сгниет наконец в могиле, которую оно так заслужило. Я потрясла головой. Я не могу этого допустить – если в моей власти его спасти. Мне была известна только одна вещь, которую мертвецы уважают и к которой тянутся. Кровь. Я попыталась еще раз вдохнуть в него жизнь, но все с тем же успехом. Сначала я размазала свою кровь по его губам. Мои губы охватили его рот, и я ощутила сладкий металлический вкус собственной крови. И ничего. Ларри склонился около нас: – Куда девался Янош? Он не мог разглядеть сквозь туман, но у меня не было времени объяснять. – Следи за дверью и стреляй во все, что оттуда появится. – Могу я отпустить этих девушек? – Конечно. Я забыла о них, забыла о Джеффе Квинлене. Я всех променяла на то, чтобы Жан-Клод хоть раз моргнул. Это не то чтобы я выбрала “или – или”, но сейчас они были мне чужими. А он нет. – Может, больше крови нужно, – тихо сказал Джейсон. – Ты предлагаешь? – подняла я на него глаза. – Ни один из нас не может напитать его до полной силы, не погибнув сам, но я тебе помогу. – Ты его уже сегодня вечером питал. Ты можешь дать кровь второй раз? – Я вервольф и исцеляюсь быстро. Кроме того, моя кровь активнее человечьей, в ней больше силы. Тут я посмотрела на него внимательно. Он был весь в слизи. На щеке чернела широкая скользкая полоса. Голубые глаза смотрели не по-волчьи, в них было страдание, боль. Есть вещи, которые ранят куда сильнее, чем просто физически. Сделав глубокий вдох, я вытащила нож из ножен и полоснула себя по левому запястью. Ударила резкая боль. Я приложила рану к губам Жан-Клода, и ему в рот потекла кровь. Она наполнила его рот; как струящееся в бокал вино, выступила из угла губ и потекла струйкой по щеке. Я нажала ему на горло, заставив проглотить кровь. Как бы он смеялся, если бы узнал, что я открыла наконец вену ради него! Кровь текла по неподвижным губам. Черт побери! Я выдохнула ему в рот и ощутила вкус собственной крови. Только одно слово рвалось у меня к нему: живи, живи, живи! Его тело вздрогнуло. Горло конвульсивно дернулось, глотнуло. Я отодвинулась. Он поймал мою руку, больно сдавил. Сверхъестественная сила, способная ломать кости. Глаза его были все еще закрыты, и только хватка на моей руке свидетельствовала, что он оживает. Я приложила руку к его груди. Он еще не дышал. Сердце не билось. Плохо это? Хорошо? Безразлично? Черт возьми, откуда мне знать? – Жан-Клод, вы меня слышите? Это я, Анита. Он чуть приподнялся, прижав мою руку к губам, вцепился зубами, и я ахнула от боли. Двумя руками он прижимал мою руку к губам и высасывал меня. В пылу секса это могло бы понравиться, а сейчас было просто больно. – Черт! – В чем дело? – спросил Ларри. – Больно, – сказала я. – Я думала, это должно быть приятно, – удивилась блондинка. Я покачала головой: – Только если ты под гипнотическим контролем. – И сколько времени это займет? – спросил Ларри. – Сколько займет, столько займет, – сказала я. – Следи за дверью. – За которой? – Да черт побери, стреляй в каждого, кто войдет. – У меня начинала кружиться голова. Сколько он уже выпил? – Джейсон, я начинаю отключаться. – Я попыталась высвободить руку, но пальцы Жан-Клода вцепились как стальные. – Слушай, не могу его отцепить. Джейсон потянул за бледные руки, но не мог оторвать. – Я мог бы отцепить его пальцы один за другим и освободить тебя, но... – Ага, Жан-Клод выйдет из себя. Головокружение накатывало волнами, тошнота поднималась из желудка. Если я его не отцеплю... – Отпустите, Жан-Клод! Отпустите, черт вас побери! Его глаза были по-прежнему закрыты, лицо оставалось пустым. Он сосал, как младенец, подчиняясь одному желанию, но этот младенец высосет мою жизнь. Я чувствовала, как она уходит вниз по руке. Сердце стало стучать в ушах, как на бегу, быстрее качая кровь. Быстрее питая его. Быстрее убивая меня. В глазах заплясали круги. Темнота начала поглощать свет. Я вытащила браунинг. – Что ты делаешь? – спросил Джейсон. – Он меня убивает. – Он же не знает, что делает! – Мне от этого не легче. – Там какое-то движение наверху лестницы, – доложил Ларри. Этого только не хватало. – Жан-Клод, отпустите меня! Немедленно! Я прижала дуло пистолета к безупречной коже его лба. Темнота пожирала мое зрение огромными кусками. Тошнота пережимала горло. Я прижалась к нему и прошептала: – Пожалуйста, Жан-Клод, прошу вас. Отпустите, это же я, “ma petite”. Отпустите. Я с трудом отодвинулась. – Быстрее, – сказал Ларри. – Сюда идут вампиры. Я поглядела на это красивое лицо, прилипшее к моей руке, пожирающее меня заживо, и надавила на курок. Тут у него раскрылись глаза. Я с трудом смогла остановить палец. Жан-Клод лежал на спине, все еще держа мою руку, но уже не питаясь. Губы его алели моей кровью. Дуло все еще смотрело на него. – Ах, ma petite, ведь это уже было. – Пистолет – да – ответила я, – но не это. Высвободив руку из нехотя отпустивших меня пальцев, я села, уронив браунинг себе на колени. Тошнота и головокружение мелькали в голове, как гонимые ветром облака. Ларри встал в стойку у нижних ступеней лестницы, держа в руке пистолет. Я смотрела будто в туннель, длинный туннель, и в общем-то не важно, что там происходит. Джейсон лег на окровавленный пол. Я моргнула. – В шею не так больно, – сказал он, будто я спрашивала. Жан-Клод залез на него. Джейсон отвернул голову, не дожидаясь просьбы. Жан-Клод приложил окровавленные губы к шее, туда, где бьется пульс. Я видела, как сократились мышцы его рта и челюстей, когда он погрузил клыки в кожу. Даже если бы я знала, что в шею будет не так больно, я бы не предложила шею. Слишком это похоже на секс. Запястье – это давало мне возможность хотя бы притворяться, что ничего интимного не происходит. – Анита! Я повернулась к лестнице. Там стоял в стойке Ларри, один, с пистолетом. Девушки отошли от двери, блондинка снова впала в истерику; Трудно ее в этом упрекнуть. Я встряхнула головой, взяла браунинг двумя руками и наставила на дверь. Чтобы стабилизировать свое тело, нужна была бы еще одна рука. Сейчас меня слегка трясло, что совсем не помотало целиться. .В комнату дохнуло силой, и у меня по коже пошли мурашки. Она почти ощущалась как запах, как аромат надушенных простыней в темноте. Я подумала, не выделили ли эту силу мы с Жан-Клодом, когда он питался от меня. Я тогда не заметила. В дверях появилось что-то белое, и я только через секунду сообразила, что это. Белый носовой платок на палке. – Это что еще за хреновина? – спросила я. – Белый флаг перемирия, ma petite. Я не повернулась на этот густой; глубокий, медовый голос. Еще больше, чем всегда, голос Жан-Клода как мех прокатился по всему моему усталому телу. Он был такой густой, что обертывал и утешал любую боль. Он мог снять ее начисто – я это просто знала. Сглотнув слюну, и опустила пистолет. – Не лезьте ко мне в голову, черт бы вас побрал! – Прошу прощения, ma petite. Я ощущаю ваш вкус во рту, ваше бешеное сердцебиение останется у меня драгоценной памятью. Я сейчас умерю свой энтузиазм, но с усилием, Анита, с огромным усилием. Он говорил так, будто я только что выдала ему чуть-чуть секса и он хотел бы еще. Я покосилась в его сторону. Он сидел рядом с полуголым Джейсоном. Тот смотрел в потолок, опустив веки, будто дремал. Кровь капала из двух новых проколов в шее Но у Джейсона не был такой вид, будто ему, больно. Скорее он выглядел довольным. Я сняла первый острый голод Жан-Клода, и Джейсону досталось более мягкое обращение. Повезло ему. – Мы можем поговорить? – раздался мужской голос из коридора. Я его не определила. Мне, черт побери, трудно было определить сейчас вообще что-нибудь, а уж тем более голос без тела. – Что мне делать, Анита? – спросил Ларри. – Это флаг парламентера, – сказала я слабым голосом, хотя слова получились четко. Я чувствовала себя как пьяная или накачанная наркотиком. Угнетающее опьянение или, наркотическая депрессия. В двери показался Магнус. На секунду я подумала, что это галлюцинация – настолько не ожидала его здесь увидеть. Он был одет весь в белое –от фрака до туфель. Материя будто светилась на его смуглой коже. Длинные волосы были свободно собраны сзади и перехвачены белой лентой. В одной руке у него была палка с привязанным носовым платком. Магнус сошел по ступеням грациозным, почти танцующим движением. Не вампирское скольжение, но похоже на то. Ларри держал его под прицелом и сказал: – Стой где стоишь. Голос был слегка напуганный, но Ларри говорил всерьез. И пистолет держал правильно и ровно. – Мы уже обсуждали вопрос о том, что серебряные пули на фейри не действуют. – А кто сказал, что в этом пистолете серебряные пули? – спросил Ларри. Отлично соврал! Я им гордилась. Сама я, наверное, слишком выдохлась, чтобы об этом подумать. – Анита? – Магнус смотрел мимо Ларри, будто его и не было, но с последних ступеней не спускался. – Я бы сделала, как он говорит, Магнус. Итак, чего ты хочешь? Магнус улыбнулся и развел руками. Наверное, хотел показать, что у него нет оружия. Но я знала – и Ларри знал, – что не оружие делает его опасным. – Я не собираюсь причинять вам зло. Мы все знаем, что Айви первой нарушила перемирие. Серефина приносит свои самые искренние извинения. Она просит вас пройти прямо в ее зал аудиенций. Без дальнейших испытаний. Мы проявили непростительную грубость по отношению к прибывшему в гости Мастеру. – Мы ему верим? – спросила я, ни к кому конкретно не обращаясь. – Он говорит правду, – сказал Жан-Клод. Отлично. – Ларри, пропусти его. – Ты думаешь, это не опасно? – Нет, но все равно пропусти. Ларри опустил ствол к полу, но вид у него был не слишком довольный. Магнус спустился по лестнице, улыбаясь, в основном лично Ларри. И демонстративно повернулся к нему спиной, проходя мимо. Уже за одно это мне хотелось бы, чтобы Ларри его застрелил. Он остановился, не дойдя несколько футов до нашей группы. Мы все сидели на полу, кроме Джейсона – он лежал. Магнус глядел на нас то ли весело, то ли озадаченно. – Какого черта ты здесь делаешь, – спросила я. Жан-Клод посмотрел на меня: – Кажется, вы знакомы? – Это Магнус Бувье, – сказала я. – Так что ты делаешь тут, с ними? Он распустил узел галстука у воротника и раскрыл крахмальный ворот. Я вполне знала, что он хочет мне показать, но с пола мне не было видно. И я совсем не была уверена, что могу встать и не упасть. – Если хочешь, чтобы я взглянула, подойди сюда. – С удовольствием. – И он нагнулся передо мной, показывая два заживающих укуса на шее. – Черт побери, Магнус, зачем? Он покосился на мою руку: – Я бы мог задать тебе тот же вопрос. – Я отдала кровь, чтобы спасти его жизнь. А ты-то зачем? Он улыбнулся. – Ничего даже вполовину столь высокоморального. Магнус развязал ленту и распустил волосы по плечам. Посмотрел на меня бирюзовыми глазами и пополз на четвереньках к Жан-Клоду. Двигался он так, будто у него есть мышцы, которых нет у других людей. Как огромный кот. Люди так не двигаются. Он остановился перед Жан-Клодом, чуть ли не соприкасаясь. Откинул волосы, подставил шею. – Нет, – сказал Жан-Клод. – Что тут происходит? – спросил Ларри. Хороший вопрос. Только у меня не было хорошего ответа. Магнус движением плеч сбросил на пол белый пиджак, расстегнул манжету на запястье и закатал рукав, а потом поднес голое запястье Жан-Клоду. Кожа была гладкой и невредимой. Жан-Клод взял его руку и поднес к губам. Я чуть не отвернулась, но все же не сделала этого. Отвернуться – это как солгать самой себе. Притвориться, что нет того, чего не хочешь видеть. Жан-Клод провел губами по руке, потом отпустил ее. – Предложение щедрое, но я опьянел бы, добавив твою кровь к их крови. – Опьянел? – спросила я. – Что за херню вы городите? – О ma petite, как вы изящно выбираете слова! – Заткнитесь. – Вы стали ворчливы от потери крови. – Да идите вы!.. Он рассмеялся, и голос его был сладок – не описать. Как запрещенная сласть, только она грозит не потолстением, а отравой. Но очень нескоро. Магнус стоял на коленях и смотрел на смеющегося вампира. – Ты меня не хочешь попробовать? Жан-Клод покачал головой, будто не доверяя своему голосу. Глаза его блестели подавляемым смехом. – Кровь была предложена. – Магнус отполз ко мне. Его волосы рассыпались по лицу, закрыв один глаз, и он блестел из-под них, как самоцвет. Глаза просто не бывают такого цвета. Он отполз ко мне, и наши лица оказались вплотную. – Пинта крови, фунт мяса. Он шепнул это, наклонясь ко мне, как для поцелуя. Я отшатнулась и не удержала равновесия – упала на спину. Лучше от этого не стало. Магнус наполз на меня, все еще на четвереньках, навис надо мной. Я ткнула браунингом ему в грудь. – Прочь, а то вот этого попробуешь. Он отполз, но недалеко. Я села, одной рукой держа его на мушке. Ствол вилял чуть больше нормального. – Что это все значит? Жан-Клод ответил: – Янош говорил о том, чтобы взять с нас сегодня плоть и кровь. Серефина в качестве извинения предлагает нам плоть и кровь. Я глядела на стоявшего на четвереньках Магнуса, все еще дикого и опасного. Потом опустила ствол. – Спасибо, не надо. Магнус сел на пол, откинул волосы с лица руками. – Ты отверг мирные дары Серефины. Ее извинения ты тоже отвергаешь? – Отведи нас к Серефине, и ты сделаешь то, что тебя просили, – сказал Жан-Клод. Магнус поглядел на меня: – А ты, Анита? Ты будешь удовлетворена тем, что я отведу тебя к Серефине? Ты принимаешь ее извинения? Я покачала головой: – А при чем здесь я? – Анита – не Мастер, – сказал Жан-Клод. – Мне отмщение и моего прощения ты должен просить. – Я делаю то, что мне сказали, – возразил Магнус. – Она вызвала Айви на поединок воли. Айви проиграла. – Я ведь не бросила ее через всю комнату, – сказала я. Жан-Клод помрачнел: – Она прибегла к грубой силе, ma petite. Она не смогла выиграть силой воли или вампирской изощренностью против обыкновенного человека. – Он говорил очень серьезно. – Она проиграла – вам. – И что? – Таким образом, ma petite, вы объявили себя Мастером и подтвердили свое заявление. Я затрясла головой: – Это же смешно. Я не вампир. – Я не назвал вас Мастером Вампиром, ma petite. Я сказал, что вы– Мастер. – Мастер – что? Мастер Человек? Настал его черед покачать головой. – Не знаю, ma petite. – Он обернулся к Магнусу: – Что говорит Серефина? – Она говорит – привести ее. Жан-Клод кивнул и встал, будто его подняли за ниточки. Он выглядел освеженным и отдохнувшим, только был измазан кровью. Как он смеет так выглядеть, когда я себя так хреново чувствую? Он поглядел на меня и Джейсона. Его странно хорошее настроение вернулось. Он улыбнулся мне, и он был красив даже с измазанным кровью ртом. Глаза его блестели какой-то веселой тайной. Он был полон сам собой, и таким я его еще не видела. – Я не знаю, могут ли мои спутники идти. Они слегка опустошены, – Он усмехнулся собственной шутке, прикрыв глаза, будто она даже его могла рассмешить. – Вы пьяны! – сказала я. Он кивнул: – Я в этом уверен. – Но вы же не можете быть пьяны от крови! – Я много выпил из двух смертных, но ни один из вас не человек. Этого я не хотела слышать. – О чем вы, черт возьми, говорите? – Заполировать некроманта вервольфом – от такой смеси у любого вампира голова кругом пойдет. Он хихикнул. Такого Жан-Клода я никогда не видела. Я его игнорировала – если вообще можно игнорировать пьяного вампира. – Джейсон, можешь встать? – Думаю, да. Он говорил медленным тяжелым голосом, но не таким, как спросонья. Скорее это была расслабленность после секса. Может, даже хорошо, что мой укус был болезненным. – Ларри? Ларри подошел к нам, глядя на Магнуса, с пистолетом в руке, и не казался довольным. – Ему можно верить? – Придется. Помоги мне встать и давай отсюда выбираться, пока этот пьяный клыконосец не стал блевать. Жан-Клод согнулся пополам от смеха. Кажется, слово “клыконосец” показалось ему до невозможности смешным. Ну и ну. Ларри помог мне встать, и после секундного головокружения я смогла стоять сама. Он протянул руку Джейсону, не ожидая просьбы. Джейсон покачивался, но держался на ногах. – Идти можешь? – спросила я его. – Если ты можешь, то и я могу. Настоящий мужчина. Я сделала шаг, другой и уже шла к дальней стене комнаты. Ларри и Джейсон шли за мной. Жан-Клод покачивался, все еще тихо смеясь. Магнус стоял у подножия лестницы, поджидая нас. Пиджак он перебросил через руку. Даже ленту подобрал и снова завязал волосы. Джейсон далеко обошел своих несостоявшихся любовниц и подобрал с пола рубашку. Она прикрыла грязь на его груди, но лицо все равно было вымазано слизью, а волосы у него стали жесткими и темными, почти под цвет штанам. Даже спина и волосы Жан-Клода были покрыты засыхающей кровью. И мне тоже досталась моя доля крови и грязи. Хорошо, что я сегодня надела почти все черное – на нем не так видна грязь. Только Ларри был чистым. Будем надеяться, что он таким и останется. Девушки спрятались под лестницей, пока мы вели обсуждение. Спорить могу, что это предложила темноволосая. Лайза была перепугана так, что не придумала бы ничего, тем более разумного. Не то чтобы я ей ставила это в вину, но истерика тебя ни к чему не приведет, кроме гибели. Темноволосая подошла к Ларри. Блондинка трусила рядом, вцепившись в изорванную блузку подруги так, что без хирурга не оторвешь. – Мы просто хотим домой. Можно нам? – спросила она, несколько тяжело дыша, но владея собой. Я поглядела в ее карие глаза и кивнула. Ларри посмотрел на меня. – Магнус! – позвала я. Он приподнял брови, стоя на лестнице, как гид или дворецкий, готовый вести нас наверх. – Ты меня звала? – Я хочу, чтобы эти девушки могли сейчас же уйти невредимыми. Он посмотрел на них: – Не вижу к этому препятствий. Серефина велела нам их привести в основном ради вас, Анита. Они свою задачу выполнили. Мне не понравилось, как прозвучала последняя фраза. – Невредимыми, Магнус. Ты меня понимаешь? Он улыбнулся: – Они сейчас выйдут из двери и пойдут домой. Я тебя достаточно ясно понял? – Откуда вдруг такая готовность к сотрудничеству? – Отпустить их – будет ли это достаточным извинением? – Да, если они уйдут свободно и без вреда, я принимаю ее извинение. Он кивнул: – Тогда считай, что это уже сделано. – А ты не должен сперва проконсультироваться со своим Мастером? – Мой Мастер шепчет мне ласково, Анита, и я повинуюсь. Он улыбнулся при этих словах, но взгляд был напряженный и руки чуть дернулись невольно. – Тебе не нравится быть ее комнатной собачкой. – Возможно, но я ничего с этим поделать не могу. – Он направился вверх. – Мы идем? Около лестницы Жан-Клод остановился. – Вам не нужна помощь, ma petite. Я выпил довольно много вашей крови, а вы не так быстро восстанавливаетесь, как мой волк. Честно говоря, лестница казалась длиннее, чем когда мы спускались вниз. Но я покачала головой: – Я справлюсь. – В этом, ma petite, у меня нет никакого сомнения. – Он подошел ко мне, но это не был шепот, я услышала его прямо у себя в голове. – Вы ослабели, ma petite. Позвольте мне вам помочь. – Прекратите так делать, черт бы вас побрал! Он улыбнулся и вздохнул: – Как хотите, ma petite. И он пошел по лестнице, будто плыл – еле касаясь ступеней. За ним направились Ларри и девушки – усталости не было видно ни в ком из них. Я тащилась за ними, а замыкал шествие Джейсон с пустыми глазами. Может быть, это было ему приятно, но все же отдать сразу столько крови трудно даже для временно мохнатого. Если бы Жан-Клод ему предложил его понести вверх, он бы согласился? Джейсон перехватил мой взгляд, но не улыбнулся, а только посмотрел в ответ. Может быть, он бы тоже сказал “нет”. И чего мы сегодня все такие упрямые?27
Шелковые занавеси были раздвинуты. В правом углу стоял трон – по-другому не назовешь: слово “кресло” к этому золотому с драгоценными камнями предмету было неприменимо. Вокруг трона по полу были разложены подушки, взбитые так, что на них надо бы возлежать гаремным красавицам или хотя бы комнатным собачкам. Но ничего на них не возлежало. Как пустая сцена, на которой вот-вот должны появиться актеры. Небольшой гобелен на задней стене был отодвинут в сторону, и за ним находилась дверь, открытая и, заклиненная деревяшкой. Сквозь щель в двери вливался весенний воздух, разгоняя запах разложения. Я было хотела сказать “девушки, вперед”, но ветер переменился. Он подул сильнее, холоднее, я поняла, что это вовсе не ветер. По коже побежали мурашки, задергались мелкие мышцы рук и плеч. – Что это? – спросил Ларри. – Призраки, – ответила я. – Призраки? А какого черта им тут делать? – Серефина умеет призывать призраков, – объяснил Жан-Клод: – Для нас это очень редкая способность. В дверях появилась Кисса. Правая рука у нее висела вдоль тела, и по ней медленной тяжелой струйкой стекала кровь. – Твоя работа? – спросила я у Ларри. Он кивнул: – Я ее подстрелил, но это ее даже не замедлило. – Ты ее ранил. Ларри широко раскрыл глаза: – Класс! Но в его голосе не было восторга. Раненые Мастера Вампиров обычно злы как черт. – Серефина приглашает вас войти, – произнесла Кисса. Магнус свернулся на подушках, гибкий, как кот. Похоже, он уже тут лежал. – Ты не идешь? – спросила я. – Я уже видел это представление. Жан-Клод направился к двери. Джейсон пошел за ним, держась в двух шагах позади, как хорошая собака. Девушки вцепились в пиджак Ларри. Это ведь он вынул их из цепей. На их глазах он стрелял в злодеев. Он был герой. И как настоящий герой, он бы погиб, защищая их. Жан-Клод вдруг оказался рядом со мной: – В чем дело, ma petite? – Нельзя ли, чтобы прежде всего вышли девушки? – Почему? – Потому что там что-то большое и нехорошее, и я хочу, чтобы они отсюда убрались. – Чего там? – спросил Джейсон. Он стоял чуть сбоку, его руки сжимались и разжимались безостановочно. Еще тридцать минут назад он был куда спокойнее, но ведь и мы все тоже. Жан-Клод повернулся к Киссе: – Вот этот сказал правду? – Он кивнул в сторону Магнуса. – Эти девушки могут уйти? – Они могут уйти. Так велит наш Мастер. Жан-Клод повернулся к девушкам: – Идите. Они переглянулись, посмотрели на Ларри. – Одни? – спросила блондинка. Темноволосая покачала головой: – Лайза, пойдем, нас отпускают. Пошли. – Она поглядела на Ларри. – Спасибо. – Валите домой, – сказала я. – И не ищите себе на голову приключений. Темноволосая кивнула и пошла к двери. Лайза вцепилась в нее. Они вышли в другую комнату и на наших глазах прошли во входную дверь. Никто на них не бросился. Крики не прорезали ночь. Ну и что? – Теперь вы готовы, ma petite? Мы должны нанести наш визит вежливости. Он шагнул вперед, оглядываясь на меня. Джейсон уже стоял рядом с ним, все так же нервно шевеля руками. Я кивнула и поравнялась с Жан-Клодом. Ларри держался рядом со мной, как вторая тень. Я ощущала, как он боится – дрожь передавалась по воздуху. Чего он боится, я понимала. Янош победил Жан-Клода. И Янош боится Серефины, а это значит, что Серефина может повалить Жан-Клода, шевельнув пальцем. А если она может победить вампира, играющего на нашей стороне, с нами ей долго возиться не придется. Единственным разумным поступком было бы застрелить ее на месте. Да, но мы пришли просить ее помощи. Это несколько сужало возможности. Холодный ветер играл нашими волосами, будто у него были ручки. Он был почти как живой. Никогда я не ощущала такого ветра, который хотелось бы стряхнуть с себя руками, как, излишне пылкого кавалера. Но я не боялась, хотя и должна была бы, – не призраков, а того, кто их вызвал. Вместо этого я ощущала отстраненное любопытство, будто это все не взаправду. Такое бывает от потери крови. Мы вышли из двери и спустились на две каменные ступеньки. Задний двор дома украшали ряды низкорослых искривленных фруктовых деревьев, а прямо за садом стояла стена тьмы. Плотная стена теней настолько черных, что сквозь них ничего не видно. И на ее фоне – голые ветви деревьев. – Что это? – спросила я. – Из нас некоторые умеют сплетать вокруг себя тени и тьму, – сказал Жан-Клод. – Это я знаю, я видела такое, когда погиб Колтрен, но ведь это же настоящая стена! – Да, это производит впечатление, – сказал он, просто отмечая факт. Я поглядела на него, но даже в ярком свете луны не могла прочесть выражение его лица. За чернотой показалась искра белого света. Тьму пронзили холодные бледные лучи. Свет поедал тьму, как огонь бумагу; чернота сжималась, исчезала, и ее поглощал свет. Когда она совсем исчезла, меж стволов стояла бледная фигура. Ее даже с такого расстояния нельзя было принять за человека, но она и не пыталась за него сойти. Вокруг ее головы вился водоворот сияния – светящееся облако нескольких ярдов в диаметре, как бесцветный неон. Из него вылетали неясные силуэты и снова уходили в водоворот света. – Это то, что я думаю? – спросил Ларри. – Призраки, – ответила я. – Черт побери! – Согласна, – подтвердила я. Призраки разлетелись по деревьям и повисли на мертвых ветвях инеем преждевременного цветения – если бы цветы могли шевелиться, извиваться и излучать цвет. Странный ветер подул мне в лицо, отбрасывая волосы назад. Завились вихрем тонкие светящиеся силуэты. Призраки летели на нас, стелясь по земле. – Анита! – Не обращай внимания, Ларри. Пока ты на них не обращаешь внимания и продолжаешь идти, они тебе ничего сделать не смогут. Первый призрак был длинный и тонкий, с широко раскрытым ртом, похожим на колечко дыма. Он ударил меня посреди груди, и это был как удар тока. Гладкие мышцы в коже рук дернулись. Ларри рядом со мной ахнул. – Что за чертовщина? – спросил Джейсон. – Продолжай идти, – сказала я, делая шаг вперед. – Иди и не обращай на них внимания. Это было непреднамеренно, но мой темп вывел меня на шаг перед Жан-Клодом. Следующий призрак пролетел по лицу. Миг удушья, но я шагнула вперед – и все прошло. Жан-Клод тронул меня за руку. Я поглядела ему в лицо, но не совсем поняла, что вижу. Он явно хотел мне что-то сказать. Обогнал меня, выйдя вперед и не отрывая от меня взгляда. Я кивнула и пропустила его. Мне это многого не стоило. – Не нравится мне это, – звенящим голосом сказал Ларри. – Мне тоже, – откликнулся Джейсон. Он. пытался отбить крохотный клуб белого тумана, и чем больше он отмахивался, тем плотнее становился туман. Из него складывалось лицо. Я шагнула к Джейсону и схватила его за руки: – Не обращай внимания. Призрак сел ему на плечо. У него был большой нос картошкой и два наполовину сформировавшихся глаза. Мышцы Джейсона напряглись под моими пальцами. – Каждый раз, когда ты их замечаешь, ты им даешь силу себя проявить, – объяснила я. Тут мне в спину ударил какой-то призрак – ощущение, будто это был кусок льда. Потом он вылез спереди, будто сквозь мое тело протащили ледяную веревку. Очень мерзкое ощущение, но недолгое. Даже больно на самом деле не стало. Призрак нырнул в грудь Джейсона, и Джейсан вскрикнул. Если бы я не держала его за руки, он бы попытался этого призрака схватить. Все его мышцы дергались, как у лошади, которую заедают слепни. Когда призрак вышел из него, Джейсон обмяк, глядя на меня полными ужаса глазами. Кажется, вампирши своими сгнившими руками несколько вычерпали его храбрость. Трудно его в этом упрекнуть. Я бы тоже после этого вопила. Когда призрак пролетел сквозь Ларри, Ларри тоже вздрогнул, но и только. Глаза у него были чуть расширены, но он знал, где настоящая опасность, а она заключалась не в призраках. Жан-Клод подошел к нам. – В чем дело, мой волк? В его голосе звучал подтекст предупреждения и гнева. Его волк мог подорвать ему репутацию. – Все в норме, – сказала я и сжала Джейсону руку. У него все еще глаза вылезали из орбит, но он кивнул: – Все будет в норме. Жан-Клод снова направился к стоящей вдали 6елой фигуре – грациозно, неспешно, будто он в отличие от нас от всех не боялся. Возможно, так оно и было. Я потянула за собой Джейсона. Ларри переместился ко мне за спину. Мы трое шли за Жан-Клодом, как обыкновенные люди. Как хорошие солдаты, если не считать того, что я держала вервольфа за руку. Рука была потной. Только впавшего в истерику вервольфа нам не хватало. Правая рука у меня все еще была свободна и могла достать пистолет или нож. Один раз мы им уже показали, на что способны и если они будут плохо себя вести, мы эту работу закончим. Или погибнем, пытаясь это сделать. Жан-Клод вел нас среди голых деревьев с ветвями, покрытыми ползающими призраками – как змеями привидениями. В нескольких футах от вампирши он остановился. Я ждала поклона, но он не поклонился. – Привет тебе, Серефина. – Привет тебе, Жан-Клод. Она была одета в простое белое платье, спадающее складками сияющей материи. Белые перчатки закрывали руки почти до плеч. Седые волосы были не убраны, если не считать наголовного обруча из серебра и драгоценностей. Наверное, это не обруч – такая штука должна называться венец или корона. Лицо избороздили морщины старости. Косметика присутствовала, искусно наложенная, но не могла скрыть возраста. Вампиры не стареют. Ведь в этом-то и весь смысл? – Войдем внутрь? – спросила она. – Если желаешь, – ответил Жан-Клод. Она чуть заметно улыбнулась: – Можешь сопровождать меня, как бывало в старые времена. – Сейчас не старые времена, Серефина. Сейчас мы оба Мастера. – Мне служат многие Мастера, Жан-Клод. – Я служу только себе, – ответил он. Она поглядела на него несколько секунд, потом кивнула: – Ты настоял на своем. Теперь будь джентльменом. Жан-Клод вздохнул настолько явно, что даже я услышала. Потом предложил Серефине руку, она продела в нее перчатку, положив руку на запястье Жан-Клода. Призраки вились за ней огромным шлейфом. Они пролетали мимо нас, отчего у нас покалывало кожу, потом взлетали вверх футов на десять над землей. – Можете идти с нами, – сказала Серефина. – Они к вам приставать не будут. – Приятно слышать, – сказала я. Она снова улыбнулась. В лунном свете сказать трудно, но глаза у нее были светлые – то ли серые, то ли голубые. Но не обязательно было видеть их цвет, чтобы тебе не понравилось их выражение. – Я с нетерпением ждала встречи с тобой, некромантка. – Жаль, что не могу сказать того же. Улыбка не стала шире и не исчезла. Она не изменилась. Будто у Серефины было не лицо, а отлично сделанная маска. Я на мгновение подняла взгляд к ее глазам. Они не пытались меня засосать, но в них была энергия, горящая очень глубоко, и она пробивалась на поверхность, как огонь из закрытого очага: сдвинь одно полено, и пламя вырвется наружу и пожрет все вокруг. Я не могла определить ее возраста – она мне не давала этого сделать. Я еще ни разу не встречала никого, кто мог бы мне помешать. Обдурить, прикинувшись моложе, – да, но не остановить меня взглядом. Она повернулась и вошла в дверь. Жан-Клод помог ей подняться по ступеням, будто ей это было нужно. Отстраненность от потери крови проходила, я возвращалась в реальность и оживала и хотела, чтобы так это и осталось. Может быть, дело было в тепле руки Джейсона, которое я ощущала. В его вспотевшей ладони. В его реальности. Мне вдруг стало страшно, а ведь Серефина еще ничего со мной не делала. В доме перетекали призраки, вливаясь и выливаясь в дверь, проскальзывая сквозь стены. Когда видишь, как они выныривают из дерева, ждешь звука вроде хлопнувшей пробки, на они были абсолютно бесшумны. Нежить звуков не производит. Призраки отскакивали от потолка, словно надутые гелием шары, разливались по стенам за троном, как окрашенная молоком вода. Возле свеч они становились прозрачными, как пузыри. Серефина села на угол трона, Магнус свернулся на подушках у ее ног. В его глазах сверкнула злость – на одно мгновение. Ему не нравилось быть игрушкой Серефины. Я записала еще одно очко в его пользу. – Сядь подле меня, Жан-Клод, – сказала Серефина, показав рукой на подушки напротив Магнуса. Да, это была бы интересная пара. – Нет, – ответил Жан-Клод. И в этом единственном слове было достаточное предупреждение. Я медленно отпустила руку Джейсона. Если начнется драка, мне обе руки понадобятся. Серефина рассмеялась, и с этим смехом вырвалась ее сила и ударила в нас, жалких людишек. Она промчалась по мне, как скачущие кони. Все тело завибрировало, во рту пересохло, я не могла вдохнуть. Серефине не надо было даже ко мне прикасаться. Она могла сидеть на троне и обрушивать на меня силу. Могла измолоть мне кости в порошок с безопасной дистанции. Что-то коснулось моей руки, я дернулась и обернулась, и это было как в замедленной съемке. Трудно было сосредоточиться на лице Жан-Клода, но когда мне это удалось, сокрушающая сила отступила, как волна с морского берега. Я с трудом, прерывисто вдохнула, потом еще раз, и каждый раз все увереннее. – Иллюзия, – шепнула я.– Просто дурацкая иллюзия. – Да, ma petite. – Он отвернулся и отошел к Ларри и Джейсону, которые еще стояли, зачарованные. Я обернулась к трону. Призраки образовали вокруг Серефины светящийся нимб – впечатляющее зрелище. Но не настолько впечатляющее, как ее глаза. Я мельком в них глянула, и это мгновение тянулось вечность, а потом я уставилась изо всех сил на подол ее платья. – Ты можешь выдержать мой взгляд? Я покачала головой: – Нет. – Какая же ты некромантка, если не можешь даже выдержать взгляд вампира? Я не только не могла вынести ее взгляда. Я была ошеломлена. – Тебе только около шестисот лет, – Я медленно поднимала глаза, дюйм за дюймом, пока не стал виден ее подбородок. – Каким чудом ты обрела такую силу за столь короткий срок? – Бравируешь. Посмотри мне в глаза, и я тебе отвечу. Я покачала головой: – Не настолько сильно мне хочется это знать. Она коротко рассмеялась – звук низкий и мрачный, он скользнул у меня по позвоночнику отвратительной полуживой тварью. – А, Янош, Айви! Как хорошо, что вы решили к нам присоединиться. Янош вплыл в дверь, Айви рядом с ним. У него был куда более человеческий вид, чем при первой нашей встрече. Кожа бледная, но живая, а не пергаментная. Лицо осталось таким же тощим, и за человека он бы не сошел, но вид у него стал менее чудовищный. И он был исцелен. – Вот черт! – Что тебе не нравится, некромантка? – спросила Серефина. – Не люблю зря тратить патроны. Она снова испустила тот же смешок, от которого у меня кожа натянулась. – Янош очень талантлив. Он прошел мимо нас. В рубашке у него зияли, дыры. По крайней мере гардероб я ему испортила. Айви выглядела отлично. Она сбежала, когда началась стрельба? Оставила Брюса погибать? Янош преклонил колено среди подушек. Айви встала на колени рядом с ним. Они стояли, склонив головы, ожидая, когда она обратит на них внимание. Кисса встала возле Магнуса, прижимая к боку руку, с которой капала кровь. Но она глядела на двух коленопреклоненных вампиров, на Серефину, снова на них... И вид у нее был... обеспокоенный, что ли? Что-то тут происходила, что-то неприятное. Серефина оставила вампиров стоять на коленях и обратилась к Жан-Клоду: – Какое дело привело тебя ко мне, Жан-Клод? – Мне кажется, у тебя есть нечто, принадлежащее мне, – сказал он. – Янош! – позвала Серефина. Янош встал и вышел. Он отсутствовал только секунду, а потом появился с мешком, который больше подошел бы Санта Клаусу. Развязав горловину, он высыпал содержимое мешка к ногам Жан-Клода. Щепки, из которых даже приличного кола не сделаешь, высыпались кучкой. Дерево было темным и полированным, кроме свежих расколов. – С наилучшими пожеланиями, – сказал Янош, вытряхнул последние щепочки из мешка и снова встал на колени. Жан-Клод окинул груду щепок небрежным взглядом. – Ребячество, Серефина. Такого я мог бы ожидать от тебя пару столетий назад, но теперь... – Он обвел рукой призраков, всю обстановку. – Как тебе удалось подчинить Яноша? Когда-то ты его боялась. – Изложи свое дело, Жан-Клод, пока я не потеряла терпение и не вызвала тебя сама. Он улыбнулся и поклонился грациозно, по-актерски. Когда он выпрямился, улыбки не было. Лицо стало красивой маской. – Ксавье на твоей территории, – сказал он. . – Ты действительно думаешь, что я учуяла бы присутствие твоей ручной некромантки и не ощутила бы Ксавье? Я знаю, что он здесь. Если он бросит мне вызов, я с ним разберусь. Говори свое дело или ты его уже изложил? Такой путь проделал, чтобы предупредить меня? Как это мило! – Я понимаю, что ты теперь сильнее Ксавье, – сказал Жан-Клод, – но он убивает людей. Не просто нападение на дом пропавшего мальчика – много смертей. Он снова начал резать своих любимцев. И привлекает внимание к нам ко всем. – Что ж, пусть Совет его убьет. – Ты Мастер на этой территории, Серефина, твое дело поддерживать на ней порядок. – Не тебе учить меня моему долгу. Мне сотни лет уже было, когда ты умер. Ты был подстилкой для любого вампира, который тебя хотел. Наш красавчик Жан-Клод. Слово “красавчик” у нее прозвучало как что-то неприятное. – Я знаю, кем я был, Серефина. Сейчас я – Мастер Города и следую законам Совета. Мы не должны позволять убивать людей на нашей территории. Это плохо для нашего дела. – Да пусть себе Ксавье косит их сотнями – всегда останутся еще, – сказала она. – Ничего себе подход, – не выдержала я. Она повернулась ко мне, и я пожалела, что вообще что-то сказала. Ее сила ударила в меня, как огромное пульсирующее сердце. – Как смеешь ты осуждать меня! – сказала Серефина, и я услышала шуршание шелка, когда она встала. Больше никто не двинулся, и я слышала, как шелестит подол платья по подушкам, по полу – ко мне. Мне не хотелось, чтобы она до меня дотронулась. Глядя на контуры ее тела, я увидела, как она протянула руку в перчатке. И ахнула. По моей руке закапала кровь. – Черт! Порез был глубже, чем оставил Янош, и болел сильнее. Я уставилась ей в глаза – от злости я осмелела или поглупела. Глаза смотрели с ее лица – белые-белые, как две манящие луны. Они звали меня. Звали броситься в эти бледные объятия, ощутить прикосновение мягких губ, острую нежность зубов. Чтобы она обняла меня. Взяла на руки, как когда-то мама Она всегда будет меня любить и никогда не оставит, никогда, не умрет, никогда не бросит меня. Это меня остановило, и я застыла неподвижно у края подушек. Подол ее платья лежал у меня на ногах. Протяни я руку, я бы ее коснулась. Сердце от страха колотилось в горле. Она развела руки. – Иди ко мне, детка, и я всегда буду с тобой. Я никогда тебя не оставлю. Все, что есть хорошего, было в ее голосе. Тепло, еда, кров, для всех обиженных, всех разочарованных жизнью. Я знала, что мне стоит только войти в ее объятия, и все плохое останется позади. Я стояла, сжимая кулаки. Кожа болела – так мне хотелось, чтобы она меня коснулась, взяла в объятия, держала. Кровь текла из пореза на руке, и я потерла его, чтобы боль стала острее. И замотала головой. – Иди ко мне, дитя. Я вечно буду твоей матерью. Я обрела голос. Ржавый, придушенный, но я могла говорить. – Все умирают, гадина. И ты не бессмертна. Никто из вас не бессмертен. Сила задрожала, как вода от брошенного в пруд камня, и я отступила на шаг, потом еще на шаг. Вся моя сила воли ушла на то, чтобы не повернуться. не броситься бежать, бежать, бежать от нее подальше. И я не побежала. Я только отступила на два шага и огляделась. Все были заняты. Янош стоял рядом с Жан-Клодом. Они не тягались вампирской мощью, но угроза висела в воздухе. Кисса стояла сбоку, и лужа крови натекала на подушках возле ее ног. На ее лице было выражение, которого я не могла понять, – что-то вроде интереса, что будет дальше. Айви уже встала и глядела на меня, улыбаясь, – ей было приятно, что я чуть не рухнула в руки Серефины. Мне это приятно не было. Никто даже близко от меня раньше такого не добивался, даже Жан-Клод не мог. Я более чем перепугалась, меня бросило в озноб. Я сломала ее хватку, но это было временно. Пусть ее разум не способен подчинить себе мой, но она может просто его смести в сторону. Если она меня захочет, то получит, и весьма неприятным образом. Без иллюзий и фокусов – простой грубой силой. В ее объятия я не упаду, но она может сокрушить мой рассудок. И запросто. Эта мысль почти успокоила. Раз я ничего не могу сделать, чтобы этому помешать, то и волноваться на эту тему нечего. Беспокоиться надо о том, что в твоей власти, а остальное либо как-то само собой разрешится, либо убьет тебя. Как бы то ни было, а беспокоиться нечего. – Ты права, некромантка, – сказала Серефина. – Все мы в этой комнате смертны. Вампиры могут жить долго, очень долго. От этого мы забываем, что мы смертны. Но бессмертие недоступно даже нам. Она ни о чем не спрашивала, а я была согласна со всем сказанным и потому промолчала, просто глядя на нее. – Янош мне сказал, что у тебя есть аура силы, некромантка. И сказал, что применил ее против тебя, как мог бы против другого вампира. Я это только что сделала, когда ранила твою руку. Никогда не видела человека, которого можно было бы ранить таким образом. – Я не знаю, о какой ауре силы ты говоришь. – Это то, что дало тебе возможность не поддаться моей магии. Ни один человек не в силах противостоять мне, и мало кто из вампиров. – Рада слышать, что я тебя поразила. – Я не сказала, что ты меня поразила, некромантка. Я пожала плечами: – Ладно, может, вам наплевать и на людей, и на собственную репутацию. Про ваш Совет и про то, что он тебе сделает, если ты нам не поможешь, я тоже не знаю. Но я знаю, что сделаю я. – Что ты там бормочешь, человечишка? – Я в этом штате – легальный ликвидатор вампиров. Ксавье и его компания похитили мальчика. Я хочу, чтобы мальчика вернули мне живым. Либо ты мне поможешь, либо я пойду в суд и приду с ордером на твою ликвидацию. – Поговори с ней, Жан-Клод, или я ее убью. – За ней стоит закон людей, Серефина. – Что нам за дело до закона людей? – Совет провозгласил, что мы подчиняемся ему, как и люди. Отвержение закона людей рассматривается как неподчинение закону Совета. – Я тебе не верю. – Ты можешь почувствовать правдивость моих слов. Я не мог солгать тебе двести лет назад, не могу и сейчас. Он говорил очень спокойно, очень уверенно. – И когда стал действовать этот новый закон? – Когда Совет увидел преимущества вхождения в общий поток жизни. Члены Совета хотят денег, власти, свободы безопасного передвижения. Они больше не хотят скрываться, Серефина. – Ты веришь в то, что говоришь, – сказала Серефина. – Это по крайней мере правда. Она поглядела на меня, и хоть я смотрела в сторону, ее взгляд придавил, как огромная рука. Я осталась стоять, но с очень большим усилием. Перед такой силой надо преклониться. Пасть ниц. Возблагоговеть. – Перестань, Серефина, – сказала я. – Эти дешевые фокусы на меня не действуют, и ты это знаешь. Свернувшийся у меня в животе холодный ком не был так в этом уверен. – Ты меня боишься, женщина. Я это чую. Вот тебе и на! – Да, я тебя боюсь. Тебя наверняка все боятся, кто здесь есть. Ну и что? Она подобралась в струну, и голос ее неожиданно стал вкрадчивый, как касание меха. – Сейчас покажу. Она взмахнула рукой. Я напряглась, ожидая нового пореза, но его не было. В воздухе пронесся вопль, и я резко развернулась в его сторону. По лицу Айви текла кровь. Еще один порез появился на обнаженной руке. Еще два на лице. Длинные резаные раны появлялись при каждом движении руки Серефины. Айви визжала: – Не надо, Серефина! – Она упала на колени среди ярких подушек, протянув руку к своей повелительнице. – Серефина, Мастер, прошу тебя, не надо! Серефина обошла вокруг нее одним скользящим движением. – Если бы ты смогла сдержаться, они были бы уже нашими. Я знала их сердца, их умы, их самые потаенные страхи. Мы бы их сломали. Они бы первыми нарушили перемирие, и теперь мы пировали бы на их крови. Она почти поравнялась со мной. Я хотела отодвинуться, но она могла бы усмотреть в этом признак слабости. Ее платье зацепило мою ногу, и мне стало все равно, что она там усмотрит. Я не хотела, чтобы она до меня дотронулась. Я отодвинулась, и она поймала меня за руку. Я даже не успела заметить этого движения. Я уставилась на руку в перчатке, будто это змея неожиданно обвила мое запястье. Уж лучше бы змея. – Давай, некромантка, помоги мне наказать эту плохую вампиршу. – Спасибо, не хочется, – ответила я. Голос у меня дрожал, и в такт дрожало что-то под диафрагмой. Она ничего еще со мной не сделала, только прикоснулась, но прикосновение усиливает любую мощь. Если она сейчас применит любой ментальный фокус, мне конец. – Айви наслаждалась бы твоей болью, некромантка. – Это ее проблемы. Я упорно смотрела на шелк платья Серефины. Меня отчаянно подмывало поднять взгляд, встретить ее глаза. Не думаю, чтобы это она на меня действовала – просто мое собственное горячечное желание. Трудно держаться круто, когда приходится опускать глаза и тебя водят, как ребенка, за руку. Айви лежала на полу, приподнявшись на руках. Прекрасное лицо бороздила неразбериха глубоких порезов. Блестела при свече торчащая из щеки кость. Из пореза на правой руке выглядывали трепещущие мышцы. Айви смотрела на меня, и за болью угадывалась такая горячая ненависть, что можно бы спички зажигать. Гнев поднимался от нее хлещущими волнами. Серефина склонилась к ней, потянув меня за собой. Я обернулась на Жан-Клода. Янош прижимал к груди паучью руку. “Пистолет”, – шепнул мне Ларри одними губами. Я помотала головой. Она меня еще не ранила. Пока что. Держащая меня рука резко дернула, и я повернулась лицом к Серефине. Глаза в глаза, неожиданно и страшно. Но то, что я видела в ее глазах, страшным не было. Глаза, которые, как я могла бы поклясться, были бледными тенями, оказались карими, темными, как полированное дерево. Мамины глаза. Наверное, она думала, что это будет для меня утешением или соблазном. Она ошиблась. Я похолодела от страха. – Прекрати! – Ты не хочешь, чтобы я прекратила. Я попыталась вырвать руку – с тем же успехом можно было бы попытаться изменить путь солнца в небе. – Ты можешь предложить мне только смерть. В твоих мертвых глазах – моя мертвая мать. Но я смотрела в эти карие глаза, которых никогда не думала увидеть по эту сторону небес. И я орала в эти глаза, потому что не могла отвернуться. Серефина меня не отпустила бы, а я не могла бороться с ней – по крайней мере когда она меня касается. – Ты ходячий труп, а все остальное – ложь! – Я не мертва, Анита. И в голосе ее слышалось эхо голоса моей матери. Она подняла вторую руку, будто хотела погладить меня по щеке. Я попыталась закрыть глаза. Отвернуться. И не могла. Мое тело охватывал странный паралич. Так бывает, когда проваливаешься в сон, и тело весит тонны, и двинуться почти невозможно. Рука медленно поднялась ко мне, и я знала, если она меня коснется, я рухну в ее объятия. Я вцеплюсь в нее и заплачу навзрыд. Я вспомнила мамино лицо в последний раз, когда ее видела. Гроб был из темного дерева и покрыт драпировкой с красными розами. Я знала, что мама там, но на нее не разрешали смотреть. Никому не разрешали. Гроб не открывать – так они сказали, не открывать. Все взрослые, которые были тогда в моей жизни, впали в истерику. Комната была полна всхлипываний и рыданий. Отец лежал на полу, и мне он был не нужен, мне нужна была мама. Застежки на гробе были серебряные. Я их открыла, и кто-то крикнул у меня за спиной. Времени было мало. Крышка оказалась тяжелой, но я толкнула ее вверх, и она поддалась. Мелькнул белый атлас и тени. Собрав все силы, я подняла руки над головой и что-то увидела. Тетя Мэтти схватила меня сзади, крышка с лязгом встала на место, и тетя резко застегнула замок, другой рукой оттаскивая меня в сторону. Я не сопротивлялась – я видела достаточно. Будто смотришь на картинку, которая должна во что-то сложиться, но глаз никак этого не видит. Я еще годами потом ее складывала. Но то, что я видела, не было мамой. Не могло быть моей красавицей мамой. Это была оболочка, которую бросили. Такой, которую надо спрятать в темный ящик, чтобы она там гнила. Я открыла глаза, и передо мной были глаза Серефины – бледно-серые. Высвободив руку из ее вдруг ослабевшей хватки, я сказала: – Боль в таких случаях помогает. И я встала, отступила от нее, а она не стала меня останавливать. Что было хорошо, потому что меня всю трясло, и не из-за вампирши. У воспоминаний тоже есть зубы. Она осталась на колеях возле Айви. – Поразительно, некромантка. Я тебе помогу найти мальчика, которого ты ищешь. Ее неожиданная покладистость меня встревожила. – Почему вдруг? – Потому что с тех пор как я достигла полной силы, никто никогда не мог избавиться от моей иллюзии дважды за одну ночь. Никто – ни живой, ни мертвый. Она схватила Айви за окровавленную руку и втащила себе на колени, заливая кровью белый шелк. Айви ахнула от боли. – Вот что запомни, юная Мастер Вампиров: эта смертная сделала то, что тебе не под силу. Она вышла против меня – и победила. – Серефина резко отбросила ее, и Айви растянулась на полу. – Ты недостойна моего взгляда. Убирайся. Серефина встала. Свежая кровь алела на белом шелке и белых перчатках. – Ты поразила меня. А теперь уходите, все уходите. Она повернулась и пошла к своему трону, но не села. Она стояла спиной к нам, взявшись за подлокотник. Может быть, мне показалось, но у нее был усталый вид. Призраки спустились ей навстречу клубящимся белым туманом. Отчетливых форм среди них стало меньше, будто фантомы утратили часть своей четкости. – Уходите, – повторила она, не оборачиваясь. Задняя дверь была открыта, но Жан-Клод пошел к двери, ведущей к парадному входу. Мне было не до споров – я просто хотела убраться отсюда. И плевать мне, через какую дверь. Мы спокойно и собранно пошли к двери. Мне хотелось бежать. Ларри стоял рядом со мной, и я видела, как он изо всех сил сдерживается, чтобы не броситься наутек. Джейсон подошел к двери первым, но повернулся и пригласил нас проходить, как швейцар или дворецкий. Я увидела его глаза, широко раскрытые от испуга, и поняла, чего ему стоил этот жест. Мы вышли, он следом. Последним прошелЖан-Клод. За нами хлопнула дверь, и мы оказались на улице. Вот и все. Но впервые в жизни я знала, что меня отпустили. Я не пробилась с боем, не торговала себе свободу. Пусть она поражена как угодно, но она позволила нам уйти. А когда тебя отпускают – это совсем не то же самое, что победа. Я никогда по своей воле не вернусь в этот дом. Никогда по своей воле не окажусь рядом с ней. Потому что сегодня я, быть может, смогла ее поразить, но этого не хватит навечно. И даже сейчася знала, что она могла победить. У этой вампирши есть мой выигрышный билет. У нее есть ложь, почти стоящая моей бессмертной души. Черт побери все!28
Джейсон пробежал по комнате мимо меня: – Я в душ. Это было назойливо с его стороны, но он вонял, как разложившийся труп. Обратно мы ехали, открыв все окна. Обычно, когда сам воняешь, чужой вони не чуешь. На меня тоже попало немало гнили, на запах Джейсона. очень отчетлив. Есть такие ароматы, которые ничем не заглушить. – Погоди! – сказал Ларри. Джейсон повернулся, не слишком довольный. – Пойди в душ в моем номере. – Он поднял руку, не давая мне возразить. – До рассвета всего час. Если мы хотим всех до того распихать по койкам, имеет смысл использовать оба душа. – Я думаю, мы сегодня будем все спать здесь, – сказала я. – Почему? – спросил Ларри. Жан-Клод стоял возле широкого кресла, красивый и абсолютно не желающий мне помочь. Джейсон всем своим видом выражал нетерпение. – Безопасность в коллективе. Ларри покачал головой: – Ладно, но я же могу отвести вервольфа в соседний номер и пустить в душ? Или ты мне даже в этом не доверяешь? – Доверяю, Ларри. Сегодня ночью ты действовал отлично. Я ожидала улыбки, но ее не было. У Ларри был очень серьезный вид. – Я убил Брюса. Я кивнула: – Мы собирались вообще всех перебить, кто был в той комнате. – Я тоже так думал. – Он опустился в кресло. – Я никогда еще никого не убивал. – Это был вампир. Это не то, что убить человека. – Ага, как же! И на скольких трупах вы недавно проводили реанимацию? Я обернулась к улыбающемуся Жан-Клоду и пожала плечами: – Всего на одном. Вы можете дать нам поговорить наедине? – Где бы я ни был в этой комнате, я буду вас слышать, – сказал Жан-Клод. – Иллюзия – это все, – сказала я. – Так что просто отойдите. Жан-Клод слегка поклонился и отвел Джейсона в другой конец комнаты, к окну. Я знала, что ему все слышно, зато он хотя бы не стоит над душой. – Ты на самом деле не считаешь его мертвецом? – спросил Ларри. – Ты же видел тех двух женщин-вампиров, – ответила я. – Это просто гниющие трупы, а остальное все – иллюзия. – И ты думаешь, он тоже иногда так выглядит? Я минуту поглядела на Жан-Клода. – Боюсь, что так я и думаю. – Как же ты можешь с ним встречаться после того, что ты видела? Я покачала головой: – Сама не знаю. – Труп он или не труп; а ты пыталась сохранить ему жизнь. – Поглядев мне в лицо, Ларри поправился: – Жизнь или нежизнь, как хочешь, так и называй. Ты боялась, что он умрет окончательно. Я поглядела на него в упор: – И что? – А то, что я убил живое существо или нежить. Черт возьми, Анита, этот Брюс так недавно умер, что казался человеком. – Может, поэтому всего одна пуля в грудь с ним покончила. – И как я теперь должен себя чувствовать? – После того, как его убил? – Именно. – Ларри, это чудовища. Монстры. Некоторые из них приятнее других на вид; но все равно они монстры. В этом никогда не сомневайся. – И ты можешь со всей искренностью мне сказать, что Жан-Клод – монстр? Это было скорее утверждение, чем вопрос. Я чуть было не посмотрела на упомянутого монстра, но сдержалась. Этой ночью я на него насмотрелась достаточно. – Да, могу. – А теперь спросите ее, не монстр ли она. – Жан-Клод прислонился к широкому креслу, сложив руки на груди. Ларри поглядел несколько удивленно, но сказал: – Анита? Я пожала плечами: – Иногда. – Видите, Лоранс? – улыбнулся Жан-Клод. – Анита думает, что все мы монстры. – Кроме Ларри, – сказала я. – Дайте ему время. Это было слишком близко к истине. – Я просила дать нам поговорить наедине, или вы забыли? – Я ничего не забыл, ma petite, но время уходит. Мой волк здесь не единственный, кому нужна ванна. Только ваш юный друг еще свеж. Я поглядела на Ларри. На нем не было ни капли крови. Он один сегодня избежал рукопашной с вампирами. Он пожал плечами; – Извините, я просто не нашел сегодня никого, кому дать кровь. – Не надо так шутить, Ларри. Полагаю, имея дела с Серефиной, ты получишь второй шанс. – Горько, но правда, ma petite. – Сколько времени вы можете продержаться без гроба? Он улыбнулся: – Забота обо мне? Я тронут. – Перестаньте дурачиться! Я сегодня открыла вену ради вас. – Если я не поблагодарил вас за спасение моей жизни, ma petite, то приношу свои извинения. Я поглядела на него. Он был приятен и благодушен, но это была маска. Выражение лица, которое у него бывало, когда он не хочет, чтобы можно было прочесть его мысли, но и не хочет, чтобы вы знали, что он этого не хочет. – Не за что. – Я не забуду, что вы спасли меня, ma petite. Вы могли от меня освободиться. Спасибо вам. Слова звучали очень искренне. – Всегда пожалуйста. – Мне надо смыть эту грязь, – сказал Джейсон слегка напряженно. Я могла бы ручаться, что ему не только грязь надо с себя смыть. Но воспоминания так легко не отмываются. А жаль. – Давайте оба. Джейсон может отмыться в номере Ларри. Ради практичности. Ларри ухмыльнулся. – Спасибо. – Я всерьез говорила, что ты сегодня отлично действовал. Наконец-то улыбка, которой я ждала. – Пошли, Джейсон, вода и полотенце тебя ждут. Ларри придержал дверь для Джейсона и отсалютовал мне. Ну и ну. Опять наедине с Жан-Клодом. Неужто эта ночь никогда не кончится? – Вы мне не ответили насчет гроба, – напомнила я. – Еще ночь или две вполне продержусь. – Как вышло, что Серефина из равной вам по силе стала такой, как мы видели? Он покачал головой: – Я действительно не знаю, ma petite. Она меня очень удивила. Она могла не отпустить нас сегодня. Пока она не причиняла нам вреда, она могла бы оставить нас у себя в гостях на целый день. – И вас удивило, что она отпустила нас? – Да, – ответил Жан-Клод и оттолкнулся от кресла. – Идите в душ, ma petite. Я подожду, пока вернутся наши молодые люди. – Я думала, вы пойдете сейчас, смывать кровь с волос. Он провел рукой по голове и состроил гримасу. – Действительно противно, но я хочу принять ванну, ma petite. Это дольше, чем душ, поэтому идите первой. Я поглядела на него долгим взглядом. – Если вы не поторопитесь, у меня не останется времени на ванну до рассвета. И мне придется спать на ваших чистых простынях в таком перемазанном виде. Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. – Ладно. Только держитесь подальше от ванной. – Слово чести, что я не буду к вам вламываться. – Ага, как же. Но как это ни странно, я ему поверила. Жан-Клод давно уже пытался меня соблазнить. И фронтальная атака не в его стиле. Я пошла в душ.29
Ронни как-то раз вытащила меня на улицу Виктории. Я отговаривалась, что моего белья никто не увидит, кроме женщин в раздевалке гимнастического зала. Ронни ответила: “Его ты увидишь”. Эта логика от меня ускользнула, но халат Ронни меня купить заставила. Бордовый, винного цвета. На фоне моей белой кожи он выделялся, но был под цвет синякам на спине. Влипнуть спиной в стену – ничем другим такого цвета не добьешься. Укус на спине был неглубок. Зубы гуманоида под таким углом входят плохо. Следы клыков на запястье были глубже. Две аккуратные дырочки, почти изящные. И болело не так, как должно бы. Может, в слюне вампиров есть анестезирующие компоненты. Или в клыках. Никак не могла я поверить, что дала ему запустить в меня клыки. Черт бы побрал! Я запахнулась в халат. Ткань была достаточно плотной, чтобы в халате было уютно зимним вечером, шелковые манжеты, шелковая окантовка. Я в этом халате выглядела изящно – как куколка викторианской эпохи, не до конца одетая. Под халат я надела просторную футболку. Несколько портит эффект, но так лучше, чем встретить ребят только в халате и в белье. Я взяла браунинг, висевший на спинке стула – туда я его повесила, принимая душ. Его я отнесла в спальню – и тут задумалась. Я всегда была с оружием. Да, я спала с пистолетом, но это совсем не то, что спать на кобуре. Отложив браунинг, я сунула “файрстар” в карман халата. Может быть, он как-то неловко отвис, но если в дверь войдет что-нибудь неприятное, у меня будет чем его встретить. Когда я открыла дверь в спальню, Жан-Клод стоял у окна. Он раздвинул шторы и наклонился наружу, всматриваясь в темноту. На звук двери он обернулся, хотя я знала, что он еще раньше услышал мое приближение. – Ma petite, вы прекрасно выглядите. – Это не я, это халат. – Разумеется, – сказал он. Лицо его снова стало той же маской с оттенком лукавства. Но сейчас мне хотелось бы знать, что он думает. Полночно-синие глаза смотрели очень ярко – не под стать небрежному выражению лица. Может, лучше и не знать, что он думает. – А где Ларри и Джейсон? – Пришли и ушли, – ответил он. – Ушли? – Джейсона вдруг обуял голод, и Ларри повез его на джипе. Я только посмотрела подозрительно: – Можно же было заказать еду в номер? – В эти предрассветные часы, ma petite, меню очень ограниченно. Джейсон дважды давал мне кровь этой ночью, ему нужен белок, – Жан-Клод улыбнулся. – Либо надо было ехать куда-нибудь, либо съесть Ларри. Полагаю, вы предпочитаете первый вариант. – Очень смешно. Вы не должны были посылать их одних. – Сегодня нам не угрожает Серефина, ma petite, а пока мы в городе, можно не опасаться и Ксавье. – Почему вы так уверены? – спросила я, скрестив руки на груди. Он прислонился спиной к окну и поглядел на меня. – Ваш мсье Киркланд сегодня ночью отлично себя вел. Я думаю, вы зря о нем беспокоитесь. – Одна героическая ночь не обеспечивает безопасности. – Скоро уже рассвет, ma petite, даже Ксавье не вынесет дневного света. Все вампиры скрываются в убежищах. У них нет времени гоняться за нашими юношами. Я глядела на него, пытаясь что-нибудь прочесть по этому приятному лицу. – Мне бы вашу уверенность. Он улыбнулся и оттолкнулся от окна. Выскользнул из пиджака и дал ему упасть на розовый ковер. – Что вы делаете? – Раздеваюсь. Я ткнула пальцем через плечо в спальню. – Там раздевайтесь! Он стал расстегивать рубашку. – Слышите, что я сказала? Туда идите! Он вытащил рубашку из штанов, расстегивая последние пуговицы по дороге ко мне. Кожа на его груди была более яркой, чем рубашка. Он был похож на человека, потому что накачался кровью, в том числе и моей. Высохшие потеки несколько портили бледное совершенство тела. Я ожидала, что он попытается меня поцеловать или предпримет что-нибудь в этом роде, но он прошел мимо. Рубашка на спине была коричневой от засохшей крови. Он снял ее со звуком рвущейся ткани, уронил на ковер и скрылся в ванной. Я глядела ему вслед. У него на спине были белые шрамы. По крайней мере, так мне показалось. Он оставил дверь открытой, и я услышала, как льется в ванну вода. А я села в кресло, не зная, что мне делать. Вода бежала долго, потом стало тихо, потом послышался плеск. Он влез в ванну. Не закрыв за собой дверь. Ничего себе! – Ma petite! – позвал он. Я сидела, не желая шевельнуться. – Ma petite, я знаю, что вы там. Я слышу ваше дыхание. Я подошла к двери, очень стараясь не заглядывать внутрь. Прислонившись к стене, я скрестила руки на груди. – Что вам нужно? – Здесь нет чистых полотенец. – И что я по этому поводу должна сделать? – Не могли бы вы позвонить горничной и попросить принести? – Наверное, могла бы. – Спасибо, ma petite. Я пошла к телефону, злясь на него, на себя, на весь свет. Он же знал, когда залезал в воду, что там их нет! Я тоже могла бы знать, но я с таким вниманием слушала плеск воды, что забыла. На себя я злилась не меньше, чем на него. Он всегда был хитрый сукин сын, и надо было мне быть повнимательней. Я торчала в номере отеля, который по всем параметрам предназначался для новобрачных, а в ванне лежал голый и намыленный Жан-Клод. После того как я видела то, что было с Джейсоном, не должно было бы быть особого сексуального напряжения в воздухе, а оно было. То ли привычка, то ли Ларри прав: я не верю, что Жан-Клод – разложившийся труп. Я попросила принести полотенца. Служащие с удовольствием согласились. Никто не стал ворчать насчет времени. Никто ни о чем не спросил. Всегда можно понять, сколько платишь за номер, по тому, насколько мало ворчит обслуга. Горничная принесла мне четыре больших мохнатых полотенца. Я посмотрела на нее, размышляя. Можно бы заставить ее отнести полотенца Жан-Клоду. – Мэм? – спросила она. Я взяла полотенца, сказала “спасибо” и закрыла дверь. Никак нельзя было показывать посторонней женщине, что у меня в ванне сидит голый вампир. И даже, может быть, дело было не в том, что он вампир. Хорошие девушки не пускают к себе в ванну голых мужчин в четыре с чем-то часа утра. Может, я не была хорошей девушкой. Никогда не была. Возле двери в спальню я замялась. Там было темно. Свет шел только из ванной, продолговатым прямоугольником падая на ковер. Я прижала полотенца к груди, сделала глубокий вдох и вошла в комнату. Отсюда была видна ванна, но, к счастью, не полностью. Только белый фаянс и пузырчатая пена. И при виде ванны с пеной напряжение у меня в плечах чуть ослабло. Пена – она много грехов может скрыть. У двери в ванную я остановилась. Жан-Клод лежал, прислонившись к стенке ванны. Черные волосы намокли и были уже явно вымыты. Пряди прилипли к голым плечам. Руки свободно лежали на краях ванны, голова отдыхала на черном кафеле стены. Свесилась бледная рука, будто за чем-то тянулась и передумала. Глаза закрыты – два темных полумесяца на бледных щеках. Бисеринки воды держались на лице и на той части тела, что была видна. Он, казалось, почти заснул. Из горы пузырей вдруг показалось колено – неожиданный проблеск голой мокрой кожи. Жан-Клод повернул голову и открыл глаза. Полночная синева их, казалось, стала темнее. Может быть, дело в том, что от воды его волосы тоже казались темнее и тяжелее. Я коротко вздохнула и сказала: – Вот полотенца. – Вы их не могли бы положить вот сюда? “Вот сюда” – это было на унитаз, который стоял достаточно близко к ванне, чтобы можно было дотянуться. – Я положу их на край раковины. – Я все водой заляпаю, когда буду их доставать, – сказал он голосом совершенно нейтральным, без вампирских трюков, почти без интонации. Он был прав, а я вела себя глупо. Он не схватит меня и не изнасилует. Если бы он этого хотел, мог бы уже много лет назад. Я положила полотенца на крышку унитаза, глядя куда угодно, только не в сторону ванны. – У вас должны быть вопросы о сегодняшней ночи, – сказал он. Я подняла на него глаза. Вода на голом теле отражала свет, как ртуть. Пузыри полопались на груди, один как раз под соском. Меня неудержимо тянуло стряхнуть эти пузыри. Я отступила к дальней стене. – Не в вашем стиле предлагать ответы, – заметила я. – У меня сегодня великодушное настроение. – Голос его был похож на голос засыпающего. – Если бы вы не сидели голым в пенной ванне, вы бы предложили мне ответы на вопросы? Он улыбнулся – быстрой знакомой улыбкой. – Может быть, и нет, но если я должен удовлетворить ваше жадное любопытство, почему бы не совместить это с некоторым удовольствием? – Удовольствием для кого? – Для нас обоих, если вы согласны это признать. Это замечание вызвало у меня улыбку, а я не хотела улыбаться. Я не хотела радоваться, что вижу его мыльного и мокрого. Я хотела бояться его – и боялась, но при этом я его хотела. Хотела провести пальцами по мокрому телу, коснуться того, что там под этой пеной. Я не хотела близости – этого я себе с ним даже представить не могла, но мне хотелось посмотреть, потрогать. И за это я на себя злилась. Он же труп; неужели то, что я этой ночью видела, меня не убедило? – Вы хмуритесь, ma petite. Почему? – Я спрашивала вас, не иллюзия ли те разложившиеся вампирши. Вы сказали нет. Я спросила вас, реальна ли ваша форма, и вы сказали да . Вы сказали, что обе формы реальны. – Это правда, – ответил он. – И вы – разложившийся труп? Он погрузился ниже в теплую пенистую воду, окунул руки, и над водой осталась только голова. – Среди моих форм такой нет. – Это не ответ. Он поднял из воды бледную руку, держа ком пены, как снежок. – Существуют разные вампирские способности, ma petite, вы это знаете. – Какое это имеет отношение? Он поднял вторую руку и стал перебрасывать пену с руки на руку. – Янош и его две спутницы – вампиры другого типа, не такие, как я. Не такие, как большинство из нас. Они куда более редкие. Если вы когда-нибудь увидите меня в виде разложившегося трупа, это будет значить, что я окончательно мертв. Они могут разлагаться и формироваться снова, и потому их куда труднее убить. Единственный надежный метод – огонь. – Вы мне добровольно выдаете кучу информации. Зачем? Он опустил руки в воду, смывая пену. На теле остались следы пузырей. – Может быть, я боюсь, что вы подумаете, будто то, что случилось с Джейсоном, могло случиться и с нами. – Эту теорию мы никогда не проверим. – Вы так уверенно говорите, – сказал он. – Ваше вожделение наполняет воздух, и вы все же искренне верите, что мы никогда не будем вместе. Как вы можете хотеть меня почти так же сильно, как я хочу вас, и в то же время так твердо верить, что мы никогда не узнаем тел друг друга? На это я не могла найти нужного ответа. Я села у стены, подтянув колени к подбородку. Переместив пистолет поудобнее, я сказала: – Просто мы не будем этого делать, Жан-Клод, никогда не будем. Я не могу. Где-то в душе я об этом жалела, но далеко не всей душой. – Почему, ma petite? – Секс – это доверие. Чтобы иметь с кем-то близость, я должна ему доверять. Вам я не доверяю. Он посмотрел на меня синими-синими глазами, сногсшибательно красивый и мокрый. – Вы ведь говорите искренне. – Да, – кивнула я. – Я вас не понимаю, ma petite. Стараюсь понять, но не могу. – Вы для меня тоже загадка, если это вас утешает. – Нисколько. Если бы вы были женщиной, уступающей случайному капризу, мы бы давно уже были в постели. – Он вздохнул и выпрямился. Вода едва доходила ему до пояса. – Конечно, если бы вы были женщиной столь легкомысленной, я бы вряд ли вас любил. – Вам нравится трудность, преодоление. – Верно, но с вами дело не только в этом, поверьте мне. Он наклонился вперед, подобрав колени к груди, ссутулив плечи. По его спине сбегали, исчезая в воде, белые шрамы. Немного, но достаточно. – Откуда у вас эти шрамы на спине? Если они не оставлены освященным предметом, они должны были бы зажить. Он приложился щекой к коленям, глядя на меня. Вдруг он стай с виду моложе, уязвимее, больше похожим на человека. – Не тогда, когда раны получены до смерти. – Кто вас порол? – Я был мальчиком для битья у сына аристократа. Я вытаращила глаза. – Вы говорите правду? – Да. – И потому Янош сегодня ночью выбрал плети – напомнить вам о вашем прошлом? – Да. – Вы не родились аристократом? – Я родился в лачуге с земляным полом, ma petite. Я поглядела недоверчиво: – Ну да! Он поднял голову. – Если бы я что-то придумал, ma petite, это было бы что-нибудь более романтичное, более увлекательное, чем французский крестьянин. – Значит, вы были слугой в замке? – Я был компаньоном единственного сына хозяев. Когда шили одежду ему, шили и мне. У нас был один учитель. Один инструктор верховой езды. Меня учили фехтовать, танцевать и вести себя за столом. А когда он вел себя плохо, меня наказывали, поскольку он был единственным сыном, единственным наследником древнего имени. Сейчас говорят о жестоком обращении с детьми. – Он снова лег в ванну, в теплую воду. – Жалуются на то, что детей шлепают. Люди понятия не имеют, что такое жестокое обращение. Когда я был мальчиком, родители ничего особенного не видели в том, чтобы выпороть ребенка лошадиной плетью за плохое поведение или избить до крови. Даже аристократы секли своих детей – это была норма. Но он был их наследником, единственным ребенком. Поэтому моим родителям заплатили и взяли меня в замок. Владелица поместья выбрала меня за красивое лицо. Когда вампирша, которая меня превратила в вампира, наложила на меня руки, она тоже сказала, что ее привлекла моя красота. – Погодите! Он повернулся ко мне, глядя в упор темно-синими глазами. – Это великолепное тело и лицо – это же все вампирская иллюзия? Ведь таких красивых не бывает? – Я вам уже говорил, что это не моя сила заставляет вас видеть то, что вы видите. По крайней мере далеко не всегда. – Серефина сказала, что вы были мальчиком для всех вампиров, которые вас хотели. Что она имела в виду? – Вампиры убивают ради еды, но других превращают и вампиров по многим причинам. Некоторые – ради денег, богатства, даже титула, ради любви, а меня превратили в вампира ради похоти. Когда я был молод и слаб, меня передавали из рук в руки. Когда я кому-нибудь приедался, всегда находился другой. Я смотрела на него в ужасе. – Да, правда. Если бы вы придумали историю, она была бы не такой. – Правда часто бывает неприятной или противной. Вы этого не замечали, ma petite? Я кивнула: – Да. Серефина стара. Я думала, вампиры не стареют. – Мы сохраняем возраст, в котором умираем. – Вы знали Серефину, когда были молоды? – Да. – Вы с ней спали? – Да. – Как вы могли позволить ей прикоснуться к вам? – Меня подарил ей Мастер, по сравнению с которым она даже при своих новых способностях и силах слаба. У меня вряд ли был выбор. – Он смотрел на меня в упор. – Она знает, чего ты хочешь. Твое самое жгучее желание, твою самую сокровенную потребность, и она претворяет их в жизнь – или создает такую иллюзию. Что она предложила вам, ma petite? Что она могла такого вам предложить, что чуть не победила вас? Я отвернулась – не хотела смотреть ему в глаза. – А что она предложила вам много лет назад? – Силу. При этом ответе я подняла голову: – Силу? Он кивнул. – Силу, чтобы уйти от них от всех. – Но ведь сила стать Мастером Вампиров не могла не быть у вас с самого начала. Ее никто дать не может. Он улыбнулся, но грустно. – Теперь я это знаю, но тогда я думал, что лишь она может спасти меня от целой вечности, полной... Он не договорил и погрузился в воду, оставив на поверхности только черные локоны. Потом сел, громко выдохнув и смаргивая с глаз пену. Вода стекала с черных густых ресниц. Он провел руками по волосам, расправляя их по плечам. – У вас не было таких длинных волос, когда мы познакомились. – Мне казалось, что вы предпочитаете мужчин с длинными волосами. – А как они могут расти, если вы мертвы? – Вот вопрос, над которым вы можете подумать, – сказал он, снова расправил волосы, отжимая их концы. Потом протянул руку за полотенцем. Я поднялась на ноги. – Оставляю вас, чтобы вы могли одеться. – Джейсон и Ларри вернулись? – спросил он. – Нет. – Тогда я не буду одеваться. Он встал, обматывая себя полотенцем. Мелькнул голый бок, по нему стекала вода. Полотенце появилось в поле зрения как раз вовремя. Я убежала.30
Я свернулась в кресле, самом далеком от двери в спальню. Но смотрела на дверь. Черт возьми, я хотела сбежать из номера, но зачем? Это же не Жан-Клоду я не доверяю, это я не доверяю себе. Твою мать! Я потрогала пистолет в кармане халата. Гладкий, твердый, внушающий уверенность, но сейчас он вряд ли мне поможет. Насилие – с этим я легко разбираюсь. Желание порождает куда больше проблем. Я честно не хотела с ним спать, но где-то в глубине души надеялась еще раз глянуть на обнаженное тело. Наверное, на длинную плавную линию обнаженных бедер. Или... Я прижала ладони к глазам, будто этим могла убрать образ из головы. – Ma petite? Его голос звучал уже не из ванной. Ближе. Я не хотела смотреть, будто как сказала бы бабуля Блейк, ослепнуть боялась. Я чувствовала, что Жан-Клод стоит передо мной. Ощущала движение воздуха. И я стала опускать руки по миллиметру. Он стоял передо мной на коленях, обернутый в белое махровое полотенце. Я опустила руки на колени. На его коже еще блестели капельки воды. Волосы он расчесал, но они остались мокрыми, шелковисто-черными, и лицо у него было проще, не такое ухоженное. Глаза казались синей, когда их не обрамляли волосы. Он положил руки на подлокотники моего кресла и приподнялся. Его губы коснулись моих в легком, почти целомудренном поцелуе. Он отодвинулся от меня, отпустив кресло. У меня сердце билось в горле, и не от страха. Жан-Клод коснулся моих рук, приподнял их. Положил на свои голые плечи. Кожа была теплой, гладкой, мокрой. Он держал меня за запястья – очень легко, чуть-чуть. Я могла бы в любой момент освободиться. Он повел мои руки вниз по своему телу. Я высвободилась. Он ничего не сказал, ничего не сделал. Только стоял на коленях и смотрел. Ждал. Я видела, как бьется жилка у него на шее, и мне хотелось до нее дотронуться. Скользнув руками по его плечам, я придвинулась лицом к нему. Он стал приближаться для поцелуя, но я ладонью скользнула по линии его лица, отворачивая его голову. Губами я коснулась его шеи и провела ими вниз, пока не почувствовала под языком биение пульса. Вкус воды, чистой кожи, парфюмированного мыла. Я соскользнула с кресла, оказавшись на коленях перед Жан-Клодом. Он был выше, но ненамного. Я слизнула воду с его груди и позволила себе то, что мне уже давно хотелось сделать, – коснулась языком его соска, и он вздрогнул всем телом. Я слизывала воду с его груди, а руки завела по талии на влажное закругление спины. Он развязал пояс моего халата, и я не сопротивлялась. Я позволила его рукам скользнуть под халат, вокруг талии, и только футболка отделяла его плоть от моей. Он провел руками мне по бокам, играя пальцами на ребрах. Пистолет оттягивал ткань халата и мешал. Я подняла к нему лицо. Его руки скользнули мне за спину, прижимая к длинной влажной линии его тела. Полотенце опасно болталось. Губы Жан-Клода скользили по моим губам, поцелуй начал становиться горячее, тверже, почти до боли. Его руки сомкнулись у меня за плечами. Мои руки скользнули вниз по его телу, до полотенца, и оказалось, что оно уже размоталось. У меня под пальцами круглилась гладкость ягодиц. Только прижатие наших тел еще удерживало на месте это полотенце. Он впивался мне в губы, и вдруг это стало резко. Больно. Я отдернулась и ощутила вкус крови. Жан-Клод отпустил меня. Он сел на пятки, полотенце собралось на коленях. – Простите меня, ma petite. Я увлекся. Я коснулась губы и отняла руку с пятнышком крови. – Вы меня укусили! Он кивнул: – Я искренне об этом сожалею. – Да уж, могу себе представить! – Не обрушивайте на меня праведный гнев, ma petite. Вы наконец-то признались перед собой и передо мной, как вас влечет мое тело. – Ладно, я вас хочу. Довольны? – Почти, – ответил он, и что-то мелькнуло в его глазах. Что-то темное, засасывающее и более древнее, чем могло бы быть. – Я могу предложить вам мое смертное тело и более того, ma petite. Между нами может быть такое, чего никогда не сможет предложить вам любовник-человек. – И каждый раз я буду терять капельку крови? – Это был несчастный случай, – сказал он. Я глядела на него, бледного и влажного, сидящего на полу с полотенцем на коленях, почти обнаженного. – Сегодня я впервые обманула Ричарда, – сказала я. – Вы же встречаетесь со мной уже несколько недель, – удивился он. Я покачала головой: – Но я не обманывала. А это уже обман. – Значит, вы обманывали меня с Ричардом? На это я не знала, что сказать. – Идите оденьтесь. – Вы действительно хотите, чтобы я оделся? Я отвернулась. Мне было неловко и неудобно. – Да, если можно. Он встал, сжимая в руке полотенце. Я смотрела в пол, и мне не надо было видеть его лицо, чтобы представить себе его усмешку. Он отошел, не потрудившись снова замотаться в полотенце. Мышцы шевелились у него под кожей от икр до пояса. Он ушел в спальню голый и мне нравилось это зрелище. Я коснулась пальцем языка. Он все еще кровоточил. Вот тебе поцелуи взасос с вампиром. Даже подумать об этом я спокойно не могла. – Ma petite, – окликнул он меня из спальни. – Да? – У вас есть фен? – В моем чемодане. Возьмите. Слава богу, я оставила чемодан в спальне возле двери ванной. Преимущество лени. Теперь не надо было еще раз смотреть на его обнаженное тело. Волна гормонов схлынула, подступило смущение. Я услышала жужжание фена и стала гадать, стоит ли он голый перед зеркалом, когда сушит волосы. И отлично понимала, что мне достаточно только подойти к двери и убедиться собственными глазами. Я встала, одернула футболку, как следует завязала халат и села на диван. Спиной к спальне. Не буду больше ничего смотреть. Вынув “файрстар” из кармана, я положила его на кофейный столик перед собой. Он был очень твердый, очень черный и будто осуждал меня. Фен затих, и Жан-Клод снова меня окликнул: – Ma petite? – Что еще? – Приходите ко мне поговорить, пока солнце восходит. Я поглядела на окно, которое он открыл. Небо стало не таким черным – еще не светлым, но уже не было той чистой темноты. Я закрыла шторы и пошла в спальню. Пистолет я оставила на окне – все равно в спальне есть браунинг. Жан-Клод аккуратно сложил одеяло в ногах кровати. Его покрывала только темно-красная простыня. Мягкие волосы разметались по подушке. Простыня была спущена до пояса. – Можете составить мне компанию, если хотите. Я прислонилась к стенке и покачала головой. – Я не предлагаю секс, ma petite, для этого уже слишком близко к рассвету. Я предлагаю вам половину кровати. – Спасибо, но я лягу на диване. Он улыбнулся понимающим изгибом губ – стала возвращаться прежняя надменность. Почти приятно было знать, что ничего не изменилось. – Это не мне вы не доверяете. Это вы себе не доверяете, ma petite. Я пожала плечами. Он натянул простыню на грудь – почти защитным жестом. – Оно идет. – Кто оно? – Солнце. Я посмотрела на закрытые шторы на дальней стене. Они были двойные, но по краям пробивался сероватый свет. – Ничего, что вы вот так, без гроба? – Если никто не откроет шторы, ничего страшного. – Он посмотрел на меня долгим взглядом. – Я люблю вас, ma petite, так сильно, как только могу любить. Я не знала, что сказать. Сказать, что я его хочу, – неуместно. Сказать, что я его люблю, – солгать. Свет стал сильнее, белой каймой вокруг штор. Тело Жан-Клода расслабилось на кровати. Он перекатился на бок, вытянув одну руку, а другой придерживая простыню на груди. Он смотрел на усиливающийся свет, и я видела его страх. Я встала на колени возле кровати и чуть не взяла его за руку, но сдержалась. – Что будет дальше? – Вы хотели знать правду? Смотрите. Я ожидала, что он станет говорить медленнее, глаза заморгают, будто он засыпает. Вышло не так. Он закрыл глаза сразу, лицо его исказилось. “Больно”, – прошептал он. И лицо обмякло. Я видела, как умирают люди, как уходит свет у них из глаз. Чувствовала, как ускользает душа. Вот это я сейчас и видела. Он умер. На шторах нарастал свет, и когда он превратился в сплошную белую линию, Жан-Клод умер. Последний вздох вышел из него долгой трелью. Я стояла на коленях у кровати и смотрела. Я знала, как выглядит мертвец, и сейчас передо мной был именно он. Черт побери! Я положила скрещенные руки на кровать и уперлась в них подбородком. Я глядела на Жан-Клода, ожидая, чтобы он вздохнул, вздрогнул, что-нибудь. Но ничего не было. Я повела рукой над его кожей, потом коснулась пальцами. Он был теплым, совсем по-человечески, но не двигался. Я взяла его руку – пульса не было. В этом теле не бежала кровь. Знал ли он, что я здесь? Ощущал ли, что я его касаюсь? Мне казалось, что я много времени там провела, просто глядя на него. Вот и ответ на вопрос. Вампиры – мертвецы. То, что их оживляет, – это вроде моей собственной силы, какой-то вид некромантии. Но я не спутаю мертвого с живым. Да, некоторое новое направление некрофилии. Мне только показалось, или я действительно почувствовала касание души, покидавшей его тело? Конечно, души у вампиров нет – это неотъемлемое их свойство, – но что-то его покинуло. Если не душа, то что это? А если душа, куда она направляется на дневное время? Кто надзирает за душами вампиров, пока они лежат мертвыми? В дверь постучали – наверное, мальчики пришли. Я встала, запахнув халат. Мне было холодно, и я сама не знала почему. Я пошла открывать дверь. Порез на языке почти уже не кровоточил.31
Мне снился сон. В этом сне кто-то держал меня на коленях. Меня обвивали гладкие темные руки. И я глядела в смеющееся лицо матери. Она была самой красивой женщиной в мире. Я прижималась к ней и слышала чистый запах ее кожи. Она всегда пахла пудрой “Гипнотик”. Мама склонялась ко мне и целовала меня в губы. Я забыла вкус ее помады, забыла, как она водила пальцем и смеялась, размазывая яркую красную помаду по моим детским губам. Она отняла палец, и на нем было что-то ярче помады. С него капала кровь. Она уколола себе палец английской булавкой, и он кровоточил. Она поднесла палец ко мне и сказала: “Поцелуй его, Анита, так будет лучше”. Но крови было слишком много. Она бежала по маминой руке. Я смотрела на ее смеющееся лицо, и кровь капала с него дождем. Я проснулась, резко сев на диване, ловя ртом воздух. На губах еще ощущался вкус помады, и в ноздрях стоял запах пудры “Гипнотик”. Ларри сел на широком кресле, – протирая глаза. – Что такое? Снизу позвонили разбудить? – Нет, просто плохой сон. Он кивнул, потянулся и потом нахмурился: – Ты слышишь запах духов? Я уставилась на него: – О чем ты? – Духи или пудра, что-то в этом роде. Не слышишь запаха? Я сглотнула слюну и чуть не задохнулась от собственного сердцебиения. – Да, слышу. Я откинула запасное одеяло и запустила подушку через всю комнату. Ларри спустил ноги с кресла. – Что это с тобой? Я подошла к окну и раздернула шторы. Дверь в спальню была закрыта, и Жан-Клоду ничего не грозило. Там с ним спал Джейсон. Я стояла в лучах солнца и впивала тепло. Прислонившись к нагретому стеклу, я лишь тогда сообразила, что стою только в длинной футболке и в трусах. А, ладно. Еще несколько минут я погрелась на солнце, ожидая, пока успокоится пульс. – Серефина послала мне сон. Это запах духов моей матери. Ларри подошел ко мне. Он был одет в шорты и зеленую футболку. Рыжие вихры торчали во все стороны. Синие глаза прищурились, когда он вышел на свет. – Я думал, что только вампир, у которого есть с тобой связь, который тобой владеет, может наслать тебе сон. – Вот и я так думала. – А как я мог ощутить запах из твоего сна? Я покачала головой, не отрывая лба от стекла. – Не знаю. – Она поставила на тебе метку? – Не знаю. Он сжал мое плечо: – Все будет в порядке. Я отступила от окна и стала расхаживать по комнате. – Не будет все в порядке, Ларри. Серефина вторглась в мои сны. Этого никто никогда не делал, кроме Жан-Клода. Я запнулась, потому что это не было правдой. Николаос тоже это делала. Но это было после того, как она меня укусила. Я покачала головой. Как бы то ни было, а это очень плохой признак. – И что ты будешь делать? – Я ее ликвидирую. – То есть убьешь? Если бы не серьезные глаза Ларри, я бы сказала: “И еще как”. Но трудно говорить об убийстве с мальчишкой, который смотрит на тебя так, будто ты пнула ногой его любимого щенка. – Я постараюсь достать ордер. – А если не сможешь? – Если вопрос стоит так: “я или она”, то пусть это будет она, Ларри. О'кей? Ларри грустно посмотрел на меня. – То, что я сделал сегодня ночью, это убийство. Я это знаю, но я же не планировал это убийство. – Останешься в нашем деле – начнешь планировать. Он потряс головой: – Я в это не верю. – Верь во что хочешь, Ларри, но это правда. Слишком это опасно, чтобы играть по правилам. – Если ты в самом деле в это веришь, как ты можешь встречаться с Жан-Клодом? Позволять ему прикасаться к тебе? – Я никогда не говорила, что я последовательна. – Ты не можешь удержаться? – От чего? От встреч с Жан-Клодом или от убийства Серефины? – И от того, и от другого. Анита, либо ты из хороших парней, либо из плохих парней. Я открыла рот – и закрыла. Что я могла сказать? – Ларри, я из хороших парней. Но не собираюсь быть жертвой. Если это значит нарушить закон, так тому и быть. – А ты собираешься получать ордер? Он спросил это с совершенно нейтральным лицом, вдруг сильно постаревшим. Даже с этими рыжими торчащими вихрами он выглядел очень серьезно и печально: Ларри взрослел у меня на глазах. Не по возрасту – по опыту. Выражение его глаз было куда старше, чем пару месяцев назад. Слишком он много видел и много делал. Он все еще пытался изображать из себя сэра Галахада, но на стороне Галахада был Бог. У Ларри была только я, а этого мало. – Единственный для меня способ добыть ордер – солгать. – Я знаю, – сказал он. Я поглядела на него: – Серефина не нарушила никаких законов – пока что. Об этом я лгать не буду. Он улыбнулся: – И хорошо. Когда у нас встреча с Доркас Бувье? – В три. – Ты уже придумала, что принести в жертву, чтобы поднять зомби, которые нужны Стирлингу? – Нет. Он уставился на меня: – И что ты собираешься сказать Стирлингу? Я покачала головой: – Пока не знаю. Хотелось бы мне знать, зачем он так рвался убить Бувье. – Землю хочет получить, – ответил Ларри. – Стирлинг и компания говорили о семействе Бувье, не о Магнусе Бувье. Это значит, что судится с ними не только он. Убийство Магнуса не снимет проблемы. – Так зачем его убивать? – Вот именно. Ларри кивнул: – Надо нам снова поговорить с Магнусом. – Предпочтительно без участия Серефины, – сказала я. – Аминь, – согласился Ларри. – Я бы не прочь поговорить с Магнусом, но перед тем как мы снова возьмемся за мистера Бувье, я бы хотела добыть мази фейри. – Чего добыть? – Ты что, не слушал курсов по фейри? – Это был факультатив. – Мазь фейри дает устойчивость против гламора. На всякий случай – если то, что скрывает Магнус, похуже Серефины. – Что может быть хуже? – спросил Ларри. – Верно, но на всякий случай будет лучше, если он не сможет на нас воздействовать магически. На самом деле неплохая предосторожность и при встрече с Дорри. Она, может, не так запугивает, как Магнус, но она сияет, и я предпочла бы, чтобы она не сияла на нас. – Ты думаешь, Серефина разыщет Джеффа Квинлена? – Если кто-то это и может, то именно она. Кажется, она вполне уверена, что справится с Ксавье, но ведь и Жан-Клод был вчера уверен, что справится с ней. И был не прав. Ларри нахмурился: – Так мы болеем за Серефину? Если так ставить вопрос, это казалось неправильным, но я кивнула. – Если приходится выбирать между вампиром, который соблюдает почти все законы, и вампиром, который убивает детей, мы на ее стороне. – Ты только что говорила о том, чтобы ее убить. – Я не буду становиться у нее на пути, пока она не спасет Джеффа и не убьет Ксавье. – А зачем ей его убивать? – Он убивает людей на ее территории. Она может говорить что хочет, но это прямой вызов ее власти. Кроме того, я не думаю, что Ксавье отдаст Джеффа без борьбы. – Как ты думаешь, что с ним произошло этой ночью? – спросил Ларри. Я покачала головой: – Нет смысла это переживать, Ларри. Мы делаем что можем. – Мы могли бы сообщить о Серефине в ФБР. – Что я твердо усвоила, так это то, что Мастера Вампиров не общаются с копами. Слишком много лет подряд копы убивали их на месте – или хотя бы пытались. – О'кей, – сказал он. – Но нам все равно надо придумать, что бы такое большое убить на кладбище, чтобы поднять всех. – Я подумаю. – У тебя в самом деле нет никаких предложений? – спросил он удивленно. – Если без человеческой жертвы, Ларри, то не знаю, смогу ли я поднять столько трехсотлетних трупов. Даже у моих возможностей есть границы. Он ухмыльнулся: – Приятно слышать, что ты это признаешь. Я не могла не улыбнуться: – Пусть это останется нашей маленькой тайной. Он протянул руку, я хлопнула по ней, он хлопнул по моей в ответ, и мне стало лучше. Ларри умеет заставить меня улыбаться. Что ж, на то и даны человеку друзья.32
Доркас Бувье стояла на автостоянке, прислонясь к машине. Ее волосы развевались на солнце и переливались, как вода, когда она двигалась. В джинсах и зеленом топе она выглядела безукоризненно. Ларри пытался на нее не глазеть, но это было очень трудно. Сам он был одет в синюю футболку, джинсы, белые кроссовки и большую не по размеру фланелевую ковбойку, чтобы закрыть наплечную кобуру. Я была в джинсах и темно-синей тенниске, черных кроссовках и просторной синей рубашке. Мне пришлось позаимствовать ее у Ларри, поскольку мой кожаный жакет был покрыт вампирской слизью. А браунинг надо было под чем-то прятать. Люди нервничают при виде пистолета. У нас с Ларри был такой вид, будто мы одежду взяли из одного шкафа. Дорри отодвинулась от машины. – Пойдем? – Я бы хотела поговорить с Магнусом. – Чтобы сдать его копам? Я покачала головой. – Чтобы выяснить, почему Стирлинг так рвется его убить. – Я не знаю, где он, – сказала Доркас. Наверное, что-то выразилось у меня на лице, потому что она добавила. – Я не знаю, где он, но если бы знала, не сказала. За применение магии против полиции дают вышку. Я его не сдала бы. – Я не из полиции. Она прищурилась: – Ты приехала посмотреть на Кровавые Кости или расспрашивать меня о брате? – А откуда ты знала, что нас надо здесь ждать? – Я знала, что вы не опоздаете. Ее зрачки сузились в точки, как у возбужденного попугая. – Пошли, – сказала я. Она повела нас на задний двор ресторана, почти вплотную подходивший к лесу. Оттуданачиналась тропа, такая узкая, что по ней с трудом можно было идти по одному. И даже при этом ветви все время цепляли меня за плечи. Свежие зеленые листья терлись о щеки, как бархат. Тропа была утоптана и местами уходила до корней деревьев, но уже зарастала бурьяном, будто сейчас ею пользовались реже, чем раньше. Дорри шла по неровной тропе размашистым легким шагом. Она явно знала дорогу, но дело было не только в этом. Ветки деревьев, хватавшие меня за рубашку, пропускали ее волосы. Корни, о которые я то и дело спотыкалась, ей под ноги не лезли. Мазь мы нашли в магазине экологически чистых продуктов. Так что то, что кусты отодвигаются перед ней, а не перед нами, не было иллюзией. Может быть, следовало беспокоиться не только насчет гламора – вот почему браунинг был заряжен не серебряными пулями. Пришлось пойти купить их для такого случая. Пистолет Ларри тоже был заряжен, и впервые мне хотелось, чтобы у него было два пистолета. У меня все же был “файрстар” с серебряными пулями, но если на нас нападет вампир, значит, Ларри не повезло. Конечно, сейчас яркий день, и потому меня больше беспокоили фейри, чем вампиры. У нас была с собой соль – немного, но ее немного и нужно, чтобы бросить на фейри или на заколдованный предмет. Соль разрушает магию фейри. Временно. По тропинке пронесся ветерок и тут же сменился резким порывом ветра. Воздух был чистый и свежий. Так может пахнуть начало времен: как свежий хлеб, чистое белье, детские воспоминания о весне. Хотя на самом деле весна пахнет озоном и болотной водой. Реальность почти всегда пахнет хуже мечты. Дорри остановилась и повернулась к нам. – Деревья поперек тропы – это просто иллюзия. На ощупь их нет. – Какие деревья? – спросил Ларри. Я выругалась про себя. Хотелось бы сохранить мазь в секрете. Дорри сделала два шага к нам, посмотрела на меня в упор и скривилась, . будто увидела что-то нечистое. – У тебя с собой мазь! Это было сказано так, будто я сделала что-то очень плохое. – Магнус два раза пытался нас охмурить. Осторожность никогда не мешает, – сказала я. – Ладно, значит, наши иллюзии к вам не относятся. – Она пошла быстрее, предоставив нам ковылять сзади. Тропа вывела на поляну в форме почти идеального круга. В центре была небольшая насыпь с белым кельтским крестом среди нежно-голубых цветов. Каждый дюйм земли был покрыт колокольчиками. Английскими колокольчиками, густыми и махровыми, синее неба. В этой стране цветы никогда так не растут без ухода. У нас в Миссури они никогда не растут, если не затрачивать на полив больше усилий, чем это стоит. Но эта голубая масса цветов среди деревьев стоила усилий. Дорри застыла почти по колено в цветах. Она смотрела, раскрыв рот, с выражением ужаса на лице. На вершине насыпи, возле креста, стоял на коленях Магнус Бувье. Его рот алел свежей кровью. Что-то шевелилось вокруг него и перед ним. Что-то скорее ощутимое, нежели видимое. Если это иллюзия, мазь бы ее рассеяла. Я постаралась взглянуть краем глаза – иногда периферийным зрением магия видна лучше, чем при взгляде в упор. Уголком глаза я заметила дрожащий воздух, создающий почти силуэт. Он был больше человека. Магнус обернулся и увидел нас. Он резко встал, и дрожащий воздух мигнул и исчез, будто и не было. Магнус вытер рот рукавом. – Дорри... – Его голос был тих и сдавлен. Дорри зашагала через цветы, крикнула “Кощунство!” и ударила его по лицу. По всей поляне разнесся звук пощечины. – Ой! – удивился Ларри. – Чего это она взбесилась? Она снова ударила Магнуса с такой силой, что он сел в цветы. – Как ты мог? Как ты мог сделать такую мерзость? – Что он сделал? – спросил Ларри. – Он питался от Разбитого Черепа и Кровавых Костей, как его предок. Дорри повернулась ко мне. На ее лице было дикое выражение ужаса, будто она застала брата за растлением малолетних. – Это же запрещено! – Она обернулась к Магнусу. – И ты это знаешь! – Я хотел силы, Дорри. Кому от этого какой вред? – Какой вред? Какой вред? – Она схватила за длинные волосы и вздернула на колени, показав следы укусов у него на шее. – Вот почему эта тварь позвала тебя! Вот почему один из Даоин Сидхе, даже такой полукровка, как ты, бывает призван смертью. Она отпустила его так резко, что он упал на четвереньки. Дорри села в цветы и зарыдала. Я пошла в цветы. Они раздавались, как вода, но не шевелились. Просто, когда ты на них наступал, их уже не было. – Боже мой, они отодвигаются с дороги? – ахнул Ларри. – Не совсем так, – сказал Магнус. Он спустился с насыпи и остановился у подножия. На нем был белый фрак – тот же, что был ночью, точнее, его остатки. Мазок крови на рукаве ярко горел на белизне ткани. Мы прошли по цветам, которые двигались и не двигались, и приблизились к нему. Он откинул волосы за уши, открывая лицо. И уши не были остроконечными. Откуда пошли эти дурацкие слухи? Магнус встретил мой взгляд, не моргнув. Если он и стыдился своего поступка, он этого не показал. Дорри все еще рыдала среди колокольчиков, будто у нее сердце разбилось. – Значит, ты знала, – сказал он. – Нельзя пустить кровь фейри, во плоти или нет, без ритуальной магии. Я читала это заклинание, Магнус. Он улыбнулся на мои слова, и улыбка была все так же прекрасна, но кровь в углу рта испортила эффект. – Я должен был привязать себя к этой твари. Чтобы получить его кровь, я должен был отдать ему часть своей смертности. – Это заклинание – не для того, чтобы получать кровь, – сказала я. – Оно помотает одному фейри убить другого. – Если он получил часть твоей смертности, – спросил Ларри, – то ты получил часть его бессмертия? Хороший .вопрос. – Да, – сказал Магнус, – но я не затем это делал. – Ты это сделал, чтобы получить силу, ты, гад! – крикнула Дорри. Она сошла с насыпи, скользнула среди странных цветов. – Тебе нужен был настоящий гламор, магия. Магнус, значит, ты пил его кровь годами, еще с юности? Вот откуда у тебя вдруг такая сила. А мы-то думали, что она пришла вместе со зрелостью. – Боюсь, что нет, милая сестрица. Она плюнула ему в лицо. – Наша семья теперь проклята, привязана навечно к этой земле в наказание за то, что сделал. Последний раз, когда кто-то пытался пить его кровь, Кровавые Кости вырвался на свободу. – Он десять лет надежно здесь заключен, Дорри. – Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, что эта туманная тварь, которую ты вызвал, не ходила пугать детей? – Погодите, – сказал Ларри. – Зачем этой твари пугать детей? – Я тебе говорила, это детская страшилка. Она ест плохих детей. У меня возникла догадка – ужасная догадка. Я видела, как вампир работал мечом, но уверена ли я, что видела именно это? Нет. – Когда эта тварь вырвалась и стала истреблять индейское племя, она действовала оружием или голыми руками? Дорри обернулась ко мне: – Не знаю. А это важно? – Боже мой! – выдохнул Ларри. – Это может быть очень важно, – сказала я. – Эти убийства здесь ни при чем, – возразил Магнус. – Кровавые Кости не может проявить себя физически. Я за этим проследил. – Ты уверен, дорогой братец? Абсолютно уверен? – Голос Дорри резал и полосовал, она действовала презрением как оружием. – Да, уверен. – Надо, чтобы на это посмотрела колдунья. Мне здесь не хватает знаний, – сказала я. – Понимаю, – кивнула Дорри. – И чем скорее, тем лучше. – Разбитый Череп и Кровавые Кости не имеет отношения к этим убийствам, – сказал Магнус. – Ради твоего же блага, Магнус, надеюсь, что ты прав, – ответила я. – Он сидит под замком из индейской, христианской и фейри-магии, – заявил Магнус. – Ему не вырваться. Я медленно обошла насыпь. Махровые цветы отступали с дороги. Я пыталась смотреть на ноги, но от этого кружилась голова, потому что цветы раздвигались и при этом оставались на месте – будто пытаешься проследить, как они расцветают. Это происходит, но самого события никогда не удается наблюдать. Оставив в покое цветы, я сосредоточилась на насыпи. Я не пыталась ощутить мертвых, и потому дневной свет не мешал. Здесь была магия, много магии. И что-то в ней имело знакомый вкус, и это не было христианской магией. – Здесь заложена какая-то магия смерти, – сказала я, обойдя насыпь и оказавшись перед Магнусом. – Человеческая жертва? – Не совсем, – сказал Магнус. – Мы никогда не приносили человеческих жертв, – добавила Дорри. Она, может, и нет, но в Магнусе я не была так уверена. Хотя вслух я этого не сказала – Дорри и без того достаточно была расстроена. – Если не жертва, то что? – В трех холмах похоронены наши мертвецы. И каждая смерть – это как кол в клетку старого Кровавые Кости, – сказал Магнус. – Как вы смогли потерять след, какие холмы принадлежат вам? – спросила я. – Тому уже больше трехсот лет, – ответил Магнус. – До этого времени никаких записей нет. Я сам не был уверен, что это тот холм. Но когда из земли вывернули мертвецов, я это почуял. – Он обхватил себя руками, будто вдруг похолодало. – И ты не должна поднимать мертвых на этом холме. Если это сделать, Кровавые Кости вырвется на свободу. А остановить его можно только очень сложной магией. Честно говоря, я не уверен, что мне это удастся. А ни одного индейского шамана я сейчас не знаю. – Ты надсмеялся над всем, что нам дорого! – бросила ему Дорри. – Что тебе предложила Серефина? – спросила я. Он поглядел на меня с удивлением: – О чем ты? – Она каждому предлагает исполнить самое затаенное желание. Какое было у тебя, Магнус? – Свобода и сила. Она сказала, что найдет другого стража для Кровавых Костей. Обещала, что найдет для меня способ сохранить одолженную у него силу, не будучи к нему привязанным. – И ты поверил? Он покачал головой: – Я единственный в семье, у кого есть сила. Мы навечно поставлены его стражами в наказание за его похищение и за то, что дали ему убивать. – Он свалился на колени среди синих-синих цветов, и волосы рассыпались, закрыв его склоненное лицо. – Мне никогда не быть свободным. – Ты не заслуживаешь свободы, – сказала Дорри. – Зачем ты был так нужен Серефине? – спросила я. – Она боится смерти. И она говорит, что, выпив крови такого долгожителя, как я, сможет удерживать смерть на расстоянии. – Она же вампир! – возразил Ларри. – Но она не бессмертна, – ответила я ему. Магнус поднял голову, из-под блестящих волос сверкнули аквамариновые глаза. То ли в волосах было дело, то ли в глазах, то ли в том, что его скрывало странное движение цветов, но он не был похож на человека. – Она боится смерти, – сказал он. – Она боится тебя. Голос у него был тихий и гулкий. – Вчера она меня чуть не отключила навсегда. Отчего бы ей меня бояться? – Этой ночью ты принесла к нам смерть. – Это же наверняка не в первый раз? – Она пришла ко мне из-за моей долгой жизни, из-за моей бессмертной крови. Может быть, потом она придет к тебе. И вместо того чтобы бежать от смерти, вберет ее в себя. У меня плечи покрылись гусиной кожей, поднявшейся от локтей. – Это она тебе вчера сказала? – Здесь было дело в силе, в том, чтобы нанести удар ее старому врагу Жан-Клоду, но потом она подумала, не пригодится ли ей твоя сила. Если она тебя выпьет, не станет ли она бессмертной? Не сможет ли твоя некромантия отвратить от нее смерть? – Ты можешь уехать, – сказал Ларри. Я не была уверена, к кому из нас он обращается. Я покачала головой: – От Мастера Вампиров так просто не избавишься. Я скажу Стирлингу, что не буду поднимать для него мертвецов, Магнус. Кроме меня, этого не может сделать никто, значит, этого не будет. – Но землю они не отдадут, – сказал Магнус тем же странным голосом, – Если они просто взорвут гору, результат будет тот же. – Дорри, это правда? Она кивнула: – Вполне возможно. – И что ты хочешь, чтобы я сделала? Магнус пополз через цветы, глядя на меня из-под завесы блестящих волос. Глаза его превратились в завитки зеленого и синего, они вертелись так, что у меня голова закружилась. Я отвернулась. – Подними несколько мертвых. Ты это можешь? – Запросто, – ответила я. – Но согласятся ли с этим адвокаты? – Я за этим прослежу, – сказал он. – Дорри? – повернулась я к ней. – Я тоже прослежу. Я на миг задержала взгляд на Магнусе: – Серефина действительно спасет мальчика? – Да, – ответил он. – Тогда сегодня ночью увидимся. – Нет, сегодня ночью я буду всерьез и воистину пьян, это небезопасно, но помогает от нее избавиться. – Ладно, я подниму тебе несколько мертвецов. Храни свою землю. – Мы обязаны тебе 6лагодарностью, – сказал Магнус. Он склонился среди цветов, дикий, страшный, красивый. Его благодарность может чего-то стоить, если Серефина раньше сто не убьет. Да, и если она раньше не убьет меня.33
Ближе к вечеру я позвонила специальному агенту Брэдфорду. Они еще не нашли Ксавье. И Джеффа тоже. И не нашли никого из вампиров, для ликвидации которых я могла бы им понадобиться, так зачем я вообще звоню? Не забыла ли я, что не участвую в расследовании? Я не забыла. И – да, две самые молодые жертвы подверглись сексуальному нападению, но не в тот день, когда были убиты. Может мне стоило вытащить Магнуса на свет божий, но он единственный среди нас, кто понимает наложенное на Кровавые Кости заклятие. От него мало пользы будет, если его посадят. Дорри знает местную колдунью, которой доверяет. Я подумала, не был ли Кровавые Кости нашим убийцей. Я никогда не видела вампира, который мог от меня так хорошо спрятаться, как тот, .который убил Колтрена. Его я добавила к своему списку подозреваемых, но копам не сказала. Теперь я была рада этому. Сексуальное насилие – это была, можно сказать, подпись Ксавье. Кроме этого, объяснение, что шотландская детская страшилка совершает убийства в эфирной плоскости, даже мне казалось бы за уши притянутым. На небе толпились тучи, сияющие, как самоцветы. Они мерцали и тянулись по небу огромным сверкающим одеялом, которое разорвал мощными когтями какой-то крупный зверь. Из дыр в облаках проглядывало черное небо с блестками алмазных звезд, спорящими с сиянием туч. Я стояла на холме, глядя на звезды, вдыхая весеннюю прохладу. Рядом со мной стоял Ларри, глядя вверх. Глаза его отражали неровный свет. – Давайте к делу, – сказал Стирлинг. Я обернулась к. нему. К нему, Баярду, миз Гаррисон. С ними был еще и Бо, но я велела ему ждать у подножия холма. Я даже ему сказала., что если его лицо покажется у вершины, я всажу в него пулю. Не знаю, поверил ли мне Стирлинг, но Бо поверил.. – Вы не ценитель красот природы, Раймонд? Даже при луне была видна его хмурая гримаса. – Я хочу закончить это дело, миз Блейк. Сегодня, сейчас. Странно, но я была с ним согласна. Меня саму эта все нервировало.. Раймонд мне не нравился, а это вызывало желание все время ему возражать, пусть я даже была с ним согласна. Но я не стала возражать. Очко в мою пользу. – Я это сделаю сегодня, Раймонд, не переживайте. – Пожалуйста, перестаньте называть меня по имени, миз Блейк. Это он произнес сквозь стиснутые зубы, но все же сказал “пожалуйста”. – Хорошо, мистер Стирлинг. И это сделаю сегодня ночью. О'кей? Он кивнул: – Спасибо, теперь все же давайте к делу. Я открыла рот для какой-то остроумной реплики, но Ларри тихо сказал: – Анита! И был, как всегда, прав. Как бы ни было приятно дергать Стирлинга за цепь, это лишь оттягивало неизбежное. Мне надоел Стирлинг, и Магнус, и все вообще надоело. Пора было выполнить работу и ехать дамой. Ну, может, не прямо домой. Так или иначе, я не уеду без Джеффа Квинлена. Коза издала высокое и вопросительное блеяние. Она была привязана к колу посреди кладбища. Это было пегое создание с теми странными желтыми глазами, какие иногда бывают у коз. Еще у нее были вислые белые уши и голова будто вытертая. По дороге сюда Ларри ее гладил. Так никогда не надо делать. Нельзя заводить дружбы с жертвами – их потом труднее убивать. Я-то козу не гладила – я это знала. А для Ларри это была первая коза, и ему придется научиться. Более или менее болезненно, он научится. У подножия холма стояли еще две козы, и одна была даже меньше и симпатичнее, чем эта. – Разве нам не нужно присутствие адвокатов Бувье, мистер Стирлинг? – спросил Баярд. – Бувье отказались от присутствия своих представителей, – ответила я. – Почему они на это пошли? – спросил Стирлинг. – Они верят, что я им не совру, – сказала я. Стирлинг поглядел на меня долгим взглядом, и видно было, как у него в голове крутятся и щелкают колеса. – Вы собираетесь соврать ради них? – спросил он, и слова вышли холодными, сдавленными, слишком полными злости, чтобы быть горячими. – Я не лгу о мертвых, мистер Стирлинг. Иногда о живых, но о мертвых – никогда. Кроме того, Бувье не пытались меня подкупить. Зачем мне им помогать, если они мне не отстегивают? Ларри не стал меня одергивать. Он тоже смотрел на Стирлинга. Может быть, думал, что тот скажет. – Вы меня убедили, миз Блейк. Не приступить ли нам к делу? Его голос неожиданно прозвучал рассудительно и ординарно. Не знаю, куда делись вся эта злость, недоверие, гнев, но в голосе Стирлинга их не было. – Да, хорошо. Я присела и открыла спортивную сумку, стоящую у моих ног. Там лежало анимационное снаряжение. Еще у меня была другая сумка с вампирским снаряжением. Раньше я просто перекладывала в сумку то, что мне нужно, но потом купила вторую, когда однажды заявилась на подъем зомби не с тем комплектом. К тому же закон запрещал носить с собой снаряжение для ликвидации вампиров, если у тебя нет ордера. Может, закон Брюстера это изменит, а пока что я держу две сумки. Для зомби – бордовую, для вампиров – белую. Их легко различить даже в темноте. Сумка Ларри для зомби была ядовито-зеленого цвета с изображением мутантных черепашек-ниндзя. На что похожа его сумка для вампиров, я уж и спрашивать боялась. – Дай-ка я проверю, насколько я понимаю дело, – сказал Ларри. Это мои слова вернулись ко мне же. Он наклонился и развязал сумку. – Давай, – сказала я и вытащила банку с мазью. Я знавала аниматоров, которые для мази заводили специальный контейнер. Ручного дутья фигурное стекло с выгравированными мистическими символами. Я носила мазь в старой стеклянной банке, в которой когда-то бабуля Блейк держала горох. Ларри вытащил банку из-под арахисового масла, на которой еще оставалась наклейка. Ужас как вкусно. Ням-ням. – Нам надо поднять минимум троих зомби? – Верно, – кивнула я. Он оглядел рассыпанные кости. – И из братской могилы поднимать труднее? – Это не братская могила, это переворошенное старое кладбище. Здесь легче, чем на братской могиле. – Почему? – спросил он. Я положила мачете рядом с банкой мази. – Потому что на каждой могиле выполнялся ритуал, который привязывал мертвеца к отдельной могиле, так что больше шансов получить ответ от каждого. – Ответ? – Подъем из мертвых. Он кивнул и положил на землю зловещее кривое лезвие. Как ятаган. – Где ты это взял? Он опустил голову, и я могла бы поспорить, что он покраснел. Только при луне это не было видно. – У одного парня в колледже. – А он где взял? Ларри поглядел на меня с непритворным удивлением. – Не знаю. А что? Я покачала головой: – Несколько претенциозно для обезглавливания кур или перерезания горла козе. – Он мне по руке. – Ларри пожал плечами. – К тому же, – усмехнулся он, – выглядит круто. Я снова покачала головой, но ничего несказала А мне в самом деле нужно мачете, чтобы рубить головы цыплятам? Нет, но если придется резать корову, то да. Вы можете спросить, почему мы сегодня не привели корову? Да никто не продал ее Баярду. Он догадался сказать фермерам, зачем она нам нужна. Богобоязненный народ вполне мог бы продать корову, чтобы ее съели, но для подъема зомби – никогда. Чертовы предрассудки. – Здесь. самым свежим мертвецам не меньше двухсот лет? – спросил Ларри. – Верно. – И нам надо поднять не меньше трех таких трупов в достаточно хорошей кондиции, чтобы они ответили на вопросы. – Таков план, – ответила я. – А мы это сможем? Я улыбнулась: – Таков план. Он широко раскрыл глаза. – Черт возьми, ты тоже не знаешь, сможем ли мы? – Его голос упал до взволнованного шепота. – Мы поднимали по три зомби за ночь каждую ночь. Просто мы это делаем спина к спине. – Не каждую ночь мы поднимаем по три двухсотлетних зомби. – Верно, но теория одна и та же. – Теория? – Он покачал головой. – Когда ты начинаешь говорить о теориях, я знаю, что дело плохо. Мы сможем? Честным ответом было бы “нет”, но более всего в этой работе свои возможности определяет уверенность в себе. Надо верить, что можешь. И потому было большое искушение солгать. Но я не стала. Между мной и Ларри лжи быть не должно. – Я думаю, что сможем. – Но наверняка ты, не знаешь. – Нет. – Ну и ну, Анита! – Перестань ворчать. Мы сможем. – Но ты не уверена. – Я не уверена, что мы до дому долетим, но все же сажусь в самолет. – Это должно меня успокоить? – спросил он. – Да. – Не помогло. – Прости, но ничего лучшего предложить не моту. Хочешь определенности – иди в бухгалтеры. – У меня с математикой плохо. – У меня тоже. Он сделал глубокий вдох и медленный выдох. – Ладно, начальник, как будем объединять силы? Я рассказала. – Четко, – сказал он. И больше не выглядел нервным. Он горел энтузиазмом. Пусть Ларри и хочет быть истребителем вампиров, но на самом деле он аниматор. Это не вопрос выбора профессии, это дар – или проклятие. Никто тебя не научит поднимать мертвых, если у тебя в крови нет этой силы. Интересная вещь – генетика: черные глаза, курчавые волосы, умение поднимать зомби. – Чью мазь возьмем? – спросил Ларри. – Мою. Я когда-то дала Ларри рецепт мази и сообщила, какие ингредиенты смешивать: кладбищенскую плесень и прочее, но здесь есть простор для экспериментов. У каждого аниматора свой особый рецепт. Вы даже представить себе не можете, как пахла мазь Ларри. Для объединения сил мы брали одну и ту же мазь, так что взяли мою. Насколько я знала, мы не обязаны были брать одну и ту же мазь, но я всего три раза объединяла силы. Дважды с человеком, который выучил меня на аниматора. И каждый раз мы брали одну и ту же мазь. Все три раза я была фокусом, то есть я командовала. Что мне и по нраву, правда? – А я могу быть фокусом? – спросил Ларри. – Не сейчас, а потом когда-нибудь? – Если выпадет случай, попробуем, – сказала я. На самом деле я не знала, есть ли у Ларри способность фокусировать. Мэнни, который меня учил, этого не мог. Очень мало кто из аниматоров это может. Те, кто может, редко пользуются доверием остальных, и потому с нами в эти игры не играют. Здесь надо в буквальном смысле слова делиться своей силой, и многие аниматоры на это не согласны. Есть теория, что можно насовсем присвоить себе чужую силу. Анимация рождается в клетках наших тел, она часть нашего существа. Дать ее украсть никто не хочет. Я открыла мазь, и весенний воздух вдруг запах новогодней елкой. Я кладу много розмарина. Мазь густа, воскообразна и всегда холодна на ощупь. Хлопья светящейся кладбищенской плесени смотрелись как закопанные светлячки. Я мазнула по лбу Ларри, по щекам. Он поднял футболку, чтобы я, могла нанести мазь поверх сердца. Это легче было сказать, чем сделать, из-за ремней наплечной кобуры, но мы уже привыкли к пистолетам. Оба ножа и запасной пистолет я оставила в джипе. Я намазала кожу Ларри, чувствуя, как бьется сердце у меня под пальцами. Я передала Ларри банку, он макнул в нее два пальца, нанес мазь мне на лицо. Рука у него была уверенной, лицо сосредоточенным, глаза полностью серьезными. Я расстегнула тенниску, и Ларри просунул руку к моему сердцу. Его пальцы зацепили цепочку распятия, вытащив его наружу. Я засунула его обратно, к самой коже. Ларри вернул мне банку, я завернула крышку. Не надо, чтобы мазь высыхала. Я никогда даже не слыхала, чтобы кто-нибудь делал то, что мы сейчас пытались. Дело не только в возрасте, но и в рассыпанных костях. Нам нужно было только три, но здесь было не найти трех нетронутых тел. Даже если бы мы поднимали их по одному, это было бы дело случая. Как поднять ровно столько и не больше, если они все перемешаны? Имен я не знаю, кладбищенской ограды, чтобы заключить в ней силу, тоже нет. Как тут действовать? Головоломка. Ладно, сейчас нам надо замкнуть круг. Все по порядку. – Проверь, чтобы мазь была у тебя на обеих руках, – сказала я. Ларри потер руки, будто втирая лосьон. – Есть, начальник! Что дальше? Я вытащила из сумки серебряную чашу. Она блеснула в лунном свете, как кусок неба. Ларри широко раскрыл глаза. – Это не обязательно должно быть серебро. Мистических символов на нем нет. Можешь взять пластиковую миску из универмага, но сюда должна вылиться жизнь другого существа. Я беру красивую вещь, чтобы проявить уважение к жизни, но ты пойми, что это не обязано быть серебро или такая форма, это просто контейнер. Доходит? Ларри кивнул. – А не привести ли остальных коз снизу? А то каждый раз бегать за ними туда-сюда. Я пожала плечами: – Прежде всего они начнут метаться в панике. А потом – это жестоко: заставить их смотреть на смерть товарок, зная, что их очередь следующая. – Мой преподаватель зоологии сказал бы, что ты их очеловечиваешь. – И пусть его. Я знаю, что они ощущают страх и боль. Мне этого хватит. Ларри поглядел на меня долгим взглядом. – Тебе это тоже не по душе. – Да. Ты будешь держать или давать морковку? – Морковку? Я вытащила из сумки морковку с зеленым хвостом. – За этим ты и заходила в лавку, когда я ждал в машине с козами? – Да. Я подняла морковку в воздух. Коза натянула веревку, тянясь к морковке. Я поднесла к ее морде зеленый хвост. Коза заблеяла и потянулась ко мне, завиляв коротким хвостом. Счастливая коза. Я отдала серебряную чашу Ларри. – Поставь на землю под горлом. Когда покажется кровь, собери ее сколько сможешь. Мачете я держала за спиной в правой руке, морковку в левой. И чувствовала себя, как детский дантист. Нет, у меня за спиной ничего нет. Ты не обращай внимания на эту большую иглу. Да, только эта игла навсегда. Коза захватила почти всю ботву, и я ждала, пока она отправит ее в пасть. Ларри присел рядом с ней, поставив чашу на землю. Я выдала козе морковку. Она ощутила вкус, и я потянула морковку на себя, чтобы коза вытянула шею подальше, пытаясь забрать побольше этой вкусности. Я приложила мачете к шерстистому горлу, не перерезая, слегка. Шея задрожала под лезвием, вытянутая к морковке. Я полоснула. Лезвие было острым, а у меня был опыт. Не раздалось ни звука – только расширенные удивленные глаза и хлынувшая из шеи кровь. Ларри подхватил чащу, подставив ее под рану. Кровь хлеснула по его рукам на синюю фуганку. Коза рухнула на колени. Кровь заполняла чашу, темная и блестящая, больше черная, чем красная. – В крови кусочки морковки, – сказал Ларри. – Это ничего, – сказала я. – Морковь инертна. Голова козы медленно опустилась на землю. Чаша стояла под горлом, наполняясь кровью. Почти совершенное заклание. С козами бывает очень трудно, но иногда, как сегодня, получается просто. Конечно, еще не конец работы. Я приложила окровавленный нож к левой руке и взрезала кожу. Боль резанула сразу и резко. Держа порез над чашей, я стала смешивать свою кровь с козьей. – Дай мне правую руку, – сказала я. Ларри не стал спорить, а просто протянул руку. Я ему говорила, как это будет, но все равно этот жест был полон доверия. На обращенном ко мне лице Ларри не было и тени страха. Молодец. Я взрезала ему руку. Он вздрогнул, но не отдернул ее. – Пусть капает в чашу. Он вытянул руку над чашей. Я протянула ему левую руку, он мне – правую. Сцепив пальцы, мы сложили раны вместе над чашей, смешивая кровь. Ларри держал один край чаши, я – другой. Кровь текла по рукам и капала с локтей в чашу и на окровавленную обнаженную сталь. Мы стояли, сцепив руки, держа чашу. Я медленно отодвинула свою руку от руки Ларри, потом взяла у него чашу. Он повторил мои движения, как всегда. Мог бы уже делать это с закрытыми глазами. Я подошла к краю круга, который мысленно наметила, и погрузила руку в чашу. Кровь все еще была на удивление теплой, почти горячей. Взявшись окровавленной рукой за рукоять мачете, я стана на ходу разбрызгивать лезвием кровь. Я ощущала стоящего в центре круга Ларри, будто нас связывала невидимая веревка. Я шла, и веревка натягивалась все туже и туже, как скручиваемая резина. Сила росла с каждым шагом, с каждой каплей крови. Земля изголодалась по ней. Я никогда не поднимала мертвых на месте, где раньше выполнялись ритуалы смерти. Магнус должен был мне это сказать. А может, он просто не знал. Великодушная мысль с моей стороны. Все это теперь ничего не значило. На этом месте была магия, жадная до крови и смерти. Ждущая в нетерпении, чтобы я завершила круг. Чтобы подняла мертвых. Голодная. Я стояла почти в том месте круга, откуда начала В капле крови от закрытия круга. Канат силы, связывающий меня с Ларри, натянулся почти до боли. Потенциальная сила пугала и влекла. Мы пробудили что-то древнее и давно спящее, и я заколебалась. Не стала завершать круг – из упрямства и страха. Я не до конца понимала, что ощущала. Это была чья-то чужая магия, чьи-то чары. Мы ее включили, но я не знала, что она станет делать. Мы можем поднять своих мертвецов, но это будет как пройти по канату между другим заклинанием и… и чем-то. Я ощутила старика Кровавые Кости в его далекой тюрьме. Он наблюдал за мной, побуждал сделать последний шаг. Я тряхнула головой, будто старый фейри мог меня видеть. Я просто не настолько понимала эти чары, чтобы рисковать. – Что случилось? – спросил Ларри. Его голос звучал придушенно. Мы задыхались неистраченной силой, и черт меня побери, если я знала, что с ней делать. Краем глаза я уловила движение. На краю горы стаяла Айви. Она была в туристских ботинках с отвернутыми толстыми белыми носками, в свободных черных шортах и ярко-розовом облегающем топе, а поверх – фланелевая рубашка в клетку. Цепь сережки болталась и мерцала в лунном свете. Да, девушка приоделась. Мне только и оставалось плеснуть последнюю каплю крови, и круг замкнется. И этот круг я удержу и против нее и против всех. Никто и ничто не пересечет его вопреки моему желанию. Ладно, до определенной степени – демоны и ангелы, наверное, могут переступить, но уж никак не вампиры. Волна победной радости донеслась до меня от заключенной в насыпи твари. Он хотел, чтобы я завершила круг. Я бросила чашу и мачете за спину к центру круга, подальше от края, чтобы на него не попала кровь. Айви метнулась ко мне быстрее света, размытой полосой. Я дернулась за пистолетом, он вылетел из кобуры, и тут она в меня врезалась. От удара браунинг вылетел, и я рухнула на землю, оставшись с пустыми руками.34
Айви откинулась назад, блеснув клыками. – Анита! – крикнул Ларри. Я услышала, как грохнул выстрел, почувствовала пулю, ударившую в тело Айви. Она попала ей в плечо, заставила дернуться, но Айви повернулась ко мне, улыбаясь. Вцепившись пальцами мне в плечо, она перекатилась, взгромоздив меня на себя и сжимая мне шею. Она давила, пока я не ойкнула. – Я ей сломаю позвоночник, если ты не бросишь эту игрушку. – Не делай этого! Она меня все равно убьет! – Анита... – Брось, а то я убью ее у тебя на глазах! – Стреляй! Но я загораживала ему прицел. Ему надо было бы обойти нас по кругу и стрелять в упор. Она успела бы убить меня дважды. Айви пригнула мне шею вниз. Я уперлась правой рукой в землю. Чтобы притянуть меня к себе, ей надо было что-нибудь мне сломать. Сломанная шея завершила бы дело, но сломанная рука – это было бы всего лишь больно. Раздался тупой звук удара твердого предмета о землю. Пистолет Ларри. Плохо. Она надавила сильнее. Я уперлась так, что рука ушла в землю. – Я могу сломать тебе руку и притянуть к себе. Выбирай – с болью или без. – С болью, – сказала я сквозь стиснутые зубы. Она потянулась к моей руке, и у меня мелькнула мысль. Я рухнула на Айви. Она этого не ждала, и у меня была пара секунд, чтобы вытащить цепочку из-под рубашки. Ее рука скользнула по моим волосам, как рука любовника, прижимая щекой к своему лицу – не сильно, почти нежно. – Три ночи, начиная с этой, и ты будешь как я, Анита. Ты будешь поклоняться мне. – Вряд ли. Цепь скользнула вперед, распятие упало ей на горло. Ослепительная белая вспышка, невыносимый свет. Полыхнуло жаром, опалившим волосы. Айви заорала и схватилась за крест, выползая из-под меня. Я осталась на четвереньках с болтающимся на шее распятием. Сине-белые языки пламени погасли, потому что крест больше не касался тела вампира, но он сиял, как пойманная звезда, и Айви пятилась от него прочь. Я не знала, где мой пистолет, но на темной земле блестело мачете. Я схватилась за рукоять и поднялась на ноги. Ларри стоял за мной, выставив перед собой крест на всю длину цепочки. Белый свет с синей сердцевиной был ярок почти до боли. Айви закричала, закрывая глаза рукой. Ей бы сейчас просто уйти, но она застыла, не в силах двинуться перед лицом двух крестов и двух истинно верующих. – Пистолет! – сказала я, обращаясь Ларри. – Не могу найти. Оба пистолета были матово-черные, чтобы не отражать свет и не превращать нас в мишень, но сейчас они стали невидимыми. Мы стали приближаться к вампирше. Она выбросила руки перед лицом, заорала “Не-е-е-ет! и стала отступать почти до границы круга. Если бы она побежала, мы не стали бы догонять, но она этого не сделала. Может быть, не могла. Я сунула мачете ей под ребра. По клинку потекла кровь, заливая мне руки. Я вдвинула лезвие в сердце и сделала последний поворот, разрезая его пополам. Руки вампирши медленно отвалились от лица, глаза расширились в удивлении. Она поглядела на уходящий ей в живот клинок, будто не понимая, что он там делает. Кожа на шее почернела на месте ожога от креста. Она упала на колени, и я вместе с ней, не отпуская рукоять мачете. Она не умерла, да я этого и не ожидала. Я выдернула лезвие, расширяя рану. Айви глухо булькнула, но осталась стоять на коленях, трогая руками кровь, хлещущую из живота и груди, и глядела так, будто впервые ее видела. Кровотечение шло на убыль. Если я ее сейчас не убью, рана закроется. .Я встала над ней и занесла мачете двумя руками. В этот удар я вложила все силы. Клинок вошел в шею до позвоночника и застрял, упираясь в кость. Я замахнулась для следующего рубящего удара, а она могла только смотреть, слишком тяжело раненная, чтобы бежать. Чтобы вырвать мачете из раны, понадобилось усилие, и она, пока я выдирала клинок, только моргала. Если я ее не прикончу, она эти раны залечит. Я опустила лезвие в последний раз и почувствовала, что кость перерублена. Клинок вышел с другой стороны, голова соскользнула с плеч Айви в фонтане черной крови. Эта кровь пролилась на круг и замкнула его. Сила стала заполнять круг, пока мы не утонули в ней. Ларри рухнул на колени. Свет от крестов померк, как гаснущая звезда. Вампир был мертв, и кресты нам теперь уже не помогали. – Что происходит? Я ощущала со всех сторон силу, поднимающуюся, как вода, грозящую удушить. Я вдыхала ее, впитывала кожей. Невнятно вскрикнув, я упала на землю. Я упала сквозь слои силы, и когда я ударилась о землю, ощутила силу подо мной, уходящую вниз, наружу. Я лежала на костях. Они шевелились, как шевелится человек во сне. Я смогла подняться на четвереньки, хватаясь руками за землю. Коснулась длинной и тонкой кости руки, и она шевелилась. Медленно, преодолевая тяжесть воздуха, я поднялась на ноги и стала смотреть. Кости плыли сквозь землю, как сквозь воду, собираясь вместе. Земля колыхалась под ногами, будто ее рыли гигантские кроты. Ларри тоже уже смог встать. – Что происходит? – Ничего хорошего, – сказала я. Никогда не видела, как срастаются мертвецы. Из земли они обычно появляются целиком, и никогда до меня не доходило, что это вроде сложения макабрической мозаики. У моих ног сложился скелет и стал обрастать плотью, текущей, как глина, прилипающая к костям. – Анита! Я повернулась к Ларри. Он показывал на скелет у дальнего края круга. Половина его костей оказалась за гранью. На этой стороне скелет обрастал плотью, а дальше мешал кровавый круг. Земля колыхнулась последний раз, и магия разлилась по земле. У меня в голове что-то хлопнуло, будто сняли давление. Воздух стал не так густ, раздался. Магия полилась вниз по холму невидимым пламенем, и там, где она касалась земли, мертвецы обретали тела. – Анита, останови это. Прекрати! – Не могу. Убийственная магия, изошедшая из земли, перехватила вожжи. Я могла только смотреть и чувствовать, как сила распространяется наружу. Столько силы, что она могла бы течь вечно. Ее хватит на подъем тысячи мертвых. Я знала, что Разбитый Череп и Кровавые Кости взорвал свою тюрьму. Сила провисла, опала, когда эта тварь вырвалась. Потом сила хлестнула там, где мы стояли, и заставила нас рухнуть на колени. Мертвые полезли из земли, как пловцы, выходящие на берег. Когда их было уже около двадцати и они стояли с пустыми глазами, сила хлынула наружу. Я ощущала, как она ищет мертвых, которых можно поднять. Это я могла прекратить. Фейри освободился, вырвался из петли, он получил, что хотел. Я отозвала силу назад. Я вобрала ее в себя, потянула из земли, как змею из норы за хвост. Я метнула ее в зомби, метнула и сказала: – Живите! Сморщенная кожа разгладилась. Мертвые глаза заблестели. Сама собой починилась разорванная одежда. С длинного бумажного платья осыпалась земля. На меня глядела женщина с волосами цвета ночи, темной кожей и глазами Магнуса. Все они глядели на меня. Двадцать мертвых, все старше двухсот лет, и все они могли сойти за людей. – Боже мой! – ахнул Ларри. Даже я была поражена. – Впечатляющее зрелище, миз Блейк. Голос Стирлинга резал слух, будто ему здесь было не место. Он и эти почти совершенные зомби были из двух разных миров. Фейри вырвался, но я сделаю свое дело, как бы мало пользы всем нам от этого ни было. – Кто из вас Бувье? Пронесся рокот голосов, почти все по-французски. Здесь чуть ли не каждый был Бувье. Одна женщина представилась как Аньез Бувье. У нее был очень живой вид. – Кажется, вам придется поискать другое место для отеля, – сказала я Стирлингу. – О нет, не думаю. Я обернулась к нему. Он держал большой блестящий серебристый револьвер. С никелированными щечками. Сорок пятого калибра. Держал он его как в кино: чуть впереди себя, на уровне пояса. Сорок пятый – револьвер большой, стреляя от пояса, особо ни во что не попадешь. Но это теория, а когда дуло смотрело на нас, мне не хотелось ставить эксперимент. Баярд направлял в нашу сторону автоматический пистолет двадцать второго калибра. Было похоже, что он впервые держит пистолет. Может, забыл снять с предохранителя. Миз Гаррисон держала револьвер тридцать восьмого калибра и целилась прямо в меня. Она стояла, расставив ноги, на своих дурацких каблуках и держала оружие двумя руками, будто дело это было ей знакомо. Я глянула ей в лицо. Густо накрашенные глаза были чуть слишком широко раскрыты, но она стояла твердо, тверже Баярда, и держала оружие лучше Стирлинга. Наверное, Стирлинг хорошо ей платит. – В чем дело, Стирлинг? – спросила я. Голос у меня звучал ровно, но в нем была нотка силы. Я все еще плыла на волне силы, ее было достаточно, чтобы уложить зомби обратно. Достаточно еще для много чего. Он улыбнулся в ярком отраженном свете. – Вы освободили эту тварь, а теперь мы вас убьем. – За каким чертом вам понадобилось выпускать Кровавые Кости? Я видела пистолеты, но не могла понять зачем. – Он вошел в мои сны. Он обещал мне всю землю Бувье. Всю, миз Блейк. – То, что фейри на свободе, не даст вам этой земли. – Даст, когда Бувье будет мертв. Соглашение, давшее нам этот холм, даст нам и всю землю, когда некому будет за нее драться. – Даже если Магнуса не будет, вы не получите землю, – сказала я, но это прозвучало не слишком уверенно. – Вы о его сестре? – спросил Стирлинг. – Она умрет так же просто, как и Магнус. У меня свело горло. – А ее дети? – Разбитый Череп и Кровавые Кости больше всего на свете любит детей. – Ты гад и сволочь! Это сказал Ларри. Он шагнул вперед, и миз Гаррисон немедленно взяла его под прицел. Я перехватила Ларри свободной рукой – в другой все еще было мачете. Ларри остановился, и дуло остановилось, глядя на него. Не уверена, что это улучшило ситуацию. Рука Ларри звенела от напряжения. Я видала, как он злится, но такого не видала никогда. И сила ответила этой злости. Все зомби повернулись к нам, шурша одеждой. Их блестящие глаза, полные жизни, ждали наших слов. – Встаньте перед нами, – шепнула я. Зомби начали выходить вперед. Ближайшие встали перед нами сразу же. Троица со стволами исчезла из виду. Оставалось надеяться, что мы исчезли из виду у них. – Убейте их! – громко произнес, почти крикнул Стирлинг. Я стала падать на землю, дернув за руку Ларри. Он не сразу поддался и ткнулся лицом в землю, когда вокруг нас засвистели пули. – Что теперь? – спросил он, прижимаясь щекой к земле. Пули попадали в зомби. Тела дергались и вертелись. Некоторые очень живые лица опустились вниз, перепуганные появившимися в теле дырами. Но боли не было – испуг был рефлекторным. Кто-то заорал, и это были не мы. – Прекратите, перестаньте! Нельзя этого делать! Нельзя так убивать! Это был Баярд. – Слишком поздно для приступа совести, – сказала миз Гаррисон. Я впервые услышала ее голос, и он звучал профессионально. – Лайонел, ты либо со мной, либо против меня. – Черт побери, – буркнула я себе под нос, пытаясь разглядеть, что случилось. И отодвинула чью-то широкую юбку как раз вовремя, чтобы увидеть, как Стирлинг выстрелил Лайонелу в живот. Сорок пятый грохнул и чуть не вырвался из руки Стирлинга, но Стирлинг его удержал. С десяти дюймов из сорок пятого можно застрелить кого угодно. Баярд рухнул на колени, глядя на Стирлинга. Попытался что-то сказать, но губы только беззвучно шевелились. Стирлинг вынул пистолет из руки Баярда и сунул к себе в карман. Потом повернулся к Баярду спиной и пошел вперед по сухой и твердой земле. Миз Гаррисонпоколебалась, но пошла вслед за шефом. Баярд свалился набок, из него вытекал темный поток. Очки блеснули в свете луны бельмами на слепых глазах. Стирлинг и миз Гаррисон пошли за нами. Стирлинг распихивал мертвецов, будто шел по лесу и распихивал кусты. Они стояли как упрямые барьеры из плоти. Я им не велела, двигаться, и потому они стояли. Миз Гаррисон остановилась, пытаясь пробиться. Лунный свет блеснул на ее револьвере, когда она оперлась о плечо зомби, высматривая нас. – Убейте ее, – шепнула я. Зомби, на которого она опиралась, повернулся к ней. Она вскрикнула, и мертвые сомкнулись над ней. Ларри поглядел на меня. – Что ты им сказала? Миз Гаррисон кричала – резко, визгливо, испуганно. И стреляла, стреляла, стреляла, пока не щелкнул пустой барабан. А к ней тянулись медленные и жадные руки и рты. – Останови их! – Ларри вцепился мне в руку. – Останови! Я ощущала руки, раздирающие ее плоть. Зубы, вонзившиеся в плечо, рвущие нежную шею, и я почувствовала, когда в этот рот брызнула кровь. Ларри чувствовал это вместе со мной. – Бога ради, останови их! – Он стоял на коленях и тянул меня за руку, умоляя. Стирлинг не сделал ни единого выстрела. Где он? – Остановитесь, – шепнула я. Мертвые застыли, как автоматы, выключенные в середине действия. Миз Гаррисон со стоном рухнула на землю. Сбоку показался Стирлинг, направляя на нас свой большой револьвер и держа его двумя руками, как и полагается. Он обошел нас сзади, пока миз Гаррисон отбивалась от зомби. Стирлинг стоял почти над нами – немало надо было мужества, чтобы подойти так близко к зомби. Пальцы Ларри впились в мою руку. – Не надо, Анита, пожалуйста, не надо! Даже глядя в дуло револьвера, Ларри держался моральных принципов. Достойно восхищения. – Если вы скажете хоть слово, миз Блейк, я вас убью. Я молча смотрела. Он был так близко, что я могла бы дотронуться до его штанины. Сорок пятый решительно смотрел мне в голову. Если Стирлинг спустит курок, меня уже нет. – Очень неосторожно было приказать зомби напасть только на нее, а не на нас обоих. Я была с этим согласна, но сейчас могла только молча смотреть. В одной руке у меня все еще было мачете. Я старалась не сжимать эту руку. Не привлекать внимания. Наверное, какое-то движение меня выдало, потому что он сказал: – Миз Блейк, уберите руку от этого ножа. Медленно. Я не подчинилась. Я смотрела на него и на его револьвер. – Ну, миз Блейк? Или... – Он взвел курок револьвера. Действие ненужное, но весьма театральное. Я выпустила мачете. – Руку уберите от ножа, миз Блейк. Я убрала руку, не отодвигаясь от него и его револьвера. Мне хотелось это сделать, но я заставила себя остаться на месте. Несколько дюймов не уменьшат убойную силу револьвера, но могут составить огромную разницу, если я на него брошусь. Не лучшая из возможностей, но если других не останется... без борьбы я не сдамся. – Вы можете уложить этих зомби на покой, мистер Киркланд? Ларри задумался: – Не знаю. Молодец. Если бы он сказал “нет”, Стирлинг бы его застрелил. Если бы он сказал “да”, Стирлинг застрелил бы меня. Ларри отпустил мою руку и слегка отодвинулся. Глаза – Стирлинга дернулись к нему, потом снова ко мне, но ствол даже не шелохнулся. Черт побери, плохо. Ларри стоял на коленях и отодвигался от меня, заставляя Стирлинга следить за нами обоими. Револьвер на сантиметр сдвинулся от середины моего лба в сторону Ларри. Я задержала дыхание. Еще нет, еще нет... Если неверно выбрать момент, поспешить, это гибель. Ларри бросился к какому-то предмету на земле. Револьвер повернулся к нему. Я сделала две вещи одновременно: левой рукой ухватила Стирлинга сзади за ногу и дернула, а правой схватила его в области паха и толкнула изо всей силы. Особую боль так причинить трудно, но он опрокинулся. Упал на спину, снова направляя на меня револьвер. Я надеялась, что он выронит револьвер или окажется более медлительным. Не выронил и не оказался. И у меня была только доля секунды, чтобы решить: то ли дернуть его за интимные части, причиняя как можно более сильную боль, то ли попытаться выхватить у него револьвер. Я решила в пользу револьвера – хватаясь не за него, а за руки Стирлинга. Если я овладею его руками, я смогу отобрать револьвер. Револьвер выстрелил. Я не обернулась – не было времени. Он либо попал в Ларри, либо нет. Если нет, то я должна отобрать оружие. Руки Стирлинга лежали на земле, я держала их, но у меня не было рычага. Он оторвал руки от земли, и я не могла его удержать. Упираясь ногой в землю, я удерживала его руки над головой, но в начинающейся борьбе он был на шестьдесят фунтов тяжелее. – Брось пистолет! – прозвучал за мной голос Ларри. Я не могла оглянуться, не могла отвлечься от револьвера. Мы оба не обратили внимания. – Стреляю, – предупредил Ларри. Это привлекло внимание Стирлинга. Он покосился на Ларри и на миг замер в нерешительности. Не отпуская его рук, я рухнула сверху и ударила его коленом в пах, стараясь пробить до земли. Он испустил придушенный крик, его руки свело судорогой. Я передвинулась, коснулась пистолета. Хватка стала крепче – он не отпускал оружие. Я навалилась на его руки, прижала их бедром и резко дернула на излом, используя бедро как рычаг. Его рука треснула в локте, кисть бессильно повисла, револьвер свалился мне в руку. Я сползла с него, держа револьвер. Ларри стоял над нами, направив пистолет в голову Стирлингу. Тому, казалось, было все равно. Он катался по земле, стараясь схватиться сразу за оба больных места. – У меня был пистолет. Ты просто могла от него отойти, – сказал Ларри. Я только покачала головой. Я верила, что Ларри застрелит Стирлинга, но я не верила, что Стирлинг не застрелит Ларри. – Я уже держалась за револьвер, стыдно было бы отпускать. Ларри опустил ствол к земле, но держал оружие двумя руками, как надо. – Это твой. Возьмешь? Я покачала головой: – Подержи его у себя, пока не спустимся к машине. Я поглядела на зомби. Они смотрели на меня спокойными глазами. Рот темноволосой женщины был вымазан кровью. Эти зубы впились в шею миз Гаррисон. Сама миз Гаррисон лежала на траве – в глубоком обмороке в лучшем случае. Сила начала потихоньку таять. Если я собираюсь укладывать их в землю, то это надо делать сейчас. – Вернитесь в землю, в могилы. Все в землю, все в могилы. Мертвые стали расхаживать, меняясь местами, как дети в детском саду под музыку. Потом начали один за другим ложиться на землю, и она поглощала их, как вода. Земля шевелилась, шла волнами, и мертвые постепенно исчезали один за другим. Больше из земли не торчали кости. Она была гладкой и мягкой, будто всю вершину холма перекопали и разрыхлили. Сила разорвалась на клочки, утекая обратно в землю или откуда она вообще появилась. А нам надо было идти к джипу и начинать звонить. На свободу вырвался озверевший фейри, и надо было хотя бы направить полицию в дом Бувье. Ларри склонился около миз Гаррисон, потрогал ее шею. – Она жива. Я взглянула на Стирлинга. Он перестал кататься по земле и свернулся, лежа на боку. Рука торчала под неестественным углом. Во взгляде, которым он на меня посмотрел, были боль и ненависть. Если он получит второй шанс, я буду мертва. – Стреляй, если он пошевелится, – сказала я. Ларри поднялся на ноги и послушно направил дуло на Стирлинга. Я подошла проверить, жив ли Баярд. Он лежал на боку, скорчившись и зажимая рану в животе. Широкий черный круг показывал, где впиталась в жадную землю кровь. Я с первого взгляда определила, что он мертв, но нагнулась к нему, не спуская глаз со Стирлинга. Не то чтобы я не доверяла Ларри – я не доверяла Стирлингу. Пульса на шее не было. Кожа уже остывала в прохладном весеннем воздухе. Это не была мгновенная смерть. Лайонел Баярд погиб в бою. Он погиб в одиночку, и он знал, что умирает, и знал, что его предали. Плохая смерть. Я встала и посмотрела на Стирлинга. Мне хотелось убить его за Баярда, за Магнуса, за Дорри Бувье, за ее детей. За то, что он бессердечный гад. Он был свидетелем, как я использовала зомби в качестве оружия. За использование магии как смертельного оружия полагается смертная казнь. Самозащита в расчет не принимается. Я глядела на Стирлинга, на лежащую без сознания Гаррисон и понимала, что могу подойти, пустить пулю в каждого из них и потом спать спокойно. Господи Иисусе! Ларри посмотрел на меня. Пистолет он держал так же ровно, но на миг отвернулся от Стирлинга. Сейчас это не фатально, но втык я ему за это потом сделаю. – Баярд мертв? – Да. Я направилась к ним, размышляя, что мне теперь делать. Вряд ли Ларри позволит мне хладнокровно их застрелить. Частично я была этому рада, а частично нет. В лицо подул ветер. Шелестящий ветер, как от деревьев или материи. Но деревьев на вершине холма не было. Я повернулась, держа двумя руками револьвер сорок пятого калибра. На краю вершины стоял Янош. Глядя в его лицо – в его череп, – я, кажется, перестала дышать. Он был одет в черное, и даже руки были скрыты черными перчатками. На какой-то миг он показался мне парящим в воздухе черепом. – Мальчик у нас, – сказал он.35
Кресты снова стали видны. Они светились слабым белым сиянием. Не пылающим светом – пока нет. Нам не грозила явная опасность, но крест даже через рубашку грел. Янош приложил руку к глазам – как я заслонила бы глаза от солнца, ведя машину. – Пожалуйста, уберите это, чтобы мы могли поговорить. Он не просил снять распятие. А заткнуть его за рубашку – это моей жизни не угрожало, Я заправила крестик под рубашку, держа другой рукой пистолет с направленным на Яноша стволом. До меня дошло, что я не знаю, серебряные ли в нем пули. Но сейчас не время спрашивать – Стирлинг вряд ли скажет правду. Ларри тоже спрятал крест с глаз долой. Яркая ночь потускнела только чуточку. – Ладно, что дальше? – спросила я. Сзади к Яношу подошла Кисса, выставив перед собой Джеффа Квинлена как щит. Без очков он выглядел еще моложе. Руки у него были сложены за спиной под таким углом, что, если чуть потянуть, должно быть больно. На нем был сливочного цвета фрак с поясом на два тона темнее, под цвет бабочки. Кисса была одета в черную кожу, и они с Джеффом составляли удивительный контраст. Я сглотнула слюну, задыхаясь от сердцебиения. Что они задумали? – Джефф, ты как? – Вроде ничего. Кисса чуть дернула его руки. Он вздрогнул. – Все в порядке, я хотел сказать. Он говорил чуть более высоким голосом, чем нужно, слегка испуганным. Я протянула руку: – Иди сюда. – Еще рано, – ответил Янош. – Чего вы хотите? – Прежде всего бросьте оружие. – А если нет? Я знала ответ, но хотела, чтобы он произнес это вслух. – Кисса убьет мальчика, и все ваши старания окажутся напрасны. – Помогите. – попросил Стирлинг. – Она с ума сошла! Она натравила зомби на миз Гаррисон, а когда мы попытались защищаться, чуть не убила нас. Наверняка он это сказал бы и в суде. И присяжные ему бы поверили – потому что хотели бы поверить. Я бы оказалась большой и мерзкой королевой зомби, а он – невинной жертвой. Янош рассмеялся. Пергаментная кожа, казалось, вот-вот лопнет, но этого не случилось. – Нет-нет, мистер Стирлинг. Я смотрел из темноты. Я видел, как вы убили того, другого. Страх перекосил лицо Стирлинга. – Не понимаю, о чем вы. Мы его честно наняли, он переметнулся против нас. – Мой Мастер открыла твой разум Кровавым Костям. Она позволила ему шептать тебе о земле, деньгах, власти. Обо всех твоих желаниях. – Серефина послала Айви меня убить, точнее, чтобы я убила ее. Чтобы наверняка знать, что Кровавые Кости будет свободен. – Да, – подтвердил Янош. – Серефина сказала ей, что она должна смыть свой позор – поражение от тебя. – Убив меня? – Да. – А если бы ей это удалось? – Мой Мастер верит в тебя, Анита. Ты – смерть среди нас. Дыхание нашей смертности. – А зачем ей выпускать это чудовище? Кажется, я сегодня уже много раз задавала этот вопрос. – Она желает попробовать кровь бессмертного. – Слишком изощренная интрига ради удовлетворения гастрономической прихоти. Он еще раз улыбнулся оскалом черепа. – Каждый есть то, что он ест. Подумай, Анита. Я подумала, и у меня глаза полезли на лоб. – Она думает, что, выпив крови бессмертного, станет бессмертной сама? – Очень хорошо, Анита. – Это не получится, – сказала я. – Посмотрим, – ответил он. – А что ты с этого получаешь? Янош склонил череп набок, как сгнившая птица. – Она – мой Мастер, и она делится наградой. – Ты тоже хочешь бессмертия? – Я хочу власти. Классно. – И тебе все равно, что эта тварь будет убивать детей? Что она уже нескольких детей убила? – Мы питаемся, и Кровавые Кости питается. Какая разница? – И Кровавые Кости вот так просто позволит вам пить свою кровь? – Серефина нашла заклинание, которое использовал предок Магнуса. Она держит этого фейри под контролем. – Каким образом? Он покачал головой и улыбнулся: – Не надо больше тянуть время, Анита. Брось пистолет или Кисса высосет мальчика у тебя на глазах. Кисса ласково потрепала короткие волосы Джеффа. От этого голова Джеффа наклонилась в сторону, открывая длинную гладкую линию шеи. – Нет! – Джефф попытался вырваться, и Кисса дернула его за руку так, что он крикнул. – Руку сломаю, мальчик, – прорычала она. Боль не давала ему двинуться, но глаза у него были огромные и полные .ужаса. Он глядел на меня, не умоляя, не прося, но его глаза говорили за него. Губы Кисеты с рычанием отодвинулись, мелькнули клыки. – Не надо, – сказала я, и мне это стоило болтик трудов. Я бросила револьвер на землю. Ларри бросил мой пистолет. Разоружена дважды за одну ночь. Даже для меня это рекорд.36
– Что дальше? – спросила я. – Серефина ждет вас на прием. Она прислала вам соответствующую одежду, переоденетесь в лимузине, – сказал Янош. – Что за прием? – спросила я. – Тот, на который мы приехали вас пригласить. Приглашение Жан-Клоду она доставит лично. Это звучало не очень оптимистически. – Я думаю, мы пропустим этот прием. – Я так не думаю, – возразил Янош. Из тени деревьев выступила еще одна вампирша – брюнетка из тех двоих, что терзали Джейсона. Она вышла, крадучись, в длинном платье, закрывающем все тело от шеи до щиколотки. Обвив руками Яноша, она припала лицом к его шее, блеснув на нас бледной спиной. Эта спина была покрыта лишь тонкой паутинной сеточкой. Платье, казалось, при малейшем движении должно было бы слететь с нее, но оно оставалось на месте. Магия высокой моды. Темные волосы заплетены в косу, уложенную короной. Для женщины, которая сутки назад была клочьями гниющего мяса, вид отличный. Я не смогла скрыть удивления. – Я думал, она мертва, – сказал Ларри. – Я тоже так думала. – Я бы никогда не подверг Паллас риску, если бы думал, что ваш вервольф может ее убить, – сказал Янош. Из темных деревьев выступила еще одна фигура. Длинные светлые волосы обрамляли тонкое лицо с мелкими чертами. Зато глаза горели кровью. Я видала, как вампиры светят глазами, но это свечение всегда цвета радужки. Ни у кого из тех, кто был когда-то человеком, красных радужек не бывает. Одет этот вампир был в пресловутый черный фрак с фалдами, и дополнял наряд плащ почти до лодыжек. – Ксавье, – сказала я тихо. Ларри посмотрел на меня. – Тот самый вампир, который тут всех убивал? Я кивнула. – Так что он тогда здесь делает? – Вот почему вы так быстро нашли Джеффа, – сказала я. – Вы заодно с Ксавье. А Серефина знает? Янош улыбнулся: – Анита, она здесь Мастер для всех, даже для него. Интонация была такая, будто Янош и сам этим поражен. – Вам не придется долго отъедаться на сбежавшем фейри, если полиция проследит ниточку от Ксавье к вам. – Ксавье выполнял приказы. Он занимался вербовкой. Последние слова прозвучали как шутка, понятная только своим. – Зачем вам понадобилась Элли Квинлен? – Ксавье любит иногда полакомиться мальчишками – у каждого своя слабость. Он обратил любовника девушки, а мальчик хотел, чтобы она осталась с ним навсегда. Сегодня она встанет и будет с нами пировать. Ну уж нет, если только я смогу этому помешать. – А чего ты хочешь, Янош? – Я послан облегчить тебе жизнь. – Ага, как же. Паллас отклеилась от Яноша и поплыла к Стирлингу. Стирлинг глядел на нее; нянча сломанную руку. Она должна была чертовски болеть, но на лице Стирлинга была не боль. Был страх. Он глядел на вампиршу, и вся его самоуверенность куда-то слетела. Взгляд был как у ребенка, который обнаружил, что чудовище под кроватью есть на самом деле. Из леса появилась третья фигура. Блондинка из той же пары. И выглядела она отлично, будто никогда не была гниющим трупом. Никогда не видела вампира, который мог бы выглядеть настолько мертвым – и не быть мертвым. – Беттину ты помнишь, – сказал Янош. Беттина была одета в черное платье, оголявшее бледные плечи. Через плечо на грудь переброшен шарф из черной ткани. Золотой пояс держал платье, перетягивая талию. Желтая коса закручена короной. Она шла к нам, и лицо ее было просто совершенным. Сухая сгнившая кожа – это был просто плохой сон, кошмар. Хотелось бы. Огонь, говорил Жан-Клод. Лишь огонь дает уверенность. Я-то думала, что он имел в виду только Яноша. Янош протянул руку и забрал Джеффа у Киссы, стиснув мальчику плечо рукой в черной перчатке. Пальцы у него были длиннее, чем должны, будто в них лишний сустав. На белизне фрака Джеффа было видно, что средний палец одной длины с указательным. Еще один миф оказался правдой – по крайней мере в случае Яноша. Эти длинные странные пальцы слегка погрузились в ткань. У Джеффа глаза расширились так, что больно было смотреть. – Что происходит? – спросила я. Кисса была одета в такой же черный виниловый наряд, который был на ней в камере пыток, хотя это наверняка был другой – в том осталась дыра от пули Ларри. Она стояла рядом с Яношем, сжав руки в кулаки. Стояла совершенно неподвижно, как умеют только мертвые, но в ней было какое-то напряжение, настороженность. Она не была довольна. Темная кожа как-то странно побледнела. Она сегодня еще не пила крови. Это я умела определять... у большинства вампиров. Но всегда есть исключения. Ксавье тенью метнулся мимо Стирлинга к лежащей без сознания миз Гаррисон. Ларри покачал головой: – Он просто там появился, или я видел его движение? – Видел, – ответила я. Я ждала, что Янош пошлет Киссу присоединиться к остальным, но он этого не сделал. Из-за края холма показалась еще одна фигура, она тащилась, будто ей было тяжело двигаться. Бледные руки вцеплялись в голую землю, сверкая в весенней ночи. Голова упала на землю, короткие темные волосы закрыли лицо. Потом резким движением голова взметнулась, лицо поднялось к луне. Тонкие бескровные губы отодвинулись, обнажив клыки. Лицо было искажено голодом. Я знала, что глаза были карие, но лишь потому, что видела их на безжизненном лице Элли, обращенном к потолку ее спальни. В этих глазах не было тяги, но в темной глубине что-то сверкало. Может быть, голод. Животная эмоция, ничего человеческого. Возможно, когда они ей дадут в первый раз напиться крови, настанет время для эмоций; сейчас все сузилось до первичных потребностей. – Я правильно понял, кто это? – спросил Ларри. – Элли! – Джефф попытался подбежать к ней. Янош резко дернул его на себя, держа рукой за плечи, будто обнимая. Джефф начал отбиваться, пытаясь бежать к мертвой сестре. В этой схватке я болела за Яноша. Вновь поднявшиеся склонны сначала жрать, а потом задавать вопросы. Тварь, которая когда-то была Элли Квинлен, с удовольствием бы перервала горло своему маленькому братику. Она бы купалась в крови, и только минуты, или дни, или недели спустя она бы поняла, что сделала. Может быть, даже пожалела бы об этом. – Иди, Анджела, иди к Ксавье, – сказал Янош. – Новое имя не отменит того, кем она была, – сказала я. Янош поглядел на меня: – Она уже два года как мертва, и ее зовут Анджела. – Ее зовут Элли, – сказал Джефф. Он перестал вырываться и теперь смотрел на мертвую сестру с новым ужасом, будто только что ее увидел. – Люди ее узнают, Янош. – Мы будем осторожны, Анита. Нашего нового ангела увидят только те, кому мы это позволим. – И как, это удобно? – спросила я. – Будет, – ответил он, – как только она напьется. – Меня поражает, что вы потащили ее так далеко, предварительно не накормив. – Это сделал я. – Голос Ксавье оказался неожиданно приятным. Но сочетание этого голоса и бледного призрачного лица приятным не было. Я посмотрела на него, тщательно избегая его взгляда. – Впечатляет. – Энди привел ее, а я привел Энди. Я ее Мастер. Поскольку Энди не показывался, то наверняка я его убила в лесу, когда мы были там с шерифом Сент-Джоном. Может, сейчас не самое удачное время поднимать этот вопрос. – А кто твой Мастер? – Сейчас – Серефина. Я глянула на Яноша. – Вы еще не решили, кто из вас двоих выше? – Я улыбнулась. – Ты тратишь наше время, Анита. Наш Мастер ждет тебя с нетерпением. Давайте кончать. Зови нашего ангела. Ксавье вытянул бледную руку. Элли испустила низкий горловой звук и поднялась на четвереньки на голой земле. Длинное черное платье запуталось у нее в ногах, и она его нетерпеливо дернула. Ткань порвалась в ее руках, как бумага, обрывки юбки повисли на голых ногах. Элли схватилась за руку Ксавье, как за спасательный круг, обернулась вокруг нее, и только другая его рука, которой он схватил Элли за волосы, не дала ей впиться в нее. – Мертвые не поддержат тебя, Анджела, – сказал Янош. – Питайся от живых. Паллас и Беттина встали на колени по обе стороны Стирлинга. Ксавье грациозно опустился рядом с миз Гаррисон, и черная пелерина раскинулась вокруг него, как лужа крови. Все это время он держал волосы Элли, прижимая ей голову вниз, рычащим лицом к земле. Она впивалась в него пальцами, издавая горлом мяукающие звуки. Ничто, что когда-то было человеком, такие звуки издавать не в состоянии. – Миз Блейк! – крикнул Стирлинг. – Вы представляете закон! Вы обязаны меня защитить! – Я думала, вы собираетесь увидеться со мной в суде, мистер Стирлинг. Что-то насчет того, что я натравила зомби на вас и миз Гаррисон. – Я шутил! – Он смотрел на склоненных вампиров, на меня, снова на них. – Я не скажу! Я никому не скажу! Пожалуйста! Я поглядела на него: – Просишь милосердия, Раймонд? – Да, да! – Вроде того милосердия, которое ты оказал Баярду? – Умоляю вас! Беттина погладила Стирлинга по щеке. Он отдернулся как от ожога. – Умоляю! А, черт. – Я не могу так стоять и смотреть, – сказал Ларри. – У тебя есть другие предложения? – Нельзя отдавать человека монстрам, ни по какой причине. Это закон. Был у меня такой закон. Я верила в него, пока еще точно знала, кто монстр, а кто нет. Ларри вытаскивал крест из-под футболки. – Не надо, Ларри. Не надо нам погибать ради Раймонда Стирлинга. Крест Ларри показался наружу, и он светился, как глаза Серефины. Ларри глядел на меня. Я вздохнула и вытащила свой крест. – Очень неудачная мысль. – Знаю, – сказал он. – Но стоять и смотреть я не мог. Глядя в его серьезное лицо, я поняла, что он говорит правду. Он не мог стоять и смотреть. Я могла бы. Меня бы это не порадовало, но я могла бы это допустить. Тем хуже для меня. – Что вы собираетесь делать с этими освященными предметами? – спросил Янош. – Прекратить вот это. – Вы хотели их смерти, Анита. – Не такой. – Вы бы хотели, чтобы я позволил вам использовать оружие и зря потерять всю эту кровь? Он предлагал мне их застрелить. Я покачала головой: – Думаю, что это уже не вариант. – Это и не было вариантом, – сказал Ларри. Я не стала отвечать – нет смысла развеивать его иллюзии – и отошла к Паллас и Беттине. Ларри направился к Элли и Ксавье, выставив крест на длину цепочки, будто так он будет действовать лучше. Ничего нет плохого в этом слегка театральном жесте, но надо будет ему намекнуть, что это на самом деле не помогает. Только не сейчас, позже. Сияние креста усиливалось и наконец превратилось в свет стоваттной лампы на шее. Я видела мир как черный круг за пределами света. Ксавье стоял на ногах лицом к Ларри, но остальные отползли от добычи, отогнанные светом. – Спасибо, миз Блейк, – сказал Стирлинг. – Спасибо вам. Он ухватился здоровой рукой за мою ногу, прижимаясь ко мне. Я подавила желание его оттолкнуть. – Ларри благодарите, я бы дала вам погибнуть. Он не слышал. Он чуть не плакал от облегчения, размазывая слезы по моим кроссовкам. – Отойдите от них, пожалуйста. Голос был женский, медово-густой. Я прищурилась на свет креста и увидела, что Кисса держит револьвер. Что-то вроде “магнума”, против света трудно сказать. Что бы это ни было, а дыру оно оставит приличную. – Отойдите от них, немедленно. – Я думала, что Серефине я нужна живая. – Кисса застрелит вашего юного друга. Я задержала дыхание на середине вдоха. – Если вы его убьете, я не стану с вами сотрудничать ни в чем, что вы хотите сегодня сделать. – Ты не поняла, Анита, – сказал Янош. – Моему Мастеру не нужно твое сотрудничество. Все, что она хочет от тебя получить, может быть взято силой. Я глядела на него поверх сияния. Он прижимал к себе – Джеффа – этой радости мне только не хватало. – Снимите кресты и бросьте их в лес, – сказал Янош. Рукой в перчатке он провел по обеим сторонам лица Джеффа и поцеловал его в щеку. – Теперь, когда мы знаем, что вы готовы пожертвовать своей безопасностью ради каждого из этих молодых людей, у нас на одного заложника больше необходимого. – Янош взялся за шею Джеффа с. двух сторон и просто держал – пока еще ничего плохого не делая. Пока. – Снимите кресты и бросьте их в лес. Третий раз я просить не буду. Я смотрела на него в упор. Лишаться креста мне не хотелось. Я глянула на Ларри. Он все еще стоял напротив Ксавье, и крест его храбро горел. Черт возьми. – Кисса, застрели мужчину. – Не надо, – сказала я и сняла цепочку. – Не убивайте его. – Не делай этого, Анита, – сказал Ларри. – Я не могу, чтобы на моих глазах тебя застрелили, если в моих силах этому помешать. Я спустила цепочку креста в ладонь. Крест сиял сине-белым пламенем, как горящий магний. Выбросить крест – это плохо. Очень плохо. Я бросила крест в лес. Он сверкнул падающей звездой и погас в темноте. – Теперь твой крест, Ларри. Ларри затряс головой: – Придется вам меня застрелить. – Мы застрелим мальчика, – ответил Янош. – Или я начну есть его на ваших глазах. Он одной рукой прижал к себе Джеффа, а другой откинул его волосы, обнажив шею. Ларри поглядел на меня. – Анита, что мне делать? – Это ты сам должен решить, – ответила я. – Они в самом деле его убьют? – Да, убьют. Ларри выругался сквозь зубы и выпустил крест. Тот упал на грудь, и Ларри расстегнул цепочку и запустил крест в лес изо всей силы, будто вместе с крестом мог выбросить собственную злость. Когда свет креста погас вдали, мы остались в темноте. Лунный свет, казавшийся до того таким ярким, был теперь очень тускл. Ночное зрение возвращалось ко мне постепенно. Кисса подступила ближе, все еще держа нас под дулом револьвера. В первый раз, когда я ее увидела, она излучала сексуальность, силу, а теперь она была покорна и спокойна, будто часть ее силы вытекла. Бледная, истощенная. Ей нужна кровь. – Почему тебе не позволили есть сегодня? – спросила я. – Наш Мастер не на сто процентов уверена в лояльности Киссы. Ее надо было испытать, так, моя смуглая красавица? Кисса не ответила. Она глядела на меня большими темными глазами, но ствол не отклонялся ни на дюйм. – Ешьте, детки, ешьте. Паллас и Беттина подошли к Стирлингу, глядя на меня. Я на них. Стирлинг вцепился мне в ногу. – Не отдавайте меня им, прошу вас, пожалуйста! Паллас склонилась к нему, Беттина подошла туда, где стояла я. Она оторвала руку Стирлинга от моей ноги, слегка зацепив меня спиной. Я отступила на шаг, и Стирлинг начал кричать. Ксавье и Элли уже пили кровь из находящейся в благословенном забытьи миз Гаррисон. Ларри глядел на меня, беспомощный, с пустыми руками. Я не знала, что сказать. – Не трогайте меня, не трогайте! – Стирлинг заколотил здоровой рукой по рукам Паллас, и вампирша легко перехватила его руку, сдержала. – Хотя бы возьмите его под свою власть, – сказала я. Паллас поглядела на меня: – После того, как он пытался тебя убить? Зачем такое милосердие? – Может быть, я просто не хочу слышать его крики. Паллас улыбнулась: – Для тебя, Анита, – все что хочешь. Она схватила Стирлинга за подбородок, повернула к себе лицом. – Миз Блейк, спасите, спа... – Слова замерли в горле. Я видела, как из его глаз исчезло все, и они стали пустыми и ждущими. – Иди ко мне, Раймонд, – сказала Паллас. – Иди ко мне. Стирлинг сел, обняв вампиршу здоровой рукой. Он попытался обнять ее и второй рукой, но она не сгибалась в локте. Беттина стала загибать сломанную руку вперед и назад, и при этом смеялась. Стирлинг не реагировал на боль. Он прижимался к Паллас. На его лице были радость, счастье. Желание. Паллас погрузила клыки ему в шею. Стирлинг на миг изогнулся в спине, потом расслабился и стал издавать горлом тихие счастливые звуки. Паллас отодвинула ему голову в сторону, присосавшись к ране, но оставив место с другой стороны еще для кого-нибудь. Беттина всадила клыки в подставленную плоть. Вампирши пили кровь, так тесно сдвинув головы, что их волосы перепутались – золотые и черные. А Раймонд Стирлинг счастливо гукал, пока они его убивали. Ларри отошел к краю поляны, крепко обняв себя за плечи. Я осталась где стояла – и смотрела. Я хотела смерти Стирлинга, и теперь трусостью было бы отвернуться. И кроме того, я должна была видеть. Я должна была запомнить, кто монстры, а кто нет. И если я заставлю себя не отвернуться, не моргнуть, может быть, я не забуду снова. Я глядела на счастливое, полное энтузиазма лицо Стирлинга, и вот его руки отвалились от шеи Паллас, глаза закрылись. Он потерял сознание от шока и потери крови, а вампирши обняли его крепко и продолжали пировать. Глаза Стирлинга широко распахнулись, в горле забулькало. Из глаз кричал страх. Паллас подняла руку и погладила Стирлинга по голове, как успокаивают испуганного ребенка. Страх в его глазах погас, и я видела, как ушел из них последний свет. Я смотрела, как умирал Раймонд Стирлинг, и знала, что запомню этот последний взгляд ужаса, и он мне будет сниться еще не одну ночь.37
Резкий порыв ветра поднял тонкое облако пыли. Жан-Клод появился, будто соткался из воздуха. Никогда я еще не была так рада его видеть. Я не побежала в его объятия, но подошла, встала рядом с ним. Ларри подошел следом за мной. Жан-Клод – не всегда самое безопасное убежище, но сейчас он выглядел чертовски приятно. Он был одет в одну из своих белых рубашек. У этой было столько кружев на груди, что она казалась пуховой. Короткий белый пиджак доходил только чуть ниже талии. Из рукавов пиджака тоже выглядывали кружева. На ногах Жан-Клода были белые штаны с черным поясом под цвет бархатных сапог. – Я тебя здесь не ждал, Жан-Клод, – сказал Янош. Точно я не могу сказать, но он, кажется, удивился. Отлично. – Серефина лично доставила свое приглашение, Янош, но этого было мало. – Ты меня удивляешь, Жан-Клод. – Серефину я тоже удивил. Жан-Клод говорил до ужаса спокойно. Если он и боялся стоять здесь при таком численном превосходстве противника, это никак не было заметно. Очень мне хотелось бы знать, чем он удивил Серефину. По дальней стороне холма, оттуда, где стоял джип, поднялся Джейсон. На нем были черные кожаные штаны, будто обливавшие его ноги, короткие черные сапоги, а рубашки не было. Вокруг шеи – что-то вроде серебряного собачьего ошейника, на руках черные перчатки, но вообще он выше пояса был голым. Дай Бог, чтобы Джейсон сам выбрал такой наряд на эту ночь. Правая сторона его лица была в синяках от лба и до подбородка, будто от удара какого-то большого предмета. – Я вижу, твой песик тоже принял участие в схватке, – сказал Янош. – Он мой, Янош, во всех смыслах этого слова. Они все мои. На этот раз, и только на этот раз, я не стала возникать по этому поводу. Если выбирать – принадлежать Жан-Клоду или Серефине, я знала, за кого проголосую. Ларри подошел ко мне так близко, что я могла бы взять его за руку. Может быть, ему не понравилось включение в зверинец Жан-Клода? – Ты утратил тот скромный вид, который так меня манил, Жан-Клод. Ты полностью отверг приглашение Серефины? – Я приду на прием к Серефине, но по своей воле и со всей своей свитой. Я покосилась на него. Он с ума сошел? Янош нахмурился: – Серефина хотела, чтобы ты был на приеме в цепях. – Мы это как-нибудь переживем, Янош. – Ты хочешь сказать, что вызвал бы нас всех здесь и сейчас? – В словах Яноша звучал еле слышный оттенок смеха. – Я погибну не один, Янош. В конце концов вы, быть может, меня одолеете, но это вам будет дорого стоить. – Если ты действительно хочешь прийти по своей воле, то приходи, – сказал Янош. – Наш Мастер зовет, откликнемся на ее зов. И Янош, Беттина и Паллас вдруг оказались в воздухе. Это не был полет или левитация – у меня нет для этого слов. – Боже мой! – шепнул Ларри. Ночь, когда впервые видишь летящего вампира, запоминается навсегда. Остальные рассеялись в лесу невероятно быстрым движением и исчезли почти так же быстро, как улетевшие. Элли Квинлен исчезла вместе с ними. Ее брата унес Янош. Я до сих пор не знала, что вампир может “в полете” еще и нести груз. Век живи – век учись. Мы разыскали пистолеты и пошли вниз по склону. Кресты, можно считать, были утрачены навсегда. Даже Жан-Клод шел с нами, хотя я знала, что он владеет и другими методами перемещения. Он что, считал невежливым лететь, раз мы этого не можем? Джип стоял там, где я его поставила. Ночь была все еще непроницаемой. До рассвета оставалось несколько часов, и я хотела просто попасть домой. – Я позволил себе выбрать для вас на сегодня одежду, – сказал Жан-Клод. – Она в джипе. – Но я ведь его заперла? Он только улыбнулся. – Ясно, – вздохнула я. Когда я взялась за ручку, дверца оказалась незапертой. Одежда лежала на пассажирском сиденье. Черная кожа. – Вряд ли я это надену. – Ваша одежда, ma petite, лежит на водительском сиденье. Эти вещи для Лоранса. Ларри выглянул из-за моего плеча: – Это что, шутка? Я обошла джип и нашла на сиденье пару черных джинсов. Самые тесные джинсы, которые у меня были. Кроваво-красный топ, который я не помню, чтобы покупала. На ощупь он был шелковым. Черный пыльник, которого я никогда не видела. Когда я приложила его к себе, он оказался мне по щиколотку и при движении развевался, как пелерина. Пыльник мне понравился, а без шелковой блузки я могла бы обойтись. – Неплохо, – сказала я. – А мне мое не нравится, – отозвался Ларри. – Я даже не знаю, как влезть в эти штаны. – Джейсон, помоги ему одеться. Джейсон взял стопку кожаной одежды и отнес к багажнику джипа. Ларри пошел за ним, но вид у него не был довольный. – Без сапог? – спросила я. Жан-Клод улыбнулся: – Я не думал, что вы откажетесь от своей спортивной обуви. – И не ошиблись. – Переодевайтесь быстрее, ma petite, мы должны прибыть к Серефине раньше, чем она решит убить мальчика просто нам назло. – А Ксавье позволит ей убить свою новую игрушку? – Если она действительно его Мастер, у него не будет выбора. Одевайтесь, ma petite, побыстрее. Я отошла к дальнему краю джипа, но тогда я слышала и чуть ли не видела Ларри. Я со вздохом остановилась. Ладно, какого черта? Отвернувшись от Жан-Клода, я сбросила наплечную кобуру. – А как вам удалось удрать от Серефины? Я стянула футболку через голову, подавляя желание обернуться. Я знала, что Жан-Клод смотрит, так чего еще и проверять? – Джейсон бросился на нее в критический момент. Этот отвлекающий маневр позволил нам бежать, но, кроме этого, мало что дал. Боюсь, что номер мы оставили в большом беспорядке. Его голос звучал так нежно, что я должна была увидеть его лицо. Натянув красный топ, я обернулась. Он стоял ближе, чем я думала, почти на расстоянии вытянутой руки. Стоял в своих белых одеждах, совершенных и безупречных. – Отойдите, пожалуйста, на несколько шагов. Я хочу несколько большего уединения. Он улыбнулся, но выполнил мою просьбу. Впервые. – Она настолько сильно вас недооценила? – спросила я и переодела джинсы со всей возможной скоростью. Я старалась не думать о том, что он на меня смотрит, – это слишком сильно смущало. – Я был вынужден бежать, ma petite. Янош зовет ее Мастером, а он меня победил. Я не могу против нее выстоять – по крайней мере в честном бою. Я снова надела наплечную кобуру, продев в портупею ремень. Без рукавов портупея слегка резала, но это лучше, чем без нее. Достав из-под сиденья “файрстар”, я прицепила его в кобуре к джинсам спереди. Так будет видно, даже в пыльнике. В конце концов я закрепила кобуру на пояснице, хотя это не лучший и даже не второй мой выбор. Из бардачка я вынула серебряные ножи и закрепила на предплечьях. И еще я достала коробочку, в которой были два запасных креста. Все время вампиры их у меня отбирают. Жан-Клод смотрел на все это с интересом. Темные глаза следили за моими руками, будто запоминая движения. Я надела пыльник и прошла несколько шагов, проверяя, как это все сидит. Вытащила ножи – просто чтобы проверить, что рукава у пыльника не слишком узкие. Выхватила оба пистолета, и все равно мне не нравилось положение “файрстара”. Наконец я сдвинула кобуру набок. Она сильно впивалась в тело, так что даже синяк мог бы остаться, но зато пистолет можно выхватить за разумное время. А это сегодня будет важнее удобства. В карманы пыльника я сунула по запасной обойме для каждого пистолета. Эти не с серебряными пулями. А то я нервничала, когда у меня в пистолетах только серебряные пули. Где-то ночью появится Разбитый Череп и Кровавые Кости, и Магнус тоже может там оказаться. Я хотела иметь пули для всего, что может мне сегодня встретиться. Ларри вышел из-за джипа, и я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Он не то чтобы плохо выглядел – просто до ужаса неудобно. Ему явно непросто было ходить в черных кожаных штанах. – Да ходи ты нормально, – сказал Джейсон. – Не получается, – ответил Ларри. На нем был шелковый топ – двойник моего, если не считать того, что он был не красный, а синий. На ногах короткие черные сапоги. И черный пиджак, одолженный у Джейсона. Я поглядела на его сапоги. – Черные кроссовки, может быть, ma petite, но белые кроссовки в сочетании с черной кожей? Мне кажется, это неправильно. – Я просто как посмешище, – сказал Ларри. – Как ты можешь все время в этом ходить? – А я люблю кожаную одежду, – ответил Джейсон. – Надо ехать, – сказал Жан-Клод. – Анита, вы можете вести машину? – Я думала, вы, быть может, хотите полететь, – сказала я. – Важно, чтобы мы приехали все вместе, – сказал он. Мы с Ларри заложили в карманы соль. С запасными обоймами в одном кармане и солью в другом мой пыльник несколько перекосился, но ведь не на демонстрацию мы идем. Мы все сели в джип. С заднего сиденья доносились протесты: – Эти штаны еще неудобнее, когда в них надо сидеть. – Я запомню на будущее вашу нелюбовь к кожаным вещам, Лоранс. – Меня зовут Ларри. Я повела джип по изрытой дороге, выводящей прочь от стройки. – Серефина хочет стать бессмертной. Я выехала на главную дорогу и направилась в сторону Брэнсона, хотя мы наверняка будем по пути заезжать к Серефине. Жан-Клод повернулся и уставился на меня. – Как вы говорите, ma petite? Я ему рассказала – рассказала о Разбитом Черепе и Кровавых Костях и о плане Серефины. – Она сошла с ума. – Не совсем, ma petite. Это, быть может, не даст ей бессмертия, но даст такую силу, о которой невозможно было и мечтать. Остается вопрос: как Серефина набрала такую силу, что подчинила себе Яноша еще до того, как пила кровь Магнуса или Кровавых Костей? – Что вы имеете в виду? – Янош был в Старом Свете. Он бы не уехал оттуда добровольно. Он последовал за ней. Где она взяла силу, чтобы его заставить? – Может быть, Магнус не первый фейри, чью кровь она пробовала. – Может быть, – согласился он, – или она нашла себе другую еду. – Какую другую еду? – Это, ma petite, и есть вопрос, на который я бы очень хотел получить ответ. – Думаете переменить диету? – Сила всегда искушает, ma petite, но сегодня я думаю о более неотложных вещах. Если мы найдем ее источник силы, мы сможем его разрушить. – Как? Он покачал головой: – Не знаю, но если сегодня мы не придумаем какой-нибудь фокус с вытаскиванием из шляпы чего-нибудь неожиданного, мы обречены. Он говорил на удивление спокойно. А я спокойной не была. Пульс колотился так, что отдавался у меня в горле и в руках. Даже в ушах шумело. Обречены – в этом слове слышался похоронный звон. И учитывая, что нас в конце пути ждет Серефина, можно было не спрашивать, по ком звонит колокол.38
Мы взошли по каменным ступеням крыльца. Веранду заполняли лунный свет и неясные тени. Густых, ненатуральных теней не было – ничто не говорило о том, что ждет внутри. Просто заброшенный дом, ничего особенного. Но нервная дрожь у меня под ложечкой тоже не хотела этому верить. Дверь открыла Кисса. Свет от свечей лился из открытой двери за ее спиной. Сегодня никто не стал создавать впечатления, что здесь есть только вот эта пустая комната. На лице Киссы блестел пот, золотые бисеринки в мягком свете. Она все еще подвергалась наказанию. Мне было интересно, за что, но не это было самой большой из моих проблем. Кисса, не говоря ни слова, провела нас в открытую дверь. Серефина сидела на троне в углу своего большого зала. Она была одета в белое бальное платье, как Золушка, волосы уложены, и бриллианты в них сверкнули огненной лентой, когда она наклонила голову в знак приветствия. Магнус свернулся у нее в ногах в белом фраке с фалдами. Рядом с ним лежали перчатки, белая остроконечная шляпа и трость. Длинные каштановыеволосы были в этой картине единственным цветным элементом. Все Мастера Вампиров, с которыми я была знакома, увлекались драматическими эффектами. Янош и две его вампирши стояли позади трона живым занавесом темноты. Элли лежала на боку на подушках и казалась почти живой. Даже в разорванном и грязном черном платье она излучала довольство, как кошка, до отвала наевшаяся сливок. Глаза сверкали, губы изгибались в потаенной улыбке. Элли, она же Анджела, явно находила удовольствие в том, чтобы быть нежитью. Пока. Кисса подошла осторожными шагами и встала на колени около Магнуса. Ее черный кожаный наряд слился с плащом Яноша. Серефина погладила перчаткой ее вспотевшее лицо. Потом Серефина улыбнулась, и улыбка эта была прекрасна, если не видеть ее глаз. Они бледно фосфоресцировали. Можно было углядеть какой-то намек на зрачки, но он тут же исчезал. Глаза были под цвет платью – подбор цветов вообще был совершенным в этом интерьере. Джеффа и Ксавье не было, и мне это не понравилось. Я открыла рот, чтобы задать вопрос, и Жан-Клод на меня посмотрел. В этот единственный раз взгляда было достаточно. Он был Мастер, я играла слугу. Ладно. Если он будет задавать нужные вопросы. – Мы пришли, Серефина, – сказал Жан-Клод. – Отдай нам мальчика, и мы уйдем с миром. Она рассмеялась: – Но я не отпущу вас с миром, Жан-Клод. – Она повернулась ко мне бледно пылающими глазами. Как будто на меня смотрела пара фонарей – настолько нечеловеческим был этот взгляд. – Нинья, как я счастлива тебя видеть. У меня пресеклось дыхание. Нинья-девочка – так называла меня мама. Что-то вспыхнуло в глазах Серефины дальним отблеском огня, потом он сменился тем же холодным дрожащим светом. Она, не пыталась подчинить меня взглядом. Почему? Да потому, что и так была во мне уверена. Я вдруг похолодела. Вот оно что! Я могла бы назвать это самоуверенностью, но я поверила в это. Она предлагала лучшее, чем секс, более заманчивое, чем власть. Дом. И ложь это или нет, это было щедрое предложение. Ларри тронул меня за руку. – Ты дрожишь. Я с трудом сглотнула слюну: – Никогда не сознавайся вслух, Ларри, насколько ты напуган. Разрушает весь эффект. – Прости. Я отступила от него – нет смысла толпиться. Посмотрела на Жан-Клода, будто молча спрашивая, не будет ли это нарушением вампирского протокола. – Она признала вас, как признала бы другого Мастера. Отвечайте как Мастер. Его это явно не тревожило. В отличие от меня. – Чего ты хочешь, Серефина? – спросила я. Она встала, скользя над ковром. Как будто под этой юбкой колоколом не было ног. Ноги просто не ходят так. Может быть, она левитировала. Как бы там ни было, а она все приближалась. Мне отчаянно хотелось попятиться. Я никак не хотела быть так близко к ней. Ларри за моей спиной переступил с ноги на ногу. Джейсон придвинулся на шаг к Жан-Клоду. Я не двинулась с места – это было лучшее, на что я была способна. Что-то мелькнуло в ее глазах, как мелькает что-то движущееся через деревья лесной опушки. В глазах такого не бывает. Я отвернулась и поняла, что не помню, как глядела в ее глаза. Так чего же я отворачиваюсь? Я ощутила, как она движется ко мне. Перед моими глазами появилась ее рука в перчатке. Я отдернулась и одновременно взглянула вверх, на ее лицо, но этого было достаточно. Ее глаза пылали огнем, горящим в дальнем конце туннеля, будто внутри, в ее голове, лежала дорога в невозможную тьму и какие-то создания зажгли там огонь, чтобы осветить себе путь. И я могла вечно греть руки в тепле этого пламени. Я закричала. Вскрикнула и закрыла глаза ладонями. Моего плеча коснулась рука. Я отдернулась и снова вскрикнула. – Ma petite, я здесь. – Так сделайте же что-нибудь! – Делаю. – К восходу эта будет моей. – Она показала в мою сторону и заскользила к Джейсону. Погладила рукой в перчатке. Он стоял спокойно. Я бы не позволила ей так просто меня коснуться. – Тебя я отдам Беттине и Паллас. Они научат тебя любить гниющее мясо. Джейсон смотрел прямо перед собой, только зрачки его стали чуть шире. Беттина и Паллас выдвинулись из-за трона и встали в нескольких футах позади Серефины. Какие, черт возьми, впечатляющие мизансцены! – А может быть, я тебя заставлю превратиться в волка и так остаться, пока это не станет для тебя более естественной формой, чем человеческая. – Она просунула палец ему под воротник. – Я тебя посажу на цепь во дворе, и будешь ты моим сторожевым псом. – Хватит, Серефина, – сказал Жан-Клод. – Ночь уходит. Эти мелочные уколы ниже достоинства Мастера твоей силы. – А у меня сегодня мелочное настроение, Жан-Клод, а скоро у меня будет сила быть настолько мелочной, насколько мне хочется. – Она бросила беглый взгляд на Ларри. – Этот вот пойдет в мое стадо. А ты, Жан-Клод, моя красивая подстилка, будешь всем нам служить – вечно. Жан-Клод глядел на нее, надменный до последней степени. – Я теперь Мастер Города, Серефина. Нам не подобает мучить друг друга. И не подобает воровать имущество друг друга, как бы привлекательно оно ни было. Я даже не сразу поняла, что это “имущество” – мы. Серефина улыбнулась. – Я отберу твое дело, твои деньги, твои земли и твой народ, не успеет еще кончиться эта ночь. Неужто Совет действительно думал, что меня устроят крошки с твоего стола? Если она сейчас его официально вызовет, мы все пропали. Жан-Клод с ней не справится, и я тоже. Отвлечь, ее надо отвлечь. – У тебя столько бриллиантов, что ты могла бы купить себе собственное дело, собственный дом. Она повернула ко мне пылающие глаза, и я на миг пожалела, что вообще заговорила. – Ты думаешь, я живу в этом доме, потому что не могу себе позволить получше? – Не знаю. Она скользнула обратно к своему трону и села, оправляя юбки. – Я не доверяю вашим людским законам. Я живу в тайне, как было всегда, и пусть кто хочет выходит на свет. Я останусь здесь, когда этих современных умников и следа не будет. Она рубанула воздух ладонью. Жан-Клод покачнулся. С его лица хлынула кровь, плеснув на белую рубашку и на пиджак алыми пятнами. Серефина снова сделала рубящий жест, и на другой его щеке вспыхнул новый порез, плеснув кровью на Джейсона. Жан-Клод устоял на ногах. Он не вскрикнул. Не коснулся ран. Он стоял совершенно неподвижно, только кровь текла по его лицу. Глаза его были сапфировыми озерами, плавающими в кровавой маске. На его шее дернулся мускул. Блеснула кость на щеке. Это была страшная, глубокая рана, но я знала, что Жан-Клод может ее залечить. Как бы страшно это ни выглядело, это была тактика запугивания. И я повторяла это себе, хоть сердце у меня стучало молотом. Я хотела выхватить пистолет, застрелить эту стерву. Но всех мне не перестрелять. Я даже не была уверена, что Яноша можно застрелить. – Мне не надо убивать тебя, Жан-Клод. Горячий металл в твои раны, и они останутся навсегда. Твое красивое лицо станет навеки уродливым. Ты можешь притворяться Мастером Города, но править буду я. Ты будешь моей марионеткой. – Скажи слово, Серефина, – сказал Жан-Клод. – Скажи слово, и покончим с этими играми. – Его голос был обычным, как всегда. Он не выдавал ни страха, ни боли, ни ужаса. – Вызов – ты этого слова ждешь, Жан-Клод? – Оно меня устроит. Сила Жан-Клода поползла по моей коже холодным огнем. Она хлестнула внезапно, пронеслась мимо, как гигантский кулак. Сила ударила в Серефину, рассеяв воздушные потоки. Краем она задела Киссу, и та свалилась, брошенная на подушки. Серефина запрокинула голову и захохотала. Смех внезапно оборвался, будто и не было. Лицо Серефины стало маской с горящими глазами. Кожа побледнела, побелела, превратилась в прозрачный мрамор. Под ней загорелись голубым огнем вены. Сила потекла по комнате водой, глубже и глубже, грозя затопить нас всех. – Где твои призраки, Серефина? – спросила я. Секунду мне казалось, что она не обратит на меня внимания, но маска ее лица медленно, очень медленно повернулась ко мне. – Где твои призраки? Хотя она смотрела прямо на меня, я не знала, слышала ли она. Будто я пыталась прочитать по морде животного – нет, по лику статуи. За этим лицом не было никого. – Ты не можешь управлять Кровавыми Костями и призраками одновременно? Да? Пришлось что-то из этого бросить? Серефина поднялась на ноги, и я знала, что она плывет, несется на потоках собственной силы, воспаряя над подушками. Она медленно всплывала к потолку, и это впечатляло. Я несла что в голову придет, пытаясь выиграть время, но для чего? Что мы можем сделать? У меня в голове раздался голос: – Кресты, ma petite, не стесняйтесь из-за меня. Я не стала ни колебаться, ни спорить. Крест засиял шаром такого яркого света, что больно было смотреть. Я прищурилась и отвернулась, и мне в глаза ударил свет от ожившего креста Ларри. Жан-Клод припал к земле рядом со мной, закрывая руками лицо. Серефина взвизгнула и хлопнулась на пол. Она могла выстоять против распятия, но не могла применять перед ним свои приемы и свалилась кучей шелковых юбок. Прочие вампы закрыли лица и зашипели. Магнус встал с подушек и направился к нам осторожными шагами. Джейсон встал перед Жан-Клодом и двинулся, чтобы встать передо мной. Янтарные глаза покосились на меня. Зверь Джейсона таращился на меня из-за пламени крестов и не боялся. На миг я порадовались, что прихватила серебряные пули. – Нет, Магнус, не ты, – сказала Серефина. Магнус остановился, глядя на Джейсона. Из горла Джейсона донеслось еле слышное рычание. – Я могу с ним справиться, – сказал Магнус. В подвале открылась дверь. Что-то поднималось к нам по ступеням, что-то тяжелое. Ступени протестующе скрипели. Из темноты появилась рука, в которой поместилась бы моя голова. Ногти были грязные и длинные, почти как когти. Драная одежда держалась на широких квадратных плечах. Эта тварь была не меньше десяти футов высотой. Ей пришлось наклониться и повернуться боком, чтобы пройти в дверь, а когда она выпрямилась, голова задевала потолок, и трудно было бы соврать себе, что перед тобой человек. На огромной голове не было кожи. Сырое мясо – как открытая рана. Пульсировали вены, по которым струилась кровь, но голова не кровоточила. Тварь открыла пасть, полную желтых сломанных зубов, и проговорила: – Я здесь. Услышать слова из такой пасти, с такого лица – это был шок. Голос был как со дна колодца – глубокий, глухой и далекий. Вдруг зал показался тесным. Разбитый Череп и Кровавые Кости мог всего лишь протянуть руку, и он бы меня коснулся. Плохо. Джейсон шагнул назад к нам. Магнус отодвинулся к Серефине. Он глядел на чудовище вытаращенными глазами, как все мы. Никогда раньше не видел его во плоти? – Подойди, – велела Серефина. Она вытянула руку в сторону чудовища, и оно подошло к ней с неожиданной грацией. В его походке была текучесть, которая никак ему не подходила. Ничто столь огромное и уродливое не может двигаться как ртуть, но так это было. В этом движении я увидела Магнуса и Дорри. Монстр двигался так, будто был красив. Серефина взяла перчатками эту огромную грязную лапу. Отодвинула рваный рукав, обнажив толстое мускулистое запястье. – Остановите ее, ma petite. – Что? – Я посмотрела на Жан-Клода, который все так же корчился под светом крестов. – Если она от него отопьет, кресты могут перестать против нее действовать. Я не стала задавать вопросов – времени не было. Я выхватила браунинг, предоставив Ларри доставать свой пистолет. Серефина склонилась над запястьем фейри, широко раскрыв рот, блестя клыками. Я спустила курок. Пуля ударила ей в висок. От силы удара Серефина покачнулась, закапала кровь. Значит, ее можно застрелить! Жизнь налаживается. Но Янош бросился, чтобы закрыть ее своим телом, и дальше было как стрелять в Супермена. Я дважды спустила курок, глядя в его мертвоглазое лицо с расстояния в ярд. Он только улыбнулся. Серебряные пули на него не действовали. Ларри метнулся от Жан-Клода, стреляя в Паллас и Беттину. Они приближались. Кисса лежала на полу. Элли застыла при виде крестов. Кровавые Кости стоял, будто ждал приказаний или будто ему было на все плевать. Он смотрел на Магнуса, узнавая, и это не был дружелюбный взгляд. Из-за закрывшего Серефину тела Яноша раздался ее голос: – Дай мне руку. Фейри улыбнулся щербатой улыбкой. – Скоро я буду свободен и убью тебя. – Говоря это, он глядел на Магнуса. Я никак не хотела бесить тварь такого размера, но еще меньше я хотела, чтобы Серефина набралась его силы. Я выстрелила в ободранную голову – с тем же успехом я могла бы в нее плюнуть. Этот выстрел был вознагражден мрачным взглядом в мою сторону. – Я с тобой не ссорился, – сказал фейри, – Не ссорься и ты со мной. Глядя в чудовищное лицо, я была полностью с ним согласна, но что я могла сделать? – Что будем делать? – спросил Ларри. Он уже стоял почти спина к спине со мной. Беттина и Паллас остановились почти на расстоянии вытянутой руки, удержанные крестами, а не оружием. Жан-Клод стоял на коленях, закрывая лицо от света крестов, но не уполз. Оставался в зоне защиты этого света. Серебряные пули фейри не опасны, но... Я щелкнула рычажком и вынула из браунинга обойму. Пошарив в кармане, я достала запасную обойму и вставила ее в пистолет. Прицелившись в грудь твари, где, как я надеялась, находится сердце, я спустила курок. Кровавые Кости взревел. На рваной одежде расцвел кровавый цветок. Я ощутила момент, когда он дал Серефине впиться в свою плоть. Сила заклубилась по комнате, поднимая все волоски на моем теле. Какой-то миг я не могла дышать – слишком много было в комнате магии для такой обыденности, как дыхание. Серефина медленно поднялась из-за темного силуэта Яноша. Она пролевитировала к потолку, купаясь в свете крестов и улыбаясь. Пулевая рана в голове исчезла без следа. Языки бледного пламени из глаз лизали ее лицо, и я знала, что всех нас ждет смерть. Из двери подвала появился Ксавье. В руках у него был меч, но он был тяжелее и острее любого меча, который я в жизни видела. Ксавье улыбался, глядя на Серефину. – Я накормил тебя, – сказал Кровавые Кости. – Освободи меня. Серефина вскинула руку к небу, гладя потолок. – Нет, – выдохнула она. – Никогда. Я высосу тебя досуха и буду купаться в твоей силе. – Ты обещала, – сказал Кровавые Кости. Она глядела на него, паря в воздухе, огненные глаза были на уровне ободранного лица. – Я солгала, – сказала она. – Нет! – крикнул Ксавье и попытался подойти ближе, но кресты не подпустили его. Я бросила горсть соли на Серефину и Кровавые Кости. Она расхохоталась мне в лицо: – Что это ты делаешь, нинья? – Никогда не нарущай слово, данное фейри, – сказала я. – Это отменяет все договоры. В руках Кровавых Костей появился меч – просто появился, будто фейри выхватил его из воздуха. Этот меч был у Ксавье в ту ночь в доме Квинленов. Сколько еще может быть здесь ятаганов длиной с мой торс? Фейри ударил Серефину в грудь, насадив на лезвие, как бабочку. Обычная сталь ее бы не могла ранить, но эта была усилена фейри-магией, и она смогла. Кровавые Кости пригвоздил Серефину к стене, загнав меч по рукоять. Потом вырвал клинок с поворотом, расширяя рану. Серефина завизжала и сползла вниз, оставляя кровавый след на стене. Кровавые Кости подвернулся к нам, коснулся пальцем кровоточащей груди. – Я прощу тебе эту рану, потому что ты освободила меня. Когда умрет он, больше ран не будет. И он вогнал меч в Магнуса. Движение было так быстро, что мы увидели только конечный стоп-кадр. Он был быстрее Ксавье. Черт, плохо! Магнус упал на колени, раскрыв рот в крике, на который у него уже не было дыхания. Кровавые Кости выдернул меч вверх, как и из Серефины, и я вспомнила о ранах, которые были на убитых мальчиках. Если бы Кровавые Кости помог нам сбежать от Серефины, я бы ничего против не имела, но что потом? Он выдернул меч, и Магнус все еще был жив и глядел на меня. Он протянул ко мне руку, будто я могла помочь ему умереть. Кровавые Кости занес клинок для последнего удара. Я наставила на него браунинг: – Не двигайся! Пока ты его не убил, ты смертен, и пули могут убить тебя. Фейри застыл, глядя на меня: – Чего ты хочешь, смертная? – Это ты убил мальчиков в лесу? Кровавые Кости заморгал: – Это были плохие дети. – Если ты отсюда выберешься, ты снова будешь убивать плохих детей? Он поглядел на меня, моргнул, потом сказал: – Это то, что я делаю. Это то, кто я есть. Я выстрелила, не успев додумать. Если бы он двинулся первым, я бы уже была мертва. Пуля ударила его между глаз, он пошатнулся назад, но не упал. – Кресты, ma petite, иначе я не смогу помочь вам, – донесся шепот Жан-Клода. Я спрятала крест под футболку, миг спустя Ларри последовал моему примеру. В комнате вдруг потемнело, стало холоднее, светили только свечи. Кровавые Кости бросился вперед – просто мелькнул. Я выстрелила в него, но не знаю, попала ли. Меч взметнулся и полетел ко мне, и вдруг Жан-Клод повис на руке фейри, сбивая удар. Ларри оказался рядом со мной, и мы оба стали стрелять в широкую грудь Кровавых Костей. Он стряхнул с себя Жан-Клода, и тот отлетел в стену. Я увидела мелькнувшую полосу меча и поняла, что уклониться не успею. Внезапно передо мной оказался Ксавье, и его кривой меч преградил путь клинку Кровавых Костей. Стальное лезвие остановилось в дюйме от моего лица, выбив зазубрину на клинке Ксавье. Кривой меч Ксавье ударил вверх, в грудь Кровавых Костей. Фейри заревел, попытался рубануть Ксавье, но тот был слишком близко. Кровавые Кости рухнул на колени. Ксавье вывернул меч, целя в сердце, и выдернул его в фонтане крови. Фейри с визгом упал на живот, пытаясь подняться. Я приставила браунинг к его голове и стала стрелять со всей возможной скоростью – при стрельбе в упор целиться не надо. Ларри оказался рядом со мной и тоже стрелял. Мы разрядили обоймы в голову чудовища, а оно все еще дышало. Ксавье всадил меч ему в спину, пригвоздив к полу. Грудь Кровавых Костей вздымалась и опадала, ловя воздух. Я перебросила в руку “файрстар” и заменила обойму на свинцовые пули. Еще три выстрела, и, будто наросла критическая масса, голова чудовища лопнула фонтаном костей, крови и чего-то густого и мокрого. Ксавье в этот момент стоял у него на спине. Мы были покрыты окровавленными мозгами. Ксавье выдернул меч. Он вышел зазубренный от соприкосновения с костями. Мы стояли рядом с мертвым великаном, объединенные на миг общим знанием. – Этот меч – холодное железо? – спросила я. – Да, – ответил он. Зрачки его глаз были красны, как вишня, – не розоватый цвет альбиноса, а настоящий красный. У людей таких глаз не бывает. – Ты фейри, – сказала я. – Не будь дурой. Фейри не могут стать вампирами, это все знают. Я поглядела на него и покачала головой: – Ты приложил руку к заклинанию Магнуса. Это ты с ним сделал. – Он сам с собой это сделал, – ответил Ксавье. – Ты помогал Кровавым Костям убивать подростков, тех детей, или ты только дал ему меч? – Я отдавал ему своих жертв, когда они мне приедались. В “файрстаре” оставалось еще восемь выстрелов. Наверное, Ксавье прочел это в моих глазах. – И свинцовые, и серебряные пули против меня бессильны. Я защищен от этих металлов. – Где Джефф Квинлен? – Здесь, в подвале. – Приведи его. – Что-то не хочется. За нами вдруг снова раздались звуки, послышалось движение. Он заговорил мне зубы, и в это время случилось что-то плохое. Джейсон выкашливал кровь на ковер. Если бы он был человеком, я бы сказала, что это агония. Но он был ликантроп, и он увидит рассвет. Кто-то из вампиров серьезно его ранил, только я не знала кто. Жан-Клод лежал под кучей вампиров, состоящей из Элли, Киссы, Беттины и Паллас. Оттуда раздался его голос, грохочущий крик, отдавшийся в комнате. Он впечатлял, но недостаточно. – Не делайте этого, ma petite! Янош стоял возле трона вместе с Ларри. У Ларри руки были связаны шнуром, отрезанным от занавесей. Во рту торчал кляп из тряпки. Бледная паучья рука Яноша охватывала его шею. Серефина уже взгромоздилась на трон, из нее вытекала черная кровь. Никогда я не видела, чтобы из кого-то натекло столько крови и так быстро. Грудь ее была разорвана так широко, что видно было бьющееся сердце.. – Чего ты хочешь? – спросила я. – Нет, ma petite! – Жан-Клод пытался шевельнуться – и не мог. – Это западня! – Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю. – Она хочет тебя, некромантка, – сказал Янош. Мне понадобилась секунда, чтобы понять. – Зачем? – Ты лишила ее источника бессмертной крови. Ты займешь его место. – Он не был бессмертен, – сказала я. – Мы это доказали. – Он был силен, некромантка, как сильна и ты. Она будет пить твою кровь и жить. – А я? – Ты будешь жить вечно, Анита, вечно. Насчет “вечно” я не стала комментировать. Я. знала цену этому обещанию. – Она получит вас, а его все равно убьет, – сказал Жан-Клод. Наверное, он был прав, но что я могла сделать? – Она же отпустила девушек. – Этого вы не знаете, ma petite. Разве вы их видели потом живыми? В его словах был смысл. – Некромантка! Голос Яноша выдернул меня из раздумий. Серефина лежала рядом с ним на троне. Кровь пропитала белое платье, превратив его в черное. Ткань липла к тощему телу. – Иди, некромантка, – сказал Янош. – Иди, или этому человеку будет плохо. Я шагнула вперед. – Нет! – крикнул Жан-Клод. Янош махнул бледной паучьей рукой над телом Ларри. Белая рубашка Ларри лопнула и стала пропитываться кровью. С кляпом он не мог вскрикнуть, но, если бы Янош его не держал, он бы упал. – Брось оружие и иди к нам, некромантка. – Ma petite, умоляю вас, не надо! – Я не могу, Жан-Клод. Вы это знаете. – Она это знает, – сказал он. Я поглядела на него, он безнадежно пытался вырваться из-под груды вампиров втрое больше его по весу. Это должно было быть смешно, но не было. – Она не хочет вас. Она хочет, чтобы у меня вас не было. Вы ей нужны назло мне. – В эту игру пригласила вас я, помните? – сказала я. – Это мой бенефис. И я пошла к Яношу. Я старалась не глядеть на то, что было за ним, не видеть, куда иду. – Ma petite, не надо! Вы – признанный Мастер. Она не может взять вас силой. Ей нужно ваше согласие. Откажитесь! Я только покачала головой и продолжала идти. – Сначала оружие, некромантка. Я положила оба пистолета на пол. Ларри яростно замотал головой, издавая сдавленные протестующие звуки. Он забился, упал на колени. Яношу пришлось отпустить его шею, чтобы не задушить. – Теперь ножи, – сказал Янош. – У меня... – Не пытайся лгать нам здесь и сейчас. Он знал, что говорил. Я положила ножи на пол. Сердце стучало так, что едва давало дышать. Я остановилась перед Ларри, поглядела ему в глаза. Вытащила клял – чей-то шелковый шарф. – Анита, не надо! Не делай этого, ради Бога! Не надо погибать за меня, прошу тебя! На его рубашке открылся новый порез, снова потекла кровь. Он ахнул, но не закричал. Я поглядела на Серефину: – Ты говорил, что так можно порезать только того, у кого есть аура силы. – У него она есть, – сказал Янош. – Отпустите его. Отпустите их всех, и я это сделаю. – Не делайте этого из-за меня, ma petite! – Я это делаю ради Ларри. Включить сюда всех не выйдет дороже. Янош поглядел на Серефину. Она валялась на боку, полузакрыв глаза. – Подойди, Анита. Дай мне руку, и всех отпустят на свободу. Я даю тебе слово, как Мастер Мастеру. Ларри рвался не от меня, а ко мне. Янош полоснул его по воздуху, и рукав Ларри залило кровью. Ларри вскрикнул. – Прекратите, – сказала я. – Прекратите. Не трогайте его. Слышите? Не трогайте его. Последние слова я выплюнула прямо в лицо Яношу, глядя в мертвые глаза и ничего не чувствуя. Чья-то рука коснулась моего локтя, и я ахнула. Гнев пронес меня эти последние ярды. То, что я собиралась сделать, слишком меня пугало, чтобы об этом можно было думать. Серефина потеряла перчатку, и мое запястье охватила ее голая рука – не сильно, не туго, совсем не больно. Я глядела на ее пальцы и не могла говорить – мешало бешено бьющееся сердце. – Отпустите его, – сказала она. Как только Янош отпустил Ларри, тот попытался броситься ко мне. Янош небрежно отмахнул его тыльной стороной ладони по лицу, и Ларри полетел на пол и проехал чуть ли не до стены. Я застыла. На какой-то страшный миг мне показалось, что Ларри убит, но он застонал и попытался вернуться. Я подняла глаза и увидела взгляд Жан-Клода. Он преследовал меня много лет, и теперь на его глазах я позволю другому вампиру запустить в меня клыки. Серефина рывком поставила меня на колени, так сжав кости моей руки, что я испугалась, как бы не было перелома. От боли я поглядела ей в глаза. Они были глубокими, карими, почти черными. И ласково улыбались мне. Я услышала запах маминых духов, ее лака для волос, ее кожи. Я затрясла головой. Это была неправда. Неправда. У меня перехватило дыхание. Она наклонилась надо мной, и когда ее лицо приблизилось, мне на щеку упали густые и черные мамины волосы. – Нет! Это не настоящее! – Настолько настоящее, насколько тебе захочется, нинья. Я взглянула в эти глаза и провалилась в длинный черный туннель. Я падала туда, к этому огоньку. Я тянулась к нему. Он согреет мою плоть, утешит сердце. Он станет для меня всеми и всем. Далеко, как во сне, донесся голос Жан-Клода: – Анита! Но было поздно. Ее огонь согрел меня, создал чувство целостности. А боль – такая малая цена за такое счастье. Черный туннель сомкнулся у меня за спиной, и осталась только тьма и огонек глаз Серефины.39
Мне снился сон. Я снова стала маленькой. Такой маленькой, что лежала у мамы на коленях, и только ножки чуть свисали. Она обняла меня, и мне было так хорошо и покойно, и никто и ничто не могло меня обидеть, пока мамочка меня держит. Я прижалась головой к ее груди. У меня под ухом билось мамино сердце. Сильный, ровный ритм, и он звучал все громче и громче. Этот звук меня и разбудил, но я не проснулась. Темнота была настолько полной, что я была как слепая. Я лежала в темноте в объятиях мамы – я заснула, лежа в кровати с ней и с папой. Сердце мамы стучало у меня в ухе, но ритм был не тот. У мамы был шумок в сердце. У нее сердце билось так: сначала медленно, потом пауза, два быстрых догоняющих удара. А сердце, которое я слышала, билось ровнее часов. Я попыталась подняться и стукнулась головой обо что-то твердое и неподатливое. Руки ощупали тело, к которому я прижималась, и ощутили атласное платье с пришитыми драгоценностями. Лежа в темноте, я попыталась скатиться с этого тела и попала на сгиб руки. Оголенная кожа скользнула по моим голым плечам, бескостная плоть, как у мертвеца, но сердце стучало, заполняя тьму, хотя я изо всех сил старалась отодвинуться. Наши тела были прижаты друг к другу – этот гроб не был рассчитан на двоих. Пот побежал по моей коже ручьем. Темнота стала вдруг удушающе тесной, горячей. Я попыталась перевернуться на спину, скатиться с этой женщины, но не могли. Места не было. Даже от моих слабых усилий ее тело шевельнулось, мягкая плоть поддалась. Запаха маминых духов больше не было. Был запах старой крови и затхлости, от которого волосы на шее вставали дыбом. Знакомый запах вампиров. Я закричала и попыталась отжаться на руках, чтобы отдалиться от нее, и тогда крышка поддалась. Я уперлась спиной в атлас и дерево. Крышка отвалилась, и вдруг я оказалась сидящей верхом на мертвом теле. Тусклый свет подчеркивал морщины. Неуместным казался тщательно наложенный макияж, как неудачный грим на трупе. Я выбралась из гроба, чуть не упав на пол. Гроб Серефины стоял на сцене бара “Кровавые Кости”. У подножия сцены свернулась клубком Элли. Я перешагнула через нее, наполовину ожидая, что она схватит меня за ногу, но она не шевелилась. Даже не дышала. Она была новоумершей и с восходом солнца становилась мертвой по-настоящему. Серефина тоже не дышала, но сердце у нее билось, жило. Зачем? Чтобы мне было приятнее? Или от моего прикосновения? Черт, не знаю. Если выберусь, спрошу Жан-Клода. Если он жив. Если она сдержала слово. Янош лежал посреди зала на спине, сложив руки на груди. Беттина и Паллас прильнули к нему с двух сторон. На полу стоял гроб. Я понятия не имела, который сейчас час, но готова была поспорить, что Серефина целый день спать не станет. Надо было отсюда выбираться. – Я ей говорил, что ты не проспишь целый день. Голос заставил меня резко обернуться. Магнус сидел за стойкой, опираясь локтями на полированное дерево, и резал лимон очень острым с виду ножом. Длинные волосы рассыпались вокруг лица. Вдруг он выпрямился, потягиваясь. На нем была одна из тех рубашек, которые берут напрокат, чтобы надеть под фрак. Она была бледно-зеленой и подчеркивала зелень его глаз. – Ты меня напугал, – сказала я. Он легко перескочил через стойку и приземлился на ноги, как кот. Улыбнулся – и эта улыбка не была дружелюбной. – Я думал, тебя не так легко напугать. Я отступила на шаг: – Ты чертовски быстро выздоровел. – Я пил бессмертную кровь, это помогает. – Он глядел на меня с жаром в глазах, который мне не понравился. – Что с тобой такое, Магнус? Он отвел волосы с шеи и рванул ворот рубашки так, что две верхние пуговицы отлетели и закружились на полу. На гладкой шее виднелся новый укус. Я попятилась еще на шаг к двери. – Ну и что? – Я провела рукой по шее и нащупала свой укус. – Значит, тебе сделали второй укус для пары. Что из этого? – Она запретила мне пить. Она сказала, что ты целый день проспишь. Что она продержит тебя целый день спящей, но я знал, что она тебя недооценивает. Я сделала еще один шаг к двери. – Не надо, Анита! – Почему? – Я боялась, что знаю ответ. – Серефина велела мне посторожить тебя, пока она проснется. – Он поглядел на меня печально и безутешно. – Ты лучше сядь. Я тебе соберу что-нибудь поесть. – Спасибо, не хочется. – Не беги, Анита. Не заставляй меня применить силу. – А кто во втором гробу? – спросила я. Вопрос был для него неожиданным. Волосы Магнуса упали назад, на шею, рубашка осталась распахнутой на груди. Не помню, чтобы в последний раз я видела его грудь или обращала внимание, как волосы лежат на плечах. Наверное, мазь выдыхается. – Прекрати, Магнус. – Что прекратить? – Гламор на меня не действует. – Гламор может оказаться приятной альтернативой. – Кто в том гробу? – Ксавье с мальчиком. Я бросилась к двери, и он тут же оказался сзади, неимоверно быстрый, но я видала и побыстрее. Большинство из них оказывались мертвецами. Не делая попыток открыть дверь, я повернулась к нему, и это было для него неожиданностью. Он попался на переворот через плечо почти по учебнику. Я попыталась бросить его на три фута на пол, вложив в прием все силы. Миг он лежал оглушенный. Я распахнула дверь. Весеннее солнце ворвалось в зал, и лучи легли на Яноша и его женщин. Лицо Яноша отвернулось от света. Я не стала ждать, что будет дальше, а бросилась бежать. Вопли неслись мне вслед к солнечному свету. Я услышала, как захлопнулась дверь, но не обернулась. Выбежав на подъездную дорожку, я бросилась бежать, вложив в бег все силы. Я слышала, как он топает сзади, но убегать я не собиралась. Выждав до последней секунды, я резко остановилась и ударила ногой. Он успел среагировать и поднырнул, подсек мою опорную ногу, и мы оба свалились на гравий. Я бросила ему в лицо горсть гальки, а он ударил меня кулаком в челюсть. После хорошего удара в лицо всегда бывает мгновение вроде паралича, когда ничего не можешь сделать, только моргаешь. Лицо Магнуса склонилось надо мной, и он не стал спрашивать, не болит ли у меня что-нибудь, – это было его целью. Он поднял меня и закинул на плечи. Я не успела и попытаться что-нибудь сделать, как он ногой распахнул дверь и бросил меня на пол – не слишком бережно. Потом прислонился к двери и запер ее. – Тебе обязательно надо было по-плохому? Я встала и попятилась от него, оказавшись ближе к вампирам. Это трудно было назвать выигрышем позиции. Я попятилась к бару. Где-то должна быть задняя дверь. – По-другому я не умею, Магнус. – Значит, предстоит тяжелый день. – Магнус вздохнул и отвалился от двери. Я оперлась на гладкую стойку. – Именно. Полуразрезанный лимон и нож лежали всего в нескольких дюймах от моей руки. Я устремила взгляд на Магнуса, стараясь больше не смотреть на нож, чтобы не привлечь к нему внимания. Что проще сказать, чем сделать. Он глянул на нож, улыбнулся и покачал головой: – Не надо, Анита. Я уперлась руками в стойку и перепрыгнула. Слышно было, как Магнус догоняет, но я не оглянулась. Никогда не оглядывайся – кто-нибудь тебя обязательно догоняет. Перепрыгивая, я одновременно схватила нож, но лицо Магнуса показалось над стойкой слишком быстро. Я не была готова. Я могла только смотреть на него с зажатым в руке ножом. Если бы он еще чуть промедлил, я бы пырнула его ножом в горло – так по крайней мере было задумано. Магнус полуприсел на стойке, глядя на меня сверху вниз, аквамариновые глаза блестели. В них играли цвета и тени, отражая предметы, которых здесь не было. Он стоял на стойке, покачиваясь на носках, придерживаясь для равновесия одной рукой. Сейчас он был совершенно дикий, как тогда, на насыпи. Но на этот раз не пытался строить из себя хорошего. Я ожидала, что он прыгнет на меня сверху, но он этого не сделал. Конечно, он же не хотел драться со мной, он только хотел не дать мне уйти. Я глянула на то, что было под стойкой. Выпивка в бутылках, чистые бокалы, корыто со льдом, полотенца, салфетки. Ничего полезного. Я медленно поднялась, спиной к стене, как можно дальше от Магнуса, и начала дюйм за дюймом пробираться к двери. Магнус повторял мои движения, боком передвигаясь по стойке, и это неуклюжее движение выходило у него грациозно. Он был сильнее меня, быстрее меня, но я была вооружена. Нож хорошего качества, правда, предназначенный для нарезки продуктов, а не людей, но хороший нож – это хороший нож. Вещь универсальная. Мне пришлось заставить себя не сжимать рукоять слишком крепко, расслабить руку. Я выберусь отсюда. Выберусь. Мельком я глянула на гроб Серефины, и мне показалось, что она дышит. Магнус бросился. Ударил в меня всем телом, и я вогнала нож ему в брюхо. Он ухнул и опрокинул меня своей тяжестью на пол. Я загнала нож по рукоять. Пальцы Магнуса сомкнулись на моей руке, и он скатился с меня, вырвав у меня нож. Я поднялась на четвереньки у края бара, и Магнус уже был там, вздернув меня на ноги одной рукой. Перед его рубашки пропитался кровью. Он поднес мне к лицу окровавленный нож. – Смотри, больно будет! – сказал он и приставил край лезвия мне к шее. Мой пульс будто рванулся навстречу клинку. Магнус попятился, увлекая меня с собой: – Куда мы идем? – спросила я. – Сейчас увидишь, – ответил он. Мне не понравилось, что он не хочет говорить. Его ноги споткнулись о тело Элли. Если поднять глаза, я бы увидела гроб Серефины – трудно двигать головой, когда к шее приставлен нож. Он потяну, меня за руку, и я не поддалась. Я откинулась на пятках, чувствуя нож, но больше любого ножа на свете я боялась Серефины. – Иди, Анита! – Не пойду, пока не скажешь, что ты делаешь. – Я говорила очень осторожно, ощущая лезвие горлом. У наших ног лежала Элли, неподвижная и бескостная. Кровь Магнуса упала на ее лишенное выражения лицо. Будь это кто другой, он бы слизнул кровь даже в забытьи, но Элли была истинно мертвой. Она, новоумершая и только что поднятая, была пуста, ожидая восстановления собственной “личности”, если та вообще восстановится. Я видала вампов, которые так и остались на уровне скотины. – Я тебя сейчас положу в гроб и закрою крышку, пока Серефина не проснется. – Нет, – сказала я. Магнус сжал мою руку, будто нащупывая пальцами кость. Если он ее даже не сломает, синяк будет огромный. Я не вскрикнула, но это было трудно. – Я могу тебе сделать так больно, Анита, как ты даже и не подозреваешь. Марш в гроб. – Все, что ты можешь сделать, пугает меня меньше, чем этот гроб. Это значило, что если он не собирается в самом деле меня убить, то нож больше не действует. Я повернула голову к лезвию. Ему пришлось отодвинуть нож, пока я сама на него не напоролась. Я глядела на него с расстояния в фут и вдруг заметила в его глазах то, чего там раньше не видела. Он боялся. – Кровавые Кости погиб, потому что ты поделился с ним смертностью. И раньше тебя было труднее убить, Магнус? Тебе сейчас неоткуда черпать бессмертие, да? – Слишком ты умная, чтобы долго прожить, – тихо сказал он. Я улыбнулась. – Смертен, как и мы, грешные. Бедная деточка. Он улыбнулся – мельком оскалил зубы. – Я все равно могу выдержать больше травм, чем ты можешь мне причинить. – Если бы ты в это верил, ты бы не пытался засунуть меня в гроб. Рука его дернулась почти с вампирской быстротой. Он задел мою руку, и я не сразу сообразила, что он меня порезал. Из пореза выступила кровь и потекла по руке. Магнус перехватил мою руку за запястье раньше, чем я смогла воспользоваться неудачной хваткой. Я поглядела на ползущую к локтю кровь. Порез небольшой, даже шрама не останется, впрочем, у меня на левой руке разве разберешь? – Ты не мог мне правую руку порезать? У меня на ней шрамов куда как меньше. Он сделал еще одно неуловимое движение и прорезал мне руку от плеча почти до локтя. – Всегда рад выполнить желание дамы. Этот порез болел и был глубже первого. А все мой длинный язык. Кровь текла тонкой алой струйкой. Кровь на левой руке собралась на локте в каплю и тихо плеснула, упав на щеку Элли. Потекла по коже, ко рту. Мурашки магии побежали у меня по позвоночнику. Я задержала дыхание. Я ощущала его – ощущала тело у своих ног. Была середина дня. Мне по правилам было бы сейчас не поднять даже зомби, не говоря уже о вампире. Это было невозможно, но я чувствовала, что тело воспринимает магию. Я знала, что оно мое, если я захочу. Я хотела. – В чем дело? – Магнус дернул меня за руку, поворачивая лицом к себе. Я, оказывается, смотрела на вампиршу. Хотя и не собиралась – это было от неожиданности. Магия была совсем рядом, чуть протяни руку. Но как заставить ее выплеснуться? Как? Я улыбнулась Магнусу. – Ты собираешься меня строгать, пока я не полезу в гроб? – Могу и так. – В этот гроб я влезу только мертвой, Магнус, а Серефина не хочет, чтобы я была мертва. Я шагнула к нему, он было чуть отступил, но заставил себя стоять на месте. Наши тела почти соприкасались. Отлично. Я запустила руку ему под рубашку, к голой коже. – Что ты задумала? – спросил Магнус, вытаращив глаза. Я улыбнулась и по свежей полосе крови поднялась пальцами к ране. Обвела ее края, и Магнус издал какой-то звук, будто это было больно. Свободной рукой я погладила его кожу, размазывая кровь, будто рисуя пальцами. – Ты видел место убийства, когда дотронулся до меня, но все равно предлагал секс; ты помнишь? Он резко вдохнул и выдохнул с заметной дрожью. Я вытащила окровавленную руку из-под его рубашки, поднесла к его глазам, чтобы он видел. Он задышал чуть быстрее. Я медленно опустилась на колени. Он не отпустил меня, не бросил нож, но не стал мне мешать. Я мазнула кровью по губам Элли. Магия полыхнула, заискрилась по коже холодным огнем. И по моей руке переползла на Магнуса. – А, черт! – крикнул он, занося нож. Я отбила его руку локтем и резко встала с колен. Он оказался переброшен через мое плечо, но у него все равно был нож. Я сбросила его на Элли и встала над ним, тяжело дыша. – Элли, встань! – велела я. Глаза вампирши распахнулись. Магнус попытался оттолкнуться от нее. – Взять его! – сказала я. Элли обхватила Магнуса руками за пояс. Он пырнул ее ножом, и она закричала. Прости меня, Господи, она закричала. Зомби не кричат. Я рванулась к двери. Магнус бросился за мной, волоча вцепившуюся в него Элли. Он двигался быстрее, чем я ожидала, но недостаточно быстро. Я распахнула дверь и в нее упала длинная полоса солнечного света. Я уже выбежала на улицу, когда начались крики. Оглянулась – я ничего не могла сделать. Элли была охвачена огнем. Магнус пытался разжать ее руки, вопил. Но ни у кого нет такой мертвой хватки, как у мертвеца. Я выбежала на стоянку. – Нинья, не уходи! Этот голос остановил меня на краю автостоянки. Я оглянулась. Магнус выбрался из двери на дорожку. Элли горела белым пламенем. У Магнуса занялись волосы и рубашка. – Убирайся, сукин ты сын! – крикнула я. Но тот же голос, который заставил меня остановиться у края стоянки, заставлял его выйти на солнце. И снова он зазвучал: – Иди спать, Анита. Ты устала, тебе надо отдохнуть. На меня навалилась усталость – невероятная усталость. Я чувствовала каждый порез, каждый синяк. Она их залечит. Она тронет меня прохладными руками, и сразу мне станет лучше. Магнус свалился посреди дорожки, визжа от боли. Вампирша вплавлялась в него, сжигая заживо. Боже милосердный. Он протянул ко мне руку и закричал: – Помоги! – Вампирша вплавлялась в его плоть, поглощая ее. Я побежала, побежала, и голос Серефины шептал мне в уши: – Нинья, вернись, мама по тебе скучает!40
Я проголосовала на хайвее, и меня подобрали. Покрытую засохшей кровью, порезанную, ободранную, избитую, меня подобрала пожилая пара. Кто сказал, что нет сейчас добрых самаритян? Они хотели отвезти меня в полицию, и я не возражала. Заботливый полисмен поглядел и спросил, не вызвать ли “скорую”. Я сказала, что не надо, а вот не могут ли они разыскать специального агента Брэдфорда и сказать, что у них тут Анита Блейк. Они хотели отправить меня в больницу, но не было времени. Было далеко за полдень, а действовать надо до темноты. Я попросила полицию послать туда патрульную машину проследить, чтобы никто не перевез гробы в другое место. Я сказала, что там на стоянке может быть раненый, и если он еще там, то чтобы вызвали “скорую”, но чтобы ни при каких обстоятельствах не заходили внутрь. Все кивали и соглашались. Почти все эти копы побывали в эту ночь и сегодня днем в доме Серефины. Они мне сказали, что Киркланд отвел их в логово вампиров. Я не сразу сообразила, что Киркланд – это Ларри. Значит, Серефина сдержала слово и отпустила их. От облегчения, что Ларри жив, у меня ослабели колени, а меня и без того шатало. Копы нашли в подвале дома Серефины с десяток закопанных тел. Надо было бы ей закапывать их в лесу. Насколько я понимала, она поднимала их призраков. А может быть, и нет – не важно. Важнобыло то, что мы получили ордер на ликвидацию, и сегодня копы слушали, что я говорю. Они посадили меня в камере допросов и дали чашку такого густого кофе, что ложка стояла, и одеяло, чтобы в него завернуться. Меня трясло, и я не могла остановить дрожь. Приехал Брэдфорд и сел напротив, глядя на меня чуть расширенными глазами. – Местные копы говорят, что вы нашли логово Мастера Вампиров. Я рассмеялась, но получился почти что всхлип. – Я не сказала бы, что нашла логово Серефины. Скорее я в нем проснулась. Я попыталась поднести чашку ко рту, но руки дрожали так, что кофе чуть не расплескался по столу. Я сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и сосредоточилась на том, чтобы донести чашку. Сосредоточилась на этом простом движении. Помогло. Я сумела сделать глоток, одновременно успокаиваясь. – Вам нужно в больницу, – сказал Брэдфорд. – Мне нужна смерть Серефины, – ответила я. – У нас есть ордера на них на всех. На всех участвовавших в этом вампиров. Как вы хотите это сделать? – Сжечь. Перекрыть все входы, кроме передней двери. Если Магнус там, он выйдет. – Магнус Бувье? – Да. – Что-то мне не понравилось в том, как он это спросил. – Полиция нашла на стоянке то, что от него осталось. Как будто кто-то расплавил всю нижнюю часть его тела. Вы что-нибудь об этом знаете? Он это спросил, глядя на меня в упор. Я сделала еще один глоток кофе и встретила его взгляд, не мигая. Что я могла сказать? – Он был под властью вампиров и должен был не дать мне уйти до заката. Может быть, они наказали его за то, что не справился. То, что я сделала с Магнусом и Элли, хватило бы на мой смертный приговор. И я не собиралась сознаваться в этом федералам. – Вампиры его наказали? – уточнил он. – Да? Он поглядел на меня долгим взглядом, потом кивнул и сменил тему: – А вампиры не попытаются прорваться, когда начнется пожар? – Выбор между огнем и солнцем, – сказала я. – Он определяет лишь, насколько вампиры хорошо прожарятся. И я долила кофе из своей чашки. – Ваш протеже, мистер Киркланд, сказал, что вас похитили с кладбища. Вы тоже это утверждаете? – Это чистая правда, агент Брэдфорд. Пусть и не вся правда. Недоговаривание – чудесная вещь. Он улыбнулся и покачал головой: – Вы скрываете от меня намного больше, чем рассказываете. Я поглядела на него в упор, пока его улыбка слегка не увяла. – Правда – вещь обоюдоострая, агент Брэдфорд. Вы согласны? Он ответил долгим взглядом, потом кивнул: – Возможно, миз Блейк. Возможно. Я позвонила в отель, и в номере Ларри никто не ответил. Я позвонила к себе, и Ларри снял трубку. Когда он понял, что это я, он не сразу смог говорить. – Анита, Боже мой, Боже мой! Как ты? Где ты? Я сейчас за тобой приеду. – Я в городской полиции и, в общем, в порядке. Мне только нужно во что-нибудь переодеться. То, что на мне, воняет вампирами. Мы идем на Серефину. Снова молчание. – Когда? – Сегодня, сейчас. – Я буду прямо там. – Ларри? – Я привезу пистолеты и ножи и запасной крест. – Спасибо. – Никогда в жизни ничьему голосу так не радовался. – Ага, – сказала я. – Давай быстрее... Ларри, погоди! – Тебе еще что-нибудь нужно? – спросил он. – Как там Жан-Клод и Джейсон? – Нормально. Джейсон в больнице, но выживет. Жан-Клод спит в спальне. Когда Серефина выпила твоей крови, она ударила Жан-Клода какой-то энергией, что ли. Я тоже это ощутил – знаешь, впечатляет. Она его вырубила и вышла. Остальные ушли с ней. Все были живы – по крайней мере настолько, насколько были до того. Это было больше, чем я могла надеяться. – Отлично! Ладно, скоро увидимся. Я повесила трубку и диким усилием воли подавила желание зарыдать от облегчения. Боялась, что, если начну, не смогу остановиться. А я не могла себе позволить впасть в истерику в этот момент. Как федеральный агент Брэдфорд взял на себя командование. Специальный агент Брэдли Брэдфорд – именно так, Брэдли Брэдфорд – считал, что я знаю, что делаю. Ничто так не повышает твою репутацию, как если тебя чуть не убьют. С табличкой или без таблички, но сейчас со мной никто не спорил. Приятное разнообразие. Когда Ларри привез мне вещи, я не обняла его – это он меня обнял. Я отодвинулась быстрее, чем мне хотелось, потому что иначе я бы разрыдалась у него на груди. Растаяла бы в дружеских руках. Потом, потом. У Ларри сбоку на лице расцвел огромный кровоподтек, будто от бейсбольной биты. Повезло еще, что Янош ему челюсть не сломал. Ларри привез мне синие джинсы, красную тенниску, спортивные носки и мои белые кроссовки, запасной крест из чемодана, серебряные ножи, “файрстар” вместе с потайной кобурой и браунинг с наплечной кобурой. Лифчик он, правда, забыл, но во всем остальном справился отлично. От наручных ножен болели порезы на руках, но как приятно было снова быть вооруженной. Я не пыталась прятать пистолеты. Копы знали, кто я, а плохих парней мне сегодня не надо было дурить. Всего через два часа с той минуты, как я выбралась из гроба Серефины, мы подъехали к передней двери “Кровавых Костей”. Там стояли машины “скорой помощи” и копов столько, что палку некуда просунуть. Местные копы, полиция штата, федералы – шведский стол полисменов. Список замыкали пожарные машины и техника. Да, еше мы с Ларри. После смерти Магнуса Серефина и компания остались без защиты, но беспомощными не были. Никак не были. Ничто по эту сторону ада не заставило бы меня войти в это здание по своей воле. Но есть же и альтернативы. Бензовоз подъехал к дальней стене дома и высадил окно. Я видела, как просунули шланг в окно задней двери и повернули вентиль. Стоя на теплом солнышке, ощущая кожей холодный ветерок, я прошептала: – Чтоб тебе гореть в аду! – Ты что-то сказала? – спросил Ларри. Я мотнула головой: – Ничего существенного. Шланг ожил, задрожал, и воздух наполнил резкий сладковатый запах бензина. Я почувствовала, как она там проснулась. Ее глаза широко раскрылись в темноте. Я вдохнула запах бензина, ощутила под пальцами края гроба. – Боже мой! – Я закрыла глаза руками. – Что такое? – Ларри тронул меня за плечо. Я не отнимала рук от лица. – Возьми пистолеты. Быстрее! – Что... – Быстро! У меня руки ползли вниз. Я глядела в его знакомое лицо, и Серефина тоже его видела. – Убей его, – шепнула она. Я вырвала ножи из ножен и уронила на землю, потом стала отступать к копам. Прямо сейчас мне было нужно, чтобы рядом со мной были люди с оружием. Голос у меня в голове сказал: – Анита, что ты делаешь с мамой? Ты же не хочешь, чтобы мне было больно? Помоги мамочке, нинья. – Боже мой! Я чуть не стукнулась о Брэдфорда. – Спаси меня, нинья, спаси! Рука сомкнулась на браунинге, сжала кулаки, прижимая руки, к телу. – Брэдфорд, разоружите меня, быстро! Он уставился на меня, но вынул у меня пистолеты из кобур. – В чем дело, Блейк? – Наручники. Есть у вас наручники? – Есть. Я протянула ему руки: – Наденьте на меня! Я говорила сдавленным голосом, с трудом выжимая из себя слова. Наручники защелкнулись. Я отдернулась, уставясь на них. Открыла рот, чтобы попросить “снимите их”, и закрыла. Волосы моей матери щекотали мне щеку. – Я слышу запах духов, – сказал Ларри. Я поглядела на него вылезающими из орбит глазами. Говорить я не могла, двигаться тоже. Я не доверяла себе ни в чем. – Боже мой! – ахнул Ларри. – Ты же будешь чувствовать, как она будет гореть! Я только смотрела на него. – Что я могу сделать? – Помоги мне. – Мой голос упал до шепота. – Что с ней? – спросил Брэдфорд. – Серефина пытается заставить Аниту ее спасти. – Вампир там проснулся? – спросил он. – Да. Серефина выбралась из гроба. Юбки бального платья заметали края пола у двери, ведущей в кухню. Она не могла подойти ближе, потому что из окна лился солнечный свет. Бензин тек по полу к ней. – Анита, спаси маму! – Это ложь, – сказала я. – Что ложь? – переспросил Брэдфорд. Я покачала головой. – Анита, спаси меня, ты же не хочешь, чтобы я умерла! Ты ведь можешь спасти меня! Я свалилась на колени, руки в браслетах зарылись в гравий дорожки. – Остановите бензин! Ларри присел рядом со мной: – Почему? Хороший вопрос. У Серефины был на него хороший ответ. – Там Джефф Квинлен. Там, внутри. – А, черт! – выругался Ларри и обратился к Брэдфорду. – Нельзя их поджигать. Там мальчик в доме. – Остановите бензин, – скомандовал Брэдфорд и пошел к бензовозу, махая руками. От Серефины поднялась волна ликования. Это была ложь. Ксавье убил Джеффа этой ночью. Ничего живого в доме не было. Я руками в наручниках схватила Ларри за рукав. – Ларри, это ложь. Она лжет мне. Через меня. Оттащи меня к патрульной машине и поджигайте, сейчас же... Он уставился на меня: – Но если Джефф... – Не спорь, делай! – крикнула я, закрывая лицо руками, стараясь заглушить молящий голос у меня в голове. Языком я ощущала вкус пудры “Гипнотик”. Это было уже чересчур. Серефина перепугалась. Ларри позвал Брэдфорда, и они помогли мне добраться до машины – почти отнесли. Когда они стали сажать меня в машину, я попробовала отбиваться, но очень стараласв сдерживаться, и они смогли закрыть дверь. Клетка из стекла и металла. Я вцепилась в сетку на окне, так что пальцы заболели. Но и боль не помогла. Бензин был повсюду, пропитывал все. Серефина задыхалась от его паров. – Нинья, не надо. Не делай маме больно. Не теряй меня снова! Я стала качаться взад-вперед, вцепившись пальцами в сетку. Взад-вперед, взад-вперед. Скоро все будет кончено. Скоро все будет кончено. Что-то ласково коснулось моего лица, воспоминание такое настоящее, что я не могла не обернуться, посмотреть, кто там. – Такой же настоящей будет и моя смерть, Анита. Кто-то поджег бензин. Заревело пламя, и я закричала еще раньше, чем оно охватило Серефину. – Не-е-е-е-ет! – вопила и, стуча наручниками в стекло. Ее обдало жаром, пламя сдуло платье, как лепестки цветка, и впилось в ее плоть. Я колотила руками по стеклу, пока не перестала их чувствовать. Я должна была ее спасти. Должна была ее спасти. Упав на спину, я стала бить в окно ногами. Била и била, ощущая удары даже спиной. Била и орала, и стекло треснуло. Треснуло и выпало. – Анита! Анита! – звала она меня. Я уже наполовину выбралась в окно, когда меня попытались перехватить. Я не мешала хватать меня за руки, но оттолкнулась от окна ногами. Мне надо к ней, остальное все не важно. Ерунда. Я упала на землю; кто-то держал меня за руку. Я приподнялась, бросила держащего через плечо и побежала в огонь. Уже ощущался жар, рвущий кожу. Внутри ощущался, пожирая нас заживо. Меня схватили, я отмахнулась руками, сложенными в единый кулак. Державшие руки разжались, я вскочила на ноги. Кто-то схватил меня сзади, оторвал от земли, подняв за талию. Я ударила ногами назад, и хватка исчезла, но тут же еще чьи-то руки, еще чьи-то. Кто-то придавил меня сверху. Рука размером с мою голову прижала лицо к камням. Чьи-то руки придавили наручники к земле, вес всего тела пришелся на мои запястья. Еще кто-то сицел на ногах. – Нинья, нинья! Я вопила вместе с ней. Я вопила, задыхаясь в дыму, в запахе горящих волос и пудры “Гипнотик”. Я увидела входящую в бок иглу и закричала: – Нет, нет! Мама! Мамочка! Игла вошла в тело, и мир поглотила тьма. Эта тьма воняла горелым мясом, и у нее был вкус помады и крови.41
Несколько дней я провела в больнице. Порезы, ушибы, несколько швов, но главное, – ожоги второй степени на спине и на руках. Ожоги не сильные, шрамов остаться не должно. Врачи сказали, что понять не могут, где я обожглась. Я не очень рвалась объяснять – может быть, сама не была уверена, что смогу объяснить. У Джейсона оказались переломы ребер, проколотое легкое и другие внутренние повреждения. Он полностью излечился в рекордное время. Состояние ликантропа имеет свои преимущества. Жан-Клод выздоровел. Лицо его вновь обрело то совершенство, что когда-то привлекло к нему Серефину. Компания Стирлинга выкупила землю у Доркас Бувье, сделав ее миллионершей. Кровавые Кости был мертв, она была свободна и могла эту землю покинуть. Квинлены все еще со мной судятся. У Берта есть адвокаты, которые обещают избавить нас от преследования, но я не очень понимаю как. Если бы я лично осмотрела дом, проверила каждый дюйм, тогда, быть может... Черт, ведь даже я могла бы не догадаться защитить собачий лаз. Может, я и заслужила судебного преследования. Я сообщила Квинленам, что Элли мертва. Им пришлось поверить мне на слово – от Элли ничего не осталось. Когда вампир сгорает, он сгорает – ни зубов не остается для опознания, ничего. Они потеряли обоих детей. Кто-то же должен быть в этом виноват, так почему не я? Я подняла вампира, как зомби, что невозможно. Некромантам полагается уметь управлять любым типом нежити, но ведь это же только легенды, верно? Серефина мертва, но кошмары остались. И эти кошмары переплетаются с настоящими воспоминаниями о смерти моей матери. Об этом даже говорить трудно. Впервые в жизни меня преследует бессонница. И что мне делать с двумя мужчинами в моей жизни? А откуда мне знать, черт возьми? В объятиях Ричарда, когда меня согревает тепло его тела, это почти как в руках у мамы. Это не то же самое, потому что я знаю, что, хотя Ричард готов за меня отдать жизнь, даже этого может не хватить. В детстве я думала, что этого достаточно. Но настоящей безопасности нет нигде. Утраченную невинность не вернуть. Но иногда, когда я с Ричардом, мне хочется верить в это снова. А в объятиях Жан-Клода ничего утешительного нет. Никоим образом он не создает у меня чувства безопасности. Он – как запретное удовольствие, о котором ты точно знаешь, что потом будешь сожалеть. Я сожалею уже сейчас, решив не откладывать на потом, но все равно с ним встречаюсь. Каким-то образом Жан-Клод переступил черту, которую лишь немногим из других вампиров удалось перейти. Я больше не считаю его монстром. Да помилует Господь мою грешную душу.ЛОРЕЛ ГАМИЛЬТОН Смертельный танец
1
За моим столом сидел потрясающе красивый труп. Белая рубашка Жан-Клода сияла в свете настольной лампы. Пена кружев выплескивалась спереди, выбиваясь из-под черного бархатного пиджака. Я стояла у него за спиной, скрестив руки на животе, – таким образом правая рука оказалась в приятной близости к рукояти браунинга в наплечной кобуре. Я не собиралась наставлять пистолет на Жан-Клода, меня тревожил другой вампир. Кроме настольной лампы, другого света в комнате не было – этот вампир попросил погасить верхний свет. Его звали Сабин, и он стоял у дальней стены, прячась в темноте. С ног до головы его скрывал черный плащ с капюшоном – как будто из старого фильма Винсента Прайса. Никогда не видела, чтобы так одевался настоящий вампир. Последним в нашей приятной компании был Доминик Дюмар, сидевший в кресле для клиентов. Был он высокий и тощий, но вовсе не слабый. Руки у него – большие и сильные. В черной тройке, как шофер – впрочем, это если не считать бриллиантовую булавку в галстуке. Резкие черты лица, борода тонкие усики. Когда он вошел в мой кабинет, я его ощутила как экстрасенсорный ветерок, пробежавший по позвоночнику. Так на меня действовали еще только два человека. Один из них – невероятно сильная жрица вуду, других таких сильных я никогда не видела. Ее уже не было на свете. Второй был мужчина и работы, как и я, в «Аниматор Инкорпорейтед». Но Доминик Дюмар пришел сюда не искать работу. Миз Блейк, сядьте, прошу вас, – сказал Дюмар. – Сабин считает совершенно непозволительным для себя сидеть, когда дама стоит. Я глянула мимо него, на Сабина. Я сяду, если он сядет. Дюмар перевел взгляд на Жан-Клода и снисходительно улыбнулся. Вы так слабо контролируете своего слугу-человека? Мне не надо было смотреть на Жан-Клода, я и так знала, что он сейчас улыбается. О нет, с ma petite вы действуете на свой страх и риск. Она – мой слуга-человек, как было объявлено перед советом, но она никому не дает отчета. Кажется, ты этим гордишься? – спросил Сабин. Он говорил с самым что ни есть аристократическим британским акцентом. Она – Истребительница, и на ее счету больше убитых вампиров, чем у любого другого. Она – некромант такой силы, что вы проехали полсвета, лишь бы у нее проконсультироваться. Она – мой слуга-человек, но без меток, которые ее бы ко мне привязывали. Она встречается со мной, и я не применял для этого вампирских чар. Кажется, здесь есть чем гордиться? Если его послушать, так получается, будто он сам так хотел. А на самом деле он хотел оставить мне метки, только мне удалось ускользнуть. Встречаемся мы, потому что он меня шантажировал. Встречайся, дескать, с ним, а то он убьет моего второго ухажера. А теперь Жан-Клод все это обернул в свою пользу. И почему меня это не удивило? До ее смерти ты не можешь поставить меток ни на кого другого, – сказал Сабин. – Ты лишил себя очень большой силы. Я вполне осознаю последствия своих действий, – сухо ответил Жан-Клод. Сабин рассмеялся – горько, придушенно. Все мы делаем глупости ради любви. Я бы много дала, чтобы видеть в этот момент лицо Жан-Клода. Но мне были видны лишь его длинные волосы, рассыпавшиеся по пиджаку, черное на черном. У него напряглись плечи, руки шевельнулись, подвинулись на крышке моего стола. И он застыл неподвижно – это была та самая страшная, ждущая неподвижность старых вампиров: они, когда достаточно долго так пробудут, словно бы исчезают. И это тебя сюда и привело, Сабин? Любовь? Голос Жан-Клода прозвучал совершенно нейтрально, пусто. Смех Сабина был как осколки стекла. Этот звук резал где-то глубоко внутри. Ощущение мне не понравилось. Хватит игр, – сказала я, – давайте к делу. Она всегда так нетерпелива? – спросил Дюмар. Да, – ответил Жан-Клод. Дюмар улыбнулся – улыбкой сияющей и пустой, как электрическая лампочка. Жан-Клод сказал вам, зачем мы хотим вас видеть? Он сказал, что Сабин подхватил какую-то болезнь, когда пытался завязать. Вампир на той стороне стола снова засмеялся, будто оружие метнул через комнату. «Завязать», говорите, миз Блейк? Отлично сказано. Этот смех резал меня мелкими лезвиями. Я никогда такого не испытывала просто от голоса. В схватке это наверняка отвлекает. Черт, это и сейчас отвлекало. Что-то жидкое заскользило у меня по лбу. Я подняла руку, потрогала – на пальцах была кровь. Я выхватила браунинг, отступила от стены и направила ствол на фигуру в плаще. Если он еще раз так сделает, я его застрелю. Жан-Клод медленно встал со стула. Его сила омывала меня, как холодный ветер. Он поднял бледную руку, почти прозрачную от этой силы. По блистающей коже стекала кровь. Дюмар остался сидеть, но у него тоже стекала кровь из пореза, очень похожего на мой. Он стер ее, все так же улыбаясь. Оружие вам не понадобится, – сказал он. Вы злоупотребили моим гостеприимством, – произнес Жан-Клод, наполнив комнату шипящим эхом. Мне нечего сказать в свое оправдание, – ответил Сабин. – Но я не хотел этого делать. Мне приходится применять столько силы, только чтобы не рассыпаться, что я ее не могу контролировать, как раньше. Я медленно отступила от стены, не опуская оружия. Мне хотелось видеть лицо Жан-Клода. Интересно, сильно он ранен? Я обогнула стол, глянула краем глаза. Лицо его было нетронуто, безупречно, сияло матовым перламутром. Он поднял руку – по ней все еще стекала струйка крови. Это не была случайность. Выйдите на свет, мой друг, – предложил Дюмар. – Необходимо дать им посмотреть, иначе они не поймут. Я не хочу, чтобы меня видели. Еще немного – и я могу рассердиться, – сказал Жан-Клод. И я, – добавила я. Я надеялась, что очень скоро смогу либо застрелить Сабина, либо убрать пистолет. Долго мне так не простоять. Руки начинают ходить. Сабин скользнул к столу. Черный плащ у его ног – как озеро тьмы. Вампиры все грациозны, но это было смешно. Я поняла, что он вообще не идет – левитирует внутри своего черного плаща. Его сила пролилась на мою кожу, как ледяная вода. Руки вдруг снова обрели твердость. Ничто так не обостряет восприятие, как приближение многосотлетнего вампира. Сабин остановился с той стороны стола. Он распространял силу просто чтобы перемещаться, чтобы находиться здесь, подобно акуле, которая должна двигаться – иначе задохнется. Жан-Клод проплыл мимо меня. Его сила танцевала у меня по коже. Он остановился почти на расстоянии прикосновения другого вампира. Что с тобой случилось, Сабин? Сабин стоял на краю освещенного круга. Лампа должна была бы бросать свет под его капюшон, но не бросала. Изнутри в капюшоне было темно, гладко и пусто, как в пещере. И голос раздался из ниоткуда. Любовь, Жан-Клод, вот что со мной случилось. У моей любимой проснулась совесть. Она сказала, – что нехорошо питаться людьми. Ведь все мы когда-то тоже были людьми. Ради нее я пытался пить консервированную кровь. Пробовал кровь животных. Но этого было мало, чтобы поддержать нежизнь во мне. Я вгляделась во тьму. Я все еще держала его на прицеле, но начинала чувствовать себя глупо. Сабин пистолета совершенно не боялся, и это нервировало. Может быть, ему просто все равно, и это тоже нервировало. Значит, она уговорила вас на вегетарианство, – сказала я. – Отлично. Но по виду не скажешь, что вы сильно ослабели. Он рассмеялся, и тени под его капюшоном медленно растаяли, будто поднялся занавес. Неуловимым движением Сабин отбросил капюшон. Я не вскрикнула, но невольно ахнула и шагнула назад. Не смогла сдержаться. Поймав себя на этом, я заставила себя сделать тот же шаг вперед и поглядеть ему в глаза. Не отворачиваясь. Волосы у него были густые, прямые, золотые, сияющим водопадом лившиеся на плечи. Но кожа... кожа гнила и отваливалась от лица. Как проказа на поздней стадии, только хуже. Озера гноя под гангренозной кожей, и вонять это должно было до небес. А другая половина лица сохраняла красоту. Лицо из тех, что средневековые художники выбирали для херувимов – золотое совершенство. Хрустальный синий глаз ворочался в гниющей орбите и грозил вот-вот вытечь на щеку. Второй, нетронутый, смотрел мне в лицо. Вы можете убрать ваш пистолет, ma petite, – сказал Жан-Клод. – Это же, в конце концов, был несчастный случай. Я опустила браунинг, но не убрала. Куда больше потребовалось сил, чтобы спокойно спросить: Это случилось потому, что вы перестали питаться от людей? Мы так думаем, – ответил Дюмар. Я оторвала взгляд от изуродованного лица Сабина и поглядела на Доминика. И вы думаете, я здесь могу помочь? – спросила я с неприкрытым сомнением. Я слышал в Европе о вашей репутации. Не надо ложной скромности, миз Блейк. Среди тех из нас, кто обращает на это внимание, вы пользуетесь определенной известностью. Хм, известностью. Не славой. Уберите пистолет, ma petite. Весь выпендреж – пользуясь вашим американским словом – на сегодня закончился. Я верно говорю, Сабин? Боюсь, что так. Все вышло очень неудачно. Я сунула браунинг в кобуру и покачала головой: Я действительно не имею понятия, чем можно было бы вам помочь. А если бы знали, помогли бы? Я поглядела на него и кивнула: Да. Несмотря на то что я – вампир, а вы – Истребитель вампиров? Вы сделали в этой стране что-нибудь, за что следует убивать? Сабин засмеялся. Гниющая кожа натянулась, перетяжка лопнула с мокрым хлопком. Я не смогла не отвернуться. Пока нет, миз Блейк, пока нет. – Лицо его стало серьезным, веселье исчезло. – Ты приучил себя к бесстрастию, Жан-Клод, но в твоих глазах я вижу ужас. У Жан-Клода кожа обрела обычную молочную белизну. Лицо его было прекрасно, совершенно, зато хотя бы перестало светиться. Он оставался красив, но красотой почти человеческой. А разве это зрелище не стоит небольшого ужаса? – спросил он. Сабин улыбнулся – лучше бы он этого не делал. Мышцы на сгнившей стороне лица не работали, и рот искривился. Я невольно отвернулась, но все-таки заставила себя смотреть. Если он может существовать с таким лицом, я могу смотреть. Значит, ты мне поможешь? Я бы сделал это, если бы мог, но ты пришел просить Аниту. Пусть она тебе и ответит. Итак, миз Блейк? Я не знаю, чем вам помочь, – повторила я. Вы понимаете, насколько ужасающе мое положение, миз Блейк? Ужас... Можете ли вы ощутить? Вряд ли эта болезнь вас убьет, но она прогрессирует, если я правильно понимаю. О да, она прогрессирует, и она очень вирулентна. Я помогла бы вам, Сабин, если бы это было в моих силах. Но что я могу такого, чего не может Дюмар? Он некромант и столь же силен, как я, если не сильнее. Зачем вам я? Я понимаю, миз Блейк, что у вас нет ничего специального для случая Сабина, – заговорил Дюмар. – Насколько мне удалось установить, он – единственный вампир, которого постигла подобная судьба, но я думал, что, если мы обратимся к другому некроманту, столь же сильному, как я, – он скромно улыбнулся, – или почти столь же сильному, мы, вероятно, сможем создать чары, чтобы ему помочь. Чары? – Я глянула на Жан-Клода. Он пожал плечами – это могло означать все и ничего. Я мало знаю о некромантии, ma petite. Вы лучше меня знаете, возможны ли подобные чары. Нас привел к вам не только ваш талант некроманта, – сказал Дюмар. – Вы также действовали как фокус для, по крайней мере, – двух различных аниматоров – кажется, в Америке так называют ваши действия. Я кивнула: Именно так и называют, но откуда вы узнали, что я могу работать фокусом? Не скромничайте, миз Блейк. Умение объединять силу других аниматоров со своей и тем усиливать обе – редкий дар. А вы можете служить фокусом? – спросила я. Он постарался принять скромный вид, но явно был доволен собой. Должен сознаться, что да, я это умею. Подумайте, чего мы могли бы достигнуть вместе. Мы могли бы поднять чертову уйму зомби, но это Сабину не поможет. Весьма верно. Дюмар подаются вперед. Худое красивое лицо светилось энтузиазмом – истинный проповедник, вербующий последователей. Только из меня последователь никудышный. Я мог бы научить вас истинной некромантии, а не этой вудуистской ерунде, которой вы пользуетесь. Жан-Клод издал тихий звук – то ли смех, то ли кашель. Полыхнув взглядом на веселящегося Жан-Клода, я смогла ответить спокойно: С помощью этой вудуистской ерунды я вполне справляюсь. Я не хотел обидеть вас, миз Блейк. Но вскоре вам понадобится своего рода учитель. Если не я, то кого-нибудь вам придется найти. Я не знаю, о чем вы говорите. О контроле, миз Блейк. Неукрощенная сила, какой бы потрясающей она ни была, – это совсем не то, что сила, примененная с величайшей тщательностью и под мощным контролем. Я покачала головой: Мистер Дюмар, если я смогу, то помогу вам. Я даже буду участвовать в чарах, если сперва проверю их у какой-нибудь местной колдуньи, которой я доверяю. Боитесь, что я попытаюсь украсть вашу силу? Я улыбнулась: Нет, если меня не убить, то максимум, на что вы или кто-нибудь другой можете рассчитывать, – это одолжить ее. Вы мудры не по годам, миз Блейк. Вы не намного старше меня, – сказала я, но что-то пробежало по его лицу, едва заметная тень, и я все поняла. Вы – его слуга-человек? Доминик улыбнулся, разведя руками. Oui. Я вздохнула: Мне казалось, будто вы говорили, что ничего не скрываете. Работа слуги-человека – быть дневными глазами и ушами своего хозяина. Если бы охотники на вампиров могли определить, кто я такой, моему хозяину было бы от меня мало толку. Я определила. Но в другой ситуации, если бы рядом со мной не было Сабина, вы бы тоже догадались? Я на миг задумалась. Быть может... – Я покачала головой. – Не знаю. Спасибо вам за честный ответ, миз Блейк. Сабин вмешался в разговор: Я понимаю, что наше время кончается. Жан-Клод сообщил нам, что вас ждет важная встреча, миз Блейк. Куда более важная, чем моя мелкая проблема. Некоторая язвительность прозвучала в последних словах. У ma petite свидание с ее другим женихом. Сабин уставился на Жан-Клода: Значит, ты действительно разрешаешь ей встречаться с другим? Я думал, что это всего лишь слухи. Очень мало из того, что ты слышал о ma petite, – слухи. Верь всему, что говорят. Сабин засмеялся, закашлялся, будто не хотел выпускать смех из изувеченного рта. Если бы я верил всему, что говорят, я бы пришел с целой армией. Ты пришел с единственным слугой, поскольку я разрешил тебе взять с собой одного слугу. Сабин улыбнулся: Более чем верно. Пойдем, Доминик, не будем отнимать у миз Блейк ее ценное время. Доминик послушно встал, нависнув над нами обоими. Сабин был примерно моего роста. Только я не была уверена, что у него все еще есть ноги. Когда-то он мог быть и повыше. Вы мне не нравитесь, Сабин, но я никогда намеренно не оставила бы живое или какое-либо другое существо в подобном состоянии. Мои сегодняшние планы для меня важны, но если бы я могла вас излечить немедленно, я бы их переменила. Вампир посмотрел на меня. Эти синие-синие глаза – будто глядишь в чистую воду океана. Притяжения в них не было. Либо он прилично себя вел, либо, как большинство вампиров, больше не мог захватить меня глазами. Благодарю вас, миз Блейк. Я знаю, что вы искренни. Он протянул руку в перчатке из-под широкого плаща. Я, подавив колебание, взяла ее. Пожатие этой руки было туго, и мне очень трудно было не отдернуть свою. И я заставила себя пожать его руку, улыбнуться, отпустить и не вытереть ладонь о юбку. Доминик тоже пожал мне руку. У него ладонь была сухая и холодная. Спасибо, что уделили нам время, миз Блейк. Я с вами свяжусь завтра, и мы все обсудим. Буду ждать вашего звонка, мистер Дюмар. Пожалуйста, называйте меня Доминик. Доминик, – кивнула я. – Обсудить можем, но мне ни за что не хотелось 6ы брать у вас деньги, если я не уверена, что смогу помочь. Можно называть вас Анита? – спросил он. Я подумала и пожала плечами: Почему бы и нет? Не волнуйтесь насчет денег, – сказал Сабин. – У меня их много, как бы мало толку мне от них ни было. А как твоя любимая женщина перенесла изменения твоей внешности? – спросил Жан-Клод. Сабин посмотрел на него, и дружелюбным этот взгляд нельзя было назвать. Она находит это отвратительным, как и я. Она ощущает огромную вину. Она не бросила меня и не осталась со мной. Вы живете уже около семисот лет, – сказала я. – За чем было все бросать ради женщины? Сабин повернулся ко мне, и полоска слизи потекла по его лицу, как черная слеза. Вы спрашиваете меня, стоило ли оно того, миз Блейк? Я покачала головой: Это совершенно не мое дело. Я прошу прощения за вопрос. Он набросил на голову капюшон и обернулся ко мне – чернота, чаша теней, где должно было быть лицо. Она собиралась оставить меня, миз Блейк. Я думал, что готов пожертвовать всем, лишь бы она была рядом со мной, в моей постели. Я ошибся. – Он повернулся чернотой к Жан-Клоду. – Завтра ночью мы увидимся, Жан-Клод. Буду ждать. Ни один из вампиров не протянул руку для пожатия. Сабин поплыл к двери, полы плаща летели за ним, пустые. Я подумала, сколько у него осталось от нижней части тела, и решила, что лучше мне этого не знать. Доминик снова пожал мне руку. Спасибо, Анита. Вы подали нам надежду. – Держа меня за руку, он поглядел мне в лицо, будто что-то мог там прочесть. – И подумайте насчет моего предложения вас обучать. Среди нас очень мало истинных некромантов. Я отняла руку. Я подумаю. А теперь мне действительно пора. Он улыбнулся, придержал дверь для Сабина, и они вышли. Мы с Жан-Клодом минуту помолчали, и я нарушила молчание первой. Вы им доверяете? Конечно, нет! – Жан-Клод улыбнулся и присел на край моего стола. Тогда зачем вы разрешили им прийти? Совет объявил, что Мастера вампиров в Соединенных Штатах не имеют права на ссору, пока не будет похоронен этот мерзкий закон, который пытаются протолкнуть в Вашингтоне. Очередная война нежити – и антивампирское лобби протолкнет этот закон и мы снова окажемся нелегалами. Я покачала головой: Не думаю, что у закона Брюстера есть хоть какой-то шанс пройти. Вампиры в Соединенных Штатах легальны. Согласна я с этим или нет, но это вряд ли переменится. Почему вы так уверены? Довольно трудно заявить, что некоторая группа состоит из живых существ и имеет права, а потом изменить мнение и сказать, что опять можно их убивать на месте. АКЛУ поднимет шум до небес. Возможно, – улыбнулся он. – Но как бы там ни было, а совет обязал сохранять мир, пока вопрос о законе не будет решен так или иначе. И поэтому вы допустили Сабина на свою территорию, поскольку, если он плохо себя поведет, искать и убивать его будет совет. Жан-Клод кивнул. Да, но вы все равно останетесь мертвым. Он обезоруживающе и грациозно развел руками: Совершенства не бывает. Да, пожалуй, – рассмеялась я. А теперь вы, наверное, вряд ли хотите опоздать на свидание с мсье Зееманом? Что-то вы страшно по этому поводу цивилизованно себя ведете. Завтрашний вечер будет мой, ma petite. И было бы... неспортивно, да? – скупиться на сегодняшний вечер для Ричарда. А вы очень неспортивны. Ну, ma petite, это несправедливо. Ведь Ричард жив, не правда ли? Только потому что вы знаете: если вы убьете его, я постараюсь убить вас. – Я подняла руку, пока он не успел произнести: «Я попытаюсь убить вас, вы попытаетесь убить меня и т.д.». Это был старый спор. Итак, Ричард жив, вы встречаетесь с нами обоими, а я проявляю терпение. Такое терпение, какого не проявлял ни когда и ни с кем. Я стала разглядывать его лицо. Он из тех мужчин, которые скорее смазливы, чем красивы, но все равно лицо у него мужественное: за женщину его никогда не примешь – не смотря даже на длинные волосы. В Жан-Клоде всегда есть что-то чертовски мужественное, сколько бы кружев он на себя ни надел. Он мог бы быть моим с потрохами и клыками. Я только не была уверена, что хочу этого. Мне пора идти, – сказала я. Он оттолкнулся от стола и вдруг оказался на расстоянии вытянутой руки. Тогда идите, ma petite. Его тело ощущалось в дюймах от меня, как переливающаяся энергия. Чтобы заговорить, мне пришлось проглотить застрявший в горле ком. Это мой кабинет. Вы должны уйти. Он чуть коснулся моих рук кончиками пальцев. Приятного вам вечера, ma petite. – Его пальцы обернулись вокруг моих рук, чуть ниже плеч. Он не наклонялся ко мне, не притянул меня ни на дюйм ближе. Просто держал меня за руки и смотрел на меня. Я встретила взгляд его темно-синих глаз. Было когда-то время, когда я не могла смотреть ему в глаза без того, чтобы не провалиться в них и не потерять себя. Теперь я вполне твердо встречала его взгляд, но в каком-то смысле все равно терялась. Приподнявшись на цыпочки, я приблизила к нему лицо. Надо было вас убить уже давно. Вам представлялся не один случай, ma petite. Вы все время меня щадили. Моя ошибка, – согласилась я. Он рассмеялся, и этот звук скользнул по коже, как мех. Я вздрогнула в его руках. Прекратите! Он поцеловал меня – едва касаясь губами, – чтобы я не ощутила клыков. Вам бы сильно меня недоставало, если бы я погиб. Признайтесь, ma petite. Я высвободилась. Его руки скользнули по моим рукам вниз. Мне пора идти. Да, вы говорили. Выметайтесь, Жан-Клод, хватит баловаться. Его лицо моментально стало серьезным, будто кто-то его протер. Не буду баловаться, ma petite. Идите к своему другому любовнику. – Тут настала его очередь поднять руку: – Я знаю, что вы не любовники на самом деле. Вы сопротивляетесь нам обоим. Великолепная стойкость, ma petite. Что-то промелькнуло на его лице, может быть, злоба, – и тут же исчезло, как рябь на темной воде. Завтра вечером вы будете со мной, и настанет очередь Ричарда сидеть дома и мучиться догадками. – Он покачал головой. – Даже для вас я не сделал бы того, что сделал Сабин. Даже ради вашей любви – есть вещи, которых я не сделаю никогда. – Он посмотрел на меня вдруг свирепо – и гнев полыхнул из глаз. – Но того, что я делаю, более чем достаточно. Не надо дышать на меня праведным гневом, – сказала я. – Если бы вы не встряли, мы с Ричардом были бы уже помолвлены, если не больше. И что дальше? Вы бы жили за белым штакетником с двумя детишками? Я думаю, вы больше лжете себе, чем мне, Анита. Когда он начинал называть меня настоящим именем, это был плохой признак. И что имеется в виду? Имеется в виду, ma petite, что вы не более склонны к семейной идиллии, чем я. С этими словами он скользнул к двери и вышел. А дверь закрыл за собой тихо, но твердо. К семейной идиллии? Кто, я? Моя жизнь – гибрид противоестественной «мыльной оперы» с приключенческим боевиком. Вроде «Как повернется гроб» пополам с «Рэмбо». Белый штакетник сюда не вписывается. Тут Жан-Клод прав. Зато у меня целых два выходных в конце недели. Впервые за много месяцев. Я всю неделю ждала этого вечера. Но почему-то не идеальное лицо Жан-Клода занимало сегодня мои мысли. Все время мелькало лицо Сабина. Вечная жизнь, вечная боль, вечное уродство. Ничего себе послежизнь.2
У Кэтрин за обедом собрались: живые, мертвые и периодически мохнатые. Из восьмерых шестеро были людьми, хотя в двух я не была уверена – включая себя. Я надела черные штаны, черный бархатный жакет с атласными лацканами и свободную белую куртку под стать рубашке. Девятимиллиметровый браунинг вполне подходил к этому наряду, но я его держала не на виду. Это была первая вечеринка, которую Кэтрин устраивала после свадьбы, и браунинг мог создать не то настроение. Мне еще пришлось снять серебряный крест, который я всегда ношу, и спрятать в карман, потому что передо мной стоял вампир, и когда он вошел в комнату, крест начал светиться. Знай я, что на обед приглашены вампиры, я бы надела облегающий воротник, чтобы спрятать крест. Они, вообще говоря, светятся только когда на виду. Роберт – тот самый вампир, о котором я говорю, – был высоким, мускулистым и красивым, как фотомодель. Раньше он служил стриптизером в «Запретном плоде», теперь он там управляющий. От рабочего до руководителя – Американская Мечта. Волосы у него были светлые, вьющиеся и коротко стриженные. Одет он был в коричневую рубашку, очень ему подходящую и полностью гармонирующую с платьем его спутницы. У Моники Веспуччи загар из клуба здоровья уже малость полинял, но макияж был наложен великолепно, короткие волосы цвета осенних листьев уложены как надо. Она была настолько беременна, что даже я заметила, и так этим довольна, что не могла меня не раздражать. Мне она лучезарно улыбнулась: Анита, сколько мы не виделись! Ответить мне на это хотелось: «И еще бы столько же». В последний раз, когда я ее видела, она меня подставила местному Мастеру вампиров. Но Кэтрин считала, что Моника ей подруга, и разубедить ее, не рассказывая все подробно, было бы трудно. А в подробном рассказе фигурировали несанкционированные убийства, из коих некоторые были совершены мною. Кэтрин – юрист и сторонник закона и порядка. Я не хотела, чтобы ей пришлось идти на сделку с совестью. А значит, Моника – ее подруга, то есть я была вежлива весь обед, от закуски и до самого десерта. В основном мне это удавалось потому, что она была на той стороне стола. Теперь же мы оказались вдвоем в гостиной, и от нее невозможно было отделаться. Кажется, не очень долго, – сказала я. Почти год. – Она улыбнулась Роберту. Они держались за руки. – А мы поженились. – Она коснулась бокалом живота. – И я уже с начинкой, – хихикнула она. Я уставилась на них обоих: От трупа столетней давности начинки не получается. – Слишком долго я уже была вежлива. Моника широко мне улыбнулась: Получается, если достаточно надолго поднять температуру тела и достаточно часто заниматься сексом. Мой акушер думает, что это все из-за горячих ванн. Это было для меня уже лишнее знание. А результат амниографии вы уже получили? Улыбка сползла с ее лица, сменившись тревогой. Я пожалела, что спросила. Надо подождать еще неделю. Моника, Роберт, я прошу прощения. Надеюсь, что все будет чисто. Я не упомянула о синдроме Влада, но эти слова повисли в воздухе. Три года легализованного вампиризма – и синдром Влада стал самым частым врожденным дефектом в стране. Он мог привести к ужасным увечьям, не говоря уже о смерти младенца. Когда риск так велик, как-то ожидаешь от людей большей осторожности. Роберт притянул ее к своей груди, и в ее глазах погас свет, она побледнела. Я чувствовала себя более чем паршиво. По последним сведениям, вампиры старше ста лет стерильны, – сказала я. – Им явно надо бы обновить информацию. Это я сказала вроде бы в утешение, чтобы они не поняли так, что были неосторожны. Моника посмотрела на меня без всякой доброты в глазах. Тоже беспокоишься? Она была такая беременная, какая бледная, и все равно мне хотелось дать ей по морде. Я не спала с Жан-Клодом, но не собиралась сейчас оправдываться перед Моникой Веспуччи – да и вообще перед кем бы то ни было. В комнату вошел Ричард Зееман. На самом деле я даже не видела, как он вошел, – я это ощутила. Обернувшись, я смотрела, как он идет к нам. Был он ростом шесть футов один дюйм – почти на фут выше меня. Еще дюйм – и мы не могли бы целоваться без табуретки, хотя это стоило бы затраченных усилий. Он пробирался среди гостей, перебрасываясь короткими репликами. Совершенные зубы сияли в улыбке на фоне загорелой кожи. Он общался с новыми друзьями – это те, кого он успел очаровать за обедом. Прямо самый бойскаутский бойскаут в мире, близкий друг каждому, ему всюду рады. Он любил людей и отлично умел слушать – два весьма недооцениваемых качества. Костюм у него был темно-коричневый, рубашка – темно-оранжево-золотая. Галстук – оранжевого тона чуть светлее с какими-то рисунками. Надо было встать с ним рядом, чтобы узнать героев мультиков «Уорнер бразерс». Волосы до плеч были убраны с лица во что-то вроде французской косы, и потому казалось, что волосы – темко-каштановые – очень коротки. И лицо его было чисто и отлично видно. Линии скул прекрасно вылепленные, изящные. Лицо мужественное, красивое, смягченное ямочкой. Такие лица вызывают сильное смущение у старшеклассниц. Он заметил, что я на него смотрю, и улыбнулся, карие глаза сверкнули вместе с этой улыбкой, вспыхнули жаром, не имевшим ничего общего стемпературой воздуха. Я смотрела, как он подходит, и тот же жар поднялся у меня по шее к лицу. Я хотела раздеть его, коснуться кожи, взглянуть, что там под костюмом. Хотела почти неудержимо. Но я этого не сделаю, потому что я с Ричардом не сплю. Я не сплю ни с вампиром, ни вервольфом. А Ричард и есть тот самый вервольф. Единственный его недостаток. Ладно, может, есть и еще один: он никогда никого не убивает. Из-за этого недостатка могут когда-нибудь убить его самого. Я сунула руку ему за спину, под расстегнутый пиджак. Его твердая теплота забилась как пульс под моим прикосновением. Если мы в ближайшее время не займемся сексом, я просто лопну. Ничего себе цена за нравственные принципы? Моника не отводила от меня глаз, рассматривала мое лицо. Какое прекрасное ожерелье. Кто тебе его подарил? Я улыбнулась и покачала головой. У меня была на шее бархатка с камеей, украшенной по краям серебряной филигранью, – вполне под стать наряду. Моника была уверена, что Ричард мне ее не дарил, а для нее это значило, что подарил Жан-Клод. Милая добрая Моника, она не меняется. Я купила ее к этому костюму, – сказала я. Она вытаращила глаза: Вот как? – Будто бы она мне не поверила. Вот так. Я не особо люблю подарки, тем более драгоценности. Ричард обнял меня: И это правда. Эту женщину очень трудно избаловать. К нам подошла Кэтрин. Медные волосы обрамляли ее лицо. Единственная из моих знакомых, у которой волосы курчавее моих, и цвет куда более зрелищный. Если спросить почти любого, он начнет описание Кэтрин с волос. Искусный макияж скрывал веснушки и выделял светлые серо-зеленые глаза. Платье было цвета молодой листвы. Она была красива, как никогда. Кажется, брак тебе к лицу, – улыбнулась я. Она улыбнулась в ответ: Надо бы и тебе когда-нибудь попробовать. Нет, спасибо. – Я покачала головой. Я украду у вас Аниту ненадолго. Она хотя бы не сказала, что ей нужно помочь на кухне. Ричард сразу понял бы, что это ложь. На кухню надо было бы звать его – он куда лучше меня готовит. Кэтрин отвела меня в запасную спальню, где были в кучу свалены пальто. Сверху лежала вещь из натурального меха. Я могла держать пари, чья она: любит Моника все мертвое. Как только за нами закрылась дверь, Кэтрин схватила меня за руки и захихикала – честное слово! Ричард потрясающий мальчик. У меня в школе не было ни одного учителя, хоть чуть похожего. Я улыбнулась – широкой дурацкой улыбкой, такой, которая выдает, что ты по уши в любви или хотя бы в вожделении и настолько тебе хорошо, что ты просто глупеешь. Мы сели на кровать, отодвинув кучу пальто. Он красив, – сказала я самым безразличным голосом, который только могла обрести. Анита, не морочь мне голову. Я никогда еще не видела, чтобы ты так сияла. Я не сияла. Она усмехнулась и мотнула головой: Сияла, и еще как. А вот и нет... – начала я, но трудно хмуриться, когда морда расплывается в улыбке. – Ладно, он мне нравится, и сильно. Ты довольна? Ты с ним уже встречаешься почти семь месяцев. И где же обручальное кольцо? Тут я действительно нахмурилась. Кэтрин, то, что ты в замужестве счастлива до безумия, не значит, что все остальные тоже должны выходить замуж. Она пожала плечами и засмеялась. Я глядела в ее сияющее лицо и качала головой. В этом Бобе, значит, есть что-то, чего сразу не видно. Он был фунтов на тридцать тяжелее, чем надо, лысеющий, с маленькими круглыми очками и незапоминающимся лицом. Искрометности в нем тоже не замечалось. Пока я не увидела, как он смотрит на Кэтрин, я готова была ей показать большой палец книзу. А смотрел он на нее как на целый мир, и был этот мир приятен, безоблачен и чудесен. Красавцев много, остроумцев полно в каждом телевизоре, а вот надежность – это встречается куда реже. Я привела сюда Ричарда не для того, чтобы ты на нем шлепнула одобрительную резолюцию. Я знала, что он тебе понравится. Почему же ты держишь его в таком секрете? Я уже десять раз пыталась его увидеть. Я пожала плечами. Честно говоря, потому что знала, как у нее засветятся глаза. Тем маниакальным огнем, которым сияют твои замужние подруги, если ты не замужем и с кем-то встречаешься. Или, хуже того, не встречаешься и тебя надо пристроить. Вот так сейчас смотрела Кэтрин. Только не говори мне, что ты устроила этот прием только чтобы познакомиться с Ричардом. Ну уж прием. А как еще я могла бы это сделать? В дверь постучали. Войдите! – сказала Кэтрин. В дверь вошел Боб. Для меня он выглядел так же ординарно, но Кэтрин, судя по озарившемуся лицу, видела в нем что-то, мне не видное. Он улыбнулся ей, и лицо его засветилось, тут и я усмотрела в нем что-то светлое и необычное. От любви все мы становимся красивыми. Простите, что встрял в ваши девичьи разговоры, но Аниту просят к телефону. Сказали кто? Тед Форрестер, говорит, что по делу. У меня глаза широко раскрылись. Тед Форрестер – это был псевдоним человека, которого я знала как Эдуарда. Наемный убийца, специализирующийся на вампирах, ликантропах и прочем не совсем человеческом материале. Я же – охотник на вампиров с лицензией. Иногда наши пути пересекались. На некотором уровне мы, можно сказать, были друзьями. Кто такой Тед Форрестер? – спросила Кэтрин. Охотник-истребитель, – ответила, я. Тед, вторая личность Эдуарда, был охотником-истребителем с соответствующими документами, все мило и законно. Я встала и пошла к двери. Что-то случилось? – спросила Кэтрин мне вслед. От нее мало что ускользало, и потому я держалась от нее подальше, когда попадала во что-нибудь горячее. Она была достаточно умна, чтобы сообразить, когда дело становится плохо, но у нее не было пистолета. А если ты не умеешь себя защитить, то ты – пушечное мясо. Единственное, что не дает Ричарду стать пушечным мясом, – он вервольф. Хотя отказ убивать почти превращал его в пушечное мясо, оборотень он там или кто. А я-то надеялась, что сегодня у меня работы не будет. Я думала, у тебя все выходные свободны, – сказала Кэтрин. Я тоже так думала. Трубку я сняла в домашнем офисе, который они себе оборудовали. Просто поделили одну комнату пополам. В одной половине царил стиль кантри с плюшевыми мишками и креслами-качалками, другая была оформлена в мужском стиле с репродукциями сцен охоты и кораблем в бутылке на письменном столе. Компромисс в действии. Да? – сказала я. Это Эдуард. Как ты узнал этот номер? Он ответил не сразу. Проще простого. А зачем ты за мной охотишься, Эдуард? Что случилось? Забавный подбор слов. О чем это ты? Мне только что предложили контракт на твою жизнь – за столько денег, что они стоят моего времени. Настала моя очередь помолчать. Ты его принял? А стал бы я звонить, если бы принял? Может быть, – ответила я. Он рассмеялся. Верно, но я не собираюсь его принимать. А почему? Дружба. Придумай что-нибудь другое. Я думаю, что, защищая тебя, убью больше народу. А если я возьмусь за этот контракт, убивать придется только тебя. Утешает. Ты сказал – «защищая»? Завтра буду в городе. Ты настолько уверен, что кто-то этот контракт примет? Меньше чем за сто кусков я даже к двери не подойду, Анита. Кто-то возьмется за работу, и кто-то вполне умелый. Не такой, как я, но умелый. Какие-нибудь советы до того, как ты тут появишься? Я еще не дал ответа. Это их задержит. Когда я скажу «нет», найти другого исполнителя времени не займет. В эту ночь тебе ничего не грозит. Радуйся своим выходным. Откуда ты знаешь, что у меня выходные? Крейг – очень словоохотливый секретарь. Очень предупредительный. Придется с ним насчет этого поговорить. Поговори. Ты уверен, что сегодня ночью киллера в городе не будет? Ни в чем нельзя быть уверенным в этой жизни, но я был бы недоволен, если бы клиент попытался нанять меня и отдал работу кому-то другому. И много клиентов ты потерял от собственной руки? Без комментариев. Итак, у меня последняя безопасная ночь, – вздохнула я. Вероятно, но все равно будь осторожна. А кто поставил на меня контракт? Не знаю, – ответил Эдуард. Как это – не знаешь? Ты же должен знать, чтобы получить плату. Я почти всегда работаю через посредников. Снижает шансы, что очередной клиент окажется копом. А как ты находишь заблудшего клиента, если он этого заслужит? Нахожу, но на это нужно время, Анита, а если у тебя хвосте сидит по-настоящему профессиональный киллер, то именно его у тебя и нет. Как это утешает. Я не собирался утешать, – сказал Эдуард. – Ты знаешь кого-нибудь, кто настолько тебя ненавидит и имеет такие деньги? Я минуту подумала. Нет. Почти все, кто подходит под эти признаки, уже мертвы. Хороший враг – мертвый враг? Ага. Дошли до меня слухи, что ты встречаешься с Мастером города. Это правда? Я замялась. Оказывается, я стесняюсь признать это перед Эдуардом. Да, правда. Мне надо было услышать из твоих уст. – Я почти видела, как он покачивает головой. – Черт побери, Анита, ты же знаешь лучше всякого другого, что это значит. Знаю. А Ричарду ты дала отставку? Нет. И с каким монстром ты сегодня, с кровососом или сыроядцем? Не твое собачье дело, – ответила я. Отлично. Выбирай себе сегодня монстров по вкусу, Анита, и развлекайся. Завтра начнем пытаться выжить. Он повесил трубку. Будь это кто другой, я бы сказала, что он сердится на меня за то, что я встречаюсь с вампиром. Нет, не сердится – разочарован. Это более точное слово. Я тоже повесила трубку и несколько минут посидела, переваривая новости. Кто-то меня хочет убить. Ничего нового, но этот кто-то нанимает специалиста. Это было ново – никогда еще на меня не охотился профессионал. Я ждала, что меня охватит страх, но страха не было. Хотя, может, в каком-то смысле я и испугалась, но не так, как надо бы. Не в том дело, что я не верила, будто такое может случиться, – верила. И не в том, что за последний год со мной случилось столько такого, что я уже не могла бурно реагировать. Выскочи сейчас из шкафа убийца и начни стрелять, я бы с ним разобралась. Может быть, потом у меня и случился бы нервный приступ, хотя последнее время они у меня очень редки. Я частично очерствела, как боевой ветеран. Когда приходится воспринимать слишком много, человек просто перестает воспринимать. Я почти желала вот прямо сейчас испугаться. Страх сохраняет жизнь, безразличие – нет. Где-то к завтрашнему дню кто-то внесет мое имя в список текущих дел. Забрать шмотки из химчистки, купить продукты, убить Аниту Блейк.3
Вернувшись в гостиную, я встретилась взглядом с Ричардом. Я уже вроде бы готова ехать домой. Почему-то знание, что убийца рядом – или скоро будет рядом, – снизило очарование вечера. Что случилось? – спросил Ричард. Ничего, – ответила я. Знаю, знаю, я должна была ему сказать, но как сказать своему милому, что тебя пытаются убить? Уж точно не в гостиной, полной народу. Может, в машине. Да нет, случилось. У тебя между бровями напряглась кожа, как бывает, когда ты стараешься не хмуриться. Ничего не напряглась. Он погладил меня пальцем между глаз: Напряглась, напряглась. Нет, я говорю! – окрысилась я. А вот теперь ты хмуришься, – улыбнулся он и тут же посерьезнел. – Так что случилось? Я вздохнула, шагнула к нему ближе – не ради нежных чувств, ради уединения. У вампиров невероятно острый слух, а я не хотела, чтобы Роберт знал. Он тут же проболтается Жан-Клоду. Если я захочу, чтобы Жан-Клод знал, я ему сама скажу. Звонил Эдуард. И что он хочет? – Ричард теперь тоже хмурился. Кто-то пытался его нанять убить меня. На лице Ричарда изобразилось такое ошеломленное удивление, что трудно описать. Хорошо, что он стоял спиной к остальным гостям. Он закрыл рот, снова открыл и только после этого смог произнести: Я бы сказал: «ты шутишь», только я знаю, что ты серьезно. Какие могут быть у кого бы то ни было причины хотеть твоей смерти? Полно есть народу, Ричард, которые хотели бы видеть меня мертвой, но ни у кого из них нет таких денег, которые поставлены на этот контракт. Как ты можешь говорить так спокойно? Если я закачу истерику, это чем-нибудь поможет? Он покачал головой: Я не в этом смысле. – Он на секунду задумался. – Я о том, что тебя не возмущает, когда кто-то пытается тебя убить. Ты это принимаешь как самую обычную вещь. А это ненормально. Наемные убийцы – не обычная вещь, даже для меня, Ричард. Да, только вампиры, зомби и вервольфы, – сказал он. Ага, – улыбнулась я. Он крепко меня обнял и шепнул: Любить тебя – это иногда бывает чертовски страшно. Я обхватила его руками за талию, прильнула лицом к его груди. Закрыв глаза, я вдохнула его запах. Не просто лосьон после бритья, а запах кожи, запах его тепла. Его запах. На этот миг я погрузилась в него и плюнула на все. Спряталась в объятиях Ричарда, как в убежище. Я знала, что правильно посланная пуля его разрушит, но на несколько мгновений чувствовала себя в безопасности. Иллюзия – иногда она не дает нам сойти с ума. Вздохнув, я отодвинулась. Давай извинимся перед Кэтрин и поедем отсюда. Он нежно коснулся моей щеки, поглядел в глаза. Можем остаться, если хочешь. Я потерлась щекой о его руку и покачала головой: Если завтра начнется бардак, я не хотела бы провести сегодняшний вечер в гостях. Лучше я поеду домой и залезу под одеяло. Он засветился улыбкой, от которой я согрелась до кончиков ногтей. Такой план мне нравится. Я улыбнулась в ответ, поскольку не улыбнуться не могла. Пойду скажу Кэтрин. А я заберу пальто, – добавил Ричард. Мы выполнили но, что должны были сделать и отбыли пораньше. Кэтрин очень многозначительно мне улыбалась. Жаль только, что она ошибалась. Уехать пораньше, чтобы залезть в койку с Ричардом, – это было бы куда как лучше, чем то, что на самом деле. Моника смотрела нам вслед. Я знала, что они с Робертом доложат Жан-Клоду. И ладно, он знает, что я встречаюсь с Ричардом. Я никому не врала. Моника работала адвокатом в конторе Кэтрин – что уж само по себе страшно, – а потому у нее была законная причина получить приглашение. Жан-Клод этого не подстраивал, но я не люблю когда за мной шпионят, как бы это ни получалось. Переход от дома к автостоянке был испытанием для нервов. Каждая тень превратилась в укрытие, каждый звук казался шорохом шагов. Пистолет я не вынула, но рука так и зудела это сделать. Вот черт, – прошептала я. Оцепенение у меня проходило, но я не была уверена, что это улучшает ситуацию. В чем дело? – спросил Ричард. Он всматривался в темноту и не обернулся ко мне, когда говорил. Его ноздри чуть раздувались, и я поняла, что он нюхает воздух. Просто нервничаю. Никого там не вижу, но вдруг стала чертовски пристально всматриваться. Я никого вблизи нас не чую, но к нам могут подобраться с подветренной стороны. Единственный пистолет, который я слышу, – твой. Ты слышишь запах моего пистолета? Он кивнул: Ты его недавно чистила. Слышен запах ружейного масла. Я улыбнулась и покачала головой: Ты так дьявольски нормален... Я иногда забываю, что раз в месяц ты покрываешься мехом. Зная, какой у тебя нюх на ликантропов, воспринимаю это как комплимент. – Он улыбнулся. – Как ты думаешь, убийцы не посыплются с деревьев, если я возьму тебя за руку? Я улыбнулась: В данный момент нам ничего не грозит. Он взял меня за руку, переплел пальцы с моими, и вверх по моей руке побежал трепет, будто он коснулся нерва. Ричард большим пальцем стал круговыми движениями гладить тыльную сторону моей ладони и глубоко вздохнул. Ты знаешь, почти приятно, что эта история с убийцами тебя тоже нервирует. Не то чтобы я хотел, чтобы ты боялась, но иногда трудно быть твоим парнем, когда подумаешь, что ты храбрее меня. Правда, похоже на мачистскую чушь? Я посмотрела на него: Зато ты хоть знаешь, что это чушь, Ричард. А можно волчьему мужскому шовинисту тебя поцеловать? Всегда. Он наклонился, а я поднялась на цыпочки, встречая его губы, положив свободную руку ему на грудь для опоры. Можно было бы и не вставать на цыпочки, но у Ричарда было привычное растяжение шейной мышцы. Поцелуй вышел короче обычного, потому что у меня зачесалась спина, как раз между лопатками. Я знала, что это только игра воображения, но слишком уж открытое было место. Ричард почувствовал и отодвинулся. Он обошел свою машину, сел за руль и потянулся открыть мою дверцу. Обходить и открывать ее он не стал – знал, что не надо. Я, черт побери, сама могу открыть себе дверь. У Ричарда был старый «мустанг» шестьдесят какого-то года. Я это знала, потому что он мне сам сказал. Машина была оранжевая с черной полосой. Задние сиденья у нее были черные и кожаные, зато передние были достаточно малы, чтобы можно было держаться за руки, когда Ричард не был занят переключением скоростей. Мы выехали на двести семидесятое шоссе на юг. Пятничный вечерний поток машин лился мимо нас яркими искрами света. Все повыезжали из города, радуясь выходным дням. Интересно, у скольких из них висят на хвосте убийцы. Я, наверное, одна из немногих избранных. Ты спокойна, – сказал Ричард. Ага. Я не буду спрашивать, о чем ты думаешь. Сам догадаюсь. Я поглядела на него. Темнота салона окутала нас. Машина ночью – это как ваш собственный мир, тихий, темный, интимный. Фары встречных машин пробегали по лицу Ричарда, выхватывали его из темноты и отпускали обратно. Откуда ты знаешь, что я думаю не о том, как ты выглядишь без одежды? Дразнишься? – белозубо улыбнулся он. Извини, – улыбнулась я в ответ. – Никаких сексуальных приставаний, если я не собираюсь лечь с тобой в койку. Это правило ты сама придумала, – возразил Ричард. – А я уже большой мальчик. Выдержу любые сексуальные приставания с твоей стороны. Если я не собираюсь с тобой спать, это будет нечестно. Предоставь мне об этом волноваться. Так что же, мистер Зееман, вы предлагаете мне делать вам сексуальные авансы? Он улыбнулся шире – белая полоска в темноте. Да, пожалуйста. Я наклонилась, насколько позволял ремень, положила руку на спинку сиденья Ричарда, придвинула лицо на дюйм к гладкой обнаженной шее. Набрав побольше воздуху, я медленно его выпустила так близко к коже, что мое дыхание вернулось ко мне теплым облачком. Поцеловала сгиб шеи, чуть двигая губами вверх и вниз. Ричард издал тихий и довольный звук. Я подобрала колени на сиденье, натянув ремень так, что смогла поцеловать бьющуюся на шее артерию. Ричард повернулся ко мне. Мы поцеловались, но у меня нервы не выдержали, и я отвернула от себя его лицо. Смотри на дорогу. Он переключил передачу, его локоть скользнул по моим грудям. Я вздохнула, положила руку ему на руку, придерживая ее на рычаге переключения скоростей, прижимая к себе. Секунду мы застыли, потом он задвигался, потерся об меня рукой. Я быстро отодвинулась – сердце билось в горле так, что не давало дышать. Задрожав, я обхватила себя за плечи. Там, где его тело касалось моего, кожа онемела до боли. Что случилось? – спросил он тихо и нежно. Я покачала головой: Так нельзя. Если ты перестала из-за меня, то напрасно. Мне было очень хорошо. Мне тоже. В том-то и проблема. Ричард вдохнул поглубже, выдохнул с тяжелым вздохом. Проблема есть лишь постольку, поскольку ты ее создаешь, Анита. Ага, как же. Выходи за меня, Анита, и это все будет твое. Я не хочу выходить за тебя лишь для того, чтобы спать с тобой. Если бы это был только секс, я бы и не предлагал тебе выйти за меня замуж. Но это еще и лежать рядом на диване и смотреть «Поющие в дожде». Это ужинать в китайском ресторанчике и заказывать рангунских крабов порционно. Я для нас обоих могу сделать заказ почти в любом ресторане города. Ты хочешь сказать, что я настолько предсказуема? Не надо, не передергивай. Извини, Ричард, – вздохнула я. – Я не хотела. Я только... Я не знала, что сказать, потому что он был прав. Моя жизнь стала бы полнее, если разделить ее с Ричардом. Я ему купила кружку по случаю – увидела в магазине. На ней были нарисованы волки и сделана надпись: «В Господней глуши лежит надежда мира – в великой, девственной, свежей, не тронутой глуши». Цитата из Джона Мура. Купила не к дате – просто увидела и поняла, что Ричарду это понравится. Десятки раз в день, услышав что-то по радио или в разговоре, я думала: «Надо будет рассказать Ричарду». Это Ричард вывез меня впервые после колледжа смотреть на птиц. У меня диплом по биологии, по биологии противоестественных явлений. Когда-то я думала прожить жизнь полевого биолога, этакой Джейн Гудолл в противоестественном варианте. Я любила наблюдать за птицами – отчасти потому, что рядом был Ричард, а отчасти потому, что когда-то мне это нравилось. Я как будто вспомнила, что есть жизнь и вне кладбищенской ограды. Слишком долго я стояла по горло в смерти и крови, а потом появился Ричард. Он сам тоже по горло торчал в довольно странных вещах, и все же у него была какая-то жизнь. Я ничего лучше не могла себе представить, как проснуться рядом с ним, первым делом потрогать утром его тело, зная, что вернусь после работы к нему. Слушать с ним его собрание Роджерса и Хаммерштайна, смотреть на его лицо, когда он смотрит мюзикл с Джин Келли. Я уже почти открыла рот сказать «ладно, давай поженимся» – но не сказала. Я любила Ричарда и вполне смогу себе в этом признаться, но этого мало. За мной охотился убийца. И как можно втягивать тихого и вежливого школьного учителя в жизнь такого рода? Он тоже был из монстров, но отказывался с этим мириться. Он сейчас вел битву за лидерство в местной стае вервольфов. Дважды он победил ее вожака, Маркуса, и дважды отказался его убить. Если ты не убиваешь, то ты не вожак. Ричард держался своих моральных принципов. Держался ценностей, годящихся лишь тогда, когда тебя не пытаются убить. Если я за него выйду, Ричард лишится последних шансов на нормальную жизнь. Я жила в зоне, так сказать, свободного огня. Ричард заслуживал лучшего. Жан-Клод жил в том же мире, что и я. У него не было иллюзий насчет доброты незнакомцев – да и вообще никаких иллюзий, если на то пошло. Вампира не поразят новости о наемном убийце. Он просто поможет мне придумать, что с этим делать. Его это не выбьет из колеи – или не слишком. Бывали ночи, когда я думала, что мы с Жан-Клодом заслуживаем друг друга. Ричард свернул на Олив. Скоро мы подъедем к моему дому, и молчание повисло плотно. Обычно такие вещи меня не трогают, но это молчание нервировало. Ричард, прости меня. Мне действительно очень жаль. Если бы я не знал, что ты меня любишь, все это было бы легче. Если бы не этот чертов вампир, ты бы за меня вышла. Этот чертов вампир нас познакомил. И жалеет об этом, можешь не сомневаться. Я посмотрела на него: Откуда ты знаешь? Он покачал головой: Достаточно просто посмотреть на его лицо, когда мы вместе. Пусть я не люблю Жан-Клода и терпеть не могу, когда ты с ним, но здесь не только мы с тобой страдаем. Эта ситуация на троих. Я свернулась на сиденье, вдруг почувствовав себя очень несчастной. Почти хотелось, чтобы этот киллер выскочил из темноты. В убийствах я разбираюсь. А в отношениях – путаюсь. Правда, эти отношения запутаннее многих других. Ричард свернул на стоянку у моего дома, припарковал машину и выключил мотор. Мы сидели в темноте, освещенные только далекими уличными фонарями. Не знаю, что сказать, Ричард. – Я глядела в окно, пристально разглядывая угол дома, и мне духу не хватало смотреть на Ричарда. – Я бы не упрекнула тебя, если бы ты послал все к черту. Я бы не смирилась с такой нерешительностью с твоей стороны и не стала бы делить тебя с другой женщиной. Я все же подняла на него глаза. Он смотрел прямо перед собой, не на меня. Сердце бешено заколотилось. Была бы я такой смелой, как сама думала, я бы его отпустила. Но я любила его и не была такой смелой. Лучшее, что я могла сделать, – это с ним не спать. Не переводить наши отношения на следующий этап. И это тоже было достаточно трудно. Даже мое самообладание не бесконечно. Если бы планировали свадьбу, я бы вполне могла ждать. Когда виден конец, мое самообладание бесконечно, но конца не было видно. Целомудрие куда легче сохранять, если не подвергать его постоянным испытаниям. Я отстегнула ремень, открыла дверцу. Ричард тронул меня за плечо: Ты меня не пригласишь? Я с шумом выпустила воздух – оказывается, я задержала дыхание. А ты хочешь, чтобы я тебя пригласила? Он кивнул. Не понимаю, как ты со мной миришься. Он улыбнулся, наклонился ко мне, чуть коснувшись губами. Иногда я сам не до конца понимаю. Мы вышли. Ричард протянул мне руку, и я ее взяла. Тут подъехала машина и остановилась рядом с моим джипом. Это была моя соседка, миссис Прингл. В открытом багажнике у нее была привязана большая коробка с телевизором. Мы отошли на тротуар и подождали, пока она выйдет из машины. Миссис Прингл была высокой и с возрастом похудела почти болезненно. Снежно-белые волосы были забраны в пучок на затылке. Ее шпиц Крем выпрыгнул из машины и нас обтявкал. Как эдакая золотистая пуховка на ножках котенка – запрыгал вперед, понюхал ботинок Ричарда и глухо зарычал. Миссис Прингл дернула поводок: Крем, веди себя прилично! Песик затих, но, я думаю, более от пристального взгляда Ричарда, чем от укора миссис Прингл. Она улыбнулась нам, и глаза ее светились, как у Кэтрин. Она одобряла Ричарда и давала это понять без обиняков. Вы знаете, это очень удачно вышло. Мне как раз нужны сильные молодые руки, чтобы втащить этот здоровенный телевизор на второй этаж. Ричард улыбнулся: Рад быть полезен. – Он обошел машину и стал отвязывать коробку. А что вы сделали с Кремом, пока ходили в магазин? – спросила я. Понесла с собой. Я в этом магазине уже много денег потратила, продавец просто слюну пустил, увидев меня, и для меня сделали исключение. Я не смогла сдержать улыбку. Раздался резкий звук разорванной веревки. Я подошла к багажнику. Веревка толщиной в дюйм лежала на асфальте. Я подняла брови и шепнула: Бабушка, бабушка, зачем у тебя такие сильные руки? Я бы отнес телевизор один, но это может вызвать подозрения. Это был аппарат с тридцатидюймовым экраном. Ты действительно можешь поднять его на второй этаж в одиночку? Запросто. Я покачала головой: Но ты этого не будешь делать, потому что ты – тихий школьный учитель, а не вервольф-альфа. А поэтому тебе придется мне помочь. Веревка не развязывается? – спросила миссис Прингл, подходя к нам с Кремом на поводке. Нет, – ответила я, взглянув на Ричарда. – С веревкой мы справились. Если узнают, что Ричард – ликантроп, он потеряет работу. Дискриминация незаконна, но такое случается сплошь и рядом. Ричард учит детей. Он будет заклеймен как монстр, а мало кто доверит монстру учить своих ненаглядных. Миссис Прингл и Крем возглавляли шествие. Я шла позади, вроде как поддерживая коробку, хотя весь вес принял на себя Ричард. Он шел, будто коробка ничего не весила, поджидая, чтобы я не отстала. Обернувшись ко мне, он состроил гримасу, напевая про себя, будто от скуки. Ликантропы куда сильнее среднего человека. Я это знала, но как-то неспокойно было видеть это напоминание. Мы дошли до коридора, и он позволил мне взять часть веса. Штуковина была тяжелая, но я держала крепко, и мы пошли к двери миссис Прингл – ее квартира была как раз напротив моей. Я открою дверь, – сказала она. Мы стояли у двери, прилаживаясь через нее пройти, но тут Крем нырнул между нами, под коробкой, натянув поводок. Миссис Прингл прижало сзади к телевизору. Крем, назад! Ричард приподнял руки, принимая вес на себя. Возьми его, я пока войду. Я оставила его изображать трудности, а сама пошла за псом. Я думала, что придется гнаться за ним по коридору, но он обнюхивал мою дверь и повизгивал. Я нагнулась, схватила поволок и подтащила его к себе. Миссис Прингл, улыбаясь, стояла у себя в дверях. Спасибо, что поймали этого маленького негодяя. Я отдала ей поводок. Мне надо кое-что взять у себя, Ричард вам пока поможет установить телевизор. Ну, спасибо! – отозвался он изнутри квартиры. Миссис Прингл засмеялась. Я вас угощу отличным чаем со льдом, если у вас нет более интересной программы. От понимающего взгляда миссис Прингл я вспыхнула. Она мне подмигнула – честное слово, подмигнула! Когда дверь надежно закрылась, оставив ее и Ричарда по ту сторону, я пошла к своей квартире. Пройдя три двери лишних, я перешла на другую сторону, вынула браунинг и отщелкнула предохранитель. Потом медленно стала пробираться обратно, к своей двери. Может быть, это просто мания преследования. Может быть, Крем никого там и не учуял. Но он никогда раньше так у моей двери не визжал. Я, наверное, стала нервной после звонка Эдуарда? Лучше быть нервной, чем мертвой. Пусть это и паранойя. Встав у двери на колени, я медленно вдохнула и выдохнула. Потом вынула левой рукой ключи из кармана, пригнулась как можно ниже. Если там действительно сидит негодяй, он будет стрелять на уровне груди. А я, когда стою на коленях, намного ниже. Я сунула ключ в замок. Ничего. Наверное, там никого и нет, кроме моих рыбок, которые как раз думают, какого черта я тут делаю. Я повернула ручку, толкнула дверь внутрь, и в ней с грохотом образовалась дыра. Меня оглушило как из пушки, и второго выстрела я не слыхала. Силой выстрела дверь захлопнуло, и сквозь дыру я увидела человека с поднятым к плечу ружьем. Я выстрелила в дверь, она распахнулась, все еще дрожа от ружейного залпа. Я откатилась в сторону, целясь в открытую дверь. Ружье бахнуло второй раз, осыпав меня щепками. Я выстрелила еще два раза и оба раза попала в грудь. Человек пошатнулся, на груди расплылась кровь, и он упал, не сгибаясь. Ружье упало у его ног. Я встала на колени, прижимаясь спиной к стенке около моей кухоньки. Я слышала только звон в ушах, и потом смутно стал слышаться шум крови в голове. Вдруг в дверях образовался Ричард – отличная цель. Ложись! Он может быть не один! Не знаю, насколько громко я крикнула. В ушах все еще звенело немилосердно. Ричард припал к полу рядом со мной. Кажется, он назвал меня по имени, но у меня на это не было времени. Я стала продвигаться вперед, спиной к стене, держа пистолет двумя руками. Ричард начал подниматься. Не вставай, – сказала я ему. Он подчинился. Очко в его пользу. В гостиной и в кухне не было никого. Если никто не прячется в спальне, значит, киллер был один. Я подошла к нему, медленно, не отводя дула от его головы. Если бы он дернулся, я бы выстрелила еще раз, но он не шевелился. Ружье лежало у его ног. Я ни разу не видела, чтобы кто-нибудь стрелял из ружья ногами, и потому оставила его лежать. Человек лежал на спине, забросив руку выше головы, другую протянув вдоль тела. Лицо его после смерти обмякло, невидящие глаза расширились. Даже не надо было проверять пульс, но я на всякий случай это сделала. Не бьется. Три дырки в груди. Я попала с первого выстрела, но эта рана не была смертельной. За что я чуть не поплатилась жизнью. У меня за спиной появился Ричард. В квартире больше никого нет, Анита. Я не стала с ним спорить, не стала спрашивать, установил он это слухом или обонянием. Плевать мне было. На всякий случай я еще и сама проверила ванную и спальню и вернулась. Ричард стоял и смотрел на мертвеца. Кто это? – спросил он. До меня дошло, что я снова слышу. Приятно знать. В ушах все еще звенело, но это пройдет. Не знаю. Ричард поглядел на меня. Это... киллер? Наверное. В двери была дыра – человек пролезет. И дверь была все еще открыта. Дверь миссис Прингл была закрыта, но косяк расщепился, будто от него кусок отгрызли. Если бы миссис Прингл там стояла, она уже была бы мертва. Послышалось далекое завывание полицейской сирены. Вполне понимаю соседей, которые вызвали копов. Мне надо сделать пару звонков, пока копы не приехали. А что потом? – спросил Ричард. Я поглядела на него. Он был бледен, чуть слишком сильно виднелись белки глаз. Потом поедем в милый полицейский участок, где милые полисмены будут задавать милые вопросы. Это же была самозащита. Да, но все равно он лежит мертвый у меня на ковре. Я пошла в ванную, в поисках телефона. И не сразу нашла его, хотя никогда не уношу с ночного столика. Шок иногда дает интересные эффекты. Кому ты собираешься звонить? – заглянул в дверь Ричард. Дольфу и, может быть, Кэтрин. Друг-полисмен – это я понимаю, но зачем Кэтрин? Она юрист. А! – Ричард оглянулся на мертвеца, который уже залил кровью весь ковер. – Знаешь, с тобой встречаться никогда не бывает скучно, надо отдать тебе должное. И всегда опасно. Вот этого не забудь. Номер Дольфа я набрала по памяти. Что ты опасна, я никогда не забываю, Анита. Он смотрел на меня, и глаза у него были янтарные, волчьи. Его зверь чуть показался в этих глазах, выглянул. Может быть, на запах свежей крови. Глядя в эти чужие глаза, я знала, что я – не единственный в комнате опасный предмет. Конечно, я вооружена – это несомненно. В горле у меня начал закипать, щекоча, смех. Я попыталась его сдержать, но он прорвался, и когда Дольф снял трубку, я хихикала. Лучше ржать, чем рыдать – так я думаю. Хотя не знаю, согласен ли был со мной Дольф.4
Я сидела в кресле с прямой спинкой перед исцарапанным столиком в допросной – извините, в комнате для интервью, как ее теперь называют. Но, как бы ее ни называли, пахло здесь застарелым запахом пота, табачного дыма, и все это на фоне дезинфекции. Я пила уже третью чашку кофе, но руки никак не согревались. Детектив сержант Рудольф Сторр стоял, прислонившись к дальней стене. Руки он сложил на груди, будто намекая, что не занимает места и не надо его замечать, но если ты шести футов восьми дюймов роста при сложении профессионального борца, не замечать трудно. За все время интервью он не произнес ни слова. (Присутствую просто как наблюдатель.) Кэтрин сидела рядом со мной. На зеленое платье она набросила черный блейзер, прихватила кейс и сидела с лицом профессионального адвоката. Напротив нас сидел детектив Брансвелл. Ему было лет тридцать пять, волосы черные, цвет лица темный, глаза чернее волос. Фамилия у него была английская, но вид – средиземноморский. А акцент – чистейший среднемиссурийский. Итак, миз Блейк, повторите, пожалуйста, еще раз, лично для меня. Прошу вас. И он наставил перо в блокнот, будто собирался снова записывать. Мы помогали моей соседке внести наверх новый телевизор. Миссис Эдит Прингл. Да, она это подтверждает. Но зачем вам понадобилось заходить к себе? Я хотела прихватить отвертку, чтобы помочь ей настроить телевизор. У вас дома много инструментов, миз Блейк? – Он что-то написал в блокноте. Спорить могу, просто чертиков рисовал. Нет, детектив. Но отвертка у меня есть. Миссис Прингл просила вас принести отвертку? Нет, но она ее у меня брала, когда купила стереосистему. Это была правда. Я старалась свести ложь к абсолютно необходимому минимуму. И вы предположили, что отвертка понадобится. Да. И что было дальше? Он спрашивал так, будто никогда еще ответа не слышал. Черные глаза смотрели внимательно и пусто, непроницаемо и ожидающе – все одновременно. Мы подходили к моменту, где он верил не до конца. Я отперла дверь и уронила ключи. Когда я присела их подобрать, первый выстрел грохнул у меня точно над головой. Я выстрелила в ответ. Как? Ведь дверь была закрыта. Я стреляла через дыру, пробитую ружейным выстрелом. Вы стреляли через дыру в двери и попали? Дыра большая, детектив, и я не была уверена, что попала. А почему вас не ранило вторым выстрелом, миз Блейк? От двери не осталось столько, чтобы можно было спрятаться. Где вы находились, миз Блейк? Я вам говорила, что первым выстрелом дверь качнуло, и меня сбило на пол, боком. Второй выстрел пришелся выше. И вы еще два раза выстрелили этому человеку в грудь, – сказал детектив Брансвелл. Да. Он помолчал, разглядывая мое лицо. Я встретила его взгляд, не моргнув. Это было не слишком трудно – я была отупелой, опустошенной, отстраненной. В ушах еще звенело чуть-чуть. Но это пройдет. Раньше всегда проходило. Вы знаете человека, которого убили? Кэтрин взяла меня за руку. Детектив Брансвелл, моя клиентка очень старалась вам помочь. Она уже много раз сказала, что не узнала убитого. Брансвелл перелистал свой блокнот. Вы правы, советник, миз Блейк очень нам помогла. Мертвец – это Джеймс Дуган, Джимми Двустволка. За ним хвост преступлений длиннее, чем ваш рост, миз Блейк. Местный силовик. Такой, которого вызывают, когда надо сделать дешево и быстро и без разницы, насколько грязно. Произнося эти слова, детектив глядел мне в глаза. Я невинно моргала. Вы можете назвать кого-нибудь, кто хочет вашей смерти, миз Блейк? Навскидку – нет. Он закрыл блокнот и встал. Я буду рекомендовать окружному прокурору вынести постановление об оправданном человекоубийстве. Думаю, вам не придется видеть интерьер зала суда. Когда я получу обратно свой пистолет? – спросила я. Брансвелл поглядел на меня в упор. Когда эксперты-баллистики с ним закончат, миз Блейк. И я бы на вашем месте был благодарен, что вообще его получу. – Он мотнул головой. – Я слыхал рассказы о вас от копов, которые приезжали на вызов из вашего дома, на тот случай с двумя киллерами-зомби. – Он снова покачал головой. Не поймите меня неправильно, миз Блейк, но вы не думали о переезде в другой район? Наверное, хозяин нашего дома предложит мне то же самое, – ответила я. Я в этом не сомневаюсь. До свидания. До свидания, советник, до свидания, сержант Сторр. Спасибо, что допустили меня присутствовать, Брансвелл, – сказал Дольф. Вы сказали, что она из ваших людей. А кроме того, я знаю Гросса и Брэди. Это те, которые приехали первыми на вызов по зомби. Они о ней хорошо отзывались. Я говорил со многими сотрудниками, которые сообщали, что миз Блейк им спасла шкуру или стояла с ними плечом к плечу под огнем и не сдрейфила. Это дает вам большой запас прочности, Блейк, но не бесконечный. Поглядывайте, что у вас за спиной, и старайтесь не убивать случайных прохожих. С этими словами он вышел. Дольф глянул на меня сверху вниз. Я тебя отвезу домой. Меня ждет Ричард, – сказала я. Анита, что случилось? Я рассказала Брансвеллу все, что знаю. Кэтрин встала: Анита уже ответила на все вопросы, на которые должна была. Он мой друг, – сказала я. Он все равно коп, – возразила Кэтрин. – Я права, сержант Сторр? Дольф смотрел на нее целую минуту. Вы, несомненно, правы, миз Мейсон-Джиллет. – Он отодвинулся от стены, поглядел на меня. – Потом поговорим, Анита. Знаю, – ответила я. Ладно, – сказала Кэтрин, – поехали отсюда, пока они не передумали. А ты мне веришь? – спросила я. Я твой адвокат. Конечно, верю. Я поглядела на нее. Она на меня. Я встала. Мы вышли. Интересно, поверит ли мне Ричард. Ой, вряд ли.5
Мы с Ричардом шли к его машине через полицейскую автостоянку. Он не сказал мне ни слова, только пожал руку Кэтрин и пошел к машине. Сел на место, я села на свое. Ричард включил мотор, дал задний ход и стал выезжать со стоянки. Ты на что-то злишься, – сказала я. Он выехал на улицу – осторожно. Ричард всегда водит аккуратно, когда злится. А на что мне злиться? Сарказм был такой густой, хоть черпай его ложкой. Ты думаешь, будто я знала, что у меня в квартире ждет убийца. Он глянул на: меня, и это была чистая ярость, без примесей. Ты знала и дала мне уйти из коридора настраивать этот дурацкий телевизор. Ты меня убрала от греха подальше. Я не была уверена, Ричард. Спорить могу, ты вытащила пистолет еще до его выстрела. Я пожала плечами. Анита, черт возьми, тебя же могли убить! Не убили ведь. Это твой ответ на все. Раз ты выжила, значит, все хорошо. Это куда лучше альтернативы. Кончай свои шуточки. Послушай, Ричард, не я же охотилась на этого типа. Он пришел ко мне. Почему ты мне не сказала? И ты бы тогда – что? Первым вошел в дверь? Получил бы полную грудь оленьей дроби и выжил. А как бы потом объяснял? Тебя бы выгнали как ликантропа. Работу ты бы потерял – как минимум. Можно было вызвать полицию. И что сказать? Что Крем обнюхивал дверь? Они бы пошли проверять, и их бы застрелили. Этот тип тоже нервничал, помнишь? Он стрелял через дверь. И не знал, в кого. Ричард свернул на Олив, качая головой. Ты должна была мне сказать. А что бы это изменило, Ричард? Разве что ты попытался бы изобразить героя, а если бы выжил, то погубил бы свою карьеру. Черт, черт! – Ричард снова и снова ударял руками по баранке. Когда он повернулся ко мне, глаза у него были желтые и чужие. Мне не нужно, чтобы меня защищали, Анита. Аналогично. Молчание заполнило машину, как ледяная вода. Никто не погиб, кроме злодея. Я поступила правильно. Но объяснить это было трудно. Не в том дело, что ты рисковала жизнью, – сказал Ричард, – а в том, что ты перед этим сплавила меня. Ты даже не дала мне шанса. А я никогда не вмешивался в твою работу. Ты считаешь это частью моей работы? Ближе к твоей работе, чем к моей. Я минуту подумала. Ты прав. Одна из причин, что мы до сих пор встречаемся, – что ты не пытался давить на меня мачизмом. Я прошу прощения. Я должна была тебя предупредить. Он посмотрел на меня глазами – все еще светлыми, волчьими. Я только что выиграл спор? Я улыбнулась: Я признала, что была не права. Это одно и то же? Абсолютно одно и то же. Тогда очко в твою пользу. Он усмехнулся: И почему я не могу на тебя долго сердиться? Потому что ты очень снисходителен, Ричард. Одному из нас необходимо таким быть. Он уже в третий раз за этот вечер заехал на стоянку возле моего дома. Тебе нельзя сегодня оставаться дома. Дверь разнесена в щепки. Я знаю. Если бы мне пришлось убираться из дому из-за покраски, можно было бы поехать к друзьям или в гостиницу, но эти ребята показали: им все равно, кто пострадает попутно. Я не могла никем рисковать, даже чужими людьми в соседнем номере гостиницы. Поехали ко мне, – предложил Ричард. Он остановился на свободной стоянке поближе к лестнице. Мне эта мысль не кажется удачной, Ричард. Выстрел из ружья меня не убьет. Я вылечусь, потому что дробь не будет серебряная. Сколько еще твоих друзей могут этимпохвастаться? Немного, – тихо ответила я. У меня домик в саду. Там ты не подвергнешь риску ни в чем не повинных прохожих. Знаю я твой сад, Ричард. Я там много воскресных вечеров провела. Тогда ты знаешь, что я прав. – Он наклонился ко мне, и глаза его стали обычными, карими. – У меня есть комната для гостей, Анита. Просто переночуешь. Я смотрела в его лицо с расстояния в несколько дюймов, ощущая его тело как силу, близкую и мощную. Дело было не в его сверхъестественной силе вервольфа – это была простая физическая тяга. Соглашаться ехать к Ричарду – это было опасно. Не для жизни, для другого. Если бы у Джимми Двустволки был сегодня напарник, я бы уже лежала мертвой: я настолько сосредоточилась на том, чтобы убить его, что сообщник мог меня спокойно пристрелить. Эдуард отказался от контракта только что, а найти другого киллера такого же калибра – на это нужно время. Заказчик, вместо того чтобы ждать, нанял местного подешевле – на случай, если у него выйдет, то сэкономится несколько сотен кусков. Или ему нужен был результат немедленно – по причинам, мне непонятным. Как бы там ни было, кто-то очень хотел моей смерти. Обычно, когда кто-то хочет вашей смерти настолько сильно, он добивается своего. Не сегодня, не завтра, но если мы с Эдуардом не найдем, кто поставил на меня контракт, очередь соискателей не иссякнет. Я глядела в лицо Ричарда, почти рядом, почти что на расстоянии поцелуя. И подумала, что значит – никогда больше его не увидеть. Никогда его не коснуться. Никогда не насытить этот растущий голод, который я ощущаю, когда я с ним. Я коснулась его лица, провела пальцами по щеке. О’кей. У тебя такой серьезный вид, Анита. О чем ты задумалась? Я потянулась и поцеловала его. Кровь, смерть, секс. О чем же еще? Мы вышли из машины. Я зарядила автоматическую кормушку для рыб на неделю. Через неделю, если убийца еще будет за мной гоняться, а я буду жива, мне надо будет сюда приехать. Плохим ребятам надо только подождать возле аквариума, и они меня получат, если проявят достаточное терпение. А в этом я сомневалась. Я собрала кое-какие вещи, в том числе плюшевого пингвина Зигмунда, все оружие, которое у меня было, кое-какую одежду и наряд для завтрашнего свидания с Жан-Клодом. Да, я, быть может, и не пойду, но я не хотела возвращаться домой за чем бы то ни было. Еще я оставила запись на автоответчике у Ронни. Обычно мы в субботу утром ходили в тренажерный зал, но я не хотела подставлять Ронни на линию огня. Она частный детектив, но не стрелок – не такой, как я. У нее есть некоторое увеличение к чужой жизни, а от этого можно потерять свою. Ричард ждал, пока я переоденусь. Черные джинсы, темно-синяя тенниска, белые спортивные носки с синей полосой, черные кроссовки – и я уже ощутила себя как-то привычнее. Наплечную кобуру браунинга я сунула в чемодан. Браунинг был моим основным оружием, и сейчас мне его не хватало. Мне бы его не хватало и в обычных обстоятельствах, но сейчас у меня просто руки ныли по нему. Наверное, именно для таких случаев и существуют запасные пистолеты. Девятимиллиметровый «файрстар» – хороший пистолет и точно мне по руке. Вообще руки у меня маленькие, и почти любой девятимиллиметровый пистолет для них слишком велик. Браунинг – это был предел удобства рукоятки. «Файрстар» я носила во внутренней кобуре, прилаженной для выхватывания оружия вперед и накрест, так что пистолет был виден. Только сегодня мне, кажется, это все равно. Я надела наручные ножны и взяла оба ножа. Это были последние два из четырех, сделанных на заказ по моей руке, с достаточным содержанием серебра в стали. Два из них пришлось заменить: их слопали монстры. Два новых ножа я положила в чемодан – все в той же коробке с войлочной подкладкой. Ножи красивые и такие острые, что, проведя пальцем по лезвию, можно порезаться. Заказывая замену для потерянных ножей, я заказала и один новый. Он был длиной почти фут, скорее меч, чем нож. Мне сделали к нему ножны, чтобы носить его за спиной, рукояткой под волосами. До сих пор я таким не пользовалась, но увидела его в каталоге и не смогла устоять. У меня был «дерринджер», обрез ружья, два нормальных помповых ружья, двенадцатого калибра, и мини-«узи». «Дерринджер», «узи» и обрез были подарками Эдуарда. Не на Рождество, не на день рождения – мы тогда охотились вместе на вампиров, и он решил подарить мне новую игрушку. Я попросила обрез. Ружья полной длины не влезали ни в чемодан, ни в спортивную сумку. Их я рассовала по двум специальным футлярам с лямками. В спортивных сумках у меня был набор для охоты на вампиров и снаряжение для подъема зомби. В обе сумки я положила запасные патроны на временное хранение. Черт с ним, в чемодан я тоже сунула пару коробок с патронами. Их никогда не бывает слишком много. Успела глянуть на себя в зеркало. Пистолет четко выделялся под ярко-синей рубашкой. Наконец я набросила черный кожаный жакет, который называется «пиджак кавалера», поскольку он широк в плечах и в талии. Рукава я завернула, выставив шелковую подкладку. Пиджак мне нравился, и если застегнуть одну пуговицу, он скрывал «файрстар», хотя и не полностью. Пистолет все равно мелькал, когда я двигалась, но, быть может, народ не будет разбегаться с воплями. Без браунинга я была будто голая, и это даже забавно, потому что в сумке у меня лежал «узи». Да, но с этим браунингом я даже сплю. Насчет двух ружей Ричард не сказал ни слова. Может быть, у него было бы что сказать насчет всего остального, если бы он это видел, но он просто поднял чемодан, накинул на плечо спортивную сумку, на то же плечо ремень футляра с ружьем и предоставил мне нести мою долю. Ты не мог бы взять оба чемодана? – попросила я. Могу, конечно, но потрясен, что ты попросила. В последний раз, когда я без просьбы взялся что-то поднести, ты мне чуть голову не оторвала. Я хочу, чтобы рука была свободной – для пистолета. А, конечно, – сказал он и взял второй чемодан, ничего больше не говоря. Он действительно умен. Миссис Прингл вышла из дверей, когда мы уходили. У нее на руках был Крем. Шпиц тихо взрыкнул на Ричарда, и миссис Прингл на него цыкнула. Я услышала, что вы здесь. Как ты себя чувствуешь, Анита? Я поглядела на дыру рядом с ее дверью. Нормально. А как вы? Она обняла Крема, поднесла его пушистое тельце к лицу. Все будет хорошо. Тебе будут предъявлять обвинение? Вроде бы нет. Это хорошо. – Она поглядела на чемоданы – один с вещами, один с оружием. – Куда ты теперь? Думаю, что сейчас – я несколько опасный сосед. Она всмотрелась мне в лицо, будто пытаясь понять, что у меня на уме. Насколько ты сильно вляпалась, Анита? Достаточно. Она погладила меня по волосам: Ты, пожалуйста, будь осторожней. Всегда, – улыбнулась я. – И вы себя берегите. Мы с Кремом побережем друг друга. Я погладила Крема, потрепала по лисьим ушкам. Я тебе должна коробку собачьих конфет, пушок. Он лизнул мне руку розовым язычком. Когда сможешь, дай мне свой телефон, – сказала миссис Прингл. Когда я смогу, я вернусь, – ответила я. Она улыбнулась, но в светлых глазах была тревога. Мы уезжали, потому что это было необходимо. Воображение у меня слишком живое, чтобы спать спокойно. Я четко видела размазанную по стене миссис Прингл, красивое пожилое лицо разлетелось на мелкие кусочки. Открой она дверь на миг раньше, и это бы уже было не воображение.6
Дом Ричарда был одноэтажный, наполовину кирпичный, с пологой крышей. Очень похож на дом, где много детей, а мамочка печет печенье на кухне. Он даже стоял не очень далеко от дороги, но двор по обе стороны был просторен, а задний двор – просто акр леса. Можно глядеть в любую сторону и не видеть соседа, только когда деревья облетали, сквозь них проглядывали дома на той стороне долины. Из переднего окна был виден угол соседнего дома, наполовину скрытый разросшимся кустарником. Никто там не жил, когда бы я ни приезжала. Дом Ричарда был местом уединенным. Ему это нравилось, а мне – нравится или нет – именно это сейчас и было нужно. Само место выглядело как приглашение к засаде, зато соседи были бы пушечным мясом. Плохие парни предпочитают не убирать посторонних. Не из моральных соображений – плохо для дела. Если завалить слишком много посторонних, полицейские обижаются и стараются поджарить тебе задницу как следует. Ричард нажал кнопку открывания дверей гаража и завел туда мустанг. Там уже стоял его «четыре на четыре». Я подъехала на джипе следом и остановилась на улице, ожидая, пока Ричард выведет свой «четыре на четыре». Оставить джип перед домом – это значило бы слишком облегчить работу плохим парням. Ричард выехал, я въехала. Он поставил машину на дороге и вошел в гараж. Я вынула чемоданы, Ричард нажал кнопку возле двери изнутри. Дверь открывалась в кухню. На стенах висели репродукции Хогарта с собаками и сценами охоты. Набор баночек для специй «Уорнер бразерс», на желтоватых ящичках – картинки из мультиков. Столешницы тоже желтовато-белые, ящички под светлый дуб с медовым оттенком. На полотенце рядом с мойкой сохли тарелки, хотя у Ричарда и была посудомоечная машина. Стакан, тарелка, ложка – он вымыл посуду после завтрака перед тем, как ехать утром на работу. Я бы просто налила воду в мойку и бросила ее отмокать. Правда, я никогда не завтракаю. Ричард прошел в гостиную, унося один чемодан. Я за ним, прихватив чемодан с оружием и две спортивные сумки. В гостиной был темно-зеленый ковер и бледно-желтые стены. На стенах – литографии из мультиков. На ближайшей стене деревянный стенд, который Ричард построил своими руками. На стенде – телевизор с большим экраном, стереосистема, по сравнению с которой моя – просто гуделка на расческе, книжные полки и закрытые дверцы, где скрывалась его обширная видеотека и часть компакт-дисков. Остальные книги находились в подвале, на полках. И еще в ящиках, которые он так и не распаковал, потому что на полках уже места не хватало. Еще был большой диван и тяжелый деревянный кофейный столик. Диван был зеленый с коричневым, и на нем лежал желтый плед, который соткала бабушка Ричарда. У стены – небольшой древний гардероб. Другой мебели в комнате не было. Ричард поставил чемодан в спальню поменьше. Там была двуспальная кровать, ночной столик и лампа. Стены, гардины, ковер – все было белым, как будто Ричард еще не решил, что же делать с этой комнатой. Я положила сумки на кровать, поставила чемоданы на пол и уставилась на все это. Моя жизнь собралась в сумки, стоящие на ковре. Вроде бы ее должно было быть больше. Ричард подошел и обнял меня сзади, его руки обхватили мои плечи. Мне полагалось бы спросить, что не так, но я и без того знаю ответ. Мне жаль, что плохие парни залезли в твой дом. Он попал в точку. Плохим парням не полагается приходить к тебе домой. Это вроде как против правил. Я знала, что на самом деле не так, что такое уже бывало, но не вот так. Не так, когда я знаю, что не могу вернуться домой. Даже когда все это кончится, я не могу снова рисковать жизнью миссис Прингл и других соседей. Я повернулась у него в руках – он чуть отпустил их, чтобы это получилось, – и обняла его за пояс. Как ты узнал, что меня так расстроило? Он улыбнулся: Я люблю тебя, Анита. Это не ответ. Он поцеловал меня в лоб. Ответ, ответ. – Он бережно поцеловал меня в губы и шагнул назад. – Сейчас я хочу избавиться наконец от галстука. А ты можешь переодеться, если хочешь. И он вышел, закрыв за собой дверь. Я открыла ее и спросила ему вслед: Можно мне позвонить? Будь как дома, – донесся голос из его спальни. Я сочла этот ответ утвердительным и пошла в кухню. Телефон висел на стене. Из поясной сумочки, которую мне пришлось нести в руках, я достала карту. С сумкой на поясе жакет не застегнуть, а если его не, застегивать, пистолет будет виден. Карточка была белой, и черным на ней был обозначен телефонный номер – и все. Ничего больше. Я набрала его, попала на круглосуточный автоответчик Эдуарда, оставила сообщение с просьбой перезвонить сразу же и телефон Ричарда. Автоответчик Ричарда стоял на конторке, подключенный к настенному телефону проводами. Сигнал сообщений мигал, но автоответчик не мой, и потому я не стала проверять. В кухню вошел Ричард. Волосы спадали ему на плечи пенными волнами, еще более курчавыми от французской косы. Они были каштановые, но светлые, почти золотистые, с намеком на бронзу. На нем была фланелевая рубашка, темно-зеленая, рукава закатаны выше локтей, обнажив рельефные мышцы. Эту рубашку я уже видела – хорошего качества фланель, на ощупь мягкая, как одеяло. Еще на нем были джинсы, и был он бос. Ричард подошел ко мне. Зазвонил телефон – почти в час ночи. Кто еще это может быть, кроме Эдуарда? Я жду звонка, – сказала я. Тогда отвечай, не стесняйся. Я взяла трубку, и это оказался Эдуард. Что стряслось? – спросил он. Я ему рассказала. Кому-то нужно тебя убрать побыстрее. Ага. Когда ты отказался, они наняли какого-то местного дешевого типа. За что заплатил – то и получаешь, – заметил Эдуард. Эдуард, если бы их было двое, меня бы здесь не было. Мои новости тебе не понравятся. А что, может быть еще хуже? – спросила я. Как раз перед твоим сообщением записано еще одно. Ставка повышена до пятисот тысяч долларов, если тебя не будет через двадцать четыре часа. Боже мой, Эдуард, я же не стою таких денег! Они знают, что ты победила их киллера, Анита. Знают, что попытка не удалась. Откуда? Пока не знаю. Я пытаюсь выяснить, кто дает деньги, но на это нужно чуть-чуть времени. Препоны, которые мне мешают, еще и защищают клиента. Я только качала головой. Зачем двадцать четыре часа на ликвидацию? Что-то намечается, и они хотят, чтобы ты не помешала. Что-то крупное. Но что? Тебе это известно, Анита. Может быть, ты не знаешь, что именно, но известно. Вряд ли есть большой выбор. Я и одного ничего не могу придумать, Эдуард. Думай лучше, – посоветовал он. – Я утром появлюсь как только смогу. Поглядывай себе за спину и не езди на своей машине. А это почему? Бомбы, – объяснил он. Бомбы, – повторила я. За полмиллиона долларов они могут найти кого-то умелого, Анита. Многие профессионалы предпочтут убрать тебя с приличной и безопасной дистанции. Бомба, дальнобойная винтовка. Ты меня пугаешь. Это хорошо, может быть, ты будешь поосторожнее. Я всегда осторожна, Эдуард. Прошу прощения. Ты права, но будь еще осторожнее. Я не ожидал, что они станут нанимать местного. Ты обеспокоен, – сказала я. Он секунду помолчал. Мы можем и дальше убирать киллеров, но в конце концов нам придется дойти до заказчика. Пока контракт открыт, кто-нибудь все время будет за него браться. Слишком крупные бабки, чтобы упускать, – сказала я. Многие профессионалы не возьмутся за ликвидацию, если задан крайний срок. Многие из лучших это сочтут неприемлемым. Я бы тоже не взялся за работу с такими особыми обстоятельствами. Я слышу «но» в твоем голосе, – сказала я. Он засмеялся, довольно тихо. За полмиллиона долларов люди иногда нарушают свои правила. Неутешительно, – сказала я. Не предназначалось для утешения. Я буду у Ричарда завтра пораньше. Ты знаешь, где это? Мог бы найти, но не будем баловаться. Расскажи, как проехать. Я рассказала. Можно было бы тебе посоветовать не выходить из дому, но ты с Ричардом уже много месяцев встречаешься. Хороший киллер сможет тебя найти. И я не знаю, что безопаснее: оставаться или переезжать. Я наберу дополнительного оружия и буду еще подозрительнее, чем всегда. Отлично. До завтра. Он повесил трубку, и у меня в руках остался гудящий телефон. Ричард глядел на меня. Я правильно услышал: ты сказала, что на ликвидацию отводится двадцать четыре часа? Я повесила трубку. Боюсь, что так. По привычке я нажала кнопку прослушивания сообщений. Загудела перемотка. Боже мой, почему? – спросил Ричард. Хотела бы я знать. Ты два раза упоминала деньги. Сколько? Я сказала. Он сел на табурет, потрясенный. Вполне извинительное потрясение. Анита, ты не пойми меня неправильно: для меня ты стоишь любых денег, но зачем кому-то платить полмиллиона, чтобы тебя не было? Для того, кто ничего не знает о наемных убийствах, он очень деликатно сформулировал этот главный вопрос. Я подошла к нему, запустила пальцы ему в волосы. Эдуард говорит, что я наверняка знаю, что это за ожидаемое событие. Что я бы не стоила таких денег и не требовала бы такого срока, если бы не знала ситуацию досконально. Он поднял глаза: Но ведь ты не знаешь? Понятия не имею. Он взял меня двумя руками за талию, привлек к себе, обнял. Тут щелкнул автоответчик, и мы оба вздрогнули и нервно засмеялись – не от страха. В глазах Ричарда было что-то, отчего мне хотелось то ли покраснеть, то ли поцеловать его – я не решила еще. Два пустых звонка, голос младшего брата Дэниэла, жаль, что Ричард отменил завтра вылазку на скалолазание. Я наклонилась к Ричарду. Таких мягких губ я никогда не целовала. Вкус их опьянял. Как я могла даже думать жить без него? Послышалось последнее сообщение: Ричард, это Стивен. Господи, Ричард, возьми трубку, Ричард, будь дома! Мы застыли. Они хотят меня засунуть в фильм. Райна меня не отпускает. Ричард, ты где? Они идут сюда, мне пора. Боже мой, Ричард! Телефон щелкнул и отключился. Конец сообщений, – сказал механический голос. Ричард встал, и я его выпустила. Я думала, Райна перестала снимать порнографию, – сказала я. Ричард пожал плечами: Она обещала не делать снафф-фильмов, только и всего. – Он прослушал сообщение еще раз. Время на нем было ноль часов три минуты. Это меньше часа назад, – сказала я. Не могу я тебя здесь оставить одну. А ну как появится новый киллер? – Он ходил по кухне упругими кругами. – Но я не могу бросить Стивена. Я поеду с тобой, – сказала я. Ричард покачал головой, направляясь в спальню. Я выживу в играх, которые устраивает стая. Ты – человек, тебя они разорвут. Тебя они тоже разорвут, Ричард. Он даже не повернулся. Я смогу себя защитить. Ты можешь хотя бы позвать с собой тех из стаи, кто на твоей стороне? Вызвать подкрепление? Он сел на кровать, натягивая носки. Поглядел на меня, покачал головой. Если я возьму свою армию, получится война. Многие погибнут. А если ты поедешь один, в опасности будешь только ты, так? Именно. Я покачала головой: А со Стивеном что будет, если тебя там убьют? Кто его спасет? Это его на миг остановило. Он нахмурился, доставая из-под кровати ботинки. Они меня не убьют. Это почему? – спросила я. Потому что если Маркус убьет меня вне арены вызова, он не удержит место вожака. Это будет вроде как нечестно, и стая на него набросится. А если ты случайно погибнешь в бою с кем-то другим? Он как-то вдруг очень сосредоточился на завязывании ботинок. Я могу сам о себе позаботиться. Если тебя кто-то другой убьет в законной схватке, Маркус будет ни при чем? Он встал: Да, наверное. Райна – подруга Маркуса, Ричард. Она боится, что ты его убьешь. Это западня. Он упрямо мотнул головой: Если я позову с собой волков и мы завалимся толпой, будет свалка. Их перебьют. Если я пойду один, может быть, удастся договориться. Я прислонилась к косяку. Мне хотелось на него заорать, но я взяла себя в руки. Я с тобой, Ричард. У тебя хватает своих проблем. Стивен когда-то рисковал жизнью ради меня. Я у него в долгу. Хочешь играть в политику – дело твое. Я хочу спасти Стивена. Ехать туда, где убийца сможет тебя найти, – неразумно, Анита. Мы с тобой давно встречаемся, Ричард. Если в город приехал профессиональный убийца, он легко меня у тебя найдет. Он смотрел на меня, стискивая челюсти, даже на скулах у него заходили желваки. Если я тебя возьму с собой, ты кого-нибудь убьешь. Только того, кого надо будет убить. Он покачал головой: Без убийств. Даже чтобы спасти собственную жизнь? Или жизнь Стивена? Он отвернулся от меня, потом повернулся снова, разозлившись так, что темные глаза стали почти черными. Конечно, ты можешь себя защищать. Тогда я еду. Ладно, ради Стивена. Неохотно он это сказал. Я прихвачу жакет. Я достала из чемодана мини-«узи». Автомат оказался неожиданно мал. Я могла бы стрелять из него с одной руки, но для точности нужно будет две. Хотя вообще-то «точность» и «автомат» – вещи несколько взаимоисключающие. Берешь чуть ниже, чем хочешь попасть, и даешь очередь. Серебряными, естественно, пулями. Я закинула ремень на правое плечо. У автомата был рожок, закрепленный у меня на ремне на пояснице. Рожок не давал автомату соскользнуть, но оставлял мне возможность двигать автоматом и стрелять. Оружие оказалось у меня на пояснице, а это раздражало, но дело в том – что бы я ни говорила Ричарду, – я боялась и хотела иметь хотя бы два ствола. Браунинг забрали копы, для обреза у меня не было подходящей кобуры, к тому же он запрещен. А если на то пошло, разве автоматы разрешены? У меня есть разрешение на владение им, но гражданским лицам не выдают лицензий на ношение автоматического оружия. Если меня с ним поймают, я могу, в конце концов, все же оказаться в суде. Я накинула жакет и запахнула полы. Достаточно просторно, чтобы автомат не выпирал. Забавно: «файрстар» в поясной кобуре был заметнее. Пульс у меня бился сильно, настолько, что ощущался кожей. Я боялась. Ричард собирается проявлять политичность перед шайкой вервольфов. Оборотни политикой не увлекаются – они просто тебя жрут. Но я в долгу у Стивена, и я не верила, что Ричард его спасет. Я сделаю все, что нужно, Ричард – нет. Он будет колебаться. Когда-нибудь это почти наверняка его погубит. Сегодня я впервые поняла, что его могут убить. Нам никак нельзя было идти без поддержки туда, где Райна занимается киносамодеятельностью. Никак. Жан-Клод никогда не потерпел бы игр Маркуса и Райны. Они уже были бы мертвы, а мы – спасены. Жан-Клоду у себя за спиной я бы сегодня доверилась. Он бы не моргнул. Конечно, он привел бы свою шайку вампиров и устроил бы настоящий бой. Разгорелась бы драка, но к утру все было бы кончено. А Ричард хочет, чтобы мы спасли Стивена, остались в живых, ушли невредимыми, и все это – не убивая Райну. Так не выйдет. Вполне цивилизованный образ жизни, но малоподходящий для выживания. Ричард ждал меня у двери, нетерпеливо позвякивая ключами. Его можно понять. Стивен не сказал, где он. Ты знаешь, где они снимают фильмы? Да. Я посмотрела на него вопросительно. Райна меня возила пару раз смотреть съемки. Она думала, я превозмогу стеснительность и поучаствую. А ты этого не сделал. Это не было вопросом. Да нет, конечно. Поехали за Стивеном. Он придержал для меня дверь, и в этот раз – только в этот – я ему не сказала, что так делать не надо.7
Я ждала, что Ричард поедет в город, в какие-нибудь склады в трущобах. А вместо этого он направился в округ Джефферсон. Мы ехали по старому хайвею № 21 мимо пологих холмов, посеребренных луной. Было самое начало мая. Лес подступал к обочинам. Иногда мелькал одинокий дом, но почти все время мы ехали одни в темноте, будто дорога тянулась вечно и на нее никогда не ступала нога человека. Какой у нас план? – спросила я. Ричард бросил взгляд на меня и снова стал смотреть на дорогу. План? Ага, план. Если Райна там, то она не одна и ей не захочется, чтобы ты забирал Стивена. Райна – самка-альфа, она лупа. Мне нельзя с ней драться. Почему? Самец-альфа становится Ульфриком, царем волков, убив прежнего вожака, но лупу выбирает победитель. Значит, Райне не надо биться за свое место? Чтобы быть лупой – нет, но чтобы быть доминирующей самкой стаи, надо. Ты мне когда-то сказал, что стая считает меня доминантом. В чем разница между доминантом и самкой-альфа? Я в том смысле, что могла бы я стать альфой? Альфа – это что-то вроде эквивалента Мастера у вампиров. А что такое доминант? Любой не из стаи, не из ликои, заслуживший наше уважение. Жан-Клод доминант, и выше ему не подняться, если он не станет членом стаи. Значит, ты – альфа, но не вожак стаи. У нас альф с полдюжины, самцов и самок. Я был вторым после Маркуса, его Фреки. Фреки – так звали одного из волков Одина. Почему название для второго в стае выбрали из мифологии? Стая очень стара, Анита. Мы называем себя ликои. Вторых может быть два – Фреки и Гери. Почему вдруг уроки истории и новый лексикон? Чужакам мы это не рассказываем. Но я хочу, чтобы ты знала, кто мы и что мы. Ликои – слово греческое? Он улыбнулся: А ты знаешь, откуда оно пошло? Нет. Ликаон, царь Аркадии, был вервольфом. Ликоями мы назвали себя в его честь. А если ты больше не Фреки, то кто ты? Фенрир, бросивший вызов. Волк-великан, убивающий Одина в Рагнареке. Ты меня удивляешь. Мало кто об этом знает. Два семестра сравнительного религиоведения, – сказала я. – Женщина может стать Ульфриком? Да, но это редко бывает. Почему? Надо победить в битве чисто физической. Никакая сверхъестественная сила не спасет твое лицо от вдавливания в землю. Я хотела поспорить, но не стала. Он был прав. Не потому, что я – женского пола. Маленьким людям тоже случается бить кому-нибудь морду. Но размер и вес имеют значение, если оба противника одинаково умелые. А почему самки-альфа не должны драться за место наверху? Потому что Ульфрик и его лупа – брачная пара, Анита. Он не захочет выбирать женщину, с которой физически не сладит. Я поглядела на Ричарда: Постой-ка, ты следующий по иерархии за вожаком стаи. Если ты наследуешь Маркусу, ты должен будешь спать со своей лупой? Технически говоря, да. Технически? Я просто ее не выберу. Не собираюсь спать с кем попало, лишь бы стая была довольна. Приятно слышать, – сказала я, – но не рискуешь ли ты тогда своим положением в стае? Он вздохнул – глубоко, слышно. Меня многие в стае поддерживают, но некоторым мешают мои моральные правила. Они считают, что я должен выбрать себе подругу. А ты этого не делаешь... из-за меня? Он поглядел на меня: В основном, Анита. Это вещь не разовая. Пара-альфа сочетается на всю жизнь, это как брак. И в жизни они, как правило, тоже женаты, не только в стае. Теперь понимаю, почему вожак стаи должен выбрать подругу. Я свою подругу выбрал. Но я же не вервольф. Нет, но стая считает тебя доминантом. Только потому что я нескольких из них убила. Да, это на них обычно производит впечатление. Ричард сбросил скорость. С левой стороны дороги стояла полоска сосен, слишком правильная и густая, чтобы быть естественной. В ее середине от шоссе отходила гравийная дорога, и Ричард туда свернул. Дорожка привела к небольшой стоянке, тоже со щебеночным покрытием, и там было полно машин, не меньше дюжины. Ричард дернул ручной тормоз и вылетел из машины раньше, чем я успела расстегнуть ремень. Мне пришлось побежать, чтобы догнать его, как раз когда он дернул на себя дверь сарая. За дверью висела толстая материя, не портьера, скорее барьер. Ричард отбросил ее в сторону, и из двери хлынул свет. Ричард вошел, я за ним следом. Светильники были повсюду, они свисали с балок, как огромные уродливые плоды. Внутри стояли человек двадцать. Две камеры были направлены на декорацию – две стены и двуспальная кровать. Два оператора ждали. Возле входа стоял длинный стол, заставленный пакетами с едой и остывшей пиццей, и около него с дюжину собралось народу. На нас они только глянули. Несколько присутствовавших быстро отвернулись и подались назад. Ликантропы же смотрели неподвижно и пристально. Я вдруг поняла, что чувствует антилопа вблизи львиной стаи. Не меньше двух третей здесь – оборотни. Наверное, не все они вервольфы. Животное я на взгляд определять не умею, но оборотня отличаю. Энергия их горела в воздухе, как намек на молнию. И хоть со мной был «узи», все было не так как надо. Я вдруг разозлилась на Ричарда. Мы не должны были приезжать одни. Беспечность слишком дурацкая, чтобы сказать словами. От группы отделилась женщина. На плече у нее было что-то вроде косметички, только промышленных масштабов. Темные волосы были сбриты почти до кожи, открывая чистое симпатичное лицо без всяких следов косметики. Она неуверенно подвинулась к нам, будто опасаясь, что ее покусают. Воздух вокруг нее вибрировал, чуть переливаясь, будто реальность вокруг нее была чуть слабее, чем должна быть. Ликантроп. Не знаю, какого рода, но это на самом деле все равно. Они опасны, каков бы ни был их зверь. Ричард, – сказала она, выйдя из наблюдающей толпы, нервно перебирая небольшими руками ремень своей сумки. – Что ты тут делаешь? Ты отлично знаешь, зачем я здесь, Хейди. Где Стивен? Они ему ничего плохого не сделают, – сказала она. – Я хочу сказать, что там с ним его брат. Ведь его брат же не даст ничего плохого ему сделать? Ты, похоже, себя хочешь уговорить, а не нас, – сказала я. Она метнула на меня взгляд. Вы, значит, Анита Блейк. – Она обернулась назад, на наблюдателей. – Ричард, пожалуйста, уйди по-хорошему. Аура ее энергии завибрировала сильнее, почти видимым дрожанием воздуха. У меня по коже побежали мурашки. Ричард протянул к ней руку. Хейди вздрогнула, но не отступила. Ричард остановил руку у нее перед лицом, чуть не касаясь кожи. При движении его руки энергия вокруг Хейди стихла, как успокаивается вода. Все в порядке, Хейди. Я знаю положение, в которое тебя поставил Маркус. Ты хочешь перейти в другую стаю, но тебе нужно его разрешение. Чтобы его получить, ты должна делать, что он говорит, или ничего не выйдет. Как бы ни повернулось дело, я не буду держать на тебя зла. Волнение стихло. Неотмирная энергия Хейди ослабла, будто ее и не было. Она могла бы сойти за человека. Потрясающе. Из толпы вышел мужчина. Был он шести футов четырех дюймов ростом, может быть, на дюйм выше. Голова у него была лысая, как яйцо, только темные брови виднелись над светлыми глазами. Черную футболку распирали мышцы, будто панцирь насекомого, готового к линьке. Он двигался с наглой уверенностью хулигана, и покалывающая мою кожу энергия говорила, что он эту уверенность может подтвердить. Это кто-то новый, – сказала я. Себастьян, – ответил Ричард. – Он у нас появился после смерти Альфреда. Он теперь кулак Маркуса, – шепнула Хейди. Она отступила назад, спиной к шторе, через которую мы входили. Вызываю тебя, Ричард. Я хочу быть Фреки. Вот и все. Западня захлопнулась. Себастьян, мы оба альфа. Нам не надо это доказывать. Я хочу быть Фреки, а для этого мне надо тебя победить. Я теперь Фенрир. Можешь быть Фреки у Маркуса без меня. Он говорит «нет». Он говорит, я должен переступить через тебя. Ричард шагнул вперед. Не дерись с ним, – сказала я. Я не могу не ответить на вызов. Я поглядела на Себастьяна. Ричард – не маленький, но рядом с Себастьяном казался миниатюрным. Он не отступит, чтобы спасти себя, а вот кого-то другого... А если тебя убьют, что тогда мне делать? Тут он посмотрел на меня, будто впервые заметив, и повернулся к Себастьяну: Я хочу, чтобы Аните дали свободно уйти. Себастьян осклабился и мотнул головой: Никаких «свободно уйти». Она – доминант и пусть испытает свое счастье с нами. Она не может принять вызов, она – человек. Когда тебя не будет, мы ее обратим в такую же, как мы. Райна запретила делать ее ликои, – возразила Хейди. Взгляд, которым ответил ей Себастьян, заставил ее вжаться в дверь. Глаза у нее стали круглыми от страха. Это правда? – спросил Ричард. Правда, – буркнул Себастьян. – Убить ее мы можем, но привести в стаю – нет. – Он ухмыльнулся, сверкнув зубами. – Так что мы ее просто убьем. Я вытащила «файрстар», используя тело Ричарда как прикрытие от глаз ликантропов. Мы крупно влипли. Даже из «узи» мне их всех не убить. Если бы Ричард убил Себастьяна, это бы могло спасти положение, но Ричард будет пытаться не убивать. Остальные оборотни смотрели на нас ждущими глазами. Значит, вот какой был у них план с самого начала. Так, должен быть выход. У меня возникла идея. Маркус всех своих бойцов выбирает из мудаков? Себастьян повернулся ко мне: Это оскорбление? Для тех, кто не понял, разъясняю: именно оно. Анита, – спросил Ричард тихо и осторожно, – что ты делаешь? Защищаюсь. Глаза Ричарда расширились, но он не отводил взгляда от огромного вервольфа. Ричард понял – сейчас не время для спора. Себастьян шагнул вперед, ручищи сжались в кулаки. Он попытался обогнуть Ричарда, добираясь до меня, и Ричард заступил ему дорогу. Он протянул руку ладонью наружу, как было с Хейди, и бурлящая энергия Себастьяна растеклась и затихла, как кипяток из разбитой чашки. Я ничего подобного в жизни не видела. Одно дело – успокоить Хейди, другое – заставить ликантропа проглотить такую силу. Себастьян шагнул назад, почти отшатнулся. Ах ты гад! У тебя недостает силы бросать мне вызов, Себастьян. Никогда больше этого не забывай, – сказал Ричард. Он говорил все еще спокойно, лишь еле угадывался намек на гнев. Урезонивающий голос, как будто на переговорах. Я встала за спиной Ричарда, держа «файрстар» у бока, как можно свободнее. Бой кончился, и моя бравада оказалась лишней. Я недооценила силу Ричарда. Потом извинюсь. Так, теперь – где Стивен? – спросил Ричард. К нам шагнул стройный чернокожий, двигаясь танцующим шагом в переливах собственной энергии. Волосы у него были заплетены в косички до плеч с вплетенными цветными бусинами. Черты лица были мелкими и правильными, цвет – темно-коричневым. Ты можешь нас подчинить себе по одному, Ричард, но не всех сразу. Из прошлой стаи тебя вышибли за склоки и бунт, Джемиль, – ответил ему Ричард. – Не повторяй той же ошибки. Не повторю. Эту битву выиграет Маркус, потому что ты слюнтяй. И ты еще не понял этого, Ричард. Мы – не клуб молодых республиканцев. – Джемиль остановился, не дойдя восьми футов до нас. – Мы – стая вервольфов, и мы не люди. Если ты этого не усвоишь, ты будешь мертв. Себастьян шагнул назад и встал рядом с Джемилем. Остальные ликантропы выстроились за ними. Их объединенная энергия потекла наружу, заполнила комнату, как теплая вода, в которой плещутся пираньи. Эта сила покалывала мне кожу, как точечные электрические разряды, поднималась к горлу, так что трудно стало дышать, волосы у меня на голове вытянулись как солдаты на плацу. Ты очень будешь сердиться, если я нескольких из них поубиваю? – спросила я. Вопрос прозвучал хрипло и сдавленно. Я шагнула к Ричарду, но вынуждена была отступить – его сила окатила меня, как что-то живое. Да, это было потрясающе, но против нас стояли двадцать ликантропов, и потрясение получилось не такое уж глубокое. В тишине пронесся дрожащий вопль, и я вздрогнула. Анита! – позвал Ричард. Да? Пойди приведи Стивена. Это он кричал? – спросила я. Приведи его. Я оглядела толпу ликантропов и спросила: Ты тут справишься? Я их удержу. Всех нас ты не удержишь, – сказал Джемиль. Удержу, – ответил Ричард. Крик донесся снова – выше, отчаянней. Он шел из глубины сарая, где были выгорожены две комнаты с коридором. Я направилась туда, но притормозила: Ты будешь сердиться, если я стану убивать? Делай, что должна делать. Голос Ричарда звучал низко, чуть скатываясь в рычание. Если она убьет Райну из пистолета, то твоей лупой все равно не станет, – заметил Джемиль. Я посмотрела Ричарду в спину. Не знала, что моя кандидатура обсуждалась. Иди, Анита! Голос его уже рычал, и добавлять «быстрее» не было надобности. Это я уже знала. Он мог удержать их, но драться с ними со всеми – нет. Хейди пошла в мою сторону за спиной Ричарда. Он не обращал на нее внимания, будто не считал ее опасной. Да, она не была сильной, но силы и не надо, чтобы ударить в спину – что кинжалом, что когтем. Я наставила на нее дуло. Она прошла в дюймах за спиной Ричарда и ничего не сделала. И только мой пистолет защищал его спину. Он даже сейчас доверял Хейди. А в эту минуту не должен был доверять никому. Там с Райной Габриэль, – сказала она, и сказала так, будто даже имени его боялась. Габриэль даже не был членом стаи. Он был человек-леопард и при этом – один из любимых актеров Райны, снимался в ее порнороликах и даже в одном снаффе. Я чуть не спросила Хейди, кого она больше боится – Райну или Габриэля, но это было не важно. Мне предстояло встретиться сразу с обоими. Спасибо, – сказала я Хейди. Она кивнула. Я пошла в сторону коридора, откуда слышались крики.8
Они подвели меня ко второй двери слева. Слышались два разных мужских голоса – тихий, воркующий, слов не разобрать, а вопли перешли в ор: «Хватит! Не надо! Перестаньте!» Тоже мужской голос. Если они сегодня не пытают более одного за раз, то это должен быть Стивен. Я сделала вдох, будто перед нырком, медленно выдохнула и потянулась к двери, держа пистолет в руке. Жаль, что расстановка мебели в комнате мне неизвестна. Не надо! – крикнул еще раз Стивен. Хватит. Я распахнула дверь так, что она ударилась о стену, – теперь я знала, что никто за ней не прячется. Сначала я думала обвести взглядом всю комнату, но застыла, увидев то, что было на полу, как стол-кадр из кошмара. Там лежал Стивен в распахнутом белом халате, открывавшем голое тело. Кровь текла по груди алыми струйками, но ран не было видно. Габриэль держал руки Стивена под его телом, за спиной, прижимая к полу. Кажется, они были связаны. Длинные, до пояса, соломенные волосы Стивена рассыпались по черной коже штанов Габриэля. Выше пояса Габриэль был обнажен, в правом соске – серебряное кольцо. Курчавые черные волосы упали на глаза, и когда он поднял голову, казалось, что он слеп. С другой стороны от Стивена склонился еще один мужчина, с волнистыми светлыми волосами до пояса. Когда он поглядел на дверь, изящное, почти красивое лицо показалось мне зеркальным изображением Стивена. Наверное, его брат. Он держал стальной нож и как раз проводил разрез, когда я вошла в дверь. На коже Стивена проступила очередная струйка крови. Он вскрикнул. На Стивене свернулась в клубок голая женщина. Она оседлала нижнюю часть его тела, прижимая ноги к полу. Длинные каштановые волосы падали занавесом, скрывая от взора все это неприличие. Райна подняла голову от паха Стивена, и полные губы раздвинулись в улыбке. Она добилась от него эрекции. Как бы ни упирался Стивен, тело его жило своей жизнью. В один миг я все это увидела, будто в замедленной съемке, почуяла справа какое-то движение и попыталась повернуться, но было поздно. Что-то мохнатое, наполовину человеческое ударило в меня, я влетела в дальнюю стену так, что та затряслась. «Файрстар» полетел прочь, кувыркаясь, и я оказалась на полу, оглушенная. Надо мной навис волк размером с хорошего пони. Он раскрыл здоровенные челюсти, готовые превратить мое лицо в фарш, и зарычал низко, громко, так глубоко, что сердце замерло. Я снова могла шевелиться, но эта морда висела в дюйме от моей щеки, я ощущала ее дыхание. Из пасти стекала струйка слюны мне на лицо. Волк опустил морду, оскалил зубы, будто собирался чуть куснуть. «Узи» был зажат между моей спиной и стенкой. Я потянулась за ножом, зная, что мне ни за что не успеть. Человеческие руки обвились вокруг волка и отшвырнули его прочь. Волк вырывался, а Райна держала его абсолютно без усилий. Под кожей красивого тела подрагивали мышцы, о которых ни за что не догадаешься, пока они не будут пущены в дело. Не проливать ее кровь, я тебе говорила. Она отшвырнула волка к другой стене, стена треснула и просела. Волк остался лежать, закатив глаза. Это дало мне время. Я успела выдернуть автомат, повернув его за ремень, и когда Райна повернулась ко мне, дуло смотрело на нее. Она стояла надо мной, нагая, совершенная, тонкая там, где надо было быть тонкой, закругленная там, где должно быть круглое. Но я видела, как она лепит свое тело, как хочет, и сейчас меня не потрясла ее красота. Если ты можешь лепить тело, как скульптор, зачем тебе пластическая хирургия? Я могла бы дать ей убить тебя, Анита. Кажется, ты неблагодарна. Я села на полу, прислонилась к стенке, не вполне доверяя своей способности стоять. Но автомат смотрел прямо и твердо. Большое спасибо, – сказала я. – А теперь отойди, и медленно, иначе я тебя развалю пополам. Райна рассмеялась: Ты такая опасная! Это так возбуждает! Правда, Габриэль? Габриэль подошел и встал рядом с ней. Когда они оба на меня смотрят – это уже перебор, и потому я встала, опираясь на стенку. Оказывается, я могла стоять. Отлично. Кажется, я – даже могу ходить. Еще лучше. Назад, – сказала я. Габриэль обошел Райну, встав от меня почти на расстоянии руки. Лучше не придумаешь для любого, кто радуется боли и жаждет смерти. Он протянул руку, будто чтобы погладить меня по щеке. Я направила ствол ему в живот, потому что автомат при стрельбе вскидывает вверх. Если взять слишком высоко, почти наверняка промахнешься. Последний раз, когда ты ко мне приставал, Габриэль, у меня был только нож. Ты выжил, когда я взрезала тебе брюхо, но даже ты не выживешь после очереди в живот. С такого расстояния тебя разорвет пополам. И ты действительно меня убьешь, если я попытаюсь тебя тронуть? Он говорил с интересом, странные серые глаза почти лихорадочно сверкали из чащи волос. После того, что сейчас видела? Можешь не сомневаться. – Я шагнула от стены. – Назад, или придется проверить, какие повреждения для вас смертельны. Они отступили. Меня это почти огорчило. «Узи» с серебряными пулями сделал бы с ними именно то, что я сказала. Их бы перерезало пополам, насмерть, без шума и пыли, только куча кровавой грязи. И я хотела их убить. Секунду я смотрела на них и думала об этом, о том, чтобы спустить курок и избавить себя от кучи хлопот. Райна отступила, таща за собой Габриэля. При этом она смотрела на меня, на стену, где волчица размером с пони пыталась подняться на ноги. Потом снова на меня, и я увидела на ее лице понимание, какой тонкий волосок отделяет ее от гибели. Кажется, до этого момента она не понимала, что я могу ее убить, не моргнув глазом, и не мучиться бессонницей. Из другой комнаты донесся ревущий вопль, потом вой задрожал по всему сараю. Секунда полной тишины, визги, рычания. Пол задрожал под ударами далеких тел. Ричард дрался без меня. Райна улыбнулась: Ты нужнаРичарду, Анита. Иди к нему. А Стивеном мы займемся. Спасибо, не надо. Ричард там может погибнуть, пока ты теряешь время. Меня холодной волной окатил страх. Она была права. Они его заманили сюда на гибель. Я покачала головой: Ричард велел мне привести Стивена, и это я сейчас и сделаю. Я не знала, что ты так хорошо выполняешь приказы. Те, которые мне нравятся. Стивен перекатился на бок, завернувшись в халат. Его брат сидел рядом, гладил его по волосам и приговаривал: Все хорошо, Стивен, все хорошо. Ничего не болит. Сукин ты сын, ты его порезал! Он распахнул халат на груди Стивена. Стивен слабыми руками попытался прикрыться, брат шлепнул его по рукам и провел ладонью по окровавленной груди. Кожа была невредимой. Порезы уже зажили, значит. Отойди от него немедленно, иначе застрелю. Он отодвинулся, широко раскрыв глаза. Он поверил мне, и это было хорошо, потому что я сказала правду. Вставай, Стивен. Нам надо идти. Он поднял голову. По его щекам текли слезы. Я не могу стоять. Он попытался ползти, но свалился на пол. Что ты ему дала? – спросила я. Чуть-чуть расслабляющего, – ответила Райна. Сука ты. Очень верно сказано, – улыбнулась она. Подойди и встань с ним рядом, – велела я его брату. Он повернул ко мне лицо, так похожее на Стивеново, что нельзя было поверить. Я бы не дал им делать ему больно. Ему было бы хорошо, если бы он дал себе волю. Ему сделали больно, сукин ты сын. А теперь подойди к нему, и немедленно, а то я тебя убью. Ты понял? Убью и довольна буду. Он встал и подошел к Стивену. Я следил, чтобы никто ему плохого не сделал, – сказал он тихо. Стены содрогнулись, послышался треск досок. Что-то бросили в стену соседней комнаты. Надо было выбираться. Надо было идти к Ричарду. Но если забыть об осторожности, это может и не выйти. Ричард тут не единственный, кому грозит опасность остаться с перегрызенной глоткой. Когда в таком маленьком помещении столько ликантропов, они оказываются к тебе слишком близко. Если я подойду помочь Стивену встать, они могут на меня броситься, но у меня автомат, и многие из них умрут раньше меня. Утешительная мысль. «Файрстар» лежал в дальнем углу. Я подобрала его и сунула в кобуру, не глядя. Тренировка – великая вещь. Автомат я не стала убирать – так мне было уютнее. Я встала на колени возле Стивена, не отрывая глаз от других. Очень трудно было даже не глянуть вниз, но слишком они были близко. Волчица была неимоверно быстра, и вряд ли Райна будет спасать меня еще раз. Мне и так повезло, что она запретила наносить мне раны. Я обняла Стивена одной рукой за пояс, и он сумел забросить руки мне на шею. Я встала, он почти всей тяжестью висел на мне, но вдвоем мы могли стоять, а с моей помощью Стивен смог даже идти. Отлично, что он моего роста, – будь он побольше, было бы труднее. У него распахнулся халат, и он попытался запахнуть его одной рукой, но не смог. Он начал снимать с моего плеча вторую руку. Брось, Стивен. Надо идти. Я не хочу, чтобы меня так видели. – Он смотрел на меня почти в упор, взгляд рассеянный от наркотиков, из василькового глаза стекает единственная слеза. – Пожалуйста. Черт бы побрал. Я прислонила его к стене и сказала: Давай побыстрее. Пока он завязывал пояс, медленно и неуклюже, я смотрела на Райну. Стивен всхлипывал. Иногда ты так же сентиментальна, как Ричард, – сказала Райна. – Но ты могла бы убить нас, всех нас, даже брата Стивена, и ничего не почувствовать. Я поглядела в ее медовые глаза. Кое-что я бы почувствовала. Что? Спокойствие. Пятясь, я открыла дверь и должна была выглянуть и проверить, что оттуда никто на меня не бросится. Когда я снова повернулась, Габриэль двигался вперед, но Райна держала его за руку. И смотрела на меня так, будто видела впервые. Будто я удивила ее. Это чувство было взаимным. Я знала, что она извращенная натура, но и в кошмарном сне я бы не подумала, что она может насиловать членов своей стаи. Мы со Стивеном вышли в коридор, и я глубоко вздохнула, будто внутри что-то отпустило. Нас оглушили звуки схватки. Я хотела броситься туда: Ричард был жив, или борьбы уже бы не было. Значит, есть время. Должно быть. Я крикнула Райне: Не высовывай морду, пока мы не уйдем, Райна, или я тебе ее снесу. Из комнаты не ответили. Мне надо было к Ричарду. Стивен споткнулся, чуть не свалив нас обоих. Он повис у меня на плечах, но сумел подняться. Ты со мной, Стивен? Все в порядке. Только забери меня отсюда. Его голос прерывался, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Нести его и стрелять одновременно я не могла – по крайней мере, не собиралась пробовать. Я сильнее подхватила его за талию. Держись, Стивен, и я тебя вытащу. Он кивнул: О’кей. Это слово почти потерялось в шуме драки. Я вышла в главный зал, и там был хаос. Ричарда не было видно – только масса тел, рук, ног, что-то с когтями над всем этим, волк-человек ростом почти в семь футов. Он нагнулся и выхватил из свалки Ричарда, вцепившись в него когтями. Ричард ткнул в него рукой, слишком длинной для человеческой и слишком безволосой для волка, прямо под горло. Гигант поперхнулся, захаркал кровью. Волк размером почти с Ричарда бросился ему на спину. Ричард пошатнулся, но не упал. Клыкастая пасть вонзилась ему в плечо, мохнатые когтистые лапы хватали со всех сторон. А, мать его так! Я дала очередь в деревянный пол. Сильнее подействовало бы, если бы дать очередь по лампам, но пули отскочили бы с той же скоростью, что и ударили бы, а я не хотела попадать под собственные рикошеты. Держать автомат одной рукой было непросто. Я дала очередь от себя и до кровати. Все застыли от неожиданности. Ричард выполз из свалки, обливаясь кровью. Поднялся, чуть дошатался, но двигался сам. Мне бы ни за что не вытащить и его, и Стивена, не говоря уже об автомате. Ричард остановился у портьеры, поджидая меня. Стивен повис на мне, обмякнув. Кажется, он отключился. Мучительно медленно я двинулась к Ричарду. Если я оступлюсь и упаду, они набросятся. На меня смотрели глаза, человечьи и волчьи, и не было за ними ничего, с чем можно говорить. Они смотрели на меня, будто прикидывая, какова я на вкус, и заранее радуясь, что скоро это узнают. Гигантский человеко-волк заговорил, и странно было слышать искаженную человеческую речь из шевелящейся волчьей пасти. Тебе не убить нас всех, человек. Он был прав. Я чуть приподняла автомат. Верно, но кто первый в очереди? Я отступала, и никто из них не двигался. Когда я поравнялась с Ричардом, он взял у меня Стивена, легко, как ребенка. Кровь из пореза на лбу заливала лицо. Стивен никогда сюда не вернется. Никогда, – объявил Ричард. Снова заговорил человеко-волк: Ты не умеешь убивать, Ричард. В этом твоя слабость. И даже если мы снова притащим сюда Стивена, ты нас не убьешь. Накажешь, причинишь боль, но не убьешь. Ричард ничего не ответил. Наверное, это была правда. А, черт! Я тебя убью, – сказала я. Анита, ты не понимаешь, что говоришь! – сказал Ричард. Я поглядела на него, потом на ожидающую толпу. Убийство – только это они и понимают, Ричард. Если ты не готов их убить, Стивен в опасности. Я этого не хочу. Настолько, что готова ради этого убить? – спросил Ричард. Да, готова ради этого убить. Человеко-волк смотрел на меня в упор. Ты не из стаи. Это несущественно. Стивен неприкосновенен. Скажите Райне: если кто-нибудь попытается затащить его сюда, она мне ответит лично. Сама мне скажи. Райна стояла в коридоре, голая, абсолютно не смущаясь, будто на ней был самый лучший шелк. Габриэль стоял у нее за спиной. Если кто-нибудь притащит сюда Стивена и заставит его сниматься, я тебя убью. Даже если я здесь буду ни при чем. Я улыбнулась, будто бы в самом деле поверила. Даже так. Кто бы ни сделал это и зачем, отвечать головой будешь ты. Она кивнула, почти поклонилась: Да будет так, Анита Блейк. Но знай: ты бросила мне вызов перед лицом моей стаи. Я не могу оставить это без ответа. Будь ты оборотнем, у нас была бы дуэль, но ты человек, и это создает проблемы. Ты это, сука, знаешь, и если ты думаешь, что я собираюсь бросить оружие и драться с тобой один на один, то ты просто сумасшедшая. Но ведь так было бы нечестно? Посмотрев, чем ты там занималась, в той комнате, я теперь знаю, что тебе на честную игру плевать. Ах это, – сказала она. – Стивен никогда не поднимется в иерархии стаи. В нем нет вызова. Он – подстилка для каждого, кто выше него. Был, – сказала я. Ты предлагаешь ему свою защиту? Я уже слыхала этот вопрос раньше и знала, что его смысл куда более глубок, чем кажется, но мне это было все равно. Я хотела избавить Стивена и готова была для этого на все – убить или стать мишенью. Да все равно, наверное, наемный убийца скоро со мной покончит. Да, он под моей защитой. Он и без того под моей защитой, Анита, – сказал Ричард. Пока ты не готов убивать, чтобы ее подкрепить, это мало что значит в этой компании. Ты будешь убивать, поддерживая заявление Ричарда о защите? – спросила Райна. Она не понимает твоего вопроса, – сказал Ричард. – Нечестно его задавать тому, кто не понимает. Тогда объясни ей это, Ричард, но не сегодня. Сейчас уже поздно, а нам еще снимать и снимать. Уведи свою человечиху и объясни ей правила. Объясни, как глубоко она сегодня себя закопала. Когда она поймет, позвони мне. А я постараюсь сделать дуэль между нами как можно более честной. Скажем, завяжу себе глаза или привяжу руку за спину. Я хотела что-то сказать, но Ричард перебил: Пойдем, Анита, нам пора. Он был прав. Я могла бы убить многих, но не всех. Не подумала прихватить запасной магазин для автомата. Вот глупышка. Мы вышли из двери – я позади всех, спиной, готовая стрелять в любого, кто высунет голову. Никто не высунул. Ричард нес Стивена в темную весеннюю ночь и не оглядывался, будто знал, что преследования не будет. Я открыла дверь, и Ричард положил Стивена на заднее сиденье. Сможешь отвезти нас домой? – спросил он. Да. Ты сильно ранен? Нет, но мне надо сидеть позади со Стивеном, на случай, если он очнется. С этим я не могла спорить. Я поехала. Мы были в безопасности, мы были до сих пор живы. Но если бы они на нас набросились... Ладно, раз нам ничего не грозит, я могу позлиться. Что ж, мы выжили – спасибо тебе за твой план. И никто не погиб – спасибо мне за мой план. Только потому что я была вооружена лучше обычного. Ты была права, – сказал он. – Это была западня. Ты довольна? Довольна. Рад слышать. Под иронией слышалась усталость. А что ты мне должен объяснить, Ричард? – Я глянула в зеркало заднего вида, но не смогла рассмотреть лица Ричарда в темноте. Райна поддерживает приказы Маркса. Она – его лупа. Он ее использует для, тех вещей, которые сам не одобряет – например, для пыток. Значит, я обозначила себя как твоя лупа. Да, а я Фенрир. И в обычной ситуации я бы уже выбрал себе лупу. В стае раскол, Анита. Я беру под защиту своих последователей, и если Маркус пытается их обидеть, я выступаю против него, либо мои последователи защищают друг друга с моего одобрения. Если тебя не поддерживают Фенрир или вожак, то идти против вожака – это бунт. А какое наказание за бунт? Смерть или увечье. Я думала, вы заживляете любые раны, кроме смертельных. Нет, если в рану ткнуть раскаленным металлом. Огонь очищает и останавливает процессы заживления. Только снова открыв рану, ее можно залечить. У вампиров точно так же, – сказала я. Я не знал, – ответил Ричард, думая о чем-то другом. Как же ты поднялся до второго места в стае, никого не убив? У тебя же должно было быть много поединков. Смертельной обязана быть лишь схватка за место Ульфрика. Мне надо было только побеждать противников. Вот почему ты занимался карате и поднятием тяжестей – чтобы иметь возможность победить. Я когда-то спросила, зачем поднимать тяжести, если ты и без того можешь выжать автомобиль. Ричард ответил, что имеет смысл, если любой твой противник умеет выжать автомобиль не меньшего размера. Он был прав. Да. Но если ты не убиваешь, то твоя угроза не очень кусается – извини за каламбур. Мы не звери, Анита. И то, что в стае всегда так было, не значит, что ничего не должно меняться. Мы все равно люди, а это значит, что мы умеем владеть собой. Черт возьми, должен же быть способ получше, чем истреблять друг друга! Я покачала головой: Не ругай зря зверей. Настоящие волки не убивают друг друга за ранг. Только вервольфы, – отозвался Ричард. У него был усталый голос. Я восхищаюсь твоими целями, Ричард. Но ты с ними не согласна. Да, не согласна. С заднего сиденья донесся вопрос Ричарда: У Стивена ни одной раны. Почему он кричал? Я ссутулилась и сейчас заставила себя разогнуться. Сворачивая на старый хайвей № 21, я думала, как бы это поделикатнее ему рассказать, но что деликатного может быть в изнасиловании? Я рассказала, что видела. Позади воцарилось долгое молчание. Я уже почти доехала до поворота к дому Ричарда, когда он спросил: И ты думаешь, что, если бы я на своем пути поубивал бы нескольких, этого бы не случилось? Я думаю, что Райны или Маркуса они боятся больше, чем тебя, следовательно – да. Если ты подкрепишь мои угрозы убийством, это подорвет все, что я пытался сделать. Я тебя люблю, Ричард, и восхищаюсь тем, что ты задумал. Я не хочу подрывать твои усилия, но если они снова тронут Стивена, я сделаю, что сказала. Я их убью. Это мой народ, Анита, я не хочу, чтобы их убивали. Это не твой народ, Ричард. Это шайка чужих, – у которых с тобой общая болезнь. Вот те оборотни, которые тебя поддерживают, рискуя попасть под гнев Маркуса, – это твой народ. Они ради тебя поставили на карту все, Ричард. Когда Стивен вступил в стаю, это я сказал Райне, чтобы она его не трогала. Я всегда его защищал. Твои намерения очень достойны, Ричард, но Стивену они сегодня не помогли. Если я позволю тебе убивать за меня, Анита, это будет то же самое, что убивать самому. Я не спрашивала твоего разрешения, Ричард. Он откинулся на спинку сиденья, и я поняла, что он не пристегнут. Хотела было ему сказать, чтобы пристегнулся, но не стала. Это его машина, и Ричард вполне выживет после полета через лобовое стекло. То есть, если они тронут Стивена, ты их убьешь не для меня, а потому, что так сказала? Угроза не стоит ничего, если ты не готов ее выполнить, – сказала я. Ты готова убить ради Стивена. Почему? Потому что он спас тебе жизнь? Я покачала головой. Это трудно было объяснить. Не только. Когда я увидела его сегодня, увидела, что они с ним делают... он плакал, Ричард. Он... черт побери, Ричард, он теперь мой. Есть немного людей, ради которых я готова убить: чтобы охранить их или чтобы отомстить. Сегодня к этому списку добавилось имя Стивена. А мое имя там есть? – спросил он и положил подбородок мне на плечо поверх спинки сиденья. Он потерся щекой о мою щеку, и я ощутила еле заметную, колючую щетину. Знаешь сам, что есть. Мне непонятно, как можно так небрежно говорить об убийстве. Знаю. Моя заявка на место Ульфрика была бы сильнее, если бы я готов был за нее убивать, но не знаю, стоит ли она того. Если хочешь погибнуть мучеником за великие идеи – пусть. Мне это не нравится, но пусть. Только не обрекай на мученичество тех, кто тебе верит. Они стоят дороже любого набора идей. Сегодня тебя чуть не убили. Ты не хочешь во что-то поверить, Анита, если это не просто. Убивать – плохо. Отлично, – сказала я, – но сегодня из-за тебя чуть не убили меня. Это ты понимаешь? Если бы они на нас бросились, я бы не пробилась наружу. И я не хочу лезть в огонь лишь потому, что ты строишь из себя Ганди. В другой раз можешь остаться дома. Черт побери, я не это хочу сказать, и ты отлично меня понимаешь. Ты хочешь жить в каком-то мире Оззи и Харриет. Может быть, когда-то жизнь и была такой, но это было давно. Если ты не бросишь эту чушь, тебя убьют. Если бы я действительно думал, что мне надо стать убийцей ради выживания, я бы предпочел не выжить. Я оглянулась. Лицо его было мирным, как у святого. Но святым можно стать только после смерти. Глядя снова на дорогу, я понимала, что можно бросить Ричарда, но, если я это сделаю, он в конце концов погибнет. Сегодня он поехал бы туда один и уже не вышел бы. У меня на глаза навернулись слезы. Ричард, я не знаю, смогу ли я пережить, если ты погибнешь из-за меня. Для тебя это что-нибудь значит? Он поцеловал меня в щеку, и по ней соскользнуло что-то жидкое и теплое. Я тебя тоже люблю. Это были всего лишь слова. Он готов был погибнуть из-за меня. Совершить все что угодно, почти самоубийство. У тебя кровь идет, – сказала я. Он вздохнул и сел ровно, откинувшись на спинку. И сильно. Жалко, Жан-Клода нет подлизать. – Он тихо и горько засмеялся. Тебе не нужен врач? Отвези меня домой, Анита. Если нужен будет врач, я знаю одну крысолюдку, которая выезжает на дом. Голос у него был усталый, бесцветный, будто он не хочет больше говорить. Ни о ранах, ни о стае, ни о высоких идеях. Я чувствовала, как растет стена молчания, и не знала, чем ее разбить. Потом послышались тихие звуки, и я поняла, что Ричард плачет. Прости меня, Стивен, – шептал он. – Прости ради Бога. Я ничего не сказала, потому что ничего умного сказать не могла. Я только недавно заметила, что могу убить и не моргнуть глазом. Ни приступов совести, ни кошмаров – ничего. Как будто какую-то часть моей личности просто отключили. Меня не беспокоило, что мне так легко стало убивать. Беспокоило меня то, что это меня не беспокоило. Но от такого состояния тоже бывает польза, вот как сегодня. Думаю, они все, до последнего мохнатика, решили, что я сделаю что сказала. Иногда хорошо быть страшной.9
Было 4:40 утра, когда Ричард внес Стивена к себе в спальню. Окровавленная рубашка присохла к спине. Иди спать, Анита. Я займусь Стивеном. Я должна осмотреть твои раны, – сказала я. Все нормально. Ричард... Он повернулся ко мне: лицо с коркой засохшей крови, глаза – дикие. Нет, Анита, я твоей помощи не хочу. Она мне не нужна. Я медленно вдохнула и выдохнула. Хорошо, пусть будет по-твоему. Я ожидала извинений за то, что он на меня рявкнул, но их не последовало. Ричард просто ушел в другую комнату и закрыл за собой дверь. Я постояла в гостиной, не очень понимая, что делать. Я задела его чувства, может быть, даже чувство мужской чести. Ну и хрен с ним, с чувством. Если не хочет слушать правду, то и хрен с ним, с Ричардом. Тут людские жизни стоят на кону, и я не собираюсь лгать в утешение, если это приведет к чужим смертям. Я прошла в гостевую спальню, закрыла дверь и легла спать. Надела просторную футболку с карикатурой Артура Конан Дойля. Можно было бы взять и что-то посексуальнее, признаюсь. Избавила бы себя от хлопот. «Файрстар» лег под подушку, автомат под кровать, так, чтобы можно было дотянуться. Рядом я положила запасной рожок. Вряд ли мне понадобится столько огневой мощи, но, если тебя то и дело пытаются ликвидировать и вдобавок наседает стая вервольфов, чувствуешь себя несколько неуверенно. Только засовывая под матрац серебряные ножи, чтобы до них тоже можно было дотянуться, я сообразила, насколько неуверенно. Но ножи все же оставила. Неуверенность и мания преследования предпочтительнее смерти. Вытащив из чемодана Зигмунда – это игрушечный пингвин, – я свернулась под одеялом. У меня были какие-то иллюзии, что ночь в доме Ричарда – это может быть романтично. Теперь-то видно, как мало я знала. Три ссоры за одну ночь – рекорд даже для меня. Вряд ли это благоприятный признак в смысле долгосрочности отношений. От этой мысли перехватило дыхание, но что я должна была делать? Пойти в ту комнату и извиниться? Сказать ему, что он прав, хотя это и не так? Сказать, что ничего страшного, если его убьют и нас всех из-за него тоже? Это уж никак не годилось. Я обняла Зигмунда, чуть не передавив его пополам. Плакать я отказалась. Вопрос: почему я больше боюсь потерять Ричарда, чем боюсь наемных убийц? Ответ: потому что на убийства мне плевать, а на потерять Ричарда – нет. Я заснула, обняв пингвина, задумавшись напоследок, продолжаем ли мы встречаться с Ричардом. Кто сохранит его в живых, если меня рядом не будет? Меня что-то разбудило. Моргнув, я сунула руку под подушку за «файрстаром». Когда он оказался в ладони, я прислушалась. Стук, кто-то стучится в запертую дверь. Тихо и неуверенно. Ричард пришел извиняться? Слишком это было бы удобно. Я откинула одеяло, уронив Зигмунда на пол. Положила его в чемодан, опустила крышку, не закрывая, и босиком про шлепала к двери. Встав сбоку, я спросила: Кто там? Это я, Стивен. Я перевела дыхание – оказывается, я его задерживала. Зайдя с другой стороны, я отперла дверь, приоткрыла – медленно, проверяя, действительно ли там только Стивен. Он стоял возле двери в спортивных трусах Ричарда. Они свисали ему до колен. Длинные волосы спутаны, будто спросонья. Что случилось? – спросила я, опуская пистолет. Стивен следил за ним глазами. Ричард ушел, а я боюсь быть один. Он это сказал, избегая глядеть мне в глаза. Как – ушел? Куда? В лес. Сказал, что хочет проверить, нет ли там убийц. Он имел в виду Райну? Здесь Стивен поднял глаза, синие и широко открытые, и в них мелькнул нарастающий страх. Я взяла его за руку, не зная, правильно ли поступаю. Некоторые не любят прикосновений после того, как подверглись сексуальному насилию. Но Стивена это, кажется, успокоило. Однако он все оглядывался на пустую гостиную, нервно потирая руками плечи. Ричард велел мне оставаться в доме. Он сказал, что мне надо отдохнуть. – Он снова стал избегать моего взгляда. – Анита, я боюсь один... Я... – Он повесил голову, и волосы скрыли лицо, как занавес. – Я не могу уснуть. Я все время их слышу. Я взяла его пальцем за подбородок и осторожно приподняла его лицо. Ты хочешь спать у меня? Ричард сказал, что можно. Перескажи мне его слова, – попросила я. Я ему сказал, что не могу один. Он ответил: здесь Анита, иди и спи с ней. – Он неловко посмотрел на меня и что-то, видно, прочел у меня на лице. – Ты рассердилась. Я тебя понимаю. Извини. Я... Он хотел повернуться, и я поймала его за руку. Все нормально, Стивен, я на тебя не сержусь. Просто у нас с Ричардом вышло... недоразумение. Мне совершенно не хотелось спать на одной кровати со Стивеном. Она была слишком мала для двоих, и уж если делить ее с кем-то, так я бы предпочла Ричарда, но этого, увы не произойдет. При наших темпах – быть может, и никогда. Можешь оставаться. Я не добавила насчет держать руки при себе. В его лице отражалась потребность, не имеющая ничего общего с сексом. Ему надо было, чтобы его держали за руку, чтобы сказали, что чудище под кроватью ушло и не вернется. В последнем я не могла ему помочь – эти чудища были настоящими. Но с первым я вполне справлюсь. Пусть я хладнокровная убийца, но я могу одолжить ему игрушечного пингвина. Можешь принести подушку из комнаты Ричарда? – спросила я. Он кивнул и принес, прижимая ее к груди, будто спал с ней, а не на ней. Может, пингвин – не такая уж глупая мысль. Я заперла за ним дверь. Я могла бы перебраться в комнату Ричарда. Там кровать пошире, но там большое окно и кормушки для птиц. А в спальне для гостей – только маленькое окошко. Его легче защитить. Если не пытаться выскочить в окно, то обе комнаты – как западня, и потому я осталась там, где было безопаснее. Кроме того, надо было бы перетаскивать и все оружие, а тут бы я до света не справилась. Положив одеяла на кровать, я сказала: Давай ты первый. – Если кто-нибудь войдет в дверь, я хочу первой оказаться на его пути, но этого я вслух не сказала. Стивен и без того достаточно нервничал. Он влез в постель со своей подушкой, вжимая ее в стену, потому что и на самом деле здесь не было места для двух подушек нормального размера. Стивен лег на спину, длинные желтые волосы обрамляли его лицо, как у Спящей Красавицы. Он глядел на меня. Мужчины с волосами длиннее моих попадаются нечасто. Он был скорее смазлив, чем красив, хорошенький, как куколка. Вот так, глядя на меня синими глазами снизу вверх, он выглядел лет на двенадцать. Это было из-за выражения лица, будто он ожидал, что я его сейчас пну, и он ничего не сделает, потому что не может. В эту минуту я поняла, что имела в виду Райна, когда говорила, что он – подстилка для всех. В Стивене ничего не было доминантного, и я задумалась о его биографии. Такой взгляд бывает у детей, подвергавшихся насилию. И они это насилие принимают как должное. Что случилось? – спросил Стивен. Ничего, – ответила я, отводя глаза. Сейчас не время было спрашивать, не бил ли его отец. Я подумала, не натянуть ли джинсы, но в них неудобно спать, не говоря уже о том, что жарко. Было начало весны, настоящий зной еще не начался, всего семнадцать градусов, но не достаточно холодно, чтобы спать в джинсах, особенно если с тобой в постели есть еще кто-то. И я не знала, не воспримет ли это Стивен как оскорбление. Черт, как-то слишком все это сложно. Я выключила свет и легла под одеяло рядом с ним. Будь хоть один из нас побольше, мы бы не поместились. Стивену пришлось перевернуться на бок. Он свернулся, уткнувшись мне в спину, и прижав к себе, будто я – мягкая игрушка. Я напряглась, но Стивен не заметил. Он зарылся лицом мне в спину, глубоко вздохнул. Я лежала в темноте и не могла заснуть. Два месяца назад я чуть не стала вампиром, и у меня нарушился сон. Близкое дыхание смерти я могла перенести. Но близкое дыхание возможности стать нежитью меня испугало. Я это преодолела и спала уже нормально, спасибо, вот до сих пор. Нажав кнопку на часах, я глянула на время – всего 5:30. Я спала где-то час. Класс. Стивен стал дышать глубже, и тело его расслабилось. Во сне он тихо всхлипывал, его руки сжимались вокруг меня, потом плохой сон оставлял его, и Стивен лежал теплый и спокойный. Я тоже задремала, прижав руку Стивена к своему телу. Он был почти не хуже мягкой игрушки, хотя время от времени двигался. Сквозь белые шторы лился свет дня, и я поначалу думала, что именно от него и проснулась. Проснулась я с затекшими мышцами, в той же позе, что и засыпала, будто ночью не шевельнулась. Стивен все еще был обернут вокруг меня, закинув ногу поверх моих ног, будто пытаясь прижаться ко мне посильнее даже во сне. Я секунду так полежала, ощущая обнимающее меня тело, и сообразила, что никогда раньше не просыпалась с мужчиной. У меня в колледже был жених, и мы занимались сексом, но он никогда не оставался на ночь. То есть я никогда не спала с мужчиной в одной кровати. Несколько странно. Я лежала в волнах тепла от тела Стивена и хотела, чтобы это был Ричард. Мне казалось, будто меня что-то разбудило, но что? Я высвободилась из-под одеяла и от тела Стивена. Он перевернулся на другой бок, вздохнул, недовольно что-то буркнул сквозь сон. Я подоткнула вокруг него одеяла и взяла у себя из-под подушки «файрстар». По моим часам было почти 10:30. Я проспала часов пять. Натянув джинсы, я взяла зубную щетку, чистое белье и носки и отперла дверь, держа в руке «файрстар». Умываясь, я положила его на крышку унитаза. Я и дома так делаю. Мимо двери прошли люди, разговаривая. Один из голосов был женский. Я положила вещи на пол, сняла пистолет с предохранителя и положила левую руку на ручку двери. Это я слышал щелчок предохранителя? – спросил мужской голос с той стороны двери, и я узнала этот голос. Поставив предохранитель на место, я сунула пистолет за пояс спереди и накрыла футболкой. Вооруженная, но так, чтобы было не видно, я открыла дверь. Там стоял Джейсон, ухмыляясь во весь рот. Ростом он был с меня, прямые светлые волосы до плеч. Глаза невинного цвета весеннего неба, но взгляд их был отнюдь не невинным. Он вытянул шею и поглядел на лежащего в моей постели Стивена. А моя очередь следующая? – спросил он. Я вздохнула, взяла вещи под мышку, закрыла за собой дверь. Что ты тут делаешь, Джейсон? Кажется, ты не рада меня видеть. – На нем была футболка в сеточку, джинсы старые, полинявшие, с вырванным коленом одной штанины. Ему было двадцать, и он учился в колледже, пока не вступил в стаю. Сейчас он был волком у Жан-Клода, служа телохранителем и закуской перед завтраком у Мастера города – кажется, других функций у него не было. Не рано ли для футболки в сеточку? Ты погоди, посмотришь, что я надену сегодня на гала-концерт открытия танцевального клуба у Жан-Клода. Я могу там и не оказаться, – сказала я. Он приподнял брови. Ты провела ночь под крышей Ричарда и пропустила свидание с Жан-Клодом. – Он покачал головой. – Мне твоя мысль не кажется удачной. Слушай, ни один из них мною не владеет, понятно? Джейсон попятился и поднял руки, изображая сдачу. Эй, не надо стрелять в гонца! Ты знаешь, что это Жан-Клода взбесит, и он еще думает, что ты спала с Ричардом. Этого не было. Он покосился на дверь: Знаю, Анита, и просто шокирован твоим выбором партнеров. Когда ты расскажешь Жан-Клоду, что я спала со Стивеном, ты абсолютно ясно укажешь, что мы всего лишь спали в одной кровати и ничего больше. Если из-за твоего неудачного подбора слов Жан-Клод сделает плохо Стивену, я рассержусь. А ты не хочешь, чтобы я на тебя сердилась, Джейсон. Он поглядел на меня пару секунд. Что-то мелькнуло в его глазах – это зверь его на миг пробудился к жизни. В Джейсоне было чуть-чуть того, чего полно было в Габриэле. Восхищение опасностью, болью и просто удовольствие быть костью в чужом горле. Джейсон в целом был терпим, неплохой, в общем, парень, Габриэль был извращенец, но этот у них общий недостаток был. После этой ночи я подумала, что бы сказал Джейсон о том представлении. Я почти была уверена, что он бы не одобрил, но уверена не на сто процентов. Это уже что-то говорит о Джейсоне. Ты действительно наставила автомат на Райну и Габриэля? Действительно. Из комнаты Ричарда вышла женщина с охапкой полотенец. Она была ростом пять футов шесть дюймов, а темно-каштановые волосы у нее были настолько курчавыми, что не могли не быть натуральными. На ней были темно-синие брюки и кофточка с короткими рукавами. Завершали наряд босоножки с открытыми пальцами. Женщина оглядела меня сверху донизу, несколько, кажется, разочарованная. Вы, значит, Анита Блейк. А вы?.. Сильвия Баркер. – Она протянула мне руку, я ее пожала. Как только наши ладони соприкоснулись, я уже знала, кто она. Ты из стаи? – спросила я. Откуда ты узнала? – заморгала она, убрав руку. Если хочешь сойти за человека, не касайся того, кто знает, что искать. Твоя сила мне колет кожу. Тогда не буду даже пытаться сойти. И ее сила окатила меня, как жар из открытой дверцы печи. Впечатляет, – сказала я, радуясь, что у меня голос не задрожал. Она чуть улыбнулась: От тебя это не слабый комплимент. Ладно, мне надо отнести эти полотенца в кухню. А что происходит? – спросила я. Сильвия с Джейсоном переглянулись. Она покачала головой: Ты знала, что Ричард ранен? У меня перехватило дыхание. Он сказал, что с ним все будет в порядке. В конце концов, да. Я почувствовала, что бледнею. А где он? В кухне, – ответил мне Джейсон. Я не побежала – это было рядом, но мне очень хотелось. Ричард сидел за кухонным столом, без рубашки, спиной ко мне. И эта спина была сплошь следы от когтей. В левом плече был след от укуса – выдранный клок мяса. Доктор Лилиан промокала ему спину кухонным полотенцем. Это была маленькая женщина лет пятидесяти пяти, с седеющими волосами, постриженными в деловом строгом стиле. Мне она тоже когда-то два раза лечила раны и один раз при этом была мохнатой и имела вид огромной человекоподобной крысы. Обратился бы ты к врачу прямо ночью, Ричард, не надо было бы мне сейчас этого делать. Я не люблю причинять пациентам боль. Вчера ночью на «скорой» дежурил Маркус. Учитывая обстоятельства, я предпочел обойтись без медицинской помощи. Кто-нибудь мог бы промыть и перевязать тебе раны. Да, Ричард, ты мог позволить мне тебе помочь. Он оглянулся через плечо, лицо закрывали упавшие волосы. На лбу был бинт. На одну ночь мне помощи уже хватило. Почему? Потому что я женщина или потому что я права? Лилиан поднесла серебряный ножик к нижнему концу следа от когтя и провела лезвием по ране, открыв ее снова. Ричард судорожно вдохнул и шумно выдохнул. Что это вы делаете? – спросила я. У ликантропов раны заживают, но иногда, если не вмешаться остаются шрамы. Эти раны почти все заживут, но некоторые настолько глубоки, что их надо бы сперва зашить, вот я их и открываю и накладываю швы. Сильвия подала полотенца доктору Лилиан. Спасибо, Сильвия. А о чем это вы поцапались, голубки? – спросила Сильвия. Пусть Ричард расскажет, если хочет. Анита согласна с тобой, – сказал Ричард. – Она считает, что я должен начать убивать. Я подошла и встала так, чтобы он мог видеть меня, не напрягаясь. Прислонившись к столу с ящиками, я старалась смотреть на лицо Ричарда, а не на нож Лилиан. Я не уговариваю тебя убивать без разбору, Ричард. Но подкрепляй свои угрозы. Убей одного, и остальные отступят. Он поднял ко мне лицо, искаженное возмущением. Ты предлагаешь убить одного для примера? В такой формулировке это звучало бессердечно, но правда есть правда. Да, это я и предлагаю. Слушай, она мне нравится, – сказала Сильвия. Я же тебе говорил, – ответил ей Джейсон, и они переглянулись – я не поняла почему, но они оба чертовски веселились. Я тут что, не поняла юмора? – спросила я. Они оба замотали головой. Я не стала настаивать. Мы с Ричардом все еще были в ссоре, и мне начинало казаться, что ссора эта не кончится. Ричард вздрогнул, когда Лилиан разрезала еще одну рану. Она накладывала швы довольно скупо, но все равно больше, чем я бы хотела иметь на себе. Не люблю швов. Без обезболивания? – спросила я. Анестезия на нас не действует. Слишком быстрый метаболизм, – ответила Лилиан. Она вытерла серебряный нож о полотенце. – Один порез у тебя уходит под джинсы. Снимай их, я посмотрю. Я оглянулась на Сильвию, она мне улыбнулась. Не обращай внимания. Я больше по девушкам. Вот почему вы смеялись, – сказала я Джейсону. Он кивнул, довольно улыбаясь. Сейчас еще народ придет на собрание, – сказал Ричард. – Я не хочу встречать их голой задницей. Давай перейдем в спальню. У него под ключицей было кольцо проколов. Я вспомнила взметнувшегося человеко-волка с когтями. Тебя же могли убить! – сказала я. Он поднял глаза. Не убили же. Так ты всегда говоришь? Терпеть не могу, когда мне возвращают мои слова. Ты мог убить Себастьяна или Джемиля, и остальные бы на тебя не бросились. Ты уже решила, кого мне надо убивать, – произнес Ричард хриплым от гнева голосом. Ага. А ты знаешь, она отлично выбрала, – сказала Сильвия. Ричард повернул к ней темные, очень темные глаза. А ты не встревай. Будь это ссора любовников, Ричард, я бы не стала. – Она подошла и встала перед ним. – Но Анита говорит то, что я уже говорила много раз. То, что мы все давно просим тебя сделать. Несколько месяцев я искренне старалась действовать по-твоему. Я надеялась, что ты прав, Ричард, но так не выходит. Ты либо самец-альфа, либо нет. Это вызов? – спросил Ричард, очень спокойным вдруг голосом. Сила закружилась в комнате теплым ветром. Сильвия сделала шаг назад. Ты же знаешь, что нет. Правда? Сила нарастала, как электрическое поле. У меня волоски на руках встали дыбом. Сильвия перестала пятиться, сжала кулаки. Если бы я думала, что могу победить Маркуса, я бы бросила вызов. Если бы я могла защитить нас всех, я бы так и сделала. Но я этого не могу, Ричард. Ты наша единственная надежда. Ричард навис над ней, и дело было не в физическом раз мере. Его сила захлестывала ее, заполняла комнату, пока не стало почти физически невозможно дышать. Я не буду убивать только потому, что ты это считаешь нужным, Сильвия. Никто меня не заставит этого делать. Никто. Он повернулся ко мне, и мне пришлось сильно напрячься, чтобы встретить его взгляд. В нем была мощь, жгучая тяжесть. Это не была подавляющая сила вампира, это было что-то другое, но столь же мощное. У меня мурашки пошли по коже от этой силы, от этой энергии, но я не отвернулась. Я глядела на его раны чуть ниже шеи и понимала, что могла сегодня его потерять. Это было недопустимо. Я подошла ближе, так близко, что смогла протянуть руку и коснуться его. Эта неотмирная энергия закружила меня, и стало трудно вздохнуть. Ричард, нам надо поговорить. Анита, у меня сейчас на это нет времени. Найди время, – потребовала я. Он посмотрел на меня тяжелым взглядом. Давай говори, пока Лилиан со мной будет возиться. Через пятнадцать минут будет собрание. О чем собрание? – спросила я. Обсудить ситуацию с Маркусом, – сказала Сильвия. – Он назначил собрание еще до ночного приключения. Ричард посмотрел на нее пристально, и взгляд этот не был дружеским. Если бы я хотел, чтобы она знала, я бы ей сам сказал. Чего еще ты мне не сказал, Ричард? Те же рассерженные глаза повернулись ко мне. А чего ты мне не сказала? Я мигнула, искренне недоумевая. Не понимаю, о чем ты. В тебя сделали два ружейных выстрела, а ты не знаешь, о чем я? Ах это. Я поступила правильно, Ричард. Да, ты всегда все правильно делаешь. Я опустила глаза и покачала головой. Когда я подняла их, он все еще злился, но я перестала. Первой. Да, без решительного выяснения отношений нам не обойтись. Без окончательного. Здесь я не ошибалась. Никакие разговоры этого не изменят. Но если нам предстоит расстаться, это будет бурно. Давай прекратим, Ричард. Ты хотел пойти в спальню. Он встал, напряженный от злости более глубокой, чем я могла бы себе представить. Контролируемая ярость, и я не знала, чем она вызвана. Плохой признак. А ты уверена, что сможешь выдержать зрелище меня в голом виде? В его голосе была крайняя горечь, и я не знала, откуда она. Что такое, Ричард? Что я сделала? Он энергично встряхнул головой и вздрогнул, когда это движение увлекло за собой плечо. Да нет, ничего. Он вышел. Лилиан посмотрела на меня, но пошла за ним. Я вздохнула и пошла следом. Следующие несколько минут ничего приятного не обещали, но я не собиралась дрейфить. Мы скажем все противные вещи и постараемся сделать их как можно противнее. Только вот беда: у меня нет ничего сказать противного. От этого все удовольствие от ссоры пропадает. Когда я проходила, Джейсон тихо-тихо сказал: Держись, Анита, держись! Я не смогла не улыбнуться. Сильвия смотрела на меня хладнокровным взглядом: Ни пуха. – Мне показалось, что она говорит не до конца искренне. Тебе что-нибудь не нравится? Я бы предпочла поругаться с ней, а не с Ричардом. Если бы он не встречался с тобой, он мог бы выбрать пару. Это улучшило бы ситуацию. И ты хочешь на эту должность? Да, – сказала она, – хочу, но должность требует секса, а на это я не настроена. Так я не стою на твоем пути? – спросила я. На моем – нет. Подразумевалось, что есть и другие, но мне было глубоко плевать – сегодня, по крайней мере. Чертовски ранний час теперь для меховой политики. Если кто-то хочет откусить от меня кусок, скажи им, чтобы занимали очередь. Она склонила голову, как любопытная собака. А очередь длинная? Выросла за последнее время. Я думал, все твои враги мертвы, – сказал Джейсон. Я все время наживаю себе новых. Он улыбнулся: Кто бы мог подумать? Я встряхнула головой и пошла в спальню. Сейчас я бы охотнее встретилась снова с Райной, чем с Ричардом. Я уже почти надеялась, что вот из-под стола выскочит убийца и мне будет во что стрелять. Это было бы совсем не так больно, как рвать с Ричардом.10
Спальня Ричарда была светло-зеленая, и яркий коврик у кровати – как кусок матового стекла. Кровать тяжелая, на четырех ножках, и Ричард, хотя и раненный, ее прибрал, набросив сверху красное покрывало. И еще он развернул на ней три цветных покрывала: зеленое, синее и красное. Каждое из них отвечало своему цвету на коврике и на картине над кроватью. На ней были изображены волки в зимнем пейзаже. Они смотрели прямо с картины, будто ты только что вышел из-за дерева и наткнулся на них. На снегу истекал кровью олень с разорванным горлом. Странный выбор для спальни, но он был почему-то уместен. Кроме того, мне картина понравилась. В ней было то, что всегда есть в хороших картинах: как будто если ты выйдешь из комнаты, картина начнет двигаться – остановленная на холсте жизнь. Зеленое покрывало подчеркивало цвет хвои, синее – голубизну неба и синеву теней, красное – пятна крови на снегу. Ричард лег на красное покрывало лицом вниз. Он был совсем гол, джинсы брошены в углу кровати. Загорелая кожа на красном покрывале казалась темной, гладкой и неимоверно трогательной. У меня кровь прилила к лицу, когда я глазами проследила закругления его тела, гладкость ягодиц. Лилиан кончила зашивать кривой порез от когтя, уходящий от ягодиц вниз. Я отвела глаза. Однажды я видела Ричарда голым, когда мы познакомились, но с тех пор – ни разу. Мы тогда еще даже не думали о романе. Я хотела его видеть таким, и это меня смущало. Я стала рассматривать содержимое полок на стенах, будто хотела запомнить наизусть. Кусочки кварца, гнезда мелких птиц. Кусок окаменевшего коралла размером с мою руку, цветные прожилки золота в белом кварце. Я его нашла на вылазке и отдала Ричарду, потому что он собирал камешки, а я нет. Я трогала коралл и не хотела поворачиваться. Ты сказала, что хочешь говорить, так говори, – сказал Ричард. Я оглянулась. Лилиан перерезала черную нить, которой зашивала рану. Все, – сказала она. – Даже шрама не останется. Ричард сложил руки перед собой, положив на них подбородок. Волосы рассыпались вокруг лица, пенные, зовущие потрогать. Я знала, что на ощупь они именно такие мягкие, как кажется. Лилиан посмотрела на меня, на него. Я, наверное, вас оставлю одних. – Она стала складывать свои принадлежности в сумку, коричневую, кожаную, больше всего похожую на рыболовную вершу, чем на что-нибудь еще. Посмотрев на меня и на Ричарда еще раз, она добавила: – Послушайте совета старой женщины: не ругайтесь окончательно. Она вышла, провожаемая нашими взглядами. Ты можешь теперь одеться, – сказала я. Он поглядел на брошенные джинсы, повернув только глаза. Зачем? Я старалась смотреть в эти взбешенные глаза, а не на тело.Это было труднее, чем я готова была бы сознаться вслух. Потому что трудно с тобой ругаться, когда ты голый. Он поднял брови, волосы падали ему на глаза, и он смотрел на меня из-под занавеса золотых волос. Это напоминало мне Габриэля и очень нервировало. Я знаю, что ты хочешь меня, Анита. Я это чую носом. Да, от этого мне стало еще лучше. Я покраснела второй раз за пять минут. Да, ты прекрасен. И что? Какое это имеет отношение к чему бы то ни было? Он встал, опираясь на руки и колени. Я отвернулась так резко, что голова закружилась. Пожалуйста, надень джинсы. Я услышала, что он встал с кровати. Ты ведь даже не можешь на меня смотреть? Что-то было в его голосе, отчего мне захотелось посмотреть на выражение его лица, но я не могла повернуться. Просто не могла. Если сегодня у нас будет окончательная ссора, я не хотела, чтобы у меня в мозгу запечатлелось его тело. Это было бы слишком жестоко. Я почувствовала, что он стоит сзади. Что ты от меня хочешь, Ричард? Гляди на меня. Я замотала головой. Он тронул меня за плечо, я отдернулась. Ты даже не можешь выдержать мое прикосновение? Впервые в его голосе послышалась боль, резкая и глубокая. Я повернулась. Мне надо было видеть его лицо. Глаза блестели непролитыми слезами, такие большие глаза, что слезы не вытекали из них. Волосы он отбросил назад, но они уже возвращались на лицо. Мой взгляд опустился ниже, на мускулистую грудь, и я хотела погладить ее руками, ниже, к поясу, еще ниже. Только усилием воли мне удаётесь оторвать взгляд от его тела, поднять к его лицу. Я уже не краснела, а бледнела. Трудно было дышать. Сердце колотилось так, что трудно было слышать что-нибудь другое. Я люблю, когда ты ко мне прикасаешься, – сказала я. Он глядел на меня глазами, полными боли. Кажется, я предпочла бы злость. Я восхищался тем, что ты говоришь Жан-Клоду «нет». Ты хочешь его, я знаю, и продолжаешь отказывать. Он качнул головой, и слеза сорвалась из угла глаза, медленно покатилась по щеке. Я смахнула ее пальцем. Он поймал мою руку, сжал чуть слишком сильно, но не больно, только неожиданно. Это была правая рука, а выхватывать оружие левой – чертовски не удобно. Я не то чтобы думала, будто это понадобится, но он вел себя очень уж странно. Ричард заговорил, глядя на меня сверху вниз. Но Жан-Клод – монстр, а ты с монстрами не спишь. Ты их убиваешь. – Слезы покатились из обоих глаз, и я не стала их подхватывать. – Со мной ты тоже не спишь, потому что я тоже монстр. Но убить нас ты можешь, правда, Анита? Только трахаться с нами не можешь. Я отдернулась, и он отпустил меня. Он мог поднять в жиме грузовик, так что взял и отпустил. Мне это не очень понравилось. Мерзкие вещи ты говоришь. Зато правду. Я хочу тебя, Ричард, и ты это знаешь. Жан-Клода ты тоже хочешь, так что это не очень лестно. Ты говоришь, чтобы я убил Маркуса, будто это легко. Ты считаешь, что это будет легко, поскольку он монстр или поскольку я монстр? Ричард... – Спор завернул туда, куда я не предполагала. Я не знала, что сказать, но что-то надо было. Он стоял передо мной, и на лице его высыхали слезы. Нагой и прекрасный, он все равно имел очень несчастный вид. – Я знаю, что тебе трудно будет убить Маркуса. И никогда не говорила, что это не так. Тогда как же ты можешь меня к этому подталкивать? Я считаю это необходимым. Ты могла бы это сделать? Просто его убить? Я задумалась на миг, потом кивнула: Да, я могла бы. И потом не переживала бы. Я поглядела прямо в эти полные боли глаза и сказала: Нет, не переживала бы. Если ты говоришь всерьез, то ты еще больший монстр, чем я. Да, думаю, ты прав. Он потряс головой: И тебе все равно, что ты отнимешь у человека жизнь? – Он рассмеялся, и смех прозвучал горько. – Или ты не считаешь Маркуса человеком? Тот, кого я убила вчера, был человеком. Ричард уставился на меня с новым ужасом в глазах. И после этого ты спокойно спала? Вполне прилично, если учесть, что ты послал в мою постель Стивена. Странное выражение мелькнуло на его лице. Он на долю секунды о чем-то задумался. Господи, Ричард, ты же достаточно хорошо меня знаешь! Он опустил глаза. Знаю. Просто я так тебя хочу, а ты все говоришь «нет». Я уже во всем сомневаюсь. Черт возьми, я не собираюсь утешать твое самолюбие посреди ссоры! Ты послал ко мне Стивена, потому что злился. Сказал, что я буду его защищать. Тебе не пришло в голову, что я никогда не спала – имею в виду просто спать – в одной кровати с мужчиной? А твой жених в колледже? С ним у нас был секс, но ночевать он не оставался. И я хотела, чтобы, когда я в первый раз проснусь рядом с мужчиной, это был ты. Прости, Анита, я не знал. Я... Ты просто не думал. Отлично. А теперь скажи: зачем это представление в голом виде? В чем дело, Ричард? Ты видела драку этой ночью. Видела, что я сделал, что могу делать. Частично. Он покачал головой: Ты хочешь знать, почему я не убиваю? Почему всегда останавливаюсь в последний момент? Взгляд у него стал дикий, отчаянный. Скажи, – тихо попросила я. Потому что меня это радует, Анита. Радует ощущение рук – когтей, – рвущих чужую плоть. – Он обхватил себя руками. – Вкус свежей горячей крови возбуждает. – Он сильнее потряс головой, будто пытаясь стереть это чувство. – Я хотел разорвать Себастьяна на части. Я это чувствовал как зуд в руках, в плечах. Мое тело так же хотело убить его, как я хочу тебя. Он обнимал себя за плечи, но тело его говорило само за себя. Мысль об убийстве Себастьяна его возбудила – в буквальном смысле слова. Я проглотила застрявший в горле ком. И ты боишься, что, если сдашься и убьешь, тебе это понравится? Он глядел на меня, и в глазах его был страх: страх, что он монстр, что я права, не прикасаясь к нему, не разрешая ему прикасаться к себе. С монстрами не трахаются – их убивают. А ты радуешься, когда убиваешь? Мне пришлось подумать секунду или две. Потом я покачала головой: Нет, меня это не радует. А какое же тогда чувство? Никакого. Я ничего не чувствую. Но какое-то чувство должно быть? Я пожала плечами: Облегчение, что убита не я. Триумф – что я была быстрее, точнее. – Я снова пожала плечами. – Ричард, мне нетрудно убивать. Просто нетрудно и все. А когда-то было трудно? Да, было. А когда стало нетрудно? Не знаю. Не первая смерть и не вторая, но когда доходит до того, что всех уже не помнишь... тебя либо это перестает беспокоить, либо ищешь себе другую профессию. А я хочу, чтобы мне это было трудно, Анита. Убийство должно значить больше, чем кровь, возбуждение или даже выживание. Если это не так, то это плохо, а мы – просто звери. На эту мысль его тело тоже отреагировало и не сочло ее возбуждающей. Он казался очень незащищенным и испуганным. Я хотела попросить его одеться, но не стала. Он вполне намеренно решил остаться голым, будто чтобы раз и навсегда доказать, что я не хочу его – или что хочу. Я не очень люблю испытания, но в его глазах был такой страх, что собачиться было бы трудно. Он отошел и встал перед кроватью, потер плечи руками, будто от холода. Был май в Сент-Луисе, и холодно ему не было. По крайней мере, в смысле температуры воздуха. Вы не звери, Ричард. Откуда тебе знать, кто я? Я знала, что этот вопрос он скорее обратил к себе, а не ко мне. Я подошла к нему, вынула «файрстар» из-за пояса и положила на ночной столик рядом с лампой. Ричард смотрел на меня настороженными глазами, будто почти ожидал, что сейчас я сделаю ему больно. Я собиралась по всей возможности этого избежать. Я коснулась его плеча, легко, там, где он его потирал. Он застыл. Ты – один из самых высокоморальных людей, которых я в жизни видела. Ты можешь убить Маркуса и не стать при этом бешеным зверем. Я это знаю, потому что знаю тебя. Габриэль и Райна убивают, и вот они такие, как они есть. Поверь мне, Ричард, ты не такой. А что, если я убью Себастьяна и Маркуса и мне это понравится? – Лицо Ричарда исказилось от ужаса при этой мысли. Может быть, тебе это будет приятно. – Я крепче стиснула его руку. – Но если и так, это не позор. Ты такой, как есть, – ты этого не выбирал. Оно само тебя выбрало. Как же ты говоришь, что это не позор – радоваться, когда кого-то убил? Я знаю, как это бывает: мне приходилось охотиться на оленей. Я люблю погоню, момент убийства, люблю есть теплое мясо. Как и раньше, эта мысль возбудила его. Я старалась не отводить глаз от его лица, но это отвлекало. Каждый заводится от своего, Ричард. Я слыхала и похуже, да и видала похуже. Он поглядел на меня, будто хочет поверить и боится поверить. Хуже этого? Он отпустил собственную руку и поднес ладонь к моему лицу. Сила потекла по моей руке к плечу, я не смогла сдержать судорожного вздоха. И только силой воли заставила себя не убрать руку с его руки. У него удлинились пальцы, стали неимоверно тонкими. Ногти превратились в массивные когти. Это была не волчья лапа, а его собственная, только с когтями. Ничто другое не изменилось, только, эта рука. Мне стало трудно дышать – не по тем причинам, что раньше. Глядя на когтистую лапу, я впервые поняла, что Ричард прав. Смотреть, как у него кости растягиваются и щелкают, – это меня пугало, вызывало отвращение. Руку я не убрала, но дрожала. Когда я заговорила, голос тоже дрожал. Однажды я видела, как такое делает Райна. Я думала, это не всякий может. В нашей стае – только Райна, Маркус и я. Мы можем частично перекидываться по собственному желанию. Это так ты ночью проткнул Себастьяна? Он кивнул, не отводя от меня глаз. Я старалась ничего не показать, но то, что Ричард уже увидел, было достаточно. Он отвернулся от меня, и мне не надо было смотреть ему в глаза, чтобы понять, как он уязвлен. Я схватила его за руку, обхватив пальцами эти удлиненные тонкие кости. Под кожей были мускулы, которых никогда не было в руке Ричарда. Мне стоило крайнего напряжения сил не разжать руку. Держаться. Вообще касаться ее. От этого усилия я дрожала и не могла смотреть в глаза Ричарду. Я не доверяла себе – он может там увидеть, что я чувствую на самом деле. Он другой рукой взял меня за подбородок. Я ощущаю твой страх, и мне это нравится. Понимаешь? Нравится. Мне пришлось прокашляться. Я это вижу своими глазами. У него хватило такта покраснеть. Он медленно нагнулся поцеловать меня. Я не пыталась ему помещать, но и помогать тоже не стала. Обычно я вставала на цыпочки ему навстречу. А сейчас я стояла слишком перепуганная, чтобы двинуться, Ричард нагибался ко мне, длинная рука с тонкими пальцами, которую я держала, сомкнулась у меня на предплечье, легонько поглаживая. Я напряглась, и меня окатило его силой. Я держалась за руку Ричарда, пока кости и мышцы возвращались на место. Меня трясло от напора его силы. Ричард коснулся меня губами, и я ответила на поцелуй, почти шатаясь. Я выпустила его руки, лаская пальцами обнаженную грудь, играя с затвердевшими сосками. Руки Ричарда вились вокруг моей талии, пальцы скользнули вверх, по ребрам, вдоль позвоночника. У тебя под футболкой ничего нет, – шепнул он мне. Я знаю. Его руки скользнули под ткань, гладя мне спину, сдвигая наши тела вместе. Обнаженное тело Ричарда коснулось моего, и даже сквозь джинсы я вздрогнула от этого прикосновения. Я так хотела ощутить его обнаженную кожу, что это было как голод. Я выскользнула из футболки, и Ричард удивленно ахнул. Он глядел на мои голые груди, и не только он был возбужден. Он провел по ним руками, и когда я не остановила его, он упал передо мной на колени. Поднял на меня глаза, карие, и в них был темный свет. Я поцеловала его в губы, будто хотела съесть, начав со рта. Ощущение его прикосновения к голой коже было почти невыносимым. Он прервал поцелуй и стал искать ртом мою грудь. Я застонала. В дверь постучали. Мы застыли. Женский голос, которого я не узнала, произнес: Я не для того тащилась в такую даль, Ричард, чтобы слушать, как ты там тискаешься. Хочу напомнить, что у нас у всех отличный слух. Не говоря уже об обонянии. – Голос Джейсона. Черт! – тихо сказал Ричард, зарывшись головой мне в грудь. Я наклонилась, спрятала лицо в его волосах. Я, наверное, должна вылезти в окно. Он обнял меня за талию и встал, последний раз проведя по груди руками. Не могу даже сказать тебе, как я долго этого ждал. Он потянулся за трусами и джинсами, лежащими там, где он их бросил. Я тронула его за руку, привлекая внимание. Я хочу тебя, Ричард. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты мне поверил. Он поглядел на меня с очень странным и серьезным лицом. Ты еще не видела моего превращения – полного. Сначала ты должна это видеть, а потом уже идти дальше. Эта мысль меня не возбудила, и хорошо, что я женщина, – отсутствие возбуждения не было заметно. Ты прав, хотя, если бы ты правильно разыграют карты, мы бы сначала занялись сексом. Это было бы нечестно по отношению к тебе. То есть если бы даже мы были одни, ты бы остановился и перекинулся? Он кивнул. Потому что нечестно было бы спать со мной, пока я не видела весь получаемый набор? Совершенно верно. Ричард, ты неисправимый бойскаут. Он усмехнулся, натянул трусы, потом джинсы и стал их застегивать. Я смотрела, как он одевается, с соответствующим видом. С видом предвкушения. Сама я подняла с пола футболку и надела ее. Ричард зашел сзади, сунул под нее руки, взял каждую грудь в ладонь. Я прижалась к нему спиной. Он остановился первым, обняв меня за талию и приподняв над полом, потом повернул меня лицом к себе и быстро поцеловал. Когда ты что-нибудь решаешь, ты решаешь окончательно? Всегда, – ответила я. Он глубоко вздохнул, набрав воздух носом и выпустив ртом. Я постараюсь побыстрее закончить собрание, но... Здесь скоро будет Эдуард, так что это не важно. Он кивнул, сразу помрачнев: Я чуть не забыл, что тебя пытаются убить. – Он взял мое лицо в ладони и поцеловал, вглядываясь в глаза. – Береги себя. Ты тоже, – ответила я, тронув бинт у него на плече. Он взял из ящика черную футболку, натянул ее, заправил в джинсы, и мне пришлось сдержаться, чтобы не подойти к нему, когда он застегивал молнию. Приходи к нам, когда оденешься. Конечно, – кивнула я. Он вышел, закрыв за собой дверь. Я вздохнула и села на край кровати. М-да. Ричарда терять я не хотела. Никак. Я хотела спать с ним, но теперь не знала, как отнесусь к его полному превращению в зверя. Этот фокус с рукой меня сильно достал. Что, если я не выдержу? Если это будет слишком грубо? Боже мой, надеюсь только, что нет. Я раньше думала о себе лучше. Думала, что я сильнее. Ричард боялся, что если начнет убивать, то не остановится. И страх этот был не лишен оснований. Я крепко обняла себя за плечи. Ощущение его губ на моем теле... я вздрогнула, и не от страха. Да, любить Ричарда – глупо. Если с ним сблизиться, это будет еще хуже. Если он не убьет Маркуса, он скоро погибнет. Просто, как дверь. Жан-Клод ни когда не попал бы в такое опасное положение. Ни за что. В смысле выжить в него можно верить. У него есть такой талант, а у Ричарда – тут я уже не сомневалась – нет. Эта ночь должна была мне доказать окончательно, что Ричарда надо бросить. Или что он должен бросить меня. Можно иметь разные мнения о людях, о политике, даже о религии, но либо ты убиваешь людей, либо нет. Убийство – здесь нейтралитет невозможен. Жан-Клод убивал совершенно спокойно. Когда-то я из-за этого считала его монстром. Теперь я была с ним согласна. Кто здесь настоящий монстр – поднимите руку.11
В конце концов я оделась – красная тенниска, черные джинсы, черные кроссовки, девятимиллиметровый «файрстар» во внутренней кобуре. На фоне красной тенниски он сильно выделялся, но чего его прятать? К тому же я чувствовала бурление силы прямо за дверью. Ричард лучше многих других умел скрывать ее. Какое-то время он даже мог вводить меня в заблуждение, заставить считать себя человеком. Больше ни у кого это не получалось. Поглядев на себя в зеркало, я поняла, что меня беспокоит не полная комната оборотней, а полная комната людей, которые все знают, чем сейчас занимались мы с Ричардом. Опасность я предпочитала смущению – с ней я каждый день встречалась. И привыкла. Ванная была рядом с гостиной, так что когда я открыла дверь, они все уже там были, на диване или около. Они посмотрели на меня, я кивнула: Привет! Привет, Анита, – отозвался Рафаэль. Он был Царь Крыс – это у крысолюдов эквивалентно вожаку стаи. Он был высокий, темный и красивый, с резкими мексиканскими чертами, лицо его казалось суровым. Только по губам можно было угадать, что он чаще улыбается, чем хмурится. Он был в рубашке с короткими рукавами, не скрывавшими клейма на руке. Клеймо было в виде короны – знак его царствования. У волков таких меток не было. Быть ликантропом – это бывает по-разному, в зависимости от зверя. Разные культуры, не только разные формы. Я и не знала, что крысолюды интересуются внутренними разборками в стае, – сказала я. Маркус хочет объединить всех оборотней под властью одного лидера. Нетрудно угадать, – сказала я, – кто должен быть этим лидером. Да, – слегка улыбнулся Рафаэль. Значит, Ричарда вы рассматриваете как меньшее зло? – Я придала этому утверждению тон вопроса. Я на стороне Ричарда, потому что он держит слово. У Маркуса нет чести. За этим следит его сука Райна. Я по-прежнему думаю, что, если убить Райну, Маркус захочет пойти на переговоры с нами. Это говорила женщина, которую я где-то видела, но не помнила где. Она сидела на полу, попивая кофе из кружки. У нее были короткие светлые волосы, розовый нейлоновый тренировочный костюм, куртка поверх розовой футболки. Наряд для демонстрации, не для настоящей тренировки, и я вспомнила, где ее видела. Это было в «Кафе лунатиков», ресторане Райны. Звали ее Кристина, и она не была волком – она была оборотень-тигр. Здесь она выступала от имени независимых оборотней – тех, кого было слишком мало, чтобы выбрать вожака. Не все виды ликантропии одинаково заразны. Тигр-оборотень вас может разорвать на части, но вы не заразитесь. Вервольф только поцарапает – и вы станете мохнатым. Почти ни одна ликантропия кошачьих так не заразна, как волчья или крысиная. Почему – никто не знает. Ричард представил мне остальных – только имена, без фамилий. Я поздоровалась и прислонилась к стене у двери. Диван был заполнен, и пол тоже. К тому же я предпочитаю держаться подальше от незнакомых оборотней. Чистая предосторожность. Вообще-то с Кристиной мы уже встречались, – сказала я. Да, в ту ночь, когда ты убила Альфреда. Ах да, – пожала плечами я. Почему ты сегодня не убила Райну, когда представилась возможность? – спросила она. Я не успела ответить. Если мы убьем Райну, – перебил Ричард, – Маркус будет за нами гоняться, пока не перебьет всех. Не думаю, что он будет на это настроен, – сказала Сильвия. Ричард покачал головой. Я не считаю, что надо оставить попытки договориться с Маркусом. Никто ничего не сказал, но все можно было прочесть по лицам. Все были согласны со мной, Ричард добьется, что его убьют, а его последователей повесят сушиться на солнышке. Из кухни вышел Луи с двумя чашками кофе и улыбнулся мне. Луи – лучший друг Ричарда и часто бывал с нами на вылазках. Он ростом пять футов шесть дюймов, а глаза у него были темней моих настоящие черные, не темно-карие. По-детски тонкие волосы он недавно подстриг. Все время, что я его знала, он носил длинные волосы – не из соображений моды, как Ричард, просто у него руки не доходили постричься. Сейчас волосы были такие короткие, что виднелись уши, и он выглядел постарше, более похожим на профессора с докторской степенью по биологии. Он был крысолюдом и одним из лейтенантов Рафаэля. Одну из кружек он протянул мне. Насколько приятнее стали наши собрания, когда Ричард купил кофеварку! Спасибо тебе, Анита. Я глотнула горячего кофе, и мне сразу же стало лучше. Кофе, может, и не всеисцеляющий эликсир, но очень к этому близок. Мне не кажется, что тут все рады меня видеть. Они боятся, от этого несколько щетинятся. Из гостевой комнаты вышел Стивен, и одежда на нем сидела слишком ловко, чтобы принадлежать Ричарду. Синяя рубашка, заправленная в синие линялые джинсы. Единственным в комнате, подходящим Стивену по комплекции, был Джейсон. А он всегда был готов поделиться шмотками. Отчего все такие мрачные? – спросила я. Луи прислонился к стене, прикладываясь к своей кружке. Жан-Клод лишил Маркуса своей поддержки и предоставил ее Ричарду. Неужели никто из них об этом не сказал? Они говорили что-то о каком-то соглашении, но без подробностей. – Я подумала, что это может значить. – Маркус будет рвать и метать. Улыбка сползла с лица Луи. Это сильная недооценка. – Он посмотрел мне в глаза. – Ты не поняла? Не поняла что? – спросила я. Без поддержки Жан-Клода у Маркуса нет ни малейшего шанса объединить всех оборотней. Прощай, мечта об империи. Так если у него нет шанса, чего все так забеспокоились? Луи грустно улыбнулся: Что Маркус не может подчинить, то он старается уничтожить. То есть он начнет войну? Да. Не только с Ричардом и стаей, ты хочешь сказать, но тотальную войну со всеми прочими оборотнями города? Да, кроме леопардов. Ими командует Габриэль, а он на стороне Райны. Я на секунду задумалась: Господи, это же будет кровавая баня! И ее не предотвратить, Анита. И она частично прольется и в нормальный мир. В этой стране все еще есть три штата, где за мертвого оборотня выплачивается премия без всяких вопросов. Подобная война может сделать такую практику очень выгодной. Вам двоим что, больше делать нечего? – спросила Кристина. Она начинала мне не нравиться. Это она постучалась в дверь и прервала нас с Ричардом. Честно говоря, за это я была вроде как благодарна. Смущение от мысли, что все услышали бы, что будет дальше, словами не передать. Луи сел на пол рядом с остальными. Я осталась стоять у стены с чашкой в руках. Ты не собираешься к нам присоединиться? – спросила Кристина. Мне и здесь хорошо. Слишком ты хороша, чтобы сидеть с нами? – спросил мужчина лет под сорок с темно-синими глазами. Рост – примерно пять футов восемь дюймов; трудно сказать точнее, когда человек сидит на полу. Одет он был в деловой костюм вплоть до бабочки, будто собирался на работу. Его звали Нил. Недостаточно хороша, – ответила я. – Вполовину не так хороша, как надо. И какого черта это значит? – спросил он. – Мне не нравится, что среди нас тут нормальные. Оставь, Нил, – велел Ричард. А почему? Она над нами смеется. Ричард со своего угла дивана поглядел на меня. Подойдешь к нам, Анита? Сильвия сидела рядом с Ричардом, не вплотную, но все равно для меня там места не было. Рафаэль сидел у торца дивана, выпрямив спину, закинув лодыжку на колено. На диване места нет, – ответила я. Потеснимся. – Ричард протянул мне руку. Она вообще не из стаи, – возразила Сильвия. – Я не стану уступать ей место. Не обижайся, Анита, просто ты не знаешь обычаев. Она говорила будничным голосом, не враждебным, но взгляд, брошенный ею на Ричарда, трудно было бы назвать дружественным. Я не обиделась, – ответила я. Честно говоря, я не была уверена, что хочу сидеть на диване, стиснутая ликантропами. Пусть даже считается, что они ко мне дружественны. В этой комнате любой был сильнее меня и быстрее меня – просто факт. Единственное мое преимущество – пистолет. Если я буду рядом с ними, мне его ни за что вовремя не выхватить. Моя подруга будет сидеть рядом со мной, Сильвия, ничего больше, – сказал Ричард. – Это не означает вызов твоему положению среди ликои. Он говорил терпеливо, будто объясняя ребенку. Что ты сказал? – переспросила ошеломленная Сильвия. Что мы – ликои. Анита это знает. Ты сказал ей наши слова? – спросил возмущенный Нил. Я хотела вставить реплику, что слова – всего лишь слова, но воздержалась. Кто говорит, что я не умнею? Было время, когда за выдачу нормальным наших секретов ты заработал бы смертный приговор, – сказала Сильвия. На этом уже даже Маркус не настаивает. И сколько еще ты знаешь наших тайн, человек? Я пожала плечами: Несколько слов, и все. Сильвия уставилась на меня: Ты хочешь, чтобы твоя человеческая подружка пристроилась рядом с тобой, да, Ричард? Да, – ответил он с едва заметной ноткой гнева в голосе. Лично мне не понравилось, как она сказала слово «человеческая». Сильвия соскользнула с дивана на пол, встав на колени. Давай, человек, иди к нам. Я посмотрела на нее: Отчего вдруг такая перемена? Не все должно относиться к иерархии стаи – Ричард нам постоянно это говорит. Сядь возле своего любовника. Я пристроюсь на краешке. Так она и сделала, свернувшись возле Рафаэля. Царь Крыс приподнял брови – почти как пожал плечами. Сильвии я не доверяла, но доверяла Рафаэлю, по край ней мере здесь и сейчас. Я поняла, что этой ночью я бы тоже ему доверяла. У него не было моральных принципов, как у Ричарда. Ричард, бедняга, был как одинокий голос, вопиющий в пустыне. Прости меня Бог, но я была согласна с язычниками. Луи и Стивен свернулись неподалеку на полу. Я была среди друзей. Даже Джейсон, который сейчас ухмылялся, не даст меня в обиду. Джейсон, как Стивен, был волком Жан-Клода. Если они дадут мне погибнуть, вряд ли проживут после этого долго. Анита? – обратился ко мне Ричард. Я вздохнула, оттолкнулась от стены. Я была среди друзей, чего же так напряглись мышцы на спине, что двигаться больно? Паранойя? У кого, у меня? Я подошла к дивану, держа чашку в левой руке. Сильвия похлопала по дивану, улыбнулась, но будто не рассчитывая, что я приму приглашение. Я села рядом с Ричардом. Его рука легла мне на плечи. Моя правая рука была прижата к боку, но не сильно. Он знал, что я терпеть не могу, когда оружие зажато. Опершись на его теплое тело, я успокоилась. Напряжение в плечах ослабло, я поднесла чашку к губам, сделала глоток. Все мы были до ужаса цивилизованны. Ричард приблизил губы к моему лицу и шепнул: Спасибо. За это слово он получил много очков. Он понимал, чего мне стоило сесть среди волков, крыс и кошек. Если бы я не села с ним, это сильно подорвало бы его авторитет в глазах стаи и других вожаков. А я пришла не для того, чтобы ухудшать ситуацию. Кто тебя спас этой ночью, Стивен? – спросила Сильвия. Голос ее был сладок, лицо приятно. Ни на грош я ей не верила. Все повернулись к Стивену. Он попытался сжаться в комок на полу, будто хотел стать невидимым, но не вышло. Он поглядел на Ричарда расширенными глазами. Давай, Стивен, скажи правду. Я не рассержусь. Стивен проглотил слюну. Меня спасла Анита. Ричард дрался с двадцатью ликантропами сразу, – сказала я. – Он мне велел привести Стивена, и я послушалась. Нил обнюхал Стивена, провел носом над его шеей и лицом, вниз по плечам. Это не был человеческий жест – и в исполнении джентльмена в деловом костюме нервировал. У него на коже ее запах. – Нил посмотрел на меня исподлобья. – Он с ней был. Я ожидала крика возмущения; но все столпились вокруг Стивена, обнюхивая его, трогая и потом нюхая пальцы. Только Сильвия, Джейсон, Рафаэль и Луи остались сидеть. Остальные потихоньку возвращались на место. Он прав, – сказала Кристина. – У него на коже держится ее запах. Его бы столько не было, кабы она просто его выносила. Рука Ричарда напряглась у меня на плечах. Я глянула ему в лицо. Оно было спокойно, только легкая натянутость кожи вокруг глаз выдавала напряжение. Я пошел патрулировать лес в поисках убийц, – сказал Ричард. – Стивен боялся быть один. Я послал его к Аните. Мы знаем про попытки убийства, – сказала Сильвия. Я вытаращила глаза. Откуда? Ричард хочет, чтобы мы тебя защитили. Если нам предстоит поймать за тебя пулю, мы хотели бы знать почему. Я посмотрела ей в глаза. Симпатичное лицо стало резким, выступили скулы. Я никого не прошу хватать мою пулю, – сказала я и выскользнула из-под руки Ричарда. Теперь оказалась ближе к Сильвии – позиция не улучшилась. Ричард не пытался меня удержать – он убрал руку. Я должен был сказать тебе раньше, чем обратился к ним. Чертовски верно, – подтвердила я. Сильвия положила руки на спинку дивана, и ее лицо оказалось в паре дюймов от моего. Ты хочешь выпороть нашего будущего вожака стаи, человек? Ты так сказала «человек», будто это очень плохое слово, Сильвия. Ты завидуешь? Она отшатнулась, как от удара. На лице ее выразились наполовину боль, наполовину гнев. Почти все мы – выжившие после нападения. Мы это не выбирали. Голос был хриплый, полузадушенный. Я многого могла от нее ожидать, только не боли уцелевшего. Даже стало жалко, что я заставила ее сломаться. Извини, я не имела в виду ничего личного. Ты понятия не имеешь, насколько это личное. Хватит, Сильвия, – велел Ричард. Она встала на колени, глядя поверх моей головы в лицо Ричарду. Ты совсем не мужчина? Ты даже не можешь разозлиться, что она спала с подчиненным самцом? Стоп, – сказала я. – Мы со Стивеном сексом не занимались. Мы в буквальном смысле спали вместе, вот и все. Нил сунулся лицом в пах Стивена и засопел. Тоже не человеческое движение. Стивен не возражал, и это тоже не было по-человечески. Джейсон сунулся обнюхивать мою ногу. Я поставила чашку на колено рядом с его лицом. Даже не думай, – предупредила я. Джейсон поднял голову и ухмыльнулся: Никто же не сможет осуждать человека за попытку? Я смогу, – тихо сказал Ричард. Джейсон улыбнулся ему и отодвинулся. Нил поднял голову и мотнул ею из стороны в сторону. У них секса не было. Он сказал, что она защитит меня, – сообщил Стивен. И повисло молчание – такое густое, хоть ножом режь. Ты так и сказал? – спросила Сильвия, глядя на Ричарда, будто он сделал что-то очень плохое. Ричард глубоко вздохнул, что плечи его колыхнулись. Да, я и сказал. Стивен, – повернулась к нему Сильвия, – и ты верил, что она тебя защитит? Если бы в дверь вошла Райна, ты бы доверился Аните? Стивен уставился в пол, потом поднял глаза на Ричарда, на меня. Его взгляд заметался между нами и остановился на мне. Она положила меня у стенки, чтобы прикрыть меня, если кто-нибудь войдет. А я-то думала, что сделала это незаметно. И что бы ты сделала, если бы Райна все же пришла? – спросила Сильвия. Все смотрели на меня, кроме Ричарда. Глаза у них были очень напряженные, и я поняла, что в вопросе больше значения, чем кажется на первый взгляд. Я бы ее убила. Не просто подстрелила или ранила? – спросила Кристина. Я покачала головой. Я отпустила ее этой ночью. Если она опять придет за Стивеном, я ее убью. Ты всерьез, – сказала Сильвия без вопросительной интонации. Целиком и полностью. Жужжание энергии возникло в комнате, будто они общались телепатически. Вряд ли, но что-то определенно происходило. Уровень энергии поднимался, и мне это не нравилось. Я поставила чашку на пол, чтобы руки были свободны. Сильвия ухватила меня за талию и стащила с дивана. Мы оказались на полу, она верхом на моей спине, я даже не успела среагировать. Дернулась за пистолетом, но рука Сильвии опередила мою. Выдернув пистолет из кобуры, она отбросила его в сторону. Это было не быстро, а просто невероятно, а я оказалась в дерьме глубже, чем могла бы выбраться. Сгиб ее руки держал меня под подбородком стальным поручнем, как раз так, чтобы она могла лишить меня сознания, не убивая. Ногами она захватила меня за пояс, насколько могла высоко. Между ней и Ричардом возникло с полдюжины вервольфов. Он стоял, сжимая кулаки, и его сила заливала комнату, глубже, выше, пока все мы не оказались будто похоронены в каком-то статическом заряде. Не надо, – шепнула я. И обращалась я не к Ричарду. Что-то открылось в Сильвии, какая-то дрожащая, вибрирующая энергия потекла из ее кожи по всему моему телу. Стало почти горячо, будто пахнуло жаром из печи. Там, где ее кожа касалась моей, я задрожала. Это было больно, как электрошок. Что ты делаешь, Сильвия? – спросил Ричард. Голос его звучал низко, с рычанием, совсем не по-человечески. Я ожидала, что глаза у него станут янтарными, но они оставались карими, как обычно. Человеческие глаза, но взгляд их человеческим не был. Из них глядел зверь. Я знала в этот момент, что он по-настоящему опасен. И еще я знала, что эта внушающая страх сила меня не спасет, если Сильвия захочет оторвать мне голову. Пульс у меня на шее бился о ее руку, как пойманная бабочка. Я заставила себя говорить спокойно. Что ты делаешь? Я хочу сделать из тебя его подругу. Ты в человеческой форме не заразна, – сказала я. Вот как? – И ее рука под моим горлом стала нагреваться, пульсируя, как живое сердце. Под кожей задвигались мышцы. Ричард! Мой голос прозвучал высоко и хрипло. Так бывает от страха. Рафаэль и Луи уже стояли на ногах. Вервольфы, окружившие Сильвию, подвинулись, отрезая от меня и крыс. Стивена я не видела. Он был где-то сзади, скорчился на полу – таким я его видела в последний раз. Джейсон припал к ногам Ричарда, глядя на других вервольфов. Но не менее десяти сидели и смотрели, не принимая ничью сторону. Ты на всех нас давишь, – сказал Джейсон. Сильвия согнула руку вокруг моей шеи, и я увидела мелькнувшую кисть с длинными костями. В стае только у Райны выше ранг, чем у меня, Джейсон. Ричард стоял лицом к вервольфам, он поднял руки тем же жестом, что ночью на киностудии. Покалывающая энергия, заполнявшая комнату, спала на одно деление. Он заставлял их забрать свою силу обратно. Достаточно царапины, Ричард, – сказала Сильвия. – Ты не успеешь. Я запрещаю, – прорычал голос Ричарда. – Никто не должен быть инфицирован против воли. Особенно Анита. Почему? – вызывающе спросила Сильвия. – Потому что, не будь она человеком, ты бы ее не хотел? Не спать с самками своей стаи – еще один способ закрывать глаза на то, кто ты есть, Ричард. Кроме гнева и силы, на лице Ричарда мелькнуло еще одно: неуверенность. И я знала, что она права. Сильвия шепнула мне на ухо, обдав теплым дыханием: Смотри на его лицо. Ага, – ответила я. Он обвиняет тебя, что ты не можешь с ним спать из-за того, что он монстр, но если я тебя сделаю нашей, он тебя не захочет. Он считает, что все мы монстры, кроме доброго старого Ричарда. Он лучше нас всех. Я тебя накажу, Сильвия. Я пущу тебе кровь, ты понимаешь? Но ты меня не убьешь ведь? Рука ее согнулась, длинные когти щекотали мне лицо. Я уперлась ладонями в сгиб ее руки, пытаясь отодвинуть, но не смогла. Я сама тебя убью, – сказала я. Она застыла неподвижно, не отпуская меня: За что? За то, что я превращу тебя в такую, как мы? За то, что ты потеряешь любовь Ричарда, когда он увидит в тебе мохнатого монстра? Я ответила очень тихо, тщательно выбирая слова: Ты ненавидишь свою суть, Сильвия. Ее руку свело судорогой, да так, что у меня на секунду пресеклось дыхание. Нет у меня ненависти. Я такая, какая есть. Рука ее ослабла. Я кое-как перевела дыхание и попробовала снова: Я видела выражение твоего лица, когда я обвинила тебя в зависти. Ты завидуешь, что я человек, Сильвия. Ты сама это знаешь. Она держала вторую руку у меня перед лицом, чтобы я как следует разглядела длинные тонкие когти. Рука, охватывающая мне горло, стала перебирать когтями мои волосы. Ты знаешь, что Райна запретила нам делать тебя ликои. Она боится, что если ты будешь с нами, то окажешься куда большей сукой, чем она. До чего лестно, – шепнула я. И поглядела на Ричарда между спин вервольфов. Глаза у него стали янтарные, чужие. И я знала, что даже сейчас он не убил бы Сильвию. Даже если она пустит мне кровь, заразит, он ее не убьет. Это было написано на его искаженном мукой лице. Недоумение, сменяющее страх. Может быть, Сильвия это углядела. Может быть, она только хотела продемонстрировать. Как бы там ни было, она отпустила меня и осторожно отступила в сторону. Я поползла на четвереньках со всей доступной мне скоростью. Неженственно, неизящно, зато эффективно. И ползла до самой дальней стены, села там, как можно дальше от всех обитателей этой комнаты. Остальные вервольфы отступили кто куда. Сильвия и Ричард стояли лицом друг к другу. Глаза Сильвии стали странно-текучими, волчьими. Ричард выбросил силу наружу. Она грызла мне кожу, вырвала стон из горла. Сильвия стояла в этом потоке силы и бровью не повела. Сила потрясающая, Ричард, но она ни черта не стоит, пока жив Маркус. Он ударил ее тыльной стороной ладони – невозможно было заметить это движение. Сильвия отлетела к стене и рухнула на пол, оглушенная. Я вожак стаи! – проревел Ричард, воздев к небесам когтистые руки. Он упал на колени, и я не подошла ему помочь. Я только вжималась в стену и жалела, что не прихватила запасного пистолета. Ричард скорчился на полу, тихо покачиваясь, свернулся в шар, стоя на коленях, и я чувствовала, как он заглатывает силу обратно. Чувствовала, как она убывает. Он оставался на полу, обняв себя за плечи, пока сила не исчезла из комнаты, держа голову вниз, упавшие волосы скрыли лицо. Сильвия поднялась на колени и поползла к нему. Возле него она присела, гладя его волосы. Мы пойдем за тобой хоть в огонь, если ты будешь убивать ради нас. Она согласна ради нас убивать. Если твоя пара, твоя лупа, будет убивать ради нас, этого достаточно. Ричард содрогнулся и поднял голову. Никто не будет заражен против своей воли. Таково мое слово, таков мой закон. – Он поднялся на колени. Сильвия осталась в позе подчинения, на коленях, опустив голову. Но ты не убьешь, чтобы заставить его выполнять. Я убью ради защиты Аниты, – произнес Рафаэль. Все повернулись к нему. Он встретил взгляды, не отступив. Если кто-нибудь коснется ее против ее воли, я и мой народ будем преследовать ослушника до его смерти. Не делай этого, Рафаэль, – сказал Ричард. Ты привел к нам женщину, человека, но ты ее не защищаешь. Кто-то должен. Я хотела сказать, что могу защитить себя сама, но это было неправдой. Я хорошо умела защищаться, но была всего лишь человеком. А этого мало. Я не могу, чтобы ты делал за меня грязную работу. Я твой друг, Ричард, – сказал Рафаэль. – Я на это готов. Сильвия приникла к земле у ног Ричарда. Ты позволишь Царю Крыс убивать членов твоей стаи? Он будет нашим вожаком? Он смотрел на нее сверху вниз, и что-то случилось с его лицом – не волчье, не потустороннее, какая-то тяжесть, почти скорбь охватила его. Я это видела, и мне это не нравилось. Будь у меня пистолет, я бы могла застрелить Сильвию за то, что с Ричардом творится такое. Я убью каждого, кто нарушит мое слово. Я сказал, и это закон. Сильвия припала еще ниже, и остальные волки сползлись к ним, склоняясь перед Ричардом, кто-то лизал ему руки, кто-то пытался дотронуться. Они почти закрыли его от меня. Ричард встал, вышел из круга цепляющихся рук, нагнулся и поднял «файрстар», потом подошел ко мне. Вид у него был вполне нормальный, волчьи изменения скрылись. Как ты себя чувствуешь? – спросил он, подавая мне пистолет рукоятью вперед. Нормально, – ответила я, принимая оружие двумя руками. Анита, Сильвия права. Я ценю то, что ты человек. Как я могу просить тебя принять моего зверя, если сам на это не способен? – От мучительного выражения его лица сердце у меня разрывалось. – Я готов убить, защищая тебя. Ты рада? Я поглядела на него в упор: Нет. Я думала, что буду рада, а оказалось – нет. У меня были те же чувства, что у Рафаэля. Я готова была убить ради Ричарда. Убить, только чтобы не было этой муки у него в глазах. Я вложила пистолет в кобуру и протянула Ричарду руку. У него глаза раскрылись шире – он понял смысл жеста. Взяв меня за руку, Ричард помог мне встать и повел меня к своим ждущим волкам. Я попятилась, цепляясь за его руку. Я сказал, что убью ради тебя, Анита. – Голос его был нежен и резок одновременно. – Ты мне веришь или нет? В его глазах стояла бесконечная печаль, будто погибло что-то, что он поддерживал в себе годами. Я поверила его взгляду. Чтобы защитить меня, он пойдет на убийство, и это решение дорого ему стоило. Вервольфы сомкнулись вокруг нас. Точнее сказать, сползлись, но это слово не передает их движений. Ползание не бывает грациозно или чувственно, но это – было. Эти люди двигались, будто у них были мышцы там, где у обычных людей их нет. Они окружили нас, смотрели на нас снизу вверх. Когда я глядела им в глаза, они все отворачивались – все, кроме Сильвии. Она выдерживала мой взгляд. Это был вызов, но я не знала, что я должна делать. Меня коснулась чья-то рука, и я дернулась. Только рука Ричарда не дала мне полезть за пистолетом. Держа обе мои руки в своих, он притянул меня к себе почти вплотную, глядя мне в глаза и не отводя взгляда. Он не боялся. Я попыталась расслабить мышцы, но без успеха. Это моя лупа. Запомните ее кожу, запомните ее запах. Она проливала нашу кровь и проливала кровь за нас. Она – защитник тех, кто слабее ее. Она убьет ради нас, если мы попросим. Она – ваша альфа. Сильвия и Нил встали и вышли из круга. Они стояли, глядя на меня, на Ричарда. Остальные смотрели, что будет дальше. Мне она не доминант, – сказала Сильвия. Она даже не из наших, – сказал Нил. – Я не склонюсь перед ней. Я могу ее разорвать одной рукой. – Он мотнул головой. – Мне она не альфа. Что тут творится, Ричард? – спросила я. Я хотел ввести тебя в стаю без заражения. Зачем? – спросила я. Если ты собираешься защищать Стивена, то ты заслуживаешь защиты стаи. Если ты будешь рисковать ради нас, ты заслуживаешь нашей защиты. Не хочу тебя обидеть, Ричард, но пока что твоя защита не произвела на меня особого впечатления. Я еще не успела договорить, как пожалела, что сказала. Ричард вздрогнул, как от удара по лицу. Ты этой ночью сделала Райну своим личным врагом. Ты себе не представляешь, насколько она опасна. Я хотел, чтобы все тебя защитили, если что-нибудь со мной случится. Я посмотрела ему в лицо: Если Маркус на тебя набросится, ты его убьешь? Не будешь больше рефлексировать? – Я тронула его за руку, всматриваясь в лицо. – Ответь, Ричард. Он, в конце концов, кивнул: Я не дам ему себя убить. Ты убьешь его. Обещай мне. У него напряглись скулы, заходили желваки. Обещаю. Ну, аллилуйя! – выдохнула Сильвия и поглядела на меня. – Я снимаю свой вызов. Мне ты не доминант, но ты вполне можешь быть его самкой-альфа.Ты на него хорошо влияешь. – Она вошла в круг, но не встала на колени. – Брось это, Нил, иди сюда. Он мотнул головой. Нет, она не из наших. И не может быть. Я не признаю ее за альфу. Теперь тебе надо только доказать Нилу, что ты серьезно, – сказала Сильвия. – Достаточно чуть его потрепать. И как я могу его потрепать, если он вполне переживет наезд тяжелого грузовика? Она пожала плечами. Прости, – сказал Ричард. – Я не думал, что кто-нибудь бросит тебе вызов. Ты всегда думаешь обо всех лучшее, Ричард. Одно из самых твоих привлекательных качеств и самая большая слабость. Не принимай вызова, Анита. И что тогда? Тогда вопрос закрыт. Ты не станешь членом стаи, но они будут защищать тебя от Райны по моему приказу. Это немногим хуже. Я тебе говорила: не хочу, чтобы кто бы то ни было ради меня лез под пулю. А один на один с ликантропом я драться не буду. Спасибо, но я оставлю себе пистолет. Позвонили в дверь. Наверное, Эдуард, черт бы его побрал. Я оглядела группу – хоть они и в людском виде, Эдуард поймет, кто они. Монстров – по крайней мере, живых – он чует лучше меня. Если вы тут чуть снизите тон, я открою дверь. Эдуард? – спросил Ричард. Наверное. Он оглядел группу: Всем встать. К нам еще один обыкновенный. Они медленно, почти неохотно, поднялись. Казалось, что они пьяны – как будто хлеставшая по комнате сила на них подействовала больше, чем на меня. Я пошла к двери и прошла уже полпути, когда Ричард крикнул: Нет! Я упала наземь, перекатилась, и надо мной просвистел ветер – это Нил пролетел сверху. Если бы он хоть чуть-чуть умел драться, он бы меня пригвоздил. Неудачный бросок вывел его из равновесия, и я подсечкой сбросила его на пол, но он вскочил, будто на пружинах, пока я еще не успела встать сама. Просто потрясающе. Оставь, Нил! – сказала Сильвия. Она не отклонила вызов. Это мое право. Я подалась назад, все еще сидя на полу, не очень понимая, что делать. Если бы я встала, за спиной у меня оказалось бы венецианское окно с задвинутыми шторами. Только я не была уверена, что стоит вставать. Быстро скажите мне правила! До первой крови, – сказала Сильвия. – Только в человеческом виде. Если начнет перекидываться, можешь его застрелить, – сказал Ричард. Согласна, – произнесла Сильвия, и остальные одобрительно зашумели. Лучше не придумаешь. Нил прыгнул на меня, полностью оторвавшись от земли, вытянув руки. Я припала на колено, схватила его за куртку и перекатилась на спину, чтобы набранная им инерция понесла нас обоих. Сунув обе ноги ему в живот, я толкнула изо всех сил, и он пролетел надо мной по красивой дуге. Просто как картинка броска «томое-наге» из учебника. Он пролетел сквозь окно, прихватив с собой шторы. Я, продолжая движение, перевернулась и встала на ноги, глядя в зияющее окно. На ковре внутри и во дворе снаружи блестели осколки стекла. Из-за штор вылез Нил, кровоточа порезами на лице. Эдуард стоял в боевой стойке, наведя пистолет на Нила, который пытался распутаться со шторой. Не стреляй, – сказала я. – Кажется, бой окончен. Нил встал, ногами отбросив штору. Я тебя убью! Я навела на него «файрстар». Вряд ли. Рядом со мной встал Ричард: Она пустила первую кровь, Нил. Бой окочен, разве что ты хочешь драться и со мной. И со мной, – сказала Сильвия, становясь рядом с Ричардом. Вся стая выстроилась за нами, только Стивен свернулся у моих ног. Она член стаи, – сказала Сильвия. – Хочешь драться с одним из нас – будешь драться со всеми. Эдуард поглядел на меня, приподняв бровь: Что это все значит, Анита? Кажется, меня приняли в стаю, – ответила я. Нил поглядел на меня сердито. Ну, Нил? – сказала ему Сильвия. Нил встал на колени, на штору и битое стекло. Порезы на лице уже начали заживать. Стекло – это не серебро и не когти другого монстра, и потому заживление шло с волшебной скоростью. Ты доминант. Ты альфа. – Слова будто клещами вытягивали из его глотки. – Только если бы не окно, ты бы нипочем не пустила мне кровь. Как ты думаешь, Нил, зачем я встала перед ним? Он прищурился: Ты нарочно это задумала? Я кивнула и направила ствол пистолета вверх. Я тебе не хорошенькая дурочка. Ричард взял меня за левую руку и чуть стиснул: Победа самая что ни на есть честная. Я убрала пистолет. Эдуард покачал головой, улыбнулся, но пистолет не убрал, только ни в кого не целился. Ты единственный человек, ведущий более интересную жизнь, чем я, – сказал он. Джейсон хлопнул меня по спине: Завтра вечером возьмем тебя гоняться за оленями. Я думала, вы гоняетесь за автомобилями, – сказала я. Он осклабился: А что за кайф? У автомобилей кровь не идет. Я улыбнулась – и остановилась. Глаза у него были невинные, как весеннее небо, и такие же радостные, и, глядя в них, я вдруг засомневалась, шутит он или нет. Чуть было не спросила, но не стала. Что-то у меня пропало любопытство.12
Эдуард был ростом пять футов восемь дюймов, светлые волосы пострижены очень коротко, блондинистый, синеглазый. Да, еще он был опаснее всех, кого я знала просто олицетворение породы БАСП – живых и мертвых. Собрание ликантропов его чертовски заинтересовало. Группа вскоре разошлась, в основном потому, что повестка дня была исчерпана. Целью собрания было в основном сделать последнее усилие убедить Ричарда не держаться так за свои моральные принципы и убить кого-нибудь. А если нет, то хотя бы выбрать лупу, которая будет за него убивать. Так что мы тут подстрелили одним выстрелом двух зайцев – каламбур невольный. Но я очень хорошо понимала, что с Нилом мне просто повезло. Если бы он хоть чуть-чуть владел каким-нибудь боевым искусством, хоть как-то умел драться, он бы сделал меня как хотел. Ричард загородил разбитое окно доской и позвонил в стекольную мастерскую, где согласились за заоблачный гонорар приехать и заменить стекло немедленно. Я предложила заплатить за ущерб, раз я его нанесла. Эдуард, Ричард и я сидели вокруг кухонного стола. Мы с Эдуардом пили кофе, Ричард пил чай. Один из самых серьезных его недостатков – он не любит кофе. А я не могу доверять мужчине, который кофе не пьет. Что ты выяснил? – спросила я. Не слишком много. – Эдуард чуть мотнул головой и сделал глоток. – Контракт снова принят. Даже учитывая срок? – спросила я. Он кивнул. А когда истекают двадцать четыре часа? – спросила я. Скажем, в два пополуночи. Я получил предложение в час ночи, но для безопасности добавим еще час. Для безопасности, – повторил Ричард. Я думаю, это была ирония. Чего это ты? – спросила я. Я в этой комнате один, кто беспокоится? Ричард, от паники толку не будет. Он встал, выплеснул остатки из кружки в раковину, машинально вымыл кружку. Потом повернулся, прислонясь задом к ящикам, сложив руки на груди. Нужна ясная голова, чтобы составить план? Ага. Он глядел на нас в упор и думал о чем-то серьезном. Наконец он сказал. Не понимаю я, как вы можете быть спокойными. Меня потрясает, как это кто-то поставил контракт на Аниту. А вас обоих – нет. Мы с Эдуардом переглянулись. Мы понимали друг друга полностью, и я знала, что Ричарду я этого объяснить не смогу. Я даже не знала, могу ли я объяснить это самой себе. Я до сих пор жива лишь потому, что реагирую не так, как другие. И еще потому, что делаешь такие вещи, на которые другие не согласны. И это тоже, – согласилась я. Лицо у Ричарда было очень серьезно, как у ребенка, который спрашивает о чем-то жизненно важном. Позвольте мне один дурацкий вопрос, а потом я заткнусь. Давай, – пожала плечами я. Анита говорит, что не наслаждается убийством. Что ничего не чувствует, убивая. До меня дошло, что вопрос к Эдуарду. И я не знала, как пойдет дело дальше. А ты наслаждаешься убийством? Эдуард сидел спокойно-спокойно, безмятежно попивая кофе. Синие глаза были равнодушны и непроницаемы, как у вампира, и в некотором смысле он был так же мертв. Я впервые задумалась, не бывает ли и у меня таких глаз. А почему тебя это заинтересовало? Я согласился убить Маркуса, – сказал Ричард. – А я никогда никого не убивал. Эдуард поднял на него взгляд, отставил кружку и посмотрел прямо в глаза Ричарду. Да. Да, ты наслаждаешься убийством? – уточнил Ричард. Эдуард кивнул. Ричард ждал объяснений – это было написано на его лице. Он тебе ответил, Ричард. Но чем он наслаждается – ощущением убийства? Это физическое чувство? Или радость приходит, когда обдумываешь убийство? Эдуард взял кружку со стола. Ричард, вечер вопросов и ответов закончен, – сказала я. На лице Ричарда обозначилось смешанное чувство упрямства и детской обиды. Но «да» ничего мне не говорит. Когда убьешь Маркуса, – сказал Эдуард, – можешь задать этот вопрос еще раз. И ты ответишь? Кивок Эдуарда был еле заметен. Впервые за все время я поняла, что Эдуарду Ричард нравится. Не как друг, может быть, но он не считает проведенное с Ричардом время полностью бесполезным. Ричард долго смотрел в лицо Эдуарда, потом мотнул головой. О’кей. – Он сел. – Вопросов больше нет. Какой у нас план? Я улыбнулась: Не дать киллеру меня убрать. Это и весь план? – спросил Ричард. И убрать парня с деньгами, – добавил Эдуард. – Пока предлагаются деньги, Анита в опасности. Есть идеи, как этого добиться? – спросил Ричард. Эдуард кивнул и допил кофе, опрокинув кружку. Потом подошел к столу и налил себе еще, как дома, и сел. Добрый старина Эдуард – везде он чувствует себя непринужденно. Я ждала молча, наблюдая за ним. Когда он сочтет нужным, он нам расскажет, и не раньше. Ричард просто подпрыгивал на месте. Так как? – спросил он, не выдержав. Эдуард улыбнулся – то ли Ричарду, то ли вечной музыке, слышной только ему. Тому ритму, который давал ему спокойствие и позволял остаться в живых. Убийца может сегодня явиться сюда, и мы примем меры. Стадо оборотней – это было прекрасно. Я бы и сам отложил попытку, пока они не уберутся. Я огляделась, и у меня засвербило между лопатками. Ты думаешь, мы сейчас в опасности? Может быть. – Он, кажется, не очень тревожился. – Но я думаю, тебя попытаются убрать вечером на свидании с Мастером города. Откуда ты знаешь, что у меня сегодня свидание? Эдуард только улыбнулся. Я знаю, что Мастер города ведет сегодня Истребительницу на открытие своего танцевального клуба, «Данс макабр». Я знаю, что тебя привезут в лимузине. Я этого даже не знала. Он пожал плечами: Это нетрудно было выяснить, Анита. Я собиралась отменить сегодня свидание и спрятаться. Если ты останешься здесь, убийца почти наверняка придет сюда. Ах вот как. – Я посмотрела на Ричарда. Я могу сам справиться, – сказал Ричард. Ты можешь убить человека? – спросила я. Он мигнул недоуменно: То есть? Если кто-то нападет на тебя с пистолетом, ты можешь его убить? Я же сказал, что убью ради твоей защиты. Я не об этом спрашивала, Ричард, и ты это знаешь. Он встал и заходил по кухне кругами. Обычные боеприпасы меня не убьют. Серебряную пулю ты не распознаешь, пока не будет слишком поздно, – сказала я. Он обхватил себя за плечи, потом встрепал свои длинные волосы, повернулся ко мне. Если решишь, что начнешь убивать, потом остановиться уже нельзя? – спросил он. Нельзя, – ответила я. Не знаю, могу ли я убить человека. Спасибо за честность, – сказала я. Но это значит, что ты потащишь убийцу в клуб, набитый народом? Ты всех их подвергнешь опасности, только чтобы мне ничего не грозило? Я кого угодно подвергну опасности, чтобы тебе ничего не грозило. Эдуард чуть слышно хмыкнул, почти засмеялся, и отпил кофе. На приятном лице ничего нельзя было прочесть. Вот почему я и хочу, чтобы Ричарда не было на линии огня. Ты так будешь за него волноваться, что станешь неосторожной. Но все эти люди – ты же подвергнешь их опасности, – не отступал Ричард. Эдуард поглядел на меня, но вслух не произнес, что об этом думает, и спасибо ему за это. Наверное, у Эдуарда на этот счет тоже есть план, Ричард. Я полагаю, нападение будет совершено по дороге из клуба домой. Зачем работать в гуще толпы, если можно этого не делать? Сунуть в лимузин бомбу или подстеречь тебя на пути домой, одну. Ты бы так и поступил? – спросил Ричард. Эдуард поглядел на него, чуть задержал взгляд, потом ответил: Наверное. Не бомбу, но подстерег бы лимузин. А почему не бомбу? – спросил Ричард. Я не спрашивала, потому что знала ответ. Эдуард покосился на меня, я пожала плечами. Потому что я люблю работать плотно и с личным участием. Бомба исключает личный риск. Ричард смотрел на него, изучая его лицо. Потом сказал: Спасибо, что ответил на мой вопрос. Эдуард вежливо наклонил голову. Ричард у нас обоих набрал несколько очков, но я знала, что он питает иллюзии. Если Эдуард к нему расположен, Ричард может думать, что Эдуард его не убьет. Я знала Эдуарда лучше. Если потребует ситуация, он пристрелит кого угодно. Допустим, ты прав, – сказала я. – Я поеду на свидание, и пусть киллер сделает ход. Что потом? Потом мы его уберем. Постойте, – перебил Ричард. – Вы ставите на то, что вы можете опередить профессионального убийцу и доберетесь до него раньше, чем он до Аниты. Мы кивнули. А если он окажется быстрее вас? Эдуард посмотрел на Ричарда так, будто тот сказал, что солнце завтра не взойдет. Эдуард будет быстрее, – сказала я. И ты готова поручиться за это головой? Я и ручаюсь за это головой, – ответила я. Ричард чуть побледнел. Да, так оно и есть. – Он кивнул. – Что я могу сделать, чтобы вам помочь? Ты слышал, что говорил Эдуард, – сказала я. – Ты останешься здесь. Ричард покачал головой. Слышал, но в толпе даже супермену не помешает несколько лишних глаз и ушей. Стая поможет тебе прикрыть спину. И ты спокойно подвергаешь их опасности? Ты говорила, что готова рискнуть кем угодно, чтобы избавить от опасности меня. У меня чувство такое же. Если они вызовутся добровольно, одно дело, но я не хочу, чтобы они шли по приказу. Телохранитель поневоле – плохой телохранитель. Ричард рассмеялся: До чего практично! А я на минутку подумал, что ты действительно тревожишься за моих волков. Практичность сохраняет мне жизнь, Ричард, а сентиментальность на это не способна. Несколько дополнительных наблюдателей развязали бы мне руки, – сказал Эдуард. Я вытаращила глаза: Ты доверишь монстрам прикрывать мне спину? Монстры, – улыбнулся Эдуард, и довольно неприятно, – отличное пушечное мясо. Они не пушечное мясо, – возразил Ричард. Все мы – пушечное мясо, – сказал Эдуард. – В конечном счете. Если бы я полагала, что подвергаю опасности посторонних, я бы не поехала в клуб, Ричард. Ты это знаешь. Он посмотрел на меня, кивнул: Знаю. Эдуард как-то странно хмыкнул. Хм, посторонних. – И покачал головой, улыбаясь. – Давай будем одеваться, – сказал он. – Я тебе принес несколько новых игрушек для сегодняшнего вечера. Опасных игрушек? – спросила я. А бывают другие? Мы переглянулись, широко улыбаясь. Вам это нравится! – сказал Ричард почти что тоном обвинителя. Если бы нам это не нравилось, мы бы оба занимались чем-нибудь другим. Анита не убивает за деньги, а ты – убиваешь. На моих глазах лицо Эдуарда изменилось. Веселье исчезло с его лица, как исчезает за облаками солнце, и глаза стали безжалостными и пустыми. Ты, влюбленный, думай что хочешь, но Анита могла бы выбрать себе другую работу, безвредную. Она этого не сделала – значит тому есть причина. Она не такая, как ты. Эдуард глянул на меня теми же пустыми глазами. Ближе к этому, чем была раньше. – Голос был тихий, почти равнодушный, но у меня от него мурашки по коже побежали. Глядя в эти глаза, я впервые за долгое время задумалась, чем же мне пришлось пожертвовать, чтобы научиться спускать курок. Тем же, чем пожертвовал в себе Эдуард, чтобы научиться так легко убивать? А может ли Ричард это сделать? Может ли он, когда на нем нет меха, убить кого-нибудь? Некоторые не могут, и ничего стыдного в этом нет. Но если Ричард отступит, он погиб. Не сегодня, не завтра, но обязательно погибнет, поскольку Маркус об этом позаботится. Ричард дважды победил Маркуса и не стал его убивать. Сомнительно, чтобы Маркус предоставил ему третий шанс. Они сегодня ночью взяли Стивена именно потому, что знали, как поступит Ричард. Не было бы меня с ним, он бы уже был мертв. А, блин! Сейчас мне надо было всего лишь убить киллера до того, как он убьет меня. Поверить Ричарду, что он не даст Маркусу себя убить. Погодите-ка, еще что-то было... ах да, решить, собираюсь ли спать с Ричардом и если да, что это будет значить для Жан-Клода и для меня. Бывают дни, когда моя жизнь сложна даже для меня самой.13
Найти парадную одежду, в которой можно спрятать пистолет, – это озвереть можно. Я даже не собиралась брать пистолет на свидание с Жан-Клодом, но это было еще до убийцы. Сейчас я не собиралась выходить без него. Знала бы я, что мне сегодня будет нужен пистолет, я бы надела вчера черное платьице, а брючный костюм поберегла бы до сегодня. Но кто мог знать? Кроме джинсов, я прихватила с собой только вышеупомянутое платье. Небольшое такое, черное, и на нем достаточно бретелек, чтобы позволить себе лифчик – если аккуратно. На всякий случай я купила черный лифчик, а то запихивать бретельки белого лифчика под черное платье – работа ювелирная. Жакет был из черного бархата, покроя болеро, до талии. Ворот и подол с черной бисерной оторочкой. Сейчас жакет висел на дверной ручке шкафа Ричарда. Сам Ричард сидел на кровати с несчастным видом, глядя, как я наношу последние штрихи помадой. Я наклонилась вперед, разглядывая себя в зеркале. Юбка была достаточно короткой, чтобы я решила поддеть под нее черную комбинацию – не ради белья, а чтобы пустить поверх колготок, так что получался ансамбль. Ронни всегда говорила, что я всегда хоть раз за вечер слишком сильно наклонюсь, и она была права. Так что, если даже я забудусь, эта комбинашка закроет больше, чем почти любой купальный костюм. Сама я ни за что не купила бы себе такое короткое. Ронни на меня дурно повлияла. Но если бы она знала, что я надену это на свидание с Жан-Клодом, она выбрала бы что-нибудь другое. Жан-Клода она иначе не называла, как «клыкастый» или еще похуже. Ей нравился Ричард. Красивое платье, – сказал Ричард. Спасибо. Я повертелась перед зеркалом, проверяя, как сидит юбка. Она была достаточно широкой, чтобы развеваться при повороте. Черные ножны на предплечьях вполне подходили к платью по цвету, а ножи вносили приятный серебряный блеск. И еще ножны на запястье почти закрывали шрамы – был виден только холмик рубцовой ткани на левом локтевом сгибе. Когда-то вампир разорвал мне руку, и тот же вампир перекусил ключицу. Меня эти шрамы не смущали, но всегда, когда я, бывало, куда-нибудь выберусь и наслаждаюсь жизнью, кто-нибудь да уставится и быстро отвернется, встретив мой взгляд. Не в том дело, что эти шрамы были такие уж уродливые. Но они говорили о страшной боли и чем-то необычном. Они говорили, что я бывала там, где мало кто бывал из живущих, и выжила. Так что ладно, пусть глазеют. Черные ремни, держащие ножны нового ножа вдоль спины, чуть выступали над плечами, но больше поперек спины. Рукоять была скрыта под волосами, но я жакет снимать не собираюсь. А почему ты этого вчера не надела? – спросил Ричард. Мне тогда казалось, что брюки лучше. Он посмотрел на меня, больше на тело, чем в лицо, и покачал головой: Для свидания с тем, с кем не собираешься спать, наряд чересчур уж соблазнительный. Я вообще не хотела показывать Ричарду это платье, и уж тем более в тот вечер, когда иду на свидание к Жан-Клоду. Даже не знала, что сказать. Но попыталась. С Жан-Клодом я доверяю себе больше, чем с тобой, потому для него надеваю короткую юбку, а для тебя – нет. Это была правда. То есть для меня ты не надеваешь соблазнительный наряд, поскольку я такой неотразимый? Вроде этого. Если я пальцами проведу по твоей ноге, на что они наткнутся – колготки или подвязки? У него был очень серьезный и уязвленный вид. Когда все на свете летит к чертям, меньше всего я должна была бы волноваться по поводу уязвленных чувств своего кавалера, но вот поди ж ты. Жизнь идет своим чередом, даже если стоишь по пояс в болоте с аллигаторами. Колготки, – ответила я. А Жан-Клод узнает, какие на тебе сегодня чулки? Может спросить, как ты только что. Ты знаешь, что я не это имел в виду. Я вздохнула: Ричард, я не знаю, как облегчить тебе эту ситуацию. Если есть что-то, что может тебя успокоить, – проси. Надо отдать ему должное – он не попросил меня не ходить. Надо думать, ответ ему бы не понравился. Иди сюда, – сказал он и протянул мне руку. Я подошла, и он посадил меня к себе на колени, боком, как Санта Клаус. Обняв меня одной рукой, он положил вторую мне на бедро. Обещай мне, что не будешь с ним спать сегодня. Если из-под кровати может выскочить убийца, я думаю, за это можно ручаться. Не надо шутить, Анита, пожалуйста. Я провела пальцами по его волосам, как расческой. Такой у него был серьезный вид, такой... обиженный. Я так давно говорю ему «нет», Ричард. Зачем тебе волноваться насчет сегодняшней ночи? Платье, – сказал он. Ну да, оно короткое, но... Он повел рукой по моему бедру вверх, и рука исчезла под юбкой, остановившись под самыми кружевами комбинации. Ты надела белье! Боже мой, ты же никогда его раньше не носила! Можно было бы начать объяснять, как тут одно к другому подходит, но почему-то я не думала, что Ричарда это успокоит. О’кей, я не буду с ним спать сегодня. Я это даже и не планировала. Обещай мне, что вернешься и будешь спать со мной. – Он улыбнулся. Я тоже улыбнулась и соскользнула с его колен. Ты сначала должен перекинуться. Я должна увидеть твоего зверя – так ты мне говорил. Я могу перекинуться, когда ты вернешься. А потом ты можешь достаточно быстро вернуться в человеческий вид, чтобы нам был от этого толк? Он улыбнулся: Я достаточно силен, чтобы быть Ульфриком, Анита. В частности, умею менять форму почти когда захочу. Я не впадаю в летаргию после возвращения, как почти все оборотни. Удобно, – заметила я. Он улыбнулся: Возвращайся, и я перекинусь для тебя. Сильвия права – мне пора смириться с тем, кто я такой. В частности, испытав это на мне? Да, пожалуй, – кивнул он. Глядя в его тревожно-серьезные глаза, я понимала, что если он сегодня ради меня перекинется, а я не смогу это выдержать, это что-то разрушит в душе Ричарда. Я от всей души надеялась, что справлюсь. Когда я сегодня вернусь, посмотрю, как ты перекинешься. Он был так мрачен, будто заранее ждал, что я убегу с воплем. Поцелуй меня и выметайся, – сказал он. Я поцеловала его, и он облизал губы. Помада. – Он поцеловал меня снова. – А под помадой – вкус тебя. Гм... – сказала я. Сейчас я на него смотрела, и мне почти хотелось никуда не ехать. Почти. Тут позвонили в дверь, и я вздрогнула, а Ричард и бровью не повел, будто услышал звонок раньше меня. Береги себя. Хотел бы я быть рядом. Там будет полно репортеров, – объяснила я. – Не надо, чтобы тебя сняли с шайкой монстров. Это может уничтожить твое прикрытие. Я бы сам его уничтожил, лишь бы тебе ничего не грозило. Он очень любил преподавать, но я ему поверила. Ради меня он готов был раскрыться. Спасибо, но Эдуард был прав. Я бы слишком волновалась за тебя, а тогда не могла бы как надо следить за собой. А о Жан-Клоде ты не волнуешься? Я пожала плечами: Он может сам о себе позаботиться. К тому же он и так мертв. Ричард покачал головой: Ты в это больше не веришь. Нет, Ричард, он мертвец, и я это знаю. То, что поддерживает в нем жизнь, – это какая-то форма некромантии, отличающаяся от моей силы, но все равно это магия. Ты это говоришь, но сердцем в это не веришь. Я снова пожала плечами: Верю или не верю, а это правда. В дверь постучали, и голос Эдуарда сказал: Прибыл твой кавалер. Иду! Ну вот, теперь снова помадой мазаться. Ричард потер губы и отнял пальцы с алыми пятнами. По крайней мере, я буду знать, целовалась ли ты с ним. Эта штука на его белой рубашке будет заметна, как кровь. Я не стала спорить. Жан-Клод всегда одевался в черное и в белое. Только однажды я видела на нем не белую рубашку – она была черной. Я снова подмазала губы и положила помаду в сумочку. Она была слишком мала даже для «файрстара». Был у меня «дерринджер», но он имеет смысл только при стрельбе почти в упор. Профессиональный убийца вряд ли даст мне шанс подойти так близко. Решение предложил Эдуард. Он одолжил мне «сикамп», полуавтоматический, тридцать второго калибра. Он почти того же размера, что и маленький двадцатипятикалиберный, только чуть шире моей руки, а рука у меня маленькая. Я захотела иметь такой, Эдуард сообщил, что ему пришлось ждать этого пистолета почти год – он был сделан на заказ, а то бы он мне его подарил. Ладно, закажу себе такой сама – если останусь в живых. А если нет, вообще уже ничего заказывать не буду. Я заставила себя об этом не думать, сосредоточилась на одевании, укладывании пистолета на место, Ричарде, на чем угодно, только не на том, что собираюсь быть живцом в ловле убийцы, достаточно квалифицированного, чтобы зарабатывать по полмиллиона за раз. И я должна была довериться Эдуарду, чтобы остаться в живых. Потому что Эдуард остановил бы лимузин и стрелял бы лишь тогда, когда убедился бы, что это именно я, а большинство других так делать не станут. Профессионалы предпочитают работать с приличного и безопасного расстояния. Снайперская винтовка берет за несколько ярдов или даже миль, и тут ни я, ни даже Эдуард ничего не могли поделать. О взрывчатых веществах я не знала ничего и насчет бомб должна была полностью довериться Эдуарду. Я вручала свою жизнь Эдуарду, доверялась ему, как никому и никогда, и это уже было страшновато. Я снова проверила сумочку: удостоверение, помада, деньги, пистолет. Обычно я еще прихватывала с собой расческу, но для нее не было места. Проживу один вечер с растрепанными волосами. При этой мысли я последний раз проверила в зеркале прическу и пригладила волосы. Надо признать, выглядели они великолепно. Они украшают меня более всего, и с ними даже Ронни мало что может сделать. Вьются они от природы. Я даже сегодня просто плеснула на них лак после душа и дала высохнуть. Однажды в Калифорнии одна женщина очень на меня рассердилась, когда я не сказала ей, где мне завивают волосы. Так и не поверила, что они вьются сами. Сумку я перекинула через плечо, так что тонкая лямка пролегла через грудь. Она сливалась с чернотой платья и почти не была заметна, но сумочка держалась на ребрах, чуть ниже, чем наплечная кобура. Я несколько раз попробовала выхватить пистолет, и получилось неплохо. Не так хорошо, как из кобуры, но кобура – это все-таки кобура. Накинув жакет, я посмотрела на себя в зеркало надцатый уже раз. Не было видно ни ножей, ни пистолета. Отлично. Последним я надела крест и проверила, хорошо ли он скрыт платьем, потом чуть прикрыла его маскировочной лентой. Таким образом, я оставляла при себе крест, но он не вываливался из платья и не светил на Жан-Клода. Потом я снова схватила щетку для волос и положила, не воспользовавшись. Я что-то застревала. Не то чтобы я боялась убийцы, нет, я боялась минуты, когда сегодня ночью встретятся Жан-Клод и Ричард. Я не знала, как они друг на друга отреагируют, а настроения участвовать в конфликте эмоций у меня не было. Оно вообще у меня редко бывает. Глубоко вдохнув, я пошла к двери, Ричард за мной. Это был его дом, и я не могла попросить его спрятаться в спальне. Жан-Клод стоял возле телевизора, разглядывая полки с кассетами, будто читая заглавия. Он был высок и строен, хотя и не так строен, как Ричард. Одет он был в черные брюки и черный короткий пиджак до талии, почти как мой собственный. На ногах у него были высокие кожаные сапоги, и голенища удерживались серебряными пряжками. Черные волосы рассыпались по плечам и были длиннее, чем когда мы познакомились. Он, наконец, повернулся, будто раньше не знал, что мы стоим у него за спиной. Я невольно ахнула. Сорочка у него была красная – чисто алый цвет, пылающий из-под раскрытого пиджака. Воротник у нее был высокий, закрепленный тремя антикварными агатовыми пуговицами. Ниже воротника сорочка была раскрыта, и виднелся большой овал кожи. Шрам крестообразного ожога был выставлен в красной овальной раме будто на обозрение. Участок голой кожи кончался над самыми брюками, где сорочка была в них заправлена. Ткань сорочки на бледной коже смотрелась великолепно, и эти черные волнистые волосы, эти глаза цвета полночного неба... Шикарно, просто сногсшибательно. Вы всегда точно выбираете слова, ma petite, – улыбнулся он, скользнул по ковру в этих мягких сапогах, и я поймала себя на том, что хочу, чтобы он снял пиджак. Хотелось посмотреть, как эти черные полосы рассыплются по сорочке, черное на красном. Я знала, что это будет восхитительно. Ричард встал сзади. Он не касался меня, но я чувствовала, что он там, – это теплое и недовольное присутствие у меня за спиной. Жан-Клод смотрелся рекламной картинкой «Эротические сны, инкорпорейтед». Тут любую ревность можно понять. Жан-Клод встал передо мной так близко, что можно было бы дотронуться. Я стояла между ними двумя, и символичность этой мизансцены никто из нас не пропустил. А где Эдуард? – удалось спросить мне, и мой голос прозвучал почти нормально. Молодец я. Он проверяет автомобиль. Насколько я понимаю, ищет зажигательные средства, – чуть улыбнулся Жан-Клод. У меня свело живот. Кто-то действительно хочет моей смерти сегодня в полночь. Эдуард ищет бомбы в машине. Даже мне это не казалось до конца реальным. Что с вами, ma petite? – спросил Жан-Клод, беря меня за руку. – У вас рука холодная. Интересная претензия с твоей стороны, – заметил Ричард. Жан-Клод поглядел на Ричарда поверх моего плеча. Не претензия, а наблюдение. Рука у него была теплая, и я знала, что это тепло у кого-то украдено. Да, конечно, у желающего поделиться. Охочих доноров для Мастера города всегда предостаточно. И все равно он – труп-кровосос, какой бы он ни был красивый. Но сейчас, глядя на него, я поняла, что каким-то изгибом сознания уже в это не верю. Или мне уже все равно. Черт бы побрал. Он медленно поднес мою руку к губам, глядя не на меня, а на Ричарда. Я отняла руку, и он поглядел на меня. Если хотите поцеловать мне руку – пожалуйста, но не надо делать это лишь для того, чтобы позлить Ричарда. Примите мои извинения, ma petite. Вы абсолютно правы. – Он поглядел поверх меня на Ричарда. – И вы примите мои извинения, мсье Зееман. Мы все в несколько... щекотливой ситуации. Было бы легкомысленно усугублять ее ребячеством. Мне не надо было смотреть в лицо Ричарда, чтобы знать, что он хмурится. Вошел Эдуард и разрядил обстановку. Можно было заткнуться и уехать – я надеюсь. Машина чиста, – сказал он. Приятно слышать, – ответила я. Эдуард оделся для вечера. Черное кожаное пальто до лодыжек будто жило своей жизнью, когда он двигался, и обвисало тяжестью в неожиданных местах. Эдуард показал мне кое-какие из своих игрушек, рассованных там и сям. Я знала, что в стоячем воротнике его рубашки скрыта гаррота. Это уже было чуть слишком даже для меня. Он мельком глянул на двоих мужчин моей жизни, но сказал только: Я поеду за лимузином. Ты меня сегодня не высматривай, Анита. Я там буду, но не хочу предупреждать киллера, что у тебя телохранитель. Второй телохранитель, – сказал Жан-Клод. – Ваш, как вы его называете, киллер будет знать, что я рядом с ней. Эдуард кивнул: Да, если они нападут на лимузин, вы в нем будете. Им придется предусмотреть ликвидацию вас обоих, а это означает серьезную огневую мощь. То есть я одновременно и сдерживающий фактор, и приглашение поднять ставки? – спросил Жан-Клод. Эдуард посмотрел на него так, будто вампир наконец-то сделал что-то интересное. Но в глаза ему Эдуард не смотрел. Насколько я знаю, я – единственный человек, который может смотреть в глаза Мастера и не поддаться чарам. Быть некромантом – в этом есть свои преимущества. Именно. Он это произнес так, будто не ожидал, что вампир просечет ситуацию. Но Жан-Клод если чего умел, так это выживать. Не отправиться ли нам тогда, ma petite? Нас ждет открытие клуба. Он плавно повел рукой в сторону выхода, но за руку меня не взял. Посмотрел на Ричарда, на меня и вообще вел себя до ужаса хорошо. Жан-Клод – жуткая заноза, а потому мне не понравилось, когда он стал пай-мальчиком. Я обернулась на Ричарда. Пока. Если я тебя поцелую на прощание, у тебя опять помада размажется. На тебе и без того достаточно помады, Ричард, – сказал Жан-Клод, и я впервые за вечер услышала горячую нотку ревности. Ричард сделал два шага вперед, и напряжение в комнате взлетело до потолка. Я могу снова ее поцеловать, если это тебя обрадует. Прекратите оба, – сказала я. Как вам угодно, – сказал Жан-Клод. – Она моя на весь вечер, и я могу себе позволить быть щедрым. Руки Ричарда сжались в кулаки, первые струйки силы потекли в комнату. Я ухожу, – сказала я и пошла к выходу, не оборачиваясь. Жан-Клод успел меня догнать еще до двери. Он взялся за ручку, но потом выпустил, предоставляя взяться мне. Я все время забываю ваше предубеждение насчет дверей, – улыбнулся он. А я нет, – тихо сказал Ричард. Я обернулась. Ричард стоял в джинсах, в облегающей футболке, с волнистой массой спутанных волос. Если бы я сейчас не уходила, мы бы сели, обнявшись, на диван и стали смотреть один из его любимых фильмов. У нас уже появлялись общие любимые фильмы, песни, пословицы. Может быть, прошлись бы при луне. Он ночью видел почти так же хорошо, как я. Может быть, потом мы бы вернулись к тому, что прервали перед собранием. Жан-Клод переплел свои пальцы с моими, привлекая мое внимание. Я глядела в эти глаза, синие-синие, как небо перед грозой, как морская гладь, под которой лежат камни. Можно было потрогать эти три бусины и проверить, такие ли они древние. Мой взгляд ушел вниз, к бледному овалу груди. Я знала, что крестообразный шрам на ощупь гладкий и бугристый. Я смотрела на Жан-Клода, и у меня дыхание перехватывало. Он был дьявольски красив. Неужто всегда мое тело будет тянуть к нему, как подсолнух к свету? Может быть, но сейчас, стоя рядом и держась за руки, я поняла, что этого мало. У нас с Жан-Клодом мог бы быть блестящий роман, но жизнь я себе представляла только с Ричардом. Любви одной – хватит? Если даже Ричард сможет убить ради того, чтобы остаться в живых, как ему будет мой счет трупов? Жан-Клод принимал меня с потрохами и с пистолетом, но я не принимала его. То, что мы оба смотрим на мир через черные очки, не значит, что мне это нравится. Я вздохнула, и это не был счастливый вздох. Если сейчас я последний раз вижу Ричарда, мне надо было стиснуть его в объятиях и поцеловать так, чтобы он запомнил навеки, но я не могла. Держа за руку Жан-Клода – не могла. Это было бы жестоко по отношению ко всем нам. Пока, Ричард, – сказала я. Будь осторожна. – Очень одиноко прозвучал его голос. Вы с Луи сегодня вечером собирались в кино? – спросила я. Он кивнул: Луи скоро придет. Ну и хорошо. – Я открыла рот еще что-то сказать, но промолчала. Я уходила с Жан-Клодом, и никакие слова этого изменить не могли. Я тебя подожду, – сказал Ричард. Лучше бы не надо. Я знаю. Я вышла – чуть быстрее, чем надо, – к ожидающему лимузину. Он был белый. Ну, какой шик и блеск! – сказала я. Я решил, что черный будет слишком похож на катафалк, – ответил Жан-Клод. Эдуард тоже вышел и закрыл за нами дверь. Я буду на месте, когда буду тебе нужен, Анита. Посмотрев ему в глаза, я ответила: Это я знаю. Он еле заметно улыбнулся. Но ты на всякий случай оглядывайся, что у тебя за спиной. Это я всегда делаю, – улыбнулась я. Он глянул на вампира, стоящего возле открытой дверцы лимузина. Не так хорошо, как я раньше думал. И Эдуард ушел в темноту к своей машине раньше, чем у меня мог сложиться ответ. Но он был прав. В конце концов, монстры меня зацапали. Соблазнить меня – это почти так же хорошо, как убить. Или изувечить.14
Название клуба «Данс макабр» горело красными неоновыми буквами почти восемь футов высотой. Они были выгнуты и наклонены под углом, будто их только что написала чья-то гигантская рука. Располагался клуб в здании старой пивоварни в Приречье, в здании заброшенном и пустующем многие годы. Единственная была соринка в глазу среди безупречно шикарных ресторанов, баров и дансингов, владельцами которых были в основном вампиры. Приречье еще называли Округ или Площадь Крови – последнее не произносилось вслух в приличной вампирской компании. Это прозвище им не нравилось – кто знает почему? Толпа выплескивалась с тротуаров на проезжую часть, становясь все гуще, пока лимузин не был остановлен просто людской массой. Настолько плотной, что я даже заметила полисмена в форме, который пытался заставить людей пропустить машины. Я выглянула через тонированное стекло. А убийца – здесь? Среди этих хорошо одетых и в хорошем настроении людей, ждет момента, чтобы меня убить? Я открыла сумочку и достала «сикамп». Жан-Клод глянул на пистолет: Нервничаете, ma petite? Да. Он поглядел на меня, склонив голову набок: Да, вы действительно нервничаете. Почему один человек-убийца нервирует вас сильнее, чем все противоестественные создания, с которыми вы имели дело? Все остальные, кто хотел меня убить, хотели сделать это по личным причинам. А этот хочет меня убить, потому что для него это бизнес. Просто бизнес. Но почему же это пугает вас сильнее? Вы же будете одинаково мертвы, каковы бы ни были мотивы убийцы? Ну спасибо. Он коснулся моей руки, сжимающей пистолет. Я же просто пытаюсь понять, ma petite, вот и все. Не знаю, почему это меня тревожит, – сказала я. – Тревожит – и все. Я хочу, чтобы у врага было лицо. Если тебя кто-то убьет, это не должно быть просто ради денег. То есть заказное убийство оскорбляет вашу моральную чувствительность? – спросил Жан-Клод. Голос его был вкрадчив, вежлив, даже чуть слишком, будто он смеется про себя. Да, черт побери! И вы при этом дружите с Эдуардом. Я никогда не считала себя последовательной, Жан-Клод. Вы – самый последовательный человек, которого я только знаю, ma petite. Ничего себе последовательность – встречаться с двумя мужчинами! Вы считаете, что невозможность выбора между нами делает вас легкомысленной? При этих словах он чуть наклонился ко мне, погладив рукав моего жакета. Беда была в том, что я почти уже выбрала. Почти ему сказала, но все же не сказала. Во-первых, я не на сто процентов была уверена. Во-вторых, Жан-Клод заставил меня с ним встречаться угрозой. Встречаться, а то он убьет Ричарда. Он хотел иметь шанс отбить меня у Ричарда, то есть встречаться по-настоящему. Как сформулировал он сам, «если Ричарду можно вас целовать, а мне нет, то это нечестно». Предполагалось, что, если я выберу Ричарда, Жан-Клод отойдет в сторону. Я думаю, он был достаточно эгоцентричен, чтобы именно это и иметь в виду. Мастер города не может себе представить, что кто-то не будет им в конце концов покорен. Тем более женщина, имеющая доступ к его прекрасному телу. Он все предлагал этот доступ, я все отказывалась. Если я окончательно выберу Ричарда, он действительно отойдет с поклоном или устроит кровавую баню? Я смотрела в его темно-синие глаза и не знала. Мы были знакомы много лет, встречались много месяцев, но он был для меня загадкой. Я просто не знала, что он сделает. И не хотела нажимать эту кнопку – пока что. О чем вы так серьезно думаете, ma petite? Только не говорите, что о наемном убийце, я вам не поверю. Я не знала, что сказать, и потому покачала головой. Его рука скользнула по моим плечам, он меня обнял. От такой близости его тела что-то затрепетало в животе. Он наклонился, будто хотел меня поцеловать, и я его остановила, упершись тыльной стороной ладони ему в грудь. Поскольку я теперь касалась его кожи, это вряд ли улучшило ситуацию. Вы себя прилично вели всю дорогу, что случилось теперь? Я просто хочу успокоить вас, ma petite. Ага, как же. Он другой рукой обнял меня за талию и повернул к себе. Пистолет был у меня в руке, но казался как-то неуместным. Стрелять в Жан-Клода я не собиралась, и убийца не войдет в запертую дверцу. Такие действия в толпе, да еще и с копами-регулировщиками, были бы скорее наглыми, чем профессиональными. Я завела руку ему за спину, все еще держа пистолет. Если вы меня поцелуете, мне снова придется губы мазать. Он наклонился очень близко и шепнул прямо над моими губами: Это не обязательно. И поцеловал меня в щеку, провел губами между щекой и подбородком, к шее. Я легонько ткнула стволом ему в лицо, отодвигая его туда, где мне видно, что он делает. Глаза у него стали бездонно-синие. Шею не трогать, – сказала я, и вполне всерьез. Только однажды я согласилась дать ему кровь, и это было, когда он умирал. А вообще я телесными жидкостями с Мастером города не обмениваюсь. Он потерся щекой о ствол: У меня на уме было нечто более низкое. И он опустил голову к моей ключице, вылизывая кожу. Я на миг подумала, насколько низко он собирается зайти, потом оттолкнула его. Да нет, вряд ли, – сказала я наполовину со смехом. Вам теперь лучше, ma petite? Я глядела на него секунду, потом рассмеялась. Мне действительно стало лучше. Вы изворотливый сукин сын, вы это знаете? Да, мне говорили. Полиция сумела раздвинуть толпу, и лимузин пошел вперед. Вы это сделали, только чтобы меня подбодрить. Он широко раскрыл глаза: Разве стал бы я делать что-нибудь подобное? Я уставилась на него и почувствовала, как улыбка сползает с моего лица. Я смотрела именно на него, не на предмет самого большого в мире вожделения, а на него, Жан-Клода. Мастер города беспокоится о моих чувствах. Я покачала головой. То ли он становится лучше, то ли я себя обманываю? О чем вы задумались, ma petite? Я качнула головой: Как обычно. Пытаюсь понять степень вашей искренности. Он улыбнулся шире: Я всегда искренен, ma petite, даже когда лгу. Потому-то у вас это так хорошополучается. Он кивнул, почти что поклонился: Совершенно верно. – Жан-Клод глянул вперед. – Нам сейчас выходить в море репортеров, ma petite. Вы не могли бы убрать пистолет? Боюсь, что пресса сочтет его несколько экстравагантным. Пресса? Местные репортеры? Да, местные. Жан-Клод, что вы от меня скрываете? Когда откроется дверь, ma petite, возьмите меня под руку и улыбнитесь, пожалуйста. Я нахмурилась: И что будет? Вы будете представлены миру. Жан-Клод, что у вас на уме? Это не у меня, ma petite. Я не настолько люблю свет славы. Совет вампиров выбрал меня в качестве представителя для прессы. Я знаю, что вам пришлось выйти к местным вампирам из гроба, когда вам последний раз бросали вызов, и вы победили, но не опасно ли это? Я помню, что вы притворялись главной шестеркой некоего таинственного Мастера. Это хранило вас от вызовов извне. Почти все Мастера используют подставную лошадь, ma petite. Это уменьшает число вызовов и людей-убийц. Я все это знаю, так зачем вам выходить на люди? Совет считает, что излишняя келейность дает козыри нашим противникам. Тем из нас, кто годится на корм репортерам, было приказано выйти на свет. Как – на свет? Спрячьте пистолет, ma petite. Сейчас швейцар откроет дверцу, и на нас уставятся телекамеры. Я глянула сердито, но убрала «сикамп» в сумочку. Во что вы меня втравили, Жан-Клод? Улыбайтесь, ma petite, или хотя бы не хмурьтесь. Дверь распахнулась раньше, чем я успела хоть что-то сказать. Ее держал человек в смокинге. Вспышки блицев ослепили, и я знала, что глазам Жан-Клода они куда неприятнее, чем моим. Он, улыбаясь, протягивал мне руку. Если он выдерживает столько света, не мигая, я могу вести себя прилично. Поругаться можно будет потом. Я вышла из машины и была рада, что держусь за руку Жан-Клода. Вспышки замелькали миниатюрными солнцами отовсюду. Толпа подалась вперед, в нас тыкали микрофонами, как кинжалами. Не держи он меня за руку, я бы прыгнула обратно в лимузин. Сейчас я только придвинулась ближе к Жан-Клоду, чтобы удержаться на ногах. Черт побери, куда девались распорядители? Какой-то микрофон чуть не ткнулся мне в рот. Слишком близко завопил женский голос: Каков он в постели? Или это в гробу? Чего? – спросила я. 138 Каков он в постели? Секундная почти тишина, все ждали моего ответа. Я не успела открыть рот и сказать что-нибудь соответствующее, как возник Жан-Клод, изящный и непринужденный, как всегда. Мы не рассказываем о поцелуях, данных и полученных, не так ли, ma petite? Такого сильного французского акцента я никогда еще от него не слышала. Ma petite – это вы так ее называете? – спросил мужской голос. Oui, – ответил Жан-Клод. Я посмотрела на него, а он наклонился, будто целуя меня в щеку, и шепнул: После будете испепелять меня взглядом, ma petite. Сейчас здесь повсюду камеры. Я хотела ему сказать, что мне наплевать, но это было не так. То есть я думала, что мне не наплевать. Я была как кролик, попавший в свет фар. Выскочи сейчас убийца с пистолетом, я бы так и стояла столбом. Эта мысль помогла мне овладеть собой и снова начать думать. Я пыталась разглядеть, что там за прожекторами, микрофонами, диктофонами, видеокамерами. На камерах я разглядела эмблемы, по крайней мере, двух крупных телесетей. Черт возьми. Жан-Клод отбивался от вопросов как профессионал, улыбчивый, изящный – просто обложка журнала, а не вампир. Я улыбнулась, прильнула к нему, встав на цыпочки, прижалась губами к его уху почти вплотную, хоть лизни, зато микрофоны теперь меня не услышат. Это было и кокетливо, и ребячески, но ладно, ничто не совершенно. И я шепнула: Уведите меня отсюда, а то я вытащу пистолет и сама проложу себе дорогу. Он засмеялся, и этот смех как меховая подкладка прошел по моей коже, теплый, щекотный и в чем-то непристойный. Репортеры заохали и заахали. Я подумала, не действует ли смех Жан-Клода в записи или в трансляции. Мысль пугала. Ах вы шаловливая девочка, ma petite! Никогда больше так меня не называйте! – яростно шепнула я. Прошу прощения. Он улыбнулся, помахал рукой и повел меня сквозь толпу репортеров. Два швейцара-вампира пошли помогать нам пробиться. Оба они были крупные, мускулистые, и ни один из них не был мертв давно. У них были розовые щеки и почти живой вид, значит, уже на ком-то сегодня подкормились. Да, но и Жан-Клод тоже. Мне все труднее становилось осуждать монстров. Дверь открылась, мы вошли внутрь. Тишина – это было чудесно. Я повернулась к Жан-Клоду: Как вы смели вот так выставить меня на прессу? Это не подвергло вас опасности, ma petite. А вам не пришло в голову, что, если я выберу Ричарда, а не вас, мне может не захотеться, чтобы все знали, как я встречалась с вампиром? Он чуть улыбнулся: Достаточно хорош, чтобы встречаться, но недостаточно, чтобы объявить об этом публично? Мы ходили куда угодно – от симфоний и до балетов. Я не стыжусь вас. Правда? – Улыбка исчезла, сменившись чем-то другим, если не злостью, то чем-то похожим. – Отчего тогда вы сердитесь, ma petite? Я открыла рот – и закрыла. Дело в том, что я предпочитала не объявлять обо всем этом публично, поскольку, очевидно, никогда не верила, что могу выбрать Жан-Клода. Он – вампир, мертвец. В этот момент мне стало ясно, насколько я все же полна предрассудков. Он был вполне хорош, чтобы встречаться с ним. Держаться за руки, может быть, и немного больше. Но существовал предел, точка, где я всегда сказала бы «стоп», потому что он труп. Красивый труп, но вампир есть вампир. Влюбиться в него по-настоящему невозможно. И секс с ним иметь нельзя – ни коим образом. Одно правило Жан-Клода насчет встреч с обоими ребятами я нарушала все время. Я не давала Жан-Клоду тех шансов, которые давала Ричарду. И теперь, когда все это попало в национальное телевидение, кот вылез из мешка. Меня смутило, что кто-то может подумать, будто я встречаюсь с ним на самом деле. Что будто я неровно дышу к ходячему мертвецу. И мою злость смыло сознание, что я – лицемерка. Не знаю, сколько из этого выразилось у меня на лице, но Жан-Клод склонил голову набок: Мысли витают вокруг вашего лица, ma petite, но что за мысли? Я посмотрела на него прямо. Мысли о том, что я должна перед вами извиниться. Он широко раскрыл глаза. Исторический день. И за что вы хотите извиниться? Я не знала, как сказать это словами. Вы были правы, а я нет. Он приложил пальцы к груди, пародируя крайнюю степень удивления. Вы признаете, что относились ко мне как к некоей постыдной тайне, которую надо прятать. Изгнанной из ваших истинных чувств, пока вы обнимаетесь с Ричардом и его живой плотью. Хватит, – нахмурилась я. – Посмотрим, буду ли я еще за что-нибудь приносить вам извинения. Достаточно будет танца, – сказал он. Я не танцую, вы это знаете. Сегодня – открытие моего танцевального клуба, ma petite. Вы – моя дама. И вы действительно собираетесь отказать мне в одном-единственном танце? В такой формулировке это действительно звучало мелочно. Один танец. Он улыбнулся – порочно, маняще. Так должен был змей улыбаться Еве. Я думаю, у нас хорошо получится танцевать друг с другом, ma petite. Сомневаюсь. Я думаю, у нас друг с другом многое должно получиться хорошо. Вам дай один танец, и вы уже хотите весь набор. Назойливый вы тип. Он чуть поклонился, улыбаясь, сияя глазами. К нам решительно подошла какая-то вампирша. Она была повыше Жан-Клода, то есть не ниже шести футов. Была она светловолосая и синеглазая, и будь ее внешность хоть на йоту более нордической, получилась бы девушка с плаката о превосходстве расы господ. На ней был фиолетово-синий купальник с прорезанными в стратегических точках отверстиями. Она была широкоплечая, мускулистая и при этом умела быть полногрудой. До самых бедер шли высокие сапоги того же цвета. Анита Блейк, это Лив. Позвольте, я угадаю, – сказала я. – Это Жан-Клод выбирал ваш наряд. Лив глянула на меня с высоты своего роста, будто меня можно было одним этим ростом подавить. Я не моргнула глазом, и она улыбнулась: Он у нас босс. Я уставилась на нее и чуть не спросила почему. Ее возраст давил на меня просто физически. Шестьсот лет – вдвое, если не больше, старше Жан-Клода. Так почему босс – он? Ответ я прочитала кожей, он был как холодный ветер. Силы не хватает. Она не была Мастером вампиров, и никакой стаж этого не изменит. На что это ты уставилась? – спросила она, заглянула мне в глаза и покачала головой. – Она действительно иммунна к нашему взгляду. К твоему взгляду, – уточнила я. Она уперлась руками в бедра: И что это должно означать? То, что в тебе соку не хватит меня подавить. Она шагнула вперед: А если я малость соку из тебя выдавлю? Вот этот момент, когда из-за отсутствия кобуры можно погибнуть. Нож я могла выхватить, но если я не хочу, чтобы она подходила близко, это не поможет. Можно сунуть руку в сумочку – мало кто ожидает, что в такой маленькой сумочке есть пистолет. Конечно, если Лив сообразит, что я делаю, она успеет меня опередить. С кобурой я бы попробовала, с сумочкой на ремне и пробовать не стоит. Вампиры все достаточно быстры. Сколько у вас на счету ликвидаций вампиров, Анита? – спросил Жан-Клод. Вопрос меня удивил, а ответ еще больше удивил Лив. Больше двадцати легальных ликвидаций. А сколько всего, ma petite? Не знаю, – ответила я. Вроде бы больше тридцати, но я, честно говоря, уже не помнила. Не помнила, сколько отняла жизней. Плохой признак. Лив из моих, ma petite. При ней вы можете говорить откровенно. Я покачала головой: Никогда не сознавайся в убийствах перед незнакомыми, Жан-Клод. Правило такое. Лив поглядела на меня, и то, что она увидела, ей не понравилось. Значит, это и есть Истребительница. – Она покачала головой. – Маловата что-то... Она обошла меня, рассматривая, как лошадь на ярмарке. Когда она зашла мне за спину, я открыла сумочку, и когда она вернулась на место, пистолет был уже у меня в руке. Я, конечно, могла стрелять и из сумочки, но зачем, если нет необходимости? Лив еще раз покачала головой. Хорошенькая, но не особо впечатляет. – Лив встала позади Жан-Клода, закинув сильные руки ему на плечи, провела ниже и остановилась на талии, гладя пальцами его тело. Она уже начинала меня сильно доставать. Я могу сделать для тебя такое, чего ни один человек не может, Жан-Клод. Ты грубо ведешь себя с Анитой. Второй раз я тебе это повторять не буду. Лив отпустила его и встала между нами. Великого Жан-Клода довела до целомудрия маленькая человечица. Все смеются у тебя за спиной. До целомудрия? – переспросила я. Жан-Клод поглядел на меня и вздохнул. Пока вы не перестанете строить из себя монашенку, ma petite, мне тоже приходится изображать монаха. У меня глаза полезли на лоб, и я ничего с этим не могла сделать. Я знала, что и я, и Ричард имели когда-то роман и с тех пор хранили целомудрие. Но о Жан-Клоде я никогда не думала и не думала, каким образом он удовлетворяет свои потребности. А если бы и думала, то воздержание я исключила бы из рассмотрения. Кажется, я вас удивил, ma petite. Я думала, что каждый, кто так излучает секс, как вы... просто я об этом не думала. Но если бы вы узнали, что я сплю с другой женщиной, живой или мертвой, встречаясь при этом с вами, что бы вы сделали? Бросила бы вас тут же. Вот именно. Лив засмеялась – некрасивым, лающим смехом. Даже твоя человечинка тебе не верит. Жан-Клод повернулся к ней, и глаза его горели сапфировым пламенем. Ты говоришь, что все смеются мне в спину. Она кивнула, все еще смеясь. Но только ты смеешься мне в лицо. Смех оборвался, будто щелкнули выключателем. Она глядела на него. Чуть больше покорности, Лив. Или это вызов моей власти? Она вздрогнула. Нет, я хотела... то есть я не хотела. Он просто смотрел. Тогда не лучше ли тебе попросить у меня прощения? Она упала на одно колено. Вид у нее не был испуганным – или не больше, чем если в обществе допустишь серьезный промах и пытаешься его загладить. Я прошу прощения, Мастер. Я забылась. Да, ты забылась, Лив. Не превращай это в привычку. Лив поднялась с колена, улыбчивая, радостная, прощенная. Только и всего. Политика висела в воздухе густой пеленой. Просто она совсем не выглядит такой опасной, как ты говорил. Анита, – попросил Жан-Клод, – покажите ей, что у вас в руке. Я сдвинула сумочку, показав пистолет. Я бы уже держала в руках твое горло раньше, чем ты наставила бы эту игрушку. Нет, – сказала я, – не вышло бы. Это вызов? – спросила она. Шестьсот лет жизни, с точностью до десяти лет в ту или другую сторону, – сказала я. – Не выбрасывай такое ради минутной рисовки. Откуда ты знаешь мой возраст? Я улыбнулась: Лив, я сегодня действительно не в настроении блефовать. Не испытывай меня. Она смотрела на меня, щуря свои потрясающие глаза. Ты некромант, а не просто подъемщик трупов. Я тебя слышу у себя в голове, почти как другого вампира. – Она повернулась к Жан-Клоду. – А почему я ее раньше не слышала? Ее сила вспыхивает, когда ей угрожают. Это было ново и для меня. Насколько я знала сама, я никакой силы в тот момент не применяла. Но вслух я не стала этого говорить. Не время было задавать глупые вопросы, да и умные тоже. Лив шагнула в сторону, почти испугавшись. Через час открытие, у меня еще много работы. – И она направилась к двери, не сводя с меня глаз. Я смотрела ей вслед, довольная ее реакцией, но не понимая ее. Пойдемте, Анита, – сказал Жан-Клод, – я хочу показать вам мой клуб. Я пошла вслед за ним, по клубу. Старый склад перестроили, выпотрошили, так что осталось три этажа с перилами на каждом ярусе. Главный танцевальный зал был огромный, сияющий, освещенный скрытым светом, лившимся непонятно откуда. С потолка свисали какие-то предметы. Сначала я решила, что это тела, но это были манекены – резиновые куклы в натуральную величину, из тех, что используют в испытаниях автомобилей на разрушение. Некоторые были голыми, некоторые завернуты в целлофан, черную кожу или винил. Была резиновая кукла в металлическом бикини. Они свисали с потолка на цепях разной длины. Фигуры составляли мобиль. Очень необычно, – сказала я. Их создал специально для клуба подающий надежды молодой художник. У него получилось. Я сунула пистолет обратно в сумочку, но закрывать ее не стала. Так его можно было вытащить неожиданно быстро, а к тому же я не могла разгуливать всю ночь с заряженным пистолетом в руке. В конце концов, руку начинает сводить, как бы ни был мал пистолет. Жан-Клод поплыл через танцевальный зал, я за ним. Лив меня испугалась. Почему? Он грациозно обернулся, улыбаясь: Вы же Истребительница. Я покачала головой: Она сказала, что ощущает меня у себя в голове, как другого вампира. Что она имела в виду? Он вздохнул: Ma petite, вы некромант, и ваша сила растет, когда вы ею пользуетесь. Так чем же это могло испугать шестисотлетнего вампира? Вы неумолимы, ma petite. Это одно из моих лучших качеств. Если я отвечу на ваш вопрос, вы будете вместе со мной радоваться моему клубу и будете моей дамой, пока не появится убийца? Спасибо, что напомнили. Вы не забывали. Да, не забывала. Ладно, ответьте на мой вопрос, и я буду изображать вашу даму. Изображать? Бросьте играть словами и ответьте на вопрос. На два вопроса. – Я вспомнила еще один вопрос, на который мне нужен ответ. Он приподнял брови, но кивнул. В фольклоре, в распространенных мифах вампирам приписывают умения, которыми мы не владеем: управлять погодой, перекидываться животными. Считается, что некроманты могут управлять мертвыми всех видов. Управлять? Вы имеете в виду не только подъем зомби? Да, ma petite, не только. И Лив испугалась, что я подчиню ее себе? Нечто вроде этого. Но это нелепо. Я не могу командовать вампирами. И при этих словах я сразу пожалела, что их сказала. Это была неправда. Я однажды подняла вампира. Один раз. И мне хватило этого одного раза. Очевидно, что-то на моем лице выразилось, потому что Жан-Клод тронул меня за щеку. Что случилось, ma petite? Что наполнило ваши глаза таким... ужасом? Я открыла рот и солгала: Если бы я умела командовать вампирами, Серефина не уделала бы меня начисто два месяца назад. На его лице выразилось сочувствие. Она мертва, ma petite, мертва воистину и окончательно – вашими стараниями. Он наклонился ко мне, коснулся губами моего лба, шелковыми мягкими губами, придвинулся ближе, и мне стало легче. От чего дико выросло чувство вины. Да, меня все еще преследовали кошмары о Серефине, и это была правда. Стоило произнести ее имя, и у меня сводило под ложечкой. Из всех вампиров, с которыми мне приходилось иметь дело, она ближе всех была к тому, чтобы мной завладеть. Не убить – это рано или поздно все равно случится. Нет, она чуть не сделала меня вампиром. Она предложила мне нечто куда более драгоценное, чем секс или власть, – она предложила мир. Это была ложь, но ложь бывает разная. Эта была хороша. И почему не сказать Жан-Клоду правду? А потому что не его это собачье дело. А если откровенно, меня пугало то, что я тогда сделала, и я не хотела с этим иметь дела. Не хотела об этом думать. Не хотела знать, каковы логические следствия из возможности поднять вампира в дневные часы. Я очень хорошо умею в упор не видеть того, с чем не хочу иметь дела. Вы дрожите, ma petite. Он отступил, рассматривая мое лицо. Я мотнула головой: За мной охотится убийца, а вы спрашиваете, почему я дрожу. Ma petite, я вас слишком хорошо знаю. Вы дрожите не поэтому. Мне не нравится, что вы меня используете как бабу-ягу для запугивания вампиров. Я не так страшна. Нет, но я поддерживал эту иллюзию. Я отодвинулась: То есть вы говорили другим вампирам, что я могу ими управлять? Намекал изредка. – Он улыбнулся, этакое простое выражение лица, когда понятно, что мысли у него совсем не невинные. А зачем, ради всего святого? Я кое-чему научился от нашего дипломата Ричарда. Он многих волков перетянул на свою сторону, просто пообещав хорошо с ними обращаться и не заставлять их делать того, чего они не хотят. И что? – спросила я. Я приглашал вампиров в свою паству, обещая им не страх и не подавление, а безопасность. Лив, например? Он кивнул. А как вы страхуете себя от дворцового переворота? – спросила я. Есть способы. Например, угрожать им некромантом, – сказала я. Разумеется, – улыбнулся он. Этому не всякий поверит. Я точно не поверю, – сказал новый голос.15
Я повернулась к новому вампиру. Высокий, стройный, кожа цвета свежевыстиранных белых простыней, но под простынями нет движущихся мускулов, простыни не плывут вниз по лестнице и не шагают по комнате с божественным величием. Волосы спадали ниже плеч, даже не рыжие, а красные, почти цвета крови, и на фоне его бледности этот цвет просто кричал. Одет он был в черный плащ-пелерину моды каких-то тысяча семисотых годов, но под ним мелькала худощавая и голая грудь. Тяжелую ткань почти полностью покрывала густая вышивка, такая ярко-зеленая, что просто блестела. Она была под цвет его глаз, зеленых, как у кошки, зеленых, как изумруды. Ниже талии на нем были лайкровые тренировочные штаны в обтяжку, абсолютно не оставлявшие простора воображению. Кушак на талии – как пиратский пояс, черный с зеленой бахромой. Завершали наряд сапоги до колен. Я думала, что знаю в городе всех кровососов, но вот за две минуты встретила уже двух новых. И много сейчас в городе новых вампиров? – спросила я. Есть несколько, – ответил Жан-Клод. – Это Дамиан. Дамиан, это Анита. По-дурацки я себя чувствую в этом наряде, – сказал он. Зато выглядишь блистательно, правда, ma petite? Я кивнула: Блистательно – вполне подходящая формулировка. Жан-Клод обошел своего нового вампира, снимая воображаемые пушинки с его плаща. Вы не одобряете, Анита? Я вздохнула. Это как-то... – Я пожала плечами. – Почему вы всех вокруг себя одеваете так, будто они вышли из сексуальной фантазии с раздутым бюджетом на костюмы? Он засмеялся, и этот звук обернул меня, поглаживая всюду, ниже, чем Жан-Клод когда-либо касался. Прекратите, – сказала я. Вам же нравится, ma petite. Быть может, но все равно прекратите. У Жан-Клода всегда было потрясающее чувство моды, – сказал Дамиан, – а секс всегда был для него любимым хобби. Я не ошибся? Что-то было в его словах такое, от чего они были не комплиментом. Жан-Клод посмотрел ему глаза в глаза. И все же при всем моем фатовстве ты здесь, в моих землях, и просишь моей защиты. Зрачки Дамиана исчезли во вспышке зеленого пламени. Спасибо, что напомнил. Не забывай, кто здесь Мастер, Дамиан, или будешь изгнан. Сам совет вступился за тебя перед твоим прежним Мастером, спас тебя от нее. Она не хотела отдавать тебя. Я говорил в твою пользу и выкупил тебя, потому что я помню, что значит сидеть на цепи. Когда тебя заставляют делать то, чего ты не хочешь. Когда тебя используют и пытают. Дамиан выпрямился, но не отвернулся. Ты хорошо сказал. Я... я благодарен, что я здесь. – Он отвернулся, опустил глаза, и по его телу пробежала дрожь. – Я рад, что освободился от нее. – Когда он поднял глаза, они уже имели нормальный вид. Он сумел выдавить улыбку, которая до глаз, однако, не дошла. – Надеть маскарадный костюм – это не худшее из всего, что мне приходилось делать. В его голосе была скорбь, от которой мне захотелось попросить Жан-Клода разрешить ему переодеться в нормальные штаны, но я не стала. Жан-Клод сейчас ходил по канату. Дамиану было больше пятисот лет. Он не был Мастером, но все равно силы у него было до черта. С Лив и Дамианом Жан-Клод в состоянии справиться, но если их здесь больше, то Мастер он города или не Мастер, а с такой работой в лоб не справиться. Значит, эти маленькие игры господства необходимы. Никто не должен забывать, кто здесь Мастер, потому что стоит им забыть это однажды, и с Жан-Клодом будет покончено. Если бы он меня спросил до того, как раздавать приглашения, я бы ему отсоветовала. Открылась дверь в противоположной стене зала. Черная дверь в черной стене, и она казалась почти волшебной, когда оттуда вышла женщина. Примерно моего роста, каштановые волосы до талии рассыпались по меху манто, доходящего до щиколоток. Еще на ней были ярко-бирюзовые спортивные штаны и спортивный же бюстгальтер. От штанов до лифчика накрест шли лямки, подчеркивая тонкость талии. Черные виниловые сапоги до колен с чашечками, закрывающими колени. Она спустилась по лестнице и пошла к нам свободным раскачивающимся шагом, почти бегом. Вошла она как в свою комнату – а может быть, она всегда и всюду так входила, чувствуя себя как дома. Она остановилась возле нас, улыбнулась, светло-карие глаза отливали зеленым из-за бирюзовой ленты на шее. Как тебе? Прекрасно выглядишь, Кассандра, – сказал Жан-Клод. Ты в своем костюме выглядишь лучше, чем я в своем, – позавидовал Дамиан. Вопрос вкуса, – заметила я. Женщина посмотрела на меня, потом смерила взглядом Дамиана, и мы обе засмеялись. Дамиан не понял, Жан-Клод поглядел на меня. Поделитесь с нами, пожалуйста, ma petite, что вы увидели смешного. Я снова переглянулась с Кассандрой, подавила второй приступ смеха и покачала головой, потом сделала глубокий вдох, и лишь когда была уверена, что могу говорить без смеха, сказала: Мы о своем, о девичьем. Вам будет непонятно. Очень дипломатично, я просто потрясена. Если бы ты знала, как трудно ma petite дается дипломатия, ты была бы потрясена еще сильнее, – сказал Жан-Клод. Он с самого начала все понял – кто бы сомневался. Дамиан все еще хмурился, недоумевая. От этого я чуть не прыснула снова. Жан-Клод посмотрел на Кассандру, на меня. Вы знакомы? Мы синхронно замотали головой. Кассандра, Анита. Моя новая волчица, познакомься со светом моей жизни. Сегодня Кассандра будет одним из ваших телохранителей. Ты просто молодец, я бы ни за что не догадалась. Она улыбнулась шире: Ричард говорил, ты поначалу не знала, что он – вервольф. Тут же запылала искорка ревности. Да, конечно, если она вервольф и на стороне Жан-Клода, то она должна быть среди последователей Ричарда. Тебя не было на собрании. Я была нужна Жан-Клоду. Он не мог отпустить одновременно и меня, и Джейсона. Я поглядела на Жан-Клода. Что делал для него Джейсон, я знала. Он пускал Джейсону кровь, когда просыпался, а для вампира сосать кровь – это чертовски близко к сексу. Вот как? – спросила я. Не волнуйтесь, ma petite. Кассандра не делится со мной кровью, они с Ричардом очень во многом похожи. Думаю, что Ричард выбрал ее за сходство с вами – не физическое сходство, но определенное je ne sais quoi. Je ne sais quoi – так по-французски называется вообще ничего? Нет, так называется неопределимое нечто, словами выражаемое с большим трудом, ma petite. Некое качество, выходящее за пределы словаря. Правда, хорошо излагает? – спросила Кассандра. С ним это бывает, – сказала я. – Но вы же не можете доить Джейсона каждое утро. Даже вервольфу нужно время для восстановления. Стивен – добровольный донор. Тогда почему Стивен не был с вами этой ночью? Это обвинение? – спросил Жан-Клод. Да вы просто ответьте на вопрос. Он попросил вечером выходной, чтобы встретиться с братом. Кто я такой, чтобы мешать выполнению семейных обязанностей? Он при этом смотрел на меня так, будто разговор не доставляет ему удовольствия. М-да, мне тоже. А родной брат Стивена предал его, послужив приманкой в капкане. А где Стивен? Он в задней комнате, – ответила Кассандра. – Помог мне влезть в эту шкуру. Я не до всех завязок могла дотянуться. – Она сбросила с плеч манто и повернулась, чтобы я могла ее рассмотреть. Завязки сплетались в густую паутину и сходились там, где их без посторонней помощи не завязать. Кассандра накинула манто обратно и повернулась ко мне. А ты серьезно отнеслась к обязанностям самки-альфа? Я серьезно отношусь к тому, чтобы Стивена больше не трогали. Кассандра кивнула с задумчивым серьезным лицом. Мне это нравится. Иногда самка-альфа – это чисто формальная позиция, просто название для любовницы вожака. Они редко бывают такими активными, как Райна. Произнеся это имя, Кассандра скривилась, будто раскусила что-то горькое. Жан-Клод перебил нас: Девочки, я оставлю вас за вашим девичьим разговором, мне надо еще распорядиться кое о чем перед открытием клуба. Он поцеловал мне руку и исчез, оставив нас одних в середине зала. Дамиан шел за ним по пятам, будто ему велели. Я на миг занервничала. Мы с Кассандрой стояли на слишком открытом месте. Пойдем туда. – Я показала рукой на лестницу, ведущую на следующий этаж. Мы сели на ступени, мне пришлось пригладить юбку, но это не слишком помогло. Приходилось держать колени вместе, чтобы не ослепить всю комнату. Эхе-хе. Райна хотела снять тебя в своих фильмах, – сказала я. – Угадала? Она хочет снять любого, кто не совсем урод. Хотя иногда испытание в ее постели может тебя от этого освободить. Мне она для испытания предложила Габриэля. Этот дурацкий леопард – даже не член стаи. Иначе она бы сделала его вожаком, – сказала я. Кассандра покачала головой: Габриэлю не победить Маркуса, не говоря уже о Ричарде. Он вожак у леопардов только потому, что никого сильнее там нет. Он альфа, но извращенец, и в этом его слабость. Сексуальные перверсии не обязательно означают, что их носитель не может победить в схватке, – сказала я. Не в этом дело, – пояснила Кассандра. – Он любит опасный секс, а ликантроп может выдержать очень серьезные травмы. – Она поглядела на меня со страхом в глазах. – Он говорит, что ты однажды чуть не выпотрошила его, когда он прижал тебя к земле. Я отвернулась: Да, было. Кассандра тронула меня за руку, и при этом не было ощущения силы. Она ничуть не хуже Ричарда умела скрывать, кто она такая. Рядом с ней Сильвия выглядела жалким любителем. От прикосновения я повернулась к ней. Он к тебе неровно дышит, Анита. Я не сказала этого Ричарду, потому что я в стае – ну, новенькая. Всего две недели в городе. Я боялась, что, если я ему скажу про Габриэля, он сделает какую-нибудь глупость. Но сейчас, когда я тебя увидела, – может, достаточно сказать тебе. А ты уже решишь, надо ли Ричарду знать. Она была так серьезна, что я встревожилась. Что говорил Габриэль? Кассандра глубоко вздохнула. У него фантазии на твой счет. Он хочет вооружить тебя ножами, чтобы ты попыталась убить его перед камерой, пока он будет тебя насиловать. Я уставилась на нее. Мне хотелось сказать: «Ты шутишь», но я знала, что это не так. Габриэль достаточно для этого извращен. И чем кончается кино в его варианте? Твоей смертью. Пока он меня насилует? Она кивнула. Я обняла себя за плечи, за локти, напрягла спину, ощупывая бывшее со мной оружие. Я вооружена. Мне ничего не грозит, но... а, черт! Она тронула меня за плечо: Что с тобой? Ну, как трогательно! – раздался за нами мужской голос. Кассандра в тот же миг оказалась на ногах лицом к говорившему. Я выхватила из сумочки «сикамп». Он чуть зацепился за подкладку, и это обошлось мне в две секунды, но я его вытащила, и он был готов к стрельбе. Так-то лучше. Я развернулась на ступеньке, не вставая, на одно колено. Иногда, когда встаешь, представляешь собой более удобную мишень. На пять ступенек выше над нами стоял Сабин. Пугающе близко, поскольку ни я, ни она его не почуяли. Он был одет так же, как у меня в офисе: плащ с головы до ног и капюшон. Сейчас мне было видно, что ног под плащом нет. Он парил над ступенькой. Жаль, что вы не видите выражения своего лица, миз Блейк. Я постаралась опустить бьющееся в горле сердце обратно в грудь и ответила: Я не знала, что вы сегодня здесь будете, Сабин. Кассандра шагнула к нему, из ее горла послышалось тихое рычание. Я тебя не знаю. Успокойся, волчица, – сказал Сабин. – Я гость Жан-Клода, не так ли, миз Блейк? Да, – подтвердила я, – он гость. Я отвела ствол в сторону, но пистолет не убрала. Чертовски умелый он был вампир, если смог подобраться незаметно ко мне и к вервольфу. Ты его знаешь? – спросила Кассандра. Она стояла надо мной, загораживая дорогу вампиру. Обязанности телохранителя она приняла на себя всерьез. Мы знакомы. Он опасен? Да, – ответила я, – но сюда он пришел не причинять мне вред. А кому? – спросила Кассандра, все еще не отступая ни на шаг. Сабин поплыл вниз по ступеням, и плащ странно развевался за ним, как рукав на ампутированной руке. Я пришел посмотреть на вечернее представление, только и всего. Кассандра шагнула назад, на ступеньку надо мной. Я встала, но пистолет не спрятала. Нервничала почему-то больше обычного. И еще я помнила, как Сабин пустил мне кровь на расстоянии, когда засмеялся. Так что держать пистолет в руке казалось мне вполне уместным. Где Доминик? – спросила я. Где-то здесь. Капюшон казался просто чашей тьмы, гладкой и пустой, но я знала, что Сабин наблюдает за мной. Его взгляд давил. Он остановился на ступеньку выше Кассандры, на две выше меня. Кто ваша прекрасная спутница? Сабин, это Кассандра. Кассандра, Сабин. Из-под плаща вылезла рука в черной перчатке и потянулась к Кассандре, будто собираясь погладить по лицу. Кассандра отдернулась: Не трогай меня! Рука застыла посреди пути. Совершенно неподвижно. Я видала, как другие вампиры наполнялись такой же невероятной неподвижностью, но всегда думала, что это достигается какими-то визуальными приемами. Сабин никаких приемов не применял, просто та же пустота пролилась наружу. Таким образом, иллюзия получалась еще лучше – будто почему-то пустой плащ висит над ступенями. Из тишины раздался его голос, и я вздрогнула. Так отвратительно мое прикосновение? От тебя пахнет болезнью и смертью. Сабин втянул руку под плащ. Я – Мастер, прибывший с визитом. У меня есть право просить... некоторого общества. Я могу попросить о тебе, волчица. Кассандра зарычала. Никто никого силой ни в чью постель не уложит, – сказала я. Вы так в этом уверены, миз Блейк? Он поплыл вокруг Кассандры, зацепил ее плащом, и Кассандру передернуло. Я не чуяла его запаха, у меня нет обоняния вервольфа. Но я видела, что у него под плащом. Тут передернешься. Кассандра только отправлена в распоряжение Жан-Клода. А принадлежит она стае, и потому – да, я уверена. Кассандра обернулась ко мне: Ты меня защищаешь? Но ведь это входит теперь в мои должностные обязанности? Она всмотрелась мне в лицо. Да, наверное. Она говорила тихо, будто никогда и не рычала. До невероятности обычно она выглядела, если не считать наряда. Вы видели, каков я, миз Блейк. Вас тоже передергивает от моего прикосновения. Я шагнула назад, с лестницы на пол. Более надежная опора. Я уже пожимала вам руку. Сабин соскользнул на пол, темнота под капюшоном растаяла, и он откинул капюшон назад, открывая золотистые волосы и изъеденное болезнью лицо. Кассандра испустила шипение и попятилась, пока не наткнулась на ограду. Сабин мог бы вытащить пистолет и пристрелить ее, а она бы не успела среагировать. Он улыбнулся ей, красивые губы растянули гниющую плоть. Ты никогда ничего такого не видела? Она шумно – даже мне было слышно – сглотнула слюну. Никогда не видала такого ужаса. Сабин повернулся ко мне. Один глаз был чистым и синим, другой выпирал из орбиты бугром гноя и сукровицы. Теперь уже я сглотнула слюну. Вчера у вас глаз был в норме. Я говорил вам, что болезнь прогрессирует, миз Блейк. Вы думали, я преувеличиваю? Я покачала головой: Нет. Снова появилась из укрытия рука в перчатке. Я помнила, как эта рука поддавалась, когда я ее пожимала вчера. Я не хотела, чтобы он ко мне прикасался, но в красивом глазу было какое-то выражение, то ли боль, то ли что-то, чего я не могла узнать, но я не шевельнулась. Я сочувствовала этому горю, этой боли. Глупо, но правда. Черная перчатка остановилась около моего лица, почти касаясь. Я забыла о пистолете у себя в руке. Пальцы Сабина тронули мое лицо, и перчатка была наполнена жидкостью, как какой-то похабный воздушный шар. Он глядел на меня, и я не отвела глаз. Он взял меня за нижнюю челюсть и сдавил. В перчатке были и твердые куски, какие-то косточки, но это уже не была рука – только перчатка придавала ей форму. Я чуть вскрикнула – не сдержалась. Может быть, мне попросить тебя? – сказал он. Я вывернулась из его хватки, боясь двинуться слишком быстро, боясь, что перчатка оторвется. Меньше всего мне хотелось видеть, как оттуда хлынет поток вонючей жидкости. И без того это было похоже на фильм «ужасов». Сабин не пытался меня удержать – может быть, он боялся того же. Ты снова злоупотребляешь моим гостеприимством? – спросил Жан-Клод. Он стоял посреди зала и глядел на Сабина, пылая темно-синими глазами. Кожа его была бледна и гладка, как у мраморного изваяния. Ты мне еще не оказал настоящего гостеприимства, Жан-Клод. Не предложил мне по обычаю спутницу. Я не думал, что тебя еще достаточно осталось для подобных потребностей, – ответил Жан-Клод. Сабин скривился. Это жестокая болезнь. Не все мое тело сгнило, и потребность остается, хотя сосуд ее стал таким мерзким, что никто не притронется ко мне по своему выбору. Он качнул головой, и на щеке лопнула кожа. Оттуда вы ступило что-то черное, гуще, чем кровь. Кассандра тихо ахнула. Кажется, моя телохранительница сейчас лишится чувств. Может быть, слишком силен этот запах. Если кто-то из моих подданных достаточно разгневает меня, пока ты на моей территории, я тебе его отдам. Но дать тебе кого-то только потому, что тебе так захотелось, я не могу. Не у всякого психика такое выдержит. Бывают дни, Жан-Клод, когда я и в своей психике сомневаюсь. – Сабин перевел взгляд с Кассандры на меня. – Твоя волчица, думаю, сломалась бы. Но твоя слуга, мне кажется, выдержит. Она для тебя недоступна, Сабин. Если ты попытаешься испытать мое гостеприимство подобным оскорблением, то я, несмотря ни на какой эдикт совета, тебя попросту уничтожу. Сабин обернулся к нему, и вампиры встретились взглядами. Было время, когда только совет мог так говорить со мной, Жан-Клод. Это было раньше. Да, раньше, – вздохнул Сабин. Ты волен смотреть спектакль, но не искушай меня снова, Сабин. Там, где речь идет о ma petite, у меня нет чувства юмора. Ты делишься ею с вервольфом, но не со мной. Это наше дело, – ответил Жан-Клод, – и об этом мы больше никогда говорить не будем. Иначе это будет вызов, а ты к нему не готов. Сабин отвесил полупоклон – без опоры на ноги это сделать непросто. Ты – Мастер города. Твое слово – закон. Слова были правильными, но тон – насмешливым. Лив подошла сзади и обратилась к Жан-Клоду: Мастер, пора открывать двери. Думаю, это было сделано намеренно. Обычно Жан-Клод не позволял своим вампирам называть его Мастером. Что ж, тогда все по местам, – прозвучал голос Жан-Клода. Мне показалось, что он был чуть придушенным. Я найду себе стол, – сказал Сабин. Найди, – ответил Жан-Клод. Сабин вернул капюшон на место, скользнул вверх по лестнице, направляясь к столам на втором ярусе. А может, собирался так и парить в стропилах. Примите мои извинения, ma petite. Боюсь, что болезнь затронула его разум. Остерегайтесь его. Кассандра будет нужна в представлении, с вами останется Лив. Я поглядела на высокую вампиршу. Она не станет подставлять себя под пулю ради меня. Если она не выполнит моей воли, я отдам ее Сабину. Лив побледнела – чертовски непросто для вампира, пусть даже сытого. Мастер, прошу вас, не надо! Теперь я верю, что она подставит себя под пулю, – сказала я. Если выбирать между пулей и постелью Сабина, я бы выбрала пулю. Судя по лицу, Лив, она была со мной согласна. Жан-Клод ушел готовить свой выход. Кассандра встретилась со мной взглядом. Она была не просто бледной – зеленой, и резко отвела глаза, будто испугалась, что я увижу что-то не то. Извини, Анита, – сказала она и вышла через ту же дверь, в которую вошла. Она была смущена, и я ее понимала. Кассандра не выдержала испытания на телохранителя. Она была сильным ликантропом, но Сабин полностью выбил ее из колеи. Наверняка она хорошо бы действовала, если бы вампир попытался прибегнуть к насилию, но он просто стоял и гнил у нее на глазах. Что полагается делать, если монстр вдруг сочится гноем? Двери открылись, и толпа хлынула, создавая волны громоподобного шума. Я сунула пистолет в сумочку, но закрывать ее не стала. Лив была у моего локтя. Твой стол вон там. Я пошла с ней, потому что не хотела оставаться одна в ворочающейся толпе. К тому же она теперь куда серьезнее стала заботиться о моей безопасности. Тоже можно понять. Разлагающееся тело Сабина – потрясающе эффективная угроза. Я бы лучше себя чувствовала, если бы думала, что Жан-Клод грозил не всерьез. Но я слишком хорошо его знала. Он отдал бы Лив Сабину. На самом деле. И по глазам вампирши можно было понять, что она тоже это знает.16
Наш стол был самый большой в цепочке лакированных черных столиков, почти идеально гармонировавшей с чернотой стен. Моя одежда соответствовала обстановке. В другой цветовой схеме мне пришлось бы что-то подыскивать. Стол стоял поодаль от стены, возле перил, так что растущая толпа не загораживала мне вид на танцевальную площадку. И еще это означало, что спина у меня открыта. Я подвинулась со стулом так, чтобы сидеть спиной к стене, но все время ощущала край перил возле правого бока, откуда можно было подойти и пристрелить меня, имея относительно прикрытие от чужих взглядов. Конечно, со мной была Лив. Пистолет был в пределах досягаемости, и было искушение положить его на колени. Но этого не следовало делать: у нас был план, и этот план не предусматривал отпугивание убийцы. Я тронула Лив за руку, она наклонилась ко мне. Ты не должна загораживать мне обзор. Она посмотрела недоуменно: Я должна охранять твою жизнь. Тогда сядь и притворись, что мы подруги. Капкан не сработает, если будет видно, что я под охраной. Она встала возле меня на колени – слишком большая разница в росте, чтобы просто нагнуться. Я не стану рисковать, что меня отдадут Сабину. Мне плевать, знает ли убийца, что я здесь. Ее было бы трудно убедить, но я решила попытаться. Послушай, либо ты действуешь по плану, либо пошла от меня вон. Я слушаюсь Жан-Клода, а не его шлюх. Насколько я помню, никогда в жизни не сделала ничего такого, чтобы заслужить звание шлюхи. Жан-Клод сказал, что, если ты его подведешь, он отдаст тебя гниющему трупу, так? Лив кивнула, не отрывая глаз от толпы за моей спиной. Она действительно хотела выполнить работу, и эти усилия были заметны. Он не сказал, что накажет тебя, если я пострадаю? Лив покосилась на меня: Ты о чем? Если ты спугнешь убийцу и разрушишь наш план, это и будет значить, что ты его подвела. Она покачала головой: Нет, он имел в виду не это. Он сказал: «Никогда больше меня не подведи». Было видно, как она пытается разобраться в логике. Явно логика не была ее сильной стороной. Умно, Анита, но если тебя убьют, Жан-Клод меня накажет. И ты это знаешь. Я ошиблась. Она была куда умнее, чем казалась. Но если ты погубишь план, он тебя все равно накажет. У нее в глазах мелькнул страх. Тогда я пропала. Мне стало ее жаль. Жалеть двух – нет, трех – монстров за один вечер. Теряю былую суровость. Если меня не убьют, я прослежу, чтобы тебя не наказывали. Клянешься? Она это спросила, будто для нее это много значило. Клятва не была для нее всего лишь набором слов. Многие вампиры происходят из тех времен, когда, слово человека связывало его. Я даю тебе мое слово. Она еще секунду простояла на коленях, потом встала. Постарайся, чтобы тебя не убили. – И она ушла в толпу, оставив меня одну, как я и просила. Остальные столы быстро заполнялись. Толпа растекалась по краям зала на возвышения вокруг танцевальной площадки. Возле перил скопилось столько народу, что, если бы мой стол стоял у стены, я бы ничего не видела. В другой ситуации я бы оценила такую предусмотрительность. Второй телохранитель мог подойти в любой момент – я созрела для компании. Публика заполнила два верхних уровня. Я выискивала черный плащ Сабина, но не видела. Путь к площадке преграждали сполдюжины вампиров. Они вежливо, но твердо оттесняли публику к стенам. Вампиры и вампирши были одеты примерно одинаково: черные лайкровые штаны, сапоги, черные рубашки-сетки. У вампирш под сетками были лифчики, но это было единственное отличие. Мне это понравилось. Черные юбки или короткие штаны для женщин меня бы рассердили. Мелькнула мысль, что Жан-Клод их так одевал, имея в виду мое мнение. Он в некоторых смыслах знал меня очень хорошо, а в других совсем нет. Я оглядывала публику, высматривая Эдуарда или что-нибудь подозрительное, но в кипящей веселой толпе трудно было заметить кого-нибудь. Эдуарда я не нашла. Оставалось только верить, что он где-то рядом. И хотя я в это верила, напряжение не отпускало. Эдуард предупредил меня, чтобы я вела себя непринужденно, не выказывая подозрения. Наружно я так и старалась, но внутри я почти сходила с ума, оглядывая толпу и болезненное пустое место справа, где шли перила. Руки я положила на колени и заставила себя смотреть вниз. Если бы сейчас появился убийца, я бы не смотрела, но приходилось сдерживать себя. Не делай я этого, я бы настолько уже шарахалась от теней, что не среагировала бы на настоящую опасность. Я уже начинала жалеть, что не оставила Лив рядом. Мне пришлось начать глубоко дышать, сосредоточившись на ритме вдохов и выдохов, и когда шум крови в ушах стал тише, я медленно подняла голову и стала спокойно смотреть на публику и на пустую танцплощадку. Опустошенная, отстраненная, успокоенная. Так-то лучше. К перилам перед моим столом подошел вампир. Вилли Мак-Кой был одет в костюм такого ядовитого зеленого цвета, что иначе как шартрезом его назвать было нельзя. Зеленая рубашка и широкий галстук с изображением Годзиллы, крушащего Токио. Никто и никогда не сможет обвинить Вилли, что он одевается по обстановке. Я улыбнулась – не смогла сдержаться. Вилли был один из первых вампиров, перешедших из монстров в друзья. Он взял стул и сел так, что его спина была обращена к открытому месту, и сделал это нарочно. Мне не надо было даже притворяться, что я ему рада. Вилли пришлось чуть наклониться ко мне, чтобы я расслышала его за шумом толпы. В нос ударил запах лака от его черных волос. От его близости я даже не напряглась – Вилли я доверяла больше, чем Жан-Клоду. Как жизнь, Анита? – Вилли ухмыльнулся так, что клыки стали видны. Он пробыл мертвецом пока что меньше трех лет и был одним из немногих вампиров, которых я знала до и после смерти. Бывало и лучше. Жан-Клод сказал, что мы должны тебя охранять, но делать это незаметно. Мы тут и бродим туда-сюда, но ты что-то всполошилась. Я улыбнулась, покачав головой. Это так заметно? Ну, для тех, кто тебя знает. Мы с улыбкой переглянулись. Глядя с такого близкого расстояния в лицо Вилли, я поняла, что он в моем списке. В том, в котором Стивен. Если кто-то убьет Вилли, я найду убийцу. Меня удивило, что в этот список попал хоть какой-то вампир. Но Вилли туда попал, а если подумать, то еще один вампир там тоже был. Жан-Клод возник на той стороне зала. Вот, помяни о черте, и он уж тут как тут. Откуда-то на него ударил прожектор. Наверное, из-под крыши, но так хорошо замаскированный, что трудно сказать точнее. Отличная позиция для стрелка со снайперской винтовкой. Перестань, Анита. Не грызи себя. Я даже не представляла себе, как людно будет на этом открытии. Одиночка Эдуард, ищущий одинокого убийцу в этой толпе, – слабый шанс. Пусть вампиры и вервольфы – всего лишь любители, но их глаза и уши не помешают. Свет начал тускнеть, и остался только прожектор, освещающий Жан-Клода. Он будто сиял. Я не знала, фокус ли это, или он действительно излучает свет, – трудно сказать. Как бы там ни было, а я осталась в темноте, где, быть может, затаился убийца, и не могла предаться счастью отдыха. Ну и черт с ним. Я положила «сикамп» на колени – стало лучше. То, что одно прикосновение к пистолету улучшает мое настроение, – плохой, наверное, признак. А то, что мне не уютно без собственных пистолетов, – еще хуже. Вилли тронул меня за плечо, и я так вздрогнула, что на нас обернулись. Совсем хреново. Он шепнул: Я прикрыл тебе спину. Не беспокойся. Из Вилли может выйти великолепное пушечное мясо, но прикрыть он ничего не может. До своей смерти он был мелкой сошкой, и смерть этого не изменила. Я поняла, что, если начнется стрельба и у плохих ребят будут серебряные пули, я буду беспокоиться за Вилли. А волноваться за своего телохранителя успеху дела не способствует. Из темноты поднялся голос Жан-Клода – звук, ласкающий мою кожу, наполняющий зал. Стоящая рядом женщина вздрогнула, как от прикосновения. Ее спутник обнял ее за плечи, и они прижались друг к другу в темноте, полной голоса Жан-Клода. Добро пожаловать в «Данс макабр». Этот вечер будет полон сюрпризов, и среди них будут чудеса. В публику ударили два прожектора поменьше. На перилах второго этажа стояла Кассандра, откинувшая манто назад, открыв тело. Она шла по железным перилам шириной в дюйм, как по паркету, почти танцуя. Грянули дикие аплодисменты. Второй прожектор осветил Дамиана на первом этаже. Он выплыл из толпы, и вышитое одеяние летело за ним пелериной. Если он и чувствовал себя глупо в этом наряде, никто не заметил. Он шел через толпу, сопровождаемый прожектором. Кого-то он трогал за плечо, где-то провел рукой по волосам, какую-то женщину обнял за талию, и никто – ни мужчины, ни женщины – не возражал. Они склонялись к нему, шептали ему что-то. Он подошел к женщине с длинными каштановыми волосами, расчесанными на прямой пробор. Одета она была в этой толпе сравнительно скромно. Темно-синяя деловая юбка и жакет. Белая блузка с большим бантом из тех, которые должны выглядеть как галстук, но никогда этого не делают. По сравнению с окружившими Дамиана женщинами она выглядела очень обыкновенной. Он обошел ее так близко, что несколько раз коснулся телом. При каждом прикосновении она шарахалась, и даже через весь зал я видела страх в ее глазах. Мне хотелось сказать, чтобы он оставил ее в покое, но не хотелось кричать. Жан-Клод ничего противозаконного не допустит, по крайней мере, при таком количестве свидетелей. Зачаровать группу людей – закон этого не запрещал. Массовый гипноз не был постоянным. Но если зачаровать одного человека – это навсегда. То есть Дамиан может прийти под окно этой женщины и вызвать ее в любое время. Вилли наклонился вперед, не сводя глаз с женщины и с Дамиана. Кажется, в этот момент он не высматривал в толпе убийцу. С лица женщины исчезло всякое выражение, и она будто заснула. Пустые глаза смотрели на Дамиана. Он взял ее за руку и прислонился к перилам, потом перебросил через перила ноги, все еще держа женщину за руку. Она сделала два неуверенных шага к краю. Он взял ее за талию и приподнял в воздух без усилий, поставив на танцевальный пол прямо туфлями на высоких каблуках. Погасли прожектора, светившие на Жан-Клода и Кассандру, и только Дамиан и эта женщина были в круге света. Он вывел ее к центру зала. Она шла, глядя только на него, будто весь остальной мир перестал существовать. Проклятие! То, что делал Дамиан, было незаконно, хотя мало кто в публике мог это понять. Вампирам разрешалось использовать свои способности для развлечения публики, так что даже СМИ, если они тут были, ничего бы подозрительного не заметили. Но я знала разницу и знала закон. Жан-Клод должен был знать, что я распознаю то, что здесь делается. Это актриса? Подсадка для представления? Я наклонилась к Вилли, чуть не задев плечо его костюма. Это актриса? Он повернулся ко мне, не сразу поняв, и я увидела, что у него зрачки расширились на всю радужку. Как длинный черный туннель с отблесками огня в конце. Я отодвинулась, радуясь, что револьвер у меня на коленях. Это на самом деле? Вилли нервно облизал губы: Если я скажу «да», ты что-нибудь устроишь и сорвешь представление. Жан-Клод будет на меня сердиться. А я не хочу сердить Жан-Клода, Анита. Я покачала головой, но спорить не стала. Я видела, как Жан-Клод поступает с вампирами, которые вызвали его гнев. Пытка – это еще очень слабо сказано. Значит, я сама должна все это выяснить, не нарушая хода вещей и не привлекая к себе внимания больше, чем мне сегодня хочется. Дамиан поставил женщину в центре светового круга, всматриваясь во что-то, чего она не видела. Она стояла, пустая, ждущая его команд. Он встал сзади, обняв ее руками за талию, потерся щекой о ее волосы. Потом развязал бант у нее на горле, расстегнул три верхние пуговицы блузки. Коснулся губами обнаженной шеи, и я поняла, что больше не выдержу. Если это актриса – ладно, но если она невольная жертва, то надо это прекратить. Вилли? Он повернулся медленно и неохотно. Голод заставлял его смотреть. Страх перед тем, чего я могу сейчас попросить, заставлял его двигаться еще медленнее. Чего? Пойди скажи Жан-Клоду, что спектакль окончен. Вилли покачал головой. Если я тебя оставлю, а тебя пустят в расход, Жан-Клод убьет меня, медленно и мучительно. Я от тебя не отойду, пока мне не прикажут. Я вздохнула. Ладно. Наклонившись через перила, я жестом позвала официанта-вампира. Он глянул в темноту, будто мог там увидеть Жан-Клода, которого я не видела, и подошел ко мне. В чем дело? – шепнул он, наклонившись так низко, что слышен был запах мятных лепешек. Никогда раньше не знала, что вампиры жуют мятные лепешки. «Сикамп» лежал у меня на коленях, и я сочла возможным близко общаться с недавно умершим, а потому наклонилась к нему и тоже шепотом спросила: Это актриса? Он глянул на табло. Нет, доброволец из публики. Она не доброволец, – сказала я. Тут с полдюжины нашлось бы добровольцев, но вампир выбрал женщину, которая боялась. Небольшая добавка садизма – они не могут не поддаться такому соблазну. Скажи Жан-Клоду, что, если он не прекратит это, я сама прекращу. Вампир заморгал. Делай что я сказала. Он обошел танцплощадку по краю и исчез в темноте. Я следила за ним – скорее за впечатлением движения. Жан-Клода я вообще не видела. Дамиан провел рукой над лицом женщины, и когда рука отодвинулась, женщина заморгала, очнувшись. Руки взлетели к пуговицам блузки, глаза всполошились. Что это значит? – донесся ее голос, тонкий от страха. Дамиан попытался заключить ее в объятия, но она отдернулась, и он только поймал ее запястье. Она напряглась, но он удерживал ее без усилий. Отпустите, отпустите, пожалуйста! – Она протянула руку к кому-то в публике. – Помоги! Публика затихла, и в тишине отчетливо прозвучал голос того, к кому она обращалась: Да ничего, ты просто получай удовольствие. Это входит в программу. Дамиан рывком развернул ее к себе – сильно, так что синяки должны были остаться, – и она, пойманная его глазами, обмякла, лицо стало отсутствующим, женщина опустилась на колени, удерживаемая только за запястье. Он поднял ее на ноги, на этот раз нежно, прижал к себе и отвел ей волосы в сторону, открыв длинную линию шеи. Медленно, будто в танце, он повернул женщину, показывая всем эту обнаженную кожу. Вилли подался вперед, язык его задвигался между зубами, будто он сам пробовал ее на вкус. Вилли – мой друг, но иногда полезно вспомнить, что он заодно и монстр. Официант-вампир возвращался. Я видела, как он приближается ко мне. Дамиан искривил губы, обнажая клыки. Откинул голову назад, чтобы все видели. Мышцы его шеи напряглись – времени больше не было. Не делай этого, Дамиан! – крикнула я. Пистолет я навела ему на спину, туда, где должно быть сердце. Когда вампиру больше пятисот лет, один выстрел в грудную клетку, даже серебряной пулей, не гарантирует смерти. Но видит Бог, мы это узнаем, если он ее укусит. Вилли протянул ко мне руку. Не надо, Вилли. Я говорила всерьез. То, что никому не позволено убивать Вилли, не значит, что я этого не сделаю. Вилли опустился обратно в кресло. Дамиан достаточно расслабил мышцы, чтобы повернуться ко мне. И повернуться так, что женщина оказалась щитом. Волосы ее были все так же отведены в сторону, шея открыта. Он глядел на меня, проводя пальцами по ее голой коже. Подстрекая меня. На меня направили тусклый прожектор, и он стал светиться ярче, когда я пошла, очень осторожно, две ступеньки вниз, к площадке. Перепрыгнуть перила – это было бы эффектнее, но чертовски трудно при этом держать прицел. Можно, наверное, было стрелять в голову от перил, но с незнакомым оружием это было слишком рискованно. Случайно пристрелить женщину мне совершенно не хотелось. Убить заложника – это всегда вызывает нарекания. Официанты-вампиры не знали, что им делать. Будь я каким-нибудь хмырем с улицы, они бы попытались меня скрутить, но я – возлюбленная их Мастера, и это несколько путало все карты. Я на них посматривала краем глаза. Вот что, ребята, подайтесь-ка назад и дайте мне место. Они переглянулись. Ну-ка, мальчики и девочки, вы же не хотите на меня нападать? Быстро назад! Они отступили. Подойдя достаточно близко для верного выстрела, я остановилась и сказала: Отпусти ее, Дамиан. Ей не будет вреда, Анита. Это же для забавы. Она не хочет. И это против закона, даже для зрелищ, так что отпусти ее, или я тебе голову разнесу к чертям. И ты будешь стрелять в меня при таком количестве свидетелей? И не сомневайся. К тому же тебе уже за пятьсот лет, и вряд ли тебя убьет один выстрел в голову, во всяком случае, насовсем. Но больно будет до чертиков, и останутся шрамы. Ты же не хочешь портить красоту лица? У меня начинала уставать рука. Не то чтобы пистолет был настолько тяжел, но если держать пистолет в такой стойке достаточно долго, рука начнет дрожать. А этого мне не надо. Он смотрел на меня несколько мгновений, потом очень медленно, очень тщательно лизнул шею женщины, не отрывая от меня своих странно зеленых глаз. Это был вызов. Если он думал, что я блефую, то ошибся. Я медленно выдохнула, успокаивая мышцы, пульс бился в ушах. Прицелилась, остановилась... и он исчез. Исчез так быстро, что я вздрогнула. Сняв палец с крючка, я подняла ствол вверх, ожидая, пока сердце перестанет колотиться. Он стоял на краю светового круга, оставив женщину в трансе. И глядел на меня. Ты каждый вечер будешь срывать нам шоу? – спросил он. Мне оно не нравится, – ответила я, – но выбери добровольца, и я с тобой не ссорюсь. Доброволец! – произнес он, оборачиваясь к зрителям. Они все смотрели на него. Он облизал губы, и в публике взметнулись руки. Я мотнула головой и убрала пистолет, потом взяла женщину за руку. Отпусти ее, Дамиан. Он посмотрел на нее и отпустил. Глаза у нее широко раскрылись, она стала дико осматриваться, как человек, проснувшийся от кошмара и увидевший, что этот кошмар на самом деле. Я похлопала ее по руке. Все в порядке, тебе ничего не грозит. Что это? Что это? – повторяла она, и тут ей на глаза попался Дамиан, и начались истерические всхлипы. На краю освещенного круга возник Жан-Клод. Вам нечего бояться, милая дама. Он двинулся к нам, и она завопила. Он тебя не тронет, – сказала я. – Обещаю, не тронет. Как тебя зовут? Она продолжала кричать. Я взяла ее ладонями за лицо, хоть она и была выше меня, и повернула к себе. Как тебя зовут? Карен, – шепнула она. – Меня зовут Карен. Так вот, Карен, сейчас мы выйдем из этого круга, и никто тебя не тронет. Даю тебе слово. Она закивала часто-часто и дышала так быстро, что я испугалась обморока. В круг света вошла Кассандра, но подходить не стала. Тебе помочь? Жан-Клод не шевельнулся с той минуты, как Карен завопила, и выражение его лица я пока не могла прочесть. Ага, – сказала я, – помощь мне не помешает. Карен отшатнулась от Кассандры. Она не вампир, – сказала я. Тогда она позволила Кассандре взять себя за другую руку, и мы вдвоем вывели ее с танцплощадки, из круга света. Жан-Клод встал на центральное возвышение, и его голос полетел за нами в тень. Понравилась вам наша маленькая мелодрама? – спросил он, и толпа озадаченно замолчала. Голос Жан-Клода обертывал зрителей меховым одеялом, дыханием разгоняя страх, возрождая желание. – У нас, в «Данс макабр», никого не заставляют. Кто хочет действительно испытать на себе поцелуй Дамиана? Кто-нибудь наверняка вызовется. Всегда есть этот кто-нибудь. И если кто-то мог спасти шоу после устроенной женщиной истерики, то только Жан-Клод. Из толпы к нам нерешительно подошла женщина. Можно вам помочь? Она была ростом примерно как я или Кассандра – маленькая, с длинными рыжеватыми волосами до талии, прямыми и тонкими. Одета она была в темно-коричневые слаксы, из тех, что растягиваются, имеют манжеты и обычно полотняные. Сверху на ней были шелковая кофточка и куртка. Я поглядела на Кассандру, та пожала плечами. Да, можете взять ее ноги. Кассандра могла бы унести эту женщину, перекинув через плечо, но ликантропы вообще-то не любят показывать свою силу. Я бы тоже могла ее унести, хотя она такая длинная. Могла бы, но недалеко и не быстро. Женщина из публики сунула сумочку себе под мышку и взяла ноги потерявшей сознание Карен. Двигаться было несколько неудобно, но мы попали в ритм, и Кассандра провела нас в дамскую комнату. Точнее, в дамский салон: там стоял диван и освещенный туалетный столик. Комната была черная с белым, а на стене – фреска с гравюры, которую я знала: «демон-любовник». В этом варианте демон был подозрительно похож на Жан-Клода, и что-то я сомневалась, чтобы это вышло случайно. Мы положили Карен на черный диван. Женщина, которая вызвалась нам помогать, без просьбы намочила и принесла несколько бумажных полотенец. Я обложила ими лоб Карен. Спасибо. Она оправится? – спросила женщина. Я не ответила, поскольку здесь все зависело от Дамиана. Только спросила: Как вас зовут? Женщина ответила почти застенчиво: Аннабел. Аннабел Смит. Я улыбнулась в ответ: Анита Блейк. А это Кассандра... – Фамилии ее я действительно не знала. Жан-Клод всегда звал своих волков только по имени, как собак по кличкам. – Извини, но твоей фамилии я не знаю. Просто Кассандра. Она пожала руку Аннабел, и они улыбнулись друг другу. А мы должны сообщить в полицию о том, что тут было? – спросила Аннабел. – Ведь этот вампир хотел подавить ее своей силой против ее воли. Это же запрещено законом? Карен задвигалась и застонала. Да, запрещено, – ответила я. Аннабел подняла интересный вопрос. Я могла бы сообщить копам. Если вампир приобретает себе компаньона силой, можно добиться смертного приговора, если попадешь на нужного судью. Я сначала поговорю с Дамианом и Жан-Клодом, но если они мне не дадут тех ответов, что я жду, может, придется пойти к копам. Я встряхнула головой. О чем вы думаете? Да так, ни о чем важном. Дверь открылась, и вошла Райна в платье цвета сливок и коротком, как у меня. От черных чулок и острых каблуков ноги ее казались вообще бесконечными. Еще на ней была меховая куртка темно-рыжего цвета, очевидно, лиса. Единственная из моих знакомых оборотней она носила меха иные, кроме своего собственного. Слегка рыжеватые волосы были забраны в мягкий пучок со свободно висящими прядями, искусно спущенными на лицо и шею. Карен именно эту минуту выбрала, чтобы прийти в себя. Я не думала, что ей понравится обстановка. Мне бы точно не понравилась. Я встала. Кассандра вышла вперед и чуть вбок, не загораживая меня, но становясь ближе меня к опасности. Я не привыкла, чтобы меня охраняли, и это было странное чувство. Я вообще-то могла сама о себе позаботиться. В этом же весь смысл, разве не так? В чем дело? – спросила Аннабел. Карен огляделась, и глаза у нее снова полезли на лоб. Где я? Аннабел, не можешь посидеть с Карен? – Я улыбнулась, но не сводила глаз с Райны. За ней закрылась дверь, и места для маневра не было. Если Кассандра ее задержит хоть на миг, я успею выхватить пистолет, но почему-то мне казалось, что Райна пришла не драться. Она бы тогда надела другие туфли. Аннабел села на диван и в буквальном смысле держала Карен за ручку, но не сводила взгляда с нас. Да, может, мы действительно давали представление поинтереснее, чем было в зале. Чего тебе надо, Райна? – спросила я. Она широко улыбнулась крашеными губами, обнажив небольшие белые зубы. Разве здесь не дамская комната? Я пришла попудриться. И посмотреть, как там наша перепуганная гостья. Она сделала два шага в комнату, и Кассандра встала перед ней, преграждая путь. Райна поглядела на нее сверху вниз. Забываешься, волчица! – В ее голосе чуть слышалось рычание. Я ничего не забываю, – ответила Кассандра. Тогда отойди. А почему ты сказала «наша гостья»? – спросила я. Она улыбнулась в мою сторону. Мы с Жан-Клодом в этом маленьком предприятии партнеры. Разве он тебе не говорил? Судя по ее лицу, она знала ответ и радовалась ему. Думаю, он об этом забыл, – сказала я. – Тогда почему ты не участвуешь в представлении? Всей показухой ведает Жан-Клод. – Она протиснулась мимо Кассандры, зацепив ее телом, и опустилась возле дивана: – Ну, как мы себя чувствуем? Я домой хочу, – пролепетала Карен. Конечно, конечно. – Она подняла голову и улыбнулась. – Если кто-нибудь из вас мне поможет поднять ее на ноги, то там ждет такси, которое доставит ее куда угодно за счет клуба. Или вы хотите поехать домой с вашими друзьями? Они мне не друзья. Хорошо, что вы это вовремя поняли, – сочувственно сказала Райна. – Как часто бывает, что люди доверяются не тому, кому надо, а потом страдают – или даже хуже. – С этими словами она посмотрела на меня. Аннабел отодвинулась от Райны. Она смотрела на нас, вцепившись руками в сумочку. Вряд ли она понимала все, что мы говорим, но явно не ловила кайф от ситуации. Одно только доброе дело – и тут же за него наказание. Можете встать? – спросила Райна. – А вы мне не поможете? – обратилась она к Аннабел. Нет, пусть тебе поможет Кассандра, – сказала я. Боишься, что я могу съесть твою новую подругу? Я улыбнулась: Ты готова съесть все, что не может убежать, и мы все это знаем. Кассандра шепнула: Жан-Клод мне велел охранять тебя. Ты только проверь, что она сядет в такси, которое действительно отвезет ее домой. А потом можешь таскаться за мной весь вечер. О’кей? Кассандра неохотно кивнула. Жан-Клод будет недоволен. Я уже им недовольна. Ей от этого толку мало, – заметила Райна. Кассандра вздохнула, но подхватила Карен под другую руку и помогла Райне вывести ее в дверь. Когда дверь закрылась, Аннабел испустила долгий вздох. Что это было? – спросила она. Я повернулась к зеркалу, положив ладони на туалетный столик, и покачала головой. Долгая история, и чем меньше ты будешь знать, тем спокойнее будешь жить. Я должна сознаться, что у меня был дополнительный мотив. – Глядя на нее в зеркало, я видела, что она смущается. – Я бросилась помогать не только от доброго сердца. Я репортер, вольный охотник. Интервью с Истребительницей по-настоящему сделает мне имя. То есть я смогу называть любую цену, особенно если вы мне объясните, что там произошло. Репортер? – Я наклонила голову. – Не совсем то, о чем я сегодня мечтала. Аннабел подошла сзади: Там, на танцплощадке – это было всерьез? Этот вампир – Дамиан, кажется? – он действительно хотел ее использовать прямо на месте, в шоу? Я видела в зеркале ее лицо – она дрожала от азарта. Она хотела до меня дотронуться – видно было, как руки у нее трепещут. Потрясающий материал, если я его подтвержу. И Жан-Клоду пойдет на пользу. Что-то мелькнуло в глазах Аннабел, и чуть меньше яркости стало в них. И несколько событий произошло почти одновременно. Аннабел рванула на себя мою сумку, лямка лопнула, Аннабел шагнула назад и выхватила из-под куртки, из поясной кобуры, пистолет. Открылась дверь, и вошли три смеющиеся женщины – и тут же завопили. Аннабел на миг глянула на дверь, я выхватила нож и повернулась. Делать к ней эти два шага я не стала и пытаться. Упав на колено, я вытянулась к ней всем телом в одну линию, на острие которой был нож. Он вошел в верхнюю половину живота. Пистолет повернулся ко мне. Левой рукой я отбила его в сторону. Пуля ушла мимо, разбив зеркало. Я ударила ножом вверх, под грудину, сунула по рукоять и дернула вверх и в сторону. Судорога свела ее руку с пистолетом, и вторая пуля ударила в ковер пола. От глушителя оба выстрела прозвучали тихо, почти буднично. Она упала на колени, глаза расширены, рот открывается и закрывается. Я схватила ее за руку и вырвала пистолет. Она заморгала мне в лицо, глаза ее еще не верили, потом она резко упала, будто обрезали ниточки марионетки, два раза дернулась и умерла. В дверях стоял Эдуард, наводя пистолет, и переводил взгляд с меня на свежий труп. Отметил нож, торчащий из груди, пистолет с глушителем у меня в руке. Расслабился, опустил дуло вниз. Ничего себе телохранитель из меня вышел – чуть не дал тебя прикончить в женском сортире. Я глядела на него, оцепенелая, отстраненная от потрясения. Она чуть меня не сделала. Но не сделала, – сказал он. Раздались громкие мужские голоса: Полиция! Всем оставаться на местах! Блин, – сказала я тихо и с чувством. Положив пистолет Аннабел рядом с ее телом, я села на ковер. Не уверена была, что смогу стоять. Эдуард сунул пистолет в кобуру и присоединился к толпе, рвущейся в двери посмотреть. Такой просто себе человек из толпы. Ну-ну. Я сидела рядом с трупом и пыталась сообразить, что сказать копам, поскольку не была уверена, что могу позволить себе быть правдивой. И подумала, не буду ли сегодня рассматривать небо в клеточку. При виде кровавого пятна на куртке Аннабел эта возможность казалась более чем вероятной.17
Я сидела в кресле с прямой спинкой в офисе Жан-Клода в «Данс макабр». Руки у меня были скованы наручниками за спиной. Мне не дали смыть кровь с правой руки, и она застыла липкой коркой. К крови на руках я привыкла, но вот это было неприятно. Полисмены в форме отобрали у меня второй нож и нашли в сумочке «сикамп». Большой нож в спинных ножнах они не нашли. Меня обыскали кое-как, но полисмен, который обыскивал, сперва принял меня за еще одного потерпевшего. Его потрясло открытие, что эта маленькая симпатичная женщина и есть убийца. То есть прошу прощения – подозреваемая. В офисе были белые стены, черные ковры и стол – похоже, из резного черного дерева. И еще была красная лаковая ширма с черным замком на вершине черной горы. На дальней стене висело кимоно в раме, алое с черным и пурпурным. Еще были две рамки поменьше с веерами: один черный с белым, изображавший что-то вроде чайной церемонии, другой синий с белым, на нем была стая журавлей. Журавли мне понравились больше всего, а времени, чтобы выбрать, было достаточно. Со мной в комнате все время был один из полисменов. Они пили кофе, а мне не предложили. Который помоложе предложил было меня расковать, но который постарше обещал ему тухлую жизнь, если он только попробует. Он был седоватый, с глазами холодными и пустыми, как у Эдуарда. Звали его Риццо. Глядя на него, я тихо радовалась, что успела положить пистолет на пол до его появления. А почему, можете вы спросить, меня не отвезли в участок? Ответ простой: нас осадили репортеры. Четверо полисменов вполне справлялись с регулировкой движения и сдерживанием репортеров – пока те не учуяли запах жареного. Вдруг отовсюду высунулись камеры и микрофоны – как грибы после дождя. Полицейские вызвали подкрепление и забаррикадировали место преступления и офис. Все остальное сдалось камерам и микрофонам. Надо мной стоял – точнее, нависал, – детектив из отдела убийств. Фамилия его была Грили, он был шести футов ростом и широкий в плечах настолько, что казался квадратным. Как правило, чернокожие не совсем черного цвета, но Грили был почти черным. Лицо у него было таким темным, что играло лиловыми тенями. Коротко стриженные седеющие волосы были похожи на шерсть. Но каков бы ни был детектив – черный, белый, коричневый, – глаза у него были нейтральные, непроницаемые – полицейские. Их взгляд говорил, что они видели все на свете и не слишком высокого об этом мнения. Самое точное название для его вида – скучающий, но меня на этом не проведешь. Точно такой вид бывал у Дольфа, когда он натыкался на что-то, что разносило алиби подозреваемого вдребезги. Поскольку у меня алиби не было, я об этом и не тревожилась. Я рассказала все как было еще раньше, чем мне зачитали права. Когда Грили стал меня допытывать, я только повторяла, что желаю адвоката. И даже сама себе начинала казаться заевшей пластинкой. Детектив подтянул стул и сел напротив меня. Он даже чуть сжался, чтобы не так запугивать меня массой. Анита, когда здесь появится адвокат, мы уже не сможем тебе помочь. Вообще-то мы были слишком недавно знакомы, чтобы он называл меня по имени и на «ты», но пусть себе. Он притворялся моим другом, но я эту игру знала. Коп не будет твоим другом, если подозревает тебя в убийстве. Конфликт интересов. Все это похоже на чистейшую самооборону. Расскажи мне, как все было, и мы точно сможем договориться. Я желаю присутствия моего адвоката. Как только в дело встрянет адвокат, вся договоренность полетит прахом. У вас нет полномочий договариваться, – сказала я. – Я требую присутствия моего адвоката. У него натянулась кожа возле глаз, но в остальном лицо Грили не изменилось. Однако я начинала его доставать. Что ж, это понятно. Открылась дверь. Грили поднял голову, готовый гавкнуть, чтобы нам не мешали. Вошел Дольф, показывая нагрудную табличку. На меня он глянул лишь мельком и смотрел исключительно на Грили. Детектив встал. Извини, Анита, я на минутку. Он даже сумел дружески улыбнуться и вложил в это столько сил, что мне даже стыдно стало, что я не поверила. Кроме того, если бы он действительно хотел вести себя по-дружески, мог бы снять с меня наручники. Грили попытался выйти с Дольфом наружу, но Дольф покачал головой: Офис не прослушивается, а остальные помещения – неизвестно. И что это должно значить? – осведомился Грили. Это значит, что ваше место преступления, включая потерпевшую, показывают по национальному телевидению. Вы запретили давать комментарии прессе, и потому строятся догадки. Главная версия слухов – обезумевшие вампиры. А вы хотите, чтобы я сообщил репортерам о том, что в убийстве обвиняется женщина, сотрудничающая с отделом полиции? У вас три свидетеля, и все они показывают, что миз Смит первой вытащила пистолет. Что это была самооборона. Такие вещи решает помощник окружного прокурора, – ответил Грили. Забавно. Когда он говорил со мной, предлагал договориться. А в разговоре с другим копом оказывается, что лишь помощник окружного прокурора имеет на это право. Так и свяжитесь с ним. Прям щас, – ответил Грили. – Вы хотите ее отпустить? Она даст показания, когда мы доставим ее вместе с ее адвокатом в участок. Грили сердито хмыкнул: Да, она тут страдает по своему адвокату. Пойдите к репортерам, Грили. И что им сказать? Что вампиры тут ни при чем. Убийство произошло в «Данс макабр» просто по неудачному совпадению. Грили покосился на меня: Я хочу, чтобы она была здесь, когда я вернусь, Сторр. Никаких исчезновений. Мы оба здесь будем. Грили вызверился на меня сердитыми глазами, и никакой дружеской маски на нем уже не было. Уж постарайтесь. Может, вас сюда послали крупные шишки, но это дело об убийстве – значит, мое дело. – Он ткнул пальцем в Дольфа, но не коснулся его. – И не вздумайте встревать! Произнеся эту реплику, Грили протиснулся мимо Дольфа и плотно закрыл дверь. Комнату заполнило молчание – хоть ножом режь. Дольф подтянул стул и сел напротив меня, сцепил руки и стал смотреть. Я смотрела в ответ. Три свидетеля показывают, что миз Смит первой вынула пистолет. Она вырвала твою сумку, значит, знала, где у тебя пистолет, – сказал Дольф. Я его слишком засветила в этот вечер. Сама виновата. Я слышал, что ты приняла участие в шоу. Что там случилось? Пришлось поиграть в полицейского. Та женщина не хотела принимать участие в игре. Использовать противоестественную силу, чтобы заставить человека делать то, что ему не хочется, запрещено законом. Анита, ты не полицейский. В первый раз он мне об этом напомнил. Обычно Дольф обращается со мной как со своим человеком. Он даже поощрял меня говорить, что я в его группе, чтобы меня принимали за детектива. Ты меня выгоняешь из группы, Дольф? – спросила я сдавленным голосом. Работу в полиции я ценила. Я ценила Дольфа, Зебровски и прочих ребят. И потерять все это было мне больнее, чем я готова была признать. Два тела за два дня, Анита, и оба – обычные люди. Черт-те сколько придется объяснять наверху. А если бы это были вампиры или прочая жуть на лапках, все посмотрели бы сквозь пальцы? Ругаться со мной – это не лучший твой шанс в данный момент, Анита. Мы еще секунду-другую поиграли в гляделки, потом я отвернулась и кивнула. А почему ты здесь, Дольф? Разбираться с прессой. Но ты послал разговаривать с ними Грили. Ты должна мне рассказать, в чем дело, Анита. Голос Дольфа звучал ровно, но глаза чуть напряглись, плечи чуть согнулись, и я знала, что он злится на меня. Думаю, его можно было понять. Что бы ты хотел услышать, Дольф? Правда меня вполне устроит, – сказал он. Тогда, я думаю, мне сперва нужен адвокат. Изливать душу только потому что Дольф мой друг, я не собиралась. Он, прежде всего, коп, а у меня на руках убийство. Дольф прищурился. Повернулся к полицейскому в форме, все еще подпиравшему стенку. Риццо, принеси нам кофе. Мне черный, а тебе? Кофе дают. Жизнь становится лучше. Два кусочка сахара и ложку сливок. И себе тоже налей, Риццо. И не торопись. Риццо протянул руки вперед, будто от чего-то отталкиваясь: А потом Грили мне намажет задницу скипидаром, что я оставил вас одних? Полисмен Риццо, принесите кофе. Весь скипидар я беру на себя. Риццо вышел, покачивая головой – наверное, по поводу глупости детективов в штатском. Когда мы остались одни, Дольф сказал: Повернись. Я встала и протянула ему руки. Он снял наручники, но не стал меня обыскивать – наверное, решил, что это сделают Риццо. Я не сказала ему о ноже, который они прозевали, хотя Дольфа это взбесило бы, обнаружь он его потом, но какого черта? Не хочу, чтобы копы отобрали все мое оружие. И не хочу в эту ночь ходить безоружной. Я села, подавив желание потереть запястья. Я, понимаешь, крутой большой вампироборец, и меня такими пустяками не возьмешь. А то как же. Давай поговорим, Анита, – сказал он. Без протокола? – спросила я. Он поглядел мне в глаза своими – непроницаемыми и пустыми, глазами правильного копа. Мне бы надо сказать «нет».., Но? – спросила я. Без протокола. Рассказывай. Я ему рассказала, изменив только одно: о контракте на меня мне сообщил анонимный звонок. Во всем остальном я говорила чистейшую правду и думала, что Дольф будет доволен, но нет. И ты не знаешь, почему кто-то поставил на тебя контракт? С такими деньгами и таким сроком? Не знаю. Он глядел на меня, будто пытаясь понять, сколько в моих словах правды. Почему ты нам раньше не сказала про этот анонимный звонок? Он сильно подчеркнул голосом слово «анонимный». Я пожала плечами: Пожалуй, по привычке. Да нет, ты хотела выпендриться. Не стала прятаться, а пришла сюда, изображая из себя приманку. Если бы киллерша воспользовалась бомбой, пострадало бы много народу. Но ведь она не стала использовать бомбу? Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Не знай я его лучше, я бы подумала, что он считает до десяти. Повезло тебе. Знаю. Дольф поглядел на меня пристально: Она тебя почти сделала. Не войди тогда эти женщины, я бы сейчас с тобой не говорила. И ты вроде не взволнована? Она мертва, а я нет. О чем тут волноваться? За такие деньги, Анита, завтра найдется еще кто-нибудь. Полночь миновала, а я все еще жива. Может быть, контракт снимут. Зачем поставлен срок? Я пожала плечами: Знай я это, я, может быть, поняла бы, кто платит. И если ты узнаешь, кто это, что ты сделаешь? – спросил Дольф. Я посмотрела на него внимательно. Под протокол или без него, а Дольф в конечном счете коп. Сообщу тебе имя. Ох, Анита, как бы я хотел в это поверить. Я посмотрела на него самыми невинными глазами, которые только смогла состроить. В каком смысле? Анита, перестань строить дурочку. Я слишком хорошо тебя знаю. Отлично. И мы оба знаем, что пока предлагаются такие деньги, от киллеров отбоя не будет. Я сильна, Дольф, но не настолько. В конце концов, найдется кто-то и посильнее меня – если не снимут контракт. Нет контракта – и киллеров нет. Мы смотрели друг на друга в упор. Мы могли бы поместить тебя в охраняемое помещение, – сказал Дольф. На какой срок? Навсегда? – Я покачала головой. – К тому же следующий киллер может прибегнуть к бомбе. Хочешь рисковать своими людьми? А я нет. Значит, ты найдешь заказчика и убьешь его. Я этого не говорила, Дольф. Но ты это планируешь? Дольф, перестань задавать этот вопрос. Ответ будет один и тот же. Он встал, вцепившись пальцами в спинку стула. Анита, не перегибай палку. Я твой друг, но, прежде всего, я коп. Я ценю нашу дружбу, Дольф, но свою жизнь и твою я ценю выше. Ты думаешь, я не могу за себя постоять? Я думаю, что ты – коп, а это значит, ты будешь играть по правилам. В игре с профессиональным киллером это дает хороший шанс погибнуть. В дверь постучали. Войдите! – отозвался Дольф. Вошел Риццо с подносом, на котором стояли три чашечки с кофе. Риццо посмотрел на меня, на Дольфа, на мои раскованные руки, но ничего не сказал. Ставя поднос на стол, он старался держаться так, чтобы я не могла напасть на него. Он был с виду двадцатилетним и все же обращался со мной как с весьма опасной личностью. Вряд ли он позволил бы Аннабел подойти к нему со спины. Если бы она не вырвала у меня сумку, могла бы спокойно застрелить меня в спину. Да, я бы увидела ее в зеркале, но ни за что не успела бы выхватить пистолет. Никогда я не позволила бы ни одному мужчине, как угодно дружелюбному и полезному, подойти ко мне вот так сзади. С Аннабел я допустила ту же ошибку, какую обычно люди допускают со мной. Я видела миниатюрную хорошенькую женщину и ее недооценила. Оказалась женско-шовинистическим поросенком, и эта ошибка чуть не стала фатальной. Дольф подал мне чашку с кофе. Слишком оптимистично было бы надеяться, что сливки настоящие, но выглядела чашка чудесно. Я никогда в жизни такого чудесного кофе не видела. Вопрос в том, насколько он чудесен на самом деле. Осторожно пригубив, я замычала от удовольствия. Кофе был настоящий, и сливки тоже. Рад, что вам понравилось, – сказал Риццо. Спасибо, офицер, – ответила я. Он хмыкнул и отошел снова подпирать стену. Я говорил с Тедом Форрестером, твоим любимым охотником за скальпами, – сказал Дольф. – Пистолет в твоей сумочке зарегистрирован на его имя. Дольф сел, дуя на чашку. Тед Форрестер – одно из имен Эдуарда. Оно когда-то попало в поле зрения полиции, когда мы с ним навалили гору трупов. Он был, насколько знала полиция, охотником– истребителем, специалистом по противоестественным созданиям. Как правило, охотники за скальпами держались поближе к западным штатам, где за оборотней платили существенные премии. Никто особо не интересовался, действительно ли убитые ими оборотни были опасны для общества. Достаточно было посмертного подтверждения, что убитый был ликантропом. Как правило, хватало анализа крови. Вайоминг уже подумывал об изменении закона из-за трех ошибочных ликвидаций, дела о которых попали в верховный суд штата. Мне нужен был пистолет, который поместился бы в сумочку. Не люблю я охотников за скальпами, Анита. Они плюют на закон. Я отпила кофе и ничего не сказала. Знал бы Дольф, сколько раз Эдуард плевал на закон, он бы его законопатил очень надолго. Если он тебе настолько хороший друг, чтобы выручить твою шею из этой передряги, почему ты раньше о нем не сказала? Я вообще не знал о его существовании до той заварушки, которая у тебя была с охотниками на оборотней. Охотниками, – повторила я и покачала головой. Что тебе не нравится? Убивают оборотней – это охота. Убивают обычных людей – это убийство. Ты теперь сочувствуешь монстрам, Анита? – спросил Дольф, и голос его был настолько ровен, что можно было по ошибке счесть его спокойным – а Дольф не был спокоен. Он был взбешен. Тебя злит что-то еще, помимо моего счета трупов, – сказала я. У тебя шашни с Мастером города. Отсюда ты и добываешь внутреннюю информацию насчет монстров? Я сделала глубокий вдох и медленный выдох. Иногда. Ты должна была мне сказать, Анита. С каких это пор я должна докладывать в полицию о своей личной жизни? Он только смотрел, ничего не говоря. Я опустила глаза и стала рассматривать собственные руки. Потом подняла взгляд, и смотреть в глаза Дольфа оказалось трудно – труднее, чем мне бы хотелось. Что ты хочешь от меня услышать, Дольф? Да, меня тоже смущает, что один из моих кавалеров – монстр. Так брось его. Поверь мне, Дольф, будь это так легко, я бы это сделала. Как я могу тебе доверять твою работу, Анита? Ты же спишь с врагом. Почему все считают, что я с ним сплю? Неужели никто на свете, кроме меня, не может с кем-то встречаться, не ложась в постель? Извини за допущение. Но сама понимаешь, что такое допущение сделают многие. Знаю. Открылась дверь – это вернулся Грили. Его глаза отметили снятые наручники, кофе на столе. Ведете светскую беседу? Как прошло заявление для прессы? – спросил Дольф. Грили пожал плечами: Я им сказал, что миз Блейк сейчас допрашивают об обстоятельствах происшествия. Сказал, что вампиры здесь не замешаны. Не уверен, что они это съели. Продолжают добиваться разговора с Истребительницей. Это так они называют подружку Мастера города. Тут я вздрогнула. Как бы ни была успешна моя карьера, а в прессе я окажусь миссис Жан-Клод. Он куда фотогеничнее меня. Дольф встал и сказал: Я забираю Аниту. Грили ответил ему тяжелым взглядом: Я так не думаю. Дольф поставил кофе на стол, встал и подошел вплотную к детективу. Голос он понизил, слышен был только хриплый шепот. Грили покачал головой – «нет». Еще шепот. Грили посмотрел на меня злобно. Ладно, но она вернется в участок еще до утра, иначе это вам припекут задницу, сержант. Она вернется,– сказал Дольф. Риццо смотрел на нас во все глаза. Вы ее отсюда увозите и не в участок? Даже я услышала обвинение в этом голосе. Таково мое решение, Риццо, – прорычал Грили. – Тебе ясно? Каким-то образом Дольф взял верх в сравнении рангов, и Грили это не нравилось. Если Риццо хочет подставиться, чтобы на нем сорвали злость, – флаг ему в руки. Риццо слинял обратно к стене, но восторга не выразил. Ясно. Уводите ее, – сказал Грили. – Попробуйте черным ходом. Но не знаю, как вы уйдете от камер. Прорвемся, – ответил Дольф. – Пошли, Анита. Я поставила чашку на стол: В чем дело, Дольф? Хочу, чтобы ты взглянула на одно тело. Подозреваемая в убийстве используется в расследовании другого дела? А начальство не будет писать кипятком? Я согласовал, – сказал Дольф. Я посмотрела на него большими глазами: Как? Лучше тебе не знать. Я глядела на него, он на меня, и я первой отвела глаза. Почти всегда, когда мне говорят, что мне лучше не знать, я понимаю это совсем наоборот. То есть что мне лучше знать. Но есть горстка людей, которым я в этом вопросе верю. Дольф один из них. Ладно, поехали, – сказала я. Дольф позволил мне смыть с руки засохшую кровь, и мы поехали.18
Я не склонна к пустой болтовне, но по сравнению с Дольфом у меня просто недержание речи. Мы ехали в тишине по шоссе № 270, только шины шуршали по дороге да гудел двигатель. Либо Дольф отключил радио, либо сейчас никто в Сент-Луисе не совершал преступлений. Я бы поставила на первое. Одно из преимуществ работы детектива спецподразделения – нет необходимости все время слушать радио, потому что большинство вызовов тебя не касается. Если Дольф кому-то будет нужен, его всегда можно найти по пейджеру. Я попыталась держаться, чтобы Дольф заговорил первым, но через пятнадцать минут сдалась. Куда мы едем? Клив-Кер. У меня брови поехали вверх. Слишком шикарное место для противоестественного убийства. Ага. Я ждала продолжения. Его не было. Ладно, спасибо, что просветил меня, Дольф. Он мельком глянул на меня и снова стал смотреть на дорогу. Через несколько минут будем на месте, Анита. Терпение никогда не было моей сильной стороной, Дольф. У него задергались губы. Потом он улыбнулся. И, наконец, расхохотался – коротко, резко. Да уж! Рада, что смогла поднять настроение, – сказала я. С тобой всегда хорошо посмеяться, Анита, когда ты никого не убиваешь. Что сказать на это, я не знала. Слишком уж это было близко к правде, пожалуй. В салоне снова наступило молчание, и я не стала пытаться его нарушать. На этот раз оно было не напряженное, дружеское, чуть пронизанное смехом. Дольф больше на меня не злился – можно выдержать недолгое молчание. Клив-Кер был старым районом, но не выглядел таковым. Его возраст выдавали только большие дома и обширные участки. При некоторых особняках были круговые подъездные дорожки и флигели для слуг. Некоторые новые дома, вползшие туда там и сям, иногда больших дворов не имели, зато отличались разнообразием: были тут и бассейны, и сады камней. Никакой штампованной архитектуры. Олив – одна из моих любимых улиц. Мне нравится эта смесь бензоколонок, пончиковых, ювелирных магазинов, мерседесовских дилерских контор, музыкальных и видеомагазинов «Блокбастер». Клив-Кер в отличие от других шикарных районов не ведет войны с бедняками. В этой части города объединяются и деньги, и торговля, где можно купить и дорогие антикварные вещи, и повозить детишек по «Мики-Д». Дольф свернул на дорогу, зажатую между двумя бензоколонками. Она так резко уходила вниз, что мне захотелось нажать на тормоз. У Дольфа такого желания не возникло, и машина поскакала вниз по холму. Ладно, он полицейский, квитанцию за превышение скорости ему вряд ли выпишут. Мы пролетели мимо новых домов у дороги: настоящий дорогой пригород. Дома все еще были разнообразны, но участки несколько съежились, и понятно было, что ни в одном из них никогда не было флигеля для слуг. Дорога пошла чуть вверх, потом выровнялась. Сигнал поворота Дольф нажал, еще пока мы были во впадине. Со вкусом сделанная табличка сообщала: «Кантрисайд-Хиллз». В узких улочках скопились полицейские машины, мигалки разрывали ночь. Полицейские в форме сдерживали кучку людей, одетых в накинутые на пижамы легкие пальто или просто в халаты. Выходя из машины, я заметила дрогнувшую на той стороне улицы занавеску в окне. Действительно, зачем вылезать наружу, когда можно с удобством смотреть из дома? Дольф провел меня мимо полицейского кордона, мимо трепещущей желтой ленты, огораживающей место происшествия. Находившийся в центре внимания дом был одноэтажный и огорожен кирпичной стеной той же высоты, образующей закрытый двор. Даже железные кованые ворота при въезде – средиземноморский стиль. Если не считать двора, то дом был похож на типичное пригородное домовладение. Каменная дорожка, квадратные клумбы с каменной оградой, розы. Сад был залит светом, и каждый лист, каждый лепесток давал свою тень. Кто-то очень перебрал с наземными светильниками. Здесь даже фонарь не нужен, – сказала я. Дольф покосился на меня: Ты здесь никогда не бывала? Я встретила его взгляд, но не смогла понять. Нет, не бывала. А должна была? Дольф, не отвечая, открыл дверь в дом. Он пошел впереди, я – за ним. Он гордится тем, что не давит на своих сотрудников, давая им возможность посмотреть, непредвзято оценить обстановку и прийти к собственным выводам. Но даже для него такое поведение было таинственно, и мне это не нравилось. Гостиная была узкой, но длинной, и в торце стоял телевизор с видеомагнитофоном. Копов было столько, что некуда было ногу поставить. Место убийства всегда привлекает внимания больше, чем нужно. Честно говоря, я боюсь, что из-за этой толкотни теряется больше улик и следов, чем все эти люди могут найти. Убийство может сделать копу карьеру, может из носящего форму сделать его детективом в штатском. Найди главную улику, главный след, блесни в критический момент – и тебя заметят. И дело даже не только в этом. Убийство – последнее оскорбление, последнее, что ты можешь сделать другому человеку. И копы это чувствуют лучше всех прочих. Полицейские раздались перед Дольфом, все глаза покосились на меня. Большинство глаз было мужских, и после первого взгляда меня изучали с головы до ног. Вы знаете, как это бывает. Когда заметишь симпатичное лицо и верхнюю часть, тут же становится интересно, так ли хороши ноги, как все остальное. И в обратную сторону – тоже. Но любой мужчина, который начинает осматривать меня с ног и заканчивает лицом, тут же теряет в моих глазах все ранее набранные очки. Два коротких коридора отходили от гостиной под прямым углом. За открытой дверью были видны устланные ковром ступени, ведущие в подвал. Копы сновали вверх-вниз, как муравьи, волоча кусочки следов и улик в пластиковых пакетах. Дольф повел меня в коридор, и мы оказались во второй гостиной с камином. Она была поменьше и попроще, но дальняя стена была полностью кирпичная, что придавало комнате уютный, теплый вид. Слева в открытую дверь была видна кухня. Верхняя половина стены открывалась, как окно, и можно было работать в кухне и разговаривать с людьми в гостиной. Такая штука была в доме моего отца. Следующая комната была явно новой. У стен был свежепокрашенный вид, как у недавно построенных. Левая стена состояла из стеклянной скользящей двери. Почти весь пол занимала ванна, на ее скользкой поверхности еще держались бусинки воды. Ванну построили раньше, чем покрасили стены, – приоритет есть приоритет. Коридор еще был не совсем закончен, даже на полу лежал пластик, по которому ходили устанавливавшие ванну рабочие. Была еще одна большая ванная, тоже не совсем законченная, и закрытая дверь в конце коридора. Дверь была резная – новое дерево, светлый дуб. Первая закрытая дверь, которую я в этом доме увидела. Что-то зловещее было в этом. Если не считать копов, ничего неуместного я не заметила. Симпатичный дом для людей верхушки среднего класса. Семейного типа. Если бы я вошла прямо туда, где бойня, все было бы в порядке, но от этой долгой подготовки в груди сжался ком. Что случилось в этом приятном доме с новой ванной и кирпичным камином? Мне не хотелось знать. Хотелось уйти, пока я еще не видела этого ужаса. За этот год я уже видала столько тел, что на всю жизнь хватит. Дольф взялся за ручку двери. Я положила руку на его локоть: Это не дети? Он поглядел на меня через плечо. Как правило, он бы не ответил, сказал бы что-нибудь вроде: «Сейчас сама увидишь». Сегодня он сказал: Нет, не дети. Я глубоко и медленно вздохнула. Это хорошо. Пахло сырой штукатуркой, свежим цементом, а под этим чуялся запах крови. Запах только что пролитой крови, еле заметный, оттуда, из-за двери. Как пахнет кровь? Металлический такой запах, почти искусственный. Он сам по себе даже не очень силен. От него не стошнит – стошнит от того, что его сопровождает. Где-то в древней глубине души мы все знаем, что кровь – это все. Без нее мы умираем. Если забрать у врага достаточно крови, мы заберем у него жизнь. Вот почему кровь играет колоссальную роль почти в любой религии на нашей планете. Это первичная материя, и как бы мы ни цивилизовали наш мир, древняя часть нашей души всегда распознает кровь. Дольф остановился, держась за ручку двери. Когда он заговорил, он не смотрел на меня. Расскажешь, что ты думаешь об этом деле, а потом я тебя отвезу, чтобы ты дала показания. Ты же понимаешь. Понимаю, – ответила я. Если ты мне наврала, Анита, в чем бы то ни было, скажи об этом сегодня. Два тела за два дня – это много придется объяснять. Я тебе не врала, Дольф. «По крайней мере, не сильно», – добавила я про себя. Он кивнул, не оборачиваясь, и открыл дверь. Вошел он первым и повернулся так, чтобы видеть мое лицо. Дольф, в чем дело? Смотри сама, – ответил он. Поначалу я видела только светло-серый ковер на полу и бюро с большим зеркалом у правой стены. Остальную обстановку в комнате мне загораживала группа копов. По кивку Дольфа они расступились, а Дольф не отрывал глаз от меня, от моего лица. Никогда я раньше не видела, чтобы он так пристально следил за моей реакцией. Это нервировало. На полу лежало тело. Мужчина, распятый, приколотый ножами в запястьях и лодыжках. Ножи с черными рукоятками. Он лежал в центре большого красного круга. Круг должен был быть большой, чтобы кровь из тела до него не дотекла и не размыла. Кровь всосалась в ковер огромным пятном. Лицо мужчины было отвернуто в сторону от меня, и я видела только светлые короткие волосы. Грудь была обнажена и так густо покрыта кровью, что казалось, будто он в красной рубахе. Ножи только удерживали его на месте, убили его не они. Смертельной была зияющая дыра внизу груди, сразу под ребрами. Как огромная пещера, куда могли войти сразу две руки. У него вынули сердце, – сказала я. Дольф глядел на меня. Ты это увидела от дверей? Разве я не права? Если хочешь вынуть сердце, зачем подбираться снизу? Если тебе надо, чтобы он выжил, тогда приходится ломать ребра и идти трудным путем. Но его хотели убить, а если нужно только сердце, проще его достать из-под ребер. Я направилась к телу, Дольф шел впереди, наблюдая за моим лицом. Дольф, в чем дело? Он покачал головой: Ты мне только расскажи об этом теле, Анита. Я посмотрела на него пристально: Что ты темнишь, Дольф? Я не темню. Это была ложь. Что-то тут было нечисто, но я не стала давить – без толку. Если Дольф не хочет давать информацию, он ее не даст. Точка. В комнате стояла двуспальная кровать с сиреневыми атласными простынями и количеством подушек большим, чем можно использовать. Она была сильно смята, будто на ней не только спали. И на простынях были темные, почти черные пятна. Это кровь? Мы так думаем, – ответил Дольф. От убийства? Когда ты закончишь осмотр, мы запакуем простыни и отправим в лабораторию. Тонкий намек, что пора делать дело. Я подошла к телу, стараясь не замечать Дольфа. Это было легче, чем может показаться, – тело было в этом спектакле солистом. Чем ближе я подходила, тем больше видела подробностей и тем меньше мне хотелось видеть. Под кровью была симпатичная грудь, мускулистая, но не гипертрофированная. Волосы очень коротко подстрижены, курчавые и светлые. Что-то было мучительно знакомое в этой голове. Черные кинжалы были обернуты серебряной проволокой. Они были загнаны в тело по рукоятку, ломая кости на своем пути. Красный круг – это определенно была кровь. Внутри него вились нарисованные кровью каббалистические символы. Некоторые я узнала – достаточно, чтобы понять, что имею дело с каким-то видом некромантии. Я знала символы смерти и символы того, что ей противостоит. Почему-то в круг входить мне не хотелось. Я тщательно стала обходить его по краю, пока не увидела лицо. Прислонившись к стене, я смотрела в широкие глаза Роберта, вампира. Мужа Моники. Будущего папаши. Черт возьми, – тихо сказала я. Ты его знаешь? – спросил Дольф. Я кивнула: Роберт. Его зовут Роберт. Символы смерти имеют смысл, если хочешь принести в жертву вампира. Но зачем? И зачем таким образом? Я шагнула вперед, коснулась круга и остановилась намертво. Будто миллионы насекомых поползли по всему телу. Дыхание перехватило. Я отступила от кровавой линии, и ощущение исчезло. Я его все еще помнила кожей, головой, но сейчас все было в порядке. Сделав глубокий вдох и медленный выдох, я снова шагнула вперед. Это не было как удар о стену – скорее как удар в одеяло, обволакивающее, душащее, кишащее червями одеяло. Я попыталась пройти вперед, через круг, – и не смогла, отшатнулась назад. Если бы за спиной не было стены, я бы упала. Сейчас же я только сползла по стене, пока не села, подогнув колени. Ноги были в нескольких дюймах от круга – трогать его снова я не хотела. Дольф прошел через круг, будто его там и не было, и присел рядом со мной, частично оставшись в круге. Анита, в чем дело? Я покачала головой: Точно не знаю. Это круг силы, и я не могу через него переступить. Он глянул на часть своего тела, оставшуюся внутри круга: Я же могу? Ты не аниматор. Я не колдунья и не слишком знаю официальную магию, но некоторые из этих символов либо символы смерти, либо символы защиты от мертвых. – Я смотрела на Дольфа, а по коже все еще бежали мурашки от попытки перейти круг. – Это заклинание и для удержания мертвых, и для защиты от них, и я не могу его переступить. И что это значит, Анита? – спросил Дольф, глядя на меня сверху вниз. Это значит, – ответил чей-то женский голос, – что этот круг создала не она.19
Женщина стояла прямо в дверях. Она была высокая, стройная, в лиловом костюме с белой рубашкой мужского покроя. Вошла она с такой стремительностью, что я сбросила лет десять с ее возраста. Выглядела она на тридцать, а была двадцати с чем-то лет и наполнена собой. Где-то, может быть, моего возраста, но был в ней некоторый блеск новизны, который у меня давным-давно стерся. Дольф стоял, протягивая мне руку, чтобы я встала, но я покачала головой. Разве что ты меня понесешь. Я еще не могу стоять. Анита, это детектив Рейнольдс, – сказал Дольф, и видно было, что его это не очень радует. Рейнольдс обошла круг, как это сделала я, но лишь для того, чтобы получше меня рассмотреть, и остановилась по другую сторону от Дольфа. Она смотрела на меня, улыбаясь, полная энтузиазма. Я подняла на нее глаза. Кожа у меня все еще дергалась от попытки пересечь круг. Она наклонилась и шепнула: Светишь на всю комнату, лапонька. Для того и белье подбирала, – ответила я. Она этого не ожидала. Ноги мне никак было не вытянуть, не коснувшись снова круга, значит, чтобы перестать светить, надо было встать. Я протянула руку Дольфу. Помоги, только не урони меня туда. Детектив Рейнольдс взяла меня за вторую руку без просьбы, но мне, честно говоря, помощь была нужна. Как только она меня коснулась, у меня все волоски встали дыбом. Я выдернула руку и упала бы в круг, если бы Дольф меня не подхватил. Что с тобой, Анита? – спросил Дольф. Я прислонилась к нему и постаралась дышать медленно и ровно. Просто в эту минуту мне больше магии не выдержать. Принесите ей стул из столовой, – сказал Дольф, ни к кому конкретно не обращаясь, но полисмен в форме тут же вышел – может быть, за стулом. Пока он ходил, Дольф взял меня на руки. Поскольку стоять я не могла, протестовать было трудно, но ощущение было крайне дурацкое. Что это у тебя на спине, Анита? – спросил Дольф. Я и забыла про нож в наспинных ножнах. От необходимости отвечать меня избавил полисмен, принесший стул. Дольф опустил меня на сиденье. Детектив Рейнольдс пыталась наложить на тебя заклятие? Я отрицательно помотала головой. Кто-нибудь, объясните мне, что тут происходит. По бледной шее Рейнольдс разлилась нездоровая краснота. Я пыталась вроде как прочесть ее ауру. Зачем? – спросил Дольф. Просто из любопытства. Я читала о некромантах, но никогда ни одного не видела. Я посмотрела на нее: Если захотите еще поэкспериментировать, детектив, сперва спросите. Она кивнула. Теперь она выглядела моложе и куда как менее уверенно в себе. Я прошу прощения... Рейнольдс! – сказал Дольф. Да, сэр? Станьте вон там. Она посмотрела на нас обоих, кивнула: Да, сэр. Она отошла к остальным копам, стараясь делать вид, что ничего особенного не случилось, но все время на нас оглядывалась. С каких пор у вас служит колдунья? – спросила я. Рейнольдс – первый детектив с противоестественными способностями. Она сама выбирала себе назначение и захотела в нашу группу. Мне понравилось, что он сказал «наша группа». Она сказала, что это не я начертила круг. Ты действительно думал, что я вот это сделала? – Я показала на тело. Он глядел на меня пристально. Ты Роберта недолюбливала. Если бы я убивала всех, кого недолюбливаю, по Сент-Луису не пройти было бы из-за трупов. А какого еще черта ты меня сюда притащил? Она колдунья и о заклинаниях наверняка знает побольше моего. Дольф смотрел все тем же взглядом. Объясни подробнее. Я поднимаю мертвых, но обучения на колдунью не проходила. Почти все, что я делаю, это, – я пожала плечами, – вроде природных способностей. Теоретическую магию я изучала в колледже, но только самые основы, так что, если тебе нужна информация о тщательно и подробно наложенных чарах вроде вот этих, я тебе помочь не могу. Если бы Рейнольдс здесь не было, что бы ты предложила? Найти колдунью, которая сняла бы эти чары. Он кивнул. Версии, кто и почему? – ткнул он большим пальцем через плечо в сторону трупа. Роберта сделал вампиром Жан-Клод. Это очень сильные узы. Думаю, чары наложили, чтобы Жан-Клод не узнал, что происходит. Роберт мог предупредить своего Мастера из такого далека? Я подумала, но ответа не нашла. Не знаю. Может быть. Мастера вампиров владеют телепатией в разной степени – кто лучше, кто хуже. Насколько ею владеет Жан-Клод, мне неизвестно. На эту декорацию потребовалось время, – сказал Дольф. – Зачем было убивать его именно, так? Хороший вопрос. – У меня возникла довольно неприятная мысль. – Это странный способ, но это может быть вызов власти Жан-Клода над его территорией. Почему? У Дольфа уже был в руках блокнот и ручка. Почти как в старые добрые времена. Роберт принадлежал ему, и вот его убивают. Это может быть своего рода посланием. Дольф обернулся на тело. Но посланием для кого? Может, Роберт просто кому-то насолил и это личные счеты. Если это сообщение для твоего приятеля, почему не убить его в клубе Жан-Клода? Он же там работал? Я кивнула. Кто бы это ни был, такую тонкую и долгую работу он не мог бы выполнить в клубе, где полно других вампиров. Нужно уединение. А чары наложили, чтобы Жан-Клод или какой-нибудь еще вампир не прибежал на выручку. Я задумалась. Что я знаю о Роберте? Немного. Шестерка у Жан-Клода, любовник, а теперь муж Моники. Будущий папаша. Все, что я о нем знала, было мне известно от других. Его убили в собственной спальне, а я могла выдвинуть лишь одну версию: это послание Жан-Клоду. Я считала его шестеркой только потому, что Жан-Клод так к нему относился. Раз он не Мастер вампиров, то никто его не станет убивать ради него самого. Черт меня побери, я ведь действительно считала Роберта расходным материалом. Ничего себе. Ты что-то придумала, – сказал Дольф. На самом деле нет. Может, я слишком долго якшаюсь с вампирами и начинаю мыслить, как один из них. Объясни. Я предположила, что смерть Роберта связана с его Мастером. Первая мысль была, что никто не стал бы убивать Роберта как такового, поскольку он того не стоит. В том смысле, что убийство Роберта не сделает тебя Мастером города, так чего возиться? Дольф на меня странно глянул: Анита, ты начинаешь меня тревожить. Тревожить? Я начинаю себя пугать! И я постаралась посмотреть на картину убийства свежим взглядом, не с точки зрения вампира. Кто взял бы на себя столько хлопот, чтобы убить Роберта? Ни малейшего понятия. Если исключить вызов власти Жан-Клода, я придумать не могу, кто и зачем мог бы убить Роберта. Наверное, я слишком мало о нем знаю. Может быть, одна из радикальных групп, «Человек Превыше Всего» или «Люди Против Вампиров». Но тут нужно серьезное знание магии, а любая из этих групп закидает камнями колдунью так же охотно, как проткнет колом вампира. Для них и тот, и другая – семя дьяволово. А почему такая группа выбрала именно этого вампира? У него жена беременна, – ответила я. Она тоже вампир? – спросил Дольф. Я покачала головой: Нет, человек. У Дольфа расширились глаза – чуть-чуть. Самое сильное выражение удивления, которое я видала у него за все годы работы. Его, как и почти любого хорошего копа, не так легко поразить. Беременна? А отец – этот вампир? Да. Дольф покачал головой. Да, тогда он у такой группы стал бы звездой хит-парада. Расскажи мне о размножении вампиров, Анита. Сначала я должна позвонить Жан-Клоду. Зачем? Предупредить. Согласна, это могут быть личные счеты с Робертом, и ты прав. Фанатики из ЧПВ прикончили бы его, не задумываясь, но на всякий случай я хочу предупредить Жан-Клода. – Тут мне стукнула в голову свежая мысль. – Может, потому кто-то хочет и моей смерти. То есть? Если хочешь насолить Жан-Клоду, то убить меня – хороший способ. Знаешь, полмиллиона долларов, чтобы убрать чью-то подружку, это уже перебор. – Дольф мотнул головой. – Анита, при таких деньгах дело в личных счетах именно с тобой. Кто-то боится именно тебя, а не твоего зубастого кавалера. Двое наемных убийц за два дня Дольф, а я все еще не знаю причины. – Я глянула на него в упор. – И если я не разгадаю этот ребус, то я покойница. Он тронул меня за плечо. Мы тебе поможем. Копы тоже кое на что годятся, хотя монстры с нами не хотят разговаривать. Спасибо, Дольф. – Я потрепала его по руке. – Скажи, ты, в самом деле, поверил Рейнольдс, когда она сказала, что я могла это сделать? Он выпрямился, посмотрел мне в глаза. В первую секунду – да. А потом дело было в том, чтобы не отвергать мнение своего детектива. Мы ее наняли, чтобы она помогала нам с противоестественными шутками. И наплевать на ее мнение в ее первом деле было бы глупо. Не говоря уже о деморализующем эффекте, подумала я. О’кей. Но неужели ты действительно думал, что я способна на такое? – Я кивнула в сторону тела. Я видел, как ты протыкаешь вампиров колом, Анита. Как отрубаешь им головы. Так почему не это? Потому что Роберт был жив, когда ему вскрыли грудь. Пока не вынули сердце, он был жив. Черт возьми, я не знаю, сколько он еще прожил, когда уже вынули сердце. У вампиров по-разному бывает со смертельными ранами. Иногда они держатся очень долго. И потому они не отрезали голову? Чтобы он дольше мучился? Может быть, – сказала я. – Необходимо сообщить Жан-Клоду – на случай, если это угроза. Я пошлю кого-нибудь позвонить. Мне ты этого не доверишь? Не поднимай этот вопрос, Анита. Раз в жизни я его послушалась. Еще год назад я бы сама не стала доверять никому, кто встречается с вампиром. Я считала, что все такие люди испорчены. Иногда я и сейчас так считаю. Ладно, только пусть ему позвонят сейчас. Плохо было бы, если бы его пустили в расход, пока мы тут решаем, кто его должен предупредить. Дольф жестом подозвал полисмена в форме, нацарапал что-то в блокноте, оторвал листок, сложил и передал полисмену. Вот это отдайте детективу Перри. Полисмен вышел. Дольф вернулся к записям своего блокнота. А теперь расскажи мне о размножении вампиров. – Он записал эти слова и поднял глаза. – Черт, даже звучит как-то неправильно. У недавно умерших вампиров мужского пола часто остается сперма, выработанная еще при жизни. Это наиболее частый случай. Доктора рекомендуют, если ты стал вампиром, подождать с сексом шесть недель – как привазэктомии. Такие младенцы обычно получаются здоровыми. Но у старых вампиров фертильность – куда более редкое свойство. Честно говоря, пока я не увидела на одной вечеринке Роберта с женой, я не думала, что столь старые вампиры могут иметь потомство. Сколько лет было Роберту? Сто с мелочью. Бывает ли беременность у вампиров-женщин? Иногда с новоумершими случается, но происходит выкидыш или рассасывание плода. Мертвое тело не может дать жизнь... – Я замялась. Ну? – спросил Дольф. Есть два документированных случая о родах у старых вампирш. – Я покачала головой. – Не слишком красиво вышло, и ничего человеческого. Младенцы выжили? Какое-то время, – сказала я. – Самый подробно документированный случай произошел в начале девятисотых, когда доктор Генри Муллиган искал лекарство от вампиризма, в подвале Старой городской больницы Сент-Луиса. Одна из его пациенток родила. Муллиган считал это признаком возвращения жизни в ее тело. Младенец родился с полным набором остроконечных зубов и был скорее каннибалом, чем вампиром. После родов у доктора Муллигана на руке оставался шрам до самой смерти – где-то через три года, когда один из пациентов раздавил ему череп. Дольф пялился в блокнот. Я все это записываю, но, честно говоря, надеюсь, что никогда не придется это использовать. Младенца убили? Да, – ответила я. – И предвосхищаю твой вопрос: об отце нигде ни слова. Отсюда неявно следует, что отец был человеком, может быть, это был даже сам доктор Муллиган. Вампиры не могут иметь детей без людей-партнеров – по крайней мере насколько нам известно. Приятно знать, что люди еще на что-то могут пригодиться, кроме крови. Я пожала плечами: Вроде того. Честно говоря, мысль о рождении ребенка с острым синдромом Влада пугала меня до судорог. Я совершенно не собираюсь заниматься сексом с Жан-Клодом, но если такое когда-нибудь произойдет, то мы определенно будем предохраняться. Никакого спонтанного секса, разве что с презервативом. Что-то, наверное, выразилось у меня на лице, потому что Дольф сказал: О чем задумалась? Радуюсь, что у меня строгие моральные принципы, наверное. В общем, пока я не видела Роберта с женой, я думала, что вампиры старше ста лет стерильны. А если учесть, насколько долго надо повышать температуру тела вампира... – Я покачала головой. – Вряд ли это было случайно. Хотя они оба утверждали, что так и было. Она еще даже не получила результатов амниографии. Амниографии – какой именно? – спросил Дольф. На синдром Влада, – ответила я. Она достаточно здорова, чтобы выдержать эти новости? Я пожала плечами: Выглядела она нормально, но я не эксперт. Я бы только сказала, что не надо сообщать по телефону и, наверное, надо, чтобы она не была одна. А вообще – не знаю. Вы не были с ней дружны? Я замотала головой: Нет, даже не проси. Я не буду держать ее за ручку, пока она будет плакать над телом мужа. Ладно-ладно, это и не входит в твои должностные обязанности. Может, попрошу Рейнольдс это сделать. Я посмотрела в сторону молодой сыщицы. Может, они с Моникой и заслужили друг друга, но... Жан-Клод может знать, с кем дружна Моника. Если нет, то я знаю одну ее подругу. Кэтрин Мейсон-Джиллет и Моника вместе работают. Моника – адвокат? – спросил Дольф. Я кивнула. Только этого не хватало, – вздохнул он. Что ты сообщил Жан-Клоду? – спросила я. А что? Чтобы я знала, сколько я могу ему рассказать. Расследуемое дело об убийстве ты с монстром обсуждать не будешь. Убитый сто лет был его компаньоном. Он точно захочет об этом говорить. Мне надо знать, что ты ему сказал, чтобы случайно не проговориться. Ты так спокойно скрываешь информацию от своего дружка? Об убийстве – да. Это могла сделать не меньше чем колдунья, а то и пострашнее кто. Это должен быть монстр того или иного рода, значит, монстрам мы деталей не сообщаем. Дольф посмотрел на меня и кивнул: Молчи насчет сердца и символов, использованных в чарах. Насчет сердца он должен будет знать, Дольф, иначе догадается сам. Сердце или голова – мало чем еще можно убить столетнего вампира. Ты сказала, что не будешь выдавать информацию, Анита. Я тебе говорю, что пройдет, а что нет, Дольф. Скрыть от вампиров вынутое сердце – не пройдет, потому что они догадаются. Символы – можно, и все равно Жан-Клод задумается, почему он не ощутил смерти Роберта. Так что мы таки можем скрыть от твоего дружка? Конкретные символы заклинания. Ножи. – Я на миг задумалась. – Способ, которым вынули сердце. Все видели по телевизору во всяких кино про больницы, как вынимают сердце через ребра. Никто бы и не подумал поступать по-другому. Значит, если у нас будет подозреваемый, мы спросим, как бы он стал вынимать сердце? Я кивнула: Психи начнут говорить об осиновых кольях или будут путаться. О’кей, – сказал Дольф и поглядел на меня. – Если есть на свете человек, который ненавидит монстров, я думал, что это ты. Как ты можешь встречаться с одним из них? Я встретила его взгляд, не дрогнув: Не знаю. Он закрыл блокнот. Грили небось гадает, куда я тебя повез. А что ты ему шептал? Я бы поставила доллар против цента, что он меня не отпустит. Сказал ему, что тебя подозревают еще в одном убийстве. Сказал, что хочу посмотреть на твою реакцию. И он на это купился? Дольф глянул на тело. Очень было близко к правде, Анита. Меня подкупила его искренность. Грили, кажется, не очень мне симпатизирует. Ты только что убила женщину, Анита. Это, как правило, не дает хорошего первого впечатления. И в этом тоже был смысл. Надо ли, чтобы Кэтрин уже ждала нас в участке? – спросила я. Ты не под арестом. Все равно мне хотелось бы, чтобы она нас там встретила. Позвони ей. Я встала. Погоди. – Дольф взял меня за руку. Повернулся к остальным копам. – Всем выйти на минутку. Кое-кто переглянулся, но возражений не последовало. Все они работали с Дольфом и раньше, и среди них не было старше его по рангу. Когда мы остались одни за закрытой дверью, он сказал. Отдай. Что? У тебя за спиной что-то вроде клинка. Покажи. Я вздохнула и полезла за рукоятью, вытащила нож. Это заняло время. Длинный был клинок. Дольф протянул руку, я подала ему нож. Господи, и что ты собиралась этим делать? Я только глядела. Кто тебя шмонал в клубе? Напарник Риццо. Придется с ним поговорить. – Дольф поглядел на меня. – Пропустить такую штуку на человеке, который пустит ее в ход, – очень бы плохо вышло. Другого оружия он не пропустил? Нет. Дольф смотрел на меня. Анита, обопрись на стол. У меня брови полезли на лоб. Ты меня будешь обыскивать? Ага. Я подумала, стоит ли спорить, и решила, что нет. Оружия на мне больше не было. Я оперлась на бюро, Дольф отложил нож и обыскал меня. Если бы было что найти, он нашел бы. Все, что Дольф делает, он делает тщательно и методично. Одно из качеств, делающих его классным копом. Я поглядела на него в зеркало, не оборачиваясь: Удовлетворен? Ага. Он подал мне нож рукоятью вперед. Наверное, удивление выразилось у меня на лице. Ты мне его возвращаешь? Если бы ты соврала, что он у тебя последний, я бы отобрал и его, и все, что нашел бы. – Дольф шумно перевел дыхание. – Но я не стану забирать у тебя последнее оружие, когда на тебя открыт контракт. Я приняла нож и вложила его в ножны. Это было куда труднее, чем вынуть его оттуда. Пришлось даже поглядывать в зеркало. Я так понял, он у тебя новый? – спросил Дольф. Новый. Я встряхнула волосами – опа! – и рукояти не стало видно. Надо будет потренироваться побольше. Слишком хорошее место для потайного ножа, чтобы не использовать его чаще. Какие-нибудь еще впечатления, пока я не отвез тебя обратно? Дверь выломана? Нет. Значит, кто-то знакомый, – сказала я. Может быть. Я посмотрела на неподвижное тело Роберта. Можем перенести обсуждение в другую комнату? Он тебя беспокоит? Я его знала, Дольф. Пусть я его не любила, но мы были знакомы. Дольф кивнул: Можем перейти в детскую. Я почувствовала, что бледнею. Никак мне не хотелось видеть, что могла сделать Моника из детской. Злобным ты становишься, Дольф. Как-то не могу забыть тот факт, что ты встречаешься с Мастером города, Анита. Не могу отмахнуться. Ты хочешь меня наказать за то, что я встречаюсь с вампиром? Он поглядел на меня долгим, изучающим взглядом. Я не отвернулась. Я хочу, чтобы ты с ним не встречалась. Ты мне не отец. Твои родные знают? Здесь я уже отвернулась: Нет. Они ведь католики? Дольф, я не буду обсуждать с тобой эту тему. С кем-нибудь тебе надо будет ее обсудить. Может быть, но не с тобой. Анита, посмотри на него. Посмотри на вот это и скажи, что ты можешь вот с таким спать. Брось ты это, – сказала я. Не могу. Мы смотрели друг на друга, не отводя глаз. Я не собиралась объяснять Дольфу свои отношения с Жан-Клодом. Не его это собачье дело. Тогда у нас проблема. В дверь постучали. Подождите! – сказал Дольф. Войдите! – отозвалась я. Дверь открылась. Отлично. Вошел Зебровски. Еще лучше. Я знала, что улыбаюсь, как идиотка, но не могла сдержаться. В последний раз я его видела, когда он вышел из больницы. Ему едва не выпустил кишки оборотень – леопард размером с пони. Это не был ликантроп, это была колдунья-оборотень. Вот почему Зебровски не пришлось раз в месяц покрываться шерстью. Колдунья вспорола ему живот, а я ее убила. Потом держала руками вываливающиеся кишки, пока не приехали медики. У меня остались шрамы от той же самой колдуньи. Обычно волосы у Зебровски были спутанной курчавой массой, черные с сединой. Он их сейчас короткопостриг, и они как-то держались. От этого у него был более серьезный, более взрослый вид, не похожий на прежнего Зебровски. Коричневый костюм имел такой вид, будто в нем спят. Темно-голубой галстук, который Зебровски нацеплял всегда, не подходил ни к одному из его костюмов. Блейк, черт-те сколько не виделись! Я не смогла сдержаться: подошла и обняла его. Быть женщиной – в этом есть свои преимущества. Хотя до того, как в моей жизни появился Ричард, я бы могла подавить такой порыв. Ричард оживил во мне женственную сторону. Зебровски неуклюже меня обнял, смеясь. Я всегда знал, что тебя тянет к моему телу, Блейк. Я оттолкнулась от него: Размечтался! Он оглядел меня с головы до ног, глаза его искрились смешинками. Если ты будешь так одеваться каждый вечер, я мог бы ради тебя бросить Кэти. Чуть укоротить эту юбку – и будет отличный абажур для лампы. Хоть он и язва, а я была рада его видеть. Ты давно уже на службе без ограничений? Недавно. Я тебя видел в новостях с твоим другом. В новостях? – Я и забыла о коридоре вспышек, через который мы прошли с Жан-Клодом. Отлично выглядит для мертвеца. Блин. Что такое? – спросил Дольф. Это было национальное телевидение, не местное. И что? Мой отец не знает. Теперь знает, – заржал Зебровски. Думаю, тебе все же придется поговорить с отцом, – заметил Дольф. Что-то было либо у меня в лице, либо в голосе Дольфа, отчего Зебровски перестал смеяться. Слушайте, чего это с вами? Будто у вас любимого щенка раздавили. Дольф посмотрел на меня, я на него. Расхождение мировоззрений, – сказала я наконец. Дольф ничего не сказал, да я и не ждала. Ну, о’кей, – сказал Зебровски. Он достаточно знал Дольфа, чтобы не приставать. Из меня одной он бы душу вынул, но не из Дольфа. Один из ближайших соседей – праворадикальный антивампирист, – сказал Зебровски. – Это притекло наше внимание. Подробнее, – сказал Дольф. Делберт Сполдинг и его жена Дора сидели на диване, держась за ручки. Предложили мне чаю со льдом. Он меня поправил, когда я сказал, что Роберта убили. Он пояснил, что мертвеца убить нельзя. – Зебровски достал из кармана сморщенный блокнот, перелистнул к нужной странице, попытался ее разгладить, оставил так и процитировал: «Теперь, когда нашелся добрый человек и уничтожил эту тварь, женщина может сделать аборт и избавиться от монстра. Вообще-то я противник абортов, но это мерзость, чистейшая мерзость». Как минимум «Люди Против Вампиров», – заметила я. – Может быть, даже «Человек Превыше Всего». А может, ему просто не нравится жить рядом с вампиром, – сказал Дольф. Мы с Зебровски уставились на него. Ты не спросил у мистера Сполдинга, не принадлежит ли он к одной из этих групп? – спросил Дольф. У него на столе были разбросаны брошюры ЛПВ, и он одну мне дал. Отлично, – сказала я. – Проповедник ненависти. ЛПВ не одобряет подобного насилия, – возразил Дольф. Он сказал это так, что я задумалась: а в каком списке рассылки числится сам Дольф? Но я тряхнула головой: не буду я думать о нем худшее только потому, что он возражает против моих свиданий с ходячим мертвецом. Еще пару месяцев назад у меня были бы те же чувства. ЧПВ одобряет, – сказала я. Мы выясним, не входит ли мистер Сполдинг в группу «Человек Превыше Всего». Вам еще придется выяснить, есть ли у Сполдингов магические способности. А как? – спросил Дольф. Я могу с ними встретиться, оказаться в одной комнате. Для верности надо еще до них дотронуться – скажем, руку пожать. Я пожимал руку Сполдинга, – сказал Зебровски. – Рука как рука. Ты классный коп, Зебровски, но ты почти нуль. Ты можешь пожать руку колоссальной шишке и не почувствовать даже укола. Дольф – полный нуль. Нуль – это что? – спросил Дольф. В смысле магии. Человек, не имеющий магических или экстрасенсорных способностей. Вот почему тебя этот круг не удерживает, а меня останавливает. То есть у меня есть магические способности? – восхитился Зебровски. Я покачала головой: У тебя есть зачаточная чувствительность. Наверное, ты из тех, у кого бывают предчувствия, впоследствии оправдывающиеся. Предчувствия бывают у меня, – сказал Дольф. У тебя они основаны на опыте, на годах работы. А у Зебровски бывают логические скачки, которые вроде бессмысленны, а потом оказываются правдой. Я права? Они переглянулись, потом посмотрели на меня и оба кивнули. Бывают у Зебровски моменты, – сказал Дольф. Хочешь пожать руку Спеллингу? – спросил Зебровски. Пусть детектив Рейнольдс пожмет. Ведь для таких вещей вы ее и взяли в команду? Они снова переглянулись, и Зебровски осклабился. Я прихвачу Рейнольдс и пойду туда. – У двери он повернулся. – Кэти мне проедает плешь, чтобы я пригласил тебя к обеду, познакомил с детишками – так, посидеть по-домашнему. – Простодушные карие глаза невинно глядели из-под очков в темной оправе. – Я хотел попросить тебя привести Ричарда, но раз ты сейчас встречаешься с графом Дракулой, это может быть неудобно. Он смотрел на меня, задавая вопрос без всякого вопроса. Я продолжаю встречаться с Ричардом, наглый ты сукин сын. Он улыбнулся: Тогда отлично. Приводи его в субботу на той неделе. Кэти приготовит свою знаменитую курятину с грибами. А если бы я встречалась только с Жан-Клодом, приглашение распространялось бы на моего кавалера? Нет, – ответил Зебровски. – Кэти малость нервничает. Она не хочет знакомиться с графом Дракулой. Его зовут Жан-Клод. Я знаю. Он закрыл за собой дверь, и мы с Дольфом опять остались в компании мертвого тела. Не очень приятная выдалась ночь. Что мы ищем, Анита? – спросил Дольф, и у меня гора с плеч свалилась, когда он заговорил о деле. Трепа на личные темы с меня уже вот так хватило. Группу убийц. Почему? Я подняла глаза на него. Не знаю, хватит ли силы всех людей в мире, чтобы вот так распять вампира. Даже если это были вампиры или оборотни, их нужно было больше одного. Я бы так сказала: двое существ сверхъестественной силы держат, одно втыкает ножи. Может быть, держали больше, может быть, еще нужен был кто-то для наложения чар. Не знаю, но не меньше трех. Даже если это были вампиры? Я кивнула: Разве что один вампир достаточно сильный, чтобы подчинить себе сознание Роберта. – Я пригляделась к телу, осторожно, опасаясь коснуться круга. Заставила себя глядеть на то, что с ним сделали. – Вообще-то нет, когда начали втыкать ножи, тут уж о подчинении сознания речь не шла. Человека – да, человека они могли бы так растянуть, и он бы в это время улыбался, но не другого вампира. Соседи ничего не видели и не слышали? Пусть Сполдинги замешаны и потому лгут, но кто-то должен был что-то видеть или слышать. Он не подставил горло, как овца. Все говорят, что нет, – сказал Дольф. Сказано было так, будто Дольф знал: кто-то из них заведомо лжет. Первое, что узнает коп на своей работе, – это то, что врут все. Кто хочет что-то скрыть, кто врет просто, чтобы врать, но врут все. Всегда предполагай, что каждый что-то скрывает, – это экономит время. Я глядела в лицо Роберта, обвисшее, с отвалившейся челюстью. В углах рта у него были следы потертости, чуть красноватые. Ты видел эти следы возле рта? Да, – ответил Дольф. И не собирался мне о них говорить? Ты была подозреваемой. Я мотнула головой: Ты в это на самом деле не верил. Ты просто играешь, как всегда, пряча карты. Мне уже надоело складывать кусочки в мозаику, когда ты давно это сделал. И какой вывод ты делаешь из этих следов? – спросил Дольф совершенно нейтральным голосом. Ты чертовски хорошо знаешь, какой вывод. Когда с ним это делали, ему заткнулирот кляпом. Соседи могли действительно ничего не слышать. И все же это не говорит нам, как убийцы проникли в дом. Если тут замешаны вампиры, они не могут переступить порог без приглашения. Роберт не пригласил бы в дом незнакомого вампира, значит, это был либо знакомый, либо человек, но не вампир, во всяком случае. А человек мог переступить порог и пригласить вампира? – спросил Дольф. Да, – ответила я. Дольф что-то записывал, не глядя на меня. Итак, мы ищем смешанную группу: по крайней мере один вампир, по крайней мере один не вампир и по крайней мере один некромант или колдунья. Последнее тебе сказала Рейнольдс, – догадалась я. Ты не согласна? Нет, но поскольку я в городе единственный некромант, это должен быть гастролер... – В этот самый момент я поняла, что в городе есть гастролер. Доминик Дюмар. Джон Берк мог бы это сделать? Я подумала. Джон – жрец вуду, но вуду здесь ни при чем. Не знаю, так ли глубоко он знает арканы. И не знаю, хватило ли бы у него силы это сделать даже при наличии знания. А у тебя хватило бы? Я вздохнула: Дольф, я не знаю. Я в некотором смысле в некромантии новичок. То есть я уже годами поднимаю мертвых, но без такого формалитета. – Я показала на тело. – Таких чар я вообще никогда не видела. Дольф кивнул: Есть еще что добавить? Очень мне не хотелось втягивать Доминика, но слишком уж подозрительное было совпадение: в городе появляется сильный некромант, и одновременно некромантией устраняют вампира. Если он окажется ни при чем, я извинюсь. А если он замешан, то это дело тянет на смертную казнь. Доминик Дюмар – некромант. Он только что прибыл в город. А он мог бы это сделать? – спросил Дольф. Дольф, я его только один раз видела. Изложи свои впечатления, Анита. Я вспомнила, как ощутила Доминика у себя в голове. Предложение учить меня некромантии. Главное было то, что убить Роберта и оставить тело так, чтобы мы его нашли, – это было глупо. Доминик Дюран не показался мне глупцом. Мог бы. Он – человек-слуга вампира, так что вот тебе уже два члена группы. Его хозяин-вампир знал Роберта? Я вздохнула: Мне ничего об этом не известно. Есть у тебя телефон этого Дюмара? Могу позвонить нашему ночному секретарю и спросить. Отлично. – Дольф стал пробегать свои записки. – Дюмар – твой главный подозреваемый? Я снова подумала. Да, пожалуй. Доказательства есть? Он некромант, а это сделал кто-то, хорошо знающий некромантию. – Я пожала плечами. Мы по той же причине подозревали тебя, – сказал Дольф и почти улыбнулся при этих словах. Намек поняла. Дольф закрыл блокнот. Я тебя отвезу давать показания. Годится. Могу я теперь позвонить Кэтрин? В кухне телефон. Зебровски открыл дверь. Здесь вдова, и она в истерике. Кто с ней?-спросил Дольф. Рейнольдс. Сквозь открытую дверь послышался женский голос, говорящий на грани крика: Роберт, мой муж, убит? Этого не может быть. Не может быть. Я должна его видеть. Вы не понимаете, кто он такой. Он не может быть убит. Голос приближался. Ей не надо этого видеть, Анита. Я кивнула, вышла и плотно закрыла за собой дверь. Монику я еще не видела, но слышала отлично: Вы не понимаете, он не может быть убит! Я могла ручаться, что Моника не поверит мне на слово, будто Роберт мертв всерьез и по-настоящему. Наверное, если бы там лежал Жан-Клод, я бы тоже не поверила. Я бы сама должна была посмотреть. Глубоко и тяжело вздохнув, я пошла навстречу убитой горем вдове. Ночь, черт ее побери, становилась все увлекательней.20
Больничная палата была пастельных розовато-лиловых тонов, на стенке висела картина, изображающая цветы. На кровати было покрывало под цвет стен и розовые простыни. Моника лежала в кровати, подключенная к капельнице и двум разным мониторам. Лента, протянутая поперек ее живота, отслеживала схватки. К счастью, она пока давала ровные линии. Второй монитор следил за сердцебиением младенца. Сначала этот звук меня пугал: часто-часто, как сердце маленькой пичужки. Когда сестры меня заверили, что сердцебиение нормальное, мне стало спокойнее. Через два часа оно превратилось в успокаивающий звук на фоне белого шума. Рыжеватые волосы Моники прилипли прядями ко лбу. Тщательно наложенный макияж размазался по лицу. Ей пришлось дать транквилизаторы, хотя это не слишком полезно для ребенка, и она впала в неглубокий, почти лихорадочный сон. Она вертела головой, глаза бегали под закрытыми веками, губы шевелились в каком-то сне – наверняка кошмарном после такой ночи. Было почти два часа, и мне еще предстояло ехать в участок давать показания детективу Грили. Кэтрин уже была в пути, чтобы сменить меня у постели Моники. Я была бы рада ее видеть. На правой руке у меня остались полумесяцы ногтей. Моника хваталась за меня, будто боялась рассыпаться. На пике схваток, когда казалось, что Моника потеряет ребенка, как потеряла мужа, длинные крашенные ногти впивались мне в кожу, и только когда показались тоненькие струйки крови, сестры это заметили. Когда Моника успокоилась, они перевязали мне раны, но сделали это бинтами для детей с картинками из мультиков, так что у меня рука вся была покрыта Микки-Маусами и Гуффи. На стенной полке стоял телевизор, но я его не включала, и слышался только шум воздуха в вентиляторах и стук детского сердца. За дверью стоял полисмен в форме. Если Роберта убила радикальная группа, то Моника и ее младенец могли быть следующей целью. Если его убили из личных счетов, Моника могла что-то знать. Так или иначе, она была в опасности, и потому к ней приставили охрану. Меня это устраивало, потому что из оружия у меня остался только нож. Правда, без пистолетов я была как без рук. Зазвонил телефон на прикроватном столике, и я бросилась к нему, испугавшись, что он разбудит Монику. Прикрыв рукой микрофон, я тихо сказала: Да? Анита? – Это был Эдуард. Как ты узнал, где я? Главное в том, что если я тебя нашел, то и другие могут. Контракт еще действует? Да. Черт! А что там со сроком? Продлен на сорок восемь часов. М-да. Целеустремленный народ. Я думаю, ты должна на время уйти в подполье, Анита. То есть спрятаться? Да. Я думал, ты хочешь использовать меня как приманку. Для этого нужно было бы больше телохранителей. Вампы и вервольфы – монстры, конечно, но все равно любители. Мы – профессионалы, в этом наше преимущество. В себе я уверен, но я не всюду могу быть. Например, в женском сортире. Эдуард вздохнул: Подвел я тебя. Я сама была неосторожна, Эдуард. Так ты согласна? Спрятаться? Да. Ты уже придумал место? В общем, да. Что-то мне не нравится твой голос, Эдуард. Самое безопасное место в городе, и со встроенными телохранителями. Где это? Даже для меня мой голос прозвучал излишне подозрительно. Цирк Проклятых, – произнес Эдуард. Ты из ума выжил? Это место дневного отдыха Мастера, Анита. Крепость. Жан-Клод заложил туннель, через который мы туда проникали, когда шли убивать Николаос. Там надежно. Ты хочешь, чтобы я провела день в кровати с вампиром? Не пойдет. Ты возвращаешься в дом Ричарда? – спросил Эдуард. – И насколько же там будет надежно? Насколько надежно тебе будет вообще где-нибудь на поверхности? Черт тебя побери, Эдуард! Я прав, и ты это знаешь. Хотела бы я поспорить, но он действительно был прав. Цирк был самым безопасным из всех укрытий. Там даже, черт возьми, казематы есть. Но от мысли добровольно пойти туда спать мурашки ползли по коже. И как мне спать в окружении вампиров, пусть даже дружественных? Жан-Клод предлагает тебе свою постель. Только погоди беситься, он сам будет спать в гробу. Это он теперь так говорит, – сказала я. Меня не волнует твоя добродетель, Анита. Меня волнует, чтобы ты осталась в живых. И я сознаюсь, что не могу обеспечить твою безопасность. Я свое дело знаю, я лучший из всех, кого можно купить за деньги, но я всего один. А один, как бы он ни был хорош, – этого мало. О’кей, я туда пойду, но на какой срок? Ты спрячешься, а я кое-что выясню. Когда не надо будет тебя охранять, я смогу сделать больше. А что, если эти, кто бы они ни были, узнают, что я в Цирке? Могут попытаться тебя убрать там, – сказал Эдуард совершенно будничным голосом. И если попытаются? Если ты, полдюжины вампиров и столько же вервольфов не сможете с ними справиться, я думаю, вопрос будет снят. Умеешь ты утешить. Я тебя знаю, Анита. Если бы можно было найти что-то более утешительное, ты бы отказалась скрываться. Двадцать четыре часа, Эдуард, а потом давай другой план. Я не собираюсь жаться на дне норы и ждать, пока меня убьют. Согласен. Я тебя подберу, когда ты дашь копам показания. Где ты берешь информацию? Он засмеялся, но очень сухо. Если я тебя нашел, могут найти и другие. Спроси у своих друзей копов, не найдется ли у них лишнего жилета. В смысле – бронежилета? Он не повредит. Ты пытаешься меня напугать? Да. У тебя получается. Спасибо на добром слове. Не выходи из участка, пока я за тобой не приеду. И старайся не торчать на открытом месте. Ты действительно думаешь, что кто-то может сегодня еще раз попробовать? С этой минуты мы живем по наихудшему сценарию, Анита. Хватит рисковать. Я за тобой заеду. И он сразу повесил трубку; я даже не успела ответить. Я стояла, перепуганная, держа трубку в руках. Во всем этом переполохе с Моникой и ее младенцем я почти забыла, что кто-то пытается меня убить. А забывать, наверное, не стоило. Я стала было вешать трубку, но передумала и набрала номер Ричарда. Он ответил со второго гудка, значит, ждал. Проклятие. Ричард, это я. Анита, где ты? – В голосе его прозвучало облегчение, сменившееся настороженностью. – Я в том смысле, ты сегодня вернешься? Ответ был «нет», но не по той причине, которой он боялся. Я ему рассказала, что случилось, в самом сжатом изложении. Чья эта идея, чтобы ты переехала к Жан-Клоду? – В голосе чувствовался намек на гнев. Я не переезжаю к Жан-Клоду, я переезжаю в Цирк Проклятых. И в чем разница? Послушай, Ричард, я слишком устала, чтобы сейчас с тобой спорить. Эдуард предложил, а ты знаешь, что он любит Жан-Клода еще меньше, чем ты. Сомневаюсь, – ответил он. Ричард, я тебе позвонила не для того, чтобы ругаться. Я позвонила сказать, что происходит. Спасибо за звонок. – Такого сарказма я еще никогда у него не слышала. – Тебе привезти твои вещи? Черт, я даже не подумала! Я их привезу в Цирк. Это не обязательно, Ричард. Ты не хочешь, чтобы я это делал? Нет, мне приятно было бы иметь свои шмотки, и не только одежду, если ты понял намек. Я все привезу. Спасибо. И упакую сумку для себя. Ты считаешь, это удачная мысль? Мне приходилось ночевать в Цирке. Если помнишь, я был одним из волков Жан-Клода. Помню. Ты не должен просить его разрешения до того, как явиться без приглашения? Я ему позвоню. Разве что ты не хочешь меня там сегодня видеть. – Он говорил очень спокойно. Если Жан-Клод не возразит, то я и подавно. Моральная поддержка будет отнюдь не лишней. Он шумно выдохнул, будто задерживал дыхание. И отлично. Там увидимся. Мне еще надо дать копам показания по поводу инцидента в «Данс макабр». Это займет пару часов, так что не спеши. Боишься, что Жан-Клод может сделать мне плохо? – И после секундной паузы: – Или что я ему? Я обдумала вопрос. Что он тебе. Рад слышать, – ответил он, и я знала по голосу, что он улыбается. За Ричарда я волновалась вот почему: он не убийца. В отличие от Жан-Клода. Ричард может начать драку, но закончит ее Жан-Клод. Ничего этого я вслух не сказала – Ричард бы не оценил. Жду с нетерпением нашей встречи, – сказал он. Даже в Цирке? Где угодно. Целую. И я тебя. Мы оба повесили трубку. Никто не попрощался – очевидно, из фрейдистского страха. Я могла ручаться, что Ричард и Жан-Клод найдут повод для ссоры, а я действительно слишком устала, чтобы еще и в это встревать. Но скажи я Ричарду, чтобы он не приезжал, он бы понял это так, что я хочу остаться одна с Жан-Клодом, что было абсолютно неверно. Значит, пусть себе ссорятся. Честно говоря, мне хватило уже и моей собственной стычки с участием Жан-Клода, Дамиана и меня самой. В «Данс макабр» был нарушен закон, и нарушен настолько, что, попадись подходящий судья, я могла бы получить ордер на ликвидацию Дамиана. Вот это была бы драка так драка, со всеобщим участием. Я подумала, где кто будет спать – и с кем.21
Цирк Проклятых – это комбинация бродячего карнавала, цирка и одного из низших кругов ада. На фасаде два клыкастых клоуна пляшут над неоновым пламенем, которым написано название заведения. По стенам висят афиши: «Смотрите, как зомби поднимаются из могил!» «Только у нас: Ламия – полуженщина-полузмея!» Тут нет дешевых фокусов – все абсолютно реально. Одна из немногих вампирских приманок для туристов, куда охотно пускают детей. Но будь у меня ребенок, я бы бедную крошку сюда не повела. Даже я не чувствовала себя здесь в безопасности. Эдуард подобрал меня возле полицейского участка, как и обещал. Мои показания заняли три часа, а не два. Единственная причина, по которой меня отпустили так быстро, – Боб, муж и коллега Кэтрин. В конце концов, он от них потребовал предъявить мне обвинение или отпустить на все четыре. Я, честно говоря, думала, что они выберут первое. Но три свидетеля показали, что это было убийство при самозащите, и этих трех свидетелей я никогда раньше не видела. Это помогло. Окружные прокуроры, как правило, не предъявляют обвинений в случае самозащиты. Как правило. Эдуард провел меня в Цирк через боковой вход. Здесь не было надписей, что посторонним вход воспрещен, но и ручки на броневой стали двери тоже не было. Эдуард постучал, нам открыли, и мы вошли. Джейсон закрыл за нами дверь. Очевидно, я проглядела его раньше в «Данс макабр», потому что этот наряд я бы запомнила. Он был одет в безрукавку, прилипшую к телу. Штаны – из синей материи, похожей на цветную фольгу, с овальными пластиковыми окнами на одной штанине, открывавшими голень, ляжку и – когда он повернулся – ягодицу. Я покачала головой и улыбнулась: Только не говори, что Жан-Клод не заставил тебя это надеть там, где люди видели. Джейсон осклабился и повернулся так, чтобы блеснуть половиной задницы. Тебе нравится? Не могу сказать. Давайте о модах поговорим позже, в более спокойной месте, – сказал Эдуард. Он смотрел на дверь справа, которая вела в главную часть Цирка. Она никогда не запиралась, хотя на ней висела табличка «Только для персонала». Мы стояли в каменной камере, где с потолка свисала лампочка. Это был склад. Третья дверь находилась в дальней стене. За ней располагалась лестница в нижние камеры, где вампиры пребывали днем. Я скоро в буквальном смысле слова окажусь под землей, Эдуард. Он посмотрел на меня долгим взглядом: Ты обещала двадцать четыре часа прятаться. Не выходить ни по какой причине. Даже не выходить в главное здание Цирка, когда он открыт для публики. Оставаться внизу – и все. Есть, капитан! Анита, это не шутка. Я оттянула бронежилет, надетый на платье. Он был мне велик, в нем было жарко и неудобно. Если бы мне было смешно, я бы не надела вот этого. Я тебе принесу какую-нибудь броню на твой размер, когда вернусь. Поглядев в эти светло-голубые глаза, я увидела такое, чего там раньше не бывало. Эдуард тревожился. Ты думаешь, что меня убьют? Он не отвернулся, не моргнул, но в его лице я увидела такое, что лучше бы он отвернулся. Завтра я приду с помощником. Что за помощник? Вроде меня. Что это значит? Он покачал головой: Двадцать четыре часа – это значит, что ты прячешься до завтрашнего рассвета. Если мне повезет, я узнаю имя, и мы его ликвидируем. Пока меня не будет, веди себя поосторожнее. Мне хотелось пошутить насчет его материнских наставлений девушке, но не получилось. Не могла я шутить, глядя в его серьезные глаза. Буду. Он кивнул: – Закройте за мной. Он вышел, и Джейсон закрыл за ним дверь, а потом прислонился к ней на секунду. Отчего я так его боюсь? Оттого что ты не дурак, – ответила я. Спасибо на добром слове, – улыбнулся Джейсон. Отведи меня вниз. Нервничаешь? Слушай, Джейсон, у меня была трудная ночь. Мне не до шуточек. Он отвалился от двери и сказал: – Иди вперед. Я открыла дверь на каменную лестницу, ведущую вниз. Она была достаточно широка для двоих, даже можно было бы втиснуть и третьего, будто лестницу строили не для людей, а для тел пошире. Джейсон с гулким звуком защелкнул дверь. Я вздрогнула. Он начал что-то говорить, но выражение моего лица заставило его остановиться. Мне не давали покоя прощальные слова Эдуарда. Не знай я его лучше, я бы сказала, что он боится. Нет, так не бывает. Джейсон прошел вниз, вперед меня, утрируя походку, чтобы подчеркнуть виляние зада. Можешь не выпендриваться, – сказала я ему. А тебе не нравится этот вид? – Он прислонился к стене, заведя руки назад и обнажая грудь. Я рассмеялась и прошла мимо, щелкнув его по рубашке ногтем. Она была твердая и жесткая, как панцирь жука. Она действительно такая неудобная, как кажется? Вполне удобная. Дамам в «Данс макабр» очень понравилась. Да уж, – отозвалась я. А я люблю флиртовать. В самом деле? Он рассмеялся. Для женщины, которая не любит флиртовать, у тебя слишком много поклонников. Именно потому, что я не флиртую. Джейсон замолчал до самого поворота. Ты хочешь сказать, что их манит вызов, трудность? Что-то вроде этого. Поворот лестницы не просматривался, а я терпеть не могу, когда не просматриваются повороты. Но на этот раз меня такая ситуация устраивала: я пришла сюда не убивать. Вампиры ведут себя куда более дружелюбно, если ты не пытаешься их убить. Ричард уже здесь? Пока нет. – Он оглянулся на меня. – Ты думаешь, это удачная мысль – свести их обоих в одном месте и в одно время? Абсолютно неудачная, – уверенно сказала я. Что ж, по крайней мере, в этом мы с тобой согласны. Дверь внизу лестницы была окована железом и сделана из тяжелого темного дуба. Она была похожа на портал, ведущий в другое время – когда подземелья были высшим шиком, рыцари спасали дам или устраивали небольшую бойню крестьянам, и никто ничего против не имел – кроме разве что крестьян. Джейсон вынул из кармана штанов ключ, отпер дверь и толкнул ее. Она бесшумно повернулась на смазанных петлях. С каких это пор у тебя свой ключ? – спросила я. Я теперь здесь живу. А колледж? Он пожал плечами: Мне это теперь не кажется важным. Собираешься всю жизнь прожить комнатным волком у Жан-Клода? Мне моя жизнь нравится. Я покачала головой. Не понимаю. Я изо всех сил отбиваюсь, чтобы от него не зависеть, а ты просто на все плюнул. Не понимаю и не могу понять. У тебя есть диплом колледжа? – спросил он. Есть. А у меня нету. Но мы с тобой сейчас оба в одной и той же норе. Тут он был прав. Джейсон пригласил меня пройти в дверь с низким эффектным поклоном, на котором просто было написано: «Подражание Жан-Клоду». У Жан-Клода этот жест получался куртуазным и настоящим, у Джейсона – чисто пародийным. Дверь вела в гостиную Жан-Клода. Потолок терялся в темноте, но свисающие черные с белым шелковые драпри образовывали матерчатые стены с трех сторон. Четвертая сторона была из голого камня, выкрашенная в белый цвет. Камин из белого камня казался настоящим, но я знала, что это не так. Белый мрамор каминной полки пронизывали черные жилки, решетку скрывал серебряный экран. Четыре серебристо-черных кресла стояли вокруг кофейного столика из дерева и стекла. Из стоящей на столе вазы возносились черные тюльпаны. Высокие каблуки моих туфель ушли в толстый черный ковер. В комнате появилась еще одна новая вещь, которая заставила меня остановиться. Картина над камином. Трое, одетые в костюмы семнадцатого века. Женщина в серебристом платье, с квадратным лифом, каштановые волосы завиты в аккуратные локоны. В руке она небрежно держит розу. Рядом с ней – мужчина, высокий и худощавый, с темно-золотыми волосами, завивающимися кольцами ниже плеч. У него – усы, ван-дейковская бородка настолько темно-золотого цвета, что он переходит в каштановый. На нем – мягкая широкополая шляпа с пером, одежда – белая с золотом. Но подошла я к картине из-за второго мужчины. Он сидит прямо за женщиной. Одеяние – черное с серебристой вышивкой, широкий кружевной воротник и кружевные манжеты. На коленях он держит широкополую шляпу с пером и серебряной пряжкой. Черные волосы мелкими локонами спадают ему на плечи. Он чисто выбрит, и художник не преминул передать зовущую глубину его синих глаз. Я глядела в лицо Жан-Клода, написанное за сотни лет до моего рождения. Остальные двое улыбаются, только он один – серьезен и прекрасен – темный фон к их свету. Как тень смерти, пришедшая на бал. Я знала, что Жан-Клоду несколько сотен лет, но никогда не видела такого очевидного доказательства, никогда мне это не совали так прямо под нос. И еще одна вещь меня встревожила в этом портрете: не солгал ли мне Жан-Клод о своем возрасте? Послышался звук, и я обернулась. Джейсон устроился в кресле, Жан-Клод стоял за моей спиной. Пиджак он снял, и вьющиеся волосы рассыпались по алой рубашке. Манжеты были длинными и узкими, застегнутыми на три старинные запонки, как и высокий воротник. Материя скрывала его соски, но оставляла открытым пупок, привлекая взгляд к верхнему краю штанов. А может, это только мой взгляд привлекало. Не стоило сюда приезжать. Он так же опасен, как убийца, если не больше. Опасен в таких смыслах, для которых у меня нет слов. Он подошел в своих черных сапогах, двигаясь грациозно, как пойманный светом фар олень. Я ожидала вопроса, как мне нравится картина. Вместо этого он сказал: Расскажите мне о Роберте. Полиция мне сообщила, что он мертв, но они не разбираются. Вы видели тело. Он воистину мертв? Голос его был полон заботы и тревоги, и это застало меня врасплох У него вынуто сердце. Пробито осиновым колом? Тогда еще можно его оживить, если кол вынуть. Я покачала головой: Удалено полностью. Ни в доме, ни во дворе его найти не удалось. Жан-Клод остановился, неожиданно плюхнулся в кресло, глядя в никуда – или так мне показалось. Значит, его действительно больше нет. В его голосе звучала скорбь, как иногда звучал смех, и я почувствовала ее как холодный и серый дождь. Вы же о Роберта ноги вытирали. Зачем нужны эти плачи и стенания? Он поглядел на меня: Я не плачу. Но вы же с ним обращались как со скотом! Я был его Мастером. Если бы я обращался с ним по-хорошему, он бы воспринял это как слабость, вызвал бы меня, и мне пришлось бы его убить. Не судите о вещах, в которых вы не разбираетесь. В последней фразе прозвучал гнев достаточно сильный, чтобы пройтись по моей коже, как мехом. В нормальной ситуации я бы разозлилась, но сегодня... Я прошу прощения. Вы правы, я не понимаю. Я думала, что вам на Роберта не плевать лишь в той степени, в которой он усиливает вашу власть. Тогда вы меня совсем не понимаете, ma petite. Он больше столетия был моим компаньоном. После ста лет я бы даже о гибели врага горевал. Роберт не был мне другом, но он был из моих. Мне его было награждать, мне его было наказывать, мне его было защищать. Я его не защитил. Он поглядел на меня чужими синими глазами. Я благодарен вам за то, что вы не бросили Монику. Последнее, что я могу сделать для Роберта, – чтобы его жена и ребенок ни в чем не нуждались. Он внезапно встал одним плавным движением. Пойдемте, ma petite, я вам покажу нашу комнату. Слово «нашу» мне не понравилось, но спорить я не стала. Этот новый, улучшенный, эмоциональный Жан-Клод сбивал меня с толку. А кто эти двое на картине? Он кинул взгляд на полотно: Джулианна и Ашер. Она была его человеком-слугой. Мы втроем почти двадцать лет вместе путешествовали. Хорошо. Теперь он мне не станет навешивать лапшу, что эта одежда – маскарадный костюм. Вы слишком молоды, чтобы быть мушкетером. Он посмотрел на меня с тщательно спокойным лицом, ничего не выдающим. Что вы хотите сказать, ma petite? Не надо, не пытайтесь. Одежда семнадцатого века, примерно тех времен, что «Три мушкетера» Дюма. Когда мы познакомились, вы мне сказали, что вам двести десять лет. Потом я выяснила, что вы солгали и на самом деле вам ближе к тремстам. Если бы Николаос узнала мой истинный возраст, она могла бы просто убить меня, ma petite. Да, прежняя Принцесса города была дикой стервой. Но ее больше нет, зачем же лгать дальше? То есть зачем лгать вам, вы хотите спросить? Я кивнула: Да, именно это я и хочу спросить. Он улыбнулся: Вы – некромант, ma petite. Я бы сказал, что вы можете определить мой возраст без моей помощи. Я попыталась прочесть выражение его лица – и не смогла. Вас всегда было трудно понимать, и вы это знаете. Что ж, я рад, что в каком-то смысле вас интригую. Я оставила это без ответа. Он сам знал, насколько меня интригует, но впервые за долгое время это меня обеспокоило. Назвать возраст вампира – это один из моих талантов – не наука, это точно, но вещь, которую я умею. Никогда я настолько не ошибалась. На сто лет старше – ну и ну! Вы уверены, что только на сто? Я уставилась на него, ощущая, как его сила плещет о мою кожу, омывает, захлестывает. Вполне уверена. Он улыбнулся: Не надо так хмуриться, ma petite. Умение скрывать возраст – одна из моих способностей. Я притворялся на сто лет старше, когда мы дружили с Ашером. Это давало нам свободу странствовать в землях других Мастеров. И что вас заставило перестать преувеличивать возраст? Ашеру нужна была помощь, а я оказался недостаточно Мастером, чтобы ее оказать. – Он поглядел на портрет. – Я... мне пришлось унизиться, чтобы добыть для него помощь. А что случилось? У церкви была теория, что вампиров можно вылечить священными предметами. Ашера связали ими и серебряными цепями. На него капали святую воду – медленно, по капле, – стараясь спасти его душу. Я глядела в это красивое, улыбающееся лицо и вспоминала. Я была укушена Мастером вампиров, и рану чистили святой водой. Это было словно кожу жгли раскаленным тавром, будто вся кровь в теле превратилась в кипящее масло. Я блевала, вопила и считала себя очень сильной, что вообще не потеряла сознание. Это был один укус и один день. Если на тебя капают кислотой, пока не умрешь, – этот способ смерти входит в пятерку самых нежелательных. А что стало с девушкой, с Джулианной? Ее сожгли как ведьму. А где же вы были? Я плыл на пароходе, хотел навестить мать. Она умирала. Я уже возвращался, когда услышал зов Ашера. Успеть вовремя я не мог. Клянусь всем святым и грешным, я пытался. Ашера я спас, но он меня никогда не простил. Он не мертв? – спросила я. Нет. Он сильно пострадал? Пока я не видел Сабина, я думал, что у Ашера самые жуткие раны, какие только может пережить вампир. А зачем вы повесили картину, если она так тревожит вас воспоминаниями? Он вздохнул, посмотрел на меня. Ашер прислал мне ее в подарок, когда я стал Мастером города. Мы были компанией, почти семьей. С Ашером мы были друзьями, оба Мастера, оба почти одной силы, оба влюблены в Джулианну. Она была преданна Ашеру, но я тоже пользовался ее благосклонностью. Имеется в виду menage a trois? Он кивнул. И Ашер не затаил злобу? О нет, он ее не таит. Если бы позволил совет, он бы явился сюда вместе с этой картиной и со своей местью. Убивать вас? Жан-Клод улыбнулся: Ашер всегда тонко чувствовал иронию, ma petite.Онпросил у совета вашей жизни, а не моей. У меня глаза полезли на лоб: Что я ему сделала? Я убил его слугу, он убивает, моего. Справедливость. Я пялилась в это красивое лицо. Потом спросила: Совет отказал? Разумеется. А много у вас еще врагов? Жан-Клод слабо улыбнулся: Много ma petite, но в городе сейчас ни одного из них нет. Я смотрела на улыбающиеся лица на картине и не знала, как сформулировать, но все равно сказала: Вы здесь так молоды. Физически я тот же, ma petite. Я покачала головой: Может быть, «молоды» – неточное слово. Может быть, наивны. Он улыбнулся: Когда писалась эта картина, ma petite, этим словом меня уже тоже трудно было бы назвать. Ладно, понимайте как хотите. Я посмотрела на него, изучая черты лица. Он был красив, но было у него в глазах нечто, чего не было на картине, какая-то глубина скорби – или ужаса. Что-то, для чего у меня нет слова, но все равно оно было. Пусть у вампиров не образуются морщины, но прожить пару столетий – это оставляет след. Пусть это даже будет тень в глазах, резкость в углах рта. Я повернулась к Джейсону, все еще валявшемуся в кресле. Он часто дает уроки истории? Только тебе, – ответил Джейсон. А ты никогда не спрашиваешь? Я – домашний волк, вроде собаки. Ты же не станешь отвечать на собакины вопросы? И тебе это безразлично? Джейсон улыбнулся: Что мне за дело до картины? Женщина эта умерла, так что секса у меня с ней не будет. Так какая мне разница? Я ощутила, как Жан-Клод пронесся мимо меня, но не могла проследить глазами. Рука его мелькнула размытой полосой. Кресло загремело на пол, вывалив Джейсона. У него изо рта текла кровь. – Никогда о ней так не говори. Джейсон поднес ко рту тыльную сторону ладони и отнял, окрашенную кровью. Как прикажете. Он стал слизывать кровь с руки длинными движениями языка. Я переводила взгляд с одного на другого. Вы оба психи. Не психи, ma petite, всего лишь не люди. Быть вампиром – это еще не дает вам право бить по мордам направо и налево. Ричард так не делает. Потому-то он и не сможет держать стаю. Что вы хотите этим сказать? Даже если он пожертвует принципами и убьет Маркуса, ему не хватит жестокости запугать остальных. Ему будут бросать вызовы снова и снова. Если он не начнет убивать всех подряд, то сам погибнет. Давать по морде – это не поможет остаться в живых. Поможет. Пытка тоже хорошее средство, но здесь у Ричарда кишка тонка, боюсь. У меня кишка тонка. Но вы наваливаете горы трупов, ma petite. Убийство – лучший из способов сдерживания. Слишком я была усталая для таких разговоров. Сейчас четыре тридцать утра. Я хочу лечь. Жан-Клод улыбнулся: Что такое, ma petite? Обычно вы не стремитесь в постель так охотно. Вы меня поняли. Жан-Клод скользнул ко мне. Он до меня не дотронулся, но стоял так близко и смотрел на меня. Я совершенно точно вас понял, ma petite. У меня запылали щеки. Слова были невинны, но звучали они у него интимно и неприлично. Джейсон поправил кресло и встал, слизывая кровь из угла рта. Он ничего не сказал, просто наблюдал за нами, как хорошо обученный пес, видный, но неслышный. Жан-Клод шагнул назад. Я ощутила его движение, но глазами не уследила. Всего пару месяцев назад это выглядело бы как магия, будто он исчез в одном месте и появился в другом. Он протянул мне руку: Пойдемте, ma petite. Удалимся на дневной покой. Мне случалось уже держать его за руку, так чего же я осталась стоять и глазеть, будто он предлагал мне запретный плод, который лишь попробуй – и все переменится навсегда? Ему было почти четыреста лет. Лицо Жан-Клода из всех этих долгих лет улыбалось мне, и он сам стоял рядом с почти той же улыбкой. Если мне еще нужно было доказательство, я его только что получила. Он ударил Джейсона, как собаку, которая его рассердила. И все равно был так красив, что дыхание перехватывало. Мне хотелось взять его руку. Погладить красную рубашку, исследовать овал голой кожи. Сложив руки на животе, я покачала головой. Он улыбнулся настолько широко, что чуть показались клыки. Вы ведь уже держали меня за руку, ma petite. Что изменилось? Чуть слышная насмешка была в его голосе. Вы мне просто покажите комнату, Жан-Клод. Его рука опустилась вдоль тела, но он не обиделся. Больше того, он вроде был доволен, и это меня злило. Пропусти Ричарда, Джейсон, когда он приедет, но сначала доложи. Я не хочу, чтобы нас прервали. Как прикажете, – сказал Джейсон и глупо ухмыльнулся с понимающим видом. Что, теперь каждый волк думает, что я сплю с Жан-Клодом? Впрочем, может быть, это как с той дамой, которая слишком много протестовала. Возможно. Пропусти Ричарда, когда он приедет, – сказала я, – потому что ты ничего не прервешь. Я взглянула на Жан-Клода. Он рассмеялся своим теплым ощутимым смехом, от которого кожу будто гладят шелком. Даже ваше сопротивление соблазну истощается, ma petite. Я пожала плечами. Могла бы и поспорить, но он бы учуял ложь. Даже среднестатистический вервольф чует запах желания, а Джейсон не был среднестатистическим. В этой комнате каждый знает, что я хочу Жан-Клода. Ну и что? Нет – это мое любимое слово, Жан-Клод. Вы уже могли бы это знать. Смех исчез с его лица, и остались только синие-синие глаза, светящиеся, но не юмором. Что-то более темное, более уверенное в себе было в этих глазах. Я живу лишь благодаря надежде, ma petite. Жан-Клод раздвинул черно-белые драпри, открыв голые серые камни, из которых были сложены стены. Глубоко в лабиринт уходил большой коридор. За пределами электрического света комнаты горел факел. Жан-Клод остановился, подсвеченный пламенем и мягким современным светом. Игра теней погрузила половину его лица в темноту, зажгла огни в глазах. Или это не была игра теней или света – это устроил он сам. – Пойдемте, ma petite? И я пошла во тьму внешнюю. Он не пытался до меня дотронуться, когда я проходила мимо. Я бы начислила ему очко за сопротивление соблазну, но я его слишком хорошо знала. Он выбирал время. Тронуть меня сейчас – значило разозлить, а позже – может быть, и нет. Даже я не могла сказать, когда буду в настроении. Жан-Клод двинулся передо мной. Он оглянулся через плечо: В конце концов, ma petite, вы же не знаете дорогу в мою спальню. Я там была однажды. Вас принесли без сознания и при смерти. Это не считается. Он пошел по коридору, придав своей походке подчеркнутую размашистость, примерно как Джейсон на лестнице, но у вервольфа это было забавно, а у Жан-Клода – в высшей степени соблазнительно. Вы хотели идти впереди, чтобы я любовалась на вашу задницу? Он ответил, не обернувшись: – Вас никто не заставляет на меня смотреть, ma petite, даже я. И это была правда, ужасная правда. В темной глубине сердца меня тянуло к нему с самого начала, иначе я бы давно уже его убила. Или попыталась. На моем счету было больше легальных ликвидаций вампиров, чем у любого другого охотника в стране. Меня прозвали Истребительницей не за просто так. И как же так вышло, что мне безопаснее в глубинах Цирка Проклятых под землей, с монстрами, чем на поверхности, с людьми? Потому что где-то по дороге я не убила монстра, которого надо было убить. Этот конкретный монстр вел меня по коридору, и у него по-прежнему была самая соблазнительная задница из всех, что я видела у покойников.22
Жан-Клод прислонился плечом к стене. Дверь он уже открыл и грациозным жестом приглашал меня внутрь. Каблуки моих туфель тонули в мягком белом ковре. Стены украшали белые обои с мелким серебряным узором. В левой стене возле кровати была дверь, на кровати – белые атласные простыни. В головах были небрежно брошены черные и белые подушки. В противоположных углах стояли все тот же лаковый туалетный столик и комод. Обои и дверь – вот что было новым. Непонятно, что из них меня больше тревожило. Куда ведет эта дверь? В ванную. – Жан-Клод закрыл входную дверь, прошел мимо меня и сел на край кровати. Стульев не было. Ванная? В прошлый раз ее не было, – сказала я. Не в том виде, что сейчас, но она здесь была. Он прилег, опираясь на локти. Ткань рубашки натянулась, показав столько голой кожи, сколько могла. Из-за нижнего края выреза выглядывала линия темных волос. В комнате становилось теплее. Я расстегнула пряжки бронежилета и стянула его через голову. Куда мне это положить? Куда вам угодно, – сказал Жан-Клод. Его голос был куда нежнее и интимнее, чем сами слова. Я обошла кровать с другой стороны, подальше от него, и положила бронежилет на атласные простыни. Жан-Клод лежал на спине, черные волосы обрамляли совершенное в своей бледности лицо. Да, теплее, точно становится теплее. Вы не возражаете, если я умоюсь? Все, что у меня есть, – ваше, ma petite. Вам пора бы уже это знать. Я попятилась к двери и открыла ее с некоторым облегчением, закрыла ее за собой, а когда посмотрела вокруг, сказала про себя «вау!». Ванная была узкая, длинная, в конце – двойной умывальник и зеркала, окруженные газосветной изогнутой трубкой. Умывальники – черного мрамора с белымипрожилками, каждый кран, каждая грань металла сияет серебром. Пол покрыт черным ковром. Полустена серебра и зеркальных панелей скрывала сиденье на фоне черной стены. И еще была ванна. Три мраморные ступени вели к черной ванне, достаточно просторной для четверых. Кран изображал серебряного лебедя с распростертыми крыльями. Душ тут принять было нельзя, а это я как раз больше всего люблю, а лебедь был великоват, но все остальное было прекрасно. Я села на прохладный мраморный край. Было почти пять часов утра, глаза жгло от недосыпания. Прилив адреналина от близко пролетевшей смерти уже прошел. Чего мне сейчас надо было – это чтобы меня утешили, приголубили; да, секс сюда как-то включался, но не с высшим приоритетом. Наверное, и Жан-Клод, и Ричард сказали бы, что для меня это вообще не высший приоритет, но это их трудности. Ладно, наши трудности. Если бы в соседней комнате на кровати лежал Ричард, я бы сегодня влезла к нему под одеяло. Но это не был Ричард, а когда Ричард приедет, мы будем с ним спать в кровати Жан-Клода. Как-то чертовски неудобно впервые заниматься сексом в кровати своего другого кавалера. Но тут не только мальчики страдали от сексуального напряжения – меня тоже затягивало. Прав ли был Ричард? Только ли нечеловеческая природа любовника удерживала меня от того, чтобы лечь в постель с Жан-Клодом? Нет. По крайней мере, мне хотелось так думать. А с Ричардом? Увы, но ответ – да. Я умылась и не смогла удержаться от взгляда на себя в зеркало. Макияж чуть поблек, но подведенные ресницы все еще сильно выделяли мои большие и темные глаза. Тени почти сошли, помады уже и следа не осталось. В сумочке у меня лежал тюбик помады, и хоть ее-то я могла бы подновить. Да, но это значило бы признать, будто мне не безразлично, как я выгляжу перед Жан-Клодом. А мне действительно небезразлично, и это больше всего пугает. Я не стала мазать губы и вышла в спальню как была, и пусть думает, что хочет. Он оперся на локоть, глядя на меня, выходящую из дверей. Ma petite, вы красивы. Я покачала головой: Хорошенькая – еще готова согласиться, но красивая – нет. Он склонил голову набок, пустив волосы волной на плечо. И кто же вам сказал, что вы не красивы? Я прислонилась к двери. Когда я была маленькой, мой отец часто подходил к матери сзади, обнимал за талию, зарывался лицом в ее волосы и спрашивал: «Как сегодня себя чувствует самая красивая женщина в мире?» Это он говорил не реже раза в день. Она смеялась и просила его не говорить глупости, но я была с ним согласна. Для меня она была самой красивой женщиной в мире. Она была вашей матерью, а девочки всегда очень высокого мнения о матерях. Может быть, но через два года после ее смерти папа снова женился. Женился на Джудит, а она была светловолосая, синеглазая и совсем не похожа на мою мать. Если он действительно считал, что мама была самая красивая женщина в мире, зачем он женился на какой-то нордической снежной принцессе? Почему не выбрал женщину маленькую и смуглую, как моя мать? Этого я не знаю, ma petite, – сказал Жан-Клод вполголоса. У Джудит была дочь на два года моложе меня. Потом у них родился Джош, и он был блондинистый и синеглазый, как все они. Я на семейных фотографиях – как темное пятно, попавшее по ошибке. У вас почти такая же белая кожа, как у меня, ma petite. Но волосы и глаза у меня мамины. Волосы не просто темные, они черные. Одна женщина даже спросила у Джудит прямо при мне, не приемыш ли я. Джудит ответила – нет, дочка мужа от первого брака. Жан-Клод соскользнул с кровати, пошел ко мне, и мне пришлось опустить глаза к полу. Очень хотелось, чтобы меня обняли, утешили. Будь это Ричард, я бы пошла к нему. Но это не был Ричард. Жан-Клод взял меня за щеку и поднял мое лицо к себе, заставляя глядеть. Я прожил более трехсот лет. За это время понятие о красоте менялось много раз. Полногрудые, сухощавые, высокие, низенькие, стройные, круглые – все это в свое время считалось вершиной красоты. Но за все этитриста лет, ma petite, я никогда никого так не желал, как желаю вас. Он наклонился ко мне, и я не отодвинулась. Его губы коснулись моих в осторожном поцелуе. Он шагнул ко мне, и наши тела сдвинулись, и я остановила его, положив ему руку на грудь, но коснулась его обнаженной кожи. Пальцы скользнули по гладкости крестообразного шрама. Я тут же сдвинула руку – и под ней забилось его сердце. Немногим лучше. Его дыхание щекотало мне шею, когда он шепнул: Скажите «нет», ma petite, и я остановлюсь. Горло перехватило так, что лишь с третьей попытки я смогла выговорить: Нет. Жан-Клод шагнул назад, лег на спину, как лежал раньше, опираясь на локти, ноги ниже колен свисали с кровати. Он глядел на меня – очевидно, подначивал подойти к нему. Я так думаю. Не такая я дура. В какой-то темной глубине души жило искушение. У вожделения логики меньше, чем у любви, – иногда, но с ним легче бороться. Я так долго изображал ради вас смертного. В марте, когда вы держали мое обнаженное тело, когда вы поделились со мной кровью, я надеялся, это будет поворотный пункт. Что вы сдадитесь своему желанию и признаетесь себе в своих чувствах ко мне. Щеки мне залила горячая краска. Не было у меня приличного оправдания за столь далеко зашедшую любовную игру. Да, я проявила слабость, я виновата. Я дала вам кровь, потому что вы умирали. Вы сами знаете, что иначе я бы ни за что этого не сделала. Он глядел на меня, и это не был вампирский фокус – то, что заставило меня отвернуться. Это была чистейшая честность, которой я никогда у него в глазах не видела. Теперь я это знаю, ma petite. Когда мы вернулись из Брэнсона, вы бросились в объятия Ричарда, как наспасательный круг. Мы продолжали встречаться, но вы от меня отдалились. Я это чувствовал и не знал, как этому помешать. Он сел на кровать, положив руки на колени. На лице его отразились недоумение и досада. Никогда ни одна другая женщина не отказывала мне, ma petite. Ну и самомнение! – рассмеялась я. Это не самомнение, ma petite, это правда. Я прислонилась к двери ванной и попыталась себе представить. Ни одна за триста лет ни разу не сказала вам «нет»? Вам в это трудно поверить? Если я могу, то и они могли. Он покачал головой: Вы сами не понимаете, насколько у вас сильная воля, ma petite. Потрясающая сила воли, вы даже не представляете себе насколько. Если бы я рухнула вам в объятия при первой встрече или даже при двенадцатой, вы бы меня уложили в постель, попили крови и бросили. Я видела, как на его лице отражается правда моих слов. До сих пор я не понимала, насколько он владеет своим лицом, как от этого отсутствия реакции он кажется еще больше не от мира сего, чем есть на самом деле. Вы правы, – сказал он. – Если бы вы хихикали и липли ко мне, я бы на вас и не глянул. Сначала меня привлекла ваша частичная устойчивость к моей силе. А заинтриговало меня ваше упрямство. Ваш решительный отказ. Я была вызовом вашей непобедимости? Да. Я смотрела в это вдруг ставшее открытым лицо. Впервые я подумала, что в его глазах отражается правда. Хорошо, что я устояла. Не люблю, когда меня используют и бросают. Поначалу вы были только трудностью, объектом, который надо покорить. Потом меня стала интересовать ваша растущая сила. Мне открылись возможности, которые можно было бы использовать для упрочения моего положения, если бы вы соединились со мной. В его лице мелькнуло что-то вроде боли, и мне захотелось спросить, настоящее ли это. Есть ли тут вообще что-то настоящее, или он просто стал играть новую роль. Я верила, что Жан-Клод сделает все, чтобы остаться в живых. Я не верила, что он скажет правду, сидя хоть на пачке Библий. Я много раз спасала вашу шкуру. Я объявила себя вашим слугой. Чего вы еще хотите? Вас, ma petite. – Он встал, но не подошел ко мне. – Меня тянет к вам уже не трудность, не обещание силы. У меня сердце заколотилось в глотке, а ведь он даже пальцем не шевельнул. – Я люблю вас, Анита. Я смотрела на него расширенными глазами. Открыла рот, закрыла. Я ему не верила. Он так легко, так умело врал. Он мастер обмана. Как можно ему поверить сейчас? И что вы хотите от меня услышать? Он покачал головой, и его лицо приняло обычный вид – то есть обрело ту совершенную красоту, которая у него за обычный вид сходила. Но я знала теперь, что даже это – маска, скрывающая более глубокие чувства. Как вы это сделали? Если вам несколько веков приходится тренировать лицо, чтобы оно было приятным и ничего не выражающим, ничего другого у вас уже не получится. Много раз моя жизнь зависела от выражения моего лица. Я хотел бы, чтобы вы поняли, чего мне стоила эта небольшая демонстрация человечности. Что вы хотите от меня услышать, Жан-Клод? Вы меня немножко любите, в этом я уверен. Я пожала плечами: Может быть, но «немножко» – этого недостаточно. А Ричарда вы любите сильно, верно ведь? Я посмотрела ему в глаза и хотела солгать, пощадить его чувства, но такая ложь ранит сильнее правды. Да. И все же вам еще предстоит сделать выбор. Вы еще не велели мне оставить вас обоих и не мешать вашему матримониальному блаженству. Почему? В последний раз, когда мы обсуждали эту тему, вы грозились убить Ричарда. Если это все, что вас останавливает, ma petite, то не страшитесь. Я не стану убивать Ричарда лишь потому, что вы выбрали его постель, а не мою. С каких это пор? Когда я предоставил Ричарду свою поддержку, Маркус стал моим врагом. Этого не переменить. – Жан-Клод оперся плечом на ближайшую ко мне спинку кровати. – Я думал было приручить другую стаю. Всегда найдется какой-нибудь честолюбивый самец-альфа. Кто-нибудь, мечтающий о собственной стае, но либо из сентиментальности, либо от недостатка сил обреченный вечно быть вторым. Я мог бы убить Ричарда и найти кого-нибудь, кто убьет Маркуса. Я выслушала этот совершенно спокойно изложенный план и спросила: И что же заставило вас передумать? Вы. Не поняла? Вы любите Ричарда, ma petite. Любите по-настоящему. Его смерть разрушила бы что-то в вашей душе. Когда погибла Джулианна, я думал, что у меня уже никогда ни к кому не будет такого чувства. И не было, пока я не встретил вас. Вы не станете убивать Ричарда, потому что мне это было бы больно? Oui. И я, когда Ричард сюда приедет, могу ему сказать, что выбрала его и вы нас отпускаете, не мешаете жениться, вообще ничего к нам не имеете? А разве на пути к вашему браку нет еще одного препятствия, кроме моей скромной персоны? Какого? Вы должны увидеть его превращение в волка. – Жан-Клод улыбнулся и покачал головой. – Будь Ричард человеком, вы бы встретили его в дверях улыбкой и согласием. Но вы боитесь того, что он собой представляет. Он для вас недостаточно человек, ma petite. Он сам для себя недостаточно человек, – сказала я. Жан-Клод приподнял брови. Да, Ричард бежит своего зверя, как вы бежали меня. Но у Ричарда и его зверя одно тело на двоих, и ему не удастся сбежать. Я это знаю. И Ричард до сих пор бежит, ma petite. И вы бежите вместе с ним. Если бы вы точно знали, что можете принять его таким, как он есть, целиком, вы бы это уже сделали. Он все время находит поводы, чтобы не превращаться при мне. Он боится вашей реакции, – сказал Жан-Клод. Это еще не все, – заметила я. -Если я смогу принять его зверя, то не уверена, что Ричард сможет принять меня. Жан-Клод склонил голову набок: Я не совсем понимаю. Он так сильно ненавидит то, что собой представляет. И если я смогу с этим смириться, он... он не будет больше меня любить. Если вы воспримете его зверя, это будет... как это... извращение? Я кивнула: Что-то вроде этого. Вы попали меж рогов очень неприятной дилеммы, ma petite. Он не ляжет с вами и не женится на вас, пока вы не увидите и не воспримете его зверя. Но вы боитесь, что если вы его воспримете, Ричард отвернется от вас. Да. Жан-Клод покачал головой: Только вам удается за одну человеческую жизнь создать себе такой невозможный выбор из двух мужчин. Я к этому не стремилась. Он отошел от кровати и остановился в двух шагах от меня, глядя вниз. Я пытался сыграть перед вами смертного, ma petite. Но у Ричарда куда лучше получается быть человеком. Я же уже очень давно не был человеком по-настоящему. Раз я не могу быть лучшим человеком, позвольте мне быть лучшим монстром. Я прищурилась: Что это должно значить? Это значит, ma petite, что Джейсон мне рассказал, насколько далеко зашли ваши отношения с Ричардом накануне. Черт, сколько могли услышать эти ликантропы? Больше, чем мне было бы приятно, это уж точно. Как я люблю, когда за мной шпионят! Пожалуйста, ma petite, не надо скандалов. Это «пожалуйста» меня доконало. Я слушаю. Я как-то вам говорил, что, если Ричард может вас трогать, а я нет, это будет нечестно. Правило не отменено. Я оттолкнулась от двери. Так, Жан-Клод заступил за черту. Вы просите меня, чтобы я позволила вам трогать меня там, где трогал Ричард? Он улыбнулся: Какое праведное возмущение, ma petite! Но не бойтесь. Навязать вам себя таким образом – в этом был бы привкус изнасилования. Такими вещами я не интересуюсь. Я шагнула назад, оставляя между нами просвет. Так к чему же вы клоните? Вы запретили мне применять к вам, как вы это называете, вампирские фокусы. – Он поднял руку ладонью вперед, останавливая мои слова. – Я не имею в виду околдовывание глазами. Я даже не уверен, что с вами оно теперь возможно. Человеком я быть не могу, ma petite. Я – вампир. Позвольте мне показать вам, какие есть удовольствия, людям не доступные. Я покачала головой: Не выйдет. Поцелуй, ma petite, я прошу только этого. Один целомудренный поцелуй. И в чем подвох? – спросила я. Глаза его искрились сплошной синевой. Кожа под светильниками сияла алебастром. Обойдемся, – сказала я. Если бы вы были уверены в том, что вам нужен Ричард, я бы оставил вас ему. Но тот факт, что я вас люблю, разве не заслуживает хотя бы поцелуя? Он скользнул ко мне, я попятилась, но за спиной была дверь, и деваться было некуда. Он был как живая скульптура, весь слоновая кость и сапфир, так красив, что не сказать словами, так красив, что боязно коснуться. Его руки скользнули по моим предплечьям, пальцам... Я ахнула. Сила потекла по моей коже ровным потоком, как танцующий ветерок. Наверное, я напряглась, потому что Жан-Клод сказал: Больно не будет, я обещаю. Только поцелуй, – прошептала я. Только поцелуй, – прошептал он. Лицо Жан-Клода склонилось ко мне, губы коснулись моих губ, нежно, медленно. Сила потекла с его губ ко мне в рот; я, наверное, на секунду перестала дышать. Будто кожа у меня таяла, и я тонула в этом невозможном теле, в этой сверкающей силе. Похоже, я как раз вовремя. В дверях стоял Ричард. Я уперлась рукой Жан-Клоду в грудь и оттолкнула его так, что он пошатнулся, при этом ловила ртом воздух, будто тонула. Кожа пульсировала и билась от силы, еще льющейся по мне, внутрь меня. Ричард, – прошептала я. Мне хотелось сказать, что это на самом деле не так, как с виду, но не хватало воздуха. Жан-Клод обернулся, улыбаясь. Он-то знал, что сказать. Ричард, как хорошо, что ты пришел. Как ты прошел мимо моего волка? Это было нетрудно. Я глядела на них обоих. Мне все еще было трудно дышать. Будто задели сразу все нервы тела. Грань между удовольствием и болью чертовски тонка, и я не знала, по какую ее сторону я сейчас. Сияние Жан-Клода погасло; он стоял, бледный, прекрасный, почти человек. Ричард встал перед самой дверью. Глаза у него горели не внутренним светом, а гневом, гневом, плясавшим в глазах, подергивавшим углы рта, напрягающим мышцы плеч и рук, да так, что это напряжение разлилось по всей комнате. Никогда я раньше так не обращала внимания, как он физически огромен. Казалось, он занимает больше места, чем должен бы. Первые дуновения силы пробежали у меня по коже. Сделав глубокий, прерывистый вдох, я пошла к нему. Чем ближе я подходила, тем гуще становилась сила, исходящая от него, будто я шла в сплошную массу пульсирующей, дрожащей энергии. Я остановилась, пытаясь опустить сердце из горла в грудь. Ричард был одет в джинсы и зеленую фланелевую ковбойку с закатанными выше локтей рукавами. Волосы лежали на плечах густой волной. Я его уже сто раз таким видела, но сейчас он был другой. Раньше я никогда его не боялась – всерьез. Сейчас я впервые увидела, что бояться есть чего. Что-то поднималось из глубины его глаз – зверь, как он это называл. Он ждал за этими карими глазами, монстр, ожидающий выхода на свободу. Ричард,-начала я и должна была остановиться и прокашляться. – Что с тобой? Завтра полнолуние, Анита, и сильные эмоции мне сейчас не показаны. Его лицо натянулось от гнева, скулы выступили. – Если бы я не появился, ты бы нарушила свое обещание? Он все еще не знает, какого типа у меня чулки. Ричард улыбнулся, напряжение чуть отпустило его. Для подвязок слишком гладко, – сказал Жан-Клод. – Колготки, хотя, быть может, с вырезом – здесь я не уверен. Ричард зарычал. Я обернулась, на Жан-Клода: Не надо мне помогать. Он улыбнулся и кивнул, оперся на спинку кровати, играя пальцами на голой груди. Многозначительно, как и хотел. Ну и черт с ним. Низкое сильное рычание вернуло мое внимание к Ричарду. Он шел, крадучись, к кровати, будто каждое движение причиняло боль. Напряжение звенело в нарастающей силе. Неужто мне предстоит увидеть его превращение здесь и сейчас? Если он перекинется, будет драка, и я впервые испугалась не только за Ричарда, но и за Жан-Клода. Ричард, не надо, прошу тебя. Он глядел мимо меня, на Жан-Клода. Я не стала оборачиваться смотреть, какую пакость учинил вампир у меня за спиной, мне вполне хватало стоящего передо мной вервольфа. Что-то мелькнуло на его лице. Можно было не сомневаться, что Жан-Клод позади меня что-то сделал. Ричард издал звук более звериный, чем человеческий, и рванулся к кровати. Я не отступила, не отошла, и когда он со мной поравнялся, ударила его всем телом и пустила его почти идеальным броском через плечо. Остальное сделала его инерция. Может быть, если бы я отпустила его руку, удалось бы избежать остального, но я допустила классическую ошибку. Я решила, что Ричард не будет на меня нападать. Он схватил руку, которой я его держала, и запустил меня через всю комнату. Лежа на спине, он не имел достаточного размаха, и только это меня и спасло. Пролетев секунду по воздуху, я покатилась по ковру. Мир еще вращался, когда моя рука дернулась за ножом. Я еще ничего не слышала от шума крови в голове, но я знала, знала, что он идет ко мне. Он взял меня за руку, перевернул на спину, и я приставила серебряное лезвие к его шее. Он застыл, нагнувшись, пытаясь, думаю, помочь мне подняться. Мы смотрели друг на друга с расстояния в несколько дюймов, гнев сбежал с лица Ричарда, глаза его были нормальны, прекрасны, как всегда, но я держала нож возле его гладкой кожи, нажав, чтобы он понял, что я всерьез. Он очень осторожно проглотил слюну. Я не хотел, Анита, прости меня. Отойди. Ты ушиблась? Отойди, Ричард. Быстро! Позволь тебе помочь. Он наклонился ниже, и я прижала лезвие, чуть пустив кровь. – Отойди от меня, Ричард. Он отпустил меня и медленно отошел. Потрогал кровь у себя на шее, будто не понял, что это. Когда он отошел, я позволила себе расслабить мышцы. Ничего не сломано, в этом я была уверена, и крови тоже не было. Если бы Ричард с такой же силой бросил меня в стену, была бы другая история. Я с ним встречалась семь месяцев, не раз чуть не переспала и до сих пор не понимала до конца, с каким огнем играю. Ma petite, вы не ушиблись? Жан-Клод стоял в ногах кровати. И внимательно следил за Ричардом, когда тот шел ко мне. Не ушиблась, не ушиблась. – Я глянула на него злобно. – Чем вы так разозлили Ричарда у меня за спиной? Жан-Клод несколько смутился. Действительно, я дразнил мсье Зеемана. Наверное, я даже хотел драки. Ревность – дурацкое чувство. Откуда мне было знать, что вы не уступите дороги атакующему вервольфу? Я никому не уступаю дороги, – чуть не засмеялась я. – Но, может быть, в следующий раз сделаю исключение. Я не хотел, – сказал Ричард. – Но видеть вас вот так... Знать, что ты с ним, – не совсем то же самое, что ткнуться в это прямо лицом. Гнев оставил его в тот момент, когда он швырнул меня. Ужас перед сделанным, страх за меня, здравый рассудок – все вернулось сразу. Мы только целовались, Ричард, и больше ничего, чему бы ты ни хотел верить. Меня вдруг обуяла ревность. Я прошу прощения. Я знаю, что это вышло случайно, Ричард. Хорошо только, что стены рядом не было. Ты могла сильно пострадать! – Он шагнул ко мне, протягивая руки, и остановился. – А ты еще хочешь, чтобы я выпустил зверя так, чтобы он мог убить. Разве ты не понимаешь, чего мне стоит его сдерживать? Теперь понимаю лучше, чем пять минут назад. Твои сумки в коридоре. Я их принесу и поеду. Вот этого вида я больше всего и боялась. Вид сокрушенный, вид побитого щенка. Гнев опаснее, но я предпочитаю иметь дело с ним. Не уезжай. Они оба оглянулись на меня. Это подстроил Жан-Клод. – Я протянула руку, не давая ему возразить. – Да, я знаю, что вам это было приятно, но все равно: вы хотели, чтобы Ричард увидел нас вместе. Вы хотели затеять драку. Хотели показать мне, что он – монстр не меньше, чем вы. Все это вам удалось. А теперь убирайтесь. Вы меня вышвыриваете из моей собственной спальни? – спросил он с веселым интересом. Да. Мне удалось встать, только чуть покачиваясь на высоких каблуках. Жан-Клод вздохнул: Значит, меня навеки ссылают в гроб, и никогда мне не радоваться вашему обществу во сне. Вы не спать идете, Жан-Клод, а умирать. Может быть, я и вожделею к вашему теплому, дышащему телу, но покупать весь набор еще не готова. Он улыбнулся: Отлично, ma petite. Оставляю вас и мсье Зеемана обсуждать события последних минут. Попрошу только об одном. О чем именно? Чтобы вы не занимались любовью в моей постели, когда я не могу составить вам компанию. Я вздохнула: – Мне было бы очень неуютно заниматься любовью с Ричардом в вашей кровати. Здесь вы можете быть уверены. Жан-Клод поглядел на Ричарда. Казалось, он просто ест его глазами, впивается в рану на шее, хотя это, быть может, и мое воображение. – Если кто-то и может устоять против соблазна, ma petite, то это вы. – Жан-Клод смотрел на меня с непроницаемым лицом. – Мне очень жаль, что вы чуть не пострадали. Я не хотел этого. У вас всегда благие намерения, – сказала я. Он вздохнул, потом улыбнулся. Поглядел на Ричарда. Может, и монстр из меня все же не лучше. Убирайтесь, – сказала я. Жан-Клод вышел, не перестав улыбаться, закрыл за собой дверь, а я осталась, чувствуя, как по коже у меня еще пляшет его сила, чувствуя прикосновение его губ и рук. Это был только поцелуй. Предисловие. Но даже прилив адреналина и швырок почти в стену не могли стереть ощущения. Ричард стоял и смотрел на меня, будто тоже ощущал эту силу. – Пойду принесу сумки, – сказал он. Он много чего мог сказать, но это были самые безопасные слова из всех. Он пошел за сумками, а я села на кровать. Ричард мог меня убить. Жан-Клод никогда не потерял бы над собой контроль настолько. Я подталкивала Ричарда принять его зверя, но может быть – только может быть, – я не совсем понимала, что это значит.23
Я сидела на краю кровати, ожидая, пока вернется Ричард. Кожа еще плясала от прощального подарка Жан-Клода. Только поцелуй, и Ричард чуть не разорвал меня и Жан-Клода. А что бы он сделал, если бы застал нас за чем-то действительно неприличным? Лучше не знать. Ричард поставил мой чемодан и обе сумки возле двери. Потом вышел и вернулся со своим чемоданчиком. Вот так он и стоял у двери, глядел на меня, а я на него. Кровь еще капала из пореза на шее. Никто из нас не знал, что сказать. Молчание длилось, становилось тяжелым, давило. Я себе не прощу, что так с тобой поступил, – сказал, наконец, Ричард. – Никогда так не терял над собой контроль. – Он шагнул в комнату. – Но видеть тебя с ним... – Он вытянул руки и беспомощно их уронил. Это был просто поцелуй, Ричард, ничего больше. С Жан-Клодом не бывает просто поцелуев. С этим я не могла спорить. Я хотел его убить, – сказал Ричард. Я заметила. Ты уверена, что у тебя все в порядке? Как твоя шея? – спросила я. Он потрогал рану и отнял руку со свежим пятном крови. Серебряное лезвие; это не сразу заживает. Он подошел и встал передо мной, глядя вниз, так близко, что штанины его джинсов чуть не касались моих коленей. Почти что слишком близко. Щекочущее прикосновение силы Жан-Клода еще покалывало кожу. От близости Ричарда стало только хуже. Если бы я встала, наши тела соприкоснулись бы, так близко мы были. И я осталась сидеть, пытаясь переварить последние крошки поцелуя Жан-Клода. И я не знала, что будет, если я сейчас дотронусь до Ричарда. Чувство было такое, что сотворенное во мне Жан-Клодом – что бы это ни было – отреагирует на тело Ричарда. Может быть, я просто стала настолько озабоченной. Может, просто тело устало говорить «нет». – И ты действительно бы меня убила? – спросил Ричард. – Ты могла бы вогнать нож? Я глядела в его искренние глаза и хотела солгать, но не солгала. Что бы мы друг с другом ни делали, что бы друг для друга ни значили, в основе этого не может лежать ложь. Да. Вот так просто, – сказал он. Вот так просто, – кивнула я. Я это видел в твоих глазах. Холодные, бесстрастные, будто чьи-то чужие. Если бы я чувствовал, что могу убивать хладнокровно, меня бы это так не пугало. Я бы хотела тебя уверить, что ты не будешь этому радоваться, но не могу. Это я знаю. – Он поглядел на меня. – Я не мог бы тебя убить. Ни по какой причине. Потерять тебя – от этого что-то во мне погибло бы, Ричард, но первая реакция у меня – самозащита любой ценой. Так что если у нас еще когда-нибудь случится такое недоразумение, как сегодня, не пытайся помочь мне встать, не подходи близко, пока я не буду уверена, что ты не идешь меня съесть. Договорились? Он кивнул: – Договорились. Прилив энергии, вызванный у меня Жан-Клодом, спадал, успокаивался. Я встала, и наши тела соприкоснулись. Тут же я ощутила теплый наплыв энергии, ничего общего с вампиром не имеющей. Аура Ричарда окутала меня дыханием теплого воздуха. Его руки скользнули мне за спину, я обняла его за талию и прильнула щекой к его груди. Слушая его гулкое сердце, я водила руками по мягкости фланели. В руках Ричарда был уют, которого просто не было в объятиях Жан-Клода. Ричард погладил меня по волосам, отводя их в стороны, чтобы видеть мое лицо. Он наклонился ко мне, приоткрыв губы, я встала на цыпочки ему навстречу. – Мастер, – позвал чей-то голос. Ричард повернулся, не выпуская меня, и мы оба смогли посмотреть на дверь. Джейсон полз по белому ковру, оставляя алые капли. Боже мой, что это с тобой? – спросила я. Это я, – сказал Ричард и подошел к ползущему. Что значит – это ты? Джейсон залебезил перед Ричардом, тычась лицом в пол. – Простите меня, простите! Ричард присел и поднял Джейсона в сидячее положение. По лицу его текла кровь из пореза над глазом. Глубокий порез, надо швы накладывать. Ты швырнул его в стену? – спросила я. Он пытался меня остановить. Не могу поверить, что ты такое сделал. Ричард повернулся ко мне. Ты хочешь, чтобы я был вожаком стаи. Чтобы я был альфой. Так вот смотри, что для этого требуется. – Он покачал головой. – Видела бы ты сейчас свое лицо. На нем такое отвращение... как ты хочешь, чтобы я кого-то мог убить, и в то же время расстраиваться из-за некоторой грубости? Я не знала, что сказать. Жан-Клод говорил, что убить Маркуса – этого будет мало. Что тебе придется терроризировать стаю, чтобы держать ее в узде. Он прав. Ричард стер кровь с лица Джейсона. Порез уже начал затягиваться. Ричард сунул пальцы в рот и облизал дочиста. Я стояла, застыв неподвижно, только таращилась, как невольный свидетель автомобильной катастрофы. Ричард наклонился к лицу Джейсона. Кажется, я знала, что должно было произойти, но мне надо было увидеть, чтобы поверить. Ричард стал лизать рану. Лизать языком открытую рану, как собака. Я отвернулась. Это не мог быть Ричард. Мой добрый, уютный Ричард. Не в силах смотреть? – спросил Ричард. – Ты думала, что убивать – это единственное, что я отказываюсь делать? Его голос заставил меня повернуться обратно. У него на подбородке размазалась кровь. Смотри, смотри на все, Анита. Пусть ты увидишь, что значит быть альфой. И тогда ты мне скажешь, стоит ли оно того. Если ты этого не выдержишь, то никогда больше меня об этом не проси. Его глаза глядели с вызовом. Вызовы я принимала всю жизнь. Я села на край кровати: Давай делай. Я вся внимание. Ричард отвел волосы с шеи, обнажив рану. – Я – альфа и кормилец стаи. Я пролил твою кровь и возвращаю ее тебе. Теплый прилив его силы заполнил комнату. Джейсон глядел на него, выкатив глаза почти до белков. Маркус так не делает. Потому что не может, – ответил Ричард. – А я могу. Питайся моей кровью. Это мое извинение и сила моя. И никогда больше не становись на моей дороге. В воздухе скопилось столько силы, что трудно стало дышать. Джейсон встал на колени и приложил губы к ране, сперва осторожно, будто боясь, что его оттолкнут или ударят. Когда Ричард ничего не сказал, Джейсон прижался ртом к ране и стал пить. Шевелились желваки на скулах, ходил кадык на горле. Одну руку он просунул Ричарду за спину, другую положил на плечо. Я обошла вокруг, чтобы видеть лицо Ричарда. Глаза у него были закрыты, лицо спокойно. Наверное, он почувствовал, что я смотрю, потому что открыл глаза. В них была злость – частично на меня тоже. Он злился не только потому, что должен был убить Маркуса – еще и потому, что отдавал кусочки своей человеческой сути. Я этого не понимала раньше. Теперь поняла. Ричард тронул Джейсона за плечо. Хватит. Но Джейсон только прижался к ране крепче, как сосущий щенок. Ричард оторвал его от своей шеи. Вокруг раны уже налился синяк. Джейсон лег на спину, наполовину на руках у Ричарда, облизывая губы, подбирая последние капли. Он хихикнул и откатился прочь, встал на полу на колени, потерся лицом о ногу Ричарда. Я никогда ничего подобного не испытывал. Маркус не умеет так делиться силой. Кто-нибудь в стае знает, что ты умеешь? Скажи им, – ответил Ричард. – Всем скажи. Ты действительно собираешься убить Маркуса? – спросила я. Если он не даст мне другого выбора – да. Теперь иди, Джейсон, тебя ждет твой другой хозяин. Джейсон встал, чуть не упал. Но сумел сохранить равновесие, стал потирать руки и ноги, будто купался в чем-то, мне невидимом. Может быть, это была теплая пушистая сила, в которую он пытался завернуться. И он снова рассмеялся. Если будешь так меня кормить, швыряй меня в стену, когда захочешь. Пошел вон, – сказал Ричард. Джейсон вышел вон. Ричард все еще сидел на полу. Он посмотрел на меня. Теперь ты понимаешь, почему я не хотел этого делать? Да, – сказала я. Может быть, если Маркус узнает, что я умею делиться кровью, силой, он отступит. Ты все еще надеешься его не убивать, – сказала я. Дело не только в убийстве, Анита. К нему еще многое прилагается. То, что я сейчас сделал с Джейсоном. Сотня еще всяких вещей, и все они не слишком человеческие. Он поглядел на меня, и в карих глазах была скорбь, которой раньше я там не видела. И вдруг я поняла. Это же не только убийство? Раз ты взял стаю кровью и силой, тебе придется дальше держать ее кровью и силой? Вот именно. Если бы я мог как-то изгнать Маркуса, если бы мог заставить его отступить, тогда была бы свобода маневра, чтобы действовать по-другому. – Он подошел ко мне, его лицо светилось энтузиазмом. – Я от половины стаи добился поддержки или хотя бы нейтралитета. Они уже не поддерживают Маркуса. Никто никогда не раскалывал стаю без нескольких смертей. А почему вам не разделиться на две стаи? Ричард покачал головой: Маркус никогда этого не допустит. Вожак стаи получает дань от каждого ее члена. Раскол уменьшит не только его власть, но и богатство. А ты получаешь от них деньги? – спросила я. – Все пока что платят Маркусу. Мне эти деньги не нужны, и это еще один пункт для споров. Я считаю, что дань следует отменить. Я видела свет в его лице, его мечты, его планы. Он строил власть на честности и бойскаутских добродетелях – и это с тварями, которые могут перервать тебе горло исожрать. Он верил, что у него получится. Глядя в его воодушевленное мужественное лицо, я тоже верила – почти. Я думала, что ты мог бы убить Маркуса, и на этом бы все кончилось. Но ведь не кончится? Райна постарается, чтобы меня вызывали и вызывали. Разве что я смогу внушить им страх перед собой. Пока жива Райна, она будет тебе вредить. Я не знаю, что делать с Райной. Я могла бы ее убить, – сказала я. Снова то же выражение боли у него на лице. Шучу, – сказала я. Не совсем шутка. Ричард бы не согласился с этой практичностью, но если он хочет избавиться от постоянной опасности, Райна должна умереть. Бессердечно, но правда. О чем ты думаешь, Анита? О том, что ты мог быть прав, а мы все – нет. В чем? Может быть, ты не должен убивать Маркуса. Ричард вытаращил глаза: Я думал, вы все на меня злитесь за то, что я его не убиваю. Не за то. За то, что ты, не убивая Маркуса, подвергаешь опасности всех остальных. Ричард покачал головой: Не вижу разницы. Разница в том, что убийство – это лишь средство положить конец чему-то, но не конец само по себе. Я хочу, чтобы ты был жив, чтобы Маркуса не было, чтобы члены стаи пошли за тобой мирно. Я не хочу, чтобы ты пытал стаю ради сохранения места вожака. Если всего этого можно добиться, никого не убивая, я за. Я просто не вижу варианта, который позволит избежать убийства. Но если ты его найдешь, я тебя поддержу. Он всмотрелся в мое лицо: Теперь ты говоришь, что думаешь, будто я не должен убивать? Ага. Он рассмеялся, но скорее саркастически, чем весело. Просто не знаю, то ли обнять тебя, то ли заорать на тебя благим матом. Я на многих так действую. Послушай, когда мы приехали выручать Стивена, ты должен был прихватить с собой сколько-нибудь народу. Появиться, так сказать, с позиции силы, имея за спиной трех-четырех своих лейтенантов. Компромиссное решение между позой Ланселота Озерного и сутью Влада На-Кол-Сажателя. Ричард сел на край кровати. Умение делиться силой через кровь – редкая способность. Она производит впечатление, но этого мало. Нужно что-то по-настоящему пугающее, чтобы Райна с Маркусом отступились. Я силен, Анита, по-настоящему силен. – Он это сказал, констатируя факт – без всякой гордости или рисовки. – Но это не тот род силы. Я села рядом. Я сделаю все, что будет в моих силах, Ричард. Только обещай мне не быть беспечным. Он улыбнулся, но глаза остались грустными. Не буду, если ты меня поцелуешь. Мы поцеловались. Теплый и верный вкус Ричарда, но под ним угадывалась солоноватая сладость крови и лосьон Джейсона. Я отодвинулась. В чем дело? Я покачала головой. Сказать ему, что я ощутила у него во рту вкус чужой крови, было бы не совсем кстати. Мы собирались вместе работать над тем, чтобы ему не пришлось больше совершать подобные поступки. Не зверь в нем лишал его человечности – нет, это делали тысячи разных мелочей. Перекинься для меня, – сказала я. Что? Перекинься для меня, здесь и сейчас. Он вгляделся мне в лицо, пытаясь прочесть мои мысли. Почему сейчас? Дай мне увидеть тебя всего, Ричард, полный набор. Если ты не хочешь делить ложе с Жан-Клодом, то с волком ты тоже вряд ли захочешь спать. Ты не обязан будешь оставаться в волчьем образе до утра. Ты так говорил. Нет, не буду, – тихо сказал он. Если ты сегодня перекинешься и я это выдержу, можем заняться любовью. Можем подумать о свадьбе. Ричард засмеялся: Может, я убью Маркуса до того, как мне придется убивать Жан-Клода? Жан-Клод обещал тебя не трогать, – сказала я. Ричард застыл. Ты с ним уже об этом говорила? Я кивнула. Так почему он на меня не злится? Он сказал, что уйдет в сторону, если не сможет меня завоевать, значит, он уходит в сторону. Насчет того, что Жан-Клод меня любит, я не сказала. Оставила на потом. Зови своего зверя, Ричард. Он покачал головой: Это не только мой зверь, Анита. Это еще и ликои – стая. Ты должна их тоже видеть. Я их видела. Он покачал головой: Ты не видела нас в лупанарии. Там мы настоящие, там мы не притворяемся даже перед собой. Я только что сказала, что хочу за тебя замуж. Ты это не расслышал? Ричард встал. Я хочу на тебе жениться, Анита, больше всего на свете. Я так тебя хочу, что все мое тело к тебе тянется. Я боюсь не справиться с собой, если здесь останусь. Пока что нам удавалось хранить целомудрие. Он подобрал свой чемоданчик: Ликои зовут секс смертельным танцем. И что? Точно так же называются битвы за лидерство. Все равно не понимаю, в чем проблема. Поймешь. – Ричард не сводил с меня глаз. – Поймешь. И тогда помоги Бог нам обоим. Что-то прозвучало в его голосе такое печальное, такая мука появилась в его облике, что мне захотелось не отпускать его. Завтра он выступит против Маркуса, и то, что он согласился убить, еще не значит, что он сможет. Я боялась, что он дрогнет в последний момент. И я не хотела его терять. Ричард, останься. Пожалуйста. Это будет нечестно по отношению к тебе. Да не будь ты таким дурацким бойскаутом! Он улыбнулся и очень неудачно изобразил Попая. – Я тот, кто я есть. Ричард закрыл за собой дверь, и я даже не поцеловала его на прощание.24
Я проснулась в темноте от того, что кто-то склонился надо мной. Я не видела, но чувствовала что-то в воздухе, как тяжесть. Моя рука метнулась под подушку и вылезла с «файрстаром». Я ткнула пистолетом в того, кто там был, и он растаял как сон. Соскользнув с кровати, я прижалась спиной к стене, стараясь уменьшить площадь мишени для нападавшего. Из темноты раздался голос, и я навела пистолет в ту сторону, прислушиваясь, нет ли еще кого в комнате. Это Кассандра. Выключатель прямо над тобой. Я останусь на месте, пока ты будешь включать свет. Она говорила тихим и ровным голосом – как говорят с сумасшедшим или с человеком, который наставил на тебя пистолет. Я глубоко вздохнула и прислонилась к стене. Левой рукой я провела у себя над головой и наткнулась на пластину выключателя, потом наклонилась назад, нашаривая кнопку пальцами. Спустившись как можно ниже, но все еще дотягиваясь до выключателя, я нажала кнопку. Вспыхнул ослепительный свет, и я скорчилась на полу, наводя пистолет наугад. Когда зрение вернулось, Кассандра стояла в ногах кровати, разведя руки ладонями вперед и глядя на меня. Глаза у нее были чуть шире обычного, и кружева викторианской ночной рубашки трепетали от дыхания. Да-да, викторианской ночной рубашки. Она была тоненькой, кукольной. Я ее вчера спрашивала, не Жан-Клод ли выбрал ей платье. Нет, она его выбрала. Она стояла на ковре неподвижно и смотрела на меня. Анита, с тобой ничего не случилось? Я перевела дыхание и направила ствол в потолок. Нет, ничего. Я могу сойти с места? Я встала, держа пистолет у бока. Не дотрагивайся до меня, когда я сплю. Сперва скажи что-нибудь. Я запомню, – сказала она. – Можно мне сойтисместа? Конечно. А что стряслось? – спросила я. Ричард и Жан-Клод ждут снаружи. Я глянула на часы. Час дня. Я проспала почти шесть часов – или проспала бы, если бы с Кассандрой не протрепались час. Я уже много лет не спала с кем-то в одной кровати, и, честно говоря, хоть она и девушка, все равно она ликантроп, с которым я познакомилась только вечером. Я вообще не люблю спать с незнакомыми. Ничего сексуального, просто подозрительность. Глубокий сон – состояние полной беспомощности. И что они придумали? Ричард сказал, что у него есть план. Я не спросила, что за план. В день полнолуния его мысли могло занимать только одно: Маркус. Скажи им, что я сначала оденусь. – Я подошла к чемодану, Кассандра пошла к двери и приоткрыла ее только чуть-чуть, что-то тихо говоря. Потом плотно ее закрыла и подошла снова ко мне. Вид у нее был недоуменный, и с этим озадаченным лицом и в ночной рубашке она выглядела лет на двенадцать. Я осталась сидеть у чемодана, держа одежду в руках. Что там еще? Жан-Клод говорит, что не стоит труда одеваться. Я так и уставилась на нее. Сейчас, разбежалась. Я оденусь, а они подождут – черт их не возьмет. Она кивнула и пошла к двери. А я пошла в ванную и погляделась в зеркало. Вид у меня был очень усталый и чувствовала я себя соответственно. Я почистила зубы, справила свои дела и пожалела, что нет душа. Он бы помог проснуться. А ванна – это хорошо перед сном, а не когда встаешь. Нужно было что-то бодрящее, а не успокаивающее. У Ричарда есть план, а Жан-Клод с ним. Это значило, что вампир помогал этот план создавать. Такая мысль тревожила. Сегодня Ричард будет драться с Маркусом. И завтра он уже может быть мертв. От этой мысли стеснилось в груди, что-то наполнило глаза – и это что-то было больше всего похоже на слезы. Я вполне могу жить, если Ричард будет далеко от меня. Будет больно, что он не со мной, но переживу. А смерть его я могу и не пережить. Я люблю Ричарда, люблю по-настоящему. И не хочу его отдавать. Ни за что на свете. Жан-Клод вел себя совершеннейшим джентльменом, и я в это ни на грош не верила. Да и как верить? У него для любого поступка дюжина причин. Что у них за план? Чем быстрее оденусь, тем быстрее узнаю. Я просто выгребла из чемодана все барахло – у меня почти все шмотки можно носить в любых сочетаниях. Темно-синие джинсы, синяя тенниска, белые беговые носки. Я одеваюсь не для того, чтобы поражать взгляды. Сейчас я уже чуть проснулась и пожалела, что не выбрала что-нибудь чуть менее практичное и более эффектное. Любовь заставляет беспокоиться и о таких вещах. Я открыла дверь, увидела стоящего у кровати Ричарда и застыла как вкопанная. Волосы были расчесаны и брошены на плечи пенной волной. Из одежды на нем были только шелковые трусы пурпурного цвета. По бокам у них были высокие разрезы, и когда Ричард повернулся, мелькнули ляжки. Когда я смогла закрыть рот и заговорить, я сказала: Чего это ты так вырядился? Жан-Клод стоял, прислонясь плечом к стене, и был одет в черный халат до щиколоток, отороченный мехом. На фоне этого меха великолепно смотрелась бледная кожа его груди и шеи. Ребята, у вас вид, будто вы только что выпрыгнули из двух разных порнофильмов. Кассандра что-то сказала про план. Что за план? Ричард поглядел на Жан-Клода, они переглянулись, и это мне лучше всяких слов сказало, что они сговариваются за моей спиной. Ричард сел на край кровати. Трусы прилегали слишком плотно, чтобы не смущать, и мне пришлось смотреть в сторону, так что я стала смотреть на Жан-Клода. Тоже не успокаивает, но зато он хотя бы по большей части прикрыт. Вы помните, как меньше полугода назад, на Рождество, мы случайно выпустили какую-то магическую энергию у вас в квартире? – спросил Жан-Клод. Помню, – ответила я. Мы с мсье Зееманом считаем, что мы трое могли бы соединить свою силу, стать триумвиратом. Я посмотрела на одного, на другого: Объясните подробнее. Между мной и волками есть связь. Между вами, моя маленькая некромантка, и мертвыми тоже есть связь. Вожделение и любовь всегда несут в себе некоторую магическую энергию. Я мог бы познакомить вас с конкретными чарами, которые могут использовать связь между вампиром и его животными, между некромантом и вампиром. И нам не следует удивляться, что между нами есть сила. Давайте к делу, – попросила я. Жан-Клод улыбнулся. Я считаю, что мы можем вызвать достаточную силу, чтобы заставить некоего Ульфрика отступить. Я знаю Маркуса. Он не будет драться, если считает, что нет надежды на победу. Жан-Клод прав, – сказал Ричард. – Если я буду сиять достаточной энергией, Маркус отступит. Откуда вы знаете, что у нас вообще получится опять вызвать это-как-его-там? – спросила я. Я провел кое-какие исследования, – ответил Жан-Клод. – Известно два случая с Мастерами вампиров, которые умели призывать животных и потом делать одного из них в превращенной форме некоторым подобием человека-слуги. И что? Это значит, что у меня есть шанс соединить вас обоих. Я покачала головой: Не выйдет. Никаких вампирских меток. Я это уже пробовала, и мне не понравилось. В декабре ни на одном из вас не было меток вампира, – сказал Жан-Клод. – Я думаю, что и теперь получится без них. Отчего это вы так оделись? Ричард несколько смутился. Это все, что я с собой взял. Я думал, мы будем с тобой в одной постели. Я показала на его трусы: Это вряд ли помогло бы нам сохранить целомудрие, Ричард. Он покраснел. Я знаю. Прости. Только не говорите, что у вас в чемодане нет белья, ma petite. А я такого не говорила. Ронни уболтала меня купить некоторый наряд на случай, если я уступлю Ричарду. Она хотела, чтобы я легла с ним до свадьбы, если это выбьет Жан-Клода с дистанции. А для кого ты его купила? – спросил Ричард спокойным голосом. Для тебя, но не будем отвлекаться. За чем остановка? Мы с Ричардом сделали пару попыток сами призвать эту силу. Но у нас двоих это не выходит. Его неприязнь ко мне сводит все на нет. Это правда, Ричард? Он кивнул: Жан-Клод говорит, что нам нужен наш третий компонент. Нужна ты. А зачем такая одежда? В прошлый раз силу вызвали гнев и вожделение, ma petite. Гнев у нас есть, не хватает вожделения. Черт, погодите-ка! – Я посмотрела внимательно на них обоих. – Это что – будет menage a trois? Нет, – сказал Ричард и встал. Он подошел ко мне, сверкая из разрезов трусов своими красотами. – Секса не будет, я тебе это обещаю. Даже ради этого я не согласен делить тебя с ним. Я дотронулась до шелка его трусов, слегка, будто боялась. Тогда зачем этот маскарад? Анита, у нас кончается время. Что-то может получиться, только если быстро. – Он взял меня за руки выше локтей, стиснул слегка. – Ты говорила, что поможешь мне, если у меня будет план. Вот он, план. Я отодвинулась от него, медленно, и повернулась к Жан-Клоду: А вы что с этого имеете? Ваше счастье. Если мы станем настоящим триумвиратом, ни один волк не бросит вызов Ричарду. Ага, мое счастье. Как же. – Я вгляделась в его прекрасное спокойное лицо, и до меня дошло. – Вы уже попробовали на вкус Джейсона, так? Учуяли вкус силы, которую дал ему Ричард, так? Так или нет, сукин вы сын? Я пошла к нему, подавляя желание в конце пути дать ему по морде. Так что из этого, ma petite? Я встала прямо перед ним, швыряя слова ему в лицо: Что вы на этом выигрываете? И говорите мне правду, а не вранье насчет моего счастья. Я вас слишком давно знаю. У него сделалось такое мягкое, такое обезоруживающее выражение лица. Я наберу столько силы, что ни один Мастер вампиров, разве что весь совет, не посмеет бросить мне вызов. Я знала. Знала. Вы ни черта не делаете без дюжины скрытых причин. Я получаю в точности ту же выгоду, что и мсье Зееман. Мы оба укрепим основы своей власти. Хорошо, а что от этого получаю я? Ну как? Безопасность для мсье Зеемана. Анита, – тихо сказал Ричард и тронул меня за плечо. Я повернулась к нему, и злые слова замерли на языке, когда я увидела его лицо. Такое серьезное, такое печальное. Он сжал мои плечи, одной рукой приподнял к себе мое лицо. Ты не обязана этого делать, если тебе не хочется. Ричард, ты понимаешь, что он предлагает? – сказала я. – Мы никогда от него не освободимся. – Я положила ладонь на руку, которой он держал мое лицо. – Не надо нам так привязывать себя к нему, Ричард. Заполучив от тебя хоть кусочек, он его уже никогда не выпустит. Если бы ты действительно считала, что он – чистое зло, ты бы давно его убила и была бы свободна. Если я сейчас откажусь, а Ричард сегодня погибнет, смогу ли я жить дальше? Я прижалась лицом к его груди, вдохнула его аромат.Нет, не смогу. Если он погибнет, а я могла его спасти, я никогда не искуплю такой вины. Жан-Клод подошел к нам. Это могла быть капризная случайность, ma petite, которую не удастся повторить в контролируемых условиях. С магией часто так бывает. Я повернула голову, посмотрела на него, все еще прижимаясь щекой к голой груди Ричарда, и руки Ричарда держали меня за талию. Только без вампирских меток. Ни на мне, ни на нем. Поняли? Обещаю. Единственное, о чем я прошу, – это чтобы никто из нас не пошел на попятную. Нам нужно точно оценить, каких масштабов силу мы можем вызывать. Если немного, то тогда это бессмысленно, но если она такова, как я думаю, мы решим сразу множество проблем. Вы хитрый и вкрадчивый паразит. Это означает «да»? – спросил он. Да. Ричард обнял меня, и я была рада, что это его руки меня держат, меня утешают, но смотрела я в глаза Жан-Клода. Выражение его лица трудно было описать. Такой вид может быть у дьявола, когда ты только что поставил свою подпись на отмеченной пунктиром строчке и сдал ему свою душу. Довольный, охочий – и слегка голодный.25
Вы с мсье Зееманом пока пообщайтесь, а я пойду умоюсь и к вам присоединюсь. Одно то, что он произнес это вслух, вызвало у меня желание отказаться, но я этого не сделала. А вы уверены, что это с вашей стороны не попытка составить из нас menage a trois? Разве я могу быть так коварен? Да. Он засмеялся, и от этого звука будто ледышка проползла у меня по позвоночнику. Я вас оставлю одних. И он протиснулся мимо нас в ванную. Я шагнула за ним и не дала двери закрыться. Да? – спросил Жан-Клод. Когда вы выйдете, хорошо бы, чтобы под этим халатом было еще что-то, кроме кожи. Он так широко улыбнулся, что даже можно было угадать клыки. Разве я могу быть так груб? Не знаю. Он кивнул и закрыл дверь. Глубоко вздохнув, я повернулась к другому мужчине моей жизни. Вещи Ричарда лежали сложенные в моем чемодане. Сам он придвинулся ко мне. Разрезы на трусах были такие глубокие, что видна была почти вся линия ноги от щиколотки до талии. Если бы мы были действительно одни, я бы ему отдалась. Но то, что должно было быть романтично, вдруг стало до удушья неловким. Как-то очень ясно слышались звуки бегущей воды из ванной. Жан-Клод обещал к нам присоединиться. Господи Иисусе! А Ричард все равно выглядел великолепно с этой волной волос, скрывшей один глаз. Но и он остановился, не стал больше приближаться и мотнул головой: И почему это вдруг стало так неловко? Я думаю, что главная тому причина сейчас находится в ванной и скоро выйдет. Он рассмеялся и снова мотнул головой: Обычно у нас меньше времени уходит, чтобы оказаться в объятиях друг друга. Да, – согласилась я. А при сегодняшних темпах, когда Жан-Клод выйдет из ванной, мы еще будем глазеть друг на друга, как школьники на танцах. – Пойди мне навстречу, – сказала я. Ричард улыбнулся: Всегда рад. – И он пошел ко мне. Мышцы танцевали у него на животе. Я вдруг пожалела, что надела джинсы и тенниску. Мне захотелось, чтобы он увидел белье, которое я купила. Захотелось, чтобы его руки ощутили гладкий шелк и мое тело под ним. Мы остановились, не дойдя дюйма друг до друга, не соприкасаясь. Чувствовался запах его лосьона. Я даже ощущала тепло его тела. Мне хотелось погладить руками по голой груди. По шелку этих трусов. И так захотелось, что я даже руки сложила, чтобы чем-то их занять. Ричард наклонился надо мной, провел губами по бровям, поцеловал очень бережно в глаза, склонился ко рту, и я поднялась на цыпочки ему навстречу. Он обнял меня. Я припала к нему, ощупывая его тело, прижимаясь к нему губами. Он склонился еще, руки его скользнули мне под ягодицы и приподняли меня, так что наши лица оказались на одной высоте. Я прервала поцелуй и хотела сказать «поставь меня на пол», но не смогла выговорить, глядя ему глаза в глаза. Вместо этого я оплела его ногами за талию. Он чуть расставил ноги, держа равновесие. Я его поцеловала, и первая волна силы окатила меня как колющее, щекочущее тепло. Ричард издал тихий горловой звук, скорее рычание, чем стон. Он опустился на колени, а я повисла на нем, и когда он положил меня на пол, я не стала его останавливать. Он приподнялся на руках, прижимая меня к полу нижней частью тела. И когда он посмотрел на меня, у него были волчьи глаза. Наверное, что-то отразилось у меня на лице, потому что он отвернулся, чтобы я не видела. Я приподнялась под его тяжестью, зачерпнула горсть его густых волос и повернула его лицо к себе – не слишком нежно. То ли от боли, то ли еще от чего он повернулся с рычанием. Я не сморгнула. Не отвернулась. Ричард снова наклонился ко мне лицом, и я легла на пол. Его губы нависли над моими, в теплом прикосновении наши рты встретились, и я будто пробовала на вкус его энергию, его суть. Открылась дверь ванной. Этот звук заставил меня замереть, скосить глаза на открытую дверь. Ричард на миг замер, потом поцеловал меня в край подбородка, опускаясь губами ниже, к шее. Жан-Клод стоял в дверях в черной шелковой пижаме. Куртка ее с длинными рукавами была распахнута и развевалась вокруг голого тела, когда он двигался. Выражение его лица, его глаз меня перепугало. Я похлопала Ричарда по плечу. Он спускался уже губами к основанию шеи и тыкался в тенниску, будто хотел зарыться в нее лицом. Тревожные янтарные волчьи глаза повернулись ко мне, и единственное, что можно было прочесть на его лице, – желание, почти что голод. Его сила овевала мою кожу струями горячего ветра. Пульс заколотился у меня на горле так, что показалось, будто кожа сейчас лопнет. Ричард, что с тобой? Сегодня полнолуние, ma petite. Его зверь взывает к нему. Жан-Клод подошел к нам, шлепая босыми ногами по ковру. Дай мне встать, Ричард. Ричард встал на колени и на руки, давая мне выползти. Я встала, и он оказался на коленях передо мной, охватив меня руками за талию. Не бойся. Я тебя не боюсь, Ричард. – А глядела я на Жан-Клода. Руки Ричарда скользнули вниз по моим ребрам, пальцы погрузились в кожу, будто массируя. Это снова привлекло мое внимание к нему. Я никогда тебе не сделаю больно по своей воле. Ты это знаешь. Я знала. И кивнула. Доверься мне. – Голос Ричарда был тих и глубок, с басовыми нотками, которых обычно не было. Он стал вытаскивать подол тенниски из моих джинсов. – Я хочу коснуться тебя, чувствовать твой запах, твой вкус. Жан-Клод ходил вокруг нас, не приближаясь, кругами, как акула. Полночно-синие глаза оставались человеческими, более человеческими, чем у Ричарда. Ричард вытащил мне тенниску из джинсов, отодвинул, обнажив живот. Его руки пробежали по голой коже, и я затрепетала, но не от сексуального возбуждения – или не только от него. Теплая, электрическая мощь плыла от его рук по моей коже. Будто слабый электрический ток. Это не было в буквальном смысле больно, но могло стать, если не прекратится. А могло быть и очень хорошо, лучше всего на свете. И я не знала, что пугает меня больше. Жан-Клод стоял дальше вытянутой руки и смотрел. И мысль об этом меня тоже пугала. Ричард положил руки мне на обнаженную талию с двух сторон, засунув их под рубашку. Жан-Клод сделал последний шаг, протянув бледную руку. Я напряглась – страх изгнал остатки желания. Жан-Клод опустил руку, не коснувшись нас. Ричард лизал мне живот – быстрыми влажными движениями. Я глядела на него сверху вниз, и он поднял на меня карие глаза – человеческие. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, Анита. Я не знала, чего ему стоило загнать зверя обратно, но понимала, что это было непросто. Ликантропы пониже рангом часто не могут остановиться, если начинают перекидываться. Конечно, спокойнее было бы, если бы в его карих глазах не было чего-то темного, принадлежащего самому Ричарду. Но это не был его зверь, это было что-то более глубокое, более человеческое: половой инстинкт. Даже вожделение не объясняет этот огонек в мужском взгляде. Жан-Клод стоял у меня за спиной. Я его чувствовала. Даже когда он меня не касался, я ощущала его силу как холодный, шарящий ветер. Он коснулся лицом моих волос. Сердце у меня колотилось так, что я ничего не слышала, кроме грохота крови в ушах. Жан-Клод отвел мне волосы в сторону. Губы коснулись моей щеки, и его сила захлестнула меня приливной волной, холодной, как ветер из могилы. Она текла через меня, разыскивая тепло Ричарда. Эти две энергии столкнулись, сцепились внутри меня. Стало невозможно дышать. Я ощутила в себе то, что могло вызвать мертвеца из могилы, – магию, за отсутствием лучшего слова, и она вилась кольцами и пылала от них обоих. Я попыталась оторваться от Ричарда, но его пальцы стиснули мне ребра. Руки Жан-Клода напряглись на моих плечах. Наращивайте силу, ma petite, не сопротивляйтесь ей. Я подавила панику, дыхание вернулось, быстрое и прерывистое. Если я не возьму его под контроль, то упаду в обморок от гипервентиляции. Я должна была победить силу и свой собственный страх, и я терпела поражение. Ричард чуть-чуть укусил меня за живот, рот присосался к коже. Губы Жан-Клода коснулись моей шеи, чуть покалывая. Руками он прижимал меня к груди, как младенца. Тепло от Ричарда у талии становилось все горячее, Жан-Клод за спиной был как холодный огонь. Я сгорала, как подожженное с двух концов сухое полено. Слишком много было силы. Она должна была найти выход. Что-то с ней надо было сделать, а то она сожжет меня заживо. Ноги подкосились, и только руки Ричарда и Жан-Клода не дали мне упасть. Они вдвоем бережно опустили меня на пол, удерживая на руках. Сначала я коснулась пола плечом, потом руками, и я уже знала, куда можно применить эту силу. Она хлынула в пол, стала искать, искать, искать мертвых. Я перевернулась на живот. Руки Жан-Клода лежали у меня на плечах. Руки Ричарда были у меня под рубашкой, касаясь спины и шаря выше, но это уже было вторично. Надо было что-то делать с силой. Я нашла мертвых, которые были мне нужны, но ничего не вышло. Сила продолжала нарастать, и я готова была вот-вот вскрикнуть, задохнуться от недостатка воздуха. Чего-то не хватало – какого-то шага, ингредиента. Я повернулась на спину, глядя на них обоих. Они смотрели на меня. Глаза Жан-Клода стали сплошной полночной синевой. Они оба наклонились ко мне, Ричард ко рту, Жан-Клод – к шее. Поцелуй Ричарда почти обжигал. По шее скользнули клыки – Жан-Клод подавлял в себе желание пустить мне кровь. Соблазн царил повсюду. Чьи-то руки шарили у меня под рубашкой, и я не знала уже, чьи они. Потом поняла – руки их обоих. Что же это за вещь, которая мне нужна, чтобы поднять мертвых? Кровь. Наверное, я произнесла это слово вслух. Что, ma petite? – спросил Жан-Клод, приподнявшись и глядя на меня почти в упор. Его рука была у меня под грудью. Я схватила ее, не думая. Кровь, чтобы закончить дело. Нам нужна кровь. Я могу дать вам кровь, ma petite. – Жан-Клод наклонился ко мне. Я остановила его, упершись рукой ему в грудь, а Ричард положил ему руку на плечо. Сила захлестнула нас жгучей волной, у меня перед глазами замелькали белые пятна. Ты не используешь меня, чтобы впервые погрузить в нее клыки! – зарычал Ричард. Его гнев подхлестнул магию, и я вскрикнула. Дайте мне кровь или проваливайте оба! – Я протянула между ними руку, подставляя запястье. – У меня нет ножа, сделайте кто-нибудь! Ричард наклонился надо мной, откинул волосы с шеи. Вот тебе кровь. Жан-Клод не стал спорить. Он наклонился к Ричарду, оскалил зубы, и я как в замедленной съемке увидела, как он кусает Ричарда в шею. Ричард напрягся, зашипел, когда клыки вошли в тело. Жан-Клод приник к нему и стал сосать, шевеля кадыком. Сила ревела, пронизывая меня, поднимая все волоски на моем теле, проползая по коже, пока мне не стало казаться, что сейчас я распадусь. И я послала ее наружу, к мертвым, которых нашла. Наполнила их, но все равно силы было еще много. Я тянулась дальше, дальше и нашла что искала. Сила покинула нас холодным и жгучим потоком. Я легла на пол, ловя ртом воздух. Слева от меня лежал Жан-Клод, опираясь на локоть. Кровь окрасила его губы, стекала по подбородку. Ричард лежал на животе справа, придавив щекой мою руку. Его грудь поднималась и опадала глубокими судорожными вздохами, вдоль спины блестела испарина. Мир стал золотистым, почти парящим. Медленно возвращался звук, будто доходил с того конца длинной трубы. Жан-Клод слизнул кровь с губ, вытер трясущейся рукой подбородок и вылизал руку. Потом лег на пол, отбросив руку мне поперек живота, голову положив мне на плечо. Голая грудь и живот придавили мою руку к полу. Кожа у него была почти горячая, как в лихорадке. Никогда раньше не было от него такого ощущения. Сердце его билось у моей руки, как пойманная птица. Волосы Жан-Клода упали мне на лицо. Они пахли Жан-Клодом и каким-то экзотическим шампунем. Он прерывисто засмеялся и сказал: Для меня это было великолепно. А для вас, ma petite? Я проглотила слюну и усердно попыталась засмеяться: Я думаю, вы сами знаете, что сказать. Ричард приподнялся на локтях. Кровь стекала двумя тонкими струйками из оставленных клыками ранок. Я коснулась укуса и отняла руку, окрашенную алым. Больно? – спросила я. Да нет. – Ричард поймал мою руку, слизнул кровь с пальцев и облизал их дочиста. Странно теплая рука Жан-Клода погладила мне живот под рубашкой. Он расстегнул мне пуговицу штанов. Даже не думайте, – сказала я. Слишком поздно, ma petite. Он наклонился и поцеловал меня. На языке у него была металлическая сладость крови Ричарда. Я приподнялась, отталкивая его рот. Я кровь просила, а не кого-нибудь из них. Но дело в том, что даже с кровопусканием мы на сегодня не покончили. То, что я вызвала из могилы, надо будет положить обратно. А для этого нужна будет кровь, свежая кровь. Единственный вопрос – кто ее даст и как она будет собрана. Ах да, еще один вопрос: сколько понадобится крови?26
Пальцы Жан-Клода играли возле пояса моих штанов. Ричард поймал его за руку. Гнев вспыхнул от них обоих, и наша общая сила замерцала, оживая. И как повод влезть к ней в штаны ты это тоже использовать не будешь, – сказал Ричард голосом густым и темным, где было что-то посильнее гнева. Он стиснул запястье Жан-Клода. Жан-Клод сжал руку в кулак и согнул в локте. Сосредоточенность и гнев – вот что отразилось на лицах обоих. Грудь каждого из них задрожала от усилия. Злость, исходящая от них, колола кожу. Слишком рано они снова завелись с этой чертовщиной. Мальчики, армрестлингом займетесь потом. А сейчас надо посмотреть, что я там такое подняла из мертвых. С какой-то долей нерешительности они оба посмотрели на меня; руки у них еще были напряжены в схватке. На лице Жан-Клода не отражалось ничего, кроме легкого любопытства, будто удерживать вервольфа было ему проще простого. Но я чувствовала, как дрожит все его тело. А Ричард весь был сплошные нервные окончания. Что вы сказали, ma petite? Она сказала, что подняла мертвых, – ответил Ричард. Именно, так что отвалите от меня оба. Подеретесь потом, а сейчас надо посмотреть, что я сделала. Мы сделали, – поправил Жан-Клод, отодвинулся от Ричарда, и через секунду Ричард тоже отпустил его руку. Что мы сделали, – согласилась я. Ричард встал, мышцы его голых ног скользнули под кожей, и трудно было удержаться, чтобы не тронуть их, не ощутить это движение. Он протянул мне руку, чтобы помочь встать. Дайте мне минуту, – попросила я. Жан-Клод встал, будто его подняли за ниточки. И тоже протянул мне руку. Так они и стояли, гневно глядя друг на друга. Этот гнев невидимыми искрами пронизывал воздух. Я покачала головой. Кажется, мне предстоит выдохнуться первой, бедному несчастному человечку. И я действительно могла бы принять руку помощи, что для меня было редкостью. Вздохнув, я подобрала ноги и встала без помощи обоих кавалеров. Ведите себя прилично, – сказала я. – Вы что, не чувствуете, что повисло в воздухе? Гнев отлично помог вызвать то, что мы вызвали, что бы оно ни было, так что перестаньте немедленно. Нам может понадобиться сделать все это еще раз, чтобы уложить это все обратно в могилу. Жан-Клод тут же расслабился как ни в чем не бывало и низко поклонился. Как вам угодно, ma petite. Ричард завертел шеей, пытаясь расслабить плечи. Руки его все еще были сжаты в кулаки, но он кивнул. Мне непонятно, как то, что мы сделали, могло вызвать зомби. Я умею служить фокусом для других аниматоров. Это используется, чтобы поднять старого зомби или когда надо поднять больше двух. Ничего другого я не умею, только поднимать мертвых, и когда вы обрушили на менястолько силы... – Я пожала плечами. – Я сделала то, что смогла сделать. Вы подняли все старое кладбище Николаос? – спросил Жан-Клод. Это если нам повезло, – сказала я. Он озадаченно наклонил голову набок. Ричард посмотрел на себя. Могу я надеть какие-нибудь штаны? Я улыбнулась: Мне очень стыдно, но, кажется, да. А я принесу свой халат из ванной, – сказал Жан-Клод. Ради Бога. И никаких комментариев насчет стыда, во что я буду одет? Я покачала головой. Это жестоко, ma petite, очень жестоко. Я улыбнулась и отвесила ему легкий поклон. Он улыбнулся в ответ, но в его глазах был вызов, когда он повернулся идти в ванную. Ричард натягивал джинсы. Я смотрела, как он их застегивает, – молнию, потом пуговицу. Интересно было смотреть, как он одевается. Любовь придает смысл самым мелким действиям. Я прошла мимо него, к двери, предоставив ему надевать рубашку, если он собирался это делать. Единственный способ его не заметить – это намеренно не смотреть. Та же самая теория почти всегда применима к Жан-Клоду. Я шла к двери и уже взялась за ручку, когда Ричард поймал меня сзади, поднял меня в воздух и понес обратно. Я в буквальном смысле потеряла почву под ногами. Какого черта? Поставь меня! Сюда идут мои волки, – сказал он, будто это все объясняло. Поставь меня. Он опустил меня так, что я только коснулась ногами пола, но продолжал меня держать, будто боялся, что я вернусь к двери. Лицо его было сосредоточенно, он прислушивался. По коридору раскатился вой, от которого у меня волосы встали дыбом. Ричард, что это? Опасность, – шепнул он. Это Райна и Маркус? Он все еще вслушивался в неслышное мне, потом толкнул меня к себе за спину и пошел к двери, без рубашки, в одних джинсах. Я бросилась к кровати за оружием, достала «файрстар». Не ходи без оружия, черт возьми! – Я вытащила из-под кровати «узи». Заревел воющий хор. Ричард распахнул дверь и бросился в коридор. Я позвала его, но его уже не было. Из ванной вышел Жан-Клод в черном халате с меховой оторочкой. Что это, ma petite? У нас гости.-Я перебросила ремень «узи» через плечо. Донеслось далекое волчье рычание. Жан-Клод пробежал мимо меня и исчез. Когда я вышла в коридор, его нигде не было видно. Я осталась последней. Проклятие.27
Лететь в бой сломя голову – не лучший способ остаться в живых. Куда лучшие шансы дает осторожность. Я это знала, и мне было наплевать. На все было наплевать, только успеть вовремя и спасти их. Их. Я не стала об этом думать, я бежала, зажав в левой руке «файрстар», в правой – «узи». Летела сломя голову как идиотка, но была хотя бы вооружена. Рев потряс стены впереди. Не спрашивайте, откуда я знаю, но это был Ричард. Я думала, что быстрее бежать уже не могу. Оказалось, это не так. Я вылетела на открытое место, ловя ртом воздух, не глядя ни влево, ни вправо. Если у кого-то там был пистолет, меня можно было подстрелить на ходу. Ричард стоял посреди комнаты, держа над головой зомби на вытянутых руках. Волк размером с пони придавил к полу другого зомби и терзал его. Стивен стоял в человеческом образе за спиной Ричарда, пригнувшись и готовый к бою. Чуть позади их стояла Кассандра. Она повернулась комне, когда я влетела, тормозя ногами. На ее лице было выражение, которого я не поняла, но гадать не было времени. Жан-Клод стоял далеко слева, в стороне от вервольфов, и он тоже смотрел на меня. Выражения его лица я не видела, но он был вне опасности. В гущу зомби он не лез – знал, что не стоит. Ричард этого не знал. Комната представляла собой узкий прямоугольник, но дальняя ее стена была снесена, разбита в щебень. Как будто зомби пробились через нее. Но я знала, что кладбище находится не там. Мертвецы стояли перед развалинами. Когда я появилась, их взгляды обратились ко мне, и я ощутила их как тяжелые удары по сердцу. Страх за всех сменился приступом злости. Ричард, поставь его, будь добр. Он тебе ничего не сделает. И отзови Джейсона. Это должен был быть Джейсон, если только здесь не было другого вервольфа. А если был, то где Джейсон? Ричард повернулся ко мне, все так же без усилий держа зомби – когда-то это был человек мужского пола. Они напали на Джейсона. Они ни на кого не могут напасть без приказа. Джейсон полез первым. Они не напали на нас, – сказала Кассандра. – Они просто полезли из стены. Джейсон перекинулся и бросился на них. Огромный волк вспорол зомби живот и рвал внутренности. Так, с меня хватит. Хватайте волка, – скомандовала я. Зомби под Джейсоном обхватил волка за переднюю часто тела. Волк вонзил зубы в горло мертвеца и вырвал его прочь, пустив брызги темной жидкости и ошметки плоти. Остальные зомби, где-то штук шестьдесят-семьдесят, бросились вперед. Отпусти его, Джейсон, или я тебе покажу, что такое нападение зомби. Ричард согнул руку в локте и отшвырнул от себя зомби. Тело кувыркалось в воздухе и приземлилось в гуще ожидающих зомби. Они повалились, как кегли, только эти кегли тут же встали, хотя у одного оторвало при этом руку. Ричард присел возле своих волков. Ты на нас нападаешь? – спросил он, совершенно возмущенный. Отзови своего волка от моего зомби, и на этом закончим. Ты думаешь, ты нас победишь? – спросила Кассандра. При таком числе мертвецов? Не думаю, а знаю. У Стивена сморщилось лицо, будто он собирался заплакать. Но ты же нас будешь убивать или ранить! Черт, я и забыла. Я же теперь для них лупа. Я грозила Райне смертью, если она тронет Стивена, а сейчас я готова скормить его зомби. Где-то здесь логика нарушена. Если мне полагается защищать вас, то вам – мне повиноваться, так? Поэтому Джейсон сейчас уберется от моего зомби, или я ему все зубы повыбиваю. Таков протокол стаи? Ричард повернулся ко мне с таким выражением лица, которого я раньше не видела: гнев и надменность. Я не думаю, что Джейсон ожидал от тебя требований повиновения. Не думаю, что кто-нибудь из нас этого ждал. Тогда вы мало меня знаете. Mes amies, если мы поубиваем друг друга, не будет ли Маркус нам благодарен? Мы все повернулись к Жан-Клоду. Я сказала: Остановитесь. И все зомби остановились, как стол-кадр. Один из них свалился, застигнутый командой в середине шага, потому что не стал заканчивать шаг. Зомби – народ до ужаса буквальный. Огромный волк оторвал от зомби еще один кусок. Оттащи Джейсона, а то я начну этот танец. Черт с ним, с Маркусом, о нем я потом подумаю. Джейсон, назад, немедленно! – сказал Ричард. Волк встал на дыбы, терзая руку зомби. Хрустнула кость. Волк трепал руку, как терьер крысу. Фонтаном летели брызги крови и чего-то погуще. Ричард схватил волка за шкирку, оторвал от земли, схватил за мохнатую глотку и повернул его мордой к себе. Мышцы на руках напряглись буграми. Когти задыхающегося волка молотили по воздуху, расцарапывая широкую грудь Ричарда. Потекла алая кровь. Ричард бросил волка через всю комнату на ждущих мертвецов. И никогда не ослушайся меня, Джейсон! Никогда! Его голос перешел в рычание и вой. Ричард закинул голову назад и взвыл. Кассандра и Стивен эхом отозвались ему. Зазвенели в резонанс стены комнаты. Я поняла, что Ричард может уйти от необходимости убивать Маркуса, но держать ликои в узде без жестокости не выйдет. Он и без того делал это, уже почти не замечая. Почти как Жан-Клод. Плохой это признак или хороший? Я не могла сказать. Джейсон отполз от мертвецов. Светло-зеленые волчьи глаза уставились на меня, будто чего-то ожидая. Не смотри так на меня, – сказала я. – Я тоже на тебя сердита. Джейсон пошел ко мне, крадучись, на огромных лапах, каждая шире моей руки. Шерсть на загривке поднялась у него дыбом. Губы отползли назад в беззвучном рычании. Я наставила на него «файрстар». Не стоит, Джейсон. Он продолжал идти движениями напряженными, как у робота. Он подобрался, ноги зацарапали землю перед прыжком. Это движение я не могла дать ему закончить. Будь он в человечьем образе, я бы стреляла так, чтобы ранить, но он был волком, и я не буду рисковать. Одна царапина – и я, в самом деле, стану самкой-альфа. Я взяла прицел, и спокойствие заполнило меня. Прохладная, белая пустота. Прекратите оба! – рявкнул Ричард, подходя к нам. Я держала под прицелом волка, но боковым зрением видела, как Ричард приближается. Он появился между Джейсоном и мной. Мне пришлось поднять пистолет, чтобы не целиться ему в грудь. Он смотрел на меня, задумчиво смотрел. Можно обойтись без пистолета, Анита. Он мощным ударом кулака сбил огромного волка на пол. Тот рухнул неподвижно, и только поднималась и опадала грудная клетка, показывая, что он жив. Когда Ричард повернулся ко мне, глаза у него были желтые и уже не человеческие. Ты моя лупа, Анита, но Ульфрик – это я. Я не допущу, чтобы ты сделала со мной то, что Райна с Маркусом. Вожак стаи – я. Раньше я не слыхала такой твердости у него в голосе. Открылось, наконец, его мужское самолюбие. Жан-Клод засмеялся высоким и довольным смехом, от которого у меня мурашки побежали по коже. Ричард тоже охватил себя руками, будто это почувствовал. Ты еще не понял, Ричард, что ma petite может быть либо равна тебе, либо выше? Других отношений она не знает. – Жан-Клод подошел к нам, довольный до чертиков. Я хочу, чтобы она была мне равной, – сказал Ричард. Но не в стае, – уточнил Жан-Клод. Ричард затряс головой. Нет, я в том смысле, что... Нет, Анита мне равна. Тогда чего ты собачишься? – спросила я. Он сердито на меня посмотрел. Ульфрик – я, а не ты. Веди, я следую за тобой, Ричард, – сказала я, подступая почти вплотную. – Но веди по-настоящему, черт тебя побери, или отойди с дороги.28
Как бы это ни было забавно, – сказал Жан-Клод, – а можете мне поверить, ma petite и Ричард, это невероятно забавно, у нас нет времени на этот спор, если Ричард хочет сохранить хоть какую-то надежду, что сегодня ему не надо будет убивать. Мы обернулись оба, и Жан-Клод грациозно пожал плечами, что могло значить все и ничего. Мы снова должны вызвать магию, но на этот раз Ричард должен постараться и часть ее принять в себя. Он должен сделать что-то, что произведет на стаю впечатление. Это, – Жан-Клод махнул рукой в сторону зомби, – тоже производит впечатление, но слишком похоже на работу Аниты. Предлагайте, мы готовы принять. Быть может. – Глаза Жан-Клода стали вдруг очень серьезны, лицо стало непроницаемым и прекрасным. – Но сначала у меня будет пара вопросов лично к вам, ma petite. Кажется, вы сегодня не только Ричарда решили выхолостить. О чем вы? – спросила я. Он склонил голову набок. Что, вы действительно не знаете? – Казалось, он искренне удивлен. – Там справа есть коридорчик, выгляньте туда. Я видела справа арку, но это место заполняли зомби, и не давали рассмотреть. Вперед, – сказала я. Зомби шагнули, как единый организм, мертвые глаза смотрели на меня так, будто ничего, кроме меня, на свете не было. Для них это так и было. Они шли, как дрожащий занавес. Теперь я уже видела маленький коридор и стоящие там фигуры. Стойте, – сказала я. Зомби остановились как по щелчку выключателя. В коридорчике у самого входа стояла Лив, блондинка-вышибала из «Данс макабр». Она была по-прежнему одета в фиолетовый купальник, и такие же фиолетовые глаза смотрели на меня – пустые, ждущие. Сердце у меня подпрыгнуло к горлу, а за Лив стояли и ждали другие фигуры. Этого не может быть, – тихо сказал Ричард. Я не стала спорить. Это было бы слишком трудно. Выведите их сюда, ma petite, посмотрим, кого вы подняли из гроба. В голосе Жан-Клода слышалась теплота зарождающегося гнева. Что вам не нравится? Он рассмеялся, но горько. Я угрожал своему народу такой карой, но вы ничего не сказали. Вы мне не сказали, что умеете поднимать вампиров, как любых других зомби. Я это делала только один раз. Ну разумеется! И нечего на меня злиться. Я буду злиться, если сочту нужным. Это мой народ, мои компаньоны и подчиненные, а вы их заставляете ходить, как марионеток. Я считаю это вполне заслуживающим обиды. Я тоже, – сказала я и оглянулась на вампиров. Лив, такая оживленная ночью, стояла как хорошо сохранившийся зомби. Нет-нет, я никогда не приняла бы ее за зомби. Чувствовалась разница. Но она стояла, и мускулистое тело ждало от меня приказа. И за ней были другие. Много. Слишком много. Вы можете уложить обратно моих вампиров, ma petite? Я смотрела на Лив, стараясь избегать глаз Жан-Клода. Не знаю. Он взял меня за подбородок и повернул к себе, потом стал всматриваться мне в лицо, будто оно могло выдать какую-то долю правды. Я чувствовала, как гнев заливает мне щеки краской, гнев, который лучше было бы скрыть. Что вы сделали в прошлый раз с поднятым вами вампиром, ma petite? Я высвободилась. Он неимоверно быстро – незаметно для глаза – схватил меня за руку. Дальше все происходило машинально. Он держал меня выше локтя, и я наставила на него пистолет. «Узи» в левой руке тоже смотрел ему в живот. Он мог бы раздробить мне руку раньше, чем я выстрелила бы из одного ствола, но не из двух. Но впервые мне было затруднительно держать его под дулом пистолета. Халат у него распахнулся сверху, открыв треугольник бледной кожи. Под этой кожей билось сердце. Я могла выбить его очередью и перебить позвоночник. И этого мне не хотелось делать. Не хотелось размазать это прекрасное тело по стенке. Черт возьми. Ричард придвинулся, ни к кому из нас не прикасаясь. Он только смотрел на нас. Он тебе делает больно, Анита? Нет, – ответила я. Тогда должна ли ты наставлять на него пистолет? Он не должен меня трогать. Ричард говорил очень мягким голосом. Он только что трогал тебя куда более интенсивно, Анита. Почему ты ему помогаешь? Он помог мне. А кроме того, если ты убьешь его из-за такой глупой мелочи, ты никогда себе этого не простишь. Я судорожно и глубоко вдохнула, потом медленно выпустила воздух. С этим выдохом частично ушло напряжение. Я опустила «узи». Жан-Клод отпустил мою руку. Я опустила «файрстар» к полу и посмотрела на Ричарда. Что-то было в его глазах – янтарных глазах волка – слишком человеческое. Это была боль. Он знал, как много значит для меня Жан-Клод. Единственное замечание показало, что он понимает мое отношение к нему лучше, быть может, чем я сама. Я хотела извиниться перед ним, но боялась, что он не поймет, за что. Я даже не знала, могу ли я это объяснить. Если кого-то любишь, любишь по-настоящему, никогда не причиняй ему боль. Никогда не наполняй его глаза чем-то, так похожим на горе. Я прошу прощения, что на тебя набросилась. Ты хочешь как лучше для стаи. Я это знаю. Ты все еще думаешь, что я глупец, мечтающий о бескровном перевороте. Я встала на цыпочки и чмокнула его в губы. Не глупец. Но наивный, ужасно наивный. Это все очень трогательно, ma petite. И я благодарен за твое вмешательство, Ричард, но это мой народ. Я обещал им некоторую свободу, когда они присоединились ко мне. Я снова спрашиваю. Вы можете положить их обратно? Я повернулась к Жан-Клоду, опираясь одной рукой на грудь Ричарда. Я не знаю. Тогда я советую вам поскорее это узнать, ma petite. На мой вкус это было слишком похоже на угрозу... но за вышибалой Лив стояла фигура, от которой я не могла оторвать глаз. Я подошла поближе, открыла рот, но сказать ничего не могла. Наконец, превозмогая стеснение в груди, я произнесла это: Вилли Мак-Кой, подойди ко мне. Вилли вышел из-за спины светловолосой вампирки, все в том же шартрезовом костюме, в котором был в клубе. Кажется, его карие глаза меня видели, но не было в них той искры, которая и была Вилли. Его самого там не было. Будто двигалась марионетка, а я была кукловодом. Какой-то горький вкус появился у меня во рту, глаза стало жечь. Я остановила Вилли за два фута от себя. Достаточно близко, чтобы не притворяться и не желать, чтобы он отошел. Горло сдавил спазм, по лицу потекли слезы, жгущие, как кислота. Не хотелось мне этого знать, – шепнула я. Жан-Клод подошел и встал рядом со мной. Вилли, – задрожал в комнате его голос. Вилли затрепетал, как резонирующий микрофон. – Вилли, посмотри на меня. Пустое и знакомое лицо медленно повернулось к своему Мастеру. Что-то мелькнуло в глазах, что-то, для чего у меня нет названия. Вилли, – сказала я, – смотри на меня. Мой голос был куда менее эффектным, чем у вампира, но Вилли повернулся ко мне. Нет, – сказал Жан-Клод, – смотри на меня, Вилли. Вилли замялся в нерешительности. Вилли, – сказала я, – иди сюда. Я протянула руку, и он шагнул ко мне. Стой, Вилли, не ходи к ней, – велел Жан-Клод. Я сосредоточилась на водовороте силы внутри меня, той силы, которая давала мне поднимать мертвых, и отдалась ей. Она хлынула из меня, я звала к себе тело Вилли, и что бы ни делал Жан-Клод, он не мог его отвернуть. Прекратите, – сказал Ричард. – Он не кукла. Он и не живой, – возразила я. Все равно он не заслужил такого обращения. Я молча согласилась и повернулась к Жан-Клоду. Он мой, Жан-Клод. Они все мои. Когда настанет ночь, они снова будут вашими, но эти пустые оболочки – мои. – Я шагнула к нему, и вихрь силы хлестнул наружу. Жан-Клод со свистом вдохнул сквозь зубы и отшатнулся, подняв руку, будто я его ударила. Никогда не забывайте, кто я и на что способна. И чтобы между нами больше не было угроз, или эта будет последней. Он глядел на меня, и на краткий миг в этих глазах впервые мелькнуло нечто, чего я никогда там не видела. Страх. Страх передо мной. Это хорошо. Вилли глядел на меня пустыми ждущими глазами. Он был мертв, мертв по-настоящему. Слезы, горячие и горькие, текли у меня по щекам. Бедный Вилли, бедная я. Он не был человеком. Столько времени мы были друзьями, и вот он мертв, просто мертв. Черт побери. Так что случилось с первым вампиром, которого вы подняли, ma petite? Почему вы не положили его обратно в гроб? – У него в глазах мелькнула догадка. Я видела, как она формируется в мысль и доходит до губ. – И как получилось, что расплавилась нижняя часть тела мсье Бувье? Магнус Бувье был смертным слугой Серефины. Его работой было удержать меня возле ее гроба, пока она не встанет и не закончит со мной. Я потерла лицо, пытаясь остановить слезы. Когда плачешь, это резко снижает эффект. Вы знаете ответ, – сказала я. Скажите это вслух, ma petite, я хочу услышать это из ваших уст. Кажется, я пропустил какую-то часть разговора, – сказал Ричард. – О чем это вы говорите? Скажите ему, ma petite. Вампирша схватила Магнуса за пояс и держала. Я хотела только, чтобы он меня не догнал, вот и все. Я выбежала из дверей наружу, солнце осветило вампирку, и она вспыхнула. Я думала, Магнус вернется внутрь, но он этого не сделал, он рвался за мной и вытащил ее на солнце. От произнесения этого вслух легче не стало. Я стояла среди мертвых, которых вызвала, обняв себя за плечи. Серефина мне все еще снилась по ночам. Все еще тянулся ко мне Магнус, умоляя спасти его. Если бы я застрелила его, то спала бы спокойно, но сжечь заживо – это пытка. А я пыток не устраиваю. К тому же Элли Квинлен уже поднялась как вампир, что делало ее живой с точки зрения закона. Я убила их обоих, и убила страшно. Ричард смотрел на меня с выражением, очень похожим на ужас. Ты спалила и его, и вампира заживо? Карий цвет в его глазах плеснул на поверхность, изменилась вся их форма – похоже даже на то, что это должно быть болезненно. Но если так, Ричард этого не показал. Я этого не хотела, Ричард. Я не думала, что так будет. Но чтобы сбежать от Серефины, я бы сделала все, Ричард. Все. Не понимаю. Знаю, что не понимаешь. Ничего нет стыдного в том, чтобы выжить, ma petite. Я повернулась к Жан-Клоду, На его лице не было потрясения. Оно было прекрасным и непроницаемым, как у куклы. Если так, почему я ничего не могу прочесть на вашем лице? Оно снова ожило. Выражение глаз было таким, как я ожидала. Страх и удивление, но глубже всего – тревога. Так лучше? Да. – Янахмурилась. – Что вас тревожит? Он вздохнул: Честность всегда наказывается, но обычно не так быстро. Ответьте, Жан-Клод. Он оглядел вервольфов, ждущих за спиной у Ричарда. Никто никогда не должен говорить о том, что здесь было. Никому. Почему? – спросил Ричард. Это будет неприятно для ma petite. Верно, – сказала я, – но вы не поэтому. Смущать меня вы не против. И вообще это была бы колоссальная угроза для всех ваших вампиров. Они бы напугались до судорог. В этом-то и дело, ma petite. Я вздохнула: Перестаньте ходить вокруг да около и скажите просто. Я не хочу, чтобы это, – Жан-Клод махнул рукой на вампиров, – привлекло к нам внимание совета вампиров. Почему? – хором спросили мы с Ричардом. Говоря просто, они вас убьют, ma petite. Я ваш официальный слуга-человек, – сказала я, – и вы говорили, что это ради моей безопасности. Именно поэтому они придут и проверят сами, ma petite. Их посланец сразу поймет, что у вас нет моих меток. Что вы мой слуга только номинально. И этого для них будет мало. При отсутствии между нами связи они не будут вам доверять. И потому постараются ее убить? – спросил Ричард. Он приблизился ко мне, хотел обнять, но его руки зависли в нерешительности у меня над плечами. Я, не глядя на него, сказала: Один эпизод с сожжением заживо – и ты уже брезгуешь до меня дотронуться. Ты маленький верволчишка с предрассудками. Я пыталась говорить шутливо, но в голосе прорвалась горечь. Он крепко взял меня за плечи. И тебе ведь действительно не дает покоя то, что ты сделала? Я повернулась к нему лицом. И еще как. Я не просто убила Магнуса, я убила его мучительно. Элли Квинлен не заслужила сожжения заживо. Качнув головой, я попыталась отойти от него. Он обнял меня, бережно прижав к себе. Я очень тебе сочувствую, что тебе пришлось это сделать. – Он гладил одной рукой мои волосы, другую держал на талии. – У тебя в глазах все время видно было, как ты это переживаешь. Не пойми меня неправильно, но это лучше, чем если бы у тебя глаза оставались спокойны. Я оттолкнулась от него: И ты думал, что я могу кого-то замучить до смерти и ничего не почувствовать? Он не отвел глаз, но было видно, что это требовало усилий. Я не был уверен. Я покачала головой. Жан-Клод взял меня за левую руку – в правой все еще был «файрстар». Он повернул меня лицом к себе, поднял мою руку к губам и медленно наклонился к ней. И сказал: Нет ничего, что вы могли бы сделать, дабы я не желал касаться вашего тела. И он поцеловал мне руку. Губы его задержались чуть дольше, чем нужно для простой вежливости. Язык лизнул мою кожу, и я отняла руку. Вас пугает, что я могу вот так поднимать вампиров. Возможно, ma petite, но вы пугаете меня уже много лет, и все же вы здесь. Он был прав. Я посмотрела на Вилли. Посмотрим, смогу ли я положить их туда, где им надлежит быть. Я надеялась, что смогу. Я хотела, чтобы Вилли вернулся, пусть он и ненастоящий. Чтобы он ходил, разговаривал, чтобы все равно был Вилли. А может, я только хотела, чтобы он был Вилли. Может быть, мне это было нужно.29
Отведите меня в зал гробов, – сказала я. Зачем? – спросил Жан-Клод. Что-то было в его голосе, что заставило меня обернуться к нему. Потому что я попросила. Как отнесется моя паства, если я пущу Истребительницу туда, где они спят беспомощные? Я сегодня никого не убью. Намеренно, по крайней мере. Мне не нравится, как вы это сказали, ma petite. Неконтролируемая сила непредсказуема, Жан-Клод. Может случиться любая неприятность. Мне надо увидеть, где будут лежать эти вампиры. Я хочу попытаться положить их, контролируя силу. А какая именно неприятность? – спросил Ричард. Хороший вопрос. Поскольку я действовала почти наудачу, у меня не было хорошего ответа. Чтобы положить, нужно меньше силы, чем чтобы поднять. Мы просто вызовем ее и попытаемся пожелать, чтобы они легли... – Я покачала головой. Ты можешь отобрать у них жизненную силу, – сказала Кассандра. Я повернулась к ней: Что ты сказала? Ты положишь их в гробы, как будто они зомби, но ведь зомби должен снова стать мертвым, так? Так. А этих ты не хочешь делать мертвыми постоянно. У меня начала болеть голова. Нет, не хочу. Откуда вы столько знаете о некромантии, Кассандра? – спросил Жан-Клод. У меня магистерская степень по теоретической магии. Полезная штука, когда пишешь резюме, – заметила я. Ни капельки, – возразила она, – зато сейчас пригодилась. А ты знал, Ричард, что новый член твоей стаи так хорошо образован? – спросил Жан-Клод. Да, – ответил он. – Это одна из причин, почему я разрешил ей сюда переехать. Разрешение переехать? – спросила я. – А зачем ей нужно было твое разрешение? Вервольф должен получить разрешение вожака местной стаи, чтобы переехать на новую территорию. Иначе это считается вызовом власти вожака. Ей надо было спрашивать разрешения у тебя или у Маркуса? У обоих, – ответила Кассандра. – А вообще вервольфы стараются держаться подальше от Сент-Луиса, пока не кончится эта борьба за власть. А зачем же тогда вы сюда приехали, моя волчица? – спросил Жан-Клод. То, что я слышала о Ричарде, мне нравилось. Он пытается ввести стаю в двадцатое столетие. Ты собиралась стать его лупой? – спросила я. Да, зависть или ревность высунула свою мерзкую морду. Кассандра улыбнулась: Могло быть, но должность занята. Я приехала сюда, чтобы избежать драки, а не затевать ее. Боюсь, тогда вы выбрали не то место, – заметил Жан-Клод. Она пожала плечами: Если бы я ждала, пока битва закончится и все станет тихо, я бы немного стоила, не так ли? Вы приехали драться на стороне мсье Зеемана? Я приехала, поскольку согласна с тем, что он пытается сделать. То есть ты не одобряешь убийств? – спросила я. В общем, нет. Что ж, Ричард, ты нашелродственную душу, – сказал Жан-Клод, улыбаясь, вид у него был очень довольный. Кассандра верит, что жизнь священна. В это верят многие, – ответил Ричард. На меня он не смотрел. Если она тебе подходит лучше, чем я, то я на дороге стоять не стану. Он удивленно повернулся ко мне. Анита... – Он помотал головой. – Я люблю тебя. Переживешь, – сказала я. Мне было очень больно предлагать такое, но я говорила всерьез. У нас с Ричардом было фундаментальное расхождение во взглядах. И оно никуда не денется. Один из нас должен был пойти на компромисс, и это была не я. Я не могла смотреть в глаза Ричарду, но все же не отвернулась. Он встал передо мной, и я видела только его голую грудь. Под левым соском была царапина, кровь засыхала на коже темнеющими полосками. Он взял меня за подбородок, заставил смотреть в глаза. А сам смотрел мне в лицо, будто впервые видел. Потерять тебя... я бы никогда не пережил, Анита. Никогда – это слишком долгий срок, чтобы связываться с убийцей. Тебе не обязательно быть убийцей, – сказал он. Я отступила на шаг. Если ты выжидаешь, чтобы у меня смягчился характер и я стала хорошей девочкой, можешь с тем же успехом исчезнуть прямо сейчас. Он схватил меня за плечи, прижал к себе. Анита, я хочу тебя, хочу тебя всю. – Он поцеловал меня, сомкнул руки у меня за спиной и поднял в воздух. Я обняла его за пояс, не выпуская из руки «файрстар». И прижалась к нему достаточно сильно, чтобы почувствовать, что его тело мне радо. Надо было вдохнуть, и мы прервали поцелуй, не размыкая объятий. Я счастливо смеялась. Боковым зрением я увидела Жан-Клода. У него было такое выражение, что смеяться мне враз расхотелось. Это был голод. Желание. Зрелище наших объятий его возбудило. Я оторвалась от Ричарда и увидела у себя на руках кровь. Трудно было заметить ее на темной рубашке, нона ней образовались мокрые пятна там, где я прижалась к кровоточащим порезам. Среди них были настолько глубокие, что они все еще сочились кровью. И Ричард теперь тоже глядел на Жан-Клода. Я отступила, держа окровавленную руку вверх, и пошла к вампиру. Его глаза не отрывались от свежей крови, не от меня. Я остановилась прямо перед ним, протянув руку к его лицу. И что бы вы сейчас предпочли, секс или кровь? Он скосил глаза на меня, потом опять на мою руку, потом на лицо. Я видела усилие, которое от него требовалось, чтобы не глядеть на кровь. Спросите Ричарда, что он предпочел бы сразу после превращения в волка, секс или свежее мясо? Я глянула на Ричарда: Что бы ты выбрал? Сразу после превращения – мясо, – сказал он таким тоном, будто я должна была знать ответ. Я обернулась к вампиру, сунула «файрстар» за пояс джинсов и поднесла окровавленную руку к губам Жан-Клода. Он схватил меня за запястье: Ma petite, не дразните меня. Мое самообладание небезгранично. Рука его дрожала, он отвернулся и закрыл глаза. Я коснулась его лица правой рукой, повернула его к себе. Кто вам сказал, что я дразнюсь? – тихо спросила я. – Отведите меня в зал гробов. Жан-Клод всмотрелся мне в лицо. Что вы предлагаете мне, ma petite? Кровь. И секс? Что бы вы предпочли прямо в эту минуту? Я вглядывалась ему в лицо, мысленно требуя от него сказать правду. Кровь, – судорожно засмеялся он. Я улыбнулась и отняла руку. Помните, вы сами выбрали. По его лицу пробежала гримаса – смесь удивления и насмешки. Touche, ma petite, но я начинаю надеяться, что это не в последний раз мне был предложен выбор. И такой жар был в его голосе, глазах, в его близком от моего теле, что я вздрогнула. И повернулась к Ричарду. Он смотрел на нас, и я ожидала увидеть ревность или гнев, но там была только тяга. Вожделение. Я не сомневалась, что Ричард в эту минуту выбрал бы секс, но мысль о небольшой крови не была ему противна. Она его даже возбуждала. И я уже начинала задумываться, не придерживаются ли вервольфы и вампиры одинакового стиля в любовной игре. Эта мысль должна была меня напугать, но не напугала. И это был очень, очень плохой признак.30
Когда я последний раз была в зале гробов под Цирком Проклятых, я приходила убивать тогдашнего Мастера города. Приходила убить всех лежащих здесь вампиров. Как же сильно с тех пор переменились обстоятельства! На стенах висели линейные лампы в белых рамах, отбрасывая круги мягкого света на каждый из семи гробов. Три гроба были пусты, крышки откинуты. Все гробы были современные, новые, просторные. Роскошный лакированный дуб, почти черный. Серебряные рукоятки. Атласные обивки открытых гробов были каждая своего цвета: белый, синий, красный. В гробу с красной обивкой лежал меч в сделанных на заказ поясных ножнах: причудливый двуручный клинок размером почти с меня. Пара мерзких игральных костей свисала из белого гроба – наверняка гроб Вилли. В синем гробу лежала небольшая подушечка. Встав над гробом, я ощутила мускусный, сладковатый запах трав. Тронув подушечку, я поняла, что она набита сухими травами. Травки для сладкого сна, – сказала я, не обращаясь ни к кому в отдельности. Вам зачем-то надо трогать их вещи, ma petite? Я посмотрела на него: А вы какие игрушки берете с собой в гроб? Он только улыбнулся. А почему все гробы одинаковые? Если бы вы пришли нас убивать, откуда бы вы начали? Я оглядела группу одинаковых гробов. Не знаю. Если кто-нибудь придет, он не сможет сказать, в каком гробу лежит Мастер города. Это прикрывает вас, но подставляет остальных. Если нас придут убивать, ma petite, то к общему благу будет, если старейших не убьют первыми. Всегда есть шанс, что они проснутся и спасут остальных. Я кивнула. А зачем такие экстраширокие и экстравысокие гробы? Вы бы хотели провести вечность на спине, ma petite? – Он улыбнулся, присев на край гроба, скрестил руки на груди. – Есть много других куда более удобных позиций. Я почувствовала, что краснею. К нам подошел Ричард. Вы собираетесь вести светскую беседу, или все же попробуем заняться делом? Он тоже прислонился к закрытому гробу, положив на него локти. На правом бицепсе у него была царапина. Он чувствовал себя, кажется, как дома. Джейсон, все еще мохнатый и размером с пони, процокал когтями по каменному полу. Головой волк доставал Ричарду до плеча. Иногда бывали моменты, когда мне казалось, что Ричард слишком нормален, чтобы вписаться в мою жизнь. Сейчас был не такой момент. Да, мы сейчас займемся делом, – сказала я. Ричард встал, запустил пальцы в густые волосы, убрал пряди с лица и выпятил грудь – это ему очень шло. Я впервые подумала, не нарочно ли он это делает. Я вгляделась в его лицо, пытаясь обнаружить хоть тень поддразнивания, знания, как у Жан-Клода, что каждое его движение меня заводит. Но ничего не увидела. Лицо Ричарда было спокойно, красиво, и никаких задних мыслей на нем не отражалось. Я переглянулась с Жан-Клодом, и он пожал плечами. Если вы его не понимаете, то не ищите ответа у меня. Я в него не влюблен. Ричард посмотрел недоуменно: Я что-то пропустил? Он почесал волка под горлом, прижимая его голову к своей груди. Волк повизгивал от удовольствия. Наверное, был рад дружескому расположению вожака. Я покачала головой: Нет, ничего. Зачем мы сюда пришли? – спросил Стивен. Он держался как можно ближе к двери, но не решался выйти. Плечи его ссутулились, он боялся. Но чего? Кассандра стояла рядом со Стивеном, ближе к нам. Лицо ее было спокойно и непроницаемо, только некоторая усталость легла вокруг глаз. На обоих были джинсы и просторные рубашки. У Стивена была светло-голубая от мужского костюма, у Кассандры – футболка тускло-сосновой зелени с головой волка. У зверя были большие желтые глаза. А что такое, Стивен? – спросил Ричард. Стивен только поморгал, тряся головой. Мы слышали, как Анита сказала Жан-Клоду, что ей понадобится еще кровь, свежая кровь, – сказала Кассандра. И посмотрела на меня, заканчивая мысль. – Кажется, Стивен беспокоится, откуда эта кровь возьмется. Я не приношу человеческих жертв, – сказала я. Некоторые не считают ликантропов людьми, – заметила Кассандра. Я считаю, – ответила я. Она поглядела на меня, оценивая мои слова. Ликантропы – некоторые – умеют чувствовать ложь. Я могла бы ручаться, что Кассандра из них. А тогда откуда ты собираешься брать кровь? Хороший вопрос. А хорошего ответа, как всегда, под рукой не было. Не знаю, но убивать никого не буду. Ты уверена? – спросила она. Я пожала плечами: Если нужна будет смерть, чтобы положить их обратно, значит, они мертвы. Я никого не собираюсь убивать ради этого. И с этими словами я посмотрела на трех ожидающих вампиров. Лив, Вилли и – довольно неожиданно – Дамиан. Мало того, что я подняла трех вампиров, среди них оказался и такой сильный, как Дамиан, а это уже страшновато. Он не был Мастером вампиров и никогда не мог бы им стать, но в открытом бою мне с ним было бы страшно. Сейчас он стоял, одетый лишь в зеленые лайкровые штаны и пиратский кушак. При свете ламп его торс поблескивал, как мрамор. Зеленые глаза смотрели на меня с терпеливым ожиданием, которое бывает лишь у по-настоящему мертвых. Вы дрожите, ma petite. Сейчас мы снова вызовем силу, а потом нужна будет кровь. – Я посмотрела на Жан-Клода, на Ричарда. – Если Ричарду сегодня драться с Маркусом, я не думаю, что на этот раз донором должен быть он. Жан-Клод склонил голову набок. Я ждала от него язвительной реплики, но он промолчал. Может быть, даже очень старую собаку иногда удается выучить новым штукам. Он не запустит клыки в тебя, – сказал Ричард, и карие глаза его заискрились гневом. Когда он злился, то был прекрасен. Его окружала аура энергии, такая, что у меня по коже мурашки ползли. Тебе нельзя давать кровь второй раз, если тебя сегодня ждет Маркус, – сказала я. Ричард взял меня за руки выше локтей. Анита, ты не понимаешь. Для него кровососание – вроде секса. И снова я почти ждала реплики Жан-Клода, но он снова промолчал. Придется мне сказать самой. Ричард, это будет уже не первый раз. Я знаю. – Пальцы Ричарда впились мне в руку. – Я видел следы у тебя на запястье. Но тогда ты не была под ментальным контролем. Помню-помню, – сказала я. – Чертовски было больно. Ричард подтянул меня к себе, поднял на цыпочки, держа только за руки, будто подтягивал к своему лицу. Без ментального контроля – это как насилие. Сейчас это будет по-настоящему. Ричард, ты делаешь мне больно. Я говорила спокойно и ровно, но выражение его лица меня пугало. Напор в его лице, в руках, в теле, в манере меня нервировал. Он ослабил хватку, но не отпустил рук. Возьмите кровь у Джейсона или Кассандры. Я покачала головой: Это может получиться, а может и нет. Если кровь даст кто-то из нас, тогда получится наверняка. А к тому же как ты можешь предлагать чью-то кровь, не спросив владельца? В глазах его мелькнула неуверенность, и он отпустил меня. Длинные волосы упали вперед, скрывая его лицо. Ты сказала, что ты меня выбрала. Что ты любишь меня. Что не хочешь иметь секс вот с ним. Теперь ты мне говоришь, что хочешь кормить его собой. А это еще хуже секса. Ричард расхаживал по залу, между ждущими вампирами, взад и вперед тем пружинным шагом, который наполнял воздух теплой ползущей силой. Я не сказала, что хочу кормить его собой. Ричард резко повернулся, глядя на меня: Это не так? Не так, – сказала я, и это была правда. – Этого мне никогда не хотелось. Она говорит правду, – сказал молчавший до того Жан-Клод. Ты не вмешивайся! – ткнул Ричард пальцем в его сторону. Жан-Клод изящно поклонился и замолчал. Слишком он хорошо себя вел, и это меня нервировало. Хотя, конечно, бестактностей Ричарда хватало сейчас на них двоих. Тогда давай я снова дам ему кровь, – закончил Ричард. А для тебя это тоже секс? Ричард покачал головой: Я смотрел на тебя, Анита, а не на него. А немножко боли – это даже хорошо. Тут настала моя очередь качать головой. И ты, на самом деле, хочешь сказать, что, если он всадит в меня клыки, это для тебя будет еще хуже, чем если бы он всадил... – Я не стала договаривать. – Я бы сказала, что поделиться кровью – это меньшее зло. А ты? Да, – прошипел он. Его сила заполнила зал как теплая электризованная вода. Ее можно было почти пощупать. Тогда отчего ты собачишься? Мы вообще этого не стали бы делать, но ты захотел. – Я пошла к нему, тоже, наконец, разозлившись. – Не хочешь убивать Маркуса – прекрасно, но у всего есть своя цена. Ты хочешь набратьсилы, чтобы подчинить себе стаю, не теряя человечности, – отлично, но такую силу бесплатно не дают. Я встала перед ним так близко, что сила плясала у меня по коже тонкими иголками, как сексуальный восторг на гранимежду наслаждением и болью. Отступать уже поздно. Мы не бросим Вилли и других только потому, что ты сдрейфил. – Я сделала последний шаг; мы стояли так близко, что на вдохе наши тела коснулись бы друг друга. Я понизила голос до шепота, хотя все в этом зале меня все равно продолжали слышать. – Тебя не кровь беспокоит. Тебя тревожит, что ты наслаждался этим. – И почти одними губами, без голоса, я добавила: – Жан-Клод соблазняет не меня. Он соблазняет нас. Ричард глядел на меня безнадежным, потерянным взглядом. Как мальчик, который вдруг узнал, что чудище под кроватью всамделишное и теперь оно трахает мамочку. Сила Жан-Клода поползла в зал, смешиваясь с теплой силой Ричарда, как холодный ветер из могилы. Мы оба обернулись и поглядели на вампира. Он улыбнулся – еле заметно, сбросил халат на пол и поплыл к нам, и была на нем лишь шелковая пижама и понимающая улыбка. Он летел в ореоле собственных волос, развеваемых холодным вихрем. Ричард тронул меня за плечи, и даже это целомудренное прикосновение послало по телу волну тепла, пустило мурашки по коже. Сила была здесь, близко, готовая откликнуться на вызов. Хватит заниматься этими сексуальными шарадами. Жан-Клод протянул ко мне бледную руку. Я встретила ее на полпути, и этого было достаточно. Холодная жгучая сила потекла в меня, через меня, в Ричарда. Он ахнул. Жан-Клод надвинулся вперед, будто хотел надавить на меня телом. Я удержала его на расстоянии вытянутой руки. Это здесь, Жан-Клод. Вы чувствуете? Он кивнул: Ваша сила взывает ко мне, ma petite. Рука Ричарда скользнула по моим плечам, он потерся лицом о мои волосы. Что теперь? Теперь мы оседлаем силу, а не она нас. Как? – шепнул Ричард. Жан-Клод посмотрел мне в глаза, и его взгляд был глубже океана, полного тайн. Кажется, у ma petite есть план. Да, – ответила я, – у меня есть план. – Я посмотрела на одного из них, на второго. – Я собираюсь позвать Доминика Дюмара и выяснить, знает ли он, как положить вампиров в гробы. Доминик снял с себя подозрения в убийстве Роберта. У него было железное алиби – он был с женщиной. Даже если бы этого не было, я все равно попросила бы его о помощи. Спасти Вилли мне хотелось больше, чем отомстить за Роберта. Странное выражение мелькнуло на лице Жан-Клода. Вы, ma petite, будете просить о помощи? Более чем необычно. Я отодвинулась от них. Мы могли вызвать силу, в этом я была уверена. Я посмотрела в пустое лицо Вилли, на свисавшие из гроба игральные кости. Если я ошибусь, Вилли не будет на свете. Я этого не хочу. Бывали времена, когда мне казалось, будто не Жан-Клод убедил меня, что не все вампиры – монстры. Это был Вилли, да еще Мертвый Дейв – бывший полисмен и владелец бара. Иногда многие вампиры меньшего ранга казались обыкновенными славными ребятами. Жан-Клод бывал ох каким разным, но славным парнем его никто и никогда не назвал бы.31
Доминик Дюмар появился в черных костюмных брюках и черном кожаном пиджаке на серой шелковой футболке. Без пригляда Сабина он чувствовал себя свободнее, как служащий в свой выходной день. Даже аккуратная вандейковская бородка и усы казались менее официальными. Он обошел вокруг поднятых мною трех вампиров. Мы отошли в усыпанный щебенкой зал, и ему были видны одновременно и вампиры, и зомби. Доминик ходил вокруг вампиров, иногда трогая их руками. Это великолепно, просто великолепно! Я подавила желание на него окрыситься. Простите, если я не разделю вашего энтузиазма. Вы можете мне помочь их положить такими, какими они были? Теоретически – да. Когда человек говорит «теоретически», это значит, что он не знает как. Помочь мне вы можете? Погодите, погодите, – ответил Доминик. Он присел возле Вилли, рассматривая его, как букашку под микроскопом. – Я же не сказал, что не могу. Да, я никогда не видел, чтобы кто-то такое мог сделать. А вы говорите, что вы такое уже делали раньше. – Он встал, отряхивая колени. Один раз. И тогда без триумвирата? – спросил Доминик. Пришлось ему рассказать. Я достаточно разбиралась в магии ритуалов, чтобы понимать: если мы скроем от него, как мы добыли столько силы, Доминик нам помочь не сможет. Это как сообщить полиции о краже со взломом, хотя на самом деле произошло убийство. Они будут расследовать не то преступление. Да, в первый раз я была одна. Но оба раза в светлое время суток? – спросил он. Я кивнула. Это более или менее понятно. Зомби можно поднять, когда душа отлетела. И логично, что вампиров можно поднять только днем. Когда наступает темнота, их душа возвращается. Я даже не собиралась вступать в дискуссию, есть ли у вампиров душа. Я далеко не так была уверена в ответе, как когда-то. Я не умею поднимать зомби днем, – сказала я. – Не говоря уже о вампирах. Доминик показал рукой на мертвецов обеих пород. Но вы это сделали. Я покачала головой: В этом-то и вопрос. У меня не должно было такое получиться. Вы когда-нибудь пытались поднимать обычных зомби в светлое время суток? Вообще-то нет. Человек, который меня обучал, говорил, что это невозможно. Значит, вы не пробовали? – спросил Доминик. Я замялась с ответом. Вы пробовали, – сказал он. Я этого не умею. Я даже не могу вызвать силу под солнечным светом. Только потому что верите, будто не можете. Повторите еще раз, пожалуйста. Вера – один из самых важных аспектов магии. Вы хотите сказать, что раз я не верю, будто могу поднять зомби днем, то поэтому и не могу. Именно так. В этом нет смысла, – сказал Ричард. Он стоял, прислонившись к одной из целых стен. Пока мы с Домиником говорили о магии, он был очень тих. Джейсон, все еще в волчьем образе, лежал у его ног. Стивен расчистил себе место среди камней и сидел рядом с Джейсоном. На самом деле есть, – возразила я. – Я видела людей с большим нетренированным талантом, которые ничего поднять не могли. Один был уверен, что это смертный грех, и потому просто сам себя заблокировал. Но он светился силой, принимал он это или нет. Оборотень может отрицать свою силу как хочет, но это не спасет его от превращения, – возразил Ричард. Я думаю, поэтому ликантропию и называют проклятием, – сказал Доминик. Ричард поглядел на меня с очень красноречивым выражением лица. Проклятием? Вы должны извинить Доминика, – возник Жан-Клод. – Сто лет назад никому и в голову не могло прийти, что ликантропия – болезнь. Беспокоитесь о чувствах Ричарда? – удивилась я. Его счастье – это ваше счастье, ma petite. Это новое джентльменское поведение Жан-Клода начало меня доставать. Ну не верила я в его перевоспитание. Если Анита не верила, что может поднять мертвого днем, как же это у нее получилось? – спросила Кассандра, присоединяясь к метафизической дискуссии, будто на семинаре по теоретической магии. В колледже я знала много таких людей. Теоретики, лишенные магического таланта, – они были готовы часами обсуждать, будет ли работать то или иное теоретически выведенное заклинание. Они относились к магии как к физике, чистой науке, только без возможности проверки. Не попусти Господь, чтобы ученые из этой башни слоновой кости действительно испытали свои теории в реальном заклинании. Доминик очень подошел бы к их компании, только у него магические способности были. Оба случая произошли в экстремальной ситуации, – сказал Доминик. – Тот же принцип, что позволяет иногда бабушке поднять наехавший на внука грузовик. В минуты острой необходимости часто пробуждаются способности, в остальное время спящие. Но бабуля не сможет поднять грузовик, когда захочет, если она один раз его подняла, – заметила я. Гм-м... – задумчиво протянул Доминик. – Может быть, аналогия не до конца верна, но вы меня поняли. И если вы скажете, что нет, значит, вы просто желаете создавать затруднения. Я чуть не улыбнулась. То есть вы говорите, что я смогу поднять мертвого днем, если буду верить, что могу. Я так считаю. Я покачала головой: Никогда не слышала, чтобы хоть один аниматор мог это сделать. Но вы же не просто аниматор, Анита. Вы некромант. Я никогда не слышал о некроманте, который мог бы поднимать мертвых при свете дня, – сказал Жан-Клод. Доминик изящно пожал плечами. Это мне напомнило Жан-Клода. Чтобы пожимать плечами грациозно, надо лет двести тренироваться. Насчет света дня не знаю, но некоторые вампиры могут ходить днем, если достаточно закрыты от света. Думаю, тот же принцип применим к некромантам. То есть вы считаете, что на открытом месте Анита не сможет поднять мертвеца днем? – спросила Кассандра. Доминик снова пожал плечами и засмеялся. Моя ученая красавица, здесь вы меня поймали. Вполне Возможно, что Анита на это способна, но даже я никогда ни о чем таком не слышал. Я затрясла головой. Послушайте, теоретической магией мы можем заняться потом. А сейчас – можете ли вы мне помочь придумать способ положить вампиров обратно, не испортив? Дайте определение, что значит «не испортив», – сказал Доминик. Доминик, не надо острить, – сказал Жан-Клод. – Все мы отлично поняли, что она имеет в виду. Я хочу это услышать из ее уст. Жан-Клод поглядел на меня и еле заметно пожал плечами. Когда наступит темнота, они должны подняться как вампиры. Я боюсь, что, если ошибусь, они останутся мертвыми навсегда. Вы меня удивили, Анита. Возможно, ваша репутация как бича местной популяции вампиров несколько преувеличенна. Я уставилась на него, но не успела сказать ничего, что прозвучало бы хвастовством, как заговорил Жан-Клод: Я бы сказал, что ее сегодняшнее деяние – достаточное доказательство, насколько ее репутация заслуженна. Доминик и вампир уставились друг на друга, и что-то пробежало между ними. Вызов, взаимопонимание – что-то. Она была бы потрясающим человеком-слугой, если бы нашелся вампир, способный ее укротить. Жан-Клод в ответ рассмеялся, и смех наполнил зал эхом, скребущим по коже. Смех омыл мое тело, и на краткий миг я почувствовала какое-то касание глубоко внутри, где никаким рукам не место. В другом контексте Жан-Клод мог бы сделать это сексуальным, а сейчас это было просто неприятно. Никогда больше так не делай, – сказал Ричард. Он потер голые плечи, будто от холода или пытаясь стереть этот проникающий смех. Джейсон подбежал к Жан-Клоду и потерся головой о его руку. Ему понравилось. Доминик слегка поклонился. Мои извинения, Жан-Клод, ты очень ясно дал себя понять. Если бы ты захотел, то мог бы вызвать тот же эффект, что мой Мастер случайно вызвал у тебя в офисе. У меня в офисе, – поправила я. Лично я не думала, что Жан-Клод может ранить просто голосом. Я бывала в ситуациях, когда он сделал бы это, если бы мог. Но совершенно не обязательно говорить об этом Доминику. Доминик отвесил в мою сторону еще более низкий поклон. Конечно, у вас в офисе. Может, перестанем выпендриваться? – спросила я. – Можете вы нам помочь? Я более чем желаю попробовать это сделать. Я пошла к нему, обходя обломки камней. Подойдя так близко, как только позволяла вежливость – или на дюйм-другой ближе, я сказала: Эти три вампира – не эксперимент. И у нас тут не лабораторная работа по метафизике магий. Вы предлагали учить меня некромантии, Доминик. Кажется, эта работа не для вас. Как вы можете меня учить, если я делаю такое, что вам не под силу? Разве что вы умеете поднимать вампиров из гробов? Произнося эти слова, я глядела ему в глаза, сужающиеся от злости, глядела на его поджатые губы. У него оказалось именно такое самолюбие, как я рассчитывала, – он меня не разочаровал. Сейчас он попытается сделать для нас все, что сможет. На карту поставлена его гордость. Расскажите мне подробно, как именно вы вызывали силу, Анита, и я составлю заклинание, которое будет работать – если у вас хватит силы его заставить. Я улыбнулась ему так, чтобы в покровительственности этой улыбки не осталось никаких сомнений. Все, что вы сумеете придумать, я сумею сделать. Он тоже улыбнулся: Самоуверенность – не самая привлекательная черта женщины, Анита. Я ее считаю очень привлекательной, – возразил Жан-Клод, – если она оправданна. А вы разве не были бы столь же самоуверенны, подними вы трех вампиров с дневного отдыха? Доминик улыбнулся еще шире: Да, был бы. Правду сказать, я никакой самоуверенности не ощущала. Я боялась. Боялась, что угроблю Вилли и он никогда больше не встанет. И насчет Лив и Дамиана у меня тоже кошки на душе скребли. Дело не в том, нравятся они мне или нет: я не собиралась этого делать. Нельзя отбирать у кого-то жизненную силу случайно. Если я хоть вполовину так в себе уверена, как показала Доминику, почему мне так паршиво?32
Мы с Домиником и Кассандрой составили заклинание. Та часть плана, которую придумала я, была очень проста. Я годами укладывала зомби в могилы и отлично умела это делать. И пока это получается, я буду считать это обычной работой: уложить мертвых на покой, ничего особенного. Сначала уложить зомби, а потом уже думать о вампирах. Я попросила Кассандру принести из спальни мои ножи в ножнах. Если бы я действовала как фокус для других аниматоров, я бы не дала им всаживать в меня зубы, так почему же кровь должна появиться именно от клыков Жан-Клода? Вовсе она не должна, или я считала, что не должна. Доминик согласился со мной, хотя не был уверен на сто процентов. Итак, сначала зомби. Заодно это будет проверка. Если нож не сработает, тогда перейдем к клыкам, но за ту капельку нормальности, что мне осталась, я собиралась держаться. Стивена я послала за миской, чтобы собирать кровь. Он вернулся с маленькой золотой чашей. Я подумала, нарочно ли он выбрал такую маленькую – чтобы я не пускала слишком много крови. Для вервольфа Стивен слишком не любил кровь. Чаша была начищена до блеска. Внутри были вмятинки от молотка чеканщика. Чеканное золото, и я с первого прикосновения поняла, что очень старое. И почему все думают, что для крови должно быть что-нибудь особенное? Вполне подошла бы пластиковая миска. Мы стояли на усыпанном щебенкой полу, где ожидали зомби – такие терпеливые, какими бывают только мертвецы. У некоторых глаза были тусклыми, как у дохлой рыбы, у других остались только пустые черепа, но они следили за мной даже без глаз. Я стояла лицом к ним с ножнами на левом запястье. Ричард стоял слева от меня, Жан-Клод – справа. Они не касались меня – я их попросила об этом. Доминик выяснил у меня столько подробностей о первом триумвирате, что мне стало неловко. Он согласился со мной, что сила, вероятно, присутствовала бы и без того, чтобы мы елозили друг по другу. Уже одно это заработало ему в моих глазах много очков. В конце концов, наш план состоял в том, чтобы вызывать магию перед лицом всей стаи. А заниматься сексом на глазах такого количества посторонних мне не хотелось. Ладно, не совсем сексом, но достаточно близко к нему, чтобы я предпочла обойтись без зрителей. Энтузиазм гас. Глядя на частично разложившихся зомби, трудно было поддерживать нужную бодрость. У меня обычно зомби держатся лучше, – сказала я. Если бы вы взяли столько силы у других некромантов, зомби были бы получше, – ответил Доминик. Может быть, дело в недостатке контроля, – предположил Жан-Клод. Я повернулась к нему: Мне кажется, Доминик имеет в виду, что часть силы была взята от мертвеца. Вы действительно считаете, что я мертвец, ma petite? Я кивнула, глядя ему в глаза. Вампиры, которых я подняла, – обыкновенные трупы. Кто бы вы ни были, это какой-то вид некромантии, а всякая некромантия начинается с мертвого тела. Он наклонил голову набок: Я слышу ваши слова, ma petite, но мне кажется, что вы сами им не верите – не верите до конца. Я покачала головой: Я уже сама не знаю, во что я верю. На самом деле, – сказал Доминик, – я не считаю, будто здесь важно, что Жан-Клод вампир. Куда важнее, что ни он, ни Ричард ничего не знают о том, как поднимать мертвых. Это чисто ваш талант. Я думаю, что вы могли бы научиться направлять эту силу и получать более совершенных зомби, но здесь Жан-Клод до некоторой степени прав. Сама необузданность, отсутствие контроля над силой несколько испортили этих зомби. Что-то, наверное, выразилось на моем лице, потому что он тут же добавил: Вам приходилось делать сразу слишком многое, чтобы помнить все подробности. Я думаю, вы инстинктивно бросили зомби, поскольку здесь у вас была уверенность. Инстинкты у вас великолепные. Что ж, спасибо. Он улыбнулся: Я знаю, время нас поджимает. Как можно заключить из присутствия Жан-Клода, не все вампиры спят до полной темноты. И я боюсь, что, если для одного из этих вампиров наступит час пробуждения, он – или она – погибнет. Я только попрошу Аниту сделать одну вещь, не имеющую отношения к ее проблемам, но абсолютно решающую мои. Какие именно? – спросила я. Сабин, – сказал Жан-Клод. Доминик кивнул: Часы Сабина сочтены. Сабин – это тот вампир, что был в клубе? – спросила Кассандра. Ага, – ответила я. – Что вам нужно, Доминик? Говорите, только побыстрее, и я для вас в лепешку расшибусь. Доминик улыбнулся: Спасибо, Анита. Постарайтесь сосредоточиться на одном из ваших зомби и приблизить его к совершенству. Я нахмурилась, не понимая. Вылечите одного из ваших зомби, ma petitе. Мертвых лечить невозможно, – сказала я. – Но постараюсь придать ему больше жизнеподобия. Доминик кивнул: Это будет нам очень полезно. Обычно я это делаю при первом наплыве силы. Я никогда не пыталась возиться с мертвыми, когда уже подниму их. Попытайтесь, пожалуйста, – попросил Доминик. Мы можем вызвать силу среди нас троих, а потом попытаться, – предложила я. Доминик покачал головой: Я не знаю, что при этом произойдет с заклинанием. Боюсь, что это будет очень большой риск для ваших компаньонов. Я посмотрела на него, не зная, что сказать. Вы готовы оставить Сабина гнить, только не подвергать риску наших друзей? Вы просили моей помощи, Анита. Мне кажется, что вы не из тех, кто часто обращается с такой просьбой. И было бы плохой платой за такую честь рисковать вашими друзьями ради моего. Если вы сможете вылечить вашего мертвеца «в холодном виде», как есть, то хорошо. Если нет, мы продолжим спасение этих трех вампиров. Такие чувства делают вам честь, – сказал Жан-Клод. Бывают случаи, когда только честь и остается, – ответил Доминик Вампир и человек, казалось, в этот миг до конца поняли друг друга. Какой-то пласт истории, если не один и тот же, то похожий, промелькнул между ними. А я здесь была ни при чем. Я посмотрела на Ричарда, и мы с ним тоже поняли друг друга в совершенстве. Нам был ценен миг жизни, отпущенный смертным. Фатализм в голосе Доминика пугал. Сколько лет этому человеку? Обычно возраст вампира я могла определить, но со слугой-человеком это не выходило. Но я не спросила. В глазах Доминика ощущался такой груз годов, что спрашивать я не посмела. Посмотрев на Жан-Клода, я задумалась: проявила ли бы я такие же достойные качества, или рискнула бы всем, чтобы его исцелить? Одно дело – видеть его мертвым, другое – гниющим, как Сабин... это во многих смыслах хуже смерти. Конечно, Сабин погибал. Как бы он ни был силен, а вечно держать себя он не сможет. Может быть, Доминик сможет зашить его в большой мешок, вроде тех перчаток, что у него на руках. Может быть, он будет жить, даже превратившись в сплошную жидкость. Очень отвратительная мысль. Я уставилась на стоящих мертвецов, они на меня. Один зомби был почти нетронутым. Серая кожа обтягивала кости, похожая больше на глину, чем на плоть. Один синий глаз смотрел на меня. Второй расплылся, как смола. Похоже на то, что случилось с глазом у Сабина. Рациональней прозвучало бы, если бы я сказала, что коснулась глаза и исцелила зомби. Или что подумала и вылепила плоть, как глину. Но это было не так. Я глядела на зомби и тронула в себе ту искру, которая позволяла мне поднимать мертвых. Какую-то часть своей сущности я направила наружу, раздувая, как огонек, и бросила ее туда, к зомби. Живи, живи! – шепнула я. Я это не раз видела, и все равно оно не переставало меня удивлять. Кожа наполнилась, приподнялась, выгладилась. Постепенно приобрела телесный цвет. Сухие, как солома, волосы закудрявились, стали каштановыми и мягкими. Мертвый глаз, как воздушный шар, расширился и заполнил орбиту. На меня глядели два здоровых глаза. И даже потрепанная одежда восстановилась. Жилет с золотой цепочкой. Одежда уже сто лет как вышедшая из моды. Потрясающе! – сказал Доминик. – Переодеть его, и он сойдет за человека. Я кивнула: Зомби у меня получаются великолепно, но это не поможет вашему Мастеру. Позовите одного вампира из зала гробов, – попросил Доминик. Зачем? Доминик достал из ножен у себя на спине серебряный нож. Я и не знала, что у него есть оружие. Беспечность с моей стороны. И что вы этим собираетесь делать? – спросил Жан-Клод. С вашего разрешения, я нанесу порез одному из вампиров и попрошу Аниту залечить рану. Жан-Клод обдумал и кивнул. Небольшой порез. Разумеется, – поклонился Доминик. Вампиры в конце концов исцеляются сами, так что, если я не смогу вылечить порез, ничего страшного. Хотя не знаю, были бы согласны со мной вампиры. Анита, – сказал Доминик. Дамиан, иди сюда, – позвала я. Жан-Клод при этом приподнял брови, но ничего не сказал. Если он ждал, что я вызову Вилли, то ошибся. Вилли мой друг, и пусть он мертв, я не хочу видеть, как его будут резать. Дамиан же сегодня пытался устроить ментальное изнасилование женщины в клубе. Пусть теперь помучается. Дамиан вошел, шаря глазами по комнате, пока не заметил меня. Лицо у него было пустое и безжизненное. Пустее, чем во сне, – такое бывает только в смерти. Дамиан, стой. Он остановился. Глаза его были такими зелеными, как я в жизни не видела. Зеленее, чем у Кэтрин, скорее кошачьи глаза, чем человечьи. Доминик встал перед Дамианом, поглядел на вампира, приставил серебряное лезвие к щеке и резко провел острием вниз. Тонкой алой струйкой потекла кровь по абсолютно бледной коже. Вампир не среагировал, даже не мигнул. Анита, – сказал Доминик. Я глядела на Дамиана – нет, на оболочку Дамиана. И погнала силу к нему, в него. Я хотела, чтобы он жил. И шептала ему это слово. Кровь остановилась. Порез сомкнулся, будто его и не было. Это оказалось... просто. Доминик платком стер кровь со щеки вампира. На бледной коже не было и следа пореза. Первой это сказала Кассандра: Она могла бы вылечить Сабина. Доминик кивнул: Да, это может получиться. – Он обернулся ко мне с торжествующим, восторженным лицом. – Вам понадобится сила вашего триумвирата, чтобы поднять Сабина днем, но когда он встанет, вы, наверное, сможете его вылечить. Тут был только мелкий порез, – сказала я. – А Сабин – это... это ужас. Но вы попробуете? Если сможем положить этих трех вампиров обратно целыми и невредимыми, то да. Завтра же. Я пожала плечами: Почему бы и нет? Не могу дождаться, когда смогу рассказать Сабину, что я тут видел. У него давно уже не было никакой надежды. Но сначала мы должны положить обратно ваших друзей. Я помогу чем смогу. Я улыбнулась: Доминик, я достаточно разбираюсь в магии, чтобы знать, что вы можете мне помочь разве что советом со стороны. Зато очень хорошим советом, – улыбнулся он в ответ. Я ему поверила. Ради Сабина он желал моего успеха. Ладно, давайте работать. – Я протянула руки Ричарду и Жан-Клоду. Они послушно их приняли, и было приятно держать их за руки. Они были теплые, красивые, но непосредственной магии не было. Не было искры. Я каким-то странным образом поняла, что сексуальная игра заменила ритуал. Ритуалы не являются абсолютно необходимыми для большинства магических действий, но они служат способом сфокусироваться, подготовиться к акту наложения чар Я не обходила кровавый круг, не приносила жертву. Не было у меня с собой никаких параферналий. Были только двое мужчин рядом со мной, мое собственное тело и нож у меня на запястье. Я отвернулась. Ничего не происходит. А чего вы именно ожидали, Анита? – спросил Доминик. Я пожала плечами: Чего-то. Не знаю. Вы слишком стараетесь, Анита. Дайте силе к вам прийти. Я покрутила плечами, стараясь сбросить напряжение. Не помогло. Жаль, что вы мне напомнили об умении некоторых вампиров восставать еще до темноты. Уже день к вечеру, и мы под землей. И может быть, уже поздно. Такие мысли не слишком помогают, – сказал Доминик. Жан-Клод подошел ко мне и не успел еще коснуться меня, как сила теплой волной омыла мою кожу. Не трогайте меня, – сказала я. Я почувствовала, как он замер в нерешительности за моей спиной. В чем дело, ma petite? Ни в чем. Я повернулась к нему лицом, подняв руку над его обнаженной грудью, и эта полоска тепла снова пролегла от него ко мне. Будто его тело дышало мне в руки. Вы это чувствуете? Он склонил голову набок. Магия? Аура, – сказала я, подавляя желание глянуть на Доминика, как игрок на тренера: правильно ли он исполняет установку. Я боялась отвернуться, потерять нить. Протянув руку Ричарду, я сказала: Подойди ко мне, но не притрагивайся. Он недоуменно поднял брови, но сделал, как я сказала. Когда я почти прикоснулась к нему, возникла та же струйка тепла, как пойманная птичка. Я чувствовала, как сила от Ричарда и от Жан-Клода дыханием обдает мне кожу, каждая на своей руке. Закрыв глаза, я сосредоточилась на этом чувстве. Вот оно. Вот она, разница, слабая, почти неразличимая, но она есть. От Ричарда исходило покалывающее, почти электрическое дрожание. От Жан-Клода сила шла прохладная и гладкая. Ну ладно, мы соприкоснули ауры, и что? Что это нам дает? Я резко подала руки вперед, сквозь энергию, к телам Ричарда и Жан-Клода, и силой отправила эту энергию обратно к ним, и оба они ахнули. Удар силы побежал у меня вверх по рукам, и я склонила голову, тяжело дыша в наплыве этой силы. Потом подняла взгляд навстречу их взглядам. Не знаю, что отразилось на моем лице, но Ричарду это не понравилось. Он попытался шагнуть назад, но я впилась ногтями ему в живот: Не рви связь. Он судорожно глотнул, расширил глаза, где читалось что-то близкое к страху, но остался стоять. Я повернулась к Жан-Клоду. Он вроде бы не боялся, был так же спокоен и полон самообладания, как я это чувствовала. Очень хорошо, Анита, – прозвучал тихий, приглушенный голос Доминика. – Объедините их силы, как от двух аниматоров. Вы действуете как фокус, вам это знакомо. Вы сотни раз укладывали мертвых, и этот раз ничем не отличается. «Есть, тренер», – шепнула я про себя. Что? – переспросил Ричард. Я мотнула головой: Ничего. Я медленно отступила от них, протягивая им руки. Сила тянулась между нами двумя канатами. Она была невидима, но, судя по выражению лица Ричарда, мы все ее ощущали. Я вынула из ножен нож, не глядя, взяла золотую чащу, не отрывая взгляда от своих партнеров. Здесь было различие по сравнению с объединением сил аниматоров. Было вожделение, любовь, что-то. Что бы оно ни было, оно действовало как горючее или как клей. Словами я не могу этого передать, но это присутствовало, когда я глядела на них. Держа чашу в левой руке, нож в правой, я подошла к ним. Держите мне чашу, одной рукой каждый. Зачем? – спросил Ричард. Затем, что я так сказала. Он, кажется, готов был поспорить, и я вложила лезвие плашмя между его губами. Если будешь все время спрашивать, я потеряю концентрацию, – сказала я и забрала лезвие. Никогда больше так не делай, – сказал он тихо, почти хрипло. Хорошо, – кивнула я, протянула руку над пустой чашей и резким движением полоснула себя по коже. Кровь выступила из пореза, закапала частыми каплями, расплескалась по дну и стенкам золотой чаши. Да, это действительно было больно. Ричард, твоя очередь. – Я держала руку над чашей: не стоит зря терять кровь. Что я должен делать? Протяни руку над чашей. Он замялся, но сделал, как я сказала. Сжав руку в кулак, он протянул ее над чашей. Я взяла его за руку и повернула ее внутренней стороной, придерживая своей, все еще кровоточащей. Чаша дрожала в его свободной руке, которой он держал эту чашу вместе с Жан-Клодом. Я посмотрела ему в лицо: Почему тебя это больше беспокоит, чем когда Жан-Клод всадил в тебя клыки? Он сглотнул слюну. Меня очень многое не беспокоит, когда я думаю о сексе. Говоришь, как обладатель только Х-хромосомы. Я полоснула его по руке одним движением, пока он все еще вглядывался мне в лицо. Единственное, что мешало ему убрать руку, – я его держала. Он не пытался вырваться. Он смотрел, как его кровь течет в чашу и смешивается с моей. Дно чаши уже было покрыто теплой кровью. Я отпустила руку Ричарда, но он держал ее раной над чашей. Жан-Клод? – спросила я. Он протянул свое тонкое запястье даже без просьбы. Я установила его над чашей, как раньше руку Ричарда, заглянула в темно-синие глаза и не увидела там страха – только легкое любопытство. Я сделала надрез, и на белой коже выступила алая кровь. Она плеснула в чашу и была вся красная. Человек, ликантроп и вампир. С первого взгляда их и не отличить – кровь у всех красная. И все равно крови было мало, чтобы окружить кругом силы шестьдесят с лишним зомби. Столько крови не получить, не принеся настоящей жертвы. Да, но у меня в руках был очень мощный магический коктейль. Доминик считал, что этого будет достаточно. Я надеялась, что он прав. Какой-то звук отвлек мое внимание от крови, и еще то, что сила стала горячее. Рядом с нами припали к земле Стивен и Джейсон, один в человечьем, другой в волчьем образе, но в глазах у них было одно и то же выражение: голод. Я глянула на стоящую поодаль Кассандру. Онане сошла с места, но руки ее сжались в кулаки, и на верхней губе выступила блестящая испарина. На лице ее был написан почти панический страх. Доминик стоял и улыбался, как ни в чем не бывало. Он был единственным, кроме меня, человеком в этом помещении. Джейсон заворчал, но это не было настоящее ворчание – в нем был ритм. Он пытался говорить. Стивен облизал губы. Джейсон хочет знать, можно ли нам лизнуть чашу? Я поглядела на Жан-Клода, на Ричарда. Их лица были достаточно красноречивы. Я, что ли, единственная здесь не жажду крови? Если не считать Доминика, то боюсь, что да, ma petite. Делай что должна делать, Анита, но делай быстрее, – сказал Ричард. – Полнолуние – это полнолуние, а свежая кровь – это свежая кровь. Два других вампира, которых я подняла, зашаркали ко мне. Лица их были совершенно лишены индивидуальности, как у дорогих кукол. Ты их звала? – спросил Ричард. Нет. Их позвала кровь, – сказал Доминик. Вампиры вошли в комнату. На этот раз они не смотрели на меня, они смотрели на кровь, и когда увидели ее, что-то в них вспыхнуло, и я это ощутила. Голод. Сознания или разума у них не было, осталась только потребность. И с тем же голодом глядели на кровь зеленые глаза Дамиана. Красивое лицо исказилось, стало бестиальным и первобытным. Облизав губы, я приказала им: Стойте. Они остановились, но не сводили глаз со свежепролитой крови. Если бы я их не остановила, они бы бросились ее пить. Пить как вурдалаки, анималистические вампиры, не знающие ничего, кроме жажды, и никогда уже не обретущие разума. Сердце заколотилось у меня в глотке, когда я поняла, что именно чуть не выпустила на некое ни о чем не подозревающее лицо. Жажда не станет разбирать между человеком и ликантропом. Не правда ли, отличная была бы драка? Я взяла в руки кровавую чашу, прижимая к животу, все еще держа нож в правой руке. Не бойтесь, кладите зомби, как вы уже тысячу раз делали, – сказал Доминик. – Делайте это, и только это. Поэтапно, все по порядку? Именно так. О’кей, – кивнула я. Все, кроме трех вампиров, глядели на меня так, будто верят: я знаю, что делаю. Мне бы тоже хотелось в это верить. Даже Доминик казался уверенным в себе. Но не ему надо было класть в могилу шестьдесят зомби без круга силы, а мне. По усыпанному обломками полу приходилось шагать осторожно. Споткнуться, разлить кровь, всю эту силу, было бы совсем ни к чему. Именно силу – я чувствовала за собой Ричарда и Жан-Клода, будто к ним вели два каната, разворачивающегося из меня на каждом шаге. Доминик сказал, что я буду в состоянии чувствовать их обоих. Когда я спросила о том, как конкретно я буду их чувствовать, он ответил туманно. Магия – слишком индивидуальная штука для точных описаний. Если он ответит мне сейчас одно, а я почувствую что-то другое, это может породить во мне сомнения. И он был прав. Я взболтала кровь ножом и плеснула им же на ожидающих зомби. Всего несколько капель, но когда каждая из них касалась мертвеца, я ощущала удар силы, как удар тока. Остановилась я в центре комнаты с выломанной стеной, окруженная своими зомби. Когда кровь коснулась последнего из них, удар тока заставил меня ахнуть. Кровь сомкнула круг мертвых. Это было похоже на то, как обычно замыкаешь кровью круг силы, но не снаружи, а внутри себя. Вернитесь, – велела я, – вернитесь в могилы, все вы. Вернитесь в землю. Они прошаркали мимо, расходясь по местам, как лунатики, играющие в недостающий стул. Каждый, доходя до своего места, ложился, и земля поглощала их, как вода, и сверху выравнивалась, будто под рукой великана. Я осталась одна среди земли, все еще подергивающейся, как шкура лошади, отгоняющей слепней. Как только замерла ее дрожь, я повернулась к снесенной стене, к остальным. Жан-Клод и Ричард стояли в проломе, три остальных вервольфа держались поближе к ним. Даже Кассандра присела рядом с волком, который был Джейсоном. Рядом с ними стоял Доминик, смотрел и улыбался мне, как папа, гордый дочкиными успехами. Я пошла к ним на чуть резиновых ногах, споткнулась, кровь чуть плеснула на наружную стенку чаши, капнула на пол. Волк тут же оказался на месте, вылизывая камни дочиста. Не обращая на него внимания, я шла дальше. Мое дело сейчас – вампиры. Все отступили с моей дороги, будто боялись моего прикосновения. Только Доминик остался стоять, почти что слишком близко. Между нами затрещала его собственная сила, щекоча кожу, расползаясь по узам силы, связывавшим меня с Ричардом и Жан-Клодом. Назад, – сказала я с трудом. Прошу прощения. – Он отодвинулся так, что я уже не чувствовала его так сильно. – Так нормально? Я кивнула. Три вампира ждали с голодными глазами. Я брызнула на них остывающей кровью. Они дернулись, но прилива силы не было. Совсем не было. Черт побери. Доминик нахмурился: Кровь еще теплая. Это должно было получиться. Жан-Клод придвинулся ближе. Я чувствовала: он приближается на канате силы, связывающем нас, – как рыба на спиннинге. Но не получилось, – сказал он. Нет, – ответила я. Значит, они пропали. Я покачала головой. Вилли уставился в чашу с кровью, и в этом взгляде был чистейший, безумный голод. Я было думала, что хуже всего, если Вилли просто ляжет в гроб и окажется мертвым навсегда. И ошиблась. Если Вилли будет выползать из гроба, жаждая только крови, не зная ничего, кроме голода, это будет еще хуже. Нет, я не отпущу его. Есть свежие идеи? – спросила я. Напоите их кровью из чаши, – велел Доминик. – Но быстрее, пока не остыла. Я не стала спорить – времени не было. Вытерев нож о штанину, я сунула его в ножны. Потом придется очищать и клинок, и ножны, но мне нужны были обе руки. Погрузив пальцы в кровь – еще теплую, но едва-едва, – я посмотрела в глаза Вилли. Все еще карие глаза следили за моей рукой, не смотрел из них не Вилли. Просто не он. Я приподняла чашу ко рту Вилли и сказала ему: Пей, Вилли. Он зашевелил кадыком, и я ощутила этот щелчок. Он снова был моим. Вилли, стоп. Он остановился, и я отняла у него чашу. Он не пытался ее схватить. Глаза у него были пусты, как раньше, над кровавым ртом. Вернись к себе в гроб, Вилли. Отдыхай до заката. Ложись к себе в гроб. Он повернулся и пошел по коридору. Что он вернется в гроб, мне приходилось принимать на веру. Потом можно будет проверить. Один уложен, двое остались. Лив пошла, как хорошая послушная куколка. Когда я поднесла чашу к губам Дамиана, крови уже было на донышке. Он стал пить, шевеля бледным горлом. Кровь пошла вниз, и что-то меня коснулось – что-то такое, что не было моей магией. Грудь Дамиана поднялась в мощном вдохе, как у человека, вытащенного из воды. И это что-то вытолкнуло меня назад, отбросило мою силу, направив ее на меня. Как будто хлопнуло дверью, только это было гораздо сильнее. Удар силы сбил меня с ног, и мир завертелся. Перед глазами замелькали белые и серые пятна, и ничего не осталось, кроме них. Невыносимо громко послышалось биение моего сердца, я оно бросило меня во тьму, и не осталось ничего, даже этой тьмы.33
Когда я очнулась, перед глазами у меня были белые занавеси над кроватью Жан-Клода. На лбу у меня лежала мокрая тряпка, а где-то рядом слышался спор. Несколько секунд я полежала, промаргиваясь. Как я сюда попала – неизвестно. Последнее, что я помнила, – как меня выбросило из Дамиана. Выбросило как захватчика, непрошеного гостя, от которого надо защищаться. Коснувшаяся меня сила не была злом. Со злом я сталкивалась и раньше и узнала бы его. Но это не была и благая сила. Что-то более нейтральное. Спорили Жан-Клод и Ричард. И спорили обо мне. Удивительно. Как ты мог оставить ее умирать, когда мог бы спасти? – кричал Ричард. Я не думаю, что она умирает, но даже если бы это было так, я никогда больше без ее разрешения не вторгнусь в ее разум. Даже если она будет умирать? Да, – ответил Жан-Клод. Я этого не понимаю! Тебе и не надо понимать, Ричард. Анита бы со мной согласилась. Я сбросила со лба тряпку, хотела было сесть, но на это надо было слишком много сил. Ричард сел ко мне на кровать, взял меня за руку. Я не знала, хочется ли мне этого, но останавливать его тоже сил не было. Жан-Клод встал у него за спиной, глядя на меня. Лицо его было непроницаемо и прекрасно – идеальная маска. Как ты себя чувствуешь? – спросил Ричард. Ответ получился со второй попытки: Пока не могу понять. Доминик встал так, чтобы я его видела. Он мудро не стал ввязываться в этот спор. Кроме того, он уже и так был человеком-слугой вампира. Что бы он мог сказать? Что метка – это зло или что не надо делать из мухи слона? В любом случае – ложь. Я очень рад видеть вас в сознании. Меня оттуда выбросило, – сказала я. Да, понятно, – кивнул он. Что ее выбросило? – спросил Ричард. Доминик посмотрел на меня, я пожала плечами. Когда сила, которая делает вампира живым, вернулась и обнаружила Аниту все еще внутри тела, эта сила выбросила ее оттуда. Почему? – нахмурился Ричард. Мне там быть не полагалось. Это вернулась душа, и вы ее коснулись? – спросил Жан-Клод. Мне случалось испытывать прикосновение души. Это была не она. Жан-Клод поглядел на меня. Я на него. Первым отвел глаза он. Ричард потрогал мои волосы, мокрые от положенной на лоб тряпки. Плевать мне, душа это была или привидение. Я боялся тебя потерять. Я всегда остаюсь в живых, Ричард, кому бы ни пришлось при этом умереть. Он помрачнел. И пусть его. Как там Дамиан? – спросила я. Кажется, нормально, – ответил Жан-Клод. А о чем вы тут спорили? Доминик, вы теперь не могли бы нас оставить? – попросил Жан-Клод. С охотой, – ответил Доминик. – Мне не терпится сообщить Сабину. Завтра вы сможете его поднять, и вы, Анита, – он чуть коснулся моего лица, – сможете его исцелить. Мне не нравилось, что он меня трогает, но на его лице было почти благоговение. И потому трудно было на него гавкнуть. Сделаю все, на что способна. Мне кажется, вы во всем так поступаете. С этими словами он откланялся и вышел. Когда за ним закрылась дверь, я повторила вопрос: О чем вы тут спорили? Ричард обернулся на Жан-Клода и снова посмотрел на меня. У тебя на несколько секунд прекратилось дыхание. И сердце не билось. Я думал, ты умираешь... Я повернулась к Жан-Клоду: Расскажите вы. Ричард хотел, чтобы я снова поставил вам метку. Я отказался. Умненький вампир, – сказала я. Он пожал плечами. Вы в свое время очень ясно высказались, ma petite. Я никогда больше не дам повода себя обвинить, что вторгся в вас силой. Ни в каком смысле. Кто-нибудь делал искусственное дыхание, массаж сердца? Ты сама начала дышать, – ответил Ричард, сжимая мою руку. – Ты меня до смерти перепугала. Я отняла у него руку: Значит, ты предложил меня ему в слуги. Мне казалось, мы согласились на триаду силы. Может быть, я не понял, что это значит. Я хотела сесть, но не была уверена, что у меня получится, поэтому ограничилась тем, что нахмурилась, глядя на Ричарда. Я буду делить силу с вами обоими, но никогда не дам Жан-Клоду меня пометить. Если он когда-нибудь опять позволит себе сделать это насильно, я его убью. Жан-Клод кивнул: Попытаетесь, ma petite. Это танец, который мне не хотелось бы начинать. Я дам ему себя пометить сегодня, перед тем как идти к стае, – сказал Ричард. Я уставилась на него: Что ты такое сказал? Жан-Клод сегодня пойти со мной не может. Он не член стаи. Если мы будем соединены, я смогу вызвать силу. Я попыталась сесть, и если бы Ричард меня не подхватил, упала бы. Я лежала у него на руках, впиваясь пальцами в его плечи, стараясь заставить его себя слушать. Ричард, ты навеки станешь его слугой. Соединение Мастера и зверя – это не то, что соединение Мастера и слуги, ma petite. Совсем не такое... интимное. Вампира мне не было видно за широкими плечами Ричарда. Я попыталась подняться, и Ричарду пришлось мне помочь. Объясните подробнее, – потребовала я. Я не смогу посредством Ричарда ощущать вкус еды, как было с вами. Это небольшой побочный эффект, но, правду сказать, его мне недостает. Я бы был очень рад снова ощутить вкус твердой пищи. Что еще? Ричард – вервольф альфа. В некоторых отношениях его сила равна моей. Он сможет контролировать мое проникновение в его мысли и сны. И сможет меня не допускать. Чего я не могла, – сказала я. Он глядел на меня. Даже в те времена, когда вы еще не узнали своей силы в некромантии, управлять вами было тяжелее, чем должно было быть. А сейчас... – Он пожал плечами. – Сейчас я не знаю, кто из нас был бы хозяином, а кто – слугой. Мне удалось сесть самой. Постепенно мне становилось чуть лучше. Вот почему вы не поставили мне метку, когда могли это сделать и свалить на Ричарда. После того, что я сегодня сделала, вы боялись, что слугой будете вы, а хозяином – я. Это так? Он чуть улыбнулся: Быть может. – Жан-Клод сел на кровать с другой стороны от меня. – Не для того я двести лет старался стать Мастером и хозяином своей территории, чтобы отдать свою свободу кому бы то ни было, даже вам, ma petite. Вы были бы не жестоким хозяином, но весьма требовательным. Это не просто отношения хозяина и слуги. Я помню по Алехандро. Он не мог мною управлять, но и я им тоже. А вы пытались? – спросил Жан-Клод. Мне пришлось задуматься. Нет. Вы его просто убили, – уточнил Жан-Клод. В его словах был смысл. И я действительно могла бы вами командовать? Я никогда не слыхал о вампире, который выбрал бы себе слугой некроманта вашей силы. А Доминик и Сабин? Доминику до вас далеко, ma petite. Если бы я согласилась на первую метку, поставили бы вы ее? – спросила я. Жан-Клод вздохнул, глядя в пол. Если бы мы действительно соединились, никто бы не устоял против нас. Такая сила – огромный соблазн. – Он внезапно поднял голову, давая мне посмотреть ему в глаза. Возбуждение, страх, вожделение – и, наконец, просто усталость. – Мы бы оказались связаны навечно. Связаны тройной постоянной борьбой за главенство. Не слишком приятная мысль. Жан-Клод мне сказал, что не будет моим хозяином, – вставил Ричард. – Мы будем партнерами. И ты ему поверил? Ричард кивнул со страшно серьезным видом. Я вздохнула. О Господи, Ричард, тебя ни на минуту нельзя оставить одного. Это не ложь, ma petite. Ага, так я и поверила. Если это окажется ложью, – сказал Ричард, – я его убью. Я посмотрела ему в глаза. Ты серьезно? Да. Что-то шевельнулось в его карих глазах, низкое, темное, не человеческое. А ведь когда решишь кого-нибудь убить, других уже убивать проще? – спросила я. Ричард не моргнул, не отвернулся. Да, но здесь не в этом дело. Я не буду никому слугой. Ни Жан-Клоду, ни Маркусу, ни тебе, ни Райне. А ты понимаешь, что, когда возникнет связь, ты будешь чувствовать его боль? И, убивая его, ты можешь убить себя? Лучше быть мертвым, чем в кабале. Посмотрев ему в глаза, я поняла, что он все для себя решил. Ты убьешь этой ночью Маркуса. Ричард посмотрел на меня, и на его лице мелькнуло выражение, которого я раньше не видала. Свирепость, от которой сила плеснула по комнате. Если он не отступит, я его убью. И я впервые ему поверила.34
В дверь постучали. Да! – сказал Ричард. Войдите! – одновременно с ним произнес Жан-Клод, и они переглянулись. Вошел Эдуард, быстрым внимательным взглядом окинул нас всех троих. Что с тобой случилось? Долго рассказывать, – ответила я; – Но это не наемный убийца, если ты об этом. Я о другом. Ваши волки сторожат там моего помощника и не хотят его впускать, не получив разрешения. – Он поглядел на Жан-Клода, на Ричарда. – Они сами точно не знают, от кого это разрешение должно исходить. Он не улыбался, но я достаточно хорошо его знала, чтобы расслышать нотку юмора. Здесь мой дом, – сказал Жан-Клод, – и разрешение нужно мое. Я сползла к краю кровати и обнаружила, что могу сесть. При этом я оказалась между Жан-Клодом и Ричардом. Ричард придвинулся ближе – подхватить меня, если я упаду лицом вперед. Жан-Клод не шевельнулся, не коснулся меня, предлагая помощь. Во многих отношениях он знал меня лучше Ричарда. Но ведь и знакомы мы с ним гораздо дольше. Он встал. Я приведу сюда вашего гостя. Лучше мне тогда пойти с вами, – сказал Эдуард. – Харли вас не знает, но он сразу поймет, кто вы. Что это должно значить? – спросила я. Если в таком месте к тебе подойдет незнакомый вампир и предложит следовать за ним, ты пойдешь? Я подумала и ответила: Наверное, нет. Вот и Харли не пойдет, – улыбнулся Эдуард. Они с Жан-Клодом пошли за приятелем Эдуарда. Я попыталась встать, когда они вышли, – просто посмотреть, смогу ли. Я всегда предпочитаю знакомиться с новым человеком стоя – особенно если это наемный силовик. Ричард попытался мне помочь, и я отодвинулась. Пришлось ухватиться за стенку, чтобы не упасть. Я старался помочь, – сказал Ричард. Не старайся так усердно. Чего ты на меня бросаешься? Не люблю быть беспомощной, Ричард. Но ты же не супермен? Я поглядела на него сердито: Я в обморок упала, только и всего. Раньше такого не было. Это был не обморок, – сказал он. – Тебя что-то выбросило из Дамиана. Я же был с тобой связан, когда это случилось. И сам ощутил прикосновение этой штуки. – Он покачал головой, скрестив руки на груди. – Это был не обморок. Я прислонилась спиной к стене. И еще оно меня напугало. Вот как? – Ричард подошел ко мне. – С виду ты не слишком боишься. А ты не боишься соединяться с Жан-Клодом? Это тебя волнует больше, чем то, что мне сегодня предстоит впервые убить? Да. Дверь открылась, и нам пришлось прекратить разговор. Как раз вовремя, а то мы нашли еще один пункт несогласия. Дать кому-то привязать себя к моему разуму и моей душе – это меня пугало куда больше, чем кого-то убить. Человек, вошедший вслед за Эдуардом, не производил особого впечатления. Худощавый, всего на два дюйма выше Эдуарда, вьющиеся темно-рыжие волосы, круглая лысина почти посередине головы. Он сильно наклонялся вперед даже при ходьбе, и непонятно было, привычка это или болезнь позвоночника. Коричневая футболка поверх черных вельветовых штанов, кроссовки. Вся одежда – будто получена от Армии спасения. И еще заплатанная летная кожаная куртка, вполне возможно, еще заставшая Вторую мировую войну. Под курткой мелькнули пистолеты. У него была двойная наплечная кобура, и потому под каждой рукой висело по девятимиллиметровому. Я решила, что это чистая демонстрация – очень мало кто одинаково хорошо владеет обеими руками. Под футболкой виднелось перекрестье ремней. Что на них висело, я не поняла, но наверняка что-то смертельное. В руке у него был набитый брезентовый мешок достаточного размера, чтобы засунуть туда тело. А он даже не напрягался. Был сильнее, чем казался с виду. Последними я стала рассматривать его глаза. Светлые, серовато-зеленые, с ресницами настолько рыжими, что их почти не было видно. И пустота была в этих глазах такая, какой я никогда ни у одного человека не видала. Будто он смотрел на меня, но совсем меня не видел. Не как слепой – что-то он видел, но не меня, не женщину, а что-то другое. С одного взгляда мне стало ясно: этот человек живет в созданном им самим окружении. Он видит вариант действительности, от которого любой из нас завопил бы. Но он функционировал и не вопил. Это Харли, – представил его Эдуард, как ни в чем не бывало. Я смотрела в светлые глаза Харли и понимала, что он меня пугает. Давно уже не бывало такого, чтобы какой-нибудь человек мог напугать меня, просто войдя в комнату. Ричард протянул ему руку, и Харли просто на нее посмотрел. Я хотела объяснить Ричарду, почему не надо было этого делать, но не знала, смогу ли. Я руку протягивать не стала. Я нашел того, кто тебя заказывал, – сказал Эдуард без всяких предисловий. Мы трое уставились на него, и только Харли продолжал смотреть на меня. Это нервировало. Как ты сказал? – спросила я. Я знаю, кого надо убирать. И кто это? – спросила я. Маркус Флетчер. Глава местной стаи вервольфов. – Эдуард улыбнулся, довольный собой и эффектом, произведенным им на Ричарда. Ты уверен? – спросил Ричард. – Абсолютно уверен? Эдуард кивнул, рассматривая лицо Ричарда. А он тебя настолько ненавидит, что готов убить Аниту? Я так не думал. – Ричард повернулся ко мне, я на лице его был написан ужас. – Боже мой, да мне и присниться не могло, что он такое придумает! Зачем? Насколько бы ты хорошо сегодня дрался, если бы ma petite погибла? – спросил Жан-Клод. Ричард смотрел на него, настолько ошеломленный подлостью Маркуса, что мне захотелось погладить его по головке и сказать, что все хорошо. Меня дважды чуть не убили, а я хотела его утешать. Иногда любовь – это как чистейшая глупость. Все так удачно вышло, – сказал Эдуард. В каком смысле? – спросил Ричард. Он имеет в виду, что, раз ты собираешься его сегодня убить, нам этого делать не придется, – пояснила я. Я просто поверить не могу, что Маркус способен на такое... на такую... На такую подлость, – подсказала я. Он кивнул. Это скорее похоже на Райну, чем на Маркуса, – заметил Жан-Клод. Да, достаточно для нее извращенно, – согласилась я. Маркус мог сказать «нет», – возразил Ричард. Он провел пальцами по волосам, убрав их с глаз. На красивом лице залегли жесткие складки. – Это надо прекратить. Он делает все, что она просит, а она безумна. Я случайно глянула на Харли. Он перехватил мой взгляд и улыбнулся. Я не знала, о чем он именно думает, но улыбка не была ни красивой, ни приятной. Харли в качестве поддержки – это заставляло меня задуматься, на той ли я стороне. Эдуард, я могу с тобой минутку поговорить наедине? – спросила я. Не хотелось делать это так в лоб, но Харли меня очень беспокоил. Я отошла в сторонку, Эдуард за мной. Приятно было отойти в другой угол комнаты, понизить голос и знать, что человек, о котором ты шепчешься, тебя не слышит. Жан-Клод и Ричард услышали бы. Эдуард подошел ко мне. В нем ощущалась искорка веселого интереса, будто он знал, что я собираюсь сказать, и это будет какая-то смешная глупость. Почему он на меня смотрит? Ты имеешь в виду Харли? Ты отлично знаешь, кого я имею в виду. Он всего лишь смотрит, Анита. Ничего страшного. Но почему на меня? Может быть, потому что ты женщина? Брось, Эдуард. О чем бы он ни думал, это не секс. А если секс, то мне не хотелось бы знать подробностей. Эдуард посмотрел на меня и сказал: А ты его спроси. Что? Спроси его, чего он на тебя уставился. Просто взять и спросить? Эдуард кивнул: Харли это будет приятно. А мне хочется это знать? – спросила я. Не знаю. Решай сама. Я медленно вздохнула, чтобы успокоиться. Эдуард, ты со мной темнишь. Скажи, в чем тут дело? Если со мной в драке что-нибудь случится, нужно, чтобы остался кто-то, кто будет Харли не безразличен. То есть? Анита, он абсолютно надежен. Он будет прикрывать мне спину, не дрогнет, и он убьет любого, кого я скажу, но без конкретных приказов он может действовать неправильно. А приказы он от кого попало не принимает. И ты назначил меня? Эдуард покачал головой: Я сказал ему выбрать кого-нибудь из присутствующих. И почему это оказалась я? Спроси его. Ладно. Я пошла обратно, Эдуард за мной. Харли смотрел на нас, а видел будто что-то совсем другое. Это чертовски нервировало. Почему ты на меня пялишься? – спросила я. Он ответил спокойным голосом, будто никогда его и не повышал. Ты – самая страшная из всех, кто тут есть. Теперь я понимаю, что ты просто не видишь. Я вижу все, что здесь есть. У тебя что-то не в порядке? Все у меня нормально. Я попыталась придумать вопрос получше и, наконец, спросила: Что ты видишь, когда смотришь на всех, кто здесь есть? То же, что и ты. Монстров. Мне почему-то кажется, что мы с тобой видим в этой комнате разных монстров. Он улыбнулся – просто чуть скривил губы. Может, они и выглядят по-другому, но все равно они монстры. Все монстры. Он был резко выраженным психом, созревшим для обитой резиной камеры. Обычно, когда человек доходит до такого состояния, дороги обратно уже нет. Психотропные средства иногда помогают, но без них мир будет для такого человека подавляющим и страшным. Харли не выглядел ни подавленным, ни испуганным. Он был спокоен. А когда ты глядишь на Эдуарда, он для тебя всегда одинаков? Его ты узнаешь? Харли кивнул. И меня ты узнаешь, – сказала я. Это если постараюсь тебя запомнить. Вот почему ты на меня уставился. Да. А что будет, если не станет ни меня, ни Эдуарда? Харли улыбнулся, но глаза его стрельнули, будто что-то мелкое и быстрое пробежало по полу. Движение было так естественно, что я посмотрела в ту сторону. Там ничего не было. Харли? Он снова посмотрел на меня, но куда-то чуть выше, чем надо было бы. Да? – ответил он все тем же невозможно спокойным голосом. Что будет, если убьют и Эдуарда, и меня? Он поглядел на меня, всего на миг, будто рассеялся туман. Плохо будет, – ответил он.35
В эту ночь для Маркуса отступления не будет. Так или иначе – ему предстоит погибнуть. Ричард больше не спорил. Но оставался шанс, что Райна поднимет среди ликои бунт. Стая достаточно расколота для войны, даже если Маркуса не будет. Жан-Клод предложил решение: мы организуем зрелище получше. Лучше, чем Райна и Маркус? Он шутит. Но Ричард согласился, чтобы Жан-Клод придумал ему костюм на эту ночь, а поскольку я – его лупа, это значило, что мне тоже придется надевать маскарадный костюм. Жан-Клод увел Ричарда одеваться, а ко мне прислал Кассандру с белой коробкой, в которой была одежда. Кассандра сказала, что должна помочь мне нарядиться. Я открыла коробку – там лежала груда черных кожаных лямок. Я не шучу. Я вытащила это из коробки – лучше не стало. Я это не смогу надеть, если бы даже захотела. Я позову Стивена, – сказала Кассандра. Не буду я раздеваться перед Стивеном. Он – стриптизер, – сказала она. – Он помогал мне одеваться вчера вечером в «Данс макабр». – Кассандра потрепала меня по руке. – Он будет вести себя как джентльмен. Я села на кровать, мрачно глядя в пол. Не буду я натягивать эту дрянь. Через час Стивен и Кассандра вертели меня перед зеркалами в ванной, чтобы я себя рассмотрела. Поначалу было неловко, что мужчина помогает мне влезть в эту штуку, но Кассандра была права. Стивен не просто был джентльменом, он на самом деле не замечал, что я почти голая. Как будто мне помогали две подружки, только одна из них не того пола. Верхняя часть состояла в основном из кожаного лифчика с подкладкой для удобства. Из тех, что поднимает и показывает твои красоты в лучшем виде. Но он был достаточно тесен и держался на месте. Оттуда ничего не выпадало, хотя крест был виден. Я приклеила его лентой – сниму ее, когда будем выходить. Сегодня у нас по программе не вампиры, а вервольфы. Нижняя часть костюма состояла из кожаных шортов, и где кончались шорты, начинались кожаные ремни. Я ни за что бы в такое не стала влезать, даже чтобы сделать хорошее шоу для Ричарда, если бы не было дополнительных аксессуаров. На руках выше локтей у меня висели кожаные ножны с ножами. Ножи были отличного качества с высоким содержанием серебра. Рукоятки были, на мой вкус, слишком вычурные, но баланс у ножей был прекрасный, а больше ничего и не надо. Еще два ножа лежали в ножнах, примотанных ниже локтей, и эти были поменьше и сбалансированы в основном для метания, хотя оба имели рукоятки и не были метательными ножами в строгом смысле слова. Выпуклость под футболкой у Харли – это и были метательные ножи, настоящие «Мак-Кой», тонкие и безобидные с виду, пока не пущены в ход. Вокруг пояса шортов шел кожаный ремень, куда отлично поместилась моя кобура для браунинга. Новый браунинг принес мне Эдуард. Не мой собственный пистолет, но все равно приятно было его иметь. Харли вытащил из своего мешка кобуру для «файрстара» с дополнительным магазином. На кожаных лямках вдоль ног были серебряные петельки, ножны, еще два ножа – по одному на каждом бедре. Ниже колен ножен уже не было, поскольку к наряду полагались высокие ботинки. Жан-Клоду удалось вынуть меня из моих любимых кроссовок. На голенищах сапог были два фиала с притертой пробкой. Я поднесла один из них к свету и поняла, что это. Святая вода. Приятный подарок от кавалера-вампира? Я оглядела себя в зеркале. И долго Жан-Клод над этим нарядом думал? Порядком, – сказал Стивен. Он присел рядом со мной, затягивая ремни. – Мы все пари держали, что он тебя не заставит это надеть. Мы – это кто? Его шестерки. – Стивен встал, отступил и довольно кивнул. – Потрясающий вид. Похожа на шлюху из «ангелов ада», нарядившуюся солдатам удачи. И это тоже, – согласился Стивен. Кассандра, скажи мне честно, – попросила я. У тебя опасный вид, Анита. Будто ты чье-то оружие. Я глянула в зеркало и покачала головой: Скорее чья-то сексуальная игрушка. Госпожа, может быть, но не игрушка, – возразила Кассандра. И почему мне не стало от этого приятнее? Кассандра настояла, что поможет мне гримироваться. Она оказалась в этом куда искуснее меня. Как она сама сказала, годы практики. Волосы у меня были жесткие и курчавые, отросшие уже ниже плеч. Надо было давно их постричь, но на сегодня они были как раз. Лицо все еще ничего себе. Косметика – потрясающая вещь. Но наряд – наряд сразу отбрасывал все притворство. Я была похожа на то, чем и была: сначала убью, потом поцелую. Мы вышли из ванной и застали Эдуарда и Харли, которые нас ждали. Они взяли себе по стулу и сидели, повернувшись лицом к ванной. При виде Эдуарда я замерла. Он ни слова не сказал, только сидел со своей этакой полуулыбкой. Ну, черт тебя побери, скажи что-нибудь! Я бы сказал, что это не ты, но это, в некотором смысле, ты и есть. Ага, – кивнула я. Харли смотрел на меня пустыми глазами. Он улыбался, но не при виде моего наряда, а какой-то внутренней музыке или видению, не доступным никому, кроме него. На кровати лежало длинное кожаное пальто. Это сюда принес кто-то из вампиров, – сказал Эдуард. – Чтобы ты могла набросить на себя до начала представления. Тебе все это не слишком нравится? Я бы предпочел прикрыть тебе спину. Ты же это и будешь делать с винтовкой на ближайшем холме? Прибор ночного видения, оптический прицел – все это хорошо, но всех я с такого расстояния не перебью. Тебе их не перебить всех, будь ты даже в самой гуще. Нет, но мне было бы спокойнее. Ты за меня волнуешься? Он пожал плечами: Я твой телохранитель. Если ты погибнешь, находясь под моей защитой, другие телохранители будут надо мной смеяться. Я даже не сразу поняла, что он шутит. Харли глянул на него почти с удивлением. Вряд ли кто-либо из нас слышал от Эдуарда много шуток. Я подошла к нему, поскрипывая кожаной сбруей, и остановилась прямо перед ним, расставив ноги, глядя на него сверху вниз. Да? – спросил Эдуард, подняв глаза. Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь над тобой смеялся, Эдуард. Он тронул одну из моих кожаных лямок. Такое могло бы быть, если бы я вот так оделся. Я невольно улыбнулась: Наверное, тебе пришлось бы так одеться, если бы ты сегодня нас сопровождал. Светлые глаза Эдуарда уставились прямо в мои. Я еще и похлеще этого носил, Анита. Я хороший актер, когда приходится играть. Он уже не шутил, в лице его было что-то дикое и целеустремленное. Да, Эдуард способен сделать то, чего я делать не стану, у него меньше правил, чем у меня, но в каком-то смысле он – мое зеркало. Предостережение, чем я становлюсь. А может быть, будущий портрет. Ричард сказал бы, что предостережение. Я пока еще не решила. В дверь постучали, и вошел Ричард, не дожидаясь приглашения. Он хмурился, но вся мрачность исчезла, как только он меня увидел. Глаза его полезли на лоб. Я-то собирался пожаловаться на свой наряд. – Он покачал головой. – Но если я буду жаловаться, ты меня не застрелишь? – И на его лице стала расползаться улыбка. Зря смеешься, – сказала я. Улыбка стала шире. Ричард чуть придушенным голосом сумел выговорить: Чудесно. Ты чудесно выглядишь. Если тебя одели как Барби – сексуальную террористку, у тебя остаются только два варианта: смущаться или вести себя агрессивно. Угадайте, что я выбрала. Я пошла к нему, чуть раскачиваясь. Почему-то в сапогах было легче покачивать бедрами так, как надо. Лицом, глазами, телом я выражала то, что обещал наряд: секс, насилие, жар. Веселье сползло с лица Ричарда, оставив ответный жар и нерешительность, будто он засомневался, надо ли нам делать это на людях. На нем были черные кожаные штаны и замшевые сапоги, такие же, как у меня. Волосы он зачесал назад и завязал черной лентой. Рубашка у него была шелковая, сочного синего цвета, нечто между бирюзовым и лиловым. На его загорелой коже она смотрелась великолепно. Я остановилась прямо перед ним, расставив ноги. Подняла глаза, посмотрела провокационным взглядом, приложила палец к его губам, провела по щеке, по шее, по ключице, до самой пуговицы рубашки. Потом таким же шагом вернулась к кровати и взяла кожаное пальто. Его я набросила на одно плечо, и оно потащилось за мной шлейфом, не очень скрывая мой наряд. Открыв дверь, я остановилась в ней на секунду, как в раме. Идешь? – спросила я и пошла, не ожидая ответа. Достаточно было выражения его лица – будто я его стукнула кувалдой между глаз. Класс. Осталось только испытать этот облик на Жан-Клоде, и можно ехать.36
В майском лесу была теплая и тесная темнота. Мы с Ричардом стояли возле сарая, где Райна снимала свою порнографию. Стая должна была собраться в лесу возле фермы. На каждом подходящем клочке земли припарковались машины, некоторые даже касались деревьев. Может, где-то там и была полная луна, но облака были такие густые и темнота такая полная, что мы стояли будто в пещере. Только в этой пещере было движение. Чуть шевелил густые темные листья легкий ветерок. Будто невидимый великан гладил пальцами деревья, чуть нагибал их и шелестел листьями, и от этого движения в ночи у меня напрягались плечи. Будто сама ночь была живой, и раньше я такого не видала. Рука у Ричарда была теплой и чуть влажной. Он приглушил свою щекочущую энергию, и касаться его не было неприятно. Я была ему за это благодарна, зная, что это нелегко. Ричард придвинулся ближе, чуть зашелестев кожаным плащом, наброшенным на одно плечо и завязанным на груди. Плащ в сочетании с длинными рукавами ярко-синей рубашки придавал ему какой-то античный вид. Ричард подтянул меня за руку, привлек к себе, в круг своих рук, к плащу. Облака разошлись, и вдруг мы оказались в густом серебристом сиянии. Ричард смотрел вдаль. Кажется, он прислушивался к чему-то, чего я не слышала. Его руки сжались у меня на пальцах, почти болезненно. Он посмотрел на меня, будто вспомнил, что я тоже здесь. И улыбнулся: Ты это чувствуешь? Что? Эту ночь. Я хотела ответить «нет» – и остановилась. Огляделась, снова увидела волнующиеся деревья, ощутила движение. Сегодня лес как-то более живой. Он улыбнулся шире, блеснув белыми зубами, почти оскалился. Да. Я попыталась отодвинуться, но он меня не пустил. Это ты делаешь, – сказала я. Сердце вдруг забилось у меня в горле. Я ожидала, что придется бояться много чего, но о Ричарде я в этом смысле не думала. Мы должны делиться силой, и это я и делаю. Но эта сила должна быть моя, Анита. Зомби не произведут впечатления на стаю. Я попыталась опустить сердце обратно и заставила себя стоять неподвижно. Заставила себя сжать его руки в ответ. Я не подумала, как это будет происходить. Не учла, что не я тут буду главной. Не моя сила должна быть, а его. Я должна была служить топливом для его огня, а не наоборот. Это метка Жан-Клода, – сказала я. – Вот что это все делает. Мы и думали, что она так подействует, – ответил Ричард. И я поняла, что это «мы» не включает меня. И как же она действует? Вот так. Вибрирующая энергия хлестнула по его коже, как теплая волна. Из его рук она хлынула в мои, накрыла меня, и там, где она веяла, шевелились все волоски. Как ты, Анита? Нормально, – ответила я, но шепотом без голоса. Он поймал меня на слове. Рухнул какой-то барьер, и сила Ричарда ударила в меня будто кулаком. Я помню, как падала, помню руки Ричарда вокруг моей талии, а потом – как будто я была где-то еще. Везде. Я была там, в лесу, глядя на нас глазами, которые пытались повернуться и увидеть меня, но меня там не было. Это было похоже на ветер, открывавшийся во мне, когда я ходила по кладбищу, только это не была сила, рвущаяся наружу. Это была я сама. Я выглядывала из десятков глаз, касалась тел, мохнатых и еще пока без шерсти. Я тянулась наружу, наружу, коснулась Райны – я знала, что это она, и ее сила выставилась наружу, как щит, отбросив меня, но я успела ощутить ее страх. Ричард позвал меня назад, хотя «позвал» – это значит голосом, а голоса не было. Я вернулась в себя в потоке клубящейся золотистой энергии, увидела свет у себя за глазами, хотя там нечего было видеть на самом деле. Я открыла глаза, хотя не на сто процентов уверена, что они были закрыты. Золотистая энергия никуда не делась, она клубилась у меня внутри, гуляла по коже. Я охватила руками плечи Ричарда и ощутила в нем ответную энергию. Мне не надо было спрашивать, что я только что пережила. Я знала. Это было то, что и значит, по крайней мере, для такого сильного, как Ричард, быть альфой. Он мог бросить свою сущность наружу и вступить в контакт со стаей. Вот как он удержал от превращения того вервольфа два дня назад. Вот как он делился кровью. Маркус не умел этого делать, но Райна умела. Ни сила Жан-Клода, ни даже моя сила никогда не ощущалась столь живой. Это было как будто я отбираю энергию у деревьев, у ветра, будто подключилась к гигантскому аккумулятору, в котором сила не иссякнет никогда. Ничего подобного я в жизни не испытывала. Бежать можешь? – спросил Ричард. В этом вопросе было больше, чем говорили слова, и я это знала. О да! Он улыбнулся, улыбнулся радостно, взял меня за руку, и мы бросились в лес. Хотя он и оставался пока человеком, но в беге мне было с ним не сравниться. Сегодня он даже не столько бежал, сколько скользил между деревьями. Как будто сонар предупреждал его о каждой ветке, каждом корне, каждом поваленном стволе. Будто деревья расступались перед ним, как вода, или проходили через него, как нечто, для чего у меня нет слова. Он тянул меня за собой. Не только рукой, но всей своей энергией. Как будто он вошел в меня, и что-то нас связало. Это должно было казаться вторжением, пугать меня – но не пугало. Мы вылетели на большую поляну, и сила Ричарда наполнила ее, пробежала по остальным ликантропам, как огонь по сухим веткам. Она наполнила их и заставила повернуться к нему. Не тронула она лишь Маркуса, Райну, Джемиля, Себастьяна и Кассандру – только эти пятеро смогли не пустить его в себя усилием воли. Остальных он просто смел, и я знала, что частью той силы, которая дала ему это сделать, была я. И был еще далекий как сон или полузабытый кошмар Жан-Клод, глубоко внизу этой извивающейся силы, почти похороненной ярким светом Ричарда. Я ощущала каждое движение. Как будто мир вдруг стал хрустальным, почти как под действием адреналина или в шоке, когда все становится резким, острым и пугающе ясным. Будто тебя погрузили в реальность, а все остальное навеки будет сном. И это было почти больно. Маркус сидел в кресле, вырезанном из камня так давно, что края его стерлись под действием стихий, ладоней и тел. Я знала, что ликои уже очень, очень давно сходятся на этой поляне. На Маркусе был коричневый фрак с атласными лацканами. Рубашка из золотой ткани – не ламе, а настоящей золотой ткани, будто расплавили драгоценный металл и выковали рубашку. На краю каменного кресла свернулась Райна. Длинные рыжеватые волосы были уложены затейливыми кольцами на голове и вокруг лица. Ее лоб перерезала золотая цепь с – бриллиантом размером в мой палец. Вокруг шеи огнем горели другие бриллианты. Она была совершенно обнажена, если не считать золотых блесток на теле, от которых соски казались металлическими. Еще на лодыжке у нее была золотая цепь с бриллиантом, и низко на бедрах золотая цепь помассивнее. И все. А я еще жаловалась на свой костюм. Добро пожаловать, Ричард и Анита, – сказал Маркус. – Добро пожаловать в нашу счастливую семью. Голос у него был густой, глубокий, парящий на острие его собственной силы, но этого было мало. И в любом случае было бы мало. Ричард мог бы надеть свои джинсы с футболкой, и все равно они все склонились бы перед ним. Не только одежда делает короля. Приветствую вас, Маркус и Райна, – отозвался Ричард. Он, медленно отпустил мою руку, но связь при этом осталась. Немножко было похоже, как я привязала к себе ауры Ричарда и Жан-Клода, но здесь было больше того. Он сделал несколько шагов и встал передо мной. Я ощущала Ричарда как огромный, переливающийся... предмет. Энергия его потрясала. Самым близким к этому из моего опыта была испытанная мною сила одного Даоин Сидхе – фэйре из высшего круга. Ах ты скверный мальчишка! – сказала Райна. – Ты ее сделал нашей. Нет, – ответил Ричард. – Она осталась той, кем была всегда. Самой собой. Как же ты тогда можешь пользоваться ее силой? – спросила Райна. – А она твоей? Райна оттолкнулась от кресла и заходила мягкими шагами вдоль его передней кромки, как зверь в клетке. Что ты сделал, Ричард? – спросил Маркус. Она – моя пара. Райна, проверь, – велел Маркус. Райна улыбнулась – очень неприятно – и пошла к нам тем же крадущимся шагом. Стала раскачиваться, превращая походку в соблазнительный танец. Сегодня я чувствовала ее силу. Ее похоть пронизывала воздух, как струйки молний, колола кожу, сушила во рту. Я чувствовала, как каждый самец, и Ричард тоже не может отвести от нее глаз, и не презирала это. Черт, я сама не могла отвести глаз. Она была великолепна в этой чистой, неприкрытой похоти. Секс для Райны был силой – в буквальном смысле слова. Я сбросила длинный черный плащ, и он медленно упал на землю. Людские горла ахнули в один голос. Я провела руками по голой коже талии, по кожаным ножнам. И рассмеялась. Громкий, лающий смех – это Райна мне ответила. Я оседлала ее силу, танцуя на краю этой энергии. И я пошла к ней, неожидая ее, а встречая в центре круга. Мы пошли по кругу, и я не уступала ей в танце. Ее ауру секса и насилия я втянула в себя, как будто сунула в нее руку и вытащила ее кусок. Глаза ее расширились от страха, дыхание стало чаще. Она умела защититься от другого вервольфа, но мой род силы был слишком иным, и она не знала, что ей делать. Я никогда, не делала этого раньше и сама не понимала, что я делаю, пока Райна не отступила. Она не побежала к Маркусу, но сияние ее исчезло. Она поджала хвост, и я в своем сознании ощутила ее вкус, будто лизнула ее кожу. Тогда я повернулась к Ричарду и пошла к нему, раскачиваясь на высоких каблуках. Я чувствовала на себе взгляды всех мужчин, знала, что они смотрят. Обернув эти взгляды вокруг себя, я бросила их Ричарду. Он стоял почти неподвижно, темные глаза наполнились жаром, который был и сексом, и силой, и еще чем-то. И впервые я поняла это что-то. Я услышала музыку, ощутила, как она танцует в моем теле. Я подобрала плащ и притянула к себе Ричарда. Мы поцеловались, и поцелуй горел, будто в нем смешалась не только плоть. Я резко отпустила его и посмотрела ему не в лицо, а намного ниже. Даже не касаясь, я знала, что он уже тверд и готов. Стаю я все еще ощущала, далекую, но на расстоянии прикосновения. Огромная волчья голова Джейсона потерлась о мое бедро. Я запустила пальцы в этот густой мех и знала, что, если мы с Ричардом сейчас займемся любовью, стая будет об этом знать. Здесь и сегодня они будут вместе с нами. Это не будет только секс, это будет магия, и это не казалось ни стыдным, ни запретным, ни неправильным. Ты не можешь им позволить это делать! – сказала Райна. Маркус резко встал, и вид у него был усталый. Нет, вряд ли могу, – сказал он и посмотрел на Райну – обнаженную, красивую, внушающую страх. – Но ведь это же не твоя кровь прольется сегодня, да, любимая? Сарказм можно было хоть ножом резать, и я впервые поняла, что Маркус знает, что такое Райна, – а может быть, всегда это знал. Райна встала перед ним на колени, вцепившись руками в собственные ноги. Она потерлась шеей о его бедро, гладя одной рукой в опасной близости к паху. Даже сейчас это было то, что она лучше всего умела, – секс и боль. Он бережно тронул ее волосы, глядя на нее сверху вниз, и нескрываемая нежность на его лице заставила меня отвернуться. Это был до ужаса интимный взгляд, интимнее секса, сильнее его. Этот дурак ее любил. Если бы он не заказал мое убийство, я бы его пожалела. Маркус отступил от Райны и пошел вокруг поляны. Его сила открылась как дверь, плеснув электрической водой на волков, на меня. Он снял галстук, расстегнул несколько пуговиц рубашки. Хватит предисловий, Ричард. Давай делать дело. Я знаю, что ты пытался убить Аниту, – сказал Ричард. Рука Маркуса замерла на полпути. Лицо его исказилось удивлением, потом удивление сменилось улыбкой. Ты уже дважды поразил меня сегодня, Ричард. Посмотрим, сможешь ли ты сделать это в третий раз. Сегодня я убью тебя, Маркус, и ты это знаешь. Маркус сбросил фрак с плеч. Можешь попытаться. Ричард кивнул: Я собирался дать тебе шанс уйти живым. Я пытался убить твою подругу. Теперь ты не можешь оставить меня в живых. – Он расстегнул манжеты. Не могу, – согласился Ричард. Он развязал плащ и сбросил его на землю. Вытащил рубашку из штанов и одним движением снял ее через голову. Тени лунного света переливались на мышцах его груди и живота. Мне вдруг захотелось, чтобы он не делал этого. Я могу пристрелить Маркуса, и дело сделано. Ричард мне никогда этого не простит, зато останется в живых. Они будут биться не потусторонней силой, а зубами и когтями. Вся вибрирующая, рвущаяся энергия Ричарда не спасет его от перегрызенного горла.37
Ричард повернулся ко мне, одетый лишь в сапоги и кожаные штаны. Маркус попросил, чтобы они не раздевались догола – пощадили достоинство старика. Чушь собачья. Что-то повисло в воздухе, что мне не нравилось, и Маркус будто чуял приближение этого и был готов. Маркус как признанный Ульфрик имеет право выбрать, в каком облике мы сражаемся, – сказал Ричард. И что он выбрал? Ричард поднес руку к моему лицу. Возьми меня за руку. Слишком был серьезен его тон для такой маловажной просьбы. Я слегка коснулась тыльной стороны ладони. Сожми ее, Анита. Я охватила пальцами его ладонь. И не успела я поглядеть ему в лицо или задать вопрос, как уже поняла. Энергия поднималась по его руке, как масло по фитилю лампы. Кожа его потекла у меня под руками, кости стали удлиняться. Он почти рассеивался, как я раньше, только не сущность его рвалась наружу, а тело. Он поднял вторую руку, и я взяла ее. Сомкнула на ней пальцы и ощутила, как двигаются его кости, увидела, как появляются когти из перетекающей, как глина, плоти. Из его меняющихся рук сила текла в мои пальцы, переливаясь, как холодный огонь. Он остановился, когда его руки еще остались человеческими, но с когтями, которые могли бы разорвать меня пополам. Сила не оборвалась резко, не так, как если бы повернули выключатель. Скорее закрыли кран, и вода потекла тонкой струйкой, каплями, и прекратилась. Я стояла на коленях, не помня, как очутилась в таком положении. Ричард стоял на коленях передо мной, и его руки все еще были схвачены моими. Заговорить я смогла лишь со второй попытки. Как это ты смог так остановиться? Он осторожно отнял свою измененную руку. Когда когти скользнули по моей коже, я вздрогнула. Контроль над изменением – вот что отличает овец от волков. Я не сразу поняла, что он шутит. А он наклонился ко мне и шепнул: Если я потеряю инициативу в бою или начну уступать, я перекинусь полностью. И вот что: подойди и дотронься до меня, если я попрошу. Зачем? Теплое дыхание Ричарда грело мне щеку, его руки обняли меня, заключили в круг его тела, когти играли с завязками моего платья. Чтобы ты ощутила прилив силы. Чтобы ты поняла, как оно может быть между нами. – Его руки сжали меня крепче. – Если я буду проигрывать бой, ты сможешь оседлать силу и увести моих волков. Та сторона будет убивать всех, кого сочтет нелояльными. Я отодвинулась, чтобы видеть его лицо. И как же я воспользуюсь для этого силой? Сама поймешь. – Он очень нежно поцеловал меня в лоб. – Спаси их, Анита. Обещай мне. Обещаю. Он встал. Мои руки не отпускали его тело. Я огладила его, взяла за руку, и пальцы скользнули по длинному кривому когтю. Он был на ощупь такой же твердый, длинный и невероятный, каким казался. Тело его шевелилось у меня под руками, и я глядела в мужественное лицо Ричарда и на эти чудовищные руки, и меня бросало в дрожь. Но я держалась. Я не хотела его отпускать. Осторожней с когтями, Анита. Я уже не в образе человека. Он имел в виду, что одна царапина может покрыть меня мехом. Может, этого и не будет – трудно сказать. Но этого было достаточно, чтобы я его отпустила. Как бы ни был приятен на ощупь Ричард, я не была готова отбросить свою человеческую сущность. Ричард глядел на меня, и в его глазах виделось слово для не сказанного и не сделанного. Я открыла рот – и закрыла, ничего не сказав. Ты любую часть тела так же хорошо контролируешь? Он улыбнулся: Да. Мне было так страшно, что я не могла говорить. Только что я сказала свою последнюю шутку, и единственное, что оставалось, – правда. Я встала, держась за его ноги для опоры, и поцеловала тыльную сторону его ладони. Кожа была такой же мягкой, сохраняла запах и вкус Ричарда, но кости в руке ощущались как совсем чужие. Не погибни. Он улыбнулся, и грусть в его глазах была бездонной, Даже если он победит в этом бою, победа обойдется ему дорого. Убийство – вот что это будет для него. Как бы оправданно оно ни было. Высокие моральные качества – это благородно, но это ведет к гибели. Райна поцеловала Маркуса на прощание, прижавшись к нему так крепко, будто хотела пройти его насквозь, раздвинуть, как штору, и войти внутрь. И оттолкнула его с густым горловым смехом. Такой смех, на который поворачиваются головы в барах. Радостный и чуть порочный звук. Когда Райна посмотрела на меня с той стороны поляны, смех еще мерцал искорками в ее глазах, у нее на лице. Одного взгляда было достаточно. Она убила бы меня, если бы могла. Поскольку у меня к ней были примерно такие же чувства, я кивнула ей и сделала приветственный жест рукой. Посмотрим, кто из нас не увидит утра. Может быть, и я, но Райна обязательно окажется в списке погибших. Это я могла почти обещать. Маркус воздел над головой когтистую руку и медленно описал ею круг. Два самца-альфа бьются здесь для вас сегодня. Один из нас выйдет из этого круга живым. Один из нас накормит вас этой ночью. Пейте нашу кровь, ешьте нашу плоть. Мы – стая. Мы – ликои. Мы – одно. Джейсон задрал голову и завыл – совсем рядом со мной, я даже вздрогнула. Мохнатые глотки подхватили вой, человеческие гортани присоединились к хору. Только я стояла посреди стаи, не включив в этот хор свой голос. Когда последние раскаты эха затихли в лесистых холмах, Маркус сказал: Смерть между нами, Ричард. Я предлагал тебе жизнь. Ты выбрал смерть. Маркус улыбнулся: Я знаю, что я выбрал. И он бросился прямо на Ричарда – без финтов, без разминки, просто мелькнул в воздухе. Ричард покатился по земле, вскочил на ноги. Три тоненькие царапины на животе стали наполняться кровью. Маркус не дал ему перевести дух, с кошмарной скоростью покрыв разделяющее их расстояние. Я не могла уследить. Мне случалось видеть движения ликантропов, и я считала их быстрыми, но это я еще Маркуса тогда не видала. Он полосовал Ричарда, заставляя его отступать к краю поляны, где стояла Райна. Ричард не был ранен, но бешеные атаки вынуждали его пятиться, не давали атаковать самому. У меня созрел вопрос. Я посмотрела на Джейсона, и он поднял ко мне светлые волчьи глаза. Если Маркусу кто-нибудь поможет, это будет нечестно? – спросила я, чувствуя себя глупо, что обращаюсь к животному, но я знала, что взгляд этих глаз не животный. Человеческий или нет – не знаю, но не животный. Волк кивнул головой. Неуклюже. Райна уже почти могла дотянуться до спины Ричарда. Рядом с ней встал Джемиль, черный вервольф, а Себастьян уже стоял с другой стороны. Хреново. Если они будут мухлевать, я имею право их застрелить? Да. – К нам, пройдя через стаю как теплый щекочущий ветер, подошла Кассандра. Я впервые по-настоящему ощутила прикосновение ее силы и поняла, что она могла бы быть лупой, если бы захотела. Я вытащила браунинг, и он показался мне неудобным, будто был не нужен. Наверное, я больше восприняла от стаи, чем думала, раз ощущаю ненужным собственный пистолет. Намного больше, до опасной черты. Я обхватила пальцами рукоять, ощупала, стиснула, вспоминая это ощущение. Сенсорная память вернулась, удалив часть силы. Оружия я не видела, но спина Ричарда была обращена к Райне и Себастьяну. Я подняла пистолет, еще не целясь – пока, и крикнула: Сзади! Спина Ричарда согнулась, он бросился на колени. Все пошло медленно, как в съемке рапидом, и кристально ясно. Блеснул серебряный клинок в руке Себастьяна, и я уже держала Себастьяна под прицелом. Лапа Маркуса дернулась к незащищенному горлу Ричарда. Я спустила курок и стала поворачивать ствол к Маркусу, но слишком медленно – я не успевала. Макушка Себастьяна разлетелась вдребезги. Доля секунды у меня была подумать, что за заряды выбрал Эдуард. Тело стало падать назад. Когти Маркуса летели вниз, и Ричард ударил под его руку, в живот. Маркус на миг застыл, когда когти впились ему в живот, под ребра, и рука Ричарда ушла в тело глубже запястья. Я держала под прицелом Райну – на случай, если ей вздумается подобрать нож. Маркус загнал когти Ричарду в спину, и Ричард ткнулся лицом и шеей в его тело, защищаясь от когтей. Маркус затрясся. Ричард оторвался, вытащив окровавленную руку из груди Маркуса. Высоко подняв еще бьющееся сердце, он бросил его волкам. Они накинулись на него с урчанием и визгом. И сам Ричард упал на колени рядом с телом Маркуса. Кровь текла у него по спине от ножевой раны. Я подошла к нему, не отводя ствол от Райны. Как ты, Ричард? Дурацкий вопрос, но что еще можно было спросить? Убери пистолет, Анита. Все кончено. Она пыталась тебя убить. Все кончено. – Он повернулся ко мне лицом, и глаз Ричарда на этом лице уже не было. Голос его упал до рыка. – Убери. Я смотрела на Райну и понимала, что, если я не убью ее сейчас, придется это делать потом. Ричард, она будет искать нашей смерти. Я не успела заметить движение руки Ричарда. Меня ударило по руке, пистолет вылетел, кувыркаясь. Рука онемела. Я попыталась отскочить, но Ричард схватил меня когтистыми пальцами за руки ниже плеч. Убийств больше не будет... сегодня. – Он задрал голову и взвыл. В пасти было полно клыков. Я вскрикнула. Анита, седлай силу. Или уходи. Его руки стиснули мне бицепсы. Я откинулась назад, упираясь ногами в землю, и попыталась освободиться. Он свалился на меня, слишком сильный, чтобы бороться, слишком поддавшийся изменению, чтобы сопротивляться ему. Его сила ревела надо мной и во мне. Я ничего не видела, кроме сияния силы под собственными веками. Если бы я могла дышать, я бы закричала опять, но в мире не осталось ничего, кроме мощи этой силы, и она кругами расходилась от Ричарда, как от камня в воде. Волны ее коснулись стаи, и там, где плескала эта волна, вырастал мех. Ричард перекидывался и увлекал с собой всех. Всех. Я чувствовала, как сопротивляется Райна. Я ощущала ее борьбу, но и она, в конце концов, взвизгнула, упала и перекинулась. Я держала Ричарда за руки, и мех перетекал у меня под пальцами, вздувались и опадали мышцы, ломались и срастались кости. Нижняя часть моего туловища оказалась прижата к земле, и из тела Ричарда хлынула прозрачная жидкость, обжигая почти кипятком. Я закричала, попыталась выбраться из-под него, но сила гнула меня вниз, наполняла меня, и мне казалось, что кожа сейчас лопнет, не выдержит ее, не может выдержать. Он поднялся с меня, не волк, но человеко-волк, покрытый шерстью цвета корицы и золота. Большие полновесные гениталии висели у него внизу. Он поглядел на меня желтыми глазами и протянул когтистую руку, стоя на чуть согнутых ногах. Я не взяла руку и отползла назад, встала на неверные ноги, не сводя с него глаз. В волчьем образе он был выше, футов семь, мускулистый и чудовищный. От Ричарда не осталось ничего, но я знала, как это приятно – выпустить своего зверя на свободу. Я ощутила, как зверь поднимается из него как второй разум, вторая душа, поднимается вверх, наружу, заполняет его и выплескивается из его оболочки. И тело еще пощипывало там, где коснулся этот зверь. Сенсорная память густой мягкости его меха под пальцами будет преследовать меня отныне. Очень похожее на человеческое, тело Маркуса лежало у ног Ричарда. Аромат свежей крови пронзил всех, и даже у меня пробежала по телу дрожь. Я глядела на мертвеца, и мне хотелось пасть на колени и жрать. Мозг не отпускало видение разрываемой плоти, теплых внутренностей. Это была память. И она заставила меня шагнуть назад. Глядя на человеко-волка, на Ричарда, я затрясла головой: Я не могу жрать. Не буду. Он заговорил, но слова получались гулкие и нечеткие: Ты не приглашена. Будет пир, потом охота. Можешь смотреть. Можешь охотиться или можешь уйти. Я медленно пятилась: Я ухожу. Стая подползла ближе. В основном – гигантские волки, но были и люди-волки, глядящие на меня чужими глазами. Браунинга, который выбил у меня Ричард, нигде не было видно. Вытащив «файрстар», я стала пятиться. Тебя никто не тронет, Анита. Ты – лупа. Подруга. Я поглядела в холодные глаза ближайшего волка. Сейчас я просто жратва, Ричард. Ты отвергла силу, – сказал он. Он был прав. К концу я сдрейфила и не получила полной дозы. Как бы там ни было. Я пробиралась среди волков, но они не шевелились. Я шла, терлась о мех, как на фабрике шуб. И каждое касание к дышащему живому животному меня пугало. Страх лез вверх по горлу, и во мне все еще оставалось достаточно силы, чтобы ощутить: мой страх их возбуждает. Чем сильнее я боюсь, тем сильнее от меня запах жратвы. Я держала пистолет наготове, но знала, что, если они бросятся, меня уже нет. Их просто слишком много. Они смотрели, как я иду, и упорно отказывались двинуться. Я поняла, что они используют меня для разжигания аппетита, перча свой ужин моим страхом, присаливая погоню касаниями моего человеческого тела. Миновав последнего мохнатого, я услыхала треск раздираемой плоти и не успела остановиться, когда рефлекторно повернулась. Ричард задрал к небу морду, скользкую от крови, и отбросил кусок мяса, который я постаралась не узнавать. И я пустилась бежать. Лес, сквозь который я так легко проплыла с помощью Ричарда, превратился в бег с препятствиями. Я бежала, падала, вставала, бежала и, наконец, вылетела к стоянке. Я сама повела машину, потому что никто, кроме меня, этой ночью не едет домой. Они останутся здесь на пикник при луне. А Эдуард и Харли смотрели на все это в приборы ночного видения с ближайших холмов. Интересно, как им понравилось.38
Эдуард взял с меня обещание провести в Цирке еще одну ночь. Маркус погиб, и денег уже никто не заплатит, но если кто-то взял на себя контракт, он может еще об этом не знать. Это будет просто стыд и позор, если меня убьют после всех трудов, которые мы затратили. Я спустилась по этой проклятой лестнице до самой окованной железом двери и только тут поняла, что ключа у меня нет и никто меня не ждет. Прозрачная жидкость, хлынувшая из тела Ричарда, засохла липкой и вязкой субстанцией – среднее между кровью и клеем. Надо помыться. Надо переодеться. Надо перестать видеть перед собой пасть Ричарда, отъедающую куски от Маркуса. Чем сильнее я старалась, тем ярче становился этот образ. Я колотила в дверь, пока руки не потеряли чувствительность, потом стала бить ногами. Никто не открывал. Блин! – вырвалось у меня ни про кого и про всех сразу. – Блин! Это ощущение – его тела на моем. Кости и мышцы переползают, как змеи в мешке. Теплый поток силы, тот миг, когда хотелось пасть на колени и жрать теплое мясо. Если бы я приняла силу целиком? Если бы не отступила? Я бы стала жрать Маркуса? Я бы жрала и радовалась? Я нечленораздельно вскрикивала, колотя по двери руками, ногами, всем телом. Колени подогнулись, ноющие ладони уперлись в дерево, и я, прислонившись головой к двери, заревела. Что случилось, ma petite? – Жан-Клод стоял на ступенях у меня за спиной. – Ричард не погиб; я бы это почувствовал. Я повернулась, прислонясь спиной к двери, и стерла с лица слезы. Нет, не погиб, даже близко не было. Тогда в чем же дело? Он спустился по ступеням, будто в танце, слишком грациозно, чтобы можно было передать словами, – даже после ночи в компании оборотней это было заметно. Рубашка на нем была глубокого и сочного голубого цвета – не настолько темная, чтобы быть синей. Рукава полные, с широкими манжетами, воротник высокий, но мягкий, почти как шарф. Никогда раньше не видела на нем ничего голубого. От этого цвета полночной синевы глаза казались еще синее, еще темнее. Джинсы на нем были черные и облегающие, как вторая кожа, сапоги до колен с раструбами, чуть прихлопывающими при ходьбе. Он присел возле меня, не касаясь, как будто – почти – боялся это сделать. Ваш крест, ma petite. Я посмотрела на крест. Он не светился – пока что. Схватив крест рукой, я дернула, оборвав цепочку, и отшвырнула его прочь. Он упал у стены, серебряно поблескивая в полутьме. Довольны? Жан-Клод глядел на меня. Ричард жив. Маркус мертв. Верно? Я кивнула. Тогда отчего же слезы, ma petite? Я никогда не видел, чтобы вы плакали. Я не плачу. Он чуть коснулся моей щеки и отнял руку. На кончике пальца висела слезинка. Жан-Клод поднес ее к губам, чуть лизнул. Вкус такой, будто ваше сердце разбито, ma petite. У меня перехватило горло. Слезы не давали дышать. Чем сильнее я старалась, тем обильнее текли слезы. Я обхватила себя руками, и пальцы влипли в густую слизь, покрывшую меня с головы до ног. Руки отдернулись, будто вляпались в какую-то грязь. И я глядела на Жан-Клода, держа руки перед собой. Mon Dieu, что случилось? – Он попытался меня обнять, но я оттолкнула его: Измажетесь с головы до ног. Он поглядел на свою руку, измазанную прозрачной тягучей смолой. Как это вы оказались так близко к перекидывающемуся вервольфу? – Тут на его лице мелькнула догадка. – Ричард. Вы видели, как он перекинулся. Я кивнула: Он это сделал прямо на мне. И это было... Господи, Господи, Господи! Жан-Клод притянул меня к себе. Я его оттолкнула. Всю одежду измажете. Ничего, ничего, ma petite, это ничего. Ничего. Все нормально. Нормально? – Я дернулась, потом обмякла у него в руках, он обнял меня, и я вцепилась в шелк его рубашки, как в спасательный круг. Спрятав лицо у него на груди, я зашептала: – Он съел Маркуса. Съел. Он вервольф, ma petite. Все вервольфы так делают. Это было так странно и так ужасно верно, что я засмеялась – резким, почти злым смехом, который тут же перешел в кашель, а кашель – во всхлипы. Я держалась за Жан-Клода как за последний островок в мире безумия, рыдала, зарывшись в него лицом. Как будто внутри меня что-то сломалось, и сейчас я выплакивала сама себя ему в грудь. Его голос дошел до меня издалека, будто он что-то говорил уже давно, но я не слышала. Он приговаривал по-французски, шепча мне в волосы, поглаживая по спине, укачивая на руках. А я лежала в его объятиях. Слез больше не осталось, я была пустой, легкой и онемелой. Жан-Клод бережно отвел мне волосы со лба и провел губами по коже, как сделал это Ричард сегодня ночью. И даже воспоминание об этом заставило меня снова заплакать. Слишком это было недавно. Ma petite, вы можете встать? Кажется, да. Мой голос прозвучал незнакомо для меня самой. Я встала, все еще в круге его рук, прислоняясь к нему, и осторожно от него отодвинулась. Я могла стоять сама. Тряслась слегка, но это лучше, чем ничего. Темно-голубая рубашка прилипла к его груди, пропитанная слезами и волчьей слизью. Теперь ванна нужна нам обоим, – сказала я. Это можно устроить. Только, пожалуйста, Жан-Клод, без приставаний, пока я не отмоюсь. Конечно, ma petite. Я слишком жестоко пошутил, прошу прощения. Я посмотрела на него пристально. Как-то очень добр был сегодня Жан-Клод. Этот вампир обладал многими качествами, но доброта в их список не входила. Если вы что-то задумали, я об этом не хочу знать. Сегодня мне не до темных игр, договорились? Он улыбнулся и отвесил глубокий размашистый поклон, не отрывая от меня глаз. Так кланяются на татами, когда опасаются, что противник может провести прием, если ты отвернешься. Я мотнула головой. Что-то он на самом деле задумал. Приятно знать, что не каждый вдруг переменился до неузнаваемости. Одна вещь, на которую всегда можно положиться, – это Жан-Клод. Какая он ни есть заноза, зато он всегда есть. Надежен в каком-то своем, вывернутом смысле. Жан-Клод – надежен? Наверное, я устала сильнее, чем сама думала.39
Жан-Клод открыл дверь спальни и вошел, пригласив меня изящным жестом. При виде кровати я остановилась. На ней сменили постель. Красные простыни. Багряные полы балдахина над почти черным деревом. С десяток подушек, пронзительно и ярко-алых. И даже после этой ночи все это бросалось в глаза. Кажется, мне нравится ваш новый декор. Белье надо было сменить. А вы всегда жаловались, что я мало использую цвета. Я глядела на кровать: Все, больше не жалуюсь. Я сделаю вам ванну. – И он пошел в ванную, не отпустив ни шутки, ни рискованного замечания. Это почти тревожило. Тот, кто сменил постель, убрал и кресла, на которых сидели Эдуард и Харли. Я все равно не стала бы садиться на чистые кресла, покрытая той чертовщиной, которая меня обляпала, и потому села на белый ковер, стараясь ни о чем не думать. Не думать – это легче сказать, чем сделать. Мысли гонялись друг за другом, как вервольф, ловящий собственный хвост. От такого сравнения у меня из глотки вырвался смех, перешедший во всхлип или стон, и я зажала рот тыльной стороной ладони. Мне не понравился этот звук. В нем слышались безнадежность, побитость. Побита я не была, черт побери, но все болело. Если бы то, что я ощущала, было бы на самом деле раной, я бы истекла кровью. Наконец дверь в ванную открылась, и в клубе влажного и теплого воздуха вышел Жан-Клод. Рубашку он снял, и совершенную грудь портил крестообразный шрам. В одной руке он держал свои сапоги, а в другой – полотенце, алое под цвет простыням. Я умылся под краном, пока наполнялась ванна, – сказал Жан-Клод, изящно ступая босыми ногами по белому ковру. – Боюсь, что использовал последнее чистое полотенце. Сейчас я вам принесу другое. Отняв руку ото рта, я кивнула и смогла все же произнести: Спасибо. Потом я встала раньше, чем он успел предложить мне помощь. Не нужна мне помощь. Жан-Клод отступил в сторону. Черные волосы тугими локонами рассыпались у него по плечам, завиваясь от влажной жары ванной. Стараясь не смотреть на него, насколько это было в человеческих силах, я вошла в ванную. Там было тепло и парно, черная мраморная ванна пузырилась пеной. Жан-Клод подал мне лаковый поднос с туалетного столика. Там стояли шампуни, мыло, соли для ванны и что-то похожее на масла. Выйдите и дайте мне раздеться. Ma petite, чтобы надеть это на вас, понадобилась помощь двоих. Разве вы сможете сами это снять? Голос его был совершенно безразличным, лицо таким спокойным, а взгляд таким невинным, что я не смогла сдержать улыбку. И вздохнула. Если вы развяжете эти две завязки сзади, с остальным я справлюсь. Только без глупостей. Я подхватила руками лифчик, потому что одна завязка его держала. Насколько я понимала, вторая завязка была главным креплением всего наряда. Пальцы Жан-Клода коснулись верхней завязки. Я видела его в затуманенном зеркале. Завязка распалась, и кожаная сбруя поддалась с легким вздохом. Жан-Клод перешел ко второй завязке, даже не попытавшись лишний раз провести пальцами по моей коже. Развязав ее, он сделал шаг назад. Никаких глупостей, ma petite. И он вышел из ванной, исчезнув из затуманенного зеркала, как фантом. Когда дверь закрылась, я стала развязывать остальные узлы. Будто счищала с себя корку, сдирая эти покрытые слизью кожаные ремешки. Поставив поднос на край ванны, я села в воду. Вода была горячая, на самую чуточку больше, чем нужно, и я погрузилась в нее до самого подбородка, но не могла расслабиться. Эта дрянь липла пятнами к моему телу, и ее надо было снять. Я стала скрестись. Мыло пахло гардениями, шампунь – травами. Уж можете поверить: Жан-Клод не станет покупать стандартную дешевку в бакалейной лавке. Волосы я промыла дважды, погружаясь в воду с головой. Мне удалось оттереть себя дочиста – по крайней мере, наружно. Зеркало очистилось от испарины, и в нем отражалась только я. Весь тщательно наложенный грим я смыла, черные густые волосы убрала с лица. На меня глядели огромные, почти черные глаза. Кожа была бледна почти до снежной белизны. У меня был потрясенный, неземной, нереальный вид. В дверь осторожно постучали: Ma petite, можно мне войти? Я поглядела на воду – пена все еще держалась. Чуть подгребя ее ближе к себе, я ответила: Входите! Пришлось сделать над собой серьезное усилие, чтобы подавить желание погрузиться чуть глубже. Но я села прямо, надеясь на пузыри пены. И вообще не буду я ежиться. Да, я сижу голая в ванне с пеной. И что? Никто тебя не смутит, если ты сама не смутишься. Жан-Клод вошел, неся два красных махровых полотенца. И закрыл за собой дверь, чуть улыбнувшись: Не стоит напускать сюда холод. Я чуть прищурилась, но ответила: Да, наверное. Куда вам положить полотенца? – спросил он. – Сюда? – Он начал класть их на туалетный столик. Там мне их не достать. Сюда? – Он положил их на табурет. Жан-Клод по-прежнему был одет только в джинсы, и его бледные ступни четко вырисовывались на черном ковре. Тоже далеко. Он сел на край ванны, положив полотенца на пол. И глядел на меня, будто видел сквозь пену. Так достаточно близко? Может быть, даже слишком близко. Он поиграл пальцами с пузырьками у края ванны. Вам теперь лучше, ma petite? Я же говорила: без приставаний. Вы не запомнили? Насколько я запомнил, ma petite, вы сказали «без приставаний, пока я не отмоюсь». – Он улыбнулся. – Теперь вы отмылись. Я вздохнула: Господи, что за буквоед! Он водил пальцами по воде, повернувшись так, что стали видны шрамы на спине от плетей. Тонкие и белые, и мне вдруг захотелось их потрогать. Жан-Клод снова повернулся ко мне лицом, вытер мокрые пальцы о собственную грудь, проведя поблескивающие линии влаги через плоскую гладкость шрама вниз, к животу. Пальцы заиграли на темной линии волос, уходящей в штаны. Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. В чем дело, ma petite? – Я почувствовала, что он наклонился ко мне. – У вас начинается обморок? Я открыла глаза. Он наклонился над ванной всем торсом, опершись правой рукой на дальний край, а левая оказалась около моего плеча. Он настолько глубоко сел над ванной, что чуть коснись я его груди, и он свалится внутрь. У меня не начинается обморок, – ответила я. Он склонился надо мной. Я так рад это слышать. И он нежно поцеловал меня, всего лишь касанием губ, но даже от этого движения у меня живот задергался. Я ахнула и оттолкнула его. Он свалился в ванну и ушел весь под воду, только ноги торчали. Приземлился он на мое голое тело, и я завопила. Он вынырнул, ловя ртом воздух, длинные черные волосы текли по лицу, по плечам. И был он так поражен, как я никогда еще не видела. Потом сполз с меня – главным образом потому, что я его спихивала, и с трудом поднялся на ноги. По нему текла вода, и он глядел на меня. Я скорчилась у стенки ванны и тоже на него глядела – рассерженная. Он встряхнул головой и засмеялся, и звук этого смеха отдался под сводами и погладил мою кожу, как ладонь. Я уже скоро триста лет как дамский угодник, Анита. Но почему только с вами я так неуклюж? Может быть, это знак, – сказала я. Да, наверное. Я смотрела на него снизу вверх. Он стоял по колено в пене, промокший и в прилипших штанах. Любой другой был бы смешон, а он – нет. Он был красив. Как вы можете быть так дьявольски красивы, если я знаю, кто вы такой? Он опустился на колени прямо в воду. Пена покрыла его до пояса, и казалось, что он гол. Тонкими струйками стекала по его груди вода. Мне хотелось гладить его ладонями. Хотелось слизнуть воду с этой кожи. Подтянув колени к груди, я обхватила их руками, не доверяя самой себе. Он подвинулся ко мне, и вода заплескалась, закружилась у моего голого тела. Он стоял на коленях и так близко, что джинсы почти касались моих подобранных ног. Это ощущение его тела в воде, так близко, заставило меня ткнуться лицом в собственные колени. Грохот моего сердца не мог меня не выдать. Я знала, что Жан-Клод нюхом чует мое желание. Скажите, чтобы я ушел, ma petite, и я уйду. Я чувствовала, как он склонился надо мной, над моими мокрыми волосами. И медленно подняла лицо. Он опирался рукой на край ванны, руки его были по бокам от меня, и грудь оказалась в опасной близости от моего лица. Капельки воды на коже, и я смотрела на них, как он, бывало, смотрел на мою кровь: жажда, которую почти невозможно отвергнуть, побуждение столь полное, что мне не хотелось говорить «нет». Я расцепила руки, державшие колени, подалась вперед. И шепнула: Не уходи. Осторожно, будто боясь обжечься, тронула я его руками за талию, но кожа была прохладна под скользкой водой. Прохладна и гладка на ощупь. Я подняла глаза к его лицу и поняла, что на моем отражается что-то, близкое к страху. А его лицо было прекрасно, но как-то неуверенно, будто он не знал, что делать дальше. Я бы и подумать не могла, что такое будет выражение лица у Жан-Клода, если я буду лежать обнаженной у него на руках. Не отрывая от него взгляда, я придвинула губы к его животу и лизнула кожу – быстрым опасливым движением. Он вздохнул, и веки затрепетали, закрываясь, и он почти обмяк. Я прижалась губами, всасывая капли воды с этой кожи. До груди я не доставала и потому встала на колени, держась руками за его тонкий стан. Дуновение холодного воздуха у моих голых грудей. Они вышли из воды, когда я встала, и вдруг я застыла. Мне отчаянно хотелось видеть его лицо, и я боялась поднять глаза. Пальцы скользнули по моим плечам, вниз по мокрому телу. Вздрогнув, я глянула вверх – и от выражения его лица у меня захватило дух. Нежность, желание, радость. Как ты красива, ma petite. – Он приложил мне палец к губам, чтобы я не возразила. – Как ты красива. В этом я не лгу. И его пальцы пошли вниз, по подбородку, ладони огладили шею, плечи, вниз по спине, медленно, дразняще. Они остановились у меня на талии – как мои руки лежали на талии Жан-Клода. И что дальше? – спросила я, чуть задыхаясь. Все, что ты захочешь, ma petite. Я стала сминать его кожу на талии, ощущая плоть под руками – его плоть. Расставленными пальцами я впивалась ему в кожу, поднимаясь к ребрам. Он погрузил пальцы в мое тело, медленно оглаживая. Сильные пальцы, прижатые к моей коже, вырвали из меня вздох. Он остановился, чуть не дойдя до грудей, и его касание стало легче пуха, будто и не было его. Но даже эта тень прикосновения вызвала в моем теле ответ, и соски надулись и отвердели. Тело мое его хотело. Так хотело, что кожу свербило от этой мысли. Я прижималась руками к его груди и поняла, что он все еще повторяет мои движения, предоставляя инициативу мне. Я поглядела в его лицо, в эту красоту, в эти темные глаза. В них не было силы, не было притяжения, но была темная полоса ресниц и густой цвет неба перед тем, как темнота проглатывает мир и все кажется черным, но остается на западе тень синевы, густая и яркая, как чернила. У красоты есть собственная сила магии. Мои пальцы стали играть с его сосками, и я глядела ему в лицо, и сердце стучало в горле, и дыхание стало чаще. Его ладони чашами накрыли мои груди, и я ахнула от этого прикосновения. Он чуть ниже спустился в воду, не разрывая прикосновения, нагнулся над грудями и поцеловал их очень бережно. Слизнул с них воду. Я задрожала так, что пришлось схватиться за его голые плечи, и видны были только длинные черные волосы, склоненные надо мной. Мелькнуло наше отражение в зеркале, его рот, сомкнувшийся на моей груди, клыки, прижатые к коже. Секунду я думала, что сейчас он погрузит их, пустит длинной горячей струйкой кровь, но он отодвинулся, упал в воде на четвереньки, и его лицо оказалось ниже моего. Теперь в нем не было нерешительности. Глаза были по-прежнему прекрасными, по-прежнему человеческими, но в них было знание, нарастающая темнота. Секс, за неимением лучшего слова, но оно слишком примитивно для определения этого взгляда мужских глаз. Это та тьма, которая есть в каждом из нас, и она выглядывает наружу. Та часть нашей души, что овладевает нами во сне и которую мы отвергаем при свете дня. Он стоял в воде с этим первобытным огнем в глазах, и я подвинулась к нему. Я стала целовать его короткими легкими поцелуями в губы, высовывая язык, и он открыл губы мне навстречу. Охватив его лицо ладонями, я стала целовать его, исследовать. Он встал из воды, издав звук, средний между стоном и вскриком. Руки его сомкнулись у меня за спиной, и он опрокинул нас в воду, как акула. Потом мы вынырнули, ловя ртом воздух, и он отодвинулся, привалившись к стенке ванны. Я так часто дышала, что вся тряслась, пульс колотился в горле, в затылке, и я поняла, что слышу не только свое сердце. Это билось сердце Жан-Клода. Пульс на его шее трепетал, как самостоятельное живое существо, но я не только глазами его видела, я ощущала его как свой. Никогда в жизни я так отчетливо не ощущала путь крови в своем теле, мощные удары сердца, пульсирующее тепло кожи. Это моя жизнь билась у меня внутри. И тело Жан-Клода билось в одном ритме со мной, будто питаясь от моего пульса, моей крови. Я ощущала его жажду, и это не был всего лишь секс, но впервые я поняла, что это и не просто жажда крови. Он хотел меня всю. Он хотел согреть себя в моем теле, как протягивают руки к огню, собрать в себя тепло и жизнь от меня. Я ощущала бездвижье, бездну покоя, которую ничто живое не могло тронуть, как озеро мертвой воды во мраке. И в миг кристальной ясности я ощутила, что для меня это часть того, чем он меня привлекает: мне хотелось сунуть руки в это бездвижье, в смертный покой. Я хотела обнять его, вызвать, завоевать. Заполнить огненным потоком жизни, и в этот миг я знала, что могу так сделать, но для того мне надо будет выпить этой бездвижной темной воды. Мои глубочайшие извинения, ma petite, я почти потерял голову. – Он ушел глубже в воду, прислонившись к стенке ванны. – Я пришел сюда не есть, ma petite. Прошу прощения. Сердцебиение Жан-Клода стало дальше, отодвинулось, у меня тоже сердце стало биться не так часто, и слышала я теперь лишь одно сердце – свое. Он встал, и вода потекла с него. Я пойду, ma petite. – Он вздохнул. – Вы чуть не лишили меня с таким трудом обретенного самоконтроля. Только вы можете со мной такое сделать, только вы. Я подползла к нему и пустила в свои глаза тьму. Не уходи. Он смотрел на меня и с радостью, и с удивлением, и со страхом, и так, будто не доверяет мне – или не доверяет себе. Я встала возле него на колени, шаря руками по мокрым джинсам, чуть вцепилась ногтями в ткань над бедрами и поглядела на него. Мое лицо оказалось в опасной близости от мест, которых я никогда раньше не касалась – даже руками. И я не могла не заметить, как он затвердел и напрягся под мокрой облегающей тканью, и неодолимо подмывало прижаться щекой. Я чуть провела рукой, едва касаясь, и это касание исторгло из глотки Жан-Клода тихий стон. Он глядел на меня глазами тонущего. Я встретила его взгляд: Без зубов и крови. Он медленно кивнул и лишь со второй попытки смог сказать: Как желает моя госпожа. Я прильнула к нему щекой, ощутив большое и твердое. Ощутив напряжение всего его тела. Потерлась лицом, как кошка, и он тихо застонал. Я посмотрела: глаза закрыты, голова откинута назад. Ухватившись за пояс джинсов, я встала на ноги. Вода стекала по телу, оставляя пузыри. Руки Жан-Клода охватили меня за талию, но глаза были устремлены ниже. Он встретил мой взгляд и улыбнулся – так, как улыбался всегда. Улыбка, выдававшая порочные мысли, мысли о том, на что можно решиться лишь в темноте. И мне впервые хотелось всего, чего обещала эта улыбка. Сними. – Я дернула его за джинсы. Он осторожно их расстегнул и отделил от тела мокрую ткань. Если под ними и было белье, я его не заметила. Просто джинсы вдруг оказались на ковре, а Жан-Клод – голым. Как резной алебастр. Каждая мышца, каждый изгиб совершенны. Говорить ему, что он красив, было бы излишним. Завопить, что он классный чувак, – как-то не в масть. Вариант захихикать не рассматривался. И я тихим, полузадушенным голосом смогла сказать лишь те слова, что пришли в голову. Ты не обрезан. Нет, ma petite. Это создает трудности? Я сделала то, что хотела сделать с первого мига, как увидела его. Охватила пальцами и чуть сжала. Жан-Клод закрыл глаза, затрепетал, положив руки мне на плечи. Никаких трудностей, – сказала я. И он вдруг притянул меня к себе, наши обнаженные тела сдвинулись. Чувствуя эту твердость животом, я чуть не теряла сознание, и пришлось впиться пальцами ему в спину, чтобы устоять на вдруг ослабевших ногах. Я целовала его грудь, встала на цыпочки, чтобы целовать плечи, шею. Языком я водила по его коже, ощущая его вкус, аромат, наполняя им себя. Мы поцеловались – почти невинным соприкосновением губ, и я сомкнула руки у него на шее, выгнулась в его объятиях. Он простонал еле слышно. Потом скользнул вниз по моему телу, сцепив руки у меня за спиной, прижимая меня к себе, и лизнул мне живот быстрым влажным языком. Руки его играли у меня на ягодицах, дразнили меня, а он водил языком взад-вперед там, где кончался живот и начиналось другое. Пальцы его скользнули мне между ног. Я ахнула: Что ты делаешь? Он поднял глаза, все так же прижимаясь ко мне ртом. Угадай с трех раз, ma petite, – шепнул он, положил руки мне на бедра и раздвинул их шире. Его рука пошла внутрь, исследуя меня. Во рту вдруг пересохло, я облизала губы и сказала хрипло: Кажется, ноги меня не выдержат. Язык Жан-Клода ходил по моему бедру. Когда придёт время, ma petite, я удержу тебя. Он целовал меня, опускаясь ниже, палец его скользнул внутрь. Дыхание вырвалось из меня судорожным вздохом. Он целовал меня между бедрами, водил языком, губами. От ощущения его пальцев внутри все тело у меня напряглось, я чувствовала начало чего-то огромного, ошеломляющего. Он встал, не отнимая рук, наклонился и стал целовать меня, долго, медленно, в такт движениям пальцев. Медленно и нежно, вдоль всего тела. Когда пальцы его вошли внутрь, я вскрикнула и задрожала. Он оставил меня стоять в воде, одну, и дрожать – но не от холода. Я даже не успела подумать, куда он девался, как он появился передо мной с презервативом в руках, будто вытащил его из воздуха. Обертка скользнула по моему телу. Я смотрела, как он его разворачивает, я держала его ладонью и чувствовала бархатную гладь невероятно мягкой кожи. Он бережно, с прерывистым смехом высвободился из моих рук. Когда он был готов, он поднял меня, взяв руками за бедра сзади, прижался ко мне, не входя, терся там, где только что была его рука. Пожалуйста, – шепнула я, и он развел мне ноги и медленно вдвинулся, осторожно, будто боялся причинить боль, но боли не было. Он вошел в меня, как в ножны, и поглядел на меня. Это лицо я запомнила надолго. Из него хлестали эмоции – нежность, триумф, страсть. Как долго я этого хотел, ma petite, как долго! Он медленно, почти что неуверенно вдвигался и выходил, а я смотрела в его лицо, где отражались эти эмоции, слишком сильно отражались, слишком честно. И было в его глазах что-то, похожее на боль, что-то, чего понять мне и близко не было дано. Движения его бедер были все так же медленны, так же осторожны. Это было приятно, но хотелось большего. Прильнув губами к его губам, я сказала: «Я не стеклянная!» – и прижалась так, что ощутила клыки. Он встал в воде на колени, прижав меня к краю ванны. Рот его питался мной, и ощутилась короткая резкая боль, рот наполнил медный вкус крови, его рот наполнился тем же вкусом, и он вдвинулся в меня, сильно и быстро. Я смотрела на него в зеркалах, смотрела, как входит в меня и выходит его тело, я обхватила егоруками, ногами. Я прижимала его к себе, чувствуя, как бьется его тело внутри моего, чувствуя его жажду. Кто-то высоко и прерывисто стонал, и это была я, обернувшая его ногами, и мышцы внизу живота судорожно напряглись. И я прижалась к Жан-Клоду, будто хотела влезть в него и сквозь него. Захватив пригоршню его длинных волос, я смотрела ему в лицо с нескольких дюймов расстояния, смотрела в лицо, а тело его качалось в моем. Эмоций больше не было, лицо почти обмякло от страсти. У меня из уголка рта сочилась кровь, и он ее слизывал, и тело его напрягалось. Он замедлил ритм качаний, я почуяла это усилие в его руках, в его спине. Он замедлил движения. Каждый раз, когда он вдвигался в меня, я ощущала это будто в середине груди. Будто он неимоверно вырос внутри меня, и тело мое свело на нем судорогой, как руку. Он вскрикнул и сбился с ритма, двинулся в меня сильнее, быстрее, будто хотел расплавить наши тела в тигле, отлив новое и единое тело. Волна наслаждения накатила на меня щекочущим, заливающим тело приливом. Она жгла меня холодным пламенем, а он все еще не закончил. Каждый удар его тела доставал меня до таких глубин, которых он не должен был бы даже коснуться. Как будто его тело могло достать туда, где не может достать его голос, и будто не только его тело входило в меня. На миг весь мир стал сияющей белизной и расплавился. Я впилась пальцами в спину Жан-Клода, и вылетавшие из меня звуки были слишком примитивны, чтобы назвать их воплями. Поняв, что я пустила ему из спины кровь, я вцепилась в собственную руку. Я же не спросила, как он относится к боли. Я обернулась вокруг него, навесив на него всю массу своего тела. Он поднялся по краю ванны, вынув меня из воды, полез на четвереньках к возвышению возле ванны, держа меня на себе. Здесь он чуть опустился, и я отодвинулась. Он вышел из меня, такой же твердый и готовый, как был вначале. Я посмотрела на него: Ты же не кончил! Я не для того так долго ждал, чтобы так быстро все кончилось. – Он опустился будто в упор лежа и лизнул царапину у меня на руке, облизал губы. – Если ты это сделала ради меня, я очень благодарен. Если же ты боялась меня поранить, это не было необходимо. Я против небольшой боли не возражаю. Я тоже. Он сдвинулся в сторону. Я заметил, – сказал он, медленно целуя меня, лег рядом, повернулся на спину, и я почти оказалась в ванне. Я хочу смотреть, как ты двигаешься, ma petite. Хочу видеть тебя сверху. Я оседлала его талию и медленно сдвинулась. Под этим углом получалось глубже, как-то острее. Руки Жан-Клода сдвинулись вверх, легли мне на груди. Он лежал подо мной, длинные кудри почти уже высохли, разметались вокруг густой мягкой волной. Это было то, чего я хотела. Видеть его таким, ощущать его внутри себя. Двигайся для меня, Анита. И я стала двигаться. Я поехала на нем, как на лошади, он внутри меня напрягся, я судорожно ахнула. В зеркалах я видела нас, видела, как ходят над ним мои бедра. Ma petite, – шепнул он, – посмотри мне в глаза. Пусть между нами будет так, как всегда могло быть. Я глядела в темно-синие глаза, прекрасные, но все же всего лишь глаза. Я покачала головой: Не получается. Ты должна впустить меня в свое сознание, как впустила в тело. Он дернулся внутри меня, и стало трудно думать. Я не знаю как. Люби меня, Анита, люби меня. Я смотрела на него и любила его. Я люблю тебя. Тогда впусти меня в себя, ma petite. Дай мне тебя любить. Я ощутила это как отдернутую штору. Я ощутила его глаза, и они вдруг стали бездонными, бесконечный океан полночной синевы, который почему-то горел. Я ощущала свое тело, я ощущала Жан-Клода внутри него и ощущала его как шелковую кисть внутри своего сознания. Оргазм ударил меня неожиданно, открыв Жан-Клоду мое сознание больше, чем я хотела. Меня распахнуло, и я стала тонуть в его глазах. Он подо мной вскрикнул, и я поняла, что все еще чувствую свое тело, свои руки на его груди, влагалище, которым я его охватываю. На миг открыв глаза, я увидела обмякшее лицо Жан-Клода, охваченного полным забытьем. И я свалилась на него сверху, руки вытянув вдоль его рук, слыша, как его сердце колотится возле моей груди. Так мы лежали, отдыхая, держа друг друга, потом я соскользнула и свернулась возле него в клубок. Ты больше не можешь удерживать меня глазами. Даже когда я тебе позволяю, я все равно могу разорвать транс в любой момент. Да, ma petite. Тебя это беспокоит? Он взял двумя пальцами мой локон, поигрывая им. Скажем так: это меня беспокоит куда меньше, чем несколько часов назад. Я приподнялась на локте, чтобы заглянуть ему в лицо. То есть? Ты хочешь сказать, что, раз я с тобой спала, я уже не опасна? Он глядел на меня, и я не могла понять выражения его глаз. Ты всегда опасна, ma petite. – Он приподнялся, согнувшись в поясе, поднес губы к моему рту в нежном поцелуе, отодвинулся, чтобы говорить дальше, опираясь на руку. – Было время, когда ты могла вырвать мое сердце осиновым колом или пулей. – Он взял мою руку и поднес к губам. – Сейчас ты похитила его этими нежными ручками и ароматом своего тела. – Он лег обратно, притягивая меня к себе. – Насладись своим завоеванием, ma petite. Я отодвинула лицо, уклоняясь от поцелуя. Я тебя не завоевала. Как и я тебя, ma petite. – Он погладил меня по спине. – Я начинаю понимать, что ты никогда не будешь завоевана, и это самый сильный афродизиак на свете. Постоянный вызов? Вечный, – шепнул он. Я дала ему притянуть себя вниз, в поцелуй, и где-то в глубине души все еще сомневалась, хорошо я поступаю или плохо, но сегодня, именно и только сегодня, мне это было решительно все равно.40
Проснулась я на кроваво-красных простынях, голая, одна. Жан-Клод поцеловал меня на прощание и ушел в свой гроб. Я не стала спорить. А то проснусь, а он рядом, холодный и мертвый... Скажем так: я исчерпала лимит сюрпризов от своих кавалеров. Кавалеров. Так можно назвать того, с кем на танцы ходишь. После этой ночи слово не казалось мне точным. Я лежала, прижимая к груди простыни из шелка-сырца. От них, от моей кожи, пахло одеколоном Жан-Клода, но это было не все: я чувствовала запах его самого. Я прижимала этот запах к себе, купалась в нем. Он сказал, что любит меня, и этой ночью я в какой-то момент ему поверила. При свете дня я уже не была так уверена. Насколько это глупо: наполовину поверить, что вампир меня любит? Далеко не так глупо, как самой наполовину его любить. Но я все еще любила Ричарда. И одна ночь потрясающего секса этого не отменила. Вожделение – да, оно умирает легко, но не любовь. Истинная любовь – такая тварь, которую убить очень непросто. В дверь постучали. Мне пришлось пошарить под двумя красными подушками, пока я нашла «файрстар». Держа его возле бока, я сказала: Войдите! Вошел человек. Высокий, мускулистый, с обритыми висками и волосами, забранными в конский хвост. Наставив на него пистолет, я прижала к груди простыни: Я вас не знаю. Глаза у него полезли на лоб, голос дрожал: Меня зовут Эрни; я должен был спросить, не принести ли вам завтрак. Нет, – сказала я. – И подите прочь. Он кивнул, не отрывая глаз от пистолета, застрял в дверях, все так же глядя на ствол. У меня возникла догадка. Что Жан-Клод велел тебе сделать? Забавно, сколько народу больше боятся Жан-Клода, чем меня. Я подняла ствол к потолку. Он сказал, что я поступаю в ваше распоряжение и должен исполнять все ваши желания. Он сказал, чтобы я объяснил это как можно более понятно. Мне понятно. Теперь убирайся. Он все еще торчал в дверях. Мне надоело. Эрни, я сижу голая в кровати, и я тебя не знаю. Выметайся, или я тебя пристрелю из принципа. Ради театрального эффекта я взяла его на мушку. Он рванулся прочь, оставив открытую дверь. Потрясающе. Теперь у меня был выбор: идти закрывать дверь голой или завернуться в простыню гигантского размера с двуспальной кровати. Выбираю простыню. Я сидела на краю кровати, прижимая к груди простыню, полностью открытая сзади и с пистолетом в руке, когда вошел Ричард. На нем были джинсы, белая футболка, джинсовая куртка и белые теннисные туфли. Волосы спадали вокруг лица потоком золотых и каштановых волн. Удар когтя пришелся ему по лицу, оставив на всей левой щеке грубый красный рубец. Казалось, что рубцу уже неделя. А он мог появиться уже только после моего ухода. В одной руке у него было мое кожаное пальто, в другой – мой браунинг. Он стоял в дверях и ничего не говорил. Я сидела на кровати и тоже молчала. Для слов мне не хватало развитости и утонченности. Что можно сказать кавалеру А, когда он застает тебя голой в кровати кавалера Б? Особенно если кавалер А накануне превратился в чудовище и кого-то съел. Уверена, что в учебниках хорошего тона такая ситуация не рассмотрена. Ты с ним спала? Тихий, почти ласковый голос, будто он изо всех сил старался не заорать. У меня подвело живот. Я не была готова к этому скандалу. Я была вооружена, но гола, и выменяла бы пистолет на одежду не задумываясь. Я могла бы сказать, что это все не так, как выглядит, но оно так и есть. Попытка к юмору не удалась. Он шагнул в комнату, как врывается буря в окно, и гнев его летел перед ним потрескивающей волной. Меня окатило силой, и я чуть не вскрикнула. Перестань на меня течь! Это его остановило – буквально – на полпути. О чем ты говоришь? Твоя сила, аура или как там ее, она на меня льется. Прекрати. Почему? Разве это неприятно? Пока ты не впала вчера в панику, это ведь было хорошо? Я сунула «файрстар» под подушку и встала, держа перед собой простыню. Да, было хорошо, пока ты не перекинулся прямо на мне. Меня залило прозрачной жижей, липкой. От воспоминания об этом по коже прошла дрожь, и я отвернулась. А потому ты пошла трахаться с Жан-Клодом. Очень логично. Глядя на него, я почувствовала, как во мне поднимается ответная злость. Если он хочет ссориться, он пришел куда надо. Я подняла руку, покрытую чудесным радужным кровоподтеком. Это ты сделал, когда отбросил меня прочь. Убийств было достаточно. Больше никто не должен был умереть. И ты серьезно думаешь, что Райна даст тебе взять верх? Ни за что. Сначала она увидит твою смерть. Он упрямо покачал головой: Я теперь Ульфрик, власть у меня. Райна будет делать то, что я скажу. Райной никто не может командовать – достаточно долго. Она тебе уже предлагала трах? Да, – ответил он, и от его тона у меня пресеклось дыхание. И ты это сделал, когда я ушла? Тебе бы это было очень сейчас на руку. Здесь я не смогла выдержать его взгляда. Если ты сделаешь ее лупой, она не будет дальше интриговать. Ей главное – не терять основы своей власти. Я заставила себя посмотреть ему в глаза. Я не хочу Райну, – сказал он, и такой мучительной болью исказилось его лицо, что у меня слезы выступили на глазах. – Я хочу тебя. Ты не можешь меня хотеть после этой ночи. Для того ты и спала с Жан-Клодом? Ты думала, что это обезопасит тебя от меня? Я не думала об этом настолько отчетливо. Он положил на кровать пальто и пистолет и схватился руками за спинку. Дерево застонало от силы его пальцев, и он отдернул руки, будто не собирался его ломать. Ты спала с ним в этой постели. Прямо здесь. Он прикрыл глаза рукой, будто пытаясь стереть этот образ. И вскрикнул нечленораздельно. Я шагнула к нему, вытянув руку, – и остановилась. Чем я могла его утешить? Что сказать? Да ни черта. Он дернул на себя нижнюю простыню, выдернул, схватил матрац и сорвал его с кровати, схватился за кровать и поднял ее. Ричард! – крикнула я. Кровать была из сплошного старого дуба, а он отшвырнул ее, как игрушку, дернул нижнюю простыню, и шелк порвался с треском лопнувшей кожи. Ричард стоял на коленях, держа в руках рваный шелк, протягивая ко мне руки, и обрывки стекали с них, как кровь. Он поднялся на ноги, не совсем уверенно, пошатнулся, схватился за кровать и шагнул ко мне. «Файрстар» и браунинг лежали где-то на полу среди красных обрывков шелка и расшвырянных матрацев. Я попятилась, пока не уперлась в угол, и отступать стало некуда. Я все еще прижимала к себе простыни, будто они могли меня защитить, протянула руку в сторону Ричарда, будто это могло помочь. Что ты хочешь от меня, Ричард? Что ты хочешь, чтобы я сказала? Мне очень жаль. Жаль, что я сделала тебе больно. Жаль, что не смогла пережить то, что видела ночью. Мне жаль, жаль, жаль. Он шел ко мне, ничего не говоря, сжав руки в кулаки. Я поняла, что боюсь Ричарда, что я не знаю, что он сделает, когда дойдет до меня, и что я не вооружена. Наполовину я чувствовала, что заработала по морде хоть один раз, и это я ему должна. Но, видя, что он сделал с кроватью, я не знала, выживу ли я. Ричард схватился за простыню, смял ее рукой, дернул меня за нее к себе, поднял на цыпочки и поцеловал. Я просто замерла. Удар, крик – этого я ожидала. Но не поцелуя. Он надавил губами, заставляя меня открыть рот. Ощутив его язык, я отдернула голову. Ричард положил мне ладонь на затылок, будто силой хотел заставить целоваться с ним. Ярость на его лице ужасала. Я стал недостаточно хорош для поцелуев? Я видела, как ты ел Маркуса. Он отпустил меня так резко, что я упала на пол, запутавшись в простыне. Попыталась подняться на колени, но ноги застряли, простыня соскользнула с одной груди. Я попыталась ее натянуть. Наконец-то смутилась. Позавчера я мог касаться их и целовать. Сегодня мне даже нельзя их видеть. Не надо, Ричард. Он встал передо мной на четвереньки, и мы оказались глаза в глаза. Чего не надо? Не надо психовать, что ты дала вампиру? – Он пополз вперед, придвинулся почти вплотную. – Ты дала трупу, Анита. Как, хорошо это было? Я смотрела на него, уже не смущаясь, а злясь. Да, это было хорошо. Он дернулся, будто я его ударила. Лицо его сморщилось, глаза лихорадочно забегали по комнате. Я люблю тебя, Анита! – Вдруг на меня поднялись полные страдания глаза. – Я люблю тебя. Я старалась раскрыть глаза пошире, чтобы слезы не потекли по щекам. Я знаю, и мне жаль. Он отвернулся, не встав с колен. Ударил по полу ладонью, заколотил двумя кулаками, пока белый ковер не окрасился кровью. Я вскочила, наклонилась над ним, боясь дотронуться. Ричард, не надо, пожалуйста, не надо! Слезы текли, и я не могла их остановить. Я встала на колени рядом с ним: Ричард, ты же себе руки разбиваешь, перестань! Я схватила его за окровавленные запястья, сжала. Он глядел на меня, и взгляд его был полон человеческой муки. Я дотронулась до его лица, до шрама от когтя. Он прильнул ко мне, и по его щекам покатились слезы. От его взгляда я замерла неподвижно. Он коснулся губами моих губ, и я не отдернулась, но и не стала целовать в ответ. Он отодвинулся – настолько, чтобы ясно видеть мое лицо. До свидания, Анита. – Он поднялся на ноги. Я столько хотела сказать, но все это не имело бы смысла. Уже ничего нельзя было исправить. Ничем не стереть того, что видела я этой ночью и что при этом почувствовала. Ричард, я... Ричард... мне очень жаль... Мне тоже. – Он пошел к двери, остановился, взявшись за ручку. – Я всегда буду тебя любить. Я открыла рот – но не издала ни звука. Ничего я не могла сказать, кроме как «Я люблю тебя, Ричард, и нет слов, чтобы передать, как я сожалею». Он открыл дверь и вышел, не оглянувшись. Когда дверь закрылась, я села на пол, закутавшись в шелк простыни. Она пахла одеколоном Жан-Клода, но был в ней теперь и запах Ричарда. Лосьон его лип к ткани, к моим губам. Как я могла его отпустить? А как я могла его удержать? Я сидела на полу и ничего не делала, потому что не знала, что мне делать.41
Позвонив на автоответчик Эдуарда, я оставила сообщение. Я не могла оставаться там, где была. Не могла смотреть на разгромленную спальню и видеть страдающие глаза Ричарда. Я должна была уйти. Должна была позвонить Доминику и сказать, что я не приду. Триада силы не будет действовать, если хотя бы двоих из нас не будет на месте. Жан-Клод у себя в гробу, а Ричард исчез со сцены. Непонятно, что дальше будет с нашим маленьким триумвиратом. Я не могла себе представить, что Ричард будет стоять и смотреть, как я лапаю Жан-Клода, если я не буду лапать и его. Я могла его понять. Странно, но от мысли, что он будет спать с Райной, я по-прежнему зеленела от ненависти. У меня не было права его ревновать, а я ревновала. Только подумать. Я оделась в черные джинсы, безрукавку и черный блейзер. Сегодня ночью мне работать, а Берт устроит истерику за появление на работе в черном. Он считал, что это создает неверный имидж. И пошел он куда подальше. Черное мне сегодня под настроение. Браунинг в наплечной кобуре, «файрстар» в боковой, по ножу на каждой руке и нож вдоль спины. К работе готова. Дам Эдуарду еще десять минут и пойду отсюда. Если где-то там еще прячется убийца, я ему буду почти рада. В дверь постучали, я вздохнула: Кто там? Кассандра. Заходи. Она вошла в дверь, увидела разломанную кровать и усмехнулась: Слыхивала я про бурный секс, но это даже смешно. На ней было длинное белое платье почти до лодыжек, завершали туалет белые чулки и белые туфли. Длинные волосы развевались вдоль спины, вид у нее был приятный и летний. Я мотнула головой: Это сделал Ричард. Она перестала улыбаться. Он узнал, что ты спала с Жан-Клодом? Уже все знают? – спросила я. Еще не все. – Она вошла в комнату, закрыла дверь, покачала головой. – Он тебе ничего не сделал? Он меня не стал бить, если ты это имеешь в виду. Но чувствую я себя очень дерьмово. Кассандра подошла к кровати, рассматривая. Взялась за край рамы, одной рукой потянула, придерживая другой. Она подняла несколько сотен фунтов металла и дерева, будто вся конструкция ничего не весила, и аккуратно поставила на ковер. Я подняла бровь: Впечатляет. Она улыбнулась почти застенчиво. Одно из сомнительных преимуществ ликантропа – что можно поднять почти все, что хочешь. Я понимаю этот соблазн. Я так и думала, – сказала она и начала подбирать подушки и разорванные простыни. Я стала ей помогать. – Наверное, надо сначала положить на место матрац, – предложила она. Ладно. Тебе помочь? Она рассмеялась: Поднять его я могу, но он очень неудобный. Да уж. Я взялась за край матраца. Кассандра встала рядом со мной, подняв матрац левой рукой. Какое-то странное выражение прошло по ее лицу. Мне очень жаль. Я всерьез говорила раньше насчет тебя и Ричарда. Я хочу, чтобы он был счастлив, – сказала я. Мне это очень лестно. Ты мне нравишься, Анита, очень нравишься. А лучше бы не нравилась. Я еще успела недоуменно нахмуриться, когда ее точеный кулачок просвистел размытой полосой из ниоткуда и ударил меня в лицо. Я почувствовала, как падаю назад, на пол, и не успела закрыться от удара затылком. Но больно не было. Когда надо мной сомкнулась чернота, я вообще ни черта не чувствовала.42
Из темноты я выплывала медленно, будто пробуждаясь от глубокого сна. Что меня разбудило – не знаю, я не помню, как засыпала. Попыталась перевернуться – и не смогла. И вдруг проснулась резко, с широко раскрытыми глазами, с напряженным телом. Меня уже раньше связывали, и это – одно из наименее любимых мной состояний. На несколько мгновений я поддалась животной панике, дергая веревки, связывающие мне лодыжки и запястья. Дергала и тянула, пока не сообразила, что только сильнее завязываю узлы. Тогда я заставила себя лежать совершенно неподвижно. Сердце стучало в ушах так громко, что ничего больше слышно не было. Руки у меня были связаны над головой и выгнуты под таким острым углом, что напряжение от лопаток доходило до кистей. Даже чуть приподнять голову, чтобы посмотреть на щиколотки, было уже больно. За связанные ноги я была привязана к ногам незнакомой кровати. Опустив голову обратно, я увидела, что руки привязаны к ее изголовью. Веревка была черная и мягкая, и если бы мне надо было угадать, из чего она, я бы назвала плетеный шелк. Такая, как могла бы валяться где-нибудь в чулане у Жан-Клода. На долю секунды мелькнула эта мысль, а потом в комнату вошла явь, и у меня сердце на секунду остановилось. К ногам кровати подошел Габриэль. Он был одет в черные кожаные штаны, настолько обтягивающие, что будто обливали его тело, и в черные высокие сапоги до оснований бедер с ремнями наверху. Выше талии он был обнажен, и в левом соске у него блестело серебряное кольцо, в пупке – еще одно. Серебро блестело и в ушах, бросая зайчики, когда он шел к моей кровати. Длинные густые черные волосы упали вперед, обрамляя бурю серых глаз. Он обошел спинку изголовья, скрылся из виду и вновь медленно вернулся в кадр. Сердце у меня снова начало биться, и билось так сильно, что почти не давало дышать. Браунинг, «файрстар», кобуру и все прочее у меня забрали. Ножен на руках не было. Напрягая спину, я все еще чувствовала ножны на спине, а закинув голову назад, ощутила рукоять ножа. Надо, наверное, благодарить, что меня не раздели и не нашли его. Судя по тому, как Габриэль кружил вокруг кровати, до этого еще дойдет. Я попыталась заговорить, не смогла, проглотила слюну и попыталась снова. Что это значит? Мой голос прозвучал на удивление спокойно, даже для меня. Комнату заполнил женский смех, густой и высокий. Только это, конечно, была не комната. Мы были в сарае, где делали похабные фильмы, и у комнаты было всего три стены. Светильники надо мной еще не горели. В поле зрения появилась Райна на высоких каблуках цвета крови. На ней было что-то вроде красной кожаной комбинации, оставлявшей открытыми ноги и большую часть бедер. Привет, Анита, ты отлично выглядишь. Я медленно вдохнула через нос и так же медленно выдохнула. Сердце стало биться чуть реже. Ты до того, как сделать что-нибудь театральное, поговори с Ричардом. Сегодня открылась вакансия лупы. Она озадаченно склонила голову набок: О чем ты говоришь? Она спала с Жан-Клодом. – Кассандра вышла на край выгородки, спиной к стене. И вид у нее был обычный. Если она и ощущала неудобство, что выдала меня Райне, заметно это не было. И за это я ее больше всего ненавидела. А ты не собираешься спать с ними обоими? – спросила Райна. Не планировала, – ответила я. Каждый раз, когда я открывала рот, и никто меня не трогал, мне становилось чуть спокойнее. Если Райна это сделала, чтобы убрать меня с дороги, дальше ей идти незачем. Если же это месть за Маркуса, то я крупно влипла. Райна села на кровать у меня в ногах. Я непроизвольно напряглась: ничего не могла с собой поделать. Она заметила это и засмеялась. О, с тобой будет очень весело! Можешь быть самкой-альфа, мне эта работа не нужна. Райна вздохнула, погладила мне ногу, разминая мышцу вверху бедра, почти машинально, как гладят собаку. Ричард меня не хочет, Анита. Он считает меня испорченной. Он хочет тебя. Она стиснула мне бедро так, будто сейчас отрастит когти и вырвет мышцу. Только когда я чуть вскрикнула, она остановилась. Чего ты хочешь? Твоих мучений, – улыбнулась она. Я повернула голову к Кассандре: Зачем ты им помогаешь? Я – волк Сабина. У меня сузились глаза. Что ты имеешь в виду? Райна вползла на кровать, прилегла ко мне, прижалась всем телом, стала водить пальцем по животу. Лениво так, не сосредоточенно. Не хотелось бы мне здесь быть, когда она сосредоточится. Кассандра с самого начала была подсадной уткой, не правда ли, дорогая? Кассандра кивнула, подошла и встала рядом. Ореховые глаза ее были спокойны, слишком спокойны. Что бы она ни чувствовала, это было тщательно скрыто за этим симпатичным лицом. А вопрос в том, есть ли там хоть что-то, что было бы мне полезно? Доминик, Сабин и я – триумвират. Такой, каким могли стать вы с Ричардом и Жан-Клодом. Мне это прошедшее время не понравилось. Ты – та женщина, ради которой он бросил свежую кровь? Я верю в святость жизни. Я думала, что ценю ее превыше всего. Когда золотая красота Сабина стала гнить, я поняла, что это не так. И я сделаю все – все, – чтобы помочь ему выздороветь. В глазах ее мелькнуло что-то вроде страдания, и она отвернулась. Когда же она снова повернулась ко мне, на ее лицо вернулось форсированное спокойствие, только руки еще дрожали. Заметив это, она обхватила себя за плечи. И улыбнулась, но это не была довольная улыбка. Я должна для него это сделать, Анита. И мне жаль, что ты и твои оказались втянуты в нашу проблему. И как же я в это втянута? Райна погладила меня по животу, приблизив ко мне лицо. У Доминика есть чары для лечения Сабина. Перенос магической сути, можно было бы это назвать. И все, что для этого нужно, – точно выбранный донор. – Она так пододвинулась, что, лишь откинув голову назад, я избежала касания губ. А она шептала теплым дыханием прямо мне в лицо. – Совершенный донор. Вампир, обладающий силой Сабина, точно ему соответствующий, и слуга либо вервольф-альфа, связанный с этим вампиром. Я повернулась поглядеть на нее – не удержалась. Она поцеловала меня, прижавшись ко мне, пытаясь засунуть язык мне в рот. Я укусила ее за губу до крови. Она отдернулась с криком испуга, поднесла руку ко рту и посмотрела на меня. Это тебе дорого будет стоить. Я плюнула в нее ее же кровью. Глупо было это делать – злить Райну явно не было мне полезно, но видеть, как с ее смазливого лица капает кровь, – это почти того стоило. Габриэль, иди развлекать миз Блейк. Это привлекло мое внимание. Габриэль влез на кровать, прижался ко мне, как Райна, с другой стороны. Он был высоким, шесть футов, потому не так хорошо поместился, но недостаток соответствия размера он восполнял техникой. Он оседлал меня и наклонился, как в упоре лежа, все ближе и ближе придвигая рот. Потом быстрыми движениями стал вылизывать мой окровавленный подбородок. Я отдернулась. Он схватил меня за подбородок, заставляя смотреть на себя. Держал он как в тисках, сжимая пальцы, когда я пыталась вырваться. Сила у него была такая, что, если бы он нажал еще, размозжил бы мне челюсть. И он слизывал кровь у меня с подбородка и губ медленными ласкающими движениями. Я завопила и тут же мысленно обругала себя за это. Ему ведь того только и надо. Паника не поможет. Паника не поможет. Я повторяла это снова и снова, пока не перестала натягивать веревки. Я не побеждена. Пока нет. Пока нет. Кассандра влезла на кровать – я видела ее уголком глаза, только белое платье. Габриэль все так же не давал мне шевельнуться. Отпусти ее лицо, чтобы она на меня посмотрела. Габриэль глянул на нее и зашипел. Из губ Кассандры донеслось низкое рычание. Киска, я сегодня в настроении подраться. Не надо облегчать мне работу. Разве тебя не ждут на церемонии? – спросила Райна. – Разве ты не нужна Доминику, чтобы все получилось? Кассандра приподнялась, и голос ее, низкий и рычащий, с трудом выходил из человеческих губ. Я поговорю с Анитой и уйду или вообще не уйду. Райна подошла к кровати с другой стороны. Ты никогда не найдешь Мастера вампиров, так точно подходящего твоему Мастеру, как Жан-Клод. Никогда. И ты подвергнешь опасности его единственный шанс на исцеление? Я поступлю так, как пожелаю, Райна, ибо я – альфа. Когда Ричарда не станет, я буду вожаком стаи. Не забывай об этом. Так мы не договаривались. Мы договаривались, что ты убьешь Истребительницу еще до нашего приезда в город. Ты этого не сделала. Маркус нанимал лучших. Кто знал, что ее будет так трудно убить? Я знала, с тех самых пор, как ее увидела. Ты всегда недооцениваешь других женщин. Райна, это одна из твоих слабостей. – Кассандра подалась к Райне. – Ты пыталась убить Ричарда раньше, чем Доминик использует его для заклинания. Он собирался убить Маркуса. Кассандра покачала головой: Ты впала в панику. Райна, вместе со своим Маркусом. И теперь Маркус мертв, а ты стаю держать не сможешь. Слишком многие ненавидят тебя. И многие любят Ричарда или восхищаются им, по крайней мере. Я хотела было спросить, где Ричард и Жан-Клод, но боялась, что знаю это. Церемония, жертвоприношение, но, чтобы оно удалось, им нужна Кассандра. Я не хотела ее торопить. Ты и была алиби Доминика, – сказала я. – Не то чтобы я была против, но почему я до сих пор жива? Кассандра наклонилась ко мне: Габриэль с Райной хотят снять тебя в фильме. Если ты дашь мне слово, что не будешь мстить никому из нас за смерть твоих мужчин, я буду драться за твою свободу. Я открыла рот, чтобы дать обещание. Она помотала пальцем у меня перед носом. Без вранья, Анита. Между нами оно не пройдет. Слишком для этого поздно, – сказала я. Кассандра кивнула: Верно, и это меня печалит. В других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями. Ага. От этого было еще больнее. Ничто так не втирает соль в раны, как предательство. Ричард мог бы сейчас согласиться со мной. Где Ричард и Жан-Клод? Она посмотрела на меня пристально. Даже сейчас ты думаешь, что можешь их спасти? Я хотела пожать плечами, но не могла. Думать не запрещается. Ты была приманкой и заложницей для этих двоих. Габриэль залез на меня, прижимаясь всем телом. Он был тяжел. Если получаешь наслаждение, то не замечаешь, насколько тяжел мужчина. Он сполз вниз, свесив ноги с кровати, и сложил руки у меня на груди, положив на них подбородок, а смотрел он на меня так, будто у него впереди весь день, вся ночь, все время мира. Я очень удивилась, узнав, что ты сегодня разорвала с Ричардом, Анита, – сказала Райна. – Мы ему послали локон твоих волос с запиской, что в следующий раз пришлем руку. Он приехал один, никому не сказав, как мы потребовали. Он действительно дурак. На Ричарда это было похоже, но все равно меня удивило. Но Жан-Клода-то вы не заманили на локон моих волос. Райна встала так, чтобы я лучше ее видела, и улыбнулась мне сверху. Совершенно верно, мы даже и не пытались. Жан-Клод понял бы, что мы все равно тебя убьем, и пришел бы со всеми своими вампирами и верными ему волками. Была бы кровавая баня. Как же вы его заполучили? Кассандра его предала. Правда, Кассандра? Кассандра смотрела ничего не выражающими глазами. Если бы Ричард с тобой не порвал, вы, быть может, могли бы вылечить Сабина. Просьба о помощи – это был исходный предлог, чтобы проникнуть на вашу территорию, но вы оказались сильнее, чем Доминик сначала думал. Ты удивила нас тем, что у тебя нет вампирских меток. Ты должна была тоже быть жертвой, но без хотя бы одной метки вампира это бесполезно. Ура мне. Ты видела, как я залечила порез Дамиана и зомби. Я могу вылечить Сабина. Ты это знаешь, Кассандра. Ты сама видела. Она покачала головой: Болезнь пробралась Сабину внутрь. Поражен его мозг. Если бы ты вылечила его сегодня, тут еще было бы о чем спорить. Но он должен быть в здравом уме, чтобы заклинание подействовало. Еще один день – и будет поздно. Если вы убьете Ричарда и Жан-Клода, у меня не будет сил вылечить Сабина. Если Доминик собирался принести в жертву нас всех, значит, для заклинания нужны мы все трое. Что-то мелькнуло у нее в лице. Я была права. Доминик не уверен, что заклинание подействует без слуги-человека в круге. Я права? Кассандра покачала головой. Это надо сделать сегодня. Если вы убьете их обоих, а Сабина это не вылечит, ты лишишь его последнего шанса. Наш триумвират его может вылечить, и ты это знаешь. Ничего я такого не знаю. Ты сейчас готова мне луну с неба пообещать. Это так, но все равно мы можем его вылечить. Если ты убьешь Ричарда и Жан-Клода, этого шанса не будет. Дай нам хотя бы попытаться. Если не получится, можешь принести их в жертву завтра. Я дам Жан-Клоду поставить на меня первую метку. И либо мы вылечим Сабина, либо идеально подойдем для заклинания Доминика. Я всю волю вложила в то, чтобы она меня слушала. Чтобы она верила. А Сабин завтра ночью сможет прочесть свою часть заклинания? – спросила Райна, придвинувшись к Кассандре вплотную. – Когда у него сгниют мозги, останется только запереть его в ящике с крестами и засунуть ящик подальше. У Кассандры сжались кулаки, а в глазах мелькнул первобытный страх. Райна обратилась ко мне тоном непринужденной беседы: Понимаешь ли, Сабин не умрет. Он превратится в лужицу грязи, но не умрет. Правда, Кассандра? Да! – почти крикнула Кассандра. – Да, он не умрет. Он просто обезумеет. Сохранит все силы триумвирата, но станет сумасшедшим. Его придется запереть и надеяться, что заклинания Доминика смогут удержать его силу. Если нет, совет заставит нас сжечь его заживо, и только тогда придет смерть. Но тогда, – заметила Райна, – вы с Домиником тоже умрете. Метки вампира утащат вас в ад вслед за ним. Да! – рявкнула Кассандра. Она глядела на меня со смешанным выражением злости и беспомощности. А я должна тебе сочувствовать? – спросила я. Нет, Анита, ты должна умереть. Я попыталась придумать что-нибудь полезное. Это было нелегко под тяжестью лежащего на мне Габриэля, но если я этого не сделаю, погибнем мы все. Кассандра вздрогнула, будто кто-то до нее дотронулся. Покалывающая сила прошла от нее по моему телу, покрывая его мурашками. Габриэль поводил пальцами мне по рукам, удерживая эту гусиную кожу. Мне пора, – сказала Кассандра. – До утра ты еще успеешь пожалеть, что тебя не принесли в жертву. – Она поглядела на Габриэля, на Райну. – Перерезанное гордо – это намного быстрее. Я с ней была согласна, но не знала, что сказать. Мы обсуждали различные способы прекращения моей жизни, и ни один из них мне не казался особенно удачным. Мне очень жаль, – сказала Кассандра, глядя на меня. Если тебе действительно жаль, – ответила я, – развяжи меня и дай мне какое-нибудь оружие. Она печально улыбнулась: Сабин мне приказал этого не делать. Ты всегда делаешь то, что тебе приказано? В этом деле – да. Если бы красота Жан-Клода гнила на твоих глазах, ты бы тоже все ради, него сделала. Ты кого пытаешься уговорить, меня или себя? Она чуть качнулась, и волна силы прокатилась от ее тела к моему. Габриэль лизнул мне руку. Мне пора. Круг скоро замкнется. – Она поглядела на меня, на Габриэля, который водил по мне языком. – Мне действительно жаль, Анита, что так вышло. Если ищешь прощения, молись. Бог тебя, быть может, и простит. Я – нет. Кассандра еще секунду посмотрела на меня. Что ж, да будет так. Прощай, Анита. И она исчезла белым вихрем, как скоростной призрак. Отлично, – сказала Райна, – а теперь ставим свет и делаем несколько пробных кадров. Свет полыхнул невыносимой яркостью. Я закрыла глаза. Габриэль пополз по мне вверх, и я открыла их. Мы собирались раздеть тебя догола и растянуть на веревках, но Кассандра не позволила бы. Зато теперь она слишком занята своими делами. – Он взял меня за виски, прихватив волосы. – Мы тут положили тебе грим на лицо, пока ты была в отключке. А теперь можем и тело загримировать для фотогеничности. Твое мнение? Я пыталась придумать что-нибудь полезное. Что-нибудь вообще. И ничего в голову не лезло. Он наклонялся надо мной, ближе и ближе, открыл рот и показал клыки. Не вампирские клыки, а небольшие леопардовые. Ричард мне говорил, будто Габриэль столько времени провел в образе зверя, что уже не вернулся обратно до конца. Занимательно. Габриэль поцеловал меня легко, потом сильнее, просовывая язык ко мне в рот. Отодвинулся. Кусай меня. – Он стал меня целовать, снова отодвинулся лишь настолько, чтобы прошептать: – Кусай меня. Габриэля заводила боль. Я не хотела его заводить еще сильнее, но когда его язык лез почти ко мне в глотку, трудно было не сделать того, что он просит. Он стал теребить мне груди, сжимая так, что я ахнула от боли. Укуси, и я перестану. Я укусила его за губу, укусила так, что, когда он дернулся назад, его плоть натянулась между нами. Кровь хлынула ко мне в рот. Я выпустила его и плюнула кровью ему в лицо. Он был так близко, что она расплескалась красным дождем. Он рассмеялся, вытирая пальцами окровавленную губу, суя их в рот и слизывая кровь с них. Ты знаешь, как я стал леопардом-оборотнем? Я смотрела молча. Он легко, небрежно дал мне пощечину. У меня из глаз посыпались искры. Отвечай, Анита! Когда в глазах чуть прояснилось, я спросила: А какой был вопрос? Ты знаешь, как я стал леопардом-оборотнем? Мне не хотелось играть в эту игру, участвовать в постельных разговорах а 1а Габриэль, но получать опять по морде тоже не хотелось. Ему очень нетрудно будет отправить меня в нокаут, а выйду я оттуда в худшей форме, чем сейчас. Трудно поверить, но правда. Нет, не знаю. Я всегда любил боль, еще когда был человеком. Я познакомился с Элизабет, а она была леопардом. Мыс ней трахались, но я просил ее перекинуться в этот момент. Она говорила, что боится меня убить. Он наклонился надо мной, и с его губы падали медленные, тяжелые капли крови. Я моргала, отворачивалась, стараясь, чтобы кровь не попала в глаза. Я тогда чуть не погиб. Я отвернула голову набок до упора, и его кровь капала мне на висок, на щеку. И секс того стоил? Он наклонился и стал слизывать с меня кровь. Такого секса у меня никогда не было. У меня из горла рвался крик. Я его проглотила, и это было больно. Должен быть выход. Должен быть, должен быть. Раздался мужской голос: Ложись на нее, как будет на съемке, и давайте ставить свет. Я поняла, что это группа. Режиссер, оператор, еще дюжина народу, и никто не будет мне помогать. Габриэль вынул из высокого черного сапога нож. Рукоятка у ножа была черной, но лезвие сияло серебром. Я не могла удержаться, чтобы не рассматривать его. И до того мне тоже было страшно, но не так. Страх жег горло, грозя вырваться наружу воплями. Меня испугало не лезвие. Секунду назад я бы все на свете отдала, чтобы Габриэль перерезал веревки. Сейчас я бы отдала все, чтобы он этого не делал. Габриэль положил руку мне на живот и впихнул колено меж моих связанных ног. Они не могли сильно разъехаться, и я этому радовалась, но Габриэль извернулся и потянулся ножом вниз. Я знала, что будет, еще до того, как он разрезал веревку. Ноги у меня освободились, и Габриэль почти одновременно вдвинулся между ними – я не успела ни сопротивляться, ни как-то попытаться воспользоваться свободой. У него был большой опыт. Габриэль елозил по моим бедрам, раздвинув мне ноги так, что я чувствовала его сквозь джинсы. Я не вопила – я хныкала и презирала себя за это. Лицо у меня упиралось ему в грудь чуть ниже проколотого соска, и волосы на этой груди были жесткие и царапучие. Его тело почти полностью закрывало меня – в камере могли быть видны только руки и ноги. Мне пришла в голову очень странная идея. Ты слишком длинный, – сказала я. Габриэль чуть приподнялся: Чего? В камеру ничего не будет видно, кроме твоей спины. Ты слишком высокий. Он сполз обратно, приподнявшись в упоре лежа. Обернулся, не слезая с меня. Фрэнк, она тебе видна? Не-а. Блин! – сказал Габриэль. Посмотрел на меня и улыбнулся: – Никуда не уходи, я скоро вернусь. И он слез с меня. С освобожденными ногами я смогла сесть. Руки были привязаны, зато я смогла подтянуться к спинке кровати. Колоссальное улучшение. Габриэль, Райна и двое неряшливо одетых мужчин что-то обсуждали, сбившись в кучку. До меня доносились обрывки разговоров: «Может, подвесить ее к потолку?» «Так это ж все декорации менять!» Я выиграла время, но для чего? В комнате стоял длинный стол, и все мое оружие было выложено на нем, как на витрине. Там было все, что мне нужно, но как туда попасть? Райна не даст мне нож, чтобы я освободилась. Ага, Райна не даст, но Габриэль... Он подошел к кровати, двигаясь так, будто у него больше мускулов, больше гибкости, больше чего-то еще, чем у человека. Двигаясь как кот – если бы у кота было две ноги. Он склонился над кроватью и стал развязывать узел у спинки кровати, не трогая веревку, связывавшую мне руки. А почему не разрезать? – спросила я. Фрэнк на меня бочку катит уже за первую. Это же настоящий шелк, они дорогие. Приятно знать, что Фрэнк настолько бережлив. Габриэль схватил меня за лицо, заставляя смотреть себе в глаза. Мы сейчас переменим декорации и привяжем тебя стоя. Я тебя буду иметь, пока ты не отключишься со мной внутри, а тогда я перекинусь и разорву тебя на части. Может, ты даже выживешь, как выжил я. Я медленно перевела дыхание и заговорила очень осторожно: Это и есть твоя фантазия, Габриэль? Да. Не лучшая из твоих фантазий. Чего? Насиловать беспомощную – это не твое представление о сексе. Он ухмыльнулся, сверкнув клыками: Мое, мое. Без паники. Без паники. Без паники. Я прильнула к нему, и он отпустил мое лицо, чтобы я могла это сделать, но дернул веревку, чтобы мои руки были у него на виду. Да, у него явно был опыт. Я заставила себя ткнуться в его голую грудь, прижавшись к его коже связанными руками. Прижимаясь к нему лицом, я шепнула: А разве ты не хочешь, чтобы при этом у тебя в теле сидел клинок? Я взялась за колечко в его левом соске и потянула так, что плоть вывернулась наружу, а Габриэль слегка вскрикнул. Разве ты не хочешь чувствовать огонь серебра внутри себя, когда ты будешь шуровать внутри меня? – Я встала на колени, и наши лица сдвинулись вплотную. – Разве ты не хочешь знать, что, пока ты меня имеешь, я пытаюсь тебя убить? Твоя кровь, омывающая мое тело, пока ты меня имеешь, – не это ли твоя фантазия? Последнее я шепнула прямо ему в губы. Габриэль стоял совершенно неподвижно. Видно было, как бьется пульс у него на шее. Сердце его колотилось быстро и сильно у меня под руками. Я выдернула колечко из его соска, и Габриэль издал тихий стон, а я поднесла колечко к его губам, будто для поцелуя. У тебя только одна возможность меня трахнуть, Габриэль. Так или этак, а Райна не даст мне дожить до утра. Второй попытки у тебя не будет. Кончик языка высунулся изо рта Габриэля и захватил кольцо, выдернув его из моих пальцев. Он покатал его во рту и достал, чистое от крови, потом протянул мне. Я пальцами сняла его и зажала в руке. Ты просто хочешь, чтобы я дал тебе нож. Я хочу сунуть тебе внутрь серебряное лезвие, да так, чтобы синяки остались от рукояти. Он затрепетал и вздохнул длинно, прерывисто. Ты никогда не найдешь такую, как я, Габриэль. Поиграй со мной, Габриэль, и это будет лучший секс в твоей жизни. Ты попытаешься меня убить. Я опустила руки к поясу его кожаных штанов. Да, конечно, но был ли ты хоть раз в настоящей опасности после того первого раза с Элизабет? С тех самых пор, как она перекинулась под тобой, случалось ли тебево время секса бороться за свою жизнь? Ходить по этой тонкой сверкающей нити между наслаждением и смертью? Он отвернулся, избегая моего взгляда. Я взяла его обеими руками за лицо, повернула к себе. Тебе Райна не позволила, да? Просто не позволила, как щенку? Габриэль, ты альфа, я это чувствую. Не дай ей лишить себя этого. Не дай ей лишить тебя меня. Габриэль смотрел на меня, тела наши соприкасались, лица сблизились на расстояние поцелуя. Ты меня убьешь. Быть может, или ты меня. Ты можешь и выжить, – сказал он. – Я выжил. И теперь, когда ты выжил, ты эту Элизабет продолжаешь трахать? – Я чуть поцеловала его, проводя зубами по коже. Она мне надоела. А ты мне надоешь, Габриэль? Если я выживу, ты мне надоешь? Нет, – шепнул он, и я знала, что он уже мой. Вот так. Либо это было начало какого-то блестящего плана, либо я выиграла время и какие-то варианты. Во всяком случае, положение улучшилось. Главный вопрос: сколько осталось времени у Ричарда и Жан-Клода? Пока Доминик их не выпотрошит? Если я не попаду туда вовремя, то можно и вообще туда не попадать. Если они погибнут оба, я почти хотела, чтобы Габриэль меня прикончил. Почти.43
Я по-прежнему была привязана к кровати, но Габриэль вернул мне ножи в наручные ножны. Потом вытащил на свет большой нож, лежавший у меня вдоль спины. Я думала, он его не отдаст, но, в конце концов, он отвел мне волосы в сторону и сунул нож в ножны. Не режь веревки, пока я в кадре не появлюсь. Пусть камера видит, чего ты боишься. Обещай, что не испортишь мне кадр. Дай мне пистолет, и я тебе обещаю спустить курок, когда ты уже будешь лежать на мне. Он улыбнулся и помахал пальцем у меня перед лицом, будто делая выговор ребенку: Но-но-но! Грубая работа. Я глубоко вздохнула: Может же девушка попытаться. Может, может! – высоко и слишком нервно рассмеялся Габриэль. Уже был поставлен свет, готова камера – не хватало только действия. Габриэль вытер кровь с груди и вставил на место серебряное кольцо. Все начиналось сначала – на камеру. Мне даже вытерли кровь с подбородка и положили свежий грим. Его накладывала молодая вервольфица, Хейди, и глаза у нее были слишком широкие. И руки дрожали. Ты поосторожнее, когда он будет тебя целовать, – шепнула она мне. – Одной девушке он язык откусил. Ты можешь достать мне пистолет? Она задрожала, закатила глаза, охваченная страхом. Райна меня убьет. Не убьет, если будет мертва. Хейди все трясла и трясла головой, отступая от кровати. Почти вся съемочная группа вышла прочь. Когда режиссер понял, что у него не хватит рук, он стал предлагать премии. Большие премии, и некоторые тогда остались. Остальные вышли. В съемке снафф-фильмов они не участвуют. Не будут смотреть, как Габриэль меня убьет, но мешать этому тоже не станут. Может, кто-нибудь из них вызовет полицию. Такая мысль согревала, но я не питала на это надежд. От пробежавшей по коже волны силы пошли мурашки, она отозвалась где-то у меня в теле, глубоко и низко, и это ощущение пропало так же быстро, как появилось, но какой-то запах держался на коже, будто я прошла сквозь чей-то призрак. Я чуяла запах лосьона Ричарда. Он пытался что-то мне сказать, либо сознательно, либо подстрекаемый страхом. В любом случае время было на исходе. Я должна была их спасти. Должна. Другого выбора нет. Спасти их – значит подманить Габриэля достаточно близко, чтобы убить. Близко к себе. Сомнительное в лучшем случае преимущество. Давайте к делу, – сказала я. Ты слишком рвешься вперед для человека, которому предстоит ужасная смерть. Я улыбнулась, улыбнулась точно так, как хотел бы Габриэль: опасно, самоуверенно, сексуально. Я не собираюсь умирать. Габриэль на миг отвернулся: Давайте работать. Райна покачала головой и вышла из кадра. Трахай ее, Габриэль, трахай так, чтобы она кричала твое имя, а потом убьешь. С удовольствием, – шепнул он и вступил на пол декорации комнаты. Я вынула нож и разрезала веревку, привязывавшую меня к спинке, но руки все еще были связаны. Глядя на Габриэля, я повернула лезвие разрезать веревки. Он мог уже на меня прыгнуть, но не стал этого делать. Пока я освобождала руки, он скользил вокруг кровати. Потом встал на колени рядом с ней, глядя на меня. Я подалась назад, держа нож в правой руке. Я хотела слезть с этой проклятой постели. Габриэль лез на кровать, я а с нее. Он повторял мои движения, но у него они получались грациозными и до боли медленными. Воздух вокруг него дрожал от сдерживаемой энергии. Он ничего не делал, только полз поперек кровати, но обещание секса и насилия висело в воздухе грозой. Он был быстрее меня, длина рук у него была вдвое больше моей. Наверняка он был сильнее. Единственное, что было в мою пользу, – я собиралась его убить как можно быстрее, а он сперва собирался меня изнасиловать. То есть я хотела сделать то, чего он делать не хотел – по крайней мере, на первом этапе. Если дело не кончится быстро, я пропала. Я встала на колено и пригнулась, держа по ножу в каждой руке. Он хотел подойти ближе, он даже хотел быть раненным, поэтому никакого фехтования, никакой разведки. Я его подманю и убью. У меня в животе забурлила сила, захлестнула меня волной ощущений. Запах летнего леса был так силен, что я закашлялась. На миг не стало видно комнаты – мелькнуло что-то другое, какие-то обрывки изображения, будто разбросанная по полу мозаика. Когда это кончилось, остались три мысли: страх, беспомощность, жажда. В глазах прояснилось. Надо мной было хмурое лицо Габриэля. Что с тобой стряслось, Анита? Кассандра тебя слишком сильно стукнула? Я тряхнула головой и сделала прерывистый вдох. Ты что, Габриэль, решил обойтись одними словами? Он усмехнулся – медленной ленивой усмешкой, обнажив клыки, и вдруг оказался рядом. Я полоснула не думая – чистый рефлекс. Он отпрыгнул, и кровь выступила у него на животе тонкой алой полосой. Он медленно и чувственно потер эту кровь пальцами, облизал их медленными движениями. На камеру. Влез на постель и обернул тело белой простыней, завернулся в нее, запутался, откинулся назад, обнажив шею. Я почти могла дотянуться. Иди поиграй, Анита. Соблазн был, но я знала, в чем подвох. Я уже видела, как Ричард рвал простыни, как бумагу. Я здесь, Габриэль, иди сам ко мне. Он перекатился на живот. Я-то думал, что буду за тобой гоняться. Так неинтересно. Я улыбнулась: Подойди ближе, и будет очень интересно. И весело. Он встал на колени, простыни измазались кровью, когда он из них вылезал. Вдруг Габриэль оказался рядом, я даже не видела как. Рядом и сзади. Я упала на ягодицы, отчаянно стараясь не выпускать его из виду. А он стоял рядом, чуть-чуть не дотянуться. Еще секунда – и правую руку резко ударило болью. Поглядев, я увидала следы когтей. Он поднял руку у меня перед глазами, из-под пальцев полезли когти. Мяу! – сказал он. Я попыталась успокоить сердцебиение – и не смогла. Эта царапина могла значить, что, даже если он меня не убьет, я через месяц буду отращивать мех. Это не был крик, который можно услышать ушами. Это не был звук. Я не знаю, как выразить это словами, но Ричард вскрикнул внутри меня. Его сила залила меня, и вдали я ощутила линию к Жан-Клоду. Что-то тугое и болезненное держало его. Я попыталась встать – и споткнулась. В чем дело, Анита? Я тебя не сильно поцарапал. Я покачала головой и встала. Он не собирался подходить. Ричард начал впадать в отчаяние. Мысленно протянувшись наружу, я почувствовала заклинание Доминика. Он как-то его экранировал, но от меня скрыть не мог. И заклинание набирало силу. У меня не было времени дальше играть с Габриэлем. Габриэль, перестань играть на камеру. Ты меня хочешь или нет? Он прищурился: Ты что-то задумала. Можешь не сомневаться. Ну, трахай же меня, если у тебя есть яйца! Я прислонилась спиной к стене, надеясь, что этого будет достаточно, и зная, что это не так. Нить силы я бросила обратно Ричарду, надеясь, что он поймет намек и несколько минут перебивать не будет. Если он меня отвлечет, когда не надо, все будет кончено. Габриэль подходил крадучись, провоцируя меня оторваться от стены и напасть. Я сделала то, чего он от меня ожидал: попыталась нанести удар, а его уже не было. Это было как воздух резать. Он полоснул когтями и вспорол мне тыльную сторону левой руки. Я ударила правой, пытаясь удержать в левой нож. Он ударил снова, на этот раз не когтями, а тыльной стороной. Руку мне свело судорогой, нож из нее вылетел, кувыркаясь. Тело Габриэля ударило в меня, сбив на пол. Нож в правой руке я сунула ему в живот даже раньше, чем ударилась о пол спиной. Но, вгоняя нож, мне пришлось принять на спину неамортизированный удар. От него перехватило дыхание на миг – а Габриэлю мига было достаточно. Он схватил меня за руки снизу, не пытаясь их фиксировать, а отводя от ножа, торчавшего у него в животе. Я думала, что он вытащит клинок, но он не стал этого делать, а прижался ко мне рукояткой и надавил. Нож вошел в него по рукоять, а он продолжал давить. Рукоятка больно уперлась мне в живот, будто Габриэль хотел раздавить ее между нами. Он содрогнулся, приподнялся, прижимая меня к земле нижней половиной тела, раздвигая мне ноги, так что я чувствовала его тяжелую твердость. Выхватив лезвие с алым фонтаном, он всадил его вниз с такой силой, что я лишь наполовину успела защитить руками лицо, когда нож воткнулся в ковер. По самую рукоять в паркетный пол, так близко ко мне, что прихватил прядь волос. Габриэль расстегнул мне пуговицу джинсов. Он даже не пытался держать мои руки, но у меня оставался всего один нож. Если я его потеряю, мне нечем будет убить Габриэля. Нам предстояло выяснить, насколько у меня хорошие нервы. Снова меня захлестнула сила Ричарда, но по-другому. Не так отчаянно, а будто пытаясь что-то мне шепнуть, что-то предложить. И я поняла, что это. Первая метка. Жан-Клод и Ричард – потому что это были они – не могли этого сделать без моего разрешения. Я была слишком сильна, чтобы меня заставить, – по крайней мере, сильна в паранормальном смысле. Габриэль прижимал бедрами мои ноги, а руками схватился за перед джинсов, рванул когтями и раздернул ткань почти до лобка. Я вскрикнула и отдалась Ричарду. Лучше знакомый монстр, чем тот, который сдирает с тебя штаны. По телу пробежала теплая струйка. Это оказалось проще, чем тогда, когда Жан-Клод делал это один – когда-то давно. И даже если знать, что это, ощущение было не очень сильное. Но мне сразу стало лучше. Прояснилось в голове, я как-то... как-то усилилась. Габриэль остановился, лежа на мне: Что за черт? У него руки покрылись гусиной кожей – сила задела его краем. Я ничего не почувствовала, – сказала я и потянула за торчащий из пола нож, стараясь выдернуть. Габриэль разорвал на мне джинсы двумя руками, и между мной и им ничего не осталось, кроме моего белья и его кожаных штанов. Рука, протянутая к ножу, была выгнута под неудобным углом, и я успела лишь наполовину вытянуть его, когда Габриэль полез мне в трусы. Я завопила. Я завопила: Ричард! Сила окатила меня. Когда это делал Жан-Клод, я видела, как горят во мне его синие глаза. Когда Ричард действовал как фокус, ничего не было видно, но оглушали запахи – лес, его кожа, одеколон Жан-Клода. Вкус их обоих был у меня во рту, будто я попеременно глотала два разных крепких вина. Рука Габриэля застыла перед моим телом; он уставился на меня. Ты что это такое сделала? – Его голос упал до шепота. А ты думал, меня просто изнасиловать? Я рассмеялась, и это его смутило. Что-то похожее на страх мелькнуло в глазах. Он убрал руку. То, что ее не было у меня в трусах, было настолько лучше, что словами не передать. Я хотела, чтобы он никогда больше так меня не трогал. Никогда. У меня было два варианта. Вырваться и надеяться убежать или вернуться к сексу и убить его. Вторая метка не дала мне особой силы. Скорее мальчики больше получили от моей силы, чем я от их. Значит, секс. Чего там? – спросила Райна от камеры. У Габриэля упал, – сказала я, приподнимаясь на локтях. При этом воткнутый в пол нож вырвал прядь моих волос – небольшая боль, но я знала, что Габриэля она заведет. Так и вышло. Я сидела, и ноги у меня были разведены по обе стороны от его бедер. Он поднял меня, сунув руки под белье, охватывая ягодицы ладонями, сел на пятки. Держа руками мой вес. В его глазах что-то скользнуло, руки дрогнули. Он впервые подумал, что я действительно могу его убить, и от этой мысли возбудился. И нежно поцеловал меня в щеку. Давай последний нож, Анита. Давай. Произнося эти слова, он наклонился ко мне, чуть покусывая лицо. Клыки Габриэля прошли по линии скулы, спустились к шее. Он приставил их к моей шее сбоку, нажимая сперва тихо, потом все сильнее, наращивая давление, и языком лизал кожу. Я не полезла за ножом, я запустила руки в его густые волосы и отбросила их с его лица. Он все прижимал и прижимал зубы, руки его были у меня в трусах, сжимая ягодицы. Я напряглась, заставила себя расслабиться. Получится. Должно получиться. И пальцами я погладила его лицо. Зубы его уже пустили мне первую струйку крови. Я ахнула, и когти Габриэля впились мне в кожу. Я водила пальцами по его щекам, вдоль губ, вдоль бровей. Он приподнял голову, чтобы вдохнуть, глядя невидящими глазами, полуоткрыв губы. Гладя его лицо, я подтянула его к себе для поцелуя, ощупывая густые брови. Он припал ко мне губами, и я положила большие пальцы ему на веки. Ресницы затрепетали под моей кожей, и я сунула оба больших пальца в орбиты, стараясь добраться до мозга и высунуть их с другой стороны. Габриэль с визгом отпрянул, его когти вспороли мне спину. Я зашипела, но кричать времени не было. Большой нож вылетел из ножен на спине. Вместо меня закричала Райна. Я сунула лезвие в ребра Габриэля, в сердце. Он попытался упасть назад, но моя тяжесть не пускала его колени, и он лишь выгнулся назад спиной, но не упал. Я ткнула ножом насквозь и почувствовала, как его кончик вылез с другой стороны. Вдруг рядом оказалась Райна, схватила меня за волосы, отшвырнула от него. Я пролетела по воздуху, ударилась в фальшивую стену, но полет не остановился. Стена разлетелась. Я лежала на животе и пыталась вновь научиться дышать. Пульс грохотал в голове так, что я ничего другого не слышала. Постепенно оцепенение тела проходило, и тело сообщало мне, что оно поцарапано и побито, но ничего в нем не сломано. Не может быть. Всего две метки – и я превратилась в Аниту – Живой Таран. В первый раз, когда это случилось, я не оценила благодеяния, но сегодня поняла. Ура, я не ранена, но мне все равно надо пройти мимо Райны. Остальные все разбегутся кто куда, когда Райна будет мертва. Вопрос в том, как привести ее в такое состояние. Поглядев вверх, я поняла, что лежу рядом со столом, где выложено все мое оружие. А пистолеты заряжены? Если я к ним брошусь, а они не заряжены, Райна меня убьет. Конечно, если просто лежать и истекать кровью, она поступит так же. Я слышала приближающийся цокот ее высоких каблуков. Оттолкнувшись, встав на колени, на ноги, я бросилась к столу. Она еще не видела меня из-за полуразбитой стены, но она меня слышала. И побежала быстрее на этих дурацких каблуках. Схватив на лету «файрстар», я перекатилась через стол и, лежа на спине, снизу увидела прыгающую через стол Райну. Щелкнув большим пальцем предохранитель, я спустила курок. Пистолет рявкнул, и пуля попала ей в живот. Ударом ее чуть притормозило, и у меня оказалась возможность выстрелить еще раз, выше, в грудь. Райна рухнула на колени, медово-карие глаза раскрылись в шоке. Она протянула руку, и я отползла, все еще на спине. У нее в глазах потух свет, и она рухнула набок, рассыпав по полу рыжеватый водопад волос. Съемочная группа брызнула кто куда. Только Хейди сжалась под стеной и плакала, закрывая уши, боясь бежать и боясь оставаться. Я встала, опираясь на стол. Теперь мне было видно тело Габриэля. Из глаз текла кровь и какая-то прозрачная жидкость, а тело все еще не упало и стояло на коленях в какой-то жуткой пародии на жизнь, будто сейчас он откроет глаза и окажется, что он притворялся. Сквозь завешенную дверь вошел Эдуард с прикладом ружья у плеча. За ним Харли с автоматом. Он оглядел комнату, потом вернулся взглядом ко мне. Анита здесь? – спросил он. Да, – ответил Эдуард. Я ее не узнаю. Погоди стрелять. Я ее для тебя найду. Эдуард пошел ко мне, видя одновременно всю комнату. Сколько из этой крови твоей? – спросил он. Я мотнула головой. Как ты меня нашел? Попытался перезвонить в ответ на твое сообщение. Никто не знал, где ты. Потом оказалось, что никто не знает, где Ричард, где Жан-Клод и где Райна. Я услышала, как вскрикнул через меня Ричард, и на этот раз не стала сдерживаться. Вопль вылетел у меня изо рта. Если бы Эдуард меня не подхватил, я бы упала. Надо быстрее к Жан-Клоду и Ричарду. Немедленно! Ты даже идти не можешь, – сказал он. Я схватила его за плечи. Помоги мне, и я даже бежать смогу. Эдуард не стал спорить – просто кивнул и обхватил меня рукой за талию. Харли отдал мои ножи и браунинг Эдуарду. Я стояла рядом, но он даже не попытался отдать их мне – смотрел мимо, будто меня и не было. Может быть, для него так и было. Я отрезала штанины джинсов – осталась только в белье и в кроссовках, но теперь я могла бежать, а бежать надо было – я это чувствовала. Чувствовала, как нарастает сила в этой летней ночи. Доминик готовит лезвие. Я это уже чувствовала на вкус и молилась на бегу, молилась, чтобы мы успели.44
Мы бежали. Я летела так, что сердце вырывалось из груди, перепрыгивая через деревья, уклоняясь от каких-то предметов, которых не видела – только чувствовала. Бурьян и ветви исцарапали мне ноги. Зацепившаяся за щеку ветка заставила оступиться, и Эдуард подхватил меня. Что это? – спросил Харли. Среди деревьев виднелся яркий белый свет. Не огонь. Кресты, – сказала я. Чего? – переспросил Харли. Жан-Клода подвесили на крестах. Я уже знала, что это так, и уже бежала на свет, Харли и Эдуард – следом. Так мы вылетели на поляну. Я подняла браунинг, не успев подумать. Всего секунда мне была нужна, чтобы охватить взглядом сцену. Ричард и Жан-Клод были так опутаны цепями, что еле могли двигаться, а о бегстве говорить не приходилось. На шею Жан-Клода был наброшен крест. Он пылал, как пойманная звезда, лежа на складках цепи. Кто-то завязал Жан-Клоду глаза, будто боясь, что сияние его ослепит. Это было странно, поскольку его собирались убить. Заботливые убийцы. У Ричарда был заткнут кляпом рот. Он сумел освободить руку, и они с Жан-Клодом соприкасались пальцами, стараясь не терять контакта. Над ними в белой церемониальной мантии стоял Доминик. Капюшон был отброшен назад, руки широко раскинуты, и он держал меч размером с меня. А в другой руке у него было что-то темное, что-то вроде пульсирующего и живого. Сердце. Сердце вампира Роберта. Сабин сидел в каменном кресле Маркуса, одетый так, как я видела его в прошлый раз, – капюшон надвинут, лицо в темноте. Кассандра сияла белизной по ту сторону круга силы, образуя треугольник с двумя своими мужчинами. Мои двое лежали связанные на земле. Я прицелилась в Доминика и выстрелила. Пуля вылетела. Я это слышала, видела, но она не дошла до Доминика. Она никуда вообще не попала. Я выдохнула и попыталась снова. Доминик глядел на меня, на бородатом лице было одно лишь спокойствие и ни следа испуга. Ты принадлежишь мертвым, Анита Блейк, и ни ты, ни твои не могут пройти этот круг. Ты пришла лишь увидеть их смерть. Ты проиграл, Доминик. Зачем же теперь их убивать? Мы никогда не найдем второй раз того, что нам нужно. Густым, неуклюжим голосом, будто ему трудно было говорить, Сабин произнес: Это будет сегодня. Он встал и откинул капюшон. Кожи почти не осталось, только кустики волос и гноящаяся плоть. Изо рта сочилась темная жидкость. Может быть, у него уже не было в запасе суток. Но это не моя проблема. Совет вампиров запретил вам сражения, пока не будет решен вопрос о законе Брюстера. Вас убьют за ослушание. Это было наполовину догадкой, но я достаточно терлась возле Мастеров городов, чтобы знать, насколько они серьезно относятся к ослушанию. А совет был фактически самым большим и зловредным Мастером города. И он будет менее снисходительным, а не более. Я рискну на это пойти, – сказал Сабин, тщательно выговаривая каждое слово. Кассандра тебе сказала о моем предложении? Если мы не сможем вылечить тебя завтра, я дам Жан-Клоду поставить на меня метку. Сегодня у тебя лишь часть того, что нужно тебе для заклинания. Я нужна тебе, Сабин, так или иначе, а тебе без меня не обойтись. Я не стала говорить, что метки на мне уже есть. Если бы они узнали об этом, я могла бы предложить лишь одно: что я умру вместе с ребятами. Доминик покачал головой: Я обследовал тело Сабина, Анита. Завтра будет поздно. Нечего будет спасать. Он склонился над Ричардом. Ты ведь не знаешь наверняка. Он положил бьющееся сердце на грудь Ричарда. Доминик, не надо! – Уже было поздно лгать. – Я отмечена, Доминик. Мы будем совершенной жертвой. Открой круг, и я войду. Он повернулся ко мне. Если это правда, то ты слишком опасна, чтобы тебе доверять. Вы втроем без круга смели бы нас. Понимаешь, Анита, я сотни лет входил в истинный триумвират. Тебе и не снилось, какой силы можешь ты коснуться. Вы с Ричардом куда сильнее Кассандры и меня. Вы стали бы такой силой, с которой надо считаться. Сам совет боялся бы вас. – Он засмеялся: – Быть может, за одно это они нас простят. Он говорил слова, от которых вокруг меня взвихрилась сила. Я подошла и коснулась круга. Ощущение было такое, будто кожа хочет сползти с костей. Я упала и соскользнула по чему-то, чего там не было. Жан-Клод взвизгнул. Мне было больно так, что я кричать не могла. Лежа рядом с кругом, я при каждом вдохе полным ртом ощущала вкус смерти – старой, гниющей смерти. Что это? – склонился надо мной Эдуард. Без твоих партнеров у тебя нет силы сломать этот круг, Анита. Доминик встал, занося меч для удара. В той комнате Дольф прошел через круг! Я схватила Эдуарда за рубашку. Войди в круг и убей этого гада! Быстрее! Если ты не можешь, как смогу я? В тебе нет магии, вот как! Вот в такие редкие моменты понимаешь, что значит слово «доверие». Эдуард ничего не знал об этом обряде, но спорить не стал. Он просто сделал то, что я ему сказала. Я не была на сто процентов уверена, что это выйдет, но не могло не выйти. Доминик обрушил меч вниз, я вскрикнула. Эдуард вошел в круг, будто там ничего не было. Меч вошел в грудь Ричарда, приколов к нему бьющееся сердце. Боль от вошедшего клинка бросила меня на колени. Я ощутила, как он входит в тело Ричарда, и больше не ощущала уже ничего, будто повернули выключатель. Заряд дробовика попал Доминику в грудь. Он не упал. Он поглядел на дыру у себя в груди, на Эдуарда, вытащил меч из груди Ричарда и снял с него пульсирующее сердце. Так он и стоял, с мечом в одной руке и сердцем в другой. Эдуард выстрелил еще раз, и ему на спину прыгнула Кассандра. Тут в круг вошел Харли. Схватив Кассандру за пояс, он оторвал ее от Эдуарда, и они вдвоем покатились по земле. Заговорил автомат, и тело Кассандры дернулось, кулачок взлетел вверх и обрушился вниз. Эдуард стрелял, пока лицо Доминика не исчезло брызгами костей и крови, и его тело медленно рухнуло на колени. Протянутая рука уронила сердце на землю рядом со страшно неподвижным телом Ричарда. Сабин взлетел в воздух: За это, смертный, я душу из тебя выну! Я коснулась круга – он был на месте. Эдуард с ружьем поворачивался к вампиру. Обнаженное сердце пульсировало и трепетало в сиянии крестов. Сердце, стреляй в сердце! Эдуард не колебался. Он повернулся и расстрелял сердце, превратив его в ошметки мяса. В тот же миг на него налетел Сабин и швырнул в воздух, а когда Эдуард упал, Сабин оказался сверху. Я протянула руку и нащупала пустой воздух. На ходу, с двух рук, я стала стрелять в Сабина, всадила ему в грудь три выстрела, заставив подняться, слезть с Эдуарда. Сабин почти умоляющим жестом поднял руку перед скелетом лица. Глядя поверх ствола в его здоровый, глаз, я спустила курок. Пуля попала чуть выше остатков носа. Выходное отверстие оказалось, как и должно было, огромным, плеснув на траву мозгами и кровью. Я сделала еще два выстрела, пока Сабин не стал казаться обезглавленным. Эдуард? – Голос Харли. Он стоял над неподвижным, очень мертвым телом Кассандры и искал глазами единственного человека, которого мог узнать. Харли, это я, Анита. Он потряс головой, будто отгоняя надоедливую муху. Эдуард, здесь все еще монстры, Эдуард! Он направил на меня автомат, и я знала, что не могу дать ему выстрелить. Нет, даже не так – я подняла браунинг и выстрелила раньше, чем успела подумать. От первого выстрела он упал на колени. Эдуард! Он выпустил очередь, которая прошла чуть выше голов обоих прикованных. Я всадила вторую пулю ему в грудь и еще одну в голову, пока он не упал. Подходя к нему, я держала пистолет наготове. Если бы он дернулся, я бы стреляла еще. Он не дернулся. Я ничего не знала о Харли, кроме того, что он натуральный псих и потрясающе умеет обращаться с оружием. И ничего уже не узнаю, потому что Эдуард информацией никогда не делится. Я пинком отбросила автомат от мертвой руки Харли и пошла к остальным. Эдуард медленно сел, потирая затылок, и смотрел, как я отхожу от тела. Это ты сделала? Я посмотрела ему в глаза. Да. Я убивал людей и за меньшее. Я тоже, – сказала я, – но если мы собираемся ссориться, давай я сначала освобожу ребят? Я не чувствую Ричарда. Слово «убит» я не хотела говорить вслух. Пока нет. Эдуард поднялся на ноги – шатаясь, но поднялся. Потом поговорим. Потом, – согласилась я. Он подошел и сел со своим другом. Я пошла и села возле моего любовника и второго кавалера. Браунинг я сунула в кобуру, сдернула крест с груди Жан-Клода и запустила его в лес. Темнота обрушилась плотным бархатом. Я наклонилась освободить его от цепей, и одно звено стукнуло меня по голове. А, черт! Жан-Клод сел, отбросив цепь с груди, как простыню. Потом содрал с себя повязку. Я уже ползла к Ричарду. Я видела, как меч пронзил его грудь. Он должен был бы быть мертвым, но я стала искать пульс на сонной артерии и нашла его. Он бился под моими пальцами, как еле ощутимая мысль, и я обмякла от облегчения. Он был жив. Слава тебе. Господи. Жан-Клод присел с другой стороны от тела Ричарда. Я думал, вы не можете стерпеть его прикосновения – так он мне сказал, когда ему еще не заткнули рот кляпом. Они боялись, что он призовет на помощь своих волков. Я уже позвал Джейсона и моих вампиров. Они скоро здесь будут. Почему я его не чувствую у себя в голове? Я вас блокирую. Рана страшная, и я лучше умею справляться с такими вещами. Я вытащила кляп изо рта у Ричарда, коснулась его губ. Мысль о том, как я отказалась его поцеловать, жгла немилосердно. Он умирает? Жан-Клод сломал цепи Ричарда – куда осторожнее, чем свои. Я помогла ему снять их с его тела. Ричард лежал на земле в окровавленной белой футболке и вдруг оказался опять Ричардом. Я не могла себе представить того зверя, который мне предстал. И мне вдруг стало все равно. Я не могу его потерять. Ричард умирает, ma petite. Я чувствую, как уходит его жизнь. Я повернулась к нему: Ты все еще не даешь мне это почувствовать? Я защищаю вас, ma petite. – Выражение его лица мне не понравилось. Я взяла его за руку – кожа была прохладна на ощупь. Зачем? Он отвернулся. Я дернула его, заставляя повернуться ко мне. Зачем? Имея даже всего две метки, Ричард может выпить досуха нас обоих в стремлении остаться в живых. Я этому препятствую. Вы защищаете нас обоих? В момент его смерти, ma petite, я могу защитить одного из нас, но не двоих. То есть, когда он умрет, умрете вы оба? Боюсь, что да. Я затрясла головой: Нет. Только не оба сразу. Так нельзя. Черт возьми, вы же не должны умирать! Простите меня, ma petite. Нет! Мы можем объединить силы, как когда поднимали зомби, вампиров – как вчера ночью. Жан-Клод вдруг подался вперед, опираясь одной рукой на тело Ричарда. Я не потащу вас за собой в могилу, ma petite. Лучше я буду думать, что вы живете и благоденствуете. Вцепившись пальцами одной руки в плечо Жан-Клода, я другой коснулась тела Ричарда. От прерывистого дыхания рука задрожала от плеча до пальцев. Я буду жить, но не благоденствовать. Мне лучше умереть, чем потерять вас обоих. Он глядел на меня долгую секунду. Вы не знаете, о чем просите. Мы теперь триумвират. Мы можем это сделать, Жан-Клод, можем, но ты должен мне показать как. Мы сильны так, что во сне не приснится, ma petite, но даже мы не можем обмануть смерть. Этот тип у меня в долгу. Жан-Клод дернулся, как от боли: Кто у вас в долгу? Смерть. Ma petite... Делайте, Жан-Клод, делайте, что бы оно ни было. Быстрее, пожалуйста! Он свалился на Ричарда, едва в силах поднять голову. Третья метка. Она либо свяжет нас навеки, либо убьет нас всех. Я протянула ему запястье. Нет, ma petite. Раз это будет наш последний и единственный раз, иди ко мне. Он лег, наполовину на тело Ричарда, раскрыв объятия. Я легла в круг его рук, а когда коснулась его груди, поняла, что сердце не бьется. Тогда я подняла глаза к его лицу: Не оставляй меня. Полночные синие глаза наполнились огнем. Жан-Клод отвел мне волосы в сторону: Откройся мне, ma petite, откройся нам обоим. Я так и сделала, распахнув сознание, сняв все защиты, что у меня были. И стала падать вперед, до невозможности – вперед, вниз, в длинный черный туннель, к жгучему синему огню. Белым ножом резанула тьму боль, я услышала собственный стон. Я ощутила, как входят в меня клыки Жан-Клода, смыкается его рот на моей шее, высасывая меня и выпивая. В падающей тьме прошумел ветер, подхватив меня будто сетью перед самым этим синим огнем. Ветер нес запах свежей земли и мускусный аромат шерсти. И еще одно ощутила я: печаль. Печаль и скорбь Ричарда, не о собственной смерти – об утрате. Будь он жив или мертв, он утратил меня, а среди многих его слабостей была верность, не знающая резонов. Однажды полюбив, он любил вечно, что бы ни сделала женщина. Истинный рыцарь в любом смысле этого слова. Дурак он был, и за это я его любила. Жан-Клода я любила вопреки тому, кем он был, Ричарда – благодаря. Я не утрачу его. Я завернулась в его суть, будто собственным телом в простыню, только тела у меня не было. Я держала его сознанием, телом и заставляла его почувствовать мою любовь, скорбь, сожаление. И Жан-Клод тоже был здесь. Я слегка ждала, что он попытается возразить, сорвать все это, но он не стал. Синий огонь пролился из туннеля нам навстречу, и мир взорвался невообразимой путаницей форм и цветов. Обрывки воспоминаний, ощущений, мыслей, как элементы трех разных мозаик, разлетались в воздухе, и каждый кусочек ложился в картину. Я шлепала через лес на четырех ногах. От одних только запахов я уже пьянела. Я погружала клыки в тонкое запястье, и оно было не мое. Я глядела на пульс на шее женщины и думала о крови, теплой плоти, и где-то очень отдаленной была мысль о сексе. Воспоминания нахлынули быстро, еще быстрее, понеслись карнавальным потоком, образы покрылись тьмой, будто в воду пролили чернила. И когда тьма стала всем, я всплыла на невообразимый миг и погасла, как пламя свечи. И ничего. Я даже испугаться не успела.45
Очнулась я пастельно-розовой больничной палате. Сестра в таком же розовом халате улыбнулась, глядя на меня. Страх ударил изнутри, как шампанское из бутылки. Где Ричард? Где Жан-Клод? Но смогла я спросить только одно: Как я сюда попала? Вас привез ваш друг. – Она кивком показала в сторону. У стены в кресле сидел Эдуард, перелистывая журнал. Он поднял глаза, мы встретились взглядами, и на его лице не выразилось ничего. Эдуард?! Друзья меня зовут Тед, Анита, ты это знаешь. – Та самая открытая улыбка – добрый старый Тед Форрестер. Единственное его легальное обличье – даже копы считали, что он и есть этот самый миляга Тед. – Сестра, мы не могли бы несколько минут поговорить наедине? Сестра улыбнулась, с любопытством поглядела на нас и вышла, не переставая улыбаться. Я хотела взять Эдуарда за руку, но оказалось, что левая рука у меня примотана к столу, и на ней стоит капельница. Я протянула правую, и он ее взял. Они живы? Он улыбнулся – чуть скривил губы. Ага. Облегчение, какого вообще не могло быть, нахлынуло на меня волной. Я рухнула на кровать. Что произошло? У тебя были царапины от ликантропов и очень серьезный укус вампира. Он почти осушил тебя, Анита. Может быть, это и нужно было, чтобы нас спасти. Может быть, – согласился Эдуард и сел на край кровати. Пиджак у него чуть распахнулся, показав кобуру с пистолетом. Он перехватил мой взгляд. – Полиция согласилась, что монстры могли затаить злобу. Даже у твоей двери поставили полицейский пост. Мы уже не держались за руки. Он смотрел на меня, и что-то очень холодное отразилось у него на лице. Тебе обязательно надо было убивать Харли? Я хотела ответить, что да, – и остановилась. Воспроизвела мысленно картину. И потом подняла глаза на Эдуарда. Эдуард, я не знаю. Когда ты отключился, он тебя перестал видеть. Я пыталась с ним говорить, но он меня не слышал. И начал поднимать автомат. – Я встретила пустые глаза Эдуарда. – Ты видел тело. Я даже сделала контрольный в голову. Coupe de grace. Знаю. Ни лицо, ни голос ничего не выражали. Будто говорил манекен, только этот манекен был вооружен, а я нет. Мне даже не пришло в голову не стрелять, Эдуард. Колебаний не было. Эдуард глубоко вдохнув через нос и выдохнул ртом. Я знал, что так и было. Если бы ты мне солгала, я бы тебя убил. Он отошел и встал в ногах кровати. Безоружную? – Я попыталась обратить все в шутку, но не получалось. Посмотри под подушкой. Я сунула руку под подушку, достала «файрстар» и положила его на простыню себе на колени. Что дальше? Ты мне одну жизнь задолжала. Я обдумала это. Сегодня ночью я спасла тебе жизнь. Наша жизнь не в счет. Мы друг друга страхуем, что бы там ни было. Тогда я не понимаю, о чем ты. Иногда мне нужен помощник – каким был Харли. В следующий раз, когда он мне понадобится, я позову тебя. Я хотела поспорить, потому что нельзя было сказать, в какую кашу может втянуть меня Эдуард, но не стала. Глядя в его пустые глаза и держа пистолет, который он сунул мне под подушку, я знала, что он это сделает. Если я откажусь от этой сделки, от этого обмена, он достанет свой пистолет, и мы раз и навсегда выясним, кто из нас стреляет лучше. Я посмотрела на оружие у себя в руках. У меня уже ствол обнажен. Мне только его поднять. Ты ранена, тебе нужна фора. – Рука Эдуарда блуждала возле рукояти пистолета. Я положила пистолет рядом с собой и подняла глаза на Эдуарда. Потом легла на подушки. Я не хочу этого делать, Эдуард. Значит, когда я позову, ты придешь? И еще долю секунды я подумала, потом сказала: Да, я приду. Улыбка Теда – доброго старого Теда Форрестера. Я никогда не узнаю, насколько ты хорошо стреляешь, пока ты не выхватишь пистолет, наводя на меня. Это мы переживем, – сказала я. – Кстати, зачем такое приглашение на охоту за монстрами? И не говори мне, что это из-за Харли. Ты его убила, Анита. Ты его убила, не думая. И даже сейчас у тебя нет ни сожалений, ни сомнений. Он был прав. У меня не было по этому поводу угрызений совести. Страшновато, но правда. И потому ты меня и зовешь в игру? Потому что я такой же социопат, как и ты? Ну, я куда как более нормальный социопат, – сказал он. – Я ни за что не дал бы вампиру совать клыки себе в шею. И не стал бы встречаться с тем, кто периодически покрывается шерстью. А с кем-нибудь вообще стал бы встречаться? Он улыбнулся той раздражающей улыбкой, которая означала, что ответа от него не добиться. Но он ответил: Даже у Смерти есть потребности. Эдуард на свидании? На это очень стоило бы посмотреть.46
Я вышла из больницы без остающихся навеки шрамов. Дело было серьезное. Ричард с озабоченным лицом ощупал раны, оставленные Габриэлем, но вслух никто ничего не сказал. Через месяц будем знать. Мне предложили госпитализацию в доме (читай: в тюрьме) для подозреваемых в заражении ликантропией. Туда помещают добровольно, но если ты на это подпишешься, обратно тебя вряд ли выпустят. Я сказала, что сама о себе позабочусь. Меня обругали и велели проваливать к чертям. Первую ночь полнолуния я провела с Ричардом и стаей, проверяя, присоединюсь ли я к смертельному танцу. Этого не случилось. Либо мне чертовски повезло, либо я не могу заразиться ликантропией, как не может заразиться вампир. Ричард после этого очень мало со мной общается. Не могу поставить этого ему в вину. Я все еще его люблю. Думаю, он тоже меня любит. И Жан-Клода я тоже люблю, но это какая-то другая любовь. Я не могу этого объяснить, но мне очень не хватает Ричарда. Иногда на краткий миг в объятиях Жан-Клода я об этом забываю. Потом вспоминаю опять. То, что мы оба связаны с Жан-Клодом, не очень помогает. Ричард два раза случайно вторгался в мои сны. Когда он так близко – это такое страдание, что словами не передать. Сначала Ричард возражал, но потом разрешил Жан-Клоду научить его себя контролировать настолько, чтобы не давать утечку на нас. С Жан-Клодом он общается больше, чем со мной. От триумвирата никакой пользы. Ричард слишком на меня сердит. Слишком полон презрения к себе. Не знаю, как у него там дела в стае. Он запретил всем обсуждать дела стаи со мной, но самку-альфа пока что не выбрал. Вилли Мак-Кой и прочие вампиры, которых я случайно подняла, вполне нормально себя чувствуют. Уже намного легче. Ребенок у Моники должен родиться в августе. Амниография дала хороший результат. Синдрома Влада нет. Моника теперь думает, что я ее подруга. Это не так, но иногда я ей помогаю. Жан-Клод изображает доброго Мастера и заботится о ней и о ребенке. Моника все уговаривает меня нянчить деточку. Я надеюсь, что она шутит. Меня она называет тетя Анита. Животики надорвешь, но это еще ладно, а как вам дядя Жан-Клод? Отец видел меня в телепередаче, где я обнимаюсь с Жан-Клодом. Он мне позвонил и оставил на автоответчике очень взволнованное послание. Мои родные – правоверные католики, и для них нет такого понятия, как «хороший вампир». Может, они и правы – я не знаю. Как я теперь могу истреблять вампирский род, когда сплю с главным кровососом? А вот так и могу. Запросто.Лорел Гамильтон Жертва всесожжения
1
Вообще-то люди на шрамы не пялятся. Разок, конечно, взглянут и отводят глаза в сторону. Знаете, как это бывает – беглый взгляд, потом опускают глаза и взглядывают еще раз. Но быстро. Шрамы – не картинка из фильма «ужасов», хотя рассмотреть тоже интересно. Капитан Пит Мак-Киннон, пожарный и следователь по поджогам, сидел напротив меня, обхватив крупными ладонми чашку ледяного чая, который принесла ему Мэри, наша секретарша. И он пристально глядел на мои руки – куда мужчины обычно стараются не смотреть. Он пялился на шрамы и ничуть этим не смущался. У меня на правой руке два шрама от ножа. Один старый и побелевший, а другой свежий, до сих пор еще розовый. На левой руке еще хуже. Грубый выступающий белый рубец на локтевом сгибе. Мне надо всю жизнь работать с тяжестями, иначе шрам затвердеет и рука потеряет подвиность – так мне объяснял мой физиотерапевт. Еще есть крестообразный ожог, искривившийся от рваных ран, нанесенных когтями ведьмы-оборотня. Под блузкой можно найти и другие шрамы, но сильнее всего изранена рука. Мой босс Берт потребовал, чтобы я на работу надевала классический костюм или хотя бы блузку с длинными рукавами. Говорил, что некоторые клиенты открыто выражали определенные сомнения по поводу моих... э-э... профессиональных травм. Раз он потребовал, то я и не носила длинные рукава, и каждый день Берт включал кондиционер чуть сильнее. Сегодня я даже гусиной кожей покрылась. Все остальные уже приносили на работу свитера. А я стала покупать топы, чтобы открыть шрамы и на спине тоже. Мак-Киннона мне рекомендовал сержант Рудольф Сторр, коп и его друг. С Мак-Кинноном они играли в колледже в одной футбольной команде и дружили еще с тех пор. Дольф словом «друг» не разбрасывается, и я понимала, что они – люди очень близкие. – А что у вас с рукой? – спросил наконец Мак-Киннон. – Я – легальный ликвидатор вампиров. Иногда они очень скверно себя ведут. – Скверно, – повторил он и улыбнулся. Мак-Киннон поставил чашку на стол и снял пиджак. Ширина плеч у него была почти как у меня рост. На несколько дюймов он был пониже Дольфа с его ростом шесть футов восемь дюймов, но от этого явно не страдал. Было ему едва за сорок, но волосы уже поседели, а на висках окончательно побелели. Эти седые виски придавали ему вид не то чтобы достойный, скорее усталый. По шрамам он меня переплюнул. Ожоги шли вверх от самых кистей и скрывались под короткими рукавами рубашки. Кожа была испещрена розоватыми пятнами, белыми и какими-то странно загорелыми, как у зверя, который должен регулярно менять шкуру. – Больно небось было, – сказала я. – Небось. – Он смотрел мне в глаза, не отворачиваясь. – И вам тоже пришлось, наверное, в больнице поваляться. – Пришлось. – Я подняла левый рукав и показала блестящую кожу на месте попадания пули. У него глаза чуть расширились. – Теперь, когда мы показали, что мы оба – настоящие мужчины, приступим к делу? Зачем вы пришли, капитан Мак-Киннон? Он улыбнулся, повесил пиджак на спинку стула, взял со стола свою чашку и отпил глоток. – Дольф говорил, что вы не любите, когда на вас смотрят оценивающим взглядом. – Не люблю проходить испытания. – Откуда вы знаете, что вы его прошли? Настала моя очередь улыбнуться. – Женская интуиция. Так что вы хотите? – Вы знаете, что значит термин «запальник»? – Поджигатель на жаргоне пожарных, – ответила я. Он смотрел на меня, ожидая продолжения. – Пирокинетик, человек, умеющий вызывать огонь психической силой. Он кивнул. – Вы когда-нибудь видели настоящего пирокинетика? – Видала старые фильмы Офелии Райан, – ответила я. – Старые, еще черно-белые? – Ага. – А вы знаете, что она умерла? – Нет, не знала. – Сгорела в постели. Самовозгорание.Многие запальники этим кончают, будто они, старея, теряют над собой контроль. В жизни вы хоть одного видели? – Нет. – А где вы видели фильмы? – Два семестра экстрасенсорики. К нам приходили многие экстрасенсы, показывая свои возможности, но пирокинетика – это очень большая редкость. Так что наш проф никого не мог найти. Мак-Киннон кивнул и одним глотком допил свой чай. – Я ее видел только однажды. Приятная дама. – Он завертел чашку в больших ладонях и смотрел на нее, а не на меня. – И еще одного запальника я встречал. Молодой, лет двадцать пять. Начал он с поджогов пустых домов, как многие пироманы. Потом стал поджигать дома с людьми, но так, чтобы все вышли. И наконец поджег жилой дом, устроил там настоящий огненный котел. Горели все выходы. Погибли более шестидесяти человек, по большей части женщины и дети. Мак-Киннон поглядел на меня: – Никогда не видел на пожаре столько трупов. Он точно так же поджег офисное здание, но упустил из виду два выхода. Двадцать три погибших. – И как вы его поймали? – Он стал писать в газеты и на телевидение. Хотел славы. Успел поджечь пару копов, пока мы его взяли. Пришлось надеть металлизированные спецкостюмы, как на пожар на нефтяных вышках. Их он поджечь не мог. Потом мы отвезли его в полицейский участок, и это была ошибка. Он устроил там пожар. – А куда еще его можно было везти? – спросила я. Он пожал плечами: – Не знаю. Куда-нибудь еще. Я был все в том же костюме, и я его сгреб и сказал, что мы сгорим вместе, если он не потушит огонь. Он расхохотался и поджег сам себя. – Мак-Киннон аккуратно поставил чашку на край стола. – Пламя было того же светло-голубого цвета, что при горении газа, только бледнее. Его оно не обжигало, но мой костюм загорелся. Эта хреновина рассчитана на шесть тысяч градусов, и она начала плавиться. Кожа человека загорается при ста двадцати, но почему-то горел только костюм. Мне пришлось его с себя сдирать, пока этот тип ржал. Он вышел в дверь, думая, что дураков нет хватать его руками. Я не сделала напрашивающегося замечания – просто дала ему говорить дальше. – Я его прижал в коридоре и приложил пару раз об стенку. Самое интересное, что у меня кожа горела всюду, кроме тех мест, где его касалась. Будто огонь перескакивал через это пространство и начинался у меня выше запястий, так что кисти остались целы. Я кивнула: – Есть теория, что аура пирокинетиков не дает им загореться. Ваши руки были слишком близки к его собственной защите. Он посмотрел на меня в упор: – Может быть, так оно и было. Я его бил об стену снова и снова. А он орал: «Я тебя сожгу, я тебя сожгу заживо!» Потом пламя пожелтело, стало обыкновенным, и он загорелся. Я его отпустил и бросился за огнетушителем. Сбить огонь с его тела нам не удалось. Огнетушители гасили стены, вообще все остальное, но на него не действовали. Будто огонь выползал из него, из глубины тела. Мы сбивали пламя, но оно тут же вспыхивало, да еще с новой силой, пока он весь не стал сплошь огненным. Глаза Мак-Киннона смотрели куда-то вдаль, и в них был ужас – он все еще это видел. – Он не умирал, миз Блейк, как должно было бы случиться. Он орал и орал, и мы не могли ему помочь. Не могли. Он осекся, замолчал, глядя все так же в никуда. Я подождала. Потом все же повторила свой вопрос: – А зачем вы пришли сюда, капитан? Он моргнул, вроде как встряхнулся. – Мне кажется, что мы имеем дело с очередным запальником, миз Блейк. Дольф сказал, что если кто-то может помочь нам прервать череду мертвых тел, так это вы. – Экстрасенсорные способности не являются противоестественными в строгом смысле слова. Это просто талант, вроде как у классного питчера в бейсболе. Он потряс головой: – Тот, кто погиб тогда на полу полицейского участка, – это не был человек. Не мог быть. Дольф говорит, что вы – эксперт по монстрам. Помогите мне поймать этого монстра, пока он не начал убивать. – Он – или она – еще никого не убил? Сгорало только имущество? Мак-Киннон кивнул: – За встречу с вами я могу лишиться работы. Мне следовало бы подать рапорт по команде и получить согласие с самого верха, но пока что мы потеряли только пару домов. Я хотел бы, чтобы так оно и осталось. Я медленно вдохнула и так же медленно выдохнула. – Рада была бы вам помочь, капитан, но, честное слово, не знаю, что я могла бы сделать. Он протянул мне толстую папку. – Здесь все, что у нас есть. Посмотрите и перезвоните мне сегодня вечером. Я взяла папку и положила ее на стол. – Мой номер там есть. Позвоните. Может, это и не запальник, а что-то другое. Что бы это ни было, миз Блейк, оно может купаться в пламени и не гореть. Оно может идти по дому и разбрызгивать огонь, как сифон воду. Ни бензина, ничего легковоспламеняющегося, миз Блейк, но дома вспыхивают, будто пропитанные чем-то. Когда мы доставляем дерево в лабораторию, оно чисто. Будто тот, кто этим занимается, умеет заставлять огонь делать такое, что огонь в принципе делать не может. Он посмотрел на часы: – Я уже опаздываю. Сейчас я стараюсь добиться, чтобы мне разрешили обратиться к вам официально, но боюсь, начальство будет ждать, пока начнут гибнуть люди. Я этого ждать не хочу. – Я вам перезвоню, но это может быть поздно. Вам можно звонить поздно? – Звоните в любое время, миз Блейк. В любое. Я кивнула, встала и протянула руку. Он ее пожал – твердо, но не слишком крепко. Многие клиенты, которых мои шрамы не оставляли равнодушными, жали мне руку так, будто хотели добиться стона. Но этот – нет. У него есть собственные шрамы. Не успела я сесть, как зазвонил телефон. – Мэри, в чем дело? – Это я, – сказал Ларри. – Мэри решила, что ты не будешь против, если она меня соединит. Ларри Киркланд, стажер – истребитель вампиров, сейчас должен был находиться в морге, пронзая вампиров кольями. – Не буду. Что стряслось? – Надо меня подбросить домой. – В его голосе слышалась чуть заметная неуверенность. – Выкладывай. Он засмеялся: – Забыл, что с тобой не надо темнить. Меня зашили. Док говорит, что все будет нормально. – Что случилось? – спросила я. – Я тебе все расскажу, когда приедешь. И этот мелкий сукин сын повесил трубку! Только по одной причине он мог не хотеть говорить со мной. Наверняка наделал глупостей и получил травму. Два тела на протыкание колом. Два тела, которые еще по крайней мере сутки не встанут. Так что тут могло случиться? Как говорит старая пословица, есть только один способ выяснить. Мэри перенесла моих клиентов на другое время, я взяла из ящика стола наплечную кобуру с браунингом и надела ее. С тех пор как я перестала надевать в офисе пиджак, пришлось держать пистолет в ящике, но на улице я всегда после темноты хожу с пистолетом. Почти все твари, оставившие на мне шрамы, погибли – по большей части от моей руки. Пули с серебряной оболочкой – чудесная вещь.2
Ларри сидел на пассажирском сиденье моего джипа в очень напряженной позе. Трудно сидеть в машине, когда у тебя на спине свежие швы. Рану я видела – один острый прокол и длинная рваная царапина, то есть фактически две раны. На Ларри была та же синяя футболка, в которой он приехал, только на спине она была разорвана и окровавлена. На меня произвело впечатление, что он не дал сестрам ее разрезать. Они всю одежду, что им мешает, режут не задумывясь. Он подался вперед, упираясь в привязной ремень, пытаясь найти удобную позу. Рыжие волосы его были острижены так коротко, что почти не замечалась их курчавость. Ростом Ларри был пять футов четыре дюйма – на дюйм выше меня. В мае он получил диплом по противоестественной биологии, но со своими веснушками и морщинкой боли между ясными голубыми глазами он выглядел на шестнадцать, а не на двадцать один. Я так засмотрелась, как он вертится, что пропустила поворот на I-270, и мы застряли на Балласе, выбираясь на Олив. Приближалось как раз время ленча, и улица была забита людьми, стремящимися быстро набить желудок и вернуться к работе. – Ты обезболивающее принял? – спросила я. Он пытался сидеть неподвижно, стиснув рукой край сиденья. – Нет. – Почему? – Такие штуки меня отключают. А я не хочу спать. – Сон от лекарств – совсем не то что обычный сон, – сказала я. – Нет, – сказал он. – Сны снятся похуже. С этим я была согласна. – Ларри, что произошло? – Я восхищен, что ты так долго не задавала этого вопроса. – Я тоже, но не хотела спрашивать тебя при враче. Если начать разговаривать с пациентом, доктор обычно переходит к другому больному. А я хотела узнать у него, насколько серьезно ты ранен. – Несколько швов, – ответил он. – Двадцать. – Восемнадцать, – уточнил он. – Я округлила. – Спасибо, лучше не надо. Мне хватает восемнадцати. – Он скривился. – И почему оно так болит? Вопрос, может, был и риторический, но я все же ответила: – При каждом движении руки или ноги работают мышцы спины. Движение головы и мышц плеч тоже передается спине. Спину не ценишь, пока она не откажет. – Ничего себе, – проворчал Ларри. – Ларри, хватит ходить вокруг да около. Рассказывай, что произошло. Мы стояли в длинной очереди машин у светофора на Олив, зажатые между двумя торговыми рядами. Слева брызгали фонтанчики «Ви-Джей Ти энд Спайс», где я покупаю кофе, справа светились лавочки со звукозаписями и китайский буфет. Если ехать по Баллас во время ленча, хватит времени изучить все магазины по обе стороны. Ларри улыбнулся, потом скривился: – Мне надо было проткнуть два тела. Жертвы вампиров, которые не хотели восстать вампирами. – Оба составили завещание, помню. Последнее время почти всю эту работу делаешь ты. Он попытался кивнуть и резко замер. – Черт, даже кивать больно. – Завтра будет больнее. – Ну, спасибо, начальник. Мне просто необходимо было это знать. Я пожала плечами: – Если бы я соврала, боль от этого не убавилась бы. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты обращаешься с больными безобразно? – Многие говорили. Ларри чуть слышно хмыкнул: – Охотно верю. В общем, я закончил с телами и собирал шмотки. И тут какая-то женщина вкатывает еще одно тело. Говорит, что это вампир, только без ордера суда на ликвидацию. Я нахмурилась: – Но ты же не стал работать с телом без документов? Он тоже нахмурился в ответ: – Нет, конечно. Я им сказал: ордера нет – и убитого вампира тоже нет. Закапывание вампира без ордера есть убийство, и мне неохота идти под суд оттого, что кто-то напортачил с документами. Объяснил им совершенно недвусмысленно. – Им? – переспросила я, подавая машину ближе к светофору. – А там пришел еще один работник морга. Они отправились искать пропавшие документы, а я остался с вампиром. Было утро. Он все равно никуда не делся бы. Ларри попытался отвернуться, но было больно. Так что он продолжал глядеть мне в глаза, хотя и злился. – Я вышел покурить. Я уставилась на него и еле успела ударить по тормозам, когда машины впереди остановились. Ларри бросило на ремень, он застонал, а когда закончил вертеться на сиденье от боли, сказал: – Ты это нарочно сделала. – Нет, но надо было бы, наверное. Ты оставил тело вампира без присмотра. Вампира, на которого мог быть выписан ордер. И ты бросил его одного в морге. – Я не только покурить вышел, Анита. Понимаешь, это тело просто лежало себе на каталке. Ни приковано не было, ни связано. Крестов тоже не было. Я выполнял приговоры, случалось. Тех вампиров так заматывают серебряными цепями и крестами, что сердце еле найдешь. Что-то тут было не так, и я хотел поговорить с судмедэкспертшей. К тому же она оказалась курящей. Я и решил, что мы можем покурить у нее в кабинете. – И? – спросила я. – Ее не было, и я вернулся в морг. Когда я вошел, служительница пыталась проткнуть грудь вампира колом. Повезло, что мы в этот момент стояли в потоке. Если бы мы ехали, я бы в кого-нибудь врезалась. – Ты и сумку с инструментами бросил без присмотра? Ларри как-то удавалось выглядеть одновременно и сконфуженным, и рассерженным. – У меня в сумке нет обреза, как у тебя, так я и подумал: кто туда полезет? – Многие из такой сумки могут что-нибудь унести как сувенир, Ларри. Машины поползли вперед, и мне пришлось смотреть не на Ларри, а на дорогу. – Ладно, ладно, я допустил ошибку. Сам знаю. Я эту женщину обхватил за пояс и оттащил от вампира. – Ларри опустил глаза, не глядя на меня. Наступал момент рассказа, который его смущал или должен был мне особенно не понравиться. – Я к ней повернулся спиной, чтобы осмотреть вампира. Проверить, что она его не проткнула. – И она тебе располосовала спину, – сказала я. Мы ползли вперед, и теперь стояли между молочной «Дэйри квин» и «Кентуккийскими жареными цыплятами» с одной стороны и авторемонтной мастерской с автозаправкой с другой. – Именно так. Она, наверное, решила, что я в нокауте, потому что оставила меня и набросилась опять на вампира, и тут вошел ее напарник. Я ее обезоружил, но она все пыталась добраться до вампира, и мы только с ее напарником сумели ее скрутить. Она просто обезумела. – А почему ты не вытащил пистолет, Ларри? Пистолет сейчас был у него в сумке с инструментами, поскольку наплечная кобура неудобна для раненой спины. Но тогда он был вооружен. Я его водила в тир и на охоту на вампиров, пока не стала уверена, что он не прострелит себе ногу. – Если бы вытащил, то мог бы ее застрелить. – В этом вроде бы и смысл, Ларри. – Именно в этом, – твердо сказал он. – Я не хотел ее убивать. – Она могла тебя убить, Ларри. – Знаю. Я вцепилась в баранку так, что по коже рук пошли розовые пятна. Потом медленно выдохнула и попыталась не заорать. – Все-таки не знаешь, иначе был бы осторожнее. – Я жив, и она не убита. У вампира даже ни царапины. Так что вышло все отлично. Я выехала на Олив и поползла к шоссе 270. Нам надо было на север, к Сент-Чарльзу, где жил Ларри. Ехать минут двадцать плюс-минус сколько-то. Квартира Ларри выходила на озеро, где весной гуси вили гнезда, а зимой собирались в стадо. Переезжать ему помогали я и Ричард Зееман, преподаватель естественных наук в старших классах, вервольф альфа и мой тогдашний кавалер. Ричарду очень нравилосъ, что гуси гнездятся прямо под балконом. Мне тоже. – Ларри, либо ты бросишь эту щепетильность, либо тебя в конце концов убьют. – Я буду делать то, что считаю правильным, Анита. То, что ты можешь сказать, не изменит моего мнения. – Черт тебя побери, Ларри, я не хочу, чтобы мне пришлось тебя хоронить! – А что бы сделала ты? Застрелила бы ее? – Я бы не повернулась к ней спиной, Ларри. Может, разоружила бы ее или сцепилась бы с ней до подхода второго служителя. Мне не пришлось бы в нее стрелять. – Ситуация вышла у меня из-под контроля, – признал он. – Ты перепутал порядок действий. Сначала надо было нейтрализовать угрозу, а потом проверять, что там с жертвой. Живой ты мог бы помочь вампиру, а мертвый – составил бы ему компанию на тот свет. – Ну, зато у меня теперь будет шрам, которого у тебя нет. Я покачала головой: – Тебе придется сильнее постараться, чтобы получить шрам, которого нет у меня. – Ты позволила кому-то всадить тебе в спину твой собственный кол? – Их было двое. Оба с множественными укусами – я их тогда называла слугами, пока не узнала, что значит этот термин. Одного я зафиксировала и протыкала, когда женщина набросилась на меня сзади. – Так когда это сделала ты, это не было ошибкой? Я пожала плечами: – Я могла их застрелить, когда увидела, но в те времена я еще не убивала людей так запросто. Урок я запомнила. Если у кого-то нет клыков, это еще не значит, что он тебя не может убить. – Ты проявляла щепетильность в убийстве людей-слуг? – спросил Ларри. Я свернула на двести семидесятое. – У всех бывают проколы. А почему эта женщина так рвалась убить вампира? Он осклабился: – Ответ тебе понравится. Она из группы «Человек Превыше Всего». А вампир – доктор той же больницы. Он забился в бельевой чулан – там он всегда спал днем, если застревал на работе и не успевал домой. Она его взвалила на каталку и притащила в морг. – Меня удивляет, что она просто не вытащила его на солнце. Предзакатный свет действует ничуть не хуже полуденного. – Этот чулан в подвале он использовал на всякий случай – вдруг кто-то откроет дверь днем. Окон там нет. Она боялась, что ее заметят, когда она будет закатывать каталку в лифт или выкатывать наружу. – И она действительно думала, что ты его проткнешь? – Наверное. Не знаю, Анита. Она сумасшедшая, по-настоящему сумасшедшая. Плевалась в вампира, в нас. Кричала, что все мы будем гореть в аду. Что мы должны очистить мир от монстров. Что монстры нас всех поработят. – Ларри передернулся, помрачнел. – Знаешь, я.думал, что «Люди Против Вампиров» – психи, но эта отколовшаяся группа, ЧПВ, – это действительно страшно. – ЛПВ пытается действовать в рамках закона, – ответила я. – ЧПВ даже не притворяется. Они взяли на себя убийство того мэра-вампира в Мичигане. – Взяли на себя? Ты им не веришь? – Я думаю, это сделал кто-то из родных и близких. – Почему? – Копы послали мне фотографии и описание тех мер безопасности, что он предпринимал. ЧПВ – группа радикальная, но пока что не слишком организованная. Чтобы добраться до того вампира днем, нужен был точный расчет и большая удача. Я думаю, что истинный виновник был рад отдать всю славу этим правым радикалам. – Ты сказала полиции? – Естественно. Об этом они и спрашивали. – Удивительно, что они тебя не вызвали, чтобы ты посмотрела лично. Я пожала плечами: – Я не могу лично выезжать на все противоестественные преступления. И вообще я штатская. Копы не любят привлекать к своим делам штатских, но куда важнее, что репортеры подняли бы шум. «Истребительница вампиров раскрывает убийство вампира». Ларри усмехнулся: – Для тебя это еще слабый заголовок. – К сожалению, – согласилась я. – И еще, я думаю, что убийца – человек. Кто-то из близких. Как в любом хорошо спланированном убийстве, только жертва – вампир. – Только в твоем описании убийство вампира в запертой комнате звучит так ординарно. Я не могла не улыбнуться. – Наверное. У меня пискнул пейджер, и я вздрогнула. Вытащив этот чертов прибор из-под юбки, я посмотрела на номер и нахмурилась. – Что такое? Полиция? – спросил Ларри – Нет. Я не знаю этого номера. – Ты же не даешь номер пейджера незнакомым людям? – Мне это известно. – Слушай, не надо на меня огрызаться. Я вздохнула: – Извини. Ларри постепенно, простым повторением снижал мне порог агрессии. Он учил меня быть мягче. Любому другому я бы уже голову оторвала, но Ларри умел правильно нажимать на кнопки. Он мог меня попросить быть помягче, и я его не убивала. На этом часто строятся удачные союзы. До дома Ларри оставалось несколько минут езды. Я засуну его в койку и перезвоню по этому номеру. И если это не полиция и не с работы, я могу выйти из себя. Терпеть не могу, когда меня дергают за пейджер по пустякам. Пейджеры – они же для важных дел? И если это дело не важное, я кому-то хорошую задам головомойку. Когда Ларри заснет, я уж буду собачиться как захочу. И это было почти облегчение.3
Засунув Ларри в постель и накормив демеролом, я подождала, пока он заснет крепко – и разве что землетрясение его разбудит. Затем только я перезвонила. Мне все еще было невдомек, кто бы это мог быть, что мне не очень-то нравилось. Просто нервировало. Кому еще приспичило раздавать мой личный номер, да и зачем? Телефон не успел даже прозвенеть как следует, а трубку уже сняли. Голос был мужской, тихий и перепуганный: – Алло? Мое раздражение тут же смыло густой волной чего-то вроде страха. – Стивен, что случилось? – Слава богу! – выдохнул он на том конце. – Что произошло? – спросила я отчетливо и очень спокойно, потому что мне хотелось на него заорать и заставить быстро выложить, что там, черт побери, стряслось. – Ты можешь приехать в больницу университета Сент-Луиса? До меня стало доходить. – Ты сильно ранен? – Это не я. Сердце упало вниз, потом подскочило к горлу, и мой голос прозвучал сдавленно: – Жан-Клод. Я тут же поняла, что это глупо. Время чуть после полудня. Если бы Жан-Клоду нужен был врач, его бы привезли к больному. Вампиры средь бела дня не болтаются по улицам. А чего я так волнуюсь из-за вампира? Так вышло, что с этим вампиром у меня роман. Мои родственники, ревностные католики, просто этим возмущены. Поскольку меня это тоже малость смущает, мне трудно защититься. – Это не Жан-Клод. Это Натэниел. – Кто? Стивен вздохнул тяжело и глубоко. – Один из парней Габриэля. Окольный способ сказать, что это леопард-оборотень. Габриэль был у леопардов предводителем, альфой, пока я его не убила. Зачем я его убила? Почти все раны, которые он мне нанес, зажили. Носить метки вампира – имеет свои преимущества. Уже не так легко остаются шрамы. Но почти незаметная сетка шрамов у меня на ягодицах и пояснице навсегда будет напоминать о Габриэле. Напоминать о том, что он хотел меня изнасиловать, заставить выкрикивать его имя, а потом убить. Хотя, зная Габриэля, не думаю, что ему так уж важно было, когда я умру – до, после или в процессе. Его все устраивало, пока я оставалась теплой. Оборотни обычно падали не любят. Я об этом говорю легко, даже сама с собой. Но пальцы мои легли на поясницу, будто могли прощупать шрамы сквозь юбку. Приходится относиться к этому легко. Приходится. Иначе начнешь орать и не остановишься. – В больнице не знают, что Натэниел – оборотень? Он понизил голос: – Знают. Он слишком быстро выздоравливает. – Так зачем шептать? – Потому что я говорю из автомата в вестибюле. – Послышался звук, будто он отвел трубку в сторону и сказал: «Через минуту приду». И тут же вернулся на линию. – Анита, мне очень нужно, чтобы ты приехала. – Зачем? – Пожалуйста, Анита. – Стивен, ты же вервольф. Как вышло, что ты сидишь нянькой при кошке? – У него в бумажнике, в отделении для срочных вызовов, нашли мое имя. Он в «Запретном плоде» работает. – Стриптизером? Я спросила, потому что Натэниел мог быть и официантом, хотя вряд ли. Жан-Клод, владелец «Запретного плода», никогда бы не стал столь нерационально использовать такую экзотику, как оборотень. – Да. – Вас надо отвезти домой? Кажется, у меня сегодня день таксиста. – И да, и нет. Что-то в его голосе мне не понравилось. Неловкость какая-то, напряжение. Говорить обиняками – не в стиле Стивена. Он в эти игры не играет, говорит просто. – А каким образом Натэниел оказался ранен? – Быть может, если задать более удачный вопрос, ответ тоже будет удачнее. – Клиент слишком разошелся. – В клубе? – Нет. Анита, прошу тебя, времени в обрез. Приезжай и проследи, чтобы он не уехал с Зейном. – Что еще за Зейн? – Тоже из народа Габриэля. После смерти Габриэля он их сводничает. Только не защищает их, как Габриэль защищал. Он не альфа. – Сводничает? В каком смысле? Голос Стивена зазвучал громче и куда как веселее. – Привет, Зейн! Ты еще Натэниела не видел? Ответа я не слышала, просто гудение народа в вестибюле. – Кажется, они пока не хотят его отпускать домой, – сказал Стивен. – Он ранен. Очевидно, Зейн подошел очень близко к телефону – и к Стивену тоже. Из трубки донесся низкий рычащий голос: – Он поедет домой, когда я скажу. В голосе Стивена зазвучала нотка испуга: – Боюсь, доктора не согласятся. – Мне на них плевать. С кем это ты треплешься? Чтобы его голос звучал настолько отчетливо, он должен был прижать Стивена к стене. Угрожать, ничего конкретного не говоря. Вдруг рычащий голос зазвучал очень ясно. Он забрал у Стивена трубку: – Кто это? – Анита Блейк, а вы, наверное, Зейн. Он хрипло рассмеялся – будто простуженный. – А, человеческая лупа у волков. Боже мой, как я перепугался! Лупа – так вервольфы называют подругу вожака. Я была первой женщиной-человеком, удостоенной этой чести. Хотя я даже уже не встречалась с их Ульфриком. Мы расстались, когда он кого-то съел у меня на глазах. В конце концов, должны же быть у девушки принципы. – Габриэль тоже меня не боялся. Видишь, чем это для него кончилось? Пару секунд Зейн помолчал. В трубке слышалось его тяжелое, точно собачье, дыхание. Но он дышал так не нарочно, а скорее не мог сдержать волнения. – Натэниел мой. Держись от него подальше. – Стивен не твой, – ответила я. – Твой, что ли? – Послышался шорох материи, и мне это не понравилось. – Он такой краса-авчик! Ты пробовала эти мягкие губы? Эти длинные волосы лежали на твоей подушке? Мне не надо было видеть, чтобы знать: он трогает Стивена в такт своим словам. – Зейн, не трогай его. – Поздно. Я стиснула трубку и заставила свой голос звучать ровно и спокойно: – Стивен под моей защитой, Зейн. Ты понимаешь, что это значит? – И на что ты готова, чтобы защитить своего волчонка, Анита? – Не стоит проверять, Зейн. Честно, не стоит. Он понизил голос почти до мучительного шепота: – И ты готова меня убить, чтобы его избавить? Вообще-то прежде чем грозить кому-то смертью, я должна его хоть раз увидеть, но придется, кажется, сделать исключение. – Да. Он рассмеялся тихо и нервно: – Понимаю теперь, почему Габриэль на тебя запал. Такая крутая, такая уверенная, такая опа-асная! – Я слышу неудачное подражание Габриэлю. Раздался звук, средний между шипением и уханьем. – Стивену не надо было сюда влезать. – Натэниел – его друг. – Я друг Натэниела, и других друзей ему не надо. – Сомневаюсь. – Анита, я забираю Натэниела. Если Стивен попытается помешать, ему будет плохо. – Сделаешь плохо Стивену – я сделаю плохо тебе. – Значит, так тому и быть. – Он повесил трубку. Вот блин! Я побежала к джипу. Ехать было минут тридцать, двадцать, – если поспешить. Двадцать минут. Стивен – не доминант, он жертва. Но он верный друг. Если он думает, что Натэниелу не надо ехать с Зейном, он попытается помешать. Драться он не станет, но может встать перед машиной. И я не сомневалась, что Зейн его просто переедет – в лучшем случае. В худшем – он заберет с собой и Стивена, и Натэниела. И если Зейн в поступках так же похож на Габриэля, как на словах, я бы предпочла вариант с автомобилем.4
Второй приемный покой меньше чем в двух часах езды. Выдающийся день даже для меня. Хорошо, что на этот раз ранена не я. Плохо, что это может измениться. Пусть Зейн не альфа, но он – оборотень. Эти ребята могут поднять в жиме слона средней величины, и я не собиралась заниматься с ним армрестлингом. Он не только положил бы мне руку, он бы ее, вполне возможно, оторвал от плеча и съел. Многие ликантропы пытаются сойти за людей и любят, когда это получается. Но я не думала, что Зейна такие мелочи волнуют. И все же мне не хотелось убивать Зейна, если не возникнет необходимости. Не из милосердия – от мысли, что это может произойти на людях. В тюрьму мне не хотелось. То, что наказание волнует меня больше преступления, отчасти характеризует мой нравственный облик. Иногда я сомневалась, не становлюсь ли социопатом. Иногда была уверена, что уже стала. В пистолете у меня всегда были серебряные пули. На людей серебро действует, как и на почти все сверхъестественные существа. Так зачем переходить на обычные пули, которые действуют только на людей и на пару-тройку других существ? Но месяца три назад я схлестнулась с одним фейри, который чуть меня не убил. На них серебро не действует, зато действует обычный свинец. И с тех пор я держу в «бардачке» обойму с обычными патронами. Вытащив из обоймы два верхних патрона с серебряными пулями, я вставила свинцовые. То есть первые две пули могут сбить с Зейна кураж, и тогда, быть может, не придется убивать его остальными. Проясним сразу: если он, получив две свинцовые пули, от которых чертовски больно, даже если можешь залечить рану, все-таки будет на меня переть, то первая же серебряная пуля будет предназначена не для того, чтобы только ранить. Только войдя в дверь больницы, я сообразила, что не знаю фамилии Натэниела. Имя Стивена мне тоже не поможет. А, черт! Вестибюль был набит народом. Женщины с плачущими младенцами, детишки, неизвестно чьи, гоняющиеся друг за другом, перепрыгивая через стулья, человек с обмотанной кровавой тряпкой рукой, люди без видимых повреждений, тупо глядящие в пространство. Стивена видно не было. Вопли, звон разбиваемых стекол, звяканье упавшего на пол металла. Сестра, бегущая по соседнему коридору. – Вызовите еще охранников! Сестра за конторкой нажала на кнопку. Можете назвать это интуицией, но я поняла, где сейчас 3ейн и Стивен. Махнув перед сестрой удостоверением, я сказала: – Я из Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий. Моя помощь нужна? Сестра вцепилась в мою руку: – Вы из полиции? – Наша группа является подразделением полиции. В лучшем случае – уклонение от прямого ответа. Если ты штатский. прикрепленный к полицейской группе, приходится этому научиться. – Слава богу! – Сестра поволокла меня туда, где слышался шум. Я высвободила руку и достала пистолет. Предохранитель снят, ствол в потолок, готовность к выстрелу. С обычными патронами я бы не стала поднимать ствол к потолку, тем более в госпитале, где надо мной полно пациентов, но безопасные патроны Глейзера не зря носят свое название. Приемное отделение ничем не отличалось от всех приемных отделений, что мне случалось видеть. Занавесы на металлических штангах, чтобы можно было выгородить целые ульи маленьких смотровых кабинок. Кое-где они были закрыты, но пациенты сидели и смотрели на спектакль сквозь щели в занавесках. Однако зал делился пополам стеной почти до caмого коридора, так что смотреть особо было не на что. Человек в зеленом хирургическом халате вылетел из-за стены, ударился в противоположную, тяжело сполз на пол и остался лежать неподвижно. Сопровождавшая меня сестра бросилась к нему, и я отпустила ее. Тот, кто был там за стеной, швыряющийся докторами, как куклами, был работой не для медика, а для меня. На полу лежали еще двое в хирургической одежде – мужчина и женщина. Женщина была в сознании, глаза широко раскрыты. У нее под углом в сорок пять градусов торчала сломанная рука. Увидев табличку у меня на пиджаке, она предупредила: – Там оборотень, осторожнее! – Я знаю, кто там, – ответила я. И опустила пистолет на дюйм. В глазах женщины мелькнула тревога, а не боль. – Не разнесите наш центр травмы! – Постараюсь не разнести, – сказала я, проходя мимо нее. В коридор вышел Зейн. Я его никогда не видела, но кто еще это мог быть? В руках он кого-то нес. Сначала я подумала, что женщину, из-за длинных каштановых волос, но обнаженная спина и плечи были слишком мускулистыми, мужскими. Очевидно, Натэниел. Он легко помещался в этих мощных руках. Зейн был футов шести ростом, высокий и худой. Сверху на нем был лишь черный кожаный пиджак на бледном теле. Волосы у него были белые, как вата, коротко остриженные по бокам и собранные в длинные пучки наверху. Открыв рот, он зарычал. У него торчали клыки, верхние и нижние, как у большого кота. Ну и ну. Я наставила на него пистолет и медленно выдохнула, стоя неподвижно и спокойно, целясь в белое тело выше Натэниела. С такого расстояния я бы не промахнулась. – Второй раз не повторяю, Зейн. Отпусти его. – Он мой, мой! Зейн зашагал к выходу, и я спустила курок. Oт удара пули он развернулся и упал на колени. Раненое плечо перестало держать, и Натэниел соскользнул на пол. Зейн вскочил, здоровой рукой прижимая к себе Натэниела, как куклу. Ткани его плеча уже срастались – как в кино, когда расцветающий цветок снимают замедленной съемкой. Он мог бы рвануться мимо меня, рассчитывая на свою быстроту, но не стал. Он просто шел на меня, будто не верил, что я выстрелю. А зря. Вторая свинцовая пуля попала ему прямо в грудь. Кровь плеснула по бледной коже. Зейн упал на спину и выгнул ее, пытаясь вдохнуть, что было трудно из-за дыры в груди размером с кулак. Я подошла – поспешно, но не переходя на бег. Обойдя его на расстоянии вытянутой руки, я зашла сзади и чуть сбоку. Простреленное мной плечо все еще не работало, другая рука была прижата телом Натэниела. Зейн смотрел на меня широко раскрытыми карими глазами, тяжело дыша. – Остальные пули серебряные, Зейн. Стрелять буду в голову, и твои поганые мозги разлетятся по этому чистому полу. Он все же смог выдохнуть: – Нет. – Его рот наполнился кровью, и она вытекла на подбородок. Я наставила дуло на его лоб, примерно на уровне бровей. Если я опущу курок, его не станет. Передо мной лежал мужчина, которого я никогда раньше не видела. С виду он был молод, ближе к двадцати, чем к тридцати. Меня заполнила огромная пустота. Будто я стояла посреди белого шума. Ничего не чувствуя. Я не хотела его убивать, но мне было безразлично, убью я его или нет. Это только его интересовало. Я позволила ему прочесть это в моих глазах – что мне оба исхода безразличны. Позволила, потому что он – оборотень и должен был понять, что видит. Обычные люди этого не видят. По крайней мере люди в здравом уме. – Ты оставишь Натэниела в покое, – сказала я. – Когда приедет полиция, ты будешь делать все, что тебе скажут. Ни спорить, ни отбиваться не будешь, иначе я тебя убью. Ты меня понял, Зейн? – Да, – ответил он, и снова кровь выплеснулась изо рта густой струей. Он заплакал, и слезы потекли по окровавленному лицу. Слезы? Плохим парням по сценарию не полагается плакать. – Как я рад, что ты приехала, – сказал он. – Я пытался ими заниматься, но у меня не получалось. Я хотел быть Габриэлем, но не мог. Плечо у него уже зажило настолько, что он мог прикрыть глаза рукой, скрыть от нас свои слезы, но голос у него был хриплым от слез – и от крови. Я не знала, что сказать. Отрицать, что я собираюсь быть их предводителем, вроде не очень удачная мысль, если учесть разбросанные здесь тела. Откажись я от этого предложения, Зейн может снова озвереть, и придется его убить. И меня пронзило, как укол, осознание, что мне убивать его не хочется. Из-за слез? Может быть. Но не только. Факт тот, что я убила их альфу, защитника, и ни разу не подумала, что станется с остальными леопардами-оборотнями. Мне не приходило в голову, что у них нет второго в иерархии, который мог бы занять место Габриэля. Я уж точно не могу быть у них альфой. Не покрываюсь я мехом каждый месяц. Но если таким образом удастся удержать Зейна, чтобы он не рвал врачей в клочья, я согласна подыграть. Когда прибыли копы, раны Зейна уже зажили. Он свернулся калачиком, прижимая к себе бесчувственное тело Натэниела, как плюшевого медведя, и гладил его волосы, все еще плача. – Она нас защитит. Она нас защитит. Она нас защитит, – повторял он. Я так поняла, что «она» – это я, и у меня слегка поехала крыша.5
Стивен лежал на узкой больничной кровати. Белокурые локоны Стивена были длиннее моих; они разметались по белой подушке. Тонкое лицо было исчеркано крест-накрест грубыми розовыми и красными порезами. У Стивена был такой вид, будто его вышвырнули сквозь оконное стекло – как оно на самом деле и было. Стивен, который вряд ли превосходил меня по весу на двадцать фунтов, не пошел на попятный, и в конце концов Зейн выбросил его сквозь небьющееся стекло с сеткой. Как сквозь проволочную сырорезку. Человек бы от этого неминуемо погиб, и даже Стивен был очень, очень сильно ранен. Но он поправлялся. Я не могу скзаать, будто порезы заживали на глазах, – это было как распускается цветок. Замечаешь, что это случилось, но как это происходит – не видишь. Я отвернулась на миг, поглядела опять на Стивена – и на один шрам уже было меньше. Черт, это здорово нервирует. Натэниел лежал на другой кровати. Волосы у него были еще длиннее, чем у Стивена. Наверное, до талии. Трудно судить, потому что я видела его лишь в лежачем положении. Очень темно-рыжие волосы, почти каштановые, но только почти. Вроде красного дерева, и они лежали на белых простынях, как шерсть зверя, густая и блестящая. Он был скорее смазлив, чем красив, и ростом был не больше пяти футов шести дюймов. Волосы усиливали иллюзию женственности, но плечи были непропорционально широки – отчасти от рождения, отчасти из-за поднятия тяжестей. Отличные плечи, но к ним бы нужен рост на полфута больше. Раз он стриптизер в «Запретном плоде», значит, ему уже восемнадцать. Лицо у него было худощавое, челюсть слишком округлая. Восемнадцать, но вряд ли больше. Может, он когда-нибудь дорастет до своих плеч. Мы находились в двухместной палате изолятора – на этаже, который в большинстве больниц отводится для ликантропов, вампиров и прочего противоестественного населения. Всех, кого администрация считает опасными. Зейн был бы опасен, но копы его увезли с почти залеченными ранами. Его плсть вытолкнула мои пули на пол вместе с отторгнутыми клочками органов. Вряд ли нам был нужен изолятор для Стивена или Натэниела. Насчет последнего я могла и ошибиться, но я так не думала. В этом я вполне полагалась на суждение Стивена. Натэниел еще не пришел в сознание. Я спросила, что с ним, и врачи мне рассказали, потому что все еще считали копом и потому что я спасла их шеи. Благодарность – вещь чудесная. Кто-то хорошо Натэниела выпотрошил. Не просто вспорол ему брюхо ножом, а еще и выпустил кишки на пол – на его внутренностях были найдены кусочки мусора. Были признаки серьезных травм и на других частях тела. Следы сексуального насилия. Да, и проститутка может быть изнасилована. Для этого достаточно, чтобы было сказано слово «нет». Никто, даже ликантроп, не согласится на секс, когда его внутренности валяются по полу. А может быть, его сначала изнасиловали, а потом попытались убитъ. Это чуть-чуть менее противно, чем если бы наоборот. Чуть-чуть. На запястьях и лодыжках остались следы цепей. Кровавые следы, будто он отбивался, и эти следы не заживали. Значит, использовались цепи с высоким содержанием серебра, чтобы они не только держали, но и причиняли боль. Тот, кто это сделал, заранее знал, что будет иметь дело с ликантропом. Подготовился. И потому возникали некоторые интересные вопросы. Стивен и Габриэль сводничали леопардов-оборотней – сдавали их напрокат клиентам. Я понимаю, зачем людям такая экзотика, – слыхала, что существует садомазохизм. Оборотень выдерживает страшные травмы, так что такая комбинация имеет смысл. Но здесь уже были не просто сексуальные игры – о такой жестокости я не слышала, разве что у серийных убийц. Я не могла оставить их без защиты. Даже без угрозы сексуальных убийств – оборотень есть оборотень, тем более леопард. Пусть Зейн валялся у меня в ногах и плакал, но есть еще и другие. Если у них нет стаи, нет экземпляров альфа, то никто им не может приказать оставить Натэниела в покое. Раз нет предводителя, то может выйти так, что для этого их придется подчинять или убивать по одному. Не слишком приятная мысль. Настоящим леопардам, в общем, плевать, кто там главный. У них нет стай, но оборотни – не звери, а люди. Это значит, как бы они ни были независимы и просты в звериной форме, человеческая половина найдет способ усложнить жизнь. Если Габриэль своих ребят подбирал сам, то я не мргy верить, что они не попытаются снова добраться до Натэниела. Габриэль был психованный кот, и Зейн тоже не показался мне чем-нибудь другим. Кого же тут позвать на помощь? Конечно же, местную стаю вервольфов. Стивен – член стаи, его они обязаны защищать. В дверь постучали. Я достала браунинг, положила на колени и прикрыла журналом. Это оказался номер «Дикой природы Америки» трехмесячной давности со статьей о медведях-кодьяках. – Кто там? – Ирвинг. – Войди. Я не убрала пистолет – на случай, если кто-то попытается ворваться из-за его спины. Ирвинг Гризволд – вервольф и репортер. Для репортера он неплохой парень, но он не так осторожен, как я. Когда я увижу, что он один, тогда и уберу пистолет. Ирвинг улыбаясь распахнул дверь. Бахрома каштановых волос окружала его голову ореолом с блестящим солнцем лысины посередине. На маленьком носу сидели верхом очки. Он был коротышка и казался кругленьким, хотя не был жирным. И уж меньше всего был похож на страшного серого волка. Он даже и на репортера не слишком походил – поэтому, наверное, и был таким прекрасным интервьюером, но от репортажей с места событий его держали подальше – в камере он не смотрелся. Ирвинг работал на «Сент-Луис пост диспетч» и много раз меня интервьюировал. Он закрыл за собой дверь. Я убрала пистолет. У Ирвинга расширились глаза. Он спросил тихо, но не шепотом: – Как Стивен? – Ты как сюда попал? У двери должен был стоять полисмен! – Ax, Блейк, я тоже рад тебя видеть. – Ирвинг, не морочь мне голову. Дверь должен был охранять коп. Он чирикает с очень симпатичной сестричкой за регистрационным столом. – Черт! Я не настоящий полицейский и не могла пойти наорать на него, но искушение такое было. В кулуарах Вашингтона болтается проект закона, который должен дать охотникам за вампирами федеральные нагрудные таблички. Иногда мне казалось, что идея дурацкая. Иногда – что нет. – Скажи быстро, пока меня не выставили отсюда, как Стивен? Я ему рассказала и спросила: – А Натэниел тебя не интересует? Ирвинг неловко замялся. – Ты же знаешь, что Сильвия сейчас де-факто предводитель стаи, пока Ричард уехал работать над диссертацией? Я вздохнула: – Нет, я не знала. – Я знаю, что с Ричардом ты не говорила после вашего разрыва, но думал, тебе кто-нибудь другой сказал. – Остальные волки обходят меня десятой дорогой, как чуму. О Ричарде никто со мной не говорит. Я думаю, он им это запретил. – Мне такое неизвестно. – Удивительно, что ты сюда пришел не искать материал для репортажа. – Это не тема для репортажа, Анита. Она слишком близко меня касается. – Потому что ты знаешь Стивена? – Потому что тут замешаны одни оборотни, а я всего лишь обаятельный журналист. – Ты действительно думаешь, что тебя уволят, если всплывет, кто ты? – Уволят? Это ерунда, главное – что моя мама скажет! Я улыбнулась: – Значит, телохранителем ты тоже быть не можешь. Он помрачнел. – Знаешь, я обэтом не подумал. Когда кого-нибудь из стаи ранили в общественном месте, где это нельзя было скрыть, Райна всегда мчалась на выручку. Она сейчас мертва, и у нас, кажется, нет других альф, которые не скрывали бы, кто они. По крайней мере таких, которым я доверил бы охрану Стивена. Райна была прежде лупой этой стаи волков, пока работа не перешла ко мне. Теоретически прежняя лупа не обязана погибать – ей достаточно просто отойти в сторону в отличие от Ульфрика, Царя Волков. Но Райна была подругой Габриэля по играм. У них были общие увлечения, например, снимать порнографические фильмы с настоящим убийством, с участием людей и оборотней. Она организовывала съемку, пока Габриэль пытался меня насиловать. Да, мне было очень приятно прокомпостировать ей билет на тот свет. – Ты второй раз пропускаешь мимо ушей имя Натэниела, – сказала я. – К чему бы это, Ирвинг? – Я тебе ведь сказал, что Сильвия командует, пока Ричарда нет в городе? – Она запретила всем нам помогать леопардам в чем бы то ни было. – Почему? – Райна их много снимала в своих порнофильмах, вместе с вервольфами. – Один такой фильм я видела. Впечатления он не производит. Мерзко, но не впечатляет. У Ирвинга был очень серьезный вид. – И еще она позволяла Габриэлю наказывать провинившихся членов стаи. – Наказывать? Ирвинг кивнул: – И Сильвию тоже наказывали, и не раз. Она их ненавидит, Анита. Если бы Ричард не запретил, она бы заставила всю стаю охотиться на леопардов и всех их перебить. – Я видала, что Райна и Габриэль считали развлечением. Так что здесь я, пожалуй, на стороне Сильвии. – Ты навела порядок в нашем доме, ты и Ричард. Ричард убил Маркуса, и теперь он Ульфрик – вожак стаи. Ты убила Райну, и теперь ты наша лупа. – Я ее застрелила, Ирвинг. По закону стаи, как мне говорили, применение оружия аннулирует вызов. Я сжульничала. – Ты не потому лупа, что ты убила Райну. Ты лупа, потому что Ричард выбрал тебя в подруги. Я покачала головой: – Мы больше не встречаемся, Ирвинг. – Но Ричард не выбрал себе новой лупы, Анита. Пока он этого не сделал, место принадлежит тебе. Ричард был высок, темноволос, красив, честен, правдив, смел. Единственный его недостаток – он был вервольфом. Нo даже это было простительно, по крайней мере так я думала, пока не увидела его в деле. Увидела весь пирог целиком. Мясо было сырое и дергалось, а в соусе было слишком много крови. Теперь я встречалась только с Жан-Клодом. Не знаю, насколько лучше встречаться с Мастером вампиров города, чем с главным вервольфом, но я свой выбор сделала. Это его бледные руки ласкали мое тело. Его черные волосы рассыпались по моей подушке. Его полночно-синие глаза смотрели в мои в моменты любовных единений. Хорошие девушки не имеют внебрачных связей, особенно с нежитью. Я не думала, что хорошие девушки сожалеют о бывшем кавалере А, если выбирают кавалера Б. Может быть, я ошибалась. Мы с Ричардом избегали друг друга изо всех сил, то есть последние полтора месяца почти не виделись. Сейчас он уехал из города, и избегать друг друга стало легче. – Не буду спрашивать, о чем ты думаешь, – сказал Ирвинг, – потому что, кажется, знаю. – Не будь сильно умным, – окрысилась я. Он развел руками: – Профессиональный риск. Я не смогла сдержать смех. – Значит, Сильвия запретила помогать леопардам. И что тогда теперь будет со Стивеном? – Он нарушил ее прямой приказ. Для того, кто в иерархии стаи находится так низко, как Стивен, это очень смелый поступок – но он не тронет Сильвию. Она порвет Стивена на части и не позволит никому за ним ухаживать. Я ее знаю. – Ирвинг, я не могу этим заниматься двадцать четыре часа в сутки. – Они вылечиваются за сутки. Я состроила мрачную гримасу. – И два дня подряд здесь сидеть я тоже не могу. Он отвернулся и подошел к кровати, где лежал Стивен. Посмотрел на спящего, сцепившего руки на груди. Я подошла и тронула Ирвинга за руку: – Чего ты мне не рассказал? Он покачал головой: – Не понимаю, о чем ты. Я повернула его лицом к себе: – Выкладывай, Ирвинг. – Анита, ты не оборотень. Ты больше не встречаешься с Ричардом. Тебе надо выбираться из нашего мира, а не лезть в него глубже. У него был такой серьезный и печальный вид, что я испугалась. – Ирвинг, в чем дело? Он только потряс головой. Я схватила его за обе руки и подавила желание как следует встряхнуть. – Что ты от меня прячешь? – Ты можешь прибрать к рукам стаю, чтобы защитить Стивена и Натэниела. Я отступила на шаг: – Слушаю. – Ты выше Сильвии по иерархии. – Я не оборотень, Ирвинг. Я была подружкой нового вожака стаи. И даже ею теперь не являюсь. – Ты была больше этого, Анита, и сама это знаешь. Ты кое-кого из нас убила. Ты убиваешь легко и без угрызений совести. Стая это уважает. – Ирвинг, что за наглая похвала! – Ты мучаешься совестью из-за Райны? Ночами не спишь из-за Габриэля? – Райну я убила, потому что она хотела убить меня. Габриэля я убила по той же причине – самосохранение. Так что – нет, я не потеряла из-за них сон. – Стая уважает тебя, Анита. Так что если ты найдешь членов стаи, которые не скрывают, что они оборотни, и убедишь их, что ты страшнее Сильвии, они защитят обоих этих ребят. – Я не страшнее Сильвии, Ирвинг. Я не могу измолотить их в кашу. Она может. – Но ты можешь их убить. – Ирвинг сказал это очень тихо, наблюдая за выражением моего лица. Я открыла рот – и закрыла его снова. – Что ты хочешь, чтобы я сделала, Ирвинг? Он покачал головой: – Ничего. Забудь, что я говорил. Не надо было. Приведи сюда еще копов и иди домой, Анита. Вылезь из этой каши, пока еще можно. – Ирвинг, что у вас творится? Сильвия стала проблемой? Он посмотрел на меня, и его обычно веселые глаза были печальны, задумчивы. Он снова покачал головой: – Анита, мне пора идти. Я схватила его за руку: – Ты никуда не пойдешь, пока не расскажешь мне, что происходит. Он медленно, неохотно повернулся ко мне. Я отпустила его руку и отступила на шаг. – Говори. – Сильвия вызвала всех, кто был выше ее в стае, и победила. Я смотрела на Ирвинга. – И что? – Ты понимаешь, насколько это необычно для женщины – биться за второе место в стае? Она ростом пять футов шесть дюймов, узкая в кости. Спроси, как она побеждала. – Ирвинг, кончай тянуть резину. Я не хочу играть в двадцать вопросов. Просто скажи. – Первых двух она убила. В этом не было необходимости, она это сделала намеренно. Следующих троих она заставила согласиться, что она для них доминант. Они не захотели рисковать жизнью. – Очень практично. Ирвинг кивнул: – Сильвия всегда была практичной. В конце концов она выбрала себе противника из внутреннего круга. Она слишком мала, чтобы быть силовиком, и еще, думаю, она боялась Джемиля и Шанг-Да. – Джемиля? Ричард его не выгнал? Он же был шестеркой у Магнуса и Райны! Ирвинг пожал плечами: – Ричард решил, что переход пройдет глаже, если оставить у власти кого-то из старой гвардии. Я покачала головой: – Джемиля надо было выгнать или убить. – Может быть, но сейчас он вроде бы на стороне Ричарда. Думаю, он искренне удивился, когда его не убили на месте. Ричард завоевал его верность. – Я и не знала, что у Джемиля она есть. – Никто не знал. Сильвия дралась за место Гери, второго в стае, и победила. – Убив противника? – Как ни странно, нет. – О'кей, значит, Сильвия терзает стаю. Она вторая в иерархии. Прекрасно. И что? – Я думаю, она хочет быть Ульфриком, Анита. Хочет место Ричарда. Я уставилась на него: – Ирвинг, для этого есть только один способ. – Убить прежнего царя, – кивнул Ирвинг. – Да, я думаю, Сильвия это знает. – Я не видела, как она дерется, но видела, как дерется Ричард. Он тяжелее ее на сто фунтов – сто фунтов мышц, и драться он умеет. В честном бою ведь ей его не одолеть? – Ричард теперь как раненый, Анита. Он потерял сердце. И если она его вызовет и по-настоящему захочет, она может победить. – Что ты хочешь мне сказать? Что он в депрессии? – Не просто в депрессии. Ты знаешь, как он ненавидит свою сущность монстра. Он никого никогда не убивал, кроме Маркуса. И даже его не может себе простить. – Откуда ты все это знаешь? – Слушаю. Репортеры хорошо умеют слушать. Мы глядели друг на друга. – Рассказывай остальное. Ирвинг опустил глаза, потом поднял. – О тебе он со мной не говорит. Сказал только, что ты не смоглa смириться с тем, кто он такой. Даже ты, Истребительница, пришла в ужас. Настала моя очередь опустить глаза. – Я этого не хотела. – Над своими чувствами мы не властны, – сказал Ирвинг. Я встретила его взгляд: – Я бы хотела, чтобы было не так. – Верю. – Я не хочу смерти Ричарда. – Никто из нас не хочет. Я боюсь того, что сделает Сильвия, если некому будет ей помешать. – Он отошел ко второй кровати. – Первый ее приказ будет – истребить всех леопардов-оборотней. Мы их перебьем. Я медленно набрала воздуху в легкие и так же медленно выдохнула. – Ирвинг, я не могу забыть то, что видела. Я видела, как Ричард съел Маркуса. – Расхаживая из угла в угол, я качала головой. – Чем я могу помочь? – Обратись к стае и потребуй, чтобы тебя признали лупой. Заставь нескольких членов стаи прийти сюда и охранять этих двоих вопреки прямому приказу Сильвии. Но при этом тебе придется обещать им защиту. Обещать, что она их не тронет, потому что ты ей не позволишь. – Если я это сделаю и Сильвии не понравится, мне придется ее убить. Это вроде как поставить ей капкан. Не слишком ли отдает преднамеренным умыслом? Ирвинг мотнул головой: – Я тебя прошу быть нашей лупой. Быть лупой Ричарда. Показать Сильвии, что, если она будет напирать, Ричард ее, быть может, и не убьет, но убьешь ты. – Блин! – вздохнула я. – Прости, Анита. Я бы ничего этого не говорил, но... – Да, я должна была знать, – сказала я и обняла его, и он застыл от удивления, потом обняв меня в ответ. – Это за что? – За то, что сказал мне. Я знаю, что Ричарду бы это не понравилось. Улыбка исчезла с лица Ирвинга. – С тех пор как Ричард взял власть, он уже наказал двух членов стаи. Они бросили вызов его власти, серьезный вызов, и он чуть не убил обоих. – Как? – переспросила я. – Исполосовал их, Анита. Будто это был не он, а кто-то другой. – Ричард таких вещей не делает! – Теперь делает, хоть и не всегда. Обычно он все так же мил, но иногда на него находит, и он впадает в ярость. В такой момент мне не хотелось бы быть поблизости. – И насколько это серьезно? – Анита, ему надо смириться с тем, кто он такой. Надо принять своего зверя, иначе он сам себя сведет о ума. Я покачала головой: – Ирвинг, я не могу помочь ему любить этого зверя. Я тоже не могу его принять. Ирвинг пожал плечами: – Знаешь, Анита, быть мохнатым – это еще не так плохо. Бывает похуже, например, быть ходячим мертвецом. Я нахмурилась: – Выметайся, Ирвинг. И спасибо, что сказал. – Надеюсь, через неделю ты еще будешь мне благодарна. – И я надеюсь. Ирвинг дал мне несколько телефонов и вышел. Не хотел оставаться слишком долго, а то могут заподозрить, что он не просто репортер. Насчет моей репутации, кажется, никто не беспокоился. Я поднимаю зомби, убиваю вампиров и встречаюсь с Принцем Города. Если меня будут считать еще и оборотнем, так какая разница? Три имени членов стаи, подчиненных, которых Ирвинг счел достаточно сильными, чтобы быть телохранителями, и достаточно слабыми, чтобы их можно было заставить. Мне этoro делать не хотелось. Стая строится на дисциплине: наказание и награда; в основном наказание. Если члены стаи, к которым я обращусь, мне откажут, я должна буду их наказать, иначе я не лупа, иначе я слишком слаба, чтобы поддерживать Ричарда. Конечно, он вряд ли будет благодарен. Сейчас он меня, наверное, ненавидит, и я его понимаю. Его очень разозлит мое вмешательство. Но тут дело не только в Ричарде. Есть еще Стивен. Однажды он спас мне жизнь, и я этой услуги пока не вернула. И еще: он из тех, кто добыча для любого, – так было до сегодняшнего утра. Да, Зейн его чуть не убил, но дело не в этом. Он поставил дружбу выше верности стае. Это значит, что Сильвия может снять с него защиту стаи. Тогда он как леопард-оборотень станет игрушкой для каждого, кто захочет. Я этого не могу допустить. Это может кончиться смертью Стивена. Смертью Ричарда. Может оказаться, что я должна изувечить или убить нескольких членов стаи, чтобы меня правильно поняли. Может быть, может быть, сплошные «может быть». Черт бы все побрал! Я никогда никого не убивала иначе как ради самозащиты или отмщения. Если сейчас я влезу в игру, это будет преднаменное, хладнокровное, обдуманное убийство. Пусть не в строгом смысле этого слова, но я буду знать, что я затеваю. Как костяшки домино – они стоят ровно и прямо, пока не собьешь одну, а тогда их уже не остановить. Кончится все отличным узором на полу: власть Ричарда неколебима, Стивен и леопарды спасены, Сильвия отступила или погибла. Первые две вещи произойдут в любом случае, произойдет ли третья – выбор Сильвии. Горько, но правда. Конечно, есть и другой вариант: Сильвия меня убьет. Это вроде как откроет ей новые возможности. Сильвия не то чтобы беспощадна, но не позволяет никому становиться у себя на дороге. Эта черта у нас с ней общая. Нет, я тоже не беспощадна. Иначе я бы вызвала Сильвию на встречу и застрелила на месте. Только для этого я недостаточно еще социопат. Милосердие может привести тебя к гибели, но иногда только оно и делает тебя человеком. Я стала звонить. Первым я позвонила некоему Кевину, фамилия не указана. Ответил заспанный и хриплый голос курильщика: – Кто это и за каким чертом? – Как это изящно, – сказала я. – Как учтиво. – Кто говорит? – Анита Блейк. Ты знаешь, кто я? Когда говоришь с угрозой, лучше недодавить, чем передавить. Так делаем мы с Клинтом Иствудом. Он молчал секунд тридцать, и я его не прерывала. У него участилось дыхание. Почти чувствовалось, как заколотилось у него сердце. Ответил он так, будто привык к необычным телефонным звонкам по делам стаи. – Ты наша лупа. – Молодец, Кевин, молодец. – Снисходительность тоже не помешает. Он прокашлялся: – Чего ты хочешь? – Приезжай в университетскую больницу. Стивен и Натэниел ранены, я хочу, чтобы ты их для меня посторожил. – Натэниел – это который из леопардов? – Правильно. – Сильвия нам запретила помогать леопардам. – А Сильвия что, ваша лупа? Такие вопросы отлично действуют, когда знаешь ответы. Если ты задаешь вопрос, а ответ застает тебя врасплох, ты попадаешь в дурацкое положение. Чтобы говоритъ с угрозой, надо быть информированным. Он секунду помолчал и ответил: – Нет. – А кто лупа? Он нервно проглотил слюну – в трубке было слышно. – Ты. – И по рангу я выше ее? – Сама знаешь. – Тогда оторви свою задницу от дивана и делай, что я говорю. – Лупа, Сильвия меня накажет. Больно накажет. – Я прослежу, чтобы этого не случилось. – Ты всего лишь человек и подруга Ричарда. Ты с Сильвией драться не можешь – это тебе верная смерть. – Ты прав, Кевин. Драться с ней я не могу, но могу ее убить. – То есть? – Если она тебя накажет за то, что ты мне помог, я ее убью. – Ты всерьез? Я вздохнула: – Послушай, Кевин, я ее знаю. И если я тебе говорю, что могy навести пистолет ей в лоб и спустить курок, можешь мне верить. Могу ее убить и убью, если она меня вынудит. Это не шутка, не блеф и не игра. Говоря эти слова, я слушала свой голос. Он звучал устало, почти скучающе и так серьезно, что мне самой стало страшно. – Хорошо, я приеду, но если ты меня бросишь, она меня может убить. – Я даю тебе свою защиту, Кевин, и я знаю, что это значит в стае. – Это значит, что я должен признать тебя доминантом, – ответил он. – Верно. И еще это значит, что, если тебе кто-то бросит вызов, я могу помочь тебе в бою. По-моему, обмен равноценный. Снова молчание в телефоне. Кевин задышал медленнее и глубже. – Обещай, что не дашь меня убить. – Этого я обещать не в состоянии, Кевин, но могу обещать другое: если Сильвия тебя убьет, я убью ее в ответ. Молчание, на этот раз не такое долгое. – Я тебе верю. Буду в больнице минут через сорок, постараюсь раньше. – Спасибо, буду ждать. Повесив трубку, я позвонила двоим оставшимся. Оба согласились приехать. Значит, я провела на песке черту между собой и Сильвией. Ей это не понравится, ни капли не понравится, и ее можно понять. На ее месте я бы тоже вышла из себя. Но пусть она не трогает Ричарда. Ирвинг сказал, что Ричард вроде как раненый, будто у него не стало сердца. И я помогла нанести эту рану. Это я разрезала его сердце на кусочки и плясала на них. Ненамеренно – намерения у меня были добрые, но вы же знаете, какую дорогу ими мостят. Я не могу любить Ричарда, но убить ради него я могу. Убивать – более практичный из этих двух даров. А я последнее время стала очень практичной, очень.6
Сержант Рудольф Сторр явился раньше сиделок-вервольфов. Я его сама вызвала. Он командовал Региональной Группой Расследования Противоестественных Событий – РГРПС. Некоторые, знавшие, чем она занимается, называли нас «Вечный покой». Каждый развлекается как может. Рост у Дольфа шесть футов восемь дюймов, сложен он как профессиональный борец, но давит он не размером. Он принял группу, созданную почти в насмешку, чтобы кинуть кость либералам, и превратил ее в рабочую единицу. РГРПС за последние три года раскрыла больше преступлений с противоестественной подоплекой, чем любое другое ведомство. В том числе и ФБР. Дольфа даже звали читать лекции в Квантико – неплохо для человека, назначенного на свою должность в порядке наказания. Дольф, конечно, не оптимист – копы редко ими бывают, – но дайте ему лимоны, и лимонад он сделает отличный. Он закрыл дверь и уставился на меня сверху вниз: – Доктор мне сказал, что в палате находится детектив. А никого, кроме тебя, не вижу. – Я не говорила, что я детектив. Я сказала, что работаю с группой. Остальное они домыслили. Дольф покачал головой. Волосы у него закрывали кончики ушей – ему уже давно надо было бы постричься. – Если ты изображаешь из себя копа, почему не наорала на того типа, которому полагается охранять дверь? Я улыбнулась: – Решила оставить эту работу тебе. Думаю, теперь он уже знает, что поступил нехорошо. – Я постарался, – ответил Дольф, по-прежнему стоя в дверях. Я осталась сидеть на стуле. Мне удалось не вытащить пистолет, когда открывалась дверь, и я была этому рада. Он и без того смотрел на меня слишком сурово, а если бы я еще за светилась с оружием... – Что тут происходит, Анита? – Ты знаешь все, что знаю я. – Как ты оказалась на месте так вовремя? – Мне позвонил Стивен. – Рассказывай. Я рассказала. Даже насчет сводничества не умолчала – я хотела, чтобы это прекратилось. Оставила за кадром очень немногое – например, то, что когда-то убила прежнего альфу леопардов-оборотней. Но скрыть только этот факт для меня почти то же, что выложить все начистоту. Дольф моргал и записывал все в свой верный блокнот. – Ты хочешь сказать, что потерпевший позволил кому-то все это с собой проделать? Я покачала головой: – Все не так просто. Я думаю, он шел на то, чтобы его заковали в цепи. Он знал, что будет секс и боль, но вряд ли думал, что окажется так близко к смерти. Врачам даже пришлось дать ему свою кровь – шок развивался быстрее, чем тело успевало восстанавливаться. – Я слыхал, что оборотни и худшие раны у себя заживляют, – сказал Дольф. Я пожала плечами. – У оборотней тоже одни выздоравливают быстрее других. Натэниел очень низко стоит на лестнице власти, как мне сказали. Может быть, частично его слабость в том, что он не умеет заживлять раны как следует. Не знаю. – Я развела руками. Дольф перелистнул несколько страниц блокнота и нашел, что искал: – Его подбросили ко входу приемного отделения, завернутого в простыню. Никто ничего не видел – он просто появился. – Так ведь никто никогда ничего не видит, разве не так, Дольф? Или бывают исключения из этого правила? Эти слова заслужили слабую улыбку. Приятно. Последнее время Дольф был не слишком мной доволен. Только недавно он узнал, что я встречаюсь с Принцем Города. Ему это не нравилось. Он не доверял людям, которые общаются с монстрами. И его можно понять. – В общем, нет. Ты мне все рассказала об этом деле, Анита? Я подняла руку в скаутском салюте: – Разве стала бы я тебе лгать? – Если бы тебе это было нужно, то да. Мы уставились в глаза друг другу, и молчание повисло такое густое, что хоть топор вешай. И пусть себе. Если Дольф думает, что я первая его нарушу, то ошибается. Напряжение между нами было связано не с этим делом, а неодобрением моего выбора кавалеров. Недовольство Дольфа теперь всегда было заметно. Оно давило, нависало, ждало, что я начну извиняться или скажу, «да черт с ним». Из-за того, что я встречаюсь с вампиром, Дольф стал меньше мне доверять. Я это понимала. Два месяца назад, даже меньше, я бы сама так поступила. Но я встречаюсь с тем, с кем – или с чем, если угодно, – встречаюсь, и нам с Дольфом обоим придется принимать это как факт. Но Дольф был еще и моим другом, и я относилась к нему с уважением. Я даже была с ним согласна, но сегодня, когда я выберусь из этой чертовой больницы, у меня свидание с Жан-Клодом. От мысли о ждущем меня Жан-Клоде по телу пробежала волна напряжения и жара. Нехорошо, но правда. Я не думаю, чтобы Дольфа устроило что-нибудь меньшее, чем мой разрыв с Жан-Клодом, а этот вариант я больше не рассматривала – по многим причинам. Так что я сидела, уставясь на Дольфа, а он смотрел на меня. И с каждым тиком часов молчание все сгущалось. Наc выручил стук в дверь. Полисмен, теперь стоящий у двери, как новобранец, что-то шепнул Дольфу, Дольф кивнул и закрыл дверь. Он посмотрел на меня еще менее дружелюбно если только это было возможно. – Полисмен Уэйн говорит, что там приехали три родственника Стивена. Еще он говорит, что, если они все родственники, он готов съесть собственный пистолет. – Скажи ему, пусть не кривит губу, – ответила я. – Они члены одной стаи. У вервольфов это считается ближе семейных связей. – Но юридически они не родственники, – уточнил Дольф. – Сколько своих людей ты согласен потерять, когда в эту дверь войдет следующий оборотень? – Мы умеем стрелять не хуже тебя, Анита. – Но вы все равно должны сначала предупредить, а стрелять потом? Вы должны обращаться с ними как с людьми, а не с монстрами, иначе окажетесь перед комиссией. – Свидетели говорят, что ты сделала предупреждение этомy Зейну – фамилия не указана. – У меня было великодушное настроение. – Ты в него стреляла при свидетелях. Это всегда пробуждает в тебе великодушие. Мы снова уставились друг на друга. Может, дело не только в моем романе с вампиром. Может быть, Дольф, коп до мозга костей, стал подозревать, что я убиваю людей, что я – убийца. Действительно, те, кто меня ранил или угрожал, имели странную тенденцию исчезать. Их было немного, но достаточно. Примерно пару месяцев назад я убила двоих, и тела нельзя было спрятать. С моей стороны это была самозащита. Под суд я так и не попала – оба оказались наемными убийцами со списком жертв длиннее, чем мой рост. Отпечатки пальцев женщины дали разгадку нескольких политических убийств, о которых Интерпол устал уже врать. О таких нехороших людях никто не горюет, тем более копы. Но это питало подозрения Дольфа. Даже, черт возьми, почти их подтверждало. – Почему ты рекомендовал меня Питу Мак-Киннону, Дольф? Он так долго не отвечал, что я уже решила, будто он и не ответит, но тут он сказал: – Потому что ты в своем деле лучшая, Анита. Я не всегда согласен с твоими методами, но ты помогаешь предотвращать убийства и убирать плохих парней. На месте преступления ты действуешь получше некоторых детективов моей группы. Для Дольфа это была целая речь. Я разинула рот, потом кое-как его закрыла, потом сказала: – Спасибо, Дольф. От тебя это колоссальный комплимент. – Только ты много времени торчишь среди этак чертовых монстров, Анита. Я не про твой роман, я вообще про все это. Ты так давно играешь по их правилам, что иногда забываешь, каково это – быть нормальным. Я улыбнулась: – Я зарабатываю на жизнь тем, что поднимаю мертвых, Дольф. Нормальной я никогда не была. Он мотнул головой: – Не делай вид, что не поняла, Анита. Не клыки и не мех делают человека монстром – или не всегда они. Иногда дело просто в том, где ты проведешь черту. – То, что я играю с монстрами по их правилам, и делает меня такой ценной для тебя, Дольф. Если бы я играла в лоб, тебе не было бы от меня той помощи в раскрытия противоестественных преступлений. – Ага. Я вот думаю иногда, если бы я оставил тебя в покое, не сделал бы нашим консультантом, может, ты была бы... мягче. Я прищурилась: – То есть ты себя винишь в том, какая я стала? – Я хотела рассмеяться, но меня остановило выражение его лица. – А сколько раз тебе приходилось общаться с монстрами ради моих расследований? Сколько раз тебе приходилось с ними договариваться, чтобы помогли убрать преступника? Если бы я тебя не дергал... Я встала, протянула к нему руку – и опустила ее, не притронувшись. – Я не твоя дочь, Дольф, и ты мне не опекун. Я помогаю полиции, потому что мне это нравится. Я это умею. И кого бы еще ты мог позвать? Он кивнул: – И в самом деле, кого? Ладно, пусть те оборотни зайдут... для посещения больного. – Спасибо, Дольф. Он глубоко вздохнул, выдохнул, и ветер прошел по комнате. – Видел я окно, через которое выпихнули твоего друга Стивена. Будь он человеком – конец ему. Повезло, что никого постороннего не убили. Я покачала головой: – Зейн старался быть поосторожнее, с людьми по крайней мере. С его силой легче убить, чем изувечить. – А какая ему разница? – Потому что сейчас он в тюрьме и будет освобожден под залог. – Не выпустят его, – сказал Дольф. – Он никого не убил. С каких это пор не выпускают под залог арестованных за драку и хулиганство? – Ты мыслишь как коп, Анита. Оттого ты так хорошо работаешь. – Я мыслю как коп и как монстр. Оттого я так хорошо работаю. Дольф кивнул, закрыл блокнот и сунул его во внутренний карман. – Да, именно оттого. И он вышел, не добавив ни слова. Впустив трех вервольфов, он закрыл за собой дверь. Кевин был высокий, темный, неряшливый и вонял табачищем. Лоррен была аккуратна и подтянута, как учительница младших классов. От нее пахло духами, и она нервно моргала. Тедди – с которым у меня явно не совпадали вкусы – весил фунтов триста, почти сплошь мышцы. Волосы у него были прилизаны, и голова казалась слишком маленькой для такого мощного тела. Устрашающий вид был у мужчин, но это от рукопожатия Лоррен сила заколола мне кожу. С виду она была тихий перепуганный кролик, а силы у нее было как у страшного серого волка. Через двадцать минут я уже освободилась. Разношерстная тройка вервольфов поделила между собой смены, чтобы кто-то все время оставался с ребятами. И я доверила этим новым волкам их охранять? Ага. Потому что если бы кто-то из них бросил пост и Стивена убили бы, я действительно убила бы виновника. Если бы они пытались защитить его и не хватило бы сил, это дело другое, но если бы они просто сдались... я взяла Стивена, а теперь и Натэниела под свою защиту. Я не шутила и постаралась, чтобы они все это поняли. Лучше всех сформулировал это Кевин: – Если появится Сильвия, мы ее пошлем к тебе. – Так и сделайте. Он покачал головой, вертя незажженную сигарету. Я ему сказала, что курить здесь нельзя, и он вертел ее в руках. – Ты ей нассала в суп. Надеюсь, ты сможешь сама и расхлебать. Я улыбнулась: – Образно, Кевин, очень образно. – Образно или нет, а Сильвия тебе голову оторвет, если сможет. Я улыбнулась шире: – Моя голова – моя забота. Мое дело сохранить на плечах ваши головы, а не свою. Трое вервольфов подняли на меня глаза, и на их лицах было почти одно и то же выражение, которого я не поняла. – Быть лупой – это не только соревноваться за господство, – тихо сказала Лоррен. – Я это знаю. – В самом деле? – спросила она, и что-то было детское в этом вопросе. – Думаю, что да. – Ты убьешь нас, если мы тебя ослушаемся, – сказал Кевин, – но готова ли ты умереть за нас? Рискнешь ли той ценой, которую просишь нас уплатить? Этот Кевин мне больше нравился, когда не говорил красиво. Я посмотрела на трех незнакомцев, которых никогда раньше в жизни не видела. Стану ли я рисковать жизнью для них? Могу ли я требовать, чтобы они рисковали жизнью для меня, если не хочу отвечать услугой за услугу? Я посмотрела на них – посмотрела внимательно. Маленькие ладони Лоррен стиснули сумочку так, что руки дрожали. Тедди глядел на меня спокойными, чуткими глазами, но в них было что-то, светился ум, который можно и проглядеть, если обращать внимание только на тело. Кевин – ему бы место в переулке в поисках случайной монетки или за стойкой бара со стаканом виски. Что-то виднелось под их цинизмом, и это был страх. Боязнь, что я окажусь такой, как все. Пользователем, которому на них наплевать. Такой была раньше Райна, теперь Сильвия. Стае полагалось быть для них убежищем, защитой, а не самым страшным пугалом. Они источали теплую электрическую силу, которая заполнила палату и приплясывала по моей коже. Они нервничали и боялись. От эмоциональной напряженности оборотни начинают испускать силу. Если у тебя есть чутье, ты ее почувствуешь. Я много лет умела это делать. Но сейчас что-то было по-другому. Я не просто ощущала силу – мое тело реагировало на нее. Не просто мурашки или гусиная кожа – что-то более глубокое. Будто эта сила нашла во мне что-то и ласкает это что-то, о котором я понятия не имела. Их сила наполнила меня, коснулась чего-то, и я ощутила, как это что-то, чем бы оно ни было, открылось, будто перебросили выключатель. Изнутри моей сущности поднялся прилив энергии, разлился по коже, будто все поры тела источали струйки теплого воздуха. Я тихо ахнула. Вкус этой силы я знала, и это не была сила Жан-Клода. Это был Ричард. Каким-то образом я зачерпнула от силы Ричарда. Интересно, ощутил ли он это там у себя, в другом штате, где работает над дипломом? Полтора месяца назад, чтобы спасти жизнь нам всем, я позволила Жан-Клоду объединить нас всех троих. Они умирали, и я не могла этого допустить. Иногда Ричард вторгался в мои сны, но в основном Жан-Клод держал нас порознь, потому что иначе выходило слишком мучительно. Сейчас я впервые с тех пор ощутила силу Ричарда. Впервые знала наверное, что эта сила все еще связывает нас и не ослабела. Таково свойство волшебства – его не может убить даже ненависть. Вдруг пришли слова – слова, которых я до того не знала. – Я – лупа, я – мать всех, я защитница ваша, убежище ваше, покой ваш. Против всякого зла восстану я вместе с вами. Ваши враги – мои враги. Мы одна плоть и одна кровь. Мы – ликои, мы – стая. Поток тепла резко прекратился. Я пошатнулась, и только рука Тедди удержала меня от падения на пол. – Тебе нехорошо? – спросил он низким голосом, таким же внушительным, как вся его фигура. – Все в порядке, – ответила я и, как только смогла, шагнула назад. Ричард ощутил призыв за сотни миль и отрезал меня от себя. Захлопнул дверь, не зная, что я делаю и зачем. У меня в голове бушевал прилив гнева. Ричард разозлился невероятно. Мы оба были связаны с Жан-Клодом. Я была его слугой-человеком, а Ричард – его волком. Это была мучительная близость. – Ты не ликои, – сказала Лоррен. – Ты не оборотень. Как ты это сделала? – Профессиональный секрет, – улыбнулась я. По правде сказать, я сама не знала. Надо будет сегодня спросить Жан-Клода. Может быть, он знает. Он третий Мастер вампиров за всю их долгую историю, кто смог объединить и оборотня, и человека. Я сильно подозревала, что учебника на эту тему нет и что Жан-Клок делал это куда чаще, чем мне хотелось бы знать. Тедди встал на колени. – Ты – лупа. Остальные последовали его примеру. Они припали к земле, как хорошие покорные волки, хотя Кевину это не нравилось, да и мне тоже. Но я не знала, что здесь формальность, а что – необходимость. Я хотела их покорности, потому что мне не хотелось ни с кем драться и никого убивать. И потому я дала им ползать по полу, водить руками по моим ногам и обнюхивать меня, как собаки. Именно в этот момент вошла сестра. Все вскочили. Я попыталась объяснить – и осеклась. Сестра просто стояла, пялясь на нас со странной застывшей улыбкой на лице. Потом попятилась, ничего не сделав. – Я пришлю доктора Вильсона их посмотреть, – сказала онa, закивав очень часто и быстро, и закрыла за собой дверь. Если бы она была на каблуках, мы бы услышали, как она бежит. Не быть монстром – это имеет свои отрицательные стороны.7
Возясь с вервольфами-сиделками, я опоздала на свидание. Читая материалы Мак-Киннона, я опаздывала еще сильнее, но если сегодня будет пожар, я буду очень неудобно себя чувствовать, не подготовившись. Из документов я узнала две вещи. Во-первых, все пожары начинались после наступления темноты, и это тут же навело меня на мысль о вампирах. Да только вампиры не умеют поджигать. Такой способности у них нет. На самом деле огонь – это одна из вещей, которых они больше всего боятся. Да, я видала вампиров, которые умели до некоторой степени управлять уже горящим пламенем. Усиливать или ослаблять пламя свечи – салонные фокусы, но огонь – стихия чистоты. Чистота и вампиры друг с другом не сочетаются. Во-вторых, знакомясь с документами, я поняла, что мало знаю о пожарах вообще и о поджогах в частности. Нужна книга или хорошее разъяснение. Жан-Клод заказал столик в «Демише» – очень приятном ресторане. Мне надо было забежать домой – в недавно снятую квартиру, – чтобы переодеться. Это настолько меня задержало, что я договорилась встретиться с ним в ресторане. С романтическими свиданиями одна беда – непонятно, куда девать оружие. Женский вечерний наряд страшно неудобен для его скрытого ношения. Деловой костюм в этом отношении проще, но в нем труднее достать оружие. Любая облегающая одежда затрудняет это действие. Сегодня я надевала юбку с такими высокими разрезами, что пришлось проверить, чтобы колготки и кружевное белье совпадали по цвету и были черными. Я достаточно хорошо себя знала и помнила, что иногда могу забыться и сверкнуть бельем. А если придется доставать пистолет, этого точно не избежать. Так зачем мне белье? Ответ: девятимиллиметровый «файрстар» я запихиваю под пояс. Пояс – эластичная полоса поверх белья, но под одеждой. Рассчитан на ношение под рубашкой с пуговицами. Свободной рукой дергаешь рубашку вверх, другой достаешь пистолет и voila[1]– стреляешь. С вечерним платьем сложнее, потому что надо поднять ярды ткани, пока дотянешься до пистолета. Лучше, конечно, чем ничего, но только если противник согласен потерпеть. Правда, в этом платье я могу сунуть руку в разрез, вытянуть пистолет, потом вниз, потом вынуть из-под платья. Не слишком быстро, но не так уж и плохо. И еще пояс не сочетается с облегающим платьем. Не бывает жировых отложений в форме пистолета. Еще я нашла лифчик без бретелек под цвет черным трусам, так что, если убрать платье и пистолет, останусь в кружавчиках. Каблуки были выше, чем я обычно могу выдержать, но либо так, либо укорачивать платье. Поскольку шить я принципиально не хочу, значит, каблуки. С косметикой, тенями, румянами и помадой я управляюсь отлично. Помада была красной – очень-очень красной, но мне она подходит. Бледная кожа, черные вьющиеся волосы, темно-карие глаза. Я состояла из сплошных контрастов и ярких цветов, так что красная помада была уместной. И я чувствовала, что одета шикарно, пока не увидела Жан-Клода. Он сидел за столом, ожидая меня. Я увидела его прямо от дверей, хотя передо мной маячил метрдотель. Без разницы – я наслаждалась зрелищем. У Жан-Клода волосы черные и вьющиеся, но что-то он с ними сделал, и они стали тонкими и прямыми, спадали на плечи, слегка завиваясь на концах. Лицо его казалось еще тоньше, как самый деликатный фарфор. Он был не красив – прекрасен. Не знаю точно, что спасало его лицо от некоторого оттенка женственности – что-то такое в линии щеки, в изгибе челюсти, но его нельзя было принять ни за кого другого, кроме как за мужчину. Одет он был во что-то ярко-синее – такого цвета я на нем еще не видела. Короткий пиджак из блестящей почти как металл ткани, с кружевными аппликациями в форме цветов. Сорочка, как обычно, с кружевами в стиле семнадцатого века, но сегодня она была сочного темно-синего цвета, до самого пышного высокого воротника, обрамляющего лицо; кружева выплескивались и из рукавов, прикрывая верхнюю часть изящных белых кистей. В руке он держал пустой бокал, вертя его ножку в пальцах и глядя, как преломляется в хрустале свет. Он не мог выпить больше глотка вина за раз и очень об этом печалился. Метрдотель подвел меня к нему. Жан-Клод поднял на меня глаза, и при виде его лица у меня стеснилось в груди, вдруг стало трудно дышать. Глаза Жан-Клода из-за синих кругов под ними стали еще синее, уже не цвета полночного неба, а кобальтовые, как хороший сапфир. Но никакой камень не мог содержать в себе столько разума, темного знания. Приближаясь к нему, я задрожала под его взглядом. Не от холода, не от стpaxa – от предвкушения. Идти на каблуках да еще в платье с боковыми разрезами – это искусство. Походка должна быть размашистой и расслабленной, с покачиванием бедер, иначе платье запутается в ногах и подвернувшийся каблук свихнет лодыжку. Идти надо так, будто знаешь, что в этом наряде у тебя потрясающий вид и иного быть не может. Усомнишься в себе, потеряешь на миг уверенность – тут же грохнешься на пол и превратишься в тыкву. Многo лет я не умела носить каблуки и вечерние платья. Жан-Клод за месяц научил меня тому, чему мачеха не могла за двадцать лет. Он встал, и я не возражала, хотя однажды когда-то испохабила свидание, вставая каждый раз, когда он вставал из-за других девушек за нашим столом. Во-первых, я с тех пор помягчела, во-вторых, так мне был виден весь его наряд. Штаны были из черного полотна, гладко прилегающие, настолько, что было понятно – под ними ничего, кроме его самого. Черные сапоги до колен из похожей на креп кожи, морщинистой и нежной. Он скользнул ко мне, и я стояла, глядя, как он идет. Я все еще наполовину боялась его. Боялась того, как сильно я его хочу. Как кролик, пойманный фарами машины, застывший в ожидании смерти. Но разве у кролика так колотится сердце, все сильнее и сильнее? Разве душит его собственное дыхание в горле? Окатывает ли его восторг страха, или просто приходит смерть? Жан-Клод обнял меня, притянул к себе. Бледные руки, скользнувшие по моим обнаженным плечам, были теплы. Он питался сегодня, одолжил чье-то тепло. Но его отдали добровольно, даже охотно. Принц Города никогда не выпрашивает доноров. Кровь – почти единственная телесная жидкость, которой мы не обменивались. Я запустила руки под шелк его сорочки, под пиджак. Я хотела растаять всем телом от его краденого тепла. Хотела провести руками по шероховатому полотну, столь контрастному гладкому шелку. Жан-Клод – он весь, даже его одежда, – это всегда праздник чувственности. Он нежно поцеловал мои губы – мы уже знали, что помада мажется. Потом он наклонил мне голову набок, его дыхание коснулось моего лица, далее шеи – как струйка огня до коже. И он произнес прямо над моим бьющимся на шее пульсом: – Ты сегодня прекрасна, mа petite. И нежно прижался ко мне губами. Я судорожно выдохнула и отодвинулась. Таково было приветствие у вампиров – легкий поцелуй в пульс на шее. Жест, принятый лишь среди самых близких друзей. Знак огромного доверия и нежности. Отклонить его – значит показать, что ты очень злишься или не доверяешь. Мне все еще казалось, что это приветствие слишком интимно для общественного места, но я видела, как Жан-Клод приветствует так других и как возникают драки из-за отказа. Древний жест, уходящий корнями в обычай. Сейчас он превращался в щегольское приветствие у эстрадников и прочей подобной публики. По-моему, все же лучше, чем целовать воздух возле лица. Метрдотель держал мой стул. Я махнула ему рукой, что не надо. Это был не феминизм, просто недостаток грациозности. Мне никогда не удавалось придвинуться к столу так, чтобы стул не въехал мне по ногам или чтобы не оказаться так далеко от стола, что потом приходилось подтаскивать стул самой. Так что черт с ним, как-нибудь сама справлюсь. Жан-Клод смотрел, как я воюю с креслом, улыбался, но не пытался помочь. В этом я его все же переломала. Он грациозно занял свое место. У него франтоватые движения, и он ловок, как кошка. Даже в минуты отдыха ощущалось присутствие мышц под кожей, чего-то абсолютно мужского. Раньше я думала, что это вампирская иллюзия, но нет, это был он. Такой он был. Я покачала головой. – Что случилось, mа petite? – Я чувствовала себя Золушкой на балу, пока тебя не увидела. Теперь я как одна из злых сестер. Он добродушно сказал: – Ма petite, ты прекрасна и знаешь это. Должен ли я тешить твое тщеславие, повторяя эти слова? – Я не напрашивалась на комплимент. – Поглядев на него, я снова покачала головой: – Ты сегодня потрясающе выглядишь. Он улыбнулся, склонив голову набок, волосы упали вперед. – Merci, та petite. – А волосы ты развил перманентом? – спросила я. – Выглядят великолепно, – поспешно добавила я, и так оно и было, но все же я надеялась, что это не перманент. Мне нравились его кудри. – Если бы так, что бы ты сказала? – Если бы так, мог бы просто ответить «да». А ты меня дразнишь. – Ты бы горевала, если бы моих кудрей не стало? – спросил он. – Я бы могла сделать для тебя то же самое. Он сделал страшные глаза, изображая ужас. – Только не твою корону, mа petite, mon Dieu[2]! – Он надо мной смеялся, но я к этому привыкла. – Ни за что не подумала бы, что ты сможешь втиснуться в такие облегающие штаны. Он улыбнулся шире: – А я ни за что не подумал бы, что ты сможешь спрятать пистолет под таким изящным платьем. – Он себя обнаруживает, только если меня обнять. – Очень верное замечание. Подошел официант и спросил,что мы будем пить. Я заказала воду и колу. Жан-Клод отказался. Если бы он мог что-то заказать, то только вино. Он подвинул стул и сел почти рядом со мной. Когда подадут обед, он отсядет обратно, но выбирать блюда – это входило в программу вечернего развлечения. Несколько ужинов ушло у меня, чтобы понять, чего хочет – нет, что нужно Жан-Кдоду. Я была его слугой-человеком. На мне было три его метки. Одним из побочных эффектов второй метки была возможность для Жан-Клода питаться через мое посредство. Так что, если бы мы поехали в долгое морское путешествие, ему не пришлось бы сосать кровь у пассажиров или команды. Какое-то время я бы его прокормила. И еще – он мог ощущать вкус еды, которую я ем. Впервые почти за четыреста лет он снова мог чувствовать вкус еды. Есть приходилось мне, но он получал от еды наслаждение. Это было тривиально по сравнению с другими вещами, которые давала нам наша связь, но эта, казалось, радует его больше других. Он заказывал еду с детским восторгом и смотрел, как я ем, пробовал вместе со мной. Когда мы при этом бывали наедине, он катался по полу на спине, как кот, прижимая руки ко рту, будто пытаясь всосать малейшие крошки вкуса. Единственное во всем его поведении, что было так умилительно. Он был великолепным, чувственным, но умилительным – редко. Питаясь с ним, я за шесть недель набрала четыре фунта. Он закинул руку на спинку моего кресла, и мы стали вместе читать меню. Жан-Клод придвинулся настолько близко, что его волосы касались моей щеки. Запах его духов... извините, одеколона, ласкал мне кожу. Хотя если назвать это одеколоном, то «Брют» – просто жидкость от насекомых. Я отодвинулась от ласки его волос – в основном потому, что, когда он был так близко, я не могла думать ни о чем другом. Может быть, если бы я приняла его приглашение переехать жить к нему в «Цирк Проклятых», этот жар бы ослабел. Но я в рекордное время сняла себе дом посреди пустырей, чтобы не стреляли в моих соседей – из-за этого я и съехала с прежней квартиры. Дом мне не нравился. Я вообще не из домовладельцев. Мне бы квартиру в кондоминиуме, но там, увы, тоже есть соседи. Кружева Жан-Клода царапали мои почти обнаженные плечи. Он положил руку мне на плечо, гладя пальцами кожу. Его нога коснулась моего бедра, и я поняла, что ни черта не слышу из того, что он говорит. Это меня смущало. Он перестал говорить и посмотрел на меня, посмотрел с расстояния в несколько дюймов этими необыкновенными глазами. – Я пытался объяснить тебе свой выбор из меню. Ты что-нибудь слышала? Я покачала головой: – Извини. Он рассмеялся, и этот смех поплыл над моей кожей, как его дыхание, теплый и ласковый. Это был вампирский фокус, но очень простой, и для нас это было прелюдией на публике. Наедине бывало иное. Он шепнул мне в шею: – Не надо извиняться, mа petite. Ты знаешь, что мне приятно, когда я действую на тебя... пьяняще. Он снова рассмеялся, и на этот раз я его оттолкнула. – Отодвинься на свое место. Ты здесь достаточно давно, чтобы решить, чего ты хочешь. Он послушно отодвинулся. – Что я хочу, у меня уже есть, mа petite. Мне пришлось опустить глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Жар пополз по шее вверх, на лицо, и я не могла его остановить. – Если ты имеешь в виду, что я хочу на ужин, то это другое дело. – Ты просто зануда! – У меня и другие качества есть, – сказал он. Я думала, что не могу покраснеть сильнее. Я ошибалась. – Перестань! – Мне очень нравится, что я могу заставить тебя краснеть. Это просто очаровательно. Его тон заставил меня улыбнуться против воли. – Не то на мне платье, чтобы быть в нем очаровательной. Я хотела выглядеть сексуальной и утонченной. – А разве нельзя быть при этом еще и очаровательной? Есть какое-то правило, исключающее сочетание этих трех свойств? – Слабо, очень слабо, – сказала я. Он сделал большие глаза, пытаясь изобразить простодушие и огорчение. Много было свойств у Жан-Клода, но простодушие в этом списке не значилось. – Давай все-таки займемся выбором ужина. – Ты так говоришь, будто это работа, – сказал он. Я вздохнула: – До тебя я думала, что еда – это что-то такое, что приходится глотать, чтобы не умереть. Никогда я так не увлекалась едой, как ты. Для тебя это просто фетиш. – Вряд ли фетиш, mа petite. – Тогда хобби. – Может быть, – кивнул он. – Так что просто скажи мне, что ты хочешь из меню, и закажем. – Нужно только, чтобы ты попробовала то, что закажешь. Есть не обязательно. – Хватит этой ерунды насчет попробовать! Я потолстела. Никогда раньше мне не случалось толстеть. – Ты набрала четыре фунта, как мне было сказано. Хотя я тщательно искал эти призрачные четыре фунта и не мог найти. Таким образом, твой полный вес стал равен ста десяти фунтам, если не ошибаюсь? – Не ошибаешься. – О, mа petite, ты превращаешься в настоящего Гаргантюа. Я смерила его далеко ие дружелюбным взглядом: – Никогда не дразни женщину насчет ее веса, Жан-Клод. Никогда. По крайней мере в Америке двадцать первого столетия. Он развел руками: – Мои глубочайшие извинения. – Когда извиняешься, постарайся при этом не улыбаться. Эффект снижает, – сказала я. Он улыбнулся так широко, что чуть не показались клыки. – Постараюсь на будущее это запомнить. Официант принес мое питье. – Хотите сделать заказ или еще подождать? Жан-Клод поглядел на меня. – Еще пару минут. Мы начали обсуждение. Через двадцать минут мне нужен был еще бокал колы, и мы уже знали, чего он хочет. Официант вернулся, с надеждой наставив авторучку на блокнот. Закуску я выторговала, так что ее мы не заказали. На салате я сдалась и суп тоже ему разрешила. Картофельно-луковый суп – ладно, это не трудно. И оба мы выбрали бифштекс. – Тонко нарезанный, – сказала я официанту. – Как прикажете прожарить? – Половина хорошо прожарена, половина с кровью. – Простите, мадам? – заморгал официант. – Бифштекс весит восемь унций, так? Он кивнул. – Разрежьте его пополам, четыре унции прожарьте как следует и четыре унции – с кровью. Он нахмурился: – Не думаю, что это возможно. – При таких ценах вы должны, если надо, привести корову и совершить на столе ритуальное жертвоприношение. Сделайте как я сказала. Я протянула ему меню, и он его взял. Все еще хмурясь, официант повернулся к Жан-Кладу. – А вам, сэр? Жан-Клод слегка улыбнулся: – Я сегодня не буду заказывать еду. – Тогда не прикажете ли вина, сэр? Жан-Клод не упустил возможности. – Я не пью – вина. Я прыснула колой на скатерть. Официант, черт его побери, даже салфетки мне не догадался подать. Жан-Клод смеялся так, что у него слезы на глазах выступили. То ли от света, то ли мне так показалось, но они были чуть красноватые. Наверное, на салфетке остались розовые следы, когда он промокнул ею глаза. Официант улетучился, не успев понять шутки. Глядя через стол на смеющегося вампира, я подумала, поняла я эту шутку или была ее предметом. Иногда мне непонятно шевеление этой могильной земли. Но он протянул мне руку, и я взяла ее. Определенно я была предметом.8
На десерт был творожный пудинг с шоколадом и малиной. Тройная угроза любой диете. Я бы, честно говоря, предпочла пудинг без всякой подливки. Фрукты, кроме земляники, и шоколад просто портят чистый вкус сливочного сыра. Но Жан-Клод любил такую подливку, а десерт был заказан вместо вина, от которого я отказалась. Терпеть не могу вкуса алкоголя. Поэтому десерт выбирал Жан-Клод. Кроме того, в этом ресторане не подают пудинг без подливки. Недостаточно изысканно, наверное. Я съела пудинг целиком, погонялась за последним комком шоколада по тарелке – и отодвинула ее. Была сыта по горло. Жан-Клод устроил руку до плеча на скатерть, положил на нее голову и закрыл глаза, кайфуя, смакуя последние остатки десерта. Потом заморгал, будто выйдя из транса, и сказал, не поднимая головы: – Ма petite, ты оставила немножко взбитых сливок. – Наелась, – ответила я. – Это же настоящие взбитые сливки. Они тают на языке и скользят по нёбу. – Все, все! – Я замотала головой. – Не могу больше. Он испустил долгий страдальческий вздох и сел ровно. – Бывают ночи, когда ты приводишь меня в отчаяние, mа petite. Я улыбнулась: – Самое смешное, что иногда я точно так же думаю о тебе. Он кивнул, чуть поклонился: – Touche, ma petite, touche[3]. Он посмотрел мне за плечо и окаменел. Улыбка с его лица не сошла – ее просто сорвало. Это лицо стало непроницаемой маской. Я знала, даже не обернувшись, что у меня за спиной кто-то стоит, кто-то, кого Жан-Клод страшится. Я уронила салфетку, подняла ее левой рукой, а в правой у меня оказался «файрстар». Когда я выпрямилась, он лежал у меня в руке на коленях. В «Демише», конечно, стрелять совсем не комильфо, но мне, черт побери, не впервые нарушать условности. Повернувшись, я увидела, как между столов к нам идут двое. Женщина казалась высокой, пока не глянешь, что за каблуки у ее туфель. Четырехдюймовые шпильки. Я бы в них на первом же шаге ногу сломала. Платье у нее было белое, с прямым воротом, и стоило дороже всего моего убора с пистолетом вместе. Волосы очень светлые, почти белые, под цвет платья, и плечи укрыты простой белой норкой. Пышная прическа украшена блеском серебра и хрустальным огнем бриллиантов, как короной. Была она бела как мел, и даже косметика не могла скрыть, что она сегодня еще не пила крови. Мужчина был человеком, хотя струилась из него гудящая энергия, которая заставляла в этом усомниться. Обращал на себя внимание его восхитительный коричневый загар, какой бывает на оливковой коже. Буйно вьющиеся каштановые волосы, подбритые на висках, спереди спадали локонами почти на глаза. Темно-карие глаза смотрели на Жан-Клода пристально и радостно, но с темной радостью. На нем был белый льняной костюм с шелковым галстуком. Они остановились у нашего стола, как я и думала. Красивое лицо мужчины было обращено только к Жан-Клоду – будто я тут вообще отсутствовала. У него были очень резкие черты лица – от широких скул до почти крючковатого носа. Казалось бы, самое ординарное лицо, но оно поражало и притягивало к себе своей исключительно мужской красотой. Жан-Клод встал, опустив свободно руки, на красивом лице не отражалось ничего. – Сколько лет, сколько зим, Иветта! – Много, Жан-Клод. – Она наградила его чудесной улыбкой. – Ты помнишь Балтазара? – Она тронула мужчину за руку, и он послушно охватил этой рукой ее талию и запечатлел целомудренный поцелуй на щеке. Тут он впервые посмотрел на меня. Никогда раньше ни один мужчина так на меня не смотрел. Если бы так глядела женщина, я бы сказала, что она ревнует. Вампирша совершенно свободно говорила на правильном английском, но с французским акцентом. – Конечно, помню, – ответил Жан-Клод. – Время, проведенное с Балтазаром, запоминается надолго. Мужчина обернулся к Жан-Клоду: – Но не так надолго, чтобы ты остался с нами. – В его словах тоже слышался французский акцент, в котором угадывался еще какой-то. Как если смешать синее и красное, чтобы получить пурпурный цвет. – Я – Мастер на своей земле. Разве не об этом мечтает каждый? – Некоторые мечтают о кресле в совете, – ответила Иветта. Ее голос был все таким же слегка веселым, но в нем скрывался еще какой-то тон. Как если плывешь в темной воде и знаешь, что в ней водятся акулы. – Я не рвусь к таким заоблачным высотам, – сказал Жан-Клод. – Действительно? – спросила Иветта. – Абсолютно, – заверил ее Жан-Клод. Она улыбнулась, но глаза ее остались далекими и пустыми. – Что ж, увидим. – Здесь нечего видеть, Иветта. Я доволен своим положением. – Если так, тебе нечего нас бояться. – Нам и так нечего бояться, – сказала я и улыбнулась. Они оба посмотрели на меня, как на собаку, вдруг исполнившую забавный номер. Что-то они начинали мне всерьез не нравиться. – Иветта и Балтазар – посланцы совета, mа petite. – Рада за них, – ответила я. – Кажется, мы не произвели на нее впечатления, – сказала Иветта, поворачиваясь ко мне лицом. Глаза у нее были серовато-зеленые, с янтарными искорками вокруг зрачков. Я почувствовала, как она пытается затянуть меня в эти глаза, но у нее не выходит. От силы Иветты у меня плечи покрылись гусиной кожей, но захватить меня она не могла. Сильна, но не Мастер вампиров. Ее возраст ощущался у меня в черепе болью. Не меньше тысячи лет. Последняя вампирша такого возраста, с которой мне довелось столкнуться, чуть меня не угробила. Но Николаос была тогда Принцем Города, а Иветте об этом и мечтать не приходится. Если вампир не достиг состояния Мастера за тысячу лет, то это ему уже не светит никогда. С возрастом вампир набирает силу и умение, но у него есть предел. Иветта своего достигла. Я смотрела ей в глаза, сила ее текла по моей коже, а мне хоть бы что. – Потрясающе, – сказала она, нахмурившись. – Спасибо, – ответила я. Балтазар обошел ее и опустился передо мной на одно колено. Положив руку на спинку моего стула, он наклонился ко мне. Раз Иветта – не Мастер, то он не ее слуга. Только Мастер вампиров может создать человека-слугу. Значит, Балтазар принадлежит кому-то другому. Кому-то, кого я еще не знаю. И откуда у меня такое чувство, что вскоре мне предстоит с ним познакомиться? – Мой Мастер – член совета, – сказал Балтазар. – И ты понятия не имеешь, какова его сила. – А ты меня спроси, интересно ли мне это. Гнев зажег его лицо, затемнил глаза, заставил крепче стиснуть спинку моего стула. Положив мне руку на ногу чуть выше колена, он стал сжимать пальцы. Я достаточно долго имею дело с монстрами, чтобы знать, как ощущается сверхъестественная сила. Он сжимал пальцы, и я знала, что у него хватит сил это делать до тех пор, пока не лопнут мышцы и кость не хрустнет, выскакивая из-под кожи. Схватив его за галстук, я притянула его к себе и приставила ему к груди «файрстар». На его лице, в паре дюймов от моего, отразилось изумление. – Спорим, я пробью в тебе дырку раньше, чем ты успеешь сломать мне ногу? – Ты не посмеешь. – Это почему? В его глазах мелькнула тень страха. – Я – слуга члена совета. – Не помогает, – сказала я. – Попробуй соседнюю дверь. – Не понял, – нахмурился он. – Укажи ей более серьезную причину не убивать тебя, – объяснил Жан-Клод. – Если ты застрелишь меня при свидетелях, попадешь в тюрьму. – Это уже что-то, – вздохнула я и притянула его к себе почти вплотную. – Очень медленно сними руку с моего колена, и я не спущу курок. А если нет – рискну объясняться с полицией. Он глядел на меня широко раскрытыми глазами. – Это ведь правда. Ты действительно это можешь. – Я не блефую, Балтазар. Запомни это на будущее, и, быть может, мне не придется тебя убивать. Он разжал пальцы и медленно отодвинулся. Я отпускала его, пропуская галстук через руку, как леску спиннинга. Потом я откинулась на спинку, не убирая пистолет из-под скатерти. Мы оба были образцом благоразумия. Но официант все равно подошел: – Есть проблемы? – Никаких, – ответила я. – Пожалуйста, наш счет, – попросил Жан-Клод. – Сию минуту, – ответил официант, несколько нервно наблюдая, как Балтазар поднимается с пола. Он попытался разгладить морщины на брюках, но лен есть лен. Он не рассчитан на коленопреклоненные позы. – Первый раунд за тобой, Жан-Клод, – сказала Иветга. – Смотри, чтобы твоя победа не оказалась пирровой. Они с Балтазаром вышли, даже не сев за стол. Наверное, не были голодны. – Что произошло? – спросила я. Жан-Клод сел. – Иветта сегодня представляла совет. Балтазар – слуга одного из самых сильных членов совета. – А зачем они приходили? – Думаю, что из-за мистера Оливера. Мистер Оливер – самый старый вампир, которого мне приходилось в жизни видеть. Ему был миллион лет – без шуток, именно миллион плюс-минус сколько-то. Для тех, кто разбирается в палеонтологии, уточняю: он действительно не был хомо сапиенс. Он был хомо эректус и умел ходить при дневном свете, хотя я не видела, чтобы он появлялся прямо под солнцем. Это единственный вампир, который на несколько минут заставил меня принять себя за человека. Тонкая ирония здесь в том, что он вообще никогда человеком не был. Он придумал план убрать Жан-Клода, подчинить себе всех местных вампиров и принудить их убивать людей. Оливер считал, что подобная бойня заставит власти снова объявить вампиров вне закона. Он полагал, что вампиры, имея законные права, слишком быстро распространятся и подчинят себе расу людей. В некотором смысле я была с ним согласна. Его план мог бы и удасться, если бы я его не убила. Как это у меня получилось – долгая история, которая для меня кончилась комой. Неделя без сознания, так близко к смерти, что врачи не могли понять, как я выжила. Им вообще была неясна причина комы, а объяснять про вампира хомо эректус и про вампирские метки почему-то никому не хотелось. Я вытаращилась на Жан-Клода: – Тот психованный тип, что хотел убить тебя во время Хеллоуина? – Oui. – А при чем здесь он? – Он был членом совета. Я чуть не засмеялась: – Не может быть. Он был стар, старше смертного греха, но у него не было такой силы. – Я тебе говорил, что он согласился ограничить свою силу, mа petite. Сперва я не знал, кто он такой, но он был членом совета, известным под именем Колебатель Земли. – Извини? – Он мог одной своей силой устраивать землетрясения. – Не может быть. – Может быть, mа petite. Он согласился не обрушить город под землю, потому что это было бы расценено как обычное землетрясение. Он же хотел, чтобы вину за кровопролитие возложили на вампиров. Ты помнишь, он хотел, чтобы вампиров снова поставили вне закона. Землетрясение в этом ему не помогло бы, а кровавая баня – вполне. Никто ведь, даже ты, не поверит, что землетрясение может вызвать обыкновенный вампир. – Что да, то да, не поверю... – Я посмотрела ему в глаза. – Ты серьезно? – Смертельно серьезно, mа petite. Слишком это было много, чтобы переварить все за раз. Если сомневаешься, плюй на все и ничему не удивляйся. – Значит, мы убрали члена совета. Ну и что? Он покачал головой: – Ты совсем не боишься, mа petite. Ты понимаешь, в какой опасности находимся все мы? – Нет – и не знаю, что значит «все мы». Кто еще, кроме нас? – Все наши. – Что значит – «все наши»? – Все мои вампиры и все, кого совет сочтет нашими. – Ларри? – спросим я. Он вздохнул: – Да, наверное. – Мне ему позвонить? Предупредить? Насколько велика опасность? – Я не знаю точно. Еще не было случая, чтобы кто-то убил члена совета и не занял его места. – Его убила я, а не ты. – Ты – мой слуга-человек. Твои действия совет считает продолжением моих. Я уставилась на него: – То есть убитые мной – это убитые тобой? Он кивнул. – Я не была твоим слугой, когда убила Оливера. – Я бы этот маленький секрет сохранил между нами. – Почему? – Может быть, они не убьют меня, mа petite, но охотник за вампирами, убивший члена совета, приговорен. Без суда и сомнений. – Даже если сейчас я твой слуга? – Это может тебя спасти. Один из самых строгих наших законов – не уничтожать cлyгy другого. – И они не могут меня убить, потому что я твой слуга. – Убить – нет, но могут ранить. Так ранить, что ты будешь желать смерти. – То есть пытать? – Не в обычном смысле слова. Но они – мастера находить, чего ты боишься больше всего на свете, и пускать это в ход. Твои же мечтания они используют против тебя, вывернут все, что в тебе есть, так, чтобы ты приняла нужную им форму. – Я знала Мастеров вампиров, которые умели чуять желания твоего сердца и использовать их против тебя же. – Все наши проявления, что ты видела раньше, – это как далекий сон, mа petite. А совет – это явь. Тот кошмар, который служит основой нам всем. Страх, которого боимся даже мы. – Иветта и Балтазар не показались мне особо страшныМИ. Он смотрел на меня, и на лице его ничего нельзя было прочесть. Это была маска – гладкая, вежливая, скрытная. – Если тебя они не напугали, mа petite, то лишь потому, что ты их не знаешь. Иветта стала у совета лизоблюдом, потому что получает постоянный поток жертв. – Жертв? То есть человеческих жертв? – Бывает, что человеческих. Но Иветта считается извращенной даже среди вампиров. Я не была уверена, что хочу уточнять, но... – Извращенной в чем? Он вздохнул, глядя себе на руки. Они лежали на скатерти совершенно неподвижно. Будто он отодвигался от меня. Я буквально слышала, как со щелчком становятся на место стены. Он восстанавливал в себе Жан-Клода, Принца Города. Я была потрясена, поняв, что изменение было. Оно было настолько плавным, что я раньше не осознавала: со мной, на наших свиданиях, он другой. Я не знаю, то ли он становился собой, то ли таким, каким я хотела его видеть, но он бывал расслабленней, менее защищенным. И очень горестно было смотреть, как он надевает на себя лицо, которое носит на публике. – Иветта любит мертвых. Я наморщила лоб: – Но она же вампир. Так что ничего странного. Он поглядел на меня совсем не по-дружески. – Я не буду сейчас это обсуждать, mа petite. Ты делишь со мной ложе. Если бы я был зомби, ты бы ко мне и не притронулась. – Это правда. – Понадобилась пара секунд, чтобы до меня дошел смысл. – Ты хочешь сказать, что Иветта любит заниматься сексом с зомби, по-настоящему разложившимися трупами? – В числе прочего. Я не смогла скрыть отвращения. – Боже мой, это же... – Я не находила слов, потом нашла: – Это же некрофилия! – Если ничего лучшего не подвернется, она готова использовать мертвое тело, но истинная для нее радость – сгнивший анимированный труп. Твой талант, mа petite, ее бы очень заинтересовал. Ты могла бы поднимать для нее неиссякаемый поток партнеров. – Я не стала бы поднимать мертвых для ее забавы. – Поначалу – нет, – согласился он. – Ни при каких обстоятельствах. – Совет умеет находить обстоятельства, которые заставят тебя делать практически что угодно. Я глядела ему в лицо и жалела, что ничего не могу на нем прочесть. Но я поняла, в чем дело. Он закрылся от них. – И в насколько глубокой дыре мы находимся? – Достаточно, чтобы всех нас в ней похоронить, если совет захочет. – Может быть, не надо было мне убирать пистолет, – сказала я. – Возможно, – ответил он. Принесли счет, мы расплатились и вышли. Я забежала в туалет и снова вытащила пистолет. Ключи от машины взял Жан-Клод, так что ничего, кроме пистолета, мне нести не надо было. От туалета до двери недалеко, и черный пистолет на фоне черного платья никто либо не заметил, либо просто не захотел возникать. А чего вы ждали?9
На автостоянке царила густая тьма с лужицами света на блестящих кузовах машин. «Ягуары», «вольво», «мерседесы» – эти марки здесь доминировали. Мой джип мелькнул в самом конце площадки. Когда мы направлялись к нему, я вновь потеряла его из виду. Жан-Клод зажал мои ключи в кулаке, чтобы они не звякали при ходьбе. Мы не держались за руки и ни за что другое. Я опустила ствол «файрстара» к земле, но, готовая к выстрелу, озиралась по сторонам. Я не пыталась скрывать, что делаю: любой коп за нескольких ярдов понял бы. Я выискивала опасность, выискивала мишени. Чувствовала я себя и глупо, и тревожно. По коже обнаженных плеч пробежали мурашки. Чушь, конечно, но мне было бы уютнее в джинсах и рубашке. Надежнее как-то. – Мне кажется, их тут нет, – прошептала я. – Я точно знаю, что ты права, mа petite. Иветта и Балтазар передали нам то, что должны были, и вернулись к своим хозяевам. Я даже глянула на него, но тут же снова стала осматривать стоянку. – Так зачем я тогда в боевом режиме? – Потому что совет путешествует со свитой, mа petite. Могу обещать, что это было не последнее их появление в эту ночь. – М-да, ничего себе. Мы миновали последние автомобили между нами и джипом. Около него стоял, опираясь на кузов, какой-то человек. «Файрстар» уже смотрел на него. Я даже задуматься не успела – чистая паранойя... то есть простите, осторожность. Жан-Клод застыл рядом в полной неподвижности. Старые вампиры это умеют – они прекращают двигаться, дышать – все прекращают. Если отвернешься, его будто и нет. Человек стоял к нам в профиль, опираясь на джип. Он как раз прикуривал. Можно было бы подумать, что он нас не видел, но я знала, что это не так, и держала его под прицелом. Он знал, что мы здесь. Спичка вспыхнула, выхватив из темноты такой совершенный профиль, что редко увидишь. Золотые в свете пламени волосы спадали до плеч густой волной, обрамляя лицо. Привычным движением человек бросил спичку на асфальт, вынул изо рта сигарету и поднял лицо к небу. Уличный свет играл на его лице и золотых волосах. Человек пустил три идеальных дымовых кольца и рассмеялся. Этот смех как прикосновение пробежал у меня по спине, заставил задрожать, и я подумала, как это я, черт меня побери, могла принять его за человека. – Ашер, – произнес Жан-Клод. Произнес без интонации, как ничего не значащее. Но я лишь с трудом удержалась, чтобы не обернуться на Жан-Клода. Я знала, кто такой Ашер, но только понаслышке. Они с Жан-Клодом и слугой Ашера, Джулианной, лет двадцать мотались по Европе. Это был menage a trois – наиболее близкий к семье союз, который был у Жан-Клода с тех пор, как он стал вампиром. Потом Жан-Клод был вызван к одру умирающей матери, а Джулианна и Ашер попали в руки церкви. Охотников за ведьмами. Ашер повернулся к нам правым профилем. Свет фонарей, ласкавший совершенство его левой стороны, вдруг показался резким. Правая сторона лица была похожа на оплавленный воск. Ожоговые, кислотные рубцы – следы от святой воды. Вампиры не умеют залечивать раны, нанесенные освященными предметами. У тех попов была теория, что из Ашера можно выжечь дьявола, капая на него святую воду. Я держала его под прицелом, и ствол не дрогнул. Недавно я видала зрелище и похуже. Это был вампир, у которого половина лица сгнила. Глаз болтался в пустой орбите. По сравнению с ним Ашер – просто мальчик с глянцевой обложки. Но шрамы эти выглядели еще ужаснее по контрасту с красотой уцелевшей части лица. Почему-то они казались хуже, оскорбительнее. Глаза у него были оставлены чистыми, и поэтому нос, полнота губ и контур лица вырастали из моря шрамов. Его Жан-Клод успел спасти, но Джулианну сожгли как ведьму. Ашер так и не простил Жан-Клоду смерть женщины, которую любили они оба. Насколько мне было известно, он просил моей смерти – хотел убить человека-слугу Жан-Клода в качестве мести. Совет отказывал ему – пока что. – Отойдите от джипа. Медленно, – сказала я. – Вы хотите меня застрелить за то, что я прислонился к вашей машине? – спросил он с беззаботной иронией. Интонация, выбор слов напомнили мне Жан-Клода в первое время нашего знакомства. Ашер, не касаясь машины руками, встал ровно, выпустил в мою сторону кольцо дыма и снова засмеялся. Смех скользнул по моей коже, как прикосновение меха, мягкого и отдающего смертью – ну самую чуточку. Это был смех Жан-Клода, и он меня чертовски нервировал. Жан-Клод сделал глубокий, прерывистый вдох и шагнул вперед. Он не загораживал мне обзор и не просил убрать пистолет. – Зачем ты здесь, Ашер? В его голосе было такое, что мне редко доводилось слышать: сожаление. – Она меня застрелит? – Спроси ее сам. Это не я держу пистолет. – Значит, это правда. Ты не правишь своим слугой. – Лучшие слуги – те, кто приходит в твои руки добровольно. Ты меня этому учил, Ашер, ты и Джулианна. Ашер отбросил сигарету и сделал два быстрых шага вперед. – Не надо, – сказала я. Руки Ашера сжались в кулаки, гнев его наполнил ночь напряжением приближающейся молнии. – Никогда, никогда не произноси ее имя! Ты не имеешь права, ты не заслуживаешь! Жан-Клод чуть поклонился: – Как прикажешь. А теперь скажи, чего ты хочешь, Ашер? Анита скоро может потерять терпение. Ашер уставился на меня. Смерил с головы до ног, но без сексуального любопытства, хотя похоть во взгляде тоже была. Он меня оглядывал, будто я была машиной, которую он собирается купить. У его глаз был странный бледно-голубой оттенок. – И ты действительно меня застрелила бы? – Он повернулся, чтобы мне не были видны шрамы. Он точно знал, как лягут тени. При этом он улыбнулся так, что мне полагалось бы растаять в лужицу. Не вышло. – Прекрати меня чаровать и назови хоть одну причину не убивать тебя. Он повернул голову, уронив волну золотых волос на правую сторону лица. Если бы у меня зрение было похуже, волосы могли бы скрыть шрамы. – Совет продлевает свое приглашение Жан-Клоду, Принцу Города Сент-Луис, и его слуге-человеку, Аните Блейк. Вас просят прибыть этой ночью. – Можешь убрать пистолет, mа petite. Нам ничего не грозит до встречи с советом. – Так я и поверила, – сказала я. – В последний раз я слышала, что Ашер хотел моей смерти. – Совет отказал ему в этой просьбе, – ответил Жан-Клод. – Нам слишком дороги люди-слуги, чтобы совет согласился. – Очень верно, – заметил Ашер. Два вампира друг с друга глаз не сводили. Я ожидала, что каждый из них попробует подавить другого вампирской силой. Но они просто стояли друг напротив друга и глядели глаза в глаза. Лица их ничего не выдавали, но если бы это были люди, а не монстры, я бы предложила им обняться и помириться. В воздухе даже ощущалось, как им больно. До меня дошло то, чего я не понимала раньше: они когда-то любили друг друга. Только любовь может перейти в столь горькие сожаления. Джулианна связывала их, но не была единственной, которую они любили. Пора было убирать пистолет, но меня злило, что придется заголяться на автостоянке. Действительно надо потратиться на более шикарный брючный костюм. Платья для тайного ношения оружия – плохой выбор. На стоянке были только мы трое. Я повернулась к ним спиной и подняла платье, чтобы спрятать пистолет. – Прошу вас, меня можете не стесняться, – сказал Ашер. Я огладила платье, потом повернулась: – Не льстите себе. Он улыбнулся. На лице его было добродушие, снисхождение и еще что-то. Вот это «еще что-то» меня и тревожило. – Стеснительная. И ты была целомудренной, пока наш лихой Жан-Клод тебя не встретил? – Хватит, Ашер, – сказал Жан-Клод. – Она до тебя была девственна? – спросил он и захохотал, закинув голову. Захохотал так, что ему пришлось прислониться к джипу. – Ты запал на девственницу! Это просто потрясающе! – Я не была девственницей, и это не твое собачье дело. Смех прекратился так резко, что чуть не испугал меня. Ашер соскользнул вниз и сел на темную мостовую. Он глядел на меня сквозь занавес золотых волос, глазами странными и светлыми. – Не девственна, но целомудренна. – Хватит с меня этих игр на сегодня, – сказала я. – Игры только начинаются, – ответил он. – И что это должно значить? – Это значит, mа petite, что совет нас ждет. Они предложат нам много игр, и ни одной приятной. Ашер встал, будто его подняли на ниточках. Отряхнулся, поправил на себе черное пальто. Для такого длинного пальто было слишком жарко. Вообще-то ему могло быть все равно, но тем не менее странно. Обычно вампиры стараются одеваться по погоде. Я не могла не подумать о том, а что же у него под пальто. Под такими полами можно спрятать пистолет приличных размеров. Никогда не видала вампира с пистолетом, но всегда бывает первый раз. Жан-Клод сказал, что нам ничего не грозит до встречи с советом, но это не значит, что Ашер не вытащит оружие и не разнесет нас обоих. Было бы более чем беспечно с моей стороны убрать пистолет, не обыскав сперва Ашера. Я вздохнула. – Что такое, mа petite? Ашер – вампир. Разве пистолет может сделать его опаснее? Но я просто не могла иначе. – Позвольте мне проверить, правильно ли я поняла. Ашер на эту встречу поедет с нами в машине? – Я должен, чтобы указать дорогу, – ответил Ашер. – Тогда обопрись руками на машину. Он наморщил лоб – снисходительно и иронически: – Простите? – Мне плевать, будь ты даже вторым пришествием Антихриста, но ты не будешь сидеть у меня за спиной в моей же машине, если я не буду знать, что у тебя нет оружия. – Ма petite, он вампир. Сидя в машине у тебя за спиной, он может убить тебя и без оружия. Я покачала головой: – Ты прав. Я знаю, что ты прав, но дело тут не в логике, Жан-Клод. Дело в том, что я просто не могу, чтобы за мной сидел кто-то и я не знала, нет ли у него чего-нибудь под пальто. Не могу – и все. Это было правдой. Хотя и параноидальной, но правдой. Жан-Клод знал, что спорить со мной бесполезно. – Хорошо, mа petite. Ашер, не будешь ли ты так любезен повернуться лицом к машине? Ашер блеснул клыками в ослепительной улыбке. – Ты хочешь меня обыскать? Я могу тебя голыми руками разорвать на части, а ты волнуешься из-за пистолета? – Он тихо засмеялся, а мне будто газировки налили за шиворот. – Какая умилительная девушка! Это я-то? – Сделайте как я сказала. Он повернулся к джипу, все еще тихо смеясь. – Ноги в стороны, руки на капот. Снова я вытащила пистолет. Наверное, надо его носить на цепи на шее, как кулон. Я прижала ствол к спине Ашера, и он напрягся под моими руками. – Кажется, ты к этому относишься всерьез. – Абсолютно, – сказала я. – Шире ноги. Он подвинул ногу, но недостаточно. Я стукнула его по ногам так, чтобы ему пришлось опереться на руки, и стала обыскивать одной рукой. – До чего доминантная особа. Она любит быть сверху? Я не отреагировала. Удивительнее, что и Жан-Клод тоже промолчал. – Медленней, медленней! Разве Жан-Клод не учил тебя не спешить? – В нужный момент он застонал на вдохе: – Ах, вот так, хорошо... Да, мне было неловко, но я обыскала его с головы до ног. Черт возьми, искать было совершенно нечего. Зато мне стало спокойнее. Я отступила назад и убрала пистолет. Он наблюдал за этим процессом через плечо. – А лифчик под цвет трусиков? Я покачала головой. – Можешь встать. Он выпрямился, опираясь на капот: – А разве не надо обыскать меня голым? – Размечтался. Он стоял, оправляя пальто: – Ах, Анита, ты даже не знаешь, о чем я мечтаю. Понять выражение его лица я не смогла, но достаточно было просто его видеть. Нет, мне не хотелось знать, что видит Ашер, закрывая глаза на рассвете. – Не пора ли ехать? – спросил Жан-Клод. – Тебе так не терпится расстаться с жизнью? – Гнев Ашера вернулся внезапно, смыв поддразнивающе-галантную любезность. – Сегодня совет меня не убьет, – ответил Жан-Клод. – Ты так в этом уверен? – Приказ совета запретил тем из нас, кто живет в Штатах, драться друг с другом до тех пор, пока не будет принят или отклонен закон, который сейчас обсуждается в Вашингтоне. Совет хочет, чтобы мы сохранили легальность в этой стране. Если они нарушат собственные правила, никто другой им следовать не будет. Ашер повернулся лицом к свету. – Есть вещи похуже смерти, Жан-Клод. Жан-Клод вздохнул: – Ашер, я тебя не предавал. Что мне сказать, чтобы ты поверил? Ты сам чувствуешь, что я говорю правду. Я примчался, как только узнал. – За три столетия ты вполне мог себя убедить, будто правда в том, что ты хочешь, чтобы было правдой. Но от этого оно правдой не становится. – Что ж, пусть будет так, Ашер. Но я бы многое отдал, чтобы искупить то, что ты считаешь моей виной. Я бы оживил ее, если бы это было в моих силах. Ашер поднял руку, будто отбиваясь от этой мысли: – Нет, нет, нет! Это ты ее убил. Ты дал ей умереть. Ты дал ее сжечь. Я чувствовал, как она умирает, Жан-Клод. Я был ее Мастером. Она так боялась! И до последней секунды она верила, что ты ее спасешь. Я был ее Мастером, я знаю, что она умерла с твоим именем на устах. Жан-Клод повернулся к Ашеру спиной. Тот двумя шагами подошел вплотную, схватил Жан-Клода за руку и повернул к себе. В свете уличных фонарей на щеках Жан-Клода блеснули слезы. Он плакал о женщине, умершей более двухсот лет назад. Долгий срок для слез. – Ты мне никогда этого не говорил. – Голос Жан-Клода был еле слышен. Ашер оттолкнул его так, что тот пошатнулся. – Побереги свои слезы, Жан-Клод. Они тебе понадобятся для себя – и для нее. Совет обещал мне отмщение. Жан-Клод вытер слезы тыльной стороной ладони. – Ты ее не убьешь. Они этого не позволят. Ашер улыбнулся, и очень неприятной была эта улыбка. – Мне не нужна ее смерть, Жан-Клод. Мне нужно, чтобы ты страдал. Он стал кружить вокруг меня, как акула. Я поворачивалась вслед за ним и знала, что он слишком близко, что, если он бросится, я ни за что не успею выхватить пистолет. – Наконец-то ты мне дал то, чем тебя можно ранить, Жан-Клод. Ты полюбил. А любовь никогда не бывает бесплатной, Жан-Клод. Это чувство стоит дороже любого другого, и я увижу, как ты заплатишь сполна. Он стоял перед Жан-Клодом, сжав в кулаки опущенные руки, и дрожал от усилия – не ударить сейчас. Жан-Клод перестал плакать, но я не была уверена, что он дал бы сдачи. В этот момент я поняла, что он не хочет делать Ашеру больно. Вина – мощнейший источник великодушия. Проблема была в том, что Ашер хотел сделать больно ему. Я встала между ними и сделала шаг вперед. Ашеру оставалось либо отступить, либо соприкоснуться со мной. Он отступил, глядя на меня так, будто не понимал, откуда я взялась. На этот миг он обо мне забыл. – Самое дорогостоящее чувство – не любовь, Ашер, – сказала я и опять шагнула вперед, и он отступил еще на шаг. – А ненависть. Потому что она съедает тебя изнутри и выжигает, а потом убивает. – Очень философично, – сказал он. – Философия – вещь хорошая, – согласилась я. – Но вот что запомни: никогда больше не грози нам. Потому что иначе я тебя убью. Потому что мне по фигу твои прежние страдания. Это ясно? Тогда поехали. Ашер несколько мгновений смотрел на меня. Потом ответил: – С удовольствием. С нетерпением жду момента, когда представлю вас совету. Он хотел, чтобы это прозвучало зловеще. У него получилось. Не хотелось мне встречаться с пугалами народа вампиров, но ехать надо было. Я поняла одну вещь насчет Мастеров вампиров: можно от них бежать, но не так далеко, чтобы тебя не поймали. Можно даже прятаться, но не вечно. В конце концов они тебя поймают. А Мастера вампиров очень не любят, когда их заставляют ждать.10
Я вела машину, Ашер показывал дорогу. И еще он опирался на спинку моего сиденья. Я не попросила его пристегнуться. Жан-Клод сидел рядом со мной и молчал, не глядя ни на Ашера, ни на меня. – Что-то происходит нехорошее, – сказал он вдруг. Я глянула на него: – Что-то – в смысле не только появление совета в городе? Он качнул головой: – Ты не чувствуешь? – Я ничего не чувствую. – В том-то и дело. – Он повернулся, насколько позволял ремень, и встретился взглядом с Ашером. – Что с моим народом? Ашер повернулся к зеркалу заднего вида так, будто хотел, чтобы я видела его полностью. Он улыбался, и при этом все его лицо натягивалось. Шрамы на коже и мышцы под ней. И вид у него был самодовольный и удовлетворенный. Та радость, которую получает кот, мучая мышь. – Я не знаю, что с ними происходит, но ты должен знать. Ты же Принц Города, в конце концов. – Что случилось, Жан-Клод? – спросила я. – Что там еще? – Я должен был бы ощущать своих... подчиненных, mа petite. Если сосредоточиться, это как фоновый шум. Я слышу его приливы и отливы. В экстремальных ситуациях я ощущаю их боль или страх. Сейчас я сосредоточился, но передо мной вроде глухой стены. – Это Мастер Балтазара не дает тебе слышать крики твоих вампиров, – сказал Ашер. Рука Жан-Клода хлестнула с быстротой почти волшебной. Схватив Ашера за ворот, он повернул руку, сдавливая шею бывшего друга, как гарротой. – Я – ничего – не – нарушил. У них нет права трогать моих вампиров. Ашер не пытался освободиться. Он только смотрел. – Впервые за четыре тысячи лет в совете образовалось пустое кресло. Кто создает такую ситуацию, тот это кресло и должен занять. Таков закон наследования. Жан-Клод медленно разжал пальцы и отпустил Ашера. – Я не хочу. – Тогда не надо было тебе убивать Колебателя Земли. – Он бы тогда нас убил, – сказала я. – Привилегия члена совета, – пожал плечами Ашер. – Это смешно, – сказала я. – Выходит, из-за того, что мы тогда не задрали лапки и не погибли, нас убьют сейчас? – Никто из приехавших сюда не планировал убивать кого бы то ни было, – заверил меня Ашер. – Можете мне поверить, я голосовал за это, но оказался в меньшинстве. Совет лишь хочет удостовериться, что Жан-Клод не пытается создать свой собственный маленький совет. Мы с Жан-Клодом оба уставились на него. Мне пришлось повернуться обратно к дороге, еще не успев перестать удивляться. – Ашер, ты несешь чушь, – сказал Жан-Клод. – Не все довольны теперешними правилами совета. Некоторые говорят, что они слишком старомодны. – Так говорят уже четыреста лет, – заметил Жан-Клод. – Да, но до сих пор альтернативы не было. И некоторые считают твой отказ занять кресло в совете ходом, направленным на установление нового порядка. – Ты знаешь, почему я не принял это кресло. Ашер рассмеялся, и тихие раскаты прокатились у меня по коже. – Ты это о чем, Жан-Клод? – У меня не хватит силы его удержать. Первый же соискатель это почует и убьет меня, чтобы занять кресло самому. – И все же ты убил члена совета. Как тебе это удалось, Жан-Клод? Ашер наклонился к спинке моего сиденья – я чувствовала его. Он взялся за локон моих волос, и я отдернула голову. – Чем вы вообще занимаетесь? Ашер, ты, кажется, должен был показывать дорогу? – В этом нет необходимости, – сказал Жан-Клод. – Они взяли «Цирк». – Что? – Я уставилась на него, и только по одной причине джип не пошел вилять – из-за везения. – Что ты сказал? – Ты еще не поняла? Странник, Мастер Балтазара, блокировал мою силу и силу моих вампиров, не давая им связаться со мной. – А волки? Ты же должен был ощутить что-то от своих волков? Они же звери, подчиняющиеся твоему зову. Жан-Клод обернулся к Ашеру: – Только один вампир мог не дать моим волкам воззвать ко мне за помощью. Мастер Зверей. Подбородок Ашера лежал у меня на подголовнике сзади, и я ощутила, как он кивнул. – Отодвинься от моего сиденья, – потребовала я. Он поднял голову, но не отодвинулся. – Они меня считают оченьсильным, раз послали сразу двух Мастеров совета, – сказал Жан-Клод. Ашер издал резкий смех: – Только у тебя, Жан-Клод, достаточно самомнения, чтобы поверить, будто два Мастера совета прибыли в эту страну лишь из-за тебя. – Если не для того, чтобы проучить меня, то зачем? – спросил Жан-Клод. – Наша Темная Царица хочет знать, что дает вампирам в Штатах их легальность. Мы проехали через Бостон, Нью-Орлеан и Сан-Франциско. Какие города посещать и в каком порядке, выбирала она. Наша Темная Царица оставила Сент-Луис – и тебя – напоследок. – Зачем бы ей это? – спросил Жан-Клод. – Царица Кошмаров может делать все, что ей хочется, – сказал Ашер. – Она велит ехать в Бостон – и мы едем. – А если она скажет «выйди на солнце», ты выйдешь? – спросила я и глянула на него. Он был так близко, что в зеркало смотреть ни к чему. Лицо его было пусто, красиво, непроницаемо. – Очень может быть. Я перевела глаза на дорогу: – Вы сумасшедшие. Вы все сумасшедшие. – Более чем верно. – Ашер понюхал мои волосы. – Прекрати. – Ты пахнешь силой, Анита. Ты воняешь смертью. – Он провел пальцами по моей шее. Я намеренно резко вильнула, и Ашера сбросило с сиденья на пол. – Не прикасайся ко мне. – Совет думал, что из тебя будет переть сила, Жан-Клод. Будут сочиться обретенные способности, но ты, кажется, такой же, как был. А вот она – другая. Она новая. И еще этот вервольф – да, Ульфрик. Ричард Зееман. Ты его тоже к себе привязал. Ашер снова влез на сиденье, но на этот раз не так близко ко мне. – Это твои слуги обладают силой, а не ты. – Разве Падма чего-нибудь стоит без своих зверей? – спросил Жан-Клод. – Совершенно справедливо, хотя я не стал бы говорить этого ему в глаза. – Он снова наклонился к передним сиденьям, но на этот раз меня не трогал. – Значит, ты признаешь, что это твои слуги дали тебе силу победить члена совета? – Мой слуга-человек и мой волк – всего лишь продолжение моей силы. Их руки – мои руки, их дела – мои дела. Таков закон совета. Так какая разница, откуда берется моя сила? – Цитируешь закон совета, Жан-Клод? Ты стал куда осторожнее с нашей последней встречи. – Осторожность никогда меня не подводила, Ашер. – Но есть ли у тебя радость? – Странный вопрос от того, кто должен ненавидеть Жан-Клода. – Кое-какая есть, а у тебя, Ашер? С тобой она уживается? Ты все еще служишь совету или согласился на это задание, чтобы мучить меня? – Утвердительный ответ на оба вопроса. – Почему ты не сбежал от совета? – Многие стремятся служить ему. – Ты не стремился. – Наверное, жажда мести изменила мои стремления. Жан-Клод положил руку на плечо Ашера: – Ма petite права. Ненависть – холодный огонь, он не греет. Ашер отдернулся, насколько позволила ему спинка заднего сиденья. Я глянула в зеркало заднего вида: он свернулся в темноте, обхватив себя руками. – Когда я увижу, как ты рыдаешь по своей возлюбленной, мне не надо будет другого тепла. – Подъезжаем к «Цирку», – сказала я. – Какой у нас будет план? – Вряд ли мы можем придумать какой-нибудь план. Надо полагать, у них в руках все наши. Так что сделаем лишь то, что можем сделать вдвоем. – Так мы попытаемся отбить у них «Цирк», или что? Ашер рассмеялся: – Она это серьезно? – Она всегда серьезна, – ответил Жан-Клод. – Хорошо, так что мы должны будем делать? – Оставаться в живых, если сможете, – сказал Ашер. – Заткнись. Жан-Клод, я вот что должна знать: мы врываемся, вышибая дверь ногой, или ползем на брюхе? – Ты согласна ползать перед ними, mа petite? – У них Вилли, у них Джейсон и кто знает, сколько еще народу. Так что, если это спасет наших ребят, я могу малость поползать. – Я не думаю, что у тебя это хорошо получится, – сказал Жан-Клод. – Вряд ли. – Нет, сегодня ползать не будем. У нас нет сил, чтобы отбить «Цирк», но мы, как ты это назвала, войдем, вышибив дверь ногой. – Как доминанты? – Oui. – Насколько доминировать? – Будь агрессивной, но не безрассудно. Можешь ранить, кого сможешь, но не убивай. Не следует давать им повод. – Они думают, что ты затеял революцию, Жан-Клод, – сказал из темноты Ашер. – Как всякий революционер, мертвый ты будешь мучеником. Им это не нужно. Жан-Клод повернулся к своему бывшему другу: – Так что же они от меня хотят, Ашер? Скажи. – Им надо на твоем примере научить других. Сам увидишь. – Если бы я пытался сколотить в Америке альтернативный совет – тогда да, я бы понял, в чем смысл. Но я знаю предел своих возможностей. Я не могу защитить кресло в совете от притязаний соискателей. Это был бы смертный приговор. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Ашер вздохнул: – Уже поздно, Жан-Клод. Совет здесь, и они не поверят твоим заверениям о невиновности. – Но ты ему веришь, – сказала я. Он ответил не сразу. – Да, я ему верю. Одну вещь Жан-Клод всегда умел делать блестяще: оставаться в живых. Бросить вызов совету – не самый лучший для этого способ. – Ашер подался вперед, и его лицо снова оказалось рядом с моим. – Помнишь, Анита: когда-то, давным-давно, он ждал, чтобы спасти меня. Ждал, пока не был уверен, что не попадется. Ждал, пока можно будет спасти меня с минимальным риском для себя. Ждал, пока погибнет Джулианна, потому что иначе риск был бы слишком велик. – Это неправда, – сказал Жан-Клод. Ашер не обратил внимания. – Смотри, чтобы он не стал ждать слишком долго, спасая тебя. – Я вообще не жду, чтобы меня спасал кто бы то ни было. Жан-Клод смотрел в окно на проезжающие машины и тихо покачивал головой. – Ты мне уже надоел, Ашер. – Надоел, потому что говорю правду. Жан-Клод обернулся к нему: – Нет. Потому что ты напомнил мне о ней и о том, что когда-то, давным-давно, я был почти счастлив. Вампиры смотрели в глаза друг другу. – Но теперь тебе представился второй шанс. – И у тебя он мог бы быть, Ашер. Если бы только ты не цеплялся за прошлое. – Прошлое – это все, что у меня есть. – Вот это уже не моя вина. Ашер отодвинулся обратно в темноту, сжавшись на сиденье. Я решила, что Жан-Клод выиграл спор – сейчас. Но – назовите это предчувствием, если хотите, – я не думала, что их схватка окончена.11
«Цирк проклятых» расположен в перестроенном складе. С фасада он похож на карнавал с афишами, зазывающими на представление уродов, а над светящейся вывеской танцуют клоуны. Сзади это просто темное строение. Я заехала на парковку для сотрудников. Она была маленькой, потому что почти весь персонал живет в «Цирке». Если никуда не выезжаешь, машина не нужна. Оставалось надеяться, что нам машина понадобится. Я заглушила мотор, и стало тихо. Оба вампира погрузились в бездонное оцепенение – я невольно глянула на них, чтобы убедиться, что они никуда не делись. Млекопитающие умеют замирать, но, скажем, кролик, затаившийся, чтобы лиса прошла мимо, – полон жизни. У него колотится сердце, он часто дышит. Вампиры больше похожи на змей, которые вытягиваются во всю длину и замирают. В них нет ощущения остановленного движения, ощущения, что оно потом возобновится. В такой заторможенный миг змея кажется ненастоящей, каким-то искусственным предметом, изготовленным, а не живым. Жан-Клод погружался в колодец безмолвия, где запрещено любое движение, даже дыхание. Я оглянулась на Ашера. Он сидел на заднем сиденье совершенно неподвижно – прекрасная золотая статуя, но лишенная жизни. Молчание заполнило салон, как ледяная вода. Мне хотелось хлопнуть в ладоши, заорать, зашуметь, чтобы они, черт их побери, ожили, но я знала, что толку не будет. Результатом будет моргнувший глаз и взгляд – не принадлежащий, а может, никогда не принадлежавший человеку. Очень громко шуршало мое платье по обивке. – Меня будут обыскивать, чтобы найти оружие? В заряженной тишине мой голос прозвучал глухо. Жан-Клод изящно мигнул, потом повернул ко мне голову. Его взгляд был скорее спокоен, чем пуст. Я подумала, не является ли такая неподвижность у вампиров видом медитации. Если переживем эту ночь, спрошу. – Это будет вызов, mа petite. Они не станут мешать нам быть опасными. Хотя я бы не стал выставлять напоказ то оружие, что у тебя есть. Тот маленький пистолетик. Я покачала головой: – Я имела в виду большее. – Большее? – приподнял он брови. Я повернулась к Ашеру. Он мигнул и поднял на меня глаза. Включив свет в салоне, я увидела наконец истинный цвет его глаз. Синие. Но это неточно их характеризует. Они были настолько светло-синие, насколько темно-синими были глаза Жан-Клода. Светлая, холодная синева глаз лайки-хаски. Но не только глаза – еще и волосы. Раньше они казались золотистыми – обычный цвет темного блондина. В более верном свете салона я поняла, что это не иллюзия тусклого освещения, они и вправду золотые. По-настоящему золотые – такой цвет я видела только у бутылок или банок с золотой краской. Сочетание глаз и волос завораживало. Даже без шрамов он бы казался ненастоящим. Я перевела взгляд на Жан-Клода. Он был красивее и без шрамов. У Ашера красота была чуть более мужественной. – Вас создала одна и та же вампирша? – спросила я. Жан-Клод кивнул, Ашер просто смотрел. – Она что, хотела создать племенной завод сверхъестественно красивых производителей? Ашер рассмеялся коротким лающим смехом, ухватился за израненную сторону лица и оттянул кожу от глаза, чтобы видна была бледная внутренняя оболочка орбиты. Лицо стало отвратительной маской. – Ты считаешь меня красивым, Анита? – Он убрал руку с лица, и кожа щелкнула, став на место, упругая, как отпущенная резинка, совершенная в своем роде. Я посмотрела на него: – Что ты хочешь от меня услышать, Ашер? – Я хочу, чтобы ты ужаснулась. Я хочу видеть на твоем лице то же, что вижу на всех лицах уже двести лет, – отвращение, омерзение, ужас. – Извини, – сказала я. Он наклонился вперед, выставляя шрамы на свет. Казалось, у него врожденное умение понимать, как будет падать свет и куда лягут тени. Годы практики, наверное. Я просто смотрела. Смотрела в его светлые, безупречные глаза, на густую волну золотых волос, на полноту его губ. Потом пожала плечами: – Что я могу сказать? Я из тех, кто западает на волосы и на глаза, а у тебя волосы великолепные и глаза восхитительные. Ашер откинулся обратно. Он смотрел на нас обоих, и в глазах его бушевал невероятный гнев. Такой гнев, что мне даже страшно стало. – Вот оно, – сказал он. – Вот. Ты меня боишься. Я это вижу, чую, ощущаю на вкус. – Он улыбнулся, довольный собой, даже как-то торжествуя. – Скажи ему, чего ты боишься, mа petite. Я посмотрела на Жан-Клода, снова на Ашера. – Меня не шрамы пугают, Ашер. А твоя ненависть. Он подался вперед, и – наверное, не нарочно, – волосы укали ему на лицо, как вуаль. – Да, моя ненависть пугает. Внушает ужас. И помни, Анита Блейк: она направлена на тебя и твоего Мастера. Я поняла, что он имеет в виду Жан-Клода. Теперь я уже не могла с этим спорить, хотя иногда и хотелось. – Ненависть уродует, – сказала я. Он зашипел, и ничего человеческого не было в этом звуке. Я бросила на него скучающий взгляд. – Брось, Ашер. Такое я уже видала, и не раз. Если хочешь изображать Большого Злого Вампира, становись в очередь. Он резким, грубым движением сбросил пальто. За ним на сиденье упал коричневый твидовый пиджак. Ашер повернул голову, и я увидела, что шрамы уходят за воротник белой рубашки. Он начал ее расстегивать. Я поглядела на Жан-Клода. Он сидел с бесстрастным лицом, предоставляя мне действовать самой. Ничего нового. – Я не то чтобы не польщена предложением, но обычно у меня мужчины на первом свидании не раздеваются. Он зарычал и обнажил грудь, не вытаскивая рубашку из штанов. Шрамы стекали по коже, будто кто-то провел по его телу разделительную линию. Одна половина бледная и прекрасная, вторая – чудовищная. На лице и на шее действовали аккуратнее, чем на груди. Шрамы пролегали глубокими туннелями. Кожа так покоробилась, что казалась ненастоящей. Шрамы уходили по животу под ремень. Я глядела, потому что ему этого хотелось. Когда я наконец посмотрела ему в глаза, у меня не было слов. Мне когда-то промывали святой водой рану от укуса вампира. Это называется очищением, но можно назвать и пыткой. Я ползала, ругалась и блевала. Ту боль, что пришлось пережить Ашеру, я себе даже представить не могла. Глаза у него были вытаращенные, бешеные и страшные. – Шрамы до самого низу, – сказал он. Перед мысленным взором мелькнула картина, которую я предпочла бы не видеть. Много что можно было бы сказать. «Ух ты!» – но это слишком отдавало бы школьными годами и жестокостью. «Сочувствую» – совершенно не к месту. Я развела руками, стоя на коленях на сиденье лицом к Ашеру. – Я тебя уже спрашивала, Ашер: что ты хочешь услышать? Он отодвинулся от меня как можно дальше, прижался к дверце джипа. – Почему она не отворачивается? Почему это тело не вызывает у нее омерзения? «Как у него самого» – эти несказанные слова повисли в воздухе, но остались у него в глазах, читались в его манере. – Ты и в моих глазах не видишь ужаса, mon ami, – сказал Жан-Клод. – Нет, я там вижу худшее. Я вижу жалость! Он открыл дверь, даже не повернувшись, и я бы сказала, что он выпал из машины, но это было неверно. Он взмыл вверх, не коснувшись земли; засвистел, закружился ветер, и Ашер исчез.12
Несколько секунд мы просидели молча, глядя в открытую дверь. Наконец я сказала, только чтобы прервать молчание: – Как быстро здесь приходят и уходят! Жан-Клод не уловил цитаты. Ричард понял бы. Он тоже любил «Волшебника из страны Оз». А Жан-Клод ответил серьезно: – Ашер всегда прекрасно умел летать. Кто-то захихикал, и этот звук заставил меня потянуться за «файрстаром». Голос был знаком, но интонация иная: высокомерная, гордо-высокомерная. – Теперь меня не убить серебряными пулями, Анита. Мой новый Мастер мне это пообещал. В проеме открытой дверцы появилась Лив. Мускулистые голые руки легли по обе стороны двери. Лив глядела на нас, улыбаясь так, что сверкали клыки. Просуществовав пятьсот лет, как Лив, ты уже показываешь клыки только если хочешь показать. Она улыбалась, как Чеширский кот, очень чем-то довольная. На ней был черный спортивный топ и короткие шорты, и в уличном свете поблескивал отработанный рельеф мышц. Она была из тех вампиров, которых Жан-Клод недавно пригласил на свою территорию. На роль, так сказать, его лейтенанта. – Какую канарейку съела? – спросила я. – Чего? – наморщила она лоб. – Кошка съела канарейку, – пояснила я. Она продолжала морщить лоб. По-английски она говорит отлично и без малейшего акцента, и я иногда забываю, что это не родной ее язык. Многие вампиры утрачивают акцент, но все же понимают не все выражения. Наверное, впрочем, Лив знает неизвестные мне славянские идиомы. – Анита спрашивает, почему ты так собой довольна, – объяснил Жан-Клод, – но я, кажется, уже знаю ответ. Я поглядела на него, снова на Лив. «Файрстар» я вытащила, но не навела. Она вроде должна быть на нашей стороне. Но у меня возникало чувство, что это могло поменяться. – Как она сказала? Ее новый Мастер? – спросила я. – Именно так, – ответил Жан-Клод. Я подняла пистолет, направив на нее. Она засмеялась, и это меня нервировало. Все еще смеясь. Лив забралась на заднее сиденье. Совсем мне это не нравится. Пусть ей там лет шестьсот с мелочью, но сильной она не была. Уж точно не настолько сильной, чтобы встретить смехом серебряную пулю. – Ты же знаешь, что я тебя застрелю, Лив. В чем тут юмор? – Ты не чувствуешь, mа petite? He чувствуешь в ней перемены? Я положила руку на спинку сиденья. Пистолет смотрел на внушительную грудь Лив. Расстояние между нами было меньше двух футов, и с такой дистанции пуля разнесет ее сердце в клочья. Лив следовало волноваться. Она не волновалась. Я сосредоточилась на ней, попыталась принять ее силу в себя. Раньше я это делала и знала, как она должна ощущаться. Или думала, что знаю. Сейчас я почувствовала ее как гудящую ноту, настолько низкую и глубокую, что она воспринималась почти болезненно. Набрав воздуха в грудь, я медленно его выдохнула. Пистолета я не отвела. – Если я спущу курок, Лив, ты даже при такой возросшей силе умрешь. Она поглядела на Жан-Клода – долгим, самодовольным взглядом. – Ты знаешь, что я не умру, Жан-Клод. – Только Странник может дать такое опрометчивое обещание и надеяться его выполнить, – сказал Жан-Клод. – Ты, правда, слишком женственна на его вкус, разве что он изменился. Лив презрительно скривилась: – Он выше таких мелких желаний. Он предложил мне силу, и я приняла ее. Жан-Клод покачал головой: – Если ты всерьез веришь, что Странник выше телесных желаний, значит, он при тебе... вел себя очень осторожно. – Он не такой, как другие! Жан-Клод вздохнул: – Об этом я не буду спорить, Лив. Но будь осторожна: его сила засасывает, как наркотик. Ты не сможешь без нее обходиться. – Ты пытаешься напугать меня, Жан-Клод, но это не выйдет. Такой силы, как у него, я не чувствовала никогда, и он умеет ею делиться. Я стану тем, кем предназначена быть. – Он может накачать тебя своей силой так, что ты лопнешь, Лив, но она не сделает тебя Мастером. Если он обещал тебе это, то солгал. – Ты сегодня что угодно скажешь, чтобы спасти свою шкуру! – зашипела Лив. Жан-Клод пожал плечами: – Вполне возможно. – Я думала, что Лив дала тебе клятву верности, – сказала я. – Oui. – Так что же произошло? – Совет очень щепетилен в соблюдении правил, mа petite. «Цирк» – общественное здание, так что совет мог переступить его порог без приглашения. Но они все же нашли того, кто их пригласил. Я глянула на ухмыляющуюся вампиршу на заднем сиденье. – Она нас предала? – Да, – спокойно ответил Жан-Клод, трогая меня за плечо. – Не убивай ее, mа petite. Пуля войдет, но Странник не даст Лив умереть. Ты просто зря потратишь патрон. Я покачала головой: – Она предала тебя, предала всех. – Если бы они не нашли, кого подкупить, они бы нашли кого-нибудь, кто предал бы нас под пыткой. Мне больше нравится первый способ. В прорезь прицела я смотрела на ухмыляющуюся Лив и могла спустить курок без малейших угрызений совести. Она уже сделала все, что могла, и дело было не в том, чтобы убить ее ради спасения всех нас. Мне не то чтобы хотелось или не хотелось спускать курок – я просто считала, что она заслужила смерти за предательство. Не гнев мной двигал и даже не отвращение, а чисто деловые соображения. Позволить кому-то тебя предать и остаться в живых – это значит создать прецедент. Показать плохой пример. Я вдруг будто лицом ударилась об стену, и меня звезданула мысль – а ведь об убийстве я думаю без всяких эмоций. Чисто деловые соображения. Я убрала пистолет. Убивать кого бы то ни было хладнокровно я не желала. Я готова на убийство, но оно должно что-то значить. Лив откинулась на спинку, ухмыляясь до ушей, довольная, что до меня дошло, насколько бесполезно в нее стрелять. Если бы она понимала, почему я этого не сделала, она могла бы и испугаться, но сейчас она пряталась за силу этого самого Странника. И верила, что этот щит укрывает от всего. Если она меня сегодня как следует достанет, может быть, мы эту теорию проверим. Я покачала головой. Если уж мне предстоит сегодня встретиться с пугалом народа вампиров, нужно оружия побольше. В «бардачке» у меня лежали серебряные ножи с ножнами, надевающиеся на запястья. Когда мне приходилось надевать что-нибудь, к чему они не идут, платье например, я возила их в джипе. Заранее трудно знать, когда может понадобиться хороший нож. – Я доложу обо всем оружии, которое у тебя увижу, – предупредила Лив. Я тем временем пристегнула ножи. – Иветта и Балтазар знают, что у меня есть пистолет. Я не пытаюсь схитрить, я просто хочу быть готовой. Открыв дверь, я вышла и осмотрелась, нет ли поблизости еще кого-нибудь, хотя по-настоящему старые вампиры умеют прятаться на совершенно открытом месте. Некоторые из них насчет умения сливаться со средой дадут сто очков вперед любому хамелеону. Видела я одного, который умел заворачиваться в тень и сбрасывать ее с себя, как плащ. Впечатляло. Лив выскользнула из машины и встала рядом со мной. Слишком накачанные были у нее мышцы, чтобы непринужденно скрестить руки на груди, но она попыталась. Попыталась принять бесстрастный вид телохранителя на работе. Ростом она была шесть футов и сложена как кирпичная будка. Чтобы принять устрашающий вид, ей не надо было особо стараться. Жан-Клод вышел из машины с моей стороны и встал между нами. Вряд ли я могла бы сказать с уверенностью, кого он хочет защитить: меня или ее. В руках у него было пальто Ашера. – Я бы тебе предложил, mа petite, надеть его, чтобы прикрыть ножи. – Я расскажу про ножи, – снова предупредила Лив. – Оружие на виду могут воспринять как явный вызов, – пояснил Жан-Клод. – Кто-нибудь может решить, что должен у тебя их отобрать. – Пусть попробует. Жан-Клод протянул мне переброшенное через руки пальто: – Пожалуйста, mа petite. Я взяла пальто. Слово «пожалуйста» Жан-Клод произносил нечасто. Надев пальто, я сразу поняла две вещи. Во-первых, для пальто сейчас чертовски жарко. Во-вторых, Ашер был шести с лишним футов ростом, и пальто у него здоровенное. Я начала закатывать рукава. – Анита! – позвала Лив. Я посмотрела на нее. У нее был серьезный вид, нордическое лицо стало непроницаемым. – Погляди мне в глаза. Я покачала головой: – Вы чем там занимаетесь, ребята? Смотрите старые фильмы с Дракулой и запоминаете реплики? Лив угрожающе шагнула вперед. Я подняла на нее глаза: – Лив, кончай изображать страшного вампира. Мы это уже пробовали, и ты меня своими глазами не поразила. – Сделай, как она просит, mа petite, – сказал Жан-Клод. Я нахмурилась: – Зачем? Откуда это у меня вдруг такая подозрительность? – Потому что, если сила Странника может зачаровать тебя через глаза Лив, об этом лучше узнать здесь, чем в окружении более сильных врагов. В этом был смысл, но все равно идея меня не привлекала. Я пожала плечами: – Ладно. И я уставилась в ее лицо, в эти синие глаза, хотя цвет их и казался тускловатым в уличном освещении. Лив повернулась. Полоска желтого света из открытой дверцы джипа упала ей на глаза и придала им потрясающий фиолетово-синий, почти лиловый оттенок. Самым красивым в ее лице были глаза, и я всегда без труда умела выдерживать их пристальный взгляд. И на этот раз тоже. Даже не моргнув. Руки Лив сжались в кулаки. Она заговорила, но обращалась не ко мне и не к Жан-Клоду, к кому-то другому: – Ты мне обещал. Обещал силу, которая ее подчинит. Подул ветер, достаточно холодный, чтобы я поежилась и завернулась в пальто. Лив рассмеялась коротким лающим смехом и подняла руки, будто заворачивалась в этот ветер, как в плащ. Тот же ветер заставил встать дыбом волосы у меня на шее, но это было не от холода. Ветер нес силу. – А теперь, – провозгласила Лив, – погляди мне в глаза, если осмелишься. – Отлично выучила реплики, – ответила я. – Ты боишься моего взгляда, Истребительница? Пришедший ниоткуда ветер ослабел и исчез совсем в последнем ледяном прикосновении. Я подождала, пока летняя жара снова охватила меня, как пластиковый кокон, подождала, пока по спине потечет пот, и потом подняла глаза. Когда-то я старалась не смотреть в глаза ни одному вампиру. Кое-какой природный иммунитет у меня был, но даже младшие вампиры были мне опасны. Гипнотический взгляд – это свойство, которым обладают в той или иной степени все вампиры. Потом моя сила возросла, и метки вампира ее как следует подперли. Так почему же я сейчас боюсь? И я встретила взгляд Лив не моргнув глазом. Поначалу ничего не было в этих глазах, кроме необычного цвета. Меня отпустило напряжение, плечи ослабли. Глаза как глаза. А потом стало так, будто ее фиалковые глаза – вода, а я стою на ней на пленке поверхностного натяжения, и тут что-то всплыло из глубины и потянуло меня вниз. Раньше это всегда бывало как падение, но на этот раз что-то держало меня, что-то темное и сильное, и оно затягивало меня под воду, как под лед. Я вскрикнула и стала брыкаться, рваться сквозь эту холодную пленку льда, тянуться к поверхности, не физической, даже не метафорической, но я рвалась вверх. Отбивалась от этой тяги тьмы. Я пришла в себя, стоя на коленях на асфальте парковки и сжимая руку Жан-Клода. – Что с тобой, mа petite? Как ты? Я только тряхнула головой, не доверяя собственному голосу. Забыла уже, как это противно – когда тебя подчиняет вампирский взгляд. Забыла это чувство беспомощности. Собственная сила сделала меня беспечной. Лив прислонилась к джипу. У нее тоже был усталый вид. – На этот раз я почти тебя поймала. – Ты ничего не поймала. Лив. – Я обрела голос. – Это не в твои глаза меня затягивало. Это были его глаза. Она мотнула головой. – Он обещал мне власть над тобой, Анита. Власть для подчинения твоего разума. Я позволила Жан-Клоду помочь мне встать – можете сами представить, насколько у меня тряслись ноги. – Значит, он солгал тебе. Лив. Это была не твоя сила, а его. – Но ты теперь меня боишься. Я чую твой страх. Я кивнула: – Да, я перепугалась. Если тебя это радует, веселись. Я шагнула от нее прочь. Еще оружие. Нужно еще оружие. – Меня это радует, – ответила она. – Ты даже представить себе не можешь, насколько меня это радует. – Его сила покинула тебя. Лив, – заметил Жан-Клод. – Она вернется. Я обошла джип кругом. Мне надо было подойти к багажнику, но в эту минуту я не хотела проходить рядом с Лив. На этот раз мне удалось освободиться, но испытывать везение я не намеревалась. – Может быть, и вернется. Лив, но Анита разорвала его связь с тобой. Она оттолкнула его силу. – Нет, – возразила Лив. – Он сам ее отпустил. Жан-Клод засмеялся, и смех этот пробежал у меня по коже, и я знала, что Лив тоже это ощущала. – Странник удержал бы mа petite, если бы это было ему по силам. Но он не мог. Она слишком крупная рыба даже для его сетей. – Лжец! – воскликнула Лив. Я оставила их препираться. Да, я освободилась от силы Странника, но это не было ни приятно, ни легко. Хотя если подумать, то тяга порвалась в тот же миг, как я стала отбиваться. Печальная истина состояла в том, что я не попыталась защититься заранее. Я уставилась в глаза Лив неподготовленной, просто ждала, твердо уверенная, что ей меня не подчинить. Это было глупо. Нет, самонадеянно. Иногда между этими эпитетами разницы мало. Подойдя к задней дверце джипа, я стала шарить в багажнике. Эдуард, наемный убийца нежити, убедил меня переделать мой джип по образцу его машины. Гнездо для запаски на борту превратилось в тайник. Там у меня лежал запасной браунинг и патроны. Когда Эдуард меня уговорил, я чувствовала себя глупо, но сейчас это чувство прошло. Я открыла тайник и нашла сюрприз – мини-"узи" с наплечным ремнем. И к нему приклеена записка: Огневая мощь не бывает избыточной. Подписи не было, но писал явно Эдуард. Он начинал свою карьеру обычным наемным убийцей, но с людьми было слишком просто, и он переключился на монстров. Эдуард обожал трудности. Дома у меня был еще один мини-"узи", и тоже подарок Эдуарда. У него всегда были самые лучшие игрушки. Я сняла пальто и надела ремень автомата. Надевая пальто, я передвинула оружие на спину. Не лучшее место, зато не слишком заметно. Второй браунинг тоже лежал в тайнике. Его я сунула в карман вместе с парой магазинов. Когда я спрыгнула на землю, пальто смешно обвисало, но оно было настолько велико, что это не вызывало подозрений. Вампиры прекратили спор. Лив с мрачным видом привалилась к джипу, будто Жан-Клод оставил за собой последнее слово или выиграл в споре. Я глядела на нее, и мне хотелось ее пристрелить. Не за то, что она нас предала, а за то, что заставила меня испугаться. Причина недостаточная. И к тому же у нее это вышло из-за моей беспечности. А я стараюсь не наказывать других за собственные ошибки. – Я не могу оставить тебя без наказания. Лив, – сказал Жан-Клод. – Совет сочтет это слабостью. Она глянула на него: – Ударь меня, Жан-Клод, если тебе так будет легче. – Отлепившись от джипа, она тремя шагами преодолела расстояние между ними и подняла подбородок, как уличный задира, вызывающий соперника на первый удар. Жан-Клод покачал головой: – Нет, Лив. – Он нежно коснулся ее лица. – У меня на уме другое. Он гладил ее щеку. Лив вздохнула и потерлась лицом о его ладонь. Она с тех самых пор, как попала в город, старалась забраться Жан-Клоду в штаны и никогда не скрывала своего намерения сделать карьеру этим методом. И очень была... раздосадована, когда Жан-Клод не пошел ей навстречу. Она поцеловала его в ладонь. – Все могло бы быть по-другому, если бы не эта твоя дрессированная человечинка. – Нет, Лив, по-другому быть не могло бы, – ответил Жан-Клод. – Не из-за Аниты ты не попала ко мне в постель. Из-за себя самой. Рука Жан-Клода сомкнулась у нее на горле, пальцы впились в плоть. Одним резким движением Жан-Клод вырвал у нее горло. Лив свалилась на асфальт, задыхаясь, кровь хлынула из дыры в горле, изо рта, и она стала кататься на спине, ухватившись руками за шею. Я подошла к Жан-Клоду, глядя на Лив. В ране блеснула кость позвоночника. Глаза у Лив были огромные, полные боли и страха. Жан-Клод вытирал пальцы извлеченным откуда-то шелковым платком, стряхивая ошметки плоти на асфальт. Они казались мелкими, маловажными, и непонятно было, как они могут быть причиной смерти. Лив каталась по асфальту. Лицо Жан-Клода походило на обычную красивую и отстраненную маску, будто впитывало в себя луну. Зеркала у меня не было, и никогда у меня в лице не будет совершенной красоты Жан-Клода, но я знала, что сейчас оно столь же пусто. Я смотрела, как корчится Лив, и не испытывала жалости. И холодный ветер не пришел ей на помощь. Думаю, Лив этому удивилась, потому что потянулась к Жан-Клоду. Потянулась, взглядом умоляя его о помощи. Он не шевельнулся, погруженный в свое оцепенение, будто собирался исчезнуть. Наверное, его не волновало зрелище смерти Лив. Будь она человеком, смерть не заставила бы себя ждать. Но она человеком не была, и смерть не торопилась. Лив не умирала. Не знаю, была ли это жалость, но я не могла просто стоять и смотреть на ужасное состояние кого бы то ни было, терпящего такую боль. Вытащив из кармана браунинг, я нацелилась в голову Лив. – Надо положить этому конец. – Она исцелится, mа petite. Такую рану ее вампирское тело само залечит со временем. – А почему ее новый Мастер ей не помогает? – спросила я. – Он знает, что она исцелится и без его помощи. – Не хочет зря тратить энергию? – Что-то вроде того, – ответил Жан-Клод. Трудно было сказать, но кровоточащая рана вроде бы начала зарастать. Хотя это будет достаточно долго. – Мы подставляем друг другу горло, запястье или локтевой сгиб в качестве официального приветствия. Младшие предлагают себя старшим в знак признания их силы. Это мило, это вежливо, но это взаправду, mа petite. Лив предложила мне горло, и я его принял. Я глядела в невообразимо широкие глаза вампирши. – А она знала, что может так случиться? – Если она не знала, значит, она дура. Такого насилия никогда не происходит, кроме тех случаев, когда младший ставит под сомнение власть старшего. Она усомнилась в моем господстве над ней. И расплатилась за это. Лив повернулась на бок, откашливаясь. Дыхание булькало и дребезжало у нее в горле. Ткани восстанавливались, она снова дышала. Набрав воздуху, она сумела произнести: – Будь ты проклят, Жан-Клод! И снова закашляла кровью. До чего ж аппетитно. Жан-Клод протянул мне руку. Он успел ее вытереть, но без мыла и щетки кровь из-под ногтей не удалить. Поколебавшись, я приняла его руку. До конца ночи мы измажемся в крови куда сильнее – в этом сомневаться не приходилось. Мы пошли к «Цирку», и пальто раздувалось вокруг меня, как пелерина. «Узи» постукивал по спине. Из «бардачка» я взяла еще одну вещь – крест на длинной серебряной цепочке. Длинные цепочки я стала носить, когда начала встречаться с Жан-Клодом, а то короткие выпадали у меня из-под одежды в самые неподходящие моменты. Я была снаряжена на медведя... то есть на вампира, и готова была убивать кого попало. Эдуард мог бы мною гордиться.13
У боковой двери «Цирка» ручки не было. Единственный способ, чтобы войти, – это кто-то тебе должен ее открыть. Меры безопасности, понимаешь. Жан-Клод постучал, и дверь распахнулась внутрь. И осталась распахнутой – выжидающей и зловещей. За дверью была кладовка с тусклой голой лампочкой на потолке. Несколько ящиков стояли у стен – и ничего больше. Дверь направо вела в главные помещения «Цирка», где посетители катались на чертовом колесе и ели сладкую вату. Налево вела дверь поменьше, и там ни яркого света, ни сахарной ваты не ожидалось. Лампочка раскачивалась, будто кто-то только что ее задел. От нее тени становились чернее, и свет плясал, стирая грани между собой и тенью. На левой двери что-то блеснуло. Что-то, прицепленное к ее поверхности. Что это, я не знала, но оно блеснуло в этом странном освещении. Ударом я отбросила входную дверь к стене – просто чтобы убедиться, что за ней никого нет. Потом прислонилась к ней спиной и достала браунинг. – Останови лампочку, чтобы не качалась, – сказала я. Жан-Клод протянул руку и взялся за лампочку. Для этого ему пришлось встать на цыпочки. Тот, кто ее покачнул, был не меньше шести футов ростом. – В комнате никого нет, mа petite, – сказал Жан-Клод. – А что на двери? – спросила я. Чем бы мог быть этот плоский и тонкий предмет, я никак не могла понять. Но он был прибит к двери серебряными гвоздями. Жан-Клод испустил долгий вздох изумления: – Mon Dieu! Я подошла к двери, держа браунинг обеими руками и направляя его в пол. Жан-Клод сказал, что в комнате никого нет, и я полагалась на него, но на себя я полагалась больше. В дверях появилась Лив. Она шаталась, спереди ее покрывала кровь, но горло было невредимым. Интересно, не помог ли ей Странник, когда мы ушли. Лив закашлялась, и это даже слышать было больно. – Хотела я посмотреть на ваши лица, когда вы увидите работу Мастера Зверей, – произнесла она. – Странник запретил ему и его присным являться к вам лично. Так вот его визитная карточка. Как она вам нравится? В голосе Лив звучал хищный, противный энтузиазм. Что за чертовщина там, на двери? Даже глядя в упор, я не могла понять, что это. Из-под этой штуки по двери текли тонкие струйки крови, и ее металлический запах стоял в затхлом воздухе. Предмет был тонок, почти как бумага, но на ощупь скорее напоминал пластик. По краям он завернулся, придержанный пятью серебряными гвоздями. Вдруг мне явилась ужасная мысль. Настолько ужасная, что глаза мои не соглашались с ней. Но вот они – две руки, две ноги, плечи. Это человеческая кожа. Разглядев ее контур, я уже не могла не видеть. И знала, что сегодня ночью, когда я закрою глаза, это зрелище меня не отпустит. Этот растянутый предмет был недавно жив. – А где кисти, стопы? – спросила я, и голос мой прозвучал странно, почти безразлично. Губы и пальцы онемели от ужаса. – Это лишь задняя часть тела, а не кожа целиком, mа petite. Трудно снять кожу с кистей и стоп, когда жертва еще сопротивляется, – сказал Жан-Клод. И голос его был абсолютно мертв, пуст. – Сопротивляется? То есть кожу сняли заживо? – Ты же полицейский эксперт, mа petite. – Не было бы столько крови, если бы жертва не была жива, – догадалась я. – Да, mа petite. Он был прав, и я это знала. Но вид прибитой к двери человечьей кожи меня ошеломил. Даже я такое видела впервые. – Господи Боже мой! А серебряные гвозди – это значит, что жертва была вампиром или ликантропом? – Вероятнее всего, – ответил Жан-Клод. – Значит, она еще жива? Он обратил на меня взгляд пустой и красноречивый одновременно – Жан-Клод это умеет. – Она была жива, когда сняли кожу. С вампира или ликантропа недостаточно просто снять кожу, чтобы убить. Я задрожала с головы до пят. Это был не просто страх – ужас. Ужас перед тем, как небрежно, это было сделано бездушно. – Ашер упоминал какого-то Падму. Это и есть Зверский Мастер? – Мастер Зверей, – поправил меня Жан-Клод. – Его нельзя убивать за эту неучтивость, mа petite. – Ошибаешься, – ответила я. Ужас охватывал меня ледяной коркой, но его одолевал гнев. Бешенство. А под этим бешенством был страх. Страх перед тем, кто может содрать с кого-то кожу только для того, чтобы напомнить о себе. Это что-то говорит об исполнителе. О том, насколько у него мало правил. А мне это совершенно определенно говорит, что я должна его убить, как только увижу. – Сегодня мы не можем за это наказать, mа petite. Речь идет о том, выживем все мы или нет. Помни это и смири свой гнев. Я не могла отвести глаз от предмета на двери. – Гнев – это предыдущая стадия. – Тогда смири свое бешенство. Мы должны спасти своих – тех, кто еще жив. – Если кто-нибудь еще жив. – Они все были живы, когда я поднялась вас подождать, – сказала Лив. – Чья это кожа? – спросила я. Она захохотала обычным своим лающим смехом. Уже вылечилась, все раны зажили. – Если угадаешь, я тебе скажу. Но только если угадаешь. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не наставить на нее пистолет. – Нет, Лив, с тобой я в игры играть не буду. Настоящая игра ждет нас только там, внизу. – Отлично сказано, mа petite. Пойдемте вниз. – Нет! – возразила Лив. – Нет, ты будешь гадать. Ты будешь гадать, кто это. Я хочу видеть твое лицо, хочу видеть муку в твоих глазах, когда ты начнешь перебирать своих друзей, Анита. И ужас у тебя на лице, когда ты будешь думать, что сделали с каждым из них. – Что я тебе сделала, Лив? – спросила я. – Встала у меня на дороге. Покачав головой, я навела на нее ствол. – Три страйка. Ты в ауте. Лив. – О чем это ты? – нахмурилась она. – Первый страйк – ты предала нас. Попыталась подчинить меня глазами – второй. Ладно, тут отчасти моя вина, так что я бы могла его не засчитывать. Но ты дала обет защищать весь народ Жан-Клода. Ты клялась использовать свое восхитительное тело, свою силу, чтобы защищать тех, кто слабее. Чья бы ни была эта кожа – ее владельца ты клялась защищать. Ты его предала. Отдала на адские муки. Третий страйк, Лив. – Тебе меня не убить, Анита. Странник меня исцелит, что бы ты ни сделала. Я выстрелила ей в правое колено. Она рухнула на пол, ухватившись руками за ногу, извиваясь и вопя. Я ощутила, что очень неприятно улыбаюсь. – Надеюсь, тебе больно, Лив. Надеюсь, тебе адски больно. Температура в комнате не понизилась, а упала камнем. Стало настолько холодно, что я ожидала увидеть пар от дыхания. Лив перестала кричать и глядела на меня фиалковыми глазами. Если бы она могла убивать взглядом, я бы упала на месте. – Ничего ты мне не сделаешь, Анита. Мой Мастер этого не допустит. – Лив встала, прихрамывая едва заметно, и подошла к двери с ее страшным украшением. Натянув край кожи, она показала дыры, появившиеся явно не в процессе свежевания. – Я пила из него, пока его пытали. Я пила его кровь под его крики. – Лив отняла пальцы, измазанные красным, облизала их, всасывая в рот и выпуская. – М-м, вкусно! Мне надо было только угадать, кто это, и она скажет. Только и надо было согласиться на ее игру. Я выстрелила ей в другое колено. Она с визгом свалилась на пол. – Ты что, не поняла? Ничего ты мне не сделаешь! – Ну нет, Лив, ошибаешься. Я сделаю тебе больно. И я снова прострелила ей правое колено. Она лежала на спине, вопя и хватаясь за оба колена и отдергивая руки, потому что ей было больно от собственного прикосновения. От силы Странника я ощутила озноб. Да, он действительно надумал ее исцелить. И если бы я не собиралась ее убить, мне лучше было бы находиться подальше, когда она встанет на ноги. Я достаточно хорошо знала Лив и понимала, что когда она поднимется, то будет вне себя от злости. Что ж, это понятно. А если я простою здесь достаточно долго, пока она примет вертикальное положение, это будет самооборона. Конечно, самооборона с заранее обдуманным намерением. – Пойдем, mа petite, оставь ее. Странник не так легко отдает свою милость второй раз – или уже третий? Он сейчас станет лечить ее в своем темпе – будет чередовать милость и наказание. Как большинство даров от совета. Жан-Клод открыл дверь на лестницу, ведущую вниз, и его рука окрасилась кровью. Он держал ее перед собой, будто не знал, куда девать. Наконец он прошел в дверь, вытерев руку об стену и оставив красную полосу. – Чем дольше мы задержимся, тем больше пыток они придумают. С этими утешительными словами Жан-Клод направился вниз. Я бросила последний взгляд на Лив. Она лежала на полу, визжа и вопя, что еще увидит меня мертвой. Надо было стрелять ей в голову, чтобы мозги расплескались по полу. Будь я действительно беспощадна, я бы так и сделала. Но вот – поди ж ты. Я оставила ее в живых и ушла под выкрики смертельных угроз. Эдуард был бы очень мной недоволен.14
Ступени, ведущие вниз, были выше обыкновенных, будто изначально строились не в расчете на человека. Я захлопнула дверь ногой, не желая касаться крови. Крик Лив прервался на середине. Еле-еле его еще можно было расслышать, как жужжание мухи, но дверь была практически звуконепроницаемой – это чтобы заглушать крики снизу. Сейчас, конечно, там стояла мертвая тишина – такая, что ушам было больно. Жан-Клод скользил по ступеням с бескостной грацией, как огромный кот. Мне пришлось подхватить полу пальто левой рукой, чтобы на него не наступить. На трехдюймовых каблуках я скорее ковыляла, а не скользила по ступеням. Жан-Клод подождал на повороте лестницы перед площадкой. – Я мог бы тебя понести, mа petite. – Спасибо, не надо. Если снять туфли, то платье тоже придется держать, а мне нужна одна свободная рука для пистолета. Если выбирать, идти медленно и с пистолетом в руке или идти быстро, но чтобы руки были заняты шмотками... лучше медленно. Лестница была пуста и настолько широка, что по ней могла бы проехать малолитражка. Дверь внизу была из цельного дуба, окованная железом, как дверь в подземную тюрьму. На сегодня – неплохая аналогия. Жан-Клод потянул дверь насебя, и она открылась. Обычно она бывала запертой. Жан-Клод обернулся ко мне: – Совет может потребовать, чтобы я формально приветствовал каждого вампира в этих стенах. – То есть они хотят такого, что ты сделал с Лив? Он улыбнулся едва заметно: – Если я не признаю их господства надо мной, то – наверное. – А что, если признаешь? – спросила я. Он покачал головой: – Если бы мы прибегли к совету за какой-либо помощью, я бы не упирался. Я бы признал их верховенство, и на том бы дело кончилось. Я недостаточно силен, чтобы войти в совет, и я это знаю. Он провел ладонями по оборкам рубашки, подтягиван манжеты пиджака так, чтобы кружева у запястий выглядели наиболее эффектно. Когда Жан-Клод нервничал, он часто возился с одеждой. Ну, надо сказать, и когда не нервничал, он тоже любил с ней возиться. – Я слышу какое-то «но», – сказала я. Он улыбнулся: – Oui, ma petite. «Но» состоит в том, что они пришли к нам. Они вторглись в наши земли. Ранили наших подданных. Если мы без борьбы признаем их выше себя, они могут посадить на мое место нового Мастера. Отобрать все, что я приобрел. – Я думала, что единственный способ сместить Мастера – смерть. – Этим в конечном счете и кончится. – Тогда мы врываемся с боем. – Силой нам не победить, mа petite. To, что мы сделали с Лив, – ожидалось. Ей полагалось понести наказание. Но в битвe не на жизнь, а на смерть победит совет. Я недоуменно нахмурилась: – Сказать им, что они больше нас и страшнее, мы не можем. Драться мы тоже не можем. Так что же мы можем делать? – Играть в эту игру, mа petite. – В какую еще игру? – В ту, которой я много лет назад овладел еще при дворе. Это такая комбинация дипломатии, бравады и оскорблений. – Жан-Клод поднял к губам мою левую руку и нежно поцеловал. – В некоторых отношениях ты играешь очень хорошо, в других – очень плохо. Дипломатия – не твоя сильная сторона. – Зато бравада и оскорбления – мой конек. Он улыбнулся, не отпуская мою руку. – Разумеется, mа petite, разумеется. Убери оружие. Я не говорю: «Не применяй его», но смотри, в кого стреляешь. Не все, что ты сегодня здесь увидишь, можно сразить даже серебряными пулями. – Он склонил голову набок, будто задумавшись. – Хотя, если на то пошло, я еще ни разу не видел попытки убить члена совета современными серебряными боеприпасами. – Жан-Клод улыбнулся. – Может получиться. – Он покачал головой, будто отгоняя эту картину. – Но если дело дойдет до убийства членов совета серебряными пулями, значит, все пропало и осталось лишь прихватить с собой столько врагов, сколько сможем. – И спасти столько наших, сколько сможем, – добавила я. – Ты их не понимаешь, mа petite. Если мы погибнем, то не будет пощады тем, кто сохранил нам верность. Любая настоящая революция начинает с истребления лоялистов. Жан-Клод притронулся к тыльной стороне моей правой руки деликатным напоминанием. Я все еще держала в ней пистолет. Почему-то мне не хотелось его убирать. Но я убрала пистолет и поставила на предохранитель. Раз я не хочу, чтобы они знали про пистолет, значит, в руках его держать нельзя. А на предохранитель поставила, потому что не хотела прострелить себе ногу. Это будет неудобно, да еще и больно и вряд ли произведет впечатление на совет. Насчет «игры» я не поняла, но я достаточно давно имею дело с вампирами и знаю, что иногда, если произвести на них впечатление, можно уйти живой. Конечно, иногда тебя в любом случае убьют. Иногда бравадой можно заработать себе медленную смерть – как индейцы пытали только тех врагов, которые заслужили такую честь. Без чести я могу обойтись, но бывает шанс спастись посреди пытки. Если же тебе просто вырвут горло, вариантов не будет. Так что мы определенно будем пытаться произвести впечатление. Если не сможем, нам придется их убить. Если мы и этого не сможем... тогда они убьют нас. Лив была только началом сегодняшней программы. Гостиная снова оказалась голой комнатой с каменными стенами. Все старания Жан-Клода ее декорировать были налицо: на полу валялись кучи белой и черной ткани и обломки дерева. Только портрет над фальшивым камином остался нетронутым, и Жан-Клод, Джулианна и Ашер без шрамов взирали на разгром. Я думала, нас будет ждать неприятный сюрприз, но только Вилли Мак-Кой стоял перед холодным камином, спиной к нам, сцепив руки на пояснице. Гороховый пиджак резко диссонировал с блестящими черными волосами, рукав был разорван и вымазан кровью. Вилли повернулся к нам. Кровь сочилась из пореза на лбу, и он промокнул ее платком, разрисованным танцующими скелетами. Платок был шелковый, подарок подружки – столетней вампирши, которая недавно у нас появилась. Перед высокой, длинноногой и красивой Ханной Вилли еще больше выглядел коротышкой, неряхой и вообще... ну, Вилли – он Вилли и есть. Он улыбнулся нам: – Как хорошо, что вы к нам пришли. – Кончай хохмить, – ответила я. – Где все? Я направилась к нему, но Жан-Клод остановил меня, взяв за руку выше локтя. Вилли улыбался почти ласково и смотрел на Жан-Клода, будто чего-то ждал. Я никогда еще не видела у него на лице подобного выражения. У Жан-Клода на лице была идеальная маска пустоты, замкнутости, и... да, страха. – Что тут творится? – спросила я. – Ма petite, позволь представить тебе Странника. Я обернулась к нему: – О чем это ты? Вилли засмеялся – тем же раздражающим лающим смехом, как обычно, но закончился этот смех низким воющим рычанием, от которого у меня волосы встали дыбом. Я глядела на него и знала, что на моем лице написано ошеломление. Мне пришлось сглотнуть слюну, прежде чем я смогла заговорить, хоть я и не знала, что сказать. – Вилли? – Он не может тебе ответить, mа petite. Вилли стоял и смотрел на меня. При жизни он был неуклюж, как пень. После смерти он не стал ловчее. Он слишком недолго был мертв, чтобы овладеть этой сверхъестественной манерой двигаться, как другие вампиры. Сейчас он шел к нам волной текучей грации. Это был не Вилли. – Черт, – тихо сказала я. – Это навсегда? Незнакомец в теле Вилли снова засмеялся. – Я просто одолжил у него тело. Я много у кого тела одалживал. Правда, Жан-Клод? Я почувствовала, что Жан-Клод тянет меня назад. Он не хотел подходить ближе. Я не стала спорить, и мы отступили. Странно было отступать перед Вилли. В нормальном вице он был самый нестрашный вампир из всех, кого я в жизни видала. А сейчас напряжение гудело в руке Жан-Клода. Я слышала у себя в голове биение его сердца. Он боялся, и потому я тоже испугалась. Странник остановился, уперев руки в бедра, и засмеялся. – Боишься снова стать моей лошадью, Жан-Клод? Если у тебя хватило сил сразить Колебателя Земли, то должно хватить сил и противостоять мне. – Я по натуре осторожен. Странник. И с годами эта привычка не ослабела. – У тебя всегда был хорошо подвешен язык, да и не только он. От этой двусмысленности я поморщилась, не уверенная, что поняла ее, и не уверенная, что хотела бы понять. – Отпусти Вилли. – С ним ничего не сделается, – ответил вампир. – Он все еще внутри этого тела, – сказал Жан-Клод. – Ощущает, видит. Ты его только оттолкнул, Странник, но не заменил. Я поглядела на Жан-Клода. Его лицо ничего не выражало. – Ты говоришь как будто по личному опыту, – сказала я. – Жан-Клод был когда-то одной из любимых моих лошадей. Мы с Балтазаром очень часто его использовали. Балтазар вышел из дальнего коридора, будто только и ждал этих слов. Может быть, так оно и было. Он улыбался – скорее даже скалил зубы. В своем белом костюме он имел элегантный и плутоватый вид. Остановившись около Вилли, он положил руки ему на плечи. Вилли, то есть Странник, прислонился к его груди. Высокий Балтазар обнял его. Это была пара. – Он знает, что они делают с его телом? – спросила я. – Да, – ответил Жан-Клод. – Вилли не любит мужчин. – Не любит, – сказал Жан-Клод. Проглотив застрявший в горле ком, я попыталась заставить себя рассуждать разумно. Это не получалось. Вампиры не умеют захватывать тело другого вампира. Это невозможно. Невозможно, и все. Но я глядела в знакомое лицо Вилли, видела чужие мысли в его карих глазах и понимала, что это правда. А эти карие глаза улыбались, глядя в мои. Я опустила взгляд. Если Странник мог подавить меня глазами Лив, когда он не был в ее теле, то сейчас он меня точно уделает. Я давно уже не практиковала этот фокус – смотреть в лицо, не попадая в глаза. Как при игре в пятнашки – вампир старается поймать мой взгляд, а я стараюсь не попасться. Это раздражало и пугало. Жан-Клод говорил, что силовые методы нас сегодня не спасут. И он не шутил. Если бы какой-то вамп заломал Вилли против его воли, совершил сексуальное насилие, я бы его застрелила. Но это – тело Вилли, и он получит его обратно. Делать в нем дырки пулями – неудачное решение. А мне нужно было удачное. – Странник любит женщин? – спросила я. – Ты хочешь предложить себя на замену? – удивился вампир. – Нет, просто интересуюсь, как бы тебе это понравилось, если бы ситуация поменялась на обратную. – Никто другой не обладает моей способностью входить в чужое тело, – сказал Странник. – А тебе бы понравилось, если бы кто-то заставил тебя заниматься сексом с женщиной? Вилли склонил голову набок с совершенно не свойственным для него выражением. Ощущение инакости было настолько сильным, что у меня мурашки поползли по коже. – Никогда не испытывал тяги к женскому телу. – Тебе бы это показалось омерзительным. Вилли, то есть Странник, кивнул: – Да. – Тогда отпусти Вилли. Найди кого-нибудь, кому это все равно. Странник, устроившись в объятиях Балтазара, захохотал мне в лицо: – Ты взываешь к моему милосердию? Я пожала плечами: – Стрелять в тебя я не могу. Ты член совета, и я надеялась, что это значит, будто у тебя больше правил, чем у других. Кажется, я ошибалась. Он глянул на Жан-Клода: – Твоя слуга теперь всегда говорит за тебя? – Она отлично справляется, – ответил Жан-Клод. – Если она пытается воззвать к моему чувству честной игры, значит, ты ничего не рассказал ей о том, как жил с нами при дворе. Жан-Клод по-прежнему свободно держал мою руку в своей, но отступил от меня на шаг. Я почувствовала, как он заставил себя выпрямиться, будто слегка горбился, ежился от страха. Я знала, что он все еще испуган, но взял себя в руки. Храбрый Жан-Клод. Я еще не была настолько перепугана. Но я не знала всего, что знал он. – Я не живу прошлым, – сказал Жан-Клод. – Он нас стыдится, – произнес Балтазар, и потерся щекой о щеку Вилли. И нежно поцеловал Вилли в висок. – Нет, он нас боится, – ответил Странник. – Чего ты хочешь от меня. Странник? Зачем совет вторгся в мои земли и захватил в заложники моих вампиров? Тело Вилли оттолкнулось от Балтазара и встало перед ним. Обычно Вилли казался меньше своего роста – как-то он робел и ежился, но сейчас вид у него был изящный и уверенный в себе. Странник дал Вилли грацию и точность, которых у него никогда не было. – Ты сразил Колебателя Земли, но не занял его место в совете. Нет другого способа войти в совет, как убить его члена. У нас теперь вакансия, которую можешь заполнить только ты, Жан-Клод. – Я не хочу этого поста и недостаточно силен, чтобы его сохранить. – Если ты недостаточно силен, как ты убил Оливера? Это была ужасающая сила природы. – Странник подошел к нам, Балтазар следом. – Как ты его убил? На этот раз Жан-Клод не попятился. Рука его напряглась на моей, но он не двинулся с места. – Он согласился не призывать против меня землю. Вампир и его слуга кружили вокруг нас акулами. Один направо, другой налево, так что трудно было не выпускать из виду обоих. – И зачем бы ему ограничивать свои силы? – Он озверел. Странник. Оливер желал вернуть дни, когда вампиры были вне закона. Землетрясение могло бы разрушить город, но вину за него не возложили бы на вампира. Он же хотел завладеть моими вампирами и устроить кровавую баню, которая вновь бы открыла охоту за нами. Оливер боялся, что мы в конце концов уничтожим всех людей, а тем самым и себя. Он считал, что мы слишком опасны, чтобы давать нам права и свободу. – Мы получили твой доклад, – сказал Странник, остановившись возле меня. Балтазар встал с другой стороны, рядом с Жан-Клодом. Как зеркальные отражения. Я не знала, то ли это вампир управляет своим слугой, то ли это движение отработано веками тренировок. – Я знаю, что думал Оливер. Я придвинулась к Жан-Клоду. – Он только вампиров умеет захватывать или людей тоже? – Тебе не грозит его вторжение, mа petite. – И отлично, – сказала я. Глядя на вампира, я сама испугалась, как быстро я начала думать о нем как о Страннике, а не Вилли. – А почему же вы сами не остановили Оливера? – спросила я. Странник придвигался ко мне все ближе, чуть не касаясь. – Он был членом совета. Члены совета не могут драться между собой. А Оливера могла остановить только истинная смерть. – И вы пустили его сюда, зная, что он задумал. – Мы знали, что он покинул страну, но не знали, куда направился или что планирует. Странник поднял руку к моему лицу. Балтазар повторил этот жест, подняв руку к Жан-Клоду. Маленькая ладошка Вилли висела у меня перед лицом. – Вы его объявили вне закона, – сказал Жан-Клод. – Любой вампир, который его найдет, мог его убить, не нарушая наших законов. Собственно, это и значит – «вне закона». Странник едва заметно коснулся моего лица – легчайшее, пробующее прикосновение. – И ты думал, что мы к тебе не явимся, потому что ты избавил нас от хлопот самим за ним охотиться. – Oui. Балтазар перестал гладить лицо Жан-Клода и встал возле своего Мастера. Рука коротышки скользила по моему лицу. Балтазар казался озадаченным, удивленным. Что-то здесь происходило, и я не понимала что. Странник взял меня за подбородок и повернул лицом к себе. Рука его скользнула вниз по челюсти, мне за шею, в волосы на затылке. Я высвободилась. – Я думала, ты не любишь девушек. – Не люблю. – Он стоял, уставясь на меня. – У тебя интересная сила. Его рука метнулась слишком быстро, чтобы я среагировала. Я даже ее не видела. Он ухватил меня за волосы, и его глаза – глаза Вилли – встретились с моими. На этот раз я успела закрыться, подготовиться, но все равно у меня сердце ушло в пятки. Я ждала, что снова меня потянет в себя эта холодная чернота. Но ничего не случилось. Мы стояли в дюймах друг от друга, и это были просто глаза как глаза. Я чувствовала, как его сила пульсирует вниз по его руке, но этого было мало. Он взял мое лицо в ладони, будто хотел поцеловать. Мы находились так близко друг от друга, что следующие его слова прозвучали интимно, хотя таковыми не были. – Я мог бы подчинить тебя своему взгляду, Анита, но это была бы трата силы, о которой мне, возможно, пришлось бы пожалеть еще до рассвета. Ты дважды в эту ночь ранила Лив. Я ее лечу, но это тоже требует силы. Он отступил от меня, обхватив себя руками, будто коснувшись меня, получил больше, чем простое ощущение кожи. Тремя скользящими шагами он оказался лицом к лицу с Жан-Клодом. – Ее сила пьянит. Как будто можно обернуть ее вокруг своей холодной кожи и согреть сердце на всю вечность. Жан-Клод испустил медленный вздох: – Она – мой слуга. – Разумеется, – согласился Странник. – Сто лет назад я мог войти в тебя, не касаясь твоей гладкой кожи. Сейчас не могу. Это она дала тебе такую силу? Он потянулся к лицу Жан-Клода, как только что к моему. Я потянула Жан-Клода назад и встала между ними. – Он мой, и делиться я не буду. Жан-Клод обнял меня за плечи. – Если ты оставишь нас в покое, я позволю Балтазару и любому, кого ты укажешь, меня использовать, но я не стану твоей лошадью добровольно, Странник. Карие глаза Вилли сверлили Жан-Клода взглядом. В этих знакомых глазах светилась проницательность, пугающая сила. – Я – член совета. А ты – нет. У тебя здесь нет выбора. – Ты хочешь сказать, что, если он займет кресло в совете, ты не сможешь его тронуть? – спросила я. – Если у него хватит сил удержать это кресло, то я не буду способен войти в его красивое тело, даже если прижмусь к нему губами. – Я хочу проверить, правильно ли я поняла. Если он займет кресло в совете, ты все равно попробуешь взять его силой, поскольку если это выйдет, значит, у него не хватает силы быть членом совета? А если он не займет кресло, ты все равно его захватишь. Странник улыбнулся мне мило, и радость сочилась из его глаз, глаз Вилли. – Совершенно верно. – Почему с вашим народом всегда выходит уловка-22? Вы не делом занимаетесь, а пытками. – Ты нас судишь? – спросил он. Голос его вдруг стал ниже и глубже, чем могла бы издать глотка Вилли. Внезапно он шагнул вперед, и я оказалась вплотную к ним обоим. Сила их запылала на моей коже, будто я оказалась между двумя огнями, но они не жгли. Сила Странника была подобна силе Жан-Клода, прохладная и плывущая, дыхание смерти, прикосновение могилы. От этой силы я невольно ахнула, и волоски у меня на теле встали дыбом. – Уйди! Я попыталась оттолкнуть его от нас, но он поймал меня за руку неуловимо стремительным движением – настолько быстро, что я едва ли его видела. От ощущения кожи Странника по моему телу прошлась волна холода, словно вонзилось ледяное копье. Он отдернул меня от Жан-Клода. Жан-Клод схватил меня за другую руку, и как только он коснулся меня, холод растаял. Его сила окатила меня волной теплой воды, и это была не его сила. Я знала это ощущение тепла. Ричард. Жан-Клод черпал силу Ричарда, как я недавно. И он изгнал из меня силу Странника, как летний жар растапливает лед. Странник отпустил меня первым и шагнул прочь, обтирая руку об одежду, как от боли. – Какой ты нехороший мальчик, Жан-Клод! Жан-Клод притянул меня к себе, положив руку мне на шею. По моей и его коже все еще плясало то же электрическое тепло, и я знала, что Ричард почувствовал в тот момент, что он нам нужен.15
В дальнем коридоре раздался шум, и все мы обернулись туда. Я его не узнала. Высокий, худой, смуглый мужчина – быть может, испанец или что-нибудь более экзотическое. На нем была только пара атласных штанов с серебряной вышивкой. И он тащил за руку подругу Вилли, Ханну. У нее тушь размазалась по лицу от слез. Все та же работа дорогого парикмахера обрамляла ее лицо, и также привлекали взгляд широкие скулы и полные губы. Но сейчас ее лицо было похоже на маску – черные слезы и размазанная по нижней части лица помада, похожая на рану. – Зачем ты ее сюда привел, Фернандо? – спросил Странник. – Мой отец – такой же член совета, как и ты. Странник. – Я с этим не спорю. – Но ты запретил ему появляться на этой первой встрече. – Если он член совета, пусть подчинит меня своей воле. – В голосе Странника слышалась издевка. – Все мы – члены совета, но мы не равны. Фернандо улыбнулся, схватил Ханну за синее платье и разорвал его вдоль спины. Ханна закричала. Странник покачнулся, приложив ладонь к лицу. – А сейчас я ее буду трахать, – сказал Фернандо. Балтазар шагнул к ним, но из коридора вылезли два леопарда размером с пони. Один черный, другой с желтыми пятнами, и каждый мог разорвать Балтазара в клочья. С горловым рычанием они на мягких лапах встали между Балтазаром и Фернандо. Фернандо обхватил Ханну за талию и задрал ей платье выше бедер, обнажив бледно-голубые подвязки. Ханна развернулась и дала ему такую пощечину, что он отшатнулся. Она была хрупка и женственна, но все же она была вампиршей и могла так бросить его об стену, что он бы прилип. Фернандо дал сдачи. Сияющими бисеринками изо рта Ханны показалась кровь, и она, полуоглушенная, села на пол. Сила Фернандо забурлила в комнате, будто до того он ее сдерживал. Оборотень. Той же породы, что леопарды, стерегущие ему спину? Быть может, но сейчас это не важно. Он схватил Ханну за перед платья и вздернул на колени, свободной рукой снова замахнувшись для удара. Я вытащила браунинг из кармана пальто. Вилли рухнул на колени, поднял глаза и произнес: – Ангельский клык! Он попытался встать, но не смог. Жан-Клод взял его под мышки и поднял без усилия. Фернандо снова ударил Ханну. Небрежно, но у нее откинулась голова и глаза закатились под лоб. – Наверное, он действительно тебя любит, раз борется с прикосновением Странника каждый раз, когда видит, как тебя обижают. Рука Жан-Клода легла мне на плечо, и я смогла взять себя в руки. Ствол уже был направлен на Фернандо, и мне пришлось медленно выдохнуть, чтобы не дать себе спустить курок. Предохранитель был уже снят, хотя я не помнила, как им щелкнула. Почему Фернандо, а не его киски? Леопарды могли бы покрыть расстояние между нами в мгновение ока, но я знала, кто здесь альфа. Убери предводителя, и кошки могут побежать играть в другое место. Жан-Клод одной рукой поддерживал Вилли, другой чуть отстранял меня, будто боялся того, что я могу сделать. – Фернандо! – сказал он. – Ты сделал то, что должен был сделать. Странника заставили уйти, а на поиски другого хозяина ему понадобится время. Можешь отпустить Ханну. Фернандо ухмыльнулся, блеснув белыми зубами на смуглом лице. – А мне не хочется. – Он поставил Ханну на ноги, обхватил руками так, что ее руки оказались прижаты к телу, и попытался поцеловать. Ханна завертела головой и закричала. Вилли уже мог стоять сам. Он оттолкнулся от Жан-Клода: – Я тебе не позволю ее трогать! Черный леопард припал на брюхо, подкрадываясь к Вилли, к нам. – Если мы собираемся их убирать, то надо сейчас, – сказала я. Первого – Фернандо, потом кого-нибудь из леопардов, если время останется. А если нет... ладно, будем решать проблемы по мере возникновения. – Нет еще, mа petite. Падма, отец Фернандо, не будет тратить драгоценное время на пытки второстепенных лиц. Слишком скоро вернется Странник. – А Странник не даст мне ее попробовать, когда появится, – сказал Фернандо. Одной рукой он стискивал Ханну, а другой задирал ей платье. – Он всерьез думает, что мы будем стоять и смотреть, как он ее насилует? – спросила я. – Мой отец – Мастер Зверей. И ты не посмеешь мне помешать из страха перед его гневом. – Ты просто не понял, да, Фернандо? – Дуло моего пистолета смотрело точно ему в голову. – Мне плевать, кто у тебя папочка. Либо ты ее отпустишь, либо твой папуля очень расстроится. – Не стоит меня расстраивать. Я глянула в сторону голоса, но ствол пистолета не шевельнулся. Стоящий в дверях вампир был индийцем. Одет он был во что-то вроде длинной туники – что-то золотое с белым, и оно переливалось, когда он входил в комнату. Я же смотрела на его сына. По одному монстру за один раз. Жан-Клод отпустил мою руку и шагнул в сторону, следя, чтобы не загородить мне выстрел. – Падма, Мастер Зверей, приветствую тебя и добро пожаловать. – Жан-Клод, Принц Города, приветствую тебя. Твое гостеприимство превзошло все мои ожидания. – Он рассмеялся, и это был просто смех. Театральный, неприятный, даже жуткий, но мурашки от него по коже не шли. – Скажи ему, чтобы отпустил Ханну, – потребовала я. – Ты, очевидно, слуга Жан-Клода, Анита Блейк. – Ага, очень рада познакомиться. Теперь скажи своему сыну, чтобы отпустил нашу вампиршу, или я в нем сделаю приличную дыру. – Ты не посмеешь причинить вред моему сыну. Пришла моя очередь засмеяться – резко, коротко и не очень весело. – И твой сын говорил то же самое. Оба вы ошибаетесь. – Если ты убьешь моего сына, я убью тебя. Всех вас убью. – Ладно, давай проверим, правильно ли я поняла. Если он ее не отпустит, что он с ней будет делать? Фернандо засмеялся низким шипящим смехом. Этого хватило. Где-то в этом красивом теле был черный мех и бусинки глаз. Крысолюд. – Я ее поимею, потому что Странник это запретил, а мой отец отдал ее мне. – Нет! – выкрикнул Вилли и шагнул вперед, но Жан-Клод его удержал. – Это не твоя битва, Вилли. Фернандо схватился рукой за пах Ханны. Только рука Жан-Клода не дала Вилли броситься на леопардов. – Мастер, помоги! – застонала Ханна. – Он не может тебе помочь, дитя, – сказал Падма. – Он никому из вас не может помочь. Я отвела пистолет от головы Фернандо на два дюйма. Выстрел загрохотал под сводами эхом. Пуля ударила в камень. Все застыли. – Следующая пуля – ему в череп, – предупредила я. – Ты не посмеешь, – заявил Падма. – Ты это уже говорил. Для ясности, Зверский Мастер: Фернандо не изнасилует Ханну. Я его раньше убью. – Тогда я убью тебя. – Отлично, но это не вернет к жизни твоего сына. – Я медленно выдохнула, чувствуя, как мной овладевает спокойствие. – Решай, Зверский Мастер. – Я – Мастер Зверей. – Хоть Санта Клаус. Он ее отпустит, или он покойник. – Жан-Клод, уйми свою слугу. – Если ты можешь ее унять, Падма, я даю тебе такое право. Но будь осторожен. Анита никогда не блефует. Она убьет твоего сына. – Думай, – тихо сказала я. – Думай – думай – думай... Мне очень хотелось спустить курок. Очень, потому что мне было ясно как день: если я не убью его сейчас, это придется сделать потом. Слишком он был нагл, чтобы отступить, слишком ослеплен собственной силой, чтобы отпустить Ханну, а иметь ее он не будет. Переступить линию эту и остаться в живых он не может. – Отпусти ее, Фернандо, – велел Падма. – Отец! – Она спустит курок, Фернандо. Она хочет это сделать. Правда, Анита? – Ага. – Пули серебряные, насколько я понимаю, – сказал Падма. – Никогда без них из дому не выхожу. – Опусти ее, Фернандо. Даже я не смогу тебя спасти от серебряной пули. – Нет, она моя! Ты обещал! – Я бы на твоем месте послушалась папу, Фернандо. – Ты ослушаешься меня, сын мой? В голосе Падмы было что-то такое, от чего теплый ветер прошел по комнате. Намек на гнев. Что-то пролетело у меня по коже, но не касание вампирской силы – не совсем оно. Падма не пытался подчинить себе Жан-Клода. В этом касании был привкус более теплой крови, электрический танец, выдающий ликантропа. Что было невозможно. Вампир не может быть ликантропом – и наоборот. Фернандо сжался, прижимая к себе Ханну, как куклу, пряча лицо в ее желтых волосах. – Нет, отец! Я никогда тебя не ослушаюсь! – Тогда сделай как я сказал. Фернандо отшвырнул Ханну. Она заковыляла к Вилли. Он обнял ее, стал промокать носовым платком кровь с ее лица. Я опустила пистолет. Фернандо ткнул в меня темной рукой. – Может, я попрошу, чтобы мне тебя отдали поиграть. – Круто берешь, крысенок. А духу у тебя хватит подкрепить свои угрозы? Я его подначивала. И понимала, что хочу, чтобы он на меня бросился. Мне нужен был повод его убить. Нехорошо. Нехорошо. Надо успокоиться, или действительно из-за меня нас всех перебьют. Черный леопард, в холке выше моей талии, начал подползать ко мне. Он припал брюхом к земле, подрагивая напряженными мышцами. Дуло пистолета смотрело уже на него. – Даже не пытайся. – Элизабет! – сказал Падма. Это имя меня поразило. Я видела Элизабет в образе человека, хотя и на расстоянии. Она была из местных леопардов-оборотней. А я было думала, что леопарды входили в свиту, которую Падма привез с собой. Если Элизабет – местная, то второй леопард тоже может быть здешний. Я только знала, чтo это не Зейн и не Натэниел, а так это мог быть кто угодно. Но Зейн признал меня альфой, и поэтому здесь он быть не может. Если он и сам был альфой, то это давало мне власть над всеми леопардами, и ни одного из них здесь бы не было. По крайней мере, теоретически. Поскольку я человек, а не ликантроп. Мастер Зверей все же мог призвать кисок. Но я бы попыталась не подвергать их опасности. Интересно, сделала ли такую попытку Элизабет? Она рычала на меня, на него, на всех. Клыки у нее были цвета слоновой кости и на расстоянии меньше трех футов чертовски впечатляли. На таком расстоянии даже обыкновенный леопард мог бы вцепиться мне в горло раньше, чем я произведу смертельный выстрел. На крупную дичь с пистолетом не охотятся. Леопард пододвинулся ближе. – Элизабет! Это слово обожгло мне кожу, заставило судорожно вдохнуть. Леопардиха резко остановилась, будто ее удержал натянутый поводок, и покатилась по полу, полосуя когтями воздух. – Она тебя ненавидит, Анита, – сказал Падма. Голос его стал обычным, но что-то он продолжал делать с леопардом-оборотнем. Я ощущала, будто по моей коже маршируют термиты. И у каждого раскаленная кочерга в лапках. Я глянула на Жан-Клода: он это чувствует? Но его лицо было пустым, чистым, непроницаемым. Если ему и было больно, он этого не показывал. И вряд ли стоит сознаваться, что я это чувствую. – Прекрати, – сказала я. – Она тебя убьет, если я ее отпушу. Ты убила того, кого она любила, их предводителя. Она хочет отомстить. – Ты уже показал, кто здесь главный. Теперь отпусти ее. – Милосердие к той, что так тебя ненавидит? Падма вплыл в комнату, едва касаясь ногами пола, будто летел на вихрях собственной силы. Я должна была бы ощутить его силу вампира, но он был почти пуст, будто что-то сдерживало его или защищало меня. Я снова глянула на Жан-Клода. Действительно ли у него хватает сил нас защищать? Настолько сильно помог ему триумвират? Лицо Жан-Клода ничего мне не сказало, а спрашивать я не решилась – в присутствии Мастера Зверей. Леопардиха лежала на боку, тяжело дыша. Ее зеленые глаза смотрели на меня, и дружелюбным этот взгляд назвать было нельзя. – Когда я их позвал, – сказал Падма, – она пыталась со мной торговаться. У них даже альфы нет, и все-таки она пыталась торговаться. Она обещала без борьбы привести всех леопардов, и они будут делать все, что я скажу, если я дам ей убить тебя. Помогу убить тебя. Мастер Зверей ткнул пальцем себе за спину, и рядом с ним встала невысокая изящная женщина – будто ждала в коридоре, пока ее позовут. Как хорошо выдрессированная собака. Она была голой, если не считать ожерелья весом не меньше пяти фунтов, сверкающего бриллиантами. Смугловатый оттенок ее кожи говорил о струйке африканской крови в ирландском русле. Лицо ее щеголяло синяками, и все тело пестрело лиловым. Одна из самых красивых женщин, которых мне доводилось видеть, даже с синяками. Идеально сложена с головы до ног. Карие глаза испуганно забегали между леопардом, Жан-Клодом и крысолюдом, пометались и остановились на мне. В глазах этих читалась мольба, и даже без слов было ясно, о чем они просят. «Спасите!» Понимаю, но почему это должна делать я? – Элизабет привела с собой всех прочих. Вивиан я выбрал себе в подарок. – Падма рассеянно потрепал ее по волосам, как гладят собаку. – За каждую травму я дарю подарок ей. Она будет богатой, если выживет. Воздух вокруг этой женщины дрожал, как над раскаленным асфальтом. Еще один незнакомый мне леопард-оборотень. Сколько их всего? Сколько своего народу отдала Элизабет в руки злодеев? – Семейный выход сынка с папашей на тренировку по изнасилованию? – спросила я. – Ты меня утомляешь, Анита Блейк! – нахмурился Падма. – Взаимно, – ответила я. – Мы заставили Странника покинуть тело хозяина, но его сила все еще прикрывает тебя. Он не хотел дать тебе почувствовать несчастья твоих вампиров. А сейчас, кажется, он не дает тебе почувствовать полный прилив моих сил. Жаль. Ты бы задрожала от страха. Жан-Клод коснулся моего плеча, и мне хватило этого напоминания. Я пришла не пикироваться с Мастером Зверей. Убить его – заманчивая мысль, но я видала старых вампиров, которых не брали серебряные пули. При моем невезении Падма может оказаться таким же. Он отозвал леопардов. Желтый терся о ноги Падмы, как большой котенок. Элизабет сидела неподвижно, как хорошо выдрессированная собака. Вилли и Ханна никого вообще не видели. Он трогал ее осторожно, как стеклянную, они целовались – целомудренными прикосновениями губ, и это была только любовь и нежность. Приятно было смотреть. – Теперь понимаешь, почему я отдал ее своему сыну? Когда ее обижают, им обоим невыносимо больно. А их тела нужны были Страннику. Я глядела на него в упор. Мне было противно еще и тогда, когда я считала, что он это сделал потому, что Ханна красивая и привлекательная, но знать, что жестокость была рассчитанной, – это было еще противнее. – Ты сукин сын. – Ты хочешь меня рассердить? – спросил он. – Анита, прошу тебя. – Жан-Клод коснулся моей руки. Он редко называл меня настоящим именем. И обычно это было связано либо с чем-то очень серьезным, либо с тем, что мне не нравится. На этот раз – и то и другое. Я так и не узнала, что собиралась ответить, потому что в этот миг Странник убрал щит. Мощь Падмы обрушилась на нас. Она загремела, наполняя мне голову, путая все мысли. Я рухнула на колени, будто получив молотом между глаз. Жан-Клод устоял, но я ощутила, как он покачнулся. Падма расхохотался. – Он не может найти хозяина и не может больше держать щит! Голос прошелестел будто ветром по комнате. Не знаю, слышала я его ушами или он раздавался у меня в голове. – Ему понадобятся силы в коридоре, и я решил убрать щит. Хватит игр, Падма. Пусть увидит, что перед ним. В этих словах была примесь какого-то запаха: свежевскопанная земля, запах корней, вытащенных из почвы. Я почта ощущала катание жирной земли у себя в пальцах. Я стиснула руки на браунинге так, что они задрожали, но не могла стряхнуть это ощущение земли между ладонями и железом. Даже глядя на рукоятку, видя, что она чистая, я не могла его прогнать. – Что это? – спросила я, удивляясь и восхищаясь, что смогла связать два слова. – Это члены совета, – ответил Жан-Клод. – Они – как это говорится? – сняли перчатки. – Черт! – сказала я. Падма засмеялся, глядя на меня в упор; я понимала, что он сейчас всю свою мощь бросил на меня, бедненькую. Сила его стучала по мне, врывалась в меня. Ощущение среднее между тем, как схватиться за оголенный провод и сунуть руку в огонь. Электрический жар проедал мое тело, огненный жар собирался внутри. Он изгибался, как растущий кулак, и если он расставит пальцы, он разорвет меня, я взорвусь от этой силы. И я закричала.16
Холодок повеял над жарой. Ветер, прохладный и умиротворяющий, как смерть, прошел по коже. Он сдул мне волосы с лица назад, наполнил благословенной прохладой. Руки Жан-Клода гладили меня по плечам. Он стоял на коленях, держа меня в объятиях. Как я падала – не помню. Жан-Клод был прохладен на ощупь, и я знала, что это он отдает трудно добытое тепло. Отдает, чтобы охладить огонь. Страшное давление у меня внутри ослабло и исчезло, будто ветер Жан-Клода задул огонь Падмы. Но это дорого ему обошлось. Я слышала, как замедляется ритм его сердца. Тепло, имитирующее жизнь, покидало его тело, и на его место приходила смерть. Я обернулась в его объятиях и заглянула ему в лицо. Оно было бледно и невозмутимо, и ничего в нем не выдавало той страшной цены, которой пришлось расплатиться за мое спасение. Ханна обернулась к нам, и ее избитое лицо было совершенно спокойным. – Прими мои извинения, Жан-Клод. Мой соотечественник ответил на дерзость твоей слуги по собственной инициативе. Вилли отшатнулся от Ханны, тряся головой. – Будь ты проклят, будь ты проклят! Серые глаза Ханны рассерженно зыркнули на него. – Не искушай меня, ничтожный. Оскорбить меня и остаться в живых – это не по твоим силам. – Вилли! – произнес Жан-Клод. Силы в этом слове не было, а только предостережение, но его хватило. Вилли отступил. Жан-Клод глядел на Странника в новом теле. – Если бы он убил Аниту, я мог бы умереть с ней вместе. Для этого вы и приехали – чтобы нас убить? – Клянусь тебе, что это не так. В теле Вилли Странник скользил, а Ханна на шпильках стала двигаться неуклюже. Он не падал, но и не скользил. Это было почти трогательно – такое несовершенство. – Для доказательства моей искренности, – сказал он, – возьми обратно свое тепло у своей слуги. Мы не будем мешать. – Он меня отбросил! – возразил Падма. – Зачем ты позволяешь ему снова стать сильным? – Ты боишься, – заметил Странник. – Его я не боюсь! – Тогда не мешай ему. Я прислонилась к груди Жан-Клода, припав щекой к кружевам его сорочки. Сердце у него остановилось, и дыхание прекратилось тоже. Он слишком много выложил сейчас сил. Из-под защиты рук Жан-Клода я глядела на Падму и знала, что готова его убить. Знала, что он хотел нашей смерти. Чувствовала. Вампир такой силы не может настолько утратить над собой власть. Он почти убил меня, нас обоих, и это выглядело бы как трагическая случайность. Чушь собачья. Браунинг лежал на полу, где я его уронила, но я уже попробовала силу Падмы. Серебро может его и не убить, а ранить его – не очень удачная мысль. Либо убей, либо не лезь – как со всяким крупным хищником. Не заводись, если не знаешь точно, что можешь закончить работу. – Питайся от слуги своей, – сказал Падма. – Я не буду мешать тебе. Странник сказал. В последних словах слышалась едкая нотка. Хоть Падма и член совета, а Странника он побаивается, иначе спорил бы дольше. Соотечественники, но не ровня. Я встала на колени, вцепившись в руки Жан-Клода через грубое кружево сорочки и скользящую ткань пиджака. Руки были надежно твердыми, настоящими. – Что... Он положил пальцы мне на губы ласковым движением. – Мне не кровь нужна, Падма. Мне нужно ее тепло. Только низшие Мастера пьют кровь из слуг своих. Лицо Падмы стало непроницаемой маской. – Ты не разучился оскорблять, не оскорбляя, Жан-Клод. Я подняла глаза на Жан-Клода. Даже на коленях он был выше меня. Голос его прозвучал у меня в мозгу: – Не нужно вопросов, mа petite, иначе они поймут, что ты не до конца моя. Поскольку вопросов у меня было выше крыши, мне это резко не понравилось. Но раз прямых вопросов задавать нельзя, можно попробовать окольными путями. – А этот Зверский Мастер для запуска сердца должен всадить в кого-нибудь клыки? – Oui, ma petite. – Как это... вульгарно! – сказала я. Самое цивилизованное оскорбление, которое я вообще в жизни произнесла. Однако помогло. Падма зашипел: – Не испытывай мое терпение слишком сильно, Жан-Клод! Странник – не глава совета. У тебя достаточно много врагов, чтобы голосование прошло не в твою пользу. Если ты меня вынудишь, я потребую голосования. – По какому вопросу? – спросил Жан-Клод. – Странник поручился словом, что вы приехали не убивать меня. Какой же вопрос поставишь ты на голосование, Мастер Зверей? – Делай свое дело, Жан-Клод. – Голос Падмы, низкий и рычащий, был больше похож на рев зверя, чем на человеческие слова. Жан-Клод нежно тронул меня за лицо, обращая мой взгляд к себе. – Покажем Мастеру Зверей, как это делается, mа petite. Не нравилось мне все это. Но я знала одно: Жан-Клоду нужно вернуть свою силу. В таком опустошенном состоянии повторить трюк с вышвыриванием члена совета ему будет не под силу. – Давай, – сказала я. Мне приходилось ему верить. Верить, что он не сделает мне больно. Что не сделает ничего ужасного или стыдного. И я поняла, что я ему не верю. Не важно, насколько я люблю его тело, я знаю, что на самом деле он другой. То, что он считает нормальным, не обязательно нормально. Он улыбнулся: – Я буду купаться в твоем тепле, mа petite. Оберни меня собой, чтобы сердце мое билось только для тебя. Дыхание мое согреется в твоем поцелуе. Взяв мое лицо в лодочки холодных ладоней, он поцеловал меня. Губы его были бархатные, прикосновение легкое и бережное. Руки его скользнули по моим щекам, пальцы перебирали волосы, разминая, гладя. Жан-Клод поцеловал меня в лоб, и по его телу прошла дрожь. Я попыталась поцеловать его, но он отодвинулся. – Помни, mа petite, там, где твое тело коснется меня слишком сильно, оно омертвеет. Мне бы не хотелось, чтобы твои губы потеряли сладость на эту ночь. Я застыла в его руках, думая, что это он сейчас сказал. Касание телом – очевидно, голой кожей. Но если касание будет слишком сильным или слишком долгим, кожа у меня омертвеет, и причем только на эту ночь. Жан-Клод очень хорошо умел давать информацию, не показывая виду, что он ее дает. Интересно, насколько часто ему приходилось это делать раньше? Он сдвинул пальто с моих плеч, и оно повисло почти на талии. Руки Жан-Клода ходили по моей коже, пальцы вминались в мышцы. Руки были теплые. Жан-Клод гладил ими меня поверх пальто, терся лицом о мою шею, о щеку. Он отодвинулся с хриплым звуком дыхания. Я приложила руку к его сердцу, но оно не билось. Я погладила его лицо, попыталась нащупать пульс на горле. Тоже ничего. Хотела я спросить, что мы делаем неправильно, но не решилась. Пусть плохие парни не знают, что это у нас бывает не так часто. Секс – это да, бывает, а сверхъестественную вампирскую дребедень мы бы и сейчас, будь моя воля, пропустили бы. Жан-Клод начал расстегивать на себе сорочку. Я глядела слегка вытаращенными глазами. Он раздвинул края сорочки, обнажив живот. Я только пялилась на блеснувшую голую кожу. – Что? – спросила я. – Коснись, mа petite. Я посмотрела на глазеющих вампиров и покачала головой: – Любовной игры перед зрителями не будет. – Я могу просто взять кровь, если тебе это предпочтительнее, – тихо сказал Жан-Клод таким тоном, как будто мы это каждую ночь проделывали. На самом деле это было два раза в жизни. Однажды – чтобы спасти жизнь ему. Второй раз, чтобы спасти и его, и Ричарда. Не хотела я давать кровь. Иногда мне казалось, что это для вампира еще интимнее секса, и потому перед зрителями мне тоже не хотелось этого делать. Я уставилась на него, чувствуя, как злюсь. Он просил меня сделать очень интимные вещи на глазах у незнакомых. Мне это не нравилось, и он знал заранее, что мне это не понравится. Так почему же он меня не предупредил? Действительно не думал, что придется этим заняться? – Она на тебя сердится, – сказал Падма. – Действительно она такая скромница? – Голос у него был скептический. – Или на самом деле ты не можешь сделать того, чем хвастался? Тело Ханны стояло, расставив ноги и удерживая равновесие на непривычных каблуках. – Ты так же слаб, как Падма? Обыкновенный кровосос? – Странник покачал головой, и волосы метнулиеь по плечам разорванного платья. – А насчет чего ты еще блефуешь, Жан-Клод? – А, чтоб вас всех черти взяли! – сказала я в сердцах и сунула руки под сорочку Жан-Клода, прямо к его животу. Он был невыносимо холоден на ощупь. Я вытащила у него сорочку из штанов – не слишком нежно – и провела руками по коже,разминая пальцами мышцы спины и чувствуя, как жар поднимается у меня по шее к лицу. В других ситуациях, в тишине спальни, это могло бы иметь последствия. А сейчас я просто конфузилась. Жан-Клод отодвинул мои руки. – Осторожнее, mа petite, иначе у тебя руки онемеют. У меня в пальцах было такое ощущение, будто я сняла перчатки на морозе. Я уставилась на Жан-Клода и секунды две не могла найти слов. – Если мне нельзя трогать тебя руками, чем тогда прикажешь? Падма тут же предложил вариант, и я ткнула пальцем в его сторону: – А ты не лезь! Он засмеялся. – А она действительно смущается! Черт, как интересно! Ашер говорил, что она до тебя была девственна. Я до этой минуты ему не верил. Я уронила голову на грудь, чтобы не ответить. Не буду я отвечать. Не обязана я рассказывать совету вампиров свою сексуальную биографию. У меня перед глазами появилась рука Жан-Клода. Он меня не коснулся, но даже движение его руки заставило меня посмотреть ему в глаза. – Я бы не просил тебя об этом здесь и сейчас, если бы это не было необходимо. Поверь мне. Гладя в его глаза, в эти синие глаза, я поверила. Глупо, но правда. – Что ты хочешь, чтобы я сделала? Он поднес пальцы к моим губам, так близко, что, если бы я вдохнула, он бы коснулся меня. – Этими прекрасными губами подыши на мое сердце. Если наша связь так крепка, как я думаю, mа petite, должны быть у нас короткие пути. Я вздохнула, задрала его сорочку. Когда мы бывали одни, я любила ощупывать языком этот крестообразный шрам. Но сейчас мы не одни... и черт с ними со всеми! Я приложила губы к прохладной коже его живота и лизнула быстрой влажной дорожкой к груди. Он резко, с шипением, вдохнул воздух. Как он может дышать, когда сердце не бьется? Не знаю, но я такое уже видала – вампиров, у которых было дыхание, а пульса не было. Языком я обвела гладкий крестообразный шрам и закончила поцелуем над сердцем. У меня похолодели губы, но покалывающего зимнего холода я не почувствовала. Было так, как Жан-Клод мне и сказал. Его тело забирало мое тепло. Жизнь перетекала из меня в него. Я отодвинулась, облизывая губы, не чувствуя их. – Как тебе? Он засмеялся, и этот звук пробежал у меня по спине, как ледышка, которой с нажимом провели по позвоночнику. Я вздрогнула. – Вижу, что лучше. Вдруг он поднял меня, взяв за бедра. Я от неожиданности взвизгнула, хватаясь за его плечи, чтоб удержать равновесие. Обняв мои ноги, Жан-Клод глядел на меня снизу. В его зрачках горели яркие синие искры. И я почувствовала, как его сердце бьется у меня в горле. Пульс его стучал по моим жилам. Жан-Клод медленно дал мне соскользнуть вниз в его руках. – Поцелуй меня, mа petite, поцелуй так, как мы умеем целоваться. Я снова теплый и безопасный. – Теплый, а безопасным ты не бываешь. Я начала поцелуй от края волос на лбу и целовала его, соскальзывая вниз в его объятиях. И он целовал меня так, будто хотел проглотить, начиная с губ. Твердо и остро прижались клыки, и Жан-Клоду пришлось отодвинуться, чтобы не пустить мне кровь. От поцелуя у меня перехватило дыхание, иголочки закололи кожу – но не холодом. Я заметила, что у Жан-Клода закружилась голова от моего тепла. Ему стало хорошо не только физически. Уж кто-кто, а он умеет превращать необходимость в радость. – Теперь, когда ты полностью восстановил силы, – произнес Странник, – я тебя оставляю. Падму ты изгнал без моей помощи и сможешь снова сам себя защитить. – И тебя он тоже уделал, – огрызнулся Падма. Лицо Ханны повернулось к нему. – Да, он смог. Меньшего я не ожидал от Мастера, который победил Колебателя Земли. И он сделал то, на что ты не способен. Он взял тепло от своего слуги, не проливая крови. Как любой истинный Мастер. – Хватит! – проворчал Падма, действительно злясь. Кажется, потребность прибегать к крови слуги считалась по-настоящему дурным тоном. – Ночь уходит. Теперь, Жан-Клод, обретя свою полную силу, поищи своих подданных. Проверь, кто не ответит на твой зов. – Я же вас оставлю, Жан-Клод. Подожду снаружи. – Тело Ханны вдруг обмякло, Вилли подхватил ее и уложил бережно на пол. – Ищи своих, ищи, Жан-Клод! – сказал Падма. Жан-Клод встал, увлекая меня за собой. Зрачки чернели в темной синеве глаз, вернувших себе нормальный цвет. Смотрел он мимо меня, мимо Падмы. Вряд ли он видел что-нибудь в комнате. Сила его ползла по моей коже мурашками. Но если бы я не касалась его сейчас, может, я бы и не почувствовала ничего. Какое-то едва заметное мерцание энергии, будто Жан-Клод сделал какую-то мелочь. Он мигнул и посмотрел на Падму: – Дамиан. Дамиан был одним из лейтенантов Жан-Клода. Он был как Лив, которая старше пятисот лет, но Мастером не станет никогда. У Дамиана возраст был больше тысячи лет, но ранг Мастера ему тоже не светил. За такое страшное количество лет он набрал слишком мало силы. Но не поймите меня неправильно: силой он обладал еще той. Для пятисотлетнего вампира она была бы внушительна. Но для тысячелетнего он был просто младенец. Опасный и плотоядный младенец, но все равно: Дамиан уже набрал всю силу, которая ему доступна. Проживи он хоть до той минуты, когда Солнце взорвется и поглотит Землю, он не станет сильнее, чем был вчера вечером. Один из немногих вампиров, который полностью ввел меня в заблуждение относительно своего возраста. Я ошиблась более чем наполовину, потому что в те времена судила по силе и только начинала понимать, что это не единственный и не всегда верный признак. Жан-Клод выкупил его у предыдущего Мастера, чтобы Дамиан приехал к нему на роль... скажем, первого заместителя. – Что ты сделал с Дамианом? – спросил Жан-Клод. – Я? Ничего, – улыбнулся Падма и взял Вивиан за руку. – Но жив ли он? На этот вопрос только его Мастер может ответить. – И он пошел прочь по коридору, ведя леопардицу за руку. Она обернулась и глядела расширенными от страха глазами, пока не скрылась за поворотом. Черный леопард остался лежать, гладя на меня. – Как ты могла отдать их этому монстру? – спросила я, не успев подумать, почти инстинктивно. Она заворчала, подергивая хвостом. – Ты слаба, Элизабет. Габриэль это знал и презирал тебя за это. Она испустила рычащий кашель. И над этим рычанием как режущее лезвие прозвучал голос Падмы: – Элизабет, немедленно сюда, или я очень рассержусь! Леопард взрыкнул в последний раз и пошлепал прочь. – Это Габриэль сказал тебе, что она слаба, mа petite? Я покачала головой: – Она не привела бы их сюда, будь она хоть чуть сильнее. Он позвал, и она пришла, но ей следовало прийти одной. – Может быть, она сделала все, что было в ее силах, mа petite? – Значит, сил было недостаточно. Я поглядела на Жан-Клода, на тщательную бесстрастность его лица. Тело его было недвижно, спокойно. Приложив руку к его груди, я почувствовала, как колотится сердце. – Ты думаешь, что Дамиан мертв, – сказала я. – Я знаю, что он мертв. – Жан-Клод смотрел на меня. – Вопрос лишь в том, обратимо ли это. – Мертвый – всегда мертвый, – возразила я. Он засмеялся, прижимая меня к себе. – Тебе, mа petite, лучше других известно, что это не так. – Кажется, ты говорил, что они сегодня не могут нас убить. – Так я полагал. Класс! Каждый раз, когда я думаю, что уже поняла правила, они меняются. И почему эти чертовы правила каждый раз должны меняться к худшему?17
Вилли подошел к нам, ведя Ханну за руку. – Спасибо, Мастер! Спасибо, Анита. На его худом лице были порезы – наверное, полученные в первой схватке за «Цирк», и они уже заживали. Вид у Вилли был ужасный, он походил на ходячего мертвеца даже больше, чем прежде. – У тебя чертовски хреновый вид, – сказала я. Вилли усмехнулся мне, блеснув клыками. Он еще и трех лет не был мертв, а умение улыбаться, не показывая клыков, требует практики. – Все путем. – Он посмотрел на Жан-Клода. – Я пытался их не впустить. Мы все пытались. Жан-Клод заправил сорочку в штаны, огладил ее и положил руку на плечо Вилли. – Ты бился с советом. Победил ты или проиграл, но ты молодец. – Спасибо, Мастер. Жан-Клод обычно поправлял собеседника, когда его называли Мастером, но сегодня, думаю, он решил соблюдать формальности. – Пойдем, нам нужно к Дамиану. – Жан-Клод протянул мне руку, и когда я не совсем поняла, что нужно делать, он положил мои пальцы к себе на пульс. – Коснись меня, будто считаешь пульс. – В этом есть какой-то тайный смысл? – Это показывает, что ты мне более чем слуга или любовница. Этот жест значит, что я считаю тебя равной себе. – И что по этому поводу подумает совет? – Это заставит их вести переговоры не только со мной, но и с тобой. Усложнит им жизнь, а нам предоставит больше возможностей. Я положила руку ему на пульс, который ровно бился у меня под пальцами. – Внести смятение в ряды врага? Он кивнул – почти поклонился. – Совершенно верно, mа petite. Совершенно верно. Я пошла рядом с ним к выходу, правой рукой сжимая в кармане браунинг, который подобрала с пола. Когда нас стало видно из коридора, пульс Жан-Клода быстрее забился у меня под пальцами. Дамиан лежал на боку, пронзенный мечом. Кровь пропитала темную ткань куртки, надетой на голое тело. Острие меча торчало из спины Дамиана – его раскололи надвое. Трудно было сказать на сто процентов, но вроде бы у него было пронзено сердце. Рядом с ним стоял новый вампир. В руках он держал двуручный меч острием вниз, будто трость. Этот меч я узнала – тот самый, с которым Дамиан спал в своем гробу. Новый вампир был ростом выше шести футов и широк в плечах. Желтые кудряшки его волос, остриженные в кружок, открывали уши. Одет он был в белую рубаху и белые штаны – белое на белом, и стоял вытянувшись, как солдат по стойке «смирно». – Уоррик, – произнес Жан-Клод. – Я надеялся, что ты смог уйти от нежных милостей Иветты. Высокий вампир поглядел на нас, глаза его отметили мои пальцы на запястье Жан-Клода. Потом он упал на одно колено и склонил голову, держа двумя руками меч Дамиана и протягивая его нам. – Он хорошо сражался. Уже давно не встречал я такого противника. Я забылся и сразил его. Но я не желал смерти такого воина. Это великая потеря. Жан-Клод взял меч из рук вампира. – Прибереги свои извинения, Уоррик. Я Дамиана пришел спасти, не хоронить. Уоррик поднял на нас голубые глаза: – Но я пронзил его сердце. Будь ты тот Мастер, что породил его, еще была бы надежда, но не ты вызвал его из могилы для второй жизни. – Но я – Принц Города, и Дамиан принес мне клятву крови. Уоррик положил меч на землю рядом с недвижным Дамианом. – Тогда твоя кровь может его призвать. Я молюсь, чтобы этого оказалось достаточно. Я вытаращилась на него. Никогда не слыхала от вампира слова «молюсь». Вампиры, по очевидным причинам, не слишком много молятся, потому что – кому им молиться? Да, конечно, есть Церковь Вечной Жизни, но это скорее гуманистическая религия, нечто вроде «новой волны». Не думаю, что там много говорится о Боге. Волосы у Дамиана были ярко-рыжие – поразительный контраст с его алебастровой кожей. Я знала, что зелени его глаз может позавидовать любой кот, но сейчас они были закрыты, и если дело обернется плохо, могут не открыться никогда. Жан-Клод присел к Дамиану и положил руку ему на грудь рядом с мечом. – Если я выну меч и сердце его не забьется и глаза не откроются, то его больше нет. Один шанс, единственный шанс. Можем засунуть его в какую-нибудь дыру лет на сто, и пока меч не будет вынут из его груди, этот шанс останется. Если мы сделаем это здесь и сейчас, мы рискуем потерять его навеки. Вот почему никогда нельзя вынимать кол из сердца трупа, каким бы мертвым он ни казался. Я присела рядом: – Для этого есть какой-нибудь ритуал? Жан-Клод покачал головой: – Я призову ту клятву крови, которую он давал. Это поможет его вернуть, но Уоррик прав. Не я породил Дамиана. Не я его истинный Мастер. – Да, он ведь старше тебя лет на шестьсот. – Я поглядела на вампира, разваленного мечом, лежащего в луже темной крови. На нем была пара штанов от костюма под цвет куртки. Под курткой не было рубашки, что придавало вампиру странный эротический вид. Я все еще чувствовала Дамиана где-то в голове. Его сила, ритм и пульс столетий, текли еще сквозь его тело. Он не был мертв, по крайней мере не был полностью мертв. Я все еще ощущала что-то – назовем это аурой. – Я чувствую Дамиана, – сказала я. – Что ты имеешь в виду, mа petite? Меня страшно тянуло коснуться Дамиана. Пробежаться ладонями по его обнаженным рукам. А я некрофилией не страдаю, как бы близко я к ней ни была. Что же, черт возьми, происходит? – Я его ощущаю. Ощущаю у себя в голове его энергию. Как будто стою у свежего трупа, который еще не покинула душа. Он, я думаю, все еще невредим. – Откуда, ты знаешь? – посмотрел на меня Уоррик. Я протянула руки к Дамиану – и сдержалась, хотя пришлось сжать пальцы в кулаки. Руки просто ныли, просясь к нему; не сексуальное желание, а будто хочется потрогать по-настоящему хорошую скульптуру. Мне хотелось пройтись руками по линиям его тела, ощутить приливы и отливы... – В чем дело, mа petite? Я коснулась кончиками пальцев его руки, будто боялась обжечься. Пальцы скользнули по его прохладной коже почти против моего желания. Сила, сохраняющая жизнь в теле Дамиана, потекла по моей руке, в плечо, гусиной кожей пробежала по телу. Я ахнула. – Что ты делаешь, mа petite? – спросил Жан-Клод, потирая руки, будто тоже это почувствовал. Уоррик протянул ко мне руку, будто к огню, будто не зная, можно ли и следует ли ко мне прикасаться. И убрал ее, обтирая о штаны. – Это правда. Ты действительно некромант. – Это ты еще ничего не видел, – шепнула я и повернулась к Жан-Клоду. – Ведь когда ты вытащишь меч, надо будет удержать силу, чтобы она не покинула его через открытую рану? Удержать его душу от – не нахожу лучшего слова – от ухода? Жан-Клод смотрел на меня так, будто увидел впервые. Приятно, что и я могу его удивить. – Я не знаю, mа petite. Я не колдунья и не студент факультета магической метафизики. Я призову клятву, произнесу слова обряда и буду надеяться, что он выживет. – Иногда, когда я вызываю из могилы зомби, второй раз это сделать легче. – Я взяла обеими руками обмякшую кисть Дамиана, но этого было мало. Моя сила и сила внутри сраженного вампира требовали более сильного прикосновения. – Он же не зомби, mа petite. – Уоррик правильно сказал, что ты не вызывал Дамиана из могилы, но я вызывала. Когда-то, давным-давно, я почти случайно подняла трех вампиров Жан-Клода. Это было когда мы с ним и с Ричардом впервые осуществили триумвират. Сила была такой ошеломительной, что я подняла все окрестные трупы, но тогда силы было слишком много. Я скормила ее вампирам, и они поднялись для меня. По легендам, некроманты могут подчинять себе любые виды мертвых, но легенды есть легенды. Насколько мне известно, единственный живущий некромант, способный на этот фокус, – это я. – О чем ты просишь, mа petite? Я поползла вокруг тела Дамиана. Сквозь чулки проникла холодная кровь. Рука моя пошла вверх по руке Дамиана не отрываясь, и в нем циркулировала все та же сила. Сила, которая его анимировала, когда-то ударила меня, отбросила, но мы когда-то соприкоснулись, мы были связаны. – Ты связан с Дамианом, но ты связан и со мной. Я его чувствую у себя в голове. Не знаю, связь ли это, но это что-то. Воспользуйся этим. – Ты предлагаешь зачерпнуть твою силу, чтобы моя хватка стала крепче? – спросил Жан-Клод. – Ага. – Я подтянула лежащего на боку Дамиана к себе на колени, вместе с расколовшим его мечом. Жан-Клад, увидев это, мне помог. Плечи Дамиана лежали у меня на коленях, голова на сгибе руки. Я рукой попыталась нащупать его сердце и наткнулась на клинок. Он действительно пробил сердце. Даже с моей помощью, даже с помощью Жан-Клода, если бы он не был старше пятисот лет, он был бы уже мертв. Только возраст, превышающий тысячу лет, мог его спасти. Я ощущала его всем телом, ощущала у себя в голове. Сквозь нарастающий поток силы до меня все же дошло, что я сижу спиной к коридору. Думать было трудно, но я спросила: – Пока мы его не поднимем, у нас перемирие? – Ты имеешь в виду, не нападут ли на нас, пока мы его спасаем? – Да. – Я буду вас охранять, – сказал Уоррик и поднял меч Дамиана. – А конфликт интересов не получится? – спросила я. – Если он не поднимется, меня накажут за то, что я его убил. Не только сожаление о собственной неосторожности заставляет меня вам помогать, но и страх перед тем, что сделает моя госпожа. Жан-Клод глядел на лежащего Дамиана. – Падма хочет нас убить из-за силы, которую дал нам триумвират, mа petite. Теперь, когда он будет знать, что ты подняла Дамиана из гроба, как зомби, он будет страшиться нас еще более. – Разве Уоррик ему расскажет? Жан-Клод слегка улыбнулся: – В этом нет необходимости. Правда, Странник? Вокруг нас вздохнул голос: – Я здесь. Я уставилась в воздух, в пустоту. – Ах ты мерзавец, ты подслушиваешь? Вилли пошатнулся, Ханна от него отдернулась. – Я много чего делаю, Анита. – Вилли повернулся, и в глазах его горел тот же древний разум. – И почему же ты скрыл от нас такое, Жан-Клод? – Даже не зная этого, вы сочли нас угрозой, Странник. Можешь ли ты меня осудить, что я скрыл от тебя эти сведения? Вилли улыбнулся и понимающе, и снисходительно. – Нет, вряд ли. Жан-Клод сжал пальцы на рукоятке меча, уперся рукой в грудь Дамиана, собираясь для рывка. – Может быть, тебе стоит сдвинуть руку, mа petite. Клинок остер. Я покачала головой: – Я хочу заставить биться его сердце. И не могу сделать этого, не касаясь. Жан-Клод повертел головой, поглядел на меня. – Ма petite, магия владеет тобой и заставляет забыться. По крайней мере используй для этого левую руку. Он был прав. Магия – как бы лучше сказать – нарастала. Никогда я так не ощущала свою силу без кровавого жертвоприношения. Конечно, здесь крови было достаточно, просто не я ее пролила. Но я ощущала сердце Дамиана у него в груди – будто могла проникнуть внутрь и погладить мышцу. Будто не видя, я чувствовала его – нет, не то. Нет слова, чтобы это передать. Не касание, не взгляд, и все равно я его ощущала. Убрав правую руку, я положила левую на неподвижное сердце Дамиана. – Ты готова, mа petite? Я кивнула. Жан-Клод выпрямился, стоя на коленях: – Я – Принц Города. Крови моей ты отведал, плоти моей ты коснулся. Ты мой, Дамиан. Ты отдал мне себя своей волей. Приди же ко мне, Дамиан. Восстань на зов мой, Дамиан. Приди к руке моей. Хватка Жан-Клода на рукояти усилилась. Тело Дамиана бескостно шевельнулось, как мертвое. Я ощущала его сердце, и оно было холодно и мертво. – Я повелитель твоего сердца, Дамиан. И я велю, чтобы билось оно. – Мы заставим его биться. – Мой голос звучал далеко и странно, будто и не мой вовсе. Сила дышала через меня, через Дамиана и входила в Жан-Клода. Я чувствовала, как она рвется наружу, и знала, что все ближайшие трупы ощутят ее напор. – Давай, – шепнула я. Жан-Клод последний раз глянул на меня и обратил все внимание на Дамиана. Одним резким движением он вырвал клинок. Сущность Дамиана попыталась рвануться за лезвием, выпростаться через рану. Я чувствовала, как она ускользает. И я позвала ее, вжала в мертвую плоть, но этого было мало. Тогда я положила руку на его сердце. Лезвие прорезало мне ладонь, и кровь, теплая, человеческая, залила рану. То, что было в Дамиане, остановилось в нерешительности. Остановилось попробовать моей крови. И этого хватило. Я не стала ласкать его сердце, я стукнула по нему, заполнила силой, ползущей через нас. Оно ударило в ребра с такой силой, что у меня кости загудели. Дамиан выгнулся, забился у меня на коленях, закинув голову, рот его раскрылся в беззвучном крике, глаза распахнулись. Потом он свалился обратно. Он глядел на меня выпученными от страха глазами. Схватился за мою руку, хотел что-то сказать, но не смог из-за колотящегося в горле пульса. Я ощущала кровь в его теле, биение его сердца, возвращающуюся жизнь, если так можно сказать. Дамиан протянул руку, схватил Жан-Клода за рукав и смог наконец прошептать: – Что вы со мной сделали? – Спасли, mon ami, спасли. Дамиан обмяк, успокаиваясь. Я стала терять ощущение его пульса, биения его сердца. Оно медленно ускользало, и я отпустила его, но точно знала, что могла бы удержать. Могла заставить его сердце биться сильнее и слабее от моего прикосновения. Гладя его рыжие волосы, я ощущала соблазн, лишь чуть-чуть окрашенный сексом. Тогда я подняла руку рассмотреть порез. Не очень серьезный – два-три шва, и все будет в порядке. Было больно, но недостаточно. И я провела кровоточащей рукой по волосам Дамиана. Волосы попали в рану, и резкая боль, острая и тошнотворная, привела меня в чувство. Дамиан смотрел на меня испуганно. Он боялся меня.18
– Ну и ну! До чего же поразительно и трогательно! Я повернулась, не снимая с колен Дамиана. Иветта шла к нам. Норкового палантина на ней больше не было, а белое платье было такое простое, такое элегантное, такое... шанельное. А дальше начался чистейший маркиз де Сад. С ней был Джейсон – вервольф, шестерка, иногда добровольная закуска для нежити. Одет он был во что-то среднее между черными кожаными и обтягивающими меховыми штанами. На бедрах виднелась голая кожа, и пах был прикрыт чем-то вроде кожаного ремня. Вокруг шеи у Джейсона был собачий ошейник с заклепками и поводком. Конец поводка был в руках Иветты. На лице, на шее и на руках Джейсона выделялись свежие синяки. Ниже на груди и на животе – порезы, как следы от когтей. Руки у него были связаны за спиной и так крепко притянуты к телу, что это одно уже должно было быть больно. Иветта остановилась, рисуясь, в восьми футах от нас. Потом толкнула Джейсона в спину с такой силой, что он не удержался от болезненного стона и рухнул на колени. Поводок она натянула так, что чуть его не повесила. Иветта пригладила свои желтые волосы, будто позируя перед камерой. – Это гостинец мне на то время, что я здесь. Как тебе нравится упаковка? – Сесть можешь? – спросила я Дамиана. – Кажется, да. Он скатился с моих колен и осторожно сел, будто еще не все в его теле работало нормально. Я встала. – Джейсон, как жизнь? – Нормально, – ответил он. Иветта натянула поводок, чтобы он не мог говорить. Я поняла, что внутри ошейника – стальные зубья. Парфорс. Ну и ну. – Это мой волк, Иветта. Я его защищаю. Ты его не получишь. – Уже получила. И сделаю с ним, что захочу. Я его еще даже не обидела по-настоящему. Синяки – это не моя работа, они ему достались, когда он защищал «Цирк». Тебя защищал. Спроси его сам. – Она ослабила ошейник и поводок. Джейсон сделал глубокий вдох. – Она тебя мучила? – спросил Жан-Клод. – Нет. – Какое самоограничение! – обратился Жан-Клод к Иветте. – Или с момента наших последних объятий у тебя изменились вкусы? Она рассмеялась. – Нет, вкусы у меня все те же. Я буду его пытать здесь, среди вас, и вы не сможете мне помешать. Таким образом я смогу пытать нескольких по цене одного. Иветта улыбнулась. Сейчас у нее вид был лучше, чем в ресторане. Не такой бледный. – На ком паслась? – спросила я. Она метнула на меня беглый взгляд. – Скоро увидишь. – И обратилась к Уоррику: – Уоррик, я тобой недовольна. Воин стоял у стены, все еще держа в руках меч Дамиана. – Госпожа, я не хотел его убивать. – О, я не об этом. Ты охранял их, пока они его спасали. – Ты говорила, что я буду наказан, если он умрет. – Да, говорила. Но разве ты действительно обратил бы против меня этот меч? – Нет, госпожа! – сказал он, падая на колени. – Как же ты мог их охранять? Уоррик замотал головой: – Я не думал... – Ты никогда не думаешь. – Она подтащила Джейсона к ноге, прижала его лицо к своей ляжке. – Вот, смотри, Джейсон, как я наказываю плохих мальчиков. Уоррик вскочил, прижимаясь к стене, уронил меч, зазвеневший на камнях. – Госпожа, пожалуйста, прошу тебя, не надо! Иветта стала глубоко дышать, закинув голову и закрыв глаза, предвкушая удовольствие. И все так же поглаживая лицо Джейсона. – Что она собирается делать? – спросила я. – Смотри, – только и сказал Жан-Клод. Уоррик опустился на колени почти на расстоянии вытянутой руки от меня. Что бы сейчас ни произошло, на этом спектакле нам были отведены места в первом ряду партера. Что и было задумано, как я полагаю. Уоррик смотрел мимо нас, в стену, изо всех сил стараясь не замечать нас. По его голубым глазам расползалась белая пленка, они мутнели и слепли – настолько незаметно, что мы бы и не увидели, если бы не сидели вплотную к нему. Глаза рыцаря стали вваливаться внутрь, сгнивая и рассыпаясь. Лицо его оставалось идеальным, сильным, героическим, как у святого Георгия на медали, но глаза превратились в гниющие дыры. Густой зеленоватый гной потек по щекам. – Это она с ним делает? – спросила я шепотом. – Она, – ответил Жан-Клод почти неслышно. Уоррик издал тихий горловой звук, черная жижа хлынула у него изо рта, стекая по губам. Он пытался вскрикнуть, но слышалось только глубокое придушенное бульканье. Рыцарь покачнулся и упал на четвереньки. Из глаз, ушей, рта текла гнойная жидкость, собираясь на полу лужей, более густой, чем кровь. Ей следовало бы вонять, но у вампиров часто бывает, что гниение есть, а запаха нет. Уоррик выблевал на пол собственные гниющие внутренности. Мы отодвинулись от растущей лужи, чтобы не наступить. Это было бы совершенно безвредно, но даже вампиры попятились назад. Уоррик свалился набок. Белые одежды почти почернели от запекшейся крови. Но под этой мерзостью он все еще был цел, тело его не тронуло разложением. Он протянул руку, как слепой, – беспомощный жест. Он лучше всяких слов говорил, как это больно, но что Уоррик все еще в сознании. Чувствует и мыслит. – Господи Иисусе! – произнесла я. – Это еще что, видела бы ты, что я умею делать со своим телом, – сказала Иветта. Мы повернулись на ее голос. Она стояла, прижимая Джейсона к ноге. Белая, сверкающая – вся, кроме руки. Ниже локтя начала расползаться зеленая гниль. Джейсон это заметил и закричал. Она дернула поводок, удушая его, лишая голоса. Гниющей рукой она погладила лицо Джейсона, оставив полосу чего-то густого и темного, слишком реального. Джейсон потерял голову, стал вырываться. Она натянула поводок так, что лицо Джейсона порозовело, потом покраснело. Он все еще пытался вырваться, бился, как рыба на крючке. Лицо его побагровело, но он все еще отстранялся от ее гниющей руки. И свалился на пол, придушив сам себя почти до потери сознания. – Он уже имел удовольствие познать гниющую плоть вампиров, правда, Джейсон? Как он боится, бедный мальчик. Вот почему Падма мне его и отдал. – Иветта медленно сокращала дистанцию между собой и беззащитным телом Джейсона. – Вряд ли он сохранит рассудок даже после одной ночи. Какое это наслаждение! – Мы умеем наслаждаться и без такой мерзости, – сказала я, достала из кармана браунинг и показала ей. – Не трогай его. – Вы – покоренный народ, Анита. Ты этого еще не поняла? – А ты покори вот это, – ответила я, поднимая ствол на уровень ее глаз. Жан-Клод тронул меня за руку: – Убери этот пистолет, mа petite. – Я не отдам ей Джейсона. – Она его не получит, – ответил он. Глаза его были устремлены на Иветту. – Джейсон – мой. В любом смысле мой. Я не буду его с тобой делить, а делать с ним что-либо, оставляющее непоправимый ущерб, – нарушение правил гостеприимства. Лишить его разума – это против законов совета. – А Падма так не считает, – возразила Иветга. – Да, но ты – не Падма. Он скользнул к ней, и его сила стала заполнять коридор, как вода. – Ты сотню лет был моей игрушкой, Жан-Клод. И ты думаешь, что сейчас можешь против меня выстоять? Я ощутила, как она метнулась вперед, как нож в момент удара, но сила ее столкнулась с силой Жан-Клода и растаяла. Будто она ударила в туман. Сила Жан-Клода не сопротивлялась, она поглощала. Жан-Клод шагнул вперед, почти вплотную к Иветте, и выдернул поводок из ее рук. Она погладила его по щеке гниющей рукой, размазывая что-то похуже крови. Жан-Клод рассмеялся недобрым смехом, будто глотал битое стекло. – Я повидал все, на что ты способна, Иветта. Ничего нового ты мне показать не можешь. Она опустила руки и поглядела на него в упор. – Впереди еще много удовольствий. Тебя ждут Падма и Странник. Она не знала, что Странник уже среди нас. Тело Вилли стояло спокойно, не выдавая присутствия Странника. Интересно. Иветта подняла руку – снова гладкую и безупречную. – Ты уже покорен, Жан-Клод. Только ты еще этого не знаешь. За движением руки Жан-Клода невозможно было уследить. Смазанной полосой она мелькнула в воздухе, и Иветта совершенно не элегантно вмазалась в стену. – Кто бы меня ни покорил, Иветта, это будешь не ты. Только не ты.19
Жан-Клод развязал Джейсону руки и сорвал с него ошейник, Джейсон скорчился на полу клубком, издавая тихие звуки, более простые и более жалобные, чем слова. Иветта поднялась с пола на свои высокие каблуки и удалилась. Уоррик исцелялся – если это слово здесь применимо. Он сел, все еще покрытый остатками собственных жидкостей, но глаза его были ясными и голубыми, и он был цел. Странник в теле Вилли подошел к Жан-Клоду. – Ты меня уже не в первый раз поразил сегодня. – Я это делал не для того, чтобы поражать. Странник. Это мой народ и мои земли, и я их защищаю. Это не игра. – Откуда-то он извлек два носовых платка и один протянул мне. – Это для твоей руки, mа petite. Вторым платком он стал вытирать слизь с лица Джейсона. Я поглядела вниз – по левой руке стекала струйка крови. Я о ней забыла, глядя, как разлагается Уоррик. Бывают ужасы, от которых забываешь боль. – Спасибо. Я взяла у Жан-Клода лоскут голубого шелка и попыталась завязать вокруг раны, но одной рукой не могла справиться. Странник попытался мне помочь, я отодвинулась. – Я предлагаю тебе помощь, а не вред. – Спасибо, не надо. Он улыбнулся, и снова было видно, что мысль, пробежавшая по лицу, принадлежит не Вилли. – Ты очень огорчена, что я поселился в этом теле. Почему? – Он – мой друг, – ответила я. – Дружба? Ты говоришь о дружбе с этим вампиром? Но он же ноль. Сипа, с которой можно абсолютно не считаться. – Он мой друг не потому, что силен или не силен. Просто друг – и все. – Давно уже никто не говорил о дружбе в моем присутствии. Умоляют о пощаде – бывает, но никогда не ссылаясь на дружбу. Жан-Клод встал. – Никому другому такая мысль не приходит в голову. – Никто другой не бывает столь наивен, – ответил Странник. – Да, это некоторая форма наивности, – согласился Жан-Клод. – Это правда, но когда, скажи мне, в последний раз у кого-нибудь хватило храбрости быть наивным перед советом? К вам приходят говорить о власти, защите, мести, но не о дружбе, не о верности. Нет, этого у совета не просят. Голова Вилли чуть склонилась набок, будто Странник задумался. – Она предлагает мне дружбу или просит о дружбе? Я хотела ответить, но Жан-Клод меня опередил. – Разве можно предложить дружбу, не прося ее же взамен? Тут я открыла рот, чтобы сказать, что скорее подружилась бы с голодным крокодилом, но Жан-Клод слегка коснулся моей руки. Этого было достаточно – мы выигрываем, не порть игру. – Дружба, – произнес Странник. – Да, этого мне точно не предлагали с тех пор, как я занял кресло в совете. И я сказала, не успев подумать: – Наверное, это очень одиноко. Он снова засмеялся этим комбинированным смехом – хохот Вилли и скользкое хихиканье одновременно. – Она как ветер из давно закрытого окна, Жан-Клод. Смесь цинизма, наивности и силы. – Странник притронулся к моему лицу, и я не стала ему мешать. Ладонью он взял меня за подбородок. – В ней есть определенное... обаяние. Ладонь его скользнула по моей щеке, и вдруг он отдернул руку, потирая пальцами друг о друга, будто ощупывая что-то невидимое. Потряс головой. – Я и это тело будем ждать вас в комнате пыток. – И тут же ответил на вопрос, который я не успела задать: – Я не причиню вреда этому телу, Анита, но мне оно нужно, чтобы здесь быть. Я покину этого хозяина, как только появится такой, которого ты предпочтешь, чтобы я занял. Он повернулся, оглядел всю группу и остановил взгляд на Дамиане. – Вот это я мог бы взять. Балтазару оно понравится. Я покачала головой: – Нет. – Это тоже твой друг? – Не друг, но все равно мой. Странник наклонил голову, разглядывая меня. – Он принадлежит тебе? Каким образом? Это твой любовник? – Нет. – Я снова покачала головой. – Брат? Кузен? Предок? – Нет. – Чем же он тогда... твой? Я не знала, как это объяснить. – Я не отдам тебе Дамиана, чтобы спасти Вилли. Ты сам сказал, что не причинишь ему вреда. – А если бы причинил? Ты бы выменяла Дамиана на своего друга? – Я не стану с тобой это обсуждать. – Я лишь пытаюсь понять, насколько важен для тебя каждый из твоих друзей, Анита. Я снова покачала головой. Мне не нравился оборот, который принимал этот разговор. Если я скажу что-нибудь не то. Странник может разрезать Вилли на куски. Я видела, что к этому вдет. Передо мной была западня, и любое мое слово вело меня в ее пасть. – Ма petite очень ценит своих друзей, – вмешался Жан-Клод. Странник поднял руку: – Нет, она сама должна ответить на этот вопрос. Я хочу понять смысл ее верности, а не твоей. – Он смотрел на меня с расстояния в фут, неуютно близкого. – Насколько для тебя важны твои друзья, Анита? Отвечай. Мне пришел в голову ответ, который мог не вести туда, куда хотел Странник. – Настолько, что я ради них готова убивать. У него расширились глаза, он даже рот открыл в веселом изумлении: – Ты угрожаешь мне? Я пожала плечами: – Ты задал вопрос, я на него ответила. Он закинул голову назад и захохотал: – Знаешь, из тебя бы вышел мужчина что надо. Я достаточно имела дело с разными мачо, чтобы понять искренность этого комплимента. Они не понимали скрытого в нем косвенного оскорбления. Ладно, раз не режут на куски никого из тех, кто мне дорог, оставим это без внимания. – Спасибо. Его лицо сразу же стало пустым, с него исчезло веселье, как неприятное воспоминание. Только глаза Вилли остались живыми, мерцая силой, от которой у меня мороз шел по коже, как от холодного ветра. Странник предложил мне руку, как раньше Жан-Клод. Я обернулась на Жан-Клода, и он едва заметно кивнул. Я положила окровавленную руку на запястье Странника, и его пульс часто и сильно забился у меня под пальцами. В маленькой ранке будто забилось второе сердце в том же ритме. Сильнее полилась кровь из моего пореза, привлеченная его силой, потекла по руке до локтя, капая внутрь пальто и пропитывая темную ткань. На запястье Странника появились тонкие струйки крови. Моей крови. У меня самой сердце забилось сильнее, усиливая страх, сильнее гоня кровь. Я понимала, что он может на месте заставить меня истечь кровью из маленькой ранки. Может вылить из меня всю кровь, всю силу, просто чтобы доказать, на что он способен. Сердце стучало у меня в ушах. Я знала, что надо убрать руку, но не владела ей, будто моему мысленному приказу дойти до руки что-то мешало. Жан-Клод протянул руку, но Странник произнес: – Нет, Жан-Клод. Я признаю ее силой, с которой следует считаться, если она сама разорвет эту хватку. Голос у меня был хриплый, запыхавшийся, будто после бега, но говорить я могла – не могла только шевельнуть рукой. – Что я от этого получу? Он рассмеялся, довольный собой: – Чего ты хочешь? Я стада думать, а тем временем пульс у меня в руке бился сильнее и сильнее. Кровь начала пропитывать рукав Странника – рукав Вилли. Я хотела, чтобы Вилли вернулся. – Неприкосновенности для меня, моего народа и моих друзей. Он закинул голову назад и зашелся в хохоте, и хохот этот прервался на полузвуке, будто плохо сделанный фильм. – Разорви хватку, Анита, и я дам тебе то, чего ты просишь, но если ты не сможешь, что получу я? Что это была ловушка – я знала, но понятия не имела, как из нее вылезти. Если кровь так и будет течь, я потеряю сознание и все будет кончено. – Кровь, – ответила я. Он улыбнулся: – Я и сейчас ее имею. – Я дам тебе пить из меня добровольно. Этого ты не имеешь. – Соблазнительно, но недостаточно. Перед глазами у меня плыли серые пятна. Лоб покрылся испариной, подступала смутная тошнота. Лишиться сознания от потери крови – процесс не быстрый, но Странник его ускорял. Я не могла придумать, что ему предложить; мне вообще трудно стало думать. – Чего ты хочешь? Жан-Клод тихо вздохнул, будто я сказала то, чего говорить не надо было. – Правды. Я медленно опустилась на колени, и только рука Странника, держащая за локоть, не дала мне упасть. Серые пятна застилали почти весь мир. Голова кружилась все сильнее с каждой минутой. – Какой правды? – Кто на самом деле убил Колебателя Земли? Скажи, и ты свободна. Тяжело сглотнув слюну, я прошептала: – Пошел ты!.. И сползла на землю, все еще держась за него, все еще истекая кровью. Он наклонился надо мной, но затуманенными глазами я видела только Вилли. Его угловатое лицо. Его вульгарные костюмы и еще худшие галстуки. Вилли, который любил Ханну так нежно, что у меня ком вставал в горле. Я протянула руку, коснулась этого лица, немеющими пальцами провела по черным блестящим волосам, взяла его за подбородок и шепнула: – Вилли, иди ко мне. Он задрожал, будто от удара током, и я прозрела. Тело все еще было онемевшее и не мое, но зрение прояснилось. Глядя в мерцающие глаза, я думала о Вилли. И в них, глубоко, сверкала мне искорка, рождался ответный крик. – Вилли, иди ко мне. Мой голос стал тверже. – Что ты делаешь? – спросил Странник. Я не ответила. Вилли был среди тех вампиров, которых я вызвала из гроба вместе с Дамианом. И может быть – всего лишь может быть, – он принадлежал мне не только как друг. – Кровью вызываю я тебя, Вилли Мак-Кой. Встань и приди. Третий пульс в моей руке стал медленнее. Теперь Странник пытался уйти, вырваться из хватки, созданной им самим, но это лезвие оказалось обоюдоострым. Оно режет в обе стороны, и я хотела прорезать глубже и сильнее. – Приди, Вилли! Восстань на голос мой, на руку мою, на кровь мою. Восстань и отвечай. Приди, Вилли Мак-Кой! Вилли стал заполнять эти глаза, как заполняет вода чашку. Я почувствовала, как Странника выбрасывает какая-то сила. Я его вытолкнула, вышвырнула и захлопнула у себя в голове дверь, о которой раньше не подозревала. И в теле Вилли тоже. Я заставила Странника убраться, и он полетел, визжа, в темноту. Вилли таращился на меня, и это был он, но такого выражения в его глазах я не видела. – Что ты прикажешь мне Мастер? Я свалилась на пол и заплакала. «Я не твой Мастер», – хотела я ему сказать, но слова умерли в горле, поглощенные бархатной тьмой, застлавшей мне зрение и весь мир.20
Я спала, положив голову на папины колени, и папа гладил мои волосы. Я завозилась, устраиваясь поудобнее, прижимаясь щекой к обнаженному бедру. Обнаженному бедру? Внезапно я проснулась, резко села, еще даже ничего не видя. Джейсон сидел у стены, это у него на коленях я проснулась. Он выдал мне сильно разбавленную версию своей обычной наглой улыбки, но глаза у него были усталые и холодные. Он не собирался сегодня меня подначивать. Да, если Джейсон перестает дразниться, значит, положение серьезно. Жан-Клод и Падма спорили по-французски, стоя по обе стороны деревянного стола. На столе лицом вниз лежал мужчина, и серебряные ленты, привинченные к столу, удерживали его щиколотки, запястья и шею. Он был гол, но не только одежды на нем не было. Вся задняя часть тела была сплошной кровавой кашей. Нашелся владелец висящей на двери кожи. Красивое лицо Рафаэля обмякло. Он был без сознания. Дай Бог, он уже давно его потерял. Рафаэль, Царь Крыс, был главой второй по величине и силе стаи оборотней города. Ничьей игрушкой он не был. Какого черта он оказался здесь в таком виде? – Что здесь делает Рафаэль? – спросила я у Джейсона. Он ответил безжизненным усталым голосом: – Мастер Зверей хочет владеть крысолюдами. У Рафаэля не хватило сил не прийти на его зов, но хватило сил не привести с собой других крыс. Он принес в жертву только себя. – Джейсон снова откинулся головой к стене, закрыв глаза. – Они не смогли его сломать. И Сильвию тоже. – Сильвию? – Я оглядела комнату. Двадцать футов на двадцать, не особо большая. Сильвия была прикована к противоположной стене. Она обвисла в цепях, всем весом на запястьях, без сознания. Почти вся она была закрыта столом, где лежал Рафаэль. Вроде бы ничего с ней плохого не сделали. – Почему она здесь? – Мастер Зверей призвал к себе и волков. Ричарда в городе не было, и потому пришла Сильвия. Она защитила нас, как Рафаэль защитил свой народ. – А о чем спорят сейчас Жан-Клод и Зверский Мальчик? – Странник дал нам свободу, но они не хотят включать в договор Рафаэля. Мастер Зверей говорит, что Царь Крыс – не наш народ и не наши друзья. – Он мой друг. Джейсон улыбнулся, не открывая глаз: – Я знал, что ты так скажешь. Я встала, оттолкнувшись от стены. Немного меня шатало, но не сильно. Французская речь вампиров звучала горячо и яростно. Я подошла к ним. Жан-Клод обернулся. – Ты очнулась, mа petite. – Он говорил с сильным акцентом. Так часто бывало с ним после долгого разговора по-французски. Падма поднял руку: – Нет, не влияй на ее мнение! – Как скажешь, – поклонился Жан-Клод. Я хотела потрогать Рафаэля. Видно было, как поднимается и опускается у него спина, но я не могла поверить, что он жив, пока не дотронусь. Руки мои повисли над ним в нерешительности – не было места, не ободранного и не причиняющего боль. Наконец я коснулась его волос и отняла руку. Не хотела я приводить его в сознание. Сейчас обморок был лучше любого другого состояния. – Кто он тебе? – спросил Падма. – Это Рафаэль, Царь Крыс. Он мой друг. В дверь камеры вошла Ханна, и я сразу поняла, что это Странник. Это невероятно женственное тело он сумел прислонить к двери очень по-мужски. – Не можешь ты быть другом каждого монстра в этом городе. – Поспорим? – обернулась я к нему. Он покачал головой. Светлые волосы Ханны взметнулись волной, как в рекламе шампуня. Он рассмеялся очень девичьим смехом. – О нет, Анита Блейк! Сегодня ночью я не стану спорить с тобой второй раз. – Он спустился по ступенькам – сняв туфли на каблуках, соскользнул. – Но будут ночи и после этой. – Я просила неприкосновенности, и ты ее мне дал, – сказала я. – Ты больше ничего не можешь нам сделать. – Я дал неприкосновенность только на эту ночь, Анита. – Не помню, чтобы твое обещание ограничивалось определенным временем, – заметил Жан-Клод. Странник отмахнулся: – Это было понятно. – Не мне, – сказала я. Он остановился у стола рядом с Падмой, посмотрел на меня серыми глазами Ханны и нахмурился. – Любой другой понял бы, что я имею в виду только эту ночь. – Как ты сам сказал. Странник, она – не любой другой, – сказал Жан-Клод. – Он – всего лишь один из совета. Он не может договариваться за всех нас, – вмешался Падма. – Он может заставить нас отпустить вас сегодня, но ничего более. Не может дать вам свободу без голосования всех, кто здесь представлен. – Значит, его обещание – пустой звук. – Если бы мне только в голову пришло, что ты просишь безопасности на все время нашего пребывания, – сказал Странник, – я бы просил большего, чем правды о смерти Колебателя Земли. – Мы заключили сделку. Я свои обязательства выполнила. Он попытался скрестить руки на груди, но пришлось свести их на животе – груди Ханны лежали на сгибах рук. У женщин неподходящая конструкция для крутого вида. – Ты все время создаешь мне проблемы, Анита. Мудрее было бы не быть такой проблемной. – Угрожай как хочешь, – ответила я, – но сегодня ты нас тронуть не можешь. – Не вбивай этого себе в голову. – Его голос упал на пару октав, медленно вырываясь из горла Ханны. Я обошла стол и встала у Рафаэля в головах, желая погладить его волосы и не решаясь. Слезы напирали из меня, давя на глаза. – Раскуйте его. Он идет с нами, иначе твое слово плевка не стоит, Странник. – Я его не отдам, – упрямо сказал Падма. – Ты сделаешь как тебе скажут, – ответил ему Странник. Я отвернулась от изуродованного тела Рафаэля. К тому же я не хотела, чтобы противник видел мои слезы. Отвернувшись от Рафаэля, я оказалась лицом к Сильвии – и остолбенела. Штаны болтались у нее возле щиколоток, туфли не были сняты. Я шагнула, еще раз и почти подбежала к ней, опустившись на колени. Бедра Сильвии были измазаны кровью, руки сжаты в кулаки, глаза крепко зажмурены. Она что-то шептала, очень тихо, повторяя вновь и вновь. Я дотронулась до нее, и она вздрогнула, заговорила чуть громче, но я могла расслышать только одно слово: «Нет, нет, нет». Снова и снова, как мантра. Я заплакала. Сегодня днем я говорила насчет всадить в Сильвию пулю, а теперь я плакала от жалости к ней. Какой из меня, к черту, крутой беспощадный социопат. У меня с Сильвией были свои счеты, но такое... она же вообще не любила мужчин ни при каких обстоятельствах. Поэтому все это было еще хуже, еще оскорбительнее. А может быть, я просто помнила ее гордой, уверенной в себе, и видеть ее вот такой было для меня невыносимо. – Сильвия, Сильвия, это я, Анита! – Меня тянуло поправить ее одежду, но я не решалась до нее дотронуться, пока она не поймет, что это я. – Сильвия, ты меня слышишь? К нам подошел Джейсон: – Дай я попробую. – Она не захочет, чтобы ее касался мужчина. – Я не буду ее касаться. – Он опустился на пол с другой стороны от нее. – Но я пахну стаей, а ты нет. – Он поднес руку к ее носу, тщательно следя, чтобы не коснуться ее. – Почуй запах стаи, Сильвия. Ощути утешение нашего единства. Она перестала твердить «нет», но и только. Даже глаз не открыла. Я встала, посмотрела на тех, кто был в комнате. – Кто это сделал? – Она могла в любой момент это прекратить, – сказал Падма, – отдав мне стаю. Все бы кончилось. Она могла получить свободу. – КТО ЭТО СДЕЛАЛ? – завопила я. – Я, – ответил Падма. Я уставилась в пол, а когда подняла глаза, «узи» смотрел на Падму. – Я тебя пополам разрежу. – Ма petite, ты попадешь в Рафаэля и, возможно, в меня. Автомат сделан не для стрельбы по одиночной цели в толпе, но пули из браунинга Падма переживет. Я затрясла головой. – Он умрет. За это он умрет. Странник встал рядом с Падмой. – И это тело ты тоже убьешь? – Раскинув руки, он закрыл Падму собой. – Убьешь возлюбленную твоего друга Вилли? Слезы были так горячи, что прожигали полосы на щеках. – Прокляты, будьте все вы прокляты! – Падма не лично сделал это с твоей подругой, – сообщил Странник. – Изнасиловать женщину может любой мужчина, но снять шкуру с живого оборотня – лишь мастер своего дела. – Тогда кто? – чуть спокойнее спросила я. Стрелять из автомата я не стану, и мы все уже это знали. Я выпустила «узи», он повис на ремне под пальто. Охватив рукоятку браунинга, я стала обдумывать этот вариант. Жан-Клод направился ко мне – он слишком хорошо меня знал. – Ма petite, мы все можем уйти отсюда беспрепятственно – по крайней мере на эту ночь. Этого добилась ты. Не погуби своей работы ради мести. В дверь вошел Фернандо, и я поняла. Может быть, он был не единственный, но он среди них был. Фернандо ухмыльнулся мне в лицо: – Странник не дал мне Ханну. Меня начало трясти – мелкой дрожью, возникшей в руках, захватившей плечи, все тело. Никогда никого мне так не хотелось убить, как вот этого здесь и сейчас. Он скользнул босиком вниз по лестнице, поглаживая линию волос, начинавшуюся у него на животе, потирая руки о шелк собственных штанов. – Может, мне и тебя удастся приковать к стене, – сказал он. Я почувствовала, как по моему лицу расплывается улыбка, и сказала очень старательно – иначе бы завопила, застрелила бы его. Это я знала так же точно, как то, что здесь стою. – Кто тебе помогал? Падма остановил сына, обняв его руками. На лице Мастера вампиров отразился неподдельный страх. Сын его был слишком самодоволен или глуп, чтобы понять ситуацию. – Я сам справился. Смех, который из меня вырвался, мог бы задушить горечью. – Столько вреда ты бы один не наделал. Кто тебе помогал? Странник положил руку на плечо Фернандо: – Другие, безымянные. Если эта женщина сможет тебе рассказать, пусть. Если нет, значит, тебе не надо знать. Охотиться на них ты не будешь, Истребительница. – Сегодня – нет. – Трясущая меня дрожь стала стихать. Ледяной центр моего существа, то место, где я отказалась от части самой себя, стал расширяться, заполняя меня. Я была спокойна, смертельно спокойна. Могла сейчас перестрелять их всех, не моргнув глазом. – Но ты сам сказал. Странник: будут и другие ночи. Джейсон что-то тихо говорил, и Сильвия отвечала. Я глянула на нее. Она не плакала. Лицо ее побледнело и окаменело, будто она держала все внутри, крепко и туго. Джейсон отстегнул цепи, и Сильвия сползла вниз. Он попытался подтянуть ей штаны, но она его оттолкнула. – Позволь я помогу, – предложила я. Сильвия хотела подтянуть штаны сама, но руки ее не слушались. Она повозилась и рухнула набок в слезах. Я начала ее одевать, и она не мешала мне. Где могла, она помогала, но руки у нее так тряслись, что она мало что могла сделать. Брюки у нее были из розового полотна, трусов я не нашла. Их не было. Я знала, что раньше они были, потому что Сильвия не вышла бы без них. Она леди, а леди так не делают. Когда все уже было прикрыто, она подняла на меня взгляд. Такое было в ее карих глазах, что мне захотелось отвернуться, но я себе не позволила. Если она могла перенести всю ту муку, что сейчас отразилась на ее лице, то самое меньшее, что я могу сделать, – не отводить взгляд. Не моргнуть. Я даже плакать перестала. – Я не выдала стаю, – сказала она. – Знаю, – ответила я. Мне хотелось до нее дотронуться, поддержать, но я не решалась. Она рухнула лицом вперед, всхлипывая – не плача, но всхлипывая так, будто выплакивает внутренности по кускам. Я осторожно обняла ее за плечи. Она припала ко мне, держась за меня. Наполовину она лежала у меня в руках, наполовину на коленях, и я медленно ее укачивала. Наклонившись к ее уху, я тихо выдохнула: – Он покойник. Все они покойники. Она медленно затихла, потом посмотрела на меня: – Клянешься? – Клянусь. Она припала ко мне и тихо сказала: – Я не стану убивать Ричарда. – И хорошо, потому что мне не хотелось бы убивать тебя. Она засмеялась, и смех тут же перешел в плач, но тише, спокойнее, без того отчаяния. Я посмотрела на остальных. Мужчины, живые и мертвые, глядели на меня. – Рафаэль идет с нами, дебаты окончены. – Очень хорошо, – кивнул Падма. Фернандо обернулся к нему: – Отец, этого нельзя! Волки – ладно, но не Царь Крыс. – Тише, Фернандо. – Ему нельзя позволить жить, если он не покорится! – Ты недостаточно крыса, чтобы стать для него доминантом, Фернандо? – спросила я. – Он сильнее, чем ты можешь вообще быть, и за это ты его ненавидишь. Фернандо шагнул ко мне. Падма и Странник удержали его, взяв каждый за плечо. Жан-Клод встал между нами. – Пойдем отсюда, mа petite. Ночь выдалась утомительная. Странник медленно отступил от Фернандо. Не знаю, кому из нас он меньше доверял – мне или крысенку. Потом Странник медленно отстегнул цепи Рафаэля. Крысолюд все еще был в обмороке, безразличный к своей судьбе. Я встала, Сильвия поднялась вместе со мной. Она отодвинулась от меня, попыталась идти сама и чуть не упала. Я подхватила ее, Джейсон поймал ее за вторую руку. Фернандо захихикал. Сильвия споткнулась, будто получила пощечину. Этот смешок резал сильнее любых слов. Я приложила губы к ее щеке, прижала свободной рукой ее лицо к своему, шепнула прямо в ухо: – Не забудь, он покойник. Она на миг прижалась ко мне, потом кивнула, выпрямилась и позволила Джейсону отвести себя к лестнице. Жан-Клод как можно бережнее поднял Рафаэля и положил его себе на плечи. Рафаэль застонал, руки его сжались в кулаки, но глаз он не открыл. Я повернулась к Страннику: – Тебе нужно найти себе другую лошадь. Ханна идет с нами. – Да, конечно, – ответил он. – Быстрее, Странник! Он посмотрел надменно – такого выражения я на лице Ханны еще никогда не видела. – Не стоит тебе вести себя глупо, Анита, из-за одного удачного акта магической бравады. Я улыбнулась, зная, что улыбка эта не из приятных. – Сегодня у меня терпение кончилось, Странник. Быстро выметайся из нее, или... Я ткнула стволом браунинга в пах Фернандо – все стояли настолько близко. У Фернандо широко открылись глаза, но он и вполовину не испугался так, как надо было бы. Я прижала ствол чуть сильнее – большинство мужчин в таком случае отступают. Он слегка ухнул, когда ствол вдавился, но наклонился ко мне, пытаясь поцеловать. Я засмеялась. И смеялась, пока его губы витали вблизи моих, а ствол упирался в его тело. И смех, а не ствол заставил его отодвинуться. Ханна свалилась на колени – Странника в ней не было. Надо было, чтобы кто-нибудь помог ей подняться. Я подумала о Вилли, и он тут же появился и помог Ханне встать, не глядя на меня. Я не сводила глаз с плохих парней. Все надо делать по порядку. – Почему ты смеешься? – спросил Фернандо. – Потому что такие мудаки, как ты, долго не живут. – Я отодвинулась, по-прежнему направляя на него ствол. – Это твой единственный сын? – спросила я Падму. – Мое единственное дитя. – Мои соболезнования, – сказала я. Нет, я его не застрелила. Но глядя в его злобные глаза, я знала, что возможность еще представится не раз. Некоторые люди ищут смерти от отчаяния, другие бросаются ей навстречу от глупости. Если Фернандо хочет броситься, я с удовольствием его подхвачу.21
Рафаэль лежал на смотровом столе, но не в больнице. У ликантропов есть импровизированный пункт «скорой помощи» в подвале здания, которое им принадлежит. Мне когда-то самой здесь обрабатывали раны. Сейчас на столе лежал спиной вверх Рафаэль под капельницами с питательными растворами и анальгетиками. На ликантропов анальгетики действуют не всегда, но надо же что-то попробовать. Он очнулся еще в джипе. Кричать он не стал, но вполне хватило тех сдавленных звуков, которые вырывались у него из горла на каждом ухабе. Доктор Лилиан была миниатюрной женщиной с полуседой прической строгого делового стиля. Она тоже была крысолюдом. – Все, что могла, я для него сделала, – сказала она мне. – Он поправится? – Да. – Она кивнула. – Если пережить шок и кровопотерю, то единственная опасность – инфекция. Мы подхватить инфекцию не можем. – Аргумент за временную мохнатость, – сказала я. Она улыбнулась и похлопала меня по плечу. – Я знаю, что у тебя юмор – средство справиться со стрессом, но сегодня на Рафаэле его не используй. Он хочет с тобой говорить. – А ему уже можно... – Говорить? Вообще-то нет, но он мой царь и не позволил мне его усыплять или отключать сознание, пока он не поговорит с тобой. Я займусь другими пациентами, пока он будет тебе говорить то, что считает столь важным. Она хотела выйти, но я тронула ее за рукав: – Как Сильвия? Лилиан хотела отвести глаза, но все же не стала. – Физически она оправится, но я – не психотерапевт. Меня не учили бороться с последствиями таких травм. Я бы хотела ее оставить сегодня здесь, но она рвется уйти с тобой. – Зачем? – вытаращилась я. Лилиан пожала плечами: – Кажется, ей с тобой спокойнее. Боюсь, что здесь она не чувствует себя вне опасности. – Она пытливо заглянула мне в лицо. – И что, у нее есть для этого основания? Я поразмыслила. – Леопардов-оборотней здесь когда-нибудь лечили? – Да. – Черт! – А какая разница? Здесь нейтральная территория. Мы все дали на это свое согласие. Я покачала головой: – Сегодня вам ничего не грозит, но все, что знает Элизабет, знает и Мастер Зверей. Завтра здесь уже может не быть тихой гавани. – Ты в этом уверена? – Нет. Но и в обратном тоже. – Очень хорошо, – кивнула Лилиан. – Тогда забери с собой Сильвию, но Рафаэль еще как минимум одну ночь должен здесь пробыть. Постараюсь завтра его отсюда вывезти. – Она оглядела свое оборудование. – Все забрать не удастся, но сделаем что сможем. Теперь ступай поговори с нашим царем. И она вышла. Вдруг я оказалась одна в тишине подвала. Осмотрелась. Над телом Рафаэля сделали что-то вроде навеса из простыни. Голую кожу покрыли мазью, но бинтовать не стали. Его лечили как от ожога. Всей процедуры я не видела, потому что мне самой на руку швы накладывали. Я подошла к столу, чтобы Рафаэль мог меня видеть, не поворачивая головы. Глаза у него были закрыты, но дыхание частое и отрывистое. Он не спал. – Лилиан сказала, что ты хочешь со мной говорить. Он мигнул и посмотрел на меня. Глаза у него вывернулись под неудобным углом, он попытался повернуть голову, и у него из груди вырвался звук. Я такого звука не слышала никогда. И не хотела бы услышать снова. – Пожалуйста, не шевелись. – Я нашла табуретку на колесиках и подкатила к столу. Когда я села, наши глаза оказались почти на одном уровне. – Чего ты не дал ей накачать себя наркотиками? Тебе сейчас надо спать, спать и спать. – Сначала, – сказал он, – я должен знать, как ты меня освободила. Он вздохнул поглубже, и судорога боли пробежала по его лицу. Я отвернулась, посмотрела снова на него. Не моргнув глазом. – Договорилась. – Что... – Руки у него внезапно сжались в кулаки, губы вытянулись в ниточку. Когда он снова заговорил, голос стал ниже и осторожнее, будто говорить обычным голосом было больнее. – Что ты отдала за меня? – Ничего. – Он бы не... не отпустил меня так просто. Рафаэль глядел на меня, и его темные глаза требовали правды. Он думал, что я лгу, вот что не давало ему покоя. Он считал, что я сделала для его спасения что-то ужасное и благородное. Я вздохнула и выдала ему очень краткий пересказ ночных событий. Это было самое простое объяснение. – Так что, как видишь, за тебя мне не пришлось доплачивать. Он едва не улыбнулся: – Крысолюды запомнят, что ты сегодня сделала, Анита. Я запомню. – Пусть мы не ходим вместе по магазинам и даже в тире не бываем, но ты мой друг, Рафаэль. Я знаю, что, если позову тебя на помощь, ты придешь. – Да, – ответил он. Я улыбнулась: – А сейчас я позову Лилиан, ладно? Он закрыл глаза и будто утратил часть своего напряжения. Будто смог наконец полностью отдать себя боли. – Да, да. Я позвала Лилиан и пошла искать Сильвию. Она была в маленькой палате, где, как надеялась Лилиан, сможет поспать. С Сильвией была ее подруга, спутница жизни, любовница – называйте как хотите. Ее позвал Джейсон, я даже не знала о ее существовании. Голос Гвен звучал из коридора вполне отчетливо: – Сильвия, ты должна ей рассказать, должна! Ответа Сильвии я не услышала, но туфли на каблуках не ступают бесшумно. Они слышали, что я иду. Когда я вошла, Гвен смотрела на меня, а Сильвия упрямо отводила глаза. Очень короткие кудряшки каштановых волос Сильвии выделялись на белой подушке. Она была на три дюйма выше меня, но в этой кровати выглядела очень хрупкой. Гвен сидела на стуле возле кровати, держа обе руки Сильвии в одной своей. На тонком лице ее, обрамленном мягкими волнистыми светлыми волосами, выделялись большие карие глаза. Все в ней было изящно, женственно, как у отлично сделанной куколки. Но в лице ее читался темперамент, в глазах – ум. Гвен была психологом и умела заставить себя слушать даже без этой щекочущей энергии ликантропа, которая висела вокруг нее подобно аромату духов. – Что надо мне рассказать? – спросила я. – Откуда ты знаешь, что я говорила о тебе? – ответила Гвен. – Интуиция. Гвен погладила руку Сильвии: – Расскажи ей. Сильвия повернулась ко мне, но в глаза по-прежнему не глядела. Я ждала, прислонившись к стене. Автомат вдавился в поясницу, и стены я касалась в основном плечами. Почему я не сняла оружие? Только сними где-нибудь оружие, и окажется, что именно там оно тебе нужно больше всего. Я верила, что Странник сдержит слово, но не настолько, чтобы ставить на это свою жизнь. Молчание длилось, пока жужжание кондиционера не стало оглушительным, как шум крови в ушах. Наконец Сильвия подняла на меня глаза. – Мастер Зверей приказал брату Стивена меня изнасиловать. – Она опустила глаза, снова их подняла, и в них был гнев. – Грегори отказался. Я даже не пыталась скрыть удивление. – Я думала, Грегори был звездой в порнофильмах Райны. – Был, – тихо ответила Сильвия. Я хотела спросить, с каких пор Грегори стал так разборчив, но это было бы грубо. – У него что, совесть проснулась? – спросила я вместо этого. – Не знаю. – Она уставилась в простыню, будто собираясь перейти к худшему. – Он отказался меня мучить. Мастер Зверей сказал, что накажет его. Грегори все равно отказался. Он сослался на Зейна, который сказал, что у них теперь новая альфа – Анита. И все соглашения, заключенные через Элизабет, его не обязывают. Что договариваться надо с тобой. Сильвия отняла руки у Гвен и уставилась на меня яростными глазами, но злилась она не на меня. – Ты не можешь быть их предводителем и нашей лупой. Одновременно такое не бывает. Он лгал. Я вздохнула: – Боюсь, что нет. – Но как... – Послушай, сейчас поздно, и все мы устали. Я тебе расскажу кратко. Я убила Габриэля, и теоретически это делает меня предводителем леопардов-оборотней. Зейн меня признал, когда я всадила в него пару не серебряных пуль. – Почему ты его не убила? – спросила Сильвия. – Тут в некотором роде моя вина. Я не понимала, что значит оставить их без предводителя. Мне никто не сказал, что без предводителя они станут добычей любого. – Я хотела заставить их страдать. – Мне говорили, что ты хочешь их всех убить, что, если бы ты могла действовать по-своему, стая охотилась бы за ними и перебила бы всех до одного. – Да, – ответила Сильвия. – Да, я хочу убить их всех. – Я знаю, что они помогали наказывать тебя и других членов стаи. Она замотала головой, закрыв глаза руками. Я не сразу поняла, что она плачет. – Ты не понимаешь. Есть пленка, на которой я снята. Там леопарды меня насилуют. – Она опустила руки и поглядела на меня глазами, полными слез. Ярость и боль боролись на ее лице. – Я выступила против Райны и Маркуса. Это было мне наказанием. Райна хотела сделать из меня пример другим. И это получилось. Все потом боялись. Я открыла рот, закрыла, потом смогла только сказать: – Я не знала. – Теперь ты понимаешь, почему я желаю им смерти? – Да. – Грегори изнасиловал меня однажды. Что помешало ему сделать это еще раз? Почему он отказался? – Если он действительно верит, что я – его предводитель, то знает, что бы я с ним за это сделала. – Ты тогда, в комнате, говорила всерьез? Насчет того, чтобы мы перебили их всех? – О да, – ответила я. – Вполне всерьез. – Тогда Грегори был прав. – То есть? – нахмурилась я. – Он сказал, что ты у них leoparde lionne, вздыбленный леопард. – Я не знаю этого термина. Гвен пояснила: – Leoparde lionne – это термин из французской геральдики. Леопард или даже лев в гербе, вставший на дыбы. Символизирует храброго или великодушного воина, совершившего некий доблестный поступок. В данном случае означает защитника или даже мстителя. Габриэль был у них lion passant, спящий лев. Он вел, но не защищал. На самом деле Грегори не только отказался трогать Сильвию, он еще и сообщил Мастеру Зверей, что, если его тронут, ты его спасешь. – Как я могу быть ихним leoparde как-там-его-бишь, если я вообще не леопард? – Leoparde lionne, – напомнила Сильвия. – А как ты можешь быть лупой, если ты не волк и не подруга нашего Ульфрика? Резонный вопрос. По лицу Сильвии вновь заструились слезы. – Падма тогда велел, чтобы меня мучила Вивиан – его игрушка на время пребывания здесь. Он сказал, что я люблю женщин, и, может, она развяжет мне язык. Вивиан отказалась, и по той же причине, что и Грегори. Я вспомнила жалобные глаза Вивиан, испуганный взгляд, молящий о помощи. – Черт, так она действительно надеялась, что я ее спасу? Сильвия просто кивнула. Гвен сказала: – Да. – Черт! – Я честно не подумала об этом до тех пор, пока мы не сели в джип, – сказала Сильвия. – Клянусь, не думала. Но ничего не сказала, потому что я хотела, чтобы они страдали. Я не могу перестать их ненавидеть. Ты меня понимаешь? Я понимала. – Сильвия, у нас с тобой есть одна общая черта. Мы обе адски мстительны. Так что я понимаю, но мы не можем их так оставить. Они ждут от нас спасения. Она отерла слезы. – Ты ничего сегодня не можешь против них предпринять. Ничего нельзя сделать. – Я не собираюсь сегодня драться, Сильвия. – Но ты что-то задумала? – обеспокоенно спросила она. – Ага, – улыбнулась я. Гвен встала: – Анита, не делай глупостей! – Глупости – это предыдущий этап. – Я покачала головой и направилась к двери. – Кстати, Сильвия: не бросай вызов Ричарду. Никогда. Она посмотрела большими глазами: – Откуда ты знаешь? – Не важно. Важно лишь то, что я убью тебя, если ты убьешь его. – Это был бы честный бой. – Мне все равно. – Вы с ним даже не видитесь, Анита. Он на краю. Ты можешь запретить мне вызывать его, но есть и другие, и они, быть может, не будут так хороши для стаи, как я. – Тогда пусть это будет открытый лист, – сказала я. – Того, кто убьет Ричарда, я ликвидирую. Без вызова, без честной драки – просто убью. – Ты это можешь, – задумчиво произнесла Сильвия. – Да, и очень даже. Не забудь, я лупа. – Если ты запретишь войны за главенство, – сказала Гвен, – ты подорвешь положение Ричарда. Фактически ты заявишь, будто не веришь, что он может управлять стаей. – Два члена стаи сказали мне сегодня, что Ричард не владеет собой и очень близок к самоубийству. Что весь ушел в ненависть к самому себе, отвращение к своему зверю и мой отказ. Я не дам ему умереть лишь потому, что я выбрала другого. Через несколько месяцев он оклемается, и тогда я отступлю. Я не буду ему мешать заниматься своими делами самому, но не прямо сейчас. – Я скажу стае, – сказала Гвен. – Скажи обязательно. – А ты сегодня ночью попытаешься выручить леопардов? – спросила Сильвия. У меня перед глазами стояли синяки на теле Вивиан. Мольба в ее глазах. – Они надеялись, что я их спасу, а я не спасла. – Ты же не знала, – сказала Сильвия. – Теперь знаю. – Ты же не можешь спасти всех на свете, – возразила Сильвия. – Каждому нужно свое хобби. Я пошла к выходу, но Гвен окликнула меня. Я обернулась. – Расскажи ей все, – тихо сказала Гвен. Сильвия не глядела на меня и стала говорить, потупившись, обращаясь к простыне. – Когда Вивиан отказалась меня пытать, они позвали Лив. – Она подняла глаза, полные слез. – Она меня... всякими предметами. Делала со мной всякое... – Сильвия закрыла лицо руками и повалилась набок, плача. Гвен поймала мой взгляд. Выражение ее лица пугало ненавистью. – Это чтобы ты знала, кого убивать. Я кивнула: – Она не уйдет из Сент-Луиса живой. – А второй? Сын члена совета? – И он тоже. – Пообещай, – потребовала Гвен. – Я уже обещала, – ответила я и вышла поискать телефон. Перед тем как что-нибудь предпринять, я хотела поговорить с Жан-Клодом. Он привез всех ко мне домой. Окна в подвале загородили щитами, чтобы вампиры могли скоротать время до рассвета. Странник отказался отдать им гробы. И к тому же вы пробовали когда-нибудь найти грузовик после полуночи в выходные? А что я собиралась предпринять насчет леопардов? Черт меня побери, если я знала.22
Голос Жан-Клода слышался из телефона – моего телефона, в моем доме. Раньше он там никогда не бывал. – Что случилось, mа petite? Судя по голосу Джейсона, что-то срочное. Я ему рассказала насчет леопардов. Он молчал, а мне нечего было сказать. – Жан-Клод, говори что-нибудь! – Ты действительно собираешься подвергнуть всех нас опасности ради двоих, одного из которых ты никогда раньше не видела, а второго сама описала как ничтожество? – Я не могу их там оставить, раз они надеются, что я им помогу. – Ма petite, ma petite! Твое чувство noblesse oblige[4]делает тебе честь, но мы не можем их спасти. Завтра совет придет по нашу душу, и нам, быть может, окажется не под силу спасти самих себя. – Они приехали нас убить? – Падма убил бы нас, если бы мог. Он самый слабый в совете и боится нас, по-моему. – Значит, нам надо убедить Странника. – Нет, mа petite. В совете семь членов – их всегда нечетное число, чтобы при голосовании не было неопределенности. Да, Падма и Странник будут голосовать друг против друга, это правда, уже много столетий так повелось у них. Но Иветта проголосует от имени своего владыки, Мортд'Амура. Падму она ненавидит, но меня, кажется, ненавидит больше. Кстати, Балтазар может настроить против нас Странника, и тогда нам конец. – А остальные? Они кого-нибудь представляют? – Ашер говорит от имени Белль Морт – Красивой Смерти. Я происхожу от ее линии, и он тоже. – Он тебя ненавидит до самых кишок, – сказала я. – Мы сильно влипли. – Я думаю, что этих четырех выбрали весьма намеренно. Они хотят, чтобы я занял кресло в совете, и тогда за мной пятый голос. – Если Странник будет голосовать за тебя, а Иветта ненавидит Падму больше, чем тебя... – Ма petite, если я буду действовать как член совета с правом голоса, то мне придется вернуться во Францию и занять место в совете. – Во Францию? – переспросила я. Он засмеялся, и даже по телефону это было как теплое прикосновение. – Меня пугает не расставание с нашим прекрасным городом, ma petite. Мне не хочется принимать кресло. Если бы наш триумвират сформировался полностью, тогда, быть может, только быть может, этого оказалось бы достаточно, чтобы все будущие соискатели бросали вызов кому-нибудь другому. – Ты хочешь сказать, что без четвертой метки от нашего триумвирата нет толку? Такое глубокое молчание на том конце, что я позвала: – Жан-Клод! – Я здесь, ma petite. Четвертая метка не заставит наш триумвират работать, пока Ричард не исцелится. – От ненависти ко мне? – Его ревность к нам обоим – это тоже проблема, но не единственная, ma petite. Отвращение к собственному зверю настолько поглотило его, что очень ослабило. Ослабь в цепи только одно звено – и она не выдержит. – Ты знаешь о том, что происходит в стае? – Ричард запретил волкам рассказывать мне что бы то ни было без его специального разрешения. Думаю, то же относится и к тебе. Это – цитирую – «не мое собачье дело». – Удивляюсь, что ты не заставил Джейсона тебе рассказать. – Ты за этот месяц Ричарда видела? – Нет. – А я видел. Он на грани, ma petite. Чтобы это понять, мне не нужен был рассказ Джейсона. Это все видят. Его терзания в стае будут рассматриваться как слабость. А слабость тянет оборотней к себе, как кровь... вампира. В конце концов они его вызовут. – Двое ликои говорили мне, что думают, будто Ричард не станет драться. Просто даст себя убить. Ты в это веришь? – Самоубийство путем недостаточной защиты. Гм. – Он снова затих и наконец сказал: – Я об этом не подумал, иначе поделился бы с тобой этой заботой, ma petite. Я не хочу вреда Ричарду. – Ага, как же. – Он наш третий, ma petite. В моих интересах, чтобы он был здоров и счастлив. Он мне нужен. – Как и я. Он засмеялся низким и глубоким смехом, и даже по телефону у меня щекотка пошла по телу. – Oui, ma petite. Ричард не должен погибнуть. Но, чтобы вылечиться от отчаяния, он должен смириться со своим зверем. В этом я не могу ему помочь. Я пытался, но он меня не слушает и не будет. Он принимает ту ограниченную помощь, которая нужна, чтобы он не вторгался в твои сны или ты в его, но помимо этого он ничего от нас не хочет. Ничего, что бы он признал. – Что ты имеешь в виду? – Ему нужно твое нежное сострадание, ma petite, а не мое. – Нежное сострадание? – Если бы ты могла принять его зверя, принять полностью, это бы кое-что для него значило. – Я не могу, Жан-Клод. Хотела бы, но не могу. Я видела, как он сожрал Маркуса. Я... Только однажды я видела, как Ричард перекинулся. Он был ранен после битвы с Маркусом, и он почти свалился, а я была под ним. И не могла вылезти, пока перетекал мех, формировались и сокращались мышцы, ломались и соединялись кости. От его силы потекла прозрачная жидкость, заливая меня обжигающей волной. Может, если бы я только смотрела, было бы по-другому. Но я была под ним, ощущала, как его тело выделывает такое, на что тела не способны... это было слишком. Если бы Ричард устроил все по-другому, если бы я смотрела на его превращение из спокойного далека, постепенно – тогда может быть, может быть. Но было так, как было, и этого я не могла забыть. Закрывая глаза, я все еще видела человека-волка, глотающего красные, кровавые куски Маркуса. Зажав в руках трубку, я прислонилась к стене. И покачивалась, как сегодня Джейсон в коридоре. Усилием воли я заставила себя остановиться. Я хотела забыть. Заставить себя принять Ричарда какой он есть. Но не могла. – Ma petite, тебе нехорошо? – Нет, все в порядке. Жан-Клод не стал допытываться. Он точно умнеет, по крайней мере насчет общения со мной. – Я не хотел причинять тебе огорчение. – Все, что я могла, я для Ричарда сделала. – Я передала свой разговор с вервольфами. – Ты меня удивляешь, ma petite. Я думал, ты не хочешь иметь с ликои ничего общего. – Я не хочу, чтобы Ричард умер потому, что я разбила ему сердце. – Если бы он погиб сейчас, ты бы винила себя? – Ага. Он глубоко вздохнул, и я почему-то вздрогнула, сама не понимая причины. – Насколько сильно ты хочешь помочь леопардам? – Что это еще за вопрос? – Важный вопрос. Чем ты готова ради них рискнуть? Что ты готова ради них перетерпеть? – У тебя на уме есть что-то конкретное? – Падма мог бы отдать Вивиан в обмен на тебя. Свобода Грегори может быть выменяна на Джейсона. – Почему-то ты не предлагаешь на обмен себя. – Падма не захотел бы меня, ma petite. Он не любитель мужчин, в частности, вампиров. Он предпочитает теплых и женственных партнеров. – А тогда при чем здесь Джейсон? – Вервольф за леопарда – для него это могло бы быть приемлемым обменом. – Для меня нет. Мы не будем обменивать заложника на заложника, а себя я точно не собираюсь отдавать в руки этого монстра. – Ты понимаешь, ma petite? Это ты перетерпеть не согласна. Ты не согласна рисковать Джейсоном ради спасения Грегори. Я снова спрашиваю: чем ты готова ради них рискнуть? – Готова рискнуть жизнью, но только если есть хорошие шансы на выигрыш. Никакого секса – абсолютно. Никого не будут насиловать или свежевать. Как тебе такие параметры? – Падма и Фернандо будут недовольны, но остальные могут согласиться. Я постараюсь удержаться в тех пределах, которые ты обозначила. – Без изнасилований, увечий, сношения, без заложников. Это сильно связывает тебе руки? – Когда все это кончится, мы останемся живыми, а совет уедет, я тебе многое расскажу о своей жизни при дворе. Я видал зрелища, которые даже в пересказе вызовут у тебя кошмары. – Приятно знать, что ты думаешь, будто мы выживем. – Я надеюсь. – Но не уверен. – Ничто не бывает верным, ma petite, даже смерть. Здесь я не могла не согласиться. Вдруг запищал пейджер, и я непроизвольно издала какой-то звук. Нервы? У меня? – Что-нибудь случилось, mа petite? – Пейджер сработал. – Я посмотрела на номер – Дольф. – Это полиция. Я должна перезвонить. – Я начну переговоры с советом, mа petite. Если они запросят слишком многого, я оставлю твоих леопардов там, где они сейчас. – Падма убьет Вивиан, если будет знать, что она принадлежит мне. Он мог убить ее раньше, но только случайно. Если мы их не вытащим, он сделает это намеренно. – Ты так уверенно говоришь после одной встречи? – Разве я ошиблась? – Нет, mа petite, я думаю, ты абсолютно права. – Вытащи их, Жан-Клод. Сделай все, что в твоих силах. – Ты даешь мне позволение использовать твое имя? – Да. – Пейджер пискнул снова. Дольф нетерпелив, как всегда. – Мне пора, Жан-Клод. – Отлично, mа petite. Я буду торговаться от нас всех. – Так и сделай, – сказала я. – Подожди... – Да, mа petite? – Ты не пойдешь сегодня в «Цирк» лично? Я не хочу отпускать тебя туда одного. – Я воспользуюсь телефоном, если ты не против. – Я согласна. – Ты им не веришь? – Не до конца. – Ты мудра не по годам. – Не по годам подозрительна, ты хочешь сказать. – И это тоже, mа petite. А если они не захотят договариваться по телефону? – Тогда брось это дело. – Ты говорила, что готова рискнуть жизнью, mа petite. – Я не говорила, что готова рисковать твоей. – А, – произнес он. – Je t'aime, ma petite[5]. – И я тебя тоже люблю. Он повесил трубку первым, и я набрала номер полиции. Была у меня надежда, что Дольф звонит ради какой-нибудь симпатичной, прямолинейной полицейской работы. Как же, размечталась.23
Когда я прибыла в «Жертву всесожжения», пострадавшего уже увезли в больницу. «Жертва» – одна из моих любимых вампирских забегаловок поновее. Она далеко от вампирского района, и ближайшее вампирское предприятие отсюда в нескольких кварталах. Когда входишь в двери, тебя приветствует постер из «Жертвы всесожжения» – фильма семидесятых годов, и на тебя смотрят Оливер Рид и Бетт Дэвис. За баром восковая фигура Кристофера Ли в натуральную величину в роли Дракулы. На одной стене, от пола до потолка, карикатуры на звезд из «ужастиков» шестидесятых и семидесятых годов, и столы там не ставят, чтобы вид не загораживать. Довольно часто посетители там стоят кучками, пытаясь узнать знакомые лица. К полуночи тот, кто угадал больше всех, получает приз – бесплатный ужин на двоих. Вообще местечко – чистая лажа. Среди официантов есть настоящие вампиры, но половина только притворяется. Для некоторых это просто работа, и они специализируются на пластиковых хэллоуинских клыках и шуточках на темы крови. Для других тут есть шанс изобразить из себя вампиров. У них зубные коронки на клыках, и они очень стараются выглядеть настоящими. Есть официанты, одетые мумиями, волками, чудовищами Франкенштейна. Насколько мне известно, единственные здесь монстры – вампиры. Если оборотень захочет выйти из подполья заработать денег, есть куда более экзотические и хлебные места. Здесь всегда людно. Не знаю, то ли Жан-Клод жалеет, что первый до этого не додумался, то ли ему здесь действительно не нравится. Тут для него слишком declasse. А мне лично нравится. От саундтрека дома с привидениями и до бургеров «Бэла Лугоши» – все потрясающая редкость. Бэла – одно из немногих исключений в декоре, выдержанном в стиле кино шестидесятых и семидесятых. Трудно держать ресторан на тему «ужастиков» без Дракулы из оригинального фильма. Если вы не были там вечером в пятницу на «Караоке страха», можете считать, что вообще не жили. Я привела туда Ронни. Вероника (Ронни) Симс – частный детектив и моя лучшая подруга. Отлично оттянулись. Но вернемся к телу. Ладно, не к телу – к пострадавшему. Но если бы бармен замешкался с огнетушителем, было бы тело. Командовал на месте детектив Клайв Перри. Высокий, худой, похож на Дензела Вашингтона, только без широких плеч. Один из самых вежливых людей, которых я знала. Никогда не слышала, чтобы он орал, и однажды только видела, как он вышел из себя – когда здоровенный белый коп наставил пистолет на «черномазого детектива». Это я тогда взяла на мушку озверевшего копа, а Перри все еще пытался договориться. Может, я перестаралась, а может, и нет. Никто тогда не погиб. Перри повернулся ко мне с улыбкой, сказал негромко: – Миз Блейк, я рад вас видеть. – И я вас, детектив Перри. Он всегда ко мне так обращался, бывал настолько вежлив, настолько уважителен, что и я начинала вести себя так же. Почему-то ни с кем другим это не получалось. Мы были в баре, где над нами нависал восковой Кристофер Ли в роли Дракулы. Барменом был вампир по имени Гарри с длинными рыжеватыми волосами и серебряной заклепкой в носу. Он выглядел очень юным, очень современным и помнил, наверное, Джеймстаунскую хартию, хотя по британскому акценту можно было судить, что он появился в стране не раньше семнадцатого века. Сейчас он полировал стойку с таким видом, будто от этого зависела его жизнь. Несмотря на бесстрастное лицо бармена, я знала, что он нервничает. Что ж, его можно понять. Он здесь не только бармен, но и совладелец. Сегодня в баре завсегдатай-вампир напал на женщину. Очень плохо для бизнеса. Женщина выплеснула ему в лицо содержимое своего бокала и щелкнула зажигалкой. Необходимость – мать изобретательности. Вампиры отлично горят. Но тихий бар, рассчитанный на заманивание семейных туристов, не совсем подходящее место для таких крайних мер. Может быть, женщина перестаралась от страха. – Все свидетели говорят, что она была очень дружелюбна, пока он не придвинулся слишком близко, – доложил Перри. – Он ее укусил? Перри кивнул. – Хреново, – сказала я. – Но она его подожгла, Анита. Он сильно обгорел. Может быть, и не оправится. Чем она его могла облить, что так быстро дало ожоги третьей степени? – Насколько быстро? Перри посмотрел в свои записи: – За секунды. – Что она пила? – спросила я у Гарри. Он не спросил, кто она, просто ответил: – Чистый скотч. Лучший, что у нас есть. – С высоким содержанием спирта? Он кивнул. – Этого должно было хватить, – заключила я. – Когда подожжешь вампира, он горит, пока не потушишь или не выгорит. Они очень легко воспламеняются. – Значит, она не принесла с собой какой-нибудь там бензин? – спросил Перри. – Ей не надо было. Мне не нравится другое – она знала: жидкость надо поджечь. Если бы это человек вышел за рамки, она бы просто плеснула скотчем ему в морду и позвала на помощь. – Он ее укусил, – напомнил Перри. – Если у нее такие проблемы насчет того, что вампир всадит в нее клыки, она бы не стала ворковать с ним в баре. Что-то здесь не складывается. – Да, – согласился Перри, – но я не знаю что. Если вампир выживет, ему будет предъявлено обвинение. – Я бы хотела видеть эту женщину. – Дольф повез ее в больницу обработать укус, а потом в наш отдел. Он сказал, чтобы ты приехала, если захочешь ее видеть. Было поздно, а я устала, но, черт побери, что-то здесь было не так. Я подошла к бару. – Гарри, она тут кадрила вампиров? Он покачал головой: – Зашла позвонить по телефону, потом подсела к бару. Красотка. На такую сразу кто-нибудь клюнет. Не повезло, что это оказался вампир. – Ага, – согласилась я. – Не повезло. Он протирал стойку небольшими кругами, а глаза его смотрели на меня. – Если она подаст на нас в суд, нам конец. – Не подаст, – сказала я. – Скажи это «Крематорию» в Бостоне. Там укусили женщину, и она их разорила по суду. А у дверей все время стояли пикеты. Я потрепала его по руке, и он под моим прикосновением стал совершенно неподвижен. Кожа его была на ощупь почти деревянной, как бывает у вампиров, когда они не дают себе труда притворяться людьми. Я заглянула в его темные глаза, И лицо его было неподвижно и непроницаемо, как зеркало. – Я поговорю с предполагаемой жертвой. Он только смотрел – и все. – Не поможет, Анита. Она человек, а мы – нет. Что бы ни делали в Вашингтоне, это не изменишь. Я убрала руку и подавила желание обтереть ее о платье. Никогда мне не нравилось ощущение от вампиров, когда они твердые и потусторонние. Это на ощупь не кожа, а скорее пластик, как у дельфина, только тверже, будто под кожей не мышцы, а что-то вроде дерева. – Я сделаю что смогу, Гарри. – Анита, мы монстры. И всегда были монстрами. Я был бы рад иметь право ходить по улицам, как всякий другой, но это будет ненадолго. – Или да, или нет, – ответила я. – Давай сейчас разберемся с этой проблемой, а следующей займемся, когда она появится. Он кивнул и пошел расставлять стаканы. – Очень заботливо вы с ним поговорили, – сказал Перри. Любой другой из группы сказал бы, что не в моих привычках проявлять заботливость. И конечно, любой другой уже не раз бы меня достал по поводу моего платья. А мне предстоялоехать в нем в отдел. Там будет Дольф, и Зебровски, наверное, тоже. Уж они-то найдут, что сказать насчет платья.24
В три часа ночи я оказалась в помещении отдела Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий. Нам ребята из другого отдела состряпали значки с аббревиатурой «ВП» – «вечный покой», капающей кровью на фоне красного или зеленого – на выбор. Зебровски их раздал, и все мы их носили, даже Дольф. Первый вампир, которого мы убили после этого, появился из морга с таким значком, приколотым к рубашке. Кто это сделал, так и не нашли. Я ставлю на Зебровски. Он меня встретил у входа в помещение группы. – Еще чуть-чуть укоротить это платье, и отличная будет рубашка. Я его оглядела с головы до ног. Синяя рубашка выбилась из темно-зеленых штанов, галстук болтался, как ожерелье. – Зебровски, Кэти на тебя злится, что ли? Он перестал улыбаться: – Нет, а что? Я показала на галстук, не подходящий по цвету ни к штанам, ни к рубашке. – Она тебя выпустила в таком виде на люди. Он ухмыльнулся: – Я одевался в темноте. Я подергала его за галстук: – Вот в это я верю. Но обескуражить его мне не удалось. Он торжественно распахнул дверь в помещение нашей группы и просиял: – Наша юная красавица! Пришел мой черед хмуриться: – Зебровски, что ты задумал? – Кто, я? – сделал он невинные глаза. Я покачала головой и вошла в комнату. На каждом столе стоял игрушечный пингвин. Люди говорили по телефонам, писали бумаги, работали с компьютерами, на меня никто не обратил внимания. Только пингвины на каждом столе. Почти год прошел, как Дольф и Зебровски побывали у меня дома и видели мою коллекцию пингвинов. Тогда никто не стал меня дразнить, и я решила, что проехало. А когда Зебровски после Нового года вернулся из отпуска по болезни, пингвины начали появляться на каждом месте преступления. На сиденье у меня в машине, в багажнике. Сейчас они их накупили на пару сотен долларов. Я не знала, как реагировать. Не обращать внимания? Притвориться, что в этой комнате нет дюжины пингвинов? Собрать их все, пройдя по комнате? Взбеситься? Если бы я знала, что сделать, чтобы они перестали прикалываться, я бы так и поступила. Пока что я пыталась не обращать внимания и собирать пингвинов. Ни та, ни другая реакция их не остановила. Даже как-то поощрила. Я подозревала, что они готовят какую-то невероятную кульминацию. Какую – я понятия не имела и даже догадываться не хотела. – Приятно видеть такой трудовой энтузиазм в три часа ночи. – Не бывает слишком большого усердия и слишком позднего часа, – торжественно сказал Зебровски. – Где Дольф? – В комнате для допросов, с потерпевшей. Что-то в его голосе заставило меня взглянуть на него повнимательней. – По телефону Дольф назвал ее «предполагаемой» потерпевшей. Почему ей никто не верит? Он улыбнулся: – Дольф будет рвать и метать, если я испорчу эффект. – Он поманил меня пальцем: – Пойдем, девочка. Мы тебе покажем тетю, которую ты хотела видеть. Я глянула исподлобья: – Если это шутка, я буду очень недовольна. Он придержал передо мной дверь: – Мы не испортили тебе свидание с графом Дракулой? – Не твое собачье дело. Вслед мне понесся хор вздохов и предположений. Были среди них и грубые, были и физически невозможные даже с вампиром. Сексуальные приставания или просто я свой в доску парень? Иногда очень трудно провести грань. Я просунула голову обратно в дверь и сказала: – Вы все просто ему завидуете. Кошачий концерт возобновился с новой силой. Зебровски ждал на лестнице. – Не знаю, когда ты больше посветишь мне ножками: если я пойду впереди, оглядываясь, или за тобой. Думаю, впереди. – Остынь, Зебровски, или я на тебя пожалуюсь Кэти. – А она знает, что я старый греховодник. – Он пошел впереди, оглядываясь на меня. Я пошла вниз, а платье пусть болтается как хочет. Если носишь платье с разрезами почти до талии да еще хочешь, чтобы удобнее было прятать пистолет, то либо тебе должно быть все равно, что на тебя глазеют мужнины, либо ты такого платья не наденешь. – Как ты уговорил Кэти с тобой встречаться, тем более за тебя выйти? – Я ее подпоил. Я рассмеялась: – Спрошу у нее, когда буду у вас обедать в следующий раз. Зебровски ухмыльнулся: – Она тебе навешает на уши какой-нибудь романтической лапши. Только ты не верь. Перед первой комнатой для допросов он остановился и тихо постучал. Открыл Дольф, полностью загородив собой дверной проем. Он не просто высокий, он еще и сложен как профессиональный борец. Галстук повязан безупречно, воротник прилегает к шее. На брюках складка – порезаться можно. Единственная уступка жаре и позднему времени – длинные белые рукава рубашки, пиджака не было. Случаи, когда я видела Дольфа в рубашке с короткими рукавами, можно пересчитать по пальцам одной руки. Все копы умеют придать своему лицу непроницаемый или скучающий вид, некоторые даже умудряются изображать на лице вялый интерес. Но все они кончают тем, что лицо перестает выражать что бы то ни было. В глазах пустота, скрывающая любые тайны. Такое лицо бывало у Дольфа, когда он допрашивал подозреваемого. Сейчас оно было у него рассерженным. Никогда не видела, чтобы Дольф выходил из себя во время допроса. – В чем дело? – спросила я. Он закрыл за собой дверь и вышел в коридор. Покачал головой. – Не знаю, как ей удалось меня достать. – Расскажи. Он оглядел мою одежду, будто только сейчас заметил. Хмурая гримаса разгладилась почти до улыбки. – Кто-то дурно повлиял на твою манеру одеваться. Я нахмурилась: – У меня на поясе пистолет, вот в чем дело. Через разрезы его легче достать. Зебровски я ничего не стала бы объяснять, но Дольфу... – Ой! – воскликнул Зебровски. – А ну-ка покажи, как ты выхватываешь пистолет! Дольф улыбнулся, и у него даже глаза заблестели. – Если уж показывать ногу, то ради хорошего дела. Я скрестила руки на груди: – У вас там действительно подозреваемая, или вы просто решили проверить мою дисциплинированность? Улыбка исчезла, ее сменила сердитая хмурость. – Не подозреваемая. Потерпевшая. Я знаю, ты уже говорила с Перри на месте происшествия" но я хочу, чтобы ты выслушала ее рассказ, а потом сказала мне, что ты об этом думаешь. С этими словами он открыл дверь. Таков он, Дольф, – не любит влиять на мнение своих людей. Но, честно говоря, слишком быстро это произошло. Я не успела придать лицу профессиональное выражение. И когда я встретилась глазами с этой женщиной, мое нескрываемое удивление было еще заметно. Общее впечатление: большие синие глаза, шелковистые светлые волосы, тонкие черты лица и при этом высокая. Даже когда она сидела, это было видно. Очень мало женщин умеют быть одновременно высокими и миниатюрными, но у этой получалось. – Миз Вики Пирс, это Анита Блейк. Я бы хотел, чтобы вы рассказали ей, что с вами случилось. Миз Пирс моргнула большими синими глазами, и в них стояли слезы. Не текли – обратите внимание, – но мерцали. Она промокнула их бумажной салфеткой. На шее слева у нее была наклейка. – Сержант Сторр, я же вам все рассказала. И еще раз рассказала, и еще раз. – По щеке скользнула одинокая слеза. – Я так устала и так перенервничала сегодня ночью. И я должна рассказывать снова? Она наклонилась к нему, сложив руки перед собой, и это выглядело почти как мольба. Притягательная сила ее синих глаз обезоружила бы почти любого мужчину. Жаль только, что весь этот спектакль был зря потрачен на Дольфа. – Только еще один раз, для миз Блейк. Она посмотрела мне за спину, на Зебровски: – Пожалуйста! Я так устала. Зебровски прислонился к стене: – Он здесь начальник. Она попыталась использовать женские чары – не вышло. Переключение в режим «мы с тобой сестры» произошло быстрее мгновения этих детских синих глаз. – Вы ведь женщина. Вы понимаете, как это тяжело – одной среди всех этих... – голос ее упал до шепота, – мужчин. Она опустила глаза к столу, а когда она их подняла, по прекрасной коже бежали настоящие слезы. Оскара дать за такое исполнение. Меня подмывало зааплодировать, но я попыталась сначала проявить сочувствие. Для язвительности время еще будет. Обойдя стол, я прислонилась к нему, но не села. Нас разделяли лишь несколько дюймов – несомненное вторжение в личное пространство. Потрепав ее по плечу, я улыбнулась, но актриса из меня не ахти, и до глаз улыбка не дошла. – Вы здесь не одна, миз Пирс, я с вами. Пожалуйста, расскажите, что с вами случилось. – Вы адвокат? – спросила она. Если она попросит адвоката и будет настаивать, беседа окончена. Я встала перед ней на колени, взяла ее за дрожащие руки, посмотрела в глаза. Сочувствие я изобразить не смогла, но интерес у меня был неподдельный. Глядя ей в лицо, будто пытаясь запомнить его на всю жизнь, я произнесла: – Вики, прошу тебя. Дай мне тебе помочь. Ее руки вдруг затихли под моими. Она смотрела на меня большими глазами, как олень, учуявший запах ружья, но думающий, что, если стоять очень тихо, оно не выстрелит. Она кивнула скорее себе, чем мне, потом стиснула мне руки, и лицо ее было – сама искренность. – У меня сломалась машина, и я вошла в бар какого-то ресторана позвонить. – Она наклонила голову, не глядя мне в глаза. – Я знаю, туда не надо было ходить. Одинокую женщину в баре ждут только неприятности. Но телефонов поблизости больше нигде не было. – Ты имеешь право ходить куда. хочешь, Вики, и когда хочешь. То, что ты женщина, не лишает тебя этого права. Мне не пришлось наигрывать возмущение. Она снова посмотрела на меня, изучая мое лицо. Я просто видела, как крутятся у нее в голове шестеренки. Она думала, что я уже у нее в кармане. Господи, как же она была молода. Пальцы ее вцепились мне в руки, дрожа мелкой дрожью. – Я позвонила своему другу, чтобы он приехал посмотреть машину. Я студентка колледжа, и денег у меня немного, так что я не хотела сразу звонить в гараж – пусть сначала мой друг посмотрит. Я думала, может быть, он починит машину. Она слишком много выдавала информации. Уже оправдывается. Или просто много раз повторяла... Нет. – Я бы сделала то же самое, – сказала я. И действительно, такое могло бы быть. Она стиснула мне руки и наклонилась чуть ближе, рассказывая чуть более охотно, сама увлеченная рассказом. – Там был этот мужчина. Вроде бы симпатичный, мы поговорили, и он пригласил меня посидеть с ним. Я ему сказала, что жду своего друга, а он говорил отлично, просто посидим, поговорим. Она снова опустила глаза. – Он сказал, что такой красивой кожи, как у меня, никогда не видел. – Она подняла на меня большие глаза. – Понимаете, это было так романтично! Это было так отрепетировано... – Рассказывай дальше. – Я ему разрешила заказать мне выпить. Знаю, не надо было. – Она промокнула глаза. – Я спросила, не против ли он, если я закурю, и он сказал, что нет. Возле ее локтя была полная пепельница. Ни Дольф, ни Зебровски не курят, значит. Вики завзятая курильщица. – Он обнял меня за плечи и наклонился – я думала, поцеловать. – Слезы потекли быстрее, она чуть сгорбилась, плечи у нее дрожали. – Он меня укусил в шею. Клянусь вам, до той секунды я не понимала, что он вампир. Она глядела на меня с нескольких дюймов, вибрируя от искренности. Я потрепала ее по руке: – Многие не умеют отличать вампиров от людей. Особенно если вампир напитался. – Напитался? – Она моргнула. – Если вампир насосался крови, он больше похож на человека. – А! – кивнула она. – И что ты сделала, когда он тебя укусил? – Я плеснула на него виски и подожгла зажигалкой. – Что подожгла? – спросила я. – Виски или вампира? – Обоих, – ответила она. Я кивнула: – Вампиры очень легко воспламеняются. Он отлично горел, не правда ли? – Я не знала, что он так запылает, – сказала она. – Люди просто так не горят. – Нет, – подтвердила я. – Не горят. – Я закричала и бросилась от него прочь. И тут вошел мой друг. А люди кричали... это было ужасно. – Да уж. – Я встала. Она глядела на меня искренними синими глазами, но в них не было ужаса перед тем, что она сделала. Не было раскаяния. Она вдруг вцепилась мне в руку, очень крепко, будто хотела заставить меня понять. – Мне пришлось защищаться. Я улыбнулась: – А что навело тебя на мысль зажечь виски? – Я вспомнила, что вампиры боятся огня. – Но если плеснуть спиртом в лицо человеку и поджечь, гореть будет лишь пока жидкость не выгорит. Так, полыхнет – и погаснет. Человек после этого от тебя отстанет, хотя ему и будет больно. Ты не боялась разозлить вампира еще сильнее? – Но вампиры очень легко загораются, вы же сами сказали. Я улыбнулась еще шире: – Так ты знала, что он запылает? – Да! – ответила она, цепляясь за меня, стараясь, чтобы я поняла ее мольбу. Дольф произнес: – Я думал, вы не знали, что вампир загорится, миз Пирс. – Я и не знала, пока он вот так не запылал. Я погладила ее по руке: – Вики, ты же только что сказала, что знала. – Но вы сказали первая! – Вики, ты только что сказала, что знала, что он загорится, когда ты его поджигала. – Я не знала. – Она убрала руки, села прямо. – Вы пытаетесь меня запутать. – Нет, Вики, ты сама себя запутала. – Я отодвинулась, все еще глядя ей в глаза. – Что вы этим хотите сказать? – Сквозь манеры беспомощной девушки чуть выглянула злость. – Что это был за ресторан? – спросила я, будто и не была там сама двадцать минут назад. На допросах часто приходится повторяться. – Что? – Как назывался бар? – Не помню. – Дольф? – "Жертва всесожжения", – напомнил Дольф. Я рассмеялась: – Знаменитое вампирское место. – Это же не вампирский район, – сказала она. – Откуда мне было знать, что это вампирский бар? – А картинка на вывеске с Кристофером Ли в роли Дракулы? – Было уже поздно, и все остальное было закрыто. – В университетском городке, на Дельмаре, в ночь на субботу? Брось, Вики, ты могла бы и лучше придумать. Дрожащей тонкой рукой она схватилась за наклейку на шее. – Он же меня укусил! – Голое ее задрожал, и новые слезы потекли по щекам. Я подошла к ней, наклонилась, положила руки по обе стороны на спинку стула. – Ты лжешь, Вики. Она разразилась слезами, пряча лицо. Я приподняла его пальцем за подбородок. – Хорошо изображаешь. Вики, но надо лучше. Она выдернулась, так резко вскочив, что стул упал на пол. – На меня напали, а вы все пытаетесь сделать так, будто я виновата! Вы ведь женщина, я думала, вы поймете! Я покачала головой: – Брось взывать к женской солидарности. Вики. Номер не проходит. Она сдернула наклейку и бросила ее на пол. – Вот, смотрите, что он мне сделал! Если она хотела меня смутить, то выбрала не того человека. Я подошла к ней, повернула ей голову в сторону. След клыков вампира, очень свежий. Чистый, аккуратный укус, без синяка, без засосов на сливочной коже. Просто два аккуратных прокола клыками. Я отошла. – Ты ему плеснула в лицо сразу, когда он тебя укусил? – Да. Я не хотела, чтобы он меня трогал. – Понимаю. Грязный вамп. – Труп ходячий! Что ж, ее можно понять. – Спасибо, Вики. Спасибо за беседу. Я пошла к двери, жестом позвав за собой Дольфа. Зебровски остался с миз Пирс. Дольф закрыл за собой дверь. – Что ты увидела в этом укусе, чего не видел я? – Если вампир всадит в тебя клыки, а времени как следует напитаться у него не будет, останутся засосы. Как если бы к твоей шее присосался нормальный человек. Клыки у вампиров не полые, они только прокалывают кожу. Вот почему они такие маленькие. Если вампир достаточно долго будет сосать, кровь из области укуса уходит, и следов почти не остается. Быстрый укус никак не может оставить такого чистого следа. Кто-то сделал ей это заранее, и это продолжалось намного дольше нескольких секунд. – Я знал, что она врет, – сказал Дольф, качая головой. – Но я думал, что она плеснула в него не просто виски. Думал, она пришла в бар с бензином или чем-то вроде этого. Я отрицательно покачала головой. – Если вампир загорится, то будет гореть, пока его не потушат или пока не сгорит дотла. Могут остаться фрагменты костей, но вампир сгорает полнее любого человека. Даже описание зубов не поможет. – Бармен выхватил из-за бара огнетушитель. Свидетели говорят, что это было невероятно быстро. Я кивнула: – Да, молодец старина Гарри. Это чудо, что тот вампир остался жив. Я знаю, что есть фундаменталистская оппозиция существованию вампирских заведений вне вампирского района. Была подана петиция и запланирован какой-то вроде городской митинг. Миз Пирс будет потрясающим свидетелем опасности выхода вампиров за их район. – Владелец ресторана говорит, что плохая слава может погубить его заведение. – О да! – кивнула я. – Может быть, тут еще и личная неприязнь к тому вампиру. Если не сама мисс Голубые Глазки, то кто-то из ее знакомых желает его смерти. – Может, она из «Человек Превыше Всего». Они любят жечь вампиров. – Фанатичный ненавистник вампиров не допустит вампира к своей шее, как она. Нет. Может быть, ЧПВ ей заплатила за дискредитацию бара. Может, она и член «Люди Против Вампиров» или даже ЧПВ, но по-настоящему она в их дело не верит. Это показывает укус. – А не мог вампир завладеть ее разумом? – Вряд ли, но у меня есть вопросы получше для твоих свидетелей. – Например? – Уверены ли они, что подозреваемый вампир ее действительно попробовал? Что он ее укусил? Спроси их, пахло ли от нее кровью, когда она вошла. – Не понял. – Если она пришла с укусом, то некоторые из посетителей могли учуять запах. Могли и не учуять, рана очень чистая, и поэтому, наверное, тот вампир так и поступил. Если бы он ее укусил и пустил ей кровь, они бы все учуяли. Дольф делал пометки в своем верном блокноте. – Значит, тут замешан какой-то вампир? – Он мог не знать, что она задумала. Я бы проверила насчет вампира-любовника или кавалера, с которым она встречается. «Любовник» – слишком вульгарное слово для миз Пирс. И еще я бы проверила, нет ли у нее актерской подготовки. Может, стоит проверить, чему она обучается в колледже. – Уже, – ответил Дольф. – Изучала когда-то театральное искусство. Я улыбнулась: – И зачем я тебе понадобилась? Ты сам во всем разобрался. – Укус – и еще факт, что вампиры так легко горят... – Он покачал головой. – Всей этой мути в книжках нет. – Их не писали для полиции, Дольф. – Написала бы ты сама книгу. – Сейчас все брошу и напишу. У тебя наберется материала на эту Пирс, чтобы получить доступ к ее банковским счетам? – Если подумать, к какому судье обратиться, – может быть. – Понимаешь, даже если ее обвинят и осудят, вред уже нанесен. Петиция и митинг назначены на следующую неделю. Пошли слухи о нападении, и при передаче они вырастут еще ого как. Дольф кивнул. – Тут уж ничего не поделаешь. – Ты можешь пойти и объявить все, что знаешь об этой Вики. – А почему не ты? – Потому что я для правых – Блудница Вавилонская. Я трахаюсь с кровососом. Они не поверят ни одному моему слову. – У меня нет времени шляться по митингам, Анита. – Ты считаешь, что вампирские заведения должны быть сегрегированы? – Не поднимай этих вопросов, Анита. Ответы тебе не понравятся. Я и не стала. Дольф считает, что вампиры – это монстры, от которых общество следует защищать. Я даже с ним согласна – в определенных пределах. Но с одним из этих монстров я сплю, и потому мне трудно быть в одной упряжке с Дольфом. Мы согласились об этом несогласии. Таким образом мы сохраняем мир и возможность совместной работы. – Если ты так ненавидишь вампиров, почему не поверил рассказу миз Пирс? – Потому что я не дурак. – Извини. Извини, что я на секунду допустила мысль, будто личные чувства могут влиять на твою работу. Ты же никогда такого не допускаешь, правда, Дольф? Он улыбнулся: – Не знаю. Ты же до сих пор не за решеткой? – Если бы у тебя были доказательства моего противоправного поведения, вполне могла бы там оказаться. – Могла бы, – согласился он. И улыбка с его лица сползла. Глаза стали пустыми – коповскими. – Что у тебя с рукой? Я поглядела на забинтованную руку, будто впервые ее видела. – На кухне порезалась. – На кухне, – повторил он. – Ага. – И как это было? – Случайно порезала ножом. – И что ты при этом делала? Я дома не готовлю, и Дольф это знает. – Колбасу резала. Я посмотрела на него такими же пустыми глазами. Когда-то, давным-давно, у меня по лицу можно было прочесть все что угодно. Любую мысль. Сейчас не так. Я глядела в подозрительные глаза Дольфа и знала, что мое лицо ничего не выдаст. Только его непроницаемость наводила на мысль, что я вру. Но это Дольф и так знал. И я не собиралась терять свое или его время на выдумывание правдоподобной лжи. Зачем? Мы смотрели друг на друга. – У тебя кровь на ноге, Анита. Большая, наверное, была колбаса. – Еще какая, – ответила я, не в силах сдержать улыбки. – Я могла бы рассказать, что на меня напали, так ты же меня заставишь писать отчет, как это было. Он вздохнул: – Зараза ты. Опять во что-то вляпалась. – Он сжал кулаки размером почти в мою голову каждый. – Наорал бы я на тебя, но толку не будет. Посадил бы тебя на сутки в камеру, – он засмеялся, но невесело, – на то, что осталось от этих суток, но ведь мне не в чем тебя обвинить? – Я ничего не сделала, Дольф, – сказала я, подняв раненую руку. – Оказывала услугу одному приятелю, подняла одного мертвеца. Пришлось порезать руку, чтобы добыть крови, вот и все. – Это правда? Я кивнула. – А почему ты мне не сказала сразу? – Это одолжение, бесплатно. Если Берт узнает, что я бесплатно подняла мертвеца, его кондрашка хватит. А в историю с колбасой он поверит. Дольф засмеялся. – А он не спросит, как ты порезалась. Ему это неинтересно. – Вот это правда. – На всякий случай, если станет жарко на кухне, не забудь позвонить, если будет помощь нужна. – Запомню, Дольф. – Запомни. – Он отложил блокнот. – Анита, постарайся в этом месяце никого не убивать. Ты даже в несомненной самозащите навалила слишком много трупов, и кончится тем, что тебя посадят. – Я уже шесть недель – черт, да почти семь! – никого не убивала. Начинаю завязывать. Дольф мотнул головой. – Последние двое – это лишь те, про которых мы смогли доказать, Анита. Оба раза самозащита, и про одного есть куча свидетелей, но тело Гарольда Гейнора так и не нашли. Только кресло с колесиками осталось на кладбище. И Доминга Сальвадор тоже пропала. Я улыбнулась прямо ему в лицо: – Ходили слухи, что сеньора вернулась в Южную Америку. – То инвалидное кресло было все в крови, Анита. – Нет, правда? – Анита, твое везение кончится, и я не смогу тебе помочь. – Я вроде бы не просила мне помогать. К тому же, если пройдет новый закон, у меня будет федеральная табличка. – Если ты коп, не важно, какой масти, это еще не значит, что тебя нельзя арестовать. Пришел мой черед вздохнуть. – Дольф, я устала и хочу домой. Спокойной ночи. Он поглядел на меня еще пару секунд, ответил «Спокойной ночи, Анита», и вышел в допросную, оставив меня стоять в коридоре. Дольф никогда на меня не ворчал до тех пор, пока не узнал, что я встречаюсь с Жан-Клодом. Не знаю, понимал ли он сам, насколько переменилось его отношение ко мне, но это понимала я. Я связана с нежитью, и он больше не доверял мне. Не до конца. Меня это злило и печалило. Хуже всего было, что месяца два назад я бы согласилась с Дольфом. Человеку, который спит с монстрами, доверять нельзя. Печально, весьма печально. И вообще не его дело, с кем я встречаюсь, но винить Дольфа я не могла. Мне это не нравилось, но ведь не собачиться же с ним из-за этого. То есть могла, конечно, но это было с моей стороны несправедливо. Я вышла, не заходя в помещение отдела. Интересно, сколько времени они еще продержат пингвинов на столах, ожидая моего возвращения. Представив себе этих несчастных птиц, ждущих, пока я приду, я слегка улыбнулась, но ненадолго. Дело не только в том, что Дольф мне не доверяет. Он отличный полицейский, и если начнет копать по-настоящему, то улики найдет. Видит Бог, моих несанкционированных убийств вполне хватило бы, чтобы сунуть меня за решетку. Я с помощью своих способностей аниматора убивала людей. Если это докажут, смертный приговор будет вынесен автоматически. И смертный приговор за такие вещи – это совсем не то, что смертный приговор убийце с топором. Мужик, который разрубил на части всю свою семью, может следующие пятнадцать лет провести в камере смертников, подавая апелляцию за апелляцией. При убийстве с помощью магии апелляции не рассматриваются. Суд, приговор и исполнение в течение шести недель – обычно раньше. Тюремщики боятся магии и не любят долго держать у себя ведьм и тому подобную публику. В штате Мэн один чернокнижник призвал демонов к себе в камеру. Как вышло, что его продержали достаточно долго, чтобы он успел выполнить обряд, – не знаю. Тех, кто лопухнулся, уже ни о чем не спросишь. От них и голов не нашли. Даже мне не под силу было поднять их, чтобы они заговорили или написали, что случилось. Кровавая каша была. Чернокнижник сбежал, но его поймали потом с помощью ковена белых колдуний и, как ни странно, местных сатанистов. Никто из тех, кто практикует магию, не любит сошедших с нарезки одиночек. Они нам всем портят репутацию. В последний раз в этой стране сожгли ведьму заживо в 1953 году, звали ее Агнес Симпсон. Я видела черно-белые фотографии момента ее смерти. Всякий, кто изучал что-нибудь противоестественное, хоть в одном учебнике да видел ее фотографию. Мне попалась та, где лицо ее еще было нетронутым, хотя даже на расстоянии был виден охвативший ее ужас. Длинные темные волосы развевались в потоке жара, но еще не занялись, загорелась только ночная рубашка. Женщина закинула голову назад, вопя от ужаса и боли. Фотография получила Пулитцеровскую премию. Все прочие фотографии встречались реже. На них были показаны последовательные этапы, как она горит, обугливается и погибает. Как можно было стоять и снимать, я не знаю. Может быть, Пулитцеровская премия помогает от кошмаров. Но может, и нет – кто знает?25
Я заехала на стоянку возле дома, где находилась подпольная больница. Было почти пять утра. Рассвет будто холодной рукой останавливал ветер. Небо посерело, зависнув между светом и тьмой. Неуловимая грань, когда вампиры еще активны и тебе могут перервать горло через секунды после восхода. Перед домом остановилось такси, оттуда вышла высокая блондинка с очень коротко остриженными волосами, в мини-юбке и кожаном жакете, босая. За ней вылез Зейн. Кто-то внес за него залог, и это была не я, а значит, он находился на нежном попечении Мастера Зверей. Ему просто повезло, что его не включили в программу пыток Сильвии. Откажись он, ему досталось бы куда сильнее, чем сейчас было заметно. Согласись он, мне пришлось бы его убить, и я оказалась бы в очень неловком положении. Зейн увидел, что я иду к ним. Я снова надела то же длинное пальто со всем вооружением. Леопард махнул мне рукой и улыбнулся. На нем были только блестящие черные виниловые штаны в обтяжку и сапоги. Да, и еще кольцо в соске. Не стоит забывать украшения. Женщина смотрела на меня и явно мне не радовалась. Смотрела не враждебно, но и не дружелюбно. Водитель такси что-то сказал, женщина вынула из кармана пригоршню банкнот и сунула ему. Такси отъехало. Вивиан, игрушка Мастера Зверей на время его пребывания в городе, из машины не вышла. Грегори, брата Стивена с его возрожденной совестью, тоже не было. По крайней мере на двух леопардов-оборотней меня обсчитали. В чем дело? Зейн подошел ко мне, будто мы старые друзья. – Я же тебе говорил, Черри, что она наша альфа, наш leoparde lionne. Я же говорил, что она нас выручит. Он упал передо мной на колени. Правая рука у меня была в кармане и сжимала браунинг, так что ему пришлось удовлетвориться левой. Я достаточно общалась с вервольфами и знала, что положение альфы связано с касаниями и ощупываниями. Оборотни, как животные (которыми они иногда бывают), нуждаются в прикосновениях для уверенности. Так что сопротивляться я не стала, но браунинг с предохранителя сняла. Зейн взял меня за руку осторожно, даже почтительно. Прижался щекой к костяшкам пальцев, покатался лицом по руке, как кот, оставляющий метку подбородком. Медленно он лизнул мне тыльную сторону ладони, и я осторожно убрала руку. Больших усилий мне стоило не вытереть ее о пальто. Высокая – Черри, насколько я поняла, – просто смотрела на меня. – Она спасла не всех нас. Поразительно низким было ее контральто. Она даже в человеческом виде мурлыкала. – Где Вивиан и Грегори? – спросила я. Она показала в ту сторону, откуда они приехали. – Там. Все еще там. – Была договоренность, что моих отпустят всех. Зейн вскочил на ноги так быстро, что у меня сердце замерло, и палец соскользнул со скобы на спусковой крючок. Поставив браунинг на предохранитель, я вынула руку из кармана. Если Зейн будет вокруг меня прыгать, как панковская версия Тигры из «Винни-Пуха», ничего не случится, а так я случайно могла бы спустить курок. Обычно у меня нервы получше. – Мастер Зверей сказал, что всякий, кто хочет признать твое господство, может уйти, если способен ходить. Но сначала он постарался, чтобы Вивиан и Грегори ходить не могли. У меня в животе сжался холодный ком. – То есть? – Когда мы уходили, Вивиан была без сознания. – Черри уставилась в землю. – Грегори пытался за нами ползти, но был сильно ранен. – Она подняла глаза, полные слез. – Он кричал нам вслед. Молил его не бросать. – Сердитым движением она смахнула слезы. – Но я его бросила. Бросила его вопить, потому что больше всего на свете хотела оттуда уйти, даже если это значило бросить своих друзей на пытки, смерть и насилие. Закрыв лицо руками, она зарыдала. Зейн подошел сзади и обнял ее. – Габриэль тоже нас бы не спас. Она сделала что могла. – Черта с два, – сказала я. Зейн посмотрел на меня, потерся щекой о шею Черри, но глаза его были серьезны. Он радовался, что остался жив, но сейчас он не хотел, чтобы я их бросила. – Мне надо позвонить. Я вошла в дом, и они, помедлив, пошли за мной. Я позвонила Жан-Клоду по тому же номеру. До истинного рассвета оставалось всего несколько секунд, и отсчет уже шел. Жан-Клод снял трубку, будто ждал моего звонка. – Oui, ma petite? – Грегори и Вивиан не выбрались. Я думала, ты о них договорился. – Спутники Падмы вынудили его согласиться, но он поставил условие: всякий, кто хочет уйти, должен выйти своими ногами. Я знал, что он собирается сделать, но ничего лучшего добиться не мог. Пожалуйста, поверь мне. – Хорошо, но я их не брошу. Если они хотят заниматься крючкотворством, мы это умеем не хуже. – Что ты хочешь сделать, ma petite? – Я хочу поехать туда и помочь им выйти. Падма не говорил ведь, что они должны выйти без помощи? – Нет. – Жан-Клод вздохнул глубоко и протяжно. – Ma petite, рассвет уже опасно близко. Если тебе необходимо это сделать, подожди хотя бы два часа. Этого времени достаточно, чтобы даже самые сильные из нас заснули, но не стоит ждать дольше. Я не знаю, сколько сна нужно членам совета. Они могут проснуться очень рано. – Я подожду два часа. – Я пошлю с тобой кого-нибудь из волков. Если Падма будет спать, они могут быть тебе полезны. – Отлично. – Мне пора. Телефон затих, и я почувствовала, что солнце вырвалось из-за горизонта. Оно ощущалось огромной тяжестью, и на миг мне стало трудно дышать, и тело стало весить будто несколько тонн. Ощущение тут же прошло, и я знала, что Жан-Клод ушел на дневной отдых. Даже с тремя моими метками раньше я ничего подобного не ощущала. Я знала, что Жан-Клод защищает меня от того, что могла бы заставить меня почувствовать третья метка. Он даже Ричарда защищал. Из нас троих больше всех знал о метках Жан-Клод. Знал, как их использовать и не использовать, знал, что они на самом деле значат. Уже несколько месяцев ходя с метками, я не много задавала вопросов. Иногда я думала, что мне не хочется знать ответов. Не хотел их знать и Ричард, если верить Жан-Клоду. Вампир был с нами терпелив, как родитель с упрямым ребенком. Черри прислонилась к стене, сложив на животе руки. Под кожаным жакетом у нее ничего не было. Глаза ее были насторожены, будто ее часто и неприятно разочаровывали. – Ты собираешься за ними. Почему? Зейн сидел у ее ног спиной к стене. – Потому что она – наша альфа. Черри покачала головой: – Ты рискуешь собой ради тех, кого ты даже не знаешь? Я признала твое господство, потому что хотела вырваться оттуда, но я в него не верю. Зачем тебе туда возвращаться? Я не знала, как ей объяснить. – Они надеются, что я их спасу. – И что? – И то, что я попытаюсь. – Зачем? Я вздохнула. – Затем... затем, что помню молящие глаза Вивиан и ее избитое тело. Затем, что Грегори кричал и молил вас его не бросать. Затем, что Падма их еще сильнее будет мучить, думая, что, делая больно им, он делает больно мне. – Я встряхнула головой. – Сейчас я хочу найти койку и часа два поспать. Вам советую сделать то же самое. Но со мной вы ехать не обязаны. Это дело сугубо добровольное. – Я не хочу туда возвращаться, – сказала она. – Тогда не надо, – ответила я. – А я поеду, – сказал Зейн. Я почти улыбнулась в ответ. – Почему-то я знала, что ты так и поступишь.26
Я лежала на узкой больничной койке в пустой палате, вечернее платье было сложено на единственном стуле, ножка которого была просунута в ручку двери. Слабоватый замок. Если кто-то всерьез решит войти в комнату, стул его не остановит, но даст мне пару секунд, чтобы прицелиться. Я успела принять душ и выбросить окровавленные колготки и сейчас лежала только в трусах. Даже больничной рубашки мне не дали. В непривычной кровати простыни прилипали к голой груди, под подушкой лежал «файрстар». Автомат валялся под кроватью. Не то чтобы я думала, будто он понадобится, но куда еще было его девать? Мне снился сон. Будто я заблудилась в заброшенном доме, где ищу котят. Котята плакали, и в темноте шипели змеи, которые их пожирали. Чтоб истолковать такой сон, Фрейдом быть не надо. Как только я поняла, что это – сон, и сообразила, что он значит, сон меня оставил. Я бодрствовала, глядя в потолок. Простыни сползли, я лежала в темноте почти голая. И чувствовала, как пульсирует тело. Будто бежишь во сне. Под грудями выступила испарина. Что-то здесь было не так. Я села, натянув на себя простыню, хотя мне не было холодно. В детстве я думала, что чудовища в шкафу и под кроватью меня не тронут, если я накроюсь. И всегда, просыпаясь от кошмара, я первым делом хватаюсь за простыню, даже если очень жарко. Конечно, сейчас я была в подвале, где работал кондиционер, и жарко не было. Так чего же мое тело почти в горячке? Засунув руку под подушку, я вытащила «файрстар». Зажав его в руке, я почувствовала себя лучше. Но если меня просто напугал сон, я буду чувствовать себя дурой. Я сидела в темноте, пытаясь что-нибудь услышать, до того как включить свет. Если в коридоре кто-то есть, он увидит свет из-под двери. Если меня хотят захватить врасплох, свет показывать не надо. Пока не надо. Что-то двигалось по коридору в мою сторону. Вал энергии, тепла прошел по моему телу огромной ладонью. Будто на меня надвигалась буря, и от молний воздух насытился колющим электричеством. Я отщелкнула предохранитель «файрстара» и вдруг поняла, кто это. Ко мне решительными шагами шел Ричард. Ричард, надвигающийся как буря. Я щелкнула предохранителем, ставя его на место, но не отложила пистолет. Ричард был в бешенстве, и я это ощущала. Когда-то он на моих глазах, разозлившись, метнул, как картонку, двуспальную кровать из цельного дуба. И я оставила пистолет в руке – просто на всякий случай. Сама себя за это презирала, но моральных терзаний было недостаточно, чтобы я его убрала. Я щелкнула выключателем и заморгала, как сова на солнце. В животе сворачивался тугой ком. Не хотела я видеть Ричарда. С той ночи, когда я впервые переспала с Жан-Клодом, я не знала, что ему сказать. В ту ночь я убежала от Ричарда, от такого, каким он стал при полной луне. Убежала от вида его зверя. Босиком прошлепав к стулу, я собрала свою одежду и уже с трудом натягивала лифчик без бретелек (пистолет рядом на кровати), когда учуяла запах лосьона Ричарда. Из-под двери потянуло воздухом, и я знала, что это тело Ричарда нарушило течение воздушных потоков. И вдруг поняла, будто мне это шепнули прямо в ухо, что Ричард чует мой запах через дверь и знает, что духами «Оскар де ла Рента» я надушилась для Жан-Клода. Я ощутила, как прижались к двери кончики его пальцев, будто в отжиме, как он втянул в себя воздух с ароматом моего тела. Что за черт? Мы связаны уже два месяца, и за все это время я ничего подобного не ощущала – ни с Ричардом, ни с Жан-Клодом. И до боли знакомый голос Ричарда: – Анита, нам надо поговорить. В голосе его ощущалась злость, в теле его – ярость. Будто гром, прижатый к двери. – Я одеваюсь, – ответила я. Из-за двери раздался его голос: – Знаю. Я тебя ощущаю через дверь. Что с нами происходит? Уж если и бывают на свете многозначительные вопросы, то этот такой и был. Интересно, чувствует ли он мои руки, как я чувствовала его секунду назад? – Ни разу мы не были на рассвете так близко друг от друга, как сейчас, с тех пор, как стали связаны. И здесь нет Жан-Клода, чтобы служить буфером. Я надеялась, что так оно и есть. Иначе оставался один вариант – то есть совет что-то сотворил с нашими метками. Но это вряд ли. Хотя точно знать нельзя, пока не спросим Жан-Клода. Вот черт! Ричард подергал ручку двери: – Отчего так долго? – Я почти готова, – ответила я, натягивая платье. На самом деле из всей моей одежды его легче всего было надеть. Туфли без колготок непривычно терли ноги, но босиком я чувствовала бы себя еще более... как бы это сказать... не готовой. В туфлях почему-то было лучше. Я убрала стул и отперла дверь. Потом отступила назад – слишком поспешно пожалуй – и оказалась у дальней стены. Руки я завела за спину, так и не отложив пистолет. Вряд ли Ричард на меня нападет, но никогда я его таким не ощущала. Его гнев будто камнем улегся у меня под ложечкой. Ричард осторожно открыл дверь, будто тщательно обдумывая каждое движение. Его самообладание было зыбкой границей между мной и его гневом. Шесть футов один дюйм, широкоплечий, с отлично вылепленными скулами и широким мягким ртом. На подбородке ямочка, и весь он даже слишком красив. Глаза – потрясающие шоколадно-карие, как всегда, только выражение муки в них было новым. Волосы густой волной спадали на плечи, каштановые, с такой примесью меди и золота, что надо бы для этого цвета придумать отдельное слово. Каштановые – слишком тусклое слово, а волосы у Ричарда тусклыми не были. Когда-то я любила перебирать их, захватывать горстями, когда мы целовались. На Ричарде была кровавого цвета майка, открывавшая мускулистые плечи и руки. Я знала, что каждый видимый дюйм его тела – и каждый невидимый – были золотисто-загорелые. Но это не был загар, просто натуральный цвет его кожи. Сердце у меня забилось в горле, но не от страха. Ричард оглядывал меня в черном вечернем платье. Косметику я с лица стерла, волосы растрепались, и я ощутила, как реагирует на меня его тело. Будто меня самое свело судорогой желания. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы не смотреть на его джинсы и не видеть того, что я и так чувствовала. Я открыла глаза. Ричард не двинулся с места. Он просто стоял посреди комнаты, сжав руки в кулаки, дыша чуть сильнее обычного. Глаза у него были дикие, слишком большими стали их белки, как у лошади, которая вот-вот понесет. Я первой обрела голос. – Ты сказал, что нам надо поговорить. Вот и говори. Сказала я это так, будто у меня перехватило дыхание. Будто я ощущала биение сердца Ричарда, подъем и опускание его груди, как свои собственные. Такое у меня бывало с Жан-Клодом, но с Ричардом – никогда. Если бы мы продолжали видеться, это было бы заманчиво. Сейчас это только смущало. Он разжал кулаки, согнул пальцы, борясь с желанием сжать их снова. – Жан-Клод говорил, что защищает нас друг от друга. Чтобы мы не сошлись слишком близко, пока не будем готовы. До этой минуты я ему не верил. Я кивнула: – Да, это очень неудобно. Он улыбнулся и покачал головой, но улыбка не убрала злости из его глаз. – Неудобно? И это все, Анита? Всего лишь неудобно? – Ричард, ты сам ощущаешь, что я сейчас чувствую. И сам можешь ответить на свой дурацкий вопрос. Он закрыл глаза и соединил руки перед грудью, сдвинул ладони с такой силой, что плечи у него задрожали и мышцы натянулись как тросы. Я почувствовала, как он от меня отодвигается, хотя это слово и не передает ощущения полностью. Было так, будто он воздвигает между нами стену. Кто-то из нас должен был это сделать, а я об этом не подумала. Вид Ричарда, ментальное ощущение его превратило меня в пульсирующий сосуд гормонов. Нет, словами это не передать. На моих глазах напряжение отпускало его, мышцу за мышцей, медленно, почти как во сне, тело его стало спокойным, умиротворенным. Я никогда не владела медитацией в такой степени. Он опустил руки и посмотрел на меня: – Так лучше? – Да, спасибо. Он покачал головой. – "Спасибо" здесь ни при чем. Либо я взял бы себя в руки, либо убежал бы с воем. Мы стояли, глядя друг на друга, и молчание повисло тяжелой пеленой. – Чего ты хочешь, Ричард? Он засмеялся придушенным смехом, от которого краска бросилась мне в лицо. – Не надо, ты понял, что я имею в виду. – Да, – сказал он. – Я знаю, что ты имеешь в виду. Ты сослалась на свое положение лупы, пока меня не было в городе. – Ты насчет зашиты Стивена? Он кивнул. – У тебя нет права выступать против явно высказанных приказов Сильвии. Я оставил командовать ее, а не тебя. – Она сняла с него защиту стаи. Ты знаешь, что это значит? – Знаю лучше тебя. Без защиты доминанта он добыча каждого, кто его захочет. Как леопарды после того, как ты убила Габриэля. Я отвалилась от стены. – Если бы ты мне сказал, Ричард, что с ними произойдет, я бы импомогла. – Правда? – спросил он, показывая на мой пистолет. – Или ты бы просто их поубивала? – Нет. Этого хотела Сильвия, а не я. Но я стояла с пистолетом в руке и не знала способа, чтобы отложить его непринужденно. – Я знаю, Анита, как ты ненавидишь оборотней. Я думал, что тебе глубоко на них плевать, и все так думали, иначе бы кто-нибудь тебе об этом сказал. Все считали, что тебе все равно. Думали, что, раз ты могла отвергнуть любимого лишь потому, что он превратился в монстра, что ж тогда говорить о чужаках? Он был намеренно жесток. Никогда я не видела, чтобы он специально делал кому-нибудь больно – вот так всадить нож и еще повернуть, чтобы было больнее. Это было мелочно, а мелочным Ричард не был никогда. – Ты знаешь, что это было не так. – Правда? – Он сел на кровать, зачерпнув горстями простыню. Поднес к лицу и сделал глубокий вдох, при этом его злобные глаза не выпускали меня. – Твой запах все еще волнует меня, как наркотик, и я ненавижу тебя за это. – Не забудь, я только что провела пару минут у тебя в голове, Ричард. Ты не ненавидишь меня. Иначе тебе было бы легче. Он скомкал простыню у себя на коленях, пальцы туго сжались в кулаки. – Любовь побеждает не все? – спросил он. – Нет, не все. – Я покачала головой. Он встал почти свирепым рывком, заходил по комнате узкими кругами. Подошел ко мне. «Магии» не было, просто двое стояли лицом друг к другу. И все равно было трудно находиться так близко от него. Трудно знать, что больше мне не дозволено его коснуться. Черт возьми, не должно было быть так тяжело! Я же сделала выбор. – Ты не была моей любовницей, ты даже не была моей подругой. Ты не оборотень. Ты не можешь быть лупой. – Ты действительно сердишься на меня за то, что я защитила Стивена? – Ты приказала членам стаи защищать его и того леопарда. Ты пригрозила, что убьешь их, если они ослушаются. У тебя не было на это права. – Ты дал мне это право, когда сделал меня лупой. – Я подняла руку, чтобы он меня не перебил. – И нравится тебе это или нет, хорошо получилось, что у меня было влияние, которое я смогла бросить на весы. Если бы не оказалась на месте, Стивен мог бы сейчас быть мертв. А Зейн устроил бы в больнице побоище. Ликантропам не нужна лишняя плохая пресса. – Анита, мы монстры. У монстров хорошей прессы не бывает. – Ты сам в это не веришь. – Ты веришь, что мы монстры, Анита. Ты это доказала. Для тебя лучше спать с трупом, чем терпеть мое прикосновение. – Что ты хочешь от меня услышать, Ричард? Что я сожалею, что не могла с собой справиться? Я сожалею. И мне до сих пор неловко, что я побежала в постель Жан-Клода? Неловко. Что я стала о себе худшего мнения, когда не смогла любить тебя, увидев, как ты съел Маркуса? – Ты хотела, чтобы я его убил. – Если бы ты этого не сделал, он бы убил тебя. Так что – да, я хотела, чтобы ты убил Маркуса. Но есть его я тебе не приказывала. – Когда член стаи погибает в борьбе за господство, пируют все. Это способ воспринять его энергию. Маркус и Райна не исчезнут совсем, пока жива стая. – Вы и Райну съели? – А как ты думаешь, куда девались тела? Ты же не считаешь, что твои друзья из полиции их спрятали? – Я думал, это устроил Жан-Клод. – Так и было, но грязную работу сделала стая. Вампиры не интересуются телом, если оно уже остыло. Если нет теплой крови, они его не захотят. Я чуть не спросила, предпочитает он теплое мясо или холодное, но не спросила. Не хотела слышать ответ. Весь разговор ушел куда-то не туда, куда бы мне хотелось. Я посмотрела на часы: – Ричард, мне пора. – Пора выручать своих леопардов? Я посмотрела прямо ему в глаза: – Да. – Потому-то я и здесь. Я и есть твоя подмога. – Это была идея Жан-Клода? – Сильвия сказала мне, что Грегори отказался ее мучить. Что бы они ни делали, когда жив был Габриэль, они – ликантропы, а мы помогаем своим, даже если они не ликои. – А у оборотней-леопардов тоже есть самоназвание? – спросила я. Ричард кивнул: – Они называют себя пардами. Вервольфы – ликои, вер-леопарды – парды. Я протиснулась мимо него, задев плечом его голую руку. От этого прикосновения у меня волосы на теле зашевелились, будто я коснулась чего-то куда более интимного. Но я привыкну. Я сделала выбор, и какое бы ни творилось во мне смятение чувств, выбор определял все. Да, я все еще хочу Ричарда, даже люблю его. Но я выбрала вампира, а сохранить одновременно вампира и вервольфа невозможно. Я вытащила автомат из-под кровати и набросила ремень поперек груди. – Жан-Клод сказал, что мы не собираемся никого убивать, – заметил Ричард. – Он знал, что ты идешь сюда? – спросила я. Он кивнул. Я улыбнулась, но улыбка была безрадостной. – Он тебе не сказал? – Нет. Мы снова поглядели друг на друга. – Ему нельзя доверять, Анита, ты это знаешь. – Это ведь ты по доброй воле позволил ему поставить на себя первую метку. То, что сделала я, Ричард, было сделано для спасения вашей жизни. И его, и твоей. Если ты действительно считал, что он так чертовски ненадежен, зачем ты привязал нас к нему? Ричард отвернулся и сказал очень тихо: – Я не думал, что потеряю тебя. – Выйди и подожди в коридоре, Ричард. – Зачем? – Мне надо закончить одеваться. Он опустил взгляд на мои ноги, очень белые на фоне черного платья и черных туфель. – Колготки, – тихо сказал он. – На самом деле еще одна кобура. Колготки этой ночью приведены в негодность. А теперь выйди, пожалуйста. Он вышел, даже не оставив за собой последнего слова, и это было хорошо с его стороны. Я села на кровать, хотя и не собиралась этого делать. Возвращаться за леопардами – не слишком удачная мысль. Иметь с собой Ричарда в качестве поддержки – еще хуже. Но так и будет, я не могу приказать ему остаться дома. К тому же поддержка мне нужна. Как бы ни было мне трудно в его присутствии, он был одним из самых сильных оборотней, которых я только знала. Если бы не грызущая его совесть размером со штат Род-Айленд, он был бы опасен. Конечно, Маркус мог бы сказать, что он и так достаточно опасен. И был бы прав.27
Ричард гнал свой внедорожник к «Цирку», я сидела рядом, но с тем же успехом могла быть где угодно. Он даже не смотрел на меня, тем более не заговаривал. Но тело его было достаточно напряжено. Он знал, что я здесь. Черри и Зейн ехали на заднем сипенье. Когда Черри влезла в машину, я даже удивилась. Белки глаз ее сверкали, веки дергались в нервном тике. Будто она вот-вот упадет в обморок. Зейн вел себя как обычно: улыбался, глаза хитрые. Как обычно? Почти смешно, я знаю его меньше суток. И не знаю, что для него «обычно». Черри погрузилась в сиденье, обхватив себя руками за плечи, медленно сворачиваясь в шар. Ее я знала еще меньше, чем Зейна, но такое поведение не обычно ни для кого. – Зейн, что с ней? – Она боится, – ответил он. Голос его был совершенно нейтрален, но то, что выражало его лицо, можно было бы назвать злостью. – Я ей сказала, что это дело сугубо добровольное. Она не обязана была ехать. – Скажи это вот этому мистеру Мачо. – Зейн глядел Ричарду в затылок. Я повернулась, глядя на профиль Ричарда. – Ричард, в чем дело? – Она едет с нами, – ответил он очень спокойно. – Почему? – Потому что я так сказал. – Чушь собачья! Тут он на меня глянул. Хотел глянуть холодно, но получилось злобно. – Ты – моя лупа, но Ульфрик все равно я. Мое слово по-прежнему закон. – Хрен с ним, с твоим словом. Ты не потащишь ее с нами только потому, что злишься на меня. У него напряглись желваки на скулах. – Они оба предали своих. Теперь они едут исправлять свою ошибку. – Голос его был все так же тих, спокоен и замедлен, будто ему больших трудов стоило держать себя в руках. Он говорил как человек, который боится сорваться на крИК. – Посмотри на нее, Ричард. Она хуже чем бесполезна. Придется еще и ее защищать. Он покачал головой: – Никогда не бросай братьев, ни по какой причине. Это закон. – Закон стаи, но она не из стаи. – Пока ты не перестанешь быть моей лупой, Анита, то, что принадлежит тебе, принадлежит и мне. – Черта с два! Он улыбнулся – скорее даже оскалился, будто зарычал. – Да, ты права. Кое-что мне не принадлежит. Я не сразу поняла, что он имеет в виду, а поняв, смутилась. Но черт меня побери, если я стану объяснять, что не это хотела сказать. Он сам это знал, просто хотел меня смутить. Ну и хрен с ним. – Ты ее бил? Он вдруг стал очень внимательно смотреть на дорогу, но его руки на руле напряглись. Он ее бил, и это ему было очень неприятно. Мне тоже. – Ты хотела, чтобы я был сильным. И получила что хотела. – Между сильным и жестоким есть разница, Ричард. – В самом деле? Никогда не мог ее понять. Я решила, что это он имеет в виду меня. Но заставить меня чувствовать себя виноватой можно только ненадолго, а потом я прихожу в бешенство. – Ладно. Если то, что принадлежит мне, принадлежит тебе, то верно и обратное. Он посмотрел на меня, нахмурившись: – Что ты этим хочешь сказать? Мне было приятно видеть беспокойство в его лице. Приятно было обратить его логику против него же. По-своему я так же злилась на него, как он на меня. У меня не было его высоких моральных принципов, но и каннибалом я тоже пока не стала. Может, я тоже придерживаюсь каких-то моральных принципов. – Если ты можешь заставить Черри ехать с нами, то я могу приказать стае защищать Стивена. Я могу приказать им делать все, для чего хватает моей доминантности. – Нет. – А почему? – Потому что я так сказал. Тут я засмеялась и даже сама услышала, насколько стервозно. Он завопил – долгим жутким воплем досады и злобы. – Боже мой, Анита! – Ричард, мы друг друга загрызем, если не придем хоть к какому-нибудь компромиссу. Он снова глянул на меня. – Ты спишь с вампиром. Нам нечего искать. – Мы все трое привязаны друг к другу, и, быть может, на очень долгие времена, Ричард. Надо найти способ как-то жить вместе. Он рассмеялся – сухо и горько. – Жить вместе? Мечтаешь о доме, где в подвале будет лежать Жан-Клод, а во дворе на цепи сидеть я? – Не в этом дело, но ты должен перестать себя ненавидеть. – Не себя я ненавижу, а тебя. Я покачала головой: – Будь это правдой, я бы оставила тебя в покое. Но ты ненавидишь своего зверя, а он – это ты. Он подъехал к «Цирку». – Приехали. – Ричард заглушил двигатель, и в машине наступила тишина. – Черри может подождать здесь. – Спасибо, Ричард, – сказала я. Он замотал головой. – Не благодари, Анита. – Он провел ладонями по лицу, по волосам, запустив в них пальцы. Очень выгодно при этом выглядели его грудь и бицепсы. Он не знал, как такие простые вещи меня волнуют. – Не благодари. Ричард вышел из машины. Я велела Черри сидеть и не высовываться. Не следовало давать им повода схватить ее, пока мы будем выручать остальных. Это бы противоречило самой цели нашей поездки. Зейн поцеловал ее в лоб, как делают, чтобы успокоить ребенка. Сказал ей, что все будет хорошо, что я защищу всех. Господи, хоть бы он оказался прав.28
Навстречу Ричарду вышел мужчина, который нас ждал. Я сунула руку в карман и отщелкнула предохранитель браунинга, потому что этот мужчина был мне знаком. Зейн, державшийся около меня, тихо спросил: – Что-то случилось? Я покачала головой. – Привет, Джемиль. – Привет, Анита. Он был шести футов ростом, одет в белую майку, такую же, как у Ричарда. Только Джемиль обрезал у нее рукава, шею и вырезал кусок спереди, так что видна была его тонкая талия и булыжные мышцы живота. Белая ткань майки резко контрастировала с темно-коричневым цветом кожи. Волосы у него были до пояса, собранные в тонкие пряди с вплетенными бисеринками. Он был одет в белые тренировочные штаны и выглядел будто только что с тренажера. В последний раз, когда я видела Джемиля, он пытался убить Ричарда. – Что ты здесь делаешь? Даже для меня самой мои слова не прозвучали дружелюбно. Он улыбнулся – сверкнул зубами. – Я у Ричарда теперь силовик. – И что? – Нам разрешили взять каждому одного помощника плюс леопардов, – произнес Ричард, не глядя на меня. Он рассматривал фасад «Цирка» в свете восходящего солнца. – Значит, мне не хватает одного леопарда и одного помощника, – сказала я. Тогда он повернулся ко мне. Никогда я не видела у него такого закрытого лица. – Я думал, Жан-Клод тебе сказал, и ты решила не брать никого с собой. – Я бы даже в ад взяла с собой резерв. Ты это знаешь. – Если твой любовник об этом не сказал, то я не виноват. – Наверное, он думал, что ты сам скажешь. Ричард лишь смотрел на меня злыми глазами. – Есть еще что-нибудь, что ты мне забыл сказать? – Он только просил тебе сказать, чтобы ты никого не убивала. – Он кого-нибудь упомянул особо, кого не убивать? Ричард скривился. – Если хочешь знать, да. – И он произнес, неумело изображая французский акцент: – «Скажи ma petite, чтобы не убивала Фернандо, как бы ее ни провоцировали». В ответ я напряженно улыбнулась: – Поняла. Джемиль внимательно на меня посмотрел: – Детка, никогда еще не видел такой злобной улыбочки. Что тебе сделал этот Фернандо? – Лично мне – ничего. – Он изнасиловал твою Гери, второго волка стаи, – сказал Зейн. Оба вервольфа глянули на Зейна с такой вспышкой враждебности, что он попятился и спрятался за мной, только это не очень получилось, потому что он выше меня на целый фут. Трудно укрыться за спиной человека, который настолько тебя ниже. – Он изнасиловал Сильвию? – спросил Ричард. Я кивнула. – Он должен быть наказан, – сказал Ричард. Я отрицательно покачала головой: – Я сказала Сильвии, что убью его. Что мы убьем их всех. – Всех? – спросил Ричард. – Всех. Он отвернулся, отвел взгляд. И спросил, не оборачиваясь: – Сколько их было? – Мне она назвала двух. Если их было больше, она не была готова об этом сказать. – Ты уверена, что там был не только этот Фернандо? – Ричард глядел на меня с надеждой, будто ждал слов, что все это не так плохо, как кажется. – Это было групповое изнасилование, Ричард. И они мне это сказали с большой гордостью. – Кто был второй? – спросил он. Он спросил, я ответила. – Лив. Ричард заморгал: – Но ведь она женщина! – Мне это известно. Он уставился недоуменно: – Но как же? Я приподняла брови: – Ты хочешь технического описания? Ричард помотал головой. Вид у него был больной, у Джемиля – нет. Он глядел мне в глаза не мигая, и лицо его злобнio сморщилось. – Если можно взять одного из наших высших волков и вот так использовать, то угроза стаи – звук пустой. – И это тоже, – согласилась я. – Но я не стала бы кого-то убивать только для поддержки репутации стаи. – А зачем еще? – спросил Джемиль. Я задумалась на секунду. – Потому что я дала слово. Тронув ее, они сами вырыли себе могилу. Мне только осталось закидать ее землей. – Зачем? – снова спросил Джемиль. – Ты же всегда терпеть не могла Сильвию. У него был такой вид, будто ответ ему необходим. Будто в его вопросе заключалось больше, чем кажется – для него по крайней мере. – Они ее не сломали. При всем, что они с ней сделали, они не смогли ее сломать. В любой момент она могла прекратить пытку, выдав стаю. Она не выдала. – Я пыталась выразить свою мысль словами. – Такая сила и верность заслуживают того же в ответ. – Что ты знаешь о верности? – спросил Ричард. Я повернулась и ткнула пальцем ему в грудь: – Знаешь что? Если хочешь, поругаемся всласть, когда вытащим Грегори и Вивиан. Они устроили Сильвии групповое изнасилование. Как ты думаешь, что они сделали с двумя оборотнями, у которых, по их мнению, нет альфы, чтобы их защитить? – Я цедила слова сдавленным тихим голосом, потому что иначе заорала бы. – Мы их вытащим и увезем в безопасное место. А когда мы все это сделаем, можешь снова начать на меня злиться. Удавить нас обоих своей ревностью и ненавистью к себе. Но сейчас у нас есть работа, которую надо сделать. Договорились? Он глядел на меня секунду, потом едва заметно кивнул: – Договорились. – И отлично. Сумочку я оставила в госпитале, но у меня в кармане пальто лежал ключ от входной двери и удостоверение. Что еще нужно девушке? – У тебя есть ключ от этой двери? – спросил Ричард. – Ричард, хватит. – Ты права. Ты права, а я нет. Я на два месяца забросил дела. Сильвия мне это говорила, я не слушал. Может, если бы я послушал ее... может, она бы не пострадала. – Ричард, ради Бога, избавь меня от очередного сеанса самоедства. Хоть ты бы был сам Аттила, совет бы все равно сюда явился. Никакая демонстрация силы не сдержала бы его. – А что сдержало бы? Я покачала головой: – Совет есть совет, Ричард. Чудища из кошмаров. А кошмарам все равно, насколько ты силен. – А что им не все равно? Я вставила ключ в скважину. – Напугают они тебя или нет. Массивные двери раздались внутрь. Я вытащила браунинг. – Мы не должны никого убивать, – напомнил Ричард. – Я помню, – ответила я, но пистолет убирать не стала. Убивать нельзя, но Жан-Клод не говорил, что нельзя никого увечить. Если тебе нужно чем-то подкрепить свою угрозу, то вопящий и корчащийся на полу раненый почти не уступает мертвому телу. Иногда даже лучше.29
Я стояла спиной к закрытой двери, остальные рассыпались вокруг меня веером. Из высоких окон лился рассеянный свет. У коридора в утреннем свете был мрачный и запущенный вид. Колесо обозрения нависало над домом с привидениями, зеркальным лабиринтом и игровыми кабинками. Полный бродячий цирк, который не бродит. Пахло так, как и должно было пахнуть: сахарной ватой, попкорном, пирожками. Из циркового шатра, занимавшего целый угол, вышли двое мужчин и бок о бок направились к нам. Один был повыше ростом, футов шести, с квадратными плечами что-то среднее между блондином и шатеном. Прямые, густые волосы доходили до ворота белой рубашки. Она была заправлена в такие же белые джинсы с белым поясом. На ногах у него были шлепанцы на босу ногу. С таким видом идет по пляжу герой ролика, рекламирующего кредитные карты, только глаза были не из той оперы. Оранжевые. У людей таких глаз не бывает. Рост второго доходил футов пять с лишним, волосы очень коротко стриженные, темно-золотистые. Коричневатые усики украшали верхнюю губу и загибались навстречу таким же коричневатым бакенбардам. После девятнадцатого века таких усов уже никто не носит. Белые штаны в обтяжку были заправлены в начищенные черные сапога. Белый жилет и белая рубашка выглядывали из-под красного пиджака. Такому человеку в самый раз скакать за гончими, преследующими мохнатого зверька. Глаза у него были обыкновенные, карие. А у его спутника, чем ближе он подходил, тем более странно они выглядели. Желтые – не янтарные, не коричневые, просто желтые глаза с оранжевыми вкраплениями, окружавшими зрачки как цветные колеса. Человеческими эти глаза ни за что не назовешь. И только по глазам я смогла узнать ликантропа. Такие глаза я видала у тигров. На картинке. Мужчины остановились поодаль от нас. Ричард встал рядом со мной, Зейн и Джемиль позади нас. Мы смотрели друг на друга, и если бы я не понимала ситуацию, то решила бы, что эти двое смущаются и не в своей тарелке. Который пониже сказал: – Я капитан Томас Касвелл. Вы, я полагаю, Ричард Зееман. Он говорил с британским акцентом высшего общества, но не слишком высшего. Ричард шагнул вперед. – Я Ричард Зееман, это Анита Блейк, Джемиль и Зейн. – Меня зовут Гидеон, – представился человек с причудливыми глазами. Голос у него был неестественно низок, и даже человеческая речь походила на рычание. У меня позвоночник в ответ завибрировал. – Где Вивиан и Грегори? – спросила я. Капитан Томас Касвелл моргнул и посмотрел на меня. Кажется, ему не понравилось мое вмешательство. – Они поблизости. – Прежде всего, – сказал Гидеон, – нам нужен ваш пистолет, мисс Блейк. Я покачала головой: – Вряд ли. Они переглянулись. – Мы не можем позволить вам двигаться дальше с пистолетом в руке, мисс Блейк, – сказал Касвелл. – Когда у меня хотят отобрать пистолет, это значит, что мне не доверяют или задумывают что-то, что мне не нравится. – Прошу вас, – сказал Гидеон своим грохочущим голосом. – Вы должны понять нашу настойчивость. У вас сложилась определенная репутация. – Анита? – сказал Ричард. Наполовину это был вопрос, наполовину – что-то другое. Я поставила браунинг на предохранитель и протянула его Гидеону. У меня осталось еще два ствола и два ножа. Браунинг можно и отдать. Гидеон принял оружие и отступил, встав рядом с Касвеллом. – Спасибо, мисс Блейк. Я пожала плечами: – Всегда пожалуйста. – Пойдемте? – произнес Касвелл и предложил мне руку, будто вел к столу. Я посмотрела на него, на Ричарда, приподняла брови, как бы спрашивая, что он думает. Ричард слегка пожал плечами. Я продела левую руку под руку Касвелла. – Вы очень... цивилизованно себя ведете. – Нет причин терять хорошие манеры лишь потому, что ситуация стала... несколько экстремальной. Я позволила отвести себя в шатер. Гидеон шел рядом с Ричардом. Они были почти одного роста, и от клубящейся от них энергии у меня волосы на шее шевелились. Они пробовали силу друг друга, испытывали друг друга и ничего более – только отпускали с трудом сдерживаемое самообладание. Джемиль и Зейн шли за ними, как дисциплинированные солдаты. Мы почти подошли к палатке, когда Касвелл остановился, и его рука сжалась на моей. Правую руку я сунула за спину, под пальто, где висел автомат. – У вас на спине что-то тяжелое, мисс Блейк. Это не сумочка. Хватка его на моей левой руке стала тверже. Больно не было, но я знала, что он меня не отпустит – без борьбы по крайней мере. Я повернула автомат на ремне и уставила ствол в грудь Касвеллу – не ткнула, просто держала его так же, как Касвел держал свои пальцы на моей левой руке. – Всем сохранять спокойствие, – сказала я. Все застыли. – Мы хотим отдать вам ваших подопечных, мисс Блейк, – проворчал Гидеон. – Не нужно так делать, ни к чему это. – Томас меня спросил, что у меня на спине. Я ему показываю. – Мы с вами недостаточно знакомы, мисс Блейк, чтобы вы называли меня по имени, – сказал Касвелл. Я заморгала. В нем ни капли страха. Он был человек – только нажми я на спусковой крючок, и его не станет, – но он не боялся. В этих карих глазах я видела только... да, печаль. Усталую скорбь, почти смирившуюся с таким концом. Я покачала головой: – Прошу вашего прощения, капитан Касвелл. – Вряд ли мы можем пропустить вас в шатер с этим оружием. Голос Касвелла звучал ровно, совершенно по-деловому. – Будь разумной, Анита, – сказал Ричард. – Поменяйся мы местами, ты бы тоже хотела, чтобы они были без оружия. Беда в том, что мне надо сначала снять пальто. А тогда станут видны ножи. Расставаться с ними мне не хотелось. Ну конечно, у меня еще оставался «файрстар». Я отпустила автомат. – Мне надо будет снять пальто. Касвелл отпустил мою руку и шагнул назад, оставаясь достаточно близко, чтобы меня схватить. Я оглядела его аккуратную одежду. Пиджак слишком прилегал, чтобы можно было спрятать под ним кобуру, брюки были без карманов, но что-то маленькое он мог спрятать на спине. – Я сниму пальто, если вы снимете пиджак. – У меня нет оружия, мисс Блейк. – Снимите пиджак, и я вам поверю. Он вздохнул и снял пиджак, повернулся и расставил руки. – Как видите, оружия нет. Чтобы быть до конца уверенной, мне надо было его обшарить, но я не хотела, чтобы он ответил мне тем же, поэтому не стала его обыскивать. Я вылезла из пальто и увидела, как расширились его глаза при виде ножей на руках. – Мисс Блейк, вы меня неприятно удивили. Я дала пальто упасть на пол и сняла ремень автомата через голову. Не хотелось мне отдавать автомат, но... я его понимала. Они делали с Грегори и Вивиан страшные вещи. И я бы не решилась на их месте оставить мне оружие. Отсоединив рожок, я протянула автомат Касвеллу. Он чуть шире открыл глаза. – Вы боитесь, что я оберну его против вас? Я пожала плечами: – Излишнюю осторожность нельзя ставить девушке в вину. Он улыбнулся, и даже глаза его почти улыбнулись. – Полагаю, что вы правы. Вытащив из ножен один нож, я подала его Касвеллу рукояткой вперед. Он отвел его рукой: – Ножи вы можете оставить себе, мисс Блейк. Это будет ваша единственная защита, если кто-нибудь подойдет слишком близко... лично к вам. Я считаю, что даме следует дать возможность защищать свою честь. Черт, какой он милый, какой он джентльмен. Если я оставлю себе второй пистолет, а он потом это обнаружит, он может быть уже не таким предупредительным. – Черт побери, – сказала я. Касвелл поморщился. – У меня есть еще пистолет. – Наверное, он очень хорошо спрятан, мисс Блейк. Я снова вздохнула. – До неудобства хорошо. Вам его отдать или нет? Он поглядел на Гидеона, и тот кивнул: – Да, пожалуйста, мисс Блейк. – Все повернитесь спиной. Все заинтересованно переглянулись. – Чтобы достать пистолет, мне придется поднять платье. Я не хочу, чтобы кто-нибудь подсматривал. Пусть это глупо и по-детски, но я не могла задирать юбку на глазах пяти мужчин. Мой папочка не так меня воспитал. Касвелл отвернулся, не дожидаясь повторной просьбы. Кое-кто смотрел с очень веселым интересом, но отвернулись все, кроме Гидеона. – Плохой я был бы телохранитель, если бы позволил вам перестрелять нас в спину из уважения к вашей стыдливости. В его словах был смысл. – Ладно, тогда я повернусь спиной. Что я и сделала, последний раз запуская руку за пистолетом. Пояс под платьем – хорошая идея, но когда мне вернут «файрстар», он пойдет в другой карман пальто. Мне уже надоело с ним возиться. Я протянула пистолет Гидеону. – Помимо ножей, это все? – Да. – Ваше честное слово? Я кивнула: – Даю слово. Он тоже кивнул, будто этого было достаточно. Я уже поняла, что Касвелл – чей-то человек-слуга. Он был неподдельный британский солдат армии королевы Виктории, но только сейчас я поняла, что Гидеон настолько же стар. Ликантропы не старятся так медленно. То ли ему кто-то помогает, то ли он не просто оборотень. – Ликантроп, – сказала я. – А кто ты еще? Он усмехнулся, сверкнув небольшими клыками сверху и снизу. Я видела только одного ликантропа с такими клыками – это был Габриэль. Такое получается, если слишком много времени проводить в виде зверя. – Угадай, – прошептал он так низко и раскатисто, что я поежилась. – Можно мне повернуться, мисс Блейк? – спросил Касвелл. – Да, конечно. Он снова надел пиджак, огладил его и предложил мне руку еще раз. – Пойдемте, мисс Блейк? – Анита, меня зовут Анита. Он улыбнулся. – Тогда вы можете называть меня Томасом. Сказано было так, будто очень немногим разрешалось называть его по имени. Я не могла сдержать улыбку. – Спасибо, Томас. Он устроил мою руку поудобнее на сгибе своей. – Мне бы хотелось... Анита, чтобы наша встреча произошла не при таких неприятных обстоятельствах. Я встретила его взгляд и сказала: – Что там делается с моими людьми, пока вы задерживаете меня тут своими вежливыми улыбочками? Он вздохнул: – Я надеюсь, что он закончит до того, как мы к ним придем. – Почти боль отразилась на его лице. – Это зрелище не для леди. Я попыталась высвободить руку, но он не отпускал. В глазах его больше не было печали, было что-то, чего я не могла прочесть. – Я хочу, чтобы вы знали: это не моя воля. – Отпустите меня, Томас. Он позволил мне высвободить руку. Вдруг я испугалась тогo, что увижу в шатре. Я ни разу в жизни не говорила с Вивиан, а Грегори вообще извращенец гадский, но мне вдруг очень не захотелось видеть, что с ними сделали. – Томас, она не?.. – начал Гидеон, но Томас перебил. – Пропусти ее, – сказал он. – У нее только ножи. Я не побежала в шатер, но к этому было близко. Ричард где-то рядом сказал: – Анита! Я слышала, что он меня догоняет, но ждать не стала. Откинув полог, я шагнула внутрь. Там была только одна арена – центральная. Грегори лежал с обнаженной грудой посреди арены, руки связаны за спиной толстой серой лентой. Он был сплошь покрыт синяками и порезами. В ногах блестели кости, мокрые и зазубренные, пробившие кожу изнутри. Сложные переломы – вещь очень противная. Вот почему он не мог идти сам. Ему переломали ноги. Тихий звук заставил меня броситься по пролету вперед. Вивиан и Фернандо тоже находились на арене. Их я не сразу заметила, потому что они были рядом с барьером. Вивиан подняла голову. Рот ее был заклеен лентой, один глаз заплыл так, что его не было видно. Фернандо пихнул ее снова лицом в пол, дернув за связанные за спиной руки – показывая, что он с ней делает. Он вытащил себя из нее, мокрый, только что кончив. Похлопал ее по голому заду, шлепнул слегка. – Отлично было. Я уже шла к нему по песку арены. Значит, перелезла через барьер в платье до пола и на высоких каблуках. Не помню, как это вышло. Фернандо встал, застегивая ширинку и ухмыляясь. – Не договорилась бы ты насчет ее освобождения, мне бы не дали ее тронуть. Мой отец ни с кем не делится. Я шла. Один нож уже вышел из ножен, я держала его у бока. Не знаю, заметил ли он, или мне было наплевать, заметил или нет. Пустую левую руку я протянула к нему: – Ты очень крут, если женщина связана и рот у нее заткнут. А как ты с вооруженными женщинами? Он издевательски улыбнулся и небрежно пнул Вивиан ногой, будто пошевелил собаку. – Она красива, но слишком покорна – на мой вкус. Я больше люблю, когда они отбиваются, как вот та твоя волчья сука. – Он кончил застегивать штаны и погладил себя по груди, будто вспоминая. – C't'une bonne bourre. Я достаточно знала французский, чтобы понять его слова. Он сказал, что Сильвия – хорошая подстилка. Я прикинула нож на ладони. Он не предназначался для метания, но на таком расстоянии сойдет. У Фернандо в глазах мелькнула едва заметная тень, будто впервые он понял, что здесь некому его спасать. И тут что-то перелетело через барьер. Вихревое быстрое движение, слишком быстрое для глаз, и что-то стукнуло Фернандо так, что он покатился. Когда они остановились, Ричард сидел на нем верхом. – Не убивай его, Ричард! Не убивай! – заорала я и побежала к ним, но Джемиль меня опередил. Он упал на колени рядом с Ричардом, поймал его за руку и попытался что-то сказать. Ричард схватил Джемиля за горло и бросил через всю арену. Я подбежала к нему. Джемиль глядел выкаченными испуганными глазами, горло у него было раздавлено. Он пытался дышать, но не получалось. Ноги у него дергались, спина выгибалась. Он схватился за мою руку, но я ничего не могла сделать. Либо он оправится, либо умрет. – Черт побери, Ричард, помоги ему! – завопила я. Ричард сунул руку в живот Фернандо. Когтей у него еще не появилось – это человеческие пальцы зарылись в мясо, ища сердце. У Ричарда хватит сил его вырвать, если его не остановить. Я встала, и рука Джемиля соскользнула с моей. Он меня отпустил, но его глаза будут видеться мне по ночам. Я бросилась к Ричарду, вопя и окликая его. Он поглядел на меня волчьими янтарными глазами с человеческого лица. Протянул ко мне окровавленную руку, и ментальные экраны, которые защищали нас друг от друга, рухнули. У меня потемнело перед глазами, а когда я снова смогла видеть, оказалось, что я стою на коленях посреди арены. Я ощущала свое тело, но я ощущала и пальцы Ричарда, пробивающиеся сквозь плотное мясо. Кровь была теплой, но ее было мало. Он хотел зубами разорвать этот живот и подавлял это желание. Томас опустился на колени рядом со мной. – Воспользуйтесь своими метками, чтобы успокоить его, пока он не убил Фернандо. Я замотала головой. Пальцы мои продирались сквозь плоть. Мне пришлось прижать руки к глазам, чтобы понять, в каком теле я нахожусь. Потом я обрела голос, и это мне помогло разделить нас. Помогло вспомнить, кто я. – Черт, я же не знаю как! – Примите его ярость, его зверя. Томас тронул меня за руки, стиснул их – не чтобы сделать больно, а помочь мне заякориться в собственном теле. Я схватилась за его руки и посмотрела ему в лицо, как утопающая. – Я не знаю как, Томас! Он безнадежно вздохнул. – Гидеону придется вмешаться, пока вы его успокоите. – Это был почти вопрос. Я кивнула. Конечно, я сама была готова убить Фернандо, но знала, что, если мы его убьем, никто из нас не увидит следующий рассвет. Падма убьет нас всех. Я глядела в лицо Томаса, но почувствовала, как Гидеон схватил Ричарда. Как стал отрывать его от Фернандо. Ричард извернулся и ударил Гидеона, сбил его на землю и прыгнул на него. Они покатились, пытаясь каждый подмять другого под себя. Только по одной причине драка не стала смертельной: они оба были в человеческой форме; а драться пытались так, будто у них есть когти. Но в Ричарде рос его зверь. Если он перекинется, то помешать ему кого-нибудь убить можно, только убив его самого. Томас дотронулся до моего лица, и я сообразила, что не вижу его перед собой. Я видела странные глаза Гидеона в дюйме от своих, а руки мои пытались сломать ему гортань. Но это были не мои руки. – Помоги мне, – сказала я. – Просто откройся его зверю, – сказал Томас. – Откройся, и он тебя заполнит. Зверь ищет канал для выхода. Дай ему канал, и он перетечет в тебя. Я в тот же миг поняла, что Томас и Гидеон входят в триумвират вроде нашего. – Я же не ликантроп. – Это не важно. Сделай, или мы будем вынуждены его убить. Я вскрикнула и сделала то, что он велел. Но не просто открылась – я бросилась навстречу этой ярости, и сила, которую Ричард называл своим зверем, откликнулась на мое прикосновение. Она учуяла меня, как родное гнездо, и полилась в меня, поверх меня, сквозь меня, как ослепительная буря жара и энергии. Было похоже на те случаи, когда я вызывала силу с Ричардом и Жан-Клодом, но на этот раз не было чар, на которые можно было бы ее направить. Некуда было бежать зверю. Сила попыталась выползти сквозь мою кожу, распространиться по моему телу, но в нем не было зверя, к которому можно воззвать. Я была пустой для этой силы и чувствовала, как она бушует во мне. Она росла и росла, еще немного – и я лопну кровавыми кусками. Давление нарастало, и не было ему выхода. Я закричала – это был долгий прерывистый визг, крик за криком, я только успевала набирать воздух. Я ощутила, как ползет ко мне Ричард, руки и ноги его скребут по земле, мышцы его тела превратили это ползанье в чувственный акт, во что-то, исподволь подкрадывающееся. И он оказался надо мной – только его лицо, глядящее сверху вниз. Длинные волосы упали занавесом. Кровь поблескивала в углу его рта, я чувствовала, что он хочет слизнуть ее, но сдерживается, и, связанная с ним так близко, я знала, почему он сдерживается. Из-за меня. Боится, что я сочту его монстром. Его сила все еще искала выхода из моего тела. И еще она хотела крови. Я хотела слизать кровь с лица Ричарда и ощутить ее вкус у него во рту. Завернуться в тепло его тела и стать с ним единым целым. Его сила, как обманутый в своих ожиданиях любовник, кричала из него, требовала раскрыть ей свои объятия, тело, разум, принять ее целиком. Ричард дал ей отдельное от своего имя, он назвал ее своим зверем, но она не была от него отдельной. В этот миг я поняла, почему Ричард так долго и упорно бежал от силы. Она и была им. Мохнатая форма Ричарда формировалась из материи его человеческой плоти так же, как и ярость, разрушение – из самой его человеческой души. Его зверь возникал из той части мозга, которую мы прячем, и она выходит на свет только в худших наших кошмарах. Не в тех, где за нами охотятся чудовища, а в тех, где чудовища – это мы сами. Где мы вздымаем к небесам окровавленные руки и орем не от страха, а от радости – чистой радости убийства. В этот момент катарсиса, когда мы погружаем руки в горячую кровь врага и ни одна цивилизованная мысль не может помешать нам плясать на его могиле. Сила полыхала во мне как рука, которая гладит меня изнутри и порывается к склоненному надо мной Ричарду. Страх заполнял его глаза, и это был страх не передо мной или за меня. А страх, что его зверь – реальность и все его моральные принципы, все, чем он был сейчас или когда-то, – сплошная ложь. Я глядела на него снизу вверх. – Ричард! – шепнула я. – Все мы – создания света и тьмы. Прими свою тьму, и ты не убьешь свет. Добро сильнее этого. Он рухнул вниз, на землю, опираясь на локти. Волосы его упали мне на лицо, закрыв его с обеих сторон, и я подавила желание потереться об них. На этом расстоянии я чуяла запах его кожи, лосьона после бритья, но под этим запахом был он, Ричард. От аромата его тела исходило тепло, которого я хотела коснуться, охватить его губами и удержать навеки. Я хотела Ричарда. Сила запылала от этой мысли ярче, ее возбуждали примитивные чувства, вырывались из-под контроля. Он зашептал, все еще капая кровью изо рта: – Как ты можешь говорить, что добро сильнее? Мне хочется слизывать кровь с собственного тела. Хочется прижаться к твоим губам окровавленным ртом. Хочется пить кровь из собственной раны. Это зло, а не добро. Я тронула его лицо, чуть-чуть, кончиками пальцев, и даже такое легкое прикосновение дало разряд силы между нами. – Это не зло, Ричард. Это просто не слишком цивилизованно. Кровь собралась на его лице в единственную повисшую каплю. Она упала на меня, и она жгла. Пламя силы Ричарда взметнулось вверх, унося меня с собой. Она хотела – нет, это я хотела – слизать кровь с лица Ричарда. Какая-то часть моего сознания еще сопротивлялась, когда я подняла голову и провела губами, языком и зубами чуть-чуть по его лицу. Я легла обратно с солоноватым вкусом Ричарда во рту, и мне хотелось большего. И это большее пугало меня. И так же пугала меня эта часть Ричарда, меня самой, как она пугала его. Вот почему я убежала от него в ту ночь полнолуния. Не потому, что он ел Маркуса (хотя это тоже не облегчило жизнь), и не потому, что он так плохо все это проделал. Пугало меня воспоминание о миге, когда меня уносила с собой сила стаи и на секунду мне захотелось упасть на колени и жрать с ними. Я боялась, что зверь Ричарда отберет все, что осталось от моей человеческой сути. Я боялась по той же причине, что и сам Ричард. Но я сказала правду. Это не было зло, просто это не слишком было по-человечески. Он приложил свои губы к моим в дрожащем поцелуе. В его глотке родился звук, и вдруг он прижался ко мне ртом, и мне надо было открыть рот, иначе губы треснули бы. Я открыла рот, и его язык ворвался в меня, губы его пили мои губы. Порез у него во рту наполнил мой рот его вкусом, солоноватым, сладким. Я держала в руках его лицо, искала его губами, и этого было мало. Изо рта у меня прямо ему в рот вырвался стонущий звук. Звук нужды, неудовлетворенности, желания, нецивилизованного и никогда не бывшего цивилизованным. Мы изображали из себя Оззи и Гарриет, но хотели мы того, что под стать «Хастлеру» и «Пентхаусу». Мы поднялись на колени, не отрывая своих губ. Руки мои скользнули по груди Ричарда, обняли его спину, и что-то глубоко у меня внутри щелкнуло и отпустило. Как я вообще могла быть от него так близко и не коснуться? Его сила попыталась вылиться наружу, но я установила ее. Удержала, как умела держать собственную магию, давая ей нарастать, пока она не вырывалась сама. Руки Ричарда скользнули по моим ногам, к кружевному верху черных трусиков. Пальцы его погладили мою голую спину, и я пропала. Сила пролилась вверх, наружу, наполняя нас обоих. Она пылала над нами бушующей волной света и жара, и у меня перед глазами все поплыло, и оба мы крикнули единым голосом. Сила выползала из меня, будто тянули большую толстую струну; она вползала в Ричарда, сворачиваясь в его теле. Я думала, что последняя капля ее прольется между нами, как высыхает последняя капля вина в чаше, но эта капля осталась. Где-то в этом наплыве силы я почувствовала, как Ричард овладел своим зверем и послал это пульсирующее тепло Джемилю. Я не знала, как это делается, но Ричард знал. Я почувствовала в громе силовой волны, как исцеляется Джемиль. Ричард стоял на коленях, держа меня на руках, лицо мое прижалось к его груди. Сердце его билось у самой моей щеки. Бисер пота выступил на его теле. Я лизнула этот пот на груди и подняла глаза на Ричарда. Его глаза были полуоткрыты под нависшими тяжелыми веками. Казалось, он спит. Но Ричард взял мое лицо в ладони. Рана у него во рту зажила. Ее залечил прилив силы, его зверь. Ричард склонился над моими губами и чуть коснулся их. – Что мы будем делать? Я ощущала его руки на своем лице. – То, зачем мы сюда пришли. – А потом? Я помотала головой, потерлись об его руки. – Сначала надо выбраться живыми, Ричард. Нюансы потом. Тут ужас мелькнул в его глазах. – Джемиль! Я его мог убить! – Чуть не убил, но ты же его и вылечил. Выражение страха на лице Ричарда смягчилось, но все же он встал и подошел к своему лежащему силовику. Надо было по крайней мере извиниться, с этим я не могла спорить. Я осталась на коленях, не уверенная, что смогу стоять – по разным причинам. – Не совсем так, как сделали бы мы с Гидеоном, – заметал Томас, – но на крайний случай сойдет. Я почувствовала, как мне в лицо бросилась краска. – Извините. – Извиняться не за что, – произнес рычащий голос Гидеона. – Представление было прекрасное. Он подполз к нам, прижимая руку к груди. С плеча и руки капала кровь, ярко горя на белой рубашке. У меня не было абсолютно никакого желания слизывать кровь с его тела. И на том спасибо. – Это работа Ричарда? – спросила я. – Он начал менять форму, когда ты его позвала. Ты впитала в себя его зверя, и он успокоился. Гидеон сидел, покосившись набок, кровь уже накапала лужицей на пол, но он не просил о помощи – ни словом, ни взглядом. Тем не менее Томас протянул к нему руку, нейтральным, почти братским жестом тронул его за плечо. Сила хлынула потоком, от которого у меня пошли мурашки по коже, но если бы я ее не ощутила, то ничего бы и не заметила. – Это европейская сдержанность, – спросила я, – или мы с Ричардом вели себя просто непозволительно? Томас улыбнулся, но ответил Гидеон. – Вы ничего непозволительного не сделали. Ядаже чувствую себя обманутым. – Он потрепал Томаса поруке и улыбнулся, блеснув клыками. – Есть способы поделиться силой более спокойные и менее... зрелищные. Но сейчас вы сделали то, что надо было сделать. Отчаянная ситуация требовала отчаянных мер. Я не стала вдаваться в тему. Не стала объяснять, насколько часто присутствие Ричарда приводило к таким «отчаянным мерам». Зейн развязал обоих леопардов и подвел Вивиан к Грегори. Склонившись над ним, Вивиан вцепилась руками в Зейна и разрыдалась. Я сумела встать, и оказалось, что идти я тоже могу. Отлично. Ричард очутился у леопардов раньше меня. Осторожно отведя волосы с лица Грегори, он заглянул ему в глаза. – Надо выправить ноги. Грегори кивнул, сжав губы в тонкую нить, как недавно Черри. – Для этого нужна больница, – сказала я. Ричард посмотрел на меня. – Анита, у него ноги уже начали срастаться в таком виде. Каждая секунда, когда кости сопоставлены неверно, ухудшает шансы на выздоровление. Я поглядела на ноги Грегори. Он был абсолютно гол, но раны были такие страшные, что не оставляли места стыдливости – только жалости. Ноги в коленях были вывернуты в обратную сторону. Мне пришлось закрыть глаза и отвернуться. На труп я смогла бы смотреть, но раны Грегори еще кровоточили, еще болели. Почему-то это было хуже. Я заставила себя смотреть. – Ты хочешь сказать, что ноги так и срастутся? – Да. Я поглядела в перепуганные глаза Грегори. Синева в них такая же поразительно васильковая, как у Стивена. Они даже казались синее от покрывающей лицо крови. Я попыталась найти какие-то слова, но первым заговорил Грегори, и голос у него был тонкий, напряженный и охрипший от криков боли. – Когда ты ушла без меня, я подумал, что ты меня им оставляешь. Я присела возле него: – Ты не вещь, чтобы тебя оставлять. Ты личность и заслуживаешь, чтобы с тобой обращались... Сказать «лучше, чем подобным образом» – слишком очевидно, так что я промолчала. Попыталась взять его за руку, как успокаивают ребенка, но у него были сломаны два пальца, и я даже не знала, как до него дотронуться. Первой заговорила Вивиан. – Он мертв? – спросила она хрипло, с придыханием, голосом то ли перепуганной девочки, то ли соблазнительницы. По телефону такой голос звучал бы потрясающе. Но выражение ее глаз было не детским и не соблазняющим, а страшным. Она смотрела туда, где лежал Фернандо, и ненависть ее просто жгла. Что ж, ее можно понять. Я пошла посмотреть, как там этот юный насильник. Гидеон и Томас приблизились к нему первыми, хотя я заметила, что они не двинулись к нему, пока не пошла я. Поэтому я решила, что они любят его не больше, чем мы. Фернандо умеет настроить против себя кого угодно. Кажется, это его единственный талант. Обнаженный живот крысенка представлял собой кровавое месиво там, где Ричард пытался выпустить ему кишки, но рана уже затягивалась, как в замедленно снятом кино. Тело его прямо на глазах восстанавливалось. – Будет жить, – сказала я и сама услышала в своем голосе разочарование. – Да, – сказал Томас, и в его голосе тоже прозвучало разочарование. Он встряхнулся и повернул ко мне свои печальные карие глаза. – Если бы он умер, Падма не оставил бы от города камня на камне, разыскивая вас. Поймите, Анита, Падма не просто любит своего сына – это – его единственный сын. Единственный шанс оставить наследника. – Я не знала, что вампира это может волновать, – сказала я. – В его родном времени и культуре сын – вещь невероятно важная. Сколько бы мы ни жили и кем бы ни стали, все мы когда-то были людьми, и до конца это никогда не уходит. Наша человеческая суть преследует нас столетиями. – Но вы же человек? Он усмехнулся и покачал головой: – Был когда-то. Я хотела еще что-то спросить, но он поднял руку: – Если представится случай, мы с Гидеоном были бы рады поговорить с вами и с Ричардом о том, что такое триумвират и чем он может быть, но сейчас вам надо уйти, пока Фернандо не очнулся. В дневное время он нами командует. Я широко открыла глаза, уставившись на Гидеона: – Но ведь он не настолько альфа, чтобы подчинить себе Гидеона? – Падма – мастер суровый, Анита. Тем, кто его ослушается, приходится плохо. – И вот поэтому, – добавил Гидеон, – вам следует уйти как можно быстрее. Что прикажет сделать с вами этот petit bastard[6], когда проснется, лучше не говорить. Он был прав. Тут Грегори вскрикнул – высоким жалобным воплем, который перешел в скулеж. Ричард говорил, что ноги у него начинают срастаться с вывернутыми коленями. Вдруг я поняла, что это значит. – Если ноги срастутся в таком виде, Грегори останется калекой? – Да, – ответил Гидеон. – Такое наказание придумал Падма. Фернандо застонал с закрытыми глазами. Пора было убираться. – Верните мне оружие, – попросила я. Они не стали спорить, просто отдали. То ли доверяли мне, то ли решили, что я не стану убивать Фернандо, пока он без сознания. Они были правы, хотя этот крысенок вполне заслужил того. Я убивала и за меньшую провинность. За гораздо меньшую. Грегори, на его счастье, отключился. Ричард держал его на руках как можно осторожнее. Где-то ребята нашли деревяшки и рубашкой Ричарда привязали их к ногам Грегори, как импровизированные шины. Вивиан тяжело повисла на Зейне, будто ноги ее не слушались. Еще она пыталась прикрыть руками низ живота. Так сильно изувеченная, еле может ходить, но все равно стесняется собственной наготы. А у нас не было одежды, чтобы ей предложить. Мое пальто осталось снаружи, за шатром. Положение спас Томас, отдав ей свой шикарный пиджак. Он был достаточно длинен и прикрывал все, что надо. Выйти из шатра в коридор – уже было некоторое облегчение. Я подобрала пальто и сунула пистолеты по карманам. Автомат висел у меня на груди. Томас придержал для нас дверь. Я вышла последней. – Спасибо, – сказала я, и мы оба знали, что я имела в виду не дверь. – Для вас – всегда пожалуйста. – Он закрыл за нами дверь, и я услышала щелчок замка. Я стояла на жарком солнце и купалась в его тепле. Как хорошо оказаться на улице, при свете дня! Но еще будет ночь, и я не знала, какую цену пришлось пообещать Жан-Клоду за Вивиан и Грегори, однако мысль об изувеченном теле Грегори, о Вивиан, передаваемой из рук в руки, как подстилка, заставила меня порадоваться заключенной сделке. Я не сказала бы, что за это можно заплатить любую цену, но примерно около того. Жан-Клод говорил – без изнасилований, без фактического сношения, без увечий, без сдирания кожи заживо. Час назад этот список казался мне достаточно полным и надежным.30
Мы подъехали к дому, который я снимала. С собой у нас имелись два раненых леопарда-оборотня, два невредимых, весьма туманные перспективы и сумка с инструментами, чтобы Ричард мог соорудить у меня в спальне лубки для вытяжения. Грегори должен был пролежать на вытяжении не меньше суток по рекомендации доктора Лилиан. Госпиталь пришлось эвакуировать. Если днем командует Фернандо, то эвакуация – не предосторожность, а необходимость. Крысенок не хотел отпускать Рафаэля и наверняка хочет отомстить Ричарду за то, что тот ему навалял, значит, опасность грозит и вервольфам, и крысолюдам. О том, что он сделает с Грегори и Вивиан, если они попадутся ему в лапы, даже и думать не хотелось. Лучшее, что мы могли сделать, – держать их при себе и постараться не оказаться ни в одном месте, о котором Фернандо может догадаться. Я наполовину надеялась, что Томас и Гидеон удержат крысенка от слишком усердных поисков. Вообще-то я не так легко верю с первого знакомства, но я слышала, как Гидеон назвал Фернандо petit bastard – маленьким ублюдком. Да, они любят его не больше нашего. Трудно себе представить, но скорее всего правда. К тому же куда нам было податься? В гостиницу не сунешься – это значило бы подвергнуть опасности всех ее постояльцев. Я, когда искала себе жилье, прежде всего смотрела, чтобы оно было изолировано. Вообще-то я, честно говоря, люблю городское окружение, но в последнее время моя жизнь превратилась в тир. Так что не годилась ни квартира, ни кондоминиум, ни близкое соседство. Нужна была большая территория и никаких соседей, которых могут случайно подстрелить. И я нашла то, что хотела. Хотя из всего, что мне было нужно, я получила только изоляцию. Дом был слишком велик для меня одной. Такой дом был просто создан для семьи, которая ходит на прогулку в лес, а собака прыгает вокруг детей. Ричард его никогда не видел. Мне было бы куда приятнее, чтобы Ричард его увидел до того, как мы стали выяснять... то есть создавать отношения. Дело в том, что, пока не вмешался Жан-Клод, мы с Ричардом были помолвлены. Мы планировали такое будущее, для которого и существуют подобные дома. Не знаю, просыпается ли Ричард утром на запах кофе с кровью, а я просыпаюсь. Будущее, включающее штакетную изгородь и двух с половиной детишек, мне просто никогда в картах не выпадает. Думаю, что и Ричарду тоже, но тыкать ему это в глаза я не хотела, по крайней мере пока он меня не стал бы в это затягивать. Если бы стал... тут у нас и возникли бы проблемы. Перед домом располагалась прямоугольная клумба, почти весь день освещенная солнцем. Здесь был розовый сад, но прежние владельцы попытались выкопать розы и увезти с собой, и осталась только клумба, похожая на обратную сторону луны, утыканную кратерами. Клумба казалась такой голой, что я как-то целые выходные потратила на то, чтобы ее чем-то засадить. Розовый мох по краям, потому что мне нравятся эти яркие цветочки. Циннии посередине, потому что так получается перекличка цвета. Бунт цвета и резкий контраст, без плавных переходов. Яркость привлекала бабочек и колибри. За цинниями я посадила мальвы, высокие, раскидистые и при этом перепутанные, с бледными красивыми цветками, которые любят бабочки, а колибри к ним равнодушны. Цвет мальв несколько бледен по сравнению с остальной гаммой, но знаете – получилось. Осенью у них будут коробочки с семенами для щеглов. Возня с клумбой была с моей стороны косвенным признанием, что я здесь могу пробыть долго. Не скоро вернусь в какую-нибудь квартиру или кондоминиум. Жизнь не позволит мне роскоши близкого соседства. – Приятные цветы, – заметил Ричард, подъезжая. – Я как-то не могла оставлять пустую клумбу. Он издал какой-то ни к чему не обязывающий звук. После почти трехмесячной разлуки, и даже без меток, он достаточно хорошо меня знал и понимал, когда следует промолчать. Меня как-то доставало, что я не смогла оставить клумбу пустой и вскопанной. Мне самой не нравилось то, что вынуждало меня ее прибрать. Нет, женская сторона моей натуры не приводит меня в восторг. Ричард и Джемиль вынесли Грегори на носилках, которые нам ссудил госпиталь. Лилиан так накачала леопарда наркотиками, что он спал, не ощущая боли. Спасибо ей за это. Когда он был в сознании, то скулил и вопил. Странно, но Черри оказалась медицинской сестрой. Кинув только один взгляд на Грегори, она тут же превратилась в профессионала. Появились вдруг решительность и сноровка. Теперь это был просто другой человек. Как только Грегори позволил ей до себя дотронуться, не отверг ее помощь, Черри стала спокойной. Хотя, честно говоря, я ей поверила, только когда увидела, что ей верит доктор Лилиан. А Лилиан была уверена, что Черри поможет нам положить Грегори на вытяжение, не причинив новых травм. Мнению Лилиан я доверяла, я только до сих пор сомневалась в Черри. Пусть я не одобряю, что Ричард ее вздул, но все равно считаю: тот, кто бросил другого подыхать, доверия не стоит. Нет ничего стыдного в том, чтобы быть слабым, но я бы не доверила ей прикрывать свою спину. Вивиан не позволила Зейну занести ее в дом, хотя было видно, что идти ей больно. Обеими своими ручками она вцепилась в мой локоть. Ну, вообще-то ручки у нее были не меньше моих, но она почему-то казалась хрупкой. Дело вовсе не в ее росте и не в недавнем изнасиловании – что-то такое было в ней самой. Даже в чужом красном пиджаке и грубом синем халате, который одолжила ей Лилиан, Вивиан казалась изящной, женственной, какой-то даже эфирной. Очень трудно выглядеть эфирной, когда половина лица распухла от побоев, но у нее получалось. Она споткнулась на ведущей к дому дорожке. Я ее подхватила, но у нее подкосились колени, и я чуть не уронила ее на камни. Зейн попытался мне помочь, но Вивиан тихо пискнула и ткнулась лицом мне в плечо. С той минуты, как мы сели в машину, она ни одному мужчине не позволяла до себя дотронуться. Развязывал ее Зейн, но, кажется, меня она считала своим спасителем. Может быть, из всех спасителей только я была женщиной, а женщин она сейчас не боялась. Я вздохнула и кивнула ему. Зейн отступил. Будь я в кроссовках или хотя бы туфлях без каблуков, я бы ее просто внесла в дом. Но в туфлях на трехдюймовых каблуках мне было не пронести женщину моего веса. А если сбросить туфли, то я наступлю на подол платья. Черт, до чего же мне надоел этот наряд! – Вивиан! – Она не ответила. – Вивиан? Но она все сползала на землю. Я расставила ноги пошире, насколько могла в этих чертовых туфлях, и успела подхватить ее, когда колени у нее отказали окончательно. Может быть, перекинув через плечо, я бы втащила ее в дом, несмотря на каблуки, но я видела ее тело, видела глубокие кровоподтеки на животе. Перебросить ее через плечо – значит сделать ей больно. Пока что я удерживала ее руками, но понимала, что идти в таком виде и пытаться не стоит. – Позови Черри, – сказала я. Зейн кивнул и пошел в дом. Я стояла, держа в руках Вивиан и ожидая помощи. Июльское солнце палило мне спину через черное пальто, по позвоночнику стекал пот. Цикады заполнили цокотом жаркий воздух. Небольшая армия бабочек паслась на цветах. Не поверите, но я каждое утро выпивала не меньше чашки кофе, глядя на эти глупости. Все это и сейчас было очень живописно, но я уже теряла терпение. Сколько нужно Зейну времени, чтобы попросить Черри вытащить свою задницу на крыльцо? Да, конечно, сейчас она может быть возле Грегори, возиться с его страшными ранами. Если так, то придется подождать. Не то чтобы мне трудно было стоять и держать Вивиан, просто какая-то глупая ситуация: из-за высоких каблуков я не могу отнести ее в дом. Ощущала себя женщиной в самом худшем смысле. Чтобы скоротать время, я стала считать, сколько тут разных видов бабочек. Тигровый парусник, перечный парусник, какой-то еще парусник чуть побольше, черный парусник, гигантская желтушка, пурпурная пестрая, божья коровка. Три миниатюрных синих мотылька вертелись в воздухе, как блистающие кусочки неба. Красиво, но куда же, к чертям, подевалась Черри? Ладно, хватит. Я очень осторожно двинулась вперед, и тут у меня подвернулась лодыжка и пришлось упасть назад, чтобы не уронить Вивиан на камни. Так я и села задницей прямо на цветочную клумбу, раздавив бордюр из розового мха и несколько цинний. Мальвы нависали надо мной, некоторые высотой шесть футов. Вивиан тихо застонала, открыв здоровый глаз. – Все в порядке, – тихо сказала я, – все хорошо. Так я и сидела, держа ее на руках, укачивая, задницей в цветах, ноги наружу. Я устояла в обществе вампиров, оборотней, людей-слуг и поджигателей, но пара высоких каблуков – и я села на задницу. Тщеславие, имя тебе – женщина. Хотя тот, кто это написал, никогда не видал обложек глянцевых журналов. Тигровый парусник величиной почти с мою ладонь запорхал у меня перед глазами. Он был бледно-желтый с резкими коричневыми полосами на крыльях. Полетав над Вивиан, он сел на мою руку. Бабочки иногда слизывают пот с кожи, поглощая соль, но обычно для этого надо сидеть тихо. Стоит пошевелиться – и они улетают. Но это насекомое было настроено решительно. Хоботок этой бабочки немногим толще обычной булавки, длинная изогнутая трубка, но ощущается как щекочущая ниточка. Третий, быть может, раз в жизни у меня на коже паслась бабочка. Я не пыталась ее прогнать – она была прохладной. Она медленно шевелила крылышками, слизывая соль, и крошечными ножками переступала по моей руке. Черри вышла из дому и вытаращила глаза, увидев меня. – Ты ранена? Я покачала головой, осторожно, чтобы не спугнуть бабочку. – Просто нет опоры, чтобы встать. Черри присела возле нас с Вивиан, и бабочка порхнула прочь. Черри посмотрела ей вслед. – Никогда не видела, чтобы бабочки так делали. – Она слизывала соль с моей кожи. Бабочки и на собачьем дерьме, и на гнилых фруктах тоже пасутся. Черри состроила гримасу: – Спасибо за разоблачение идиллии. Она встала на колено, взяла Вивиан из моих рук и поднялась. Вивиан застонала, когда Черри покачнулась, ища равновесие. Подъем тяжестей – это не только сила, это еще и балансировка, а бесчувственное тело – не лучший балансир. – Руку тебе дать? Я покачала головой и встала на колени. Черри поверила мне и пошла к дому. Она оказалась умнее, чем я сперва подумала. Конечно, если бы я провела целую ночь на нежном попечении Падмы, я бы тоже могла не произвести хорошего впечатления с первого взгляда. Я пыталась распрямить примятые цветы, когда бабочка вернулась. Она запорхала у моего лица, и я ощутила щекотание силы. Было бы сейчас темно, я бы сказала «вампир», но был яркий день. Поднявшись, я вытащила из кармана пальто браунинг. Яркое полосатое насекомое плескало возле моего лица тонкими, как бумага, крылышками. То, что секунду назад было забавным, стало зловещим. Впервые в жизни я отогнала бабочку, будто это была какая-то мерзость. Может, и была на самом деле. Я не хочу сказать, что эта бабочка была вампиром в буквальном смысле. Вампиры не умеют перекидываться – насколько мне известно. Да, но и появляться при дневном свете они тоже не умеют. А эти, из совета – знаю ли я, на что они на самом деле способны? Бабочка полетела к лесу на дальнем конце дорожки. Вернулась и стала летать туда и обратно, будто ждала меня. Я встряхнула головой. Чувствовала я себя по-дурацки, держа пистолет в присутствии одной только бабочки. Но там же и еще что-то есть? Я стояла посреди летней жары, солнце припекало голову. Ничего мне здесь не должно угрожать – от вампиров по крайней мере. Если они правила поменяли, это нечестно. Я готова была бежать в дом и звать на помощь, когда заметила кого-то. Кто-то высокий, в плаще с капюшоном. И даже в этом плаще я поняла, что это мужчина. Такой рост, такие широкие плечи – я даже поняла, что это Уоррик. Только это не мог быть он. У него и близко не было такой силы, чтобы гулять днем. Я уставилась на эту высокую фигуру в переливающемся белом плаще. Он стоял неподвижно, как мраморный. Даже мистер Оливер, самый старый вампир, которого я в жизни видела, прямого солнечного света избегал. А этот Уоррик тут стоит, будто призрак, который освоил хождение при свете. Конечно, он сейчас не шел. Он стоял в покачивающихся тенях деревьев. На открытый солнечный свет на поляне он не пытался выйти. Может быть, если бы не эта полоска тени, он бы вспыхнул синим пламенем. Может быть. Я пошла к нему, напрягая все чувства, но никакой посторонней силы, кроме исходящей от него, не ощутила. Конечно, это могла быть засада, западня, но я так не думала. На всякий случай я остановилась на приличном расстоянии. Если замечу какое-то движение, смогу заорать, позвать на помощь и помчаться к дому. Даже пару выстрелов успею сделать. Уоррик стоял, склонив голову так низко, что лицо его было полностью скрыто капюшоном. Он был неподвижен, будто бы и не знал, что я здесь. Только ветерок еле шевелил складки белого плаща. Рыцарь был похож на статую, закрытую чехлом. Чем дольше он так стоял, тем более жутким мне это казалось. Я не выдержала первой. – Чего ты хочешь, Уоррик? По закрытой плащом фигуре прошла дрожь, и Уоррик медленно поднял голову. По мужественному, сильному лицу распространилось гниение. Кожа была черно-зеленой, будто этот тонкий слой тканей выдерживался в столетиях смерти. Даже синие глаза потускнели, как бельма, как у рыбы, которая так давно уснула, что уже не годится для еды. У меня отвисла челюсть. Можно было бы подумать, что я уже ничему не поражусь после того, что Иветта с ним сделала, но это оказалось не так. Есть зрелища, к которым привыкнуть трудно. – Это Иветта тебя наказывает? – Нет, нет, моя бледная госпожа спит во гробе. Она ничего не знает о том, что я здесь. Только голос его остался «нормальным» – сильным и твердым. Совсем не подходящим к тому, что сталось с телом. – Что с тобой происходит, Уоррик? – Когда солнце взошло, я не умер. Я решил, что это знак от Бога. Что Он дает мне позволение окончить это нечистое существование. Что Он позволил мне последний раз ходить в свете. Я вошел в свет восходящего солнца, и я не сгорел, но случилось вот что. Он выпростал руки из плаща, показав сереющую кожу. Ногти у него почернели, и кончики пальцев съежились. – Это заживет? – спросила я. Он улыбнулся, и даже при его страшном виде это была улыбка надежды. Разложившееся лицо излучало свет, ничего общего не имеющий с вампирской силой. Над ним порхала бабочка. – Скоро Господь призовет меня к себе. Я же все-таки мертвец. С этим я спорить не могла. – Зачем ты пришел сюда, Уоррик? Вторая бабочка подлетела к первой, к ним присоединилась третья, и они закружились каруселью над головой мертвого рыцаря. Уоррик улыбнулся им. – Я пришел предупредить тебя. Падма боится Жан-Клода и вашего триумвирата. Он будет добиваться вашей смерти. – Это не новость. – Наш Мастер, Морт д'Амур, приказал Иветте уничтожить вас всех. Это уже новость. – Почему? – Я не думаю, будто хоть один член совета на самом деле верит, что Жан-Клод хочет организовать альтернативный совет в этой стране, но все считают его представителем нового, легального вампиризма. Провозвестником изменений, которые могут смести их старый мир. Старейшие, у которых достаточно силы, чтобы удобно себя чувствовать, не хотят перемены статус-кво. Когда начнется голосование, Анита, против вас будут двое. – А кто еще будет голосовать? – Ашер представляет свою госпожу, Белль Морт, Красивую Смерть. Он ненавидит Жан-Клода чистой и жгучей ненавистью, жгучей, как солнце через стекло. Вряд ли ты можешь рассчитывать на его поддержку. – Значит, они приехали нас убивать. – Если бы просто вас убивать, Анита, вы уже были бы мертвы. – Тогда я не понимаю. – Падма слишком сильно боится, но наш Мастер, думаю, был бы удовлетворен, если бы Жан-Клод оставил свой пост здесь и стал бы членом совета, как ему положено. – Первый же соискатель, который бросит ему вызов, его убьет, – сказала я. – Спасибо, не надо. – Так утверждает Жан-Клод, – ответил Уоррик. – Я начинаю склоняться к мысли, что он себя недооценивает. – Он просто осторожен, и я тоже. Над головой Уоррика порхало целое войско бабочек, переливаясь разноцветным облаком. Одна села ему на руку и покачивала крылышками, питаясь от мертвой плоти. Сила Уоррика гудела вокруг моего тела. Сила, конечно, не на уровне члена совета, но вполне на уровне Мастера. Уоррик был Мастером вампиров, а вчера еще не был. – Ты берешь силу у кого-то? – У Бога, – ответил он. Да, конечно. – Чем дольше мы находимся вдали от Мастера, тем слабее становится Иветта и тем больше растет моя сила. Еще раз вошел в мое тело Святой Огонь Извечного Света Божьего. Быть может, Он простит мою слабость, Анита. Я боялся смерти. Мук ада я боялся больше, чем Иветты. Но я иду в свете, я снова горю силою Божьей. Лично я не верила, что у Бога есть собственная камера пыток. Ад отделен от Бога, от Его силы, Его энергии, от Него самого. Мы ходим в свете силы Его каждый день нашей жизни, и для нас этот свет как белый шум, мы его не замечаем, не слышим. Но объяснять Уоррику, что он столетиями давал Иветте себя пытать из страха перед вечными мучениями, которых (как я считаю) не существует, казалось мне бесполезным. И даже жестоким. – Я рада за тебя, Уоррик. – Я попрошу тебя о милости, Анита. – Ты хочешь сказать – об одолжении? Мне не хотелось соглашаться на то, что я могла не так понять. – Да. – Проси. – У тебя есть с собой крест? Я кивнула. – Покажи мне его, пожалуйста. Я не думала, что это удачная мысль, но... Потянув крест за цепочку, я вытащила его наружу. Он не пылал, просто висел. Уоррик улыбнулся: – Святой Крест не отвергает меня. У меня не хватило духу объяснить ему, что крест не всегда пылает в присутствии вампиров. Похоже, что он горит, лишь когда вампир задумает мне вред, хотя бывают и исключения. Я, как и Уоррик, не вопрошала мудрость Бога. Я считала, что Он знает, что делает, а если Он не знает, то и мне лучше не знать. Уоррик подошел к опушке и нерешительно остановился в своем белом плаще с черной подкладкой. На его лице отразилось смятение. Он хотел войти в последнюю полосу чистого света и боялся. Я его могла понять. Он протянул руку к дрожащему краю золотого света – и отдернул. – Храбрость моя и вера все еще подводят меня. Я по-прежнему недостоин. Я должен был шагнуть в свет, взяться за Святой Крест и держать его бесстрашно. Он закрыл лицо почерневшими руками. Бабочки покрыли каждый дюйм обнаженной кожи, полоща крылышками, и виднелся только белый плащ и трепещущие насекомые. Была полная иллюзия, что бабочки заполняют весь плащ. Уоррик медленно и осторожно развел руками, чтобы не побеспокоить бабочек. И улыбнулся. – Я много сотен лет слыхал о Мастерах, которые призывали к себе зверей, но до сих пор не понимал, как это делается. Это восхитительная связь. Казалось, он страшно радовался своим «зверям». Я лично была несколько разочарована. Бабочка – не слишком хорошая защита от зверей того типа, что умеют призывать другие вампиры. Ладно, раз Уоррик доволен, кто я такая, чтобы портить ему радость? – Иветта заставила меня поклясться Богом, что я не выдам некоторые ее секреты. Я не нарушил своего слова и своей клятвы. – Ты хочешь сказать, что есть вещи, которые я должна знать и которые ты мне не сообщил? – Я сказал тебе все, что волен был сказать, Анита. Иветта всегда была умна. Она все эти годы манипулировала мной, чтобы я предал все, что было мне дорого. Она связала меня клятвой перед тем, как мы приплыли на ваши берега. Тогда я не понимал, но теперь понял. Она знала, что я увижу в тебе человека чести. Человека, который защищает слабых и не бросает своих друзей. Перед твоим лицом все разговоры совета об ответственности и чести – жалкое притворство. Сказать «спасибо» – этого явно было недостаточно, но что еще я могла сказать? – Спасибо, Уоррик. – Даже когда я был жив, существовала огромная разница между аристократами, по-настоящему ведущими своих людей и заботящимися об их нуждах, и теми, кто лишь пользовался ими. – Мало что изменилось, – сказала я. – Мне прискорбно это слышать, – ответил он и посмотрел вверх – то ли на солнце, то ли на что-то, чего я не видела. – Солнце приближается к зениту, и я слабею. – Тебе не нужно укрытие для дневного отдыха? Я поняла, что не следовало этого говорить. Настолько ли я ему верю, чтобы оставить в подвале с Жан-Клодом и всей компанией без присмотра? Не совсем. – Если сегодня мой последний день в свете солнца, я не потрачу его на то, чтобы прятаться. Я погуляю в твоих прекрасных лесах, потом закопаюсь в листья. Мне случалось прятаться в палой листве. В лощинах она лежит глубоко и густо. Я кивнула: – Я это знаю. Почему-то я решила, что ты городской. – Я много лет жил в городе, но первые дни жизни провел среди деревьев куда более густых и мощных, чем эти. Земли моего отца были далеки от городов. Хотя сейчас это не так. Лесов, где я охотился и рыбачил мальчишкой, больше нет. Иветта разрешила мне поездку домой – в ее сопровождении. Я жалею, что поехал. Это отравило мои воспоминания, превратило их в подобие снов. – Хорошие воспоминания так же реальны, как и плохие, – сказала я. – Не позволяй Иветте отобрать их у тебя. Он улыбнулся, потом поежился. Бабочки взмыли в воздух, как осенние листья, поднятые ветром. – Мне пора. – Он. пошел прочь среди деревьев, сопровождаемый шлейфом бабочек. Белый плащ скоро исчез из виду, но бабочки еще долго неслись за ним, как крошечные стервятники, отмечающие след смерти.31
Я миновала двор, дорогу и шла по тропинке к дому, когда шум машины на гравийной дороге заставил меня обернуться. Это была Ронни. Черт возьми, я забыла ей позвонить и отменить нашу утреннюю пробежку. Вероника (Ронни) Симс – частный детектив и моя лучшая подруга. Мы вместе тренировались по крайней мере раз в неделю, обычно в субботу утром. Иногда ходили в тренажерный зал, иногда бегали. Сегодня было утро субботы, и я забыла ей позвонить. Пистолет я держала у бока, он был спрятан под пальто. Веронике было все равно, просто это у меня автоматизм. Если ты настолько привилегированна, что имеешь разрешение носить оружие, ты не станешь им светить. Намеренный показ оружия в общественном месте без уважительной причины называется «угрожающим поведением» и чреват отзывом разрешения. Так свежий вампир любит сверкать клыками. Признак любительщины. Терзаясь виной за то, что заставила Ронни проехаться зря, я не сразу заметила, что она не одна. С ней был Луи Фейн, доктор Луис Фейн, преподаватель биологии в университете Вашингтона. Из машины они выкатились одновременно, смеясь, и схватились за руки, как только оказались по одну сторону от автомобиля. Оба были одеты для пробежки. Луи был в футболке навыпуск, такой длинной, что при его пяти футах шести дюймах из-под нее еле показывались короткие шорты. Черные аккуратно подстриженные волосы не гармонировали со слишком свободной футболкой. Ронни надела голубые байкерские шорты, отлично подчеркивающие ее длинные ноги. Из-под короткой футболки того же цвета мелькал плоский живот. Ронни шла ко мне. Никогда она так тщательно не одевалась для пробежки. Светлые волосы до плеч она вымыла, высушила феном, и они блестели. Только косметики не было, но Ронни она и не нужна. Лицо у нее сияло. Серые глаза отсвечивали голубым, как у нее бывает, когда она хорошо подберет цвет одежды. Сегодня она его подобрала, и Луи никого, кроме нее, не видел. Я стояла, глядя, как они идут по дорожке, и думала, когда же они меня заметят. Для них обоих это оказалось неожиданным, будто я соткалась из воздуха. Ронни была достаточно предупредительна, чтобы принять смущенный вид, но у Луи вид был просто счастливый. Что они занимаются сексом, я и так знала, но достаточно было просто на них посмотреть, чтобы еще раз в этом убедиться. Его пальцы ласково играли на костяшках ее руки, и они оба стояли и смотрели на меня. Не скажу, как у них насчет любви, но желание – точно было. Ронни оглядела меня с головы до ног: – Ты не находишь, что для пробежки оделась слегка излишне? Я состроила мрачную гримасу. – Извини, забыла позвонить. Я только что приехала домой. – А что случилось? – спросил Луи. Он все еще держал Ронни за руку, но все остальное резко переменилось. Он был собран, стал как-то выше, черные глаза внимательно посмотрели на меня, замечая бинт на руке и другие признаки усталости. – От тебя пахнет кровью, и... – он шевельнул ноздрями, – чем-то еще похуже. Я подумала, не разложившееся ли тело Уоррика чует он на моих ботинках, но спрашивать не стала. Мне самой не хотелось знать. Луи был лейтенантом у Рафаэля, и меня удивило, что он не знает о последних событиях. – Вас что, в городе не было? Они оба кивнули, и Ронни тоже перестала улыбаться. – Ездили в пляжный домик. Домик остался у Ронни после развода. Брак длился два года и кончился очень неудачно. Но домик классный. – Да, там хорошо. – Что случилось? – снова спросил Луи. – Пошли в дом. Не могу придумать такую короткую версию, чтобы можно было обойтись без кофе. Они зашли в дом вслед за мной, все еще держась за руки, но вид их уже не назовешь счастливым. Наверное, я так действую на людей. Трудно быть счастливым и радостным в зоне обстрела. Грегори лежал на моем диване, все еще в блаженном забытьи от болеутоляющих. Луи остановился как вкопанный. Конечно, может быть, дело не только в леопарде. Под белым диваном и креслом лежал персидский ковер – не мой. Яркие подушки на белой мебели повторяли сочные цвета ковра и в утреннем солнце гляделись точно самоцветы. – Стивен, – сказала Ронни и потянулась его тронуть, но Луи ее удержал. – Это не Стивен. – Как ты узнал? – спросила я. – По запаху. Они пахнут по-разному. Ронни вытаращила глаза: – Это Грегори? Луи кивнул. – Я знала, что они двойняшки, но чтобы так... – Ага, – сказала я. – Мне сейчас надо вылезти из этого платья, но я хочу уточнить один момент. Грегори теперь мой. Он из хороших парней. Так что его не обижаем. Луи повернулся ко мне, и зрачки его черных глаз покраснели, как черные бусинки с красной крапинкой – крысиные глаза. – Он пытал собственного брата! – Я там была, Луи. Я это видела. – Как же ты можешь его защищать? Я покачала головой: – Луи, у меня была трудная ночь. Скажем так: теперь, когда нет Габриэля, склонявшего леопардов ко злу, они избрали иные пути. Он отказался пытать одну волчицу, и за это ему сломали ноги. По выражению лица Луи было видно, что он не верит. Я снова покачала головой и показала на кухню. – Пойдем туда, сварим кофе. Дай я вылезу из этого проклятого платья и тогда все расскажу. Ронни двинулась в кухню, но глаза ее смотрели на меня, и в них было полно вопросов. «Потом», – сказала я ей одними губами, и она пошла на кухню. Я верила, что она сможет занять Луи, пока я переоденусь. Вряд ли он в самом деле набросится на Грегори, но леопарды-оборотни слишком много народу против себя настроили. Лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Ричард стоял на стремянке и сверлил дыры в потолке над моей кроватью. А так было уютно. Моя спальня была на первом этаже единственной, и я отдала ее, чтобы Грегори не надо было тащить на второй этаж. Кусочки извести покрывали обнаженный торс Ричарда белой пудрой. Такой он был красивый, рукастый и мужественный в своих джинсах. Черри и Зейн стояли у кровати, подавая детали аппарата для вытяжения и помогая замерять. Ричард выключил дрель, и я спросила: – А где Вивиан? – Гвен повела ее навестить Сильвию, – ответил Ричард. Глаза у него были подчеркнуто беспристрастны, голос демонстративно спокоен. Мы после арены друг друга еще не видели. – Удобно иметь в доме профессионального психолога, – сказала я. Черри и Зейн смотрели на меня. Они были похожи на охотничьих собак на дрессировочной площадке – глаза серьезные, внимательные к каждому слову и жесту. Не люблю, когда на меня так смотрят. Это меня нервирует. – Я на самом деле пришла за шмотками. Это платье мне надоело. Протиснувшись мимо них, я подошла к шкафу. Жан-Клод и здесь постарался. Нельзя сказать, чтобы все было совсем не по моему вкусу. В дальней стене был эркер с диваном, на котором теснилась моя коллекция пингвинов. Среди них выделялся новый пингвин. Он сидел на кровати с большим красным бантом на шее, и на пушистом пузе у него висела открытка. Черный мех тоже покрылся белей пылью с потолка. Ричард снова выключил дрель и сказал: – Давай прочти открытку. Для того он ее и писал. Я поглядела на него снизу вверх, увидела в его глазах боль и злость, но глубоко под этим скрывалось что-то еще, для чего я не могла или же не хотела найти слов. Я взяла пингвина с кровати, смахнула с него пыль и развернула открытку, стоя спиной к Ричарду. Дрель не включилась. Я просто чувствовала спиной, как он на меня смотрит, пока я читаю. В открытке было написано: Чтобы тебе было с кем спать, когда меня с тобой нет. И простая подпись – изящные буквы Ж и К. Я сунула открытку в конверт и повернулась и Ричарду, прижимая к животу пингвина. На лице Ричарда было самое бесстрастное выражение, которое он только мог изобразить. Но как он ни старался, у него не вышло. Обнаженная душа кричала у Ричарда из глаз, кричала о нужде, о невысказанном. Зейн и Черри попятились от кровати, пробираясь к двери. Они не бросились из комнаты, но постарались не находиться между нами. Я не думала, что у нас выйдет настоящая драка, но понимала их. – Можешь прочесть записку, если хочешь. Но не думаю, что тебе от этого полегчает. Он издал короткий звук – не совсем похожий на смех. – Надо ли предлагать бывшему воздыхателю читать письма нынешнего любовника? – Я не хотела делать тебе больно, Ричард. Если тебе станет легче от прочтения записки – читай. Кроме того первого раза, я ничего не сделала, о чем бы ты не знал. И не собираюсь начинать сейчас. У него напряглись желваки на скулах, жилы натянулись на шее до самых плеч. Он покачал головой: – Я не хочу ее видеть. – Отлично. Я повернулась, держа в одной руке открытку и пингвина, а другой открыла ящик комода и схватила, что лежало сверху, не слишком рассматривая. Мне хотелось убраться из внезапно затихшей комнаты, подальше от глаз Ричарда. – Я слышал, с тобой там кто-то пришел, – сказал он спокойно. – Кто? Я повернулась, держа в охапке пингвина и одежду. – Луи и Ронни. Ричард нахмурился: – Луи прислал Рафаэль? Я покачала головой. – Нет, они с Ронни ездили в приют любви. Луи не знает, что здесь творится. Он сильно злится на Грегори. Дело в личной неприязни, или это из-за Стивена? – Из-за Стивена, – ответил Ричард. – Луи очень верен своим друзьям. Он сказал так, будто намекал, что не все обитатели этого дома умеют хранить верность. А может, мне уже самой мерещится двусмысленность в самых невинных фразах. Может быть. Вина – многогранное чувство. Но, глядя в честные карие глаза Ричарда, я не думала, что услышала то, чего он не договаривал. Если бы я знала, что ему сказать, я бы отослала леопардов и мы бы побеседовали. Но накажи мена Бог, если я знала. Так, этот разговор подождет, пока я все не обдумаю. Даже лучше, что подождет. Я не думала, чувствую ли еще что-то к Ричарду, или он ко мне. Я спала с другим, любила другого. Это очень усложняло дело. От этой мысли я улыбнулась и встряхнула головой. – Что смешного? – спросил он, и в глазах его были боль и вопрос. – Смешного? Ничего, Ричард, абсолютно ничего. И я побежала в ванную переодеваться. Это была самая большая ванная в доме, с утопленной в пол мраморной ванной. Не такой большой, как ванна Жан-Клода в «Цирке», но близко к тому. В изголовье и в ногах ванны стояли белые свечи – нетронутые, свежие, новые, ждущие наступления ночи. Он выбрал свечи с перечной мятой – ему нравились ароматические свечи со съедобным запахом. Фетишизм к еде сказывался. К подсвечнику была приклеена еще одна открытка. На конверте ничего не было написано, но я ее развернула – считайте, что по интуиции. В открытке говорилось: «Если бы мы были одни, mа petite, ты зажгла бы их для меня на закате. И я пришел бы к тебе. Je reve de toi». Последняя фраза по-французски значила «Мечтаю о тебе». На этой открытке вообще не было подписи. Очень он был самоуверенный, Жан-Клод. Если ему верить, я была единственной женщиной за четыреста лет, которая ему отказала. И то в конце концов сдалась. Честно говоря, я рада была бы заполнить ванну, зажечь свечи и ждать голая и мокрая, чтобы он пробудился от дневного забытья. Очень, очень это было бы заманчиво. Но у нас дом полон гостей, а если Ричард останется ночевать, то нам придется вести себя прилично. Если бы Ричард бросил меня ради другой женщины, я бы и вполовину так не переживала, как он, но все равно не могла бы оставаться с ним в одном доме и слышать, как он занимается с ней любовью. Даже у меня не хватило бы на это силы воли. И я никак не собиралась ставить Ричарда в такое положение. По крайней мере намеренно. Мне пришлось еще раз выйти из ванной в спальню. Во-первых, я забыла нормальный лифчик, а лифчики без бретелек не предназначены, чтобы носить их так долго. Вторым делом я заменила схваченные впопыхах шорты на джинсы. И каждый раз я чувствовала на себе взгляд Ричарда. Зейн и Черри глядели на нас, как настороженные собаки, опасающиеся, что их сейчас пнут. Напряжение сгустилось в воздухе, хоть топор вешай, и леопарды это чуяли. Как будто Ричард очень сосредоточенно думал, и я его ощущала – давление, которое может закончиться нотацией или перебранкой. В конце концов я надела новые джинсы того чудесного темно-синего цвета, который никогда долго не держится, ярко-синий топ, белые спортивные носки и белые кроссовки с черным верхом. Грязные шмотки я покидала в бак и сверху придавила платьем. Оно, конечно, было с маркировкой «только сухая чистка». «Файрстар» я заткнула за пояс джинсов. Была у меня для него внутренняя кобура, но в спальне. Однако я могла вполне без нее обойтись, так что лишний раз не надо было проходить мимо Ричарда. Я опасалась при этом, что искушаю судьбу. Он в конце концов настоит на разговоре, а я к нему не готова. Может, к этому конкретному разговору я вообще никогда не буду готова. Чужое пальто с тяжелым браунингом в кармане я перекинула через руку. Автомат висел у меня на плече вместо сумочки. Когда спальня освободится, я суну автомат в шкаф. Если у тебя так много заряженных стволов, вся штука в том, чтобы не оставлять их валяться где попало. Ликантропы классно умеют драться, но почти никто из них не знает, с какого конца стрелять из огнестрельного оружия. Лежащий просто так ствол чем-то соблазнителен, особенно если это такое крутое оружие, как автомат. Он почти физически подмывает его взять, прицелиться, сделать бах-бах. И оружие либо нужно держать запертым и разряженным, либо носить с собой. Таковы правила. Нарушишь их – и тогда восьмилетние детишки сносят головы своим маленьким сестренкам. Я прошла в гостиную. Грегори на диване не оказалось. Я решила, что его понесли в спальню, но пошла убедиться. Было бы чертовски глупо прошляпить Грегори и дать умыкнуть его из моего дома. Черри и Ричард устраивали его в постель, Зейн им помогал. Грегори уже достаточно очнулся, чтобы стонать. Ричард увидел, как я заглядываю в дверь. – Я просто проверяю, что Грегори уже лучше, – сказала я. – Нет, ты проверяешь, не зацапали ли его плохие парни, – ответил он. Я опустила глаза, потом посмотрела на него: – Да. Может, мы бы сказали и больше, но Грегори проснулся, когда его ноги стали укладывать на вытяжение. И застонал. У ликантропов лекарства из организма выводятся поразительно быстро. Черри набрала в шприц какую-то прозрачную жидкость, и я сбежала. Не люблю уколов. А на самом деле не хотела слушать нравоучения Ричарда насчет пистолетов. То, что онликантроп, не было нашей единственной трудностью. Ричард считал, что я слишком легко убиваю. Может, он и был прав, но я не раз спасала его шею, быстро спуская курок. А его щепетильность не раз ставила меня под удар. Я вернулась на лестницу, тряся головой. И какая нам разница? Мы были во многом не согласны. Ничего бы не вышло. Да, мы хотели и даже любили друг друга. Этого было мало. Если бы мы не смогли найти компромисса по всем остальным вопросам, разорвали бы в конце концов друг друга на части. И лучше расстаться как можно менее болезненно. Моя голова вполне соглашалась с такой логикой, но тело ей противилось. Я пошла на кухню, учуяв запах кофе. Приятная была бы кухня, если бы я когда-нибудь готовила или принимала гостей. Шкафчики темного дерева, а между ними большой остров с крючками для кастрюль и сковород. У меня кухонной утвари и припасов не хватило бы даже на один шкафчик, не то что на все это великолепие. Из всех помещений моего нового дома в этом я более всего чувствовала себя чужой. Очень уж оно было не таким, какое я бы сама выбрала. Ронни и Луи сидели возле моего двухместного столика. Он стоял на возвышении в эркере. Место было предназначено для полномасштабного обеденного стола, и мой столик там смотрелся как временно исполняющий обязанности. Почти весь стол занимали цветы – еще одно дополнение. Мне не надо было считать их, я и так знала, что там дюжина белых роз и одна одинокая красная. Белые розы Жан-Клод посылал мне годами, но даже с тех пор, как мы стали любовниками, тринадцатая появилась впервые. Красная, алая, островок страсти в море белой чистоты. Карточка при цветах отсутствовала, поскольку не была нужна. Джемиль прислонился к стене неподалеку от Ронни и Луи и прихлебывал кофе из чашечки. Когда я вошла, он замолчал, из чего я сделала вывод, что он говорил обо мне. Быть может, и нет, но молчание повисло тяжелое, а Ронни очень тщательно старалась на меня не смотреть. Луи, наоборот, смотрел слишком пристально. Ага, Джемиль уже многое выболтал. А что выболтал – мне даже знать не хотелось, пока не введу в организм кофеину. Я налила себе кофе в чашку с надписью: «Минздрав предупреждает: обращаться ко мне, пока я не выпью первую чашку кофе, опасно для вашего здоровья». Чашка эта стояла у меня в офисе, пока мой босс не обвинил меня в устрашении клиентов. Новую я пока не выбрала. На ней должна быть подходящая надпись. На ящике стояла новая блестящая кофеварка с открыткой. Я пригубила кофе и вскрыла конверт. «Чтобы согреть твое тело и заполнить эту пустую cuisine». Кухню по-французски. В записках Жан-Клод часто вставлял французские слова, и даже прожив пару сотен лет в этой стране, не всегда правильно строил английские фразы. Говорил он безупречно, но многие говорят на втором языке лучше, чем пишут. Конечно, это мог быть окольный способ учить меня французскому – и получалось. Он пишет записку, а я потом его ищу и спрашиваю, что она значит. Когда тебе шепчут на ухо французские нежности, это класс, но через какое-то время начинаешь задумываться, что они значат. Бывали и другие уроки, но о них я публично рассказывать не собираюсь. – Приятные цветы, – сказала Ронни. Голос у нее был совершенно безразличный, но по поводу Жан-Клода она сообщила мне свое мнение без околичностей. Она считала, что он наглый тип. Я с ней была согласна. Она считала, что он олицетворяет зло. С этим я не соглашалась. Я села на дальнем краю восьмиугольного возвышения, спиной к стене, голова чуть ниже уровня окон. – Ронни, мне на сегодня хватит нравоучений. О'кей? Она пожала плечами и отпила кофе: – Ты уже взрослая девушка, Анита. – Сама знаю. Я даже сама услышала, насколько резко ответила. Автомат я положила рядом на пол, вместе с пальто. Подула на кофе, черный и крепкий. Иногда я добавляю сахар и сливки, но для первой чашки сойдет и черный. – Джемиль нам рассказал, – произнес Луи. – Вы с Ричардом действительно вызывали силу посреди «Цирка»? Я отпила кофе и только потом ответила: – Очевидно. – У крысолюдов нет эквивалента лупы, но это же не обычная способность – вот так вызывать силу. Ронни переводила между нами взгляд слегка расширенных глаз. Я ей рассказывала, что творится в моей жизни, и она ошивалась со мной и с монстрами достаточно долго, чтобы встретить Луи, но все же этот мир был для нее чужой и новый. Иногда я думала, что ей бы лучше держаться от монстров подальше, но, как она сама сказала, мы обе взрослые девушки. Иногда она даже пистолет с собой носит. Так что может решать сама за себя. – Я уже больше десяти лет вервольф, – сказал Джемиль. – Это моя третья стая. И я никогда не слышал, чтобы лупа могла помочь Ульфрику вызвать силу за пределами лупанария – то есть места нашей силы. Обычно лупа и этого не может. Первая на моей памяти, кто умел вызывать силу в лупанарии, была Райна. Она даже без полной луны умела делать штуки, увеличивающие ее силу, но ничего подобного тому, что я сегодня испытал. – Джемиль говорит, что ты помогла Ричарду вызвать достаточно силы, чтобы его вылечить, – добавил Луи. Я пожала плечами – осторожно, чтобы не пролить кофе. – Я помогла Ричарду овладеть его зверем. Это вызвало... что-то. Не знаю что. – У Ричарда был припадок ярости, и ты помогла ему прийти в себя? – спросил Луи. Я посмотрела на него. – Ты видел его припадки? – Один раз. Я поежилась. – Этого вполне достаточно. – Но ты помогла ему справиться со зверем. – Так и было, – сказал Джемиль, и вид у него почему-то был довольный. Луи глянул на него и покачал головой. – К чему вы все это? – спросила я. – Я говорил Ричарду, что ему не станет лучше, пока он не вычеркнет тебя из своей жизни. Полностью. Я думал, он должен тебя забыть, чтобы исцелиться. – А сейчас ты передумал? – Если ты умеешь помогать Ричарду держать его зверя в узде, тогда ты ему нужна. Мне все равно, как вы договоритесь, Анита. Но если он в ближайшее время чего-нибудь не предпримет, то погибнет. Чтобы этого не случилось, я готов почти на все. Впервые я поняла, что Луи мне больше не симпатизирует. Он лучший друг Ричарда, так что я его понимаю. Если бы он бросил Ронни так же грубо, как я Ричарда, я бы тоже злилась. – Даже посоветуешь ему снова со мной видеться? – спросила я. – Это то, чего ты хочешь? Я покачала головой, не глядя ему в глаза. – Не знаю. Мы связаны друг с другом на целую вечность. Слишком долго, чтобы друг на друга злиться. – Слишком долго, – сказал Ричард, появляясь в дверях, – чтобы наблюдать тебя в его объятиях. В голосе его не чувствовалось горечи, была только усталость. Густые волосы и мускулистый торс покрывала белая пыль. Даже на джинсах была пыль. Больше всего он походил на персонажа какого-нибудь порнофильма, где мастеровитый мужик утешает одинокую хозяйку дома. Ричард подошел к розам. – И всегда видеть белые розы с твоим именем. – Он тронул единственную красную, улыбнулся. – Отличная символика. Рука Ричарда сомкнулась над алым цветком, а когда он раскрыл ладонь, красные лепестки рассыпались по столу. На столешницу упала капля крови – Ричард напоролся на шипы. Ронни большими глазами смотрела на оборванную розу. Потом глянула на меня, подняв брови, но я не знала даже, каким выражением лица ей ответить. – Это ребячество, – сказала я. Ричард повернулся ко мне, протягивая руки. – Очень жаль, что нашего третьего здесь нет, чтобы слизать эту кровь. Я почувствовала, как мои губы сводит неприятная улыбка, и ответила раньше, чем смогла остановиться. А может, я просто устала сдерживаться. – В этой кухне есть не меньше трех персонажей, которые были бы рады слизать кровь с твоей кожи, Ричард. Я к ним не принадлежу. – Сука ты! – Он стиснул кулаки. – Гав, гав, – ответила я. – Перестаньте, оба! – Луи вскочил с места. – Я перестану, если он перестанет. Ричард отвернулся и сказал, ни на кого не глядя: – Простыни на кровати мы сменили, но все равно грязи еще полно. – Он раскрыл ладонь. Кровь заполнила линии руки, как река русло. Ричард повернулся ко мне, глядя злыми глазами: – Могу я где-нибудь помыться? – Он медленно поднял руку и слизнул кровь подчеркнутым жестом. Ронни тихо пискнула – почти ахнула. Я не побледнела: этот спектакль был мне знаком. – Наверху есть ванная с душем. Дверь напротив спальни, в коридоре. Ричард сунул палец в рот, медленно, будто только что ел жареных цыплят. И не отводил от меня глаз. Я приняла самый равнодушный вид. Чего бы он от меня сейчас ни хотел, это было не равнодушие. – А можно в той шикарной ванне внизу? – спросил он. – Ради Бога, – ответила я, отпивая кофе – само безразличие. Эдуард мог бы мною гордиться. – А Жан-Клод не будет недоволен, что я воспользовался вашей драгоценной ванной? Я же знаю, как вы оба любите воду. Кто-то ему сообщил, что мы занимались любовью в ванне Жан-Клода в подвале «Цирка». Хотела бы я знать кто – уж он бы у меня не обрадовался. У меня запылали щеки, и я ничего не могла с ними сделать. – Хоть какая-то реакция наконец, – сказал он. – Ладно, ты меня смутил. Доволен? Он кивнул: – Да, и очень. – Тогда иди принимай душ, Ричард, или ванну, если хочешь. Зажги эти чертовы свечи, устрой себе праздник. – А ты собираешься ко мне прийти? Было время, когда подобного приглашения от Ричарда мне хотелось больше всего на свете. От злости, прозвучавшей в его голосе сейчас, у меня к глазам подступили... подступило что-то похожее на слезы. Я не заплакала, но мне было больно. Ронни встала, и Луи положил руку ей на локоть. Все пытались притворяться, будто перед ними не разворачивается что-то до боли интимное. Пара глубоких вдохов – и я пришла в себя. Нет, он не увидит, как я плачу. Ни за что. – Это не я пришла в ванну к Жан-Клоду, Ричард, а он ко мне. Может, не будь ты таким дурацким бойскаутом, сейчас это был бы ты, а не он. – Так что, надо было только как следует потрахаться? Вот так все у тебя просто? Я вскочила, кофе выплеснулся на пол. Потом поставила чашку на стол, оказавшись на расстоянии прикосновения от Ричарда. Ронни и Луи отошли от стола, освобождая нам место. Думаю, они бы вышли из кухни, будь они уверены, что дело не дойдет до кулаков. Джемиль поставил чашку, будто готовый броситься спасать нас друг от друга. Но нас уже поздно было спасать. Слишком поздно. – Гад ты, Ричард. Это из-за тебя так с нами обоими все получилось. – С нами троими, – уточнил он. – Ладно, – сказала я. Глаза у меня жгло, горло пережимало. – Может, действительно дело в одном хорошем трахе. Не знаю. А твои высокие идеалы согревают тебя ночью, Ричард? Моральные принципы уменьшают твое одиночество? Он сделал последний шаг, и мы почти соприкоснулись. Гнев его бежал через меня электрическим током. – Это ты меня обманула, но теперь у тебя в постели есть он, а у меня никого! – Так найди кого-нибудь, Ричард, кого угодно, только прекрати это. Слышишь? Прекрати! Он шагнул назад так резко, что я покачнулась. Ричард повернулся и вышел широкими шагами, оставив в воздухе след злости, как аромат шлейфовых духов. Минуту я постояла на месте, потом сказала: – Уйдите отсюда. Все уйдите. Мужчины вышли, но Ронни осталась. Я бы не стала плакать, честное слово, но она тронула меня за плечи, обняла сзади и шепнула: – Как мне жаль! Я могла выдержать что угодно, кроме сочувствия. И я заревела, пряча лицо в ладони, пряча, пряча, пряча.32
Позвонили в дверь. Я пошла открывать, но Ронни сказала: – Найдется кому открыть. Из гостиной вышел Зейн: – Я открою. У меня возникла мысль, где сейчас Джемиль и Луи. Утешают Ричарда? Я отодвинулась от Ронни, ободрав щеку. – Кто бы это мог быть? Мы же тут в глуши. Тут же на кухне нарисовались Джемиль и Луи. То ли они меня слышали, то ли они так же подозрительны, как и я. Я подобрала автомат с пола, и встав в дверях, держала его у левого бока, чтобы оружия не было видно. «Файрстар» был у меня в правой руке, тоже убранной с глаз долой. Луи и Джемиль стали по обе стороны двери в гостиную. – Не загораживайте мне обзор, – предупредила я. – Я не взяла с собой пистолет, – сказала Ронни. – Браунинг в кармане пальто, оно лежит на полу. Серые глаза Ронни были чуть шире обычного, а дыхание чуть чаще, но она кивнула и пошла за пистолетом. Зейн встревоженно посмотрел на меня, безмолвно задавая вопрос, и я кивнула. Он выглянул в глазок. – Похоже на посыльного с цветами. – Открой, – сказала я. Зейн открыл, загораживая пришедшего от меня. Голос посыльного был слишком тих, чтобы я расслышала. Зейн повернулся ко мне. – Говорит, что надо расписаться за цветы. – От кого они? Человек выглянул из-за Зейна, повышая голос: – От Жан-Клода. – Минутку. Я положила автомат на пол, чтобы его не было видно, и пошла к двери, держа «файрстар» позади себя. Жан-Клод постоянно засыпал меня цветами, но обычно он ждал, чтобы предыдущие начали осыпаться или хотя бы увядать. Да, сегодня он гонит романтику сверхурочно. Человек был невысокий, он держал коробку с розами, приложив к ней планшетку с листом бумаги и привязанным на нитке карандашом. Зейн отступил, давая мне дорогу, но я первым делом заглянула в пластиковое окно коробки. Желтые розы. Я остановилась и попыталась улыбнуться. – Вам полагаются чаевые, подождите, я сумочку возьму. Человек стрельнул глазами по кухне, увидел, что Джемиль заходит от него слева, а Луи справа. Я шагнула в сторону, стараясь не находиться прямо перед ним. Он повернул за мной коробку и руку на коробке. Джемиль оказался в выгодной позиции. – Джемиль? – спросила я. – Да, – ответил он, и этого было достаточно. – Чаевые мне не нужны, – сказал человек, – но я опаздываю. Вы не могли бы расписаться и меня отпустить? – Конечно, – ответила я. Джемиль просек ситуацию, но Зейн все еще не мог сообразить. Ронни была у меня где-то за спиной, и я не решалась оглянуться, но я отодвинулась чуть в сторону, и человек сопроводил меня рукой, которой я не видела, но, как подтвердил Джемиль, в ней был пистолет. Я почти поравнялась с Луи. Он остановился, ожидая, чтобы я к нему подошла. Тоже понял. Отлично, а что дальше? За меня решила Ронни. – Брось пистолет, или застрелю. Ее голос звучал уверенно, твердо. Я успела глянуть на нее. Она стояла, расставив ноги, двуручной хваткой держа браунинг, направленный на человека в дверях. – Анита! – крикнул Джемиль. Я повернулась и прицелилась одним движением. Человек уже поднимал руку и коробку. Мелькнул ствол. На Ронни он не обращал внимания, целясь в меня. Стреляй он от бедра, у него было бы время на один выстрел, но он попытался принять более выгодную стойку, и это решило дело. Зейн наконец среагировал – как раз тогда, когда ему на самом деле надо было убраться с дороги. Лишнее доказательство, что сверхъестественной скорости и силы недостаточно. Надо еще знать, что с ними делать. Зейн ударил по коробке, и первый выстрел посыльного ушел в пол. Первый выстрел Ронни пришелся в косяк двери. Зейн загораживал мне линию прицела. Я видела, как поднялся ствол, на этот раз в сторону Ронни. Зейн попытался схватить пистолет, и тот выстрелил еще два раза. Тело Зейна дернулось, медленно падая на пол. Я уже навела ствол, и когда тело Зейна ушло с линии прицела, была готова. Второй выстрел Ронни попал человеку в плечо, толкнув назад. Он выстрелил в меня и рухнул в дверях. Его пуля прошла мимо, а моя – нет. У человека на груди расплылось красное пятно. Он глядел на меня вытаращенными и почти озадаченными глазами, будто не понимая, что с ним произошло. И даже когда смерть коснулась его глаз, он еще поднимал пистолет, пытаясь сделать последний выстрел. Два выстрела загремели гулким эхом. Я попала ему в грудь, Ронни снесла ему череп. Так бывает, если глейзеровские бронебойные попадают в незащищенное тело. Я подошла к лежащему, держа его под прицелом и готовая еще раз выстрелить, но все было кончено. Грудь человека превратилась в кровавое месиво, а голову будто кто-то хотел скальпировать, но перестарался. По ступеням крыльца разливались жидкости погуще крови. Подошла Ронни, тоже держа его под прицелом. Глянув один раз, она вышла наружу, шатаясь, почти споткнувшись о ноги мертвеца. Потом свалилась в траву, рыгая и плача. Зейн лежал неподвижно, из него текла кровь. Луи проверил его пульс. – Он умирает. – Луи, вытирая кровь с футболки, пошел заняться Ронни. Я глядела на бледную грудь Зейна. Одна пуля попала ему в нижние отделы легких. Из раны поднимались красные пузыри, и раздавался тот страшный звук, который издают засасывающие воздух раны груди. Этот звук лучше любого доктора и фельдшера говорит, что раненый мертв. Вопрос лишь в том, когда он перестанет дышать.33
Мы вызвали «скорую», и оказалось, что прямо сейчас она приехать не может. Слишком много несчастных случаев. Луи пришлось вырвать у меня трубку и извиниться перед ни в чем не повинной девушкой-оператором. Черри побежала на кухню. Слышалось, как она хлопает дверцами шкафов и ящиками. Я застала Черри с очередным выдернутым ящиком. Она повернулась ко мне с дикими глазами: – Пластиковый пакет, клейкую ленту и ножницы! Я не стала задавать глупых вопросов, а открыла ящичек рядом с плитой и протянула ей ножницы и ленту. Пластиковые пакеты – одна из немногих вещей, которые можно найти у меня в буфете. Черри вырвала их у меня из рук и бросилась в гостиную. Я понятия не имела, что она задумала, но ее учили медицине, а меня нет. Если это даст Зейну несколько лишних минут, я – «за». «Скорая» в конце концов приедет, фокус в том, чтобы не дать Зейну умереть раньше. Насколько я могла понять, Черри ножницами не воспользовалась, а примотала пакет лентой к груди Зейна, оставив только один угол свободным. Это было явно сделано намеренно, но я не могла не спросить: – А почему этот угол не приклеен? Она ответила, не отрывая глаз от пациента: – Этот угол позволит ему дышать. Когда он вдыхает, пакет спадается и закрывает рану. Называется «щадящая повязка». Говорила она будто лекцию читала. Я уже не в первый раз подумала, какова Черри за пределами мира монстров. Будто две разные личности. Никогда ни в ком я не видела столь четко разделенные поровну половины – монстра и человека. – И он так продержится, пока не приедет «скорая»? – спросила я. Черри впервые посмотрела на меня, и глаза ее были серьезны. – Очень надеюсь. Я кивнула. Такого я сделать не смогла бы. Проделывать в людях дырки – это я умею, но не сохранять им жизнь. Ричард принес одеяло и накрыл Зейну ноги, а вторую половину одеяла Черри устроила вокруг раны как считала нужным. На Ричарде не было одежды, кроме полотенца вокруг бедер. На загорелой коже блестели капли воды – она еще не успела высохнуть. Полотенце натянулось гладкой линией, когда Ричард наклонился к Зейну. Густые волосы падали тяжелыми прядями, и струйки воды стекали от них по спине. Он выпрямился, и в разрезе полотенца мелькнул приличный кусок ляжки. – У меня есть полотенца и побольше, – сказала я. Он повернулся, скривившись: – Я слышал стрельбу. Размер полотенца меня в тот момент не волновал. – Прости, ты прав, – кивнула я. Моя злость на Ричарда убывала прямо пропорционально отсутствию на нем одежды. Если он действительно хочет выиграть эту войну, ему достаточно только раздеться – и я тут же выброшу белый флаг и зааплодирую. Стыдно, но правда. Ричард провел рукой по волосам, убирая их с лица и выжимая воду. Это движение невероятно выгодно подчеркнуло красоту его груди и плеч. Он чуть прогнулся в пояснице, все тело вытянулось гладкой мускулистой линией. Я знала, что он нарочно демонстрирует свое тело. Мне всегда казалось, что он не сознает, какое действие это тело производит на меня, но сейчас я поняла, что он знает. Глядя в его сердитые глаза, я понимала, что он это делает нарочно. Смотри, что ты упустила, что ты потеряла. Если бы я упустила только тело, то не было бы так больно. Мне не хватало воскресных вечеров, когда мы смотрели старые мюзиклы. Субботних походов в лес, наблюдений за птицами, целые уик-энды, занятые сплавом на плотах по Мерамеку. Не хватало его рассказов о событиях в школе. Его мне не хватало, а тело – это всего лишь очень симпатичная добавка. Вряд ли в мире найдется достаточно роз, чтобы заставить меня забыть, чем чуть было не стал для меня Ричард. Он пошел обратно к лестнице продолжать свой прерванный душ. Будь у меня такая сильная воля, как мне самой хотелось думать, я бы не смотрела ему вслед. Мне вдруг живо представилось, как я слизываю воду с его груди и отбрасываю к чертям это дурацкое полотенце. Настолько ясен был образ, что мне пришлось отвернуться и сделать несколько глубоких вдохов. Он больше не был моим. Может быть, и никогда не был. – Не хочу прерывать выставку племенных жеребцов, – сказал Джемиль, – но кто этот мертвец и зачем он пытался тебя убить? Если до этого я думала, что смущена, так это были еще цветочки. То, что эта ерунда с Ричардом отвлекла меня от куда более жизненно важного вопроса о несостоявшемся убийце, показывало, что я собственную профессию забыла. Неосторожность, для которой нет слов. Неосторожность, ведущая к гибели. – Не знаю, – ответила я. Луи приподнял простыню, которую кто-то успел набросить на покойника. – Я его тоже не узнаю. – Не надо, – попросила Ронни. Она снова стала серо-зеленой. Луи опустил простыню на место, но она неудачно упала и зацепилась за макушку. Кровь пропитала хлопок, как масло фитиль. Ронни тихо икнула и побежала в туалет. Луи проводил ее взглядом, а я наблюдала за ним. Заметив это, он сказал: – Ей случалось убивать людей. – В его словах слышался вопросительный подтекст: «Чем этот случай хуже?» – Один раз, – ответила я. – И она реагировала так же? Я покачала головой: – Думаю, здесь дело в мозгах, которые растеклись по крыльцу. В кухню вошла Гвен: – Многие, кто вполне терпим к виду крови, не выносят вида других вытекающих жидкостей. – Спасибо за информацию, госпожа психолог, – сказал Джемиль. Она повернулась к нему блондинистой бурей, ее неотмирная энергия заклубилась в помещении. – Ты, мерзкий гомофоб! Я приподняла брови: – Я чего-то не догоняю? – Джемиль из тех мужчин, кто считает, будто любая лесбиянка на самом деле гетеросексуальна, просто ей не попался настоящий мужик. Ко мне он так приставал, что Сильвии пришлось ему жопу наскипидарить. – Что за лексика для ученого-психолога, – укоризненно произнес Джейсон. Он поспешил на выстрелы из подвала, куда мы сложили вампиров на дневной отдых. Когда возбуждение улеглось, он вернулся проверить, как там они. – Там внизу все спокойно? – спросила я. Он выдал улыбку, как он умеет – одновременно веселую и ехидную. – Тихо, как в склепе. Я застонала, потому что он этого ожидал. Но улыбаться перестала раньше, чем он. – Это не может быть совет? – спросила я. – Что именно? – не понял Луи. – Ну, те, кто послал этого типа. – Ты думаешь, это действительно бандит? – спросил Джемиль. – Ты имеешь в виду – профессиональный убийца? Джемиль кивнул. – Нет. – А почему ты думаешь, что он не профессионал? – спросила Гвен. – Недостаточно умелый. – Может, он был девушкой? – предположил Джемиль. – То есть выступал в первый раз? – уточнила я. – Да. – Может быть. – Я глянула на груду под простыней. – Не ту профессию выбрал. – Будь это пригородная домохозяйка или банкир, он бы отлично справился, – сказал Джемиль. – Похоже, что ты это дело знаешь. Он пожал плечами: – Я был силовиком с пятнадцати лет. Моя угроза бы ничего не стоила, если бы я не умел убивать. – А что думает по этому поводу Ричард? Джемиль снова пожал плечами: – Ричард – другой. Не будь он другим, я бы был мертвецом. Он бы убил меня сразу после Маркуса. Стандартная рутина для нового Ульфрика – убить силовиков прежнего вожака. – Я хотела твоей смерти. Он улыбнулся – напряженно, но не так чтобы злобно. – Я знаю. Ты иногда бываешь ближе к нам, чем он. – Просто у меня мало иллюзий, Джемиль, вот и все. – Ты считаешь, что моральные принципы Ричарда – иллюзии? – Он сегодня чуть не раздавил тебе горло. Что ты об этом думаешь? – Думаю, что он же его и вылечил. Маркус и Райна не могли бы. – А они могли бы тебя так серьезно ранить чисто случайно? Он улыбнулся – быстро оскалил зубы и спрятал. – Если бы Райна вцепилась мне в горло, это бы не было случайно. – По капризу – быть может, – сказала Гвен, – но не случайно. Вервольфы отлично друг друга поняли. Никто не скучал по Райне, даже Джемиль, который был вроде как на ее стороне. Я покачала головой: – Я просто не думаю, что совет послал бы любителя с пистолетом. У них достаточно дневных работников, чтобы сделать дело самим, не привлекая народ со стороны. – Тогда кто? – спросил Джемиль. Я снова покачала головой: – Хотела бы я знать. Ронни вернулась в гостиную. Мы смотрели, как она неверной походкой подошла к дивану, и глаза у нее были красные от слез и еще от разных вещей. Луи принес ей стакан воды. Она медленно выпила его и посмотрела на меня. Я думала, Ронни сейчас заговорит о мертвеце. Может быть, обвинит меня в том, что я такая плохая подруга. Но она решила оставить мертвеца в покое и говорить о живых. – Если бы ты стала спать с Ричардом, когда решила строить личную жизнь, не было бы всех этих мучений. – Так ты уверена, – сказала я. Хорошо, что Ронни сменила тему. Лучше бы, конечно, она выбрала предмет, не связанный с моей личной жизнью, но... я у нее в долгу. – Да, – ответила она. – Я вижу, как ты на него смотришь. Как он смотрит на тебя, когда не злится. Да, я уверена. Частично я с ней соглашалась, частично же... – Жан-Клод все равно никуда бы не делся. Она нетерпеливо отмахнулась: – Я тебя знаю. Если бы ты занялась сексом сначала с Ричардом, ты не стала бы спать с этим чертовым вампиром. Для тебя секс – это обязательство. Я вздохнула. Мы об этом уже говорили. – Ронни, должен же секс что-то значить. – Согласна, – ответила она, – но будь у меня твоя щепетильность, мы бы с Луи все еще только за ручки держались. А сейчас нам было очень хорошо. – Но к чему это приведет? Она закрыла глаза и прислонилась головой к спинке дивана. – Анита, ты усложняешь себе жизнь сверх необходимости. – Открыв глаза, она повернула голову, чтобы видеть меня, не вставая с дивана. – Почему не принимать отношения такими, какие они есть? Почему у тебя все должно быть так смертельно серьезно? Я сложила руки на животе и уставилась на нее, но если я думала, что заставлю ее опустить глаза, то ошиблась. Я отвернулась первой. – Это серьезно. Или должно быть серьезно. – Зачем? – спросила она. Наконец мне пришлось пожать плечами. Не будь у меня секса без обручального кольца, да еще с вампиром, я могла бы опереться на некоторые моральные принципы. А сейчас моя позиция была неустойчива. Я долгое время хранила добродетель, но когда утратила ее, то утратила с концами. От целомудрия – к траханью с нежитью. Будь я все еще католичкой, этого хватило бы на отлучение. Конечно, быть аниматором тоже хватает для отлучения. Повезло мне, что я протестантка. – Хочешь совет от тети Ронни? Я не могла не улыбнуться – чуть-чуть, но это лучше, чем ничего. – Какой совет? – Поднимись наверх и войди в душ к мужчине. Я поглядела на нее достаточно задиристо. Десять минут назад я думала именно о том же, но это не уменьшало моего смущения. – Ты его видела сейчас на кухне, Ронни. Мне не показалось, что он готов к студенческим забавам в душе. У нее в глазах мелькнуло выражение, от которого я показалась себе очень юной или по крайней мере наивной. – Разденься и войди неожиданно. Захвати его врасплох, и он тебя не выгонит. Такой гнев без жара не бывает. Он хочет тебя так же сильно, как ты его. Просто пойди ему навстречу, подруга. Я покачала головой. Ронни вздохнула: – Ну почему нет? – Па тысяче причин, но главная – Жан-Клод. – А ты его брось. – Сейчас, разбежалась! – засмеялась я. – Он действительно так хорош? Так хорош, что ты не можешь его бросить? Я задумалась, не зная, что сказать. Наконец в сухом остатке образовалась одна мысль, и я высказала ее вслух. – Я не думаю, что во всем мире достаточно белых роз, чтобы заставить меня забыть Ричарда. – Я подняла руку, не давая Ронни перебить: – Но не думаю, что уютные семейные вечера всей вечности заставят меня забыть Жан-Клода. Она села на диване и уставилась на меня. Почти скорбь заполнила ее глаза. – Ты всерьез? – Ага. Ронни покачала головой: – Господи, Анита, ну ты и влипла. Я не могла не засмеяться, потому что она была права. Тут можно было только смеяться или плакать, а вся дневная норма слез уже ушла у меня на Ричарда.34
Зазвонил телефон, и я вздрогнула. Теперь, когда опасность миновала, можно и дергаться. Еще не успев ничего сказать, я услышала голос Дольфа: – Анита, у тебя там все в порядке? – Отлично работает полицейская связь. – Ты это о чем? Я рассказала ему то же, что и оператору службы спасения. – Я не знал. – Так чего ж ты спрашиваешь, все ли в порядке? – Почти все вампирские заведения и дома в городе подверглись нападению примерно в одно время. В Церковь Вечной Жизни бросили зажигательные бомбы, и поступают сведения о нападении на вампирские заведения по всему городу. Страх вскипел во мне шампанским – бесполезно, потому что для адреналина не было выхода. У меня много было друзей среди нежити, не один только Жан-Клод. – Мертвый Дэйв – на него тоже напали? – Дэйв до сих пор дуется за то, что его вышибли из полиции, когда он... умер, но мы своих не выдаем. К нему в бар поставили полицейский пост до тех пор, пока мы не поймем, что это за чертовщина. Поджигателя мы взяли раньше, чем он смог поджечь что-нибудь, кроме внешней стены. Я знала, что в «Цирке» остались только плохие вампиры, но Дольфу это не было известно. – А «Цирк»? – Они сами отбили пару поджигателей. А почему ты не спросишь о своем любимом, Анита? Он у тебя? Дольф говорил так, будто знает наверняка. Это могло быть правдой, а могло быть и так, что он хочет вытянуть это из меня. Но я точно знала, что шестерки совета всей правды ему не сказали бы. Полуправду – быть может. – Жан-Клод вчера остался у меня. На этот раз молчание повисло плотнее. Выросло до такой плотности и противности, что могло задушить. Не знаю, сколько мы слушали дыхание друг друга, но первым заговорил Дольф: – Ему повезло. Ты знала, что намечаются такие события? Вопрос застал меня врасплох. Если он думал, что я такие важные сведения от него скрыла, неудивительно, что у него на меня зуб. – Нет, Дольф, клянусь, понятия не имела. – А твой... друг? Я на секунду задумалась. – Вряд ли, но я его спрошу, когда он проснется. – Ты имеешь в виду – встанет из мертвых? – Да, Дольф, именно это я имею в виду. – Ты думаешь, он мог про все это знать и не сказать тебе? – Вряд ли, но полностью полагаться на него нельзя. – И все же ты с ним встречаешься... мне этого не понять, Анита. – Если бы я могла тебе объяснить так, чтобы это было понятно, Дольф, я бы так и сделала. Только я не могу. Он вздохнул. – У тебя самой есть предположения, зачем сегодня кто-то решил ударить по монстрам? – Что именно – зачем по монстрам или зачем сегодня? – Хоть на один вопрос у тебя есть ответ? – У тебя уже сидят в камере подозреваемые, так? – Да. – И они ничего не говорят. – Только требуют адвоката. Многие убиты при совершении преступления, как твой клиент. – "Люди Против Вампиров", а может, и «Человек Превыше Всего». – А эти стали бы нападать на оборотней? У меня сгустился ком в груди: – То есть? – В один бар вошел человек с автоматом, заряженным серебряными пулями. Я сначала подумала, что Дольф имеет в виду «Кафе лунатиков», но оно не было на самом деле открытым местом тусовки ликантропов. Я сообразила, где они собираются более открыто. – "Кожаная берлога"? – Ага. «Кожаная берлога» была единственным в стране (насколько мне известно) баром, где собирались садомазохисты с гомосексуальным уклоном, бывшие, кроме того, еще и оборотнями. Тройной жупел для любого сеятеля ненависти. – Знаешь, Дольф, если бы это не случилось в других местах, я бы решила, что это какие-то праворадикальные психи. Автоматчика взяли живым? – Нет, – ответил Дольф. – Уцелевшие его съели. – Да брось! – Они убили его зубами, Анита. У меня это называется «съели». Я видала, как оборотни едят людей, а не просто нападают, но так как все это были случаи незаконные, то есть убийства, я позволила Дольфу победить в этом споре. Он, конечно, был не прав, но я не могла ему этого доказать, никого не подставив. – Пусть так, Дольф. Он надолго замолчал, поэтому я спросила: – Ты еще здесь? – Что ты от меня скрываешь, Анита? – Да неужто я стала бы от тебя что-то скрывать? – И глазом не моргнула бы. Что-то вертелось у меня в голове, что-то насчет сегодняшней даты, но я не могла ухватить. – Чем-то сегодняшняя дата примечательна. – Чем? – спросил он. – Не знаю. Чем-то. Я тебе нужна сегодня? – Почти вся эта хрень с противоестественной подоплекой, и поэтому каждый постовой и каждый начальник зовет нас. Так что нам действительно каждый человек нужен. Были нападения на отделения изоляции монстров в главных больницах. – Господи, Стивен! – ахнула я. – С ним ничего не случилось, у них у всех все в порядке, – ответил Дольф. – Туда пытался вломиться один тип с девятимиллиметровым пистолетом. Ранен коп, стороживший у дверей. – Тяжело ранен? – Выживет. В голосе Дольфа не было слышно радости, и не только из-за раненого копа. – А что случилось с бандитом? Дольф рассмеялся – резко, коротко. – Один из «кузенов» Стивена так швырнул его в стену, что у парня треснул череп. Сестры показывают, что нападавший собирался всадить пулю точно между глаз копу, когда его... остановили. – Значит, кузен Стивена спас жизнь полисмену. – Ага. – Не слышу радости в твоем голосе. – Анита, смени тему. – Извини. Что мне делать? – Там распоряжается детектив Пэджетт. Отличный коп. – От тебя это похвала немалая. Но почему мне слышится какое-то «но»? – Но, – сказал Дольф. – У него пунктик насчет монстров. И надо, чтобы кто-то его подержал за руки, а то в компании кровавых оборотней он может увлечься. – Так мне побыть нянькой? – Тут твой выход, Анита. Никого больше я послать не могу. Я думал, тебе эта роль по душе. – По душе, и спасибо. – И не застревай там на целый день, Анита. Постарайся обернуться побыстрее. Пит Мак-Киннон только что звонил и спрашивал, нельзя ли тебя одолжить. – Очередной поджог? – Да, но это не его любимый запальник. Я уже сказал, что в Церковь Вечной Жизни кинули зажигательную бомбу? – Да. – Так там Малкольм. – Черт, – сказала я. Малкольм был Билли Грэмом среди нежити, основателем быстро растущей конфессии в нашей стране. Это была церковь для вампиров, но людей туда принимали. На самом деле их приход даже поощрялся. Хотя сколько времени после этого они оставались людьми – вопрос дискуссионный. – Меня удивляет, что его дневное убежище было так очевидно. – То есть? – Обычно Мастера много времени и сил тратят на то, чтобы скрыть свое место дневного отдыха – во избежание подобных вариантов. Он мертв? – Чертовски интересный вопрос, Анита. – Ты меня понял. – Этого никто не знает. Мак-Киннон тебе расскажет больше. Сначала езжай в больницу, потом к нему. Когда приедешь к нему, позвони. Я тогда уже буду знать, куда тебе ехать дальше. – Ты Ларри звонил? – Думаешь, он способен быть солистом? Я секунду подумала. – В противоестественных событиях Ларри разбирается. – Я слышу несказанное «но», – передразнил меня Дольф. Я рассмеялась. – Чертовски долго мы вместе с тобой работаем. Дело в том, что он не стрелок. И это вряд ли изменится. – Многие из хороших копов не лучшие стрелки, Анита. – Коп может служить двадцать пять лет и ни разу оружия не достать. Истребителям вампиров такая роскошь недоступна. Мы идем на работу, собираясь убивать. И те, кого мы хотим убить, это знают. – Если у тебя только и есть, что молоток, Анита, все вопросы начинают казаться гвоздями. – Я «Массад Аюб» тоже читала, Дольф. И не считаю пистолет единственным решением. – Ясно, Анита. Я позвоню Ларри. Я хотела попросить «проследи, чтобы его не убили», но промолчала. Дольф не подставит его нарочно, а Ларри уже взрослый. И заработал право рисковать, как всякий другой. Но как-то кошки скребли на душе, что он сегодня будет выступать без моей поддержки. Называется «отвязать от маминой юбки». Больше похоже на ампутацию конечности. И вдруг я вспомнила, чем так важна сегодняшняя дата. – День очищения! – сказала я. – Чего? – В учебниках истории этот день называется Днем очищения. Вампиры называют его «Инферно». Двести лет назад объединенные силы армии и церкви в Германии, Англии, да почти в каждой европейской стране, кроме Франции, сожгли всех вампиров и всех, подозреваемых в сочувствии к вампирам, за один день. Разрушения были страшные, и много погибло невинных людей, но пламя сделало свою работу, и в Европе стало куда меньше вампиров. – А почему Франция осталась в стороне? – Некоторые историки считают, что у короля Франции была любовница-вампирша. Якобинцы потом в какой-то момент пустили пропаганду, что все дворянство состояло из вампиров, что, конечно, правдой не было. Некоторые объясняют этим популярность гильотины, которая убивает и живых, и нежить. Где-то посередине этой мини-лекции я поняла, что могу спросить Жан-Клода. Если он разминулся с Французской революцией, то ненамного. И почему я об этом не подумала? Да потому, что не всегда в голове укладывалось, как это мужчина, с которым я сплю, может быть на триста лет старше меня. Вот вам и пропасть между поколениями, и не судите меня за то, что я старалась быть нормальной там, где возможно. А спрашивать своего любовника, что случилось еще при жизни Джорджа Вашингтона и Томаса Джефферсона, определенно нормальным не является. – Анита, что там с тобой? – Извини, Дольф. Задумалась. – Мне надо знать, о чем? – Да нет, наверное. Он оставил тему. Еще несколько месяцев назад Дольф заставил бы меня говорить, пока не решил бы, что я рассказала ему все обо всем. Но сейчас, если мы хотели оставаться сотрудниками, не говоря уже о том, чтобы друзьями, некоторые темы лучше было не затрагивать. Наши отношения полной откровенности не выдержали бы. Так было всегда, но вряд ли Дольф это понимал до последнего времени. – Понятно. День очищения. – В разговоре с вампирами постарайся этого названия не употреблять. Говори «Инферно», иначе получается, как если бы еврейский холокост назвать расовым очищением. – Я понял твои слова. А ты не забудь, работая для полиции, что у кого-то в контракте твое имя. – Как, Дольф, ты меня действительно любишь? – Не слишком на это рассчитывай, – ответил он. – Ты лучше сам себя береги, Дольф. А то, если с тобой что-нибудь случится, командовать будет Зебровски. Дольф расхохотался, и это был последний звук в телефоне. За пять лет, что мы вместе с ним работали, никогда я не слышала от него «до свидания». В телефоне, я имею в виду. Не успела я повесить трубку, как телефон зазвонил снова. Это был Пит Мак-Киннон. – Привет, Пит. Только что говорила с Дольфом, он сказал, что ты хочешь меня видеть у главного здания Церкви. – Он тебе сказал, зачем? – Что-то там связанное с Малкольмом. – Тут собрались все люди из Церкви и вопят на нас, чтобы мы не дали изжариться их главному боссу. Но когда мы открыли дверь, чтобы посмотреть, там у западной стены были вампиры без гробов, и двое из них задымились. Если мы подпалим Малкольма, пытаясь его спасти... скажем так: отчет о такой работе мне бы не хотелось писать. – А что ты хочешь, чтобы я сделала? – Что-то я последнее время злоупотребляю этим вопросом. – Нам надо знать, можно ли без риска оставить его в покое, пока он сможет встать сам, или решить, как его вытаскивать. Вампир может утонуть? Странный какой-то вопрос. – Если вода не святая, у вампиров с ней проблем не бывает. – Даже с текучей? – Ты молодец, хорошо подготовился. – Стараюсь самосовершенствоваться. Так как насчет текучей воды? – Насколько мне известно, вода не является препятствием – как текучая, так и иная. А что? – Ты никогда не была в доме после пожара? – Нет. – Если подвал не герметичен, он будет полон воды. Под завязку. Может ли вампир утонуть? Хороший вопрос. Я не знала точно. Может, и да, и потому в фольклоре говорится о текучей воде. А может, это как слухи о вампирах, умеющих перекидываться, – чистейшая выдумка. – Они не всегда дышат, так что, думаю, утонуть они не могут. То есть если вампир проснется в гробу под водой, он может просто перестать дышать, пока не вылезет. Но, честно говоря, стопроцентной уверенности у меня нет. – А ты можешь сказать, как там Малкольм, не спускаясь в подвал? – Правду сказать, не знаю. Никогда не пробовала. – Попробуешь? Я кивнула, поняла, что он меня не видит, и сказала: – Конечно. Но ты у меня в списке второй, а не первый, к сожалению. – Ладно, только побыстрее. Тут репортеры кишмя кишат, и между ними и членами Церкви нам не слишком уютно. – Спроси их, единственный ли там Малкольм или есть и другие вампиры. И еще спроси, усилен ли подвал стальным каркасом. – А зачем было бы его усиливать? – Часто подвалы, где спят вампиры, имеют бетонные потолки, усиленные стальными балками. В подвале церкви окон нет, так что его, быть может, проектировали специально в расчете на вампиров. Думаю, вам следует это знать, на случай, если вы соберетесь вскрывать пол. – Соберемся. – Отведи кого-нибудь из верующих скандалистов в сторонку и поспрашивай. Ответы тебе все равно нужны, а у них будет иллюзия, будто что-то делается, пока меня нет. – Самая лучшая идея, предложеннаямне за последние два часа. – Спасибо. Приеду как только смогу, обещаю. – Тут у меня возникла мысль. – Постой, Пит. Есть у Малкольма человек-слуга? – Тут полно народу с укусами вампиров. – Нет, настоящий человек-слуга есть? – Я думал, что это просто человек с одним-двумя вампирскими укусами. – Я тоже когда-то так думала. Человека с парой укусов вампы называют Райнфельд – по имени персонажа из романа «Дракула». Когда-то я спросила Жан-Клода, как их называли до выхода книги. «Рабы», – ответил Жан-Клод. Задай глупый вопрос... – Так что такое слуга-человек? – спросил Пит. Он мне напомнил Дольфа. – Человек, привязанный к вампиру посредством так называемых меток. Это некоторая мистико-магическая фигня, но она создает между слугой и вампиром связь, которая позволит нам проверить, как там Малкольм. – Это у любого вампира может быть слуга? – Нет, только у Мастера, да и то не у каждого. Никогда не слыхала о слуге Малкольма, но он мог бы себе завести, если бы хотел. Все равно стоит проверить. Если выяснишь до моего прибытия, позвони. Дольф сказал, что вокруг тоже творится заваруха. – И был прав. Город просто спятил. Пока что мы сумели локализовать пожары в нескольких зданиях, но если эти психи будут действовать и дальше, нам не справиться. Сейчас не скажешь, сколько домов в городе выгорит. – Надо узнать, кто за этим стоит. – Это да, – согласился Пит. – Ладно, приезжай поскорее. Он говорил, будто верил, что я могу помочь. Мне бы его уверенность. Я не знала, смогу ли я заниматься этой ерундой при дневном свете. Когда-то мне говорили, что единственная причина, по которой я не могу поднять мертвого в полдень, – потому что сама думаю, будто не могу. Кажется, сегодня придется это проверить. Сомнение – самый большой враг любой магической и экстрасенсорной способности. Сомнение в себе – самоисполняемое пророчество. – Приеду, как только смогу. – Ладно, врать не буду. Мне легче от того, что на месте окажется человек, разбирающийся в вампирах. Копов стали уже обучать, как работать с противоестественным, но пожарников пока этой фигне не учат. Мне никогда не приходило в голову, что пожарникам приходится иметь дело с монстрами почти столько же, сколько полицейским. Они не гоняются за монстрами, но входят к ним в дома. А это может быть настолько же опасно – в зависимости от того, понимает ли упомянутый монстр, что ты пришел ему на помощь, или нет. – Я приеду. Пит. – Ждем. Пока. – Пока, Пит. Я повесила трубку и пошла за кобурой и рубашкой. Наплечная кобура с топом как-то не гармонирует.35
Я переоделась в синюю тенниску и не наткнулась на Ричарда. Вода уже не шумела, но он не вышел. Мне не хотелось сейчас его видеть, особенно полуголого. Хотелось убраться от него подальше. Так что мне повезло, что заварилась каша – профессионально выражаясь. Полицейская работа могла утащить меня из дому на весь день. И хорошо. Приехала «скорая», и Зейна погрузили внутрь, Черри поехала с ним. Мне было неловко, что я не еду, но от нее больше было бы толку. Полиция на труп все еще не приехала. Мне не нравилось, что они будут расспрашивать всех без меня, но надо было ехать. Это обстоятельство вызвало у меня облегчение, за что моя совесть выдала мне парочку уколов, но не очень сильных. Ронни снова сидела на диване, и не успела я войти, как она спросила: – Меня сегодня посадят за решетку? Я встала перед ней на колени, взяла ее неестественно холодные руки в свои. – Ронни, ты его не убивала. – Я отстрелила ему череп. Что у тебя за патроны? – Я ему всадила две пули в грудь. От сердца у него осталось очень мало – ложка не наскребется. Она закрыла глаза: – У него мозги растеклись по крыльцу. Так что не говори мне, что этого одного не хватило бы. Я вздохнула и погладила ее по рукам. – Ронни, перестань. Ты сделала то, что должна была сделать. Может, только судмедэксперт определит, какая пуля его убила, но когда приедут копы, постарайся, чтобы заслугу не приписали тебе. – Я уже бывала в таких ситуациях, Анита, я помню, что говорить и чего не говорить. – Взгляд ее был не совсем дружелюбным. Я выпустила ее руки и встала: – Ронни, мне жаль, что так вышло. – Я убила двоих за всю свою жизнь, и оба раза я была с тобой. – Оба раза ты спасала мне жизнь. Она поглядела на меня безжизненными глазами: – Знаю. Я тронула ее за лицо и хотела погладить по голове или еще как-нибудь приласкать, но она же не ребенок. – Мне очень жаль, что так вышло, Ронни, но честно: что ты могла сделать? – Ничего, – ответила она. – И потому думаю, правильно ли я выбрала себе работу. Что-то натянулось у меня внутри. – На самом деле ты думаешь, правильно ли ты выбираешь друзей. Потому что это ничего общего с твоей работой не имеет, это вышло из-за меня. Она стиснула мою руку: – Друзья у меня лучшие в мире, Анита. И на всю жизнь. – Спасибо тебе, Ронни. Ты даже не догадываешься, какое тебе спасибо. Я не думаю, что потеряю твою дружбу, но ты только не оставайся со мной ради верности. Подумай, Ронни, всерьез подумай. Моя жизнь вряд ли станет менее опасной. И тебе стоит подумать, хочешь ли ты лезть под пули. Только от одного этого предложения у меня защипало глаза. Я сжала руку Ронни и повернулась, пока она не увидела слезы на глазах ужаса вампиров. Ронни не стала окликать меня и клясться в вечной дружбе. Мне наполовину этого хотелось, но вторая половина радовалась, что Ронни действительно задумалась. Если Ронни погибнет из-за меня, я от угрызений совести заползу в нору. Тут я увидела Ричарда, который смотрел на меня из двери под лестницей. Может, нора у нас окажется на двоих – это будет достаточное наказание. – А сейчас что случилось? – спросил он. Волосы он высушил, и они густой волной колыхались у него на плечах, когда он вошел. Он снова надел джинсы и нашел рубашку, которая к ним подходила – большую футболку с шаржем на Артура Конан-Дойля. Я обычно в ней спала. Она чуть натянулась на плечах и на груди Ричарда. Не мала она ему была, только чуть тесновата. У меня она доставала почти до колен. – Я вижу, ты нашел фен и футболки. Осваивайся, – сказала я. – Ответь на мой вопрос. – Спроси Джемиля. Он все знает. – Я спросил тебя, – сказал Ричард. – У меня нет времени стоять и повторять еще раз. Мне надо работать. – Полиция или вампир? – Ты это спрашивал раньше, потому что больше волновался, когда я выезжала на ликвидацию вампира. И всегда вздыхал с облегчением, если выяснялось, что это работа на полицию. Зачем тебе сейчас знать, Ричард? Какая тебе разница? И я вышла, не ожидая ответа. Мне пришлось переступить через труп на крыльце. Надеюсь, копы скоро приедут. Был типичный июльский день в Сент-Луисе – жаркий и удушливо влажный. Если тело вскорости не унесут, оно начнет пахнуть. Одна из летних радостей. Джип стоял в гараже, где и должен был. Я отдала его Жан-Клоду, чтобы он всех сюда перевез. Хотя вел машину не он. Ни разу не видела старого вампира, который умел бы водить. Они несколько побаивались техники. Я ухе выезжала из гаража, когда в зеркале заднего вица появился Ричард. Он был сердит. Я всерьез подумала продолжать ехать – он бы отошел. Но на случай, если бы у него вдруг хватило дури заупрямиться, я подождала, пока он подойдет к моему окну. Я нажала кнопку, и окно с тихим жужжанием опустилось. – Что? – спросила я, и это слово было еще враждебнее, чем его глаза. – Трое из моей стаи в опасности. Трое моих волков могут быть арестованы, и ты мне не сказала. – Я этим занимаюсь, Ричард. – Это моя работа – защищать своих волков. – Ты хочешь поехать лично и объявить, что ты их Ульфрик? Ты даже не можешь назваться их другом, чтобы не рисковать своей драгоценной тайной. Он схватился за край окна так, что у него пальцы побелели. – Почти все вожаки стай скрывают свою суть, Анита. Ты это знаешь. – Райна была открытой альфой, Ричард. Она бы поехала в больницу их выручать. Но она мертва, ты ехать не можешь. Кто остается? Что-то в двери хрустнуло. – Мне будет очень неприятно, если ты мне сломаешь машину. Он разжал пальцы, медленно, будто ему надо было за что-то держаться, просто чтобы занять руки. – Не устраивайся на месте лупы слишком удобно, Анита. Я собираюсь тебя сменить. Мы глядели друг на друга с расстояния меньше фута. Когда-то он подходил к машине поцеловать меня на прощание. Теперь он подошел на прощание поругаться. – Отлично, но пока ты никого не нашел, кроме меня, у тебя никого нет. А теперь мне надо ехать и попытаться защитить наших волков, чтобы их не загребли. – Они не попали бы в кутузку, если бы ты их не подставила. Здесь он меня достал. – Если бы я не поставила охрану возле Стивена и Натэниела, они были бы сейчас мертвы. Мотнув головой, я стала подавать джип назад. Ричард отступил в сторону, и я не рисковала наехать ему на ноги. Он стоял и смотрел, как я отъезжаю. Если бы он попросил у меня рубашку, я бы нашла ему другую, но только не эту. Во-первых, это моя любимая, во-вторых, она мне напоминала один уик-энд. Был марафон фильмов о Шерлоке Холмсе с Бэзилом Рэтбоуном в главной роли. Не из моих любимых, потому что доктор Ватсон у них вышел клоуном, но все равно неплохой. Я тогда надела эту футболку, хотя она и слишком велика мне, чтобы носить вне дома. Полиция моды меня не поймала, а Ричарду футболка понравилась. Он сейчас просто схватил что под руку попалось и даже не вспомнил? Или надел ее, чтобы напомнить мне, от чего я отказалась? Кажется, мне бы больше понравилось, если бы это было из мести. Если же он может носить эту футболку и не помнить тот день, то лучше мне не знать. Мы тогда рассыпали поп-корн по мне и по дивану. Ричард не дал мне встать и отряхнуться, а настоял, что сам меня очистит. Очистка выполнялась без участия рук, зато с большим участием губ. Если это воспоминание ничего для него не значило, может, мы и не были влюблены. Может, все это было вожделение, а я приняла одно за другое. Но мне очень хотелось думать, что это не так.36
Новая сцена – новый спектакль. Здесь хотя бы тело убрали. Улучшение по сравнению с моим домом. Я оставила сторожить Стивена и Натэниела трех вервольфов. Двое из них сидели в коридоре. Лоррен была все так же одета как учительница младших классов, если не считать наручников, которые не совсем подходили к костюму. Она сидела на стуле с прямой спинкой, из тех, что есть во всех больницах. Этот был ужасного оранжевого цвета, совершенно не подходящего к пастельным тонам стен. Лоррен всхлипывала, прикрывая лицо руками. Запястья в наручниках казались очень хрупкими. Тедди присел рядом с ней, как миниатюрная гора, поглаживая ее по тонкой спине. По обе стороны от них стояли копы в форме, по стойке «смирно». У одного из них рука вроде бы небрежно лежала на рукоятке пистолета. Кобура была уже расстегнута. И это меня обозлило. Я подошла к нему слишком близко, нагло вторгаясь в его личное пространство. – Застегнули бы вы ее, полисмен, пока у вас оружие не отобрали. Он мигнул светлыми глазами: – Простите, мэм? – Употребите кобуру для того, для чего она предназначена, или отойдите от этих людей. – В чем дело, Мэрдок? К нам шел высокий тощий человек с копной темных кудрей. Костюм на его костях болтался, как чужой. Лицо занимала пара огромных синих глаз. Если не считать роста, он был похож на двенадцатилетнего мальчишку, напялившего папин костюм. – Не могу знать, сэр! – ответил Мэрдок, глядя прямо перед собой. Могу поспорить, он из армии или хотел там служить. Было такое ощущение, что он все же косит под военного. Высокий повернулся ко мне. – В чем, простите, дело, детектив?.. – Он оставил длинный пробел для имени. – Блейк, Анита Блейк. Работаю с Региональной Группой Расследования Противоестественных Событий. Он протянул мне руку с выпирающими костяшками и пожал мою чуть слишком энергично, но не давил. Он не пытался меня испытывать – просто был рад меня видеть. От его прикосновения у меня заколола кожа – у копа были сверхчувственные способности. Первый такой коп на моей памяти, если не считать специально нанятую ведьму. – Вы, наверное, детектив Пэджетт, – сказала я. Он кивнул и выпустил мою руку, чудесно улыбаясь. От этой улыбки он показался даже еще моложе. Не будь он ростом почти с Дольфа, ему трудно было бы внушать людям повиновение. Но многие считают: высокий – значит старший. Я всю жизнь борюсь с обратной реакцией. Он взял меня за плечи и отвел в сторону от вервольфов. Его рука на моих плечах меня не слишком смущала. Будь я мужчиной, он бы этого не сделал. Я отошла с ним, а потом отступила от его рук. Не демонстративно – просто отступила. Кто сказал, что я не становлюсь мягче с возрастом? – Расскажите, что у вас, – сказала я. Он рассказал. В общем, все это я уже слышала от Дольфа. Единственное дополнение – что это Лоррен впечатала бандита в стену, и это объясняло ее слезы. Она, очевидно, думала, что ее посадят за решетку. Я не могла обещать, что этого не случится. Если бы она была человеком и женщиной и только что спасла бы жизнь полисмена, по неосторожности убив бандита, она бы в тюрьму не попала – в наши дни. Но она не была человеком, а Фемида не слепа и весы ее не ровные, как бы нам ни хотелось верить в обратное. – Давайте я проверю, правильно ли я поняла. Полисмен у дверей был ранен. Нападавший направил пистолет в голову раненого и собирался произвести контрольный выстрел, когда эта женщина сбила его с ног. По инерции они оба влетели в дальнюю стену, и он ударился головой. Это все верно? Пэджетт заглянул в свои записи: – Да, все так и было. – Отчего она в наручниках? Он вытаращил глаза и выдал мне великолепную мальчишескую улыбку. Обаятельный парень этот детектив Пэджетт. Не важно, что он напоминал пугало, зато умел выезжать на шарме. По крайней мере с женщинами. Но я могла спорить, что на Лоррен он подействовал еще меньше, чем на меня. – Она же ликантроп, – сказал он с улыбкой, будто это все объясняло. – Она вам это сказала? – спросила я. – Нет, – удивленно ответил он. – Вы решили, что она оборотень... почему? Улыбка его увяла, сменившись гримасой – скорее недовольной, чем гневной. – Она сумела толкнуть мужчину в стену так, что у него череп раскололся. – Старые бабушки поднимают автомобили, чтобы вытащить внуков. Они тоже ликантропы? – Нет, но... Лицо его замкнулось, готовое к отпору. – Мне говорили, что вы не особо любите оборотней, Пэджетт. – Мои личные чувства не влияют на мою работу. Я расхохоталась, и он вздрогнул. – Пэджетт, наши личные чувства всегда влияют на нашу работу. Я приехала взвинченной, потому что поругалась с бывшим кавалером, и накинулась на Мэрдока из-за расстегнутой кобуры. Почему вы не любите ликантропов, Пэджетт? – У меня от них мурашки ползут по коже. Меня осенило. – В буквальном смысле? – То есть? – В присутствии оборотней у вас действительно покалывание кожи? Он глянул на остальных копов, наклонился и понизил голос, и я знала, что угадала правильно. – Будто жуки ползут по всему телу, стоит мне оказаться рядом с ними. Он уже не выглядел двенадцатилетним. Страх и отвращение добавили ему столько лет, что он выглядел ближе к тридцати, чем к двадцати. – Вы ощущаете их энергию, ауру. Он отдернулся: – Черта с два! – Послушайте, Пэджетт, я поняла, что вы экстрасенс, как только пожала вашу руку. – Фигню городите! – ответил он. Он боялся. Боялся сам себя. – Дольф объявил, что ищет всех копов, имеющих в этой области способности. Почему вы не подали заявление? – Потому что я не урод. – Ага, вот и правда выплыла. Вы не ликантропов боитесь, вы себя боитесь. Он замахнулся кулаком – не на меня, просто надо было куда-то девать злость. – Вы ничего обо мне не знаете! – У меня от них тоже мурашки ползут по коже, Пэджетт. Это его успокоило – слегка. – И как же вы выдерживаете возле них? Я пожала плечами: – Привыкаешь. Он замотал головой, его почти передернуло. – Я бы никогда не привык. – Они это делают не нарочно, детектив. Одни оборотни лучше умеют прятать свою суть, другие хуже, но все они выделяют больше энергии в момент сильного волнения. Чем больше вы их допрашивали, тем они сильнее напрягались, тем больше выделяли энергии и тем хуже вам было. – Я был с этой женщиной наедине в комнате, и мне казалось, что у меня сейчас шкура сползет с мяса. – Погодите-ка, наедине? Вы ей зачитали ее права? Он кивнул. – Она вам что-нибудь сказала? – Ни слова. – А остальные? – Мужчины ни в чем не виноваты. – И свободны уйти, если хотят? – Тот, большой, ее не оставит, а второй в палате с двумя ранеными. Говорит, что не может бросить их без охраны. Я ему сказал, что мы их сами можем охранять, он ответил, дескать, сами видите, что не можете. Я была согласна с Кевином. – У вас есть свидетели, показывающие, что она не хотела причинить этому человеку вред. Он даже еще не умер. Почему же она в наручниках? – Одного она сегодня уже убила. Я думаю, этого хватит. – Два момента, детектив. Первое: она может разорвать эти наручники, как только захочет. Второе: будь она человеком, вы бы ее уже отпустили домой. – Это неправда! – возмутился он. Я посмотрела на него в упор. Он попытался выдержать мой взгляд, но отвел глаза первым и сказал, глядя куда-то поверх моей головы: – Этот человек умирает. Если женщину отпустить, ей это может сойти с рук. – Что сойти с рук? Она увидела, что полицейскому сейчас снесут череп, и, чтобы его спасти, бросилась на вооруженного мужчину. Она его не резала, не рвала, просто толкнула в стену. Поверьте мне, детектив: если бы она собиралась его убить, это было бы сделано более тщательно. Она рисковала жизнью, чтобы спасти жизнь вашего человека. – Ничем она не рисковала. Пули не убивают оборотней. – Серебряные пули убивают. Действуют, как на человека обычные пули. Все убийства, которые сегодня расследуются, совершались серебряными пулями, Пэджетт. Лоррен могла погибнуть, но она не колебалась. А если бы она заколебалась, у нас был бы сейчас на руках мертвый полисмен. Часто ли штатский рискует жизнью, чтобы спасти копа? Он наконец посмотрел на меня, и глаза его от злости потемнели до синих теней. – Вы меня убедили. – Правда? Он кивнул: – Да. – Отойдя к полицейским в форме и плачущей вервольфице, он приказал: – Снимите с нее наручники. – Сэр? – переспросил Мэрдок. – Снимите, Мэрдок, – повторил Пэджетт. Мэрдок не стал больше переспрашивать, просто наклонился к Лоррен и отпер наручники. Его напарник расстегнул кобуру и отступил на два шага назад. Я сделала вид, что не заметила. Мы побеждаем, так что не надо ругаться. Как только Лоррен освободили, она бросилась ко мне. Я знала, что она не причинит мне вреда, но в коридоре заскрипела кожа. Я повысила голос: – Ребята, все о'кей. Все о'кей. Остыньте. Лоррен упала на колени, обняв меня за ноги, плача громко и некрасиво. Я держала руку ладонью наружу, показывая ее в оба конца коридора. Тедди встал, и тут же на него обратилась половина всех стволов. Еще чуть-чуть – и может стать по-настоящему плохо. – Пэджетт, придержите ваших людей. Я глянула на него и увидела, что и у него ствол направлен на Тедди. Хреново. – Пэджетт, уберите пистолет, и они последуют вашему примеру. – Пусть он сядет, – сказал Пэджетт ровным и очень серьезным голосом. – Тедди, – попросила я тихо, – пожалуйста, сядь обратно, очень медленно и без резких движений. – Я же ничего не сделал! – Не важно, просто сядь. Пожалуйста. Он сел под пристальным взглядом полудюжины пистолетов, положил мощные руки на колени, ладонями вниз, показывая, что он не вооружен. Будто не раз тренировался демонстрировать безобидный вид. – Теперь уберите пистолет, детектив, – сказала я. Пэджетт секунду смотрел на меня. Мне показалось, что он не собирается убирать пистолет. В этих огромных синих глазах я видела что-то опасное. Страх, такой глубокий и сильный, что Пэджетту надо было уничтожить его причину. Он пистолет убрал, но этой секундной обнаженности его глаз мне хватило. Надо будет спросить у Дольфа, нет ли у Пэджетта на счету убийства оборотней. Я готова была спорить, что есть. «Обвинения сняты» – это еще не означает «невиновен». Я потрепала Лоррен по макушке. – Все в порядке. Все хорошо. Надо было их отсюда увести. Хорошие парни были сейчас почти не меньшей угрозой, чем плохие. Лоррен посмотрела на меня, глаза припухли, из носа течет. Настоящий плач – как настоящий секс, после него не слишком красиво выглядишь. – Я не хотела его убивать, – шепнула она. – Я знаю. – Я оглядела копов в коридоре, некоторые отвели глаза. Покачав головой, я помогла Лоррен встать. – Я их отведу в палату к Стивену и Натэниелу, детектив Пэджетт. Вы не возражаете? Он покачал головой. – Отлично. Тедди, пошли. – Мне можно встать? – спросил он. Я поглядела на Пэджетта: – Вы с вашими людьми можете перестать играть в Рэмбо? – Если он будет себя прилично вести – можем. Пэджетт больше не старался быть обаятельным. Наверное, ему было неловко за этот спектакль. Я знала, что он все еще злится, то ли на меня, то ли на себя. Не важно, лишь бы не начал стрелять. – В палате тоже есть полицейский? Пэджетт коротко кивнул. – Он так же любит хвататься за пистолет, как и все вы, или я могу открыть дверь, не попав под пулю? Пэджетт шагнул к двери и постучал. – Смит, это я, Пэджетт. К тебе детектив. Он с шиком распахнул дверь и широким жестом пригласил нас с Лоррен войти. За дверью сидел молодой полисмен – в форме. Кевин скорчился на стуле напротив, держа в углу рта незажженную сигарету. Одного взгляда было достаточно – у вервольфа очень недовольный вид. И дело не только в никотиновой абстиненции. Я подтолкнула Лоррен в палату, потом вернулась за Тедди. Протянула ему руку, помогла встать, хотя в помощи он не нуждался. – Спасибо, – сказал он, и это относилось не к протянутой руке. – Не стоит, – ответила я и отвела его в палату. Когда он оказался там, я повернулась к Пэджетту. – У меня есть к вам разговор. Я бы предпочла говорить наедине, если получу гарантию, что здесь без меня никого не подстрелят. – Ты как там, Смит? – спросил Пэджетт. – Отлично! – ответил молодой коп. – Я вообще животных люблю. Выражение лица Тедди испугало даже меня. Неотмирная энергия взметнулась теплой жалящей волной. – Если этот милый полисмен будет себя хорошо вести, отвечайте ему тем же, – сказала я. Тедди смотрел прямо на меня. – Я умею выполнять приказы. – Отлично. Пойдемте куда-нибудь и поговорим, детектив. Пэйджетт дышал быстро, почти с одышкой, он тоже учуял этот прилив энергии. – Можем говорить здесь. Я не оставлю своего человека с этими... созданиями. – Все о'кей, босс, – сказал молодой коп. – Ты не боишься? – спросил Пэджетт. Такой вопрос копы редко задают друг другу. Они спрашивают, все ли у тебя в порядке. Признают, что малость нервничают. Но о страхе – никогда. Полисмен Смит чуть вытаращил глаза, но покачал головой. – Я знаю Кроссмена. Отличный парень. Она ему жизнь спасла. – Смит сел чуть прямее и произнес тихо: – Не могут они быть плохими парнями. Щеку Пэджетта передернуло тиком. Он открыл рот, закрыл, потом резко повернулся на каблуках и вышел. Дверь за ним закрылась. Молчание вдруг повисло густой пеленой. – Анита! – сказал Стивен и протянул ко мне руку. Лицо его было невредимо – ни шрамов, ни каких бы то ни было следов. Я взяла его за руку и улыбнулась: – Знала я, ребята, что на вас все быстро заживает, но чтобы так быстро! У тебя в прошлый раз был вид совершенно жуткий. – У меня еще худший вид был, – произнес тихий мужской голос. На соседней кровати лежал Натэниел. Длинные рыжеватые волосы висели блестящим занавесом вокруг лица – пожалуй, ниже талии. Никогда не встречала мужчин с такими длинными волосами. Лица его я не видела, потому что смотрела только ему в глаза. Они были сиреневатыми с бледно-голубым оттенком и завораживающе-притягательными. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы все-таки отвести от них взгляд и посмотреть на Натэниела. Сейчас он выглядел на несколько лет старше, чем в состоянии обморока – лет на шестнадцать или семнадцать. Вид у него был все еще больной, истощенный и уставший, но поправлялся он быстро. – Да, у тебя был вид еще хуже, – согласилась я. Стивен обернулся к полисмену Смиту, как к старому другу: – Можем мы немного поговорить наедине? Смит поглядел на меня: – Вы не возражаете? Я кивнула. Он встал: – Не знаю, как это понравится Пэджетту, так что если хотите обменяться секретными кодами или там еще что, то побыстрее. – Спасибо, – сказала я. – Не за что. – Он остановился перед Лоррен, подходя к двери. – Вам спасибо. У Кроссмена жена и две дочери. Они бы вам тоже сказали спасибо, если были бы здесь. Лоррен покраснела и кивнула, пробормотав: – Всегда пожалуйста. Смит вышел, и я подошла к кровати Натэниела. – Рада познакомиться, раз ты очнулся. Он попытался улыбнуться, но было видно, что это ему трудно. Натэниел протянул мне левую руку – на правой стояла капельница. Пожатие у него было дрожащим и слабым. Он подтянул мою руку к губам, будто хотел поцеловать. Я не сопротивлялась. Он был так слаб, что рука у него дрожала. Потом он прижался губами к моей руке, закрыв глаза, будто отдыхая. На секунду я подумала, что он потерял сознание, но тут высунулся его язык – быстрый и влажный. Я отдернула руку, подавив желание вытереть ее о джинсы. – Спасибо, вполне достаточно было бы рукопожатия. Он нахмурился: – Но ты же у нас leoparde lionne, – сказал он. – Да, мне это уже говорили. Он повернулся к Стивену. – Ты мне соврал, – сказал он, и в светлых глазах его задрожали слезы. – Она не будет нас питать. Я посмотрела на Стивена: – Я что-то пропустила? – Ты видела, как Ричард делится кровью со стаей? Я начала было говорить «нет»... – Я видела, как он дал однажды Джейсону слизнуть кровь с ножа. Джейсон от этого был почти пьян. Стивен кивнул: – Это оно и есть. Габриэль умел делиться кровью. Я приподняла брови: – А я не знала, что у него есть такая сила. – И мы не знали. – Это сказал Кевин. – Очень интересно было послушать, как Натэниел о нем рассказывает. Он был наркоманом и уличной шлюхой, когда Габриэль его подобрал и дал ему вторую жизнь. – Что ж, молодец, что отучил его от наркотиков, но Габриэль его продавал. Причем самой извращенной клиентуре. Кевин потрепал Натэниела по спрятанной под одеялом ноге, как треплют собаку. – А Нату это нравится. Правда, мальчик? Натэниел поглядел печально и тихо сказал «да». – Только не говори мне, что любишь, когда тебе выпускают кишки. Он закрыл глаза: – Нет, это нет. Но до того... – Ладно, ничего, – сказала я, и тут мне в голову пришла мысль. – Ты сказал полиции, кто это с тобой сделал? – Он не знает, – ответил Кевин. В углу рта у него торчала незажженная сигарета, будто даже вкус бумаги был ему приятен. – Как – не знает? – спросила я. Ответил Стивен: – Зейн его заковал цепью и завязал глаза, а потом ушел. Так было договорено. Натэниел их не видел. – Их? – Их, – подтвердил Стивен. Я заставила себя успокоиться, сделав несколько глубоких вдохов. – Ты не помнишь каких-нибудь отличий или примет, по которым их удалось бы опознать? – Духи с ароматом гардении и запах рвоты. Ага, это еще как поможет. Натэниел поглядел на меня в упор, и глаза его больше не были тусклы от болезни. Я поняла, что. они тусклы от жизненного опыта. Жизнь его заездила, будто он заглянул в самые нижние круги ада. Он выжил и может об этом рассказать, но невредимым он оттуда не вышел. – Эти духи я запомнил. Я бы их узнал, если бы учуял снова. – Ладно, Натэниел, о'кей. – На дне пустых глаз плескался страх. Мальчишка был перепуган невероятно. Я потрепала его по руке и, когда его пальцы сомкнулись на моем запястье, не убрала руку. – Больше никто тебя так не обидит, Натэниел. Я тебе обещаю. – Ты будешь обо мне заботиться? Он смотрел с такой неприкрытой, с такой первобытной потребностью в заботе, что я готова была обещать все что угодно, лишь бы не было этого взгляда. – Да, я буду о тебе заботиться. Он обмяк. Напряжение вытекло из него, как вода из разбитой чашки. Оно потекло из его руки в мою, как удар энергии. Я не могла не вздрогнуть, но руку не отняла. Он улыбнулся мне и лег на подушки. И выгладел уже лучше, чуть крепче. Я медленно высвободила руку, и он ее отпустил. Молодец. Я повернулась к остальным. – Надо вас всех отсюда забирать. – Я уже могу идти домой, – сказал Стивен, – а вот Натэниела еще нельзя трогать с места. – Я боюсь оставлять вас тут с копами без меня. – Пэджетт нас очень боится, – сказал Тедди. – Я знаю, – кивнула я. – Накорми меня, – предложил Натэниел. – Дай мне свою силу, и я пойду с вами. Я нахмурилась, не понимая, потом обернулась к Стивену. – Он что, предлагает, чтобы я для него открыла вену? – Ричард мог бы, – ответил Стивен. – Ричард не мог бы питать леопарда, – возразила Лоррен. – Только нас он мог. – Райна бы с ним трахнулась, чтобы дать ему здоровье, – сказал Кевин. За это он заработал от меня пристальный взгляд. – Ты что имеешь в виду? – Райна умела делиться энергией, не делясь кровью, – ответил он. На его лице смешались отвращение с вожделением, будто ему пришлось когда-то против воли наслаждаться одним из представлений Райны. – Она по тебе водила руками, потом телом. Кончалось всегда тем, что она тебя трахала. Чем ты был сильнее ранен, тем больше ей это нравилось, но когда она кончала, ты был уже здоров. Я повернулась к Стивену, потому что не поверила. Он кивнул: – Я видел, как она это делает. – Ты же не предлагаешь, чтобы она... – Лоррен не договорила эту ужасную мысль, но я была с ней согласна. – Я не собираюсь открывать вену и уж наверняка не собираюсь заниматься с ним сексом. – Ты меня не хочешь. Голос Натэниела был полон слез и шел от разбитого сердца. – Тут ничего личного, – сказала я. – Просто я не вступаю в случайные связи. Весь этот разговор был слишком необычен даже для меня. – Тогда Натэниел должен остаться здесь еще на сутки, – сказал Кевин, перекатывая сигарету в пальцах. Стивен кивнул: – Так говорил врач. Мы его спросили, когда он сказал, что мне сегодня можно выписываться. – Стивен, не бросай меня! – Натэниел протянул к нему руку, будто мог коснуться на таком расстоянии. – Я не оставлю тебя, Натэниел, по крайней мере без присмотра. Тут заговорил Тедди: – То, что у Райны это кончалось сексом, еще не значит, что без этого не обойтись. Мы все повернулись к нему. – Что ты имеешь в виду? – спросил Кевин. – У Райны все кончалось сексом. А на самом деле излечивало прикосновение. Я вот думаю, что у меня раны зажили еще до того, как мы приступили к делу. Даже слышать было странно, как заговорила эта туша с шестидесятидюймовой грудью из сплошных мышц. Будто лабрадор-ретривер раскрыл пасть и сказал что-то умное. Никто не предполагает наличие мозгов в такой мощной упаковке. Кевин пожал плечами: – Я не знаю; во всяком случае, меня она вылечила. Я не запомнил, когда мне стало лучше. Запомнил только ее. – В этом коллективе есть хоть кто-то, кто не спал с Райной? – спросила я. Руку подняла только Лоррен, и для тех, кто знал Райну, это не было заранее очевидно. – Ну и ну. – Я думаю, Анита может вылечить его без секса, просто прикосновением кожи, – сказал Тедди. Я хотела сказать «нет», потом вспомнила, как поделилась энергией с Жан-Клодом. Там тоже была важна голая кожа. Может быть, и здесь то же самое. – А у Райны был усталый вид после того, как она вас лечила? Мужчины дружно покачали головами. Они все были согласны, что этот процесс ее усиливал, а не ослаблял. Конечно, это была Райна, а она даже для вервольфа была очень необычным щеночком. Я не хотела оставлять Натэниела в больнице, даже под стражей вервольфов. Я не доверяла Пэджетту. И еще не было гарантий, что фанатики, кем бы они ни были, не предпримут второй попытки. Либо мы все остаемся, либо все уходим. Мне надо было на другое место преступления. Торчать здесь целый день я не могла. – Ладно, попробуем, только я понятия не имею, как начать. Натэниел устроился на подушках с выражением ожидания на лице. Как ребенок, которому вот-вот дадут обещанное мороженое. Штука в том, что этим мороженым была я.37
Кевин просунул ножку стула в ручку двери – заперлись, насколько могли. Смиту, который теперь сторожил дверь, я сказала, что мне нужно как следует разобраться, что происходит, и он будет свободен, как только я закончу. Меня принимали за детектива, и потому полисмены в форме не сунутся. Единственное, что меня беспокоило, – Пэджетт. Как только он восстановит собственное «эго», сразу к нам полезет – я этого почти ждала. Но он не высадит дверь лишь в случае, если почувствует, чем мы заняты, и тогда даже сам перед собой не захочет признать, что чувствует. Я встала возле кровати. В глазах Натэниела было столько веры, что мне становилось не по себе. Я отвернулась – все остальные тоже на меня глазели. – Так, ребята, а что теперь? Я никогда не видела, как это делается. Все они переглянулись, и Стивен сказал: – Не знаю, сможем ли мы тебе это объяснить. Я кивнула: – Знаю, с магией всегда так. Либо ты ее сечешь, либо нет. – А это магия? – спросил Тедди. – Или просто экстрасенсорика? – Не уверена, что тут есть разница, – ответила я. – Разве что экстрасенсорикой ты занимаешься, не думая, а магия требует ритуалов, чтобы ее запустить. – Ты в этой фигне разбираешься лучше нас, – сказал Кевин. – Мы простые вервольфы, не колдуны и не ведьмы. – Я тоже не ведьма. Я некромант. Он пожал плечами: – Для меня без разницы. Он сидел, тыча сигаретой в ладонь, будто сигарета была зажжена, а ладонь служила пепельницей. И смотрел на меня. Я не настолько его знала, чтобы сказать точно, но он, кажется, нервничал. И я тоже. Мне было известно два способа пробудить энергию: ритуал и секс. Когда я исполняла это с Ричардом и Жан-Клодом, секс играл роль ритуала. Но с Натэниелом у меня не было связи. Ни меток, ни эмоций – ничего. На самом деле я не была для него leoparde lionne. Все это вранье. Ничего я не могла сделать, не испытывая к нему каких-то чувств. Жалости для этого было мало. Тедди спросил сзади от стены: – Что, Анита, не получается? Я бы подошла к нему и прошептала, но Натэниел все равно услышал бы, так что я сказала вслух: – Мне нужна какая-то эмоция, хоть какая-нибудь. – Эмоция? – переспросил он. – Я не знаю Натэниела. Я ничего к нему не испытываю, кроме жалости и чувства долга. Этого мало, чтобы начать. – А что тебе нужно? Глаза у Тедди были очень серьезны. Интеллект этого вервольфа был почти осязаем. Я попыталась выразить это словами и в конце концов сказала: – Что-то, чем можно заменить ритуал. – Райна никакими ритуалами не пользовалась, – сказал Кевин со своего стула. – Она использовала секс. Он годится вместо ритуала. – Ты вызывала силу в лупанарии тогда, с Ричардом, – сказал Стивен. – Сексом вы не занимались, но силу все равно вызвали. – Но я... я хотела Ричарда. В смысле секса. В этом тоже есть энергия. – Натэниел – красивый парень, – заметил Стивен. Я покачала головой: – Для меня это не так легко. Хорошенькой мордочки мало. Стивен слез с койки, одетый в просторный халат, но полы не развевались за ним, когда он двигался. Скорее халат оборачивался вокруг – больше ткани, чем нужно Стивену. У меня тоже так было бы. Мы примерно одного размера. Он попытался взять меня за руку, я ее отвела. – Дай я тебе помогу. – Как именно? Что-то я очень подозрительна. Он улыбнулся – почти снисходительно. Так мужчины улыбаются девушкам, когда те поступают как-нибудь умилительно и очень по-девичьи. Я чуть не вышла из себя от этой улыбочки. – Что такого смешного? – Ты, – ответил он тихо. – Ты ведь знаешь, что я не причиню тебе вреда. Я поглядела в его васильковые глаза и кивнула: – Умышленно – нет. – Тогда поверь мне сейчас. Позволь помочь тебе вызвать силу. – Как? – спросила я. Он взял мою руку двумя своими, и на этот раз я не стала ему мешать. Он подтянул мою руку к Натэниелу и положил мои пальцы ему на лоб. Кожа у него была прохладной. Даже по этому прикосновению чувствовалось, что он нездоров. – Погладь его, – велел Стивен. Я посмотрела на него, качая головой, и убрала руку. – Мне эта мысль не кажется удачной. Натэниел попытался что-то сказать, но Стивен положил пальцы ему на губы. – Не надо, Натэниел. Как будто знал, что он скажет. Но он не мог знать наверняка. Не мог ведь? Я бы поверила в это, будь Натэниел членом стаи, а он им не был. – Закрой глаза, – сказал Стивен. – Ага, щас. – У нас нет времени, – подал реплику Кевин. – Он прав, – согласился Тедди. – Я понимаю твое естественное сопротивление, но в конце концов полиция начнет к нам стучаться. Если Натэниел не сможет с нами уехать, значит, надо оставить с ним охрану, то есть снова подставить людей под удар. Если же мы все вместе куда-нибудь переберемся, то хотя бы невинных полисменов не будем подвергать опасности. Хотя полисмены могли бы обидеться на эпитет «невинные». Я сделала глубокий вдох, медленно выдохнула. – Ладно. Что ты предлагаешь? – Закрой глаза, – повторил Стивен. Я скривилась. Вид у него был очень терпеливый, с оттенком многострадальности, и я закрыла глаза. Он взял мою руку, и только когда он стал мягко разжимать мне пальцы, я сообразила, что рука у меня сжата в кулак. Он начал массировать мне ладонь. – Прекрати. – Тогда расслабься, – сказал он. – Больно не будет. – Я не боюсь боли. Он обошел меня и встал позади, так близко, что подол его халата задевал меня по ногам. – Но ты все равно боишься. – Он понизил голос почти до шепота. – Ты можешь с помощью этого страха вызвать силу? У меня пульс грохотал в горле, и я боялась, но это был не тот страх, который нужен. Тот страх, который охватывает тебя в момент опасности, может вызвать силу почти без старания. А это был страх, который мешает выпрыгнуть из вполне исправного самолета, несмотря на решимость. Не то чтобы нездоровый страх, но он сдерживает. – Нет, не могу. – Тогда отпусти этот страх. Стивен мягко взял меня за плечи и посадил на край кровати. Натэниел издал какой-то протестующий звук, будто ему сделали больно. Я открыла глаза. – Закрой, – сказал Стивен. Такого близкого к приказу тона я никогда от него не слышала. Я закрыла глаза. Он взял меня за руки и концами моих пальцев коснулся щек Натэниела. – Как мягка кожа у него на висках. Он провел моими руками по пушистой линии вдоль лица Натэниела, гладя моими пальцами его щеки, будто я слепая, которая пытается на ощупь запомнить черты лица. Стивен положил мои руки на волосы Натэниела. Они были шелковистые, неимоверно мягкие. Как атлас. Я погрузила руки в эту теплую мягкость, приблизила лицо и вдохнула запах его волос. Они чуть-чуть отдавали лекарством. Я утонула лицом в этом атласе и почуяла более глубокий запах. Запах ванили, а под ним – запах леса, поля и меха. Он был не из стаи, но запах тот же. Родной запах. Что-то щелкнуло у меня внутри, как переброшенный выключатель. Я открыла глаза и уже знала, что делать, как делать, и мне хотелось это сделать. Краем сознания я отметила, что Стивен давно уже убрал руки. Я глядела в сиреневые глаза Натэниела и склонялась к этому манящему взгляду. Коснулась его губ своими в целомудренном поцелуе, и это легкое прикосновение вызвало прилив силы, покалывающей кожу. Она пролилась наружу теплой успокаивающей водой, заполняющей сосуд. Но одной только силы было мало. Ее нужно было направить, руководить ею, и я знала как, будто уже это делала. Я не сомневалась в этой силе, не хотела сомневаться. Рукой я попыталась погладить его по груди, но мешала рубашка. Он был малорослый – как Стивен, как я. А рубашка была застегнута спереди, а не сзади. Рука нашла вырез и скользнула по голой коже. Я нащупала разрез. Тогда я села верхом ему на ноги. Он чуть застонал от боли, и мне это понравилось. Я встала на колени, только внутренними сторонами ног касаясь его тела. Спустив с него простыню, я расстегнула ему рубашку, обнажая кожу. Швы темной тонкой полоской шли почти от одного бедра до другого. Страшная рана, смертельная рана. Ниже талии у него ничего не было. В больницах тебя всегда раздевают, чтобы ты ощущал себя беззащитным. Вид его обнаженного тела должен был остановить меня сразу. Как-то исподволь он меня шокировал. Я не ожидала наготы, но было уже поздно. Силе – все равно. И я провела пальцами вдоль швов. Натэниел кричал, но лишь наполовину – от боли. Я не успела опустить лицо к швам, как у него уже началась эрекция. Я лизала рану, как могла бы это делать собака – долгими, медленными, ласкающими движениями. Когда я подняла лицо и посмотрела ему в глаза, эрекция уже была полная. Я знала, что могу сейчас им овладеть, что он хочет, ждет от меня последнего шага. Присутствие остальных я ощущала как гул, вибрирующий фон к той энергии, что бушевала у меня внутри. Я никогда не интересовалась случайными связями, но запах и ощущение тела Натэниела были почти неодолимы. Никогда я не испытывала такого соблазна перед незнакомцем. Но соблазн – всего лишь соблазн. Ему не обязательно поддаваться. Я встала на колени, положив руки на гладкие кости его бедер, и стала сдвигать ладони к середине разреза. Касаясь рукой, я клала сверху вторую и давила, но не мышцами, не плотью, а силой. Эту теплую, вздымающуюся силу я вбивала в его тело. Он стонал, выгибая подо мной спину, хватаясь за меня руками, и пальцы его судорожно сжимались. Это было похоже на устранение дефектов в теле зомби, только это тело было теплым и живым, и я не видела глазами, что делаю. Но ощущала. Ощущала гладкость и упругость этого тела, гладила места, куда не дотянется никакая рука. Я перекатывала дефекты между пальцами, наполняяНатэниела извергающимся из меня теплом. Оно лилось по рукам, по пальцам – прямо в него, и разливалось по его телу, по моему телу, переходя в лихорадку, обжигающую кожу, все тело, объединяя наши тела в единую суть плоти и жара, а ведь прилив тепла только начинал нарастать. Он нарастал, пока я не закрыла глаза, но даже тьму пронизывали вспышки света, белыми цветами взрываясь перед глазами. Я дышала быстро, отрывисто, поверхностно. Открыв глаза, я глянула в лицо Натэниела. Он дышал точно так же. Я заставила нас дышать медленнее – заставила его дышать медленнее. Сердце его ощущалось, будто я касалась его рукой, держала в ладонях. Я могла коснуться любой части его тела, владеть любой частью его тела. Я слышала запах крови у него под кожей и желала ощутить ее вкус. Он уже был исцелен, когда я опустилась на него сверху и впилась ртом в его рот. Отвернув ему лицо в сторону, я стала жевать шею, пока не ощутила под кожей пульс. Лизнула его, но этого было мало. Взяв бьющийся пульс губами, я чуть прикусила кожу, и пульс забился у меня во рту. Нестерпимо хотелось сдавить сильнее, еще сильнее, пока потечет кровь. Хотелось. Я смутно понимала, что Жан-Клод проснулся в подвале, и это его голод ощущала я, его потребность. Но потребность оседлать тело Натэниела исходила не от него. И даже не от меня. Я помнила тело Натэниела, хотя никогда раньше с ним не была знакома. Я знала, каков он на вкус. Ощущала его, как можно ощущать только давнего любовника. Воспоминания не мои, и энергия не моя. Я слезла с Натэниела, попыталась слезть с кровати и рухнула на колени. Стоять я еще не могла. Ричард говорил, что, пока существует стая, Райна не исчезнет. Я не поняла тогда, что это значит. Теперь поняла. Я послужила каналом из ада для этой суки и отличный сама при этом словила кайф. Но я знала и еще одно. Знала, чего Райна не сделала, и обвинять в этом ее не могла. Я знала, как вылечить тело Натэниела, но знала, и как разорвать его на куски. Все, что ты можешь починить, ты можешь сломать. Когда я держала его сердце своей бесплотной рукой, на долю секунды накатило темное побуждение сжать руку, раздавить пульсирующий мускул, чтобы хлынула кровь и прекратилась жизнь. Мгновенный приступ побуждения столь злого, что испугало даже меня. Хотелось бы списать его на эту суку из ада, но что-то говорило мне, что она здесь ни при чем. Это мой темный угол. Только рука Стивена, зажавшая мне рот, помешала мне завопить в голос.38
Под рукой Стивена крик превратился в жалобное мычание. Он прижал меня к себе, сильно, будто опасаясь, что, если меня выпустить, я чего-нибудь натворю страшного. Да и я сама не была в себе уверена. Хотелось броситься бежать, бежать, пока не убегу от этой мысли, от ощущения, от себя самой. Но я, как и Ричард, от себя убежать не могу. Эта мысль заставила меня перестать отбиваться и сесть спокойно в кольце рук Стивена. – Оклемалась? – спросил он тихо. Я кивнула. Его рука медленно сползла с моего рта, будто он не был уверен, что я его правильно расслышала и правильно поняла. Я привалилась к нему, почти соскользнув на пол. Стивен гладил мне лицо, снова и снова, как успокаивают больного ребенка. Он не спросил, что со мной. Никто не спросил. Натэниел присел рядом с нами. Он не выглядел исцеленным, выглядел просто здоровым. Улыбался, красивый своей незавершенной, мальчишеской красотой. Если обрезать волосы и поменять глаза, получится вид школьного хавбека, кумира девчонок. То, что я две минуты назад чуть было на него не набросилась, вызвало такую волну жара, что я спрятала лицо на груди Стивена. Я не могла смотреть в юное лицо Натэниела, зная, как только что чуть его не изнасиловала. Не помогало и то, что я помнила его тело со всеми подробностями, к которым никогда не прикасалась. Райна ушла, но не была забыта. В комнате почувствовалось движение, гудящая энергия оборотней стала ближе. Я и не глядя на них знала, что они сгрудились вокруг меня. Энергия их стягивалась петлей. Дышать было трудно. Чья-то щека потерлась о мое лицо. Отодвинувшись, я увидела Кевина. Я думала, это будет Натэниел. Массивные ладони Тедди гладили мне руки выше локтей, потом он поднес ладони к лицу: – Ты пахнешь стаей. Лоррен лежала на спине, уставившись на меня странными волчьими глазами. – Она пахнет Райной. – Лоррен повернулась и лизнула меня в коленку, в джинсы. Я знала, что, если я позволила бы, мы бы спали в одной общей куче, как щенки. Знала, что прикосновение объединяет стаю, как у приматов – искание в шерсти. Прикосновение, утешение – секс здесь может и не присутствовать. Просто Райна выбрала его. Это были волки, но также и люди, следовательно, приматы. Два вида животных одновременно, а не один. Кевин опустил голову мне на колени, прижавшись щекой. Глаз его я не видела, не знала, стали ли они волчьими. А голос у него был густой и низкий: – Ох, сигарету бы сейчас! Тут я захохотала и не могла остановиться. Смеялась и смеялась, пока слезы не хлынули. Вервольфы гладили меня руками, терлись лицами. Впитывали мой запах, еле-еле заметный, уходящий запах Райны. И меня отмечали своим запахом. Стивен поцеловал меня в щеку – как брат сестру. – Что с тобой? Кажется, он уже спрашивал, но я не помнила точно. – Все нормально. Голос у меня прозвучал оловянно и отстраненно. Я поняла, что балансирую на грани шока. А это плохо. Стивен отогнал от меня волков. Они неохотно отодвинулись, будто вызванная нами энергия была для них наркотиком. А может быть, сексом. Лучше в это не лезть. – Ричард говорил, что Райна не уйдет, пока живет стая. Он это имел в виду? – спросила я. – Да, – ответил Стивен, – хотя я никогда не слышал, чтобы не член стаи мог сделать то, что сделала сейчас ты. Считается, что духи мертвых могут вселяться только в ликои. – Духи мертвых, – сказала я. – У вас разве нет для них тайного имени? – Мунины, – сказал Стивен. Я чуть не заржала снова: – Мунин – память, ворон Одина! – Да, – кивнул Стивен. – И что же это такое на самом деле? Это не призрак, они ощущаются совсем не так. – Ты одного из них почувствовала. Лучшего объяснения я дать не могу. – Это энергия, – объяснил Тедди. – Энергия не создается и не уничтожается. Она просто существует. Это энергия всех, кто когда-то был в стае. – Не хочешь же ты сказать, что она есть у всех ликои? – Нет, но с первого члена нашей стаи и до сих пор они существуют все. – Не все, – возразила Лоррен. Тедди кивнул: – Иногда кто-то погибает при несчастном случае, и тело не удается найти и разделить. И вся энергия такого члена стаи, все его знания, его сущность исчезают навеки. Кевин вернулся к стулу, но сел на пол, откинувшись плечами на сиденье. – Иногда, – сказал он, – мы решаем не пожирать. Это вроде отлучения. Стая отвергает тебя в смерти и в жизни. – Почему же вы не отвергли Райну? Садистка, извращенка, стерва... – Так решил Ричард, – ответил Тедди. – Он считал, что, отвергнув ее тело в этот последний раз, он разозлит тех членов стаи, что были не совсем на его стороне. Он был прав, но... но теперь она внутри нас. – А у нее большая сила. – Лоррен поежилась. – Достаточная, чтобы подчинить себе волка, если он не альфа. – Бабьи сказки, – пренебрежительно бросил Кевин. – Она мертва. Сила ее живет, лишь когда ее вызывают. – Я ее не вызывала. – Наверное, мы вызвали, – тихо сказал Стивен. Он лежал на полу, прикрыв руками глаза, будто боялся смотреть. – Это как? – Вообще-то мы никогда не видели, чтобы это делал кто-нибудь, кроме Райны. Я думал о ней, вспоминал. – И я тоже, – сказал Кевин. – Так и было. – Тедди отошел к дальней стене, будто боялся, что не совладает с собой вблизи меня. Лоррен отодвинулась к нему; они чуть соприкасались телами. Успокоительная близость. – Я тоже о ней думала. Радовалась, что она не здесь. Была счастлива, что это Анита. Она обхватила себя руками, будто от холода, и Тедди обнял ее за плечи и притянул к себе, ткнувшись подбородком ей в волосы. – А я не думал о Райне, – сказал Натэниел, подползая ко мне. – Не трогай меня, – предупредила я его. Он перевернулся на спину – ну точь-в-точь как кот, который хочет, чтобы ему почесали пузечко. Потянулся, перевернулся на живот и оперся на локти. Натэниел смотрел на меня, и густые каштановые волосы спадали занавесами с обеих сторон его лица. Сиреневые глаза уставились мне в лицо – дикие и почти пугающие. Он купался в озере волос и энергии, не отводил от меня глаз, и я поняла, что он игрив. Не соблазнителен, а именно игрив, и это было очень... беспокойно. Натэниел умудрялся быть похожим на ребенка, на котенка и при этом был взрослым. То ли погладить его но голове, то ли почесать пузо, то ли поцеловать. Все это сбивало меня с толку. Опершись на дальнюю кровать, я встала на ноги. Убедившись, что могу идти, не падая, я отпустила кровать. Покачнулась, но не сильно. Могу идти. И отлично, потому что я хотела отсюда убраться. – Что нам делать? – спросил Стивен. – Езжайте ко мне домой. Там Жан-Клод, и Ричард тоже там был. – А что с ним? – спросил Кевин. Натэниел поднял голову и оглядел нас всех. Он ничего не сказал, ни о чем не спросил, но я ощущала его пульс у себя во рту. И знала, что он перепуган. Боится, что его снова оставят одного. Я только надеялась, что моя с ним эмпатия не будет вечной. Мне хватало проблем с мужчинами и без него. – Его возьмите с собой, – сказала я. – Леопарды мои, как и вы. – Его следует защищать как члена стаи? И обращаться как со своим? – спросил Кевин. Я потерла виски – голова начинала болеть. – Да, да. Я дала ему свою защиту. Все леопарды, желающие получить мою защиту, могут на нее рассчитывать. – Ты – наша лупа, – сказала Лоррен, – значит, это обязывает нас защищать их даже ценой собственной жизни. Они готовы для нас на то же самое? Голова уже не побаливала, а раскалывалась. Натэниел встал – настолько грациозно, что его движения не бросились в глаза. Потом он сел в ногах кровати Стивена и бросил на меня выразительный и воодушевленный взгляд. – Мое тело – ваше. Моя жизнь, если вы захотите, принадлежит вам. Он это сказал деловито – нет, даже радостно, будто это было ему приятно. Я уставилась на него. – Мне ничья жизнь не нужна, Натэниел, но если стая готова рисковать жизнью ради тебя, я ожидаю от тебя того же. – Я сделаю все, что ты захочешь, – сказал он. – Ты только скажи мне. Он не сказал «попроси», он сказал «скажи». Подразумевается, что у него нет права сказать «нет». Я спросила: – Все ли здесь знают, что у них есть право отстаивать передо мной свою точку зрения? То есть если я скажу «прыгай», вы не обязаны сразу подпрыгивать. – Мы этого не знаем, – ответил Стивен с настороженностью в голосе. – А ты? – спросила я, повернувшись к Натэниелу. Он встал на колени, наклонившись ко мне, но руками держался за спинку кровати. Он не пытался меня коснуться, даже приблизиться не пытался. – А что – я? – Ты понимаешь, что у тебя есть право отказать мне? Что мое слово – не веление свыше? – Только скажи мне, чего ты хочешь, Анита, и я это сделаю. – Вот так, без вопросов, просто сделаешь? Он кивнул: – Что угодно. – Это обычай у вас, у пардов? – Нет, – ответил Стивен, – это линия поведения Натэниела. Я затрясла головой, замахала руками в воздухе, будто пытаясь все это стереть. – Ладно, у меня нет на это времени. Он исцелился, берите его с собой. – Мне ждать у тебя в комнате? – спросил Натэниел. – Если захочешь отдохнуть, найди себе кровать. Меня там не будет. Он радостно улыбнулся, и у меня возникло странное чувство, будто он слышит совсем не то, что я говорю. Мне хотелось убраться из этой палаты куда подальше. Пэджетту я скажу, что перевожу их в безопасное место, и он это скушает, потому что сам хочет от них избавиться. И хочет куда сильнее меня. Врач был поражен выздоровлением Натэниела. Его выписали, хотя все время намекали, что неплохо было бы сделать еще серию анализов. Я категорически отказалась. У меня впереди было еще много дел, а им отсюда надо быстрее убраться. Все они набились в машины Кевина и Тедди, а я пошла к джипу. Черт, до чего приятно на время от них избавиться, даже ради поездки на место преступления. Приятно, хоть я и понятия не имела, как проверить, жив ли Малкольм, пока мы не полезли в темноту. Натэниел смотрел на меня из заднего окна машины, не отводя взгляда своих сиреневые глаз, пока машина не скрылась за поворотом. Он потерялся, а теперь его нашли. Но если он рассчитывает с моей стороны на большее, чем дружба, то он все еще потерялся.39
Чувствовала я себя так, будто меня отколотили, только ни один синяк этого не подтверждал. Запихнув в дальний угол сознания то, что я уже сделала – или почти сделала, – я сосредоточилась на следующей задаче. Насчет предыдущих я все равно ничего не могла сделать, пока не поговорю с Ричардом и Жан-Клодом. Меня все время беспокоила связь с вампиром, но связь с вервольфом никогда меня по-настоящему не тревожила. А надо было знать, что шишки посыплются с обеих сторон. За три минуты меня три раза достали по пейджеру. Сперва Мак-Киннон, потом Дольф и чей-то неизвестный номер. Этот аноним вызывал меня за десять минут дважды. Черт его побери. Я заехала на бензоколонку и первым позвонила Дольфу. – Привет, Анита. – Как ты всегда знаешь, что это я? – Не всегда. – Что стряслось? – Ты нам нужна на новом месте. – Я только еду к Мак-Киннону, к церкви. – Пит здесь со мной. – Звучит зловеще. – Мы везем тут в больницу одного вампира. – В гробу? – Нет. – Как же тогда?.. – Он лежал на ступенях, завернутый в одеяла. Врачи не думают, что он доедет. Но он из некоего дома, принадлежащего Церкви. У нас тут женщина, дважды укушенная, и она говорит, что этот вамп охранял младших вампиров, которые все еще внутри. Она вроде как волнуется, что будет, когда младшие вампиры поднимутся, а сторожа, чтобы их усмирить или накормить, не будет. – Накормить? – переспросила я. – Она говорит, что каждый из них отпивает из сторожа понемногу в начале ночи. Без этого, она говорит, слишком сильный получается голод, и они становятся опасны. – Ну просто кладезь информации. – Анита, она боится. У нее два укуса на шее, но она боится. – Черт побери, – сказала я с чувством. – Дольф, я приеду, но, честно говоря, не понимаю, что ты хочешь, чтобы я сделала. – Ты у нас эксперт по вампирам, ты мне и скажи. Чуть-чуть враждебности в голосе. – Я подумаю по дороге. Может, пока доеду, что-нибудь придумаю. – До того, как их легализовали, мы бы просто их сожгли. – Ага, – сказала я. – Добрые старые времена. – Ага, – согласился он. Кажется, он не уловил иронии. Впрочем, с Дольфом никогда наверняка не знаешь. Я набрала третий номер. Ответил Ларри. – Анита? Голос у него был напряжен и полон боли. – Что случилось? – спросила я, и внезапно у меня пересохло горло. – У меня все путем. – По голосу не скажешь. – Я просто слишком много сейчас бегал со швами на спине. Надо принять таблетку, но тогда я не смогу вести машину. – Так тебя надо подбросить? Секунды две он помолчал, потом ответил: – Да. Я знала, чего ему стоило обратиться ко мне. Он только-только начинал без меня выезжать с полицией на преступления. И то, что он не смог выдержать до конца без моей помощи, наверняка его грызло. Я бы на его месте жутко переживала. Я бы даже и не позвонила. Я бы держалась, пока не сдохла бы. Это я не Ларри осуждаю, а себя. Он иногда бывал умнее меня, и сейчас был именно такой случай. – Ты где? Он дал мне адрес, и это было близко. Повезло нам. – Я в пяти минутах от тебя, но домой тебя отвезти не могу. Еду на очередное место преступления. – Мне лишь бы не вести машину. А то уже все внимание уходит на то, чтобы не слететь с дороги. В такой момент полагается прекратить вождение. – Ты действительно умнее меня, Ларри. – Ты в такой ситуации помощи бы не просила. – Ну... да. – А когда попросила бы? – Когда съехала бы с дороги и пришлось бы вызывать буксир. Он засмеялся и сделал резкий вдох, как от боли. – Я тебя жду. – Я сейчас буду. – Я знаю, – сказал он. – И спасибо, что ты не сказала мне «я же тебе говорила». – Я даже этого не подумала, Ларри. – Честное слово? – Вот-те крест, и чтоб меня... – Не надо. – Ларри, ты становишься суеверным? Пару секунд он помолчал. – Да, наверное. Или просто день выдался трудным. – Ночь будет еще труднее. – Спасибо, – ответил он. – Как раз то, что я хотел услышать. И он повесил трубку, не попрощавшись. Может, и Дольфа я тоже научила не прощаться. Может, я всегда приношу дурные новости, и все хотят побыстрее закончить разговор. Да нет.40
Я думала, что Ларри будет сидеть в машине. Он же стоял, прислонившись к ней. Даже издали было видно, что ему больно: спина напряженно выпрямлена, и он старается не двигаться более необходимого. Я подъехала. Вблизи он выглядел даже еще хуже. Белая рубашка вымазана сажей. Летние брюки были коричневыми, поэтому они пострадали не так заметно. От лба до подбородка тянулась черная полоса. От черных кругов синие глаза казались темнее, будто сапфиры в агатовой оправе. И глядели эти глаза тускло, будто боль высосала у Ларри все силы. – Господи, ну и хреновый же у тебя вид! Ларри чуть не улыбнулся: – Спасибо. Как мне не хватало слов ободрения! – Прими таблетку и лезь в джип. Он было попытался качнуть головой, но резко остановился. – Нет, если ты будешь вести машину, я могу поехать на следующий пожар. – Пахнет от тебя, будто на тебе одежда горела. – А ты совсем свеженькая, – сказал он, и в голосе его прозвучало неодобрение. – Чем ты недоволен, Ларри? – Помимо того, что мне в спину будто тычут раскаленной кочергой? – Помимо этого. – В машине скажу. Под хмурым видом Ларри проскальзывала усталость. Спорить я с ним не стала и пошла к джипу. Несколько шагов – и я поняла, что он не идет со мной. Я повернулась и увидела, что он стоит неподвижно, с закрытыми глазами, сжав опущенные руки в кулаки. Я подошла к нему. – Тебе помочь? – Разве что спину заменить, – буркнул он. – А так все отлично. Я улыбнулась, взяла его под руку, готовая частично к тому, что он огрызнется, но он не стал. Ему было больно. Ларри неловко шагнул вперед, и я его поддержала. Медленно шли мы к джипу. Когда я подвела его вокруг машины к пассажирской дверце, он дышал быстро и неглубоко. Дверь я открыла, но не очень понимала, как его туда посадить. Как ни старайся, а будет больно. – Дай мне только держаться за твою руку, и я сам сяду, – сказал он. Я протянула руку. Он вцепился в нее и сел, слегка при этом зашипев сквозь стиснутые зубы. – Ты говорила, что на второй день будет больнее. И почему ты всегда права? – Быть совершенством трудно, – ответила я. – Но я с этим бременем умею справляться. – И посмотрела на него очень честными глазами. Он улыбнулся, засмеялся и тут же согнулся вдвое от боли, отчего она только усилилась. Несколько секунд он корчился на сиденье. Когда Ларри сумел сесть, он вцепился руками в приборную панель так, что пальцы побелели. – Боже мой, только не смеши меня! – Прости, ради бога. Я достала сзади детские салфетки с ланолином и алоэ – ими отлично стирается кровь. Наверное, сажа тоже. Протянув Ларри салфетки, я помогла ему застегнуть ремень. Конечно, раны у него болели бы меньше, если не пристегиваться, но без ремней ездить нельзя. Если бы у моей мамы был тогда привязной ремень, она была бы до сих пор жива. – Прими таблетку, Ларри. Поспи в машине. Я тебя потом отвезу домой.. – Нет, – ответил он настолько решительно и упрямо, что я поняла: его не отговорить. Так зачем пытаться? – Будь по-твоему. Но чем это ты таким занимался, что у тебя вид, будто ты пытался переменить свои пятна? Он повернул ко мне взгляд, что заставило его поморщиться. – Купался в саже, – пояснила я. – Ты разве не видел диснеевского фильма и не читал сказки про леопарда? Он чуть улыбнулся: – Давно не перечитывал. Я побывал на трех пожарах и на каждом только констатировал, что вампиры погибли. На двух пожарах я вообще ничего не нашел, только пепел. А на третьем вампир был похож на черные палки. Я не знал, что делать, Анита. Пытался нащупать пульс. Знаю, что это глупо. И его череп разлетелся золой. Ларри сидел очень ровно, но казалось, что плечи у него ссутулились от того потрясения, что он пережил сегодня. Вряд ли мои слова улучшили бы его состояние. – Вампиры сгорают в пепел, Ларри. Если остаются элементы скелета, значит, это был не вампир. Он повернулся ко мне, и на глазах его выступили слезы от боли. – Ты хочешь сказать, что это был человек? – Вероятно. Не на сто процентов, но очень вероятно. – Теперь из-за меня мы этого никогда не узнаем. Без клыков в черепе определить невозможно. – Не совсем так. Можно сделать анализ ДНК, хотя не знаю, как повлияет огонь на образцы ДНК. Если их удастся собрать, тогда можно будет узнать, был это человек или вамп. – Если это был человек, то я уничтожил все надежды на идентификацию по зубам. – Ларри, если череп был настолько хрупок, то не думаю, что его вообще можно было сохранить. Он бы не выдержал снятия отпечатков зубов. – Ты уверена? – спросил он. Я облизала губы и хотела соврать. – Не на сто процентов. – Ты бы знала, что это человек? И не стала бы его трогать в расчете на то, что он живой? Молчание заполнило машину. – Ответь, – потребовал Ларри. – Нет, я не стала бы проверять пульс. Я бы предположила, что это останки человека. – Черт меня побери, Анита, я уже год этим занимаюсь и все еще делаю такие глупые ошибки! – Не глупые, а просто ошибки. – А какая разница? Я хотела сказать, что глупая ошибка была тогда, когда он подставил спину под удар, но решила не трогать эту тему. – Ты сам знаешь разницу, Ларри. Когда перестанешь сам себя жалеть, ты ее вспомнишь. – Не надо такой снисходительности, Анита! Злость в его голосе жалила сильнее слов. Мне это сегодня было не нужно. Ну никак. – Ларри, я была бы рада успокоить твое самолюбие, чтобы ты чувствовал себя лучше, но у меня леденцы кончились. Я сегодня тоже не крестиком вышивала. – А что случилось? – спросил он. Я покачала головой. – Ладно, проехали. Извини. Я тебя слушаю. Я даже не знала, с чего начать, и не была готова вообще кому-нибудь рассказывать, что случилось сегодня в больничной палате, и уж меньше всего – рассказывать об этом Ларри. – Даже не знаю, с чего начать. – С чего-нибудь. – Ричард совершенно невыносим. – Выяснение отношений, – вздохнул Ларри сочувственно. Я покосилась на него: – Ларри, не надо быть снисходительным. – Прости. – Дело не в выяснении отношений. До этой тревога меня вызывали к Церкви Вечной Жизни. Там в подвале лежит Малкольм. Его почитатели требуют его спасти. Пожарные хотят знать, можно ли его оставить до заката, когда он сам встанет. – И что? – А то, что у меня ни малейшей нет мысли, как узнать, жив Малкольм или нет. Он уставился на меня: – Ты шутишь! – Увы. – Но ты же некромантка! – Я умею поднимать зомби и иногда – вампиров, но поднять Мастера вампиров силы Малкольма мне не по зубам. А если бы даже и могла? Что это доказало бы – что он жив или что он мертв? Понимаешь, если я его подниму, это может доказать, что он готов к превращению в зомби. Черт, да вот Жан-Клод иногда просыпается днем, может, и Малкольм тоже. – Вампир-зомби? – удивился он. Я пожала плечами: – Не знаю. Вообще не знаю никого, кроме меня, кто умел бы поднимать вампиров, как зомби. Книг по этому поводу нет. – А Сабатини? – Ты про этого фокусника? – Он у себя на представлениях поднимал зомби и заставлял вампиров выполнять свои приказы. Я читал воспоминания очевидцев. – Во-первых, он умер в 1880 году. Чуть раньше моего времени. Во-вторых, эти вампиры были простофилями, которые за него держались. Для них это был способ свободно ходить среди людей, иначе бы их убили на месте. Так это и называлось – Сабатини с группой ручных вампиров. – Никто не доказал, Анита, что он был шарлатаном. – Он все равно уже умер и дневников не оставил. – Подними его и спроси, – предложил Ларри. Я уставилась на него таким долгим взглядом, что пришлось ударить по тормозам, чтобы не врезаться в переднюю машину. – Что ты сказал? – Подними Сабатини и узнай, мог ли он поднимать вампиров, как ты. Он мёртв чуть больше ста лет – всего-то. Ты поднимала зомби куда более старых. – Ты забыл о прошлогоднем случае, когда вудуистская жрица подняла некроманта. Зомби вышел из-под контроля и стал убивать людей. – Ты мне говорила, но та жрица не знала, кого поднимает. Если знать заранее, можно принять меры предосторожности. – Нет. – А почему? Я открыла рот – и закрыла, потому что хорошего ответа у меня не было. – Я не сторонница подъема мертвых ради любопытства. Тебе известно, какие деньги мне предлагали за подъем знаменитостей? – А мне все еще хочется знать, что случилось с Мэрилин Монро, – сказал Ларри. – Если ее родные придут и попросят, может быть, я тогда ее подниму. Но я не стану ее поднимать только потому, что какой-то таблоид помахал деньгами перед носом нашего босса. – Помахал большой кучей денег, – поправил Ларри. – Такой кучей, что он даже послал Джемисона попытаться. Джемисон не смог. Слишком старый мертвец, тут нужна была жертва побольше. – Джемисон – слабак, – заметила я. – Все остальные в «Аниматор Инкорпорейтед» отказались, – вспомнил Ларри. – И ты в том числе. Он пожал плечами: – Я мог бы ее поднять и спросить, как она умерла, но не перед камерами. Они ее, беднягу, преследовали при жизни, и если будут и после смерти – это несправедливо. – Хороший ты человек, Ларри. – Ага, только не знаю, что вампиры сгорают в пепел, а если остаются скелеты – значит это был человек. – Ларри, не начинай снова. Приходит с опытом. Мне надо было тебе самой сказать, когда ты сегодня поехал. На самом деле ты настолько быстро растешь, что я не подумала сказать. – Ты считала, что я знаю? – спросил он. – Ага. – То-то я заметил, что ежедневные уроки стали как-то короче и реже. Когда я с тобой работал, я столько записывал, сколько в колледже никогда не приходилось. – А последнее время записей стало поменьше? – Знаешь, если подумать, то да. – Он вдруг просиял ослепительной улыбкой, глаза его вспыхнули, сбрасывая прочь все ужасы этого дня. На миг Ларри вдруг стал таким, каким пришел к моему порогу: ясноглазым оптимистичным юношей. – Ты хочешь сказать, что я все-таки овладеваю профессией? – Именно так. И если бы ты ловчее обращался с оружием, я бы уже сказала, что ты ею прилично овладел. Все знать очень трудно, Ларри. Вдруг вылезает что-то такое, и тут же ты осознаешь, что ни черта тебе не понятно. – И у тебя такое бывает? – И у меня. Ларри с трудом глубоко вдохнул и медленно выдохнул. – Я видал пару раз, Анита, как тебя удивили. Когда монстры становятся настолько странными, что даже ты не понимаешь, что происходит, обычно дело оборачивается очень плохо, и при том очень быстро. Он был прав. И очень жаль, потому что как раз сейчас я не понимала, что за чертовщина происходит. Я не понимала, что стало с Натэниелом. Я не знала, как на Ричарда действуют метки. Не знала, как выяснить, пребывает ли Малкольм среди нежити, или перешел в более перманентное состояние истинной смерти. Столько было вопросов и так мало на них ответов, что мне просто хотелось домой. Примем мы с Ларри по таблетке болеутоляющего и проспим до завтра. Утро вечера мудренее. Боже, как мне хотелось на это надеяться!41
Когда мы подъехали, дом еще дымился. Сероватые струйки мини-привидениями поднимались от обгорелых балок. Почему-то игра огня оставила нетронутым высокий купол здания. Нижние этажи выгорели насквозь и почернели, но купол поднимался как белый маяк над обломками крушения. Будто огромный чернозубый гигант откусил от дома приличный ломоть. Пожарная машина почти перегородила узкую улицу. Вода разлилась по мостовой неглубоким озером. Пожарники шлепали по воде, таская на плечах мили шлангов. Полисмен в форме остановил нас на приличном расстоянии от места происшествия. Опустив окно, я показала удостоверение – пластиковую карту с зажимом, и вид у нее был официальный, но это не была настоящая полицейская табличка. Иногда полисмены меня пропускали, иногда им приходилось идти за разрешением. В Вашингтоне полоскался законопроект Брюстера насчет того, чтобы дать истребителям вампиров статус федеральных маршалов. Я даже не могу сказать, хотелось мне этого или нет. Табличка сама по себе копа не делает, но мне лично было бы приятно помахать табличкой перед носом у полисмена. – Анита Блейк и Ларри Киркланд к сержанту Сторру. Полисмен поморщился на мою карточку. – Я должен спросить, пропускать ли вас. Я вздохнула: – Ладно, мы подождем. Полисмен пошел искать Дольфа, а мы ждали. – А раньше ты с ними ругалась, – сказал Ларри. Я пожала плечами: – Они просто делают свою работу. – И с каких пор это мешает тебе спускать на них собак? Я повернулась – Ларри улыбался. Это спасло его от резкой ответной реплики, готовой сорваться у меня с губ. К тому же было приятно видеть, что Ларри вообще сегодня способен улыбаться. – Мягчаю помаленьку. А что? Улыбочка расплылась совсем до ушей – говноедская улыбка, как сказал бы мой дядя. У него был такой вид, будто сейчас он скажет что-то очень смешное. Я могла поспорить, что не стану смеяться. – Это любовь с Жан-Клодом тебя смягчает или просто регулярный секс? Я улыбнулась ласково и приветливо: – Кстати о регулярном сексе, как поживает детектив Тамми? Он покраснел первым. Я была довольна. А полисмен, который пошел выяснять, направлялся к нам, ведя на буксире детектива Тамми Рейнольдс. Нет, жизнь мне нравилась. – Ручаюсь, это твоя конфетка идет, – сказала я. Тут и Ларри ее увидел. Лицо его стало совершенно пунцовым, краснее даже волос. Синие глаза вытаращились от усилия, которого требовал вдох. Хорошо хоть сажу он уже стер, иначе лицо было бы похоже на свежий синяк. – Анита, ты же не будешь, ладно? Тамми не любит, когда ее дразнят. – А кто любит? – Извини, – заговорил Ларри быстро, пока они к нам не подошли. – Я прошу прощения. Я больше никогда не буду. Только не конфузь меня перед Тамми. – Разве я на это способна? – Запросто, – ответил он. – Анита, прошу тебя, не надо. Полисмен и Тамми были уже почти у машины. – Ты меня не подначивай, и я тебя тоже не буду, – шепнула я. – Договорились, – шепнул он в ответ. Я опустила окно и улыбнулась: – Детектив Рейнольдс, как я рада вас видеть! Рейнольдс чуть сдвинула брови, потому что редко я бывала рада видеть ее. Она была колдуньей и первым полицейским детективом с талантом в области противоестественных явлений, выходящим за пределы простой экстрасенсорики. Но она была молодой, талантливой, сияющей и старалась со мной подружиться – старалась чуть-чуть излишне. Она была просто очаро-о-ована тем, что я умею поднимать мертвых. Она хотела знать про это все-все. Никогда ни одна колдунья не заставляла меня чувствовать себя таким паранормальным уродом. Обычно ведьмы лучше умеют читать в чужой душе. Может, дело было в том, что Рейнольдс была ведьмой-христианкой и состояла в объединении Идущие по Пути. Секта корнями восходила к гностикам, которые приветствовали почти любые магические способности. Они были практически истреблены во времена инквизиции, поскольку их убеждения не позволяли им прятать свой свет от мира, но все же сохранились. Фанатики это умеют. Рейнольдс была высокой, стройной, прямые каштановые волосы рассыпались по плечам, а глаза ее я бы назвала светло-карими, если бы она сама не называла их зелеными. Серо-зеленые глаза с широкой карей полосой вокруг зрачков. Она старалась со мной подружиться, но, когда я не стала ей рассказывать, как поднимать мертвых, она переключилась на Ларри. Он тоже поначалу не проявил восторга – по тем же причинам, что и я, – но мне она секс не предлагала. А Ларри свалился в ее объятия. Я бы попеняла ему за выбор возлюбленной, если бы у меня самой рыльце не было в пуху. Мне не нравилось не то, что она колдунья, и не то, что она коп. Меня настораживал религиозный фанатизм. Но если делишь постель с ходячим трупом, как-то трудно на эти темы возникать. Я сладко ей улыбнулась. Реинольдс нахмурилась еще сильнее. Никогда раньше я не бывала рада ее видеть. – И я тебя рада видеть, Анита. Сказано было осторожно, но вроде бы искренне. Всегда готова подставить вторую щеку. Настоящая христианочка. А я все чаще задумывалась, настоящая ли я христианка. Я не сомневалась в Господе, я сомневалась в себе. Внебрачный секс с вампиром потряс многие основы моей веры. Рейнольдс нагнулась посмотреть мимо меня на Ларри. – Ларри, привет! И улыбка у нее была искренняя. Даже глаза засветились. Я ощутила волны вожделения, если не любви, исходящие от нее потоком тепла, и меня это сконфузило. Краска уже сбежала с лица Ларри, оставив молочную бледность с чернильными пятнами веснушек. Большие синие глаза повернулись к Реинольдс, и мне не понравился их взгляд. Со стороны Ларри это было не вожделение. Может, и у нее тоже, но ее чувства меня волновали не в такой степени. – Здравствуйте, детектив Рейнольдс, – сказал он. Мне показалось, или голос у него действительно стал чуть глубже? Да нет. – Ларри. В этом слове было слишком много теплоты. – Где нам припарковаться? – спросила я. Она мигнула, глядя на меня, будто на секунду забыла, что я тоже здесь. – Вон там, где хотите. – Отлично. Она отступила и дала мне поставить машину, но глаза ее не выпускали Ларри ни на минуту. Может, это действительно больше, чем вожделение. Вот черт! Я поставила машину на ручник. Ларри медленно, морщась, отстегнул ремень. На заправке я для него придержала дверцу. – Хочешь, открою тебе дверцу? Он деревянно повернулся к дверце, стараясь не шевельнуть торсом. И остановился, взявшись за ручку. Дышал он короткими отрывистыми вдохами. – Буду благодарен. Я бы точно открыла дверцу сама – из чистого упрямства хотя бы. Из нас двоих Ларри явно был умнее. Открыв дверцу, я протянула ему руку. Я тащила, он отталкивался ногами, и наконец ему удалось встать. Он было ссутулился от боли, но при этом спина согнулась, и боль стала еще сильнее. Кончилось тем, что Ларри выпрямился, будто лом проглотил, и оперся на джип, пытаясь перевести дыхание. От боли всегда трудно дышать. Внезапно рядом с нами оказалась Рейнольдс. – Что случилось? – Ты сам ей расскажи, а я пойду к Дольфу. – Конечно, – сказал Ларри придушенным голосом. Ему бы сейчас лежать в кровати, оглушенным обезболивающими. Может, и не настолько он умнее меня. Дольфа найти было нетрудно. Рядом с ним стоял Пит Мак-Киннон, и они смахивали на две горы. На Дольфе был темный свежеотглаженный китель, безукоризненно чистая белая рубашка, аккуратно завязанный галстук. Не мог он быть здесь на жаре давно. Даже Дольф потеет. – Привет, Анита. – Привет, Дольф. – Миз Блейк, рад снова вас видеть, – сказал Пит Мак-Киннон. – Приятно слышать, что хоть кто-то рад меня видеть, – улыбнулась я. Если Дольф и понял шпильку, то виду не подал. – Все ждут тебя. – Дольф всегда был скуп на слова, – сказал Пит. Я улыбнулась ему на тридцать два зуба: – Приятно знать, что в этом нет ничего личного. Дольф глянул на нас хмуро: – Если вы закончили, то нас ждет работа. Мы с Питом переглянулись, усмехнулись и пошли за Дольфом через мокрую улицу. Приятно было снова влезть в кроссовки. В правильной обуви я хожу не хуже любого мужчины. Пока я шла через улицу, на меня все время смотрел высокий тощий пожарник с седыми усами. На июльской харе на нем были шлем и куртка, в то время как остальные разделись до футболок и чего-то вроде резиновых штанов. Кто-то полил их водой, и выглядели они как участники конкурса мужской красоты в мокрых футболках. Все они так яростно пили минеральную воду, будто жизнь их от этого зависела. – Тут просто рядом цистерна с минералкой, или это часть послепожарного ритуала? – спросила я. Ответил Пит: – На пожаре в полном снаряжении чертовски жарко. Воду теряешь. Надо восполнять потерю жидкости и солей, чтобы не отключиться на жаре. – А, – сказала я. К нам повернулся пожарник, который тащил шланг. Из-под шлема выглянул тонкий треугольник лица. Девушка. В меня уперся взгляд ясных серых глаз, подбородок вздернулся в несколько сердитом вызове. Симптомы были мне знакомы, у меня у самой они резко выражены. Мелькнула мысль извиниться, что я приняла ее за мужчину, но я не стала. Это было бы оскорбительно. Пит представил меня высокому: – Это капитан Фултон, начальник операции по тушению этого пожара. Я протянула руку, пока он думал, надо ли это делать. Рука у него была большая, с выступающими костяшками. Он пожал мне руку так, будто боялся давить слишком сильно, и отпустил как только мог быстро. Ручаюсь, что он не испытывал ни малейшего восторга от того, что среди его людей была женщина-пожарник. Ее он мне представил: – Капрал Таккер. Она протянула руку. Пожатие у нее было приятным и твердым, а взгляд – почти агрессивным. Я улыбнулась: – Приятно для разнообразия не быть единственной женщиной на осмотре места преступления. Она улыбнулась едва заметно, чуть-чуть кивнула и отступила, давая возможность действовать своему капитану. – Что вы знаете о работе на месте пожара, мисс Блейк? – Миз Блейк. Не очень много. – Он поморщился от моей поправки. Дольф, стоя рядом со мной, недовольно переступил с ноги на ногу. На лице его ничего не отразилось, но я почувствовала его желание, чтобы я не задиралась. Да я же веду себя просто ангельски! Капрал Таккер смотрела на меня расширенными глазами, с неподвижным лицом, будто старалась не засмеяться. К нам подошел еще один пожарник. Мокрая футболка прилипла к брюшному прессу, который явно просил, чтобы его накачали, но все равно вид был вполне ничего. Высокий, широкоплечий, светловолосый, и вид у него был такой, что ему бы нести под мышкой доску для серфинга или приехать в гости к Барби в доме ее мечты в Малибу. На улыбающемся лице – полоска сажи, глаза покрасневшие. Он протянул мне руку, не ожидая, чтобы его представили. – Врен. Без звания, просто имя. Уверенный в себе мальчик. Руку мою он удержал чуть больше необходимого. Не навязчиво, всего лишь заинтересованно. Я опустила глаза. Не от стеснения – просто некоторые мужчины принимают взгляд в глаза за поощрение к продолжению. А у меня сейчас хватало проблем с мужчинами без того, чтобы добавлять к ним влюбленного пожарника. Капитан Фултон бросил на Врена неодобрительный взгляд. – У вас есть вопросы, миз Блейк? Слово «миз» он подчеркнул так, будто там в конце три "з". – У вас полный подвал вампиров, которых надо спасти, не выводя на солнце и так, чтобы никого из ваших людей не съели? Он посмотрел на меня долгим взглядом: – Суть дела именно такова. – Почему нельзя оставить их в подвале до темноты? – Пол в любую минуту готов провалиться. – Тогда они окажутся на солнце и погибнут, – заключила я. Он кивнул. – Дольф сказал, что одного вампира накрыли одеялами и увезли в больницу. Поэтому вы и думаете, что и другие могут оказаться не в гробах? Он заморгал. – Есть еще вампир на лестнице, ведущей вниз. Он... – Взгляд Фултона опустился вниз и вдруг взметнулся и сердито уперся мне в глаза. – Я видал обожженных, но ничего похожего на это. – Вы уверены, что это вампир? – Да, а что? – Вампиры на солнце или в огне обычно сгорают до пепла и мелких костных фрагментов. – Мы его затушили водой, – сказал Врен. – Приняли сперва за человека. – А почему изменили мнение? Настала его очередь отвести глаза. – Он шевелился. Ожога третьей степени до хрящей, мышц и костей, а он протягивал к нам руку. – Лицо капитана побледнело. – На это ни один человек не способен. Мы его поливали водой, думали, что его удастся спасти, но он перестал шевелиться. – И вы решили, что он мертв? – спросила я. Они переглянулись. – Вы хотите сказать, что это не так? – спросил капитан Фултон. Я пожала плечами: – Никогда не следует недооценивать жизнестойкость вампиров. – Надо туда спуститься и отправить его в больницу, – сказал Врен. И повернулся, собираясь идти в дом. Фултон удержал его за локоть. – Вы можете сказать, жив вампир или мертв? – спросил он меня. – Думаю, что могу. – Думаете? – Никогда не слышала, чтобы вампир выжил после огня. Так что – да, я думаю, что могу. Врать не хочу. Стараюсь в важных вопросах этого не делать. Он дважды резко кивнул, будто составив обо мне мнение. – Поджигатель полил бензином весь пол, но которому мы сейчас пойдем, а когда мы спустимся, этот пол будет над нами. – И что? – Он почти наверняка не выдержит, миз Блейк. Для своих людей я объявлю эту работу строго добровольной. Я глянула в его серьезное лицо. – Насколько вероятно обрушение пола и когда оно произойдет? – Этого никак не узнать. Откровенно говоря, я удивлен, что пол еще не рухнул. – Это дом для новообращенных Церкви Вечной Жизни. Здесь потолок подвала бетонный, усиленный стальными балками. – Это объясняет, почему он не провалился, – сказал Фултон. – Значит, нам это не грозит? – спросила я. Он поглядел на меня и покачал головой: – Жар мог ослабить бетон и даже проплавить стальные балки. – И он все равно может рухнуть? – уточнила я. – Прямо на нас. Лучше не придумаешь. – Ладно, давайте работать. Фултон поймал меня за локоть и стиснул чуть сильнее, чем надо. Я поглядела на него, но он не смутился и меня не выпустил. – Вы понимаете, что мы там можем оказаться похороненными заживо или раздавленными или даже утонуть, если воды хватит? – Отпустите мою руку, капитан Фултон. Голос у меня был ровный, спокойный, беззлобы. Очко в мою пользу. Фултон выпустил мою руку и отступил. Глаза у него стали слегка дикие, он был встревожен. – Я просто хочу, чтобы вы понимали, что может случиться. – Она понимает, – сказал Дольф. Мне пришла в голову мысль. – Капитан Фултон, какие чувства вы испытываете, посылая ваших людей на возможную смерть ради спасения шайки вампиров? Что-то мелькнуло в его темных глазах. – Закон говорит, что они люди. Людей в беде или в западне не оставляют. – Но? – подсказала я. – Но мои люди мне дороже, чем этот штабель трупов. – Еще недавно я бы принесла приправы для этого жаркого. – И что заставило вас переменить отношение? – спросил Фултон. – Слишком много мне попадалось людей, чудовищнее любых чудовищ. Не столь страшных, но столь же злых. – Работа в полиции подрывает веру в людей, – сказала детектив Тамми. Они с Ларри добрались наконец до нас. Ему долго пришлось тащиться. Слава Богу, он слишком сильно ранен, чтобы рваться в подвал. И хорошо. – Я иду, потому что это моя работа, хоть я ей и не рад, – заключил Фултон. – Отлично, но если нас завалит, то хорошо бы откопать нас до темноты, потому что мы окажемся в подвале, полном свежих вампиров без наставника, который мог бы унять их голод. Глаза Фултона расширились так, что белки показались над радужками. Я бы поставила приличную сумму за то, что ему уже случалось когда-то иметь дело с клыкастыми. Шрамов на шее у него не было, но это ничего не доказывало. Вампиры не всегда кидаются на шею, что бы ни показывали в кино. Кровь приливает к коже во множестве других мест. Я слегка тронула его за руку. Мышцы его были похожи на перетянутую струну. – Кого вы потеряли? – Что? – Кажется, он не сразу сумел сосредоточить на мне свой взгляд. – Кого у вас забрали вампиры? Он уставился на меня пристальным взглядом темных глаз, Страшные картины, которые он только что представлял себе, отступили. Выражение лица стало почти нормальным, и он ответил: – Жену и дочь. Я ждала, что он что-нибудь добавит, но его жуткое молчание, точно глубокое озеро, было наполнено ужасом этих коротких слов. Жена и дочь. Обе погибли. Нет – убиты вампирами. – И теперь вам надо лезть в темноту и спасать каких-то кровососов, рискуя собой и своими людьми. Действительно, мерзко. Он шумно втянул ноздрями воздух и медленно выдохнул. Я видела, как он берет себя в руки, восстанавливая по частицам внутреннюю защиту. – Когда я узнал, что там внутри, я хотел дать этому дому сгореть. – Но не дали, – тихо сказала я. – Вы делали свою работу. – Она еще не доделана, – произнес он еще тише. – Жизнь – сволочная штука, – заметила я с чувством. – И кончается смертью, – закончил за меня Ларри. Я обернулась к нему, хмурясь, но трудно было спорить. Сегодня Ларри был прав.42
Дважды укушенная, как поэтично назвал это Дольф, оказалась маленькой женщиной лет за тридцать. Темно-каштановые волосы были собраны сзади в строгий пучок, гордо обнажая шею и вампирские укусы. Вампироманы – психи, которые любят сеансы секса с вампирами и прячут следы клыков, показывая их только на собственных тусовках. А люди, принадлежащие к Церкви Вечной Жизни, выставляют укусы напоказ. Волосы не длиннее, чем надо, или короткие рукава, если след на локте. Они этими укусами гордятся, считая их знаками спасения. Верхняя пара следов была побольше, кожа около них краснее и сильнее порвана. Кто-то очень неаккуратно кушает. Вторая пара была почти деликатной, сделанной с хирургической точностью. Дважды укушенную звали Кэролайн, и она стояла, обхватив себя руками, будто ей холодно. Поскольку на тротуаре можно было жарить яичницу, я не думала, что это холод. Или хотя бы обыкновенный холод. – Вы хотели видеть меня, Кэролайн? Она кивнула – голова мотнулась вверх-вниз, как у игрушечных собачек, которые ставят за задним стеклом автомобиля. – Да, – сказала она почти неслышно, бросила взгляд на Дольфа и Мак-Киннона и снова посмотрела на меня. Все было ясно. Она хотела говорить наедине. – Я чуть пройдусь с Кэролайн. Нет возражений? Дольф кивнул, Мак-Киннон сказал: – Там Красный Крест привез кофе и газировку. – Он показал в сторону грузовичка, где раскинули палатку. Добровольцы Красного Креста раздавали кофе и сочувствие полицейским и пожарным. Не на каждом месте преступления такое бывает, но здесь они вносили свою лепту. Дольф перехватил мой взгляд и кивнул едва заметно. Он доверял мне ее допросить без него, доверял принести ему всю информацию, относящуюся к преступлению. От того, что он мне доверял, даже день стал немного светлее. Приятно, когда что-то еще дает такой эффект. И еще было приятно сделать что-нибудь полезное. Дольф очень горел вытащить меня на место преступления, а теперь все застряло. Фултон просто не рвался рисковать своими людьми ради трупов. Было еще одно «но». Будь внизу шесть человек, мы бы уже давно облачились в снаряжение и спустились вниз. Но там не люди, и, что бы ни говорил закон, разница здесь была. Дольф оказался прав: до решения по делу «Аддисон против Кларка» сюда бы вызвали пожарных, чтобы огонь не перекинулся на соседние здания, а этому дали бы сгореть. Стандартная процедура. Но это было четыре года назад, и мир с тех пор переменился. По крайней мере нам хотелось так думать. Если вампиры не в гробу и крыша провалится, они попадут на солнце – и готово. Пожарник топором разрушил стену рядом с лестницей, и я увидела труп второго вампира. Тело было обуглено, но не рассыпалось в пыль. У меня нет объяснения, почему оно осталось настолько целым. Не было у меня стопроцентной уверенности, что с наступлением полночи оно :не исцелится. Оно – даже я до сих пор употребляла это местоимение. Но это тело сильно обгорело, остались черные палки и коричневая кожа, мышцы с лица сползли, сжались, обнажив зубы – включая набор клыков – в гримасе, похожей на страдание. Врен мне объяснил, что от жара мышцы сокращаются иногда так, что кости ломают. Каждый раз, когда думаешь, что все ужасы смерти тебе известны, оказывается, что это не так. Надо было думать об этом теле «оно» или вообще на него не глядеть. Кэролайн знала этого вампира. Наверное, ей куда труднее было думать об этом теле, чем мне. Милая дама из Красного Креста дала ей какой-то безалкогольный напиток. Даже я взяла себе колу, а раз я отказалась от кофе, значит, действительно жарко. Я отвела Кэролайн во двор соседнего дома, куда вряд ли кто-нибудь вышел бы. Шторы были опущены, на дорожке не видно машин. Все где-то на работе. Единственным признаком жизни была треугольная клумба роз и черная бабочка-парусник. Идиллия. На миг я задумалась, не из зверушек ли Уоррика этот парусник, но ощущения силы не было. Просто бабочка летала над двором, полоща бумажными крылышками. Я села на траву, Кэролайн рядом со мной, огладив сзади голубые шорты, будто больше привыкла к юбкам. Она нервно приложилась к баночке. Заполучив все мое внимание, она не знала, с чего начать. Может, лучше было бы подождать, но терпение у меня на сегодня кончилось. И вообще оно не числится среди моих основных достоинств. – Что вы хотели мне сказать? Она осторожно поставила банку на траву, пальцы стали оглаживать края шортов. Розовый лак на ногтях был под цвет розовым полосам топа. Все же лучше, чем голубой. – А я могу вам довериться? – спросила она, и голос ее был таким же хрупким и бледным, какой казалась она сама. Терпеть не могу таких вопросов. И я не в настроении была врать. – Возможно. Зависит от того, что вы собираетесь мне доверить. Кэролайн несколько удивилась, будто ожидала от меня ответа «конечно», «можете не сомневаться». – Это очень честно с вашей стороны. Многие соврали бы не задумываясь. – Что-то в ее тоне наводило на мысль, что ей часто врали, и как раз те, кому она доверяла. – Я стараюсь не врать, Кэролайн. Но если у вас есть информация, которая нам поможет, вам следует ее сообщить. Я отхлебнула из своей баночки, стараясь делать это небрежно, расслабиться, не показать, как мне хочется на нее заорать и вытрясти из нее все, что она знает. Если не прибегать к пытке, человека так говорить не заставишь. Кэролайн хотела поделиться со мной своими тайнами. Мне надо лишь сидеть спокойно и ждать, пока она это сделает. Если сильно напирать или давить, она либо сломается и все расскажет, либо съежится и мы получим шиш. Что именно получится – неизвестно, поэтому всегда лучше начать с терпения. Стучать кулаком по столу всегда успеешь. – Я уже три месяца работаю связной в этом доме для новообращенных. Страж, который здесь охранял молодых, – Джайлс. Он был силен и мощен, но должен был оставаться в гробу до полной темноты. А две ночи назад он проснулся среди дня. Такое случилось впервые. На лестнице должен быть один из младших вампиров. Она вытаращила на меня темные глаза, наклонилась ко мне, еще понизив и без того тихий голос. Мне пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать, и я волосами зацепила ее плечи. – Из молодых никто еще и двух лет не был мертв. Вы понимаете, что это значит? – Это значит, что никто из них не должен был встать в светлое время дня. Это значит, что тот, кто находился на лестнице, должен был сгореть до золы. – Именно, – сказала она. Ей стало легче, когда она нашла наконец кого-то, кто понимает. – И такое раннее пробуждение было запрещено в вашем доме новообращенных? Она покачала годовой и перешла на шепот. Мы сдвинули головы, как первоклассницы, разговаривающие на уроке. Мне даже были видны тонкие красные прожилки ее глаз. Кэролайн из-за чего-то страдала бессонницей. – Во всех домах и во всех церквах вдруг все вампиры поднялись рано. У молодых вдруг оказался сильнейший голод. – Ее рука метнулась к шее, к рваной ране. – Их трудно было удержать, даже стражам. – У кого-нибудь есть какие-либо версии, почему это случилось? – спросила я. – Малкольм думал, что кто-то на них подействовал. У меня было несколько кандидатов, кто мог бы это сделать, но мы пришли сюда слушать не мои ответы, а Кэролайн. – У него были предположения, кто именно? – Вы знаете о наших сиятельных гостях? – спросила она еще тише, будто боялась произнести вслух. – Если вы о совете вампиров, я с ними виделась. Она отдернулась, потрясенная. – Виделись? Но даже Малкольм еще с ними не виделся. Я пожала плечами: – Они выразили свое... почтение сперва Принцу Города. – Малкольм сказал, что они свяжутся с нами, когда будут готовы. Он видел в их приходе знак, что народ вампиров готов принять истинную веру. Я не собиралась просвещать ее насчет того, зачем на самом деле совет явился в город. Если Церковь не знает, то ей и не надо. – Я не думаю, что совет уделяет большое внимание религии, Кэролайн. – А зачем бы им еще сюда являться? Я пожала плечами: – У совета свои соображения. Видите: не ложь. Таинственность – да, но не ложь. Она вроде бы приняла такой ответ. Может, привыкла к таинственности. – А зачем совету причинять нам вред? – Может быть, они не считают это вредом. – Если пожарные спустятся вниз спасать молодых, а те проснутся без стража... – Она подтянула ноги к груди, обхватив руками колени. – Они встанут упырями, зверями, лишенными разума, пока не получат еды. До того, как они придут в себя, могут погибнуть люди. Я тронула ее за плечо: – Вы их боитесь? Никогда не встречала человека из этой церкви, который боялся бы вампиров. Тем более если этот человек – связная, дающая кровь. Она опустила вырез топа так, что стали видны кончики небольших грудей. На бледной коже одной груди виднелись следы, более похожие на укус собаки, чем вампира. Вокруг укуса налился здоровенный синяк, будто вампира оттащили сразу, как только он начал сосать. – Джайлсу пришлось его от меня оттаскивать. Укрощать. А я видела его лицо и знаю, что, если бы Джайлса там не было, он бы меня убил. Не чтобы обратить или соединиться, а просто потому, что я – еда. Она натянула топ на рану и снова охватила руками колени, дрожа на июльском солнце. – Как давно вы в церкви, Кэролайн? – Два года. – И за все это время сейчас испугались впервые? Она кивнула. – Значит, они очень следили за собой в вашем присутствии. – Что вы имеете в виду? Я разогнула левую руку, показывая шрамы. – Вот этот холм соединительной ткани на сгибе – это меня грыз вампир. Он мне сломал руку. Повезло, что я еще могу ею двигать. – А это? – Она коснулась следов когтей, уходивших от локтя вниз. – Ведьма-оборотень. – А ожог в виде креста? – Люди с укусами вроде вас решили, что забавно будет заклеймить меня крестом. Просто забавлялись, пока их Мастер не встал ночью. У нее глаза вылезали на лоб. – Но в Церкви вампиры не такие. Мы – не такие. – Все вампиры такие, Кэролайн. Одни умеют сдерживаться лучше, другие хуже, но все они питаются от людей. Трудно всерьез уважать кого-то, кто является едой. – Но вы же... вы же с Принцем Города... И про него вы так же думаете? Я ответила не сразу, но честно: – Иногда. Она замотала головой: – Я думала, будто знаю, чего хочу. Что хочу делать целую вечность. А теперь я ничего не знаю. Я совсем... совсем растерялась. Из больших глаз покатились слезы. Я обняла ее за плечи, и она прильнула ко мне, вцепилась маленькими, тщательно раскрашенными пальчиками. Плакала она беззвучно, только прерывистое дыхание ее выдавало. Я оставила ее плакать. Если я отведу шестерых ребят-пожарников в темноту подвала и шесть новых вампиров встанут упырями, то кончится либо смертью пожарных, либо мне придется убивать вампиров. Куда ни кинь, а хорошего выхода нет. Надо узнать, живы ли вампиры, нужен какой-то над ними контроль. Если совет порождает эти проблемы, возможно, он и поможет их решить. Когда злобные вампиры приезжают в наш город убивать меня, я обычно не обращаюсь к ним за помощью. Но здесь речь идет о спасении вампиров, а не людей. Совет вполне может помочь. Может, и не захочет, но спросить – не беда. Ладно, согласна, здесь просьба вполне может обернуться бедой.43
Даже по телефону я поняла, что Жан-Клод шокирован моей идеей обратиться к совету за помощью. Скажем так, догадалась. Он в буквальном смысле потерял дар речи. Впервые на моей памяти. – А почему нельзя их попросить? – Они – совет, mа petite, – сказал он почти с придыханием от обилия эмоций. – Вот именно. Они – лидеры вашего народа. Лидерство – это не только привилегии. У него есть своя цена. – Скажи это своим вашингтонским политикам в трехтысячедолларовых костюмах, – ответил Жан-Клод. – Я же не говорю, что мы лучше. Это к делу не относится. Они создали эту проблему. И могут, черт побери, помочь ее решить... – У меня мелькнула неприятная мысль. – Если они не создали ее намеренно. Он испустил долгий вздох. – Нет, mа petite, они создали ее не намеренно. Я не сразу понял, что это происходит с другими. – А почему наших вампиров не трогают? Думаю, он засмеялся. – Наших, mа petite? – Ты меня понимаешь. – Да, mа petite, понимаю. Наших я защитил. – Не пойми меня неправильно, но я удивлена, что у тебя хватило силы защитить свой народ от совета. – Честно говоря, mа petite, я тоже удивлен. – Значит, ты теперь сильнее Малкольма? – Создается такое впечатление, – спокойно ответил он. Я на миг задумалась. – Но зачем ранний подъем? Зачем усиленный голод? Зачем совету это могло быть нужно? – Им это не нужно, mа petite. Это просто побочный эффект их присутствия. – Объясни, – попросила я. – Само их присутствие дает незащищенным вампирам новые силы: ранний подъем, быть может, и другие таланты. Чудовищный аппетит и отсутствие контроля у младших вампиров может значить, что совет решил не питаться на моей территории. Я знаю, что Странник умеет брать энергию у младших вампиров, не овладевая ими. – То есть он присваивает часть крови, которую пьют они? – Oui, ma petite. – А остальные – питаются? – Если у всех членов церкви возникают подобные трудности, то я думаю, что нет. Я думаю, что Странник нашел способ черпать энергию для них для всех, хотя не могу себе представить, как Иветта может ночь прожить, никому не причинив боли. – У нее есть Уоррик... Тут я сообразила, что сейчас представляется возможность рассказать Жан-Клоду о дневной экскурсии Уоррика и его предупреждении. Жан-Клод проснулся, когда я была в госпитале среди оборотней. С тех пор я только и занималась чрезвычайными событиями. – Уоррик приходил тебя навестить во время твоего дневного отдыха. – В каком смысле, mа petite? Я рассказала все как было. Он замолчал, и только легкое дыхание говорило, что он еще здесь. Наконец он сказал. – Я знал, что Иветта набирает силу посредством своего Мастера, но не знал, что она угнетает способности Уоррика. – Он вдруг рассмеялся. – Может, поэтому и я не знал, что я Мастер вампиров, когда в первый раз предстал перед советом. Может быть, мой Мастер тоже не давал расцвести моим способностям. – Предупреждение Уоррика меняет наши планы? – спросила я. – Мы обязаны явиться на официальную часть, mа petite. Если мы откажемся платить цену за твоих леопардов, то дадим Падме и Иветте тот самый повод вызвать нас, который им нужен. Нарушение данного слова – это у нас практически непростительный грех. – Я нас всех подставила, – сказала я.. – Oui, ma petite, но ты такая, как ты есть, и потому не могла поступить иначе. Уоррик – Мастер вампиров, кто бы мог подумать? Он так долго был игрушкой у Иветты! – Как долго? – спросила я. Жан-Клод помолчал секунду-другую, потом ответил: – Он был рыцарем Крестового похода, ma petite. – Какого именно? Их было несколько. – Приятно говорить с человеком, знающим свою историю, ma petite. Но ты была рядом с ним. Каков его возраст? Я прикинула: – Девятьсот лет плюс-минус сколько-то. – А это значит? – Не люблю наводящих вопросов, Жан-Клод. Первый Крестовый поход был в конце одиннадцатого века. – Совершенно верно. – Значит, Иветта старше его. – Ты знаешь ее возраст? – Ей примерно тысяча лет. Но какая-то это хилая тысяча. Я видала вампиров ее возраста, и они меня пугали до дрожи. А она – нет. – Да, Иветта страшна, но не возрастом и не силой. Она может прожить до конца света и Мастером среди нас никогда не станет. – И это свербит у нее в заднице, – сказала я. – Грубо, но очень точно сказано, mа petite. – Я собираюсь просить Странника о помощи. – Мы выторговали у них всю помощь, которую могли, mа petite. He залезай к ним в долги еще дальше. Я тебя умоляю. – Ты никогда ни о чем не умолял. – Тогда послушайся меня, mа petite. He делай этого. – Я не собираюсь торговаться. Он испустил долгий вздох, будто затаил раньше дыхание. – Это хорошо, mа petite, это очень хорошо. – Я собираюсь просто попросить. – Ма petite, ma petite, что я тебе только что сказал? – Послушай, мы собираемся спасти вампира, который там живет, а не человека. Вампиры в этой стране узаконены. Это значит не только то, что у тебя есть привилегии. У них есть цена. Или должна быть. – Ты хочешь взывать к чувству справедливости совета? Жан-Клод не пытался скрыть недоверчивой интонации. Он даже на ней играл. В такой формулировке это звучало глупо, но... – Совет частично виноват в том, что случилось. Они подвергли опасности собственный народ. Хорошие лидеры так не делают. – Их никто ни разу не обзывал хорошими лидерами, mа petite. Они просто лидеры, а хорошие или плохие – никто не думает. Мы их страшимся, и этого достаточно. – Чушь. Этого недостаточно. Совсем даже не достаточно. Он вздохнул. – Только обещай мне, что не будешь с ними торговатъся. Выскажи свою просьбу, но ничего не предлагай взамен. В этом ты мне должна поклясться, mа petite. Пожалуйста. Слово «пожалуйста» и страх в его голосе меня сломали. – Обещаю. Это их работа – то, чего я прошу. Чтобы кто-то сделал то, что ему положено, договоры не нужны. – Ма petite, в тебе восхитительно сочетаются цинизм и наивность. – Ты считаешь, что наивно просить совет помочь вампирам города? – Они спросят, какая им в этом выгода, mа petite. Что ты ответишь? – Я скажу, что это их долг, и если они откажутся его выполнять, обзову их бесчестными выродками. Вот тут он засмеялся. – Я бы много дал, чтобы слышать этот разговор. – Если ты его услышишь, это поможет? – Нет. Если они заподозрят, что это моя идея, они запросят какую-нибудь цену. Только ты, mа petite, можешь быть такой наивной и надеяться, что они тебе поверят. Я не считала себя наивной, и меня доставало, что он так считает. Конечно, он почти на триста лет старше меня. Ему бы и Мадонна показалась наивной. – Я тебе дам знать, что из этого выйдет. – О, Странник очень постарается, чтобы я знал исход. – Я опять тебя во что-то втягиваю? – Мы уже втянулись, mа petite. Глубже уже некуда. – Это должно звучать утешением? – Un peu, – ответил он. – Это значит «немного, слегка»? – уточнила я. – Oui, ma petite. Vous dispose a apprendre. – Перестань. – Как скажешь. – Он понизил голос до соблазнительного шепота, будто и так это не был голос из эротического сна. – Что ты делала, когда я сегодня проснулся? Я уже почти забыла о приключении в больнице.Теперь оно вспомнилось, да так, что краска бросилась мне в лицо. – Ничего. – Нет, нет, mа petite, это неверно. Ты наверняка делала что-то. – Стивен и Натэниел уже приехали? – Приехали. – Отлично. Мы с тобой потом поговорим. – Ты не хочешь отвечать на мой вопрос? – Нет, я просто не могу найти короткую версию, в которой я не выглядела бы шлюхой. А для долгой версии у меня сейчас нет времени. Ты можешь подождать? – Если моя леди просит, я могу ждать вечность. – Заткнись, Жан-Клод. – Если я пожелаю тебе удачи в разговоре с советом, тебе это больше понравится? – И еще как. – Быть леди – это вполне почетно, Анита. И быть женщиной – тоже ничего плохого. – Сначала сам попробуй, потом говори. Я повесила трубку. «Моя леди» – звучит почти как «моя собака». Собственность. Я – его слуга. И мне этого не изменить, только убить Жан-Клода. Но я ему не принадлежу. Я никому не принадлежу, кроме себя самой. И вот так я и обращусь к совету, как я сама: Анита Блейк, истребительница вампиров, сотрудник полиции по связям с монстрами. Слугу-человека Жан-Клода они слушать не станут, но меня – могут и выслушать.44
К телефону в «Цирке» подошел Томас. – Тебя поставили девочкой на телефоне? – спросила я. – Извините? – Прошу прощения. Это Анита Блейк. Он секунду помолчал, потом произнес: – Извините, мы открываемся только после наступления темноты. – Там Фернандо? – спросила я. – Да, совершенно верно. После наступления темноты. – Томас, мне надо говорить со Странником. Я говорю как сотрудник полиции, а не слуга Жан-Клода. Здесь вампиры попали в беду, и я думаю, он мог бы помочь. – Да, мы принимаем заказы. Я продиктовала ему номер телефона в машине Дольфа. – Времени у нас мало, Томас. Если он мне не захочет помочь, мне придется идти одной с полицией и пожарными. – Будем рады вас видеть. – Он повесил трубку. Жизнь была бы намного проще, если бы Фернандо был мертв. К тому же я обещала Сильвии его убить. А обещания я всегда стараюсь выполнять. Дольф стоял, прислонившись к двери, и хотел уже узнать, что так долго, как телефон зазвонил. Я сняла трубку. – Да? – Мне сказали, что тебе нужно со мной говорить. Интересно, чьими губами он говорит, в чьем теле живет. – Спасибо, Странник, что перезвонил. – Вежливость лишней не бывает. – Томас был на удивление красноречив. Что ты хотела бы от меня? Я объяснила дело как можно короче. – И что ты хочешь от меня в этих ваших трудностях? – Ты мог бы перестать брать у них энергию. Это могло бы помочь. – Тогда мне придется питаться от живых людей. Ты можешь кого-нибудь предложить на место каждого из вампиров? – Ни предлагать, ни торговаться я не буду. Это официальное обращение полиции. За мной стоит авторитет людского закона, Странник, а не Жан-Клода. – А что мне людской закон? Что он нам всем? – Если мы спустимся, а они на нас нападут, кончится тем, что я кого-то из них поубиваю. Они тоже могут убить полисменов и пожарных. Плохая пресса перед голосованием по закону Брюстера, намеченным на осень. Совет запретил всем вампирам этой страны драться между собой, пока закон не будет окончательно принят или отвергнут. Ведь наверняка и резню полисменов тоже запретили? – Запретили, – ответил он с тщательно выдержанными интонациями. Они мне ничего не давали. Я не знала, злится он, или ему приято, или вообще глубоко плевать. – Я прошу тебя о помощи, чтобы спасти жизни твоих вампиров. – Они принадлежат к этой вашей церкви. Они не мои. – Но ведь совет – верховная власть среди вампиров, разве нет? – Мы – окончательный закон. Формулировка мне не понравилась, но я перла дальше: – Ты мог бы выяснить на каждом месте, живы или мертвы вампиры в выгоревших домах. Мог бы удержать вампиров от раннего подъема и не дать им на нас напасть. – Думаю, ты переоцениваешь мои возможности, Анита. – А я так не думаю. – Если Жан-Клод снабдит нас... провизией, я буду более чем счастлив прекратить занимать силу у других. – Нет, Странник, ты за это ничего не получишь. – Ты ничего мне не даешь – я тоже ничего не дам, – сказал он. – Черт побери, это же не игра! – Мы – вампиры, Анита. Ты понимаешь, что это значит? Мы в стороне от вашего мира. То, что с вами случится, нас не касается. – Ерунда! Какие-то фанатики пытаются снова устроить Инферно. Это вас еще как коснется! Томасу и Гидеону пришлось отбивать штурм, пока ты спал. Это тоже тебя касается. – Не важно. Мы в мире сем, но не от мира сего. – Послушай, в тысяча пятисотом году или когда еще это вполне могло быть правдой, но в ту минуту, когда вампиры стали легальными гражданами, это переменилось. Одного вампира увезли в больницу на «скорой». Врачи пытаются изо всех сил сохранить ему жизнь – что бы она ни значила для вашей породы. Пожарные рискуют собой, вытаскивая вас из горящих домов. Фанатики вас пытаются убить, но мы, остальные, вас спасаем. – Тогда вы глупцы, – сказал он. – Может быть. Но мы, несчастные человечишки, даем клятву служить и защищать. И свои обещания чтим. – Ты хочешь сказать, что мы – нет? – Я хочу сказать, что если вы нам не поможете, здесь и сейчас, то вы недостойны зваться советом. Вы – не лидеры. Вы паразиты, живущие за счет страха своих последователей. Истинные лидеры не дают истреблять свой народ, если могут его спасти. – Паразиты. Я могу передать остальным членам совета твое высокое о нас мнение? Теперь он разозлился. Я это слышала через трубку, будто от нее несло жаром. – Скажи, если хочешь. И отметь вот что в моих словах, Странник: вампирам не удастся с легальным гражданством получить одни только права. У них возникают еще и обязанности перед законом людей, который признал их легальными. – Это действительно так? – Это действительно так. Ваше таинственное «в мире сем, но не от мира сего» в прошлом могло работать – но прошу вас пожаловать в двадцатый век, потому что именно это и означают слова «легальный статус». Если вы граждане, которые платят налоги, владеют предприятиями, женятся, заводят детей, получают наследство, – то уже нельзя прятаться в склепе и считать десятилетия. Вы теперь от мира сего. – Я подумаю над твоими словами, Анита Блейк. – Когда я повешу трубку, я войду в этот дом. Мы будем выносить вампиров в мешках для трупов, чтобы прикрыть их на случай обвала свода. Если они в это время восстанут упырями, будет кровавая баня. – Я в курсе этих проблем. – А ты в курсе, что это присутствие совета дало им энергию встать так рано? – спросила я. – Мне не под силу отменить действие, которое наше присутствие оказывает на младших вампиров. Если Малкольм претендует на положение Мастера, то его долг – защитить свой народ. Я это за него сделать не могу. – Не можешь или не хочешь? – Не могу. Гм! – Может быть, я переоценила твои силы. В таком случае приношу свои извинения. – Принимаю, и я понимаю, насколько редко ты извиняешься за что бы то ни было, Анита. Телефон щелкнул и умолк. Я нажала кнопку, отключив гудок в линии. Дольф подошел, пока я вылезала. – Ну? Я пожала плечами: – Похоже, придется действовать без поддержки вампиров. – На них нельзя полагаться, Анита, тем более на их поддержку. – Он взял меня за руку – никогда раньше он этого не делал – и пожал ее. – Вот на что только и можно рассчитывать. На другого человека. Монстрам на нас глубоко плевать. А если ты думаешь, что это не так, то сама себя обманываешь. Он отпустил мою руку и пошел прочь раньше, чем я смогла придумать ответ. Ну и ладно. После разговора со Странником я не была уверена, что ответ у меня есть.45
Час спустя я была одета в защитный костюм – громоздкий как минимум, который в жаре Сент-Луиса тут же превратился в переносную сауну. У запястий и локтей мне перемотали руки тяжелой лентой, герметизируя стык перчаток и рукавов. Дважды с меня спадали сапоги при ходьбе, и потому их тоже примотали лентой. Была я похожа на космонавта, который обратился к плохому портному. Добавляя худшее к плохому, мне на спину нацепили автономный дыхательный аппарат – не акваланг, к счастью, потому что под воду мы не собирались. И на том спасибо. Маска закрывала все лицо, загубника с регулятором не было, но в остальном это было чертовски похоже на акваланг. Удостоверение ныряльщика у меня было – получила еще в колледже и регулярно подтверждала. Если пропустить, надо проходить весь этот дурацкий курс обучения заново. Подтверждать – это меньше мороки. Я все медлила натягивать маску. После несчастного случая во Флориде я себе заработала клаустрофобию. Не настолько, чтобы бояться лифтов, но запечатанная в костюме, с маской на все лицо и в защитном шлеме – тут я запаниковала и не знала, что с этим делать. – А что, это все на самом деле необходимо? – спросила я в надцатый раз. Дали бы мне нормальный пожарный шлем и дыхательный аппарат, я бы справилась. – Если идешь с нами, то да, – ответила капрал Таккер. То, что она была на три дюйма выше меня, ей не особенно помогало. Обе мы выглядели, будто вышли из магазина дешевой готовой одежды. – Есть опасность инфекции, если в подвале плавают тела, – пояснил лейтенант Врен. – А что, там действительно так много воды? Они переглянулись. – Ты никогда не была в здании после пожара? – Нет. – Когда войдем, поймешь, – сказала Таккер. – Звучит зловеще. – Это не нарочно, – ответила она. У Таккер совсем не было чувства юмора, а у Врена – слишком много. Он был весьма предупредителен, когда мы облачались в костюмы. Лично замотал меня лентой и даже сейчас зря тратил на меня ослепительную улыбку. Но ничего слишком явного, ничего такого, чтобы можно было сказать: «Послушай, у меня уже есть парень». Насколько я поняла, он со всеми так, и я буду выглядеть дурой, если приму на свой счет. – Надень маску, и я помогу тебе приладить шлем. Я затрясла головой: – Вы мне дайте обыкновенный шлем, и я надену маску. – Если упадешь в воду без герметичного шлема, то от костюма будет толку ноль. – Рискну, – ответила я. Таккер пояснила: – Ты с трудом дошла сюда от грузовика. Когда пообвыкнешь, будет легче, но даже нам иногда трудно бывает устоять на ногах. Я снова затрясла головой. У меня сердце так колотилось, что дышать было несколько затруднительно. Потом я надела маску, сделала глубокий вдох, и раздался этот ужасный звук. Будто дыхание Дарта Вейдера, но на самом деле это дышала я сама. В воде, в темноте твое дыхание – единственный слышный звук. И он бывает невыносимо оглушителен, когда ждешь смерти. – Надо затянуть лямку, – сказал Врен и начал подгонять лямку, будто мне было пять лет и меня кутали, чтобы я поиграла в снегу. – Сама могу! – донесся мой голос из динамика маски. Врен поднял к небесам руки в перчатках, не переставая улыбаться. Его невозможно было оскорбить – я уже не раз пробовала. Он был из тех добродушных ребят, от которых все отскакивает. Никогда не доверяйте людям, которые постоянно улыбаются. Либо они пытаются что-то продать, либо не очень умны. Врен не показался мне глупцом. Хуже всего, что я не смогла подогнать лямку на этой чертовой маске. Всегда терпеть не могла работать в перчатках, если они толще хирургических. Сорвав с себя маску, я вдохнула настоящего воздуха – слишком громко, слишком глубоко. Меня прошибал пот, и не только от жары. Браунинг и «файрстар» лежали на борту пожарной машины. На костюме карманов хватило бы на дюжину пистолетов. Обрез из комплекта охоты на вампиров я привесила на спину в импровизированном чехле. Да, это незаконно, но Дольф однажды вместе со мной охотился на вампира-упыря. Эти ребята – как наркоманы на феноциклидине: боли не чувствуют, а физически сильнее обычного вампира. Сила ада с клыками. Я показала Дольфу обрез, и он одобрил. В тот раз дело кончилось двумя мертвыми охранниками и одним полисменом-новобранцем. Теперь хотя бы у Дольфа и его людей были серебряные пули. Он и Зебровски чуть не погибли из-за их отсутствия, и тот случай сдвинул колеса бумажной мельницы. Я им подарила тогда на Рождество коробку патронов до того, как их стали регулярно выдавать. Не хотелось мне, чтобы ребят поубивали из-за недостатка серебряных пуль. Ножи я оставила в ножнах на запястьях. Класть обнаженный клинок в карманы водо– и воздухонепроницаемого костюма – это несколько отдает пораженчеством. Если мне придется лезть за ножами под костюм, потеряв оба пистолета, то нам наверняка каюк и не стоит беспокоиться. Серебряный крест болтался у меня на шее. Лучшее препятствие для вампирят, которое мне известно. Им не пробиться мимо обнаженного креста – если он подкреплен моей верой. Одного только вампа я знала, который смог пробиться мимо пылающего креста и вцепиться в меня. Но он уже мертв. Забавно, сколько их этим кончило. Таккер повернулась ко мне: – Я тебе помогу подогнать маску. Я помотала головой: – Оставьте меня напоследок. Чем меньше я проведу времени в этой штуке, тем лучше. Она облизала губы, хотела что-то сказать, передумала и спросила: – Как ты вообще? В обычной ситуации я бы сказала «нормально», но сейчас они зависели от меня. Может быть, даже их жизнь от меня зависела. Насколько я боюсь? Боюсь. – Не совсем, – ответила я. – У тебя клаустрофобия? У меня, наверное, был удивленный вид, потому что она сказала: – Многие хотят быть пожарными, но посреди пожара, в маске, и когда дым такой густой, что собственной руки не видно, клаустрофобия очень мешает. Я кивнула: – Понимаю. – Есть такое упражнение, когда полностью закрываешь глаза и подгоняешь снаряжение на ощупь, будто в дыму. Оно показывает, кому наше дело не под силу. – Я могу надеть костюм, но без дыхательного аппарата. Тут все дело в сочетании костюма и звуке собственного дыхания. У меня был несчастный случай в колледже при погружении. – Ты сможешь? – спросила она. Не тоном обвинителя – просто хотела знать. – Я вас не брошу, – кивнула я. – Я не об этом спрашивала. Мы с ней поглядели друг другу в глаза. – Дайте мне пару минут. Я просто не знала, что такое этот костюм. Все будет нормально. – Ты уверена? Я кивнула. Она больше ничего не сказала, просто отошла, оставив меня собираться с духом. Врен отошел поговорить с Фултоном. Он и Таккер шли с нами, потому что были фельдшерами, и их медицинская подготовка могла понадобиться. А вот Фултона, честно говоря, мне не хотелось тащить в темноту к вампирам. Он слишком на них реагировал. Я не ставила ему это в вину, но иметь его за своей спиной тоже не хотела. Ну, если посмотреть, как я тяжело дышу и покрываюсь испариной, то и меня там, внизу, тоже можно не захотеть. Ладно, черт возьми, я справлюсь. Должна справиться. К нам подошла детектив Тамми Рейнольдс, переваливаясь в неуклюжем костюме. Для Дольфа не нашлось подходящего размера, и потому она была моим вооруженным резервом. Вот радость-то! Ну уж никак нельзя посылать пожарников внутрь, если Тамми будет их единственным прикрытием. Она как-то смогла нацепить наплечную сумку на костюм. Эта сумка была с единственным ремнем через плечо, без продевания рук в лямки. Раньше, когда я ходила за покупками, кобуры, перекинутые через плечо, слишком сильно ерзали. Частично это из-за узких плеч. Пришлось их подогнать. Никогда не покупаю вещей, с которыми надо возиться. Ни платьев, ни кобур. Рейнольдс мне улыбнулась: – Ларри действительно расстроился, что не может пойти с тобой. – Мне так легче, – ответила я. Она нахмурилась: – Я думала, ты хочешь, чтобы он прикрывал тебе спину. – Это да, но пистолет не очень ему помажет, если обрушится потолок. – Ты думаешь, он обрушится? – спросила она. Я пожала плечами и сосредоточилась на одевании, на мелочах, на добродушных подколках Врена. Сумела отвлечься от мысли, что мы пойдем по полу, который может под нами подломиться, потом спустимся под потолок, который может свалиться сверху, и будем шлепать по воде, полной гробов и вампиров. Что может быть лучше? – Скажем так, что я осторожна. – И ты не хочешь рисковать жизнью Ларри. – Так и есть. Мне не нравится мысль о том, что Ларри пострадает – от чего бы то ни было. – С этими словами я посмотрела на нее пристально. Она мигнула карими глазами, потому улыбнулась: – И мне тоже, Анита. Мне тоже. Я кивнула и закрыла тему. Свою родительскую роль я исполнила. Не знаю, почему я не доверяла Тамми, но так и было. Женская интуиция, а может, я вообще больше никому ни в чем не доверяла. Может быть. Таккер вернулась к нам: – Пора одеваться. – Смотрела она прямо на меня. Я кивнула. Она помогла мне отрегулировать маску. Я закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании – вдох, выдох, вдох, выдох. Если при погружении дышать слишком быстро, можно легкие порвать. А сейчас – только заработать гипервентиляцию. Таккер пристроила шлем мне на голову. Я смотрела, как она это делает, понимая, что глаза у меня чуть расширены. По рации в маске раздался жизнерадостный голос Врена: – Дыши свободно, Анита! – Я так и дышу, – сказала я, и собственный голос показался мне странным, громким и зловещим на фоне звука моего дыхания. С загубником во рту не поговоришь, хотя я выяснила, что можно вопить, зажав его зубами. Звуки под водой отдаются – будь здоров. Шлем на маске видимости не улучшал. Я попыталась повертеть головой, определить размеры слепых зон. Периферийного зрения почти не осталось. – В этой штуке трудно смотреть, – донесся голос Тамми. – Привыкнешь, – ответила Таккер. – Я надеюсь, что не успею, – сказала я откровенно. – Если крикнем «бежим» – бегите со всех ног, – предупредила Таккер. – Это потому что пол проваливается? – спросила я. Кажется, она кивнула, но под всей этой сбруей было не разобрать. – Именно. – Ладно, но когда подойдем к лестнице, я пойду вперед, и если я скажу «бежим», значит, вампиры хотят нас сожрать. Врен и Таккер переглянулись. – Если ты говоришь «бежим», – сказал Врен, – мы тут же делаем ноги. – Согласна, – сказала Таккер. – Отлично. Сказать по правде, чертовски приятно, когда не надо ни с кем спорить. Никаких обсуждений. Облегчение колоссальное. Если бы я не обливалась потом, слушая эхо своего дыхания как в «Говорящем сердце», и не надо было бы заново учиться ходить в подбитых металлом сапогах, я бы сказала, что работать с пожарными – это передышка. Увы, это было не так. Я бы предпочла вместе с «Дельтой» спускаться на веревках в зону обстрела, чем шлепать тут в костюме мумии, следя, чтобы он с меня не слетел. Черт возьми, это же только фобия! Ничего страшного. Никто меня не трогает. Но тело не верило логике. Фобия есть фобия, доводы на нее не действуют. Врен шагнул на пол. Перекрытие издало звук, подобный стону спящего великана. Врен застыл, потом топнул так сильно, что у меня чуть сердце изо рта не выскочило. – А разве не надо идти тише? – спросила я. Голос Врена прозвучал у меня в ухе: – Иди точно за мной. Не отклоняйся в сторону. – Почему? – Если пол тверд там, где я прошел, это еще не значит, что он и в другом месте выдержит. – А! Я шла за Вреном и смотрела на его танец с притопом из первого ряда, так сказать. Зрелище не очень успокаивало. Таккер шла за мной, детектив Рейнольдс в арьергарде. Я всем раздала кресты и велела положить в карманы костюма. Почему им было не надеть кресты на шею, как сделала я? Потому что Таккер и Врен несли пачку мешков для тел. Мы собирались рассовать вампиров по мешкам и вытащить наверх. В машинах «скорой» и в мешках им нечего опасаться до наступления темноты. Если мы это провернем и потолок до темноты не рухнет, тогда можно будет злиться. Лишь бы он не рухнул, пока мы там. Тогда я злиться уже не буду. Я шла след в след за Вреном, дисциплинированная, как послушница. Но все же мне пришлось сказать: – У меня даже без этого костюма шаг меньше твоего, а в костюме я вообще калека. Можно мне делать шаги покороче? – Лишь бы ты шла точно по моему следу, – ответил он. Так-то легче. Пол был покрыт обломками. Из обугленных досок торчали гвозди. Теперь я поняла смысл металлических подошв и радовалась, что они есть, но легче от этого они не стали. Сбоку шла полоска, уходящая в дыру. Это был жесткий шланг отсоса, присоединенный к слышной издалека помпе. Из подвала откачивали воду. Если подвал водоупорный, он может быть полон до потолка. Утешительная мысль. Фултон вызвал для откачанной воды цистерну, будто считал вампиризм заразной болезнью. Он и был заразен, но не так, как думал Фултон. Но капитан Фултон был здесь командиром тушения, а я уже поняла, что на месте пожара это звание равно Господу Богу. С Богом не спорят. Можешь на него злиться, как хочешь, но это ничего не изменит. Я стала глядеть под ноги, высматривая обломки и следуя точно за Вреном. Мир куда-то отошел, осталось только продвижение вперед. Солнце жарило, по спине тек пот, но все это было как-то далеко. Надо было двигаться, а не думать. Я уже стала дышать нормально,когда налетела на Врена. Я застыла, боясь шевельнуться. В чем дело? – Что там такое? – спросила я. – Лестница. А, подумала я. Теперь мне вести. А я была не готова. Честно говоря, я вообще не знала, как в этом чертовом костюме пойду по ступеням. Я до сих пор понятия не имела, как это трудно. – В таких домах лестницы – самое опасное, – сказал Врен. – Уж если что и рухнет, так это лестница. – Ты так хочешь нас успокоить? – спросила Рейнольдс. – Только подготовить, – ответил он. – Я проверю первые ступени. Если они держатся, я отойду и пропущу Блейк вперед. Он перестал подтрунивать, был очень деловым и с имен перешел на фамилии. – Осторожней, там на ступенях тело, – сказал он. И шагнул на первую ступень, топнув так, что я вздрогнула. Тело было черным, обугленным. Рот открыт в беззвучном крике. Чтобы увидеть клыки, надо было присмотреться. На самом деле клыки у вампов совсем не велики. Сухожилия натянулись так, что могли лопнуть от прикосновения. Тело казалось хрупким, будто коснись его – и оно рассыплется в пыль. Я вспомнила Ларри и череп, который от его прикосновения разлетелся в порошок. Это тело казалось крепче, но не намного. Может ли этот вамп быть живым? Осталась в нем искра, чтобы с закатом он зашевелился и ожил? Непонятно. Вообще-то он должен был сгореть в пепел. Он должен был продолжать гореть, сколько бы воды на него ни вылили. Голос Врена вывел меня из задумчивости: – Анита, можешь выходить вперед. Я поглядела вниз и увидела, что Врен уже спустился почти до середины. Темнота снизу разливалась у его ног лужей. Он достаточно спустился, чтобы предприимчивый вамп мог схватить его за ногу и стащить. А я проворонила. Моя ошибка. – Вернись, Врен, – сказала я. Он подчинился, явно равнодушный к возможной опасности. Черт побери. – Ступени бетонные, – сказал он, – и это довольно надежно. Все должно быть путем. – А я должна топать по каждой ступени? – Так безопаснее. – А если ступень поддастся, мне орать? – Да, – сказал он, поднимаясь мимо меня. Я уставилась в стигийскую тьму. – Мне нужна одна рука, чтобы держаться за перила в этом костюме, вторая для пистолета. На фонарь уже руки не хватит. – Я могу попытаться посветить, но это получится не туда, куда тебе нужно. – Не беспокойся, пока я не попрошу. Минута, если не две, ушла у меня на то, чтобы вытащить браунинг из кармана костюма. Он решительно лег в руку. Чтобы снять его с предохранителя, мне пришлось в этих перчатках действовать двумя руками. Палец я просунула под спусковую скобу и положила на крючок. В нормальной одежде я никогда так не ношу оружие, но палец в перчатке хотел пролезть в скобу. Все, я была готова. Если поставить на предохранитель, мне ни за что не выстрелить вовремя. В зимних перчатках я тренировалась стрелять, но мне и во сне не снилось, что придется стрелять вампиров в защитном костюме пожарного. Да я, черт побери, вообще не знала до сегодняшнего дня, что это за костюм. – Почему задержка? – донесся голос Фултона. Я и забыла, что он слышит все наши слова. Вроде как подслушивает. – Эти чертовы перчатки не приспособлены для стрельбы. – И что из этого следует? – спросил он. – Следует то, что я уже готова идти. Браунинг я держала стволом вверх и чуть вперед. Если я свалюсь и случайно выстрелю, то очень постараюсь не попасть ни в кого из идущих сзади. Интересно, достала ли уже оружие детектив Рейнольдс? Интересно, насколько она умеет стрелять? Как ведет себя в критической ситуации? Я быстро помолилась о том, чтобы нам не пришлось этого узнать, мертвой хваткой взялась за перила и шагнула вперед, сильно топнув. Ступень не провалилась. Я таращилась в густую черноту, идущую от середины лестницы. Луч солнечного света перерезал ее ярким ножом. – Ну, вперед, мальчики и девочки, – сказала я. И мы пошли вперед.46
У последних ступеней плескалась вода. Подвал превратился в озеро. Фонарик Врена скользнул по темной воде миниатюрным прожектором. Непроницаемая чернота скрывала то, что таилось под поверхностью. В десяти футах от лестницы плавал гроб, тихо покачиваясь на темной-темной воде. Даже сквозь хрип и свист собственного дыхания я слышала плеск воды. Еще слышался звук трения дерева о дерево, как лодки о причал. Я показала рукой, и Врен посветил туда фонарем. У дальней стены постукивали друг о друга два гроба. – Три гроба мы видим, но должно быть еще четыре. Один для стража, один для вампира на лестнице и еще два. Я шагнула с последней ступени в воду. Даже сквозь ткань костюма ощущалась жидкая прохлада, тяжесть воды, охватившей лодыжки. От одного этого у меня дыхание резко участилось, сердце забилось в горле. – Гипервентиляцию заработаешь, – сказал Врен. – Дыши реже. Я медленно вдохнула и постепенно выдохнула, считая про себя, чтобы было медленнее. Досчитать до пятнадцати – и новый вдох. – Как ты? – спросил он. – Что там у вас? – донесся голос Фултона. – Пока ничего, – ответил Врен. – Все нормально, – сказала я. – Доложите обстановку, – потребовал Фултон. – Четырех гробов не хватает. Два могли утонуть, но все равно нет еще двух. Вот мы и гадаем, куда они девались. – Поосторожнее там, внизу. – Как девственница в брачную ночь, – ответила я шепотом. Кто-то засмеялся. Всегда приятно поднять людям настроение. Я попыталась топнуть по следующей ступеньке, глубиной уже по колено, и нога поскользнулась. Только хватка руки на перилах помешала мне полететь вниз. Я плюхнулась в воду по подбородок, ощущая себя перепуганной идиоткой. Комбинация качеств, которая не приводит меня в восторг. Врен подошел ко мне. Луч фонаря забегал по воде, пока Врен помогал мне встать. Помощь была мне нужна. Я подняла к свету браунинг, с которого капала вода. – А пистолет будет работать? – спросил Врен. – Да хоть под водой стрелять можно, – ответила я. Забавно, сколько народу думает, будто капля воды приводит пистолет в негодность. Потом, конечно, его надо тщательно вычистить, но во время стрельбы вода не мешает. Дни, когда надо было держать порох сухим, остались далеко в прошлом. Я спустилась до конца и медленно сошла в холодную воду. Дышала я неровно, отрывисто. Все-таки боялась, мать его перемать. Встав в воде на ноги и отпустив перила, я могла бы полезть в карман за фонарем или вытащить обрез из чехла за спиной. Но сначала я подождала, пока спустится детектив Тамми, чтобы она меня прикрыла. Насколько она это может, я не знала, но все-таки лучше, чем ничего. Вода доходила мне до груди – не до подмышек, но почти. Я медленно двинулась вперед, скорее наплывом, чем шагом, держа оружие в двух руках и готовая к действию. Настолько, конечно, готовая, насколько можно быть по грудь в воде в космическом скафандре с чужого плеча. Очень мне не нравилось, что нет двух гробов с вампирами. Может, они утонули, но у меня живот сводило от напряженного ожидания, что сейчас меня дернут за ноги и уволокут под воду. Тут я наткнулась ногой на что-то твердое, и на секунду у меня перехватило дыхание. Я потыкала ногой. Кажется, банка с краской. В конце концов, даже вампиры держат в подвалах всякое барахло – как и мы с вами. – Под ногами какой-то предмет, – сказала я. – Доклад настоящего пожарного, – прокомментировал Врен. – Гроб? – спросила с лестницы детектив Тамми. Слезла в воду наконец. – Да нет, какая-то банка. Гроб почти подплыл ко мне. Без усилия. Я протянула руку, удерживая его на расстоянии. – Когда Врен и Таккер доберутся до этого гроба, я отойду в сторону. Прикрой меня, пока я вытащу обрез. – Будет сделано, – отозвалась Тамми. Она держала фонарь над пистолетом, и свет передвигался вслед за стволом. Тамми была готова уловить в воде малейшее, движение. Когда я это увидела, напряжение несколько отпустило меня. – Гроб не открывать, пока я не буду готова, – сказала я и успела сообразить, что дышу нормально. Удушающая теснота отступила под приливом адреналина от ситуации – по грудь в воде в окружении вампиров. Фобию оставим на потом, если живы будем. Врен и Таккер взялись за гроб с двух концов. Даже им было трудно двигаться в воде в полном снаряжении. – Рейнольдс, достаю обрез. – Прикрываю, – ответила она. Я отошла назад и перебросила чехол со спины на грудь. На миг задумалась: куда девать браунинг – в карман штанов или в чехол? Лучше в чехол. Он у меня будет спереди, и пистолет достать будет легче. Если придется. Вынув обрез, я уперла приклад в плечо, изготовилась к стрельбе, насколько в воде это возможно, и скомандовала: – Открывайте. Таккер придержала гроб, и Врен отбросил крышку, заслонив гроб от меня. – Врен, ты мне заслонив гроб. – Что? – Шаг вправо! – велела я. Он сделал шаг без дальнейших вопросов, но и эта задержка могла стоить ему раны или смерти. Вампирша лежала на спине, длинные волосы рассыпались вокруг бледного лица, одна рука прижата к груди, как у спящего ребенка. – Ее можно двигать? – спросил Врен. – Делай что хочешь, только больше не загораживай мне выстрел. – Извини, – ответил он, и даже по рации чувствовалось, как он уязвлен. Но у меня не было времени утешать его самолюбие: все внимание сосредоточилось на вампирах, которые могут появиться совершенно неожиданно. В основном я следила за той, что была в гробу, но в этом костюме у меня не было периферийного зрения. И слух снижен более чем вполовину. Я чувствовала себя совершенно не готовой. – А почему у нас кресты не светятся? – спросила Рейнольдс. – Они не должны светиться в присутствии мертвых тел. Врен и Таккер старались засунуть тело в мешок, но это не очень получалось. Наконец Врен перекинул тело через плечо, а Таккер стала надевать мешок на ноги. Вампирша лежала на плече Врена тюком. Длинные волосы волочились по воде, становясь черными в ее тьме. Когда тело запихнули в мешок, я еще успела увидеть бледное лицо и прилипшие к нему волосы, как у утопленницы. Таккер застегнула молнию и сказала: – Там в мешке вода. Я не знаю, как этого избежать. Врен уравновесил тело на плече, как мог, и направился к лестнице. – Если будем носить только вдвоем, уйдет чертова уйма времени. По радио прозвучал голос Фултона. – Миз Блейк, у нас есть еще два защитных костюма. Можно ли послать вам еще людей? – Я как один из жертвенных агнцев считаю, что да, – сказала я. – Почему все удовольствие должно доставаться нам одним? Врен подошел к лестнице и стал подниматься, держась за перила и совершая свой топательный ритуал. При этом он чуть не хлопнулся обратно в воду. – Я иду наверх, если лестница рухнет, постарайтесь меня вытащить раньше, чем у меня воздух кончится. – Приложим все усилия, – ответила я. – Заранее благодарен. Очень удобно обмениваться колкостями по радио. Таккер отделила следующий из двух гробов. Рейнольдс, разбрызгивая воду, подошла его подержать, пока Таккер снимет крышку. У Таккер не было нужной силы, чтобы элегантно ее распахнуть, и она просто сдвинула ее в сторону. Крышка упала, гулко стукнув в соседний гроб. У меня в кончиках пальцев закололо от этого звука. – Блин! – тихо выдохнула Рейнольдс. – Все в порядке? – спросил Фултон. – Да, просто нервничаем. – Таккер, как ты там? – спросил капитан. – Это я выругалась, извините, – ответила Рейнольдс. Второй вампир был мужчиной с короткими рыжеватыми волосами и россыпью веснушек на бледной коже, ростом больше шести футов. Таккер сообразила подтащить гроб к лестнице и вытащить на нее тело. Я одобрила. На нижнюю часть лестницы не падало солнце, так что и вампир был бы не против. Рейнольдс и Таккер подтащили гроб к лестнице, и как раз Врен спустился вниз. Он положил расстегнутый мешок вдоль тела и сказал: – Если Рейнольдс и Таккер подержат гроб, я его просто закачу в мешок. – Нормальный план, – согласилась Таккер и шагнула ниже в воду. Рейнольдс обернулась на меня, и я кивнула: – Давайте. Она встала у гроба, и ее пистолет больше ни на что не был направлен, фонарь опустился в воду и казался шариком золотого света в темном пруду. Врен наклонился над телом, чтобы перевернуть его на бок. – Врен, ты снова меня загораживаешь. – Извини. Но он уже засунул руки под тело и переворачивал его. И не отодвинулся. – Да отойди же ты, черт побери! – Я его уже почти засунул в мешок. У вампира дернулась голова. Такое иногда с ними бывает даже во «сне», но сейчас мне это не понравилось. – Брось его и отойди, Врен, быстро! Кресты у меня и у Рейнольдс загорелись, как два белых солнышка. Врен послушался, но было поздно. Вампир обернулся к нему, разинув пасть и выставив клыки. Он вцепился зубами в костюм, и раздалось шипение выходящего воздуха. Они были слишком близко друг к другу, чтобы стрелять из обреза. – Рейнольдс, он твой! Врен вскрикнул. Почти в полной темноте полыхнул выстрел Рейнольдс. Вампир дернулся, отпустив Врена, и во лбу у него образовалась дыра. Но он не был мертв – нисколько. Упыря не так легко убить. Я выстрелила в бледное лицо. Оно разлетелось брызгами крови и клочками мяса, кусочки потяжелее шлепнулись по воде ливнем. Вампир упал навзничь на открытую крышку гроба, головы у него не было. Пальцы судорожно рвали атласную обивку, ноги дергались. Врен задом хлопнулся на лестницу. Голос Таккер повторял: – Врен, ответь! Врен! – Я здесь, – ответил он хрипло. – Я здесь. Сделав два осторожных шага по залитым водой ступенькам, я всадила еще один заряд в грудь вампира, продырявив и его, и крышку гроба за его спиной. Передернув помпу обреза, я скомандовала: – Быстро вверх по лестнице! – Нагнувшись к Врену, я ухватила его за подмышку одной рукой – в другой был обрез. Сквозь звон в ушах от выстрелов я услышала голос Таккер: – Что-то зацепило меня по ноге. – Быстро вверх! – крикнула я. Поставив Врена на ноге, я толкнула его вверх. В дальнейших понуканиях нужды не было. Выбравшись на солнце, он повернулся, поджидая нас. Рейнольдс уже почти вышла. И тут две руки, с которых капала вода, вылезли по обе стороны от Таккер. – Таккер! – заорала я. Руки сомкнулись, и вдруг она взметнулась в воздух, назад и под воду. Темная поверхность сомкнулась над ней, как сжатая рука. Стрелять было не во что. Пронзительно высокий голос и дыхание такое, что даже слышать было больно: – Врен, помоги! Я скользнула вниз, под воду, в черноту. Крест горел под водой как маяк. Я видела движение, но не была уверена, что это Таккер. И какое-то движение я успела ощутить перед тем, как две руки схватили меня сзади. Зубы впились в костюм, руки сорвали с меня шлем, как бумажный. Вампир тащил меня под воду, и я не сопротивлялась. Его жадные руки подтащили меня к нему, и я уперла обрез ему под подбородок и выстрелила. Голова вампира исчезла в облаке крови при свете моего креста. Маска все еще оставалась на мне – вот почему я не тoнулa. Таккер кричала непрерывно. Ее было слышно по рации, через воду, крик отдавался несмолкающим эхом. Я встала, и остатки костюма соскользнули вниз. Эхо криков Таккер стало тише – вода работала как усилитель. И Рейнольдс, и Врен были уже в воде. Это они плохо придумали. Врен куда-то пробивался, и я увидела куда. У стены подвала плавал защитный костюм Таккер. Врен бросился в воду, пытаясь к ней подплыть. Рейнольдс с пистолетом в руке старалась не отстать. Крест ее был ослепительно ярок. – Все наружу! – заорала я по рации. – Все наружу, черт побери! Никто не слушал. Крики Таккер резко прервались, и тогда сильнее закричали все остальные. Кроме меня – я успокоилась. Воплем делу не поможешь. Здесь с нами еще не меньше трех вампиров. Трех упырей. Если останемся здесь – погибнем. Вампир вырвался из-под воды передо мной. Обрез выстрелил раньше, чем я успела это осознать. Грудь вампира разлетелась, но он все равно попытался меня схватить. У меня хватило времени загнать патрон в ствол, но не выстрелить. В такие моменты все становится невероятно медленно – и невероятно быстро. Ты ничего не можешь предотвратить, но видишь все в мучительно мелких подробностях. Пальцы вампира впились мне в плечи, до боли, и он задрал голову для удара. Мелькнули клыки в раме черной бороды. Сияние креста выхватывало из темноты лицо вампира, как хэллоуинский фонарь. Я выстрелила прямо под подбородок, не успев собраться, – просто спустила курок. Голова разлетелась красным дождем по моей лицевой маске. Меня ослепила кровь и что-то еще, погуще. От отдачи я села в воду и погрузилась с головой, не зная, подохла эта тварь или сейчас на меня навалится. Бултыхаясь, я вылезла на поверхность. Кровь с маски смыло водой, но клочья мяса прилипли к стеклу, так что я все равно ничего не видела. Тогда я сдернула ее с лица, теряя радиосвязь, но обретая зрение. Вампир плавал передо мной, лицом ни вверх, ни вниз – лица вообще не было. И отлично. Выстрелы пистолета Рейнольдс прозвучали как-то странно, и я поняла, что оглохла на одно ухо – возле которого держала обрез при выстреле. Вампир, в которого она стреляла, реагировал на пули – шатался, но не останавливался. Рейнольдс стреляла но корпусу, как учат а тире. – Бей в голову! – крикнула я. Она подняла пистолет, и щелкнула пустая обойма. Наверное, Рейнольдс собиралась полезть за второй обоймой, но тут упырь на нее бросился, и они оба исчезли под водой. Я сдернула то, что оставалось от костюма, и даже перевязанные лентой стыки соскользнули, как старая кожа со змеи. Перехватив обрез в другую руку, я нырнула. Плыть быстрее, а если тут есть какая зараза, так я ее уже подхватила. Крест освещал мне путь, но плыла я к кресту Рейнольдс, как к маяку. У меня оставались только секунда: – потом уже будет поздно. Движение я уловила за миг до того, как в меня врезался последний вампир. Я обернулась, направляя на него обрез, и он схватился за ствол. Ему, конечно, было все равно, за что хвататься, но обрез он у меня вырвал и вцепился в меня. Вампирша была почти красива с этими длинными светлыми волосами, плававшими в воде, как у русалки из волшебной сказки. От креста кожа ее светилась. У меня наготове был нож, и я пырнула ее под подбородок. Лезвие вошло легко, но не достало до мозга. Удар оказался далеко не смертельный. Вампирша стояла в воде, хватаясь за нож. Думаю, что не от боли. Просто она не могла открыть рот, чтобы жрать. Второй нож я ткнула ей в ребра, в сердце. Тело ее затряслось, глаза вылезли из орбит. Рот раскрылся так, что стало видно лезвие, которым я ее проткнула. Вампирша нечленораздельно заорала и ударила меня наотмашь. Только вода помешала мне взлететь в воздух и частично поглотила удар. Я упала на спину, и вода надо мной сомкнулась. Секунду я плавала, потом попыталась вдохнуть, набрав полный рот воды, встала, откашливаясь и отплевываясь, тут же поскользнулась и упала снова. Кое-как подобрав под себя ноги, я почувствовала на лице что-то теплее воды. У меня шла кровь. Перед глазами все посерело, замелькали белые пятна. Вампирша шла ко мне, и из нее торчали два моих последних ножа. Крики в подвале смолкли. Мне было не видно, но это могло значить только одно: Рейнольдс, Таккер к Врена больше нет. Я попятилась в воде, споткнулась обо что-то и упала. Вода залила мне лицо. На этот раз подняться было труднее, и вышло это медленнее. Споткнулась я о свой защитный костюм, а в нем лежал браунинг. Зрение застилали пятна, я будто смотрела на вампиршу в стробоскопическом свете. Погрузившись в воду, я ногой нащупала чехол. Я задержала дыхание – или уже перестала дышать? Не помню. Браунинг я нашла, не открывая глаз. Чтобы им воспользоваться, мне не нужно было зрение. Вампирша схватила меня за волосы И вытащила наверх. В тот же момент я стала стрелять, пробивая дыры в ее теле, как швейная машина, пока не добралась до этого бледного лица. Она выставила руку, закрываясь от дула пистолета, и от этой тонкой руки разлетелись осколки кости и остался кровавый обрубок. Я стреляла в лицо вампирши, пока оно не превратилось в красное месиво, а я оглохла на оба уха. Вампирша свалилась в воду, и я упала на колени. Меня накрыло водой. Я попыталась вынырнуть – и не смогла. Наверное, я сделала последний глоток воздуху – и перед глазами поплыли серые и белые пятна. Мне не видно было, светится ли в воде крест. Зрение мне застлала темнота – полная и гладкая. Помню, я вроде всплыла, мелькнула мысль, что надо бы испугаться. Потом – ничего.47
Очнулась я на траве, где до того сидели мы с Кэролайн. Я блевала водой и желчью, и худо мне было – дальше некуда, но я осталась жива. И это было хорошо. И почти также хорошо от того, что рядом стояла детектив Тамми Рейнольдс и наблюдала, как надо мной работает бригада «скорой помощи». Рука у нее была примотана к боку, и она плакала. Потом – ничего, будто кто-то переключил канал, и я очнулась уже перед другой передачей. На этот раз – в больнице, и я испугалась, что Рейнольдс мне примерещилась, а на самом деле она погибла. Рядом с моей кроватью на стуле сидел Ларри, откинув голову – то ли спит, то ли оглушен обезболивающими. Я поняла, что Рейнольдс мне не примерещилась. Он бы не стал сидеть здесь, если бы его любимая погибла. Или хотя бы не спал. Он заморгал. Глаза его смотрели в разные стороны – наверное, от лекарств. – Как себя чувствуешь? – Сам знаешь. Он улыбнулся, попытался встать, и ему пришлось сначала сделать глубокий вдох. – Не будь я ранен, я бы сейчас помогал Тамми спасать вампиров. Я почувствовала, как собравшийся в груди ком расходится. – Значит, она жива. Я думала, мне приснилось. Он заморгал: – Да, она жива. И Врен тоже. – Как? – спросила я. Он улыбнулся: – Некий вампир, известный под именем Странника, вроде бы обладает способностью поселяться в телах других вампов. Он сказал, что он член их совета и пришел помогать. Сказал, что ты его привлекла в помощники. Ларри смотрел на меня пристально, и муть от лекарств в его глазах прояснялась, будто он пытался заставить меня сказать правду. – В сущности, так и было. – Он захватил тело вампира, который напал на Тамми и Врена. И спас их. Тамми, сунула руку в пасть вампа, и рука сломана, но это заживет. – А Врен? – Нормально, но сильно убивается из-за Таккер. – Она не выбралась, – поняла я. Он покачал головой: – Ее разорвали почти пополам. Куски держались только защитным костюмом. – Значит, ее не пришлось протыкать колом, – сказала я. – Вампиры сами сделали эту работу. Тело Таккер вытащили, а вампиров, которых ты уложила, – нет. Они все еще там. Я посмотрела на него: – Поняла. Обвалился свод? – И пяти минут не прошло, как вытащили тело Таккер, а тебя положили на траву, и он рухнул. Тело вампира, которое использовал Странник, стало гореть. Никогда не видел, как они горят. Поразительно, но страшновато. Его засыпало щебнем. Выкапывать его до темноты нельзя было, чтобы снова не выставить на солнце. Он откопался сам, пока народ только собирался. – И на кого-нибудь напал? – спросила я. Ларри покачал головой: – Вроде держался совершенно спокойно. – Ты там был? – Ага. Я не стала продолжать. Нет смысла волноваться, что могло бы случиться, если бы вампир, пробившийся на свободу, озлился. И еще мне было очень интересно, что Странник не выдерживает солнечного света, а Уоррик это умеет. Выдерживать солнечный свет, даже рассеянный, – редчайшее умение среди ходячих мертвецов. А может, Уоррик прав. Может, это милость Господня. Кто я такая, чтобы об этом судить? – Мне кажется, или тебе действительно не так больно шевелиться? – Уже сутки прошли. Раны начинают заживать. – Извини? – Ты провалялась целый день. Сейчас воскресенье, почти вечер. – Блин! – сказала я с чувством. Жан-Клод встретился с советом без меня? И «ужин», что бы он ни значил, уже начался. – Блин! – повторила я. Он сказал, все еще хмурясь: – Я должен тебе кое-что передать от Странника. Скажи, что тебя так испугало, и я передам. – Да скажи просто так, Ларри, не тяни, пожалуйста! С той же хмурой физиономией он произнес: – Ужин отложен до того времени, когда ты достаточно поправишься, чтобы присутствовать. Я оперлась спиной на подушки, даже не. пытаясь скрыть облегчения в лице, во всем теле. – Анита, что это вообще за чертовщина творится? Может, дело было в сотрясении. А может, мне не хотелось лгать Ларри прямо в глаза. Как бы то ни было, я ему рассказала. Рассказала все. О Ричарде и о метках. Об этом он знал, но не о том, что я недавно открыла. Кое о чем я умолчала, но не о многом. Когда я закончила, Ларри, огорошенный, сел обратно на стул. – Ну, скажи чего-нибудь! Он покачал головой. – Святая Мария, Матерь Божья, понятия не имею, с чего начать. Жан-Клод устроил вчера вечером пресс-конференцию, и рядом с ним сидел Странник. Они говорили о единстве людей и вампиров перед лицом этого ужасного события. – И в чьем теле был Странник? – спросила я. Ларри поежился. – Одна из самых жутких вампирских способностей, как мне кажется. Он использовал какого-то вампа из Церкви Малкольма. Сам Малкольм тоже присутствовал. Странник воспользовался своими силами, чтобы спасти остальных вампиров, в том числе Малкольма. – А кто был переводчиком, пока солнце не зашло? – Балтазар, его слуга-человек. – Балтазар на службе обществу – это действительно жуть. Ларри нахмурился: – Он мне говорил, что западает на мужчин с рыжими волосами. Он шутил? Я рассмеялась, и от этого у меня заболела голова. Я вдруг очень четко почувствовала нарастающую головную боль, будто она все время присутствовала, только лекарства ее притупили. Современную химию ничем не заменить. – Вряд ли, но не беспокойся. Тебя в меню нет. – А кто есть? – спросил Ларри. – Пока не знаю. Дольф нашел, кто стоит за этими взрывами и поджогами? – Да. – Он сказал так, будто этого слова достаточно. – Рассказывай, или я сейчас вылезу из кровати и дам тебе в ухо. – Это «Человек Превыше Всего». Сегодня утром полиция разгромила их штаб и арестовала почти всех лидеров. – Это чудесно. – Я поморщилась, что было больно, потом закрыла глаза и спросила: – А откуда ЧПВ знало, где искать монстров? Они били по частным домам, по тайным дневным лежкам. Откуда они знали? Я услышала, как открылась дверь и голос Дольфа сказал: – Среди вампиров был предатель. – Привет, Дольф! – Сама привет. Приятно видеть тебя в сознании. – Приятно быть в сознании, – сказала я. – А что за предатель? – Помнишь Вики Пирс и ее представление в «Жертве всесожжения»? – Помню. – У нее был любовник, который состоял в ЧПВ. На втором допросе она его выдала. – А чего вы стали ее второй раз допрашивать? – Похоже, что ей заплатили за это небольшое представление. Мы пригрозили ей. обвинением в нападении и попытке убийства. Она раскололась, как сосновая дощечка. – А какое отношение эта мисс Голубые Глазки имеет к предателю-вампиру? – Она встречалась с Гарри, барменом и совладельцем «Жертвы всесожжения». Я ничего не понимала: – Тогда зачем организовывать эту сцену у себя в заведении? Самому себе подкладывать свинью? – Ее любовник – который из людей – хотел ей за это заплатить. Она же не хотела, чтобы он знал о ее встречах с Гарри. А Гарри согласился из соображений, что нехорошо выйдет, если его заведение окажется единственным местом, где фанатики не устроили погром. – Значит, Гарри знал, зачем ей эта информация? Я не могла поверить, что какой-нибудь вообще вампир на такое пошел бы, тем более такой старый, как Гарри. – Он знал. И получил свою долю денег, – ответил Дольф. – Зачем? – Когда мы его найдем, тогда и спросим. – А он исчез? Дольф кивнул: – Ты своему дружку не говори, Анита. – Теперь тебе не поймать его без помощи вампиров – они твоя единственная надежна. – А они передадут его нам? Или просто убьют? Я отвернулась, чтобы не глядеть ему в глаза: – В общем, они будут очень злы. – Не могу их за это осудить, Анита, но мне он нужен живой. Хочу его взять живым. – Зачем он тебе? – Мы не всех членов ЧПВ переловили. Мне не надо, чтобы они шатались поблизости и устраивали неприятные сюрпризы. – У тебя есть Вики. Разве она тебе не скажет? – Она в конце концов потребовала адвоката, и вдруг у нее развилась амнезия. – Обидно. – Нам надо, чтобы он сказал, последний ли это был неприятный сюрприз. – Но вам его не найти. – Это так, – подтвердил Дольф. – И ты не хочешь, чтобы я сообщала Жан-Клоду. – Дай нам сутки, чтобы найти Гарри. Если не выйдет, можешь объявлять свой всевампирский розыск. Перед тем как его убьют, попытайся добыть из него информацию. – Ты говоришь так, будто я буду присутствовать при его смерти. Дольф посмотрел на меня и ничего не сказал. На этот раз я не отвела взгляда: – Я не убиваю для Жан-Клода, Дольф, какие бы слухи до тебя ни доходили. – Я хотел бы этому верить, Анита. Ты даже понятия не имеешь, как хотел бы. Я легла на подушки. – Верь чему хочешь, Дольф. Все равно так и будет. Он вышел, ничего больше не сказав, будто все слова, которые он мог бы произнести, были бы слишком болезненны, слишком окончательны. Дольф напирал на нас, на меня. И я начала беспокоиться, не додавит ли он до того, что мы расстанемся. Вместе останемся работать, но друзьями не будем. Голова сильно разболелась, и не только потому, что кончалось действие лекарства.48
Мне выдали справку о выздоровлении. Врачи дивились моей восстановительной способности – знали бы они только. К вечеру позвонил Пит Мак-Киннон. Он узнал о пожарах, похожих на тот, что устроил наш запальник, в Новом Орлеане и Сан-Фрациско. Я не сразу вспомнила, почему важны именно эти два города. А вспомнив, спросила: – А в Бостоне? – Нет, в Бостоне пожаров не было. А что? Не думаю, что он мне поверил, когда я ответила «ничего», но он в отличие от Дольфа не стал докапываться. Я еще не была готова ткнуть пальцем на совет вампиров. Таинственные пожары случились в городах, где они побывали, но это еще не значило, что подозревать следует их. В Бостоне пожаров не было. Ничего не доказывает и то, что таинственные пожары начались теперь в Сент-Луисе, где как раз находится совет. Ага, а пасхальный зайчик каждый год приносит подарочки. Я рассказала о своих подозрениях Жан-Клоду. – Но зачем совету жечь пустые дома, mа petite? Если кто-нибудь из них умел бы призывать к себе в руки огонь, он бы не стал тратить его на брошенную недвижимость. Разве что пожар этой недвижимости приносил бы ему выгоду. – Ты имеешь в виду финансовый мотив? – спросила я. Он пожал плечами: – Быть может, хотя личный мотив был бы для них характернее. – Мне трудно будет что-нибудь дополнительно выяснить, если только не указать полиции на совет вампиров в качестве подозреваемого. Он вроде как задумался на секунду-другую. – Наверное, с этим стопроцентным самоубийством для нас всех можно подождать до тех пор, когда мы переживем сегодняшний вечер. – Разумеется, – согласилась я. Полную темноту я встретила в коротком черном бархатном платье без рукавов и с треугольным вырезом. Талия состояла из открытых кружев, сквозь которые соблазнительно белела кожа. Черные чулки доходили на самом деле чуть выше середины бедра – туда, где черный кружевной подол касался кружевных концов атласных трусиков. Чулки были на размер больше нужного. Их покупал Жан-Клод, и он намеренно выбрал такие. Я уже пыталась носить чулки до бедер, и мне пришлось согласиться, что удлиненные больше льстят моим коротким ножкам. Они вроде как очерчивали нужную область. Если бы мы решили... скажем так, провести внеочередной сеанс, мне было бы приятно смотреть в лицо Жан-Клода, стоя перед ним в одних чулках. А так было страшновато. От бархатных туфель на высоких каблуках, которые он выбрал, я решительно отказалась и надела вместо них свои черные ботинки. Не так шикарно, может быть, даже не более удобно, зато каблуки низкие, и в них можно бегать или выносить лишенного сознания леопарда – если надо будет. – Ты само совершенство, mа petite, кроме обуви. – И пусть, – ответила я. – Тебе еще повезло напялить на меня эти чулки. От мысли, что я одеваюсь ради того, чтобы вся тусовка видела мое белье, мурашки бегут по коже. – Ты говорила Страннику о цене и ответственности. Сейчас мы идем платить цену за твоих леопардов. Или ты теперь об этом сожалеешь? Грегори все еще валялся у меня в спальне, бледный и слабый. Вивиан забилась в комнату для гостей, изредка односложно отвечая, когда к ней обращались. – Нет, не сожалею. – Тогда соберем тех, кто с нами поедет, и в путь. Но Жан-Клод, произнося эти слова, не шевельнулся. Он так и остался лежать на животе, вытянувшись на белой софе, уронив голову на сложенные руки. О ком-либо другом я сказала бы – растянулся, но к Жан-Клоду это не подходило. Он не растянулся. Он принял позу, он расслабился, но «растянулся» про него не скажешь. Он вытянулся во весь рост, и только носки черных сапог свешивались с края софы. Я его видала уже в этом наряде, но от повторения он не стал менее красив. Мне нравилась его одежда, нравилось смотреть, как он одевается и раздевается. – О чем ты думаешь? – спросила я. – Хотелось бы мне, чтобы мы сегодня остались дома. Я бы тебя раздевал, по одной снимал каждую вещь, любовался бы твоим телом. Только от этих его слов меня свело судорогой. – И я бы хотела, – сказала я, вставая на колени перед ним и оглаживая короткую юбку, чтобы она не задиралась и не морщилась. Этому меня учил не он, а моя бабуля Блейк – на бесчисленных воскресных службах, когда мой внешний вид значил больше, чем проповедь. Я легла подбородком на софу, поближе к его лицу. Волосы у меня рассыпались, касаясь его сложенных рук, лаская его лицо. – У тебя белье такое-же красивое, как у меня? – спросила я. – Чесаный шелк, – тихо ответил он. При воспоминании о его теле я даже поежилась. Ощущать его сквозь толстый шелк, почти живую текстуру, которую мягкая ткань придавала его телу. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы Жан-Клод не прочел эти мысли на моем лице. От живости образа я стиснула пальцы в кулаки. Я почувствовала, что он шевельнулся, и потом ощутила поцелуй в лоб. Он сказал, прижимаясь ко мне губами: – Твои мысли выдают тебя, mа petite. Я подняла голову, и губы Жан-Клода скользнули по моему лицу. Он не шевельнулся, пока наши губы не встретились. Тут его рот прижался ко мне, зашевелились губы и языки. Рук никто из нас не поднял, только рты соприкасались. Мы прижимались друг к другу лицами. – Позвольте прервать? Знакомый голос был так насыщен злобой, что я просто отдернулась от Жан-Клода. У края софы стоял Ричард и смотрел на нас. Я не слышала, как он вошел. А Жан-Клод? Спорить могу, что да. Почему-то я была уверена, что даже в пароксизме страсти Жан-Клод не даст никому к себе подкрасться. А может, я просто не считала себя настолько сильным отвлечением. Заниженная самооценка – это у меня-то? Я села на пятки и подняла глаза на Ричарда. Он был в черном фраке, с фалlами. Длинные волосы, собранные в тугой хвост, казались короткими. С первого взгляда ясно, как красив Ричард, но надо убрать волосы, чтобы понять, насколько совершенно его лицо. Лепные скулы, полные губы, ямочка на подбородке. Это красивое и знакомое лицо глядело на меня, и в нем читалось самодовольство. Ричард знал, какой эффект он произвел, и хотел еще чуть-чуть повернуть нож в ране. Жан-Клод сел; рот его был вымазан моей помадой. Красная на белой коже, она алела, как кровь. Он медленно облизал губы, провел по ним пальцем и отнял его. Потом положил покрасневший палец в рот и слизнул помаду, очень медленно, намеренно медленно. Смотрел он на меня, но представление предназначалось Ричарду. Я была одновременно и благодарна ему, и обозлена. Он знал, что Ричард пытался сделать мне больно, и поэтому ответил ему тем же. Но он еще его и провоцировал, втирая в раны пресловутую соль. На лице Ричарда отразилось такое страдание, что я отвела взгляд. – Хватит, Жан-Клод, – сказала я. – Хватит. – Как хочешь, mа petite, – сказал добродушно Жан-Клод. – Как хочешь. Ричард снова посмотрел на меня, и я не отвела глаз. Может быть, на мое лицо тоже больно было смотреть. Он резко повернулся и вышел. – Намажься снова своей вкусной помадой, и пора идти. В голосе Жан-Клода угадывалось сожаление, как иногда угадывалась радость или желание. Я взяла его руку и поднесла к губам. – Ты все равно их боишься, даже после такой хорошей прессы? Ведь если бы они хотели нас убить, они бы не стали появляться с тобой перед камерами. – Я провела пальцами по его штанине, ощущая упругость бедра. – Господи, Странник ведь даже обменялся рукопожатием с мэром Сент-Луиса! Он бережно взял меня ладонью за щеку. – До сих пор совет никогда не пытался быть, как вы это называете, в мэйнстриме. Это их первый выход на публичную сцену. Но эти вампиры являются воплощением кошмаров уже не одну тысячу лет, mа petite. Один день человеческой политики не сделает их другими. – Но... Он приложил пальцы к моим губам. – Это хороший признак, mа petite, я с этим согласен, но ты не знаешь их так, как знаю я. Ты не видела, на что они способны. Перед глазами мелькнуло ободранное тело Рафаэля, висящая в цепях Сильвия, ее тихий безжизненный голос, образ Фернандо, насилующего Вивиан. – Я видела ужасные вещи после их приезда в город, Жан-Клод. Ты обговорил правила. Они не могут нас увечить, насиловать и убивать. Что остается? Он бережно поцеловал меня в губы и встал, предлагая мне руку. Я приняла ее и позволила ему поставить меня на ноги. На нем была маска веселого интереса, которую я когда-то считала его настоящим лицом. Теперь я знала, что она служит для прикрытия. Такой у него был вид, когда он боялся и не хотел этого показывать. – Ты меня пугаешь, – тихо сказала я. – Нет, mа petite, это будут делать они – с тобой, со мной, со всеми нами. С этими словами утешения Жан-Клод отправился собирать народ. Я пошла за сумочкой и вкусной помадой. Совет тоже поставил некоторые условия: никакого оружия. Вот почему я так оделась: с первого взгляда видно, что у меня ничего нет. Жан-Клод решил, что это лишит их предлога меня обшаривать. Когда я спросила, что за важность такая, он ответил только: «Ма petite, лучше не давать им повода к тебе прикасаться. Поверь мне». Я поверила. Я тоже не хотела, чтобы кто-нибудь из совета меня трогал. Когда бы то ни было. Долгая ожидалась ночь.49
Там, где стоял когда-то трон Николаос, а потом расположилась гостиная Жан-Клода, устроили пиршественный зал. Где-то нашли стол более десяти футов длиной. Виднелись только его тяжелые лапы с когтями и резными львиными мордами, а остальное было покрыто золототканной скатертью, переливающейся на свету. Если бы действительно с нее пришлось есть, я бы боялась ее запачкать, но еда на столе отсутствовала. Стульев тоже не было. И тарелок. Лежали белые льняные салфетки в золотых кольцах, стояли хрустальные бокалы и промышленных размеров подогреватели с голубым газовым пламенем под блестящей поверхностью. Над столом был подвешен за руки мужчина, точно над пустым подогревателем. Мускулистый торс был обнажен, рот замотан тряпкой, прихватившей и собранные в пучок волосы. На висках они были сбриты, но это не совет сделал в порядке мучений, а он сам. В окружении Жан-Клода он появился недавно, высказав желание стать вампиром, и теперь проходил что-то вроде ученичества, работая мальчиком на побегушках. Сейчас, очевидно, он должен был послужить закуской перед обедом. Со мною, Жан-Клодом и Ричардом были Джемиль, Дамиан, Джейсон и, как ни странно, Рафаэль. Царь Крыс настоял, что пойдет с нами, и я не слишком горячо спорила. Нам разрешили взять с собой по одному сопровождающему плюс Джейсона. Его присутствия Иветта требовала особо. Взяв его с собой, мы получили лишнего вервольфа, но синие глаза его были чуть слишком большими, дыхание чуть слишком убыстренным. Иветта вполне соответствовала представлению Джейсона об аде, и ад послал ему приглашение. Эрни глядел на нас, дергаясь и болтая ногами, пытаясь что-то сказать через кляп. Кажется, «снимите меня», но голову на отсечение я бы не дала. – И что это все значит? – спросил Жан-Клод. Голос его наполнил просторный зал, шипя и перекатываясь, пока не вернулся резким свистящим эхом. Из дальнего коридора выступил Падма. Его одежда сверкала золотом не хуже той скатерти. Он даже надел золотой тюрбан с фазаньими перьями и сапфиром больше моего пальца. Как актер, который пробуется на роль магараджи. – Ты нам не оказал ни малейшего гостеприимства, Жан-Клод. Малкольм и его народ предложили нам подкрепиться. Но ты, Принц Города, не предложил ничего. – Он показал на Эрни. – Вот этот вошел сюда без нашего разрешения. Он сказал, что он твой. Жан-Клод подошел к столу так, чтобы смотреть в лицо Эрни. – Ты вернулся из отпуска на два дня раньше срока. В следующий раз, если будет следующий раз, сперва позвони. Эрни глядел на него выпученными глазами, что-то мыча сквозь кляп, и задергал ногами так, что даже закачался. – Если будешь дергаться, плечи заболят еще сильнее, – сказал ему Жан-Клод. – Успокойся. После этих слов Эрни медленно обмяк. Жан-Клод поймал его взгляд и убаюкал его – если не усыпил, то, во всяком случае, успокоил. Напряжение оставило его тело, и он глядел на Жан-Клода пустыми ждущими глазами. Он перестал бояться – и то уже хорошо. Гидеон и Томас вышли из коридора и встали по обе стороны от Падмы. Томас был в мундире, сапоги надраены, как черное зеркало. Белый шлем с конским хвостом в виде султана. Китель красный, пуговицы медные, белые перчатки – даже шпага на боку. Гидеон был почти гол – с единственной на теле белой набедренной повязкой. Еще был тяжелый золотой ошейник с мелкими бриллиантами и крупными изумрудами, и по нему рассыпались тщательно расчесанные золотые волосы. От ошейника шла цепь, конец которой находился в руках Томаса. Падма протянул руку, и Томас подал ему цепь. Ни Томас, ни Гидеон не обменялись даже взглядом. Они уже видали это представление. Единственное, что удержало меня от какой-нибудь язвительной реплики, – это то, что сегодня я обещала дать говорить Жан-Клоду. Он боялся, как бы я кого-нибудь не разозлила. Это я-то? Жан-Клод обошел вокругстола. Мы с Ричардом шли на шаг позади него, будто передразнивали Падму и его зверинец. Эту символичность заметили все. Но только мы с Ричардом притворялись, а наши отражения – вряд ли. – Насколько я понял, вы хотите перерезать ему горло, слить кровь в подогреватель и предложить нам всем? – спросил Жан-Клод. Падма улыбнулся и грациозно склонил голову. Жан-Клод рассмеялся своим дивным осязаемым смехом. – Если бы ты действительно собирался это сделать, Мастер Зверей, ты бы подвесил его за ноги. Мы с Ричардом переглянулись у него за спиной. Потом я оглянулась на мирно висящего Эрни. Откуда Жан-Клод знает, что подвешивать надо за ноги? Ладно, глупый вопрос. – Ты хочешь сказать, что мы блефуем? – спросил Падма. – Нет, просто работаете на зрителя. Падма улыбнулся почти до самых глаз. – Ты всегда хорошо умел играть в эту игру. Жан-Клод слегка поклонился, не отрывая глаз от собеседника. – Я польщен твоей высокой оценкой, Мастер Зверей. Падма сухо и резко рассмеялся. – У тебя медовый язык, Принц Города. – Вдруг юмор резко испарился, пуф – и нету. Лицо Мастера Зверей закаменело, стало пустым, один только гнев остался в нем. – Но все равно ты был негостеприимен. Мне пришлось питаться через своих слуг. Он потрепал Гидеона по холке. Тигр-оборотень не прореагировал. Будто Падмы здесь и не было. Или будто не было Гидеона. – Но есть среди нас другие, не столь счастливые, как я. Они голодают, Жан-Клод. Они на твоей территории, у тебя в гостях, и испытывают голод. – Их кормил Странник, – ответил Жан-Клод. – Я думал, что он кормит и тебя. – Мне не нужна эта сброшенная энергия, – сказал Падма. – Он поддерживал других, пока вот эта, – свободной рукой он показал на меня, – не велела ему перестать. Я хотела что-то сказать, чуть не попросила разрешения, но потом подумала – а хрен с ним. – Попросила его перестать, – поправила я. – Никто не говорит Страннику, что ему делать. От такой дипломатичности у меня аж зубы заныли. Сначала в комнату влетел громогласный смех, и лишь потом вошел он. Новое тело Странника было молодым, мужским, красивым и настолько недавно умершим, что даже сохранило хороший загар. Рядом с ним шел Балтазар и с видом обладателя этого тела ощупывал его. Новая игрушка. Мне говорили, что Малкольм одолжил Страннику одного из членов Церкви. Интересно, знает ли Малкольм, что Странник и Балтазар делают с этим телом. Сказать, что они оба были в тогах, было бы не совсем точно. Странник был завернут в ткань сочного пурпурного цвета, заколотую на плече золотой брошью с рубином. Обнаженное левое плечо выгодно показывало загорелую кожу. На талии этот наряд затягивался двумя плетеными красными шнурами. Одежда доходила почти до лодыжек, открывая ремешки сандалий. Брошь на плече у Балтазара была серебряной с аметистом. Обнаженное плечо и часть груди не оставляли сомнений в том, что он мускулист, – хотя это и так было очевидно. В талии красную тогу охватывали пурпурные шнуры. – Вид у вас, ребята, как у близнецов Бобси, – сказала я. Жан-Клод кашлянул. Я замолчала. Но если у каждого сегодня будет такая моднячая одежда, боюсь, я не удержусь от реплик – пищи для них хоть отбавляй. Странник закинул голову и расхохотался. Смех радостный, веселый и чуть-чуть резкий, отдающий змеиным шипением. На меня упал взгляд темно-карих глаз, но за ними был он, Странник. Я бы узнала его, чьими бы глазами он ни смотрел. Балтазар был пониже его нового тела на дюйм или два. Он стоял так близко, что Странник обнимал его за плечи, как мужчина, идущий рядом с женщиной, прижимая к себе, защищая. – Я сегодня спас твоих людей, Анита. Я спас много вампиров. Тебе этого достаточно? – Жан-Клод? – обратилась я. Он испустил долгий тяжелый вздох. – Заставлять тебя обещать – бессмысленно. Будь собой, mа petite, но постарайся не оскорблять никого слишком сильно. Он шагнул назад, вставая вровень со мной. Может быть, ему тоже не слишком нравилась эта символичность. – Я в восторге, что ты спас моих друзей, – сказала я. – Я в экстазе, что ты спас всех попавших в западню вампиров. Но ты получил массу хорошей прессы, никак собой не рискуя. Я думала, ты согласен, что вам надо малость осовремениться, войти в двадцатый век. – Но я согласен, Анита, действительно согласен. Странник потерся щекой о лицо Балтазара и поглядел на меня так пристально, что я сильно обрадовалась его... негетеросексуальности. – Тогда зачем эта средневековая хреновина? – Я ткнула пальцем в висящего Эрни. Он глянул вверх, потом снова на меня. – Мне, в общем, все равно, но остальные проголосовали и решили – и это правда, – что Жан-Клод оказался невнимательным хозяином. Жан-Клод тронул меня за руку. – Если бы вы приехали по моему приглашению или хотя бы попросили разрешения войти на мою территорию, я был бы более чем рад предоставить вам право на охоту. Хотя вы бы тут же выяснили, что одним из преимуществ легальности является удивительное обилие добровольных жертв. Люди готовы вам заплатить, чтобы вы утолили жажду из их тел. – У нас издавна есть закон, – сказал Странник, – не питаться в чужой стране без позволения владельца. Я поддерживал остальных, но твоя слуга указала мне на серьезные побочные эффекты, поразившие твою популяцию. Он отошел от Балтазара и приблизился к Жан-Клоду почти вплотную. – Но из твоих вампиров никто не был ими задет. Я не мог ни отнять у них энергию, ни отдать ее им. Ты этому препятствовал. Меня это удивило больше всех других твоих деяний, Жан-Клод. Здесь пахнет такой силой, которой я никогда за тобой не подозревал. Я бы не поверил, что у тебя она будет и через тысячу лет. Он отошел прочь и подошел к Ричарду. И все равно его новое тело было выше – не меньше шести футов четырех дюймов. Странник встал рядом, так, что пурпурная.тога касалась тела Ричарда, обошел его вокруг, не переставая задевать тогой. Она скользила по фраку, как матерчатая рука. – Падма от своего соединения такой силы не получил. Странник остановился между Жан-Клодом и Ричардом, поднял руку к лицу Ричарда, и тот перехватил его запястье. – На этом остановимся, – сказал Ричард. Странник медленно вытянул руку, так что его кисть прошла через кисть Ричарда. Он с улыбкой повернулся к Балтаэару: – Что скажешь? – Скажу, что Жан-Клод – счастливец, – ответил Балтазар. Лицо Ричарда залила краска, руки сжались в кулаки. Его поставили в положение, в котором обычно находятся женщины. Начнешь отрицать, что ты с кем-то спишь, – тебе не поверят. Чем упорнее будешь отрицать, тем увереннее будет твой оппонент. Ричард оказался умнее меня – он не пытался отрицать, только повернулся и посмотрел на Странника в упор. Глядя почти глаза в глаза, он потребовал: – Отойди от меня. Все плохие парни захохотали, а мы – нет. И Томас с Гидеоном тоже не смеялись. Странно. Какого черта они с Падмой? Какая цепь событий к этому привела? Если все останемся живы, я у них спрошу, но вряд ли это выйдет. Если мы убьем Падму, они наверняка тоже умрут. Если Падма убьет нас – ну, понятно. В облаке пурпурной материи Странник подошел ко мне. – И это приводит нас к тебе, Анита. Его новое тело возвышалось надо мной больше чем на фут, но я к этому давно привыкла. – И что? – спросила я, глядя на него в упор. Он снова рассмеялся – такой счастливый. И я поняла, что это такое – последействие. Они с Балтазаром недавно полировали фамильные драгоценности. Глядя в упор в это улыбающееся лицо, я спросила: – Это тело, что ли, с двойной потенцией, или Балтазару понравилось разнообразие меню? Веселье исчезло из его глаз, с лица, как солнце, закатившееся за горизонт. Осталась холодность, отстраненность, и говорить здесь было не с кем. Наверное, я сказала лишнее. Жан-Клод взял меня за плечи и отодвинул. Он хотел встать передо мной, но я его остановила. – Это я его вывела из себя. Не надо меня от него защищать. Жан-Клод оставил меня впереди, но по какому-то невидимому знаку вся наша свита подошла ближе, встав за нами полукругом. Из коридора вышли Иветта и Уоррик в сопровождении Лив. – У тебя такой аппетитный вид – прямо съела бы! Иветта засмеялась собственной шутке. Она надела простое вечернее белое платье, и плечи ее были белее материи. Увидев ее, я сразу поняла, что она еще не пила крови. Рукава, не соединенные с платьем, прикрывали руки от подмышек до запястий. Прилегающий лиф переходил в широкую белую юбку со слоями, повторяющими слои этих странных отдельных рукавов. Белесые волосы, заплетенные кольцами и локонами, обрамляли лицо. Иветта не носит маскарадных костюмов – ей годится лишь последний крик моды. Грим на бумажно-белой коже казался просто темными полосками, но трудно сохранять сдержанный вид, если ты истощена до предела. Уоррик был в белом костюме с круглым воротником, где не остается места галстуку. Отличный костюм, полностью подходящий к платью Иветты. Казалось, это молодожены на свадьбе, которую спонсирует ателье мод. Иветта двигалась так, будто платье сшито специально для нее. Уоррик казался до боли неуклюжим. Лив оглядела нас всех хмуро и бесстрастно. Она была одета в синее вечернее платье, рассчитанное на женщину с более плавными линиями тела и не столь мускулистую. На нее оно было перешито, и Лив носила его неумело. Я впервые увидела Лив с тех пор, как узнала, что она участвовала в пытках Сильвии. Казалось бы, я должна сожалеть, что не убила ее на месте, когда представлялась возможность. Но глаза ее глядели неуверенно, тело было сковано, как будто она успела узнать совет вампиров с не лучшей стороны. Я была довольна ее напуганным видом. – Что ж это тебя одевают в секонд-хэнд, Лив? – спросила я. – Как бедную родственницу. – Странник отдал тебя Иветте в горничные, Лив? – спросил Жан-Клод. – Он так быстро тебя прогнал? – Иветта просто помогла мне одеться, – сказала Лив с гордо поднятой головой, но руки ее пытались одернуть платье. Это не получалось. – У тебя в гардеробе есть одежда гораздо красивее, – напомнил Жан-Клод. – Но нет платьев, – возразила Иветта. – А на официальных приемах женщина должна быть в платье. – Она сладко улыбнулась. Я даже пожалела, что надела платье. – Я знаю, что ты сделала с Сильвией, Лив. И жалею, что не пробила тебе голову вместо коленок. И знаешь что, Лив? Проведешь с советом еще несколько лет – может, и ты об этом пожалеешь. – Я ни о чем не жалею, – ответила она. Но что-то напряглось у нее вокруг глаз, и в самих этих прекрасных глазах что-то мелькнуло. Она чего-то здорово боялась. Я даже хотела бы узнать, что они с ней сделали, но достаточно было видеть, как она напугана. – Рада, что ты довольна жизнью, Лив. В зал вышел Ашер. Волосы у него были заплетены в тугую косу цвета почти металлической нити, неземного цвета, даже если бы Ашер был человеком. Очень трудно было не смотреть, не пялиться на его обнаженные шрамы на лице. Голый торс Ашера был чудом контраста. Как и его лицо, он представлял собой ангельскую красоту и кошмар хаоса. Черные кожаные штаны Ашера доходили до середины икр, дальше шли сапоги. Мелькающую на правом бедре кожу покрывали шрамы. Кажется, они кончались у середины бедра. Я не стала выяснять, сделали его палачи евнухом или нет? Об этом, как и об автомобильной катастрофе, и хочешь знать, и не хочешь. – Жан-Клод, Анита, я так рад, что вы с нами. Он с насмешкой произнес эти вежливые слова, и в их шипящей теплоте слышалась угроза. – Твое присутствие, как всегда, приятно мне, – ответил Жан-Клод. Слова были совершенно нейтральными – то ли комплимент, то ли оскорбление, на усмотрение слушателя. Ашер подплыл к нам, губы у него изогнулись в улыбке. И снова действовали обе стороны его рта. Мышцы под шрамами продолжали работать. Ашер встал прямо передо мной. Излишняя близость была мне малоприятна, но я не отступила и не возразила. Я только ответила ему улыбкой на улыбку. Ни у него, ни у меня глаза не улыбались. – Тебе нравится мой наряд, Анита? – Чуть слишком вызывающе, тебе не кажется? Он провел пальцем по кружевам у меня на талии. Палец скользнул в отверстие кружев, коснувшись моей кожи. Я не могла сдержать легкий вскрик. – Можешь трогать меня, где захочешь, – сказал он. Я отодвинула его руку: – К сожалению, не могу ответить аналогичным предложением. – Я думаю, что можешь, – заговорил Странник. – Нет, – ответила я. – Не могу. – Жан-Клод очень ясно сформулировал ваши требования, – сказал Странник. – Ашер голоден, ему нужна еда. Пить твою кровь, Анита, вполне по вашим правилам. Он бы предпочел всадить в тебя нечто другое, но ему придется удовольствоваться клыками. – Это вряд ли. – Ма petite, – тихо сказал Жан-Клод. Мне не понравилось, как он произнес мое имя. Я обернулась – одного взгляда хватило. – Ты что, шутишь? Он подошел ближе и отвел меня чуть в сторону. – В твоих указаниях не было ничего, что препятствовало бы делиться кровью. Я уставилась на него: – Ты действительно хочешь, чтобы он пил мою кровь? – Дело не в «хочешь», mа petite. Но если они не могут нас пытать и насиловать, мы ограничиваем их шансы. – Если хочешь, можешь отдать мне одного из моих леопардов, – сказал Падма. – Лучше всего Вивиан. За эту милашку я гарантирую вам целость и сохранность. В зал вошел Фернандо, будто подслушивал нас. Он был избит, но ходить мог. А жаль. Одет он был в жилет с драгоценностями и что-то вроде шальвар. Арабские ночи вместо дворца магараджи. – Фернандо тебе сказал, что он ее изнасиловал? – Я знаю, что сделал мой сын. – И это не испортило для тебя Вивиан? – спросила я. Падма посмотрел на меня пристально: – Женщина, как я поступлю с ней, когда она снова станет моей, – не твоя забота. – Не выйдет. – Тогда у тебя нет выбора. Ты должна кого-то из нас накормить. Если среди нас есть кто-либо, более тебе приятный или менее... омерзительный, мы это можем организовать. Может быть, я сам мог бы. Среди нас только Иветта находит Ашера привлекательным, но она всегда придерживалась экстравагантных вкусов. Лицо Ашера ничего не выдало, но я знала, что он слышит. Он и должен был слышать. Последние два века с ним обращались как с цирковым уродцем. Неудивительно, что у него крыша съехала. – Я бы предпочла делать с Ашером что угодно, лишь бы ты меня не трогал. Он на миг удивился и не мог этого скрыть, но его лицо тут же приняло прежний надменный вид. Однако оскорбление ему не понравилось. И хорошо. – Быть может, еще до рассвета ты получишь, что желаешь, Анита. Не слишком утешительно, но Ашер почему-то не глядел на меня, будто испугался. Не меня, но какой-то изощренной игры, направленной против него. Он напрягся так, будто слишком часто и за многие грехи получал пощечины. – Спасибо, mа petite, – шепнул Жан-Клод. Кажется, он вздохнул с облегчением. Наверное, он думал, что я предпочту сгореть, чем покориться. Пока Падма не отпустил свою шуточку, я тоже так думала. И собиралась так сделать. Если я здесь упрусь и не уступлю, это означает бой. И мы его проиграем. Если доза отданной крови может сохранить нам жизнь до утра, я могу ею поделиться. Раздался вопль леопарда, и у меня волосы встали дыбом. В зал вошли два леопарда, сверкая драгоценными камнями ошейников. Черный – наверное, Элизабет, – зарычала на меня, проходя мимо. Леопарды были обычного размера, не такие высокие, как Большой Дейн, но длиннее. Шкура ходила над мышцами бархатными волнами, энергия заполняла зал, действуя на остальных оборотней как наркотик. Леопарды растянулись у ног Падмы. Я ощутила, как наливается силой Ричард. Сила исходила от него успокаивающей волной, усмиряя леопардов, зовя их обратно в человеческий облик. – Нет, нет, они мои, – сказал Падма. – И я буду их держать в той форме, в которой захочу. И сколько захочу. – Они начнут терять человеческие свойства, – возразил Ричард. – Элизабет – медсестра. Она потеряет работу, если у нее останутся клыки или цвет глаз не переменится. – У нее нет иной работы, кроме служения мне. Ричард шагнул вперед, Жан-Клод взял его за плечо. – Он провоцирует нас, mon ami. Ричард стряхнул его руку, но кивнул. – Не думаю, что Мастер Зверей мог бы помешать мне, если бы я стал возвращать им облик человека. – Это вызов? – спросил Падма. – Эти леопарды не принадлежат тебе, Ричард, – сказала я. – Они никому не принадлежат, – ответил он. – Они могут стать моими, если захотят, – возразила я. – Нет! – произнес Падма. – Ничего больше я не отдам. Никого. – Он отступил к стене, дернув Гидеона за ошейник. Томас отошел сам. – Ашер, возьми ее. Ашер попытался схватить меня за руку, но я ее отдернула. – Эй, придержи коней! Тебе никто не говорил, как много добавляет к удовольствию ожидание? – Я ждал этого более двухсот лет, mа cherie. Если ожидание добавляет, то удовольствие будет бесподобным. Я отступила от его жаждущих глаз и подошла к Жан-Клоду. – Советы будут? – Он постарается, чтобы это было изнасилование, mа petite. – Жан-Клод поднял руку, не давая мне ничего сказать. – Не фактическое изнасилование, но эффект на удивление похожий. Преврати его в соблазнение, если сможешь. Обрати необходимость в удовольствие. Этого он меньше всего ожидает и может потерять присутствие духа. – Насколько потерять? – Зависит от того, насколько ты его сохранишь. Я обернулась к Ашеру. Желание в его глазах почти пугало. Мне было жаль, что над ним издевались столетиями, но моей вины в этом не было. – Не нравится мне это. Ричард слушал весь наш разговор. Он шагнул к нам и прошептал: – Ты давала кровь одному вампиру, так почему бы не дать еще одному? – Нам с mа petite не обязательно делиться кровью, чтобы поделиться силой, – сказал Жан-Клод. Ричард хмуро глянул на него, на меня. – Все еще стесняешься? Разве ты не знаешь, как отдаются кому-нибудь? Лицо Жан-Клода было очень безразлично, непроницаемо и красиво. С этого бесстрастного лица я перевела взгляд на сердитое лицо Ричарда и покачала головой: – Ричард, если бы я могла найти кого-то другого к нам третьим, я бы так и сделала. Но мы связаны друг с другом, и потому перестань говниться. Я протолкнулась мимо него так, что он покачнулся, и все, что я могла сделать, – не дать ему на ходу пощечину. Одно дело – устраивать свары наедине, а перед лицом врагов этого делать не полагается.50
Ашер оттащил меня в угол, а остальные столпились вокруг, как первоклассники, когда учитель читает сказку. Или, точнее, представляет ее в лицах. Он притянул меня к себе, ухватив за волосы, и поцеловал так, что остались бы синяки, если бы я не открыла губы. Я еще лучше придумала. Закрыв глаза, я стала целовать его, облизывая языком клыки. Искусство целоваться, не раня себя о клыки, я уже успела освоить, и, наверное, очень здорово, потому что Ашер прервал поцелуй первым. На лице его отразилось удивление, глубокое и полное. Дай я ему пощечину, он не был бы поражен больше. Даже куда меньше – пощечины он ожидал. Жан-Клод был прав. Если я смогу перехитрить Ашера, быть еще более дерзкой, чем он, тогда он, может, и не всадит в меня клыки. Стоило попробовать. Я даже Жан-Клопу не давала пить свою кровь. Не уверена, что выбрала при этом меньшее зло, но за какую-то черту девушка заходить не должна. Ашер приблизил ко мне лицо, почти соприкасаясь носами. – Смотри на меня, девица, смотри! До этого ты не захочешь дотронуться. Поразительная голубизна его глаз, почти белесых, в обрамлении золотых ресниц, была прекрасна. Я не отрывала от них взгляда. – Распусти волосы, – попросила я. Он оттолкнул меня, да так, что я чуть не упала. Я его разозлила, лишила мести. Нельзя изнасиловать желающую. Я подошла к нему, обошла кругом, наполовину жалея, что не надела туфли, предложенные Жан-Клодом. Спина у него была чиста и нетронута. Только несколько мелких шрамов от капелек святой воды на боку. Я погладила эту безупречную кожу, и он дернулся, как от укуса. Резко обернувшись, он схватил меня за руки, не давая к себе прикоснуться. Почти лихорадочно его глаза рассматривали мое лицо. Не знаю, что он там увидел, но это ему не понравилось. Ашер перехватил меня за запястья, положил мои руки на покрытую шрамами грудь. – Легко закрыть глаза и притвориться. Легко тронуть то, что не искорежено. – Он прижал мою ладонь к шероховатым узлам своей груди. – А на самом деле оно вот как. Вот с чем я живу каждую ночь, с чем я буду жить целую вечность. Вот что он мне сделал. Я шагнула вплотную, прижавшись к шрамам всей рукой, от кисти до плеча. Кожа была шершавой, изрытой, как замерзшая рябь на воде. Поглядев ему прямо в лицо, я тихо сказала: – Не Жан-Клод с тобой это сделал. Сделали люди, давным-давно мертвые. Встав на цыпочки, я поцеловала изрытую шрамами щеку. Он закрыл глаза, и единственная слеза вытекла из глаза на рытвины. Поцелуем я сняла и эту слезу, и когда он открыл глаза, они вдруг оказались совсем рядом. И там я увидели страх, одиночество, нужду такую всепоглощающую, что она изгрызла его сердце не хуже, чем святая вода – его кожу. И я хотела унять боль, о чем умоляли его глаза. Хотела взять Ашера в объятия и утешить. В этот момент я поняла, что хочу этого не я, а Жан-Клод. Он хотел исцелить раны Ашера. Он хотел убрать эту жгучую пустоту. Я смотрела на Ашера сквозь пелену чувств, которых у меня к нему никогда не было, сквозь пелену ностальгии по лучшим ночам, по любви, радости и теплым телам в холодной тьме. Я стада целовать его щеку, не отводя губы от шрамов, не трогая чистую кожу, как раньше старалась не замечать шрамы. Странно, но шея у него осталась целой и прекрасной. Я целовала ключицу с грядами рубцов. Руки его чуть ослабли, но не отпустили меня. Я высвободилась из его хватки, опускаясь по телу, покрывая его тихими поцелуями. Языком я прошлась по шрамам живота, там, где они уходили под брюки, Ашер задрожал. Перейдя к открытой коже бедра, я продолжала спускаться вниз. Шрамы остановились у середины бедра, и я вместе с ними. Я встала, и он поднял на меня взгляд, будто почти боялся того, что я сейчас сделаю. Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы залезть руками ему под волосы. Сзади это было бы легче сделать, но Ашер воспринял бы это как отталкивание. Я не могла отвернуться от шрамов, хотя они никак не относились к тому, чем я была занята. Я распустила его заплетенные в косу волосы, разобрала пряди, потом мне пришлось к нему прильнуть для устойчивости, расчесывая пальцами золотые нити. В прикосновении к волосам в определенных ситуациях есть что-то очень личное. Я не торопилась, наслаждаясь ощущением мягких волос, их необычайным цветом, их густотой. Они упали, рассыпались по его плечам, и я прекратила стоять на цыпочках – икры свело. И в глазах у меня отразилось то, что я видела: он красив. Ашер поцеловал меня в лоб, легко и нежно, придержал возле себя секунду и шагнул назад. – Я не могу подчинить себе твои глаза. Без этого или без припадка страсти будет просто боль. Покормиться я могу на ком угодно, но того, что я увидел в твоих глазах, мне не даст никто. Он повернулся к Жан-Клоду, они встретились взглядами и долго не отводили глаз, потом Ашер вышел из круга, а я отошла к Жан-Клоду и села около него на корточки, отладив юбку. Он обнял меня и поцеловал в лоб, как Ашер только что. Я подумала, не хочет ли он так ощутить вкус рта Ашера на моей коже, но эта мысль не очень беспокоила. Может, и надо было спросить, но я не стала. Наверное, не хотела знать. Странник будто по волшебству оказался на ногах. – Я не думаю, что мы поразились бы сильнее, если бы Анита сотворила дракона из воздуха. Она укротила нашего Ашера и не заплатила за это ни капли крови. – Он проплыл к середине комнаты. – Иветту так легко не насытить. – Странник улыбнулся ей, и она встала. – Правда, дорогая? Проходя мимо, она потрепала Джейсона по волосам, и он дернулся, будто она его укусила. От этого она развеселилась еще больше и, все еще смеясь, повернулась в шорохе разлетевшихся юбок и протянула ему руки. – Иди ко мне, Джейсон! Он охватил себя руками, свернувшись калачиком, выставив локти и колени, и только мотал головой. – Ты – мой выбор, мой особый выбор, – сказала Иветта. – Ты недостаточно силен, чтобы мне отказать. У меня мелькнула ужасная мысль. Можно было поспорить, что гнить в объятиях тоже не исключено было в переговорах Жан-Клода. А Джейсон наверняка еще не оправился от объятий другого гниющего трупа. Наклонившись к Жан-Клоду, я спросила: – Ты договорился о запрете пытки, запрете прямой пытки? – Конечно, – ответил он. Я встала: – Пить его кровь ты можешь, но гнить на нем не имеешь права. Она повернула ко мне холодные глаза: – Здесь у тебя нет права голоса. – Жан-Клод договорился, что пыток не будет. Если ты будешь гнитъ, обнимая Джейсона, питаясь от него, – это пытка. Ты это знаешь, потому и хочешь его. – Я хочу получить свою долю вервольфьей крови тем способом, который мне нравится. – Можешь питаться от меня, – сказал Ричард. – Ты не знаешь, что ты предлагаешь, – предупредила я его. – Я знаю, что моя обязанность защищать Джейсона, а ему этого не перенести. Он встал, неотразимый в своем новом фраке. – Джейсон тебе говорил, что с ним случалось в Брэнсоне? – спросила я. Джейсона заставили участвовать в любовной сцене с двумя вампиршами сразу, и они в процессе начали разлагаться. Превратились в древние трупы, а он лежал между ними, обнаженный. Сейчас это стало для него невыносимым кошмаром, почти фобией. Я была очевидцем, и за мое тело тоже хватались эти мертвые руки, когда я бросилась его спасать. Я его понимала. – Джейсон мне рассказывал. – Слышать и видеть – это две разные вещи, Ричард. Джейсон спрятал лицо в коленях и что-то тихо говорил. Мне пришлось нагнуться, чтобы расслышать. – Не буду, не буду, не буду, – повторял Джейсон. Я тронула его за руку, и он завопил, тараща глаза и разинув рот. – Все нормально, Джейсон. Все хорошо. Ричард был прав. Джейсон не мог этого сделать. – Ты прав, Ричард, – кивнула я. – Нет, – возразил Падма. – Царь Волков мой! Я не стану им делиться с кем бы то ни было. – А я не согласна меньше чем на оборотня, – капризно произнесла Иветта. Джемиль встал с места. – Нет, – сказал Ричард. – Это моя работа – защищать Джейсона, Джемиль, а не твоя. – А моя работа – защищать тебя, Ульфрик. Ричард покачал головой и начал снимать черную бабочку. Расстегнув верхние пуговицы манишки, он обнажил сильную линию шеи. – Нет! – Иветта топнула ножкой, уперла руки в бедра. – Он не боится. А я хочу такого, чтобы боялся. Я-то про себя подумала, что он будет бояться. Очень бояться. Заметьте, что я не вскочила, предлагая себя вместо Джейсона. Я это представление видела и быть в нем звездой не хотела. – А у меня свои планы на Ульфрика, – сказал Падма. Странник цыкнул на них, как на капризных ребятишек. – Предложение щедрое, Иветта. Сам Ульфрик вместо одного из своих волков. – Мне не сила крови нужна, а сила ужаса! – Слишком жирное предложение для не члена совета, – вставил Падма. – Они всегда так склочничают? – спросила я. – Oui, – ответил Жан-Клод. Почти вечная жизнь, потрясающие силы – и такая мелочность. Как это прискорбно. Как банально. Я взяла Джейсона за лицо и повернула к себе. Он дышал коротко и быстро. Я взяла его за руку, она была холодной. – Джейсон, если Иветта не станет гнить, ты можешь дать ей пить свою кровь? Он дважды сглотнул слюну и лишь тогда смог ответить: – Не знаю. Честный ответ. Он был в ужасе. – Я пойду с тобой. Тут он посмотрел на меня. На меня, а не на кошмары, что носились у него перед глазами. – Ей это не понравится. – Ну и хрен с ней. Пусть соглашается или проваливает. Джейсон ответил на мои слова призрачной улыбкой. Он сжал мои руки и слегка кивнул. Я поглядела на сидящего рядом Жан-Клода. – Что-то от тебя немного помощи. – Я тоже видел этот спектакль, mа petite. Он так точно повторил мои мысли, что я даже подумала, чьи же они на самом деле. Но фактически он сказал, что боится. Он не предложил бы себя Иветте, чтобы только спасти Джейсона. Я встала и подняла Джейсона на ноги. Он вцепился в мою руку, как ребенок в первый день в детском саду, когда мамочка вот-вот уйдет и бросит его среди этих плохих злых мальчишек. – Если дашь слово чести, что не будешь гнить, можешь пить его кровь. – Нет! – ответила Иветта. – Нет. Это мне все удовольствие испортит. – Тебе выбирать, – сказала я. – Можешь получить Ричарда, если Падма тебе позволит, но он не будет бояться. На нем ты можешь гнить, но при этом ты не получишь перепуганного Джейсона. – Я отодвинулась, чтобы она его видела. Джейсон вздрогнул, но остался стоять, хотя и не хотел – или не мог – глядеть ей в глаза. Он смотрел на меня. Кажется, на самом деле он даже смотрел вниз, на мое платье, но в этот единственный раз я не велела ему перестать. Ему сейчас надо было отвлечься, а зная Джейсона, я не удивилась, чем именно он отвлекся. Иветта неуверенно облизала губы, потом все же кивнула. Я повела Джейсона к ней. Он тоже был одет в достаточно эротический костюм. Кожаные штаны под цвет синих глаз, только темнее. Они казались нарисованными и уходили без стыка в сапоги того же цвета. Рубашки на нем не было, только жилет такой же темно-синий, завязанный тремя кожаными ремешками. Когда мы вышли на середину, он споткнулся. Иветта подплыла к нему, и он попятился. Только моя рука не давала ему удрать. – Спокойно, Джейсон, спокойно. Он все продолжал трясти головой, вытягивая у меня руку, но он всерьез не вырывался. – Это уже слишком, – сказал Ричард. – Он – мой волк, и я не буду смотреть, как его мучают. Я взглянула на Ричарда гордо и надменно: – Он и мой волк тоже. – Медленно выпустив руку Джейсона, я взяла его ладонями за щеки. – Если это слишком много, скажи, и мы что-нибудь другое придумаем. Он вцепился мне в запястья, и я видела, как он собирается с духом. Восстановленное с трудом самообладание засветилось в глазах, в лице. – Только не оставляй меня. – Я здесь. – Нет! – потребовала Иветта. – Ты не будешь держать его за руку, пока я пью. Я повернулась к ней, стоя так близко к Джейсону, что наши с ним тела соприкасались. – Тогда дела не будет. Ты его не получишь. – Сначала ты укротила Ашера, теперь хочешь укротить меня. Не выйдет. У тебя ничего нет, чего я хочу, Анита. – У меня есть Джейсон. Она зашипела, вся ее безупречная красота рассыпалась, обнажив таящуюся в ней тварь. Иветта протянула руку мне за спину, схватила Джейсона, и он дернулся назад. Она вцепилась в него кошачьими лапами, а я встала между ними, двигая всю группу в середину круга. Я услышала, как Джейсон ударился спиной о стену, и схватила за руку Иветту. – Ощути его ужас, Иветта. Я слышу, как его сердце колотится мне в спину. Я держу его за руку, но это не уменьшает страха. Ничто не свете не может заставить его тебя не бояться. Джейсон уткнулся лицом мне в спину, охватил руками за талию. Я похлопала его по руке. Тело его превратилось в один пульсирующий ритм, сердце колотилось так, что я ощущала приливы крови под кожей. Ужас его плыл в воздухе горячим незримым туманом. – Согласна, – сказала Иветта. Она попятилась к середине комнаты и протянула ко мне бледную руку. – Иди, Анита, веди мой трофей. Я скользнула ладонью по руке Джейсона вниз и снова взяла его за ручку, как маленького. Ладонь у него вспотела. Я его повела спиной к Иветте, и он вцепился в мою руку двумя своими. Они дрожали. Джейсон смотрел мне в лицо, будто ничего в мире больше не существовало. Иветта погладила его по спине. Джейсон заскулил. Я потянула его к себе. Наши руки соприкасались локтями, лица были в дюймах друг от друга. Слов утешения у меня не нашлось. Я была только рукой, за которую можно держаться, и чем-то, о чем можно думать. Иветта погладила его по плечам, рука ее спустилась к завязкам жилета. При этом пальцы ее зацепили и меня. Я сделала движение назад, и руки Джейсона запели от напряжения. Тогда я осталась на месте, но у меня у самой в горле забился пульс. Я ее боялась. Боялась того, чем она на самом деле была. Ей пришлось запустить руку ему вокруг пояса, чтобы развязать последнюю завязку, прижавшись телом к спине Джейсона. Она лизнула его в ухо – быстрое движение розового язычка. Он закрыл глаза, наклонил голову так, что коснулся меня лбом. – Ты выдержишь, – сказала я. Он кивнул, все еще не открывая глаз, не поднимая головы, не отрываясь от меня. Иветта запустила руки ему под жилет, огладила спину и перешла на грудь, быстро проведя ногтями. Джейсон втянул в себя воздух, и тут я поняла, что это не только страх. Он спал с ней, когда еще не знал, кто она. Она знала его тело, умела вызывать в нем страсть, как умеет только любовница. И теперь использует это против него. Джейсон отодвинулся, посмотрел на меня, и вид у него был потерянный. Иветта задрала жилет ему на плечи и лизнула вдоль позвоночника долгой влажной линией. Он отвернулся от меня, чтобы я не видела его глаз. – Джейсон, если что-то из этого приятно, то ничего плохого нет. Он повернулся опять ко мне, и в его глазах был уже не только страх, но и кое-что другое. Я бы предпочла страх, но выбирать было не мне. Иветта встала на колени и что-то сделала ртом у нижней части спины Джейсона. У него вдруг подогнулись колени, и мы оба упали на пол. Я плюхнулась навзничь, Джейсон оказался сверху. Одна нога у меня осталась свободной, и это было и сподручней, и помехой, потому что очень уж точно он на меня упал. Я ощущала, что тело его вполне радо этому положению, хотя не знаю, что чувствовал сам Джейсон. Он только издавал какие-то жалкие звуки. Я вылезла из-под него настолько, чтобы его пах не прижимался к моему, и смогла сесть и посмотреть, что сделала с ним Иветта. В самом низу спины, у позвоночника, остались следы от клыков. На синей коже штанов алели красные бисеринки. Руки Джейсона сомкнулись у меня вокруг пояса. – Пожалуйста, не бросай меня! – Он прижимался щекой к моей талии, и от напряжения, сковавшего его тело, у меня заколотилось сердце. – Я тебя не оставлю, Джейсон. Иветта села, подобрав ноги и раскинув вокруг себя белую юбку, будто поджидая пляжного фотографа. Она улыбалась, и глаза ее тоже улыбались, наполняясь темным и радостным светом. Очень она была собой довольна. – Ты наелась, все кончено, – сказала я. – Это не была еда, и ты это знаешь. Я его попробовала, но еще не ела. Что ж, попытка не удалась. Она была права. Я знала, что она еще не ела. – Тогда не тяни, Иветта. – Если бы ты разрешила мне гнить, было бы быстрее, но мне нужен его ужас и его восторг. Это будет дольше. Джейсон тихо всхлипнул, как заблудившийся в потемках ребенок. Я посмотрела на Ричарда. Он стоял, но уже не сердился на меня. В его глазах читалось настоящее страдание. Он бы предпочел быть на месте Джейсона – как истинный царь, принял бы боль на себя. Я слышала запах леса, густого и зеленого, мягких прелых листьев и листьев свежих, и у меня перехватывало горло. Глядя на Ричарда, я знала, что он думает. У нас с ним был небольшой спор о мунинах. Он считал, что я от них свободна, поскольку я не оборотень. Он не знал, что метки, общие у меня с ним, подвергли меня этому риску. Но сейчас мунины предоставляли мне возможность. Вызвать не Райну – этого я никогда не захочу, но силу стаи. Тепло, прикосновение – это может помочь. Я закрыла глаза и ощутила, что метка раскрывается в моем теле, как занавес. Джейсон поднял голову и уставился на меня. У него затрепетали ноздри – он учуял меня, учуял силу. Иветта разодрала на нем жилет, как бумагу. Джейсон ахнул. Она стала лизать его тело вдоль, и вдруг ее рот сомкнулся у него на ребрах. Челюстные мышцы Иветты напряглись, и тело Джейсона изогнулось в спазме. Он свалился на меня, царапая руками пол, будто не мог сообразить, куда девать руки, все свое тело. Иветта отпрянула, оставив аккуратные красные дырочки. Из них капала кровь. Иветта облизала губы и улыбнулась мне. – Больно? – спросила я Джейсона. – И да, – ответил он, – и нет. Я стала его поднимать. Иветта положила руку ему на спину. – Нет, пусть будет на полу. Хочу, чтобы он оказался подо мной. Я чуяла мускусный запах меха. Джейсон попытался посмотреть на меня, но Иветта заставила его опустить голову мне на колени. Опираясь на него, она уставилась мне в глаза: – Что ты делаешь? – Я для него лупа. Я зову стаю ему на помощь. – Не поможет она ему. – Да нет, очень поможет, – ответила я и залезла под Джейсона. Подол платья оказался где-то у талии, открывая отличный вид на чулки и белье. Хорошо, что они хотя бы одного цвета. Зато я видела лицо Джейсона. Его тело я чувствовала чуть сильнее, чем мне хотелось бы, но мне нужны были его глаза, его лицо. Чтобы он смотрел на меня. Никогда не пробовала позицию миссионера с мужчиной одного со мной роста. Взгляд в глаза получался невероятно интимным. Джейсон нервно засмеялся: – Знаешь, вот это мне иногда мерещилось в мечтах. – Забавно, – ответила я. – А мне – нет. – Это жестоко, – сказал он, и тут спина его выгнулась, тело прижалось к моему. Иветта всадила зубы еще раз. Страх вернулся с новой силой, наполнив глаза Джейсона животным ужасом. – Я здесь. Мы здесь. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Он учуял аромат листвы, меха и темноты, наполненной телами, которые пахнут стаей. И тут Иветта снова ударила. Джейсон вскрикнул, и я приподнялась и посмотрела. Вампирша полуоторвала от Джейсона полоску кожи, которая болталась вдоль спины. Лилась кровь. Жан-Клод подошел к границе, круга: – Это не еда, это пытка. Сеанс окончен. – Нет, я буду есть, – сказала Иветта. – Тогда ешь, но быстрее, пока у нас терпение не кончилось. Она влезла на его тело, надавив всем весом, вминая меня в пол. Натянутые изнутри кожаные штаны Джейсона терлись об меня так, что было больно. Сам он тяжело дышал, все быстрее и быстрее. Так и до гипервентиляции недалеко. – Смотри на меня, – сказала я. Иветта дернула его за волосы: – Нет, на меня! Потому что ты будешь меня бояться, Джейсон. Ты будешь видеть меня в кошмарных снах. – Нет. Это уже сказала я. Сила стала подниматься из меня, и я плюнула этой силой в бледное лицо вампирши. Длинный неглубокий порез на щеке окрасился кровью. Все застыли. Иветта подняла руку к окровавленной щеке. – Как ты это сделала? – Если я тебе скажу, что сама не знаю, ты мне поверишь? – Нет. – Тогда вот чему поверь, сука: если ты сейчас не кончишь это дело, я тебя разрежу на куски. Я сама верила своим словам, хотя и не знала, смогу ли повторить номер. Только Мастер вампиров может нанести порез на расстоянии. Даже от Жан-Клода я никогда такого не видела. Иветта мне поверила. Она наклонилась вперед, так что кровь из пореза капнула на светлые волосы Джейсона. – Как хочешь, putain[7]. Только знай: я его подчинять не буду. За это, – она повернулась ко мне порезом, – он будет страдать. – Как ни кинь, – ответила я и пожала плечами. Она помрачнела – ответ был явно не тот, которого ей хотелось. Я взяла лицо Джейсона в ладони, заставила смотреть себе в глаза. Кроме страха, в них сейчас было еще и недоумение – он знал, что я никогда не делала того, что случилось сейчас с Иветтой. Но не кричать же нам было «ух ты!» или «ну, ты и даешь!», а тем более «как это ты ухитрилась?». Иветта сдвинулась, навалилась на Джейсона всем своим телом. Он пошевелился. Меня отделял от него лишь тонкий слой кожи и атласа, и мое тело отреагировало. Настал мой черед прятать глаза. Может, это была чисто физиологическая реакция, но я вдруг стала тонуть в запахе меха, в узнаваемой теплоте и близости его тела. Мунины взмыли теплой волной. Я подняла голову и поцеловала Джейсона. Когда наши губы соприкоснулись, между ними потекла сила. Эта связь была иной, лучшей, чем с Натэниелом, и я знала почему. Натэниел не был членом стаи. Джейсон сначала не ответил на поцелуй, потом рухнул во влажность моего рта, в теплую силу, и эта сила росла, обжигая наши тела горячим ветром. Она окатила Иветту, заставив ее вскрикнуть. Вампирша всадила клыки в шею Джейсона, и он застонал мне в рот, тело его застыло, но боль неслась на теплой, растущей силе, смывшей прочь эту боль. Рот Иветты ощущался как сифон, всасывающий силу, и я бросила в нее этой силой, заставив откатиться от нас, опьянев не только от крови. Освобожденный от тела Иветты, Джейсон терся об меня, целовал меня, будто забираясь внутрь и оборачивая себя мною, а я отвечала на поцелуй. Я вызвала мунин Райны и теперь не знала, как его отключить. Я почувствовала реакцию его тела, когда он кончил, и этого хватило, чтобы я пришла в себя. Какой неловкий и приятный момент – снова взять в руки руль. Джейсон рухнул на меня, тяжело дыша, но не от страха. Я отвернулась в сторону, чтобы не видеть никого из собравшихся вокруг. Иветта лежала на боку, свернувшись калачиком, и кровь струйкой текла по ее подбородку. Иветт слизнула ее почти лениво, будто даже такое усилие давалось ей с трудом. – Je reve de toi[8], – сказала она мне по-французски. Я слышала подобные слова от Жан-Клода. Иветта сказала, что грезит обо мне. – И почему это французы всегда знают, что сказать в такой момент? – услышала я собственные слова. – Это врожденное, mа petite. – Жан-Клод стоял рядом с нами, опустившись на колени. – А, – сказала я. Мне трудно было смотреть в глаза Джейсону, все еще лежавшему на мне. Я потрогала его за голое плечо: – Джейсон! Он не ответил, только скатился с меня на пол, оказавшись к Иветте очень близко и, к моему величайшему изумлению, не обращая на это внимания. До меня вдруг дошло, что юбка у меня так и задрана выше пупа. Жан-Клод помог мне сесть, пока я ее оправляла. Рядом с нами опустился Ричард, и я ждала язвительного замечания. Благо я этого заслужила с лихвой. Ричард меня несказанно удивил: – Райна, ушедшая, но не забытая. – Не надо шуток, – ответила я. – Прости, Анита. Когда ты мне об этом рассказала, я не сообразил, что это почти полное слияние. Теперь я понимаю, почему ты этого боишься. Есть способы, чтобы такого больше не допускать. – На лице Ричарда отразилось что-то среднее между страданием и смущением. – Я был очень зол и не поверил, что все так серьезна Я прошупрощения. – Если ты научишь меня, как этого больше не допускать, извинения приняты. Над нами вдруг оказался Падма. – А теперь наш с тобой танец, Ульфрик. После спектакля, устроенного твоей лупой, мне не терпится тебя попробовать. Ричард глянул на меня, на Иветту и Джейсона, лежавших без сил, будто им и шелохнуться трудно. – Вряд ли я так вкусен. – Ты себя недооцениваешь, волк, – сказал Падма. Он протянул Ричарду руку, но Ричард встал сам. Они были почти одного роста. Ричард и Падма глядели в глаза друг другу, и я уже чувствовала, как вспыхивает между ними сила, вызывая и дразня их обоих. Я привалилась к труди Жан-Клода и закрыла глаза. – Уведи меня, пока они не начали. После такого сеанса мне трудно вынести столько силы. Жан-Клод помог мне встать, но меня ноги не держали, и он подхватил меня на руки без малейшего усилия. И остался стоять, будто ожидая моего протеста. Я обвила его руками за шею и попросила: – Унеси меня. Он улыбнулся, и это было чудесно. – Как давно мне хотелось это сделать! Романтично ли было наконец оказаться у него на руках? О да! Но Джейсон уже успел подняться с пола, и спереди у него на кожаных штанах расплывалось пятно, и это уже было совсем не романтично.51
Падма и Ричард стояли и мерили друг друга глазами. Каждый выпускал свою силу, как приманку на конце лески, и каждый ждал, кто первый клюнет на крючок. Сила Ричарда ощущалась как обычно – электрический жар. Но почти такой же была и сила Падмы. Как ни один из известных мне вампиров, он источал силу теплую, живую – трудно подобрать более точные слова. Электрической дрожи, как у Ричарда, в ней не было, но был жар. Сила заполнила зал, и воздух был заряжен энергией вампира и вервольфа. Она витала везде и нигде. Сила Ричарда впилась в меня, исторгла из горла тихий звук, который эхом повторил Жан-Клод. Сила Падмы как пламя полыхала по коже. Это было почти болезненное сочетание энергий. К нам подошел Рафаэль. Жан-Клод все еще держал меня на руках – сами понимаете, как мне было фигово. Царь Крыс был в обыкновенном синем костюме, белой рубашке, нейтральном галстуке и черных, начищенных до блеска туфлях. В таком виде можно было идти куда угодно – и на бизнес-ланч, и на похороны. Вообще-то казалось, будто костюм надевают лишь на свадьбы и на поминки. – Ощущение их силы одинаковое, – сказал он, – но это ложь. – Он говорил тихо, будто обращаясь только к нам, но стоял достаточно близко к Ричарду, и тот его услышал. – Точно так же он играл со мной, а потом сокрушил. – Он тебя не сокрушил, – сказала я. – Ты победил. – Это ты меня выручила. – Нет, ты не выдал крысолюдов. Значит, ты победил. Я похлопала Жан-Клода по плечу, и он поставил меня на пол. Оказалось, что я могу стоять. Ура. – Да, Ульфрик, поразительно, – сказал Падма, – но давай посмотрим, что ты еще можешь. А тебе, Рафаэль, спасибо, что испортил мне сюрприз. Когда-нибудь отплачу тебе услугой за услугу. Как говорил Жан-Клод, перчатки сняли. Сила Падмы загремела по комнате. Я пошатнулась, и только рука Жан-Клода не дала мне рухнуть на колени. Ричард завопил и действительно рухнул на колени. До нас дошли только отголоски силы Падмы, а Ричард получил полную дозу. Я ждала, что он с Ричардом поступит, как со мной, но у него были другие планы. – Перекинься, Ричард. Люблю, когда еда покрыта мехом. Ричард покачал головой. Голос его был придушенным, будто слова приходилось пропихивать в горло. – Никогда. – "Никогда" – это бывает очень долго, – сказал Падма. Я ощущала его силу как рой насекомых, бегающих по коже, с раскаленными кочергами жал. Именно такое проделывал Падма с леопардицей Элизабет, когда ее наказывал. Но Ричард не стал извиваться на полу, как она. – Нет, – сказал он, сумел встать на ноги и шагнул, пошатнувшись, к вампиру. Жжение стало сильнее, раскаленные укусы сливались в простыню жалящих огней. Я пискнула, но Ричард стоял на ногах и сделал еще один шаг. Прилив силы стих так внезапно, что от прекращения боли Ричард рухнул на колени почти у ног Падмы. В наступившей тишине слышалось его хриплое дыхание. – Боль не приведет тебя ко мне, – сказал Падма. – Так что обойдемся без игр, Ульфрик? И я прямо сейчас буду есть? – Давай заканчивай, – ответил Ричард. Падма улыбнулся, и чем-то мне эта улыбка не понравилась. Будто все идет по плану, все у него под контролем. Встав у Ричарда за спиной, Падма грациозно опустился на колени, огладил шею Ричарда сбоку, повернул ему голову, чтобы удобнее было чисто вонзить клыки. Одной рукой он охватил Ричарда за грудь, другой прижимал голову. Потом Падма навис над ним и что-то шепнул на ухо. Тело Ричарда передернула судорога. Он попытался вырваться, но Падма был на удивление быстр. Обе руки он продел Ричарду под мышки и сцепил пальцы у него на затылке. Классический двойной «нельсон». Борьба кончилась тем, что Ричард оказался на полу, а вампир сверху. В борцовских состязаниях Ричард оказался бы туширован и проиграл. Но здесь не было рефери, чтобы крикнуть «время!». – Что происходит? – спросила я. – Я Ричарда предупреждал, – сказал Рафаэль, – но он всегда был очень силен. – О чем предупреждал? – спросила я. – Он вызывает в Ричарде зверя, mа petite, – объяснил Жан-Клод. – Я видал, как он это делает. Тело Ричарда билось в судорогах, голова билась об пол с резким стуком. Он перевернулся на бок, но вампир остался на нем и шептал, шептал. – Ему удалось таким образом вызвать твоего зверя? – спросила я у Рафаэля. – Да. Я посмотрела на него. Он глядел на борьбу, не поворачиваясь ко мне. – Он вызывал моего зверя, и будто вода текла по коже, а потом ушла. Он повторял это и повторял, а потом я отключился. Очнулся я уже на столе, где ты меня нашла, со снятой кожей. Он говорил безразличным голосом, будто речь шла о ком-то другом. – Помоги ему! – обратилась я к Жан-Клоду. – Если я войду в круг, Падма получит повод меня вызвать. На дуэли он меня убьет. – Значит, он тебя провоцирует. – А еще и получает удовольствие, mа petite. Сломать сильного – это для него величайшая в жизни радость. Изо рта Ричарда вырвался крик, перешедший в вой. – Я ему помогу. – Как, mа petite? – Меня Падма на дуэль вызвать не может и воззвать к моему зверю – тоже. Прикосновение усиливает действие меток? – Oui, ma petite. Я улыбнулась и пошла к Ричарду. Жан-Клод не пытался меня остановить. Никто не пытался. Ричард сумел подняться на колени с прилипшим к его спине вампиром. Глаза у него стали желтыми, волчьими, и он был на грани паники. Он находился так близко от меня, что я ощущала его зверя как огромный силуэт под водой темного озера. Вырвавшись на поверхность, этот зверь захватит Ричарда. Рафаэль смирился со своим поражением, Ричард не смирится. Оно его убьет. – Что ты делаешь, человек? – спросил Падма, поднимая на меня глаза. – Я его лупа и его третий. Я делаю свою работу. Я взяла лицо Ричарда в ладони, и этого хватило. Физическое прикосновение помогло ему восстановить власть над собой. Сердце его забилось медленнее, конвульсии стихли. Огромная тень нырнула обратно в глубины. Ричард тянул метку, как утопающий соломинку, за которую он ухватился. – Нет! – крикнул Падма. – Он мой. Я улыбнулась ему в лицо: – Нет, он мой. Нравится тебе это или нет, но он мой. Глаза Ричарда приобрели обычный карий цвет, и он сумел выговорить: – Спасибо. Падма встал так быстро, что это почти казалось волшебством, схватил меня за руку так сильно, что мог бы остаться синяк, и тогда я сказала: – Ты не можешь меня вызвать на дуэль, поскольку я не вампир. Ты не можешь пить мою кровь, потому что лишь один раз за ночь я могу быть жертвой, и я уже была ею у Ашера. Ричард валялся на полу – на самом деле полулежал, опираясь на руку, но я видела, насколько он устал, ослаб и измотан до костей. – Ты хорошо знаешь наши правила, Анита. – Падма дернул меня к себе, наши тела почти соприкоснулись. – Ты не вампир, ты не еда, но все равно ты его лупа. – Хочешь вызвать моего зверя? – спросила я. – Нельзя вызвать того, чего нет. – Я ощутил твою силу с тем вервольфишкой. – Падма поднял мою руку к носу и понюхал кожу, будто обоняя какие-то изысканные духи. – Ты пахнешь стаей, Анита. Что-то в тебе есть, что можно вызвать. Что бы оно ни было, я его получу. – Она в договор не входила, – сказал Жан-Клод. – Она вмешалась, – возразил Падма. – И тем самым стала участником вакханалии. Не беспокойся, я ей больно не сделаю. Слишком больно. Он наклонился ко мне и заговорил тихо-тихо. По-французски, а я недостаточно знаю язык, чтобы понимать. Я уловила слова, означающие волка, силу, луну, и ощутила, как из меня поднимается сила. Слишком сразу это произошло после Джейсона. Слишком близко к поверхности была сила, слишком рядом. Падма вызывал ее, а я не знала, как ее остановить. Горячей волной бежала сила по моей коже. Колени подогнулись, и Падма подхватил меня, свалившуюся ему в руки. Ричард тронул меня за ногу, но было поздно. Он хотел усилить мое самообладание, как сделала для него я, но у меня уже не было над собой власти. Падма звал, и мунин ответил. Второй раз за час я вызывала Райну. Сила заполнила кожу, и я встала, прижавшись к Падме, глядя на него с трех дюймов. Сила хотела коснуться кого-нибудь, кого угодно. Ей было все равно, а мне – нет. И на этот раз я смогла отказаться. – Нет, – сказала я и оттолкнулась от него, падая на пол. Падма полз за мной, трогая волосы, лицо, шею, когда я пыталась отползти. – Эта сила по натуре сексуальна, брачный инстинкт, быть может. Как это интересно! – Оставь ее, Мастер Зверей, – произнес Жан-Клод. Он захохотал: – А как ты думаешь, что случится, если я буду продолжать взывать к ее зверю? Думаешь, она мне даст? – Мы не будем проверять, – сказал Жан-Клод. – Если ты полезешь мне мешать, это будет вызов. – Этого ты все время и хотел. Падма снова захохотал: – Да, я считал, что тебя надо убить за гибель Колебателя Земли. Но совет проголосовал против. – Но если ты убьешь меня на дуэли, никто тебя ни в чем не сможет упрекнуть? – Ты правильно понял. Я скорчилась на полу, обхватив себя руками, пытаясь загнать силу обратно, но она не лезла. Ричард подполз ко мне, коснулся обнаженного плеча. Я отдернулась, как от ожога, потому что хотела Ричарда, хотела так дико и примитивно, что тело сводило судорогой. – Пожалуйста, не трогай меня! – Как ты избавилась от этого в прошлый раз? – Секс или насилие. После этого мунин уходит. Или после целительства, подумала я, но это тоже был своего рода секс. Сила Падмы проехалась по нас, как танк с шипастыми гусеницами. Мы вскрикнули, и с нами вскрикнул Жан-Клод. Кровь хлынула у него изо рта красным потоком, и я поняла, что сделал Падма. Ощутила, как он пытается сделать это со мной. Он ударил силой в Жан-Клода и что-то у него внутри порвал. Жан-Клод упал на колени, кровь расплескалась по белой сорочке. Не думая, я оказалась на ногах, между Падмой и Жан-Клодом. Сила горела у меня на коже, и гнев мой питал ее, будто настоящего зверя. – Отойди с дороги, женщина, или я сначала убью тебя, а потом твоего Мастера. Сейчас быть так близко от Падмы значило то же, что и стоять в невидимой стене огня и боли. Он ослабил Ричарда, потом меня, сделав что-то с нашими метками. Без нас Жан-Клод обречен на поражение. Я перестала сопротивляться прущей из меня энергии. Я отдалась ей, стала питать ее, и она вырвалась у меня изо рта смехом, от которого волоски на руках встали дыбом. Такого смеха я никогда не думала услышать по эту сторону адских врат. Падма схватил меня за руки ниже плеч и поднял в воздух: – Я имею право тебя убить, если ты вмешаешься в дуэль. Я его поцеловала легким касанием губ. Он настолько ошалел, что застыл на секунду, потом ответил на поцелуй, сомкнув руки у меня за спиной, так и не поставив на пол. Подняв лицо, он сказал мне: – Даже если ты дашь мне здесь и сейчас, его это уже не спасет. Снова смех полился из моих губ, и я почувствовала, как глаза заполняются темнотой. Холодная и белая часть моей души, та, где не было ничего, кроме безмолвия и шороха помех, та часть души, которой я убивала, открылась во мне, и Райна ее заполнила. Я снова ощутила сердце Натэниела у себя в ладонях, вспомнила миг, когда поняла, что могу убить его, что хочу убить его и убить хочу больше, чем исцелить. Это ведь настолько легче. Сцепив руки на шее Падмы, я поцеловала его в губы. Я ткнула в него силой, как мечом. Тело его закаменело, он разжал руки, но я держала. Сердце у него было скользким и тяжелым, оно билось в силе, как рыба в сети. Я разбила эту силу, и Падма рухнул на колени, завопив прямо в мой целующий рот. Хлынула теплая, соленая волна крови. Чьи-то руки вцепились в меня, стараясь оторвать от Падмы. Я вцепилась в него, обхватив ногами за пояс, руками за шею. – Назад, или я раздавлю ему сердце! Все назад. Томас упал на колени рядом со мной, по его подбородку текла кровь. – Ты убьешь и меня с Гидеоном. Убивать их я не хотела. Сила поползла в сторону, похороненная сожалением. – Нет, – вслух сказала я. И стала питать силу гневом, возмущением. Мунин раздался и заполнил меня. Я слегка стиснула сердце Падмы – почти ласково. Прижавшись лицом к его щеке, я шепнула: – Почему ты не сопротивляешься. Мастер Зверей? Где же твоя огромная жгущая сила? Только учащенное дыхание было мне ответом. Я сдавила чуть сильнее. Он ахнул. – Можем умереть вместе, – сказал он голосом, влажным от собственной крови. Я потерлась об него щекой, и кровь с его губ размазалась у меня по лицу. Я всегда знала, что ликантропов кровь заводит, но никогда не понимала насколько. И дело даже не в ощущении крови, а в ее запахе. Горячий, металлический, сладкий – а под всем этим легкий аромат страха. Очень он боялся. Я это ощущала, чуяла. Чуть приподнявшись, я заглянула ему в лицо. Это была кровавая маска. Где-то в глубине души я ужаснулась. А другая часть моей души хотела вылизать эту маску, как кошка вылизывает блюдце сливок. Но я только сдавила сердце чуть сильнее и стала глядеть, как быстрее побежала изо рта кровь. Сила Падмы перехлестнула через меня теплой волной. – Я еще успею убить тебя перед смертью, лупа. Я держала его и чувствовала, как нарастает сила, еще ослабленная, но на заявленную работу ее хватило бы. – А ты до сих пор верующий индуист? – спросила я. В глазах его мелькнуло замешательство. – И сколько плохой кармы накопил ты за этот оборот колеса? – Я быстро слизнула кровь вокруг его рта, и мне пришлось прижаться к нему лбом и закрыть глаза, чтобы не сделать того, чего хотел мунин. Что сделала бы Райна на моем месте. – И каково же будет достаточное наказание за злые твои дела в следующем воплощении, Падма? Сколько жизней понадобится, чтобы уравновесить на весах эту одну? Я отодвинулась заглянуть ему в лицо. На этот раз я собой владела достаточно, чтобы его не вылизывать. Гладя в его глаза, я поняла, что права. Он боялся смерти и того, что будет после нее. – Что ты готов сделать, чтобы спасти себя, Падма? Кого ты готов отдать? Последние слова я шепнула. – Что угодно, – шепнул он в ответ. – Кого угодно? – переспросила я. Он смотрел, не отвечая. Жан-Клод попытался сесть, полулежа на руках у Ричарда. – Между нами дуэль, и один из нас должен погибнуть. Настаивать на окончании дуэли разрешается правилами. – Ты так рвешься умереть? – спросил Странник. – Смерть одного – это смерть всех. Он стоял над нами и чуть в стороне, будто дистанцировался от нас – слишком кровавых, слишком примитивных, слишком смертных. – На этот вопрос пусть отвечает Падма, не я, – сказал Жан-Клод. – Какова твоя цена? – спросил Падма. – Никаких наказаний за смерть Оливера. Он убит на дуэли, и делу конец. Жан-Клод снова закашлялся кровью. – Согласен, – сказал Падма. – Согласен, – повторил Странник. – Я вообще не собиралась их убивать за смерть Колебателя Земли, – сказала Иветта. – Согласна. Жан-Клод протянул мне руку: – Иди ко мне, mа petite. Нам больше ничего не грозит. Я покачала головой и поцеловала Падму в лоб – нежно, целомудренно. – Я обещала Сильвии, что все, кто ее насиловал, умрут. Тело Падмы дернулось – наконец хоть какая-то реакция. – Женщину ты получишь, но не моего сына. – Ты с этим согласен, Странник? Ты, которого Лив теперь зовет Мастером? Ты так легко ее отдаешь? – Ты убьешь его, если я откажусь? – Я дала слово Сильвии, – сказала я. И я знала, что это для них что-то значит. – Тогда Лив твоя, и делай с ней то, что сочтешь нужным. – Мастер! – крикнула она. – Молчи, – ответил Странник. – Понимаешь, Лив, они всего лишь монстры. – Я глядела в окровавленное лицо Падмы и видела – страх заполняет его глаза, как вода заполняет стакан. Я смотрела, как он глядит мне в лицо и видит пустоту. Нет. Я впервые хотела убить – не ради мести, безопасности, не ради данного слова, а просто потому, что могла убить. Потому что где-то в темной глубине было невероятное удовольствие раздавить его сердце и пролить его темную кровь. Рада была бы я списать это желание на мунин Райны, но не знала точно. Может, у меня всегда это было, а может, это кто-то из мальчиков. Я не знала, да это и не важно. Я хотела, чтобы Падма это видел, и страх заполнял его лицо, проливался из глаз, потому что он понял. – Мне нужен Фернандо, – тихо сказала я. – Он мой сын! – Кто-то должен ответить за его преступления, Падма. Я бы предпочла его самого, но если ты не отдашь мне его, я возьму тебя. – Нет! – произнесла Иветта. – Мы были более чем щедры. Мы позволили вам убить члена совета и уйти от наказания. Мы отдали вам вашего предателя, нашу новую игрушку. Мы вам больше ничего не должны. Смотрела я на Падму, но обращалась к Страннику. – Если бы вы только оскорбили вампиров города, то дело было бы кончено, и вы ничего бы нам не остались должны. Но мы – ликои, а не вампиры. Вы призвали к себе нашу Гери, и она пришла. Вы попытались сломать ее, и когда она не поддалась, вы ее стали мучить. И мучили, хотя знали, что это не даст вам ликои. Вы обесчестили ее только по той причине, что могли это сделать. Обесчестили, потому что не ожидали наказания. Мастер Зверей счел нашу стаю недостойной внимания. Пешками в большой игре. Я отпустила его сердце, потому что иначе мунин убил бы его. Но я ткнула его силой вглубь, так быстро и сильно, что он вскрикнул. Эхом откликнулись Томас и Гидеон. Падма упал на спину, я оказалась на нем верхом. Я приподнялась, опираясь ладонями на его грудь, сжимая его бока ногами. – Мы – Тронос Рокке, народ Скалы Трона, и мы не пешки ни для кого. Фернандо упал на колени возле круга: – Отец! – Его жизнь или твоя, Падма. Его жизнь или твоя. Он закрыл глаза и прошептал: – Его. – Отец, не отдавай меня ей! Не отдавай им! – Твое слово чести, что он наш, дабы наказать его, как мы сочтем подобающим, в том числе и смертью. – Мое слово. Дамиан, Джейсон и Рафаэль как-то вдруг окружили Фернандо. Он протянул руку к отцу: – Я же твой сын! Падма не смотрел. Даже когда я сползла с него, он остался лежать на боку, спиной к Фернандо. Тыльной стороной ладони я отерла кровь с подбородка. Мунин уходил, истекал из меня. Вкус крови был у меня внутри. Я свалилась набок, и меня вырвало. При обратном проходе вкус крови не улучшается. Жан-Клод протянул мне руку, и я подошла к нему. От прикосновения его холодной руки мне стало легче. Не намного, но полегчало. Рука Ричарда ласково тронула мое лицо. Я дала втянуть себя в круг их рук. Кажется, от моего прикосновения у Жан-Клода прибавилось сил. Он сел чуть прямее. Оглянувшись, я увидела, что Гидеон и Томас заняты примерно тем же с Падмой. Кровь текла у них у всех, но лишь в глазах Падмы еще горел страх. Я подтолкнула его к краю пропасти. Нас обоих. Меня воспитывали в католичестве, и не знаю, могут ли все в мире «Аве Мария» искупить то, что случилось со мной за последнее время.52
Фернандо попытался вырваться, но его скрутили, связали серебряной цепью и заткнули рот – чтобы перестая умолять. Он никак не мог поверить, что отец его предал. Лив не стала отбиваться, приняв свою судьбу практически безропотно. Кажется, ее больше всего удивило то, что я не убила их обоих на месте. Но у меня были другие планы. Они оскорбили стаю, пусть стая их судит. Этакое будет общественное мероприятие. Может, мы пригласим еще крысолюдов и устроим межвидовое веселье. Когда их увели, зал наполнился такой тишиной, что ушам стало больно. Нарушила молчание Иветта. Она мило улыбалась, освеженная кровью Джейсона и нашей совместной силой. – Жан-Клод все еще должен ответить за свои изменнические действия, – сказала она. – О чем ты бормочешь? – невежливо спросил Странник. – Мой Мастер, Морт д'Амур, обвинил его в попытке организовать новый совет в этой стране. Совет, который присвоит нашу власть и сделает из нас потешных кукол. Странник отмахнулся: – Жан-Клод много в чем виновен, но этой вины на нем нет. Иветта очаровательно улыбнулась, и этой улыбки было достаточно. – А что ты скажешь, Падма? Если он предатель, мы его казним, и это послужит уроком всем, кто осмелится посягнуть на власть совета. Падма все еще лежал на полу, придерживаемый двумя своими служителями, и чувствовал себя не слишком хорошо. Он посмотрел на нашу маленькую группу – мы тоже лежали на полу. Нам шестерым сегодня не танцевать. Выражение лица Падмы было красноречивее любых слов. Я его унизила, испугала до потери лица и заставила отдать своего единственного сына на верную смерть. Он изобразил улыбку – далеко не очаровательную. – Если они предатели, то должны быть наказаны. – Падма, – сказал Странник, – ты сам знаешь, что это ложь. – Я не сказал, что они предатели. Странник. Я сказал, если они предатели. Если они предатели, они должны быть наказаны. С этим даже ты должен согласиться. – Но они не предатели, – настаивал Странник. – Полномочиями, полученными от моего Мастера, я требую голосования, – сказала Иветта. – И кажется, знаю, за что будут отданы три голоса. Ашер подошел к Жан-Клоду, к нам. – Они не предатели, Иветта. Утверждать обратное – значит говорить ложь. – Ложь – штука очень интересная. Как ты думаешь... Гарри? Она протянула руку, будто дала сигнал, и рядом с ней появился Гарри, бармен. Я не думала, что меня сегодня еще что-то может удивить, но ошиблась. – Вижу, с Гарри ты знакома, – сказала Иветта. – Полиция тебя ищет, Гарри, – сообщила я ему. – Знаю, – ответил он. Ему хотя бы трудно было глядеть мне в глаза. Не сильное утешение, но хоть какое-то. – Я знал, что Гарри происходит от тебя, – сказал Жан-Клод, – но на самом деле он не твой. – Оui. – Что это значит, Иветта? – спросил Странник. – Гарри организовал утечку информации к фанатикам, чтобы они убивали монстров. – Зачем? – спросил Странник. – Я хотела спросить о том же, – сказала я. – Мой Мастер, как и многие старики, боится перемен. Легализация – это самое опасное изменение, которое нам когда-либо угрожало. Он боится ее и желает ее прекратить. – Как покойный Оливер. – Совершенно верно. – Но убийство вампиров ее не прекратит, – сказала я. – Разве что резко усилит провампирское лобби. – Сейчас, – сказала Иветта, – мы начнем нашу месть. Месть столь кровавую и страшную, что все восстанут против нас. – Это тебе не по силам, – возразил Странник. – Падма дал мне ключ. Принц Города слаб, его связь со своими слугами еще слабее. Его легко убить, если кто-то бросит ему вызов. – Ты, – сказал Странник, – можешь вызвать Жан-Клода, но тебе никогда не стать Принцем Города, Иветта. Никогда не достигнуть силы Мастера вампиров. Тебя приподняла над твоим уровнем лишь сила твоего Мастера. – Это правда, что мне никогда не стать Мастером, но здесь есть Мастер, который ненавидит Жан-Клода и его слугу. Ашер! Она произнесла это имя так, будто планировала заранее. Ашер смотрел на нее, но казался удивленным. Что бы она ни планировала для него, он об этом не знал. Потом Ашер опустил глаза на Жан-Клода. – Ты хочешь, чтобы я его убил, пока он так слаб и не может драться? – Да. – Нет. Я не хочу места Жан-Клода, по крайней мере таким способом. Одно дело – победить его в честной дуэли, совсем другое – подобное... предательство. – Я думала, ты его ненавидишь. – Пусть так, но честь для меня кое-что значит. – В смысле, а для меня – ничего? – Иветта пожала плечами. – Ты прав. Если бы я могла стать Принцем Города, я бы это сделала. К сожалению, живи я еще хоть тысячу лет, мне не быть Мастером. Но тебя останавливает не честь. – Иветта показала на меня. – Ты околдовала его какой-то алхимией, Анита, которая мне не видна. Ты околдовываешь любого вампира или оборотня. – У тебя хороший вкус, ты явно на меня не клюнула. – Мои вкусы требуют куда большей экзотики, чем даже ты, мой дорогой аниматор. – Если Ашер не станет Принцем Города, то ты не сможешь управлять городскими вампирами, – сказал Странник. – Не сможешь заставить их совершать какие-то ужасы против людей. – Рассчитывая свой план, я не полагалась только на ненависть Ашера. Управлять вампирами города было бы полезно, но необходимости в этом нет. Бойня уже началась, – сказала Иветта. Мы молчали, глядя на нее и думая об одном и том же. Произнесла вслух я: – Что началось? – Скажи им, Уоррик, – велела она. Он покачал головой. – Ладно, – вздохнула она, – я сама расскажу. Уоррик был когда-то святым воином, пока я его не нашла. Он умел вызывать огонь Божий в руки свои, правда, Уоррик? Он не смотрел на нас. Просто стоял, огромная фигура в сияющих белых одеждах, опустив голову на грудь, как мальчишка-прогульщик, пойманный учителем. – Ты устраивал пожары в Новом Орлеане, в Сан-Франциско, здесь. Почему в Бостоне не было пожаров? – спросила я. – Я говорил тебе, что начал чувствовать себе сильнее вдали от нашего общего Мастера. В Бостоне я был еще слаб. Лишь в Новом Орлеане я почувствовал, как впервые почти за тысячу лет возвращается ко мне милость Господня. Сначала я был как пьяный от нее. Мне очень стыдно, что я сжег здание. Я не хотел, но огонь был такой чудесный, такой чистый. – Я его за этим поймала, – объяснила Иветта. – И велела ему сделать то же в других местах, всюду, где мы были. Я велела ему, чтобы погибали люди, но даже пыткой не смогла этого добиться. Тут он поднял голову: – Я следил, чтобы никто не пострадал. – Ты пирокинетик, – сказала я. Он нахмурился: – Мне был дан дар от Господа. Это был первый знак, что Его благоволение возвращается ко мне. До этого, кажется, я боялся Святого Огня. Боялся, что он меня уничтожит. Но более я не боюсь собственной гибели. Она хочет, чтобы я использовал дар Божий для дурных дел. Она хотела, чтобы я сегодня сжег ваш стадион со всеми, кто там будет. – Уоррик, и что ты сделал? – спросила я. Он шепнул: – Ничего. Иветта услышала и вдруг оказалась рядом с нами. Белые юбки развевались вокруг нее. Схватив Уоррика за подбородок, она повернула его лицом к себе. – Весь смысл поджога других домов был в том, чтобы оставить следы, ведущие к сегодняшней кульминации. К жертвоприношению. Всесожжению для нашего Мастера. Ты поджег стадион, как мы и собирались! Он покачал головой. Синие глаза расширились, но страха в них не было. Она дала ему пощечину, от которой на лице остался красный след пятерни. – Ах ты святоша вонючий! Ты подчинен тому же Мастеру, что и я. За это я с тебя шкуру спущу гноем до самых костей! Уоррик стоял очень прямо. Было видно, как он готовится к пытке, похожий в белом одеянии на участника святого воинства. На его лице сиял мир, радующий глаз. Сила Иветты устремилась вперед, и до меня дошел слабенький всплеск. Но Уоррик стоял нетронутым, чистым. Ничего не случилось. Иветта обернулась к нам: – Кто ему помогает? Кто защищает его от меня? Я первой поняла, в чем дело. – Ему никто не помогает, Иветта. Он – Мастер вампиров, и ты ему ничего больше не сделаешь. – Что за ерунда? Он мой, я могу с ним делать все, что захочу. Он всегда был моим. – Больше не будет, – сказала я. Уоррик улыбнулся, и в этой улыбке было блаженство. – Бог освободил меня от тебя, Иветта. Наконец-то он простил мне отступничество от благодати. Вожделение к твоей белой плоти привело меня в ад. Я освободился от него и от тебя. – Нет, – сказала она. – Нет! – Кажется, наш собрат, член совета, ограничивал возможности Уоррика, – сказал Странник. – Точно так же, как он давал силу тебе, Иветта, так он не допускал ее к Уоррику. – Этого не может быть! Мы сожжем город дотла, и все будут знать, что это сделали мы. Мы покажем людям, что мы чудовища! – Нет, Иветта, – сказал Уоррик. – Этого не будет. – А ты мне для этого и не нужен. Я сама по себе отличный монстр. Найдется где-нибудь репортер, который попадется на крючок. Я буду гнить перед камерами, на нем самом. Я нашего Мастера не подведу, я буду монстром, каким он хочет, чтобы я была. Монстром, какой я и есть. – Она протянула руку Гарри. – Пойдем найдем жертв там, где народу много! – Мы не можем этого допустить, – сказал Странник. – Да, – сказал Падма, вставая с помощью Гидеона и Томаса. – Не можем. – Не можем дать ей соблазнять еще кого-нибудь, – произнес Уоррик. – Хватит. – Нет, не хватит и не хватит никогда! Я найду кого-нибудь вместо тебя, Уоррик. Сделаю еще одного такого же, который будет служить мне на все времена. Он медленно покачал головой: – Я не могу позволить тебе украсть душу другого человека, чтобы он занял мое место. Я не выкуплюсь из ада твоих объятий ценой человеческой жизни. – А я думала, ты ада боишься, – сказала Иветта. – Столетия переживаний, что будешь жариться на сковороде за все свои преступления. – Голос ее стал громче. – Веками слышать твое хныканье по собственной чистоте, скулеж насчет падения и наказания, которое тебя ждет. – Я более не боюсь наказания, Иветта. – Потому что ты думаешь, что прощен, – сказала я. Он покачал головой. – Только Бог один знает, действительно ли я прощен, но если меня ждет наказание, значит, я заслужил его. Как и все мы. И я не дам тебе поставить на мое место другого. Она подошла, пробежалась пальцами по его белой тунике. Я не видела Иветту из-за его широкой спины, а когда она появилась, то уже наполовину сгнила. Разлагающейся рукой она провела по белой ткани, оставляя черные и зеленые комья, слизистый след, как мерзкий слизняк. Она хохотала покрытым язвами ртом. – Что это такое? – спросил шепотом Ричард. – Это Иветта, – ответила я. – Ты вернешься со мной во Францию. Ты будешь мне служить, хоть ты теперь и Мастер. Если есть кто-то, способный на такую жертву, то это ты, Уоррик. – Нет, нет! – ответил он. – Был бы я воистину силен и достоин милости Божией, я бы вернулся с тобой, но я не таков. Она обхватила его гниющими руками и улыбнулась ему в лицо. Тело ее стало разрушаться, вытекая черными жидкостями на белое платье. Густые светлые волосы сохли у нас на глазах, превращаясь в ломкое сено. – Тогда поцелуй меня, Уоррик, в последний раз. Я должна еще до рассвета найти тебе замену. Он охватил ее руками в сверкающих рукавах, прижал к себе. – Нет, Иветта. Нет. – В его склоненном лице читалась почти что нежность. – Прости меня. И он вытянул руки перед собой. Синий огонь взметнулся с его ладоней, странно бледный, бледнее даже газового пламени. Иветта обернула распадающееся лицо и глянула на огонь. – Ты не посмеешь, – сказала она. Уоррик заключил ее в объятия. Сначала занялось ее платье. – Не будь дураком, Уоррик! Отпусти меня! – крикнула она. Он не отпускал, и когда пламя дошло до кожи, Иветта вспыхнула, будто ее вымочили в керосине. Она пылала, кричала и отбивалась, но он прижимал ее к своей груди. Она даже не могла сбивать пламя руками. Огонь озарил Уоррика голубой аурой, но сам он не горел. Он стоял, желтый и белый, окруженный синим огнем, точно образ на иконе. Он был похож на нечто священное, удивительное и ужасное. Он сиял, а Иветта начала чернеть и рассыпаться в его руках. Он улыбнулся нам: – Бог не оставил меня. Лишь мой страх держал меня у нее в рабстве все эти годы. Иветта извивалась, пыталась вырваться, но он держал крепко. Он упал на колени и склонил голову, а Иветта горела, кожа отставала от костей, и она все еще кричала. Вонь паленого волоса и жареного мяса заполнила зал, но дыма почти не было, лишь жар нарастал, и все, кто был в зале, попятились от огня. Наконец-то, к общему облегчению, Иветта перестала шевелиться и кричать. Думаю, Уоррик молился, пока она визжала, дергалась и сгорала. Синее пламя ревело почти уже у потолка, и тут оно переменило цвет, стало желто-оранжевым, цвета обычного огня. Я вспомнила историю Мак-Киннона про сгоревшего запальника и как пламя изменило цвет. – Уоррик, Уоррик, отпусти ее! Ты сам с ней сгоришь! В последний раз донесся голос Уоррика: – Я не страшусь объятий Господних. Он требует жертвы, но Он милостив. Уоррик ни разу не вскрикнул. Огонь стал пожирать его, но Уоррик не издал ни звука. И в этом молчании послышался другой голос – высокий надрывный вой, тихий и бессловесный, безжалостный и безнадежный. Иветта все еще была жива. Наконец кто-то спросил, нет ли огнетушителя. Джейсон ответил, что нету. Я переглянулась с ним, и мы поняли друг друга. Глядя ему в глаза, я знала, что он точно знает, где находится огнетушитель. Жан-Клод, которого я держала за руку, тоже это знал. Черт побери, я сама это знала. Но никто не побежал за ним. Пусть горит. Уоррика я спасла бы, если бы могла, но Иветта – да гори она синим пламенем!53
Совет уехал домой. Двое его членов заверили нас, что более нас не побеспокоят. Не знаю, поверила ли я им до конца, но что имеем, то имеем. Мы с Ричардом и Жан-Клодом регулярно встречаемся и учимся управлять метками. Мунина я все еще не научилась контролировать, но я над этим работаю, и Ричард мне помогает. Мы стараемся меньше друг на друга рычать. Остаток лета Ричард провел за городом, заканчивая диссертацию по противоестественной биологии. Трудно разрабатывать метки на таком расстоянии. Он там обратился к местной стае в поисках кандидатки в лупы. Сама не знаю, как я к этому отношусь. Мне будет не хватать не Ричарда, а стаи, ликои. Другого парня всегда можно себе найти, а вот семья, особенно столь странная, – это редкий дар. И тут еще на мою сторону перебежали все леопарды, даже Элизабет. Сюрприз за сюрпризом. Леопарды называют меня своей Нимир-Ра, королевой леопардов. Тарзана помните? Фернандо и Лив я отдала Сильвии. Если от них что осталось, то лишь на сувениры. Натэниел хотел переехать ко мне. Я плачу за его квартиру. Он совершенно теряется, если некому организовать его жизнь. Зейн, оправившийся от огнестрельных ран, говорит, что Натэниелу нужен хозяин или хозяйка, что он – собачонка. Так называют кого-то ниже раба, кого-то, кто самостоятельно не умеет существовать. Я о таком вообще не слыхала, но вроде бы так бывает, если посмотреть на Натэниела. Нет, я точно не знаю, что с ним делать. Стивен встречается с Вивиан. Нет, честно. А то я уже было думала, что Стивен предпочитает парней. Вот так я в людях разбираюсь. Ашер остался в Сент-Луисе. Как ни странно, он здесь среди друзей. Они с Жан-Клодом вспоминают такое, о чем я только в книжках читала или в кино смотрела. Я предложила Ашеру сходить к пластическому хирургу. Он же ответил, что ожоги нельзя исцелить, ибо они нанесены освященным предметом. Я спросила, какой вред попробовать? Когда он свыкся с шокирующей мыслью, что современная технология может сделать такое, чего не может его чудесное тело, он обратился к врачам. Врачи выражают надежду. Мы с Жан-Клодом обновили ванну в моем новом доме. Повсюду белые свечи, лучи блестели на его обнаженной груди. В воде плавали лепестки двух дюжин красных роз. Это было, когда я как-то пришла домой около трех ночи. Мы резвились до рассвета, потом я сунула его к себе в кровать. И оставалась с ним, пока тепло не покинуло его тело, а тут я не выдержала. Ричард прав. Я не могу полностью отдаться Жан-Клоду. Не могу дать ему пить кровь. Не могу по-настоящему разделить с ним ложе. Как бы он ни был прекрасен, но он – ходячий труп. Я постоянно стараюсь закрыть глаза на все, что об этом слишком напоминает, например, питье крови или низкая температура тела. Да, у Жан-Клода есть ключи от моего либидо, но вот от сердца... могут ли ключи от моего сердца быть у ходячего трупа? Нет. Да. Может быть. Черт возьми, откуда мне знать?Гамильтон Лорел Голубая луна (перевод Б Левина)
Лорел Гамильтон "Анита Блэйк" Голубая луна перевод Б. Левина Глава 1 Мне снилась прохладная кожа и простыни цвета свежей крови, но загремел телефон, и сон разлетелся вдребезги: промелькнули полуночно-синие очи, вниз по моему телу соскользнули руки, его волосы сладкой душистой волной коснулись моего лица. Я проснулась в своем доме, за много миль от Жан-Клода, но с физическим ощущением его тела. Нашарив трубку на ночном столике, я сонным голосом отозвалась: - Да? - Анита, это ты? Голос Дэниела Зеемана, маленького братца Ричарда. Ему двадцать четыре года, и он симпатичный, как плюшевый медвежонок. Даже слова "маленький братец" этого не передают полностью. Ричард был моим женихом когда-то пока я не предпочла ему Жан-Клода. Я стала спать с другим мужчиной, и это сильно поломало наши планы на будущее. Виноват был не Ричард, а я. Мы оба так считали, а наши мнения редко когда сходились. Прищурившись, я вгляделась в светящийся циферблат часов. Три десять утра. - Что случилось, Дэниел? Ради хороших новостей никто не станет звонить в три часа ночи. Послышался глубокий вдох, будто он набирал воздуху для следующей фразы. - Ричард в тюрьме. Я резко села. Простыни комом свалились на колени. - Что ты сказал? Сна как не бывало. Сердце застучало, в кровь хлынул адреналин. - Ричард в тюрьме, - повторил он. Мне хотелось заставить его повторить еще раз, но я не стала. - За что? - Попытка изнасилования, - ответил Дэниел. - Как?! Дэниел повторил, но смысла в этих словах не прибавилось. - Ричард - бойскаут, каких свет не видел, - произнесла я. - Я уж скорее в убийство поверю, чем в изнасилование. - Я так понимаю, это комплимент? - Ты меня понял, Дэниел. Ричард ни на что подобное не способен. - Согласен, - сказал Дэниел. - Он в Сент-Луисе? - Нет, все еще в Теннеси. Закончил работу на степень магистра, и в ту же ночь его арестовали. - Расскажи, как это все случилось. - Я точно не знаю, - ответил он. - То есть как это? - Меня к нему не пустили. - Почему? - Маме они разрешили с ним увидеться, но остальных нас не впустили. - Адвокат у него есть? - спросила я. - Он говорит, что адвокат ему не нужен. Говорит, что он ни в чем не виноват. - В тюрьме полно таких, которые ни в чем не виноваты, Дэниел. Адвокат ему нужен. Здесь его слово против слова этой женщины, и если она местная, а он нет, то ему светит серьезный срок. - Ему светит серьезный срок, - повторил Дэниел. - Блин, - сказала я с чувством. - Это еще не все, - сообщил Дэниел. Я сбросила простыни и встала, зажимая трубку. - Выкладывай. - В этом месяце ожидается голубая луна, - сказал он тихо и не стал объяснять, но я поняла. Ричард - вервольф альфа, вожак местной стаи, и это его единственный серьезный недостаток. Мы расстались после того, как он съел одного типа у меня на глазах. Это зрелище погнало меня прочь без оглядки прямо в объятия Жан-Клода. От вервольфа сбежала к вампиру. Жан-Клод - Принц города Сент-Луиса, и явно из них двоих он меньше человек. Я понимаю, что тут выбор не особенно широкий - между сыроядцем и кровососом, но у Жан-Клода хотя бы не торчат куски мяса между зубами после еды. Различие небольшое, но заметное. Голубая луна - это второе полнолуние за один месяц. На самом деле луна не синеет, но отсюда происходит пословица: "Однажды при синей луне". Это случается примерно каждые три года. Сейчас август, и до полнолуния остается всего лишь пять дней. Ричард отлично умеет держать себя под контролем, но я не слыхала никогда, чтобы вервольф, даже Ульфрик, вожак стаи, мог удержаться от изменения в ночь полнолуния. Тут уж в какого бы ты зверя ни перекидывался, ликантроп есть ликантроп. Полной луне противостоять невозможно. - Его надо вытащить из тюрьмы до полнолуния, - сказал Дэниел. - Да, - согласилась я. Ричард скрывал, что он оборотень. Он преподавал естественные науки в старших классах, и если узнали бы, что он - вервольф, он бы потерял работу. Дискриминация по болезни противозаконна, особенно по такой малозаразной, как ликантропия, но все равно его бы вышибли. Никто не хочет, чтобы его деток учило чудовище. Плюс еще то, что единственным в семье, кто знал про Ричарда, был Дэниел. Папа и мама Зееманы находились в неведении. - Дай свой телефон, я тебе позвоню, - сказала я. Он продиктовал. - Значит, ты приедешь? - Приеду. - Спасибо, - вздохнул он. - Мама устроила дикий скандал, но это не помогает. Нужен человек, который разбирается, как крутятся эти шестеренки. - Моя подруга тебе позвонит и сообщит имя какого-нибудь приличного местного адвоката, пока меня нет. Может, к моему приезду вы сумеете добиться освобождения под залог. - Это если он пустит к себе адвоката. - Он что, дурак? - Он считает, что правда на его стороне и этого вполне достаточно. Очень было похоже на Ричарда. Еще одна причина, по которой мы расстались. Он увлекался многими идеалами, которые не работали, даже когда были в моде: Правда, Справедливость, Американский Образ Действий - все это в системе охраны правопорядка уж точно не действует. Нужны другие понятия: Деньги, Власть и Везение. А еще лучше иметь своего человека в самой системе. Я - истребитель вампиров. У меня есть лицензия на охоту за вампирами и их ликвидацию по ордеру, выданному судом. Такая лицензия действительна в трех штатах, но Теннеси в это число не входит. Хотя в общем-то к истребителю копы отнесутся лучше, чем просто к штатскому. Мы рискуем жизнью, и на счету у нас обычно больше ликвидации, чем у самих копов. Ну конечно, это все вампы, и потому не все считают их настоящей ликвидацией. На счет записываются только люди. - Когда тыприедешь? - спросил Дэниел. - Мне тут кое-что надо сделать перед отъездом, но жди меня сегодня в первой половине дня. - Я надеюсь, что тебе удастся образумить Ричарда. Я была знакома с их матерью и не раз ее видела, а потому сказала: - Мне странно, что Шарлотта этого не может. - А как ты думаешь, кто первый сказал: "Правда выведет тебя к свободе?" - Понятно, - сказала я. - Я приеду, Дэниел. - Мне пора. Он резко повесил трубку, будто боялся, что его застукают. Наверное, мамочка вошла. У Зееманов четыре сына и дочь. Все сыновья выше шести футов ростом, дочка - пять футов девять дюймов. Все старше двадцати одного года. И все боялись матери. Не то чтобы в буквальном смысле, но мужчиной в доме была Шарлотта Зееман. Я это поняла после первого же семейного обеда. Повесив трубку, я зажгла свет и стала собирать вещи. Пока я швыряла их в чемодан, пришла в голову мысль: а за каким чертом я это делаю? Простейший ответ был бы такой: потому что Ричард - третий член нашего триумвирата власти, созданного Жан-Клодом. Мастер вампиров, Ульфрик, он же царь волков, и некромант. Некромант - это я. Мы так были тесно связаны, что иногда ненароком вторгались друг другу в сны. Иногда и не так чтобы ненароком. Но я бросилась на выручку не потому, что Ричард - наш третий. Перед собой (и только перед собой) я могла признаться, что все еще люблю его. Не так, как Жан-Клода, но тоже по-настоящему. Он попал в беду, и я ему помогу, если это в моих силах. Вот так просто. Вот так сложно. Вот так мучительно. Интересно, что скажет Жан-Клод, когда я, бросив все, помчусь вызволять Ричарда. Хотя это даже не важно - так или этак, а я еду. Но мысль о том, какие чувства вызовет это у моего любовника-вампира, никуда не делась. Пусть его сердце не всегда стучит, но разбиться оно может. Паршивая штука - любовь. Иногда от нее хорошо, а иногда это лишь способ испытать боль. Глава 2 Я стала звонить. У меня была подруга-юрист, Кэтрин Мэнсон-Жиллет. Не раз она присутствовала, когда я давала полиции показания насчет мертвеца, которому я помогла умереть. Пока что я в тюрьму не попала. Да что там, даже до суда дело не доходило. Как мне это удалось? Очень просто: я врала. Муж Кэтрин, Боб, поднял трубку на пятом звонке и ответил голосом таким сонным, что едва можно было разобрать. Только по басовым ноткам я догадалась, с кем из них двоих я говорю. Они оба просыпаться не любят. - Боб, это Анита. Мне нужна Кэтрин, по делу. - Ты в полиции? - спросил он. Как видите, Боб меня хорошо знает. - Нет, на этот раз адвокат нужен не мне. Он не стал задавать вопросов, только сказал: - Даю Кэтрин. Но если ты думаешь, что я вообще лишен любопытства, то ошибаешься. Кэтрин мне потом все расскажет. - Спасибо, Боб. - Анита, что случилось? Кэтрин говорила нормальным голосом. Она - адвокат по уголовным делам в частной фирме и привыкла, что ее будят в любое время. Восторга она по этому поводу не испытывает, но просыпается быстро. Я пересказала ей плохие новости. Ричарда она знала, и он очень ей нравился. Она понять не могла, какого черта я бросила его ради Жан-Клода. Поскольку я ей не рассказывала, что Ричард - вервольф, объяснить было трудно. Да если бы она и знала, все равно нелегкое дело разъяснять все это. - Карл Белизариус, - сказала она, когда я закончила. - Один из лучших адвокатов по уголовным делам в том штате. Я с ним знакома. Он не так разборчив в клиентах, как я, и защищал заведомых преступников, но дело свое он знает. - Ты можешь с ним связаться, чтобы он начал действовать? - спросила я. - Анита, для этого нужно разрешение Ричарда. - Я не могу уговорить Ричарда взять нового адвоката, пока не увижусь с ним. В таких делах время всегда дорого, Кэтрин. Может этот Белизариус хотя бы привести колеса в движение? - Ты не знаешь, есть ли сейчас у Ричарда адвокат? - Дэниел сказал, что Ричард отказался видеть своего адвоката. Так что, наверное, да. - Дай мне телефон Дэниела, и я посмотрю, что можно сделать. - Спасибо тебе, Кэтрин. Большое спасибо. Она вздохнула: - Я знаю, что ты ради любого из своих друзей такое сделала бы. Ты очень преданный человек. Но ты уверена, что здесь дело только в дружбе? - То есть? - Ведь ты все еще его любишь? - Без комментариев. Кэтрин тихо засмеялась: - "Без комментариев!" Здесь же не ты под подозрением. - Хватит об этом. - Ладно, я посмотрю, что смогу сделать отсюда. Позвони мне, когда туда доберешься. - Обязательно. Повесив трубку, я позвонила на свою основную работу. Ликвидация вампиров - это лишь побочное мое занятие. Я поднимаю мертвых в фирме "Аниматорз инкорпорейтед", первой анимационной компании в стране. И самой прибыльной. Частично это заслуга нашего босса, Берта Вона, - он умеет делать баксы, сложив руки и насвистывая. Ему не нравится, что я помогаю полиции в расследовании противоестественных преступлений, и это занимает все больше и больше моего времени. Мой отъезд из города на неопределенное время по личным делам тоже ему не понравится. И я была рада, что в такую глухую ночь его не будет в конторе и он не станет орать на меня лично. Если Берт будет продолжать на меня давить, мне придется хлопнуть дверью, а мне не хотелось. Я должна поднимать зомби. Это не мышцы, которые слабеют от отсутствия упражнения, а врожденная способность. Если ее не использовать, сила сама найдет выход наружу. В колледже у нас был преподаватель, который покончил жизнь самоубийством. Три дня, пока душа еще держится поблизости, его тела не могли найти, а на четвертую ночь труп приковылял к двери моей комнаты. На следующий день моя соседка поменялась с кем-то комнатой - она не была любительницей приключений. Так или иначе, а мертвых поднимать я буду - выбора у меня нет. Зато есть достаточная репутация, чтобы работать самостоятельно. Придется найти менеджера, хотя я вполне справилась бы и одна - беда в том, что мне не хотелось уходить. Среди сотрудников "Аниматорз инкорпорейтед" были и мои лучшие друзья. Кроме того, хватит уже с меня перемен за этот год. Я, Анита Блейк, ужас нежити - человек, за которым числится убитых вампиров больше, чем за любым другим истребителем в стране, - кручу любовь с вампиром. Ирония почти поэтическая. Тут позвонили в дверь. У меня сердце подпрыгнуло к горлу: звук вполне обычный, но ведь не в без четверти четыре утра! Оставив недоупакованный чемодан на незастеленной кровати, я вышла в гостиную, где стояла белая мебель на ярком восточном ковре. Подушки кричащих цветов небрежно были разбросаны по дивану и креслам. Мебель выбирала я, ковер и подушки подарок Жан-Клода. У него чувство стиля всегда было лучше моего, так что незачем мне с ним тягаться. А звонок прозвонил второй раз. Я вздрогнула - без причины, если не считать раннего часа, настойчивости пришельца да еще того, что меня завели новости о Ричарде. К двери я подошла с моим любимым пистолетом, девятимиллиметровым браунингом, и, сняв предохранитель, направила ствол вниз. И лишь у самой двери сообразила, что на мне ничего нет, кроме ночной сорочки. Пистолет есть, а халата нет. Вот такие у меня приоритеты. Стоя на ковре у двери, я обдумывала, не вернуться ли мне за халатом или за джинсами. За чем-нибудь. В своей любимой футболке ниже колен я бы просто открыла дверь. Но на мне была черная атласная ночнушка с тоненькими бретельками. Она вообще-то все прикрывала, но тем не менее не в таком наряде надо бы открывать дверь. Ладно, черт с ним. - Кто там? - спросила я. Плохие парни обычно в звонок не звонят. - Это я, Жан-Клод, ma petite. У меня отвисла челюсть. Даже шайка бандитов за дверью не явилась бы таким сюрпризом. Чего он здесь делает? Щелкнув предохранителем, я открыла дверь. Атласная ночнушка была подарком Жан-Клода, и он видал меня и менее одетой. Халат не нужен. Я открыла дверь - и вот он. Будто я, как фокусник, откинула занавес и показала своего красавца-ассистента. От его вида у меня самой дыхание замерло в груди. Он пожаловал в рубашке строгого делового покроя с застегнутыми манжетами и простым воротником. Она была красная, а манжеты и воротник почти атласно-алые; Под тонкой тканью ничего не было, кроме рук, груди и талии самого Жан-Клода. Черные волосы локонами спускались ниже плеч и почему-то казались темнее, сочнее на красном фоне. От этого цвета даже полуночно-синие глаза стали еще синее. Я больше всего любила на нем именно эти тона, о чем он прекрасно знал. В черные джинсы вместо пояса был продет алый шнур, свисавший узлами с бедра. Черные кожаные сапоги облегали ноги, доходя почти до паха. Когда я была вдали от Жан-Клода, вдали от его тела и голоса, я могла конфузиться, испытывать неприятный дискомфорт по поводу того, что я с ним встречаюсь. Вдали от него я почти могла уговорить себя его бросить - почти. Но когда я была рядом с ним, у меня сердце проваливалось ниже ног, и мне приходилось сдерживать себя, чтобы не завопить от восторга. Я ограничилась словами: - Ты эффектен, как всегда. Но что ты здесь делаешь ночью, ведь я не просила тебя приходить? На самом деле мне хотелось повиснуть на нем, обвиться вокруг, и чтобы он отнес меня через порог, а я цеплялась за него, как обезьянка. Но я такого не сделаю. Это явная потеря достоинства. И к тому же меня слегка беспокоило, насколько сильно я его хочу - и насколько часто. Он действовал на меня как новый наркотик, и дело было не в его вампирской силе, а в старом добром вожделении. Но все равно это пугало слегка, и я поставила некоторые ограничения. Правила. Жан-Клод их соблюдал - почти всегда. Он улыбнулся, и такая улыбка пробуждала сразу любовь и ужас. Улыбка говорила, что он лелеет порочные мысли о том, что могут делать двое в темной комнате, где простыни пахнут дорогими духами, потом и другими телесными жидкостями. Эта улыбка никогда не заставляла меня краснеть до того, как мы стали близки. Иногда ему стоило только улыбнуться, и я уже заливалась краской, как четырнадцатилетняя девочка на первом свидании. Он это находил очаровательным, а я злилась. - Сукин ты сын, - медленно произнесла я. Он улыбнулся еще шире: - Наш сон прервали, ma petite. - Я так и знала, что не случайно ты мне приснился, - сказала я, и у меня получился враждебный тон. Это было мне очень приятно, потому что горячий летний ветер обдал мое лицо запахом его одеколона - экзотического, с оттенком цветов и пряностей. Чтобы выстирать простыни, еще держащие запах Жан-Клода, мне приходилось делать над собой усилие. - Я просил тебя носить мой подарок, чтобы я мог видеть тебя во сне. Ты же знала, что я собираюсь в этих снах делать, и не возражай, потому что это будет ложью. Можно мне войти? Он настолько часто бывал приглашен, что сейчас мог переступить порог и без приглашения, но теперь он затеял такую игру. Каждый раз я должна была официально признать, что я его хочу. Мне это было приятно - и злило. Как очень многое, связанное с Жан-Клодом. - Вполне можно. Он прошел мимо меня. Я заметила, что черные сапоги зашнурованы сзади от пяток до верха. Черные джинсы прилегали плотно и гладко, так что и гадать не надо было, что белья под ними нет. Он заговорил, не оборачиваясь: - Не надо так злиться, ma petite. Ты же умеешь не допускать меня в свои сны. - Здесь он повернулся, и его глаза наполнились темным светом, ничего общего не имеющим с вампирской силой. - Ты же меня встречаешь, распростирая не только объятия. Второй раз за пять минут я залилась краской. - Ричард в тюрьме в Теннеси, - сказала я. - Да, я знаю. - Знаешь? - удивилась я. - Откуда? - Мне звонил местный Принц города. Больше всего он боялся, как бы я не решил, что это его работа. Его попытка разрушить наш триумвират. - Если бы он пытался это сделать, обвинение было бы в убийстве, а не в попытке изнасилования, - возразила я. - Верно, - сказал Жан-Клод и рассмеялся. Этот смех защекотал мне кожу, как небольшой персональный ветер. - Кто бы ни подставил нашего Ричарда, он его не знает. Я бы даже в убийство поверил скорей, чем в изнасилование. В точности то же, что сказала я. Так почему же мне так неприятно было это слышать? - Ты едешь в Теннеси? - Этот мастер, Колин, запретил мне появляться в его землях. Если я нарушу запрет, это будет сочтено актом агрессии, если не объявлением войны. - Ему-то какое дело? - спросила я. - Он боится моей силы, ma petite. Нашей силы, и вот почему он и тебя объявил на своей территории персоной нон грата. Я вытаращила глаза: - Ты шутишь? Надеюсь, шутишь. Он запретил любому из нас ехать на помощь Ричарду? Жан-Клод кивнул. - И он еще думает, что мы поверим, будто это не его работа? - Я ему верю, ma petite. - Даже по телефону ты мог определить, что он не лжет? - Есть мастера вампиров, которые могут солгать другому мастеру вампиров, хотя вряд ли такой силой обладает Колин. Но я верю ему не поэтому, ma petite. - А почему? - В последний раз, когда мы с тобой вторглись в земли другого вампира, мы уничтожили хозяйку. - Она пыталась нас убить, - возразила я. - Строго говоря, - уточнил Жан-Клод, - она освободила нас всех, кроме тебя. Тебя она хотела превратить в вампира. - Ну я же сказала, что она хотела меня убить. Жан-Клод улыбнулся: - О ma petite, твои слова делают мне больно. - Кончай чушь молоть. Этот Колин не может не понимать, что мы не бросим Ричарда гнить в тюрьме. - Он вправе отказать нам в разрешении. - Потому что мы убили другого мастера на его собственной территории? спросила я. - Он не обязан обосновывать свой отказ. Ему достаточно просто отказать. - Как вы, вампиры, вообще можете о чем-то договориться? - Медленно, - признал Жан-Клод. - Но не забывай, ma petite, у нас есть время, чтобы быть терпеливыми. - Ладно, у меня его нет, и у Ричарда тоже. - Вы могли бы обрести вечность, ты и он, если бы восприняли четвертую метку, - произнес Жан-Клод тихим и нейтральным голосом. Я покачала головой: - И Ричард, и я очень ценим то, что осталось в нас от человека. А к тому же твоя "вечность" - это не бессмертие. Она только значит, что мы будем живы до тех пор, пока жив ты. Тебя труднее убить, чем нас, но ненамного. Он сел на диван, подобрав под себя ноги. В таком изобилии кожи это было нелегко - может быть, правда сапоги мягче, чем кажутся? Нет, вряд ли. Жан-Клод облокотился на подлокотник дивана, выпятив грудь. Прозрачная красная ткань тесно облегала его тело, не оставляя простора воображению. Соски выпирали из-под нее. Красный газ рубашки превращал крестообразный шрам в кровавую рану. Он приподнялся, опираясь на подлокотник, как русалка на камне. Я ожидала от него поддразнивания, чего-то сексуального. Но он сказал: - Я пришел, чтобы лично сообщить тебе о том, что Ричард в тюрьме. - Он пристально смотрел мне в лицо. - Думал, что это может тебя расстроить. - И еще как. Этот тип, Колин, вампир, кто бы он вообще ни был, но он явный псих, если думает, что сможет нам помешать спасать Ричарда. Жан-Клод улыбнулся: - Сейчас, пока мы беседуем, Ашер ведет переговоры о том, чтобы Колин дал тебе доступ на свою территорию. Ашер был у Жан-Клода правой рукой. Я нахмурилась: - Почему мне, а не тебе? - Потому что ты куда лучше общаешься с полицией, чем я. - Он перебросил длинную, утопающую в коже ногу через подлокотник и грациозно встал на ноги. Как в танце с лентой, только без ленты. Насколько мне известно, Жан-Клод никогда не танцевал стриптиз в "Запретном плоде", принадлежащем ему вампирском стрип-клубе, но вполне мог бы. Он умел малейшему движению придать оттенок сексуальный и слегка скабрезный. Всегда казалось, будто у него на уме такие мысли, которых в разношерстной компании не выскажешь. - Так почему же ты просто не позвонил? - спросила я, хотя знала ответ - по крайней мере частично. Он был так же зачарован моим телом, как я его. Хороший секс - штука обоюдная, и при правильно выбранной жертве соблазнитель становится соблазненным. Он скользнул ко мне. - Я считал, что такие новости надо сообщать лицом к лицу. Он остановился так близко ко мне, что круглый подол моей рубашки касался его бедер. Жан-Клод чуть шевельнул корпусом, и атласный край одежды ласково погладил мне ноги. Почти любой мужчина такое движение мог бы сделать только руками. Конечно, у Жан-Клода за плечами было четыреста лет тренировок. - Почему это лицом к лицу? - спросила я с небольшим придыханием. - Ты знаешь, - улыбнулся он. - Я хочу от тебя услышать. Красивое лицо Жан-Клода превратилось в ничего не выражающую, тщательно сделанную маску, и лишь глаза светились, как манящие огоньки. - Я не мог, чтобы ты уехала, не коснувшись меня в последний раз. Перед твоим отъездом хотел бы станцевать грешный танец. Я рассмеялась, но напряженно, нервно. Во рту вдруг пересохло. Мне пришлось заставить себя не смотреть на его грудь. "Грешный танец" - это был его излюбленный эвфемизм для секса. Я хотела до него дотронуться, но тогда не знаю, где я смогла бы остановиться. Ричард попал в беду. Однажды я предала его ради Жан-Клода; второй раз я этого не сделаю. - Мне надо собираться, - сказала я, резко повернулась и пошла в комнату. Он последовал за мной. Я положила пистолет возле телефона, достала из ящика носки и стала забрасывать их в чемодан, пытаясь не обращать внимания на Жан-Клода. Это было не так легко, как можно подумать. Он лег на кровать рядом с чемоданом, опершись на локоть, длинные ноги вытянулись вдоль всей кровати. На фоне моих белых простынь он казался до ужаса чересчур одетым. Я ходила по комнате, а он следил за мной - одними глазами. Как кот: внимательный и полностью расслабленный. Я зашла в ванную взять туалетные принадлежности. Все мелочи лежали у меня в мужской сумке для бритвенного набора - последнее время мне часто приходилось выезжать из города. Когда я вернулась, Жан-Клод лежал на спине, длинные черные волосы разлились по моей подушке, как темный сон. Он протянул ко мне руку: - Иди ко мне, ma petite. Я замотала головой: - Это меня отвлечет. Мне надо собраться и одеться. Ни на что другого времени нет. Он передвинулся ко мне скользящим движением, будто у него были мускулы в таких местах, где им быть не полагается. - Неужто я так непривлекателен, ma petite? Или тебя так отвлекает тревога за Ричарда? - Ты отлично знаешь, насколько ты для меня привлекателен. А за Ричарда я действительно тревожусь. Он соскользнул с кровати, следуя за мной по пятам. Двигался он грациозно и плавно. Я моталась туда-сюда, но он не отставал, точно приспособив свои плавные шаги к моим торопливым. Как будто за мной ходит очень медленный хищник, никуда не спешащий, но знающий, что тебе от него деться некуда. Чуть не налетев на него во второй раз, я наконец не выдержала: - Слушай, перестань за мной ходить! Ты меня нервируешь. На самом деле от такой его близости у меня кожа дергалась. Он сел на край кровати и вздохнул: - Я не хочу, чтобы ты ехала. Я как стояла, так и застыла. Обернулась и уставилась на него: - Это еще почему? - Много веков я мечтал набрать столько силы, чтобы достичь безопасности. Столько силы, чтобы спокойно владеть своей землей и наконец-то пожить в мире хоть немного. И теперь я боюсь именно того, кто может осуществить эти мои мечты. - О чем ты? Я стояла перед ним с полной охапкой блузок и вешалок. - О Ричарде. Я боюсь Ричарда. Такое выражение я очень редко видала в его глазах. Это была неуверенность в себе. Совершенно нормальное человеческое выражение. И совершенно неуместное на лице этого элегантного мужчины в шикарной рубашке. - С чего тебе его бояться? - Если ты любишь Ричарда больше, чем меня, то ты можешь бросить меня ради него. - Если ты заметил, Ричард сейчас меня ненавидит. Он больше с тобой разговаривает, чем со мной. - Он ненавидит не тебя, ma petite, ему ненавистно, что ты со мной. Между этими двумя видами ненависти разница огромная. - Жан-Клод глядел на меня почти печально. Я вздохнула: - Ты ревнуешь к Ричарду? Он опустил глаза к своим дорогим сапогам. - Дурак я был бы, если бы не ревновал. Я перебросила блузки через руку и дотронулась до лица Жан-Клода. Повернула его к себе. - Ты не забыл, что я сплю с тобой, а не с Ричардом? - Вот я здесь, ma petite, одетый, как в твоей мечте, и ты даже не захотела меня поцеловать. Эта реакция меня удивила. А я-то думала, что уже хорошо его знаю. - Ты обиделся, что я не поцеловала тебя при встрече? - Наверное, - тихо ответил он. Я покачала головой и бросила блузки куда-то в сторону чемодана. Потом ткнулась коленями в его ноги, чтобы он их развел и дал мне прижаться к нему всем телом. Положила руки ему на плечи. Прозрачная ткань была на ощупь куда грубее, чем казалась. - Как может комплексовать столь великолепное создание, как ты? Он обвил меня руками за талию, прижав к себе. Кожа его высоких сапог была на ощупь мягче, чем на вид. Из плена его рук и ног мне трудно было бы вырваться, но я добровольно пошла в этот плен, так что волноваться не о чем. - Знаешь, что мне на самом деле хотелось бы сделать? Упасть на колени и лизнуть эту роскошную рубашку. Мне интересно, сколько тебя могла бы я засосать сквозь ткань. Он засмеялся тихим и низким голосом. От этого смеха у меня по всему телу пошли мурашки, напряглись соски и другие места тоже. Его смех был ощутим, назойлив. Он умел голосом делать такое, чего другие мужчины не могут и руками. И все же он боялся, что я брошу его ради Ричарда. Он опустил лицо между моих грудей, потерся щеками, гладя меня атласом рубашки, и у меня участилось дыхание. Я вздохнула и склонилась к нему. - Я не собираюсь бросать тебя ради Ричарда. Но он в беде, а это важнее секса. Жан-Клод поднял ко мне лицо - наши руки так переплелись, что он едва мог шевельнуться. - Поцелуй меня, ma petite, я не прошу большего. Только поцелуй, чтобы я знал, что ты меня любишь. Я приложила губы к его лбу. - Я думала, что ты больше уверен в себе. - Так и есть, - ответил он. - С кем угодно, но не с тобой. Я отодвинулась, чтобы видеть его лицо. - Вообще-то любовь должна придавать уверенности, а не отнимать. - Должна, - согласился он. - Но Ричарда ты тоже любишь. Ты пытаешься не любить его, а он пытается не любить тебя. Но любовь не так-то легко убить - и породить тоже. Я нагнулась к нему. Первый поцелуй был просто касанием губ - ощущением его атласной кожи. Второй был посильнее. Я чуть прикусила его верхнюю губу, и он еле слышно застонал. Жан-Клод тоже поцеловал меня, нежно взяв в руки мое лицо. Он целовал меня, будто пил до дна, пытаясь слизнуть последние капли из бутылки дорогого вина, нежно, страстно, голодно. Я прижалась к нему, водя руками по его телу, будто и они испытывали голод по прикосновению. Острые его клыки кольнули мне губы и язык. Острая, резкая боль - и медный вкус крови. Жан-Клод издал тихий нечленораздельный звук и навалился на меня. Вдруг мы оказались на кровати, он сверху. Глаза его превратились в синее пламя, зрачки исчезли в наплыве желания. Он попытался отогнуть мне голову в сторону, ткнуться в шею. Я повернулась к нему лицом, не давая этого сделать. - Без крови, Жан-Клод. Он обмяк, ткнулся лицом в смятые простыни. - Прошу тебя, ma petite! Я толкнула его в плечо: - Слезь. Он перекатился на спину, стараясь не смотреть на меня. - Я могу входить любой своей частью в любые твои отверстия, но в последней капле себя ты отказываешь мне. Я осторожно встала, не уверенная, что колени у меня не подкосятся. - Я не еда. - Это куда больше, чем еда, ma petite. Если бы ты только позволила мне показать тебе, насколько больше. Я сгребла охапку блузок и стала снимать их с вешалок и складывать в чемодан. - Без крови. Таково правило. Он перевернулся набок: - Я тебе предложил всего себя, ma petite, а ты себя от меня прячешь. Как же мне не ревновать к Ричарду? - С тобой я сплю, а с ним даже не встречаюсь. - Ты моя, но ты и не моя. Не до конца. - Я не собачка, Жан-Клод. Я не должна кому-то принадлежать. - Если бы нашла способ полюбить зверя в Ричарде, ты бы не стала прятаться от него. Ему бы ты себя отдала. Я сложила последнюю блузку. - Черт возьми, Жан-Клод, это просто глупо. Я выбрала тебя, так? Дело сделано. Отчего же ты так беспокоишься? - Оттого, что как только он попал в беду, ты бросаешь все и летишь к нему. - Для тебя я бы сделала то же самое. - Вот именно, - сказал он. - Я не сомневаюсь, что по-своему ты меня любишь, но его ты тоже любишь. Я застегнула чемодан: - Все, спорить не о чем. Я с тобой сплю. Но давать тебе кровь для твоего успокоения я не собираюсь. Зазвонил телефон. Изысканный голос Ашера, так похожий на голос Жан-Клода. - Здравствуй, Анита. Как ты себя чувствуешь в эту прекрасную летнюю ночь? - Спасибо, Ашер, хорошо. В чем дело? - Могу ли я поговорить с Жан-Клодом? Я хотела было возразить, но Жан-Клод уже протянул руку. Я отдала трубку. Жан-Клод заговорил по-французски - обычно они с Ашером общались именно так. Меня радовало, что ему есть с кем поговорить на родном языке, но сама я слишком плохо этот язык знала, чтобы уследить за разговором. И я сильно подозревала, что иногда вампиры говорили при мне по-французски, как взрослые при ребенке, чтобы он не понял. С их стороны это было грубо и пренебрежительно, но все же, будучи вампирами с возрастом не в одну сотню лет, они не всегда могли с собой справиться. Жан-Клод перешел на английский, обращаясь уже прямо ко мне. - Колин отказался допустить тебя на свою территорию. Отказался допустить кого-либо, кто связан со мной. - Он имеет на это право? - спросила я. - Oui, - кивнул Жан-Клод. - Я туда поеду помогать Ричарду. Организуй разрешение, Жан-Клод, или я поеду туда без разрешения. - Даже если это будет война? - спросил он. - А, черт! - произнесла я в сердцах. - Слушай, позвони этому сукину сыну, и я сама с ним поговорю. Жан-Клод приподнял брови, но кивнул. Закончив разговор с Ашером, он набрал номер. - Колин, это Жан-Клод. Да, Ашер мне сообщил твое решение. Мой слуга-человек, Анита Блейк, желает с тобой говорить. - Он секунду послушал. - Нет, я не знаю, что она желает тебе сказать. Он протянул мне трубку и откинулся на спинку кровати, как зритель на спектакле. - Здравствуйте. Это Колин? - Он самый. У Колина был среднеамериканский акцент, и потому он по голосу был менее экзотичен, чем большинство вампиров. - Меня зовут Анита Блейк. - Я знаю, кто ты, - сказал он. - Ты - Истребительница. - Да, но я не собираюсь выполнять ликвидацию. Мой друг попал в беду, и я просто хочу ему помочь. - Он ваш третий. Если ты приедешь, то на моей территории окажется два члена вашего триумвирата. Вы слишком сильны, чтобы я разрешил вам здесь находиться. - Ашер говорит, что ты вообще отказался допустить кого-либо из наших. Это правда? - Да. - Бога ради, почему? - Даже члены Совета, правители вампиров, боятся Жан-Клода. Вас на моей земле не будет. - Послушай, Колин, я не собираюсь подрывать твою власть. Мне не нужны твои земли. Я ничего вообще против тебя не планирую. Ты - мастер вампиров и можешь услышать, что я говорю правду. - Ты говоришь то, что думаешь, но ты слуга. А хозяин - Жан-Клод. - Не пойми меня неправильно, Колин, но зачем бы Жан-Клоду были нужны твои земли? Если бы у него и были чингизхановские планы, твои земли от наших за три территории. Если бы он собирался стать завоевателем, то начал бы с соседей. - Может, здесь есть что-то, чего он хочет, - ответил Колин, и я услышала в его словах страх - редкий случай для мастера вампиров. Обычно они лучше скрывают эмоции. - Колин, я клянусь тебе любой клятвой, что нам от тебя ничего не нужно. Мы только хотим приехать и вытащить Ричарда из тюрьмы, о'кей? - Нет. Если ты прибудешь без приглашения, это будет означать войну, и я тебя убью. - Послушай, Колин, я знаю, что ты боишься... - Я тут же поняла, что этого говорить не надо было. - Откуда ты знаешь мои чувства? - Страх увеличился на одно деление, но куда сильнее возросла злость. - Человек-слуга, умеющий чуять страх мастера вампиров! И ты еще спрашиваешь, почему я не хочу, чтобы ты появилась на моей земле? - Я твой страх не чую, Колин, а слышу в твоих словах. - Ты лжешь! У меня стали напрягаться плечи. Меня вообще легко вывести из себя, а этот Колин еще и старался. - И как же нам помочь Ричарду, если мы никого не пошлем? Я говорила спокойно, но чувствовала, как у меня сжимается горло, и голос стал чуть тише от усилий не заорать. - Что случится с вашим третьим - меня не касается. Мое дело - защищать свою землю и свой народ. - Если из-за этих затяжек с Ричардом что-нибудь случится, я уж постараюсь, чтобы это стало твоим делом, - сказала я все еще спокойным голосом. - Видишь? Уже начались угрозы. Напряжение в плечах захватило шею и вылилось у меня изо рта. - Слушай, ты, мелкое ничтожество, я все равно приеду. Я не допущу, чтобы Ричард пострадал из-за твоей паранойи! - Значит, мы тебя убьем. - Вот что, Колин: не становись у меня на дороге, и я не буду становиться на твоей. Полезешь - я тебя уничтожу. Это ясно? Война будет, только если ты ее начнешь. Но если ты начнешь, Богом тебе клянусь: я ее закончу. Жан-Клод отчаянными жестами просил трубку. Несколько секунд он пытался у меня ее отнять, пока я обзывала Колина грязным старым политиканом и словами еще похуже. Жан-Клод извинился в пустую гудящую трубку, потом повесил ее и поглядел на меня. Очень красноречиво поглядел. - Я бы мог сказать, что у меня нет слов или что я не верю, будто ты такое сделала, но я верю. Вопрос лишь в том, понимаешь ли ты, что сделала? - Я еду выручать Ричарда. Могу обойти Колина, а могу переступить через него. Выбирать ему. Жан-Клод вздохнул. - Он вполне вправе счесть это началом войны. Но Колин очень осторожен, так что он сделает одно из двух: либо подождет, не предпримешь ли ты что-либо враждебное, либо попытается убить тебя, как только ты ступишь на его землю. Я покачала головой: - А как я должна была поступить? - Теперь это не важно. Что сделано, то сделано, но меняется организация экспедиции. Все равно ты можешь взять мой самолет, но будешь не одна. - Ты поедешь? - спросила я. - Нет. Если я поеду с тобой, Колин будет уверен, что мы приехали по его душу. Я останусь, но у тебя будет свита телохранителей. - Стоп, минутку... Он поднял руку: - Нет, ma petite. Ты была слишком безрассудна. Вспомни, если ты погибнешь, мы с Ричардом тоже можем умереть. Связь, объединяющая нас в триумвират, дает силу, но у этой силы есть своя цена. Ты рискуешь не только своей жизнью. Это заставило меня замолчать. - Мне это не пришло в голову. - Тебе нужна свита, достойная моего слуги-человека, и свита достаточно сильная, чтобы драться с ребятами Колина, если до этого дойдет. - Ты кого имеешь в виду? - спросила я с внезапным подозрением. - Предоставь мне выбирать. - Не собираюсь. Он встал, и его злость пронеслась по комнате обжигающим ветром. - Ты подвергла риску себя, меня и Ричарда. Поставила в опасность все наши надежды - из-за своей вспыльчивости. - Жан-Клод, все равно все кончилось бы ультиматумом. Я знаю вампиров. Вы бы спорили и торговались еще пару дней, и все равно пришли бы к этому. - Ты так уверена? - Именно. Я слышала страх в голосе Колина. Он тебя боится до судорог. И никогда не позволил бы тебе появиться у него. - Он боится не только меня, ma petite. Ты - Истребительница. Молодым вампирам говорят, что, если будут плохо себя вести, ты придешь и пронзишь их прямо в гробу. - Ты преувеличиваешь. Он покачал головой. - Нет, ma petite, ты действительно жупел рода вампиров. - Если я увижу Колина, постараюсь не пугать его больше, чем он уже напуган. - Так или иначе, ma petite, тебе придется с ним увидеться. Либо он организует встречу, где убедится, что ты не замышляешь ему вреда, либо будет присутствовать, когда они нападут. - Мы должны вытащить Ричарда до полнолуния. Оно через пять дней. У нас нет времени медлить. - Ты кого хочешь убедить, ma petite, меня или себя? Я позволила себе сорваться. Это было глупо и непростительно. Я вообще горазда срываться, но обычно лучше владею собой. - Я очень сожалею. Жан-Клод фыркнул - совершенно не элегантно. - Вот теперь она сожалеет. - Он набрал номер. - Велю Ашеру и его команде паковать вещи. - Ашер? - вскинулась я. - Он со мной не полетит! - Полетит. Я раскрыла рот для возражений, но Жан-Клод поднял длинный бледный палец. - Я знаю Колина и его вампиров. Тебе нужна свита, которая произведет впечатление, но не слишком напугает, и при этом они на крайний случай должны уметь защитить тебя и себя. Кто поедет и кто останется, буду выбирать я. - Это нечестно. - Для честности нет времени, ma petite. Твой драгоценный Ричард сидит за решеткой, а полнолуние приближается. - Жан-Клод уронил руку себе на колени. - Если ты хочешь взять с собой кого-нибудь из своих леопардов, это приветствуется. Ашеру и Дамиану нужна будет еда. Охотиться на территории Колина они не могут - это будет воспринято как враждебный акт. - Ты хочешь, чтобы эти леопардолюди вызвались добровольными донорами, ходячим провиантом? - Я и нескольких вервольфов с ними пошлю. - Я - лупа стаи, а не только Нимир-ра леопардов. Командовать волками через мою голову нельзя. Лупой вервольфов сделал меня Ричард, когда мы еще встречались. Лупа это всего лишь название для подруги вожака, хотя обычно она тоже вервольф, а не человек. А леопарды перешли ко мне за отсутствием других наследников. Я убила их последнего предводителя, и оказалось, что после этого кто угодно мог о них вытирать ноги. Это была в каком-то смысле моя вина, и потому я взяла их под свою защиту. Защита эта, поскольку я сама не оборотень, состояла только в угрозе - в угрозе, что я убью любого, кто их тронет. Очевидно, монстры в городе мне поверили - поскольку оставили леопардов в покое. Не жалей на монстров серебряных пуль, и заработаешь себе репутацию. Жан-Клод поднес трубку к уху. - Скоро вообще нельзя будет обидеть ни одного монстра в Сент-Луисе, чтобы не пришлось давать ответ тебе, ma petite. Не знай я его лучше, я бы решила, что Жан-Клод на меня сердится. Что ж, сегодня я могла его понять. Глава 3 Личный самолет Жан-Клода походил на яйцо с плавниками. Ладно, он был подлиннее яйца и с острыми концами, но все равно так же хрупок. Я вам не говорила, что у меня небольшая фобия полетов? Я сидела в шарнирном кресле - с полным поворотом, с откидной спинкой очень прямо, пристегнувшись ремнем, вцепившись ногтями в мягкие подлокотники, нарочно отвернув кресло от иллюминатора. Все равно эти окна были натыканы в каждой стенке и торчали перед глазами, зато я хотя бы не видела пропасти рядом с собой. К несчастью, самолет был настолько узок, что в иллюминаторах напротив мелькало синее небо и пушистые белые облака. Трудно забыть, что ты на высоте в несколько тысяч футов над землей и тебя отделяет от вечности лишь тонкая пленка металла, если мимо окна все плывут и плывут облака. Джейсон плюхнулся в соседнее кресло, и я чуть пискнула. Он заржал. - Не могу поверить, что ты так боишься летать. Он оттолкнулся ногами и медленно закружился в кресле, как ребенок, попавший к папе на работу. Редкие светлые волосы у него чуть не доходили до плеч. Глаза были светло-голубыми, как небо, в котором мы летели. Ростом он был точно с меня, пять футов три дюйма - коротышка, особенно для мужчины, но ему, кажется, на это плевать. Он надел просторную футболку и джинсы, вылинявшие почти добела. На ногах у него были двухсотдолларовые кроссовки, хотя он никогда не бегал - это я точно знала. Этим летом ему исполнился двадцать один. Он мне сообщил, что он по зодиаку - Близнецы, и сейчас ему уже по закону можно все. Все - значило для Джейсона многое. Он был вервольфом, но жил у Жан-Клода, служа для вампира утренней закуской или выпивкой на ночь. Кровь оборотня - она покрепче, в ней силы больше. Ее можно выпить меньше, чем человеческой, и чувствовать себя намного лучше. По крайней мере, я наблюдала подобное. Он соскочил с кресла и присел передо мной. - Да ладно тебе, Анита. Чего ты дергаешься? - Оставь меня в покое, Джейсон. Это фобия, логика здесь ни при чем. Словами ты меня не успокоишь, так что отвали. Он вскочил на ноги быстро, как по волшебству. - Да это же совершенно безопасно! - И он начал подпрыгивать на полу самолета. - Видишь, он держит. - Зейн! - завопила я. Зейн оказался рядом со мной. Он был ростом в шесть футов, длинный и тощий, будто кожи еле-еле хватало закрыть кости. Волосы у него были крашеные, ярко-желтые, как неоновая реклама, подбритые с боков и уложенные жесткими торчащими прядями сверху с помощью геля. Вырядился он в черные виниловые штаны, обтягивающие, как вторая кожа, и такую же жилетку надел на голое тело. Завершали наряд блестящие черные ботинки. - Звала? - спросил он таким низким голосом, что ушам было больно. Если оборотень слишком много времени проводит в животной форме, некоторые изменения становятся постоянными. Рычащий голос Зейна и излишне острые клыки в человеческом рту говорили, что он слишком долго пробыл в образе леопарда. Голос еще мог бы сойти за человеческий, но клыки - клыки выдавали правду. - Убери от меня Джейсона, будь добр, - произнесла я сквозь сжатые зубы. Зейн грозно посмотрел на коротышку. Джейсон не отступил. Зейн сделал два шага, разделявшие их. Они стояли грудь в грудь, твердо глядя друг на друга. Резкий порыв энергии в воздухе, от которого мурашки поползли по коже, ясно давал понять, что это не просто себе люди. Черт, мне только не хватало драку спровоцировать. Зейн наклонился к противнику, и низкое рычание послышалось из-за его сжатых губ. - Мальчики, без драки! - предупредила я. Зейн влепил Джейсону в губы сочный и мокрый поцелуй. Джейсон со смехом отдернулся: - Ах ты, сука бисексуальная! - Скажите, пожалуйста, котелок обзывает чайник чумазым, - ответил Зейн. Джейсон осклабился и отвалил, хотя отваливать было особо некуда. Клаустрофобия у меня тоже есть - небольшая. Заработала ее при одном случае во время подводного плавания, и она усилилась, когда я оказалась в одном гробу с вампиром, который мне не нравился. Выбраться я выбралась, но мне все меньше и меньше нравится замкнутое пространство. Зейн уселся в кресло рядом со мной. Черная кожаная жилетка отстала на груди, открыв серебряное кольцо в соске. Зейн потрепал меня по колену, и я не возразила. Он всегда всех трогал, ничего личного здесь не было. Многие оборотни особо чувствительны к прикосновениям, будто они действительно животные, а не люди, но Зейн превратил случайное прикосновение в вид искусства. В конце концов я поняла, что он трогает других в качестве маскировочного поведения. Он хотел изображать из себя хищника-доминанта, хотя на самом деле им не был. Он и сам это знал, натягивая на себя маску вызывающей самоуверенности, и очень нервничал, когда ему надо было действовать одному, без поддержки в буквальном смысле слова. И потому я позволяла ему себя трогать, хотя на любого другого уже спустила бы собак. - Скоро пойдем на посадку, - сказал он. Руку он убрал - Зейн понимал правила этой игры. Я ему разрешала прикосновения, но не долгие и страстные поглаживания. Меня можно было трогать как четки, которые вертят в руках, но не как подружку. - Знаю, - ответила я. Он улыбнулся: - Но не веришь. - Скажем так: меня отпустит, когда мы действительно сядем. К нам подошла Черри - высокая и стройная, натуральная блондинка, стриженная очень коротко, волосы еле обрамляли волевое треугольное лицо. Тени у глаз у нее были серыми, а сами глаза подведены густо черным. И помада тоже черная. Косметика не тех цветов, что выбрала бы для нее я, но зато подходила к одежде. Черные чулки в сеточку, виниловая мини-юбка, черные шикарные ботинки и черный кружевной лифчик под сеткой блузки. Лифчик она надела ради меня. Сама по себе она, когда не дежурила медсестрой, предпочитала ходить без него. Сестрой она работала, пока не узнали, что она леопард-оборотень, а тогда она попала под сокращение. Может, там и было сокращение, а может, и нет. Дискриминация по болезни запрещена, но никто не хочет, чтобы больных лечили оборотни любого вида. Считается, что ликантроп не может справиться с собой при виде свежей крови. Действительно, с оборотнем-новичком может такое случиться, но Черри новенькой не была. Она была хорошей медсестрой, а теперь никогда уже ею не будет. Она по этому поводу переживала, и потому превратила себя в шлюху-невесту с "Планеты X", будто хотела даже в человеческой форме дать всем понять: она не такая, как все. Другая. Непохожая. Но беда в том, что она стала выглядеть как тысячи других девчонок около двадцати лет - они же тоже хотят быть непохожими и выделяться. - И что будет, когда мы сядем? - спросила она мурлыкающим контральто. Я раньше думала, что этот голос тоже результат слишком долгого ношения меха, как зубы Зейна, но нет - этот чудесный, чувственный, глубокий голос у нее от природы. У Черри хорошо получился бы секс по телефону. Сейчас она сидела у наших ног, скрестив лодыжки и отставив колени. Короткая юбка открыла края чулок до бедер, но все же кое-как скрывала остальное. Я только надеялась, что Черри все же надела белье под юбку. Я бы никогда не смогла в такой короткой юбке не сверкнуть бельем. - Я свяжусь с братом Ричарда и поеду в тюрьму, - ответила я. - А нам что делать? - спросил Зейн. - Жан-Клод сказал, что договорился насчет номеров в отеле, так что вы туда и поедете, ребята. Они переглянулись. Не просто переглянулись. - В чем дело? - спросила я. - Один из нас должен будет поехать с тобой, - сказал Зейн. - Нет, я собираюсь туда пройти, размахивая лицензией истребителя. И лучше мне идти одной. - А если Принц города поставит своих ребят там, чтобы они тебя ждали? - спросил Зейн. - Он же знает, что ты сегодня пойдешь в полицию. - Вполне может быть засада, - кивнула Черри. В общем, разумные слова, но... - Ребята, ничего личного, но у вас вид, как у гостей со свадьбы садиста с мазохистом. Копы не любят тех, кто выглядит вроде... - Я не знала, как сказать, чтобы это не было оскорбительно. Полицейские - народ кондовый, их экзотикой не удивишь; они ее видели во всяком виде и умеют с ней расквитаться. Почти все ребята с экзотическими вкусами, что им попадаются, - из плохих парней. Постепенно полисмен уже автоматически начинает так считать. Это экономит время. И если я войду в полицейский участок в сопровождении типовых панка и панкухи, у копов сработает внутренний сигнал тревоги. Они сразу поймут, что я не та, за кого себя выдаю, и это усложнит дело. А нам надо упрощать, а не усложнять. Я оделась в рабочую одежду истребителя вампиров. Новые черные джинсы, не вареные, алая рубашка с короткими рукавами, черный костюмныйпиджак, черные кроссовки и черный пояс, чтобы было что продеть в петли наплечной кобуры. Под левой рукой ощущалась знакомая твердость браунинга. Со мной были и три серебряных ножа в ножнах на обоих запястьях. В ножнах на спине торчала рукоятка клинка, и ее должны были скрывать волосы, а они у меня достаточно густые и темные. Этот клинок был вроде небольшого меча. В дело я его пускала только раз - воткнула в сердце леопарду-оборотню. Тогда острие вылезло у него из спины. Еще на мне под блузкой был серебряный крест, и я таким образом оказалась снаряжена на медведя-оборотня или вообще на что угодно. На всякий случай обойму патронов с обычными пулями я сунула в сумку - вдруг попадется кто-нибудь из сорвавшихся с нарезки фей. Серебро на них не действует. - И я с тобой. Натэниел протиснулся из-за спины Черри между моими ногами и стенкой самолета. Широкое плечо солидным весом уперлось мне в бедро. Действительно, ему никак было там не усесться, не касаясь меня. Он всегда старался до меня дотронуться и при этом так, чтобы для этого был повод - как сейчас, например. - Вряд ли, Натэниел. Он притянул колени к груди, обхватил их руками: - А почему? Одет он был нормально - в джинсы, футболка заправлена, но все остальное... Темно-рыжие волосы, завязанные свободно в хвост, спадали до колен шелковой волной. Его глаза были бледно-сиреневыми, как пасхальное яичко. Даже постригись он, глаза все равно бы привлекали ненужное внимание. Как мужчина, он был низкорослым, и среди нас - младшим: всего девятнадцать лет. Наверное, его ждет быстрый рост - в один прекрасный день это тело вытянется под стать широким плечам - вполне мужским. Натэниел был стриптизером в "Запретном плоде", леопардом-оборотнем и одно время занимался еще и древнейшей профессией. Этому я положила конец. Если уж тебе приходится быть королевой леопардов, можно заодно и править. И первое, что я решила, - леопарды больше не будут шлюхами. Габриэль, их прежний альфа, сводничал и сдавал их напрокат. Оборотни могут пережить такие повреждения, которые убьют нормального человека на месте, и Габриэль нашел способ извлекать из этого выгоду. Он сдавал своих котят для садомазохизма. Люди, которые любят причинять боль, за Натэниела платили кучу денег. Впервые я его увидела в больнице, после того, как клиента занесло и Натэниел чуть не погиб. Следует признать, что это произошло уже после гибели Габриэля. Леопарды пытались сохранить список клиентов, а защищать их от этих клиентов было некому. Зейн пытался заменить Габриэля на посту сутенера и крутого мэна, но на это у него пороху не хватило. Натэниел чуть не погиб, а Зейн ничего не смог сделать, чтобы его спасти. Натэниел, который мог поднять в жиме рояль, был по духу жертвой. Он любил боль и любил, когда им командуют. Ему нужен был хозяин, и он отчаянно пытался уговорить меня на эту работу. До чего-то 34 мы могли бы договориться, но для Натэниела роль хозяина или хозяйки сводилась также к сексу, а к этому я не была готова. - Я пойду, - сказал Джейсон. Он сел рядом с Черри, положил ей голову на плечо, тыкаясь носом. Черри отодвинулась, прижавшись к Натэниелу. Это тоже не был секс - просто оборотни стараются держаться поближе к зверям своего вида. Тискаться с другим видом считается несколько дурным тоном, но Джейсону на это наплевать. Черри - женщина, а он пристает ко всем объектам женского пола. Ничего личного, просто привычка. Сейчас Джейсон втиснулся между Черри и Натэниелом. - У меня в чемодане есть костюм - нормальный, приличный синий костюм. И даже галстук готов нацепить. Черри зарычала на него. Очень не вязалось это басовое рычание с ее хорошеньким личиком. Я вообще не из тех женщин, которые рвутся перевоспитывать других женщин, мне все равно, как они одеваются или красятся. Но удержаться и не намекнуть Черри мне трудно. Уж если она такая симпатичная в этом макияже невесты Франкенштейна, то в гриме под тон кожи она будет просто сногсшибательной. Я улыбнулась: - Спасибо, Джейсон. А сейчас дай Черри хотя бы свободно подышать. Он прижался еще сильнее: - А Зейн меня поцеловал, чтобы я отодвинулся. - Отодвинься, а то я тебе нос откушу. - Черри чуть сверкнула клыками в полуоскале-полуулыбке. - Думаю, она не шутит, - заметила я. Джейсон засмеялся, встал легким молниеносным движением, свойственным всем оборотням, и отступил за мое кресло, облокотившись на его спинку. - Я спрячусь у тебя за спиной, пока опасность не минует. - Убери только лапы с моего сиденья. Руки он убрал, но остался стоять у меня за спиной. - Жан-Клод решил, что при разговоре с полицией некоторых из нас ты можешь взять с собой. Не можем же мы все выглядеть, как студенты колледжа и порнозвезды. Насчет порнозвезд, к сожалению, было верно и касалось всех трех леопардов. Габриэль додумался снимать своих подопечных в порнофильмах. И сам тоже подвизался в главных ролях. Никогда он не просил своих котят делать то, чего не хотел бы - даже не рвался бы - делать сам. Будучи психом, он старался, чтобы его леопарды были психами не меньше его. Натэниел подарил мне коробку с тремя своими фильмами. Он предложил посмотреть их вместе, но я вежливо отказалась. Сохранила я эти ленты просто потому, что не знала, куда их девать. Ведь это был подарок, а меня воспитали так, чтобы я не вела себя грубо. Они у меня лежали в ящике с видеокассетами диснеевских фильмов. Нет, в одиночку я их тоже не смотрела. От сопротивления воздуха самолет задрожал. Воздушная яма, ничего больше. - Ты действительно побледнела, - заметила Черри. - Ага. Джейсон поцеловал меня в макушку. - А знаешь, ты очень симпатичная, когда боишься. Я медленно повернулась в кресле и уставилась на него долгим взглядом. Хотелось бы сказать "пока улыбка не сползла с его лица", но на это времени не хватило бы. Джейсон продолжал бы лыбиться и на пути в ад. - Не трогай меня. Улыбка стала еще шире, глаза блеснули. - Кто, я? Тяжело вздохнув, я отвернулась. Очень долгая намечалась пара дней. Глава 4 Летное поле "Портеби" очень мало, наверное, поэтому его и назвали летным полем, а не аэропортом. Там всего две маленькие полосы и группа зданий - если три предмета можно назвать группой. Но оно было чистым и очень аккуратным, и смотрелось как 36 на открытке. Поле находилось посреди широкой зеленой долины, окруженной с трех сторон пологими склонами гор Смоки. С четвертой стороны, за домами, лежала остальная часть долины. Она резко уходила вниз, напоминая, что эта долина все-таки в горах. Раскинувшийся под нами город Майертон штата Теннеси сверкал, будто облака почистили алмазной крошкой. На ум приходили слова "чистейший", "хрустальный". Это и было основной причиной, почему здесь жили остатки диких малых троллей гор Смоки. Ричард писал магистерскую работу по биологии и уже четвертое лето подряд проводил здесь, изучая троллей. Поскольку остальное время он учительствовал на полную ставку, работа продвигалась не слишком быстро. Я глубоко вдохнула чистый-чистый воздух. Теперь мне стало понятно, почему Ричард предпочитал проводить лето в этих местах. Здесь именно та природа, которая ему нравится. Он вообще любил быть под открытым небом лазить по скалам, бродить, рыбачить, плыть по рекам, наблюдать за птицами таковы были его представления об удовольствии. Да, и еще - исследовать пещеры. Хотя тут уж не скажешь, что ты под открытым небом. Когда я назвала Ричарда бойскаутом, я имела в виду не только моральный облик. К нам направился какой-то человек. Одетый в комбинезон с пятнами нефти на коленях, он был совершенно круглым в талии. Из-под шапочки с козырьком пробивались седые волосы. Очки в квадратной черной оправе. Человек на ходу вытирал ветошью замасленные руки, на его лице было выражение вежливого любопытства. Он поглядел на меня, потом на ребят, которые вылезали из самолета один за другим. Потом на два гроба, выгруженных из грузового отсека. В одном был Ашер, в другом - Дамиан. Из этих двоих Ашер, будучи на несколько сот лет моложе, тем не менее отличался большей силой. Дамиан при жизни был викингом - я не имею в виду футбольную команду. Он был записным разбойником-мародером с мечом. Однажды он совершил налет не на тот замок, и его поймала она. Имени ее я никогда не слыхала. Она была мастером вампиров и правительницей своих земель эквивалент Принца города в местах, где никаких городов нет. Поймав Дамиана в ту летнюю ночь тысячу лет назад, она оставила его при себе. Тысяча лет, а умозрительно я ощущала, что он не сильнее любого вампира, вдвое его моложе. Я даже ошиблась на несколько сот лет в определении его возраста, потому что не могла взять в толк, как можно существовать столько лет и не набрать силы, не стать страшнее. Дамиан был опасен, но не на тысячу лет. И никогда ему уже не достичь большего. Всю вечность - только на третьих-четвертых ролях. Жан-Клод выговорил Дамиану свободу, когда стал Принцем города, выкупил его. Не знаю, сколько это Жан-Клоду стоило, но это было недешево. Она не хотела отдавать своего излюбленного мальчика для битья. Подошедший сказал: - Я бы пожал вам руку, да у меня руки в масле. Человек мистера Найли ждет вас в доме. - Мистера Найли? - нахмурилась я. Он тоже нахмурился: - А разве вы не люди мистера Найли? Майло говорил, что вы сегодня приедете. Он оглянулся, и из дома вышел высокий мужчина. Кожа у него была цвета кофе с двойными сливками. Волосы подстрижены клином, изящное лепное лицо осталось без украшений. Костюм на нем стоил дороже хорошего автомобиля. Он посмотрел на меня, и даже на расстоянии я ощутила мертвый вес его глаз. Только таблички "Бык" не хватало на лбу. - Нет, мы не люди мистера Найли. Его ошибка заставила меня заинтересоваться, кто же такой этот мистер Найли. - Все в порядке, этих людей я и жду, Эд, - прозвучал голос сзади. Это был Джемиль, один из силовиков Ричарда. Силовики назывались Сколль и Гати по имени волков, которые в норвежской мифологии гоняются за Солнцем и Луной. Когда догонят, тогда и наступит конец мира. Это кое-что говорит об обществе вервольфов - назвать помощников вожака по именам созданий, которые должны принести конец всему. Джемиль в стае Ричарда выступал в роли Сколля, то есть главного силовика. Он был высок и строен, под стать танцору: мускулистый и плечистый, как гладкая и грациозная машина из плоти. Одет он был в мужскую майку и свободные белые штаны с очень острыми манжетами. Черные подтяжки украшали его торс и гармонировали с начищенными до блеска ботинками. Белый полотняный пиджак наброшен на одно плечо. Темная кожа блестела на светлом фоне одежды. Волосы почти до пояса висели тугими косичками с бусинами. В последний раз, когда я его видела, бусы были разноцветными. Эд покосился на Джемиля. - Как скажешь, - произнес он и ушел обратно в здание, оставив нас разбираться друг с другом. - Я не знала, что ты здесь, Джемиль. - Я телохранитель Ричарда. Где же мне еще быть? Он был прав. - А где ты был в ту ночь, когда его тело якобы напало на эту женщину? - Ее зовут Бетти Шаффер. - Ты с ней говорил? Он вытаращил глаза: - Она же завопила об изнасиловании, когда имела дело с нормальным белым парнем! Нет, я с ней не говорил. - Мог бы попытаться слиться с фоном. - Здесь в радиусе пятидесяти миль два чернокожих, и я один из них, Анита. Фона здесь нет, и я не пытался с ним сливаться. В его голосе слышалась скрытая злость, и я подумала, не было ли у Джемиля неприятностей с местными. Вполне возможно. Он же не просто афро-американец - он высокий, красивый и спортивный с виду. Одного этого достаточно, чтобы взбесить местных ревнителей расовой чистоты. Длинные косички и убийственное чувство моды вызывало вопрос, не может ли он сокрушить последний бастион гомофобии белого мужчины. Я знала, что Джемиль интересуется девушками, но готова была ручаться, что не все местные этому верят. - Я так понимаю, что второй афро-американец - он, - сказала я, тщательно стараясь не указывать на Майло. Он смотрел на нас с ничего не выражающим, но слишком напряженным лицом. Бык быка видит издалека, и он наверняка интересовался Джемилем, как мы интересовались им. Что может делать профессиональный бык в такой глуши? - Да, это он, - кивнул Джемиль. - Он тоже не сливается с фоном, - заметила я. - Кто он такой? - Зовут его Майло Харт. Работает на человека по имени Фрэнк Найли, прибытие которого ожидается сегодня. - Вы с ним посидели и поболтали? - Нет, но Эд всегда в курсе всех новостей. - А зачем Фрэнку Найли нужен телохранитель? - Он богат, - сказал Джемиль, как будто это все объясняло. Может, так оно и было. - Сюда он приезжает ради каких-то земельных спекуляций. - Это все тебе рассказал механик Эд? Джемиль кивнул: - Он любит поговорить, даже со мной. - Господи, а я-то считала тебя глуповатым красавчиком. Джемиль улыбнулся: - Я делаю свою работу, когда Ричард не мешает мне в этом. - В каком смысле? - А в том, что если бы он не мешал мне надзирать за ним, как положено хорошему Сколлю, не было бы этого обвинения в изнасиловании. Я явился бы свидетелем, и не было бы просто его слово против ее слова. - Может быть, мне стоит поговорить с миз Шаффер. - Детка, ты мои мысли читаешь. - Знаешь, Джемиль, ты единственный, кто зовет меня "деткой". И на то есть причины. Он улыбнулся шире: - Постараюсь это запомнить. - Что случилось с Ричардом, Джемиль? - Ты хочешь знать, сделал ли он это? Я замотала головой: - Нет, я знаю, что он этого не делал. - Он с ней крутил, - сказал Джемиль. Я посмотрела на него пристально: - Как ты сказал? - Ричард пытался найти тебе замену. - И что? - И потому бегал за всем, что шевелится и носит юбки. - Только бегал? Джемиль перебросил пиджак с плеча на руку и стал его разглаживать, не глядя на меня. - Отвечай на вопрос, Джемиль. Он посмотрел на меня почти улыбаясь, потом вздохнул. - Нет, не только. Я должна была спросить. - Он спал со всеми подряд? Джемиль кивнул. Я стояла неподвижно и думала. И Ричард, и я годами жили целомудренно каждый пришел к этому решению сам. Я этот стиль жизни переменила. И что, я думала, что он будет продолжать хранить чистоту? И мое ли дело, как он живет? Нет, не мое. В конце концов я пожала плечами. - Он уже не мой парень, Джемиль. И он взрослый мальчик. Я снова пожала плечами, сама не очень понимая, как я отношусь к тому, что Ричард спит со всеми подряд. Очень постаралась ничего по этому поводу не чувствовать, потому что мои чувства тут совершенно не важны. У Ричарда своя жизнь, и я в нее не включена - в этом смысле. - Я здесь не для того, чтобы контролировать половую жизнь Ричарда. Джемиль кивнул почти сам себе. - Это хорошо, а то я беспокоился. - Ты что, думал, я запсихую и умчусь, оставив Ричарда расхлебывать кашу, которую он сам заварил? - Что-то вроде этого. - У него был секс с женщиной, которая выдвинула обвинение? - Если ты имеешь в виду половое сношение, то нет. Она - человек. А Ричард с людьми не спит. Считает их слишком хрупкими. - Мне показалось, ты говорил, что он спал с этой миз Шаффер. - Секс у них был, но не это грязное дело. Я тоже не девушка и знаю, что есть иные методы, но... - А зачем с людьми нужны альтернативы? Почему просто не... не сделать это? - Такое дело освобождает нашу звериную энергию. И не хочется, чтобы это произошло с человеческой женщиной, которая не знает, кто ты - чтобы ты перекинулся на ней, внутри нее. - По лицу его пробежала тень и тут же исчезла. - Ты вроде как говоришь по собственному опыту, - сказала я. Он медленно повернулся снова ко мне, и что-то внезапно пугающее появилось в его лице. Вроде как если поднимешь глаза и увидишь, что между тобой и львом в зоопарке исчезла решетка. - Это не твое дело. - Извини, ты прав, - кивнула я. - Абсолютно прав. Это слишком личное. Но информация интересная. Было время, когда я очень просила Ричарда остаться у меня ночевать. Он сказал нет, потому что это будет нечестно, пока я не увижу его в обличье волка. Надо, чтобы я смогла воспринять весь набор. Это у меня не вышло, когда набор истекал кровью и корчился на мне. Но теперь я подумала, не был ли это тогда страх причинить мне вред. Вполне возможно. Я покачала головой. Сейчас это не важно. К делу. Если как следует сосредоточиться, я могу не отвлекаться. Я приехала вытаскивать его из тюрьмы, а не гадать, почему мы расстались. - Эй, помогли бы вы нам с багажом! - окликнул Джейсон. У него под каждой рукой было по чемодану. Зейн и Черри тащили гроб и были похожи на служителей-похоронщиков. На другом гробе растянулся на спине Натэниел. Рубашку он снял, волосы распустил, руки сложил на животе и закрыл глаза. То ли изображал мертвеца, то ли просто загорал. - Ничего себе - "помогли бы"! - Джемиль ткнул ногой в сторону остатков багажа. На поле стояли два чемодана и огромный кофр. - Господи, - сказала я, подходя к этой куче. - Мой тут только один чемодан. Кто этот франт, что притащил столько барахла? Зейн и Черри осторожно поставили гроб на асфальт. - Мой только один чемодан, - сказал Зейн. - И моих три, - добавила Черри, почему-то смутившись. - А чей кофр? - Его прислал Жан-Клод, - сказал Джейсон. - На случай, если у нас будет встреча с местным мастером. Он хотел, чтобы мы не ударили в грязь лицом. Я скривилась, глядя на кофр. - Только не говорите мне, что я должна буду надевать то, что приготовил мне Жан-Клод! Джейсон осклабился. Я замотала головой: - Даже видеть не хочу. - Может, тебе повезет, - сказал Джейсон, - и вместо переговоров тебя попытаются убить. - Ты полон оптимизма, - огрызнулась я. - Специальность у меня такая. Натэниел повернул голову и посмотрел на меня, не снимая с живота сцепленных рук. - Я могу поднять гроб, но он громоздкий, нести неудобно. Мне нужна помощь. - Это уж точно, - ответила я. Он замигал, поднял руку, чтобы прикрыть глаза от солнца. Я встала так, чтобы он мог смотреть на меня, не щурясь. Тогда он улыбнулся. - Какого черта ты решил загорать на гробу? - спросила я. Улыбка у него чуть увяла, потом совсем исчезла. - Сцена в склепе, - сказал он, будто это все объясняло. Может быть, но не мне. - Не понимаю. Натэниел поднял с гроба только голову и плечи, будто пресс качал. Мышцы живота гладко напряглись. - Ты что, не смотрела мои фильмы? - Извини, нет. Он сел окончательно, привычным жестом обеих рук оглаживая волосы. Стянув волосы серебряной заколкой, он закинул каштановый хвост себе за спину. - Я думала, серебряное украшение жжется, когда коснется кожи ликантропа, - сказала я. Натэниел встряхнул волосами, устроив серебряную заколку точно у себя на шее. - Так и есть. - Наверное, небольшая боль заставляет вертеться мир. Он лишь глядел на меня своими странными глазами. У него было выражение лица парня, намного старше девятнадцати лет. Морщины на гладком лице не виднелись, но в глазах лежали тени, которые не изгладит ничто. Косметическая хирургия для души - вот в чем он нуждался. Снять невыносимое бремя знания, которое делало его тем, чем он был. Джейсон приблизился, хромая, с двумя чемоданами. - У него один фильм есть про вампира, который влюбился в невинную девушку. - Ты его видел, - сказала я. Он кивнул. Я покачала головой и взяла один чемодан. - У тебя для нас есть машина? - спросила я Джемиля. - Фургон. - Отлично. Хватай чемодан и покажи, куда идти. - Я багажом не занимаюсь. - Если все поможем, то загрузим фургон вдвое быстрее. Я хочу увидеть Ричарда как можно скорее поэтому перестань изображать из себя примадонну и помоги. Джемиль посмотрел на меня долгим взглядом, будто отсчитывал секунды, потом сказал: - Когда Ричард найдет тебе замену на посту лупы, черта с два ты будешь мной помыкать. - Отлично, а пока что - давай работай. Кстати, это еще не помыкание. Когда я тобой буду помыкать, ты это поймешь. Он низко рассмеялся, накинул пиджак и взял кофр. Такую дуру могли поднять лишь двое сильных мужчин. Он же пошел вперед и даже не оглянулся, оставив мне последний чемодан. Зейн и Черри подняли гроб и пошли за ним. Джейсон заковылял за ними. - А я? - спросил Натэниел. - Надень рубашку и жди у гроба. Посторожи, чтобы никто Дамиана не тронул. - Я знаю женщин, которые готовы были бы заплатить, чтобы я снял рубашку. - Жаль, что я не из них. - Ага, - согласился он. - Очень жаль. И подобрал с земли рубашку. Я оставила его сидеть на гробу посреди бетона, держа рубашку в руках. У него был вид какой-то заброшенный и макабрический. Мне очень жаль было Натэниела. Жизнь ему выпала суровая, но тут уж не моя вина. Я платила за его квартиру, чтобы он не выделывал фокусы для сведения концов с концами. Впрочем, я знала стриптизеров из "Запретного плода", которые вполне поддерживали свое существование на одну зарплату. Наверное, Натэниел не умеет обращаться с деньгами. Кто бы мог подумать? Фургон был большой, черный и зловещий, вроде тех, в которых приезжают на место преступления серийные убийцы в телефильмах. И в жизни тоже серийные убийцы, бывает, ездят в фургонах, но предпочитают цвета бледные с ржавыми пятнами. Джемиль вел машину, мы с Черри сидели рядом с ним на переднем сиденье, багаж и все остальные - позади. Я думала, Черри попросит меня сесть в середину, потому что я дюймов на пять ниже ее, но она не попросила. Она просто влезла в фургон, села в середину, подобрав длинные ноги выше приборной доски. Дорога была отлично вымощена, почти без ухабов, и если затаить дыхание, то два автомобиля могли бы разъехаться, не оцарапав друг другу краску. Деревья обступили дорогу с обеих сторон. Но с одной стороны проглядывал манящий провал, с другой стороны - каменистая земля. Я предпочитала смотреть на землю. Деревья были достаточно густы, чтобы создавать иллюзию безопасности, но потом расступились, как большой зеленый занавес, и вдруг стало видно на много миль. Иллюзия исчезла, и стало ясно, насколько мы высоко. Конечно, не серпантин в Скалистых Горах, но вполне хватит, если фургон вылетит за обрыв. Падать с высоты - одно из самых нелюбимых мною занятий. В обивку я не вцеплялась, как в самолете, но я в душе человек равнин, а не гор, и была бы рада оказаться в долине пониже. - Тебя забросить в полицейский участок или сначала в пансионат? спросил Джемиль. - В полицию. Ты сказал - "пансионат"? Он кивнул. - Сельская жизнь? - спросила я. - Слава богу, нет, - ответил он. - Удобства внутри, кровати, электричество - все путем, если ты не особенно придираешься к интерьеру. - Не сверхмодное заведение? - Вот именно. Черри сидела между нами неподвижно, сложив руки на коленях. Я заметила, что она не пристегнулась. Моя мать была бы сегодня жива, если бы была пристегнута, и потому у меня на этом месте пунктик. - Ты не пристегнулась, - сказала я. Черри покосилась на меня. - Тут и без того тесно, так еще и ремень будет давить. - Я знаю, что ты вполне переживешь полет через ветровое стекло, настаивала я, - но заживление таких повреждений взорвет твою легенду. - А я должна изображать человека? - спросила Черри. Хороший вопрос. - Для местных - да. Черри без дальнейших споров пристегнулась. Леопарды-оборотни выбрали меня своей Нимир-ра всем сердцем. Они так рады были, что у них нашелся защитник, пусть даже всего лишь человек, что ворчать им и в голову не приходило. - Ты зря мне не сказала, что мы будем сливаться с фоном. Я бы оделась по-другому. - Ты права, надо было сказать. - На самом деле мне самой только сейчас пришло в голову. Дорога спустилась вниз, где местность сходила за равнину. Деревья стояли так густо, что могли вызвать клаустрофобию. Земля все еще полого выдавалась, напоминая, что едем мы по подножию гор. - Нам подождать тебя возле участка? - спросил Джемиль. - Нет, ребята, вам лучше там не светиться. - А как ты попадешь к пансионату? - спросил он. Я покачала головой: - Не знаю. На такси? Он посмотрел на меня - очень красноречиво. - Такси в Майертоне? Вряд ли. - А, черт, - сказала я. - Ладно, отвези нас к пансионату. Я потом возьму фургон и вернусь в город. - С Джейсоном? - спросил Джемиль. - С Джейсоном, - кивнула я. И посмотрела на него. - Ребята, что это вы так меня окучиваете? Мы все знаем о возможных проблемах, но что-то вы чертовски осмотрительны. - Я села прямее и вгляделась в профиль Джемиля. Он смотрел на дорогу так сосредоточенно, будто жизнь его от этого зависела. Что вы от меня скрываете? Джемиль включил поворотник, пропустил грузовик и свернул налево, между еще более густыми деревьями. - С заездом в пансионат будет дольше. - Джемиль, что, черт возьми, происходит? Черри постаралась уйти в сиденье, но при ее модельном росте, да еще и на среднем сиденье, невидимой стать трудно. Они оба знали что-то, чего не знала я. - Черри, а ну-ка, выкладывай. Она вздохнула и села чуть прямее. - Если с тобой что-нибудь случится, Жан-Клод нас убьет. - Не поняла? - нахмурилась я. - Сам Жан-Клод приехать не может, - пояснил Джемиль. - Это было бы началом военных действий. Но он за тебя беспокоится и сказал нам, что если тебя убьют, и он сможет это пережить, то убьет нас. Всех. Он говорил, не отрывая взгляда от дороги, и свернул на проселок такой узкий, что ветви скрежетали по бортам фургона. - Всех - это кого? - Всех нас, - повторил Джемиль. - Мы - твои телохранители. - Я думала, ты телохранитель Ричарда? - удивилась я. - А ты его лупа, его подруга. - Если ты настоящий телохранитель, то двоих охранять не можешь. Можно охранять лишь одного за раз. - Почему? - спросила Черри. Я посмотрела на Джемиля. Он промолчал, поэтому ответить пришлось мне. - Потому что нельзя принять на себя пулю, направленную второму лицу, а это и есть работа телохранителя. - Это и есть работа телохранителя, - повторил Джемиль. - А что, ты думаешь, кто-то собирается стрелять в Аниту? - Пуля - это метафора, - пояснил Джемиль. - Но это не важно. Что бы там ни было: пули, ножи, когти - их принимаю на себя я. Он подрулил к широкому гравийному развороту и просторной поляне. Там стояли белые маленькие, похожие на коробки домики, будто "Мотель-6" порезали на кусочки. Неоновая вывеска сообщала, что перед нами "Пансионат Голубой Луны". - Анита - наша Нимир-ра. Это она должна защищать нас, а не наоборот. А она верно говорит. Черри и Зейна я выбрала не за их искусство телохранителей, а за то, что они были не против поделиться кровью с вампирами. Даже среди леопардов-оборотней мало кто соглашался на донорство. Они вроде бы считали, что служить кровавым коктейлем для вампов - это еще хуже, чем секс за деньги. Я не была уверена, что разделяю их точку зрения, но заставлять их я бы не стала. Я ведь сама не даю свою кровь, хотя и сплю с живым мертвецом. - Нет, спасибо, - сказала я. - Но я могу сама о себе позаботиться. Я открыла дверцу, но Джемиль протянул руку и поймал меня за локоть. Его пальцы были очень темны на моей бледной коже. Я повернулась и посмотрела на него - отнюдь не дружелюбно. - Отпусти. - Анита, послушай меня, пожалуйста. Ты одна из самых крутых людей, которых я встречал в жизни. И ты самая опасная человеческая женщина из всех, что я видел вообще. Его рука сжалась настолько, что я ощутила ее невероятную силу. Этот парень мог бы поднять слона на вытянутых руках, если зверь не будет слишком дергаться. А уж мою руку раздавить - запросто. - Но ты - человек, а те, кто против тебя, - нет. Я поглядела на него пристально. Черри сидела между нами неподвижно, полуприжатая его телом. - Джемиль, отпусти мою руку. Его пальцы напряглись. Синяк останется огромный. - Анита, на этот раз не лезь вперед или из-за тебя погибнем мы все. Джемиль вытянулся через сиденье, перегнулся через Черри. Я сидела на краешке, задница повисла в воздухе. Ни он, ни я не имели хорошей опоры. И держал он меня за середину предплечья - не лучшее место для хватки. - Вы, мохнатенькие, всегда забываете, что сила - это еще не все. Плечо рычага - это ключ. Он нахмурился, явно озадаченный. Рука его сжалась так, что еще чуть-чуть - и серьезная травма. - Анита, тебе со мной не справиться. - И что я должна сделать? Сказать "дядя"? Джемиль улыбнулся: - Ладно, скажи "дядя". Признай, что в этот единственный раз ты не можешь сама себе помочь. Я оттолкнулась от сиденья, вываливаясь из фургона, и вдруг получилось, что Джемиль пытается удержать полный вес моего тела, схватившись одной рукой за предплечье. Моя рука выскользнула у него из пальцев, я свалилась, вытаскивая нож из-за спины и не пытаясь устоять. Правой рукой я потянулась к браунингу, но знала, что не успею. Я верила, что Джемиль не собирается меня убивать. Мы оба блефовали. Если это не так, то мне предстояло погибнуть. Джемиль бросился поперек сиденья, протягивая ко мне руки - он тоже верил, что я не снесу ему голову. Что у меня есть пистолет, он знал, но действовал со мной, как с оборотнем, который знает правила. Из-за мелочей друг друга не убивают. Поругавшись, можно пустить друг другу кровь, но убивать - нет. Почти в лежачем положении я располосовала ему руку. На его лице отобразилось мимолетное удивление. О третьем моем клинке, о том, какой он длинный, Джемиль ничего не знал, а резаная рана - это прежде всего шок. Он отдернулся, будто его потянули сзади, но никого там не было. Просто сработала быстрота его реакции. У меня хватило времени встать на колено до того, как Джемиль вспрыгнул на капот фургона, пригнувшись, как хищник - каковым он и был. Ствол браунинга уже смотрел на него. Я встала, медленно, дуло не шелохнулось, глядя точно в центр тела Джемиля. В такой позе ситуация не улучшилась стоя я стреляла не лучше, чем лежа, но почему-то мне надо было встать. Джемиль глядел, но не пытался меня остановить. Может быть, он боялся не пистолета, но самого себя. Я его ранила, вся белая одежда была забрызгана кровью. Все его тело дрожало от желания покрыть разделяющие нас футы. Он был зол, а до полной луны оставалось всего четыре ночи. Наверное, он бы меня не убил, но проверять это на практике у меня не было соблазна. Шею сломать он мог мне одним ударом. Да вообще череп мог бы раздавить как яйцо. Все, не будем рисковать. Я направила на него ствол одной рукой, другой все еще сжимая нож. - Не надо, Джемиль. Очень не хотелось бы терять тебя из-за такой глупости. С его губ сорвалось рычание. От одного только звука волосы у меня на шее встали дыбом. Остальные тоже вышли из фургона - я ощутила движение. - Никому не лезть! - приказала я. - Анита, - произнес Джейсон очень спокойно - без поддразнивания, без шуточек. - В чем дело, Анита? - Спроси вот у этого мачо. Черри, так и не вышедшая из фургона, сказала: - Джемиль пытался объяснить Аните, что ей не выстоять против оборотней и вампиров. - Она очень медленно пододвинулась к краю сиденья. Я не сводила глаз с Джемиля, но боковым зрением заметила пятна крови на белой коже. - Черри, не выходи. Не провоцируй меня. Она осталась сидеть, где сидела. - Джемиль хотел, чтобы она смотрела из партера, когда дело начнется. - Она все равно человек! - прорычал Джемиль. - Все равно она слаба! Нежный и глубокий голос Черри возразил: - Она тебе могла вспороть горло, а не руку. Могла прострелить голову, когда ты к ней бросился. - И все еще могу, - добавила я. - Если ты не снизишь тон. Джемиль припал к капоту, раздвинув пальцы. Все его тело дрожало от напряжения. Что-то пряталось за этим человеческим обликом, проглядывало в глазах. Его зверь пробивался наружу, как левиафан сквозь толщу вод - когда глубоко под поверхностью промелькнет что-то огромное и чужое. Я повернулась в профиль, левая рука с ножом за спиной, опирается на верх ягодиц. В такой стойке я обычно стреляю в тире. Ствол смотрел в голову Джемиля, потому что он распростерся на капоте, и голова была самой крупной мишенью. Однажды я спасла Джемилю жизнь. Он был отличный парень, которому можно было доверить прикрывать спину Ричарда, пусть он меня и не всегда любил. Я его тоже не всегда любила, так что здесь мы квиты. Но я относилась к нему с уважением и думала до этой минуты, что и он ко мне - тоже. Устроенный им спектакль дал мне понять, что он все равно считает меня девчонкой. Когда-то, давным-давно, мне труднее было убивать. Может быть, тут сказались годы ликвидации вампиров - они выглядели очень по-человечески. Но постепенно я научилась спускать курок без затруднений. Сейчас я смотрела в лицо Джемиля, прямо ему в глаза, и чувствовала, как меня охватывает спокойствие. Будто я стою посреди поля, полного белого шума. Я продолжала видеть и слышать, но все это ушло далеко назад, и ничего не осталось, кроме пистолета, Джемиля и пустоты. Тело, преисполненное легкости, было наготове. В минуты просветлении я боялась, что стала социопатом. Но сейчас только холодное знание подтверждало, что я это сделаю - спущу курок и буду смотреть, как Джемиль умирает. И ничего чувствовать не буду. Джемиль смотрел мне в лицо, и постепенно его оставляло напряжение. Он лежал неподвижно, пока не затихла эта вибрирующая энергия, и снова ощущение огромного зверя ушло куда-то вглубь. Тогда он медленно, очень медленно сел, выставив вперед колени и не сводя с меня глаз. Я не опустила ствола. Я знала, насколько быстро они умеют двигаться как волки, даже быстрее. Как ничто другое по его сторону адовых врат. - Ты действительно могла бы, - сказал он. - Ты готова была убить. - Ты прав. Он сделал глубокий вдох, вздрогнул всем телом - как птица, встряхивающая перья. - Проехало, - сказал он. - Ты - лупа. Ты выше меня по рангу. Я медленно опустила пистолет, все еще не сводя с него глаз, стараясь не терять ощущения и всех присутствующих. - И вы мне теперь скажете, что все это было мелкой возней за ранг в иерархии? Джемиль улыбнулся почти смущенно. - Я думал, что смогу чего-то добиться, но был не прав. Последний месяц я все пытался объяснить местной стае, как это вышло, что у нас человеческая лупа. Что человеческая женщина оказалась выше меня по рангу. Я покачала головой, опуская ствол вниз. - Дурак ты, вот что. Твоя гордость задета тем, что я в стае выше, чем ты? - Ага, - кивнул он. - С вами, ребята, я с ума сойду. - Я чуть не кричала. - Нашли время для своего мачизма! Зейн оперся на фургон рядом с Черри. Он тщательно держал руки на виду и двигался медленно, без резких движений. - Без ножа и пистолета тебе с Джемилем не справиться. А они не всегда будут при тебе. - Это угроза? - спросила я. Он поднял руки вверх: - Что ты, просто житейское замечание! - Эй, народ! Из домика вышел мужчина, высокий и тощий, с седыми волосами до плеч. Судя по волосам и морщинам, ему было за пятьдесят. Но тело, выступавшее из футболки, выглядело свежее и моложе. Он застыл в дверях, ухватившись за косяк: - Эй, маленькая леди, полегче! Я наставила на него пистолет, потому что под спокойным внешним видом кипела такая энергия, что у меня мурашки пошли по коже. А он даже и не пытался ничего делать. - Это Верн, - сообщил Джемиль. - Владелец пансионата. Я опустила ствол вниз. - Он - местный Ульфрик или тут в лесах есть кто-то пострашнее? Верн засмеялся и пошел к нам. Двигался он очень неуклюже, будто конечности были слишком длинны для такого тела, но это было обманчиво. Он пытался изобразить человека, но меня в заблуждение не ввел. - Вы меня чертовски быстро раскусили, маленькая леди. Я убрала пистолет, потому что продолжать держать его в руке было бы грубо. Я здесь у него в гостях - во всех смыслах. Кроме того, кому-то надо было мне верить настолько, чтобы убрать пистолет - не могу же я держать его всю дорогу. Я по-прежнему держала в руке обнаженный клинок, залитый кровью. Его надо было вытереть, чтобы убрать в ножны. Пару ножен поменьше я уже загубила, не вытерев клинок как следует. - Рада познакомиться, Верн, но не надо называть меня "маленькая леди". Я стала вытирать кровь с лезвия краем черного пиджака. Черное для этого очень подходит. - Ты никогда даже дюйма не уступаешь? - спросил Джемиль. Я глянула на него. Красивые белые одежды были залиты кровью. - Нет, - ответила я и жестом подозвала его к себе. - Что такое? - нахмурился он. - Хочу твоей рубашкой вытереть кровь с лезвия. Он только уставился на меня, не говоря ни слова. - Да ладно, Джемиль. Все равно рубашка пропала. Джемиль одним плавным движением снял рубашку через голову и бросил мне, а я поймала ее одной рукой и стала вытирать клинок, выбирая чистые места на ткани. Верн засмеялся - глубоким раскатистым смехом, подходящим к его низкому голосу. - Неудивительно, что Ричарду так трудно подобрать тебе замену. Ты твердокаменная, железная, стальная баба с яйцами. Поглядев в его улыбающееся лицо, я поняла, что это был комплимент. Кроме того, на правду не обижаются. Я сюда приехала не за титулом Мисс Обаяние. Я приехала спасти Ричарда и остаться в живых. Баба с яйцами вполне подходящая для этого роль. Глава 5 Снаружи домики были белыми и имели несколько дешевый вид. Изнутри они тоже не сошли бы за номер для новобрачных, но оказались на удивление просторными. В том, который достался мне, стояла полуторная кровать, стол у стены и бра над ним. Возле венецианского окна стояло синее плюшевое и удобное кресло. Под ним постелили коврик, вроде бы домотканый, из различных оттенков синего. Деревянные части кресла были отполированы до медового блеска; стеганое одеяло на кровати ярко-синее. На прикроватном столике находились лампа и телефон. Стены бледно-голубые, а над кроватью даже картина висела - репродукция "Звездной ночи" Ван Гога. Вообще-то от всех работ Ван Гога, написанных, когда у него уже крыша серьезно поехала, у меня мурашки по коже, но к синей комнате эта картина подходила. Насколько мне было известно, в других комнатах красовались матадоры на бархате, но против них я ничего не имела. Ванная комната была стандартно-белого цвета с узким высоким окошечком над самой ванной. Совершенно типичные удобства любого мотеля, если не считать чаши с ароматической смесью, благоухавшей мускусом и гардениями. Верн сообщил мне, что из свободных коттеджей это самый большой, а мне нужна была площадь. Два гроба занимают много места. Я сомневалась, что меня устроило бы постоянное присутствие Ашера и Дамиана у меня в комнате, но не было времени это обсуждать. Я хотела как можно скорее увидеться с Ричардом. А кто будет делить койку с вампирами - решим потом. До поездки в тюрьму я сделала три телефонных звонка. Первый - по номеру, который дал мне Дэниел, чтобы сообщить о своем приезде. Никто не снял трубку. Потом я позвонила Кэтрин сообщить, что долетела нормально, и попала на автоответчик. Третий звонок был адвокату, которого рекомендовала Кэтрин, Карлу Белизариусу. Ответила женщина с великолепным телефонным голосом. Узнав, кто я, она отреагировала как-то бурно, что меня озадачило, и соединила меня с сотовым телефоном Белизариуса. Что-то тут происходило, и, наверное, не слишком хорошее. Послышался глубокий, сочный мужской голос: - Белизариус слушает. - Анита Блейк. Я полагаю, Кэтрин Мэнсон-Жиллет вам сказала, кто я. - Минутку, миз Блейк. Он нажал кнопку, и наступила тишина. Когда он появился на проводе снова, слышался шум ветра и машин. Белизариус вышел на улицу. - Миз Блейк, я чертовски рад вас слышать. Что за фигня творится с вашим делом? - Простите? - переспросила я тоном совсем не дружелюбным. - Он отказался меня видеть. По словам Кэтрин, ему нужен был адвокат. Я приехал в эту богом забытую глушь, но он отказывается со мной встречаться. Говорит, что он меня не нанимал. - Блин! - тихо сказала я. - Простите, мистер Белизариус. - Тут мне пришла в голову мысль. - Вы ему не сказали, что я наняла вас от его имени? - Это различие существенно? - Честно говоря, не знаю. Либо это поможет, либо он пошлет вас к черту. - Это он уже сделал. Мои услуги не дешевы, миз Блейк. Даже если он от них откажется, кто-то должен мне оплатить этот день. - Не беспокойтесь, мистер Белизариус, я это обеспечу. - У вас есть такие деньги? - А о каких суммах мы говорим? - спросила я. Он назвал цифру гонорара. Я изо всех сил постаралась не присвистнуть в трубку. Медленно посчитав до пяти, я ответила: - Вы свои деньги получите. - У вас есть такие деньги? Я здесь почти во всем полагаюсь на слова Кэтрин, так что извините мое недоверие. - Нет, я вас понимаю. Ричард создал вам проблемы, вы отыгрываетесь на мне. Он резко засмеялся. - Ладно, миз Блейк, ладно. Я не буду злобствовать, но мне нужны какие-то гарантии. Вы можете оплатить мой гонорар? - Я зарабатываю на жизнь поднятием мертвых, мистер Белизариус. Это редкий дар, и я смогу уплатить ваш гонорар. Я действительно расплатилась бы, однако не без напряга. Я не выросла в бедности, но в моей семье знали цену трудового бакса, а запросы Белизариуса были несколько... неожиданными. - Сообщите Ричарду, что вас наняла я, и дайте мне знать, изменит ли это его отношение. Он может отказаться видеть нас обоих. - Вы платите большие деньги, миз Блейк, особенно в том случае, если я возьму это дело. Должно быть, вас с мистером Зееманом что-то связывает. - Долгая история, - сказала я. - Сейчас мы вроде как ненавидим друг друга. - Куча денег - ради человека, которого вы ненавидите. - Не будем это обсуждать, - попросила я. Он снова засмеялся. Смех у него был нормальнее речи - почти лающий. Наверное, он не отрабатывал его для выступлений в суде. То, что этот богатый и сочный голос был тренирован, сомневаться не приходилось. - Я пошлю сообщение, миз Блейк. И надеюсь, что смогу вам перезвонить. - Перезвоните, даже если он скажет "нет". Я хотя бы буду знать, чего ожидать, когда поеду в тюрьму. - Вы поедете, даже если он откажется вас видеть? - спросил Белизариус. - Ага. - Я с нетерпением жду встречи с вами, миз Блейк. Вы меня заинтриговали. - Ручаюсь, вы это говорите всем девушкам. - Очень немногим, миз Блейк. Он повесил трубку. Из ванной вышел Джейсон. Он был одет в костюм - никогда раньше не видела его ни в чем, кроме футболки и кожаных джинсов, или и того меньше. Странный у него был вид в темно-синем костюме, в белой рубашке и тонком белом галстуке, по которому бежал со вкусом подобранный узор. Если присмотреться, то галстук был шелковый, а узор составлен из миниатюрных геральдических лилий. Я знала, кто выбирал этот галстук. Костюм был сшит лучше, чем бывает купленный готовым. Жан-Клод отучил меня покупать готовое, как бы хорошо оно на мне ни сидело. Джейсон застегнул пуговицу на пиджаке и огладил светлые волосы. - Как я выгляжу? Я покачала головой: - Каквполне нормальная личность. - Ты вроде удивляешься? - осклабился он. Я улыбнулась: - Никогда не замечала, чтобы ты выглядел бы по-взрослому. Он шутливо надул губы, будто обиделся: - Ты меня видела почти голым и еще считаешь, что я не был похож на взрослого? Я покачала головой, но не могла не улыбнуться. Пока он переодевался в ванной, я тоже переоделась. На красной блузке оказалось несколько темных пятен крови. Высохнув, они почернели и стали выглядеть еще хуже, вот почему блузка валялась сейчас в раковине. Кровь и на красном выступает, что бы люди ни говорили. На черных джинсах пятен вроде бы не было. Несколько капелек крови на них вряд ли бросались бы в глаза. Черный или темно-синий цвет лучше всего маскирует кровь. Наверное, темно-коричневый тоже, но у меня мало вещей такого цвета, поэтому я не берусь сказать. Новая блузка была бледной, почти снежной голубизны - подарок моей мачехи Джудит. Когда я открыла на Рождество эту коробку, то сразу решила, что она опять купила мне вещь, которая куда больше подошла бы к ее блондинистой белизне, чем к моей смуглости. Но чистый и ясный цвет придавал вещи очень шикарный вид. Мне даже хватило воспитанности сообщить Джудит, что я эту блузку ношу. Наверное, первый подарок за десять лет, который я не обменяла. Черные брюки с ремнем несколько шире, чем полагается по моде, чтобы можно было привесить браунинг, черные туфли без каблуков - и я была готова. Еще я добавила чуть-чуть косметики: тени, тушь, капелька румян и помада, при этом старалась не думать, для кого я прихорашиваюсь. Уж точно не для копов - для них и я, и Джейсон были одеты даже слишком хорошо. Конечно, явиться в джинсах и футболке - не очень хорошо. В полицию лучше всего ходить в мундире и с удостоверением. Все остальное уставу клуба не отвечает. В Вашингтоне как раз сейчас обсуждался закон, чтобы истребителям вампиров дать статус федеральных маршалов. Его проталкивал сенатор Брюстер, у которого дочку сжевал вампир. Еще он, конечно, проталкивал закон о лишении вампиров гражданских прав. Федеральный статус для истребителей возможно. Отзыв гражданских прав - вряд ли. Для этого вампиры должны сильно помочь правому лобби, сделав что-нибудь уж очень мерзкое. В марте истребители вампиров получили официальные лицензии. Лицензии штата, разумеется, поскольку убийство есть преступление против законов штата, а не федерального закона. Но мне понятна была необходимость для истребителей федерального статуса. Мы же не просто убиваем, мы охотимся. А когда пересечешь границу территории, где действует твоя лицензия, оказываешься на очень зыбкой почве. Судебный ордер действителен там только в случае, когда штат, где ты оказался, согласен дать ордер на экстрадицию. Получив этот ордер, следует подтвердить ордер на ликвидацию. Я лично, пересекая границу штатов, предпочитаю получать второй ордер на ликвидацию. Но это требует времени, а вампир, бывает, успевает перебраться в следующий штат, и начинай все сначала. Один предприимчивый вампир сумел сменить семнадцать штатов, пока его наконец удалось поймать и убить. Обычно если вампир ударится в бега, то путешествует по двум-трем штатам, и вот почему истребители предпочитают получать лицензии в нескольких штатах сразу. Выходит, у нас тоже есть свои охотничьи территории, как и у вампиров. На своей территории мы убиваем, за их пределами пусть работают другие. Но нас всего десять, и это не ахти как много для страны с самым большим вампирским населением в мире. Нам все время хватает работы, иногда на круглые сутки. Если бы вампиры были на самом деле такими плохими, они бы никогда не получили легального положения, но тут как с обычными преступниками: чем выше плотность вампирского населения в регионе, тем выше вампирская преступность. Совсем как у людей. Необходимость прекращать преследование каждый раз, когда выходишь за пределы территории, где действует твоя лицензия, очень усложняет нам работу. Отсутствие статуса сотрудника полиции не дает вмешаться в расследование, пока тебя не пригласят. Иногда нас не приглашают до тех пор, пока число трупов не подскочит достаточно высоко. На моей памяти количество трупов у вампира зашкалило до двадцати трех. Двадцать три убитых, пока мы его не поймали. А бывало и больше. В пятидесятых Джеральд Мэллори, в каком-то смысле дедушка нашего бизнеса, убил поцелуй вампиров, за которым было больше сотни. "Поцелуй вампиров" - это как "прайд львов", название группы. Правда, поэтично? Зазвонил телефон. Это был Белизариус. - Он согласен принять нас вместе. Постараюсь, чтобы к вашему приезду у меня было, что рассказывать. Он повесил трубку. Я медленно вдохнула носом и резко выдохнула ртом. - Что случилось? - спросил Джейсон. - Ничего. - Нервничаешь перед свиданием с Ричардом? - Не лезь в душу, проницательный! - Смущаюсь и умолкаю, - ухмыльнулся он. - Как же, дождешься от тебя. Ладно, поехали. И мы поехали. Глава 6 Дорога до Майертона заняла больше времени, чем я думала, потому что мне пришлось вести незнакомый фургон по очень узкой дороге. Я настолько нервничала, что Джейсон предложил: - Хочешь, я поведу? Тогда доберемся до темноты. - Заткнись, - попросила я. Он заткнулся, широко улыбаясь. Наконец мы приехали в Майертон. Город состоял из главной улицы, подозрительно похожей на двухполосный хайвей, который обступили дома. Имелся светофор на пересечении с намного меньшей проселочной дорогой, на которой поперек асфальта тянулись красные глинистые следы. На этом единственном светофоре можно было заметить, что две забегаловки и закусочная для семейных обедов собирали больше народу, чем "дейри квин". То ли там готовили хорошо, то ли в "дейри квин" плохо. Джемиль рассказал мне, как проехать в полицейский участок. Сказал, езжай по главной улице, потом сверни направо. Не волнуйся, поворот не пропустишь. Если тебе такое говорят, это может значить одно из двух. Либо действительно нельзя пропустить, либо это место не найдешь без карты, где оно отмечено крестом. Я повернула направо у светофора. Фургон попал в выбоину и закачался, как здоровенный зверь, переходящий реку вброд. Я пожалела, что еду не на своем джипе. Гравийный проселок и был настоящей главной улицей городка. С одной стороны выстроились дома с приподнятыми деревянными тротуарами. Я заметила бакалейную лавку, столярную мастерскую, где продавали мебель ручной работы. На крыльце ее стояло кресло-качалка, у которой на деревянных частях еще была серая кора. Очень по-деревенски и очень изысканно. В другой лавке продавались травы и домашнее варенье, хотя был еще не сезон. И с другой стороны тоже шли дома, не того средне-западного стиля, что захватил большую часть Юга. В основном это были одноэтажные шлакоблочные строения на фундаментах красного камня, стены укрыты тонкими досками, желтоватыми и серыми. В одном дворе паслось стадо керамических оленей и выводок деревянных гномов. Они стояли тесно, будто выставленные на продажу. В конце улицы были горы, и деревья стояли густым зеленым занавесом. Мы снова выезжали в лес, и ничего похожего на полицейский участок я по дороге не заметила. Ничего себе. - Должно быть здесь, - сказал Джейсон. Я посмотрела в зеркало заднего вида - никого за мной - и остановилась. - Что ты видишь, чего не вижу я? - Шанг-Да, - ответил он. - Прости, не расслышала? - Вон там, на веранде, в конце улицы. Я посмотрела в ту сторону. В плетеном кресле сидел высокий мужчина, одетый в белую футболку, джинсы, босой, на голове кепочка с козырьком. Загар резко выделялся на светлом фоне рубашки. В больших руках была банка какой-то газировки или пива. Утренняя заправка горючим. - Это Шанг-Да. Второй силовик нашей стаи. Джемиль в этой паре Сколль, а он - Гати. Ага. Забрезжил свет. - Он охраняет Ричарда, значит, участок рядом? Джейсон кивнул. Я пригляделась к валяющемуся в кресле человеку. С виду он не казался особенно бдительным. Почти сливался с фоном, пока не сообразишь, что футболка без пятнышка и новая. Стрелка на джинсах будто только что из-под утюга, и хотя он был загорелым, коже придавало такой цвет не только солнце. Но лишь когда он медленно пошевелился и посмотрел прямо на нас, я поняла, насколько он хорошо притворяется. Даже с расстояния он глядел так пристально, что хотелось поежиться. Я поняла вдруг, что все его внимание обращено на меня, а он только всего и сделал, что головой шевельнул. - Вот, блин! - сказала я. - Ага, - подтвердил Джейсон. - Шанг-Да у нас недавно, перешел из стаи Сан-Франциско-Бэй. Он сразу стал Гати, и никто эту должность у него не оспаривал. Никто не хотел ее настолько сильна. Слушай, это не оно? Джейсон показал на ту сторону улицы. Там располагался низенький одноэтажный дом с побелкой по красному кирпичу. Перед ним была небольшая автостоянка с гравийным покрытием, но машин на ней не виднелось. Наш фургон занял ее почти полностью. Я постаралась встать как можно ближе к краю, и ветви зашелестели по крыше фургона. Может, какому-нибудь полицейскому автомобилю понадобится припарковаться рядом со мной. Дай бог, чтобы ему хватило места. Рядом с дверью висела небольшая деревянная табличка, изящно вырезанная и уведомляющая, что это и есть полицейский участок. Единственная примета. Не пропустишь - у Джемиля проснулось чувство юмора. А может, он все еще злился, что я его срезала. Ну и глупо. Мы вышли, и я почувствовала на себе взгляд Шанг-Да. До него было еще несколько ярдов, но сила его внимания поползла по моей коже, волоски на руках встали дыбом. Я посмотрела в его сторону и на секунду встретилась с ним взглядом. Тут уж на шее у меня волосы встали по стойке "смирно". Ко мне подошел Джейсон: - Пойдем внутрь. Я кивнула, и мы пошли к двери. - Если бы я не знала, что это не так, то сказала бы, что сильно не понравилась Шанг-Да. - Он верен Ричарду, а ты нанесла Ричарду травму. И серьезную. Я покосилась на него: - А ты вроде на меня не злишься. Ты что, не так верен Ричарду? - Я видел своими глазами бой Ричарда с Маркусом. Шанг-Да его не видел. - Ты хочешь сказать, что я правильно сделала, оставив Ричарда? - Нет, я хочу сказать, что понимаю, почему ты не могла с собой совладать. - Спасибо, Джейсон. Он ухмыльнулся: - А к тому же у меня могут быть свои планы на твое тело. - Жан-Клод тебя убьет. Он пожал плечами: - Чего стоит жизнь, в которой нет риска? Я только головой покачала. Джейсон подошел к двери первым, но не стал открывать ее и пропускать меня. Он знал, как я к этому отношусь. Я открыла дверь - в основном она состояла из стекла. Наверное, это еще одна отличительная примета - все остальные здания имели обычные двери, как всегда в жилых домах. Стеклянные двери бывают лишь в деловых зданиях. Внутри все было покрашено белым, в том числе длинный стол, стоявший поперек от двери. На доске объявлений слева от входа висели портреты разыскиваемых, за столом виднелась рация, и если бы не эти элементы интерьера, помещение вполне могло бы сойти за приемную дантиста. А мужик за этим столом был крупный. Даже когда он сидел, можно было оценить его габариты. Ширина плеч у здоровяка была с мой рост. Волосы острижены очень коротко, и все же вьются тугими колечками. От таких локонов можно избавиться, только побрив голову. Лицензия истребителя у меня была в отличном футляре искусственной кожи, с моей фотографией и выглядела весьма официально - но все же не как полицейская табличка. Она даже не была действительна в этом штате. Я вошла, выставив ее перед собой, потому что явилась в участок с пистолетом. Копов это почему-то напрягает. - Я Анита Блейк, истребитель вампиров. У копа шевельнулись только глаза; рук не было видно за столом. - Мы не вызывали истребителя. - Я не по официальному делу, - сказала я, стоя перед столом. Лицензию я было собралась спрятать, но он протянул руку, и я отдала ему документ. Просмотрев его, он спросил: - А зачем вы приехали? - Ричард Зееман - мой друг. Тут его серые глаза поднялись на меня. Нельзя было назвать этот взгляд дружелюбным. Полисмен бросил мою лицензию на стол. Я ее подобрала. - Есть проблемы, сотрудник... - я прочла его фамилию на нагрудной табличке, - Мэйден? Он покачал головой: - Никаких, если не считать того, что ваш друг - гад и насильник. Никогда не мог понять, почему в этом мире у каждого самого последнего гада оказывается подружка. - Я ему не подружка, - произнесла я. - Кажется, я точно высказалась. Мы друзья. Мэйден встал, и каждый дюйм его шестифутового с чем-то корпуса выглядел внушительно. Он был не просто высок, он был громоздок. Наверное, был борцом или футболистом, играл за школьную команду. Мышцы несколько утонули в общей массе, и вокруг пояса у него было фунтов двадцать, без которых вполне можно бы обойтись, но этот вид меня не обманул. Он был здоровенный, крутой и привык таким быть. Пистолет на поясе соответствовал образу: это был хромированный "кольт-питон", с длинным стволом и черными накладками на рукояти. На слонов - отличное оружие, но на перепивших в субботний вечер - это уж чересчур. - А вы кто? - ткнул он пальцем в Джейсона. - Просто друг, - ответил Джейсон и улыбнулся, стараясь казаться безобидным. Это у него не так хорошо получалось, как у меня. Рядом с сотрудником Мэйденом мы оба казались хрупковатыми. - Ее друг или Зеемана? Джейсон улыбнулся добродушной широкой улыбкой. - Я друг всех и каждого. Мэйден не улыбнулся. Он лишь посмотрел на Джейсона, смерив его холодным и твердым взглядом темно-серых глаз. Но играть в гляделки с Джейсоном у него получилось не лучше, чем у меня. Джейсон продолжал улыбаться, Мэйден - смотреть. Наконец я чуть дотронулась до руки Джейсона, и он понял. Он опустил глаза, хотя улыбаться не перестал, но Мэйдену хватило, чтобы почувствовать себя победителем. Он вылез из-за стола. Двигался он так, будто осознавал свои габариты, будто слышал, как дрожит земля от его шагов. Он действительно был крупен, но не настолько. Но я не собиралась ему на это указывать. Из дверцы справа от стола вышел еще один человек. Он был одет в светло-коричневый костюм, сидевший на нем, как лайковая перчатка на руке. Белая рубашка спереди была рубчатой, а галстук-струна смотрелся на горле, как кусок золота. Глаза большие и черные, при виде меня в них выразилось удивление. Волосы подстрижены коротко, но стильно. На руке, которую он мне протянул, было кольцо с розовым бриллиантом и кольцо выпускника колледжа. - Так это прекрасное видение и есть великая и ужасная миз Блейк? Я не смогла сдержать улыбку: - А вы, наверное, Белизариус. - Называйте меня Карл. - А я Анита. Вот это - Джейсон. Он поздоровался за руку с Джейсоном, не теряя приятной улыбки, а потом повернулся к Мэйдену: - Можем ли мы видеть моего клиента? - Вы двое можете пройти, а он - нет. - Мэйден большим пальцем ткнул через плечо в сторону Джейсона. - Шериф сказал пропустить вас двоих. Больше ни о ком речи не было. Джейсон открыл было рот, но я тронула его за руку. - Нас устраивает. - Да, и пистолет останется здесь. Отдавать пистолет мне не хотелось, но мое мнение о Мэйдене повысилось. Он все-таки заметил оружие. - Разумеется. Я вытащила браунинг из-под пиджака, отодвинула защелку и сбросила обойму в ладонь. Отведя затвор, чтобы показать, что зарядная камера пуста, я отдала весь набор Мэйдену. - А мне вы не доверили его разрядить? - Я подумала, что браунинг для ваших рук слишком мал. Тут требуется привычка к мелким движениям. - Это вы мне лапшу на уши вешаете? - спросил он. Я кивнула: - Это я вам лапшу на уши вешаю. Тут он улыбнулся, оглядел браунинг и сунул его в ящик стола вместе с обоймой. - Неплохой пистолет, если с чем-нибудь получше не можешь справиться. И он запер ящик - еще одно очко в его пользу. - Дело не в размере, Мэйден, а в качестве. Он ухмыльнулся до ушей. - И все равно ваш приятель останется здесь. - Я же сказала, что нас это устраивает. Мэйден кивнул и повел нас к двери, откуда вышел Белизариус. Посреди длинного белого коридора были две двери - "Для леди" и "Для мужчин". - Раз вы отсюда вышли, значит, вы были у Ричарда? - К сожалению, нет. Мистер Зееман настроен все так же бескомпромиссно. - Бескомпромиссно, - сказал Мэйден, пробуя слово на язык. Бескомпромиссно. Сколько разных слов знают адвокаты! - Словарь расширяется от чтения, сотрудник Мэйден. Попробуйте когда-нибудь. Хотя бы просто посмотреть картинки в книжке. - Ну, вы меня срезали, - выдохнул Мэйден. - Если нас порезать, разве у нас не идет кровь? - спросил Белизариус. И Мэйден потряс меня до глубины души, продолжив: - "Если нас щекочут, разве мы не смеемся?" Белизариус хлопнул в ладоши: - Touche, мистер Мэйден. - Такой большой и такой начитанный, - сказала я. - Я поражена. Он вытащил из кармана связку ключей на цепи: - Только другим копам не говорите. Они меня назовут сопляком и неженкой. Я смерила его взглядом с головы до ног. - Чтение Шекспира не делает вас слабаком, Мэйден. Все дело в этом чертовом пистолете. Только педики таскают на себе столько железа. Он отпер дверь в конце коридора. - Приходится носить что-нибудь тяжелое, миз Блейк. Уравновешивает на бегу. Я не могла не засмеяться. Он открыл дверь и пропустил нас, потом пошел по длинному белому коридору, в конце которого тоже была запертая дверь. - Ждите здесь. Проверю, что ваш любовник готов вас принять. - Он не мой любовник, - ответила я автоматически. Это уже стало рефлексом. Мэйден улыбнулся, отпер дверь в дальнем конце и скрылся за ней. - Вы, кажется, поладили с сотрудником Мэйденом, миз Блейк. - Копы всегда всем вешают на уши лапшу. Фокус в том, чтобы не обижаться и вешать лапшу в ответ. - Запомню для следующего раза. Я посмотрела на него. - У вас может не получиться. Вы адвокат, и вы богаты. - И я не красивая женщина. - И это тоже, хотя с полисменами мне оно иногда мешает. Мэйден показался из дальней двери, улыбаясь, будто только что услышал забавнейший анекдот. Я ручаться могла, что мне это не покажется смешным. - Я сказал Зееману, что для мерзкого развратника у него девчонка очень симпатичная. - Спорю на что хотите, что вы этого не говорили. Он кивнул. - На самом деле я спросил, почему он, имея такую аппетитную подружку, должен бегать и кого-то насиловать. - И что он ответил? - спросила я, изо всех сил стараясь состроить непроницаемую физиономию. - Ответил, что вы ему не подружка. Я кивнула: - Видите? Я же вам говорила. Мэйден открыл дверь и жестом пригласил нас войти. - Позвоните в звонок, когда захотите выйти. - Он вышел и добавил: Желаю приятно провести время. Они, видимо, впрок запаслись белой краской, потому что все здесь было белым, даже пол. Будто стоишь посреди вьюги. Две койки, одна над другой, решетки на окошке, даже унитаз и рукомойник были белыми. В другой цвет выкрасили лишь решетки, огораживавшие клетку с трех сторон. Ричард сидел по ту сторону решетки, глядя на нас. Сидел он на низкой скамейке. Волосы его спадали густыми волнами, почти полностью скрывая лицо. В резкой белизне верхнего света они казались темнее своего обычного гречишно-медового цвета, почти каштановыми. Одет он был в светло-зеленую рубашку навыпуск, рукава закатаны выше мускулистых предплечий. Брюки были в морщинах - оттого, что в них Ричард спал. Он встал с койки во весь свой шестифутовый с одним дюймом рост. Рубашка натянулась на плечах и бицепсах. Он несколько заматерел с нашей последней встречи и вообще был очень мускулистый. Когда-то мне доставляло огромное удовольствие снимать с него рубашку и смотреть, что под ней, гладить руками эту рельефную грудь и сильные руки. Но что было, то было, а сейчас шла совсем другая игра, которую мне уже не выиграть. Ричард подошел к решетке, взялся за прутья. - Что ты здесь делаешь, Анита? Голос его не был зол, как я боялась. Он звучал почти обыкновенно, и напряжение, сводившее мне диафрагму, несколько отпустило. Белизариус отошел чуть в сторону, сел у стола, стоящего за клеткой вне камеры, и начал доставать бумаги из своего кейса. Придав себе самый занятой вид, он предоставил нам максимальное уединение. Очень по-джентльменски. - Я узнала, что ты в беде. - Так ты приехала меня выручать? - задал он вопрос. Темно-карие глаза смотрели на меня, изучая мое лицо. Волосы упали Ричарду на глаза, и он убрал их до боли знакомым жестом. - Я приехала помочь. - Мне твоя помощь не нужна. Я этого не делал. - Вы обвиняетесь в изнасиловании, мистер Зееман, - прервал нас Белизариус. Я повернулась к нему: - Я думала, что речь идет о попытке изнасилования? - Я прочитал дело, пока ждал. Получив разрешение мистера Зеемана на действия в качестве его адвоката, я получил и доступ к материалам. Проба на сперму отрицательная, но есть свидетельства пенетрации. Этого достаточно, чтобы считать изнасилование свершившимся. - У меня с ней не было сношений, - сказал Ричард. - До этого не доходило. - Но ты с ней встречался, - заметила я. - Да, встречался. - Он посмотрел на меня, и в голосе его уже появилась злость. Дальше расспрашивать об этом я не стала. Я бы тоже могла рявкнуть, если бы оказалась в тюрьме по сфабрикованному обвинению. Да черт возьми, я и без этого умею рявкнуть. - Проблема, мистер Зееман, состоит в том, что при отсутствии образцов спермы вы не можете убедительно доказать, что не овладели миз Шаффер насильно. Если это сфабриковано, то сфабриковано отлично. Вы с этой женщиной не раз встречались. Она ушла с вами и вернулась домой избитая. Он пролистнул страницы. - Влагалищные кровоподтеки, небольшие ссадины. Если это и не было изнасилованием, то было достаточно грубо. - Бекки говорила, что любит, когда грубо, - тихо сказал Ричард. - И в какой момент вы стали обсуждать, насколько грубый секс она любит? - спросила я. Он не отвел взгляда, готовый ответить злобой на мою злобу. - Когда она хотела заполучить меня к себе в постель. - Какими именно словами она это выразила? - спросил Белизариус. Ричард покачал головой: - Я точно не помню, но я ей сказал, что боюсь ее травмировать. Она же ответила, что если я люблю грубость, то это как раз то, что ей нужно. Я отошла от него и уставилась в закрытую дверь. Ради этого не стоило приезжать. Я обернулась - он уже смотрел на меня и перехватил мой взгляд. - Вот почему ты хотел видеть нас обоих? Чтобы я услыхала все подробности? Он издал какой-то резкий звук, почти смех, но очень горький. По его лицу пробежало странное выражение. Когда-то я понимала каждый его жест, каждый взгляд, сейчас я его совсем не знала. Иногда мне казалось, что я никогда его не знала, что мы обманули друг друга. - Если хочешь подробности, я сообщу тебе подробности. Не про Бетти, но есть еще Люси, Кэрри и Майра. Особенно про Люси и Майру - там много подробностей. - Я слыхала, что ты времени даром не терял, - сказала я. Голос у меня был чуть тише, чем мне хотелось, но нормальный. Я не собиралась плакать. - Кто тебе велел сюда приехать, Анита? Кто меня ослушался? Первый щекочущий вал энергии прокатился по комнате. Иногда можно было забыть, кто такой Ричард на самом деле. Он умел это прятать лучше всех моих знакомых ликантропов. Я поглядела на Белизариуса. Он вроде бы ничего не заметил. Отлично, он к этому не чувствителен. Зато чувствительна я. Сила пробегала по моей коже теплым ветром. - Никто тебя не ослушался, Ричард. - Кто-то тебе сказал. Его руки сомкнулись на прутьях, потирая их. Я знала, что он мог бы вырвать их из бетонного пола. Он мог бы, если бы захотел, пробить дыру в задней стене. В этой клетке он сидел лишь потому, что не настолько хотел выбраться, чтобы разрушить свое прикрытие. Тихие и вежливые преподаватели естественных наук не гнут стальные прутья. Я придвинулась к решетке, понизила голос. Неотмирная энергия Ричарда овевала кожу. - Ты в самом деле хочешь это обсуждать сейчас, при постороннем? Ричард тоже придвинулся поближе, прижался к прутьям лбом. - Он мой адвокат. Разве он не должен знать? И я приблизилась настолько, что могла бы коснуться его сквозь решетку. - Ты в этом деле действительно младенец в джунглях? - Меня никогда раньше не арестовывали. - Действительно, это всегда выпадало на мою долю. Он почти улыбнулся. Прилив энергии несколько спал. Зверь Ричарда скрылся под этой безупречной маской. Я взялась за холодные металлические прутья, под самыми его руками. - Наверняка ты думал, что когда-нибудь тебе придется навещать меня в таком заведении, но не наоборот. Он слегка улыбнулся: - Ага, и я испек бы тебе пирог с напильником. Тут улыбнулась я. - Тебе не нужен напильник, Ричард. - Я притронулась к его рукам, и он слегка сжал мои руки. - Тебе нужен хороший адвокат, и я тебе его доставила. Он отступил от решетки. - Зачем мне адвокат, если я ни в чем не виноват? Ответил Белизариус: - Вас обвиняют в изнасиловании. Судья отказался выпустить вас под залог. Друг мой, если мы не сумеем разбить ее показания, вам светит от двух до пяти лет - если повезет. Снимки лежат в деле. Ее сильно избили. Она милая миниатюрная блондинка. Она придет в суд, одетая как любимая учительница младших классов. - Он встал и пошел к нам, говоря на ходу: Волосы мы вам отрежем... - Отрежем? - воскликнула я. Белизариус нахмурился, глянув на меня: - Отрежем, оденем вас прилично. То, что вы белый и красивый, нам на пользу, но все равно вы крупный и с виду сильный мужчина. - Он покачал головой. - Нам не вашу невиновность надо доказывать, мистер Зееман. Нам надо доказывать виновность миз Шаффер. - То есть? - нахмурился Ричард. - Мы должны выставить ее Блудницей Вавилонской. Но сначала я подам ходатайство, что при первом правонарушении залог допустим всегда. Черт побери, у вас даже штрафов нет за неправильную езду. Я вас вытащу под залог. - И сколько времени это займет? Белизариус посмотрел на меня чуть пристальнее. - У нас есть ограничения по времени, о которых я не осведомлен? Мы с Ричардом переглянулись, будто ища ответа друг у друга. - Да, - сказал он. - Нет, - сказала я одновременно с ним. - Так как же, мальчики и девочки, да или нет? Есть что-то еще, что я должен знать? Ричард посмотрел на меня, потом произнес: - Нет, я думаю, что нет. Белизариусу это не понравилось, но настаивать он не стал. - Ладно, детки. Я поверю вам на слово, но если эти сведения, которых мне нет необходимости знать, вылезут и воткнутся мне в задницу, приятно мне не будет. - Этого не случится, - сказала я. Он покачал головой: - А если случится, я брошу мистера Зеемана в том виде, в котором он будет. Вам придется искать себе нового адвоката быстрее, чем успеете произнести слова "исправительная тюрьма". - Я ничего плохого не сделал, - сказал Ричард. - Как же такое могло случиться? - Почему она обвинила тебя в изнасиловании? - спросила я. - Кто-то это сделал, - сказал Белизариус. - Если не вы, то кто? Ричард покачал головой. - Бетти много с кем встречается. Я лично знаю еще троих, кроме себя. - Нам нужны будут их имена. - Зачем? - спросил Ричард. - Слушайте, если вы будете препираться со мной по каждому поводу, толку не выйдет. - Ричард, ты попал в беду, - сказала я. - Пожалуйста, не мешай Карлу делать его работу. Ричард посмотрел на меня. - Ты все бросила и поскакала меня выручать? Я улыбнулась: - Вроде того. Он покачал головой: - И что думает по этому поводу Жан-Клод? Я отвернулась, не глядя ему в глаза. - В восторг не пришел, но он хочет вытащить тебя из тюрьмы. - Да уж, не сомневаюсь. - Ребятки, у нас мало времени. Если вы никак не можете не цапаться по личным вопросам, наверное, Аните стоит уйти. Я кивнула: - Согласна. Ты будешь рассказывать подробности о миз Шаффер, которые мне слышать не хочется. А надо, чтобы ты мог о ней говорить свободно. - Ревнуешь? - спросил Ричард. Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Хотела бы я сказать "нет", но он бы учуял ложь. Я ничего держалась, пока он не ляпнул насчет того, что Бетти была его девушкой для грубых игр. Это меня достало. - У меня нет права ревновать тебя, Ричард. - Но ты же все равно ревнуешь? - спросил он, изучая выражение моего лица. Мне пришлось заставить себя глядеть ему в глаза. Хотелось пригнуть голову, а прилив краски к лицу я сдержать не могла. - Да, ревную. Доволен? - Да, - кивнул он. - Я пошла. Записав Белизариусу в блокнот телефон моего коттеджа, я нажала кнопку звонка. - Рад, что ты приехала, Анита. Я стояла спиной к двери, мысленно поторапливая Мэйдена. - Хотела бы я то же самое сказать, Ричард. Дверь открылась, и я сбежала. Глава 7 - Приятно провели время с вашим парнем? - спросил Мэйден, выпуская меня в коридор. - Он не мой парень, - ответила я, подождав, пока Мэйден закроет дверь. - Что-то все говорят одно и то же. - Мэйден открыл вторую дверь и ждал, пока я пройду. - Это как с той дамой, которая слишком бурно протестовала. - Знаете что, Мэйден? Засунули бы свой читательский билет куда подальше. - Ох, вот это уели. Вряд ли я хоть вполовину такой хороший ответ мог бы найти. - Отдайте мне мой пистолет, Мэйден. Он запер за нами дверь. Джейсон сидел на стуле - их было несколько перед столом. При виде меня он поднял голову. - Когда мы поедем домой? - спросил он. - А что, сотрудник Мэйден плохо тебя развлекал? - Он мне не дал поиграть наручниками. Мэйден обошел стол и отпер ящик. Вытащив браунинг, он вставил в него обойму и оттянул затвор, загоняя патрон в зарядную камеру. Проверив предохранитель, он вернул мне пистолет рукояткой вперед. - Вы думаете, в Майертоне настолько опасно, что надо держать патрон в стволе? - спросила я. Он поглядел на меня. Долгим взглядом, будто что-то хотел мне передать. - Никогда не знаешь, - сказал он наконец. Несколько секунд мы простояли молча, потом я сунула браунинг в кобуру, оставив патрон в стволе, хотя два раза проверила предохранитель. Обычно я не хожу с патроном в зарядной камере - это нервирует. Но еще больше нервировало, что Мэйден, похоже, пытается меня предупредить. Конечно, может, он просто дергает поводок. Копы, особенно в маленьких городах, часто стараются меня поставить на место. Имея дело с истребителем вампиров, некоторые из них начинают мачистский выпендреж. Например, досылают патрон в зарядную камеру. - Желаю приятно провести время, Блейк. - И вам тоже, Мэйден. Я уже открыла дверь и выходила в сопровождении Джейсона, когда Мэйден сказал: - И поосторожнее там. Глаза у него были непроницаемы, лицо ничего не выражало. Догадывайся, кто хочет. Я не слишком деликатный человек и потому спросила в лоб: - Хотите что-то сказать, Мэйден? - Когда вы уйдете, я пойду поесть. Я посмотрела пристально: - Сейчас десять утра. Не рановато для ленча? - Я думал, вам приятно будет знать, что меня здесь не будет. - Я изо всех сил постараюсь подавить разочарование. Он усмехнулся коротко и встал. - Дверь за вами мне надо запереть, потому что здесь никого не останется. - И запереть Белизариуса с Ричардом? - Я ненадолго. Он открыл нам дверь и ждал, пока мы выйдем. - Не люблю я игр, Мэйден. Что тут за фигня происходит? Он не улыбался, когда произнес: - Если этот стиляга-адвокат вытащит вашего парня из кутузки, я бы на его месте свалил из города. - Вы что, предлагаете ему нарушить залог, сотрудник Мэйден? - Его родные тут появились чуть ли не в тот самый вечер, как его взяли под стражу. До того приперлись ученые, с которыми он работал. Куча милых и достойных граждан готовы быть свидетелями. Но милые достойные граждане не вечно здесь будут. Мы с Мэйденом постояли еще немного, глядя друг другу в глаза. Я надеялась, что он бросит намеки и выложит все как есть. Он не стал. Я кивнула: - Спасибо, Мэйден. - Не за что. - И он запер за нами дверь. Я не положила руку на рукоять пистолета, но была к этому близка. Глупо выхватывать пистолет ясным августовским утром в городке, где населения меньше, чем в спальне колледжа. - Что это все значит? - спросил Джейсон. - Если мы не вытащим Ричарда, ему будет плохо. Единственное, почему этого еще не случилось, - слишком много свидетелей. Слишком много людей, которые будут задавать вопросы. - Но если копы решили это устроить, - сказал Джейсон, - зачем Мэйдену нас предупреждать? - Может, ему самому не нравится в этом участвовать. Да черт возьми, откуда мне знать? Но это значит, что у кого-то есть причины, чтобы держать Ричарда в тюрьме. На той стороне улицы, возле дома, где расположился Шанг-Да, остановился пикап. Из задней дверцы выскочили четверо мужчин. Еще один как минимум был в кабине. Он вылез на ту сторону, где его не было видно, и все пятеро построились полукругом у крыльца. Один держал бейсбольную биту. - Ну-ну, - произнес Джейсон. - Как ты думаешь, если мы начнем колотить в дверь и звать полицию, она прибежит на помощь? Я покачала головой: - Мэйден нам уже помог. Он нас предупредил. - Тронут до глубины души этой предупредительностью, - с чувством сказал Джейсон. - Ага, - согласилась я и пошла через улицу. Джейсон шел в двух шагах позади. Я сосредоточенно думала. У меня есть пистолет, у них, быть может, нет. Но если я кого-нибудь убью, то окажусь на одних нарах с Ричардом. Похоже, правоохранительная система Майертона не слишком благоволит к чужакам. Шанг-Да стоял на крыльце и смотрел на подходивших. Кепочку с козырьком он снял. Волосы были пострижены очень коротко на висках и чуть длиннее сверху. Они блестели от геля, но были примяты кепкой. Шанг-Да стоял, балансируя на босых ногах, руки висят вдоль тела. Это еще не была боевая стойка, но я знала ее признаки. Он бросил на нас взгляд, и я знала, что он нас увидел. А бандиты пока еще нет. Не бандиты, а любители. Это не значит, что они не опасны, но могут поддаться на блеф. Профессиональные быки блеф проверяют. Из дверей вышла маленькая худощавая женщина и встала рядом с Шанг-Да. Она тяжело опиралась на трость и горбилась. Седые волосы были очень коротко пострижены и завиты мелкими кудряшками, которые так вроде бы любят пожилые женщины. Одета она была в передник поверх розового домашнего платья. Гольфы были скатаны до пушистых тапочек, на носу у старухи сидели очки. Она погрозила мужчинам костистым кулаком. - А ну, парни, вон с моей земли! Тот, что с бейсбольной битой, ответил: - Оставьте, Милли, мы же вас не трогаем. - Вы угрожаете моему внуку! - Да не внук он ей, - сказал другой. Он был одет в линялую фланелевую рубашку, расстегнутую, как пиджак. - Ты хочешь сказать, что я лгу. Мел Купер? - спросила женщина. - Я такого не говорил, - ответил Мел. Если бы место здесь было более укромное, я бы просто одного из них ранила. Это бы привлекло их внимание и отменило бы драку. Но я могла бы поставить любую сумму, что стоит мне подстрелить одного, тут же таинственный шериф примчится их спасать. Может, они так и задумали посадить в тюрьму побольше наших. Я совсем недавно здесь появилась, чтобы строить обоснованные догадки. Мы с Джейсоном вышли на газон. Ближайший к нам был Мел. Он обернулся, показав под фланелевой рубашкой грязную майку и пивное брюхо. Ох, просто очаровательно. - Вы еще кто такие? - спросил он. - А ты преподаватель из школы хороших манер? Он шагнул ко мне со зловещим видом. Я улыбнулась ему в лицо, он скривился. - Ты отвечай, девка, когда тебя спрашивают. Кто ты такая? - Какая, к черту, разница, кто она такая? - сказал тот, что с бейсбольной битой. - Ей тут делать нечего. Вали отсюда, а то будет с тобой, как с ним. - Громила мотнул головой в сторону Шанг-Да. - Ты хочешь сказать, что я тоже из тебя дурь выбью? - изумилась я. Это по мне. Бейсболист тоже наморщил лоб. Так, двух из них я уже озадачила. Смятение в стане врага. Женщина снова погрозила костлявым кулаком. - Убирайтесь с моей земли, а то я шерифа Уилкса позову! Один из них заржал, другой сказал: - Уилкс сам придет. Когда мы закончим. - Эй, мальчик, иди сюда, пока мы сами к тебе не пришли, - сказал бейсболист. Он не обращал на меня внимания. И на Джейсона тоже. Это были не просто хулиганы-любители, это были глупые хулиганы-любители. Голос Шанг-Да оказался на удивление глубок и очень спокоен. Страха в нем не было - удивительно, правда? - но слышался скрытый энтузиазм, будто у него руки чесались набить им морды. - Если я сойду с крыльца, вам это не понравится. Человек с бейсбольной битой крутанул выбранное им оружие быстрым профессиональным движением, будто знал, как. Наверное, в школе играл. - Да нет, мне очень понравится, китаеза. - Китаеза, - повторил Джейсон. Мне не надо было оборачиваться, чтобы убедиться, как он расплылся в улыбке. - Не слишком оригинально? - прокомментировала я. - Вот именно. Мел повернулся к нам, и еще один из них последовал за ним. - Ты что, над нами смеешься? - И еще как, - кивнула я. - Ты думаешь, я тебя не двину, потому что ты девчонка? - спросил Мел. Я подавила желание ответить: "Нет, я думаю, ты меня не двинешь, потому что у меня пистолет". Вытащив пистолет в драке, ты переводишь насилие на уровень, где смерть - вполне вероятный исход. А я точно не хотела никого убивать, когда за углом поджидают копы, чтобы всех нас загрести. Не хотела я в тюрьму. У меня черный пояс по дзюдо, но приятель Мела был размером не меньше полисмена Мэйдена и даже вполовину не так симпатичен. Они каждый были тяжелее меня или Джейсона фунтов на пятьдесят, если не больше. Всю жизнь они были здоровенными, и поэтому считали себя крутыми. До этой минуты так оно и могло быть. Я не собиралась идти с ними на обмен ударами - это был бы явный проигрыш. Любой мой ход должен быть быстр и выводить противника из строя немедленно. Чуть замешкаюсь - и мне грозит серьезная травма. Я запросто управлюсь с плохим парнем, у которого такая же комплекция, как у меня. Беда в том, что обычно габариты плохих парней не сходятся с моими. У меня в животе соткался комок, началась нервная дрожь, и я поразилась, когда поняла, что сейчас у меня страх сильнее, чем был с Джемилем в машине. На этот раз будут не игры за доминацию. Никто не должен говорить "дядя", пока другой зализывает рану. Это я что, испугалась? Но уже очень давно мне не приходилось выступать против плохих парней, не вытаскивая оружие. Наверное, я стала слишком зависима от железа. Мы с Джейсоном отступили назад, чуть отодвинувшись друг от друга. Для драки нужно место. Мелькнула мысль, что я никогда не видела Джейсона в драке. Он мог бы перевернуть пикап, в котором эти ребята приехали, но умеет ли он драться? Если швырять людей как кукол, их можно сильно повредить. Видеть Джейсона в тюрьме я тоже не хотела. - Никого не убивай, - сказала я. Джейсон улыбнулся - чуть оскалил зубы. - Ну, ты всегда умеешь кайф поломать. По моему телу пробежали первые искорки энергии, выдающей присутствие оборотня. Мел двигался вперед, шагая всей ступней, как совершенно необученный. Ни боевых искусств, ни бокса - здоровенный, и этого ему хватает. А второй стоял в стойке - он знал, что делает. Джейсон может залечить сломанную челюсть за день, а я нет. Я хотела иметь дело с Мелом, но он вдруг остановился. Волосатые руки покрылись гусиной кожей. - Это что за твою мать? Здоровенный и дурной, но достаточно парапсихических способностей, чтобы учуять оборотня. Интересное сочетание. - Кто мы такие, твою мать? Или что, твою мать, происходит? Надо точнее ставить вопросы, Мел. - Да в рот я тебя так и этак! Я улыбнулась и поманила его обеими руками. - Так подойди и сделай, Мел, если считаешь себя мужчиной. Он зарычал и бросился на меня. В буквальном смысле налетел, расставив бычьи лапищи, будто хотел обхватить меня по-медвежьи. Тот, кто был еще побольше, бросился на Джейсона. Я ощутила движение и поняла, что Шанг-Да больше не стоит на крыльце. Времени пугаться не было. Думать тоже - только действовать. Делать тысячу раз отработанное на тренировках, но никогда еще не примененное в жизни. Никогда по-настоящему. Нырнув под протянутые руки Мела, я практически одновременно сделала две вещи: захватила его левую руку и сделала подсечку. Он тяжело рухнул на колени, и я захватила ему локоть на излом. Я не собиралась ломать ему руку: обычно при таком захвате противник сразу становится сговорчивей, как только поймет, насколько оно больно. Но Мел не дал мне времени. Я увидела мелькнувшее лезвие и сломала ему руку. Она с мокрым сочным хрустом повисла, как оторванное назад крыло цыпленка. Он заверещал - слова "завопил" здесь недостаточно. Нож у него был в другой руке, но он будто забыл про него. - Брось нож. Мел! - велела я. Он попытался встать, слишком далеко выставив колено. По этому колену я ударила ногой, и раздался глубокий низкий щелчок. Кость ломается с резким и чистым звуком. Сустав ломается не так отчетливо, зато его легче сломать. Мел покатился по земле, извиваясь и вопя. - Брось нож в сторону! Нож взлетел в воздух и скрылся за изгородью соседнего двора. Я отступила от Мела - на тот случаи, если у него есть еще сюрпризы. Все вокруг тоже были занять! делом. Тот, что напал на Джейсона, валялся грудой мяса возле грузовика. На борту была свежая вмятина, будто этого типа бросили в борт. Наверное, так оно и было. Третий лежал неподвижно у ступеней крыльца. Еще один уползал прочь, волоча за собой ногу как сломанный хвост. Он плакал. Шанг-Да пытался пробить защиту человека с бейсбольной битой. Джейсон дрался с высоким и тощим противником, у которого вдоль худых рук тянулись шнуры мышц. Тощий работал в низкой стойке - таэквандо или дзюдзюцу. Шанг-Да принял на руки два удара бейсбольной биты, потом вырвал ее у противника и сломал на две половины. Ее бывший владелец обратился в бегство. Шанг-Да замахнулся проткнуть его обломанным концом. - Не убивай! - завопила я. Шанг-Да перевернул деревяшку целым концом вперед и нанес убегавшему удар по черепу. Тот упал на колени так резко, что даже удивительно было. Высокий приближался к Джейсону быстрым крабьим движением, с виду нелепым, но его нога вылетела вперед, и Джейсону пришлось броситься на землю. Он попытался нанести удар ногой, но высокий подпрыгнул так быстро и грациозно, что на миг будто завис в воздухе. Выли, быстро приближаясь, сирены. Бейсболист рухнул лицом вниз и не пытался подняться. Нокаут. Из плохих парней остался только высокий. Джейсон достаточно быстро вскочил, чтобы успеть уйти от ударов, но не настолько умело,чтобы нанести удар самому. Превосходство в силе еще не означает превосходства в умении. Шанг-Да двинулся на помощь. Джейсон глянул в его сторону, и это было все, что высокому нужно. Он нанес боковой удар ногой по голове, от которого оглушенный Джейсон рухнул на колени. Человек обернулся, и я увидела начинающийся удар ногой с поворотом. Такой удар наверняка ломает шею. Я была ближе, чем Шанг-Да, и даже не успела подумать. Бросилась вперед, хотя знала, что не успеваю. Но высокий заметил это движение и переключился с Джейсона на меня. Внезапно я оказалась в защитной стойке. Он переменил направление удара, и мне удалось уклониться, потому что нападавший был не в равновесии. По улице летели к нам юзом, тормозя, две полицейские машины. Шанг-Да остановился. Наверное, мы оба решили, что драка окончена. Но у высокого было другое мнение. Удар показался мне размытым движением. Я успела частично блокировать его рукой. Она тут же онемела, а потом я помню, что в следующий момент я оказалась на спине - лежу и смотрю в небо. Даже не больно. Он мог бы подойти и добить меня, потому что секунду я не могла двинуться. И никаких звуков за это мгновение не было - только я на траве, моргавшая в небо. Потом послышался гул крови в ушах. Тяжело и прерывисто вздохнув, я снова услышала людские голоса. Какой-то мужской голос заорал: - Никто ни с места, мать вашу так! "Красноречиво", - попыталась произнести я, но звук не получился. Во рту ощущался вкус крови. Лицо еще не слишком болело; я была оглушена пока что. Попыталась открыть рот - удастся ли. Удалось. Челюсть не сломана. Отлично. Подняв руку, я сумела произнести: - Помогите мне встать. Милли сошла с крыльца, опираясь на свою трость. Снизу она смотрелась забавно - как великан с пушистыми ногами. - Нечего наставлять оружие на моего внука и его друзей. Эти люди на них напали. - Напали? - переспросил мужской голос. - А выглядит, будто ваш "внук" и его приятели напали на них. Я нашарила в кармане удостоверение и помахала им в воздухе. Наверное, я могла бы и сама встать, но раз уж мне попало по морде, это надо использовать. Я пострадала, и чем больше копы будут верить, что я жертва, тем меньше у нас шансов попасть в тюрьму. Если бы пострадали только плохие парни, то все мы могли бы оказаться за решеткой по обвинению в нанесении телесных повреждений, а то и похуже. Я у двух этих типов не проверила пульс, а они лежали подозрительно неподвижно. А если я ранена, то обвинения в нападении можем выдвинуть мы. Они могут сунуть в тюрьму нас всех - или никого. Такой был у меня план. Бывали, конечно, в жизни планы и получше. Мне еще повезло, что челюсть не сломана. - Анита Блейк, истребитель вампиров, - представилась я. Это прозвучало бы более солидно, если бы я не лежала пластом на спине, но ситуация диктует пределы действия. Набок я все же перевернулась. Во рту скопилось столько крови, что ее надо было или проглотить, или сплюнуть. Я сплюнула на траву. Даже от поворота набок мир завертелся перед глазами. Секунду я не знала, не сплюну ли я на траву не только кровь. Тошнота прошла, но сменилась беспокойством, а нет ли у меня сотрясения. Оно раньше у меня бывало, и от него меня выворачивало наизнанку. Милли я не видела, но голос ее был отлично слышен: - Или ты уберешь эти пистолеты, Билли Уилкс, или я тебе всю шкуру разрисую вот этой тростью! - Ну-ну, мисс Милли! - успокаивал ее мужской голос. Я снова назвала себя и сказала: - Я не в состоянии встать сама. Могут мои люди мне помочь? Мужской голос, принадлежащий, по-моему, шерифу Уилксу, несколько неуверенно сказал: - Пусть подойдут. Джейсон подхватил меня за ту руку, в которой было удостоверение, посмотрел на меня и помог встать. Это произошло очень быстро, и мне даже не пришлось симулировать головокружение. У меня подогнулись ноги, и я не пыталась устоять - упала на колени, и Шанг-Да подхватил меня под другую руку. Так я и осталась стоять между ними, лицом к копам. Шериф Уилкс был пяти футов восьми дюймов ростом. В форменной шляпе с медведем Смоки и соответствующем мундире он выглядел аккуратно и подтянуто - очевидно, относился к своему внешнему виду серьезно. Десятимиллиметровая "беретта" была уже в кобуре. Так, жизнь налаживается. И смотрел он на меня темно-карими серьезными глазами, внушающими доверие. Сняв шляпу, шериф вытер пот со лба. Волосы у него были светлые, цвета соли с перцем - я решила, что ему уже за сорок. - Я слышал о вас, Анита Блейк. Что вы делаете в нашем городе? Я сплюнула на траву очередной сгусток крови и без сил повисла на руках Шанг-Да и Джейсона. На самом-то деле я могла бы стоять самостоятельно, но плохие парни все валялись на земле. Даже тот, что ударил меня, лежал в нокауте - очевидно, Шанг-Да вступил в дело, когда я выбыла из схватки. Джейсон бы высокого свалить не смог. - Я приехала к другу, который у вас в тюрьме - к Ричарду Зееману. - Другу? - Да, другу. За спиной Уилкса стояли двое помощников, оба выше шести футов. У одного был шрам от брови до челюсти - рваный, скорее от разбитой бутылки, чем от ножа. Второй помощник держал в руках ружье. На нас он его не направлял, но держал в руках. Тот, что со шрамом, тихо хихикал, глядя на меня. Тот, что с ружьем, просто смотрел глазами пустыми и безжалостными, как у куклы. Мэйден стоял за ними, держа руки перед собой, левой охватив запястье правой. Лицо его было непроницаемо, но, судя по напряжению в углах рта, он сдерживал улыбку. - Мы вас всех задерживаем за нападение, - объявил Уилкс. - Это хорошо, - обрадовалась я. - Не дождусь момента, когда можно будет выдвинуть обвинение. Он посмотрел на меня, глаза его чуть заметно расширились. - Стоять остались только вы и ваши приятели, миз Блейк. Вряд ли у вас есть основания для обвинения. Я чуть сильнее оперлась на Джейсона, изо рта у меня стекала струйка крови. Глаз уже начал заплывать. При ударах в лицо у меня всегда легко шла кровь, и я знала, что вид у меня очень жалостный. - Они на нас напали, нам пришлось защищаться. Я позволила коленям подкоситься еще сильнее, и Шанг-Да подхватил меня на руки. Я закрыла глаза и свернулась у него на груди. - Хреново, - сказал Уилкс. - Да ты посмотри на эту бедную девочку. Билли Уилкс! - возмутилась мисс Милли. - Ты ее хочешь отвести к судье Генри? И что, ты думаешь, он сделает тогда с этими хулиганами? У него дочка ее возраста. - Хреново, - повторил Уилкс несколько энергичнее. - Так, везем всех в больницу. Там разберемся. - "Скорая" уже выехала, - сообщил Мэйден. - Одной мало будет, - заметил Уилкс. Мэйден рассмеялся низким глубоким смехом: - На такое количество тел в графстве "скорых" не хватит. - Наберется на три машины, - сказал Уилкс. Я напряглась на руках Шанг-Да, он сильнее прижал мне голову - я бы не могла ее поднять. Стараясь дышать глубоко и сохранять неподвижность, я думала над словами Уилкса. Посмотрим, кто в следующий раз поедет кататься на "скорой". Глава 8 Чтобы доставить всех в больницу, потребовалась одна "скорая", один пикап, две полицейские машины, саночки Санта Клауса, и еще мне пришлось ехать в фургоне. Ладно, без Санта Клауса обошлось, но кортеж выглядел внушительно. Примерно через шесть часов мы вернулись в Майертон и оказались в единственной допросной полицейского участка. Из всех раненых из больницы отпустили только меня. У типа, которого Джейсон швырнул об грузовик, было повреждение позвоночника, возможно, навсегда. Выяснится, когда спадет опухоль. Двое из трех, которых вырубил Шанг-Да, пришли в сознание. У них сотрясение, но они оправятся. У меня на счету был только Мел, но он не отделался лишь сложным переломом. Собрать разбитый сустав - это чертовски много работы. Иногда функции конечности так до конца и не восстанавливаются. Не то чтобы у меня на душе из-за этого кошки не скребли, но не надо было ему доставать нож. У Белизариуса было работы по горло. Он не только устроил освобождение Ричарда под залог, но и в последний час стал представлять наши интересы. Если он сможет уберечь нас от тюрьмы, он стоит своих денег. Уилкс не собирался нас арестовывать, но хотел снять отпечатки пальцев. Я не возражала, пока не стал возражать Шанг-Да, что вызвало подозрение у Уилкса - и у меня. Но если Шанг-Да не станет этого делать, то никто из нас тоже не станет. Я сказала Уилксу, что если хочет получить отпечатки наших пальцев, пусть выдвинет против нас обвинение. Этого ему вроде бы не хотелось. Может быть, потому, что свой полагающийся по закону телефонный звонок я сделала одному своему знакомому копу, а тот связался с моим знакомым агентом ФБР. От звонка федералов Уилкс задергался, как червяк на крючке. Плохие парни устроили на нас засаду у самого полицейского участка. Никто так не поступает, если у него нет уверенности, что копы ему малину не испортят. Это они и сказали во время стычки, когда предлагали Милли звонить Уилксу, дескать, все равно не будет толку. Но окончательно я сообразила по реакции Уилкса на звонок федералов. Копы ревниво охраняют свою территорию. Нарушения федеральных законов не было, и федам совершенно нечего соваться в простое дело о хулиганстве. Уилкс должен был разозлиться, а он этого не сделал. Нет, он бурчал, будто разозлился, и так оно и было, ему следовало спустить на них собак, но не решился. Он чуть-чуть не дотянул до адекватной реакции. Я могла бы ручаться, что у него рыльце в пушку в этом деле, но доказать пока что не могла. Конечно, доказывать такие вещи - не моя работа. Я прибыла вытянуть Ричарда из кутузки, и это уже было сделано. В конце концов Уилкс захотел поговорить со мной наедине. Белизариусу это не понравилось, но он вышел вместе с другими. Я села за стол и стала смотреть на Уилкса. В такой чистой допросной мне еще не приходилось бывать. Стол был светлый, с виду ручной работы. Стены белые и чистые. Даже линолеум на полу сверкал больничной чистотой. Наверное, в Майертоне это помещение использовалось не часто. Нам пятерым здесь было довольно тесно, но для двоих места хватало. Уилкс придвинул кресло, сел напротив меня, сцепил руки и стал на меня смотреть. На голове у него остался круг примятых волос от шляпы. На левой руке было золотое обручальное кольцо и здоровенные часы, которыми пользуются люди, бегающие трусцой, - большие, черные и непритязательные. Поскольку у меня был дамский вариант таких же часов, критиковать их я не стала бы. - И что? - спросила я. - Будете пытать меня молчанием, пока я не взмолюсь о пощаде? Он улыбнулся едва заметно. - Я порасспросил о вас по телефону, Блейк. Все говорят, что вы готовы преступить закон, когда вам нужно. Что за вами числятся убийства. Я посмотрела на него, ничего не отвечая, сама чувствуя, насколько пустым становится у меня лицо. Когда-то все мои эмоции сразу отражались на физиономии, но это было давно. С тех пор я выработала пустой взгляд для общения с копами, и по нему ничего нельзя было прочесть. - Для этого вы и просили меня остаться? На этот раз он улыбнулся шире. - Я просто люблю знать, с кем имею дело, Блейк, вот и все. - Тщательность - хорошее качество. Он кивнул: - Мне позвонили: коп из Сент-Луиса, федерал и сотрудница полиции штата. Эта сказала, что вы - кость в горле и что готовы гнуть закон, куда вам захочется. - Это наверняка Фримонт, - ответила я. - Злится на меня за то дело, где мы вместе работали. Он снова кивнул, приятно улыбаясь: - Федерал тонко намекнул, что если вас задержат, он может найти причину попросить местное отделение ФБР посмотреть, в чем дело. - Это, ручаюсь, привело вас в восторг, - улыбнулась я. Карие глаза стали темными и пустыми. - Мне не хочется, чтобы феды мутили воду у меня в пруду. - Не сомневаюсь, Уилкс. У него лицо натянулось, и я поняла, насколько он зол. - Какого черта вы сюда влезли, Блейк? Я наклонилась вперед, облокотившись на стол. - В следующий раз тщательней готовьте подставу, Уилкс. - Он всего лишь учителишка в школе. Откуда мне было знать, что он трахается с Истребительницей? - Мы не трахаемся, - автоматически ответила я и откинулась в кресле. Уилкс, чего вам надо? Зачем этот разговор с глазу на глаз? Он запустил руку себе в седоватые волосы, и я поняла, как он на самом деле нервничает. Просто боится. Чего? Что тут может твориться в этом Богом забытом захолустье? - Если обвинение в изнасиловании будет снято, Зееман может покинуть город. Вы и все прочие валите с ним. Нет травмы - нет фола. Спортивная метафора - я просто поражена. - Я сюда приехала не вынюхивать ваши делишки, Уилкс. Я не коп. Я приехала вытаскивать Ричарда из беды. - Если он уедет, никакая беда ему не грозит. - Я не его опекун, Уилкс. Не могу за него ничего обещать. - А откуда это у школьного учителя телохранители взялись? - спросил Уилкс. Я пожала плечами: - А чем вам так помешал школьный учитель, что вы ему состряпали обвинение в изнасиловании? - У нас свои секреты, Блейк, у вас свои. Вы гарантируете, что он уедет из города и увезет своих убийц, и все мы останемся при своих секретах. Я глянула на свои ладони, лежащие на столе плашмя. Потом снова на Уилкса, прямо ему в глаза. - Я поговорю с Ричардом, посмотрю, что я могу сделать. Но до этого ничего обещать не могу. - Заставьте его послушаться вас, Блейк. Зееман наивен и кристально чист, но мы с вами знаем, что почем. Я покачала головой: - Да, я знаю, что почем, и знаю, что обо мне говорят. - Я встала. Он тоже встал. Мы смотрели друг на друга. - Да, это правда, я не всегда держусь буквы закона. Одна из причин, по которой мы перестали встречаться, как раз и есть кристальная чистота Ричарда, которая создает мне головную боль. Но есть у нас одно общее качество. - Какое? - Отвечать наездом на наезд. Ричард - по моральным соображениям, потому что это правильно. А я - потому что такая я зараза. - Зараза, - повторил Уилкс. - Мел Купер никогда уже не сможет ходить, не хромая, и владеть левой рукой в полном объеме. - Не надо было ему лезть на меня с ножом. - Если бы не было свидетелей, вы бы его убили? Я улыбнулась и даже сама почувствовала, что улыбка эта не была ни веселой, ни приятной. - Я поговорю с Ричардом. Надеюсь, что вы избавитесь от него до завтрашнего вечера. - Я не всегда был захолустным копом, Блейк. Пусть вас не обманывает внешний вид - я не дам вам лезть в мои дела. - Забавно, я именно так о вас и думала. - Ну и хорошо, - сказал Уилкс. - Значит, мы друг друга поняли. - И я так думаю. - Надеюсь, что завтра до темноты вы и ваши друзья уже будете за пределами города. Я посмотрела в эти карие глаза. Случалось мне видеть глаза и более страшные, более пустые, более мертвые. Глаза шерифа нельзя было назвать глазами профессионального убийцы. Даже глазами хорошего копа: я видела в них блеск страха, почти паники. Нет, видала я глаза пострашнее. Но это не значит, что он не убьет меня, если представится случай. Напугай как следует даже хорошего человека, и никогда не скажешь заранее, на что он способен. Напугай человека плохого - и тебе грозит беда. Наверное, Уилкс еще никогда никого не убивал, иначе на Ричарда не пытались бы повесить изнасилование. Они бы повесили на него убийство или просто убили бы. Так что Уилкс еще не соскользнул в бездну окончательно, но если ты обнимаешь кричащую тьму, то кончишь убийством. Уилкс, быть может, этого еще не знает, но если мы не оставим ему выхода, сообразит. Глава 9 Когда я вернулась к пансионату, было уже больше семи вечера. В августе в это время еще светло, но было понятно, что уже поздно. Какая-то мягкость ощущалась в свете, усталость в зное, будто день сам не мог дождаться вечера. А может, это я так устала. Лицо болело. Зато хотя бы обошлось без швов на губах. Фельдшер в "скорой помощи" сказал, что надо будет наложить пару швов, а доктор в приемном покое, когда мы приехали, сказал, что так обойдется. Очень светлый момент был. Я терпеть не могу обезболивающих уколов. А швы без обезболивания мне тоже накладывали, и тоже без всякого удовольствия. Перед коттеджами стоял Джемиль. Он переоделся в черные джинсы и футболку с улыбающейся физиономией. Она была прорезана посередине, что обнажало брюшной пресс. У меня в балльной карточке вполне хватало привлекательных мужчин, но у Джемиля был такой красивый живот, какого я ни у кого не видела. Рельефные мышцы под гладкой кожей выступали, как дранка на кровле. Даже казалось, что это не по-настоящему: я раньше думала, что телохранителю для работы не требуется брюшной пресс, похожий на булыжную мостовую. Ладно, у каждого свое хобби. - Жаль, я пропустил самое веселое, - сказал Джемиль и осторожно дотронулся до моей распухшей губы. Я не смогла не дернуться от боли. Удивляюсь, что ты дала кому-то поставить себе фонарь. - Она это нарочно сделала, - пояснил Шанг-Да. Джемиль посмотрел на него вопросительно. - Анита притворилась, что потеряла сознание, - пояснил Джейсон. - И вид у нее был действительно жалостный. Я пожала плечами: - Никому я не позволяла специально бить ботинком по моей роже. Но уж если меня свалили, я стала показывать, как мне больно. Таким образом мы сами могли бы выдвинуть обвинения в нападении. - Я не знал, что ты так хорошо умеешь врать, - заметил Джемиль. - Век живи - век учись, - ответила я. - А где Ричард? Мне нужно с ним поговорить. Джемиль оглянулся на один из коттеджей, потом снова на меня. На его лице было выражение, которого я не могла понять. - Моется, переодевается. Он два дня провел в одной и той же одежде. Я вгляделась в это тщательно сделанное лицо, пытаясь понять, чего он мне не говорит. - Джемиль, в чем дело? - Ни в чем. - Джемиль, не зли меня. Мне надо говорить с Ричардом - и прямо сейчас. - Он в душе. Я мотнула головой, и она от этого заболела. - Ладно, хрен с ним. В каком он домике? Джемиль покачал головой: - Дай ему пять минут. - Больше, - невыразительным голосом произнес Шанг-Да. - Да в чем дело? - Я начала раздражаться. Дверь домика за спиной Джемиля открылась, и в проеме появилась женщина. Ричард держал ее за руки и вроде бы старался выставить из дому ласково, но твердо. Женщина обернулась и увидела меня. Волосы у нее были светло-каштановые, а прическа такая, будто сделана без каких-либо усилий, хотя чтобы уложить ее, требуются часы. Она отодвинулась от Ричарда и пошла, крадучись, к нам. Нет, ко мне. Темные глаза смотрели только на меня. - Люси, не надо, - предостерег ее Ричард. - Я просто хочу ее обнюхать, - ответила Люси. Так могла бы ответить собака, если бы умела говорить. Обнюхать, не посмотреть. Мы, приматы, склонны забывать, что для прочих млекопитающих обоняние важнее зрения. Пока Люси шла ко мне, мы могли с ней изучить друг друга. Она была лишь чуть повыше меня, примерно пять футов шесть дюймов. На ходу подчеркнуто покачивалась, развеваясь, короткая фиолетовая юбка, показывая чулки и подвязки. В черных туфлях на каблуках Люси шла грациозно, почти на носочках. Из-под расстегнутой светло-лиловой блузки виднелся черный лифчик, подчеркивающий, как он подходит к остальному белью. И либо это был лифчик с поддержкой, либо сама девушка была крепко сбита. Она столько нанесла себе косметики, сколько я когда-либо на себя намазывала, но она наложила ее умело, и кожа выглядела отличной и гладкой. Темная помада на губах смазана. Я глянула на Ричарда, оставшегося позади. Он надел синие джинсы - и больше ничего. На обнаженной груди повисли капельки воды, густые волосы прилипли к лицу и плечам мокрыми прядями. На губах у него была размазана темная помада, как фиолетовый синяк. Мы смотрели друг на друга, и вряд ли кто-нибудь из нас знал, что тут сказать. А эта женщина знала. - Значит, ты и есть человеческая сука Ричарда. Прозвучало это настолько враждебно, что я не могла не улыбнуться. Это ей не понравилось. Она подступила так близко, что мне пришлось отодвинуться, чтобы край ее юбки не задевал меня по ногам. Кто она такая у меня сомнений не было. Сила ее танцевала по моей коже, как волна муравьев. Она была сильна. Я покачала головой: - Послушай, перед тем как мы займемся какой-нибудь разборкой с вервольфовской фигней или того хуже, личной фигней, мне надо поговорить с Ричардом насчет его тюряги и зачем местные копы взяли на себя труд его туда законопатить. Она моргнула. - Мое имя - Люси Уинстон. Запомни. С расстояния в несколько дюймов я глядела в ее светло-карие глаза. Настолько близко, что видела, как они слегка неровно подведены. В тюрьме Ричард вспоминал Люси. Он же не мог встречаться с ними обеими? - Ричард говорил мне о тебе, Люси. Она снова моргнула, но на этот раз - в недоумении. И оглянулась на Ричарда. - Ты говорил ей обо мне? Ричард кивнул. Она подалась назад и, казалось, готова была разрыдаться. - Тогда почему... Я переводила взгляд с него на нее и обратно. Хотелось мне спросить "почему - что?". Но я не спросила. Люси мне не нравилась, и это меня радовало. А если она разревется, то испортит мне удовольствие. Я подняла руки, будто сдаваясь, и обошла ее. Я направилась к Ричарду, потому что нам надо было поговорить, но вид Люси в чулках и подвязках сделал это занятие куда менее приятным. Что он делает - не мое дело абсолютно. Я сплю с Жан-Клодом. И уж не мне кидать в него камнями. Так почему я так стараюсь не дать себе разозлиться? Наверное, лучше не искать ответа на этот вопрос. Ричард отступил от дверей, пропуская меня, и закрыл за мной дверь, прислонившись к ней спиной. Вдруг мы оказались одни, одни по-настоящему, и я не знала, что мне сказать. Он стоял, опираясь спиной на дверь, держа руки позади себя. На голой коже торса блестели капельки воды. У него всегда была красивая грудь, но, наверное, он регулярно поднимал тяжести с тех пор, как я последний раз видела его без рубашки. У него был агрессивно-мужской торс, но чуть-чуть не хватало того избытка мышц, который так стараются обрести бодибилдеры. Он стоял спиной к двери, мышцы живота слегка выдавались. Когда-то я могла бы помочь ему вытереться. Волосы его начали высыхать густой волной. Если он их не причешет, ему придется их намочить и начать сначала. - Люси вытащила тебя из душа без полотенца? - спросила я и тут же пожалела. Подняв руку, я добавила: - Извини, это не мое дело. Я не имею права тебе язвить. Он улыбнулся почти печально: - Кажется, всего второй раз я слышу от тебя, что ты была не права. - Ну, со мной такое случается постоянно. Я просто не люблю признавать этого вслух. Он снова улыбнулся. Блеск превосходных зубов на загорелом лице. Это другие считали, что у Ричарда на лице загар. Я видела всего его целиком и знаю, что у него такой цвет кожи. Он был представителем белой расы, истый среднеамериканец, по сравнению с его семьей Уолтоны показались бы бирюками, но несколько поколений назад был там кто-то не до мозга костей белый. Ричард оттолкнулся от двери, подошел ко мне, босиком. Я, более чем позволяла вежливость, засмотрелась на полоску волос в нижней части его живота. Отвернувшись, я спросила: - Зачем им надо было сажать тебя в тюрьму? Дело, думай только о деле. - Не знаю. Можно мне взять полотенце и вытереться, пока мы будем разговаривать? - Ты у себя дома. Не стесняйся. Он исчез в ванной. Мне была предоставлена возможность оглядеться. Домик точно такой же, как у меня, только он желтый и более обжитой. Шерстяное одеяло валялось на полу солнечной грудой. Белые простыни были измяты. У Ричарда был пунктик насчет убирания постели. А Люси не произвела на меня впечатления особо аккуратной девушки. И наверняка это она измяла постель. Правда, на краю выделялось мокрое пятно, так что ей, быть может, помогли. Я провела по постели рукой. Даже подушка была влажной, будто на ней лежали густые мокрые волосы. У меня стянуло горло, и если бы я не знала себя лучше, я бы сказала, что на глаза навернулись слезы. Нет, этого быть не могло. Ведь я сама бросила Ричарда, так зачем мне плакать? Над кроватью опять же висела репродукция с картины Ван Гога, на сей раз с "Подсолнухов". Интересно, в каждом домике висит Ван Гог под цвет интерьера? Если я стану думать о меблировке, то, возможно, отвлекусь от мысли, как Люси поднимала глаза к сливающимся подсолнухам, пока Ричард... Я отогнала видение. Не стоило мне сюда вообще ехать. Я что, думала, Ричард будет хранить чистоту, пока я путаюсь с Жан-Клодом? Посторонится и будет ждать? Наверное, да. Глупо, но правда. Дверь ванной была закрыта, и оттуда доносился шум воды. Он снова принимает душ? Или просто мочит волосы? Может быть. А может, отмывается. Секс - вещь куда более неопрятная, чем показывают в кино. По-настоящему грязная. И чем лучше, тем грязнее. За три месяца с Жан-Клодом я стала экспертом по сексу. Это даже забавно. До Жан-Клода я была целомудренной. Не девственной - об этом позаботился мой жених в колледже. Я метнулась в его объятия с тем доверием, на которое способна лишь первая любовь. Один из последних моих наивных поступков. Мы с Ричардом были помолвлены - недолго. Но сексом никогда не занимались. Оба мы после первого опыта в колледже хранили целомудрие. Каждый из нас сделал такой личный выбор, оказавшийся общим. Может быть, если бы мы уступили вожделению, не было бы между нами такого жара. Впрочем, в последнее время мы уже только ссорились. Ричард был слишком мягкосердечен, слишком нежен, слишком... белоручка, чтобы править стаей волков. Дважды ему представлялась возможность убить прежнего Ульфрика стаи, Маркуса, и дважды Ричард отказывался убивать. Нет смерти - и нового Ульфрика тоже нет. А когда он на третий раз это сделал, я его бросила. Правда, нечестно? Конечно, я уговаривала его убить Маркуса, а не съесть его. Но что значит небольшой каннибализм между друзьями? А вода в ванной все еще шумела. Если бы я не боялась, что он откроет мне весь в каплях воды, прикрываясь полотенцем, я бы постучала и попросила поторопиться. Но на сегодня мне уже хватало видов мистера Зеемана. Более чем хватало. Над столом были приколоты фотографии. Я подошла посмотреть. Когда-то я слушала семестровый курс "Приматы Северной Америки". Мы называли его троллеведением. Малый тролль гор Смоки - один из наименьших североамериканских троллей. В среднем у них рост от трех с половиной до пяти футов. В основном они вегетарианцы, но иногда разнообразят свою диету падалью и насекомыми. Подходя к фотографиям, я быстро перебрала все, что знала об этих троллях. Покрыты черным мехом с ног до головы. Когда прячутся среди деревьев, то похожи на высоких шимпанзе или тощих горилл, но на фотографиях они были запечатлены в движении. Настоящие двуногие. Единственный прямо-ходящий примат, помимо человека. Взятые крупным планом лица поражали. Они были более волосатые, чем у крупных обезьян, и больше похожи на человеческие. Известны два случая в начале девятисотых годов, когда цирки возили с собой троллей, выдавая их за диких людей. Тогда они встречались достаточно редко, чтобы считаться диковинкой. В 1910 году произошли два события, которые спасли троллей от окончательного уничтожения. Первое: появилась статья, где утверждалось, что тролли пользуются орудиями и хоронят мертвых с цветами и их личным имуществом. Исследователь тщательно избегал выходить за рамки основных находок, но газеты смотрели на дело шире. Они объявили, что тролли верят в загробную жизнь, верят в Бога. Евангелический пастор по имени Саймон Баркли почувствовал, что Господь его призывает. Он поймал тролля и попытался обратить его в христианство. Книга о его работе с Питером (это был тролль) стала бестселлером. Тролли вдруг превратились в знаменитостей. У одного преподавателя биологии в нашем колледже над столом висела черно-белая фотография тролля Питера. Питер стоял с опущенной головой и сцепленными руками. Он даже был одет, хотя пастор Баркли всегда огорчался, что без надзора Питер немедленно избавлялся от одежды. Не знаю, насколько хорошо жилось Питеру у Баркли, но он спас свой вид от вымирания. Он был североамериканским пещерным троллем - единственный вид, который меньше малых троллей Смоки. Баркли был движим Духом Божиим, но глупцом он не был. В те времена еще существовал большой тролль гор Смоки, ростом от восьми до двенадцати футов и хищный. Их Баркли не пытался спасать. Очень было бы огорчительно, если бы тролль, вместо того чтобы молиться с Баркли, просто съел его. Тролли стали первыми охраняемыми видами в Америке. Большой тролль Смоки охраняемым не был. Его истребили охотники, но до того он вырывал с корнем деревья, забивал до смерти туристов и лакомился мозгом из их костей. Такими действиями трудно заработать хорошую прессу. Было еще общество любителей троллей под названием "Друзья Питера". Хотя закон запрещал убийство троллей - любых троллей и по любым причинам, это все еще случалось. Троллей преследовали охотники. Хотя не понимаю, как они могли стрелять, глядя в эти слишком человеческие лица. Ради трофея? Пахнуло теплым воздухом - Ричард вышел из ванной. Он был по-прежнему в джинсах, но на голове у него было полотенце, а в руке - фен. Он снова намочил волосы, и, кажется, для этого ему пришлось полностью залезть под душ. Гуманно с его стороны, что он хотя бы высушил грудь и руки. Эти руки казались невероятно сильными. Я знала, что он мог бы расшвырять слонов, даже если бы не имел такого мускулистого вида, но мышцы об этом напоминали. Просто физическое было удовольствие на него глядеть. Но при этом я не могла не думать, зачем он стал тратить время на свое тело. Ричард не был любителем подобных занятий. Я показала на фотографии: - Отлично сделано. Это я сказала вполне всерьез. Когда-то я сама мечтала проводить жизнь в поле за подобной работой. Нечто вроде Джейн Гудолл по противоестественной природе. Хотя, честно говоря, больше меня интересовали не приматы. Драконы скорее или озерные чудовища. Такое, что могло бы меня съесть, если представится возможность. Но это было давно, когда мой босс Берт еще не завербовал меня поднимать мертвых и валить вампиров. Иногда в присутствии Ричарда я чувствовала себя очень старой, хотя он старше меня на три года. Он все еще пытался вести нормальную жизнь посреди противоестественной фигни. А я на все, кроме этой самой фигни, давно плюнула. Невозможно делать хорошо и то, и другое. Для меня невозможно. - Я бы мог сводить тебя на них посмотреть, если хочешь, - предложил он. - Я бы с радостью, если это не помешает троллям. - Они давно привыкли к посетителям. Кэрри - то есть доктор Онслоу пускает туда небольшие группы туристов, разрешает им пофотографировать. Он упомянул Кэрри с тем же придыханием, что и Люси. Это та самая, которую он вспоминал в тюрьме? - Вам что, настолько не хватает денег? - спросила я. Он сел на край кровати и сунул вилку фена в розетку. - В таких проектах денег всегда не хватает, но тут дело не в них. Нам нужна хорошая пресса. Я наморщила лоб: - А зачем вам она? - Ты давно газет не читала? - спросил он, снимая с головы полотенце. Темные волосы стали еще темнее от влаги, тяжелее, и из них можно было еще выжать воду. - Ты же знаешь, что я их вообще не читаю. - Телевизора у тебя тоже не было, но теперь есть. Я оперлась ягодицами на край стола, настолько далеко от Ричарда, насколько позволяла комната. Я купила телевизор, чтобы смотреть видеозаписи старых фильмов вместе с ним. - Я сейчас и телевизор мало смотрю. - Жан-Клод не в восторге от мюзиклов? - спросил Ричард с некоторой резкостью в голосе, в котором в эти последние недели слышались нотки гнева, ревности, боли, жестокости. Услышала я это почти с облегчением. Когда он злится, все становится проще. - Жан-Клод вообще не зритель. Он скорее делатель. - Люси тоже не особенно любит смотреть, - сказал он. Его лицо вытянулось, злость достигла пика, скулы выступили из-под кожи. Я засмеялась, и не слишком счастливым смехом. - Спасибо, что облегчил мне наш разговор, Ричард. Он уставился в пол, мокрые волосы свесились сбоку, и лицо было видно в полный профиль. - Анита, я не хочу ссориться. Действительно не хочу. - Почти готова поверить. Он поднял глаза, и они были темнее, чем обычно. - Если бы я хотел ссориться, можно было бы просто оставить здесь Люси. Ты застала бы нас в постели. - Ты больше мне не принадлежишь, Ричард. И какого черта меня должно волновать, чем ты занят? - В этом-то и вопрос, правда? - Он встал и пошел ко мне. - Зачем они тебя подставили? - спросила я. - Зачем им нужно было сажать тебя в тюрьму? - Узнаю тебя, Анита. Деловая до невозможности. - А ты позволяешь себе отвлекаться, Ричард. Отводишь глаза от мяча. Боже мой, спортивная метафора. Наверное, это заразно. - Ладно, - сказал он с такой злостью, которая будто резала. - Стая троллей, за которой мы наблюдали, распалась на две. Рождаемость у них настолько низкая, что это бывает не слишком часто. Первый в этом столетии зарегистрированный случай образования новой стаи у североамериканского тролля. - Это очень интересный факт, Ричард, но какое он имеет отношение к делу? - Помолчи и послушай, - сказал он. Я так и сделала. Впервые за всю нашу историю. - Вторая группа, поменьше, мигрировала из парка. Чуть больше года они жили в некотором частном владении. Фермер - владелец земли - не возражал. На самом деле ему было даже как-то приятно. Кэрри привела его посмотреть на первого детеныша тролля, рожденного на его земле, и он носил с собой фотографию. Я посмотрела на Ричарда: - Пока все отлично. - Этот фермер, Айвен Грин, умер где-то полгода назад. Его сын оказался не таким большим любителем природы. - Ага, - сказала я. - Но тролли - очень агрессивный вид. И они не улитки-стрелки и не бархатные жабы. Они большие и заметные звери. Сын пытался продать землю, и мы воспрепятствовали, опираясь на закон. - Но сыну это не очень понравилось, - сказала я. - Очень не понравилось, - улыбнулся Ричард. - И он подал на вас в суд. - Вот это нет, - ответил Ричард. - Мы ждали, что он так и поступит. Но когда он не потащил нас в суд, нам надо было понять, что здесь что-то не так. - А что он сделал? Злость Ричарда сникла за время разговора. Ему всегда приходилось сильно стараться, чтобы злиться долго. А я это умею как никто. Ричард взял с кровати полотенце и стал вытирать волосы, продолжая разговор. - У одного местного фермера стали пропадать козы. - Козы? - переспросила я. Ричард глянул на меня сквозь завесу мокрых волос. - Козы. - Кто-то слишком начитался детских сказок о троллях. Ричард туго завязал полотенце вокруг головы и сел на кровать. - Вот именно. Никто из тех, кто разбирается в троллях, не стал бы воровать коз. Даже европейский малый тролль, который промышляет охотой, сначала стал бы брать собак, а лишь потом коз. - Значит, это было подстроено. - Да, но газеты на это клюнули. Хотя все было ничего, пока не начали пропадать кошки и собаки. - Кто-то стал умнее. - Кто-то послушал интервью Кэрри, где она рассказывала о пищевых предпочтениях троллей. Я подошла и встала в изножье кровати. - А почему местные копы заинтересованы в какой-то перебранке из-за земли? - Погоди, дальше еще хуже, - сказал он. Я подобрала одеяло и села, положив его к себе на колени. - Насколько хуже? - Две недели назад нашли тело человека. Обычный несчастный случай на горных тропах, упал со склона. Такое бывает. - Я видела здешние горы, хотя и не все, и не удивляюсь. - Но тело почему-то посчитали жертвой троллей. Я наморщила лоб: - Это же не жертва акулы, чтобы можно было определить, Ричард. Откуда узнали, что это сделал тролль? - Ни один тролль этого не делал. Я кивнула: - Я понимаю, но какие представлялись доказательства, сфабрикованные или еще какие-нибудь? - Кэрри пыталась получить отчет коронера, но сначала он попал в газеты. Человека забили до смерти, и на теле обнаружены укусы животных. Укусы троллей. Я покачала головой. - На теле любого погибшего в этих горах будут укусы животных. Тролли падальщики, это известно. - Шериф Уилкс с этим не согласен, - сказал Ричард. - А что он с этого имеет? - спросила я. - Деньги, - ответил Ричард. - Ты это точно знаешь? - В смысле, могу ли я это доказать? - Да. - Нет. Кэрри пыталась обнаружить бумажный след, но пока ничего не нашла. Она последние несколько дней носом землю рыла, пытаясь вытащить меня из тюрьмы. - Это та самая Кэрри, которую ты называл как свою любовницу? Ричард кивнул. - Понятно, - сказала я. - Что именно понятно? - Я ничего не имела в виду, кроме того, что самым лучшим способом заставить Кэрри трудиться над разгадкой было посадить ее любовника в тюрьму. - Мы с ней уже не любовники, - сказал он. Я поспешила пропустить эти сведения мимо ушей. - Это общеизвестно? - Вряд ли. - Тогда понятно, почему они решили тебя посадить. Тебе подстроили обвинение в изнасиловании, потому как Уилкс пока что не хочет убивать. - Ты думаешь, это переменится? - спросил Ричард. Я тронула распухшую губу: - Он уже начал повышать уровень насилия. Ричард наклонился ко мне и коснулся синяков кончиками пальцев - едва ощутимо, будто трепетали крылья бабочки. - Это работа Уилкса? Вдруг у меня сердце забилось быстрее. - Нет. Уилкс очень постарался показаться не раньше, чем плохим парням потребовалась "скорая". Ричард улыбнулся, пальцы его скользнули вдоль моего лица, не притрагиваясь к ушибам. - И скольких ты покалечила? Пульс у меня бился так, что я испугалась, как бы он не стал заметен на шее. - Всего одного. Ричард чуть придвинулся, рука его все так же бродила по моей шее. - И что ты ему сделала? Я не знала, то ли отодвинуться, то ли прижаться ноющим лицом к прохладной гладкости его руки. - Сломала ему руку и разбила колено. - Зачем? - спросил Ричард. - Он угрожал Шанг-Да и полез на меня с ножом. - В моем голосе послышалось придыхание. Ричард придвинулся близко, еще ближе. Снял с головы это смешное полотенце, и густые волосы прохладными влажными прядями упали по сторонам лица, задевая мою кожу. Губы Ричарда были так близко к моим, что я ощущала его дыхание. Я встала, отступила от него, все еще сжимая в руках одеяло, потом выпустила его, и мы с Ричардом уставились друг на друга. - Почему, Анита? Ты же меня хочешь. Я это чувствую, чую носом, ощущаю на языке вкус твоего пульса. - Спасибо за красочное описание, Ричард. - Ты все еще хочешь меня, проведя столько времени в его постели. Меня ты хочешь. - Такой поступок не станет правильным. - Теперь ты верна Жан-Клоду? - Просто пытаюсь не запутаться больше, чем сейчас, Ричард, вот и все. - Сожалеешь о своем выборе? - Без комментариев. Он встал и шагнул ко мне. Я выставила руку, и он остановился. Тяжесть его взгляда была почти осязаемой, будто я читала его мысли - такие личные и глубоко интимные - о том, чего мы не делали никогда. - Шериф Уилкс велел нам до завтрашней ночи умотать из Додж-сити, прихватить с собой наших телохранителей, и он все забудет. Обвинение в изнасиловании исчезнет, и ты вернешься к своей обычной жизни. - Не могу, Анита. Они собираются охотиться на троллей с ружьями и собаками. Пока не буду знать, что тролли вне опасности, я не уеду. Я вздохнула: - До начала занятий меньше двух недель. Ты собираешься здесь остаться и потерять работу? - Ты думаешь, Уилкс позволит делу затянуться так надолго? - Нет, - ответила я. - Я думаю, до того он или его люди начнут убивать. Надо понять, чем так ценна эта земля. - Если бы дело было в полезных ископаемых, то Грин подал бы заявку. Он не подал, значит, ему не нужно разрешение правительства и не нужны партнеры. - Что это значит насчет разрешения и партнеров? - Если бы он нашел, скажем, изумруды на землях, прилегающих к национальному парку, ему пришлось бы подать заявку и получить разрешение на открытие шахты в непосредственной близости к парку. Если бы найдено было что-то, требующее взрывных работ или глубокой проходки, например, свинец, ему могли бы понадобиться партнеры для финансирования. Тогда он тоже должен был бы подать заявку для привлечения перспективных партнеров. - С каких пор ты начал изучать геологию? - спросила я. Он улыбнулся: - Мы пытались понять, что на этой земле связано с такими хлопотами. Логично было предположить наличие подземных ископаемых. - Согласна, - кивнула я. - Но либо дело не в них, либо здесь что-то личное, и он не хочет делиться информацией. Так? - Именно. - Мне надо поговорить с Кэрри и другими биологами. - Завтра. - А почему не сегодня вечером? - Ты это сама сказала там, снаружи: вервольфовская чертовщина. - И что это значит? - То, что до полнолуния четыре дня, а ты - моя лупа. - Я слыхала, ты ведешь прием кандидаток на эту должность. Он улыбнулся, на этот раз чуть ли не смущенно. - Ты, наверное, удивишься, но многим женщинам я нравлюсь. - Ты знаешь, что меня это не удивляет. - И все-таки ты остаешься с Жан-Клодом, - с нажимом произнес он. Я покачала головой: - Ричард, не надо. Я буду здесь, постараюсь не дать убить тебя или кого-либо из нашей стаи, но давай отбросим личное. Он подошел вплотную, и я подняла руки, отгораживаясь от него. В результате мои руки прижались к его голой груди. Сердце его билось в моих ладонях, как пойманный зверек. - Не надо, Ричард. - Я старался тебя ненавидеть, но я не могу. - Он накрыл мои руки своими ладонями, прижав их теснее. - Постарайся еще. Но это я могла только шепнуть. Он наклонился ко мне, и я отстранилась. - Если не высушишь сейчас волосы, их снова придется мочить. - Готов пойти на этот риск. - Он придвигался ко мне, полураскрыв губы. Я шагнула назад, высвобождая руки, и он отпустил меня. Силы у него хватило бы, чтобы меня удержать, и это все еще меня беспокоило. Я попятилась к двери. - Перестань любить меня, Ричард. - Я пытался. - Не пытайся, а сделай. Спина моя уперлась в дверь, и я вслепую нашарила позади ручку. - Ты убежала от меня в ту ночь. Убежала от меня к Жан-Клоду. Ты обернулась его телом как щитом, чтобы не подпустить меня. Я открыла дверь, но Ричард вдруг оказался рядом, не давая ей распахнуться до конца. Я попыталась дернуть дверь, но с таким же успехом можно было дергать стену. Он придерживал дверь одной рукой против давления всего моего тела, и я не могла ее пошевелить. Такие вещи я терпеть не могу. - Ричард, черт побери, отпусти меня! - Ты больше боишься не Жан-Клода, а того, насколько сильно меня любишь. С ним ты по крайней мере знаешь, что не влюблена. Все, хватит. Я втиснула тело как клин в полураскрытую дверь, чтобы Ричард не мог ее закрыть, но тянуть перестала. Япосмотрела на Ричарда, на каждый дюйм его великолепного тела. - Быть может, я люблю Жан-Клода не точно так же, как люблю тебя. Он улыбнулся. - Не заносись, - сказала я. - Я действительно люблю Жан-Клода, но любовь - это еще не все, Ричард. Если бы ее было достаточно, я была бы сейчас не с Жан-Клодом, а с тобой. - Глядя в эти огромные карие глаза, я добавила: - Но я не с тобой, и одной любви мало. А теперь отпусти к чертовой матери эту гребаную дверь. Он шагнул назад, опустив руки. - Ее может быть достаточно, Анита. Я мотнула головой и вышла на крыльцо. Темнота была густой и ощутимой, но еще не сплошной. - В последний раз, когда ты меня послушался, ты в первый раз убил, и до сих пор от этого не оправился. Мне надо было застрелить Маркуса вместо тебя. - Я бы никогда тебе этого не простил. Я издала сухой и резкий звук - почти смех. - Зато у тебя не было бы ненависти к себе. Чудовищем была бы я, а не ты. Красивое лицо Ричарда вдруг стало очень печальным. Свет с него исчез. - Что бы я ни делал, куда бы я ни шел, я остаюсь чудовищем, Анита. Монстром. Из-за этого ты и оставила меня. Я спустилась по ступенькам и всмотрелась в него. Света в домике не было, и Ричард стоял в тени более темной, чем наступающая ночь. - Кажется, ты говорил, что я тебя оставила, испугавшись, что слишком сильно люблю тебя. Он вроде бы смешался на секунду, не зная, как реагировать на собственный же аргумент, обращенный против него. Наконец он посмотрел на меня. - Ты знаешь, почему ты меня оставила? Я хотела ответить: "Потому что ты съел Маркуса", но промолчала. Не могла я это сказать ему в лицо, когда он готов поверить в самое худшее о себе. Мне больше нет до него дела, так почему же я остерегаюсь задеть его самолюбие? Хороший вопрос. А вот хорошие ответы у меня кончились. И вообще, может, Ричард и прав. Я уже совершенно ничего не могла понять. - Ричард, я сейчас иду к себе. Не хочу больше разговаривать на эту тему. - Боишься? - спросил он. Я покачала головой и ответила, не обернувшись: - Устала я. И пошла к себе, зная, что он смотрит мне вслед. На парковке было пусто. Я не знала, куда делись Джемиль и все остальные, и мне это было все равно. Хотелось немного побыть одной. Я шла сквозь приятную летнюю тьму. Сверху рассыпались поля звезд, мерцающих среди резких очертаний листьев. Вечер обещался красивый. Откуда-то издалека на волне наступающей тьмы несся высокий и чистый волчий вой. Ричард что-то говорил насчет вервольфовской чертовщины. Значит, будет пикник при луне. Господи, до чего же я не люблю вечеринок! Глава 10 Я прислонилась к двери своего домика, закрыв глаза, глубоко вдыхая прохладный воздух. Ради двух моих постояльцев я включила кондиционер. Гробы стояли посреди комнаты между столом и кроватью. В подземельях Цирка Проклятых, глубоко под землей, ни Дамиан, ни Ашер не спали до полной темноты, и я не знала, как будет на поверхности. Поэтому я и включила кондиционер, хотя, честно говоря, немного и ради себя самой. Вампиры в закрытом помещении пахнут... скажем так: пахнут вампирами. Это не запах мертвых тел, это похоже на запах змей, хотя и не совсем. Густой, мускусный, скорее запах рептилии, чем млекопитающего. Запах вампиров. И как это я могу спать с одним из них? Я открыла глаза. В домике было темно, но в оба окна чуть проникал последний свет дня, еле заметный отблеск на полированных ножках гробов. Достаточно ли его, чтобы оба вампира лежали коматозные, мертвые в собственных гробах, ожидая полной тьмы? Отчасти, наверное, да, потому что, когда я вошла, они лежали в гробах неподвижно. Чуть сосредоточившись, я поняла, что они все еще мертвы для мира. Пройдя между гробами в ванную, я закрыла дверь и заперла ее. Темнота казалась слишком плотной, я включила свет. Он был резок и бел, и я заморгала. Посмотрев на себя в зеркало, я перепугалась по-настоящему. Я же еще не видела этих синяков. Угол левого глаза приобрел чудесный оттенок лиловато-черного и распух. От увиденного мне стало еще больнее - так начинает болеть порез, когда из него выступает кровь. Левая щека переливалась зеленовато-коричневым. Болезненно-зеленый цвет, который обычно появляется лишь через несколько дней. Нижняя губа распухла, еще был виден край потемневшей кожи, где она была рассечена. Проведя языком изнутри, я нащупала зазубрины слизистой, где щека была придавлена к зубам, но они уже зажили. Глядя в зеркало и ужасаясь этому страшному виду, я тем не менее поняла, что все не так плохо, как могло бы быть. Не сразу я сообразила, в чем дело, а когда до меня дошло, испугалась так, что чуть не упала в обморок. Я исцелялась. Раны зажили так за несколько часов, а не дней, как это полагалось. При такой скорости все это к завтрашнему дню исчезнет, а должно было бы держаться не меньше недели. Что же со мной творится? Я ощутила, как проснулся в гробу Дамиан; ощущение пронзило все тело, я покачнулась, оперлась на раковину. Я знала, что он голоден, знала, что он чувствует мое близкое присутствие. Я - человек-слуга Жан-Клода, привязанная к нему метками, которые лишь смерть может снять. Но Дамиан принадлежал мне. Я поднимала из мертвых его и еще одного вампира, Вилли Мак-Коя, не один раз. Я призывала их из гробов среди бела дня, под землей, где им ничего не грозило, но солнце в это время светило над землей. Один некромант говорил мне, что это вполне естественно. Зомби мы можем поднимать, лишь когда душа покидает тело, и потому вампиров я могла поднять, лишь когда душа покидает тело на день. Нет, я не собиралась ломать себе голову над проблемами вампиров и души. У меня и без того жизнь была осложнена религиозными дискуссиями. Знаю, знаю, я лишь оттягиваю неизбежное. Если я останусь с Жан-Клодом, мне, быть может, придется взглянуть проблеме в глаза. Но не сегодня. Я подняла Дамиана, и это создало между нами какую-то связь. Я ее не понимала, а спросить было не у кого: за последние несколько сот лет я оказалась единственным некромантом, который умеет поднимать вампиров, как зомби. И это меня пугало, а Дамиана пугало еще больше. Честно говоря, я его понимала. А как там Ашер - тоже очнулся? Я сосредоточилась на нем и послала наружу это силу, магию или что оно там. Она коснулась его, и он меня ощутил. Он очнулся и осознавал мое присутствие. Ашер - мастер вампиров. Не такой сильный, как Жан-Клод, но все же мастер, и потому обладает некоторыми навыками, которыми Дамиан, старший из них двоих, никогда обладать не будет. Если бы не наша связь, Дамиан не заметил бы, что я его ищу. Мне нужно было несколько минут одиночества, чтобы подумать как следует, но сейчас не получится. Открыв дверь, я встала в рамке света, моргая в густую тьму. Вампиры стояли во мраке бледными тенями. Я включила верхний свет. Ашер вскинул руку, прикрывая глаза, но Дамиан только моргал. Я хотела, чтобы они отпрянули от света, чтобы они выглядели чудовищами, но этого не было. Дамиан был рыжий и зеленоглазый. Волосы его спадали красным занавесом до пояса, таким красным, что на фоне зеленого шелка рубашки казались кровавыми. Зеленый цвет рубашки был бледнее зелени его глаз. Они были как жидкий огонь, если огонь может быть зеленым. Светились они не от вампирской силы, это был их естественный цвет - будто его мамаша согрешила с котом. Ашер был голубоглазым блондином. До плеч спадала волна золотых волос не белокурых, а именно золотых. С почти металлическим блеском. А голубые глаза были светлыми-светлыми, почти белыми, как у лайки хаски. Одет он был в белую рубашку навыпуск поверх шоколадного цвета брюк. Одежду завершали кожаные сандалии. Я слишком много времени провела с Жан-Клодом, чтобы считать это одеждой. Если прекратить пялиться на глаза и волосы и рассмотреть лица, то Ашер был из них двоих красивее. Дамиан тоже отличался красотой, но чуть удлиненная челюсть, не такая совершенная форма носа - мелкие недостатки, которые можно было бы и не заметить, не будь рядом Ашера. Его совершенство напоминало средневекового херувима. По крайней мере наполовину. Одна половина его лица блистала красотой, которая и привлекла когда-то к нему внимание мастера вампиров, много сотен лет назад. Вторая половина была покрыта шрамами. Рубцами от святой воды. Они начинались примерно в дюйме от середины лица, так что глаза, нос и эти полные великолепные губы остались нетронуты, но все остальное было похоже на расплавленный воск. Бледная шея выглядела безупречно, но я знала, что шрамы тянутся ниже плеч. Торс пострадал сильнее лица, шрамы выступали и проваливались. Но только одна половина тела, как и лица, была изуродована, вторая осталась так же прекрасна. Я знала, что и верхняя часть бедра у него изрыта рубцами, но голым я его никогда не видела, и приходилось верить ему на слово, что посередине они тоже есть. Подразумевалось, что он способен на секс, несмотря на шрамы. Наверное, я не знала и не хотела проверять. - Где твои телохранители? - спросил Ашер. - Телохранители? Ты имеешь в виду Джейсона и котят? Ашер кивнул, и золотые волосы упали на изуродованную половину лица. Это была его старая привычка. Волосы скрывали шрамы - или почти скрывали. Точно так же он умел использовать тени. Будто всегда знал, как падает на него свет. Столетия практики. - Не знаю, где они, - ответила я. - Мы только что закончили разговор с Ричардом. Наверное, они решили, что нас надо оставить наедине. - А надо было? - спросил Ашер. Он глядел на меня, используя шрамы и красоту для контраста, усиливающего эффект. И чем-то он был недоволен. - А это не твое собачье дело. Дамиан сел в изножье аккуратно застеленной кровати. Огладил длинными бледными пальцами синее покрывало. - В этой кровати вы этого не делали. Я подошла и посмотрела на него в упор, сверху вниз: - Если еще какой-нибудь вампир или оборотень любого вида вякнет, что чует запах секса, я ему голову откручу! Дамиан не улыбнулся. Он вообще не был весельчаком, но в последнее время перестал быть таким серьезным. Сейчас он просто сидел и смотрел на меня. Жан-Клод или даже Ашер улыбнулись бы и стали бы меня дразнить, а Дамиан только смотрел на меня, и в его глазах проглядывала сдержанная скорбь - как у другого сдержанный смех. Я положила руку ему на плечо - при этом мне пришлось отодвинуть локон. Он отдернулся, как от ожога, вскочил и подошел к двери. Я убрала руку, недоумевая. - Что с тобой, Дамиан? Ашер подошел, встал рядом, осторожно положив мне руки на плечи. - Ты права, Анита. Чем вы занимаетесь с мсье Зееманом - не мое собачье дело. Я положила ладони на его руки, переплела с ним пальцы. Ощущение его прохладной кожи я помнила. Прислонилась к нему спиной, обняла себя его руками, но мне не хватало роста. Это была не моя память, а Жан-Клода. Когда-то они с Ашером более двадцати лет очень дружили; когда-то давным-давно. Вздохнув, я стала отодвигаться. Ашер положил подбородок мне на макушку. - Тебе нужны руки того, от кого ты не будешь чувствовать угрозы. Я прислонилась к нему, закрыв глаза, на миг давая ему себя держать. - Это так приятно только потому, что напоминает чье-то чужое удовольствие. Ашер нежно поцеловал меня в макушку. - Ты смотришь на меня сквозь ностальгию воспоминаний Жан-Клода, и потому ты - единственная женщина за двести лет, которая не видит во мне циркового урода. Я ткнулась лицом в сгиб его руки. - Ты сокрушительно красив, Ашер. Он убрал волосы с моей распухшей щеки: - Для тебя, быть может. - И он, наклонившись, невероятно нежно поцеловал меня в щеку. Я отодвинулась от него - мягко, почти неохотно. Воспоминания об Ашере были куда проще чего бы то ни было в этой моей жизни. Он не пытался меня удержать. - Если бы ты не была влюблена в двух других мужчин, то одного твоего взгляда оказалось бы вполне достаточно. Я вздохнула: - Извини, Ашер. Мне не надо было тебя трогать. Это просто... - Я не могла найти слов. - Ты обращаешься со мной как со старым любовником, - помог мне Ашер. Ты забываешь и трогаешь меня так, как трогала в те времена, когда это всегда был первый раз. За это не надо извиняться, Анита. Мне это в радость. Никто больше не коснется меня так... без напряжения. - Жан-Клод мог бы, - сказала я. - Это его воспоминания. Ашер улыбнулся почти скорбно: - Он верен тебе и мсье Зееману. - Он тебя отверг? - спросила я и тут же пожалела. Улыбка Ашера стала ярче, потом погасла. - Если ты не согласилась бы делить его с другой женщиной, неужто ты действительно стала бы делить его с мужчиной? Я секунду подумала. - Да нет. - Я нахмурилась. - Но почему мне хочется за это извиниться? - Потому что ты делишь со мной и Жан-Клодом воспоминания о Джулианне и о нас обоих. Это был очень счастливый menage a trois, и длился он чуть ли не дольше, чем ты живешь на свете. Джулианна была человеком-слугой Ашера. Ее сожгли как ведьму те же люди, которые изуродовали Ашера. Жан-Клод не сумел спасти их обоих. И кажется, никто из них не простил этого Жан-Клоду. - Если я не очень мешаю, то мне нужна еда, - сказал Дамиан. Он стоял у двери, обхватив себя руками, как от холода. - Так что, мне открыть дверь и крикнуть, чтобы принесли ужин? спросила я. - Мне нужно разрешение на еду, - ответил он. Я нахмурилась от этой формулировки, но сказала: - Пойди найди кого-нибудь из наших ходячих доноров и угостись. Но только из наших - мы не имеем права здесь охотиться. Дамиан кивнул и выпрямился. Я ощущала его голод, но это не от голода он горбился. - Я не буду охотиться. - Вот и хорошо. Он замялся, держа руку на дверной ручке. Стоя спиной ко мне, он тихо спросил: - Можно мне пойти поесть? Я глянула на Ашера: - Это он к тебе обращается? Ашер покачал головой: - Не думаю. - Да, конечно, иди. Дамиан вышел, оставив дверь чуть приоткрытой. - Что с ним творится последнее время? - спросила я. Ашер улыбнулся: - Наверное, это вопрос к нему, а не ко мне. Я повернулась: - Ты не хочешь ответить или не можешь? Он улыбнулся, и у него была очень гибкая мимика, даже рубцовые участки двигались свободно. Ашер обращался к хирургам-косметологам в Сент-Луисе. Конечно, никто из них не имел опыта лечения рубцов от святой воды у вампира и не знал, получится ли что-нибудь, но доктора выражали надежду - правда, осторожную. До первой операции еще предстояли месяцы. - Дело в том, Анита, что страхи бывают очень личные. - Ты хочешь сказать, что Дамиан меня боится? Я даже не пыталась скрыть удивление в голосе. - Я хочу сказать, что если ты хочешь услышать ответ, обратись прямо к нему. Я тяжело вздохнула: - Этого мне только не хватало. Сложностей с еще одним мужчиной. Ашер засмеялся, и смех пробежал по моим голым рукам как прикосновение, образуя гусиную кожу. Только еще один вампир умел на меня так действовать Жан-Клод. - Перестань! - потребовала я. Ашер поклонился, низко и размашисто: - Мои самые искренние извинения. - Перестань дурачиться и иди есть. Кажется, вервольфы планируют на сегодня то ли вечеринку, то ли церемонию. - Один из нас все время должен быть возле тебя, Анита. - Я слыхала ультиматум Жан-Клода, - сказала я, не пытаясь скрыть удивления. - Ты думаешь, он действительно тебя убьет, если со мной что-то случится? Светлые-светлые глаза Ашера были очень серьезны. - Твоя жизнь значит для него больше моей, Анита. Иначе он был бы в моей постели, а не в твоей. В этом был смысл, но все же... - Убить тебя собственноручно - это для него значит убить что-то в себе. - И все же он это сделает, - сказал Ашер. - Зачем? Потому что обещал сделать? - Нет. Потому что не сможет избавиться от мысли, будто я дал тебе умереть в отместку за тот случай, когда он не сумел спасти Джулианну. А, вот что. Я открыла рот, собираясь еще что-то сказать, но тут зазвонил телефон. Дэниел говорил тихо и растерянно на фоне музыки-кантри. - Анита, мы в "Веселом ковбое" на главном хайвее. Можешь подъехать? - Что случилось, Дэниел? - Мать выследила женщину, которая обвинила Ричарда. И решила заставить ее перестать лгать. - Они уже дерутся? - спросила я. - Пока орут. - Ты тяжелее ее на сотню фунтов, Дэниел. Перебрось ее через плечо и вытащи поскорее. Она только все портит. - Она моя мать, я не могу. - Блин! - с чувством сказала я. - Что случилось? - спросил Ашер. Я покачала головой. - Дэниел, я приеду, но ты просто слабак и трус. - Я готов убрать всех ребят в этом баре, но не ее, - ответил он. - Если она устроит скандал по полной программе, тебе может представиться такая возможность. - Я повесила трубку. - Поверить не могу. - Во что? - снова спросил Ашер. Я объяснила как можно быстрее. Дэниел и миссис Зееман остановились неподалеку в мотеле - Ричард не хотел, чтобы они жили в пансионате в окружении такого количества оборотней. Теперь я пожалела, что мы не стали держать их ближе к дому. Хотелось бы сменить заляпанную кровью блузку, но не было времени. Ни минуты покоя грешнику. Но самая трудность была в другом - что делать с Ричардом. Он захочет броситься на помощь, а мне никак не надо, чтобы он оказался поблизости от мисс Бетти Шаффер. По закону он имел бы право войти в бар и сесть рядом с ней. Приказа суда держаться от нее подальше не было. Но если шериф сообразит, что из города мы не уезжаем, он воспользуется любым предлогом засадить Ричарда за решетку. И вряд ли во второй раз Ричарда встретят там так же мило, как в первый. Поставленная засада сработала против ее организаторов, и они будут разъяренными и злыми. На этот раз они могут нанести Ричарду повреждения. Да и мать его тоже может пострадать. Так, значит, мне придется малость побеседовать с Шарлоттой Зееман. Если подумать, я начинала понимать Дэниела: лучше драться против всего бара, чем беседовать с его матушкой. Она хотя бы не будет никогда моей свекровью. Если мне придется сегодня ее стукнуть, то эта мысль почти утешительна. Глава 11 Мы с Ричардом нашли компромисс. Он едет со мной и клянется не вылезать из машины. Я беру с собой Шанг-Да, Джемиля и Джейсона, чтобы они это гарантировали. Хотя, если обстоятельства сложатся напряженно, я не была уверена, что они подчинятся мне, а не Ричарду - пусть даже для его же блага. Но ничего лучшего я придумать не могла. Бывают моменты, когда приходится довольствоваться тем, что есть - потому что ничего другого нет. "Веселый ковбой" - самое дурацкое название для бара, которое только можно придумать - находился на главном хайвее. Это было двухэтажное здание, которому полагалось походить на бревенчатое ранчо, но которое умудрялось таковым не быть. Возможно, дело было в неоновой лошади с сидящим на ней ковбоем. Свет переливался так, что лошадь прыгала вверх-вниз вместе со шляпой и рукой ковбоя. Казалось, что всадник не очень радуется этой скачке - может быть, только мне так казалось. Я уж точно не радовалась здесь оказаться. Ричард привез нас на своем "четыре на четыре". Наконец-то ему удалось просушить волосы, и они густой волной рассыпались вокруг лица и по плечам. Они казались такими мягкими, что просто хотелось запустить в них руки - а может быть, опять-таки, только мне хотелось. Он надел на себя зеленую футболку без надписи, заправленную в джинсы, и белые кроссовки. На среднем сиденье ехали Джемиль и Шанг-Да. На Джемиле была та же футболка с улыбающейся физиономией, но Шанг-Да переоделся во все черное мягкие кожаные туфли, брюки, шелковую рубашку и пиджак. Короткие черные волосы торчали на голове иглами. Он чувствовал себя абсолютно свободно в этом наряде, который, однако, никак не вязался с обстановкой "Веселого ковбоя". Ну, конечно, он бы вообще выделялся в любой обстановке, будучи китайцем, да еще шести футов роста. Может быть, он, как и Джемиль, просто устал от попыток слиться с фоном. Вот почему с нами был Джейсон в своем синем взрослом костюме. Натэниел тоже хотел поехать, но по возрасту ему еще нельзя было в бар. Как поведет себя в стрессовой ситуации Зейн, я по-прежнему не знала, а относительно Черри чутье подсказывало, что ее надо защищать. Поэтому поехал Джейсон. - Если тебя через пятнадцать минут не будет, я войду, - сказал Ричард. - Тридцать минут. - Мне не хотелось, чтобы Ричард оказался в обществе миз Бетти Шаффер. - Пятнадцать, - сказал он очень тихо и очень серьезно. Я знала этот тон. Дальнейших компромиссов не будет. - Отлично. Только помни: если ты сегодня попадешь в тюрьму, мама может попасть туда вместе с тобой. Он вытаращил глаза. - Что ты такое говоришь? - Что сделает Шарлотта, если увидит, как ее сыночка волокут в тюрьму? Он секунду подумал, потом наклонил голову, прислонившись лбом к рулю. - Она устроит драку, чтобы меня отбить. - Вот именно, - сказала я. Он поднял голову и посмотрел на меня. - Ради нее я сдержусь. Я улыбнулась: - Я понимала, что не ради меня. - И вышла из машины раньше, чем он успел бы ответить. Джейсон пристроился ко мне. Он поправил галстук и застегнул верхнюю пуговицу пиджака. Еще он попытался пригладить свои детские волосы, но они выскользнули тонкими прядями. Волосы у него были прямые и очень тонкие, и не помешало бы им быть намного длиннее или намного короче. Но это его волосы - как хочет, так и носит. При входе нас обоих остановил накачанный тип, поинтересовавшийся нашим возрастом. Публика в зале делилась на тех, кто был в обтягивающих джинсах и ковбойских сапогах, и тех, кто в коротких юбках и деловых пиджаках. Эти два класса появлялись и в смешанном виде - были женщины в коротких юбках и ковбойских сапогах. При деловых пиджаках иногда бывали джинсы. Здесь располагалась единственная алкогольная точка на двадцать миль вокруг, и еду тоже подавали. Куда же еще можно сходить в пятницу вечером? Я бы предпочла погулять при луне, но я ведь непьющая. Если на то пошло, я и не танцую, хотя Жан-Клод работает со мной в обоих этих направлениях. Развращает во всех смыслах. Живой оркестр играл кантри так громко, что с тем же успехом мог бы лабать хард-рок. Дым сигарет клубился, как вечерний туман. Вход располагался на чуть приподнятой платформе, так что можно было оглядеться перед тем, как нырнуть в море тел. Шарлотта на пару дюймов ниже меня, так что я не пыталась ее высматривать - я стала искать Дэниела. Сколько может здесь быть шестифутовых смуглых ребят с волнистыми волосами до плеч? Оказывается, больше, чем можно было бы предположить. Наконец я заметила его возле бара, потому что он махал мне рукой. И волосы он завязал в очень тугой пучок, вот почему не получилось его найти по волосам. Они были почти такие же, как у Ричарда, только еще темнее, цвета каштана, а кожа - с тем же смуглым оттенком, что и у брата. Те же широкие лепные скулы, темно-карие глаза, даже ямочка на подбородке. Ричард чуть пошире в плечах, более впечатляющего вида, но вообще-то фамильное сходство поразительно. И так выглядят все Зееманы. Двое старших обрезали волосы, один из них почти блондин, отец слегка седоватый, но пять мужчин-Зееманов в одной комнате - это пир тестостерона. А матриархиня этой груды мужской красоты стояла футах в шести от своего сына. Короткие светлые волосы обрамляли лицо лет на десять моложе, чем полагалось ей по возрасту. Она была одета в желтый костюмный пиджак и брюки. И тыкала пальцем в грудь высокой блондинки. Она выделялась гривой светлых курчавых волос, но я готова была ручаться, что ни цвет, ни кудрявость - не природные. Это наверняка та самая Бетти Шаффер, хотя имя ей не подходило. Ей бы лучше было зваться Фарра или Тиффани. Я стала пробираться сквозь толпу, Джейсон рядом со мной. Толпа была настолько густой, что я скоро перестала извиняться и начала просто расталкивать народ. Высокий мужчина в клетчатой рубашке остановил меня, положив руку на плечо. - Позвольте вас угостить, маленькая леди? Я взяла Джейсона за руку и подняла ее, чтобы было видно. - Извините, он со мной. Так что по нескольким причинам я в пятницу вечером взяла с собой в бар Джейсона. Мужчина посмотрел сверху вниз, демонстрируя, какой он высокий. - А не хочешь ли чего-нибудь чуть побольше? - Я предпочитаю маленьких, - ответила я с очень серьезным лицом. - С ними оральный секс куда легче. Мужик застыл, лишившись дара речи. Джейсон хохотал так, что еле мог устоять на ногах. Я потянула его за руку сквозь толпу. То, что мы держимся за руки, послужило достаточным знаком для всех крейсирующих мужчин. Возле бара толпа расступилась, образовав полукруг около Шарлотты, Бетти и Дэниела. Он встал у матери за спиной и взял ее за плечи, стараясь оттянуть назад. Она стряхнула его руки и перестала обращать на сына внимание. Он ей это позволил. Шарлотта смотрела в лицо своей противнице, до меня уже долетали отдельные слова: - Лгунья... шлюха... моего сына... насильником... Судя по этим обрывкам, Шарлотта на нее орала. Бетти оказалась высокой, хотя только шпильки поднимали ее до шести футов. Джинсы прилегали как нарисованные, блузка обрывалась у талии, лифчика она не носила. С такими маленькими грудями Бетти могла обходиться без него, хотя это и было заметно - как и предполагалось. Выглядела она как шлюха, подцепляющая ковбоев. Ричард с ней встречался - мое мнение о нем ухудшилось. У края толпы стояли двое здоровых мужиков в футболках точно как у того, что спрашивал у нас документы на входе. Похоже, они не знали, что делать с Шарлоттой. Хрупкая такая женщина, и никого пока не ударила. И вид у нее был вполне обычный, хотя и не скажешь, что она мать взрослого сына. Чаша терпения Бетти переполнилась. - А я говорю, он это сделал! Насильник и бандит! Я отпустила руку Джейсона и встала рядом с женщинами. Они обе обернулись ко мне. Шарлотта удивилась невероятно. Ее большие, медового цвета глаза полезли из орбит. - Анита! - сказала она, будто ей никто не говорил, что я в городе. - Привет, Шарлотта! - улыбнулась я. - Можем поговорить на улице? Мне пришлось приблизиться вплотную, чтобы она меня услышала. Она замотала головой: - Это та шлюха, что наврала про Ричарда! - Я знаю, - кивнула я. - И все-таки давай поговорим на улице. Шарлотта снова затрясла головой: - Я не уйду, пока она не скажет правду! Ричард ее не насиловал! Чтобы слышать друг друга, нам приходилось орать лицом к лицу. - Конечно, нет! Вода мокрая, небо синее, а Ричард не насильник. Шарлотта уставилась на меня: - Ты ему веришь! Я кивнула: - Я его вытащила под залог. Он ждет тебя снаружи. Она еще сильнее вытаращила глаза, потом улыбнулась, и это было прекрасно. Такая улыбка тебя согревает с головы до ног, и Шарлотта умела так улыбаться. Когда она была довольна, все вокруг знали, что она довольна. Когда она бывала недовольна... ну, это тоже проявлялось. - Пойдем к Ричарду! - крикнула она мне в ухо. Я повернулась, и у меня за спиной кто-то ахнул. Обернувшись, я увидела остатки пива, стекающего по лицу и одежде Бетти Шаффер. Бетти размахнулась и дала Шарлотте пощечину. Шарлотта ответила на эту любезность, но уже кулаком. Бетти рухнула на задницу и заморгала. Вышибалы двинулись вперед, а Шарлотта рванулась заканчивать свою работу. Я перебросила ее через плечо. Она весила больше, чем можно было подумать с виду, и она отбивалась. Как многие женщины, она это хорошо умела. Я не хотела делать ей больно, но она не собиралась отвечать той же монетой. Когда она двинула мне ногой в колено, я сбросила ее на пол - сильно. Она на секунду замерла, лишившись дыхания, глядя на меня сверху вниз. Дэниел двинулся ей помочь, но я уперлась ему рукой в грудь. - Нет! Оркестр замолчал, оставив за собой звон гитарной струны. В наступившей тишине мой голос прозвучал отчетливо и громко. - Можешь выйти сама, Шарлотта, а могу я тебя вынести - без сознания. Выбирать тебе, но так или иначе ты отсюда уйдешь. Я опустилась на колено - осторожно, потому что Шарлотта дралась не по-девчоночьи. Понизив голос так, чтобы только она меня слышала, я сказала: - Через несколько минут Ричард сюда войдет посмотреть, что здесь творится. Если он окажется рядом с ней, местные копы отменят залог и снова его засадят. Это было правдой лишь наполовину. По закону Ричард имел все права войти в этот бар, но вряд ли Шарлотта это знала. Законопослушные граждане мало смыслят в таких вопросах. Шарлотта поглядела на меня еще секунду, потом протянула руку. Я помогла ей встать, все еще осторожно. Характер у нее был тот еще, и уж если она заводилась... надо признать, что завести ее было не просто, но когда это удавалось - спасайся, кто может. Она позволила мне поднять ее, не пытаясь меня стукнуть. Уже лучше. Мы пробились сквозь толпу, Джейсон и Дэниел за нами. Никто не пытался к нам приблизиться. Смотрели все, но не лез никто. Вышибала у двери сказал: - Больше ее здесь не будет. Шарлотта открыла было рот, но я стиснула ей плечо. - Не волнуйтесь, не будет. Он поглядел на Шарлотту с сомнением, но кивнул. Я пропустила ее шага на три вперед, когда мы подходили к парковке. Можете считать, что это сработал инстинкт. Она резко развернулась - я думаю, хотела меня стукнуть, - но я стояла слишком далеко. Она лишь уперлась в меня этими огромными медовыми глазами, чуть побледневшими в свете галогеновых ламп. - Никогда больше не трогай меня! - Веди себя как мать Ричарда, а не его озверевшая подружка, и я не буду. - Да как ты смеешь! Она шагнула ко мне, и я отступила. Меньше всего я хотела затевать кулачную драку на автостоянке с матерью Ричарда. - Уж если кто и будет выбивать бубну этой мисс Перекись, так это я. Она остановилась как вкопанная. Выпрямилась, поглядела на меня - к ней уже возвращались проблески здравого рассудка. - Но ты же больше с ним не встречаешься. Что тебе до этого? - Вопрос на шестьдесят тысяч долларов? - спросила я. Вдруг Шарлотта улыбнулась. - Я знала, что ты не устоишь против моего мальчика. Никто не устоит. - Если он будет бегать за всем, на что надевают юбки, вполне могу устоять. Она помрачнела. - Не могу поверить, что он встречался с этой вот... Мы обе повернулись навстречу идущему к нам Ричарду. На лице у нас было одно и то же выражение. Мы не одобряли миз Шаффер. Решительно не одобряли. Первые слова Шарлотты были таковы: - Не могу поверить, что ты встречался с этой женщиной. Она же шлюха! Ричард смутился так, как я никогда не видела. - Я знаю, кто она такая. - Ты с ней спал? - Мама! - Нечего на меня мамкать, Ричард Аларик Зееман! - Аларик, - повторила я. Ричард подарил мне гримасу и тут же повернулся к матери. - Нет, я не спал с Бетти. Он хотел сказать, что не имел с ней сношений. Шарлотта это воспримет так, что никакого секса не было - как и я. Я помнила слова Джемиля о других способах, но промолчала. И Шарлотту не хотела огорчать, и сама знать не хотела. - Что ж, хоть капля здравомыслия в тебе осталась, - произнесла Шарлотта. Потом подошла к нему, поправила ему на груди футболку и наклонила голову. Я поняла, что она плачет. Если бы она его стукнула, я бы удивилась куда меньше. У Ричарда сделалось совершенно беспомощное лицо. Он посмотрел на меня, будто ждал от меня поддержки, но я ретировалась. Покачала головой. С плачущими женщинами я умела обращаться не лучше, чем он. Даже хуже, наверное. Он притянул ее к себе, я услышала ее неразборчивые слова: - Я так волновалась, когда ты был в этой ужасной тюрьме. Я отошла, чтобы не слышать, и ко мне подошел Дэниел. К ним ему тоже, кажется, не хотелось. Впрочем, чтобы лишить Дэниела мужества, не нужно было слез Шарлотты. - Спасибо, Анита, - сказал он. Я повернулась к нему. Он был одет в такую же куртку, как у Ричарда. Насколько я могла понять, ту же самую. Смуглый, красивый и очень с виду взрослый. - Ты решителен со всеми, кроме своих родителей. Почему? Он пожал плечами: - А разве не у всех так? - Нет. Джейсон встал рядом с нами и эхом повторил мое "нет". Потом засмеялся. - Конечно, моя мать никогда бы не устроила драку в баре, что бы я ни делал. Она слишком... благовоспитанна. - Благовоспитанна, - повторила я. - Мой последний сосед по комнате держал на столе большой словарь. - Ты снова начал читать книги, - сказала я. Он опустил голову, изображая сокрушенный стыд, потом закатил глаза и ухмыльнулся. Такая смесь стыда и невероятной умилительности заставила меня засмеяться. - Не могу я давать кровь и заниматься сексом двадцать четыре часа в сутки. А телевизора в Цирке Проклятых нет. - А если бы был? - спросила я. - Я бы все равно читал, но никому не говорил бы. Я обняла его за плечи: - Не волнуйся, я твою тайну не выдам. Дэниел обнял его с другой стороны и добавил: - Никому ни слова не шепну. Мы пошли к джипу рука об руку. - Вот если бы Анита была в середине, было бы куда лучше, - сказал Джейсон. Дэниел остановился. Я отодвинулась от них. - Джейсон, ты никогда не знаешь, где остановиться. Он кивнул: - Чего не знаю, того не знаю. К нам подошел Ричард. Он попросил Дэниела подойти к матери, и Дэниел не стал спорить. Джейсона он послал к машине, и Джейсон тоже повиновался. Я осталась, глядя в его вдруг посерьезневшее лицо, гадая, что он прикажет мне, и готова была ручаться, что уж я-то спорить стану. - Что случилось? - Я должен поехать с Дэниелом и мамой, чтобы ее успокоить. - Я слышу "но", - сказала я. Он улыбнулся: - Но сегодня ночью произойдет церемония представления моей лупы. Это обычай - когда две стаи вместе встречают полнолуние, они должны быть официально представлены. - Насколько официально? - спросила я. - У меня нет с собой платья для приемов. Он улыбнулся еще шире, той же чудесной улыбкой, что его мать. Заразительной улыбкой. - Не в этом смысле официально, Анита. В смысле обрядов, которые необходимо соблюсти. - Обрядов - каких? - Даже для меня мой голос прозвучал подозрительно. Он обнял меня вдруг - непроизвольно, не как любовник любовницу, а жестом, который говорил: "До чего ж я рад тебя видеть!" - Я скучал без тебя, Анита. Я оттолкнулась от него. - Я высказала подозрительное замечание, а ты в ответ говоришь, что без меня скучал. Не понимаю я тебя, Ричард. - Я тебя всю люблю, Анита, даже твою подозрительность. Я покачала головой: - Ричард, давай к делу. Что за обряды? Улыбка увяла, веселье исчезло из его глаз. Вдруг он стал грустен, и мне захотелось вернуть его улыбку, его веселье. Но я не стала этого делать. Мы уже не были вместе, и он встречался с этой мисс Шаффер, ковбойской шлюхой. Не понимаю я этого и не хочу понимать. Бетти озадачила меня еще больше, чем Люси. - Я должен на некоторое время уехать с мамой и Дэниелом. Джемиль и Шанг-Да объяснят тебе, что ты будешь делать сегодня в качестве лупы. Я покачала головой: - Один из телохранителей останется с тобой, Ричард. Мне не важно, кто из них, но один ты не уедешь. - Мама не поймет, зачем мне сопровождающий - не член семьи. - Кончай строить из себя маменькиного сынка, Ричард, мне на сегодня уже хватило Дэниела. Объясняй как хочешь, но один, без охраны, ты не уедешь. Он поглядел на меня, и это красивое лицо стало суровым и надменным. - Анита, Ульфрик - я, а не ты. - Да, Ричард, ты Ульфрик. Ты командуешь, так командуй с умом. - Что ты хочешь этим сказать? - То, что если плохие парни встретят тебя сегодня одного, они могут не захотеть ждать и гадать, уедешь ли ты завтра. Кто-нибудь может подсуетиться и попытаться тебя свалить. - Если это не будут серебряные пули, мне ничего не сделается. - А как ты будешь объяснять маме, почему ты выжил после выстрела из дробовика в грудь? - спросила я. Он глянул на Дэниела. - Да, ты сразу переходишь к сути дела. - Экономит время. Он снова повернулся ко мне. Глаза его потемнели от гнева, лицо вытянулось. - Анита, я тебя люблю, но иногда ты достаешь меня до печенок. - Это не я тебя достаю, Ричард, по крайней мере в этом вопросе. Ты боишься до дрожи, как бы Милая Мамочка не узнала, что ты оборотень. Она подумает, что ты - чудовище. - Не называй ее так. - Извини. Но все равно это правда. Я думаю, ты Шарлотту недооцениваешь. Ты ее сын, и она тебя любит. Он упрямо мотнул головой. - Я не хочу, чтобы она знала. - Ладно, но выбери телохранителя. Можно сказать маме, что он едет с вами на случай осложнений с полицией. Тем более что это правда. - В определенных пределах. - Самая лучшая ложь всегда хоть отчасти правдива, Ричард. - Ты куда лучше меня умеешь врать, - сказал он. Я стала искать оттенок злости в этих словах, но его не было. Просто констатация факта, от которой глаза Ричарда стали пустыми и печальными. Я уже устала извиняться и потому не извинилась. - Ты не хочешь взять легковушку? А я отведу внедорожник к пансионату. Он кивнул. - Я возьму с собой Шанг-Да. Он не очень тебя любит. - Я думала, он стал лучше ко мне относиться после сегодняшней драки. - Он все равно считает, что ты меня предала. Эту тему я даже затрагивать не хотела. - Ладно, я возьму с собой Джейсона и Джемиля. Они меня по дороге поучат этикету вервольфов. - От Джейсона толку будет мало. Он никогда не был членом здоровой стаи. - То есть? - спросила я. - Поскольку наша прежняя лупа была такой садистской сукой, мы все друг друга боялись. В нормальной стае куда больше прикосновений, члены стаи держатся друг с другом свободнее. - Прикосновений? Каких? Он улыбнулся почти печально: - Поговори с Джемилем. Он тебя научит, а заодно и Джейсона. Кажется, он это заранее обдумал. - А как быть с нашими леопардами и вампирами? - Я спросил Верна. Они сегодня будут нашими гостями. - Одна большая счастливая семья, - сказала я. Ричард поглядел на меня. Это был долгий, испытующий взгляд. Многого мне стоило выдержать этот взгляд и не дрогнуть. - Это могло бы быть, Анита. Действительно могло бы быть. С этими словами он повернулся и пошел к матери и брату. Я смотрела ему вслед и не знала, как понять его последние слова. Раньше я иногда думала, как он вообще меня терпит, но теперь, зная его мать, я поняла. Три воскресных обеда показали, что мы с Шарлоттой по любому вопросу либо полностью согласны, либо держимся диаметрально противоположных мнений. Слишком мы были с ней похожи. В семье, как в стае, не может быть слишком много экземпляров альфа, иначе она распадется. Сейчас из братьев Ричарда женат только Гленн, и его жена все время бодается с Шарлоттой. Аарон - вдовец. Мне говорили, что битвы между Шарлоттой и его покойной женой стали легендарными. Все эти ребята женятся лишь на ком-то, похожем на маму. Жена Гленна, хотя и чистокровная индианка-навахо, миниатюрная и железная. Мужчины рода Зееманов имеют слабость к миниатюрным и железным женщинам. Беверли, как единственная девушка и старшая, доминантна до изумления. Если верить Гленну и Аарону, они с Шарлоттой с трудом пережили ее переходный возраст. Потом Бев успокоилась, поступила в колледж, вышла замуж и сейчас беременна пятым ребенком. Четверо сыновей у нее уже есть, и она решила сделать последнюю попытку завести дочь. Я так изучила семью Ричарда, когда думала, что они станут моими родственниками. Сейчас это казалось маловероятным. Ну и ладно. Мне хватило в свое время проблем с собственной семьей, так зачем мне еще одна? Глава 12 Все собрались у меня в комнате на урок по этикету вервольфов. Я сидела в изножье кровати рядом с Черри. Она убрала с лица черный грим и стала бледной и молодой, с золотистой россыпью веснушек на щеках. Я знала, что ей двадцать пять, как и мне, но без грима она казалась моложе, казалась своей младшей и невинной сестрой. Иллюзию подкрепляла новая одежда. Черри переоделась в вареные джинсы и просторную футболку - одежда, в которой не страшно перекидываться. Когда полнолуние так близко, может случиться, что перекинешься раньше, чем собирался. Так мне говорили. И такое я видела. Зейн прислонился к дальней стене, одетый лишь в джинсы, протертые на коленях до дыр. Кольцо в соске он оставил, и оно было очень заметно на голой груди. Джейсон напялил на себя шорты, которые в молодости были джинсами. Края обтрепались бахромой, будто он их дергал. Еще он надел кроссовки на босу ногу - и ничего больше. Джейсон лежал на животе, подняв к нам голову, и, подложив под подбородок одну из моих подушек, он согнул колени и медленно болтал ногами в воздухе. Мы хотели привести на урок Натэниела, но его не удалось найти. Это мне не очень нравилось, и я собиралась было организовать поисковую партию, но Зейн, оказывается, видел, как Натэниел ушел куда-то с одной из вервольфиц. Так что вряд ли они хотят, чтобы их находили. Поиски отменились, но все равно мне это не нравилось. Почему - я сама до конца не понимала, но не нравилось - и все. Натэниелу надо будет знать какие-то зачатки приветствий, потому что он принадлежит мне. Никто еще никогда не встречал лупы, которая заодно была бы Нимир-ра у пардов, но Верн решил, что леопардов надо включить в состав, поскольку они мои. Значит, какой-то ликбез по приветствиям Натэниел должен пройти, и я послала Ашера и Дамиана его искать. В стае Верна никто не думал, что вампиры должны принимать участие в ритуале приветствия. Даже попросили, чтобы вампиры не касались никого из вервольфов, пока им не предложат. Настоятельно попросили. Так что всего четверо нас смотрели, как расхаживает Джемиль. Наконец он остановился передо мной. - Встань. По-моему, это было слишком похоже на приказ, но я встала, глядя на него. - Ричард сказал, что у тебя диплом по биологии. Не то начало, которого я ждала, но я кивнула. - По противоестественной биологии. Да, есть. - Много ли ты знаешь о естественных волках? - Я читала Меха, - ответила я. Джемиль чуть расширил глаза: - Л. Дэвида Меха? - Да, а что тебя удивляет? Он один из ведущих авторитетов по поведению волков. - А зачем ты его читала? - спросил Джемиль. Я пожала плечами: - Я - лупа стаи вервольфов, но не вервольф. По вервольфам хороших книг нет, так что лучшее, что я смогла сделать, - изучать настоящих волков. - Что ты еще читала? - спросил он. - "О волках и людях" Барри Холстена Лопеса. И еще несколько книг, но эти две лучшие. Джемиль улыбнулся - чуть показал зубы. - Ты мне очень облегчила работу. Я нахмурилась. - Официальное приветствие - в точности как дружественный волк приветствует другого волка. Главное - попасть носом точно сюда. Он чуть коснулся моей головы за ухом. - И вы третесь щекой о щеку партнера, как настоящие волки? Я имею в виду, в человеческом виде у вас же нет кожных желез, выделяющих метки на кожу другого волка. Он посмотрел на меня чуть ли не торжественно и кивнул: - Да, щеками надо тереться даже в человеческом виде. Потом тыкаешься носом вволосы за ухом. - А у Верна большая стая? - спросила я. - Пятьдесят два волка, - ответил Джемиль. Я приподняла брови. - Только не говори мне, что я должна тереться щеками с каждым из них. Джемиль улыбнулся, но глаза его остались серьезными. Он о чем-то думал, и мне хотелось бы знать, о чем. - Не со всеми, только с альфами. - А сколько их? - Девять. - Что ж, справлюсь, думаю. - Я посмотрела в его задумчивое лицо и спросила прямо: - О чем ты так усиленно думаешь, Джемиль? Он моргнул: - А что... - Только не говори, что ни о чем. Ты уже пять минут как углубился в себя. В чем дело? Он посмотрел на меня сверху вниз. - Меня поразило, что ты не поленилась почитать о естественных волках. - Ты уже третий раз употребляешь термин "естественные волки". Я его никогда раньше не слышала. Джейсон скатился с кровати и встал. - Мы бываем настоящими волками только временно. Мы - не естественны. Я обернулась на Джемиля, и он кивнул. - Значит, назвать вас настоящими волками - оскорбление? - Да, - ответил Джемиль. - За чем еще я должна проследить? Джемиль посмотрел на Джейсона. Они обменялись взглядом, который заставил меня почувствовать себя вне разговора. Будто грядет какой-то неприятный сюрприз, и мне никто не хочет говорить. - Что еще? - спросила я. - Давайте попробуем приветствие, - сказал Джемиль. - Что вы еще от меня прячете? Джейсон рассмеялся: - Да скажи ты ей! Низкое рычание пролилось из человеческого горла Джемиля. От одного звука у меня волоски зашевелились на руках. - Я - Сколль, а у тебя нет имени среди ликои. Твой голос - лишь ветер за порогом пещеры. Джейсон сделал пару шагов вперед. - Сами деревья склоняются перед ветром. Для Джейсона это была слишком формальная фраза. - Хорошо, - кивнул Джемиль. - Ты знаешь некоторые фразы ликои. - Мы боялись трогать друг друга, - ответил Джейсон, - но не говорить друг с другом. Зейн оттолкнулся от стены, встал между ними ближе ко мне. - Луна восходит. Время идет. Я наморщила лоб, глядя на них на всех. - Такое у меня чувство, что у вас зашифрованная речь, а я не знаю к ней ключа. - Очевидно, у нас есть некоторые общие фразы, - сказал Джемилъ. - У пардов и ликои. - Отлично. У волков и леопардов есть какие-то общие основы. И что? спросила я. - Приветствуй меня, - сказал Джемиль. - Гм! - ответила я. - Я - лупа, ты всего лишь Сколль, силовик. По рангу я выше тебя, так что сначала подставь мне лицо и горло. - Она ваша лупа, и наша Нимир-ра, что равно по рангу вашему Ульфрику, - сказал Зейн. - Она в своем праве. Джемиль зарычал в его сторону. Зейн бросился мне за спину, укрываясь за мной, как за щитом. Это вышло бы лучше, не будь он на десять дюймов выше меня. - Она отказывается от тебя, - сказал Джемиль. - Ты стоишь передо мной один. - Отнюдь, - возразила я. - Зейн - мой. И ты не будешь играть с ним в дурацкие доминантные игры. Джемиль покачал головой: - Он подбежал к тебе, но ты его не коснулась. - И что? - спросила я, нахмурившись. Джемиль вздохнул: - Все твое чтение ничего тебе о нас не сказало? - Тогда объясни мне ты. - Когда Зейн подошел к тебе так близко, он просил твоей защиты, но ты его не коснулась. Это рассматривается как отказ в просьбе защиты. Я оглянулась на них обоих: - Откуда вы двое все это знаете? - Когда командовали Райна и Маркус, нам всем приходилось часто просить защиты, - объяснил Джейсон. - А Габриэль много времени проводил с Райной, - добавила Черри. - Мы, леопарды, вынуждены были много времени проводить среди волков. - Так когда Зейн придвинулся, что я должна была сделать? - Ты хочешь защитить его от меня? - спросил Джемиль. Я оглядела его высокую мускулистую фигуру. Даже не будь он ликантропом, перспектива честной драки была страшновата. Конечно, тут уж природа позаботилась, чтобы честной драки не было. Джемиль весил больше меня фунтов на сто с лишним, руки у него были вдвое длиннее моих, сила торса... ладно, этого уже хватит. Честная драка между нами абсолютно невозможна, и применение оружия я считала вполне допустимым. - Да, - ответила я, - я хочу защитить его от тебя. Если это нужно. - Тогда коснись его. Я снова нахмурилась: - Ты не мог бы сказать конкретнее? - Важно лишь коснуться, - объяснил Джемиль. - Где и как - не важно. Зейн стоял позади меня, и я отодвинулась, коснувшись его спиной. Наши тела образовали сплошную линию. - Достаточно? Джемиль покачал головой: - Да бога ради, ты просто его тронь. - Он махнул Джейсону: - Попроси моей защиты. Джейсон с улыбкой подошел и встал рядом с ним, очень близко, но тщательно следя, чтобы не коснуться. Джемиль положил руку ему на плечи, явно защитным жестом, почти обнял. - Вот так. - Это должно быть именно так или я могу коснуться его где угодно, лишь бы было заметно? Джемиль издал тихий звук, средний между вздохом и рычанием. - Как ты все усложняешь! - Да нет, это ты усложняешь. Просто ответь. - Нет, не обязательно именно так, но лучше всего, если ты выработаешь привычку предлагать защиту так, чтобы в жесте не было ничего необычного. - А почему? - Представь себе, что Зейн убегает от меня при свидетелях. Он видит тебя, бросается к тебе. И тебе достаточно притвориться, что ты его обнимаешь или даже целуешь. Я тогда буду знать, что ты взяла его под защиту, а из людей никто не догадается, что что-то произошло. У меня возникло сложное чувство, когда Джемиль исключил меня из числа людей, но я не стала выяснять этот вопрос. Обняв Зейна за талию, я поставила его рядом с собой. Было бы удобнее, если бы он был в рубашке, но ладно - это мои предрассудки, а не его. Обняла я его левой рукой, оставив правую свободной. И еще отодвинулась назад, чтобы пистолет не был прижат телом Зейна. В такой позе - левая рука вокруг талии Зейна, тело чуть поодаль, пистолет был вполне заметен. Есть много способов обозначить угрозу. - Ты доволен? - спросила я. Джемиль очень коротко кивнул. Джейсон отступил от него, поближе ко мне и к Зейну. - Джемиль просто злится на Зейна - Зейн тебе сказал, что Джемиль должен здороваться как подчиненный. - А ты ей напомнил, - произнес Джемиль. - Ой! - сжался Джейсон. - Ой, как я испугался! Вал силы прокатился по комнате. Карие глаза Джемиля стали ярко-желтыми. Волчьими глазами глядел он на Джейсона. - Еще испугаешься. Черри соскользнула с кровати и встала на колени за моей спиной. Она протянула мне руку, и я эту руку взяла. Черри быстрым язычком лизнула мне ладонь - приветствие, которое в ходу только у леопардов. Потом тонкая рука ухватила меня за штанину, как цепляется за мать стеснительный младенец. Кажется, Черри ждала чего-то нехорошего. Я наполовину ожидала, что Джейсон подойдет ко мне, как леопарды, но он не стал. Он ушел в конец комнаты, подальше от Джемиля, но защиты просить не стал. - А чего такой шум? - спросила я. - Просто Джемиль должен первым подставить мне щеку. Разве нет? - О нет, - ответил Джейсон. - Все гораздо веселее. Тут я нахмурилась, зная, что такое веселье в понимании Джейсона. - Быть может, я попросила чего-то, что не до конца понимаю. - Но ты попросила, - сказал Джемиль. - И как у нашей лупы, у тебя есть на это право. Я начала подозревать, будто сделала неверный шаг, будто попросила чего-то, что Джемилю не хочется давать, а мне вряд ли захочется получить. - Не будь ты таким мудаком, когда мы сюда приехали, Джемиль, я бы не стала настаивать. - Но... - начал Джемиль. - ...но я никогда не пасую, и перед тобой не стану. - Ни перед кем, - тихо сказал Джейсон. И был прав. - Если я откажусь, это будет вызов с моей стороны, - сказал Джемиль. - Отлично, но помни - второй раз это может кончиться не так удачно. Он кивнул: - Я вижу пистолет. - Тогда мы друг друга поняли, - сказала я. - Мы друг друга поняли, - согласился он. И двинулся ко мне. Глаза его сохраняли еще странный оттенок желтого. - Только без фокусов, Джемиль. Он мельком оскалил зубы: - Я делаю то, что ты сказала, Анита. Зейн встал за мной, положив мне руки на плечи, но предоставив свободу движений. Черри прижалась сзади к ногам, никто из них не отодвинулся. Я посчитала это хорошим знаком и надеялась, что не ошиблась. Очень осторожно Джемиль тронул кончиками пальцев мое лицо. - Если бы мы были на людях, это было бы вот так. Он нагнулся, будто собирался меня поцеловать. Так оно и оказалось. Мягкое касание губ, пальцы все еще держали мое лицо. Когда Джемиль отодвинулся, глаза его были все того же сочно-желтого, почти золотистого цвета. Непривычный цвет на фоне темной кожи. Я просто стояла столбом, слишком ошеломленная, чтобы сообразить, что делать. Ни леопарды, ни Джейсон не вопили о нарушении правил, значит, Джемиль делал то, что я его заставила. Наверное. Если бы это был Джейсон, я бы заподозрила попытку украсть поцелуй, но Джемиль в такие игры не играл. Его ладони по-прежнему держали мое лицо. - Но сегодня это будет не на людях. Между собой, когда никто не видит... Он не закончил фразу, а просто снова наклонился надо мной. Его язык пробежал по моей верхней губе. Я отдернулась. Он опустил руки. - Анита, ты читала книги о волках. Я - подчиненный волк, просящий внимания доминанта. - Именно так щенята выпрашивают еду, - сказала я. - Между двумя взрослыми волками ритуал состоит в лизании и легком покусывании доминанта подчиненным. Джемиль кивнул. - До меня дошло, - сказала я. - Приветствие, которому я пытаюсь тебя научить, - это наш вариант рукопожатия. Вы оба одновременно подставляете лица. Больше похоже на поцелуй. - Покажи, - попросила я. Он снова наклонился ко мне, но в этот раз не стал трогать рот. Он потерся щекой о мое ухо, и все его лицо погрузилось в волосы у меня за ухом. При этом движении мое лицо оказалось в его волосах. Заплетенные косичками, они были на ощупь грубыми и мягкими одновременно. Джемиль сказал прямо мне в волосы: - Надо погрузить лицо в волосы и понюхать кожу. Он сунул лицо мне в волосы почти до корней. Я слышала его дыхание. Оно было почти горячим. Я попыталась сделать то же, но мне пришлось приподняться на цыпочки, упираясь одной рукой в грудь Джемиля для равновесия. Зейн отодвинулся от меня, и я другой рукой оперлась на плечо Джемиля. Косички облегчали задачу добраться лицом до кожи. Они раздвигались тоненькими веревочками. Я слышала запах распрямителя волос, одеколона, а под этим всем был запах Джемиля. В момент, когда я ощутила его, меня окатило волной силы, и это не была сила Джемиля. Вдруг я узнала, что Ричард сидит на кровати, обняв мать. Я ощущала его, будто стояла рядом с той же кроватью, но я была за несколько миль от него и рядом с другой кроватью. Мы вдохнули густой теплый запах кожи Джемиля, и сила Ричарда обрушилась на меня маршем мурашек по коже. Джемиль отдернулся прочь, не снимая руки с моих плеч. Ноздри его затрепетали. - Ричард. Я чую запах нашего Ульфрика. Откуда? Зейн прижался ко мне сзади, потерся лицом о мои волосы. Черри свернулась у моих ног в позе зародыша. - Она ваша лупа. Связана с вашим Ульфриком. Джемиль отступил от меня, и что-то очень похожее на страх выразилось у него на лице. - Она не может быть связана с Ричардом. Она не ликои. Я шагнула к нему, и Зейн у меня за спиной опустился на колени. Черри отпустила меня, ее руки неохотно соскользнули с моих ног. Они вдвоем обнялись, прижались друг к другу. Я глянула на них: - Что с вами? - Я видел уже, как ты вызываешь силу меток, но не касался тебя, когда ты звала силу Ульфрика. Это как прилив. Черри только смотрела огромными глазами на бледном лице. - А то я не знаю, - сказал Джейсон из своего угла, обняв свою голую грудь, потирая ладонями плечи, будто от холода. Но ему не было холодно. Я снова повернулась к Джемилю: - Я связана с Ричардом. Не такая связь, как у него с другими ликантропами, но все же связь. - Ты - человек-слуга Жан-Клода, - сказал Джемиль. Я терпеть не могла это название, но оно было точным, во всяком случае, технически. - Да, это так, как и Ричард - волк, отвечающий за зов Жан-Клода. - Он не может звать нашего Ульфрика как собаку. Ричард не станет отзываться на каприз вампира. - И я тоже, - ответила я. - Иногда мне кажется, что Жан-Клод откусил от нас обоих больше, чем может проглотить. Дверь домика распахнулась - без стука, без предисловии, и вошел Ашер, неся на руках Натэниела, завернув юношу в снятый с себя пиджак. Видны были только босые и бледные ноги. Я рванулась вперед: - Что случилось? Ашер положил Натэниела на кровать и вытащил из-под него пиджак. Другой одежды на Натэниеле не было. Он попытался свернуться в клубок, но Ашер не дал ему, придержав ноги, чтобы Натэниел лежал спокойно. - Не шевелись, Натэниел. - Больно! Голос был сдавленный, искаженный страданием. Я склонилась у кровати, потрогала его лицо. Он смотрел на меня выпученными глазами, видны были белки. Из открытого рта донесся слабый стон. Руки Натэниела вцепились в простыни, будто ему надо было за что-нибудь схватиться. Я дала ему руку, и он ухватился за нее так, что пришлось ему напомнить, чтобы не раздавил. - Извини, - еле слышно произнес он, и спина у него выгнулась, тело задергалось. Вообще-то вид его голого тела должен был бы меня смутить, но сейчас я слишком испугалась, чтобы смущаться. На груди Натэниела кровоточили порезы, но они казались неглубокими. Ничего такого, чтобы могло дать такую боль. Черри бросилась в ванную. Я и не знала, что медсестре может стать плохо при виде больного. - Чья это работа? - спросила я. - Это послание нам от местных вампиров, - ответил Ашер. - Что за послание? Натэниел дернулся, ухватился второй рукой за мою руку. По его лицу покатились две медленные слезы. - Они меня все спрашивали, зачем мы приехали. - Он мотал головой, и я увидела что-то у него на шее. Освободив одну руку, я убрала эти длинные рыжеватые волосы и осмотрела шею. На гладкой коже виднелся укус вампира. Укус был чистый, аккуратный, но кожа вокруг чуть темнее, чем должна была быть. - Это кто-то из вас? - спросила я. - Я брал у него кровь из локтевого сгиба, - ответил Ашер. - Это работа Колина. Натэниел обмяк, спазм - или что это было - прошел. - Я им сказал, что мы приехали выручать Ричарда. Я им говорил правду, одну только правду. - Он снова сжал мою руку, глаза его зажмурились, будто снова накатила боль. Через несколько секунд он открыл глаза, и пальцы его разжались. - Они мне не верили. Черри вышла из ванной, попыталась мягко, но решительно отстранить меня с дороги, но Натэниел не выпускал мою руку. Черри сумела лишь сдвинуть меня к изголовью кровати. Так он мог держать меня за руку, но я уже не мешала Черри действовать. Она стала исследовать раны на груди. Пусть она очень робка, настолько, что кажется ненадежной, но стоит появиться раненому, и в дело вступает совсем другая Черри. Сестра Черри, адская панкуха в кожаных шмотках - это ее тайная личность. - Есть в этом домике аптечка первой помощи? - спросила она. - Нет. - У меня в домике есть, в чемодане, - сказала Черри. - Я принесу. - Джейсон бросился к двери. - Стой! - велела я. - Джемиль, пойди с ним. Хватит на сегодня одной жертвы. Со мной никто не стал спорить - впервые. Вервольфы пошли к двери, Дамиан посторонился, давая им дорогу, потом закрыл за ними дверь и прислонился к ней. Глаза его были сплошной зеленью, как изумрудный огонь. Бледная кожа начала приобретать прозрачность, как бывает у вампиров, когда похожесть на человека начинает им изменять. С младшими вампирами это бывает от сильных эмоций: похоти, страха, гнева. Я посмотрела на Ашера - он казался... нормальным. Просто стоял поодаль, красивое и трагическое лицо пусто и непроницаемо. Такое выражение лица бывало у Жан-Клода, когда он что-то скрывал. - Я думала, что Колин должен либо напасть на нас в открытую, либо оставить нас в покое, - сказала я. - Про такой хреновый поворот никто ничего не говорил. - Это было... неожиданно, - сказал Ашер. - Ладно, попробуй объяснить. Дамиан отодвинулся от двери, крадучись, пошел в комнату. Движения его были напряжены от злости. - Они его мучили, потому что им это нравится. Они вампиры, но пили они не только кровь. - Что ты хочешь сказать, Дамиан? - Они питались его страхом. Я перевела глаза с его горящего лица на спокойное лицо Ашера, снова посмотрела на Дамиана. - Ты имеешь в виду - в буквальном смысле? Дамиан кивнул: - Та, что меня сделала вампиром, тоже была такая. Она умела питаться страхом вместо крови. Много дней подряд могла внушать ужас и тем существовать, а потом неожиданно брала кровь. Но она не просто питалась она устраивала бойню. Возвращалась покрытая кровью, скользкая от крови. И заставляла меня... - Голос его пресекся. Он глядел на меня, и глаза его были как зеленое пламя, будто сила проедала орбиты его глаз. - Я ощутил это, когда мы увидели Колина. Я учуял. Он такой же, как она. Ночная ведьма, мора. - А что это еще такое - ночная ведьма или мора? И что значит - увидели Колина? Я думала, вы спасли Натэниела. - Нет, они его нам вернули, - сказал Ашер. - Если бы мы его не увидели, послание было бы неполным. - Пульс нитевидный, кожа холодная и влажная. У него развивается шок. Порезы на груди неглубокие, и даже два укуса вампира не могли бы дать шока. У нас все заживает лучше, чем мы сейчас видим. - Есть и третий укус, - произнес Ашер. Голос у него все это время был абсолютно спокоен, будто его ничего не трогало. Натэниел задергался, отпустил мою руку и потянулся ко мне, будто просил себя обнять. Ухватил меня за руку выше локтя, прихватив ткань блузки. - Больно, - пожаловался он. - Что болит? - спросила я. - Укусы заражены, - пояснил Ашер. - Что значит - заражены? - Считай, что они отравлены. - Он же оборотень, а они к яду иммунны, - сказала я. - Только не к этому. - И что это за яд? - спросила Черри. В дверь постучали. - Это мы, - раздался голос Джейсона. Дамиан посмотрел на меня. Глаза его успокоились и лишь слабо светились, кожа почти обрела ту же молочную безупречность, что сходила за норму. Я кивнула. Дамиан открыл дверь. Вошел Джейсон, волоча аптечку первой помощи, превосходившую по размерам небольшую сумку для поездок. Может быть, Черри в другой жизни была герлскаутом. Темной и мрачной тенью шел за Джейсоном Джемиль. - В этой аптечке нет ничего, способного остановить действие этого яда, - сказал Ашер. Я поглядела на него, не сразу поняв, что он сказал. - То есть ты хочешь сказать, что он... Я даже произнести этого не могла. - Умрет, - закончил Ашер тем же абсолютно спокойным тоном, которым говорил с самого своего прихода. Я встала. Руки Натэниела цеплялись за меня. Я посмотрела на Черри, и она подошла помочь мне, от него отцепиться. Я хотела сказать Ашеру то, что не предназначалось для ушей Натэниела. Зейн залез на кровать с другой стороны, Натэниел вцепился в его руку. Зейн и Черри держали его, подставляя руки под его сокрушительную силу. Леопарды-оборотни глядели на его судороги, на закатывающиеся глаза. И на меня. Я была их Нимир-ра, королева леопардов. Я должна была их защищать, а не втягивать в такие неприятности. Я отвернулась от их осуждающего взгляда и вместе с Ашером подошла к дверям. - Почему ты говоришь, что он умрет? - Ты видела вампиров того типа, что умеют разлагаться и восстанавливаться снова? - Да. А что? - Один из них укусил Натэниела. - Меня тоже кусал такой вампир. И Джейсона. С нами ничего такого не происходило. - Я оглянулась и увидела, что Джейсон держит руку Натэниела, а Черри пытается обработать раны на груди. Почему-то я понимала, что перевязка ран не поможет. К нам подошли Джемиль и Дамиан, и мы встали кружком, разговаривая под крики Натэниела. - Это один из редчайших талантов, - сказал Ашер. - Я думал, что лишь Мор д'Амур, Любовница Смерти, член Совета, на это способна. Колин тщательно выбрал сообщение. А порезы - это дистанционное действие силы. - Жан-Клод не умеет поражать на расстоянии, - сказала я. - Нет, и никто больше не умеет распространять порчу от своего укуса. Никто в этой стране. - Ты говоришь - порча. Что это значит конкретно? К нам подошла Черри с марлевыми салфетками в руках. Веснушки выделялись на внезапно побледневшей коже как нарисованные. На марле были желтые и зеленые пятна гноя. - Вот это из ран на груди, - тихо сказала она. - Что это за чертовщина? Все посмотрели на Ашера, даже Дамиан. Но именно я сказала это вслух: - Он разлагается заживо. Ашер кивнул: - Порча у него в крови. Она будет распространяться, пока он не сгниет. Я посмотрела в сторону кровати. Джейсон что-то тихо говорил Натэниелу, гладя его по голове, как больного ребенка. Зейн смотрел на меня. - Что-то же мы должны суметь сделать, - сказала я. Лицо у Ашера было замкнуто так тщательно, как я раньше и не видала. Вдруг одно воспоминание Жан-Клода об Ашере пронзило меня с такой силой, что пальцы закололо. Это не было воспоминание о конкретном событии - я узнала постановку плеч Ашера. Я понимала язык его тела - поняла за многие годы наблюдения. За больше лет, чем я живу на свете. - Ашер, что ты скрываешь? - спросила я. Он поглядел на меня светлыми-светлыми глазами, пустыми и непроницаемыми, окруженными сияющим кружевом ресниц. И улыбнулся. Так, как всегда улыбался - весело, чувственно, приветливо. Улыбка эта пронзила меня как нож - я помнила ее еще на целом лице. Помнила, как от нее у меня захватывало дыхание. Я мотнула головой, и это физическое движение помогло. Удалось стряхнуть воспоминания. Они ослабели, но не изменилось то, что я увидела, что я узнала. - Ты знаешь, как его спасти? Правда ведь, Ашер? - Насколько сильно ты хочешь его спасти, Анита? Этот голос уже не был безразличным, нейтральным. В нем прозвучала злость. - Я его сюда привезла. Я его подвергла опасности. Мне полагалось его защитить. - Я думал, это ему полагается быть твоим телохранителем, - сказал Ашер. - Он - ходячая еда, Ашер, и ты это знаешь. Он даже себя защитить не может. Ашер испустил долгий, глубокий вздох. - Натэниел - pomme de sang. - Что это еще такое? - Это значит "яблоко крови". Прозвище, которым Совет называет добровольную еду. Эту мысль закончил Дамиан: - Вампир, который питается от pomme de sang, должен их защищать - как пастух защищает своих овец от волков. Дамиан посмотрел на Ашера, и этот взгляд не был дружелюбным. Они из-за чего-то поссорились, но сейчас было не время. Я тронула Ашера за руку. Она была твердой, деревянной, даже не живой. Он отстранился от меня, от этой комнаты, от всего происходящего. Он готов был дать Натэниелу умереть, даже не пытаясь спасти. Неприемлемо. Я заставила себя стиснуть эту деревянную неживую руку. Я терпеть не могла, когда Жан-Клод становился таким на ощупь. Это мне напоминало, кем он был - и кем не был. - Не дай ему умереть - умереть вот так. Прошу тебя, mon chardonneret. Он вздрогнул, будто от удара, когда я назвала старое прозвище, которым называл его много лет назад Жан-Клод. Если его перевести, то оно звучит как-то глупо - "мои щегол", но выражение лица Ашера было не глупым - просто ошеломленным. - Никто меня так не называл уже двести лет. - Его рука под моими пальцами стала снова мягкой, теплой, живой. - Я не часто кого-нибудь прошу, но в этот раз готова. - Так много он для тебя значит? - спросил Ашер. - Он жертва всех и каждого, Ашер. Кто-нибудь же должен о нем позаботиться, в конце концов. Прошу тебя, mon... Он приложил мне палец к губам. - Никогда так не говори, Анита, - никогда, если не говоришь это слово всерьез. Я его спасу - ради тебя. У меня было чувство, будто я чего-то не поняла. Вспомнить ласкательное прозвище Жан-Клода для Ашера я смогла, но не могла вспомнить, почему Ашер боится исцелить Натэниела. И когда я смотрела ему вслед, как он идет к кровати Натэниела и золотые волосы сверкают искрящимся занавесом на его плечах, мне казалось, что это упущенное воспоминание очень важно. Ашер протянул руку к Дамиану. - Пойдем, брат. Или хваленая смелость викинга изменила тебе? - Я косил твоих предков еще тогда, когда ты был отблеском в глазах своего прадедушки. - Значит, это опасно? - спросила я. Ашер опустился возле кровати, оглянулся на меня, отбросив волосы на изуродованную сторону лица, прикрыв ее волосами. Он стоял на коленях, золотистое совершенство, и улыбался, но горько. - Мы можем взять порчу в себя. Если у нас не хватит сил, она войдет в нас, и мы умрем. Но твой драгоценный леопард в любом случае останется жив. Дамиан заполз на кровать, отодвинув Зейна от головы Натэниела. Натэниел перестал стонать и лежал бледный, блестя от пота. Дыхание его стало поверхностным, частым, затрудненным. Из ран на груди выступал гной. В комнате появился запах, еле уловимый, но он усиливался. Укус на шее все еще казался сплошным, но кожа вокруг приобрела глубокий черно-зеленый цвет, как синяк, доходящий до смертельной глубины. - Ашер! - позвала я. Он поднял на меня глаза, одной рукой шаря вдоль обнаженного бедра Натэниела. - Дамиан - не мастер. - Я один не смогу спасти твоего леопарда, Анита. Кого ты предпочтешь спасти? Кем пожертвовать? Я поглядела на Дамиана. Зеленые глаза снова стали человеческими. Он казался очень смертным, свернувшись рядом с Натэниелом. - Не заставляй меня выбирать, Ашер. - Но выбирать надо, Анита. Надо выбрать. Я покачала головой. - Ты хочешь, чтобы я его спас? - спросил Дамиан. Я смотрела ему в глаза и не знала, что ответить. - Пульс слабеет, - сказала Черри. - Если хотите что-нибудь сделать, то поскорее. - Ты хочешь, чтобы я его спас? - повторил Дамиан. Лишь быстрое и трудное дыхание Натэниела слышалось в наступившей вдруг тишине. Все глядели на меня. Ждали моего решения. А я не могла решить. Потом ощутила собственный кивок, будто и не я кивнула. Но я кивнула. Вампиры начали пить. Глава 13 В жизни процесс питья занимает больше времени, чем в кино. Там либо все слишком быстро, либо дают затемнение, как в сексуальных сценах фильмов пятидесятых годов. Мы стояли вокруг и смотрели. В комнате воцарилась такая тишина, что слышны были тихие влажные звуки, когда вампиры сосали кровь. Черри склонилась в изголовье кровати, время от времени проверяя пульс Натэниела. Все остальные отодвинулись подальше. Я оказалась в дальнем углу комнаты, оперлась ягодицами на стол. И очень старалась не смотреть на кровать. Джейсон подошел ко мне, оперся на стол рукой. - Если бы я не знал, что на карту поставлена его жизнь, я бы позавидовал. Я поглядела на него, пытаясь понять, шутит он или нет. В его взгляде был жар, который говорил, что Джейсон серьезен. Это заставило меня поднять глаза. Дамиан взял Натэниела на руки, положил к себе на колени. Голое тело Натэниела частично скрыло Дамиана. Рука его прижимала леопарда к зеленой шелковой рубашке. Гной впитывался в ткань чернеющими потеками. Лицо Натэниела было прижато бледной рукой к плечу вампира. Дамиан зашел сзади для удара в шею. Видны были его кроваво-рыжие волосы, рот, сомкнувшийся вокруг раны. Даже с моего места было видно глотательное движение его челюстей. Ашер стоял на полу, отведя бледную ногу Натэниела в сторону. Она повисла в воздухе без опоры. Лицо Ашера скрылось за внутренней поверхностью бедра Натэниела, настолько близко к паху, что повисшие гениталии касались его щеки. Ашер слегка шевельнул головой, и водопад золотых волос закрыл пах Натэниела. Но не настолько, чтобы из-под них ничего не выглядывало. Краска залила мне лицо так сильно, что чуть не закружилась голова. Отворачиваясь, я мельком заметила собственное отражение в единственном в комнате зеркале. Лицо у меня горело, глаза от удивления вылезали из орбит. Как когда-то в школе, когда на стадионе наткнулась на пару под скамейками, а потом слышала, как они смеются мне вслед. Уставившись на себя в зеркало, я взяла себя в руки. Мне уже не четырнадцать лет. Я не ребенок. Я не девственница. И могу выдержать такое зрелище, не конфузясь. Могу ли? Джемиль сместился в дальний угол комнаты и сел там, охватив руками колени. Лицо его сердито посуровело, и он тоже на это представление не смотрел. Зейн прислонился к стенке, скрестив на груди руки, и рассматривал пол, будто там происходило что-то очень интересное. Джейсон сидел у стола и смотрел спектакль. Я на него поглядела, не отворачиваясь. - А ты заметил, что ты единственный, кому это доставляет удовольствие? Он пожал плечами и усмехнулся: - Очень приятное зрелище. Я приподняла брови: - Только не говори мне, что ты гей. - Только не говори мне, что тебе есть дело до этого. Я еще выше приподняла брови. - У меня сердце разбивается, мне придется сжечь все мое белье. Я продолжала рассматривать его лицо. Кажется, он не шутил. - Так что, все твои приставания - это не всерьез? - Нет-нет, женщин я люблю. Но понимаешь, Анита, среди вампиров внутреннего круга Жан-Клода почти нет женщин. А я уже два года у них pomme de sang. Слишком много клыков мне втыкалось в тело. - А это действительно так похоже на секс? - спросила я. Веселость исчезла с его лица. Он просто смотрел на меня. - Тебя никогда не подчинял себе вампир? Я в том смысле, что у тебя частичный иммунитет был еще до меток, но я думал, что кто-нибудь, быть может, до тебя добирался. - Не было такого. - Я даже не могу точно сказать, но иногда это бывало лучше секса, а почти каждый, кто со мной это делал, был мужчиной. - Так ты бисексуал? - спросила я. - Если то, что вот они сейчас делают, считать сексом, то да. Если не считать, то... - Он рассмеялся, и в тишине смех прозвучал так резко, что Зейн и Джемиль вздрогнули. - Если не считать это сексом, то скажем так: слова "где раньше не бывал ни один мужчина" уже не применимы. Черт меня побери, если я не хотела спросить у него, с кем это было. Может, я бы и спросила, но заговорила Черри, и момент был упущен. - Пульс нормализуется. Он столько теряет крови, что пульс должен был ослабеть, но он крепнет. Ашер отодвинулся от раны. - Мы не столько пьем кровь, сколько высасываем порчу. Он встал, подсунув руку под бедро Натэниела, положил его ногу обратно на кровать, расправил его, как спящего ребенка. Минуту назад это был чистейший секс, сейчас это стало нежностью, заботой. Дамиан оторвался от раны. На губах у него было пятно - черное, а не красное. Я подумала, не мерзкий ли вкус у него на губах. Дамиан стер пятно тыльной стороной ладони. Если бы это была кровь, он бы ее слизнул. Значит, это не было ему приятно. Он выполз из-под Натэниела, аккуратно положив его навзничь, и поправил на нем одеяло. У Черри уже была открыта аптечка первой помощи, и она снова промыла раны на груди антисептиком. Первые несколько салфеток были измазаны гноем. Мы все сами не заметили, как придвинулись поближе к кровати. Здесь запах был сильный, неприятный, но он уже слабел. Когда Черри полностью очистила кожу и раны, гноя уже не было, лишь яркая красная кровь выступала из порезов. Черри улыбнулась нам всем улыбкой такой теплой и светлой, что нельзя было не ответить улыбкой. - Поправится, - сказала она с радостным удивлением, и я подумала, насколько был Натэниел близок к смерти. Послышалось шипящее дыхание сквозь зубы. Я обернулась. Дамиан пятился, глядя на свои руки. Молочно-бледная кожа темнела, под ней разливалась чернота. Кожа начала сваливаться с рук у него на глазах. Глава 14 - Черт! - сказала я с чувством. Дамиан протягивал ко мне руки как ребенок, обжегший пальцы. Даже не понятно, что было хуже - ужас на его лице или почти безнадежный взгляд. Я замотала головой. - Нет, - сказала я тихо. И повторила громче, тверже: - Нет. - Тебе это не остановить, - сказал Ашер. А Дамиан смотрел на свои чернеющие руки, пораженный тихим ужасом. - Помогите. - Он посмотрел на меня. А я глядела на него, малейшего понятия не имея, что делать. - Что мы можем сделать? - спросила я. - Анита, ты привыкла врываться на белом коне и обращать поражение в победу, - сказал Ашер, - но есть битвы, которые нельзя выиграть. Дамиан упал на колени, не отрывая взгляда от собственных рук. Он разодрал на себе рубашку, отбросил лохмотья рукавов. Гниение прошло половину пути до локтей. Отвалился и упал на пол ноготь, хлынуло что-то черное и мерзкое. Снова вернулся запах, сладковатый и липкий. - Однажды я залечила Дамиану порез на лице, - вспомнила я. Он вроде как рассмеялся - очень горьким звуком. - Анита, это не порез от бритья. - Он поднял на меня глаза. - Это даже ты не залечишь. Я встала перед ним на колени, потянулась взять его за руки. Он отдернулся: - Не трогай! Я положила ладони на его руки. Кожа была почти горячей на ощупь, будто порча кипела внутри и выступала наружу. И еще эта кожа была мягкой; если нажать, останется ямка, как на гнилом яблоке. У меня перехватило горло. - Дамиан, я... мне очень жаль. - Видит Бог, это слово не могло передать моих чувств. Тысяча лет "жизни", и он отдал их ради меня. Он бы не взял на себя такой риск без моей просьбы. Здесь моя вина. Взгляд его был полон благодарности - и боли. Он осторожно высвободил руки, стараясь не слишком на них давить. Кажется, мы оба опасались, что мои руки провалятся в его плоть сквозь кожу. Лицо его исказилось страданием, тихий стон вырвался из губ. Я вспомнила крики Натэниела, как это больно. Концы пальцев Дамиана лопнули как перезрелые плоды, на пол хлынуло что-то черное и зеленое, брызнув мне на рукав. Запах усиливался тошнотворными волнами. Я не стала стирать капли с руки, хотя и хотела. Хотела прихлопнуть их с визгом, как пауков. В голосе у меня прорвалось напряжение, которое я пыталась не выразить на лице. - Я должна хоть попробовать тебя исцелить. - Как? - спросил Ашер. - Даже ты, как, с чего ты можешь начать? Дамиан испустил тихое хныканье. Тело его содрогнулось, лицо опустилось вниз, шея задергалась, и он завопил - без слов, без надежды. - Как? - снова спросил Ашер. - Не знаю! - Я тоже начала вопить. - Только его мастер, который поднял его из могилы, имел бы шансы его вылечить. Я посмотрела на Ашера: - Однажды я подняла его из гроба. Это было случайно, но он ответил на мой зов. Я удержала его... душу или что оно там было, не дала покинуть тело. Мы связаны - как-то связаны. - А как ты вызвала его из могилы? - спросил Ашер. - Некромантией, - ответила я. - Я некромант, Ашер. - О некромантии я ничего не знаю. Запах накатывал сильнее. Я уже дышала ртом, но от этого запах только жег горло. На Дамиана я почти боялась смотреть. Я повернулась медленно, будто персонаж фильма ужасов, когда у него за спиной стоит чудовище и боишься смотреть, потому как знаешь, что навек лишишься рассудка. Но есть вещи похуже любого кошмара. Гниль поднялась выше локтей. На кистях рук выступили обнаженные кости. Вонь отогнала прочь всех, кроме нас троих. Я осталась стоять на коленях в эманации гниения от тела Дамиана. Ашер стоял близко, но лишь я была на расстоянии прикосновения. - Если бы я была его мастером, что мне надо было бы делать? - Ты бы стала пить его кровь, забирая в себя порчу, как сделали мы для Натэниела. - Я не знала, что вампиры питаются друг от друга. - Не для еды, - сказал Ашер. - Есть много причин делиться кровью. Еда - это лишь одна из них. Я глядела на Дамиана, на черноту, разливающуюся по его телу, как тушь. Просто видно было, как она плывет под кожей. - Все равно я не могу выпить его порчу, - сказала я. - Но мог бы я, - выдохнул Дамиан сквозь стон боли. - Нет! - выкрикнул Ашер и угрожающе шагнул к нам. Его сила хлестнула наружу как бич. Дамиан вздрогнул, но не отвел глаз от второго вампира и протянул к нему руки умоляющим жестом. - В чем дело? - спросила я, глядя то на одного, то на другого. Ашер замотал головой, на лице его читался гнев, но ничего иного. На моих глазах лицо его стало гладким и непроницаемым. Он что-то скрывал. - Ну нет, - произнесла я, вставая. - Ты мне скажешь, что имел в виду Дамиан. Все молчали. - Говори! - крикнула я в лицо Ашеру. Он лишь глядел на меня, и лицо его было бесстрастным и пустым, как кукольное. - Черт вас всех побери, кто-нибудь мне скажет, как он может выпить порчу из самого себя? - Если... - начал Дамиан. - Нет! - прервал его Ашер, выставив палец в его сторону. - Ты мне не мастер, - возразил Дамиан. Я должен ответить. - Ашер, заткнись. Заткнись к такой матери и дай ему сказать. - Ты хочешь, чтобы она всем рискнула ради тебя? - Это не обязательно должна быть она, - выдохнул Дамиан. - Просто кто-то, в ком не только человеческая кровь. - Говори быстрее, - приказала я. Дамиан заговорил лихорадочным шепотом, полным страдания: - Если я бы попил крови кого-то достаточно... сильного, я мог бы... Он вздрогнул, борясь с болью, потом закончил вдруг ослабевшим голосом: Мог бы вкусить достаточно силы, чтобы... исцелиться. - Но если тот, кто даст кровь, не будет достаточно силен, чтобы мистически принять порчу в себя, он умрет, как умирает сейчас Дамиан, предупредил Ашер. - Извините, - заявил Джейсон, - но меня не считайте. - И меня, - добавил Зейн. Джемиль в углу лишь покачал головой. Черри упала на колени возле кровати. Она ничего не сказала, только смотрела огромными глазами. Я повернулась к Ашеру. - Это буду я. Я не могу никого просить взять на себя такой риск. Ашер схватил меня сзади за волосы движением таким быстрым, что я даже не успела его заметить, и повернул лицом к Дамиану. - Вот такой смертью ты хочешь умереть, Анита? Вот такой? Вот такой? Сжав зубы, я сказала: - Ашер, отпусти. Немедленно! - Он прав. - Голос Дамиана превратился в еле слышный шепот, я даже удивилась, что его услышала. - Ты можешь вылечить меня, но сама... погибнуть. Гниль разошлась по его рукам и ползла под ключицы враждебной силой. Бледная грудь пылала, и видно было, как трудно колотится сердце - я его слышала у себя в голове, как второй пульс. У вампиров не всегда бьется сердце, но сейчас оно билось. Мне было так страшно, что противный металлический вкус стоял во рту. Пальцы ныли от желания броситься наутек. Не могла я стоять и смотреть, как Дамиан превращается в вонючую лужу, и какая-то часть сознания вопила, призывая бежать без оглядки. Бежать туда, где не надо будет смотреть, и уж тем более не надо будет терпеть прикосновение этих гниющих рук. Я мотнула головой и посмотрела на Дамиана - не на гниющую плоть, а на его глаза, в его лицо. В эти сверкающие зеленые глаза, искры изумрудного огня. Какая-то злая ирония была в том, что он гнил заживо, и то, что оставалось от него, становилось самым красивым. Кожа у него была как слоновая кость с глубинным светом, будто у драгоценного камня. Волосы стали светиться, как шлифованные рубины, а глаза, эти изумрудные глаза... Я смотрела на него, заставляла себя на него смотреть, заставляла себя его видеть. Убрав в сторону волосы, я подставила шею. - Давай. Я уронила руку, и волосы снова скрыли шею. - Анита... - Давай, Дамиан. И быстрее, пока у меня духу хватает. Он подполз ко мне, убрал волосы обугленной рукой, из которой торчали кости. На плече у меня остался густой и тяжелый след; я почувствовала, как что-то сползает по спине, скользкое, как улитка. Тогда я сосредоточилась на слабом сиянии его кожи, чуть искаженном изгибе носа, там, где сотни лет назад перелом нарушил совершенство профиля. Но этого было мало. Я отвернула голову в сторону, чтобы он не трогал меня больше необходимого. Увидев, как напряглась его голова перед ударом, я закрыла глаза. Остро вонзились иглы, и лучше не стало. Дамиан не был настолько силен, чтобы подчинить меня глазами. Магии, чтобы снять боль, не было. Губы Дамиана сомкнулись на ране, и он стал сосать. Я подумала, что стоит, быть может, попытаться и вдвинуть в него свою силу или опустить заслоны и впустить его в эту силу, дать ему выпить ее. Но почти сразу, как его зубы прокололи мне кожу, что-то между нами вспыхнуло - сила, связь, магия. От нее у меня все волоски на теле встали дыбом. Дамиан свернулся в клубок передо мной, наши груди прижались друг к другу, и сила накрыла нас волной, от которой по комнате прошел вздох. Я отстранение поняла, что это ветер и что он исходит от нас. Ветер, созданный холодным прикосновением вампира и морозным дыханием некромантии. Ветер, возникший из нас. Дамиан присосался к моему горлу, как младенец. Сила унесла боль, превратила ее во что-то иное. Я чувствовала губы Дамиана у себя на горле, чувствовала, как он глотает мою кровь, мою жизнь, мою силу. Я собрала ее всю и вдвинула в него, залила в него вместе со своей кровью. Я представила себе его кожу, нетронутую и безупречную. Я ощущала силу, текущую по его телу вниз. Я чувствовала, как мы отталкиваем чужое, как оно уходит из нас, не на пол, а сквозь пол, вниз, в землю. Мы его изгоняли, избавляли себя от него. Его больше не было. Мы двое, стоя на коленях, купались в силе. Ветер бросал волосы Дамиана мне в лицо, и я знала, что этот ветер - мы. Первый отпрянул Дамиан, расплескав между нами обрывки силы, как осколки сна. Он стоял передо мной на коленях, подняв руки к моему лицу. Они зажили, и под остатками этой черной слизи была здоровая кожа. И выше тоже, до локтей, до плеч. Он взял мое лицо в ладони и поцеловал меня. Сила еще была с нами. Она заливала нас, выливалась изо рта Дамиана струёй обжигающей энергии. Я отодвинулась от поцелуя и сумела сесть. - Анита. Я посмотрела на Дамиана. - Спасибо тебе. - Всегда пожалуйста. - А теперь, - сказал Ашер, - кажется, время всем идти в душ. Он встал. Брюки у него были покрыты черной слизью. И на руках у него она была, хотя я не помнила, чтобы он трогал лежащего на полу Дамиана. Я ощущала эту дрянь у себя на спине, там, где дотрагивался до меня Дамиан. Штаны тоже ею пропитались снизу до колен. Надо будет сжечь эту одежду или хотя бы выбросить. Вот поэтому-то я и возила с собой в джипе комбинезон - чтобы надевать при осмотре места преступления и при подъеме зомби иногда. Конечно, я не ожидала влипнуть в такую грязь, даже не выходя из домика. - Душ - это прекрасно, - ответила я. - Давай ты первый. - Я бы предложил, чтобы первой пошла ты. Горячий душ - это потрясающая роскошь, но для нас с Дамианом это именно роскошь, а не необходимость. - Верно замечено. У меня волосы слиплись от этой слизи, но до головы она не дошла. Я все говорила про себя "она", "слизь", отталкивая от себя факт, что это разложившееся тело Дамиана заляпало пол. Иногда от таких ужасов невозможно не дистанцироваться. Точно так же жертвы называются "труп" или "тело", но не "он" или "она". Когда отскребаешь от рук кускикого-то, кого ты любила, нельзя об этом думать в иных словах. Иначе с воплем побежишь куда глаза глядят. Так что я была покрыта черно-зеленой "дрянью". Тщательно вымыв руки, чтобы можно было покопаться в чемодане, не пачкая вещи, я выбрала джинсы и тенниску. За мной появился Ашер, и я оглянулась на него. - Что еще? - спросила я и сама услышала, насколько это было грубо. То есть что еще случилось? Ашер вознаградил меня улыбкой: - Сегодня ночью мы должны встретиться с Колином. - О да, - кивнула я. - Он у меня точно на сегодня записан в балльной карточке. Ашер снова улыбнулся и покачал головой: - Мы не можем его сегодня убить, Анита. - То есть как? - уставилась я на него. - Не можем, потому что это трудно, или не можем, потому что не имеем права? - И то, и другое скорее всего, но второе - точно. Я встала. - Он прислал Натэниела к нам подыхать. Я уставилась в чемодан, не видя, просто не желая поднимать глаза. Вокруг ногтей у меня остались черные полоски, которые не удалось отмыть. Был момент, когда между нами прорвалась сила, и тогда я поняла, что все получится, но до того... Я старалась, очень старалась не думать, что могло бы быть. И только когда я пошла отмывать руки, меня затрясло. Пришлось посидеть в ванной, пока руки не успокоились. Страх удалось обуздать, и остался только гнев. - Я думаю, Анита, никто не должен был умирать. Я считаю, это был тест. - Тест на что? - Насколько у нас много силы на самом деле. Это даже был своего рода комплимент. Он бы ни за что не заразил Натэниела, если бы считал, что у нас не будет надежды его спасти. - Почему ты так уверен? - Потому что убить pomme de sang другого мастера вампиров смертельное оскорбление. Войны начинались из-за меньшего. - Но он знает, что, если мы начнем войну, Совет откроет на нас охоту. - И вот почему мы не можем его убить. - Ашер поднял руку, предупреждая мое возражение. Я закрыла рот. - Последний мастер, которого ты убила, непосредственно угрожал твоей жизни. Ты его убила, чтобы спастись. Самооборона разрешена. Но Колин не применял насилия против нас лично. - То, что он сделал, чертовски к этому близко, Ашер. Он грациозно кивнул: - Oui. - Значит, если мы его убьем, Совет ворвется в город и нас замочит начисто. Едва заметная морщинка легла у него между глаз. Кажется, он этого сленга не понял. - Они нас убьют. Я встречала некоторых членов Совета, и знала, что Ашер прав. У Жан-Клода есть в Совете враги, и у меня тоже. Нет, не стоит давать кошмару рода вампиров повод приезжать в Сент-Луис и нас давить. - А что мы можем сделать? Учти, Ашер, они должны заплатить за то, что сделали с Натэниелом. - Согласен. Если мы ничего не сделаем, чтобы отомстить за оскорбление, это будет сочтено признаком слабости, и Колин может выступить против нас и нас убить. - Ох, ребята, почему с вами все так сложно? - вздохнула я. - Почему этот Колин не может поверить, что мы приехали просто выручать Ричарда? - Потому что мы не уехали из города. Голос Натэниела был тих, но ровен. Он моргал сиреневыми глазами. Черри перевязала ему грудь, а шея была покрыта большим куском марли. Я предположила, что рана на бедре обработана тем же способом, но ниже пояса он был закрыт покрывалом. - Когда Ричарда освободили, Колин ожидал, что мы покинем город. Мы не уехали, и он решил, что мы посягаем на его территорию. Я подошла к кровати. - Зейн сказал, что ты ушел с одной из вервольфиц Верна. Как ты попал к вампирам? - Майра, - ответил он. - Извини? - Эту вервольфицу зовут Майра. - Он отвернулся, будто ему трудно было глядеть мне в лицо. - Она отвела меня к себе. Мы потрахались. Потом она вышла, а когда вернулась, с ней были эти вампиры. Он снова посмотрел на меня. В его вопрошающих глазах я увидела настолько острую боль, что чуть вздрогнула. - Их было слишком много, чтобы драться, Натэниел, - сказала я. Ничего страшного. - Драться? - Он засмеялся так горько, что слышать было неприятно. Какая там драка, если я был уже прикован цепями. - Как это? - нахмурилась я. Он долго и тяжело вздохнул. - О Господи, Анита! - И закрыл глаза сгибом руки. Зейн вроде как пришел к нему на выручку: - Ты же знаешь, что Натэниел - подчиненный? - Ну да, - кивнула я, - он любит, чтобы его связывали... - У меня прояснилось в голове. - А, черт! Поняла. Майра тебя пригласила на садомазохистский секс. - Доминантно-подчиненный, - поправил меня Зейн, - но в общем так. Я глубоко вздохнула - и это была ошибка. Комната все еще была пропитана запахом телесных жидкостей - не самых ароматных. - И она тебя завернула как подарок и отдала им? - Да, - тихо сказал он. - Но секс был хорош. Она отличная верхушка. - Верхушка? - не поняла я. - Доминант, - пояснил Зейн. Ага. Натэниел повернулся набок, подтянул ноги, заворачиваясь в одеяло. - Мастер, Колин, ей заплатил, чтобы привела одного из нас. Любого, не важно, кого. Мог быть Джейсон, или Зейн, или Черри. Он велел - "одного из их зверей". Натэниел завернулся потуже, закрытые веки трепетали, открылись и закрылись снова. - Как он? - спросила я у Черри. - Я ему дала снотворного. Долго оно действовать не будет, у нас слишком быстрый обмен, но полчаса или час, если повезет, у нас есть. - Если ты не идешь в душ, я с удовольствием пойду, - предложил Дамиан. - Нет, уже иду. - Но то, что ты выбрала, надевать нельзя, - сказал Ашер. - О чем ты? - повернулась я к нему. - Жан-Клод прислал кофр с одеждой на такой случай. - Ну уж нет, - возмутилась я. - Больше я этого кожано-кружевного дерьма надевать не стану. - Я тебя понимаю, Анита, - сказал Ашер. - Если бы мы просто собирались их убить, тогда не важно, что мы надели бы. Но мы будем еще и устраивать шоу. Внешний вид будет очень важен. - А, черт! Ладно, я наряжусь, мы никого не будем убивать, но Ты лучше придумай что-нибудь, что мы с ними можем сделать. Нельзя, чтобы они вот так пользовались нашими ребятами и это им сходило с рук. - Они будут ждать возмездия, Анита. Они к нему готовы. Я поглядела на Натэниела, так глубоко забившегося под одеяло, что торчала только макушка. - И придумай возмездие получше, Ашер. - Напрягу все свои способности. - Да уж. Я пошла в душ, не взяв с собой одежды, потому что кофр был в другом домике. Я решила, что двух гробов в комнате с меня хватит - куда еще и кофр тащить. Искренне надеялась, что эту заразу даже открывать не придется. Я и обычную-то нарядную одежду не любила, а уж то, что Жан-Клод считал нарядной одеждой, - это куда хуже. Глава 15 Три тюбика шампуня у меня ушло на отмывку волос. Прилипшая к телу слизь не хотела отходить, если ее не отскрести. Посреди спины есть такая точка, которую очень трудно отмыть самой - это одна из немногих вещей, где у женатых есть преимущество перед холостыми. В конце концов я открыла душ на полную мощность и направила на середину спины. Кое-как, постепенно, слизь отвалилась и уплыла в сток. Эта дрянь липла так, как я в жизни не видела. Мне приходилось отмываться от гниющих трупов и зомби, но ничего не было так трудно отодрать, как эти... жидкости Дамиана. Черри постучала в дверь и принесла мне охапку шмоток. Мне ни одна из них не понравилась. По мне, так слишком много кожи. Пришлось мне несколько раз пробежаться в одном полотенце, пока я нашла что-то подходящее и согласилась надеть. Один комплект вообще состоял из полосок красной кожи. Его даже интересно было бы надеть на интимное свидание с Жан-Клодом, но на публике - исключено. В конце концов я выбрала приталенную кофту из черного бархата с короткими рукавами и таким низким вырезом, что пришлось специально подбирать лифчик, который из него не торчал бы. Жан-Клод предусмотрел это тоже. Он положил в кофр лифчик, который приподнимал еще и груди, хотя мне это не было нужно, но другого больше не нашлось. Еще было бархатное платье с таким же низким вырезом. Деловой он вампир - Жан-Клод. Все подходило мне идеально, если бы я только согласилась это носить. Я выбрала в качестве меньшего зла кожаную юбку. И еще сапоги до бедер с молниями позади. Сапоги кончались жесткими раструбами, открывающимися назад. Спереди они доходили до крайнего предела ног, щекоча в паху при неудачном шаге. Очевидно, они были сделаны для меня на заказ. А я не помню, чтобы Жан-Клод хоть раз снимал с меня мерку для обуви, но каждый дюйм моего тела он держал в руках достаточно часто. Очевидно, этого хватило. Зато у кожаной юбки был пояс, подходящий к петлям наплечной кобуры, а длина рукавов бархатной кофты позволяла, чтобы ремни не давили на голую кожу. Боковые ремни странно ощущались при движении на голом боку, но не настолько, чтобы беспокоить. Конечно, внутреннюю кобуру под юбку надеть было невозможно. Я добавила к костюму ножны с клинком вдоль спины и оба наручных ножа. Спинные ножны высовывались из-под кофты, но ладно - все знали, что я буду вооружена. Честно говоря, я бы хотела прихватить с собой второй ствол. Одно из преимуществ полета на частном самолете Жан-Клода вместо авиалинии в том, что можно выбирать себе оружие. Я выбрала мини-"узи" на наплечном ремне. У него был рожок, который пристегивался к юбке сзади, так что автомат не сильно болтался, и его можно было нацелить одной рукой. Когда я его надела, Ашер только напомнил: - Убивать их нельзя, Анита. Я оглядела прочие стволы, занявшие последнее свободное место на полу. Это был американский "дерринджер"-короткоствольник, обрез дробовика и помповое ружье. Я взглянула на Ашера: - Я же беру не все, что у меня есть. - Это приятно слышать, - ответил он. - И все-таки автомат - это орудие убийства. - Я так наряжаюсь, потому что ты сказал: мы должны выглядеть внушительно. Ладно, но мы не умеем наносить повреждения на расстоянии. Не умеем распространять порчу вашими укусами. Так что мы, черт побери, собираемся делать, Ашер? Чем нам их поразить? - Я левой рукой подняла ствол автомата к потолку. - Если с ними будет сегодня кто-нибудь, кого можно будет убивать, я его убью вот этим. - И ты думаешь, это Колина поразит или напугает? - Ты когда-нибудь видел вампира, разрезанного пополам автоматной очередью? - спросила я. Ашер вроде бы задумался на несколько секунд, будто припоминая все виденные им ужасы. Потом он покачал головой: - Нет, не видел. - А я видела. - Я отодвинула автомат обратно на поясницу. - На меня это произвело впечатление. - Это ты сделала? - спросил Ашер тихо. Я покачала головой: - Нет, но я это видела. Джемиль нагнулся рядом со мной. Он вырядился во что-то, бывшее когда-то футболкой, но с тех пор ее так коротко обрезали на рукавах, на шее и на талии, что признать в ней футболку можно было бы только при сильном желании. Соски она покрывала, и это вроде бы все. Но торс Джемиля был очень мускулист и производил впечатление, а это нам сегодня и нужно. Джемиль остался в своих черных джинсах, и я ему позавидовала. Да, но Джемиль - не из команды Жан-Клода, и поэтому для него специально кожаной одеждой не запаслись. Честно говоря, я не была на сто процентов уверена, что Джемиль пойдет с нами. Но к нам присоединился не только Джемиль, но и Ричард. И Шанг-Да тоже. Он, как и Джемиль, никогда не был настолько близок к Жан-Клоду, чтобы иметь изготовленную по заказу одежду, и потому пошел к себе искать в чемодане, во что переодеться. Счастливой охоты. Глава 16 Дамиан отказался пойти в душ с Ашером, хотя каждому из них, измазанному грязью, надо было помочь друг другу оттереть ее со спины. Я предложила им пойти в душ вместе, потому что оба они мужики. Я вообще-то знала, что Ашер бисексуален, но никак не могла избавиться от провинциального воспитания и осознать, что какого бы пола напарник ни был с Ашером в душе, он будет рассматриваться как объект возможного секса. Я это знала, и даже ничего не имела против, но иногда меня это знание как-то поражало. Не знаю, почему. Ашер вышел из душа, завернутый в полотенце вокруг талии, и туда отправился Дамиан - на сегодня он был последний. Джейсон помог Ашеру отскрести труднодоступные места. Он не заигрывал с вампиром - просто помог ему отмыться и вышел. Я удивилась, потому что мне показалось, что Джейсон почти признался, заигрывает ли он с мужчинами так, как с женщинами. Очевидно, нет. Шрамы очень были заметны на груди Ашера. На ходу из-под полотенца мелькали шрамы правого бедра. А все остальное - бледно-золотая безупречная кожа. Когда-то, стоило Ашеру войти в комнату, все ахали от его красоты. Ахали и теперь, но по иной причине. Зейн и Черри старательно отводили взгляды. На их лицах ничего нельзя было прочесть, но они явно чувствовали себя неуютно. Лицо Ашера было невозмутимо, будто он ничего не замечает. Но я знала, что это не так. Джейсон отворачиваться не стал. Он натянул кожаные джинсы, но рубашку и ботинки пока не надел - ему еще надо было помочь Дамиану оттереть спину. Он сидел на гробу, болтая босыми ногами, и глядел на меня. Время от времени он кидал взгляд на вампира, потом опять смотрел на меня. Да черт побери, с какого такого горя я стала всем матерью-утешительницей? Со стороны можно было бы подумать, что водиться с таким табуном мужиков противоестественной природы - это гарантия уймы секса. В воздухе действительно висело сексуальное напряжение, но куда больше было сострадания. То ли потому, что я - женщина, то ли еще почему, но мне куда чаще приходилось подставлять жилетку для плача, чем любому из этих мужиков. Наверное, чисто женское свойство, лично себя я не считала особо склонной к состраданию. Так какого черта я сейчас пошла к этому вампиру? Ашер стоял на коленях перед чемоданом. Спина у него была гладкой и почти безупречной, только ниточка рубцов тянулась там, где святая вода стекла по боку. Золотые волосы висели густые и влажные, и серебристые струйки воды сползали по спине. Полотенец не хватало, и потому ребята не стали тратить их на волосы. Я сняла со спинки стула полотенце, которым вытирала волосы себе, туда я его повесила просохнуть. Подойдя к Ашеру, я положила ему руку на плечо. Он вздрогнул, опустил голову, пытаясь мокрыми волосами закрыть шрамы на лице. Жест получился автоматический, неосознанный, и у меня сердце кольнуло жалостью. Если бы мы были любовниками, я бы слизнула воду с его груди, ласкала бы языком глубокие рубцы, может быть, даже сунула бы руку под полотенце. Но любовниками мы не были, и я никогда его голым не видела. Я не знала, что там под полотенцем. Когда-то он мне сказал, что полностью функционирует, но не сказал, как он выглядит под этим полотенцем. И как бы ни было мне с ним уютно, мне кажется, что я и не хотела этого знать. И если там так же плохо, как на груди, то я точно видеть не хочу. Конечно, надо признать, что немножко и хочу - но из чистого любопытства. Я сделала, что могла - прислонилась лицом к шероховатости его правой щеки. - Что ты собираешься надеть? Он вздохнул и потянулся ко мне лицом. Его рука коснулась моей руки, потянула ее к себе, и он провел моей рукой по своей влажной груди. - Я думаю, нам надо их потрясти. Я очень мало надену. Я отодвинулась чуть-чуть, чтобы заглянуть ему в лицо. Он не отпускал мою руку, прижимая к своей груди, к гладкому совершенству своей левой стороны. - Ты уверен? - спросила я. Он улыбнулся, но одновременно моргнул, и я не успела увидеть выражение его глаз. Похлопав меня по руке, он ее отпустил. - Я привык к тому эффекту, который произвожу, ma cherie. И за столетия научился его использовать. Я встала и набросила полотенце ему на плечи. - Тебе оно понадобится для волос. Он взял полотенце за концы, как за шаль, прижал к носу и ко рту. - Пахнет сладким ароматом твоей кожи. Я тронула прядь тяжелых золотых волос. - Ты умеешь говорить приятное. Я смотрела в это лицо, в ледяную голубизну глаз, и вдруг ощутила тяжесть внизу. От судороги желания дышать стало трудно. Такое иногда бывает. Бывает от случайного жеста, от поворота головы, и у тебя перехватывает дыхание, тело реагирует на уровне, тебе неподконтрольном. Когда это случается, ты делаешь вид, что этого не было, скрываешь это. Упаси Господь, чтобы объект этого внезапного желания о нем узнал. Но сегодня я позволила своим глазам это выразить. Позволила ему увидеть, как глубоко он меня тронул. Он взял меня за руку и нежно поцеловал в губы. - Ма cherie. Джейсон подошел к нам и оперся на ближайший гроб, как опирался только что на стол. - Вот черт! - сказал он. - Что такое? - спросила я. - Ты меня видела голым - или почти голым. Мы с тобой общались тесно и на очень личном уровне. - Он вздохнул. - И никогда ты на меня так не смотрела. - Завидуешь? - спросила я. Он задумался на секунду, потом кивнул: - Ты знаешь, да. Ашер засмеялся, осязаемо и нежно, будто пуховка пробежала по коже, ведомая умелой рукой. - Такое гладкое и красивое тело, в полном цвету юности, живой и дышащий, и ты мне завидуешь. Как чудесно! Стук в дверь помог нам сменить тему. Я вытащила браунинг и встала у стены спиной к двери: - Кто там? - Это я, Верн. Я отодвинула штору и выглянула. Кажется, он был один. Открыв дверь, я втащила его внутрь, и когда он оказался передо мной, уперла пистолет ему в спину и захлопнула дверь ногой. Верн застыл. - В чем дело? - спросил он. - Это ты нам расскажи. - Анита... - начал Ашер. - Нет. Он Ульфрик. Стая под его единоличным правлением. Я почувствовала, как вздымаются ребра на вдохе под пистолетом. - Я чую запах дерьма на ковре, на простынях. Колин нанес визит? Я прижала пистолет к его ребрам так, что синяк мог остаться. - Он прислал подарок. - Он мне такой подарок когда-то присылал, - сказал Верн. - Я знаю, чем здесь пахнет, потому что держал руку Эрина, когда он разлагался заживо. - А с чего это я должна тебе верить? - Если у вас трения с ребятами Колина, зачем наставлять пистолет на меня? - Одна из твоих волчиц заманила Натэниела и отдала его вампирам. Снова я стволом пистолета ощутила движение, когда он повернул голову в сторону кровати. - Почему он не умер? - Это наше дело, - ответила я. Он кивнул. - Кто из моих волчиц выдал твоего кота Колину? - Майра. - Черт, - сказал он. - Я знал, что она злится на Ричарда, который ее бросил, но никогда не думал, что она переметнется к вампирам. К нам подошел Ашер. - По правилам гостеприимства за действия членов твоей стаи мы можем требовать тебя к ответу. - Что могу я сделать, дабы была между нами правда? Эти слова прозвучали неестественно официально при сельском акценте Верна. Я придвинулась к нему, потому что пистолет дальше пропихивать было уже некуда, а я хотела как-то подчеркнуть свои слова. - Откуда мне знать, что не ты ей велел так поступить? - Я тебе сказал, как он обошелся с Эрином. Колин сказал, что мы много на себя берем, забываем, что вампиры сильнее любого зверя. Каким чертом ты вылечила своего леопарда? - Его зовут Натэниел. Верн глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух. - Как ты вылечила Натэниела? Я глянула на Ашера. Он едва заметно кивнул, и я отошла от Верна так, чтобы он до меня не дотянулся, если ему не понравится стоять под дулом пистолета. Но ствол я не отвела, потому что была все-таки ближе десяти футов. Даже обыкновенный человек с ножом может покрыть это расстояние быстрее, чем другой вытащит пистолет. - Мы подвергли себя колоссальному риску, - ответил Ашер. - Как? - снова спросил Верн. Он направился к кровати, будто меня здесь и не было. Ашер рассказал ему, как мы вылечили Натэниела. - И никто из вас не отравился? - спросил он. - Дамиан пострадал, - ответил Ашер. Верн оглядел комнату. - Это тот рыжий вампир? Ашер кивнул. - Я слышу, что он в душе. А ему полагалось бы быть мертвым. - Да, полагалось бы, - согласился Ашер. Верн повернулся и поглядел на меня. - Наша варгамор говорила нам, что этой ночью чувствовала твою силу. Сказала, что ты совершила какое-то заклинание. - Я не знаю, что значит слово "варгамор". - Мудрая женщина или мудрец, обычно ведьма или колдун, но не обязательно, которые служат стае. В большинстве стай их в наши дни уже нет. И как же ты спасла вампира, когда он начал гнить? Я вложила пистолет в кобуру. Во-первых, я не могла держать его вечно, во-вторых, я начинала верить Верну. - Я некромант, Верн, а Дамиан - вампир. Я его вылечила. Он прищурился: - Вот так просто? Я засмеялась: - Нет, это не было просто. Мы чуть его не потеряли, но все же спасли. - А моих ты тоже можешь вылечить? - Колин и кого-то из твоих сегодня заразил? - спросила я в ответ. - Нет. - Верн покачал головой. - Но если мы пойдем с тобой против него, это случится. - А почему ты хочешь идти с нами против него? - Потому что ненавижу этого проклятого кровососа. - Если это так, то Майра нарушила закон стаи, - сказал Джейсон. Верн кивнул: - В обычной ситуации я бы ее избил до полусмерти. Меня она ослушалась, но вам нанесла оскорбление. Ваша месть старше. - Он глянул на меня, на Ашера, будто не мог решить, чье разрешение надо просить. - Что может сделать моя стая, чтобы между нами была правда? Я посмотрела на него, склонив голову набок. Мне не нравилось, что одна из его волчиц предала Натэниела. Это мешало ему верить. Но я понимала, почему Майра разозлилась. Ричард ее бросил. Оскорбленная женщина, и так далее. - Во-первых, отложить церемонию приветствия, - сказала я. - Мы сейчас по уши в болоте с вампирами, и ни для чего другого времени нет. - Решено, - кивнул Верн. - И доставить мне голову Майры в корзине, - сказала я. - Нам нужно место для встречи с Колином, - добавил Ашер. - Наш лупанарий готов принять любое общество. - Это весьма щедро, - сказал Ашер. Он был прав. Быть может, слишком щедро. - Ты понимаешь, что мы не собираемся убивать Колина. И что бы ни случилось сегодня - если он на нас не нападет, вынудив защищаться, - мы через пару дней уедем, а Колин по-прежнему будет Принцем города. - Ты в том смысле, что, если мы тебе поможем, он затаит злобу? спросил Верн. - Именно. - Эрин был хороший парнишка. Он даже не был среди тех, кто выступил против вампиров. Они его прихватили только потому, что он был из моих волков. - Натэниел говорил, что Майре заплатили, чтобы привела Колину одного из наших зверей, - сказала я. - Похоже на него. - Верн сжал кулаки, и его сила прокатилась по комнате жаркой волной. - Я десять лет хочу заставить его расплатиться за Эрина, но у меня не было силы, чтобы против него выступить. - Ты не хочешь его смерти? - спросила я, не в силах скрыть удивления. - Колин обычно нас не трогает. И лучше того: он не умеет призывать волков. Если мы его убьем, появится новый мастер, и может оказаться такой, который управляет волками. Может, еще больший сукин сын. Убить его я бы рад, но сначала хочу знать, во что это обойдется моей стае. - Известный дьявол против неизвестного, - сказала я. Верн поглядел на меня секунду и кивнул: - Да. - Отлично, - сказала я. - Так включим огонь под этим конкретным дьяволом и поджарим ему cojones. Это был один из немногих случаев за всю эту поездку, когда все согласились. Я привыкла убивать вампиров, а не наказывать их, потому что давно усвоила одну вещь: либо убей монстра, либо не связывайся с ним. Если его, метафорически говоря, потянуть за хвост, реакцию никогда не угадаешь. Нет, не так. Я точно знала, как отреагирует Колин, вопрос был в том, сколько прольется крови и сможем ли мы вылезти из этой каши без убитых с нашей стороны. На гибель сторонников Колина мне было глубоко плевать. Честно говоря, я даже думала о ней с удовольствием. Глава 17 Ночь поглотила мир, остались только серебристые лунные тени и черные контуры деревьев. Ботинки у меня были на достаточно низких каблуках и хорошо сидели, так что вполне годились для ходьбы по лесу. Не от неудобства или чего другого было мне неуютно в лесу; дело было в жаре, да еще в шуме. На подколенных сгибах выступал пот под нейлоном и кожей. Я надела еще кожаную куртку, одолжив ее у Джейсона. Под ней прятался мини-"узи" и большая кожаная сумка, переброшенная через плечо. Она принадлежала Черри, и в ней лежала банка аэрозоля. В кармане куртки находилась золотая зажигалка. Она принадлежала Ашеру. И в куртке было очень жарко. Вся эта кожаная сбруя скрипела и стонала при каждом движении. В других обстоятельствах это было бы даже интересно, а сейчас только раздражало. Важное замечание: не пытайся подкрадываться в кожаной одежде, по крайней мере к тем, у кого сверхъестественный слух. Ну, сегодня мы, впрочем, ни за кем и ни к кому не крались. Вампиры знали, что мы идем. Стая Верна им доставила наше сообщение. Как только на сцене появился Ричард, взыграла моя подозрительная натура. Если Верн сказал, что передал им, где будет встреча и почему, то Ричард, конечно, ему тут же поверил. Честно говоря, я тоже, но меня все равно доставало, как легко Ричард поверил ему на слово. Конечно, уже который год подряд каждое лето Ричард бывал в стае Верна. Дружбу я уважаю, только не всегда ей доверяю. Скажем так: я не доверяю чужим друзьям. Своим я верю, поскольку полагаюсь на собственное суждение. Отсюда следует, что я не доверяю суждению Ричарда? Да, не доверяю. Достаточно было только о нем подумать, как я ощутила его слева от себя как теплую сущность, движущуюся в летней ночи. Почувствовала, как он идет, ощутила ритм движений его тела. У меня закружилась голова, я чуть не споткнулась и с трудом изгнала его образ. - Что с тобой? - спросил меня Зейн, беря за руку. Я мотнула головой и высвободила руку. Зейна я еще недостаточно хорошо знала. По своему выбору я бы ни за что не стала обмениваться прикосновениями с малознакомыми. Но, отодвинувшись, я ощутила, как он сжался. Без всякой магии и прочей чуши я поняла, что задела его чувства. Я - его Нимир-ра, королева леопардов, и мне полагалось его любить или хотя бы не испытывав неприязни. Не зная, улучшат извинения ситуацию или ухудшат, я ничего не сказала. Зейн отошел глубже в лес, оставив меня наедине с собой. Он был одет в кожаные штаны, жилет и ботинки, которые надевал в самолет. Забавно, что его гардероб оказался сегодня очень кстати. Ричард остановился и посмотрел на меня с разделявшего нас расстояния. Он был одет целиком в черное: кожаные штаны и шелковая рубашка, прилегавшая к его новому, улучшенному, мускулистому торсу. С тех пор как Жан-Клод в последний раз снимал с него мерку для рубашек, он усиленно качал мышцы. Сейчас он стоял весь в черном - в этом цвете я никогда его не видела. Луна светила ярко, и видны были черты его лица, только глаза оставались в тени, будто он был слеп. Даже с такого расстояния я его ощущала своим телом как полоску жара. Сегодня Ашер уже заставил мое тело вздрогнуть от желания. Но сейчас, в жарком летнем лесу, при виде бликов лунного света на шелке и кожаной одежде Ричарда, при виде его волос, клубящихся мягким облаком по плечам, у меня в груди сжался ком и к глазам подступили слезы от мысли, что он не принадлежит мне больше. Нравится мне это или нет, хочу я этого или нет, я всегда буду жалеть, что я не с Ричардом. У меня бывали в прошлом возможности установить тесные отношения с другими мужчинами, но никогда мне не приходилось сожалеть, что я сказала "нет". На самом деле у меня всегда бывало такое чувство, что я ушла от пули. И только Ричард заставлял меня сожалеть. Он направился ко мне. Я невольно отвернулась, будто мы были где-нибудь в ресторане и меня засекли за тем, что я разглядываю своего бывшего. Мне вспомнился один вечер, сразу после колледжа, когда я была в ресторане с друзьями и увидела своего экс-жениха с новой подружкой. Он шел к нам, будто собирался меня ей представить. Я сбежала в туалет и спряталась, пока за мной не пришли подруги и не сказали, что снаружи все чисто. Четыре года назад я побежала прятаться, потому что он меня бросил и явно не скучал. Сейчас я осталась на месте, но не потому, что это я бросила Ричарда. Я не ушла, потому что гордость не позволяла бежать сквозь деревья и притворяться, что я не убегаю. Последнее время я мало тренировалась в беге. Так что я стояла в посеребренной темноте, и сердце стучало у меня в горле, и я ждала, чтобы он подошел. Джемиль и Шанг-Да стояли рядом, глядя на него, но не следуя за ним, будто он им велел остаться на месте. Даже на таком расстоянии было видно, что Шанг-Да это не понравилось. Насколько я могла судить, он не переоделся. Был все в том же черном, абсолютно одноцветном костюме, рубашке и прочем. Ричард остановился в двух футах передо мной, посмотрел на меня и не проронил ни слова. Я ничего не могла прочесть по его лицу, а читать его разум снова я не хотела. Первая не выдержала я и залопотала: - Мне очень жаль, Ричард, извини, я не хотела вот так в тебя вторгаться. Я еще не очень умею управлять метками. - Ничего, все в порядке, - ответил он. Почему это в темноте голоса звучат интимнее? - Ты согласен с планом Ашера на эту ночь? - спросила я, в основном чтобы сказать хоть что-нибудь. Верн узнал от Майры, что Колин убежден, будто Ашер прислан ему на замену. Оба мастера были одного возраста. Колин был сильнее, но большая часть этой силы исходила от связей, которые сделали его Принцем города. Сегодня я впервые узнала, что звание Принца города само по себе дает дополнительную силу. Век живи - век учись. - Я так понял, что Ашер собирается убедить Колина, что не претендует на его место, - сказал Ричард. Ашер решил, что лучше всего убедить Колина, показав, что он увлечен мною и Жан-Клодом. Я, честно говоря, не знала, как к этому плану отнестись. Но мы все согласились, даже Ричард, что местные вампиры вряд ли поверят, будто привязь дружбы и ностальгии заставляют Ашера удовлетвориться тем, что он уже имеет. Вампиры похожи на людей в том отношении, что сексуальному объяснению поверят скорее, чем невинному. Даже смерть не устраняет человеческого свойства верить худшему в людях. - Ты сама сказала, что это не мое дело, что ты делаешь или с кем ты это делаешь, - напомнил он, и голос его был куда более беспристрастен, чем слова. - Я тогда смутилась, в ванной. Ты меня застал врасплох. - Помню, - сказал он и покачал головой. - Если мы сегодня собираемся щеголять силой, придется использовать метки. - Майра им сказала, что ты продолжаешь собеседование с кандидатками в лупы. Они знают, что мы уже не вместе. - Им надо показать не нашу семейную идиллию, Анита, а просто силу. Он протянул ко мне руку. Я поглядела на нее. Последний раз Ричард вел меня через летний лес в ту ночь, когда он убил Маркуса. - Боюсь, что я не соглашусь на новую прогулку по лесу, Ричард. Рука его сжалась в кулак. - Я знаю, что в ту ночь я плохо справился, Анита. Ты видела мою перемену, и я перекинулся прямо на тебе, когда ты не могла выбраться. Я об этом думал. Я не мог бы выбрать худший способ показать тебе, кто я такой. Теперь я это знаю и сожалею, что тебя испугал. Испугал - это было не совсем точно, но я не стала говорить этого вслух. Он приносит извинения, и я их приму. - Спасибо, Ричард. Я не хотела делать тебе больно. Я просто... - Не могла справиться, - сказал он. - Не могла справиться, - вздохнула я. Он протянул мне руку: - Мне очень жаль, Анита. - Мне тоже, Ричард. Он чуть улыбнулся: - Никакой магии, Анита. Просто твоя рука в моей. Я покачала головой: - Нет, Ричард. - Боишься? Я посмотрела прямо ему в глаза: - Когда надо будет брать силу от меток, тогда и соприкоснемся. Но не здесь и не сейчас. Он поднял руку к моему лицу, и я услышала, как разорвался шелк его рубашки. Ричард опустил руку и сунул три пальца в лопнувший шов. - Уже в третий раз рвется. Он расправил шов на другой руке, и туда вошла целая его ладонь. Ричард повернулся ко мне спиной. Шов на плечах разошелся в обе стороны, как рот. Я захихикала - это не часто со мной бывает. - Ты похож на ярмарочного силача. Он согнул руки, как бодибилдер, и изобразил лицом сосредоточенность. Я не выдержала и захохотала. Шелк лопнул с мокрым звуком. Из всех тканей звук рвущегося шелка ближе всего к звуку, который издает плоть. Только кожаная одежда издает более живой звук - под лезвием. Смуглая кожа казалась бледной на фоне черной ткани, будто невидимый нож провел в ней разрез. Ричард выпрямился. Один рукав оторвался настолько, что болтался свободно. Швы на плечах рубашки казались улыбками близнецов. - Чувствую ветерок, - сказал Ричард, поворачиваясь ко мне спиной. Рубашка отслоилась от нее и повисла лохмотьями. - Порвалась в клочья, - заметила я. - Слишком я увлекся поднятием тяжести после последнего снятия мерки. - Еще немного - и ты будешь слишком мускулист, - сказала я. - А такое бывает? - спросил он. - И еще как. - Тебе не нравится? Он взялся за рубашку спереди и потянул в разные стороны. Шелк порвался черными лохмотьями, и Ричард бросил его в мою сторону. Я его поймала рефлекторно, не думая. Схватив остатки рубашки на плечах, Ричард стащил их через голову, обнажив каждый дюйм груди и рук. Потом вытянул руки вверх, и мышцы набухли под кожей от живота до плеч. У меня не просто перехватило дыхание - я перестала дышать на несколько секунд, и когда вспомнила, что это все-таки надо делать, дыхание оказалось хриплым и прерывистым. Вот тебе хладнокровие и утонченность. Ричард опустил руки и то, что осталось от рукавов. Их он сдернул, как стриптизер сбрасывает перчатки, и кинул остатки шелка на землю. Он стоял и глядел на меня, обнаженный до пояса. - А мне что, захлопать в ладоши и заорать: "Ого, мистер Зееман, ну и плечи у вас?" Я знаю, что у тебя прекрасное тело, Ричард, не надо меня тыкать в него носом. Он надвинулся на меня, встал так близко, что еще чуть-чуть - и мы соприкоснулись бы. - Какая отличная мысль, - сказал он. Я нахмурилась, не поняв. - Какая отличная мысль? - Ткнуть тебя носом в мое тело, - сказал он так тихо, что это был почти шепот. Я вспыхнула, надеясь, что в темноте он этого не увидит. - Это всего лишь выражение, Ричард, его не надо понимать буквально. - Понимаю, но все равно мысль отличная. Я шагнула прочь. - Ричард, отойди. - Ты не знаешь дорогу в лупанарий. - Спасибо, сама найду. Он протянул руку, чтобы коснуться моего лица, и я отступила, чуть не упав. Ричард подарил мне мимолетную улыбку и ушел, побежал через лес. Я почувствовала наплыв силы, как ветер в парусе. Он летел на энергии леса, ночи, повисшей в небе луны, и если бы я захотела, я могла бы лететь рядом с ним. Но я стояла, обняв себя за плечи, сосредоточив все силы на том, чтобы отгородиться от Ричарда, перерезать соединявшую нас силу. Лишь почувствовав, что я снова одна и заключена в собственной коже, я открыла глаза. Джейсон стоял так близко, что я вздрогнула. И заодно поняла, насколько была беспечна. - Черт побери, Джейсон, ты меня напугал. - Извини. Я думал, что кто-нибудь должен остаться и посмотреть, чтобы никакие вампиры с тобой не разобрались. - Спасибо, я на самом деле хотела тебя поблагодарить. - Как ты? - Все нормально. Он усмехнулся, и при свете луны почти было видно, что глаза у него смеются. - А у него все лучше и лучше получается, - сказал он. - Что именно? Быть Ульфриком? - Соблазнять тебя, - ответил Джейсон. Я уставилась на него. - Ты помнишь, как я завидовал, когда ты сегодня глядела на Ашера? Я кивнула. - Но как ты смотрела сейчас на Ричарда... это что-то. Я медленно перевела дыхание. - Это не важно. - Важно, - возразил Джейсон. - Тебе это не нравится, но это важно. И на это мне, черт побери, нечего было сказать. Мы пошли через лес примерно в ту сторону, куда пошли все. И никаких, черт бы их взял, указаний нам не надо было. Глава 18 Лупанарий мы нашли без всяких указаний - у нас был нос Джейсона и мое умение чуять мертвых. Я полагала, что все лупанарии одинаковы, но за несколько ярдов до этого поняла, что ошибалась. К тому, что лежало перед нами, примешивалась смерть - старая смерть. Ощущался он почти как беспокойная могила. Иногда такие можно найти в лесу - старую могилу, где кто-то был похоронен без обряда, просто неглубокую яму в земле. Мертвым неглубокие ямы не слишком по душе - им нужна яма, глубокая и широкая, иначе они не могут упокоиться. Но все эти проблемы решает кремация. Никогда не слышала о призраке кого-либо, кто был кремирован. Уже видно было слабое сияние фонарей среди деревьев, когда Джейсон остановился и тронул меня за руку, привлекая внимание. - Не нравится мне то, что я чую. - Что именно? - Тело, долго пролежавшее не в земле. - Зомби? - спросила я. Он покачал головой: - Нет, что-то суше, старше этого. Мы переглянулись, и я уверена, что подумали мы об одном и том же. Гниющий вампир. Я сообразила, что вцепилась в его руку, а он - в мою. Мы стояли, как дети, гадающие, что значит этот шум - страшилище или просто ветер? Ни один из нас не сделал шага вперед, чтобы выяснить. Если бы у нас были одеяла, мы бы под них залезли. Если бы мы явились просто убивать, все было отлично. В последнее время я взяла на вооружение стиль "огнем и мечом". Каждый раз, когда мы имели дело с вампирами на их территории и по их правилам, нам приходилось плохо. Вдруг мне стало ясно, насколько мне не хочется туда идти и договариваться с монстрами. Хотелось мне сунуть пистолет Колину под подбородок и спустить курок. И покончить с этим. Чего мне не хотелось - это идти туда и позволить ему надо мной властвовать из-за каких-то древних правил гостеприимства, принятых у временно бескровных. Скользя между деревьями, к нам подошел Дамиан. Стандартная на сегодня форма из черных штанов настолько его обтягивала, что под ними не было ничего, кроме самого вампира. Но он надел еще черную шелковую футболку с вырезом на шее, почти похожую на женскую блузку. Волосы до плеч усиливали иллюзию женственности, но плечи и грудь, выглядывающие из выреза, ее нарушали. Они были явно мужскими. На Джейсоне был почти такой же наряд, только рубашку и штаны он надел атласные. А вот ботинки до колен - те же, что у Дамиана. Впервые я заметила, что Джейсон шире Дамиана в плечах. Наверное, эта перемена произошла в последнее время. Я перевела взгляд с вервольфа на вампира и покачала головой. Они очень быстро растут. А вслух я сказала: - У вас вид, ребята, как у хористов готского оркестра. - Все ждут вас, - сказал Дамиан. Я поняла, что все равно не хочу идти. Рядом со мной Джейсон покачал головой: - Нет. - Ты боишься, - сказал Дамиан. Джейсон кивнул. Я нахмурилась. Мы с Джейсоном обычно бываем храбрее, что бы ни ждало нас в соседней комнате - или на соседней поляне, как сейчас. - В чем дело, Дамиан? Что происходит? - Я тебе говорил, кто такой Колин. - Ты его назвал ночной ведьмой. Он умеет питаться страхом. Это должно было навести нас на мысль? - спросила я. - Он еще умеет вызывать страх в других. Я сделала глубокий вдох и заставила себя расслабить пальцы на руке Джейсона. Он держал все так же крепко. - Это разумно, - сказала я. - Таким образом можно себе обеспечить постоянное пропитание. Дамиан кивнул: - Но они еще и наслаждаются, внушая страх. Для ночных ведьм это вроде наркотика. Мастер, которая меня породила, любила говорить, что это лучше крови, потому что можно жить в мире, созданном из страха. Если бы ей хотелось, она могла бы жить в мире, который дрожал бы от ее шагов, пусть и слегка. - И вот это Колин сегодня и делает? - спросила я. Джейсон отпустил мою руку. Он стоял так близко, что наши плечи чуть соприкасались, но мы перестали жаться друг к другу, как кролики в темноте. - Обычно я замечаю, когда вампир воздействует на мой разум. Этот Колин свое дело знает. - Такого рода сила отличается от прочих сил, доступных мастеру. Моя породительница говорила, что это вроде дыхания у человека, о котором не задумываешься. Она могла это усилить или ослабить, но не отменить полностью. Небольшой ужас все время ей сопутствовал. - И в постели она тоже была страшна? - Джейсон, очевидно, хотел пошутить. Судя по лицу Дамиана, ему не стало смешно. - Да, - ответил он. Когда он повернулся ко мне, напряжение в его лице мне не понравилось. Он протянул ко мне руку, потом опустил. И наконец сказал: - Некоторые мастера умеют питаться не только страхом. - Чем еще? - спросила я. Ашер коснулся моего сознания - и сознания Дамиана тоже, наверное, потому что вздрогнули мы оба. Его голос донесся будто из соседней комнаты, будто звук почти без слов. - Поспешим. Разговоры окончились, и мы поспешили. Свет фонарей пробивался сквозь деревья желтыми лунами. Дамиан выплыл из опушки на поляну, я не выплыла. Я споткнулась. На этой земле круг силы был такой застарелый, что висел будто занавесом по периметру лупанария. Все мертвое там, внутри, можно было бы оживить, почти не применяя силу. Переключившись с внутреннего зрения на внешнее, я застыла как вкопанная. Просто стояла и глазела, и Джейсон тоже. Честно говоря, нам было не до зрелищ, но на лупанарий Клана Дуба стоило поглазеть. Большая поляна, а посередине высокий дуб, но сказать так - это как сообщить, что Эмпайр-Стейт-Билдинг - довольно высокое здание. Дерево это вздымалось ввысь, точно раскидистый великан. Сто футов в высоту, вверх и вверх. На нижних ветвях висело тело. В основном от него остался скелет с высохшими жилами, на которых держалась одна рука. Вторая отвалилась и лежала на земле. Земля под деревом была усыпана костями. Белыми, желтыми костями, такими старыми, что посерели от непогоды. Ковер костей расходился из-под дерева на всю поляну. Поднялся ветер, прошумев в лесной чаще, и листья дуба зашелестели, зашептались. Я на миг отвела взгляд и тут же снова уставилась на дуб, потому что на нем заскрипели десятки веревок. Почти все они были пустыми, оборванными или перекушенными, но они скрипели и качались на ветру, уходя вверх. Я проследила за ними глазами, насколько позволял лунный свет. Дереву было не меньше ста лет, и у верхушки болтался обрывок веревки. На это дерево уже очень давно вешали тела. Скелет вдруг повернулся на ветру. Челюсть у него отвисла, на миг блеснул свет фонарей в пустых глазницах. Сухожилия челюсти поддались, и она повисла, как дверь на одной петле. Я подавила жуткое поползновение подбежать и оторвать ее прочь или попытаться приделать на место - лишь бы не болталась так на ветру. - Господи! - выдохнул Джейсон. Я могла только кивнуть. Не часто я теряю дар речи, но здесь у меня не было слов. Дамиан остановился и вернулся к нам. Казалось, он нас ждет, как эскорт. Наконец я смогла оторвать взгляд от дерева и его страшного украшения. Скамьи располагались по трем сторонам раздвинутого треугольника, и места было достаточно между скамьями, чтобы поляна не казалась запруженной народом, и все-таки создавалось такоевпечатление, будто толпа стояла в самом воздухе, толпа невидимых существ, снующих туда-сюда, и когда они мельтешили рядом, я покрывалась гусиной кожей. - Ты чувствуешь? - спросила я Джейсона. - Что именно? - Он посмотрел на меня. Значит, нет. То есть те, кто сейчас толпится в воздухе, недоступны восприятию оборотня. Кто же они такие? С ближайшей скамейки на меня смотрел вампир. Коротко стриженные темно-каштановые волосы открывали бледную шею. Глаза темные, то ли карие, то ли черные. Он улыбнулся, и я ощутила, как волна силы окатила меня Он пытался захватить мои глаза. В другой ситуации я бы постаралась его переглядеть, но мне не нравилось ощущение этого места. Здесь была сила, и не вампиры ее порождали. Я перевела взгляд с глаз вампира на бледный изгиб его щеки. Губы у него были полные, верхняя изогнута безупречным луком, очень женственно. Зато все остальное лицо - заостренное и угловатое: и подбородок, и излишне длинный нос. Лицо было бы вполне обыкновенным, если бы не эти темные глаза, как черные зеркала в обрамлении длинных ресниц. Не знаю, сколько я смотрела в эти глаза. Мне было тревожно, и земля под ногами казалась недостаточно твердой. Ричарду следовало мне рассказать про этот лупанарий. Кто-то должен был меня подготовить. Потом я буду рвать и метать, что этого не сделали, но сейчас я пыталась сообразить, что делать. Если клан Верна практикует человеческие жертвы, этому надо будет положить конец. Дамиан встал передо мной, загородив меня от других. - Что с тобой, Анита? Я посмотрела на него. Единственное, что меня удержало от сцены перед всеми вампирами, - мысль о Ричарде. Он бы человеческих жертвоприношений не потерпел. Нет, он мог бы, раз сюда придя, уйти и никогда не возвращаться, и не сообщить в полицию, но он бы не стал возвращаться сюда каждый год. Он бы не одобрил. Может, так Верн поступает со своими мертвыми. Если тут что-то другое, я вызову полицию штата, но не сегодня. Разве что сейчас притащат вопящую жертву. Если нет, я промолчу. Я покачала головой. - Ничего, все в порядке, - ответила я и вышла на поляну, направляясь к нашей небольшой группе. Кажется, все три группы были примерно одинаковы по численности. При встрече групп противоестественных существ так обычно и бывает. Всегда договариваешься о составе свиты. Ричард встал и подошел ко мне. Я взяла его руку, когда он ее протянул, но вот странно - в этот момент мне было все равно, есть на нем рубашка или нет. Я на него злилась. Злилась, что не подготовил меня к этому зрелищу. Может, он думал, что меня ничего уже не в состоянии потрясти, или... а, ладно, не знаю. Но мы снова поссорились. И потому я дала ему держать свою руку, и его прикосновение было мне безразлично. Я сейчас слишком растерялась и слишком старалась сдержаться, чтобы меня можно было соблазнять. - Сними куртку, деточка, давай посмотрим, что у тебя есть, - сказал чей-то голос. Я повернулась, медленно, чтобы взглянуть на говорившего. Волосы этого вампира я бы назвала золотыми, если бы не было рядом Ашера для сравнения. Они были очень коротко острижены. Глаза у него были то ли голубые, то ли серые. Лицо перестало меняться еще раньше, чем ему стукнуло двадцать. Очень молодое, гладкое лицо, и он умер раньше, чем успел отрастить приличную бороду. Лицо ребенка принадлежало высокой и нескладной фигуре, будто при жизни он был неуклюж. Но сейчас нельзя сказать, чтобы он встал неуклюже. Он поднялся таким изящным движением, что оно было похоже на танцевальное па. Он встал, и вместе с ним поднялся черноглазый вампир, подошел к нему и занял место рядом отработанным движением, будто они были две части одного целого. К ним примкнула и женщина, человек. Всего их было восемь. С виду она выглядела чистокровной индианкой, и волосы до талии были такими же черными от рождения, как у меня, только более густыми и прямыми. Кожа темно-коричневая, лицо почти квадратное, а глаза окружены такими густыми ресницами, что с расстояния их не удавалось разглядеть. Пользовалась ли она косметикой, я тоже сказать не могла. Она была из женщин скорее поразительных, чем красивых. Миловидной ее никак не назовешь, но лицо не забудешь. - Давай, девочка, раздевайся, - сказал тот, что с молодым лицом. - Мы уже видели, у кого что есть, и будем очень разочарованы, если не увидим твоих прелестей. Лицо женщины осталось до удивления непроницаемым, но некоторое напряжение проглядывало в этих сильных плечах, в длинной линии шеи. Ее это представление, похоже, не радовало. Рука Ричарда сжалась на моей руке. Сначала я решила, что он меня предупреждает, чтобы не выходила из себя, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять: все совсем наоборот. Это он начинал выходить из себя. М-да, дело оборачивается круче, чем я думала, если спокойствие сохранять должна я. - Ты всегда так хамишь или это лично для меня? - спросила я. Он рассмеялся, но всего лишь обычным, человеческим смехом. Он не умел голосом выделывать номера, на которые был способен Жан-Клод или хотя бы Ашер. Конечно, Колин обладал другими способностями. Их следы я видела на груди Натэниела. Ашер встал. В начале вечера на нем был атлас бледно-синего цвета, лишь чуть темнее бело-голубых глаз. На рукавах и лацканах пиджака была темно-синяя вышивка, и он застегивался шнуровой петлей на большую обшитую шелком пуговицу. Брюки полностью соответствовали пиджаку, надетому без рубашки, на голое тело, и грудь Ашера была отлично видна. Рубцы еще резче выделялись на фоне мягкой синей ткани. Долго простояв перед зеркалом, он наконец надел под пиджак белую шелковую рубашку. Сейчас она висела лохмотьями, будто разодранная когтями великана, и из-под нее очень неприятно выступала голая грудь. Крови не было. Я в своей жизни видела трех вампиров, умевших поражать на расстоянии; и один из них член Совета. Но никто из троих не владел таким умением: столь виртуозно вблизи от кожи порвать материю и при этом не пустить кровь. Значит, мы увязли в соревновании, кто кого выведет из себя, и Колин побеждал. Я поглядела на Шанг-Да и Джемиля, стоявших позади скамьи. Они были невредимы. - Телохранители хреновы, - бросила я им. - Мы здесь не для того, чтобы охранять вампиров, - сказал Шанг-Да. Я посмотрела на Джемиля. Он лишь пожал плечами. Отлично, лучше не придумаешь. Зейн стоял еще дальше, за волками, в одежде тоже целой и невредимой, но с потерянным видом, как у трезвенника на фестивале виноделов. - Я должен был его остановить? - спросил Зейн. Я покачала головой: - Нет, Зейн. Ты - нет. Я бросила взгляд на Ричарда, гадая, почему он позволил всем стоять и глазеть. С Ашером - было понятно. Попросить помощи - это знак слабости. - Сними куртку, а то я сниму, - сказал Колин. - Колин, ты уже добился, чего хотел. Голос у женщины оказался неожиданно глубоким - богатое хрипловатое контральто. Колин потрепал ее по руке, улыбаясь, но в его словах мягкости не было. - Когда я добьюсь, чего хочу, я тебе сообщу, Никки. - И он отошел от нее, будто отбросил, и боль этого оскорбления была заметна. На миг в этих темных глазах вспыхнул гнев, и я ощутила ее силу. Ее силу, а не его. Она была кем-то вроде ведьмы, или экстрасенса, или чего-то еще - тут я не находила нужного слова. Человеком она была лишь в той степени, что и я: в очень небольшой. Гнев мелькнул и исчез за маской темного стоического лица, но я не сомневалась в том, что видела. Она его не любит, и он не любит ее. Но она его слуга-человек, привязанная к нему на целую вечность, к добру или к худу. - Хочешь видеть, что у меня под курткой? - спросила я. - Так подойди и помоги мне ее снять. Так поступают джентльмены. - Анита... - начал Ричард. Я потрепала его по руке: - Все нормально, Ричард. Остынь. Выражения его лица было мне достаточно - он не верил, что я смогу себя сдержать. Забавно, что каждый из нас по-своему не доверял другому. Я посмотрела на Ашера. У нас не было с ним общих меток. Мы не могли читать мысли друг друга, но все и так ясно. Сегодня нам накидают пенделей, потому что вервольфы не собираются нам помогать. Я поглядела на восьмерых вервольфов - местных. Верн сидел на скамье, его волки стояли вокруг него. Двое из них уже были в полном волчьем виде, только размером с пони - больше обычного серого волка. Верн сидел в той же футболке и джинсах. Никто не стал специально наряжаться, кроме нас. Даже остальные вампиры были просто в костюмах и платьях. Никогда не видела столько вампиров, одетых так... ординарно. Обычно у них есть чувство стиля или хотя бы чувство театральности. Они одеваются эффектно. Правда, что может произвести больший эффект, чем увешанное костями дерево? И к тому же лупанарий должен был стать местом действия нашего спектакля, а не Колина. И снова мелькнула мысль, можем ли мы доверять Верну настолько, насколько думает Ричард. Я подвинулась к центру треугольника, образованного скамейками, и ждала, чтобы Колин ко мне подошел. А он стоял рядом со своим черноглазым вампом и улыбался. - А зачем я буду тратить энергию даже на эти несколько ярдов, если могу раздеть тебя отсюда? Я улыбнулась, постаравшись, чтобы это выглядело насмешливо. - Боишься подойти ближе? - Признаю, что ты - хрупкое создание, но внешность часто бывает обманчива. Я сам не раз использовал это юношеское лицо, чтобы обманывать неосторожных. Сам я не из таких, Анита Блейк. Он протянул бледную руку, и я ощутила, как сила пробежала по моей коже, разрезая бархатный топ спереди. Крест вывалился из бархата, как освобожденная звездочка, запылал белым, и я из осторожности отвернулась. Он горел как магний, так что даже глаза резало. В присутствии вампиров кресты светятся, но если они горят как сверхновая, то дело очень серьезно. Я никогда раньше не видала такого сияния в ситуации, когда сама еще не успела испугаться. Поэтому я думала, что крест реагирует на мой уровень страха. Сегодня я впервые поняла, что, быть может, моя вера зажигала крест, но раз вера на месте, что-то иное пришло в действие. Не моя воля, но Твоя. Вампиры Колина отреагировали именно так, как им полагалось. Они скорчились, закрылись полами пиджаков (в одном случае - юбкой). Спрятались от света. Все, кроме Колина и его черноглазого вампира. И почему меня не удивило, что они достаточно стары и сильны, чтобы не отвернуться от креста? Рады они не были; они прикрыли глаза руками, но не скорчились. - Резани еще раз, клыкастенький, посмотрим, что на этот раз вывалится. Он сделал, как я просила. Я, честно говоря, не думала, что он попытается. Он резанул силой по воздуху, но она отхлынула, как вода от скалы. - Если хочешь сделать мне больно, придется тебе это делать поближе и лично. - Я мог бы приказать Никки вырвать тебе горло. - Я-то думала, ты крутой парень, Колин. Или это только с юношами, связанными и беспомощными? А иначе у тебя не получается быть большим страшным вампиром? Надо, чтобы жертва была связанной? Или тебя молодые ребята заводят? Колин произнес одно только слово: - Барнаби! Черноглазый встал перед Колином, ближе к кресту, но остановился, не в силах подойти ближе. И тут при свете креста я увидела, как лицо Барнаби начало распадаться. Гладкая кожа отвалилась, соскальзывая мокрыми комьями, обнажились сухожилия, влажно блестя, за ними кости. Нос провалился, остался голый череп, покрытый гниющими остатками. Он захромал ко мне, протягивая руку, и это мне напомнило руки Дамиана сегодня вечером. Плоть, отваливающаяся в вонючих волнах черноты, только запаха не было. Вампир, умеющий гнить, когда хочет, умеет и управлять запахом - будто с помощью волшебного дезодоранта. Если бы это была драка, я бы выхватила пистолет и пристрелила его раньше, чем он дотронулся до креста, но сейчас шла битва воль. Если в нем хватит духу, чтобы коснуться моего креста, то и у меня хватит смелости ему не мешать. Я только надеялась, что он не зажмет крест между нашими телами. Один вампир такое уже делал. Ожог второй степени на груди не отвечает моим представлениям о приятном. Крест разгорался тем ярче, чем ближе подходил вампир. Мне пришлось отвернуть голову от света, на него просто больно было смотреть. И я знала, что вампиру еще больнее. Сгнившая рука скользнула по моей груди, и что-то мокрое, кашеобразное поползло вниз между грудями. Он схватился за цепочку, не за крест сообразительный вампир попался. Когда он дернул, цепочка порвалась. Крест упал ему на сгиб руки, и серебро полыхнуло пламенем таким белым и чистым, каким может быть только свет. Вампир заорал и отбросил крест, мелькнувший сверкающей дугой, подобно комете, и стало темно. Когда у меня глаза снова привыкли к свету фонарей, я сказала: - Да ты не волнуйся, Барнаби, у меня есть запасные. Вампир рухнул на колени, нянча обожженную руку. Он был все тем же гниющим ночным кошмаром, но кожа на руке почернела. - Да, но не у каждого есть твоя вера, - сказал Колин. И снова, как было в лесу, я не ощутила выброса силы вампира, но вдруг меня поразил страх. Теперь, когда я знала, в чем дело, это не казалось уже таким сильным, но все равно отличалось от любых вампирских штук, с которыми мне приходилось сталкиваться. Сила эта была какой-то более спокойной, и потому еще более пугающей. - Барнаби, вон тот белобрысый вервольф очень тебя боится. Испытал уже встречу с твоей породой. Барнаби встал и попытался меня обойти. Я заступила ему дорогу. - Джейсон под моей защитой. - Барнаби ему ничего плохого не сделает, только поиграет с ним немножко. Я покачала головой: - Я дала Джейсону слово, что вампир, который ранил Натэниела, его не коснется. - Слово? - удивился Колин. - Ты же современная американка. Твое слово ничего не значит. - Для меня оно кое-что значит, - ответила я. - Я им не разбрасываюсь. - Я чую правдивость твоих слов, но я говорю, что Барнаби будет играть с твоим юным другом, и ты не можешь ему помешать, не нарушив перемирия. Нарушитель перемирия, кто бы он ни был, ответит перед Советом. Я двигалась вместе с Барнаби, и он заставлял меня отступать, но я все еще загораживала ему дорогу. - Колин, мне говорили, что ты умеешь чувствовать чужой страх. Ты сам чувствуешь, как он боится твоего друга. - О да. У меня сегодня ночью будет пир. - Ты можешь сокрушить его рассудок, - сказала я. Кто-то коснулся моей спины, и я вздрогнула. Это был Ашер, я уже допятилась до скамейки. Ричард и его телохранители встали вокруг Джейсона. Ашера они защищать не стали, но Джейсона не бросят. Барнаби сдвинулся в сторону, пытаясь обойти меня. Мне пришлось вспрыгнуть на скамейку, чтобы не сойти с его дороги. Левой рукой я уперлась в его сгнившую грудь, а правую положила на рукоять браунинга. Так, чтобы он видел. Тогда заговорил Колин. Тело Барнаби загораживало ему взор, но он будто видел глазами второго вампира. - Если ты застрелишь моего вампира, ты нарушишь перемирие. - Ты послал Натэниела к нам помирать. Ашер сказал, что это своего рода комплимент, что на самом деле ты веришь, будто мы его вылечим. - И вы же его вылечили? - спросил Колин. - Ага, - согласилась я. - Так вот, на комплимент я тебе отвечу комплиментом. Я верю, что если я пристрелю Барнаби в упор, он сумеет выжить. Мне приходилось стрелять в разлагающихся вампиров, и 190 одежде их было больше вреда, чем им. - Ты чувствуешь правдивость ее слов, - сказал Ашер. - Она верит, что он выживет, а значит, перемирия она не нарушает. - Верит, но надеется на его смерть, - возразил Колин. - Лишить рассудка одного из членов нашей свиты - тоже нарушение перемирия. - Не согласен, - сказал Колин. - Тогда у нас патовая ситуация, - заключила я. - Не уверен, - возразил Колин и повернулся к Верну. - А ну-ка, Верн, оправдай свой корм. Убери защитников от этого юнца. Верн встал, и волки его потекли за ним. Они выплеснулись на поляну клубом энергии, от которого у меня волоски на шее затанцевали, а рука потянулась к пистолету. - Верн, - сказал Ричард. Но Верн не смотрел на Ричарда - он смотрел на меня. В руке у него была небольшая корзинка с крышкой. Я не стала ждать, пока выяснится, что там, а направила пистолет Верну в грудь. Глава 19 - Остынь, девушка, - произнес Верн. - Это подарок. Мой пистолет смотрел точно в середину его тела. - Ага, так я и поверила. - Когда ты это увидишь, поймешь, что я не на его стороне. - Не перепутай, на какую сторону встать, щенок дворняги, - сказал Колин. - А то потом очень, очень раскаешься. Верн посмотрел на вампира. Я увидела, как его глаза из человечьих стали волчьими, когда он протянул мне корзину. Но взгляд этих злых, устрашающих глаз был направлен на Колина. - Ты не умеешь призывать зверей, - сказал Верн голосом, вдруг огрубевшим и рычащим. - Ты смеешь стоять здесь, в средоточии нашей власти и угрожать нам. Ты ничтожней ветра за входом пещеры. Ты здесь никто, и звать тебя никак. - Но и она тоже не из ваших, - ответил Колин. - Она лупа Клана Тронной Скалы. - Она человек. - Она стоит между тобой и вервольфом. Для меня это значит, что она лупа. Барнаби попятился. Не знаю, то ли он решил, что я выхвачу пистолет и пристрелю его, то ли Колин нашептал новый план в его истлевший череп. И вряд ли мне это было интересно. Ком чего-то тяжелого и мокрого сползал мне в лифчик. Будто слеза по щеке, только хуже, куда хуже. На глазах у Барнаби я подавила желание вытереть эту дрянь. Когда же он отполз к Колину, я левой рукой вытащила эти остатки и сбросила на землю. - А что такое, Анита? Слишком близкое и личное получилось? Вытерев руку о кожаную юбку, я улыбнулась и ответила: - А шел бы ты, Колин, на... Верн один вышел в центр треугольника. Его волки остались толпиться перед дальней скамейкой. Он подошел, остановился в паре ярдов перед нами, держа корзину в руках. Я глянула на Ашера. Тот пожал плечами. Ричард кивнул, вроде как мне полагалось пойти навстречу. Верн сказал, что это подарок. Я пошла навстречу. Он опустился на колени, поставив корзину между нами на траву. И продолжал так стоять. Я тоже встала на колени, потому что Верн, кажется, этого ждал. Он все не сводил с меня своих волчьих глаз. С виду он был как стареющий Ангел Ада, но эти глаза... Интересно, привыкну ли я когда-нибудь видеть волчьи глаза на человечьем лице? Вряд ли. Я откинула крышку корзинки. На меня глянуло лицо... голова. Я вскочила на ноги. Браунинг сам по себе появился у меня в руке. Я направила его на Верна, в землю, потом приложила плашмя к своему лбу. - Что это? - Мне удалось все же обрести голос. - Ты сказала, что хочешь голову Майры в корзине. Что если мы тебе ее дадим, это восстановит справедливость между нашими кланами. Я резко вдохнула сквозь зубы и глянула в корзину, стоя рядом, не отводя пистолета ото лба, как прохладный, успокаивающий предмет. Рот отрубленной головы раскрылся в безмолвном крике, веки полуопущены, будто ее убили во сне. Но я знала, что это потом кто-то закрыл ей глаза. Даже мертвой она не утратила тонких черт лица, и ясное дело, что При жизни она была хорошенькой. Я заставила себя убрать пистолет. Сейчас от него пользы не было. Снова опустившись на колени, я не могла оторвать взгляд от мертвой головы. Но потом все же заставила себя посмотреть на Верна, замотала головой и не могла перестать. Я пыталась разглядеть в его лице что-нибудь, на что можно заорать или с чем заговорить, но оно было совсем не человеческое. И не только из-за глаз. После всех этих лет, кажется, я могла бы уже никогда не забывать, что они не люди. Но опять забыла. Я разозлилась тогда и сказала так, как сказала бы другому человеку. Я обращалась к вервольфам и забыла об этом. Послышался чей-то шепот - мой. - Моя вина. Моя вина. И я попыталась поднести к лицу левую руку, а от нее пахнуло вонью разложившейся плоти Барнаби. Как раз этого и не хватало. Я бросилась в сторону, и меня вывернуло. Стоя на четвереньках, я ждала, пока пройдут спазмы. Когда стало возможным говорить, я выдавила из себя: - Какого хрена вы, ребята, так все буквально понимаете? Я же выразилась фигурально! Рядом со мной оказался Ричард. Наклонившись ко мне, он осторожно тронул меня за спину. - Ты ему сказала, чего ты хочешь, Анита. Она предала честь стаи, а наказание за это - смерть. Ты лишь помогла выбрать способ казни. Я покосилась на Ричарда, подавляя невыносимое желание заплакать. - Я не имела этого в виду, - прошептала я. - Я знаю, - кивнул он. И в его глазах была такая скорбь, такое понимание. Как часто бывает, что ты совсем не это имела в виду, но монстры тебя услышали, а они всегда все понимают буквально. Глава 20 - Я думал, вы покрепче, мисс Блейк. Ричард помог мне встать, и я не возразила. На миг я прислонилась к нему, приложившись лбом к гладкой прохладе его руки. Потом отодвинулась и встала самостоятельно. Колин смотрел на меня, и глаза у него были определенно серые, а не голубые. - Колин, я знаю, что нам полагается отработать весь протокол, но остатки моего терпения лежат вот в этой корзине. Так что выкладывай свои претензии и будем уматывать отсюда к той самой матери. Он улыбнулся: - Какая чувствительная! Может быть, вся твоя репутация - дутая? Я улыбнулась и покачала головой: - Вполне возможно, но так как сегодня нам друг друга убивать не полагается, вопрос этот праздный. Колин отошел от меня к своей группе и повернулся лицом к Ашеру. Меня он отставил прочь, как до того - свою слугу. - Ашер, я не дам себя сместить. - Я не для того приехал, чтобы тебя смещать, - ответил Ашер пустым безразличным голосом. - А зачем тогда Жан-Клод присылает мастера почти в точности моей силы, вопреки моему явно выраженному отказу? - Я мог скрыть, кто я такой, - сказал Ашер, - но Жан-Клод решил, что ты это можешь неправильно понять. Я приехал в открытую. - Но все-таки приехал. - Я не могу переменить того, что уже случилось. Есть ли что-нибудь, что может удовлетворить нас всех? - Твоя смерть, - сказал Колин. Настала тишина, будто одновременно у всех перехватило дыхание. Я хотела что-то сказать, но Ричард тронул меня за плечо, и я закрыла рот, предоставив говорить Ашеру, хотя это было трудно. Ашер рассмеялся своим волшебным осязаемым смехом. - Нарушаешь перемирие, Колин? - Нет, если убиваю соперника, присланного меня вытеснить. В этом случае я лишь защищаюсь и создаю пример для других слишком честолюбивых вампиров. - Ты знаешь, что я не приехал тебя вытеснять. - Ничего подобного я не знаю. - Я доволен своим положением. - А почему? - спросил Колин. - Ты можешь стать Принцем города где-нибудь подальше от их триумвирата. Почему ты решил довольствоваться меньшим? Ашер улыбнулся едва заметно: - Я предпочитаю более тонкие методы убеждения, нежели силу. Колин покачал головой: - Мне говорили, что ты влюблен в нее и в самого Жан-Клода. Мне говорили, что ты спишь с ними обоими и что поэтому их Ульфрик ищет себе новую лупу. - Если бы только он согласился, мы были бы счастливой четверкой, пожал плечами Ашер. Ричард рядом со мной вдруг напрягся, и теперь мне пришлось тронуть его за руку, чтобы он не выложил, что думает. - Мне говорили много разного, - сказал Колин. - Мой народ давно следит за вами. Мы верим, что ты увлечен девушкой и Жан-Клодом. Мы знаем о вашей давней истории. Мы даже верим, что такой любитель мужчин, как ты, трахнул бы их Ульфрика, если бы только он тебе позволил. Чему мы не верим - это что ты спишь хоть с кем-то из них. Мы думаем, ты сочинил эту жалкую историю, чтобы спасти свою шкуру. Я направилась к Ашеру. В наш план входило слегка потискаться на глазах у публики. Я хотела предупредить Ашера, что это должно быть именно слегка, но мне не представилось такой возможности. В окружающей темноте что-то зашевелилось, и десятки вампиров вынырнули из нее, окружив поляну. Колин нас отвлекал, пока они обходили нас с флангов, и ни я, ни Ашер, и никто из оборотней их не почуял. - Отдайте нам Ашера, и все остальные свободны. - Теперь ты нарушаешь перемирие, - сказал Ашер. Говорил он спокойно и безразлично, будто не его смерти требовал Колин. Верн шагнул вперед. - Это наш лупанарий, и мы можем закрыть его для всех посторонних. - Только с помощью вашего ваграмора. А вы оставили ее дома - на случай, если будет жарко. Очень заботливо отнеслись к вашему дрессированному человечку. - Колин поднял руку, призывая своих вампиров. Ни у кого из вас не хватит колдовской силы закрыть круг. - Убив Ашера, ты нарушишь перемирие. - Я не трону триумвират Жан-Клода, я лишь устраню своего соперника. Вампиры шли к нам между деревьями. Они не спешили, двигались как сплошные тени, медленно, будто у них вся ночь была впереди, чтобы сжать круг. - Ашер? - спросила я, не отрывая взгляда от медленно близящихся зловещих фигур. - Oui? - Это нарушает перемирие? - Oui. - Отлично, - сказала я. Он подошел ко мне - я это почувствовала, - но я не отрывала глаз от наружной тьмы и непрерывно сужающегося круга. Взглядом я выбрала одного вампира. Мужчина, худощавый, моложавый. Рубашки на нем не было, и грудь его бледнела в темноте. - В чем дело, ma cherie? Ашер стоял слишком близко ко мне. Я отодвинула его левой рукой, а правой вытащила автомат и начала стрелять раньше, чем навела окончательно, так что пули полоснули по ногам вампира, и он дернулся. Схватив автомат второй рукой, я его дернула обратно, поливая пулями грудь вампира крест-накрест, и при этом орала без слов. За грохотом автомата криков не слышно, а орала я, потому что не могла сдержаться, потому что ужас, напряжение, что-то неназываемое исходило от моей руки и нашло выход через горло и рот. В темноте, на расстоянии, хлынувшая из тела кровь казалась черной. Тело будто разорвало пополам гигантской рукой. Торс медленно свалился в сторону, нижняя часть тела упала на колени. Сжимавшие круг вампиры застыли на месте или бросились в укрытия. Тишина стояла громоподобная. До боли громко слышалось мое собственное трудное дыхание, и резко прозвучали мои же слова: - Никто ни с места! Ни с места, мать вашу! Никто не двинулся с места. Тишину нарушил голос Ашера: - Колин, мы все можем сегодня отсюда уйти. - Потрясающая демонстрация силы, - ответил Колин, - но ты, кажется, ошибаешься. Бедный Арчи никуда отсюда не уйдет. - Приношу ему свои извинения, - сказала я. - За это я должен рассчитаться, мисс Блейк. - Можешь выставить мне счет. - О, я так и сделаю, мисс Блейк, так и сделаю. И плату возьму вашей шкурой. - Сколько еще твоих вампиров мне положить, Колин? У меня еще полно пуль. - Всех вы их не убьете, мисс Блейк. - Всех - нет, но я могу убить с полдюжины и ранить вдвое больше. Что-то я не вижу, чтобы они выстраивались за этим в очередь. Очень мне хотелось видеть его лицо, но я не отрывала взгляда от вампиров среди деревьев. Они не шевелились. А вампиры, которые уже в лупанарии, - это не моя проблема, моя работа - держать на расстоянии остальных. Я полагала, что Ашер понял это разделение труда. И надеялась только, что Ричард тоже понял. - Я не знаю, как Жан-Клод правит на своей территории, но знаю, как я правлю на своей. Вы недооценили одну вещь, мисс Блейк: ничего, чем вы их можете напугать, и близко не стоит рядом с тем, чем могу напугать их я. - Смерть - последняя угроза, Колин. А я не блефую. - И я тоже. Что-то пронеслось среди деревьев - сила пошла от Колина к застывшим фигурам. Я стала поворачивать ствол к Колину, но Ашер тронул меня за руку. - Он мой. Ты следи за остальными. Я чуть повела стволом в сторону застывших вампиров. - Значит, ты валишь Принца города, а мне остаются все прочие. Вполне справедливо. Ричард подошел ко мне. - Ты их всех не свалишь. Я хотела спросить, будет ли он их убивать. Будет ли использовать свою противоестественную силу, чтобы ломать хребты и рвать тела голыми руками, как я очередями автомата. Но я не спросила. Насколько хороша угроза Ричарда, пусть решает он и его совесть. Меня же совесть Ричарда касалась лишь в одном смысле: я не могла рассчитывать даже на одного убитого. Он будет их ранить и разбрасывать, но если он не станет убивать, значит, ни одного из них он не устранит. Противников насчитывалось около сотни вампиров, а нас всего восемь. Шестнадцать, если считать Верна, но можно ли учитывать его и его группу - непонятно. Приятно было бы доверить Ричарду прикрыть мне тыл, но я не доверяла. Вампиры в темноте начали разлагаться. Не все, но добрая половина. Никогда я столько таких не видела. Если вампир умеет разлагаться, значит, тот, кто их создал, сам был из таких же. Отсюда следует, что половину вампиров Колина создал Барнаби. Ни один Принц города не даст подчиненному столько власти, но вот передо мной живой пример - уставился на меня гниющими глазницами. - Ты очень смело поступил, Колин, разделив свою власть с помощником до такой степени, - произнес Ашер. - Барнаби - моя правая рука, мой второй глаз. Вместе мы - куда более сильный мастер, чем были бы по отдельности. - Как и мы с Жан-Клодом. - Но Барнаби - разлагатель, и это умение он вносит в общий котел, сказал Колин. - А что ты вносишь в котел Жан-Клода, Ашер? Страх повеял по лупанарию. Я вздрогнула, когда он пробежал по моей коже, обручем стянул грудь и стеснил дыхание в горле. - Ночная ведьма, - прошипел Дамиан и сплюнул в сторону Колина, но ближе подходить не стал. - Я чую твой страх, Дамиан. Он как вкус доброго эля на корне языка, сказал Колин. - Твой мастер была потрясающим умельцем. Дамиан шагнул к нему - и остановился. - Ты спрашиваешь, почему Ашер предпочитает оставаться с Жан-Клодом, когда мог бы сам стать себе хозяином? Может быть, он устал, как и я, от борьбы. От постоянной драки. От этой гребаной политики. Жан-Клод выкупил меня у той, кто меня создала. Я не мастер вампиров и никогда им не буду. У меня нет особых способностей. И все же Жан-Клод выкупил меня. Служу я ему не из страха - из благодарности. - Тебя послушать, так Жан-Клод слаб. Совет не боится слабых, но Жан-Клода боится. - Сочувствие - не слабость, - сказал Ричард. - И лишь те, кто его лишены, думают иначе. Я глянула на него, но он смотрел на вампиров, а не на меня. Наверное, я слишком чувствительна, раз приняла это замечание на свой счет. - Сочувствие. - Колин покачал головой, потом закинул голову и рассмеялся. Это несколько отвлекало. Я внимательно наблюдала за темнотой и ждущими там вампирами, но трудно было не обернуться на смеющегося вампира. Не спросить, что здесь такого смешного. - Сочувствие, - повторил Колин. - Не то слово, которое я бы применил к Жан-Клоду. Он что, влюбился в свою слугу? Вряд ли любовь - путь к сердцу Жан-Клода. Быть может, секс? - Он возвысил голос, обращаясь ко мне. - Я прав, мисс Блейк? Неужто наконец соблазнитель сам соблазнен? Вы такой лакомый кусочек, мисс Блейк? У меня напряглись плечи, но я не отрывала взгляда от вампиров снаружи, держа автомат двумя руками. - Леди на такие вопросы не отвечает, Колин. От этих слов он снова захохотал. - Жан-Клод никогда мне не простит, если я убью лучшую из дырок, которая попалась ему за все века его существования. Я снова повторяю: отдайте мне Ашера и того белобрысого волка. Смерть Ашера и страх волка от рук Барнаби. Это плата за беспрепятственный выход с моей земли. Пришел мой черед засмеяться - резко и неприятно. - Да пошел ты! - Я правильно понял, что это значит "нет"? - спросил он. - Правильно. Я не отрывала взгляда от вампиров в темноте. Они не шевелились, но там чувствовалось какое-то движение, какая-то растущая энергия. Ничего такого, во что можно было бы стрелять, но мне это не понравилось. - Мисс Блейк говорит за вас всех? - спросил Колин. - Ты не получишь Джейсона на пытки, - сказал Ричард. - Я не отдам свою жизнь добровольно, - сказал Ашер. - Человек-слуга говорит от имени всех. До чего же странно. Но если нет, значит - нет. - Анита! - крикнул Ашер. Я стала поворачивать ствол в ту сторону, но что-то резануло меня по лицу, через глаз. От этого я помедлила, прижимая к глазу руку, успела лишь подумать, что это глупо, и стала опускать руку, и тут в меня врезался вампир, свалив меня на землю вместе с собой. Я свалилась навзничь, а на мне оказалась вампирша с разинутой пастью, щелкающая клыками, как пес. Я нажала курок, когда ствол был прижат к ее телу. Две пули вылетели у нее из спины с фонтаном крови и твердых кусочков. Тело ее задергалось на мне, забилось. Мне пришлось ее спихнуть, а когда я смогла сесть, было уже поздно. Вампиры влетели в лупанарий, и драка началась. Правым глазом я не видела. Он был залит кровью, и она продолжала течь. Передо мной выросла какая-то фигура, и я полоснула ее очередью вдоль, снизу вверх, до головы, которая разлетелась кровавым взрывом. Закрыв правый глаз, я постаралась забыть о нем. Если возиться с раной, меня убьют. Я огляделась в поисках своих. Верн оторвал голову какому-то вампиру и запустил ее кубарем в темноту. Ричард почти исчез в центре толпы повисших на нем врагов. Покрытый кровью Ашер стоял лицом к Колину. Повсюду были вервольфы в волчьей или получеловеческой форме. Тут на меня бросились два вампира, и пришлось перестать глазеть. Один из них сгнил почти до костей, второй был цел. Его я застрелила первым, потому что не сомневалась: ему мои пули смертельны. Гниющие вампиры не всегда погибают от пуль. Целый упал на колени в дожде крови, лицо его лопнуло спелой дыней. Гниющий мелькнул в воздухе, бросаясь на меня, и мы покатились по земле. Я все пыталась навести ствол. Надо мной раскрылась пасть, обнаженные сухожилия натянулись на скуловых костях, клыки рванулись к моему лицу. Я выстрелила в тело, но ствол смотрел под неудачным углом, и ничего жизненно важного я не зацепила. За все свои труды я получила лишь вопль волка и поняла, что ранила кого-то из наших. Вот черт! Голову я успела отвернуть, и клыки сквозь кожаную куртку вонзились мне в плечо. Я завопила, шаря рукой в кармане, в поисках запасного креста. Сгнившая рука мазнула меня по лицу, зацепила рану над глазом. Кожаная куртка сработала как броня, не дав клыкам как следует вцепиться в плечо. Пасть возилась у моего тела, как собака с костью, пытаясь глубже вогнать клыки в плоть. Это было больно, но будет куда больнее, если я ничего не стану делать. Крест вспыхнул освобожденной звездой, но лицо вампира было погружено в кожу куртки, креста он не видел. Я отмахнула его крестом на цепочке по голому черепу. От кости пошел дым, и вампир отдернулся, распахнув облезлые зубы в жутком вопле. Тогда я ткнула его крестом в лицо, и зубы клацнули, как у собаки, которая предупреждает: "Не подходи!" Но зубы заодно перекусили цепочку креста. На какой-то миг даже при отсутствии плоти на костях черепа можно было увидеть удивление на лице вампира. Я взмахнула руками перед лицом и услышала глухой взрыв, потом ощутила дождь осколков. В руке кольнула острая боль. Я глянула - там застрял обломок кости. Я его выдернула, и лишь тогда полилась у меня кровь. От вампира осталась лишь разбрызганная вокруг грязь. Крест лежал на земле, все еще сияя, и дым поднимался от него, будто только что выкованный металл закаляли в крови вампира. Я начала его поднимать за цепочку, и около меня оказалась Никки, слуга Колина. Тускло мелькнул нож в ее руке, и я откатилась, потом встала на колено, уже с браунингом в руке. Никки стояла прямо надо мной, готовая для удара сверху, но я не стала вставать, а у нее не оказалось времени перенаправить удар. Я готова была спустить курок, как в нее врезался вервольф, и оба они покатились в темноту. Черт. А что было делать - крикнуть "Я играю!", как в волейболе? Я услышала, как орет Джейсон. Он стоял в ярде от меня, и обе руки его застряли в груди гниющего вампира. Он отчаянно пытался высвободить руки, но они оказались зажаты между ребрами. А вампиру, кажется, было на это плевать - он лизал лицо Джейсона, и Джейсон орал. Еще один гнилой пристроился к Джейсону сзади, занеся голову для удара. Я прицелилась в эту голову и выстрелила. Она дернулась, и мозги расплескались из выходного отверстия темной струёй, но сам вампир повернулся ко мне. Я всадила в это спокойное лицо еще три пули, кучно, и лишь тогда голова провалилась внутрь, как скорлупа пустого яйца. Вампир отпал от Джейсона. Я шагнула к вервольфу и тому вампиру, в котором он застрял. Теперь уже сам вампир пытался освободиться от Джейсона, но они переплелись как бамперы столкнувшихся автомобилей. Сунув ствол вампиру под подбородок, я другой рукой прикрыла глаза Джейсону и выстрелила. Три пули потребовались, чтобы мозг разрушился и тело обмякло. Когда я убрала руку, Джейсон смотрел мимо меня вытаращенными глазами. Я уже поворачивалась, когда он крикнул: - Сзади! Удар был нанесен раньше, чем я закончила поворот. Плечо и рука стали сразу чужими. Пальцы разжались, браунинг упал на землю, а я все еще пыталась разглядеть, кто меня стукнул. Бросившись на землю, я перекатилась на здоровое плечо и встала на колено - передо мной стояла Никки с очень большой палкой. Мне еще повезло, что она где-то потеряла нож. Я начала вытаскивать клинок из-за спины, но приходилось действовать левой рукой, потому что правая не работала. Левой я действую медленнее, а Никки была невероятно быстра. Мелькала с совершенно нечеловеческой скоростью. Она набросилась на меня, полосуя палкой воздух, и я уже даже не пыталась достать клинок, а лишь старалась уйти от ударов. Настолько быстро и яростно нападала Никки, что у меня не было времени встать. Я только успевала перекатываться по земле, чуть опережая каждый удар. Обломанный конец ветки ушел в землю рядом с моим лицом. На миг Никки остановилась, чтобы его вырвать, и я успела лягнуть ее в колено. Она покачнулась, но чашечка не сдвинулась, иначе бы Никки вскрикнула, но все же удар отбросил ее от дубины. Я откатилась, пытаясь встать. Она схватила меня и подняла над головой, будто штангу. Потом я поняла, что лечу по воздуху, и упала на землю, чуть не долетев до дуба, рухнув среди костей с такой силой, что некоторые из них треснули. От рук до колен по моему телу пробежала такая волна силы, что из легких вылетели остатки воздуха. Я лежала, наполовину оглушенная, и не столько от перелета через половину поляны, как от той силы, что ревела в моем теле, поднимаясь от костей. Это была магия смерти, и хотя она отличалась от моей, она узнала меня, узнала мою силу. Я поняла, лежа среди костей, что могу оживить круг. Но что случится, если оживет охрана лупанария? Стая почитает Одина, и если я поставлю круг силы, образуется ли здесь святое место? Не окажется ли здесь вдруг как в церкви? У нас появятся возможности, если суметь предупредить Ашера и Дамиана. С трудом я поднялась на колени и увидела, что нас одолевают. Повсюду наши были скрыты грудами вампиров. Ашер и Дамиан все еще стояли, но оба были в крови, а Колин и Барнаби усиливали натиск. Ричард полностью скрылся из виду, только мелькала длинная рука с когтями. Верн стоял, и с ним еще вервольф в человеческом виде. Это была женщина пониже меня, с короткими темными волосами, одетая в футболку до бедер и штаны. Рядом с Верном она казалась миниатюрной, но из его волков она единственная еще стояла. Остальные лежали на земле, мертвые или умирающие. Правая рука у меня снова заработала - она лишь онемела, но вывиха не было. Повезло. Я вытащила нож из наручных ножен. Для ритуала это лезвие не предназначено, но сойдет. Мне хотелось шепнуть Ашеру и Дамиану, чтобы они бежали, но на таком расстоянии они бы не услышали, а я не знала, как обратиться к разуму любого из них непосредственно. И сделала единственную вещь, до которой могла додуматься, - заорала: - Ашер, Дамиан! Они повернулись ко мне, удивленные. Я подняла нож, чтобы им было видно, и заорала: - Бегите, черт вас побери! Бегите! Никки уже была возле круга костей. - Бегите! Ашер схватил Дамиана за руку, и мне пришлось отвернуться раньше, чем я увидела, спаслись ли они. У меня были считанные мгновения на всю работу. Сила Никки похожа на мою. Если она сообразит, что я делаю, то попытается помешать. И у нее может получиться. Я прижала руки к стволу дерева, и сила дохнула через меня. Магия, построенная смертью, а это как раз моя специальность. В этот момент я поняла, что человеческие жертвы здесь ни при чем, а это собраны мунины стаи. Духи ее мертвых были в костях, в дереве, в земле. Они заполняли воздух шепотом, шелестом, шумами, слышными только мне. Ликои пожирают своих мертвых - по крайней мере некоторых из них, и поедание плоти создает нечто вроде наследственной памяти. Мунинами их зовут по имени ворона Одина, чье имя - Память. Мунины - не призраки, но они духи мертвых, а я - некромант. Мунины меня любят. Они собрались вокруг меня прохладной лаской ветра, ластились, как фантомные котята. Я могла служить им каналом, как медиум на сеансе, но сильнее и резче. До сих пор я каналировала только мунин Райны, злобной суки с востока. И когда она пришла, это было как удар тарана. Здесь, стоя среди сотен, тысяч мунинов, я знала, что могу им открыться. Но это будет как распахнутая дверь, приглашение. Я буду поглощена прошлым, буду жить чужими жизнями. Это было как шепот соблазна, а Райна пришла как насильница, как сокрушающая мощь. Не разделить, а отобрать. Как бы ни были привязаны мунины к этому месту, но это была магия крови, магия смерти. Я порезала себе ладонь и прижала ее к дереву. Круг силы хлестнул, замыкаясь, с приливом энергии, от которой волоски у меня на коже встали дыбом. Я вызвала круг. Я призвала стражу. Я поклонилась им, и этого хватило. Ночь наполнилась воплями и визгом. Вампиры вспыхнули пламенем. Они бежали, полыхая, к краю поляны, и те, кто добегал до него, рассыпались дождем искр. Над собой я ощутила Дамиана и Ашера. Все оставшиеся вампиры пытались только сбежать. Почти все они падали горящими грудами на землю, не успев сделать и шага. Те, кто был моложе ста лет, погибали на месте. Индианка подошла к краю круга костей. Она глядела на меня под вопли погибающих вампиров и вонь горелого мяса и волос, такую густую, что от нее першило в горле. На лице женщины не выражалось ничего. Палку она успела подобрать. Наконец она сказала: - Я должна тебя убить. Я кивнула: - Должна, но твои союзники мертвы, а твои мастер сбежал. Я бы на твоем месте ушла, пока еще есть возможность. Она кивнула и бросила палку на землю. - Колин и Барнаби остались живы. Мы еще встретимся, Анита. - Жду с нетерпением, - ответила я, надеясь, что она не заметит, как я жмусь спиной к дереву - не зная, смогу ли стоять без опоры. Никки кивнула и направилась в темноту, минуя деревья и кости. Что-то она сказала, и потом шагнула через барьер. Когда она шагнула, магия угасла, поглощенная снова землей. Никки обернулась на меня из темноты по ту сторону стихшего круга. Долго мы смотрели друг надруга, и я знала, что если мы встретимся снова, она убьет меня, если сможет. Она - слуга Колина, и это ее обязанность. Я сползла вдоль ствола и осталась сидеть среди костей. Ноги меня не держали, мелкая дрожь началась в руках. Я таращилась на лупанарий, на дело рук своих. Кое-где дымились кости, но вампиры в кругу не шевелились. Они были мертвы. Все. Глава 21 Снова драка - снова под душ. Гниющий вампир - это не тот аромат, который хочется взять с собой в постель. Еще с мокрыми волосами я позвонила Жан-Клоду и рассказала, что мы сделали. Ладно: что я сделала. Я изложила все как можно короче. Он отреагировал так: - И ты тогда - что сделала? Я повторила. Молчание на том конце. Даже дыхания не слышно было. - Жан-Клод, ты здесь? - Я здесь, ma petite. - Он вздохнул. - Ты меня снова смогла удивить. Такого я не предвидел. - Что-то голос у тебя не очень довольный, - сказала я. - Ты же знал, что могло быть и хуже. Мы все могли погибнуть. - Я не думал, что Колин такой глупец. - Век живи, век учись. - Колин был прав, когда тебя боялся, ma petite. - Я его предупредила, что будет, если он на нас полезет. Это он нажал кнопку, не я. - Ты кого хочешь убедить, ma petite, меня или себя? Я на миг задумалась: - Не знаю. - Ты признаешь, что была не права? - В его голосе проскальзывал еле заметный веселый интерес. - Нет. - Я задумалась, как это выразить. Наконец, кажется, нашла слова. - Нас одолевали, Жан-Клод. Они собирались нас убить. Я должна была что-то сделать; я даже не была уверена, что это получится. Я держала в руках трубку и желала, чтобы Жан-Клод был здесь и держал меня. Очень неприятно было сознаваться даже себе, что я так сильно его хочу. Что я вообще кого-нибудь хочу так сильно. Не люблю, когда я в ком-то нуждаюсь. Все, кто мне дорог, имеют склонность погибать по моей вине. Но сейчас я бы многое дала за его утешающие руки. - Ма petite, ma petite, что с тобой? Я жестом подозвала Ашера к телефону. - Поговори со своей правой рукой. Спроси Ашера, каковы были наши возможности. Если они и были, я их не заметила. - Что-то я слышу в твоем голосе... хрупкое, ma petite. Слово "хрупкое" он сказал шепотом. Я лишь кивнула и отдала трубку Ашеру, а сама ушла, обхватив себя руками. Хрупкое, он сказал. Скорее перепуганное. Я сегодня сама себя испугала. Что-то в той силе, что я освободила, погасило факелы вокруг лупанария. И те, кто еще остался стоять, двигались при свете пылающих трупов. Сцена прямо из Дантовского "Ада", и сделала это я. Сила, которая живет внутри меня. Да, слово "испуг" здесь было вполне уместно. Ко мне подошел Дамиан и шепнул: - Джейсон сидит в ванной и плачет. Я тяжело вздохнула. Только этого нам сейчас не хватало: очередного кризиса. Но задавать вопросов я не стала, а просто постучала в дверь ванной. - Джейсон, как ты там? Он не ответил. - Джейсон? - Все нормально, Анита. Даже сквозь шум воды его голос звучал напряженно. Я никогда не слышала, как он плачет, но именно так это сейчас звучало: как сдерживаемые слезы. Прислонившись лбом к двери, я снова вздохнула. Вот уж чего мне сегодня не надо было. Но Джейсон - мой друг, и кого я могла послать его утешить? Дамиан с этим пришел ко мне. Зейн был не из тех, кто умеет держать других за ручку, а Черри... ну, если я пошлю к Джейсону другую женщину, это будет вроде трусости. Ашера послать? Ага, лучше не придумаешь. Я снова постучала: - Джейсон, можно мне войти на минутку? Молчание. Если бы он был хоть близок к нормальному состоянию, он бы сейчас начал хохмить, что я наконец-то решилась посмотреть на него в голом виде. Он не дразнится - плохой признак. - Джейсон, можно мне войти? Пожалуйста? - Входи, - ответил он наконец. Теплый воздух из ванной пахнул клубами тумана, я вошла и закрыла за собой дверь. В ванной было влажно и тепло. Испарина легла на все поверхности, будто Джейсон сделал воду как можно горячее. Настолько, что она отварила бы мясо с костей, если бы он был человеком. Свет выделял тень Джейсона на занавеске. Он не стоял, а сидел на полу, обхватив руками колени. Я сняла полотенце с крышки унитаза и села, положив его себе на колени. - Что случилось, Джейсон? Он вздохнул глубоко, прерывисто, со всхлипом, и даже шум воды не мог заглушить рыданий. Не плача - именно рыданий. - Скажи, Джейсон, что с тобой? - Я не могу это содрать. Не могу очиститься. - Ты говоришь фигурально или буквально? - спросила я. - Оно у меня повсюду, я не могу его смыть. Я всегда была трусихой и ханжой. Сейчас я протянула руку к занавеске и медленно ее отодвинула, так, чтобы увидеть Джейсона, не забрызгав всю ванную водой из душа. Он подобрал колени поближе к груди, обхватил их руками. Жар от воды шел такой, что я отшатнулась. Кожа Джейсона стала вишнево-розовой, но это и все. У меня бы уже были волдыри или даже хуже. К его спине прилипли пятна черной слизи. На обратной стороне бицепса тоже висел черный кусок. Джейсон скоблил себя и поливал кипятком, но отодрать пятен не мог. Он смотрел прямо перед собой, на краны, и чуть покачивал головой. - Все было в порядке, пока я не влез в душ, и эта штука не захотела отмываться. И тут я снова увидел тех вампиш из Брэнсона. Вспомнил Иветту, как она стала гнить у меня на глазах. Но главное - эти две из Брэнсона, Анита. Я все еще чувствую их руки. Иногда я просыпаюсь среди дня в холодном поту, когда вспомню. В Брэнсоне, в Миссури, мы победили местную вампиршу, Принцессу города. Она захватила двух молодых женщин и собиралась их пытать - если мы не выдадим ей кого-нибудь на пытку. Нам предложили, чтобы Джейсон занялся любовью с двумя вампиршами, и тогда они девушек отпустят. Я сначала думала, что Джейсону это будет в удовольствие, но потом вампирши начали гнить. Джейсон пытался от них вырваться, полз вдоль стены, и его голая грудь была заляпана ошметками их гниющей плоти. Полоска чего-то густого и тяжелого проползла с шеи на грудь. Он ее смахнул, как смахивают паука, вжался в стену со спущенными до бедер штанами. Блондинка перевернулась со спины на живот и поползла к нему, протягивая руку, от которой остались одни кости с лоскутами высохшей кожи. Казалось, она сейчас разложится и рассыплется прахом. А брюнетка разлагалась влажно. Она лежала на полу, и что-то темное текло из нее, скапливаясь лужей вокруг тела. Кожаную рубашку она с себя сняла, и ее груди казались мешками с вязкой жидкостью. - Я тебя жду, - сказала брюнетка. И голос ее был чист и ровен. Человеческий голос из этих истлевших губ донестись не мог. Блондинка схватила Джейсона, и он завопил. Я затрясла головой, отгоняя воспоминания. Они какое-то время после этого случая не давали мне заснуть. Но для Джейсона они стали его личным страхом. Одна из шестерок Совета оказалась гниющим вампом, и она тоже мучила Джейсона, потому что ей очень, очень нравилось, как он ее боится. Этот сеанс случился всего пару месяцев назад. Сегодня игры и развлечения подошли к этому очень близко. Я сняла наручные ножны и положила их на крышку унитаза. То, что я их не сняла, когда собиралась ложиться спать, кое-что говорит о моей собственной паранойе. Жар воды, когда я ее коснулась, был почти устрашающий. Годы выработки условного рефлекса: не трогай, обожжешься. Я знала, что огонь убивает оборотней, но жар, как видно, им безвреден. Я повернула ручку, снижая температуру до такой, чтобы можно было дотронуться. Джейсон затрясся, как только стало чуть прохладнее. Я, честно говоря, даже удивилась, что водонагреватель домика так долго продержался. На полу было мокро, штанины у меня пропитались водой. Слава богу, есть еще запасные джинсы. Я нашла кусок мыла, но мочалка была черной. Ее я бросила в раковину и достала последнюю чистую. Не забыть бы сказать, чтобы принесли еще. Это все равно надо сделать. Джейсон наконец посмотрел на меня, чуть повернув голову. Синие глаза почти остекленели, будто он провалился в какой-то свой вариант шока. - Я не могу этого вынести, Анита. Не могу. Я намылила мочалку так, что она скрылась в пене. Коснулась спины Джейсона, и он вздрогнул. Я бы почти все на свете отдала сейчас за то, чтобы он попытался меня схватить, или поддразнил, или хотя бы жест такой сделал. Все что угодно, лишь бы знать, что он пришел в себя. Но он сидел голый, мокрый и несчастный. У меня перехватило горло, но черт меня побери, если я заплачу, то не смогу остановиться. Я пришла утешить Джейсона, а не заставлять его утешать себя. И того хуже, я не могла оттереть это с его спины. Даже со своей кожи мне было тяжело это отскрести, но за тот лишний час, что Джейсон ждал, пока я отмоюсь, жидкость превратилась в клей. Наконец я прибегла к ногтям, радуясь, что не взяла у Черри лак. Он бы тоже от этой работы слетел. Я отдирала клей кусок за куском, горячая вода бежала ручьями, Джейсон дрожал. Но не от холода. Я так разогрелась во влажной жаре, что мне даже нехорошо стало. Отодрала я все, кроме пятнышка у него внизу спины - в самом низу. Будто жидкость протекла под ремень штанов, как раз туда, где начинается закругление ягодиц. Тут я засмущалась. Потому что, хотя Джейсон и не замечал, что он голый, я это замечала отлично. И еще я старалась не замочить футболку, которую надела, чтобы лечь в постель. Обычно мне было наплевать, но я не позаботилась взять с собой запасную ночнушку. В конце концов я отключила душ и подкрутила краны, не уворачиваясь уже от струй. Потом я вернулась к Джейсону и начала отдирать от его кожи последние пятна, стараясь не думать о том, где у меня руки. - Джейсон, мы убили всех вампиров. Все в порядке. Он покачал головой: - Барнаби остался жив. Его мы упустили, а он был их создателем. Мне мысль невыносима, Анита, что он до меня дотронется. Я не выдержу этого еще раз. - Тогда возвращайся, Джейсон. Бери самолет и улетай. - Я тебя не брошу, - ответил он и на минуту задержал взгляд у меня на лице. - И не только потому, что это не понравится Жан-Клоду. - Я знаю, - сказала я. - Но все, что я могу сделать, - это поклясться, что, если в моих силах будет защитить тебя от Барнаби, Джейсон, я это сделаю. Я наклонилась к нему очень близко, моя рука вытянулась вдоль его спины. Наконец-то я преодолела смущение, сосредоточившись на отдирании грязи с его тела. Вроде как резать лягушку в школе. Это было ужасно, пока учитель не велел мне вырезать ей мозг. После этого меня интересовало только одно: как можно осторожнее снять череп, не повредив мозг. Я забыла и мерзкий запах, и жалость к бедной лягушечке, доставая мозг так, чтобы он не разорвался. Только мы с моей напарницей из всего класса сумели извлечь мозг целиком. Джейсон повернулся ко мне, потершись лицом о мои волосы. - Ты пахнешь тоновым кремом Черри. Я ответила, не поднимая глаз: - У меня своего нет, и она на меня положила немного своего. Для нее он слишком бледен, так что мне подходит. Я думала, что уже его смыла. - Гм, - сказал Джейсон. Его рот был очень близок от моего уха. Я застыла. Всем телом я прижималась к его спине, а рукой касалась гладкой кожи над самыми ягодицами. Возникло напряжение, которого раньше не было. У меня зачастил пульс. Я как-то вдруг увидела тело Джейсона и знала, что он наконец обратил внимание на мое присутствие. Отодрав от его кожи последний кусок засохшей слизи, я стала выпрямляться, зная, что сейчас Джейсон попробует что-нибудь учудить. Я напряглась, но в то же время меня и отпустило. Это же Джейсон, и он голый. Если он упустит такую возможность, значит, с ним дело куда хуже, и я вряд ли что-то смогу исправить. Он обнял меня рукой за талию с той невероятной скоростью, на которую они все способны. Я ощутила, как он меня поднял, и вдруг оказалась на полу, а Джейсон - сверху. Его ноги прижали мои к полу. Он приподнялся на руках настолько, чтобы не прижиматься ко мне пахом - поэтому мне открылся ничем не заслоненный вид на его тело. Сомнительное преимущество. Он стал наклоняться ко мне для поцелуя. Я уперлась рукой ему в грудь: - Джейсон, прекрати. - В последний раз при такой моей попытке ты мне сунула ствол под ребра и сказала, что застрелишь меня, если я сорву поцелуй. - Я говорила всерьез. - Ты вооружена, - заметил он. - Я тебя за руки не держу. Я вздохнула: - Ты же знаешь мое правило. Я не навожу пистолет ни на кого, если не готова выстрелить. Ты теперь мой друг, Джейсон. За сорванный поцелуй я теперь тебя не убью. И ты это знаешь, и я это знаю. Он улыбнулся и наклонился ближе. Я упиралась рукой ему в грудь, но эта рука попросту приближалась ко мне вместе с его грудью. - Но при этом я не хочу, чтобы ты меня целовал. Если ты действительно мой друг, ты этого делать не станешь и просто меня отпустишь. Он наклонился ко мне так близко, что его лицо расплылось у меня перед глазами. - А если бы я попробовал добиться большего, чем поцелуй? Он опустил голову, его губы нависли над моей грудью. На коже ощущалось его теплое дыхание, чуть выше грудей. - Не напирай, Джейсон. Если я прицелюсь куда надо и выстрелю в тебя, ты не умрешь. Будет больно, но рана заживет. Он снова поднял лицо, усмехнулся и начал скатываться в сторону. Тут открылась дверь. Ричард стоял в проеме и смотрел на нас. Ну, лучше и не придумаешь. Глава 22 - Ты поверишь, если я скажу, что поскользнулся? - спросил Джейсон. - Нет. - Голос Ричарда был очень холоден. - Джейсон, слезь с меня. Он перекатился набок и потянулся за полотенцем. Ричард бросил ему полотенце, и Джейсон его поймал. Глаза его искрились от усилия не улыбнуться. Джейсон не мог утерпеть, чтобы не поддразнить кого-то, если только представлялась возможность. Любил бросить камень в окно и посмотреть, кто выскочит с дубиной. Когда-нибудь он это сделает не с тем, с кем надо, и ему достанется. Но не сегодня. - Выметайся, Джейсон. Нам с Анитой надо поговорить. Джейсон встал, обернув полотенце вокруг бедер. Я села, но вставать не стала. Джейсон протянул мне руку. Вообще-то почти никогда я не пользовалась помощью мужчины, чтобы сесть, встать или вообще что-нибудь сделать. Сейчас я взяла руку Джейсона, и он дернул чуть слишком сильно, так что я уткнулась в него. - Ты хочешь, чтобы я ушел? - спросил он. Я отступила, но руку у него не отняла. - Все будет нормально, - ответила я. Джейсон усмехнулся Ричарду и вышел. Ричард закрыл дверь, прислонился к ней спиной. Я была заперта, а Ричард был так зол, что колючая энергия расходилась по комнате. - Что это все значит? - спросил он. - А разве это твое дело? - спросила я. - Вчера я думал, что ты мне отказала, сохраняя верность Жан-Клоду. - Я тебе отказала, потому что это было правильно. - Отойдя к раковине, я стала выковыривать черную кайму из-под ногтей. - Если Жан-Клод узнает, что ты делаешь с Джейсоном, он ему сильно выдаст. Может быть, даже убьет. - Это ты собираешься ему сказать? Побыстрее побежать домой и донести нашему хозяину? При этих словах я глянула в зеркало и увидела, как Ричард вздрогнул. Кажется, не в бровь, а в глаз. - Но почему Джейсон? - спросил он. - Ты действительно думаешь, что мы здесь с ним?.. - Я повернулась и стала вытирать руки слегка влажным полотенцем. Ричард смотрел и ничего не говорил. - Слушай, Ричард, если ты бросаешься на все, что движется, это еще не значит, что я так же поступаю. Сев на крышку унитаза, я попыталась высушить промокшие джинсы полотенцем. - Значит, ты с ним не спишь? От полотенца толку было мало. - Нет. - Я бросила полотенце в угол. - И удивляюсь, что тебе даже пришло в голову спросить. - Если бы увидела меня на полу в ванной, а на мне лежала бы голая женщина, ты бы подумала то же самое. М-да, здесь он прав. - Все женщины, с которыми я могла бы тебя застать, либо с тобой встречаются, либо трахаются, либо и то, и другое. Ты увидел Джейсона. Кто он такой, ты знаешь. - Ты ему когда-то угрожала, что застрелишь, если он тебя тронет. Я встала. - И ты действительно хотел бы, чтобы я его застрелила, потому что он ко мне приставал? Кажется, в прошлом у нас главной проблемой было, что я сперва стреляю, а потом спрашиваю. Ты меня, помнится, называл кровожадной. Я протиснулась мимо него, и там, где соприкоснулась наша кожа, полыхнуло невидимое пламя. Он отодвинулся, зажав руку, будто ему было больно. Но я знала, что больно не было. Было чудесно - порыв силы, от которой волосы встают дыбом. Такие легкие прикосновения говорили нам обоим, как это могло бы у нас быть. Я вышла. Да, между нами есть сила, есть жар, ну и что? Это не отменяет факта, что я сплю с Жан-Клодом. Не отменяет факта, что Ричард спит с кем попало. То, что я ревную его к его девчонкам, а он меня к любому мужику, которого его воображение мне подсовывает, - это просто дурацкая шутка. Переживем. Глава 23 В моей кровати лежали трое, и меня среди них не было. Черри и Зейн свернулись по бокам от Натэниела, как страховочные одеяла. Мне было известно, что физическая близость группы у оборотней любого вида исцеляет и эмоционально, и физически. Ричард подтвердил этот элемент фольклора оборотней, и леопарды получили мою постель, потому что при мысли о моем отсутствии Натэниел впал в истерику. Так что леопарды попали в постель, а я - на пол. Мне удалось только стащить к себе на ковер одеяло и подушку. Мы теперь перебрались в новый домик. Тот, который предоставили нам раньше, Верн собирался отмыть, но постель и ковер, наверное, спасти ему не удастся. За это я принесла извинения, но Верн, кажется, думал, что я вообще не способна на неправильный поступок. Он сиял всеми цветами радуги оттого, что я перебила вампиров Колина. Я радовалась куда меньше. Месть могла оказаться очень страшной. Если бы кто-то сделал с вампами Жан-Клода то, что я сделала с вампирами Колина, я бы... мы бы этого кого-то убили. Дверь ванной тихо открылась и закрылась. Я села, прижимая к себе одеяло. Джейсон осторожно пробирался между двумя гробами. Он был в боксерских трусах. Их он надел ночью в ванной и вышел, не говоря ни слова. Я тщетно пыталась убедить леопардов, что голыми спать нельзя. Джейсон хотел было спать с ними, добавив к их неотмирной энергии свою, но они отказались. Не потому, что он волк, а не леопард, а потому, что Черри ему не верила, что он будет держать руки при себе. Перед кроватью Джейсон остановился, глядя на спящих леопардов. Провел руками по своим волосам, спутанным со сна. Они были достаточно прямые и тонкие, чтобы их можно было оправить руками. В изножье кровати он остановился снова, глядя вниз. Я все же встала, завернувшись в одеяло. На мне была просторная ночная рубашка до середины икр. Один и тот же размер не годится на все случаи жизни, но я хотела иметь какую-то преграду между мной и всеми остальными. В душе я слишком стыдлива. Я подошла к Джейсону, завернутая в одеяло от плеч до ног. Это не Джейсону я не доверяла, это из-за всех остальных мне было не по себе. Черри лежала на спине, простыни закрутились вокруг ее колен. На ней было красное белье, туго натянутое на узких бедрах. Талия у нее была очень длинная, так что ее рост выигрывал от этого не меньше, чем от длинных ног. Груди у нее были маленькие, но твердые. Она вздохнула во сне и повернулась набок, повозилась, прижимаясь грудью к постели. Сосок напрягся, будто что-то в этом движении или во сне возбудило Черри. А может быть, просто ей было холодно. Я глянула на Джейсона. Он смотрел на нее, словно стараясь запомнить каждый изгиб, запомнить, как свесились груди чуть набок. В глазах его читалась почти что нежность. Это было что-то большее, чем вожделение, или он смотрел на нее как на произведение искусства, любуясь, потому что не позволено трогать? Остальным слабо было являть собой столь прекрасное зрелище. Натэниел свернулся в клубок, прижавшись головой к талии Черри. Он так завернулся в одеяла, что только макушка была видна, и что-то шептал во сне. Рука Черри лежала у него на голове, другая откинулась в сторону. Глаза ее были закрыты, она спала. Но даже во сне она тянула к нему руку, успокаивала его. Зейн лежал от него с другой стороны, изогнувшись, чтобы дать ему место. Но одеяла с него сползли, открыв синие трусы. Они были подозрительно похожи на белье Черри, будто она ему их дала, чтобы хоть что-то надеть на сон грядущий. Глаза Джейсона не отрывались от изящного тела Черри. Я даже удивилась, что она не чувствует тяжести его взгляда, пусть и во сне. Удерживая на себе одеяло одной рукой, я другой тронула его за руку. Осторожно взяв его за запястье, я отвела его в дальний угол, как можно дальше от кровати. Там я встала у окна, прислонившись к стене. Джейсон прислонился рядом настолько близко, что его плечо касалось моего одеяла. Я не стала возражать, потому что мы шептались. К тому же возникать по поводу всего, что мог выкинуть Джейсон, уже надоедало. Ничего личного в этом не было, он проверял всех - может, где-нибудь обломится. - Ты ничего не учуял на своей последней смене? Он покачал головой, наклонившись так близко, что его дыхание чувствовалось у меня на щеке. - Они после этой ночи тебя боятся. Я повернулась к нему и чуть отодвинула голову, чтобы видеть его глаза. - Боятся меня? Лицо Джейсона стало очень серьезно: - Анита, не скромничай. То, что ты ночью сделала, было поразительно. И ты это знаешь. Я стянула одеяло на груди и уставилась в землю. После наплыва энергии ночью я никак не могла согреться. На улице было почти девяносто градусов,* кондиционер жужжал, и я мерзла. К сожалению, это был не тот холод, который можно устранить печкой, теплым одеялом или даже чужим теплым телом. Я этой ночью испугала сама себя. В последнее время напугать меня было непросто. * По Фаренгейту. 32,2° по Цельсию. Мне во сне являлись горящие вампиры и гонялись за мной, протягивая охваченные пламенем руки. Рты их раскрывались в крике, с клыков хлестало пламя, как дыхание дракона. Горящие вампиры подавали мне голову Майры. Она разговаривала в корзине, спрашивала: "Почему?" Ответ "По моей небрежности" казался не совсем подходящим. Я бежала всю ночь от погибающих вампиров, сон сменялся сном, а может, это был один и тот же, прерывистый сон. Кто знает? В любом случае спокойным он не был. В эту ночь Ричард повернулся ко мне, когда тела вампиров еще горели факелами. Он поглядел на меня, и я почувствовала его отвращение, его ужас перед тем, что я натворила, и это было как нож в сердце. Если бы все сложилось наоборот, и я была вервольфом, а он - человеком, то возникло бы такое же отвращение, какое ощутила я в ту ночь, когда он съел Маркуса. Нет, более того. Единственная причина, по которой Ричард общался с монстрами, заключалась в том, что он сам был таким же. Ричард вышел из своего домика в сопровождении Джемиля и Шанг-Да. Ночью они не были в ужасе, но зрелище произвело на них впечатление. Хотя Шанг-Да сказал: - За это они убьют нас всех. Ашер не согласился: - Колин - мастер, уступающий Жан-Клоду, и все же он посмел потребовать жизнь заместителя Жан-Клода - мою жизнь, и здравого рассудка одного из волков Жан-Клода, Джейсона. Он вышел за положенные ему рамки. Анита ему просто об этом напомнила. Шанг-Да поглядел на почерневшие трупы, медленно превращавшиеся в груды пепла. - И ты думаешь, хоть один мастер вампиров позволит себе не ответить на такое? Ашер пожал плечами: - Нет позора в поражении от того, кто выступил против Совета и остался в живых. - К тому же, - сказал Джемиль, - он сейчас напуган. Снова пойти против Аниты лицом к лицу он не посмеет. Ашер кивнул: - Вот именно. Он ее боится. - Его слуга, Никки, тоже могла бы включить защиту, как это сделала я. - Я думаю, - возразил Ашер, - что если бы его слуга имела силу, подобную твоей, она бы не ограничилась тем, что предупредила его. - Она пыталась помешать мне высвободить эту магию, - сказала я. - Да, - согласился Ашер. - Она солгала. Ашер улыбнулся и тронул меня за щеку: - Как ты можешь быть такой циничной и в то же время так удивляться, что кто-то лжет? На это у меня ответа не было. До меня только начинало доходить, что я сделала. Теперь, в свете уже дня, не утра - утро мы все проспали, - мне становилось зябко при мысли, что я это сделала силой не от Ричарда и не от Жан-Клода. Это была я и только я. И я могла бы это сделать без единой метки вампира и без капли посторонней силы. Мне бывало очень неприятно, когда я предпринимала что-нибудь столь нечеловеческое и не могла это ни на кого списать. Я в таких случаях чувствовала себя уродом. Джейсон тронул меня за плечо. Я обернулась. Что-то, наверное, было в моем лице, отчего улыбка Джейсона растаяла. Глаза его наполнились мировой скорбью, которая порой в них проглядывала. - В чем дело? - спросил он. Я покачала головой: - Ты видел, что я сотворила этой ночью. Я, а не Ричард, не Жан-Клод. Именно я. Он положил руки мне на плечи и повернул лицом к себе. - Ты всех спасла, Анита. Ты встала между мной и этими тварями. Я никогда этого не забуду. Никогда. Я попыталась отвернуться, и он легонько меня встряхнул, чтобы я глядела на него. Мы были одного роста, и мне не надо было глядеть снизу вверх. Ни малейшей насмешки не было во взгляде Джейсона. Что-то появилось в нем более серьезное, взрослое, почти не свойственное ему. - Ты убивала, чтобы спасти нас. И никто из нас этого не забудет. Верн и его волки тоже не забудут. - И Колин тоже, - добавила я. - Он придет рассчитаться. Джейсон покачал головой: - Ашер и Джемиль правы. Он тебя боится до судорог. Теперь он близко к тебе не подойдет. Я схватила его за руку, хоть одеяло при этом упало на пол. - Но вас всех он не оставит в покое. Он попытается схватить тебя, Джейсон. И отдаст тебя Барнаби. Он тебя сломает, чтобы отомстить мне. - Или убьет Ашера, - сказал Джейсон. - Я знаю. - Он улыбнулся, и это была почти его обычная ухмылка. - Как ты думаешь, почему мы остались этой ночью с тобой? Я лично - ради твоей защиты. - Ты знаешь, что тебе она гарантирована. Улыбка его стала мягче: - Знаю. - Он осторожно тронул меня за лицо. - Так в чем дело? Почему у тебя сегодня вид такой... истерзанный? - То, что я сделала, не слишком человеческое действие, Джейсон. Я почувствовала ужас Ричарда. Он думает обо мне, как о чудовище. И он прав. Джейсон обнял меня. Я сначала застыла, и он отпустил было меня, но я припала к нему. Позволила ему меня держать, сцепив руки у него за спиной, ткнулась лицом ему в шею, и мне до ужаса захотелось разрыдаться. За нами раздался тихий шум. Я обернулась посмотреть. Леопарды вылезали из кровати, шли к нам на человеческих ногах, но у них перекатывались такие мышцы под кожей, каких у меня нет. Зейн и Черри, извиваясь и скользя, почти голые, двигались ко мне. Черри держала руку Натэниела, ведя его как ребенка. Он был голый - трусы беспокоили бы рану у него на торсе. Сейчас, когда он шел к нам, стало ясно, что ему не так уж неприятно меня видеть. А может, дело было в том, что он шел рядом с Черри, или просто у мужиков всегда так. В общем, мне это не понравилось. Я оттолкнулась от Джейсона. Он не воспротивился, просто отступил. Кажется, приближение леопардов его не встревожило, хотя он и смотрел на них. На самом деле я даже ощутила его энергию, колющую мне кожу. Сильные эмоции, такие как похоть, могут вызвать энергию оборотня. При этой мысли я глянула на Джейсона. Он тоже был рад видеть Черри - очень рад. Я отвернулась, краснея. Повернулась к ним спиной, прижимая руки к бокам. Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнула. - Анита, это я, - сказал Джейсон. Я покачала головой. Он обнял меня сзади, аккуратно держа руки на уровне плеч, не ниже. - Мне не жаль, что ты их убила, Анита. Мне только жаль, что ты не убила Барнаби. - За мою лихость будут рассчитываться другие, Джейсон. Как вот Майра этой ночью. Что бы я ни говорила, что бы я ни делала, все оборачивается не так. Зейн обошел меня и встал передо мной. Я глядела на него, а на плечах у меня лежали руки Джейсона толстым ожерельем. Карие глаза Зейна были очень серьезны. Он протянул руку к моему лицу, и только руки Джейсона помешали мне отпрянуть или сказать: "Не надо". У ликантропов прикосновение значит совсем не то, что у прочих американских граждан. Можно было бы сказать "у людей", но есть много стран, где к прикосновениям относятся куда свободнее, чем у нас. Пальцы Зейна пробежали по моей щеке, и он нахмурился. - Габриэль был для нас целым миром. Он и Элизабет нас создали, нас избрали. Какой бы он ни был плохой, многих из нас Габриэль спас. Я был наркоманом, но Габриэль не разрешал наркотиков своим пардам. Он ткнулся в меня, обнюхивая кожу, потерся щекой, коля меня щетиной. - Натэниел был уличной шлюхой. Габриэль его сдавал напрокат, но не каждому, не всем. Черри встала на колени. Она взяла мою руку и стала тереться об нее лицом, как кошка. - Я потеряла ногу в автомобильной аварии. Габриэль предложил мне ее вернуть. Он ее отрезал выше культи, и когда я перекинулась, нога вернулась. Зейн нежно поцеловал меня в лоб. - Он о нас заботился, хотя извращенно, по-своему. - Но никогда он ради нас не рисковал жизнью, - сказала Черри. Она стала лизать мне ладонь, снова совсем по-кошачьи. Перестала она за миг до того, как я велела ей перестать. Может быть, почуяла, что мне неприятно. Ты рискнула жизнью, чтобы спасти Натэниела. Рискнула ради него жизнью своих вампиров. Зейн взял мое лицо в ладони, отодвинулся, чтобы видеть его. - Ты любишь Ашера. Почему же ты рискнула им ради Натэниела? Я осторожно высвободилась из их рук и встала возле двери, одна. Мне нужно было немножко свободы. Натэниел свернулся клубком в середине комнаты. Только он до меня не дотронулся. - Я Ашера не люблю. - Мы чуем твое желание к нему, - возразил Зейн. Ну ничего себе! - Я же не сказала, что он мне не нравится. Я сказала, что я его не люблю. И покосилась на гроб. Я знала, что он не слышит, но все-таки... Джейсон стоял, прислонившись к стене, ухмыляясь, скрестив руки на груди. Одного взгляда на него мне хватило. - Я его не люблю. Черри и Зейн смотрели на меня почти с одинаковым выражением лица - мне непонятным. - Он тебе дорог, - сказала Черри. Я подумала и кивнула: - Да, дорог. - Почему же ты рискнула им ради Натэниела? - спросила она. Сейчас она уже стояла на четвереньках, и груди висели вниз, качаясь, когда Черри ползла ко мне. Никогда ко мне еще не ползла голая женщина. Голые мужчины бывало, но не голые женщины. И это мне не нравилось. Вот тебе и на гомофобия. У меня? - Мне надлежит защищать Натэниела. Я ведь его Нимир-ра? Черри все ползла ко мне. Зейн упал на четвереньки и присоединился к ней. У них на плечах, на ногах, на торсе перекатывались мышцы, которых вообще не должно быть. Они ползли волной грации и силы, как скрытое кожаным покровом средоточие агрессии. Кроме Натэниела - он лежал неподвижно, будто ожидая сигнала. Я посмотрела на Джейсона: - Что это они задумали? - Они хотят тебя понять. - Тут нечего понимать, - сказала я. - Колин обидел Натэниела, потому что имел возможность - как пинают подвернувшуюся под ногу собаку. Моих друзей обижать нельзя. Это запрещено. Черри подождала Зейна, чтобы двигаться рядом с ним - почти идеальная пара. Они уже были рядом, почти на расстоянии прикосновения, и мне не хотелось, чтобы они прикоснулись. Происходило что-то такое, что мне не нравилось. - Натэниел - не твой друг, - произнес Джейсон. - Не дружба заставила тебя рискнуть Ашером. Я посмотрела на него сердито: - Перестань подсказывать! Зейн и Черри смотрели на меня и вроде бы хотели меня коснуться, но, кажется, не были уверены, как я к этому отнесусь. - Габриэль говорил, что мы ему дороги, - сказал Зейн, - но ничем для нас не рисковал. Ничем не жертвовал. - Он поднялся на колени, стоя так близко, что его потусторонняя энергия пахнула мне по ногам, как теплый ветер. - Ты рискнула жизнью ради одного из нас. Почему? Черри тоже поднялась на колени, и ее движения были как безмолвное эхо. Их сила давила на меня огромной теплой ладонью. Жажда, потребность наполняла их глаза. И я впервые поняла, что не только Натэниел нуждается в заботе - все они. Они не знали дома, любви, заботы. - Дело не в дружбе, - сказал Зейн. - Волк прав. - И секса с Натэниелом у тебя нет, - добавила Черри. Я глядела на них, на их ищущие лица. - Иногда делаешь то, что считаешь правильным, без какой-либо причины, - сказала я. - Ты рискнула Ашером и Дамианом, а потом собой, - произнес Зейн. Почему? Почему? - Почему ты защитила меня этой ночью? - спросил Джейсон. - Почему встала между мной и Барнаби? - Ты - мой друг. Джейсон улыбнулся: - Теперь, но я не был им, когда ты меня защищала. Ты бы то же сделала и для Зейна. - Что ты хочешь от меня услышать, Джейсон? - нахмурилась я. - Истинную причину, по которой ты защитила меня. Та же причина, по которой ты рискнула столь многим ради Натэниела. Это не дружба, не секс, не любовь. - А что? - спросила я. - Ты сама знаешь ответ, Анита. Я перевела взгляд с него на коленопреклоненных леопардов. Очень мне неприятно было выражать это словами, но Джейсон был прав. - Натэниел теперь мой. Он входит в список тех, кого я защищаю. Он мой, и всякий, кто обидит его, даст ответ мне. Джейсон мой. Все вы мои, и никто не обидит принадлежащего мне. Это запрещено. Очень надменно это звучало, если произнести вслух. Средневеково даже, но это было правдой. Есть вещи, которые просто верны; их не обязательно произносить вслух. И в какой-то момент я стала подбирать людей (или монстров). Своих. Раньше это означало дружбу, но в последнее время это стало значить больше - или меньше. Это предполагало и таких, как Натэниел. С ним мы точно не были друзьями, но он все равно был мой. Глядя вниз, на лица Черри и Зейна, я будто видела все разочарования, мелкие предательства, себялюбие, мелочность, жестокость. Я видела, как все это, пережитое ими, отражается в их глазах. Они столько этого насмотрелись, что просто не могли понять доброты или чести. Этому они не верили. - Если ты всерьез, - сказал Зейн, - значит, мы твои. Можешь иметь нас всех. - Иметь? - Они имеют в виду секс, - пояснил Джейсон. Он уже не улыбался, не знаю, почему. Секунду назад ему все это нравилось. - Я ни с кем из вас не хочу заниматься сексом, - сказала я поспешно. Чтобы не было недоразумений. - Пожалуйста, - взмолилась Черри, - прошу тебя, выбери кого-нибудь из нас. Я уставилась на них: - Зачем вам надо, чтобы я спала с кем-нибудь из вас? - Ты любишь некоторых из волков, - сказал Зейн. - И к ним чувствуешь истинную дружбу. Ничего этого у тебя к нам нет. - Но у тебя есть вожделение, - подхватила Черри. - Натэниел тебя волнует, потому что он соблазнителен. Это замечание было слишком близко к истине. - Вот что, ребята, я не сплю с каждым, кто мне кажется соблазнительным. - А почему? - удивился Зейн. Я вздохнула. - Не вступаю в случайные, связи. Если вам непонятно, то не знаю, как объяснить. - А как же мы можем тебе верить, если ты от нас ничего не хочешь? спросила Черри. На это у меня ответа не было. Я посмотрела на Джейсона: - Ты мне можешь помочь выпутаться? Он отвалился от стены. - Думаю, что могу. Но тебе это может не понравиться. - Объясни, - сказала я. - Проблема в том, что у них никогда не было Нимир-ра - по-настоящему. Габриэль был альфой, он был силен, но не был Нимир-раджем. - Отлично, - сказала я. - Значит, этот вопрос улажен. - Нет, - возразила Черри. - Если Габриэль нас чему-нибудь научил, то лишь одному: нельзя доверять никому, кроме тех, которым от тебя что-то надо. Можешь нас не любить, но выбери одного из нас в любовники. Я покачала головой. - Нет. То есть спасибо за предложение, но тем не менее - нет. - Так как же нам тебе верить? - спросила Черри почти шепотом. - Ей верить можно, - ответил ей Джейсон. - Это Габриэлю нельзя было верить. Это он вас убедил, что секс так чертовски важен. Анита даже не спит с нашим Ульфриком, но Зейн видел ее сегодня ночью. Он видел, что она сделала для моей защиты. - Для защиты своего вампира, того, который ей дорог, - возразил Зейн. - У меня нет к Дамиану тех чувств, что есть к Ашеру, но я рискнула ради него своей жизнью. Леопарды повернулись ко мне хмурыми лицами. - Знаю, - сказал Зейн, - и не могу понять. Почему ты не дала ему умереть? - Я его просила рискнуть жизнью ради спасения Натэниела. Я стараюсь никогда никого не просить о том, чего не готова сделать сама. Если Дамиан решил рискнуть своей жизнью, я не могла сделать меньше. Леопарды совсем растерялись. Это выразилось на их лицах, в нерешительности, которая скользила в их силе, пробегающей у меня по коже. - А я твой? - спросил Натэниел тихим несчастным голосом. Я поглядела на него. Он все еще лежал клубочком посередине пола. Длинные-длинные волосы рассыпались вокруг него, упали на лицо. Цветы глаз смотрели сквозь занавес волос, будто сквозь густой мех. Я видала, как это делают другие ликантропы - прячутся под волосами и глядят. Свернувшийся Натэниел показался мне вдруг диким и чуть-чуть нереальным. Он убрал волосы со щеки, открыв линию руки и груди. Неожиданно молодое и открытое лицо исказилось жаждой, потребностью. - Я не дам никому тебя обидеть, Натэниел. По его лицу скатилась одинокая слеза. - Я устал принадлежать всем и каждому, Анита. Устал, что я игрушка для каждого, кто меня хочет. Устал всегда бояться. - Тебе больше не надо никого бояться, Натэниел. Если в моей власти будет тебя защитить, я это сделаю. - И я принадлежу тебе? Формулировка меня насторожила, но я видела, как он плачет, слезинка стекает за слезинкой, и решила не цепляться к словам. Надеясь только, что не подписываюсь на что-нибудь слишком уж близкое и личное, я кивнула. - Да, Натэниел, ты принадлежишь мне. Но одними словами оборотней поразить трудно. У них некоторые будто не понимают слов. Я протянула руку: - Иди сюда, Натэниел. Он пополз ко мне, не со звериной мускулистой грацией, а опустив голову, всхлипывая из-за занавеса упавших волос. Когда он дополз до меня, он уже ревел в полный голос. Руку он протянул, не глядя на меня. Зейн и Черри расступились, пропуская его ко мне. Я взяла его руку и задумалась, что с ней делать. Пожать - явно недостаточно, целовать - не хотелось. Лихорадочно копаясь в мозгу в поисках любых сведений о леопардах, я ничего не нашла. Чаще всего они друг друга лижут. Ничего другого на ум не шло. Я поднесла руку Натэниела ко рту, наклонилась, прижалась губами к тыльной стороне его ладони. Лизнула кожу быстрым движением, и узнала вкус. Я уже знала, что Райна лизала эту кожу, водила губами, зубами, языком по этому телу. Мунин рванулся из меня наружу, и я стала давить его. Мунин хотел вцепиться в руку Натэниела зубами, пустить кровь и лизать ее, как кошка сливки. Мне этот образ был отвратителен, и мой собственный ужас помог мне изгнать Райну, засунуть ее обратно в себя, и я поняла, что никогда больше она меня не покинет. Вот почему она явилась так быстро и так легко. Я ощущала, как она прячется во мне, подобно раковой опухоли, готовой начать бешено расти. Нежно подняв лицо Натэниела, я взяла его в ладони, поцеловала в лоб, поцеловала щеки, соленые от слез. Он припал ко мне, всхлипывая, обхватив мне ноги руками, прижался ко мне. Еще в один момент Райна попыталась ожить - когда Натэниел прижался пахом к моим голым ногам. Я потянулась к Ричарду, зачерпнула силу из связывающей нас метки. Сила пришла на мой зов как прикосновение теплого меха. Она и помогла изгнать эту мерзкую, ужасную личность. Я протянула руки остальным леопардам. Они прижались лицами, терлись, как кошки, лизали меня, как котенка. Я стояла в окружении ластящихся леопардов-оборотней, черпая силу у Ричарда, чтобы не спустить Райну с цепи. Но не только для этого - сила Ричарда наполняла меня, лилась через меня в леопардов. Я была как дерево в середине костра. Ричард был пламенем, а леопарды грелись у огня. Они впитывали жар, купались в нем, заворачивались в него как в обещание счастья. И стоя среди них, между силой Ричарда, жаждой леопардов и мерзким прикосновением Райны, похожим на какое-то зловоние, я молилась: "Боже мой, не дай мне снова их подвести". Глава 24 Церемония приветствия, отложенная вчера, должна была состояться сегодня. У монстров всегда так: правила необходимо соблюдать. Раз правила говорят, что должна произойти церемония приветствия, так она, черт побери, и будет происходить. Что бы там ни было - жаждущие мести вампиры, продажные полицейские или мороз в аду, но если необходимо выполнить ритуал или провести церемонию, этим ты и займешься. Вампиры будут соблюдать этикет, даже вырывая у тебя горло. Вервольфы в этом отношении от них отстали, но не слишком. Я бы лично на все это плюнула и сказала бы: "Черт с ним, давайте сначала разберемся в загадке". Но командовала здесь не я. Пусть я спалила прошлой ночью двадцать вампиров, но это меня не сделало главным псом в стае. Хотя приглашение от Верна прозвучало очень, очень вежливо. Не один только Колин, видно, испугался меня этой ночью. Раз почти все вампиры Верна истреблены, значит, командует теперь стая Колина. Они выделили несколько своих, чтобы препятствовать Колину изготовлять новых вампиров. Очевидно, если в какой-то местности существует связь между вампирами и оборотнями, то правят из них те, на чьей стороне сила. До прошлой ночи Колин строил волков, теперь стрелка повернулась в другую сторону, и, судя по выражению глаз Верна, кое-кому она покажется очень колючей. Это была августовская ночь, такая жаркая и тихая, как бывает лишь в августе. Весь мир сидит в тесной темноте, будто задержав дыхание, тщетно ожидая прохладного ветерка. Но под деревьями какое-то движение было. Не ветер, но движение. Какие-то люди пробирались между стволами - нет, не люди. Вервольфы. Каждый был еще в виде человека, но принять их за людей было бы сложно. Они скользили тенями почти бесшумно. Если бы дул хоть малейший ветерок, чуть бы шевелил деревья, они бы двигались беззвучно. Но шелест веточки, хруст сухого листа, шорох листвы - и их все же было слышно. В такую ночь, как эта, даже самый тихий звук разносится. Слева от меня хрустнула веточка, и я вздрогнула. Джемиль тронул меня за руку, и я опять вздрогнула. - Черт возьми, детка, ты сегодня нервничаешь. - Не называй меня деткой. Улыбка сверкнула в темноте. - Извини. Я потерла руками плечи, руки выше локтей. - В такую ночь не может быть холодно, - сказал он. - А мне не холодно. Это не был холод, это что-то бегало по моей коже, как марширующие муравьи. - В чем дело? - спросил Джейсон, когда я остановилась в темноте леса, по колено в какой-то густой жесткой траве. Вглядевшись, я покачала головой. Да, вокруг меня крались несколько десятков вервольфов, но не оборотни меня насторожили. Это было... это было, будто слышныголоса из дальней комнаты. Что они говорят, я не понимала, но слышала их - слышала у себя в голове. И я знала, что это такое. Мунины. Мунины лупанария. Они взывали ко мне, шептали что-то, и шепот шел по моей коже. Они ждали меня, ждали с нетерпением. Вот блин! Зейн вгляделся во тьму. Он стоял настолько близко, что я услышала, как он втягивает воздух, и поняла, что он нюхает ветер. Все они всматривались в ночь, даже Натэниел. Он выглядел поувереннее, чем всегда, будто ему стало уютнее в собственной коже. Наша сегодняшняя церемония что-то значила для всех трех леопардов. А я все еще не знала, что она в точности будет значить для меня. Все они надели старые джинсы и футболки - одежду, в которой не жалко перекинуться. Близилось полнолуние, и возможны были случайные превращения. Да нет, не случайные. Мне придется наблюдать превращение некоторых из них, и я поняла, что на самом деле мне этого видеть не хочется. Ашера и Дамиана не было. Они пошли шпионить за Колином и оставшимися вампирами или с ними договариваться. Я считала такое решение неудачным, но Ашер меня заверил, что этого от нас ждут. Что он, как второй в команде после Жан-Клода, доставит сообщение, что мы пощадили Колина и его заместителя Барнаби. Мы позволили его слуге-человеку спокойно уйти. Мы проявили великодушие, хотя и не были обязаны. По их законам Колин вышел за рамки дозволенного. Он - младший вампир, и мы имели право отобрать у него все. Конечно, на самом деле Колин и Барнаби просто сумели сбежать. Единственная, кого мы отпустили сами, была слуга Колина. Но Ашер меня заверил, что сможет так соврать Колину, что Принц города даже не заподозрит ложь. У меня скребли кошки на душе при мысли, что Ашер и Дамиан будут одни иметь дело с Колином и его компанией. У вампиров на все есть правила, но они еще и склонны эти правила сильно перегибать. Настолько, что Ашер и Дамиан могут пострадать. Но Ашер был очень в себе уверен, а мне в эту ночь предстояло играть роль лупы. Так что у меня своих проблем был полон рот. Меня еще заставляло нервничать отсутствие у меня стволов. Ножи пожалуйста, они заменяют когти, но без огнестрельного оружия. Точно так же вел себя Маркус. Ни один хоть сколько-нибудь уважающий себя Ульфрик не позволит принести пистолет в священное место стаи. Это я понимала, но сказать, чтобы мне это нравилось... После того что я сделала для Верна прошлой ночью, требование прийти без пистолетов казалось мне просто грубым. Ричард мне сообщил, что совершенное мной убийство вампов Колина в лупанарии будет нашим даром - тем даром, который пришедшие в гости Ульфрик и его лупа приносят хозяевам. Обычно даром бывает свежеубитое животное, драгоценности для лупы или что-нибудь мистическое. Смерть, драгоценности или волшебство. Прямо как на Валентинов день. Я надела джинсы, чтобы защитить ноги от подлеска, хотя было настолько жарко, что колени стали потеть. Шорты надел только Джейсон. Если у него ноги и будут поцарапаны, ему, кажется, это все равно. Только он один был без рубашки. Я надела темно-синий топ, чтобы хотя бы сверху было прохладно. Но при этом ножи были достаточно видимы. Большой нож за спиной не был заметен, если не смотреть прямо на него. Из-за полупрозрачного топа ножны можно было увидеть, хотя и не в темноте. На руки я надела свои обычные наручные ножны с серебряными клинками. Они-то очень были заметны у меня на коже. И еще в кармане у меня находился новый нож - четырехдюймовый пружинный нож с предохранителем. Как-то не хотелось, неловко сев, воткнуть в себя лезвие. Конструкция ножа была такая, что клинок выскакивал из рукоятки вперед. Да, это запрещенный нож. Мне его подарил друг, не очень переживающий из-за буквы закона. А почему такие четырехдюймовые ножи в большинстве штатов запрещается носить? А потому что будь у него лезвие шесть дюймов, не очень удобно было бы садиться с такой штукой в кармане. Приятно, когда твои друзья знают твой размер. И еще я надела серебряное распятие. На встречу с недружественными вампирами я сегодня не рассчитывала, но все-таки остерегалась, что Колин что-нибудь попробует выкинуть. Раз у меня не будет пистолетов, он может попытаться этим воспользоваться. Под деревьями лежали расплывчатые серые тени. Где-то наверху ярко светили луна и звезды. Но там, где мы стояли, между нами и небом была сплошная тьма. У меня возникло ощущение, близкое к клаустрофобии. - Никого не чую, кроме ликои, - сказал Джейсон. Все согласились. В эту ночь здесь только мы, оборотни. Кажется, только я слышала это шепчущее эхо. Я единственный некромант в коллективе, и потому духи мертвых больше мне симпатизируют. - Мы должны попасть на место встречи раньше, чем церемония двинется дальше, - сообщил Джемиль. Я посмотрела на него: - Ты хочешь сказать, что ее уже начали? - Призыв был послан, - сказал Джейсон. И сказал так, будто слово "призыв" было написано прописными буквами. - Что это значит - призыв был послан? - спросила я. - Принесли в жертву животное и его кровью помазали дерево - вроде того, что ты сделала прошлой ночью, - пояснил Джейсон. Я потерла руки. - Интересно, не поэтому ли я ощущаю мунинов. - Когда мы мажем кровью скалу трона, наш духовный символ, это не заставляет являться мунинов, - сказал Джейсон. Я покачала головой: - Я бывала в вашем лупанарии, Джейсон. Этот от него отличается. Здесь иная магия. Что-то проползло среди деревьев. Клуб энергии, от которой у меня сердце пропустило удар и застучало сильнее, будто на бегу. - Господи, это что еще? - Она чует призыв, - сказал Джейсон. - Не может быть, - возразил Джемиль. - Она не ликои. - Он ткнул пальцем в сторону Черри, Зейна и Натэниела. - Они не чуют. Они - оборотни, и они не чуют призыва из лупанария. Черри поглядела на нас, потом покачала головой: - Он прав. Я ощущаю что-то вроде непонятного жужжания в лесу, но очень слабо. Натэниел и Зейн с ней согласились. У меня кожа зашевелилась на теле, будто хотела уползти из-под наплыва силы. Чертовски жутко. - Что со мной происходит? - Она чует призыв, - повторил Джейсон. - Не может быть, - повторил Джемиль. - Ты все время говоришь про нее "не может быть" и все время ошибаешься, - сказал Джейсон. Низкий раскатистый рев донесся из губ Джемиля. - Прекратите оба! - велела я. И оглянулась туда, где стояла лишь стена черноты, пронизанная слабым лунным светом. Джейсон был прав. Я ощущала магию. Это была магия ритуала, магия смерти. Источник силы ликантропов - жизнь. Они - самые живые из всех противоестественных созданий, с которыми я сталкивалась, иногда живее даже фей и людей. Но этот лупанарии работал на смерти не меньше, чем на жизни, он призывал меня вдвойне. И через метки Ричарда, и через мою некромантию. Жаль, что Ричарда со мной не было. Он уехал ужинать со своей семьей. По моему настоянию с ним поехал Шанг-Да. К этому моменту шериф Уилкс уже должен был знать, что мы не покинули город, и нам не только о местных вампирах надо было беспокоиться. Ричард позвонил, сообщил, что опаздывает, и попросил начинать без него. Мать просто не понимает, почему он не может остаться подольше. Все мужчины у Зееманов просто под... извините, подкаблучники. Я пошла вперед, и моя свита двинулась за мной. Я влезла на поваленное бревно - никогда не переступайте поваленное дерево сразу. Неизвестно, не притаилась ли с той стороны змея. Встань на бревно, потом сойди. Сегодня меня беспокоили не змеи. Я медленно шла вперед, выбирая путь среди деревьев. Для человека я отлично вижу в темноте, и могла бы идти быстрее. И хотела идти быстрее. Хотела броситься через лес вперед, не разбирая дороги. Я не побежала, но удержалась от этого только усилием воли. Не только смерть я учуяла. Еще была теплая нарастающая энергия, свойственная только ликантропам. Подобное я ощущала, когда Ричард держал меня за руку. Мы это делали раньше в полнолуние, но никогда я не была при этом одна. Не было так, чтобы я пробиралась сквозь темноту, пытаясь дышать в перерывах между бешеными ударами сердца и наплывами чьей-то чужой силы. - Ричард, что ты со мной сделал? - шепнула я. Может быть, дело было в его имени или в том, что я о нем подумала, но вдруг я почувствовала его в автомобиле. Увидела на миг Дэниела за рулем. Услышала запах его лосьона, ощутила теплую твердость груди Ричарда. Я отшатнулась и чуть не упала. Не подвернись под руку дерево, я бы рухнула на колени. Если этот момент потряс Ричарда так же, как меня, то хорошо, что он не был за рулем. - Что с тобой, Анита? - спросил Джейсон, трогая меня за плечо. И сила потекла между нами горячим приливом, обдирающим кожу. Я повернулась к нему, и это было как в замедленной съемке. Я не могла дышать из-за наплыва силы и ощущений, заполнивших мой разум. Образы, мелькающие кадры, будто смотришь на комнату под стробоскопическим светом. Кровать, белые простыни, запах секса, недавнего, мускусный и горячий запах. Руки мои лежали на гладкой груди. Мужской груди. Теплая рокочущая сила чистого ликантропа, чисто звериная сила, наполняла мое тело. Острая, приятная, возбуждающая. Она выливалась у меня из пальцев, выпускала из них когти, как выходят ножи из ножен. Зверь бился изнутри о гладкую кожу моего тела, желая выскользнуть, овладеть мною, но я держала его, стягивала тело вокруг него петлей, и только рукам позволила стать руками чудовища. Когти полоснули гладкую кожу, кровь, горячая и свежая, прямо языком ощущалась. Джейсон глядел на меня снизу, с кровати, придавленный моим телом, нашим телом, и он кричал. Он хотел этого, выбрал это. И все же он кричал. Плоть его поддавалась когтям, руки полосовали снова и снова, белые простыни пропитались кровью, и он, Джейсон, затих под нами. Если он выживет, станет таким, как мы. Я помню, мне все равно было, выживет он или нет. Важны были только секс, боль, радость. Когда я снова стала ощущать свое тело, мы с Джейсоном стояли на коленях среди листьев. Его руки все еще лежали у меня на руках ниже плеч. Кто-то кричал, и это была я, а Джейсон смотрел на меня с лицом, опустевшим от ужаса. Он сейчас вспомнил со мной, но это не была его память. И не память Ричарда, и не моя. Память Райны. Она была мертва, но не забыта. Вот почему я боялась мунинов. Я - некромант, имеющий связь с волками. Мунины меня любят. Мунин Райны любил меня больше всех. - Что случилось? - спросила Черри. Она прикоснулась ко мне, и снова что-то во мне открылось. Райну будто призвали назад с такой силой, что я не сдержала крика, но на этот раз я сопротивлялась. Я не хотела видеть Черри такой, какой видела ее Райна. Джейсону все равно, и Черри все равно. Это мне не все равно. Это был вихрь ощущений: кожа, влажная от пота, руки с длинными полированными ногтями у меня на грудях, серые глаза, уставленные на меня, полураскрытый рот, желтые волосы до плеч на подушке. Райна снова сверху. Закричав, я отодвинулась от них обоих. Образы погасли, будто выдернули шнур из розетки. Я поползла на четвереньках по листьям, крепко зажмурившись, потом села, подобрав колени к груди, ткнувшись лицом в собственные ноги. Глаза я зажмурила так, что белые круги заплясали под веками. Кто-то шел ко мне, хрустя опавшими листьями. Я почувствовала, что надо мной кто-то склонился. - Не трогайте меня, - сказала я, и это был почти вопль. Я услышала, как подошедший опускается рядом со мной на колени в сухие листья, а потом послышался голос Джемиля: - Я не буду тебя трогать. Ты опять видишь воспоминания? Он так и сказал - "видишь воспоминания", и выбор слов показался мне странным. Я покачала головой, не глядя вверх. - Тогда все кончилось, Анита. Когда мунин уходит, он не возвращается, пока его снова не позовут. - Я ее не звала. Я подняла голову, медленно, и открыла глаза. Почему-то летняя ночь показалась мне еще чернее. - Опять Райна? - спросил он. - Да. Он придвинулся ближе, стараясь лишь не касаться меня. - У тебя были общие воспоминания с Джейсоном и Черри. Я не поняла, это вопрос или утверждение, но ответила: - Да. - Полный визуальный ряд, - сказал Джейсон. Он все еще сидел, прислонившись к дереву голой спиной. Черри прижимала руки к лицу и заговорила, не отрывая их. - После той ночи я обрезала волосы, после того, что она со мной сделала. Одна ночь с ней - это была плата за неучастие в ее порнофильмах. Черри резко отняла руки от лица, плача. - О Господи, я чую запах Райны! Она стала оттирать ладони о джинсы, оттирать, оттирать не переставая, будто тронула какую-то гадость и пыталась ее стереть. - Что это вообще за фигня? - спросила я. - Мне уже случалось каналировать Райну, и это было совсем не так. Там были проблески воспоминаний, но не полностью кино. Ничего похожего. - Ты пыталась научиться управлять мунинами? - спросил Джемиль. - Только избавляться от них. Джемиль придвинулся ближе, изучая мое лицо, будто высматривая что-то. - Если бы ты была ликои, я бы тебе сказал, что просто отключить мунина нельзя. Если у тебя есть сила их вызывать, то тебе надо научиться ими управлять, не просто отключать. Потому что отключить их нельзя. Они найдут путь в тебя и сквозь тебя. - Откуда ты все это знаешь? - спросила я. - Знал одну вервольфицу, которая умела вызывать мунинов. Она очень этого не любила, пыталась их отсечь. Не получилось. - То, что у твоей подруги это не вышло, еще не значит, что и я не смогу, - сказала я. Его дыхание ощущалось на моем лице. - Отодвинься, Джемиль. Он подался назад, но все равно остался ближе, чем мне хотелось бы, и сел на листья. - Она сошла с ума, Анита. Стае пришлось ее казнить. Он смотрел куда-то мимо меня, в темноту. Я повернулась посмотреть, что его заинтересовало. В темноте виднелись два силуэта. Один - женщина с длинными светлыми волосами, в платье, будто взятом из фильма ужасов пятидесятых годов - для актрисы, играющей жертву. Но стояла она очень прямо и очень уверенно, будто укоренилась в земле, подобно дереву. Что-то почти пугающее было в этой уверенности. Мужчина был высокий, худощавый и настолько загорелый, что в темноте казался коричневым. Волосы у него были короткие и светлее кожи. Насколько женщина казалась спокойной, настолько он нервничал. Он выдавал энергию клубящимися волнами, и ночь казалась жарче от ее наплывов. - Тебе нехорошо? - спросила меня женщина. - Она вместе с двоими из нас ощутила мунина, - сказал Джемиль. - Насколько я понимаю, случайно. - Судя по голосу, ситуация ее несколько забавляла. Мне она не казалась забавной. Я встала - не очень уверенно, но все же встала. - Кто ты такая? - Меня зовут Марианна, я варгамор этого клана. Я вспомнила: Верн и Колин прошлой ночью говорили про варга-что-то-такое. - Верн говорил о тебе вчера ночью. Колин сказал, что тебя оставили дома, чтобы поберечь. - Умелую ведьму трудно сейчас найти. Я посмотрела на нее внимательно: - В тебе не ощущается ведьмовское. И снова я поняла, что ее улыбка с насмешкой - в мой адрес. Эта ленивая снисходительность действовала мне на нервы. - Тогда экстрасенса, если ты предпочитаешь это слово. - Я никогда раньше не слышала термина "варгамор". - Он редко теперь применяется, - сказала она. - В большинстве стай варгаморов уже нет. Считается слишком старомодным. - Ты не ликои, - сказала я. Она склонила голову набок и перестала улыбаться, будто я наконец-то сказала что-то по делу. - Ты уверена? Я попыталась нащупать, что дало мне с такой уверенностью решить, что она человек, по крайней мере не ликои. Своя энергия у нее была. Достаточно парапсихических способностей, чтобы я заметила. Мы узнали друг друга без взаимных представлений. Пусть мы не знали точно способностей друг друга, но узнали родство соперничающих духов. Нет, не знаю, какая в ней сила, но это не ликантропия. - Да, я уверена, что ты не ликои. - А почему? - Вкус у тебя не тот, что у оборотня. Тут она рассмеялась сочным музыкальным смехом, одновременно и здоровым, и веселым. - Мне понравилось, какое ты выбрала чувство. Другие бы сказали "ощущение не то". По-моему, "ощущение" - очень неточное слово. А ты как думаешь? - Быть может. - Я пожала плечами. - Это Роланд. Он сегодня мой телохранитель. Мы, бедные люди, нуждаемся в охране, чтобы кто-нибудь из слишком ретивых оборотней не увлекся и нас не порвал. - Почему-то ты не кажешься мне такой легкой добычей, Марианна. Она снова засмеялась: - Спасибо на добром слове, дитя. Это обращение добавило еще лет десять к ее возрасту - по моей оценке. Она на столько не выглядела. Пусть сейчас темно, все равно она не тянула на возраст моей матери. Я посмотрела на Джемиля. Хотелось верить, что кто-то понимает, что происходит, поскольку я абсолютно перестала понимать. - Все нормально, Анита. Варгамор - лицо нейтральное. Она никогда не сражается и не принимает ничьей стороны при вызовах. Вот так можно быть человеком и руководить стаей. - А нам предстоит драка или вызов, о которых я еще не знаю? - Нет, - ответил Джемиль, но ответил неуверенно. Марианна пояснила мне, не дожидаясь вопроса: - Представление стае двух посторонних доминантов может привести к драке. От присутствия такого сильного волка, как Ричард, у наших молодых волков шерсть на загривках дыбом встает. А то, что он спал с обеими доминантными самками нашей стаи, дела не улучшает. - И они могут полезть мериться... разными частями тела? - Красочный образ, но довольно верный, - сказала она. - Ну, а что теперь? - спросила я. - Теперь мы с Роландом эскортируем тебя в лупанарий. Остальные могут идти вперед. Джемиль, ты дорогу знаешь. - Не выйдет. - Что тебя не устраивает? - спросила Марианна. - Я что, похожа на Красную Шапочку? Я с двумя незнакомцами не пойду в лес гулять. Тем более что один из них вервольф, а другая... я еще не могу понять, кто ты, Марианна. Но оставаться одна с вами двумя я не хочу. - Понятно. Пусть твои сопровождающие тоже останутся, кто-то или все сразу. Я думала, ты захочешь поговорить с глазу на глаз с другим человеком, тоже связанным с ликои. Очевидно, я ошиблась. - Завтра, при свете дня, вполне можем поговорить. А сегодня не будем поднимать эту тему. - Как хочешь, - сказала она, снова протягивая мне руку. Непринужденно болтая, явимся в лупанарий одной большой счастливой семьей. - Не люблю я, когда надо мной насмехаются. - Я над всеми немножко насмехаюсь, - ответила она. - Но никого не хочу обидеть. - Она повела рукой в мою сторону. - Пойдем, дитя, луна плывет над нами. Время уходит. Я подошла к ней в сопровождении моих пяти телохранителей. Но руку ее не взяла. Сейчас я была достаточно близко, чтобы ясно разглядеть эту снисходительную улыбку. Анита Блейк, знаменитый охотник на вампиров, боится какой-то сельской колдуньи. Я улыбнулась: - Осторожность у меня врожденная, а паранойя - профессиональная. Ты мне за несколько минут дважды протягивала руку. А мне кажется, что ты из тех, кто ничего не делает без причины. Отсюда следует? Она положила руки на бедра и укоризненно поцокала языком. - С ней всегда так трудно? - Еще труднее, - ответил Джейсон. Я сердито на него глянула. Хотя в темноте он этого не видел, мне все-таки стало легче. - Я только хочу, дитя, коснуться твоей руки и ощутить, насколько ты сильна. И сделать это до того, как мы снова впустим тебя в границы нашего лупанария. После того, что ты сделала вчера ночью, некоторые из нас боятся тебя впускать. Они, кажется, думают, что ты украдешь их силу. - Я могу от нее зачерпнуть, но не украсть. - Но мунины уже к тебе потянулись. Я ощутила, как ты вызывала ваших мунинов. Они прилетели на той силе, что мы вызвали сегодня в нашем лупанарии. Он от этого забеспокоился, будто тронули сигнальную нить паутины. Мы пошли посмотреть, что туда попалось, и если это слишком велико, чтобы съесть, мы его вырежем и не будем тащить к себе домой. - Этот образ с паутиной я перестала понимать после второй фразы. - Лупанарии - это место нашей силы, Анита. И перед тем, как ты туда сегодня войдешь, я должна почувствовать, что ты такое. - Смех пропал из ее интонаций; она стала очень серьезна. - Я не нас хочу защитить, дитя, а тебя. Подумай, дитя, что случится, если мунины нашего круга овладеют тобой один за другим? Я должна убедиться, что ты хоть как-то умеешь ими управлять. Даже от ее слов у меня живот свело страхом. - О'кей. - Я протянула ей руку как для рукопожатия, но левую. Если ей это не нравится, может отказаться. - Протянуть левую руку - это оскорбление, - сказала она. - Соглашайся или отказывайся, варгамор. У нас нет времени. - Ты куда более права, чем сама думаешь, дитя. Она протянула руку, будто хотела коснуться моей, но остановила ее в воздухе над моей ладонью. Раздвинула пальцы. Я повторила ее движение. Она хотела ощутить мою ауру, но в эту игру могут играть двое. Когда я подняла руки перед собой, она сделала так же. Мы стояли лицом друг к другу, расставив руки, почти соприкасаясь. Она была высокой, пять футов семь или восемь дюймов. Вряд ли под этим длинным платьем были туфли на каблуках. Аура ощущалась теплом на моей коже. Она и вес имела, будто ее можно было скатать в руках, как тесто. Никогда еще никого не встречала с таким весом ауры, и это подтвердило мое первое чувство при встрече с этой женщиной: твердость. Она вдруг подалась вперед, оборачивая пальцы вокруг моей руки, отталкивая мою ауру перед собой. Я ахнула, но все же успела понять, что происходит, и оттолкнула ее назад. Почувствовала, как ее аура заколебалась и поддалась. Она улыбнулась, но сейчас уже не снисходительно. Почти довольно. Волосы у меня на шее попытались сползти вниз по спине. - Сильна, - сказала Марианна. - Очень сильна. Я ответила, проглотив застрявший в горле ком: - Ты тоже. - Спасибо. Я ощутила, как ее сила, ее магия шла поверх меня, через меня, как порыв ветра. Марианна убрала свою силу так резко, что мы обе покачнулись. И остались стоять на фут друг от друга, тяжело дыша, как после бега. Сердце колотилось в горле пойманной птицей. И я ощущала корнем языка пульс Марианны. Нет, не ощущала - слышала. Слышала, как тикающие часики. Но это не был ее пульс. Я чуяла запах лосьона Ричарда, как облако, через которое я иду. Когда метки действовали через Ричарда, я часто ощущала этот аромат и тогда понимала, что происходит, хотя и не знала, что заставляет их действовать. Может быть, сила других ликантропов или близость полнолуния. Кто знает? Но что-то открывало меня ему. Я воспринимала не только приятный запах его тела. - Что это за звук? - спросила я. - Опиши его, - попросила Марианна. - Вроде тиканья, тихого, почти механического. - Это у меня в сердце искусственный клапан. - Не может быть. - Почему? Я когда наклоняюсь к зеркалу подвести глаза, слышу его из собственного открытого рта, то есть его эхо от зеркала. - Но я же не могу его слышать. - Слышишь ведь, - сказала она. Я покачала головой. Я уже не ощущала ее, она отодвинулась, поставила экраны. Это можно понять, потому что в течение секунды я ощущала биение ее сердца. И этот звук не вызвал во мне жалости или сочувствия к ней - он меня взбудоражил. Я ощутила, как он пробуждает что-то глубинное в моем теле, почти сексуальное. У этой женщины медленная реакция, ее легко убить. Я смотрела на эту высокую и уверенную в себе женщину и в течение доли секунды видела только еду. Твою мать. Глава 25 Следом за Марианной и ее телохранителем Роландом мы шли между темными деревьями. Это чертово платье, которое я надела, цеплялось за каждый сучок и каждую корягу. Марианна же плыла, будто деревья перед ней расступались перед ней и ее платьем. Роланд шел рядом с ней гладко, как вода по хорошо намытому руслу. Так же грациозно двигались Джемиль, Натэниел и Зейн. Это остальным было затруднительно. В свое оправдание я могла сказать, что я - человек. Что могли бы сказать Джейсон и Черри - не знаю. В какой-то момент я попыталась встать на бревно и промахнулась, плюхнувшись на пузо и ободравшись о грубую кору. Ноги оказались по разные стороны бревна, и я с трудом перетащила их на одну. Черри зацепилась за какой-то сучок в подстилке и упала на колени. На моих глазах она поднялась и снова споткнулась о тот же чертов сучок. На этот раз она уже не стала подниматься. Джейсон запутался в корнях того упавшего дерева, на котором сидела я, рухнул лицом вниз и выругался. Когда он поднялся, у него на груди была достаточно глубокая царапина, чтобы из нее выступила кровь, чернея при луне. Это мне напомнило о том, что делала с ним Райна. Она ему грудь исполосовала в клочья, и даже шрама ни одного не осталось. Я закрыла глаза и прилегла на бревно, вытянув руки вдоль тела. Они болели. Медленно поднявшись, я посмотрела на них. Несколько глубоких царапин, кое-где наполнявшихся кровью. Только этого не хватало. Джейсон прислонился к концу бревна, поодаль от меня, чтобы мы случайно не дотронулись друг до друга. Кажется, он все еще этого боялся. Боялся повторения. - Что с нами такое? - спросил Джейсон. Я покачала головой: - Понятия не имею. Внезапно около нас оказалась Марианна - я не слышала, как она подошла. Хотела сказать, что я теряю время? Что его уже нет? - Ты отбросила мунина раньше, чем он был готов тебя отпустить. - И что? - Это отбирает силы, - пояснила она. - Хорошо, это объясняет, почему я все время спотыкаюсь. А они? Она улыбнулась еле заметно. - Не только ты боролась с мунином, Анита. Ты его взывала, и если бы ты не имела желания с ним бороться, остальные двое были бы против него беспомощны, но они тоже с ним дрались. Сопротивлялись воспоминаниям. Это даром не проходит. - Ты говоришь так, как будто была в моей шкуре. - Я умею вызывать мунинов. Их хаотические образы мелькают, когда за тобой охотится мунин, которого ты не хочешь принимать. - А откуда ты знаешь, что они были хаотические? - У меня мелькнула пара кадров того, что ты видела. Если ты просто позволишь мунину овладеть тобой, это проходит быстрее и относительно безболезненно. Я полуусмехнулась: - Похоже на старый совет лечь на спину, закрыта глаза, и все быстро кончится. Она повернула голову, и ей на плечи упали длинные волосы, прозрачные, как у призрака. - Принятие мунина может быть приятным или неприятным, но этот мунин охотится за тобой, Анита. Почти всегда мунин, который хочет привязаться к члену стаи, поступает так из любви или из-за какой-то совместной горечи. Я подняла на нее глаза. - Этим мунином движет не любовь. - Не любовь, - согласилась она. - Я ощущаю и силу ее личности, и ее ненависть к тебе. Она преследует тебя из злобы. Я покачала головой: - Не только из злобы. То, что от нее осталось, радуется этой игре. Она просто наслаждается, когда я ее каналирую. - Да, - кивнула Марианна. - Но если ты примешь ее, не станешь сопротивляться, ты сможешь сама выбирать воспоминания. Сильные воспоминания приходят проще, но ты сможешь лучше контролировать, что к тебе придет и насколько сильно. Если ты сможешь ее по-настоящему "каналировать", пользуясь твоим выражением, то эти образы будут меньше похожи на кино и больше... это будет как надеть перчатку. - Только этой перчаткой буду я, - уточнила я, - а ее личность возобладает над моей. Спасибо, не надо. - Если ты и дальше будешь бороться с этим мунином, станет хуже. Если ты бросишь борьбу и пойдешь ей навстречу, мунин потеряет часть своей силы. Некоторые из них питаются любовью, а этот - страхом и ненавистью. Это была прежняя лупа? Та, которую ты убила? - Ага, - сказала я. Марианна передернулась: - Я не знала Райну, но даже то, что я сейчас ощутила, заставляет радоваться, что она мертва. Она была - само зло. - Она себя такой не считала, - возразила я. - Она скорее считала себя нейтральной. - Я говорила так, будто знаю, и я на самом деле знала. А знала потому, что не раз надевала ее сущность, как платье. - Мало кто считает свои деяния по-настоящему злыми, - сказала Марианна. - Обычно жертвам достается решать, где зло, а где - нет. Джейсон поднял руку: - Зло. - Зло, - повторила за ним Черри. Я тоже подняла руку. - Единогласно. Марианна засмеялась, и снова смех этот был бы уместен и на кухне, и в спальне. Как она умела быть одновременно и простой, и завлекательной в одном звуке - для меня загадка. Конечно, это была не единственная загадка Марианны. - Опаздываем, - сказал Роланд. Голос у него был глубже, чем я ожидала, низкий и осторожный, почти слишком старый для этого тела. У Роланда был очень мирный вид, но я видела его не только глазами. Этого нельзя заметить, но можно почувствовать. Он был просто сгустком нервной энергии, она плясала у него по коже невидимым облаком, горячая, почти ощутимая, как пар. - Знаю, Роланд, - ответила я. - Знаю. - Мы могли бы понести их, - предложил Джемиль. Струйка силы проплыла между деревьями, и от нее у меня сердце сжалось, как от прикосновения невидимой руки. - Надо идти, - сказал Роланд. - А в чем у тебя проблема? - спросила я. Глаза Роланда смотрели на меня сплошными сгустками тьмы. - В тебе. - В его низком голосе прозвучала угроза. Джемиль встал между нами, так что Роланд стал мне почти не виден наверное, как и я ему. - Детки, детки, не ссорьтесь, - предупредила Марианна. - Мы пропустим церемонию, если они не поспешат. - Была бы ты настоящей лупой, - сказала Марианна, - ты могла бы брать энергию у своих волков и отдавать ее, как большой аккумулятор. Она сказала это, будто уже не в первый раз. Наверное, каждой стае нужен учитель, но нашей он нужен позарез. Я начинала понимать, что мы - как дети, воспитанные небрежными родителями. Взрослые, но не знаем, как себя вести. - Ты в достаточной степени экстрасенс, чтобы немножко уметь это делать, даже не будучи ликои, - сказала Марианна. - Не думаю, что быть некромантом - то же самое, что быть экстрасенсом, - возразил Джемиль. Марианна пожала плечами: - Между ними немало сходства, хотя многие не хотят этого признать. Большинство религиозных групп ничего не имеют против экстрасенсорных способностей, но резко не приемлют магию. Впрочем, называй это как хочешь, но либо так, либо мы позовем еще волков и вас понесут, перебросив через плечо. Беда в том, что мне были известны только два способа призывать силу. Первый - ритуал, второй - секс. Пару месяцев назад я выяснила, что для меня секс может заменить ритуал. Не всегда, и меня должен привлекать второй участник, но иногда случалось. Я не хотела признаваться перед чужими, что для меня сексуальная энергия - один из способов совершения магических действий. Хотя до настоящего секса дело и не доходило, все равно мне было бы неловко. Кроме того, любое сексуальное действие было бы воспринято мунином Райны как табличка "добро пожаловать". И как мне это объяснить Марианне, не выставив при этом себя потаскухой? Я не могла придумать такого способа и потому не стала и пытаться. - Идите без нас, Марианна. Мы доберемся сами. Но все равно спасибо. Она топнула ногой: - Анита, почему ты так не хочешь даже попробовать? Я покачала головой: - Магическую метафизику будем обсуждать завтра. А сейчас ты просто возьми своего волка и иди. Мы дойдем - медленно, но верно. - Пошли, - сказал Роланд. Марианна посмотрела на него, потом опять на меня. - Мне было сказано посмотреть, опасна ли ты для нас. Ты не опасна, но мне не хочется бросать тебя в таком виде. Трое из вас слабы. - Соберемся с силами и справимся. Она снова наклонила голову набок, и волосы белым занавесом обрамили ее лицо. - Ты хочешь заняться какой-то магией, чтобы я не видела? - Быть может. Правду сказать, я не собиралась ничего подобного делать. Ни за что я по своей воле сегодня не притронусь к Джейсону или Черри. Но если Марианна поверит, что мы хотим заняться чем-то мистическим и без посторонних глаз, она может уйти. А я хотела, чтобы она ушла. Она постояла, глядя на нас, почти минуту, наконец улыбнулась в лунном свете. - Хорошо, но поспешите. Народу не терпится увидеть человеческую лупу Ричарда. Ты пробудила любопытство у всех. - Рада слышать. Чем быстрее вы уйдете, тем мы быстрее начнем. Она повернулась, не сказав больше ни слова, и пошла прочь. Роланд догнал ее и пошел впереди. Мы стояли, глядя, как белое платье Марианны удаляется в лес, подобное призраку. - Что начнем? - спросил наконец Джейсон. - Ничего, - ответила я. - Я просто хотела, чтобы они ушли. - А зачем? - спросил Джемиль. Я пожала плечами. - Не хочу, чтобы меня тащили, как мешок с картошкой. - И я пошла к лупанарию, медленно, но верно. Джемиль пошел со мной рядом: - А почему было не попробовать, что она предлагала? Я шла осторожно, куда внимательнее, чем обычно, глядя под ноги. - Потому что во всем, кроме подъема мертвых, я все еще любитель. Нам быстрее будет дойти до лупанария, чем пытаться использовать что-нибудь мистическое. Джейсон согласился, что заставило меня поморщиться, но все равно это было правдой. Я была как человек с заряженным пистолетом, не умеющий стрелять. Я еще возилась бы с предохранителем, пока меня миллион раз подстрелили бы. Примерно два месяца назад единственный известный мне некромант, кроме меня, предложил научить меня настоящей некромантии в отличие от той вудуистской ерунды, которой я пробавляюсь. Но оказался мертв раньше, чем мог бы научить меня хоть чему-нибудь. Странно, сколько народу оказываются мертвыми после встречи со мной. Нет, его убила не я. Черри снова споткнулась и упала. Зейн и Натэниел вдруг оказались рядом, по обе стороны от нее. Они помогли ей встать, обнялись. Черри обхватила за талию каждого из них, на секунду привалившись головой к плечу Зейна. Так они и пошли в коварную темноту - Черри посередине, опирающаяся на своих коллег-леопардов. Между ними возникло товарищество, которого не было раньше. Моих ли рук это дело? Присутствие ли защитника создало меж ними связь такого рода? Или это от покалывающей энергии Ричарда? Вопросов у меня было много, но я даже не знала, есть ли на свете кто-нибудь, знающий на них ответы. Может быть, Марианна могла бы ответить, если бы я ей доверилась настолько, чтобы спросить. Джемиль предложил мне руку, я отмахнулась. Я знала, что Райна с ним спала, и эти воспоминания мне были не нужны. - Помоги Джейсону, - попросила я. Джемиль поглядел секунду, потом отошел и предложил руку Джейсону. Тот тоже отказался. - Если Аните не нужна помощь, то и мне не нужна. - Не строй из себя крутого, - сказала я. - Прямо про нас сказано: котелок обзывает чайника чумазым. - Если бы я тебе предложила руку, ты бы взял. - Как же я могу упустить случай повисеть на симпатичной девушке? Джейсон задумался и добавил: - Но, пожалуй, не сегодня. Мунинов я вызывать не умею, но что-то такое висит в воздухе. - Он передернулся, потирая руками голые плечи. - Почему из всех воспоминаний Райны обо мне выплыло вот это? Во время этого разговора мы оба медленно шли вперед. - Райна больше всего любила три вещи: секс, насилие и еще терроризировать кого-нибудь. Когда она обращала тебя в ликои, то давила на все три кнопки. Джейсон споткнулся и упал на колени. Так он простоял пару секунд. Я ждала вместе с ним, гадая, предложить ли ему помощь. - Я знаю, тебе интересно, почему я никогда не снимался в ее порнофильмах. - Действительно, ты же не из застенчивых. Он поднял на меня глаза, и даже при луне в его лице была такая глубокая и огромная печаль, которую мало кто видел. Слишком он был молод, чтобы так смотреть, и все же смотрел. Взгляд утраченной невинности. - Я навсегда запомнил ее лицо в тот момент, когда она меня убивала. - Она не убила тебя, Джейсон. - Она пыталась. Ей было все равно, выживу я или умру. Совершенно все равно. По тому общему воспоминанию я не могла с ним не согласиться. Собственное удовольствие было для Райны важнее, чем жизнь Джейсона. Как для серийного убийцы. Джейсон сгорбился. - Но она была моим спонсором, и я должен был оставаться с нею, пока не пройдет испытательный срок. Когда я смог, я ушел. - И вот поэтому ты и остался у Жан-Клода комнатным волком? Чтобы уйти от Райны? Джейсон кивнул: - И поэтому тоже. - Он вдруг поднял глаза и усмехнулся. - Ну а вообще Жан-Клод - это круто. Я мотнула головой и протянула ему руку. - Думаешь, можно рискнуть? - спросил он. - Думаю, да. Ничего похожего на мунинов я сейчас не чувствую. Он взял мою руку, и ничего не случилось - просто его рука оказалась в моей. Я помогла ему встать, и он пошатнулся немного, отчего зашаталась и я. На секунду мы прижались друг к другу, как двое пьяных, уходящих с вечеринки. Он обнял меня, и я обняла его в ответ. Это было очень ненадолго, он отодвинулся первым и был почти смущен. - Только никому не говори, что я упустил шанс тебя полапать, когда это была твоя идея. Я потрепала его по спине: - Ни слова ни одной живой душе. Он осклабился, как обычно, и мы пошли дальше по лесу, готовые каждый подхватить другого, если тот споткнется. Ветерок задул, и весь лес зашелестел. Лес часто оживает звуками внезапно. Я повернулась лицом к ветру, надеясь на прохладу, но он был горяч, как из печи. По-детски мягкие волосы Джейсона зашевелились на ветру. Я услышала, как он глубоко вдохнул, а потом он тронул меня за руку. - Я чую запах человека, которого вчера бросил об грузовик. Мы продолжали идти, будто ничего не случилось. - Ты уверен? - спросила я. Его ноздри раздулись - Джейсон принюхался. - От него пахло мятными лепешками и сигаретами. Мы шли дальше. Джейсон так и не снял руку с моей. - И еще я чую запах ружейного масла. Ну и ну. Джемиль ждал нас впереди. Три леопарда ушли дальше в лес. Джемиль подошел к нам, улыбнулся, обхватил нас обоих широким сердечным объятием. - Ребята, вы сегодня чертовски медленно плететесь. - Прижав нас к груди, он шепнул: - Я чую двоих или троих слева от нас. - Один из них - тот, которого я вчера отлупил, - сказал Джейсон, улыбаясь, будто говорил что-то совсем другое. - Мстить пришли, что ли? - спросил Джемиль. - А сколько до них? - спросила я. Он отодвинулся с широкой, очень не характерно для него улыбкой. - Несколько ярдов, - шепнул он. - Я чувствую запах оружия. Я завела руку за его тонкую талию и шепнула прямо в грудь: - У нас оружия нет. Предложения будут? - Если они пришли мстить, - сказал Джемиль, - то могут удовлетвориться лишь вами двумя. Я отодвинулась. Кажется, его рассуждения мне не нравились. - И что? - Вы останетесь здесь и начнете тискаться. Они пойдут брать вас, а я возьму их. - У них оружие, у тебя его нет. - Я пошлю Зейна и Черри за подмогой. Но в лупанарий этих за собой вести нельзя. Туда нельзя привлекать опасность. - Правило вервольфов? - спросила я. - Да. - Ладно, - согласилась я. - Но только не дай им меня убить. - А меня? - спросил Джейсон. - Извини, и его тоже. Джемиль наклонился к нам. - Я бы предложил вам двоим больше нежничать, и побыстрее, а то они не купятся. Я переложила руку на талию Джейсона, но спросила: - А давно они за нами наблюдают? - Заставь их думать, что вы пьяны - это на случай, если они видели, что вы вытворяли. Тискайтесь, но падайте на землю побыстрее - на случай, если они решат просто вас застрелить. И с этими утешительными словами Джемиль устремился за остальными. Ушел в темноту с леопардами. Зейн еще оглянулся на меня, уходя, но я кивнула, и это его вроде бы удовлетворило: он повернулся и дал Джемилю себя увести. Черт побери, надо будет найти леопардам настоящего альфу. Они слишком уж чертовски покорны. Джейсон притиснул меня к дереву. - Поосторожнее, - сказала я. Он осклабился: - Нам же нужно правдоподобие? - А мне казалось, что у нас недавно был момент настоящей дружбы. Джейсон потянулся ко мне, будто хотел поцеловать: - То, что мы друзья, еще не значит, что мне не хочется с тобой спать. И он поцеловал меня мягким касанием губ. Я нахмурилась, не отвечая на поцелуй. - Ты со всеми своими друзьями женского пола хочешь спать? Он оперся руками о дерево по обе стороны от моей головы: - Что на это сказать? Разве лишь то, что я мужчина? Я покачала головой: - Это не оправдание. Он прильнул ко мне всем телом, будто отжимался в вертикальной стойке. Мышцы на его руках вздулись: - Ладно. Потому что я - это я. Я улыбнулась: - Это сойдет. И я положила руки ему на пояс. Он прижимался ко мне, но не слишком сильно. Ситуация предоставляла ему гораздо большие возможности, и я поняла, что Джейсон - джентльмен. Некоторое время назад Джейсон не стал бы миндальничать, но теперь мы друзья. Да, но нам надо завалиться на землю, а это нас к ней не приближает. Я как можно незаметнее глянула на остальных. Все еще был виден Зейн, и мелькали между деревьями волосы Черри. У меня было ощущение, что Джемиль и Натэниел с ними, но больше ничего через светлые волосы Джейсона видно не было. Если у плохих парней есть мощная винтовка, они могут нас застрелить прямо через ствол дерева. Как только наши друзья скроются из виду, они, вполне вероятно, так и сделают. Я подняла руки до груди Джейсона. Кожа у него была мягкая, но тело под ней очень твердое. Я знала, что чувствовала эта плоть, когда ее драли когтями. Но это не мунин вернулся, это у меня мелькнуло видение. Я сжала руки в кулаки и заставила их передвинуться к лицу Джейсона - не хотела делать ничего такого, что могло бы любому из нас напомнить о только что пережитом. Была постоянная опасность, что Райна может от этого вернуться. Нет, каналировать Райну, когда в кустах стоят вооруженные бандиты, я не хотела. Взяв лицо Джейсона в ладони, я потянулась к нему. Он сильнее подался ко мне, я слишком отчетливо почувствовала, что его тело прижимается ко мне по всей длине. Это вызвало у меня нерешительность, но когда губы Джейсона коснулись моих, я поцеловала его. Провела рукой по волосам, зачерпнула горсть и шепнула прямо ему в рот: - Надо как можно быстрее падать на землю. Он поцеловал меня сильнее, уронил руки на мой пояс, просунул под него пальцы и встал передо мной на колени, притягивая меня вниз. Я поддалась. Он упал в листья и повалил меня на себя. Я приподнялась на исцарапанных локтях, будто испугалась. Нет, мне явно не хватало актерских данных. Сердце Джейсона билось у меня под руками. Вдруг он перекатил меня, и я тихо пискнула от удивления. Джейсон очень решительно устроился сверху, и мне это не понравилось. - Я хочу сверху, - сказала я. Он прижался губами к моей шее и зашептал: - Если они будут стрелять, я лучше тебя выдержу ранение. - И потерся щекой о мое лицо. Я поняла; что это приветствие вервольфов. Может быть, это их версия рукопожатия, хотя я никогда не испытывала искушения заняться рукопожатиями в момент тисканья. Я шепнула ему в ухо, благо оно было совсем близко от моих губ: - Ты их слышишь? - Да. - Он чуть приподнял лицо, чтобы меня поцеловать. - Они близко? - Я ответила на поцелуй, но мы оба прислушивались. Так мы и лежали, один на другом, отлично переплетясь, и настолько оба напряжены, что я ощущала, как мышцы на спине у Джейсона сворачиваются узлами. - Несколько ярдов, - сказал он. - Умеют ходить. - Он прижался ко мне щекой. - Тихо двигаются. - Недостаточно тихо, - шепнула я. - А ты их слышишь? - Нет. Мы смотрели только друг на друга, никто из нас не пытался поцеловаться или еще что-нибудь. Я ощущала, что тело Джейсона радостно реагировало на меня, но это было вторично. К нам шли вооруженные люди, и такие, которые не очень нас любят. Я поглядела в близкие глаза Джейсона. Они были светло-голубыми, но при луне казались почти серебряными. - Не делай таких глупостей, как закрывать меня своим телом. Он чуть шевельнул бедрами и усмехнулся: - А зачем я наверху, по-твоему? И усмешка, и движение бедрами не могли меня отвлечь от его очень серьезных глаз. - Слезь с меня Джейсон. - Не слезу. - Он приподнялся на руках, прижал меня и наклонился, будто для поцелуя. - Они совсем рядом. Я чуть выдвинула ножи на каждой руке. Он шепнул прямо мне в рот: - У нас должен быть беспомощный вид. Приманка не может быть вооруженной. Я чувствовала гладкость его щеки, запах его одеколона и глядела сквозь бледный ореол его волос. - Мы верим, что Джемиль и остальные нас спасут? Он лизнул мне подбородок, потом рот. Я поняла, что это подчиненный приветствует доминанта. Он молил меня продолжать. Язык у него был очень теплый и очень мокрый. - Перестань меня лизать, и я согласна. Он рассмеялся, но очень напряженным смехом. Я не могла сунуть ножи в ножны, пока он давил на меня сверху, и потому положила их на листья. Руки я оставила рядом с ножами, но постаралась расслабиться и выглядеть безобидно. Когда на тебе лежит Джейсон и покрывает шею поцелуями сверху вниз, беспомощный вид дается легко. Расслабиться - это было труднее. Теперь я слышала, как они идут по сухим листьям. Они шли тихо. Если бы я не прислушивалась, то подумала бы, что это ветер или зверек в кустах. Но через лес тяжело и потаенно пробирались мужчины, идущие на охоту. На охоту за мной и за Джейсоном. Первого я увидела из-за дерева, и не хватило мне актерского дара изобразить изумление. Я лишь таращилась на него, а Джейсон целовал меня в шею. Вчера он выглядел огромным. Сегодня, при взгляде снизу, он казался исполином, как двуногое дерево. Винтовка в руке смотрелась длинной, черной и зловещей. Он ее не наставлял на нас, просто держал на сгибе руки. Бледное лицо разъехалось в ухмылке. Второго я услышала за секунду до того, как он ткнул Джейсона в плечо дулом двустволки. Увидев ружье, я поняла, что они пришли нас убивать. Никто не идет на людей с дробовиком, если хочет лишь напугать. По крайней мере, как правило. Если там серебряная дробь, на таком расстоянии можно убить нас обоих. Но я еще не испугалась, я разозлилась. Куда, к черту, девался наш резерв? Джейсон медленно поднял голову. Двустволка почти нежно ткнулась ему в щеку. - Мой брат Мел передает привет. Я подняла глаза на того, кто держал дробовик. Этот тип был одет в черную футболку с логотипом "Харлей". Пузо перевешивалось через ремень. Фамильное сходство. Очень спокойно, выговаривая каждое слово, но не боясь, я спросила: - Что вам надо? Брат Мела захохотал. Человек с дробовиком подхватил. Они стояли над нами с ружьями и смеялись. Не очень хороший признак. Куда, на хрен, девался Джемиль? - Слезай с нее, да помедленнее, - сказал первый. Приклад винтовки уже был у плеча, прижат к подбородку, и было видно, что этот тип умеет обращаться с оружием. Джейсон навалился на меня, стараясь накрыть как можно больше. Малый рост не давал ему это сделать полностью. - Слезай, - сказала я. - Нет, - ответил он. Он тоже видел ружье. И, насколько я понимаю, догадался, что оно значит. Я не собиралась давать ему погибнуть геройской смертью. И уж точно не хотела, чтобы его мозги расплескались по мне. От некоторых травм можно оправиться, от других - нет. Стирать с лица мозги Джейсона относится скорее всего к последним. Я убрала правую руку от ножа, оставив лезвие на листьях. Все мое самообладание потребовалось, чтобы не сжать пальцы левой на рукояти второго, и я старалась держать руку неподвижно. В темноте они могут не заметить. Пока что не заметили по крайней мере. - Слезай или я пристрелю вас обоих на месте. - Слезай, Джейсон, - тихо сказала я. Он отодвинулся так, что мы смогли посмотреть друг другу в глаза. Я глянула вправо, на того, кто с винтовкой. Потом коснулась своей груди и посмотрела на братца Мела. Я пыталась сказать Джейсону, что винтовка - его проблема, а дробовик - моя. То ли он понял, то ли у него был свой план, но он медленно поднялся на колени. Я тоже села, не слишком быстро не слишком медленно. Руки я держала на листьях, крепко стиснув нож. - Руки на голову, пацан, - сказал человек с винтовкой. Джейсон не стал спорить. Он просто сцепил руки на затылке, будто ему было не впервой. Мне никто не велел класть руки на голову, так что я и не стала. Если нам повезет, они будут обращаться со мной как с девчонкой. Человек с винтовкой лежал без сознания, когда я отделала Мела. А того, что с ружьем, там не было. Что, интересно, Мел им рассказал? - Ты меня помнишь, задница? - спросил человек с винтовкой. - Это он тебе или мне? - спросила я и пододвинулась по листьям чуть ближе к брату Мела. - Не напрашивайся, цыпа, - сказал человек с винтовкой. - Нам нужны вы оба, но сначала я хочу вот этого. Джейсон стрельнул в меня глазами. - Теряешь обаяние, Анита. Он хочет меня, а не тебя. Человек держал винтовку точно посередине груди Джейсона. Если пуля серебряная, Джейсону конец. - Чак! - сказал человек с винтовкой. Чак, у которого был дробовик, схватил меня за левую руку. Я разжала пальцы и выпустила нож раньше, чем он оторвал мою руку от листьев. Слишком пристально смотрела винтовка на Джейсона, чтобы мне пытаться пырнуть Чака. Если повезет, представится другая возможность. Если нет, я вернусь и буду являться Джемилю во сне. Лапы у Чака были большие и мясистые. Толстые пальцы так впились мне в руку, что останутся синяки - если я останусь жива. - Если не будешь делать все так, как я говорю, твоей подружке худо придется. Я хотела спросить: "Кто вам пишет реплики?", но не стала. Дула ружья зияли в дюйме от моей щеки, и было ясно, в чем именно заключается это "худо". Я чуяла запах смазки из стволов. Недавно оружие чистили - приятно иметь дело с аккуратными людьми. Человек с винтовкой сделал одновременно две вещи: шагнул вперед и развернул оружие стволом к себе. Приклад ударил Джейсона в подбородок. Джейсон покачнулся, но не упал. Снова удар приклада, на этот раз в скулу. Черной струйкой потекла кровь. Наверное, я шевельнулась, потому что внезапно стволы ружья уперлись мне в лицо. - Не надо, сучка. Я проглотила слюну и очень осторожно произнесла: - Чего не надо? - Ничего, - ответил он и для подтверждения своих слов дернул меня за руку, сильнее прижимая стволы. Тот, что с винтовкой, сказал: - Док говорил, что ты запросто мог мне сломать спину. Говорил, что мне повезло. Я тебя сейчас, сука, отметелю, а потом убью. Если ты перенесешь это как мужчина, я девчонку отпущу. Если захнычешь, положу вас обоих. Он ударил Джексона прикладом в рот. Струёй блеснула при луне кровь и что-то погуще. Избиение начиналось всерьез. Я видала, как люди получают травмы на татами. Я участвовала в турнирах боевых искусств. Даже пару раз сшибала с ног по-настоящему плохих парней. Но никогда не видела настоящего битья - вот такого. Методического, тщательного, профессионального. Джейсон не пытался защититься. Ни разу не крикнул. Он только стоял на коленях среди листьев и принимал побои. Лицо его было покрыто кровью, веки дрожали, и я знала, что он близок к обмороку. Мне надо что-то сделать, пока этого не случилось. И все это время Чак так прижимал стволы к моему лицу, что должны были остаться отпечатки. Он ни разу не отвлекся, не дал мне ни одного шанса что-либо сделать. Я начинала думать, что Чак - не любитель. Я бросила надеяться на Джемиля или еще кого-нибудь. Только четверо нас было в темном лесу. Только мясистое шлепанье дерева по телу. Только уханье человека с винтовкой, когда он пытался заставить Джейсона закричать. Наконец Джейсон свалился набок. Он попытался удержать руки вверх, но не смог и свалился в листья. Мелкая дрожь пробежала по телу - он пытался встать. - Проси меня перестать, - сказал человек с винтовкой. - Попроси как следует, и я, может быть, просто тебя пристрелю. Попроси, а то я тебя забью до смерти к хренам. Я ему поверила. Думаю, Джейсон тоже, потому что он просто мотнул головой. Он знал, что если этот человек получит, что хочет, он закончит дело. Я ощутила что-то, покалывающий наплыв тепла. Это был Ричард. Он был где-то здесь и открыл свою метку в моем теле. Энергия потекла по моей коже, по руке Чака. - Это что за хреновина? - спросил он. Я не ответила, не шевельнулась. - А ну отвечай, сука! Это ты на меня порчу напускаешь? Он еще сильнее ткнул в меня ружьем. Еще чуть нажмет - и оно пробьет щеку. - Не я. Он вздернул меня на колени, и ружье уже в меня не упиралось. Оно смотрело в темноту - всего на секунду, но это была именно та секунда, которая нужна. Все стало медленно-медленно, будто все время мира было в моем распоряжении, чтобы вытащить из-за спины большой нож. Он вылетел из ножен. Дробовик и Чак повернулись обратно ко мне. Инерцию выхватывания лезвия я использовала, чтобы ударить вниз и поперек. Ощутила, как острие чиркнуло Чака по горлу, и знала, что удар не смертелен. Что-то упало с деревьев над нами. Тень, лишь чуть более темная, чем все остальное. Двумя темными туннелями смотрели стволы ружья мне в лицо. Я услышала позади винтовочный выстрел, но некогда было оглядываться на Джейсона. Были только глядящие мне в лицо стволы и тень, на которую у меня тоже не было времени поднять глаза. Она упала между нами, мохнатая, и дробовик рявкнул по ту сторону от этой тени. Ликантроп покачнулся, но не упал. Дробовик рявкнул еще раз, двумя стволами. Еще не успело затихнуть эхо, как я бросилась по листве в обход ликантропа. У Чака глаза лезли на лоб, но он уже переломил ружье левой рукой. Вылетели две стреляные гильзы, и две новые уже запихивались в затвор. Он умел обращаться с оружием. Я ткнула клинком под большую блестящую пряжку пояса. По телу Чака пробежала дрожь, но он заложил патроны в затвор. Я пихала лезвие, пока оно не заскрежетало по кости - позвоночник или лобковое сочленение, не знаю. Чак замкнул затвор движением левого локтя, будто стрелял на стенде. Я вырвала клинок из его тела, и оттуда выкатилась струя крови. Он упал медленно, рухнул на колени. Я взяла из его рук только что заряженное ружье, и он не пытался мне помешать. Стоя на коленях среди листьев, он моргал в темноту и меня уже, кажется, не видел. Слышался чей-то дикий, высокий, непрерывный крик. Я обернулась кричал человек с винтовкой. Он сидел на земле, выставив руку вверх, к луне. От локтя и ниже этой руки не было. Джейсон лежал в листьях и не шевелился. Рядом с ним сидел Зейн, и на спине футболки у него была кровь. Я встала и отошла от Чака. Он рухнул в лесную подстилку лицом вниз. Еще он был жив настолько, чтобы отвернуть лицо в сторону, но опереться на руки уже не мог. Вервольф, который меня спас, лежал на спине, ловя ртом воздух. В животе у него была дыра больше двух моих кулаков. Стоял едкий запах, как от рвоты, только еще резче. У вервольфа были пробиты внутренности - ясно стало по запаху. Рана в животе его не убьет. Даже если дробь серебряная, он не умрет на месте. Вторая рана виднелась выше, в широкой и мощной груди. Черный мех намок и слипся от крови. В эту дыру могла бы проникнуть рука, но ни хрена нельзя было разглядеть - а не задето ли сердце. Дыхание стало мокрым, неровным, почти придушенным. В ране булькало. Повреждено по крайней мере одно легкое, это было слышно. Раз он все еще пытается дышать, значит, сердце работает? Настоящие вервольфы немного похожи на людей-волков из кино, но все же кино этого передать не в силах. Он - определенно "он" - лежал на спине, ловя ртом воздух. Почти как дыхание во сне, только сон был смертельным. Я подумала сначала, что это один из волков Верна, которого я не знаю. Потом увидела остатки белой футболки, прилипшей к плечу, как обрывок забытой кожи. Осторожно отодвинув ткань, я увидела на ней улыбающееся лицо. Я глядела в желтые волчьи глаза, глядела на Джемиля. Он сделал то, что полагается делать телохранителю, - принял на себя пулю, направленную в меня. Сняв блузку, я затолкала ее в дыру на груди. Мне понадобились обе руки, чтобы запечатать рану, и он снова мог бы дышать. И не истек бы кровью. - Черт тебя побери, не погибай из-за меня! - прошептала я, и лишь тогда стала орать, призывая на помощь. Глава 26 Руки у меня были мокрые от крови. Блузка впитала в себя всю кровь, которую могла впитать, но из раны все еще лило. Кровь пропитывала мне джинсы, заливала локти. Джемиль смотрел на меня желтыми глазами, раскрыв пасть, стараясь не переставать дышать. Руки с длинными когтями судорожно подергивались на лиственной подстилке. Колючее тепло пробежало под моими руками, кожа волка задвигалась под ними теплой мохнатой водой. Из темноты выступили тени. Они были похожи на людей, но я знала, что это не так. Я стояла в вервольфах, возвышаясь над их головами. - Нужен врач, - сказала я. Темноволосый мужчина в круглых очках присел возле Джемиля с другой стороны. Он открыл коричневый саквояж и вытащил оттуда стетоскоп. Я не стала задавать вопросов. Почти во всех стаях есть врач. Всегда может понадобиться конфиденциальная медпомощь. Он оттолкнул мои руки от раны: - Заживает. Дробь не была серебряной. - Он посветил в рану фонариком. - Это что еще там такое? - Моя блузка. - Уберите ее, пока кожа вокруг не наросла. Рана заживала. Рука у меня еле протиснулась в отверстие. Ухватив за пропитанную кровью ткань, я потянула. Вылезла длинная мокрая грязная масса. С нее струйкой текла кровь. Я бросила блузку на лесную подстилку. Сегодня я ее не надену. Мелькнула мысль, что выше пояса на мне из одежды только лифчик, но мне было все равно. - Он выживет? - спросила я. - Выживет. - Обещайте, - потребовала я. Он посмотрел на меня и кивнул. В случайном лучике луны очки блеснули серебряными зеркалами. - Обещаю. Я поглядела на волчью морду Джемиля, погладила мех на лбу. Он был и грубый на ощупь, и густой и мягкий одновременно. - Сейчас вернусь. Остальные были рядом с Джейсоном и Зейном. Черри держала Зейна на руках. Натэниел присел рядом с ними, но смотрел только на меня. И даже кто-то стоял над тем, у кого была винтовка, и перетягивал ремнем обрубок руки. Это хорошо, он мне нужен живой. Будут у меня к нему вопросы, но не сейчас. Я склонилась над Джейсоном. Он лежал на боку, и какая-то женщина обрабатывала его раны. На ней были короткие шорты и высокий топ, черные волосы связаны в свободный пучок. Только когда она повернула голову, я узнала Люси. В зубах она держала фонарик и осматривала раны Джейсона уверенными и ловкими движениями. На мой вопрос она ответила, не дожидаясь, пока я его задам: - Поправится, но пара дней на это уйдет. Значит, если бы Джейсон был человеком, побои были бы смертельны. Тут она посмотрела на меня. Глаза наши встретились. Грим на ней уже не казался таким резким, но лицо все равно было красивым при луне. Я отвернулась первая. Я не хотела видеть, что у нее в глазах. Не хотела знать. Наклонившись над Джейсоном, я ощупала его лицо и остановилась, потому что руки у меня были в крови. Он что-то очень тихо сказал. Мне пришлось наклониться, чтобы расслышать. - Дай мне полизать кровь, - сказал он. Я посмотрела на него дикими глазами. - Ты же не умираешь, Джейсон. Не выпендривайся. - Это свежая кровь, Анита, - сказал Верн. - Кровь стаи. Она поможет ему выздороветь. Я оглянулась на него. Местный Ульфрик стоял чуть в стороне, высокий, прямой и худощавый, давая своим медикам делать их работу. Я хотела было спросить, где его черти носили, когда он был нужен, но Зейн издал какой-то звук. Он вроде выздоравливал уже от пулевого ранения, которое человеку стоило бы руки. Но ему было больно, и он постанывал, пока врач с ним возился. - Кровь помогает им исцеляться, - сказал Верн. - Особенно кровь кого-нибудь такого сильного, как ты. Членов нашей стаи иногда кормит Марианна. - Это ему действительно поможет, - сказала Люси, сохраняя максимально бесстрастное выражение лица. Я посмотрела на Джейсона - его лицо было кровавой маской. Один глаз заплыл полностью. Джейсон попытался улыбнуться, но губы так распухли, что улыбка не получилась. Кажется, ни одна часть лица вообще его не слушалась. Я тронула окровавленными пальцами эти распухшие губы, провела свежей кровью по нижней губе. Джейсон приоткрыл рот, пробуя кровь, но от этого движения вздрогнул - было больно. Приложив два пальца к его губам, я вдвинула их дальше, в рот. Он попытался сосать, но рот его не слушался. Джейсон стал лизать кровь, глотая почти судорожно. Когда я убрала пальцы, он схватился за мою руку. Я помогла ему отправить в рот следующие два пальца. Ричард ворвался на поляну и рухнул на колени. Шанг-Да находился у него за спиной, как и положено телохранителю. Мы с Ричардом встретились взглядами, и даже от этого я сильнее открылась ему. В отсутствии Жан-Клода, действовавшего как буфер, метки связывали меня с Ричардом еще крепче. Он стоял посреди поляны, дыша почти болезненными вздохами; я чувствовала, как поднимается и опускается у него грудь, будто это я за него дышала, чувствовала, как он смотрит на женщину рядом со мной. Я видела, как выпирают ее груди из-под топа. Видела линию ее щеки, наполовину в тени, наполовину в лунном свете. Она подняла глаза мне навстречу, будто видела, как я на нее смотрю. - Он по-прежнему тебя хочет, - сказала я. Она чуть улыбнулась: - Но не так сильно, как хочет тебя. Метки, связывающие меня с Ричардом, успокоились. Я уже не чувствовала его дыхания или его мыслей. Он отрезал себя от меня. Наверное, испугался, что я увижу что-нибудь лишнее. - В чем дело, Верн? - спросил Ричард. - На твоей земле им ничего не должно было грозить. Ответила Черри: - Джемиль послал нас троих за помощью. Он, - она ткнула рукой в темную фигуру на той стороне поляны, - нас не пропускал в лупанарий. Не хотел передать Верну нашу просьбу о помощи. Мужчина выступил вперед, и пятно лунного света очертило его высокое мускулистое тело, черные волосы, бледное лицо. - Они не из нашей стаи. У них не было права требовать входа. Внезапно Верн оказался рядом, а высокий вервольф - на земле. Я не видела движения - быстрота была невероятной, сказочной. Но я его почти видела. - Я Ульфрик, и я решаю, кто на что имеет право, а кто нет. Тебе понятно, Эрик? Ты всего лишь Фреки, третий в стае. Тебе еще одну битву надо выдержать, чтобы бросить мне вызов. Эрик прикоснулся к своему лицу и отнял руку, измазанную темной жидкостью. - Я не бросаю тебе вызов. Лесная подстилка зашелестела у меня за спиной. Я обернулась - ко мне полз Зейн с рукой на импровизированной перевязи. - Я вернулся на помощь, пока Черри и Натэниел спорили с ихним часовым. - Напряжение во взгляде Натэниела видно было даже в темноте. - Эта кровь высохнет, и он не успеет все слизать. Зейн остался лежать, где лежал, не дотягиваясь до меня. Рубашка на груди была разорвана и висела лохмотьями на плече. Ему действительно это было нужно - я видела это не по его лицу, а по всему телу, по манере. Он просил больше, чем исцеления тела. Если бы не он, Джейсон сейчас был бы мертв. Даже для ликантропа есть пределы выносливости. Джейсон держал мою руку возле своего рта и вылизывал мне ладонь. - Вторая рука тебе нужна? - спросила я. - Она высохнет раньше, чем он сможет ею заняться, - ответила Люси. Я на нее уставилась с некоторой долей ненависти. Ненавидела я ее за то, что она была в постели Ричарда. Делала с ним такое, чего я никогда себе не позволяла. - Леопард вполне обойдется без крови, - сказал Ричард. - Так выздоровеет. Я посмотрела на него пристально и протянула Зейну вторую руку. Он подполз ко мне, пользуясь ногами и здоровой рукой, взял мои пальцы в рот, а я смотрела на Ричарда в упор. Зейн присосался, как голодный ребенок, слизывающий с ложки последние крошки пирога. - Он мой, Ричард, не меньше, чем Джейсон. Я и лупа, и Нимир-ра. - Я знаю, кто ты. - Ричард встал. Я покачала головой: - Ты понятия не имеешь, кто я. И в этот момент я ощутила теплое и растущее присутствие. Из меня, как вода из колодца, поднимался мунин, проливаясь наружу. Похоже, что иногда метка Ричарда его призывает, а может, это из-за тех чувств, что пробуждает во мне Ричард: гнев или вожделение, либо оба эти чувства вместе. Я не стала сопротивляться мунину: Марианна сказала, что если я не буду сопротивляться, то мунин утратит часть своей власти надо мной. Я даже толком не знала, могла бы я совсем его изгнать. Лучшее, что я могу сделать, - постараться его контролировать. И я позволила мунину заливать себя, протягивая руки двоим мужчинам. Джейсон долизал уже до запястья, языком водил над венами. Его пугала такая близость свежей крови под кожей. Здоровый глаз смотрел на меня неуверенно. Я улыбнулась ему и знала, что это не совсем моя улыбка. Нет, я еще была здесь, но уже не одна. На мои мысли вуалью наложились мысли Райны. Я смотрела своими глазами, но зрение Райны окрашивало все, что я вижу. Ее тело, наше тело, хотело такого, от чего я бы закрыла глаза и убежала с воем. Но если действовать осторожно, я смогу использовать ее, как она использовала меня. Похоже было на то, будто идешь по крутой лестнице с чашкой горячего кофе, полной до краев. Осторожно-осторожно, иначе руки обваришь. Если не дать мунину немножко поразвлечься, будет так, как случилось раньше в лесу. Мне не нужно полнокровных воспоминаний, совместных с Зейном и Джейсоном. Ни сегодня, ни когда-нибудь еще. Джейсон не может с ними справиться, и я тоже не могу. - Все нормально, Джейсон. Бери кровь, пока она идет. И вряд ли тебе надо повторять второй раз. Он побежал языком по моей руке, работая усердно, как кот, вылизывающий свою шерсть. Зейн обсосал пальцы дочиста и поднял мою руку повыше, положив на свою здоровую. Он лизал очень медленно, очень тщательно и переходил к ладони. За нами раздался звук. Я повернулась и увидела того, что был с винтовкой. Он пришел в сознание и стонал от боли, доктор в круглых очках собрался сделать ему укол. - Принесите его сюда, - велела я. Врач и помогавший ему вервольф поглядели в сторону Верна и Ричарда. Оба Ульфрика обсуждали, как это все могло произойти, и проговорили бы еще всю ночь. А мне нужны были ответы. - Не на них смотрите, а на меня. И тащите его сюда, я сказала! Мунин Райны рванулся наружу и хлестнул из меня, над Джейсоном, над Зейном. Прокатился над Люси, заставив ее ахнуть. Все на поляне почувствовали этот вкус - если хотите, предчувствие. Труднее стало держаться, труднее думать. Человека с винтовкой подтащили ко мне. Я знала, на что я сейчас похожа. Одетая в черный лифчик, скрывающий, правда, больше, чем купальный костюм, но все же лифчик. И залита кровью. Джейсон и Зейн слизывают кровь с моей голой кожи. Странное зрелище и макабрическое, и отлично сработает как угроза. Врач и его помощник бросили пленного передо мной. Джейсон и Зейн не обратили на него внимания, вылизывая меня. Зейн скользил вдоль руки, зубы у него тихо поскрипывали. Когда он мельком глянул на пленного, я поняла, что Зейн устраивает для него представление. Мунин Райны ощущался как теплый свет. Он - или она хотели накрыть рот Зейна губами и ощутить вкус крови Джемиля. Хотели сорвать бинт с плеча Зейна и полизать кровь. С этой мыслью пришла и другая: что зализанная рана быстрее заживет. Да нет, вряд ли. Тот, что был с винтовкой, смотрел на меня, и глаза его превратились почти в сплошные белки. Я слышала его дыхание, нюхом чуяла его страх, чуяла, как миазмы пота. Я по этому запаху знала, как сильно он ранен. Знала, что у него кожа будет холодной на ощупь от кровопотери. И все это я знала по запаху. Вот черт! - Как тебя зовут? Кажется, вопрос оказался для него слишком сложным. - Можем посмотреть по твоим документам. Как твое имя? Он сделал невольное движение к карману - той рукой, которой у него уже не было. - Если его быстро доставить в больницу, - сказал врач, - там могут пришить руку на место. - Если он честно ответит на вопросы, можете его везти. Как тебя зовут? - Терри. Терри Флетчер. - О'кей, Терри. Кто тебя послал нас убивать? - Я хотел с тобой расквитаться за то, как ты с нами расправилась, вот и все. Никого убивать никто не собирался. Джейсон перешел с моей руки на локоть. Язык его холодком проходил по моей коже снова и снова. Холодком - там, где уже ушел, а там, где касался, он был горячим. - Вранье не приблизит тебя к больнице, Терри. И не спасет тебе руку. Кто тебе заплатил за нас? - Он меня убьет. Я поглядела на него и рассмеялась. Сочным, густым смехом, хоть ножом его режь. Он лился из моего рта, и это не был мой смех. От него у меня волосы на шее встали дыбом, а Джейсон остановился, прижимаясь ртом к моей руке. - Неужели ты думаешь, что я тебя не убью? Наконец подул ветерок, но горячий и душный. Даже рот Джейсона был прохладнее. У него уже зажили губы настолько, чтобы присосаться к коже, но рот еще был распухшим. Я хотела поцеловать рану, полизать ее, узнать, правду ли мне говорили. Могу ли я его вылечить? Я снова посмотрела на Терри: - Говори, кто тебе нас заказал. Говори, кто тебе заплатил. Скажи все, что я хочу знать, и добрый доктор отвезет тебя в больницу, где тебе пришьют руку. Соври - и твоя рука станет просто мясом. Соври - и помрешь прямо здесь, на этой поляне. Подумай, Терри. У меня вся ночь впереди. Я наклонилась к Джейсону, оторвала его рот от своей руки. Мы поцеловались, и я ощутила вкус крови Джемиля, своей кожи, еле заметный след духов на запястье и кровь Джейсона. У него рот раньше кровоточил, и это я тоже чувствовала. Но сейчас кровотечение прекратилось. Раны заживали, и я могла ускорить заживление. Все мое самообладание потребовалось, чтобы не прижаться к нему ртом как следует и не втолкнуть в него эту теплоту, чтобы не повалить раненое тело Джейсона на листья и не оседлать его. Я отодвинулась, закрыв глаза. Потом открыла их и посмотрела на пленного. Джейсон перешел к моему животу, подлизывая выше пояса джинсов. Они пропитались кровью, и на мне они не высохнут. Зейн завернул ко мне за спину, вылизывая позвоночник. Там крови не было, и ему мешали ножны, но на нашего пленного это должно было произвести впечатление. - Говори, Терри. Когда я начну с ними трахаться, мне уже не захочется прерываться. Я чуть наклонилась к нему, и он вздрогнул. Отодвинувшись от Джейсона и Зейна, я поползла к Терри. Движение это было именно таким, как я и хотела: опасным, грациозным, сексуальным. Даже сейчас его глаза косили на мои груди, такие белые на фоне белья. Даже сейчас в нем играло мужское. Я ощутила поглощающее презрение Райны к мужчинам. Столько секса, а на самом деле почти все это - ненависть. Как странно. Она наслаждалась, терроризируя этого мужчину. Наслаждалась его выпученными глазами, быстрым дыханием, лихорадочным биением сердца. Я тоже его слышала. Черт побери, я почти ощущала вкус его кожи на языке. Еда. От него пахло едой. - Кто тебя послал, Терри? - Я шепнула это интимно, чтобы только он слышал. Я потянулась к нему, провела пальцами по щеке, и он заскулил. Придвинувшись ближе, я длинно лизнула его в щеку. - Терри, ты вкусный. Спиной я ощущала остальных. Стая Верна ответила на зов Райны. На мой зов. Из-за Ричарда я больше была лупой, чем мне хотелось бы. Но сегодня в этом были свои преимущества. Вервольфы подходили, двигаясь бесшумно, как тени. Подтягивались, привлеченные моим желанием и ужасом этого мужчины. Он вытаращенными глазами смотрел, как они сжимают кольцо, вертел головой, оглядываясь. Я его поцеловала, когда он отвернулся, и он завопил: - Ради бога, не надо! Смех Райны вырвался из моих губ: - Кто тебя послал, Терри? - Найли, Франклин Найли. Он нам заплатил, чтобы вас выгнать, сказал, что с копами проблем не будет. Потом он велел вас убить, особенно тебя. Сказал: "Убейте эту суку, пока она мне дело не сорвала". - Какое дело? - шепнула я. Фрэнк Найли был работодателем силовика Майло Харта, которого я после самолета больше не видела. Он приехал ради сделок с земельными участками. Он, что ли, и есть покупатель земли Грина? Терри лихорадочно озирался, но всюду стояли в ожидании вервольфы. - Не знаю, Богом клянусь, не знаю! Не знаю. Он нам заплатил по пять сотен каждому, чтобы вас отметелить. И мне с Чаком по пять штук, чтобы вас убить. - Пять тысяч каждому? - спросила я. Он кивнул. - Маловато. - Мы ж не знали, что ты вервольф. Не знали, кто ты такая. - Шерстистая морда обнюхивала его ногу. - Я не знал! - почти завизжал Терри. Мунин Райны теплой волной пульсировал у меня позади глаз. Я наклонилась к пленному, будто хотела его поцеловать. Он подался назад, но уперся в доктора. А мои губы нависли над ним, и не поцелуя хотелось мне. Я так и застыла, подавляя желание опустить губы к его шее. Сдерживалась изо всех сил, чтобы не запустить зубы в это горло, не вырвать его. Не пустить первую кровь, чтобы стая начала жор. И я стала отползать от него, будто это мне надо было бояться. - Отвезите его в больницу. - Его нельзя оставлять в живых, - возразил Зейн. - Я ему обещала: если он заговорит, мы его отвезем. - Я потрепала Зейна по щеке. Мы стояли на коленях среди лесной подстилки совсем рядом, хотя я не помнила, чтобы мы сходились. - Возьмите его, и руку тоже. Да, кстати, Терри! Он смотрел не на меня, на ждущих волков. - Терри! - окликнула я его снова, продолжая гладить короткие белые волосы Зейна. Он посмотрел на меня, глаза его заметались, будто он хотел видеть всех сразу. - Что такое? Что еще тебе надо? Ты сказала, что меня отвезут в больницу. - Если ты расскажешь Найли - расскажешь ему, кто я такая и что здесь было, - я тебя убью. Притянув к себе голову Зейна, я нежно поцеловала его в лоб. - Не скажу. Никому не скажу. Найли меня убьет, если узнает, что я его сдал. Убьет на хрен, и все. - Вот и хорошо. Я притянула Зейна к себе, он начал лизать мне шею, перешел на плечо, стал лизать чуть ниже ключицы. Еще ниже, и я его оттолкнула, да так резко, что он упал на раненое плечо. Мир мой сужался - я проигрывала битву с Райной. - Быстро увозите его! Я будто слепла. То есть я продолжала видеть, но как-то по-другому. Я дралась с Райной, и ей это не нравилось. Она просила насилия, а я отказывала. Она просила секса, и я снова отказывала. Даже мертвая, она была не из тех, кому легко сказать "нет". Я закрыла глаза руками. Чьи-то шаги приблизились ко мне, и я предупредила: - Не трогай меня! - Дитя, это я, Марианна. Скажи, что происходит. Я опустила руки так, чтобы видеть Марианну. Она была все в том же белом платье, с теми же длинными светлыми волосами. - Ты с Райной не была знакома? - Нет, дитя мое. Я потянулась к ней, взяла ее за руку, и это была рука как рука. К ней не было прицеплено никакое воспоминание. Не было ужаса, который был бы знаком мунину. - Помоги. Она крепко взяла двумя руками мою кисть. - Слишком поздно изгонять мунина силой. Надо заставить его захотеть уйти. Я покачала головой: - Она не уйдет. - Раньше она от тебя уходила. Я так замотала головой, что волосы захлопали по лицу. - Ты не знаешь, чего она хочет. Не понимаешь, чего она хочет. Я не могу! Я не буду! Возле нас оказался Ричард, потянулся взять меня за плечо, но я отшатнулась, упав на землю, и подняла руку, будто закрываясь от удара. Я не хотела знать, что он делал с Райной - или она с ним. Вот этот образ мне совершенно не нужен. - В чем дело? - Мунин не уйдет, пока Анита не сделает что-то, чего он хочет. - Ты знал Райну, - сказала я. - Скажи ей, что Райна любила. Из меня поднималась сила мунина, и я не могла ее остановить. Она росла и росла, и наконец вылетела у меня изо рта с визгом. Ричард попытался коснуться меня, и я поползла прочь: - Нет, нет, нет, нет! Марианна меня поймала, прижала к себе. Пахла она душистым мылом и сиренью. Я знала, что вполне могу разорвать ее захват, но мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы она меня держала, чтобы она мне помогла. Мне это было нужно. Она погладила меня по волосам, укачивая, как младенца. - Анита, ты должна отчасти уступить мунину. Ты это уже делала. Мы с Ричардом обсудили прошлые события. Когда на этот раз мунин тебя оставит, мы вместе постараемся сделать так, чтобы это не повторилось. Я подняла голову, чтобы заглянуть ей в лицо: - Ты действительно можешь это прекратить? - Я могу научить тебя, как это сделать. Пару мгновений я смотрела в эти светлые глаза. Я слышала странное пощелкивание искусственного клапана. Мунин намекал, что еда вполне подойдет вместо секса. Не так хорошо, но сойдет. Я осторожно отодвинулась от Марианны. - Ты для нее просто мясо. - И поползла от нее прочь. Марианна смотрела на меня, присев среди листьев в своем белом платье. Только она на этой поляне не смотрелась тенью. Вся эта белизна играла в лунном свете, и Марианна казалась мишенью. Я встала, прерывисто дыша. Сердце торчало в глотке, как мяч, который можно взять и играть. Я огляделась, отчаянно ища выхода. Чего-то, чем удовлетворится Райна и с чем я смогу жить. Зейн смотрел на меня, и Райна его хотела. Но то, чего она хотела, мало имело отношения к сексу. Я подошла к нему. Он стоял на коленях, глядя на меня серебряными в свете луны глазами. Я упала перед ним на колени и сорвала перевязь у него с плеча. Он чуть ойкнул от боли, и Райне понравилось. Главная проблема была в том, что для изгнания этого мунина нужно было, чтобы он достаточно мной овладел, иначе я не сделаю того, что он хочет. А идея дать Райне больше власти над собой казалась не слишком удачной. Но сейчас она хотела прижаться нашим ртом к ране на плече Зейна, а это я в трезвом рассудке сделать не могла. Во мне было еще недостаточно Райны, чтобы сунуть язык в открытую рану. Я отползла от Зейна и напоролась на Джейсона. Он был почти в зоне безопасности, когда мной владел мунин. Этому мунину он нравился, и я его тоже не боялась. Я подошла к Джейсону, встала на четвереньки, но знала, что, если я его коснусь и буду при этом сопротивляться мунину, нас ждет еще один сеанс ужаса. Если я полезу к нему, это должно быть по-настоящему. Я должна искренне желать поддаться, по крайней мере хоть чуть-чуть. Рот у Джейсона уже почти зажил. Опухоль у глаза спала. Кровь или мунин - но это помогло. Он выздоравливал. Я знала, что мунина можно использовать для лечения ликантропов. Когда-то я это делала, но не так. Это случилось в тот раз, когда Райна проявилась впервые, и я еще не поняла, что мне грозит. Сейчас я знала, а потому боялась ее и ненавидела. Райна была в восторге, что мертвая она пугает меня сильнее, чем при жизни. Я ощущала ее радость как теплую нить, идущую сквозь тело. Эхо ее хохота преследовало мои мысли и покрывало руки гусиной кожей. Быть одержимой кем бы то ни было для меня невыносимо. Быть одержимой социопатической нимфоманкой и притом садомазохисткой, которую я убила своими руками, - слишком страшно, и в этом была невыразимая словами ирония. Джейсон лежал навзничь, и я очень осторожно, не касаясь его, подкралась на четвереньках. Склонившись над ним, я стала его рассматривать, подальше убрав руки и ноги, чтобы не коснуться случайно. Голос у Джейсона был хриплый, будто у него все еще болело горло: - У тебя есть план? - Марианна говорит, что, если я не стану сопротивляться мунину, не будет воспоминаний, будет только сила. Он уставился на меня: - Ты хочешь ее принять, и тогда станет лучше? Я кивнула, рассыпав волосы по лицу: - Лучше. И приблизила к нему лицо, согнув руки, как будто собиралась отжиматься. Губы наши слились дрожащей линией, и то, что час назад было целомудренно и слегка неловко, вдруг переменилось. Я прервала поцелуй и нависла над его телом, опираясь на пальцы рук и ног. Подо мной ощущалась дрожащая энергия его ауры, отталкивающая силу моей ауры - ту силу, что была мунином. Я стояла над Джейсоном, не касаясь его, просто глядя ему в лицо. Когда мы снова поцеловались, сила теплого дыхания, горевшего в наших телах, полилась у меня изо рта прямо в рот Джейсона. Я позволила себе резко и грубо упасть на него, так что Джейсон вскрикнул от боли. Крик попал мне в рот и был проглочен в волне жара и силы. Я вливала мунина в Джейсона. Я вливала в него себя. Я вливалась в Джейсона через рот, через собственные поры. Там, где кожа касалась кожи, я проливалась в него. Я уходила в него, как вода в сток. Сначала Джейсон сдерживался, вытянув руки по швам, но сила овладела нами обоими. Руки его сомкнулись у меня за спиной. Губы Джейсона искали мои губы, будто он рвался внутрь. Я оседлала его тело и даже сквозь джинсы ощутила, какой он твердый и готовый. Он внезапно перевернул меня и оказался сверху. Мое тело ничем не пыталось себя защитить. Я охватила ногами его талию, почувствовала, как он толкается в меня. От каждого толчка у меня в низу живота что-то дергалось и стягивалось. Я поплыла вверх сквозь толщу силы и стала отталкивать Джейсона в грудь. Мы этого не будем делать. Я не буду. - Слезь. Слезь с меня. Я говорила придушенно, хрипло. Слишком много наглоталась мунина, чтобы бороться и внутри себя, и снаружи. Джейсон надо мной застыл, потом свалился на меня мешком. Сердце его колотилось бешено, дыхание стало глубоким и хриплым. Сглотнув слюну, Джейсон смог произнести: - Если бы я сказал, что останавливаться уже поздно, ты бы мне поверила? Я стала выползать из-под него: - Нет. Он повалился на спину, освобождая меня. Я встала. Синяков на нем уже не было, лицо смотрело на меня чистое, нетронутое. Если бы я только умела заставить эту дрянь работать без секса! - Моя очередь? - спросил Зейн. Я повернулась, и он сидел передо мной на земле. Остатки рубашки он с себя сорвал. Я никогда не думала о Зейне как о мужчине - в этом смысле. Но вот он сидит передо мной при луне, и игра света и тени подчеркивает мускулы у него на груди и на животе - руки теряются в темноте. Лицо - сильное и чистое, сверкающе бледное, половина его скрыта тенями, как кусками мрака. Кольцо в соске сверкает серебром, будто подмигивает, приглашает. И этого мне хватило. Я встала перед ним, поглядела вниз и сделала то, что хотел мунин. Схватив Зейна за раненую руку, я ее дернула вверх, растянув плечо до предела. Зейн вскрикнул. Кожа уже закрылась над раной, но сама рана еще не заросла. Прижавшись к ней губами, я ощутила, как рвутся мышцы, как ломается снова уже срастающаяся кость. Я укусила его, всадила зубы так, что останется след, и вдула в него силу. Я лечила его рану и боролась с Райной - она хотела выдрать из кожи кусок. Шутка такая - лечить его и одновременно ранить. Я оттолкнулась раньше, чем успела бы ей поддаться. Спотыкаясь, я встала и поняла, что после каждого использования сила растет. Она заполняла меня как другая личность, растущая внутри меня, выпирающая из-под кожи. Шатаясь, я подошла к Джемилю и рухнула возле него на колени. Он уже перекинулся обратно в человеческий вид, а это значит, что он был сильно ранен. Я смотрела на обнаженное тело и не давала Райне к нему притронуться. Не давала сделать, что она сейчас хотела. Ничего из того, что она хотела. Проведя руками по груди Джемиля, я нащупала рану. Кожа закрылась над ней, но была еще мягкой, и я знала, что могу всунуть туда пальцы. Знала, что могу вырвать у него сердце. Но вместо этого я опустила лицо к ране и нежно поцеловала ее. Закрыв глаза, я вдохнула его запах, ощутила прикосновение гладкой кожи. Кожа, только что закрывшая рану, всегда такая мягкая, как у младенца, нежная, гладкая. Я положила руки на рану и вдвинула в нее теплую растущую силу, как меч. Глаза у Джемиля широко раскрылись, спина выгнулась луком. Он попытался вскрикнуть, и я украла этот крик поцелуем. Я оседлала его тело, не пах, а вторую рану, что была пониже. Оторвавшись от его губ, я опустила руки пониже. Я исцеляла его и чувствовала, как это покидает мое тело теплой струёй. Руки скользнули ниже, я потрепала его и ощутила, как он твердеет. И тогда я резко с него соскочила. Я исцелила Джемиля, а Райна считала, что за исцеление ей кто-нибудь что-нибудь должен. Я боролась с ней, пока не свалилась обратно на лесную подстилку с криком. Тело мое извивалось, и будто левая сторона перестала разговаривать с правой. Будто что-то во мне лопалось. Это огромное теплое присутствие, второе тело, рвалось на поверхность, рвалось вынырнуть. Зверь Райны рвался наружу, рвался сделать меня лупой на самом деле, но мое тело не могло этого выдержать, не могло дать ему пристанище. Я была человеком, и сколько бы силы в меня ни впихнуть, это никуда не денется. Чьи-то руки придержали меня, и с неимоверной высоты раздался голос Ричарда: - Что с ней? - Она борется с мунином. - Голос Марианны. Он звучал совсем рядом с моим лицом, но я ее не видела. Будто весь мир исчез в темноте. - Не сопротивляйся, Анита. Что бы ни случилось сегодня, завтра я тебе смогу помочь. Уступи и живи или мунин тебя убьет. - Прошу тебя, Анита! - Снова голос Ричарда. - Она убьет тебя, если сможет. Она тебя убьет прямо из могилы. Перестань сопротивляться, Анита, поддайся или погибнешь. - Нет! - завопила я и вдруг снова смогла видеть. Я смотрела в очерченную контурами деревьев тьму, и проблески лунного света играли в листьях. Они казались яркими, как солнце, только мягче. Я лежала неподвижно, мигая от света. Ричард прижимал меня к земле за плечи, Шанг-Да держал правую руку, Люси - левую, Верн держал ноги. У меня были судороги это я помню. Марианна склонилась ко мне, держа мое лицо между ладонями. - Анита? - Я здесь. Голос у меня был тих, но ясен. Я ощущала легкость, пустоту, но не была одна - меня не удалось обмануть. Мунин не ушел. Он еще не закончил. - Мунин оставил ее? - спросил Ричард. Марианна покачала головой: - Он еще здесь. Мое мнение о ней еще повысилось - она тоже не была обманута. - Отпустить ее? - спросил Верн. - Анита? - обратилась ко мне Марианна. - Отпустите. Они медленно убрали руки, будтоопасаясь. Опасаясь меня или за меня, я не знала точно. Потом отошли, только Ричард остался рядом. Я прильнула к нему головой, и он взял меня в объятия. Я закрыла глаза и отдалась этому чувству безопасности - на миг. Ни в чьих объятиях мне никогда не было так надежно. Ни в чьих. За что-то я зацепила ногой среди листьев, отодвинулась от Ричарда и нашарила свой нож. Сунула в ножны. С той стороны поляны Джейсон сказал: - А второй здесь. - Он держал его за лезвие. Я подошла к Джейсону, взяла у него нож, ощущая на себе взгляды всех собравшихся. Будто я только что появилась, и никто не знает, чего от меня ждать. Второй клинок я тоже вложила в ножны. Джейсон улыбнулся мне: - Не пойми меня неправильно, Анита, но хотелось бы мне когда-нибудь проделать это взаправду. - Почему не сегодня? - спросила я. Джейсон уставился на меня: - Как ты сказала? Я пошла обратно, чувствуя провожающие меня взгляды. Я чуяла кровь, силу и плоть, и ничего не было приятнее, чем возбуждать вервольфов. Ричард стоял там же в джинсах и футболке. Волосы пеной лежали на плечах, мягкие, темно-каштановые при луне. Схватив его за футболку, я смогла притянуть его настолько, чтобы поцеловать, долго и взасос, и он ощутил вкус всей крови, что пробовала я, всей кожи, что я сегодня касалась. Медленным движением я вытащила его футболку из штанов, погладила ладонями голый живот, прохладную крепкую грудь. Он схватил меня за руки, отвел их. - Что это с тобой? - А тебе разве не нравится? Это Люси шла к нам. Ее внушительные груди натягивали материю топа. Либо у нее были очень большие соски, либо они от холода очерчены так четко даже в этом тусклом свете. Я подняла глаза на Ричарда. Я спала с Жан-Клодом, он - с Люси и Майрой - да, не забудем Майру. Это вполне честно, что у него есть любовницы. Нет, правда. Но мне это было поперек горла, и за это я себя ненавидела. И еще за то, что хочу его. За то, что сплю с Жан-Клодом и что это мне не нравится. И за то, что если бы это был Ричард, мне бы не хватало Жан-Клода. Что бы я ни делала, а для меня оборачивается хреново. Глядя на Люси, я знала, что руки, которые так нежно держат мои, хватались за эти мощные, круглые груди. Я знала, что она его трогала всюду. Что голым он входил в нее. И ревность была так сильна, что у нее могло быть одно лишь имя - ненависть. Я отодвинулась от Ричарда и вынула нож из ножен. Шанг-Да шагнул вперед, будто чтобы стать между нами, но Ричард остановил его и отослал назад. Он просто смотрел на Шанг-Да, пока тот не отступил, но по лицу китайца можно было сказать, что он очень этим недоволен. Его можно было понять. Ричард повернулся обратно ко мне, уставился на меня, но не шевельнулся себя защитить. Не знаю - то ли он верил, что я его не трону, то ли был уверен, что я не смогу. А я не сомневалась, что смогла бы. Я сумела одернуть свою руку, но лезвие успело полоснуть через рубашку - хотя и неглубоко, однако кровь показалась. Он вздрогнул, в глазах появилась растерянность, горе, боль. Ну и хрен с ним. Шанг-Да уже был рядом, и Ричард схватился с ним. Ричард не подпустил его обезоружить или ранить меня. Я приложила острие ножа к груди и сделала надрез над сердцем. Боль появилась сразу, резкая, но неглубокая. Ничего страшного. Кровь потекла между грудями, как щекочущий палец. Очень она была темной на моей белой коже. Ричард шагнул ко мне, и Верн остановил его: - Это ее выбор. - Не ее, Райны! - возразил Ричард. Но он частично ошибался. Райна наконец нашла нечто, привлекавшее нас обеих. Мы обе хотели заставить его страдать. Мы обе чувствовали, что нас предали, и ни у одной из нас не было на это права. Мы обе предали его каждая по-своему. Слова, незнакомые мне, полились с моих губ: - Твое сердце - моему, мое - твоему. Я, лупа, - тебе, Ульфрику. Но ни я на ложе твоем, ни ты на моем. И я бросила нож в землю так, что он воткнулся, гудя. Лезвие в земле ощущалось так, будто я разбудила огромного спящего зверя. Сила хлестнула через меня из земли, из меня, и что-то во мне освободилось в этом потоке. У меня закружилась голова, я рухнула на колени. Все еще борясь, я взглянула на Ричарда и сказала: - Помоги! Но было поздно. Мунин рванулся наружу как ветер, и все мужчины, которых он коснулся, уловили этот запах. Я почти ощутила, как реагировали их тела. Я поняла, что сделала Райна, и если бы даже это был ее последний вечер на месте водителя, она не могла придумать лучше. Если не считать убийства, это была самая совершенная месть. Я упала на колени, стараясь не дать ей завершить ритуал, но они уже стояли в темноте, готовые, охочие. Я издавала запах, и не только крови. Слова будто клещами вытаскивали у меня из глотки, и они вылезали, причиняя боль. - Возьми меня снова, если можешь, мой Ульфрик. Я глядела ему в лицо и видела, насколько оно стало диким. Мне это было отчасти приятно. Да поможет мне Бог - моя собственная ревность дала Райне ключи ко мне. Я огляделась на стоящие в тени фигуры. Они ощущались растущим предгрозовым напряжением воздуха, таким тяжелым, что трудно было дышать. Чувствовалось, как зреет в этом воздухе молния, приближается, но буря эта ждала меня. Ждала моего движения. Рядом со мной стояла Марианна. - Вставай. Я попыталась подняться, Марианна мне помогла. - Теперь беги, - сказала она. Я уставилась на нее: - О чем ты? - Ты только что объявила себя Фрейей. Теперь беги, пока они не потеряли терпение и не взяли тебя прямо здесь. Я знала, что она имеет в виду, но мне надо было услышать это в открытую: - Взяли? - Если мунин не вылезет наружу, это будет изнасилование, но это все равно случится. Иди! Она подтолкнула меня в темноту. Я споткнулась и последний раз оглядела поляну. На лице Ричарда были мука и ужас. Шанг-Да стоял за плечом Ричарда, злой как черт. На меня. У Джейсона я еще ни разу не видела лица такого безразличного, будто он боялся проявить свои чувства. И лицо Роланда я тоже увидела. Час-другой назад я его уже видела, но сейчас лицо его не было безразличным - оно было голодным, ждущим. И я знала, что они это сделают. Кто-то и где-то поимеет меня, если я их не убью всех. Два серебряных клинка против стаи вервольфов - не слишком хорошие шансы. А Ричард сделает все, чтобы меня спасти. Все. - Шанг-Да! - позвала я. Высокий телохранитель посмотрел на меня. Даже в лунной темноте ощущалось, как тяжел его взгляд. - Жизнь Ричарда значит для меня больше моей безопасности, Шанг-Да. Не дай ему погибнуть. Он продолжал смотреть на меня, потом кивнул - коротко, резко. Схватив меня за руку, Марианна приказала: - Иди! И я пошла. Я бросилась в лес, во тьму внешнюю, и побежала, побежала так, будто видела в темноте. Я почти угадывала прогалины, знала, что деревья расступятся передо мной беспрекословно. Я отдалась ночному лесу, как учили меня в детстве. Когда бежишь по лесу в темноте, зрением не пользуешься - работает та часть мозга, которая поднимает волоски на шее. Я бежала, ныряла и прыгала, и знала, что всего этого мало. Глава 27 Долгой траурной нотой вой прорезал ночь. Потом - рычание, резкий жалобный визг, сразу оборвавшийся. Я поняла, что кто-то сильно ранен, может быть, убит. Они действительно готовы убивать друг друга за эту привилегию? Настоящие волки так не делают. Только люди способны взять симпатичного нормального зверя и до такой степени его перепохабить. Перелезая через бревно, которое было чуть потолще малолитражки, я поскользнулась и растянулась на земле. Лежа на пузе и ловя ртом воздух, я понятия не имела, что делать дальше. Вервольфов я не столько слышала, сколько ощущала на ощупь, упираясь руками в землю. До вторжения мунина я не умела так их чуять. Прижавшись к бревну, я нашарила отверстие. Это было дупло, и я вползла в непроглядную темноту, выставив перед собой руку с ножом на случай, если в дупле затаился енот или змея. Но там было пусто, только подгнившее прохладное дерево крошилось под моим голым животом, и ощущался вес огромного поваленного дерева. Я знала, что меня найдут, дело было не в этом. Им не сразу удастся меня выковырять из норы. Я пыталась выиграть время, сама не очень четко представляя себе, зачем. Тут нужен какой-то план, а у меня его не было. Мунин считал, что Ричард может нас спасти, а меня сама эта мысль пугала. Ричард несколько застенчив, когда надо убивать. Страшнее было бы, если в он погиб, пытаясь меня спасти, чем если бы меня поймали. Изнасилование я как-нибудь переживу, а гибель Ричарда - вряд ли. Конечно, меня еще никогда не насиловали, и, быть может, я поспешила с выводами. Могу и не пережить. Они шли возле бревна. Больше одного, больше двух. Трое, четверо? Черт его знает. Когти рванули истлевшее бревно, и я вскрикнула - пискнула, как пищат только девчонки. Один из пришедших, я услышала, покатился по земле. Хлынула клубами энергия, когда он перекинулся в волчью форму. И все - он выбыл из состязания. Если теряешь человеческую форму перед лупой, за которой гонишься, ты уже с ней совокупиться не можешь. Оброс шерстью - проиграл. Правила о том, как становиться Фрейей, никогда не писались для женщины, не имеющей другой формы. Младшие члены стаи выбывали, уступая своему зверю: приближалось полнолуние, и они не могли устоять, когда воздух был так насыщен насилием и сексом. Выбыло их с полдюжины, может быть, целая дюжина. В стае Верна пятьдесят волков; дюжину долой. Что-то тяжело ударило в бок бревна, и я сумела удержать крик. Хоть это уже лучше. Раздался топот, тяжелое дыхание - не меньше двоих подрались. Но оставался еще третий. Драка прекратилась, раздался громкий влажный хруст. Такая тяжелая наступила тишина, что сердце у меня стучало, как гром. Бревно шевельнулось. Я застыла, будто это могло меня спасти. Конец бревна возле моих ног поднялся в воздух. Я застряла в дупле, где пряталась. В окружности поваленное дерево было не меньше шести футов. Не знаю, сколько оно весило, но очень много. И его поднимал высокий бородатый мужчина. Вытолкнул наверх, упираясь ладонями в ствол. Когда он улыбнулся, его зубы ярко сверкнули на фоне бороды. Рычащим голосом он произнес: - А ну вылезай, малышка! Малышка? Я очень осторожно выползла из-под бревна. Вес его был сокрушителен, мужчина дрожал мелкой дрожью. Такую громаду даже он не мог поднять без усилия. Я остановилась, прижавшись к земле возле его ноги. Ему сначала надо положить бревно, а потом уже заняться мной. Он улыбнулся шире, когда увидел, что я не отползла. Усмотрел в этом хороший признак. - Я сунула ему нож в брюхо и откатилась прочь, вспарывая мышцы. Он с удивлением упал на колени, и дерево свалилось сверху, придавив его к земле. Я не стала ждать, удастся ли ему выбраться. На земле лежали двое: у одного был проломлен череп, и на землю стекала кровь и что-то густое. В темноте все это казалось черным и серым. У второго еще мог биться пульс, но я не стала проверять и бросилась наутек. Уловив движение воздуха, я еще успела оглянуться и увидеть что-то мелькнувшее мимо. Он свалил меня подножкой, я рухнула на спину, а он оказался сверху. Едва успев узнать Роланда, я полоснула ножом, но он уклонился так быстро, что я не видела даже, и его кулак угодил мне в подбородок. Я не отключилась, но тело обмякло. Нож выпал из пальцев, и я не могла его удержать. Половина моего существа отчаянно вопила без голоса и слов, а другая половина отстраненно заметила: "Какие красивые деревья!" Когда я снова смогла шевельнуться, джинсы были стянуты с меня до половины бедер. Они там застряли, потому что залубенели от засохшей крови. - Роланд, не надо. Он продолжал стягивать с меня штаны, будто я ничего и не говорила. И я не хотела, чтобы он ударил меня второй раз. Если я потеряю сознание, всему конец. Ему трудно было стянуть с меня джинсы поверх кроссовок, потому что ни джинсы, ни кроссовки на это не рассчитаны. Я приподнялась на локтях и попыталась говорить дружелюбно и разумно: - Роланд, сначала полагается снимать обувь. Если я проявлю волю к сотрудничеству, может, мне это зачтется. Или удастся придумать какую-нибудь уловку. Куда Ричард подевался? Роланд намотал джинсы на руку, лишив мои ноги подвижности. - Чего ты мне помогаешь? - спросил он. Голос его был слишком глубок для этой худощавой груди, слова произнесены отчетливо. Нервная энергия ползла у него по коже, переливаясь, как жар над летним асфальтом. Он был все тот же, но переменилось все остальное. - Может, просто не хочу, чтобы ты снова меня ударил. - И я не хочу, чтобы меня пырнули ножом. - Что ж, это справедливо. Так мы и глазели друг на друга - я, приподнявшись на локтях, он, склонившийся у моих ног. Будто он не знал, что делать дальше. Наверное, не ожидал, что я буду спокойна. К слезам, гневу, даже желанию он был готов, но я ничего этого ему не выдала. Я была дружелюбна, доброжелательна, будто он спрашивал у меня дорогу в ресторан. Странно, но я даже была внутри спокойна. Как-то все это было сюрреалистично, будто не на самом деле. Если он меня коснется, тут-то я и пойму, что это очень даже на самом деле, но пока он оставался там, где был, меня это устраивало. Он придавил мои джинсы коленом и стал стягивать с себя рубашку. Рубашку - это еще ладно. Меня устраивает. У него красивый торс, приятно посмотреть. Пока штаны на нем, все в порядке. Куда, к чертовой матери, Ричард подевался? Роланд расстегнул застежку штанов, и мои нервы не выдержали. Я не пыталась связаться с Ричардом, опасаясь, что он ведет бой. В драке использование меток отвлекает. Но мне нужна была помощь. Я могла поспорить, что трусов под штанами у Роланда нет. И - да, выиграла бы. Я послала Ричарду зов, и он действительно дрался. На секунду я выглянула из его глаз - он дрался с Эриком. Отлично. Как можно скорее я прервала контакт, но знала, что это стоило Ричарду секунды сосредоточенности. Я была предоставлена сама себе. Роланд спустил штаны до колен и, очевидно, счел это достаточным, потому что полез по моим ногам вверх. О, как романтично. Не Ричард пришел ко мне на помощь, а незнакомый мужчина. Он подсек Роланда, как Роланд подсек меня. Они покатились прочь с меня и по пологому склону в лощину. Я стала как можно быстрее натягивать джинсы. Что-то шевельнулось за моей спиной, и я обернулась - со спущенными штанами и без оружия. Это был Зейн, прижимавший к груди раненую руку. За ним из темноты появился Натэниел и протянул мне здоровую руку: - Быстрее! И мы помчались. Натэниел тащил меня за руку, бесшумно скользя между деревьями. Я пыталась держаться за ним, считая, что там, где протиснется его тело, протиснется и мое. Я прыгала там, где он прыгал, виляла, где он вилял, хотя и не видела сама этих препятствий. У него ночное зрение было лучше моего, и я в этом не сомневалась. За нами чувствовалось присутствие Зейна, как ощущается в ветре запах дыма. Тьма справа разразилась хоровым воем. Натэниел потащил меня быстрее, пока я не рухнула головой вперед, и зазубренная ветка расцарапала мне щеку, чудом миновав глаз. - А, черт! - Они приближаются, - сказал Натэниел. - Знаю. - Я приложила руку к щеке и отняла ее окровавленную. - Вот, твою мать! - Я им тебя не отдам. Я уставилась на него. Натэниел был меня выше всего на три дюйма, весил разве что на тридцать фунтов больше. Мускулистый, но маленький. А это важно, если твой противник может поднять огромное дерево. - Они тебя убьют, Натэниел. Он на меня не смотрел. Только таращился во тьму, будто слышал то, чего я не слышала. Зейн прислонился к дереву, глядя на меня. Здоровой рукой он потирал раненую, будто успокаивал боль. Наверняка так и было. - Если они тебя поймают, ты будешь драться, - сказал Зейн. - И они тебя убьют. - Он закрыл глаза. - Сегодня тот случай, когда ты себя не спасешь, но мы, быть может, спасем. - Вы погибнете оба, - сказала я. Зейн пожал здоровым плечом - небрежно, будто это не имело значения. Пришла мысль, что все это кончилось бы, если бы я занялась сексом. Но именно в этом случае кончилось бы. Райна вернулась в полной силе, полилась через меня. Она хотела Натэниела, но у нее ничего не выйдет - только не посредством моего тела. Трахаться с Натэниелом - равносильно совращению малолетних. Я на такое не пойду. Зейн. Зейн подойдет. Райна всегда была блудлива... Передо мной вдруг мелькнуло видение такое яркое, что я залилась краской. Есть вообще кто-нибудь, с кем Райна не спала? Нет, с ними я не буду. Ни за что. Тогда они погибнут. Я не знала, моя эта мысль или мунина, но так или этак, а мысль была верной. Хромая, появился Джейсон. Я узнала его по форме плеч и по волосам. Либо я его не до конца вылечила, либо он вылез из драки. Может быть, то и другое вместе. Я прервала контакт раньше, чем закончила - мунин Райны сберегал основную силу лечения для секса. Для нее это был гонорар за оказанную услугу. Не заплатил - не вылечился. Как торговец наркотиками, который дает бесплатно попробовать. Очень странно улыбаясь, Джейсон присоединился к Зейну и Натэниелу. Прислонясь спиной к стволу, он медленно сполз в сидячее положение и испустил долгий вздох. Мы уставились на него, но тут же повернулись на вопль из леса. Где-то близко шла драка. Еще один вой прорезал недвижный горячий воздух. Так близко, что у меня волосы на голове встали дыбом. Мы находились у подножия холма, и местность казалась знакомой. - Наши домики вон там? - Да, - сказал Зейн. - Если ты пойдешь к домикам, они пойдут следом, - предупредил Джейсон. - Нельзя, чтобы туристы это видели. - И мать их так, - ответила я. - Некоторые как раз и не пойдут, чтобы туристы не видели. Пошли, запремся в домике. - Это не кончится, пока кто-то один не победит, - сказал Джейсон. Голос у него был усталый - а может, безнадежный. - И еще там со мной будут два вампира, которые на моей стороне. Я пошла вверх по холму, Натэниел и Зейн следом. Джейсон остался сидеть. Мы уже поднялись по холму на четверть, когда он нехотя встал и направился за нами. Когда кончится вся эта фигня, я его спрошу в чем тут дело. А сейчас нет времени. Среди деревьев появились фигуры. Зейн подтолкнул меня в спину. - Беги, я их задержу. Натэниел повернулся вместе с ним, вглядываясь в темноту навстречу опасности. - Нет, - сказал Зейн, - ты иди с ней, Натэниел. - Он посмотрел на меня. - Я учусь быть альфой. Натэниел не умеет драться. Натэниел посмотрел на меня, на Зейна и все же остановил взгляд на мне. - Что мне делать? Я подумала секунду, разглядывая сосредоточенное лицо Зейна. - Я бы сказала, пойдем со мной, но не хочу оставлять Зейна. - Я взяла его за руку. - Я не оставлю тебя на смерть. - Черт возьми, Анита, если тебя здесь не будет, они нас не убьют. Набьют морду и бросятся за тобой. - Я вроде приманки? - Да. - Только не погибай из-за меня. Ладно? - Сделаю все, что смогу. Я стиснула его руку. - Все - не надо, главное - не погибай. И ты тоже, - сказала я Джейсону. Он мотнул головой: - Я остаюсь с тобой. Приказ Ричарда. - Зачем? Он еще раз мотнул головой и оглянулся на приближающиеся фигуры. Все ближе и ближе. - Потом. А сейчас - вперед. Он был прав. Мы пошли, оставив Зейна против не менее чем пятерых приближающихся фигур. Они рванули вперед, когда мы приближались к вершине холма. Я выбралась со склона наверх, падая на колени, и мы припустили через гравийную стоянку к домику. "Дамиан!" - подумала я. И он открыл дверь, будто я позвала его вслух. Вид у него был удивленный, а ведь не часто удается потрясти тысячелетнего вампира. На миг я подумала, как же мы выглядим. Я, окровавленная, в черном лифчике и заскорузлых от крови джинсах. Джейсон, заметно хромающий. Натэниел, бегущий за нами со всех ног. Мы протиснулись в дверь, и Дамиан закрыл ее за нами. И запер без лишних подсказок. Умница вампир. - Что... - попытался он спросить. - Забаррикадировать окна и дверь, - велела я. Ашер схватил тяжелый деревянный стол как перышко и сунул его в окно. - Гвозди у нас есть или мне его так и держать? Что-то ударило в окно, и стекла брызнули по краям стола сверкающим дождем. Ашер покачнулся. Дамиан бросился ему помогать, и они снова впихнули стол в окно. Дверь задрожала, будто кто-то ударил в нее снаружи всем телом. - Он не успеет, - сказал Джейсон. Натэниел стоял посреди комнаты с потерянным видом: - Что мне делать? Дверь снова затряслась. Джейсон бросился к ней, подпер плечом: - Натэниел, помогай! Натэниел метнулся к нему и тоже уперся плечом в треснувшее дерево. Мимо стола в окно просунулись руки. Ашер оторвал руку от стола и переломил чужое запястье, как спичку. Вопль, и рука убралась. Он спросил так спокойно, будто и не напрягал почти все силы, чтобы удержать стол на месте. - Можно осведомиться, почему это местная стая хочет нас убить? - Им нас убивать не надо, - ответил Джейсон. - Им надо ее трахнуть. Он всей спиной упирался в дверь. Тот, кто стучал снаружи, вдруг перестал, и Джейсон чуть не упал на внезапно затихшую дверь. И в окне тоже стало чисто. Наступила ужасная тишина, слишком тихая, как говорит старая поговорка. - Что вообще происходит? - спросил Дамиан. - Потом, - отмахнулся Джейсон. Его глаза чуть не вылезали из орбит. Спроси меня, зачем Ричард велел мне оставаться с тобой. Я посмотрела на него в упор: - Ладно. Зачем Ричард велел тебе оставаться со мной? - Это все кончится, когда ты переспишь с кем-нибудь из ликои. Я посмотрела еще пристальнее: - Ну-ка, повтори. - Если окажется, что кто-нибудь другой попадет сюда раньше, он велел, чтобы я это сделал. - Это? - спросила я, отходя к ночному столику. - То есть поимел меня? У Джейсона хватило хотя бы такта потупиться. Он кивнул. Я открыла ящик и вынула "файрстар". Его я заткнула за пояс, потом вытащила браунинг и щелкнула предохранителем. - Я ничего против тебя не имею, Джейсон, но у меня другой план. - Я же не сказал, что план Ричарда мне по душе. Отпускать шуточки я могу, и с тобой быть я бы даже очень хотел, но Жан-Клод и мой мастер тоже. Он меня убил бы. Я поглядела на Ашера, и тот едва заметно кивнул: - Вероятно. - А если ты дашь кому-то другому меня поиметь из-за своей застенчивости? - спросила я. Но ответ я знала сама. - Ричард очень не любит убивать, - ответил Джейсон. - Но если я дам кому-нибудь тебя изнасиловать, он сделает для меня исключение. Я помахала стволом в воздухе, направив дуло в потолок. - Повезло тебе, что у меня есть оружие. Джейсон кивнул. Из ванной донесся звон разбитого стекла. - Блин! Какого дурака мы сваляли. - Оставайся у дверей, - велела я. Распахнув ногой дверь ванной, я одновременно опустила ствол. Мелькнул здоровенный мужик, пытающийся влезть в окошко. Придержав бешено качающуюся дверь бедром, я выстрелила примерно ему в середину. Он завопил и вывалился. - Держу окно! - крикнула я. Снаружи доносились звуки схватки. Вопли сменялись рычанием. Я ощутила растущую энергию и поняла, что дерущиеся теряют человеческий вид. Они уходили, скользя между деревьями, и я почти чуяла мускусный запах меха. Мунин вернулся так внезапно и отчетливо, что я покачнулась, привалившись к двери, на которую опиралась для точности прицела. Отвернувшись от окна, я посмотрела на Джейсона. Райну это устроило бы - ей все равно, кто. Если это огорчит Жан-Клода или будет стоить Джейсону жизни - самое то для нее. Я медленно опустилась на пол, закрыв глаза, прижимая пистолет ко лбу плашмя. - Кто-нибудь, держите это окно, - сказала я, надеясь, что говорю вслух. У меня возникли проблемы с голосом. Джейсон, очевидно, уже их проинформировал, потому что никто не спросил, что случилось. Дамиан зацепил меня по ногам, проходя в ванную. От этого ощущения меня схватил резкий спазм внизу живота. Я подняла глаза на Дамиана, и он застыл в дверях, будто почуял реакцию моего тела. Он смотрел зелеными кошачьими глазами, и я знала, знала доподлинно, что если я позову его, он придет. Я только не знала, почему. - Дамиан, окно! - напомнил ему Ашер. Дамиан остался стоять, глядя на меня. - Не могу. - Анита, прикажи ему, - сказал Ашер. Я встала на колени, свободной рукой провела вверх по штанине Дамиана. Выше, по бедру. Мотнув головой, я зачерпнула в горсть зеленый шелк рубашки и притянула Дамиана к себе. Он присел на носках, колени по обе стороны от меня. Я потянулась и поцеловала его. Просунула язык между тонкими остриями клыков. Целоваться с вампирами я умела в совершенстве. Практика - мать умения. Он попытался не ответить на поцелуй, отодвинулся и шепнул: - У тебя вкус крови, чужой крови. И прижался ко мне ртом так, будто хотел вдохнуть меня. Длинные бледные ладони обняли мое лицо, скользнули назад, в тепло моих волос. Я прижалась к нему всем телом. "Файрстар" я все еще держала впереди, и он вдавился в пах Дамиана. Я вдвинула его еще сильнее, и Дамиан чуть застонал от боли. Браунинг уже упал на пол. Шум послышался со стороны окна, я прервала поцелуй, и Дамиан стал целовать меня в шею, все ниже и ниже. В окно лез мужчина, как в длинный хрустальный туннель. Я вытащила зажатый "файрстар" и нацелилась точно ему в середину лба. Он вытаращил глаза и вдруг дернулся обратно в ночь. Не настолько его занесло, чтобы ему не хотелось жить. Вопрос был в другом: насколько занесло меня? Рот Дамиана завис у меня над сонной артерией. Язык высунулся, гладя пульсирующую кожу. Вампир просил позволения. Но не так я сегодня хотела отдавать кровь. Райне никакого интереса не было просто отворять жилу. Запустив правую руку в его длинные кроваво-рыжие волосы, я дернула его вверх, на себя. - Да не кровь мне пускай, а еби! - Жан-Клод его убьет! - выкрикнул Ашер. - Плевать мне. Услышав эти свои слова, я всплыла наверх. Будто раздернула мокрый занавес, прилипший к лицу, удушающий, проникающий в тело, пытающийся утопить меня. Отползая от Дамиана в комнату, я хрипло выговорила: - Следи за этим чертовым окном, Дамиан, а ко мне не подходи. Он остался в дверях, не понимая, что делать. - Ты слышал свою госпожу, Дамиан? - спросил Ашер. - Делай, что тебе сказали. Я услышала, как он входит в ванную, как хрустят по битому стеклу его ботинки. Сама я осталась на четвереньках, тяжело дыша, опустив голову. В руке все еще был зажат "файрстар", зажат так, что рука болела. Я вдвинула рукоять себе в ребра, с поворотом. Вот это настоящее. Это в самом деле. А Райна мертва. Она призрак, черт бы ее побрал совсем. Послышался шорох - кто-то полз ко мне. Я подняла голову и увидела Натэниела, его сиреневые глаза. Завопив, я попятилась от него. Он - жертва, а Райна жертв любит. Руку я выставила вперед, будто защищаясь от удара. Отползая, я уперлась спиной в кровать и остановилась, сжимая пистолет двумя руками, покачиваясь взад-вперед. Натэниел пополз ко мне, пополз так, будто весь состоял из мышц, будто у него насчитывалось позвонков намного больше, чем нужно. Он пододвинулся ко мне так близко, что я почувствовала на лице его дыхание, когда он произнес: - Я твой, Анита. Ты моя Нимир-ра, моя королева. Он тщательно следил, чтобы меня не коснуться, оставляя между нами эту последнюю долю дюйма, чтобы решение принадлежало мне. Но оно мне не принадлежало. Я попыталась сказать ему, чтобы уходил прочь, но голос не слушался. Я не могла ни говорить, ни шевельнуться. Я лишь могла цепляться за последние крохи самоконтроля, чтобы не податься вперед и не целовать Натэниела. Я боролась изо всех сил, потому что с кем бы я сейчас ни соприкоснулась, это будет все. Мунин измотал меня. Даже мое самообладание не безгранично. И я не хотела, чтобы жертвой стал Натэниел. Только это мне еще помогло сдерживаться. В дверь постучали, и от такой неожиданности я вскрикнула. Натэниел отпрянул, но все еще оставался слишком близко. - Ты откроешь? - спросил меня Ашер. Я замотала головой. Это был не отрицательный ответ, а знак, что я не могу говорить. Слишком много сил занимала борьба с собой, чтобы не содрать с себя одежду и не изнасиловать первого попавшегося из тех, кто здесь в комнате. Вся моя сосредоточенность уходила на эту борьбу. Очевидно, Ашер сам это сообразил, потому что спросил: - Кто там? Очень цивилизованно. Ответ, я думаю, потряс нас всех: - Это я, Ричард. Джейсон вскочил и открыл дверь, не дожидаясь приказаний. Снаружи вся дверь была разбита и изрезана когтями. Ричард стоял в проеме, футболка порвана в клочья, и видны кровавые раны на загорелой коже. Чуть неуверенно он вошел в дверь, Зейн и Шанг-Да за ним. Зейн был с виду невредим, а вот у Шанг-Да распороты лоб и щека. Глаз торчал посреди кровавой маски. Закрыв за собой дверь, он посмотрел на меня хладнокровным взглядом. Я была рада их всех видеть, но не могла шевельнуться. Стоит мне двинуться - и всему конец. Свои силы я сосредоточила на том, чтобы остаться на месте. Чуть шевельнуться - и я уже собой не владею. Из глаза у меня выкатилась слеза, прочертив на щеке твердую, горячую полосу. Я глядела на Ричарда, так много хотела ему сказать и не могла сказать ничего. От первого же слова я рассыплюсь на мелкие осколки. Ричард подошел ко мне, встал надо мной, посмотрел. Я не поднимала глаз. Он не столько присел, сколько свалился на колени рядом со мной. Я протянула руку его подхватить, и мунин полыхнул из меня языком пламени. С глухим стуком упал на пол "файрстар". Схватившись двумя руками за обрывки футболки, я дернула Ричарда на себя, в поцелуй. Губы у него были сухие, и я лизала его рот, водила языком по губам, пока они не стали влажными, бархатными в поцелуе. Просунув руку в разрез футболки, я пощупала оставленный мною порез у него над сердцем. Дыхание вырвалось из Ричарда с шипением, будто от боли. Он схватил меня за запястье. Я сунула в разрез другую руку и нашла еще одну рану. Тогда он схватил меня за обе руки. Забываешь, какой Ричард большой. Он не особенно страшный с виду, но свободно может держать одной рукой обе мои. Ричард опустил мне руки вдоль тела, я попыталась вырвать их, и он сжал сильнее. Потом наклонился ко мне, но не для поцелуя. Он лизнул порез у меня на груди. Я ахнула - наполовину от боли, наполовину от наслаждения. Он провел губами по ране, добрался до мягкого верха груди. Чуть прикусил кожу, не слишком, не так, чтобы остался след, но так, чтобы я ощутила зубы. И я чуть застонала. Он поднял на меня глаза, отпустил мои руки и взял в ладони мое лицо. Как в мягких тисках, оказалось оно в его сильных руках, и он заставил меня заглянуть в эти свои шоколадно-карие глаза. - Анита, ты меня слышишь? Я попыталась двинуться вперед для поцелуя, но он держал меня. Руками я нащупала его грудь, погладила гладкую кожу, рваные раны. Я хотела прижаться к нему телом, но он держал мое лицо, и я не могла приблизиться. - Анита, ответь, Анита! Ты здесь? Руки сжимали мне лицо почти до боли. Я не оттолкнула мунина, он сам отступил. Я почувствовала, как Райна отпустила меня слегка, чтобы я могла ответить: - Я здесь. Шепотом. - Ты хочешь этого? Я заплакала. Большие, безмолвные слезы покатились по лицу. - Ты хочешь меня сейчас, вот так? - Он чуть встряхнул мое лицо, будто это могло вернуть меня мне. Я накрыла его руки своими, прижала к себе, не переставая лить слезы. - Да. Шепотом. - Сейчас, вот так? Слишком был труден этот вопрос. Я попыталась оторвать его руки от себя, отвести в стороны. - Целуй меня, Ричард, целуй меня, пожалуйста, прошу тебя, целуй меня! И снова я заплакала, не зная сама, отчего. Он наклонился ко мне, не отнимая рук, и поцеловал меня. Жарко прижались его губы к моему рту. Язык Ричарда раздвинул мне губы, и я снова попыталась податься навстречу, но его руки держали меня. Он прижимался губами к моим губам, будто пробовал меня на вкус, и языком ощупывал мой рот, а губы его будто всасывали меня, будто хотели вывернуть наизнанку. Я задрожала в его руках от этого ощущения. Закрыв глаза, безвольно опустив руки, я предоставила все ему. Его ладони очень медленно соскользнули с лица. Ричард не прерывал поцелуя, а пальцы его опустились на мои голые плечи. Они чуть приостановились возле лямок спинных ножен, будто он не знал, что с ними делать. Я открыла глаза и стала поднимать руки, чтобы ему помочь. Он поймал их и опустил снова вниз, вдоль тела. - Сам соображу, - тихо сказал он. Я глядела на него и едва могла дышать - так овладело мной желание. Я хотела, чтобы его голая кожа прижалась к моей. Ухватив лоскут его футболки, я дернула. - Сними. - Еще рано. - Он покачал головой. Я хотела наброситься на него голодным волком, а он так собой владел. Я ведь чувствовала, как ему хочется. Не меньше, чем мне, и все же он сохранял спокойствие так близко, так близко от меня. - Все вон, - потребовал Ричард. Я и забыла, что мы все это исполняли на публике, и припала лбом к груди Ричарда. А руки завела ему за спину, пытаясь притянуть себя к нему. - А другие волки? - спросил Ашер. - Я заключил пакт с Верном. Все кончено, осталось только это. Поверх широкого плеча Ричарда я глядела в покрытое шрамами лицо вампира. Оно было тщательно непроницаемо, пусто, безразлично. Мелькнула мысль: что он скрывает? Но я подумала так краем сознания, потому что все мои мысли были заняты ароматом кожи Ричарда. Запахом свежей крови. Приставшим запахом сырой земли, хвои и листьев. Легкой солоноватостью испарины. Для сожалений места не было, осталось лишь тепло его тела рядом с моим. - Если ты возьмешь ее вот так, это будет очень похоже на изнасилование, - сказал Ашер. - Я постараюсь изо всех сил, чтобы так не было, - ответил Ричард. Ашер издал какой-то неопределенный звук, который можно было бы счесть смехом. - Bon heur, - сказал он и вышел. Это он сказал "в добрый час". Сказал по-французски, и я не могла не вспомнить Жан-Клода. Так близко от меня тепло тела Ричарда, и он уже твердый, готовый, а я думаю о Жан-Клоде. Я хотела завернуться в Ричарда, как в одеяло, но что скажет мой другой любовник? Эта мысль оттолкнула мунина лучше любого другого средства. Столько времени в постели Жан-Клода, а я все еще хочу Ричарда. Я хочу Ричарда, а не мунин, не Райна. Я. Я так его хочу, что не могу ни о чем думать, только о нем в моих объятиях. Но так будет нечестно. Нечестно, потому что Райна владеет мной. Она заливала меня, как теплая вода в ванне. Это была ее цена. Да, это. Чтобы она в этот первый раз была с нами. Чтобы это навсегда частично принадлежало ей. Кожа у меня горела в ожидании прикосновения, тело сводило от голода, которого я в жизни не знала. Когда за вышедшими закрылась дверь, Ричард отодвинул меня от своего тела. Взяв меня за руки ниже локтей, он отклонился назад, а я рвалась к нему ближе. Он мне нужен был, нужен. Я хотела его. С плачем я потянулась к нему: - Ричард, Ричард, пожалуйста! Он развернул меня так, что я упала на изножье кровати, и уперся мне рукой в спину, не давая повернуться. Сдвинув лямки ножен, он стащил их вниз, через руки, и ножны отбросил так, что они стукнули в стену. Потом он наклонился ко мне, положив руки на кровать по обе стороны от меня, нагнулся, и его волосы защекотали мне лицо. Он прижался ко мне, обнял меня, прижимая мои руки к груди, и держал так крепко, что я слышала кожей, как бьется его сердце за моей спиной. И он шепнул мне в щеку: - Если ты захочешь, чтобы я перестал, в любой момент, скажи, и я уйду. Я застонала, скорее даже тихонько заскулила, и попросила: - Ричард, сделай меня, прошу тебя, пожалуйста, сделай. Он задрожал с головы до ног, испустил долгий, глубокий вздох. Чуть отодвинулся, чтобы расстегнуть у меня застежку на лифчике, осторожно снял его с моих плеч. Бретельками снова опустил мои руки вдоль тела. Стянул их с рук, и лифчик упал на пол. Ладони Ричарда легли мне на талию. Горячие ладони. Он повел их вверх, медленно, так медленно, что мне кричать хотелось. Руки нашли мою грудь, обняли ее, сжали. Пальцы стали перебирать мне соски, и тут я действительно закричала. Он повернул меня к себе лицом, чуть ли не бросил на кровать. Руки Ричарда сошлись у меня под ягодицами, и он поднял меня, все еще стоя на коленях. Губы нашли мою грудь, язык забегал по соску, быстрый, резкий, влажный. Я припала к Ричарду, и его губы сомкнулись, присосались. Мне хотелось закричать, забиться, сказать, чтобы он перестал, чтобы никогда не переставал. Тихий всхлип вырвался у меня из горла, когда Ричард выпустил мой сосок долгим движением, пропустив его между зубами. Он повернулся к другой груди, на этот раз резче, сильнее сжимая зубы. Чуть покусывая нежную ткань, он стал вылизывать сосок, круговыми движениями языка, и вдруг укусил резко и быстро, так что было слегка больно, и я оказалась на спине. Он стоял надо мной на коленях. Сунув руки в разрезы футболки, он сдернул ее с себя, разорвав пополам, обнажив твердость мышц груди, рук. На коже было две раны от когтей - повыше и пониже. Та, что повыше, была над соском, и на нем засохла кровь. Я села и потянулась к нему. Он не мешал. Я пробежала языком по груди Ричарда, над ранами, и он ахнул. Я вылизала быстрыми движениями окровавленный сосок, и когда он не отогнал меня, я сомкнула губы на ране и стала пировать. Я вычистила ее, высосала так, что она открылась снова. Теперь была его очередь вскрикивать. Он меня толкнул обратно на пол, мягко. Снял с меня кроссовки и носки, и я не стала мешать. Сердце билось так, что больно было, пойманной птицей колотясь в горле. Руки Ричарда легли на пояс моих джинсов, Когда расстегнулась верхняя пуговица, у меня свело живот. Ричард расстегнул на мне штаны и начал медленно снимать их с бедер. Я помогала ему, подталкивая заскорузлую ткань вниз. Одним последним движением он снял их с меня, и я осталась только в черных трусиках - под цвет уже снятому лифчику. Ричард встал на колени, глядя на меня. Руки его двинулись к застежке его собственных джинсов - и остановились. - Я так давно этого хотел, Анита. Так тебя хотел, но только не... Словами не передать, насколько мы с Райной друг друга ненавидели, но в этот момент ее сущность и я полностью понимали друг друга. Я поднялась навстречу Ричарду: - Ну нет, только не это! Только не изображай сейчас бойскаута. И я потянулась к его застежке. Он поймал меня за руки, всмотрелся мне в лицо. - Это снова ты. - Да, - сказала я, - это снова я. - Я высвободила руки, и он не стал меня удерживать. - Разденься, Ричард, я так хочу видеть тебя обнаженным. - Ты ведь уже видела, - тихо сказал он. - Не так, как сейчас. Не останавливайся и ни о чем не спрашивай. Он встал. - Это для меня все изменит, Анита. И должно для тебя тоже кое-что изменить. Я закрыла глаза ладонями и тихо застонала. - Боже мой, Ричард, перестань трепаться! Я хочу, чтобы ты хватал меня руками, я хочу, чтобы ты вошел в меня, так хочу, что мысли мешаются! А ты стоишь и резонируешь! Что-то упало мне на лицо и руки - джинсы и трусы Ричарда. Я села и увидела его голым, и не могла оторвать глаз. Золотистая смуглость его кожи не прерывалась от закруглений икр до узости бедер, до выпуклости паха, до плоской твердости груди, до размаха плеч. Волосы золотой волной упали на плечи, и лицо было в тени. Я встала и подошла к нему. Мне было страшно - "нервозно" не то слово. Страшно - и очень хотелось. Положив руки Ричарду на грудь, я встала на цыпочки, подставляя ему губы. Мы поцеловались, и от этого движения тело мое притянулось к телу Ричарда. Твердость обнаженного тела, ничем не отделенного от меня, кроме кружевных трусиков, заставила меня задрожать и оторваться от поцелуя. Руки Ричарда обняли меня за талию и прижали к нему. Вдруг он упал на колени, срывая с меня трусики движением быстрым почти до грубости. Я оказалась голой, а он стоял передо мной на коленях, глядя вверх. И от этого взгляда у меня по всему телу пробежала мелкая дрожь. Большие руки Ричарда вдвинулись между моими бедрами, развели ноги. Скользнули вверх, ладони обхватили ягодицы, лобок оказался возле лица Ричарда. Он прижался ко мне щекой, длинно лизнул бедро. Сердце у меня забилось так, что невозможно стало вдохнуть, но я еще смогла сказать: - Ричард, Ричард, пожалуйста! Ричард... Он вдвинул ладонь мне между бедер, один палец вошел внутрь. Я затрепетала, закинув голову и закрыв глаза. - Ты влажная, - сказал он. Я открыла глаза и глянула на него. - Знаю. - Я говорила с придыханием. - Райна была такая. - Она и сейчас такая, - сказала я. - Заставь ее уйти. Он лизнул внутреннюю поверхность бедра, заставляя меня раздвинуть ноги, тыкаясь ртом мне в кожу. От первого прикосновения языка между ногами я стала ловить ртом воздух. Он целовал меня, будто целовал рот, язык шевелился, исследовал. Долгими, уверенными мазками лизал он меня, потом нашел нужное место и присосался. И его глаза смотрели на меня снизу, и в них был темный свет, что-то такое первобытное, что нельзя выразить словами. Здесь ни при чем было то, что он вервольф, и при всем - то, что он мужчина. Волны пульсировали по всему моему телу, ощущения ошеломляли. Так было хорошо, что почти слишком, такое было наслаждение, что почти переходило в боль. Он втягивал меня в рот, пока тепло от паха не разошлось по всему телу золотым приливом, от которого мир покрылся дымкой, будто я глядела сквозь туман. И с последней каплей наслаждения я ощутила, как уходит Райна. Мунин покинул меня, когда Ричард положил меня на пол. Рот его блестел, и Ричард вытерся остатками футболки. - Может, мне пойти почистить зубы? - И думать не смей. Я обхватила его руками, удерживая. - Она ушла? - спросил он. Я кивнула: - Осталась только я. Только мы с тобой. - И хорошо, - сказал Ричард. Он наклонился, и его обнаженное тело легло вдоль моего. Слишком он был высок для позы миссионера, я так и задохнуться могла бы под его грудью. Ричард уперся руками в пол, будто в позиции для отжимания. Он скользнул в меня, и было это туго, и влажно, и каждый дюйм я чувствовала, который входил в меня. И когда он вошел весь, Ричард поглядел на меня, и в глазах его был блестящий волчий янтарь. Почти оранжево-золотой на фоне загорелого лица. Он задвигался внутрь и наружу, раз, два, три, осторожно, будто расчищая себе место. Потом бедра Ричарда поймали ритм, я охватила ладонями его ягодицы, когда он вдвигался в меня, впилась ногтями в гладкость кожи. Он задвигался быстрее, сильнее, все так же опираясь всем весом на собственные руки. Я подняла бедра ему навстречу. Когда он не давил сверху, я могла двинуться. Ритм стал общим, волна движения, жара и мышц, движущихся единым целым. Что-то открылось во мне, в нем. Это связывающая нас метка открылась, как дверь, и пахнула из-за этой двери теплая, золотая волна силы. Она залила меня, полилась в меня. Каждый волосок у меня на теле встал дыбом, как от электричества. Ричард поднял меня на руки, не выходя из меня.Наполовину он меня отнес, наполовину бросил на кровать и свалился сверху, и я скрылась под теплом его кожи, весом его груди. Сила будто овладевала мной, и каждый толчок внутрь посылал сквозь тело импульс золотого тепла. Будто я купалась в радостном жаре его тела, окуналась и выходила, и сила эта росла золотыми импульсами при каждом толчке. Импульсы сменились волнами, от которых тело мое стянулось вокруг Ричарда тугим кольцом. Он вскрикнул, но не кончил. Он снова приподнялся на руках, только бедра и ноги его прижимали меня к кровати. Глаза у Ричарда были все еще янтарные, нечеловеческие, и это мне было все равно. Они смотрели на меня с лица Ричарда, и я видела, как мелькают за ними мысли, куда больше связанные с едой, чем с сексом, и никак не связанные с любовью. Пальцы Ричарда вцепились в кровать по обе стороны от меня. Послышался треск разрываемой ткани. Повернув голову, я увидела, как руки эти удлиняются, превращаются в лапы с когтями. И эти когти рвали матрац. Я смотрела на Ричарда и не могла скрыть страх. - Ричард, - сказала я. - Я никогда тебя не обижу, - шепнул он, и руки его судорожно дернулись на постели, рассыпая обрывки матраса. - Ричард! - сказала я, повысив голос. Не в панике, но близко к тому. Он полоснул когтями по кровати и оторвался от меня, перевалился набок. Перевалился и свернулся в тугой клубок. Руки его, лапы, стали длинными и тонкими, а ногти превратились во что-то чудовищное, опасное. Блин. Я погладила его по спине. - Ричард, прости меня. Прости. - Я не перекидываюсь при сексе, Анита. Но сейчас очень близко полнолуние, и это трудно. Он повернулся ко мне, и глаза были все еще янтарными. Руки начали менять форму, возвращаясь в человеческий вид. Я смотрела, как он превращается, и энергия бежала у меня по коже роем кусающих муравьев. Я знала, что если оставить его так, это не пройдет бесследно. Дело было не том, что он потеряет меня, на самом деле - нет. Это было бы подтверждением его глубинных страхов: он - монстр, и ему место с монстрами. А Ричард - не монстр, и в этом я была уверена. Я верила, что он никогда мне плохо не сделает. Верила так, как не всегда сама себе верила. - Перевернись, - сказала я. Он смотрел, будто не понял. Я взяла его за бедра и перевернула, и он мне позволил. Сейчас он уже не был совсем твердым - ничто так не портит удовольствия, как если твоя любовница вдруг начинает кричать "спасите". Я притронулась к нему, и Ричард вздрогнул, закрыв глаза. Я держала его в ладонях и гладила, пока он снова не стал теплым и твердым. И тогда я села на него, хотя под этим углом он был почти слишком большой для меня, чуть-чуть. Когда я оказалась наверху, это было острее, как-то резче. Ричард испустил тихий стон. - Я люблю тебя, Ричард, люблю. Он вошел в меня так глубоко, что я, кажется, могла бы попробовать его на вкус. Руки Ричарда взяли меня за талию, скользнули к грудям. Ощущение его рук на моем теле, когда я ехала на нем, было почти по ту сторону наслаждения. Я сначала двигалась плавно, потом ускорилась. Вдавливала его в себя, резко и глубоко, пока сама не перестала отличать, приятно это или больно. Оргазм назревал. Он заполнял меня, как теплая вода - чашку, снизу вверх. Он лился легкими спазмами. Дыхание Ричарда ускорилось, стало прерывистым, и я знала, что он тоже вот-вот. - Еще нет, - шепнула я, - еще нет. Он вцепился ладонями в кровать по обе стороны от меня. Руки стали меняться. Я чувствовала, как они ходят под кожей. Я ощутила это как отражение, как слабое эхо того, что делает во мне его тело. Когти рванули кровать, как гвозди. С треском разъехалась ткань матраса, но было поздно. Оргазм захватил меня взрывом, от которого выгнулась спина, и крик вырвался из груди. Он прокатился надо мной волной, от которой заплясала кожа. Ослепительную секунду у меня не было ни кожи, ни костей - ничего, только теплая волна наслаждения и ощущение тела Ричарда подо мной. Только оно держало меня, только ощущение этого тела во мне не давало забыть, кто я и где я. Я открыла глаза и увидела глаза Ричарда - карие и человеческие. Он поднял ко мне руки, и я рухнула на него. Положив голову ему на грудь, я стала слушать, как бьется его сердце. Все его тело пульсировало подо мной. И руки его держали меня. Он засмеялся, и смех был радостный. Подняв мое лицо к своему, Ричард поцеловал меня легко и нежно. - И я тебя люблю. Глава 28 Теплый. Очень он был теплый. Он? Я широко открыла глаза, и сон слетел с меня как стеклянная крошка. Я лежала в кровати, и сердце у меня стучало, а поперек живота лежала загорелая рука. Проследив по ней взглядом снизу вверх, я увидела Ричарда, лежащего на животе, и волосы упали на его лицо как занавес. Я лежала на спине, простыни сбились вниз, зажатые под рукой Ричарда. Подняв голову, я увидала над кроватью "Подсолнухи" Ван Гога. Домик Ричарда. Наш мы слишком разнесли. У меня было сильное поползновение подтянуть простыню и накрыть груди. Да, конечно, ночью Ричард видел все целиком, но сейчас утро. Я хотела накрыться. Я стеснялась. Не так чтобы сильно, но слегка. Руки я, оказывается, прижала к груди, будто прикрывшись. Очень темной казалась рука Ричарда на моей белой коже. Жан-Клод заметил как-то, что у меня почти такая же бледная кожа, как у него. У меня хватало моральных проблем насчет внебрачного секса с нежитью, и утешало лишь то, что я моногамна. Теперь даже этого не осталось. Разврат овладел мною, как предсказывала когда-то бабушка Блейк, и в каком-то смысле оказалась права. Если ты переспишь с кем-то одним, очень вероятно, что ты начнешь спать и с другими. Шторы были задернуты не полностью, и утреннее солнце светило сквозь белые занавески, разливаясь на кровати. Я никогда еще не спала с мужчиной так, чтобы с ним и проснуться. Ах да, со Стивеном один раз, но в одежде и с пистолетами, и в ожидании, что в дверь войдут плохие парни. Это совсем не то. Я осторожно потянулась к руке Ричарда. После этой ночи, казалось бы, можно и посмелее, но я почти что боялась его тронуть. У меня были раньше сексуальные фантазии насчет Ричарда, но сейчас это было куда больше. Проснуться рядом с ним, теплым и живым. Прости меня, Господь, но я была счастлива. Я так осторожно до него дотронулась, что коснулась не самой руки, а лишь золотистых волосков. И провела так рукой до того места, где начиналась уже голая кожа бицепсов и плеча. Провела пальцами по теплоте его руки. Невероятно теплым он был. Теплее, чем обычно бывает кожа, почти как в горячке. Я почувствовала, что он проснулся, в плече появилось напряжение, которого только что не было. Я повернулась к нему, и карие глаза глянули на меня сквозь густую завесу волос. Он приподнялся на локте и отвел с лица волосы, и улыбнулся той самой улыбкой, от которой я всегда таяла. - Доброе утро. - Доброе утро, - ответила я и машинально натянула простыню на грудь. Он пододвинулся ближе, и простыня сползла с него, открыв гладкие полушария ягодиц. Он меня поцеловал, легко и нежно, потерся щекой о мое лицо, и тепло его дыхания обдало мне ухо, потом он выдохнул мне в волосы. Это было волчье приветствие. Он стал осторожно целовать меня в шею и остановился у плеча, которое только и осталось неприкрытым. - Ты какая-то напряженная, - сказал он. - Зато ты нет, - ответила я. Он рассмеялся, и от этого звука я затрепетала и улыбнулась одновременно. Такого смеха я от Ричарда никогда не слышала, очень он был мужской, очень... какой-то. Смех обладания, удовлетворения. У меня запылало лицо. Я еще больше смутилась. - А, черт! - Что такое? - спросил он, гладя меня по щеке. - Обними меня, Ричард. Секс - это прекрасно, но когда я мечтала об этой минуте, я видела, как ты обнимаешь меня, прижимаешь к себе. Он улыбнулся ласково, польщенно. Повернулся на бок и даже простыни натянул выше пояса. Приподнял руку, которая была сверху. Я перекатилась на бок спиной к нему и прильнула к его теплому телу. Он был слишком высок, чтобы удобно было прижаться, но мы повозились, хихикая и отпуская глупые замечания, и нашли подходящую позицию. Я обернула его руку вокруг себя, утопая в теплом закруглении его груди и прочего, и испустила довольный вздох. Ощущение его обнаженного паха, прижатого ко мне, возбуждало не так сильно, как надо бы. Я чувствовала, что обладаю его телом, им самим. И хотела, чтобы так было всегда. Кожа у него была почти горячей. - На ощупь ты будто в лихорадке, - сказала я. - Полнолуние, - ответил он. - Сегодня, когда луна станет совсем полной, у меня температура поднимется выше ста одного.* * По Фаренгейту. 38,3° по Цельсию. Он отодвинул мне волосы и сунулся лицом в шею. От этого у меня мурашки побежали по коже, и я поежилась. - Щекотно! - Щекотно, - согласился он. Я почувствовала телом, как он увеличивается. Засмеявшись, я перевернулась на спину. - Кажется, мистер Зееман, вы рады меня видеть. Он потянулся меня поцеловать: - Всегда рад. Поцелуй затягивался, переходя в нечто большее. Я придвинулась к нему, закинула на него ногу, но тут он освободился и поднялся на колени. - В чем дело? - спросила я. Сегодня ночью, когда уже было поздно, мы выяснили, что я на таблетках. Но приятно было видеть, как Ричард испугался, подумав об этом. Поскольку вервольфы не болеют и болезней не переносят, то после выяснения вопроса о беременности проблем не оставалось. Это, кстати, объясняет, почему я не беспокоилась, вылизывая кровь с ликантропов этой ночью. Грубо, но не опасно. - Не могу, - ответил Ричард. Я глянула вниз. - Ну да! Я же вижу, что ты готов. Он покраснел. - Ты же видела, что было ночью, Анита. Сейчас полнолуние ближе, и я владею собой хуже, а не лучше. - А! Разочарованная, я легла опять на кровать. Минуту назад меня мучили угрызения совести, что мы уступили вожделению, и вот я недовольна, что мы не можем сделать это снова. Такая у меня логика насчет мужчин. - Я рад, что ты тоже расстроилась, - сказал он. - Минуту назад мне казалось, что сейчас ты вылезешь из кровати, скажешь, что произошла страшная ошибка, и вернешься к Жан-Клоду. Я закрыла глаза руками, потом заставила себя взглянуть на Ричарда. Он такой сногсшибательно красивый, что заговорить с ним я затруднялась, но это было необходимо. Если он думает, что я брошу Жан-Клода, то оставить его слова без ответа я не могла. Хотя и хотела. - Как ты думаешь, что значила эта ночь, Ричард? Улыбка его чуть увяла, но не до конца. - Для меня она что-то значила, Анита. И для тебя, я думал, тоже. - Значила. И значит. Но... - "Но" - это насчет Жан-Клода, - тихо сказал Ричард. Я кивнула, прижимая к груди простыни. - Да. - Ты не можешь после этой ночи снова всего лишь встречаться с ним? Я села и протянула к нему руку. Он протянул мне свою. - Мне так тебя не хватало, Ричард. Секс - это приятно, но... Он приподнял брови: - Всего лишь приятно? Я улыбнулась: - Это чудесно, невероятно, и ты это знаешь. Но ты понял, что я хотела сказать. Он кивнул, волосы упали ему на глаза. Он убрал их рукой. - Я знаю. Мне тоже тебя не хватало. Так грустно было без тебя по выходным. Я прижала его руку к своей щеке: - И мне. Он вздохнул: - Значит, ты собираешься продолжать с нами обоими? Я опустила его руку к себе на колени. - А ты с этим примиришься? - Быть может. - Он наклонился и поцеловал меня в лоб, тихо-тихо. Отметь, я не просил тебя его бросить и встречаться только со мной. Я коснулась его лица. - Отметила, с облегчением и удивлением одновременно. И спасибо тебе, что не попросил. Он чуть отодвинулся, чтобы яснее меня видеть. Вид у него был очень серьезный. - Ты не любишь ультиматумов, Анита. Если бы я на тебя надавил, проиграл бы. - А зачем тебе выигрывать, Ричард? Почему ты просто меня не бросишь? Он улыбнулся: - Теперь она мне предлагает выбор. - Я тебе и раньше давала выбор, - сказала я. - В смысле, я знаю, зачем Жан-Клод за меня держится. Я усиливаю основы его власти. А тебе было бы лучше, если бы ты выбрал в лупы приличную вервольфицу. Я основы твоей власти подрываю. - Я тебя люблю, - просто ответил он. - И почему у меня такое чувство, что мне надо за это просить прощения? - Я много думал, почему у меня не получается тебя ненавидеть. Почему я не могу от тебя отстать. - И? - спросила я, заворачиваясь в простыню, как в гнездо, чтобы не быть голой. Если после этого разговора он меня бросит, голой мне быть не хотелось. Глупо, но правда. А Ричарда нагота вроде бы не смущала. Честно говоря, она отвлекала меня. - Мне нужна подруга - человек. То есть не чудовище. Не монстр. - Куча девчонок были бы рады быть твоей мягкой игрушкой. - Это я понял, - сказал он, - но ни с кем из них у меня секса не было. - А почему? - Подальше от полнолуния я лучше собой владею. Глаза не превращаются, тем более руки. Могу сойти за человека, но я не человек. Ты видела, кто я, и даже ты еле смогла с этим примириться. На это я не знала, что сказать, потому и промолчала. Он опустил глаза, перебирая пальцами край простыни. Голос его стал очень тих. - Когда я первый год был в стае, у одного из новых волков была человеческая подруга. Однажды он ей раздробил лобок, когда они соединялись. Я вытаращила глаза: - Несколько грубо. Ричард покачал головой. - Ты не понимаешь, Анита. Сила есть сила. Мы можем кидаться малолитражками. Если не осознаешь своей силы, то не можешь ее контролировать. - Он внезапно поднял на меня глаза, глядя из-под завесы волос. Таков был любимый жест Габриэля, будто волосы утешительно напоминали мех. - Ты - первая женщина не ликантроп, с которой я был близок с тех пор, как сам им стал. - Пожалуй, я польщена. - И я все еще боюсь тебя поранить, как мой друг поранил свою подругу, или еще каким-нибудь способом из тысяч других. Во время секса теряешь над собой контроль - это ведь тоже входит в удовольствие. Я никогда не имею права терять контроль - полностью терять. Разве что с женщиной-ликантропом. Я посмотрела на него. - Ричард, что ты пытаешься сказать? - То, что ты хочешь встречаться с нами обоими. И близкой быть с нами обоими. Мне это очень не нравится, но... Я смотрела на него в упор, и мне очень не нравилось, что он не закончил фразу. Нервировало. - Но что, Ричард? Он отвел волосы двумя руками, его напряженное лицо открылось полностью. - Но я буду встречаться с женщинами-ликантропами. Я так и уставилась на него, не отводя глаз. - Скажи что-нибудь, - попросил он. Я открыла рот. Закрыла. Открыла снова. - Ты хочешь сказать, что будешь и дальше спать с Люси. - Не с Люси, она... ты ее видела. Она никогда не сможет быть лупой стаи. - Так ты будешь продолжать испытания новых луп? - Не знаю, буду или нет, но если ты спишь с Жан-Клодом, у меня есть право спать с другими. С этим я не могла спорить, хотя и хотелось. - Ты все еще стараешься вынудить меня бросить Жан-Клода. - Нет, - возразил он. - Я только говорю, что если ты со мной не моногамна, то почему должен быть моногамен я? - Думаю, нипочему. Кроме... я думала, мы друг друга любим. - Любим. Я тебя люблю. - Он встал и подобрал с пола джинсы. - Но ты не настолько меня любишь, чтобы оставить Жан-Клода. Почему я должен любить тебя настолько, чтобы бросить всех остальных? Я смотрела на него, и глаза у меня заполнялись слезами. - Сволочь ты. Он кивнул, влез в штаны, не надевая трусов, аккуратно застегнул молнию. - Самая гадская штука в том, что я действительно люблю тебя настолько, что готов бросить всех остальных. Я просто не знаю, смогу ли я делить тебя с Жан-Клодом. Не знаю, вынесу ли мысль о том, что ты в его постели. Когда я думаю, как вы вместе, это меня доводит... - Он мотнул головой. - Я пошел в душ. Все-таки надо заниматься троллями. Я даже не знала, с какого конца начать обдумывать его слова. Слишком много всего сразу. Когда смущаешься, начинай думать о деле. - Мне надо пойти с тобой и поговорить с биологами. Надо узнать, действительно ли землю покупает Фрэнк Найли. Тот парень, что остался сегодня без руки, его дико боялся. Чтобы человек в окружении вервольфов задумался, выдавать или нет, этот тип должен быть действительно страшным. Обычно риэлтеры такими не бывают. Ричард шагнул к кровати, обнял меня за талию, поднял и поцеловал. Прижал к себе, будто хотел вползти в меня через рот и обернуть вокруг себя. У меня перехватило дыхание, пока он не посадил меня обратно. - Я хочу касаться тебя, Анита. Хочу держать тебя за руку и счастливо улыбаться, как идиот. Хочу, чтобы мы вели себя как влюбленные. - Мы и есть влюбленные. - Тогда на сегодня отбрось все сомнения. Просто будь со мной так, как мне всегда хотелось. Если я захочу сегодня к тебе прикоснуться, я не хочу бояться отказа. Я хочу, чтобы эта ночь все поменяла. - Ладно, - кивнула я. - Что-то ты не очень уверена. - Я бы рада бродить с тобой, держась за ручки, Ричард. Я только подумала, что... Ой, Ричард, что же мне, черт возьми, сказать Жан-Клоду? - Я спрашивал у Жан-Клода, что изменили в тебе метки, насколько труднее нанести тебе физический вред. Он понял, зачем я спрашиваю. В конце концов я рассказал ему грустную историю о моем собрате и его погибшей подруге. Я уставилась на Ричарда: - И что он? - Он сказал: "Доверься себе, mon ami. Ты же не твой друг из этой печальной истории. И Анита - не человек. Из-за нас она стала чем-то большим. Мы оба жмемся к ее человеческой сущности, будто это последний огонек свечи в царстве тьмы. Но самой нашей любовью мы делаем ее менее человеком - и одновременно более". У меня брови полезли на лоб: - Ты все это запомнил? Ричард посмотрел на меня - долго, внимательно. И кивнул. - Запомнил, потому что он прав. Мы оба любим тебя, каждый по-своему, но по похожим причинам. Не только власть влечет его к тебе. Ты в нем видела монстра, и то, что это теперь не так, уменьшает его ощущение себя как монстра. - Кажется, вы с ним вели долгие беседы. - Да, о переживаниях, объединяющих мужчин, - ответил Ричард, и в голосе его прозвучала усталость и горечь. - И еще, похоже, вы обсуждали с Жан-Клодом, будешь ли ты спать со мной, раньше, чем ты это со мной обсудил. - Напрямую - никогда. Никогда в подобных словах. - И все-таки это очень похоже на испрашивание разрешения. Ричард снова стоял в дверях ванной. - Что бы ты сделала, если бы мы с тобой переспали, а Жан-Клод попытался бы за это меня убить? Ты бы его убила, чтобы защитить меня? - Ох... не знаю. Я... я бы не дала ему тебя убить. - Вот именно, - кивнул Ричард. - Если бы Жан-Клод убил меня, или я его, или ты кого-то из нас, даже если бы остальные пережили его гибель при тех метках, которые потянули бы в могилу нас всех, даже если бы выжили ты и я, ты бы никогда себе не простила, что убила его. Никогда бы не стала прежней. И жизни вместе у нас бы не было. Даже мертвый, ушедший навеки, Жан-Клод остался бы с нами. - И ты попробовал воду, - сказала я. - Я попробовал воду, - кивнул Ричард. - Ты спросил у него разрешения. И снова он кивнул: - Я спросил у него разрешения. - И он его дал, - сказала я. - Наверное, Жан-Клод знает, что, если бы он меня убил, ты бы убила его. Ты бы принесла в жертву нас всех ради одного из нас. Это было правдой. В такой формулировке выходило глуповато, но все равно правда. - Да, наверное. - Так что если я это выдержу, а ты захочешь, ты будешь встречаться с нами обоими. С обоими делить постель. - Он сжал руки в кулаки. - Но если я не вижу от тебя моногамии, то и ты от меня ее не будешь ждать. Это честно? Я посмотрела и кивнула едва заметно: - Честно, но мне это очень не нравится. Совсем не нравится. Ричард посмотрел на меня. - И хорошо, - сказал он и закрыл дверь. Через секунду зашумела вода. А я осталась у него в кровати, и все, о чем я мечтала, преподнесли мне на серебряном блюде. Так почему же я сижу, прижав к груди колени, и стараюсь не зареветь? Глава 29 Я хотела одеться. Именно поэтому я притащила чемодан из своего домика, но мне нужен был душ. Слишком много было драки, пота, крови, секса этой ночью, чтобы обойтись без него. И потому я сидела, свернувшись, в гнездышке из простыни, пахнущей одеколоном Ричарда, моими духами, сладким потом его кожи - и сексом. Я сумела не заплакать. На самом деле, если бы Ричард сейчас поклялся в том, что будет соблюдать моногамию, я бы полезла к нему в душ. Но он этого не сделал, и мне было неловко. В дверь постучали. Стук вспугнул мои мысли, и я его едва заметила. Почти притворилась, что мы спим или чем-то еще заняты, но следующий стук был понастойчивее. А третий такой, что дверь затряслась. - Откройте, полиция! Полиция? - Минутку, я не одета! Я действительно не взяла с собой халат, но вдруг у меня возникло нехорошее чувство. Если шериф всего лишь хочет, чтобы мы убрались из города, зачем приезжать так рано? Разве что ему стало все равно, что мы останемся - и лучше не по своей воле. Может быть, он уже знает о ночном нападении, может быть, он хотел нас убить. Мне приходилось иметь дело с преступником-полицейским - однажды. Дело сильно усложнилось. Если я встречу их у дверей с пистолетом, то дам повод застрелить себя. Если я не стану защищаться, а меня все равно застрелят, мне это будет неприятно. - Открывайте ко всем чертям, Блейк! Я не стала брать пистолет, а взяла телефон. Звонить я стала не адвокату. Карл Белизариус свое дело знает, но пулю ему не остановить. Я позвонила Дольфу. Что мне нужно было - это лишний свидетель на случай, если меня застрелят. Коп из другого штата - вполне подходящий кандидат. Телефон был возле подушки. Под ней был браунинг, но если я полезу за пистолетом, могу считать себя мертвой. - Сторр слушает, - ответил Дольф. - Это Анита. Уилкс и его помощники выламывают мою дверь. - Зачем? - Еще не знаю. - Сейчас позвоню по другой линии в полицию штата. - И что сказать? Что копы выламывают дверь, так как я отказалась ее открыть? - Я хочу, чтобы на телефоне был другой коп, когда они ворвутся. Дольф подышал пару секунд, потом сказал: - Пистолета у тебя в руке не должно быть. Не давай им повода. Дверь распахнулась. Первым влетел Мэйден, пригнувшись. Высокий помощник шерифа со шрамом влетел следом в полный рост. Оба наставили на меня пистолеты. Здоровенный пистолет сорок пятого калибра смотрелся в лапище Мэйдена вполне уместно. Я осталась стоять, одной рукой прижимая к груди простыню, другой держа трубку. И очень старалась не шевелиться. Так застыла, что сердцебиение наполнило мне горло, как воздух. - Анита? - произнес голос Дольфа возле моего уха. - Я слушаю, сержант Сторр. - Я не кричала, но постаралась, чтобы меня было слышно. За помощниками вошел следом шериф Уилкс. Пистолет у него был в кобуре. - Положи трубку, Блейк. - Здравствуйте, шериф! Как приятно встретить вас в домике Ричарда в такое прекрасное утро! Он шагнул ко мне, вырвал у меня трубку, и я не стала сопротивляться. Кажется, он не собирался сегодня никого убивать, но собирался сильно отлупить. И я очень постараюсь не дать ему повода. Что бы он ни задумал, я не стану облегчать ему задачу. Он приложил трубку к уху, только чтобы услышать Дольфа, потом повесил ее. - На этот раз телефонный звонок вас не спасет, Блейк. Я посмотрела на него большими карими глазами. Разве что ресницами не захлопала. - А что, мне нужно спасение, шериф? Телефон зазвонил. Мы стояли, никто трубку не брал. Семь звонков, потом Уилкс поднял трубку и тут же опустил обратно. Он аж трясся от злости мелкой дрожью. Лицо его пылало от усилия не сделать чего-нибудь такого, о чем он потом пожалеет. Я сохраняла как можно более спокойный и безобидный вид. С растрепанными со сна волосами, в одной простыне казаться безобидной было просто. Открылась дверь ванной, и вышел Ричард, завернутый только в полотенце. Стволы повернулись к нему. Он застыл в дверях, и пар клубился вокруг него, шел в комнату облаками. Копы в один голос заорали: - Руки вверх! Лечь на под! Ричард переплел пальцы над головой и воспринял это очень спокойно. Он их слышал из душа. И когда выходил, знал, что они здесь. Он мог выйти через окно, но не вышел. Конечно, если бы они считали нас опасными, то ворвались бы туда к нему. Но они дали ему выйти к нам. Они не обращались с нами как с преступниками - они сами действовали как преступники. Ричард лежал на животе, пистолет Мэйдена уперся ему в спину. Появились наручники. Помощник со шрамом поднял Ричарда на колени за волосы - длинные и влажные. Полотенце осталось на месте - хорошо было замотано. Зазвонил телефон - три раза. Каждый следующий звонок казался громче предыдущего. Уилкс схватил аппарат и оторвал от стены, потом бросил в дальнюю стену. Телефон упал и остался лежать молча. Уилкс уставился на меня, так тяжело дыша, что казалось, будто у него болит что-то. И заговорил он очень сдержанно, будто опасаясь сорваться на крик, будто, если он перестанет владеть голосом, конец всему. - Я вам велел убраться из моего города. Я ответила очень тихо, чтобы даже без тени угрозы: - Вы мне дали срок сегодня до заката, Уилкс. Сейчас еще и девяти утра нет. Зачем такая спешка? - Вы сегодня уедете? Я открыла рот, чтобы соврать. - Нет, - сказал Ричард. Вот блин. Уилкс схватил меня за руку выше локтя и подтащил к Ричарду. Я споткнулась о простыню, и он последние футы проволок меня по полу. Из последних сил я прижимала простыню к груди. Синяки - ладно, а вот остаться перед ними голой - ну никак. Он то ли бросил, то ли уронил меня на пол рядом с Ричардом. Ричард попытался подняться, но помощник со шрамом ткнул его в плечо прикладом ружья. Я тронула его за руку. - Ричард, все в порядке. Только пусть все сохраняют спокойствие. Тот, что со шрамом, сказал: - Да, ты крутая сука. Я только подняла глаза на Уилкса. Командовал он. Он диктовал, насколько плохо обернется дело. Если он сохранит спокойствие, то другие тоже. Если нет, мы в глубокой заднице. Уилкс посмотрел на меня. Дыхание его пришло в норму, но глаза остались дикими. - Покиньте город, мистер Зееман. Сегодня же. Ричард открыл рот, и я сжала его руку. Если я не заткну ему рот, он скажет правду. А это не то, что нам сейчас нужно. - Мы уедем, Уилкс. Вы нас убедили. Уилкс покачал головой: - Боюсь, вы врете, Блейк. Ричард собирается остаться. А вы сейчас готовы сказать что угодно, лишь бы мы ушли. Это была правда, и с ней трудно было спорить. - Остаться - это надо быть дураком, Уилкс. - А Ричард и есть дурак. Мягкосердечный, древолюбивый, либеральный дурак. Нам не тебя надо убедить, Анита, а твоего любовника. Насчет любовника я на этот раз не стала спорить - потеряла право. - И как вы собираетесь его убеждать? - Томпсон! - позвал Уилкс. Помощник со шрамом уступил место за спиной Ричарда Мэйдену. Мэйден выглядел неуверенно, будто для него события развивались слишком быстро, но держал ствол наголо. Не направлял его на Ричарда, скорее как-то держал его возле лица лежащего. - Томпсон, мы же не обыскали миз Блейк и не убедились, что у нее нет оружия. Томпсон улыбнулся - широко, весело. - Так точно, шериф. Забрав полные горсти простыни, он дернул меня вверх с такой силой, что я стукнулась об него. Одной рукой он прижал меня к себе. Пряжка форменного пояса вдавилась мне в живот, зато из-за нее все остальное меня не коснулось. Я скорее ощутила, чем услышала Ричарда позади себя. Оглянулась. Мэйден сменил пистолет на дубинку и держал ее под подбородком у Ричарда, прижимая к горлу выше адамова яблока - чтобы случайно не сломать трахею. Похоже, он был обучен. - Ты пока не дергайся, любовничек, - сказал Томпсон. - Еще ты ничего не видел, что могло бы тебя завести. Очень мне эти слова не понравились. Он схватился за простыню и попытался выдернуть ее у меня из рук. Я сопротивлялась. Он отступил, не выпуская простыню, и дернул. Я споткнулась, но простыню удержала. - Томпсон! - сказал Уилкс. - Прекрати это дурацкое перетягивание каната и делай, что надо. Томпсон засунул пальцы под простыню и дернул изо всех сил. Я свалилась на колени, очень неизящно, но победила. Я удержала простыню. Пусть я его разъярила, хотя и очень этого не хотела, но не осталась обнаженной. Именно обнаженной, а не голой. Он схватил меня за волосы на затылке и швырнул к кровати. Я могла бы вырваться, если бы оставила у него в руке горсть волос и немножко крови, но это было бы больно, и если я не собираюсь никого убивать, то пока не надо. Чем больше я сопротивляюсь, тем хуже это будет. Пока это всего лишь небольшие шлепки и щекотка, я могу это выдержать. Так я себе говорила, когда Томпсон наполовину затащил меня на кровать за волосы. Он придержал меня за голову, нажимая так сильно, что почти выдирал их. Простыня сзади сползла со спины на талию. Он дернул ее сильнее, обнажив мне зад. Тут я чуть засопротивлялась. Он придавил мне голову так, что лицо ушло в матрац, и стало трудно дышать. Слишком был матрац тверд для этого. Я застыла неподвижно. Не хотела, чтобы меня прижали сильнее - не стоит терять сознание. Никогда не очнешься в состоянии лучшем, чем была. - Тихо, а то наручники на тебя напялю, - сказал Томпсон. Я послушалась. Ричард может разорвать наручники, я - нет. И как ни любила я Ричарда, мне не хотелось, чтобы он оставался единственным свободным в комнате, где полно копов, ставших плохими парнями. Если нам действительно придется драться за свободу, то надо будет убивать. Насколько мне известно, Ричард никогда еще не убивал человека. Он даже оборотней старался не убивать. Томпсон вытащил из-под меня мои руки и растянул их по краям кровати. Своими руками он стал их ощупывать от кистей вверх, будто я могла спрятать оружие на голой коже. Руки скользнули по голой спине вниз, охлопали талию и ниже. Проехались по ягодицам, между бедрами, раздвигая ноги. Слишком это напоминало последнюю ночь с Ричардом, слишком интимно. Я приподнялась: - Это что, вариации на тему изнасилования? Томпсон шлепнул меня по затылку: - Лежи сама, а то я тебя заставлю лежать. Но его руки уже не возились у меня между бедрами. Пусть еще бьет, и даже сильнее, лишь бы не лез между ног. - Все это можно прекратить, Ричард, - сказал Уилкс. - Все можно закончить тут же. Только уезжай. - А вы будете убивать троллей, - сказал Ричард. Я повернулась посмотреть на него. Мне хотелось крикнуть: "Да соври ты!" Потом разберемся, но сейчас я хотела, чтобы он соврал. Только не могла этого сказать вслух. Я смотрела на него и сделала то, что редко пыталась сделать раньше. Я попыталась открыть связь между нами. Я потянулась к нему не руками, но глагол именно такой - потянулась. Потянулась тем, что не видно, но ощутимо. Открыла что-то в нем. Почувствовала, как он отозвался. У него расширились глаза. Я ощутила биение его сердца. Томпсон схватил меня за плечо и толкнул обратно на кровать, и я потеряла нить. В дверь постучали. Еще один помощник, который в первый день был вместе с Томпсоном, шагнул в дверь. Он быстро оглядел комнату, задержался взглядом на кровати, где я лежала, но на его лице ничего не отразилось. - Шериф, там толпа собирается. - Толпа? - переспросил Уилкс. - Древолюбы болтаются в горах, изучают своих драгоценных троллей. Если это просто телохранители, посылай их на хрен. Помощник покачал головой: - Там хренова туча народу, шериф. Уилкс вздохнул, посмотрел на Ричарда. - Это тебе последнее предупреждение, Зееман. Он подошел ко мне, и Томпсон уступил ему место. Шериф присел, чтобы заглянуть мне в глаза. Я подобрала простыню и встретила его взгляд. - Где Чак и Терри? - спросил он. Я заморгала и сделала недоуменное лицо. Когда-то, не так уж давно, я бы не сумела. Теперь же мое лицо ничего не выдавало. Белое и пустое, как простыня, в которую я замоталась. - Кто? - Томпсон, - позвал Уилкс. Я услышала, как Томпсон подошел сзади. - Он за тебя всю грязную работу делает, Уилкс? Ты недостаточно мужчина, чтобы справиться с безоружной женщиной? Уилкс ударил меня наотмашь тыльной стороной ладони, и голова у меня мотнулась в сторону. Во рту почувствовался вкус крови. Я, наверное, могла бы блокировать удар, но тогда следующий был бы сильнее. Кроме того, я сама напросилась. Не в том смысле, что заслужила. В том, что я решила: пусть меня лучше бьет Уилкс, чем Томпсон. Ни за что я не хотела бы оказаться во власти Томпсона, если не будет Уилкса, чтобы его сдержать. Томпсон был не коп, а бандит с бляхой полицейского. Второй удар оказался пощечиной, третий - снова тыльной стороной. Они сыпались быстро и сильно, у меня зазвенело в ушах. Перед глазами замелькали светлые пятна - пресловутые искры. А он даже не кулаком бил. Уилкс стоял надо мной, слишком тяжело дыша, руки его дергались, вися по швам. Его снова трясло мелкой дрожью, и он боролся с собой, чтобы не сжать кулаки. Мы оба знали: если он ударит кулаком, то уже не остановится. Тогда все, конец. Он будет меня бить, пока его не оттащат. И я не была на сто процентов уверена, что в этой комнате кто-нибудь станет его оттаскивать. Я глядела на него, изо рта у меня стекала струйка крови. Слизнув ее, я поглядела прямо в карие глаза Уилкса. И увидела там бездну. Монстр вырывался из клетки. Я недооценила, насколько Уилкс близок к краю пропасти. И поняла, что последнее предупреждение значило именно это: последнее предупреждение. Последний шанс - не для нас, для Уилкса. Последний шанс для него закончить дело, не окровавив собственные лилейные руки. Помощник у двери сказал: - Шериф, там человек двадцать за дверью. - На публике этого сделать нельзя, - сказал Мэйден. Уилкс все глядел на меня, и я не отводила глаз. Будто каждый из нас боялся отвернуться, будто от малейшего движения монстр мог вырваться из клетки. Может, вовсе и не Томпсона мне надо было бояться. - Шериф, - тихо окликнул его Мэйден. - Через двадцать четыре часа, - сказал Уилкс таким сдавленным голосом, что он был едва слышен, - мы подадим рапорт об исчезновении Чака и Терри. Потом мы вернемся, миз Блейк. Вернемся и задержим вас для допроса по поводу их исчезновения. - И что вы напишете в рапорте в обоснование вашего мнения, что я могу знать, где они? Он снова стал сверлить меня взглядом, но эта мелкая дрожь хотя бы прекратилась. Стараясь говорить без эмоций, я все же произнесла: - Я уверена, что кто-то из древолюбов вызывал вчера ночью полицию, но никто не приехал. Вы в этом городе закон, Уилкс. Вы - это все, что стоит между этими людьми и плохими парнями. Прошлой ночью вы не приехали, потому что думали, будто знаете, что происходит. Вы думали, что Чак и Терри просто увлеклись. Сегодня вы приехали за телами, но тел не оказалось. - Вы их убили, - сказал он тихим сдавленным голосом. Я покачала головой: - Этого не было. Строго говоря, я не соврала. Их я не убивала. Я убила Чака, но не Терри. - Вы сказали, что вы этой ночью их не видели. - Этого я не говорила. Я сказала только, что я их не убивала. Уилкс покосился на Ричарда: - Этот бойскаут их не убивал. - Я и не говорила, что он это сделал. - Тот недомерок, что с вами был, Джейсон? Шуйлер? Он бы с ними двумя не справился. - Он ни при чем. - Вы меня достаете, Блейк. Не стоит меня сердить. - Я этого не делаю, шериф Уилкс. Мне действительно не хочется вас сердить. Но я не лгу, я их не убивала. И я не знаю, где они. Наконец-то полная правда. Я начинала думать, добрался ли Терри до больницы, и склонялась к мысли, что нет. Стая Верна его убила, хотя я обещала ему жизнь? Я очень надеялась, что этого не было. - Я служу в полиции дольше, чем вы на свете живете, Блейк. Мой индикатор вранья от вас зашкаливает. Вы мне врете, и врете отлично. - Я не убивала ваших двух друзей, шериф. И я не знаю, где они сейчас. Это правда. Он присел рядом со мной. - Это последнее предупреждение, Блейк. Уматывайте к чертям из моего города или я вас спихну в ближайшую дыру. Я давно здесь живу, и когда я прячу тело, его не находят. - И много здесь народу пропадает? - спросила я. - Пропавшие люди - это для туризма плохо, - ответил Уилкс. - Но случается иногда. Постарайтесь, чтобы с вами этого не случилось. Уезжайте сегодня же. Если ночь застанет вас в городе - все. Абзац. Я глядела на него и понимала, что он не шутит. - Нас уже здесь нет, - кивнула я. Уилкс повернулся к Ричарду: - А ты, бойскаут? Согласен? Хватило тебе? Или надо еще добавить? Я смотрела на Ричарда и мысленно заставляла его соврать. Мэйден все еще держал дубинку у него поперек шеи. Полотенце соскользнуло, и Ричард стоял обнаженный, руки все еще скованы за спиной наручниками. Он сглотнул слюну и выговорил: - Хватило. - Уедешь до темноты? - Да, - ответил Ричард. Уилкс кивнул: - Не могу вам передать, как я рад это слышать, мистер Зееман. Пошли, ребята. Мэйден очень медленно убрал дубинку от горла Ричарда и шагнул назад. - Я сниму наручники, если вы обещаете себя прилично вести. - Договорились, Ричард? - спросил Уилкс. - Сними с него наручники. С этими двумя больше хлопот не будет. Мэйден был не так уверен, как Уилкс, но сделал, как было сказано. Снял наручники. Ричард потер запястья, но не потянулся за упавшим полотенцем. Он был не обнаженным, а голым - не смущался этого. Как и большинство ликантропов. Мэйден пошел к двери вслед за Уилксом, но поглядывал на нас, будто ожидая подвоха. Хороший коп никогда не поворачивается спиной до конца. Томпсон пошел к выходу последним. В дверях он обернулся: - У твоего любовника штука побольше тебя самой. Все, что он со мной до того делал, не заставило меня покраснеть, но тут я залилась краской. Злилась на себя за это, но ничего не могла поделать. Он заржал. - Надеюсь, что ты не уедешь. Хочется, чтобы ты осталась, чтобы мы с тобой еще раз увиделись наедине. - У меня появилась новая цель в жизни, Томпсон: не остаться наедине с тобой. Он снова заржал и вышел, продолжая хохотать. Помощник, который сообщил о толпе, тоже вышел. Только Мэйден ждал Уилкса. - Надеюсь, мы никогда больше не увидимся, Блейк, - сказал Уилкс. - Взаимно, шериф. - Всего хорошего, мистер Зееман. - Шериф наклонил голову, будто он остановил нас за нарушение правил на шоссе и решил ограничиться предупреждением. Его манера, когда он шел к двери, полностью изменилась. Добрый старина шериф, который приходил расспросить незнакомцев насчет переполоха нынешней ночью. Когда за ними закрылась дверь, Ричард подполз ко мне. Он потянулся к моему лицу, остановился, чуть не донеся руку. - Больно? - Немножко. Он обнял меня, притянул к себе. - Поезжай домой, Анита. Возвращайся в Сент-Луис. Я чуть отодвинулась, чтобы заглянуть ему в глаза. - О нет! Если ты останешься, я тоже останусь. Он взял мое лицо в ладони: - Они от тебя не отстанут. - Только если не будут думать, что мы на самом деле уехали. Может стая Верна нас спрятать? - А как ты думаешь, что там за толпа снаружи? Я взглянула в его открытое лицо. - Они убили того, второго? Стая Верна убила этого Терри, когда мы ушли? - Не знаю, Анита. - Он снова меня обнял. - Не знаю. - Я ему обещала, что он будет жить, если расскажет нам все, что знает. Он отодвинулся, держа мое лицо в ладонях. - Ты его могла бы спокойно убить во время драки и глазом не моргнуть, но ты обещала ему жизнь, и поэтому расстроена. Я тоже отодвинулась от Ричарда, встала, выдернув простыню из-под его колен. - Если я даю слово, для меня это что-то значит. Я дала ему слово, что он будет жить. Если он мертв, я хочу знать причину. - Копы - на чужой стороне. Не зли Верна и его стаю, Анита. На нашей стороне только они. Я присела возле чемодана и стала вынимать вещи. - Нет, Ричард. У меня есть ты, у тебя есть я, у нас есть Шанг-Да, и Джейсон, и Ашер, и все, кто с нами приехал. Если Верн и его ребята этой ночью убили Терри у меня за спиной, то их мы не имеем - они имеют нас. Потому что они нам нужны, и им это известно. Я встала, держа в руках охапку шмоток, и пошла в ванную, все еще замотанная в простыню. Быть сейчас раздетой я не хотела, даже перед Ричардом. По дороге я остановилась, вытащила из-под подушки браунинг и положила его сверху на одежду. Все, больше я здесь безоружная не хожу. Если кому-то это не нравится, может утереться. В том числе мои родные и любимые. Хотя, надо отдать должное Ричарду, он ни слова не сказал про пистолет, да и ни про что другое, когда я закрывала дверь. Глава 30 Мне хотелось принять долгий и горячий душ. Удовлетвориться пришлось коротким и горячим. Потом я первым делом перезвонила Дольфу сообщить, что я жива. Но пришлось только оставить сообщение. Я хотела назвать ему имя Франклина Найли и выяснить, есть за ним что-нибудь криминальное. Вообще-то Дольф не делится со мной служебной информацией, кроме тех случаев, когда мы работаем вместе над делом, но я надеялась, что он сделает исключение. Замазанные копы - это одна из тех вещей, которые Дольф меньше всего любит. Он мог бы помочь просто назло Уилксу. Я надела белые спортивные носки, синие джинсы и темно-синий топ. Поверх его я надела блузку с короткими рукавами, чтобы закрыть браунинг. Кобура будет чуть выпирать на краях, но когда дело касается скрытого ношения оружия в летнем наряде, возможности не безграничны. Я бы надела шорты, если бы не собиралась пробираться по лесу к троллям и биологам. Прохладе я предпочла защиту от колючего подлеска. Волосы, еще влажные, я смазала гелем, причесала - и все. Поскольку с косметикой я возиться не стала, туалет занял мало времени. Протерев овал зеркала полотенцем, я оглядела себя. Синяки от старого битья уже рассосались и исчезли, будто их и не было, но рот слегка припух с одной стороны, и возле губ было красное пятно, похожее на ранку. При таких скоростях я могу получать по морде каждый день и вовремя залечивать ушибы к следующему дню. По ту сторону двери раздались голоса, один из них принадлежал Ричарду. Второй был низкий басовый рокот, похожий на голос Верна. Это хорошо, у меня есть к нему разговор. Послышались новые голоса, потом чистый и высокий голос Натэниела: - Я не знал, что мне делать. Вся банда собралась. Я подумала, о чем у них может быть разговор. Несколько предположений у меня было. Браунинг я заткнула за пояс джинсов спереди. Пока я не собираюсь садиться, это нормально, а чтобы сесть, ствол малость длинноват. Когда я открыла дверь, разговор прервался, будто щелкнули выключателем. Наверное, говорили обо мне. Натэниел стоял ко мне ближе всех. Он был одет в шелковые спортивные шорты и соответствующую майку. Длинные волосы заплетены в лежащую на спине косу. Просто картинка с вывески гимнастического зала. - Анита, я стоял в охране, но это же были копы! Я не знал, что делать. Он отвернулся, отвел глаза, и мне пришлосьпоймать его за руку, чтобы повернуть к себе этими несчастными сиреневыми глазами. - В следующий раз крикни. Это единственное, что ты мог сделать. - Хреновый из меня телохранитель, - махнул он рукой. Это было близко к правде, но говорить это ему в лицо я не стала. Он действительно мало что мог бы сделать. Я посмотрела на Шанг-Да. Он сидел спиной к стене, без усилий держа равновесие на корточках. Одет он был в черные брюки и белую рубашку с короткими рукавами. Следы когтей у него на лице превратились в злобно-красные рубцы. Раны, от которых должны были остаться шрамы на всю жизнь, пройдут через пару дней без следа. - Если бы ты был на посту, Шанг-Да, что бы ты сделал? Задавая этот вопрос, я не отпустила руку Натэниела. - Они бы не прошли мимо меня без вашего разрешения. - Ты бы стал с ними драться, если бы они попытались надеть на тебя наручники? Он задумался на пару секунд, потом поднял на меня взгляд: - Я не люблю, когда на меня надевают наручники. Я притянула Натэниела и полуобняла его. - Видишь, Натэниел? Есть телохранители, которые дали бы им повод открыть стрельбу. Так что не переживай. Но про себя я решила, что Натэниел больше охранную службу нести не будет. Как и Шанг-Да. По совершенно разным причинам, но я не могла положиться на самостоятельные действия каждого из них. Верн сидел в большом кресле у окна, одетый точно как при нашей первой встрече, только футболка на нем была другая. Может, у него и не было другой одежды. Джинсы - и бесконечный запас разных футболок. Длинные седеющие волосы он увязал в свободный пучок. Ричард надел джинсы и высушил волосы феном, и это все. Он целый день будет так ходить, в джинсах или шортах, и обувь будет надевать, только выходя на улицу. Рубашка появится на сцене, лишь если он куда-то соберется. Ричарда вполне устраивало его собственное тело. Конечно, если у вас такое тело, так почему бы и нет? - Как ты? - спросил Верн. Я пожала плечами: - Жить буду. Кстати, насчет жить: как там старина Терри? Ему в больнице руку пришили? Ричард протянул мне руку. Поколебавшись, я приняла ее и позволила ему усадить меня рядом с собой. При этом браунинг пришлось вытащить из-за ремня, чтобы можно было устроиться между коленями Ричарда. Он обнял меня, прислонил к своей голой груди. Руки были теплые и твердые. Я оперлась на него спиной, все это время не отрывая глаз от Верна. И браунинг на коленях тоже не помешал. Ричард поцеловал меня в мокрые волосы. Хотел мне напомнить, чтобы была хорошей девочкой. Не затевала новую ссору. Он был прав - в определенном смысле. Нам хватало ссор и без того. - Отвечай, Верн! - потребовала я. - Почти все ребята в моей стае выдают себя за людей, Анита. Ты серьезно думаешь, что этот мудак стал бы держать язык за зубами? Верн подался вперед, сцепив руки на коленях. Сама искренность. - Он был нашей единственной ниточкой к другим плохим парням, Верн. Единственным, кто был согласен нам рассказывать. Руки Ричарда чуть сильнее обвили мои руки. Я поняла, что если он сдавит меня, мне не нацелиться. - Я не собираюсь в него стрелять, Ричард. Так что остынь, ладно? - Уже нельзя тебя просто обнять? - спросил он прямо мне в ухо, обдавая его теплым дыханием. - Нельзя. Он опустил руки. Они соскользнули мне на талию, пальцы Ричарда оказались почти у меня на коленях, потому что колени были подняты. В других обстоятельствах эта поза вызвала бы у меня определенный интерес, но сейчас я должна была внушить Верну свою точку зрения и не хотела отвлекаться. - Анита, стая для меня главное. Иначе не может быть. - Я бы никогда ничего не сделала опасного для твоей стаи, Верн. Но этому человеку я дала слово, что если он расскажет нам все, мы отвезем его в больницу, где ему попытаются пришить руку. Я слово дала, Верн. - Ты настолько серьезно относишься к своему слову? - Да. - Что ж, уважаю. - Ты его убил? - спросила я прямо. - Не лично, но приказ отдал я. Руки Ричарда сжали меня чуть сильнее. Я почувствовала, как он старается не показать напряжения. Он потерся подбородком о мои волосы, погладил по голым рукам ладонями - как успокаивают собаку, когда боятся, что она сейчас кого-нибудь покусает. - А я дала ему слово. - Что я могу сделать, чтобы была между нами правда? - спросил он. Я хотела ответить "ничего", но Ричард был прав. Они были нам нужны. То есть нам был нужен кто-нибудь, а никого, кроме них, у нас не было. Что он может сделать, чтобы искупить вину? Воскрешение мертвых - это моя область, и вообще: поднять его как зомби - это будет совсем не то же самое. - Честно говоря, Верн, не знаю. Но я что-нибудь придумаю. - Ты хочешь сказать, что я у тебя в долгу. - Погиб человек, Верн. Долг будет не маленький. Он посмотрел на меня долгим, оценивающим взглядом, потом кивнул: - Понимаю. - О'кей, - сказала я, - о'кей. Пока что мы оставим это так, но когда я что-то или о чем-то попрошу и ты снова меня расстроишь, то такой поступок будет не слишком удачным. У него на лице мелькнула улыбка. - Я даже не знаю, то ли с нетерпением, то ли со страхом я жду твоей встречи с Роксаной. - А кто такая Роксана? - спросила я. - Его лупа, - пояснил Ричард. Верн встал. - Ричард говорил, что вы с Роксаной друг другу понравитесь, если сперва не перегрызете друг другу глотки. Теперь я понял, что он хотел сказать. Верн подошел к нам, опустив руку, будто предлагал мне помочь встать с пола. Считайте это интуицией, но я поняла, что в этом жесте скрыто большее. Ричард разомкнул объятия, и я взяла руку Верна. Он не столько меня поднял, сколько держал мою руку, пока я вставала. В другой руке у меня был все тот же браунинг. - Если ты попросишь чего-то во вред моей стае, этого я обещать не могу. Но насчет всего остального я даю слово. Проси что хочешь, и оно твое. - Он вдруг усмехнулся Ричарду через мое плечо: - Господи, какая же она кроха! Ричард, умница, от комментариев воздержался. Верн встал передо мной на колени. - Подкрепляя свое слово, я сейчас подставлю тебе шею. Ты знаешь эту символику? Я кивнула: - Будь я волком, я могла бы вырвать тебе горло. Это акт доверия. Он тоже кивнул и отклонил голову в сторону, открывая крупную вену на шее, натянувшуюся под кожей. Все это время он держал меня за руку. Я оглянулась на Ричарда: - Что мне положено делать? - Поцелуй пульс у него на шее или прикуси слегка. Чем ты сильнее прикусываешь, тем меньше ты доверяешь склоненному или тем большим доминантом себя чувствуешь. Я посмотрела на Верна сверху вниз. Он владел собой превосходно: ни струйки силы из него не истекало, а ведь я держала его за руку, прямой контакт кожи с кожей. А я знала, насколько он силен. Если бы он захотел, у меня бы шкура зашевелилась. Я сжала его руку и встала позади него. Браунинг я бросила на кровать. Провела пальцами по шее Верна, нашла пульс на сонной артерии. Я посмотрела на Ричарда. На его лице почти читалось слово "нет" предупреждение мне не делать того, о чем я подумала. Отчего соблазн стал еще сильнее. Верн потянул меня за руку, опустил ее к себе на грудь, будто я его обнимаю. При этом мой рот приблизился к его шее - кажется, эти движения Верну были привычны. От него пахло теплом, будто он загорал на солнце. Аромат деревьев и земли въелся в его кожу. Я провела носом прямо над его шеей. И учуяла кровь. Будто его кожа становилась все тоньше и тоньше, а потом совсем исчезла, и между мной и запахом свежей крови ничего не осталось, кроме податливого тепла. Я раскрыла рот над этой пульсирующей теплотой. Я тонула в аромате его тела. Потребность прильнуть ртом к этому живому, пульсирующему была почти неодолимой. Я боялась это сделать, то есть боялась, что сделаю слишком сильно. А Ричарду приходилось ощущать этот вкус жизни, вкус чужой крови? Ощущать чужую жизнь как что-то хрупкое и доступное? То ли я очень долго колебалась, то ли Верн ощутил силу, пытавшуюся мной овладеть. Его сила ударила в меня трепещущей стеной, от которой я ахнула. И это было уже чересчур. Слишком соблазнительна вода для умирающего от жажды. И я сомкнула зубы над этой парной теплотой. Мясо его шеи наполнило мой рот. Язык нащупал пульс, и я прикусила, пытаясь вырезать этот трепещущий узел из плоти. Сила Верна ревела надо мной, и что-то внутри меня полилось обратно, будто столкнулись две приливные волны, закипели, сметая все. Где-то далеко внизу остались суша и берег, и все это смывалось в непроницаемые засасывающие глубины. Я ощутила, как открываются глаза, и это были глаза не мои. За много миль от меня распахнулись глаза Жан-Клода, внезапно пробужденного из сна, которому еще надо было несколько часов длиться. Ударом разбудило его утоление голода - его голода, моего. Нашего. Чьи-то руки тащили меня от пульсирующего тепла, отрывали от него. Я пришла в себя, когда Ричард поднял меня в воздух, беспомощную. Верн все еще держал мою руку. Он держал, пытаясь притянуть меня обратно. Из раны на шее текла кровь, на коже остался почти идеальный отпечаток моих зубов. Ричард оттянул меня прочь, и рука Верна упала. Глаза у него были полуприкрыты веками. Судорожно вздохнув, он засмеялся, и от этого низкого смеха мое тело вздрогнуло. - Девушка, что это за хрень была? Я не стала рваться к нему, рваться это закончить. Я лежала пассивно в руках Ричарда, мигая на яркий утренний свет, таращась на шею Верна и ничего не соображала. Когда ко мне вернулась речь, я спросила: - Что это за хрень была? Ричард держал меня на руках, как ребенка. Поскольку я не была уверена, что смогу стоять, то возникать по этому поводу не стала. Я была далеко, и ощущала только легкость - и ужас. Ричард прижал меня к себе, поцеловал в лоб. - Мы были с тобой, и это усилило метки. Жан-Клод говорил, что такое может быть. Я посмотрела на Ричарда, с трудом сосредоточивая на нем взгляд. - То есть из-за нашего секса он теперь держит нас крепче? Ричард на секунду задумался: - Мы теперь все трое крепче держим друг друга. - Поставь меня. Он послушался. Я села на пол, не в силах стоять, и оттолкнула его, когда он попытался помочь. - Ты знал, и ты мне не сказал. - Это что-нибудь изменило бы сегодня ночью? Я глядела на него, и слезы грозили потечь из глаз. Мне хотелось сказать "да", но я не стала врать. - Нет. Этой ночью, чтобы не дать мне лечь с Ричардом, нужно было что-то намного посильнее знания, что секс усилит метки. Конечно, я еще тогда не понимала, что это значит. Тогда я еще не пыталась перегрызть кому-нибудь горло. Я встала - и упала второй раз. Не от недостатка сил - а будто от опьянения. Но опьянения не тормозящего, а возбуждающего. - Что со мной такое? - Я видал, как это бывает у вампиров, - ответил Шанг-Да. - Такое случается, если они пьют из кого-то мощного или всосут слишком много... силы. - Черт. - А мне лично вполне хорошо, - сказал Верн и потрогал укус на шее. - Я никогда раньше не давал вампиру себя сосать. Если это так хорошо, я, быть может, много потерял. - Еще лучше, - сказал Натэниел. - Это бывает куда лучше. - Это не действие вампира, - возразил Ричард, - это действие силы. Силы Верна, Аниты, моей, Жан-Клода. - Вроде самоубийственного сверхъестественного коктейля, - сказала я и хихикнула. Лежа на спине, я закрывала лицо руками и подавляла желание кататься по полу от восторга. Я хотела завернуться в это ощущение, как в одеяло. А под этой длинной сияющей теплотой я ощущала какую-то тьму. Жан-Клод ощущался как черная дыра, высасывающая все наше тепло, всю нашу жизнь. И в этот момент я поняла две вещи. Первое: он знал, когда мы с Ричардом занимались любовью. Он это чувствовал. Второе: когда он питается нашей жизнью, мы питаемся его тьмой. Мы пьем его недвижную, холодную смерть так же верно, как он ощущает вкус согретой солнцем плоти и крови наших тел. И из всего этого мы черпаем силу. Из света и тьмы. Из холода и жара. Из жизни и смерти. Когда метки нас сблизили, размылись границы между жизнью и смертью. Я ощущала биение сердца Жан-Клода за все его четыреста с лишним лет. Я ощущала его радость и его восторг от этого и ненавидела его за эту радость. Глава 31 Спустя два часа мы с Ричардом и Шанг-Да пробирались по лесу в поисках биологов и троллей. Нам надо было убраться из города до заката солнца, а так как мы этого делать не собирались, то вполне могли следовать своему прежнему плану. Вся наша свита осталась дома и суетилась, как муравейник, собирая вещи. Упакуемся и поедем. На самом деле мы должны были позвонить шерифу, когда соберемся. Он любезно предложил нам эскорт из города - до темноты. После темноты, я думаю, он предложил бы нам только пулю и дыру в земле. Я шла за Ричардом. Он ориентировался в лесу так уверенно, будто не просто видел дорогу, а сами деревья расступались перед ним. Я все же знала, что это не так. Я бы ощутила присутствие противоестественной энергии, а ее не было. Дело не в том, что Ричард - вервольф, просто на природе он был как дома. Отлично подобранные ботинки, сине-зеленая футболка с изображением морской коровы, ламантина на груди и на спине. У меня дома лежала такая же - подарок Ричарда. Он был слегка недоволен, что я ее не привезла. Но даже если бы и привезла, то не надела бы - не люблю, когда мы будто из одного приюта. И вообще я на него еще злилась. Не должно было быть так, что из нас троих только я не знала, что будет значить, секс между мной и Ричардом. Мне должны были сказать, что он свяжет нас сильнее. Конечно, трудно было на него злиться, когда эта футболка облегала его торс как вторая кожа. Густые волосы Ричард увязал в свободный пучок, и каждый раз, когда он проходил освещенный солнцем участок, волосы вспыхивали струйками меди и золота. Трудно было злиться, когда от взгляда на него у меня перехватывало дыхание. Ричард плавно шел впереди. Я в своих кроссовках не слишком от него отставала. По лесу я ходить умею - не так хорошо, как Ричард, но вполне прилично. А вот Шанг-Да лесным жителем не был. Он шел почти пугливо, будто опасаясь на что-то наступить. Черные штаны и свежая белая рубашка будто нарочно зацеплялись за все, что и Ричард, и я проходила, не заметив. Вначале пути туфли у Шанг-Да были черные и начищенные до блеска, но долго они такими не оставались. Городские туфли, даже мужские, не приспособлены для ходьбы по лесу. Мне никогда не приходилось раньше видеть городского вервольфа, но никакая ловкость не может возместить полное отсутствие навыков хождения по лесу. Сегодня дул ветерок, деревья шелестели и шептались. Прохладный звук доносился сверху, но возле земли воздух был неподвижен. Мы шли сквозь мир зеленого зноя и сплошных коричневых стволов. Солнечные блики играли на листьях, падали желтыми пятнами на прогалины, а потом мы уходили в густую тень. Там было на пару градусов прохладнее, но все же очень жарко. Был почти полдень, и даже насекомых сморило жарой. Ричард вдруг остановился. - Слышите? - спросил он тихо. - Кто-то плачет. Женщина, - сказал Шанг-Да. Я ни черта не слышала. - Может быть, женщина, - кивнул Ричард. И направился между деревьями почти бегом - пригнувшись, руки у самой земли. Сила расходилась от него, как волна от корабля. Я бросилась за ним, стараясь все же смотреть, куда иду, но споткнулась и упала. Шанг-Да помог мне подняться, я вырвалась и побежала. Уже не глядя ни под ноги, ни на деревья, я следила только за спиной Ричарда, за его телом. Я повторяла его движения, решив, что там, где протиснется он, я тем более пройду. Перепрыгивала бревна, которых даже не видела, пока он их не перепрыгивал. Это было почти как под гипнозом. Мир сузился до спины Ричарда, мелькающей среди деревьев. Снова и снова я чуть не налетала на стволы, стараясь двигаться быстрее, чем могла, но все же я двигалась быстрее, чем успевало работать сознание. Будто я дала телу полную свободу. Я превратилась в работающие мышцы, бегущие ноги. Мир слился в блики зелени, света и тени - да еще сфокусировался на спине Ричарда, мелькавшей впереди. Он остановился как вкопанный. Только что бежал - и замер на месте. Но я в него не врезалась - я тоже остановилась. Будто какой-то участок мозга, мне не подвластный, знал, что Ричард остановится. Шанг-Да оказался сзади, так близко, что я ощутила едва уловимый запах его дорогого лосьона. - Как это у тебя так получается, человек? - шепнул он. - Что именно? - обернулась я. - Бежать. Я знала, что глагол "бежать" у ликои значит больше, чем люди вкладывают в это слово. Я стояла, покрывшись испариной, едва дыша, и знала, что сейчас случилось такое, чего раньше не бывало. Мы с Ричардом пытались вместе бегать, и не вышло. Он был на фут без двух дюймов выше меня, и большую часть его длины составляли ноги. Когда он бежал трусцой, я припускала во весь дух и все равно не могла угнаться. Добавить сюда, что он еще и ликантроп, и понятно, что он для меня слишком быстр. Только тогда я могла оставаться рядом с ним, когда он держал меня за руку и тащил силой меток и своей силой. Я повернулась к Шанг-Да. Наверное, что-то было у меня на лице, удивление какое-то, потому что на лице Шанг-Да выразилось что-то очень похожее на сочувствие. Ричард пошел дальше, и мы оба повернулись посмотреть, куда он направляется. У меня сердце стало биться реже, и я услышала то, что слышали они столетия назад: плач - хотя это было еще очень мягко сказано. Кто-то рыдал, будто у него сердце разрывалось. Ричард шел на звук, и мы следовали за ним. Посреди поляны стоял большой платан. С дальней стороны массивного (пятнистого) ствола свернулась клубком женщина. Она сжалась в тугой комочек, руками обхватив колени. Лицо она запрокинула к сияющему солнцу, глаза крепко зажмурила. У нее волосы были такие темные, что казались черными, пострижены очень коротко. Лицо белое с бахромой черных ресниц на бледных щеках, небольшое и треугольное, но другого описания я дать не могла бы. Оно обезобразилось от плача, глаза распухли, кожа покраснела. Женщина небольшого роста, одетая в грубые шорты цвета хаки, толстые носки, туристские ботинки и футболку. Ричард опустился на землю рядом с ней и тронул ее за руку, еще не успев ничего сказать. Она вскрикнула, широко распахнув глаза. На ее лице мелькнул панический страх, но тут она узнала Ричарда, бросилась к нему на грудь, обхватила его руками и разразилась новым приступом рыданий. Он стал гладить ее волосы, успокаивая: - Кэрри, Кэрри, все хорошо. Все хорошо. Кэрри. Уж не доктор ли Кэрри Онслоу? Вполне вероятно. Но зачем главный биолог экспедиции по изучению троллей закатывает истерики в лесной чаще? Ричард сел на землю, притянул женщину к себе на колени, как ребенка. Трудно было судить, но вроде бы она была миниатюрной, еще меньше меня. Рыдания стали стихать. Она лежала у него на коленях, в колыбели его рук. Они когда-то встречались. Я попыталась ощутить ревность, но не смогла. Уж очень сильным было ее горе. Ричард погладил ее по щеке. - В чем дело, Кэрри? Что случилось? Она глубоко вдохнула, задрожала, выдыхая, потом кивнула головой и замигала глазами. - Шанг-Да. - Потом она повернулась ко мне: - Вас я не знаю. - Анита Блейк. Она и так прижималась щекой к груди Ричарда, так что ей оставалось только поднять на него глаза. - Вы и есть его Анита? Ричард посмотрел на меня. - Когда мы друг на друга не злимся, то да. На моих глазах женщина стала приходить в себя, восстанавливаться, будто напяливая слои теплой одежды зимой. В глазах ее появилась мысль, лицо загорелось интеллектом и такой силой, целеустремленностью и решительностью, что они будто пробивались из-под кожи. Глядя на нее, я сразу поняла, почему Ричард с ней встречался. И радовалась, что она человек, и с ней Ричард заниматься сексом не будет. Только увидев ее, я уже знала, что она, единственная из всех прочих, могла бы создать мне серьезные проблемы. В отсутствие моногамии она была мне действительно опасна. Дело тут не в сексе, хотя и это меня чертовски доставало. Дело в том, что мой партнер не удовлетворен, а потому будет искать. И если ты продолжаешь искать, иногда ты находишь, что ищешь, - что бы ты ни искал. Мне не очень нравилось глазеть на эту женщину, явно страдающую, и думать о своих проблемах. И мне не нравилось, что я ее побаиваюсь. В том смысле, что я - человек, а со мной он спал. И очень я была недовольна собой, что эта мысль возникла у меня первой. Очень недовольна. Она стала высвобождаться из объятий Ричарда. - Если для меня, то не надо. Вышло это у меня сухо и язвительно. Ну и хорошо: лучше, чем уязвленно и смущенно. Ричард посмотрел на меня. Не уверена, что поняла выражение его лица, но на моем была написана лишь непроницаемая доброжелательность. Доктор Кэрри Онслоу поглядела на Ричарда, нахмурилась и высвободилась окончательно. Она слезла с его колен и прислонилась спиной к дереву. Между бровями у нее залегли морщинки, и она то и дело переводила взгляд с Ричарда на меня, будто смущалась и сама собой была потому недовольна. - Кэрри, что случилось? - спросил снова Ричард. - Мы сегодня вышли до рассвета, как обычно... - Она запнулась, уставясь взглядом к себе в колени, и долго, прерывисто вздохнула. Еще раз, потом еще раз, и вроде взяла себя в руки. - И мы нашли тело. - Турист какой-нибудь? - спросила я. Она глянула на меня и снова опустила глаза, будто не хотела никому глядеть в глаза, рассказывая. - Может быть - определить было невозможно. Это была женщина, но помимо того... - Голос снова изменил ей. Она подняла взгляд - небольшие глаза блестели новыми слезами. - Я никогда в жизни не видала подобного ужаса. Вся местная полиция утверждает, что убийство совершили тролли. И считает это доказательством, что того туриста тоже убили тролли. - Малые тролли гор Смоки на людей не охотятся и их не убивают, сказала я. Она посмотрела на меня: - Ну кто-то же ее убил? Полиция штата запросила мое мнение как эксперта, кто мог это сделать, если не тролли. - Она спрятала лицо в ладони, потом подняла - будто вынырнула из глубины вод. - Я осмотрела укусы. Строение челюстей как у примата. - Как у человека? - попробовала я уточнить. Она покачала головой: - Не знаю. Не думаю. Вряд ли человеческий рот может оставить такие повреждения. - Она обняла себя за плечи, дрожа в летний зной как от холода. - Они этим воспользовались, чтобы призвать охотников и назначить премию за каждого убитого тролля - если смогут доказать, что это работа троллей. И я не знаю, как это предотвратить. Только что усыпить их или разослать по зоопаркам. - Наши тролли ни разу не убили человека, - сказал Ричард, трогая ее за плечо. - Что-то же их убило! Кто-то убил, Ричард! И это не волк, не медведь, не какой-нибудь известный мне крупный хищник. - Вы сказали, что на месте работает полиция штата? - спросила я. Она посмотрела на меня: - Да. - Это вы их вызвали? Она покачала головой: - Они приехали почти сразу после местной полиции. Очень я была бы рада знать, кто их вызвал. Хотя, если местные копы подозревают человекоубийство или работу противоестественных сил, это стандартная процедура - либо вызывать полицию штата, либо местного охотника на вампиров. Да, но только если они подозревают участие в убийстве нежити какого-то вида. - Тело найдено около кладбища? - спросила я. Доктор Онслоу покачала головой. - А почему ты спрашиваешь? - спросил Ричард. - Это могли быть гули. Они трусы, но если она упала, ударилась и потеряла сознание, гули могли бы ее сожрать. Они - активные падальщики. - Что это значит - активные падальщики? - спросила доктор Онслоу. - Это значит, что если вы ранены и можете только ползти, то лучше не оказаться в этот момент возле кладбища, зараженного гулями. Она посмотрела на меня какое-то время, потом помотала головой: - Могил там нет. Прямо посередине нашей территории. Территории троллей. Я кивнула. - Мне нужно видеть тело. - Ты думаешь, это стоит делать? - спросил Ричард, тщательно сохраняя нейтральность голоса. - Ее там ждут, - ответила доктор Онслоу. Вот это было сюрпризом для всех. - То есть как? - спросила я. - Полиция штата узнала, что вы здесь. Очевидно, у вас настолько хорошая репутация, что они хотели бы использовать вас как эксперта. Когда я уходила, они пытались дозвониться до вашего домика. Как удачно. И как чертовски странно! Кто вызвал полицию штата? Кто им подсунул мое имя? Кто, кто, кто, черт побери? - Тогда я пойду смотреть тело. - Возьми с собой Шанг-Да, - сказал Ричард. Я посмотрела на лицо высокого китайца. Следы когтей еще выделялись резкими красными рубцами. Я покачала головой: - Вот этого делать не стоит. - Я не хочу, чтобы ты шла одна. Забавно: он не предлагал, что пойдет со мной сам. Собирается здесь остаться и успокаивать доктора Онслоу. А я, значит, уже большая девочка. - Все будет нормально, Ричард. Оставайся здесь с добрым доктором и Шанг-Да. - Не веди себя по-детски. - Ричард встал. Я повела глазами в сторону от доктора Онслоу. Ричард понял и отошел со мной. Когда она точно не могла нас слышать, я сказала: - Посмотри на лицо Шанг-Да. Он даже не оглянулся - знал, как оно выглядит. - А что такое? Я уставилась на него в упор: - Ричард, ты не хуже меня должен знать, что если кого-то съела непонятная тварь, то вервольфы всегда стоят в верхних строках списка тех, на кого это можно повесить. - На нас многое стараются повесить. - Пока что Уилкс и его люди не знают, кто вы. Если мы покажем им Шанг-Да с порезанным лицом, а назавтра он будет чистеньким, они допрут. А когда на земле лежит мертвое тело, не надо, чтобы они доперли. - К закату у Шанг-Да порезы еще не пройдут. - Но заживут куда сильнее, чем должны были бы. Такое быстрое заживление ран людям недоступно. Если Уилкс обнаружит, что мы не уехали, он бросит против нас все, что у него есть. И он тебя угробит - или повесит на тебя это преступление. - А отчего могла погибнуть та женщина? - Этого я не буду знать, пока не осмотрю тело. - Я не хочу, чтобы ты шла одна. Пойду с тобой. - Полиция не будет в восторге, если я притащу на осмотр места преступления своего штатского приятеля. Оставайся и успокаивай доктора Онслоу. Он нахмурился. - Я тебя не подкалываю, Ричард. - Я улыбнулась. - Ладно, не сильно подкалываю. Она потрясена, подержи ее за ручку. Все нормально. Он осторожно дотронулся до моего лица. - Да, тебя держать за ручку не надо. Я тяжело вздохнула. - Одна ночь, и я чуть не сожрала шею Верна. Одна ночь - и я уже бегаю по лесам, как... как вервольф. Один сеанс близости. А ты говоришь, будто знал, что такое может произойти. Ты должен был хотя бы попытаться мне это рассказать сегодня ночью, Ричард. Он кивнул: - Ты права, должен был. Ничего не могу сказать в свое оправдание. Я прошу у тебя прощения, Анита. Глядя в это искреннее-искреннее лицо, трудно было сердиться. Но не доверять было очень даже нетрудно. Может быть, Ричард от Жан-Клода научился не только контролировать метки. Может быть, ложь умолчанием заразительна. - Мне надо пойти посмотреть тело, Ричард. Доктор Онслоу показала мне, куда идти. Я пошла в лес, и Ричард пристроился рядом. - Я тебя провожу, Анита. - Я вооружена, Ричард. Ничего со мною не случится. - Я хочу пойти с тобой. Тут я повернулась и посмотрела на него в упор: - А я не хочу. Как раз сейчас я бы предпочла, чтобы ты был не со мной. - Я не собирался от тебя ничего скрывать. Все так быстро произошло... у меня не было времени. Я не подумал. - Вот скажи все это тому, кому интересно, Ричард. Я пошла вперед, а он остался стоять на месте. Я ощущала на себе его взгляд, уходя в лес. Тяжесть этого взгляда была как рука, лежащая на спине. Если я оглянусь, он помашет рукой? Я не оглянулась. Я люблю Ричарда. Ричард любит меня. И то, и другое я знала точно. А вот чего я не знала - достаточно ли этого будет. Если он будет спать с другими женщинами, то нет. Пусть так нечестно, но мне этого не выдержать. Ричард сказал, что не просит меня бросить Жан-Клода. И он не просил. Но пока я делю ложе с Жан-Клодом, Ричард будет спать с другими женщинами. Раз я не моногамна, он тоже не будет. Да, он не просил меня вылезти из кровати Жан-Клода. Он лишь постарался, чтобы ни в одной из двух постелей я не была счастлива. Я не могу монопольно владеть Ричардом, если не брошу Жан-Клода. Ко второму выбору я не была готова, а первый мне не пережить. Если не найдется третьего варианта, мы все крупно влипли. Глава 32 Место преступления располагалось посреди леса. Пять миль, как сказала доктор Онслоу, до ближайшей дороги, по которой хотя бы внедорожник может проехать. Отличное место для обитания троллей, но никак не для полицейского расследования. Все оборудование надо тащить пешком, а потом еще пешком тащить тело. Не приятная работа и не быстрая. Вот что хорошо в таких изолированных местах - зевак нет. Сколько я ни выезжала на место преступления, но зевак не бывает только в двух случаях: в глухой предутренний час либо у черта на рогах. И то предутреннего часа бывает недостаточно, если рядом есть народ. Люди способны вылезти из кровати в глухую ночь, чтобы посмотреть на труп. Но даже без посторонних тут была толпа. Я углядела мундиры Уилкса и одного из его людей. Да, очень меня радовала перспектива повторной встречи с ним сегодня. Кишели мундиры полиции штата, и среди них попадались детективы в гражданском. Мне не надо было их представлять, я и без того определила в них копов. Они бродили по огороженной зоне в пластиковых перчатках, приседая возле улик, а не становясь на колени. И желтая лента оборачивала все это, как бантик - упаковку с подарком. С внешней стороны ленты не было ни одного полицейского в форме, потому что со стороны, противоположной дороге, никого не ждали. У меня с собой были "файрстар", браунинг и нож в наспинных ножнах, так что я вытащила свою лицензию и поднырнула под ленту. В конце концов кто-нибудь меня увидит, и кто-то из копов в мундире получит втык, что меня пропустили через периметр незамеченной. Сотрудник полиции штата засек меня почти сразу же, я не успела далеко спуститься с холма. Ленту натянули широким кругом, и этот коп стоял возле ее верхнего края. У него были каштановые волосы и темные глаза, а на бледных щеках - россыпь веснушек. Он пошел ко мне, протягивая руку вперед: - Извините, мисс, но вам здесь находиться нельзя. Я помахала перед ним лицензией. - Вы тут хотели, чтобы я взглянула на это тело. - Взглянула. Вы хотите взглянуть на тело. - Он сказал это тихо, не то чтобы пытался передразнить. Темные глаза смотрели на меня, потом он вроде как вспомнил, где он, и протянул руку за моей лицензией. Я дала ему ее подержать, рассмотреть, перечитать дважды. Потом он мне ее отдал. Поглядев вниз по склону, он показал рукой: - Вон тот невысокий человек, в черном костюме, волосы светлые. Это капитан Хендерсон, он здесь командует. Я уставилась на него в удивлении. Ему полагалось отвести меня к главному. Нормальный коп, который меня не знает, ни за что не должен был допустить, чтобы я ходила по месту преступления без сопровождающего. Истребители вампиров не вполне штатские, но они и не детективы. Я одна из очень немногих, кто тесно взаимодействует с полицией. В Сент-Луисе, где меня многие копы знали понаслышке или в лицо, - другое дело. Но здесь... Прочитав имя на нагрудной табличке, я спросила: - Ваша фамилия Майлз? Он кивнул, и снова не глядя на меня. Он вел себя не как полицейский он вел себя испуганно. А копов напугать не так-то легко. Дайте копу несколько лет поработать, и он отлично будет сохранять полное безразличие: был, сделал, видел, запротоколировал. У Майлза были сержантские нашивки, а их в полиции штата не дают за испуг на месте преступления. - Сержант Майлз, - сказал он. - Чем могу быть вам полезен, миз Блейк? Кажется, он начинал себя реабилитировать в моих глазах. Чем-то это мне напомнило, как приходила в себя доктор Кэрри Онслоу. Глаза его утратили остекленевший вид, он смотрел на меня прямо, но вокруг глаз что-то натянулось, будто от боли. Что же там за чертовщина такая, у подножия холма? Что могло так потрясти закаленного копа? - Нет, ничего, сержант. Спасибо. Я не стала прятать лицензию, потому что была почти уверена: без сопровождения полисмена меня обязательно снова остановят. Какая-то женщина блевала возле тоненькой сосны. Ей поддерживал голову мужчина, одетый, как и она, в форму Скорой Медицинской Помощи. Уж если блюют ребята из СМП, то дело плохо. И очень плохо. Меня остановил Мэйден. Мы секунду просто смотрели друг на друга. Я выше по склону, он - ниже, и я смотрела на него сверху. - Здравствуйте, миз Блейк. - Здравствуйте, Мэйден. Слово "полисмен" я не сказала намеренно, потому что я его уже не считала полисменом. Он перестал им быть, когда подался на сторону плохих парней. Он как-то странно и почти незаметно улыбнулся. - Я вас проведу к капитану Хендерсону. Он здесь командует. - Отлично. - Может быть, вам стоит подготовить себя к этому, Блейк. Это... там очень плохо. - Со мной ничего не случится. Он покачал головой, не поднимая глаз от земли. Когда он снова посмотрел на меня, глаза были пустые - холодные глаза полицейского. - Может быть, Блейк, может быть. Но со мной бы случилось точно. - Что это должно значить? - Это кто еще такая? Это нас заметил капитан Хендерсон и подошел - в городских туфлях, чуть-чуть оскальзываясь. Но шел он решительно и понимал, как надо ходить по лесной подстилке в неподходящих туфлях. Ростом он был где-то пять футов восемь дюймов, волосы светлые, короткие. Странные у него были глаза - они меняли цвет, когда он шел к нам сквозь солнечные блики. То светло-зеленые, то серые. Капитан подошел, встал между нами и посмотрел на Мэйдена: - Кто эта женщина и почему она внутри периметра? - Анита Блейк, капитан Хендерсон, - представил нас Мэйден. Капитан посмотрел на меня в упор, и глаза его были холодно-серыми с зелеными искорками. Он был красив так называемой суровой мужской красотой. Но лицо его отличалось какой-то резкостью, мрачностью, будто из него изъяли что-то обаятельное и приятное. Как бы ни казался сексуальным его взгляд при перемене цвета глаз, сами глаза были далекие, оценивающие - коповские глаза. - Значит, вы Анита Блейк? - Да. Я не стала поддаваться злости. Капитан тоже не злился на меня - просто здесь что-то было плохо. Что-то помимо самого преступления. Интересно, что именно. Он оглядел меня сверху вниз - не похотливым взглядом, а будто снимая мерку. К этому я привыкла, хотя обычно это не делалось так бесцеремонно. - Насколько у вас крепкий желудок, Блейк? Я приподняла брови, потом улыбнулась. - Что тут смешного? - сурово спросил Хендерсон. - Послушайте, я знаю, что там плохо. Ваш сержант там, наверху, настолько потрясен, что не стал подходить ближе второй раз. Мэйден вот тоже уже мне сказал, что там ужасно. В общем, отведите меня к телу. Хендерсон шагнул вперед, нагло и глубоко вторгаясь в мое личное пространство. - Вы так уверены, что выдержите, Блейк? Я вздохнула: - Нет. Кажется, злость его резко уменьшилась. Он заморгал и шагнул назад. - Нет? - Я не знаю, выдержу или нет, капитан Хендерсон. Всегда есть шанс, что следующий ужас окажется таким страшным, что от него уже не оправишься. Кое-что у меня в мозгу уже отпечаталось так, что я кричу по ночам. Но пока все в порядке. Так что ведите меня к останкам жертвы гризли. Наша прелюдия затягивается. Я смотрела, как на его лице сменяют друг друга эмоции: интерес, потом злость, но потом интерес победил. Повезло мне. - Жертва гризли. Вы уверены, что вы не репортер? Я не могла не улыбнуться: - Много на мне грехов, но этого нет. Тут уж он не смог удержаться от улыбки. Тут же он стал лет на десять моложе и красивее куда более ординарного. - О'кей, миз Блейк, следуйте за мной. Я отведу вас к жертве гризли. Он рассмеялся тихим смехом, и голос у него был ниже обычного. Может быть, когда он поет, у него бас. - Надеюсь, вы после этого зрелища будет все так же непринужденно себя держать. - И я надеюсь. Он глянул на меня как-то странно, потом повел вниз по склону. Я пошла, потому что это - моя работа. Час назад я думала, что сегодня ничего хуже больше не случится. Сейчас у меня было сосущее чувство, что день именно обернется куда хуже. Глава 33 Тело лежало на полянке. Я поняла, что это тело человека, потому что так мне сказали. Не в том дело, что тело не выглядело как человеческое. Форма сохранилась в достаточной степени, чтобы можно было даже сказать, что оно лежит на спине. Скорее разум отказывался признавать, что вот это могло принадлежать человеку. Глаза это видели, но сознание отказывалось складывать образ - будто глядишь на одну из тех картинок, на которые надо долго пялиться, пока скрытые формы вдруг выступят объемно. Будто произошел взрыв мяса и крови, а тело осталось в середине. Во все стороны от трупа разлилась и засохла кровь, и казалось, если тело убрать, то под ним останется чистый контур, как чернильная клякса. Но мои глаза отказывались передавать в мозг смысл того, что я видела. Сознание само пыталось себя защитить. Такое со мной уже бывало - раз или два. Самое умное было бы повернуться и отойти, оставив разум в недоумении, потому что правда могла оказаться для него разрушительной. Я в шутку говорила Хендерсону там, наверху, что некоторые вещи оставляют в сознании отпечаток. Сейчас это уже не казалось мне смешным. Я заставила себя глядеть, заставила себя не отворачиваться, но летний зной закачался вокруг тошнотворным занавесом. Мне хотелось закрыть глаза ладонями, но я удовлетворилась тем, что отвернулась. Закрывать глаза руками - глупо и по-детски, как проматывать самые страшные кадры ужастика. Хендерсон отвернулся вместе со мной. Если я не гляжу на тело, он тоже может себе позволить. - Как вы? Мир постепенно остановился, как останавливается вертящийся мяч. - Ничего. - Только голос у меня был с придыханием. - Это хорошо. Так мы простояли еще несколько секунд, потом я позволила себе неглубоко вдохнуть. Что так близко к телу глубоко дышать не надо, это я давно знала. Но я должна сделать свою работу. Это не работа троллей. Такого не могло сделать ни одно природное животное. Я медленно повернулась обратно к телу. Оно лучше не стало. Хендерсон повернулся вместе со мной. Он здесь командовал. Значит, он может выдержать, если я могу. Я не была в себе уверена, но поскольку другие варианты отсутствовали... Я попросила хирургические перчатки. Кто-то мне предложил пластиковые, потолще. Сами понимаете - СПИД. Я отказалась. Во-первых, в них руки потеют. Во-вторых, ощупывая тело, я в них ни хрена не почувствую. В-третьих, имея три вампирские метки, я теперь любой СПИД в гробу видала. Как мне было сказано, любые болезни крови мне теперь не страшны. В этом вопросе я доверяла Жан-Клоду, потому что он не хотел бы меня терять. Я была членом его триумвирата, и ему никак не надо было подвергать меня риску. "Он любит тебя", - шепнул голос у меня где-то на заднем плане сознания. А голос с переднего плана того же сознания хмыкнул: "Ага, как же". - Я могу исследовать контуры пятна крови? - спросила я. - К телу вы не сможете подойти, не встав в кровь, - ответил Хендерсон. Я кивнула: - Верно. Так вы его засняли на видео, и фотографии все сделали? - Мы знаем свою работу, миз Блейк. - Я и не сомневалась, капитан. Мне только нужно знать, могу ли я двигать тело, вот и все. Не хочу портить следы. - Когда вы с ним закончите, мы его упакуем. - О'кей, - кивнула я. Глядя на тело, я вдруг смогла его увидеть. Увидеть все сразу. И прижала руки к животу, чтобы не закрыть ими глаза. Нос был откушен начисто, осталась лишь кровавая дыра. Губы оторваны, из засыхающей крови выпирали зубы и кости челюстей. На обращенной ко мне стороне лица жевательные мышцы отсутствовали. Тварь, которая эта сделала, не подкреплялась на скорую руку. Она сидела здесь и пировала. Столько укусов, столько вырванной плоти, но все они слишком мелки для смертельных. Я быстренько помолилась про себя, чтобы эти укусы оказались посмертными. Но, молясь, знала ответ. Слишком много крови - она почти все это время была жива. Внутренности вывалились из разорванных джинсов и застыли клубком, покрытые кровью и чем-то погуще. Запах вспоротых кишок уже должен был бы выветриться, но вместо этого запаха всегда появляется другой. Тело начало быстро разлагаться на летней жаре. Такой запах почти не поддается описанию - сладковатый и горький, такой, что зажимаешь рукой рот. Стараясь не делать глубоких вдохов, я вступила на высохшее пятно. Что-то пронеслось сквозь меня фантомным ударом. Волосы на шее попытались сползти на спину. Сейчас мне шептала та часть мозга, что полностью чужда автомобилям и водопроводам, но вся посвящена воплю и бегу без мысли. И она шептала, что здесь что-то не так. Что-то злое здесь было. Не просто опасное, но злое. Я остановилась подождать, не будет ли это чувство усиливаться. Нет, оно растаяло. Растаяло, как неприятное воспоминание. Значит, я скорее всего миновала завесу каких-то чар. Даже остатки завесы, и мерзкой. Нельзя призвать что-то злое, не создав круг защиты - либо в нем стоит сам чародей, либо в него заключают бестию. Я осмотрела землю, но ничего не увидела, кроме крови. Она не образовывала круга защиты. Это была расплесканная кровь, без формы. Надо было сразу понять, что ничего такого очевидного не будет. Полицейские не практикуют магические искусства (хотя и это сейчас начинает меняться), но нельзя долго служить в полиции и не научиться искать признаки магии, когда напарываешься на странную хреновину. Место преступления казалось нетронутым, но это еще не значит, что оно таковым было. Тот, кто хорошо владеет магией, может тебя заставить чего-то не видеть. Это не настоящая невидимость - ее нельзя достичь. Физика есть физика: свет отражается от твердых предметов. Но маг может заставить глаз не хотеть видеть, и тогда ты смотришь мимо чего-то, а сознание этого не отмечает. Вроде как бывает ищешь два дня ключи от машины, которые валяются прямо на столе. Я присела на корточки возле трупа. У меня не было комбинезона, который я обычно надеваю на выезд, и я не хотела, чтобы кровь пропитала мне джинсы. Я все еще обхватывала руками собственные плечи. Значит, здесь есть что-то такое, чего кто-то не хочет нам дать увидеть. Что же? - Мы нашли бумажник. Хотите посмотреть документы? - спросил Хендерсон. - Нет, - ответила я. - Нет. Я не строила из себя Шерлока Холмса. Просто я не хотела знать имя, личность того, что лежало у меня под ногами. Сейчас это был не человек тело. Это не взаправду. Это объект, который необходимо изучить, осмотреть. И никогдаон не существовал в другом виде. Стоит на миг подумать по-другому - и я заблюю все следы. Однажды я это сделала, много лет назад. Дольф и его банда мне этого до сих пор не спустили. Глаза были выцарапаны и сохли чернеющими комьями на щеках. Длинные волосы прилипли к лицу и к плечам. Может быть, волосы были белокурые, но сейчас сказать трудно из-за крови. Наверное, пол женский. Следуя взглядом ниже, я обнаружила остатки одежды. От блузки остался лоскут под одной рукой. Торс обнажен, одна грудь оторвана начисто. Другая сдулась, как воздушный шарик, будто кто-то выел все из середины, как ребенок высасывает повидло из пирожка. Неудачный это был выбор сравнения, пусть даже не озвученный. Мне пришлось встать и отойти, дыша очень часто и неглубоко. Я остановилась у края поляны. Надо было глубоко вдохнуть, но это значило сильно вдохнуть этот запах. Сладкий-сладкий, и он скользнул по языку, обволок горло изнутри, и проглотить его я не могла, а что еще делать - не знала. Все же я глотнула, и запах пошел ниже, а мой утренний кофе поднялся ему навстречу. Два утешения у меня было. Первое - что я вышла из кровавого пятна раньше, чем поддалась рвоте. Второе - у меня мало что было в желудке для блевоты. Может, я по этой причине и перестала завтракать. Слишком часто осмотр тел приходился на утро. Опустившись на колени среди сухих листьев, я почувствовала, как тошнота отступает. Давно я не блевала на осмотре места преступления. Хотя бы Зебровски здесь нет, и он не будет меня подкалывать. Странно, но я даже не смутилась. Взрослею, что ли? За спиной раздался мужской голос: это почти орал шериф Уилкс. - Она штатская! Ей здесь не место! И лицензия ее в этом штате недействительна! - Здесь я командую, шериф. И я решаю, кому здесь место, а кому нет. Хендерсон не кричал, но голос его доходил до сознания. Ухватившись за ствол дерева, я встала, и руку вдруг так закололо, что она онемела чуть ли не до плеча. Отталкиваясь от дерева, я стояла, чуть не падая, но все же стояла. И внимательно стала осматривать дерево. Футах в восьми над землей на стволе была вырезана пентаграмма. Потемневшая от втертой высохшей крови, она оставалась почти незаметной на темно-серой коре, но на нее наложено было заклинание отвода глаз. Так что никто и не смотрел, даже я. Только когда я коснулась дерева, тогда ее ощутила. И снова как с этими оптическими иллюзиями: один раз увидев, ты продолжаешь видеть. Осмотрев соседние деревья, я заметила на каждом пентаграмму. Это был круг силы, или круг защиты. Круг, образованный самой землей и кровью. Колдуны или ведьмы могут использовать свою силу во зло, если готовы платить цену кармой. Что бы ты ни делал, добро или зло, тебе воздается трехкратно. Но даже черный маг, обратившийся к злу, не станет резать дерево. Значит, участвовали сама земля, деревья? Это могло означать элементала. Вещь очень неприятная. Но элементалы - не зло. Они бывают сердитыми, особенно если кто-то вторгается в их владения, но они не злы - скорее сердито-нейтральны. А я, входя в круг, ощутила дуновение Зла - Зла с большой буквы. Очень мало есть противоестественных созданий, на которые отзывается эта струна. - Капитан Хендерсон! - позвала я. Мне пришлось повторить обращение, пока они наконец перестали спорить и повернулись ко мне. У обоих был не слишком дружелюбный вид, но я знала, на кого они злятся: друг на друга. Местные копы вообще не любят, когда кто-то роется на их земле; для местной полиции неприязнь к чужакам - явление естественное. Но я знала, что Уилкс защищает не просто свою территорию, и у него есть серьезные основания кипятиться. Сейчас только не время вываливать все начистоту - доказательств у меня нет. Когда полисмена обвиняют в коррупции, других копов это тоже не радует. - Вы видели пентаграммы на деревьях? Вопрос был достаточно неожиданным, чтобы они оба перестали собачиться и обратили внимание. Я показала им пентаграммы. Когда покажешь человеку оптическую иллюзию, дальше он ее сам видит. Как голого короля. - И что? - спросил Уилкс. - Это круг защиты, круг силы. Сюда что-то вызвали, что ее убило. - Эти метки на деревьях могут тут быть уже несколько дней, - возразил Уилкс. - Возьмите кровь с пентаграмм на анализ, - предложила я. - Кровь будет не ее, но свежая. - А почему не кровь жертвы? - спросил Хендерсон. - Потому что этой кровью был запечатан круг, и она была нужна раньше смерти жертвы. - Значит, имело место человеческое жертвоприношение, - сказал Хендерсон. - Не совсем, - возразила я. - Это жертва троллей, - произнес Уилкс, но не уверенно, а отчаянно. Хендерсон повернулся к нему: - Вы все время твердите, Уилкс, что это тролли. - Биологичка сама сказала, что похоже на приматов. Ежу ясно, что это не человек. А приматов на теннесийских холмах не так уж много. - Она сказала "гуманоид", - напомнила я. Они снова повернулись ко мне. - Доктор Онслоу сказала "гуманоид". Многие считают, что гуманоид значит примат, но есть и другие возможности. - Например? - спросил Уилкс. - Тут у него сработал пейджер. Проверив номер, Уилкс посмотрел на меня. - Прошу прощения, капитан Хендерсон. Хендерсон посмотрел на меня проницательно. - У вас с шерифом какие-то нелады? Я подняла брови: - У меня? Откуда? - Он был очень уверен, что вы не можете быть поблизости от этого тела. И еще он был очень уверен, что это жертва троллей. Очень уверен. - А кто же тогда вас вызвал? - Анонимный звонок. Мы переглянулись. - А кто предложил, чтобы я приняла участие в этом развлечении? - Один парень из СМП. Он слышал о вас от своего напарника, который с вами вчера познакомился. Я покачала головой: - Я его не знаю. - Извините, не его, а ее. Я должен был сказать "напарница". Люси... как-то там. Это объясняло и медицинскую грамотность Люси, и почему она не дежурит в день полнолуния. Не хочется быть возле свежей крови, когда луна почти полная. Слишком соблазнительно, слишком рискованно. - Кажется, смутно припоминаю. Я припоминала ее даже не смутно, но в последний раз я ее видела как раз после того, как убила кого-то, и потому все-таки без подробностей. На миг мелькнула ужасная мысль, не дурит ли мне голову Хендерсон и не принадлежит ли это тело на самом деле Люси. Но нет, не тот рост. Жертва была высокой, не то что я. Почти все женщины, за которыми Ричард бегал, коротышки. Наверное, когда мужчине нравится определенный тип тела, он его придерживается. Мой выбор жертв казался куда шире. - А зачем понадобился круг силы, миз Блейк? - спросил Хендерсон. - Чтобы удержать то, что было вызвано. Он нахмурился: - Как вы сами сказали, прелюдия уже начинает утомлять. Скажите мне, что это была за хрень - по вашему мнению. - Я думаю, был вызван демон. - Кто? - Он вытаращил глаза. - Демон. Хендерсон просто смотрел, не понимая. - Почему вы так решили? - Когда я вошла в круг, я ощутила зло. Какой бы чудовищной ни была тварь, она не ощущается как нечто, посвященное только Злу и ничему больше. - Вы много демонов встречали при вашей охоте на вампиров, миз Блейк? - Однажды было, капитан. Только однажды. Это было... - Я шагнула прочь от круга силы, и мне стало лучше. Те, кто это сделал, очень постарались спрятать следы, но есть вещи, которые убрать нелегко. - Меня вызвали на случай, где подозревали вампиризм, но это была одержимость демоном. Эта женщина... Я снова запнулась, потому что у меня не было слов - по крайней мере таких, чтобы не показались глупыми, театральными. И я попыталась изложить одни голые факты. Как сержант Пятница. - Это была обычная домохозяйка, мать двоих детей. У нее был диагноз шизофрения. С ней происходил почти распад на множество личностей, но не резко выраженный. Она смахивала на девочку с кудряшками. Когда она была хорошей, то была очень хорошей. Очень. Образцовая прихожанка, преподавательница воскресной школы. Консервировала овощи собственного урожая, > шила с дочками платья для кукол. Но когда она становилась плохая, то спала со всеми подряд, била детей, однажды повесила на дереве домашнего пса. Тут Хендерсон поднял брови. Для копа это признак глубочайшего потрясения. - Почему ее не поместили в больницу? - Потому что пока она принимала лекарства, она была хорошей женой и матерью. Я с ней говорила в "светлый" период, и она казалась очень хорошим человеком. Я видела, как муж старается ее поддержать. Биохимия ее мозга разрушала ее собственную жизнь - и это была трагедия в истинном смысле слова. - Очень печально, но ничего демонического, - сказал Хендерсон. - В округе стали пропадать кошки и собаки, а потом их находили обескровленными. Следы привели меня к этой женщине. История ее душевной болезни заставила копов насторожиться. Пока что действительно все только печально. Я посмотрела вверх по склону - на копов, техников, на всех. Никто из них вниз не смотрел. Никто не хотел быть поблизости. Если даже ты не очень воспринимаешь парапсихику, есть инстинкты, работающие лучше сознания. Каждый хотел быть отсюда подальше, хотя и не знал, почему. - Блейк, вы еще здесь? - спросил Хендерсон. - Да, простите. В ту ночь, когда ее арестовали, двум копам пришлось вытаскивать ее из чужой постели, надев наручники. Женщины-полицейского найти не удалось, и с ней на заднем сиденье ехала я. Она вела себя громко и шаловливо, заигрывала с мужчинами, мне грубила. Я не помню, что я ей сказала, но помню ее лицо, когда она обернулась ко мне. Мы ехали в темной полицейской машине, и у меня от ее вида волосы встали дыбом на всем теле. Понимаете, капитан, не было ни горящих глаз, ни запаха серы, но от нее исходило зло, как аромат духов. - Я посмотрела на него, и он ответил мне таким внимательным взглядом, будто хотел запомнить на память все черты моего лица. - Меня нелегко напугать, капитан, но в тот момент мне было страшно. Я испугалась ее, и не смогла этого скрыть. Она рассмеялась, и мгновение это миновало. - И что вы потом сделали? - Я рекомендовала полиции выполнить экзорцизм. - И они это сделали? - Не они. Ее муж подписал все документы. - И что? - И помогло. Пока она принимает лекарства, ее болезнь под контролем. Шизофрения у нее была и без одержимости. Хендерсон кивнул: - Нам читали лекции на курсах, что при душевной болезни демону легче сделать человека одержимым, миз Блейк. Как временная невменяемость, только выглядит куда более жутко. - Ага, - согласилась я. - При временной невменяемости люди не летают. Он нахмурился. - А вы видели экзорцизм? Я покачала головой: - Об этом я говорить не буду. И тем более не буду говорить здесь и сейчас. Слова обладают силой, капитан. И воспоминания тоже. Я не стану затевать эту игру. Он кивнул. - Вы уверены, что это не работа человека? Я покачала головой: - Ее зажрали до смерти. Человек может перервать жертве горло, нанести часть подобных повреждений, но не все. - Если вы твердо стоите на том, что здесь действительно случай одержимости, я должен сообщить по команде, чтобы разыскали священника. Но вы отдаете себе отчет, Блейк, насколько редко случаются явные нападения демонов? - Наверное, лучше, чем вы, капитан. Меня же вызывают на любые непонятные события. - Вы когда-нибудь видели, чтобы демон убивал жертву прямым нападением, а не хитростью? - Нет. - Так почему же вы так уверены? - спросил он. - А это я вам сейчас объясню, капитан. Если вам придется когда-нибудь побывать в присутствии демонической сущности, вы этого ощущения не забудете никогда. Я тряхнула головой и подавила желание отступить от тела еще на шаг. - Но по демонам я не специалист, капитан Хендерсон, и я бы вам рекомендовала вызвать священника. И в этой области магии я тоже не специалист. Вызовите местную колдунью, чтобы ее снять. Они, кстати, могут дать вам более конкретную информацию, я же сообщаю лишь общие сведения. - А вы могли бы вызвать демона и заставить его убить эту женщину? - Почему вы спрашиваете? - нахмурилась я. - Ответьте, пожалуйста, миз Блейк. - Я поднимаю мертвых, капитан. Демонами я не командую. - Многие люди не видят разницы. - Отлично, капитан! Просто отлично. Вы меня приглашаете сюда. Я вам сообщаю, что это черная магия, и вы теперь готовы повесить это дело на меня? Мне, знаете ли, не нравится быть объектом охоты на ведьм. Он улыбнулся: - Пожалуйста, ответьте, миз Блейк. Вы могли бы это сделать? - Нет, не могла бы. Якшаться с демонами значит губить душу. Я не безупречная христианка, но стараюсь ею быть. - Трахаться с вампирами тоже значит губить душу, Блейк. Я посмотрела на него - долгим взглядом, очень долгим, потому что мне очень хотелось дать ему по морде или заорать на него... нет, именно дать по морде. Но я этого сделать не могла. И потому я нацепила улыбочку из тех, что надевают, когда хотят кому-нибудь сильно врезать - словесно. - Молодец, капитан, вы просто молодец. Здесь мощная магия, а у меня репутация мощного мага. Это не ваша вина, капитан, что вы не понимаете разницы между двумя школами магии. Это даже не ваша беда, это недостаток образования. - И я просто сказала то, что хотела сказать: - Но если я захочу кого-нибудь убить, я просто всажу ему пулю в лоб. И это, наверное, из верхних строк списка подозреваемых опускает меня куда-нибудь в середину. - Да, я слышал, что вы легко стреляете. Я остро на него глянула: - От кого слышали? - Копы общаются друг с другом, миз Блейк. Если бы она лежала тут с пулей в голове, я бы мог поверить, что это ваша работа. - Да зачем мне убивать незнакомую женщину? - А она не незнакомая, миз Блейк, - сказал он, глядя на меня очень пристально. Я обернулась к телу. Оглядела его с головы до ног. Ничего нельзя было узнать. Среди всех женщин, что я здесь видела, никого не было такого высокого роста. Кроме одной. Я обернулась к капитану, чувствуя, как краска отливает у меня от лица. - Кто это? - Бетти Шаффер, женщина, обвинявшая вашего любовника в изнасиловании. Мир завертелся цветными горячими полосами. Кто-то придержал меня за локоть, и лишь поэтому я не упала. Когда зрение у меня прояснилось, Хендерсон меня поддерживал под руку, и вернулся Уилкс. - Вам лучше, миз Блейк? - спросил Уилкс. Глядя ему прямо в глаза, я не знала, что ответить. Бетти Шаффер была хуже чем убита. Если ритуал выполнили правильно и жертву было в чем обвинить - например, в предательстве, лжи или распутстве, - то вместе с жизнью могла быть взята и душа. Я лишь однажды видела тело человека, убитого в ритуале для демона, и там ничего такого безобразного не было. Жертву поразили ножом, но взяли душу. И я не могла поднять это тело. Если в смерти принимал участие демон, то тело оставалось просто прахом. Над ним у меня власти не было. Уилкс демона вызвать не мог. Никто из его людей тоже подобной силой не обладал. Так кто же мог это сделать? Никто из тех, кого я видела с момента приезда, не обладал такой силой и не был настолько испорчен. Я не успела ничего сказать, как Уилкс заговорил первым: - Тут вам звонят, я думаю, вам следует взять трубку. Он боялся, что я заговорю. Беда была в том, что я ничего и никак не могла доказать. Черт побери, я даже сама не понимала, что происходит. Что есть такого на этой самой обычной с виду земле, из-за чего стоит убивать? Кому и чем мешают тролли? Просто продать землю? Или тут какая-то более темная цель? Кто-то вызвал демона и попытался выдать это за нападение троллей. Я знала, зачем это сделано, но не знала, кем. Я даже знала, почему жертвой стала Бетти. Она себя скомпрометировала и оказалась подверженной церемонии подобного рода. В кино нам вешают на уши лапшу насчет необходимости для жертвы девственности и чистоты, но настоящее зло не любит убивать чистоту и отправлять ее на небо. Зло стремится испортить добро, а если добро мертво, злу уже до него не дотянуться. Но нечистые - если их принести в жертву, убить, то дьявол получает, что ему причитается. Уилкс взял меня под руку, будто чтобы помочь. - Уилкс, не смейте меня трогать. Никогда. Он опустил руку. Хендерсон на нас смотрел, будто понимал куда больше, чем ему было сказано. Копы это отлично умеют. Покажи им что-то подозрительное, они тут же помножат два на два. И получат хоть десять, хоть двадцать пять. Уилкс глядел на меня. - А это не могут быть вервольфы? Голос его был спокоен. Я не смогла скрыть потрясения. Тут же я снова сделала обычное спокойное лицо, но ему хватило. Уилкс знал, кто такой Ричард. Непонятно откуда, но он это знал, и теперь хотел повесить смерть Бетти на Ричарда. Вервольфы - отличный козел отпущения, и в это куда интереснее поверить, чем в каких-нибудь демонов. Он вытащил из кармана телефон и нажал кнопку. - Она здесь. Он протянул трубку мне. Хендерсон смотрел на все это, как на спектакль. Голос на том конце принадлежал мужчине, и я его не знала. - Миз Блейк, меня зовут Франклин Найли. Мне кажется, что настало нам время увидеться. - А мне так не кажется. - Уилкс мне рассказал, что вы расстроили наш маленький план повесить эту гибель на противных троллей. Но еще не слишком поздно повесить ее на вашего любовника. Как вы думаете, многие ли поверят в его невиновность, узнав, что он вервольф? - Я не понимаю, о чем вы говорите, - сказала я. Мне пришлось повернуться спиной к бдительным глазам Хендерсона. Слишком уж напряженным было его внимание. Уилкс на меня не смотрел, он смотрел на Хендерсона. К несчастью, повернувшись, я оказалась снова лицом к трупу. Отвернувшись, я уставилась на деревья. Голос в телефоне был интеллигентный и слишком даже воспитанный, чтобы его было приятно слушать. - Полноте, миз Блейк, давайте не будем играть в эти игры. Я знаю, кто такой мистер Зееман, и если его обвинят, то простой анализ крови в тюрьме это подтвердит. Он потеряет работу, загубит карьеру, может быть, даже будет казнен. Вы наняли превосходного адвоката - поздравляю. Но если вашего друга осудят, это автоматически означает смертный приговор. А у присяжных очень сильна тенденция осуждать монстров. - Я вас слушаю. - Давайте встретимся в городе за ужином. Где-нибудь в людном месте, где вам нечего будет опасаться. - Зачем вам нужна эта встреча? Я говорила все тише и тише, уже переходя на шепот. - В последний раз попросить вас покинуть город, миз Блейк. У меня нет никакого желания бороться против вас. Духи говорят, что сражаться с вами это смерть. - Духи? - Давайте встретимся, миз Блейк. Вы, мистер Зееман и я. Поговорим, и я вам обещаю, что все это кончится. Вы уедете, и все будет хорошо. - Я вам не верю. - Вы и не должны мне верить. - Найли засмеялся глубоким и открытым смехом. - Но давайте увидимся за ужином, миз Блейк. Я отвечу на ваши вопросы. Я скажу вам, зачем мне эта земля, - как только мои люди убедятся, что на вас нет микрофонов. Я отвечу на все ваши прямые вопросы. Ну как, я вас заинтриговал? - Вы говорите как человек, который хорошо разбирается в интригах, мистер Найли. Он снова засмеялся: - Деньги заинтриговывают многих, миз Блейк, а у меня их хватает. Я постепенно отходила от Хендерсона. - Вы собираетесь предложить мне деньги? - Нет, миз Блейк. Они привлекли в мой лагерь некоего служителя закона - и его людей. Но я не думаю, что они могут быть ключом к вашей душе. Очень мне не понравилось, как он это сказал. - Чего вы хотите, Найли? - Поговорить - и только. Я бы мог клятвенно пообещать вам безопасность, но не думаю, что вы мне поверили бы. - Вы правильно думаете. - Приходите, миз Блейк. Давайте поговорим. Когда я отвечу на ваши вопросы, вы сами решите, оставаться или уезжать. А теперь не будете ли вы любезны снова передать трубку шерифу? Я обернулась к ждущим и подняла телефон вверх: - Он опять зовет вас. Уилкс подошел за трубкой, и мы оказалась возле тела только вдвоем. Уилкс протянул руку, но я удержала телефон, наклонилась поближе и сказала: - В аду деньги не потратить, Уилкс. У дьявола валюта другая. Он выхватил у меня телефон и отошел к деревьям, слушая голос в трубке. Тот голос, что предложил ему продать за деньги себя - все, чем он был или мог бы стать. Жадность - самый непонятный для меня мотив убийства или предательства. Но черт меня побери, если этот мотив не самый частый для обоих деяний. Глава 34 С самого начала поездки на ужин Ричард не говорил ни слова. Он снял резиновую ленту со своих волос и играл с нею, то растягивая, то отпуская, скатывая, раскатывая, скатывая, раскатывая. Обычно у него таких нервозных привычек нет, и это был нехороший признак. Я зарулила на стоянку и заглушила двигатель. Ричард сидел посередине, вытянув длинные ноги. Он предложил вести мне, отговорившись тем, что так близко к полнолунию он легче отвлекается от дороги. С другой стороны сидел Шанг-Да. Каждый раз, когда я на него смотрела, страшные следы от когтей казались все менее заметными. Завтра к закату все совсем заживет. Это было потрясающе, и любой, кто его увидел бы, понял бы, кто перед ним: оборотень. Двигатель смолк. - Ты не собираешься делать глупостей? - спросила я Ричарда. Лента лопнула с громким щелчком и отскочила в пол. - Почему ты так решила? Я тронула его за руку, он поглядел на меня. Глаза у него были шоколадно-карие, совершенно человеческие, но в глубине этих человеческих глаз чувствовался кто-то другой. Зверь Ричарда крался за темной завесой этих глаз. - Ты можешь все это высидеть, не выпустив его? - спросила я. - Могу. - И так и сделаешь? Он улыбнулся мне натянуто, и мне не понравилось выражение его лица. - Если я выпущу публично подобную злость, когда луна над головой, я могу перекинуться. Не волнуйся, Анита, я умею смирять свою ярость. С виду он отлично держал себя в руках, будто ушел в себя, за тщательно построенные стены. Но в этих стенах дрожало, рвясь на свободу, зловещее создание. Если колдун Фрэнка Найли будет с ним, он (или она) что-то такое почует. Конечно, они знают, кто такой Ричард, так что ничего страшного. Шанг-Да подал Ричарду пару черных очков на все лицо. Ричард их взял и надел, проведя руками по волосам, распуская их по плечам. Еще один нервозный жест. - Никогда не видела тебя в темных очках. - Это на случай, если глаза изменятся. Я посмотрела на Шанг-Да, который очков не надел. - А ты? - Я с этой девушкой не встречался. Мне она даже не нравилась. Ага. - Ладно, пошли. Мужчины пристроились за моей спиной, подобно телохранителям. Их энергия крутилась вокруг парапсихической стеной. От нее у меня кожа на спине натягивалась и чесалась. Толкнув дверь, я вошла в обеденный зал и стала искать Найли. Зал был в стиле пятидесятых годов, длинный и узкий спереди, а дальше сбоку было расширение, выглядевшее более поздней пристройкой. Посередине тянулся длинный стол с небольшими круглыми табуретками. В зале было полно местных и семейств, соответствовавших машинам на стоянке с номерами из других штатов. Официантки были одеты в розовую форму с небольшими бесполезными передничками. К нам подошла улыбающаяся белокурая девушка. - Привет, Ричард, привет, Шанг-Да, всю неделю вас не было видно! Я же знала, что вы не проживете без знаменитого рагу Альберта! Ричард просиял улыбкой, от которой любая женщина таяла как снегурочка. Тот факт, что он сам этого не сознавал, только усиливал разрушительный эффект. Шанг-Да ей кивнул, что в его исполнении означало самое радостное приветствие. - Привет, Эйджи! - сказал Ричард. - У нас тут встреча с одним человеком, Фрэнком Найли. Она наморщила лоб, потом кивнула: - Вон там за углом они, за большим столом. Дорогу вы знаете, а я прямо сейчас принесу воду и меню. Ричард пошел среди тесно стоящих столиков, выставленных буквой "Г", и у конца, возле окон, выходящих на прекрасный горный ландшафт, сидели наши сотрапезники. Афро-американский телохранитель, Майло, был одним из трех, сидящих за столом. При виде нас он встал. Высокий, мускулистый без жира, стрижка боксом, красив холодной мужской красотой. В длинном плаще ему, пожалуй, жарковато было. Я поймала Ричарда за руку, чтобы он замедлил ход. - Пожалуйста, - сказала я. Ричард глянул на меня своими темными очками. Я никогда раньше не обращала внимания, насколько выражение его лица зависит от глаз. Сейчас я не могла прочесть его мысли. Приложив некоторое усилие, я могла бы это сделать, но меньше всего мне хотелось пускать в ход метки в присутствии людей Найли. Ричард пропустил меня чуть вперед. Шанг-Да надел сегодня спортивный пиджак на белую рубашку и черные брюки. Он меня удивил тем, что взял с собой тупоносый револьвер тридцать восьмого калибра с хромированными накладками. Кобура на пояснице практически не выделялась под пиджаком. Когда я спросила насчет револьвера, он ответил: - Это же не полисмены. С этим логичным ответом он машинально проверил, заряжен ли револьвер. Кажется, он привык к обращению с ним. Первый за мою жизнь ликантроп, который носит оружие и умеет с ним обращаться. А вообще это хорошо, что на нашей стороне буду вооружена не только я. Двое других остались сидеть. Один - моложе двадцати пяти лет, с курчавыми каштановыми волосами, коротко стриженными, лицо у него было такое широкое, что казалось удивленным. Это не Найли. Второй был ростом шесть футов и весить должен был под триста фунтов. Производил впечатление именно крупного, а не жирного. Волосы у него были черные, с резкими залысинами на лбу, которые владелец никак не пытался скрыть. Даже наоборот: остальные волосы, очень сильно прилизанные, подчеркивали залысины. Из-за отсутствия волос лицо казалось непропорционально маленьким по сравнению с широкими плечами. Темный дорогой костюм в светлую полоску поверх белой рубашки, гладкой и тоже дорогой. И еще он был в жилете, но без галстука. Из широкого белого ворота пробивался клок седеющей растительности на груди. Он улыбнулся нам навстречу, когда мы шли между столиков с туристами и их галдящими детьми. Глаза у этого человека были приятные и пустые, как у приветливой змеи. Он помахал нам большой рукой с квадратными пальцами, на каждом - золотое кольцо. - Миз Блейк, я очень рад, что вы пришли. Он не встал мне навстречу, и я подумала, что может лежать у него на коленях. Обрез, быть может. А может быть, его чересчур воспитанная речь это всего лишь аффектация, и он не знает, какими она должна сопровождаться действиями. Или не считает меня леди. Все может быть. Шанг-Да сместился в сторону, так что они с Майло оказались друг напротив друга. Я сузила поле своего обзора до Найли и того, что помоложе. Он казался кротким и выглядел так, что ему бы сидеть за каким-нибудь другим столом с нормальными людьми, занятыми нормальными делами. Найли протянул мне руку, я ее приняла. Его рукопожатие было слишком быстрым, коротким прикосновением. - Это Говард. Говард мне руку не протянул, и потому я протянула ему руку сама. Большие карие глаза стали еще больше, и я поняла, что Говард меня боится. Интересно. - Говард за руку не здоровается, - сказал Найли. - Он довольно сильный ясновидец - я думаю, вы понимаете. Я кивнула: - Никогда не видела сильного ясновидца, который по своей воле притронулся бы к незнакомцу. Слишком много на тебя обрушивается чуши. Найли кивнул - небольшая голова мотнулась над широкими плечами. - Совершенно верно, миз Блейк. Совершенно верно. Я села. Ричард скользнул в кресло рядом со мной. Найли перевел взгляд на него. - Ну, мистер Зееман, наконец-то мы встретились. Ричард посмотрел на него из-под черных очков: - Зачем вы ее убили? От его грубого тона я вздрогнула. Очевидно, Ричард это заметил, потому что он сказал: - Я пришел сюда не для того, чтобы ходить вокруг да около. - И я тоже, - сказал Найли. - Если вы соблаговолите пройти со мной в туалет, я проверю, нет ли на вас подслушивающих устройств. Майло проверит вашего телохранителя. - Шанг-Да. Его зовут Шанг-Да. Найли улыбнулся еще шире. Если он и дальше будет расширять свою улыбку, то скоро у него рожа треснет. - Да, разумеется. - А кто будет обыскивать меня? - спросила я. - Говард? Найли покачал головой: - Мой второй помощник немного запаздывает. Он встал - на коленях у него ничего не было. Опять у меня паранойя. - Пойдемте, мистер Зееман? Кстати, могу я называть вас Ричардом? - Нет, - ответил Ричард голосом глубоким и низким, будто хотел еще что-то добавить. Когда он проходил мимо меня, я тронула его за руку и заглянула в лицо, пытаясь сказать ему взглядом, чтобы не делал глупостей. Найли взял Ричарда под другую руку, как влюбленный, вышедший на прогулку с подругой. И потрепал его по плечу: - Ну-ну, какой же вы красивый мужчина! Ричард глянул на меня, когда Найли его уводил. Много бы я дала, чтобы в этот момент видеть его глаза. Обычно плохие парни подбивают клинья ко мне. Шанг-Да отодвинулся, чтобы Майло мог выйти из-за стола. Они пошли вместе, не касаясь друг друга, и напряжение между ними висело такое, что качаться можно было бы на нем, как на качелях. Я осталась с Говардом и спиной к двери. Поэтому я пересела на место Майло, чтобы видеть вход. От этого я оказалась ближе к Говарду, и ему это не понравилось. Я почуяла на этом месте слабину. - Насколько ты хороший ясновидец? - Достаточно, чтобы тебя бояться, - ответил он. Я сдвинула брови: - Я же не из плохих парней, Говард. - Я вижу твою ауру, - сказал он так тихо, что я едва расслышала за гулом голосов и стуком приборов. Подошла официантка с бокалами воды и меню. Я ей сказала, что остальные вот-вот подойдут, но не знаю, все ли мы будем заказывать. Она улыбнулась и отошла. Я снова повернулась к Говарду. - Значит, ты видишь мою ауру. И что? - Я знаю, насколько ты сильна, Анита. Я это чувствую. - А я твоей ауры не вижу, Говард. Немножко я твою силу ощущаю, но не слишком сильно. Порази меня, покажи, что ты можешь. - Зачем? - Считай, что мне скучно. Для развлечения. Он облизнул губы. - Дай мне что-нибудь не злое. Не оружие, и ничего магического. Это сильно ограничило мои возможности. В конце концов я сняла с шеи крест и подала ему на цепочке. - Только не касайся меня, - предупредил он. Я спустила ему в ладонь остатки цепочки, следя, чтобы не притронуться к его руке. Он сжал крест в кулаке. Глаза он не закрывал, но ресторана он в этот момент не видел, он смотрел куда-то мимо, и я почувствовала, как по моей коже мелкой рябью пробежала его сила. - Я вижу женщину. Старую, это твоя бабушка. - Он моргнул и посмотрел на меня. - Она тебе это подарила, когда ты окончила школу. Я кивнула: - Впечатляет. Этот крест я начала носить совсем недавно. Он мне был дорог, а за мои годы мне много крестов пришлось потерять. В последнее время я поняла, что мне нужно что-то особенное. Этот крест мне подарила бабуля Блейк с запиской: "Да будет вера твоя крепка, как эта цепь, и чиста, как это серебро". Да, мне теперь нужна вся чистота, которую я только могу добыть. Глаза Говарда смотрели мимо меня, глядя на что-то в дальнем конце зала. Он на миг перестал дышать, будто неслышно ахнул. Я повернулась посмотреть, что же так сильно привлекло его внимание. Этот человек был под семь футов ростом и весить должен был более пятисот фунтов. Лицо его было совершенно лишено растительности, а не просто чисто выбрито. Ни ресниц, ничего - гладкая и нереальная кожа. Глаза серые почти до бесцветности, слишком маленькие для этого крупного лица. Одет он был в черную рубашку навыпуск поверх черных брюк, на ногах черные туфли. Кожа на руках и на лице неимоверно белая, будто он никогда не видел солнца. Нельзя сказать, что я кожей ощутила его силу. На самом деле он, пока шел к нам, был слишком пуст, будто закрылся экраном. Я встала. Отчасти из-за его размеров, отчасти оттого, что от этого человека ничего не исходило, будто его и не было. А я не люблю, когда кто-нибудь так тщательно себя экранирует - обычно такому человеку есть, что скрывать. И если это тот чернокнижник, что убил Бетти, тогда я точно знаю, что скрывает он. Мужчина остановился прямо перед нами. Говард обхватил себя руками за плечи и представил нас: - Лайнус, это Анита Блейк. Анита, это Лайнус Бек. Голос у Говарда был неестественно высок, будто от страха. Да, он, кажется, очень многих боится. Лайнус Бек улыбнулся мне. Когда он заговорил, его голос оказался до ужаса неподходящим высоким сопрано. - Я так рад познакомиться с вами, Анита. Очень редко я встречаю коллегу по искусствам. - Мы занимаемся разными видами искусств, Лайнус. - Вы так уверены? - спросил он. - Более чем. - Даже стоя, мне приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо. - Зачем это Найли нужны первоклассные ясновидец и чернокнижник? Лайнус Бек улыбнулся, кажется, искренне. - Вы знаете правильное название. Мне это приятно. - Рада слышать. А теперь ответьте на вопрос. - Как только я проверю, что на вас нет микрофонов, я отвечу на любые вопросы. Глядя на эти огромные белые руки, я не испытывала никакого желания подвергаться их прикосновениям. На них не было волос, даже на предплечьях. Как у младенца. Что-то у меня в голове щелкнуло, и я посмотрела прямо на него. Может быть, это отразилось у меня на лице, а может, он прочел мои мысли. Хотя вряд ли. - Своею мужественностью я пожертвовал много лет назад, чтобы лучше служить моему господину. Я заморгала: - Вы евнух? Он слегка кивнул. Я хотела спросить, зачем это надо было, но не стала. Ни один ответ не имел бы смысла, так чего воздух сотрясать? - А у вас какой диагноз: социопатия, психопатия, шизофрения? Он моргнул глазками, улыбка его растаяла. - Заблуждающиеся говорили мне, Анита, что я безумен. Но я действительно слышал голоса - голос моего господина. - Ну да, но сперва это был голос господина или химический сбой в работе мозга? Он нахмурился: - Я не понимаю, что вы говорите. Я вздохнула. Наверное, он действительно не понимал. Чернокнижники обретают магию посредством демонических сил, а то и еще худших. Они продают душу за деньги, комфорт, утоление похоти, власть. Но некоторые из них в той или иной степени одержимы: люди, ослабленные каким-то дефектом. Душевной болезнью или даже каким-то недостатком характера. Некоторые из этих недостатков привлекают к себе Зло. Из-за угла появился Найли с остальными мужчинами. Они с Ричардом больше не держались за ручки. У Ричарда лицо натянулось от злости. Лица Шанг-Да и Майло не выражали ничего, будто ничего и не случилось. Найли был весел и доволен собой. Лайнуса Бека он хлопнул по спине, и евнух поцеловал ему руку. Наверное, я знала о евнухах меньше, чем мне казалось. Я думала, что они равнодушны к половым вопросам. Может быть, я ошибалась. - Лайнус вас обыщет и проверит, что на вас нет микрофонов, а потом мы поговорим. - Я не хочу, чтобы он меня трогал. Извините, Лайнус, ничего личного. - Вы боитесь моего господина, - сказал он. - Это точно, - кивнула я. - Я вынужден настаивать, чтобы это был Лайнус - на случай, если при вас есть что-нибудь магическое, что может доставить нам неприятности. Я сдвинула брови: - Например, что? Священная ручная граната? Найли оставил эту реплику без внимания: - Лайнус должен вас обыскать, но если вам хочется, один из ваших людей может вас сопроводить. Мне совсем не хотелось, но вряд ли удалось бы выговорить что-нибудь лучшее. Тут подошла официантка принять заказ, и я поняла, что проголодалась. В нашем деле приходится научиться есть посреди разгрома и крови, иначе лучше сменить область деятельности. Здесь завтрак подавали целый день, и я заказала блинчики и бекон в кленовом соусе. - Как ты можешь есть? - удивился Ричард. - Либо привыкаешь есть посреди бардака, либо надо искать другую работу, Ричард. - Очень практично, миз Блейк, - отметил Найли. Я повернулась к нему и сама почувствовала, как у меня губы сводит ледяной неприятной улыбочкой. - В последнее время, мистер Найли, я стала очень, очень практичной. - Это хорошо, - ответил он. - Очень хорошо. Стало быть, мы понимаем друг друга. Я покачала головой: - Нет, мистер Найли, я вас не понимаю. Я знаю, кто вы, знаю, что вы делаете, но не могу понять, зачем. - И кто же я, миз Блейк? Я улыбнулась чуть шире: - Плохой парень, мистер Найли. Вы - плохой парень. Он кивнул: - Это правда, миз Блейк. Я очень, очень плохой. - Значит, мы автоматически становимся хорошими парнями. Найли улыбнулся: - Я знаю, кто я, миз Блейк, и меня это устраивает. А вас ваше положение устраивает? Я ответила после паузы, глядя все так же ему прямо в глаза: - Мое душевное состояние вас никоим образом не касается. - Вполне достаточный ответ, - сказал он. - Давайте заказывать, - предложила я. Все сделали заказ, и даже Ричард. Когда официантка ушла, Лайнус, Ричард и я направились в туалет, чтобы меня обыскали на предмет микрофонов и магических мин. У меня был только один вопрос: - А в какой туалет нам идти? Глава 35 Мы пошли в мужской. У Лайнуса оказались странно мягкие руки, будто в них не было мышц, только кости, мякоть и кожа. Может, он и еще кое-что отдал, чтобы служить своему господину. Жутковат он был, но тщателен. Он даже волосы мне перебрал пальцами, что многие делать забывают. И вел он себя вполне прилично, даже когда его руки были вблизи от деликатных мест. Ни разу он не дал Ричарду повода рявкнуть. И мне тоже. Мы вернулись к столу. Еду еще не принесли, зато мне принесли кофе. После кофе мир всегда становится лучше. Снова нам достались места спиной к выходу. Если бы первыми пришли мы, то эти места достались бы им, и тут трудно было возмущаться. Лайнус сел справа от Найли, и я поняла, почему мы не заняли кабинку. Лайнус бы туда не влез. - Вы хотели говорить, Найли. Говорите. Я отпила кофе. Горький, будто слегка перестоял на огне, но не бывает такого кофе, который нельзя было бы пить. Ладно, будем надеяться, что еда окажется получше. - Я хочу, чтобы вы уехали из города, Анита. - Уилкс и его люди эту тему уже поднимали. Мы им ответили, что уедем сегодня до заката. - Что вы сказали нашему славному шерифу, мне известно, - сказал Найли. Он уже не улыбался. Глаза стали холодными, веселье уходило с его лица, как уходит за горизонт солнце, оставляя мир в темноте. - Кажется, он не верит, что мы уедем, Ричард, - сказала я. - А мне все равно, верит он или нет, - ответил он. Я посмотрела на Ричарда. Он сидел, скрестив руки на груди, и глядел на Найли в упор. Это было бы более внушительно, не будь на Ричарде футболки с добродушной морской коровой, но и так он выражал себя недвусмысленно. Вот так он мне и помогает вести остроумное фехтование словами. Ладно, я поперла вперед одна, а он пусть злится своей тихой злостью. - А почему вам так важно, чтобы нас здесь не было, Найли? - Я вам уже сказал. Духи говорят, что идти против вас - смерть. Я покачала головой: - Что за духи? - Говард пользуется планшеткой и другими способами, и духи предупредили его о приходе Леди Смерть. Женщины, которая будет моим разрушением. О ней нас предупредили в связи с этой покупкой. Когда я услышал ваше имя, я сразу сообразил, кто это - Леди Смерть. Духи сказали, что если я выступлю против вас прямо, вы меня сразите. - И потому вы послали Уилкса и его громил меня напугать, чтобы я убралась. - Да, и нанял двух местных вас убить. Они мертвы? Я улыбнулась: - Я же не искала на вас микрофоны, Найли? Кажется, ему это понравилось. - Да, вы правы. Но я предполагаю, что эти двое уже никогда не придут за второй половиной своего гонорара. - Предполагать вы можете все, что хотите. Официантка принесла еду. Никто из нас не нарушил молчания ни словом, пока она расставляла блюда. Поставив передо мной сироп, она спросила, не хотим ли мы еще чего-нибудь. Все покачали головой, и она отбыла. Глядя на блинчики, бекон и сироп, я уже жалела, что заказала. Я уже была совершенно не в настроении пикироваться - мне только хотелось, чтобы все это кончилось. - Если вы не собирались выступать против меня прямо, почему вы изменили планы? Зачем эта встреча? Он улыбнулся и отрезал кусок от своего большого омлета. - Анита, не надо притворяться. Мы оба знаем, что Уилксу духу не хватит для этой работы. Он еще мог бы себя накрутить, чтобы застрелить вас, но напугать вас так, чтобы вы убрались, - это ему не по зубам. Его угрозам, скажем так, не хватает устрашающего фактора. Отправив кусок омлета в рот, Найли стал его жевать. - И сейчас последует угроза с устрашающим фактором? - спросила я, поливая блинчики сиропом. Он улыбнулся, промокнул губы салфеткой и покачал головой: - Оставим это напоследок. Теперь, пожалуйста, задавайте вопросы. - Зачем вам этот кусок земли? Ричард подвинулся в кресле, подался вперед. Его этот вопрос интересовал несколько дольше, чем меня. - Где-то на этой земле есть реликвия. Мне нужно стать владельцем земли, чтобы всю ее перекопать и найти реликвию. - А что за реликвия? - спросила я. Он улыбнулся: - Копье, которым прободено было ребро Спасителя. Я уставилась на него, вытаращив глаза. Кажется, он не шутил. - Найли, это же миф! - Вы не верите в Христа? - Верю, конечно, но римское копье не могло просуществовать две тысячи лет. Оно давно уже утрачено. - А в Святой Грааль вы верите? - спросил он. - Грааль - исторический факт. Его в течение письменной истории находили и теряли дважды. А подлинность копья никогда не была подтверждена. Оно возникало время от времени, как мощи какого-нибудь святого, но это всего лишь приманка для легковерных. - Я вам кажусь легковерным, Анита? - Нет. А как оно попало в горы штата Теннеси? - Его подарили в частном порядке президенту Джеймсу Мэдисону. Я нахмурила брови: - Что-то я не помню такого из школьного курса истории. - Перечислено среди подарков от какого-то ближневосточного княжества. "Копье римское, 1 шт.". К сожалению, оно было среди предметов, пропавших, когда англичане сожгли и разграбили Вашингтон в 1815 году. - Да, мы проходили пожар Белого дома в войну 1812 года. Пропало много ценных вещей. Хорошо, допустим, вы правы. Как же оно попало сюда? - Говард с помощью своих парапсихических способностей проследил его путь. Духи привели нас сюда. Мы наняли лозоискателя, и он очертил нам границы зоны поиска. Она находится на земле Грина. - Обыщите землю, - предложил Ричард. - Для этого вам не обязательно ее покупать. И троллей тоже беспокоить незачем при поисках копья. - Оно может быть закопано в любом месте, Ричард. Вряд ли Грин будет в восторге, если мы разроем всю его землю. Другое дело, если эта земля будет моей. - Меня несколько удивляет, что Грин до сих пор жив, - сказала я. - Мы заглянули взавещание его отца. Вы знаете, что если сын умрет, то земля становится заповедником? Он был влюблен в ваших троллей, мистер Зееман, этот старый фермер Грин. - Я не знал. - А откуда вам было бы знать? Джон Грин, сын старика, хочет продать нам землю. Он нам рассказал об условиях завещания отца. Он на них жаловался, но из-за них он сохранил жизнь. Итак, нам необходимо купить землю, а для этого тролли должны исчезнуть - разве что вы просто перестанете оспаривать в суде мою покупку. - Найли улыбнулся Ричарду. - Ты это для меня сделаешь, Ричард? Просто дашь мне купить землю? Я обещаю, что не потревожу ваших троллей больше, чем это необходимо. Ричард наклонился ко мне и шепнул на ухо: - Это ты мне нотой ногу гладишь? Я посмотрела на него: - Нет. Он придвинулся ко мне вместе с креслом, положив руку на спинку моего. - Найли, когда вы купите эту землю, вы ее всю перепахаете, и мы вам помешать не сможем. Единственный для нас способ - не дать вам ее купить. - Ричард, ты меня огорчаешь. После нашего тет-а-тет в туалете я думал, что мы теперь друзья. Ричард густо покраснел от шеи до корней волос: - Зачем вы убили Бетти? - Как зачем? Чтобы обвинить троллей в убийстве человека. Я думал, вы уже сами сообразили. - Почему именно ее? Ответил Лайнус высоким и музыкальным голосом: - Она была лгуньей, предательницей и блудницей. Она сама открыла себя злу. От руки Ричарда по моей спине пахнуло силой. Почти видимая аура жара поднялась вокруг него. От нее что-то щелкнуло у меня глубоко внутри, и я положила ему руку на бедро. Он дернулся, потом сообразил, что это я, и успокоился. Я стала передавать ему успокаивающие мысли, но он думал о Бетти, и настолько сильно, что передо мной сверкнуло ее тело. Мелькнули разорванные груди, и Ричард встал так резко, что опрокинул стул. Руками он оперся на стол и слегка качнулся. Я боялась, что он потеряет сознание. Рука моя потянулась к нему, но я остановилась - боялась его коснуться, боялась вызвать еще видение. Подошел Шанг-Да и взял его за руку. Голоса вокруг нас затихли - все смотрели в нашу сторону. - Ричард, сядь, пожалуйста, - шепнула я. Шанг-Да помог ему сесть. Мы ждали, ничего не говоря, и постепенно вокруг снова зазвучали голоса и люди вернулись к своей еде. Говард шепнул мне: - Ваши ауры на миг слились и вспыхнули. Кто вы друг для друга? Ричард заговорил сдавленным голосом: - Бетти не была идеалом, но она не заслужила такой страшной смерти. Он навалился лицом на стол, и я поняла, что он плачет. Осторожно я коснулась его спины, стала потирать ее мелкими круговыми движениями. - Ваш план свалить ее смерть на троллей лопнул. Что дальше? - Это не важно, что мы будем делать дальше, Анита. Вас в городе не будет. - Мы же сказали Уилксу, что уезжаем. Ричард снял очки и стал вытирать ладонями глаза. - Ричард, посмотри на меня, пожалуйста, - попросил Найли. Может быть, дело было в "пожалуйста", но Ричард на секунду поднял глаза на Найли. - Какие прелестные карие глаза. Вы счастливая женщина, Анита. Ричард стал вставать. Я положила ладонь ему на бицепс. Мышцы его так напряглись, что гудели, будто провода - наверное, от желания перескочить через стол и свернуть Найли шею. - Я хочу, чтобы вы уехали наверняка. Недавно духи сообщили Говарду, что леди будет сопровождать зверь. Кажется, сейчас я смотрю на этого зверя. - Как вы узнали? - спросила я. Ричард снова надел очки и вместе с креслом вдвинулся под стол. Плечи у него так сгорбились, что футболка натянулась на швах. - Местные вампиры не слишком вас любят, - пояснил Найли. - Я обратился к ним, пытаясь собрать информацию о копье - некоторые из них здесь находятся достаточно давно, чтобы быть свидетелями события. К сожалению, таковых не нашлось, но они рассказали мне много интересного о вас, о Ричарде и о Принце города Сент-Луиса. Они сказали, что у вас menage a trois, хотя Ричард, кажется, не признается в интересе к мужчинам. - А вы не всему верьте, что говорят, Найли, особенно те, кто нас не любит. Враги всегда наврут еще больше, чем друзья. Найли надул губы: - О Боже мой! Тогда, конечно, мои авансы были весьма нежелательны. Он рассмеялся, потом его улыбка растаяла. - Кажется, наступило время для угроз. - Выкладывайте. - Для Ричарда я планирую дротик с транквилизатором издали. Проснется он, связанный серебряными цепями, лежа на животе, голым. Я его изнасилую, и сделаю это с наслаждением. Потом я велю Лайнусу взрезать ему глотку, и Лайнус это сделает с наслаждением. - Холодные глаза Найли обернулись ко мне. - А тебя, Анита, я отдам Лайнусу для его господина. Лайнус обернулся ко мне. Ничего в нем не изменилось, но у меня кожа на спине попыталась отделиться, уползти и скрыться. Волоски на руках выстроились шеренгами. Шепотом по светлому залу поползло зло. Говард ахнул и обхватил себя руками. Я глядела на Лайнуса, не пытаясь скрыть свой страх. Я боялась его и того, что в нем таилось. Найли рассмеялся глубоким приятным смехом: - Кажется, Анита, мы все же друг друга поняли. Ричард повернулся, посмотрел на Лайнуса. У него тоже волосы на руках стояли по стойке "смирно", но он заговорил отчетливо и ясно, глядя прямо на чернокнижника: - "Как упал ты с неба, денница, сын зари!" От первых же слов ужасная сила отступила, уже не так дергалась кожа. И лицо Лайнуса перестало быть таким довольным. - "Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: "Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой". Исаия. С последним словом аромат зла ушел. Он еще ощущался, как духи в опустевшей комнате, но на данный момент вопрос был закрыт. - Потрясающе, Ричард, - сказал Найли. - Значит, ты истинный верующий! Ричард медленно встал, оперся на стол ладонью и подался вперед. Я ощутила горячую струйку его энергии у себя на коже. Он опустил очки с глаз, и я знала, зачем. Я знала, что сейчас Найли видит, как эти карие глаза становятся янтарными, волчьими. Низким голосом, тщательно выговаривая слова, Ричард произнес: - "...и свет воссияет во тьме, и тьма да не поглотит его". Он снова надвинул очки на глаза и отступил от стола, протягивая мне руку. Я приняла ее и позволила ему вывести меня из ресторана. Шанг-Да следовал за нами по пятам. Я все же рискнула оглянуться. В соляной столб я не обратилась, но увидела лицо Найли. И я поняла, поняла без малейшего сомнения: он нас убьет. Глава 36 Я даже не стала спрашивать Ричарда, собираемся ли мы уезжать из города на самом деле. Ответ я знала и, честно говоря, была с ним согласна. Если есть хоть небольшой шанс, что Найли, прав и копье здесь, то оно не должно попасть в его руки. Но дело было не только в этом. Ричард провел черту на песке: добро против зла. А добро не может поджать хвост и удрать. Это против правил. Почти три часа мы паковались, делая вид, что линяем из города. Джемиля мы посадили в фургон между двумя гробами, чтобы носилки не скользили. Натэниел умудрился получить порез в нижней части спины, когда защищал мою честь. Хотя он признался, что не столько дрался с распаленным вервольфом, сколько путался у него в ногах. Как бы там ни было, а теперь ему предстояло ехать позади с раненым, насколько я понимаю - на носилках, поставленных на гробы. Черри ехала с ними - как блюститель порядка, наверное. Я вела фургон, Ричард ехал за мной на своем внедорожнике в сопровождении Шанг-Да и увозил все оборудование, которое привез сюда на лето для изучения больших приматов. Все остальные ехали со мной. Шериф Уилкс послал Мэйдена и Томпсона в качестве нашего почетного эскорта. Я бы назвала этот эскорт малопочтенным, но результат все равно тот же. Томпсон весело помахал нам, когда мы выехали за черту города. Показать ему палец - это было бы ребячеством, и потому я этого не сделала. Вместо меня это сделал Зейн, а Джейсон послал воздушный поцелуй. Примерно час мы ехали до обговоренного места встречи с Верном. Всем нам в одном доме было не разместиться. Слишком много новых лиц - это вызвало бы подозрение, и потому мы разделились. Мне это не нравилось, но пришлось согласиться, что вместе мы слишком выделяемся. Я попала в дом Марианны, приехав в одном грузовике с Зейном, Черри и гробами. Натэниелу пришлось ехать в кабине из-за его раны. Огнестрельная рана Зейна заживала куда быстрее порезов от когтей. Не знаю - то ли у Натэниела вообще раны заживают медленнее, то ли огнестрельные раны заживают быстрее. Ехать в открытом кузове грузовика было весьма сурово. Я вклинилась в угол возле кабины, а гроб Дамиана упирался мне в ребра. Когда я пыталась уткнуться затылком в борт кузова, чтобы разгрузить шею, зубы начинали стучать. Если сидеть прямо, то шея дергалась на каждой выбоине. Все это напоминало долгое избиение, и наконец все кости у меня загудели, а посередине лба образовался болевой участок размером со штат Айдахо. Солнце прыгало в небе мазками желтого огня. Оно жарило неустанно, безжалостно, и пот тек у меня по лицу и по плечам. Зейн сидел в противоположном углу, забившись между кузовом и гробом Ашера. Черная футболка прилипла к нему второй мокрой кожей. Черри выбрала на сегодня белую футболку. Красноватая дорожная пыль липла к белой материи и смешивалась с потом, начиная походить на засохшую кровь. Волосы у меня превратились в массу пропотевших кудряшек - не таких, как у Ширли Темпл, а просто курчавая путаница. У Черри и Зейна волосы просто прилипли к голове. Все мы даже не пытались разговаривать - просто провалились в жару и тряску, как в кому, которую надо как-нибудь пережить. Проселок влился в асфальтированную дорогу, и внезапная гладкость была как встряска. Я снова стала слышать. - Слава богу, - произнесла Черри. - Машина идет, прячьтесь! - крикнула нам Марианна. Мы все заползли под толь, которым были накрыты гробы. Подо мной оказались внутренний слой толя и веревки. Толь издавал сухой запах плесени. И непонятно было, то ли здесь прохладнее, потому что в тени, то ли жарче из-за духоты. Мне показалось, что я услышала, как прошуршали мимо шины встречного автомобиля, но Марианна не дала отбой, и я не стала вылезать. В жарком полумраке мне был виден Зейн, и мы переглянулись мутными глазами, потом я улыбнулась. И он улыбнулся. До нас стал доходить юмор положения. Уровень неудобства поднялся до такой степени, что либо орать, либо смеяться. Грузовик со скрежетом остановился. В наступившей тишине я услышала, как смеется Зейн. И раздался вопрос Черри: - И что тут такого смешного? - Приехали, мальчики и девочки, - сказала Марианна. - Можете вылезать. Мы с Зейном вылезли на свежий воздух, еще продолжая хихикать. Черри глядела на нас обоих очень хмуро: - Так что тут смешного? Мы оба покачали головой. Тут либо ты поймешь юмор, либо нет. Объяснить это невозможно. Марианна подошла к нам: - Рада видеть, что вы в хорошем настроении. Я провела руками по волосам, чуть ли не выжимая из них пот. - Ладно хоть настроение хорошее. Больше ничего хорошего ждать не приходится. Марианна нахмурилась: - Столь молодым людям не к лицу пессимизм. Она стояла, хладнокровная, собранная, в белой безрукавке, завязанной у пояса. Не рубашка до талии, но впечатление создавала такое же. Наряд завершали синие шорты и белые теннисные туфли. Светлые волосы увязаны в пучок. Они состояли из прядей: серебристо-седые, белокурые и просто белые. Возле глаз и рта залегли тонкие морщинки, которых ночью не было видно. Старше пятидесяти, но, как и у Верна, тело все еще поджарое и ловкое. Собранная, спокойная и куда как чистая. - Мне надо помыться, - сказала я. - Я следующая на очереди, - добавила Черри. Зейн просто кивнул. - Милости прошу ко мне, - сказала Марианна. Грузовик стоял на гравийной дорожке у двухэтажного белого дома с желтыми ставнями, и по столбику веранды взбирались ползучие розы. Внизу стояли две большие кадки с белой и розовой геранью, цветы были махровые, хорошо политые. Коричневый двор изнывал под летним солнцем. Это мне даже понравилось - я не считала, что траву надо поливать. Небольшое стадо пятнистых курочек копалось в сухой пыли. - Славно, - сказала я. - Спасибо, - улыбнулась Марианна. - Сарай вон там, за деревьями. У меня есть немножко молочных коров и лошадей. А огород за домом, ты его увидишь из своей спальни. - Спасибо, это будет здорово. Она улыбнулась снова: - И почему мне кажется, что тебя абсолютно не волнуют мои помидоры? - Дай мне только помыться в душе, и они меня очень заинтересуют. - Мы можем сгрузить гробы, и тогда пусть двое твоих леопардов идут мыться. Надеюсь, что горячей воды хватит на троих. Если двое пойдут вместе, мы ее сэкономим. - Я ни с кем в душ не пойду, - сказала я, глядя на Черри. Она пожала плечами: - Мы можем пойти мыться вместе с Зейном. Наверное, что-то выразилось у меня на лице, потому что она добавила: - Мы не любовники, Анита. Хотя когда-то были. Это будет просто... уютно, когда друг друга касаешься. Это не секс, это... - Она оглянулась на Марианну, будто ища помощи. Марианна улыбнулась: - Прикосновение - одна из тех вещей, что объединяют стаю ликои или пардов в одно целое. Они постоянно друг друга трогают, перебирают друг другу шерсть. Заботятся. Я непреклонно покачала головой: - Я ни с кем в одну ванну не пойду. - Тебя никто и не просит, - сказала Марианна. - Есть много способов создавать связи в стае, Анита. - Я в стаю не вхожу. - И много способов быть участником стаи. Я ведь нашла среди них свое место, а я не ликои. Она оставила меня, Зейна и Черри разгружать гробы, а сама пошла уложить Натэниела. Черри и Зейн запихнули гробы в подвал, а потом пошли принимать свою совместную ванну. Вход в подвал был снаружи, как в старинное подземное убежище на случай торнадо. Задняя дверь была ширмой на деревянных планках, и она громко клацнула, когда леопарды туда вошли. Марианна встретила меня у этой двери и преградила путь. Она улыбалась и была спокойна посреди своей вселенной. От одного вида ее удовлетворенного лица мне стало не по себе и руки зачесались. Захотелось завопить и устроить такое, чтобы в ее вселенной начался такой же бардак, как в моей. Как она смеет быть такой спокойной, когда у меня в душе все так перепуталось? - Что тебя тревожит, дитя? Я слышу твое беспокойство как гудение разъяренного пчелиного роя в стенах. Неподалеку от дома, позади его, стояла шеренга сосен, как солдаты в карауле. В воздухе пахло вечным Рождеством. Обычно мне запах сосен бывал приятен, но не сегодня. Не рождественское у меня было настроение. Прислонившись под взглядом Марианны к выцветшим доскам стены, я почувствовала, как "файрстар" уперся мне в спину, я вытащила его и сунула спереди за пояс штанов. Если кто-то и увидит, так и хрен с ним. - Ты видела Верна, - сказала я. Ее серые, спокойные, непроницаемые глаза посмотрели на меня. - Я видела, что ты сделала с его шеей, если ты об этом. - Да, я об этом. - Твоя метка на его шее доказывает всем нам следующее. Первое - что ты считаешь себя равной ему, а это заявление не слабое, и второе - что ты пока что недовольна его гостеприимством. Что-нибудь из этого верно? Я на миг задумалась, а потом сказала: - Я никого не признаю над собой доминантом. Тот, кто может избить меня до полусмерти или убить, все равно не выше меня. Сила еще не есть превосходство. - Многие бы стали с тобой спорить, Анита, но я не из их числа. - И - да, я пока что недовольна его гостеприимством. Ради вас я уничтожила почти всех вампиров Колина. Верн был доволен как верблюд, но все равно не дал мне вчера ночью взять с собой пистолеты. Если бы они со мной были, то не вышло бы так, что эти гады чуть не убили Джемиля, Джейсона, Зейна, да и меня, если уж на то пошло. - Верн сожалел о своем поступке, иначе он бы не предложил тебе свою жизнь. - Отлично, чудесно, но я не собиралась его метить. Не собиралась. Ты понимаешь, Марианна? Я это сделала не нарочно. Как ночью с мунином, утром не я владела мной. Меня соблазнил запах крови и теплого мяса. И это было... странно. Она рассмеялась: - Странно? Лучшего слова ты не могла бы найти, Анита? Странно. Ты Истребительница, сила, которой следует страшиться, но ты так... молода. Я посмотрела на нее: - Ты хочешь сказать - наивна? - Ты не наивна в том смысле, в котором это слово обычно употребляется. Я уверена, что ты видела смерти и крови куда больше меня. Они немножко отравляют твою силу, эти смерть и кровь. Ты их привлекаешь и отталкиваешь одновременно. Но в тебе есть нечто, остающееся юным, даже вечно детским. Как бы тебя ни трепала жизнь, всегда будет в тебе что-то, что больше хочет воскликнуть "Вот это да!", чем "Черт побери!" Я хотела съежиться под ее напористым взглядом, съежиться - или броситься наутек. - Я теряю контроль над своей жизнью, Марианна. А мне очень важно, чтобы этот контроль был. - Я бы сказала, что этот контроль для тебя - одна из самых важных вещей. Я кивнула, зацепив волосами облезающую краску на стене, и отодвинулась, встала перед ней на пыльном дворе. - А как я могу вернуть себе этот контроль, Марианна? Похоже, что у тебя есть ответы на все. Она снова засмеялась - тем же трезво-постельным смехом. - Не на все, но на твои вопросы - кажется, есть. Я знаю, что мунин снова явится за тобой. И это может случиться, когда ты меньше всего будешь его ожидать или когда тебе больше всего нужна будет эта твоя драгоценная власть над собой. Это может тебя ошеломить, может стоить тебе жизни твоих любимых, как могло случиться сегодня ночью. Только заступничество Верна удержало сегодня Ричарда от необходимости убивать, чтобы до тебя добраться. - Райне это бы очень понравилось - утащить кого-нибудь из нас в могилу. - Я ощутила радость этого мунина от разрушения. Тебя тоже привлекает насилие, но лишь когда оно служит высокой цели. Это инструмент, которым ты хорошо пользуешься. Ваша прежняя лупа любила насилие ради него самого, ради разрушения. Разрушение - это был смысл ее жизни. Есть тонкая ирония в том, что некто, так преданный отрицанию, был еще и целителем. - Жизнь полна таких иронических моментов, - сказала я, не пытаясь скрыть сарказм в голосе. - У тебя есть шанс превратить ее мунина, ее сущность, в нечто позитивное. В некотором смысле ты можешь помочь ее духу преодолеть какие-то аспекты его кармы. Я нахмурилась, и Марианна подняла руки: - Прошу прощения. Постараюсь свести философию к минимуму. Думаю, что могу помочь тебе вызвать и укротить мунина. Вместе мы сможем подчинить тебе все виды силы, которые тебе сейчас себя предлагают. Я могу научить тебя владеть не только мунином, но и этим твоим мастером вампиров, и даже твоим Ульфри-ком. Ты - их ключ друг к другу, Анита. Соединяющий их мост. Их чувства к тебе - часть той связи, что выковалась между вами тремя. И я могу сделать тебя из лошади - всадником. В ее лице была уверенность, сила, на которую у меня среагировала кожа. Она верила в то, что говорила. Как ни странно, я тоже верила. - Я хочу овладеть этим, Марианна, всем этим. Сейчас мне этого хочется больше всего, чего угодно - почти всего. Если я не могу это прекратить, я должна уметь этим управлять. Она улыбнулась, и глаза ее сверкнули искорками. - Отлично. Тогда начнем наш первый урок. - Какой урок? - нахмурилась я. - Пойди в дом, Анита. Твой первый урок ждет тебя, если твои сердце и разум ему открыты. И она вошла внутрь, не дожидаясь меня. Я осталась на летней жаре. Если мои сердце и разум ему открыты. Что это еще должно значить? Ладно, как говорит старая поговорка, только один способ выяснить. Я распахнула дверцу и вошла. Меня ждал урок номер один. Глава 37 Марианна отвела меня в большую спальню на первом этаже, где разместила Натэниела. Утром комната была залита солнцем, но сейчас, около трех часов дня, она была затененной, почти темной. Окно открыли, и ветерок наконец нас нашел и задувал в комнату тюлевую занавеску. На кухонной табуретке стоял поворачивающийся вентилятор и обдувал кровать. На выцветших белых обоях виднелась еще строчка розовых цветов. В углу комнаты гигантской кляксой Роршаха темнела на потолке старая протечка. Кровать была медная, на четырех ножках, покрашенных в белый цвет. Покрывало переходило в подзор и казалось сделанным вручную с многочисленными вставками сиреневых и розовых цветов. Марианна его свернула, перед тем как уложить Натэниела, и положила на большой кедровый комод у окна. - Слишком жарко, - объяснила она. Натэниел лежал голым на розовых простынях. Марианна подоткнула их ему под бедра, по-матерински погладив по плечу. Я хотела было выдвинуть возражения против такой наготы, но впервые разглядела раны. Чьи-то когти располосовали его глубоко и широко, начиная от середины спины и вниз к правой ягодице. Рана на спине была глубокая и рваная, понемногу становясь менее глубокой книзу. Покрыть такую рану одеждой было бы больно, и очень. Я удивилась, что Натэниел раньше не показал мне раны. Обычно он такие легенды придумывал, чтобы блеснуть телом - что же случилось? Марианна показала мне на телефон возле кровати: - Это на случай, если позвонят твои друзья из полиции. Для обычных звонков у меня есть радиотелефон, а этот я держу для дел стаи. - Чтобы никто случайно не подслушал радиотелефон, - сказала я. Марианна кивнула и подошла к столику, где было посередине овальное зеркальце и ящики с мраморными ручками. - В детстве, когда мне бывало обидно или одиноко, особенно в такую жару, мама мне расплетала волосы и начинала причесывать. Причесывала до тех пор, пока они не ложились шелком мне на спину. - Она повернулась ко мне со щеткой в руках. - И даже сейчас, когда у меня плохое настроение, для меня самое большое удовольствие, если меня кто-нибудь расчешет. Я уставилась на нее: - Ты предлагаешь мне тебя расчесать? Она улыбнулась светло и очаровательно, и я этой улыбке не поверила ни на грош. - Нет, я предлагаю тебе расчесать волосы Натэниела. Я уставилась еще пристальнее: - Не поняла? Она подошла ко мне, протянула мне щетку все с той же чересчур жизнерадостной улыбкой на лице. - Частично ты уязвима для Райны потому, что слишком стеснительна. - Я не стеснительна! - Скажем тогда, стыдлива. Я нахмурилась: - И что это должно значить? - Это значит, что каждый раз при виде раздетого ликантропа ты смущаешься. Каждый раз, когда кто-то из них к тебе прикасается, ты воспринимаешь это сексуально. А это не всегда так. Здоровая стая ликои или пардов построена на тысячах мелких прикосновений. На миллионах маленьких утешений. Вроде как когда строишь отношения с возлюбленным. Они растут и крепнут с каждым прикосновением. Я нахмурилась еще сильнее: - Кажется, ты говорила, что это не связано с сексом? Настал ее черед поморщиться: - Тогда другое сравнение. Это как строить отношения с новорожденным ребенком. Каждый раз, когда ты его касаешься, кормишь его, когда он голоден, перепеленываешь его мокрого, успокаиваешь, когда он боится, все эти ежедневные моменты близости выковывают между вами связь. Истинные родительские отношения вырабатываются годами взаимозависимости. И отношения между членами стаи вырабатываются очень похоже. Я оглянулась на кровать. Натэниел все так же лежал голым, если не считать простыни на ногах. Я снова обернулась к Марианне: - Если бы он был новорожденным, я бы ничего не имела против его наготы. Может, я бы боялась его уронить, но я бы не смущалась. - Именно это я и хочу сказать, - ответила она, протягивая мне щетку. Если ты сумеешь управлять мунином, ты сможешь вылечить его раны. Снять ему боль. - Ты что, предлагаешь мне специально вызвать Райну? - Нет, Анита. Это у нас первый урок, а не переводной экзамен. Сегодня я хочу, чтобы ты попробовала спокойнее относиться к их наготе. Я думаю, что если ты снизишь эту свою чувствительность к случайно возникающим сексуальным ситуациям, власть Райны над тобой станет слабее. Ты от подобных ситуаций отшатываешься, и таким образом возникает пустота, место, куда ты по своей воле идти не хочешь. В эту пустоту Райна и проникает, заставляя тебя идти куда дальше. - А какой толк причесывать Натэниела? Она держала щетку передо мной, сложив руки на груди. - Это мелочь, Анита. Мелочь, которая его немного утешит в ожидании доктора Патрика. Патрик сделает ему местное обезболивание, но иногда действие лекарства кончается раньше, чем он успевает наложить швы. У нас метаболизм такой, что анестетик быстро выводится, а ввести его больше может быть опасно. И даже смертельно опасно для ликантропа с такой слабой аурой, как у Натэниела. Я посмотрела в эти спокойные, серьезные серые глаза: - То есть его будут зашивать без анестезии? Она не ответила и не отвела глаз. - И это моя вина, потому что я могла бы его вылечить, если бы умела контролировать мунина? Марианна покачала головой. - Это не твоя вина, Анита. Пока что. Но мунин - это инструмент, как твои пистолеты или твоя некромантия. Если ты научишься им владеть, он может творить чудеса. Только надо относиться к способности вызывать мунина как к дару, а не как к проклятию. Я затрясла головой: - Марианна, мне кажется, ты перегрузила программу первого урока. Она улыбнулась: - Да, наверное. Но сейчас возьми щетку и сделай одну из этих мелочей. Не для меня, не для Натэниела - для себя. Овладей той частью твоей личности, которая отворачивается от этого тела. Отбери у Райны часть плацдарма в твоем сердце. - А если я не смогу побороть смущение или мне в голову будут приходить сексуальные мысли и явится Райна меня съесть, что тогда? Марианна улыбнулась шире: - Тогда я помогу тебе, дитя. Мы все тебе поможем. На то и стая. - Я не ликои, и Натэниел тоже. - Ликои или пард, для тебя это безразлично, Анита. Ты - королева обоих замков. Освоишься с одними - будет легче с другими. Она просто взяла меня за руку, вытащив ее из-под моего же локтя, сунула в нее щетку и сомкнула мне пальцы на ручке. - Побудь с ним, дитя. Жди своего звонка. Отвечай только на телефон у кровати, этот номер известен только стае. По другому телефону тебе вряд ли даже позвонят, потому что штат другой. И дверь тоже не открывай. - Ты что, куда-то уходишь? - спросила я. - Тебе надо осваиваться со своим народом, Анита. Это значит, что я не должна глядеть тебе через плечо. Она повела меня за руку к кровати и попыталась посадить меня, но я уперлась. Марианне осталось либо толкнуть меня, либо оставить стоять. Поцокав языком, она выбрала второе. - Стой здесь. Можешь ничего не делать, это твой выбор, дитя, но хотя бы стой. И она вышла. Я остановилась посередине комнаты, куда выбежала за ней - как ребенок, которого оставляют в детском саду в первый день. Щетка осталась у меня в руке. Она выглядела такой же старомодной, как сама комната. Деревянная, но выкрашенная белой краской и отлакированная. Лак покрылся паутиной трещин, но не отскочил. Зубцами щетки я провела по свободной руке - они оказались мягкими, как зубцы детской расчески. Понятия не имею, из чего они были сделаны. Я снова посмотрела на Натэниела - он следил за мной своими сиреневыми глазами. Лицо его было спокойно, будто все это совершенно не важно, ко глаза безразличными не были. Они выражали напряжение, предчувствие отказа, желание, чтобы я ушла и оставила его в этой странной комнате, голого, в ожидании врача, который наложит швы. Натэниелу было девятнадцать лет, и сейчас с этой тревогой в глазах он ровно настолько и выглядел. И даже еще моложе. Тело у него было прекрасное - если работаешь в стриптизе, приходится за собой следить, но лицо... лицо было молодым, а глаза - очень старыми. Никогда я не видела у мальчика моложе двадцати лет таких изнуренных глаз. Не изнуренных - безнадежных. Я обошла кровать вокруг и положила щетку на свободную подушку. Натэниел повернул только голову, пытаясь смотреть на меня - не смотреть, наблюдать за мной. Он именно наблюдал, будто каждое мое движение имело глубокий смысл. Такая пристальность подмывала меня поежиться, покраснеть или убежать. Нельзя сказать, что в ней было что-то сексуальное. Но и сказать, что ничего сексуального не было, тоже нельзя. Какие бы сравнения ни приводила Марианна, а все равно это было не ухаживание за младенцем. Натэниел был молод, но никак не младенец. И даже не настолько похож на младенца, чтобы я не испытывала неудобства. Я сняла безрукавку. Никого не было, кто мог бы увидеть мою наплечную кобуру, а так будет прохладнее. Конечно, по-настоящему прохладнее было бы снять с себя оружие, включая заспинные ножны, но не настолько здесь было жарко. "Файрстар" я все-таки положила под подушку. С его довольно коротким стволом можно было сесть или лечь, но ни один пистолет не бывает по-настоящему удобен, если надо хлопотать по дому или возле больного. Пистолеты не создаются для удобства. Они относятся к тем немногим вещам, пользоваться которыми так же дискомфортно, как ходить в туфлях на каблуках. Я заползла на кровать, все еще не приближаясь на расстояние прикосновения. Он был настолько раним, что я поспешила объяснить: - Это я не от тебя шарахаюсь, Натэниел, я просто не люблю быть школьницей. - Марианна тебе нравится, но ты сопротивляешься ее словам, - сказал он. Я аж заморгала, таращась на него. Он был прав, и такой проницательности я от него не ожидала. Но, когда Натэниел сделал разумное замечание, мне стало легче. Если в этом теле есть мозг, значит, он не просто покорная тряпка. И тогда, быть может, именно быть может, его удастся вытащить, спасти. Самая оптимистическая моя мысль за весь день. Я подвинулась к Натэниелу, держа щетку в руке. Он лежал, распластавшись на животе, и не сводил с меня глаз. И взгляд его меня остановил - слишком он был пристальный. Может быть, он почувствовал это, потому что отвернулся от меня, чтобы я не видела его лица. Видела я теперь только эти длинные Красноватые волосы. Даже в тусклом свете у них был очень сочный цвет. Такой густой, что еще чуть-чуть - и они выглядели бы не рыжими, а каштановыми. Я погладила эти волосы рукой. Они были как тяжелый шелк, теплый на ощупь. Конечно, может быть, это из-за света. Вентилятор обдувал кровать, и воздух будто водил холодной рукой по моей спине. Длинные пряди Натэниела шевелились под ласковой струёй воздуха, и простыни раздувались вокруг бедер, будто их ворошила невидимая рука. Он пошевелился, когда воздух от вентилятора прошел по обнаженному телу, и все застыло. Волосы, простыня все застыло неподвижно, когда вентилятор отвернулся, совершая свой круг. Потом вентилятор повернул, обдувая все в обратном порядке: розовые простыни, волосы Натэниела, мою грудь, отбрасывая мне волосы назад, потом миновал нас, и снова жара окутала меня удушающей рукой. Ветер из окна стих. Тюлевая занавеска лежала как нарисованная, пока вентилятор не дошел до нее. Я сидела на кровати в тишине комнаты, где лишь вентилятор жужжал да пощелкивал, поворачиваясь. Я провела щеткой по волосам Натэниела, и отняла щетку куда раньше, чем дошла до конца волос. Когда мне было четырнадцать лет, волосы росли у меня ниже поясницы. А у Натэниела волосы доходили до колена. Будь он женщиной, я бы сказала, что волосы у него были как платье. Они лежали мягкой шелковистой кучей рядом с его телом, чтобы не задевали рану. Я взяла эти волосы на руки, и они были как что-то живое. Волосы лились сквозь пальцы сухой водой, шелестящим шумом. Мне хватало хлопот и с моими волосами до плеч, я даже представить себе не могла, сколько трудов требует мытье таких длинных волос. Сейчас мне надо было либо разделить эти волосы на две стороны и переходить с одной на другую, либо закинуть ему за голову, вытянув поперек кровати. Я выбрала второе. Когда я перебрасывала волосы, он пошевелил головой, будто утыкаясь в подушку, но никак больше не двигался и ничего не говорил. - Как ты? - спросила я. - Нормально. - Голос у него был тихий, безразличный, почти пустой. - Говори со мной, Натэниел, - попросила я. - Ты не любишь, когда я говорю. Я наклонилась и раздвинула ему волосы, чтобы видно было лицо: - Это неправда. Он чуть повернулся, чтобы посмотреть на меня: - Разве? Я отодвинулась от этого прямого взгляда. - Дело не в том, будто я не люблю, когда ты говоришь. Дело в выборе темы. - Скажи, о чем мне говорить, и я буду об этом. - Я могу тебе сказать, о чем не говорить. - О чем? - спросил он. - Не надо говорить о порнофильмах, садомазохизме, сексе вообще. - Я задумалась на секунду. - Это то, о чем ты обычно говоришь, чтобы меня разозлить. Он рассмеялся: - Я не знаю, о чем еще можно говорить. Я стала расчесывать его волосы, положенные поперек кровати. Щетка шла твердо и ровно, а потом мне приходилось поднимать ему волосы, чтобы закончить проход. Вентилятор подул на меня, когда охапка волос лежала у меня на руках, и они разлетелись вокруг моего лица ванильным облаком, защекотавшим щеки и шею. - Говори о чем-нибудь другом, Натэниел. Расскажи о себе. - Я не люблю говорить о себе. - А почему? - спросила я. Он приподнялся и посмотрел на меня: - Давай ты будешь о себе говорить. - О'кей... - И тут я поняла, что не знаю, с чего начать. Вдруг я не могла ничего придумать. Я улыбнулась. - Я тебя поняла. Забудем эту тему. Тут зазвонил телефон, и я даже пискнула. Нервы? У меня? Это звонил Дольф. - Анита? - Да, я. - Франклин Найли, если это не полный тезка, торгует предметами искусства. Специализируется по мистическим штучкам. И не очень щепетилен насчет того, откуда они берутся. - Насколько не щепетилен? - спросила я. - Он живет и в основном действует возле Майами. Местные копы хотели бы привязать его к полудюжине случаев убийства, но доказательств не могут собрать. В каждом городе, куда он приезжает по делу, кто-нибудь исчезает, а потом обнаруживается - мертвым. Чикагская полиция почти прижала его на смерти верховной жрицы колдуний в прошлом году, но свидетель загадочным образом впал в кому и до сих пор из нее не вышел. - Загадочным образом? - Врачи считают, что это какая-то магия, но ты же знаешь, насколько это тяжело доказать. - А что у тебя есть на его помощников? - Один с ним недавно. Экстрасенс по имени Говард Грант, молодой, ничего криминального за ним не числится. Потом его чернокожий телохранитель, Майло Харт. Обладатель черного пояса второй степени по карате, отсидел срок за покушение на убийство. Занимается мордобоем по приказам Найли уже пять лет, с тех пор как вышел на свободу. Третий Лайнус Бек. Имеет две ходки. Одну за угрозу убийством, вторую - за убийство. - Прекрасно, - сказала я. - Дальше - лучше, - сообщил Дольф. - А куда уж лучше? - Убийство, за которое он сел, было человеческим жертвоприношением. Я еще пару секунд переваривала услышанное. - А как была убита жертва? - Ножевая рана, - ответил Дольф. Я рассказала ему про только что осмотренное тело. - Непосредственные нападения демонов ушли в историю вместе со средними веками, - заметил Дольф. - Им надо было выдать это за нападение троллей, - сказала я. - Ты с ними уже говорила. - Дольф не спрашивал. - Ага. - Зачем? - Они хотели меня напугать. Послышалось шуршание бумаг на том конце. - И чего они хотели добиться? Я рассказала Дольфу почти все. И что ни черта не могу доказать, тоже сказала. - Я говорил с одним копом из Майами. Он сказал, что Найли признался ему в двух убийствах, рассказал детали, но без зачтения прав, так что в суде эти показания недействительны. Он любит издеваться. - Считает себя неприкосновенным, - сказала я. - Но духи ему сказали, что ты его убьешь. - Так заявляет его ручной экстрасенс. - Когда я называл имя и просил информацию, полиция по всей стране из кожи вон лезла, чтобы дать хоть что-нибудь, чем можно прижать этого парня. - Плохого парня, очень плохого, - сказала я. - Он и собственными руками убивать не брезгует, Анита. В Майами считают, что не меньше двух трупов - его личная работа. Ты там будь осторожна как сам черт. И если найдешь хоть намек на улику преступления, звони мне. - У тебя здесь нет полномочий, Дольф. - Это уж ты предоставь мне. Ты мне только дай улику, а я уж найду кого-нибудь на месте, с полномочиями и с горячим желанием упрятать этого типа. - Он в верхней строчке хит-парада? - Он сделал своей профессией нарушение закона и никогда не сидел в камере дольше двадцати четырех часов. И очень много народу во многих штатах очень хотели бы прекратить его деятельность. - Я посмотрю, что я могу сделать. - Анита, я имел в виду не убийство, а арест. - Я это знаю, Дольф. Он помолчал секунду: - Я знаю, что ты знаешь, но все равно считал, что сказать надо. Анита, не убивай никого. - Разве я способна нарушить закон? - Анита, не начинай. - Извини, Дольф. Спасибо за информацию. Ты мне дал больше, чем я рассчитывала. Я его видела, и меня это все не удивляет. Жутковатый тип. - Жутковатый? Анита, он не просто жутковатый! - Дольф, ты беспокоишься? - Ты там ходишь по канату без страховки, Анита. Местные копы тебе не друзья. - Это слабо сказано. Но сейчас сюда приехали на убийство копы из полиции штата. - Я приехать не могу, - сказал Дольф. - Я бы тебя и не стала просить. Он молчал так долго, что я спросила: - Дольф, ты еще здесь? - Здесь. - Голос у него был далеко не веселый. - Ты помнишь, я тебе сказал никого не убивать? - Конечно. - В суде я от этого отопрусь, но не раздумывай, Анита. Если будет так, что ты или он, - выбирай правильно. У меня отвисла челюсть. - То есть ты мне предлагаешь его убить, если представится возможность? Снова долгое молчание. - Нет. Но я говорю, чтобы ты не давала ему взять верх. Оказаться в руках этого человека тебе не хотелось бы. На некоторых найденных телах обнаружены следы пыток. Он в этом смысле очень изобретателен. - Так, Дольф, о чем ты еще мне не рассказал? - У одного из покойников голова плавала в бассейне. Следов оружия не найдено, будто ее просто оторвали. Тела не нашли. И все остальное тоже в этом роде, Анита. Не просто насилие, а жуть и мерзость. - Ты внесешь за меня залог, если я его завалю и меня поймают? - Если тебя поймают, этого разговора не было. - Могила, - заверила я. - Посматривай, что у тебя за спиной, Анита. По всем этим документам твой Найли - беспредельщик. Социопат полный, и эти Бек и Харт такие же. - Я буду осторожна, Дольф. Обещаю. - Не надо осторожной, будь безжалостной. Мне не хочется опознавать то, что от тебя останется после его рук. - Ты меня пугаешь, Дольф? - Да, - ответил он и повесил трубку. Я тоже повесила трубку и села на кровать посреди знойной и душной комнаты. И мне стало страшно. Так страшно, как ни разу еще здесь не было. Дольфа не так-то легко напугать. И я никогда не слышала от него таких речей, ни о ком и ни о чем. Натэниел тронул меня за ногу: - Что случилось? Я покачала головой, но потрясение никуда не ушло. Дольф, воплощение Закона и Порядка, подговаривает меня кого-то убить. Сама полиция велит мне нарушить закон. Жутко до невозможности. Но под этим ошеломлением скрывался страх, тоненькое, дрожащее ощущение непокоя. Демоны. Их я не люблю. Им плевать на серебряные пули и вообще на все. Ричард в своей вере силен. А у меня как раз сейчас - кризис веры и морали. Я сплю с нежитью и обманываю одного любовника с другим. И сейчас на моем счету куда больше убийств, чем было в прошлый раз, когда пришлось иметь дело с демонической силой. Не чувствовала я себя сейчас чистой и безгрешной. А это необходимо, когда идешь против демонов. Необходима уверенность. Натэниел положил мне голову на колени: - У тебя такой вид, будто тебя навестил призрак. Я посмотрела на голого мужчину, который положил голову мне на колени. Нет, сейчас я сама живу в стеклянном доме, а никто так хорошо не умеет бросать камни, как демоны. Они знают, в какую точку бить, чтобы вся эта чертова конструкция разлетелась с оглушительным звоном. Очень мне не хотелось проверять, насколько именно далеко отпала я от благодати. Глава 38 Черри вошла в комнату в джинсовых шортах и коротеньком белом топе. Ее небольшие груди упирались в ткань. Меня природа слишком щедро наделила, я даже и думать не могу ходить без лифчика, но все равно, хоть грудь у нее и маленькая, в таком топе лифчик нужен. Да, я ханжа. Желтые волосы Черри еще не высохли. Она вошла мягкой походкой, на своих длинных ногах, одновременно развратно-расслабленная и неестественно грациозная. Мне достаточно было только посмотреть, как она входит, чтобы снять голову Натэниела со своих колен. Только силой воли я смогла от него не отодвинуться. Мы ничего плохого не делали, и все равно мне было неловко. - Иди теперь ты, - сказала Черри. - Я посижу с Натэниелом. - А Зейн уже вышел? В холле послышалось движение, и появился Зейн. Он тоже был одет в джинсовые шорты и ничего больше. Только на бледной узкой груди блестело это вечное кольцо в соске. - Ты никогда эту штуку не снимаешь? - спросила я. Он улыбнулся: - Если я сниму кольцо, дырка зарастет и снова придется ее прокалывать. Может, я и второй сосок проколю, но не хочу повторно прокалывать первый. - Я думала, ты любишь боль. Он пожал плечами: - В определенных ситуациях, с голыми женщинами. - Он чуть дернул кольцо, натягивая кожу. - А когда прокалывали, было чертовски больно. Я внимательно осмотрела его худощавую, даже слишком тощую грудь, особенно вблизи правой руки. Там, где плечо соединяется с грудью, виднелось темное пятно, но ничего больше. - Это все, что осталось от пулевой раны? - спросила я. Он кивнул и сел в изножье кровати, потом влез и лег рядом с Натэниелом и слишком близко ко мне. - Можешь потрогать эту рану, если хочешь. - Нет, спасибо, - скривились я и стала на четвереньках слезать с кровати, аккуратно положив голову Натэниела на постель. И остановилась. Марианна говорила, что Райна питается от моего смущения, что если я не буду так стесняться мелочей, Райна потеряет часть своей власти надо мной. Интересно, это правда? К Зейну меня не тянуло, прошлой ночью это была целиком Райна. Ее тянуло ко всему, что дышит, и кое-чему из того, что не дышит, - тоже. Я стиснула зубы и протянула руку к Зейну. Он сразу застыл, лицо его стало очень серьезным, будто он понял, чего мне стоило протянуть к нему руку. Я коснулась раны. Кожа была гладкой, блестящей, как на шраме, только мягче и эластичнее. Я стала ощупывать рубец, исследовать его. Он был какой-то пластмассовый и в то же время мягкий, как кожа младенца. - Смотри-ка... прохладно. Зейн осклабился и чем-то напомнил мне Джейсона. От этого воспоминания мышцы плеч у меня отпустило - я даже незаметила, как они напряглись. Черри подошла сзади и стала массировать ему плечи. - Никогда не перестаю поражаться, как мы быстро исцеляемся. Я хотела убрать руку - просто потому, что Черри тоже его сейчас трогала. Мне удалось заставить себя не снимать руку с раны, но я перестала ее исследовать - просто касалась, и это все, чего я смогла от себя добиться. - Мышцы сводит иногда, когда заживают раны, - пояснила Черри. - Вокруг раны возникают спазмы, будто мускулы не успевают за скоростью заживления. Я медленно убрала руку и стала смотреть, как Черри массирует плечи Зейна. Натэниел ткнулся носом мне в ногу, завел на меня глаза. Я не отодвинулась, и он это воспринял как позволение положить голову мне на бедро и устроился с довольным вздохом. Зейн перевернулся на спину по другую сторону от меня, не трогая, но глядя на меня очень внимательными глазами. Черри осталась сидеть в изножье кровати, тоже глядя мне в лицо. Все они смотрели так, будто я - центр их мира. Я видала, как собаки так глядят на хозяев во время дрессировки или испытания. Для собак это нормально, а в людях это нервирует. Я никогда не заводила собаку, потому что не считала себя достаточно ответственной для этого. А теперь у меня откуда ни возьмись три леопарда-оборотня, и я точно знаю, что недостаточно ответственна для такой обязанности. Я положила руку на теплые волосы Натэниела. Зейн вытянулся во весь свой шестифутовый рост, потянулся, выгнув спину, как огромный кот. Я засмеялась: - А мне что делать? Почесать тебе животик? Засмеялись все, даже Натэниел. Я поняла, и это было потрясением, что впервые слышу, как он смеется. Молодо и весело, как школьник. Он лежит голый, со следами когтей на заднице, и смеется, положив голову мне на колени, счастливым смехом. Мне это было и приятно слышать, и тревожно. Они хотели, чтобы я стала их семьей, их домом. Потому что именно это и есть работа Ульфрика, а Нимир-ра или Нимир-радж, если он мужчина, - эквивалент Ульфрика. Странно, но у них, кажется, не было эквивалента главной волчицы у вервольфов. Сексизм? Или какие-то потусторонние тайны, которых я еще не поняла? Надо будет потом у Ричарда спросить. - Ребята, мне надо идти мыться. - Мы можем помочь, - сказал Зейн и лизнул мне руку. Тут же скривился: - Вкус пота я люблю, но гравийная крошка и пыль... Натэниел тоже приподнял голову и лизнул другую руку. Длинным медленным движением прошелся по ней его язык. - А мне пыль не мешает, - сказал он тихим низким голосом. Я слезла с кровати - медленно и спокойно. Меня не затошнило, я не вскрикнула. Очень спокойно и с очень большим облегчением я встала на пол. На кровати вдруг стало как-то слишком людно. - Спасибо, но меня вполне устроит ванна. На звонки отвечайте только по этому телефону, возле кровати, и дверь не открывайте никому, кроме доктора Патрика. - Есть, капитан! - ответил Зейн. Я сунула "файрстар" спереди под джинсы и взяла свой саквояж. В дверях я оглянулась на них троих. Зейн лежал рядом с Натэниелом, приподнявшись на локте, одной рукой касаясь спины Натэниела. Черри свернулась в изножье кровати и водила рукой вверх-вниз по бедру Натэниела. Либо простыня соскользнула, либо Черри сама ее сдвинула. Ничего сексуального на их лицах не было - по крайней мере явного. С виду это казалось вводной сценой порнофильма, но я твердо знала: когда я выйду, ничего не изменится. Не было в них предвкушения, нетерпения, чтобы я ушла и оставила их одних. Они провожали меня глазами, а друг друга трогали для успокоения, не для секса. Это мне было неловко, а не им. - Ты прости, что я ушел с Майрой, - сказал вдруг Натэниел. Я остановилась. - Ты уже большой мальчик, Натэниел. У тебя было полное право найти себе партнера, ты только плохо выбрал. Зейн стал поглаживать Натэниела по спине, как гладят собак. Натэниел наклонил голову, спрятав лицо за волной волос. - Я думал, ты будешь моей госпожой, моей верхушкой. Я долго думал, что ты поняла игру. Что ты велишь мне ни с кем не иметь секса. Я так хорошо себя вел, я даже сам себя не трогал. Я открыла рот, закрыла рот, снова, открыла, но сказать ни черта не могла. - Когда ты наконец дала бы мне разрешение заняться с тобой сексом, то пусть это даже была бы примитивная ваниль. Ожидание, напряжение, разжигание - этого было бы достаточно, чтобы даже ваниль пошла бы. Я наконец обрела голос: - Я не знаю, что такое ваниль, Натэниел. - Обычный секс, - сказал Зейн. - Как у всех. Я покачала головой: - Как бы там ни было, я с тобой не играю, Натэниел. И никогда этого делать не буду. Он глянул на меня чуть искоса, будто не хотел показывать лицо. - Теперь я знаю. В этой поездке я понял, что ты даже не знала про игру, в которую мы играли. Ты меня не дразнишь. Ты просто обо мне не думаешь. Последние слова прозвучали жалостно, но тут уж я ничего сделать не могла. - Я все время перед тобой извиняюсь, Натэниел. И в половине случаев даже не знаю, за что. - Не понимаю, как ты можешь быть Нимир-ра и не быть мне верхушкой, но знаю, что для тебя это две отдельные вещи. А Габриэль их не разделял. - Что такое верхушка? - спросила я. И снова ответил Зейн: - Доминант, принимающий покорность Натэниела. Подчиненный называется подстилкой. Ага. - Я не Габриэль. Натэниел рассмеялся, но не весело. - Ты не рассердишься, если я тебе скажу, что иногда об этом жалею? Я заморгала: - Рассердиться не рассержусь, но ты меня чертовски озадачил, Натэниел. Я знаю, что мне полагается о тебе заботиться, но не знаю, как. Он был вроде экзотического ручного зверя, полученного в подарок, а инструкции в коробке не оказалось. Он лег на подушку, повернув голову, чтобы видеть меня. - Я ушел с Майрой, когда понял, что тебя для меня нет. - Я для тебя есть, Натэниел, но не в этом смысле. - Не пора ли тебе сказать, что мы можем остаться друзьями? Он засмеялся, но горько. - Тебе не друг нужен, Натэниел, а опекун. - Я думал, что ты собираешься быть моим опекуном. Я поглядела на Черри и Зейна: - А вы что скажете, ребята? - Натэниел из нас самый... - Черри замялась, подыскивая слова, сломленный. Габриэль и Райна очень постарались, чтобы мы стали подстилками, только на это нас и натаскивали. Они всегда были верхушками, всегда, но Натэниел... Она пожала плечами. Я поняла, что она хочет сказать. Натэниел из них самый слабый, самый нуждающийся в заботе. Поставив саквояж у стены, я опустилась возле кровати на колени и отвела волосы с лица Натэниела. - Мы все для тебя есть, Натэниел. Мы - твоя семья, твой народ. Мы будем о тебе заботиться. Я буду. Его глаза наполнились слезами: - Но иметь меня ты не будешь. Я встала, глубоко вздохнув: - Нет, Натэниел, иметь тебя я не буду. Покачав головой, я подняла саквояж. Все, больше я за один день ничего не могу сделать. Если Марианна этим уроком будет недовольна, пусть себе идет подальше. Может, секс здесь и не должен был подразумеваться, но при том обращении, которому подвергали леопардов Габриэль и Райна, секс все время вылезал наверх. Мне даже не хотелось думать, какое решение этой проблемы Марианна может предложить. Глава 39 Горячая вода кончилась раньше, чем наполнилась ванна, но мне было все равно. В тесной ванной комнате было и без того жарко, и мысль о горячей ванне не привлекала. Единственное окно было высоко под потолком, и если мыться осторожно, я в нем мелькать не буду. Поэтому я оставила окно открытым, даже шторы не задернула, готовая обрадоваться любому случайному ветерку, и погрузилась в теплую воду без единого пузырька пены. Был только кусок мыла и недогоревшая свечка возле крана. "Файрстар" я положила на уголок ванны, где была моя голова. Попыталась пристроить браунинг, но из-за слишком больших размеров он все норовил соскользнуть в воду. Я совсем погрузилась в воду и полоскала волосы, когда дверь с треском распахнулась. Я вынырнула, отплевываясь, нашаривая пистолет, и наставила его раньше, чем сумела увидеть, кто там ворвался. Если бы даже я видела, то все равно в этом не было смысла. В дверях стояла женщина. Маленькая, почти с меня ростом, она тем не менее, казалось, заполнила собой все помещение. Волосы у нее были длинные, каштановые. Челку она не подстригала, и волосы, утончаясь, рассыпались по ее лицу вуалью ниже носа. У них был еле заметный синий оттенок. Одета была женщина в джинсовую безрукавку, и голая мускулистая рука с татуировкой держала дверь, которая рвалась обратно, ударившись о стену. В другой ситуации я бы не приняла эту женщину всерьез, если бы не клубы силы, которые исходили от нее. Выглядела она так, будто шла в какой-то панк-байкерский бар и заблудилась. А ощущалась она как ветер из пасти адовой, горячий и враждебный. Слишком много силы для столь тесной ванной комнаты. Такое было чувство, что вода в ванне закипела. Пистолет я держала ровно, наставив ей в грудь. Наверное, только это задержало ее в дверях. А на лице ее читалась чистейшая ярость. У меня вода с волос капала на лицо, лезла в глаза. Я заморгала, подавляя желание протереть ресницы руками. - Один шаг, еще один, и я спущу курок. За спиной женщины в дверях вырос Роланд. Мне только этого не хватало. Он был все такой же высокий и загорелый, с теми же короткими курчавыми волосами. Карие глаза обежали помещение и остановились на мне, а я скорчилась в ванне, голая. Пистолет я направляла на женщину, но было искушение. Он тронул женщину за плечо и сказал своим раскатистым низким голосом: - Поверь мне, Роксана, она тебя убьет. Эти слова отбили у меня желание в него стрелять. В ванную заглянул еще один мужчина, выше Роланда, футов шесть. Даже взгляда мельком было достаточно, чтобы увидеть: индеец с длинными черными волосами. Тут же он убрал голову и отвел глаза - джентльмен, оказывается. И сказал: - Роксана, это недопустимо. Она стряхнула с себя руки Роланда и шагнула в комнату. Я выстрелила на дюйм мимо ее головы. Звук был оглушительный. Пуля отколола щепку от двери и ушла в стену. Это был безопасный глейзеровский патрон, так что стенка остановила пулю. Я не боялась пробить стену насквозь. Уши заложило от грохота. Если бы кто-нибудь сейчас заговорил, его бы никто не услышал. Я глаз не сводила с Роксаны. Она застыла неподвижно, а ствол моего пистолета смотрел точно в середину ее хорошенького личика. Надо было приглядеться как следует, чтобы заметить, что при всех этих татуировках, растрепанных волосах, ликантропской силе она была хорошенькой. Традиционное милое лицо среднеамериканской девушки. Может, потому и татуировки и грива. Если природа не дает тебе оригинального вида, начинаешь ее обманывать. - Давай, Роксана, отойди, - сказал Роланд. Она стояла на месте. Сила ее дышала на меня теплым густым облаком, почти удушающим. Никогда не видела оборотня с такой большой неукрощенной силой. Или не видела такого, который не пытался бы ее скрыть, чтобы сойти за человека. Роксана не вибрировала силой - она была сама этой силой. И секунду назад я была готова эту силу загасить. - Ты действительно меня могла бы убить, - сказала она. - Не моргнув глазом, - подтвердила я. Мне уже надоело сидеть в ванне, скорчившись. В такой позе трудно быть крутой. И нагота, сами понимаете, тоже не помогает. - И почему ты меня не убила прямо сейчас? - Ты - лупа стаи Верна. Тебя убить, начнется такая свистопляска... Но я могу это сделать, Роксана. Сейчас выйди, закрой дверь и дай мне одеться. Если ты все еще хочешь говорить - отлично. Но никогда, никогда больше не кати на меня такую бочку. - Без этого пистолетика у тебя бы поубавилось наглости. - Ага. Потрясающий усилитель наглости. А теперь вали отсюда или я тебя застрелю. Вдруг в дверях появилась Марианна. - Роксана, пойдем выпьем по чашечке чаю и дадим Аните одеться. Не знаю, что уж там сделала Марианна, но даже я несколько успокоилась. Она будто излучала спокойствие и мир. Роксана дала Роланду и Марианне себя вывести, но на пороге обернулась и ткнула в меня пальцем: - Ты оскорбила моего Ульфрика, и ты за это заплатишь, с пистолетом или без него. - Отлично, - ответила я. Дверь за ними закрылась. Замок валялся в куче щепок. Черри произнесла снаружи: - Я тут постою, пока ты выйдешь. Смогу тебя предупредить, если еще плохие парни явятся. Плохие парни. А Роксана плохой парень - или просто психичка? Скорее последнее. Глава 40 Оделась я в рекордное время. Черные джинсовые шорты, красный вязаный топ с короткими рукавами, белые беговые носки, черные кроссовки. В обычной ситуации я бы не стала надевать дома наплечную кобуру, но сейчас я продела в нее пояс и надела сверху. Черная кобура резко выделялась на фоне красного топа. "Файрстар" я засунула в кобуру спереди шорт, в которой он обычно и находился. Но наспинные ножны я надевать не стала - кожа их уже очень сильно пропахла потом. Пусть сначала хотя бы высохнет, чтобы можно было их носить. Намазав волосы гелем, я оставила их в покое - как-нибудь высохнут. Интуиция мне подсказывала, что Роксана не из терпеливых, и если я начну накладывать косметику или сушить волосы феном, она может прийти меня искать. Вообще-то я со всем этим мало вожусь и, честно говоря, подумала об этом только потому, что Ричард должен был прийти с доктором Кэрри Онслоу, и я не была в себе уверена. Да, я. Не была в себе уверена. Печально. Ричард почти весь день провел с доктором Кэрри Онслоу. Я ревновала и сама на себя за это злилась. Однако прежде всего мне предстоит встреча с озлобленной вервольфицей. Можно себе представить, сколько придется утрясать с Ричардом после разговора с Роксаной. Одно я знала точно: если я ее убью, это будет война между стаями. И этого я не хотела для наших, уж во всяком случае, если стычки можно избежать. Анита Блейк - политик и дипломат. Еще печальнее. Я открыла дверь. Черри глянула на меня с пола, где сидела. Что-то было на ее лице такое, нерешительность какая-то, и я спросила: - В чем дело? Она встала, опираясь на стену. - У тебя вид такой... агрессивный. - Ты про пистолеты? - Пистолеты, красное и черное. Очень как-то кричаще. - Ты думаешь, надо было надеть что-нибудь розовое и с оборочками, чтобы закрыть пистолет? Она улыбнулась: - Мне кажется, что Роксана просто психотически доминантна, и если ты выйдешь одетой вот так, она это воспримет как знак, что ей надо быть настолько же агрессивной. - Ты же ее даже не знаешь, - возразила я. Она сказала очень просто: - Ты со мной не согласна? Если так поставить вопрос... - У меня ничего нет в чемодане розового и с оборочками. - А есть что-нибудь не черное и не красное? Я наморщила лоб: - Фиолетовое подойдет? - Уже лучше. Я вернулась и переоделась в точно такой же топ, но фиолетовый. Надо было признать, что на сей раз получилось мягче. Кобуру я снимать не стала, но сдвинула "файрстар" на поясницу. Теоретически его и оттуда можно выхватить, но это не мое любимое положение. Единственная блузка, которую я могла найти под цвет фиолетовому, была тонкая, черная и нейлоновая, что противоречило основной цели переодевания, но все выглядело гораздо лучше. По-прежнему черное и не слишком жизнерадостное, но не столь агрессивно. Пистолетов не видно. В таком виде можно войти в сельский магазин, и на тебя даже не посмотрят. Конечно, при резких движениях рубашка будет развеваться и откроет кобуру, но я же не собиралась сейчас на тренировку. Второй раз открыв дверь, я спросила: - Лучше? Черри кивнула, улыбаясь. - Намного. Спасибо, что ко мне прислушалась. Я знаю, что это вообще-то не в твоих привычках. - Я не хочу втягивать стаю Ричарда в войну только потому, что посчитала стыдным снизить тон. Она улыбнулась еще шире, почти сердечно. - Ты отличная лупа, Анита, и отличная Нимир-ра. Для человека просто превосходная. - Ага, но все же человек есть человек. Она тронула меня за плечо: - Но мы этого не ставим тебе в вину. Я поглядела на нее, не дразнит ли она меня, и не смогла понять. - Думаю, Роксана это мне в вину поставит. Черри кивнула: - Быть может. Они все ждут в кухне. В кухне, выложенной черно-белой плиткой с трещинами там, где много ходят, каждый дюйм пола был вымыт. Плитка матово блестела в рассеянном свете от окна. Сюда, как и в комнату, где лежал Натэниел, проникал утренний свет, но не дневной. Роксана сидела спиной к двери, край белой скатерти лежал у нее на коленях. По напряженности ее позы я поняла, что она услышала, как я вхожу, но не обернулась. Марианна сидела напротив нее, держа фарфоровую чашку с блюдцем. Она посмотрела на меня, будто что-то хотела сказать глазами, но что - я не поняла. Роланд расположился в углу рядом с буфетом, где стоял фарфор, - оттуда и взята была чашка. Руки он скрестил на груди и выглядел очень по-телохранительски. Второй, которого я мельком заметила из ванной, стоял в другом углу как дополнительная этажерка. Руки он скрестил на груди и выглядел очень по-телохранительски. Только в этом и состояло их сходство. Ладно, еще одно: оба были очень загорелыми. Но я подозревала, что у этого нового, как и у Ричарда, кожа не просто загорелая, а коричневая. Глаза - идеально миндалевидные и почти слишком маленькие для его лица - широкоскулого, с квадратным лбом и крючковатым носом. Все его черты были агрессивно-мужскими и... этническими. Волосы длинные, черные, и когда он взглядывал на меня, они шевелились, как шелковая вода. Чернота волос была как у меня - переливалась синевой в солнечном свете. И ростом он был не меньше шести футов двух дюймов, может, и еще на дюйм выше, а ширина плеч соответствующая. Он прислонился к стене, распространяя какую-то легкую физическую энергию, как человек, осознающий свой потенциал и не особо стремящийся его доказывать. - Это Бен. Он у вас на должности Сколля, пока Джемиль не поправится. Я хотела отказаться от предложения доверить свою жизнь незнакомцу, но была почти уверена, что это сочтут за оскорбление. - Привет, - кивнула я. - Здравствуйте, - кивнул он в ответ. Роксана повернулась на стуле, села на нем боком. - Верн предложил нашего волка как извинение за то, что ваши волки пострадали на нашей земле. - Она смотрела только на меня, и эти карие глаза были совсем не дружелюбны. - А я считаю, что это вы должны принести извинения. - Извинения за что? - спросила я. Она встала, и энергия заплескалась между стенами как вода, журча у лодыжек, поднимаясь до колен. Сила ее проливалась наружу, вверх, будто она заполняла помещение теплотой своего присутствия. Она была так сильна, что у меня горло перехватило от ее близости. - Черт побери! - шепнула я про себя. - Ты пометила Верна, будто он последний из нас, а не величайший. - Ты про эту штуку на шее, - сказала я. Она оттолкнула стул назад, и он хлопнулся с громким треском. Я не потянулась за пистолетом, но это стоило мне усилия. Роксана стояла и дышала слишком быстро и слишком неглубоко. От сильных эмоций энергия проступает сильнее, и от ее злости укусы и пляска силы у меня на коже кололи электричеством. Черри чуть пододвинулась ко мне сзади. Зейн появился в дверях и встал с другой стороны от нее. Они держались, как телохранители. И очень старались, но я не хотела бы их испытывать против Роланда и Бена. Я точно знала, кто тогда победит: не мы. - Мне очень жаль, что я оставила Верну метку. - Ложь! - Я не собиралась этого делать. Она шагнула вперед, дрожа. Я не отступила, хотя, может, и зря. Слишком она была близко. Я бы успела выхватить браунинг, но тогда пришлось бы сразу пускать его в ход, иначе она тут же меня бы свалила. - Не будет ли кто-нибудь столь любезен мне объяснить, отчего она так злится и что мы можем сделать, чтобы никто из нас не оказался при этом мертв? Марианна медленно встала. Роксана повернула голову, и огонь в ее взгляде, пусть и направленный не на меня, заставил меня поежиться. Марианна протянула руки ладонями вперед и медленно направилась вокруг стола к своей лупе. - Роксана считает, что ты, пометив Верна, оскорбила его и всю стаю. - Это я поняла. Я не хотела наносить оскорбление. Я вообще не хотела этого делать. Роксана так же медленно повернулась ко мне. Глаза ее посветлели, из карих стали густо-желтыми. Я положила руку на рукоять браунинга: - Легче, волчица. Низкое рычание вырвалось из этого хрупкого горла. - Если ты действительно не хотела оскорбить, - сказала Марианна, - не хочешь ли ты загладить свой проступок? Я не отводила глаз от Роксаны, но спросила: - Как я могу его загладить? - Можем подраться, - сказала Роксана. Я глянула в ее почти горящие желтые глаза: - Что-то не хочется. Марианна стояла вроде как между нами, хотя на самом деле в стороне. - Ты можешь в публичном ритуале подставить Роксане шею. Я покосилась на Марианну и тут же снова перевела взгляд на оборотня. - Ни на публике, ни наедине я не подставлю ей шею по собственной воле. - Ты мне не доверяешь, - сказала Роксана. - Нет. Она сделала еще один до боли медленный шаг вперед. Тут Марианна действительно встала между нами. Если бы Роксана подвинулась вперед хоть чуть-чуть, то уперлась бы в нее плечом. - Есть другая церемония, - сказала Марианна. - Я не стану подставлять Роксане шею. - Это не нужно будет, но вы обменяетесь ударами. Я сама почувствовала, как глаза у меня лезут на лоб. - Ты шутишь. Она же меня убьет. - Я дам тебе ударить меня первой, - предложила Роксана. - Нет, спасибо. Я эту историю читала. - Читала? - приподняла брови Роксана. - "Сэр Гоуэн и зеленый рыцарь". - Она все равно смотрела недоуменно. Зеленый рыцарь позволяет сэру Гоуэну нанести первый удар. Гоуэн отрубает ему голову. Зеленый рыцарь берет голову под мышку и говорит: "Моя очередь, через год от этого дня!" - Не читала я такого, - сказала она. - Это не входит в двадцатку внеклассного чтения. Но смысл тот же. Я тебя могу ударить изо всей силы, и тебе даже больно не будет. Ты можешь щелкнуть пальцами и сломать мне шею. - Тогда будем драться, - сказала она. У меня рука так и лежала на пистолете. - Я тебя убью, Роксана, но драться с тобой не буду. - Ты трусишь! - И еще как. Ричард коснулся меня, прошел через меня как ветер. Он узнал машину Роксаны и давал мне знать, что собирается привести в этот бардак человека. Человека, который не знает, кто здесь монстры. Я отвернулась, чтобы увидеть его за кухонной дверью, и этого как раз не следовало делать. Я даже не видела кулак Роксаны - просто ощутила движение. Рука у меня уже лежала на браунинге, его надо было только выхватить, но неуловимое движение окончилось у моего подбородка. Было ощущение падения, но как я ударилась об пол - не помню. Я лежала на полу, глядя в белый потолок. Рядом со мной была Марианна. Губы ее шевелились, но я ничего не слышала. Потом звук вдруг возник с ощутимым щелчком, вроде звукового барьера. Вопль. Вопили все. Я слышала Ричарда, Роксану и остальных. Попыталась сесть, но не смогла. Марианна тронула меня за плечо: - Не шевелись. Мне хотелось посмотреть, что происходит, но я не могла заставить тело двигаться. Чувствовать я его чувствовала, но на нем будто лежала огромная тяжесть, и единственное, чего мне по-настоящему хотелось, так это спать. Я согнула пальцы правой руки - пусто. Браунинг я где-то уронила. Но, честно говоря, я была уже рада, что рука слушается. Когда я говорила Роксане, что она может, не особенно напрягаясь, сломать мне шею, это не было шуткой. Я продолжала сгибать суставы, пытаясь сесть. Наконец я смогла вертеть головой и осмотреться. Ричард обхватил Роксану за талию, оторвав ее ноги от земли. Роланд и Бен пытались оттащить Ричарда от Роксаны. Шанг-Да пытался удержать доктора Кэрри Онслоу по ту сторону кухонной двери. Роксана вывернулась из рук Ричарда, подошла решительно ко мне, и Зейн с Черри встали между нами стеной. Она протиснулась между ними, крича: - Твоя очередь, сука! Твоя очередь! Она стояла чуть в стороне, и два леопарда-оборотня пытались ее сдержать без травм. Правую ногу она согнула в колене и выставила вперед. Наверное, только Марианна слышала мои слова: - С удовольствием. Я лягнула ее точно под коленную чашечку снизу вверх. Чашечка выскочила из гнезда, и Роксана с визгом свалилась. Я дважды ударила ее ногой в лицо, и кровь хлынула из носа и рта. Я поднялась на ноги - никто не пытался мне помочь. Стало вдруг тихо-тихо, только слышалось дыхание Роксаны: слишком громкое, слишком быстрое. Она сплюнула кровь на пол. Я обошла ее и леопардов, приблизилась к столу. Бен и Роланд все еще держали Ричарда, но будто забыли, зачем. Шанг-Да поднял доктора Онслоу и потащил наружу, а она орала: - Ричард! Это было одно из тех мгновений, что вдруг замедляются и текут медленно и одновременно невероятно быстро. Я услышала голос Роксаны: "За это я тебя убью!" - но не помню, схватила я стул до того или после. Только помню, что у меня в руках стул, а она на меня прыгает. Я ударила ее стулом, как бейсбольной битой - занеся его с поворотом назад, с участием мышц плеч и спины. От удара у меня пальцы занемели, но стул я удержала. Роксана рухнула на пол на четвереньки, но это не был нокдаун. Я занесла стул для очередного удара, когда ее сила окатила меня жгучим ветром. Стул я обрушила на нее, вложив в удар все, что еще у меня оставалось. Она перехватила удар и вырвала у меня стул. Я попятилась и выхватила "файрстар". - Без стрельбы! - заорал Роланд. Я глянула на Ричарда. И он сказал: - Без стрельбы. Выражения его лица было мне достаточно. Он боялся за меня. И я тоже. Без стрельбы. Они что, шутят? Роксана пыталась встать, но колено не держало. Она упала, и стул загрохотал по полу. Роксана завопила и запустила им в меня. Мне пришлось броситься на пол, уходя от удара. Она кинулась на меня, двигаясь на ноге и двух руках, и так быстро, что почти не уследить. У меня было полно времени, чтобы ее застрелить, но стрелять в нее не полагалось. А "файрстар" был все еще у меня в руке. - Ричард! - заорала я. Метки открылись вдруг, как аварийный шлюз. Меня омыло ароматом его кожи, далеким мускусом меха. Роксана летела по полу, как блесна по воде, и вдруг остановилась. Симпатичное лицо ее вдруг вытянулось наружу, будто его толкала изнутри чья-то рука. Из середины человеческой физиономии высунулась волчья морда в человечьей коже с полоской помады там, где были губы. Я потянулась к полоске силы, соединившей меня с Ричардом, обернулась в его запах, в ощущение его, в сверкающий перепляс энергии. Вдруг я ощутила луну в полуденном небе, и я знала, знала каждой клеточкой своего тела, что - да, завтра ночью, завтра ночью я буду свободна. И в этот миг я не знала, чья это мысль - Ричарда или его зверя. Оставив "файрстар" на полу, я поднялась, опираясь на окно позади. Я знала, что Ричард не даст мне ее убить, но знала и то, что она сейчас на меня нападет. Когда-то я выбросила в окно одного вервольфа, после чего драка прекратилась. Сейчас я ничего больше не могла придумать. Конечно, для этого надо, чтобы Роксана бросилась на меня как бешеная, подставившись под бросок. Если она приблизится медленно, то не выйдет. Она приблизилась медленно, хромающей походкой. Ничего придумать мне не удалось. Одно я знала: если она дотронется до меня этими когтями или пастью, через месяц я буду настоящей лупой. Время потекло хрустальной рекой, медленно и быстро, невыносимо медленно и ослепительно быстро. Мелькали мысли о том, что можно сделать, но мне не хватило бы скорости для любого из этих действий. И все же я попробую. - Без когтей, Роксана, без когтей! - орал Ричард. Вряд ли она его слышала. Она махнула на меня этими чудовищными когтями, и я нырнула под ее руку. Я уходила от ударов, которых даже не успевала рассмотреть, уходила, будто знала наперед, куда она ударит. Это делал Ричард, метки, но для меня это было слишком непонятно и ново, чтобы наносить удары. Уклоняться я пока что могла, но лишь пока что. В конце концов я оказалась навзничь на полу, наставляя "файрстар" на Роксану. Она перла на меня с зубами и когтями, и я все возможности исчерпала. Распахнулась дверь, голос Верна заорал: - Роксана, стой! Его сила пролетела по комнате, как крышка, брошенная на кипящий котел, чтобы сдержать жар. Но это ему не удалось. Бен и Роланд вдруг оказались около Роксаны, оттаскивая ее от меня. Если это Верн дал им приказ, то я его не слышала. Роксана отбивалась, полосуя им руки когтями, и они терпели. - Я соврал, Роксана! - орал Верн. - Соврал. Она мне ничего не предлагала. Роксана застала в руках телохранителей. Потом произнесла лишь наполовину человечьим ртом: - Как ты сказал? Люси появилась за спиной Верна, войдя через так и не закрывшуюся дверь. Она затворила дверь и прислонилась к ней, улыбаясь и явно получая удовольствие от представления. - Я соврал. Я старик, а ты красивая, сильная и на тридцать лет моложе меня. Я тебе сказал, что она, когда пометила мне шею, сделала предложение. Так этого не было. Роксана обмякла в руках окровавленных телохранителей. Прямо ощущалось, как оставляет ее напряжение, и плоть на глазах принимала прежний вид. Лицо, руки, шея потекли и стали снова человеческими. И нос кровоточил еще от моего удара. - Можете меня отпустить, - сказала она. - Я ее не трону. Охранники не отпустили ее, а посмотрели на Верна. - А меня, милая? - спросил он. - Меня ты тоже не тронешь? - Тебя я все ребра пересчитаю, но дома. Не здесь и не сейчас. Верн улыбнулся, Роксана тоже. И оба одинаково. Не только вожделение было в этой улыбке, хотя оно там было густо замешано. Это был еще и взгляд, которым обмениваются пары, тайный язык, непонятный и необъяснимый никому другому. Я посмотрела на Ричарда: - Они еще психованнее нас. Он улыбнулся, и от этой улыбки я растаяла до самых кроссовок. Я улыбнулась в ответ, и по пробежавшему по телу теплу поняла, что у нас такой же тайный язык. Боже мой, как я скучала без Ричарда! Люси вошла, крадучись, в туфлях на платформах, в лиловых очень коротких шортах и в чем-то вроде голубого лифчика - наверное, это все же была кофточка. Она подошла к Ричарду скользящей походкой, взяла его под руку двумя руками. - Он отверг меня ради тебя, лапонька, - сказала она голосом, слишком приветливым при таких злых глазах. Я глянула на Ричарда: - Вряд ли он бросил тебя из-за меня. Она оттолкнулась от Ричарда и встала передо мной. У меня в руке был пистолет, и я считала себя в безопасности. Метки, связывающие меня с Ричардом, замолчали и сменились знанием, что мы снова пара. Это мне было куда дороже любых меток. - Я в койке могу вытворять такое, на что твое человеческое тело никогда способно не будет. Я могу принять каждую унцию его силы, самый резкий толчок, и мне будет только хорошо. Со мной не надо сохранять осторожность, контролировать себя. Меня задело за живое, и это только и могло оправдать мои следующие слова: - Ну, Люси, не знаю. Он провел со мной только ночь и тут же бросил тебя как вчерашнюю газету. Либо ты не такая уж хорошая подстилка, либо я все-таки лучше. У нее лицо сразу осунулось, глаза расширились. Мне показалось, что она сейчас заплачет. Я не хотела, чтобы это случилось. Все удовольствие мне будет испорчено, и чувствовать я себя буду последней дрянью. Люси отвернулась, закрывая руками лицо. Вот черт! Я посмотрела на Ричарда - судя по выражению лица, он был не слишком мной доволен. Его можно было понять. Как Люси повернулась, я не видела - только почувствовала. Ощутила движение воздуха. Ее рука ударила меня поперек лица. Я еще помню, как падала, но как ударилась об пол - не помню. Глава 41 Проснулась я среди темноты и запаха чистых простыней. Заморгала на странные окна и пятна лунного света на полу. Я не узнала комнату. Как только я поняла, что раньше здесь не бывала, меня заполнило напряжение, как поднимающаяся вода. Когда я услышала, что у меня за спиной кто-то есть, напряжение подпрыгнуло еще на одно деление. Я старалась лежать тихо, но знала, что дыхание у меня изменилось. Если это человек, он может и не заметить, но сейчас в моем окружении было не так уж много людей. - Анита, это Дамиан. Я перевернулась на правый бок и почувствовала боль. Правая рука у меня была забинтована от кисти до середины предплечья. Болело не сильно, но я не помнила, как получила эту травму. Вампир сидел на стуле у двери. Длинные рыжие волосы казались в темноте какого-то странного светло-коричневого цвета. Он был одет в жилет и брюки от очень приличного делового костюма - скорее всего сшитого на заказ. Цвет, наверное, темно-синий или очень темный коричневый. На фоне темной материи бледная кожа почти светилась. - Который час? - спросила я. - Только у тебя здесь есть часы. Я подняла левую руку к лицу и нажала кнопку подсветки. В темноте свет показался слишком ярким. - Боже мой, уже больше одиннадцати! Я четыре часа провалялась. - Я снова опустилась на кровать. - Никому не пришло в голову отвезти меня в больницу? - Солнце только два часа как зашло, Анита. Я не знаю, какие были приняты решения до того. Мы с Ашером проснулись уже в этом подвале. Мы поели, а потом я сменил Ричарда у твоей постели. - А где Ричард? - Думаю, что в местном лупанарии, но точно не знаю. Я глянула на него. Какой-то у него был отстраненный вид. - И ты ни о чем не спросил? - Мне велели оставаться здесь и охранять твой покой. Что еще мне надо было знать? - Дамиан, ты же не раб. Ты имеешь право задавать вопросы. - Мне доверили сидеть в темноте и охранять твой сон. Что еще может просить твой ручной вампир? В его словах ощущался оттенок горечи. Я медленно села, преодолевая слабость. - И что ты хочешь этим сказать? Я приподнялась и попыталась опереться о спинку кровати, но для этого подушек было мало. Тогда я попыталась переложить их правой рукой, но мне стало больно. Приятная, резкая боль. - Я помню, как меня ударила Люси, но что случилось с рукой? Дамиан оперся коленом на кровать и помог мне подложить подушки под спину. - Ричард сказал, что Люси пыталась оторвать тебе руку. От такой информации у меня мороз прошел по коже. - Да, ничего себе оскорбленная женщина! - Подушки так оставить? - спросил он. - Да, спасибо. Он направился к своему стулу. - Не надо, - сказала я, протягивая ему руку. Он ее принял. Кожа его была теплой на ощупь. А на ладони - чуть-чуть испарины. Вампиры могут потеть, но это случается с ними не часто. Я сжала руку Дамиана, глядя ему в лицо. Луна светила ярко, и его можно было рассмотреть. Бледная кожа почти светилась. Ярко-зеленые глаза казались при луне жидкой темнотой. Я потянула Дамиана за руку и усадила рядом с собой. - Ты сегодня пил, иначе у тебя не была бы кожа теплой. Откуда же тогда пот? Он отобрал у меня руку, отвернулся. - Лучше тебе не знать. - Но я хочу знать. - Я взяла его пальцами за подбородок, повернула к себе. - В чем дело? - У тебя мало забот помимо меня? - Скажи, в чем дело, Дамиан. Я серьезно. Он испустил долгий прерывистый вздох: - Так. Ты сказала. Дала прямой приказ. - Говори, - сказала я. - Я был рад сидеть в темноте и смотреть, как ты спишь. Думаю, если бы Ричард знал, насколько я рад, он бы поставил на эту работу Ашера. Я наморщила лоб: - Что-то я не улавливаю. - Ты это тоже чувствуешь. Не так сильно, как я, Анита, но чувствуешь. - Что именно, Дамиан? - Вот это. Он протянул руку к моему лицу, и мне захотелось потереться об нее. Мелькнул порыв притянуть его к себе на кровать. Не ради секса - просто прикоснуться к нему. Погладить эту бледную кожу, окунуться в силу, оживляющую его плоть. Я сглотнула слюну и отодвинулась от его руки. - Что же это, Дамиан? - Ты - некромант, а я - ходячий мертвец. Ты дважды поднимала меня из мертвых. Один раз ты вызвала меня из гроба, второй раз - вернула от края истинной смерти. Ты направляла меня своей силой. Я - твое создание. Обет верности я принес Жан-Клоду, как Принцу города, и я чту этот обет, но за тобой я пошел бы даже в ад. Не по долгу - по желанию. Ничего для меня нет лучше, чем быть рядом с тобой. Ничто так не радует меня, как выполнять твои просьбы. Когда я возле тебя, мне трудно сделать почти любое важное дело например, питаться или оставить тебя, не спросив твоего дозволения. Я смотрела на него и не знала, что сказать - довольно типичная для меня сегодня ситуация. Но сейчас, когда мы сидели так близко в темной комнате, я должна была что-то сказать. - Дамиан... я не хотела, чтобы так вышло. Мне не хочется, чтобы ты был кем-то вроде слуги-нежити. - Я знаю, - ответил он. - Но я теперь понял, почему Совет Вампиров взял себе привычку убивать некромантов. Я служу тебе не из страха. Мне хочется тебе служить. Когда я с тобой, я куда счастливее, чем без тебя. Это как некоторая влюбленность... только намного страшнее. - Я знала, что между нами есть связь. Я даже знала, почему она возникла. Но я понятия не имела, что для тебя это так сильно. - До прошлой ночи я не понимал, что тебя тянет ко мне, как и меня к тебе. Ты ведь могла выбрать Ашера. Он тебя обожает, и ты помнишь, как делила с ним ложе. Но ты выбрала для поцелуя меня. Я не думаю, что это было случайно. Я покачала головой: - Не знаю. Ничего из прошлой ночи я не помню ясно. Мунин - это вроде как опьянение. - Ты помнишь, что ты мне сказала? - Я много чего говорила. Но произнесла это я тихо, и очень боялась, что действительно помню ту фразу, о которой он спрашивает. - Ты сказала: "Да не кровь мне пускай, а еби!" Ага, именно так и было сказано. Даже от воспоминания мне стало так неловко, что я поежилась. Настала моя очередь отвести глаза. - Это говорил мунин, - произнесла я. - Ты один из немногих знакомых мне мужчин, с которыми Райна не спала. Может, ей захотелось разнообразия. Он взял меня за лицо и развернул к себе. - Ты знаешь, что не в этом дело. Я отстранилась. - Слушай, у меня сейчас вроде бы мужиков через край. Я польщена, спасибо за предложение, но все-таки не надо. - И насколько же ты счастлива, имея в своей кровати двоих мужчин? спросил он. - Ты теперь спала с Ричардом, и метки вас связали еще теснее. - Про эту возможность знали все, кроме меня? - спросила я. - Жан-Клод запретил мне тебе говорить. Я считал, что у тебя есть право знать. - Я этим утром ощутила, как проснулся Жан-Клод. Я ощутила свирепость его радости, его триумф. - Я попыталась скрестить руки на груди, но раненая правая не хотела в этом участвовать. - Черт бы все это побрал! - Слугой своей первой госпожи я был очень долго, Анита. И мысль быть твоим слугой, чьим бы то ни было, меня пугает. - Он притронулся к бинтам на моей руке. - Но я вижу, как тебя используют, как скрывают от тебя важное. Он осторожно взял мою забинтованную руку, как больного ребенка. - Я принес обеты Жан-Клоду, но лишь твоя сила заставляет биться мое сердце, удары твоего пульса я чувствую на языке, как ягоды вишни. Я убрала руку: - Что ты хочешь сказать, Дамиан? - То, что ты не должна быть единственной из троих, кто не знает, что происходит. - И ты можешь мне об этом рассказать, - сказала я. Он кивнул: - Я могу ответить на твои вопросы. На самом деле, если ты прикажешь, я не смогу на них не ответить. - Ты вручаешь мне ключи от своей души, Дамиан. Почему? Он улыбнулся, сверкнув неясной белизной зубов. - Потому что прежде всего я служу тебе, а потом уже всем остальным. Я пытался, но бороться с этим невозможно. И я оставил борьбу. Я отдаю тебе себя по своей воле, и даже охотно. - Если я тебя правильно поняла, то не говорил ли Ашер вчера ночью, что если я пересплю с тобой, Жан-Клод тебя убьет? - Да. Я посмотрела на него пристально. - Может быть, я и хорошая, Дамиан, но я не стою того, чтобы из-за меня умирать. - Я не думаю, что он бы меня убил. Жан-Клод расспрашивал меня о том, что связывает меня с тобой. - Расспрашивал? - Да, и был доволен. Он счел это еще одним признаком роста твоей мощи некроманта. И был прав. - Жан-Клод знал, что ты повинуешься мне помимо собственного желания, и не сказал об этом мне? - Он думал, что это тебя расстроит. - И когда же он собирался сообщить мне об этом маленьком фактике? - Он - Принц города, и передо мной не отчитывается. Не знаю, были ли у него планы сказать тебе, и если да, то когда. - Ладно. А какие еще силы я могу ожидать от этих меток? Он лег с другой стороны от подушек, которые подкладывал под мою раненую руку, и оперся на локоть. Длинные ноги вытянулись вдоль кровати. - Их физической силы, их зрения и слуха. Ты можешь обрести почти любую силу, которая у них есть, не жертвуя своей человеческой сущностью. Хотя, чтобы обрести ее полностью, тебе может понадобиться четвертая метка. - Нет уж, спасибо. - Вечная жизнь без необходимости умереть ради нее, Анита. Многих это соблазняло в прошлые века. - Слишком много у меня было сюрпризов в последние два дня, Дамиан. Мне не хочется еще сильнее привязывать себя к Жан-Клоду. - Ты это говоришь сейчас, но пусть пройдет еще несколько лет, Анита, и ты можешь передумать. Вечная молодость - это немало. Я покачала головой. - А чего еще мне ждать от меток? - Теоретически - власти над любыми силами, которые есть в распоряжении Жан-Клода и Ричарда. - Это ведь не слишком обычно для слуги-человека? - Они все приобретают некоторую силу, выносливость, способность исцеляться, устойчивость к травмам, иммунитет к ядам и болезням. Но опять-таки, я не знаю, сколько этого ты сможешь приобрести без четвертой метки. Не уверен, знают Жан-Клод или Ричард, или они снова поразятся, когда ты вытащишь из шляпы очередного кролика. - Мунин был для них неожиданностью? - О да! - Дамиан перевернулся на спину, чтобы смотреть на меня. Жан-Клод знал о мунинах, но вряд ли думал, что они - духи мертвых, и не знал, что это для тебя может значить. Мунинами не могли управлять даже некроманты из легенд. - У некромантов из легенд не было связи с вервольфом альфа. - Именно это и думает Жан-Клод. Я постаралась лечь пониже на груде подушек. - Это потрясающе, как много он говорит обо мне со всеми, кроме меня. Дамиан повернулся и посмотрел на меня в упор. - Я знаю, насколько ты ценишь честность. Но при всей честности Жан-Клод не мог знать заранее, что ты обретешь эти силы. Человек-слуга это рабочий инструмент, и хорошо, если этот инструмент мощный, но ты набираешь такую силу, что может возникнуть вопрос, кто же на самом деле хозяин и кто слуга. Может быть, дело в том, что ты - некромант. - Жан-Клод мне говорил еще до меток, что не знает, кто из нас будет хозяином, а кто - слугой, из-за того, что я - некромант. Но он не стал объяснять. Наверное, мне надо было спросить. - Если бы он тебе все это сказал допредложения меток, ты бы согласилась? - Я приняла метки, чтобы спасти жизнь им обоим, не говоря уже о своей. - Но если бы ты знала, ты бы это сделала? Он повернулся набок, лицом к моей руке. Я ощущала кожей его дыхание. - Наверное, да. Не могла я дать умереть им обоим. Одному - быть может, я могла бы пережить потерю одного из них, но не обоих. Не обоих, если я могла бы их спасти. - Значит, Жан-Клод зря от тебя все это скрыл. Зря вызвал твой гнев. - Да, я порядком зла. - И потому ты не доверяешь ему. Дамиан придвинулся еще на дюйм, и его щека легла на мою руку выше локтя. - Да, из-за этого я ему не доверяю. Хуже того, я даже Ричарду теперь не верю. - Я покачала головой. - Никогда бы не подумала, что он будет от меня что-то скрывать, тем более такое важное. - И теперь ты сомневаешься в них обоих. Я посмотрела на вампира. Он касался меня только щекой, а все остальное его тело вытянулось вдоль кровати, не касаясь меня. - Дамиан, это на тебя не похоже. - Что именно? - спросил он. Он передвинул руку, и эта бледная кисть легла между нашими телами, не трогая меня, просто... выжидая. - Вот это, все это. Это не ты. - Ты ничего обо мне не знаешь, Анита. Ты не знаешь, каков я - на самом деле. - Чего ты хочешь от меня, Дамиан? - Прямо сейчас - обнять тебя этой рукой за талию. - И если я скажу "да"? - Это "да"? - спросил он. Что сказал бы Ричард? Что сказал бы Жан-Клод? А ну их обоих! - Да. Он обнял меня за талию, его бицепс оказался у меня на животе. Вполне естественно было бы после руки прижаться и телом, но он этого не сделал. Сохранял между нами эту искусственную дистанцию. Я погладила эту бледную руку своей левой рукой, трогая волоски. Трогать его - казалось до чертиков правильно, будто бы мне уже давно хотелось это сделать. Я не хотела, чтобы он обнимал меня. Я хотела сама его обнять. Совсем не то чувство, которое бывало с Ричардом и Жан-Клодом. Дамиан был прав: дело было в некромантии. Я хотела трогать его, исследовать границы силы, которая нас связывала, силы, которая оживляла его. Моя собственная сила была по роду ближе к силе Жан-Клода, чем Ричарда. Холодная сила, вроде неощутимого ветра, веющего над умом и телом. И эта холодная нить вилась из моей руки по руке Дамиана. Я ее вдвигала в него невидимой рукой, всовывала в это бледное тело и ощущала ответную искру в его глубине. Моя сила вспыхнула, узнав подобие самой себя. То, что раньше оживляло тело Дамиана, покинуло его. Теперь его оживляла я. Он был воистину мой, что, конечно, было невозможно. Он придвинул свое тело на этот последний дюйм, и по всей длине, от талии до ног, прильнул ко мне. Одну ногу он закинул на мои сверху, прижался ко мне. - Ты пытаешься меня соблазнить. - Но мой голос звучал слишком тихо и интимно. Он нежно поцеловал меня в плечо. - Я тебя соблазняю или это ты уже соблазнила меня? Я покачала головой: - Вставай и выметайся, Дамиан. - Ты меня хочешь. Я это чувствую. - Это сила тебя хочет, а не я. Я не хочу тебя так, как хочу Ричарда или Жан-Клода. - Я не прошу любви, Анита, я только хочу быть с тобой. Мне хотелось погладить это тело сверху вниз. Я знала, что могу его исследовать, трогать каждый его дюйм, и он не остановит меня. Это манило и пугало. Я слезла с кровати, оставив Дамиана разбираться самого. Оказывается, я могла встать. Даже голова не закружилась. - Мы этого делать не будем, Дамиан. Просто не будем. Дамиан приподнялся на локтях, глядя на меня. - Если ты даешь мне прямой приказ, Анита, я должен повиноваться. Даже если этот приказ противоречит тому, который отдал мне Жан-Клод. - Ты это к чему? - нахмурилась я. - Тебе не интересно, что еще он запретил мне тебе говорить? - спросил Дамиан. - Ах ты паразит! Он сел, сбросив длинные ноги с кровати. - Ты не хочешь знать? Я посмотрела на него секунду. - Да, черт бы тебя побрал, я хочу знать. - Ты должна мне приказать тебе сообщить. Иначе я не могу. Я чуть не промолчала. Я боялась того, что он может сказать. Боялась того, что скрывает от меня Жан-Клод. - Я приказываю тебе, Дамиан, выложить мне все тайны, которые Жан-Клод повелел тебе от меня хранить. Он испустил долгий, глубокий вздох. - Свободен наконец! Жан-Клод, Ашер и даже моя первая госпожа происходят от Belle Morte, Красивой Смерти. Она - наш мастер в Совете. Ты никогда не думала, почему много сотен лет назад почти все рассказы о вампирах рисовали их как мерзких чудищ, ходячих мертвецов? - Нет. А какое это имеет отношение к делу? - Анита, я долго ждал, чтобы тебе все это рассказать. Позволь мне говорить. Я вздохнула: - Ладно, рассказывай. - В семнадцатом столетии никто не думал о вампирах как об объектах секса. Ходили рассказы о красивых вампирах, но это были фокусы, а не истинное обличье. Потом же все переменилось. Очевидцы стали рассказывать о красоте и соблазне. Он слез с кровати, и я попятилась, не желая, чтобы он был слишком близко. Не знаю, кому я больше не доверяла: ему или себе. Стоило мне попятиться, как он остановился, только провожал меня взглядом. - Совет решает, кто будет высылать своих вампиров делать новых вампиров. Тысячи лет это делала Королева Кошмаров, наш предводитель, или Morte d'Amour, Любовник Смерти, или Дракон, но им надоели эти игры, и они ушли в залы Совета. Их редко можно увидеть. Та-Кто-Меня-Породила приводила меня с собой в Совет не однажды. Там я познакомился с Жан-Клодом. Belle Morte, Красивая Смерть, выслала своих потомков населять мир вампирами. Ашер, Жан-Клод и я - ее потомки. Даже ее кровь не может сделать уродство красивым, и хотя ее прикосновение улучшает все, дело не только в этом. Некоторые из ее наследников обладают силой секса. Они живут сексом, дышат им. Они питаются сексом, как Колин и моя прежняя госпожа питаются страхом. От секса они набирают силу и используют ее как второй соблазн для смертных. Он замолчал и посмотрел на меня. - Договаривай, Дамиан. - Жан-Клод - один из них. В другие времена его считали бы инкубом. Ашер и я - не такие, как он. Это сила редкая даже среди тех, кто по прямой линии происходит от Belle Morte. - Ладно, Жан-Клод умеет питаться сексом, как Колин питается страхом. И что? - спросила я. Дамиан подвинулся ко мне, и я позволила ему взять себя за плечо. - Ты не понимаешь? Жан-Клод черпает силу в сексе. Не просто в сношении, а в сексуальной энергии, в похоти. Это значит, что каждый раз, когда у вас секс, это для него сила. Любое интимное действие между вами тремя сильнее привязывает метки и увеличивает вашу силу. Я чувствовала, что могу упасть в обморок. - И когда он собирался мне об этом сказать? - В защиту Жан-Клода я могу привести его слова, что когда он первый раз ставил тебе метки, это так не было. Секс не являлся таким мощным средоточием для силы. Ты получила третью метку до того, как это прорвалось, и между вами до того так не было. Жан-Клод считает, что перелом произошел из-за присутствия Ричарда. - А что ты с этого имеешь, Дамиан? Что тебе за радость мне все это рассказывать? Я таращилась на него сквозь темноту комнаты. - Моя госпожа правила мной веками с помощью страха и секса. Ты заслуживаешь, чтобы тебе сказали правду. Всю правду. Я отодвинулась от него и повернулась спиной. Да, все сходилось. Жан-Клод дышал сексом, как от других исходит запах одеколона. И понятно, почему его главное дело - стриптиз-клуб. Там полно сексуальной энергии, которой можно питаться. А что это меняет? Я не знала. Просто не знала. Я прижалась лбом к оконному стеклу. Медленно колыхались занавески на ночном ветерке. - А Ричард знает, что Жан-Клод в каком-то смысле инкуб? - Не думаю, - ответил Дамиан. Ветер дохнул силой; я почти учуяла ее, как запах озона. От нее у меня волосы на шее поднялись дыбом. Это был не вампир и не оборотень, и я узнала, что это: некромантия. Кто-то очень неподалеку использовал силу, очень похожую на мою. Я повернулась к Дамиану: - Слуга-человек Колина - она тоже некромант? Он пожал плечами: - Не знаю. - Черт! Я потянулась силой наружу, ища Ашера. Сила коснулась его и была отброшена назад, вон, прочь. Я бросилась к двери. Дамиан кинулся за мной, спрашивая на ходу: - Что? Что случилось? Браунинг уже был у меня в руке, когда я выбежала во двор. Дамиан увидел их раньше меня и показал рукой. Слуга Колина стояла на опушке, почти скрытая тенью деревьев. Ашер от нее в нескольких ярдах - на коленях. Я стала стрелять еще на бегу. Пули прошли мимо, но вывели женщину из сосредоточения, и я снова ощутила Ашера. Жизнь вытягивали из него, как рыбу на спиннинге. Я ощутила, как кровь стучится ему в кожу, пульсируя, сердце прыгает в груди, как зверек в клетке, пытаясь высвободиться, и к ней рвалось его сердце, будто она могла вытащить его из груди на расстоянии. Я заставила себя остановиться и начала смотреть вдоль руки, и тут ощутила над собой движение. Я подняла глаза. Бледное лицо Барнаби пикировало на меня хищной птицей, и тут Дамиан взмыл ему навстречу, и они покатились по небу, сцепившись в борьбе. Отсюда мне уже было видно лицо Ашера. У него кровь текла отовсюду: из ушей, из носа, изо рта. Лицо превратилось в кровавую маску, одежда пропиталась кровью. Он упал на четвереньки. Я выстрелила в эту женщину - дважды, в грудь. Она медленно опустилась на колени, удивленно глядя на меня. И я услышала ее слова: - Нам не разрешается убивать слуг друг друга. - Если бы Колин не знал, что я могу тебя убить, он бы пришел сам. Здесь она почему-то улыбнулась и сказала: - Надеюсь, что он умрет со мной. - И свалилась на траву лицом вниз. Даже при лунном свете видны были выходные отверстия, зияющие, как пасти. Ашер так и стоял на четвереньках, и кровь капала у него изо рта. Я склонилась рядом, тронула его за плечо. - Ашер, Ашер, ты меня слышишь? - Я думал, это ты, - сказал он голосом, хриплым от субстанций, которых никогда не бывает в живом горле. - Я думал, это ты меня зовешь. Он харкнул кровью на траву. Я поглядела в небо и не увидела и следа Дамиана и Барнаби. Я стала орать и звать на помощь, и никто мне не ответил. Тогда я обняла Ашера, и он свалился ко мне на колени. Я держала его на руках, насколько он там помещался. Чтобы его слышать, мне пришлось наклониться к самому его рту. - Я думал, ты меня зовешь в ночь на свидание. Правда, смешно? И он закашлялся так, что мне стало трудно его держать. Изо рта полилась кровь и какая-то гуща. Я держала его, а он выхаркивал на траву свою жизнь, и я крикнула: - Дамиан! Донесся чей-то дальний крик, но и все. - Ашер, не умирай, прошу тебя, не умирай! Он снова закашлялся, и изо рта его вылетел темный сгусток. Кровь текла почти непрерывным ручьем. Я дотронулась до него, и он был холодный на ощупь. - Если ты попьешь из кого-нибудь из наших оборотней, тебя это спасет? - Если быстро, то да. Голос его был тихим и хриплым. Я тронула его лоб и отняла руку в холодной испарине. - Тебе очень больно? Он будто не слышал, говоря очень тихо: - Знай, Анита, что когда я увидел себя твоими глазами, это исцелило мое сердце. У меня горло перехватило слезами: - Ашер, не надо! Из его глаза выкатилась капля чистой крови. - Будь счастлива со своими двумя любимыми. Не совершай той ошибки, что мы с Жан-Клодом сделали столько лет назад. - Он окровавленной рукой дотронулся до моего лица. - Будь счастлива в их объятиях, ma cherie. Глаза его затрепетали. Если он упадет в обморок, мы можем его потерять. И только стрекот цикад и шум ветра, никого больше. Куда все, к черту, подевались? - Ашер, не отключайся! Глаза его снова задрожали, открываясь, но перед ними явно все расплывалось. Сердце его замешкалось, пропустило удар. Он мог бы жить и без сердцебиения, но я знала, что на этот раз, когда остановится сердце, все кончится. Он умирал. Никки слишком изломала его изнутри, чтобы он мог исцелиться. Я подняла правую руку к его губам: - Возьми мою кровь. - Пить из тебя - это значит дать тебе над собой власть. Я не хочу быть твоим рабом даже больше, чем был до сих пор. Я уже плакала, и слезы жгли меня. - Не дай Колину тебя убить! Прошу тебя, не дай. - Я прижала его к себе и зашептала: - Не покидай нас, Ашер. - Это была мысль Жан-Клода за много миль отсюда, его страх потерять Ашера. - Не покидай нас, хотя бы сейчас, хотя бы сейчас, когда мы вновь тебя обрели. Tu es beau, mon amour. Tu me fais craquer. Он улыбнулся по-настоящему: - Значит, я разбиваю тебе сердце? Я стала целовать его щеку, его лицо, и плакала, роняя жаркие слезы на грубые рубцы. - Je t'embrasse partout. Je t'embrasse partout. Я тебя целую с ног до головы, mon amour. Он посмотрел на меня: - Je te bois des yeux. - Да не пей ты меня глазами, черт побери, пей ртом! Я зубами сорвала с руки бинты и прижала голую холодную кожу к его губам. - Je t'adore, - прошептал он, и клыки вонзились мне в запястье. Губы сомкнулись на коже, горло судорожно дернулось, глотая. Я глянула в эти бледные глаза, и что-то у меня в голове разошлось как занавес, упал какой-то экран. На миг это была непрерывная боль, почти тошнотворная, потом осталось лишь расходящееся тепло. Даже не было времени испугаться. Ашер накатился на мое сознание как теплая океанская волна, приятная, ласкающая. Он хлынул поверх меня колющим кожу, захватывающим дыхание приливом, и отхлынул, оставив меня влажную, ловящую ртом воздух. Потом Ашер нагнулся надо мной и бережно положил на траву. Я лежала, глядя в никуда, отдавшись ощущениям своего тела. Никогда я не позволяла ни одному вампиру так с собой поступать, никогда не давала похитить мой разум одновременно с кровью. Я даже не знала, что Ашер может это сделать. Сделать со мной. Он поцеловал меня в лоб. - Прости меня, Анита. Я не знал, что могу охватить твой разум. Не думал, что хоть один вампир на это способен. - Он глядел мне в лицо сверху вниз, высматривая реакцию. У меня пока что ее не было. Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть. - Я боялся, что ты будешь владеть мною, как владеешь Дамианом, если я стану пить твою кровь, не пользуясь своей силой. Я попытался снять твой щит, сломать твои барьеры, но я это сделал, чтобы защитить себя от твоей силы, я не думал, что могу пробить столь несокрушимые стены. Он потянулся рукой к моему лицу, остановился, и рука его упала на колени. - Метки, привязывающие тебя к Жан-Клоду, защищают тебя от него. Но он никогда не был в этом так искусен, как я. Мне следовало об этом подумать. Я просто лежала, наполовину летая. Все было нереально. Я не могла думать, не могла говорить. Он взял мою руку и прижал к своей изуродованной щеке. - Я ушел, как только понял, что случилось. Это было, как бы сказать быстрячок. Лишь намек на то, что это могло бы быть. Пожалуйста, Анита, поверь мне. Он встал, и я не смогла проследить за этим движением. Я лежала на земле и пыталась думать. Возле меня присел Джейсон. Я уже достаточно пришла в себя, чтобы задуматься, откуда он тут взялся. Он же не был у Марианны. Или был? - Это у тебя первый раз? - спросил он. Я попыталась кивнуть, но не смогла. - Теперь ты понимаешь, почему я с ними, - сказал он. - Нет, - ответила я, но голос был таким чужим и далеким, что я его сама не узнала, - Нет, не понимаю. - Ты это почувствовала. Ты плыла на этой волне. Как можно это не любить? Я не могла объяснить. Это было чудесно, но когда радость начала меркнуть, из глубин поднялся страх такой большой и черный, что мог весь мир собой залить. Это было потрясающе, и это был всего лишь "быстрячок", как сказал Ашер. Но большего я от Ашера не хотела ни за что. Потому что если это окажется еще лучше, я всю оставшуюся жизнь буду гоняться за очередной дозой. А Жан-Клод не может мне ее дать. Метки мешают ему подчинить мой разум. Это одна из тех вещей, что определяют разницу между слугой и рабом. Никогда мне не получить этого от Жан-Клода, никогда. А я этого хочу. Секунду назад я не хотела, чтобы Ашер умер. Теперь я уж и не знала... Ашер вернулся и оказался рядом. Мы посмотрели друг на друга. В темноте появились и другие, кто-то с фонарем посветил на меня. Я прищурилась на свет, почти ослепнув. Свет потом остановился на лице Ашера, подчеркнув красные следы слез. - Анита, не надо меня ненавидеть. Я не вынесу твоей ненависти. - Я не ненавижу тебя, Ашер, - сказала я хриплым тяжелым голосом с легкой золотой каемкой радости. - Я тебя боюсь. Он стоял надо мной, и слезы стекали по его лицу, по красноватым следам на гладкой коже левой стороны. На той стороне они терялись в шрамах и собирались красноватыми пятнами на мертвой коже. - Еще хуже, - шепнул он. - Еще хуже. Глава 42 Я выставила всех, кроме Джейсона, потому что все зашумели, чтобы я не оставалась совсем одна. Я что, забыла, что меня пытаются убить? Забыла, что Жан-Клод обещал поубивать их всех, если я погибну? Последний аргумент в применении ко мне не помогает завоевывать друзей и оказывать на людей влияние. Я прокомментировала так: "Если мы все погибнем, это решит все наши проблемы". И спор был окончен. Джейсон устроился на постели в груде подушек. Он попытался перевернуться набок и застыл посреди этой попытки, ойкнув от боли. Двигался он скованно, будто при каждом движении у него все болело, за что и получил место на кровати вместо стула. Я ходила взад-вперед по комнате, даже выработала какой-то стереотип ее обхода. Дальняя спинка кровати, окна, дальняя стена, ближняя стена, где дверь. - А знаешь, что ты прошла мимо кровати уже двадцать раз, и это лишь с той минуты, как я начал считать? - спросил меня Джейсон. - Заткнись. - Я снова надела пистолеты, не потому что думала, будто они мне понадобятся, а просто с ними привычнее. Тяжесть наплечной кобуры, твердость "файрстара" во внутренней кобуре как-то усиливали мое ощущение самой себя. Из нас троих только я носила огнестрельное оружие. Применение оружия, этот конкретный вид силовых действий, принадлежал только мне, и я точно знала, что не переняла это свойство ни у кого из них. Оно было мое и только мое. Сейчас мне очень было нужно что-нибудь совсем свое. Джейсон повернулся набок - медленно, дюйм за дюймом. Я за это время успела обойти еще один круг. Джейсона и Джемиля перевели в этот дом, чтобы собрать вместе всех раненых. Роксана сейчас была в холле, и при ней Бен в качестве охранника. Я столько тогда проканалировала силы Ричарда, что приходилось опасаться сотрясения у Роксаны. Не знаю, должен был Бен охранять ее от меня или наоборот. В кухне сидел и доктор Патрик, помешивая жаркое, которое Марианна на нас оставила. Зейн и Черри тоже там были, но прочие оборотни ушли в лупанарий - заканчивать церемонию, прерванную прошлой ночью. Уважаю такое упорство. Ашер тоже находился где-то в доме - я не знала, где именно, и не хотела знать. Слишком многое случилось слишком быстро, и мне нужно было время все это переварить. И этого времени мне как раз и не дали. В дверь постучали. - Кто там? - спросила я. - Дамиан. - Проваливай. - Пришел какой-то вампир, и с ним один из помощников шерифа Уилкса. Говорят, что у них есть разговор к тебе или Ричарду. Но не по делам полиции. Последние слова привлекли мое внимание. Я подошла и открыла дверь. Там стоял Дамиан, все еще в жилете, с которого Барнаби оторвал все пуговицы. Когда слуга Колина умерла, Барнаби прекратил драку и улетел прочь. В ярком свете костюм Дамиана был угольно-черным, а кожа, соответственно, неимоверно белой. - Как они точно выразились? - спросила я. - Сказали, что Фрэнк Найли просил кое-что передать вам двоим. - Б-лин! - тихо и с чувством сказала я. - Они в кухне с доктором Патриком и Ашером. - Скажи Роксане и Джемилю, что прибыли плохие парни. Я пойду с ними поговорю. - У того человека пистолет, - предупредил Дамиан. - У меня тоже. Я направилась в холл, и Дамиан со мной. - Подожди! - позвал сзади Джейсон. - Иди своим темпом, Джейсон. Я не буду ждать, пока ты сможешь спуститься. - Смотри, чтобы ее не убили, Дамиан, - сказал Джейсон нам вслед. Я обернулась через плечо: - Он будет делать то, что я ему скажу. От часовых размышлений обо всем, что я сегодня узнала, у меня настроение не улучшилось. Я сбежала вниз по лестнице. Дамиан держался за мной беззвучной тенью. Почему люди шерифа не взяли дом штурмом? Я ожидала, что они начнут стрельбу, если узнают, что мы еще в городе. И что они хотят передать от Найли? И откуда здесь вампир? Дольф ничего не говорил насчет того, что в свите Найли есть вамп. А Дольф настолько их терпеть не может, что обязательно сказал бы. Столько вопросов, и раз в жизни я сейчас получу на них ответы по мере их возникновения. Очень воодушевляющая мысль. В кухне все выглядело обычно. Кровь с линолеума оттерли, стол покрыли чистой скатертью. Помощник шерифа Томпсон сидел на кухонном стуле, одетый в штатское. Рядом с ним сидел на таком же стуле длинный и тощий вампир, которого я раньше не видала. Доктор Патрик сидел лицом к ним и спиной к двери, к нам. На последнем стуле сидел Натэниел и не сводил глаз с вампира. Зейн стоял спиной к раковине. Ашер прислонился к чайному буфету на расстоянии вытянутой руки от Томпсона, и наверняка мог не дать ему вытащить пистолет. Упомянутый пистолет был десятимиллиметровой "береттой" в наплечной кобуре. Подпустить Ашера так близко было беспечно, но Томпсон, кажется, так не думал. Он улыбнулся мне, и улыбка была самоуверенной и самодовольной, будто я находилась именно в том положении, в котором Томпсон хотел меня видеть, и ничего с этим сделать не могла. В чем же дело? - Как вы меня нашли? - спросила я. Он ткнул через плечо в сторону вампира: - Местный Принц города сказал нам, что по-прежнему ощущает твое присутствие в городе. И его ребята помогли тебя найти. Очевидно, это им было легче, чем найти твоего любовника. Что-то в твоей силе их привлекает. Я пригляделась к вампиру. Лицо у него было непроницаемым, бледным и пустым. Глаза темно-серые, волосы черные и прямые, коротко стриженные и зачесанные назад в помпадур - так называлась эта прическа в пятидесятых годах. Она соответствовала моему ощущению от этого вампира - он еще и пятидесяти лет не был мертв. - Как тебя зовут? - Дональд. - Привет, Дональд. Тебя очень не хватало на шашлыках позавчера. По лицу вампира пробежала злобная гримаса. Он еще не был достаточно стар, чтобы ее скрыть. - Ты сказала моему мастеру, что собираешься всего только вытащить вашего третьего из тюрьмы. Когда ты это сделала, тебе полагалось уехать. Ты притворилась, что уезжаешь, но осталась. Если бы ты просто уехала, мы бы смирились с убийством своих. Оставшись, ты выдала свое намерение завладеть нашими землями и властью моего мастера. - Ты с ним давно говорил? - спросила я. - Или более важный вопрос: давно ли он говорил со своей слугой? Вампир полыхнул на меня злобным взглядом, но в этом взгляде не было силы. - Колин ранен, но пока не мертв. А Совет тебя убьет за... за убийство его слуги. - Человек-слуга лишается иммунитета, если нападает на другого вампира. Таков закон Совета, - сказал Ашер. - Анита ни в чем не провинилась, за что Совет стал бы ее преследовать. Если же Колин будет по-прежнему пытаться причинить нам вред, то именно его Совет будет преследовать и уничтожит. - Ладно, черт с ним, с этим вампирским крючкотворством. - Я повернулась к Томпсону. - Итак, что ты должен передать? Я думала, что если мы останемся после заката, Фрэнк лично нас всех поубивает. - Старина Фрэнк тебя боится до судорог. Говард лепечет, что очень много очень плохих признаков, что им надо прямо сейчас валить из города. Что если они останутся, ты их всех поубиваешь. Я приподняла бровь: - После знакомства с Найли и его командой мне очень льстит, что они меня боятся. Ладно, так какого хрена ты мне должен передать? Томпсон вытащил из кармана белую коробочку - вроде тех, в которых продаются недорогие ожерелья. Протянул он мне ее с улыбкой - настолько противной, что я побоялась взять коробочку. - Не бойся, не укусит, - сказал он. Я посмотрела на Ашера. Он пожал плечами. Я взяла коробочку. Снизу она была липкая. Приподняв ее, я увидела коричневатый атлас на белом картоне. Коробочка была легкой, но не пустой. - Что в ней? - Не хочу портить сюрприз, - сказал Томпсон. Сделав глубокий вдох, я открыла крышку. Внутри был локон, лежащий на куске ваты. Волосы длинные, густые и каштановые, перевязанные куском ленты, как подарок. Я приподняла локон и положила на ладонь. Вата, на которой он лежал, была испачкана на уголке. Чем-то красновато-коричневым. Я постаралась сохранить каменное лицо: - И что? - Не узнаешь? Это снято с маленького братца Зеемана. - Срезая волосы, крови не получишь, - сказала я. - Не получишь, - рассмеялся он, ерзая на стуле как ребенок, которому не терпится довести шутку до конца. - Там, в коробочке, еще один презент. Подними вату. Я положила локон на стол, и он блеснул в свете лампы, сворачиваясь. Мне не хотелось поднимать вату. Не хотелось смотреть, что они еще отрезали от Дэниела. Единственное утешение: из страшных вариантов, что промелькнули у меня в мозгу, почти все потребовали бы коробочки побольше. Я подняла вату - и рухнула на колени, будто меня по голове стукнули. Так я и стояла, пялясь на кончик мизинца, слишком тонкого, чтобы он принадлежал Дэниелу. Лак на ногте был все еще безупречно положен, гладок и бледен. У мамы Ричарда ничего не бывает delasse. Доктору Патрику пришлось вскочить с места, чтобы его вырвало хотя бы в раковину. Слабоват для врача и для вервольфа. - Что это? - спросила Черри. Я не могла произнести ни слова. Ответил Ашер, потому что увидел содержимое коробки у меня из-за плеча. - Женский палец. Джейсон только-только входил в кухню. - Как ты сказал? Дональд, вампир, спросил: - Что ты сделал, человек? - Мы поймали брата и мать Ричарда, - объяснил Томпсон. - Я считал бы, что тебя надо просто убить, но Найли платит деньги, и он заказывает. А он хочет дать тебе выход помимо убийства. Похоже, он думает, что если не будет пытаться убить тебя, ты не будешь убивать его. Правда, забавно? Я наконец смогла оторвать взгляд от пальца Шарлотты Зееман: - Чего ты хочешь? - Вы сегодня же ночью уезжаете. Мы освобождаем мать и брата Ричарда утром, когда уверимся, что вас действительно здесь нет. Если вы еще будете здесь, Найли продолжит стрижку кусочков с семьи Зеемана. Может, в следующий раз это будет ухо или что-нибудь побольше. Он осклабился. Брутальным садистом был этот Томпсон, но он совсем меня не понимал. Иначе бы не улыбался. А по лицу вампира Дональда было видно, что он меня понимает. Я очень медленно встала. Положила коробочку на стол, рядом с локоном. И голос у меня был на удивление спокоен, почти лишенный интонации. - Где они? - Мы их оставили целыми и невредимыми, - ответил Томпсон. - Я не знал, что они сделали, - сказал вампир. - Не знал, что они изувечили члена семьи вашего третьего. Я покачала головой: - Понимаешь, Дональд, в том-то и проблема. Когда начинаешь играть за плохих парней, никогда не знаешь, насколько они будут плохие. Вы оба просто оставили Дэниела и Шарлотту там, где они есть. - Ага, - согласился Томпсон. - Старина Дон подбросил меня на своей машине. Я глядела на палец. Кажется, я не могла оторвать от него взгляда. Потом я все же подняла глаза на вампира Дональда: - Значит, вы оба знаете, где они. У Дональда глаза полезли на лоб. - Я не знал, - прошептал он. Ашер шагнул вперед и положил руки на плечи Томпсону. Тот не встревожился. - Если с нами что-нибудь случится, с ними двоими будет еще хуже. У Ричарда мамаша очень симпатичная. Жаль было бы это менять. - Я очень сожалею о том, что они сделали, - сказал Дональд, - но мой приказ остается тем же. Вы должны покинуть нашу территорию сегодня же ночью. - Позвони по телефону. Скажи, что мы сдаемся. Пусть только их не трогают, и нас уже нет. Томпсон мерзко ухмыльнулся: - Никаких телефонов. Нам дали два часа. Если мы после этого срока не вернемся, они начнут отрезать кусочки, и это сильно скажется на ее внешности. Я кивнула, вытащила браунинг, нацелилась и выстрелила одним движением. Даже не помню, как наводила на цель. Голова вампира взорвалась облаком крови и мозгов. Тело качнулось и упало назад, прихватив с собой стул. Ашер удержал Томпсона на месте. Лицо помощника шерифа заляпало кровью и мясом. Какой-то кусок полз у него вниз по лбу, Томпсон попытался его смахнуть, но Ашер ему не дал. Я вытащила пистолет у него из кобуры, а браунинг приставила ему ко лбу. Томпсон перестал отбиваться, только злобно глядел на меня. Надо отдать ему должное - покрытый мозгами и кровью, в тисках вампира, под дулом пистолета, он демонстрировал храбрость. - Убей меня. Это тебе ничего не даст, кроме их тел, изрезанных в куски. - Скажи мне, где они, Томпсон, и я их заберу. - Хрен тебе! Ты меня все равно убьешь. - Даю тебе слово, что если ты скажешь нам, где они, и мы их выручим живыми, ты останешься жить. - Я тебе, сука, не верю. - Знаешь, Томпсон, чем плохо быть лживым, коварным и продажным предателем? Начинаешь всех остальных считать такими же. - Я поставила браунинг на предохранитель и сунула его в кобуру. - Я свое слово держу, Томпсон. Ты хочешь жить или нет? - Найли и Лайнус Бек куда страшнее, чем ты когда-нибудь будешь, сыкуха. Он назвал меня сукой и сыкухой. То ли он дурак, то ли... - Ты пытаешься меня достать, чтобы я тебя убила. - Если я заговорю, мне все равно не жить. А Найли не просто меня пристрелит. Томпсон глядел на меня, и в его глазах была твердая уверенность, что он уже покойник. Весь вопрос в том, кто и как это сделает. Он предпочитал, чтобы я сейчас, чем Найли потом. - Он не боится смерти, - тихо сказал Ашер. - Да, не боится, - согласилась я. - Можно вызвать копов, - предложил Джейсон. - Уж если он вас, ребята, не боится, то копов из полиции штата он точно не испугается. - Я стояла, глядя на Томпсона сверху вниз, пристально. - Я еще не знаю, что я с тобой сделаю, Томпсон, но я тебе скажу, чего я не сделаю. Я не буду сидеть и ждать, пока протикают два часа. Я не дам умереть Дэниелу и Шарлотте. - Тогда уезжай, - сказал Томпсон. - Я видела Найли, Томпсон. Ты действительно думаешь, будто я поверю, что он их отпустит? - Он сказал, что отпустит. - И ты ему веришь? - спросила я. Томпсон смотрел на меня и молчал. - А я так не думаю. Пальцы Ашера разминали плечи помощника шерифа, будто он собирался ему делать массаж. - Бояться можно не только смерти, но и других вещей, Анита. Если у тебя хватит на них духу. Я посмотрела в красивое, трагическое лицо и не смогла понять его выражения. - Что ты имеешь в виду? - Наверное, око за око, - сказал вампир. Я глядела в эти хрустально-синие глаза и давала мысли расцвести у меня в мозгу страшным цветком. Многие из тех, кто спокойно смотрят в глаза быстрой и чистой смерти, страшатся пытки. Я, например. Собственно, об этом и шла речь. - Я думаю, помощник шерифа нам в ближайший час все расскажет, если мы будем беспощадны, - сказал Ашер. - Я сделаю эту грязную работу. Тебе надо только это разрешить. Томпсон встревожился: - Что еще за херню вы задумали? - Джейсон! - позвала я. Он подошел ко мне и поглядел на то, что лежало на столе. Он ничего не сказал, но по его лицу медленно покатились слезы. Он не раз бывал у Зееманов на воскресных обедах. - Помоги подержать Томпсона, - попросила я. Джейсон подошел и прижал руку Томпсона к столу. Ашер по-прежнему держал его за плечи. Я поглядела на Ашера и кивнула: - Делай. - Дамиан, не будешь ли ты так добр принести мне нож? Желательно с зазубренным лезвием, оно лучше проходит через кость. Дамиан повернулся и вместе с Зейном стал открывать ящики. - Что вы хотите делать? - спросил Томпсон. - Угадай, - ответила я. - Я не резал эту суку! Я их не трогал! Это тот жуткий тип, который с Найли приехал, Лайнус Бек! Это он палец отрезал, он! Я ничего не делал! - Ты не волнуйся, Томпсон, мы и до Лайнуса доберемся. Но пока что у нас есть только ты. Дамиан выбрал большой зазубренный мясницкий нож и шел к столу кошачьей походкой. Томпсон теперь отбивался, его трудно было удержать на стуле. - Вы его лучше положите на пол, - посоветовала я. На помощь пришел Натэниел. Томпсона положили лицом вниз, Джейсон и Ашер держали его за руку, Натэниел прижал ноги. Томпсон был большой и сильный, но с ними драться не мог. Они были сильнее. Куда сильнее. - Мать вашу так! - вопил Томпсон. Дамиан протянул нож Ашеру: - Я его подержу. Я тронула Дамиана за руку и покачала головой: - Я сама. Дамиан поглядел на меня. - Есть такое правило: не проси никого сделать то, чего не можешь сделать сама. Если я не смогу, мы вообще не будем этого делать. Найдем другой способ. Джейсон посмотрел на меня, продолжая держать рвущегося Томпсона: - Другого способа нет. Никогда я не видела в его глазах такой ярости. - А ты мог бы? - спросила я. - Мог бы его кромсать? Джейсон медленно кивнул: - Я бы его блядские пальцы откусил все по одному за тот, что в этой коробке. Он говорил серьезно, и я поняла, что совсем не знаю Джейсона. - Мы это можем сделать, Анита, - сказал Ашер, - и это нам ничего стоить не будет. - Должно стоить, Ашер. Если мы собираемся совершить нечто столь злое, то оно должно нам чего-то стоить. - Не злое, - возразил Ашер. - Просто практичное. И даже справедливое. Я протянула руку за ножом. - Злое, и мы все это знаем. А теперь дан мне нож. Либо я смогу это сделать, либо сделаем что-нибудь другое. Дамиан стоял, держа нож: - Анита, пожалуйста, дай я. - Дай мне этот проклятый нож! Он дал, потому что ничего другого сделать не мог. Я склонилась рядом с Томпсоном: - Где они, Томпсон? - Нет, нет! Найли мне сказал, что со мной сделает, если я буду вам помогать. Он на фиг психованный! - Погоди, - сказал Зейн. Он нашел мясницкий нож поменьше. - Эта штука больше подойдет. - Спасибо. Я взяла нож, проверила, как он уравновешен. И не знала, смогу ли я это сделать. И даже не знала, хочу ли я, чтобы я смогла. Но если мы действительно на это пойдем, то это я должна буду исполнить сама. В коробке лежал палец Шарлотты Зееман. Не пройдет и двух часов, как от нее отрежут еще что-нибудь. Я убила вампира, заляпала Томпсона мозгами и кровью, но он не заговорил. Злобный гад, но и упорный. У Дэниела и Шарлотты нет времени на его упорство. Мы должны его сломать, и сломать быстро. Я выложила себе все причины. Отличные причины, настоящие. И все равно я не знала, смогу ли. - Начнем с пальца, Томпсон. Как Лайнус начал, - сказала я. - Не надо, пожалуйста, не надо! - вопил он. - Господи, не надо! Ашер всем весом налег ему на руку, силой раздвинув пальцы. - Скажи мне, где они, и этого не будет. - Найли обещал вспороть мне брюхо и заставить жрать собственные внутренности. Он сказал, что такое уже было в Майами. Я ему поверил. - Я тоже верю, Томпсон. Но ты не веришь, что мы тебе отрежем палец, правда, Томпсон? Ты не веришь, что мы психованные не меньше Найли. - Таких психованных, как Найли, больше нет. Я подняла тесак: - Вот тут ты ошибаешься. И я на долгий момент застыла. Не могла заставить себя начать резать. Не могла. Дэниел, Шарлотта. - Найли уже изнасиловал Дэниела? - спросила я голосом таким пустым, будто меня здесь и не было. Томпсон перестал вырываться и лежал неподвижно. Глаза он завел кверху. - Не надо, пожалуйста! Глядя прямо ему в глаза, я задала следующий вопрос: - Ты насиловал Шарлотту Зееман? И в глазах его мелькнул страх. Вспышка страха, которая сказала мне, что да. И этого хватило. Я смогу. Да простит меня Господь. Я отхватила мизинец и кончик безымянного, потому что Томпсон дернулся. Но ребята освоились и стали держать его лучше, а я освоилась и стала лучше резать. Томпсон нам сказал, где держат Дэниела и Шарлотту Зееман. Не прошло и пятнадцати минут, как он готов был нам выдать тайные ингредиенты семейного соуса и вообще все, что угодно. Он сознался бы в убийстве Гоффы или в танцах с дьяволом. В чем угодно, лишь бы мы перестали. Меня рвало в углу, рвало, пока не осталось ничего, кроме желчи, и голова готова была лопнуть. И я знала, что сделала наконец такое, от чего мне не оправиться никогда. В момент первого удара, или даже второго, что-то во мне сломалось такое, что уже никогда не срастется. И я была этим довольна. Если мы получим обратно Дэниела и Шарлотту, я этим довольна. Меня заполнял изнутри холодный и твердый ком. Это даже не была ненависть. Я заставлю их заплатить за то, что они сделали. Я их убью. Всех. Какая-то легкость и пустота ощущались во мне, и я подумала, не это ли и значит безумие. Не слишком плохо. Потом, когда пройдет шок, мне станет хуже. Потом я буду гадать, не было ли другого способа заставить Томпсона заговорить. Потом я вспомню, что хотела сделать ему больно, заставить ползать на брюхе и вымаливать пощады. Что я хотела все то, что случилось с Шарлоттой и Дэниелом, собрать в единое целое и вырезать на его шкуре. А сейчас надо спасать Дэниела и Шарлотту. Ах да, еще одно. Томпсон все кричал высоко и жалобно, как раненый заяц. Я выстрелила ему в голову. Крик прекратился. Глава 43 Я вела фургон в темноте по узкому проселку. За руль я села для того, чтобы чем-то быть занятой. Не могла я просто сидеть и смотреть в окно. Но я уже начинала думать, что надо было посадить за руль кого-нибудь другого, потому что я, кажется, еще не вернулась в реальность до конца. Было ощущение легкости, пустоты, ошеломления. Но не вины. Вины пока еще не было. Томпсон заслужил свою смерть. Он изнасиловал мать Ричарда. Они ее пытали. Они изнасиловали и пытали Дэниела. Все они заслужили смерти. Джемиль и Натэниел сидели позади с Роксаной и Беном. Лупа не будет оставлена в стороне от схватки, даже если телохранителю придется ее выносить из машины на руках. Времени спорить с Роксаной у меня не было, и она поехала с нами. Джейсону и доктору Патрику пришлось ехать впереди со мной. Зейна и Черри отправили в лупанарий привести Ричарда и всю компанию. Но ждать мы не стали. Я не верила, что у Найли не возникнет новых творческих идей. Нет, на самом деле я не верила Лайнусу и его господину. Насколько подчиняется Найли его ручной психопат? Изнасилование уже совершилось. Что может происходить сейчас? У Найли нет правил, и я это знала. Я до боли сжимала баранку. Фары вырезали в темноте золотистый туннель. Деревья, обступившие дорогу, скребли по крыше фургона толстыми когтистыми пальцами. Казалось, они сжимаются вокруг нас, как кулак. Фары освещали проселочную дорогу, но света было мало. Во всем мире сейчас не хватило бы света, чтобы прогнать эту тьму. - Не могу поверить, что ты это сделала, - сказал Патрик. Он отодвинулся, вжавшись в дверцу, будто боялся оказаться ко мне слишком близко. Сидящий посередине Джейсон сказал: - Патрик, оставь. - Она его изрезала как скотину, а потом застрелила. В третий раз он уже повторял одно и то же. - Заткнись, - сказал Джейсон. - Не заткнусь. Это было варварство. - Патрик, у меня выдалась трудная ночь. Брось тему, - попросила я. - Ну и по заслугам, - буркнул он. - Томпсон кричал от боли, - сказала я. - И ты его убила. - Кто-то должен был это закончить. - Да как у тебя язык поворачивается? Закончить! - Он возвысил голос, и я невольно стала про себя прикидывать, насколько взбесится Роксана, если я его застрелю. После всего, что я этой ночью уже сделала, мне это не казалось ничем особенным. - Давно ты уже ликои? - спросила я. После этого вопроса был момент удивленного молчания, потом я услышала ответ: - Два года. - И какое же есть правило насчет охоты? - спросил Джейсон. - Которое? - Не строй из себя дурака, Патрик, - сказал Джейсон. - Сам знаешь, какое. Патрик замолчал, и только гул мотора слышен был в салоне да шуршание шин по дороге. Фургон покачивало на выбоинах. Действительно ли слышен был на этом фоне высокий жалобный крик или это мне кажется? Да мерещится, конечно. Какое-то время воображение не будет ко мне милостиво. Наконец Патрик произнес: - Никогда не начинай охоту, если не собираешься убивать. - Вот именно, - сказал ему Джейсон. - Но это не было охотой, - возразил Патрик. - Было. Мы просто охотились не на этого помощника. - И что ты этим хочешь сказать? - спросил Патрик. - То, что мы охотимся за теми, кто в том доме, - ответила ему я. Он повернулся ко мне бледным лицом. - Не может быть, чтобы ты собиралась убить их всех. Только один человек отрезал ей палец. Только он и виновен. - Они все смотрели. И ничего не сделали, чтобы ему помешать. В глазах закона они соучастники. - Ты - не закон, - сказал он. - Да нет, здесь я закон. - А я говорю - нет! Черт возьми, ты не закон! - Каждый, кто обидит члена стаи без причины, - наш враг, - сказала я. - Женщина, не цитируй мне закон стаи! - Как поступаем мы с врагами? - спросила я. - Смерть, - ответил Джейсон. - Почти ни одна стая сейчас не держится старых законов, и вы оба это знаете, - заявил Патрик. - Послушай, Патрик, у меня нет времени объяснять подробно, так что вот тебе краткое резюме. Найли и его прихвостни изнасиловали и пытали мать Ричарда и его брата. За это мы их убьем. Всех. - А шериф Уилкс и его люди? - Если Томпсон участвовал в изнасиловании матери Ричарда, то он был не один. Всякий, кто коснулся любого из них, - покойник. Ты понял, Патрик? Покойник. - Я не могу этого делать. - Тогда оставайся в машине, - сказала я, - но заткнись на фиг, а то я тебя застрелю. - Видишь! - сказал он. - Совесть уже не дает тебе покоя. Я глянула на него, сжавшегося в темном углу. - Нет, моя совесть меня не беспокоит. Пока что. Потом, быть может. А может, и нет. Но сейчас, сегодня, у меня нет плохого чувства насчет того, что я сделала. Я хотела, чтобы Томпсону было больно. Я хотела наказать его за то, что он сделал. И знаешь что, Патрик? Этого было мало. И всегда будет мало, потому что я, блин, убила его слишком на фиг быстро. Снова у меня в горле собрался предательский ком. Когда пройдут онемение и злость, мне будет нехорошо. Пока что я должна держаться на адреналине, на ярости. Сегодня ночью - только на них. А завтра посмотрим. - Не могло не быть другого способа, - сказал Патрик. - Что-то я не слышала, чтобы ты что-нибудь предлагал. - Нашему доброму доктору не дает покоя, - вставил Джейсон, - что он ничего не сказал. Никак не пытался нам помешать. Я оценила это "нам". - Я его не держал, - сказал Патрик. - Я его пальцем не тронул. - Тебе только надо было сказать: "Перестаньте, не надо", но ты промолчал. Ты дал нам его кромсать. Ты дал нам его убить и даже не пикнул, - напомнил ему Джейсон. - Твоя совесть не слишком рвалась наружу, пока он был жив. Патрик надолго замолчал. Мы тряслись по дороге, уходя ответвей и объезжая выбоины. Была только темнота, золотистый туннель фар и молчание, наполненное гулом мотора. Вряд ли молчание было мне так уж приятно в тот момент, но все же лучше, чем слушать, как Патрик мне рассказывает, какое я чудовище. Я была с ним согласна, отчего слушать становилось еще труднее. Но тут молчание сменилось звуком, который еще больше испытывал мою выдержку. Патрик плакал. Он прижался к дверце как можно дальше от нас обоих и тихо всхлипывал. Наконец он сказал: - Вы правы. Я ничего не сделал, и это будет преследовать меня до конца моих дней. - Не тебя одного, - отозвалась я. Он уставился на меня из темноты: - Зачем же ты тогда это сделала? - Кто-то должен был. - Никогда не забуду, как ты его кромсала. Такая маленькая девушка... И твое лицо, когда ты его убила. Боже мой, у тебя был такой вид, будто тебя вообще там не было. Зачем ты сама взялась делать это? - А лучше, если бы это был кто-то из ребят? - спросила я. - Да. - Пожалуйста, избавь меня от этого мачизма. Ты так расстроился из-за того, что это сделала девушка? Патрик засопел: - Наверное, да. В том смысле, что, может, не смотрелось бы это так ужасно, если бы кто-то другой. Ты такая миниатюрная красоточка... Не тебе бы отрубать людям пальцы. - Ради бога! - взмолилась я. - Я в могилу сойду, вспоминая выражение твоего лица. - Поговори еще, и окажешься там раньше, чем ты думаешь, - пробурчала я. - Ты что-то сказала? - спросил он. - Ничего. Джейсон тихо хмыкнул - вроде как засмеялся. Если бы он только знал, насколько мое замечание было лишено юмора. У меня и без того было хреново на душе, и я меньше всего нуждалась во всхлипывающем Джимми Крикете, указующем, что я пала в пропасть. Монстр не дышал мне в шею: он сидел у меня в голове. Внутри головы, жирный и откормленный. И вот почему я была так уверена, что этот монстр на месте: я не чувствовала себя виноватой. Муторно было потому, что должно было быть плохо - а не было. Какие-то личные границы нельзя переходить. Я думала, что для меня такой границей являются пытки. Оказывается, нет. Слезы подступили к горлу сильнее, но черт меня побери, если я заплачу. Что сделано, то сделано, и это надо выбросить из головы - или хотя бы запихнуть куда-нибудь подальше, пока не завершим работу - спасем Дэниела и Шарлотту. Если я их не вытащу, все было зря. Я напрасно приобрела себе новые кошмары. Но главное не в этом. Если они погибнут, я не смогу заглянуть в лицо Ричарду. Раньше я злилась на него, сердилась - но не теперь. Конечно, он бы наверняка согласился с Патриком. Но поступил бы очень мудро, если бы не стал мне сегодня читать мораль. Однако и не только в Ричарде было дело. Я знала весь клан Зееманов. Они были так безупречны, что у меня зубы от них болели. От такой потери семья не оправится никогда. Моя семья не оправилась. Я рассчитывала, что после пыток Шарлотта и Дэниел придут в себя. Считала, что у них хватит сил не сломаться на всю жизнь. И надеялась, что я права. Нет, молилась, что окажусь права. Томпсон сказал нам, в какой комнате их держат. Позади, поблизости от леса и как можно дальше от дороги. Не слишком удивительно. Может быть, Томпсон мог бы выдать еще какую-то полезную информацию. Может, мне надо было применять меньше пытки и больше угроз. Может, таким образом мы получили бы больше подробностей, и притом быстрее. Может, да, а может, нет. Я новичок в деле допросов под пыткой, и мне не хватает техники, наверное. Можно бы сказать, что техника придет с практикой, но я не собиралась больше этим заниматься. От одного случая мне всю жизнь будут слышаться жалобные крики, но если я еще раз позволю себе такое, меня можно будет сразу закапывать. И без того я не могла избавиться от ощущения врезающегося в пол тесака. Помню, что я не почувствовала, как он прорезает кость, - ощутила лишь, как он входит в пол. Я видела отскакивающие в струях крови пальцы, но почему-то крови было не так много, как следовала бы ожидать. - Анита, Анита, поворот! Я моргнула и ударила по тормозам, отчего всех бросило вперед. Только я была пристегнута. Обычно я напоминаю всем, чтобы пристегнулись. Небрежна я сегодня. Джейсон отделил себя от приборной доски, залез снова на сиденье и спросил: - Что с тобой? Я медленно подала фургон назад. - Ничего. - Врешь. Я сдавала назад, пока не увидела белый знак: "Грин-Вэлли-Хауз". Вообще-то в конце проселочной дороги найти дом, имеющий имя, - это несколько неожиданно, но что есть, то есть. Если дорога не мощеная, еще не значит, что у людей нет стиля или хотя бы претензий. Иногда очень трудно указать разницу. Дорога стала гравийной. Гравий стучал по днищу фургона даже при скорости меньше двадцати миль в час. Я еще сбросила газ. Роксана знала этот дом - она выросла вместе с сыном старика Грина. Они были лучшими друзьями, пока гормоны не взяли свое и он не стал пытаться поиграть с ней в мальчика и девочку. Но дом она знала. На полпути должна быть поляна, где можно будет оставить фургон. Поляна оказалась именно там, где и ожидалось. Я съехала в бурьян. Стебли шелестели по металлу, хлестали по шинам. Черный фургон, припаркованный среди деревьев, был практически невидим. И несколько заклинен. Быстро его не вывести. Конечно, я не планировала, что нам придется к нему бежать. Моей главной задачей было вытащить Дэниела и Шарлотту как можно более невредимыми. Отсутствие других приоритетов очень упрощало задачу. Вывести заложников, потом перебить всех, кто останется. Проще простого. Отчасти я надеялась, что Ричард успеет сюда к штурму, отчасти надеялась, что нет. Во-первых, я не знала точно, как он воспримет известия о своей семье. Во-вторых, не знала, как он воспримет мой план. А спорить мне не хотелось. Я дорого заплатила, чтобы сюда добраться, и играть будем, как я захочу. Кто-то тронул меня за руку, и я так вздрогнула, что не сразу смогла заговорить. Сердце забилось в глотке, и я не сразу продохнула. - Анита, это я, Джейсон. Как ты? Пассажирская дверь была отперта, и Патрика не было видно. Я услышала, как кто-то шевелится возле моей стороны фургона. Натэниел. Он чуть постучал в стекло, и я его опустила. - Сзади все вышли, - сказал он. Я кивнула. - Дай нам пару минут, - попросил Джейсон. Натэниел отошел, не говоря больше ни слова. Он отлично выполнял приказы. - Анита, давай поговорим. - Не о чем, - ответила я. - Ты таращишься в пространство по нескольку минут подряд. Тебя просто здесь нет. А ты нам нужна для этой работы. Нужна Дэниелу и миссис Зееман. Моя голова машинально повернулась к Джейсону, и я злобно на него глянула. - Я сделала для них сегодня все, что могла. Я куда больше сделала, чем могла. - Пока они не спасены, работа не окончена. - Я знаю. Ты что, думаешь, я этого не знаю? Если мы их не вытащим живыми, то все было зря, что я сделала. - И что же ты такое сделала? - спросил он. Я покачала головой: - Ты сам видел. - Я помогал его держать. - Мне очень жаль. Джейсон положил руки мне на плечи и слегка встряхнул: - Черт побери, Анита, возьми себя в руки! Не похоже на тебя барахтаться в собственном ужасе. Ты отличный солдат. Ты убиваешь и идешь дальше, как это и надо. Я оттолкнула его: - Джейсон, я пытала человека. Я превратила его в извивающуюся на полу тварь, хнычущую от ужаса и боли. И мне хотелось это делать. Я хотела, чтобы ему было больно, за то, что сделали они с Шарлоттой и Дэниелом. - Я тряхнула головой. - Я сегодня сделаю свою работу, но ты уж меня прости, если мне тяжелее будет, чем обычно. Уж прости меня, что я все-таки не сверхчеловек. - Не сверхчеловек? - воскликнул Джейсон, прижав кулаки к щекам и изобразив изумление. - Ты все эти три года мне лгала! Я не могла не улыбнуться, а улыбаться мне как раз и не хотелось. - Прекрати. - Что прекратить? Тебя веселить? Или жизнь должна прекратиться, потому что ты сотворила нечто ужасное? Так я тебе скажу по-настоящему страшную правду, Анита. Что бы ты ни делала, как бы ты потом ни переживала, жизнь продолжается. Ей глубоко плевать, что ты страдаешь, или расстраиваешься, или болеешь, или мучаешься. Жизнь продолжается, и тебе надо ее продолжать, а не садиться посреди дороги и предаваться жалости к самой себе. А я что-то не вижу, чтобы ты ее продолжала. - Я не чувствую к себе жалости. - Ты не из-за Томпсона переживаешь. Ты переживаешь из-за того, что сделала такое с Томпсоном, а угрызений совести не чувствуешь. Сам он тебе до лампочки. Ты хнычешь и скрежещешь зубами, думая, какое ты чудовище. Этого я от Ричарда нахлебался по горло, и от тебя не хочу. Так что соберись. Есть люди, которых мы должны спасти. Я посмотрела на него: - Знаешь, что мне на самом деле не дает покоя? - Нет. Что? - Я не переживаю, что резала Томпсона. Я думаю, он это заслужил. - Заслужил, - подтвердил Джейсон. - Никто не заслуживает пытки, Джейсон. Никто не заслуживает того, что сделали мы - что сделала я - с Томпсоном. Вот что все время сверлит в моем мозгу. Все говорят, что я должна об этом сожалеть, ужасаться. Что это должно было сломать меня. Но знаешь что? - Что? - Оно меня не сломает, потому что сейчас я жалею только об одном: мне не хватило духу отрезать ему хрен и подарить матушке Ричарда как сувенир. Убить его, даже пытать его - этого было мало. Зееманы - они как эти Уолтоны. И подумать, что кто-то мог прийти и вот так все испохабить, навеки - это настолько меня злит, настолько, что я только одно могу: убить их всех. Всех. И без малейших сожалений. - Я посмотрела на его лицо в темноте. - О чем-то надо сожалеть, Джейсон. Я могла убить и не моргнуть глазом. Теперь я могу пытать и об этом не сожалеть. Я стала монстром, но если это поможет спасти семью Ричарда, я счастлива им быть. - Теперь лучше? - спросил Джейсон. - Ага. Я стала чудовищем, но ради достойной причины. - Чтобы спасти маму Ричарда, я готов на куда худшее, чем просто отрезать кому-то пальцы, - сказал Джейсон. - И я тоже. - Так пойдем и займемся делом, - предложил он. Мы вышли из фургона и пошли заниматься делом. Глава 44 Все исчезли в лесу, как камни, брошенные втемную воду. Даже Бен, несущий Роксану, пропал. Я шла по лесу медленнее, более человеческим темпом. Натэниел держался возле меня как хорошо обученная собака. Я почти желала, чтобы он ушел с остальными. Его общество меня не успокаивало, потому что он, хотя и с отличным телом, и леопард-оборотень, но не знаю, взяла бы я его с собой в драку. Он притаился возле меня и взял меня за рукав, потянув вниз. Я присела возле него с пистолетом наготове. Он показал направо, и я услышала: кто-то пробирается через подлесок. Не из наших. Я приложила губы к уху Натэниела: - Зайди сзади и гони их на меня. Он кивнул и исчез между деревьями. Я затаилась за толстым стволом. Мой план был прост: ткнуть браунингом в того, кто на меня выйдет, и узнать, что там делается в доме. Кто-то ахнул, и теперь уже бежал со всех ног. Я сначала ощутила движение между деревьями, а потом уже увидела. Оборотни гнали его на меня. Натэниел нашел остальных и организовал загон. Если это какой-то несчастный турист... я даже не могла придумать достаточных извинений. А, ладно. Из чащи кто-то бросился мимо меня. Мне пришлось схватить его за плечо и развернуть мордой в дерево, чтобы привлечь к себе внимание. Сначала я сунула ему ствол под подбородок, и только потом поняла, кто это. Говард, экстрасенс. - Не убивай меня! - выдохнул он. - А почему? - спросила я. - Я могу тебе помочь. - Говори. - Майло и помощники Уилкса сейчас спорят, кто будет убивать мужчину. Я ткнула ему дулом в горло так, что ему пришлось встать на цыпочки. Он издал дикий гортанный звук. - Как тебе Шарлотта Зееман? Тебе с ней понравилось? Он попытался что-то сказать, но ствол сдавливал ему горло. Мелькнула мысль ткнуть сильнее, чтобы он захлебнулся собственной кровью. Вместо этого я сделала глубокий вдох и чуть отпустила нажим, чтобы он мог говорить. - Бог свидетель, я не трогал эту женщину. Никого из них не трогал. Я же ясновидец. Бог свидетель! Мне не выдержать прикосновение к человеку в момент насилия или пытки. Я ему поверила. Но знала, что если потом окажется, что он соврал, во всем мире ему от меня не спрятаться. С холодной уверенностью я знала, что если он виновен, он расплатится. - Ты сказал, что Дэниел в доме? А где Шарлотта? - Найли с Лайнусом вывели ее наружу, использовать ее кровь для вызова демона. Они хотят, чтобы демон нашел на этой земле копье. Найли хочет сегодня уехать. - Демона не пошлешь искать священную реликвию, - сказала я. - Лайнус считает, что само кощунство такого деяния будет приятно его господину. - Почему ты решил сбежать, Говард? - Копья нет. Я солгал. Я еще ниже опустила пистолет и заморгала: - То есть как? - Ты же знаешь, как тяжело прожить ясновидением. Столько страшных воспоминаний, а в конце концов приходится иметь дело с полицией, и денег не получишь. Я научился использовать свою силу, чтобы завязывать дружбу с богачами, которые не слишком считаются с законом. Им не с руки бежать в полицию жаловаться, что их надули насчет краденого предмета. И получалось. Я же только мошенников обманывал. И это выходило. - Пока не напоролся на Найли. - Он псих. Если он узнает, что я его надул, он меня убьет и отдаст Лайнусу, чтобы скормил мою душу этой твари. - Так они, гад ты этакий, собираются убить Шарлотту, чтобы найти что-то, чего здесь вообще нет? - Знаю, знаю. Я очень сожалею, нет, я очень, очень виноват. Я не знал, на что он способен. О Господи, отпусти меня. Дай мне сбежать! - Ты нас отведешь в тот дом. Ты нам поможешь спасти Дэниела. - У вас нет времени спасти обоих, - сказал Говард. - Они хотят убить мужчину, а женщину принести в жертву прямо сейчас. Если я отведу вас в дом, женщина будет мертва раньше, чем вы до нее доберетесь. По ту сторону дерева появилась Роксана - как по волшебству. - Это вряд ли, - сказала она, открыла полную зубов пасть и клацнула перед носом Говарда. Он завопил. Прижав когти к дереву по обе стороны от его головы, она провела по коре длинные борозды. Говард потерял сознание. Я оставила его с Роксаной, вампирами и Беном. Когда оклемается, отведет их в дом, и они спасут Дэниела. А я возьму остальных и пойду спасать Шарлотту. Мы их спасем обоих. В это я должна была верить, устремляясь в лес. Я отпустила силу внутри себя и вызволила наружу, забрасывая ее как сеть, чтобы поймать... едва уловимый, рыхлый запах зла. Они знали, что я иду к ним, но тут уж ничего не поделаешь. Я бежала как утром, с Ричардом. Я бежала, будто сама земля говорила мне, куда ступить, и деревья раздавались, пропуская меня. Я бежала, ничего не видя и не нуждаясь в зрении, и чувствовала, как Ричард бежит к нам. Ощутив острый привкус его страха, я припустила быстрее. Глава 45 Они выбрали вершину холма, где был когда-то луг, но они выпололи всю траву и цветы, и вершина лежала под луной голая и изрытая. В кино здесь стоял бы алтарь и горел бы костер или два, ну хотя бы факел. Но сейчас была только темнота и серебряный поток лунного света. Самым белым предметом на холме являлась кожа Шарлотты Зееман. Ее раздели догола и привязали к кольям, забитым в землю. Сначала я подумала, что она без сознания, но руки ее сгибались и напрягались под веревками. Я и обрадовалась, что она еще сопротивляется, и огорчилась, что она в сознании. Лайнус Бек был одет в пресловутую черную мантию с капюшоном. Наверное, это позволило мне не видеть его нагим. Без этого я вполне проживу. Найли стоял рядом, одетый в тот же костюм, в котором я его видела. На земле был нарисован круг каким-то черным порошком. Шарлотта находилась внутри как еда для демона, приманка. Уилкс стоял не дальше восьми футов от меня, справа. У него в руках была винтовка, и он вглядывался в темноту. Голос Лайнуса взлетел в ритме песнопения, наполнив ночь отголосками и движением, будто сама тьма поежилась от этих слов. Мы с Натэниелом залегли на землю у края поляны, наблюдая за происходящим. Джейсон и Джемиль должны были находиться на той стороне. Я на миг сосредоточилась и ощутила, что они действительно там. Метки, связывающие меня с Ричардом, открылись и ревели. Я никогда еще так не ощущала запахи и звуки летней ночи. Будто моя кожа раздалась наружу, касаясь каждого дерева, каждого куста. И я переливалась внутри собственной кожи. Движение Ричарда и его группы в лесу я ощутила как твердый ветер. Ликои приближались, но они находились за много миль от нас, а заклинание было почти завершено. Я чувствовала, что оно растет, разбухает, как промозглый невидимый туман. Приближалось зло. В доме раздались выстрелы, эхо донеслось до холма. Уилкс повернулся в ту сторону, а я встала на колено и прицелилась с вытянутых рук. Первый выстрел попал ему в середину спины. Второй - чуть выше, потому что он свалился на колени. Секунду он простоял неподвижно, и секунда эта казалась вечностью. Мне пришлось всадить ему в спину третью пулю. Рядом с моей головой пуля ударила в дерево, и я покатилась в кусты. Еще несколько выстрелов попали в кусты, откуда я только что отползла. У Найли был пистолет, полуавтомат с восемнадцатью патронами, если обойма модифицирована. Не лучший вариант. Конечно, могло быть, что патронов только десять - на таком расстоянии не скажешь. Я подобралась к дереву, вытянула руку вдоль него и увидела в яркой темноте силуэт Найли. Очень тщательно прицелившись, я выстрелила, и он упал. Не знаю, насколько сильно он был ранен, но во что-то я попала. Он выстрелил в ответ, и я бросилась на землю. Натэниел подполз ко мне. - Что будем делать? - Тебе не войти в круг, Анита! - крикнул Найли. - Если ты нас убьешь, тебе придется лишь смотреть на смерть Шарлотты. Я рискнула выглянуть. Найли где-то спрятался. Лайнуса я могла бы застрелить, но не знала точно, что произойдет при этом с Шарлоттой. Не знала, какое наложено заклинание, и вообще не настолько я разбираюсь в чернокнижии. - Чего вы хотите, Найли? - Брось пистолет. - Сначала вы, или я застрелю Лайнуса. - А что будет с Шарлоттой, если Лайнус погибнет посреди заклинания? - Рискну. Бросайте пистолет. Он встал и швырнул пистолет на склон холма. Я не слышала, как он упал, из-за пения Лайнуса, но Найли его выбросил. Я встала из-за деревьев и отбросила браунинг. У меня есть еще "файрстар". - Второй тоже, - сказал Найли. - Тебя Лайнус сегодня обыскивал. Я бросила "файрстар" в примятую траву. Все путем. Сегодня пистолеты больше не участвуют. Я услышала окончание заклинания. Последнее слово Лайнуса зазвенело в ночи, как большой медный колокол, по которому ударили чуть не в такт, но эхо подхватило эту простую и мощную ноту. Отголоски росли, пока все волоски у меня на теле не попытались уползти и спрятаться, будто все насекомые мира залезли мне под кожу. На миг я потеряла способность дышать или двигаться. И потом раздался голос Найли: - Слишком поздно, Анита. Слишком поздно. Шарлотта кричала сквозь тряпку, замотавшую рот, кричала и кричала, только успевая делать вдох. Я пошла через поляну и обнаружила, что в круге есть еще что-то. Я не знала, то ли трудно было рассмотреть это из-за черноты, то ли оно было похоже на дым и все время меняло форму. Высотой вроде с человека, футов восемь, никак не больше. Такое худое существо, будто сделанное из палок. Ноги были длиннее, чем надо бы, и как-то изогнуты неправильно. Я заметила, что чем больше я на него смотрю, тем четче становится облик. Шея длинная, змеиная; тварь положила ее на плечи, как цапля, а рот ей заменял клюв. Если глаза у этого существа были, я их не видела. Лицо казалось слепым и сформированным лишь наполовину. - Слишком поздно, - повторил Найли. - Нет. Еще не поздно. Я встала и вышла на поляну. Теперь, когда демон уже появился, Найли был страшно в себе уверен. - Только Лайнус может отправить его туда, откуда он явился. Если ты тронешь Лайнуса, демон наверняка проглотит прекрасную Шарлотту. Я не стала его слушать, потому что знала: в его планы входит, чтобы эта тварь сожрала Шарлотту. Пусть думает, будто я верю, что он хочет ее спасти. Пусть считает, что она играет роль заложницы. Я хотела подойти поближе и увидеть круг, который они построили. Шарлотта перестала кричать. Я слышала из-под кляпа ее голос, но сейчас она говорила, а не кричала. Сильная женщина, очень сильная. Демон бегал вдоль круга, хлеща длинным и тонким, как кнут, хвостом. Он все больше и больше возбуждался, мечась как узник, пробующий на прочность решетки. - Круг завершен, - объявил Лайнус. - И ты теперь повинуешься мне. Демон зашипел, и от этого звука у меня заболело внутри черепа. А он обернулся и уставился на меня, хотя глаз у него не было. Я уже подошла к краю круга. Я видела закрытые глаза Шарлотты и поняла, что она делает. Она молилась. И я упала на колени возле круга. От него я ничего не чувствовала. А это значит, что он не предназначался для меня. Кого бы он ни должен был удерживать, я в это число не входила. - Она чиста, Лайнус. Чиста душой и сердцем. И не подходит в жертвы этой твари. - Чистые - редкость и тонкое лакомство для моего господина. - Нет, эту душу ты не скормишь демону, Лайнус. Ибо слово замолвлено за нее, и демон не коснется ее. Демон отодвинулся от Шарлотты, насколько позволял ему круг. Вид у него был не очень счастливый. - Отдай ему приказ, Лайнус, - велел Найли. - Я приношу тебе в жертву плоть, кровь и душу. Прими мою жертву и выполни мой наказ. Демон придвинулся к Шарлотте, щелкнул клювом рядом с ее лицом, и она взвизгнула. Молитва оборвалась, демон захохотал - будто заскрежетали металлические жернова. - А ведь круг воздвигнут от зла, Лайнус. Только от зла. - Ты - некромант, - ответил Найли. - Значит, ты зло. - Не всему верьте, что слышали или читали, Найли. Демон поднял к луне руку, и вместо ногтей на пальцах были кинжалы. Шарлотта открыла глаза и вскрикнула. Лучше всего подошло бы "Отче наш", но у меня случился в памяти провал. Все, что я могла вспомнить, рождественская служба. - "В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего". Я вступила в круг. И ничего со мной не случилось. Он должен был не пропускать зло, а значит, я не зло. - "Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их, и убоялись страхом великим". Демон заскрежетал, защелкал на меня клювом, замахал вокруг ножами когтей, но не коснулся меня. - "И сказал им ангел: "Не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям". Я присела и стала развязывать Шарлотту. Когда я вытащила у нее кляп изо рта, она стала читать со мной: - "Ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь". Я взяла обнаженное тело Шарлотты на руки, она заплакала, и я тоже заплакала. И я знала, что надо выносить ее из круга, потому что я помнила еще только три стиха. - "И вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях". Шарлотта не могла стоять, и мне пришлось ее наполовину нести. Мы подобрались, хромая, к краю круга, и демон обрушился на нас волной лязга, щелканья, ужаса. - "И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее". Я глядела, молясь, на круг, так тщательно выстроенный. - "Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человеках благоволение". Я стерла линию на земле рукой. Разрушила круг защиты Лайнуса. Демон вскинул голову и завизжал. Это было как крик петуха, или рычание, или что-то еще. Даже слыша этот звук, я не могла удержать его в уме. Демон бросился прочь и обрушился на Лайнуса. Теперь настала его очередь кричать, и он кричал, пока еще мог вдохнуть. Хлынула кровь, обрызгав нас дождем. И вдруг отовсюду фонари и крики: - Ни с места! ФБР! ФБР? Лучи фонарей нашли демона. Клюв засиял в электрическом свете, и кровь блестела на нем, будто демон купался в ней. Я думаю, если бы они не стали стрелять, он бы их не тронул. Но послышались выстрелы, и я бросила Шарлотту на траву, накрыв ее своим телом. Демон ринулся на федералов, и они стали умирать. Я заорала: - Пули не действуют! Молитесь, будь оно все проклято, молитесь! Я попыталась подать пример, и вдруг вспомнила "Отче наш". Мужской голос подхватил слова, потом другой. Кто-то читал литургию "Прости мне, Господи, ибо я грешен". Еще кто-то читал молитву, уже не христианскую. Мне показалось, что индуистскую, но у каждой религии есть свои демоны. Есть молитвы. Нужна только вера. А ничто так не укрепляет религиозное чувство, как появление настоящего живого демона. Демон застыл, поднеся к пасти человеческое тело. Шея была разрезана, и тварь подлизывала кровь сосущими движениями липкого языка. Но зато хотя бы больше никого не убивала. Молитвы вознеслись к темному небу, и я ручаюсь, что никто из них никогда не молился так усердно, в церкви или вне ее. Демон встал на кривые ноги и пошел опять ко мне. Шарлотта забормотала новую молитву - кажется, "Песнь Песней Соломона". Забавно, что только не припоминаешь в такие минуты. Демон ткнул в меня длинным пальцем и произнес голосом, будто заржавевшим от долгого не употребления. - Свободен. - Да, - сказала я. - Ты свободен. Клюв и слепое лицо заколыхались, на миг я увидела вроде бы человеческое лицо, чистое и сияющее. Но не могу сказать с уверенностью. - Благодарю тебя, - сказал демон и исчез. Федералы были повсюду. Один из них отдал Шарлотте свою куртку с буквами ФБР на спине. Она оказалась Шарлотте до середины бедра. Иногда маленький рост - преимущество. Одним из федералов оказался Мэйден. Я только смотрела на него, остолбенев. Он улыбнулся и присел рядом с нами. - Дэниел в порядке. Он поправится. Шарлотта схватила его за рукав: - Что они сделали с моим мальчиком? Улыбка исчезла. - Они хотели забить его до смерти. Я вызвал подкрепление, но... в общем, они мертвы, миссис Зееман. Больше они вас не тронут. И я не прощу себе, что не оказался на месте раньше, чтобы помочь вам. Вам обоим. Она кивнула: - Вы спасли моего мальчика? Мэйден уставился в землю, потом кивнул. - Тогда не надо передо мной извиняться. - А что делает федеральный агент под маской помощника шерифа в таком захолустье? - спросила я. - Когда Найли начал здесь рыскать, меня подставили под Уилкса. Как видите, помогло. - Это вы вызвали полицию штата? - спросила я. Он кивнул. Подошел другой агент, и Мэйден, извинившись, последовал за ним. Я ощутила прибытие Ричарда. Почувствовала, как он скользит среди деревьев. И я знала, что кое-кто из его спутников уже не в человеческом виде. Тогда я подозвала агента, который отдал куртку Шарлотте. - В лесу там вервольфы, это наши друзья. Они идут на помощь. Проследите, чтобы никто не стрелял, ладно? - Вервольфы? - переспросил он, не понимая. Я посмотрела на него: - Я же не знала, что здесь появится ФБР, а подкрепление мне было нужно. Он засмеялся и стал говорить всем, чтобы не стреляли в вервольфов. Вряд ли этим все были довольны, но стрелять никто не стрелял. К нам подошла женщина в форме СМП, стала осматривать Шарлотту, светить ей в глаза фонариком и задавать глупые вопросы - типа знает ли она, какое сегодня число и где она находится. Вдруг появился Ричард, все еще в человеческом виде, хотя разделся до джинсов и ботинок. Шарлотта бросилась из моих объятий к нему на грудь, не переставая плакать. Я поднялась, чтобы оставить Шарлотту с ее сыном и врачами. Ричард поймал меня за руку, пока я еще не успела отойти. В глазах у него стояли слезы. - Спасибо тебе за маму. Я сжала его руку и оставила их. Если бы я не ушла, я бы снова заплакала. Ко мне подошел человек из СМП. - Вы Анита Блейк? - Да, а что? - С вами хочет говорить Франклин Найли. Он умирает, и мы ничего поделать не можем. Я пошла с ним. Найли лежал на спине, в руку ему вставили капельницу и пытались остановить кровотечение, но он был слишком сильно располосован. Я встала так, чтобы он мог меня видеть, не напрягаясь. Он облизнул губы и смог заговорить только со второй попытки. - Как ты смогла войти в круг? - Он был предназначен, чтобы держать зло внутри или не пропускать его снаружи. Я - не зло. - Ты поднимаешь мертвых. - Я некромант. Раньше я сомневалась, по какую сторону добра и зла меня это ставит, но, очевидно, Бог ничего против не имеет. - И ты шагнула в круг, не зная, что с тобой будет? - Он наморщил лоб, искренне недоумевая. - Я не могла сидеть и смотреть, как гибнет Шарлотта. - Ты готова была пожертвовать собой ради нее? Я задумалась на секунду. - Такие мысли не приходили мне в голову, но я не могла допустить ее смерти, если в моих силах ее спасти. Он вздрогнул, закрыл глаза, снова посмотрел на меня. - Чего бы это тебе лично ни стоило? - Наверное, да. Он глядел мимо, его зрение теряло четкость. - Экстраординарно. Экстраординарно. Он резко выдохнул и умер. Медики налетели на него как грифы, но его уже не было. Больше его не смогли заставить дышать. Вдруг возле меня оказался Джейсон: - Анита, Натэниел умирает. - Что ты такое говоришь? - Он получил две пули в грудь, когда началась стрельба по демону. Федералы стреляли серебряными пулями - они знали, кто такой Лайнус. - О Боже! - Я схватила Джейсона за руку. - Веди меня к нему. По обе стороны Натэниела стояли медики из СМП. Он тоже был под капельницей, и кто-то поставил лампу. В свете этой лампы кожа у Натэниела казалась бледной и восковой. Пот покрывал его росой. Когда я подошла к нему и попыталась протиснуться между ребятами из "скорой", светлые глаза его меня не видели. Я не сопротивлялась, когда медики отодвинули меня с дороги. Просто сидела среди бурьяна и слушала, как пытается Натэниел дышать с двумя дырами в груди. Его не плохие парни подстрелили - он попал под шальные пули хороших. Дурацкий несчастный случай. Теперь он умрет, потому что оказался не в том месте и не в то время. Нет, я не отдам его этой глупой случайности. Не потеряю его из-за неудачного расписания. Я посмотрела на Джейсона: - Марианна здесь? - Сейчас посмотрю. - И он нырнул в хаос. Туловище Натэниела выгнулось вверх. Дыхание вырывалось с хрипом. Потом он опустился на землю страшно неподвижный. Один из фельдшеров покачал головой и встал. Я посмотрела на его напарницу-женщину с хвостом светлых волос. - Я могу что-нибудь сделать? Она посмотрела на меня: - Это ваш друг? Я кивнула. - Близкий? Я кивнула. - Мне очень жаль, - сказала она. Я тряхнула головой: - Нет, я не дам ему умереть. Я не была злом. При всем, что я сделала, вера моя была все еще чиста. Когда я говорила эти слова, они были для меня так же реальны, как в те годы, когда я их запомнила, в рождественские празднества. И эти слова все еще меня волновали. Я никогда не сомневалась в Боге. Я сомневалась в себе. Но может, Бог куда более великодушный Бог, чем я думала. Вернулся Джейсон с Марианной. Я схватила ее за руку: - Помоги мне вызвать мунина. Она не стала спорить, просто села рядом со мной. - Вспомни ощущение его тела. Вспомни его улыбку. Запах его волос и кожи. Я кивнула: - Он пахнет ванилью и мехом. Я склонилась к Натэниелу, касаясь его кожи, но она уже холодела. Он умирал. Ни малейшего намека на секс не было в моем ощущении, были только страх и печаль. Я склонила голову и стала молиться - молиться, чтобы я открылась Райне. Молилась, чтобы открыть глаза и ощутить вожделение при виде Натэниела. Жутко было молиться о таком, но стоило попытаться. Я ощутила то спокойствие, которое иногда снисходило, на меня во время молитвы. Это не значит, что тебе дадут то, о чем ты просишь, но это значит, что тебя слушают. Медленно я открыла глаза и посмотрела на Натэниела. В длинных распущенных волосах застряли сухие листья. Я их выбрала. Ощущая в руках его волосы, я ткнулась в них лицом. Они все еще пахли ванилью. Я потерлась о них щекой, ткнувшись ему за ухо, прямо в шелк волос. Он чуть застонал от боли при моем прикосновении. Не знаю, то ли дело было в стоне, то ли в привычном запахе его тела, то ли в молитве, но Райна потекла по моему телу, как расходится огонь. Мунин оседлал меня, и я открылась ему без борьбы. Я приняла его, и смех Райны вылетел из моих губ. Я приподнялась, встала на колени и стала смотреть на Натэниела. Я уже не боялась. Райна думала, что отлично было бы с ним потрахаться, пока он будет умирать. Я приложила губы к его губам, и они были холодны и сухи. Я прижалась к нему ртом и ощутила, как огонь из моего рта перетекает в него. Пальцы нашли раны у него на груди и стали их гладить, влезая внутрь. Медичка попыталась оттащить меня, и Джейсон с кем-то еще оттянули ее прочь. Я вкапывалась в рану, пока глаза Натэниела не открылись и он не застонал от боли. Глаза у него дрожали, бледные, бледно-бледно-сиреневые в этом искусственном свете. Он смотрел, но не видел меня. Вообще ничего не видел. Я стала покрывать его лицо нежными поцелуями, и каждое прикосновение обжигало. Я вернулась к его губам и стала дышать в рот. Когда я отодвинулась, его глаза стали осмысленными. Он выдохнул едва слышно: - Анита. Я оседлала его тело и положила руки на обнаженную грудь. Ладони легли на его раны, но изнутри я касалась его груди не руками, чем-то еще. Я ощущала все повреждения. Я могла покатать его пробитое сердце в жару, исходившем из моих рук, проникавшем ему в кожу, заполнявшем его плоть. Я горела заживо. Я должна была вложить этот жар в него. Поделиться этой энергией. Мои руки бросили рану на груди Натэниела и стали сдирать с меня блузку. Она слетела с плеч и исчезла в траве, но топ застрял под ремнями кобуры. Чьи-то руки помогли мне стащить ремни с плеч, и кобура неуклюже и тяжело захлопала по бедру. Я расстегнула ремень - кажется, это Марианна помогла мне вытащить его из петель. И точно Марианна не дала мне снять штаны. Райна у меня в голове зарычала. Чьи-то руки гладили мне спину, и я знала, что это Ричард. Он встал на колени рядом со мной, поставив ноги над ногами Натэниела, но не опираясь на него. Ричард прижал меня к себе. Вдруг я осознала, что мы - центр стаи. Стая окружила нас стеной тел и лиц. Руки Ричарда сняли с моей спины лезвие в ножнах. Они нашли застежку моего лифчика и расстегнули. Я попыталась возразить, удержать его, и он стал целовать мне плечи, губами сдвигая бретельки прочь. - Голая кожа для этого лучше, - шепнул он. Щекочущий порыв энергии заполнил глядящих ликои, заполнил и залил меня. Энергия мунина питалась их силой и росла, пока мне не показалось, что у меня сейчас кожа лопнет. Ричард направил мое тело к телу Натэниела. Голые груди коснулись его кожи, мазок бархата по разорванной плоти. Я задрожала, и от моей голой кожи пошел жар. Сначала было будто моя обнаженная плоть плыла над его кожей в озере пота, потом она поддалась. Тело мое упало на тело Натэниела со вздохом, и будто наши тела стали пластичными, жидкими. Они слились в одну плоть, одно тело, и я тонула в его груди. Я ощутила касание наших сердец, их совместное биение. Я вылечила его сердце, закрыла его плоть своей. Губы Натэниела нашли мои, и сила потекла между нами как дыхание, пока не покрыла мурашками всю мою кожу, и не осталось ничего, только его руки вокруг меня, мои руки на его теле, его губы на моих, и как дальний якорь был Ричард, а за ним - вся стая. Я чувствовала, как они отдают мне свою силу, свою энергию, и приняла ее. А за всем этим, как далекий сон, ощущался Жан-Клод. Его холодная сила соединилась с нашей и укрепила ее, жизнь из смерти. Я взяла ее всю и вдвинула в Натэниела, пока он не оторвался от меня и не вскрикнул. Его тело поддалось под моим, и его радость хлынула по моей коже, и я бросила ее в ждущую стаю. Я взяла у них энергию и отдала им наслаждение. Мунин покинул меня в порыве удивленных голосов. Райна никогда не умела брать силу у других. Это было мое достижение. Так что даже западная сука никогда не могла доставить удовольствие стольким сразу. Я села, все еще верхом на Натэниеле. Он поглядел на меня своими сиреневыми глазами и улыбнулся. Я провела руками по его груди, и раны исчезли, остался только заживающий рубец. Вид у Натэниела был по-прежнему бледный и ужасный, но смерть ему не грозила. Ричард протянул мне сброшенную блузку. Я надела ее и застегнула. Что случилось с остальной одеждой, я не знала, но кобура и нож были у Джейсона. Это самое важное. Попытавшись встать, я споткнулась, и только руки Ричарда не дали мне упасть. Он провел меня через толпу. Все пытались коснуться меня на ходу, погладить руками. Я не возражала - или мне было все равно. Обняв Ричарда за талию, я на сегодня все это приняла. Завтра буду думать, что все это было. Или послезавтра. Из толпы выступил Верн: - Черт побери, девонька, ты и даешь! Рядом с ним стояла Роксана: - У меня все зажило. Как ты это сделала? Я улыбнулась и ответила на ходу: - Поговори с Марианной. Вперед пробивались медики со "скорой". Я услышала, как женщина произнесла: - Черт побери, это же чудо! Может, она и была права. Ричард сказал: - Я не буду искать другую лупу. Я обняла его: - Собеседования прекратятся? - Ты моя лупа, Анита. Мы вместе можем быть такой сильной парой, каких я и не видел никогда. - Мы сильны не вдвоем, Ричард. Тут еще и Жан-Клод. Он поцеловал меня в лоб: - Я ощутил его, когда ты вызывала силу. Я чувствовал, как он нам ее дает. Мы остановились, и я повернулась к нему лицом при луне. - Мы триедины, Ричард, нравится нам это или нет. - Menage a trois, - сказал он. Я приподняла брови: - Это только если ты с Жан-Клодом не ограничивался разговорами. Он засмеялся и обнял меня: - Он меня еще не настолько развратил. - Рада слышать. Мы пошли вниз, обнявшись. Шарлотта лежала у подножия холма на носилках. Она подняла к нам руки. Одна из них была перевязана бинтом. Шарлотта улыбнулась: - Почему ты мне не сказал, Ричард? - Я боялся, что ты не примешь меня такого. Боялся, что ты не будешь больше меня любить. - Дубина, - сказала Шарлотта. - Именно так я его и назвала, - сообщила я. Шарлотта тихо заплакала, прижимая к груди руку Ричарда. Я только улыбалась и держала ее за руку. Жизнь - не совершенство, но сейчас, когда я стояла и смотрела на Ричарда с матерью, держала их за руки, она была к этому близка. Глава 46 У Дэниела был серьезно сломан нос. Безупречный профиль теперь уже не так безупречен. Дэниел говорит, что теперь его любят женщины за мужественный вид. О том, что случилось, он никогда со мной не говорил. Шарлотта тоже, но на первом воскресном обеде после их выхода из больницы она вдруг расплакалась и убежала на кухню. Я вошла туда первой. Она мне позволила держать ее, пока она плачет, сказала, что чувствует себя очень глупо и что все в порядке. Зачем ей плакать? Если бы я по-настоящему умела воскрешать мертвых, я бы вернула к жизни Найли и всех его прихвостней и убила бы их гораздо медленнее. Семья Ричарда считает, что я полный идеал, и свои планы не очень скрывает. Свадьба - мы должны пожениться. Неплохая мысль была бы в другой ситуации, но мы не пара. Мы - трио. Это трудно объяснить родственникам Ричарда. И ему самому - тоже. Говард Грант, экстрасенс, сидит в тюрьме за мошенничество. Он сознался в некоторых своих прошлых делах. Я ему сказала, что если он не сядет в тюрьму, я его убью. Все это началось с его жадности. Он не трогал ни Шарлотту, ни Дэниела, он был в ужасе от Найли и от того, что случилось, но все началось с его вранья. И это не должно сойти ему с рук. Я ему только предложила выбирать наказание. Полиция считает, что помощник шерифа Томпсон скрылся из штата. Его до сих пор ищут, а из нас никто ничего не сказал. Не знаю, что сделала с телом стая Верна. Может, оно висит на дереве, ожидая Рождества летом. Может, они его съели. Не знаю и не хочу знать. Совет Вампиров никого не прислал нас убивать. Очевидно, Колин переступил положенные границы, и мы имели право убить его и всю его свору. Он не пережил смерти своей слуги. Нового Принца города пока нет, и Верн с его стаей не торопятся подыскивать замену. Я просыпаюсь от снов, которые не мои. Мысли, чувства тоже не мои. Влюбленность - достаточно поглощающее чувство в наплыве первого жара страсти, а тут еще метки засасывают меня в каждого из них. Они меня проглатывают, и каждый сексуальный акт усиливает этот эффект. И потому - с сексом пока покончено. Сперва мне надо научиться контролировать метки. Пока я спала с ними обоими, Ричард тоже шлялся по девкам. Сейчас, когда я впала в целомудрие, он последовал моему примеру. Жан-Клод, как я понимаю, знает, что я ищу повода сказать: "Ага, значит, ты меня не любишь по-настоящему". А потому тоже ведет себя как ангел - правда, темный. Я взяла месяц отпуска и поехала в Теннеси учиться у Марианны. Я обучаюсь владеть мунином, и это способствует освоению власти над метками. Иметь своим единственным учителем Жан-Клода - не очень разумно. Он слишком много в меня вложил. И я учусь ставить барьеры, такие высокие, широкие, твердые, чтобы защититься от них обоих. Отсидеться за моими стенами. Но секс эти барьеры крушит - будто тонешь. Думаю, если я это позволю и они позволят, мы станем единым организмом из трех частей. Ричард, кажется, не видит опасности. Он все так же наивен или я его просто не понимаю. Я его люблю, но даже когда я думаю его мыслями и чувствую его эмоциями, он для меня загадка. Жан-Клод эту опасность осознает. Он говорит, что может ее предотвратить, но я ему не верю. Я его люблю - в каком-то смысле, но не верю ему. Я не раз чувствовала его сдавленный смех радости, когда вырастала мощь нашего триумвирата. Он мне сказал когда-то, что любит меня со всей силой, на которую способен. Может быть, так оно и есть. Но силу и власть он любит больше. Значит, снова воздержание, черт бы его побрал. Как можно сохранить целомудрие, когда в твоем распоряжении по первому вызову могут оказаться два сверхъестественных жеребца? Способ один: умотать из города. Я стала браться за любую аниматорскую работу за пределами города. Я проводила уик-энды с Марианной. Во мне самой есть большая сила - не сила меток, а моя собственная. Я все уклонялась от того, чтобы посмотреть этой силе в лицо, но Жан-Клод меня заставил. Мне надо научиться управлять этой магией. Глупо звучит, что человек, зарабатывающий на жизнь подъемом мертвых, старается не замечать внутри себя магию, но так это со мной и было. Я находила самый минимум, которым можно обойтись. С этим покончено. Марианна говорит мне, что у меня есть средства уцелеть в нашем триумвирате. Пока я с этими средствами не освоюсь, я избегаю прикосновений любого из них. Три месяца - и ни одного прикосновения. Три месяца никого в моей постели. Три месяца я не лупа. Чтобы расстаться с Ричардом, мне пришлось расстаться со стаей. Да, нолеопардов я бросить не могу. У них никого нет, кроме меня. Так что я по-прежнему Нимир-ра. Марианна даже учит меня, как объединить леопардов в здоровое общество. И Верн тоже. Я бросила все противоестественное, насколько это было возможно. Мне надо разобраться в себе, понять, что осталось от той девушки, которой я себя считала. Я встретила демона лицом к лицу и одолела его верой и молитвой. Значит ли это, что Бог мне простил мои грехи? Не знаю. Но если Он простил мне, то Он великодушнее меня.Лорел Гамильтон Обсидиановая бабочка
Посвящается фэнам Эдуарда, из писем и вопросов которых я поняла, что они, как и я, хотят узнать о нем побольше.
Уведомление автора
Тем, кто не читал романов об Аните Блейк, я хочу рассказать о мире, где происходит действие. Он совсем как мир, где живем мы с вами, только создания ночи - вампиры, вервольфы, зомби и прочие - там не вымышлены. Они существуют. А мы сосуществуем с ними, не всегда мирно и не всегда счастливо. А иногда приходится знакомиться с ними поближе. Слишком близко...Глава 1
Я была залита кровью, но не своей, так что все в порядке. И не только не своей, а вообще не человеческой. Если жертвы этой ночи ограничатся только шестью курицами и козой, я смогу это пережить, и все остальные тоже. Сегодня я подняла семь трупов - даже для меня цифра рекордная. На дорожку возле своего дома я заехала за пятнадцать минут до рассвета, и небо было еще темное и звездное. Джип я припарковала на дорожке, потому что возиться с гаражом сил уже не было. Стоял май, но погода была апрельская. В Сент-Луисе весна обычно длится два коротких дня между концом зимы и началом лета. Вчера еще задница отмерзает на улице, а сегодня уже пот градом. Но в этом году была весна, влажная и мягкая весна. Если не считать рекордной цифры поднятых зомби, ночь была обыкновенная. Все как всегда - местному историческому обществу поднять солдата Гражданской войны, кому-то поставить последнюю подпись на завещании, сыну последний раз увидеться с притеснявшей его матерью. До тошноты я устала от адвокатов и психотерапевтов. Если бы я еще раз услышала "И какие чувства это у тебя вызывает, Джон (или Кэти, или кто там еще)?", я бы заорала. Я уже не могла видеть кого-либо, "свободно излагающего свои чувства". Хотя убитые горем родственники обычно не приходят с адвокатами на могилу. Назначенный судом юрист подтвердит, что поднятый зомби достаточно осознавал обстановку, чтобы понимать, что подписывает, а потом сам подпишет контракт как свидетель. Если зомби на вопросы отвечать не может, признаваемой законом подписи не будет. Труп должен быть "в здравом уме", чтобы подпись сочли действительной. Мне никогда не приходилось поднимать зомби, который не прошел бы установленную законом процедуру проверки на здравый ум, но такое бывает. У Джемисона, моего коллеги-аниматора из "Аниматорз инкорпорейтед", два адвоката даже подрались на могиле. Вот смеху-то было. День выдался прохладный, и я поеживалась, направляясь к дому. Вставляя ключ в замок, я услышала, как звонит телефон. И ударила в дверь плечом, потому что никто не звонит на рассвете по пустякам. Для меня это обычно означало звонок из полиции, а звонок из полиции - осмотр места убийства. Закрыв дверь ногой, я бросилась в кухню к телефону. Щелкнул автоответчик, затих мой голос и заговорил Эдуард: - Анита, это Эдуард. Если ты дома, возьми трубку. Голос замолчал. Я с разбегу затормозила (на высоких-то каблуках!), схватила трубку, въезжая в стену, и чуть не уронила телефон. Жонглируя подхваченным аппаратом, я заорала в трубку: - Эдуард, это я! Я слушаю! После паузы в трубке раздался тихий смех Эдуарда. - Рада, что тебе весело. Что стряслось? - Я звоню получить с тебя должок. Ты мне обещала помочь. Настала моя очередь помолчать. Когда-то Эдуард прикрывал мне спину в драке с плохими парнями и привел с собой друга Харли - чтобы себе прикрыть спину. Кончилось тем, что я этого Харли убила. Вообще-то Харли пытался убить меня, но я просто оказалась расторопнее и первой убрала его. Эдуард же воспринял мой поступок как личную обиду. Очень он придирчив. Он мне предложил выбор: либо мы на расстоянии друг от друга выхватываем пистолеты и стреляемся, раз и навсегда выяснив, кто из нас лучше это умеет, либо я у него в долгу. Когда-нибудь он мне позвонит и попросит заменить Харли, прикрывая ему спину. Я выбрала второй вариант. Не хотелось мне драться с Эдуардом - если бы я согласилась, то наверняка не осталась бы в живых. Эдуард был наемным убийцей со специализацией по монстрам: вампирам, оборотням и всем прочим. Есть такие люди, как я, которые делают это по закону, но Эдуард мало внимания обращал на закон или - смешно даже говорить - на этику. Иногда он убирал и людей, но только имеющих репутацию опасных: других наемных убийц, преступников, плохих парней (или девчонок). Эдуард никого не дискриминировал по полу, расе, религии, даже биологическому виду. Если объект был опасен, Эдуард вел на него охоту и убивал. Для этого он жил, этим он был - хищником среди хищников. Однажды ему предложили контракт намою жизнь. Он отказался и приехал в город меня охранять, прихватив с собой Харли. Я его спросила, почему он не принял контракта. Ответ был прост: взявшись за эту работу, он убил бы только меня. Защищая меня, он перебьет гораздо больше народу. Рассуждение вполне в духе Эдуарда. Он почти социопат, но настолько, что это "почти" и незаметно даже. Я, быть может, один из немногих друзей, которые есть у Эдуарда, но дружить с ним - все равно что дружить с укрощенным леопардом. Пусть он хоть сворачивается у ног пушистым клубком и трется головой, тем не менее может как ни в чем не бывало перекусить тебе горло. Просто сегодня он этого не делает. - Анита, ты еще здесь? - Здесь, Эдуард. - Что-то ты не рада моему звонку. - Скажем так: я насторожилась. Он снова засмеялся: - Насторожилась? Нет, Анита, это не осторожность, а подозрительность. - Ага, - согласилась я. - Так в чем тебе помогать? - Мне нужно прикрыть спину, - сказал он. - Что на свете произошло такого ужасного, что Смерти понадобилась помощь? - Теду Форрестеру нужна помощь Аниты Блейк, истребительницы вампиров. Тед Форрестер - это alter ego Эдуарда, его единственная известная мне легальная личность. Тед - охотник за скальпами, специализирующийся на противоестественных созданиях, кроме вампиров. Как правило, вампы - это статья особая, поэтому и существуют лицензированные истребители вампиров и нелицензированных истребителей прочих монстров. Может, у вампиров лучшее политическое лобби, но, как бы там ни было, прессы у них намного больше. Охотники за скальпами вроде Теда Форрестера занимают промежуточное положение между полицией и лицензированными истребителями. Работают они в основном в ковбойских и фермерских штатах, где все еще считается законным охотиться на вредных зверей и убивать их за деньги. Ликантропы в это число тоже входят. Примерно в шести штатах их можно убивать на месте, если только последующий анализ крови подтвердит, что это были ликантропы. Некоторые случаи убийств выносились на суд, их законность ставилась под сомнение, но на уровне местного законодательства ничего не изменилось. - Так зачем я нужна Теду? На самом деле меня обрадовало, что я нужна Теду, а не Эдуарду. Это бы значило что-нибудь незаконное, скорее всего убийство. А на хладнокровное убийство я не готова. Пока еще. - Приезжай в Санта-Фе и узнаешь, - ответил он. - Нью-Мексико? Санта-Фе, штат Нью-Мексико? - Да. - Когда? - Сейчас. - Я еду как Анита Блейк, истребительница вампиров, значит, могу размахивать лицензией и взять с собой свой арсенал? - Бери с собой что хочешь, - ответил Эдуард. - Я поделюсь с тобой игрушками, когда ты приедешь. - Я сегодня еще не ложилась. У меня есть время немного поспать до вылета самолета? - Поспи пару часов, но приезжай сегодня к вечеру. Тела мы переместили, но постарались место преступления для тебя оставить нетронутым. - Что за преступление? - спросила я. - Я бы сказал "убийство", но это не совсем то слово. Бойня, резня, пытки... да, - сказал он, будто проверив мысленно это слово. - Место пытки. - Ты меня хочешь напугать? - спросила я. - Нет. - Тогда прекрати этот радиоспектакль и скажи попросту, что там случилось. Он вздохнул, и впервые в жизни я услышала в его голосе усталость. - Десятеро пропавших без вести. Двенадцать достоверно мертвых. - Блин, - сказала я. - Почему я ничего в новостях не слышала? - Публикации дали "желтые" газеты. Наверное, заголовок был вроде "Бермудский треугольник в пустыне". Двенадцать погибших - это три семьи. Соседи их нашли только сегодня. - Давно наступила смерть? - спросила я. - Давно. Одна семья уже мертва недели две. - Господи, как же никто не хватился их раньше? - За последние десять лет сменилось почти все население Санта-Фе. Новых людей к нам приехало немерено. И еще полно калифорнийцев, которые держат здесь летние домики. Местные зовут приезжих "калифорникаторы". - Остроумно, - заметила я. - А Тед Форрестер - местный? - Да, он живет недалеко от города. Меня проняла дрожь любопытства - с ног до волос на голове. Эдуард был человек необычайно таинственный. Я о нем на самом деле ничего не знала. - Это значит, что я узнаю, где ты живешь? - Ты остановишься у Теда Форрестера, - ответил он. - Но ведь это ты Тед, Эдуард. И я буду жить у тебя в доме? Он чуть помолчал, потом сказал: - Да. Вдруг вся эта поездка показалась мне куда заманчивей. Увидеть дом Эдуарда, заглянуть в его личную жизнь - если только она есть. Что может быть лучше? Только одно меня беспокоило. - Ты сказал, что жертвами были семьи. Дети тоже? - Странно, но нет, - ответил он. - Слава богу за маленькую милость! - У тебя всегда была к детишкам слабость, - сказал Эдуард. - А тебя в самом деле не трогает вид мертвых детей? - Нет, - ответил он. Секунду или две я только слушала его дыхание. Я знала, что Эдуарда ничто не трогает. Ничто не волнует. Но дети... все мои знакомые копы терпеть не могут осмотра места преступления, если жертва - ребенок. Это затрагивает за живое что-то глубоко личное. Даже тем, у кого нет детей, трудно. И то, что Эдуарду оно по барабану, было не по барабану мне. - А меня трогает. - Я знаю один из твоих основных недостатков. - В его голосе звучала едва уловимая нотка юмора. - Одно то, что ты социопат, а я нет, вызывает во мне величайшую гордость. - Тебе, Анита, вовсе не обязательно быть социопатом, чтобы прикрыть мне спину. Мне просто нужен стрелок, а ты - стрелок. При необходимости ты убиваешь так же легко, как я. Я не стала спорить, потому что не могла. И решила сосредоточиться на свершившемся преступлении, а не на собственном моральном смятении. - Итак, Санта-Фе - город с большим и проходным населением. - Не то чтобы проходным, - сказал Эдуард, - но мобильным, весьма мобильным. Очень много туристов, и большинство живут здесь по шесть месяцев в году. - Значит, никто не знает своих соседей, - сказала я, - и не будет волноваться, если несколько дней никого из них не увидит. - Вот именно. Голос Эдуарда был ровен, пуст, но в нем угадывалась какая-то струйка утомленности, а сквозь нее просачивалась еще какая-то интонация. - Ты думаешь, что есть еще тела, которых пока не нашли, - сказала я, а не спросила. Он секунду помолчал, потом спросил: - Ты так решила по моему голосу? - Ага. - Боюсь, что мне это не нравится. Ты слишком хорошо умеешь меня читать. - Извини, постараюсь смирить свою интуицию. - Не трудись. Интуиция - это одна из вещей, которые так долго сохраняют тебе жизнь. - Это у тебя шуточки насчет женской интуиции? - Нет. Это я хочу сказать, что ты действуешь от живота, от эмоции, а не от головы. Это и сила твоя, и слабость. - Слишком мягкосердечна? - Бывает. А бывает, ты внутри такая же мертвая, как я. Услышав от него такую характеристику, я почти испугалась. Даже не того, что он включил меня в свою компанию, а того, что он знает: в нем что-то умерло. - И ты никогда не тоскуешь по утраченному? - спросила я. За всю историю нашего общения этот мой вопрос был наиболее близок к тому, что можно назвать личным. - Нет. А ты? Я на минуту задумалась, хотела было автоматически произнести "а я - да", но остановилась. Между нами всегда должна быть правда. - Думаю, что и я нет. Он издал какой-то тихий звук, почти что смех. - Вот это наша девушка! Я была и польщена, и как-то непонятно разозлилась, что он назвал меня "наша девушка". Когда не знаешь, как себя вести, займись работой. - Что там за монстр, Эдуард? - спросила я. - Понятия не имею. Вот тут я запнулась. Эдуард за противоестественными негодяями охотится дольше меня. Он знает монстров почти так же хорошо, как я, и мотается по всему свету, убивая их, а потому на собственном опыте знает то, о чем я только читала. - Что значит - понятия не имеешь? - Я никогда не видел, чтобы кто-то или что-то убивало таким образом, Анита. Никогда раньше я не слышала этого глубоко скрытого чувства - страха. Эдуард, которого вампы и оборотни прозвали Смерть, боялся. Очень плохой признак. - Эдуард, ты потрясен. Это на тебя не похоже. - Погоди, пока увидишь жертв. Я сохранил для тебя фотографии и с других мест преступления, но последнее оставил нетронутым - тоже для тебя. - А как это ты сумел заставить местных копов натянуть желтую ленту вокруг места преступления, да еще не снимать ее и дожидаться меня, лапушки? - Местные копы Теда любят. Рубаха-парень - старина Тед. И если он им сказал, что от тебя может быть польза, они верят. - Тед Форрестер - это ты. И ты никак не "рубаха-парень". - Это не я, это Тед, - ответил он пустым голосом. - Твоя тайная личность, - сказала я. - Ага. - Ладно, я прилечу сегодня в Санта-Фе после обеда или рано вечером. - Лучше давай в Альбукерк, я тебя встречу в аэропорту. Только позвони и скажи, в котором часу. - Я могу машину арендовать. - Я все равно буду в Альбукерке по другим делам. Нет проблем. - Что ты от меня утаиваешь? - спросила я. - Я? Утаиваю? В его деланном изумлении слышалась веселая нотка. - Ты вообще таинственная личность и любишь держать секреты. Это дает тебе ощущение власти. - Правда? - спросил он с интересом. - Правда. Он тихо засмеялся. - Может, и дает. Закажи себе билет и позвони мне, когда прилетает твой рейс. А сейчас мне пора. Он понизил голос, будто в комнату кто-то вошел. Я не спросила, зачем торопиться. Десятеро пропавших без вести, двенадцать достоверно мертвых. Торопиться надо. Я не спросила, будет ли он ждать моего звонка. Эдуард, никогда ничего не боящийся, испуган. Будет ждать как миленький.Глава 2
Оказалось, что единственный рейс, на который еще остались билеты, вылетал в полдень, так что у меня было около пяти часов, чтобы поспать и мчаться в аэропорт. И еще я пропустила занятия по кенпо - это такой вид карате, который я месяца полтора назад начала изучать. И с удовольствием предпочла бы очутиться в зале, а не в самолете. Терпеть не могу летать, и последнее время мне это приходилось делать чертовски много. Привычка притупила ужас, но фобия все равно осталась. Противно сидеть в самолете, который ведет кто-то, кого я вообще не знаю и лично не проверила на наркотики. Я вообще не слишком склонна доверять кому бы то ни было. Авиакомпании тоже доверчивостью не отличаются. Провезти на самолете скрытое оружие - это бочка геморроя. Сначала мне пришлось прослушать двухчасовой курс федерации гражданской авиации о правилах провоза скрытого оружия в самолете. И получить свидетельство, что я этот курс прослушала, - без него меня не пустили бы на борт. Еще у меня было письмо, сообщающее, что я нахожусь при исполнении официального задания, для которого мне необходимо иметь при себе ствол. Сержант Рудольф (Дольф) Сторр из Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий сделал мне факс на бланке группы с потрясающим понтом. Мне нужно было что-то от настоящего полицейского, чтобы легитимизировать мой статус. Если бы я действительно летела по делу полиции, даже если бы Дольф не участвовал в нем прямо, он бы дал мне все что нужно, как обычно и делал. А если Эдуард попросил бы меня помочь ему в неофициальном (читай - незаконном) деле, я бы к Дольфу и не сунулась. Олицетворенный Закон и Порядок не слишком обожал Эдуарда, он же Тед Форрестер. Слишком часто Тед оказывался там, где на земле валялись трупы. И потому Дольф ему не особо доверял. В окно я не глядела. Я читала и пыталась себя уговорить, что я просто в очень тесном автобусе. Давно уже я решила, что летать не люблю еще и из-за клаустрофобии. Набитый до отказа "Боинг-727" - это действительно настолько замкнутое пространство, что дышать трудно. Включив вентилятор над сиденьем, я стала читать - Шерон Шинн. В нее я верила - она сможет удержать мое внимание даже на высоте нескольких сотен футов над землей, когда лишь тонкий слой металла отделяет меня от вечности. Так что я не могу вам рассказать, как выглядит Альбукерк с птичьего полета, а дорожка, которая вела в аэропорт от самолета, ничем не отличалась от других таких же. Даже в туннеле ощущался жар, невидимой рукой давящий сквозь пластик. В Сент-Луисе могла быть весна, но в Альбукерке уже наступило лето. Я стала выискивать в толпе Эдуарда и посмотрела мимо него, пока сообразила, что это он. Я почти не узнала его сразу, потому что он был в шляпе. Ковбойской шляпе с затянутым за ленту пучком перьев, но вообще-то шляпа была изрядно поношенной. Поля с обеих сторон загибались вверх, будто Эдуард все время ломал жесткую материю, пока она не приняла новую форму под воздействием настойчиво мнущих ее рук. Рубашка белая, с короткими рукавами, какие продаются в любом универмаге. И к ней - темно-синие джинсы, с виду новые, а также пара походных ботинок, которую обновкой никак не назовешь. Походные ботинки? У Эдуарда? Он никогда не производил впечатление сельского парня - истинный городской житель. Но вот он стоит и чувствует себя вполне комфортно. Однако никакого сходства с Эдуардом не было, пока я не глянула ему в глаза. Заверни его во что угодно, замаскируй как хочешь, одень как Принца в "Спящей Красавице" из Диснейленда, но загляни только ему в глаза - заорешь и дашь деру. Они были синие и холодные, как зимнее небо. С этими белокурыми волосами, с утонченной бледностью Эдуард был олицетворением БАСПа.[9] И умел выглядеть безобидно, если хотел. Актер он был превосходный, но глаза его выдавали, когда он не заботился придать им нужное выражение. Они очень затруднялись выполнять функцию зеркала души, поскольку таковой не было у Эдуарда. Он улыбнулся мне, и глаза его оттаяли, словно тронутые слабой теплотой. Он был рад меня видеть, неподдельно рад - насколько вообще мог бы обрадоваться кому-либо. И это тревожило, потому что Эдуард главным образом любил меня потому, что вместе мы всегда убивали больше народу, чем в одиночку. По крайней мере я. Насколько я понимаю, Эдуард вполне мог косить целые армии и когда меня нет. - Привет, Анита! - Привет, Эдуард. Улыбка расплылась до ушей. - Кажется, ты не рада меня видеть? - Меня тревожит, Эдуард, что ты так рад мне. С моим приездом ты почувствовал облегчение, и это меня пугает. Улыбка растаяла, и вся доброжелательность, гостеприимство, веселье утекли прочь с его лица, как вода из треснувшего стакана - досуха. - Это не облегчение, - сказал он слишком безразличным голосом. - Ври больше, - ответила я. Хотела сказать это тихо, но шум аэропорта был как океанский прибой - громкий и неумолчный. Он посмотрел на меня своими безжалостными глазами и слегка кивнул, признал, что ему стало легче, когда я прилетела. Может, он бы и выразил это словами, но вдруг рядом с ним появилась женщина. Она улыбнулась, руки ее обхватили Эдуарда и прижали к себе. Выглядела она на тридцать с чем-то, старше Эдуарда с виду, хотя его точный возраст я не бралась бы определить. Короткие каштановые волосы, деловая прическа, но ей она шла. Почти без косметики, но все равно красива. Морщинки у глаз и около губ заставили меня добавить ей еще лет десять. Она была пониже Эдуарда, выше меня, но все равно маленькая, хотя слабой не казалась. Загара на ней было больше, чем требовалось бы для здоровья, что, наверное, и объясняло морщины на лице. Но в ней чувствовалась спокойная сила, когда она улыбнулась мне, держа Эдуарда под руку. Джинсы на ней сидели очень аккуратно, наверняка она их гладила, белая безрукавка была с таким вырезом, что пришлось надевать кружевной топ, а в руках она держала коричневую сумочку величиной почти с мой саквояж. На миг я подумала, что Эдуард и ее встретил с самолета, но что-то было в ней слишком свежее, неспешное. Нет, она не сошла сейчас с самолета. - Я Донна. А ты, наверное, Анита. - Она протянула руку, и я ее пожала. Рукопожатие у нее было твердым, и рука не вялой. Рабочая рука. И она знала, как пожимать руки. Редко кто из женщин владеет этой наукой. Она мне сразу понравилась, инстинктивно, и так же сразу я не поверила этому чувству. - Тед мне много о тебе рассказывал, - сказала Донна. Я поглядела на Эдуарда. Он улыбался, и даже глаза у него смеялись. Выражение всего его лица, поза изменились полностью. Он чуть ссутулился, улыбка стала ленивой, он просто излучал шарм рубахи-парня. "Оскара" ему за лучшую роль - будто он с кем-то кожей поменялся. Я поглядела на Эдуарда-Теда и переспросила: - Он тебе много обо мне рассказывал? - О да! - произнесла Донна, беря меня за руку выше локтя, но не выпуская Эдуарда. Наверняка она любит прикосновения. Мои друзья-оборотни приучили меня к этим постоянным ощупываниям, но все равно я не слишком это любила. Какое, черт побери, имеет отношение Эдуард - то есть Тед - к этой женщине? Эдуард заговорил, слегка растягивая слова по-техасски, будто это был почти забытый старый акцент. У самого Эдуарда никакого акцента не было. Голос чистейший и практически неопределимый, в нем совершенно не чувствовалось языковых интонаций тех мест, где Эдуард бывал, и тех людей, с которыми он общался. - Анита Блейк, я рад представить вам Донну Парнелл, мою невесту. Челюсть у меня отвалилась до пола, и я так и уставилась на Эдуарда. Обычно я стараюсь вести себя утонченнее... черт с ним, хотя бы вежливее. Я знала, какое удивление - да что там, шок - выражалось на моем лице, но ничего не могла поделать. Донна рассмеялась, и это был хороший смех, теплый и чуть сдавленный, смех доброй мамочки. Она стиснула руку Эдуарда: - Тед, ты был прав. Чтобы видеть ее реакцию, стоило приехать. - Я ж тебе говорил, лапонька, - сказал Эдуард, приобнимая ее за плечи, и влепил ей поцелуй в макушку. Я захлопнула рот и попыталась прийти в себя. И только смогла промямлить: - Это... потрясающе. Я на самом деле... я... - Наконец я протянула руку и сказала: - Поздравляю. Но улыбнуться не смогла. Донна воспользовалась рукопожатием, чтобы притянуть меня в объятия. - Ты ни за что не поверишь, но Тед говорил, что он все-таки решился полезть в петлю. - Она опять обняла меня и засмеялась. - Боже мой, девонька, я никогда не видела, чтобы человек так ошалел. И вновь вернулась в объятия Эдуарда, к его улыбающемуся лицу Теда. Мне в актерском ремесле до Эдуарда куда как далеко. Понадобились годы, чтобы выработать каменную морду, а уж насчет лгать выражением лица и жестами и речи не было. Так что я сохранила непроницаемое лицо и попыталась глазами показать Эдуарду, что жду от него объяснений. Чуть отвернувшись от Донны, он улыбнулся мне своей легкой заговорщицкой улыбкой. Это еще сильнее меня взбесило. Эдуард радовался своему сюрпризу, черт бы его подрал! - Тед, что за манеры! Возьми у нее сумку, - сказала Донна. Мы с Эдуардом уставились на небольшой саквояж, который я держала в левой руке. Он выдал мне улыбку Теда, но реплика принадлежала Эдуарду: - Анита предпочитает носить свой груз сама. Донна посмотрела на меня так, будто этого не могло быть. Возможно, она не так сильна и независима, как кажется с виду, или еще лет на десять старше, чем мне показалось. Другое, понимаете ли, поколение. - Тед правду говорит, - сказала я, чуть излишне подчеркнув голосом его имя. - Я сама ношу свой багаж. Донна посмотрела так, будто хотела исправить мое очевидное заблуждение, но вежливость помешала. Это выражение лица (но не молчание) напомнило мою мачеху Джудит и увеличило возраст Донны где-то за пятьдесят. Либо она чудесно сохранившаяся женщина пятидесяти с чем-то, сорока с чем-то, либо ей тридцать с чем-то, а морщины от солнца ее старят. Совершенно непонятно. Они зашагали по залу ожидания передо мной рука об руку. Я пошла за ними, но не потому, что саквояж был слишком тяжел, просто мне надо было прийти в себя. Я видела, как Донна утыкается головой в плечо Эдуарда, поворачивается к нему лицом, улыбается, сияет. Эдуард-Тед нежно наклонял к ней лицо и что-то шептал, а она смеялась. Меня аж замутило от всего этого. Что позволяет себе Эдуард, как он обращается с этой женщиной? Или она тоже наемный убийца и столь же хорошая актриса? Почему-то я в это не верила. А если она действительно та, кем кажется - женщина, влюбленная в Теда Форрестера, которого вообще нет на свете, - то я, фигурально говоря, готова была набить Эдуарду морду. Как он мог втянуть ни о чем не подозревающую женщину в свою легенду? Или (и эта мысль показалась дикой) Эдуард-Тед действительно влюблен? Десять минут назад я бы сказала, что он не способен на глубокие чувства, но сейчас... сейчас я вообще ничего не понимала. Аэропорт Альбукерка был исключением из выведенного мною правила, что все аэропорты выглядят одинаково и не определишь, в какой части страны и даже мира находишься - ты просто в аэропорту. Если есть какие-то декорации, то они обычно берутся из другой культуры, как те морские пейзажи, что висят в барах, расположенных вдали от моря. Но здесь было по-другому. Во всем ощущался привкус юго-запада. Многоцветная мозаика или живопись с доминирующей бирюзой или кобальтом украшала почти все лавки и киоски. На полпути от самолета до входа в аэропорт стояла небольшая палатка, в которой продавались изделия из серебра. Толпа осталась позади, и шум вместе с нею. Мы вышли в мир почти звенящей тишины, окруженной белыми-белыми стенами и огромными окнами. Альбукерк раскинулся за этими окнами плоской равниной в кольце черных гор, похожих на театральные, в чем-то нереальные декорации. Жар давил даже при работающем кондиционере - то есть не было по-настоящему душно, но ты мог себе представить, каково это на самом деле. Вокруг совсем чужой пейзаж, отчего я еще острее чувствовала, что брошена на произвол судьбы. Единственное, что мне нравилось в Эдуарде, так это его способность никогда не меняться. Он был таким, каким был, и вот сейчас по-своему, по-извращенному надежный, Эдуард подал мне такой крученый мяч, что отбивай как хочешь. Донна остановилась и повернулась, увлекая за собой Эдуарда. - Анита, это слишком тяжелая сумка. Пожалуйста, позволь Теду ее понести. - И она добродушно подтолкнула его в мою сторону. Эдуард направился ко мне. Даже походка у него стала переваливающейся, как будто он много времени проводил в седле или на лодке. А с лица не сходила улыбка Теда, только глаза выглядывали из-под маски. Мертвые глаза, пустые, и любовь не сияла в них. Черт бы его побрал. Он действительно наклонился вперед, и его ладонь стала смыкаться над моими пальцами и ручкой сумки. - Не смей! - прошипела я, вложив в это слово всю свою злость. У него чуть округлились глаза, и он знал, что я говорю не только о сумке. Выпрямившись, он обратился к Донне: - Она от моей помощи отказывается. Он чуть подчеркнул слово "моей". Она укоризненно цокнула языком и подошла к нам. - Ну не будь упрямой, Анита. Пусть Тед тебе поможет. Я посмотрела на нее, зная, что беспристрастным мое лицо не назовешь, совсем сменить его злое выражение я не могла. Донна чуть удивленно подняла брови. - Я тебя чем-нибудь обидела? Я покачала головой: - Нет, я на тебя не сержусь. Она обернулась к Эдуарду: - Милый Тед, кажется, она на тебя сердится. - Думаю, ты права. - Глаза у него снова искрились любовью и весельем. Я попыталась спасти положение: - Да нет, просто Тед должен был мне сказать о вашей помолвке. Я не люблю сюрпризов. Донна склонила голову набок, посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом. Хотела было что-то сказать, но передумала. - Ладно, я постараюсь со своей стороны не преподносить тебе больше сюрпризов. Она чуть плотнее прижалась к руке Эдуарда, и взгляд ее карих глаз стал чуть менее дружелюбным. Я поняла, вздохнув, что Донна теперь решила, будто я ревную. Слишком сильной была моя реакция для дружеских и деловых отношений. Я не могла сказать ей, что именно мне не нравится, поэтому и смолчала. Пусть лучше она думает, что у нас с Тедом что-то было, чем узнает правду. Видит Бог, ей предпочтительнее принимать нас за бывших любовников. Она любила не существующего реально человека, даже если и опиралась на самую что ни на есть настоящую руку. Я крепче сжала ручку сумки и двинулась к выходу, шагая рядом с Донной. Ей было бы неловко, если бы я шла сзади, поэтому я с ними поравнялась. Я и в лучшие времена не слишком умею поддерживать светскую беседу, а сейчас и подавно ничего не приходило в голову, поэтому наше молчание становилось все тягостнее для меня и для Донны. Для нее - потому что она по натуре своей была женщиной общительной. Для меня - потому что я знала, как мучительно для нее такое молчание, и не хотела усугублять неловкость сложившейся ситуации. Она прервала молчание первой. - Тед мне говорил, что ты - аниматор и охотник на вампиров. - Я предпочитаю слово "истребитель", но он прав. - И в отчаянной попытке быть вежливой я спросила: - А чем ты занимаешься? Она наградила меня ослепительной улыбкой, которая выделила складки с обеих сторон тонких и чуть-чуть напомаженных губ. Я обрадовалась, что на мне нет косметики: может быть, это убедит ее, что я не охочусь за Эдуардом-Тедом. - У меня магазин в Санта-Фе. - Она продает аксессуары для экстрасенсов, - добавил Эдуард, улыбнувшись мне поверх ее головы. Мне стоило труда сохранить невозмутимое выражение лица. - А какие аксессуары? - Хрустальные шары, карты таро, книги - в общем, полный набор всего. Я хотела сказать: "Ты же не экстрасенс", но промолчала. Мне встречались люди, убежденные, что у них есть парапсихический талант, которого на самом деле не было. Если Донна из тех, кто умеет себя обмануть, зачем мне прокалывать этот мыльный пузырь? Поэтому я сказала: - И в Санта-Фе такие вещи хорошо идут? - О, у нас было полно лавок вроде моей, "Новый век" в Санта-Фе пошел на ура, но потом налоги на недвижимость взлетели до небес, и почти все новые экстрасенсы переехали дальше в горы, в Таос. За последние лет пять энергия в Санта-Фе поменялась. Она по-прежнему положительна, но в Таосе теперь лучше. Не знаю почему. Она говорила об "энергии" как об общепризнанном факте и не пыталась объяснять, будто я и так пойму. Она придерживалась общего мнения, что если ты зарабатываешь на жизнь поднятием мертвых, то ты и в других областях тоже экстрасенс. Часто так оно и есть, но не всегда. То, что, по ее словам, является энергией, я называла ощущением места. У некоторых мест есть ощущение, хорошее или плохое, бодрящее или опустошающее. Старая идея genius loci продолжала жить и процветать в новом веке под иным именем. - А карты ты читаешь? - спросила я. Это был вежливый способ узнать, верит ли она, что у нее есть сила. - О нет, - ответила Донна. - У меня очень малые способности. Мне бы хотелось читать по картам или хрусталю, но я всего лишь умею их хранить. Мой талант в этой жизни - помогать другим открывать свою силу. Похоже было на слова психотерапевта, который верит в прошлые жизни. Я достаточно встречала их у могил, чтобы знать этот жаргон. - Значит, ты не экстрасенс? - спросила я, просто чтобы убедиться, что она это знает. - Совсем не экстрасенс. - Она мотнула головой, подчеркивая свои слова, и я заметила, что у ее золотых сережек форма египетского креста. - Вообще-то большинство тех, кто идет в этот бизнес, экстрасенсы. Она вздохнула: - Экстрасенс, к которой я сейчас хожу, говорит, что в этой жизни я блокирована, потому что в прошлый раз злоупотребила своим даром. Она говорит, что в следующий раз магия будет мне доступна. Ей все-таки кажется, что я верю в реинкарнацию и в психотерапию прошедшей жизни - из-за моей профессии. Или же Эдуард-Тед врал ей насчет меня просто ради собственного удовольствия. Однако я не стала говорить, что я христианка и в реинкарнацию не верю. В конце концов, на планете больше религий, верящих в реинкарнацию, чем не верящих. Кто же я такая, чтобы придираться? И все же я не смогла удержаться от еще одного вопроса: - А с Тедом вы в прошлой жизни были знакомы? - Нет, на самом деле его порода для меня новая, хотя Бренда говорит, что его душа очень стара. - Бренда - это твой экстрасенс? Она кивнула. - Насчет старой души я с ней согласна, - сказала я. Эдуард посмотрел на меня через ее голову так, чтобы она не видела. Взгляд был подозрительным. - Ты не почувствовала, как он резонирует? Это Бренда так называет. В присутствии Теда у нее в голове будто гудит огромный тяжелый колокол. "Уж скорее тревожный набат", - подумала я. А вслух сказала: - За всю жизнь порой можно обременить свою душу. Она с досадой посмотрела на меня. Донна не была глупа, в ее карих глазах светился разум, но она была наивна. Донна хотела верить, поэтому и становилась легкой добычей лжецов определенного толка - вроде экстрасенсов и таких мужчин, как Эдуард, которые выдают себя за других. - Я бы хотела до отъезда познакомиться с Брендой, - сказала я. Эдуард вытаращил глаза, пока Донна его не видела. А Донна довольно улыбнулась. - Я с удовольствием вас познакомлю. Она никогда в жизни не видела аниматора и будет на седьмом небе от счастья. - Это точно, - согласилась я. Я хотела увидеть Бренду и убедиться, действительно она экстрасенс или просто шарлатанка. Если она заявляет о способностях, которыми не обладает, то я разоблачу ее за такое преступное деяние. Терпеть не могу, когда самозваные экстрасенсы злоупотребляют доверием людей. Меня всегда удивляет, сколько жуликов умудряются процветать, когда вокруг полно настоящих талантов. Мы проходили мимо ресторана, отделанного синими и темными плитками с цветочками вроде маргариток. На одной стене была фреска, изображающая испанских конкистадоров и индейцев в набедренных повязках. Я несла сумку достаточно легко - сказались тренировки со штангой. У стены стояли таксофоны. - Давай-ка я еще раз попробую позвонить детям, - сказала Донна, поцеловала Эдуарда в щеку и пошла к таксофонам, прежде чем до меня дошло. - Детям? - спросила я. - Да, - ответил он, тщательно выбирая интонацию. - Сколько? - Двое. - Возраст? - Мальчику четырнадцать, девочке шесть. - А где отец? - Донна вдова. Я посмотрела на него, и взгляда было достаточно. - Нет, это не моя работа. Она овдовела до нашего знакомства. Я шагнула к нему, повернулась так, чтобы Донна не видела моего лица. - Что за игру ты затеял, Эдуард? У нее дети, и она в тебя так влюблена, что у меня слова в глотке застревают. Что ты о себе думаешь? - Донна и Тед встречаются около двух лет. Они любовники. Она ожидала от него предложения, и потому он его сделал. На лице Теда блуждала улыбка, но голос был абсолютно деловым и лишенным эмоций. - Ты говоришь так, будто Тед - это кто-то другой, Эдуард. - Тебе уже надо называть меня Тедом, Анита. Я тебя знаю: если ты не выработаешь привычку, то забудешь. Я шагнула к нему, понизив голос до яростного шепота: - Хрен с ним, с именем! Он - это ты, и ты помолвлен. Ты собираешься на ней жениться? Он едва заметно пожал плечами. - Черт побери, - сказала я. - Это невозможно! Ты не можешь жениться на этой женщине! Он расплылся в улыбке, обошел меня и протянул руки к Донне. Поцеловав ее, он спросил: - Как там ребята? Он обнял ее за плечи, повернув ко мне спиной. У него было спокойное лицо Теда, но глаза предупреждали меня: "Не перегибай палку". Почему-то это было для него важно. Донна повернулась ко мне, и я изо всех сил придала лицу спокойное выражение. - О чем это вы так горячо шептались? - О деле, - сказал Эдуард. - Фи, - скривилась Донна. Я приподняла брови, глядя на Эдуарда. "Фи"? Самый опасный человек из всех, кого я знаю, помолвлен с женщиной, которая способна сказать "фи". Жуть какая-то. Тут Донна вытаращила глаза: - А где твоя сумочка? В самолете забыла? - Я ее с собой не взяла. У меня есть карманы и вот эта сумка. Донна уставилась на меня так, будто я вдруг заговорила на иных языках.[10] - Боже мой, я бы не знала, что делать без этого убоища, которое я с собой таскаю. - Она повернула сумочку так, что та оказалась перед ней. - Я такая барахольщица! - А где твои дети? - спросила я. - У соседей. Это пожилая пара, и они просто на удивление ладят с моей девочкой, с Бекки. - Она нахмурилась. - Конечно, сейчас Питер всем недоволен. - Она глянула на меня. - Питер - это мой старший. Ему четырнадцать, и он решил использовать свой возраст как возмездие. Мне все говорили, что с подростками трудно будет, но мне даже не снилось, как трудно. - Он попал в плохую компанию? - Да нет. То есть не влез ни во что криминальное. - Это она добавила несколько поспешно. - Но он просто перестал меня слушать. Две недели назад он должен был прийти из школы домой и присмотреть за Бекки. А вместо этого он поехал к какому-то другу. Когда я закрыла магазин и пришла домой, то никого не обнаружила и не знала, кто из них где. Хендерсоны уехали, так что Бекки у них не было. Господи, я чуть не свихнулась. Ее взяли другие соседи, но если бы их тоже не оказалось дома, ей пришлось бы часами бродить вокруг! Питер, когда приехал, даже не извинился. А я уже успела внушить себе, что его украли, что он лежит где-то мертвый в канаве. А он входит такой неспешной походкой как ни в чем не бывало. - Он до сих пор под домашним арестом? - спросила я. Она кивнула с очень суровым лицом: - Можешь не сомневаться. На месяц. И я отобрала у него все права и привилегии, какие только можно. - А что он думает насчет того, что вы с Тедом хотите пожениться? - Садистский вопрос, и я это знала, просто не могла сдержаться. Вид у Донны был действительно страдающий. - Наши планы ему не по душе. Не по душе? - Ну, ему же четырнадцать, и он мальчик, - сказала я. - Его долг - охранять свою территорию от других самцов. - Боюсь, что так, - кивнула Донна. Тед ее обнял: - Лапонька, все будет путем. Мы с Питом придем к пониманию. Ты не волнуйся. Мне не понравились слова Эдуарда. Я смотрела ему в лицо, но ничего не могла разглядеть за маской Теда. Будто он время от времени исчезал в своем alter ego. Я и часа тут не пробыла, а его игра в Джекила и Хайда уже начинала меня доставать. - У тебя есть еще чемоданы? - спросил Эдуард. - Конечно, есть! - ответила вместо меня Донна. - Она же женщина! Эдуард хохотнул - скорее это был его собственный смех, а не Теда. Тихий и циничный звук, который заставил Донну поднять на него глаза, а меня почувствовать себя лучше. - Анита не похожа ни на одну женщину, которую ты видела. Донна глянула на него еще раз. Эдуард специально сказал именно так. Он поймал ее на ревности, как и я, и теперь играл на этом. Таким образом он мог объяснить мою странную реакцию на помолвку без риска разрушить свою легенду. Наверное, его можно было понять, но он тем самым еще и намекал на мое недостаточно светское поведение. Он настолько дорожил своей легендой, что был готов дать Донне думать о нас как о бывшей паре. Ни у Эдуарда, ни у меня не было за всю нашу жизнь ни единой романтической мысли насчет друг друга. - Есть у меня багаж, - сказала я. - Вот видишь? - Донна потянула его за руку. - Все стволы в сумку не влезли бы. Донна осеклась, обращаясь к Эдуарду, потом медленно обернулась ко мне. Мы с Эдуардом остановились, потому что остановилась она. Глаза у Донны были чуть расширены, и, кажется, у нее перехватило дыхание. Она смотрела на меня, но не в лицо. Будь она мужчиной, я бы могла сказать, что она уставилась на мою грудь, но на самом деле она не на нее смотрела. Проследив за ее взглядом, я увидела, что куртка у меня чуть отошла назад слева и виден пистолет. Наверное, это случилось, когда я поправляла сумку на эскалаторе. Небрежно с моей стороны. Обычно я очень осторожна и на публике свой арсенал не показываю. Я передвинула сумку, и куртка закрыла кобуру, как упавший на место занавес. Донна коротко вздохнула, заморгала и посмотрела мне в лицо. - У тебя в самом деле пистолет. - Голос был несколько удивленный. - Я же тебе говорил, что она без него не ходит, - сказал Эдуард. - Знаю, знаю... я просто никогда не видела женщину, которая... ты так же легко убиваешь, как Тед? Очень разумный был вопрос. Значит, она больше внимания обращает на настоящего Эдуарда, чем я о ней думала. И потому я ответила честно: - Нет. Эдуард прижал ее к себе, предупреждая меня взглядом поверх ее головы: - Анита не считает, что оборотни - животные. Она думает, что их можно исправить. Поэтому она иногда бывает слишком щепетильна. Донна пристально смотрела на меня: - Моего мужа убил вервольф. Убил на глазах у нас с Питером. Питеру было всего восемь. Я не знала, какой реакции она ожидает, и потому не отреагировала. Лицо мое выражало заинтересованность, но никак не потрясение. - А как вы спаслись? Она медленно кивнула, поняв вопрос. Вервольф разорвал ее мужа на глазах жены и сына, но они остались живы, а муж - нет. Что-то произошло, что-то, что спасло их. - Джон, мой муж, зарядил ружье серебряной дробью. При нападении он ружье выронил. Он ранил оборотня, но легко. - Взгляд у нее стал отрешенным, она вспоминала. Мы стояли в светлом зале аэропорта - три человека, окруженных тишиной и приглушенными голосами, а Донна не сводила с нас округлившихся глаз. Ни к чему было смотреть на Эдуарда, я и так знала, что у него такое же бесстрастное лицо, как у меня. Она замолчала, ужас в ее взгляде далеко еще не померк, и это говорило о том, что худшее впереди. По крайней мере для нее. Во всяком случае, из-за чего-то она по-прежнему испытывала чувство вины. - Джон только за неделю до этого показал Питеру, как стрелять. Он был такоймаленький, но я позволила ему взять ружье. Позволила ему застрелить монстра. Я позволила ему стоять перед этой тварью, а сама скорчилась на полу, не в силах шевельнуться. Вот в чем был истинный ужас для Донны. Она допустила, чтобы маленький сын ее защитил. Позволила ребенку взять на себя взрослую роль защитника перед лицом кошмара. Она провалила главное испытание своей жизни, а Питер выдержал экзамен на взрослость в самом нежном возрасте. Неудивительно, что он ненавидит Эдуарда. Он заслужил право быть мужчиной в доме. Заслужил кровью, а теперь его мать хочет выйти замуж второй раз. А вот фиг ей. Донна повернула ко мне измученные глаза. Она заморгала, будто с болезненным усилием выдергивала себя из прошлого. Она никак не примирилась с трагическим случаем, иначе бы он так живо не напоминал о себе. Когда наступает примирение, то о самом страшном горе рассказываешь без эмоций, так, будто оно стряслось с кем-то другим. Но даже смирившись, можешь поведать о минувшей истории, как об интересном происшествии. Я встречала копов, которые лишь в пьяном виде могли выдать в разговоре боль о пережитой трагедии. Донна страдала, Питер страдал. Эдуард не страдал. Я посмотрела на него, мимо искаженного болью лица Донны. Он уставился на меня пустыми глазами спокойного, выжидающего хищника. Как он смеет вот так влезать в чужую жизнь! Как смеет усугублять их страдания! Ведь как бы теперь ни повернулось, женится он или нет, они будут страдать. Все будут страдать, кроме Эдуарда. Хотя, быть может, тут я могла бы вмешаться. Если он испоганил жизнь Донне, я смогу испоганить жизнь ему. Ага, эта идея мне нравилась. Устрою я дождь над его парадом! Наверное, мой замысел отразился у меня в глазах, потому что Эдуард чуть прищурился, и на миг я ощутила в позвоночнике холодок, который он умел навевать одним своим взглядом. Он был очень опасен, но ради защиты этой семьи я проверю, какова степень его угрозы, а заодно и моей тоже. Наконец-то Эдуард нашел, чем достать меня настолько, чтобы я нажала бы на кнопку, которую не хотела трогать. Он должен оставить в покое Донну и ее семью. Должен уйти из их жизни. И я заставлю его это сделать, а не то... Когда имеешь дело с Эдуардом, есть единственное "а не то". Смерть. Мы смотрели друг на друга поверх головы Донны, пока он прижимал ее к своей груди, гладил ей волосы, говорил какие-то ласковые слова. Но его лицо и взгляд были обращены только ко мне, и пока мы смотрели друг на друга, я не сомневалась, что он знает мои мысли. Он понимал, к какому я пришла заключению, хотя вряд ли догадывался, почему его интрижка с Донной и ее детьми стала соломинкой, сломавшей спину верблюда. Но достаточно было видеть его взгляд. Пусть ему и невдомек почему, но он знает, что этот траханый верблюд разломался надвое, и единственное, что ему остается, - выполнять то, чего я от него хочу, или же погибнуть. Именно так - я бы это сделала. Я знала, что могу прицелиться и застрелить Эдуарда, причем не для того чтобы ранить, а убить. Это вызывало холодную тяжесть в груди, но вселяло уверенность, которая позволяла чувствовать себя сильнее - и чуточку более одинокой. Эдуард не раз спасал мне жизнь. И я не раз спасала ему жизнь. Но... но... Я буду тосковать без Эдуарда, но я его убью, если придется. Эдуард гадает, почему я так сочувствую монстрам. Ответ простой: я сама монстр.Глава 3
Мы вышли в летний зной, и он обжег кожу горячим ветром. Солнце палило не на шутку, и поскольку стоял только май, летом тут наверняка будет пекло и загорятся амбары. Но правду говорят, что восемьдесят градусов[11] когда сухо - это совсем не то, что восемьдесят градусов когда влажно, поэтому ничего ужасного не было. На самом деле, проморгавшись на солнце и приспособившись к жаре, ее уже как-то можно и не замечать. Она привлекает внимание где-то первые пятнадцать минут. Когда я вернусь, в Сент-Луисе будет уже за девяносто, а влажность - от восьмидесяти до ста процентов. Это, конечно, если я вернусь. Если у нас с Эдуардом дело дойдет до оружия, вряд ли такая возможность представится. Скорее всего он меня убьет. И я надеялась всерьез уговорить его оставить в покое Донну и ее семью, не прибегая к насилию. Может быть, жара не казалась невыносимой из-за ландшафта. Альбукерк - плоская пустая равнина, убегающая вдаль во все стороны к кольцу черных гор, будто все, что здесь было ценного, выбрано из недр дочиста, а отвалы сбросили в эти недоступные горы, напоминающие гигантские терриконы. Местность действительно походила на самую большую в мире шахтную разработку, и было в этом пейзаже нечто раздольное и безлюдное. Будто здесь что-то погублено, будто ты в этом пейзаже чужой и незваный гость. Плохая энергия, как сказала бы Донна. Никогда и нигде ни одно место не казалось мне таким чуждым. Эдуард нес оба мои чемодана, доставленные багажным транспортером. Обычно я бы взяла один, а сейчас - нет. Мне хотелось, чтобы у Эдуарда руки были заняты не пистолетами. Чтобы у меня было преимущество. Я не собиралась открывать стрельбу по дороге к машине, но Эдуард куда практичнее меня. Если он решит, что опасности от меня больше, чем пользы, он может устроить несчастный случай, не доходя до машины. Имея с собой в обозе Донну, это было бы затруднительно, но вполне возможно. Тем более - для Эдуарда. И вот почему я еще дала ему выйти вперед - чтобы он был ко мне спиной, а не я к нему. Это не паранойя - когда имеешь дело с Эдуардом, это нормальные правила выживания. Эдуард пропустил Донну вперед открыть машину. Сам он сбавил шаг и пошел со мной рядом, и я отодвинулась. Мы стояли посреди тротуара и смотрели друг на друга, как готовые к перестрелке противники из старого фильма. Он держал в руках чемоданы - наверное, понимал, что я слишком накручена. И знал, что, если бросит чемоданы, у меня в руке тут же окажется пистолет. - Ты хочешь знать, почему я ничего не имел против, чтобы ты была сзади? - Ты знал, что я не стану стрелять тебе в спину, - сказала я. Он улыбнулся: - А ты знала, что я вполне мог бы. Я склонила голову набок, почти сощурившись от солнца. Эдуард, конечно, был в темных очках. Но это было не важно, так как его глаза редко что-нибудь выдавали. Не о глазах его надо было мне беспокоиться. - Ты любишь опасность, Эдуард. Вот почему ты охотишься на монстров. Каждый раз, когда ты выходишь на ринг, тебе надо отчаянно рисковать, иначе не в кайф. Мимо нас прошла пара с тележкой, нагруженной чемоданами. Мы молча ждали, пока они проедут. Женщина дернула головой в нашу сторону, заметив напряжение в позах. Мужчина потянул ее за собой, и они удалились. - Ты это просто так или к чему-нибудь? - спросил Эдуард. - Ты хочешь знать, кто из нас лучше стреляет, Эдуард. Давно хочешь это выяснить. Если ты убьешь меня внезапно, вопрос так и останется без ответа и будет тебя сверлить. Губы его растянулись в более широкой улыбке, но какой-то вялой и без прежнего добродушия. - И потому я не стану стрелять тебе в спину. - Вот именно. - Так зачем тогда было так стараться занять мне руки и пропустить вперед? - Мне еще выпадет много шансов ошибиться. Он засмеялся, тихо и чуть жутковато. Один звук - и все стало ясно. Его заводила идея драться со мной. - Я бы с удовольствием вышел на охоту за тобой, Анита. Это моя мечта. - Он вздохнул почти печально. - Но ты мне нужна. Нужна твоя помощь в этом деле. И еще: как ни хочу я получить ответ на мучительный вопрос, мне будет тебя не хватать. Ты единственный человек в этом мире, о котором я могу это сказать. - А Донна? - А что Донна? - Не умничай, Эдуард. - Я посмотрела ему за плечо и увидела, что Донна машет нам от машины. - Нас засекли. Он оглянулся на нее и помахал рукой с чемоданом. Без него, наверное, было бы легче, но Эдуард тоже осторожен - по-своему. Он повернулся ко мне: - Если будешь оглядываться на меня все время через плечо, ты работать не сможешь. Так что давай заключим перемирие, пока не раскроем дело. - Даешь слово? - спросила я. Он кивнул: - Даю слово. - Годится. Он улыбнулся, и улыбнулся неподдельно. - Ты веришь мне по единственной причине: ты сама держишь данное тобой слово. Я помотала головой и шагнула ближе. - Свое слово я держу, но чужие клятвы особенно всерьез не принимаю. Рядом с ним я чувствовала тяжесть его взгляда даже сквозь черные стекла очков. Он умел смотреть пристально, этот Эдуард. - Но моему слову веришь. - Ты мне никогда не врал, Эдуард, - если давал слово. Ты выполняешь свои обещания, какой бы ценой они тебе ни давались. Ты не скрываешь, кто ты, по крайней мере от меня. Мы оба оглянулись на Донну и пошли к ней, разговаривая на ходу. - Как ты допустил, чтобы дело так далеко зашло? Как ты позволил Теду сделать предложение? Он долго молчал, и я уже решила, что ответа не будет. Мы шли молча по солнцепеку, но в конце концов он сказал: - Не знаю. Думаю, в какой-то вечер я слишком увлекся своей ролью. Настроение было подходящее, и Тед сделал предложение. Наверное, я на секунду забыл, что жениться придется мне. Я глянула на него искоса: - Ты за эти полчаса нагрузил меня личным так, как никогда за целых пять лет, что я тебя знаю. Ты всегда так болтлив, когда работаешь на территории Теда? Он покачал головой: - Я знал, тебе не понравится, что Донна сюда втянута. Но не представлял, насколько бурно ты отреагируешь. Поэтому для сохранения мира должен был обо всем тебе сказать. Мы шагнули с тротуара, оба улыбаясь, и я помахала Донне. А сквозь улыбку произнесла, подобно чревовещателю: - Мы с тобой так хорошо друг друга знаем, и каждый из нас будет очень тосковать по другому, но все равно мы готовы спустить курок. Как такое может быть? Я знаю, что это так, но все равно не могу понять. - А не достаточно знать, что это правда? Тебе непременно нужно объяснить? - спросил он, пробираясь между машинами в сторону Донны. - Да, мне нужно объяснение. - А зачем? - Затем, что я женщина. Это его рассмешило, он прерывисто хохотнул, а у меня сердце прихватило, потому что я по пальцам одной руки могла пересчитать, сколько раз Эдуарду приходилось удивленно смеяться. Я ценила этот смех, в нем звучало что-то от того Эдуарда, который был лучше и моложе. Интересно, одна ли я могу вызвать у него этот смех? Почему же мы тогда так спокойно говорим, что прикончим друг друга? Нет, мне мало знать, что мы на это способны. Здесь должно быть какое-то "почему", а сказать, что оба мы монстры или социопаты, - этого объяснения мало. Мне мало. Донна довольно косо поглядела на меня, когда мы подошли. Она демонстративно поцеловала Эдуарда, а когда он поставил чемоданы, устроила шоу еще эффектнее. Они целовались, обнимались и тискались, как пара подростков. Если Эдуард и делал это с неохотой, то виду не подавал. Он даже шляпу снял и слился с Донной, будто был донельзя рад. Я стояла, прислонившись к автомобилю на расстоянии вытянутой руки от них. Если они хотели остаться наедине, могли снять номер. Поцелуи продолжались так долго, что я уж думала было многозначительно поглядеть на часы, но сдержалась и решила, что достаточно будет просто стоять, прислонившись к машине, со скучающей физиономией. Эдуард оторвался от Донны со вздохом: - После вчерашней ночи я не думал, что ты успеешь так по мне соскучиться. - Я всегда по тебе скучаю, - ответила она, пересиливая страстное придыхание, смешанное со смехом. Повернулась ко мне, все еще обхватив Эдуарда жестом собственницы. Глядя на меня в упор, она сказала: - Извини, я не хотела тебя смутить. Я оттолкнулась от машины и встала прямо. - Меня трудно смутить такими пустяками. Счастливое сияние ее глаз сменилось яростным огнем, показывающим готовность к обороне. - А чем тебя можно смутить? Я покачала головой: - Это мне подставка для реплики: "Тем, чего тебе не хватает"? Она оцепенела. - Донна, не волнуйся. Я ни сейчас, ни раньше никогда не интересовалась... Тедом в романтическом смысле. - Да я и не думала... - Донна, не надо. Давай поступим по-настоящему оригинально - будем честными. Ты беспокоилась насчет меня с Эдуардом... Тедом, - быстро поправилась я, - почему и устроила мне этот показ подросткового тисканья. Донна, от меня свою территорию метить не нужно. - Я зачастила, чтобы она не заметила ошибку в имени, но она ведь заметила, и Эдуард заметил. - Тед слишком похож на меня, чтобы мы даже подумали о романе. Это было бы вроде инцеста. Она покраснела даже под загаром. - А ты, знаешь, прямолинейна. - Прямолинейна для мужчины, - сказал Эдуард. - А для женщины она вообще как таран. - Экономит время, - ответила я. - Это точно, - согласился Эдуард и, притянув к себе Донну, поцеловал ее быстро, но сильно. - Завтра увидимся, лапонька. Я приподняла брови. Эдуард глядел на меня теплыми глазами Теда. - Донна приехала на своей машине, чтобы мы тут провели часть дня. А теперь она поедет домой к ребятишкам, а мы займемся делом. Донна отвернулась от него и посмотрела на меня долгим испытующим взглядом. - Анита, я верю твоему слову, но чувствую какие-то странные вибрации. Будто ты что-то прячешь. Я что-то прячу? Знала бы она только! А Донна очень серьезно добавила: - Я тебе доверяю человека, третьего по значению в моей жизни. Тед для меня сразу после детей. Не испорть мне самое лучшее, что есть у меня после гибели мужа. - Видишь? - спросил Эдуард. - Донна умеет говорить без экивоков. - Это точно, - согласилась я. Донна в последний раз бросила на меня изучающий взгляд, потом повернулась к Эдуарду и отвела его в сторонку. Они стали разговаривать, а я ждала на неподвижном и сухом солнцепеке. Раз Донне так хочется уединения, я отвернулась и стала разглядывать далекие горы. До них было словно рукой подать, но я по опыту знала, что горы всегда гораздо дальше, чем кажутся. Они как мечты, далекие цели, к которым устремляешь взгляд, но они всегда недосягаемы, когда очень нужны тебе. Сначала по мостовой захрустели ботинки Эдуарда, потом раздался его голос. Я уже стояла лицом к нему, скрестив руки на животе, так что при этом правая оказалась в приятной близости от рукоятки пистолета. Я верила Эдуарду, когда он сказал, что у нас перемирие, но... лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Он остановился за одну машину от меня, прислонился к ней задом, сложив руки точно как я. Но под рукой у него не было пистолета. Вряд ли лицензии охотника за скальпами достаточно, чтобы пройти металлодетектор в аэропорту, так что ни пистолета, ни ножа у него быть не должно. Разве что он его взял из какой-то машины, где спрятал. Вполне в духе Эдуарда. Лучше ошибиться, предположив худшее. Пессимизм сохраняет жизнь, а оптимизм - нет. В нашей профессии по крайней мере. Наша профессия. Странная фраза. Эдуард - наемный убийца, а я нет. Но почему-то у нас одна профессия. Не могу объяснить, но это так. Эдуард улыбнулся чисто Эдуардовской улыбкой, рассчитанной на то, чтобы я встревожилась и стала подозрительной. И еще она значила, что он не задумал на мой счет ничего плохого - так, за поводок дергает. Конечно, он знал, что значит для меня эта улыбка, и мог специально так сейчас улыбнуться, чтобы усыпить мою бдительность. А может, он просто так улыбается. Я приписываю ему слишком сложные мысли, а это само по себе плохо. Эдуард прав, лучше всего я действую, когда подчиняюсь спинному мозгу, а высшую нервную деятельность отодвигаю на задний план. Не слишком хорошее правило на все случаи жизни, но для перестрелки лучше не надо. - У нас перемирие, - напомнила я. Он кивнул: - Я сказал, что перемирие. - Ты меня нервируешь. Улыбка стала шире. - Рад слышать, что ты все еще меня боишься. А то я уже начал удивляться. - Ты перестаешь бояться монстров в тот день, когда они тебя убьют. - А я монстр? - Ты сам знаешь, кто ты, Эдуард. Он сузил глаза. - Ты назвала меня Эдуардом в присутствии Донны. Она ничего не сказала, но дальше будь внимательнее. Я кивнула: - Прошу прощения, я сразу себя на этом поймала, но поздно. Я и вполовину не умею так хорошо врать, как ты, Эдуард. К тому же Тед - уменьшительное от Эдуарда. - Полное имя у меня в водительских правах - Теодор. - Давай я тебя буду называть Тедди, тогда я запомню. - Тедди подойдет, - сказал он спокойно. - Тебя очень трудно дразнить, Э... Тед. - Имена ничего не значат, Анита. Их очень легко менять. - А Эдуард - это твое настоящее имя? - Сейчас да. Я покачала головой: - А я действительно хотела бы знать. - А зачем? Он глядел на меня, и даже из-под темных очков ощущался напряженный интерес. Вопрос был не праздный. Вообще Эдуард не задает вопросов, на которые не хочет получить ответа. - Затем, что за пять лет знакомства с тобой я не знаю даже твоего настоящего имени. - Оно достаточно настоящее. - Ну, меня как-то подмывает выпытать у тебя. - Почему? Я пожала плечами и убрала руку от пистолета, потому что он не был нужен, по крайней мере в эту минуту, сегодня. Но, убирая руку, я знала, что будут и другие дни, и впервые поняла, что не знаю, доживем ли мы оба до моего отъезда. И мне стало грустно и угрюмо. - Может, чтобы узнать, какую выбивать надпись на надгробной плите, - ответила я. Он засмеялся: - Уверенность в себе - черта хорошая, самоуверенность - черта плохая. Смех его затих, лицо с очками стало непроницаемым. Мне не надо было видеть его глаза - я и так знала, что они холодны и далеки, как зимнее небо. Я отодвинулась от машины, опустив руки по швам. - Послушай, Эдуард, Тед, как ты еще там называешься. Я приехала не для того, чтобы служить приманкой для монстров или же узнать, что ты крутишь роман с "мамулей года" из "нью эйдж". Это меня выбило из колеи, а такое состояние мне тоже не нравится. У нас перемирие до раскрытия дела, а потом? - Потом посмотрим. - Ты не можешь просто согласиться прекратить помолвку с Донной? - Нет, - тихо и осторожно ответил он. - А почему? - У меня должна быть для нее достаточно веская причина, чтобы разбивать сердце ей и детям. Не забывай, что я провел с ними немало времени. Каково им будет, если я просто исчезну? - По-моему, ее сын возражать не станет. Питер, кажется? Думаю, если Тед вдруг слиняет, он будет только рад. Эдуард посмотрел в сторону. - Питер - да, а Бекки? Уже два года я присутствую в ее жизни, а ей всего шесть. Донна доверяет мне забирать ее из школы. Раз в неделю я ее вожу на уроки танцев, чтобы Донне не пришлось закрывать магазин слишком рано. Голос и лицо его не изменились, будто эти факты ничего не значили. У меня плечи стянуло от гнева, бицепсы задергались. Я сжала руки в кулаки - просто чтобы куда-то их девать. - Гад ты. - Возможно, - ответил он, - но ты думай, о чем просишь, Анита. Просто так уйти - это может причинить еще больше вреда. Я глядела на него, пытаясь проникнуть взглядом за эту невозмутимую маску. - Ты не думал о том, чтобы рассказать Донне правду? - Нет. - Черт бы тебя побрал! - И ты думаешь, что она могла бы выдержать правду обо мне, полную правду? Я думала почти минуту, стоя на раскаленной стоянке. Наконец я сказала: - Нет. Не хотелось мне этого произносить, но правда есть правда. - А откуда ты знаешь, что она не сможет быть женой наемного убийцы? Ты же только час с ней знакома, почему ты так уверена? - А теперь ты ко мне прикалываешься, - сказала я. Губы его дернулись почти в улыбке. - Я думаю, ты попала в точку. Донна правды не вынесет. Я потрясла головой, да так, что волосы хлестнули по лицу, и в буквальном смысле взметнула руки в воздух: - Ну его на фиг пока что. Я не для того летела на самолете, чтобы торчать на жаре и обсуждать твою личную жизнь. Мы тут должны преступление раскрывать или что? - Можем обсудить твою личную жизнь, - предложил он. - Ты с кем сейчас трахаешься - с вервольфом или вампиром? В его голосе звучало что-то близкое к желчности. Не ревность, но крайнее неодобрение. Если ты убиваешь монстров, не заводи с ними шашней. Такое правило было у Эдуарда и когда-то у меня тоже. Еще один признак моего морального падения. - Честно говоря, ни с одним, и это все, что я готова сообщить по данной теме. Он даже приспустил очки, и стали видны светло-голубые глаза. - Ты их обоих бросила? - В голосе звучал неподдельный интерес. Я покачала головой. - Если я захочу с тобой поделиться, я тебе сообщу отдельно. Теперь скажи мне, за каким чертом ты меня сюда вытащил, кроме как обсуждать твои сомнительные романы. Расскажи про эти убийства, Эдуард. Расскажи, зачем я прилетела. Он надвинул очки обратно и слегка кивнул: - О'кей. Открыв водительскую дверь, он предоставил мне открывать пассажирскую самой. Для Донны он дверь придержал, но у меня с Эдуардом были не такие отношения. Если мы того и гляди начнем перестрелку, то я и дверцу могу сама подержать.Глава 4
Машина принадлежала Теду, хотя вел ее Эдуард. Это было что-то квадратное и большое, помесь джипа, грузовика и уродливой легковушки. Покрыта она была слоем красноватой глинистой грязи, будто на ней ездили по канавам. Ветровое стекло измазалось так, что лишь два сектора под "дворниками" были прозрачны, а остальное покрывала патина рыжей грязи. - Ну и ну, Эдуард! - сказала я, открывая заднюю дверцу кузова. - Что ты делал с этим механическим уродцем? Никогда не видала такой грязной машины. - Это "хаммер", и он стоит побольше иного дома. Эдуард поднял дверцу и стал закладывать внутрь мои чемоданы. Я протянула ему сумку и, когда подошла поближе, ощутила запах новой машины, что объяснило мне, почему обивка сзади почти девственна. - Если он столько стоит, почему он не заслужил лучшего обращения? Эдуард взял сумку и поставил ее на новую обивку. - Я его купил, потому что он может ехать почти по любой местности и почти в любую погоду. Если бы я не хотел пачкать машину, купил бы что-нибудь другое. Он захлопнул дверцу. - А как Тед может себе позволить такую роскошь? - Ты знаешь, Тед неплохо зарабатывает, истребляя вредных зверей. - Но не до такой же степени неплохо, - сказала я. - И к тому же за скальпами не охотится. - А откуда ты знаешь, сколько зарабатывает охотник за скальпами? - спросил он, выглядывая из-за грязной машины. Он был прав. - В общем, не знаю. - И мало кто знает, так что мне сходят с рук покупки, которые вроде бы Теду не по карману. Он обошел машину, направляясь к дверце водителя, и только верх белой шляпы был виден над заляпанной крышей. Я потянула на себя пассажирскую дверцу, и она открылась. Стоило забраться на сиденье, и я была рада, что на мне не юбка. Что приятно в работе с Эдуардом - он не требует от меня носить деловой костюм. На эту поездку мне хватит джинсов и кроссовок. Единственное, что у меня было от народного костюма, - черная куртка поверх хлопковой рубашки и джинсов. Это чтобы прикрыть пистолет, а больше ни за чем. - Какие законы насчет стволов в Нью-Мексико? Эдуард тронулся с места и глянул на меня: - А что? Я застегнула привязной ремень - мы явно торопились. - Я хочу знать, могу ли я засунуть куртку куда подальше и носить пистолет открыто или надо все время прятать оружие. Он чуть скривил губы. - В Нью-Мексико можно носить оружие, если оно не скрыто. Носить скрытое оружие, не имея разрешения, запрещает закон. - Давай проверим, правильно ли я поняла. Я могу носить пистолет у всех на виду, с разрешением на ношение или без, но если я надену поверх куртку, скрою оружие, а разрешения на ношение у меня нет, то я нарушу закон? Он улыбнулся: - Именно так. - Очень интересные бывают законы об оружии в западных штатах, - заметила я, но куртку все же сняла. Можно вылезти из любой шмотки, не расстегивая ремня машины. Я его всегда застегиваю, поэтому практика у меня большая. - И все же полиция имеет право тебя остановить, если увидит с оружием. Просто проверить, что ты не собираешься никого убивать. Последние слова он сопроводил полуулыбкой. - Так что я могу его носить, если не прятать, но на самом деле меня все время будет останавливать полиция. - И еще: никакое огнестрельное оружие, даже незаряженное, нельзя вносить в бары. - Я не пью, так что как-нибудь, думаю, смогу бары обходить. Вдоль дороги, на которую мы выехали, тянулась проволочная изгородь, но она никак не скрывала ровные, плоские дали и странные черные горы. - А как эти горы называются? - Сангре-дель-Кристо - Кровь Христова, - ответил Эдуард. Я глянула на него - не шутит ли он. Нет, он не шутил. - Почему? - Что почему? - Почему их назвали Кровью Христовой? - Не знаю. - А давно Тед здесь живет? - Почти четыре года. - И ты не знаешь, почему горы назвали Сангре-дель-Кристо? Ты совсем не любопытен? - К тому, что не касается этой работы, - нет. Именно этой работы. Как-то странно. - А что, если монстр, которого мы ищем, что-то вроде местного пугала? Знание о названии гор может нам ничего и не дать, но может вывести на легенду, предание, намек о какой-то кровавой бане в прошлом. Бывают очень локализованные монстры, Эдуард, твари, которые вылезают из-под земли раз в столетие, как долгоживущие цикады. - Цикады? - переспросил он. - Ага, цикады. Ювенильные формы остаются в земле, и только раз в тринадцать, или семь, или сколько там лет занимает цикл превращения, вылезают, линяют и становятся взрослыми. Это те насекомые, которые так трещат каждое лето. - Не знаю, кто погубил тех людей, Анита, но только не гигантская цикада. - Я не об этом, Эдуард. Я о том, что есть виды живых существ, которые прячутся, почти тотально прячутся много лет, а потом вылезают. Монстры все же принадлежат к миру природы. Противоестественная биология - все равно биология. Так что, быть может, старые мифы и легенды наведут нас на след. - Я тебя привез не для того, чтобы ты тут Нэнси Дрю изображала, - сказал Эдуард. - И для этого тоже, - ответила я. Он посмотрел на меня таким долгим взглядом, что мне захотелось попросить его следить за дорогой. - Что ты хочешь этим сказать? - Если бы тебе нужен был человек, только чтобы вскидывать ствол и стрелять, ты бы позвал кого-нибудь другого. Тебе нужны мои знания, а не только ствол. Так ведь? Он отвернулся и стал смотреть на дорогу, отчего мне стало намного легче. По обе стороны стояли домики, в основном глинобитные или под глинобитные. Я недостаточно в этом разбираюсь, чтобы судить. Дворики маленькие, но ухоженные, кактусы и большие кусты сирени с удивительно маленькими гроздьями голубых цветов. Сирень была не такая, как на среднем западе. Наверное, она требует меньше воды. Молчание заполнило машину, и я не пыталась его нарушить, созерцая пейзаж. Я в Альбукерке не бывала и буду изображать туриста, если получится. Эдуард наконец ответил мне, сворачивая на Ломос-стрит: - Ты права. Я тебя позвал не просто стрелять. Для этого у меня уже есть люди. - Кто? - спросила я. - Ты их не знаешь, но в Санта-Фе я вас познакомлю. - Мы сейчас едем прямо в Санта-Фе? Я сегодня еще ничего не ела и вроде надеялась перекусить. - Последнее место преступления - в Альбукерке. Мы туда заедем, потом поедим. - А мне потом захочется есть? - Может быть. - Кажется, мне тебя не уговорить сперва на ленч. - Нам придется еще заехать в одно место, - сказал он. - Это куда? Он только слабо улыбнулся - дескать, пусть будет сюрпризом. Эдуард любил испытывать мое терпение. Может, на другой вопрос ответит. - А кто еще с тобой сейчас работает? - Я же тебе сказал, ты их не знаешь. - Ты все время говоришь "они". Значит, у тебя есть двое для поддержки, и тебе понадобилась еще и я? Он опять ничего не ответил. - Трое человек в поддержку. Да, Эдуард, ты, наверное, просто в отчаянии. Я это сказала вроде как в шутку. Но он воспринял всерьез. - Анита, это дело я хочу раскрыть любой ценой. И вид у него был угрюмый. Подвело меня чувство юмора. - И эти двое тоже задолжали тебе услугу? - Один из них. - Они наемные убийцы? - Иногда. - Охотники за скальпами, как Тед? - Бернардо - охотник. Наконец-то хоть одно имя. - Бернардо - иногда наемный убийца, а вообще охотник за скальпами, как Тед. То есть он тоже использует маску охотника за скальпами как легальное прикрытие? - Иногда он бывает телохранителем. - Весьма разносторонний человек, - сказала я. - Вообще-то нет, - ответил Эдуард, и это был странный ответ. - А второй кто? - Олаф. - Ладно, Олаф. Он иногда убийца, не охотник за скальпами, не телохранитель. А кто он еще? Эдуард покачал головой. Эти ненавязчивые ответы начинали действовать мне на нервы. - У кого-нибудь из них есть особые способности, помимо желания убить врага? - Да. Все, он исчерпал мой лимит ответов "да-нет". - Эдуард, я приехала не играть в двадцать вопросов. Расскажи мне про своих помощников. - Ты их скоро увидишь. - Ладно, тогда расскажи, куда мы еще заезжаем. Он чуть качнул головой. - Слушай, Эдуард, ты мне действуешь на нервы и уже меня достал, так что кончай эту таинственность и говори по-человечески. Он покосился на меня, и глаза чуть показались из-за темных стекол очков. - Ну и ну, кажется, мы сегодня раздражительны. - До раздражения, Эдуард, слишком далеко, и ты это знаешь. Но будешь еще темнить - действительно выведешь меня из себя. - Я думал, тебя уже вывело из себя присутствие Донны. - Так и есть. Но я хочу заинтересоваться делом и перестать выходить из себя. А для этого тебе надо ответить на мои вопросы о сути дела, а значит, и о твоих помощниках. Так что либо говори, либо отвези меня обратно в аэропорт к чертовой матери! - Я Олафу и Бернардо не говорил, что ты путаешься с вампиром и вервольфом. - На самом деле я сейчас ни с кем из них не встречаюсь, но дело не в этом. Меня не интересует их половая жизнь, Эдуард. Я только хочу знать, почему ты их позвал. Какая у них специальность? - Ты порвала и с Жан-Клодом, и с Ричардом? Редко когда мне удавалось слышать в голосе Эдуарда искреннее любопытство. И даже непонятно, хорошо это или плохо, что Эдуарда интересует моя личная жизнь. - Не знаю, порвали мы отношения или нет. Скорее просто не видимся. Мне нужно побыть от них подальше, пока я решу, что делать. - И что ты думаешь с ними делать? В голосе слышался оттенок энтузиазма, а такое чувство у Эдуарда вызывало только дело. - Я не собираюсь никого из них убивать, если ты на это намекаешь. - Не могу сказать, что я не разочарован, - заметил Эдуард. - Тебе надо было убить Жан-Клода до того, как ты так глубоко увязла. - Ты говоришь об убийстве того, кто был моим возлюбленным больше года, Эдуард. Может, ты и мог бы задушить Донну в постели, но я после такого рода поступка не смогла бы спокойно спать. - Ты его любишь? Этот вопрос застал меня врасплох. Не сам вопрос, а то, что его задал этот человек. От него было очень странно такое услышать. - Да, я думаю, что да. - А Ричарда ты любишь? Как-то очень странно было обсуждать свои эмоции с Эдуардом. Есть у меня друзья-мужчины, но каждый из них предпочел бы лучше сверлить зуб, чем разговаривать о "чувствах". Из всех из них я сейчас говорила с тем, кто никогда, как я думала, не стал бы говорить со мной о любви. Что-то в этом году я слабо понимаю мужчин. - Да, я люблю Ричарда. - Про вампира ты сказала "думаю, что люблю", а про Ричарда - просто "да". Убей вампира, Анита. Я тебе помогу. - Не слишком деликатно на это указывать, Эдуард, но я - слуга-человек Жан-Клода. Ричард - его зверь, которого он зовет. У нас такой симпатичный menage a trois. Если умрет один из нас, остальные тоже могут погибнуть. - Может быть; а может, это вампир так говорит. Ему не впервой тебе врать. Трудно было спорить так, чтобы не выглядеть дурой, и я не стала пробовать. - Когда мне понадобится твой совет насчет моей личной жизни, я тебя спрошу. А пока ад не замерзнет, побереги дыхание. И давай рассказывай о деле. - Ты, значит, будешь мне говорить, с кем мне встречаться, а с кем нет, а я тебе не могу платить той же монетой? Я посмотрела на него: - Ты злишься за то, что я налетела на тебя из-за Донны? - Не совсем так; но если ты мне даешь советы насчет личной жизни, почему мне нельзя? - Это не одно и то же, Эдуард. У Ричарда нет детей. - Для тебя это такая большая разница? - Большая, - кивнула я. - Никогда не замечал за тобой таких материнских чувств. - Их и нет, Эдуард, но дети - это люди, маленькие люди, заложники решений, которые принимают взрослые. Донна достаточно взрослая, чтобы сама делать ошибки, но когда ты ее раздавишь, ты детей тоже раздавишь. Я знаю, что тебе это все равно, а мне - нет. - Я знал, что так будет. Я даже знал, как ты отреагируешь, хотя и не понимаю почему. - Ну, ты предусмотрел больше, чем я. Я и представить себе не могла, что ты спутаешься с вдовой из "нью эйдж", да еще с детьми. Я считала, что ты всегда прикидываешь, сколько придется платить. - Теду за это расплачиваться не придется, - сказал он. - А Эдуарду? Он пожал плечами: - Для Эдуарда это просто еще одна потребность. Как еда. Хладнокровная грубость этой фразы почти успокаивала. - А вот это уже тот Эдуард, которого я знаю и боюсь. - Боишься, и все-таки ты выступила против меня ради женщины, которую только что увидела, и двух детишек, которых даже не знаешь. Я вовсе не собираюсь никого из них убивать, и все же ты готова поставить между нами ультиматум. - Он покачал головой. - Этого я не понимаю. - И не понимай, Эдуард. Только знай, что так и есть. - Я тебе верю, Анита. Ты единственный известный мне человек, кроме меня, который никогда не блефует. - Значит, Бернардо и Олафу случается блефовать? - спросила я. Он покачал головой и засмеялся, разрядив нараставшее напряжение. - Нет, я тебе ничего о них не скажу. - Почему? - спросила я. - Потому, - ответил он и почти улыбнулся. Я глянула на его непроницаемый профиль. - Тебе это нравится. Ты заранее радуешься моей встрече с Олафом и Бернардо. Я даже не пыталась скрыть удивление в голосе. - Как и радовался твоей встрече с Донной. - Хотя и знал, что я разозлюсь, - уточнила я. Он кивнул. - Это выражение твоего лица почти стоило смертельной опасности. Я покачала головой: - Эдуард, ты начинаешь меня тревожить. - Только начинаю? Наверное, теряю хватку. - Ладно, не рассказывай о них. Расскажи об этом деле. Он заехал на парковку. Я поглядела вперед и увидела над нами стены больницы. - Это и есть место преступления? - Нет. Он въехал на свободную стоянку и заглушил двигатель. - И что это значит, Эдуард? Почему мы приехали в больницу? - Здесь выжившие. - Выжившие? - Я широко открыла глаза. Он посмотрел на меня. - Оставшиеся в живых. Эдуард открыл дверцу, но я удержала его за локоть. Эдуард медленно повернулся и посмотрел на мои пальцы, схватившие его обнаженную руку. Он долго и неодобрительно не отводил взгляд, но этот фокус я и сама умею проделывать. Если человек дает понять, чтобы его не трогали, то собеседник, который не собирается применять насилие, обычно отпускает. Я не отпустила, вцепившись ему в локоть, но чтобы не было больно и он бы понял: так легко от меня не избавиться. - Эдуард, рассказывай. Кто выжил? Он перевел взгляд с руки на мое лицо. Так и хотелось сорвать с него очки, но я сдержалась. Глаза его все равно ничего не выдадут. - Я тебе говорил, что есть раненые, - сказал он как ни в чем не бывало. - Нет, ты не сказал. Ты говорил так, будто никто не выжил. - Мое упущение, - ответил он. - Черта с два. Ты любишь напускать таинственность, но это уже начинает утомлять. - Отпусти мою руку. Это он произнес как "привет" или "доброе утро" - без малейшего нажима. - Если отпущу, ты мне ответишь? - Нет, - сказал он все тем же приветливым голосом. - Но если ты устроишь здесь состязание, кто круче, Анита, я буду вынужден заставить тебя меня отпустить. Тебе это не понравится. Голос его не изменился, даже улыбка на губах была та же. Но я отпустила его и медленно отодвинулась на сиденье. Если Эдуард говорит, что мне не понравится, я ему верю. - Рассказывай, Эдуард. На лице у него засияла широкая и открытая улыбка. - Называй меня Тед. И эта сволочь вылезла из машины! Я осталась сидеть, глядя, как он идет через парковку. Он остановился на краю, больница была от него на той стороне узкой дороги. Эдуард снял очки, засунул их дужкой за ворот рубашки и выжидательно обернулся к машине. Он вполне заслужил, чтобы я не вышла. Заслужил, чтобы я вернулась в Сент-Луис и оставила его самого расхлебывать кашу. Но я открыла дверцу и вышла. Почему, спросите вы? Во-первых, он просил меня помочь, и в конце концов он все мне откроет - в своей садистской манере. Во-вторых, я хотела знать, что же смогло пробить это хладнокровие и напугать его. Я хотела знать, а в любопытстве кроются и сила, и слабость. Чем оно окажется на этот раз, пока что неясно. Я бы поставила на слабость.Глава 5
Больница Санта Люсии была огромной, и на этом здании, единственном из виденных мною в Альбукерке, не лежал отпечаток юго-запада. Просто типичная больница - большая и угловатая. Может быть, больницу не собирались показывать туристам. Что ж, им повезло. Тут даже было вполне мило, но все-таки больничная атмосфера чувствуется. В нее я попадаю, только когда что-то не так. Единственным на этот раз светлым моментом было то, что в палате не я и не кто-то из моих знакомых. Мы находились в длинном белом коридоре с множеством закрытых дверей, но перед одной из них стоял полисмен в форме. Интуиция ли подсказывала, но я была уверена, что эта палата нам и нужна. Эдуард подошел к полисмену и представился. Он классно изображал из себя рубаху-парня, безобидного и разбитного, но только несколько сдерживающего свою жизнерадостность - больница все-таки. Эдуард и полисмен сразу поняли друг друга, что уже не предвещало никаких проблем. Полисмен окинул меня взглядом через плечо Эдуарда. Он выглядел молодо, но у него были холодные и серые коповские глаза. На этой работе надо немного повариться, только тогда глаза у тебя станут пустыми. Но он смотрел на меня слишком долго и внимательно. Почти чувствовалось, как тестостерон всплывает на поверхность. Этот его вызывающий вид говорил, что он то ли не уверен в своей мужественности, то ли в своей, так сказать, полицейскости, то ли он слишком недавно служит. Не новичок, но и недалеко от него ушел. Если он думал, что я съежусь под пристальным взглядом, его ждало разочарование. Я спокойно улыбнулась ему, взгляд у меня был равнодушный и почти скучающий. Подвергаться осмотру - это не из числа моих любимых занятий. Он моргнул первым. - Лейтенант там. Он хочет ее видеть перед тем, как впустить. - А зачем? - спросил Эдуард все тем же приятным голосом. Коп пожал плечами: - Я выполняю приказания, мистер Форрестер. Вопросы лейтенанту я не задаю. Подождите здесь. Он приоткрыл дверь - чуть-чуть, чтобы не было видно, что за нею, и протиснулся внутрь. Потом закрыл дверь сам, не ожидая, пока это сделает доводчик. Эдуард нахмурился: - Не понимаю, что случилось. - А я понимаю, - сказала я. Он приподнял бровь, глядя на меня: дескать, выкладывай. - Я женщина и, строго говоря, штатская. И многие копы не верят, что я способна на эту работу. - Я за тебя поручился. - Ну что ж, Э... Тед, значит, твое мнение весит меньше, чем ты сам думал. Он все еще хмурился, глядя на меня по-Эдуардовски, когда дверь распахнулась. На моих глазах он преобразился в Теда. Глаза заискрились, губы разошлись в улыбке, все выражение лица стало иным, будто это была маска. Личность Эдуарда исчезла как по волшебству. Наблюдая это так близко, я даже поежилась. Легкость, с которой он менял личины, наводила жуть. В дверях стоял мужчина, низкорослый, не намного выше меня - пять футов шесть дюймов самое большее. Я подумала: неужто в местной полиции нет норм роста? Золотистые и коротко стриженные волосы выгорели на солнце до белокурых и были как прилизанные на голове с квадратной челюстью. Бледная кожа у него загорела до золотистого оттенка. Сначала Донна, теперь этот лейтенант. Они здесь совсем, что ли, не боятся рака кожи? У мужчины были красивые светло-зеленые глаза цвета молодых весенних листочков, с длинными золотистыми ресницами, они смягчали и придавали его лицу почти женственную красоту. Лишь благодаря мужественно выставленной челюсти лейтенанта можно было бы назвать скорее смазливым, чем красивым. Она и портила лицо, и спасала его от совершенства. Глаза у мужчины, может, и были красивые, но не дружелюбные. В них сквозил даже не холодный коповский взгляд, а какая-то враждебность. Поскольку мы с этим человеком никогда не виделись, значит, причина в том, что я женщина - штатская или аниматор - либо и то, и другое вместе. Он или шовинист, или же набит предрассудками. Не знаю, что лучше. Эдуард попытался прервать молчание. - Лейтенант Маркс, это Анита Блейк. Сержант Эпплтон вам насчет нее звонил. Эдуард говорил бодрым голосом Теда, но плечи его напряженно согнулись, и жизнерадостности в них заметно не было. - Вы Анита Блейк. - Лейтенант Маркс сумел выразить голосом сомнение. - Она самая. Он прищурился: - Я не люблю, когда в порученные мне дела лезут штатские. - Он ткнул пальцем в сторону Эдуарда. - Тед доказал свою полезность. - Ткнул в мою сторону. - А вы - нет. Эдуард начал что-то говорить, но Маркс оборвал его резким движением руки: - Пусть сама ответит. - Я отвечу на вопрос, если вы его зададите, - сказала я. - Что это должно значить? - Это значит, что пока вы не задавали мне вопроса, лейтенант. Вы только делали утверждения. - Ладно, всякая королева кладбищ тут еще умничать будет! Ага, значит, это предрассудки. Одна загадка разрешилась. - Меня сюда пригласили, лейтенант Маркс. Пригласили помочь вам расследовать дело. Если вы не хотите моей помощи - не надо, только пусть кто-то из городского начальства объяснит моему боссу, какого черта я лезла на самолет в Нью-Мексико, если не была уверена, что я там нужна. - Я вас не так встретил, и вы бежите к властям? Я покачала головой: - Слушайте, Маркс, что за шило у вас в заднице? - Чего? - Я вам напоминаю вашу бывшую жену? - Я женат, и жена у меня только одна! - возмущенно заявил он. - Мои поздравления. Так что дело в той вудуистике, которой я поднимаю мертвых? Вас мистические искусства пугают? - Я не люблю черной магии. Он потрогал крестообразную заколку галстука, которая стала почти повсюду стандартным элементом полицейской формы. Я почему-то решила, что Маркс эти заколки принимает всерьез. - Черной магией я не занимаюсь,Маркс. - Потянув за серебряную цепочку, я вытащила крест так, чтобы он был на виду. - Я христианка, епископальной церкви. Не знаю, что вы слышали о моей работе, но со злом она не связана. - Это вы так говорите. - Вопрос о состоянии моей бессмертной души мы с Богом будем решать без вас, лейтенант Маркс. Не судите, да не судимы будете. Или вы этот завет пропустили и придерживаетесь только того, что вам нравится? У него потемнело лицо, забилась жилка на лбу. Гнев до такой степени, даже если лейтенант - христианский экстремист правого толка, был излишен. - Что там за чертовщина за той дверью, что вы так оба перепугались? Маркс заморгал: - Я ничего не испугался. Я пожала плечами: - Испугались, и это видно. Вас потряс вид выживших, и вы решили отыграться на мне. - Вы меня не знаете, - заявил он. - Нет, но я хорошо знаю полисменов и могу определить, когда человек боится. Он подступил ко мне так близко, что я шагнула бы назад для драки, освободив между нами пространство. Но я не тронулась с места. Не мог лейтенант в самом деле развернуться и стукнуть. - Вам кажется, вы такая железная и крутая? Я заморгала прямо перед его лицом, так близко, что, если бы я встала на цыпочки, могла бы его поцеловать. - Мне не кажется, лейтенант. Я в этом уверена. Он улыбнулся моим словам, но не добродушно и не радостно. - Если вы думаете, что можете это выдержать, - прошу вас. Он шагнул в сторону и приглашающим жестом указал на дверь палаты. Я хотела спросить, что там за дверью. Что там может быть такого страшного, что настолько потрясло Эдуарда и лейтенанта полиции? Закрытая гладкая дверь хранила свои секреты. - Чего вы ждете, миз Блейк? Вперед, открывайте дверь. Я оглянулась на Эдуарда. - Кажется, ты не хочешь меня просветить. - Открывай дверь, Анита. - Сволочь, - буркнула я себе под нос и открыла дверь.Глава 6
Она вела не прямо в палату, а в небольшой тамбур с еще одной дверью, почти полностью стеклянной. Слышался шум циркулирующего воздуха, будто у палаты была автономная вентиляция. Сбоку стоял человек в зеленой одежде хирурга, с пластиковыми бахилами на ногах, на шее болталась маска. Он был высок и худ, но слабым не казался. И при этом он был первым увиденным мной жителем штата Нью-Мексико без загара. Человек протянул мне хирургический комбинезон: - Надевайте. Я взяла комбинезон у него из рук. - Вы лечащий врач? - Нет, я медбрат. - А имя у вас есть? Он чуть улыбнулся: - Бен. Меня зовут Бен. - Спасибо, Бен. Я Анита. А зачем мне вот это? - Чтобы не занести инфекцию. Я не стала спорить. Я была специалистом скорее по отнятию жизни, чем по ее защите, а к мнению специалистов я прислушиваюсь. Штаны комбинезона я натянула поверх джинсов, стянув завязки потуже. Но штанины все равно болтались у меня на ступнях. Медбрат Бен улыбался. - Мы не думали, что нам пришлют полицейского такого... крошечного. Я на него ощерилась. - Такие вещи надо говорить с извиняющейся улыбкой! Он сверкнул белыми зубами. От улыбки его лицо смягчилось, и он стал меньше похож на сестру Крэтчет и больше на человека. - И я не коп. Он стрельнул глазами на пистолет в кобуре - очень черный и очень заметный на фоне красной рубашки. - Но пистолет у вас есть. Я надела через голову рубашку с короткими рукавами, накрыв раздражающий его пистолет. - Законы штата Нью-Мексико разрешают мне носить пистолет, если он не спрятан. - Если вы не полицейский, зачем вам пистолет? - Я истребитель вампиров. Он протягивал мне халат с длинными рукавами. Я просунула в них руки. Он завязывался сзади, как обычно бывает у больничных халатов, и Бен завязал его на мне. - Я думал, что вампиров пулями убить нельзя. - Серебряные пули их могут остановить, а если вампир не слишком стар и силен, то можно пробить ему дыру в мозгах или в сердце. Иногда, - добавила я. А то еще Бен неправильно меня поймет, попытается остановить рвущегося вампира серебряной пулей, и его сжуют за то, что он положился на мое мнение. Довольно трудно было запихнуть мои волосы под пластиковый тесный чехол, но в конце концов получилось, хотя край пластика тер мне шею при каждом повороте головы. Бен попытался помочь мне надеть хирургические перчатки, но это я сама сделала без труда. Он приподнял брови. - Вам приходилось надевать такие перчатки. Он не спрашивал, а утверждал. - Я их надеваю на осмотр места преступления, когда не хочу потом выковыривать кровь из-под ногтей. Он помог мне завязать сзади маску. - На вашей работе вы должны были видеть много крови. - Но уж точно меньше, чем вы. - Я повернулась, глянула на себя в маске на рту и носу. Только глаза остались непокрытыми. Бен посмотрел на меня с задумчивым видом. - Я ведь не хирургическая сестра. - А какая у вас специальность? - поинтересовалась я. - Ожоговое отделение. Я широко открыла глаза. - У раненых ожоги? Он покачал головой: - Нет, но тела у них - сплошь открытые раны, как ожог. Лечение одно и то же. - Как это - сплошь открытые раны? Кто-то постучал по стеклу у меня за спиной, и я вздрогнула. Повернувшись, я увидела человека в таком же, как у меня, наряде, сердито глядящего на меня светлыми глазами. Он нажал кнопку интеркома, и его голос был достаточно ясен, чтобы услышать в нем раздражение. - Если входите, то входите. Я хочу им снова дать успокоительное, а не могу, пока вы не попробуете их допросить, - так мне сказали. Он отпустил кнопку и ушел за белую занавеску, которая закрывала вид в палату. - Господи, как сегодня все рады меня видеть! Бен натянул маску и сказал: - Лично против вас он ничего не имеет. Доктор Эванс свое дело знает, он один из лучших. Если хотите в больнице найти хорошего врача, не спрашивайте ни в справочной, ни у врачей. Спросите любую сестру. Сестры всегда знают, кто хороший врач, а кто нет. Ничего плохого они вслух не скажут, но если они дадут о враче хороший отзыв, это надежно, как в банке. Бен тронул на стене что-то слишком большое, чтобы назвать это кнопкой, и двери распахнулись с таким звуком, будто открыли воздушный шлюз. Я шагнула внутрь, и двери с тем же звуком закрылись у меня за спиной. Передо мной была только белая штора. Я не хотела ее отодвигать. Все здесь были чертовски выбиты из колеи. Там наверняка будет плохо. Тела как открытые раны, сказал Бен, но не ожог. Что же с ними случилось? Как говорит старая пословица, есть только один способ узнать. Я сделала глубокий вдох и отодвинула штору. Палата была белая, антисептическая, больничная донельзя. За ее стенами прибегали к каким-то уловкам, чтобы показать: дескать, это здание как здание - пастельные рисунки и все такое. Но здесь притворство кончалось, а реальность оказалась суровой. В палате было шесть коек, каждая с пластиковым навесом над головой и торсом пациента. Возле ближайшей койки стоял доктор Эванс. В глубине палаты женщина в таком же хирургическом костюме смотрела на один из многих мигающих и попискивающих приборов, придвинутых к каждой койке. Она подняла глаза, и незначительная часть ее лица между маской и колпаком оказалась поразительно темной. Афроамериканка, но кроме того, что она не жирная, да еще ее роста, под всей этой сбруей больше ничего нельзя было увидеть. Встреть я ее без этой одежды, не узнала бы. Странная анонимность беспокоила - впрочем, может быть, только меня. Женщина опустила глаза и пошла к следующей койке, проверяя те же показания, что-то записывая в блокнот. Я подошла к ближайшей койке. Доктор Эванс не повернулся, никак не прореагировал, что заметил мое присутствие. Над каждым пациентом, как шатер, висели белые простыни, поддерживаемые какой-то рамочной конструкцией. Наконец доктор Эванс повернулся, и мне стало видно лицо пациента. Я заморгала - глаза отказывались это видеть или мозг отказывался воспринимать. Лицо было красное и сырое и должно было кровоточить, но крови не было. Будто я смотрела на кусок сырого мяса в форме человеческого лица, а не черепа. Нос был отрезан, остались кровавые дыры для вставленных внутрь трубок. Человек вращал глазами в орбитах, таращась на меня. Я не сразу сообразила, что у него срезаны веки. Вдруг в палате стало тепло, так, что маска начала меня душить. Мне хотелось сорвать ее, чтобы сделать вдох. Наверное, доктор уловил какое-то мое движение, потому что он перехватил мою руку. - Ничего не снимайте. Я каждый раз рискую их жизнью, когда сюда входит новый человек. - Он отпустил мое запястье. - Так постарайтесь, чтобы я рисковал не зря. Расскажите мне, кто это сделал. Я замотала головой, стараясь дышать медленно. Когда я смогла говорить, то спросила: - Как выглядит остальное тело? Он посмотрел на меня вопрошающими глазами. Я выдержала взгляд. Все лучше, чем смотреть на эту койку. - Вы уже побледнели. Вы уверены, что хотите видеть остальное? - Нет, - честно ответила я. Даже по одним только глазам было заметно удивление. - Мне ничего сейчас так не хочется, как повернуться и выйти из этой палаты, - сказала я. - Новые кошмары мне не нужны, доктор Эванс, но меня позвали высказать мнение эксперта. Его я не могу составить, пока не увижу всего. Если бы я могла без этого обойтись, то, поверьте мне, я бы не просила. - И что вы думаете так узнать? - спросил он. - Я здесь не для того, чтобы на них глазеть, доктор. Но я ищу разгадку, кто это сделал. Почти всегда ключи к разгадке - на телах жертв. Человек на койке мелко задергался, мотая головой из стороны в сторону, будто ему было очень больно. Тихие беспомощные звуки доносились из безгубого рта. Я закрыла глаза и попыталась восстановить ровное дыхание. - Пожалуйста, доктор. Я должна видеть. Открыла глаза я как раз вовремя, чтобы увидеть, как он отворачивает простыню. Он снимал ее, аккуратно складывая, дюйм за дюймом открывая тело пациента. Когда тело обнажилось до пояса, я уже знала, что с человека сняли кожу заживо. Я-то надеялась, что это будет только лицо, это само по себе уже было ужасно. Но чтобы ободрать тело взрослого мужчины, нужно чертовски много времени, нужна вечность, полная безумных криков, чтобы сделать это так хорошо и тщательно. Когда простыня была снята с паха, я покачнулась - чуть-чуть. Это не был мужчина. Паховая область была гладкой и ободранной. Я поглядела на грудь - строение скелета мужское. Я затрясла головой и спросила: - Это мужчина или женщина? - Мужчина, - ответил доктор. Я глядела, не могла не глядеть на половые органы, которых не было. - Черт, - тихо произнесла я и снова закрыла глаза. Жарко было, очень жарко. С закрытыми глазами я слышала шипение кислорода, шепчущий шорох бахил сестры, подошедшей к нам, и тихие звуки с койки, где дергался пациент, привязанный мягкими ремнями за лодыжки и запястья. Ремнями? Я их видела, но не зафиксировала в сознании. Я видела только тело. Да, тело. Не могла я думать о нем как о человеке. Надо было дистанцироваться или я отрублюсь. Думать о деле. Я открыла глаза. - Зачем ремни? Голос у меня был с придыханием, но ясный. Я посмотрела на тело, потом подняла взгляд, встретившись глазами с доктором Эвансом. И глядела бы на него, пока не запомнила бы все морщинки возле его глаз, лишь бы не смотреть вниз, на койку. - Они все время пытаются встать и уйти, - сказал он. Я нахмурилась, чего под маской не могло быть видно. - Но ведь они не в состоянии? - Мы их держим на очень сильном болеутоляющем. И когда боль затихает, они пытаются уйти. - Все? - спросила я. Он кивнул. Я заставила себя снова смотреть на койку. - А почему это не может быть просто случай серийного... не убийцы, как его назвать? - Я пыталась подыскать слово. - Зачем вызвали меня? Я эксперт по противоестественному, а это может быть делом рук человека. - На тканях тела нет следов режущего инструмента, - сказал доктор Эванс. - То есть? - переспросила я, глядя на него. - Дело в том, что это не могло быть сделано лезвием. Как бы ни был искусен палач, всегда остаются следы использованного инструмента. Вы правы, когда говорите, что больше всего информации дают тела жертв, но не эти тела. У них такой вид, будто кожу просто растворили. - Любое едкое вещество, которое может снять с человека кожу и мягкие ткани, такие как нос и половые органы, не ограничится кожей и будет разъедать тело. Он кивнул: - Если его не смыть сразу, но нет следов никакого едкого вещества. Более того, на теле нет узоров кислотного ожога. Нос и паховые органы оторваны. На остатках следы отрыва и повреждения, которых больше нигде нет. Выглядит так, будто тот, кто их обдирал, сначала содрал кожу, а потом оторвал еще куски. - Он замотал головой. - Я по всему миру ездил, помогая уличать тех, кто виновен в пытках. И думал, что видел все, но ошибся. - Вы судмедэксперт? - спросила я. - Да. - Но они же не мертвы? Он посмотрел на меня: - Нет, не мертвы, но здесь годятся мои знания, которые позволяют мне судить о мертвых телах. - Тед Форрестер говорил, что есть смертные случаи. Они погибли от снятия кожи? Теперь, когда я стала "работать", в палате уже не казалось так жарко. Если тщательно сосредоточиться на деловых вопросах, может быть, меня не вытошнит на пациентов. - Нет, их разрезали на куски и бросили там, где они лежали. - На разрезанных телах следы лезвия, иначе вы не говорили бы "разрезали". - Есть след режущего инструмента, но это не нож и не меч, даже, черт побери, не штык и вообще ни один из известных мне инструментов. Порезы глубокие, но неровные, не такие, какие оставляет стальной клинок. - А что? - спросила я. Он покачал головой: - Не знаю. Но это лезвие не прорезало кости. Кто бы ни резал эти тела, кости он отрывал друг от друга в суставах. На это не хватит сил ни у одного человека, тем более что это было сделано многократно. - Да, наверное, - согласилась я. - Вы действительно думаете, что такое мог сделать человек? - спросил он, мотнув головой в сторону койки. - Вы спрашиваете, может ли человек так поступить с другим человеком? Если вы ездили по миру и свидетельствовали по делам о смерти от пыток, то вы наверняка знаете, что способны люди делать с людьми. - Я не говорю, что человек такого не сделал бы. Я говорю, что вряд ли он был бы на это способен физически. Я кивнула: - По-моему, разрезать и растерзать человек мог бы. Но насчет снять кожу - согласна. Если бы это сделал человек, остались бы следы орудия. - Вы говорите - следы орудия, а не следы ножа. Большинство людей считают, что нужен нож, чтобы снять с кого-то кожу. - Любой предмет с острым краем, - сказала я, - хотя это медленнее и обычно неряшливее, чем ножом. А здесь все до жути аккуратно. - Да, - согласился он, кивая. - Очень точное слово. Как бы ужасно это ни было, сделано это очень аккуратно, кроме удаленной дополнительной ткани. Там не аккуратно, а грубо. - Как будто у нас два разных... - мне все хотелось сказать "убийцы", но эти люди были пока живы, - ...преступника. - Что вы имеете в виду? - Разрезать тело на куски тупым инструментом, который не режет кость, затем разорвать на части голыми руками - это больше в духе неорганизованного серийного убийцы. Тщательно снять кожу - на это скорее способен организованный серийный убийца. Зачем трудиться и тщательно снимать кожу с лица и паха, чтобы потом вырвать куски? Либо это два разных преступника, либо у него две разные личности. - Раздвоение личности? - спросил доктор Эванс. - Не совсем, но не всегда серийного убийцу легко отнести к какой-то категории. У некоторых организованных преступников бывают приступы ярости, напоминающие неорганизованного убийцу, и организованный ум может стать дезорганизованным в пылу убийства. К неорганизованным убийцам это не относится - у них шариков в котелке не хватит, чтобы подделаться под организованного. - Так что у нас либо организованный убийца, подверженный дезорганизующим приступам ярости, либо... либо что? Доктор говорил со мной очень разумно, совершенно уже не сердясь. Либо я произвела на него хорошее впечатление, либо хотя бы не произвела плохого. Пока что. - Это может быть пара убийц: организованный убийца - мозг операции, и неорганизованный, ему повинующийся. Работающие тандемом убийцы - это бывает не так уж редко. - Как хиллсайдский душитель, точнее, душители, - вспомнил он. Я улыбнулась под маской. - Было куда больше случаев, когда убийц было двое. Иногда это двое мужчин, иногда мужчина и женщина. В этом случае мужчина доминирует - так было по крайней мере во всех известных мне случаях, кроме одного. Как бы то ни было, один из них доминант, другой в большей или меньшей степени под его контролем. Это может быть полная доминация, когда другой не может сказать "нет", или некоторое партнерство. Но даже в более равных отношениях один доминирует, а другой подчиняется. - И вы уверены, что это серийный... увечитель? - Нет. - То есть? - Серийный увечитель - это самая нормальная версия, которую я могла бы предложить, но я - эксперт по противоестественным преступлениям, доктор Эванс. Меня редко вызывают, если налицо человеческое деяние, каким бы чудовищным оно ни являлось. Кто-то считает, что это не дело человеческих рук, иначе меня бы здесь не было. - Агент ФБР выглядел очень уверенно, - сказал доктор Эванс. Я посмотрела на него: - Так что я теряю здесь свое и ваше время? Федералы уже посетили вас и сказали почти то же, что и я? - Почти то же. - Тогда я вам не нужна. - Тот агент был уверен, что это - человек, маньяк. - Иногда федералы бывают очень в себе уверены, а раз они высказались, то не любят потом оказываться неправыми. Полисмены вообще такие. Обычно, когда дело идет о преступлении, ответ прост. Убит муж - наверняка это сделала жена. Копы не любят усложнять дело. Они любят его упрощать. - А почему вы не хотите принять простое решение? - По нескольким причинам. Во-первых, если бы это был серийный убийца или еще кто-то там, думаю, полиция, федералы или кто там еще уже какие-то ключи к разгадке нашли бы. Уровень страха и неуверенности среди здешнего народа очень высок, а если бы они что-то нашли, они бы так не паниковали. Во-вторых, мне не надо отчитываться перед начальством. Никто мне не даст по рукам и не понизит в звании, если я выскажу догадку и ошибусь. Моя работа и мой доход не требуют от меня ублажать кого-то, кроме самой себя. - Но у вас же есть начальство, которому вы отвечаете? - Да, но мне не надо регулярно подавать письменные отчеты. Мой начальник - скорее менеджер. Ему глубоко плевать, как я делаю свою работу, если я ее делаю и не слишком многим при этом наступаю на мозоли. Я зарабатываю на жизнь поднятием мертвых, доктор Эванс. Это очень особое умение. Если мой босс меня достанет, есть две другие анимационные компании, которые меня с руками оторвут. Я даже могу работать независимо. - Вы настолько хорошо это умеете? Я кивнула: - Вроде бы, и это освобождает меня от кучи бюрократической и политической рутины, с которой приходится возиться полиции. Моя цель проста: не допустить, чтобы беда случилась еще с кем-нибудь. Если при этом я поставлю себя в глупое или недостойное положение, то и фиг с ним. Хотя, наверное, на меня будут давить, чтобы я сообразила и вычислила это пугало. Не мой босс, а полиция и федералы. Раскрытие такого дела может сделать карьеру полицейскому. Ошибиться и провалить дело - может стоить карьеры. - Но если вы ошибетесь, вам больно не будет. Я посмотрела на него: - Если я ошибусь, то "нет травмы - нет фола". Если все смотрят не в ту сторону - я, копы, федералы, все и каждый, - то это будет случаться снова и снова. - Я глянула на человека на койке. - И это будет очень больно. - А почему? Вам-то что? - Потому что мы - хорошие парни, а тот, кто это сделал, - плохой парень. Добро ведь должно торжествовать над злом, доктор Эванс, иначе зачем нужны Небеса? - Вы христианка? Я кивнула. - Я не знал, что можно быть христианином и поднимать зомби. - Вот такая неожиданность, - ответила я. Он кивнул, хотя я не поняла, с чем это он согласился. - Вам нужно видеть остальных или этого хватило? - Можете его прикрыть, но... да, я должна хотя бы глянуть на остальных. Если этого не сделать, я потом буду гадать, не упустила ли я что-нибудь. - Никто еще не смог осмотреть всю палату и при этом ни разу не покинуть ее, в том числе и я, когда впервые вошел сюда. С этими словами доктор подошел к следующей койке. Я следовала за ним, по-прежнему без восторга, но самочувствие у меня несколько улучшилось. Я смогу выдержать, если буду думать лишь о раскрытии преступления, а эмоции засуну в далекий темный угол. Сейчас я не могу позволить себе такую роскошь. Второй мужчина был почти идентичен первому, если не считать рост и цвет глаз. На этот раз синие, и мне пришлось отвернуться. Если бы я встретилась взглядом с кем-нибудь из них, убежала бы с воем. На третьей койке было по-другому. Чем-то отличались раны на груди, и когда доктор Эванс откатил простыню с области паха, я поняла, что это была женщина. Взгляд мой непроизвольно вернулся к грудной клетке, откуда кто-то оторвал груди. Женщина бешено вращала глазами, издавая какие-то тихие звуки, и тут я впервые поняла, почему никто из них не говорит. От языка остался рваный пенек, как разрубленный червь ворочавшийся в безгубой, ободранной дыре. Жар окатил меня волной. Комната поплыла перед глазами. Я не могла дышать. Маска прикипела к раскрытому, ловящему воздух рту. Я повернулась и медленно пошла к дверям. Я не побежала, но если я сейчас не выйду, меня стошнит, может, я даже упаду в обморок. Из этих двух вариантов я предпочитала рвоту. Доктор Эванс, не говоря ни слова, нажал на пластину, открывающую дверь. Двери раздвинулись, и я вышла. Медбрат Бен обернулся ко мне, поспешно прижав маску ко рту. Когда двери закрылись, он отпустил руку, и маска повисла под подбородком. - Как вы? Я замотала головой, не доверяя голосу, сдернула с лица маску, и все еще мне не хватало воздуха. Слишком было тихо в этом предбаннике, где единственным звуком было тихое шелестение воздуха в вентиляции. Чуть шевельнулась ткань, когда Бен шагнул ко мне. Мне нужен был шум, людские голоса. Мне надо было выйти отсюда. Рывком я сдернула с головы пластиковый колпак. Волосы упали на плечи, задели лицо. Все еще не хватало воздуху. - Извините, - сказала я, и собственный голос показался мне далеким. - Я сейчас вернусь. Открыв наружную дверь, я выскочила.Глава 7
В коридоре казалось прохладнее, хотя я знала, что это не так. Прислонившись к закрытой двери, я зажмурилась, дыша прерывисто и глубоко. После шипящей безмолвной палаты коридор был полон звуков. Шаги людей, какое-то движение, и голос лейтенанта Маркса: - Не такая уж вы офигенно крутая, миз Блейк? Я открыла глаза и посмотрела на него. Он сидел в кресле, принесенном, очевидно, для постового у двери. Самого постового видно не было. Только Эдуард стоял, прислонившись к стене, сложив руки за спиной. Он смотрел на меня, мне в лицо, будто пытался запомнить это выражение страха. - Я трех пациентов посмотрела, пока не пришлось выйти. А вы сколько, Маркс? - Мне не пришлось оттуда выкатываться. - Доктор Эванс сказал, что никто не осматривал всей палаты без того, чтобы не прервать обход и не выйти из нее. Значит, и вы тоже не смогли, Маркс, так что не надо понтов. Он вскочил: - Вы... ведьма! Слово это он выплюнул, будто не знал худшего оскорбления. - В каком таком смысле? - спросила я. Здесь, в холле, мне было лучше. Переругиваться с Марксом - это семечки по сравнению с тем, что мне еще придется делать. - В самом прямом! - Если вы не знаете разницы между настоящей ведьмой и аниматором, неудивительно, что вы не можете поймать эту тварь. - Какую еще тварь? - Ту самую. Монстра. - Федералы считают, что это серийный маньяк. Я глянула на Эдуарда: - Приятно, что мне хоть кто-то сообщил мнение федералов. На лице Эдуарда даже капелька вины не отразилась. Он смотрел приветливо и непроницаемо, и я снова повернулась к Марксу: - Почему тогда на ободранных телах нет следов орудия? Маркс посмотрел вдоль коридора, где шла какая-то сестра с тележкой. - Мы не обсуждаем текущее расследование в общественных местах. - Отлично. Тогда, когда я вернусь туда и посмотрю три оставшихся... тела, поедем не в общественное место, где можно будет поговорить о деле. Он чуть побледнел. - Вы вернетесь туда? - Жертвы - это следы преступления, лейтенант. И вы это знаете. - Мы вас можем отвезти на места преступлений, - сказал он. Самые приветливые слова от него за все это время. - Прекрасно, и мне надо их видеть, но сейчас мы здесь, и единственные возможные ключи к разгадке - в той палате. Дыхание у меня восстановилось до нормы, обильный пот на лбу высох. Может, я чуть бледна, но двигаться могу и чувствую себя почти нормально. Выйдя на середину холла, я поманила к себе Эдуарда, будто что-то хотела сказать ему только для его ушей. Он отвалился от стены и направился ко мне. Когда он подошел поближе, я сделала ложный выпад ногой вниз. Он на миг опустил глаза, среагировав, и в ту же секунду высокий удар ногой попал ему в челюсть. Он тяжело упал на спину, взметнув руки, чтобы защитить лицо. Он был достаточно опытен, чтобы защищать жизненно важные зоны, а потом уже думать, как подняться. Сердце у меня в груди колотилось - не от усталости, от адреналина. Я никогда еще не пробовала свое вновь обретенное искусство кенпо в настоящем бою. Впервые пробовать его на Эдуарде - вряд ли самая удачная затея, но смотри ты - получилось. Хотя, честно говоря, я несколько удивилась, что получилось так легко. Мелькнула мысль, не поддался ли Эдуард, но вторая мысль ей возразила, что для этого у него слишком сильно самолюбие. Я поверила второй. Я стояла в модифицированной "стойке лошади". Это почти единственная стойка, которую я достаточно освоила, чтобы вернуться в нее после выпада ногой. Кулаки я подняла вверх и ждала, но сама не лезла. Когда Эдуард понял, что я ничего не собираюсь предпринимать, он опустил руку и уставился на меня. - Что это за фигня? На нижней губе у него была кровь. - Я беру уроки кенпо, - сказала я. - Кенпо? - Это что-то вроде таэквондо, только ударов ногой меньше и больше уходов, много работы руками. - А черного пояса по дзюдо тебе мало? - спросил он уже голосом Теда. - Дзюдо дает отличную тренировку, но для самообороны не слишком хорошо. Ты должен подпустить к себе врага и сцепиться с ним. А так я держусь на дистанции, но могу нанести вред противнику. Он тронул губу и поглядел на кровь у себя на пальцах. - Вижу. За что? - За что я тебе дала ногой по морде? - спросила я. Он кивнул, и мне показалось, что при этом еле заметно вздрогнул. Отлично. - А почему ты меня не предупредил насчет жертв? Не сказал, что меня ждет? - Я туда вошел неразогретым, - сказал он. - И хотел посмотреть, сможешь ли ты это выдержать. - У нас не конкурс крутых, Эдуард. Я с тобой не состязаюсь. Я знаю, что ты круче, умелей, хладнокровней. Ты победитель, идет? И перестань гнать мачистскую дурь. - Не уверен, - тихо возразил он. - В чем не уверен? - Кто круче. Я ведь тоже не всю палату сумел осмотреть с первого захода. Я посмотрела на него пристально: - Ладно, ты хочешь схватиться один на один. Пойдет. Но не сейчас. Нам надо раскрыть преступление. Нам надо сделать, чтобы этого больше ни с кем не случилось. Когда снова станем хозяевами своего времени, тогда, если захочешь, снова начнешь выяснять, кто дальше плюнет. А пока мы не раскрыли дело, брось это на фиг или я всерьез разозлюсь. Эдуард медленно встал. Я отодвинулась от него. Никогда не видела, чтобы он использовал боевые искусства, но от него я всего ожидаю. Услышав звук, я отодвинулась так, чтобы видеть одновременно и Маркса, и Эдуарда. Звуки издавал Маркс - резкие, отрывистые. Я не сразу поняла, что он смеется, смеется навзрыд, аж побагровел весь, еле переводя дыхание. Мы с Эдуардом оба на него уставились. Когда Маркс смог что-то произнести, он сказал: - Вы бьете человека ногой в лицо, и это вы еще сердитесь не всерьез. - Он выпрямился, прижимая руку к боку, будто там у него шов. - А что вы делаете, когда всерьез сердитесь? Я почувствовала, как лицо у меня становится пустым, глаза - оловянными. На миг я дала Марксу заглянуть в зияющую пустоту, где у меня должна была бы находиться совесть. Я не собиралась этого делать, как-то само собой вышло. Может быть, меня сильнее потрясла палата и пациенты, чем я думала. Единственное оправдание, которое я могу привести. Маркс резко сделался серьезным. Он попытался глянуть на меня коповским взглядом, но внутри ощущалась неуверенность, почти граничащая со страхом. - Улыбнитесь, лейтенант. Удачный день - ни одного убитого. Эта мысль дошла до него не сразу, потом отразилась на лице. Он в точности меня понял. Никогда нельзя даже намекать полиции, что можешь убить, но я устала, и мне все еще предстояло вернуться в палату. А, хрен бы с ним. Эдуард произнес своим голосом, низким и пустым: - И ты еще спрашиваешь, почему я с тобой состязаюсь? Я перевела на него взгляд такой же мертвый, как у Эдуарда, и покачала головой: - Я не интересуюсь, почему ты состязаешься со мной... Тед. Я только сказала, чтобы ты это прекратил, пока мы не раскроем дело. - А потом? - А потом видно будет, так ведь? На лице Эдуарда я увидела не страх - а предвкушение. И в этом-то и была разница между нами. Он любит убивать, я - нет. А пугало меня то, что сейчас, быть может, это была единственная оставшаяся меж нами разница. И мне она не казалась такой существенной, чтобы кинуть камень в Эдуарда. Да, у меня по-прежнему было больше правил, чем у Эдуарда. Оставались веши, которые он способен сделать, а я - нет, но даже этот список за последнее время укоротился. Какое-то близкое к панике чувство рвалось у меня наружу. Не страх перед Эдуардом или тем, что он может сделать, но мысль, не свернула ли я уже за последний поворот, не стала ли просто монстром? Я сказала доктору Эвансу, что мы - хорошие парни, но если мы с Эдуардом играем за команду ангелов, кто же может быть на другой стороне? Некто, готовый живьем освежевать человека без какого-либо инструмента. Тот, кто отрывает органы у мужчин и груди у женщин голыми руками. Каким бы плохим ни был Эдуард, какой бы плохой ни стала я, существуют еще твари и похуже. И мы готовы отправиться на охоту за одной из них.Глава 8
Я действительно вернулась в палату и ни черта нового не узнала, осмотрев трех последних жертв. Столько мужества потрачено зря. Ну, не совсем зря. Я себе доказала, что могу туда войти снова без тошноты или обморока. Произвело ли это впечатление на Эдуарда и Маркса, мне было все равно. Главное, можешь ли ты произвести впечатление на себя. То ли на доктора Эванса я тоже произвела впечатление, то ли ему надо было передохнуть и выпить чаю, но он меня позвал в комнату отдыха врачей и сестер. Вообще-то такого кофе, который нельзя пить, не бывает, но я надеялась, ради Эванса, что чай все-таки лучше. Хотя сомнительно. Кофе был из банки, а чай - из пакетиков с веревочками. От пакетированного чая или кофе многого ожидать не приходится. Дома я сама мелю кофе, но сейчас я от дома далеко и благодарна хотя бы за теплую горечь. Пришлось добавить сливок и сахара, и тут я заметила, что кофе дрожит в чашке. И еще мне было очень зябко. Нервы, просто нервы. Если у Эдуарда и были нервы, то вряд ли это бросалось в глаза, если судить по тому, как он пил черный кофе, прислонившись к стене. Сахаром и сливками он пренебрег, как настоящий мужчина. Он морщился с каждым глотком, и, пожалуй, не от того, что кофе был горячий. Губа у него слегка распухла от моего удара, и мне это было приятно. Ребячество, но что поделаешь? Маркс расположился на единственном в комнате диване и дул на кофе. Себе он сливки и сахар положил. Эванс сидел на единственном стуле, не слишком удобном, и вздыхал, помешивая чай. Эдуард глядел на меня, и я наконец поняла, что он не сядет, пока не сяду я. Ну и черт с ним. Я опустилась на стул - не совсем удобно с его слишком прямой спинкой, зато стоял он так, что мне были видны все присутствующие в комнате и дверь тоже. У дальней стены находился небольшой холодильник - старая модель, окрашенная в странный коричневатый цвет. В угловой стойке стояла кофеварка, еще одна кофеварка, где ничего не было, кроме горячей воды, умывальник и микроволновая печь. Доктор Эванс залил чай горячей водой. В открытом пакете лежали пластиковые ложечки, и еще была большая кружка с этими бесполезными мешалками для кофе. Можно было выбрать сахар, нутрасвит и еще какой-то заменитель сахара, о котором я никогда не слышала. На столе остался засохший кружок искусственных сливок, которые кто-то когда-то пролил и поставил туда кружку. Я разглядывала все эти мелочи, стараясь отвлечься. Несколько секунд мне хотелось только прихлебывать кофе и не думать. Я все еще сегодня ничего не ела, а сейчас мне уже и не хотелось. - Вы сказали, что у вас есть ко мне вопросы, миз Блейк, - нарушил молчание доктор Эванс. Я вздрогнула, и Маркс тоже. Только Эдуард остался неподвижно стоять, прислонившись к стене, глядя на нас синими глазами, будто напряжение и ужас совершенно его не касались. А может быть, просто притворялся. Я уже не знала. Я кивнула, пытаясь собраться. - Как они все остались в живых? Он чуть склонил голову набок. - Вас интересует технически, как это удалось сделать? Медицинские подробности? Я покачала головой: - Нет, я о другом. Если один человек, пусть два выживут при таких повреждениях, я еще поверю. Но вообще-то человек вряд ли может выжить или я не права? Эванс поправил сползавшие очки, но кивнул: - Нет, вы правы. - Так как же выжили все шесть? Он нахмурился: - Кажется, я не понимаю, что вы хотите сказать, миз Блейк. - Я спрашиваю: каковы шансы выжить шестерым людям разного пола, возраста, происхождения, физической формы и так далее при одинаковом объеме повреждений у каждого из них. Насколько я понимаю, выжили только ободранные жертвы? - Да. - Доктор Эванс внимательно смотрел на меня светлыми глазами, ожидая продолжения. - Почему они выжили? - А потому что живучие, - сказал Маркс. Я посмотрела на лейтенанта, снова на доктора: - Это правда? - Что? - спросил доктор. - Что они живучие? Он опустил глаза, будто размышляя. - Двое мужчин регулярно занимались спортом, одна женщина была марафонской бегуньей. Трое остальных вполне обыкновенные. Одному мужчине под шестьдесят, и он никаким спортом не занимался. Другой женщине около тридцати, но она... - Он посмотрел на меня. - Нет, их не назовешь особо живучими индивидами, по крайней мере в физическом смысле. Но я убедился, что очень часто люди, не обладающие физической силой или какой-нибудь еще, дольше всего выдерживают под пыткой. Крутые мужики обычно сдают первыми. Я заставила себя не обернуться на Эдуарда, но это было трудно. - Разрешите, я уточню, насколько правильно я поняла. Умер ли еще кто-нибудь из тех, кто был ободран, как и люди в палате? Он снова заморгал и уставился вдаль, будто вспоминая, потом посмотрел на меня. - Нет. Погибли только те, кого разорвали на части. - Тогда я снова спрошу: почему они живы? Почему ни один из них не умер от шока, потери крови, от сердечного приступа - да черт побери, просто от страха? - От страха люди не умирают, - сказал Маркс. Я глянула на него: - Вы это точно знаете, лейтенант? На красивом лице застыла мрачная недовольная гримаса. - Да, я это точно знаю. Я не обратила внимания на комментарий - с Марксом потом можно будет поспорить. Сейчас я хотела добиться ответа на свой вопрос. - Как выжили все шестеро, доктор? Не почему эти шестеро выжили, но почему выжили все? Эванс кивнул: - Я понял, к чему вы клоните. Как могло выйти так, что все шестеро выжили? Я кивнула: - Именно. Некоторые хотя бы должны были умереть, но этого не случилось. - Тот, кто их ободрал, знаток своего дела, - ответил Эванс. - Он в курсе, как не дать им умереть. - Нет, - возразил Эдуард. - Как бы ты хорошо ни умел пытать, всех тебе в живых не сохранить. Даже если с каждым из них сделать в точности одно и то же, некоторые умрут, некоторые выживут. И никогда не знаешь, ни кто выживет, ни почему. Его спокойный голос наполнил комнату тишиной. Доктор Эванс поглядел на него, кивая: - Да-да. Даже мастер своего дела не мог бы поддерживать жизнь, когда с людьми делали то, что с этими шестерыми. В этом смысле я не знаю, почему они все до сих пор живы. Почему никто из них не подцепил вторичную инфекцию? Они все на удивление здоровы. Маркс встал так резко, что плеснул кофе себе на руку. Он выругался, шагнул к раковине и бросил туда чашку. - Как вы можете говорить, что они здоровы? Сунув руки под струю воды, он обернулся на доктора. - Они остались в живых, лейтенант, и для их состояния здоровье у них отличное. - На такое способна магия, - сказала я. Все повернулись ко мне. - Есть заклинания, которые не дают человеку умереть под пыткой, и пытку можно тогда продолжать. Маркс оторвал лишний кусок бумажного полотенца и повернулся ко мне, вытирая руки короткими резкими движениями. - И вы еще говорите, что черной магией не занимаетесь? - Я сказала, что есть заклинания, способные на это, а не я, способная на такие заклинания. Только с третьей попытки он смог бросить бумажное полотенце в корзину. - Даже знать о таких вещах - уже зло. - Можете думать, что хотите, Маркс, - сказала я, - но одна из причин, по которой вы меня сюда вызвали, в том, что вы так дорожите своей лилейной белизной, поэтому и не знаете, чем помочь этим людям. Может, если бы вас больше интересовало раскрытие преступления, а не спасение собственной души, вы бы уже его распутали. - Спасти душу - важнее, чем раскрыть преступление, - сказал он и шагнул ко мне. Я встала, держа чашку в руке. - Если вас больше интересуют души, чем преступления, вам надо было стать попом, Маркс. А нам сейчас здесь нужен коп. Он медленно двинулся ко мне и, по-моему, собирался обменяться ударами, но, видимо, вспомнил, что я сделала в холле. Маркс осторожно обошел меня и направился к двери. Доктор Эванс переводил глаза то на меня, то на него, будто пытался что-то уяснить для себя. У двери Маркс обернулся и ткнул пальцем в мою сторону: - Будь моя воля, вы бы сегодня вечером уже летели бы обратно. Нельзя ловить дьявола с помощью дьявола. С этими словами он закрыл за собой дверь. В наступившей тишине заговорил Эванс: - В вас должно быть что-то еще, помимо обычной стали, миз Блейк, что-то, чего я еще не видел. Я посмотрела на него и отпила кофе. - А почему вы так решили, доктор? - Если бы я не знал лейтенанта Маркса, я бы решил, что он вас боится. - Он боится того, что он обо мне думает, доктор Эванс. Шарахается собственной тени. Эванс поднял на меня глаза, забыв о своей кружке с чаем. Под его долгим и изучающим взглядом мне захотелось поежиться, но я подавила это желание. - Наверное, вы правы, миз Блейк. Или он увидел в вас нечто, чего не вижу я. - Если все время оглядываться, нет ли дьявола у тебя за спиной, в конце концов начнешь его видеть, есть он там или нет на самом деле, - сказала я. Эванс встал и кивнул, потом прополоскал кружку в раковине и стал мыть ее с мылом. Не поворачиваясь, он сказал: - Я не знаю, увижу ли я когда-нибудь дьявола, но я видел настоящее зло, и если за ним и не стоит дьявол, то зло - все равно зло. - Он повернулся ко мне. - И мы должны его остановить. - Да, - кивнула я. - Должны. Он улыбнулся, но глаза его остались такими же усталыми. - Я буду здесь работать с коллегами, которые более привыкли работать с живыми, чем с мертвыми. Мы попытаемся узнать, почему выжили эти шестеро. - И если это магия? - спросила я. Он кивнул: - Лейтенанту Марксу не говорите, но у меня у самого жена колдунья. Она ездила со мной по миру и видела такие вещи. Иногда бывало, что найденное нами было больше по ее части, а не по моей, - хотя и редко. Люди вполне способны мучить друг друга без помощи магии. Но иногда ее применяли. - Не поймите меня неправильно, но почему вы ее сразу не позвали? Он глубоко и медленно вздохнул. - Ее сейчас нет в стране, она поехала по другому делу. Вы можете поинтересоваться, а почему я не попросил ее раньше вернуться домой? Я помотала головой: - Я не собираюсь спрашивать. Он улыбнулся: - За это вам спасибо. Я считал, что моя жена нужнее там, а федерал был более чем уверен, что это человек. - Он глянул на Эдуарда, снова на меня. - Если правду сказать, миз Блейк, что-то в этом всем меня пугает. А я не из тех, кого легко напугать. - Вы боитесь за свою жену, - сказала я. Он посмотрел на меня так, будто взгляд его светлых глаз проникал под череп. - А вы бы не боялись? Я осторожно тронула его за руку. - Доверьтесь своему инстинкту, доктор. Если вы чуете, что дело плохо, отошлите ее. Он отодвинулся от моего прикосновения, улыбнулся, бросил бумажное полотенце в мусорный бак. - Это было бы с моей стороны чертовски суеверно. - У вас есть чувство, предостерегающее, что не надо впутывать вашу жену. Доверьтесь своему чутью. Не старайтесь быть разумным. Если вы любите свою жену, то прислушайтесь к сердцу, а не голове. Он дважды кивнул, потом сказал: - Я подумаю о том, что вы сказали. А сейчас мне действительно пора. Я протянула руку, он ее принял. - Спасибо вам за потраченное время, доктор. - Был рад служить, миз Блейк. - Он повернулся к Эдуарду и кивнул: - Всего хорошего, мистер Форрестер. Эдуард кивнул в ответ, и мы остались в тишине комнаты отдыха. - Прислушайтесь к сердцу, а не голове. Чертовски романтический совет, когда он исходит от тебя. - Оставь, - сказала я, берясь за ручку двери. - А как бы выглядела твоя личная жизнь, если бы ты последовала собственному совету? Я открыла дверь и вышла в прохладный белый коридор, не ответив.Глава 9
Предложение Маркса сопроводить меня к месту преступления, кажется, испарилось при его вспышке. Меня повез Эдуард. Мы ехали почти в полном молчании. Эдуард никогда не обременял себя светской беседой, а у меня на это просто не было сил. Если бы я придумала что-то полезное, я бы это сказала. А пока молчание меня устраивало. Эдуард предложил, чтобы мы поехали на последнее место преступления, а потом мы встретим двух остальных его помощников в Санта-Фе. Он мне ничего о них не сказал, а я не стала настаивать. Губа у него продолжала пухнуть, потому что он был слишком мачо, чтобыприложить к ней лед. Я так поняла, что, кроме этой распухшей губы, Эдуард по отношению ко мне никакой больше слабины сегодня не проявит. Я его попросила всеми доступными мне средствами, кроме применения оружия, чтобы он прекратил это дурацкое состязание, и ничего уже не могло это изменить, и я меньше всего. Кроме того, у меня все еще колоколом гудела в голове тишина, будто все отзывалось эхом и ничего не было по-настоящему надежно. Это было потрясение. Выжившие, если можно их так назвать, потрясли меня до корней волос. Я видала ужасы, но таких - никогда. И мне надо выйти из этого состояния до первой перестрелки, но, честно говоря, если бы кто-то прямо сейчас попытался в меня стрелять, я бы заколебалась. Ничто не казалось важным и даже реальным. - Я знаю, почему ты этого боишься, - сказала я. Он зыркнул на меня поверх черных очков и снова переключился на дорогу, будто не слышал. Любой другой попросил бы меня объяснить или хотя бы подал реплику. Эдуард просто вел машину. - Ты не боишься ничего, что просто сулит смерть. Ты давно решил, что не доживешь до зрелой старости. - Мы, - поправил он меня. - Мы давно решили, что не доживем до зрелой старости. Я открыла рот, чтобы возразить, и остановилась. Подумала пару секунд. Мне двадцать шесть лет, и если следующие четыре года будут похожи на предыдущие, тридцати мне не видать. Никогда я это так длинно не формулировала, но старость не очень-то сильно меня тревожила. Я, честно говоря, не рассчитывала до нее добраться. Мой образ жизни был чем-то вроде пассивного самоубийства. Мне это не совсем нравилось, и хотелось возмутиться и возразить, но я не могла. Хотела, но не могла. В груди стеснилось, когда я поняла, что рассчитываю умереть насильственной смертью. Не хочу этого, но ожидаю. Голос мой звучал неуверенно, но я произнесла вслух: - Хорошо, мы признаем, что мы не доживем до зрелой старости. Ты доволен? Он чуть кивнул. - Ты боишься, что будешь жить, как эти бедняги в больнице? Такого конца ты боишься? - А ты? Он спросил это еле слышно, но все-таки можно было расслышать за шелестом шин и мурлыканьем дорогого мотора. - Я пытаюсь об этом не думать. - И неужели получается об этом не думать? - спросил он. - Если начинаешь думать и беспокоиться о бедах, это замедляет реакцию, заставляет бояться. Никто из нас не может позволить себе такого. - Два года назад это я бы толкал тебе ободряющую речь, - сказал он, и что-то было в его голосе - не злость, но нечто похожее. - Ты был хорошим учителем. Его руки стиснули руль. - Я тебя не всему научил, что знаю, Анита. Ты еще не такой монстр, как я. Я смотрела на него в профиль, пытаясь прочесть что-нибудь на непроницаемом лице. Ощущалось напряжение челюсти, какая-то ниточка злости ускользала вниз по шее, за воротник, к плечам. - Ты меня пытаешься убедить или себя... Тед? Имя я произнесла чуть насмешливо. Обычно я не играю с Эдуардом, чтобы его поддразнить, но сегодня он был не в своей тарелке, а я нет. И каким-то краешком души я этому чертовски радовалась. Он ударил по тормозам и остановился юзом у обочины. Браунинг в моей руке смотрел ему в висок, настолько близко, что нажми я курок - его мозги окрасили бы все окна. У него в руке был пистолет. Не знаю, откуда он успел его вытащить, но пистолет не был на меня направлен. - Остынь, Эдуард. Он не двинулся, но пистолет не выпустил. Это был момент, когда чужую душу можно было рассмотреть ясно, как через открытое окно. - Твой страх тебя тормозит, Эдуард, потому что ты предпочел бы умереть здесь и так, чем выжить, как те бедняги. Ты ищешь способ умереть получше. - Пистолет я держала ровно, палец на крючке. Но это было не настоящее - пока что. - Если бы ты это затеял всерьез, пистолет у тебя в руке был бы раньше, чем ты затормозил. Ты позвал меня не на охоту за монстром. Ты позвал меня убить тебя, если дело обернется плохо. Он едва заметно кивнул: - И у Бернардо, и у Олафа на это кишка тонка. - Он медленно, очень медленно положил пистолет на бугор между сиденьями. Глядя на меня, положил руки поодаль друг от друга на рулевое колесо. - Даже с тобой мне приходится чуть тормозить. Я взяла предложенный пистолет, не отводя от Эдуарда ни глаз, ни своего пистолета. - Так я и поверила, что это единственный ствол у тебя в машине. Но жест я ценю. Тут он засмеялся, и такого горького звука я от Эдуарда еще никогда не слышала. - Я не люблю бояться, Анита. Не умею я этого делать. - Хочешь сказать, что ты к этому не привык? - Да. Я опустила пистолет, и он теперь не смотрел на Эдуарда, но не убрала его. - Я обещаю, что если с тобой будет как с теми, в больнице, я тебе отрежу голову. Тут он поглядел на меня, и даже очки не помешали мне понять, что он поражен. - Не просто застрелишь или убьешь, а отрежешь голову? - Если это случится, Эдуард, я тебя не брошу живым, а отрезав голову, мы оба будем уверены, что работа сделана. Что-то пробежало по его лицу, вниз по плечам, по рукам, и я поняла, что это - облегчение. - Я знал, что могу в этом на тебя рассчитывать, Анита. На тебя и ни на кого другого. - Я должна быть польщена или оскорблена, что ты не знаешь ни одного настолько хладнокровного убийцы? - У Олафа хватило бы хладнокровия, но он бы просто меня застрелил и бросил в какую-нибудь дыру. Отрезать голову он бы даже и не подумал. А что, если бы выстрел меня не убил? - Он снял очки и протер глаза. - И гнил бы я заживо, потому что Олаф даже не подумал бы голову отрезать. Он встряхнул головой, будто отгоняя видение, снова надел очки, а когда повернулся ко мне, лицо было спокойное, непроницаемое, как обычно. Но я уже заглянула под эту маску глубже, чем мне когда-нибудь позволялось. И только одного я там не ожидала найти: страха, а еще глубже под ним - доверия. Эдуард доверял мне больше, чем свою жизнь. Он доверял мне проследить, чтобы он умер хорошо. Для такого человека, как Эдуард, большего доверия быть не могло. Мы никогда не будем вместе ходить по магазинам, никогда не съедим целый пирог. Он никогда не пригласит меня к себе на обед или на барбекю. Мы не будем любовниками. Но был отличный шанс, что один из нас будет последним, кого другой увидит перед смертью. Это не была дружба в том смысле, в каком ее понимают большинство людей, но все же это была дружба. Есть люди, которым я могла бы доверить свою жизнь, но нет никого другого, кому я доверила бы свою смерть. Жан-Клод и Ричард постарались бы удержать меня в живых из любви или того, что под этим словом понималось. Даже мои родственники и прочие друзья боролись бы, чтобы сохранить мне жизнь. Если бы я хотела смерти, Эдуард бы мне ее дал. Ведь мы оба понимали, что не смерти мы боимся. А жизни.Глава 10
Дом был двухэтажный, с разделенными уровнями - сельский дом, который мог бы стоять где угодно на среднем западе в районе жилищ среднего класса. Но большой двор был изрезан каменистыми дорожками, ведущими к кактусам и к небольшим кустам сирени, и этого было достаточно. Другие пытались сохранить газоны зелеными, будто и не живут на краю пустыни, но в этом доме такого не было. И этот дом, и ландшафт эти люди сделали под окружающую среду и пытались зря не расходовать воду. А теперь они мертвы, и им глубоко плевать на экологические соображения и на дожди. Конечно, кто-то из них мог быть среди уцелевших. Мне не хотелось видеть фотографии выживших до... до ранения. Достаточно трудно было сохранять профессиональную отстраненность и без снимков улыбающихся лиц, превратившихся в ободранное мясо. Я вылезла из машины, молясь, чтобы в этом доме не было выживших, - не слишком обычная молитва на месте преступления. Но в этом деле все было необычно. Перед домом стоял полицейский автомобиль. Полисмен в мундире вышел из него, когда мы с Эдуардом направлялись к дому. Полисмен был среднего роста, но вес он имел как у человека гораздо повыше. Большая часть килограммов приходилась на живот, и потому форменный ремень сполз очень низко. Пройдя в нашу сторону пять футов, он покрылся потом, надел шляпу и засунул большой палец за пояс. - Чем могу быть полезен? Эдуард в лучшем своем виде Теда Форрестера протянул руку, улыбаясь. - Я Тед Форрестер, сотрудник... - он запнулся, читая табличку на груди полисмена, - Нортон. Это Анита Блейк. Старший сержант Эпплтон дал нам обоим допуск к месту преступления. Нортон оглядел нас с ног до головы, и в светлых глазах не сверкнула даже искорка дружелюбия. Руку он пожимать не стал. - Не могли бы вы предъявить какие-нибудь удостоверения личности? Эдуард открыл бумажник и протянул водительские права. Я подала полисмену лицензию истребителя. Он вернул права Эдуарда, а на мой документ прищурился. - Эта лицензия в Нью-Мексико не годится. - Я осведомлена об этом, сотрудник, - сказала я ровным голосом. Он прищурился на меня, как только что на лицензию. - Тогда зачем вы здесь? Я улыбнулась, только не смогла сделать так, чтобы глаза тоже улыбались. - Я здесь не как истребитель, а как эксперт по противоестественному. Он отдал мне лицензию: - Зачем тогда эта железка? Я посмотрела вниз, на пистолет, резко заметный на фоне красной блузки. На этот раз улыбка у меня была неподдельная. - Пистолет не спрятан, сотрудник Нортон, и на него есть федеральная лицензия, чтобы не возиться каждый раз с разрешением на оружие, переезжая из штата в штат. Ответ ему не слишком, кажется, понравился. - Мне было сказано пропустить вас двоих. Предложение было утвердительное, но прозвучало как вопрос, будто он не решил еще, пропустит он нас все-таки или нет. Мы с Эдуардом стояли, изо всех сил стараясь казаться безобидными, но полезными. Прикидываться безвредной мне удавалось куда лучше, чем Эдуарду. Даже никаких усилий не требовалось. Зато он лучше напускал на себя полезный вид. Он был воплощением безопасности и излучал ауру целеустремленности, на что реагируют и полицейские, и обычные люди. Я же могла только выглядеть безвредной и ждать, пока сотрудник Нортон решит нашу судьбу. Наконец он кивнул, будто принял решение. - Мне положено сопровождать вас при осмотре, мисс Блейк. Видно было, что эта работа его не радует. Я не стала его поправлять, что надо говорить миз Блейк. Кажется, он искал только повода от нас отделаться, и я не собиралась помогать ему в этом. Мало кто из полисменов любит, когда гражданские суют нос в их расследования. Я была не просто штатской - но также женщиной и охотницей на вампиров. Тройная угроза в лучшем виде: шпак, баба и урод. - Сюда. Он двинулся по узкой дорожке. Я посмотрела на Эдуарда, но он просто зашагал за Нортоном. Я последовала за ним. Такое у меня было чувство, что в ближайшие дни мне еще не раз придется это делать. Тихо. Очень тихо было в этом доме. Тихо шелестящий кондиционер напомнил мне шипение воздух в больнице. У меня из-за спины вышел Нортон, и вздрогнула. Он ничего не сказал, только глянул на меня. Из прихожей я направилась в большую гостиную с высоким потолком. Нортон пошел за мной. На самом деле он чуть не наступал мне на пятки, как преданный пес, но исходило от него не обожание и доверие, а подозрительность и настороженность. Эдуард устроился в одном из трех удобных с виду кресел с синей обивкой, вытянулся, скрестил ноги. Темные очки он не снял и был похож на картину "Отдых в уютной гостиной", если кто-нибудь такую писал. - Тебе скучно? - спросила я. - Я это уже видел, - ответил он. Сейчас он меньше изображал Теда и был больше самим собой. Может, ему наплевать, что подумает Нортон, а может, надоело играть. Мне точно надоело смотреть. Комната была из тех больших комнат, что объединяют гостиную, столовую и кухню. Хотя она и просторная, но я не очень уютно себя чувствую, когда пол тянется во все стороны. Я люблю, когда больше дверей, стен, перегородок. Наверное, сказывается моя повышенная замкнутость. Если по дому можно судить о семье, которая в нем жила, то эти люди были гостеприимны и в каком-то смысле обычны. Они покупали мебельные гарнитуры: зеленовато-голубая гостиная, столовая темного дерева у одной стены, окно с эркером и кружевными занавесками. На кухонном столе новая поваренная книга юго-западных блюд в твердой обложке. Заложена написанным от руки рецептом. Кухня занимала меньше всего места - длинная и узкая, с белыми ящичками и черно-белым молочным узором на банке с печеньем в виде коровы, которая мычала, когда у нее снимали голову. Покупное печенье, шоколадные палочки. Нет, я не стала их есть. - Ищешь разгадки в банке с печеньем? - спросил Эдуард. - Нет, - ответила я. - Мне просто хотелось знать, действительно ли она мычит. Нортон издал тихий звук, который можно было принять за смех. Я сделала вид, что не слышала. Хотя учитывая, что он стоял в двух футах от меня, это было непросто. Я резко сменила направление движения по кухне, и он чуть в меня не врезался. - Вы мне можете дать чуть больше места, чтобы дышать? - спросила я. - Я следую полученным приказаниям, - ответил он с каменным лицом. - Вам приказано стоять близко, как будто мы собираемся танго танцевать, или просто сопровождать меня? У него дернулись губы, но он сумел не улыбнуться. - Просто сопровождать вас, мэм. - Прекрасно, тогда сделайте два больших шага назад, чтобы мы могли перемещаться, не сталкиваясь. - Я должен следить, чтобы вы ничего не изменили на месте преступления, мэм. - Меня зовут не мэм, меня зовут Анита. Это заставило его улыбнуться, но он тряхнул годовой и сумел улыбку убрать. - Я только выполняю приказания и ничего больше. Какая-то горечь прозвучала в последних словах. Полисмену Нортону было под пятьдесят, по крайней мере с виду. Скоро он отслужит свои тридцать лет и при этом все еще должен сидеть в машине рядом с местом преступления и выполнять приказания. Если он мечтал когда-то о большем, то оно в прошлом. Этот человек принимал реальность как она есть, но такая реальность ему не нравилась. Открылась дверь, и вошел человек в галстуке с ослабленным узлом, с закатанными рукавами рубашки на загорелых предплечьях. Кожа у него была темно-коричневой, но не от загара. Испанская кровь или индейская или и та, и другая. Волосы подстрижены очень коротко - не для красоты, а потому что так удобнее. На бедре у него висел пистолет, к поясу штанов прикреплена золотая табличка. - Я детектив Рамирес, извините, что опоздал. При этих словах он улыбнулся и весь засиял природной жизнерадостностью, но я этому не поверила. Слишком много раз я видела, как у копа лицо меняется от приветливого до каменного за долю секунды. Рамирес предпочитал ловить мух на мед, а не на уксус, но я знала, что уксус у него тоже есть. До чина детектива в штатском не дослужиться, не приобретя некоторой доли кислоты, наверное, точнее будет сказать - не потеряв невинность. В общем, как это ни назови, а оно должно быть. Весь вопрос только в том, насколько глубоко это скрыто в нем. Я все же улыбнулась и протянула руку, и он ее пожал. Рукопожатие было твердым, но улыбка никуда не делась, правда, глаза были холодными и замечали все. Уйди я сейчас, он смог бы описать меня во всех деталях вплоть до пистолета - или начиная с пистолета. Полисмен Нортон все еще стоял за мной, как толстая подружка невесты на свадьбе. Детектив Рамирес глянул на него, и улыбка стала чуть-чуть уже. - Спасибо, сотрудник Нортон. Я теперь сам этим займусь. Взгляд, которым ответил ему Нортон, трудно было назвать дружелюбным. Может быть, Нортону вообще никто не нравился. А может, он был белым, а Рамирес - нет. Он был стар, а Рамирес молод. Он так и закончит свою карьеру в полицейской форме, а Рамирес уже ходит в штатском. Предрассудки и зависть зачастую неразлучны. А может, просто у Нортона плохое настроение. Как бы там ни было, а Нортон вышел, как ему было сказано, и закрыл за собой дверь. Накал улыбки Рамиреса подскочил еще на одно деление, когда он повернулся ко мне. До меня дошло, что он симпатичный в своем роде молодой парень и сам это знает. Не то чтобы он был самовлюбленный тип, но я - женщина, а он - симпатичный парень, и потому он надеялся, что я дам некоторую слабину. Нет, друг, ты ошибся дверью. Я покачала головой, но улыбнулась в ответ. - Что-нибудь не так? - спросил он. И даже его серьезная мина была мальчишеской и подкупающей. Нет, он наверняка перед зеркалом тренируется. - Нет, детектив, все в порядке. - Пожалуйста, называйте меня Эрнандо. Я не могла не улыбнуться шире: - А я Анита. Широко и ярко вспыхнула улыбка. - Анита - красивое имя. - Вполне обычное, - сказала я, - а мы сейчас занимаемся расследованием преступления, а не знакомством на дискотеке. Так что можете чуть пригасить свое очарование, и вы мне все равно будете нравиться, детектив Рамирес. Я даже готова поделиться с вами тем, что найду. Честно. - Эрнандо, - поправил он меня. Я не могла не засмеяться. - Ладно, Эрнандо. Но действительно не надо так стараться, чтобы меня покорить. Я не настолько хорошо вас знаю, чтобы невзлюбить. Тут засмеялся он. - Это так заметно? - Вы отлично изображаете хорошего полисмена, и этот мальчишеский шарм просто прекрасен, но я уже сказала - в нем нет необходимости. - О'кей, Анита. - Улыбка потускнела на пару ватт, но все равно он оставался открытым и каким-то приветливым. Меня это нервировало. - Вы уже весь дом осмотрели? - Нет еще. Сотрудник Нортон слишком рьяно сопровождал меня, прямо наступал на пятки. Трудно было ходить. Улыбка погасла, но глаза по-прежнему остались приветливыми. - Цвет ваших черных волос чуть темнее, чем должен был быть при такой коже. - Моя мать была мексиканка, но большинство людей этого не замечают. - В нашем уголке страны смешение очень велико. - Он при этом не улыбался, был серьезен и чуть-чуть выглядел не так уж молодо. - Те, кто хочет заметить, заметят. - Я могла бы быть наполовину смуглой итальянкой. На это он чуть улыбнулся: - В Нью-Мексико смуглых итальянцев немного. - Я здесь слишком недолго, чтобы что-нибудь заметить. - Вы первый раз здесь? Я кивнула. - И как вам пока что? - Я видела больницу и часть этого дома. Думаю, маловато будет, чтобы составить мнение. - Если у меня выдастся свободная минутка, пока вы здесь, я был бы рад показать вам то, на что здесь у нас стоило бы посмотреть. Я заморгала. Может, этот мальчишеский шарм и не был полицейской тактикой. Может, он - подумать только? - клинья подбивает? Я не успела придумать ответ, как подошел Эдуард, сияя в лучших традициях старины Теда. - Детектив Рамирес, рад снова вас видеть. Они пожали друг другу руки, и Рамирес одарил Эдуарда улыбкой, столь же искренней, как у самого Эдуарда. Поскольку я знала, что Эдуард притворяется, было неприятно смотреть, насколько похожи у них выражения лиц. - И я рад вас видеть, Тед. - Он снова повернулся ко мне. - Пожалуйста продолжайте осмотр. Тед мне много о вас рассказывал, и я надеюсь, ради нашей общей пользы, что он не преувеличил ваши таланты. Я посмотрела на Эдуарда, он только улыбнулся мне. Я нахмурилась: - Ладно, постараюсь никого не разочаровывать. И я вернулась в гостиную, сопровождаемая детективом Рамиресом. Он дал мне больше места для маневра, чем Нортон, но следил за мной. Может, хотел назначить свидание, но смотрел он на меня не так. Он смотрел на меня, как коп, который хочет знать, что я делаю, как реагирую. Это повысило мое мнение о его профессионализме. Эдуард сдвинул очки настолько, чтобы глянуть на меня, когда я проходила мимо. Он улыбался, почти скалился. Все было ясно по его лицу - он забавлялся попытками Рамиреса флиртовать. Я отмахнулась от него, прикрыв этот жест другой рукой, чтобы видел только Эдуард. Он засмеялся, что прозвучало здесь уместно. Этот дом был построен, чтобы люди в нем смеялись. Когда смех умолк, наступила тишина, будто вода сомкнулась над брошенным камнем и звук растаял в глубоком молчании, которое стало еще тише. Я стояла посреди светлой гостиной с таким ощущением, что нахожусь на распродаже и сейчас войдет агент по недвижимости, ведя экскурсию потенциальных покупателей. Вот так этот новый дом походил на только что развернутый подарок. Но было здесь такое, чего не допустил бы никакой агент по недвижимости. На кофейном столике светлого дерева лежала газета, сложенная вчетверо на бизнес-приложении. На приложении было написано "Нью-Йорк тайме", а на других листах - "Лос-Анджелес трибьюн". Наверное, бизнесмен, недавно приехавший из Лос-Анджелеса. На углу кофейного столика стояла большая цветная фотография, изображавшая пожилую пару, лет за пятьдесят, и с ними мальчишку-подростка. Все они улыбались и обнимали друг друга, как обычно бывает на фотографиях. Вид у них был счастливый и безмятежный, хотя по фотографиям трудно судить. Камеру обмануть легко. Я оглядела комнату и увидела фотографии поменьше на белых полках, занимавших почти всю стену. Они стояли между сувенирами, почти все - на индейскую тему. Но эти снимки поменьше были такими же безмятежными, с теми же улыбками. Счастливая и процветающая семья. Мальчик и мужчина, загорелые и веселые, на лодке, на фоне моря и с большой рыбой в руках. Женщина и три девочки пекут печенье, все в рождественских передниках. Не меньше трех фотографий взрослых пар с одним-двумя детьми. Девочки с той рождественской фотографии - внучки, наверное. Я глядела на пару и высокого загорелого подростка и надеялась, что они мертвы, так как даже думать, что кто-то из них лежит в той больнице, было... не слишком уютно. Но к чему сомневаться - они действительно мертвы, и мысль эта утешала. Я стала рассматривать индейские поделки, выстроившиеся на полках. Некоторые из них предназначались для туристов: копии разрисованных горшков, слишком новые, чтобы быть настоящими, самодельные куклы, вполне подходящие для детской, головы гремучих змей в бессильном броске, погибших еще до того, как их убийца открыл им пасти, чтобы придать страшный вид. Но посреди этого туристского барахла лежали и Другие вещи. Горшок за стеклянной перегородкой, с выбитыми кусками и выцветший до сероватого цвета яичной скорлупы. Копье или дротик над камином. Оно висело за стеклом, и на нем еще сохранились остатки перьев и жил с бисеринками. Наконечник копья был вроде бы каменный. Маленькое ожерелье из бус и раковин под стеклом, на потертых лентах из шкуры. Кто-то знал, что следует собирать, поскольку все, собранное за стеклом, казалось подлинным и явно ухоженным. А туристские подделки валялись сами по себе. Я сказала, не поворачиваясь: - Я не эксперт по предметам индейской культуры, но эти вроде бы музейного качества. - Эксперты говорят то же самое, - ответил Рамирес. Я обернулась к нему. Лицо его стало безразличным, и он выглядел старше. - Это все законно? Он слегка улыбнулся: - Вы хотите спросить - не краденое ли это? Я кивнула. - Вот это мы смогли проследить, все куплено у частных лиц. - А есть и еще? - Да. - Покажите, - попросила я. Он повернулся и пошел по длинному центральному коридору. Теперь моя очередь была следовать, хотя я соблюдала дистанцию больше, чем они с Нортоном. И я не могла не заметить, как ловко сидят брюки на Рамиресе. Я покачала головой. Дело в его заигрываниях или я просто устала от двух мужчин, что у меня есть? Было бы приятно завести что-то не такое сложное, но в глубине души я понимала, что такой выбор мне уже не светит. Вот я и любовалась спиной шагавшего передо мной по коридору детектива Рамиреса и знала, что это ничего не значит. Разве что поубавилось бы их уважение ко мне, начни я крутить с одним из них. У меня не стало бы даже нынешнего еле заметного авторитета - я оказалась бы просто чьей-то подружкой. Анита Блейк, истребитель вампиров и эксперт по противоестественным явлениям, - это все-таки нечто. Подружка детектива Рамиреса - это полный ноль. Эдуард направился куда и мы, но очутился далеко позади, почти у входа, когда мы уже выходили из коридора. Это он нам давал уединиться? Он что, считал флирт с детективом удачной мыслью или думал, что любой человек все-таки лучше, чем монстр, как бы этот монстр ни был мил? У Эдуарда если и были предрассудки, то только насчет монстров. Рамирес остановился у конца коридора, все еще улыбаясь мне, как будто мы были на экскурсии в каком-то другом доме и с другой целью. Выражение его лица не соответствовало тому, чем мы должны были заняться. Он показал на двери по обе стороны коридора: - Индейские предметы налево, кровища направо. - Кровища? - переспросила я. Он кивнул все с тем же приветливым лицом, и я придвинулась к нему. Пристально поглядев в эти темно-карие глаза, я поняла, что улыбка у него - полицейская пустая маска. Она была веселой, но глаза непроницаемые, почище, чем у любого из виденных мной копов. Улыбающаяся пустота, но все же пустота. Раньше я такого не видела. Чем-то это меня тревожило. - Кровища, - повторила я. Улыбка осталась на месте, но уверенности в глазах стало меньше. - Анита, со мной не надо изображать железную женщину. - А она не изображает, - сказал подошедший наконец Эдуард. Рамирес бросил на него беглый взгляд, потом снова уставился на меня. - В ваших устах это серьезный комплимент, Форрестер. Знал бы ты только, подумала я. - Послушайте, детектив, я только что из больницы. Что бы ни было за этой дверью, хуже, чем там, оно не будет. - Откуда вы знаете? - спросил он. Я улыбнулась: - Потому что даже при включенном кондиционере запах был бы похлеще. Сверкнула яркая и, как мне подумалось, непритворная улыбка. - Очень практично, - сказал он. - Должен был догадаться, что вы очень практичны. - Почему? - нахмурилась я. Он показал на свое лицо: - Косметики нет. - А может, мне просто плевать, как я выгляжу. Он кивнул: - И это тоже. Он потянулся к двери, но я его опередила. Рамирес приподнял брови, но отступил на шаг и дал мне открыть дверь: дескать, я могу войти первой, - и ладно, так даже честно. Эдуард и Рамирес это зрелище уже видели. А у меня билет еще не был прокомпостирован.Глава 11
Я ожидала обнаружить в комнате многое: пятна крови, признаки борьбы, может, даже ключ к разгадке. А чего я не ожидала найти - так это душу. Но как только я вошла в эту светлую бело-зеленую спальню, я уже знала, что душа здесь, держится под потолком и ждет. Это не первая душа, которую мне приходилось ощущать. Похороны всегда интересны: душа часто держится поблизости от тела, не зная, что делать, но через три дня она обычно уходит туда, куда ей положено. Я таращилась на эту душу и ничего не говорила. Наделена ли душа физической формой, точно не знаю, но что она здесь - это факт. Я могла бы рукой в воздухе очертить ее контуры, знала примерно, сколько места занимает она, паря под потолком. Но я понятия не имела, как эта энергия, дух располагается в пространстве - так ли, как я, как кровать, как что-нибудь. Я сказала приглушенно, будто боялась ее спугнуть: - Давно они погибли? - Они не погибли, - ответил Рамирес. Я моргнула и повернулась к нему: - То есть как? - Вы видели Бромвеллов в больнице. Они оба еще живы. Я посмотрела в его серьезное лицо. Улыбка исчезла. Я повернулась обратно к этой парящей сущности. - Кто-то здесь погиб, - сказала я. - Здесь никого не резали, - ответил Рамирес. - Как сообщает полиция Санта-Фе, именно этот метод использует убийца. А посмотрите на ковер. Если бы здесь кого-то разрезали, крови было бы больше. Я посмотрела на ковер и увидела, что он прав. Кровь была, как черный сок, пролитый на ковер, но ее было немного - только пятна, капельки. Эта кровь пролилась, когда с двух человек сняли кожу, но если бы здесь кого-то разорвали на части, ее было бы больше, куда больше. Был еще слабый неприятный запах, будто у кого-то не выдержал кишечник в момент пытки или смерти. Это почти всегда бывает. Смерть - последняя интимная процедура, которую мы совершаем в этой жизни. Я покачала головой и подумала, что сказать. Будь я дома, в Сент-Луисе, с Дольфом, Зебровски и прочей командой, которую я хорошо знаю, я бы просто сказала, что вижу душу. Но Рамиреса я не знала, а большинство копов шарахаются от любого, кто занимается подобной мистикой. Сказать иль не сказать - вот в чем был вопрос, но тут шум из прихожей заставил нас всех обернуться к еще открытой двери. Мужские голоса, торопливые шаги, все ближе. Рука у меня уже легла на пистолет, когда я услышала: - Рамирес, где вас черти носят? Это был лейтенант Маркс. Я убрала руку от пистолета и знала, что не буду говорить полиции о висящей в воздухе душе за моей спиной. Маркс и без того меня достаточно боится. Он появился в дверях, сопровождаемый батальончиком полицейских в форме, будто ожидал сопротивления. Глаза его сразу посуровели, когда он увидел меня. - Уматывайте от моих вещдоков, Блейк. Вас тут нет. Эдуард шагнул вперед, улыбаясь, стараясь водворить мир. - Ну-ну, лейтенант, кто же такое приказал? - Мой начальник. - Он повернулся к копам: - Выведите ее отсюда. Я подняла руки и пошла к двери раньше, чем полицейские успели войти. - Ухожу, ухожу. Не надо грубить. Я уже почти поравнялась с Марксом. Он прошипел мне в лицо: - Это не грубо, Блейк. Попадитесь мне еще раз, и я вам покажу, что значит грубо. Я остановилась в дверях, глядя ему в глаза. Акварельная синь в них потемнела от злости. Дверной проем был не слишком широк, и мы почти соприкасались. - Я ничего плохого не сделала, Маркс. Он ответил тихо, но вполне разборчиво: - "И ворожеи не оставляй в живых". Я много чего могла бы сказать и сделать, и почти в любом случае меня бы вытащили за шиворот копы. Я не хотела, чтобы меня вытаскивали, но запустить колючку Марксу под шкуру хотела. Вот и выбирай. Я встала на цыпочки и влепила ему в рот сочный поцелуй. Он пошатнулся и так шарахнулся от меня, что упал в комнату, а меня вытолкнуло в коридор. Жеребячий хохот загремел меж стенами. У Маркса на щеках загорелись два ярких пятна. Он лежал на ковре, тяжело дыша. - На вещдоках лежите, Маркс, - напомнила я ему. - Вон отсюда, немедленно! Я послала ему воздушный поцелуй и прошла сквозь шпалеры скалящихся полицейских. Один из них сказал, что готов принять от меня поцелуй в любой момент. Я ответила, что не хочу рисковать его здоровьем, и вышла из входной двери под хохот, вой и соленые шуточки, в основном по адресу Маркса. Кажется, он не был любимцем публики. Можно себе представить. Эдуард еще остался на несколько секунд, наверное, пытаясь пролить масло на волны, как положено было старине Теду. Но потом вышел и он, пожимая руки полицейским, улыбаясь и кивая. Как только я осталась единственным зрителем, улыбка исчезла. Он отпер машину, и мы сели. За надежно заляпанными грязью окнами Эдуард сказал: - Маркс тебя вышиб из дела. Не знаю, как это ему удалось, но удалось. - Может, он со своим начальником в одну церковь ходит, - ответила я и опустилась на сиденье пониже, насколько позволял ремень. Эдуард посмотрел на меня и включил двигатель. - Ты вроде не очень огорчена. Я пожала плечами: - Маркс не первый мудак правого толка, который попадается мне на дороге, и вряд ли последний. - И где же твоя легендарная вспыльчивость? - Может, я взрослею. Он покачал головой. - А что ты там видела в углу, чего я не видел? Ты ведь на что-то смотрела. - Душу, - ответила я. Он действительно опустил очки, показав младенчески-голубые глаза. - Душу? Я кивнула: - А это значит, что кто-то умер в этом доме в последние три дня. - Почему именно три дня? - Потому что три дня - это предельное время, которое большинство душ еще присутствует. Потом они уходят в небо, в ад или еще куда. После трех дней можно увидеть призрак, но не душу. - Но Бромвеллы живы, ты их сама видела. - А их сын? - спросила я. - Он пропал. - Мило с твоей стороны об этом упомянуть. Мне хотелось разозлиться на него за эти игры, но сил не было. Хоть Марксом я была сыта по горло, его слова меня задели. Я христианка, но потеряла многих братьев по вере, которые называли меня ведьмой, ворожеей или еще похуже. Меня это уже не злило, но очень утомляло. - Если родители живы, то сын, вероятно, нет, - сказала я. Эдуард выезжал на дорогу, виляя в изобилии полицейских машин с мигалками и без них. - Но на всех других убийствах жертвы были изрезаны. В этом доме кусков тел мы не нашли. Если мальчик убит, значит, почерк изменился. А мы еще и старый не разгадали. - Перемена почерка может дать полиции прорыв, который ей нужен, - сказала я. - Ты в это веришь? - Нет. - А во что ты веришь? - Я верю, что сын Бромвеллов мертв, и тот или те, кто содрал кожу с его родителей и изувечил их, его не резал. Как бы ни погиб он, его не разорвали на части, иначе крови было бы больше. Он был убит так, что крови в комнате не добавилось. - Но ты уверена, что он мертв? - В доме летает душа, Эдуард. Кто-то погиб, и если в доме жили только три человека и двое из них исключаются... арифметику ты знаешь. Я уставилась в окно машины, но ничего не видела. Я видела только загорелого юношу на фотографии. - Дедуктивное мышление, - произнес Эдуард. - Впечатляет. - Мы с Шерлоком Холмсом это умеем. А теперь, когда я стала персона нон грата, куда ты меня везешь? - В ресторан. Ты говорила, что еще не ела. Я кивнула: - Отлично. - И через минуту спросила: - Как его звали? - Кого? - Сына Бромвеллов, как его звали? - Тад. Тадеус Реджинальд Бромвелл. - Тад, - повторила я про себя. Пришлось ли ему смотреть, как с его родителей заживо сдирают кожу? Или они видели, как он умирает? Где твое тело, Тад? И почему оно им не понадобилось? Ответов не было, да я их и не ожидала. Души отличаются от призраков. Насколько мне известно, способов с ними общаться нет. Но вскоре я получу ответы. Должна получить. - Эдуард, мне нужны фотографии с других мест преступления. Мне нужно все, что есть у полиции Санта-Фе. Ты сказал, что в Альбукерке только последний случай, так что черт с ними. Я начну с другого конца. Эдуард улыбнулся: - Все копии есть у меня дома. - Дома? - Я села прямо и посмотрела на него. - С каких пор полиция делится документами с охотниками за скальпами? - Я ж тебе говорил, полицейские Санта-Фе Теда любят. - Ты и про полицию Альбукерка говорил то же самое. - И они меня действительно любят. Это ты им не понравилась. Он был прав. Я все еще видела ненавидящие глаза Маркса, слышала его шипение: "Ворожеи не оставляй в живых". О Господи, впервые этот стих прозвучал в мой адрес. Хотя я понимала, что рано или поздно кто-нибудь его произнесет, учитывая, кто я и что делаю. Я только не ожидала, что услышу это от лейтенанта полиции, да еще на осмотре места убийства. Как-то непрофессионально с его стороны. - Маркс не сможет раскрыть это дело, - сказала я. - В смысле не сможет без тебя? - Не обязательно должна быть я, но кто-то с тем опытом, который здесь нужен. Убийца - не человек. Обычные полицейские методы здесь недостаточны. - Согласен, - сказал Эдуард. - Маркса надо заменить. - Я над этим поработаю, - сказал он и улыбнулся. - Может быть, с тем симпатичным детективом Рамиресом, который был сражен твоим обаянием. - Эдуард, не лезь. - У него преимущество перед обоими твоими любовниками. - Какое? - спросила я. - Он человек. Хотелось бы мне поспорить, да деваться некуда. - В чем ты прав, в том прав. - Ты со мной согласна? - Он был удивлен. - Ни Жан-Клод, ни Ричард не люди. Рамирес, насколько мне известно, человек. О чем тут спорить? - Я тебя дразню, а ты отвечаешь серьезно. - Ты себе не представляешь, какое отдохновение было бы иметь дело с мужчиной, которому я нужна сама по себе, без всяких макиавеллиевских планов. - Ты хочешь сказать, что Ричард строит заговоры у тебя за спиной, как и вампир? - Скажем так: я уже не знаю, кто здесь хорошие парни, Эдуард. Ричард стал пожестче и посложнее из-за своей роли Ульфрика, Царя Волков. И прости меня Бог, частично потому, что я этого потребовала. Он был для меня слишком размазня, вот и стал пожестче. - И тебе это не нравится, - заключил Эдуард. - Нет, не нравится, но поскольку я тут тоже виновата, ругаться за это трудно. - Так брось их обоих и закрути с какими-нибудь людьми. - У тебя все так просто получается. - Трудно только то, что ты делаешь трудным, Анита. - Брось своих парней и встречайся с другими - вот так просто. - А почему нет? - спросил он. Я открыла рот, уверенная, что у меня есть ответ, но оказалось, что хоть убей, а я не знаю, что сказать. Почему не закрутить с другими? Потому что и без того люблю двух мужчин, и это уже слишком много, чтобы еще добавлять. Да, но каково было бы с человеком, который всего лишь человек? Кто не будет пытаться использовать меня для усиления своей власти, как Жан-Клод. И Ричард, и Жан-Клод жались к моей человеческой сущности, как к последнему огню в мире, когда все остальное уже - лед и тьма. Особенно цеплялся за это Ричард - вроде бы как подруга-человек возвращала ему самому статус человека. Хотя в последнее время спорный был вопрос, насколько я человек. По крайней мере Ричард был человеком, пока не стал вервольфом. Жан-Клод был человеком, пока не стал вампиром. Я впервые увидела душу в десять лет, это было на похоронах моей двоюродной бабушки. Первого своего мертвеца я подняла случайно в тринадцать лет. Из всех троих я одна никогда не была человеком до конца. И каково оно будет - встречаться с "нормальным"? Хочется ли мне знать? И я с потрясением поняла: да, хочется. Мне хотелось пойти на нормальное свидание с нормальным мужиком и делать то, что нормально, хоть раз, хоть временно. Я была любовницей вампира, подругой вервольфа, королевой зомби, а последний год я стала изучать магию ритуалов, так что можете сюда добавить - ученицей ведьмы. Странный и жутковатый был год даже для меня. Я объявила перерыв в романах с Ричардом и с Жан-Клодом, потому что мне нужно было передохнуть. Они меня подавляли, и я не знала, как это прекратить. И какой вред был бы от одного свидания с кем-то другим? Что, мир после этого рухнет мне на голову? Наверное, нет, но сам факт, что я в этом не уверена, означал, что мне надо бежать подальше от Рамиреса и любого симпатичного парня, который меня пригласил бы. Я должна была бы сказать "нет" и сказала бы "нет". Так почему же в каком-то уголке души вертелось "да"?Глава 12
Только когда Эдуард стал уже искать место на каменной парковке за "Лос-Кватес", я догадалась, что это мексиканский ресторан. Название должно было подсказать, но я не обратила внимания. Если моя мать и любила мексиканскую еду, то прожила она слишком недолго, чтобы передать эту любовь мне. Блейк - английская фамилия, но до того, как мой прадед прошел Эллис-Айленд, она звучала как Блекенштейн. Мое представление о национальной кухне - это шницель по-венски и квашеная капуста. Человеку с моим отношением к мексиканской и юго-западной кухне в эту часть страны попадать не рекомендуется. Задний вход вел в длинный темноватый коридор, но в самом ресторане было светло от белых отштукатуренных стен: светлые драпри на стенах, яркие вымпелы с потолка и повсюду связки сушеного чили. Очень туристское место, а это обычно значит, что еда вряд ли подлинная или очень хорошая. Но большинство посетителей были латиноамериканцы, а это внушало надежду. Если ресторан нравится соответствующей этнической группе, еда будет настоящей и вкусной. К нам подошла женщина испанского вида и предложила нам пройти к свободному столику. Эдуард улыбнулся и ответил: - Спасибо, но я вижу людей, которые нас ждут. Я посмотрела в ту сторону и увидела в кабинке Донну с двумя детьми - девочкой лет пяти-шести и мальчиком лет этак двенадцати-тринадцати. Чутье ли сработало, но я готова была поспорить, что меня сейчас представят ее детям. Представят потенциальным приемным детям Эдуарда. Как вам это? По мне - так не очень. Донна встала и улыбнулась Эдуарду такой улыбкой, что любой другой растаял бы на месте. Не в сексе было дело, хотя он тоже отражался в этой улыбке. Она излучала тепло, полное доверие, на которое способна лишь настоящая любовь. Такая первая романтическая любовь может прожить недолго, но если она остается - ой-ой-ой! Я знала, что Эдуард, наверное, смотрит на нее такими же глазами, но это было не взаправду. Не от души. Он лгал глазами - искусство, которому я научилась только недавно и слегка жалела, что научилась. Одно дело - знать, как надо врать, но чтобы при этом глаза не говорили, что верить тебе нельзя... Бедная Донна, ей с нами обоими иметь дело. Девочка метнулась из кабинки и побежала к нам, расставив руки, каштановые косы мотались взад-вперед. Она радостно взвизгнула "Тед!" и бросилась к нему в объятия. Эдуард подхватил ее и подбросил к потолку. Она засмеялась радостно и громко, как обычно смеются дети, будто весь мир от них сочится радостью. Потом мир учит их смеяться тише, спокойнее - всех, кроме тех, кому очень повезет. Мальчик только смотрел на нас. Такие же темно-каштановые, как и у сестры, волосы, только коротко стриженные, вихрами нависающие над глазами. А глаза были карие, темные, недружелюбные. Эдуард сказал, что мальчику четырнадцать, но он был из тех детей, которые с виду выглядят младше. Он мог бы легко сойти за двенадцатилетнего. С угрюмым и сердитым видом мальчик смотрел, как обнимаются Донна и Эдуард, и девочка при этом оставалась на руках у Эдуарда, так что объятие было семейным. Эдуард что-то шепнул на ухо Донне, отчего она засмеялась и отодвинулась, покраснев. Он перебросил девочку на другую руку и спросил: - Как наша самая лучшая девочка? Она захихикала и стала высоким возбужденным голосом что-то рассказывать, какую-то долгую и сложную историю, где фигурировали и бабочки, и кошка, и дядя Раймонд, и тетя Эстер. Я так поняла, что это соседи, которым ее днем подкидывают. Мальчик обратил свой враждебный взгляд с Эдуарда на Меня. Он был так же хмур, но глаза из злых стали любопытными, будто я оказалась совсем не такая, как он ожидал увидеть. Мужчины любого возраста часто на меня так смотрят. Я, не обращая внимания на протокол счастливой семьи, протянула руку. - Я Анита Блейк. Он взял мою руку неуверенно, будто ему не часто предлагают рукопожатие. Действительно, пожал он ее неуверенно - практики не хватало, но сказал: - Питер. Питер Парнелл. - Рада познакомиться, - кивнула я. Хотела еще добавить, что его мать рассказывала о нем много хорошего, но это было бы не совсем правдой, а Питер мне показался одним из тех, кто уважает правду. Он неопределенно кивнул, стреляя глазами в сторону матери и Эдуарда. Ему это не нравилось, совсем не нравилось, и я его понимала. Я помнила, какое у меня было чувство,когда отец привел домой Джудит. И по-настоящему так и не простила отца за то, что он женился на ней всего через два года после смерти матери. Я еще не отгоревала, а он построил себе новую жизнь и снова был счастлив. Я ненавидела его за это, а Джудит ненавидела еще больше. Будь даже Эдуард Тедом Форрестером на самом деле и будь у него честные намерения, ситуация была бы трудной. А так она была вообще хреновой. Бекки была одета в яркий желтый сарафан с ромашками, в косички были вплетены желтые ленты. Рука, которой она зажимала себе рот, чтобы подавить смех, была младенческой и мягкой. Она смотрела на Эдуарда как на восьмое чудо света. И я в этот момент его ненавидела, ненавидела за то, что он может так глубоко обманывать ребенка и не понимать, что этого нельзя делать. Наверное, что-то выразилось у меня на лице, потому что Питер как-то странно и внимательно на меня посмотрел. Не сердито, задумчиво. Я сделала спокойное лицо и встретила его взгляд. Он несколько секунд выдержал игру в гляделки, но потом вынужден был отвернуться. Наверное, это не совсем честно - переглядеть вот так четырнадцатилетнего мальчика, но иначе поступить - значило дать ему понять, что он еще маленький. А он не был маленький, просто молодой. Это со временем проходит. Донна отобрала Бекки у Эдуарда и повернулась ко мне с улыбкой: - Это Бекки. - Привет, Бекки, - сказала я и улыбнулась, потому что такому ребенку улыбнуться легко. - А это Питер, - сказала Донна. - Мы уже знакомы, - ответила я. Донна посмотрела с любопытством на меня, на Питера, снова на меня. Я поняла, что она решила, будто мы действительно были знакомы раньше. - Мы друг другу только что представились, - объяснила я. Она с облегчением, но нервно рассмеялась: - Ну да, конечно. Какая я глупая. - Ты просто была слишком занята, чтобы заметить, - сказал Питер, и в голосе его было то, чего не было в словах: презрение. Донна посмотрела на него, будто не зная, что сказать, и в конце концов произнесла: - Извини, Питер. Ей не следовало бы извиняться. Это значило сознаться, что она что-то сделала неправильно, а этого не было. Она не знала, что Тед Форрестер - иллюзия. Она свои обязательства насчет "жили долго и счастливо" исполняла. Извиниться - значит проявить свою слабость, а судя по лицу Питера, Донне нужна вся сила, которую она может собрать. Она первой села за стол в кабинке, затем Бекки, а Эдуард сел так, что выставил ногу из кабинки. Питер уже сидел посреди своей скамейки. Я села рядом с ним, и он не подвинулся, но, не видя более подходящего для себя места, я так и осталась сидеть, и наши тела соприкасались от плеча до бедра. Если он хочет изображать из себя мрачного подростка с Эдуардом и мамочкой - его дело, но я в эту игру не играю. Когда Питер понял, что я не слезу, он наконец подвинулся, громко вздохнув, давая мне понять, что делает над собой усилие. Я сочувствовала Питеру и его положению, но мое сочувствие никогда не бывало бесконечным, а поведение угрюмого подростка могло его довольно быстро исчерпать. Бекки сидела довольная между мамой и Эдуардом, болтая ногами и опустив руки под стол - наверное, держа за руки их обоих. Счастлива она была донельзя не только потому, что сидела между ними, но и была как за каменной стеной - так чувствует себя любой ребенок, когда он с родителями. У меня в груди стеснился ком при виде ее радости. Эдуард был прав. Он не может просто уйти без объяснений. Бекки Парнелл еще более, чем ее мать, заслуживала лучшего. Я смотрела, как сидит этот сияющий ребенок между ними, и гадала, какое же можно придумать оправдание. Ничего на ум не приходило. К нам подошла официантка, принесла пластиковые меню и раздала всем, даже польщенной Бекки, а потом ушла, давая нам время посмотреть. - Терпеть не могу мексиканскую еду, - сказал Питер. - Питер! - одернула его Донна. Но тут я добавила свою лепту: - И я тоже. Питер покосился на меня, будто не веря в мою солидарность с ним. - Правда? - Правда, - кивнула я. - Ресторан выбрал Тед, - сказал он. - Ты думаешь, он это нарочно? - спросила я. Питер поглядел на меня в упор, глаза чуть расширены. - Да, я так думаю. - И я тоже, - кивнула я. Донна сидела, разинув рот от удивления. - Питер, Анита! - Она повернулась к Эдуарду: - Что нам с ними делать? Прибегать к помощи Эдуарда из-за такой мелочи - теперь я о ней не была уже лучшего мнения. - С Анитой тебе ничего не сделать, - сказал он и обратил холодный синий взгляд на Питера. - С Питером - пока не знаю. Питер не встретил глазами взгляд Эдуарда и слегка поежился. В присутствии Эдуарда ему было неловко по многим причинам. Не только потому, что Эдуард имел дело с его мамой, тут было что-то большее. Питер чуть боялся Эдуарда, и я спорить могла, что Эдуард ничего для этого не сделал. Я могла ручаться, что Эдуард очень старался завоевать Питера, как завоевал Бекки, но Питер ни на что не купился. Наверное, началось с обычной неприязни к мужчине, с которым мама встречается, но сейчас, глядя, как он избегает взгляда Эдуарда, я поняла, что это далеко не все. Питер нервничал сильнее, чем должен был бы в присутствии Теда, будто как-то под всеми этими шуточками и играми видел настоящего Эдуарда. Для Питера это было и хорошо, и плохо. Если он догадается о правде и Эдуард не захочет, чтобы Питер ее знал... Эдуард всегда был очень практичен. Ладно, не все сразу. Сейчас мы с Питером склонились над меню и отпускали саркастические комментарии насчет каждого блюда. Когда вернулась официантка с подносом хлеба, я уже успела дважды вызвать у него улыбку. Мой братец Джош никогда не бывал так угрюм, но с ним я всегда умела ладить. Если у меня когда-нибудь будут дети - не то чтобы я это планировала, - то лучше, если мальчики. С ними мне как-то проще. Хлеб был не хлеб, а какие-то пушистые лепешки, которые назывались сопапилла. На столе стояла баночка с медом специально для них. Донна намазала мед на уголок лепешки и стала есть. Эдуард намазал медом всю лепешку сразу. Бекки столько налила меду на лепешку, что Донне пришлось у нее забрать. Питер взял сопапиллу: - Единственная здесь хорошая еда. - Не люблю я мед, - сказала я. - Я тоже, но этот неплох. Он намазал на лепешку капельку меда, откусил, потом повторил процесс. Я тоже взяла лепешку и последовала его примеру. Хлеб был хорош, но мед какой-то непривычный, с сильным вкусом и привкусом, который напомнил мне шалфей. - Совсем не похож на тот мед, что у нас. - Это шалфейный мед, - сказал Эдуард. - Более резкий вкус. - Да уж. Я никогда не ела другого меда, кроме клеверного. Интересно, у каждого ли меда вкус растения, с которого пчелы его собирают? Похоже, что да. Каждый день узнаешь что-то новое. Но Питер был прав: сопапиллы были вкусные, а мед неплох, если его класть микроскопическими дозами. В конце концов я заказала себе энчиладу из цыплят. Вряд ли они смогут сделать курятину несъедобной. Нет, не надо на это отвечать. Питер взял простую энчиладу с сыром. Кажется, мы оба хотели обойтись наименьшей кровью. Я взялась за вторую сопапиллу, когда все, включая Питера, уже съели по две, и тут я увидела, как в ресторан входят плохие парни. Откуда я знала, что они плохие, - интуиция? Да нет, опыт. Первый был шести футов ростом и до неприличия широк в плечах. Руки у него раздували рукава футболки, почти разрывая их. Волосы прямые и густые, заплетены сзади в свободную косу. Наверное, для вящего эффекта - он выглядел так типично, что мог бы висеть на постере, изображающем настоящего индейца. Широкие скулы, выпирающие из-под темной кожи, чуть раскосые черные глаза, мощная челюсть, тонкие губы. Одет он был в джинсы настолько обтягивающие, что видно было, как его нижней половине не хватает той накачки, что была у верхней. Есть только одно место, где можно так накачать руки, не накачав ноги: тюрьма. Там поднимаешь веса не для гармонического развития, а чтобы выглядеть крутым парнем и бить изо всех сил, когда это приходится делать. Я поискала следующий признак - да, татуировки на месте. Черная колючая проволока обвивала тугие бицепсы чуть ниже рукавов футболки. С ним были еще двое, один повыше, другой пониже. Тот, что повыше, был в лучшей форме, а у коротышки лицо почти пополам разделял зловещего вида шрам. Только плаката не хватало над головами этой троицы: "Пришла беда". Почему это я не удивилась, когда они направились к нам? Глянув на Эдуарда, я спросила одними губами: "В чем дело?" Самое странное, что Донна их знала. Это было видно по ее лицу: она их знает и боится. Какие еще сюрпризы готовит этот день?Глава 13
- О Господи! - тихо выдохнул Питер. На лице его читался страх. Он натянул маску угрюмой злости, но я сидела близко и видела, как расширились у него глаза, как быстро он задышал. Я глянула на Бекки - она свернулась на стуле между Эдуардом и Донной и выглядывала большими глазами из-под руки Эдуарда. Все знали, что происходит. Одна я не знала. Но мне долго не пришлось ждать. Грозная троица подошла прямо к нашей кабинке. Я напряглась, готовясь встать, если Эдуард встанет, но он остался сидеть, хотя руки его не были видны под столом. Наверное, у него уже вытащен пистолет. Я будто случайно уронила салфетку, а когда подняла ее, в одной руке у меня была салфетка, в другой - браунинг. Я держала его незаметно под столом, но направила на плохих парней. Выстрелом из-под стола вряд ли кого-нибудь убьешь, но можно проделать большую дыру в ноге или в паху - в зависимости от роста человека, которого угораздит оказаться на пути пули. - Гарольд, - сказал Эдуард, - ты привел помощников? У него был все тот же голос Теда, только чуть оживленнее, но уже без приятных ноток. Я не могла бы сказать точно, что в этом голосе еще изменилось, однако уровень напряжения поднялся еще на деление. Бекки забилась подальше, откуда ей не были видны пришедшие, и уткнулась лицом в рукав Эдуарда. Донна потянулась к ней, оторвала от Эдуарда и обняла. На лице ее был тот же страх, что и на лице девочки. Эдуард смотрел открыто, почти с улыбкой, но глаза его стали пустыми. Выглянули его настоящие глаза. Я видела, как под этим взглядом бледнели монстры. Настоящие монстры. Коротышка со шрамом переступил с ноги на ногу. - Ага, это Рассел, - он показал на индейца, - а это Тритон. Я чуть не повторила это имя, но сдержалась. Нам пока что хватает проблем. А еще говорят, что я не умею промолчать. - А Том и Бенни все еще в больнице? - спросил Эдуард все так же непринужденно. Пока что мы не привлекли слишком много внимания. Кое-кто на нас поглядывал, но и только. - Мы тебе не Том и Бенни, - сказал Рассел, и голос его был под стать улыбке на лице, но я вспомнила, что улыбка - это всего лишь другое название оскала. - Это вы молодцы, - ответила я, и он бросил на меня взгляд. Глаза были такие черные, что радужка и зрачок сливались. - А ты из тех страдателей, что хотят сохранить индейские земли в неприкосновенности для нас, бедных дикарей? Я покачала головой: - Меня много в чем обвиняли, но никогда еще не называли страдательницей. Я улыбнулась ему и подумала, что если спущу курок, то перебью ему бедро и могу на всю жизнь изувечить - настолько близко он стоял к столу. Хотелось бы, чтобы он отошел назад, но я ждала реакции Эдуарда, а ему вроде бы было все равно, что Рассел над нами навис. - А теперь вам пора уходить, - сказал Эдуард, и голос его прозвучал как голос Эдуарда. Тед испарился, оставив холодную маску вместо лица и глаза пустые, как зимнее небо. Голос прозвучал равнодушно, будто он говорил что-то совсем другое. Эдуард возникал из облика Теда, как бабочка из куколки, хотя я бы предпочла аналогию не такую красивую и Hi такую безобидную. Если дело повернется плохо, ничего красивого здесь не будет. Рассел наклонился над столом, оперся на него, расставив большие руки. Он придвинулся лицом к лицу Донны, не обращая внимания ни на Эдуарда, ни на меня. То ли он глуп, то ли он решил, что мы не будем первыми пускать кровь в общественном месте. Насчет меня он был прав, а вот с Эдуардом - не знаю. - Чтобы ни ты, ни твои дружки на нашей дороге не становились, ясно? А то плохо будет. - Говорил он это без улыбки, ровным и противным голосом. - У тебя очень симпатичная девчушка. Будет просто позор, если что-нибудь с ней случится. Донна побледнела и прижала к себе Бекки. Я не знаю, что собирался сделать Эдуард, поскольку отреагировал Питер. - Не смей угрожать моей сестре. - Голос его был зол и низок, и страха в нем не слышалось. Рассел покосился на Питера, потом придвинулся к нему лицом. Питер не шелохнулся, и только когда их с Расселом разделяла лишь пара дюймов, он забегал глазами по сторонам, будто в поисках выхода. Руки его вцепились в край стула, будто он в буквальном смысле цеплялся, чтобы не отступить. - Не то что ты мне сделаешь, малыш? - Тед? - спросила я. Глаза Рассела метнулись ко мне, потом опять к Питеру. Он явно наслаждался страхом мальчика и его попытками скрыть этот страх. Трудно быть крутым пацаном, если не можешь заставить четырнадцатилетнего мальчишку опустить глаза. Сейчас он разберется с Питером, потом займется мною. Кажется, он не считал меня серьезной угрозой. Что ж, все мы ошибаемся. За тушей Рассела мне не было видно Эдуарда, но я услышала его голос, пустой и холодный: - Давай. Нет, я его не застрелила. Я не на это просила разрешения и не это разрешил мне Эдуард. Откуда я знала? Знала, и все. Переложив пистолет в левую руку, я сделала долгий и спокойный выдох, пока плечи не расслабились. Потом собралась, как годами делала на дзюдо, а теперь на кенпо. Я представила, как мои пальцы входят ему в глотку, пробивая кожу. Когда драка идет всерьез, видеть надо не то, как стукнешь противника, - надо видеть, как твоя рука его пробивает и выходит с другой стороны. Хотя я и собиралась чуть сдержать удар. Так можно сломать человеку гортань, а мне не хотелось в тюрьму. Уронив правую руку вниз, рядом со стулом, я взметнула ее, выставив два пальца, как копье. Рассел заметил движение, но отреагировать не успел. Я вдвинула пальцы ему в горло, встав от инерции удара. Он подавился, ухватился руками за глотку, почти упал на стол. Правой рукой я двинула его мордой об стол - раз, два, три раза. Кровь хлынула из разбитого носа, и Рассел мешком скатился со стола на пол, уставясь в потолок, давясь и ловя ртом воздух, пытаясь продохнуть через травмированное горло и раздавленный нос. Наверное, если бы ему легче было дышать, он бы потерял сознание, но трудно упасть в обморок, когда ловишь воздух ртом. Он стал кататься по полу, закатив глаза и ничего не видя. Я стояла возле стола, глядя на него сверху вниз. Пистолет был у меня в левой руке, у бока, не слишком заметный на фоне черных джинсов. Его вряд ли кто заметил - все видели только кровь и человека на полу. Гарольд и высокий Тритон застыли, глядя на Рассела. Гарольд покачал головой: - Вам не следовало этого делать. Эдуард стоял у кабинки, закрывая вид Донне и Бекки. Он заговорил тихо, чтобы никто не слышал за пределами нашего тесного кружка: - Никогда больше не угрожай этим людям, Гарольд. Не приближайся к ним ни под каким видом. Скажи Райкеру, что они под запретом. Иначе в следующий раз сломанным носом дело не кончится. - Я вижу пистолеты, - тихо сказал Гарольд. Потом он согнулся над Расселом. Верзила все еще ничего перед собой не видел, синяя футболка стала фиолетовой от крови. Гарольд все тряс головой. Потом посмотрел на меня: - Кто ты такая? - Анита Блейк. Он еще раз помотал головой: - Не слышал этого имени. - Наверное, моя репутация меня не опережает, - сказала я. - Опередит, - ответил он. - Питер, дай мне салфеток, - попросила я. Питер не стал задавать вопросов. Он просто зачерпнул две горсти салфеток с держателя на столе и подал мне. Я взяла их правой рукой и протянула Гарольду. Он их взял, глядя мне в лицо, но поглядывая то и дело на пистолет у меня в руке. - Спасибо. - Не за что. Он прижал салфетки к носу Рассела и взял великана под руку. - Тритон, возьми его за другую руку. Вдали раздался вой сирен. Кто-то успел вызвать копов. Рассел все еще стоял на ногах нетвердо. В расплющенный нос ему сунули салфетки, и он выглядел глупо и нелепо с торчащей из ноздрей бумагой. Два раза ему пришлось прокашляться, чтобы заговорить, и голос все равно звучал хрипло, сдавленно, с болью: - Ах ты сука! Я ж тебе такое за это сделаю! - Когда сможешь стоять сам, и тебе нос починят, я буду рада провести ответный матч. Он плюнул в мою сторону, но плохо прицелился, и все зря попало на пол. Грубо, но не слишком эффективно. - Пошли, - сказал Гарольд, пытаясь переместить действие поближе к двери. Сирены выли уже совсем рядом. Но Рассел еще не закончил. Он повернулся, увлекая за собой двух других. - Я твою суку вы... а мальчишку с девчонкой койотам брошу! - До Рассела медленно доходит, - сказала я. Бекки уже плакала, а Донна так побледнела, что я боялась, как бы она не грохнулась в обморок. Лица Питера я не видела, потому что мне пришлось бы для этого отвернуться от противников, так что не знаю, как выглядел он. Но не слишком красиво. Копы ввалились, когда Гарольд все еще пытался вытащить Рассела в двери. Мы с Эдуардом воспользовались суматохой, чтобы убрать стволы. Двое копов в форме не очень поняли, кого надо арестовывать, но свидетели слышали угрозы Рассела и видели, как он пытался нас запугать до того, как я его успокоила. Никогда не видела столько таких охочих свидетелей. Обычно никто ничего не видел и не слышал, но сейчас заплаканная девочка на руках у мамы освежила людям память. Вообще-то Рассел имел бы право выдвинуть против нас обвинение, но люди из кожи лезли, свидетельствуя, что он нам угрожал. Один вообще клялся, что видел, как Рассел вытащил нож. Поразительно, как быстро сюжет обрастает подробностями. Насчет ножа я не могла подтвердить, но было достаточно свидетелей угрозы, чтобы шансы попасть в тюрьму для меня резко снизились. Эдуард вытащил свои документы Теда, и полисмены знали его понаслышке, если не в лицо. Я показала лицензию истребителя и разрешение на ношение оружия. Строго говоря, я носила оружие скрыто, и разрешение не было действительно в этом штате. Но я объяснила, что надела пиджак, чтобы не смущать детей. Копы покивали, все записали и вроде бы этим удовольствовались. Помогло еще и то, что Рассел поливал полисменов неподобающими словами и вообще имел такой бандитский вид, а я была такая безобидная, такая миниатюрная, такая женственная и намного менее страшная с виду, чем он. Эдуард дал копам свой адрес, сказал, что я остановилась у него, и нас отпустили на свободу. Администрация тут же предложила нам другой столик, но Донна и дети почему-то потеряли аппетит. Я была все так же голодна, но меня никто не спросил. Эдуард заплатил за еду и отказался от предложения завернуть нам ее навынос. Я оставила на окровавленном столе чаевые, несколько излишние, как извинение за беспорядок. И мы ушли, и так я и не поела. Может, если я попрошу вежливо, Эдуард подъедет к окошку "Макдональдса". В шторм любой порт хорош.Глава 14
На стоянке Донна разрыдалась, Бекки стала ей вторить. Только Питер молчал и не участвовал в общей истерике. Чем больше плакала Донна, тем сильнее заводилась Бекки, будто они друг друга накручивали. Девочка рыдала икающими всхлипами, на грани гипервентиляции. Я посмотрела на Эдуарда и приподняла брови. Он не изменился в лице. Пришлось его толкнуть локтем. Он одними губами спросил: - Которую? - Девочку, - ответила я так же. Он присел перед Донной, которая прижалась к бамперу его "хаммера", стискивая в объятиях дочь. - Давай-ка я поведу ребенка немного пройтись. Донна заморгала, будто видела его и слышала, но слова до нее не доходили. Эдуард протянул руки и стал буквально отрывать пальчики ребенка от матери. Бекки повернулась и припала к нему, уткнувшись лицом ему в плечо. Он глянул на меня поверх ее головы, и я махнула ему рукой, чтобы шел подальше. Эдуард, не задавая вопросов, пошел по дорожке у края парковки, медленно покачивая девочку, успокаивая ее. Донна, закрыв лицо руками, сжалась в комок, ткнувшись головой себе в колени. Всхлипывания почти переходили в завывания. Черт, плохо. Я посмотрела на Питера. Он глядел на нее с отвращением, недоумением. В этот миг я поняла, что взрослый он не только потому, что застрелил убийцу своего отца. Его мать позволяет себе истерику, а он нет. В критической ситуации голову сохранял он. Чертовски это несправедливо, если хотите знать мое мнение. - Питер, ты не оставишь нас на минутку? - Нет. - Он мотнул головой. Я вздохнула, потом пожала плечами: - Ладно, тогда не вмешивайся. Опустившись на колени перед Донной, я тронула ее за трясущиеся плечи. - Донна, Донна! Ответа не было, ничего не изменилось. Черт, тяжелый день у меня выдался. Зачерпнув в горсть ее волосы, я дернула вверх, подняв ее лицо. Это было больно - как я и рассчитывала. - А ну, смотри на меня, стерва себялюбивая! Питер шагнул вперед, и я ткнула пальцем в его сторону: - А ты не лезь. Он отступил на шаг, но не ушел. Лицо у него было злое и внимательное, и я знала, что он может вмешаться, что бы я ни говорила, если я буду продолжать в том же духе. Но я не собиралась. Я ее потрясла, и это было то, что надо. Ее расширенные глаза были в нескольких дюймах от моих, лицо промокло от слез. Дышала она все так же часто и прерывисто, но она глядела на меня, она слушала. Медленно, постепенно я разжала руку, и она продолжала смотреть на меня, оцепенев от ужаса, будто я сейчас должна была сделать что-то страшное, и я так и собиралась поступить. - Твоя маленькая дочь сейчас видела самое страшное зрелище в своей жизни. Она уже успокаивалась, уже все проехало, а ты закатила истерику. Ты же ее сила, ее защита. Когда она увидела, как ты расползаешься на части, она испугалась. - Я не хотела... я не могла... - Плевать мне глубоко, что ты хотела и чего не хотела. Ты мать, она ребенок. Ты будешь держаться до тех пор, пока ее не будет рядом и она не увидит, как ты распускаешься. Это понятно? Она заморгала: - Я не знаю, смогу ли я... - Сможешь. И сделаешь. - Я посмотрела вокруг - Эдуарда еще не было. И хорошо. - Ты уже взрослая, Донна, и будешь, черт побери, вести себя как взрослая. Я ощущала наблюдающий взгляд Питера, почти чувствовала, как он это записывает, чтобы потом прокрутить. Он точно запомнит эту сцену и обдумает ее как следует. - У тебя дети есть? - спросила она, и я уже знала, что будет дальше. - Нет. - Так какое ты имеешь право меня учить, как мне моих воспитывать? Она сильно разозлилась, села прямо и стала вытирать лицо резкими, короткими движениями. Сидя на бампере, она была выше меня, присевшей у земли. Я посмотрела в ее злобные глаза и ответила правду: - Мне было восемь лет, когда погибла моя мать, и отец не смог справиться с собой. Нам позвонили из полиции штата и сказали, что она погибла. Отец бросил трубку и завыл - не заплакал, а завыл. Схватил меня за руку, и мы несколько кварталов шли к дому моей бабушки, а он все выл, ведя меня за руку. Когда мы пришли, у дома бабушки стояла толпа соседей, все спрашивали, что стряслось. И это я повернулась к соседям и сказала: "Моя мама погибла". Отец свалился рыдать на груди родственников, а я осталась одна, без утешения, без поддержки, со слезами на глазах, и это я должна была сказать соседям, что случилось. Донна смотрела на меня почти с ужасом. - Ты... ты прости меня, - произнесла она смягченным голосом, из которого ушла вся злость. - Не надо извиняться, просто будь матерью своему ребенку. Возьми себя в руки. Ей надо, чтобы ты ее утешила. Когда будешь одна или с Тедом, тогда дашь себе волю, только, пожалуйста, не при детях. К Питеру это тоже относится. Она глянула на Питера, который стоял неподвижно и смотрел внимательно на нас, и тут она покраснела, наконец-то смутившись. Слишком быстро закивав, она выпрямилась. В буквальном смысле у меня на глазах она собралась. Взяв меня за руки, она их стиснула. - Я очень сочувствую твоей потере и прошу прощения за эту сцену. Я не слишком умею выдерживать сцены насилия. Даже если это несчастный случай, порез, так пусть даже кровь будет, мне это нипочем, честно, но насилия я не переношу. Я осторожно высвободила руки. Не то чтобы я так уж ей поверила, но сказала: - Рада это слышать, Донна. А сейчас я приведу... Теда и Бекки. - Спасибо, - кивнула она. Я встала, тоже кивнув, и пошла туда, куда ушел Эдуард. Донна мне стала нравиться меньше, но зато я знала, что Эдуард должен от этой семьи уйти. Донна не слишком переносит близость насилия. Господи, знала бы она, кого, какое чудище пустила себе в постель. У нее истерики хватило бы на весь остаток жизни. Эдуард стоял на дорожке перед одним из многочисленных домиков. Перед каждым из них был садик, отлично ухоженный, отлично разбитый. Мне это напомнило Калифорнию, где каждый дюйм двора используется для чего-нибудь, потому что земля - драгоценность. Альбукерк далеко не настолько был населенным, но во дворах жили уплотненно. Эдуард все еще держал Бекки, но она смотрела туда, куда он показывал, и на лице ее была улыбка, заметная еще за два дома. Меня вдруг отпустило напряжение, которое, как я только сейчас поняла, сковывало мне плечи. Когда девочка повернулась лицом ко мне, я увидела цветок, который она воткнула себе в косу. Бледно-голубое не совсем идет к желтым лентам и платью, но ладно - все равно симпатично. Улыбка ее чуть поблекла, когда девочка увидела меня. Очень вероятно, что я не попадаю в число ее любимцев. Наверное, я ее напугала. Да ладно. Эдуард поставил девочку на землю, и они направились ко мне. Она улыбалась ему снизу вверх, чуть покачивая его руку. А он улыбался ей, и улыбка казалась настоящей. Можно было запросто поверить, что он - любящий и любимый отец Бекки. Как, черт побери, убрать его из их жизни, не повредив Бекки? Питер будет рад, если Тед испарится, а Донна... ладно, она взрослая. А Бекки - нет. Черт бы побрал. Эдуард улыбнулся мне и жизнерадостным голосом Теда спросил: - Ну, как оно там? - Пучком, - ответила я. Он приподнял брови, и на долю секунды его глаза мигнули, из циничных стали радостными, да так быстро, что у меня чуть голова не закружилась. - Донна и Питер нас ждут. Эдуард повернулся так, что девочка оказалась между нами. Она подняла глаза на меня, и взгляд ее был вопросительным, задумчивым. - Ты побила того плохого дядю, - сказала она. - Да, пришлось. - Я не знала, что девочки это умеют. От этого у меня зубы заныли. - Девочки умеют все, что захотят уметь, в том числе защищать себя и бить плохих людей. - Тед сказал, что ты того дядю стукнула, потому что он про меня плохие вещи говорил. Я глянула на Эдуарда, но лицо его было открыто, приветливо, обращено к ребенку и мне ничего не сказало. - Это так, - ответила я. - Тед говорит, что ты можешь кого-то побить, чтобы меня защитить, и он тоже может. Посмотрев в серьезные, большие, карие глаза, я кивнула: - Могу. Она улыбнулась, и это было прекрасно, будто луч солнца из-за облаков. Девочка протянула мне свободную ручку, и я взяла ее. Так мы с Эдуардом и шли по дорожке, а девочка между нами, и она то шагала, то танцевала. Она верила Теду, а Тед ей сказал, что она может верить и мне, она и поверила. Странно, что я готова бить морды, чтобы ее защитить. Я готова была на это. Поглядев поверх ее головы на Эдуарда, я увидела, как он ответил мне взглядом из-под маски. Мы смотрели друг на друга, и я не знала, что делать. Не знала, как выбраться из той каши, которую мы все заварили. - Покачайте меня! - попросила Бекки. - Раз, два, три! - посчитал Эдуард и стал качать девочку, заставив меня качать ее за вторую руку. И мы пошли через стоянку, качая между собой Бекки, а она радостно и звонко смеялась. Так мы ее и поставили, смеющуюся, перед матерью. Донна взяла себя в руки и улыбалась. Я была горда за нее. Бекки, сияя, обернулась ко мне: - Мама говорит, что я слишком уже большая, чтобы меня качать. Но ты ведь сильная? Я улыбнулась, но смотрела я на Эдуарда, когда сказала: - Да, я сильная.Глава 15
Донна и Эдуард попрощались нежно, но вполне пристойно. Питер закатил глаза под лоб и скривился, будто бы они не просто полуцеломудренно поцеловались, а Бог знает что устроили. Эх, видел бы он, как они сегодня в аэропорту тискались. Бекки поцеловала Эдуарда в щеку, смеясь. Питер все это оставил без внимания и вылез побыстрее, будто боялся, как бы Тед и его не стал обнимать. Эдуард махал рукой, пока машина не свернула на Ломос и не скрылась из глаз, потом повернулся ко мне. Он только посмотрел на меня, но мне хватило. - Давай сядем в машину и включим кондиционер до того, как я начну у тебя огнем выпытывать, что тут творится, - сказала я. Он отпер машину, и мы сели. Эдуард завел двигатель, и кондиционер заработал, но воздух остыл не сразу. Мы сидели в этом дорогостоящем шуме двигателя, обдуваемые горячим воздухом, и молчание заполняло салон. - Ты считаешь до десяти? - спросил Эдуард. - Скорее уж до тысячи. - Спрашивай, я знаю, что тебе неймется. - О'кей, пропустим тирады насчет того, что ты втянул Донну и детей в свои неприятности, и приступим к сути: что это еще за Райкер и зачем он послал громил тебя отпугивать? - Во-первых, это неприятности Донны. Во-вторых, это она втянула меня в них. Недоверие к его словам отразилось у меня на лице, и Эдуард добавил: - Она со своими друзьями входит в общество археологов-любителей, которое пытается сохранить индейские стоянки в округе. Ты знаешь, как ведутся археологические раскопки? - Немного. Знаю, что к найденным предметам привязывают этикетки, снимают, зарисовывают - вроде как с обнаруженным мертвым телом перед тем, как его убрать. - Ты умеешь находить наилучшие аналогии, - улыбнулся он. - Я ездил на раскопки по выходным с Донной и детьми. Чтобы очистить грязь с находок, пользуются зубными щетками, тоненькими кисточками и зубочистками. - Я догадываюсь, что ты к чему-то ведешь. - Охотники за черепками находят место, где раскопки либо уже ведутся, либо еще не начинались, и приезжают с бульдозерами и экскаваторами, чтобы выкопать как можно больше и побыстрее. Я уставилась на него с отвисшей челюстью: - Но так же уничтожается больше, чем извлекается, и если увезти предмет с раскопок раньше, чем его запишут, он теряет большую часть своей исторической ценности. В том смысле, что земля, в которой его нашли, может помочь его датировать. То, что обнаружено рядом с предметом, о многом расскажет опытному глазу. - Охотникам за черепками на историю наплевать. Они берут то, что могут взять, и продают частным коллекционерам или торговцам, которые не слишком интересуются, откуда взялся предмет. Там, где Донна добровольно ведет раскопки, тоже был налет. - И она попросила тебя этим заняться. - Ты ее недооцениваешь. Она и ее психованные друзья решили, что могут урезонить Райкера, поскольку были уверены, что за этим стоят именно его люди. Я вздохнула: - Нет, Эдуард, я далека от ее недооценки. - Ни она, ни ее друзья не понимали, что за тип этот Райкер. Некоторые действительно крупные охотники за черепками нанимают телохранителей, громил, чтобы разбираться с энтузиастами, а иногда - и с местным законом. Райкер подозревается в причастности к гибели двух местных копов. Это одна из причин, почему в ресторане с нами все обошлось так гладко. Все местные копы знают, что Райкер подозревается в убийстве полицейских - не лично, но через наемников. Я улыбнулась - не слишком приятной улыбкой. - Интересно мне, сколько штрафов за нарушение правил дорожного движения содрали с него и с его людей после этого. - Достаточно, чтобы его адвокат подал иск о злоупотреблении властью. Доказательств, что люди Райкера здесь замешаны, нет - только тот факт, что копов убили на раскопках, где погулял бульдозер, и очевидец заметил автомобиль и часть номера, судя по которому, это мог быть один из грузовиков Райкера. - И этот очевидец до сих пор жив? - Да, ты быстро схватываешь. - Я так понимаю, что это значит "нет". - Он пропал, - сказал Эдуард. - Так чего они напустились на Донну и ее детей? - Дети были с ней, когда она и ее группа стали в пикет перед раскопками, находящимися на частной земле, где Райкер имел разрешение на применение бульдозера. Она была парламентером. - Глупо. Не надо было брать с собой детей. - Я уже говорил, Донна не понимала, что за тип этот Райкер. - И что было дальше? - Ее группу разогнали, избили. Они разбежались. Донна получила фонарь под глазом. - И как на все это отреагировал Тед? Я глядела ему в лицо, сложив руки на животе. Видела я только его профиль, но этого хватило. Ему не понравилось, что Донну побили. Может, дело в том, что она принадлежит ему, мужская гордость, так сказать... а может, что-то еще. - Донна попросила меня поговорить с этими людьми. - Насколько я понимаю, это те самые люди, которых ты отправил в больницу. Кажется, ты спрашивал у Гарольда, в больнице ли эти двое. - Ага, - кивнул Эдуард. - Всего двое в больнице, и ни одного на кладбище. Совсем мышей не ловишь. - Я не мог никого убить так, чтобы Донна не знала, поэтому для устрашения остальных я малость покалечил тех двоих. - Дай-ка я угадаю. Один из них, наверное, тот, кто подбил глаз Донне. - Том, - счастливо улыбнулся Эдуард. - А второй? - Этот толкнул Питера и пригрозил сломать ему руку. Я покачала головой. В салоне стало прохладно, и мурашки поползли у меня по плечам. А может, и не от холода. - У этого второго сейчас сломана рука? - В числе прочего, - ответил Эдуард. - Эдуард, посмотри на меня. Он повернулся, глянул на меня холодным синим взглядом. - Скажи правду: эта семья тебе дорога? Ты готов убить ради них? - Анита, я готов убить для собственного удовольствия. Я мотнула головой и придвинулась ближе, так, чтобы хорошо рассмотреть его лицо, попытаться заставить его выдать свои секреты. - Без шуток, Эдуард, скажи мне правду. У тебя с Донной серьезно? - Ты меня уже спрашивала, люблю ли я ее. Я ответил "нет". Я снова тряхнула головой: - Черт побери, перестань увиливать от ответа! Я не думаю, что ты ее любишь. Я не думаю, что ты на это способен, но что-то ты чувствуешь. Не знаю, что именно; что-то. Так вот, что ты испытываешь ко всей семье? Лицо Эдуарда было непроницательным, и я ничего не могла на нем прочесть. Он просто смотрел на меня в упор. Мне хотелось влепить ему пощечину, заорать и лупить, пока эта маска не слетит и не обнажится правда. С Эдуардом мне всегда было все ясно, ясно, чего он хочет и что задумал, даже если бы он задумал меня убивать. Но сейчас я вдруг поняла, что ни в чем не уверена. - Боже мой, они действительно тебе дороги. Я обмякла и откинулась на спинку сиденья. Меня не так поразило бы, если бы у него вдруг выросла вторая голова. В этом ничего необычного не было бы. - Иисус, Мария и Иосиф, Эдуард! Они тебе дороги, все они. Он отвернулся. Эдуард, холодный стальной убийца, отвернулся. Он не мог или не хотел встретиться со мной взглядом. Включив передачу, он тронул машину с места, и я вынуждена была пристегнуть ремень. Я дала ему молча выехать со стоянки, но когда мы затормозили у знака, пережидая поток машин по Ломос, я почувствовала, что должна что-то сказать. - И что ты собираешься делать? - Не знаю, - ответил он. - Я не люблю Донну. - Но? Он медленно выехал на главную улицу. - Донна - это кошмар. Она верит в любую ересь "нью эйдж". Голова у нее варит в смысле бизнеса, но она готова поверить кому угодно. Там, где драка, от нее толку нет. Ты ее сегодня видела. - Он полностью сосредоточился на дороге, так вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели. - Бекки такая же, как она, - доверчивая, милая, но... жестче, я бы сказал. Дети оба пожестче Донны. - Поневоле, - сказала я, не сумев скрыть в голосе неодобрения. - Знаю, знаю. Я знаю Донну, знаю о ней все. Выслушал все подробности, от колыбели до наших дней. - И тебе это было скучно слушать? - Кое-что, - осторожно ответил он. - Но не все. - Нет, не все. - Так ты хочешь сказать, что ты любишь Донну? - вынуждена была я спросить. - Нет, этого я сказать не хочу. Я так всматривалась в его лицо, что даже если бы мы ехали по обратной стороне луны, я бы этого не заметила. В эту секунду только лицо Эдуарда, только голос его что-то значили. - А что ты хочешь сказать? - Я хочу сказать, что если слишком долго играть роль, то можно в нее влипнуть, и она становится более реальной, чем было задумано. Я увидела в его лице нечто такое, чего никогда раньше не замечала: страдание, неуверенность. - Ты хочешь сказать, что собираешься жениться на Донне? Стать мужем и отцом? Родительские собрания, дворик девять ярдов и так далее? - Нет, этого я тоже не говорю. Ты знаешь, что я не могу на ней жениться. Я не смогу жить с женой и двумя детьми и двадцать четыре часа в сутки скрывать, кто я такой. Не настолько я хороший актер. - Так что же ты все-таки хочешь сказать? - Хочу сказать... хочу сказать, что где-то, очень глубоко в душе, мне хотелось бы суметь пойти на такое. Я разинула рот и вылупилась на Эдуарда. Эдуард, один из лучших, если не лучший из наемных убийц всех времен и народов, хотел бы не просто иметь семью, а именно эту вот семью. Когда я наконец как-то собралась с мыслями, я спросила: - И что ты собираешься делать? - Не знаю. Ничего толком не приходило мне в голову, так что я прибегла к юмору, моему щиту и последнему спасению. - Только не говори мне, что у них собака и белый штакетник. Он улыбнулся: - Штакетника нет, но есть собака. Даже две. - А что за собаки? Он снова улыбнулся и повернулся ко мне, чтобы видеть мою реакцию. - Мальтийские болонки. А зовут их Винни и Пух. - Блин, Эдуард, ты шутишь! - Донна хочет, чтобы собаки были на фотографиях помолвки. Я таращилась на Эдуарда, и мое изумление явно было ему приятно. Он засмеялся. - Я рад, что ты приехала, Анита, потому что никому во всем мире я не смог бы в этом признаться. - А ты понимаешь, что твоя личная жизнь теперь стала сложнее, чем моя? - спросила я. - Я теперь знаю, что я влип, - ответил он. Мы завершили эту нашу беседу на легкой ноте, на шутке, потому что так было проще. Но Эдуард посвятил меня в свою личную проблему. По-своему он обратился ко мне за помощью. А я, такая как есть, попыталась ему помочь. Я подумала, что загадку убийств и увечий мы в конце концов решим: насилие и смерть - наша профессия. А насчет личных проблем у меня не было и капельки оптимизма. Эдуарду нет места в мире, где живет женщина с парой игрушечных собак по кличке Винни и Пух. Никогда Эдуард не сможет быть таким претенциозным. А Донна и сейчас такая. Нет, не выйдет. Просто не может выйти. Но впервые я поняла, что если у Эдуарда нет сердца, которое можно потерять, то есть желание иметь его, чтобы отдать. Да, только мне вспомнилась сцена из "Волшебника Изумрудного города", когда Элли и Страшила стучат по груди Железного Дровосека и слышат раскаты эха. Жестянщик забыл вставить ему сердце. Эдуард свое вырезал много лет назад и куда-то забросил. Это я знала давно. Я только не знала, что Эдуард жалеет об этой потере. И еще я думаю, что до Донны Парнелл он сам об этом понятия не имел.Глава 16
Эдуард подвез меня к окошку выдачи "Макдональдса", но останавливаться он не хотел. Он явно был озабочен тем, чтобы побыстрее попасть в Санта-Фе. Поскольку Эдуард редко бывал так удручен, я не стала спорить. Я только попросила, чтобы, пока я буду есть чизбургер с чипсами, мы проехали через мойку. Эдуард ни слова не сказал, просто заехал на мойку, где нам разрешили не выходить из машины. В детстве я очень любила сидеть в машине и смотреть, как стекает по стеклам вода и вертятся огромные щетки. Это и сейчас было приятно, хотя уже не вызывало того восторга, что был в пять лет. Но после мойки можно будет что-то разглядеть сквозь окна. От грязных стекол у меня даже слегка разыгралась клаустрофобия. Я успела доесть еще до того, как мы выехали из Альбукерка, и попивала газировку, когда мы устремились из города к горам. Это уже не были черные горы, а какая-то другая горная цепь, "обычного" вида. Неровные, каменистые, с полоской блестящего света у подножий. - А что это за иллюминация? - спросила я. - Какая? - уточнил Эдуард. - Вот этот блеск, что это? Я почувствовала, как он отвлекся от дороги, но Эдуард был в черных очках, и видеть движение его глаз я не могла. - Это дома. Солнце отражается в стеклах. - Никогда не видела, чтобы солнце так отсвечивало на окнах. - Альбукерк лежит на высоте семь тысяч футов. Здесь воздух реже, чем ты привыкла. И свет выделывает странные штуки. Я глядела на поблескивающие окна, похожие на цепочку драгоценных камней в стене. - Красиво. Он повернул голову. На этот раз я знала, что он действительно смотрит. - Красиво, раз ты так считаешь. После этого разговор прекратился. Эдуард никогда не болтал без толку, а сейчас ему, очевидно, было нечего сказать. А у меня мысли еще вертелись вокруг того, что Эдуард влюблен - или что-то вроде того, - как никогда еще за всю свою жизнь. Это было слишком необычайно. Я не могла придумать, о чем бы завести разговор, и потому уставилась в окно, пока что-нибудь само не придет мне в голову. Кажется, до Санта-Фе мы проедем в молчании. Холмы были очень пологие и скругленные, покрытые сухой коричневатой травой. У меня было то же самое чувство, что и после выхода из самолета в Альбукерке: как здесь пустынно. Сначала холмы показались мне очень близкими, но потом я заметила на склоне корову. Она была такой крошечной, что я закрыла ее двумя пальцами вытянутой руки. Невысокие горы вовсе не были так близки к дороге, как казалось, будь то поздно вечером или рано утром - в зависимости от угла зрения. Сейчас еще был день, но он убывал, как леденец, который слишком долго сосали. Как бы ни был еще ярок свет, чувствовалось, как подступали сумерки. Частично сказывалось и мое настроение - неуверенность всегда вселяет в меня пессимизм, - но в основном я инстинктивно ощущала приближение ночи. Я - истребитель вампиров и умею различить вкус ночи в вечернем бризе, как и улавливать надвигающийся на темноту рассвет. Мне доводилось испытывать такие моменты, когда моя жизнь зависела от того, скоро ли наступит рассвет. А ничего так не оттачивает чувства, как близость смерти. Свет начал гаснуть, сменяясь мягким вечерним полумраком, и молчание наконец надоело мне. Обсуждать личную жизнь Эдуарда, в общем, было бесполезно, да и пригласили меня расследовать преступление, а не изображать из себя Дорогую Эбби.Так что, быть может, если сосредоточиться на деле, все будет о'кей. - Есть еще какая-либо информация о деле, которую ты от меня скрыл? И я опять буду кипятиться, что не знала всего этого заранее? - Меняешь тему? - спросил Эдуард. - А мы разве что-то обсуждали? - Ты меня поняла. Я вздохнула: - Да, я тебя поняла. - Я опустилась на сиденье пониже, насколько позволял ремень, скрестила руки на животе. Это не был жест счастливого человека, и я им не была. - Ничего не могу добавить насчет Донны. Во всяком случае, ничего полезного. - Поэтому решила сосредоточиться на деле. - Этому ты меня научил, - сказала я. - Ты и Дольф. Глаза и мозги у тебя должны быть направлены на важное. Важное - это то, что может тебя угробить. Донна и ее дети не являются угрозой для жизни и здоровья, так что отодвинем их пока на дальнюю конфорку. Он улыбнулся - своей обычной улыбкой со сжатыми губами, улыбкой "я-знаю-то-чего-ты-не-зна-ешь". Это не всегда значило, будто он знает то, чего не знаю я. Иногда это было только чтобы меня доставать. Как сейчас, например. - Ты, кажется, говорила, что убьешь меня, если я не перестану встречаться с Донной. Я потерлась шеей о дорогую обивку сиденья и попыталась расслабить напрягшиеся мышцы у основания черепа. Может, меня все-таки пригласили сюда изображать из себя Дорогую Эбби, хотя бы по совместительству. Черт побери. - Ты был прав, Эдуард. Ты не можешь так просто уйти. Прежде всего это расстроит Бекки. Но встречаться с Донной до бесконечности ты тоже не можешь. Она начнет спрашивать о дате свадьбы, и что ты скажешь? - Не знаю. - И я тоже, так что давай говорить о деле. Тут по крайней мере нам ясно, что делать. - Да? - удивленно покосился на меня Эдуард. - Мы знаем, чего мы хотим: чтобы прекратились убийства и увечья. - Ну да, - сказал он. - Так это больше, чем мы знаем насчет Донны. - То есть ты хочешь сказать, что не требуешь от меня прекратить с ней видеться? - Снова эта улыбочка. Наглая и самодовольная была у него рожа, вот какая. - Я хочу сказать, что понятия не имею, что я хочу, чтобы ты сделал, и уж тем более - что должен. Так что давай отложим это до тех пор, пока меня не осенит блестящая идея. - О'кей. - И отлично, - сказала я. - Вернемся к моему вопросу. Что ты мне не сказал о преступлениях такого, что я, по-твоему, должна знать, или такого, что я думаю, что должна знать? - Я не умею читать мыслей, Анита. И не знаю, что ты хочешь знать. - Эдуард, перестань ломаться и колись по-простому. Мне в этой командировке сюрпризы больше не нужны, от тебя - тем более. Он так долго молчал, что я уже перестала ждать ответа. И потому поторопила его: - Эдуард, я серьезно. - Я думаю, - ответил он. Эдуард зашевелился на сиденье, напрягая и расслабляя плечи, будто пытаясь тоже избавиться от неловкости. По-моему, даже для него этот день выдался слишком ошеломительным. Забавно думать, что Эдуард, может позволить чем-то себя ошеломить. Я всегда думала, что он идет по жизни с полным дзен-спокойствием социопата и ничто не способно вывести его из равновесия. Я ошибалась. И в этом, и во многом другом. Я снова принялась разглядывать пейзажи. Коровы паслись на достаточно близком расстоянии от дороги, чтобы можно было определить их цвет и размер. Симменталки это были, или джерсийки, или еще кто - я понятия не имею. Разглядывая коров, стоящих на крутых уступах под непривычными углами, я ждала, когда Эдуард закончит размышлять. Здесь, кажется, сумерки длились долго, будто дневной свет сдавался медленно, отбивался, пытаясь остаться и сдержать тьму. Может, дело было в моем настроении, но наступление темноты меня не радовало. Будто я чувствовала что-то там, в этих пустынных холмах, ждущее ночи, нечто такое, что не в состоянии днем передвигаться. Может, просто разыгралось мое слишком живое воображение, а может, так оно и было. Вот это самое трудное в парапсихических способностях: иногда ты прав, иногда нет. Иногда тревога или страх отравляют мышление и заставляют в буквальном смысле видеть призраков там, где нет ничего. Но, конечно, был способ это выяснить. - Ты здесь можешь куда-нибудь съехать так, чтобы с главной дороги не было видно? Он глянул на меня: - А что? - Я что-то... ощущаю и хочу просто проверить, что мне не мерещится. Он не стал спорить и съехал на ближайшем ответвлении. Оттуда мы выехали на проселок, грунтовый и гравийный, усеянный крупными ухабами. Рессоры "хаммера" приняли тряску на себя, и мы будто ехали по шелку. Пологие холмы скрыли нас от хайвея, но проселок, уходящий почти прямо к горам, был виден ясно. По обе стороны от него стояли несколько домиков, кучка побольше таких же домиков маячила впереди, а одинокая церковка на краю дороги будто и имела, и не имела отношения к этим домам. Я предположила, что в башенке с крестом висит колокол, хотя издалека трудно было разглядеть. Городок, если это был городок, казалось, пережил уже пору своего расцвета, но не опустел. В нем попадались люди, которые могли бы увидеть нас. Такое наше везение: на этой пустой земле дорога, которую мы выбрали, уперлась в город. - Останови машину, - попросила я. Мы были достаточно далеко от первого дома. Эдуард съехал на обочину. Пыль поднялась тучей по обе стороны машины, оседая сухой пудрой на чистую краску. - Дождей здесь у вас не много бывает? - Нет, - ответил он. Любой другой добавил бы еще что-нибудь, но не Эдуард. Погода не является темой для разговоров, если она не сказывается на работе. Я вылезла из машины и отошла подальше в сухую траву, до тех пор, пока не перестала ощущать Эдуарда и автомобиль. Когда я оглянулась, они были в нескольких ярдах от меня. Эдуард стоял у водительской дверцы, положив руки на крышу и сдвинув шляпу назад, чтобы видеть действие. Вряд ли среди моих знакомых нашелся бы еще хоть один, который не задал бы хотя бы один вопрос о том, что я собираюсь делать. Интересно, спросит ли он потом. Темнота повисла мягким шелком, заволакивая небо и умирающий вечер. Наступили приятные легкие сумерки. По открытому полю гулял ветерок, играя с моими волосами. Все было отлично и прекрасно. Но не померещилось ли мне? Или это проблемы Эдуарда так меня всполошили? А может, воспоминание о выживших в больнице с шуршащим кондиционером заставило меня видеть тени? Я почти уже повернулась и направилась к машине, но все-таки не стала. Если это только воображение, то вреда не будет проверить, а если нет... Я отвернулась от машины и стала вглядываться в пустоту. Конечно, она не была пуста по-настоящему. Трава сухо шуршала на ветру, как кукуруза осенью перед жатвой. Землю покрывал тонкий слой красноватой гальки, из-под нее виднелась более светлая почва. Такой ландшафт, тянулся до холмов, уходящих вдаль под темнеющим небом. Не пусто, просто одиноко. Я сделала глубокий очищающий вдох, затем выдохнула и одновременно совершила два действия: опустила щиты и раскинула руки, будто дотягивалась до чего-то. Но не совсем руками. Я устремилась наружу той силой, что позволяет мне поднимать мертвых и якшаться с вервольфами. Потянулась к той ждущей сущности, которую ощутила - или думала, что ощутила. Там, там! Как рыба, тянущая за леску. Я повернулась туда, куда вела дорога. Оно было там, направлялось в Санта-Фе. Оно - лучшего слова мне не найти. Я ощутила, как оно торопит наступающую ночь, и поняла, что при свете дня оно неподвижно. И я еще знала, что оно большое - не физически, а в парапсихическом смысле, потому что мы были далеко друг от друга, но я уловила его за много миль. Насколько точно - не знаю, но далеко. Очень далеко. Ощущения зла от него не было. Это не значило, что оно не злое, а только то, что оно себя таковым не считает. Противоестественные существа в отличие от людей скорее гордятся принадлежностью к миру зла. Они радуются таким статусом, потому что он не человеческий. Эта сущность не физическая. Дух, энергия, сами выберите слово, но оно не было заключено ни в какую физическую оболочку. Оно свободно парило - нет, свободно... И тут что-то ударило в меня - не физически, но экстрасенсорно, - будто в меня врезался грузовик. Я плюхнулась задом на землю, пытаясь дышать, словно лишилась дыхания от удара в грудь. Послышались бегущие шаги Эдуарда, но у меня не хватило сил обернуться. Я слишком была занята восстановлением дыхания. Он склонился возле меня с пистолетом в руке. - Что случилось? Эдуард вглядывался в густеющие сумерки, не на меня - искал, высматривал опасность. Он снял черные очки, и лицо его было очень серьезно. Он искал, во что стрелять. Я поймала его за руку, затрясла головой, пытаясь что-то сказать. Но когда у меня хватило на это воздуху, то произнесла я только: - Блин! Блин! Блин! Вряд ли это что-то объяснило, но я была в шоке. Почти всегда, когда мне приходится так напугаться, меня бросает в дрожь, но не в случае экстрасенсорной мути. Когда с моей "магией" что-то не получается, у меня не стынет кровь в жилах - тело остается теплым. Если и сравнить это с чем-то, то с покалывающим теплом, будто палец в розетку сунула. Чем бы ни было это "оно", оно меня ощутило и сбило с ног. Я снова натянула свои щиты, закуталась, как в шубу от вьюги, но странно - эта тварь отступила. Если судить по силе ее броска, то она могла меня нарезать на кусочки и на хлеб намазать, если бы захотела. Но не захотела. Я этому радовалась, и здорово, что обратного эффекта не произошло, но почему мне не досталось больше? Как я почуяла его на таком расстоянии и как оно почуяло меня? Обычно самые большие способности у меня проявляются с мертвыми. Значило ли это, что "оно" мертвое или имеет какое-то отношение к мертвецам? Или дело в новых парапсихических способностях, которые, как предупреждала меня моя учительница Марианна, могут проклюнуться. Ох, не дай Бог. Мне и без того хватает всякого потустороннего дерьма в жизни. По самое горло. Я заставила себя перестать ругаться без толку и сказала: - Убери пистолет, Эдуард. Со мной все в порядке. К тому же тут не во что стрелять и даже нечего видеть. Он взял меня выше локтя и поднял на ноги раньше, чем я успела приготовиться - я бы еще с удовольствием посидела на земле. Мне пришлось прислониться к Эдуарду, и он стал пробираться со мной к машине. Я спотыкалась и вынуждена была в конце концов попросить: - Остановись, пожалуйста. Он поддержал меня, все еще вглядываясь в наступившую темноту, с пистолетом в руке. Я должна была знать, что пистолет он не уберет. Это его страховочное одеяло - иногда. Я снова могла дышать, и если Эдуард перестал бы меня поддерживать, смогла бы и сама идти. Страх исчез, потому что пользы от него не было. Я попыталась чуть-чуть воспользоваться "магией" и не очень-то преуспела. Да, я изучаю ритуальную магию, но я еще новичок в этом. Силы одной мало. Надо к тому же знать, что с ней делать - как с пистолетом, поставленным на предохранитель. Он мог бы послужить отличным держателем для бумаг, и ничем другим, если не знаешь, как с ним обращаться. Я села в машину, закрыла дверцу раньше, чем Эдуард успел открыть свою. - Анита, расскажи, что случилось. Я глянула на него: - Поделом тебе было бы, если в я сейчас просто посмотрела на тебя и улыбнулась. Что-то мелькнуло на его лице - гримаса, оскал - и тут же исчезло в полном безразличии, которое он умел на себя напускать. - Ты права. Я - паразит, любящий напускать таинственность, и поделом мне было бы. Но это ведь ты говорила, что мы должны перестать состязаться, кто дальше плюнет, и работать над делом. Я перестану, если перестанешь ты. - Согласна, - кивнула я. - Итак? - спросил он. - Заводи машину и поехали отсюда подальше. Почему-то мне не хотелось сидеть на почти пустынной дороге в наступившей тьме. Мне хотелось ехать. Иногда движение создает иллюзию, будто ты что-то делаешь. Эдуард тронул машину с места, развернулся в сухой траве и поехал обратно к хайвею. - Рассказывай. - Я тут никогда не была. Но судя по тому, что я ощутила, эта штука всегда здесь - местное пугало. - А что ты ощутила? - Нечто мощное. Оно за много миль от нас в сторону Санта-Фе. Нечто, что может быть как-то связано с мертвыми, и это объясняет, почему оно ко мне так сильно воззвало. Мне нужно будет найти хорошего местного экстрасенса, чтобы узнать, всегда ли эта сущность бывает здесь. - Донна кое-кого из экстрасенсов знает. Насколько они хороши, мне трудно судить, и не знаю, может ли она это сказать. - Хотя бы какая-то зацепка для начала. - Я залезла под ремень и обхватила себя руками. - Есть тут местные аниматоры, некроманты - кто-нибудь, кто работает с мертвецами? Если это как-то связано с силой моего типа, то обычный экстрасенс может его не ощутить. - Я никого не знаю, но я поспрашиваю. - Отлично. Мы выехали на хайвей. Ночь была темная, будто небо скрыли густые тучи. Очень желтыми казались лучи фар на фоне тьмы. - И ты думаешь, это что-оно-там имеет отношение к увечьям? - спросил Эдуард. - Не знаю. - Ты чертовски много не знаешь, - буркнул он. - Так бывает с экстрасенсорной и магической ерундой. Порой она не помогает. - Никогда раньше я не видел, чтобы ты что-нибудь подобное делала. Ты терпеть не можешь мистической чуши. - Так-то оно так, но мне приходится мириться с тем, какая я есть, Эдуард. Мистическая чушь - частица меня самой, того, что я есть и от чего мне не убежать. От себя не спрячешься, навсегда по крайней мере. Эдуард, я зарабатываю на жизнь поднятием мертвецов. Не возмущаться же мне, что у меня открылись и другие способности? - Да нет, - сказал он. Я глянула на него, но он наблюдал за дорогой, и на его лице ничего нельзя было прочесть. - Да нет, - повторила я. - Я тебя позвал на подмогу не только потому, что ты отличный стрелок, но еще и потому, что обо всяких противоестественных штуках ты знаешь больше всех, кто мне известен и кому я доверяю. Ты терпеть не можешь экстрасенсов и медиумов, потому что ты сама такая, но тебе приходится иметь дело с реальностью, и это тебя от них от всех отличает. - Здесь ты ошибаешься, Эдуард. Я сегодня видела в той комнате парящую душу. Она была реальна, так же реальна, как ствол у тебя в кобуре. Экстрасенсы, ведьмы, медиумы - все они действуют в реальности. Это просто не та реальность, с которой тебе приходится сталкиваться, Эдуард, но все равно реальность. И она очень, очень реальна. На это он ничего не ответил, и в машине воцарилось молчание, которое меня устраивало, потому что я страшно устала. Я уже знала, что парапсихические штучки иногда меня изматывают куда быстрее физической работы. Ежедневно я пробегаю четыре мили, таскаю штангу, беру уроки кенпо и дзюдо и никогда от этого так не уставала, как только что в поле, когда я открылась той сущности. Я никогда не сплю в машине, потому что опасаюсь, как бы водитель не попал в аварию, где я погибну. Что бы я ни говорила, но это настоящая причина, почему я всегда бодрствую в машинах. Моя мать погибла в автокатастрофе, и с тех пор я не доверяю автомобилям. Я сползла вниз по сиденью, пытаясь устроить голову поудобнее. Вдруг навалилась усталость, такая, что глаза стало жечь. Я их закрыла, просто чтобы они отдохнули, и сон затянул меня, как чья-то рука. Можно было сопротивляться, но я не стала. Мне надо было отдохнуть, и прямо сейчас, иначе в ближайшее время я ни черта стоить не буду. И когда я дала себе расслабиться, мелькнула последняя мысль: я доверяю Эдуарду. Это так. И я заснула, свернувшись на сиденье, и проснулась, только когда машина остановилась. - Приехали, - сказал Эдуард. Я села ровно. Тело затекло, но отдохнуло. - Куда? - К дому Теда. Я выпрямилась. Дом Теда? Дом Эдуарда. Наконец-то я увижу, где живет Эдуард. Сейчас я войду в его жилище и чуть-чуть приоткрою над ним завесу таинственности. Если меня не убьют, то выведать секреты Эдуарда - уже было бы оправданием моей поездки. Если меня убьют, я буду ему являться и посмотрю, смогу ли в конце концов заставить его видеть призраки.Глава 17
Дом был саманный и то ли выглядел старинным, то ли и вправду он такой, я в этом не очень-то смыслю, но дом оставлял впечатление старого. Мы выгрузили из "хаммера" мой багаж, а я все не сводила глаз с дома. Дом Эдуарда - никогда бы не подумала, что увижу, где он живет. Эдуард был как Бэтмен - влетал в город, спасал твою шкуру и улетал, а приглашения в Пещеру Бэтмена никто и не ожидает. И вот я у входа в эту пещеру. Класс! Дом оказался не таким, каким мне представлялся. Я думала, что это современный кондоминиум в большом городе - может, в Лос-Анджелесе. Вросший в землю скромный глинобитный дом - это совсем не то, что я бы могла вообразить. Да, конечно, это его легенда прикрытия, Тедовость, так сказать, но ведь здесь живет Эдуард, и должны быть еще какие-то причины, кроме той, что Теду бы здесь понравилось. Я все больше убеждалась, что совсем не знаю Эдуарда. У входной двери включился свет, и мне пришлось отвернуться, защищая свое ночное зрение. Я как раз пялилась на этот фонарь, когда он ожил. Мелькнули две мысли. Первая: кто зажег свет? Вторая: дверь синяя. Она была выкрашена сине-фиолетовой краской - сочный, богатый цвет. И еще я заметила ближайшее к двери окно - переплет был выкрашен в тот же яркий цвет. Я уже видела этот цвет в аэропорту, хотя цвета там были разнообразнее и с примесью оттенка фуксии. - Чего это дверь и окно синие? - спросила я. - Может, мне так нравится, - ответил он. - Я тут успела увидеть много домов с синими и бирюзовыми дверями. К чему бы это? - Ты очень наблюдательна. - Есть такой недостаток. А теперь объясни. - Здесь считают, что ведьма не может войти в дверь, покрашенную синим или зеленым. Я вытаращила глаза: - И ты в это веришь? - По-моему, большинство из тех, кто красит двери, в это сейчас не верят, но таков местный стиль. Рискну предположить, что сейчас мало кто помнит, откуда эта легенда возникла. - Или, скажем, выставляют тыкву-череп на Хэллоуин, чтобы отпугнуть гоблинов, - сказала я. - Верно. - Раз уж я так наблюдательна, еще один вопрос: кто включил свет на крыльце? - Или Бернардо, или Олаф. - Твои помощники, - уточнила я. - Да. - Как мне невтерпеж с ними встретиться. - Ради духа сотрудничества и прекращения сюрпризов сообщаю: Олаф не очень любит женщин. - То есть он гей? - Нет, и в ответ на подобное предположение он наверняка полезет в драку, так что не надо, пожалуйста. Если бы я знал, что позову тебя, то его бы вообще не пригласил. Вы двое в одном доме и работающие над одним делом, это будет... катастрофа это будет. - Сурово, - сказала я. - Ты думаешь, мы не сможем сыграться? - Я это почти гарантирую. Дверь открылась, и наш разговор резко прервался. Я подумала, не это ли ужасный Олаф. Человек в дверях не походил ни на какого Олафа, но откуда мне знать, как Олафу положено выглядеть? Этот был шести футов ростом, дюйм туда-сюда. Трудно было определить рост точно, потому что нижняя часть тела скрывалась под белой простыней, которую мужчина прижимал к себе рукой у талии. Ткань спадала к его ногам, как вечернее платье, но от талии вверх никаких признаков парадного костюма не наблюдалось. Мужик был худощавый, мускулистый и отлично сложенный. Ему шел прекрасный ровный коричневый загар, хотя частично это был и натуральный цвет, потому что перед нами стоял индеец, да еще какой. Волосы длиной до пояса падали через плечо и закрывали щеку, густые, черные, спутанные со сна, хотя еще рановато было для отбоя. Лицо сходилось вниз гладким и плавным треугольником, на подбородке ямочка, губы полные. У него черты лица были больше европейские, чем индейские - расизм ли это так думать или просто правда? - Можешь уже закрыть рот, - сказал Эдуард мне на ухо. Я закрыла рот. - Извини, - промямлила я. И очень смутилась. Обычно я не обращаю на мужчин такого внимания, тем более на тех, с кем незнакома. Что сегодня со мной стряслось? Мужчина на крыльце намотал простыню на руку, так что показались ноги, и смог сделать два шага, не запутавшись. - Извините, я спал, а то бы я раньше вышел помогать. Простыня его не смущала абсолютно, хотя пришлось приложить немалые усилия, чтобы намотать ее на руку и суметь второй рукой взять чемодан. - Бернардо Конь-в-Яблоках, Анита Блейк. Он держал простыню правой рукой и несколько смутился, когда выпустил чемодан и стал все это перекладывать в другую руку. Простыня соскользнула спереди, и мне пришлось отвернуться - и быстро. Отвернулась я, потому что покраснела и надеялась, что в темноте это будет не видно. Я замахала рукой за спиной: - Поздороваемся, когда оденешься. - Смущаешь девушку, - раздался голос Эдуарда. - Прошу прощения, - сказал Бернардо. - Я действительно не хотел. - Мы сами заберем багаж, пойди оденься, - сказала я. Кто-то подошел ко мне сзади, и не знаю, как я поняла, что это не Эдуард. - Ты скромница. Я по описанию Эдуарда ожидал чего угодно, только не этого. Я медленно обернулась. Он стоял очень близко, с чертовским натиском вторгаясь в мое личное пространство. - А чего ты ждал? - Я вызверилась на него злыми глазами. - Блудницы Вавилонской? Я смутилась и была не в своей тарелке, а от этого я всегда злюсь. И в голосе это было слышно. Полуулыбка Бернардо несколько увяла. - Я не хотел сказать ничего обидного. С этими словами он поднял руку и тронул мои волосы. Я отступила на шаг: - А это что еще за ритуальные ощупывания? - Я заметил, как ты смотрела на меня в дверях, Я почувствовала, как жар мне бросился в лицо, но на этот раз я не отвернулась. - Если хочешь появляться на крыльце в виде центральной вкладки из "Плейгерл", это твое право, но не обижайся, что на тебя пялятся. Только не усмотри в этом то, чего нет. Ты лакомая конфетка с виду, но то, что ты на это так напираешь, никому из нас чести не делает. Либо ты блядь, либо меня считаешь блядью. Первому я готова поверить, второе не соответствует действительности. - Сейчас уже я шла на него, вторгаясь в его пространство. Краска смущения сменилась бледностью злости. - Так что осади назад. Настал его черед глядеть неуверенно. Он отступил, замотался простыней насколько мог и поклонился. Это был старомодный придворный поклон, будто он его уже делал, и делал всерьез. Красивый жест, когда вокруг рассыпаются такие волосы, но я видала его в лучшем исполнении. Не последние полгода, но видала. Он выпрямился, и лицо его было серьезным, а вид - вполне искренним. - Есть два типа женщин, которые водятся с мужчинами вроде Эдуарда, вроде меня, зная, кто мы такие. Первые - это шлюхи, сколько бы они на себя ни навешали оружия; вторые - чисто деловые женщины. Я их называю Мадоннами, потому что они никогда ни с кем не спят. Они хотят быть своими парнями. - Улыбка снова заиграла на его губах. - Прошу прощения, если меня разочаровало, что ты - свой парень. Я здесь уже две недели, и мне становится одиноко. Я покачала головой: - Целых две недели! Бедный мальчик. - Протолкнувшись мимо него, я взяла свою сумку с вещами и посмотрела на Эдуарда. - В следующий раз предупреждай меня о чужих странностях. Он поднял руку в бойскаутской клятве: - Никогда не видел, чтобы Бернардо так себя вел при первой встрече. Клянусь. Я прищурилась, но, глянув ему в глаза, поверила. - И чем я заслужила такую честь? Он поднял мой чемодан и улыбнулся: - Посмотрела бы ты на свою физиономию, когда он появился на крыльце в простыне. - Эдуард засмеялся очень по-мужски. - Никогда не видел, чтобы ты так смутилась. Бернардо подошел к нам. - Я честно, серьезно не собирался никого смущать. Просто я сплю без одежды и потому набросил простыню. - А где Олаф? - спросил Эдуард. - Сидит и дуется, что ты ее привез. - Просто блеск, - сказала я. - Один из вас воображает себя Лотарио, а второй не хочет со мной разговаривать. Лучше не придумаешь. Я повернулась и пошла к дому вслед за Эдуардом. Бернардо окликнул меня: - Только не надо заблуждаться насчет Олафа, Анита. Он любит женщин у себя в кровати и в отличие от меня не так разборчив в способах, как их туда затаскивать. Я бы больше опасался его, чем себя. - Эдуард! - позвала я. Он уже вошел в двери и обернулся на мой голос. - Бернардо прав? Олаф для меня опасен? - Я могу сказать ему о тебе то же, что сказал насчет Донны. - Что именно? Мы все еще стояли в дверях. - Я ему сказал, что, если он ее тронет, я его убью. - Если ты придешь мне на помощь, он вообще не станет со мной работать и уважать меня не будет ни на грош. - Это правда, - кивнул Эдуард. Я вздохнула: - Ладно, сама справлюсь. Бернардо пододвинулся ко мне сзади, ближе, чем мне бы хотелось. Якобы случайным движением сумки я его отодвинула. - Олаф сидел в тюрьме за изнасилование, - сказал Бернардо. Я поглядела на Эдуарда, не скрывая недоверия. - Он серьезно? Эдуард просто кивнул. На его лице было обычное спокойствие. - Я тебе говорил в машине, что не позвал бы его, если бы знал, что приедешь ты. - Но ты не говорил о сроке за изнасилование. Он пожал плечами: - Да, надо было сказать. - Что еще надо мне знать о добром старине Олафе? - Действительно. - Эдуард посмотрел на Бернардо, стоящего за мной. - Ты можешь вспомнить что-нибудь еще, что ей надо знать? - Только то, что он хвастается тем изнасилованием и что он с ней сделал. - Понятно, - сказала я. - Вы мне все объяснили. У меня только один вопрос. Эдуард посмотрел на меня с ожиданием, Бернардо сказал: - Валяй. - Если я убью еще одного твоего помощника, я опять окажусь у тебя в долгу? - Нет, если он это заслужит. Я бросила сумку на порог. - Блин, Эдуард, если ты меня все время будешь сводить с психами и мне придется защищаться, я тебе до могилы задолжаю. - А ведь ты серьезно, - догадался Бернардо. - Ты убила его последнего помощника. Я посмотрела на него: - Да, я серьезно. И я хочу получить разрешение убрать Олафа, если он сорвется с нарезки, и не задолжать при этом Эдуарду очередной фунт мяса. - А кого ты убила? - спросил Бернардо. - Харли, - ответил ему Эдуард. - Черт, правда? Я подошла к Эдуарду, вторгаясь в его личное пространство, пытаясь прочесть что-то в пустых синих глазах. - Я хочу получить разрешение убить Олафа, если он выйдет из-под контроля, и не быть у тебя в долгу. - А если я такого разрешения не дам? - Тогда отвези меня в гостиницу, потому что жить в доме с бахвалящимся насильником, которого мне нельзя убивать, я не буду. Эдуард посмотрел на меня долгую минуту, потом едва заметно кивнул. - Решено. Пока он в этом доме. За порогом играй мирно. Я бы поспорила, но вряд ли добилась бы большего. Эдуард очень бережет своих помощников, и, поскольку я стала одним из них, я могла оценить такое отношение. Подняв сумку с пола, я сказала. - Спасибо. А теперь - где моя комната? - Черт, она отлично впишется, - сказал Бернардо, и что-то в его голосе заставило меня глянуть ему в лицо. Но оно стало чистым, пустым, и черные глаза были как два кострища. Будто он снял маску и дал мне заглянуть внутрь, потому что я проявила себя достаточно монстром, чтобы это выдержать. Может, так и было. Но я знала только одно: Олафу или Бернардо, любому из них, лучше не сниться.Глава 18
У дальней стены был камин, но узкий и белый, той же каменной белизны, что и стены. Над ним висел череп животного. Возможно, что оленя, но он был тяжелее, и рога длинные и изогнутые. Пожалуй, не олень, а что-то на него похожее и не из этой страны. На узкой полке над камином лежали два бивня, будто слоновые, и черепа мелких животных. Перед камином стоял низенький белый диван, рядом с ним большой кусок неотшлифованного мрамора с установленной на нем фарфоровой лампой. В абажуре над лампой был приличный кусок белого горного хрусталя. Еще у дальней стены между двумя дверями находился лакированный черный стол, и на нем вторая лампа, побольше. Напротив камина стояли два кресла, развернутые друг к другу, с резными подлокотниками, украшенными крылатыми львами. Черные, кожаные, и что-то было в них египетское. - Твоя комната там, - сказал Эдуард. - Нет, - ответила я. - Очень долго я ждала, когда увижу твой дом. Теперь не торопи меня. - Не возражаешь, если я отнесу вещи к тебе в комнату, пока ты будешь заниматься исследованиями? - Да, не стесняйся. - Очень любезно с твоей стороны. - Эдуард придал голосу чуть-чуть язвительности. - Всегда пожалуйста, - ответила я. Эдуард поднял оба моих чемодана и сказал: - Бернардо, пошли. Можешь одеться. - А нам ты не дал побродить по дому. - Вы не просили. - Вот одно из преимуществ быть девчонкой, а не парнем, - сказала я. - Если мне любопытно, я просто спрашиваю. Они вышли в дальнюю дверь, хотя в такой маленькой комнате понятие "дальняя" было относительным. Рядом с камином в беловатой плетеной корзине из камыша лежали дрова. Я провела рукой по холодному мрамору кофейного столика, расположенного около камина. На нем стояла ваза с какими-то полевыми цветами. Их золотистые венчики и коричневатые серединки ни с чем в комнате не сочетались. Даже дорожка работы индейцев-навахо, занимавшая большую часть пола, выдержана в черных, белых и серых тонах. И в нише между дальними дверями тоже были цветы. Ниша была достаточно большой и могла бы служить окном, но только она никуда не выходила. Цветы вываливались оттуда, будто поток золотисто-коричневой воды, - огромный беспорядочный букет. Когда Эдуард вернулся без Бернардо, я сидела на белом диване, вытянув ноги под кофейный столик и сцепив на животе руки так, будто прислушивалась к треску пламени в холодный зимний вечер. Но камин был слишком чист, стерилен. Эдуард сел рядом, покачал головой: - Довольна? Я кивнула. - И что ты думаешь? - Не слишком уютная комната, - сказала я. - И ради неба, посмотри ты на пустые стены. Картины бы, что ли, повесил. - Мне так нравится. Он расположился на диване рядом со мной, вытянул ноги, руки сложил на животе. Явно он передразнивал меня, но даже это не могло меня сбить. Я собиралась подробно осмотреть все комнаты до того, как мне придется уехать. Можно было сделать вид, что мне все равно, но с Эдуардом я не давала себе труда притворяться. В нашей странной дружбе это было ненужным. И то, что он продолжал играть со мной в игры, было глупо с его стороны. Я, впрочем, надеялась, что в этот раз игры кончились. - Может, я тебе подарю на Рождество картину, - сказала я. - Мы друг другу подарки на Рождество не дарим, - напомнил он. Мы оба смотрели в камин, будто представляя себе живой огонь. - Наверное, надо с чего-то начать. Например, это будет портрет ребенка с большими глазами или клоуна на бархате. - Я ее не повешу, если она мне не понравится. Я посмотрела на него: - Если только не Донна ее подарит. Он вдруг стал очень тих. - Да. - Это Донна ведь принесла цветы? - Да. - Белые лилии или какие-то орхидеи, но не полевые цветы, которые в этой комнате. - Она считает, что они оживляют дом. - И еще как оживляют, - сказала я. Он вздохнул. - Может, я ей скажу, как ты любишь картины, на которой собачки играют в покер, и она тебе купит несколько штук. - Она не поверит, - сказал он. - Нет, но я смогу придумать что-то, чему она поверит и что ты настолько же не выносишь. Он посмотрел на меня: - Ты этого не сделаешь. - Вполне могу. - Это похоже на начало шантажа. Чего ты хочешь? Я смотрела пристально, изучала это непроницаемое лицо. - Так ты признаешь, что Донна и ее команда настолько тебе важны, что шантаж сработает? Он глянул на меня безжалостными глазами, и снова лицо его стало непроницаемым. Но этого теперь было недостаточно. В его броне образовалась брешь, куда мог бы въехать грузовик. - Они заложники, Эдуард, если кому-то это придет в голову. Он отвернулся от меня, закрыв глаза. - По-твоему, ты сказала мне что-то такое, о чем я сам не думал? - Извини, ты прав. Вроде как учить бабушку пироги печь. - Чего? - Он повернулся, почти смеясь. - Старая поговорка. Означает учить кого-то тому, чему он сам тебя научил. - И чему я тебя научил? - спросил он, и лицо его снова стало серьезным. - Тут не во всем твоя заслуга. Смерть матери была моим ранним уроком, и я узнала, что самый дорогой тебе человек может умереть. Если другие знают, что тебе кто-то дорог, они могут этого человека использовать против тебя. Ты спрашиваешь, почему у меня нет романов с людьми? Они бы стали заложниками, Эдуард. Моя жизнь слишком полна насилия, чтобы приковать к своей ноге пушечное ядро привязанности. Ты меня этому научил. - А сейчас я сам нарушил это правило, - сказал он тихо. - Ага. - А куда же нам определить Ричарда и Жан-Клода? - Я тебя заставила ощутить неловкость, так ты платишь тем же? - Ты просто ответь. Я подумала секунду-другую и ответила правдиво, потому что последние полгода я много думала об этом - о них. - Жан-Клод настолько не пушечное ядро, что даже вопроса нет. Если кто-то из тех, кого я знаю, и может о себе позаботиться, то это Жан-Клод. По-моему, прожив четыреста лет, научишься выживать. - А Ричард? Эдуард, задавая этот вопрос, испытующе смотрел мне в лицо, так, как обычно делаю я, изучая его. Впервые подумала, что сейчас на моем лице чаще ничего не выражается, чем прежде. Я стала прятать свои чувства, мысли, эмоции, даже когда не собиралась ни от кого их скрывать. Знает ли человек, что на самом деле написано на его лице? - Ричард может выжить после выстрела в грудь в упор из дробовика, если дробь не серебряная. А ты можешь то же сказать о Донне? Прямолинейно, может, даже грубовато с моей стороны, но ведь это была правда. Веки Эдуарда опустились как шторы, которые должны были что-то скрывать за собой. Но за ними никого не было. С таким лицом он иногда убивал, хотя случалось, что в эти минуты оно выражало радость, какой я при других обстоятельствах у него не видела. - Ты мне говорила, что они льнут к твоей человеческой сути. А можно сказать, что ты льнешь к их сути монстров? Поглядев в его непроницаемое лицо, я кивнула. - Да, я не сразу поняла и еще позже приняла это. Я слишком многих потеряла в своей жизни, Эдуард. И мне это надоело. Сейчас есть хорошие шансы, что мальчики меня оба переживут. - Я подняла руку, не давая ему заговорить. - Я знаю, что Жан-Клод не живой. Можешь мне поверить, я это знаю лучше тебя. - Серьезный у вас вид, ребята. Дело обсуждаете? Бернардо вошел в комнату в синих джинсах - и больше ни в чем. Волосы он заплел в свободную косу. Он прошлепал к нам босиком, и у меня стеснилось в груди. Именно так любил расхаживать по дому Ричард. Он надевал рубашку и ботинки только для выхода наружу или если кто-то приходил. Я смотрела, как ко мне идет очень красивый мужчина, но на самом деле я видела не его. Я видела Ричарда, я тосковала по нему. Вздохнув, я попыталась сесть прямее. Может, это мне чутье подсказывало, но я могла поручиться, что Эдуард не станет вести задушевный разговор с Бернардо, тем более про Донну. Эдуард тоже выпрямился. - Нет, мы не говорили о деле. Бернардо посмотрел на нас обоих по очереди, на губах его играла улыбка, чего нельзя было сказать о глазах. Ему не понравился ни наш серьезный вид, ни то, что разговор шел не о деле, а он не знал, о чем. Я бы спросила. Эдуард бы мне не сказал, но я бы все равно спросила. Быть женщиной - это иногда преимущество. - Ты говорил, что у тебя есть досье по случаям в Санта-Фе, - напомнила я. Эдуард кивнул и встал. - Я их принесу в столовую. Бернардо, проводи ее. - С удовольствием. Эдуард сказал: - Обращаться с Анитой как с девушкой с твоей стороны будет ошибкой, Бернардо. Это разозлит меня настолько, что придется тебя заменить даже на этом позднем этапе. С этими словами он вышел через правую дальнюю дверь. Пахнуло ночным воздухом, послышался стрекот цикла, и дверь закрылась. Бернардо глядел на меня, качая головой. - Никогда не слышал, чтобы Эдуард так говорил о какой-нибудь женщине, как говорит о тебе. Я подняла брови: - То есть? - Он говорит так, будто ты очень опасна. В этих темно-карих глазах светился ум, который скрывался за красивой внешностью и очаровательной улыбкой. Ум этот не был виден, когда Бернардо натягивал маску монстра. Впервые я подумала, что будет ошибкой его недооценить. Он был не просто человек с пистолетом. А кем еще - предстояло узнать. - А я что, должна сказать: да, я опасна? - А это так? - спросил он все с тем же внимательным выражением на лице. Я в ответ улыбнулась: - Ладно, по коридору ты пойдешь впереди. Он склонил голову набок: - А почему нам не пойти вдвоем, рядом? - Потому что коридор слишком узок. Или я ошибаюсь? - Нет, не ошибаешься, но ты действительно думаешь, что я застрелю тебя в спину? - Он широко развел руками и медленно повернулся. - Куда бы я мог спрятать оружие? Когда он описал полный оборот, на лице его была все та же чарующая улыбка. Я не купилась. - Пока я не переберу эти густые волосы и не охлопаю тебя по штанам, я буду считать, что ты вооружен. Улыбка чуть поблекла. - Мало кто подумал бы о волосах. Значит, у него действительно что-то спрятано. Если бы он на самом деле был безоружен, он бы поддразнил меня и предложил себя обыскать. - Наверняка нож. Для пистолета, даже для "дерринджера", у тебя волосы недостаточно густые. Он протянул руку за голову и вытащил узкий клинок, вплетенный в волосы. Потом он стал играть ножом, вертя его то за лезвие, то за рукоятку, пропуская через длинные тонкие пальцы. - Это благодаря этническим навыкам ты так хорошо владеешь ножом? - спросила я. Он засмеялся, но как-то невесело. Еще раз перекрутив лезвие в руке, он перехватил его за рукоятку, и я напряглась. Я стояла за диваном, но если он действительно умеет обращаться с ножом, у меня не хватит времени скрыться или выхватить пистолет. Слишком он был близко. - Я мог бы обрезать волосы и надеть костюм, ни для большинства людей я все равно останусь индейцем. Если не можешь чего-то изменить, то получи от этого удовольствие. Он сунул нож обратно в волосы - плавным небрежным движением. Мне нужно было бы для этого зеркало, да и то я бы половину волос у себя отрезала при этом. - Пытаешься играть по правилам корпоративной Америки? - Ага. - Но сейчас ты занят чем-то совсем другим. - Я все еще играю за корпоративную Америку. Защищаю носителей костюмов, которым нужны яркие громилы. Такие, чтобы друзья обзавидовались, какие они крутые. - И это представление с ножом устраиваешь по команде? - спросила я. Он пожал плечами: - Иногда. - Надеюсь, тебе за него хорошо платят. Он улыбнулся: - Либо да, либо я этого не делаю. Может, я для них знаковый индеец, но я - богатый знаковый индеец. Если ты так знаешь свое дело, как Эдуард про тебя думает, то ты была бы лучшим телохранителем, чем я. - Почему? - Потому что в большинстве случаев телохранитель не должен бросаться в глаза. От него не требуется яркость или экзотика. Ты симпатичная девушка, но вполне обыкновенная, ничего слишком ослепительного. Я с ним согласилась, но сказала: - О, вот сейчас ты много очков заработал. - Ты мне отлично объяснила, что у меня шансов нет, так чего мне трудиться врать? Я не могла не улыбнуться: - Ход мыслей поняла. - Может, ты немного смугловатая, но можешь сойти за белую, - сказал Бернардо. - А мне не надо. Я и есть белая. Просто моя мать случайно была мексиканкой. - А у тебя кожа отцовская? - спросил он. - Да, а что? - кивнула я. - И тебя некто об этом напрямую не спрашивал? Я задумалась. Моя мачеха старалась побыстрее просветить незнакомцев, что я - не ее дочь. Нет, я не приемыш. Я ее падчерица. (Ага, вроде Золушки.) Люди грубые спрашивали: "А кто была ее мать?" На это Джудит быстро отвечала: "Она была мексиканка". Хотя последнее время она стала говорить "испаноамериканка". Никто никогда не мог бы обвинить Джудит в политической некорректности по расовым вопросам. Моя мать погибла задолго до того, как политическая корректность стала модой. Если ее спрашивали, она всегда гордо отвечала: "Мексиканка". Что годилось для моей матери, годится и для меня. Этим воспоминанием я делиться не стала. Я никогда даже с отцом им не делилась и с чужим человеком тем более не собиралась. - Когда-то я была помолвлена - до тех пор, пока его мать не узнала, что моя мать была мексиканкой. Он был голубоглазый блондин, олицетворение белой расы из породы БАСП. Моей будущей потенциальной свекрови не захотелось, чтобы на родословном древе появилась из-за меня темная ветвь. Вот так вкратце, без эмоций можно было рассказать этот очень болезненный случай. Он был моей первой любовью, первым любовником. Я считала, что он для меня все, но я для него всем не являлась. Больше я не позволяла себе такой всеотдачи и пылкости в чьих бы то ни было объятиях. Жан-Клод и Ричард еще оба платили по счету, выставленному той первой любви. - Ты себя считаешь белой? Я кивнула: - Ага. А теперь спроси меня, достаточно ли я бела. Бернардо поглядел на меня. - Достаточно ли ты бела? - Согласно мнению некоторых людей, нет. - Например, кого? - Например, не твое собачье дело. Он развел руками: - Извини, я не хотел наступать на мозоль. - Хотел, хотел, - ответила я. - Ты серьезно так думаешь? - Ага, - сказала я. - Я думаю, ты завидуешь. - Чему? - Тому, что я могу сойти за белую, а ты нет. Он открыл рот, и на его лицо просто хлынул поток эмоций: гнев, юмор, отрицание. Наконец он состроил улыбку, но не слишком счастливую. - А ведь ты стерва, ты это знаешь? Я кивнула: - Ты меня не подкалывай, и я тебя не буду. - Договорились. - Улыбка Бернардо засияла шире. - А теперь позвольте мне проводить вашу лилейно-белую задницу в столовую. Я покачала головой: - Иди вперед, высокий темный жеребец, чтобы я полюбовалась твоей задницей, пока будем идти по коридору. - Только если ты потом пообещаешь поделиться впечатлениями от зрелища. Я приподняла брови: - Хочешь получить критический отзыв о своих ягодицах? Он кивнул, и улыбка у него уже была довольная. - Ты такой эгоцентрист или просто пытаешься сделать мне неловко? - Угадай сама. - И то, и другое, - предположила я. Улыбка растянулась до ушей. - Ты действительно такая умная, как кажешься. - Шевелись, Ромео. Эдуард не любит, чтобы его заставляли ждать. - Чертовски верно. Мы пошли по короткому коридору: он впереди, я за ним. Бернардо шагал подчеркнуто скользящей походкой, и я действительно глядела спектакль. Пусть меня подстегивала всего лишь интуиция, но я была готова поспорить, что Бернардо и вправду попросит меня высказать мнение, причем громогласно и публично. Почему это, когда есть верный предмет для спора, никого рядом небывает, чтобы заключить пари?Глава 19
В столовой было больше тяжелых темных балок и в основном желтовато-белые стены. Если судить по стульям, то обеденный стол тоже был черный с серебром. Но его скрывала скатерть, похожая на еще один коврик работы навахо. Хотя на ней тускло-красные полосы чередовались с черным и белым цветом. Даже металлический канделябр на середине стола был черным с красными свечами. Приятно, что какой-то цвет не привнесен сюда Донной. Мне понадобились годы, чтобы сломать пристрастие Жан-Клода к белому и черному. А поскольку я Эдуарду всего лишь друг и не больше, не мое дело, как он декорирует свое жилище. В углу был камин, почти такой же, что в гостиной, только в белую известь вмазали большой кусок черного дерева. Я бы назвала его каминной полкой, но он недостаточно выдавался из стены. Настоящая каминная полка была украшена красными свечами всех форм и размеров, некоторые просто держались на своих вощаных подножиях, другие стояли в металлических подсвечниках. Два круглых возвышались над остальными, и свеча в них насаживалась на иглу. Зеркало с серебряной старинной оправой висело за свечами, и когда они горели, то должны были в нем отражаться. Странно, я не думала, что у Эдуарда может быть пристрастие к свечам. Окон в комнате не было, только дверной проем, ведущий наружу. Стены поражали белизной и пустотой. Почему-то эта скудость убранства возбуждала клаустрофобию. В дальней двери появился мужчина. Ему пришлось пригнуться, чтобы не зацепить лысиной за притолоку. Он был повыше Дольфа, имеющего рост в шесть футов восемь дюймов, то есть был самым высоким человеком, которого я в жизни видела. На фоне его лысины особенно выделялись кустистые черные брови да тень бороды, обрамляющая щеки и подбородок. Одет он был в атласные черные пижамные штаны. А шлепанцы на нем норовили вот-вот свалиться с ног. Олаф - кто же еще это мог быть? - передвигался в них совершенно непринужденно. Перешагнув через порог и выпрямившись, он направился дальше, как отлично смазанная машина, мышцы ходили под бледной кожей. Высокий, без капли жира, сухощавый, поджарый и мускулистый, он обошел вокруг стола, и я отодвинулась автоматически, чтобы между нами оказался стол. Олаф остановился, я тоже. Мы разглядывали друг друга по разные стороны стола. Бернардо стоял у дверей, у дальнего конца стола, и смотрел на нас. Вид у него был встревоженный. Наверное, думал, должен ли он броситься мне на помощь, если таковая мне понадобится. А может, ему просто не нравилось повисшее в комнате напряжение. Мне оно точно не нравилось. Если бы я не сдвинулась, когда он вошел, был бы уровень этого напряжения ниже? Может быть. Но я давно научилась доверять своему инстинкту, а он подсказывал: держись так, чтобы он до тебя не дотянулся. Однако я постаралась вести себя любезно. - Ты, наверное, Олаф. Фамилию я не расслышала. А я Анита Блейк. Темно-карие глаза Олафа выглядывали из глубоких глазниц, которые с крупными скулами напоминали пещеры, где они и днем были бы в тени. Он смотрел на меня, будто я ничего и не сказала. Я снова попыталась - уж чего-чего, а назойливости мне не занимать. - Алло, Земля вызывает Олафа. Я глядела ему в лицо, и он не моргнул, никак не показал, что он что-то слышал. Если бы он не смотрел на меня свирепым взглядом, я бы допустила, что он меня игнорирует. Я покосилась на Бернардо, но не теряла из виду великана по ту сторону стола. - Это как понимать, Бернардо? Он вообще-то разговаривает? - Разговаривает, - кивнул Бернардо. Я снова полностью переключилась на Олафа. - Так ты не хочешь разговаривать именно со мной, да? Он продолжал смотреть. - Ты думаешь, что не слышать сладкие звуки твоего голоса - это наказание? Мужчины вообще такие болтуны, и так приятно помолчать для разнообразия. Спасибо тебе за доставленное удовольствие, деточка. Последние три слога я произнесла раздельно, отчетливо. - Я тебе не деточка. Голос был низкий, глубокий, под стать широкой груди. Говорил он чисто, но с каким-то гуттуральным акцентом, немецким, похоже. - Оно заговорило! Стой, сердце! Сердце, стой! Олаф нахмурился: - Я не был согласен, чтобы тебя включали в эту охоту. Нам не нужна помощь от женщины. Ни от какой. - Ну, Олаф, деточка, чья-то помощь вам нужна, потому что вы все трое ни хрена не выяснили про эти увечья. Полоса краски поползла с шеи ему на лицо. - Не называй меня так! - Так - это как? Деточка? Он кивнул. - Ты предпочитаешь лапушка, пупсик или цыпочка? Краска из розовой стала красной и продолжала сгущаться. - Не называй меня ласкательными терминами. Меня никто лапушкой называть не будет. Я уже готовила очередную язвительную реплику, но он подставился, и я придумала получше. - Как мне тебя жаль. - О чем ты бормочешь? - Жаль, что тебя никто лапушкой не назовет. Румянец, начавший уже бледнеть, вновь вспыхнул, будто Олаф покраснел от смущения. - Это ты что, мне сочувствие выражать вздумала? Голос его чуть повысился - точно рычание собаки перед броском. От накала эмоций у него усилился акцент - очень немецкий, нижненемецкий даже. Бабушка Блейк была родом из Баден-Бадена, на границе Германии и Франции, но двоюродный дедушка Отто был из Хапсбурга. На сто процентов я не была уверена, но акцент звучал похоже. - Каждого человека кто-то да должен называть лапушкой, - пояснила я медовым голосом. Я не злилась. Я его подначивала, а не надо бы. Единственное оправдание - что эти разговоры об изнасиловании заставили меня его бояться, а это мне не нравилось. И я тянула зверя за хвост, чтобы самой же расхрабриться. Глупо. Когда я сама осознала, что делаю, то попыталась это прекратить. - Ни одна баба меня не запряжет, а потому и лапушкой называть не будет. Он тщательно выговаривал каждое слово, но акцент усилился, стал выразительнее. Олаф пошел вокруг стола, шевеля мускулами, как огромный хищный кот. Я откинула полу куртки, показывая пистолет. Он остановился, но лицо его было яростным. - Давай начнем сначала, Олаф, - предложила я. - Эдуард и Бернардо мне рассказали, какой ты злой и страшный, и я занервничала, а потому ощетинилась. Когда я ощетиниваюсь, то становлюсь занозой. Прошу прощения. Давай сделаем вид, что я к тебе не прикалывалась, а ты не злой и страшный, и начнем сначала. Он застыл - иначе тут и не скажешь. Напряженная дрожь его мускулов расползлась, как вода по слону. Но она не исчезла, а где-то затаилась. Я на миг увидела его изнутри, будто дверца распахнулась. Он действовал из огромной черной ямы ярости. Она обычно направлялась на женщин, и это было случайно. Злости нужен объект или человек превратится в одного из тех, что въезжают в рестораны на машине и начинают стрелять во всех подряд. - Эдуард очень настаивал, что ты должна здесь быть, но что бы ты там ни говорила, меня ничего не заставит с этим смириться. Акцент убывал в его речи по мере того, как он овладевал собой. Я кивнула: - Ты из Хапсбурга? Он моргнул, и на миг мрачность сменилась недоумением. - Что? - Ты из Хапсбурга? Он вроде как задумался на секунду, потом кивнул. - Я вроде как узнала акцент. Его вновь охватила презрительная угрюмость. - Ты специалистка по акцентам? - Он сумел произнести это язвительно. - Нет. Мой дядя Отто был из Хапсбурга. Он снова моргнул, и мрачная гримаса чуть смягчилась. - Ты не немка. - Он произнес это очень уверенно. - Семья моего отца - из Германии, из Баден-Бадена на краю Черного Леса. А дядя Отто был из Хапсбурга. - Ты сказала, что акцент был только у твоего дяди. - Когда я появилась на свет, почти вся моя семья столько здесь прожила, что перестала уже говорить с акцентом, только у дяди Отто он сохранился. - Он уже умер, - сказал он полувопросительно полутвердительно. Я кивнула. - От чего он умер? - Бабуля Блейк говорила, что тетя Гертруда его запилила до смерти. Олаф передернул губами. - Женщины - тираны, если мужчины им это позволяют. - Голос его звучал чуть-чуть спокойнее. - Это правда и насчет мужчин. Если один партнер слаб, второй берет власть в свои руки. - Природа не терпит пустоты, - произнес Бернардо. Мы оба посмотрели на него. Не знаю, что у нас было написано на лицах, но Бернардо поднял обе руки вверх: - Извините, что вмешался. Мы с Олафом снова стали смотреть друг на друга. Сейчас он был настолько близко, что я могла бы и не успеть выхватить браунинг. Но если я сейчас отодвинусь, все мои миротворческие усилия пойдут насмарку. Он это примет либо за оскорбление, либо за слабость - ни то, ни другое мне не нужно. Поэтому я осталась на месте и попыталась не выдавать своего напряжения, потому что, как бы спокойно ни звучал мой голос, внутри стянулся узел. У меня только один шанс сделать эту работу. Если я его сейчас профукаю, дом во время моего пребывания здесь превратится в вооруженный лагерь, а нам надо заниматься раскрытием преступления, а не междоусобицей. - Каждый человек - либо лидер, либо ведомый, - сказал Олаф. - Ты кто? - Я готова следовать за тем, кто этого заслуживает. - И кто решает, заслуживает человек этого или нет, Анита Блейк? Я не могла не улыбнуться: - Я, конечно. У него снова дернулись губы. - И если Эдуард поставит меня командовать, ты будешь подчиняться? - Я верю суждению Эдуарда, поэтому - да. Но позволь задать тебе тот же вопрос: ты будешь подчиняться, если Эдуард поставит командовать меня? Он даже вздрогнул. - Нет. Я кивнула: - Отлично, по крайней мере мы хоть знаем положение вещей. - И каково оно? - Я из тех, кому важна цель, Олаф. Я сюда приехала раскрывать преступление, этим я и буду заниматься. Если в какой-то момент придется выполнять твои приказы, так оно и будет. Если Эдуард поставит меня командовать тобой, а тебе это не понравится, выясняй с Эдуардом. - Баба - она баба и есть. Ответственность перекладывается на мужские плечи. Я посчитала до десяти, потом пожала плечами. - Ты говоришь так, будто твое мнение для меня что-то значит. А мне плевать, что ты обо мне думаешь. - Для женщин всегда важно, что мужчины о них думают. Тут я засмеялась: - Ты знаешь, я было начала оскорбляться, но ты такой смешной! Я говорила всерьез. Он придвинулся ко мне, чтобы подавить, запугать своими габаритами. Это было внушительно, но я, сколько себя помню, всегда была самым маленьким пацаном во дворе. - Я не пойду выяснять к Эдуарду. Я выясню это с тобой. Или у тебя яиц не хватит, чтобы против меня попереть? - Я резко засмеялась. - Ах, извини, забыла, только они у тебя и есть. Он потянулся ко мне быстрым движением. Думаю, хотел просто полапать, но ждать я не стала. Я отпрянула и бросилась на пол, выхватив браунинг еще до того, как стукнулась задом об пол. Вытаскивая оружие, я не успела руками смягчить удар от падения. Стукнулась я тяжело, и удар отдался в позвоночнике. Он вытащил откуда-то клинок длиной с его предплечье. Лезвие уже опускалось вниз, а пистолет еще не целился точно ему в грудь. Кто пустит первую кровь, еще было неясно, но ясно было, что кровь пойдет у обоих. Все замедлилось до той кристальной четкости, когда в твоих руках все время мира, чтобы навести оружие, уйти от клинка, и вместе с тем все происходит с молниеносной быстротой, и ничего не остановить, не переменить. - Стоп! - прорезал комнату голос Эдуарда. - Того, кто пустит первую кровь, я застрелю собственной рукой. Мы оба застыли. Олаф заморгал, будто время потекло с обычной скоростью. По всей вероятности, сегодня мы друг друга не убьем. Но мой пистолет целился ему в грудь, и его рука с зажатым в ней ножом была занесена надо мной. Хотя не нож - а скорее всего меч. Откуда только он его вытащил? - Брось нож, Олаф, - велел Эдуард. - Пусть сначала она уберет пистолет. В его темных глазах я видела ненависть, которую сегодня уже наблюдала на лице лейтенанта Маркса. Они оба ненавидели меня за то, что не в моей власти было переменить: один - за врожденный от Бога дар, другой - за то, что я женщина. Забавно, до чего одна безрассудная ненависть похожа на другую. Пистолет в моей руке ровно смотрел в грудь Олафа, и я медленно выдохнула, выпустила воздух из тела, ожидая, пока Олаф решит, как нам сегодня поступить. Либо мы работаем над делом, либо копаем могилу - или две, если он достаточно быстр. Я знала, что бы выбрала я, но знала и то, что решающий голос - не мой. И даже не Олафа - голосовать будет его ненависть. - Брось нож, и Анита уберет пистолет, - сказал Эдуард. - Или застрелит меня безоружного. - Она этого не сделает, - сказал Эдуард. - Она теперь меня боится, - возразил Олаф. - Может быть, - согласился Эдуард. - Но меня она боится больше. Олаф посмотрел на меня сверху вниз, и сквозь ненависть и гнев проскользнула тень неуверенности. - Нет, я всажу в нее нож. Она меня боится. - Объясни ему, Анита. Оставалось надеяться, что я правильно поняла, чего Эдуард хочет. - Я тебе всажу две пули в грудь. Может быть, тебе удастся отрезать от меня кусок раньше, чем ты грохнешься. Если ты по-настоящему хорошо работаешь ножом, может, даже ты успеешь полоснуть меня по горлу, но все равно ты будешь мертв. Я надеялась, что он примет решение достаточно быстро, потому что очень неудобно держать положение стрелка, сидя на заднице. У меня спина затечет, если я в ближайшее время не изменю позу. Страх уходил, оставляя за собой пустоту. Я устала, а ночь только начиналась. Еще часы пройдут, пока можно будет заснуть. И я устала от Олафа. Было у меня такое чувство, что если я не убью его сейчас, то мне еще представится шанс. - Кого ты больше боишься, Анита? Меня или Олафа? Я, не отводя глаз от Олафа, ответила: - Тебя, Эдуард. - Объясни ему почему. Будто учитель тупому ученику говорит, что делать, но от Эдуарда я готова была это стерпеть. - Потому что ты никогда не позволил бы мне так на тебя наставить пистолет. Никогда не позволил бы своим эмоциям поставить тебя в опасность. Олаф моргнул, глядя на меня. - Ты меня не боишься? В его вопросе прозвучало разочарование, в котором было что-то детское, мальчишеское. - Я не боюсь ничего из того, что могу убить. - Эдуарда тоже можно убить, - сказал Олаф. - Да, но может ли это сделать кто-нибудь из присутствующих? Вот в чем вопрос. Олаф теперь глядел на меня более озадаченный, чем разгневанный. И начал медленно опускать клинок. - Брось его, - произнес Эдуард ровным голосом. Олаф уронил лезвие на пол. Оно упало, зазвенев. Я встала на колени и отодвинулась вдоль стола, попутно опуская пистолет. На ноги я встала у конца стола, где стоял Бернардо. Я глянула на него: - Отойди к Эдуарду. - Я же ничего не делал, - ответил он. - Отойди, Бернардо. Мне нужно место. Он открыл рот, будто хотел возразить, но Эдуард его перебил: - Сделай, как она говорит. Бернардо отошел. Когда они все оказались на том конце комнаты, я убрала пистолет. У Эдуарда в руках был большой картонный ящик, переполненный папками. Сейчас Эдуард поставил его на стол. - У тебя даже пистолета не было, - возмутился Олаф. - Он мне не был нужен. Олаф резко прошел мимо Эдуарда в коридор. Хотелось мне думать, что он пошел собирать вещи, но вряд ли мне выпадет такое счастье. Я его знала меньше часа, но уже убедилась, что он никому не лапушка.Глава 20
Убийство всегда порождает кучу бумаг, но серийное убийство способно утопить в бумагах все. Мы с Эдуардом и Бернардо прорывались против течения уже с час, а Олаф так и не вернулся. Может, он решил собрать вещи и уехать? Я не слышала хлопанья дверей и шума машины, но я ведь не знала, насколько дом звуконепроницаем. Эдуарда вроде бы отсутствие Олафа не беспокоило, так что и я не стала на этом зацикливаться. Я уже прочла один отчет от корки до корки, чтобы составить общее впечатление, а кое-что даже привлекло мое внимание. В разрезах на телах обнаружены следы обсидиана. Может быть, обсидианового лезвия. Хотя мы вроде бы были не в той части света? Или нет? - Ацтеки сюда когда-нибудь доходили? - спросила я. Эдуарду вопрос не показался странным. - Да. - И я не первая обратила внимание, что обсидиан может означать ацтекскую магию? - Не первая. - Спасибо за сообщение, что мы ищем ацтекского монстра какого-то вида. - Местные копы говорили с ведущим в этой области экспертом. Профессор Даллас не может указать какое-либо божество или предание, которое можно было бы связать с этими убийствами и увечьями. - Звучит как цитата. Об этом есть что-нибудь л отчетах? Он поднял глаза от горы бумаг: - Где-то есть. - Существует ли ацтекское божество, которому жрецы приносили бы жертвы, содрав с них кожу? Или это было у майя? Он пожал плечами: - Профессор связи не видит, поэтому я ничего и говорил тебе. Полиция этот ацтекский след пережевывала несколько недель. И без толку. Я тебя привез сюда, чтобы ты нашла новые мысли, а не мусолила старые. - Все равно я хотела бы поговорить с профессором. С твоего позволения, конечно. Я постаралась, чтобы моя язвительность до него дошла. - Сначала просмотри отчеты, может, мы что-нибудь упустили, а с профессором я тебя познакомлю потом. Я подняла на него глаза, попыталась прочесть что-то в этой младенческой синеве - как всегда, безрезультатно. - И когда меня представят профессору? - Сегодня. Тут я подняла брови: - Ну и ну, это таки да скоро, особенно если учесть твое мнение, что я зря трачу на это время. - Она почти все ночи проводит в Альбукерке в одном клубе. - Она - то есть профессор Даллас, - уточнила я. Он кивнул. - И что в этом клубе такого особенного? - Если бы ты изучала ацтекскую мифологию и историю, то не упустила бы возможности побеседовать с настоящим живым ацтеком. - Живой древний ацтек в Альбукерке? - Я даже не пыталась скрыть удивления. - Как это может быть? - Ну, может, и не живой. - Вампир, - догадалась я. Он снова кивнул. - У этого ацтекского вампира есть имя? - Принцесса города называет себя Итцпапалотль. - Это имя какой-то ацтекской богини? - Правильно. - Да, говори после этого о бреде величия. - Я смотрела в лицо Эдуарда, пытаясь что-нибудь уловить. - Копы с ней говорили? - Да. - И?.. - Она ничем не могла помочь. - Ты ей не веришь? - Копы тоже не поверили. Но во время трех последних убийств она была на сцене клуба. - Так что с нее подозрения сняты, - заключила я. - Вот почему я и хотел, чтобы ты сперва прочитала отчеты, Анита. Мы в них что-то упустили. Может, ты это найдешь, но только если не будешь гоняться за ацтекскими пугалами. Под этот камень мы заглянули, и как ни хотела полиция, чтобы виновной оказалась Принцесса города, - у них не вышло. - Так почему ты предложил мне сегодня ее увидеть? - Если она не совершала убийств, это еще не значит, что она не владеет полезной для нас информацией. - Полиция ее допросила. - Я не спрашивала, а констатировала факт. - Ага. Просто смешно, как вампиры не любят говорить с полицией, но они не прочь были бы поболтать с тобой. - Ты ведь мог мне сказать, что сегодня мы встречаемся с Принцессой города. - Я бы тебя туда не повез сегодня, если тебя так сразу не осенило бы. Честно говоря, я надеялся, что ты не ухватишься за ацтекский след, пока не прочтешь все. - Почему? - Я тебе говорил: это тупик. Нам нужны новые идеи. То, о чем мы еще не догадались, а не то, что полиция уже "вычислила". - Но ты ведь еще до конца не вычислил же эту Итцпа-как-ее-там? - Богиня позволит тебе произносить ее имя в переводе - Обсидиановая Бабочка. Кстати, ее клуб тоже так называется. - Ты думаешь, что она здесь замешана? - По-моему, она знает нечто такое, чем готова поделиться с некромантом, но не с истребителем вампиров. - Так что я туда являюсь, так сказать, в неслужебном качестве. - Так сказать. - Я - слуга-человек Жан-Клода, треть его маленького триумвирата власти. Если я нанесу визит Принцессе города без полицейских верительных грамот, мне придется играть в вампирскую политику. А я этого не выношу. Эдуард посмотрел на меня через стол: - Когда прочтешь сотый протокол свидетельских показаний, у тебя мнение переменится. Ты даже вампирской политике будешь рада как поводу вылезти из этой бумажной кучи. - Ну и ну, Эдуард! У тебя голос почти желчный! - Анита, я эксперт по монстрам и здесь ни одной гребаной зацепки не вижу. Мы переглянулись, и снова я ощутила это его чувство страха, беспомощности - то есть чувств, которые Эдуард испытывать не способен. Во всяком случае, так я думала. Вошел Бернардо с кофейными чашками на подносе. Наверное, он почуял что-то в воздухе, потому что спросил: - Я чего-то пропустил? - Нет, - ответил Эдуард, возвращаясь к бумагам, разложенным у него на коленях. Я встала и начала раскладывать документы. - Нет, пока ничего не пропустил. - Больше всего на свете люблю, когда мне врут. - Мы не врем, - ответила я. - А чего тогда такая гроза в воздухе повисла? - Бернардо, заткнись, - сказал Эдуард. Бернардо не оскорбился. Он заткнулся и раздал чашки. Я выбрала все протоколы допроса свидетелей которые мне удалось найти, и следующие три часа их читала. Один из них я перечитала, прикинула факты так и этак и не нашла ничего, что еще не знали бы полиция и Эдуард. Я выискивала не замеченные никем нюансы. Может, с моей стороны самонадеянно так считать, но Эдуард был убежден, что мне удастся что-то найти, чем бы "это" ни было. Хотя я уже начинала сомневаться, а уверен ли он в моих силах или просто с отчаяния хватается за любую соломинку. Знаю одно - я сделаю все, что смогу. Поглядев на несколько пачек протоколов свидетельских показаний, я уселась читать. Многие обычно берутся читать каждый протокол целиком или частично, потом переходят к следующему, но в серийном преступлении ищешь систему. Я усвоила, что при расследовании серийного преступления надо все папки группировать: в одну стопку откладывать свидетельские показания, в другую заключения судебно-медицинских экспертов, затем - фотографии с места преступления... и так далее. Иногда я сначала занималась фотографиями, но сейчас я их отложила. В больнице я достаточно насмотрелась, и меня до сих пор мороз пробирает по коже. Так что фотографии подождут, ведь у меня работы, по существу, невпроворот и без этих ужасов. Преднамеренно спланированная волокита - вот как это называется. Бернардо продолжал готовить нам кофе и изображать хозяина, хлопотал и суетился, когда кофе кончался, предлагал еду, от чего мы оба отказались. Когда он притащил мне надцатую чашку кофе, я не выдержала. - Бернардо, я, конечно, тебе благодарна, но ты не производишь на меня впечатление домовитого мужика. Зачем ты так корчишь из себя хозяина? Это ведь даже не твой дом. Он воспринял мои слова как приглашение придвинуться к моему креслу поближе, так, чтобы его затянутое в джинсы бедро коснулось подлокотника. Но не меня, поэтому я и не стала возникать. - Ты хочешь попросить Эдуарда сходить за кофе? Я поглядела на Эдуарда, сидевшего на противоположной стороне стола. Он даже не стал отрывать взгляда от бумаг. Я улыбнулась: - Нет, мне самой хотелось его принести. Бернардо повернулся, оперся задом на стол, скрестив руки на груди. Мускулы у него на руках играли, будто устраивая для меня представление. По-моему, он даже сам этого не замечал - просто привычка. - Честно? - спросил он. Я посмотрела на него и пригубила кофе, который он мне принес. - Это было бы вполне нормально. - Я эти отчеты не один раз прочел. И опять заниматься этим не хочу. Мне надоело играть в сыщиков. Я предпочел бы кого-нибудь убивать или драться хотя бы. - Я тоже, - произнес Эдуард. Теперь он глядел на нас холодными синими глазами. - Но надо знать, с кем или с чем драться, а ответ на этот вопрос - где-то здесь. Он показал на гору бумаг. Бернардо покачал головой: - Так почему ни мы, ни полицейские ответа в этих бумагах не нашли? - Он провел пальцем по ближайшей пачке. - Я не думаю, что вся эта писанина поможет нам поймать того гада. Я улыбнулась ему: - Ты просто заскучал. Он посмотрел на меня слегка удивленно, потом засмеялся, закинув голову и широко раскрыв рот, будто завыл на луну. - Ты меня еще недостаточно знаешь, чтобы так точно судить. Искорки смеха еще дрожали в его карих глазах, и мне захотелось увидеть перед собой другую пару карих глаз. У меня вдруг заныла грудь от тоски по Ричарду. Я тут же стала просматривать бумаги, разложенные у меня на коленях, и потупила глаза. Если в них печаль, то ни к чему Бернардо ее видеть. Если же он заметит в них вспыхнувшее желание, то может неправильно понять меня. - Ты заскучал, Бернардо? - спросил Эдуард. Бернардо лениво повернулся, чтобы посмотреть на Эдуарда. И его обнаженная грудь оказалась прямо передо мной. - Ни женщин, ни телевизора, и убивать некого. Скука, скука, скука! Я поймала себя на том, что пялюсь ему в грудь. Меня подмывало встать с кресла, рассыпав бумаги по полу, и языком провести по этой коже. Видение было таким сильным, что мне пришлось закрыть глаза. Такие чувства у меня возникали в присутствии Ричарда или Жан-Клода, но не при посторонних. И почему это Бернардо на меня так действует? - Что с тобой? Бернардо склонился надо мной так близко, что закрыл своим лицом мое поле зрения. Я отстранилась, оттолкнув кресло, и встала. Кресло грохнулось на пол, бумаги разлетелись во все стороны. - Ч-черт! - сказала я с чувством. И подняла кресло. Бернардо наклонился собрать документы. Твердая линия изогнутой голой спины оказалась перед моими глазами. Я завороженно смотрела, как перекатываются мускулы у него под кожей. И шагнула назад. Эдуард смотрел на меня через стол. Взгляд его был тяжел, будто он знал, что я думаю, что чувствую. Я понимала, что это не так, но он читал мои мысли лучше многих. Не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, как меня вдруг невольно потянуло к Бернардо. Это было слишком... неудобно. - Оставь нас ненадолго, Бернардо, - сказал Эдуард. Бернардо выпрямился с охапкой бумаг в руках, поглядел на меня, на Эдуарда. - На этот раз я что-то пропустил? - Да, - сказал Эдуард. - А теперь выйди. Бернардо поглядел на меня. В этом взгляде был вопрос, но я ничего не ответила. Сама чувствовала, как пусто и непроницаемо мое лицо. Бернардо вздохнул и отдал документы мне. - Надолго? - Я тебе дам знать, - сказал Эдуард. - Чудесно, я буду у себя, пока папочка мне не позволит выйти. И он танцующей походкой вышел в ту же дверь, что и Олаф незадолго до этого. - Никто не любит, когда с ним обращаются как с ребенком, - заметила я. - С Бернардо иначе нельзя, - ответил мне Эдуард. Он не сводил глаз с моего лица, и вид у него был слишком серьезный. Я стала разбирать попавшие под руку документы. Выбрав свободное место на столе, которое я очистила еще в начале работы, я, вместо того чтобы сесть в кресло, принялась работать стоя. Сосредоточившись на разборе бумаг, я не почувствовала, как Эдуард оказался рядом. Тут я подняла глаза и увидела, что глаза у Эдуарда не спокойные. Они смотрели пристально, но все равно ничего не выражали. - Ты сказала, что не встречалась ни с кем из твоих парней уже полгода. Я кивнула. - А с кем-нибудь другим? - спросил он. Я покачала головой. - Значит, секса не было? - спросил он. Я снова покачала головой. Сердце у меня застучало быстрее. Очень я не хотела, чтобы он об этом догадался. - А почему? - спросил он. Тут я отвернулась, не в силах глядеть ему в глаза. - У меня уже нет моральных высот, чтобы с них проповедовать, Эдуард, но я в легкие связи не вступаю, ты это знаешь. - Каждый раз, когда Бернардо оказывается возле тебя, ты из кожи выпрыгиваешь. Жар хлынул мне в лицо. - Это так заметно? - Только мне, - ответил он. За это я была благодарна. Не глядя ему в лицо, я сказала: - Я этого не понимаю. Он же сукин сын. Обычно даже у моих гормонов вкус получше. Эдуард прислонился задом к столу, скрестив руки на белой рубашке. Точно так сидел и Бернардо, но сейчас это на меня не действовало, и дело, по-моему, не только в рубашке. Эдуард просто на меня так не действует. И никогда не действовал. - Он красив, а тебе охота. Жар, который стал уже спадать, снова ударил мне в лицо, будто кожа загорелась. - Не говори так! - Но это правда. Я уставилась на него так, чтобы он увидел злость в моих глазах. - Иди ты к черту! - Может, твое тело лучше тебя знает, что тебе нужно. Я вытаращилась на него: - То есть? - То есть как следует потрахаться без душевных заморочек. Он произнес это с таким безразличным видом, будто говорил о погоде. - Как ты сказал? - Дай Бернардо. А своему телу дашь то, что ему нужно. Чтобы тебя имели, не обязательно водиться с монстрами. - Не могу поверить, что слышу от тебя такое. - А что? Если ты переспишь с кем-то другим, не легче ли будет тогда забыть Ричарда и Жан-Клода? Во многом они тебя держат именно этим, особенно вампир. Признай это, Анита. Если бы ты не хранила целомудрие, ты бы так о них не тосковала. Я хотела было возразить, но закрыла варежку и задумалась. А не прав ли он? Может, я действительно из-за сексуального голода по ним страдаю? Да, и поэтому, но не только. - Да, мне не хватает секса, но больше не хватает близости, Эдуард. Мне не хватает минут, когда я на них обоих смотрю и знаю, что они мои. Что владею каждым дюймом их тел. Мне не хватает воскресений после церкви, когда Ричард оставался со мной смотреть старые фильмы. Мне не хватает того, как Жан-Клод смотрел на меня, когда я ем. - Я покачала головой. - Их мне не хватает, Эдуард. - Знаешь, в чем твоя проблема, Анита? Секс без заморочек ты в упор не видишь, даже если ткнешься в него лбом. Я не знала, то ли смеяться, то ли злиться, и потому придала голосу чуть веселья и чуть злости: - У тебя отношения с Донной такие простые? - Были вначале, - ответил он. - А ты можешь сказать это о себе и о ком-нибудь из них? Я снова покачала головой: - Я ничего легко не делаю, Эдуард. Он вздохнул: - Это я знаю. Если ты кого-то назовешь другом, это на всю жизнь. Если ты кого-то возненавидишь, это навсегда. Если ты скажешь, что кого-то убьешь, ты убьешь. И одна вещь, из-за которой тебе так сложно с твоими ребятками, - для тебя любовь должна быть вечной. - А разве это не так? Он покачал головой: - Иногда я забываю, как ты еще молода. - Что ты этим хочешь сказать? - То, что ты усложняешь себе жизнь, Анита. Он поднял руку, предупреждая мою фразу, и произнес ее сам: - Я знаю, что запутался с Донной, но шел я на это как на случайную связь, и она входила в мою роль. Ты же относишься ко всему как к вопросу жизни и смерти. А вопрос жизни и смерти касается только жизни и смерти. - Так ты думаешь, что, переспав с Бернардо, можно сразу все исправить. - Это будет началом, - ответил он. - Нет. - Это твое последнее слово? - Да. - Ладно, больше я к этому вопросу не возвращаюсь. - И хорошо. - Глядя в обычное бесстрастное лицо Эдуарда, я добавила: - Твой роман с Донной сделал тебя каким-то более живым, теплым и пушистым. Мне с этим новым Эдуардом не очень уютно. - Мне тоже, - сказал он. Он вернулся на свое прежнее место, к другому концу стола, и мы оба продолжали чтение. Обычно молчание между нами бывало уютным и ненапряженным. Но в наступившей тишине замерли невысказанные советы: мои - ему насчет Донны, и его - мне насчет моих мальчиков. Мы с Эдуардом сыграли друг для друга роль Дорогой Эбби. Смешно было бы, если бы не было так хреново.Глава 21
Час спустя я закончила со свидетельскими показаниями. Не вставая со стула, я выпрямила поясницу и нагнулась вперед, почти коснувшись руками пола. Три потягивания - и я уже могла положить на пол ладони. Так-то лучше. Встав, я посмотрела на часы. Полночь. Мне как-то было неловко в этой странной, отчужденной тихой комнате, в таком мирном окружении. Прочитанное в документах все еще вертелось в голове, и оно никак не вязалось с безмятежностью. Встав, я могла увидеть Эдуарда. Он перебрался на пол и разлегся там с отчетами. Стоило бы мне прилечь, я бы сразу уснула. Эдуард всегда отличался железной волей. Он глянул на меня. Я заметила, что он перешел к фотографиям. Может, что-то промелькнуло у меня на лице, потому что он отложил фотографии: - Закончила? - Со свидетельскими показаниями. Он промолчал. Я обошла стол и села в кресло, где раньше сидел он. Эдуард остался лежать на полу. Я бы сказала - как довольный кот, но в нем скорее было что-то от рептилии, чем от кошки, какой-то холод. Как Донна могла этого не заметить? Я затрясла головой. Хватит об этом, к делу, к делу. - Почти все дома стоят изолированно, в основном из-за богатства владельцев. У них хватает денег купить себе землю и уединение. Но три из этих домов расположены в зоне застройки, как дом Бромвеллов, и вокруг есть соседи. Эти три нападения случились в один из тех немногих вечеров, когда соседей не было дома. - И что? - спросил он. - И я думаю, что надо нам устроить мозговой штурм. Хочу услышать твои соображения. Он покачал головой: - Я тебя привез в качестве свежей головы, Анита. Если я выскажу тебе все наши старые идеи, ты можешь пойти теми же неверными путями, что и мы. Скажи мне, что ты видишь. Я поджала губы. Его слова не лишены смысла, но все равно я чувствовала, что он по-прежнему держит от меня секреты. - Если мы имеем дело с человеком, то я бы предположила, что он или они следили за домами ночи напролет, ожидая, пока соседи не будут мешать. Но может ли вдруг появиться такой шанс, что в какой-то вечер в пригороде опустеет целая улица? - Маловероятно, - сказал Эдуард. Я кивнула: - Точно подмечено. У нескольких человек на этот вечер были планы. Одна пара поехала на день рождения к племяннице. Другая семья отправилась на ежемесячный обед у своих сватов. Две пары с различных мест преступления поздно работают, но у остальных планов не было, Эдуард. Они просто все уехали из дому примерно в одно и то же время, в один и тот же вечер, но по разным причинам. Он смотрел на меня ровным, ничего не выражающим взглядом, внимательным и безразличным одновременно. По его лицу совершенно невозможно было судить, слышал ли он то, что я говорю уже в двенадцатый раз, или мои наблюдения для него новость. Детектив сержант Дольф Сторр любит сохранять беспристрастное лицо, чтобы не влиять на свидетеля, так что я уже к этому привыкла, но по сравнению с Эдуардом у Дольфа просто бешеная мимика. Я продолжала говорить, но при таком отсутствии реакции казалось, что я шлепаю по вязкой грязи. - Детектив, расследовавший второе дело, тоже это заметил. Он отклонился от допроса и стал выяснять, зачем соседи покидали свои дома. Ответы оказались почти идентичные, когда у полиции нашлось время их сопоставить. - Продолжай, - сказал Эдуард, совершенно не меняясь в лице. - Да ладно, Эдуард, ты же читал все протоколы. Я только повторяю то, что ты уже знаешь. - Но может быть, ты придешь к чему-то новому. Пожалуйста, Анита, заканчивай свою мысль. - Все жильцы вдруг почувствовали, что им не сидится дома. Кого-то потянуло отправиться с детьми есть мороженое. Одна женщина решила в одиннадцать часов вечера ехать за покупками. Кто-то сел в машину, чтобы покататься, без определенной цели. Просто так. Один мужчина назвал это "автолихорадкой". Женщина по имени миссис Эмма... черт, как ее там? Слишком много имен попалось мне за последний час. - У нее необычная фамилия? - спросил Эдуард без малейшей перемены выражения. Я бросила на него хмурый взгляд и перегнулась через стол, к отчетам. Перебрав их, я нашла тот, что мне был нужен. - Миссис Эмма Тейлор сказала: "Это была какая-то ужасная ночь, ужасное ощущение. Я просто не могла оставаться в доме". Далее она говорит: "На улице было душно, трудно дышать". - И?.. - спросил Эдуард. - И я хочу с ней побеседовать. - Зачем? - Я думаю, она сенситив, если не экстрасенс. - В отчетах ничего не говорится о ее необычных способностях. - Если у тебя есть дар и ты на него не обращаешь внимания или считаешь, что он не настоящий, он все равно никуда не денется. Сила просится наружу, Эдуард. Если она сильный сенситив или экстрасенс, много лет пренебрегавшая своей силой, то она либо депрессивна, либо маниакальна. У нее окажется долгая история лечения от душевных болезней. Степень их серьезности зависит от того, насколько велик ее дар. Наконец-то он проявил какой-то интерес. - Ты хочешь сказать, что парапсихические способности могут свести с ума? - Я хочу сказать, что парапсихические способности могут маскироваться под душевную болезнь. Я знаю охотников за призраками, которые слышат голоса мертвых как шепот у себя в ушах - один из классических симптомов шизофрении. Эмпаты - люди, воспринимающие чужие впечатления - часто бывают в угнетенном состоянии, потому что их окружают депрессивные люди, а как себя защитить - они не знают. По-настоящему сильные ясновидцы всю жизнь принимают видения от тех, кого коснутся, не в силах их отвергнуть, - то есть снова видят то, чего нет. Шизофрения. Одержимость демоном может маскироваться под раздвоение личности. Если я тебе начну сопоставлять виды душевных заболеваний и парапсихических сил, то на час хватит. - Объяснила, - сказал он и сел так легко, будто у него ничего не затекло. Может, его спине удобно было на полу. - Я все равно не понял, зачем тебе говорить с этой женщиной. Допрос был снят детективом Логгиа, и снят очень тщательно. Он задавал хорошие вопросы. - Ты заметил, как и я, что он больше других копов интересовался вопросом, почему все уехали. Эдуард пожал плечами: - Логгиа не слишком понравилось, как у всех нашлось алиби. Слишком удобно вышло, но ничего, что могло бы указать на сговор, он накопать не смог. - На сговор? - Я чуть не захохотала, но меня остановила серьезность лица Эдуарда. - Кто-то действительно предположил, что целая округа верхнего или чуть выше среднего класса сговорилась, чтобы убить этих людей? - Это было единственным логичным объяснением, почему все они в вечер убийства поуезжали из дому в течение тридцати минут. - Так они стали работать по соседям? - Потому и появилась дополнительная бумажная груда. - И?.. - спросила я. - И ничего. - Ничего? - переспросила я. - Несколько соседских склок из-за детей, потоптавших клумбы, один случай, когда муж, один из погибших, крутил с женой соседа. - Эдуард усмехнулся. - Соседу повезло, что любовника зарезали в середине серии убийств, иначе он бы попал на верхнюю строчку полицейского хит-парада. - А это не могло быть подделкой под серийное убийство? - Полиция так не считает, а они, можешь мне поверить, очень старались сложить эту мозаику. - Верю. Полиция терпеть не может упускать хороший мотив, поскольку он им редко попадается. Большинство убийств происходит из-за совершенно идиотских вещей, импульсивно. - У тебя есть логическое объяснение, почему все эти люди могли уехать из дому как раз в то время, когда убийца или убийцы пошли на дело? - Есть, - кивнула я. Он поднял на меня глаза, слегка улыбаясь: - Я слушаю. - В местах, посещаемых призраками, обычно люди чувствуют себя не в своей тарелке там, где призрак всего сильнее. - То есть ты хочешь сказать, что это работа призраков? Я подняла руку: - Погоди, дай договорить до конца. Он чуть кивнул: - Давай порази меня. - Не знаю, будет ли это поразительно, но я, кажется, знаю, как это было сделано. Существуют заклинания, которые, как считается, могут внушить беспокойство человеку в определенном доме или в определенном месте. Но те заклинания, о которых нам рассказывали в колледже, предназначены для одного человека в одном доме, а не для дюжины домов и двух дюжин человек. Я даже не уверена, что целый ковен, действуя совместно, может поразить такую большую площадь. Я не настолько хорошо знакома с ведьмовством любого толка. Надо найти хорошую ведьму и спросить ее, но это, мне кажется, стоит хотя бы обсудить. Я лишь указываю на эту возможность. - Об этой возможности полиция пока не упоминала. - Приятно знать, что я не совсем зря потратила последние пять часов моей жизни. - Но ты не думаешь, что это работа ведьм, - сказал Эдуард. Я покачала головой: - Колдуны почти любого толка верят в тройное правило. То, что ты сделаешь, вернется к тебе утроенным. - Обойдет круг и вернется, - сказал Эдуард. - Именно, и никто не хочет, чтобы такая хрень вернулась к нему в трехкратном размере. Я бы еще сказала, что они верят в правило "делай что хочешь, лишь бы никому вреда не было", но есть плохие язычники, как и плохие христиане. Если верования что-то осуждают, это еще не значит, что никто не нарушит запрета. - Так что же было причиной, что они покинули свои дома, как раз когда это было нужно убийце? - Я думаю, что это какая-то большая и мощная сила. Такая, что, когда она захотела, чтобы люди ушли, они ушли. Эдуард нахмурился: - Я не уверен, что тебя понял. - Наш монстр прибывает на место, зная, какой дом ему нужен, а остальные дома он наполняет ужасом, изгоняя обитателей. Это требует чертовского количества силы, но еще более поражает, что были опущены щиты вокруг дома убийства, чтобы не сбежала та единственная семья. Мне известны некоторые противоестественные создания, умеющие распространять вокруг себя чувство тревоги - в основном, я думаю, для отпугивания охотников. Но ни одного не знаю, которое могло бы создать настолько управляемую панику. - То есть ты не знаешь, кто это и что это. - В голосе Эдуарда прозвучала едва уловимая нотка разочарования. - Пока нет, но если я права, это исключает чертову уйму других тварей. Смотри: некоторые вампиры умеют наводить страх, но не в таких масштабах, и если бы они выкуривали обитателей из соседних домов, этот дом они защитить не смогли бы. - Жертвы вампиров я видал, Анита, и эти совсем на них не похожи. Я отмахнулась, отметая это предположение: - Я только привожу примеры, Эдуард. Даже демон не мог бы так обработать жертвы. - А дьявол? - спросил он. Я посмотрела на него, увидела, что он спрашивает всерьез, и потому ответила тоже всерьез: - Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как кто-нибудь видел на земле дьявола или одного из главных демонов, но если бы это было что-то демоническое или дьявольское, я бы его ощутила сегодня в том доме. Демоническое оставляет невытравимый след. - А если попался такой сильный, что может скрыть от тебя свое присутствие? - Возможно, - ответила я. - Я не священник, так что возможно, но та тварь, которая изувечила этих людей, прятаться нехочет. - Я покачала головой. - Это не демоническое порождение, я почти готова последнюю корову на это поставить. Но все-таки я не демонолог. - Ведьму нам Донна обещала помочь завтра найти. Демонологов она вряд ли знает. - В стране их всего двое. Отец Саймон Мак-Коупен, за которым держится рекорд по числу исполненных экзорцизмов в этом веке и в этой стране, и доктор Фило Меррик, который преподает в университете Сан-Франциско. - Ты так говоришь, будто с ними знакома. - Я посещала семинар у Меррика и слушала лекции отца Саймона. - А я и не знал, что ты интересуешься демонами. - Мне просто надоело, что каждый раз, когда я на них натыкаюсь, слишком мало знаю. Он посмотрел на меня, будто ожидая продолжения. - И когда же ты наткнулась на демона? Я покачала головой: - В ночное время я не стану об этом говорить. Если тебе действительно интересно, спроси завтра, при свете дня. Он посмотрел на меня секунду, но настаивать не стал. И хорошо. Есть случаи, воспоминания, которые, если рассказывать их после наступления темноты, как-то приобретают вес, вещественность, будто кто-то тебя слушает и ждет, когда снова о нем заговорят. Иногда даже подумать о них достаточно, чтобы воздух в комнате сгустился. С годами я научилась получше управлять своими воспоминаниями - тоже способ сохранить здравый рассудок. - Получается уже длинный список того, кем наш убийца не является, - сказал Эдуард. - Теперь скажи мне, кем он является. - Еще не знаю, но это противоестественное создание. - Я пролистала страницы, пока нашла те, что отметила. - Четверо из тех, что сейчас в больнице Санта-Фе, были найдены лишь потому, что бродили ночью с содранной кожей возле своих домов, истекая кровью. Оба раза их нашли соседи. - Есть запись вызова 911 по этому поводу. Женщина, которая нашла Кармайклов, устроила по телефону истерику. Я вспомнила виденное в больнице и попыталась себе представить, каково было бы найти в таком виде своего знакомого, соседа, друга, быть может, посреди улицы. Замотав головой, я прогнала образ. Спасибо, не надо, мне своих кошмаров хватает. - Могу ее понять, - сказала я. - Но я вот о чем: как они в таком виде были способны ходить? Один из выживших напал на соседа, когда тот бросился на помощь. Так укусил его в плечо, что мужика отвезли в больницу вместе с жертвами преступления. Доктор Эванс говорит, что в Альбукерке пациентов пришлось привязывать, потому что они рвутся уйти. Тебе это не кажется странным? - Да, кажется. И какой же ты делаешь из всего этого вывод? Впервые за всю ночь в его голосе послышалась едва заметная усталость. - То, что содрало с них кожу, их зовет. - Зовет - каким образом? - спросил Эдуард. - Точно так же, как вампир зовет человека, укушенного и ментально покоренного. Сдирание кожи или что-то, с этим связанное, дает монстру над ними власть. - А почему монстр не взял их с собой в ту ночь, когда ободрал? - спросил Эдуард. - Не знаю. - Ты можешь доказать, что жертв зовет к себе какое-то страшилище? - Нет, но если доктора согласятся, можно посмотреть, куда пойдет один из выживших, если его не останавливать. Может быть, жертвы приведут нас прямо к этой твари. - Ты видела больницу, Анита. Они не дадут нам взять своего пациента и отпустить. И между нами: я тоже не уверен, что хочу смотреть, как вот такое ходит. - Ага! Великий Эдуард все-таки боится. Мы обернулись к стоящему в дальних дверях Олафу. Он был одет в черные костюмные брюки, черную рубашку типа тенниски с короткими рукавами - слишком короткими для его рук. Наверное, когда покупаешь одежду таких размеров, выбор невелик. Он вошел, скользя, и если бы я не провела столько времени в своей жизни среди вампиров и оборотней, я бы сказала, что он это умел. Для человека - просто великолепно. Эдуард спросил, вставая: - Что тебе нужно, Олаф? - Девчонка расколола тебе загадку? - Пока нет. Олаф остановился у ближайшего к нам края стола. - Пока нет. Почему ты так веришь в нее? - Самый умный вопрос, который ты смог придумать за четыре часа, - сказала я. Олаф повернулся ко мне и рявкнул: - Заткнись! Я шагнула вперед, и Эдуард тронул меня за локоть, покачав головой. Я шагнула назад, освобождая им место. Честно говоря, мне не хотелось заниматься борьбой с Олафом, а стрелять в него просто за то, что он на меня орет, - не могла бы. Это несколько ограничивало мои возможности. На вопрос Олафа ответил Эдуард: - Ты, когда на нее смотришь, Олаф, видишь только внешность - маленькую, но симпатичную упаковку. Под этой милой внешностью скрывается человек, мыслящий как убийца, как коп и как монстр. Я не знаю, кто еще так умел бы соединять эти три мира. Все эксперты по противоестественному, которых ты можешь найти, - специалисты: они ведьмы, ясновидцы или демонологи. - При этих словах он оглянулся на меня и снова обратился к Олафу. - У Аниты широкий кругозор. Она знает понемногу о каждом виде и может нам сказать, нужен ли нам специалист и если да, то какой. - И какой же нам нужен специалист по магии? В этот вопрос Олаф вложил тонну сарказма. - Ведьма из тех, кто умеет работать с мертвыми. - Он помнил мою просьбу, высказанную там, на дороге. - Мы составляем список. - И перепроверяем, - сказала я. Эдуард только покачал головой. - Это шутка? - повернулся ко мне Олаф. - Очень безобидная. - Так вот, ты бы постаралась не шутить. Я пожала плечами. Он снова повернулся к Эдуарду: - Ты мне все это говорил еще до ее приезда. Ты распинался о ее способностях. Но мне приходилось работать с твоими специалистами по магии, и про них ты никогда так не говорил. Что же в ней такого, черт побери, настолько особенного? Эдуард глянул на меня, снова на Олафа. - Греки верили, что когда-то не было мужчин и женщин, и все души были едины. Потом души были разорваны пополам, и появились мужчины и женщины. Греки верили, что если найдешь вторую половину своей души, пару своей души, то вы станете идеальными любовниками. Но я думаю, что, если ее удается найти, слишком велико будет сходство для удачной любви. И все равно ваши души будут половинами одной пары. Мне еле удалось скрыть, как я поражена этой речью. Надеюсь, мне все же это удалось. - Ты это к чему? - спросил Олаф. - Она вроде как часть моей души, Олаф. - Ты спятил, - сказал Олаф. - С нарезки сорвался. Пара твоей души - ничего себе! Я с этим его заявлением где-то готова была согласиться. - А почему тогда одна из моих самых вожделенных фантазий - это дать ей пистолет, пока я буду на нее охотиться? - Потому что ты псих. "Слушайте, слушайте!" Но этого я вслух не сказала. - Ты знаешь, что это самая большая похвала, на которую я способен, - сказал Эдуард. - Если бы я хотел убить тебя, Олаф, то просто убил бы. То же самое относится к Бернардо, потому что я знаю, что превосхожу вас обоих. А насчет Аниты я ни за что не узнаю, если мы когда-нибудь не сойдемся в бою по-настоящему. Если я не узнаю, кто из нас был лучше, я до самой смерти буду об этом жалеть. Олаф уставился на него: - Ты хочешь сказать, что вот эта девчонка, эта die Zimtzicke лучше меня или Бернардо? - Именно это я и хочу сказать. Die Zimtzicke - значит сварливая или стервозная женщина. С этим мне спорить не приходилось. Я вздохнула: Олаф и без того меня ненавидел. Теперь он еще будет вынужден доказывать свое превосходство. Мне это ни к чему. За комплимент, конечно, спасибо, но то, что Эдуард фантазирует насчет моего убийства, не слишком успокаивает. Ох, извините - насчет охоты на меня, и чтобы я была вооружена, и чтобы узнать, кто из нас лучше в этом деле. Ну да, это признак здравого рассудка. Я посмотрела на часы - полвторого ночи. - Честно говоря, мальчики, я не знаю, то ли мне чувствовать себя польщенной, то ли бояться, но одно я знаю точно: сейчас поздно, а я устала. Если мы сегодня идем в гости к большому злому вампиру, то сейчас самое время. - Ты просто не хочешь сегодня смотреть фотографии, - сказал мне Эдуард. Я кивнула: - Перед попыткой заснуть - не хочу. Я даже отчеты судмедэкспертов сегодня не хочу читать. На кровавые останки я буду смотреть завтра с утра, как только проснусь. - Боишься, - сказал Олаф. Я посмотрела в его рассерженные глаза: - Мне надо поспать, чтобы работать нормально. Если посмотреть картинки на ночь, я себе сна не гарантирую. Он повернулся к Эдуарду: - Половина твоей души - трусиха. - Нет, она просто честна. - Спасибо, Эдуард. - Я подошла поближе к Олафу, и мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть его нависавшее надо мной лицо. Так глядеть глаза в глаза трудно, и потому я отодвинулась, обеспечивая шее более удобный угол, и посмотрела в эти глубоко посаженные черные провалы. - Будь я мужчиной, я бы, наверное, сочла, что обязана познакомиться с фотографиями сегодня и тем самым оправдать похвалу Эдуарда. Но знаешь, чем хорошо быть женщиной? У меня уровень тестостеронового отравления ниже, чем у большинства мужчин. - Тестостеронового отравления? - переспросил Олаф, несколько сбитый с толку. Наверное, новое для него чувство. - Эдуард, проводи меня в мою комнату, а потом объясни ему. Мне кое-что понадобится, если сегодня мне беседовать с вампиром. Эдуард провел меня мимо неуклюже-громоздкого Олафа в ту дверь, за которой все до этого скрывались. Коридор был белый, совершенно лишенный какого бы то ни было убранства. Эдуард показал мне дверь комнаты Бернардо и дверь Олафа рядом с моей. - Ты действительно думаешь, что принял идеальное решение, поместив меня рядом с Олафом? - Тем самым я показываю ему, что не боюсь за тебя. - Но я боюсь. Он улыбнулся: - Все будет хорошо. Просто не забывай об элементарных правилах осторожности. - Приятно, конечно, что хоть кто-то из нас так оптимистически настроен. Ты, может, не заметил, но он весит примерно на тонну больше меня. - Ты так говоришь, будто вам предстоит кулачный бой. Я тебя знаю, Анита. Если Олаф сунется ночью в твою дверь, ты его просто застрелишь. Я посмотрела ему в лицо: - Ты его подставляешь, чтобы я его убила? Он моргнул, и на миг мне показалось, что он этих слов не ждал. - Нет-нет. Я говорил Олафу искренне: если бы я хотел его убить, то просто убил бы. Я тебя поместил рядом потому, что я знаю его образ мыслей. Он будет думать, что это западня, слишком легкая наживка, и сегодня ночью будет вести себя прилично. - А завтра? Эдуард пожал плечами: - Завтра и подумаем. Я помотала головой и открыла дверь. Эдуард окликнул меня, пока я еще не вошла и не включила свет. Я обернулась. - Ты знаешь, почти любая женщина бывает польщена, когда мужчина говорит ей, что она - половина его души. - Я не любая женщина. - Аминь, - улыбнулся он. Я посмотрела на него: - Ты знаешь, то, что ты сказал, меня пугает. От твоих фантазий охотиться за мной мурашки бегут по коже. - Извини, - сказал он, все еще весело улыбаясь. - Честно говоря, если о половине своей души ты говорил серьезно, это пугает куда больше. С тех пор как мы знакомы, я знала, что ты можешь меня когда-нибудь убить, но влюбиться... это уж ни в какие ворота не лезет. Улыбка чуть поблекла. - Ты знаешь, если бы мы могли любить друг друга, сложностей в нашей жизни было бы меньше. - А ну-ка выкладывай всю правду, Эдуард. У тебя когда-нибудь были насчет меня романтические соображения? Он даже не задумался - просто помотал головой. - У меня тоже. Ладно, встретимся у машины. - Я тебя здесь подожду. Я глянула на него: - Зачем? - Мне не надо, чтобы ты стала по дороге подначивать Олафа, а меня не будет рядом, чтобы вас разнять. - Разве я стала бы его обижать? Он только покачал головой: - Ладно, бери запасные стволы и поехали. Я все-таки хочу до рассвета поспать. - Разумно. Я вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Тут же в нее постучали. Я медленно ее открыла, хотя была совершенно уверена, что это Эдуард. - Ты поедешь в клуб как моя гостья, просто подруга. Если вампы не будут знать, кто ты, они могут проявить беспечность и выболтать то, что для тебя будет иметь смысл, а для меня нет. - А что, если меня разоблачат? Ее Божественность не спустит на тебя собак, что ты тайком привел с собой истребительницу? - Я ей скажу, что ты хотела посмотреть лучшее в городе шоу, но я боялся, что они не захотят пускать истребительницу. И что ты здесь абсолютно не по истребительским делам. - Ты так и скажешь - не по истребительским делам? Он улыбнулся: - Наверное. Она любит, чтобы мужчины были либо абсолютно серьезны, либо очень легкомысленны. - Она. Ты вроде бы с ней знаком? - Конечно. Тед ликвидирует только одичавших. И во многих гадючниках местных монстров ему рады. - Великий актер Эдуард. - Я хорошо работаю под прикрытием. - Это я знаю, Эдуард. - Но тебе всегда неуютно наблюдать меня за этой работой. Я пожала плечами: - Ты такой хороший актер, Эдуард, что иногда я начинаю задумываться, когда ты не играешь. Он перестал улыбаться, и лицо его стало отрешенным, будто жизнь из него ушла. - Собирайся, Анита. Я закрыла дверь. Кое в чем я лучше понимала Эдуарда, чем любого из мужчин, с которыми встречалась. Зато в других вещах он был для меня самой большой загадкой. Я помотала головой, в буквальном смысле стряхивая эти мысли, и оглядела комнату. Если мы сюда придем на рассвете, я буду усталая, а значит, буду беспечная и расслабившаяся. Поэтому лучше кое-что поменять сейчас, на свежую голову. Единственное кресло в комнате пойдет под дверную ручку, но лишь тогда, когда я приду ночевать. Миниатюрных куколок я переставила с комода на подоконник. Если кто-нибудь откроет окно, они упадут на пол. На стене висело, небольшое зеркальце в обрамлении оленьих рогов - его я положила на пол под окно на случай, если ни одна куколка не упадет. Чемодан я поставила рядом с дверью на случай, если кто-то сумеет открыть дверь, не перевернув кресло, - тогда Олаф споткнется о чемодан. Конечно, с тем же успехом об него могла споткнуться я, выходя из туалета. Стоило только подумать, как мне туда понадобилось. Ладно, при выходе зайду. Эдуард пока постоит у двери, чтобы Олаф не помешал. Я покопалась в чемодане. Носить снаряжение для охоты на вампиров было бы противозаконно, не имея ордера суда на ликвидацию, - это приравнивалось к предумышленному убийству. Но некоторые дополнительные штучки никаким законом не запрещались. У меня были с собой два тоненьких флакона святой воды с резиновыми пробочками. Пробку поддеваешь большим пальцем, и она выскакивает - вроде ручной гранаты, но опасной только для вампиров. Она куда более "дружественна к пользователю", чем обычная граната. Святую воду я рассовала по задним карманам, и на темной материи брюк флаконы были почти незаметны. Крест у меня уже был на шее, но случалось, что с меня кресты срывали, так что я взяла запасные. Простой серебряный крест с цепочкой я сунула в передний карман джинсов, а второй такой же - в карман черного пиджака. Потом открыла коробку с новыми патронами. Мне почти два года назад пришлось съехать с квартиры. Когда я там жила, то заряжала пистолеты безопасными глейзеровскими патронами, чтобы шальная пуля не угодила в соседа. Глейзеры не пробивают стен, но, как сообщил мне Эдуард и кое-кто из моих друзей в полиции, мне везло. Они дробят кость, но не пробивают ее - примерно такая разница, как между выстрелом из винтовки и из дробовика. Эдуард даже приехал в город, чтобы свозить меня в тир и испытать боеприпасы. Он меня свозил в тир, расспросил о конкретных перестрелках, где я участвовала, и от него я узнала, что глейзеры делали то, что я от них хотела, поскольку почти каждый раз я стреляла почти в упор и на поражение. А нужно было как-то подстраховаться во время стрельбы с более безопасной дистанции, чем на расстоянии вытянутой руки. Это также объясняет, почему мне случалось попадать в старых вампов издали, а они не останавливались. А может, и не объясняет. Может, они просто были достаточно старыми, но... Эдуард был очень убедителен. Требуется что-то с большей пробивной способностью и убойной силой - патрон, предназначенный убивать, а не ранить. Посмотрим правде в глаза: когда я последний раз стреляла в противника, чтобы ранить? Намерение было - убить, а случайно получались ранения. В общем, я остановилась на пистолетных патронах "Хорндей Кастом ХТР". Точнее говоря - 9 мм, "Люгер", 147 JHP/XTP, естественно, с серебряной оболочкой. Есть и другие виды пуль со срезанной головкой, расширяющиеся при ударе, но они вовсе не уходят так глубоко в массу тела. При работе с вампиром надо точно попадать в жизненно важные органы, а не делать просто большую дыру. Есть и пули с большей проникающей способностью, которые надежно пробивают тело навылет. Но все боеприпасы "Хорндей ХТР" рассчитаны на поражение цели, но не навылет, чтобы "не создавать риска". Последняя фраза - цитата из какого-то материала "Хорндей Мэнюфэкчеринг". Эти патроны отвечают требованиям ФБР к пробивной силе. Федералы даже больше чем я, лапушка, волнуются о том, что будет, когда пуля вылезет с той стороны плохого парня и полетит дальше. Вдруг она попадет в ребенка, в беременную женщину, в прогуливающуюся монахиню? Когда пуля попала в цель и вышла навылет, уже непонятно, где она остановится. Поэтому надо сделать так, чтобы она не вылетела из мишени, но чтобы и мишень уже не встала. Конечно, у Эдуарда был свой рецепт, как убивать. Он брал Серебряные пули со срезанной головкой и заполнял кончик святой водой и ртутью, а потом заделывал воском. Я боялась было, что из-за воска пистолет может заклинить, но пули шли гладко, как сквозь шелк, - ровные и надежные, как сам Эдуард. Такая пуля устраивала чертовски впечатляющий спектакль - так говорил мне Эдуард. Я все же относилась к ним с опаской - не надо было Эдуарду говорить мне, что они - теоретически - могут заклинить ствол. А может, я бы все равно нервничала. Этой пулей, даже если попасть не в смертельную зону, не в голову, не в сердце, повреждения все равно будут. Святая вода и ртуть с серебром разлетаются по телу вампира, вызывая страшные ожоги. Святая вода проедает тело, как кислота. Этой дрянью можно ранить вампира в руку или в ногу, и он сразу потеряет всякое желание тебя убивать и будет хотеть только одного - прекратить боль. Я долго смотрела на две коробки патронов и наконец зарядила "хорнади ХТР", оставив специальные боеприпасы Эдуарда в коробке. Если мне сегодня придется стрелять в вампиров, то это будет без ордера, а самодельные патроны свидетельствуют о преднамеренности действий. А умысел определяет разницу между убийством первой степени и убийством второй степени и даже непредумышленным убийством, если попадется хороший адвокат и сочувственные присяжные. Где-то сейчас в какой-нибудь тюрьме сидят люди за убийство вампира, и я не хочу пополнять их компанию. И вообще мы хотим только задать несколько вопросов, ничего больше. Так я сказала себе и закрыла чемодан, оставив дома патроны Эдуарда. Но я лучше многих знала, что простое всегда становится сложным, если среди слагаемых есть вампир. А если это Принц города, любого города, то тогда ты просто не знаешь, во что лезешь. Я убила трех Принцев города: одну мечом, другую огнем, третьего - убив его слугу. Но чтобы так прямо стрелять, такого не было. Вообще-то я сегодня ни в кого стрелять не собиралась, но... Я зарядила патронами еще одну обойму. Они пойдут в ход, если я потрачу первую. Но если я разряжу тринадцать патронов ХТР, а тот, в кого я стреляю, не свалится, то дальше ловить нечего. Насчет обвинений в убийстве я подумаю потом, когда останусь в живых. Выжить - в первую очередь, не попасть за решетку - во вторую. Разобравшись с приоритетами, я засунула запасную обойму в правый карман пиджака и вышла искать Эдуарда. В конце концов, это он научил меня отличать главное от второстепенного.Глава 22
Я ждала в гостиной, когда из дальних комнат вышли Бернардо и Олаф. Они оба переоделись. Бернардо оделся в белые брюки с отутюженной складкой и с отворотами. Мускулистые темные руки торчали из пройм белого жилета. Бицепсы посередине были охвачены серебряными браслетами, и точно такие же украшали каждое из запястий. На смуглой груди блестел серебряный медальон. Волосы, словно черный сон, спадали на эту белизну, но только с одной стороны они были собраны в косу, довольно толстую, потому что волос у Бернардо было много. А вплетенные в шевелюру серебряные цепочки с колокольчиками мелодичным звоном сопровождали передвижения Бернардо по комнате. Он глядел на меня сквозь упавшую на лицо черную вуаль. Зрелище, мягко говоря, привлекало внимание. С некоторым трудом оторвав взгляд от Бернардо, я посмотрела на Олафа. На нем была черная рубашка без всяких выкрутасов. Чтобы спрятать наплечную кобуру, он надел кожаный пиджак, в котором было, пожалуй, слишком жарко. Хотя надо признать, что при его наголо бритой голове, черных джинсах и черных сапогах с серебряными подковками кожаный пиджак смотрелся как влитой. - Чего так шикарно оделись, ребята? - спросила я. - Мы же в клуб едем, - сказал Бернардо, будто это все объясняло. - Это я знаю, - сказала я. Он нахмурился: - Тебе бы надо переодеться. Я сбросила ноги с дивана: - Это зачем? Он подошел ко мне. Темная кожа мелькала над белыми кожаными туфлями, пониже манжет брюк. Носков на нем не было. Бернардо остановился у края дивана, будто я от него отодвинулась или как-то дала понять, что мне это неприятно. - Я знаю, что ты можешь выглядеть не хуже нас. - Он тут же улыбнулся так, будто сморозил глупость. - Не хуже Олафа. Конечно, не так хорошо, как я. Казалось, от его приятной улыбки у меня что-то пониже сердца должно было растаять. Но я приготовилась, продумала заранее, как реагировать. Я не раба своего либидо - Ричард и Жан-Клод могут подтвердить. Я посмотрела на него, стоящего во всем блеске света и тьмы. - Если мне все равно с тобой не сравняться, чего тогда и трудиться? Он широко улыбнулся, отчего лицо его стало каким-то реальным и не столь красивым. Менее симпатичным и более непринужденным, но так мне больше нравилось. Он шагнул ко мне, и этот дразнящий, вышколенный взгляд вернулся к нему. Бернардо умел флиртовать. Но если меня что-то и может отвратить, так это вымуштрованные приемы ухаживания - будто они уже применялись много раз и со многими женщинами. Подразумевалось, что я ничем не отличаюсь от других, и это не слишком мне льстило. - Но ты могла бы приблизиться к моему сиянию, если бы постаралась. Понимая, что это игра, я все равно не могла не улыбнуться: - Мне просто не хочется так сильно стараться, Бернардо. - Уж если меня заставили одеться, то все оденутся, - заявил Олаф. Я глянула на него. Был ли он красив? На самом деле нет, но он был эффектен. Если бы он не так старался изображать злодея, то мог бы снять в клубе кучу девчонок, а может, и так мог бы. Меня всегда поражало, как женщины любят опасных мужчин. Таких, что с первого взгляда ясно: хорошего от них не жди. Я лично предпочитаю мужчин добрее, мягче, благовоспитаннее. Люди сильно недооценивают благовоспитанность. - Что-то я не помню, чтобы тебе поручили командовать, Олаф. Когда Эдуард попросит меня переодеться, тогда я и переоденусь. Он шагнул ко мне, но так и не произнес то, что собирался сказать, потому что вошел Эдуард. Под цвет красному топу он надел шелковую рубашку с короткими рукавами. Рубашка могла бы прикрыть кобуру. Джинсы на нем были новые и черные, а соломенные волосы достаточно отросли и закудрявились, так что Эдуард выглядел миловидно - каким он вообще никогда не был. Я поняла, что потерпела фиаско. Подняв руки вверх в знак капитуляции, я направилась к спальням. Но остановилась и повернулась к Эдуарду. - Я думала, весь смысл везти меня туда в том, что без копов монстры захотят говорить с Анитой Блейк, истребительницей вампиров. Так что эта фигня с легендой лишняя. - А почему для тебя переодевание означает создание легенды? - спросил Бернардо. Я поглядела на него, потом на Эдуарда: - Если вам нужна моя служба, то насчет формальной одежды перетопчетесь. Я одеваюсь только в офис. Эдуард ответил: - Давай поедем туда с тобой не так открыто. Оглядишься в клубе, познакомишься с монстрами, пока они не знают, кто ты. - Зачем? - Ты знаешь ответ. - Ты хочешь, чтобы я осмотрелась, хочешь воспользоваться моим опытом до того, как они узнают, что опыт у меня есть. Он кивнул. - Но ты хочешь, чтобы я была Анитой Блейк и произвела на монстров впечатление. - Да. - Трудно совместить одно с другим. - Изображай туристку, пока они тебя не узнают, а потом будь собой. - Лучшее из обоих миров, - сказала я. - Вот именно. Я посмотрела на него подозрительно: - Это и есть твой план? И у тебя нет никаких задних мыслей? Он расплылся в улыбке Теда - медленной, ленивой, простодушной. - Да разве я мог бы? Я только мотнула головой и пошла к спальням. - Извини, что спросила. Я переоденусь во что-нибудь более... парадное, - произнесла я, не оборачиваясь. Эдуард не окликнул меня, не сказал, что переодеваться не надо. Так что сегодня мы придем туда переодетыми. Не люблю работу под легендой. Просто совершенно этого не умею. И еще я не собирала вещи с учетом похода в клуб. Переоделась я в черные с иголочки джинсы, что у меня были. Кроссовки подойдут, потому что ничего другого у меня с собой все равно нет. Кроме других кроссовок. Все мои блузки были разного цвета и одного или двух стилей. Я привыкла, найдя что-нибудь подходящее, покупать сразу пару, если оно мне нравится, и несколько штук разных цветов, если уж очень, очень нравится. Поэтому на мне была одежда прошлогодней моды и отставала от современной, но меня это не очень-то трогало. Была у меня ярко-синяя футболка с глубоким декольте. Таков был фасон почти всех блузок, что я положила в чемодан. Синий был чуть мягче остальных цветов. Я положила чуть-чуть теней на веки, подвила ресницы и нанесла на них тушь, слегка подрумянилась и использовала малость яркой помады - вполне достаточно для театрального эффекта. Посмотреться как следует в небольшое зеркало спальни я не могла, но хотя бы косметика выглядела нормально. Черная кобура очень выделялась на фоне синей блузки, но для того у меня есть черный пиджак. Так как снять его, не ослепив публику оружием, я не могла, то надела заодно и наручные ножны с серебряными ножами. Если уж мне придется всю ночь париться в пиджаке, так можно и ножи прихватить. И вообще заранее не предугадаешь, когда пригодится хороший клинок. Пробежав по волосам щеткой, я решила, что одевание окончено. Очевидно, вид у меня был что надо, так как Бернардо сказал: - Беру свои слова обратно. Если бы ты прихватила платье, ты была бы даже красивее меня. Я покачала головой: - Не была бы, но спасибо на добром слове. - Поехали, - сказал Эдуард. - У нее слишком грудь открыта, - заметил Олаф. Я глянула на его застегнутую на все пуговицы черную рубашку: - А у тебя соски видны. У него потемнело лицо. Наверное, это он покраснел. - Стерва! - Сам такой и лошадь твоя такая. Эдуард встал между нами, успокаивая Олафа. А мне он сказал: - Не дразни его, если не хочешь беды. - Он начал, - огрызнулась я. Он посмотрел на нас ледяным взглядом, который я у него видела, когда он убивал. - Мне все равно, кто начнет, но закончу я. Это ясно? Мы с Олафом посмотрели на него, потом друг на друга. - Ясно, - сказал Олаф. - Абсолютно ясно, - подтвердила я. - И хорошо. - Лицо Эдуарда превратилось в улыбающуюся рожицу, и он стал на несколько лет моложе. Как это у него получается? - Тогда пошли. И мы пошли.Глава 23
Клуб "Обсидиановая бабочка" был расположен между Санта-Фе и Альбукерком, в стороне от дороги, и напоминал обыкновенное индейское казино. По всему облику он казался фешенебельной ловушкой для туристов. Нам пришлось сделать круг, пока нашлось место на парковке. Здание было стилизовано под ацтекский храм. Или - не мне судить - являлось настоящим ацтекским храмом, но снаружи оно выглядело как декорация к фильму. Красный неон складывался в угловатые резные лица, и название тоже было написано красным неоном. Очередь огибала угол здания и уходила в жаркую ночь. Я в чужом городе, клубный менеджер мне не знаком, так что без очереди мне было не проскочить. Но стоять в ней тоже не хотелось. Эдуард уверенно направился к голове очереди, будто знал что-то, недоступное нам, мы и последовали за ним, как послушные собачки. Мы не были единственной четверкой, желающей попасть в клуб, только наша четверка не состояла из пар. Чтобы не выделяться, нам нужна была хотя бы еще одна женщина. Но Эдуард, кажется, не стремился слиться с толпой. Он подошел к голове очереди, где стоял крупный широкоплечий мужчина очень индейского вида с голой грудью, одетый во что-то, очень похожее на юбку, но все же, наверное, не юбку, и широкий воротник с псевдозолотым шитьем закрывал его плечи, как мантия. На голове у него была корона с перьями попугая мако и еще какими-то поменьше, которых я не знала. Уж если вышибала на дверях у них таков, то мне действительно интересно посмотреть. Только я надеялась, что у них полным-полно ручных попугаев, и птичек не убивали ради этих перьев. - Мы к профессору Даллас, она нас ждет, - произнес Эдуард самым лучшим своим голосом компанейского и жизнерадостного парня. - Фамилии, - произнес вышибала в золоте и перьях. Расцепив скрещенные на груди руки, он посмотрел на планшетку, которая все это время была у него в руке. - Тед Форрестер, Бернардо Конь-в-Яблоках, Олаф Гундерссон и Анита Ли. Это новое имя привлекло мое внимание. Очевидно, он всерьез хотел, чтобы я пришла инкогнито. - Документы. Я очень постаралась сохранить безразличное лицо, но это потребовало усилий. Фальшивых документов у меня не было. Я посмотрела на Эдуарда. Он протянул швейцару водительские права, потом, все еще улыбаясь, сказал мне: - Ну, видишь, я был прав, что не дал тебе оставить права в машине. И он протянул швейцару вторые права. Тот задержал на нас взгляд чуть дольше, чем, по-моему, следовало бы, будто что-то заподозрил. У меня действительно напряглись плечи в ожидании, что он сейчас повернется ко мне: "Ага, а документик-то фальшивый!" Но он этого не сделал. Отдав Эдуарду оба документа, он повернулся к Бернардо и Олафу. Они ждали, держа водительские права наготове, будто им было не впервой. Эдуард шагнул назад, оказавшись рядом со мной, и отдал мне права. Я взяла их и глянула. Это были права, выданные в Нью-Мексико, с неизвестным мне адресом. Фотография оказалась моей, и написано было "Анита Ли". Рост, вес и все остальное указано точно, только имя и адрес не те. - Лучше положи в карман, а то в другой раз снова без меня не найдешь, - сказал Эдуард. Я сунула права в карман рядом с другими правами, помадой, мелочью и запасным крестом. Я не знала, должна я злиться или быть польщенной, что Эдуард состряпал для меня фальшивую личность. Конечно, может, все ограничилось водительскими правами, но, зная Эдуарда, я понимала, что есть еще что-то. Всегда бывало. Широкие двойные двери отворил другой здоровенный детина в юбке, хотя у него не было ни шикарного воротника, ни короны с перьями. Очевидно, младший вышибала. Дверь вела в затемненное помещение, где стоял густой запах благовоний, которых я не могла определить. Стены были полностью закрыты тяжелой драпировкой, и только следующие двойные двери показывали, куда идти. Еще один вышибала, на этот раз светловолосый и загорелый до цвета густого меда, открыл дверь. У него перья были вплетены в короткие волосы. Мне он подмигнул, когда я входила в дверь, но пристальнее всего смотрел на Бернардо. Может быть, высматривал, нет ли оружия, но я думаю, вышибала просто заинтересовался его задницей. Оружия сзади заметить было бы невозможно - Бернардо переместил пистолет вперед для выхватывания накрест, иначе он на спине выпирал бы. Можете сами судить, насколько облегающие были на нем штаны. Мы вошли в просторный и очень слабо освещенный зал. Посетители сидели за квадратными каменными столами, по-моему, подозрительно похожими на алтари или на то, что всегда используют вместо алтарей в Голливуде. "Сцена" занимала почти всю дальнюю левую стену, но на самом деле это была не сцена. Использовали это как сцену, но это был храм, Будто кто-то срезал верхушку пирамидального храма и привез ее в этот ночной клуб, в город, такой далекий от пышных джунглей, где стояло когда-то это здание, что даже камням здесь должно было быть одиноко. Перед Эдуардом появилась женщина. У нее был такой же индейский вид, как у первого привратника, - лепные широкие скулы и водопад блестящих черных волос до колен, колышущийся, когда женщина шла между столами. В руке она держала меню, и я поначалу приняла ее за официантку или метрдотеля, но платье у нее было красное с черным узором, а шелк я умею узнавать. Чем-то восточным веяло от этого платья, не подходящего к убранству зала, к виду официанток, спешащих между столами в развевающихся платьях из какой-то грубой материи. Они размашисто шагали в свободных сандалиях, а женщина-метрдотель скользила на высоких каблуках туфель того же алого цвета, что и ее наряд и лак безупречного маникюра. В ее высокой, стройной, изящной красоте, как у модели, был какой-то диссонанс, будто женщина возникла из другой мелодии. Она провела нас к столу в первом ряду, с видом прямо на центр храма. Сидевшая за столом посетительница встала и протянула нам руку, пока мы рассаживались. Рукопожатие у нее было твердое, и рука размером примерно с мою. С такими маленькими ручками крепкое рукопожатие требует практики. Профессор Даллас ("Называйте меня просто Даллас") была пониже меня и такая миниатюрная, что в подходящей одежде показалась бы подростком. На ней были коричневые штаны, белая тенниска, твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, будто она прочла правила ношения одежды для преподавателей колледжа и пытается их соблюдать. Тонкие каштановые волосы падали до плеч. Небольшое треугольное лицо было бледным и совершенным, как задумал сам Господь Бог. Очки в золотой проволочной оправе казались огромными для такого маленького лица. Если таково ее представление о парадной одежде, то кому-либо придется сопровождать ее по магазинам. Но, по-моему, почтенной профессорше всякая мишура была до лампочки. А я это в женщинах люблю. Из дверей странной формы вверху храма вышел мужчина. Как только он ступил на сцену, вокруг него постепенно воцарилась тишина, бормотание публики замерло, и стало слышно, как кровь колотится в ушах. Никогда я не видела, чтобы такая большая аудитория затихла так быстро. Я бы сослалась тут на магию, но это было не совсем так. Однако что-то в этом человеке походило на магию. Он мог бы выйти в рваных джинсах и футболке, и все равно ты бы стала на него смотреть. Ну конечно, сейчас он был одет получше. Корона его состояла из массы тонких и длинных перьев, зеленоватых, синеватых, золотистых, и когда он двигался, они играли цветным веером у него над головой, как пойманная зеленоватая радуга. Пелерина свисала с плеч почти до колен и вроде была из таких же перьев, как головной убор, и двигался человек в волне радужных переливов. Тело (судя по тому, что удавалось увидеть) у него было сильное, угловатое и темное. Я сидела на таком расстоянии, что могла бы решить, красив он или нет, но я все-таки сомневалась. Очень трудно было говорить о его лице отдельно от всей его сущности, так что лицо значило немного. Его привлекательность определялась не длиной носа или формой подбородка, а просто существовала сама по себе. Я заметила, что села чуть ровнее, будто сосредоточивалась. И тут же поняла, что это не магия, но что-то иное. Мне с трудом удалось оторвать от него взгляд и посмотреть на соседей по Столу. Бернардо глазел на него, и доктор Даллас тоже. Эдуард оглядывал притихшую публику. Олаф рассматривал доктора. Он разглядывал ее не так, как мужчина разглядывает женщину, - так, как кошка разглядывает птицу в клетке. Если Даллас даже и замечала это (в чем я сомневаюсь), то, во всяком случае, держалась отлично. Хотя человек на сцене приковал к себе внимание зала, а его сочный голос играл в воздухе, однако от взгляда Олафа у меня по спине побежал холодок. И то, что Даллас этого не замечала, вызывало у меня некоторую тревогу: мне очень не хотелось, чтобы Олаф остался с ней наедине. У нее для этого слишком слабые инстинкты выживания. Мужчина на сцене, царь или верховный жрец, говорил сочным баритоном. Частично я поняла - что-то насчет месяца Токскатала и кого-то избранного. Ни сосредоточиться на его голосе, ни смотреть на него я не могла, потому что от чрезмерного внимания к нему можно было подпасть под чары, которыми он оплетал публику. Настоящими чарами или заклинанием это нельзя было назвать, но чувствовалась какая-то сила, если не магия. Различие между магией и силой бывает очень невелико - мне за последние два года пришлось признать этот факт. Верховный жрец был человеком, но в нем ощущались века. Не так уж много способов у человека продержаться столетия. Один из них - стать слугой мощного Мастера вампиров. Если только Обсидиановая Бабочка не щедрее делится силой, чем большинство Принцев городов, которых я знала, то верховный жрец принадлежит ей. Слишком сильно ощущалось эхо Мастера, чтобы этого жреца здесь терпели - если не она и есть его Мастер. Обычно Мастера либо уничтожают, либо присваивают все то, что обладает силой. Верховный жрец при жизни был силен, был харизматическим лидером, и после столетий практики эта харизма превратилась во что-то вроде магии. На меня вполне сложившиеся вампиры особого действия не оказывали. Так если это всего лишь слуга, насколько страшен будет его хозяин? Я сгорбилась за каменным столом, согнула плечи, чтобы ощутить тяжесть кобуры. Хорошо, что взяла с собой запасную обойму. Пошевелила запястьями - чуть-чуть, чтобы почувствовать ножи на руках. И что ножи взяла, хорошо. Ими можно пырнуть вампира; он останется жив, но до него дойдут ваши... аргументы. Наконец я смогла отделить силу его голоса от слов. Почти все вампиры, когда могут, играют голосом. Здесь главное - слова. Они говорят "красиво", и ты видишь красоту. Они говорят "ужас", и тебе страшно. Но этот голос почти не имел отношения к словам. Он просто являлся оглушающей аурой силы, как мощный белый шум. Публика могла считать, что западает на каждое слово, но этот человек мог бы читать бакалейный прейскурант, создавая такой же эффект. А слова были такие: - Вы его видели в роли бога Тезкатпока в нашем танце открытия. Сейчас вы увидите его в роли человека. Свет стал меркнуть при этих словах жреца, и его фигура осталась в близкой тьме, только радужные переливы перьев обозначали его движение. А свет возник на другом конце сцены, выхватив из темноты мужчину, сверкающего бледной кожей от босых ног до голых плеч. Он стоял спиной к публике, и я подумала сперва, что он голый. Ничего не нарушало плавной кривизны контуров тела, от выпуклостей икр, бедер, закруглений ягодиц, узкой талии, расходящихся треугольником плеч. В свете прожекторов голова с черными, коротко подстриженными волосами выглядела как бритая. Он медленно повернулся, и показались чересчур узкие плавки телесного цвета, так что стало понятно: иллюзия обнаженности - задуманный эффект. Ничем не украшенное лицо сияло, как звезда, красивое суровой красотой. Выглядел он невероятно чистым и совершенным. Ни один человек совершенным быть не может. Но он был красив. Линия черных волос сбегала посередине груди и живота и пропадала под повязкой. Наш стол стоял достаточно близко, и на белом теле у сосков виднелись кружочки волос, сходящиеся к этой тонкой линии, как ветви перекладины буквы "Т". Мне пришлось встряхнуть головой, чтобы в ней прояснилось. Может, дело в долгом воздержании или в воздухе была еще какая-то магия, помимо голоса человека-слуги. Я посмотрела на сцену и поняла, что кожа сияет только из-за игры света. Посмотрела на профессора Даллас. Она нагнулась очень близко к Эдуарду, перешептываясь. Если она видит это представление почти каждый вечер, тогда понятно, но невнимание, с которым она отнеслась к танцору, заставило меня оглядеться вокруг, на стоящие в полумраке столы. Почти все глаза, особенно женские, были обращены на сцену. Но не все. Кто-то пил, кто-то держался за ручки, кто-то еще что-то. Я обернулась к сцене и просто посмотрела на него, впиваясь глазами в линии его тела. Черт, дело во мне. Или это просто нормальная человеческая реакция на красивое и почти голое мужское тело? Я бы предпочла, чтобы это были чары, тогда я хотя бы могла свалить вину на кого-то другого. Мои гормоны - моя вина. Мне надо завести себе побольше хобби, вот что, побольше хобби. Это все исправит. Медленно зажегся свет, и жрец стал виден снова. - По давней традиции за двадцать дней до великой церемонии для него выбирали невест. Мелькнул мех, и я сначала подумала, что это вереница оборотней в получеловеческом-полузверином образе. Но это были мужчины в леопардовых шкурах. Не наброшенных, как плащи, но будто обшитых вокруг тела. Кое-кто из людей был слишком высок для этих шкур, так что из-под звериной лапы высовывались ноги, иногда выше щиколотки, или руки из-под когтистых лап. Они шли между столами странно-грациозной чередой, одетые в мех, и лица их смотрели сквозь раскрытые челюсти мертвых зверей. Один прошел на расстоянии руки от нашего стола, и я увидела поближе черные розетки на золотистой шерсти, и это был не леопард. Я достаточно много провела времени с леопардами-оборотнями Сент-Луиса. Я убила их предводителя, потому что он, помимо всего прочего, пытался убить меня. Но леопарды остались без предводителя, а оборотни без предводителя - подстилка для каждого. Так что я оказалась предводителем де-факто, до тех пор, пока мы что-нибудь не придумаем. Я училась объединять их в единую стаю, прайд, а для этого, в частности, используется физическая близость. Нет, не секс, просто близость. Глядя на шкуру, я автоматически протянула руку. Человек, проходя, задел меня некогда, можно сказать, одушевленным мехом. Пятна были больше, и разметка не такая четкая. Я посмотрела на кошачьи головы на лицах людей, и они были более квадратными, не закругленными и почти женственными, как у леопардов. Ягуары, конечно же, ягуары, что вполне вписывалось в ацтекский орнамент, но у меня возник тот же вопрос, что и про перья: откуда их взяли? Надеюсь, что это было законно. Я не люблю убийства для украшения. Кожаные изделия я ношу, но потому что ем мясо. Просто используется животное целиком, и ничего не пропадает. Мужчина, которого я тронула, обернулся и посмотрел на меня. У него были синиеглаза, лицо, бледно-золотистое от загара, переходящее в постепенно белеющую кожу живота. От его взгляда у меня энергия заплясала по коже горячим дыханием. Оборотень, значит. Отлично. Было время, и не очень давно, когда столько силы сразу вызвало бы у меня ответную энергию, но не теперь. Я сидела и глядела на него и за поставленным мною щитом была в безопасности - щит слоем энергии отсекал меня от любой парапсихической мути. Я посмотрела невинными глазами, и он пошел дальше, будто я его совсем не заинтересовала. Меня это устроило. Я не искала энергию, но она исходила от них и искала меня сама. Без щита пришлось бы куда хуже. Наверное, это все же ягуары-оборотни, иначе костюмы были бы вроде фальшивой рекламы. Почему-то мне не показалось, что это представление обещаем что-то, чего не сможет выполнить. Оборотни стали выбирать женщин из публики, брали за руку и вели к сцене. Миниатюрная блондинка хихикала, когда ее вытащили из кресла. Низкорослая широкоплечая дама с лицом цвета дубленой кожи и торжественно-мрачным выражением ни на йоту не была так довольна, но позволила отвести себя к сцене. Латинка повыше и постройнее пошла следующей, и длинные эбеновые волосы раскачивались на ходу, как занавес. На ступенях она споткнулась, и только рука ягуара не дала ей упасть. Она засмеялась, когда он ее подхватил, и я поняла, что она пьяна. Передо мной встал кто-то, заслонив сцену. Я подняла голову и увидела темное лицо в раме оскаленных челюстей. Золотистые стеклянные глаза ягуара нависли над лицом человека, будто мертвая тварь тоже на меня смотрела. Человек протянул мне квадратную темную ладонь. Я покачала головой. Ладонь по-прежнему была передо мной в ожидании. Я снова покачала головой: - Нет, спасибо. Даллас отвернулась от Эдуарда, потянувшись через стол, поближе ко мне. От того, что она наклонилась, часть длинных волос рассыпалась до самого пола. Рука Олафа повисла над рассыпанными волосами, и выражение его лица было достаточно странным, чтобы отвлечь меня от чего угодно. Голос Даллас заставил меня отвести глаза от Олафа и посмотреть на нее. - Им нужен кто-то с вашим ростом и волосами, чтобы завершить набор невест. С длинными волосами. - Она улыбалась. - Ничего плохого не случится. Она жизнерадостно мне улыбнулась и стала на вид еще моложе. Мужчина наклонился надо мной, и я учуяла запах меха и... его самого. Не пота, но аромат этого человека, и у меня свело живот судорогой, я заставила себя сосредоточиться на том, чтобы удержать щит, потому что та часть моего существа, что была связана с Ричардом и его зверем, хотела ответить, хотела вырваться и забарахтаться в этом аромате. Животные импульсы, в буквальном смысле животные, меня всегда смущали. Человек заговорил с сильным акцентом, и интонации не вязались с шепотом. Таким голосом выкрикивают приказы. - Не делайте ничего, что не хотите делать, но, пожалуйста, войдите в наш храм. То ли "пожалуйста", то ли акцент, то ли абсолютная серьезность на лице этого человека, но я поверила. Я все равно, может, не пошла бы с ним, но Эдуард нагнулся ко мне и сказал: - Туристка, думай как туристка. Он не сказал: "Подыграй, Анита. Не забывай, мы под легендой", потому что на таком расстоянии оборотень услышал бы все, что говорится за столом. Но Эдуард сказал достаточно. Я туристка, а туристка пошла бы на сцену. Я протянула своему кавалеру левую руку и позволила поднять меня со стула. Рука у него была очень теплая. Некоторые ликантропы, кажется, принимают температуру тела своего альтер эго. Даже у Ричарда кожа становилась теплее ближе к полнолунию, но сегодня его быть не могло. От новолуния прошло только два дня, и до сияющей полноты, вызывающей зверей наружу, дальше некуда. Просто человеку было жарко - меха в такую погоду. Жрец в одеянии из перьев побудил публику аплодировать, когда последняя невеста, то есть я, неохотно присоединилась к кружку возле обнаженного мужчины. Ягуар поставил меня рядом с хихикающей блондинкой. Высокая, с пышным хвостом волос, она покачивалась на каблуках-шпильках. Юбка у нее была кожаная, а блузка красная и свободная. Другая была настолько упитанная, что можно было бы даже назвать ее жирной. Она была квадратная, в свободной черной рубашке поверх черных штанов. Когда она перехватила мой взгляд, мне стало на миг неуютно. Участие публики - это класс, но только если публика хочет участвовать. - Вот твои невесты, - сказал жрец, - твоя награда. Насладись ими. Мы с толстушкой шагнули назад, будто это было отрепетировано. Блондинка и высокая с пышными волосами растаяли у него в руках, смеясь и возясь. Мужчина им подыгрывал, но это их руки шарили по его телу. Он был очень осторожен, прикасаясь к ним. Сначала я подумала, что это из страха перед судебным преследованием, но в его теле была зажатость, напряженность, когда их руки скользили по его голым ягодицам, и видно было, что ему совсем не так хорошо, как можно подумать со стороны. Из публики ничего этого не было заметно. Он высвободился из рук девиц, оставивших на его бледной коже след оранжевой помады, похожий на рану, и бледно-розовое пятно на щеке, как светящаяся заплатка. Танцор потянулся к нам, и мы обе замотали головой и шагнули еще назад и поближе друг к другу. Солидарность, значит. Она протянула мне руку - не пожимать, а держаться, и я поняла, что она не просто нервничает - боится. Я - ни то и ни другое, просто мне это не было приятно. - Я Рамона, - шепнула она. Я назвала себя и, что казалось еще важнее, взяла ее за руку. Как мамочка в первый школьный день, когда там ждут большие плохие мальчишки. Раздался голос жреца: - Самое вкусное напоследок, прощальная ласка. Не отвергайте его. У Рамоны изменилось лицо, оно стало мягче. Ее рука выпала из моей. Страх исчез. Я тихо позвала: - Рамона! Но она шагнула вперед, будто и не слышала. Пошла в объятия этого человека. Он поцеловал ее с большей нежностью, чем первых двух. Она ответила на поцелуй с такой страстью и силой, что все, что делали две предыдущие, показалось бледным и расплывчатым. Те две женщины встали на колени по обе стороны от группы, то ли потому, что больше не могли стоять, то ли чтобы лучше водить руками по мужчине и новой женщине. Похоже было на смягченную версию порнографических игр вчетвером. Он отодвинулся от Рамоны, поцеловав ее в лоб, как ребенка. Она осталась стоять неподвижно, закрыв глаза, запрокинув лицо. Вынуждать человека делать магией что-либо против его воли запрещено законом. Я глядела в пустое лицо Рамоны, все ожидая, что будет дальше, и попытки самостоятельного решения, и собственные возможности куда-то делись. Будь я сегодня сама собой, а не кем-то, кого из себя изображаю, я бы их сгребла за шиворот. Я бы их отдала полиции. Но, честно говоря, если они не сделают ничего хуже, я не передам их копам, раз Принц города может нам помочь раскрыть убийства с увечьями. Чтобы прекратить убийства, можно посмотреть сквозь пальцы на небольшие игры с сознанием. Было время, когда я бы этого не потерпела, ни по каким причинам не стала бы отворачиваться. Говорят, что каждого можно купить за свою цену. Когда-то я думала, что являюсь исключением из этого правила, но если вопрос стоит так, что или эта симпатичная дама будет вынуждена сделать какие-то мелочи, которых не хочет делать, или же мне придется осматривать еще одно место преступления и еще одного выжившего, то ладно - пусть имеют эту даму. Не в буквальном смысле слова имеют, но, насколько мне известно, игры с сознанием в исполнении человека-слуги не оставляют неизгладимых следов. Конечно, до сегодняшнего вечера я не знала, что человек-слуга способен изнасиловать чужой разум. Я на самом деле не знала, какой опасности подвергается эта женщина, и все же... и все же я готова была рискнуть ею, пока ничего больше не случилось. Если ей велят раздеться, тогда все, тогда дело другое. Есть у меня правила, границы. Они просто не те, которые были четыре, или два года назад, или год. Меня в какой-то мере беспокоило то, что я разрешила им насиловать ее сознание и не подняла шум. Блондинка прильнула к мужчине и укусила его в зад, не сильно, но достаточно, чтобы он вздрогнул. Спина его была обращена к публике, так что, вероятно, только я видела, как на миг это красивое лицо исказилось злобой. Жрец стоял на своем краю сцены, будто не хотел отвлекаться от зрелища, но я знала, что его внимание теперь направлено на меня. Он всей своей силой давил мне на кожу, как пресс. И его голос: - И самая неохотная невеста хочет покинуть его в час голода его тела. Я ощущала его силу, и сейчас она слилась с силой его слов. Когда он сказал "голод тела", мое тело ощутило голод. Его свело, но я могла на это не обращать внимания. Я знала, что могу стоять и не шевелиться, он может давить изо всех сил, и я выдержу. Но ни один человек на это не был бы способен. Анита Блейк, истребительница вампиров, могла выдержать, но Анита Ли, ищущая развлечений туристка... В общем, если я останусь так стоять, игра кончена. Они поймут, что я как минимум не обычная туристка. Вот из-за таких моментов не люблю я работать под легендой. Не обращая внимания на голос жреца, я просто направилась к танцору. Он в этот момент был занят тем, что не допускал руку блондинки к передней части своих плавок. Другая женщина, встав на колени посреди ковра своих волос, прильнула к его ноге, играя с завязкой плавок. Только Рамона с опустошенным лицом, опустив руки по швам, ожидала приказов. Но жрец всю свою энергию сосредоточил на мне. Ей ничего не грозит, пока он со мной не закончит. Темноволосая сумела опустить завязку ниже гладкой подвздошной кости, и блондинка этим воспользовалась как шансом запустить руку под ткань. Мужчина закрыл глаза, откинул голову, и тело его среагировало автоматически, хотя рука схватила руку блондинки и постаралась отвести в сторону. Но она явно не отпускала, не делая больно, просто не разжимая руку. Вряд ли клуб потерпел бы такой уровень насилия, если бы исполнителем была женщина, а человеком из публики - мужчина. Некоторые формы двойных стандартов сексизма действуют не в пользу мужчин. Будь это женщина, народ бросился бы на сцену выручать ее, но он - мужчина и пусть сам выкручивается. Я взяла Рамону за плечи и отодвинула в сторону, как предмет мебели. Она перешла туда, куда я ее поставила, не открывая глаз. Мне стало еще неприятнее от того, что она такая покорная, но не все сразу. Взяв мужчину за руку, я отодвинула его руку от руки блондинки. Сначала его рука не двинулась, потом он посмотрел - действительно посмотрел на меня. Глаза у него были большие, серые, а вокруг радужек - черные кольца, будто нарисованные карандашом для бровей. Странные глаза. Но то, что он увидел в моих глазах, вроде бы убедило его, потому что он отпустил блондинку. В руке у человека есть один нерв примерно на три пальца ниже локтя. Если попасть точно, то это здорово больно. Я вдавила пальцы в кожу блондинки, будто ухватила нерв и вытащила его на поверхность. Я была зла и хотела сделать ей больно. Мне это удалось. Она вскрикнула, разжала пальцы, и я смогла отодвинуть ее руку назад, не отпуская нерва. Она не сопротивлялась, только хныкала и глядела на меня раскосыми глазами, но боль прогоняет опьянение. Если бы я подержала ее достаточно долго, она бы протрезвела минут за пятнадцать - если бы не отключилась раньше. Я заговорила тихо, но голос мой был слышен отлично. Великолепная была акустика на этой сцене. - Моя очередь. Высокая испанка поползла прочь, путаясь в тугой юбке, пока не хлопнулась плашмя лицом вниз. Чтобы упасть, ползя, надо хорошо набраться. Она приподнялась на локте и сказала хрипло, но со страхом: - Он твой. Я оттащила блондинку еще на пару шагов в сторону и медленно отпустила нерв. - Сиди здесь, - сказала я ей. Блондинка бросила на меня взгляд, который нельзя было назвать дружелюбным, но вслух она ничего не сказала. Наверное, боялась меня. Вряд ли этот вечер выдался для меня удачным. Во-первых, я допустила изнасилование разума милой женщины, потом навела страху на пьяных туристок. Что еще может случиться худшего, могла бы я подумать, но худшее было впереди. Оглянувшись на полуголого мужчину, я не могла понять, что мне с ним теперь делать. И подошла к нему, потому что не видела более удачного способа покинуть сцену. Я, наверное, раскрыла свою легенду туристки, но Эдуард позволил мне принести в клуб пистолет и ножи. На самом деле все мы были снаряжены на медведя, или вампира, или на что угодно. Вышибалы, если они не совсем идиоты, не могли не видеть какого-то оружия. Просто во мне не признали истребительницу вампиров, но жертву я никогда не умела изображать. Вообще не надо было лезть на сцену, но теперь уже поздно. Мы с этим мужчиной смотрели друга на друга, он все еще стоял спиной к публике. Наклонившись ко мне, он сказал, согревая мне кожу теплотой дыхания: - Благодарю тебя, мой герой. Я кивнула, и при этом легком движении мои волосы мазнули его по лицу. У меня пересохло во рту. Сердце вдруг забилось слишком сильно и учащенно, будто в беге. Смешная реакция на незнакомого мужчину. Я чертовски отлично чувствовала, как он близко от меня, как мало на нем одежды, как руки у меня висят по швам, потому что шевельнуть ими - значило бы коснуться его. Что со мной творится? Я столь остро не реагировала на мужчин дома, в Сент-Луисе. Есть ли что-то такое в воздухе Нью-Мексико или это просто кислородная недостаточность в горах? Он потерся лицом о мои волосы и шепнул: - Меня зовут Сезар. При этом движении изгиб его подбородка, кожа шеи оказались рядом с моим лицом. От него все еще исходил парфюмерный аромат тех женщин и забивал чистый запах его кожи, но сквозь него просачивался аромат поострее. Это было благоухание плоти, более теплой, чем человеческая, слегка мускусное, такое густое и почти влажное, будто в нем можно искупаться, как в воде, но вода будет горячей, горячей, как кровь, еще горячее. Запах был настолько крепкий, что я покачнулась и кожей лица почувствовала на миг мех, как грубый бархат. Чувственная память хлынула наружу и смела мое мужественное самообладание. Сила жаркими струями растеклась по коже. Я еще раньше пресекла связь с ребятами, так что была здесь сама по себе в собственной коже, но метки никуда не делись и вылезали в неподходящие моменты, как вот сейчас. Оборотни всегда друг друга узнают. Их звери друг друга чуют, и своего зверя у меня не было, а только частичка от зверя Ричарда. И она-то среагировала на Сезара. Если бы я это предусмотрела, то могла бы предотвратить, но сейчас уже было поздно. Ничего опасного, просто прилив жара, танцующая по коже энергия, которая не была моей. Сезар отдернулся, как обожженный, потом улыбнулся. Его понимающая улыбка будто намекала на нашу с ним общую тайну. Насколько было мне известно, в мире существовал только один человек, кроме меня, с такой тесной привязкой к оборотню, и именно к тигру, а не волку, но проблемы у него были те же. Мы оба состояли членами триумвирата вампира, и никто из нас не был особо этим счастлив. Руки Сезара поднялись с обеих сторон к моему лицу и замерли вблизи от него. Я знала, что он ощупывает этот напор неотмирной энергии, как вуаль, которую надо отодвинуть для соприкосновения. Только Сезар этого не делал. Он влил в руки собственную силу и держал меня в пульсирующей оболочке теплоты. Мне пришлось закрыть глаза, а ведь он даже еще не коснулся меня - руками. Я открыла рот, чтобы велеть ему меня не трогать, но не успела вдохнуть, как его руки коснулись моего лица. Он втолкнул свою силу в мою. Она ударила, как электрический разряд, волоски на теле встали дыбом, мурашки волной прокатились ко коже. Сила потекла к Сезару, как цветок, поворачивающийся к солнцу. Я не могла ее остановить, и лучшее, на что я была способна, - оседлать ее, пока она не оседлала меня. Он наклонился ко мне, все еще держа мое лицо в ладонях. Я положила руки поверх его рук, будто стараясь удержать. Сила истекала из его губ, оказавшихся над моим ртом. Она играла в моем теле и вырывалась из полуоткрытых губ, подобно горячему ветру. Наши губы встретились, и сила хлынула в каждого из нас, покалывая и щекоча, как будто две гигантские кошки терлись о наши тела. Теплота переросла в жар, и прикосновение его губ почти обжигало, будто в любую секунду наша плоть могла соединиться, воспламенившись, проплавив кожу, мышцы, кости, и мы влились бы друг в друга, как расплавленный металл сквозь шелк. Энергия перешла в энергию секса, как всегда бывало... у меня. Неудобно сознаваться, но это правда. Мы одновременно оторвались от поцелуя, моргая, как разбуженные лунатики. Он нервно засмеялся и потянулся ко мне, будто чтобы снова поцеловать, но я уперлась ладонью ему в грудь и удержала на расстоянии. Его сердце колотилось у меня под рукой. Вдруг я почувствовала бег крови в его теле и не могла оторвать глаз от пульсирующей на шее артерии. Глядела, как быстро бьется кожа шеи, вздымаясь и опускаясь, и это напоминало игру драгоценного камня в переливающемся свете. Вдруг у меня пересохло во рту, но секс тут был ни при чем. Я даже шагнула к нему, прильнула всем телом, приблизила лицо к шее, к этому скачущему пульсу жизни. Очень мне хотелось прижаться губами к мягкой коже, вонзить в нее зубы, ощутить вкус того, что глубоко под ней. И я знала, что кровь его будет горячей человеческой. Не теплой, а горячей, как обжигающий поток жизни, согревающий холодную плоть. Мне пришлось закрыть глаза и отвернуться, отодвинуться, заслонив глаза рукой. У меня не было сейчас с ребятами прямой связи, но их сила была во мне. Горящая теплота Ричарда, холодный голод Жан-Клода. На миг мне захотелось припасть к Сезару и пить. И тогда я отгородилась от меток, заслонила их, посадила на цепь, заперла их из последних своих сил. Когда эти метки бывали открыты между всеми нами тремя, то пронизывающие меня желания и наплыв моих мыслей были слишком страшны - или, быть может, просто слишком чужды. Не раз я задумывалась, какая частица меня содержится в телах вервольфа и вампира. Какие темные желания и странные влечения оставила я им? Если когда-нибудь придется с кем-то из них поговорить, может быть, я расспрошу об этом. А может быть, и нет. Что-то приблизилось ко мне, и я покачала головой: - Не трогай меня. - Отойдем в глубину сцены, и я принесу извинения. Это был голос жреца. Я опустила руки и увидела, что он стоит рядом, протянув одну руку ко мне. Я ее не взяла. - Мы не хотели ничего плохого. Тогда я вложила свою левую руку в его протянутую ладонь - кожа у него была спокойна. Ничего, кроме человеческого тепла и твердости на ощупь. Он повел меня к дальнему левому углу сцены. Сезар с тремя женщинами уже был там. Тут же стояли, как стража, ягуары-оборотни, и от их присутствия блондинка и та, длинноволосая, будто снова осмелели. Они лапали Сезара, а он целовал Рамону, которая отвечала на поцелуй со страстью. Жрец подвел меня к ним, и я уперлась. - Не могу, - шепнула я. Имелось в виду, что я не могу сейчас снова дотронуться до Сезара. Я не доверяла себе, а говорить этого вслух не хотела. Кажется, жрец понял. Он наклонился поближе: - Пожалуйста, просто встаньте рядом с ними. Никто из них к вам не притронется. Не знаю почему, но я ему поверила. Я стояла возле этой квазиоргии, пытаясь не выглядеть так смущенно, как себя чувствовала. Тут с потолка спустился большой белый экран, и прежде чем он успел достичь пола, жрец потянул меня в сторону. Женщина моей комплекции и с той же, что у меня, длиной волос появилась откуда-то, направляясь к мини-оргии. Она присоединилась к группе, и один ягуар оттащил блондинку. Ее заменила женщина, похожая на нее. Всех, даже Сезара, заменили актерами, которые устроили оргию теней на экране. Актрисы были похожи на выбранных из публики женщин, по крайней мере в театре теней сойдет. Вот что имела в виду Даллас, когда говорила, что им нужна женщина моей комплекции и с волосами, как у меня. Актеры на самом деле ничего не делали, но со стороны публики это должно было смотреться ужасно. Полетела одежда, женщины остались с голой грудью. Интересно, так ли это заметно у теней. Жрец отвел меня в сторону, в небольшой занавешенный уголок. Заговорил он тихо, но отчетливо, так что, наверное, на сцене нас не слышали. - Вас бы ни за что не выбрали, если бы мы не приняли вас за человека. Примите наши глубочайшие извинения. Я пожала плечами: - Ничего же не случилось. У него был умудренный взгляд видавшего виды человека, которому бессмысленно лгать. - Ты боишься того, что живет в тебе, и ты не примирилась с этим. Что правда, то правда. - Да. Не примирилась. - Ты должна принять себя такой, какая ты есть, или никогда не узнаешь своего истинного места в мире и своего предназначения. - Извините меня за резкость, но сегодня мне лекции не нужны. Он поморщился и даже чуть передернулся сердито - не привык он, чтобы ему так отвечали. Я готова была побиться об заклад, что его все боятся. Может, и мне стоило бы, но весь мой страх куда-то девался, когда я поняла, что хочу вцепиться Сезару в шею. Это меня перепугало больше, чем все, что они сегодня могут мне сделать. Ладно, чем почти все, что они сегодня могут мне сделать. Не надо недооценивать изобретательность существа, которому уже несколько сотен лет. Они знают о боли и страданиях больше, чем мы, бедняжки люди, когда-нибудь можем узнать. Разве что нам очень, очень не повезет. А я, значит, считала себя везучей. Или просто была дурой. Он сделал едва заметный жест в сторону ягуара, который меня выбрал, и тот подошел, упал на колено и склонил голову. - Ты выбрал эту женщину, - сказал жрец. - Да, Пинотль. - Ты не почувствовал ее зверя? Голова ягуара склонилась еще ниже: - Нет, мой господин. - Выбирай, - сказал жрец. Коленопреклоненный вытащил из-за пояса нож. Бирюзовая рукоять была вырезана в виде фигурки ягуара. Лезвие - дюймов шесть, из черного обсидиана. Оборотень протянул клинок жрецу, и тот принял его с такой же почтительностью, с какой ему предложили. Человек расстегнул какую-то невидимую застежку на ягуаровой шкуре и скинул с головы капюшон. Волосы у него оказались густые и длинные, завязанные на затылке в узел. Он поднял к свету темное лицо, такое квадратное и выточенное, будто этот человек позировал резчикам, украшавшим ацтекские храмы. Совершеннейший профиль, если вам нравится мезоамериканский тип. На поднятом лице не выражалось ничего, кроме спокойного ожидания. Из публики донесся рев, который заставил меня оглянуться на актеров, но я тут же снова повернулась к жрецу и оборотню, не успев ничего разглядеть. Только тень промелькнувших полуобнаженных тел и что-то массивное и фаллическое, обернутое вокруг мужчины. В нормальной ситуации я бы глянула еще раз, хотя бы убедиться, что мне не мерещится, но не важно, что там сейчас, - настоящее шоу разыгрывается здесь. Это было ясно по безмятежному, поднятому вверх лицу оборотня, по серьезным глазам жреца, по тусклому блеску черного лезвия. Пусть там, на сцене, вытаскивают любую бутафорию, но им не создать ничего подобного напряжению, которое легло сейчас между этими двумя. Что именно должно произойти, я не знала, но догадывалась. Этот мужчина будет наказан за то, что выбрал из публики ликантропа, а не человека. Но я - человек, уж по крайней мере не ликантроп. И я не могу допустить, чтобы его искромсали, даже если я тем самым выдам себя. В самом деле не могу? Я слегка тронула жреца за руку. - Что ты собираешься с ним делать? Он глянул на меня - от игры теней его глаза показались глубокими гротами. - Наказать. Я чуть сильнее сжала пальцы, пытаясь сквозь податливую мягкость перьев ощутить плоть. - Я только хочу знать, что ему не перережут горло и вообще ничего такого не сделают. - Что делаю я с нашими людьми, это мое дело, а не твое. Он сделал свой выговор с такой убедительной интонацией, что я убрала руку. Но теперь меня беспокоило, как же он все-таки поступит. Черт бы побрал Эдуарда с его идеей инкогнито. Никогда я этого не умела - притворяться. Всегда реальность разоблачала мою легенду. Жрец приставил острие к щеке ягуара. В лице коленопреклоненного не было страха, ничего, только жутковатая безмятежность, от которой у меня перехватило горло, и холодок страха побежал по спине. Черт побери, на дух ненавижу фанатиков-изуверов, и вот тебе, пожалуйста. - Постой, - сказала я. - Не вмешивайся, - ответил жрец. - Я не ликантроп! - Ложь во спасение незнакомца. Чистейшее презрение слышалось в этом голосе. - Я не лгу. - Сезар! - позвал жрец. Он появился, как отлично вышколенный пес на зов хозяина. Может, я к нему несправедлива, но у меня не слишком благодушное было настроение. Если я разоблачу нашу легенду, скажу, кто я, то, возможно, и подорву какие-то планы Эдуарда. Не исключено, что, раскрыв себя, я поставлю нас в опасное положение, не знаю. Эдуард скупо делился со мною планами, и я это ему сегодня припомню, когда вечер кончится, но сейчас главное - безопасность. Стоит ли ценой наших жизней спасать чужого человека от порезов? Нет. А спасение незнакомца от смерти стоит того, чтобы рисковать жизнью? Может быть. Столько у меня было вопросов без ответов, а настоящей информации - с гулькин нос, так что уже, наверное, мозговые клетки начинали перегорать от постоянных раздумий над всем тем, что мне неизвестно. Сезар появился рядом со мной, подальше от жреца. По-моему, он заметил лезвие. - Что он сделал? - Он ее выбрал из публики и не учуял ее зверя, - объяснил жрец. - У меня нет зверя, - возразила я. Сезар засмеялся, и засмеялся слишком громко. Он тут же прикрыл рот рукой, будто напоминая самому себе, что надо тише. - Я видел в твоем лице голод. Это слово он произнес так, будто надо было писать прописными буквами. Отлично, еще одно слово из сленга оборотней. Я прикинула, как рассказать покороче, не потеряв смысла. Пришлось начинать два раза, пока я наконец сказала: - Слишком много. Изложу коротко. Я даже попыталась изобразить испанский акцент. Лицо жреца выражало скуку и недовольство. Он не понял ссылки на фильм. А Сезар подавил еще один смешок - он, наверное, видел "Принцессу-невесту". Жрец повернулся к коленопреклоненному, будто выбросив меня из головы. И взрезал ему щеку. Тонкий порез разошелся, струйками по темной коже потекла кровь. - Черт побери! - сказала я. Он приложил нож к другой щеке оборотня. Я поймала его за запястье. - Пожалуйста, выслушан! Темные глаза жреца обратились ко мне. - Сезар, - позвал он. - Я тебе не кот, которых ты зовешь. Темный взгляд жреца перешел с меня на стоящего рядом Сезара: - Смотри, Сезар, как бы спектакль не стал реальностью. Это была угроза, хотя я не до конца поняла ее значение, но в интонации сомневаться не приходилось. - Она только просит права говорить, господин. Разве это слишком много? - Она еще и трогает меня. Они оба уставились на мои пальцы у него на запястье. - Я отпущу, если ты пообещаешь, что не будешь его резать, пока не выслушаешь меня. Его взгляд задержался на мне, и я ощутила, как грохочет его сила, извергаясь на меня. Почти физически я чувствовала, как вибрирует его рука у меня под пальцами. - Я не могу допустить, чтобы его исполосовали за то, в чем он не виноват. Жрец не произнес ни слова, но я почуяла движение позади - это был не Сезар, потому что он повернулся туда. Я оглянулась и увидела двух оборотней-ягуаров, идущих к нам. Вряд ли они хотели причинить мне вред - просто не дать вмешиваться. Я обернулась к жрецу, посмотрела ему в глаза и отпустила его руку. За доли секунды мне надо было решить, вытаскивать нож или пистолет. Они не собирались меня убивать, и я как минимум могла ответить аналогичной любезностью. Я вытащила нож, держа его у ноги, стараясь не особенно бросаться в глаза. Значит, нож, а не пистолет. Дай Бог, чтобы я не ошиблась. Один из ягуаров был загорелый и синеглазый, другой - афроамериканец, которого я первым заметила в клубе, и лицо его резко контрастировало с бледным пятнистым мехом. Они шли ко мне в клубах энергии и чуть-чуть порыкивали, слабо намекая на угрозу. От этого звука у меня волосы на затылке встали дыбом. Я попятилась, оставив между собой и ягуарами коленопреклоненного. Жрец приставил обсидиановое лезвие к правой щеке оборотня, но резать еще не начал. - Ты только собираешься разрезать ему щеки, и все? Больше ничего не будет? Острие вонзилось в щеку. Даже в темноте засверкали первые капли и, как темные драгоценности, покатились на пол. - Если ты собираешься лишь слегка его порезать, то ничего страшного. Мне только не хотелось, чтобы его изувечили или убили за то, чего он не мог знать. Жрец на сей раз повел лезвие медленнее. Кажется, я только хуже сделала. И я сказала об этом вслух: - Я что, только хуже делаю? Ближайшая ко мне щека начала заживать, кожа затягивалась на глазах. У меня мелькнула мысль. Я шагнула к жрецу и коленопреклоненному ягуару, приглядывая за теми двумя, что шли к нам, но они остановились и только наблюдали. Они меня заставили отступить, может, только это им и полагалось сделать. Взяв человека за подбородок, я повернула его лицом к себе. Вторая щека уже полностью зажила. Никогда не видела обсидианового лезвия в работе и не знала, действует ли оно как серебро. Лезвие оказалось безвредным - оборотень залечил раны. Жрец все еще держал нож в поднятой руке. Публика разразилась громовыми аплодисментами. Актеры уходили с белого экрана, представление почти закончилось, и все повернулись туда на шум, даже жрец. Я приложила палец к острию обсидианового клинка и нажала. Острие было как стекло, боль - резкой и мгновенной. Зашипев, я отдернула руку. - Что ты сделала? - вопросил жрец, и голос его был слишком громким - наверняка донесся до публики. Я ответила потише: - Я не заживлю рану - или не так быстро, как он. Это доказывает, что я - не ликантроп. От гнева жреца воздух наполнился чем-то душным и жарким. - Ты не понимаешь! - Если бы мне кто-то объяснил, вместо того чтобы темнить, я бы и не путалась под ногами. Жрец отдал лезвие коленопреклоненному. Тот принял его и склонился к нему лбом. Потом вылизал клинок, у острых краев - очень осторожно, пока не дошел до острия и до моей крови. Тут он вложил лезвие между губ, в рот, всосал, как женщина, делающая минет. Рот его задвигался вокруг лезвия. Я знала, что клинок его режет, а он сглатывает, напарывается нежными тканями на нож, а вид у него такой, будто происходит что-то чудесное, оргиастическое, донельзя приятное. Он одновременно глядел на меня - лицо его больше не было безмятежным. Во взгляде пылал жар, который обычно появляется в глазах любого мужчины, когда он думает о сексе. Но ведь сейчас же он сосет острое стеклянное лезвие, разрезая себе рот, язык, горло, сглатывая собственную кровь, возбужденный моей кровью. Кто-то схватил меня за руку, и я вздрогнула. Это был Сезар. - Мы должны быть на сцене, чтобы ты потом вернулась на место. Он смотрел на коленопреклоненного, на всех остальных очень внимательно. Обвел меня вокруг них, и все глаза следили за мной, как за раненой газелью. Остальные три женщины были уже на месте, стояли за потускневшим теперь белым экраном. Они раздевались. Хихикающая блондинка осталась в синем лифчике и трусиках, по-прежнему хохоча до упаду. Испанка сняла только юбку и оставила на себе красные трусы и под цвет им красную блузку и красные туфли на каблуках. Они с блондинкой прислонились друг к другу, покачиваясь и смеясь. Рамона не смеялась, стояла, не шелохнувшись. Сзади прозвучал голос жреца: - Разоблачись для нашей публики. Голос был тих, но Рамона ухватилась за подол блузки и задрала его вверх. Лифчик у нее был обыкновенный, белый и простой. Белье - не для всеобщего обозрения, и вряд ли она собиралась сегодня перед кем-то выставлять себя. Блузку она сбросила на пол, руки взялись за верхнюю пуговицу штанов. Я высвободилась из руки Сезара и взяла Рамону за обе руки: - Нет, не надо! Ее руки обмякли в моих руках, будто даже такое мелкое вмешательство разбило чары, но она на меня не смотрела. То, что перед ней, она не видела. Она разглядывала какие-то внутренние пейзажи, невидимые мне. Я подняла блузку с пола, вложила ей в руки. Рамона машинально прижала блузку к себе, почти закрыв себя спереди. Сезар взял меня за рукав: - Занавес поднимается, времени нет. Экран медленно пошел вверх. - Нельзя, чтобы ты одна стояла одетая, - сказал он и попытался стянуть с плеч пиджак. Показалась кобура. - Публику напугаем, - сказала я. Экран доходил уже до колен. Он схватил меня спереди за блузку, выдернул из штанов, обнажив живот. Потом упал на колени и стал лизать мне живот, и тут экран поднялся совсем. Я попыталась схватить его за волосы, но они были слишком короткие и мягкие. Куда мягче, чем были бы мои, если бы их так остричь коротко. Зубы Сезара чуть прикусили мне кожу, и я сунула руку ему под подбородок, поднимая вверх, так что ему надо было либо разжать зубы, либо прикусить сильнее. Он отпустил меня и поднял на меня глаза. В его взгляде было что-то, но я не могла этого прочесть, - что-то больше и сложнее, чем можно увидеть в глазах незнакомого мужчины. Сложности сегодня меня совсем не устраивали. Он поднялся, и у него было такое плавное и грациозное телодвижение, что я не сомневалась: Эдуард поймет, кто он такой. Не человек. Сначала он подошел к длинноволосой и поцеловал ее так, будто вползал в нее через рот. Потом повернул ее, как в танце, и ягуары сразу же оказались рядом, чтобы отвести ее с охапкой одежды к ее столику. Следующей была блондинка. Она поцеловала его, вцепившись бледными ногтями в спину. Чуть подпрыгнув, она обвила его ногами, заставив либо подхватить ее, либо самому упасть. Поцелуй был продолжительный, но она его контролировала. Сезар отвел ее к краю сцены, а она цеплялась за него, как прилипала. Ягуары отодрали ее от тела Сезара и понесли над головами, а она сначала отбивалась, потом обмякла, смеясь. Рамона вроде бы проснулась. Она заморгала, будто не понимая, где находится и где должна быть. Уставилась на блузку, которую прижимала к себе, и вскрикнула. Сезар попытался помочь ей одеться, и она влепила ему пощечину. Я попыталась ей помочь, но теперь она уже боялась и меня, боялась всех. Ягуары хотели помочь ей спуститься, и она упала, чтобы они ее не трогали. Наконец мужчина, сидевший с ней за столом, подошел и увел ее из света, из круга чужих. Она плакала и что-то тихо бормотала по-испански. Надо будет с кем-нибудь о ней поговорить. Не могу я уехать из города, зная, что такие штуки будут продолжаться. Если бы это был вампир, который один раз призвал ее так, то он мог и потом призвать ее в любой момент, в любую ночь, и она бы ответила. У нее бы не было выбора. Сезар стоял передо мной. Он поднял мою руку - наверное, поцеловать, но это была рука, которую я порезала, чтобы показать, что не исцелюсь. Хотя на это вроде бы всем было наплевать. Сезар поднял мою руку и уставился на ранку. Маленький порез, и крови немного, но он не затягивался. Будь я ликантропом, ранка уже зажила бы. Сезар уставился на кровоточащий палец. - Кто ты? - шепнул он. - Долго рассказывать, - шепнула я в ответ. Он поцеловал ранку, как мать целует пальчик ребенку, потом его губы скользнули вдоль пальца, к руке. Свежая кровь показалась из пальца, яркая и блестящая под прожекторами. Высунулся язык Сезара, подхватив капельку. Он наклонился ближе, будто для поцелуя, но я мотнула головой и пошла к лестнице, ведущей со сцены, прочь от него. Ягуары хотели мне помочь, но я глянула на них, и они попятились, давая мне дорогу. Эдуард придвинул мне стул, и я ему это позволила. Пока я была на сцене, нам подали еду. Эдуард протянул мне льняную салфетку. Я ее обернула вокруг пальца, потуже. Даллас встала и подошла ко мне, перегнувшись через спинку моего стула. - Что там случилось? Я один раз выходила добровольцем, и ни с кем ничего не случалось. Я посмотрела на нее. Лицо ее было серьезно и озабоченно. - Если ты думаешь, что ни с кем ничего не случалось, то ты плохо смотрела. Она озадаченно нахмурилась. Я покачала головой. Все равно уже поздно, и вдруг на меня навалилась усталость, и не хотелось ничего объяснять. - Это я при бритье порезалась. Она нахмурилась сильнее, но поняла, что я не хочу рассказывать, и вернулась на место, оставив меня объясняться с Эдуардом. Он наклонился ко мне, прямо к уху, и шепнул тихо-тихо: - Они знают, кто ты? Я обернулась, приложила рот к его уху, хотя пришлось встать на стуле на колено и прижаться к Эдуарду. Очень интимно выглядело, зато я могла шепнуть так тихо, что даже не была уверена, расслышал ли он. - Нет, но они знают, что я не человек и не туристка. - Обняв его за плечи, я придержала его, потому что хотела сказать еще кое-что. - Что ты задумал? Он повернулся ко мне с очень интимным, очень поддразнивающим выражением лица. И прижался ко мне, так приблизив губы к уху, что со стороны должно было казаться, будто он туда язык засунул. - Ничего. Я просто думал, как бы ты не отпугнула монстров от разговора. Настал мой черед шептать: - Обещаешь, что ничего не задумал? - Стал бы я тебе врать? Я отдернулась, толкнув его в плечо. Не сильно, но он понял. Стал бы Эдуард мне врать? А стало бы солнце завтра всходить? Ответ на оба вопроса положительный. Актеры, которые нас изображали, снова оказались на сцене, в мантиях. Жрец представил их, и они получили заслуженные аплодисменты. Я была рада, что они испортили себе эффект и не оставили бедную Рамону в заблуждении, будто она делала ужасные вещи. Даже несколько удивилась этому - как если бы фокусник показал секрет трюка. - А теперь поешьте перед следующим и последним нашим действием. Зажегся свет, и мы вернулись к еде. Я думала, что мясо - говядина, но, попробовав первый кусок, убедилась, что ошиблась. Официантка принесла мне салфетку, и я смогла выплюнуть. - В чем дело? - спросил Бернардо, с удовольствием уплетая мясо. - Я телятины не ем, - ответила я и набрала на вилку неизвестных овощей, а потом поняла, что это сладкий картофель. Пряности я не распознала. Ну, кулинария вообще не мой конек. Все ели мясо, кроме меня и, как ни странно, Эдуарда. Он откусил кусок, но потом переключился на хлеб и овощи. - И ты телятины не ешь, Тед? - спросил Олаф. Он откусил кусок и медленно жевал, будто высасывая каждый грамм вкуса. - Не ем, - ответил Эдуард. - Я думаю, что это не в знак протеста против убийства бедных маленьких теляток, - сказала я. - А ты страдаешь из-за маленьких теляток? - спросил Эдуард, глядя на меня долгим взглядом. Я не могла понять выражение его глаз. Пустыми их нельзя было назвать, просто я не понимала, о чем они говорят. Какие еще сюрпризы нас ожидают? - Такого обращения с животными я не одобряю, но если честно, мне не нравится волокнистое мясо. Даллас смотрела на нас так, будто мы обсуждали нечто крайне интересное, а не сорта мяса. - Тебе не нравится волокнистость... телятины? - Не нравится, - кивнула я. Олаф повернулся к женщине, взял последний кусок мяса и протянул ей на вилке. - А ты телятину любишь? Она как-то странно улыбнулась. - Я ее здесь ем почти каждый вечер. С его вилки она мяса не взяла, а продолжала есть со своей тарелки. У меня было такое чувство, будто я чего-то не поняла, но я не успела спросить, как свет погас снова. Надвигалось последнее действие. Если я останусь голодной, найдем наверняка какую-нибудь забегаловку по пути домой. Всегда что-нибудь бывает открыто.Глава 24
Свет тускнел, пока зал не погрузился в темноту. И ее прорезал тусклый узкий прожектор. Это было едва заметное белое сияние, когда прожектор высветил дальний, самый дальний угол затемненного зала. И в это световое пятно вошла фигура. Корона из блестящих красных и желтых перьев склонилась к свету. Плащ из перьев поменьше покрывал эту фигуру от шеи и до края светового круга. Корона поднялась, открыв бледное лицо. Это был Сезар. Он повернулся в профиль, показав серьги от мочки до середины уха. Золото сверкнуло в полуобороте головы, и свет стал ярче. Сезар что-то взял в руки, и музыкальная нота наполнила ближнюю тьму. Тонкая, вибрирующая нота, как звук флейты, но это была не флейта. Красивая песня, но жутковатая, будто плачет какое-то прекрасное существо. Человек-ягуар снял с него мантию и исчез в темноте. На плечах и груди Сезара лежал тяжелый золотой воротник. Если он настоящий, то это целое состояние. Из темноты со всех сторон к свету потянулись руки и, прикрываемые полумраком, сняли корону. Сезар медленно двинулся по залу, и на полдороге я увидела, что он играет. Это было что-то похожее на свирель. Песня прорезала темноту, ползла сквозь нее, то радостная, то траурная. Кажется, действительно играл он, и у него потрясающе получалось. Ягуары сняли с него все, что на нем было: небольшой щит, странную палку, похожую на лук, но не лук, колчан с короткими стрелами или нечто подобное. Он уже был близко, и уже стали различимы нефритовые украшения у него на килте, хотя это был не килт, но и не юбка тоже. Спереди этот предмет укрывали перья, а сзади была какая-то дорогая материя. Еще несколько рук высунулись из света и сняли эту одежду вместе с нефритовым убором. Сейчас действие происходило достаточно близко, и видно было, что руки принадлежат ягуарам. Они раздели его до плавок телесного цвета, таких же, какие были на нем раньше. Песня взлетела в полумрак, когда он приблизился к последнему ряду столов. Казалось, видно, как ноты взлетают подобно птицам. У меня обычно музыка не "вызывает поэтических ассоциаций, но сейчас происходило что-то другое. Почему-то ясно было, что это не просто песня, которую можно послушать и забыть или напевать потом. Думая о ритуальной музыке, люди представляют себе барабаны, у них возникают ассоциации с ритмом сердца, приливами и отливами крови. Но не все ритуалы должны напоминать нам о теле. Некоторые создаются для того, чтобы намекнуть, зачем выполняется ритуал. Всякий ритуал сотворен сердцем во имя божества. Ну, пусть не всякий, а почти всякий. Мы кричим: эй, Бог, посмотри на меня, на нас, мы хотим, чтобы тебе понравилось. Все мы в душе дети и надеемся, что папочке или мамочке понравятся наши подарки. Ну, бывает, правда, что у мамочки с папочкой характер тот еще. Сезар выронил свирель, и она повисла на шнурке у него на шее. Он опустился на колени и снял сандалии, потом отдал их женщине за ближайшим столом. Она как-то завозилась в полумраке, будто не знала, хочет ли их брать. Наверное, опасалась после предыдущего представления. Честно говоря, трудно ее в этом упрекнуть. Сезар остановился у следующего стола и тихо заговорил сдругой женщиной. Она встала и сняла с него золотые серьги. Тогда он пошел от стола к столу, позволяя иногда мужчинам, а чаще всего женщинам снимать с себя украшения. Наверное, поэтому серьги и были самые дешевые, самые поддельные из всего его наряда. Кроме последних серег. Приличных размеров нефритовые шарики в каждой мочке, но отличали их фигурки, которые висели ниже, и они танцевали при каждом шаге, двигались при каждом повороте головы. Каждая из них была почти в три дюйма высотой, и они задевали плечи, как пряди волос, которых не было. Когда он подошел ближе, стал виден зеленый камешек, искусно врезанный в одно из этих неуклюжих божеств, которых так почитали ацтеки. Он остановился возле нашего стола, и это меня удивило, потому что всех остальных "невест" он на этом маршруте тщательно обходил стороной. Взяв меня за руку, он поднял меня из-за стола, потом повернул голову, чтобы я могла достать серьгу. Мне не хотелось срывать представление, но слишком дорогой это был подарок, разве что камни фальшивые. Однако, тронув холодную поверхность, я поняла, что это настоящий нефрит. Слишком он был гладкий, слишком тяжелый для фальшивки. Серег я не ношу, у меня даже уши не проколоты, так что мне пришлось возиться в темноте, соображая, как снимаются серьги. Он наконец поднял руку и мне помог, быстро и почти грациозно, пока я все еще возилась. Глядя на его движения, я поняла, что серьги отвинчиваются, и когда он повернулся другим боком, я смогла снять серьгу самостоятельно. В драгоценностях я достаточно понимаю, чтобы знать, насколько современно винтовое крепление. Настоящий нефрит и настоящее золото, но это не был антиквариат или по крайней мере зажимы к нему приделаны современные. Камни, плотные и тяжелые, лежали у меня в ладонях. Сезар наклонился и шепнул, обдав щеку теплым дыханием: - После представления я их у тебя возьму. Только не мешай. Он осторожно поцеловал меня в щеку и отошел к нижней ступеньке. Взяв висевшую на шее свирель, он стал отламывать от нее камышинки и рассыпать по ступеням. Я села, зажимая нефрит в руке, и прильнула к Эдуарду: - И что должно быть дальше? Он покачал головой: - Именно этого спектакля я никогда не видел. Я посмотрела на профессора Даллас на той стороне стола. Мне хотелось спросить ее, что происходит, но все ее внимание было обращено на сцену. Сезар давил кусочки свирели на каждой ступени, проходя по ним. Четверо ягуаров-людей ждали его наверху, сгрудившись у небольшого закругленного камня. С ними стоял и жрец, но без пелерины. Он был даже шире в плечах, чем это казалось, и хотя невысок, но производил впечатление голой силы, голой физической силы. Больше он был похож на воина, чем на жреца. Сезар добрался до вершины храма. Четыре ягуара взяли его за руки и за ноги и подняли над головами. Потом, держа его над собой, взошли на сцену, обошли ее, показав Сезара на все четыре стороны, даже на противоположную публике. Затем тело поднесли к закругленному камню и уложили его поперек - голова и плечи Сезара откинулись назад, а нижняя часть груди и живот выгнулись над камнем. Я вскочила еще раньше, чем увидела обсидиановый нож в руке жреца. Эдуард поймал меня за руку. - Глянь налево, - сказал он. Я посмотрела и увидела, что двое ягуаров-оборотней глядят и ждут. Сомневаться не приходилось: если я брошусь на сцену, они попытаются меня остановить. Сезар сказал, что придет за серьгами после представления. Отсюда следует, что он собирался остаться в живых. Но черт меня побери, они же хотят его изрезать! Теперь я это знала, только понятия не имела, насколько сильно его будут полосовать. Даллас встала со стула и подошла ко мне. - Это входит в спектакль, - прошептала она. - Сезар играет жертву два раза в месяц. Не всегда именно такую жертву, но в этом состоит его работа. Она говорила тихо и рассудительно, как говорят с психом на карнизе. Я позволила им с Эдуардом посадить меня обратно. Серьги я стиснула так, что они врезались в руки. Даллас присела рядом со мной, положив ладонь на мою руку между плечом и локтем, но смотрела она на сцену. Люди-ягуары держали Сезара, и видно было, как напряглась их хватка, как они синхронно делают вдох. На лице Сезара не отразилось ничего - ни страха, ни воодушевления. Просто выжидание. Жрец вогнал нож в тело прямо под ребра. Тело Сезара дернулось, но он не вскрикнул. Лезвие резануло поперек, вгрызаясь в мясо, расширяя дыру. Тело задергалось вокруг раны и вместе с ней, но Сезар не проронил ни звука. Бледную кожу залила кровь, будто искусственно яркая в свете прожекторов. Жрец сунул руку в рану почти по локоть, и тут Сезар крикнул. Я схватила Даллас за руку: - Без сердца он не выживет. Даже оборотень без сердца не выживет. - У него не будут вынимать сердце, я тебе клянусь. Она потрепала меня по руке, вцепившейся в нее, как успокаивают нервную собаку. Я наклонилась поближе и прошептала: - Если у него вырежут сердце, а я могла бы этому помешать, то до отъезда из Нью-Мексико я вырежу сердце тебе. Ты все еще хочешь поклясться? У нее глаза расширились. Кажется, дыхание у нее тоже перехватило, но она кивнула. - Я клянусь. Самое смешное, что она поверила в мою угрозу моментально. Почти всякий, если ему скажешь, что вырежешь у него сердце, тебе не поверит. Он может поверить, что ты его убьешь, но если высказаться слишком натуралистично, это примут за шутку или гиперболу. Профессор Даллас мне поверила, хотя большинство преподавателей колледжа приняли бы мои слова за образное выражение. Это и заставило меня заинтересоваться Даллас еще сильнее. Среди глубокого молчания зала раздался голос жреца: - Я держу его сердце в руке своей. В былые времена мы вырвали бы его сердце из груди, но дни те давно миновали. - В его словах явственно слышалось сожаление. - И мы почитаем богов как можем, а не как хотели бы. Он медленно вытащил руку, а я сидела так близко, что слышала мокрый мясистый звук, когда она вылезла из раны. Жрец поднял окровавленную руку над головой, и толпа разразилась приветственными воплями. Гадом буду, разразилась. Приветственными воплями. Ягуары подняли Сезара с алтаря и сбросили вниз по ступеням. Он закувыркался, как мешок без костей, и остановился на полу перед лестницей. Лежал он на спине, ловя ртом воздух, и я подумала, не повредил ли ему жрец легкие, когда искал сердце. Я просто сидела и смотрела. Это он делает два раза в месяц и выполняет тем самым должностные обязанности. Блин, я не только этого не понимала, я и не хотела понимать. Если он заводится от боли и близости смерти, то я ничего больше о нем знать не хочу. Мне вот так хватает садомазохистских леопардов дома, в Сент-Луисе. Еще один мне и на фиг не нужен. Жрец что-то говорил, но я его не слышала. Ничего я не слышала, только оглушительный шум в ушах. Я видела, как дергается всем телом на полу ягуар-оборотень. Кровь лилась по бокам, заливала пол, но прямо у меня на глазах ее поток стал ослабевать. Этого не было видно из-за пелены крови и разорванных ошметков тканей, но я знала, что он исцеляется. Двое вышибал, оба люди, подошли, подняли его за руки и за ноги и понесли между столами, мимо нас. Я встала, останавливая их. Даллас встала вместе со мной, будто испугавшись, как бы я чего не сделала. Я заглянула в глаза Сезара. В них была настоящая боль. Он явно не наслаждался ситуацией. Но такие вещи никто не будет делать регулярно, если они не доставляют ему хоть какого-то удовольствия. Руки его лежали на груди, будто он пытался не дать себе рассыпаться. Я тронула одну - кожа была скользкой от крови. Я всунула ему в руку серьги и сжала его пальцы на них. Он что-то шепнул еле слышно, но мне не надо было наклоняться, чтобы услышать: - Никогда больше ко мне не подходи. Я села, и его унесли. Потянувшись к салфетке, я хотела вытереть руки от крови, но Даллас взяла меня за руку: - Теперь она готова тебя видеть. Я не заметила, чтобы Даллас с кем-нибудь говорила, но не стала спрашивать. Раз она говорит, что пора, пусть будет пора. Поговорим с Принцем города и свалим отсюда ко всем чертям. Я снова потянулась за салфеткой, и на этот раз Даллас просто ее отодвинула. - Будет хорошо, если на встрече с ней у тебя будет жертвенная кровь на руках. Я глянула на Даллас и выхватила салфетку у нее из рук. Она всерьез попыталась ее не выпустить, и мы немного поиграли в перетягивание каната, а когда я все-таки выдернула салфетку, рядом со мной стояла женщина. Она была в плаще с красным капюшоном и ростом всего мне по плечо, но еще раньше, чем она повернула голову и стало видно лицо под капюшоном, я уже знала, кто она. Итцпапалотль, Обсидиановая Бабочка, Принцесса города и самозваная богиня. Я не ощутила ее приближения, не услышала ее и не почувствовала. Она просто появилась рядом, как по волшебству. Давно прошли времена, когда вампиры могли со мной такое проделывать. Кажется, я на секунду перестала дышать, встретившись с ней глазами. Лицо ее было изящно, как и все остальное, кожа коричневая с оттенком молочной бледности. Глаза черные, не какие-нибудь там темно-карие, но по-настоящему черные, как обсидиановый клинок, имя которого она носит. Обычно у Мастеров вампиров глаза как затягивающие озера, куда попадаешь и тонешь, но эти были сплошными черными зеркалами, не такими, куда можно провалиться, но показывающими истину. Я увидела в этих глазах себя, миниатюрные отражения, как в совершенных черных камеях, во всех подробностях. Потом образ разделился, раздвоился, растроился. В середине осталось мое лицо, а по сторонам появились волчья голова и череп. На моих глазах они стали сближаться, волчья голова и человеческий череп закрыли мое лицо, и на долю секунды невозможно стало понять, где кончается одно изображение и начинается другое. Потом один образ воспарил над остальными - череп поднялся вверх сквозь черноту, заполняя ее глаза, занимая все мое поле зрения, и я отшатнулась, чуть не упав. Эдуард меня подхватил. Даллас вышла и встала возле вампира. Бернардо и Олаф стояли за Эдуардом, и я знала, что достаточно ему сказать только слово, как они откроют стрельбу. Успокоительная была мысль, хотя и самоубийственная, поскольку сейчас я ощутила ее народ, а это значит, что раньше она перекрывала его от меня. Я чувствовала вампиров под зданием, вокруг, внутри. Сотни их было, и почти все старые. По нескольку сотен лет. А сама Обсидиановая Бабочка? Я посмотрела на нее повнимательней, стараясь больше не встречаться с ее взглядом. Уже несколько лет мне не приходилось прятать глаза от вампира, и я забыла, как это трудно - глядеть на кого-то, кто хочет посмотреть тебе в глаза, и избегать его взгляда; довольно сложная игра. Они хотят поймать твой взгляд и зачаровать, а ты хочешь этого не допустить. У нее была прямая челка, но остальные волосы убраны с лица, открывая изящные уши с нефритовыми кольцами. Миловидное создание, миниатюрная даже по сравнению со мной и профессором Даллас, но внешность меня не обманывала. Под ней скрывался не особо старый вампир. Вряд ли ей хотя бы тысяча лет. Я встречала вампиров постарше, и намного постарше, но ни один вампир моложе тысячи лет не мог так греметь силой у меня в голове, как она. Сила исходила от нее почти зримым облаком, и я достаточно знала о вампирах, чтобы понимать, насколько это у нее неосознанно. Некоторые Мастера с особыми способностями, например, умеющие вызывать страх или похоть, просто выдают наружу силу этого рода постоянно, как поднимается от кастрюли пар. Это бывает непроизвольно - по крайней мере отчасти. Но я никогда не видела, чтобы из кого просто текла сила, сила в чистом виде. Эдуард что-то мне говорил, наверное, уже повторял, но я просто не слышала. - Анита, Анита, как ты? Я почувствовала твердость пистолета - не направленного мне в спину, а извлеченного из кобуры, а мое тело скрывало его от зала. Все могло обернуться очень плохо и очень быстро. - Нормально, - ответила я, но голос мой никак не звучал нормально. Он был далекий и гулкий, будто я была оглушена, а теперь приходила в себя. Может быть, немножко так и было. Она не подчинила себе мой разум, но при первом контакте узнала обо мне такое, чего ординарный вампир никогда бы не мог выведать. Я вдруг поняла, что она догадалась, какого рода силу я представляю. Значит, у нее дар определять силу. Прозвучал голос Обсидиановой Бабочки, с сильным акцентом и очень глубокий, не соответствующий ее комплекции, будто в голосе сосредоточилась ее неимоверная сила: - Чья ты слуга? Она знала, что я - человек-слуга вампира, но не знала чей. Это мне понравилось. Она читает только силу, а не вдается в подробности, хотя, возможно, что и симулирует незнание. Но почему-то я сомневалась, что она прикидывается несведущей. Нет, она из тех, кто любит демонстрировать знание. От нее надменность исходила так же, как и сила. А почему бы ей и не возгордиться? В конце концов, она богиня, по крайней мере в собственных глазах. Чтобы объявить себя божеством, надо обладать исключительным высокомерием или быть психом. - Жан-Клода, Принца города Сент-Луиса. Она склонила голову набок, будто прислушиваясь к чему-то. - Значит, ты истребительница. Ты не назвала при входе своего настоящего имени. - Не все вампиры согласились бы говорить со мной, зная, кто я. - И какой же вопрос ты желаешь со мной обсудить? - Серию убийств с увечьем. И снова она чуть повернула голову, будто прислушиваясь. - Ах да. - Она моргнула и подняла на меня глаза. - Цена аудиенции - то, что лежит на твоих руках. Наверное, вид у меня был достаточно недоуменный, потому что она пояснила: - Кровь, кровь Сезара: Я желаю взять ее от тебя. - Каким образом? - спросила я. Ладно, пусть меня сочтут подозрительной. Она просто повернулась и пошла прочь. И голос ее донесся, как в плохо озвученном фильме: со значительным опозданием, чем следовало бы. - Ступай за мной и не очищай руки. Я повернулась к Эдуарду: - Ты ей доверяешь? Он покачал головой. - И я тоже нет, - сказала я. - Так мы идем или остаемся? - спросил Олаф. - Лично я за то, чтобы идти, - сказал Бернардо. Я на него не обращала внимания с той минуты, когда началось жертвоприношение. Бернардо несколько побледнел, а Олаф - нет, у него был свежий вид, глаза сверкали, будто вечер ему очень понравился. - Мы нанесем смертельное оскорбление, если отвергнем приглашение, - сказала Даллас. - Она редко когда удостаивает кого-нибудь личной беседы. Наверное, ты произвела на нее впечатление. - Не в этом дело. Я ее привлекаю. - Привлекаешь? - Даллас наморщила брови. Она же любит мужчин! Я покачала головой: - Может быть, спит она с мужчинами, но привлекает ее сила. Она посмотрела на меня. Внимательно. - И у тебя эта сила есть? Я вздохнула: - Вот заодно и узнаем, правда? И я направилась туда, куда удалилась фигура в плаще. Она не стала ждать нашего решения - просто ушла. Надменная, как я уже сказала. Высокомерная. И конечно, мы тоже пойдем за ней в ее логово. Проявление своего рода самоуверенности, если не глупости. Иногда между ними очень мало разницы.Глава 25
Я не знала, куда идти. Но Даллас была в курсе и подвела нас к скрытой занавесами двери рядом со ступенями храма. Дверь все еще была открыта, как черная пасть, и ступени вели вниз. А куда ж еще? Только раз в жизни я видела вампира, у которого главное укрытие было вверху, а не внизу. Даллас пошла вниз пружинистой походкой и с песней в сердце. Собранные в хвост волосы болтались сзади, когда она сбегала по лестнице, перепрыгивая ступеньки. Если она и испытывала неприятные ощущения, углубляясь в темноту, то никак не подавала виду. Даллас вообще сбивала меня с толку. С одной стороны, она не видела, насколько опасен Олаф, и не боялась ни одного из монстров в клубе. С другой стороны, она мне поверила, когда я сказала, что вырежу ей сердце. Я по глазам видела. Как она поверила такой угрозе незнакомого человека, а не замечала других опасностей? Я не могла понять, а я очень не люблю, когда чего-нибудь не понимаю. Она казалась абсолютно безобидной, но реакции у нее были очень странные, и я поставила на ней знак вопроса. А это значит, что я не стану поворачиваться к ней спиной или относиться как к мирной жительнице города, пока не буду точно знать, что она действительно таковой является. Мой медленный темп не устраивал Олафа. Он протиснулся мимо меня И побежал вниз за подпрыгивающим хвостом волос Даллас. Ему приходилось нагибаться, чтобы не стукаться о потолок, но это ему явно не мешало. Ладно, я не против, пусть он схватит первую пулю. Я продолжала идти за ними в потемках. Никто не проявлял ко мне насилия... по-настоящему... пока что. Поэтому идти с пистолетом в руке было несколько вызывающе, но... но извиняться я буду потом. Если вампир не знаком мне лично, то при первом визите я предпочитаю держать в руке заряженный пистолет. А может, дело было в узкой лестнице и давящем эффекте камня, будто готового на меня рухнуть и раздавить, как в кулаке. Я говорила, что у меня клаустрофобия? Лестница оказалась короткой, и двери внизу не было. Убежище Жан-Клода в Сент-Луисе было чем-то вроде подземной крепости. А здесь - кое-как замаскированная дверь, короткая лестница, второй двери нет, и это опять из-за той же самоуверенности. Олаф закрывал от меня Даллас, но я видела, что он уже добрался до тускло освещенного проема внизу. Ему пришлось нагнуться еще больше, чтобы пройти в него, и, осмотревшись уже на той стороне, он выпрямился. Вроде бы какое-то движение началось там вокруг него. Мимолетное, такое, как иногда видишь уголком глаза. Мне вспомнились руки, которые раздевали Сезара, когда он шел между светом и темнотой. Олаф стоял в проеме, почти заполняя его собой, перекрывая даже то тусклое освещение, что там было. Еле заметно мелькнула Даллас. Она уводила его дальше, от дверей, в темноту, освещенную отблеском огня. - Олаф, как ты там? - позвала я. Ответа не было. - Олаф? - попробовал позвать Эдуард. - Все в порядке. Я оглянулась на Эдуарда. Мы посмотрели друг другу в глаза, думая об одном и том же. Это может быть западня. Может, она-то и стоит за всеми убийствами и хочет прикончить истребительницу. А может, просто многовековой вампир вздумал нас помучить и убить ради самого процесса. - Она могла заставить Олафа солгать? - Ты имеешь в виду, подчинить его разум? - спросила я. Он кивнул. - Не так быстро. Пусть он мне не нравится, но он крепче для такой процедуры. - Я посмотрела на Эдуарда, пытаясь прочесть в полумраке выражение его лица. - А не могли они вынудить его солгать? - Ты имеешь в виду нож у горла? - спросил Эдуард. - Ага. Он чуть улыбнулся: - Не так быстро. И вообще нет. - Ты уверен? - Жизнью готов поручиться. - Мы, собственно, это и делаем. Он кивнул. Я верю Эдуарду, раз он говорит, что Олаф не предаст нас из страха смерти или боли. Он не всегда понимает, почему люди поступают так, а не иначе, но обычно не ошибается в том, как они поступят. Мотивы от него ускользают, но не сами поступки. Так что... Я пошла дальше вниз. Проходя в двери, я напрягла периферийное зрение, стараясь видеть все вокруг. Мне не пришлось нагибаться. Комната, где мы оказались, была маленькой и квадратной, футов шестнадцать на шестнадцать. И почти под завязку она была забита вампирами. Я прислонилась спиной к стене справа от двери, сжимая двумя руками направленный в потолок пистолет. Мне очень хотелось наставить его на кого-нибудь - на любого. Аж плечи свело. Но мне никто не угрожал. Никто ни черта не делал - только стояли, смотрели, передвигались по комнате, как обычные люди. И откуда у меня взялось чувство, будто сюда надо было врываться со стрельбой? Вампиры высокие и низенькие, толстые и тощие, всех размеров, форм, почти всех рас бродили по тесной каменной комнате. После того что было наверху с их Мастером, я старалась не встречаться глазами ни с кем из них, а оглядывала комнату, пытаясь быстро пересчитать, сколько их. Когда я добралась до шестидесятого, мне стало ясно, что комната как минимум в два раза больше, чем мне сперва показалось. Иллюзия тесноты возникла от того, что комната была битком набита. Обман зрения усиливался от света факелов - дрожащего, танцующего, неверного. Эдуард остановился в проходе, прислонившись к косяку, чуть задевая меня плечами. Пистолет он, как и я, держал кверху, обводя взглядом вампиров. - В чем дело? - В чем дело? Да ты посмотри на них. Голос у меня был приглушенный, но я вовсе не пыталась шептать - бессмысленное занятие, - просто у меня в горле сильно пересохло. Он снова осмотрел толпу: - И что? Я мельком глянула на него и тут же снова уставилась на выжидающие позы вампиров. - Да черт побери, Эду... Тед! Дело было не в их численности. Проблему создавала моя способность их чувствовать. Мне случалось быть в окружении сотни вампиров, но те не действовали на меня так, как эти. Не знаю, то ли то моя отгороженность от Жан-Клода делала меня для них уязвимее, то ли у меня с тех пор усилились некромантические способности. Или просто Итцпапалотль была куда сильнее, чем тот Мастер, и ее сила превращала их во что-то намного большее, чем обычные вампы. В комнате их было около сотни, и я получала впечатление от каждого в отдельности и от всех одновременно или почти от всех. У меня сейчас щиты были отличные, и я могла отгородиться от противоестественных явлений, но не в таких масштабах. Если бы меня спросили, я бы сказала, что в этой комнате нет вампира моложе ста лет. От некоторых исходили вспышки при долгом взгляде на них, вроде как резкий удар силы, возраста. Каждой из четырех женщин в правом углу было больше пятисот лет. На меня были устремлены их черные глаза, кожа казалась темной, но не настолько, а как бы с легким загаром. У тех четырех был терпеливый, пустой взгляд. Голос Обсидиановой Бабочки прозвучал из середины комнаты, но ее не было видно за вампирами. - Я не проявила к вам насилия, и все же вы вытащили оружие. Вы ищете моей помощи, но грозите мне. - Здесь ничего личного, Итц... - Я запнулась на ее имени. - Можете называть меня Обсидиановая Бабочка. Странно было говорить с ней, не видя ее за фигурами вампиров. - Здесь ничего личного, Обсидиановая Бабочка. Просто я знаю, что если убрать оружие, то потом у меня будет чертовски мало шансов снова вытащить его раньше, чем кто-нибудь из твоих питомцев перервет мне горло. - Ты не доверяешь нам, - сказала она. - А ты нам, - ответила я. Тогда она рассмеялась. Это был обычный смех молодой женщины, но к нему, словно напряженное эхо, присоединился смех других вампиров, и их голоса были чем хотите, но только не нормальными. В этом смехе была дикая нотка, отчаяние, будто они боялись не смеяться. Интересно, а какое наказание их ожидало за это? Смех затих, если не считать высокого мужского голоса. Остальные вампиры затихли, и в наступившей тишине они казались отлично выполненными статуями - каменными и крашеными, - вовсе не живыми. Они замерли, как груда предметов, и будто чего-то ждали. И только звучал этот высокий, нездоровый смех, забирая все выше и выше, как в фильмах, где показывают сумасшедший дом или лабораторию чокнутого ученого. От этого голоса у меня волоски поднялись на руках, и магия тут была ни при чем. Просто становилось жутко. - Если вы уберете оружие, я отошлю почти всех своих прочь. Так ведь честно? Может, и честно, только мне это не нравилось. Меня больше устраивало держать пистолет наготове. Конечно, толк от него был бы лишь в том случае, если, убив нескольких из них, я остановила бы тем самым остальных, но этого не случится. Если она пошлет их в ад, они примутся рыть дыру. Если она им скажет броситься на нас, они так и сделают. Пистолеты - лишь страховочный прием, тактика затяжки времени. Всего несколько секунд мне понадобилось, чтобы все это продумать, но ужасный смех никак не прекращался, будто голосила одна из тех жутких кукол, в которые вставлен закольцованный ролик со смехом. Я почувствовала, как плечо Эдуарда прижалось к моему. Он ждал моих действий, надеясь на мой опыт и знания. Ладно, может, нас и не убьют по моей вине. Вложив пистолет в кобуру, я потерла руку о бедро. Слишком долго я крепко держала в руке оружие. Нервничаю, оказывается? Эдуард убрал пистолет. Бернардо остался на лестнице, и я поняла, что он следит, чтобы никто не появился сверху и не отрезал нам отход. Приятно было, конечно, работать не только вдвоем, но еще и знать, что и все остальные твои сторонники готовы стрелять в любой движущийся объект. Никаких моральных переживаний, никаких рефлексий - дело прежде всего. Конечно, Олаф уже был рядом с Даллас. Пистолет он и не думал вынимать. Он пер в самую гущу вампиров, следуя за подпрыгивающим хвостом волос к гибели. Ладно, пусть к возможной гибели. Вампиры сделали вдох, синхронно, как будто сотня тел с единым разумом. Жизнь - за отсутствием лучшего слова - вернулась к ним. Некоторые были совсем похожи на людей, но многие выглядели бледными, изголодавшимися и слабыми. Лица чересчур стянуты, будто кости черепа хотят пробиться сквозь иссохшую кожу. Естественный ее цвет был не совсем белый, а посмуглее, поэтому я не заметила у них привычной бледности привидений. Я почти удивилась, обнаружив вдруг, что в основном мои знакомые вампиры - белые. А здесь такие были в меньшинстве. Вампиры поплыли к двери, по крайней мере некоторые из них. Другие еле плелись, не в силах поднять ноги, будто на самом деле были больны. Насколько мне известно, вампиры подхватить болезнь не могут. Но у этих вид был нездоровый. Один споткнулся и рухнул возле меня, тяжело плюхнувшись на четвереньки. И так и остался лежать, низко склонив голову. Кожа у него была грязно-белая, как снег, слишком долго пролежавший возле оживленного шоссе. Другие вампиры его просто обходили, как пень на дороге. Костлявые, как у скелета, руки едва обтягивались кожей. Светлые, почти белые волосы свисали, обрамляя лицо. Оно напоминало череп. Глаза ушли так глубоко в орбиты, что казались огоньками в конце длинных черных туннелей. Этому я не боялась смотреть в глаза. Ему явно не под силу было подчинить меня глазами. Скулы у вампира выпирали так, что казалось, вот-вот пробьют кожу. Между едва заметными губами высунулся бледный язык. Бледно-бледно-зеленые глаза смахивали на больные изумруды. Тонкие крылья носа раздулись, будто он принюхивался к воздуху. Наверное, так оно и было. Вампиры не полагаются на обоняние, как оборотни, но оно у них куда лучше, чем у людей. Вампир стал втягивать в себя воздух, закрыв глаза, задрожал, будто собирался упасть в обморок. Никогда не видела такого у вампиров. Это застало меня врасплох - тут я и оплошала. Я увидела, как он напрягся, и рука моя метнулась к браунингу, но времени не хватило - он уже был всего в футе от меня. Даже не успела я взяться за рукоять, как он налетел на меня так, что дыхание у меня сперло. Рука вампира схватила меня за лицо, отворачивая голову в сторону, обнажая шею, прежде чем я успела хотя бы вздохнуть. Вампира я уже не видела, но ощутила движение и поняла, что он выпустил клыки для удара. Руки он мне не блокировал, и я продолжала тянуться к пистолету, хотя знала, что не успею его вытащить и навести. Он сейчас всадит клыки мне в шею, и я не могу ему помешать - эта мысль только мелькнула в голове, и я даже испугаться толком не успела. Что-то дернуло вампира назад. Рука его вцепилась мне в пиджак и не выпускала. Эта отчаянная хватка чуть не сбила меня с ног, но пистолет вытащить я успела, а удержаться на ногах - уже дело десятое. Отощавшего вампира сгреб в охапку здоровенный ацтекского телосложения вампир, который упустил и оставил на свободе только его костлявую руку. Эдуард уже держал вампиров под прицелом. Он первый вытащил пистолет, но ведь его не вдавил в стену вампир и не ухватил за лицо. Большой вампир дернул тощего так сильно, что тот чуть не свалил меня, ухватившись за мой пиджак и за блузку. Мой браунинг уже смотрел ему в грудь, хотя я и не была уверена, что патроном "хорнади" можно безопасно стрелять на расстоянии вытянутой руки по цели, которую прижимает к груди кто-то другой. Понятия не имела, пробьет ли пуля вампира насквозь, не поразив при этом второго. Очень было бы некрасиво делать дыру тому, кто меня спас. Остальные вампиры торопливо покидали комнату, проходя мимо нас вверх по лестнице, от греха подальше. Трусы они. Зато их становилось меньше, что окажется очень на руку. Я потом буду радоваться, что чертовых вампиров в комнате поубавилось, а пока мир сузился до того вампира, который за меня цеплялся. Надо придерживаться приоритетов. Большой вампир стал отступать, пытаясь заставить тощего выпустить меня. Мы отходили в глубь комнаты. Эдуард шел за нами, двумя руками наведя пистолет на голову вампира. Я наконец сумела сунуть ствол вампиру в подбородок. Сейчас можно вышибить ему мозги, не задев второго. Как плеть, резанул по комнате голос Обсидиановой Бабочки. Я даже вздрогнула, и плечи напряглись, словно от удара. - Это мои гости. Как посмел ты на них напасть! Скелет заплакал, и слезы его были прозрачными, человеческими. Обычно у вампиров слезы красноватые, они плачут кровью. - Пожалуйста, позволь мне поесть, пожалуйста! - Ты будешь есть, как едим все мы, как приличествует богу. - Пожалуйста, госпожа, молю, пожалуйста! - Ты позоришь меня перед нашими гостями. И тут она заговорила тихо и быстро, похоже, по-испански. Сама я по-испански не говорю, но слышала достаточно часто, поэтому разобрала, что это был все-таки другой язык. Но о чем бы она ни говорила, это расстроило обоих вампиров. Большой дернул с такой силой, что все же свалил меня с ног, поскольку тощий меня так и не выпустил. Я упала на колени, пиджак и блузка повисли у вампира на руке, которая неловко поднялась вверх. Пистолет оказался на уровне живота вампира, и снова я заколебалась, а не убьет ли выстрел в упор обоих вампиров? Было вообще чудом, что я до сих пор случайно не отстрелила ему голову. Эдуард все еще держал пистолет у головы вампира. И тут произошло новое осложнение, потому что появилось тусклое сияние. Оно тут же разгорелось до лучистой белизны. Это мой крест выпал из-под блузки. Вампир меня не выпустил, но стал вопить высоким и жалобным голосом. Крест разгорался все сильнее, так что мне пришлось отвернуться и прикрыть глаза рукой. Будто магний горел вокруг всей шеи. Так ярко крест разгорается, лишь если рядом с тобой что-то очень плохое. Я и не думала, что вцепившийся в меня скелет так рьяно пышет злобой. Нет, я готова была спорить, что крест светится из-за нее. Убить меня в этой комнате могли многие, но вряд ли кто их них сумел бы вызвать такую световую феерию. - Да постигнет этого несчастного его судьба, - произнесла она. Я почувствовала, как обмякла отчаянная хватка скелета. Почувствовала, как он встал на колени, ощутила это прижатым к нему стволом. - Анита? - Это спрашивал Эдуард, но мне пока еще нечего было ответить. Я заморгала, пытаясь разглядеть что-то в ослепительном свете. Вампир положил руки мне на плечи, зажмурился от света, лицо его исказилось болью. Белый свет заиграл на клыках, когда он двинулся вперед. - Остановись или погибнешь, - сказала я. Вряд ли он меня вообще услышал. Его рука гладила мне щеку, и это было как прикосновение обтянутых кожей палочек. Пальцы даже не казались настоящими. - Я его убью! - крикнула я. - Убей. Это его выбор. Голос Обсидиановой Бабочки был таким деловым, спокойным, таким нестрашным, что мне расхотелось это делать. Его рука схватила меня за волосы, попыталась отвернуть голову в сторону. Он занес голову для удара, но не мог пробиться сквозь сияние креста. Однако он сможет справиться. Такой слабый - он должен был бы с воплем убежать от такого количества священного света. - Анита! Сейчас в голосе Эдуарда звучал не вопрос, а предупреждение. Вампир испустил такой вопль, что я ахнула. Он закинул голову вверх, обрушил ее вниз, и лицо его метнулось ко мне. Пистолет выстрелил раньше, чем я сообразила, что спустила курок рефлекторно. Второй пистолет рявкнул в ответ так близко, что выстрелы слились в один. Вампир дернулся, и голова его взорвалась. Кровь и что-то еще погуще плеснули мне в лицо. Я осталась стоять на коленях в оглушительной тишине. Ни звука, только тонкий далекий звон в ушах, как оловянные колокольчики. Я повернулась, как в замедленной съемке, и увидела лежащее на боку тело вампира. Тогда я поднялась на ноги, все еще ничего не слыша. Иногда это бывает от шока, иногда - от пистолетного выстрела над ухом. Когда я стала стирать с лица кровь и сгустки, Эдуард протянул мне платок, наверное, такой, какой полагается носить с собой Теду, но я его взяла и стала дальше стирать с себя грязь. Крест все еще горел, как пленная звезда. Я все еще была глуха. Если бы я не щурилась на свет, то была бы еще и слепа. Я огляделась. Почти все вампиры уже сбежали по лестнице от сияния креста, но оставшиеся столпились подле своей богини, прикрывая ее - от нас, я думаю. Проморгавшись, я вроде бы как заметила на некоторых лицах страх. Это выражение не часто бывает на лице вампира, возраст которого насчитывает несколько сотен лет. Может, это из-за креста, но я так не думала. Я его засунула обратно под блузку - он по-прежнему был холодным серебром. Чтобы он раскалился, его должна коснуться плоть вампира. Тогда он действительно воспламеняется и обжигает вампира и любого человека, который в это время к нему притронется. Обычно вампир отдергивается раньше, чем ожоги перейдут вторую степень, так что шрамов от собственных крестов у меня нет. Вампиры стояли перед своей госпожой, и по-прежнему их лица выражали страх. Крест мог их сдерживать, но боялись они явно не его. Я посмотрела на тело. Входное отверстие было маленькой красной дырочкой, но выходное имело в диаметре почти фут. На теле не было головы - только нижняя челюсть и тоненький ободок продолговатого мозга. Остальное рассыпалось дождем по полу. Губы Эдуарда шевелились, и звук получился запоздавшим, как при эффекте Допплера, и я услышала только конец: - ...у тебя патроны? Я ответила. Он склонился над телом и осмотрел рану в груди. - Я думал, что патроны "хорнади ХТР" столько грязи не дают при выходе. Голос все еще звучал откуда-то издалека, с оловянными интонациями, но я снова слышала. Это значит, что в конце концов ко мне вернется нормальный слух. - Вряд ли их испытывали на стрельбу в упор. - При стрельбе в упор получается симпатичная дырочка. - Входное - пенни, выходное - пицца, - сказала я. - У вас были вопросы об убийствах? - спросила Обсидиановая Бабочка. - Задавайте. Она стояла посреди своих подданных, но уже не скрываясь за ними. То ли она решила, что мы не собираемся в нее стрелять, то ли сочла трусостью прятаться за чужими спинами, то ли мы выдержали какое-то испытание. Но если она желает ответить на мои вопросы, то мне это в любом случае годится. Я увидела Даллас и Олафа сбоку от вампиров. Даллас спрятала лицо у него на груди, и он держал ее, утешал, помогая не видеть грязи на полу. Олаф глядел на нее как на какую-то драгоценность. Это не была любовь, скорее так глядит мужчина на по-настоящему хороший автомобиль, которым хочет владеть. Как на красивую вещь, которую он хотел иметь, но не рассчитывал получить. Он гладил ей волосы, перебирал их пальцами, играл ими, глядя, как они рассыпаются у нее по спине. И не только я смотрела на них. - Крус, отведи профессора наверх. Пожалуй, она сегодня достаточно насмотрелась. Приземистый вампир с яркой испанской внешностью направился к ним, но Олаф сказал: - Я ее отведу. - Нет, - ответил Эдуард. - В самом деле, - сказала я. - В этом нет необходимости, - произнесла Итцпапалотль. Мы трое переглянулись, хотя я не стала смотреть ей прямо в глаза. Но мы, кажется, друг друга поняли. Надо держать Олафа подальше от Даллас. Может, за пару штатов от нее. Крус вытащил Даллас из неохотно отпустивших ее рук Олафа и повел наверх по лестнице, подальше от той жути, что растеклась на полу. Хотя не мы сделали вампира ужасным, мы его только убили. Итцпапалотль заморила его голодом так, что он готов был переть против пылающего креста ради крови. Заморила так, что он не попытался уйти, когда два человека наставили на него оружие. Ему больше хотелось всадить клыки в человеческую плоть, чем остаться в живых. Обычно я не слишком жалею вампиров, которые хотели меня поесть, тем более без разрешения, но на этот раз я сделала исключение. Он был жалок. Теперь он мертв. Я могла смотреть на его останки и думать: "бедняга", но по поводу его смерти у меня никаких чувств не было. Не только сожаления - вообще никаких чувств. Совсем никаких.Глава 26
Может, я бы и испугалась этого открытия, но вампиры начали двигаться к нам. Сначала выживание, а потом уж моральные вопросы. Ричард сказал бы, что это одна из моих самых больших проблем. Жан-Клод так бы не сказал. Такой разный подход ко мне не есть единственная причина того, что мы с Ричардом не стали жить-поживать и добра наживать, а также и того, что я не дала отставку Жан-Клоду. Итцпапалотль грациозно прошествовала вперед все в том же алом плаще. Он был настолько длинен, что полностью прикрывал ее ноги, а двигалась она так плавно, как на колесах. Что-то в ней было искусственное. Четыре безмолвные женщины шагали слева от нее, и что-то странное было в их движении. Я не сразу поняла, в чем дело. У них была совершенно одинаковая походка и синхронные движения. Одна поднимала руку отвести прядь волос со лба, и тот же самый, жест повторяли остальные три, как марионетки, хотя у них прядь на лоб не падала. При дыхании у них дружно вздымалась грудь, и они до самых мелочей имитировали друг друга. Даже "имитировали" - слишком слабо сказано. Они олицетворяли одно существо о четырех телах. И представляли собой жутковатое зрелище, потому что они не были разными. Одна - приземистая и широкоплечая, другая - высокая и худая. Остальные две были хрупкие и чем-то похожие. Кожа у них отличалась большей бледностью, чем у Итцпапалотль, будто в жизни они были куда смуглее, чем сейчас. Высокий вампир, который пытался оторвать от меня оголодавшего, шел справа от госпожи. Он выделялся высоким ростом среди вампиров с подчеркнуто ацтекской внешностью: футов шесть, не меньше, и плечи с бицепсами под стать росту. Волосы спадали ему на спину густой волной, а с лица их отводила корона из перьев и золота. Проколотое в носу украшение было не чем иным, как трехдюймовой толстой золотой палкой, делившей его лицо пополам. Кожа приобрела цвет многолетней слоновой кости, не бледно-золотой, а светло-медный, близкий к почти прозрачному бронзовому оттенку. Он шел на два шага позади повелительницы и держался так, словно это место неизменно принадлежало только ему. Чуть поодаль от него шествовали трое вампиров. Сияюще бледную белизну их лиц мне доводилось чаще видеть у вампиров. Одеты они были так же, как вышибалы, в какое-то подобие юбочек от купальных костюмов, но без украшений. Руки и ноги - бледные и голые, а ноги еще и босые. Они либо слуги, либо даже пленники. Один из них был среднего роста, с коротко остриженными вьющимися каштановыми волосами, коричневатой бородкой и усами, оттенявшими безупречную бледность кожи. Глаза - светло-синие. Второй пониже, с короткими волосами, цвета соли с перцем, будто крашеная седина. Лицо худощавое, но волевое, а тело все еще мускулистое, так что трудно было определить, в каком возрасте он умер. Видимо, старше других, ему где-то за сорок, хотя я плохо определяю время смерти вампира. Глаза темно-серые, как штормовые тучи, и гармонировали с цветом волос. Он держал на поводке третьего мужчину, который полз не на четвереньках, а на руках и на ступнях, приседая, как обезьяна или как выпоротая собака. Волосы у него были короткие и на удивление желтые, с мягкими завитками - это единственное, что казалось в нем живым. Его кожа была словно старая пожелтевшая бумага, которая прилипала к костям. Глаза ввалились так глубоко, что цвет определить было невозможно. И завершали свиту пять телохранителей с ярко выраженной ацтекской, латиноамериканской внешностью. Охранник есть охранник в любой культуре, в любом веке и при любом уровне жизни - а может, смерти? В общем, силовика я умею определять на взгляд, и эти пятеро такими и были. Вооруженные обсидиановыми клинками и палками с обсидиановыми краями, они почему-то все выглядели несерьезно из-за одежды с перьями и камнями. Это как-то умаляло ауру мрачной крутости. Олаф подошел к нам, и мы вместе смотрели на всю эту компанию. Бернардо остался у лестницы следить, чтобы нам не отрезали отход. Приятно работать с профессионалами. Олаф тоже вытащил пистолет и разглядывал вампиров не с безразличным видом - с враждебным. Почему-то он выглядел рассерженным. Попробуйте догадайтесь. Вампиры остановились футах в восьми от нас. Мертвый вампир остался лежать между нами на полу. Кровь уже перестала течь. Когда вампиру снесешь голову, кровь хлещет, как у человека, вытекают кварты красной жидкости. Но этот потерял крови столько, что она едва залила каменный пол на фут вокруг головы и чуть меньше вокруг груди. При том что с ним сделали - крови оказалось очень мало. Сгустившееся молчание нарушил Олаф: - Можете проверить ему пульс, если хотите. - Олаф, не надо, - сказал Эдуард. Олаф пошевелился, то ли от неудобства, то ли сдерживая себя, чтобы не выкинуть чего-нибудь этакого. - Ты начальник, - ответил он так, будто это было не совсем ему по нутру. - Вряд ли у него есть пульс, - сказала я, глядя на вампиров. - Чтобы заставить сердце вампира биться, нужна энергия, а у него ее нет ни капли. - Тебе его жалко, - сказала Итцпапалотль. - Да, наверное, - ответила я. - А твоему другу - нет. Я посмотрела на Эдуарда. На его лице ничего не выражалось. Приятно узнать, что между нами все-таки есть разница. Мне было жалко, а ему нет. - Да, наверное. - Но в тебе нет ни сожаления, ни вины. - А почему мне чувствовать себя виноватой? Мы его только убили, не мы превратили его в ползучую голодающую тварь. Хотя она и была облачена в плащ, но в ней чувствовалось то напряженное оцепенение, которое доступно только очень старым вампирам. Ее голос потеплел от первых импульсов гнева. - Ты берешься нас судить. - Нет, просто констатирую факт. Не дойди он до такого голода, какого я вообще не видела ни у одного вампира, кроме как в запечатанных гробах, он бы никогда на меня не напал. Я еще подумала, что они могли бы сильнее постараться его удержать, но не сказала вслух. Мне не хотелось ее злить по-настоящему, когда между нами и дверью на лестнице торчит штук восемьдесят вампиров. Это еще несчитая оборотней-ягуаров. - А если бы я велела своим голодным пить вашу кровь, всем сразу, что бы они сделали? - спросила она. Голодающий вампир на цепи поднял глаза. Он не смотрел ни на кого долго, только переводил глаза с одного лица на другое, но он ее услышал. У меня в животе свернулся до боли тугой узел. Мне пришлось с силой выдохнуть, чтобы заговорить, преодолевая вдруг зачастивший пульс. - Они бы на нас напали. - Они бы бросились на вас, как бешеные псы, - уточнила она. Я кивнула, положив руку потверже на рукояти пистолета. - Ага. Если она отдаст приказ, первая пуля угодит ей между глаз. Погибая, я хотела прихватить ее с собой. В отместку ей? Да, ну и что? - Эта мысль тебя пугает, - сказала она. Я попыталась увидеть ее лицо под капюшоном, но какая-то игра теней освещала только маленький рот. - Если ты ощущаешь все эти эмоции, то ты можешь отличить правду от лжи. Она вызывающе резко подняла голову. Какое-то едва уловимое выражение на лице нарушило его невозмутимое спокойствие. На самом деле она не умела отличать правду от лжи. И все же она могла ощущать чужие раскаяние, жалость, страх. Правда и ложь тоже должны были бы входить в этот перечень. - Мои голодные вампиры бывают мне иногда полезны. - Значит, ты нарочно заставляешь их голодать? - Нет, - ответила она. - Великий создатель бог видит их слабость и не поддерживает их, как поддерживает нас. - Не поняла. - Им дозволено питаться подобно богам, а не зверям. Я нахмурилась: - Прошу прощения, все равно не доперла. - Мы тебе покажем, как питается бог, Анита. Она произнесла мое имя, тщательно смакуя его по слогам, придав обыкновенному имени экзотическое звучание. - Спускается оборотень, - предупредил Бернардо, наводя пистолет. - Я призвала жреца кормить богов. - Пропусти его, - сказала я. Его лицо, как я в него ни вглядывалась, ничего мне не подсказывало. - Мне не хотелось бы говорить непочтительно, но если этого избежать не удается, то заранее приношу свои извинения. Мы ведь пришли сюда говорить насчет убийств, и я бы хотела задать тебе несколько вопросов. - Твои обширные познания тайных материй и наследия ацтеков и привели нас к тебе, - добавил Эдуард. Я сумела удержаться и не вскинуть брови, а только кивнула: - Да, он правильно сказал. Она по-настоящему улыбнулась. - Вы все еще думаете, что я и мои подданные - всего лишь вампиры. Вы не верите, что мы боги. Тут она попала в точку, но ведь она не чует лжи. - Я христианка. Ты видела, что крест сиял. Это значит, что я монотеистка, так что если вы все - боги, для меня это некоторая проблема. Как дипломатично у меня получилось, я осталась собой довольна. - Мы вам это докажем, потом предложим вам наше гостеприимство, а после поговорим о делах. За многие годы я усвоила, что если кто-то объявляет себя богом, то с ним лучше не спорить, если ты не вооружен. Так что я и не пыталась сразу завести деловой разговор. Она псих и располагает солидными силами, чтобы ее сумасшествие заразило все здание и даже стало фатальным. Давайте пока займемся вампирской мистикой, а когда самозваная богиня удовлетворит свое тщеславие, тогда я и задам вопросы. А насколько вообще приемлемо лицезреть доказательства этой самой божественности - лучше и не задумываться. Спустившийся по лестнице оборотень был тем голубоглазым блондином с золотистым загаром, который сегодня прошел мимо нашего стола так близко, что я потрогала его шерсть. Он вошел с непроницаемым лицом и с пустыми глазами, будто не был уверен, хочется ли ему сюда. Оборотень оглядел комнату, замешкался, увидев мертвого вампира. Но тут же опустился перед Итцпапалотль на колени, встав спиной к нам и нашим пистолетам, и склонил мохнатую голову. - Что желаешь ты от меня, небесная владычица? Я изо всех сил постаралась сохранить невозмутимое выражение на лице. Небесная владычица? Ну и ну. - Я хочу показать нашим гостям, как питается бог. Тут он поднял глаза и посмотрел ей в лицо: - Кому я должен поклониться, небесная владычица? - Диего, - ответила она. Услышав это имя, шатен-вампир вздрогнул, и, хотя на лице его ничего не отразилось, я знала, что он не рад. - О темная богиня моя, что ты желаешь? - Сет предложит тебе жертву. - Она тонкой рукой погладила мех на его капюшоне. - Как повелишь, моя темная богиня, - сказал Диего, и в голосе была та же невозмутимость, что и на его лице. Оборотень по имени Сет пошел на четвереньках, подражая животному, шкуру которого он носил. Прижавшись лбом к рукам, он почти вытянулся ниц у ног Диего. - Восстань, жрец темной богини нашей, и принеси нам жертвы. Оборотень встал и оказался на полфута выше вампира. Он что-то сделал спереди у шкуры ягуара, и она распахнулась, так что можно было откинуть головной убор в виде морды ягуара, и невидящие стеклянные глаза зверя уставились на нас поверх плеч жреца. Сама голова повисла, как у зверя с поломанной шеей. Волосы жреца были цвета густого меда, выгоревшие на солнце, и со всех сторон были схвачены длинным гибким прутом; собранная таким образом шевелюра прилегала плотно к голове, чтобы на нее легко можно было натянуть шкуру ягуара. Как прическа у того, кого резал жрец за сценой в наказание. - Повернитесь так, чтобы наши гости видели все, - велела Итцпапалотль. Вампир и оборотень встали к нам в профиль. Мочки ягуара были покрыты толстыми белыми шрамами. Он вытащил из-за пояса небольшой серебряный нож с резной нефритовой рукояткой, приставил его к мочке уха, придержав ее другой рукой, и провел разрез. Кровь алыми струйками потекла у него между пальцев, по лезвию закапала на плечо ягуаровой шкуры. Диего подошел к нему, взял его одной рукой сзади за шею, другой за поясницу. Это чем-то напоминало поцелуй, когда он потянул голову ягуара вниз, на себя. Рот вампира сомкнулся на мочке оборотня, горло зашевелилось в глотательных движениях. Светло-голубой огонек в глазах разгорелся, как бледный сапфир, искрящийся на солнце. И кожа его засветилась, будто внутри нее зажгли белый огонь. Каштановые волосы стали темнеть, но, возможно, это только мерещилось из-за контраста с белизной кожи. Оборотень-ягуар закрыл глаза, откинул назад голову и задышал прерывисто, будто от удовольствия. Одна рука его лежала на голом плече вампира, и видно было, как вдавились пальцы в эту бледную сияющую кожу. Диего оторвался от уха, блеснув клыками. - Рана закрывается. - Предложи еще раз жертву, кот мой, - сказала Итцпапалотль. Вампир отодвинулся, давая оборотню свободно резануть серебряным ножом другое ухо. И тут же припал к нему снова, как любовник после долгого воздержания. Потом оторвался, сверкая в синем свете глазами. - Рана закрывается. Действительно интересно, как это рана так быстро могла зарубцеваться. У вампиров есть антикоагулянты в слюне, которые должны были бы поддерживать кровотечение, да и серебро обязано было заставить оборотня залечивать раны с нормальной скоростью, но эти раны заживали слишком быстро, не настолько, чтобы меня это утешило, но куда быстрее, чем следовало бы. Я могла предположить только одно: Итцпапалотль добавила своим оборотням способности исцеляться, превосходящие даже возможности обычного оборотня. Может, и серебряные пули на них не подействуют, уж во всяком случае, не убьют. Стоило об этом задуматься - на всякий пожарный случай. - Я хочу показать им, что значит быть богом, Диего. Пусть они увидят, кот мой. Ягуар открыл на шкуре шов, будто он был на липучках. Распахнув ее спереди, он должен был остановиться и снять ремень, на котором были ножи и небольшой кошель. Пояс упал на пол, и мех соскользнул вдоль тела. Золотистый загар был повсюду, даже... ну, вы меня поняли. Солнечные ванны в обнаженном виде. Как это нездорово! Ягуар остался стоять обнаженным, а в руке у него по-прежнему был серебряный нож. Я понятия не имела, что он собирается с ним делать, но то, что он разделся, было явно не к добру. Он взял в ладони собственный пенис, и тот выскочил из меха гладкий, возбужденный, стоячий. Жрец приложил острие ножа к прозрачной кожице и провел тонкую алую линию. Резким шорохом донесся его вдох. И эхом точно так же вдохнули мы с Олафом. Бернардо сказал: "Блин!" Ага. Вряд ли я могла так же сопереживать, как ребята, но все равно - это должно было быть больно. И только Эдуард не издал ни звука. То ли он знал заранее, то ли его вообще ничем не удивить. - Диего! - сказала Итцпапалотль. - Покажи им, что значит быть богом. В ее голосе послышалась угроза, как предупреждение не увиливать от своей работы. Я не очень понимала почему, поскольку Диего явно очень нравилось сосать ухо. Так почему ему не сделать и этого? Диего встал на колени, и лицо его оказалось очень близко от предложенной крови - все, что оставалось, это дотянуться и принять ее. Но он остался на коленях, глядя на разрезанную плоть глазами, где все еще бушевал синий огонь. Стоял, пока порез не начал заживать и наконец исчез под новой кожей. Никогда я не видала оборотня, который так умел бы залечивать раны от серебра. Никогда. Сет оглянулся через плечо, одной рукой все еще держа обнаженный член, хотя тот начал слегка опадать. - Небесная владычица, что ты повелишь мне сделать? - Жертвуй, - сказала она, и от одного этого слова у меня по спине пробежал холодок. Сет снова поднес острие к коже. Без полной эрекции ему, кажется, труднее было провести точный разрез, но он смог. Кровь потекла по коже ручейками, забрызгав пальцы. Диего остался стоять на коленях, но не тянулся к еде. Огонь из его глаз ушел, сияние покинуло кожу. По-прежнему красивый от контрастного сочетания бледной кожи, темных волос и синих глаз, он, казалось, был побежден, и руки его бессильно лежали на коленях. Четыре женщины вышли из-за спины Итцпапалотль и, двигаясь в унисон друг другу, окружили его полукругом. - Ты снова огорчил меня, Диего, - сказала богиня. Он покачал головой и склонился в поклоне, закрыв глаза. - Я весьма сожалею об этом, моя темная богиня. Я не стал бы огорчать тебя даже ради солнца и луны в руках. Но в голосе его звучала усталость, будто он заучил реплику, но искренности в нее не вложил. Все четыре окружившие его женщины достали из-за пояса обитые кожей палки и сняли с их концов кожаные чехлы. Из них выпали десятки тонких кожаных шнуров, как будто палки расцвели мерзкими цветами. В шнуры были вплетены серебряные шарики, сверкнувшие в свете факелов. Пресловутые "кошки о девяти хвостах", только у этих хвостов было куда побольше. - Зачем ты опять отказываешься от чести, Диего? Зачем заставляешь нас наказывать себя? - Я не любовник мужчин, темная моя богиня, и этого я не стану делать. Мне жаль, что огорчаю тебя своим отказом, но этого я не буду делать. И снова тот же усталый голос, будто он говорил это уже много, очень много раз. Было ему лет пятьсот, как и окружившим его женщинам. Неужели он уже пятьсот лет отвергает эту "честь"? Четыре женщины не сводили глаз со своей богини, не обращая никакого внимания на вампира у своих ног. Итцпапалотль слегка кивнула. Четыре руки взметнулись, девятихвостки вспыхнули от блеска кожи и серебра, будто женщины отлично знали эту работу. Удары посыпались на Диего последовательно, справа налево, каждая плеть поочередно наносила удар. Удары сыпались так часто, что казалось, будто шумит ливень, который, однако, хлестал по чувствующей плоти. Диего били, пока не показалась кровь, и тут же все четыре женщины застыли в ожидании. - Ты все еще отказываешься? - Да, темная моя богиня, я отказываюсь. - Когда ты насиловал этих женщин, давным-давно, думал ли ты, какую цену придется за это платить? - Нет, темная моя богиня, не думал. - Ты думал, что твой белый Христос тебя спасет? - Да, темная моя богиня, думал. - Ты ошибся. Он сгорбился, спрятал голову между плеч, как черепаха, пытающаяся уйти в панцирь. Сравнение было забавным, сам жест - нет. - Да, темная моя богиня, я ошибся. Она кивнула еще раз, и женщины стали полосовать его так быстро, что плети слились в сплошной блестящий серебром веер. Кровь потекла ручьями по спине вампира, но он не вскрикнул, не попросил пощады. Наверное, я как-то шевельнулась, потому что Эдуард шагнул поближе, не взял меня за руку - просто коснулся. Я посмотрела ему в глаза, и он чуть заметно качнул головой. Нет, я не стала бы рисковать жизнью нас всех ради вампира, которого вижу впервые, но все равно не по душе мне все это. Олаф издал какой-то тихий звук. Он смотрел сияющими глазами, как ребенок на Рождество, который получил в подарок именно то, чего он хотел. Он убрал пистолет, сцепил перед собой огромные руки, так что они побледнели и чуть подрагивали. Мне это не нравилось, зато нравилось Олафу. Я посмотрела на Эдуарда, вроде как кивнув в сторону огромного германца. Эдуард тоже слегка кивнул. У него все было схвачено, только не волновало его. Я тоже постаралась не обращать внимания. И перехватила взгляд Бернардо. Он уставился на Олафа и, похоже, был встревожен. Тут же он отвернулся и стал наблюдать за лестницей. Я бы тоже последовала его примеру, но не могла. Не то чтобы какой-нибудь мачизм, а просто - раз Эдуард терпит это зрелище, то я тоже так смогу. Хотя даже не в этом дело. Если Диего может это выдержать, то я могу смотреть. Бездействовать и никак не помогать ему, да еще и отвернуться - для меня это великая трусость. Я бы ею подавилась. На что я была больше всего способна, так это наблюдать происходящее вокруг Диего. А там поднимались и опускались женские руки, как машины, будто им неведома усталость. Пятеро охранников держались невозмутимо, но вампир, который шел справа от Итцпапалотль, глядел, полуоткрыв рот, с таким напряжением, будто боялся пропустить хоть малейшее движение. Он был почти так же стар, как сама богиня, семьсот, если не восемьсот лет, и пятьсот лет из них он видел именно это представление и все еще ему радовался. Я в этот момент поняла, что не хотела бы иметь своим врагом кого-либо из этой комнаты. Никогда не хотела бы быть предоставлена на их милость, поскольку таковой у них и в помине не было. Двое других латиноамериканского типа вампиров отступили к дальней стене, как можно дальше от действия. Тот, что с волосами цвета соли с перцем, уставился в землю, будто там было невесть что интересное. Оголодавший на цепи свернулся в позе эмбриона, будто стараясь исчезнуть совсем. Женщины превратили спину Диего в кровавые ленты. У его ног натекла красная лужа. Он скорчился, подобрав под себя ноги, превратившись в сплошной комок страданий. Кровь закапала с плеч, образуя вторую лужу - перед ним. Он, хотя и скорчился прямо на полу, все же покачивался, будто вот-вот потеряет сознание и упадет. Я надеялась, что это скоро произойдет. Наконец я все-таки шагнула вперед, и Эдуард поймал меня за руку. - Нет, - сказал он. - Тебе его жалко, - сказала Итцпапалотль. - Да, - ответила я. - Диего был среди чужаков, которые пришли в наши земли. Для него мы были варварами. Нас надлежало покорять, грабить, насиловать, истреблять. Диего не считал нас людьми. Правда, Диего? На сей раз ответа не последовало. Он еще не потерял сознание, но, говорить уже не мог. - И ты нас не считал людьми, правда, Кристобаль? Я не знала, кто из них Кристобаль, но раздался высокий жалобный звук. Это выл вампир на цепи. Он развернулся, и стон закончился тем же ужасным смехом, что уже слышался раньше. Смех нарастал, пока вампир, держащий конец цепи, не дернул его как следует, точно дрессировал собаку. Я поняла, что на конце цепи - строгий ошейник. Ни фига себе. - Отвечай, Кристобаль! Вампир отпустил цепь, чтобы оголодавший мог судорожно вздохнуть. Голос его прозвучал неожиданно интеллигентно, плавно и вполне рассудительно. - Да, мы не считали вас за людей, моя темная богиня. И тут с его губ снова сорвался тот же прерывистый смех, и он опять скрючился. - Они вломились в наш храм и изнасиловали наших жриц, наших девственниц-жриц, наших монахинь. Этих четырех жриц изнасиловали двенадцать человек. Язык не поворачивается сказать, какие ужасные гнусности они совершали с ними, заставляли под угрозой смерти и пытки делать все, что вздумается этим мужчинам. Лица женщин не изменились во время этой речи, будто говорили о ком-то другом. Они перестали хлестать вампира, просто стояли и смотрели, как он истекает кровью. - Я нашла их в храме, где они умирали после всего, что с ними сделали. Я предложила им жизнь. Я предложила им отмщение. Я сделала их богами, и мы выловили тех чужаков, которые их насиловали, и бросили подыхать. Каждого из них мы сделали такими же, как мы, чтобы они вечно подвергались каре. Но мои соплеменницы оказались слишком сильны для них, и теперь из двенадцати человек осталось только двое. Итцпапалотль вызывающе посмотрела на меня в ожидании ответа. - Ты и теперь его жалеешь? Я кивнула. - Да. Но я знаю, что такое ненависть, а мстительность - одна из главных моих черт. - Тогда ты понимаешь, что здесь творится справедливость. Я открыла рот, Эдуард сильнее сжал мне руку, так что стало больно: дескать, подумай, прежде чем отвечать. Я собиралась ответить осторожно, но он этого не знал. - Он совершил вещи ужасные и непростительные. И они должны быть отомщены. Про себя я добавила: "Хотя пятьсот лет пыток, пожалуй, слишком". Я убивала тех, кто этого заслуживал, а все сверх моих возможностей я оставляла Богу. Не готова я была принимать решения на пятьсот лет. Эдуард ослабил хватку и начал отпускать мою руку, когда она сказала: - Значит, ты согласна с нашей карой? Пальцы Эдуарда снова сжались, и даже сильнее, чем раньше. Я бросила на него злобный взгляд, прошипев себе под нос: - Ты мне синяк оставишь! Он отпустил меня, медленно, неохотно, но взгляд его был достаточным предупреждением. Смотри, чтобы нас из-за тебя не убили. Что ж, я постараюсь. - Я никогда не стала бы сомневаться в решении бога. И это было правдой. Если бы я встретила бога, то не стала бы сомневаться в его решениях. Тот факт, что я не верю ни в каких богов с маленькой буквы, к делу не относится. Это не было ложью, а в данной ситуации казалось идеальным ответом. Когда приходится сочинять на ходу, лучше все равно не получится. Она улыбнулась и вдруг стала такой же молодой и красивой, какой она была когда-то. Это меня потрясло, пожалуй, сильнее, чем все остальное. Много чего я могла ожидать от Итцпапалотль, только не такого умения сохранять обрывки своей человеческой сути. - Мне это очень по сердцу, - сказала она, и, кажется, искренне. Что ж, я угодила богине, заставила ее улыбнуться. Стой, сердце. Сердце, стой. Она, наверное, подала какой-то знак, потому что порка возобновилась. Его били до тех пор, пока позвоночник не забелел там, где мясо было полностью содрано. Человек умер бы куда раньше, даже оборотень не выдержал бы, но этот вампир был так же жив, как в начале наказания. Он свернулся в шарик, уткнувшись лбом в пол, поджав руки под тело. Сознание он уже потерял, но не падал, поддерживаемый собственным весом. Олаф еле слышно прерывисто шипел, причем все учащеннее. При других обстоятельствах я бы сказала, что он приближался к оргазму. Если сейчас так оно и было, то я не хотела об этом знать. Я старалась его не замечать - изо всех сил старалась. Ягуар-оборотень так и стоял неподвижно, тело его обмякло, порез давно зажил. Он смотрел, как рвут на части плоть вампира. Смотрел с безразличным видом, но иногда, когда удар оказывался особенно злобным или показывалась кость, он вздрагивал и отводил глаза, будто не хотел смотреть, а отвернуться боялся. - Хватит. Прозвучало одно слово, и плети остановились, повисли, как увядшие цветы. Серебряные шарики стали алыми, и медленно капала кровь с концов плетей. Лица у женщин оставались бесстрастными, будто маски, а под ними - ничего человеческого или такие эмоции, которые эти маски передать не в состоянии. Будто заключенная в них чудовищность была более человеческой, чем ее человеческие оболочки. Они гуськом отошли к небольшому каменному умывальнику в дальнем углу, по очереди обмакнули туда плети и с каким-то заботливым старанием их отжали. Олаф дважды попытался заговорить, прокашлялся и наконец спросил: - Вы плети смазываете седельной мазью или норковым маслом? Женщины обернулись к нему, потом все вместе к Итцпапалотль. Она ответила за них. - Ты говоришь так, будто в этом разбираешься. - Не так, как они, - ответил Олаф, и чувствовалось, что он потрясен. Как виолончелист, впервые услышавший исполнение Йо-Йо Ма. - У них было время овладеть этим искусством. - И они применяют его только к мужчинам, которые их обидели? - спросил он. - Не всегда, - ответила она. - Они умеют говорить? - спросил Олаф, глядя на них, как на что-то очень драгоценное и прекрасное. - Они дали обет молчания до тех пор, пока не простится с жизнью последний их мучитель. Я не могла не спросить: - Их время от времени казнят? - Нет. Я нахмурилась, и, наверное, мой вопрос отразился у меня на лице. - Мы не казним их. Мы только наносим им раны, и если они умирают от ран, так тому и быть. Если они выживают, то видят следующую ночь. - Значит, Диего не получит медицинской помощи? - спросила я. Эдуард так и не выпустил мою руку во все время пытки, будто действительно боялся, что я могу выкинуть что-нибудь самоубийственно-героическое. Он снова стиснул мне руку, и тут я на него взъелась. - Отпусти на фиг, блин, или сейчас у нас с тобой... начнутся разногласия, Тед. Мне не слишком приятно было смотреть, как Диего истекает кровью. Но не настолько, как следовало, - а это еще хуже. Однако помочь ему означало бы самоубийство. Он был чужак, он был вампир. Я не стану рисковать ради него нашей жизнью, и этим все сказано. А было ли время, когда я рискнула бы всеми нами, даже ради незнакомого вампира? Уже и не знаю. - Диего переживал еще и не такое. Он из них всех самый сильный. Остальных мы перед смертью смогли сломать. Они делали все, что мы им говорили. А Диего до сих пор сопротивляется. - Она мотнула головой, будто отгоняя прочь воспоминания. - Но мы должны тебе показать, как это делается должным образом. Чолталокаль, покажи, как следует принимать жертву. Вампир, стоявший справа от нее, шагнул вперед. Он обошел лежащего Диего брезгливо, как кучу мусора, которую кто-то должен убрать, и встал перед оборотнем, как стоял Диего, но обстоятельства переменились. Сет был тогда заведен сосанием ушей, и обнажился, твердый и готовый получать и доставлять удовольствие. Сейчас он просто стоял голый и не мог оторвать глаз от кровавого месива, в которое превратился Диего, будто боялся, что придет и его черед. - Предлагай свою жертву, мой кот, - сказала она. Сет оторвал взгляд от тела Диего, посмотрел на стоящего перед ним вампира. - Моя небесная владычица, я желаю, ты знаешь это, но... но я, кажется... - Он сглотнул слюну, так что слышно было, хотя у меня еще чуть звенело в ушах. - Я, кажется... - Предлагай свою жертву, Сет, или гнев мой обрушится на тебя. Четыре жуткие сестры повесили плети на крючки - вроде как садомазохистский вариант семи гномов с одинаковыми инструментами. Они поплыли обратно к нам, как акулы, почуявшие в воде кровь. Сет вроде бы знал, что они здесь. Он схватил себя двумя руками и попытался чего-то добиться, но глаза его бегали по комнате, будто искали, куда сбежать. Он старался, но ничего не получалось. Эдуард уже не держал меня за руку. Может быть, Сет на него так подействовал, а может, решил, что на эту ночь я свои запасы терпения исчерпала. - Ты же его напугала до полусмерти. В таком состоянии поднять эту штуку трудно. Богиня и Чолталокаль повернулись ко мне, и у них было почти одинаковое выражение лица. Не очень-то долго я всматривалась им в глаза, но взгляд их был пронизан презрением. Как это я посмела вмешаться? Эдуард сделал движение, чтобы снова меня взять за руку, но я остановила его: - Не трогай меня. Его рука опустилась, но он бросил на меня недовольный взгляд. Ладно, мне тоже сейчас многое не нравится. - Ты предлагаешь помочь ему преодолеть страх? - спросила Итцпапалотль, всем своим видом показывая, что ничего подобного от меня не ожидает. - Конечно, - ответила я. Не знаю, у кого был более удивленный вид, но думаю, что у Эдуарда, хотя Бернардо у дверей мог бы наравне с ним претендовать на первое место. Олаф только наблюдал, как лиса за кроликом через большую дыру в изгороди, чтобы пролезть. Нечего уделять ему внимание. Лучше всего игнорировать. Иначе надо убить - так я решила. Я протянула руку к ягуару. Он замешкался, глядя на меня, на стоящего перед ним вампира, и обернулся к богине. Я пошевелила пальцами: - Давай, Сет. Не возиться же нам всю ночь. - Иди к ней и делай, что она скажет, если ты хочешь предложить приемлемую жертву. Он осторожно взял мою руку. В этом голом мужчине шести с лишним футов ростом что-то было от маленького ребенка. Может быть, почти панический страх в голубых по-детски глазах. Он боялся, боялся, что тоже окажется на полу, как кусок мяса для четырех плетей. Его можно понять. Если бы я не вмешалась, можно не сомневаться, что так бы и кончилось. Но я больше не собиралась терпеть эти пытки. Во мне заговорило не моральное отвращение, а просто отвращение. Я хотела получить ответы на свои вопросы и убраться отсюда ко всем чертям. Вампиры могут жить очень долго, теоретически - вечно, а это значит, что к делу они переходят более чем лениво. Но пусть у них есть в запасе вечность, у меня ее нет. Я отвела Сета в сторону. Проще всего было бы помочь ему рукой, но мне почему-то не хотелось. Я выбрала способ более сложный, но который мне был больше по душе - вызвать ту часть меня, которая была меткой Ричарда. Не связью с ним - она была надежно отгорожена. Я ее так хорошо пережала, что не знала, могу ли вообще по собственной воле открыть. Но часть этой связи была внутри меня. Та часть, которая узнала Сезара и которая позволяла мне дома управляться с леопардами. Подобный электрический прилив энергии действует на оборотней возбуждающе. Это я открыла случайно, а сейчас собиралась применить осознанно. Но этот процесс не то же самое, что перебросить выключатель. Может, когда-нибудь так и будет происходить, но сейчас требовалась некоторая подготовка. Меня бесило, что это иногда возникало в неподходящие моменты, когда мне не хотелось, или же куда-то затаивалось, хотя я и была к сеансу готова, но ведь парапсихические явления такие непредсказуемые. Вот почему их трудно изучать в лабораторных условиях. Икс не всегда равен игреку. Я положила руки себе на бедра и оглядела его с головы до ног, не зная, с чего начать. Моя жизнь была бы и легче, и сложнее, если бы я вступала в случайные связи, но не лучше или хуже - не такова моя участь. - Можешь распустить волосы? - спросила я. - Зачем? - спросил он с подозрением, и я его понимала. - Слушай, я могла бы отдать тебя ее ручным палачам, но я же этого не сделала? Так что давай работай со мной. Руки его поднялись к узлу на затылке. Он вытащил длинные заколки из волос, потом костяной гребень. Волосы медленно развернулись, будто просыпаясь, медленно соскользнули по спине. Я обошла его сзади, он стал поворачиваться, следя за мной. Я взяла его за плечо и повернула обратно. - Я тебе больно не сделаю, Сет. И я, наверное, единственная в этой комнате, кто может так сказать. Он продолжал смотреть перед собой, но напряжение его плеч, спины говорило, что ему это не нравится. Мне было все равно. Надо действовать порасторопнее. Как подсказывала мне интуиция, богиня не отличалась терпеливостью. Я расправила, разбросала волосы по спине. Они были необычно разноцветные: ярко-желтые, сочно-золотые, бледные, почти белые, и все это переплеталось и переливалось, как оттенки морской воды, которые отличаются и вместе с тем образуют целое. Я провела руками по теплой густоте волос, распрямила их по спине, и они выровнялись, спустившись чуть ниже талии. Потом, захватив две горсти волос, я прижалась к ним щекой. Послышался близкий запах пота и меха, в который был одет Сет. Чуть-чуть слышался запах одеколона, сладковатый, похожий на карамельки. Разведя волосы так, чтобы видна была его кожа, я прижалась лицом к телу. От него пахло теплом, будто сейчас можно вонзить зубы во что-то свежее, прямо из печи. Я обошла вокруг, чуть касаясь руками кожи, в основном трогая водопад волос с выгоревшими на солнце прядями. И встала перед ним, посмотрела в широко раскрытые, все еще наполовину испуганные глаза, но, когда я глянула вниз, то увидела, что чего-то уже добилась - не до конца, но чего-то. Я не смотрела ни на вампиров, ни на Эдуарда, ни на кого - сосредоточилась только на нем. Взяла ягуара за руку, его бледно-золотистый загар рядом с моей белой кожей казался темнее. Склонившись, я поцеловала его руку, то есть даже не поцеловала, а еле-еле провела губами по коже, вверх по руке, вдыхая его аромат. Приоткрыв рот, я стала согревать кожу дыханием. Рука покрылась гусиной кожей. Он согнул пальцы руки, которую я держала, повернул и прижал меня спиной к себе. Второй рукой он обнял меня и погрузил в свое горячее тело. Лицо Сета опустилось к моим волосам, и водопад его гривы упал передо мной теплым занавесом со сладким ароматом. Отблески факелов плясали в его золотистых волосах, превращая их в янтарную клетку, вырезанную из света. Он поцеловал меня в макушку, потом еще нежнее - в висок, в скулу, в щеку. При его росте ему пришлось нагнуться, обволакивая меня своим телом и исходящими от него импульсами. Его кожа дышала карамельным запахом одеколона, и мое тело сжалось от томной судороги. Аромат - вот где ключ. Сила брызнула теплой струёй кверху, от чего я приподнялась на цыпочки и принялась блаженно тереться об него, как кошка, понюхавшая кошачьей мяты, желая укутаться в этом аромате. Тело мое извивалось, терлось, и сила накатывала почти болезненными волнами, настолько горячая, что почти обжигала, поднимая все тело будто в невидимом потоке пара. Одна его рука осталась у меня на талии, другой он коснулся подбородка, повернув меня лицом к себе, потом поцеловал. На секунду я напряглась, но знала по опыту, что, если вызываешь силу, ей нельзя сопротивляться, ее надо принять. Если сопротивляешься, то теряешь над ней контроль. Я ответила на поцелуй, ожидая, что сила изольется изо рта, как было с Сезаром, но этого не произошло. Поцелуй был приятен, но он вызывал всего лишь ощущение прикосновения губ. Тепло Сета сталкивалось с моим, его сила дрожащей тенью лилась по моей. Мы стояли, скрытые завесой его волос, в кольце собственных рук и под оболочкой танцующей по коже силы, которая полностью принадлежала оборотню. Он содрогнулся и сильнее прижал меня к себе. Я и не глядя могла сказать, что он готов к жертвоприношению, но надо было все-таки посмотреть. Да, он был готов. Я осторожно высвободилась. - Ты можешь вернуться к вампирам, Сет. Кажется, ты готов к жертве. - Я заставила себя глядеть ему в глаза. Он наклонился и нежно поцеловал меня в лоб: - Спасибо. - Всегда пожалуйста. Мы вернулись к вампирам, держась за руки. Но не вампиры меня смущали, когда мы шли через комнату, а люди. Бернардо смотрел так, будто собирался пересмотреть мой статус как неприкосновенной Мадонны. На лице у Олафа было почти злобное выражение. Он смерил меня скорее взглядом вервольфа накануне полнолуния, а не мужчины, глазеющего на женщину. Эдуард чуть-чуть нахмурился - значит, чем-то был озабочен. Вампиры выглядели примерно так, как я и ожидала. Итцпапалотль смотрела серьезно, будто не знала раньше, что я умею вызывать силу по своей воле. Вот почему они сегодня извинялись, когда вытащили меня на сцену. Я подвела Сета к Чолталокалю, как отец подводит невесту к жениху, а потом отошла и встала рядом с Эдуардом. Он поглядел на меня, будто попытался увидеть какую-то перемену, но не смог. Раз мне удалось смутить Эдуарда, то дело того почти стоило. - Тебе понравилось, мой кот? - спросила богиня. - Да, небесная владычица. - Ты готов принести жертву? - Да, небесная владычица. - Тогда принеси ее. Она посмотрела мимо него, на меня, с таким видом, будто ей не нравится то, что она видит. Ее почему-то встревожило то, что я сделала с Сетом. Может, она ждала, что я отведу его в уголок и просто рукой сделаю то, что надо, как второстепенный женский персонаж в порнофильме? Взволновало ли ее то, что я использовала не только легкий секс, но и силу? Или она видит и понимает что-то такое, чего не вижу и не понимаю я? Тут никак не узнаешь, пока не спросишь, а признаться перед Мастером вампиров в подобном невежестве - отличный путь к смерти. Так что насчет магии - никаких вопросов. Только о деле - будем надеяться, что все-таки и до этого дойдет. Сет снова достал серебряный ножик, взял в руку собственную плоть и приставил к ней острие. Я увидела, как Бернардо отвернулся к двери. Острие вонзилось в тело, и я тоже отвернулась. Думаю, все мы отвернулись, кроме Олафа. В первый раз его это могло поразить, но сейчас он уже справился с потрясением. Льется кровь, режут плоть - такого Олаф пропустить не может. Он смотрел, как режут плоть, но потом я уголком глаза заметила, что и он отвернулся, а значит, стоит еще раз посмотреть. Я должна была знать, на что у Олафа не хватит духу выдержать. Вампир опустился на колени. Я, наверное, ожидала, что он просто слижет кровь, но он этого не сделал. Он присосался так же, как и Диего к уху Сета. Он почти до последнего дюйма втянул Сета в себя. Ягуар закрыл глаза, и лицо его было сосредоточенным. Я снова отвернулась и встретилась взглядом с мертвыми глазами четырех поверженных монахинь. В эти пустые и злобные лица смотреть было даже труднее, чем на обрабатывающего кого-то вампира. Я повернулась к ним спиной в буквальном смысле и увидела, что так же поступил Олаф. Он обнял себя руками и никуда не смотрел. От неудобной позы по нему проходила какая-то волнообразная судорога. До него все же доносились звуки. Мне хотелось, чтобы стоявший у меня в ушах звон стал хотя бы поглуше. Тихие сосущие звуки, хлюпающее чмоканье плоти, резкие вдохи - наверное, Сета. После нескольких быстрых вздохов он заговорил: - Умоляю, небесная владычица, я боюсь потерять контроль. - Наказание тебе известно, - ответила она. - Я уверена, что оно достаточный стимул владеть собой. Я глянула назад и увидела, что Сет таращится через плечо на четырех женщин в углу. Когда он повернулся, на лице его был страх. Вампир все еще жрал, сосал, двигая горлом. Конечно, рана уже должна была закрыться, если только не нанесли еще одну, когда я смущалась и не смотрела. Сет всадил ногти себе в ладони. Кожа побледнела на пальцах. Он дышал все быстрее, голову откинул назад, и тут вампир оторвался от него, оставив его стоячим и нетронутым. - Рана закрылась. Чолталокаль встал и отошел к госпоже. Как только освободилось место, Сет рухнул на колени, медленно разжав руки, будто это было больно. Кровавые полумесяцы остались на ладони, но это помогло. Чем угодно надо было отвлечься, чтобы не попасть в когти ручных ведьм богини. - Я предлагаю гостеприимство тебе и твоим друзьям. Можешь взять Сета, если хочешь, и закончить с ним то, что так нужно его телу, судя по его виду. Я вдруг поняла, что она имеет в виду под гостеприимством. Я почему-то не думала, что в ацтекской культуре такое было, хотя, если я правильно помню, ацтеки вроде посылали Кортесу не только еду и золото, но и женщин для его людей. Может, и здесь такие же порядки. Только я не хотела с этим иметь дело. - Приближается рассвет. Я чувствую, как он давит на темноту, и эта тяжесть готова разорвать ночь. Она чуть повернула голову и вроде бы то ли задумалась, то ли пыталась ощутить ночь, ветер либо что-то еще. - Да, - сказала она. - Я тоже чувствую. - Тогда не сочтите за оскорбление, но нельзя ли нам сегодня отложить гостеприимство и поговорить об убийствах? - Только если ты дашь мне слово, что ты придешь и воспользуешься нашим гостеприимством до возвращения в Сент-Луис. Я глянула на Эдуарда, он пожал плечами. Значит, решать мне. - Я не согласна заниматься сексом с твоими подданными, но я согласна нанести визит. - Тебе понравился Сет. Я бы предложила тебе и Сезара, ведь твоя сила, кажется, полюбила его даже больше, но он не приносит жертвы и не участвует в гостеприимстве. За это он расплачивается тем, что дважды в месяц позволяет нам подводить его так близко к смерти. - Ты хочешь сказать, что, раз он позволяет вам почти вырывать у него сердце дважды в месяц, вы освобождаете его от жертвы и прочего? - Именно так. Это улучшило мое мнение о старине Сезаре. Я видела представление на сцене, а теперь познакомилась и с фрагментом из закулисной жизни, и, признаться, трудно было бы решить, что хуже. То ли подставлять грудь под нож, чтобы касались твоего еще бьющегося сердца, или давать вампиру сосать кровь из интимных мест и насильно предаваться сексу с кем попало. Конечно, прикинув, я бы предпочла, чтобы мне вспарывали грудь - если буду точно знать, что каждый раз все полностью заживет. - Не в том дело, что Сет недостаточно красив. Наверняка с ним быть - это наслаждение, но я не вступаю в случайные связи. Все равно спасибо за заботу. Я знаю, что полиция с тобой говорила. - Они сюда приходили. Вряд ли им удалось узнать от меня хоть что-нибудь полезное. - Может быть, они задавали не те вопросы? - А какие вопросы надо задавать? Я надумала пойти на такое, чего полиция вовсе не одобрила бы. Я собиралась рассказать тем монстрам, которых в какой-то момент подозревали в совершении убийства, детали преступления. Но если ей не раскрыть подробностей, как она сможет узнать почерк какого-нибудь ацтекского пугала? Я знаю, что копы говорили очень общие фразы, от которых никакой пользы. Я понимала, почему они так поступили: как только я выложу Итцпапалотль детали, ее больше нельзя будет подловить на допросе, потому что благодаря мне она получит секретную информацию. Но в отличие от полиции я знала, что никогда на допросе от нее не добьются правды. Она из тех вампиров, что может сидеть в темной комнате, любоваться переливами цветов у себя под веками и тем самым оставаться довольной. Они могли бы только пригрозить ей смертной казнью, но если за убийствами стоит она сама, то смертная казнь ей и так гарантирована. Ущербность быстрой и верной кары заключается также и в том, что она очень сильно ограничивает шансы поторговаться на допросах. Если обвиняемый знает, что ему все равно светит вышка, то договариваться с ним трудно. - Могли бы мы немного очистить комнату? - Что ты имеешь в виду? - Нельзя ли уменьшить число твоих подданных здесь? Я собираюсь поделиться с тобой конфиденциальными сведениями полиции и не хочу, чтобы они просочились наружу. - Все, что ты скажешь в этих стенах, за их пределы не выйдет. Никто никому ничего не скажет. Это я могу тебе обещать. Она была очень в этом уверена. И действительно, почему бы и нет? Все ее подданные тряслись перед ней от страха. Если то, что произошло с Диего, было обычным делом, то представить себе трудно, что такое выдающееся наказание. Если она велит, чтобы тайну сохранили, ее сохранят. Эдуард подступил ближе и понизил голос, хотя не старался шептать. - Ты твердо решила? - Твердо, Эдуард. Без достаточной информации она не сможет нам помочь. Мы переглянулись долгим взглядом, и он слегка кивнул. Я повернулась к ожидающей Итцпапалотль. - О'кей. - И я рассказала ей о выживших и об убитых. Не знаю, чего я ожидала. Может быть, какого-то оживления от нее или что-то вроде "ага", и дальше она скажет, что узнает почерк. Но было только серьезное внимание, правильные вопросы в нужных местах, проблески очень мощного ума за всем этим выпендрежем. Не будь она сумасшедшей садисткой с манией величия и самозваной богиней, с ней было бы приятно иметь дело. - Кожи мужчин ценятся у Ксипе Тотеков и Тлацолтеотлей. Жрецы сдирают кожу с жертвы и носят ее как одежду. Сердце для богов имеет много применений. Даже плоть используется, по крайней мере частично. Иногда внутренности жертвы содержат что-нибудь необычное, и это считается знамением. Поэтому иногда органы на время сохраняют и изучают, но это бывает редко. - Ты можешь предположить, зачем вырезали языки? - Чтобы не выдали тайну, которую видели. Она это сказала как нечто само собой разумеющееся. Очевидно, это имело ритуальный смысл. - А зачем срезать веки? - Чтобы не могли больше не видеть правды, пусть даже не сумеют ее высказать. Но я не знаю, потому ли с ними проделывали все эти мерзости. - Зачем надо было уничтожать наружные половые признаки? - Не поняла? - переспросила она и запахнула вокруг себя плащ, как от холода. Мы говорили достаточно долго, и мне пришлось напомнить себе, что не надо смотреть ей в глаза. - Половые органы у мужчин, груди у женщин. Она поежилась, и я поняла то, чего до сих пор не заметила. Итцпапалотль, богиня обсидианового клинка, боялась. - Похоже на то, что делали испанцы с нашим народом. - Но снятие кожи и извлечение органов - это больше в духе ацтеков, чем европейцев? Она кивнула: - Да. Но наши жертвы были посланцами к богам. Мы причиняли боль лишь в священных целях, не из жестокости или каприза. Всякая кровь была священной. Если ты умирал в руках жреца, ты знал, что это для великой цели. В буквальном смысле: твоя смерть способствовала выпадению дождя, росту маиса, восходу солнца. И я не знаю ни одного бога, который мог бы снимать с людей кожу и оставлять их живыми. Смерть необходима, чтобы посланец достиг богов. Смерть - часть почитания божества. Испанцы научили нас убивать ради убийства. Не ради священной истины, а ради бойни. - Она посмотрела мимо меня на четырех женщин, которые терпеливо ждали, чтобы она их заметила, дала бы им указания. - Мы хорошо усвоили урок, но я бы предпочла остаться в мире, где этого не было. По лицу Итцпапалотль я видела: она еще помнит о собственных лишениях, а также потерях вампиров, когда те решили стать такими же жестокими, как их враги. - Испанцы столько убили наших людей по дороге в Акачинанго, что завязывали себе носы, спасаясь от вони гниющих тел. Она глянула на меня, и ненависть в ее взгляде обожгла мне кожу. В течение пятисот лет она все еще помнила зло. Нельзя не восхититься такой способностью ненавидеть. Я думала, будто знаю, что такое злопамятность, но сейчас поняла, что ошибалась. Во мне еще сохранилось чувство прощения. На лице Итцпапалотль была написана только ненависть. Ею владел гнев на то, что произошло больше пятисот лет назад. Она пять веков подряд продолжает наказывать виновных в одном и том же преступлении. Такой психотип производил впечатление. Малочто нового мне удалось узнать здесь об убийствах. И знание в основном было отрицательным. Она, природный ацтек, не признала в этих убийствах участия какого-нибудь бога или культа ацтекского пантеона. Полезное было сведение, чтобы сократить список. Полицейская работа главным образом заключается в негативной информации. Выясни, чего ты не знаешь, тогда, может быть, поймешь, что ты знаешь. Я ничего положительного об этих убийствах не знала, но одно поняла твердо по возмущенным интонациям в ее голосе: эти мерзости старше, чем сама страна, где мы находились. Ни за что на свете я бы не хотела, чтобы эта женщина разозлилась на меня. Мне случалось говорить людям, что даже в аду их будет преследовать моя месть, но я все же этого не подразумевала. Такие слова в устах Итцпапалотль могли бы прозвучать в самом буквальном смысле.Глава 27
Все еще было темно, когда Эдуард повез нас домой. Действительно, ночь выдалась мрачная, вампиры еще бродили, но в воздухе чувствовалось приближение рассвета. Если поспешим, то еще успеем лечь спать до восхода. Никому из нас неохота было сейчас развлекаться. В машине стояла тишина, которую никто не хотел нарушать. Оставив позади клуб, мы выехали к холмам по дороге, ведущей к Санта-Фе. Холодное свечение звезд мерцало на черном шелке небосвода. Всевышняя безбрежность превосходила саму жизнь, объемля водные пространства и пустыни. В темноте раздался голос Олафа, тихий и вкрадчиво-доверительный, как обычно звучат слова в ночном автомобиле. - Как ты думаешь, если бы мы приняли их гостеприимство, я бы мог получить вампира, которого они пороли? Я приподняла бровь: - В каком смысле - получить? - Получить и делать с ним все, что я захочу. - И что бы ты с ним делал, если бы получил? - спросил Бернардо. - Тебе этого знать не надо, а мне не хочется слышать, - ответил Эдуард. Голос его звучал устало. - А я думал, ты любишь женщин, Олаф, - сказал Бернардо. Честное слово, это он сказал, а не я. - Для секса - да, но здесь было столько крови... жалко, если бы она пропала. Олаф говорил задумчиво. Я повернулась на сиденье и попыталась рассмотреть в темноте его лицо. - Так не только женщинам надо тебя остерегаться? Достаточно кровоточить, чтобы ты завелся? - Анита, не лезь к нему. Оставь его, на хрен, в покое. Я повернулась к Эдуарду. Он редко ругался, и редко у него был такой усталый и почти подавленный голос. - Ладно. То есть конечно. Эдуард глянул в зеркало заднего вида. На много миль в обе стороны ни одной машины не было - наверное, он смотрел на Олафа. И смотрел долго. Думаю, они оба разглядывали друг друга. Наконец он мигнул и снова сосредоточился на дороге, но вид у него был не слишком довольный. - Чего ты мне не сказал? - Нам, - поправил меня Бернардо. - Чего он нам не сказал. - Ладно, так что ты нам не сказал? - Это не моя тайна, - ответил Эдуард и больше ничего добавлять не стал. У них с Олафом была общая тайна, и делиться ею они не собирались. Остаток поездки прошел в молчании. Небо было все таким же черным, но уже начинало бледнеть, и звезды потускнели. Рассвет уже забрезжил, когда мы вошли в дом. Я так устала, что в глазах жгло. Но Эдуард взял меня под руку, отвел в коридорчик поодаль от спален и сказал, понизив голос: - Будь с Олафом как можно осторожнее. - Он большой и плохой. Я поняла. Эдуард отпустил мою руку и покачал головой: - Боюсь, что ты не поняла. - Послушай, я знаю, что он - убежденный насильник. Я видела, как он сегодня смотрел на Даллас, и видела его реакцию на кровь и мучения. Не знаю, о чем ты умалчиваешь, но знаю, что Олаф меня изуродует, если представится случай. Уж это точно. - Ты его боишься? Я вдохнула, выдохнула. - Да, я его боюсь. - Это хорошо, - сказал Эдуард. Поколебавшись, он добавил: - Ты подходишь под его профиль жертв. - Извини? - Его излюбленные жертвы - миниатюрные женщины, обычно белые, но всегда с длинными темными волосами. Я тебе говорил, что никогда бы не привлек его к этому делу, если бы знал, что ты тоже будешь участвовать. Это не только потому, что ты женщина. Ты еще и его идеал жертвы. Я уставилась на него, разинув рот, потом закрыла варежку и попыталась как-то ему ответить. - Спасибо, что сообщил, Эдуард. Черт, но ты должен был меня предупредить! - Я надеялся, что он сможет с собой совладать, но сегодня я его видел. И боюсь, как бы он не сорвался. Я только не хочу, чтобы ты оказалась у него на дороге, когда это случится. - Отправь его туда, откуда он приехал, Эдуард. Если он создает лишние проблемы, то обойдемся без него. Эдуард покачал головой: - Нет, у него есть специальность, идеальная для этого случая. - И это?.. - спросила я. Эдуард чуть улыбнулся: - Иди спать, Анита. Уже рассвет. - Еще нет, - возразила я. - Почти, но не совсем. Он посмотрел на меня внимательно: - Ты действительно ощущаешь восход вслепую? - Ага. Пристальным взглядом он будто пытался прочесть мои мысли. Впервые я ощутила, что Эдуард, быть может - только быть может, - так же озадачен мной, как иногда я им. Он проводил меня до моей двери, как галантнейший кавалер. Очень я была рада, что подготовила комнату перед уходом. Если кто-нибудь влезет в окно, то сшибет кукол или наступит на зеркало с оленьими рогами. Перед дверью будут стоять чемодан и стул. Комната настолько защищена, насколько это возможно. Я разделась, положив на кровать ножи и пистолеты - потом решу, что из них оставлю при себе на ночь. Из сумки я извлекла мужскую футболку, доходящую мне до колен. Я стала возить с собой в сумке смену одежды, дневной и ночной, вместе с туалетными принадлежностями, после того как однажды авиакомпания потеряла мой багаж. И еще я вытащила из сумки игрушечного пингвина Зигмунда. Раньше я спала с ним только иногда, но последнее время он стал моим неразлучным компаньоном под простынями. Должна же девушка кого-то прижать к себе ночью. У меня был еще один постоянный спутник - браунинг. Дома он оставался в кобуре, которую я закрепляла на спинке кровати в изголовье. Здесь я сунула его под подушку, проверив, что он на предохранителе. Всегда немного нервничаю, кладя под подушку заряженный пистолет. Это не слишком безопасно, но гораздо надежнее, чем оказаться безоружной, если в дверь войдет Олаф. Ножей я привезла с собой четыре. Один я сунула между матрацами, "файрстар" отправился обратно в чемодан. Мне хотелось взять что-то посерьезнее пистолета. Был у меня с собой обрез ружья и "мини-узи". Обычно я беру с собой больше серьезных стволов, но я знала, что у Эдуарда есть стволы побольше и получше и он со мной поделится. В конце концов я остановилась на "мини-узи" с модифицированной обоймой на тридцать патронов, которой хватило бы, чтобы разрезать пополам вампира. Это был подарок Эдуарда, так что патроны наверняка запрещенные законом, но ведь и сам автомат тоже. Сначала мне даже почти неловко было его носить, но в августе прошлого года он пригодился мне на практике. Я наставила ствол на вампира, спустила курок и разрезала его пополам. Похоже было на то, будто его разорвали чьи-то гигантские руки. Торс медленно сполз в сторону, а то, что осталось, рухнуло на колени. У меня все еще стоит перед глазами эта картина, как в замедленной съемке. Не ужас и не раскаяние меня мучили, просто оживали воспоминания. Вампир прибыл с сотней своих друзей разделаться с нами. Я постаралась убить одного из них как можно более жестоко, чтобы остальные отстали. Это не помогло, но только потому, что вампиры больше боялись своего Принца города, чем меня. Может, "узи" для человека слишком сильное оружие, но если случится так, что я разряжу браунинг в грудь Олафа и он не свалится, то мне нужна гарантия, что он до меня не доберется. Я его разрежу пополам и посмотрю, будут ли куски ползти.Глава 28
Только после пяти я наконец закрыла глаза. Сон затянул и уволок меня в черный глубокий водоворот - прямо в сновидение. Вокруг меня было темно. Повсюду стояли косые деревца, но мертвые. Все они были мертвые - я ощущала это. Что-то затрещало, справа - что-то большое, прущее сквозь деревья, и повеяло ужасом. Я побежала, вскинув руки, чтобы прикрыть лицо от сухих сучьев, зацепилась ногой за корень и растянулась. Руку пронзило острой болью. Шла кровь. Она лилась вниз по руке, но я не могла найти рану. Эта тварь приближалась. Я слышала, как от выстрелов ломаются сухие ветви. Она не отступала, она преследовала меня. Я побежала и бежала, бежала, а мертвые деревья тянулись во все стороны, и спасения не было. Типичный сон погони, подумала я и в этот самый момент поняла, что я во сне, и тогда сон преобразился в новый сон. Ричард стоял, завернутый в одну простыню, и протягивал мне загорелую мускулистую руку. Я подалась к нему навстречу, и наши пальцы сплелись, его губ коснулась улыбка, и сон разлетелся. Я проснулась. Я проснулась и замигала от солнечного пятна, упавшего на кровать. Но разбудил меня не свет - кто-то легонько стучал в мою дверь. - Эдуард велел вставать. Я не сразу узнала голос Бернардо. И без Фрейда понятно значение последнего сна - Ричард в простыне. Надо мне быть поосторожнее с Бернардо. Стыдно, но это так. Я села в кровати и крикнула в сторону двери: - Который час? - Уже десять. - Ладно, иду. Но что-то я не расслышала удаляющихся шагов. Либо дверь надежнее, чем кажется, либо Бернардо движется тихо. Если бы здесь был только Эдуард, я бы натянула джинсы и просторную футболку и пошла бы пить кофе. Но в доме был народ, и все мужчины. Я сумела проникнуть в ванную и одеться, никого в коридоре не встретив. Оделась я в темно-синие джинсы, синюю тенниску, белые носки и мои любимые черные кроссовки. Обычно я не беру пистолетов, пока не выхожу в большой страшный мир, но в доме Эдуарда большой страшный мир жил в соседней комнате, и потому я сунула "файрстар" во внутреннюю кобуру штанов под правой рукой. Причесанная, умытая и вооруженная, я пошла на запах бекона. В маленькой, тесной и белой кухне все приборы были черные, и контраст, пожалуй, ощущался слишком резко, особенно при первом утреннем впечатлении. А на белом деревянном столике стоял еще один букет полевых цветов. Снова Донна постаралась, но, честно говоря, тут я была с ней согласна. Хоть как-то нужно было создать уют на кухне. Во всяком случае, присутствие двоих мужчин за столом не придавало комфорта обстановке. Олаф побрился так, что от всего волосяного покрова оставил одну только черную линию бровей. Вырядился он в черную майку и черные брюки. Туфель не было видно, но я могла поспорить, что они цветовой гаммы не нарушают. Еще он прихватил с собой черную наплечную кобуру с большим автоматическим пистолетом какой-то системы - я не узнала марку - и нож с черной рукоятью в черных ножнах под левой рукой. Наплечная кобура колется, если надевать ее поверх майки, ну и пусть - не мои проблемы. Бернардо был одет в белую футболку с короткими рукавами и черные джинсы. Верхний слой волос он стянул с боков на макушку под большой пестрый берет. Вся остальная часть черной шевелюры спадала на плечи и резко оттеняла на фоне белой рубашки. Сзади на правом бедре у него висела десятимиллиметровая "беретта". Ножа я на нем не видела, но он точно был. Эдуард стоял у плиты, раскладывая омлет со сковородки на две тарелки. Он тоже был в черных джинсах и ковбойских сапогах, в такой же белой рубашке, как и вчера. - Ух ты, ребята, мне что, идти переодеваться? Они все посмотрели на меня, даже Олаф. - Вполне приличная на тебе одежда, - ответил Эдуард. Он отнес тарелки к столу и поставил перед пустыми стульями. В центре стола, возле цветов, стояла тарелка с беконом. - Но несоответствующая, - сказала я. Эдуард и Бернардо улыбнулись, Олаф - нет. Вот удивительно-то. - Вы все вроде как в униформе. - Пожалуй, - сказал Эдуард и сел на один из свободных стульев. Я заняла второй. - Надо было меня предупредить насчет формы одежды. - Мы не нарочно так оделись, - сказал Бернардо. Я кивнула: - И потому так забавно и вышло. - Я не пойду переодеваться, - заявил Олаф. - Никто и не предлагал, - ответила я. - Я просто поделилась своими впечатлениями. - В яичнице были какие-то зеленые и красные кусочки. - А это что такое? - Зеленый перец, чили и кубики ветчины, - ответил Эдуард. - Господи, Эдуард, зачем? Я люблю яйца в таком виде, как их создал Бог, - без ничего. Повернув омлет вилкой, я потянулась за беконом. Половина его была еле обжарена, другая половина - до хруста. Я взяла зажаренный кусок. И у Олафа на тарелке бекон был с корочкой. Ну-ну. Я произнесла над едой молитву. Эдуард продолжал есть, но остальные замялись, чувствуя себя неуютно с полным ртом. Всегда забавно произносить молитву в компании людей, которые этого не делают. Такое сконфуженное молчание и лихорадочная мысль: то ли жевать, то ли перестать. Я договорила слова молитвы и взяла кусок бекона. Вкусно. - Каков план игры на сегодня? - спросила я. - Вы еще дела не дочитали, - сказал Эдуард. Бернардо застонал. - Я думаю, это напрасная трата времени, - сказал Олаф. - Мы их прочли. Не верю, что она найдет что-нибудь новое. - Она уже нашла, - ответил Эдуард. Олаф повернулся к нему, задержав вилку с беконом на полпути ко рту: - Ты о чем? Эдуард рассказал. - Это пустяк, - заявил Олаф. - Это больше, чем ты сделал, - спокойно ответил Эдуард. - Если я такая обуза в этой работе, то, может, мне уехать? - Если не сработаешься с Анитой, то, наверное, придется. Олаф уставился на него. - Ты предпочитаешь для поддержки ее, а не меня? - удивленно спросил он. - Да. - Я ее могу сломать о колено, - произнес Олаф. Удивление сменялось гневом. Боюсь, что у Олафа почти все эмоции переходят в гнев. - Может быть, - согласился Эдуард. - Но не думаю, что она тебе предоставит шанс. Я подняла руку: - Эдуард, не превращай это в состязание. Олаф неторопливо повернулся ко мне и медленно и очень отчетливо произнес: - Я с бабами не состязаюсь. - Боишься проиграть? - спросила я и тут же пожалела. Минута удовлетворения не стоила выражения на его лице, когда он поднялся со стула. Я пригнулась к столу и вытащила "файрстар", направив его под столом в сторону Олафа. Он стоял, нависая надо мной, как древесный ствол из мышц. - Эдуард все утро рассказывал мне о тебе. Пытался убедить, что тебя стоит слушать. - Он мотнул головой. - Ты ведьма, а я нет. Тварь, за которой мы охотимся, может обладать магией, и нам нужен твой опыт. Пусть это все и правда, но терпеть от тебя оскорблений я не стану. - Ты прав, - сказала я. - Прошу прощения. Это была глупая шутка. Он заморгал: - Ты извиняешься? - Да. В тех редких, редчайших случаях, когда я не права, я могу извиниться. Эдуард пристально глядел на меня через стол. - В чем дело? - спросила я. Он только покачал головой: - Ни в чем. - Ненависть Олафа к женщинам ослабляет его, а я стараюсь не смеяться над слабостями других людей. Эдуард закрыл глаза и покачал головой: - Никак ты не можешь оставить это без ответа. - Я не инвалид! - вспыхнул Олаф. - Твоя бессознательная и непримиримая ненависть ослепляет тебя, когда дело касается причины ненависти. Копы вышибли меня с осмотра места преступления, потому что вчерашний главный коп оказался христианским правым экстремистом и счел меня дьявольским отродьем. Он предпочитает, чтобы больше погибло людей, чем воспользоваться моей помощью в раскрытии дела и обойтись меньшими жертвами. Его ненависть ко мне берет верх над желанием расправиться с монстрами. Олаф все еще стоял, но напряжение в нем ослабло. Вроде бы он действительно меня слушал. - У тебя ненависть к женщинам сильнее желания поймать монстра? Он посмотрел на меня, и впервые его взгляд не был злобен. Он был задумчив. - Эдуард позвал меня, потому что я в своем деле лучший. И я никогда не бросал работы, пока дичь не была убита. - А если нужен мой опыт в противоестественном, чтобы убить этого монстра, ты сможешь с этим смириться? - Мне это не нравится. - Это я знаю, но я спросила не о том. Можешь ли ты согласиться с тем, что мои знания помогут тебе убить монстра? Можешь принять мою помощь, если так будет лучше для дела? - Не знаю, - ответил он. По крайней мере он был честен, даже рассудителен. Начало положено. - Вопрос в том, Олаф, что тебе дороже: успешное убийство дичи - или ненависть к женщинам? Слышно было, как застыли Эдуард и Бернардо. Комната будто затаила дыхание. - Дороже всего - убить. Я кивнула. - Отлично. И спасибо. Он покачал головой: - Если я принимаю твою помощь, это еще не значит, что я считаю, будто ты мне ровня. - Вполне согласна. Кто-то пнул меня ногой под столом. Наверное, Эдуард. Но мы с Олафом кивнули друг другу, правда, без улыбок, но заключив перемирие. Если он сможет справиться со своей ненавистью, а я - со своими приколами, перемирие может продлиться достаточно долго, чтобы мы раскрыли дело. Я сумела вложить "файрстар" в кобуру незаметно для Олафа, что подтвердило невысокое мнение о нем. Эдуард заметил, и Бернардо, по-моему, тоже. Так какая же у него специальность? Что толку в нем, если он не знает, где находятся пистолеты?Глава 29
После завтрака мы снова вернулись в столовую. Бернардо вызвался мыть посуду - видно, искал любой повод увильнуть от бумажной работы. Хотя я начинала подумывать, не был ли и Бернардо так сильно испуган этими увечьями, как Эдуард. Даже монстры боялись этой твари. Вчера вечером я собиралась повременить пока с чтением отчетов патологоанатомов, но сейчас, при свете дня, призналась себе, что просто струсила. Читать об этом было не так страшно, как все видеть, и мне очень не хотелось браться за фотографии, я их боялась, и как только я себе в этом призналась, то определила для себя эту работу как первоочередную. Эдуард предложил мне развесить все фотографии по стенам столовой. - И продырявить булавками твои чистенькие стены? - Какое варварство! - возмутился Эдуард. - Нет, мы пластилином прилепим. Он достал желтый прямоугольник, отломил кусок и протянул Олафу и мне. Я зажала пластилин между пальцами, свернув в шарик. Это вызвало у меня улыбку. - С начальной школы не видела пластилина. Следующий час мы втроем лепили фотографии на стены. Возня с пластилином напомнила мне четвертый класс и как мы помогали мисс Купер лепить на стену рождественские картинки. Мы развешивали таким образом веселых Санта Клаусов, большие карамельные трости и яркие шары. Сейчас я развешивала расчлененные тела, лица со снятой кожей крупным планом, снимки комнат, набитых фрагментами тел. Когда мы закрыли одну стену, я уже была несколько угнетена. Наконец фотографии заняли почти все пустое пространство на стенах. Встав посреди комнаты, я оглядела стены. - Боже мой! - Что, слишком сурово? - спросил Олаф. - Отвали, Олаф. Он что-то начал говорить, но Эдуард произнес: - Олаф. Поразительно, сколько зловещего смысла он смог вложить в одно короткое слово. Олаф задумался на секунду и решил не напирать. Либо он умнел на глазах, либо и он боялся Эдуарда. Угадайте, что казалось мне вероятнее? Мы группировали фотографии по местам преступлений. Здесь я впервые глянула на растерзанные тела. Доктор Эванс их описал как разрезанные острым предметом неизвестной природы, а в дальнейшем разорванные в суставах руками. Но его формулировки бледнели перед реальным положением дел. Сперва я разглядела только кровь и куски. Даже зная, на что я смотрю, я не могла сосредоточиться - разум отказывался воспринимать. Эффект был такой же, как при рассматривании стереоскопической картинки, когда видишь только цвета и точки, а потом вдруг весь предмет. А потом уже не можешь не видеть. И мой разум пытался пощадить меня, просто не позволяя сложиться целостному изображению. Мой разум меня защищал, а он это делает, только когда дело слишком плохо. Если я прямо сейчас уйду, пока зрение не различает всей картины, я Как-то отгорожусь от этого ужаса. Я могла бы повернуться и уйти. Хватит. Еще одного кошмара мой мозг не выдержит. Так, наверное, можно сохранить здравый рассудок, но спасется ли следующая семья, на которую эта тварь наложит лапы или что там у нее есть? А прекратятся ли увечья и смерти? Поэтому я осталась, заставляя себя разглядывать первую фотографию, ожидая, пока увижу на ней четкое изображение. Кровь была ярче, чем в кино, - вишневая. Полиция с фотографом приехали раньше, чем кровь начала высыхать. Я спросила, не оборачиваясь: - Почему полиция так быстро нашла тела? Кровь еще свежая. - Родители мужа должны были заехать к ним и позавтракать перед работой, - ответил Эдуард. Мне пришлось отвернуться от фотографии, опустить глаза. - Ты хочешь сказать, что родители его нашли в таком виде? - Хуже, - ответил он. - Что еще может быть хуже? - Жена сказала лучшей подруге, что она беременна. За завтраком они собирались сказать родителям, что им предстоит стать дедушкой и бабушкой. Ковер поплыл у меня перед глазами, будто я смотрела сквозь воду. Нащупав позади себя стул, я медленно на него опустилась, потом нагнулась, упираясь лбом в колени, и стала очень осторожно дышать. - Что с тобой? - спросил Эдуард. Я мотнула головой, не поднимаясь. Ждала, что Олаф отпустит язвительное замечание, но он промолчал. Либо Эдуард его предупредил, либо он тоже был потрясен ужасом. Когда я уже была уверена, что меня не стошнит и я не потеряю сознание, я сказала, не поднимая по-прежнему головы: - Когда родители приехали к дому? В котором часу? Послышался шорох бумаги: - В шесть тридцать. Я повернула голову, прижалась щекой к колену. Очень уютное ощущение. - А когда взошло солнце? - Не знаю, - ответил Эдуард. - Выясни. - Черт, до чего красив этот ковер на полу! Медленно, стараясь дышать так же ровно, я выпрямилась. Комната не плыла. Отлично. - Будущие дед с бабкой приехали в шесть тридцать. Допустим, десять минут они приходили в себя, пока вызвали полицию. Первой приехала дорожно-патрульная служба. От тридцати минут до часа прошло до прибытия фотографа, и все равно кровь еще свежая. Даже не потускнела, не говоря уже, что не стала темнеть. - Родители чуть не наступили на нее, - сказал Эдуард. - Ага. - А какое это все имеет значение? - спросил Олаф. - Если рассвет около шести тридцати, то эта тварь может передвигаться при дневном свете или у нее нора близко к месту убийства. Если это время не близко к рассвету, то, может быть, она ограничена темнотой. Эдуард глядел на меня с улыбкой гордого родителя. - Даже сунув голову меж колен, ты думаешь о деле. - Но что это нам дает, - спросил снова Олаф, - если эта тварь ограничена светом или темнотой? Я подняла на него глаза. Он навис надо мной, но я продолжала сидеть. Не очень круто будет, если я встану и упаду. - Если она движется только в темноте, то это может помочь нам сообразить, какой она породы. Мало есть противоестественных созданий, строго ограниченных темным временем. Это поможет сократить список. - А если у нее нора возле места убийства, - пояснил Эдуард, - могут найтись следы. - Ага, - кивнула я. - Полиция обтопала там каждый дюйм местности, - сказал Олаф. - И ты хочешь сказать, что найдешь что-то, чего они не заметили? Все-таки самоуверенность так и выпирает из него. - Полиция, особенно при первом убийстве, искала человека. При поиске человека и монстра обращаешь внимание на разные вещи. - Я улыбнулась. - К тому же если мы не собираемся искать то, чего полиция не нашла, то нам тут делать нечего. Эдуард бы нас не позвал, и полиция не поделилась бы с ним информацией. Олаф нахмурился. - Никогда не видел, чтобы ты так улыбался, Эдуард, если не притворяешься Тедом. Ты как учитель, который гордится хорошим ответом ученика. - Скорее как Франкенштейн со своим чудовищем, - заметила я. Эдуард подумал секунду, потом кивнул и улыбнулся, довольный сам собой. - А что, сравнение хорошее. Олаф насупился на нас обоих. - Ты же не создавал ее, Эдуард. - Нет, - сказала я. - Но он помог мне стать такой, какая я есть. Мы с Эдуардом переглянулись и оба перестали улыбаться, стали серьезными. - И я должен за это принести извинения? - А ты чувствуешь, что должен? - Нет, - сказал он. - Тогда не надо. Я жива, Эдуард, и я здесь. Я встала и не покачнулась ни капли. Жизнь налаживается. - Давайте выясним, происходили ли убийства при дневном свете. Когда я все это просмотрю, поедем знакомиться с местами преступления. - Я обернулась на Эдуарда. - Если ты согласен, конечно. Ты здесь командуешь. Он кивнул: - Нормально. Но чтобы Тед продолжал работать с полицией Санта-Фе, надо включить ее в осмотр места преступления. - Ага, - согласилась я. - Копы не любят, когда штатские лезут на место преступления. Сразу становятся сердитыми. - Тем более что ты в Альбукерке уже персона нон грата, - сказал Эдуард. - Надо все-таки, чтобы кто-то из полиции согласился бы с тобой разговаривать. - Меня это действительно бесит. Я изолирована от самого свежего места преступления, от последних следов. Это уже связывает мне руки, хуже не бывает. - Но ты тоже не знаешь, что это? - спросил Эдуард. Я покачала головой и вздохнула: - Ни малейшего понятия. Олаф даже не произнес "я же тебе говорил" - благослови Господь его шовинистскую душу. Я стала снова разглядывать фотографии, и вдруг я это увидела. Осторожно выдохнув, я произнесла: - Bay! В комнате стало жарко. Черт меня побери, не стану я снова садиться! Опершись пальцами о стену, я заставила себя не качнуться, а со стороны могло показаться, что я рассматриваю поближе. Можете поверить, мне совсем не хотелось ничего поближе рассматривать. Даже пришлось на несколько секунд закрыть глаза. Когда я их открыла, я уже пришла в себя, насколько могла. Фрагменты тела были разбросаны как лепестки цветов, перемешанные с красной гущей. Я переводила глаза с одной окровавленной конечности на другую. И была почти уверена, что вот это - предплечье, а вот торчащий мосол коленного сустава, который выделялся своей белизной посреди красной жижи. Никогда не видела столько кусков мяса. Мне случалось видеть изуродованные тела, но их всегда терзали, чтобы сожрать или в наказание. А вот в этом... разрушении была страшная завершенность. Я перешла к снимку той же сцены, но немного в другом ракурсе. Мысленно я старалась сложить тела воедино, но каждый раз не хватало деталей. Наконец я повернулась. - Нет ни головы, ни кистей рук. - Я показала на маленькие комочки в крови. - Разве что вот это - пальцы. Тела были полностью расчленены, даже фаланги пальцев? Эдуард кивнул: - Все жертвы расчленены почти полностью по всем суставам. - А зачем? - спросила я и поглядела на Эдуарда. - Где голова? - Ее нашли у холма за домом. Мозг отсутствовал. - А сердце? - спросила я. - Посмотри, позвоночник почти не тронут, но внутренних органов не видно. Где они? - Их не нашли, - ответил Эдуард. Я отодвинулась назад, полуоперлась на стол. - Зачем извлекать внутренние органы? Их съели? Этого требовал магический ритуал? Или часть самого ритуала убийства? Сувенир? - В теле много органов, - ответил Олаф. - Если их положить в одну тару, получается предмет тяжелый и громоздкий. И еще они очень быстро разлагаются, если не обработать каким-нибудь консервантом. Я посмотрела на него - он разглядывал фотографии. Вроде бы он ничего особенного не сказал, но создалось впечатление, что он знает, о чем говорит. - А откуда ты знаешь, насколько тяжелые бывают внутренние органы? - спросила я. - Он мог работать когда-то в морге, - предположил Эдуард. Я покачала головой: - Но он же не работал? Верно, Олаф? - Верно, - ответил он и на этот раз посмотрел на меня. Глаза его превратились в темные пещеры из-за глубоких орбит и игры света - или, точнее, темноты. Олаф смотрел на меня, и даже не видя его глаз, я чувствовала его пристальный изучающий взгляд, будто меня взвешивали, анатомировали. Я не отвела глаз от Олафа, но спросила: - А какая у него специальность, Эдуард? Почему ты именно его вызвал на это дело? - Он единственный известный мне человек, кто делал нечто подобное, - сказал Эдуард. Я посмотрела на него - лицо выражало спокойствие. Я обернулась к Олафу: - Мне казалось, ты сидел за изнасилование, а не за убийство. Он в упор посмотрел на меня и ответил: - Полиция слишком быстро приехала. С крыльца донесся веселый голос: - Тед, это мы! Донна пожаловала. А "мы" значит, что она с детьми. Эдуард поспешил на крыльцо, чтобы отвести ее от нас. Боюсь, мы с Олафом так бы и глазели друг на друга до ее появления здесь, но тут вошел Бернардо и сказал: - Надо бы спрятать фотографии. - Как? - спросил Олаф. Я убрала со стола канделябр и сказала: - Завесим дверь скатертью. Я шагнула в сторону, и Бернардо сдернул скатерть. - Ты не собираешься ему помогать? - спросил Олаф. - Ты же ведь один из парней? - Мне не дотянуться до верха двери, - ответила я. Он презрительно ухмыльнулся, но направился к Бернардо помочь завесить скатертью дверной проем. Я осталась стоять у них за спиной с железным канделябром в руках. Глядя на высокого бритоголового мужчину, я почти жалела, что у меня не хватит роста обрушить тяжелое железо ему на череп. И тогда опять я оказалась бы у Эдуарда в долгу, если бы убила еще одного его помощника просто потому, что я его боюсь.Глава 30
Слышно было, как Эдуард самым убедительным тоном Теда отговаривает Донну идти и со всеми здороваться. Она вежливо, но твердо возражала, уверяя, что это обязательно. Чем больше он старался ее удержать, тем сильнее ей хотелось со всеми увидеться. Интуиция мне подсказывала, что встретиться она хочет именно со мной. Планировка дома позволяла в любую из гостевых спален попасть, минуя столовую. Донна хотела проверить, где я и что я не нахожусь ни в чьей кровати, кроме своей собственной. Или хотя бы не в постели Теда. Неужели она думала, что я побегу, опережая их, к себе в комнату, чтобы прикрыть наготу? Но что бы у нее ни было на уме, она шла именно туда. Послышался голос Бекки. Черт. Я поднырнула под скатерть, натянутую поперек двери, и чуть не налетела на них. Донна остановилась, ойкнув от неожиданности. Глаза у нее расширились так, будто я ее напугала. Питер смотрел на меня холодными карими глазами, словно ему до того скучно, что даже говорить лень, но из-под этой отлично сделанной подростковой скуки просвечивал интерес. Все гадали, зачем это скатерть натянули поперек двери. А вслух высказалась Бекки: - Почему перед дверью коврик? Я все говорила "скатерть", потому что в таком качестве ее использовал Эдуард, но выглядела эта вещь как напольная дорожка. Дети всегда попадают в точку. - Потому что мы его держим, - ответил Бернардо из-за импровизированного занавеса. Она подошла ближе. - А зачем вы его держите? - Спроси у Теда, - ответили Бернардо и Олаф хором. Донна повернулась к Эдуарду. Обычно я знаю, что скажет Эдуард, но что он выдаст Донне, я понятия не имела. - У нас по всей комнате фотографии с места преступления. И я бы не хотел, чтобы ты или дети видели. Боже мой, он сказал правду! Может, это действительно настоящая любовь. - А! - сказала она. Подумала секунду, потом кивнула. - Мы с Бекки понесем все на кухню. Она подхватила белую коробку, перевязанную лентой, взяла Бекки за руку и направилась к кухне. Бекки уперлась: - Мама, но я хочу посмотреть фотографии! - Нет, детка, тебе нельзя, - сказала Донна и очень решительно увела ребенка. Я думала, что Питер пойдет за ними, но он остался стоять, глядя на занавешенную дверь, потом посмотрел на Эдуарда. - А что за фотографии? - Плохие. - Насколько плохие? - Анита! - обратился ко мне Эдуард. - Худшие из всего, что я видела, а я видела немало. - Я хочу посмотреть. - Нет, - ответила я. Эдуард ничего не сказал, только смотрел на Питера. Тот набычился: - Я знаю, вы считаете меня ребенком! - Я и твоей маме тоже не хотел их показывать. - Она баба. Я с ним согласилась, но не вслух. - Твоя мать такая, какая есть, - сказал Эдуард. - Это не значит, что она слабая. Она - Донна. Я уставилась на него, постаравшись не разинуть варежку, но очень хотелось. Я никогда не слышала, чтобы он как-то оправдывал чью-либо слабость. Он не просто судил - он судил очень жестко. Какими чарами эта женщина его покорила? Я просто не понимала. - Я думаю... Тед хочет сказать, что тебе нельзя показывать эти фотографии не из-за твоего возраста. - Вы думаете, я не выдержу. - Да, - сказала я. - Я думаю, ты не выдержишь. - Я могу выдержать все, что выдержите вы, - заявил он, скрестив руки на груди. - Почему? Потому что я женщина? Он вспыхнул, будто смутился. - Я не это хотел сказать. Но хотел он сказать именно это. Ладно, ему же всего четырнадцать. Я спустила вопрос на тормозах. - Анита - один из самых сильных людей, которых я знаю. Питер прищурился: - Она крепче Бернардо? Эдуард кивнул. - Крепче Олафа? Я стала лучше думать о мальчике, когда он расположил их в такой очередности. Он инстинктивно почуял, кто из них страшнее. А может, дело в росте Олафа. Да нет, у Питера вроде чутье на плохих парней. Оно либо есть, либо нет, научить ему нельзя. - И даже крепче Олафа, - ответил Эдуард. Из-за скатерти донесся презрительный фырк - заговорило уязвленное самолюбие Олафа. Питер посмотрел на меня уже по-другому. Он явно размышлял, пытаясь представить мою миниатюрную женскую личность в одном ряду с агрессивной, внушительной, мужской сущностью Олафа. И наконец покачал головой: - Она не выглядит крепче Олафа. - Если в смысле армрестлинга, то нет, - сказала я. Он нахмурился и повернулся к Эдуарду: - Я не понял. - А я думаю, что понял, - сказал Эдуард. - А если нет, то объяснить это я не могу. Питер стал еще мрачнее. - В кодексе крутых парней, - обратилась я к Питеру, - очень многое нельзя объяснить. - Но вы его понимаете. Это прозвучало почти обвинением. - Я много времени терлась среди очень крутых парней. - Это не то, - сказал он. - Вы очень отличаетесь от всех женщин, которых я видел. - Она отличается от всех женщин, которых ты когда-нибудь увидишь, - ответил Эдуард. Питер посмотрел на меня, на него. - Мама к ней ревнует. - Я знаю, - сказал Эдуард. Из комнаты донесся голос Бернардо: - Можно нам уже опустить эту рогожу? - Да неужто такие крутые супермены уже устали? - спросила я. - Молочная кислота вырабатывается в мышцах у каждого, киска. Я первая начала обзываться, поэтому пропустила "киску" мимо ушей. - Тебе надо пойти к маме и Бекки на кухню, - сказала я. - В самом деле надо? Он смотрел на Эдуарда, ожидая от него разрешения. - Да, - сказала я, пытаясь взглядом внушить ему, чтобы не вздумал перечить. Но он смотрел только на мальчика. Они оба уставились друг на друга, и между ними что-то проскользнуло, знание какое-то, что ли. - Уберите скатерть, - сказал Эдуард. - Нет! - воспротивилась я и поймала Питера за руку. Повернула к себе, спиной к двери. Захваченный врасплох, он не стал вырываться. Но не успел он еще решить, что со мной делать, как заговорил Эдуард. - Отпусти его, Анита. Я обернулась на него через плечо Питера и обнаружила, что Питер выше меня на пару дюймов. - Эдуард, не надо! - Ему интересно - пусть посмотрит. - Донне это не понравится, - сказала я. - А кто ей расскажет? Я глянула в темные глаза Питера. - Он, вот разозлится когда-нибудь на тебя, или на нее, или на обоих - и расскажет. - Я этого не сделаю, - сказал Питер. Я покачала головой. Не верила я ему, поэтому-то и отпустила его руку. Если Эдуард покажет Питеру этот уголок ада и Донна окажется в курсе, то разрыв между ними будет обеспечен. Так что я готова была ради этого пожертвовать душевным спокойствием Питера, Вот она - суровая правда. Рогожа упала, сначала со стороны Олафа, а Бернардо остался стоять, держа ее на руках, как спящего ребенка. Он посмотрел на Эдуарда, покачал головой и отошел к Олафу, пропуская Питера в комнату. Я двинулась следом за ним и Эдуардом. Олаф встал у дальней двери. Бернардо положил скатерть на стол и отступил к его краю. Я заняла позицию у дальней стены, почти зеркально повторив позу Олафа, но у противоположной двери. Все мы стали каждый по своим углам, будто отделяя себя от того, что происходило. Пожалуй, даже Олаф этого не одобрял. Питер разглядывал фотографии, расхаживая по кругу. Он побледнел и произнес приглушенным голосом: - Это все люди? - Да, - ответил Эдуард. Он стоял рядом с Питером, не слишком близко, но он был с ним. Питер подошел к ближайшей стене, к фотографии, которую я рассматривала. - Что с ними случилось? - Мы еще не знаем, - ответил Эдуард. Питер не отрывал взгляда от фотографий, глаза его бегали по страшным картинам. Он не подошел, не стал рассматривать их вблизи, как я, но он смотрел и видел, что на них. Не вскрикнул, не упал в обморок, его не стошнило. Доказал, что хотел. Он - не баба. Я подумала, не надо ли его предупредить, что могут быть кошмары. Да нет. Они либо будут, либо не будут. Он все еще был бледен, испарина выступила на верхней губе, но он мог двигаться, и голос его был хрипловат, но спокоен. - Я лучше пойду помогу маме на кухне. И он вышел, обхватив себя руками, как от холода. Никто не сказал ни слова. Когда он отошел так, что уже не мог слышать, я подошла к Эдуарду. - Ну, прошло лучше, чем я думала. - Прошло примерно так, как я и думал, - ответил Эдуард. - Черт побери, Эдуард, у парня будут кошмары! - Или да, или нет. Пит - пацан крепкий. Эдуард выглядывал в дверь, будто все еще видел Питера. Взгляд его был где-то далеко. Я уставилась на него: - Ты им гордишься. Гордишься тем, что он посмотрел на вот это, - я мотнула головой в сторону фотографии, - и выдержал. - А почему бы ему не гордиться? - спросил Олаф. Я оглянулась на него: - Если бы Эдуард был отцом Питера - то понятно. Но это не так. Я снова повернулась к Эдуарду и пристально посмотрела на него. Лицо его было непроницаемо, как всегда, но чуть лучились глаза. Я тронула Эдуарда за руку, и этого было достаточно - он обернулся ко мне. - Ты с ним обращаешься как с будущим сыном. - Я покачала головой. - Эдуард, ты не можешь позволить себе такую семью. - Знаю, - ответил он. - Боюсь, что нет. Кажется, у тебя серьезные намерения. Он опустил глаза, избегая моего взгляда. - Черт тебя возьми, Эдуард! - Противно в этом признаться, но я с ней согласен, - сказал Олаф. - Если бы только мальчик, проблем бы не было. Думаю, из него ты сможешь сделать все, что захочешь, но женщина и девочка... - Он покачал головой. - Не выйдет. - Я вообще не понимаю, зачем тебе семья, - сказал Бернардо. - По разным причинам. Никто из вас не верит в брак, - ответил Эдуард. - Верно, - согласился Олаф. - Но если мужчина вроде нас женится, то это не должна быть женщина вроде Донны. Она слишком... - Он попытался подыскать слово и наконец нашел: - Невинна. Ты знаешь, что я такое не про многих женщин могу сказать. - Может, это одна из ее привлекательных черт, - сказал Эдуард, с виду так же озадаченный, как и мы. - Ты уже с ней трахаешься, зачем же тогда жениться? Это уже Бернардо. - Если бы мне нужен был секс, я бы нашел его в другом месте. - А она нехороша? - спросил Бернардо. Эдуард только поглядел на него - долгим взглядом. Бернардо поднял руки кверху: - Извини, извини. Просто любопытство. - Насчет Донны любопытства лучше не проявлять. - Эдуард повернулся ко мне. - А ты веришь в брак. Под этим железным панцирем - простая девчонка со среднего запада, все еще мечтающая о белом штакетнике. - В брак я верю, но не для таких, как мы, Эдуард. Не знаю, что бы сказал он на это, но тут зазвонил телефон, и Эдуард пошел снять трубку. - Спасен колокольным звоном, - сказала я. - Он действительно хочет жениться на этой женщине, - удивленно произнес Олаф. Я кивнула: - Боюсь, что да. - Если он хочет на ней жениться, это его дело, - заметил Бернардо. Мы с Олафом уставились на него, и улыбка на его лице сменилась озадаченным выражением. - В чем дело? - Пусть Олаф серийный насильник или даже серийный убийца, но он по-своему более щепетилен, чем ты. Тебя это не тревожит? Бернардо покачал головой: - Нет. Я вздохнула. Эдуард вернулся в комнату с обычным Эдуардовым лицом, будто и не было откровений прошлой минуты. - Вчера вечером монстр сделал еще одну пару в Альбукерке. - Ч-черт! - сказала я. - И вы поедете без меня? По изучающему меня взгляду Эдуарда я поняла, что сейчас будет сюрприз. - Тебя просят присутствовать при осмотре. Я не смогла скрыть удивление. - Лейтенант Маркс больше не главный? - По телефону говорил он. - Ты меня разыгрываешь! Эдуард покачал головой и улыбнулся. - Тогда не понимаю. - Я думаю, что кто-то в верхах надрал ему задницу за то, что он тебя вышиб. Наверное, ему предоставили выбор: либо работать с тобой, либо отстраниться от дела. Я не могла не улыбнуться: - А на таком деле можно сделать карьеру. - Именно, - подтвердил Эдуард. - Что ж, теперь мы знаем цену Маркса. - Цену? - спросил Бернардо. - Вы что, его подкупили? - Нет, - ответила я, - но его принципы, которые он так любезно изрыгнул вчера мне в лицо, ему не так дороги, как его карьера. Всегда приятно знать, насколько у кого-либо стойкие убеждения. - Не настолько, - заметил Эдуард. - Очевидно, - согласилась я. В коридоре послышался голос Донны, которая громко обращалась к Бекки, но, по-моему, она нас хотела предупредить о том, что идет. Мужчины схватили дорожку и завесили дверь. Эдуард громким и жизнерадостным голосом Теда произнес: - По коням, парни и девчата! Работы еще невпроворот. Я пошла к себе. Если мы выезжаем, нужно прихватить оружие.Глава 31
Я сидела рядом с Эдуардом, на переднем сиденье. Может, мне просто кажется, но я чувствовала, как кто-то сверлит мне взглядом шею. Если это не игра воображения, то тогда наверняка Олаф. К своему костюму я добавила наплечную кобуру с браунингом. Обычно я только его и носила с собой, пока меня не попытаются убить или пока не появится какой-нибудь монстр. Но "файрстар" я оставила во внутренней кобуре. Слишком много я навидалась фотографий с расчлененками, чтобы остаться спокойной. Я даже взяла ножи - сами видите, насколько неуверенно я себя чувствовала. И чей-то там сверлящий взгляд сзади тоже начиналдействовать на остатки моих нервов. Нет, это не воображение - я это чувствую. Я повернулась и встретила взгляд Бернардо. Вовсе не такое выражение его лица мне хотелось бы сейчас видеть. Мелькнула неуютная мысль о том, какие фантазии он себе рисовал и не мне ли была отведена в них главная роль. - На что ты уставился? - спросила я. Бернардо заморгал, но далеко не сразу опустился на землю и сосредоточился на мне. Он лениво улыбнулся. - Ничего я такого не делал. - Черта с два. - Анита, ты же не будешь указывать мне, о чем думать. - Слушай, ты очень даже симпатичный. Найди себе девушку, назначь свидание. - За ней надо будет поухаживать, угощать, а в конце вечера на секс, может, и не придется рассчитывать. Так что мне в этом толку? - Тогда подцепи шлюху. - Я бы так и сделал, если бы Эдуард меня отпустил. Я поглядела на Эдуарда. Он ответил, не дожидаясь моего вопроса: - Я запретил Олафу... встречи с дамами, пока он здесь. Олаф возмутился, и я о том же самом предупредил и Бернардо. - Все по-честному, - сказала я. - Что ж тут честного, когда меня наказывают за то, что Олаф псих, - буркнул Бернардо. - Раз мне запрещено удовлетворять свои потребности, почему у тебя должны быть такие привилегии? - сказал Олаф. Что-то в его голосе заставило меня обернуться к нему. Он отвел от всех взгляд, уставившись прямо перед собой. Я повернулась к Эдуарду. - Где ты этих людей откапываешь? - Там же, где охотников на вампиров и некромантов. Я его поняла, так что промолчала всю дорогу до Альбукерка. Я-то считала, что у меня есть моральное право бросаться камнями, но Эдуард, очевидно, был иного мнения. Он знал Олафа лучше, и спорить тут было ни к чему. Сейчас по крайней мере. Говорят про "дом в стиле ранчо", а это настоящее ранчо - с ковбоями и лошадьми. Пижонское ранчо для туристов, во всяком случае, оно больше походило на реальное ранчо, чем все те, которые мне доводилось видеть. Оно было даже не совсем в Альбукерке. Дом и корали находились прямо посреди большого пустыря. Почва здесь странно бледноватая, усеянная сплошь пучками сухой травы, и вся эта местность тянулась до горизонта. Ранчо окружали холмы - гладкие груды камня и поросли. Эдуард подрулил к въезду, где был прибит коровий череп и написано: "Ранчо Палой Лошади". Так это было похоже на все вестерны из телека, что показалось очень знакомым. Даже кораль, полный лошадей, нервно мечущихся по бесконечным кругам, казался срежиссированным. Дом представлялся мне не совсем таким, как мне рисовался, а слишком приземистый, построенный из белого известняка, как дом Эдуарда, но поновее. Если убрать кучу полицейских машин, "скорой помощи" и какое-то спасательное оборудование, картина была бы живописной в стиле "одинок я в прериях глухих". Полицейские машины вертели мигалками, и трещали вовсю полицейские рации. Я подумала, не от всего ли этого - мигалок, раций, многолюдья - нервничают лошади. Я не очень-то смыслю в лошадях, но вот так мотаться по загону туда-сюда - вряд ли нормальное для них поведение. Интересно, они стали бегать по кругу до или после прибытия полицейских? Они тоже, как собаки, умеют чуять злобных тварей? Без понятия. Даже не знаю, у кого спросить. Нас остановил коп в форме сразу за воротами. Спросив наши фамилии, он ушел кого-то искать, кто бы нас пропустил или же велел нас выкинуть ко всем чертям. Я подумала, здесь ли лейтенант Маркс. Приглашение исходило от него, и было бы вполне вероятно встретиться с ним. Чем же пригрозили его карьере, что он пригласил меня обратно? Мы молча ждали. Пожалуй, приличную часть нашей взрослой жизни мы провели в ожидании, пока тот или иной тип в мундире не даст нам разрешение работать. Раньше это действовало мне на нервы, а теперь я просто ждала. То ли сказываются зрелые годы, то ли устала цапаться по мелочам? Хотелось бы думать, что годы повлияли, но это наверняка было не так. Полицейский вернулся в сопровождении Маркса. Светло-коричневый пиджак начальника хлопал на жарком ветру, приоткрывая пистолет на правом бедре. Лейтенант шел резким шагом, глядя в землю, весь из себя деловой, и избегал смотреть на нас. Быть может, на меня. Коп добрался до нас первый, но встал чуть в стороне от открытой двери водителя и пропустил лейтенанта. Маркс подошел, глядя только на Эдуарда, будто если на меня не смотреть, то меня и нет. - Кто эти люди у вас на заднем сиденье? - Отто Джеффрис и Бернардо Конь-в-Яблоках. Я отметила, что Олаф должен использовать псевдоним, а Бернардо выступает под настоящим именем. Угадайте, кто объявлен в розыск? - Кто они такие? Я бы не знала, что на это ответить, зато знал Эдуард: - Мистер Конь-в-Яблоках - свободный охотник, как я, а мистер Джеффрис - отставной сотрудник правительственного учреждения. Маркс посмотрел на Олафа через стекло. Олаф посмотрел в ответ. - Правительственного учреждения. Какого именно? - Если вам интересно, свяжитесь с государственным департаментом, и они подтвердят, кто он такой. Маркс постучал Олафу в окно. Олаф опустил окно, нажав на почти бесшумную кнопку на рукоятке. - Да? - сказал он; в голосе у него почти не слышалось обычного гортанного немецкого рокота. - Какой работой вы занимались в госдепартаменте? - Позвоните им и спросите. Маркс мотнул головой. - Я должен пропустить вас и Блейк к осмотру, но эти двое не пойдут. - Он ткнул большим пальцем через плечо в сторону заднего сиденья. - Останутся в машине. - Почему? - спросил Бернардо. Маркс посмотрел на него в открытое окно. Сине-зеленые глаза почти позеленели, и я начала понимать, что это у него признак злости. - Потому что я так сказал, и у меня есть табличка, а у вас нет. Что ж, это было хотя бы честно. Эдуард заговорил, опередив Бернардо, который успел только нечленораздельно хмыкнуть. - Здесь вы командуете, лейтенант. Мы, гражданские, здесь только по вашей милости, и мы это знаем. - Он вывернулся, чтобы сидящие сзади видели его глаза, а Маркс нет. Я заметила холодное и предостерегающее выражение на его лице. - Они с удовольствием посидят в машине. Правда, ребята? Бернардо с недовольным видом погрузился в сиденье, угрюмо скрестил руки на груди, но кивнул. Олаф же только сказал: - Конечно. Как прикажет господин полисмен. Голос его был безразличным и спокойным. Само отсутствие интонации должно было пугать, будто говорит он одно, а на уме у него совсем другое. Маркс поморщился, но отошел от машины. Он неуверенно попытался обхватить себя рукой, будто хотел дотронуться до пистолета, однако не выдавая своего испуга. Я подумала, каким мирным тоном говорил Олаф, но при этом глаза его смотрели вовсе не дружелюбно. Что-то в поведении Маркса насторожило полисмена в форме, и он шагнул ближе к лейтенанту, держа руку на рукояти пистолета. Не знаю, какая случилась перемена с Олафом, но почему-то копы нервничали. Он не шевельнулся, только лицом повернулся к ним. Что же в этом лице заставило их так дергаться? - Отто, - произнес Эдуард тихо, так, что слышно было только в машине. Но как и дома в обращении "Олаф", так и в одном этом слове был зловещий смысл с намеком на дьявольские последствия. Олаф моргнул и повернулся к Эдуарду. Лицо отпугивало какой-то свирепостью, будто он приподнял маску и обнажил скрытое под ней безумие. Но я подумала, что это у него напускная страшилка. Не настоящий монстр, но люди при виде его шарахнутся, не особо задумываясь. Он мигнул еще раз и отвернулся к окну со спокойным и безобидным видом. Эдуард выключил мотор и протянул ключи Бернардо: - Если захотите радио послушать. Бернардо нахмурился, но ключи взял: - Вот спасибо, папочка! Эдуард повернулся к полицейским. - Мы готовы идти, если вы не против, лейтенант. С этими словам он открыл дверь, и Марксу с его подчиненным пришлось шагнуть назад. Я поняла, что мне пора выходить. И только когда я обошла машину и оказалась на виду у Маркса, он обратил на меня внимание, состроив суровую мину. Ненависть свою он, конечно, сдерживал, но бесстрастного лица у него не получилось. Не по душе ему было мое присутствие. Интересно, кто его так прищучил, что он позвал меня обратно? Он открыл рот, будто что-то хотел сказать, но передумал и просто направился к дому. Полисмен в форме шел за ним по пятам, мы с Эдуардом - следом. Эдуард снова нацепил маску рубахи-парня, улыбался и раскланивался с полицейскими, со спасателями - со всеми, кто попадался навстречу. Я шла рядом с ним, стараясь не хмуриться. Никого здесь я не знала, а приветствовать незнакомых как друзей, с которыми сто лет не видались, я плохо умею. Во дворе было полно копов. Я заметила по крайней мере двух в форме, а штатских хоть пруд пруди, особняком держались несколько детективов. Не знаю, чему такому учат в ФБР, что они всегда выделяются среди других. Чуть иная одежда, больше единообразия, меньше индивидуального, чем у обычных копов, но в основном - какая-то аура. С виду важные, будто они получают приказы непосредственно от Бога, а ты - неизвестно от кого. Сначала я думала, что это у меня от простой неуверенности в себе, но со мной такое бывает редко, поэтому тут что-то другое. Но в чем бы это "оно" ни замечалось, у них-то "оно" было. Прибыли федералы. Возможно, дело ускорится или, наоборот, пойдет черепашьим шагом, и даже тормознутся уже имеющиеся небольшие подвижки. Все зависит от того, как договорятся друг с другом две ветви полиции и насколько будет каждая отстаивать свою епархию. Преступления были настолько чудовищны, что, может быть, копы будут сотрудничать, а не бодаться. Бывают же чудеса. Но только одно могло удержать их всех на улице в нью-мексиканской жаре. На месте преступления - паршиво. Кроваво, мерзко, страшно, хотя никто в этом вслух не сознается. Но полицейские сновали во дворе в жару в галстуках, женщины на высоких каблуках бродили по гравию. У многих в руках дымились сигареты. Говорили приглушенно, слов было не разобрать за треском раций. Люди сбивались в небольшие группы, некоторые присаживались на краешек автомобильных сидений, но ненадолго. Все двигались, будто если остановиться, то придется задуматься, а этого очень не хотелось. Люди были похожи на тех лошадей, что беспокойно носились по коралю. У открытых дверей "скорой" сидел полисмен в форме. Фельдшер перевязывал ему руку. Откуда рана? Я побежала догонять Маркса. Раз он здесь командует, должен знать, что случилось. Эдуард тут же приноровился к моему темпу, не задавая вопросов. Иногда в общении со мной в нем заговаривало самолюбие, но на работе - как на работе. Вся шелуха отбрасывается. Я догнала Маркса на узкой длинной веранде дома. - Что с тем полицейским, которого перевязывают? Он резко остановился и обернулся ко мне. В зеленых глазах сквозила безжалостная твердость. Обычно зеленые глаза представляешь красивыми или добрыми, но у Маркса они были как зеленое стекло. Очень он меня ненавидел, всерьез. Я приветливо улыбнулась, а про себя подумала: так тебя растак. Но за последнее время я даже глазами научилась лгать. Это даже как-то грустно. Глаза - зеркало души, и если они умеют лгать, значит, в душе поломка. Даже если можно ее починить, все равно поломка. Пару секунд мы любовались друг другом: он олицетворял жгучую ненависть, я - приветливую маску. Первым моргнул он. Кто бы сомневался. - Его укусил один из выживших. Я вытаращила глаза: - Выжившие еще в доме? Он покачал головой: - Их повезли в больницу. - Еще кто-нибудь ранен? - Если задаешь такой вопрос на месте убийства, то явно имеешь в виду копов. Маркс кивнул, и враждебность в его глазах как-то убавилась и сменилась озадаченностью. - Еще двоих пришлось везти в больницу. - Тяжелые ранения? - Да. Одному чуть не перервали горло. - Еще кто-нибудь из жертв увечья проявлял агрессию? - Нет. - А сколько жертв? - Двое и один мертвый, но пропало еще как минимум три человека, если не пять. Одна пара не учтена, но другие гости слышали, что вроде она собиралась на пикник. Остается надеяться, что они не попали на этот спектакль. Я посмотрела на него. Он отвечал четко, по существу, профессионально. - Спасибо, лейтенант. - Я знаю свою работу, миз Блейк. - Я никогда в этом не сомневалась. Он посмотрел на меня, на Эдуарда, потом снова на меня: - Вам лучше знать. Резко повернувшись, он вошел в открытую дверь. Я посмотрела на Эдуарда - он пожал плечами. Мы последовали за Марксом, и я заметила, что полисмен в форме отстал от нас где-то во дворе. Никто не хотел находиться в доме дольше, чем был обязан. Гостиная имела такой вид, будто кто-то набрал белой жидкости и вылил в форме наклонных стен, закругленных дверей, уводящих дальше в дом, бесформенного камина. Над камином висел выбеленный временем коровий череп. Коричневый кожаный диван изогнулся перед холодным камином. На диване лежали подушки с индейским орнаментом. Широкая дорожка, почти такая же, что у Эдуарда, занимала всю середину комнаты. Вообще интерьер был очень похож на тот, что в доме Эдуарда. Так что, быть может, я еще и не видела стиля Эдуарда, а это какой-то общий юго-западный стиль, не знакомый мне раньше. Открытый широкий участок служил столовой. Канделябр в форме оленьих рогов стоял на столе. На одной его половине лежал узел белой ткани, пропитанной кровью, из-под узла сочилась кровь, растекаясь по паркетному полу темно-алыми струйками. Что-то еще лежало на столе, и это снимал фотограф. Мне загораживали обзор три спины в пиджаках. Страх сдавил горло клещами, стало трудно дышать. Мне не хотелось, чтобы эти люди отошли в сторону. Не хотелось видеть, что там на столе. У меня сердце колотилось в глотке, и пришлось сделать долгий, прерывистый вдох, прокашляться. Вот этот глубокий вдох был ошибкой. Запах недавней смерти - это нечто среднее между зловонием уличного сортира и скотобойни. Пахнуло едким смрадом, значит, были порваны кишки. Но еще один запах просачивался сквозь почти сладкий запах обильной крови. Запах мяса. Я бы попыталась найти другое слово, но это оказывается самым точным. Погружаешься в запах сырого гамбургера. Мясо. Личность, превращенная просто в мясо. От одного этого запаха мне хотелось удрать. Повернуться и уйти. Это не моя работа, я не коп. Я вообще здесь из-за Эдуарда, и если я сейчас уйду, он может предъявить мне счет. Но и вообще было поздно, потому что здесь я уже была ни по чьей-либо просьбе. Я приехала помочь прекратить этот ужас, чтобы он больше не повторился. И это важнее всех кошмаров, которые у меня потом могут быть. Тоненькая полоска крови набухла на краю стола и медленно закапала на пол в искристо-алых переливах от света канделябра. Коротышка посреди комнаты обернулся в нашу сторону. Увидев нас, он изобразил на угрюмом лице подобие улыбки. Он отошел от стоящих у стола и направился к нам. Для агента ФБР он был низкорослым, но шагал Специальный Агент Брэдли Брэдфорд уверенным широким шагом, так быстро преодолевая расстояние, что людям более высоким иногда приходилось за ним бежать вприпрыжку. Год назад мы с ним встретились в Брэнсоне, штат Миссури, по делу о вампирах, где оказались замешаны не только вампиры, но и тварь подревнее, к тому же не местная. Очевидно, Брэдфорду понравилось, как я там работала, потому что он продолжал поддерживать контакт. Я знала, что недавно его назначили в новый отдел ФБР по противоестественным преступлениям. По моим последним данным, отдел переименовали в Сектор Специальных Расследований, а Отдел Профилирования Серийных Убийц стали называть Отдел Поддержки Расследований. ФБР не побит сенсационных слов вроде "серийный убийца", "противоестественный" или "монстр". Но лопату как ни назови, а она лопата и есть. Он протянул руку для пожатия - и замешкался. На нем были пластиковые перчатки, заляпанные кровью, и на одной из них расплылось слишком черное и густое пятно крови. Он извиняюще улыбнулся и опустил руку. Я поняла, кто прищучил Маркса и заставил его снова принять меня в игру. Стараясь дышать очень ровно, я сделала все, чтобы его не подвести. Уже два года я не блевала на осмотре места убийства, и стыдно было бы испортить этот рекорд. - Анита, рад тебя снова видеть. Я кивнула и почувствовала, что улыбаюсь. Я тоже была рада видеть Брэдли, но... - Нам бы надо когда-нибудь встретиться не в обществе мертвецов. Видите, я сумела сохранить хладнокровие, даже пошутить. И при этом немножко оттянула момент, когда надо подойти и посмотреть, что там на столе. Я могла бы отпускать остроумные реплики целый день, лишь бы не надо было лицезреть кровавые останки на обеденном столе. И почему именно вот эти так меня переполошили? Не знаю, но так оно было. К нам подошел другой агент. Он был высок, худ, кожа настолько темная, что можно назвать ее черной. Ухоженные волосы острижены очень коротким ежиком. Агент поправил галстук и одернул пиджак длинными пальцами, которые при каждом движении будто танцевали. Я не из тех женщин, что обычно обращают внимание на руки, но что-то в его руках наводило на мысль, будто он поэт, музыкант - в общем, эти руки делают что-то помимо стрельбы в тире. - Специальный агент Франклин, позвольте представить вам Теда Форрестера и Аниту Блейк. Франклин пожал Эдуарду руку, но не ответил на его улыбку. Потом обратил на меня свой серьезный взгляд. Кисть у него была намного длиннее моей, и рукопожатие получилось несколько неловким. Какое-то оно было неудовлетворительное, будто мы не смогли измерить друг друга. Некоторые мужчины используют рукопожатие как средство оценки собеседника. - Вы давно в этом доме, миз Блейк? - спросил он. - Только что пришла, - ответила я. Он кивнул, будто это было важно. - Брэдфорд рассказывал о вас в превосходной степени. Какая-то интонация в его голосе спрашивала мой ответ... - Я так понимаю, что вы не разделяете его мнения обо мне, - улыбнулась я. Он моргнул, будто застигнутый врасплох, потом его плечи чуть-чуть расслабились, и едва заметная улыбка мелькнула на губах. - Скажем так: я скептически отношусь к присутствию на осмотре штатских, не прошедших специальной подготовки. Услышав насчет "специальной подготовки", я приподняла брови и переглянулась с Эдуардом. Маска Теда на миг исчезла, и в синих глазах этого почти мальчишеского лица проклюнулся природный цинизм Эдуарда. - Штатских, - повторил Эдуард вполголоса. - У нас нет табличек, - пояснила я. - Да, наверное, в этом дело, - тоже вполголоса сказал он, но уже с некоторой смешливой интонацией. Франклин нахмурился: - Я вас рассмешил? Брэдфорд почти в буквальном смысле встал между нами. - Давайте осмотрим место, а потом решим, что делать. Франклин помрачнел сильнее: - Мне это не нравится. - Вы уже высказывали свои возражения, агент Франклин, - сказал Брэдфорд, и по его тону явствовало, что молодой агент его достал. Франклин тоже это почувствовал, потому что еще раз поправил и без того безупречно повязанный галстук и повел нас в столовую. Брэдфорд пошел за ним. Эдуард посмотрел на меня вопросительно. - Я иду, - сказала я. Когда-то я старалась быть большим мачо, чем полицейские. Меня ничто не могло смутить, потому что я большой и крутой вампироборец. Но последнее время мне на все это было наплевать. Я не хотела больше этим заниматься. Сама была поражена, когда поняла, что мне не хочется здесь быть: слишком много ужасов видела я за очень короткий срок. Я выгорала дотла; а может, и уже выгорела, только еще сама не поняла. Страх стянул живот в болезненный узел. Стоп, его надо подавить. Надо отделить себя от той работы, что ждет впереди, или меня стошнит. Я попыталась сделать несколько успокаивающих вдохов, но запах густо обволакивал язык. Пришлось сглотнуть слюну (и тут же об этом пожалеть) и уставиться на ботинки. Я рассматривала носки кроссовок, касавшиеся края дорожки на полу, пока узел в животе не ослаб и наступило спокойствие. В груди все еще что-то дрожало, но лучшего мне уже не добиться. - Вам нехорошо, миз Блейк? - спросил Франклин. Я подняла глаза, и посмотрела на то, что лежало на столе.Глава 32
И я тихо сказала: - Bay! - Вот именно, - отозвался Брэдфорд. - Именно что "вау". Стол был из натуральной сосны, бледной, почти белой. Он подходил к цветовой гамме стен и всего убранства и создавал эффектный фон для той вещи, что на нем лежала. Именно вещи. Дистанция, держи дистанцию, не думай о том, что когда-то это было человеком. Сначала я видела только кровь и куски мяса. Как рассыпанный паззл-мозаика с отсутствующими кусочками. Первое, что я смогла определить, была шея. Виднелся обломок позвоночника, торчащий над мясом. Я поискала глазами голову, но среди окровавленных кусков ничего ей не подходило по размеру. Зато лежала нога, почти целая, только вырванная в тазобедренном суставе. Расчленена она не была. Увидев это, я нашла еще и кисть, лежащую ладонью вверх с согнутыми пальцами, будто держащую что-то. Я наклонилась пониже, не вынимая рук из карманов, потому что свои хирургические перчатки забыла в Сент-Луисе. До чего же непрофессионально! Наклонившись над рукой, я больше не ощущала запаха, не думала "боже мой, какой ужас". Мир сузился до зажатого в лежащей руке комка размером с пятицентовик. Я видела, что это. Кисть была с длинными ухоженными ногтями, некоторые обломаны, будто женщина сопротивлялась... Женщина. Я посмотрела на безымянный палец и увидела обручальное кольцо, с виду тяжелое и дорогое, хотя, чтобы удостовериться, пришлось бы пошевелить руку, а к этому я еще не была готова. Всю эту информацию я фиксировала отстраненно, потому что нашла ключ. Я сосредоточилась и схватилась за это, как за спасательный круг. Может быть, так оно и было. - У нее в руке что-то есть. Это может быть просто обрывок ткани, но... Я нагнулась так низко, что мое дыхание коснулось кожи, и меня обдал мускусный животный запах. И еще от моего дыхания край этой штуки в руке шевельнулся. Он не залубенел от крови и сейчас шевельнулся, когда я подышала на руку. Я выпрямилась. - По-моему, это перо. Я оглядела комнату, пытаясь определить, откуда оно могло взяться. Ни одного предмета животного происхождения в комнате не было, если не считать канделябра с оленьими рогами. Брэдфорд и Франклин переглянулись. - В чем дело? - спросила я. - Почему вы сказали "у нее"? - спросил Франклин. - Ногти, кольца. - Я взглянула на остальные части тела. Догадку о том, что это была женщина, подтверждал и размер грациозной шеи. - Она была с меня ростом или поменьше. Я слышала собственные слова и ничего не чувствовала. Была пустой, как гулкая раковина на песке. Было состояние как от слабого шока, и я знала, что потом за это придется расплатиться. Либо устрою истерику, уединившись в укромном месте, либо... Что-то я в себе сломала, и оно никогда уже, быть может, не восстановится. - Помимо пола, что вы еще определили? - спросил Франклин. Я не люблю, когда меня проверяют, но почему-то сейчас не было сил на эту тему возникать. - Другие жертвы были расчленены до фаланг пальцев. Эта - нет. Когда я впервые услышала, что у выживших тщательно снята кожа, после чего их изуродовали, а мертвые все разорваны на части, я подумала, что убийц может быть двое. Один - очень организованный, и он командует, второй не организованный и подчиняется. Но тела не были разорваны. Они были тщательно рассечены. Это было организованно и очень продуманно. А вот это... - Я показала рукой в сторону стола. - Вот это результат стихийного характера. Либо наш организованный убийца теряет над собой контроль, либо убийц двое, как я полагала вначале. Если их двое, то организованный утратил контроль над своим подчиненным. Эти убийства не были хорошо спланированы, поэтому не может не быть ошибок, которые нам помогут. Но это значит и то, что всякий, попавшийся на дороге этим тварям, будет убит. Больше мертвых тел и более частые убийства. А может быть, и нет. - Неплохо, миз Блейк. Я даже почти со всем согласен. - Спасибо, агент Франклин. Я хотела было спросить, с чем именно он не согласен, но и без того знала. - Вы все еще считаете, что этот серийный убийца - человек? - Считаю, - кивнул он. Я поглядела на останки, разбросанные на столе буграми красной краски. Натекающая кровь уже подбиралась к моим ногам. Копы терпеть не могут, если кто-то начинает разносить кровь по всему месту осмотра. Я шагнула назад и наступила на что-то хрустящее. Нагнувшись, я увидела на полу соль. Кто-то по неаккуратности рассыпал ее за завтраком. Я встала. - Перед нами свежее убийство, агент Франклин, действительно свежее. Сколько времени займет у человека, пусть даже у двоих, превратить другого человека вот в такое? Длинные пальцы Франклина снова поправили галстук. Интересно, знает ли он за собой эту привычку дергать галстук, когда нервничает? Если нет, я готова с ним играть в покер каждый день. - Я не могу дать оценку, точную оценку. - Ладно. Неужели вы думаете, что у человека хватит сил разорвать другого с такой быстротой, что даже кровь останется свежей? Эти чертовы останки кровоточат, будто при жизни, настолько они свежие. Я не думаю, что человек способен столь молниеносно нанести эти повреждения. - Вы высказали мнение и теперь стараетесь его держаться. Я покачала головой: - Послушайте, Франклин, с вашей стороны было логично предположить, что убийца или убийцы - люди. Обычно в вашей работе приходится иметь дело с людьми. Я так понимаю, что вы из Отдела Поддержки Расследований? Он кивнул. - Отлично. Итак, вы охотитесь за людьми, в этом ваша работа. Они монстры, но не настоящие монстры. А я охочусь не за людьми - за монстрами. Это моя работа. Вряд ли меня бы вызвали, если бы виновником оказался человек или не была бы замешана хоть какая-то магия. - К чему вы ведете? - очень напряженно и обозленно спросил он. - К тому, что, если бы с самого начала решили, что это работа монстра, дело бы передали новому подразделению Брэдфорда. Это не было сделано? Злость в его глазах поубавилась, и появилась неуверенность. - Не было. - Все считали, что это дело рук человека, так почему вам рассматривать другую версию? Если бы кому-то хоть приснилось, что это не человек, дело бы не передали вам? Так? - Наверное, так. - Прекрасно. Тогда давайте работать вместе, а не мешать друг другу. Если мы разделим наши силы между поисками людей и поисками монстров, это будет нам стоить времени. - А если вы ошибаетесь, миз Блейк, и эти ужасы - дело рук человека, а мы в этом направлении перестанем копать, это будет стоить жизней. Есть шанс, что виновный - человек. И мы будем продолжать наше расследование обычным образом. - Он посмотрел на Брэдфорда. - Таково мое окончательное решение. Он повернулся к Эдуарду: - А вы, мистер Форрестер, тоже собираетесь блеснуть дедуктивными способностями? Эдуард покачал головой: - Нет. - Так каков же ваш вклад в это расследование? - Когда мы найдем виновного, я его убью. Франклин покачал головой: - Мы не судья, присяжные и палач, мистер Форрестер. Мы - ФБР. Эдуард глядел на него, и весь шарм старины Теда, рубахи-парня, потускнел в его глазах. Они стали холодными, и в них неуютно было смотреть. - У меня в машине два человека. Один из них - эксперт по преступлениям подобного рода. Если это сделал человек, он сможет нам рассказать, каким образом было совершено преступление. Голос Эдуарда был безжизнен, ровен и пуст. - Кто этот эксперт? - спросил Франклин. - Почему он остался в машине? - спросил Брэдфорд. - Отто Джеффрис; потому что лейтенант Маркс так велел, - ответил Эдуард на оба вопроса. - Кстати, - вставила я, - спасибо, что вернул меня в игру, Брэдли. Брэдли улыбнулся: - Не благодари, просто помоги нам раскрыть дело. - Кто такой Отто Джеффрис? - спросил Франклин. - Отставной правительственный служащий, - ответил Эдуард. - Откуда у отставного правительственного служащего опыт в подобных преступлениях? Эдуард смотрел на него до тех пор, пока Франклин не заерзал, поправляя уже не только галстук, но и пиджак. Даже подергал манжеты, хотя это движение имеет смысл только при запонках - пуговицы просто не годятся. - Я уверен, что вы своим пристальным взглядом хотите что-то сказать, но мой вопрос остался без ответа. Что это за правительственный служащий, имеющий подобный опыт? Франклин был, может, и нервным, но еще и упрямым. - Обратитесь в госдепартамент, - сказал Эдуард, - Там вам ответят. - Я хочу получить ответ от вас. Эдуард чуть пожал плечами: - Извините, но если бы я сказал вам правду, я должен был бы вас убить. Это он произнес с улыбкой рубахи-парня и сияя лучистыми глазами. Что, наверное, означало, что он говорит серьезно. - Приведите ваших людей, - сказал Брэдли. - Я обязан заявить протест против привлечения новых посторонних лиц, - высказался Франклин. - Занесено в протокол. - Брэдли посмотрел на Эдуарда. - Приведите их, мистер Форрестер. Осмотром места преступления руковожу я. Эдуард направился к двери. - Пока что, - сказал Франклин. Брэдли повернулся к высокому напарнику: - Знаете что, Франклин? Я думаю, вам следовало бы находиться в другом месте. - Где я был бы более полезен, чем при осмотре места преступления? - Где угодно, только подальше от меня. Франклин хотел было что-то сказать, потом оглядел нас обоих, потом одного Брэдли. - Я этого не забуду, агент Брэдфорд. - Я тоже, агент Франклин. Франклин резко повернулся и вышел, оглаживая руками одежду. Когда он уже не мог нас слышать, я сказала: - Кажется, он тебя не любит. - Создание нового отдела по противоестественным преступлениям никого в восторг не привело. Раньше такими делами занимался Отдел Поддержки Расследований. - Боже ты мой! Я думала, что ФБР выше подобной мелочности. Брэдли рассмеялся: - Как бы я хотел, чтобы так и было! - Брэдли, это очень, очень свежее убийство. Не то чтобы я тебя учила твоей работе, но не стоит ли обыскать прилегающую местность? - Мы провели наземный поиск, ничего не обнаружили. Вертолет все еще висит в воздухе. И еще мы послали за геологическими картами ранчо, на случай, если пропустили какую-нибудь пещеру. - А на геологических картах развалины человеческих строений показаны? - спросила я. - То есть? - Здесь должны руины кишмя кишеть. То, что на поверхности ничего не видно, еще не значит, что под землей их нет. Подземный зал или даже кива. - Что такое кива? - Сакральное подземное помещение для церемониальной магии. Один из немногих общих обычаев для юго-западных племен, их еще называют пуэбло. Брэдли улыбнулся: - Ты хочешь сказать, что ты и по религиозным обычаям индейцев тоже специалист? Я покачала головой: - Что нет, то нет. В курсе сравнительного религиоведения в колледже давали краткий обзор, но спецкурсов по ним я не слушала. Кивы и их общее применение - вот примерно чем и исчерпывается мое знание обычаев юго-западных племен. А если тебе нужны детали ритуалов почитания солнца у сиу, то их я помню. - Свяжусь с картографической компанией и спрошу, отмечают ли они руины искусственного происхождения. - Это будет хорошо. - Местные привели ищеек. Но собаки не хотят входить в дом и след не взяли. - Это бладхаунды? - спросила я. Брэдли кивнул и спросил: - А что? - Это очень дружелюбная порода. Они на собак не нападают. Иногда они отказываются брать след какой-нибудь противоестественной мерзости. Для этой работы нужны тролльхаунды. - Тролль... что? - Тролльхаунды. Их вывели когда-то для охоты на большого европейского лесного тролля. Когда троллей истребили, порода почти вымерла. Она встречается очень редко, но для поиска противоестественных преступников лучше ее нет. Они в отличие от бладхаундов атакуют и убивают все, за чем гонятся. - Откуда ты столько знаешь о собаках? - спросил Брэдли. - У меня папа - ветеринар. Эдуард вошел в комнату, сопровождаемый Олафом и Бернардо. Последние слова он услышал. - Твой папа - собачкин доктор? Я не знал. Он смотрел на меня внимательно, и я сообразила, что Эдуард на самом деле знает обо мне не намного больше, чем я о нем. - А в этой местности есть тролльхаунды? Этот вопрос Брэдли задал Эдуарду. Тот покачал головой: - Нет. А если есть, то мне об этом неизвестно. Я бы ими воспользовался. - Ты тоже знаешь про этих тролль-как-их-там? - удивился Бернардо. Эдуард кивнул: - И если ты - охотник на крупных вредителей, ты тоже должен бы знать. Бернардо поморщился от критического замечания, потом пожал плечами: - Я последнее время больше телохранитель, чем охотник за тварями. Он смотрел куда угодно, только не на стол и то, что на нем лежало. - Может, тебе стоит вернуться к охране чужих тел, - сказал Эдуард. Не знаю, что я пропустила, но Эдуард на него злился. Бернардо поглядел на него: - Может, я так и сделаю. - Никто держать не будет. - Ну и черт с тобой... Тед, - сказал Бернардо и вышел. Я посмотрела на Олафа, будто ждала объяснения случившемуся, но Олаф глядел только на останки. Лицо его преобразилось, и я не сразу поняла это выражение, потому что оно было неуместно. Его глаза уставились на останки женщины со столь пылким вожделением, что могли бы поджечь дом. Таким взглядом можно обменяться только наедине с любимым, но уж никак не на публике, когда смотришь на кровоточащие останки незнакомой женщины. При виде Олафа я похолодела аж до самых кроссовок. От страха, но не перед монстром - по крайней мере не перед тем монстром. Если бы мне пришлось выбирать между исполнителем этих убийств и Олафом, я бы в этот момент не знала, кого выбрать. Вроде как выбор между тигром и... и тигром. Может, я стояла слишком близко - не знаю. Вдруг он повернулся и посмотрел на меня в упор. И как тогда, в машине, я знала, о чем думает Бернардо, так и сейчас поняла, что Олаф ищет актрису на главную роль в своей фантазии. Я подняла руки, замотала головой и попятилась. - Даже близко не подходи... Отто. Черт, меня начали доставать эти псевдонимы. - Она была почти точно твоего роста. Голос его звучал мягко, почти мечтательно. Выхватить пистолет и застрелить его - наверное, это было бы превышением необходимой обороны, но стоять и способствовать его воображению я тоже не собиралась. Я повернулась к Брэдли. - Тут говорили, что есть и другие тела? Пойдемте посмотрим. Пять минут назад меня в следующую камеру ужасов пришлось бы тащить на аркане. А сейчас я ухватила Брэдли за руку и чуть не поволокла его за собой в глубь дома. Взгляд Олафа я ощущала на спине как ладонь, горячую и твердую. Я не оглянулась. Что бы ни ждало меня впереди, оно не может быть хуже зрелища, в котором Олаф разгребает лапами останки тон женщины, а ты знаешь, что в эту минуту он думает о тебе.Глава 33
Брэдли подвел меня к двери, наполовину сорванной с петель. Здесь ломилось что-то здоровенное - Брэдли пришлось отводить дверь в сторону двумя руками. Вроде бы дверь уперлась в ковер, заклинилась. Вдруг он дернулся назад, и я чуть не подпрыгнула. Сердце бешено заколотилось. - Чертовы щепки! Брэдли поднял руку в перчатке, и на пластике было красное пятнышко. Он сдернул перчатку, и щепка, наверное, слетела вместе с ней, так что кровь потекла свободно. - Не маленькая щепочка, - заметила я. - Черт побери! - Брэдли смотрел на меня. - Ты бы сходил, чтобы тебе ее перевязали. Он кивнул, но никуда не пошел. - Ты не обижайся, Анита, но не все рады, что я заставил вернуть тебя в дело. Я не могу тебя оставить наедине с вещдоками. Если потом возникнут вопросы, объясняться будет трудно. - Я никогда в жизни не воровала вещдоков с места преступления. - Я понимаю, Анита, но рисковать не могу. Проводишь меня до фельдшера? Ему пришлось подставить вторую ладонь под рану, чтобы кровь не капала на ковер. Я поморщилась, но кивнула. - Ладно. Он хотел было что-то сказать, но повернулся и пошел обратно в гостиную. Мы прошли примерно четверть пути, когда Эдуард обратился с просьбой: - Отто хочет развернуть скатерть и посмотреть, что в ней. - Я пришлю фотографа и агента Франклина, чтобы они присмотрели. Брэдли приходилось спешить, чтобы его кровь не испачкала ковер и не исказила картину. Ни Эдуард, ни Олаф, ни постовой, появившийся как по волшебству, чтобы они не баловались с вещдоками, не спросили, что у Брэдли с рукой. Наверное, им было все равно. Я пошла вместе с Брэдли к машине "скорой помощи". Снаружи все так же тусовался народ. А не лучше ли им было отправиться на поиски этой твари? Не моя работа - учить их, как им работать, но это было очень недавнее убийство, и я не видела бешеной активности, которая казалась бы мне уместной. Брэдли сел в машину и предоставил фельдшеру обрабатывать рану. Да уж, рана. На щепку напоролся. Я старалась быть хорошей девочкой и стояла молча, но, наверное, мое нетерпение было заметно, потому что Брэдли нарушил молчание: - Мы как только прибыли, послали людей на поиски, а прибыли мы очень быстро. - Я ничего не говорила. Он улыбнулся: - Отойди от дома и оглядись на триста шестьдесят градусов. - Он скривился, когда фельдшер сделал ему больно. - Потом возвращайся и доложи мне обстановку. Я взглянула на него, он здоровой рукой махнул мне, чтобы шла. Я пожала плечами и отправилась на осмотр. Жара давила на плечи, как тяжкая ноша, но не была влажной, а потому терпимой. Под ногами хрустел гравий, громче, чем надо бы. Я шла в другую сторону от кораля. Лошади все еще носились бесконечными кругами обезумевшей карусели. Путь мой лежал между машин, с эмблемами и без. Пожарные фургоны уже уехали. Я вообще не понимаю, зачем их сюда вызвали. Хотя иногда на звонок по 911 тут же выезжают все службы, особенно если звонящий в панике и не может толком все рассказать. Я остановилась возле безмолвной мигалки какой-то машины. Кто вызвал полицию? Неужто у нас есть свидетель? Если да, почему никто о нем не упомянул? Если нет, кто тогда звонил? Я пошла дальше, пока горячий ветер, шуршащий в сухой траве, не стал громче треска полицейских раций. Тогда я повернулась обратно к дому. Автомобили издали были такие маленькие, что каждый можно было рукой накрыть. Наверное, я ушла дальше, чем надо было. Так что если начну звать на помощь, меня могут и не услышать. Не слишком умный поступок. Стоило бы тут же вернуться, но мне надо было какое-то время побыть в стороне от всего этого. Постоять одной на ветру. Тогда я выбрала компромиссный путь: вытащила браунинг и сняла с предохранителя, направив ствол в землю. Теперь могу насладиться одиночеством, не подвергая себя опасности. Хотя, честно говоря, не была я уверена, что тварь, за которой мы гоняемся, не плюет на все пули, как серебряные, так и прочие. Брэдли велел осмотреться, и я так и поступила. Ранчо располагалось на широкой круглой равнине или на плато, поскольку нам пришлось ехать вверх, чтобы сюда попасть. Как ни назови, а плоская и гладкая земля тянулась на много миль во все стороны до края дальних холмов. Конечно, здешние расстояния для меня непривычны, потому, может, это были не холмы, а горы, и равнина расстилалась еще намного дальше. Деревьев вокруг не росло. Не попадалось никакой растительности, доходящей мне хотя бы до пояса. Тварь, которая выбила ту дверь, должна быть здоровенной, побольше человека, хотя и не очень. Я медленно обернулась, озираясь, и нигде не заметила укрытия, подходящего для таких габаритов. Понятно, Они, как прибыли, сразу бросились искать с полной уверенностью, что тварь далеко не ушла. Радиус поисков все отдалялся, но результатов никаких. Вертолет гудел наверху, достаточно высоко, чтобы не гнать ветер к земле, но и достаточно низко, чтобы у меня не было сомнений: оттуда меня видят. Они высматривали все необычное, а я, стоящая одна посреди поля, была вполне необычной. Сделав несколько кругов, вертолет застрекотал прочь искать еще где-нибудь. Я осмотрела пустой ландшафт. Негде прятаться. Куда же оно могло подеваться? Под землю могло или же улетело. Если улетело, тут я не в силах помочь, но если эта штука под землей... в пещерах или, быть может, в заброшенном колодце... Я выскажу Брэдли эту версию, а он скажет, что они уже проверили. Да ладно, я ведь здесь для того, чтобы высказывать версии, так? За этим меня и позвали. Услышав движение у себя за спиной, я повернулась, уже наполовину подняв пистолет, но тут узнала Рамиреса. Он держал руки в стороны, подальше от своего оружия. Медленно выдохнув, я сунула пистолет в кобуру. - Извините. - Ничего, все в порядке, - ответил он. На нем была очередная белая рубашка, рукава которой он закатал выше смуглых мускулистых предплечий. Галстук был другого цвета, но все равно висел свободно, как ожерелье, а две верхние пуговицы рубашки расстегнуты, выставляя напоказ смуглую гладкость горла. - Не все. Обычно я не такая дерганая. Я обхватила себя руками за плечи - не от холода, но от нестерпимого желания, чтобы кто-то меня обнял. Утешил. Эдуарду можно найти много применений, но утешать кого-нибудь - это не для него. Рамирес подошел ко мне. Он не пытался ко мне прикоснуться, только стоял очень близко и смотрел туда же, куда и я. Не отрывая взгляда от дали, он сказал: - Вас взволновало это дело? - Ага, хотя я не понимаю почему. Он резко и коротко засмеялся, повернулся ко мне, на лице его было написано и удивление, и веселье. - Не понимаете? - Нет, не понимаю, - нахмурилась я. Он покачал головой, улыбаясь, но глаза у него были пронзительные. - Анита, это совершенно ужасный случаи. Я никогда в жизни такого не видел. - Я видела расчлененных жертв - наподобие тех, которые погибли. Он стал серьезен. - Вам уже приходилось такое видеть? Я кивнула. - А увечья? - спросил он. Лицо его было уже очень серьезно. Темно-карие, почти черные глаза рассматривали меня в упор. Я покачала головой: - Таких, как эти выжившие, я не видела никогда. - И засмеялась, но не слишком счастливым смехом. - Если их можно назвать выжившими. Что за жизнь у них будет, если они останутся жить? Я сильнее обняла себя за плечи, глядя в землю, стараясь не думать. - У меня с тех пор кошмары, - сказал Рамирес. Я посмотрела на него. Полицейские не часто сознаются в таких вещах. Особенно штатским консультантам, с которыми только что познакомились. Мы переглянулись, и глаза у него были такие добрые, такие естественные. Рамирес позволил мне увидеть себя таким, какой он есть, если, конечно, он не классный актер, Я это оценила, но не знала, как выразить вслух. Слова в таких случаях беспомощны. Самое лучшее, что можно сделать, - ответить тем же. Проблема была в том, что я ужене очень знала, какова я настоящая. Не знала, как выразить это глазами. Не знала, что дать ему увидеть. Выбирать было не из чего, и я решила изобразить сконфуженность, смешанную с испугом. Он слегка тронул меня за плечо. Когда я ничего не сказала, он придвинулся ко мне, обнял, пропустив руки мне за спину, и притянул к себе. Я на пару секунд напряглась в его объятиях, но не высвободилась. И постепенно, расслабила мышцы, пока моя голова не легла ему на грудь, а руки не обвили его талию. - Все будет хорошо, Анита, - шепнул он. Я мотнула головой, все еще прижимаясь к нему: - Вряд ли. Он попытался заглянуть мне в лицо, но мы стояли слишком близко, и ему было неудобно. Я отодвинулась, чтобы он меня видел, и вдруг мне стало неловко так стоять, обнимая незнакомого мужчину. Я отодвинулась, и он отпустил меня, только придержал пальцы одной моей руки, слегка сжав их. - Анита, прошу тебя, расскажи. - Я уже лет пять занимаюсь случаями вроде этого. Когда я не осматриваю изувеченных мертвецов, то охочусь на вампиров, одичавших оборотней, прочих монстров - сам знаешь, кого включать в этот список. Он теперь держал меня за руку крепко, согревая теплом своей кожи. Я не отняла руку. Мне нужно было ухватиться за какое-то человеческое тепло. И я попыталась вложить в слова все то, о чем уже давно думала. - Многие копы за тридцать лет службы никогда не пользуются оружием. А я уже потеряла счет, сколько народу я перебила. - Его рука, держащая мою, напряглась, но он не стал перебивать. - Когда я начинала, то я считала, что вампиры - монстры. И я в это честно верила. Но теперь я уже не знаю. Кем бы они ни были, но они очень похожи на людей. Завтра меня могут вызвать и послать в морг протыкать колом сердце в теле, которое до капельки такое же человеческое, как мое или твое. Если я получаю ордер суда на ликвидацию, я имею законное разрешение стрелять и убивать вампира или вампиров, указанных в ордере, а также любого, кто попытается мне помешать. Это включает людей-слуг, а также людей, имеющих один укус. Один укус или два - это можно вылечить. Но я их убивала, этих людей, чтобы спасти себя, спасти других. - Ты делала то, что должна была делать. Я кивнула: - Пусть так, но сейчас это уже не имеет смысла, Не важно, права я, что это делаю, или нет. Если убийство оправданное, это еще не значит, что оно на тебя не действует. Я приучила себя думать, что если я права, то этого достаточно. Оказывается, нет. Он чуть ближе притянул меня за руку: - Что ты хочешь этим сказать? Я улыбнулась: - То, что мне нужен отпуск. Он рассмеялся, рассмеялся хорошо, открыто и весело - ничего особенного не звучало в смехе, только удивление. Я слыхала смех и получше, но никогда в те минуты, когда он мне был нужнее всего. - Только отпуск? Я пожала плечами: - Как-то не представляю себе, что брошу свою работу и буду складывать букеты, детектив Рамирес. - Эрнандо. - Эрнандо, - кивнула я. - Уж такая я, как есть. - Я поняла, что мы все еще держимся за руки, и отняла руку. Он меня отпустил без возражений. - Может, если сделать перерыв, я снова смогу работать. - А если отпуска не хватит? - спросил он. - Когда дойдем до переправы, тогда и будем думать, как переходить. Дело было не только в трудном дне и трудной ночи. Моя реакция на тело Бернардо и то, что я позволила чужому мужчине себя утешать, - это было совсем на меня не похоже. Мне не хватало моих мужиков, но дело не только в этом. Расставшись с Ричардом, я рассталась со стаей, со всеми своими друзьями среди вервольфов. Утратив Жан-Клода, я утратила всех вампиров, и как ни странно, кое-кто среди них были мои друзья; С ними можно дружить, пока помнишь, что они монстры, а не люди. Как можно одновременно дружить и помнить, объяснить я не могу, но у меня получалось. Я не просто на полгода отрезала себя от мужчин в своей жизни. Я отрезала себя и от друзей. Даже Ронни, Вероника Симз, одна из немногих моих подруг среди людей, завела себе новый бурный роман. Она встречалась с лучшим другом Ричарда, а потому общаться нам стало неудобно. Кэтрин, мой адвокат и моя подруга, только два года как была замужем, и я не хотела мешать их с Бобом жизни. - Ты о чем-то очень серьезно задумалась, - сказал Рамирес. Я моргнула и посмотрела на него. - Да просто сейчас поняла, как мне одиноко даже дома. А здесь... - Я покачала головой, не закончив фразы. Он улыбнулся: - Одинокая ты только потому, что хочешь быть одинокой, Анита. Я ж тебе предлагал показать местные достопримечательности. Я покачала головой: - Спасибо. Нет, на самом деле. В других обстоятельствах я бы согласилась. - А что тебя останавливает? - Во-первых, дело. Если я стану встречаться с одним из местных копов, то моя деловая репутация упадет ниже плинтуса, а она и без того не очень высока. - А что еще? У него было очень заботливое, сердечное лицо, будто он вообще заботливо относится ко всему, что делает. - Дома меня ждут двое мужчин. Ждут, чтобы я выбрала одного из них или бросила обоих. Он раскрыл глаза шире: - Двое? Впечатляет. - Ничего хорошего. Моя личная жизнь - сплошной кавардак. - Очень сочувствую. - Не могу сама поверить, что все это тебе рассказала. Это на меня не похоже. - Я хорошо умею слушать. - Я заметила. - Можно проводить тебя обратно? Я улыбнулась от старомодности этих слов. - Сначала можешь ответить на пару вопросов? - Задавай. - Он сел на землю, подтянув штанины, чтобы не пузырились на коленях. Я села рядом: - Кто вызвал полицию? - Гость. - Где он сейчас? - В больнице. Серьезный нервный срыв от потрясения. - Физических повреждений нет? Рамирес качнул головой. - Кто на этот раз стал жертвами увечья? - Брат жены и двое племянников, все старше двадцати. Жили и работали здесь же, на ранчо. - А другие гости? Где они были? Он закрыл глаза, будто вызывая в памяти страницу. - Почти все поехали на пикник в горы с ночевкой, это было заранее запланировано. Но остальные взяли машины ранчо, которые держат для гостей, и уехали. - Не продолжай, - сказала я. - Почувствовали беспокойство, им не сиделось на месте, и они вынуждены были покинуть дом. Рамирес кивнул. - Как и соседи вокруг тех, прежних домов. - Рамирес, это чары, - сказала я. - Не заставляй меня напоминать, что я просил называть меня по имени. Я улыбнулась и отвела взгляд от его дразнящих глаз. - Эрнандо, это либо чары, либо какая-то способность этой твари наводить страх, ужас на тех, кого она не собирается убивать или увечить. Но я думаю, что чары. - Почему? - Потому что слишком избирательно действие для природной способности, вроде как у вампира - гипнотизировать глазами. Вампир может зачаровать одного человека в комнате, полной народу, но не может зачаровать целую улицу за исключением одного дома. Для этого надо уметь организовать магическую силу, а это означает чары. Он подобрал сухую травинку, покатал в пальцах. - Значит, мы ищем ведьму. - Я кое-что знаю о ведьмах и других приверженцах колдовства и не знаю ни одной ведьмы, которая в одиночку или даже с целым ковеном была бы на такое способна. Я не отрицаю, что где-то тут замешан чародей-человек, но здесь поработало что-то действительно неотмирное, нечеловеческое. - На сломанной двери мы нашли следы крови. Я кивнула: - Приятно, что хоть кто-нибудь сообщает мне о каких-то фактах, когда мы уже что-то нашли. Здесь все, и Тед в том числе, держат карты поближе к груди, и я почти все время трачу в поисках того, что другие уже выяснили. - Спрашивай меня, и я отвечу на все твои вопросы. - Рамирес отбросил былинку. - А сейчас нам лучше вернуться, пока твоя репутация не погибла ни за что. Я не стала спорить. Назначь любую женщину работать среди мужчин, и слухи поползут тут же. Если ты сразу не внесешь ясность, что ты вне досягаемости, начинается еще и конкуренция. Некоторые мужчины пытаются либо изгнать тебя из города, либо залезть тебе под юбку. Другого обращения с женщиной они себе даже представить не могут. Если ты не объект секса, значит, ты угроза. Мне в таких случаях всегда интересно, как у них прошло детство. Эрнандо встал, отряхивая траву и пыль со штанов. Кажется, у него было детство безоблачное или, во всяком случае, он с ним удачно расстался. За это его родители заслужили похвальную грамоту. Когда-нибудь он приведет домой хорошую девушку и заведет хороших детей в хорошем доме, работая по выходным во дворе, а каждое воскресенье обедая то у одних бабушки с дедушкой, то у других, по очереди. Замечательная жизнь, если можешь себе ее обеспечить. А ему еще надо раскрывать убийства. Не все сразу делается. А что имею я, если честно? Для кризиса среднего возраста я еще слишком молода, а для угрызений совести уже слишком стара. Мы направились обратно к машинам. Я снова обнимала себя за плечи, потом заставила себя опустить руки и пошла рядом с Рамир... с Эрнандо как ни в чем не бывало. - Маркс мне сказал, что один из прибывших первым копов чуть не лишился горла. Как это вышло? - Я здесь был не с самого начала. Лейтенант меня вызвал не сразу. - В голосе его прозвучала жесткость. Да, он был мягок, но ездить на себе не позволял. - Но я слышал, что трое выживших напали на полицейских. Пришлось их успокоить дубинками. Они продолжали пытаться драть полицейских на части. - А зачем? И как это у них получилось? Я в том смысле, что, если с человека ободрать кожу и оторвать куски тела, он в бой не рвется. - Я помогал перевозить кое-кого из первых выживших, и они не дрались. Просто лежали и стонали. Это были раненые, и они вели себя как раненые. - Есть какие-то следы Тада Бромвелла, сына выживших на том месте убийства, что я видела? Эрнандо выкатил глаза: - Маркс тебе не сказал? Я покачала головой. - Ну и мудак! Я согласилась, а вслух спросила: - Так что, нашли тело? - Он жив. Ездил на пикник с друзьями. - Он жив, - повторила я. Тогда чья душа витала в спальне? Вслух я этого не сказала, потому что про душу полиции сообщить забыла. Маркс и без того был готов вышвырнуть меня из города. И если бы я заговорила о парящей под потолком душе, он бы крикнул дров и спичек. Но в этой комнате кто-то умер, и душа все еще не знала, куда отправиться. Почти всегда, когда душа витает, она витает возле тела, возле останков. В этом доме жили трое. Двое изувечены, мальчик где-то в другом месте. У меня мелькнула мысль. - А эти свежие жертвы дрались, пытались кусать полицейских? Он кивнул. - Это точно, что они кусали? Не просто били, но будто хотели жрать? - Насчет жрать не знаю, но все раны - от укусов. - Он странно посмотрел на меня. - Ты до чего-то додумалась. Я кивнула: - Может быть, и так. Мне надо сначала увидеть второе тело, то, что за дверью, но потом, я думаю, пора возвращаться в больницу. - Зачем? Я пошла вперед, и он поймал меня за руку выше локтя и повернул к себе. В его глазах искрилась свирепость, от напряжения дрожала рука. - Ты здесь всего два дня, я уже неделями бьюсь. Что ты знаешь, чего не знаю я? Я подчеркнуто посмотрела на его руку и подождала, пока он отпустит, но все-таки сказала. У него уже на этой почве кошмары, а он еще не допер. - Я - аниматор. Зарабатываю на жизнь тем, что поднимаю зомби. Мертвые - моя специальность. Общее у всех живых мертвецов - от гулей и зомби до вампиров - это то, что они должны питаться от живых, чтобы поддержать свое существование. - Зомби не едят людей, - возразил он. - Если зомби поднят, а поднявший его аниматор теряет контроль, зомби может стать диким. Плотоядным зомби. - Я думал, это все сказки. Я покачала головой: - Нет, я это видела. - Ладно, но к чему ты клонишь? - К тому, что выживших может и не быть. Может быть, есть только мертвецы и живые мертвецы. Он побледнел в буквальном смысле слова. Я взяла его за локоть, чтобы поддержать, но он не падал. - Все в порядке, ничего. - Он посмотрел на меня. - И что делают с плотоядным зомби? - Если он уже обезумел, сделать ничего нельзя, только уничтожить его. Единственный для этого способ - огонь. Хорошо действует напалм, но любое пламя подойдет. - Нам никогда не разрешат поджарить этих людей. - Если мы не докажем, что я говорю правду. - А как ты можешь это доказать? - Пока не знаю, но поговорю с доктором Эвансом, и что-нибудь решим. - А почему прежние жертвы были покладистые, а эти озверели? - Не знаю. Может быть, изменилось заклятие или сам монстр стал сильнее. Просто не знаю, Эрнандо. Если я окажусь права насчет того, что выживших нет, то, значит, сегодня меня осенила блестящая идея. Он кивнул с очень серьезным лицом и уставился в землю. - Господи, если они все мертвы, то, значит, та тварь, которую мы преследуем, так размножает себя? - Я бы удивилась, узнав, что она хоть когда-то была человеком, хотя все возможно. Не знаю. Одно мне ясно: что если она становится сильнее, а ободранные - агрессивнее, то она, может быть, ими управляет. Мы переглянулись. - Я позвоню в больницу и пошлю туда еще людей, - сказал он. - И в больницу Санта-Фе позвони. Он кивнул и бросился почти бегом по щебню стоянки, целеустремленно лавируя между машинами. Остальные копы провожали его взглядом, будто дивясь, к чему такая спешка. Блин, не спросила у Эрнандо, проверили ли подземные убежища. Я пошла разузнавать у Брэдли. Потом я собиралась вернуться в дом последний раз, посмотреть на последнее тело, а потом... потом в больницу - отвечать на вековой вопрос: что есть жизнь и так ли верна смерть?Глава 34
Мужчина таращился на меня расширенными, остекленелыми и невидящими глазами. Голова его держалась еще на позвоночнике, но грудь была развалена пополам, будто две огромные руки впились в его грудную клетку и рванули в стороны. Сердца не было. Легкие полопались, очевидно, когда поддались ребра. Живот пробит, и по комнате расходился едкий запах. Печень и кишки лежали мокрой грудой сбоку от тела, будто вывалились одновременно. Толстый кишечник еще клубился внутри телесной полости. Уже по запаху я была уверена, что кишки не пробиты. Я присела возле тела на корточки. Кровь залила нижнюю часть лица и забрызгала верхнюю до самых седых волос. Грубо было сделано, очень грубо и очень быстро. Глядя в невидящие глаза, я ничего не чувствовала. Снова онемела и не в состоянии была возмущаться. Наверное, если бы я первым увидела это тело, то ужаснулась бы, но останки в столовой так устрашили меня, что мои эмоции притупились. Да, это такая жуть, но ведь рядом, в соседней комнате, зрелище еще чудовищнее. Однако заинтересовало меня не тело - комната. Вокруг тела был насыпан круг соли. Посередине лежала книга, так густо залитая кровью, что раскрытую страницу нельзя было прочесть. Фотографирование и видеосъемку здесь уже произвели, поэтому я надела одолженные у кого-то перчатки и подняла книгу. На переплете тисненой кожи не было заглавия. Средние листы так пропитались кровью, что страницы слиплись. Я не пыталась их разнять. Для такой тонкой работы у полиции и федералов есть специалисты. Я только следила, чтобы не закрыть книгу случайно и не потерять страницу, на которой этот человек, очевидно, читал. Насколько я могла судить, книга лежала на столе, когда человека бросили на дверь, и она просто упала, открывшись сама по себе. Но в таком случае страница нам ничего не скажет, поэтому мы все притворялись, будто этот человек открыл книгу намеренно. За ним гнался монстр, который только что изрубил в куски его жену, а он бросился к книге и стал читать. Зачем? Книга была рукописной, и по оставшимся страницам можно было понять, что это - книга теней, книга заклинаний, вроде пособия практикующей ведьмы или колдуна. Она написана в духе более ортодоксальной или более старой традиции, чем неоязыческое движение. Быть может, гардийская или александрийская. Хотя здесь я опять не знала точно. По сравнительному ведьмовству у нас в колледже был только семестровый курс, хотя, кажется, его называли сравнительное ведовство. Ведуний некоторых я знала лично, и никто из них ничего столь традиционного не практиковал. Осторожно положив книгу на место, я встала. Полка на ближней стене была полна книг по парапсихическим исследованиям, противоестественным явлениям, мифологии, фольклору и ведовству. Кое-что из этих изданий у меня дома есть, хотя они мало что доказывают. Однако и здесь было более серьезное свидетельство - алтарь. Старинный деревянный сундук, покрытый сверху шелковой тканью. Серебряные подсвечники с обгоревшими свечами, на свечах вырезаны руны. Прочесть я их не смогла, хотя поняла, что это руны. Между свечами лежало плашмя круглое зеркало без рамы. Сбоку стояла маленькая чаша с сушеными травами, чаша побольше с водой и плотно закрытая деревянная коробочка. - Это то, что я думаю? - спросил Брэдли. - Алтарь. Он был колдуном. Мне кажется, что это книга теней, книга заклинаний, за неимением лучшего термина. - И что здесь случилось? - В столовой на полу соль. - Это обычное дело, - заметил Брэдли. - Да, а вот соляной круг - нет. Думаю, он был где-то в глубине дома. Услышал крики жены или услышал монстров. Что-то его насторожило. Он не вбежал с пистолетом в руке, Брэдли, он вбежал с солью. Может быть, у него в руках или на теле было еще что-то, амулет или оберег. Я его не вижу, но это не значит, что его здесь нет. - Ты хочешь сказать, что он бросил в эту тварь солью? - Да. - Зачем, ради всего святого? - Соль и пламя - это два самых старых средства очищения. Я с помощью соли направляю зомби обратно в могилу. Ею можно бросить в фею, в привидение, в самых разных тварей, и она заставит их задуматься, хотя, быть может, и не более того. - Значит, он бросил в эту тварь солью и каким-то амулетом, и что потом? - По-моему, именно поэтому монстр остановился, и скатерть с трофеями осталась на столе. - А почему монстр не вернулся за трофеями, когда убил мужчину? - Не знаю. Может быть, убитый успел закончить заклинание перед смертью. И оно прогнало монстра из дому. Хотелось бы привести сюда настоящую ведунью. - То есть ведьму? - Да, но они предпочитают называть себя ведуньями. - Политкорректность, - сказал Брэдли. - Вот именно. - И что нам сможет сообщить ведунья того, чего не можешь сказать ты? - Она может определить, какое использовалось заклинание. Если заклинание прогнало тварь из дому, то, может быть, оно же и поможет поймать ее или уничтожить. Что-то этот человек сделал и тем самым заставил монстра уйти раньше, чем тому хотелось. Уйти без мешка с товаром и не выпотрошив тело. Мы впервые встречаемся с какой-то слабостью этой твари. - Франклин не одобрит приглашение ведьмы. И местные копы - тоже. Если я заставлю их притащить сюда ведунью, и это не поможет или она проговорится репортерам, то при нашей следующей встрече я уже не буду агентом ФБР. - Разве ты не должен испытать все средства, чтобы раскрыть преступление? Ведь это же твоя работа. - ФБР не использует ведьм, Анита. Я покачала головой: - Тогда каким чертом ты сумел привлечь меня? - Форрестер уже привлек тебя к делу. Мне осталось только надавить на Маркса. - И на Франклина, - добавила я. Он кивнул: - Я старше Франклина по званию. - Тогда почему он так задирает нос? - Это у него природный талант. - Я не хочу тебя подставлять под увольнение, Брэдли. Я отошла к перевернутому столу и стала открывать ящики. В гостиной стояла оружейная стойка. Обычно люди, у которых полная стойка оружия, оставляют себе одно для самозащиты. - Что ты ищешь? - спросил он. Я открыла большой нижний ящик, и там он был. - Подойди глянь, Брэдли. Он подошел. Пистолет был девятимиллиметровый "смит-и-вессон". Он лежал на боковой доске ящика, куда упал, когда стол перевернулся. Брэдли посмотрел на пистолет. - Может, он не заряжен. Патроны могут быть заперты в гостиной. - Можно мне к нему прикоснуться? Он кивнул. Я подняла пистолет и уже по весу знала, что он заряжен, но я не была знакома с этой системой, поэтому я отщелкнула обойму и протянула ее Брэдли. - Полная, - тихо сказал он. - Полная. - Я вложила обойму в пистолет, загнала резко ладонью, чтобы она щелкнула. - У него в столе был заряженный девятимиллиметровый, но он схватил соль и книгу теней. Он не стал терять время, хватаясь за пистолет. Либо он знал, что это за тварь, либо что-то почуял в ней и понял, что пистолет не поможет, а помогут соль и книга. - Я подняла пистолет так, чтобы Брэдли видел, направив ствол в потолок. - И заклинание сработало, Брэдли. Нам надо знать, каково оно было, а единственный способ узнать - пригласить ведьму. - А ты не можешь взять книгу и показать ей фотографии? - А что, если важно, в каком положении лежит книга? Что, если ключи к заклинанию в самом расположении круга? Брэдли, я этой ритуальной магией не занимаюсь. Насколько мне известно, если сюда позвать кого-нибудь из них, они могут почуять то, что ускользает от меня. Ты действительно хочешь рискнуть и показать фотографии и книги у ведьмы на дому, а не на месте происшествия? - Ты меня просишь рискнуть своей карьерой. - Я прошу тебя рискнуть своей карьерой и не рисковать больше жизнями невинных людей. Неужели тебе хочется видеть, как это случится еще с какой-нибудь семьей? - Почему ты так уверена, что это и есть ключ? - Я не уверена, но из всего нами виденного этот шанс ближе всего к разгадке. И упускать его из-за карьерной суеты я очень не хочу. - Дело не только в этом, Анита. Если мы прибегнем к чему-то более экзотичному, чем обычный экстрасенс, и ничего не добьемся, весь отдел разгонят. Я вложила пистолет ему в руку. - Брэдли, я верю, что ты поступишь правильно. Поэтому ты и числишься среди хороших парней. Он покачал головой: - И подумать только, я на свою же голову заставил Маркса вернуть тебя в расследование. - Когда ты добивался, чтобы меня вернули, ты заранее знал, какой от меня может быть геморрой. Это одно из многих моих очаровательных свойств. Брэдли наградил меня вялой улыбкой. Он все еще держал револьвер поперек ладони, обхватив пальцами. - Ты знаешь кого-нибудь из местных ведьм? Я широко улыбнулась: - Я - нет, но Тед знает. - Я покачала головой. - Никогда не обнимала агента ФБР, но есть такое искушение. Он не мог не улыбнуться, но глаза у него были осторожные, недовольные. Очень непростой была моя просьба. Я взяла его за руку ниже плеча. - Я бы не просила тебя звать ведьму, если бы не знала, что это лучший для нас выход. Это не легковесная прихоть. Он посмотрел на меня долгим взглядом. - Знаю. Ни легковесной, ни легкой тебя никто не назовет. - Я могла бы сказать, что надо на меня посмотреть, когда мы не завалены трупами по горло, но ты прав. Со мной все равно не легче, чем сейчас. - Я смотрел дела, которые ты раскрывала для полиции Сент-Луиса, Анита. Суровые штучки. Тебе сейчас сколько лет? Я скривилась, но ответила: - Двадцать шесть. - И сколько времени ты помогаешь полиции? - Года четыре. - Бюро перебрасывает агентов с расследования серийных убийств не позже чем через два года, хотят они того или нет. Потом, после перерыва, могут вернуться, если хотят. - Ты думаешь, мне нужен отдых? - Каждый в конце концов перегорает, Анита, даже ты. - Я вообще-то думала насчет отпуска, когда вернусь домой. - Это хорошо, - кивнул он. Я взглянула на него: - У меня такой вид, будто мне нужен отдых? - Я такое уже видал в глазах других агентов. - Что видал? - спросила я. - Будто у тебя глаза - чаша, и каждый виденный ужас добавляет еще одну каплю. У тебя в глазах полно того, что ты видела, что ты делала. Брось это занятие, пока в них есть еще место для чего-нибудь не кровавого. - Чертовски поэтично для агента ФБР. - Один мой друг держался до тех пор, пока инфаркт не заработал. - Я вроде бы для этого слишком молода. - Другой сунул ствол себе в рот. Мы встретились взглядами. - У меня не суицидальный характер. - И в тюрьме тебя видеть я тоже не хочу. Тут я вытаращила глаза: - Стоп! Этого я уже не поняла. - Госдепартамент подтвердил, что Отто Джеффрис работал на правительство и вышел в отставку, но у них нет доступа к его теперешнему личному делу. У меня есть друг в госдепе с допуском уровня два. Он тоже не мог получить доступ к делу Отто Джеффриса. Полное затемнение, а это значит, что он призрак того или иного рода. С призраками не водись, Анита. Если они тебя будут вербовать - говори "нет". Не пытайся выяснить, кто такой Отто на самом деле и какие за ним дела. Не любопытствуй, иначе тебя потом не найдут. Просто доработай с ним, оставь его в покое и иди своей дорогой. - Ты говоришь так, будто знаешь по опыту, - сказала я. Он покачал головой: - Об этом я говорить не буду. - Ты поднял тему, - возразила я. - Я тебе сказал, надеюсь, достаточно, чтобы ты обратила внимание. Ты мне просто поверь. Держись от этих людей, на фиг, подальше. Я кивнула: - С этим все о'кей, Брэдли. Я сама не в восторге от... Отто. И он ненавидит женщин, так что не волнуйся. Вряд ли ему придет в голову меня вербовать. - Ну и хорошо. Он сунул пистолет обратно в ящик и задвинул в стол. - И вообще, - сказала я, - что от меня могут хотеть эти совершенно секретные? Он посмотрел на меня таким взглядом, который я не привыкла на себе ощущать. Этот взгляд говорил, насколько я наивна. - Анита, ты же поднимаешь мертвых! - Ну и что? - Для одной этой способности я готов найти полдюжины применений. - Например? - Пленник помер на допросе - не важно. Поднимите его снова. Убили мирового лидера, нужно несколько дней на подготовку войск - подними его на несколько дней. Дай нам подавить панику или остановить революцию. - Зомби не живые, Брэдли. За руководителя страны их не выдашь. - Издали, на два-три дня? Даже не пытайся мне сказать, что это не в твоих силах. - Я бы не стала этого делать. - Даже ради спасения сотен жизней или возможности эвакуировать в безопасное место сотни американцев? - Я... я не знаю. - Каким бы благородным ни казалось дело вначале, Анита, оно может таким не получиться. И когда ты завязнешь так, что уже не будет видно дневного света, тебя попросят сделать то, чего ты не захотела бы. Я снова обнимала себя за плечи, и это меня злило. Никто еще не предлагал мне работать на международном уровне. Олаф считал, что я гожусь только для одного, но это вовсе не работа на правительство. Однако теперь я задумалась, где же Эдуард мог его встретить. Эдуард не прозрачен, но не был ли он призраком? Я посмотрела в донельзя серьезное лицо Брэдли. - Я буду осторожной. - И тут у меня мелькнула мысль. - А к тебе кто-нибудь насчет меня обращался? - Я думал было предложить тебе работу у нас. - Я приподняла брови. Он рассмеялся. - Ага, но, посмотрев твое досье, я понял, что ты слишком независима, слишком непредсказуема. И было решено, что в бюрократической структуре ты не приживешься. - Это ты правильно понял, но я польщена, что ты обо мне подумал. Он стал серьезен, и на его лице обозначились морщины, которые раньше не были заметны. Он стал выглядеть на сорок с чем-то, а обычно казался моложе. - Твое досье запросили, Анита. И оно ушло куда-то вверх, не знаю, куда и к кому, но, значит, существуют правительственные задания для независимых исполнителей, если у них достаточно специальной квалификации. Я разинула рот и наконец произнесла: - Ты шутишь? - Хотел бы я, чтобы это была шутка. Эдуард говорил, что не привлек бы Олафа, если бы знал, что в деле буду работать я. Получалось так, что Олаф был приглашен, а не вызвался добровольцем, но я спрошу Эдуарда. Проверю. - Спасибо, что сказал, Брэдли. Я в этом не очень разбираюсь, но понимаю, что ты рискуешь уже тем, что мне рассказал. - Я должен был рассказать, Анита. Ты понимаешь, это же мы вытащили на свет твое досье. Это я пробивал для тебя приглашение к нам на работу. Я привлек к тебе чье-то внимание. И вот в этом я искренне раскаиваюсь. - Все о'кей, Брэдли. Ты же не знал. Он чуть покачал головой и улыбнулся печально: - Должен был знать. На это мне нечего было ответить. Брэдли вышел. Я подождала секунду-другую и последовала за ним. Но стряхнуть ощущение неловкости не получалось. Он хотел меня напугать, и он этого добился. "Большой Брат наблюдает" и паранойя. И еще он заставил меня задуматься, а не напросился ли Олаф сам или даже не предложили ли Эдуарду меня завербовать. Меня не удивило бы, если в оказалось, что Эдуард работает на правительство, пусть по совместительству. Он готов брать деньги у любого. Все это казалось бы глупым, если бы я не видела лица Брэдли. Если бы он не сказал о моем досье. Выходит, будто у каждого есть досье. Может, так оно и есть. Но мое досье кто-то запросил. Я вдруг представила себе, как моя жизнь, мои преступления, все это, аккуратно отпечатанное, переходит с одного письменного стола на следующий, пока не оказывается где? Или у кого? Блейк, Анита Блейк. Даже звучит смешно. Ну, впрочем, федеральное правительство никогда не славилось чувством юмора.Глава 35
Эдуард позволил мне доехать на его "хаммере" до больницы. Сам он остался на ранчо поджидать ведьму. Она была подругой Донны, так что он будет изображать Теда и держать ее за ручку на осмотре. Это и называется - бросить на глубокое место, а там выплывай или тони. Даже меня мягче вводили в полицейскую работу. Олаф остался общаться с телами. Меня устраивает. Я не хотела бы остаться с Олафом в машине или в любом замкнутом пространстве без Эдуарда в качестве дуэньи. А полиция и федералы, по-моему, с радостью предоставили бы мне его подвезти. Все, что он пока реально сделал, - подтвердил мое предположение, что убийца бросил трофеи не по своей воле, хотя Олаф о магии знал меньше меня. Он не знал, почему убийца покинул место преступления. У меня было для этого только одно объяснение, и даже я вздохну с облегчением, если практикующая ведунья его подтвердит. Если нет, то других версий у нас пока нет. На самом деле почти никто со мной ехать не хотел. Франклин считал, что я псих: то есть как это - выжившие не выжили, а стали живыми мертвецами? Брэдли не хотел оставлять Франклина за старшего. Геологические карты были уже в пути, и, думаю, он не хотел, чтобы Франклин руководил поисками. Маркс не бросит место преступления на откуп федералам, и он тоже считал меня уродом. Рамирес в сопровождении полицейского в форме ехал за мной в автомобиле без эмблем. Я не думала, что им удастся найти монстра. Следов не осталось. Это значит, что он либо улетел, либо дематериализовался. В любом случае они его не найдут - ни пешком, ни по картам. Так что я вполне могла позволить себе отправиться в больницу. Была еще одна причина ехать в Альбукерк - Эдуард назвал мне одного человека. Он известен как брухо - ведьмак. Донна сообщила о нем Теду только при строжайшем условии, что этому мужчине не будет нанесен вред. Та, кто назвал это имя, не хотела, чтобы вред, причиненный брухо, потом вернулся к ней. Он вполне готов создавать злые чары как за деньги, так и ради личной мести. Если в суде удастся доказать, что он выполнял настоящую магию ради нечестивых целей, смертный приговор будет вынесен автоматически. Звали его Никандро Бако, и считалось, что он - некромант. Если так, то это будет первый известный мне некромант, кроме меня самой. И еще: сообщив мне имя, предупредили также быть поосторожнее с ним. Он куда опаснее, чем кажется с виду. Мне только не хватало задиристого некроманта. Ну ладно, я и сама задиристый некромант. Если он на меня попрет, выясним, кто круче. Это что же такое: моя готовность к бою или излишняя самоуверенность? Вот заодно и узнаем. Да, и еще со мной поехал Бернардо. Он сидел на пассажирском сиденье, опустившись вниз, насколько позволял ремень, который он по моему настоянию застегнул. Красивое лицо надулось в хмурой гримасе, руки он сложил на груди. Наверное, он бы и ноги скрестил, если бы места хватило. На ум напрашивались слова "мрачно" и "замкнуто". Поперек дороги тянулись тени, хотя не было ни домов, ни деревьев. Будто они просто вырастали из земли, эти тени, и ложились поперек дороги, как предвестники ночи. Если глянуть на часы у меня на руке, то был ранний вечер. Если смотреть по уровню света, то поздний день. Оставалось еще три часа светлого времени. Я ехала через сгущающиеся тени, и интуиция подсказывала, что надо поспешить. Я хотела попасть в больницу до темноты. Не знаю почему, но вопросов я себе не задавала. За нами ехала полицейская машина с двумя копами, так что вопрос с превышением скорости они уладят. Даже пугало, как быстро и гладко машина перешла через восемьдесят миль в час, а я и не заметила. Что-то было в этих дорогах - в том, как они уходили вдаль и вдаль через пустой ландшафт, а на меньшей скорости показалось, будто бы просто ползешь. Я держала ровно восемьдесят, и Рамирес не отставал от меня. Кажется, только он мне и верил. Может быть, он тоже чувствовал, что надо торопиться. Молчание в машине не очень располагало к общению, но не было и неловким. Кроме того, у меня своих проблем хватало, чтобы еще и разыгрывать жилетку, в которую могли бы поплакаться социопатические друзья Эдуарда. Молчание нарушил Бернардо. - Я видел тебя с тем детективом на травке. Я нахмурилась. Он смотрел на меня враждебными глазами. Кажется, он хотел затеять ссору, хотя непонятно зачем. - Мы не были там "на травке", - ответила я. - А мне показалось. - Ревнуешь? Его лицо стало неподвижным, с резко выделяющимися злыми морщинами. - Значит, ты все-таки трахаешься. Только не с нами, плохими мальчишками. Я покачала головой: - Это было дружеское объятие, и вообще не твое дело. - Я не думал, что ты склонна к дружеским объятиям. - А я и не склонна. - И?.. - И это не твое дело. - Слышал уже. Я посмотрела на него. Он отвернулся, только тонкий край профиля виднелся сквозь волосы, как луна перед затмением. Я снова сосредоточилась на дороге. Не хочет встречаться глазами - и не надо. - Мне кажется, ты стараешься избегать фотографий и всей этой судебной медицины. - Я здесь на две недели больше тебя. Фотографии я видел. Тела я видел. И мне незачем снова на них смотреть. - А почему вы с Эдуардом сегодня поцапались? - Поцапались, - повторил он с тихим смешком. - Да, можно сказать, что поцапались. - А почему? - Я не знаю, какого черта я здесь торчу. Скажите мне, в кого или во что стрелять, я сделаю работу, Я даже тела храню, если плата приличная. Но здесь не во что стрелять. Ничего нет, кроме мертвых тел. А о магии я ни хрена не знаю. - Я думала, ты - лицензированный охотник за скальпами со специализацией на противоестественных созданиях. - Я был с Эдуардом, когда он вычистил гнездо ликантропов в Аризоне. Пятнадцать голов. Мы их скосили пулеметом и ручными гранатами. - Почти мечтательные интонации появились у Бернардо. Ах добрые старые времена! - До того я убил двух одичавших ликантропов, и потом у меня много было таких предложений. Я выбирал из них обыкновенных бандитов. Разница только в том, что цели не были людьми. С этим я могу справиться, но сыщик из меня никакой. Покажите мне цель, и я свое дело знаю, но это... ждать хрен знает чего, искать следы... Какого черта я должен искать следы? Я наемный убийца, а не Шерлок какой-нибудь Холмс. Он поерзал на сиденье, сел выше, все еще держа руки сложенными на груди. Встряхнул головой, чтобы убрать волосы с лица. Это очень женственное движение. Мужчина должен быть муи мачо, чтобы у него так не было. У Бернардо получалось. - Может, он считал, что, раз ты помог ему с тем гнездом оборотней, ты и здесь пригодишься. - Так он ошибся. Я пожала плечами: - Тогда езжай домой. - Не могу. Я обернулась к нему. Виден был только профиль, но довольно симпатичный. - Ты тоже у него в долгу? - Да. - А можно спросить, что за долг? - Тот же, что у тебя. - Ты убил его помощника? Он кивнул и руками отвел волосы с лица. - Хочешь об этом рассказать? - А зачем? - Он глядел на меня, и это был тот редкий случай, когда лицо его выглядело серьезным, даже слегка мрачноватым, и на нем не было поддразнивающего выражения. Без этой улыбки и сияния в глазах он казался не таким красивым, но более настоящим. А это меня доводит до беды куда быстрее любой бочки обаяния. - Ты разве хочешь рассказывать, как убила Харли? - На самом деле нет. - А тогда зачем спрашиваешь? - Тебя вроде бы что-то грызло. Я думала, что разговор может помочь. Или это женская черта - выговариваться? Он расплылся в улыбке. - Наверное, женская, потому что я об этом говорить не хочу. - О'кей, поговорим о чем-нибудь другом. - О чем? Он глядел в дальнее окно, прислонившись плечом к стеклу. Дорога нырнула вниз между двумя холмами, и мир вдруг стал темно-серым. Мы в буквальном смысле уходили из света. Но это вот последнее нападение явно было совершено при свете дня. Так чего же меня так беспокоила наступающая ночь? Может быть, сказывался многолетний опыт охоты на вампиров, когда наступление тьмы означало, что у нас, людей, преимущества больше нет. Я надеялась, что все дело только в старых привычках, но дрожь у меня в животе придерживалась иного мнения. - Ты давно знаком с Эдуардом? - спросила я. - Лет шесть. - Блин. - А что такое? - с любопытством спросил он. - Я пять. И надеялась, что ты его дольше знаешь. Он усмехнулся: - Хотела выкачать из меня информацию? - Вроде того. Он повернулся под ремнем, ко мне в фас, ногу задрал на сиденье. - Давай я тебя накачаю, а ты из меня выкачаешь все, что захочешь. Он чуть понизил голос, склонил голову набок и рассыпал волосы по сиденью, как черный мех. Я покачала головой: - Ты оголодал, я тут подвернулась. Не слишком это лестно, Бернардо. Он перебросил волосы на свою сторону сиденья. - Вот это точно девчоночьи штучки. - Что именно? - Усложнять жизнь. Вам обязательно надо, чтобы секс был больше, чем секс. - Не знаю. У меня есть знакомый парень, настолько же все усложняющий. - Что-то ты его вспоминаешь без восторга. - Эдуард тебя позвал до Олафа или после? - спросила я. - После. Не уходи от темы. - Я и не ухожу. Эдуард в людях разбирается. Он знает, кого когда звать и на какую дичь. Олаф - понятно. Я - понятно. Он позвал тебя - вот это непонятно. Он знает, что это не твой профиль. - Теперь я не понял. - Эдуард меня уговаривал с тобой спать. Бернардо уставился на меня - ошеломленный, наверное. Приятно знать, что такое бывает. - Эдуард в роли свахи? Мы говорим об одном и том же Эдуарде? - Может быть, Донна его переменила. - Эдуарда ничто переменить не может. Он как гора: всегда на том же месте. Я кивнула. - Верно, но он не принуждал меня идти с тобой под венец. Он сказал - цитирую: "Что тебе нужно - так это как следует потрахаться без душевных заморочек". Конец цитаты. У Бернардо глаза полезли на лоб. - Эдуард такое сказал? - Ага. Даже глядя на дорогу, я ощущала на себе его взгляд. Он был не сексуальным - а пристальным. Я привлекла внимание Бернардо. - Ты хочешь сказать, что Эдуард позвал меня, чтобы тебя соблазнить? - Не знаю. Может быть. А может быть, и нет. Может, это просто совпадение. Но он недоволен моим выбором любовников. - Во-первых, в том, что делает Эдуард, совпадений не бывает. Во-вторых, с кем же это надо спать, чтобы Эдуарда это взволновало? Ему будет по фигу, если ты оприходуешь собственного кобеля. Последнее замечание я игнорировала, поскольку не могла ответить подходящей репликой. Хотя обратите внимание, я не стала выражать несогласие. Обычно Эдуард интересовался лишь одним: умеешь ли ты стрелять. Все остальное ему не важно. - Я отвечу на твой вопрос, если ты ответишь на мой. - Давай попробуем. - У тебя вид как у индейца с обложки рекламного журнала, но ощущение такое, что ты не принадлежишь к иной культуре. - Слишком для тебя белый? - спросил он, и в голосе его прозвучала злость. Я наступила на больную мозоль. - Видишь ли, моя мать была по происхождению мексиканка, и когда с такими людьми общаешься, чувствуется их культура. У семьи отца - немецкие корни, и они говорят или поступают как европейцы, и есть в них какой-то иностранный налет. А в тебе не чувствуется какой-то конкретной культуры или особенностей биографии. Ты говоришь как типичный среднеамериканец, как по телевизору. Он теперь действительно разозлился. - Мать у меня была белая, отец индеец. Мне говорили, что он умер еще до моего рождения. Мать бросила меня в роддоме. Младенец-метис никому не был нужен, и меня футболили из приюта в приют. В восемнадцать я пошел в армию. Там оказалось, что я умею стрелять. Несколько лет я убивал во имя моей страны, а потом стал свободным охотником. С тем и возьмите. В голосе его было уже столько едкости, что он почти резал уши. Извиниться за вопрос - это было бы оскорбительно. Сказать, что я понимаю, - ложью. Поблагодарить за ответы - это тоже было бы как-то не к месту. - Молчишь? Сказать нечего? Шокирована? Или тебе меня жалко? Тогда дай мне из жалости. Тут я на него посмотрела: - Когда тебе кто-то дает, то не из жалости, и ты это отлично знаешь. - Но ты мне давать не хочешь. - Это не из-за твоего национального своеобразия или его отсутствия. Меня дома ждут два мужика. Два - это на одного больше, чем нужно. Три - это уже ни в какие ворота. - А почему Эдуард их не любит? - Один из них вервольф, а другой вампир. Я это произнесла будничным тоном, но при этом смотрела на него, чтобы увидеть реакцию. У него отвисла челюсть. Наконец он смог закрыть рот и произнести: - Ты - истребительница, ужас нежити. Как ты можешь вязаться с вампиром? - Я не знаю, как ответить на этот вопрос даже самой себе. Но сейчас я с ним совсем не вяжусь. - А вервольфа ты принимала за человека? Он пытался притвориться? - Поначалу, но очень недолго. Когда я с ним легла, я знала, кто он. Бернардо тихо присвистнул. - Эдуард монстров ненавидит. Но я думал, ему плевать, если с ними спит его помощник. - Не плевать. Не знаю почему, но это так. - Так что он думал? Одна ночь со мной так тебя переменит, что ты отречешься навек от монстров? - Он внимательно изучал мое лицо. - Я слыхал, оборотни умеют менять форму тела по желанию. Это правда? - Некоторые умеют. Мы уже были на окраине Альбукерка, где торговые ряды и рестораны. - А твой любовник может? - Да. - И умеет менять форму всего тела, когда захочет? Я почувствовала, как краска заливает шею, лицо, и ничего сделать не могла. - Значит, умеет! - засмеялся Бернардо. - Без комментариев. Он еще немного посмеялся про себя, очень мужским хохотком. - А твой вампир стар? - Четыреста с лишним лет, - ответилая. Мы уже миновали торговые ряды и свернули в жилую часть города, подъезжая к первому ориентиру, который Эдуард мне указал. На дорогу ушел почти час светлого времени. Я чуть не проехала поворот к дому Никандро Бако, но если я права, если тварь, с которой мы имеем дело, совсем новый тип нежити, о котором я даже не слышала, то неплохо было бы иметь в компании еще одного некроманта. Насколько можно было судить, у этой нежити местная специфика, и Бако может знать о ней больше меня. Я свернула и увидела в зеркало заднего вида, что Рамирес едет за мной. Мы давно мчались, превысив скорость. - Можешь последить за направлением? - спросила я. Бернардо не ответил, только взял с приборной доски листок и начал читать названия улиц. - Пока что ты едешь правильно, и какое-то время можно не волноваться. Вернемся к нашей маленькой беседе. - А надо? - скривилась я. - Давай я назову вещи своими именами, - предложил Бернардо. - Ты спишь с оборотнем, который так управляет своим телом, что может сделать любую его часть... больше. - Или меньше, - добавила я. Я считала про себя светофоры - не хотела пропустить поворот. У нас еще есть время повидаться с этим типом и успеть в больницу до темноты, но только если не заблудимся. - Ни один мужчина не станет делать это меньше в момент секса. Кем бы он там ни был, а прежде всего он мужчина. Я пожала плечами. Обсуждать с Бернардо размеры Ричарда я не была намерена. Обсуждала я это только с Ронни, и при этом мы жутко хихикали, когда она сообщала мне пикантные факты о своем любовнике Луи. Как подсказывает мой опыт, женщины делятся друг с другом более интимными подробностями, чем мужчины. Мужчины больше бахвалятся, но женщины вдаются в мелочи и больше делятся переживаниями. - Да, так о чем я, бишь? - сказал Бернардо. - А, да. Ты спишь с оборотнем, который умеет по желанию увеличивать или уменьшать любую часть тела. Я заерзала на сиденье, но все же кивнула. Бернардо довольно улыбнулся. - И еще ты спишь с вампиром, который занимается сексом уже четыреста с лишним лет. - У него вдруг появился деланный британский акцент. - Нельзя ли предположить, что в настоящий момент он весьма искусен? Схлынувшая было краска вновь вернулась и обожгла лицо. Я почти хотела, чтобы быстрее наступила темнота и можно было спрятаться. - Да. - Ну, блин, подруга, я это тоже умею, но вряд ли так хорошо. Я всего лишь бедный смертный. С повелителем нежити и человеко-волком мне не состязаться. Мы въехали в квартал, который вдруг показался пустынным. Бензозаправки с зарешеченными окнами, повсюду расползаются граффити, как заразная болезнь. На другой стороне улицы лавки с закрытыми ставнями и тоже граффити. День был все еще полон отраженного солнца, но почему-то свет толком не попадал в улицу, будто что-то удерживало его. Кожа у меня на спине покрылась мурашками так, что я вздрогнула. - В чем дело? - спросил Бернардо. Я покачала головой. Вдруг пересохло во рту. Я знала, что мы приехали, еще раньше, чем Бернардо сказал: - Вот оно. "Лос дуэндос" - карлики. Воздух был густ и тяжел от магии. Магии смерти. Либо здесь забили животное ради заклинания, либо прямо в этот момент активно работали с мертвецами. Поскольку солнце еще не зашло, это неслабый фокус. Мало кто из аниматоров умеет поднимать мертвых до темноты. Теоретически у меня должно хватить силы поднять мертвеца в самый яркий полдень, но я этого не делаю. Мне однажды сказали, будто я не могу этого сделать, потому что не верю, что могу. Однако Никандро Бако, очевидно, не разделяет моих сомнений. Может, сравнение окажется не в мою пользу. На меня навалились сомнения. Но уже поздно звать сюда на помощь Эдуарда. Если Бако унюхает хоть намек на полицию, он либо сбежит, либо откажется сотрудничать, либо нападет. Его сила дышала по моему телу, и я не выходила из машины. Какой он окажется при личной встрече? Плохой. А насколько? Как говорит старая пословица, есть только один способ узнать.Глава 36
Я припарковалась на пустой стоянке двумя кварталами дальше и за углом от бара. Рамирес поставил машину рядом и вместе с патрульным, полисменом Ригби, направился к нам, Ригби был среднего роста, хорошо сложен и двигался с грацией тренированного человека. Он держался с небрежной уверенностью, готовый улыбнуться до самых ушей. Ему было более чем уютно в собственной коже, словно его ничего по-настоящему не трогало. Обычно у полисмена такой вид, будто его выстирали в машине и он высох вместе с одеждой. С виду он был старше меня, а глаза его выглядели моложе, что меня несколько возмущало. Рамирес, пока ехал, запросил информацию на Никандро Бако, он же Ники Бако. Подозревался в убийствах, но свидетели имели странное обыкновение исчезать или забывать, что видели. Связан с местной бан... извините, клубом байкеров. Сейчас банды байкеров предпочитают более политкорректное название клуба, как объяснил Рамирес. Здешний "клуб" носил название "Лос Лобос". - Не путать с одноименной музыкальной группой, - уточнил Рамирес. Я заморгала, потом поняла шутку. - А, "Лос Лобос", группа. Он посмотрел на меня: - Тебя что-то беспокоит? Я мотнула головой. Даже за два квартала я ощущала прикосновение магии Бако. Я бы могла поспорить, что, если не пожалеть времени, можно найти в округе наложенные там и сям заклинания, чары, ограды. Но вряд ли Бако уже знает о моем присутствии. Я так сильно его ощущаю, наверное, по одной только причине - я в самой середине какого-то заклинания. Чары были рассеяны по окрестности и создавали ощущение некоторой тревожности. Он, видимо, в буквальном смысле слова вышвыривал отсюда любые заведения. Что незаконно, равно как и неэтично. Вот только зачем ему нужно было разрушать экономику района в округе собственного бара, для меня было загадкой. Как-нибудь разберусь. Но сначала убийства и хаос, а махинации с недвижимостью потом. Иногда приходится выбирать, чем заняться в первую очередь. - "Лобос" - группка маленькая и местная, но репутация у них плохая, - сказал Рамирес. - Насколько плохая? - спросила я. - Торговля наркотиками, убийства, заказные убийства, разбойные нападения, разбойные нападения со смертельным исходом, покушения на убийство, изнасилования, похищения. - Похищения? - удивился Бернардо. Будто вполне ожидал всех предыдущих преступлений, но не этого. Рамирес посмотрел на него, и глаза его из дружелюбных стали холодными. Почему-то Бернардо ему не нравился. - Мы полагаем, что они похитили девушку-подростка, но никто из них нигде не прокололся, девушка больше не появлялась, а единственный свидетель видел только, как ее волокли к фургону, очень похожему на тот, который был тогда у вожака банды, Роланда Санчеса. Но серые фургоны есть у многих. - А много молодых девчонок пропало здесь без вести? - спросила я. - Сколько и всюду. Нет, мы не заметили какой-то системы, чтобы банда похищала девушек регулярно. Я не хочу сказать, что они этого не делают, но в привычку это не вошло. - Приятно слышать, - сказала я. Рамирес улыбнулся: - Ты вооружена, и... - Он протянул мне миниатюрный сотовый телефон. - Нажми вот эту кнопку, и он вызовет вот этот телефон. - Рамирес поднял руку, где был такой же аппарат. - И мы с Ригби прибежим на помощь. Я глянула на Ригби, и он действительно приложил руку к полям шляпы: - К вашим услугам, мэм! Мэм? Либо он лет на пять моложе, чем кажется, либо обращается так ко всем женщинам. Я отвернулась от его безмятежных глаз и посмотрела на Рамиреса. У него глаза были добрые, но не безмятежные. Он слишком много видел жизни, чтобы быть по-настоящему спокойным. Его глаза понравились мне больше. - Ты же не собираешься убеждать нас с Бернардо идти в бар только вдвоем? - Мы подозреваем Бако в убийствах с помощью магии. Это автоматически означает смертный приговор. Если он учует след полиции, тут же поднимет шум и начнет требовать адвоката. Если хочешь получить от него информацию, тебе придется изображать штатскую. Но если ты хочешь пойти туда без Бернардо и вообще без сопровождения мужчины, тут я возражу. Я нахмурилась: - Я могу сама о себе позаботиться. Он покачал головой: - В мире, которым правит эта шайка, женщины существуют лишь посредством мужчин. Я нахмурилась: - Что-то я не поняла. - Любая женщина - либо чья-то мать, либо жена, сестра, подруга, любовница. Иначе они совершенно не будут знать, куда тебя определить, Анита. Так что зайди как подружка Бернардо. - Он поднял руку, не давая себя перебить, хотя я еще даже рот не открыла. - Поверь мне. Тебе нужен какой-то статус, который они поймут легко и быстро. Лицензия аниматора воспринимается как и бляха полицейского. Ни одна женщина в здравом уме не зайдет туда просто выпить. Тебе надо там быть кем-то. - Он не очень-то приветливо посмотрел на Бернардо. - Я бы сам пошел как твой парень, но, понимаешь, я выгляжу как коп, нравится мне это или нет. По крайней мере так мне говорили. Я посмотрела на него. Трудно мне передать словами, что именно такое появляется в полисменах, но после некоторого времени они действительно выглядят как копы, даже когда не на службе. Частично дело в одежде, частично в каком-то неуловимом духе власти, или настороженности, или еще в чем-то. Чем бы это "оно" ни было, в Рамиресе "оно" было. Ригби был в мундире, но его я и так бы не взяла. Его довольный вид заставлял меня нервничать. Полисмен никогда не должен быть слишком собой доволен. Это значит, что он еще не испытал на службе, почем фунт лиха. Я глянула на осклабившуюся рожу Бернардо. - Согласна, но выражаю протест. - Хорошо, - сказал Рамирес; он тоже смотрел на Бернардо, будто не нравилось ему выражение этого лица. Он ткнул пальцем в грудь высокого индейца: - Если ты там будешь вести себя с Анитой непочтительно, я лично заставлю тебя об этом пожалеть. Веселый взгляд Бернардо стал холодным. Это мне напомнило, как вдруг у Эдуарда исчезли из глаз все эмоции, оставляя пустоту и какую-то суровость. Я встала между ними, заставив их обоих посмотреть на меня: - Я могу сама о себе позаботиться, если речь идет о Бернардо, детектив Рамирес. Я назвала его по званию, чтобы напомнить Бернардо, с кем он имеет дело. Даже Эдуард возле копов ходил на цыпочках. Лицо Рамиреса замкнулось. - Как скажете, миз Блейк. Мне показалось, что он решил, будто я на него рассердилась, раз так официально обратилась к нему. Вот черт! Почему всегда в критические минуты вокруг меня начинает бушевать мужское самолюбие? - Все о'кей, Эрнандо. Я просто люблю напоминать, что я уже большая девочка. - И я тронула его за локоть. Он посмотрел на меня, и глаза его смягчились. - О'кей. Столь краткое выражение означает у мужчины либо форму извинения, либо что извинения приняты. Хотя, если бы кто-то из собеседников был женщиной, ответ был бы еще короче. Я отошла от них обоих и сменила тему. - Забавно, что бандиты и монстры готовы говорить со мной, но не с полицией. Рамирес кивнул все с тем же серьезным лицом. - Забавно. Очень точное слово. Такой у него был пристальный, изучающий взгляд, что я подумала, не запросил ли он информацию не только на Бако, но и на меня. Спрашивать я не стала - не хотела на самом деле знать. Но насчет Бако он был прав. Если правда то, что о нем говорят, ему не нужна полиция поблизости от дома или работы. Насчет автоматического смертного приговора они не шутят. Последняя в Америке казнь за чародейство имела место два месяца назад, причем в Калифорнии, где ни за какое другое преступление смертной казни нет. Судили и приговорили чародея, точнее - чародейку, за контакты с демонической силой. Она с помощью демона убила сестру, чтобы унаследовать родительскую недвижимость. Подозревали, что она и родителей убила, но этого доказать не удалось. И какая разница? Убить ее можно было только один раз. Я кое-какие материалы суда читала. Она была виновной, в этом у меня сомнений не было. Но от ареста до вынесения приговора и приведения его в исполнение прошло три месяца. Неслыханные сроки в американской судебной системе. Черт возьми, обычно больше времени уходит, чтобы назначить дату слушания, не то что на весь процесс. Но даже Калифорния извлекла урок из того, что было пару лет назад. Тогда арестовали чародея за очень похожее преступление и пытались исполнить все обычным порядком, потому что какой-то конгрессмен настаивал, что смертная казнь не должна быть дозволена даже в случае магических убийств. А чародей в своей камере вызвал большого демона. Тот поубивал всех охранников в блоке и кое-кого из заключенных. Чародея в конце концов выследили с помощью ковена белых колдунов. Трупов было сорок два или сорок три, а чародея убили, когда он оказал сопротивление при аресте. Всадили в него тридцать пуль, то есть разрядили в него автоматы, когда он уже упал. Поскольку никто из полицейских от перекрестного огня не пострадал, значит, стояли над ним и стреляли сверху вниз. Преднамеренное убийство? Да, но я их не обвиняю. Охранников и заключенных так и не удалось собрать полностью. В штате Нью-Мексико смертная казнь есть. И я готова была спорить, что здесь побьют калифорнийский рекорд в три месяца от ареста до приведения в исполнение. Дело в том, что в этом штате могут предать тебя смерти за доброе старое нормальное убийство. А если к нему добавить магию, то твой пепел развеют по ветру раньше, чем ты успеешь сказать "Вельзевул". А метод казни один и тот же для всех. Сжигание на костре в Америке не дозволено ни за какое преступление. Но после смерти тело сожгут дотла, если ты был виновен в преступлении с использованием магии. И пепел развеют, обычно над текучей водой. Вполне традиционно. В Европе кое-где законом все еще дозволяется сжигать "ведьму" или "колдуна" на костре. Так что есть не одна причина, почему я стараюсь из этой страны не выезжать. - Анита, ты где? - спросил Рамирес. Я моргнула, возвращаясь к реальности. - Извини. Задумалась о казни в Калифорнии. Могу понять опасения Бако. Рамирес покачал головой: - И я тоже. Будь очень осторожна. Это плохие люди. - Анита в плохих людях разбирается, - сказал Бернардо. Они посмотрели друг на друга, и снова я почувствовала, что Рамиресу Бернардо не нравится. Вроде бы Бернардо его дразнил. Они знакомы? Я решилась спросить: - А вы друг с другом давно знакомы? Они синхронно замотали головами. - А что? - спросил Бернардо. - Да вроде вы тут какие-то личные счеты сводите, что ли. Бернардо улыбнулся, а Рамиресу стало неловко. - С моей стороны ничего личного, - заверил меня Бернардо. Ригби отвернулся и закашлялся. Оказалось, он пытается скрыть смех. Рамирес не обратил на него внимания, глядя только на Бернардо. - Я знаю, что Анита умеет обращаться с плохими парнями. Но когда нож всаживают в спину, о твоих умениях никто не спрашивает. "Лобос" гордятся тем, что употребляют ножи, а не пистолеты. - Пистолеты - это для сосунков, - сказала я. - Что-то вроде этого. У меня поверх синей тенниски был черный кожаный пиджак. Если застегнуть две пуговицы, пиджак прикроет "файрстар" спереди, а я свободно смогу его достать, как и браунинг. Даже сотовый телефон, болтающийся в правом боковом кармане, был заметнее стволов. - А я с удовольствием применяю пистолет в ножевой драке. Бернардо надел рубашку с короткими рукавами поверх футболки, закрыв десятимиллиметровую "беретту" на бедре. - И я тоже, - улыбнулся он. Это была свирепая улыбка, и я поняла, что впервые, быть может, за последние две недели ему предстояло иметь дело с чем-то из плоти и крови, чем-то, что можно убить. - Нам нужна информация, а не родео для твоей потехи. Это ясно? - Ты начальник, - сказал он, но выражение его глаз мне не понравилось. Там читалось предвкушение, энтузиазм. Сегодня утром, засовывая нож в спинные ножны, я чувствовала себя параноиком. Сейчас я чуть пошевелила головой, чтобы ощутить рукоятку. Успокаивающее прикосновение. Наручные ножи с ножнами были со мной всегда, а наспинный - при случае. Вот так всегда: то считаешь себя параноиком и думаешь, что набрала слишком много железа, то пугаешься и думаешь, что оружия мало. Такова жизнь. То есть моя жизнь такова. - А ты знаешь, что такое "лос дуэндос"? - спросил Рамирес. - Бернардо сказал, что это означает карликов. Рамирес кивнул: - Но не просто карликов, а существа из фольклора. Это крошечные создания, которые живут в пещерах и промышляют воровством. Считается, что они - ангелы, которые повисли между Небом и Адом во время бунта Люцифера. Их столько сбежало с неба, что Бог закрыл ворота, и лос дуэндос застряли снаружи. Они так и существуют в Лимбе. - А почему они не направились прямо в Ад? - спросил Бернардо. Вопрос был хороший. Рамирес пожал плечами: - Легенда не сообщает. Я посмотрела на Ригби за спиной у Рамиреса. Он стоял непринужденно, в полной готовности, как повзрослевший бойскаут. И нисколько не волновался. Это встревожило меня. Мы собираемся войти в бар, набитый байкерами, плохими парнями. Там некромант такой силы, что за два квартала у меня от него кожа идет мурашками. Мы все тоже были в себе уверены, но потому, что попадали в переплет и выжили. Уверенность Ригби показалась мне ложной. Не в том смысле, что напускной, а скорее она основывалась на ложных предпосылках. Я не интересовалась и не могла знать точно, но готова была поспорить, что он никогда не бывал в подобных переделках, из которых можешь и не выйти и понимаешь это. В нем была какая-то мягкость, которая не вязалась с его поджарой мускулистостью. Я бы предпочла поменьше мышц и побольше глубины в глазах. И надеялась, что Рамиресу не придется полагаться на Ригби как на единственного помощника. Вслух, однако, я этого не сказала. Каждому приходится когда-то терять цвет невинности. Если дело обернется плохо, может быть, сегодня придет черед Ригби. - Ты рассказал нам эту легенду с каким-то намеком, Эрнандо? В смысле, ты же не считаешь, что Бако и эти байкеры на самом деле и есть лос дуэндос? Он покачал головой. - Нет, я думал, тебе будет интересно знать. Неспроста же Бако назвал свой бар в честь падших ангелов, это как-то с ним связано. Я открыла водительскую дверцу "хаммера", Бернардо меня понял и пошел к месту пассажира. - Не падших ангелов, Эрнандо, а просто застрявших в Лимбе. Эрнандо наклонился к окну: - Но ведь они же изгнаны с Неба? С этими загадочными словами он отступил, давая мне возможность поднять стекло. Они с Ригби смотрели нам вслед и казались такими одинокими на этой заброшенной стоянке - а может, это я чувствовала себя одинокой. Я посмотрела на Бернардо. - Ты никого не убивай, ладно? Он сел на сиденье, потянулся. Такой у него был непринужденный вид, какого я у него уже с утра не видела. - А если они захотят убить нас? Я вздохнула. - Тогда мы будем защищаться. - Видишь, я же знал, что ты согласишься с моей точкой зрения. - Не будем начинать перебранку. Он посмотрел на меня оживленными карими глазами: - Так что, закончим ее? Я посмотрела на дорогу, выискивая, где припарковаться. Заклинание, которое творил Бако, уже завершилось, и дышать стало чуть легче. Но все равно что-то висело в воздухе, как перед близкой молнией. - Да, закончим. Он стал что-то напевать сквозь зубы - кажется, мелодию из "Великолепной семерки". Цитируя заезженную фразу из фильма, не нравилось мне все это.Глава 37
Когда я нашла место для парковки, у нас с Бернардо уже созрел план. Я - некромант из другого города и хочу профессионально поговорить с единственным другим некромантом, о котором вообще слышала. Легенда была так близка к правде, что звучала хило и, даже будучи правдой, не очень внушала доверия. Но у нас времени было в обрез, и вообще я не очень умею вилять - как и Бернардо. Мы оба больше действовали в стиле школы "вышибай ногой дверь и стреляй с порога", чем "состряпай хорошую легенду и вотрись в доверие". Бернардо протянул мне руку, когда мы собрались переходить улицу. Я ответила ему мрачным взглядом. Он поманил меня пальцами. - Давай, Анита, играй честно. Правая рука была протянута ко мне. Я посмотрела на нее минутку, но все-таки приняла. Пальцы его скользнули по моей руке чуть медленнее, чуть увереннее, чем было необходимо, но пережить можно. Еще нам повезло, что я правша, а Бернардо - левша. Можно было держаться за руки, не мешая друг другу хвататься за пистолет. Обычно, когда я с кем-то воркую, вооружена только я, так что приходится волноваться только о своей руке. Я встречалась с мужчинами, которые не умели ходить, взявшись за руки, у них это получалось неуклюже и не в ритм. Бернардо не из их числа. Он замедлил шаг, чтобы я могла приноровиться к его длинным ногам, и я даже оказалась на шаг впереди, таща его за руку. У меня много высоких друзей, и никто еще не жаловался, что я не могу за ним угнаться. Черная дверь в бар так сливалась со стеной, что ее можно было и не заметить. Бернардо открыл передо мной дверь, и я ему это позволила. Спорить, кто кому будет открывать дверь, значило бы разрушить нашу легенду. Хотя, будь он действительно моим бойфрендом, может, между нами и возникла стычка... да ладно. В ту секунду - да нет, в тот миг, - когда я вошла в бар, я уже знала, что нам не слиться с толпой. Сразу слишком многое оказалось не так. Мы были одеты не то чтобы слишком хорошо, а просто неправильно. Если бы Бернардо выбросил свою черную официальную рубашку и нацепил бы только белую футболку и если бы у нее не был такой новый вид, то он еще мог бы сойти за своего. И бросалось в глаза, что единственный в баре пиджак от костюма - на мне. И даже тенниска и джинсы казались чересчур официальными по сравнению с нарядами некоторых женщин. Как их назвать - короткие шорты? Оказавшаяся рядом девочка - именно девочка, если ей было хотя бы восемнадцать, я готова сожрать любое дерьмо - глянула на меня враждебно. У нее длинные каштановые волосы свисали ниже плеч. Волосы были мытые и сияли даже в тусклом свете. Косметики немного, но наложена она была опытной рукой. Ей бы думать, кого взять с собой на школьный бал. Так вот, одета она была в черный кожаный лифчик с металлическими шипами и шортики ему под стать, которые, казалось, были нарисованы на узких бедрах. Завершали наряд туфли на огромных платформах. Они были уродством в семидесятых и восьмидесятых годах, остались уродством и двадцать лет спустя, хотя и снова вошли в моду. А висла она на мужике, который был старше ее лет на тридцать минимум. При первом взгляде он казался жирным, но на самом деле он был как игрок линии нападения, под жиром - мышцы. Глаза скрывались за небольшими темными очками, хотя в баре и так были постоянные сумерки. Мужик сидел за ближайшим к двери столом, положив на столешницу массивные лапы. Он был лениво спокоен, но все равно чувствовалось, какой он здоровый, просто с подавляющими габаритами. А девочка была худенькая и пониже меня. Хотелось думать, что она его дочь, но сомнительно что-то было. Он встал, и волна энергии, клубясь, пошла от него, образуя почти видимые завитки силы. Вдруг стало трудно дышать, и вовсе не от сигаретного дыма, нависшего, как низкий туман. Я готова была к встрече с некромантом, но вервольфа я не ожидала увидеть. На сто процентов я не была уверена, какой именно он зверь, но чутье подсказывало, что лос лобос должны были оказаться волками. Я оглядела переполненный зал и ощутила, как от них невидимыми всплесками поднимается сила. Бернардо положил мне руку на плечо и - медленно - повлек к бару. Почти всю силу воли мне пришлось напрячь, чтобы не потянуться за пистолетом. Никто еще не применял к нам насилие. Наверное, здесь всегда устраивают такое шоу для нежелательных туристов. Почти любой поймет, что надо уходить. И мне эта идея тоже казалась очень заманчивой. К сожалению, у нас тут было дело, и даже открытая демонстрация угрозы нас остановить не могла. А жаль. Ведь им явно не понравится, что мы не ушли. А что, если это дневное представление не было повседневным обычным зрелищем? И может, они хотели погнать нас прочь потому, что тут сегодня творится что-то незаконное? Час от часу не легче. Длинная деревянная стойка освободилась при нашем приближении. И хорошо - не люблю окружения с флангов. Барменом оказалась женщина, можете себе представить? - карли... то есть низкорослая особа. Я не заглядывала через стойку, но она должна была стоять н-а какой-то подставке. Густые темные волосы, кое-где тронутые сединой. Лицо - типичный грубый квадрат, изборожденный морщинами не от возраста - от изможденности. Глаза такие сурово-ледяные, каких я в жизни не видела. Бровь рассечена широким белым рубцом. Не хватало только вывески над головой: "Прожила тяжелую жизнь". - Чего вам? - спросила она, и тон был под стать внешности. Я ожидала, что ответит Бернардо, но он был сосредоточен на зале и растущей враждебности. - Мы ищем Ники Бако, - ответила я. Глаза ее даже не шелохнулись. - Никогда о таком не слыхала. Я покачала головой. Она ответила машинально, даже не успев подумать. Если бы я спросила про кого-нибудь в зале, ответ был бы тот же. Я понизила голос, хотя знала, что большинство присутствующих уловят даже еле слышный шепот. - Я некромант и слыхала, что Бако тоже. Поднимателей зомби я видала, но настоящего некроманта - никогда. Она покачала головой. - Понятия не имею, о чем вы говорите. Она стала протирать поверхность стойки грязной тряпкой и даже не глядела на меня, будто я вообще не представляю интереса. Они еще малость погодят, потом потеряют терпение и попробуют нас выставить. Если мы не собираемся открывать стрельбу, у них получится. Если сомневаешься - говори правду. Не обычный мой образ действий, но ладно - все надо один раз испробовать. - Я Анита Блейк, - только и успела сказать я, как ее взгляд метнулся вверх, и она впервые посмотрела на меня. - Докажи. Я полезла в карман пиджака за документом и тут услышала щелчок под стойкой, когда женщина взвела курок. По звуку я узнала старомодный дробовик - обрез, иначе бы он не поместился под стойкой. - Медленно, - велела она. Уловив краем глаза, что Бернардо шевельнулся, стал поворачиваться к нам и, наверное, потянулся к пистолету, я бросила: - Все о'кей, Бернардо. Ситуация под контролем. Вряд ли он мне поверил. - Пожалуйста, - добавила я. Нечасто мне приходится говорить это слово. Бернардо заколебался, но потом все же опять повернулся посмотреть на сборище вервольфов. - Поторопись, - прошипел он. Я послушалась даму, которая держала меня под прицелом, и двигалась очень, очень медленно. Потом протянула ей удостоверение. - Положи на стойку. Я положила документ на стойку. - Ладони на стойку. Наклонись к ней лицом. Поверхность стойки была липкой, но я положила на нее ладони и наклонилась лицом, вроде как для отжимания. Ей было достаточно сказать мне принять упор полулежа. - Он тоже, - велела она. Бернардо услышал. - Нет, - сказал он. В ее глазах мелькнуло выражение, которым мог бы гордиться Эдуард. Я поняла, что она не станет церемониться. - Либо делай, как она говорит, либо выметайся отсюда на хрен, - сказала я. Бернардо подвинулся так, чтобы видеть весь зал, меня и даму за стойкой. Находился он около входной двери. Одно быстрое движение - и он мог оказаться снаружи, на светлой улице. Он не бросился к двери, а посмотрел на меня и покосился на женщину за стойкой. Наверное, в ее лице он увидел то же, что и я, поскольку вздохнул так, что плечи у него сгорбились. Покачал головой, но двинулся к длинной стойке, двинулся скованно, будто ему было больно при каждом шаге. Всем своим видом он давал понять, что ему это не нравится, но прислонился к стойке бара рядом со мной. - Ноги в стороны, - велела женщина. - Наклонись, будто хочешь рассмотреть свое прелестное отражение. Слышно было, как Бернардо сделал вдох сквозь зубы, но ноги он расставил и уставился в темную полировку выщербленного бара. - Теперь я могу сказать, что это плохо придумано? - Заткнись, - попросила я. Женщина раскрыла удостоверение на стойке, не вынимая второй руки снизу. Значит, обрез там как-то закреплен. Интересно, какие еще тут есть сюрпризы? - Зачем тебе Ники? Она не приказала мне выпрямиться, я и не стала. - Я сказала правду. Хочу поговорить с другим некромантом. - Почему не сказала сразу, кто ты? - Иногда я работаю на копов. Боялась, что вы будете нервничать. Мне пришлось закатить глаза, чтобы увидеть ее лицо, и я была вознаграждена улыбкой. Очень неуместной для этих суровых черт, но начало положено. - Зачем тебе нужен другой некромант? Я позволила прозвучать правде, не задумываясь, что должна вовремя остановиться и не договорить ее до конца. Ведь Ники Бако - некромант, а если в убийствах замешана некромантия... Словом, надо выдать только часть правды, пока я не буду знать, не он ли этот плохой парень. - У меня небольшая проблема, связанная с мертвецами. Мне нужно независимое мнение. Тут она захохотала - такой резкий смех, точно карканье вороны. Я вздрогнула и, чем хотите клянусь, почувствовала, что вервольфы у меня за спиной поежились. Не знай я, что этого не может быть, я бы сказала, что они боялись этой маленькой женщины. Я точно боялась. - Ники это понравится. Блин, как ему это понравится! Знаменитая Анита Блейк ищет его консультации. - Она мотнула головой: - А это кто? - Бернардо, он мой... друг. Глаза ее стали стальными. - Что за друг? - Близкий, очень близкий. Она наклонилась к стойке, лицом ко мне, не вынимая снизу руку. - Убить бы вас мне надо. Чую, что надо. От вас Ники будет вред. Я посмотрела в ее глаза в паре дюймов от моих, ожидая увидеть злость, даже ненависть. Но там была пустота. Та самая пустота, которая мне о многом сказала. Если она спустит курок, наставив на меня ствол, ей это будет не впервой. Пульс вдруг застучал у меня в глотке. Застрелена сумасшедшей карлицей-барменшей. Обхохочешься. - Я не собираюсь причинять вред Ники, - сказала я спокойным и ровным голосом, каким говорят со стоящим на карнизе самоубийцей. - Я, честно, хочу просто с ним проконсультироваться, как некромант с некромантом. Она смотрела на меня, ни разу даже не сморгнув. И медленно выпрямилась. - Если ты шевельнешься, я тебя убью. Если он шевельнется, я тебя убью. Ее тон был куда красноречивее: то есть что бы сейчас ни произошло, нам оно вряд ли понравится. Потом женщина повернулась к Бернардо и наклонилась так, что он мог ее видеть, повернув голову. Ее ухо почти прижалось к бару. - Ты меня слышал, любовничек? - Слышал, - ответил он, и голос у него тоже был тих и спокоен. Он тоже понял. Она ищет предлог меня убить. Мы с ней никогда не встречались, так что ничего личного здесь нет. Но личное или нет, а мертвец есть мертвец. - Мы не разрешаем чужим вносить сюда оружие. - Мы никого не хотели оскорбить, - сказала я. - Я всегда хожу с оружием. Ничего личного. Она снова пригнулась к лицу Бернардо: - А ты? Тоже всюду с оружием? - Да, - ответил он, скривился недовольно и опять уставился в стойку. Повезло ему, что он сегодня волосы заколол скобками, а то бы его прекрасные пряди вымазались об липкую стойку. У меня руки уже будто приклеились к ней навсегда. - А здесь не будешь, - заявила она. Обыскивал нас тот верзила, что сидел за первым столиком. Почему-то я знала, что это он и будет. Сила его билась о мою спину, точно глухая стенка. Ну и ну. Он обхлопал меня, будто для него это дело привычное, нашел ножи на запястьях и на спине и оба пистолета. Еще он нашарил сотовый телефон и положил его на стойку передо мной вместо того, чтобы забрать. Было видно, каких усилий стоит Бернардо сдержаться, когда его обыскивали, щупали, отбирали пистолет. И нож из ботинка Бернардо верзила тоже вытащил. Пусть будет что угодно, но это лучше, чем последнее место преступления, хотя нельзя сказать, чтобы день складывался удачно. - Можно нам теперь встать? - спросила я. - Еще нет, - ответила барменша. Бернардо бросил на меня довольно выразительный взгляд: мол, если его сейчас убьют, он будет являться мне во сне, потому что виновата буду я. Я по-прежнему говорила спокойно, пытаясь достучаться до ее рассудка. - Ты знаешь, что я - Анита Блейк. Ты знаешь, зачем я здесь. Что ты еще хочешь? - Арфа, проверь у этого типа бумажник. Узнай, кто он. Арфа? Здоровенный мужичина, гора потусторонней энергии, носит имя Арфа. Вслух я ничего этого не сказала. Набираюсь ум Арфа вытащил бумажник Бернардо. Пистоле Бернардо он сунул за пояс штанов, мой браунинг - туда же, с другой стороны. "Файрстара" и ножен я не видела - может, он их сунул в карманы. - В водительских правах написано: "Бернардо Конь-в-Яблоках", кредитных карт нет, фотографии нет, вообще ни хрена нет. Глаза женщины снова стали безжалостными. - Говоришь, близкий друг? - Да. - Мне снова стало страшно. - Любовник? Если бы она не держала наставленный на меня обрез, я бы послала ее к черту с такими вопросами, но она держала, и я ответила: - Да. Я верила, что Рамирес знает, что здесь почем, и если он говорит, что я должна быть при мужчине, значит, так и надо. Оставалось надеяться, что мое вранье было правильным ответом. - Докажи, - потребовала она. Я подняла брови: - Не поняла? - Он обрезан? Я замешкалась - ничего не могла сделать. Вопрос застал совершенно врасплох. Сглотнув слюну, я ответила: - Да. Ее вопрос как брошенный жребий - или орел, или решка, а у американца моложе сорока лет было больше шансов угодить под утвердительный ответ. Она улыбнулась, но глаза ее остались пусты, как выпитый стакан. - Можете встать. Я подавила желание обтереть руки об штаны. Она могла бы принять это за оскорбительный намек на неряшливость, но вымыть руки мне хотелось неимоверно. Я придвинулась ближе к Бернардо, будто чтобы обнять его, и даже обняла его за пояс левой рукой, хотя не знала, не испачкаю ли ему красивую рубашку. Его рука обхватила меня за плечи, но я действительно хотела убраться с линии огня этого чертова обреза. Ставила я на то, что он смонтирован стационарно, а не на турели. И только надеялась, что права. Барменша вытащила руки наверх, они обе были видны. Хороший знак. - Бернардо, спусти штаны, - приказала она. Мы оба посмотрели на нее. Я снова хотела переспросить, но Бернардо меня опередил: - Зачем? Я бы попросила ее повторить, чтобы проверить, правильно ли я поняла. Бернардо только спросил зачем, будто такое с ним уже случалось. - А чтобы мы посмотрели, обрезан ли ты. Я отпустила руку, которой обнимала Бернардо за спину. Мы стояли рядом, но рук не переплели. Может, в конце концов дело кончится дракой. - Я же тебе сказала. Мало тебе этого? - Мало. Понимаешь, ты верно сказала - ты иногда работаешь с копами. Одну тебя можно пустить к Ники. А он - про него мы ничего не знаем. Если он твой любовник - ладно, а если нет, то, может быть, он коп. Бернардо заржал, и этот звук всех поразил, по-моему. - А вот это уже ново! Меня за копа приняли! - А кто ты, если не коп? - Иногда - телохранитель. Иногда тот, от кого это тело надо хранить. Зависит от того, кто лучше платит. Голос его звучал очень уверенно и спокойно - по-деловому. - Может, и так, а может, ты врешь. Спусти штаны, посмотрим. Он начал расстегивать ремень, я отодвинулась, хотя и не очень далеко. Не хотела снова попадать под прицел. - А что такое? Ты же его видела без штанов, - сказала она. У меня стало складываться впечатление, что она мне не верит. - Не в толпе, - отрезала я, выразив голосом праведное возмущение. И заработала этим ржание из публики. - Снимай штаны, снимай штаны! - стали скандировать женщины, потом зазвучали и другие слова, Девочка, которая висела на Арфе, глядела на спектакль горящими глазами. Бернардо не стал ни спорить, ни краснеть. Он просто расстегнул штаны и сдвинул их на середину бедер. Отвернулась я совершенно машинально. Женщины завопили и засвистели. Чей-то голос крикнул: "Ну, папуля, даешь!" Мужчины присоединились к хору, поздравляя Бернардо и строя предположения, как он это делает так, что я еще жива. Мне надо было посмотреть - просто невозможно сдержаться. Надо же узнать, угадала ли я, - и, честно говоря, просто я должна была посмотреть. Стыдно сознаться, но это правда. Несколько секунд мне понадобились, чтобы увидеть, что он действительно обрезан, а первое, что бросилось в глаза, - это размер. Бернардо был богато, очень богато одарен природой. Я краснела и ничего не могла с этим поделать. Но я знала, что если буду так стоять и ловить ворон, то вся моя ложь будет без толку. И надо вести себя так, будто бы здесь стоит Ричард или Жан-Клод. Что бы я тогда сделала? Я бы его прикрыла. Я подошла и встала перед Бернардо, хотя следила, чтобы не коснуться. Признаю, что ни на что больше смотреть не могла. Ричард был внушителен. Бернардо эту стадию миновал, он был уже просто пугающий. Я закрыла его от взглядов своим телом, взяв с двух сторон за талию, чтобы удержаться. Краска так бросилась в лицо, что голова закружилась. Я обернулась на барменшу, все еще закрывая Бернардо от зала: - Хватит с тебя? Даже голос у меня перехватило от смущения. - Поцелуй его, - велела она. Я оглянулась на нее: - Пусть он наденет штаны, тогда поцелую. Она покачала головой: - Я не про поцелуй в губы говорю. Если я бы покраснела сильнее, у меня бы голова лопнула. Я обернулась, чтобы не видеть Бернардо. - Мы такого не делаем. - Вы сделаете все, что мы скажем, - ответила она. Не знаю, что бы я на это сказала, но тут прозвучал голос: - Хватит этих игр, Полина. Отдай им оружие и отпусти их. Мы все повернулись. Из дальней темной комнаты вышел еще один карлик, то есть низкорослый человек. Он был, может быть, на голову выше Полины, барменши, и скорее испанской внешности и моложе. Волосы у него были сочного черного цвета, кожа загорелая и без морщин. Выглядел он чуть больше двадцати лет, но аура силы, исходящая от него как волна удушающего аромата, говорила, что он гораздо старше. - Я Никандро Бако, для друзей - Ники. Толпа раздалась перед ним, как раздвинутый занавес. Он протянул мне руку, и я взяла ее, но рукопожатия не получилось. Он поднес мою руку к губам и поцеловал. Но при этом не сводил глаз с моего лица, и что-то в этих глазах, в движениях его губ наводило на мысль о куда более интимных местах для прикосновения мужских губ. Я отняла руку настолько быстро, насколько позволила вежливость. - Благодарю вас, мистер Бако, что согласились со мной повидаться. Это прозвучало так официально, будто и не стоял позади меня Бернардо со спущенными штанами. - Оденьтесь, - бросил Бако, едва глянув на Бернардо. Я услышала, как Бернардо натягивает штаны и возится, стараясь привести себя в порядок. Честно говоря, я удивилась, как в этих джинсах столько помещается. - Что привело вас сюда, миз Блейк? - Я действительно хотела поговорить с другим некромантом. - Звучит так, будто вы передумали, - сказал он не сводя с меня взгляда. Когда моя рука поднялась поправить волосы, он проследил за ней глазами. - На этот спектакль ушло почти все мое время. У меня встреча с полицией, которую никак нельзя пропустить. Я специально упомянула о полиции. Было у меня предчувствие, будто Бако досконально знает, что вообще происходит. Нас никто не тронул, только сконфузили - ладно, сконфузили меня. Бако пришел в самый последний момент. Ага, совершенно случайно. - Вы про тех двух полисменов, что ждут вас снаружи? Я слегка изменилась в лице - но этого было достаточно. - Вполне понятно, что мы обеспечили себе резерв. - Вы хотите сказать, что боитесь нас? При этих словах по комнате пронесся низкий гул, будто все одновременно вздохнули. - Дурой я была бы, если бы не боялась. Он склонил голову набок почти птичьим движением: - Значит, ты не дура, Анита? - Стараюсь не быть. Он махнул рукой в сторону женщины за стойкой: - Полине ты не понравилась. Знаешь почему? Пришел мой черед мотать головой: - Не-а. - Она моя жена. Наверное, у меня по-прежнему был недоуменный вид. - Извини, не поняла. - Она знает, что у меня слабость к женщинам, обладающим силой. Я нахмурилась: - Тут ей волноваться не о чем. Я вроде как занята. Он улыбнулся: - Анита, давай перестанем врать. Вы с ним не любовники. Он снова взял мою руку и поднял на меня свои черные глаза. Тут я поняла, что он считает себя неотразимым ухажером. И что у его жены есть причины тревожиться - не из-за меня, а из-за женщин вообще. Это было ясно по его глазам, по тому, как он гладил мне руку. Я высвободилась, отступила к Бернардо и протянула ему руку, он ее взял. У нас у обоих руки были липкие от стойки, но я в него вцепилась. Бако был меня на полкорпуса ниже, но он меня раздражал. Виной тому была и сила его магии, которая висела в комнате тяжелым занавесом, и то, что он мог заставить меня нервничать, как и любой мужчина. Не нравилась мне его наглость, когда мы безоружны. Я глянула на Полину, и на ее суровом лице было написано сильное недовольство. Это что, игра, в которую он с ней играет? Мучает ее? Кто знает. Но мне хотелось отсюда убраться. - Мне нужно оказаться в одном месте до темноты. Если не хочешь со мной разговаривать - ладно. Мы пойдем. Я стала отступать к двери, толкая Бернардо телом. - Без оружия? - произнес Бако с вопросительной интонацией, чуть повысив голос. Мы с Бернардо застыли. Мы уже были достаточно близко к двери, чтобы выскочить, и, вероятно, успели бы, но... - Если нам вернут оружие, это будет очень любезно. - Вам стоит только попросить. - Можно нам получить обратно свое оружие? - спросила я. Он кивнул: - Арфа, отдай им. Арфа не стал задавать вопросов, просто протянул нам пистолеты и ножи. Потом отступил в толпу таких же безмолвных зрителей. Пистолеты и наручные ножи легко заняли свои места. А вот наспинный нож - другое дело. Мне приходилось левой рукой нащупывать ножны, потом правой браться за острие и направлять в отверстие. И у меня выработалась привычка закрывать глаза, чтобы не отвлекаться от тактильных ощущений. Чтобы вложить нож в ножны, уходило несколько секунд. Главное было - не отстричь себе прядь. Когда я открыла глаза, Бако смотрел на меня. - Как приятно видеть женщину, не полагающуюся только на зрение. Осязание - такое важное чувство в интимные моменты. Может быть, оружие снова придало мне храбрости или мне просто уже надоело. - Очень утомительны мужчины, которые все сводят к сексу. Отвращение и даже злость исказили его лицо, и чарующие глаза превратились в черные зеркала вроде глаз куклы. - Слишком себя ценишь, чтобы трахаться скарликом? Я покачала головой: - Дело не в росте, Бако. Там, откуда я родом, мужчины не ведут себя так на глазах у жены. Тут он расхохотался, и заискрились его глаза, все лицо. - Святость брака? Ты обиделась за мою жену? Ну и смешная ты девчонка! - Ага. Мы с Барбарой Стрейзанд обе такие. Веселья в его глазах чуть поубавилось. Кажется, шутка до него не дошла. Но, как ни странно, девочка в коротких шортах встретилась со мной взглядом. Похоже, что она поняла. Если она любит ранние фильмы Стрейзанд, может, она еще не совсем пропащая душа. Бернардо взял меня за плечо, и я дернулась. - Пойдем, Анита. - Пойдем, - кивнула я. - Ты так и не задала своих вопросов, - сказал Бако. - Ты это чувствовал последние недели? - спросила я. Он вдруг стал серьезен: - Появилось что-то новое. Оно вроде нас, работает со смертью. Я это чувствовал. - Где? - Между Санта-Фе и Альбукерком, хотя началось оно ближе к Санта-Фе. - Оно приближается к Альбукерку, к тебе, - сказала я. Впервые за все это время он показался каким-то неуверенным. Не то чтобы испуганным, но и не счастливым. - Оно знает, что я здесь. Это я тоже чувствую. - Он глянул прямо на меня, и сейчас не было в его глазах поддразнивания. - И оно знает, что ты тоже здесь, Анита. Знает. Я кивнула. - Мы могли бы друг другу помочь, Ники. Я видела тела. Я видела, что творит эта гадина. Поверь мне, Ники. Тебе не захочется так уходить. - И что ты предлагаешь? - спросил он. - Объединить наши возможности и попробовать остановить эту штуку, пока она еще не добралась сюда, к тебе. И перестать играть в игры. Перестать подначивать. Не мериться силой. - Чисто деловые отношения? - уточнил он. Я кивнула. - Ни для чего другого нет времени, Бако. - Возвращайся потом сюда вечером, и я сделаю что смогу, чтобы тебе помочь. Хотя полиция не захочет, чтобы ты делилась со мной информацией. Я, как ты знаешь, очень плохой. Я улыбнулась: - Плохой, но никак не глупый, Ники. Я тебе нужна. - А я тебе, Анита. - Один некромант хорошо, а два лучше, - сказала я. Он кивнул с очень серьезным лицом. - Возвращайся, когда кончишь свои дела с полицией. Я буду ждать. - Это может быть поздно, - предупредила я. - Поздно уже сейчас, Анита. Молись, если ты из тех, кто молится, чтобы не было слишком поздно. - Анита? - позвал меня Бернардо. - Мы идем. Я позволила Бернардо вывести нас наружу, держа меня за плечо, а я шла спиной вперед и доверив ему выбирать дорогу. Вервольфы только смотрели, не выражая восторга, но и не желая набрасываться без приказа. Бако был у них варгамором - колдуном при стае. Никогда до сих пор не видела стаи, которая страшилась бы своего варгамора. А запомнилось мне лицо Полины. Она смотрела на Бако горящими от ненависти глазами. Было яснее ясного, что когда-то она его любила, любила по-настоящему, ибо только настоящая любовь может перерасти в такую ненависть. Я только недавно глядела в глаза Полины поверх ствола. Похоже, у Ники Бако проблемы не только с монстром в пустыне. На его месте я бы брала с собой пистолет в постель.Глава 38
Мир уже завернулся в синюю полумглу, когда мы приехали к больнице. Сумерки сгустились, и в них, как в плотную ткань, можно было завернуть руки или надеть их на себя, как платье. Я позвонила до того по сотовому телефону Рамиреса. Как вообще доказать, что кто-то по-настоящему мертв? Я видела этих "выживших". Они дышали. Полагаю, что у них и сердце билось, иначе бы врачи это заметили. Глаза смотрели, будто сознавая что-то. Они реагировали на боль. Они были живы. А что, если нет? Что, если они - только сосуды для такой силы, по сравнению с которой и Бако, и я - просто уличные шарлатаны? Могло существовать заклинание, которое позволило бы это доказать, но результаты заклинания не понесешь в суд, чтобы получить разрешение сжечь тела. А именно это я и хотела сделать. В конце концов я решила остановиться на электроэнцефалограмме. Тут я готова была ручаться, что высшие нервные функции отсутствуют. Больше я ничего не могла придумать, чтобы показать еще что-то неладное у этих выживших, помимо содранной кожи и отсутствующих частей тела. К сожалению, доктор Эванс и компания давно уже следили за электроэнцефалограммой. Высшие нервные функции присутствовали. Вот тебе и моя блестящая идея. Доктор Эванс хотел общаться с нами в комнате отдыха врачей, но я настояла, чтобы разговор был поближе к палате выживших. И мы стали беседовать на пониженных тонах в коридоре. Он бы не позволил мне утверждать в присутствии выживших, что они мертвы. Потому что, если я ошиблась, это могло бы их расстроить. Что ж, в этом был смысл. Но я не думала, что ошибаюсь. Выжившие, уже находящиеся в больнице, возбудились и стали агрессивны, щелкая зубами на персонал, как цепные псы. Никто не пострадал, но по времени это совпало с последними убийствами. Почему освежеванные стали более агрессивны? Дело в заклинании, которое выгнало из дому ту тварь? Повысились ставки за вход в игру? Или что-то напугало ту тварь, которую мы ловим? Я понятия не имела. Я только знала, что темнота сжимается, как ладонь, готовая нас всех раздавить. В воздухе повисала тяжесть, как перед грозой, но еще хуже и теснее, и в ней невыносимо было продохнуть. Что-то плохое надвигалось на нас, и это плохое было связано с темнотой. Уговорить доктора Эванса, что его пациенты мертвы, я не смогла, но моя настойчивость, очевидно, оказалась убедительной, потому что он разрешил двум полисменам, уже дежурящим в больнице, нести вахту в палате, а не снаружи. Присутствие копов в палате подтверждала только шляпа на стуле в холле. Я хотела и сама войти в палату, но пока меня облачили бы в халат и маску, настала бы уже полная темнота. Она уже звенела рядом, как натянутая струна. Так что я осталась в холле, притворяясь, что это вполне меня устраивает, поскольку ничего другого сделать было нельзя. Ригби и Бернардо как новичкам прочли стандартную лекцию о том, что в кислородной атмосфере стрелять нельзя. Худо будет, хотя обойдется без взрыва, а я-то этого вначале не знала. Будет вспышка огня - всем вспышкам вспышка, и она превратит палату в нижний круг ада на те секунды, что кислород будет пожирать все горючие предметы. Но взрыва с дождем стекла и штукатурки не произойдет - ничего такого театрального, просто смертельно. Ригби спросил: - А если они попытаются нас сожрать, то что нам делать? Отплевываться от них? - Не знаю, - ответил Эванс. - Я могу только сказать, чего не делать. Не стрелять в кислородной атмосфере. Бернардо вытащил откуда-то нож. К ботинку он не нагибался, значит, у него был и другой нож, который не заметил в баре вервольф. Он поднял нож к свету, поиграл бликом. - Резать будем. Темнота пала свинцовым занавесом, у меня в голове отдался лязг, как раскат грома. Я ждала, что сейчас распахнется дверь палаты, раздастся вопль. Но ничего не случилось. И давление, нараставшее часами, вдруг исчезло. Будто кто-то взял и проглотил его. Вдруг оказалось, что я стою в холле, и мне лучше, легче. Этой перемены я не поняла, а я не люблю того, чего не понимаю. Несколько натянутых мгновений все мы ждали, потом я не смогла выдержать. Выпустив нож и придерживая его в ладони, я пошла к двери. Она распахнулась, и я отпрыгнула. Тот медбрат, с которым я сегодня говорила, нерешительно застыл на пороге, глядя на обнаженный клинок у меня в руке. И не отрывая глаз от лезвия, он обратился не ко мне, а к Эвансу: - Доктор, пациенты успокоились. Они более смирные, чем были весь день. Полисмены спрашивают, можно ли им выйти из палаты ненадолго. - Выжившие стали спокойнее, чем были весь день? - спросила я. Медбрат Бен кивнул: - Да, мэм. Я отступила от двери на два шага и расслабилась, сделав долгий выдох. - Так как, миз Блейк? - спросил Эванс. - Могут полисмены выйти? Я пожала плечами и глянула на Рамиреса: - Спросите у него. Он здесь старший по званию. Я лично думаю, что можно. То, что я чувствовала, вроде испарилось с наступлением темноты. Мне это непонятно. - Я сунула нож в ножны. - Думаю, что драки не будет. - Вроде ты разочарована, - сказал Бернардо. Нож его исчез так же незаметно, как появился. Я покачала головой: - Не разочарована, просто сбита с толку. Я чувствовала силу, нараставшую по часам, и она вдруг исчезла. Такое количество силы не исчезает. Она куда-то девалась. Очевидно, что она не проникла в этих пациентов, но где-то она сейчас есть и что-то делает. - Есть предположения, где и что? - спросил Рамирес. Я покачала головой: - Нет. Он повернулся к доктору: - Скажите им, пусть выходят. Медбрат Бен повернулся к Эвансу за подтверждением. Эванс кивнул. Медбрат нырнул обратно, и дверь за ним медленно закрылась. Эванс повернулся ко мне. - Так что, миз Блейк, похоже, что вы зря спешили. Я пожала плечами: - Мне казалось, что сейчас мы будем завалены трупами-каннибалами. - Я улыбнулась. - Иногда очень приятно бывает ошибиться. Мы все переглянулись, улыбаясь. Напряжение покинуло каждого. Бернардо засмеялся нервным смехом, который иногда бывает, когда минет близкая опасность или пуля пролетит мимо. - Я очень рад, что вы на этот раз ошиблись, миз Блейк, - сказал Эванс. - Я тоже рада, - согласилась я. - Присоединяюсь, - сказал Бернардо. - И я тоже доволен, - произнес Рамирес, - но разочарован, что ты тоже, оказывается, не идеальна. - Если за сорок восемь часов работы со мной на расследовании ты еще не понял, что я не идеальна, значит, смотрел невнимательно. - Я очень внимательно смотрел, - сказал Рамирес. - Более чем внимательно. От его испытующего взгляда и весомых слов мне захотелось поежиться. Преодолевая это желание, я увидела глаза Бернардо. Он улыбался мне - ему было приятно, что меня смутили. Хорошо, хоть кому-то это доставило удовольствие. - Если вы ошиблись в этом, то могли ошибиться, и назвав их мертвыми, - сказал Эванс. Я кивнула: - Вполне возможно. - Вы так легко признаете, что были не правы? - Эванс не мог скрыть удивления. - Доктор Эванс, это магия, а не математика. Жестких правил здесь очень и очень мало. А в том, чем я занимаюсь, их еще меньше. Иногда мне кажется, что дважды два пять, и я оказываюсь права. Иногда получается не больше четырех. Если это снижает счет трупов, я согласна быть неправой. Открылась дверь, и вышли двое в мундирах альбукеркской полиции. Они направились к двери, как только медбрат Бен им сказал, что можно. Я их понимаю. У них перед глазами еще плыли ужасные картины. Высокий блондин был сложен из одних квадратов, широкоплечий, с мощным корпусом, тяжелыми ногами - не толстыми, а просто массивными и сильными. Его напарник был пониже и почти лыс, если не считать венчика каштановых волос. Очевидно, это его шляпа лежала на стуле у двери. - Извините, - сказал доктор Эванс, обходя их на пути в палату. Низкорослый сказал: - Пусть себе идет. А блондин посмотрел на меня, прищурившись, не слишком дружелюбно. - А вот это и есть та самая ведьма со среднего запада, из-за которой мы там целый час просидели. Я его не узнала, а он, очевидно, знал меня в лицо. - Да, это я предложила. Он шагнул ближе, подавляя меня своими размерами - по крайней мере пытаясь подавить. Размеры - вещь далеко не столь внушительная, как многие мужчины думают. - А ведь прав был Маркс насчет тебя. Ага. Наверное, он был с Марксом, когда Маркс меня выставил. Я почувствовала, что Рамирес пошел к нам - наверное, хотел разнять. Я положила ему руку на плечо: - Ничего, все в порядке. Рамирес не шагнул назад, но хотя бы не двинулся вперед. Лучшего я от него вряд ли добилась бы. Зато я оказалась между двумя мужчинами. Блондин покосился на стоящего за мной Рамиреса. По лицу его все было ясно - ему хотелось ссоры, а с кем - не важно. Сейчас он уставился на Рамиреса, и просто физически можно было ощутить, как лезет вверх уровень тестостерона по обе стороны от меня. Его хватило бы, чтобы полисмен нажил себе неприятностей, даже был отстранен от работы, хотя все, что ему нужно, - это выпустить пар. Он пытался стряхнуть с себя виденные в палате ужасы. И напарник блондина, и Бернардо остались позади. Не знаю, как напарник, а Бернардо явно наслаждался представлением. - Вы, значит, были с теми, кто помогал Марксу меня вышибить вон, - сказала я, глядя на него снизу вверх, а он смотрел поверх меня, на Рамиреса. Секунда у него ушла, чтобы мигнуть и перевести взгляд на меня. Состроил хмурую морду, и очень профессионально. От такой морды почти любой плохой парень сбежит как черт от ладана. Напарник подошел и встал позади него. - Да, мы с Джарменом там были. - Он говорил спокойно, но, очевидно, тревожился за напарника. Хороший партнер беспокоится не только о твоей физической сохранности. - А вас зовут? - спросила я таким тоном, будто Джармен и не был готов в любую секунду сцепиться с кем угодно. - Джейкс, - представился он тоже так, будто все вокруг было нормально. - Джармен и Джейкс? - уточнила я. Он кивнул и улыбнулся: - Джей и Джей, к вашим услугам. Я почувствовала, как стоящего передо мной верзилу отпускает напряжение. Трудно продолжать беситься, если никто не обращает внимания, а все остальные ведут себя нормально. Я толкнула Рамиреса спиной, чтобы он отошел. Он понял намек и отодвинулся. Вприпрыжку вернулся от машины Ригби, держа в руках электроразрядник "тазер". Эта штука посылает сквозь тело противника разряд от 30 000 до 60 000 вольт. Считается, что она обездвиживает человека, не создавая риска для его жизни. Кроме редких несчастных совпадений - например, когда у преступника вживлен ритмоводитель. Рамирес только помотал головой. - Зачем это? Ригби глянул на "тазер". - Из пистолета стрелять нельзя, так я взял вот это. - Ригби! - сказал Джармен. - "Тазер" дает искру. - И что? - спросил недоумевающий Ригби. - Если искра от пистолетного выстрела подожжет кислород, то и искра от "тазера" тоже, - пояснил Рамирес. - Пойди к машине и найди еще что-нибудь, - предложил Джармен. Мы с Джейксом отодвинулись, предоставив Рамиресу и Джармену песочить стажера. Уже больше никто не бесился. Они были снисходительны, но не злы. Когда Ригби исчез за дверью в дальнем конце холла, Джармен повернулся к Рамиресу: - Маркс дал вам в поддержку одного этого Ригби - и все? Рамирес кивнул и пожал плечами: - Он еще научится. - А пока он будет учиться, люди будут гробиться, - сказал Джармен. Джейкс, улыбаясь, протянул руку ладонью вверх. Я хлопнула его по ладони, тоже улыбаясь. Не потому, что его напарник не полез в драку с детективом, а потому, что мои опасения не оправдались. Свою норму трупов я на этот день уже повидала. Даже, черт побери, на этот год. Бернардо стоял, прислонившись спиной к стене, и несколько был озадачен моим обращением с копами. Мысль, что с ними можно общаться по-человечески, была, очевидно, для него совершенно новой. У ребят в форме были заткнуты за пояс дубинки. А у Рамиреса, кроме пистолета, другого оружия видно не было. - Эрнандо, а где твоя дубинка? - О, Эрнандо! - заметил Джейкс. - Ага, Эрнандо, - повторил Джармен, перекатывая имя по языку. - Где же твоя дубинка? Они дразнили Рамиреса так, что было ясно: при нормальной ситуации они бы поладили. У враждебного поддразнивания оттенок другой. Примерно такой, как они общались с Ригби - не считая его еще до конца своим. Рамирес из заднего кармана достал металлический стерженек, резко махнул кистью, и стерженек раздвинулся телескопически примерно на два фута. - Змейка? - удивилась я. - А я у тебя ее не заметила. Обычно я оружие вижу. Он схлопнул змейку обратно в короткий стерженек. - Ее почти не видно, когда убираешь. А почему ты решила, что у меня ее быть не может? Я раскрыла рот - и закрыла, глядя на него. Он ухмылялся до ушей. Я про себя подумала: проглотить наживку или сделать вид, что не поняла. Да ладно, самый веселый момент за весь день. - Ты намекаешь, что я смотрела на твои штаны? - А как иначе ты могла бы решить, что у меня в заднем кармане нет предмета размером с авторучку? Глаза его сверкали весельем. Я пожала плечами: - Я только смотрела, нет ли оружия. - Все вы так говорите. - А на мне не хочешь поискать оружие? - спросил Джармен. Я повернулась к нему: - Твое оружие я и отсюда вижу. Он выпятил грудь, будто величественно шагнул вперед, не сдвигая ноги с места. - Оружие моего размера трудно не заметить. Я оглядела всех собравшихся мужчин и с трудом подавила желание задержать взгляд на Бернардо. Хотелось мне поспорить, что у него "оружие" самое большое в этой компании. - Ну, Джармен, не знаю. Сам слышал поговорку, что дело не в размере, а в таланте. И снова пришлось пересилить себя и не смотреть на Бернардо. Джармен довольно осклабился: - Поверь мне, крошка, у меня и то, и другое есть. - Хвастаться легко, когда знаешь, что доказывать не придется, - сказала я, действительно его провоцируя. Джармен скинул шляпу и посмотрел на меня - вроде как взглядом пытаясь сказать "подойди поближе". Пугающая гримаса у него получалась лучше соблазнительного взгляда - ну, ему наверняка чаще приходилось ее практиковать. - Давай найдем, где нам мешать не будут, лапонька, и я готов доказывать. Я покачала головой, улыбаясь: - А что твоя жена скажет насчет нашего испытательного пробега? Кстати, очень симпатичное кольцо. Он рассмеялся добродушно и низко. За него ответил Джейк: - Его жена поднесет ему его собственный на вертеле. Джармен кивнул, еще не до конца отсмеявшись: - Ага. Она такая, моя Брен. - Он говорил мечтательно, будто ценил в своей жене это качество. Потом посмотрел на меня. - Она бы Маркса двинула по яйцам, а не поцеловала бы. - Я об этом думала, - ответила я. - А почему не двинула? - спросил Рамирес, но уже серьезнее, хотя в глазах все еще сверкали искорки смеха. Кажется, он хотел получить не шутливый ответ, а по существу. - Он этого ждал. Может быть, даже хотел. Тогда он бы меня обвинил в нападении на сотрудника полиции и засадил бы на время за решетку. Я ожидала, что хоть кто-то из троих скажет, что Маркс бы так не сделал, но все промолчали. Я оглядела вдруг ставшие серьезными лица. - И никто не вступится за честь лейтенанта? Не возразит, что он не способен на такой неблагородный поступок? - Никто, - сказал Джармен. - Неблагородный, - повторил Джейкс. - Очень пристойные слова для поклоняющейся дьяволу наемной убийцы. Я моргнула: - Объясни, пожалуйста. И помедленнее. Джейкс кивнул: - Как сказал лейтенант, ты подозреваешься в исчезновении нескольких граждан, а также в танцах голой при луне с самим дьяволом лично. - Последнего Маркс не говорил. Джейкс осклабился: - Но нам очень хотелось бы, чтобы он это сказал. - И Джейкс шевельнул бровью. Я засмеялась, и они тоже. Всем было хорошо. Кроме Бернардо, который стоял у стены в стороне от этого благодушия и смотрел на меня так, будто впервые видит. Я еще раз его удивила. - Маркс хотел тебя арестовать за злоупотребление магией - такие слухи ходили, - сказал Джармен. Я резко к нему обернулась. Злоупотребление магией могло означать смертный приговор. Повернулась к Рамиресу. - А ты знал, что он пытался это сделать? Он взял меня за локоть, и мы отошли в другой конец коридора под раскаты веселого мужского смеха. Полисмены продолжали весело балагурить, и, судя по характеру смеха, речь шла обо мне и говорилось что-то такое, чего бы мне слышать не хотелось. В добродушных шутках ни в коем случае не следует нарушать чувства меры. Мне хотелось иметь репутацию девки - своего парня, а не доступной девки. Очень трудно иногда провести эту грань. Лучше было бы отойти и ничего не слышать, но именно сейчас мне не хотелось быть наедине с Рамиресом. Мне не нравилось, что он не передал мне слова Маркса. В общем, он для меня человек чужой и ничем мне не обязан, но я стала думать о нем несколько хуже. Мимо нас прошла чернокожая сестра и скрылась в палате. Поскольку я здесь все видела в первый раз, то не могла узнать, та ли это сестра, что мелькнула здесь раньше. Она была примерно того же роста, но что можно разглядеть под хирургической маской? Мужчины замолчали, когда она проходила. Как только за ней закрылась дверь, жеребячье ржание возобновилось. Рамирес посмотрел на меня честными глазами, и только морщинка меж бровей выдавала, что ему неловко. Он, когда хмурился, выглядел даже еще моложе. - Тебе это не мешает? - спросил он. - Что? Он глянул туда, где остались двое полисменов. Они продолжали лыбиться. - Джейкс и Джармен. - В смысле, их подначки? Он кивнул. - Когда я залепила Марксу поцелуй у них на глазах, я вроде как спровоцировала их на небольшие подначки. К тому же я сама начала, точнее, ты начал. - Я пожала плечами. - Это помогает спустить пар, что нам всем сейчас и надо. - Мало кто из женщин смотрит на это так, - заметил Рамирес. - А я и есть мало кто. Но если честно, то женщины не любят таких подначек, потому что мало кто из мужчин знает грань, где кончаются подначки и начинается приставание. Если бы я каждый день работала с мужчинами, я бы тоже была поосторожнее. Но это, слава Богу, не так, и я могу себе позволить иногда подойти к краю. - И где у тебя край, Анита? - Я всегда даю это понять, если кто за него заступит. На этот счет не волнуйся. Я шагнула назад, оставив между нами дистанцию, которую мне хотелось сохранить. - Ты на меня злишься? - удивился он. Я улыбнулась краями губ: - Поверьте мне, детектив, когда я на вас разозлюсь, у вас не останется никаких сомнений на этот счет. - Детектив. Даже не Рамирес. Теперь я знаю, что чем-то тебя огорчил. Чем? Я смотрела на него, в честное, открытое лицо. - Почему ты мне не сказал, что Маркс обо мне говорил? Что говорил другим копам? Это же могло значить смертный приговор. - Маркс никогда бы это не протолкнул, Анита. - И все равно ты должен был мне сказать. Он скорчил недоуменную гримасу, пожал плечами: - Я понятия не имел, что это мой долг. Я нахмурилась. - Да, вряд ли это был твой долг. - И все равно его ответ мне не понравился. Он снова тронул меня за руку, чуть-чуть. - Я считал, что Марксу не добиться твоего ареста. И был прав. Разве этого мало? - Мало. Он опустил руку: - И что хорошего было бы, если бы я тебе сказал? Ты бы зря беспокоилась. - Мне не надо, чтобы ты защищал мои чувства. Мне нужно чувство, что я могу тебе доверять. - И ты не доверяешь мне только потому, что я не передал тебе все, что говорил Маркс? - Доверяю меньше, чем раньше. Его лицо стало жестче от нарастающей в нем злости. - А ты рассказала мне все, что случилось в "Лос дуэндос"? И ничего не утаила из беседы с Ники Бако? Это уже не были добрые глаза. Это были глаза копа, холодные и проницательные. Я потупилась, но заставила себя поднять глаза и выдержать его взгляд, хотя мне хотелось, понурив голову, сказать: да, блин, тут ты меня подловил. Когда меня загоняют в угол, я обычно злюсь. Но сейчас, глядя в его глубокие карие глаза, я не могла вызвать в себе праведного негодования. Может, мне стало недоставать моральных устоев. Да, наверное. - Я никого там не убила, если ты об этом. - Обычный мой комментарий, но я особо на него не напирала. - Я не об этом, и ты это знаешь, Анита. Что-то было свойское, почти интимное, в этом разговоре. Мы всего два дня как знакомы, но ведем себя так, будто знаем друг друга уже давно. И это меня нервировало. Обычно я так быстро не схожусь ни с людьми, ни с монстрами. Но если бы даже передо мной стоял мой давнишний друг из полиции сержант Рудольф Сторр, я бы все равно соврала. Стоит Ники Бако учуять запах копов, он тут же уйдет в скорлупу и больше мне верить не будет. Такие люди не рискуют, когда речь идет о полиции. - Бако знал, что вы с Ригби ждете у бара, Эрнандо. У него вся округа начинена магическими... - я пошевелила пальцами, подыскивая слово, - ...заклинаниями, оградами. Он знает, что происходит на улице. Если я вернусь с полицейской поддержкой, как бы далеко она ни осталась, он нам помогать не будет. - А ты уверена, что он вообще будет помогать? - спросил Рамирес. - Может, он тебе голову морочит, хочет вытянуть из тебя, что тебе известно. - Он боится, Эрнандо. Бако боится. А у меня такое чувство, что его трудно напугать. - Только что ты мне сказала, что скрываешь информацию от сотрудников, расследующих убийства. - Если ты на меня повесишь микрофон или будешь настаивать, чтобы со мной пошло прикрытие, Бако мы потеряем. И ты знаешь, что я права. - Бако мы, может, и потеряем, но ты не права. Было видно, что он снова злится. Я видала это злобное недовольство у других мужчин, которых знала дольше и ближе. Они злятся, что я не могу просто быть хорошей девочкой и играть по их правилам, быть такой, какой им хочется. И очень грустно было слышать эту нотку в голосе Рамиреса на третий день знакомства. - Для меня сейчас самое важное - это прекратить убийства. Вот моя цель. Моя единственная цель. - Услышав свои слова, я тут же добавила: - И остаться в живых. Но помимо этого, у меня на уме ничего нет. Остановить преступников и уцелеть самой. Это очень упрощает жизнь, Эрнандо. - Ты мне раньше говорила, что хочешь изменить свою жизнь, чтобы она вся не состояла из крови и ужаса. Если хочешь ее переменить, Анита, придется ее усложнять. И придется снова начать верить людям, действительно верить. Я покачала головой: - Спасибо, что использовал против меня минуты моей слабости. Я теперь вспомнила, почему не доверяю незнакомым. Наконец-то я разозлилась сама. Приятное ощущение, потому что привычное. Если я смогу злиться и дальше, то не буду тогда так смущаться. Он схватил меня за локоть, и на этот раз не вежливо. Не было больно, но я почувствовала его стискивающие пальцы. Впервые с момента нашего знакомства он позволил себе показать мне, что под мягкой оболочкой кроется жесткое ядро. Такую сердцевину нужно иметь или приобрести, чтобы служить в полиции. Без нее ты можешь работать, но не будешь преуспевать. Я улыбнулась: - А что дальше? Резиновые шланги и свет в глаза? Хотелось перевести все в шутку, но непринужденных ноток в моем голосе не было. Мы теперь оба злились. Под улыбками и манерами скрывался характер каждого из нас. Посмотрим-ка, чей крепче. Он заговорил тихо, тщательно подбирая слова - так делаю я, когда мне хочется сорваться и заорать. - Я мог бы просто сказать Марксу о вашей встрече. И о том, как ты утаиваешь от нас информацию. - Отлично, - сказала я. - Так и поступи. Маркс прикажет его арестовать и обыскать бар. Может быть, даже найдет достаточно магических параферналии, чтобы закатать его в тюрьму по подозрению в злоупотреблении магией. И куда это нас приведет, детектив? Бако за решеткой, а через несколько дней - новые трупы. Выпотрошенные. - Я подалась поближе к нему и шепнула: - И после этого ты будешь спокойно спать, Эрнандо? Он отпустил меня так резко, что я покачнулась. - А ты знаешь, ты настоящая стерва. Я кивнула: - Когда того требуют обстоятельства - можешь не сомневаться. Он покачал головой, потер плечи ладонями. - Если я это утаю и дело обернется плохо, конец моей карьере. - Скажешь, что не знал. Он покачал головой: - Слишком многие знают, что я - твой эскорт от полиции. - Он сумел произнести последние слова со смачной иронией. - У тебя назначена с ним вторая встреча? Я попыталась скрыть удивление, но тут уж непроницаемая мина лица меня выдала. Как если тебя спрашивают, спишь ли ты с таким-то, а ты отказываешься отвечать. Молчание - знак согласия. Он заходил от стены к стене: - Черт побери, Анита, я не имею права это утаивать! Я поняла, что он говорит всерьез. Встала у него на дороге, чтобы ему пришлось остановиться и посмотреть на меня. - Марксу об этом говорить нельзя. Он все испортит. Если про меня он думает, что я танцую с дьяволом, то при виде Ники Бако он впадет в истерику. Злость больше не искажала лица Эрнандо. - А когда встреча? Я покачала головой: - Сначала обещай, что не скажешь Марксу. - Он руководит расследованием. Если я ему не скажу, а он узнает, я могу ему сразу отдать бляху. - Похоже, его здесь мало кто любит. - Все равно он старше меня по званию. - Он тебе начальник, - сказала я. - И ни в коем случае не старше по званию. На это он улыбнулся: - Лесть тебе ничего не даст. - Это не лесть, Эрнандо, это правда. Он замолчал, глядя на меня. Лицо его приняло обычное выражение - то, какое я считала обычным. Может, он в свободное время режет щенков. Ладно, это, конечно, не так, но все равно я его не знала. Мы чужие, и все время мне приходилось себе об этом напоминать. А мне все равно хотелось относиться к нему как к другу или лучше. Что со мной творится? - Когда у вас встреча, Анита? - Если я не скажу, то что будет? Снова тень решительности появилась у него в глазах. - Тогда я скажу Марксу, что ты скрываешь информацию. - А если скажу? - Тогда я пойду с тобой. - Не выйдет. - Я тебе обещаю, что не буду выглядеть как коп. Я оглядела его - от начищенных туфель до коротко стриженных аккуратных волос. - И в какой это альтернативной реальности ты будешь НЕ ВЫГЛЯДЕТЬ как коп? За спиной послышался звук открываемой двери, но мы не обернулись. Пожалуй, мы увлеклись игрой в гляделки. - Рамирес! - заорал Джармен. И на этот крик мы повернулись оба. Доктор Эванс стоял, прислонившись к стене, держа руку вверх. Запястье блестело, как алый браслет. Мы с Рамиресом оба бросились через холл так, будто дверь была за милю от нас, а добежать следовало за секунду. Джармен и Джейкс уже скрылись за дверью, Бернардо замешкался, и пока дверь была открыта, вопли прорезали больничную тишину. Низкие, бессловесные, исполненные дикого страха, и я знала непонятно откуда, что это вопль человека. Я уже была возле двери, возле Бернардо, и Рамирес бежал за мной как тень. - Неудачная мысль, - сказал Бернардо, но исчез за дверью на миг раньше, чем мы успели до нее добежать. Господи, как я ненавижу каждый раз оказываться правой!Глава 39
Белая стерильная палата превратилась в ад. Оглушительный, хаотический ад. Ко мне метнулась рука без кожи, я полоснула ее клинком, выхваченным из наспинных ножен. Рука отдернулась, окровавленная. Они ощущают боль. У них идет кровь. Боже мой. Я уже занесла лезвие для рубящего удара по шее трупа, снова бросившегося ко мне. Рамирес блокировал удар. - Это же гражданские! Я глянула на него, на ободранную тварь, которую удерживала на койке последняя привязь на руке. Она снова бросилась, полосуя воздух окровавленной рукой, крича без слов, и обрубленный язык извивался червем в остатках безгубого рта. - Просто держись так, чтобы они тебя не достали. - Рамирес оттянул меня в сторону. - Рамирес, это же трупы, просто трупы! - успела я сказать. - Не убивай их. Он поднял "змейку" и бросился в драку, хотя это не было пока дракой. Почти все трупы, еще привязанные к койкам, дергались, извивались, вопя и воя. Они раздирали разодранную плоть о привязь, вздымались и падали снова. Медбрат Бен стоял у изголовья одного пациента. Тот всадил зубы ему в руку так глубоко, что Бен не мог вырваться. Стоявший рядом Джармен ударил эту тварь по голове наотмашь дубинкой из-за спины, как бейсболист на отбиве. На фоне воплей послышался глухой удар, как по дыне. Джейкс и Бернардо оказались у последней койки возле окна. Чернокожую сестру обхватил труп, еще привязанный к койке за руку и за ногу. Голову он погрузил в грудь сестры. Окровавленный перед халата прилип к телу сестры - будто ее окатили красной краской. Там, где вгрызался труп, рана не должна быть смертельной, но крови слишком много. До чего-то жизненно важного он добрался. Джейкс бил труп по голове с такой силой, что приподнялся на цыпочки, чуть не отрываясь от земли при каждом ударе. Голова трупа кровоточила, трескалась, но зубы держали. Как чудовищное дитя, он припал к груди и жрал. Бернардо бил его ножом в спину, снова и снова. Клинок выходил с фонтанами крови, но это ничего не меняло. Тот, что у двери, среагировал на боль, но когда начинался жор, они превращались в куски мяса; Мясу больно не сделаешь, и его черта с два убьешь. Я прошла между койками, где дергались тела и одинаково таращились глаза. Будто из каждой пары глаз смотрело одно и то же. Их хозяин, кто бы он ни был, смотрел, как я иду по проходу, к дальней койке, подальше от Рамиреса и его предостережений. Он все еще не понимал, что будет, когда они все освободятся. К тому моменту нам лучше уже не быть в этой палате. Я подошла к Бернардо, отодвинула его на шаг и сунула нож под челюсть трупа. Сделав глубокий вдох, я сконцентрировалась, как учат боевые искусства, когда надо сломать что-то большое и на вид прочное. Представила себе, как лезвие выходит из темени, и именно это попыталась сделать - проткнуть голову. Клинок вошел в мягкие ткани под челюстью резким хлюпающим движением, острие уперлось в черепную крышку и двинулось дальше. Оно не вышло из темени, но я ощутила, как оно проникло в странную пустоту костных пазух. Труп отшатнулся от женщины, челюсти попытались раскрыться. Свободной рукой труп дернулся к своей пасти, отпустив сестру, и мелькнула рана. Дыра посреди груди. Обломки ребер торчали, как сломанные планки рамы. Дыра была размером с человеческое лицо, и там, в глубине, уже не было выеденного сердца. - Господи! - ахнул Джейкс. Тварь на койке высвободила вторую руку, вцепилась в рукоять, пытаясь выдернуть нож. Мы с Джейксом и Бернардо переглянулись. Только переглянулись, без слов, и повернулись к двери с одной мыслью: добраться до выхода любым возможным путем. Ничего человеческого не оставалось в этой палате, кроме нас. Рамирес и Джармен уже были возле дальней двери, держа в руках повисшего медбрата. Отлично. - Бежим! - крикнула я. Мы попытались. Я ощутила за собой движение и успела повернуться, когда труп налетел на меня и вместе со мной свалился на пол. Я ударила его лезвием в челюсть, как только что предыдущего, но труп был в движении, и я попала только в горло. Горячая струя крови хлынула мне в лицо и ослепила на секунду. Я почувствовала, как мертвец прополз по моему телу, оседлав талию. Рукой я упиралась в ободранное плечо, отталкивая от себя, а он рвался ко мне. Тыльной стороной руки, держащей нож, я отерла кровь с глаз. Тварь щелкнула зубами, как пес, я завопила и полоснула ему щеку так, что лезвие заскрежетало о зубы. Труп заорал и впился зубами мне в руку. Я орала, а он тряс мне руку, как собака трясет кость. Ладонь разжалась, нож выпал. Тварь навалилась на меня, раскрыв пасть и безумно вытаращив светло-голубые глаза. Времени лезть за последним ножом не было, я ударила в глаза. Сунула в них большие пальцы, и труп под своим весом насадился на пальцы глубже, чем я могла бы их вбить. Лопнули глазные яблоки, выплеснув теплую жидкость и что-то густое. Труп заорал, затряс головой, хватаясь ободранными лапами за лицо. Вдруг рядом оказался Бернардо, дернул мертвеца прочь, одной рукой перебросил его через всю палату к дальней стене. Поразительно, на что способен человек в страхе. Я встала на колени, вытаскивая последний нож. Бернардо вздернул меня на ноги, и мы оказались возле самой двери. Ригби уже стоял там с топором, рубя трупы. Кисти рук и что-то менее узнаваемое усеяло пол. Рамирес с такой силой вогнал "змейку" в чью-то пасть, что тупой конец вылез с той стороны шеи. Джейкс тащил Джармена за руки, оставляя на полу густой кровавый след. Тело Джармена застряло в дверях. Топор в руках Ригби расчленил двух мертвецов так, что они уже не могли встать. Два трупа еще удерживала на койках последняя привязь. Рамирес боролся с мертвецом, который пытался проглотить "змейку". Очередной труп бросился на Ригби, и топор полоснул воздух. Я услышала за собой крик раньше, чем Бернардо успел завопить: - Сзади! Но я уже падала на пол с оседлавшим мою спину мертвецом. Я пригнула голову, защищая шею. Зубы прокусили мне блузку, пустили кровь, но им не просто было прогрызть ремень кобуры и наспинные ножны. Хотя труп вцепился в меня зубами, кожаные ремни отчасти сработали как броня. Я ткнула ножом назад, в ляжку трупа - раз, другой. Он не обратил внимания. И вдруг раздался шелест воздуха, тяжелый удар, кровь плеснула мне на волосы, плечи, спину обжигающим потоком. Я выбралась из-под трупа, уже обезглавленного. Ригби стоял надо мной с окровавленным топором и дикими глазами. - Выбирайся, я прикрою! Голос был высокий, полный страха, но Ригби стоял и направлял нас к двери. Один из трупов сидел на спине Бернардо, но не пытался его съесть - он двинул его головой об пол, сильно, и еще раз. Потом посмотрел на меня. В его глазах было что-то, чего не было в глазах других. Он боялся. Боялся нас. Боялся, что его остановят. Может быть - только может быть, - боялся смерти. Труп выскочил в разбитую дверь, мимо Джейкса, будто ему было куда идти и что там делать. И я знала, что его надо остановить, что нельзя упускать, иначе будет очень плохо. Но я ухватила Бернардо под мышку и потащила к двери. Рамирес поддержал его с другой стороны, и мы с неожиданной легкостью протащили его через стеклянные двери. Сзади, в палате, что-то зашумело, Ригби, споткнувшись, покачнулся назад и зацепил спиной засов. Засов соскользнул на место, Рамирес заколотил в дверь, дотянулся до засова, пытаясь его открыть, но то ли вес Ригби, то ли еще что-то его заклинило. - Ригби! - заорал Рамирес. Что-то ухнуло, будто выдохнул гигант, и палата заполыхала. Пламя лизало стекло двери, как оранжево-золотистая вода из аквариума. Даже через стекло пахнуло жаром, завыли сигналы пожарной тревоги. Я бросилась наземь, пытаясь заслонить телом Бернардо, закрыв лицо руками в ожидании, что неимоверный жар сейчас прорвется сквозь стекло и обрушится на нас. Но не жар пролился на меня, а прохлада - вода. Я подняла голову навстречу разбрызгивателям, которые заливали холл. Стекло почернело, дым с паром клубились струйками над удавившей огонь водой. Рамирес схватился за засов, и двери открылись под журчание струек. Тревога звучала громче, и я поняла, что сейчас это уже два разных сигнала, вторящих друг другу в изматывающей какофонии. Рамирес шагнул в палату, и над оглушительным шумом раздался его голос: - Madre de Dios! Вода хлестала на меня, пропитывая волосы и одежду. Я в палату за ним не пошла. Ригби я ничем помочь не могу, а один труп сбежал, если только один. Приложив пальцы к шее Бернардо, я попыталась нащупать пульс. Сирены мешали бы его посчитать, но он имелся - сильный и уверенный. Бернардо был в нокауте, но живой. Джейкс нагнулся над Джарменом, и по лицу его текли слезы. Он голыми руками пытался остановить кровь из шеи напарника. По обе стороны от головы Джармена натекли кровавые лужицы, их смывали теперь разбрызгиватели. Глаза его застыли и таращились в пространство - и не мигали, когда в них попадала вода. Черт бы побрал. Мне надо было бы встряхнуть Джейкса и сказать: "Он убит. Джармен убит". Но я не могла. Я встала и позвала: - Рамирес! Он все еще таращился в палату, на то, что осталось от Ригби. - Рамирес! - крикнула я громче, и он повернулся, но глаза его смотрели в разные стороны, и он меня не видел. - Надо поймать сбежавший труп. Его нельзя упустить. Он смотрел мутными глазами, а мне одной было не справиться. Я шагнула к нему и залепила такую пощечину, что рука у меня заныла. Сильнее, чем хотела. У него голова дернулась назад, и я приготовилась получить сдачи. Но Рамирес не ударил. Он стоял со сжатыми кулаками и весь трясся, глаза горели гневом, который надо было погасить. Не от моей пощечины - от всего вообще. Когда он не дал сдачи, я сказала: - Эта тварь побежала туда. Надо за ней. Он быстро заговорил по-испански, и я почти ничего не поняла, кроме того, что он дико зол. Одно слово я расслышала. "Бруха" - ведьма. - Кончай на фиг. Я открыла дверь, при этом пришлось обойти тело Джармена. В холле тоже работали разбрызгиватели. Эванс сидел на полу у стены, стащив с себя маску, будто ему воздуха не хватало. - Куда он побежал? - спросила я. - Вниз по лестнице, в конце коридора. Эвансу пришлось перекрикивать сирены, но голос все равно звучал тускло, отдаленно. Может быть, потом, если останусь жива, тоже впаду в шок. Я не слышала, как сзади открылась дверь, но Рамирес крикнул: - Анита! Я полуобернулась на ходу, устремляясь к двери: - Я пойду по лестнице, а ты давай на лифте. - Анита! - крикнул он громче. Я обернулась, и он бросил мне сотовый телефон. Я подхватила его одной рукой, неуклюже прижав к груди. - Если я дойду до низу и его не найду, я позвоню, - сказал он. Я кивнула, ткнула телефон в задний карман и бросилась к двери. В руке у меня уже был браунинг. Больше не будет палат с кислородной атмосферой. Посмотрим, сработают ли пули так же хорошо, как ножи. Ударив всем телом в тяжелую пожарную дверь, я отбросила ее к стене, проверяя, не затаилась ли тварь за дверью. Остановившись на бетонной площадке, я прикидывала, куда бежать. Здесь тоже вода из разбрызгивателей водопадом бежала по ступеням. Высоким эхом отдавался вой пожарной тревоги. Я посмотрела вниз, потом вверх. Никак не соображу, куда побежал труп. Он мог пойти на любой этаж выше или ниже. Черт побери, эту тварь надо найти. Не знаю, почему так важно было не дать ей удрать, но насчет темноты и трупов я оказалась права. Надо было поверить своему предчувствию. Это всего лишь анимированные трупы, только такого рода, какого я никогда не видела. Но это мертвецы, а я некромант. Теоретически я могу управлять любым видом ходячих мертвецов. Иногда я ощущаю вампира, если он близко. Ровно дыша, я собралась в комок, втянула в себя свою силу и выпустила ее наружу на поиск, прислонившись спиной к двери под ливнем разбрызгивателей, под оглушительный вой сирен, не дававший думать. Невидимой полосой тумана я направила свою "магию" вниз и вверх. И дернулась, будто что-то потянуло за конец рыболовной лески. Вниз, оно побежало вниз. Если я ошиблась, тут уж ничего не поделаешь. Но я не думала, что ошиблась. Я побежала вниз по цементным ступеням, придерживаясь за перила, чтобы не поскользнуться, в другой руке был пистолет. На следующей площадке лежала женщина, она не шевелилась, но дышала. Я повернула ее лицом в сторону, чтобы она не захлебнулась от разбрызгивателей, и пошла дальше. Вниз, оно шло вниз, и не стало тратить времени на жор. Мертвец бежал, бежал от нас, от меня. Я встала, оскользаясь на мокрых ступенях, но ухватившись за перила, смогла удержаться на ногах. При этом я потеряла связь с трупом. Не сумела уберечьконцентрацию, совершая другие действия. Разбрызгиватели вдруг перестали работать, но сирены завыли еще пронзительнее, когда стих шум воды. И тут снизу донесся очень далекий крик. Я перепрыгнула через перила вниз, соскользнула по мокрому металлу, чуть не стукнувшись головой об лестницу. И побежала изо всех сил, со скоростью, далеко не безопасной. Я мчалась, оскальзываясь и спотыкаясь, но чувствовала, что уже поздно. Как бы я ни спешила, уже не успею.Глава 40
Возобновить связь с этой тварью я не могла, если не остановиться и не сосредоточиться. И я решила продолжать погоню, надеясь, что не проскочу мимо нужной двери. К тому же на девятнадцатом этаже сгрудилась кучка пациентов с сестрой, и все они безмолвно показали вниз. На семнадцатом мужчина с букетом цветов и окровавленной губой, что-то лопоча, показал вниз. На четырнадцатом открылась дверь, и вылетела сестра в розовом халате. Она не могла говорить - то ли испугалась, то ли из-за моего пистолета или из-за крови, которую смывала вода из разбрызгивателей. Я возвысила голос, перекрикивая шум: - Он на этом этаже? Она только кивнула и забормотала что-то, повторяя одно и то же. Мне пришлось податься к ней, чтобы разобрать: - Он в детской. Он в детской. Он в детской. Я не думала, что у меня в крови может прибавиться адреналина, - и ошиблась. Вдруг зашумела кровь, разгоняясь по телу, сердце застучало до боли в груди. Открыв дверь, я повела пистолетом по коридору - нигде ничто не шевелилось. Коридор тянулся длинный и пустой, и в нем было чересчур много закрытых дверей. Пожарные сирены все еще вопили, от них у меня мурашки шли по коже. Но даже сквозь их визг где-то слышался плач младенцев... крики... Я выдернула из кармана телефон, ткнула кнопку, которую Рамирес раньше мне показывал, и побежала по коридору на звук. Рамирес ответил, прервав первый звонок. - Анита? - Я в родильном. Четырнадцатый этаж. Сестра говорит, что он в детской. Добежав до первого поворота, я бросилась на дальнюю стену, но не остановилась. Обычно я углы прохожу осторожнее, но слишком близким был детский плач, слишком жалобным. - Иду, - ответил Рамирес. Я отрубила телефон, но все еще держала его в руке, вылетая из-за угла. Сквозь стеклянную панель с проволочной арматурой торчало пропихнутое тело. Видно было, что это мужчина, но и только. Лицо напоминало сырую котлету. Проходя мимо, я наступила на стетоскоп. Врач или фельдшер. Пульс я проверять не стала - если он жив, я не знала, чем ему помочь. Если мертв, то уже все равно. Последняя дверь, широкое окно. Но мне не надо было видеть это окно, чтобы узнать детскую. Слышен был детский плач, и даже сквозь пожарные сирены эти крики заставили мое сердце забиться сильнее, броситься на помощь. Заложенная в организм реакция, которой я даже не знала за собой, заставила меня рвануться к двери. Телефон все еще был у меня в руке, и я попыталась сунуть его в карман, но укушенная левая рука не слушалась, и телефон упал на пол. Я его там и оставила. Ручка повернулась, но дверь открылась только на пару дюймов и уперлась. Я навалилась на нее плечом и поняла, что ее держит тело - тело взрослого. Попятившись, я ударила по двери снова, еще на дюйм ее отодвинув. Орала женщина, не только дети. Дверь не поддавалась, черт бы ее побрал! Тут лопнуло окно, выплеснув фонтан стекла и тело. Женщина упала на пол и растянулась в луже крови. Плюнув на заклиненную дверь, я бросилась к окну. Снизу торчали осколки стекла, похожие на мечи. Но в дзюдо я научилась падать и похлеще, чем предстояло мне здесь. Годы тренировок. Только я заглянула внутрь, чтобы проверить одну вещь. Пластиковые люльки были расставлены по обе стороны, места хватало. Я прыгнула и бросилась вперед над разбитым стеклом, упала и перекатилась. Только одна рука у меня была свободна, чтобы упереться в пол и смягчить удар, а второй пришлось бы сразу стрелять, если что. По инерции прыжка, падения, чего угодно я перекатилась и встала, даже еще не осознав, что я уже в детской. Я не столько понимала, что происходит, сколько фиксировала отдельные моменты. Перевернутые люльки, крошечный младенец на полу, как сломанная кукла, и серединка выедена, будто кто-то сосал карамельку; нетронутые люльки, заляпанные кровью, в некоторых скрюченные тельца, в других только кровь, и монстр в дальнем углу. Он держал в руках пакетик, завернутый в одеяло. Кулачки мотались в воздухе. Я не слышала, как младенец плачет. Я ничего не слышала. Осталось только зрение и эта ободранная человеческая морда, наклонившаяся к ребенку. Первая пуля попала ему в лоб, вторая куда-то в лицо, когда голова трупа запрокинулась от первого попадания. Он поднял извивающегося младенца на уровень лица, и наши глаза встретились над тельцем. Труп смотрел на меня, и пулевые ранения в голове затягивались, как мягкая глина. Я выстрелила в живот, потому что туда можно было бить, не боясь попасть в ребенка. Труп отпрянул назад, но он бросился спиной на пол, а не упал. Я его не ранила по-настоящему. Он укрылся между рядами люлек на тоненьких колесиках. Я пригнулась и стала смотреть сквозь лес металлических стоек и увидела, как труп припал к полу и тащит младенца в пасть. О чистом выстреле говорить не приходилось, но я все же пустила пулю в стену рядом с трупом. Он сжался, отпрянул, но младенца не выпустил. Я продолжала стрелять сквозь лес ножек колыбелек, заставляя монстра менять место. Куда Рамирес подевался? Труп встал и бросился ко мне. Я стреляла в тело, он дергался, но продолжал идти. Ребенок остался голеньким, только в пеленке, но он был жив. Труп бросил в меня ребенком. Это даже не было решение. Я просто его поймала, прижала к груди, заняв обе руки. И монстр налетел на меня. Инерция вынесла нас в окно, через которое я впрыгнула внутрь, и мы приземлились, перевернувшись в воздухе, монстр внизу, я на нем. Ствол пистолета упирался ему в живот, и я стала спускать курок даже раньше, чем левой рукой прижала к себе ребенка. Тварь задергалась, как змея с перебитым хребтом. Я успела встать на колени, когда защелкала пустая обойма. Отбросив браунинг, я потянулась за "файрстаром" и уже почти навела его, когда труп ударил меня наотмашь тыльной стороной ладони. Я вмазалась в стену. Стараясь защитить младенца от удара, я приняла на себя больше, чем было бы полезно для моего здоровья. На миг меня оглушило, и труп схватил меня за волосы, поворачивая лицом к себе. Я стала стрелять ему в грудь и в живот. Он дергался при каждом выстреле и где-то на седьмом или восьмом отпустил мои волосы. Еще одна пуля - и снова щелкнула пустая обойма. Тварь стояла надо мной и скалилась безгубой пастью. Пожарные сирены стихли. Наступила внезапная почти пугающая тишина. Слышно было, как сердце у меня колотится прямо в голове. Крик младенца у меня на руках стал пронзительно громким, отчаянным. Тварь подобралась, и я знала за секунду до того, как это случилось, что сейчас она на меня бросится. Эту секунду я попыталась использовать, чтобы положить ребенка на свободный участок пола. Успела повернуться вполоборота, когда труп схватил меня и швырнул в противоположную стену. Но мне уже не надо было волноваться о ребенке, и я расставила руки, приняв на них почти весь удар. Когда труп приблизился, я не была оглушена. Он схватил меня за руку выше локтя, и я отбивалась, чтобы он не мог схватить и другую. Бороться я умею, но не с такими бескожими и скользкими. Хватать было не за что. Он меня сгреб за блузку, второй рукой подхватил под бедро и поднял, как штангу. В стену я врезалась с такой силой, будто собиралась ее пробить. Попыталась смягчить удар, но сползла на пол и, оглушенная, пару секунд не в состоянии была дышать и думать. Труп склонился надо мной, выдернул блузку из штанов, обнажив живот и лифчик. Подложив мне ладонь под спину, он поднял меня почти нежно, прогибая мне спину. Водя мордой по моему голому телу, он будто собирался поцеловать. Послышался шепот, шепот прямо у меня в голове: - Голодно. Все казалось далеким, как во сне, как перед обмороком, и я знала, что я близка к нему. Подняла руку, почти ее не чувствуя. Но я подняла и погладила склизкое бескожное лицо. Труп закатил глаза без век, опуская пасть для жора. Я скользила большим пальцем по обнаженным мышцам, нащупывая глаз. Тварь не остановила меня. Она вгрызлась мне в живот, а я всадила палец ей в глаз. Мы крикнули одновременно. Труп отпрянул, уронив меня на пол - с небольшой высоты, и я сразу оказалась на коленях, отползая от трупа, когда первая пуля развернула его кругом. Рамирес появился со стороны пожарной лестницы, стреляя из двуручной стойки. Тело дергалось, но раны закрывались все быстрее и быстрее, как будто чем больше мы стреляли, тем лучше его плоть училась заживлять их. Я ожидала, что труп нападет на Рамиреса, на меня или убежит, но он поступил иначе. Он прыгнул через разбитое окно обратно в детскую. И я знала, что он собирается делать. Он не хочет убегать. Он хочет взять как можно больше жизней, пока мы не уничтожим его. Его Мастер питается смертями. Рамирес бросился к двери, с которой я уже воевала. Я оставила его пробиваться, а сама метнулась к окну. Труп стаскивал одеяло с младенца, как разворачивают подарок. Где мои пистолеты, я не знала, мне даже нечего было в него бросить. Он превратился в силуэт, а младенец хватался ручонками за воздух. Пасть монстра распахнулась, и она вся была уже в крови. Рамирес наконец отодвинул дверь и протиснулся внутрь. Он стал стрелять по ногам, по нижней части трупа, чтобы не зацепить младенца. Монстр не обращал внимания, и все замедлилось, как залитое прозрачным стеклом. Морда опускалась, пасть расширялась, чтобы выгрызть крошечное сердечко. Я завопила, вложив в этот вопль всю свою беспомощную ярость. Я вытащила из себя ту силу, что позволяет мне поднимать мертвых, завернулась в нее, как в сияние, и швырнула ее от себя. Я видела ее мысленным взором, как веревку из тонкого белого тумана. Я хлестнула по этой твари своей аурой, обхватила ее своей сущностью. Я некромант, а эта блядская тварь - обыкновенный труп. - Стой! - крикнула я. Он застыл, держа ребенка почти в самой пасти. Я ощутила силу, анимирующую этот труп. Ощутила ее внутри этой мертвой скорлупы. Сила хозяина горела в ней, как темное пламя. У меня рука оказалась протянутой вперед, будто я так направляла свою силу. Разжав ладонь, я хлестнула этой белой веревкой по трупу. Покрыла его своей аурой, будто выращивая новое тело, и замкнула ауру, как сжимают кулак. Отделила эту тварь от силы, заставлявшей ее двигаться. Труп затрясся, потом рухнул, как марионетка с перерезанными нитями. Я ощутила его хозяина, ощутила, как холодный ветер по коже. Он шел ко мне, за мной, по линии моей ауры, как по нити в лабиринте. Я попыталась отсечь его, свернуть ауру обратно в себя, но никогда я раньше такого не пробовала и потому действовала недостаточно быстро. Аура - это твой магический щит, твоя броня. Когда я бросила ею в труп, я открылась для всего и всех. Я думала, что понимаю степень риска, но ошиблась. Сила хозяина трупа рванулась ко мне, как пламя по полоске разлитого бензина, и когда он ударил, был момент, что я закинула назад голову и не могла дышать. Сердце мое затрепетало и остановилось. Тело свалилось на пол, но больно не было, будто я уже онемела. Перед глазами стало темнеть, сереть, чернеть, и в черноте раздался голос: "У меня слуг много. Тот, кого ты остановила, для меня ничего не значит. Ты гибнешь вотще". Я ощутила его гнев, ярость, что я осмелилась бросить ему вызов. Я попыталась найти слова в ответ на его голос, и оказалось, что могу найти: - Пошел ты на... Я попыталась рассмеяться над ним, над его бессилием, но уже не могла. Темнота стала гуще, исчез голос хозяина и мой, и осталось... ничего не осталось.Глава 41
Первым признаком того, что я жива, была боль. Вторым - свет. В груди горел огонь. Я рывком пришла в сознание, ловя ртом воздух, пытаясь выдернуть из себя это жжение. Заморгала. Белый свет. Голоса. - Держите ее! Кто-то придерживал меня за ноги и руки. Я пыталась отбиваться, но не чувствовала собственного тела. - Давление восемьдесят на шестьдесят, быстро падает. Чьи-то тени надо мной, не рассмотреть. Резкий укол в руку, игла. Мужское лицо перед глазами, очки в металлической оправе, светлые волосы. Лицо расплывается в беловатый туман. Серые пятна перед глазами, как на экране, когда пленка кончается. Я снова стала проваливаться вниз, назад. Мужской голос: - Мы ее теряем! Темнота поглощает боль и свет. В темноту вплывает женский голос: "Дайте я попробую". Тишина во тьме. Чужих голосов на этот раз нет. Ничего, только плывущая темнота и я. А потом - только темнота.Глава 42
Я проснулась от запаха шалфейных курений. Шалфей очищает и избавляет от отрицательных воздействий, любила говорить моя учительница Марианна, когда я жаловалась на запах. У меня от этих курений всегда голова болела. Я снова в Теннесси, с Марианной? Не помню, как туда попала. Открыла глаза, чтобы посмотреть, где я. Ага, в больничной палате. Если тебе часто приходится оклемываться в больничной палате, то узнаешь знакомые приметы. Я лежала, моргая от света, счастливая, что очнулась. Что жива. К моей кровати подошла женщина, она улыбалась. Черные волосы доходили до плеч, обрамляя волевое лицо. Глаза для такого лица маловаты, но смотрели они на меня так, будто знали что-то мне неизвестное, и это было хорошее "что-то" или хотя бы важное. Одета она была во что-то длинное и просторное с фиолетовым узором в красную крапинку. Я попыталась заговорить, прочистила горло. Женщина взяла с прикроватной тумбочки стакан, и многочисленные ожерелья на ней зазвенели. Она наклонила соломинку, чтобы я могла попить. На одном из ожерелий висела пентаграмма. - Не сестра, - сказала я, и голос у меня был хриплый. Она снова подала мне воду, и я приняла. Попыталась заговорить еще раз, и на этот раз голос уже был больше похож на мой. - Вы не сестра. Она улыбнулась, и это обыкновенное лицо стало прекрасным, а светящийся в глазах интеллект вообще сделал ее неотразимой. - Как вам удалось сразу об этом догадаться? У нее был мягкий рокочущий акцент, который я не могла определить. Мексиканский, испанский, но не совсем. - Во-первых, вы слишком хорошо одеты для сестры. Во-вторых, пентаграмма. Я попыталась показать рукой, но она была привязана к доске, и в вену вставлена капельница. На кисти белела повязка, и я вспомнила, как меня укусил труп. Поэтому я выполнила этот жест правой рукой, которая вроде бы не пострадала. Вообще на левой у меня вроде как надпись "резать здесь". Или "кусать здесь", или что еще делать здесь. Я пошевелила пальцами левой руки, чтобы проверить, слушаются ли они. Слушались. Даже не очень болело, только стягивало кожу. Женщина смотрела на меня своими необычными глазами. - Я Леонора Эванс. Кажется, вы знакомы с моим мужем. - Вы жена доктора Эванса? Она кивнула. - Он говорил, что вы ведь... колдунья. Она снова кивнула: - Я приехала в больницу ради вас, как вы это говорите? В ту же секунду. На словах "как вы это говорите" акцент ее стал заметнее. - В каком смысле - ради меня? - спросила я. Она села на стул возле кровати, и я подумала, давно ли она здесь присматривает за мной. - Врачи смогли запустить ваше сердце, но не могли удержать в теле жизнь. Я покачала головой, и у меня где-то за глазами стала рождаться головная боль. - Вы не могли бы погасить благовония? У меня от шалфея всегда болит голова. Она не стала задавать вопросы, просто встала и подошла к столику на колесах, которые используют во всех больницах. Там стояла палочка благовонии в курильнице, длинный деревянный жезл, маленький нож и две горящие свечи. Это был алтарь. Ее алтарь или его портативный вариант. - Поймите меня правильно, но почему здесь вы, а не сестра? Она ответила, не оборачиваясь, гася палочку в курильнице: - Потому что, если бы напавшее на вас создание попыталось убить вас еще раз, сестра бы вряд ли даже заметила, а потом уже стало бы поздно. Она вернулась и села у моей кровати. Я уставилась на нее: - Вряд ли сестра бы не заметила мертвеца-людоеда. Она улыбнулась, терпеливо, почти снисходительно. - Мы с вами обе знаем, что, как бы ни были ужасны слуги, истинную опасность представляет хозяин. Я вытаращила глаза - ничего не могла с собой сделать. - Откуда... откуда вы знаете? - Я коснулась его силы, когда помогала изгнать его из вас. Слышала его голос, ощущала его самого. Он хочет твоей смерти, Анита. Хочет выпустить из тебя жизнь. Я проглотила слюну, пульс забился чаще. - Я бы хотела, чтобы пришла сестра, если можно. - Ты меня боишься? - спросила она, улыбаясь. Я хотела сказать "нет", но... - Да, но в этом нет ничего личного. Скажем так: после прикосновения смерти я не знаю, кому верить, в магическом, так сказать, смысле. - Ты хочешь сказать, что я тебя спасла, потому что этот хозяин мне разрешил? - Я не знаю. Она впервые помрачнела. - В этом можешь мне верить, Анита. Нелегко было тебя спасти. Мне пришлось окружить тебя защитой, и частью этой защиты была моя собственная сила, моя сущность. Если бы я оказалась недостаточно сильна или имена, которые я призвала на помощь, были бы недостаточно сильны, мне пришлось бы умереть вместе с тобой. Я глядела на нее и хотела верить, но... - Спасибо. Она вздохнула, оправила подол платья пальцами в кольцах. - Хорошо, я пришлю к тебе знакомого человека, но потом мы должны поговорить. Твой друг Тед рассказал мне о метках, которые связывают тебя с вервольфом и вампиром. Наверное, что-то отразилось у меня на лице, потому что она добавила: - Мне надо было об этом знать, чтобы тебе помочь. Я уже спасла тебе жизнь, когда он приехал, но я пыталась восстановить твою ауру, и не получалось. - Она провела надо мной рукой, очень близко, и я ощутила, как теплый след ее силы коснулся моей. Над грудью, над сердцем она остановила руку. - Вот здесь дыра, будто не хватает какого-то куска. - Рука пошла ниже, остановилась над бедрами или в нижней части живота - зависит от точки зрения. - Здесь еще одна. И там, и там - чакры, важные энергетические точки тела. Опасно, если не можешь закрыть их от магического нападения. И снова у меня сердце забилось сильнее, чем надо было. - Они закрыты. Я последние полгода над этим работала. Леонора покачала головой, осторожно убирая руки. - Если я правильно поняла слова твоего друга насчет триумвирата силы, в который ты входишь, то эти места - как электрические розетки в стене твоей ауры, а у тех двух тварей - вилки от них. - Они не твари. - Тед их описал в очень нелестных красках. Я нахмурилась. Действительно, похоже было на Эдуарда. - Теду не нравится, что у меня такие... близкие отношения с монстрами. - У тебя любовные отношения с обоими? - Нет... то есть... - Я попыталась найти короткую версию. - Я спала с ними обоими в разное время. То есть какое-то время я... встречалась с ними обоими, но ничего хорошего не вышло. - Почему? - Мы стали вторгаться в сны друг друга. Думать мыслями друг друга. Каждый раз после секса это становилось сильнее, будто узлы затягивались еще туже. Я замолчала - не потому, что все сказала, а потому, что словами этого было не передать. И начала снова. - Однажды, когда мы были втроем и просто разговаривали, пытаясь разобраться, у меня в голове возникла мысль, которая не была моей. Или я решила, что она не моя, но я не знала чья. - Я подняла глаза на Леонору, пытаясь заставить ее понять, какой это был ужас. Она кивнула, будто поняла, но следующие ее слова показали, что главное она упустила. - Ты испугалась. - Ага, - произнесла я, подчеркивая каждый слог, чтобы сарказм до нее дошел. - Неподконтрольность, - сказала она. - Да. - Невозможность уединения. - Да. - Зачем ты приняла эти метки? - Они бы погибли оба, если бы я этого не сделала. Мы все могли погибнуть. - Значит, ты это сделала для спасения жизни. Она сидела, скрестив руки на коленях, непринужденно зондируя мои парапсихические раны. Терпеть не могу людей, которые всегда собой довольны. - Нет, я не могла потерять их обоих. Потерю одного я еще могла бы пережить, но не обоих - если в моих силах было их спасти. - И эти метки дали вам силу победить ваших врагов. - Да. - Раз тебе страшно от мысли, что ты разделяешь с ними свою жизнь, то почему для тебя так много значит их смерть? Я открыла рот, закрыла, потом заговорила снова: - Наверное, я их любила. - Любила. Прошедшее время. "Любила", не "люблю"? Вдруг на меня навалилась усталость. - Я уже и не знаю. Просто не знаю. - Если кого-то любишь, это ограничивает твою свободу. Если любишь, жертвуешь приличной долей уединения. Если любишь, ты уже не просто сама по себе, а половина пары. Думать или поступать по-другому - значит рисковать утратить любовь. - Но речь шла не об общей ванной или споре о том, кто с какой стороны кровати будет спать. Они хотели разделить со мной мой разум, мою душу. - Насчет души - ты серьезно в это веришь? Я откинулась на подушку, закрыла глаза. - Не знаю. Думаю, что нет, но... - Я открыла глаза снова. - Спасибо, что спасла мне жизнь. Если я когда-нибудь смогу отплатить тебе тем же, я это сделаю. Но объяснять тебе нюансы своей личной жизни я не обязана. - Ты абсолютно права. - Она расправила плечи, будто отодвигаясь, и вдруг показалась не такой назойливой, а просто собранной, деловой. - Вернемся к аналогии между дырами и электрическими розетками. То, что ты сделала, - это замазывание, покрытие дыр штукатуркой. Когда тот хозяин, Мастер, на тебя напал, его сила сорвала эту штукатурку и открыла дыры. Закрыть их своей собственной аурой ты не можешь. Я себе даже не представляю, каких усилий будет стоить наложить на них заплату. Тед говорил, что ты училась у колдуньи. Я покачала головой: - Она скорее экстрасенс, чем колдунья. Это не религия, а природные способности. Леонора кивнула. - Она одобрила тот способ, которым ты закрывала дыры? - Я ей сказала, что хочу научиться закрываться от них, и она мне помогла. - Она тебе сказала, что это лишь временные заплаты? Я мрачно покачала головой. - У тебя вспыхивает враждебность каждый раз, когда мы подходим к факту: ты, по сути, дала этим мужчинам ключи к своей душе. Закрыться от них постоянно ты не можешь, а попытки это сделать ослабляют тебя, и их, наверное, тоже. - Значит, с этим нам и придется жить, - сказала я. - Ты только что могла убедиться, что это не очень благоприятствует жизни. Вот тут я прислушалась. - Ты хочешь сказать, что этот Мастер смог меня почти убить из-за слабости моей ауры? - Он бы тебя сильно помял даже и без этих дыр, но я считаю, что они лишили тебя возможности сопротивляться, особенно когда были вот так свежеоткрыты. Их можно представить себе как раны, недавно открывшиеся для любой противоестественной инфекции. Я подумала над ее словами и поверила. - Что можно сделать? - Эти дыры создавались так, чтобы закрыть их могло только одно: аура мужчин, которых ты тогда любила. Сейчас у вас ауры у всех как паззл с недостающими кусочками. И только втроем вы теперь можете составить целое. - Я не могу с этим смириться. Она пожала плечами: - Мирись или не мирись, но это правда. - Я еще не готова бросить борьбу. Но все равно спасибо. Она встала, недовольно нахмурившись. - Поступай как знаешь, но помни, что, если встретишься с другими противоестественными силами, тебе от них не защититься. - Я уже так около года живу. Как-нибудь справлюсь. - Ты самоуверенная до глупости или просто решительно настроена об этом больше не говорить? Она смотрела на меня, будто ожидая ответа. Я сказала то, что только и вертелось у меня в голове: - Я больше не хочу об этом говорить. Она кивнула. - Тогда я пойду позову твоего друга, и наверняка еще с тобой захочет поговорить доктор. В палате было очень тихо, только больничные шорохи, которые я так люблю. Я посмотрела на импровизированный алтарь и подумала, что пришлось сделать этой женщине, чтобы меня спасти. Впрочем, это если верить ей на слово... тут же я устыдилась этой мысли. Почему я так к ней недоверчива? Потому что она ведьма? Как Маркс возненавидел меня за то, что я некромант? Или мне не понравилась правда, которую она мне выложила? Что я теперь не могу защитить себя от магических тварей, пока дыры в моей "ауре" не будет заполнены? Я полгода старалась их закрыть. Полгода работы, и они снова зияют. Блин. Но если они открыты, почему я не ощущаю Жан-Клода и Ричарда? Если метки действительно снова обнажены, почему нет прилива близости? Надо позвонить Марианне, моей учительнице. Ей я верила, что она скажет правду. Она предупредила меня, что закрытие меток протянется недолго. Но она помогла мне это сделать, потому что мне нужно было какое-то время, чтобы приспособиться, смириться с реальностью. И я не знала, найдутся ли еще во мне силы для новых полугодовых медитативных молитв, парапсихических визуализации и целомудрия. Нужно было все это и еще сила, энергия. И ее, и моя. Конечно, Марианна учила меня и кое-чему другому, например, умению себя проверять. Я могла провести рукой над собственной аурой и посмотреть, есть ли дыры. Проблема в том, что для этого требуется левая рука, а она была привязана к доске и в нее воткнута капельница. Оставшись наедине с собой и больше не терзаясь неприятными вопросами, я стала ощупывать тело. Больно. Стоит пошевелить спиной, и она ноет. Кое-где тупая боль от ушибов, но есть и острая боль от кровавых ран. Я пыталась вспомнить, как умудрилась порезать спину. Наверное, когда труп вылетел из разбитого окна, вместе со мной. На лице образовалась болевая полоска от челюсти до лба. Помню, как труп ударил меня наотмашь. Почти небрежно, но я чуть не потеряла сознание. Кажется, впервые мне попался ходячий мертвец, превосходящий по силе живого человека. Приподняв свободный ворот больничной рубашки, я увидела прилепленные к груди круглые присоски. Рядом с кроватью стоял кардиомонитор и успокоительно гудел, уверенно сообщая, что сердце у меня работает. Я вдруг вспомнила момент, когда оно замерло, когда Мастер повелел ему остановиться. И вдруг меня стало знобить, и усердный кондиционер тут был ни при чем. Я подошла к краю гибели вчера ночью... или сегодня? Я же не знаю, какой сегодня день. Только солнце, бьющее в опущенные шторы, говорило, что действительно день, а не ночь. Кожа покрылась красными пятнышками, как от сильных солнечных ожогов. Я тронула осторожно одно такое пятно - больно. Где, черт возьми, я могла обжечься? Приподняв ворот повыше, чтобы заглянуть внутрь, я смогла видеть всю линию тела, по крайней мере до середины бедер, а дальше лежало одеяло. Под грудной клеткой - повязка. Я вспомнила открытую пасть мертвеца, который меня нежно приподнимает... Я оттолкнула это воспоминание. Потом. Намного позже, намного. На левом плече уже заросли следы от зубов. Заросли? Сколько же времени я в отключке? В комнату вошел мужчина. Вроде знакомый, но я его не знала. Высокий, светловолосый, очки в серебристой оправе. - Я доктор Каннингэм, и я очень рад, что вы очнулись. - Я тоже, - ответила я. Он улыбнулся и стал меня осматривать. Заставил меня взглядом следить за светом фонарика, за своим пальцем и так долго смотрел мне в глаза, что я встревожилась. - У меня было сотрясение? - Нет, - ответил он. - А что? Голова болит? - Слегка, но я это списываю на запах шалфея. Он вроде бы смутился. - Я прошу прощения, миз Блейк, но она сочла это очень важным, и хотя я, честно говоря, не знаю, ни отчего вы вообще стали умирать, ни почему перестали это делать, я ей разрешил делать то, что она считает нужным. - Я думала, что у меня остановилось сердце. Он воткнул трубки стетоскопа в уши и прижал стетоскоп к моей груди. - Технически говоря, так и было. - Он замолчал, прислушиваясь к сердцу. Попросил меня дышать, потом что-то записал на листе, прикрепленном к спинке кровати. - Да, у вас остановилось сердце, но я не знаю почему. Ни одно из ваших ранений не было настолько серьезно, да и вообще вовсе не смертельно. Он покачал головой и встал. - А откуда у меня на груди ожоги? - Мы запускали вам сердце дефибриллятором. Он иногда оставляет ожоги на коже. - А давно я здесь? - У нас? Два дня. Сегодня третий. Я попыталась не паниковать. Два дня упущено. - Были еще убийства? Улыбка погасла на его лице, глаза стали еще серьезнее. - Вы об убийствах с увечьями? - Да. - Нет, тел больше не было. Я с облегчением выдохнула: - Уф! Он уже хмурился: - Вопросов о своем здоровье вы больше не задаете? Только об убийствах? - Вы сказали, что не знаете, отчего я чуть не погибла и отчего вдруг выжила. Меня, кажется, спасла Леонора Эванс. Ему стало не по себе еще больше. - Я только знаю, что, как только мы позволили ей возложить на вас руки, давление у вас стало восстанавливаться, и вернулся сердечный ритм. - Он покачал головой. - Я просто не знаю, что случилось, вы и не представляете, как врачу, любому врачу, трудно признаться в своем невежестве, иначе мои слова потрясли бы вас больше. Я улыбнулась: - На самом деле я уже бывала в больницах. Я ценю вашу честность и то, что вы не пытаетесь присвоить себе мое чудесное исцеление. - Чудесное - точное слово. - Он тронул шрам от ножа у меня на предплечье. - Вы просто собрание военных травм, миз Блейк. Думаю, вы много больниц повидали. - Пришлось, - сказала я. Он покачал головой: - Вам сколько - двадцать два, двадцать три? - Двадцать шесть. - Выглядите моложе, - заметил он. - Это из-за маленького роста. - Нет, - возразил он, - не из-за него. Но все равно столько шрамов к двадцати шести годам, миз Блейк, это плохой симптом. Я проходил практику в очень скверном городском районе, миз Блейк. И у нас много бывало парней из шаек. Если они доживали до двадцати шести, то тела их имели такой же вид. Шрамы от ножевых ран... - он наклонился и поднял рукав моей рубашки, коснулся зажившей пулевой раны выше локтя, - пулевых ранений. У нас даже была банда оборотней, так что я шрамы от клыков и когтей тоже видел. - Наверняка это было в Нью-Йорке, - сказала я. - Как вы угадали? - моргнул он. - Закон запрещает намеренное заражение несовершеннолетних ликантропией даже с их согласия, так что вожаков банд приговорили к смерти. И послали специальные силы, чтобы вместе с лучшими полицейскими Нью-Йорка стереть их с лица земли. Он кивнул: - Я уехал из города еще до того. И лечил много таких ребятишек. - Глаза его затуманились воспоминанием. - Двое таких перекинулись в процессе лечения. Их больше не пустили в больницу. Тех, кто носит эти цвета, бросали подыхать. - Думаю, они почти все и так выжили, доктор Каннингэм. Если исходная рана не убивает на месте, то вряд ли они умерли. - Пытаетесь меня утешить? - спросил он. - Быть может. Он посмотрел на меня сверху. - Тогда я вам скажу то, что говорил им всем. Бросайте это дело. Бросайте или вам никогда не дожить до сорока. - Честно говоря, я думаю, доживу ли я до тридцати. - Шутите? - Да, наверное. - Как говорит старая пословица, в каждой шутке есть только доля шутки. - Что-то я не слышала такой поговорки. - Прислушайтесь к себе, миз Блейк. Примите мои слова к сердцу и найдите себе работу не такую опасную. - Если бы я была копом, вы бы мне такого не стали говорить. - Мне никогда не приходилось лечить полисмена с таким количеством шрамов. С подобным случаем в моей практике я встречался всего один раз, не считая тех бандитов, это был морской пехотинец. - И ему вы тоже посоветовали сменить работу? Он посмотрел на меня серьезными глазами: - Война тогда уже кончилась, миз Блейк. Военная служба в мирное время не столь опасна. Он смотрел на меня очень серьезно. На моем непроницаемом лице доктор ничего бы не прочитал. Он вздохнул: - Поступайте как хотите, и вообще это не мое дело. Он повернулся и пошел к двери. Я сказала ему вслед: - Доктор, я очень вам благодарна за то, что вы сказали. Я серьезно. Он кивнул, держа стетоскоп за два конца, как полотенце. - Вы оценили мою заботу, но совет мой не примете. - Честно говоря, если я выберусь из этого дела живой, доктор, то хотела бы взять отпуск. Дело даже не в количестве ранений. Меня начинает беспокоить размывание моральных устоев. Он потянул за концы стетоскопа. - У вас получается как в старом анекдоте: "Если вам кажется, док, что у меня плохой вид, посмотрели бы вы на того парня". Я опустила глаза. - Я - исполнитель приговоров, доктор Каннингэм. Потом смотреть уже не на что. - Так вы казните вампиров? - спросил он. - Уже давно, слишком давно. Об этом я и говорю. Мы переглянулись долгим взглядом, и он сказал: - Вы хотите сказать, что убиваете людей? - Нет. Я хочу сказать, что между вампирами и людьми не такая уж большая разница, как я когда-то внушала себе. - Моральная дилемма, - сказал он. - Ага. - Не завидую я вам с такой проблемой, миз Блейк. Одно могу сказать: старайтесь подальше держаться от стрельбы, пока не сможете сами на нее ответить. - Я всегда стараюсь держаться подальше от стрельбы, доктор. - Приложите больше стараний, - сказал он и вышел.Глава 43
Как только он ушел, в дверях появился Эдуард, одетый в черную рубашку с короткими рукавами и кармашками. Будь она коричневой, я бы сказала, что он собрался на сафари. Черными были и свежеотглаженные джинсы, пояс, охватывающий узкую талию, и даже пряжка, покрытая чем-то черным, чтобы не блестела на солнце и не выдавала владельца, - под цвет наплечной кобуре и пистолету, выпиравшему на груди. Полоска белой нижней рубашки виднелась у открытого ворота, но все остальное - сплошной темный тон, от которого глаза и волосы Эдуарда казались еще светлее. Впервые с момента прибытия я увидела его без ковбойской шляпы. - Если ты оделся на мои похороны, то слишком неформально. А если ты всегда так на улицу одеваешься, то туристов распугаешь. - Ты жива. Отлично, - сказал он. - Очень смешно. - Я не шутил. Мы переглянулись. - Эдуард, чего ты такой мрачный? Я спросила дока, он мне сказал, что убийств больше не было. Эдуард покачал головой и встал в изножье кровати рядом с импровизированным алтарем. И мне неудобно было смотреть на него с такого расстояния - приходилось поднимать голову. Тогда я правой рукой нащупала кнопки и приподняла изголовье. Достаточно часто я бывала на больничной койке, чтобы помнить ее устройство. - Да, убийств больше не было, - согласился он. - Тогда чего у тебя такая постная рожа? Пока койка приподнималась, я прислушивалась к своим ощущениям, ожидая боли. Тело ныло, как и должно быть после ударов об стены. Грудь болела, и не только от ожогов. Когда Эдуарда можно было видеть уже не напрягаясь, я остановила подъем. Он улыбнулся едва заметно: - Ты чуть не умерла и спрашиваешь меня, в чем дело? Я приподняла брови: - Вот уж не знала, что тебя это волнует. - Больше, чем надо бы. Я не знала, что на это сказать, но попыталась: - Значит ли это, что ты не будешь убивать меня из спортивного интереса? Он моргнул, и эмоции смыло с его лица. Эдуард разглядывал меня со своей обычной чуть веселой непроницаемостью. - Ты же знаешь, я убиваю только за деньги. - Чушь. Я видела, как ты убивал совершенно бесплатно. - Это только когда работал с тобой. Я пыталась вести себя как свой крутой парень - Эдуард не поддержал такой тон. Тогда я попробовала честный разговор. - Эдуард, у тебя усталый вид. - Я действительно устал, - кивнул он. - Раз больше убийств не было, где ты так вымотался? - Бернардо вышел из больницы только вчера. Я подняла взгляд: - Он сильно пострадал? - Сломанная рука, сотрясение. Поправится. - Это хорошо. Какая-то в нем ощущалась отстраненность, больше, чем обычно, будто у него было что еще сказать, а он отмалчивался. - Эдуард, не юли. Он прищурился: - Ты о чем? - Расскажи, что вас тут всех волнует. - Я пытался увидеться с Ники Бако без тебя и Бернардо. - Бернардо тебе сказал о встрече? - спросила я. - Нет, твой друг детектив Рамирес. Этого я не ожидала. - Последний раз, когда я с ним виделась, он рвался пойти к Бако вместе со мной. - Он продолжал рваться, но Бако никого из нас видеть не захотел. Он требовал тебя и Бернардо или хотя бы тебя. - И ты расстроился, что Ники отверг твое приглашение на танец? - спросила я. - В этом дело? - Тебе в самом деле нужен Бако, Анита? - А что? - Ответь на вопрос. Я достаточно знала Эдуарда. Если я не отвечу на его вопрос, он не ответит на мой. - Да, нужен. Он некромант, Эдуард, а эта тварь, чем бы она ни была, - это какая-то форма некромантии. - Но ты лучший некромант, чем он, ты сильнее. - Может быть, но я ничего не знаю о ритуальной некромантии. То, что я делаю, ближе к вудуизму, чем к традиционной некромантии. Он вяло улыбнулся, качая головой: - А что именно называется традиционной некромантией и почему ты так уверена, что Бако ею занимается? - Если бы он был аниматором, я бы о нем слышала. Нас не слишком много. Значит, он не поднимает зомби. Но и ты, и все, кто имеет отношение к метафизике в Санта-Фе и его окрестностях, говорят, что Бако работает с мертвецами. - Я только знаю, какая у него репутация, Анита, с работой его я не знаком. - Да, но я его видела. Он не занимается вудуизмом. Я достаточно с ним пообщалась, чтобы это почувствовать. Значит, он не аниматор и не вудуистский жрец, а его все равно называют некромантом. Тогда это может быть только ритуальная некромантия. - То есть? - спросил Эдуард. - Насколько я знаю, это значит вызывать духи мертвых для чего-нибудь вроде гадания или ответов на вопросы. Эдуард покачал головой: - Что бы ни делал Бако, это что-то похуже, чем вызов призраков. Люди его боятся. - Очень мило с твоей стороны предупредить об этом уже после того, как я у него побывала. Эдуард сделал глубокий вдох, держа руки на бедрах и не глядя на меня. - Я допустил оплошность. Я посмотрела на него: - В тебе много разных свойств, Эдуард, но оплошность к их числу не относится. Он кивнул и поднял на меня глаза: - А тяга к соперничеству? Я нахмурилась, но ответила: - К соперничеству? Это я готова за тобой признать. Но при чем здесь Бако? - Я знал, что в его баре сшивается шайка местных вервольфов. Я вытаращилась на него, и когда моя отвисшая челюсть приняла исходное положение, я сказала: - Засранец ты завистливый. Из-за тебя мы с Бернардо вошли туда неподготовленными. Нас обоих могли из-за тебя убить. - Я сейчас объясню, зачем это сделал, дай мне шанс. - Хочешь, угадаю навскидку? Ты хотел видеть, как я или Бернардо справимся с ситуацией или справимся мы оба. Он кивнул. - Какого хрена, Эдуард? Это же не игра! - Я знаю. - Нет, не знаешь. Ты все время что-то от меня скрываешь, с момента моего приезда. Испытываешь мою храбрость и самообладание, сравниваешь со своими. Это так по-школьнически, так... - Я поискала нужное слово и нашла: - Так по-мужски! - Прошу прощения, - сказал он тихо. Извинение меня остановило, слегка охладило праведное негодование. - Я никогда не слышала, Эдуард, чтобы ты за что-нибудь извинился перед кем бы то ни было. - Я уже очень давно этого не делал. - Значит ли это, что с играми покончено и ты перестаешь выяснять, кто из нас круче? Он кивнул: - Именно так. Я выпрямилась на кровати и посмотрела на него. - Это общение с Донной или что-то другое так тебя преобразило? - То есть? - Если ты не прекратишь всю эту сентиментальную тягомотину, я начну считать, что ты такой же простой смертный, как все мы. - Кстати, о бессмертных, - улыбнулся он. - Но мы же не о них говорили? - А это я меняю тему. - Ладно. - Так вот, если этот монстр действительно какое-то страшилище ацтекских легенд, тогда чертовски странное совпадение, что Принц города, совершенно случайно - ацтекской крови, ничего о нем не знает. - Мы с ней говорили, Эдуард. - Как ты думаешь, вампир, пусть даже Мастер, способен натворить все то, что мы видели? Я задумалась, потом ответила: - С помощью только вампирской силы - нет, но если она при жизни была ацтекской чародейкой, то могла сохранить свое умение и после смерти. Я слишком мало знаю об ацтекской магии. О ней вообще мало что известно. Эта тетка отличается от всех известных мне вампиров, а это значит, что при жизни она могла быть чародейкой. - Я думаю, тебе надо бы снова с ней повидаться. - И что? Спросить ее, не замешана ли она в убийстве, расчленении и обдирании двадцати с лишним человек? - Что-то вроде, - осклабился он. Я кивнула: - О'кей. Когда выйду из больницы, первым делом наведаюсь в штаб вампиров. Лицо у него стало совершенно пустым. - Эдуард, в чем дело? - Тебе действительно нужен Бако? - Я эту тварь почуяла в первый же день - или ночь - приезда. И она меня ощутила и закрылась. С тех пор я так сильно ее не воспринимала, а мы проезжали мимо того места, где это было. Бако тоже умеет ее ощущать, и он ее боится. Так что да, я бы хотела с ним поговорить. - Ты не думаешь, что за этим стоит он? - Я ощущала силу этой твари. Бако силен, но не настолько. Чем бы эта штука ни была, но это не человек. Он вздохнул: - Ладно. - И сказал, будто принял решение: - Бако говорит, что ты должна с ним встретиться сегодня до десяти утра, иначе можешь вообще не приходить. Я поискала взглядом по палате и нашла часы. Было восемь. - Черт! - сказала я. - Док говорит, что тебе нужно пробыть здесь еще не меньше суток. Леонора считает, что, если монстр опять на тебя нападет, ты не выдержишь. - Ты еще что-то хочешь сказать. - Что мне очень не хотелось тебе это говорить. Я начинала злиться. - Меня не надо беречь, Эдуард. Я думала, что уж кто-кто, а ты это понимаешь. - И ты уверена, что готова это сделать? Я чуть не сказала "да", но я была очень вымотана. Такая усталость не имеет отношения к недосыпанию. У меня все болело, и не только ушибы и порезы. - Нет. Он даже моргнул: - Тебе должно быть очень хреново, раз ты так говоришь. - Я бы подождала, но что-то напугало Бако. Если он сказал, что встретиться надо до десяти, то так тому и быть. Может, эта страшная штука собирается съесть его в одиннадцать. Мы же не можем такого пропустить? - Я принес тебе одежду, она там, в холле. В приемном покое с тебя срезали наплечную кобуру и наспинные ножны. - Блин! - сказала я. - Ножны ведь были сделаны на заказ! Он пожал плечами: -Можешь заказать новые. Он подошел к двери, высунулся и вернулся с сумкой в руках. Обошел кровать с той стороны, где стоял стул Леоноры. С другой стороны было слишком много всякой аппаратуры, чтобы там мог встать посетитель. Открыв сумку, Эдуард стал вынимать оттуда вещи. Застегнутая донизу черная рубашка не прилегала к ребрам плотно. Он выложил одежду аккуратными стопками: черные джинсы, черная тенниска, черные носки, даже белье в той же гамме. - Зачем такой похоронный цвет? - Темно-синие джинсы и тенниска изорваны в клочья. У тебя осталось только черное, красное и лиловое. Сегодня нам нужно что-то темное, внушительное. - Поэтому ты тоже в черном? - спросила я, глядя, как шевелится рубашка, когда он движется. Это не пистолет. И вряд ли ножи. Что у него под рубашкой? - К тому же на белом кровь видна. - А что у тебя под рубашкой, Эдуард? Он улыбнулся и расстегнул средние пуговицы. На груди у него было что-то вроде портупеи, но не для пистолета. Это оказались металлические предметы, для патронов великоватые, и с концами странной формы. Похоже на миниатюрные металлические дротики... - Это что-то вроде крошечных метательных ножей? Он кивнул: - Бернардо сказал, что, если ободранному выдрать глаз, ему это не нравится. - Я дважды тыкала им в глаза, и оба раза это их, по всей видимости, дезориентировало. Но, честно говоря, я не думала, что Бернардо заметил. Он улыбнулся и стал застегивать рубашку. - Его не следует недооценивать. - И ты действительно можешь попасть такой штукой в глаз? Эдуард вытащил из гнезда ножичек и легким движением руки послал его в стену. Лезвие воткнулось в крошечный кружок узора обоев. - Я бы даже в сарай не попала. Эдуард вытащил лезвие из стены и сунул обратно в гнездо. - Ты можешь даже собственный огнемет получить, если хочешь. - Ух ты! И ведь сегодня даже не Рождество. Он улыбнулся: - Нет, скорее что-то вроде Пасхи. Я нахмурилась: - Кажется, я не поняла. - Ты же воскресла из мертвых, разве тебе не говорили? - Что? - У тебя три раза останавливалось сердце. Рамирес заставлял его работать непрямым массажем до приезда докторов. Потом они тебя два раза теряли. И третий раз тоже, когда Леонора Эванс уговорила их дать ей попробовать спасти тебя с помощью какой-то древней религии. У меня вдруг сильно забилось сердце, и ребра отзывались болью на каждый удар. - Ты пытаешься меня напугать? - Нет, просто объясняю, при чем тут Пасха. Помнишь - "Христос воскресе из мертвых"? - Поняла, поняла. Я вдруг испугалась и обозлилась. Первое у меня редко бывает без второго. - Если ты все еще в это веришь, я готов поставить свечку или две. - Я подумаю. - В моем голосе послышалось раздражение. Он снова улыбался, и я уже начинала не верить его улыбке, да и вообще все в нем казалось лживым. - А может, надо спросить Леонору, кого она призывала на помощь, чтобы тебя вернуть? Может, надо не свечку ставить в церкви, а паре цыплят снести головы? - Ведуньи не приносят жертвы для вызова силы. Он пожал плечами: - Извини. В школе наемных убийц не преподают сравнительного религиоведения и метафизики - тоже. - Ты меня напугал, напомнил, как мне здорово досталось, а теперь дразнишь. Ты хочешь, чтобы я отсюда встала и поехала к Бако, или нет? Он вдруг стал совершенно серьезен, и последние крупицы веселья испарились с его лица, как снежинки с горячей плиты. - Я хочу, чтобы ты делала все, что считаешь нужным. Раньше я думал, что хочу добраться до этого сукина сына любой ценой. - Он тронул мою руку, лежащую поверх простыни, - не взял, только дотронулся и убрал руку. - Я ошибался. Есть цена, которую я платить не желаю. Я не успела придумать, что сказать, как он уже повернулся и вышел. Я даже не знала, что меня больше сбивало с толку: новый поворот дела или новый и более эмоциональный Эдуард. Краем глаза я глянула на часы. Черт. Остается час сорок, чтобы одеться, выбраться из больницы вопреки указаниям врачей и доехать до "Лос дуэндос". На пререкания с доктором Каннингэмом ушло бы больше времени.Глава 44
Я нажала кнопку, чтобы медленно поднять кровать. Чем ближе было к сидячему положению, тем больнее мне становилось. Грудь болела, будто межреберные мышцы поразила крепатура. Порезам на спине сидячее положение тоже не нравилось, а ходьба им понравится еще меньше. Кожа натянулась, как слишком сильно зашнурованный ботинок, - значит, на спине швы. Они будут сами по себе болеть при движениях. Это ощущение ни с чем не спутаешь. Интересно, сколько их там. Кажется, много. Оказавшись в сидячем положении, я несколько секунд подождала, прислушиваясь к жалобам тела. Обычно до конца дела мне так не достается. И я даже еще не встретилась с этой огромной-страшной-тварью лицом к лицу. Она меня чуть не убила с дистанции, предполагавшейся безопасной. Несколько минут я позволила себе об этом подумать. Итак, я чуть не погибла. Похоже, мне нужен отпуск на недельку перед возвращением в окопы. Но преступление и прилив женщину ждать не будут - что-то такое говорит пословица. Признаюсь, я подумала и о том, чтобы не расхлебывать эту кашу, пусть теперь кто-нибудь другой проявляет героизм. Но решив так всерьез, я вдруг увидела перед глазами детскую и колыбели, забрызганные кровью. Лежать здесь и ждать, что кто-то расхлебает эту кашу вместо меня, я не могла. Физически не могла. Уже стянув рубашку до локтей, я сообразила, что нельзя просто отодрать от груди присоски кардиомонитора. Это слишком взбудоражит больничный персонал. Подумав, я нажала кнопку вызова сестры. Надо, чтобы меня отцепили от всех этих капельниц и машин. Сестра появилась почти сразу же - то ли в этой больнице штат сестер больше, чем в среднем по стране, то ли я настолько серьезно ранена, что мне уделяется особое внимание. Я надеялась, что дело в избытке сестер. Сестра была пониже меня, очень миниатюрная, с короткими непослушными светлыми кудряшками. Профессиональная улыбка ее тут же увяла, когда она увидела, что я сижу и стягиваю с себя больничную рубаху. - Что вы делаете, миз Блейк? - Одеваюсь, - ответила я. - Ни в коем случае. Вам нельзя. - Послушайте, мне бы хотелось, чтобы все эти трубки и провода от меня отцепили профессионально. Но они будут отцеплены в любом случае, потому что я выписываюсь. - Я позову доктора Каннингэма! - Она повернулась и вышла. - И поскорее, - сказала я пустой палате. Вцепившись мертвой хваткой в провода, ведущие к присоскам монитора, я дернула. Такое было чувство, будто вместе с ними я отодрала квадратный фут кожи - резкая, скребущая боль. Высокий визг машины сообщил, что мое сердце уже не делает тик-так на другом ее конце. Чем-то он неприятно напомнил вой пожарной тревоги, хотя был далеко не такой противный. От присосок на коже остались большие круглые следы, хотя совсем не такие большие, как казалось по ощущениям. Сквозь общую боль сильно выделялась резь в рубцах. Я еще раскручивала пластырь, которым рука под капельницей была привязана к доске, когда вошел доктор Каннингэм и выключил вопящий кардиомонитор. - И что это вы вздумали? - спросил он. - Одеться. - Черта с два. Я глянула на его рассерженную физиономию, но не взъелась на него - сил не хватило. Слишком я устала, слишком истощилась, чтобы тратить энергию на что-либо еще, когда надо было встать и вылезти из этой кровати. - Мне пора уходить, доктор. - Я все пыталась поддеть пластырь, но безуспешно. - Где мое оружие? - И куда это вам так срочно надо, что вы решили вылезти из этой койки? - спросил он, будто не слышал моего вопроса. - Вернуться к работе. - Миз Блейк, полиция может пару дней и без вас справиться. - Со мной согласны говорить те, кто не станет говорить с полицией. Мне удалось подцепить край пластыря. - С ними могут поговорить ваши друзья, те, что в холле. Доктор Каннингэм вырос в моих глазах. Он понимал, что именно с Эдуардом и его компанией соблаговолят поговорить те, кто избегает контакта с полицией. - Это конкретное лицо не станет говорить ни с кем, кроме меня. - Я перестала воевать с пластырем. - Вы мне не поможете это снять? Он набрал воздуху в грудь - я думала, чтобы спорить, но он сказал: - Я выпишу вас, но если вы сначала позволите мне кое-что вам показать. Поглядела я, наверное, подозрительно, но кивнула. - Сейчас вернусь, - сказал он и вышел. Что-то все сегодня как-то одинаково поступают. Его не было достаточно долго, чтобы Эдуард успел заглянуть проверить, за чем задержка. Я подняла руку, привязанную пластырем, и Эдуард вытащил пружинный нож. Лезвие прорезало пластырь как бумагу - Эдуард всегда держал инструменты в исправности. Но еще оставалось размотать пластырь и иглу вытащить из вены - не будем забывать. - Если хочешь быстрее, дай я это сделаю, - предложил Эдуард. Я кивнула, и он сорвал ленту вместе с иглой. - Ой! - Слабачка, - улыбнулся он. - Садист. Вошел доктор Каннингэм с большим ручным зеркальцем в руках. Он не слишком дружелюбно покосился на Эдуарда и на мою освобожденную руку. - Вы не согласитесь отодвинуться на шаг, мистер Форрестер? - Вы здесь врач, - ответил Эдуард, отходя к изножью кровати. - Очень мило с вашей стороны об этом вспомнить, - отозвался Каннингэм и поднес зеркало к моему лицу. У меня был перепуганный вид, глаза такие темные, что казались черными. Бледность у меня от природы, но сейчас она была смертельной, будто у эластичной слоновой кости. То ли от бледности, то ли от синяков глаза казались чересчур черными. Лицо у меня болело, и я знала почему. Шутка ли: влепиться мордой в стенку - такое бесследно не проходит. Синяк расползся по краю щеки, под глазом и до самого уха. Кожа радужно переливалась лилово-черным от красной середины до бордовых краев. Глубокий кровоподтек, который в первый день бывает даже не очень заметен, но потом претерпевает все изменения цветовой гаммы. На моем лице еще предстояло появиться всем оттенкам зеленого, коричневого и желтого. Не будь у меня вампирских меток, то была бы сломана челюсть, а то и шея. Бывают минуты, когда я почти все готова отдать, чтобы избавиться от этих меток, но сейчас, разглядывая синяк и даже зная, что я исцелюсь куда быстрее нормального человека, я все же была счастлива, что осталась в живых. Про себя я произнесла молитву: "Благодарю Тебя, Боже милостивый, что спас меня от смерти". А вслух сказала: - Неприятный вид. И отдала зеркало доктору. Он нахмурился. Он явно ожидал другой реакции. - У вас на спине больше сорока швов. Глаза у меня полезли на лоб раньше, чем я успела сдержаться. - Ух ты! Это даже для меня рекорд. - Миз Блейк, это не шутка. - В этом тоже есть что-то смешное, доктор. - Если вы будете двигаться, швы разойдутся. Будете вести себя осторожнее, шрамы останутся не очень серьезные, но если начнете двигаться, у вас будут огромные рубцы. - Что ж, я буду в большой компании, доктор, - вздохнула я. Он медленно покачал головой, лицо его прорезали суровые складки. - Что бы я сейчас ни сказал, все будет без толку? - Да. - Вы дура. - Если я останусь тут выздоравливать, что я себе скажу, когда увижу очередные тела? - Спасать мир - не ваша работа, миз Блейк. - У меня амбиции скромнее. Я пытаюсь спасти только несколько жизней. - И вы действительно верите, что вам одной под силу раскрыть это дело? - Нет, но я знаю, что я единственная, с кем будет говорить... это лицо. Я чуть не назвала Ники Бако, но доктор Каннингэм мог бы тут же позвонить в полицию и сообщить, куда я направляюсь. Вряд ли, конечно, но лучше перестраховаться, чем сожалеть. - Я вам сказал, что выпишу вас, если вы посмотрите на свои ранения. Я держу слово. - Я это ценю, доктор Каннингэм. Спасибо. - Не благодарите, миз Блейк. Не надо. - Он направился к двери, обойдя чуть дальше, чем надо, Эдуарда и импровизированный алтарь, будто ему было неуютно от них обоих. У двери он повернулся: - Я пришлю сестру помочь вам одеться, вам понадобится ее помощь. И он быстро вышел, так что я не успела снова поблагодарить его. Может, так оно и лучше. Эдуард остался в палате, пока не пришла сестра. Это была уже другая, высокая, светлая брюнетка - как это ни парадоксально звучит. Она смотрела на мое избитое лицо дольше, чем того требовала вежливость, а когда помогла мне снять рубашку, то присвистнула при виде швов на спине. Непрофессионально и как-то не по-сестрински. Обычно они жизнерадостны до тошноты. Никогда не покажут, как на них действует вид твоих ранений. - С такими швами на спине вам лифчик не надеть. Я вздохнула - терпеть не могу ходить без лифчика. Всегда, что бы на мне ни было, все равно кажется, что я голая. - Давайте просто наденем тенниску. Она помогла мне натянуть блузку через голову. На поднятые руки спина отреагировала резкой болью, будто стоило мне шевельнуться чуть быстрее - и кожа лопнет. Интересно, пришло бы мне в голову такое сравнение, если бы Каннингэм не предупредил меня, что швы разойдутся? Я бы пожала плечами, если бы не знала, что от этого будет больнее. - Вообще-то я работаю в детской, - сказала сестра, помогая мне расправить блузку и застегивая две верхние пуговицы. Я глянула на нее, не зная, что сказать. Но ничего и не надо было - ей все было известно. - Меня позвали, когда вы уничтожили монстра. Позвали... прибирать. Она помогла мне сесть на край кровати. Несколько секунд я посидела, не доставая ногами до пола, давая телу привыкнуть к тому, что, когда закончим одеваться, надо будет встать... вот сейчас. - Извините, что вам пришлось на это смотреть, - сказала я, потому что надо было как-то реагировать. Мне даже было неловко от ее слов, что я "уничтожила" монстра. Звучало героически, а на самом деле мной руководило отчаяние. Для меня по крайней мере отчаяние - истинная мать находчивости. Она попыталась помочь мне надеть черные трусы, но я взяла их у нее из рук. Если я даже трусы сама не могу надеть, то дело осложняется. И мне надо знать, насколько серьезное у меня ранение. Это подействует на мой порыв к героизму. Я попыталась согнуться в поясе, но это было не так просто. Мои жалкие потуги оказались тщетны - все равно не удавалось достаточно наклониться. - Давайте я надену их вам на ноги, чтобы вам не так низко пришлось нагибаться, - предложила сестра. В конце концов я ей уступила, но даже когда я стала сама натягивать трусы с середины бедер, моя спина превратилась в конгломерат боли. Одевшись, я привалилась к кровати и даже спорить не стала, когда сестра нагнулась надеть мне носки. Она даже не говорила, что я слишком слаба, чтобы выписываться. Это было ясно и без слов. - Мы с Вики проработали два года. А Мэг только начинала работать. Глаза у нее были сухие, расширенные, и я заметила под ними черные круги, будто она не слишком много спала последние трое суток. Я вспомнила тело, заклинившее дверь, и сестру, которую выбросили сквозь стекло. Вики и Мэг, хоть я и не знала, кто из них кто, да это было и не важно. Они мертвы, и им все равно, а сестра, которая сейчас помогает мне надеть черные джинсы, в вопросах не нуждалась. Мне только надо было слушать и вовремя хмыкать. На задницу я смогла натянуть джинсы без помощи, застегнуть их на пуговицы и на молнию - все совершенно самостоятельно. Жизнь налаживалась. Я попыталась по привычке заправить блузку в штаны, но это требовало шевелить спиной сильнее, чем я предполагала. Кроме того, когда блузка навыпуск, не так заметно будет отсутствие лифчика. Вообще-то природа слишком щедро одарила меня, чтобы без него обходиться, но скромность не стоит боли. Сегодня, по крайней мере. - Я каждый раз, как закрываю глаза, вижу тех детей. - Она присела, держа в руках мою туфлю, потом посмотрела на меня. - Я думала, что мне будут сниться подруги, но я вижу только детей, тельца, и они плачут. Каждый раз, как закрою глаза, они кричат. Меня там не было, а я это каждую ночь слышу. Наконец-то у нее на глаза навернулись слезы и тихо потекли по щекам, будто она сама не знала, что плачет. Она надела туфлю мне на ногу и опустила глаза, не обращая внимания на то, что делает. - Пойдите к психологу или к священнику, к любому, кому вы доверяете, - сказала я. - Вам нужна помощь. Она взяла с кровати вторую туфлю, подняла ко мне лицо. На щеках засыхали следы слез. - Я слышала, что это какая-то вроде ведьма заставила эти трупы нападать на людей. - Не ведьма, - сказала я. - За этим всем стоит не человек. Она нахмурилась, надевая на меня туфлю. - Это что-то бессмертное, вроде вампира? Я не стала читать свою обычную лекцию, что вампиры не бессмертны, их только трудно убить. Ей эта лекция не была нужна. - Я еще не знаю. Она зашнуровала мне туфлю, но не слишком туго, будто это было ей привычно. И снова посмотрела на меня своими странно-пустыми глазами. - Если оно не бессмертно, убейте его. На ее лице была написана искренняя вера, какая бывает только у маленьких детей и у людей, у которых не все дома. Ни в ее потрясенных глазах, ни на бледном лице не было вопроса. Я отозвалась на эту веру - реальность подождет до тех пор, пока эта девушка будет готова ее принять. - Если оно смертное, я его убью. Она именно это и хотела услышать. И еще я и сама решила так после того, как увидела дела этой твари. Может быть, таков был план с самого начала - зная Эдуарда, почти наверняка так было. В его понимании раскрыть дело - значило убить. Убить их всех. Мне доводилось слышать о планах и похлеще. Как образ жизни - эта идея недостаточно романтична. Как средство остаться в живых - почти идеальна. Как способ сохранить живую душу - никуда не годится. Но я готова была пожертвовать частицей своей души, чтобы остановить эту тварь. Вот тут, наверное, и возникла самая большая моя проблема. Я всегда была готова жертвовать душой, чтобы искоренить большее зло. Но почему-то тут же откуда-то появлялось зло еще большее. Сколько бы раз я ни спасала положение, ликвидируя монстра, объявился еще один монстр, и так будет всегда. Запас их был неисчерпаем. А я - нет. Частицы моей личности, которыми я жертвовала, чтобы победить монстров, были на исходе, и когда я их все израсходую, возврата не будет. Я стану Эдуардом в юбке. Я могу спасти мир и погубить себя. Глядя в лицо этой женщины, в ее отчаянные глаза, полные беззаветной веры, я не знала, по душе ли мне такая плата за мои потери, но одно я знала точно. Я не могу сказать "нет". Я не могу допустить, чтобы монстры победили, даже если самой придется стать монстром. Прости меня, Бог, если это гордыня. Защити меня, Бог, если это не так. Я вылезла из койки и отправилась искать монстров.Глава 45
Я сидела, пристегнутая, на переднем сиденье "хаммера" Эдуарда, держась напряженно и осторожно и радуясь, что дорога гладкая. Бернардо и Олаф сидели сзади, одетые будто по чьей-то подсказке о шике наемных убийц. Бернардо был в кожаном жилете, а его правая рука, неуклюже загипсованная, держалась не белом бинте, подвязанном к шее под углом в сорок пять градусов. Длинные волосы были убраны с боков в каком-то несколько восточном стиле, в виде большого и с виду свободного узла, который удерживали две золотые палочки вроде китайских для еды. А сзади они спадали на спину. Черные джинсы свободного покроя с дырами на коленях и черные ботинки - в другой обуви я его с самого приезда не видела. Ладно, чья бы корова мычала. У меня тоже было три пары черных кроссовок, и я все три привезла. На виске у Бернардо была шишка, и синяки, как модерновая татуировка, покрывали всю щеку. Правый глаз оставался припухшим, но Бернардо как-то умел не выглядеть ни бледным, ни больным - не то что я. Если отвлечься от гипса и синяков, он даже выглядел щегольски. Надеюсь, он чувствовал себя так же хорошо, как выглядел, потому что у меня вид был хреновый, а чувствовала я себя еще хуже. - Кто тебя причесывал? - спросила я, потому что с одной рукой такую прическу не сделать. - Олаф, - ответил он. Я вытаращила здоровый глаз на Олафа. Он сидел рядом с Бернардо позади Эдуарда, стараясь отодвинуться как можно дальше от меня, но при этом остаться в машине. Со мной он ни слова не сказал с момента, когда я покинула палату и мы все вчетвером пошли к машине. Меня это тогда не тронуло, потому что я слишком была сосредоточена на том, чтобы держаться на ногах и не постанывать на каждом шаге. Хныкать на ходу - плохой признак. Но сейчас я удобно устроилась и в ближайшее время буду в сидячем положении, насколько это возможно. У меня было плохое настроение, потому что я боялась. Я ослабла физически и совершенно не гожусь для драки. На метафизическом уровне у меня опять вместо щитов решето, и если этот Мастер снова за меня возьмется, мне будет более чем хреново. Леонора Эванс дала мне кисет на плетеном шелковом шнурке. Мешочек был набит какими-то мелкими твердыми предметами, на ощупь - камешками, и чем-то сухим и хрустящим вроде трав. Она мне сказала мешок не открывать, иначе все хорошее из него уйдет. Ведьма она, а не я, и потому я ее послушалась. Мешочек был заклинанием защиты, и он будет работать независимо, верю я в его силу или нет. Это хорошо, поскольку ни во что, кроме своего креста, я особо не верю. Леонора готовила чары три дня, с той минуты, как спасла меня в приемном покое. Она не могла создать чары для закрытия всех дыр в моей защите, так что пришлось взять то, что она успела сделать. Она злилась, что я так рано ушла из больницы, не меньше Каннингэма. Еще она сняла с себя одно ожерелье и надела его на меня - кулон из большого полированного полудрагоценного камня необычного темно-золотистого цвета. Цитрин, для защиты - поглощения негативных воздействий и отражения магических атак, направленных против меня. Сказать, что я не особенно верю в кристаллы и в "нью эйдж", было бы сильным преуменьшением, но я взяла. В основном потому, что она искренне обо мне тревожилась и злилась, что я иду в жестокий мир с зияющими дырами в ауре. О дырах я знала. Я их чувствовала, но все это казалось мне каким-то фокусом-покусом. Я повернулась на сиденье, да так, что почувствовала, как натянулись швы на спине, разбередив и малость усилив, казалось бы, притихшую боль, и уставилась на Олафа. Он смотрел в окно так внимательно, будто там кино показывали. - Олаф, - окликнула я его. Он не шевельнулся, созерцая пробегающий пейзаж. - Олаф! Я почти заорала - в тесной машине мой окрик прозвучал очень громко. У него дернулись плечи, но и только. Я была как назойливая муха, жужжащая над ухом. От нее можно отмахнуться рукой, но разговаривать с ней не станешь. Это меня достало. - Теперь я понимаю, отчего ты ненавидишь женщин. Ты бы просто сказал, что ты гомосексуалист, это не так задело бы мои чувства. - Господи, Анита! - тихо произнес Эдуард. Олаф повернулся очень медленно, будто мышцы шеи двигали голову мелкими рывками. - Что - ты - сказала? Каждое слово было полно яростью, горело ненавистью. - Ты сделал классную прическу Бернардо. Он стал такой красивый. Я не верила в именно этот сексуальный стереотип, но могла поспорить, что Олаф верит. И еще я могла ручаться, что он - гомофоб. Как многие ультрамужественные мужчины. Он с отчетливым щелчком расстегнул ремень и подался вперед. Я вытащила из кобуры на коленях "файрстар" - штаны, которые принес мне в больницу Эдуард, были тесноваты для внутренней кобуры. Рука Олафа исчезла под черным кожаным пиджаком. Может, он не заметил движения, которым я вынула пистолет из кобуры. Может быть, ждал, что я подниму пистолет над спинкой сиденья. А я просунула его в зазор между спинками. Не очень удобное положение, но я первой навела ствол, а в перестрелке важно именно это. Он вытащил уже пистолет из-под пиджака, но еще не навел. Если бы я хотела его убить, победа была бы за мной. Эдуард ударил по тормозам. Олаф вмазался в спинку сиденья, пистолет вывернулся, выворачивая ему запястье. Меня бросило на ремень, почти к приборной доске, и это было больно. У меня вырвался резкий выдох. Лицо Олафа оказалось очень близко к зазору между спинками, и он увидел наведенный на него ствол, прямо у своей груди. У меня все так болело, что кожа дергалась от желания сползти, но я держала рукоять твердо, свободной рукой упираясь в сиденье, чтобы не сдвинуться. У меня было преимущество, и я его сохранила. "Хаммер" юзом затормозил у тротуара. Эдуард уже сбросил ремень и поворачивался. В руке у него мелькнул пистолет, и на мгновение я должна была решить, направлять пистолет на Эдуарда или оставаться в той же позе. Решила в пользу последнего - вряд ли Эдуард меня застрелит, а вот Олаф может. Эдуард сунул ствол в бритый затылок Олафа. Напряжение в салоне подскочило до небес. Эдуард встал на колени, не отнимая ствола от затылка Олафа. Я видела, как Олаф поднял глаза кверху. Мы смотрели друг на друга, и он боялся. Он верил, что Эдуард готов стрелять. Я тоже в это верила, хотя и не знала почему - у Эдуарда всегда есть какое-нибудь "почему", даже если это только деньги. Бернардо вжался в сиденье машины, отгораживаясь от той заварухи, которая затевалась в автомобиле. - Ты хочешь, чтобы я его убил? - спросил Эдуард. Голос его был так ровен, будто он просил меня передать ему соль. Я сама умею говорить отрешенно-безразличным голосом, но, как у Эдуарда, у меня не получается. На такое бесстрастие я еще не способна - пока что по крайней мере. - Нет, - ответила я автоматически, потом добавила: - Так - нет. Что-то мелькнуло в глазах Олафа, но это был не страх. Его скорее всего удивляло, почему я не сказала: давай пристрели его, или, может, что-то еще, чего я не уловила. Кто знает? Эдуард вынул пистолет из руки Олафа, щелкнул предохранителем своего и отодвинулся, все еще стоя на коленях на сиденье. - Тогда перестань его подначивать. Олаф сел на свое место, медленно, почти неуклюже, будто опасаясь шевельнуться слишком резко. Ничто так не учит осторожности, как приставленный к голове ствол. Олаф огладил свой пиджак, в котором, казалось, можно было задохнуться в такую теплую погоду. - Я не буду обязан жизнью бабе. Голос его прозвучал сдавленно, но четко. Я убрала "файрстар" из щели между сиденьями. - Последовательность - проклятие ограниченных умов, Олаф. Он нахмурился - наверное, не узнал цитату. Эдуард поглядел на нас обоих, укоризненно качая головой. - Вы оба боитесь и потому ведете себя как дураки. - Я не боюсь, - сказал Олаф. - Аналогично, - сказала я. Эдуард поморщился: - Ты только что вылезла из больничной койки. Конечно, боишься. Гадаешь, не станет ли следующая встреча с монстром для тебя последней. Я искоса и довольно неприветливо глянула на него. Эдуард повернулся к гиганту: - А ты, Олаф, боишься, что Анита круче и крепче тебя. - Неправда! - Ты стал тихий-тихий, когда мы увидели кровавую баню в больнице, когда ты услышал, что там сделала Анита, узнал, после каких ранений она выжила. Ты стал думать: на что же она способна? На то же, что и ты? Или даже на большее? - Баба она, - сказал Олаф, и голос его прозвучал сдавленно из-за душивших горло темных чувств. - Не может она того, что я могу. И уж тем более не может больше. Так просто не бывает. - Эдуард, не устраивай соревнование, - попросила я. - Потому что ты его проиграешь, - сказал Олаф. - Заниматься с тобой армрестлингом я не буду. Но я перестану тебя подкалывать. И прошу прощения. Олаф заморгал, будто не понял сказанного. Вряд ли он исчерпал свое знание английского - скорее мозги перегрузил. - Мне не нужна твоя жалость. Я уже не "баба" и не "она", ко мне уже можно обратиться прямо. Что ж, начало положено. - Это не жалость. Я вела себя неправильно. Эдуард прав. Я боюсь, а сцепиться с тобой - хорошее средство отвлечься. Он мотнул головой: - Не понимаю. - Если это тебя утешит, я тебя тоже не всегда понимаю. Эдуард наградил нас улыбкой Теда: - А теперь поцелуйтесь и помиритесь. Наши мрачные лица повернулись к нему, и мы одновременно сказали "Не перегибай" и "Черта с два". - Отлично, - сказал Эдуард, поглядел на пистолет Олафа у себя в руке, потом протянул ему, пристально и тяжело глядя в глаза. - Олаф, мне нужно, чтобы ты меня прикрывал. Ты на это способен? Олаф кивнул и медленно взял пистолет из руки Эдуарда. - Я тебя прикрываю, пока эта тварь не сдохнет. А потом поговорим. - Жду с нетерпением, - кивнул Эдуард. Я посмотрела на Бернардо, но по его непроницаемому лицу вряд ли можно было догадаться, что у него на уме. Скорее всего он подумал о том же, что и я: Олаф предупредил сейчас Эдуарда, что после завершения дела он попытается Эдуарда убить. И тот с этим согласился. Вот и все. - Какая большая дружная семья, - нарушила я молчание, затопившее салон. Эдуард пристегнулся и снова взялся за руль, сверкнув на меня лучистыми глазами Теда. - Как любая семья, мы можем и подраться между собой, но гораздо вероятнее убьем чужака. - На самом деле, - сказала я, - почти все убийства совершаются любящими и любимыми родственниками. - Или супругами, не будем забывать супругов, - сказал Эдуард, включая передачу и аккуратно въезжая в редкий поток машин. - Я же сказала, любящими и любимыми. - Ты еще сказала "родственниками", а у мужа с женой общей крови нет. - Какая разница - одна телесная жидкость или другая? Мы убиваем тех, кто нам всего ближе. - Мы не близки, - сказал Олаф. - Нет, не близки, - согласилась я. - Но я все равно тебя ненавижу. Я произнесла, не оборачиваясь: - Взаимно. - А я думал, что вы никогда ни в чем друг с другом не согласитесь, - сказал Бернардо. Весело сказал, шутливо. Никто не засмеялся.Глава 46
В свете утра покрашенный в черное фасад бара имел усталый вид. Видно было, что краска потрескалась и облезает. И фасад бара казался таким же заброшенным, как и все дома на улице. Может, это не Ники Бако вытеснил отсюда все заведения, а само так вышло. Стоя здесь, в мягком утреннем тепле, я почувствовала то, чего не заметила тогда ночью. Будто улицу использовали, выжали досуха в мистической сцене. В последний раз, когда я здесь была, у меня было отчетливое ощущение, что это Бако выкачал из улицы все жизненные силы, но если бы так оно было, то ему не хватало бы энергии себя поддержать. Или эти отрицательные энергии вернулись в конце концов обратно. Почти все системы магии или мистицизма содержат правила поведения, что можно делать и чего нельзя. Если нарушаешь их, то на свой страх и риск. Ведуны называют это тройным правилом: что сделаешь другим, вернется к тебе троекратно. Буддисты называют кармой. Христиане - расплатой за свои грехи. А я говорю: что уходит, то и придет. И это действительно так, сами знаете. "Файрстар" я заткнула спереди под штаны без кобуры, потому что пистолет оказывается выше и не так вдавливается. Эдуард одолжил мне кобуру для браунинга, и я повесила ее на бедро, хотя стала похожа на ковбоя с Дикого Запада с пистолетами накрест. Впрочем, черная тенниска спускалась достаточно низко и прикрывала их. Для меня почти все рубашки длинноваты, если их не заправлять. Вид несколько неряшливый, зато пистолеты не слишком заметны, если не приглядываться. Тенниска слишком облегающая, чтобы они не выпирали, хотя Эдуард позаботился привезти мой черный пиджак, который помог их замаскировать. Последний раз, когда я выходила с пистолетами, за мной была полицейская поддержка, но сейчас мы вносили оружие в бар, что полностью противоречит законам штата Нью-Мексико. Я, впрочем, не очень беспокоилась, но все же мне бы не хотелось, чтобы сегодняшний день полиция выбрала для обхода. И еще у меня были наручные ножны с ножами. Рамирес собрал в том аду все мои ножи и отдал Эдуарду, который их оттер, вычистил, смазал и отточил до последнего дюйма. Большой нож пришлось оставить в машине, потому что я не могла придумать, как его внести скрыто, а являться с чем-то вроде короткого меча прямо в руках было бы чересчур агрессивно. Эдуард дал мне даже зажигательную гранату - сунуть в карман пиджака. Она уравновесила "дерринджер" в правом кармане, и пиджак на ходу не перекашивало. И "дерринджер" тоже был его идеей, хотя я привезла с собой его из Сент-Луиса. Я не думала, что он мне сегодня обязательно понадобится, но привыкла с Эдуардом не спорить, когда он предлагал мне оружие. Если он говорил, что оно может понадобиться, то обычно оказывался прав. Страшновато, если вспомнить гранату, правда? Будто по невидимому сигналу Олаф подошел и попробовал дверь бара. Заперто. Он дважды постучал так, что дверь задребезжала. И встал прямо перед дверью. Я бы, после того как видела ствол обреза в прошлый раз, так не поступила. То ли Олаф про обрез не слышал, то ли ему было плевать. Может, он старался быть муи мачо, чтобы произвести впечатление на меня, а то и на себя самого. Если бы он был больше в себе уверен, его не так легко было бы достать. Даже сбоку, где я стояла, слышен был звук отодвигаемых засовов. Отличные, прочные засовы, судя по звуку. Дверь медленно отворилась, выставляя напоказ толстый ломоть тьмы, как пещеру. Дверь продолжала открываться, будто сама по себе. И только в последний момент показалась толстенная лапища и разрушила иллюзию. В дверях стоял Арфа и пронзительно глядел на нас из-под тех же черных очков, что были на нем в прошлый раз. Одежду он сменил, и на нем был джинсовый жилет поверх весьма волосатых груди и живота. Больше он похож был на медведя, чем на вервольфа. Большой, здоровенный сонный медведь, который вылез из койки, нацепил что попало и побрел, порыкивая, к двери. И даже его неотмирная энергия казалась сегодня тусклее. Но он загородил дверь своей тушей и проворчал: - Только Анита. Остальным нельзя. Я обошла Олафа, и он даже подвинулся, чтобы я могла встать перед Арфой. Либо Олаф стал вежливее, либо считал, что пусть лучше перед этой дверью буду я, а не он. - Ники сказал, что я могу привести с собой друзей. Арфа оглядел меня: - Похоже, тебе нужны друзья получше. Я не стала наступать на больную мозоль - это не помогло бы. - Скажем так: я надеялась на помощь полиции, а они опоздали. И это было правдой, и мне все еще хотелось бы знать, где носили черти Рамиреса, пока я изображала из себя одинокого рейнджера. К полисменам я отношусь хорошо, но знала, что моя реплика Арфе понравится. Так и вышло. Он оскалил зубы в мимолетной улыбке, в бороде сверкнули волчьи клыки. Он явно слишком много времени проводил в обличье волка. Тут послышался низкий бормочущий мужской голос. Арфа повернулся на голос одним плечом, потом снова обратился ко мне. - Босс говорит, что приглашена ты, и больше никто. Я едва заметно покачала головой - сильнее было бы больно. - Послушай, Ники меня пригласил. Он сказал, что я могу привести друзей. Я привела. Я приехала до десяти утра, мать бы их растак. И приехала говорить о нашей общей, проблеме, а не долбаться с тобой у этой траханой двери. - Разве так долбаются! - сказал Арфа, поглаживая собственный пах. - Если хочешь, я тебе покажу, как это делается. Я подняла руку: - Ладно, моя ошибка, я неправильно выразилась. Я приехала не для того, чтобы меня остановили у двери. Он продолжал почесываться - то ли хотел меня разозлить, то ли увлекся. В первом он преуспел. Я не для того стояла здесь, имея сорок с чем-то швов на спине, даже кофе с утра не попив, чтобы смотреть, как горилла-вервольф почесывает себе гениталии. - Хватит этой фигни, - сказала я. Он добавил к своему поведению некоторую жестикуляцию, ухмыляясь мне в лицо. Я возвысила голос, чтобы меня было слышно в баре: - Я никуда без своих друзей не пойду. Если ты ждешь, что я в этом уступлю, мы только зря тратим время. Из бара ответа не было. Арфа добавил к своему танцу движения бедер. Все, хватит. - Когда этот монстр высосет из тебя жизнь, Ники, ты не беспокойся. Это не больно. Счастливо оставаться. Я повернулась к своим друзьям: - Нас не пускают к Ники. Эдуард кивнул: - Тогда пошли. Он шевельнул рукой, и Бернардо с Олафом сошли с тротуара. Эдуард за моей спиной несколько замешкался. Я думаю, мы оба ожидали, что Арфа станет проверять мой блеф. Хотя это был блеф лишь отчасти. Мы могли бы прорваться в бар силой оружия, но Ники под мушкой пистолета говорить не будет. А мне нужен был именно разговор, а не допрос. Я повернулась и пошла прочь. Эдуард зашагал рядом, но приглядывая, что у нас за спиной. Мне не хватило такой гибкости, чтобы держать в поле зрения свои тылы, еще и не поворачиваясь всем телом, а это было бы неуклюже. И я вполне доверяла Эдуарду. Должна признать, у меня свело между лопатками от напряженного ожидания, что Арфа побежит за нами и скажет: идемте, будем говорить. Но он не бежал, и я шла дальше. Олаф и Бернардо уже стояли возле "хаммера", ожидая, чтобы Эдуард открыл дверцы. Мы уже садились в машину, когда Арфа вышел на тротуар и направился к нам. Он был безоружен, но очень недоволен. - Заводи машину, - сказала я. Эдуард так и сделал. Арфа побежал к нам трусцой, размахивая ручищами. Некоторые оборотни бегают, как их животные прообразы, с богоданной грацией. Арфа был не из таких. Он бежал неуклюже, будто давно уже не бегал, по крайней мере в человеческом виде. Я не могла не улыбнуться. - Ты хотела видеть, как он бежит, - сказал Эдуард. - Стоит ли так мелочиться. - Может быть, но зато весело, - согласилась я. Он включил передачу, и Арфа сделал неуклюжий рывок. К машине он подоспел, когда Эдуард уже отъезжал. Он прямо рухнул, опираясь мясистой ручищей на капот. Эдуард остановился. Мое стекло скользнуло вниз, я посмотрела на Арфу с любопытством. У него на голой груди выступила испарина, дышал он часто и хрипло. - ...твою... мать, - выдохнул он. - Ты что-то хотел? - спросила я. - Босс говорит... все... заходите. Он оперся на капот обеими руками, стараясь перевести дыхание. - О'кей, - сказала я. Эдуард припарковался у тротуара, и Арфе пришлось отодвинуться, освобождая место. Мы снова вылезли из машины. Арфа все еще дышал с трудом. - Аэробика - ключ к здоровому сердцу, - сказала я приветливо, пока мы ждали, чтобы он нас повел в бар. - Пошла ты на... Я подумала, не полезть ли опять в машину, но этой игрой я уже добилась чего хотела - говорить с Бако, но только в присутствии своей поддержки. Я достигла нужной цели. Остальное было бы чистым ребячеством. Пусть я мелочна, но не настолько. Отдышавшись, Арфа снова стал силовиком в темных очках, с бесстрастным лицом. Он зашагал обратно, опустив руки с полусогнутыми пальцами, как можно лучше изображая ходячую гору мышц. Его неотмирная энергия плясала по моей коже - всего лишь легкий шепот силы, которая будто непроизвольно вытекала из него. Это, наверное, означало, что Арфа выведен из себя. При сильных эмоциях скрывать энергию становится труднее. На обратном пути мы все молчали. Мужчины обычно не очень умеют вести бесполезную светскую беседу или не видят в этом необходимости, я же вся сосредоточилась на том, чтобы идти нормально, не выдавая, насколько трудно было бы мне поддерживать непринужденную болтовню. Арфа придержал для нас дверь. Я посмотрела на Эдуарда, он ответил мне ничего не выражающим взглядом. Отлично. Я прошла вперед, остальные за мной. Три дня назад я нервничала, шагнув в эту темноту, откуда поднимался прилив гудящей энергии вервольфов. Но это было три дня назад, и мало во мне с тех пор осталось страха. Все тело болело, но сама я как-то странно онемела. Может быть, я наконец переступила ту линию, за которой уже давно живет Эдуард. Может быть, я действительно никогда ничего чувствовать уже не буду. Когда и эта мысль меня всерьез не напугала, я поняла, что дело совсем плохо.Глава 47
Мне понадобилась секунда, чтобы глаза привыкли к темноте, но благодаря не зрению, а коже на затылке я почувствовала, что не все тут хорошо. Я не стала сомневаться в своих ощущениях, а взялась за рукоять браунинга под рубашкой - плевала я на то, что тем самым выдам наличие оружия. Дураки они были бы, если бы подумали, что я пришла без оружия. А байкеры клуба "Лос лобос" уж в этом вопросе точно не дураки. Ники Бако лежал на стойке с привязанными к лодыжкам руками, и веревки были скручены в подобие рукояти, как на тюке. Окровавленное лицо украсилось синяками, и эти травмы были куда свежее моих. У меня пистолет оказался в руке, и я скорее почувствовала, чем увидела, как трое моих спутников рассыпались веером, так что мы стали как углы коробки, в каждом из которых оказалось по пистолету. Из своих углов мы взяли под наблюдение конкретный сектор зала, и нравимся мы друг другу или нет, но я твердо знала, что каждый, даже Олаф, за своим сектором проследит. Приятно быть в чем-то уверенной. В мой сектор попала стойка с лежащим Ники, высокий бородатый мужчина с хвостом волос, переброшенным через плечо, два волка размером с пони и труп мужчины, таращившийся невидящими глазами в зал. Перерезанное горло напоминало орущий красный рот. Периферийным зрением я заметила, насколько плотно набит зал телами. Энергия висела в воздухе удушающе густо. Услышав шум справа, я сделала три вещи одновременно: выхватила левой рукой "файрстар", наставила его на бородатого и стрельнула глазами в сторону шума. Очень кстати пригодилась моя тренировка в стрельбе левой рукой. Тяжелый скользящий звук повторился из-за стойки. А стойка была в моем секторе зала - мне, так сказать, играть этот мяч. Толпа подалась, как дрожащий прилив, собирающийся нас поглотить. Многих мы могли бы перестрелять, но их тут больше сотни, и если они бросятся все сразу, нам конец. Страх стянул мне узлом живот, запульсировал в горле. Онемение прошло, смытое приливом адреналина и мускусным запахом волков. В этом тесном и темном зале волков было больше, кроме тех двух, что стояли передо мной. Я их чуяла. Снова стянуло живот, но не от страха. Метки, связывающие меня с Ричардом, с его стаей, снова ожили. Они загорелись возрожденным из искорки пламенем, ожидающим пищи, чтобы расти. Только этого не хватало. Ладно, это потом. Отвлекаться нельзя. Мужчина с хвостом волос стоял и улыбался. Он был красив грубоватой красотой, тюремной татуированной красотой. Даже в полумраке глаза его мерцали волчьим янтарем, нечеловеческие глаза. Я знала, кто передо мной. Это был их Ульфрик, царь волков. Он стоял отдельно, а остальные волки топтались в стороне, подальше от центра зала, и все равно его сила перекрывала их силу. Она заполняла свободное место в зале, висела в воздухе, наэлектризованная грядущим громом. Мне даже пришлось проглотить слюну, чтобы заговорить. - Привет тебе, Ульфрик клана Лос Лобос. Что стряслось? Он запрокинул голову и захохотал - от души, но смех закончился воем, от которого у менямурашки по спине поползли. - Отличный эффект, - сказала я. - Но я пришла сюда официально, по делу о расследовании убийств. Ты наверняка о них слышал. Он повернул ко мне пугающе светлые глаза. - Слышал. - Тогда ты знаешь, что предмет расследования - не твоя стая. Он небрежно положил руку на Ники, который тут же заскулил, хотя я не думаю, что это было действительно больно. - Ники - мой варгамор. Если полиция хочет говорить с ним, сначала она должна спросить у меня. Он улыбнулся настолько, что стали заметны его человечьи зубы. Ульфрик не показывал клыков. - Прошу прощения. Единственная другая известная нам стая, имеющая варгамора, не требовала сначала обращаться к Ульфрику. Приношу свои извинения за мой недосмотр. Я не знала, что хочет делать Ульфрик, но надеялась, что он не станет медлить, поскольку долго простоять с пистолетом в каждой руке мне сейчас было бы невозможно. Я тренировалась в стрельбе с левой руки, но все равно она оставалась слабейшей из двух, а от укуса мышцы на ней уже начали мелко дрожать. Или я смогу скоро ее опустить, или она затрясется. - Если бы ты была из полиции, я бы эти извинения принял. Полиции мы всегда рады помочь. - При этих словах в плотно набитом зале послышались смешки. - Но я здесь ни одного полицейского не вижу. - Я - Анита Блейк. Я истребительница вампиров и... - Я знаю, как тебя зовут, - оборвал он меня. - И знаю, кто ты такая. Последние слова мне не понравились. Они меня насторожили. - И кто же я? - Ты - лупа клана Тронос Роке, и ты обратилась за помощью к моему клану, не оказав чести ни мне, ни моей лупе. Ты вошла в мои земли без разрешения. Ты обратилась прямо к моему варгамору, и ты не принесла нам дани. С каждым словом росла его сила, будто стоишь в теплой воде по шею и знаешь, что, если она сейчас прибудет, ты утонешь. Зато теперь я поняла правила. Я его оскорбила, и это оскорбление я должна смыть. Я решила попробовать рассудительные оправдания, хотя мало верила в их успех. И правая рука стала уставать. Черт, и левая тоже! Та хреновина за стойкой громоздко шевелилась, и это было слышно. Судя по звуку, она побольше вервольфа. - Я прилетела сюда по делу полиции. Я появилась в твоих землях не как лупа клана Тронос Роке. Я прибыла в качестве Аниты Блейк, истребительницы, и только. - Но ты обратилась к моему варгамору. Он шлепнул Ники по ляжке, и это, кажется, было больно, потому что Ники зажмурился и задергался, стараясь подавить вопль. - Я только после разговора узнала, что Ники - твой варгамор. Мне никто не говорил, что в этом баре - твое логово. Ты Ульфрик, ты умеешь чуять ложь. И ты знаешь, что я говорю правду. Он слегка кивнул: - Ты говоришь правду. - Он посмотрел на карлика на стойке и потрепал его, как треплют по холке собаку, хотя обычно собака не вздрагивает и не пытается отодвинуться. - Но он знал, что он мой варгамор. Ники знал, что ты лупа другого клана. Это было одно время животрепещущей темой - человеческая лупа. - Лупой часто называют подругу Ульфрика, - сказала я. Он повернул ко мне взгляд золотистых глаз, и золото казалось ярче в обрамлении черных бровей. - Ники согласился тебе помочь, но и после этого он не посоветовался со мной и даже не поставил меня в известность. - Он низко зарычал, и мурашки у меня на спине снова встрепенулись. - Я Ульфрик. Я здесь вожак! Он залепил Ники пощечину, и из носа карлика потекла свежая кровь. Мне очень хотелось остановить избиение - просто из принципа, но не настолько хотелось, чтобы за это умирать. Так что я стояла и смотрела, как течет кровь у Ники Бако. Мне это не нравилось, но я это допустила. Левую руку начинала сводить судорога. Либо надо было открывать огонь, либо убирать оружие. С вытянутыми так долго руками спина и грудь уже начинали болеть. - Анита, - сказал Эдуард, и по интонации все было ясно. Он говорил, чтобы я поторопилась. - Послушай, Ульфрик, я не хочу лезть в разборки чужой стаи. Я только пытаюсь сделать свою работу. Спасти от смерти ни в чем не повинных людей. - Люди - штука забавная, - сказал он. - Секс и еда прямо в машине. Но человечиху не делают королевой! Голос его взлетел на последнем слове. Вой толпы эхом ему ответил. Толпа шагнула еще ближе. - Анита, - повторил Эдуард, и на этот раз в его голосе было предупреждение. - Я над этим работаю, Эдуард. - Работай быстрее. - Ульфрик, ты расист, - заявила я. - Что? - вытаращился он на меня. - Я - человек, так что меня можно трахать, можно убивать, но нельзя признать равной себе? Ты расист и волчий шовинист. - Ты приезжаешь на мою территорию, просишь помощи у моей стаи, не приносишь дани ни мне, ни моей лупе и еще обзываешься? То ли он подал какой-то экстрасенсорный сигнал, то ли достаточно было его злости, но двое гигантских волков встали и двинулись, крадучись. Левая рука у меня уже заметно тряслась. Тварь за баром бушевала и, судя по звуку, была здоровенной и свирепой. Левая совсем отказывала, а мне нужны были обе. - Ты умрешь первым, Ульфрик, - сказала я. - Чего? - Он вроде засмеялся при этом вопросе. - Если они на нас кинутся, я тебя застрелю. Что бы после этого ни случилось, ты будешь мертв. И лучше останови своих волков-переростков там, где они сейчас. - У тебя так трясется рука, что ты вряд ли кого убьешь. Тут пришел мой черед смеяться. - Ты думаешь, у меня рука дрожит, потому что меня совесть мучает при мысли тебя пристрелить? Мальчик, ты не на такую напал. Посмотри на мою правую, Ульфрик, - она не дрожит. У меня ходячий труп выкусил кусок левой руки пару дней назад, и она еще плохо работает, но можешь мне поверить - я куда целюсь, туда и попадаю. - Обычно в этом месте я гляжу жертве в глаза в упор, давая знать, что не блефую, но сейчас мне приходилось делить внимание между Ульфриком, его свитой и стойкой бара. - Сколько своих волков готов ты принести в жертву своей уязвленной гордости? Он смотрел на меня очень пристально, и за хвастовством и гордыней виден был ум. Там, внутри, был кто-то, с кем можно договариваться. Иначе нам бы всем предстояло погибнуть. Не из-за дела, которым мы были заняты, а потому что когда-то я была подругой Ричарда. Глупо умирать из-за такого. - Дань. Я требую дани от лупы клана Тронос Роке. - Это в смысле - подарка? - уточнила я. Он кивнул: - Если подарок такой, как надо. Если бы я приехала в Альбукерк с Ричардом и по личному делу, я бы знала, что должна принести дар местной стае. Обычно даром бывает свежеубитая добыча, драгоценности для лупы или что-нибудь мистическое. Смерть, драгоценности, магия. Никаких драгоценностей у меня не было, кроме ожерелья Леоноры, а я не знала, какое оно может оказать действие на кого-то другого. Насколько я знала, может даже и повредить. Так что оно останется у меня. Я опустила левую руку. Во-первых, она так дергалась, что вряд ли я из этого пистолета могла бы во что-то попасть. Во-вторых, не имеет смысла наводить пистолет, если не собираешься убивать. В-третьих, просто рука заболела. - Дай мне слово, что, если я поднесу тебе подходящий подарок, мы уйдем целыми и невредимыми. - Ты поверишь слову рецидивиста, наркоторговца и главаря шайки байкеров? - Нет. Но я поверю слову Ульфрика клана Сломанного Копья. Ему я поверю. Существуют правила, и если он нарушит слово Ульфрика, то уронит свою репутацию. И так его позиция недостаточно крепка, если варгамор, хоть и сильный маг, но всего лишь человек, мог бросить вызов его власти. Он не нарушит своего слова, данного перед лицом всей стаи. - Я, Ульфрик клана Сломанного Копья, даю тебе слово, что вы уйдете целыми и невредимыми, если ваш дар будет достойным. Последние слова мне не слишком понравились. - У меня не было времени заехать к "Тиффани" и прихватить подарок для той малышки. И охотиться по дороге из больницы сюда не получилось. Копы не любят, когда стреляют зверей в городе. Мистика сегодня мне мимо кассы. - Значит, у тебя ничего стоящего нет, - сказал он несколько озадаченно, будто считал, что у меня какой-то подарок с собой есть. - Дай мне посмотреть, что там за стойкой, и тогда я спрячу пистолеты и принесу дань. Я попыталась убрать "файрстар", но левая так тряслась, что не получалось поднять полу блузки и сунуть его в штаны. Для этого нужны были две руки. Значит, надо получить возможность убрать в кобуру браунинг. - Годится, - сказал он. - Монструо, встань, приветствуй нашу гостью. Оно поднялось над стойкой, тощее и бледное, как восходящий полумесяц, потом показалось лицо. Женское лицо, один глаз неподвижен и сух, как у мумии. Вслед за одним лицом поднималось другое, потом третье... еще и еще - все коричневые и высушенные, как нитка чудовищного бисера, стянутая кусками тел, руками, ногами, толстая черная нить гигантскими стежками собрала все это вместе, а внутри заключалась магия. Оно поднялось до потолка, извиваясь гигантской змеей, таращась на меня. Голов этак сорок я насчитала, потом потеряла счет - или потеряла охоту считать. Вервольфы отодвинулись, как отходящий прилив. Они боялись этой твари, и я их понимала. - Твою мать! - послышался вздох Бернардо. Олаф что-то произнес по-немецки - значит, он не следил за своим сектором зала. Только Эдуард промолчал, занятый своим делом - всегда бдительный. Надо было признать, что даже я, если бы вервольфы захотели на меня броситься, пока эта безумная змея поднималась надо мной, я бы промедлила. Слишком велик был ужас, чтобы осталось место для иных страхов. Я оторвала взгляд от этой твари, посмотрела на Ники Бако, лежащего на стойке, связанного, окровавленного, с кляпом во рту. Послышался мой очень далекий голос: - Ай-ай-ай, Ники, какой ты плохой мальчик. Я заставила себя пошутить, хотя на самом деле мне хотелось приставить пистолет к его башке и снести ее к чертям. Есть вещи, которых никто не делает. Их просто нельзя делать. - Теперь ты видишь, почему он еще жив, - сказал Ульфрик. - Слишком силен, чтобы от него избавиться, - ответила я безучастно, будто думала в этот момент о чем-то другом. - Я его использовал как угрозу. Он накладывал чары на волков, которые неправильно себя вели, и ты видишь, во что он их превращал. И сшивал их в этого Монструо. Но сейчас мои волки больше боятся его, чем меня. Я только кивала, потому что не могла найти слов. Живые. Они были живые, когда Ники творил свою магию. У меня возникла действительно ужасная мысль. Иногда кажется, что оружие убирать неуместно, но мне нужны были руки для другого. Задрав блузку, я сунула браунинг в кобуру, хотя и не таким плавным движением, как если бы кобура была привычной. Но левой руки у меня сейчас почти не было. Пришлось поднимать блузку правой и очень осторожно засовывать "файрстар" в штаны. Но рука, даже будучи свободной, продолжала непроизвольно дергаться. Здесь я ничего не могла сделать, только ждать, пока само пройдет. Придерживая левую правой, я подошла к монстру. Встав от него по другую сторону бара, я всмотрелась в одно из сушеных лиц. На нем рот был зашит наглухо, не знаю зачем. Я сделала несколько глубоких очистительных вдохов и почуяла запах трав, но в основном - что-то сухое, вроде дубленой кожи и пыли. Потом я протянула левую руку. Даже с бинтами и мышечными подергиваниями она по-прежнему сохранила в себе силу и была чуткой к магии. Многие для такого ощущения пользуются рукой получше, обычно той, которой не пишешь. Как это устроено у амбидекстров, одинаково пишущих обеими руками, - не знаю. Из этой штуки выпирала весьма приличная сила, но стойка была широка, и у меня все болело, так что я не могла как следует сосредоточиться и получить ответ на вопрос, который был мне нужен. Опершись правой рукой, я вспрыгнула и села на стойку, потом встала на колени. На уровне моих глаз очутилось лицо - кажется, мужское, точно лицо сушеной мумии со светло-серыми волчьими глазами. Они смотрели на меня, и за ними что-то было. Ходячие мертвецы страха не проявляют. И я знала, что почувствую, еще когда протягивала руку к этому лицу. Сила Ники, как теплое одеяло из червей, поползла по моей коже. Такой неприятной магии я никогда не ощущала - нечистая, будто эта сила начнет разъедать тебе кожу, если не отодвинешься. Вот куда уходила энергия Ники и вот почему, сколько бы он ее ни собрал, ее всегда будет мало. Настолько негативной была магия, настолько пропитанной злом - как наркотик. Для достижения равнозначного эффекта нужно все больше и больше энергии, и все хуже и хуже она действует на заклинателя. Я запустила собственную магию в это месиво - не придать ему силы, но ощупать. Я почувствовала холодное прикосновение какой-то души, и не успела отодвинуться, как моя сила побежала по этому столбу заключенной плоти, и души запылали у меня под веками холодным белым светом. Никто из его жертв не был мертв, когда Ники с ними это делал. И я не была до конца уверена, что они мертвы сейчас. Открыв один глаз, я убрала руку. Сила Ники засасывала ее, как невидимый ил. Я вытащила руку с почти слышимым хлопком. Лицо зашевелило высохшим ртом и издало дважды сухой долгий звук. - Спаси. Спаси. Я проглотила наплыв тошноты и очень обрадовалась, что пропустила сегодня завтрак. На одном локте и коленях я подползла к Ники. - Если это сжечь, души освободятся? Он замотал головой. - Ты можешь освободить эти души? Он закивал. Наверное, если бы на первый вопрос он ответил "да", я бы вытащила браунинг и пристрелила его. Но он мне был нужен, чтобы освободить эти души, и до моего отъезда надо было завершить еще и это дело. Однако сегодня я ничего не могла для них сделать, только уцелеть самой и, как это ни странно, оставить в живых Ники Бако. Такой вот иронический поворот жизни. Я села на стойку и свесила ноги, прижимая больную руку к груди, ошеломленная огромностью этого зла. Я видала зло в этом мире - но такое было почти сверх возможного. Даже с зрелищем в больнице это было не сравнить. Те трупы ели хотя бы тела, но не души. - У тебя вид такой, будто тебе явилось привидение, - сказал Ульфрик. - Ты ближе к истине, чем сам думаешь, - ответила я. - Где наш дар? - спросил он. - Где ваша лупа? - ответила я вопросом. Он погладил по голове волка, лежащего у его ног. - Вот моя лупа. - Я не могу поделиться даром с кем-то, кто в обличье зверя, - сказала я. Он нахмурился, и видно было, что готов рассердиться. - Ты должна нас почтить. - Я это и собираюсь сделать. Я закатала левый рукав блузки. Надо было снять ножны. Я развязала завязки, засунула лезвие, ножны между колен. Чудовище парило надо мной, взирая с любопытством, и это меня отвлекало. Сегодня мне их не спасти, а смотреть просто так мне не хотелось. - Можешь ты велеть ему выйти? Ульфрик глянул на меня: - Боишься? - Я чувствую души, взывающие о помощи. Это несколько отвлекает. Он посмотрел на меня, и я увидела, как от его лица отхлынула краска. - Ты всерьез! Я улыбнулась, но невесело. - Ты не знал, что он в эту штуку ловит души? - Он так говорил, - сказал Ульфрик потише. - Но ты ему не верил. Ульфрик пялился на тварь, будто видел ее впервые. - Кто ж такому поверит? - Я поверю. - Я пожала плечами, тут же поняла, что не надо было, и добавила: - Но это моя профессия. Так ты не мог бы выслать это прочь? Он кивнул и что-то быстро сказал по-испански. Тварь сложилась и поползла на руках, ногах, телах, как раздавленная многоножка. Я видела, как она скрылась в люке за стойкой. Когда последний сегмент исчез в дыре, я повернулась к Ульфрику. Он все еще был бледен. - Бако - единственный, кто может освободить эти души. Не убивай его, пока он этого не сделает. - Я не собирался его убивать, - ответил вожак. - Не собирался, пока не поверил, на что он способен. Откуда мне знать, не овладеет ли вдруг тобой праведное возмущение и желание положить конец этому злу. Пожалуйста, не трогай его - или ты навеки обретешь их в таком виде. Он сглотнул, будто с трудом удерживал съеденный недавно завтрак. - Я его не убью. - И хорошо. - Я правой рукой вытащила нож из ножен между колен. - Теперь станьте в кружок, мальчики и девочки, потому что этот фокус я показываю только один раз. Общее движение - волки подались вперед. Я переглянулась с мальчиками, с которыми пришла. Они не убрали пистолеты, но направили стволы в пол или в потолок. Эдуард наблюдал за волками. Бернардо тоже, хотя и побледнел. А Олаф - за мной. Нет, он мне очень, очень не нравился. - Я отдаю честь Ульфрику и лупе клана Сломанного Копья. Самый драгоценный из даров приношу я Ульфрику, но, не будучи истинной ликои, я не могу разделить этот дар с лупой в ее теперешней форме. За это я приношу свои самые искренние извинения. Если мне случится сюда вернуться, я подготовлюсь лучше. Положив клинок на стол, я потянулась и достала из-за стойки чистый стакан - в такие толстые приземистые стаканы хорошо наливать скотч. Трудно было вернуться снова в сидячее положение, но я справилась, держа стакан в руке. Поставив его рядом с собой, я взяла нож, приложила острой стороной к левой руке, над самым запястьем, где бледная кожа была без шрамов. Они начинались чуть выше, где полоснули когти ведьмы-оборотня, слегка искривившие ожог от креста. Я надеялась, что на запястье шрама не останется, а останется - что ж, не первый. Глубоко вдохнув, я полоснула лезвием по руке. Вздох пробежал по толпе ждущих вервольфов, скулеж вырвался из мохнатых глоток. Я знала, что мои действия вызовут такой эффект, и никак не среагировала на это, глядя только на свою руку и на свежий порез. Кровь показалась не сразу. Сначала была тонкая красная нить, потом выкатилась первая капля, и рана заполнилась кровью, которая потекла струйками по коже. Глубже получилось, чем я рассчитывала, но вышло как надо. Кровь выплескивалась из раны, но я сумела направить ее в стакан, над которым держала руку. Даже не надо было сжимать рану, чтобы ускорить кровотечение. Да, порез оказался намного глубже, чем я хотела. Ульфрик придвинулся ближе, почти касаясь моих ног. Волчица, которую он представил как лупу, подошла обнюхать мое колено, и он ее стукнул, отмахнул тыльной стороной руки, как собаку, которая забыла свое место. И где эти феминистки, когда они нужны? Она припала на брюхо, скуля по-собачьи, объясняя, что ничего плохого не хотела, поджала хвост. Больше никто не двинулся вперед. Было ясно, что если не делятся даже с лупой, то лучше не соваться. Ульфрик все еще прижимался к моим ногам. - Позволь мне пить из твоей руки. Он смотрел на мою кровоточащую руку, будто я для него разделась. Его взгляд выражал что-то большее, чем секс, чем голод, и все же в нем было немножко и того, и другого. Я подняла руку, и кровь быстрыми красными ручейками с плеском потекла в стакан. Ульфрик следил за ней, как собака за куском. Дело в том, что, если позволять лизать кровь прямо из раны, меня это отвлекает. Я связана метками с вервольфом и вампиром. Оба они от крови заводятся. И мысли, которые посещали меня, когда я с кем-то делилась кровью, слишком примитивны и слишком назойливы. Особенно сейчас, когда у меня щиты в дырьях. Я не могла рисковать. - Достоин ли этот дар? - спросила я. - Ты знаешь сама, что да, - ответил он с той хрипотцой, которая бывает у мужчин, когда в воздухе запахнет сексом. - Тогда пей, Ульфрик. Пей. Пусть не пропадает. Я пододвинула ему стакан с кровью. Он почтительно принял его двумя руками и стал пить. Я видела, как ходит у него кадык, когда он глотал мою кровь. Меня это должно было, наверное, как-то тронуть, но я осталась равнодушной. Снова вернулось оцепенение - далекое и почти уютное чувство. Пошарив под стойкой, я нашла пачку чистых салфеток и прижала к руке. Они тут же стали алыми. Ульфрик пошел к стае с моей кровью в руках. Волки окружили его, стали трогать, гладить, просить поделиться. Он погрузил пальцы в почти пустой стакан и протянул волкам облизнуть. Эдуард подошел ко мне. Он ничего не сказал, только помог мне зажать рану - вытащил из-под стойки еще салфеток и чистую тряпку, чтобы завязать. Мы встретились взглядами, и он покачал головой с едва заметной улыбкой. - Вообще-то за информацию обычно платят деньгами. - Деньги не интересуют тех, с кем я обычно имею дело. Ульфрик вернулся ко мне сквозь толпу тянувшихся к нему вервольфов. Рот его был красен, борода намокла от моей крови. Поглядев на меня золотыми глазами, он произнес: - Если хочешь говорить с Ники, он к твоим услугам. - Благодарю тебя, Ульфрик. Я спрыгнула со стойки, и Эдуарду пришлось меня подхватить, чтобы я не упала. Свежая кровопотеря на фоне старой - это было не совсем то, что мне нужно. Я махнула Эдуарду, чтобы он отошел, и он не стал спорить. Эдуард вытащил у Ники кляп и отступил на шаг. Вервольфы отодвинулись, создав нам иллюзию уединения, хотя я знала, что каждый из них услышит даже наш самый тихий шепот. - Привет, Ники! - сказала я. Он только с третьей попытки сумел ответить: - Анита. - Я приехала до десяти. Положив руки на стойку, я оперлась на них подбородком, чтобы ему не пришлось выворачивать голову. От этого движения заболела спина, но почему-то мне хотелось быть на уровне глаз Ники Бако. Импровизированная громоздкая повязка мешала, но я хотела держать руку поднятой вверх. Вблизи вид у Ники был еще хуже. Один глаз полностью закрылся, почернел и налился кровью. Нос вроде бы сломан, и при дыхании из него шли пузыри крови. - Он слишком рано вернулся в город. - Это я поняла. Ты очень плохо себя вел, Ники. Разозлить своего Ульфрика, устроить закулисную борьбу за власть, хотя ты всего лишь человек, даже не вервольф, и еще вот эта тварь. Это не вуду. Каким чертом ты это сделал? - Магия постарше вуду, - ответил он. - Что за магия? - Ты вроде хотела говорить о монстре, который убивает невинных людей? Голос его был сдавленным, полным боли. Вообще-то я противница пыток, но сейчас я не испытывала особой жалости к Ники. Я видела его создание, ощущала страдания его компонентов. Нет, не было у меня к Ники ни капли сочувствия. Никакой пыткой он не искупит то, что он сделал. Во всяком случае, при жизни. Ад может оказаться для Ники Бако очень скверным местом. Я верила, что у божества больше чувства справедливости и иронии, чем у меня. - О'кей. Так что ты реально знаешь об этой твари? Он лежал на стойке с привязанными к ногам руками, кровь текла изо рта, и говорил так, будто сидит за удобным письменным столом. Если не считан, время от времени стонов боли, которые несколько портили этот эффект. - Я ощутил ее, кажется, лет десять тому назад. Ощутил, что она бодрствует. - В каком смысле? - Ты же это существо тоже ощутила разумом? - спросил он, и на этот раз я услышала в его голосе страх. - Ага. - Поначалу оно было вялым, будто спит или в оковах, давно уже дремлет. И с каждым годом оно становилось сильнее. - Почему ты не сказал полиции? - Десять лет назад в полиции не было ни ведьм, ни экстрасенсов. А я уже имел судимости к тому времени. - Он прокашлялся и сплюнул на стойку зуб и сгусток крови. Я непроизвольно подняла голову, и Ники пришлось чуть повернуть шею. - И что я мог им сказать? Что существует эта тварь, этот голос у меня в голове, и он крепчает. Я тогда еще не знал, что она может сделать. И что это вообще такое. - И что же это? - Это бог. Я подняла брови. - Когда-то его почитали как бога. И он снова хочет поклонения. Он говорит, что богам нужны приношения, чтобы выжить. - И все это от голоса у тебя в голове? - Мне эта тварь десять лет что-то шептала. А что ты узнала всего за несколько дней? Я задумалась. Я знала, что оно убивает ради еды, не ради удовольствия. Хотя наслаждается бойней, это я тоже ощутила. Я знала, что эта тварь боится меня и хочет меня. Боится усиления противной стороны еще одним некромантом и хочет выпить мою силу. И выпила бы, не помешай ей Леонора. - Почему оно начало убивать сейчас? Через десять лет? - Не знаю. - Почему оно одних рубит в куски, а с других сдирает кожу? - Не знаю. - Что оно делает с теми частями тела, которые уносит с места убийства? За эти слова полиция меня не похвалила бы. Я сообщила детали расследования лицу, в расследовании не участвующему. Но я больше хотела получить ответы, чем соблюсти осторожность. - Не знаю. Он снова закашлялся, но ничего на сей раз не выплюнул. Отлично. Если бы он продолжал плеваться кровью, я бы встревожилась, нет ли у него внутренних повреждений. Убеждать стаю везти его в больницу мне не хотелось. Вряд ли бы вышло. - Где оно? - Я там никогда не был. Но я понимаю: то, что убивало людей, - это не бог. Он сам все еще заключен там, где очнулся. Все убийства совершали его слуги, а не он. - Что ты говоришь? - А то, что если ты думаешь, будто сейчас дело плохо, так ты еще ничего не видела. Я его ощущаю во тьме - он лежит как раздутая тварь, наполненная силой. Набравшись силы сполна, эта тварь восстанет, и тогда миру небо с овчинку покажется. - Почему ты мне это раньше не сказал? - Ты привела с собой полицию. Если ты меня им выдашь, я покойник. Ты видела, что я делаю. Даже присяжных не надо будет собирать. Он был прав. - Когда все это кончится, ты должен будешь разобрать это создание. Ты должен освободить эти души. Согласен? - Когда снова смогу ходить. Согласен. Я посмотрела на его ноги и увидела что-то, распирающее штанины. Кость ноги, сложный перелом. Господи Боже мой. Бывают дни, когда камнями можно кидаться во все стороны, и даже не знаешь, откуда начать. - Есть имя у этого бога? - Он себя называет Супругом Красной Жены. - Это наверняка перевод на английский. - Похоже, он знает то, что знают его жертвы. Когда он пришел ко мне, он говорил по-английски. - Так что, ты думаешь, он давно там находится. - Я думаю, он всегда там был. - В каком смысле - всегда? Вечность или просто очень, очень долго? - Я не знаю, сколько времени он там. Ники закрыл здоровый глаз, будто устал. - Ладно, Ники, о'кей. - Я повернулась к Ульфрику. - Он говорил правду? Вервольф кивнул: - Он не лгал. - Отлично. Благодарю тебя за гостеприимство и, пожалуйста, не убивай его. Он нам может понадобиться в ближайшие дни, чтобы помочь убить эту тварь, не говоря уже о том, чтобы освободить души членов твоей стаи. - Я его пока бить не буду. Пожалуй, я приблизилась к желаемому результату: "Конечно, мы его отпустим и проследим, чтобы его больше не трогали". - Отлично. Будем в контакте. Когда мы шли к двери, Эдуард не отходил от меня. Руку он мне не предложил, но держался достаточно близко, чтобы подхватить меня, если я оступлюсь. Бернардо уже открыл двери, Олаф только смотрел, как мы идем к выходу. На ступеньках у двери я споткнулась, и Олаф поддержал меня под руку. Я посмотрела ему в глаза и там увидела не почтительность, не уважение, а... голод. Желание такое сильное, что оно перешло в физическую потребность, в голод. Я высвободила руку, оставив у него на пальцах мазок крови. Эдуард оказался сзади, помогая мне удержаться. Олаф поднес пальцы ко рту и прижал, будто в поцелуе, но делал он то же, что делали вервольфы. Он попробовал мою кровь, и ему понравилось. Монстры бывают разные, и почти все они жаждут крови. Кто для еды, кто для удовольствия, но ты в любом случае становишься трупом.Глава 48
В машине все молчали. Олаф был поглощен своими мыслями, о которых мне знать не хотелось. Бернардо наконец спросил: - Куда? - Ко мне домой, - ответил Эдуард. - Вряд ли Анита сейчас готова ехать еще куда-нибудь. Впервые я не стала спорить. От усталости меня подташнивало. Если бы я нашла удобное положение, то вполне могла бы заснуть. Мы выехали из Альбукерка и направились к дальним горам, жизнерадостным и веселым на утреннем солнце. А я пожалела, что у меня нет темных очков, потому что сама я не была ни жизнерадостной, ни веселой. - Ты что-нибудь смогла узнать или напрасно пришлось так рано покидать больницу? - спросил Эдуард. - Узнала, что у этой твари есть имя. Супруг Красной Жены. Он где-то прячется, откуда не может сдвинуться, то есть если мы его выследим, то сможем убить. - И я добавила, просто на всякий случай, чтобы они знали: - Ники говорит, его когда-то почитали как бога и он все еще себя таковым считает. - Богом - вряд ли, - возразил Бернардо. - Я имею в виду - настоящим богом. - Меня не спрашивайте, - сказала я. - Я монотеистка. - Эдуард? - обратился к нему Бернардо. - Я никогда еще не сталкивался ни с чем по-настоящему бессмертным. Надо только найти способ, как это убить. Но я-то сталкивалась с существами, казавшимися бессмертными. Если Эдуард прав, то я не знала, как их убивать. К счастью, нага был не злодеем, а жертвой преступления, ламию же в конце концов перевербовали на нашу сторону. Но, насколько мне известно, оба они были бессмертными. Конечно, я никогда не совала им в штаны зажигательную гранату и не пыталась их сжечь огнеметом. Может быть, я просто не очень старалась. Ради нас всех я надеялась, что Эдуард прав. Мы выехали на длинную дорогу, ведущую, как я понимала, к дому Эдуарда. Там был обрыв круче, чем мне показалось вечером, и даже вездеходу тут делать нечего, если он летать не умеет. За нами пристроился какой-то белый грузовик. - Ты их знаешь? - спросил Олаф. - Нет, - ответил Эдуард. Я сумела повернуться так, чтобы рассмотреть грузовик. Он не пытался нас обогнать или еще что-нибудь сделать. Ничем особенным машина не выдавала себя, если не считать того, что ехала по дороге к дому Эдуарда, а тот ничего о ней не знал. Добавьте к этому профессиональную паранойю всех нас четверых, и понятно, что в салоне возникло напряжение. Эдуард въехал на разворот у своего дома. - Все в дом, пока не узнаем, кто это. Они вылезли из машины быстрее меня, но я ведь только что сумела остановить кровь из руки. К счастью для меня, у Эдуарда была приличная аптечка на заднем сиденье. Я наложила большую пухлую повязку, а ножны сунула в карман. Эдуард уже отпирал дверь, Олаф стоял за ним. Бернардо ждал меня, будто хотел предложить мне помощь, чтобы выйти из машины, но боялся. А я бы даже не отказалась - можете сами понять, насколько хреново мне было. Раздался тихий и резкий звук взводимого затвора винтовки, и все произошло одновременно. Эдуард держал в руке наведенный на звук пистолет. Олаф вытащил пистолет, но не навел. Бернардо уже нацелился, используя дверь как опору. Я должна признать, что пистолет я вытащила, однако навести не успела. Еще не привыкла к новой кобуре, и поднимать полу пришлось раненой левой рукой. Черт, торможу. Гарольд со шрамами стоял, прислонившись к дальнему концу дома, наставив на Эдуарда дальнобойную винтовку. Почти все его тело было скрыто стеной дома, и винтовку он держал так, будто умеет это делать. Если бы он хотел завалить Эдуарда, то мог бы его опередить. То, что Гарольд никого не застрелил, значило, что им нужно что-то большее. Наверное. - Только не паниковать, и все останутся живы-здоровы, - предупредил Гарольд. - Гарольд! - удивился Эдуард. - Когда это вас успели вытащить под залог? Он все еще глядел на Гарольда поверх ствола "беретты". Наверняка он целился в темя - лучшее место для выстрела наповал при том небольшом выборе, что у него был. Эдуард никогда не стрелял на ранение. - Арестовали только Рассела, - ответил Гарольд, устраивая приклад у плеча поудобнее. Упомяни о черте... Рассел вышел из-за угла позади Гарольда. На носу у него была нашлепка из ваты, щедро прибинтованная. Я ему сломала нос. Приятно. - А я думала, что запугивание женщин и детей отнимает больше времени, - сказала я, держа пистолет позади открытой двери. Не хотела никому давать повод для стрельбы. С другой стороны дома вышел долговязый молчаливый Тритон со здоровенным блестящим револьвером. Держал он его двуручной хваткой и передвигался вразножку, тоже достаточно умело. Рядом с ним шла женщина, двигаясь как гладкая смазанная тень. Шести футов ростом. Топ открывал плечи и руки, которые заставили бы устыдиться почти любого мужика. Только выпиравшие груди показывали, что она без лифчика и вполне женщина. Олаф навел пистолет на них, Бернардо пододвинулся, и женщина обернулась к нему. Олаф следил взглядом за Тритоном, будто танцующим далекий танец. Женщина и Бернардо вели себя более прозаично - просто стояли и смотрели друг на друга через прицелы своего оружия. Только Рассел продолжал идти, не вынимая пистолета. Я попыталась навести свое оружие на него, но он не остановился, только улыбнулся шире, и глаза у него стали еще злее, будто ему наконец-то представилась возможность осуществить какие-то свои планы насчет меня. - Застрелишь меня - они прикончат твоих друзей. Нашему боссу нужна только ты. Но мы никого убивать не хотим, - сказал Гарольд торопливо, будто хотел прояснить ситуацию. Если бы я смотрела в дуло пистолета, который держит Эдуард, я бы тоже постаралась рассеять у всех какие бы то ни было сомнения. Рассел приближался ко мне, хоть я и направляла ствол ему в грудь. - Наш босс только хочет с ней поговорить, вот и все, - пояснил Гарольд. - Я клянусь, что он только хочет говорить с девушкой. Я стала отступать, держа перед собой пистолет. Рассел шел вперед очень уверенно. И не остановится, если я не решу его застрелить. А я не хотела открывать огонь первой. Погибнут люди, и не в моей власти решить, кто именно. Уже слышался хруст гравия под шинами грузовика. И единственное, что я могла придумать, - это повернуться и побежать. Сзади раздалось удивленное "эй!", но я уже перевалила через гребень и спускалась по противоположному склону. Вдруг меня перестали волновать и швы, которые могли разойтись, и моя усталость. Сердце колотилось у меня в глотке, и чтобы идти, не падая, надо было только бежать. Ум заработал лихорадочно быстро. Я увидела сухую промоину у подножия склона с кучкой деревьев сбоку и нырнула в нее, тут же под ногами раздался шорох мелких камешков. Тяжело приземлившись на четвереньки, я стала подниматься на ноги до того, как почувствовала сбегающие по спине горячие струйки. Притаившись за деревьями, я услышала, как Рассел сбегает по склону. Стрелять в него я не могла, и надо было придумать что-нибудь другое. Я рвалась к деревьям, но Рассел, что бы там ни говорили о нем, а бегать умел, и я слышала, как он это делает. Так что спрятаться я не успею. Пробегая мимо деревьев, я знала, что он меня догонит. Адреналин уже начинал спадать, меня одолевала жара своей цепкой хваткой. Сегодня я не готова была к долгой погоне. Значит, надо ее прекращать. Я сбавила темп - чтобы и силы сэкономить, и Рассел бы догнал меня быстрее. Сделав глубокий вдох, я приготовилась и уже решила, как вести себя. И мое тело должно было с этим справиться. Мешкать я не могла, потому что болела спина, рука, все вообще. Рискнув оглянуться, я увидела, что Рассел уже почти догнал, совсем рядом. И я выбросила ногу в его сторону, изо всех сил целясь в яйца. Без колебаний, почти без подготовки, так, чтобы он по инерции столкнулся с моим ударом. Отдача заставила меня отпрыгнуть, и я исполнила прием, который у меня на тренировках не очень гладко получался, - удар ногой назад в повороте, туда, где должно было быть его лицо. И мой расчет был верный. Он скорчился, схватившись руками за пах, и рухнул на колени. Встал на четвереньки, тряся головой, но не отрубился. Черт его побери. Сверху донесся голос: - Я их не вижу! На дне промоины лежал здоровенный кусок выбеленного солнцем и ветром дерева. Схватив его, я двинула Рассела по голове два раза - от души. Наконец-то он свалился на землю и замер. Проверять его пульс у меня времени не было. Промоина тянулась прямо ярдов на сто, а дальше ее загораживали кусты. На берегу было место, размытое больше других, вроде неглубокой пещеры. За долю секунды я выбрала, куда направиться. Вытащив нож из кармана, я швырнула его вместе с ножнами подальше в кусты и бросилась в пещеру на четвереньках, как мартышка, пригибаясь пониже. Уже в прохладе тени я услышала шаги сверху. - Я их не вижу, - повторил мужской голос. - Они сюда побежали, - ответил женский голос. Среди бандитов две женщины? Вряд ли. Это значит, что там, наверху, против Эдуарда и ребят на один ствол меньше? Ладно, потом. У меня свои проблемы. Скалы громоздились, как высохший водопад. Одна из них подступала прямо ко мне. Выдержит ли свод пещерки такую тяжесть? Я уже жалела, что сюда спряталась, но промоина тянулась по открытой местности слишком далеко. Мне не добежать туда, где ее русло выходит наружу, и еще эти кусты. Сегодня я бегаю не быстро. Если они решат, что я побежала к кустам, и не увидят меня, то план хорош. Если обернутся и заметят меня, то плох. Я слышала их шаги, и вдруг голос мужчины прозвучал прямо надо мной: - Черт побери, это же Рассел! Он спрыгнул в промоину и побежал к лежащему. Женщина была осторожнее. Она соскользнула вниз, осмотрелась и в это время стояла так близко ко мне, что я могла бы дотронуться до ее штанин. Сердце колотилось в глотке, но я затаила дыхание и мысленно приказывала ей подойти к напарнику и не оглядываться. - Он жив, - сообщил мужчина. Потом встал и пошел в сторону брошенных ножен. - Она побежала туда. И он бросился к кустам. Женщина последовала за ним. Он уже пробивался в кусты. - Мори, черт тебя возьми, туда не лезь! Ей пришлось припустить рысью, чтобы его догнать. Она не оглянулась, не увидела меня, притаившуюся в дыре. Когда ее широкая спина исчезла в кустах и слышно было только, как ругается мужчина, я вылезла из укрытия и поползла вверх по склону. Если женщина или Мори оглянутся, то засекут меня, как черное пятно на белой бумаге. Но они не появились, и я добралась до гребня склона, откуда сбежала вниз, потом по-пластунски доползла до кустов шалфея у двора Эдуарда и затаилась под ними. Что-то зашуршало справа от меня, и это не был человек. Змея. Змея уползала в кусты. Черт! Слава богу, она уползла. Еще одна проблема - и у меня кончится запас решений. Конечно, теперь мне в любом шорохе чудились змеи, а ползти на животе сквозь густой кустарник, пропитанный жарким запахом шалфея, - это вообще был кошмар. Я все ждала, когда послышится сухой треск гремучей змеи, а это значит, что моей удаче придет конец. На каждой веточке, задевавшей ноги, мне мерещились чешуйки. От вопля меня удерживал только страх, что кто-нибудь меня застрелит, не сообразив, что это я. Когда я мучительно, дюйм за дюймом, доползла до опушки, то вся вспотела, и не только от жары. Пот щипал спину, но по ней текли и более изобильные струйки крови. Под защитой кустов я могла рассмотреть двор - положение не улучшилось. Женщина и этот новый бандит, Мори, ушли, но остальные стояли на своих местах. Моих ребят поставили на колени. Олаф переплел пальцы на затылке. Бернардо положил здоровую руку на голову, а гипс задрал настолько высоко, насколько это было возможно. Ближе всех ко мне был Эдуард, а Тритон стоял так близко, что я могла бы пырнуть его ножом в ногу. Гарольд говорил по сотовому телефону, размахивая одной рукой, а винтовку повесив за ремень на другую. Опустив телефон, он сказал: - Он велел обыскать дом. - Что искать? - спросил один из новых, темноволосый и с револьвером. - Какой-то индейский предмет из раскопок, которым девчонка воспользовалась против монстра. - Что еще за предмет? - спросил темноволосый. - Иди выполняй, - ответил ему Гарольд. Темноволосый что-то буркнул, но махнул рукой, и два человека вошли в открытую дверь дома. Значит, Эдуард ее для них отпер. Что здесь вообще было, пока я лазила по кустам? Те трое вошли в дом. Гарольд все еще говорил по телефону. Оставался Тритон со своим сорокапятикалиберным, а он даже ни в кого не целился. Лучше уже не будет. В любую секунду могут подойти еще люди из промоины или из дому. Я бы предпочла хотя бы подняться на колени и ткнуть ножом куда-нибудь в жизненно важную область, но слишком густ был кустарник. Мне не встать на колени без шума. Если выстрелить, остальные всполошатся. Черт побери. Ножей у меня было два, и тут мне в голову пришла мысль. Выбросив лезвие из правых ножен, я проверила, что левая хорошо держит. Нога Тритона была соблазнительно близко, и я поддалась соблазну. Правый нож я воткнула ему в ногу - противоположную той руке, что держала револьвер. Лезвие ушло в землю сквозь подошву, и Тритон завопил. Я уже стояла на коленях у него за спиной, а он пытался вывернуться и направить ствол в мою сторону, но направлять он его мог только влево, а меня там не было. Вторым ножом я ударила ему в штаны, спереди, протолкнув руку между ног, и промахнулась. Я не порезала его, блин. Повернув лезвие, я ощутила его тело, но пореза не было. Зато Тритон застыл совершенно неподвижно. - Не шевелись! - прошипела я. Он и не шевелился - застыл, как неуклюжее изваяние. Гарольд направился к нам. - В чем дело, Тритон? Он сглотнул слюну и произнес: - Н... ни в чем. Показалось, что змею увидел. - Хороший мальчик, - шепнула я. - Теперь, если хочешь сохранить фамильные драгоценности, очень медленно отдай мне револьвер. - Он опустил оружие мне в руку. Было так близко, что я смогла прошептать Эдуарду: - Что дальше делать? - Подзови Гарольда. - Ты его слышал, Тритон, - сказала я. Он не стал спорить. - Эй, Гарольд! Можешь подойти на секунду? Гарольд вздохнул, захлопнул крышку телефона. - Чего там еще, Тритон? Уже почти поравнявшись с Эдуардом, он увидел, что у Тритона нет револьвера. Я все еще пряталась за телом долговязого, даже нож был скрыт тканью штанов. - Что за черт? Бернардо выхватил золоченую палочку из волос, и это оказалось лезвие, которое воткнулось в руку Гарольда. Эдуард двинул его под дых, заставив согнуться пополам, и обезоружил. Теперь он стоял над ним с винтовкой. Олаф и Бернардо поднялись на ноги. Я не знаю, что Эдуард решил бы делать дальше, потому что раздался вой сирен. Полицейских сирен. - Это ты вызвал копов, Гарольд? - спросил Эдуард. - Не будь мудаком, - скривился Гарольд. - Анита? - спросил Эдуард. - Я не вызывала. Тритон, я держу тебя под прицелом. Не вздумай чего-нибудь выкинуть. Очень медленно убрав лезвие, я встала, все еще направляя револьвер в спину Тритона, но уже начинала сомневаться, что сегодня мне придется в кого-нибудь стрелять. Сирены выли почти совсем рядом. Из дому вышли те трое, небрежно держа оружие, и увидели, что Гарольд лежит на земле, а Эдуард смотрит на них поверх ствола винтовки. Они быстро стрельнули глазами в сторону приближающихся копов, потом на Эдуарда, побросали на землю оружие и переплели пальцы на затылке, не ожидая приказаний. Сомнительно, чтобы им пришлось это проделывать в первый раз. Одна из машин была без эмблем, другая - с мигалками. Они встали по обе стороны от черного грузовика, и из них выскочили четверо копов. Лейтенант Маркс, детектив Рамирес и двое патрульных, которых я не знала. Пистолеты они навели, но вид у нихбыл не совсем уверенный насчет того, кто тут бандиты. Понять их можно - все были при оружии. - Детектив Рамирес! - выдохнула я с облегчением. - Слава богу! - Что тут происходит? - гневно спросил Маркс, не давая Рамиресу вставить слова. Эдуард объяснил им, что Говард и его люди напали на нас из засады и хотели выпытать сведения о расследовании убийств и увечий. Марксу эта информация показалась очень интересной - как и рассчитывал Тед. Да, Тед Форрестер собирается выдвигать обвинение в нападении. Как поступил бы любой добропорядочный гражданин. Наручников хватило на всех, но в обрез. - Где-то там бегают еще двое, - сообщил Эдуард самым своим услужливым голосом. - И еще один лежит без сознания вон там, в промоине, - сказала я. Все оглянулись на меня. Мне даже не пришлось изображать смущение. - Он за мной гнался. Я думала, они хотят убить всех остальных. - Я пожала плечами и вздрогнула от боли. - Он жив. Это прозвучало, будто я оправдываюсь. Они вызвали на подмогу еще четверых - обыскать местность. Вызвали "скорую" для Тритона, Гарольда и Рассела, когда его нашли. Я сидела на земле, ожидая, пока люди закончат свою работу. И опиралась на две руки. Горячка боя прошла, и мне было не совсем хорошо. Маркс на меня орал: - Вы покинули больницу, нарушив распоряжение врача! На это мне плевать, но мне нужны показания. Я хочу точно знать, что там, в больнице, произошло. Я подняла на него взгляд, и мне показалось, что Маркс стал выше, как-то еще дальше. - И все эти мигалки и сирены - это только потому, что я уехала из больницы, не дав показаний? Он покраснел, и я поняла, что угадала. Кто-то из полицейских окликнул его. - Чтобы сегодня же были показания. Он повернулся и пошел прочь. Очень хотелось, чтобы там он и остался. Рядом со мной присел Рамирес, одетый в свою обычную рубашку с закатанными рукавами, и на открытом вороте был полузавязанный галстук. - Как ты? - Фигово. - Я сегодня приехал в больницу, а тебя уже не было. В ту ночь лифт отключился из-за пожарной тревоги, мне пришлось бежать обратно к лестнице и потом за тобой. Вот почему я опоздал. И не оказался с тобой вовремя. Поскольку он сразу так высказался, значит, это ему не давало покоя, что мне понравилось. Я выдавила из себя подобие улыбки. - Спасибо, что сказал. Очень было жарко. Двор будто плыл в зное, как сквозь дрожащее стекло. Рамирес дотронулся до моей спины - наверное, хотел мне помочь, и отдернул руку. Она была окровавленной. Он встал на четвереньки, одной рукой приподнял мне сзади блузку. Она так пропиталась кровью, что ее пришлось снимать, как кожуру апельсина. - Иисус, Мария и Иосиф, что ты с собой сотворила? - Сейчас уже не больно. Я услышала эти свои слова откуда-то издалека, сползая к Рамиресу на колени. Кто-то позвал меня по имени, и я отключилась. Очнулась я в больнице. Надо мной склонился Каннингэм. Мне подумалось: "Что-то мы слишком часто встречаемся", но я даже не стала пытаться это произнести вслух. - Вы потеряли много крови, и швы пришлось накладывать снова. Смогли бы вы пробыть здесь достаточно долго, чтобы на этот раз мне удалось вас вылечить? Наверное, я улыбнулась. - Да, доктор. - На всякий случай, если у вас появятся игривые мысли насчет удрать, сообщаю: я так напичкал вас анальгетиками, чтобы вы действительно чувствовали себя хорошо. Теперь спите, а утром увидимся. У меня веки вроде бы закрылись, потом открылись снова. Надо мной стоял Эдуард. Наклонившись, он шепнул: - Ползать на брюхе среди кустов, грозиться человеку яйца отрезать... шкура у тебя дубленая. - Надо ж было твою шкуру спасти, - сумела я ответить. Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. А может, это мне приснилось.Глава 49
На второй день в больнице мне стали снижать дозы препаратов, и появились сны. Я заблудилась в лабиринте высоких зеленых изгородей, одетая в длинное тяжелое платье из белого шелка. И под ним было что-то тяжелое, тянущее вниз. Я ощущала тесноту корсета и знала, что это не мой сон. Мне не могли присниться вещи, которых я никогда не носила. Прекратив бег, я остановилась, подняла глаза к безоблачному синему небу и крикнула: - Жан-Клод! Искусительный и жаркий, раздался его голос: - Где ты, ma petite? Где ты? - Ты мне обещал не лезть в мои сны. - Мы почувствовали, что ты умираешь. И встревожились, когда открылись метки. Я знала, кто это "мы". - Ричард не вторгся в мои сны, только ты. - Я пришел предупредить тебя. Если бы ты нам позвонила, в этом бы не было необходимости. Я обернулась и увидела среди травы и кустов зеркало. Зеркало в полный рост с золоченой рамой. Очень антикварное, совершеннейший "Луи каторз". И отражение мое потрясало. Дело было не только в одежде - прическа превратилась в какое-то сложное сооружение с висящими темными кудрями. И волос стало намного больше, сразу видно, что часть из них накладные. И даже мушки красовались на щеках. Комичное, должно быть, зрелище, но было вовсе не смешно. Вид утонченный, как у фарфоровой миниатюры, но не смехотворный. Отражение мое колыхнулось, вытянулось, потом исчезло, и в зеркале показался Жан-Клод. Он был высок, изящен, одет с головы до ног в белый атлас - костюм под стать моему платью. Золотым шитьем сверкали рукава, швы на брюках. Белые сапоги до колен, завязанные широкими белыми и золотыми лентами. Фатоватый наряд, прикольный, говоря современным жаргоном, но он не казался неуместным. Жан-Клод выглядел элегантно и непринужденно, как человек, стянувший с себя деловой костюм и надевший что-то более удобное. Волосы его падали вниз длинными волнистыми прядями. И только неуловимая мужественность тонкого лица и полночно-синие глаза были обычными, знакомыми. Я покачала головой, и от тяжести кудрей движение вышло неуклюжим. - Я тут совершенно не к месту, - сказала я и попыталась вырваться из сна. - Погоди, ma petite, погоди, пожалуйста. Я действительно должен тебя предупредить. - Он выглядывал из зеркала, как узник из-за решетки. - Вот это зеркало - гарантия, что я к тебе не притронусь. Я пришел только поговорить. - Тогда говори. - Это Мастер Альбукерка тебя так отделала? Вопрос казался странным. - Нет, Итцпапалотль меня не трогала. Он вздрогнул при звуке ее имени: - Не говори этого имени, пока мы в этом сне. - О'кей, но это все равно не она. - Но ты с ней виделась? - спросил он. - Да. Он состроил озадаченное лицо, снял с себя белую шляпу и стал похлопывать ею по бедру привычным жестом, хотя раньше я за ним такого не замечала. Но вообще я его в подобном костюме видела только один раз, и тогда мы дрались за свою жизнь, поэтому подобных мелочей действительно можно было не заметить. - Альбукерк под запретом. Высший Совет объявил, что этот город закрыт для всех вампиров и их миньонов. - Почему? - Потому что Принцесса города убивала всех вампиров или миньонов, которые в этом городе появлялись за последние пятьдесят лет. Я вытаращила глаза: - Ты шутишь? - Нет, ma petite, я не шучу. Вид у него был тревожный - нет, напуганный. - Она ничего враждебного в мой адрес не предприняла, Жан-Клод. Честно. - Для этого должна была быть причина. Ты была там с полицией? - Нет. Он покачал головой, снова шлепнул себя шляпой по ноге. - Значит, ей от тебя что-то нужно. - И что это может быть? - Я не знаю. И снова он хлопнул себя шляпой по ноге, глядя на меня из-за стеклянной стены. - А она действительно убивала всех вампиров, которые здесь появлялись? - Oui. - И почему Совет не послал никого приструнить ее? Он потупил взгляд, потом посмотрел на меня, и снова в его глазах был страх. - Я думаю, что Совет ее боится. Я помнила тех трех членов Совета, с которыми мне довелось встречаться, и брови у меня поднялись до самых волос. - Как это может быть? Я знаю, что она сильна, но ведь не настолько же? - Этого я не знаю, ma petite, знаю только, что Совет предпочел наложить табу на ее территорию, нежели воевать с ней. Вот это уже было просто страшно. - Это мне лучше было бы знать до того, как я сюда приехала. - Я знаю, как ты ценишь неприкосновенность частной жизни, ma petite. Я все эти долгие месяцы не обращался к тебе. Я уважал твое решение, но здесь дело не в наших романтических чувствах или их отсутствии, а в наших действительных отношениях, Ты - мой слуга-человек, вольно или невольно. Это значит, что ты не можешь просто ввалиться на территорию другого вампира без некоторой дипломатии. - Я здесь по делам полиции. И я думала, что могу находиться на чьей угодно территории, если действую от имени полиции. Здесь я Анита Блейк, эксперт по противоестественным явлениям, а не твой слуга. - Вообще это так, но Мастер, в чьих владениях ты сейчас, не подчиняется указам Совета. Она сама себе закон. - И что это означает для меня здесь и сейчас? - Быть может, она боится закона людей. Может быть, не трогает тебя из страха, что люди ее уничтожат. Ваши власти иногда действуют очень решительно. А может быть, ей просто от тебя что-то надо. Ты с ней виделась. Каково твое мнение? Я ответила, даже не успев подумать: - Сила. Ее манит сила. - Ты некромант. Я покачала головой, и снова из-за накладных волос вышло неуклюже. Во сне я закрыла глаза, а когда открыла их снова, волосы висели у меня до плеч, как обычно. - Они мне мешали, тяжелые, - сказала я. - Вполне возможно. Я рад, что ты хотя бы платье оставила. Не могу тебе передать, как давно мне хотелось увидеть тебя в подобном наряде. - Не начинай, Жан-Клод. - Прошу прощения, - произнес он с глубоким поклоном, отмахнув при этом шляпой. - Я думаю, здесь дело не только в некромантии. Она вычислила, что я вхожу в триумвират, как только меня увидела. Я следила, как она разбирала связь между нами троими, будто расплетая нить. Она знала. Я думаю, этого она и хочет. Хочет знать, как это действует. - А она может это повторить? - спросил он. - У нее есть человек-слуга, и она умеет призывать ягуаров. Теоретически, я думаю, она могла бы, хотя не знаю, можно установить трехстороннюю связь, если уже поставила метки на человека, а на зверя - еще нет. - Если метки свежие - возможно. - Нет, они не новые. Слуга давно уже при ней. - Тогда - нет. Слишком закаменели метки человека, чтобы расшириться для третьего. - Если она интересуется мной ради силы, которой сама иметь не может, что же она предпримет, выяснив, что от меня ей толку не будет? - Лучше всего будет, если она не узнает об этом, ma petite. - Ты думаешь, она меня убьет? - Она полстолетия убивала всякого, кто переходил ей дорогу. С какой стати ей менять свои привычки? Я настолько приблизилась к зеркалу, что видела золотые пуговицы камзола, а также то, как поднимается и опускается дышащая грудь. Я не была так близко к нему уже полгода. Мы просто снились друг другу, но оба знали, что это не просто сон. Жан-Клод поставил между нами зеркальный барьер, чтобы мы не входили в фантазии друг друга. Он раньше посещал мои сны, мое забытье, как демон-любовник. Наяву мы тоже это делали, но в снах это было намного нежнее, иногда прелюдией к яви, иногда само по себе. Зеркало стало тоньше, будто стекло испарялось. Как тоненькая прослойка. Он коснулся пальцами с той стороны, и зеркало прогнулось, как прозрачный пластик. Я приложила свои пальцы с другой стороны, и это было как удар тока. Наши пальцы переплелись, ладони соприкоснулись, и даже это целомудренное прикосновение заставило меня задышать быстрее. Я шагнула назад, но руку не убрала и тем самым потянула его из зеркала. Он покинул золоченую раму и вдруг оказался передо мной, и руки наши все еще соединялись в воздухе. В ладони я ощущала биение его сердца, словно он весь сконцентрировался в этой бледной руке, прижатой к моей. Он наклонился ко мне, будто для поцелуя, и я испуганно стала отодвигаться, но сон разлетелся, и я очутилась в яви, таращась в потолок больничной палаты. Рядом стояла сестра, читавшая показания приборов, - она-то меня и разбудила. Я не знала, радоваться или огорчаться. Метки открылись меньше недели назад, а Жан-Клод уже пристает. О'кей, ладно, предупредить меня надо было, но... а, черт. Моя учительница Марианна объясняла, что мне нельзя просто игнорировать ребят, так как это будет опасно. Я думала, она имела в виду не пренебрегать связывающую нас силу, но оказалось, не только это. Я - человек-слуга Жан-Клода, что и осложняет мои передвижения. Территория каждого вампира подобна иностранной державе. Иногда между ними есть международные договоры. Иногда их нет. Случается, два Мастера питают чистую и старую вражду, и если ты в компании одного, то от земель другого тебе надо бежать как от чумы. Отказавшись общаться с Жан-Клодом, я могла все испортить, могла погибнуть или попасть в заложницы. Я только думала, что мне ничего не грозит, когда я занимаюсь делами полиции или подъемом зомби. Это работа. Ничего общего она не имеет с Жан-Клодом и вампирской дипломатией. Но я могла все это время ошибаться - как и сейчас. А почему, спросите вы, я поверила Жан-Клоду и его предупреждению? Да потому, что ему совершенно не было смысла лгать. И еще я ощущала его страх. Одно из преимуществ меток в том, что благодаря им можно точно знать, что чувствует ваш партнер. Иногда мне это мешало, иногда бывало полезно. Сестра сунула мне под язык термометр в пластиковом чехле и стала считать пульс. Что мне действительно не понравилось в этом сне - это мое влечение к Жан-Клоду. Когда метки были закрыты, я к нему во сне не прикасалась. Правда, тогда я и не давала ему входить в мои сны. При поднятых барьерах я контролировала сны, не пуская ни его, ни Ричарда. Я и теперь могла бы это сделать, только усилий потребовалось бы больше. А мне давно не доводилось практиковать. Значит, надо снова потренироваться, и быстро. Термометр пискнул. Сестра посмотрела на экранчик у себя на поясе, улыбнулась мне пустой улыбкой, которая могла означать все что угодно, и что-то записала. - Я слышала, вы сегодня выписываетесь. Я подняла на нее глаза: - Правда? Отлично. - До выписки к вам зайдет доктор Каннингэм. - Она снова улыбнулась. - Кажется, он хочет лично проследить за вашим отбытием. - Я одна из его самых любимых пациенток, - сказала я. Улыбка сестры чуть пригасла. Наверное, она знала, что именно думает обо мне доктор Каннингэм. - Он скоро придет. - Но меня точно сегодня выписывают? - спросила я настойчиво. - Так я слышала. - Я могу позвонить своему другу, чтобы он меня забрал? - Я могу позвонить от вашего имени. - Если я сегодня ухожу, разве мне тогда нельзя позвонить? Милейший доктор распорядился, чтобы телефона у меня в палате не было. Чтобы я не занималась никакой работой, никакой абсолютно. Когда я пообещала не пользоваться телефоном, если мне таковой будет предоставлен, он только посмотрел на меня, что-то отметил у себя в истории болезни и вышел. Наверное, он мне не поверил. - Если доктор скажет, что вам можно, я тут же его принесу. Но вы на всякий случай скажите мне номер, чтобы я позвонила вашему другу. Я дала ей номер Эдуарда, она записала, улыбнулась и вышла. В дверь постучали. Я думала, доктор Каннингэм, но нет - это явился Рамирес. На нем сегодня была светло-коричневая рубашка и темно-коричневый наполовину развязанный галстук с мелким желто-белым узором. И еще он надел коричневый пиджак под цвет штанов. Впервые я его увидела в полном костюме. Интересно, закатаны ли у него рукава под пиджаком? Он держал букет воздушных шариков с персонажами мультиков. И с надписями вроде "поправляйся скорее" - на шарике с Винни-Пухом. Я не могла не улыбнуться: - Ты же уже посылал цветы. На столике стоял небольшой, но симпатичный букет маргариток и гвоздик. - Я хотел что-нибудь принести сам. Извини, что не пришел раньше. У меня улыбка несколько увяла. - Детектив, так извиняется возлюбленный или любовник. Откуда у тебя это чувство вины? - А мне все приходится напоминать, что я для тебя не детектив, а Эрнандо. - А я все забываю. - Да нет. Ты просто стараешься увеличить дистанцию. Я посмотрела на него. Вероятно, он был прав. - Быть может. - Если бы я был твоим любовником, я бы из больницы не вылезал и не отходил от тебя ни на шаг. - Даже несмотря на то что ведется расследование? Ему хватило такта пожать плечами со смущенным видом. - Я бы постарался не отлучаться от тебя ни на минуту. - А что произошло, пока я здесь валяюсь? Мой доктор постарался, чтобы я ничего не знала. Рамирес поставил шарики рядом с цветами. Они были с грузиками, чтобы не улетели. - В последний раз, когда я пытался тебя увидеть, доктор взял с меня обещание, что я не буду говорить с тобой о деле. - Я не знала, что ты здесь уже был. - Ты мало что замечала. - Я спала? Он кивнул. Класс! Интересно, сколько тут народу прошло, пока я лежала в отрубе? - Я сегодня выписываюсь, так что можно, наверное, говорить по делу. Он посмотрел на меня - выражение его лица было красноречивым: он мне не верил. - Почему мне никто не верит? - Ты сейчас как все копы. От работы не можешь оторваться. Я подняла руку в бойскаутском салюте. - Честное слово, сестра мне сказала, что меня выписывают. Он улыбнулся: - Не забывай, я видел твою спину. Даже если тебя выпишут, ты сразу к работе не вернешься. По крайней мере активно. - Как? Меня заставят рассматривать фотографии и слушать, что нашли другие? Он кивнул: - Что-то вроде. - Я что, похожа на Ниро Вульфа? Я не из тех девушек, что отсиживаются дома в тылу. Он засмеялся, и это был приятный смех. Обычный, нормальный смех. Не было в нем осязательного сексуального подтекста, как у Жан-Клода, но мне нравилось именно то, что он обыкновенный, этот смех. Но... как бы ни был мил и приятен Рамирес, я не могла забыть сон с участием Жан-Клода. Я ощущала прикосновение его руки, оно еще держалось на коже, как держится в комнате запах дорогих духов после ухода надушенной дамы. Может, это была любовь, но что бы там ни было, трудно найти мужчину, который смог бы конкурировать с Жан-Клодом, как бы мне этого не хотелось. Когда он был со мной, все прочие мужчины будто отступали и расплывались в общем образе, кроме Ричарда. Это и значит - быть влюбленной? И я влюблена? Хотела бы я знать это точно. - О чем ты задумалась? - спросил Рамирес. - Ни о чем. - Чем бы ни было это "ни о чем", оно для тебя серьезно и почти нагоняет печаль. Он придвинулся ближе, коснулся пальцами простыни. У него было вопросительное, ласковое и очень открытое лицо. Я поняла, что в каком-то смысле Рамирес - мой счастливый билет. Он знал, что и как на меня действует, частично по совпадению, частично потому, что хорошо меня понимал. Он понимал, что я люблю и что не люблю в мужчинах, лучше, чем Жан-Клод, которому понадобились для этого годы. Я люблю честность, открытость и что-то вроде детского шарма. Есть и другие вещи, вызывающие вожделение, но путь к моему сердцу был таким. Жан-Клод почти никогда и ни в чем не бывал открытым. У любого его поступка была дюжина разных мотивов. Честностью он тоже не особенно отличался, а детский шарм... нет. Но Жан-Клод оказался первым, и к добору или к худу, таково было на сегодня положение вещей. Может быть, и сейчас поможет толика честности. - Я задумалась, как бы сложилась моя жизнь, если бы я сперва встретила такого человека, как ты. - Сперва. Значит, кого-то ты уже встретила. - Я тебе говорила, что дома меня ждут двое мужиков. - Ты еще сказала, что не можешь из них выбрать. Моя бабушка всегда говорила, что женщина при выборе одного из двоих мужчин колеблется только в случае, когда ни тот, ни другой ей не нужен. - Не говорила она такого. - Говорила. За ней ухаживали двое, она вроде как наполовину была с обоими помолвлена, а потом встретила моего деда и поняла, почему колебалась. Ни одного из них она не любила. Я вздохнула: - Только не надо говорить, что я попала в семейную легенду. - Ты мне не сказала, что уже занята. Скажи, чтобы я не терял время, и я перестану. Я посмотрела на него - на самом деле посмотрела, проследила глазами линию улыбки, искорки веселья в глазах. - Ты зря теряешь время. Прости, но мне кажется, что это так. - Кажется? Я покачала головой: - Эрнандо, перестань. О'кей, я уже занята. - Это не так, ты еще не сделала выбор, но о'кей. Значит, я тоже не тот, кто тебе нужен, иначе ты бы знала. Когда ты его встретишь, у тебя не останется сомнений. - Только не говори мне об истинной любви, о союзе душ и прочем. Он пожал плечами, теребя край простыни. - Что мне сказать? Я воспитан на рассказах о любви с первого взгляда. Моя бабушка, родители, даже прадед говорили одно и то же. Они встречали своих суженых, и после этого больше никто для них не существовал. - Ты из семьи романтиков, - сказала я. Он кивнул с довольным видом. - Мой прадед до самой своей смерти рассказывал о прабабке так, будто они еще школьники. - Это приятно звучит, но я не верю в истинную любовь, Эрнандо. Не верю, что есть лишь один человек, который может составить счастье твоей жизни. - Не хочешь верить, - уточнил он. Я покачала головой: - Эрнандо, ты переходишь грань между юмором и навязчивостью. - Зато ты хотя бы стала звать меня по имени. - Может быть, потому что больше не вижу в тебе угрозы. - Угрозы? В чем? В том, что ты мне нравишься? Что я тебя приглашал куда-нибудь? - спросил он, нахмурив брови. Я тоже пожала плечами. - Что бы я ни хотела сказать, Эрнандо, просто перестань. Это ни к чему не ведет. Что бы я ни решила, все равно я буду выбирать между теми двумя, которые ждут меня дома. - Судя по твоему тону, до этой минуты ты не была так уверена. Я задумалась на секунду. - Знаешь, ты прав. Наверное, я искала кого-то другого, кого-нибудь еще. Но это без толку. - У тебя не слишком счастливый голос, Анита. А любовь должна делать человека счастливым. Я улыбнулась, сама зная, что улыбнулась мечтательно. - Если ты думаешь, Эрнандо, что любовь приносит счастье, то либо ты никогда не был влюблен, либо не был влюблен настолько долго, чтобы обнаружить в любви и нелицеприятные стороны. - Ты не настолько стара, чтобы быть такой циничной. - Это не цинизм, это реализм. У него было грустное и сочувственное лицо. - Ты потеряла чувство романтики. - Его у меня никогда не было. Можешь мне поверить, и те ребята, что ждут меня дома, тебе это подтвердят. - Тогда мне еще сильнее тебя жаль. - Ты не пойми меня неправильно, Эрнандо, но, когда я слышу, как ты распинаешься насчет истинной любви и романтики, мне тебя жаль становится. Тебя ждет сильное разочарование, Эрнандо. - Нет, если любовь существует. Я с улыбкой покачала головой: - Скажи, а детектив отдела по расследованию убийств имеет право быть наивным или правила запрещают? - Ты думаешь, это наивно? - спросил он. - Не знаю, но это очень мило. Я желаю тебе удачи, найти свою миз Которая-Нужно. Дверь открылась, появился доктор Каннингэм. - Доктор, ее действительно сегодня выписывают? - спросил Рамирес. - Да. - Почему мне никто не верит? - спросила я. Они оба посмотрели на меня. Странно, как быстро люди замечают некоторые черты моей личности. - Я бы хотел еще раз взглянуть на вашу спину, а потом вы свободны. - Тебя есть кому отвезти? - спросил Рамирес. - Я попросила сестру позвонить Теду, но не знаю, позвонила она или нет и был ли он дома. - Я тебя подожду, чтобы отвезти. - Я не успела слова сказать, как он добавил: - На что же еще человеку друзья? - Спасибо, и тогда по дороге ты меня проинформируешь о ходе дела. - Ты никогда не отступаешь? - Когда веду дело - никогда. Рамирес вышел, покачивая головой, и оставил меня наедине с доктором. Каннингэм смотрел, тыкал пальцами и наконец просто провел рукой по моей спине. Она уже почти зажила. - Впечатляет. Мне приходилось лечить ликантропов, миз Блейк, и у вас раны заживают почти так же быстро. Я поработала левой рукой, натягивая кожу на месте укуса трупа. След от зубов был уже бледно-розовым, почти превратился в обыкновенный шрам, всего на несколько недель раньше, чем должен был. Я подумала, не исчезнет ли вообще шрам, или все-таки останется. - Я исследовал вашу кровь. Даже передал образец в генетический отдел, чтобы они поискали что-то нечеловеческое. - Генетические исследования тянутся месяцами, - заметила я. - У меня друг есть в том отделе. - Серьезный должен быть друг. Он улыбнулся: - Она действительно человек серьезный. - Так я свободна? - Вполне. - Он снова стал серьезен. - Но я все равно чертовски хотел бы знать, что вы собой представляете. - Если я скажу, что я человек, вы не поверите? - Двое суток прошло после вашего второго ранения, и нам пришлось снять швы у вас со спины, потому что они начали зарастать кожей. Нет, я не поверю. - Долго рассказывать, доктор. Если бы это вам пригодилось для работы с другими, я бы не пожалела времени, но это не так. Можно считать, что быстрое заживление - это приятная добавка к куда менее приятным вещам, с которыми мне приходится мириться. - Если только эти вещи не полный ужас, то способность к заживлению их искупает. Вы бы и первых ранений не пережили, будь вы человеком. - Может быть. - Никаких "может быть". - Я рада, что я жива. Рада, что почти все зажило. Рада, что не ушли месяцы на выздоровление. Что я еще могу сказать? Он накинул стетоскоп на плечи, потянул за концы, глядя на меня хмуро. - Ничего. Я сообщу детективу Рамиресу, что он может дать вам информацию о расследовании и что вы сегодня выписываетесь. - Он глянул на цветы и шарики. - Вы здесь уже сколько - пять дней? - Вроде того. Он тронул шарики, и они затанцевали на ниточках. - Быстро работаете. - Я не думаю, что это я быстро работаю. Он еще раз подтолкнул шарики, они запрыгали, закачались, как подводные растения. - В общем, счастливо вам пребывать в Альбукерке. Постарайтесь больше к нам не попадать. Он вышел, и вернулся Рамирес. - Доктор сказал, что можно снова говорить о деле. - Ага. - Тебе это не понравится. Очень у него был серьезный вид. - Что случилось? - Еще одно убийство. И на место преступления не только ты не приглашена, но и я тоже.Глава 50
- Что ты такое несешь? - Этим делом занимается Маркс. Он вправе использовать свои кадры, как считает нужным. - Перестань гнать политкорректную риторику и расскажи, что там еще устроил это мелкий мудак. - О'кей, - улыбнулся он. - Люди, брошенные на это расследование, его кадры. Он решил, что меня лучше всего будет посадить в конторе просматривать предметы, изъятые из домов жертв, и сравнивать с фотографиями и видеозаписями, сделанными в домах до убийств. - Откуда эти фотографии и записи? - спросила я. - Сделаны страховщиками или для них. В домах многих потерпевших находились редкие или антикварные предметы, застрахованные их владельцами. Поэтому и нужны доказательства, что эти предметы вообще у них есть. - Какие предметы найдены на том месте, где я была, - на ранчо? Его благодушный взгляд изменился и стал проницательным, но улыбка по-прежнему не сходила с его лица. - Пожалуйста, но не потому, что ты такая прелесть, - просто мне нравится ход твоих мыслей. - Да говори же! - Большинство предметов были очень схожи, поскольку многие собирали образцы местной культуры или вообще юго-запада, но ничего экстраординарного не было. Кроме вот этого. Он полез под пиджак и вытащил конверт из плотной бумаги - наверное, предназначенный для ремня штанов. - Я же знала, что ты не зря пиджак надел. Он засмеялся и высыпал из конверта фотографии мне на колени. Некоторые были полупрофессиональными снимками небольших резных безделушек из бирюзы. С первого взгляда я хотела сказать - культура майя или ацтеков, что-то в этом роде. Я все еще не умела определять разницу навскидку. Несколько снимков кабинета убитого - того, который пытался остановить тварь солью - были сделаны получше: "поляроидом" и со всех ракурсов. - Это твоя работа? - спросила я. Он кивнул. - Я фотографировал в тот день, когда Маркс решил, что меня лучше использовать не на месте преступления. Я вернулась к первому набору фотографий. - Предметы лежат на дереве, свет отличный, похоже, естественный. Страховые фотографии? Он кивнул. - Кому они принадлежали? - Взяты из первого дома, который ты видела. - Бромвеллы, - вспомнила я. Он поднял другой снимок: - Этот взят у Карсонов, и все. Либо больше ни у кого этого не было, либо его не страховали. - А люди, которые это не страховали, пытались застраховать другие предметы старины? - Да. - Черт, - сказала я. - Мне мало что известно о таких штуках, но я знаю, что они ценные. Уж если у тебя такая есть, почему ее не застраховать? - А если она паленая? - Незаконно добытая? А с чего они могли так подумать? - Может быть, потому что для тех двух домов мы можем это доказать. История предмета - где он получен и когда - фальшивая. - То есть? - Подобные предметы не появляются ниоткуда. У них должна быть история для оформления страховки. Эти люди отнесли в страховую компанию документы, и небольшое расследование показало, что те, кто - по документам - откопал предмет и продал его, слыхом о нем не слыхали. - И его отказались страховать. - Ага. Что-то было у него в лице, как у нетерпеливого ребенка, подготовившего сюрприз. - Ты что-то затаил. Выкладывай. - Знаешь, кто такой Райкер? - Охотник за черепками и нелегальный торговец находками. - А почему он так интересовался тобой и ходом следствия? - Понятия не имею. - Я снова посмотрела на фотографии. - Ты хочешь сказать, что этот предмет жертвам продал он? - Не лично. Но Тад Бромвелл, сын-подросток, был при матери, когда она покупала эту вещицу в подарок на день рождения его отцу. Купили в магазине, принадлежащем известному партнеру Райкера. Он берет предметы старины и делает их легальными. - Вы уже с ним поговорили? - Для этого понадобилась бы планшетка. - Значит, он и есть последняя жертва? - Ты правильно поняла, - кивнул Рамирес, улыбаясь. - О'кей. - Я покачала головой. - Значит, у Райкера необычный интерес к этому делу. Он даже хотел повидаться со мной. По крайней мере двое из убитых покупали у него археологические находки. Владелец магазина, где они были куплены, мертв. - Я посмотрела на Рамиреса. - Этого не хватит на ордер? - Мы уже обыскали его дом. Людей Райкера подозревают в убийстве двух местных копов, и нетрудно было найти судью, который дал нам ордер на барахло, что они утащили из дома Теда. - И какую хрень этот ордер вам позволил искать? У дома Теда они не говорили об украденных артефактах. Они просто наставили на нас стволы и сказали, что Райкер хочет побеседовать о ходе расследования. - Ордер давал право на поиск оружия. Я покачала головой: - И если бы вы нашли украденные артефакты, вы не могли бы использовать их в суде. - Это был повод обыскать дом, Анита. Ты же знаешь, как такие вещи делаются. - Что-нибудь нашли? - Несколько стволов, на два не было разрешения, но ордер не давал нам права простукивать стены или что-нибудь разбирать. Мы не могли даже поднять ковер или снять книжную полку. У Райкера есть тайник для археологических находок, но мы его не нашли. - Тед присутствовал при обыске? - Присутствовал. - Рамирес помрачнел. - В чем дело? - Тед хотел простучать некоторые стены кувалдой. Он был уверен, что внизу есть потайная комната, но мы не нашли способа ее вскрыть. - А ордер вам не давал права на разборку стен. - Не давал. - И как Райкер отнесся ко всем этим развлечениям? - Его адвокат вопил о злоупотреблении властью. Тед подошел к Райкеру вплотную и что-то сказал очень тихо. Адвокат заявил, что он угрожал Райкеру, но Райкер не подтвердил. Что ему сказал Тед, он сообщить отказался. - А ты думаешь, Тед ему угрожал? - И еще как. Не в стиле Эдуарда кому бы то ни было угрожать, особенно в присутствии полиции. Значит, его действительно достало. - Так что же такое представляют собой эти фигурки? - Никто не знает. Эксперты говорят, что это ацтекская работа, но относится к периоду уже после испанского завоевания. - Погоди, получается, что они вырезаны после того, как пришли испанцы и разгромили ацтеков? - Не после, но в то же самое время. - А кто давал заключение? Он назвал имя, которое я не знала по университету, и добавил: - А какая разница? - Я думала, вы обратились к профессору Даллас. - Маркс считает, что она слишком много времени проводит с нечестивыми демонами. - Если он имеет в виду Обсидиановую Бабочку, я с ним согласна. Представляешь себе - мы с Марксом в чем-то согласились! Даже страшно как-то. - Значит, ты тоже считаешь ее ненадежным источником. - По-моему, Даллас верит, будто солнце светит из задницы Итцпапалотль. Так что да, считаю. Ты из этих снимков ей что-нибудь показывал? Он кивнул: - Из дома Бромвеллов. - И что она сказала? - Что это подделка. Я подняла брови: - А другой эксперт что сказал? - Что понимает, почему по фотографиям это можно принять за подделку. У фигурки в глазах рубины, а у ацтеков рубинов не было. Так что по фотографиям это выходит подделка. - Я слышу какое-то "но", - сказала я. - Доктор Мартинес держал предмет в руках, рассмотрел вблизи и решил, что предмет подлинный, но сделан уже после прихода испанцев. - Я не знала, что после завоевания культовые предметы все еще создавались. Испанцы разве не разрушили эту культуру? - Если предмет подлинный, то выходит, что нет. Доктор Мартинес говорит, что для стопроцентной уверенности ему нужно проделать некоторые дополнительные анализы. - Осторожный человек. - Как все ученые. Я пожала плечами. Среди ученых есть и осторожные, и опрометчивые. - Тогда примем как основную версию, что Райкер эти штуки нашел, сбыл их каким-то людям, которые знали, что предметы паленые, или подозревали об этом, а часть продал в магазины, которые дальше выдавали их за легальные. Теперь кто-то или что-то убивает покупателей и подбирается по следу к Райкеру. Этого он боится? - Вполне резонно, - согласился Рамирес. Я стала рассматривать снимки "поляроида". Потрясающими их не назовешь, но зато предмет на них схвачен во всех ракурсах. Вроде бы фигурка была одета в какую-то броню. В руках - длинные гирлянды каких-то предметов. - А что, по мнению Мартинеса, держат эти руки? - Он точно не знает. У ног фигурки свернулись люди, но тощие, как палки, не толстые и квадратные, как сама фигурка. Глаза у нее были рубиновые, рот полон зубов. Оттуда высовывался длинный язык, и что-то вроде крови стекало наружу. - Мерзкий вид. - Ага. - Рамирес поднял с простыни фотографию, рассматривая ее. - И ты думаешь, вот эта штука и убивает людей? Я посмотрела удивленно: - Какой-то ацтекский бог, будто настоящий, устраивает эту бойню? Рамирес кивнул, не отрывая глаз от снимка. - Если ты имеешь в виду Бога с большой буквы, то нет - я монотеистка. Если речь идет о какой-то мерзости, связанной с этим вот конкретным богом, то почему нет? - Почему нет? - повторил Рамирес. Я пожала плечами: - Ты ожидал четкого "да" или "нет"? Я не очень хорошо разбираюсь в ацтекском пантеоне, знаю только, что большинство его божеств - огромные и злобные, и они требовали жертв, обычно человеческих. В их пантеоне мало было таких, которых можно было бы назвать мелкими божками. Обычно настолько большие и злобные, что битва с ними невозможна, и приходится приносить жертвы или предаваться магии, иначе погибнешь. А какова бы ни была та тварь, что совершает эти убийства, она не настолько ужасна. Я вспомнила, что говорил Ники Бако о голосе у себя в голове, о твари, находящейся в узах, и про то, что совершает убийства всего лишь ее прислужник, а не она сама. - Ты снова помрачнела. О чем задумалась? - спросил Рамирес. Я смотрела на него, стараясь решить, насколько он коп и насколько окажется игроком. Дольфу я бы ни за что не могла сказать. Он бы использовал это строго в рамках коповской этики. - У меня есть информация от источника, который я сейчас не хочу называть. Но мне кажется, тебе надо ее знать. Теперь у него стало суровое лицо. - Информация получена законным путем? - Я ничего незаконного не делала для ее получения. - Это не совсем прямой ответ. - Тебе она нужна или нет? Он глубоко вздохнул, медленно выдохнул. - Да, мне она нужна. Я передала ему слова Ники о голосе и о твари в узах. И закончила такой фразой: - Я не верю, что это настоящий бог, но верю, что есть создания настолько ужасные, что их когда-то почитали как богов. - Ты хочешь сказать, что это все пока еще цветочки? - Если убийства совершает лишь прислужник, а хозяин еще не явился, то тогда ягодки еще впереди. - Мне бы очень хотелось поговорить с твоим информатором. - Ты еще вел бы себя прилично, но Маркс выдвинул бы обвинения сразу, и мы ни за что не узнали бы, что известно этому лицу. Налепи на клиента автоматический смертный приговор, и у него пропадает охота к сотрудничеству. Мы переглянулись. - Из всех твоих собеседников только у одного репутация тянет на смертный приговор. Это Ники Бако. Я даже не моргнула. А то я не знала, что он его вычислит. Я была готова и лгать научилась уже гораздо лучше. - Ты и понятия не имеешь, с кем мне тут приходилось говорить. По крайней мере трое из них могут подпасть под обвинение, влекущее смертный приговор. - Трое? - переспросил он. - Как минимум трое, - уточнила я. - Либо ты умеешь врать лучше, чем я думал, либо ты говоришь правду. На моем лице можно было прочитать только искренние и серьезные помыслы. Даже глаза у меня стали абсолютно спокойны и выдерживали его взгляд не мигая. Было время, когда я не смогла бы напустить на себя такой вид. Но это было тогда, а теперь я стала несколько другим человеком. - Ладно, допустим, где-то там ворочается ацтекский бог. И что мы будем с этим делать? Ответ был только один: - Итцпапалотль должна знать, что это такое. - Мы ее допрашивали по поводу убийств. - И я тоже. Он посмотрел на меня долгим и жестким взглядом: - Ты ездила туда без сопровождения полиции и не поделилась полученными сведениями. - Я ничего не выяснила об убийствах. Здесь она мне рассказала то же, что и вам, - ничего. Но в разговоре со мной она подчеркнула, что ни одно известное ей божество не могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Потом я догадалась, что они мертвы. Она особо подчеркнула, что умерщвленная жертва может быть посланцем к богам. И почти слово в слово повторила, что не знает божества, которое могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Может быть, нам надо вернуться и спросить ее, знает ли она божество, которое могло бы снять с человека кожу и не оставить его в живых. - А, теперь ты приглашаешь полицию? - Я приглашаю тебя. Он стал собирать фотографии и складывать их в конверт. - Я взял эти фотографии из хранилища, но я за них расписался. Доктора Мартинеса я приводил взглянуть на статуэтку, но совершенно официально. Пока что я ничего не нарушил. - Маркс сойдет с ума от злости, что ты нашел что-то столь важное, когда он просто хотел убрать тебя с дороги. Рамирес улыбнулся, но улыбка получилась невеселой. - Я это оформил получше. Марксу достанется вся слава за блестящую мысль поручить одному из старших детективов детально разобраться с археологическими находками. - Ты шутишь! - Он направил меня в хранилище вещдоков посмотреть на вещи, изъятые из домов жертв. - Но это же он сделал, чтобы тебя унизить и убрать! - Вслух он этого не говорил. Не сказал, что именно это его вдохновляет. - Он такое уже раньше проделывал, как я понимаю? Рамирес кивнул: - Он великолепный политик. А когда не садится на своего праворадикального конька, он еще и хороший сыщик. - Ладно. Ты говорил, что я тоже не допущена на место преступления. И что мы имеем? - Мы все думали, что ты пока в ауте, но Маркс выкинул из дела Теда и компанию, убедив начальство, что от Теда было мало помощи, а без тебя, его свежего эксперта, в нем вообще необходимость отпала. - О, я ручаюсь, Тед был в восторге! Рамирес кивнул. - Он вел себя очень... непрофессионально или не похоже на себя, когда шел обыск дома Райкера. Никогда не видел Теда таким... - Рамирес не нашел слов, только помотал головой. - Не знаю. Он просто был какой-то другой, на грани срыва. Эдуард позволил себе показать на миг свое истинное лицо в присутствии полиции. Либо он был под страшным давлением, что так прокололся, либо он считал это необходимым. В любом случае дело плохо, если Тед растворяется и появляется истинный Эдуард, случайно или намеренно. Дверь открылась без стука. Эдуард. - Заговори о черте, - сказала я. Передо мной было лицо Эдуарда, и на нем появилась улыбка Теда. - Я не знал, что вы здесь, детектив Рамирес. Они пожали друг другу руки. - Я сообщил Аните, что тут без нее происходили. - И про обыск у Райкера рассказали? Рамирес кивнул. Эдуард встряхнул спортивной сумкой: - Одежда. - Ты бы не успел после звонка сестры доехать от своего дома до больницы. - Я упаковал сумку, как только тебя отвезли в больницу. И с тех пор разъезжаю вокруг на "хаммере". Мы переглянулись и взглядом сказали друг другу то, что при других нельзя произносить. Может, это было заметно или Рамирес почувствовал. - Я вас покину. Вам, наверное, есть о чем поговорить. Таинственные информаторы и так далее. Он направился к двери. - Эрнандо, не уходи далеко. Когда я оденусь, поедем к Обсидиановой Бабочке. - Только если официально, Анита. Я об этом докладываю и вызываю на помощь патрульных в форме. Теперь пришел наш черед схлестнуться взглядами и проявить выдержку. Я моргнула первой. - Ладно, приедем с копами, как хорошие детки. Он сверкнул яркой улыбкой, которую умел продемонстрировать в любой момент, или она у него искренняя, а я просто циник. - Отлично, я подожду за дверью. Он задумался, потом вернулся и протянул конверт Эдуарду. А выходя, еще раз посмотрел на меня. Эдуард открыл конверт и заглянул внутрь. - Что это? - Я думаю, ниточка. Я передала ему наш разговор с Рамиресом насчет Райкера и почему ход следствия может быть интересен ему лично. - Это значит, что Обсидиановая Бабочка нам соврала. - Нет, она не врала. Она сказала, что не знает божества или создания, которое могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Эти жертвы не были живы, так что, строго говоря, она не лгала. Эдуардулыбнулся: - Подошла очень близко к лжи. - Ей девятьсот лет - почти тысячелетний вампир. Они умеют на этом краю держаться. - Надеюсь, тебе понравится одежда, которую я привез. Что-то в его голосе заставило меня потянуть шмотки из сумки. Черные джинсы, черная футболка с вырезом, черные спортивные носки, черные кроссовки, черный кожаный пояс, черный пиджак, которому не пошло на пользу двухдневное лежание в сумке в сложенном виде, черный лифчик, черные атласные трусы - плохо повлиял Жан-Клод на мою манеру одеваться, - а под всем этим браунинг, "файрстар", все мои ножи, запасная обойма для браунинга, две коробки патронов и новая наплечная кобура. Из новых, облегченных нейлоновых, где сама кобура расположена под углом и пистолет вытаскивается так, как я люблю, - движением руки вниз. Мне всегда именно такой не хватало, чтобы не обдирать грудь при каждом выхватывании пистолета. Миллисекунды, которые на этом проигрывались, компенсировались секундами, необходимыми, чтобы обогнуть грудь или перетерпеть боль. Скрытое ношение оружия - это искусство компромисса. - Спасибо, Эдуард. Мне не хватало моей кобуры. - Я пыталась прочесть его чувства в детских голубых глазах. - А зачем столько патронов? - Лучше пусть останется, чем не хватит. Я нахмурилась: - Мы куда-то едем, где эта фигова туча боезапаса понадобится? - Если бы я так думал, я бы положил твой "мини-узи" и обрез ружья. А это твое обычное снаряжение. Я вытащила из сумки большой нож, который обычно носила на спине. - Когда срезали наплечную кобуру, они мне и ножны срезали. - Особенные были? - спросил Эдуард. Я кивнула. - Я так и подумал, потому что спрашивал у народа, и ни у кого нет ножен для скрытого ношения такой здоровенной штуки на спине, особенно если учесть, насколько у тебя узкая спина. - Сделаны были на заказ, - вздохнула я и почти с грустью положила нож обратно в сумку. - Без чехла такую штуку мне не надеть. - Я сделал все, что мог. Я улыбнулась: - Нет, ты молодец. Спасибо тебе. - А зачем мы везем с собой полицию к Обсидиановой Бабочке? Я ему передала, что мне говорил Жан-Клод, хотя не сказала, как дошло послание. - Если с нами будет полиция, она поймет, что это не по вампирским делам, и удастся уйти без драки. Он прислонился к стене, скрестив на груди руки. Белая рубашка спереди топорщилась. Пистолет можно было заметить, но только если специально его искать. Кобура с защелкой, потому что пистолет с наружной стороны штанов. И вот почему рубашка навыпуск, а под ней - футболка, которая не давала, чтобы пистолет сильно выпирал. - У тебя опять эта лента метательных ножей? - Она сейчас незаметна, потому что рубашка навыпуск. Он даже не попытался отнекиваться. А зачем? - Я так и поняла, почему рубашка навыпуск, а под ней футболка. Рубашкой можно скрыть пистолет, а футболку под рубашку ты никогда не надевал, значит, без нее было бы видно то, чего не стоит показывать. Он улыбнулся, польщенный и почти гордый, будто я выдала ему нечто суперумное. - У меня с собой еще два пистолета, нож и гаррота. Скажи мне, где они, и ты получишь приз. Я вытаращила глаза: - Гаррота? Это уж слишком даже для тебя. - Сдаешься? - Нет. Лимит времени есть? Он покачал головой: - Хоть всю ночь гадай. - А штраф за неверную догадку? Он снова покачал головой. - А какой приз, если угадаю? Он улыбнулся, не разжимая губ - таинственная улыбка человека, знающего то, что мне неизвестно. - Приз-сюрприз. - Выметайся, чтобы я оделась. Он потрогал пряжку лежащего на кровати ремня. - Она не была когда-то черной. Кто ее покрасил? - Я. - Зачем? Ответ он знал. - Чтобы при работе ночью не блестела на свету и не выдавала меня. - Я приподняла спереди подол его рубашки, обнажив большую серебряную пряжку с орнаментом. - Эта хрень ночью просто как мишень в тире. Он посмотрел на меня и не попытался даже опустить подол. - Это только накладка на настоящую пряжку. Я отпустила его рубашку: - А та, что под ней? - Выкрашена черным, - ответил он. Мы обменялись улыбкой - искренней, широкой, аж глаза смеялись. Мы друг другу нравились. Мы были друзьями. - Иногда мне кажется, что я не хочу быть тобой, когда вырасту большая, Эдуард. А иногда - что уже поздно и я уже тобой стала. Его улыбка растаяла, исчезла из глаз, холодных, как зимнее небо, и таких же безжалостных. - Только ты можешь решить, насколько далеко зашла. И насколько еще далеко зайдешь, Анита. Я глядела на оружие, на одежду, черную, как погребальный наряд, до самого белья черную. - Может, стоит для начала купить чего-нибудь розового. - Розового? - переспросил Эдуард. - Ага, как травка Пасхального Зайчика. - Как сахарная вата. - Эдуард, только представь себе - ты с сахарной ватой! - А на тебя бы посмотреть - ты в чем-то цвета детской карамельки или кукольных платьев. - Он покачал головой. - Анита, я никогда не видел женщин, в которых было бы так мало розового, как в тебе. - Когда я была маленькой, я бы пальчик себе дала отрезать за розовую кроватку и обои с балеринами. Он вытаращил на меня глаза: - Ты в розовой кроватке и под обоями с балеринами. - Он затряс головой. - Вообразить себе такое - и то уже голова болит. Я рассматривала разложенную на кровати одежду. - Была и я когда-то розовой, Эдуард. - Все мы рождаемся ангелочками, - ответил он. - Но оставаться такими нельзя, если хочешь выжить. - Должно быть что-то, чего я делать не стану. Грань, которую я не перейду, Эдуард. - А почему? В голосе его было больше любопытства, чем он обычно себе позволял. - Потому что если ты переступаешь черту, тебя одолевает вседозволенность, и кто ты тогда вообще? Он снова помотал головой, надвинул ковбойскую шляпу на лоб. - У тебя просто кризис совести. - Да, пожалуй, - кивнула я. - Анита, не раскисай. По крайней мере на моей территории. Мне от тебя нужно то, что ты делаешь лучше всего, а это не доброта, не жалостливость и не слезливость. Мы с тобой лучше всего делаем одно и то же. - И что же это? Что мы делаем лучше всего? - спросила я, сама чувствуя, как начинаю злиться. Злиться на Эдуарда. - Мы делаем то, что нужно, и все, что нужно, чтобы работа была сделана. - Не все же в жизни должно быть настолько прагматичным, Эдуард. - У нас разные мотивы, если тебе от этого лучше. Я делаю то, что делаю, потому что я это люблю. Это не просто моя работа - это моя суть. Ты делаешь эту работу, чтобы спасать чужие жизни, чтобы предотвратить зло. - Он посмотрел на меня глазами пустыми и бездонными, как у любого вампира. - Но ты тоже это любишь, Анита. Любишь, поэтому тебе так тревожно. - Насилие стало для меня одной из трех главных реакции, Эдуард. Может быть, даже заняло первое место. - И это сохраняет тебе жизнь. - Какой ценой? Он мотнул головой, и безразличие сменилось гневом. Он вдруг подался вперед, и рука его нырнула под рубашку, а я уже скатывалась с кровати с браунингом в руке. Патрон уже был в патроннике, а я катилась по полу, наводя ствол и выискивая глазами цель. Эдуарда не было. Сердце у меня стучало так, что почти заглушало все звуки, хотя я напрягала слух. Какое-то движение. Значит, он на кровати - больше ему деваться было некуда. Со своей позиции мне не было видно, что лежит на кровати, только угол матраса и полоска простыни. Зная Эдуарда, я не сомневалась, что патроны в браунинге его производства, то есть они пробьют кровать снизу вверх и то, что на ней лежит. Медленно выдохнув, я прицелилась в кровать снизу. Первая пуля либо попадет в него, либо заставит изменить положение, и тогда я буду лучше знать, где он. - Анита, не стреляй. Я сдвинула мушку в сторону голоса. Выстрел попадет ему на уровне пояса, потому что он там пригнулся, а не залег. Это я знала даже не глядя. - Это была проверка, Анита. Если бы я хотел с тобой схлестнуться, я бы тебя сначала предупредил, ты это знаешь. Я это знала, но... Кровать заскрипела. - Эдуард, не шевелись. Я серьезно. - И ты думаешь, что волевым решением ты можешь обратить все вспять? Ошибаешься, Анита. Джинн выпущен из бутылки - и для тебя, и для меня, Анита. Тебе не вернуть себя прежнюю. Подумай о тех трудах и страданиях, которые ты приложила и пережила, чтобы сделать себя такой, какая ты есть. И ты действительно хочешь пустить их псу под хвост? Я лежала на спине, держа пистолет двумя руками. Пол холодил спину ниже задравшейся рубашки. - Нет. - Если у тебя сердце будет обливаться кровью при мысли обо всем плохом, что ты делаешь, то кровью обольется не только сердце. - Так ты действительно испытывал меня? Сукин ты сын! - Могу я пошевельнуться? Я убрала палец с пускового крючка и села. - Можешь. Он спрыгнул и встал по одну сторону кровати, а я - по другую. - Ты заметила, как ты быстро схватила пистолет? Ты знала, где он, ты достала патрон и сняла предохранитель, ты сразу бросилась в укрытие и стала выискивать цель. Все та же гордость учителя за любимого ученика. Я поглядела на него. - Эдуард, больше никогда так не делай. - Грозишься? Я покачала головой: - Нет, просто у меня сработал инстинкт. Еще немного - и я всадила бы в тебя пулю. - И во время твоих действий совесть твоя молчала. Ты и не думала про себя: "Это же Эдуард! Я стреляю в друга!" - Нет, - ответила я. - У меня была только одна мысль: как лучше застрелить тебя, пока ты не застрелил меня. Радости от собственных слов я не испытывала. Я будто оплакивала какие-то умершие частицы своей души, а устроенный Эдуардом небольшой фарс подтвердил их смерть. Это огорчало и несколько угнетало меня и вызывало недовольство Эдуардом. - Знавал я человека, который был в нашей работе не хуже тебя. Он стал сомневаться в себе, беспокоиться, а не превратился ли он в плохого человека. И в конечном итоге его убили. Я не хочу, чтобы тебя убили из-за твоих колебаний. Пусть мне придется тебя хоронить, но только потому, что кто-то окажется не хуже тебя или же ему просто повезет больше. - Я не хочу, чтобы меня хоронили, - сказала я. - Пусть лучше кремируют. - Тебя, добропорядочную христианку, отвергнутую католичку и практикующую приверженку епископальной церкви должны будут кремировать? - Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь поднимал из мертвых или воровал части тела для колдовства. Нет, спасибо. Пусть меня сожгут. - Кремировать. Ладно, запомню. - А куда доставить твое тело, Эдуард? - Без разницы. Когда я умру, мне будет все равно. - Семьи нет? - Только Донна и дети. - Это не твоя семья, Эдуард. - Может, они ею станут. Я поставила браунинг на предохранитель. - Ладно, нам не обязательно обсуждать твою личную жизнь и мой кризис совести. Выйди, я оденусь. Он уже взялся за дверь, но потом обернулся. - Кстати о личной жизни. Звонил Ричард Зееман. Тут я прислушалась. - И что он сказал? - Кажется, он знал, что с тобой что-то случилось. Он беспокоился. - Когда он звонил? - Сегодня ночью. - Что он еще говорил? - Что он в конце концов позвонил Ронни, и она нашла незарегистрированный телефон Теда Форрестера. Он решил, что было бы разумно иметь номер, по которому с тобой можно связаться. Лицо у него было совершенно бесстрастное и равнодушное. Только в уголках глаз угадывалось легкое веселье. Так, значит, обоих мальчиков достало мое молчание. Ричард обратился к моей подруге Ронни, которая совершенно случайно - частный сыщик. Жан-Клод выбрал более прямой путь. Но оба они спохватились в одну и ту же ночь. Интересно, они поделятся потом впечатлениями? - И что ты сказал Ричарду? - Я положила пистолет на кровать, к остальным вещам. - Что у тебя все в порядке. - Эдуард оглядел комнату. - Доктор Каннингэм по-прежнему не разрешил тебе иметь телефон в палате? - Ага, - ответила я, развязывая наконец завязки рубашки. - Тогда как с тобой связался Жан-Клод? Я остановилась. Рубашка соскользнула с плеча, пришлось ее подхватить. Эдуард застал меня врасплох, а экспромтом врать у меня получается еще хуже, чем с подготовкой. - Я не говорила, что он звонил. - Тогда как? Я покачала головой: - Ступай, Эдуард. Времени в обрез. Он не уходил и смотрел на меня. Выражение его лица было холодным и подозрительным. Я взяла одной рукой лифчик и повернулась к Эдуарду спиной. Рубашку я спустила до пояса, прижалась спиной к кровати, чтобы она не съехала дальше, и нацепила лифчик. За моей спиной все было тихо. Взяв трусы, я надела их под рубашку. Так же под прикрытием рубашки я до половины натянула джинсы, когда послышался тихий звук открываемой и закрываемой двери. Я обернулась - в палате никого не было. Тогда я оделась окончательно. Туалетные принадлежности у меня были собраны в ванной, и я бросила их в сумку вместе с большим ножом и коробкой патронов. С новой кобурой возникало чувство неловкости. Я привыкла к своей кожаной, которая прилегала надежно и плотно. Наверное, нейлоновая тоже надежна, но она даже как-то слишком удобна, будто не такая настоящая, как моя старая. Зато она чертовски прилипала к джинсам. Ножи пошли в наручные ножны. Надо было еще посмотреть, какими патронами заряжен "файрстар". Эдуардовскими самодельными. Я проверила браунинг - они оказались и там. А запасная обойма для браунинга была начинена "хорнади ХТР" с серебряной оболочкой. Я сменила обойму. К Обсидиановой Бабочке мы едем с полицией - это значит, если я кого-нибудь застрелю, надо будет потом объясняться с властями. Поэтому не надо ехать туда с каким-то самодельным, наверняка запрещенным "зельем". Я же видела, что патроны "хорнади" могут сделать с вампиром. Этого достаточно. "Файрстар" отправился во внутреннюю кобуру, хотя, честно говоря, джинсы для внутренней кобуры слишком сильно прилегали. Наверное, я очень мало времени провожу в гимнастическом зале. Теперь я чаще бываю в дороге, чем дома. Кенпо - вещь хорошая, но не то же самое, что полная нагрузка с тяжестями и бегом. И на это надо будет обратить внимание, когда вернусь в Сент-Луис. Я чересчур многое запустила. В конце концов я переместила "файрстар" на поясницу, хотя мне это очень не нравилось, но спереди он слишком сильно давил. На спине у меня места для пистолета хватает, но оттуда его быстро не выхватишь. У женщины бедра так устроены, что носить пистолет на пояснице - не самый удачный вариант. Но джинсы оказались до того тесноватыми, что мне пришлось таким образом пристроить "файрстар". Нет, обязательно надо будет возобновить тренировки. Первые пять фунтов сбросить легко, вторые пять - труднее, а дальше еще труднее. В старших классах я была толстушка, так что я знаю, о чем говорю. Чтобы ни одной девчонке не пришло в голову из-за меня удариться в анорексию, поясняю: у меня были джинсы тринадцатого размера при росте ровно пять футов. Как видите, действительно пампушка. И терпеть не могу женщин, которые жалуются, что они жирные, хотя размер у них всего пять. А меньше пяти - это вообще не женщина. Мальчишка с грудями. Я уставилась на черный пиджак. Он два дня валялся в сумке в сложенном виде и явно просился в химчистку. Я решила нести его, перекинув через руку: говорят, складки при этом расправляются. Оружие мне прятать на самом деле не надо было, пока мы не приедем в клуб. Для копа или штатского ножи были бы незаконным оружием, но мы, истребители вампиров, вынуждены носить ножи. Джеральд Мэллори, прадедушка нашей профессии, свидетельствовал перед подкомитетом Сената или чем-то в этом роде, как много раз ножи спасали ему жизнь. Его очень любили в Вашингтоне, там у него была база. И потому закон переменили, разрешив нам носить ножи, даже большие. Если кто-то станет из-за них ко мне придираться, мне достаточно помахать лицензией. Хотя им и положено знать об этой лазейке в законе, но не каждый коп о ней знает. Зато совесть у меня чиста, потому что все по закону. Эдуард и Рамирес ждали меня в холле. Они встретили меня улыбками до того схожими, что я занервничала. Пожалуйста, кто по-настоящему хороший парень, поднимите руку. Но улыбка Эдуарда не исчезла, пока я шла к ним, а Рамирес перестал улыбаться. Его взгляд задержался на наручных ножнах. На другой руке они были скрыты пиджаком. Я шла, улыбаясь, и глаза у меня тоже сияли. Я обняла Эдуарда за талию и провела рукой вдоль поясницы. Конечно, пистолет у него там был. - Я вызвал для нас наряд, - сообщил Рамирес. Эдуард быстро обнял меня жестом Теда и отпустил, хотя знал, что пистолет я нашла. - Отлично. Давно я уже не приходил к Принцу города в сопровождении полиции. - А как обычно вы это делаете? - спросил Рамирес. - Осторожно, - ответила я. Эдуард отвернулся и закашлялся. По-моему, он хотел скрыть смех, но с Эдуардом никогда не угадаешь. Может, у него просто запершило в горле. Я смотрела на его походку и думала, куда, черт побери, он запрятал третий пистолет.Глава 51
Приятно работать с полицией, потому что, когда приезжаешь в заведение и просишь поговорить с менеджером или владельцем, никто с тобой не спорит. Рамирес помахал нагрудной бляхой и попросил переговорить с владелицей, госпожой Итцпапалотль, она же Обсидиановая Бабочка. Метрдотель, та же элегантная смуглянка, что в прошлый раз провожала нас с Эдуардом к столу, взяла визитную карточку Рамиреса, проводила нас к столику и ушла. Разница только в том, что на этот раз нам меню не принесли. Я набросила мятый пиджак, чтобы скрыть пистолеты и ножи, но полумрак в клубе был очень кстати, потому что пиджак видал когда-то лучшие времена. Рамирес наклонился ко мне и спросил: - Как ты думаешь, она долго заставит нас ждать? Забавно, что он не спросил, заставит ли она нас ждать. - Не знаю, но какое-то время. Она - богиня, а ты только что велел ей явиться к тебе. Простое самолюбие не позволит ей торопиться. Эдуард наклонился с другой стороны: - Не меньше получаса. Подошла официантка. Мы с Рамиресом заказали колу, Эдуард - воду. Свет на сцене потускнел, потом загорелся ярче. Готовилось представление. Сезар, наверное, уже выздоровел, но не до конца. Так что будет либо другой оборотень, либо другой спектакль. На краю сцены было выставлено что-то вроде каменного гроба, и крышка была обращена в сторону публики. На этот раз наш столик стоял не так удобно. Я заметила профессора Даллас за ее обычным столиком. Кажется, она не тяготилась своим одиночеством. На каменной крышке гроба был вырезан готовый к прыжку ягуар в ожерелье из человеческих черепов. На сцену взошел верховный жрец Пинотль. Его наряд состоял только из чего-то вроде юбки, которая называлась макслатль, и ноги у него были почти голые, как и живот. Поинтересоваться бы у Даллас, что это за юбка. Лицо его было расчерчено черными и белыми полосами поперек глаз и носа. Длинные черные волосы, собранные в пряди, закручивались на концах. На голове у него возвышалась белая корона, и я не сразу поняла, что она сделана из костей. Белизна кости переливалась и сверкала под прожекторами сцены и излучала свет при каждом движении головы жреца. Косточки пальцев расходились от венца веерами, напоминавшими перья, которые я видела в прошлый раз. Золотые кольца в ушах тоже заменили кости. Он совсем не был похож на себя прежнего, и все же, как только он ступил на сцену, я поняла, что это он. Никто больше не обладал такой повелительной аурой. Я наклонилась к Рамиресу: - У тебя есть крест? Сейчас, на тебе? - Да, а что? - Его голос может ошеломить, если не иметь некоторой защиты. - Но он же человек? - Он ее человек-слуга. Рамирес обернулся ко мне, и мы чуть не столкнулись носами. - Кто? Неужели он не знает, чем является для вампира человек-слуга? Но сейчас не время для лекций о противоестественных существах, да и уж точно не место. - Потом объясню. Двое вышибал с ацтекской внешностью вышли на сцену и сняли с гроба крышку. Они отнесли ее в сторону, и судя по шарканью ног и надувшимся мышцам на руках, крышка была тяжелая. В гробу лежало тело, обернутое тканью. Я точно не знала, тело ли это, но контуры этого предмета походили на форму тела. Пинотль заговорил: - Кто из вас бывал у нас раньше, знают, что такое жертва богам. Вы делили с нами эту славу, принимали сами подношения. Но лишь самые храбрые, самые доблестные годятся в жертву. Не всем из вас суждено сделать свою жизнь пищей богов, но и вы можете сгодиться. Он широким жестом сорвал с гроба покрывало, расправив его, как рыбацкую сеть. Блистающая ткань упала на сцену, и открылось содержимое гроба. Как круги от брошенного камня, по залу распространились вздохи, ахи, вскрики публики. В гробу лежало высохшее и сморщенное тело. Оно будто было похоронено в пустыне, мумифицированное естественным путем, без искусственных консервантов. Прожектор выхватил гроб из темноты и ярко его осветил. Каждая морщинка виднелась на высохшей коже. До боли четко вырисовывались выпирающие кости. Мы находились в третьем ряду и поневоле могли видеть все детали. Что ж, на этот раз хоть никого не режут. Я точно не была настроена сегодня заглядывать в чью-либо грудную клетку. Потому я обернулась к публике посмотреть, не идет ли она или не окружили ли нас ягуары-оборотни. Потом я снова посмотрела на мумию: ее глаза были открыты. Я воззрилась на Эдуарда, и он ответил, не ожидая вопроса: - Она только что открыла глаза. Ее никто не трогал. Я внимательно рассматривала череп, обтянутый пергаментной кожей. В глазах, полных чего-то сухого и коричневого, не было жизни. Медленно начал открываться рот, как на заржавевших петлях. И оттуда донесся звук - вздох, переходящий в крик. И он разнесся, отдаваясь эхом в зале, отражаясь от потолка, стен, оглушая мои мозги. - Это фокус? - спросил Рамирес. Я только покачала головой. Это не был фокус. Бог ты мой, это не был фокус! Я посмотрела на Эдуарда, и он тоже только покачал головой. Этого действия он тоже раньше не видел. Крик затих, и наступила такая тишина, что слышно было бы, как подскакивает брошенная на пол булавка. Наверное, все затаили дыхание, прислушиваясь. К чему - не знаю, но и я прислушалась. Наверное, я старалась услышать, как дышит мумия. Глазами я впилась в скелетообразную грудь, но она не поднималась, не опускалась. Не двигалась. Я произнесла про себя благодарственную молитву. - Вот этот отдал свою энергию на пропитание нашей темной богини, но она милостива. Что было взято, будет возвращено. Это - Микапетлакалли, ящик смерти. Я - Некстепейо. В легенде я был мужем Микапетлакалли, и я до сих пор женат на смерти. Смерть струится в моих жилах. Кровь моя пахнет смертью. И только кровь того, кто освящен смертью, освободит вот этого от пытки. Я вдруг поняла, что голос Пинотля - просто голос, хороший голос, как у профессионального актера, но не больше. Либо он не пытался зачаровать публику, либо я сегодня нечувствительна. Я знала наверняка об одном изменении - о метках, теперь широко открывшихся. Моя учительница и Леонора Эванс говорили, что тем самым я становлюсь доступной парапсихическому нападению, но, быть может, кое в чем меня защищала связь с мальчиками. Как бы там ни было, а сегодня его голос меня не трогал. И хорошо. Пинотль вытащил из-за спины обсидиановый клинок. Наверное, он носил его на пояснице, как мы с Эдуардом - пистолеты. Потом он простер руку над гробом, над разинутым ртом. И провел ножом по своей коже. Публике это было не очень видно. Для театрального эффекта Пинотлю следовало бы показать публике первый алый разрез. Скрывая это, он, возможно, совершал какое-то ритуальное действо, в котором первые красные капельки, упавшие в рот трупа, имели важное значение. Пинотль покапал кровью на голову трупа, остановился над лбом, над горлом, грудью, животом, бедрами. Он шел по линии чакр, энергетических точек тела. Я до этого года в чакры не верила, но теперь узнала, что они на самом деле есть и вроде бы действуют. Терпеть не могу все эти нью-эйджевские штучки. А еще больше не переношу, когда они действуют. Конечно, все это совсем не "нью эйдж", а очень старые вещи. С каждым прикосновением крови к высушенному трупу я ощущала наплыв магии. Каждая капля увеличивала ее силу, пока воздух не загудел от нее, а по коже у меня побежали волны мурашек. Эдуард сидел неподвижно, но Рамирес стал потирать плечи, как от озноба. - Что происходит? Он был как минимум сенситивом. Да, наверное, вряд ли я могу привлекать нормального человека. - Магия, - шепнула я. Он посмотрел на меня. Белки глаз у него, казалось, увеличились. - Какого сорта? Я покачала головой. Этого я не знала. Были у меня некоторые догадки, но я в самом деле никогда еще такого не видела - точно такого. Пинотль обходил вокруг гроба против часовой стрелки, отведя окровавленный нож от кровоточащей руки, повернутой ладонью вверх, и пел заклинания. Сила все нарастала в воздухе, пока не стало трудно дышать, будто она забивала горло. Пинотль встал перед гробом - там, откуда начал путь. Сделав какой-то знак руками, он опрыскал тело брызгами крови и пошел прочь. Свет медленно погас, и только один прожектор продолжал резко высвечивать мумию в гробу. Сила выросла до визга. Кожа у меня пыталась сползти с тела и спрятаться. Воздух сгустился от магии, как туман. С телом стало что-то происходить. Сила прорвалась, как дождь сквозь тучи, и этот невидимый дождь окатил тело, зал, всех нас, но в центре его была высохшая плоть трупа. Кожа начала шевелиться, подергиваться. Она заполнялась, будто в нее втекала вода. Что-то под высохшей кожей начало перетекать и растягивать ее - словно поток воздуха оживлял надувную куклу. Раздувалось, как чудовищный пончик. Тело - человек - стало трястись, стукаясь о стенки гроба. Наконец поднялась его грудь, сделав глубокий вдох, будто человек рвался встать из мертвых. С таким же, но обратным эффектом выглядит зрелище при последнем вздохе. Так оно на самом деле и было: возобновлялась жизнь, последний вздох возвращался в тело. И тут же, обретя дыхание, человек закричал. Разнеслись жуткие, длинные визги. И вовсю кричал он, дыша полной исцеленной грудью. Высохшие волосы стали курчавыми, мягкими, каштановыми, кожа - смуглой и молодой, гладкой, без морщинок. Ему еще и тридцати не было, когда он лег в гроб. Кто знает, сколько он там пробыл? Даже снова обретя человеческий облик, он продолжал визжать, будто слишком долго ждал такой возможности. Женщина в переднем ряду закричала и бросилась к двери. Быстро между столов пошли вампиры - я не ощутила их раньше за удушающим потоком магии и ужасом от спектакля. Неосторожность. Один из вампиров поймал бегущую женщину, придержал, и она внезапно успокоилась. Он тихо отвел ее обратно к столу, к мужчине, который стоял в растерянности, не понимая, что делать. Вампиры шли среди зрителей, время от времени касаясь кого-нибудь, поглаживая кому-то руку, утешая, увещевая лживыми словами. Все хорошо, все мирно, все безопасно. Рамирес, наблюдавший за вампирами, повернулся ко мне: - Что они делают? - Успокаивают толпу, чтобы все разом не бросились к выходу. - Им не разрешено использовать индивидуальный гипноз. - Не думаю, что он индивидуальный, скорее - массовый. Я обернулась к сцене и увидела, что тот человек свалился на настил, выбравшись из гроба, как только у него появились силы. Он пытался уползти прочь. В растущем круге света появился Пинотль. Человек вскрикнул и вскинул руки к лицу, будто загораживаясь от удара. Пинотль заговорил, и голоса он не напрягал, так что, наверное, у него был где-то микрофон. - Ты научился смирению? - спросил он. Человек заскулил и закрыл лицо. - Ты научился послушанию? Человек закивал, все еще пряча лицо. Он разрыдался, и плечи у него затряслись. Первые ряды, в том числе и мы, слышали его мощные всхлипы. Пинотль махнул рукой, и двое вышибал вышли на сцену, подхватили рыдающего и понесли, потому что у него еще не двигались ноги. А был он не маленький, и это еще раз показывало, насколько они сильны. Они тоже не были оборотнями - просто люди. На сцену в своей пятнистой одежде вышли два ягуара-оборотня, они несли с собой другого человека... нет, тоже оборотня. Это был Сет. Его раздели до плавок, которые оставляли очень мало места воображению. Длинные распущенные соломенные волосы тянулись за ним, играя искрами и радужными отблесками. Он не сопротивлялся, когда его внесли на сцену и поставили на колени перед Пинотлем. - Признаешь ли ты нашу темную богиню своей единственной истинной госпожой? - Признаю, - кивнул Сет. Голос его не резонировал, как голос его собеседника, и не знаю, услышали ли его в задних рядах. - Она дала тебе жизнь, Сет, и ее право попросить тебя вернуть эту жизнь ей. - Это так, - ответил Сет. - А посему да буду я ее рукой и да возьму то, что принадлежит ей. Он взял лицо Сета в ладони - не грубо. Два человека-ягуара отступили от Сета. Но стояли рядом с ним, будто боялись, что он бросится бежать. Однако на его лице появилось почти умиротворенное выражение, будто происходило что-то чудесное. Он когда-то так испугался четырех сестер ужаса Итцпапалотль, а сейчас готов был смириться с тем, что должно случиться. Кажется, я знала, что будет дальше, и надеялась ошибиться. Хоть раз, когда я ожидаю какой-то мерзости, хотелось бы мне ошибиться. Для разнообразия. Это не назовешь вспышкой - не было ни огня, ни света, ни даже дрожания зноя. На двадцатилетней коже Сета появились морщины. Мышцы под кожей стали съеживаться, будто от дистрофии, но то, на что уходят месяцы, случилось за секунды. Жертва может быть полна энтузиазма, но все равно испытывать боль. Сет заорал, успевая только набирать воздух. Легкие у него работали лучше, чем у многих, и он так быстро набирал воздух, что вопль не прекращался. Кожа у него потемнела, будто он высыхал на глазах. Так спускает воздушный шарик, только здесь были мышцы, и они таяли, остались кости и высохшая кожа, которая обтягивала их. Сет же все еще продолжал кричать. За последние годы я стала как бы знатоком воплей, и случалось мне слыхать действительно выдающиеся. Иногда это даже были мои вопли, но таких - таких я в жизни не слышала. Они перестали быть человеческими, превратились в крик раненого зверя, однако где-то глубоко, подспудно, хотя тому и не было никакого объяснения, сознание подсказывало, что это кричит человек. И наконец у него не осталось воздуха, но высохший рот шевелился, открываясь и закрываясь, открываясь и закрываясь. Хотя крик давно уже смолк, но обтянутый кожей скелет долго еще дергался, мотая головой. Пинотль продолжал прижимать руки к лицу Сета. Все это время он, казалось, держал его нежно, но наверняка сжимал изо всей силы, иначе хватка оказалась бы слабой и тело могло бы вырваться. Красивое лицо в ладонях Пинотля высыхало и съеживалось, а он и не шевельнулся. Сет ни разу даже не пытался поднять рук, чтобы спастись. Он дергался, потому что не дергаться не мог, так было больно, но рук для своей защиты он не поднял. Добровольная жертва, та самая, которая нужна. У меня перехватило горло, и что-то горело под веками. Я просто хотела, чтобы это кончилось. Прекратилось. Но оно не прекращалось. Кожистый скелет, который был Сетом, дергался, открывая и закрывая рот, будто пытаясь заговорить. Пинотль поднял глаза, на миг оторвав взгляд от Сета. Двое ягуаров, что привели Сета на сцену, вышли на свет. Один держал серебряную иглу с черной нитью, второй - маленький светло-зеленый шарик, каким играют в детский бильярд. Останься я тут еще дальше, все равно не поняла бы, что это. Может, нефрит, нефритовый шарик. Его положили в разинутый рот, и рот закрылся. Второй ягуар стал зашивать губы, туго натягивая нить. Я опустила голову, коснувшись лбом холодного мрамора. Нет, я не упаду в обморок. Со мной этого не бывает. Но вдруг мелькнул образ той твари, которую создал из вервольфов Ники Бако. У некоторых из них были зашиты рты. Подобной силы я никогда не видела. Не слишком ли подозрительно крупное совпадение, когда двое в одном городе обладали ею и не были друг с другом связаны. Рамирес тронул меня за плечо. Я подняла голову и мотнула ею: - Ничего, все в порядке. Поглядев на сцену, я увидела, как Сета кладут в гроб. Я и не пыталась ощутить - и так ясно, что он еще здесь. Еще в сознании. Он не мог понимать, что позволяет с собой сделать. Не мог. Или мог? Пинотль повернулся к зрителям, и глаза его горели черным огнем, как у вампира, который выдает свою полную силу наружу. Помощники-ягуары закрыли гроб, закрепили тяжелую крышку. Общий вздох вырвался у зрителей, будто им стало легче, что эту крышку наконец закрыли. Не мне одной было трудно на все это смотреть. На сцену выплыла Итцпапалотль, одетая в тот же алый плащ. Пинотль встал перед ней на колени, вытянул руки. Она положила хрупкие кисти на его мощные ладони, и я ощутила порыв силы, как трепетание птичьих крыльев. Пинотль встал, держа ее руку, и они повернулись к публике, оба сияя черным пламенем глаз, разливавшимся по лицу, как маска. Прожектора залили пространство между столами неярким светом, будто это были огромные светляки. Каждый прожектор остановился на своем вампире - бледном, изможденном, голодном, возможно, изнуренном постом, потому что не я одна знала, что они не кормленные. В публике послышались восклицания, какие они бледные, какие страшные, о Боже мой. Нет, она хотела показать их всем такими, какие они есть. И Итцпапалотль с Пинотлем шагнули в эту слабо освещенную тьму, и снова пахнуло силой, бьющей как птичьи крылья, щекочущей лицо, кожу, будто я стала голой и тело мое ласкало колышущееся оперение. Я почти физически ощутила серию ударов, когда сила коснулась каждого вампира, зажигая их глаза черным огнем. Они засияли алебастром, бронзой, медью, сверкающие, красивые, с глазами, излучающими свет черных звезд. Они выстроились в ряд и запели. Запели хвалебный гимн в честь своей темной богини. Мимо нашего стола прошел Диего, выпоротый вампир, ведя на поводке высокого бледного мужчину с волнистыми желтыми волосами. Кристобаль, тот, кого морили голодом? Среди вампиров оголодавших не было. Все они сияли, хорошо накормленные и наполненные темной, сладкой силой, как перезрелые ягоды, готовые упасть на землю. Сладчайшая спелость в них граничит с гнильцой - так бывает зачастую и в жизни, когда лучшее с худшим балансируют на лезвии ножа. Все еще возглашая ей хвалу, вампиры сошли со сцены. Обсидиановая Бабочка и Пинотль спустились по ступеням, взявшись за руки, и я знала, куда они идут, и не хотела, чтобы они были рядом со мной. Я нее еще ощущала их силу, будто стояла в облаке бабочек и они колотились мягкими крылышками о мою кожу, об меня, пытаясь проникнуть внутрь. Они подошли и встали перед нами. Она слегка улыбалась мне. Черное пламя притихло, но в глазах сквозила все та же пустая чернота, в глубине которой играли сполохи света. Словно их зеркальным отражением были глаза Пинотля, но не черное пламя, а чернота бесконечной ночи царила в его взгляде, и в нем были еще звезды - целый звездопад. Эдуард взял меня за локоть и повернул к себе. Мы оба стояли, хотя я не помню, когда встали. - Анита, что с тобой? Мне пришлось дважды сглотнуть слюну, чтобы обрести голос. - Ничего, все в порядке. Да, все в порядке. Но сила все еще плескалась об меня бешеными крыльями, птицы кричали, что они заперты во тьме и хотят вернуться внутрь, в свет и тепло. Как я могу бросить их в темноте, когда мне достаточно открыться, чтобы их спасти? - Прекрати! Я повернулась к ней лицом - она все еще приветливо улыбалась. Одной рукой держа за руку Пинотля, она вторую протягивала мне. Я знала, что, стоит мне эту руку принять, все ее сила хлынет в меня. Я разделю с ней силу. Это было предложение разделить силу, но какова его цена - ведь цена бывает всегда? - Чего ты хочешь? - спросила я, не зная даже, к кому обращаюсь. - Я хочу знать, как ваша триада достигла своей мощи. - Я скажу тебе, только не надо все это устраивать. - Ты знаешь, что я не могу отличить правду от лжи. Такой способностью я не обладаю. Коснись меня, и я получу от тебя знание. Крылья полоскали мою кожу, будто летуны нашли воздушный поток прямо над моим телом. - А что получу я? - Подумай над вопросом, и ты получишь ответ. Ты его вынешь из моего разума. Рамирес встал, махнул рукой, и я, даже не глядя, знала, что патрульные идут к нам. - Я не знаю, что тут происходит, но мы этого делать не будем, - заявил Рамирес. - Сначала ответь на вопрос, - сказала я. - Если смогу. - Кто такой Супруг Красной Жены? На лице ее ничего не отразилось, но голос прозвучал озадаченно: - Красная Жена - так иногда называли кровь мексиканцы, ацтеки. Кто такой может быть Супруг Красной Жены - я действительно не знаю. Я потянулась к ней, хотя и не собиралась. И совершенно одновременно Рамирес и Эдуард схватили меня, чтобы потянуть обратно, а Итцпапалотль вцепилась в мою руку. Крылья взорвались вихрем птиц. Тело мое открылось, хотя я знала, что это не так, и крылатые создания, едва замечаемые глазом, рванулись и проникли в меня. Вихрь силы прошел через меня и снова очутился снаружи. Я оказалась элементом огромной цепи и ощутила связь с каждым вампиром, которого касалась Итцпапалотль. Будто я текла сквозь них, а они сквозь меня, как сливаются воды рек в одну большую реку. Потом я плыла сквозь ласковую тьму, и были звезды, далекие и мерцающие. И донесся голос, ее голос: - Задай один вопрос, это будет твоим. И я спросила, не шевеля губами, но все же слыша свои слова: - Как научился Ники Бако делать то, что сделал с Сетом Пинотль? С этими словами возник образ сшитой Ники твари, послышался ее сухой запах и голос, шепчущий: - Спаси. И снова замельтешили образы, да с такой силой, будто били меня по телу. Я увидела Итцпапалотль на вершине пирамидального храма, окруженного деревьями джунглей. Доносился их густой зеленый запах, слышались ночные крики обезьян, вопль ягуара. На коленях перед богиней стоял Пинотль и пил кровь из раны на ее груди. Он стал ее слугой, и он получил силу. Много различных сил, и одна из них заключалась в том, что он сейчас делал. И я поняла, как он взял сущность Сета. Более того, я поняла, как это происходит и как вернуть все обратно. Я знала, как расцепить тварь Ники, хотя учитывая, что было сделано с вервольфами, возвращение в плоть означало для них смерть. Нам не нужен Ники, чтобы снять чары. Я сама могла. И Пинотль мог. Она не стала спрашивать, поняла ли я, - она знала, что поняла. - А теперь мой вопрос. - И не успела я произнести или подумать "погоди", как она уже очутилась у меня в голове. Тянула из меня воспоминания: образы, обрывки, и мне было ее не остановить. Она видела, как Жан-Клод поставил на меня метку, и видела Ричарда, видела, как мы впервые черпаем силу намеренно. Она видела ночь, когда я по собственной воле приняла вторую и третью метку, чтобы спасти нам жизнь. Нам всем. Вдруг я вновь оказалась в собственной коже, все так же держа Итцпапалотль за руку. Я дышала учащенно, задыхаясь, и знала, что если не возьму себя в руки, то голова закружится от гипервентиляции. Она отпустила мою руку, и я могла сосредоточиться только на дыхании. Рамирес орал, спрашивая, что со мной. Эдуард вытащил пистолет, направив его на Итцпапалотль. А она и Пинотль спокойно стояли рядом. Я видела все с хрустальной ясностью. Цвета стали темнее, живее, контуры предметов четче, и я замечала то, чего раньше не видела. На ленте шляпы Эдуарда был приподнятый край, и я знала, что это гаррота. Когда ко мне вернулась речь, я сказала: - Все путем. Нормально. Я жива и здорова. - Коснувшись руки Эдуарда, я опустила пистолет дулом к столу. - Остынь, все нормально. - Она говорила, что ты можешь пострадать, если тебя слишком рано заставить отпустить, - сказал Эдуард. - Вполне могло быть. - Я ожидала плохого самочувствия, опустошенности, усталости, но наоборот, испытывала прилив энергии, силы. - Отлично себя чувствую. - Вид у тебя не вполне отличный, - сказал Эдуард, и что-то в его голосе заставило меня поднять на него глаза. Он схватил меня за руку и потащил мимо столиков к двери. Я попыталась идти медленнее, и он дернул меня, подгоняя. - Мне больно, - сказала я. Он шел к дверям, все еще с пистолетом в руке, крепко ухватив другой рукой мое запястье. Двери в вестибюль он распахнул плечом. Я помнила, что в вестибюле было темно, но сейчас там было не темно. Не светло - просто не темно. Эдуард раздвинул драпри на стене, и открылась дверь в мужской туалет. Прежде чем я успела бы что-нибудь сказать, Эдуард пропихнул меня вперед. Тянулся ряд пустых писсуаров - и за то спасибо. От яркого света пришлось прищуриться. Эдуард развернул меня лицом к зеркалу. Мои глаза были сплошной блестящей чернотой. Ни белков, ни зрачков - ничего. Как слепые, но зато я видела каждую щербинку в стене, каждую зазубринку на краю зеркала. Я шагнула вперед - Эдуард не стал мне мешать - и протянула руку к своему отражению. От прикосновения пальцев к холодному стеклу я вздрогнула, будто ожидала нащупать пустоту. На руке я почти видела кости под кожей, мышцы, работающие при движении пальцев. А еще видела ток крови под кожей. Я повернулась к Эдуарду. Медленно оглядела его и увидела небольшую асимметрию штанин, там, где выходила из сапога рукоять ножа. И почти незаметную складку там, где привязан был к бедру второй нож, до которого можно было дотянуться через карман брюк. Чуть выпирал второй карман, и я знала, что там пистолет, наверное, "дерринджер", но это я уже знала, а не видела. А все остальное воспринималось вновь обретенным зрением. Будто оно возникло благодаря какому-то фантастическому заклинанию. Если так видят мир вампиры, то ни к чему пытаться спрятать оружие. Но мне приходилось обманывать вампиров, даже их Мастеров. Значит, так видит мир она, но не обязательно все они. - Анита, скажи что-нибудь! - Жаль, что ты не видишь того, что вижу я. - И не хочу видеть. - Гаррота у тебя в ленте шляпы. Нож в ножнах в правом ботинке, и еще нож на левом бедре. Рукоять можно достать через карман штанов. А в правом кармане - "дерринджер". Он побледнел, и я это заметила. Видно было, как у него на шее быстрее забился пульс. Я видела мельчайшие перемены в его теле, и это был страх. Неудивительно, что Итцпапалотль видела меня насквозь. Но ведь такая способность могла играть для нее роль детектора лжи. Вампиры и оборотни видят именно мельчайшие движения, которые сопровождают нашу ложь. Даже запах меняется - так Ричард говорил. Почему же она не может определить, когда ей лгут? Ответ пришел на волне ясности, которой достигаешь обычно только долгой медитацией: она не видит того, чего нет в ней самой. Она не богиня, всего лишь вампир, хоть и такой, какого я в жизни не видела, но вампир. И все же она верит, что она - Итцпапалотль, живое олицетворениежертвенного ножа, обсидианового клинка. Она лжет сама себе и потому не видит чужой лжи. Она не понимает, что такое правда, и потому не узнает ее. Обман самой себя в космических масштабах ослабляет ее. Но я не собиралась идти и указывать ей на ошибки. Пусть она не богиня, а вампир, но я попробовала ее силы и в ее черный список попадать не хочу. При той ее силе, которая текла через меня как буйный ветер, теплый и полный запаха незнакомых мне цветов, я даже прокалывать ее пузырь не хотела. Уже много дней я так хорошо себя не чувствовала. Повернувшись снова к зеркалу, я увидела в глазах всю ту же разлитую черноту. Мне следовало бы испугаться или закричать, но я не боялась, а мысль у меня была одна: "Здорово". - А у тебя глаза вернутся к норме? - спросил он, и в его голосе снова прозвучала напряженная нотка страха. - В конце концов да, но если мы действительно хотим получить ответы на свои вопросы, надо вернуться и спросить у нее. Он резко кивнул - в смысле "иди, я за тобой", и я поняла, что Эдуард не хочет, чтобы я шла сзади. Он думал, что она мною владеет. Я спорить не стала - просто вышла в двери первой и отправилась говорить с Итцпапалотль. Оставалось надеяться, что Рамирес не пытался надеть на нее наручники. Ей бы это не понравилось, а то, что не нравится ей, не нравится и ее почитателям, а это пара сотен вампиров. А сколько ягуаров-оборотней, я даже и не знала. Очевидно, питание предназначалось не им. Но это целая армия, а Рамирес не прицел с собой столько полицейских сил.Глава 52
Рамирес ни на кого наручники надевать не стал, но дополнительное подкрепление вызвал. В комнате появились еще четверо патрульных и двадцать ягуаров-оборотней. Публика на все это смотрела как на продолжение спектакля. Ну, если они смогли высидеть то, что произошло с Сетом, то смогут высидеть и действия полиции. Когда мы появились в зале, я шла впереди Эдуарда, он - сзади. Так мы и поступали часто, когда кому-то из нас надо было в следующие несколько минут командовать. Пусть даже вместо глаз у меня черные ямы, но Эдуард по-прежнему доверял мне, зная, что я смогу разрулить ситуацию. Приятно такое осознавать. Ягуары шли между столами, пытаясь обойти копов с флангов. Патрульные держали руки на пистолетах в расстегнутых кобурах. Очень мало надо было, чтобы оружие вылетело на свет и началась потеха. Было бы позорно устроить перестрелку, если вампиры ведут себя тихо и никого не трогают. Один из ягуаров снова пошел вперед, пытаясь замкнуть круг, в котором стояли копы. Я тронула его за руку. Его сила задрожала у меня на руке, и на этот порыв ответила не только моя сила и не только метки. Он посмотрел на меня, и то ли увидел ее глаза, то ли ощутил ее силу, и я сказала: - Назад, вернись к остальным. Он послушался. Какой прогресс. Только бы и полиция оказалась столь же благоразумной. Я обернулась к полицейским и двинулась к ним. Один из новых выругался сквозь зубы, держа руку на пистолете, а другую вытянув, как регулировщик: - Ближе не подходите. - Рамирес! - позвала я, постаравшись, чтобы он меня услышал. - О'кей, она с нами, - сказал он. - А глаза? - не унимался патрульный. - Она с нами. Пропустить немедленно. Голос звучал тихо, но внушительно. Патрульные раздвинулись, как занавес, тщательно стараясь не дотрагиваться до меня, когда я прошла мимо. Вряд ли можно их обвинять, хотя мне и хотелось. Наконец я оказалась у стола, сопровождаемая Эдуардом, а нервные патрульные остались стоять за ним. Через стол я уставилась на Итцпапалотль. Пинотль был рядом с ней, но за руки они уже не держались. Глаза у него так же почернели, как у меня, а у нее - нет. Как ни странно, но с откинутым капюшоном, с тонкими чертами лица и нормальными глазами она из нас троих была больше всех похожа на человека. Рамирес разложил на столе некоторые из своих фотографий. - Скажите нам, что это. - Похоже было, что вопрос этот он задавал не в первый раз. Она посмотрела на меня. - Ты знаешь, что это такое? - спросила я. - Честно говоря, нет. Судя по виду, это мог сделать один из наших мастеров, но камни в глазах появились вместе с испанцами. Я не могу узнать все элементы символики. - Но некоторые можешь. - Да, - сказала она. - И что именно ты узнаешь? - Тела у подножия - это те, которых ты пьешь. - В смысле - так, как сегодня выпили Сета? Она кивнула. - А что статуэтка держит в руках? - Это может быть что угодно, но мне кажется, это какие-то части тела. Сердце, или кости, или что-то другое, но ни один бог не питается... - она нахмурила брови, подыскивая слово, - кишками, требухой, внутренними органами. - Складывается в картину, - сказала я. Рамирес рядом со мной пошевелился, будто ему не терпелось сказать, еще как складывается. Но он промолчал, поскольку был профессиональный коп, а она разговаривала со мной. - Ты видела то, что... - Настал мой черед подбирать слова. Если полиция узнает, что сделал Ники, ему автоматически грозит смертный приговор. Но если честно, он его заслужил. Высосанные им вервольфы не были добровольными жертвами. А он их кроил и сшивал, зная, что они живы, состряпал из них того монстра за стойкой. Одно из самых страшных существ, какое только я видела в жизни, а это немало. Я приняла решение, хотя знала, что Ники оно будет стоить жизни. - То, что сделал Ники Бако? Она кивнула: - Я видела. Это есть осквернение великого дара. - Его Мастер этим набирает силу, как набираешь ты? - Да, и Ники Бако тоже набирает силу, как Пинотль. Как ты только что. - Он может передавать эту силу другим? Например, стае вервольфов? Она задумалась, склонив голову набок, потом кивнула. - Этой силой можно делиться с оборотнями, если у тебя есть какая-нибудь связь с ними мистической природы. - Он - варгамор местной стаи. - Мне незнакомо слово "варгамор". Да, это был волчий термин. - Это означает их колдуна, их брухо, который связан со стаей. - Тогда он вполне может делиться с ними силой. - Ники сказал, будто не знает, где лежит этот бог. - Он лжет, - ответила она. - Такую силу нельзя набрать, не касаясь руки своего бога. Я это уже поняла из образов, которые меня заполняли, но хотелось, чтобы она подтвердила. - Значит, Ники способен отвести нас туда, где прячется этот бог? - Он знает, - кивнула она. - Не вызывает ли у тебя проблем, что мы собираемся выследить и убить бога из твоего пантеона? На ее лице мелькнуло выражение, которого я не поняла. - Если это бог, его нельзя убить. Если вы его убьете, значит, он не был богом. Я не оплакиваю смерть ложных богов. Уж кто бы говорил... Но я не стала придираться. В мои обязанности не входит убеждать ее, кем она является и кем не является. - Спасибо тебе за помощь, Итцпапалотль. Она долго и пристально посмотрела на меня, и я знала, чего она хочет, но... - Ты действительно богиня, но я не могу служить двум Мастерам. - Основа его власти - вожделение, и ты отказываешь ему в этом. Жар бросился мне в лицо, и я подумала, каково это - краснеть с пылающими черными глазами. Но меня смутило не то, что она сказала, а то, что она увидела у меня в голове. Она знала более интимные подробности, чем моя лучшая подруга. Точно так же, как и я разделила с ними то, что они с Пинотлем считали очень личным и интимным. Вполне честно, но я почему-то не думала, что Итцпапалотль будет краснеть. Она посмотрела на меня, как смотрят на ребенка, который намеренно не понимает, что ему говорят. - Скажи мне, Анита, в чем основа моей силы? Вопрос удивил меня, но я ответила. Время лжи между нами прошло. - Сила. Ты питаешься чистой силой, каков бы ни был ее источник. Она улыбнулась, и нить ее силы во мне заставила улыбнуться и меня, ощутить поглощающую радость. - А в чем основа силы твоего Мастера? От этой именно истины я давно уже уклонялась. Не все Мастера вампиров имеют вторичную основу силы, иной способ поглощать энергию, кроме крови или людей-слуг, или зверей, которые можно призвать. Но некоторые имеют, и таков Жан-Клод. - Анита? - сказала она, будто напоминая, что я должна что-то сказать. - Секс. Основа его силы - секс. И снова она радостно мне улыбнулась, и теплое сияние во мне ответило ей. Как приятно быть правдивой. Как приятно быть умной. Как приятно сделать ей приятное. Этим она и была опасна. Если долго оставаться возле нее, желание сделать ей приятное станет самоцелью. Но даже мысль об этом не могла меня напугать. Хорошо все-таки, что я живу не в Альбукерке. - Отвергая его и своего волка, ты калечишь не только триаду власти, но и его. Ты его ослабила, Анита. Ты ослабила своего Мастера. - Мне очень жаль, - услышала я свои слова. - Не передо мной тебе надо сожалеть, Анита. Перед ним. Вернись домой и проси его прощения, упади к его ногам и укрепи его силу. Я закрыла глаза, потому что сейчас мне хотелось действительно одного - просто кивнуть и согласиться. Я не сомневалась, что чары выветрятся еще до возвращения в Сент-Луис, но если объединить Жан-Клода и эту женщину в одну команду, то мне конец. Даже сейчас я была рада, что он за сотни миль, потому что я кивнула, не открывая глаз. Она приняла этот кивок за согласие. - Очень, очень хорошо. И если твой Мастер будет благодарен мне за помощь в этом деле, пусть со мной свяжется. Я думаю, мы можем прийти к взаимопониманию. В меня просочилась струйка страха - я ощутила это впервые с того момента, как она в меня вторглась. Я смотрела на нее сквозь вуаль ее силы - и боялась этой женщины. Она прочла мое состояние. - Ты и должна всегда бояться богов, Анита. Если бы не боялась, была бы дурой. А ты не дура. - Она посмотрела мимо меня на Рамиреса. - Кажется, я помогла вам всем, чем могла, детектив Рамирес. - Анита? - спросил он. Я кивнула: - Ага. А сейчас пора заехать к Ники Бако. - Если Ники нам врал, то врал и вожак стаи, - сказал Эдуард, - потому что подтвердил, что Ники говорит правду, будто не знает, где монстр. - Если Ники подобной силой может делиться со стаей, то я знаю, почему стая нам врала. - Вервольфы станут драться за Ники, - сказал Эдуард. Мы переглянулись. - Если полиция ворвется туда силой, будет кровавая баня. - Я покачала головой. - Но какой у нас выбор? - Ники в баре нет, - сказал Рамирес. Мы повернулись как на пружинках и спросили хором: - А где он? - В больнице. Кто-то его здорово отделал. Мы с Эдуардом переглянулись и оба улыбнулись. - Тогда возвращаемся в больницу. - В больницу, - согласился Эдуард. Я посмотрела на Рамиреса: - Тебя это устраивает? - Ты можешь доказать то, что говорила о Бако? - спросил он. - Да. - Тогда ему светит смертный приговор. И он об этом узнает. Я видел Бако на допросах. Он крепкий орешек, и он знает, что ничего не выиграет, а потерять может все, если скажет правду. - Тогда надо найти что-то, чего он боится больше смерти на электрическом стуле. Я не могла с собой справиться - обернулась и посмотрела на Итцпапалотль. Встретилась с ней взглядом, но в ее глазах больше не было тяги. Ее собственная сила защитила меня от нее. Ни звезд, ни бездонной ночи - просто темное знание, о чем я думаю, и ее одобрение моего плана. - Мы ни на что незаконное идти не можем, - заявил Рамирес. - Ну конечно! - поддержала я. - Анита, я серьезно. Я посмотрела на него, и он вздрогнул, встретившись со мной взглядом. - Разве я могу тебя так подставить? Он пытливо всматривался в мое лицо. Так иногда я гляжу на Эдуарда или на Жан-Клода. И наконец он сказал: - Я не знаю, что ты можешь сделать. Хорошо ли, плохо ли - но это была правда.Глава 53
Эдуард вытащил из "бардачка" темные очки и протянул их мне перед тем, как мы вошли в больницу. У меня глаза не стали еще нормальными, хотя я знала, что эффект уже начал спадать, потому что черный цвет и блеск моих глаз стали меня тревожить. А это был хороший признак. Ники Бако лежал не в отдельной палате, и полиция переместила его соседа в другую палату. Он лежал на вытяжении и никуда не собирался. В кровати он казался меньше, чем мне помнилось. Нога, которая была так грубо изломана, белела в гипсе от пальцев до тазобедренного сустава. Система блоков и шнуров поддерживала ее приподнятой под непривычным углом, который должен был чертовски сказываться на спине. Рамирес допрашивал Ники почти тридцать минут и ни к чему не пришел. Мы с Эдуардом наблюдали за спектаклем, прислонясь к стене. Но Ники сделал именно то, чего мы боялись: с ходу просек ситуацию и возможные последствия. Помирать он не хотел, так чего ради помогать нам? - Ники, мы знаем, что за монстра ты сделал. Мы знаем, что ты сотворил. Помоги нам поймать эту тварь, пока она больше никого не убила. - И что дальше? - спросил Ники. - Я знаю закон. Жизнь в тюрьме не светит таким, как я, - применившим магию для убийства. Смертный приговор мне обеспечен. Вам нечего мне предложить, Рамирес. Я оттолкнулась от стены и тронула Рамиреса за руку. Он посмотрел на меня, и на его лице уже выражалась досада. Ему сообщили, что сюда едет лейтенант Маркс, и он хотел расколоть Бако до прихода Маркса, чтобы заслуга была его, а не лейтенанта. Политика, конечно, но в полицейской работе ее полно. - Я могу задать вопрос, детектив? Он глубоко вдохнул, медленно выдохнул. - Да, конечно. И отошел, освобождая мне место у кровати. Я посмотрела на Ники. Кто-то приковал его за руку к спинке кровати. Я не думала, что это необходимо, когда есть вытяжение, но этот наручник можно будет использовать. - Что сделает Супруг Красной Жены, если узнает, что ты выдал его тайное убежище? Он уставился на меня, и даже сквозь темные очки была видна ненависть в его глазах. И еще было заметно, как быстро стала подниматься и опускаться у него грудь, как забился пульс на шее. Он перепугался. - Ответь, Ники. - Он меня убьет. - Как? Он нахмурился: - В каком смысле - как? - Я имею в виду - каким способом? Как он будет тебя убивать? Ники поерзал в кровати, пытаясь найти удобное положение. Нога держала его крепко, и он дергал прикованную руку, дребезжа браслетом наручника вдоль прута спинки. Сегодня ему не суждено поудобнее устроиться. - Он, наверное, пошлет своего монстра. Разрежет меня и выпотрошит, как всех прочих. - Его прислужник крошил всех ведунов или экстрасенсов, а с обычных людей сдирал кожу. Так? - Если ты такая умная, можешь меня не спрашивать. Ты уже сама знаешь все ответы. - Не все. - Я тронула прут кровати, к которому он был прикован, взялась руками с обеих сторон, так что наручник не сдвинуть. - Я видела эти тела, Ники. Очень неприятный способ уходить, но есть вещи и похуже. Он сухо засмеялся: - Выпотрошить заживо - хуже трудно что-нибудь придумать. Я сняла очки и дала ему увидеть мои глаза. У него пресеклось дыхание. Он уставился на меня, глаза у него полезли из орбит, горло перехватило. Я тронула его за руку, и он завопил: - Не трогай меня! Черт побери, не трогай! Он дергал и дергал наручник, будто это могло ему помочь. Рамирес подошел с другой стороны кровати и поглядел на меня. - Я ему ничего плохого не делаю, Эрнандо. - Уберите ее от меня на хрен! - Скажи нам, где этот монстр, и я ее вышлю из палаты. Ники глядел на меня, на него, и теперь я видела у него на лице страх. Тут даже вампирское зрение не нужно было. - Вы этого не сделаете. Вы ведь копы. - Мы ничего и не делаем, - сказал Рамирес. Ники снова таращился на меня. - Вы копы. Вы меня можете казнить, но не пытать. Это закон. - Ты прав, Ники. Полиции запрещено пытать арестованных. - Я наклонилась поближе и шепнула: - Но я же не из полиции? Он снова начал дергать цепь, греметь ею по пруту во все стороны. - Немедленно уберите ее от меня! Я требую адвоката. Немедленно адвоката! Рамирес обернулся к двум патрульным у двери: - Пойдите вызовите адвоката для мистера Бако. Копы переглянулись. - Оба? - спросил один. - Оба, - кивнул Рамирес. Они снова переглянулись и направились к двери. Тот, что повыше, спросил: - И сколько времени должен занять телефонный разговор? - Сколько-то. И когда вернетесь, постучите. Патрульные вышли, остались только Эдуард, Рамирес, Ники и я. Ники уставился на Рамиреса: - Рамирес, вы же отличный коп. Я про вас никакой грязи не слыхивал. Вы ей не дадите меня пытать. Вы же нормальный мужик, Рамирес! Не давайте ей меня пытать! Он говорил быстро и высоко, но с каждым повторением он был все больше уверен в себе, уверен, что добропорядочность Рамиреса будет ему щитом. В одном он, наверное, был прав. Рамирес не даст мне его тронуть, но я хотела, чтобы Рамирес дал мне его напугать. Я потянулась, будто погладить его по щеке. Он отдернулся. - Рамирес, мать твою, забери ее от меня, будь человеком! - Я буду поблизости, Анита, нужен буду - позовешь. Он отошел от кровати и сел в дальнем углу палаты рядом с Эдуардом. - Рамирес!! - отчаянно крикнул ему вслед Ники. Я тронула его губы пальцами, и он под этим ласковым прикосновением застыл. Медленно двинулись его глаза, очень медленно заглянули в мои. - Ш-ш-ш, - прошептала я, наклоняясь к нему губами, будто поцеловать в лоб. Он открыл рот, резко набрал воздуху и завопил. Я взяла его лицо в ладони, как делал Пинотль, но я знала, что руки мне не нужны. Я могла высосать его поцелуем. - Молчи, Ники, молчи. Он заплакал. - Пожалуйста, пожалуйста, не надо! - И вервольфы тоже так тебя умоляли? А, Ники? Я свела ладони, сделав ему губки бантиком. - Да, - произнес он сдавленными губами. Мне пришлось заставить себя отпустить его, иначе остались бы следы. Нет, отметин оставлять нельзя. Нельзя давать Марксу повода прицепиться к Рамиресу. Я оперлась руками на прут кровати, к которому Ники был пристегнут. Он отодвинул руку на длину всей цепи, но не дергался. Только смотрел на меня, как мышь на кошку, когда знает, что бежать некуда. Я наклонилась к нему. Это было небрежное, очень естественное движение, но мое лицо приблизилось к нему настолько, что он теперь видел лишь его. - Сам видишь, Ники, бывают вещи и похуже. - Я тебе нужен, чтобы вернуть тех. Мы с тобой можем вернуть их к жизни. - Сам видишь, ты мне больше не нужен. Я теперь знаю, как все это проделать. - Я перегнулась, приподнявшись на цыпочки, руки на перилах кровати, подалась к нему, будто хотела шепнуть в ухо: - В ваших услугах более не нуждаются. - Умоляю, - шепнул он. Я заговорила, так близко придвинув к нему лицо, что ощущала теплую волну собственного дыхания. - Врачи удостоверят твою смерть, Ники. Тебя где-нибудь закопают в ящике, и ты будешь слышать каждую лопату земли, упавшую на крышку гроба. Ты будешь лежать в темноте и вопить безмолвно, и никто тебя не услышит. Может, придется нефритовую бусинку зашить тебе в рот, чтобы ты лежал тихо. Слезы текли у него по щекам, но лицо его было пусто, будто он не знал, что плачет. - Говори, где твой хозяин, Ники, или, клянусь, тебе придется хуже смерти. Я очень нежно поцеловала его в лоб. Он заскулил. Я поцеловала его в кончик носа, как ребенка. Нависла над его ртом. - Рассказывай, Ники. Я опустила губы ниже, они соприкоснулись с его губами, и Ники резко отвернулся. - Я расскажу. Я все расскажу! Я отодвинулась от кровати, пропуская Рамиреса. Зазвонил телефон. Эдуард вытащил из заднего кармана оживший сотовый и вышел разговаривать в холл. Голос у Рамиреса был не очень довольный: - Что значит - не можете рассказать, как туда добраться? Блокнот у него был раскрыт, перо наставлено, но ничего не записано. Ники выставил руки, будто отгораживаясь от меня. - Я вам клянусь, что могу вас туда отвести, но объяснить, как проехать, да еще как найти, - не могу. Я же не хочу вас посылать наобум, чтобы вы его не нашли. Вы тогда все свалите на меня, а я не виноват. Рамирес посмотрел на меня. Я кивнула. Он был слишком перепуган, чтобы врать, и слишком глупая была бы причина, чтобы ее сочинить. - Я вас могу к нему отвести. Если мы туда попадем, я вас к нему отведу. - Конечно. Если ты там будешь, сможешь предупредить своего хозяина. - Я и не думал! Но цвет кожи у него изменился, чаще стало дыхание, глаза чуть забегали. - Врешь. - Ладно, вру. Но дурак я был бы, если бы не попробовал сбежать. Меня же хотят убить, Анита. Чего же мне не попытаться? Да, здесь он был прав. - Вызовите Леонору Эванс. Она колдунья. Пусть она его отгородит, чтобы он со своим хозяином мог связаться только воплем. - А вопль куда девать? - спросил Рамирес. - Заткните ему рот кляпом, когда надо будет. - Ты доверяешь эту работу Леоноре Эванс? - Она мне жизнь спасла. Так что да. Рамирес кивнул: - О'кей, я ей позвоню. - Он посмотрел на шнуры вытяжения. - Врачи не захотят его сегодня никуда отпускать. - А ты с ними поговори, Эрнандо. Объясни, что поставлено на карту. И вообще что толку его лечить, если его тут же казнят? Рамирес посмотрел на меня: - Очень бездушные слова. - Но все равно правдивые. Эдуард постучал и просунулся в дверь, только чтобы сказать: - Ты мне нужна. Я посмотрела на Рамиреса. - Наверное, теперь мы можем взять эту работу на себя, - сказал он. - С удовольствием. Я надвинула темные очки и вышла в холл к Эдуарду. По его лицу я сразу же поняла: случилось что-то серьезное. У него это было видно не так, как обычно бывает, но видно - натянулась кожа возле глаз, он держался как-то осторожно, будто опасался резких движений, чтобы не разбиться. Даже я бы, наверное, не заметила этого, не будь у меня зрения вампира. - В чем дело? - спросила я, подходя поближе, потому что вряд ли его слова предназначались для ушей полиции. У него это редко бывало. Он взял меня под руку и отвел в сторону, подальше от патрульных, которые таращились в нашу сторону. - У Райкера дети Донны. - Он сжал мне пальцы, и я не сказала ему, что это больно. - Питер и Бекки. Он их убьет, если я тебя к нему не привезу немедленно. Он знает, что мы в больнице. Дает мне час доехать, потом начинает их пытать. Если через два часа мы там не будем, он их убьет. Если мы приведем за собой полицию, он их убьет. Я взяла его за руку. Почти любого другого из своих друзей я бы обняла. - Как Донна? Он вроде бы заметил, что впился в мою руку, и отпустил. - Донна сегодня на собрании своей группы. Я не знаю, жива ли нянька, но Донны еще два или три часа дома не будет. Она не знает. - Поехали, - сказала я. Мы повернулись, и вслед нам крикнул Рамирес: - Куда вы собрались? Я думал, вы захотите присутствовать. - Срочное личное дело, - ответил Эдуард, не останавливаясь. Я обернулась, идя задом наперед и пытаясь при этом говорить: - Через два часа позвони домой Теду. Звонок будет передан на его сотовый телефон. Мы присоединимся к твоей охоте на монстра. - А почему через два часа? - спросил он. - Наше срочное дело будет к тому времени улажено, - сказала я, цепляясь за руку Эдуарда, чтобы не упасть, идя спиной вперед. - Через два часа все это уже может кончиться, - предупредил Рамирес. - Извини. - Эдуард протащил меня через двери в следующую секцию холла, и она за нами закрылись. Он уже набирал номер на сотовом. - Скажу Олафу и Бернардо, чтобы встретили нас на повороте к дому Райкера. Я не знаю, кто из них подошел к телефону, но Эдуард продиктовал длинный список, что с собой привезти, и заставил его записать. Мы уже вышли из больницы, прошли на парковку и садились в "хаммер", когда он защелкнул телефон. Вел машину Эдуард, а мне оставалось только размышлять. Не очень удачное занятие. Мне вспомнился май, когда бандиты похитили мать и младшего брата Ричарда. Нам прислали коробочку с локоном брата и пальцем матери. Все, кто их хоть пальцем тронул, теперь мертвы и не тронут больше никогда и никого. Только о двух вещах я сожалела: первое - что не успела вовремя и не спасла их от пытки, и второе - что бандиты слишком быстро умерли. Если Райкер тронет Питера или Бекки... вряд ли мне захочется видеть, что сделает с ним Эдуард. По дороге я молилась: "Господи, пожалуйста, пусть их не тронут. Пусть они будут невредимы". Райкер мог и соврать. Они оба могут быть мертвы, но я так не думала - быть может, потому, что тогда и мне предстоит умереть. Я вспомнила Бекки в платье с подсолнухом, с веточкой сирени в волосах, и как она смеется на руках у Эдуарда. Я видела угрюмое презрение Питера, когда Эдуард и его мать касались друг друга. Вспомнила, как Питер попер на Рассела в ресторане, когда тот стал угрожать Бекки. Храбрый мальчуган. И я пыталась не думать о том, что с ними происходит прямо в эту минуту. Эдуард стал очень, очень спокоен. И когда я на него смотрела, зрение черного хрусталя показывало мне куда больше, чем я видела до сих пор. Мне уже не надо было гадать, дороги ли ему эти дети. Я это видела - он их любил. Насколько он вообще был на это способен, он их любил. И если кто-то их тронет, месть Эдуарда будет огромным и страшным ужасом. И я не смогу ему помешать, что бы он ни делал. Мне останется только стоять, смотреть и стараться, чтобы не слишком много крови оказалось у меня на ботинках.Глава 54
Ночь была темная. Не облачная, а просто темная, будто что-то помимо облаков закрывало луну. А может, мне так виделось. Возвращая Эдуарду долг, мне прежде всего хотелось избежать всяких незаконных проявлений при сотрудничестве с ним. Мы подобрали Бернардо и Олафа на перекрестке в чистом поле, в окружении голых холмов, уходящих во все стороны и теряющихся в темноте. Прикрытия не было, кроме чахлого кустарника, и когда Эдуард остановил машину и вырубил двигатель, я решила, что нас впереди ждут. - Выходи. Надо переодеться к приему. И он вышел, не оглядываясь, иду ли я за ним. Я вышла. Тишина была беспредельной, как небо над головой. В пяти футах от меня стоял человек. Я навела браунинг раньше, чем он осветил себе лицо фонариком и я поняла, что это Бернардо. Олаф появился с обочины как по волшебству. Кюветов вдоль полотна не было. Вообще ничего не было. И что еще больше потрясало - что они стали грузить в машину большие черные сумки, взявшиеся невесть откуда в том же чистом поле. Будь у нас время, я бы спросила, как это сделано, хотя могла бы и не понять ответ. Наверное, навык. Навык, которого у меня нет, хотя неплохо было бы его приобрести. Впрочем, большинство тварей, от которых мне приходится скрываться, могли бы услышать стук сердца Бернардо или Олафа, как бы хорошо ребята ни прятались. Почти отдыхом было действовать против людей. Хотя бы можно спрятаться в темноте. Через двадцать минут мы снова были в дороге, и Эдуард не шутил насчет переодевания. Мне пришлось раздеться до лифчика, и на меня надели кевларовый бронежилет. Он был моего размера. Значит, сделан на заказ, потому что готовых кевларовых жилетов моего размера не бывает. - Твой приз за то, что нашла все оружие, - сказал Эдуард. Он всегда знает, что мне купить. Надев жилет, мне пришлось подгонять кобуру, но мне сказали сделать это в машине. Я не спорила. У нас было всего десять минут, чтобы добраться до дома Райкера. Футболка у меня плохо подходила к броне. Бернардо протянул мне черную мужскую рубашку с длинными рукавами. - Надень на футболку и застегни до половины, когда подгонишь кобуры. Наплечную подогнать было просто - всего лишь чуть выпустить ремни. Внутренняя кобура не годилась при надетом жилете. Я переложила "файрстар" за пояс джинов и стала возиться, пока не нашла угол, который меня устраивал. Он все равно вдавливался в живот, но зато здесь я могла достать его быстро. А синяки потом пройдут. Я попробовала повытаскивать браунинг через расстегнутую рубашку, хотя в сидячем положении это неудобно, но времени не было выходить и отрабатывать то же движение стоя. - Ребята, а ведь вы меня нервируете, что одели в кевлар. - Ты же не спорила, - ответил Бернардо. - Времени не было на спор. Мне сказали, я сделала. Но зачем он нужен? - Олаф? - позвал Эдуард. - У Райкера на службе двадцать человек, десять - наемные быки. Половину их мы уже видели. Но вторую десятку он держит возле себя. Трое бывших "морских котиков", трое бывших армейских рейнджеров, один бывший полицейский и четверо с затемненными досье. Это значит, что их работа, в чем бы она ни было, совершенно секретна и, возможно, криминальна. Я вспомнила, что говорил агент ФБР Брэдфорд насчет Олафа - что у него затемненное досье. - А не слишком ли получается элитное подразделение для охотника за черепками? Олаф продолжал выдавать информацию, будто я ничего и не говорила. Бернардо тем временем показывал мне содержимое большой кожаной сумки. Я слушала Олафа и смотрела, что показывает Бернардо. - У Райкера в Южной Америке есть люди, снабжающие его контрабандой. Подозревают, что он занимается не только археологией. Возможно, наркотиками. Местной полиции неизвестно, насколько крупный криминальный авторитет находится в ее зоне ответственности. - И когда вы все это выяснили? - Уже приехав домой, - ответил за него Эдуард. - А как вы это узнали? - Если мы тебе скажем, нам придется тебя убить, - сказал Олаф. Я начала улыбаться, подумав, что это шутка, но увидела его лицо в свете фар единственного встречного автомобиля. С таким лицом не шутят. - Вот это похоже на лак для волос. Можешь даже выбрызнуть немного крезола. Но подними вот это... - Он снял второй слой металла. - Здесь чека, здесь депрессор. Это зажигательная граната. Выдергиваешь чеку, отпускаешь депрессор, и у тебя три секунды, чтобы отбежать не меньше чем на двадцать футов. В гранате белый фосфор, эта дрянь горит даже под водой. Если кусочек попадет на рукав, прожжет ткань, кожу, кости и вылезет с другой стороны. Он защелкнул потайное отделение и отдал гранату мне. - Чертовски тяжелый лак для волос, - заметила я. - Да, но многие ли из бывших кто-они-там это заметят? Он был прав. Далее, маленький спрей для дыхания оказался на самом деле нервно-паралитическим газом. Кольцо для ключей при нажатии кнопки выбрасывало четырехдюймовое лезвие. Тяжелой перьевой авторучкой действительно можно было писать, а если щелкнуть рычажком, выскакивало шестидюймовое лезвие. Настоящие духи, только с повышенным содержанием спирта. "Брызгай в глаза", - посоветовали мне. Одноразовая зажигалка, поскольку никогда не знаешь, когда может понадобиться огонь, и пачка сигарет для объяснения присутствия зажигалки. В воротнике черной рубашки был передатчик, который позволит найти в здании меня - или хотя бы рубашку. У меня стало возникать ощущение, что меня захомутали на съемки джеймс-бондовского фильма. Я подняла расческу, у которой ручка была тяжелее обычной. - А это что? - спросила я. - Это? - переспросил Бернардо. - Это расческа. Ах вот как. Я посмотрела на Эдуарда. Он лишь надел белый кевларовый жилет под футболку и белую рубашку. Даже шляпа ковбойская на нем осталась. Олаф и Бернардо оделись в черные маскировочные костюмы десантников и запаслись рюкзаками, с виду набитыми. Они щетинились оружием, тоже черным, чтобы не выдавало себя блеском, но прятать они его не стали. - Я так понимаю, что ребята не пойдут с нами с парадного входа. - Нет, - ответил Эдуард, нажимая на тормоз. Олаф и Бернардо выскользнули из машины и растворились в темноте. Я знала, что высматривать, и потому увидела, как они, пригнувшись, перебегают через холм. Но если специально не вглядываться, их не заметишь. - Эдуард, ты меня пугаешь. Я же девушка не спецназовского или джеймс-бондовского типа. Где ты откопал эту гранату в виде лака для волос? - Сейчас много женщин в секретной службе. Это прототип. - Приятно знать, на что идут мои налоги. Мы ехали по длинной гравийной дорожке к большому дому на холме. Огни пылали во всех окнах, будто по всем комнатам пробежался, хлопая по выключателям, кто-то, панически боящийся темноты. Если Райкер действительно думал, что к нему идут монстры, то сравнение точное. На последних ярдах дороги Эдуард очертил мне свой план. Я притворюсь, что сочиняю защитные чары для Райкера. Пока я буду тянуть время, Олаф и Бернардо попытаются найти детей. Если не найдут или если не смогут их вытащить, Олаф найдет кого-нибудь и убьет как можно более жестоко за то короткое время, что у него будет, бросит тело там, где его обнаружат. Суть вся в том, чтобы Райкер подумал, будто монстры уже в доме. Возможно, нас отведут туда, где будет найдена жертва монстра, чтобы получить от меня совет специалиста, и тогда мы и тот, кто с нами будет - хотелось бы, чтобы это был сам Райкер, - окажутся там, где Олаф и Бернардо помогут нам его убить. Если этот план провалится, Бернардо начинает взрывать все подряд, что должно создать панику и, как мы надеемся, позволит нам отыскать детей. Это в том случае, если Бернардо не сочтет все строение слишком хлипким, таким, что оно рухнет целиком и погребет нас под собой. Тогда нам понадобится какой-нибудь другой план. Эдуард остановил машину на гравийном круге у вершины холма. К нам направились люди, вооруженные автоматами. Гарольда и Рассела среди них не было. Они двигались, как Олаф и Бернардо, как хищники. - Ты не веришь, что они отдадут нам детей? - спросила я. - А ты? - Эдуард положил руки на руль на десять и два часа - так, чтобы их было видно. Я подняла руки в воздух, тоже чтобы их было видно. - Нет. - Если ребята невредимы, мы будем убивать как можно меньше. Если нет, то выживших будет ноль. - Полиция об этом узнает, Эдуард. Ты начисто провалишь свою легенду "старины Теда Форрестера". - Если детей не будет в живых, мне на это глубоко плевать. - А как узнают Олаф и Бернардо, убивать или нет? - У меня в жилете микрофон. У них у обоих наушники, и они услышат. - Когда ты отдашь команду убивать? - Если отдам. Парни с автоматами зашли с двух сторон от машины и жестом велели нам выходить. Мы подчинились, очень стараясь держать руки на виду. Чтобы никаких, не дай Бог, недоразумений не было.Глава 55
Вооруженный мужчина, стоявший с моей стороны, не был особенно высок - пять футов восемь дюймов, если не ниже, но мышц у него на руках было столько, что вены выступали на коже переплетением змей. У некоторых даже от минимума упражнении вены выступают рельефным рисунком, но обычно такого можно добиться лишь очень большой нагрузкой. Как будто этот парень хотел недостаток роста компенсировать ошеломительной силой. Обычно мускулистые ребята - тормозные и толком драться не умеют. Они полагаются только на силу и наглость. Но этот двигался плавно, чуть ли не плыл, слегка боком, что говорило о владении какими-то боевыми искусствами. И двигался он хорошо, и бицепсы у него были толще моей шеи. И еще он направлял на меня автомат весьма современного вида. Мускулистый, обученный боец и превосходит меня вооружением - что там теория говорит на этот счет? - Руки на капот, голову вниз, ноги в стороны, - велел он. Я положила руки на капот и склонила голову. Двигатель еще был теплый - не горячий, но теплый. Мускулистый тип постучал мне ботинком по ногам: - Шире. Я послушалась и посмотрела на ту сторону машины, где то же самое проделывал с Эдуардом более высокий и худой человек с автоматом и в очках в серебряной оправе. Обычная пустота и беспощадность во взгляде Эдуарда дошли до апогея. Но почему-то я знала, что ему все это удовольствия не доставляет, и тут я сообразила, что я все еще в темных очках, а в темноте вижу отлично. Забавно, что Олаф и Бернардо не спросили об этом в машине. Впрочем, особо много времени для вопросов у них не было. Вампирское зрение чуть ослабло, но еще не прошло, или я бы в темных очках была слепа. Интересно, что бы подумал мускулистый насчет моих глаз? Он снова стукнул меня по ногам, на этот раз больнее. - Я сказал - голову вниз! Голос был как у сержанта на учениях. - Опустить голову ниже - это я вообще на капот лягу. Я ощутила сзади движение и успела повернуть голову, когда он шлепнул меня по затылку, да так, что я щекой влипла в капот. Если бы я ударилась носом, губами, это было бы больно - что и входило в его планы. - Делай что говорят, и тогда не будет больно. Я почему-то начинала ему не верить, но прижалась щекой к капоту, руки распростерлись по машине, будто меня приколотили гвоздями, ноги так широко, что подножкой меня можно было бы свалить на землю. Но именно такой неудобной позы он и добивался. Отчасти это было лестно - он обращался со мной как с личностью опасной. Многие плохие парни так не делают. Обычно им приходится потом об этом жалеть, но не всегда. Если мускулистый сегодня погибнет, то не из-за своей беспечности. Он меня обыскал сверху донизу, даже волосы ощупал. Нашел стилетные заколки Бернардо для волос, которые его коллеги не заметили. Снял с меня темные очки и осмотрел их, будто бы искал что-то такое, что мне бы никогда не пришло в голову искать в очках. В лицо он мне не смотрел и на глаза не обратил внимания - а может, в них уже исчез этот черный блеск. Он нашел все, кроме передатчика в рубашке и содержимого сумочки. Его он вывалил на землю и фонарем осветил каждый предмет. Проверил, что ручка пишет, что лак для волос брызгается лаком, а слезоточивый газ под видом спрея для освежения дыхания взял так, будто сразу понял, что это. Но это было все, что он взял из содержимого сумочки, хотя пустую сумку он смял левой рукой, не выпуская из правой автомата. - А тут, значит, нет отделения для пистолета? Я приподняла голову так, чтобы видеть, как он вываливает все из сумочки, и мы смогли переглянуться, пока он держал меня под прицелом и осматривал предметы. - Нет, нету. Он для верности встал на сумочку, расплющив ее. Хорошо, что сумочка на самом деле не моя. - Кажется, оружия нет, - сказал он. - Я же тебе говорила. Он отступил на три шага, чтобы до него нельзя было дотянуться. Черт побери, он все еще считал меня опасной. Иногда я рассчитываю сойти за безобидную, но сейчас, когда я была упакована таким количеством оружия, меня иначе как за опасную счесть было нельзя. - Можете встать. Я встала. Он бросил мне очки, я поймала их. Сейчас у меня глаза были освещены огнями дома, но стражник не вздрогнул. Очевидно, их сияние исчезло. Стволом охранник мне показал, что можно подобрать содержимое сумочки. Я вложила все обратно и чуть не сунула туда же очки, но решила их надеть. По двум причинам: во-первых, когда ночь станет настолько темной, что ничего не разглядеть, я буду знать, что вампирское зрение оставило меня полностью. Во-вторых, зная Эдуарда, можно понять, что они наверняка дорогие, и нечего царапать стекла. Охранник шевельнул стволом: - Идите медленно, прямо к дому, и все будет хорошо. - И почему я тебе не верю? - удивилась я вслух. Он посмотрел на меня мертвыми и пустыми, как у куклы, глазами. - Не люблю, кто умничает. - Все равно, пока я не наложу заклинание, тебе в меня стрелять нельзя. - Мне это говорили. Вперед. Тощий очкарик, который держал под прицелом Эдуарда, ждал, пока мускулистый поведет меня. Когда я двинулась, очкарик повел вперед Эдуарда. Они заставили нас идти рядом, велев не расходиться в стороны. Так они смогут убить нас одной очередью, если начнется стрельба. Настоящие профессионалы. Я только надеялась, что Олаф и Бернардо знают свое дело не хуже, чем я думаю. Если нет, то мы в глубокой заднице. У дома была современная планировка - такие строятся архитекторами для заказчиков, у которых денег больше, чем вкуса. Как будто великан вывалил груду бетона и натыкал окна и двери как попало, точно изюм в овсянке. Приятный сюрприз, но они совсем не там, где должны быть. От разнокалиберных окон дом казался деформированным. Дверь не по центру, зато круглая, как раскрытый рот. Окна не только круглые и разные, но вроде бы их число не соответствовало расположению этажей, будто какие-то окна были в пустых стенах, за которыми не могло быть комнат. Белые ступени вели к круглой двери, как язык в мультфильме, высунутый из круглого рта. Ширины ступеней не хватало, чтобы мы шли рядом, и Эдуард вышел на два шага вперед. Ни один из наших конвоиров не возразил-, так что мы двинулись дальше. Я уже так давно не носила сумочек, что как-то неловко было плечу. Приходилось придерживать сумку рукой, чтобы не болталась. По привычке я повесила ее на левое плечо, оставив правую руку свободной. Мне, конечно, нечего было выхватывать этой правой рукой. Но лучше всегда оставлять ведущую руку готовой к действию, на всякий случай. Так мне говорили Дольф и Эдуард. Наверху лестницы, в потоках ярко-желтого света, нам приказали остановиться. Конвоиры стали по сторонам и чуть сзади. Я сперва не поняла, что они делают, но потом дверь открылась, и на нас уставился еще один автомат. Мускулистый и очкарик стояли так, чтобы не быть у него на линии огня и чтобы самим тоже не держать его под прицелом. Расставить три автоматических ствола в такой тесноте непросто, но у них это вышло легко, даже почти небрежно. У первых двух было по запасному магазину в кобурах на бедре, а у этого - два на поясе. Он был чернокожий и высокий, вроде Олафа, - шесть футов с хорошим довеском. И лысый он был полностью, как Олаф. Если их поставить рядом, они будут как негативы друг друга. - Чего так долго? - спросил новый охранник. Голос был под стать комплекции - низкий и глубокий. - Железа у них много было, - сказал мускулистый. Новый ухмыльнулся, глядя на меня. - Рассел так рассказывал, что я ожидал увидеть Аманду. А ты так, мелкая сучка. - Аманда - это та амазонка у дома Теда? - спросила я. Он кивнул. Я пожала плечами: - Я бы не особо верила Расселу на твоем месте. - Он говорит, что ты сломала ему нос, ударила ногой по яйцам и проломила голову деревяшкой. - Все правда, кроме последнего. Если бы я ему голову проломила, он бы умер. - А почему задержка, Саймон? - спросил мускулистый. - Двойка никак не может найти палку. - Он бы и голову свою никогда не мог найти, если бы она не была на нем закреплена, - буркнул мускулистый. - Верно, но ждать все равно надо. - Он поглядел на нас, небрежно держа автомат, как игрушку, в своих лапищах. - Слышь, сучка, а зачем тебе темные очки? Я оставила обращение без внимания. У них у всех автоматы. - Вид у них классный. Он засмеялся - весело, тепло. Приятный смех, если бы в руках у него не было автомата. - А ты, Тед? Я слыхал, что ты крутой пижон? Эдуард превратился в Теда, как фокусник, который решил, что все-таки надо выступать. - Я охотник за скальпами. Убиваю монстров. Саймон глядел на него, и видно было, что Тед его не обманул. - Ван Клиф узнал твою фотографию, Гробовщик. Гробовщик? Тед улыбнулся и покачал головой: - Я никого не знаю по имени Ван Клиф. Саймон только глянул на очкарика. Эдуардуспел лишь отвернуть голову, так что удар пришелся в плечо. Он покачнулся, шагнув назад, но не упал. Саймон глянул еще раз. Очкарик пнул его в коленную чашечку, и Эдуард свалился на одно колено. - Нам только девчонка нужна невредимой, - пояснил Саймон. - Так что я тебя спрашиваю последний раз: ты знаешь Ван Клифа? Я стояла, не зная, что делать. На нас смотрели три ствола, и наша главная задача - вытащить детей. Так что пока - никакого героизма. Если мы погибнем, я не уверена на сто процентов, что Бернардо и Олаф рискнут жизнью, чтобы их спасти. Поэтому я стояла и глядела на Эдуарда, упавшего на колено, и ждала его знака, что мне делать. Эдуард поднял глаза на Саймона: - Да. - Что "да", кретин? - Да, я знаю Ван Клифа. Саймон заулыбался, явно довольный собой. - Ребята, это Гробовщик. У него самый большой счет трупов из всех, кого обучал Ван Клиф. Я скорее почувствовала, чем увидела, как эти двое шевельнулись. Эта информация не только о чем-то им говорила, она и напугала их. Они теперь боялись Эдуарда. Что это еще за Ван Клиф, и чему он учил Эдуарда, и для чего? Очень мне хотелось знать, но не настолько, чтобы сейчас спрашивать. Потом, если останемся живы, я спрошу. Может, он даже ответит. - Я тебя не знаю, - сказал Эдуард. - Я появился после твоего ухода, - ответил Саймон. - Саймон? - вопросительно сказал Эдуард, и здоровенный негр, кажется, понял вопрос. - Помнишь слова: "Если, блин, Саймон чего скажет, ты, блин, сразу на фиг выполняй"? До чего красочно, подумала я, но вслух не сказала. - Мне можно встать? - спросил Эдуард. - Если можешь стоять - то не стесняйся. Эдуард встал. Если это было больно, он не показал виду. Лицо у него было пустое, глаза - как голубые льдинки. С таким лицом, я видала, он убивал. Улыбка Саймона слегка пригасла. - Про тебя известно, что ты злобный тип. - Ван Клиф никогда такого не говорил, - сказал Эдуард. Улыбка Саймона исчезла совсем. - Нет, не говорил. Он говорил, что ты опасен. - А что Ван Клиф сказал бы о тебе? - спросил Эдуард. - То же самое. - Сомневаюсь, - сказал Эдуард. Они переглянулись, и будто какое-то напряжение, испытание повисло между ними в воздухе. Первыми не выдержали нервы у мускулистого. - Куда запропастился Двойка с пищалкой? Саймон моргнул и ледяными карими глазами глянул на человека у меня за спиной: - Микки, заткнись. Микки? Вроде бы кличка не из того мешка, что все остальные. Впрочем, и "Саймон" тоже не слишком круто звучало, пока не объяснили. - Ее фотографию Ван Клиф не узнал. - Ему неоткуда было ее знать, - объяснил Эдуард. - Газеты называют ее истребительницей. - Это вампиры ее так называют. - А за что они ее так прозвали? - А как ты думаешь? Саймон посмотрел на меня: - Сколько вампиров у тебя на счету, сучка? Если представится случай, я собиралась провести с Саймоном урок хороших манер, но не сейчас. - Точно не знаю. - Примерно. Я задумалась: - Я перестала считать где-то около тридцати. Саймон расхохотался: - Тьфу! Тут у каждого счет куда больше. - Ты людей посчитала? - спросил Эдуард. Я покачала головой: - Он же спросил только про вампиров. - Добавь людей, - сказал он. Это было труднее. - То ли одиннадцать, то ли двенадцать. - Сорок три, - подсчитал Саймон. - Микки ты переплюнула, но не Забияку. Значит, очкарика на самом деле зовут Забияка. - Оборотней добавь, - сказал Эдуард. Он превратил это в конкурс. Я не была уверена, что хочу выглядеть именно такой опасной, но Эдуарду я доверяла. - Черт, Эдуард, этого я точно не помню... - Я начала прикидывать про себя. - Семь, - сказала я наконец. Даже слышать, как это говорится вслух, - от этого меня корчить начало. Будто конкурс рейтинга психов. - И меня ты все равно не переплюнула, сучка. Он начинал действовать мне на нервы. - Эти пятьдесят - только те, кого я лично убивала оружием. - Так что, - ухмыльнулся он, - ты не учла тех, кого убила голыми руками? - Нет, этих я посчитала. Улыбка была положительно снисходительной. - Так кого же ты не посчитала, сучка? - Ведьм, некромантов - публику вроде этой. - А этих почему не включила? - спросил Микки. Я пожала плечами. - Потому что убийство с помощью магии - автоматический смертный приговор, - объяснил Эдуард. Я повернулась к нему, нахмурив брови: - Я о магии слова не сказала! - Мы не друзья, - заметил Саймон, - но с нами, сучка, ты можешь быть честной. Мы копам не расскажем. Так, мальчики? Он заржал, и они вместе с ним - тем нервным смехом, которым смеялись вампиры вместе с Итцпапалотль, будто боялись не смеяться. Я пожала плечами: - Почти все эти пятьдесят - санкционированные. Копы про них знают. - Ты под суд когда-нибудь попадала? Это заговорил молчавший до сих пор Забияка. - Нет. - Пятьдесят санкционированных трупов, - произнес Саймон. - Плюс-минус сколько-то, - согласилась я. Саймон посмотрел на Эдуарда - очередное испытание, кто первый отведет глаза. - Ван Клифу она бы понравилась? - Да, но он бы ей не понравился. - Почему? - Она не особо умеет выполнять приказы и слушать команды только потому, что у командира на плече лишняя полоска. - Недисциплинированная, - заключил Саймон. - Нет, дисциплинированная. Только чтобы она тебя слушала, нужно что-то побольше старшинства по званию. - Тебя она слушает, - отметил Саймон. - Она не хотела говорить о своем счете, но послушалась тебя. Судя по этим словам, Саймон очень наблюдателен, слишком даже, чтобы это не настораживало. Я его недооценила. Глупо. Даже хуже - беспечно. Вышел еще один человек с точно таким же автоматом. Он был почти шести футов ростом, но казался меньше, как-то тоньше. Волосы темно-каштановые, коротко стриженные, вьются. Лицо хорошенькое по-девичьи. Такой темный загар, который даже и вообще не загар. На шее у него была скобка с наушниками, от них вели провода к коробочке и плоской... плоской палке. Наверняка это и был Двойка с палкой. Я не поняла, что это, но Эдуард застыл неподвижно. Он знал, что это, и восторга не испытывал. - Где тебя черти носили? - спросил Микки. - Микки, - произнес Саймон, и произнес так, как Эдуард произносил "Олаф", добиваясь безусловного повиновения. От актеров второго плана реплик не требовалось. - Давай, - сказал Саймон Двойке. Двойка надел наушники, щелкнул переключателем на коробке, и на ней зажглась лампочка. У Двойки был взгляд человека, обращенного мыслями внутрь себя, будто он слышал что-то, чего не слышат другие. Начал он со шляпы Эдуарда, опускаясь вниз, задержался у груди, пошел дальше. Присев возле ног Эдуарда, он провел палкой вдоль боков, тщательно стараясь не загораживать обзор троим с автоматами. Собственный автомат он закинул на ремне за спину. Он встал, снял наушники и отключил их от коробки. - Послушай, - сказал он и провел палкой у груди Эдуарда. Палка отчаянно запиликала. - Снимай рубашку, - велел Саймон. Эдуард не стал спорить. Он снял рубашку и протянул Двойке, который помахал возле нее палкой. Прибор молчал. Двойка снова провел палкой возле груди Эдуарда, и снова палка запиликала. Вдоль рубашки - прибор молчал. Двойка покачал головой. - Футболку, - велел Саймон. Эдуарду пришлось снять шляпу. Он отдал ее мне, потом стащил футболку через голову. Кевларовый жилет казался очень неестественным и белым. Футболку Эдуард протянул Двойке, и повторилась та же процедура. - Жилет сними, - сказал Саймон. - Ты мне сначала скажи одно, - произнес Эдуард. - Дети живы? - Какого тебе хрена в чьих-то выблядках? Эдуард только глянул на него, но было в этом взгляде что-то, от чего Саймон сделал шаг назад. Поймав себя на этом, он шагнул обратно, не отводя ствола от груди Эдуарда. - Я сказал, снимай жилет. - Все равно для бронежилета слишком жарко, - задумчиво сказал Эдуард. Странно было слышать это от немногословного Эдуарда, но надо его знать, чтобы заметить эту странность. У меня было чувство, что Эдуард только что подал сигнал: выживших не оставлять. Расстегнув жилет, он стянул его через голову и протянул Двойке. И остался стоять, голый до пояса. Рядом с мускулистым Микки или башней-Саймоном он казался хрупким, но они видели в нем то, что видела я, потому что они его, безоружного и полуголого, боялись. Они реагировали на него точно так же, как Саймон. Точно так же держались подальше все, кроме Двойки. А Двойка вроде бы работал не на тех инстинктах, что остальные, хотя линию стрельбы ни разу не загородил. Он заставлял Эдуарда вытягивать руки или пригибался ниже линии огня. Никто из них не был небрежен - не очень хороший знак. Двойка пробежался щупом по жилету. Когда прибор запиликал, он отдал бронежилет Саймону и еще раз провел возле груди Эдуарда. Тишина. Это хорошо, а то я уже боялась, что Саймон тем же голосом, что говорил "рубашку", "футболку", "жилет", скажет "кожу". То, что Эдуард заставил его нервничать, еще не значит, что он перестал сам по себе быть страшным. - В бронежилете - отлично придумано, - сказал Саймон. - Обычно люди, даже если заставят тебя раздеться, броню не проверяют. Эдуард глядел на него, ничего не говоря. - Теперь ее. Двойка гусиным шагом, не вставая, перешел ко мне. На всякий случай, если вдруг кто вздумает стрелять. Но никто не выстрелил. Конечно, ночь еще только начинается, все впереди. Двойка встал сбоку от меня и наушники надевать не стал - просто провел палкой. Она пиликнула. - Отдайте ему шляпу, пожалуйста. Пожалуйста. Приятное разнообразие после того, как меня уже десять раз назвали сучкой. - С удовольствием, - ответила я, отдавая шляпу Эдуарду. Двойка поднял на меня глаза, будто не привык к вежливым словам из чьих-либо уст, кроме собственных. Палочка снова пробежала рядом со мной и на уровне груди пиликнула. - Сними рубашку, сучка, - сказал Саймон. Я вытащила рубашку из брюк и стала расстегивать. - Меня зовут Анита, а не сучка. - А мне будто не один хрен? Ладно, я пыталась быть вежливой. Я отдала рубашку Двойке. Она пищала, но когда он снова проверил меня, было тихо. Двойка аккуратно положил коробочку на землю, палку-щуп на нее сверху и начал рассматривать рубашку. Меньше чем через минуту он нашел проволочек с чуть утолщенной головкой, вшитый в воротник. - Похоже на передатчик, возможно, маяк-наводчик. Саймон бросил ему бронежилет Эдуарда: - Вскрой и посмотри, что там. Двойка вытащил из заднего кармана раскладной нож и раскрыл его быстрым движением кисти. Сначала он, закрыв глаза, ощупал жилет руками, потом резанул. Это проводок был длиннее, с коробочкой на конце. - Микрофон. Кому-то слышно все, что мы говорим. - Сломай маяк. Двойка раздавил маяк каблуком. Когда на крыльце остался только металлический и пластиковый тонкий слой, он улыбнулся, будто сделал что-то хорошее. В этом мужике чуть-чуть не хватало кирпичей до тонны. Забавно: все те, с кем меня знакомил Эдуард, обладали этим свойством. - Кто там еще с тобой, Гробовщик? - спросил Саймон. Эдуард снова надел шляпу. Без рубашки это было смешно, но он чувствовал себя вполне свободно. Если он и нервничал, догадаться об этом было невозможно. - Я тебя еще раз об этом спрошу по-хорошему, а на третий раз уже по-хорошему не будет. - Он свел плечи, будто это ему должен был достаться удар. - Кто там на том конце провода? Кто? Эдуард покачал головой. Саймон кивнул. Забияка двинул Эдуарда в спину, и, видно, сильно, потому что Эдуард упал на четвереньки. Какой-то выступ на прикладе прорезал кожу на спине двумя полосками. Несколько секунд Эдуард так простоял, как оглушенный, потом встал на ноги лицом к Саймону. - Отвечай, Гробовщик. Эдуард снова покачал головой. Он был готов к следующему удару и покачнулся, но устоял. Появился еще один порез. Они были совершенно не опасны, но показывали, какова сила удара. К утру Эдуард будет в жутких синяках. - Может, она знает, - сказал Микки. - Я не знаю, кто это, - сказала я быстро и соврала, не задумываясь. - Эдуард сказал, что нам нужны будут люди. И нашел кого-то. - И ты полезла в такую кашу, не зная, кто у тебя за спиной? Ты не кажешься такой дурой, - сказал Саймон. - Эдуард за них поручился. - И ты ему поверила? Я кивнула. - Доверила ему свою жизнь? - Да. Саймон поглядел на меня, потом на Эдуарда: - Она твоя подружка? Эдуард заморгал, и я поняла, что он ищет ответ, который будет наименее болезненным по последствиям. - Нет. - Что-то я не верю ни ей, ни тебе, но если начать бить эту сучку и она не сможет наложить чары, Райкер будет очень недоволен. - А почему не заставить Гробовщика их вызвать? - спросил Двойка. Все вроде как застыли, потом повернулись к нему. - Как ты сказал? - переспросил Саймон. - Если они нас слышат, пусть он им скажет подойти, подняв руки вверх - в таком смысле. Саймон кивнул, потом повернулся к Эдуарду: - Прикажи им подойти к дому. И руки держать на виду. - Они не пойдут, - сказал Эдуард. - Или они придут, или я тебе голову снесу на фиг. - Саймон приложил короткий приклад к плечу, а ствол наставил на лоб Эдуарда. - Скажи, чтобы подошли. Руки поднять вверх, оружие бросить на землю. Забавно, как Саймон даже и не подумал, что это могут оказаться полицейские. Он будто знал, что Гробовщик полицию не пригласит на развлечение. Эдуард смотрел в ствол, мимо, в глаза Саймона, и смотрел своим обычным взглядом - холодным и пустым, как зимнее небо. В нем не было страха. Ничего вообще не было, будто Эдуарда самого не было здесь. Эдуард, может, и был спокоен, а я нет. Я достаточно видела бандитов и понимала, что Саймон не блефует. Более того, ему хотелось это сделать. Куда спокойнее будет ему жить, если Эдуард жить не будет. Ни одной мысли у меня в голове не было, но и просто стоять и наблюдать, чем все кончится, я не могла. - Отдай им команду, Гробовщик, или твои мозги растекутся по этому крыльцу. - Если даже я прикажу, они все равно не придут. Саймон прижал ствол так, что Эдуарду пришлось упереться ногами, чтобы не отступить. - А ты молись, чтобы они пришли. Ты нам живой не нужен, только она. - Мне он нужен живой, - сказала я. Саймон покосился на меня и тут же вернулся к Эдуарду. - Ври больше, сучка. - Ты колдун, Саймон? - спросила я, зная ответ заранее. Я бы заметила, если бы он им был. - А какая, к хрену, разница? - Тогда откуда ты знаешь, что мне нужно и что не нужно для заклинания? И босс будет очень недоволен, если ты оставишь меня без человека, который мне нужен, чтобы защитить босса от монстра. - А зачем он тебе? - спросил Двойка. Я попыталась что-то придумать и ничего не могла найти хорошего. Когда ничего другого не остается, попробуй сказать правду - иногда помогает. - Райкер сказал, что ничего плохого детям не сделает. Сказал, что нас тоже не тронет. Если ты вышибешь мозги... Теду, то я не буду верить и другим обещаниям Райкера. Как только я решу, что Райкер убьет детей и нас, когда я сделаю работу, у меня пропадет всякий стимул ему помогать. Саймон снова глянул на меня: - Сейчас тебе будет стимул. Я не видела, как он кивнул, но ощутила, как шевельнулся за спиной Микки. Принимать удар я никогда толком не умела. Уклонилась я, не думая, и он промахнулся по моему плечу, но я была права - драться он умел. Я еще только поворачивалась, чтобы... что именно? еще не знала, но тут приклад въехал мне в подбородок. Наверное, я разозлила его, уклонившись, потому что он стукнул сильно. Следующее, что я помню, - как лежу на земле, глядя в небо. Надо мной склонился Двойка, гладя по щекам. У меня было такое ощущение, что он еще и потерся об меня, пока я лежала в отключке. Очков на мне не было. То ли их снял Двойка, то ли они слетели при ударе. - Она очнулась, - сказал Двойка вроде как мечтательным голосом. Ласково мне улыбнулся и продолжал гладить мне лицо. Надо мной склонился Саймон, закрывая свет. - Как тебя зовут? - Анита. Анита Блейк. - Сколько пальцев? Я проследила за его рукой: - Два. - Сесть можешь? Хороший был вопрос. - Может быть, если мне помогут. Двойка обнял меня под спину и поднял. Я оперлась на его руку всем весом - не потому, что это было необходимо, а чтобы думали, что я контужена сильнее, чем есть на самом деле. Чем сильнее я ранена, тем меньшую угрозу я представляю для них. Уже какое-то преимущество. Я навалилась на плечо Двойки. Он что-то напевал немелодичное себе под нос, рукой хватая меня за лицо, гладя подбородок. Наконец я смогла увидеть всю картину. Эдуард стоял на коленях, сцепив руки на ковбойской шляпе. Автомат Забияки упирался ему в затылок. Эдуард не был ранен - похоже, что ему не дали совершить ничего героического. У Микки была рассечена губа, и он избегал чужих взглядов. - Встать можешь? - спросил Саймон. - Если помогут. - Двойка! - велел Саймон. Двойка помог мне встать на ноги, и мир закачался. Я вцепилась в него с такой силой, будто у меня мир хотел выскочить из уха. Может, я и не притворялась контуженной. - Блин! - произнес Саймон. - Идти можешь, если Двойка тебе будет помогать? Я хотела кивнуть, и от попытки меня затошнило. Пришлось отдышаться и только потом ответить: - Кажется, да. - Ладно, тогда пошли. Он попятился в дом, озирая окружающую темноту, хотя при таком количестве света вряд ли могло работать ночное зрение. Следом шли мы с Двойкой. У него на шее висел микрофон Эдуарда, как стетоскоп у доктора. За ним - Эдуард, крепко сцепив руки на голове. Дальше Забияка, и замыкал шествие Микки. Они рассыпались так, чтобы, если начнется стрельба, оставить себе пространство для маневра. Саймон стал подниматься по лестничному маршу. Я посмотрела вверх, и мир снова поплыл. - Саймон, она вряд ли сможет подняться по лестнице, - позвал Двойка. - Микки. - Названный индивидуум тут же нарисовался возле лестницы. - Понеси ее. - Не хочу, чтобы он меня трогал! - Я никого из вас не спрашивал, - напомнил Саймон. Микки отдал автомат Саймону и взял меня за руку. Потащил он меня слишком быстро, вскинул к себе на плечо головой вниз. Дышать было невозможно, тошнота усилилась. - Сейчас меня вырвет! Он бесцеремонно свалил меня с плеч, поставив на ноги, и я упала. Подхватил меня Саймон. - Ты сможешь в таком виде наложить заклинание? Ответ на это я знала точно - да. Потому что если Райкер решит, что я не могу ему помочь, он убьет нас всех. - Смогу, если Микки не будет закидывать меня на плечо, чтобы голова болталась вниз. Мне нужно сохранять вертикальное положение, иначе мне легче не станет. - Неси ее в руках, а не через плечо, - сказал Саймон. - Должен же быть какой-то толк от этих мышц. Микки поднял меня на руки, как ребенка, и стоял так, будто я ничего не вешу. Он был силен, но так нести человека труднее, чем кажется с виду. Посмотрим, как он пройдет больше одного этажа. И будем надеяться, что он меня не уронит. Я обняла его рукой за плечи. Лучше было бы обнять двумя руками за шею, так надежнее, но мне было не обхватить эти дельтовидные мышцы без напряжения. - Сколько ты выжимаешь? - Три девяносто. - Ого! Впечатляет. Он вроде как был польщен. Микки - опасный тип, но если дело не дойдет до драки, то он здесь слабое звено. Забияка слишком хорошо выполняет приказы, Саймон есть Саймон. Двойка выглядит безобидно, но что-то есть страшноватое в его мечтательных глазах. Может, я ошибаюсь, но я бы предпочла иметь дело с Микки - во всяком случае, кто кого обдурит. Кто кому руку положит - тут лучше иметь дело с Двойкой. Микки шел вверх по лестнице, держа меня на руках, без малейшего усилия. Я чувствовала, как работают его ножные мышцы. Снова то же ощущение колоссальной силы и быстроты. - А что означает Микки? - спросила я. - Ничего. - Саймон свою кличку объяснил, и я просто хотела знать, что значит твоя. Ответил Двойка: - Это от Микки-Мауса. - Двойка, заткнись. - У него на заднице татуировка Микки, - пояснил Двойка, будто и не слыша. У Микки потемнело лицо, и он повернулся сердито к Двойке. Я только постаралась ничего на лице не выразить. Каким надо быть дебилом, чтобы у себя на заднице нарисовать Микки-Мауса? Нет, не вслух. Эти ручищи продолжали меня держать. Если бы не метки, он бы наверняка убил меня тем ударом. Нет, я не хотела, чтобы Микки на меня злился. Площадка и второй марш. Микки даже не замедлил шага на площадке, просто пошел дальше. И ноги его двигались так же легко. И дыхание не стало тяжелее. Вообще у него дыхание было ровное. Какие бы дефекты у Микки ни были, к спортивной форме они не относились. Я это ему сказала и спросила: - И бегаешь каждый день? - По пять миль. А как ты угадала? - Многие бодибилдеры на твоем месте уже сдохли бы. Они пренебрегают развитием выносливости, а ты как отлично смазанная машина. Даже не запыхался. Что-то есть очень интимное, когда тебя несут в таких ручищах. Вспоминаешь раннее детство, может быть, руки родителей. Руки Микки сжались сильнее, и одна из них начала поглаживать мне бедро. Я не велела ему перестать. Опыт мне подсказывает, что если мужчина заинтересован в сексе с тобой, то он задумается, если придется убить тебя до секса. Это правило не всегда срабатывает, но чаще срабатывает, чем нет. Фокус в том, чтобы заставить мужчину думать больше о сексе, чем об убийстве, и это приводит его в некоторое замешательство. А замешательство среди врагов было нам просто необходимо. Мы оказались в широком белом коридоре, который тянулся по всему верхнему этажу дома. По сторонам коридора шли белые двери с серебряными ручками, и они ничем не отличались друг от друга. Саймон направился к дальней двери, за ним Микки со мной на руках. Следом шел Двойка, дальше последние ступени проходил Эдуард, конвоируемый Забиякой, который держался так, чтобы его нельзя было достать ни рукой, ни ногой. Ребята свое дело знали, а я к этому не привыкла. Даже когда я имела дело с вервольфами или вампирами, среди них профессионалов не было. И никогда я не встречала профессионалов настолько профессиональных. Это давало нам возможность отгородиться от плохих и безнадежных. Саймон открыл дверь. Мы пришли. Мы все еще живы. Ночь еще сулит какие-то шансы.Глава 56
Микки поставил меня на пол, покрытый очень красивым персидским ковром. Он еще держал меня за плечи, будто это он сам придумал меня нести. Я слегка стиснула ему руку перед тем, как шагнуть от него прочь. Не из блядовитости, а чтобы оставить ему надежду на случай, если он вдруг окажется полезным. Комната была похожа на кабинет преуспевающего ученого. Древние карты на стенах. Полки, занимающие почти все свободное место на стенах; полно книг, с виду читаемых и используемых. И на большом столе с кожаным покрытием раскрытые книги, закладки, заметки на полях - будто мы оторвали кого-то от научной работы. А за столом сидел мужчина - крупный и высокий, широкий в плечах. Не то чтобы толстый, скорее толстеющий. Он поднялся и двинулся нам навстречу, улыбаясь и протягивая руку. Двигался он уверенно и легко, широким шагом, как бывший спортсмен, несколько сдавший от размеренной жизни. Темные волосы, подстриженные очень коротко, на макушке почти вылезли. Руки большие, и лишний вес уже стал сказываться на них - кольцо колледжа врезалось в палец. Его мозолистые ладони говорили, что этот человек не чурался физического труда, но мозоли несколько мягчали по краям, сливаясь с кожей. Наверное, теперь он перестал делать черную работу сам. Мужчина сжал мне руку двумя своими, хотя в одной его могли поместиться две мои. - Как я рад вас видеть, миз Блейк! Можно подумать, меня сюда пригласили, а не затащили шантажом. - И я рада, что хоть кто-то из нас рад. Он улыбнулся шире и выпустил мою руку. - Прошу прощения за эту театральность. Саймон мне позвонил и сказал, что Микки вроде бы сломал вам шею. Я так рад, что он преувеличил. - Не очень преувеличил, мистер Райкер. - А как вы себя чувствуете? Достаточно хорошо, чтобы выполнить заклинание? Мы можем сначала принести вам чаю, дать отдохнуть. Я выдавила из себя улыбку. - Я благодарна вам за столь цивилизованное поведение, и кофе - это было бы отлично, но где дети? Он покосился мимо меня на Эдуарда. Тот все еще держал руки сцепленными на шляпе - хоть не поставили опять на колени. - Ах да, дети. Мне не понравился его тон. Будто сейчас он сообщит плохие новости. - Где они? - спросил Эдуард, и Забияка снова двинул его по спине прикладом. Эдуард покачнулся и не сразу выпрямился снова. Руки он со шляпы не снял, будто не хотел давать повода снова его ударить. - Вы обещали, что их не тронут, - напомнила я. - Но вы опоздали. - Нет, - сказал Эдуард. - Не надо, - успела я произнести, когда Забияка замахнулся. Он все равно ударил. Черт, плохо. Я повернулась к Райкеру: - Ваши жестокие выходки все сильнее убеждают меня, что вы не собираетесь отпускать нас живыми. - Заверяю вас, миз Блейк, что имею твердое намерение вас отпустить. - А остальных? Он слегка пожал плечами и вернулся за стол. - К несчастью, мои люди считают, что мистер Форрестер слишком опасен, чтобы оставлять его в живых. Я об этом искренне сожалею. - Он снова сел в уютное вращающееся кресло, устроил локти на подлокотниках, сплел толстые пальцы. - Но перед смертью он будет нам весьма полезен. Если вы проявите упрямство, мы отыграемся на мистере Форрестере. Поскольку мы все равно собираемся его убить, с ним можно делать все, что мы захотим, так как это не имеет значения. У меня в животе свернулся тугой ком, пульс застучал в глотке так, что я только со второй попытки смогла произнести: - А дети? - Вас это действительно интересует? - Я же спрашиваю? Он потянулся куда-то под стол и что-то там нажал. Задняя стена комнаты раздвинулась, и за ней оказалось столько оборудования, которым в пору было бы гордиться НАСА. При виде четырех пустых телевизионных экранов я почему-то засомневалась, что это у него каналы цифрового телевидения. - За каким чертом все это нужно? - спросила я. - Это вас вряд ли интересует. Я дал сигнал подойти еще четверым из моих людей, и когда они будут тут, я покажу вам детей. - А зачем вам нужны еще люди? - Увидите. Долго ждать не пришлось - в дверь вошли четверо. Двоих я узнала: Гарольд со шрамами и Тритон, из которого я чуть не сделала сопрано. У Гарольда был дробовик, у Тритона - его сорокапятикалиберный с никелированными накладками. Но за ними стояли еще двое, и это было серьезно. Первый был высокий, состоящий почти из одних мускулов и темной, будто горелой кожи. У него не было мышечного рельефа Микки, но он в этом и не нуждался. Вошел он в комнату в ореоле собственного потенциала насилия. Моя интуиция завопила благим матом, и я знала, что от этого типа надо держаться подальше. У него был такой же автомат, как у прочих профессионалов, но еще он вооружился ножами. На предплечьях, на плечах, на бедрах и даже из-за плеч торчали рукоятки. Как-то очень примитивно это было и очень эффектно. Если такой войдет к тебе в камеру, ты рухнешь на колени и завопишь о пощаде. Второй был среднего роста, цвет коротких волос какой-то не слишком ни темный, ни светлый, как и вообще все в нем - не слишком. Лицо было из тех, которое забудешь через две секунды, потому что оно не было ни красивым, ни уродливым. Самый незапоминающийся человек, которого я в жизни видела, но когда он бросил на меня беглый взгляд и мы встретились с ним глазами, меня как током дернуло. Один его взгляд - и я уже знала, что из этих двоих опаснее второй. Он был вооружен таким же автоматом, как и остальные, но помимо этого еще и десятимиллиметровым автоматическим пистолетом. Я не узнала марки - десятимиллиметровые слишком велики для моей ладони, и потому я ими не очень интересовалась. - Саймон, я хочу по два человека на каждого из наших гостей. - На него стоит поставить четверых, - ответил Саймон. - Подчиняюсь вашему профессиональному мнению. Забияка заставил Эдуарда встать на колени. Саймон велел Микки перейти к Эдуарду. Я думаю, он не хотел рисковать, что мускулистый снова меня ударит. Если даже убить Эдуарда слишком рано, меня можно дальше шантажировать детьми. Среднего Саймон направил к Эдуарду и сам встал тоже около него. Они считали его опасным. И были правы. Тошнота уже проходила, но эти приготовления меня нервировали. Я страшилась того, что предстояло увидеть. Если бы они не боялись нам это показать, не было бы четверых около Эдуарда. Около меня остались Двойка и тип с ножами. Гарольд и Тритон заняли пост у двери, и Гарольд вроде как нервничал. Двойка тронул меня за руку, провел пальцами по шраму у локтя. - Чья это работа? - Вампира. Он приподнял свою рубашку, и живот у него оказался массой белых шрамов. - Минометная мина. Я не знала, что мне на это сказать, но меня избавили от такой необходимости. Тип с ножами схватил меня за руку выше локтя и повернул к Райкеру. Руку он не отпустил, а поскольку его пальцы обхватили мой бицепс полностью и с запасом, вырваться было бы трудно. - Представление начинается, - заявил Райкер, щелкнув еще каким-то выключателем. Два монитора ожили. Черно-белые снимки из камер. Сначала я увидела в одной камере спину Рассела, в другой - спину амазонки Аманды. Потом увидела торчащие из-под женщины ноги. Ноги в джинсах и кроссовках, связанные у лодыжек. Слишком большие для Бекки. Питер. Она была раздета до пояса, и эта широкая мускулистая спина была покрепче, чем у всех в этой комнате, кроме Микки. Только по длине волос я ее узнала. Она наклонилась вперед, открыв больше тела Питера. Штаны и трусы она ему спустила до колен и теперь играла с ним. Я уставилась в пол, потом на экран. Она попыталась поцеловать Питера, а когда он отвернулся, дала ему две пощечины, по одной и по другой щеке. Рот у него уже был окровавлен, будто била она его не в первый раз. Снова она потянулась его поцеловать, показав в объектив небольшие тугие груди. Она поцеловала его, и на этот раз он ей это позволил. А рука ее работала над его телом, не останавливаясь. Я медленно повернулась к другому монитору. Господи, только бы Рассел не делал того же с Бекки. Он не делал, и я возблагодарила Бога. Рассел повернулся, будто знал, что теперь играет на публику. Бекки сидела у него на коленях, и он держал ее так, как всегда держат ребенка, но одну ручку он ей прижимал к своему колену, и два пальчика торчали под неправильными углами. У нас на глазах он сломал ей третий, и рот девочки открылся в беззвучном крике. - Может быть, включить звук? - спросил Райкер. Бекки кричала высоко и жалобно. Рассел ее прижимал к себе и что-то ворковал успокоительно. Погладил ее по волосам и глянул в камеру. Он знал, что мы смотрим. Нос его был все еще в бинтах. Питер завизжал. Никогда у него не было такого детского голоса. - Не надо, пожалуйста! Не надо! Руки у него были связаны за спиной, но он все равно вырывался. Она дала ему пощечину. - Будет хорошо, вот увидишь. Я посмотрела на Эдуарда. Саймон держал автомат у его головы. Шляпа лежала на полу. Среднего вида человечек достал откуда-то нож и держал лезвие у горла Эдуарда. По коже стекала струйка крови, Я встретила его взгляд и поняла, что все присутствующие в этой комнате, в этом доме - все мертвы. Они только еще об этом не знают. Эдуард попытался что-то сказать, но Саймон его опередил: - Не разговаривать. Или Стрелок тебе перережет глотку. Стрелок - это вот этот средний человечек. Не совсем подходящее имя. Ему бы больше пошло Том, Дик или Гарри. Эдуарду не позволяли говорить, значит, играть мне. Но мы оба знали, чем игра кончается. Внезапной смертью. - Уберите их оттуда, Райкер. - Детей? - спросил он с легким оттенком непонимания. - Прикажите им оставить детей в покое. Немедленно. - А если я этого не сделаю? Я улыбнулась: - Тогда придет монстр и выпустит вам кишки. Глаза его вздрогнули - это его тревожило. Отлично. - Я думаю, что осознание происходящего ускорит наложение заклятия защиты. - Если вы это не прекратите, Райкер, спасать будет некого. - Ну, не знаю. Судя по звукам, мальчику это нравится. Я старалась не слышать, но дыхание Питера звучало все чаще и чаще, и это не от боли. - Не надо, не надо, пожалуйста! - вскрикнул он. Я взглянула и тут же пожалела об этом. Бывают зрелища, шрамы от которых никогда до конца не проходят. Видеть, как Питер разрывается между первым в жизни наслаждением и всем этим ужасом, - это как раз из той серии. Я горжусь тем, что никогда не дрогну. Если кого-то пытают, я не отвернусь. Это меня избавило бы от страданий, но не жертву. Если я не могу избавить жертву от боли, я смотрю - в знак уважения и как наказание самой себе, чтобы напомнить, что бывает с людьми, которых я подвела. Но Питера я подвела дважды - потому что отвернулась раньше, чем у него изо рта вырвался бессловесный крик. И это не был крик боли. Я отвернулась, и, наверное, слишком резко после недавно полученной травмы головы, или же дело было в чем-то другом, потому что комната закружилась в цветном водовороте. Я попыталась опуститься на колени, но человек с ножом дернул меня за руку, удержав на ногах. Ну и отлично. Я и блеванула прямо на него. Он отдернулся, выпустив мою руку. Я рухнула на колени, радуясь, что можно опуститься. Рвота вызвала ревущую головную боль. Сквозь очередную волну тошноты донесся голос Райкера: - Аманда, Рассел, будьте добры оставить этих детей. Наша миз Блейк слишком чувствительна и не может работать, когда за них волнуется. Я посмотрела на монитор, чтобы удостовериться, что они действительно ушли. Рассел поцеловал Бекки в головку и положил в угол, где она свернулась в клубочек и, плача, стала звать маму. Аманда завязала Питеру глаза, хотя он молил этого не делать. Что-то она потом ему шепнула на ухо, отчего он свернулся в шар. Штаны она на нем оставила спущенные, подобрала с пола свою рубашку и вышла. Я тоже свернулась в комок на полу. То есть осталась стоять на коленях, пытаясь решить, стошнит меня снова или нет. Такого рода тошнота - обычный признак сотрясения мозга. Второй признак - головная боль. Но думаю, что это просто нервы сейчас довели меня до такого состояния. Я уже давно не блевала при осмотре места убийства. Очевидно, есть еще вещи, которые мне не удается вынести - надругательство над детьми; Господи, помоги нам! Помоги нам вытащить их отсюда. Что-то запищало, и Райкер нажал какую-то еще кнопку на столе. - Да, в чем дело? - У нас тут два трупа. Расчлененка. - Монстр! - побледнел Райкер. - Ножи. Какие-то офигенно здоровенные ножи. - Вы уверены? - спросил Райкер. - Совершенно уверены? - Так точно, сэр. - Кажется, у нас посторонние. - Он посмотрел на Саймона. - И что вы думаете по этому поводу предпринять, Саймон? - Убить их, сэр! - Тогда так и сделайте. - Стрелок, Забияка! Останетесь здесь и застрелите его, как только Райкер даст команду. Микки, ты со мной. - Он посмотрел на двоих, стоявших возле меня. - Вы остаетесь с ней. Чтобы никто больше ее не стукнул. Гарольд, Тритон! Вы со мной. И они ушли. Осталось по два бандита на каждого из нас плюс Райкер. Лучше случая не представится. - Ванная тут есть? - спросила я. - Вы опять собираетесь... заболеть? - Есть такая мысль. - Вы двое, отведите ее. Да, Двойка! Если вы придумаете что-нибудь этакое... что не оставит следов и физически никак не повредит миз Блейк, но убедит ее, что не только мистеру Форрестеру и детям здесь могут сделать плохо, то исполните это. Может быть, покажете ей то, из-за чего вас так назвали. У вас тридцать минут. Не так уж много можно сделать с человеком, не нарушая перечисленных ограничений. Все, что я могла бы придумать, в основном было бы сексуально. Обычно разговоры о моем неотвратимом изнасиловании меня огорчают, но сейчас я думала только об одном: у меня тридцать минут с двумя мужиками, которые больше хотят меня поиметь, нежели убить. А я хочу только их убить. Мое намерение облегчает мои действия. Но вслух я сказала: - А есть причины пытать и меня или это просто хобби? Райкер ответил мне приятной уверенной улыбкой. - Я думал, вы стоите моих людей, миз Блейк, но оказалось, что вы слабы. Слабость наказуема. Но наказывать вас надо осторожно, чтобы вы все же смогли наложить заклинание, ибо таково мое желание. - А моя реплика: "Такие вещи надо делать деликатно, иначе испортишь заклинание"? Двойка заржал. Райкер нахмурился. - Это из "Волшебника из страны Оз", - пояснил Двойка. - Злая Колдунья Запада говорит это Дороти. - Уведите ее, Двойка. - Райкер сморщил нос. - А вы, Нож, помойтесь. Можете принять участие в наказании, но Двойка - старший. Я не хочу, чтобы ей был причинен вред. Двойка взял меня за руку почти вежливо и помог встать. Нож - тот, кого я облевала, шел в нескольких шагах за нами. Он явно не допускал небрежностей. У дверей появился еще один. Смуглый испанского типа мужчина с длинными волосами, наплечной кобурой, в которой содержался автоматический девятимиллиметровый. Выглядел как местный наемник, но он им не был. Он вибрировал силой, излучая энергию. Экстрасенс, а может быть, и не только. - Миз Блейк, познакомьтесь с нашим экспертом по сверхъестественному, Аларио. Он был старшим по заклинаниям защиты во всех моих заведениях. Недавно его искусство не помогло нам в одном из моих магазинов, и там погибли все работники. Вам предстоит одержать победу там, где он потерпел поражение. Аларио разглядывал меня холодными темными глазами. Сила его столкнулась с моей, когда Двойка провел меня мимо него. Мы почуяли силу друг друга, и больше ни для чего времени не было, но оно еще наступит. И этого я на самом деле и боялась. Аларио - дело серьезное, практикующий колдун. Он быстро допрет, что я ни хрена не понимаю в заклинаниях защиты - по крайней мере тех, которые нужны Райкеру. Двойка вел меня по белому коридору, а Нож тащился следом. Время поджимало. Вернуться в комнату и слепить фальшивое заклинание я не могу. Олаф не сумел совершить убийство настолько ужасно, чтобы обдурить бандитов. Но одну пользу он принес - заставил их разделить силы, и я должна была этим воспользоваться. Так что из ванной должен выйти только один из нас. Хотелось надеяться, что это буду я.Глава 57
Ванная была из тех, где двойной рукомойник отделен от всего остального. Двойка завел меня прямо в ванную, где был душ. Я сумела изобразить несколько рвотных движений всухую, но больше ничего не получалось, хотя голова разболелась тут же. Так разболелась, что я закрыла глаза, будто боялась, как бы из них мозги не вытекли. Если это не сотрясение, то чертовски на него похоже. Двойка намочил махровую салфетку и подал мне. - Спасибо. Я приложила ее к лицу и попыталась подумать. Двойка меня пока не трогал. Нож отмывался возле умывальника, но очень скоро захочет в душ. - Мне понравилась морда Ножа, когда ты его облевала. Это миллион стоит. Я приложила мокрую ткань к затылку. В голове лихорадочно мелькали мысли о сумочке и ее содержимом. Но голос у меня был спокойный - очко в мою пользу. - Нож? Вроде персонажа из комиксов? Он кивнул. - Ага, убийца вампиров. Они оба ходили с ножами. - И оба чернокожие, - добавила я. - Ага. Я глядела в его лицо, все еще не снимая с шеи салфетку, которую он мне так любезно подал. Попыталась что-то прочесть в этом благожелательном, чуть мечтательном лице, но это было как читать мысли Эдуарда. Между строк я читать не умею. - А мне казалось, что тот Нож на самом деле пользовался деревянными ножами и чем-то вроде арбалета. Двойка пожал плечами: - Либо ты храбрая, либо не веришь, что я тебя трону. - Я верю, что ты меня тронешь, если захочешь. - Значит, храбрая. - Он стоял, прислонившись к стене, играя пальцами на ремешке кобуры. Мой черед настал пожимать плечами. - Это есть, но не храбрость сейчас делает меня спокойной. Он впервые посмотрел на меня с интересом: - А что? - После того как я видела, что было с Бекки и Питером, как-то меня не очень волнует, что будет со мной. В дверь забарабанил Нож. - У нас времени мало, а мне нужно в душ. Мы с Двойкой оба вздрогнули, когда он застучал в дверь. Обменялись смущенными улыбками, потом он отпер дверь и выпихнул меня. Нож пытался оттереть одежду в рукомойнике, но это не помогало. Он попытался пройти в душ, и Двойка встал у него на дороге. - Райкеру не понравится, что ты полез в душ. - Он мне велел отчиститься. - Саймон велел стеречь ее вдвоем. А это не выйдет, если ты будешь в душе. Нож бросил на меня пренебрежительный взгляд: - Саймон ее просто переоценил. Я не боюсь того, кого тошнит при виде такой легкой пытки. А теперь уйди с дороги, Двойка. Двойка отодвинулся, шагнул назад и в сторону. Нож прошел мимо, не сказав ни слова, и злость тащилась за ним шлейфом, как свободный плащ. Он шумно хлопнул за собой дверью. Я подошла к умывальнику и снова намочила салфетку. Двойка смотрел на меня в зеркало. Глаза его были все так же приветливы, но что-то заползало в них иное. Такое, что обещало боль, как ветер несет запах дождя за секунды до того, как польет. Я стала искать в сумочке. - Где-то у меня тут был дыхательный спрей. - Я мог бы запереть тебя с Ножом. Он отлично выглядит раздетым, а сейчас он не очень тобой доволен. Рука моя сомкнулась на ручке со спрятанным лезвием. - И ты действительно думаешь, что он настолько себя контролирует, чтобы меня только изнасиловать, не причинив других повреждений? Ты сам сказал, он не очень мной доволен. - Ты не спросила, откуда у меня кличка. Слишком быстро для меня раскручивался разговор. - Я думала, что какая-то карточная. Он покачал головой. Я смотрела на него в зеркало. Он стал расстегивать штаны. И стоял слишком далеко, чтобы меня тронуть или чтобы я могла отбиваться. Оставалось только ждать, чтобы он подошел. Он засунул руку в прореху и вытащил свой предмет плавным отработанным движением. Он был велик, впечатлял даже обвисший и мягкий. Если бы я не видела раньше у Бернардо, впечатление было бы сильнее. Конечно, нельзя быть уверенной на сто процентов, какой он будет большой при эрекции. Некоторые едва меняют размер, другие вырастают сильно. Может, он тоже такой. Тут я заметила, что на этой штуке татуировка. Мне пришлось обернуться и посмотреть, не доверяя зеркалу. - А я что должна делать? Заорать от страха или попросить потрогать? - А что тебе хочется сделать? Я поняла, что мне трудно смотреть ему в лицо, а не на член, потому что он начал расти, и татуировка стала отчетливее. - Охочую нельзя изнасиловать, так? Он улыбнулся, будто этот подход уже работал с другими женщинами. Действительно, не каждый день девушке достаются такиепредложения. - Если ты никому не расскажешь, я тоже не расскажу. - Это два сердца у тебя... там? Он улыбнулся шире. - А больно не было? - Сейчас будет больнее, - сказал Двойка. Он двигался ко мне, медленно, чтобы я успела как следует рассмотреть. Был у него вкус к театральщине, у этого Двойки. И я не хотела, чтобы еще с кем-нибудь, кроме меня, он этот вкус удовлетворял. Я повернулась и оступилась - намеренно. Он меня подхватил, как уже сегодня подхватывал. Ручка оказалась у его груди, под грудиной, под углом вверх. Я - охотник на вампиров. И если я что умею в жизни, так это находить сердце с первого удара. Как только ручка уперлась, я нажала кнопку. Не было движения вверх, не было ощущения входящего лезвия - оно само сделало свою работу. У Двойки вытаращились глаза, раскрылся рот, но ни звука не донеслось оттуда. Я дернула лезвие влево, вправо, чтобы он не мог набрать воздуху и предупредить того, кто в душе. Двойка стал сваливаться вниз по стене. Я его подхватила, осторожно положила на пол, радуясь, что мне досталась не такая громадина, как Микки. Его тушу труднее было бы опустить плавно. В душе все еще шумела вода - Нож, наверное, все равно не услышал бы стук падения тела, но лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Двойка лежал на полу с торчащим из груди ножом, штаны расстегнуты, его тезка обнажен для взглядов мира. Очень у него грустный был вид, у мертвого. Если останется время, я застегну ему штаны, но сначала - Нож. Сняв автомат с плеча Двойки, я закинула ремень себе на плечо. Проверила, как стоит предохранитель: снят. У переключателя было три положения, а не два, как у "узи". Я его поставила на самую высокую полоску. Логика подсказывала, что таким образом будет выпущен максимум пуль за минимум времени. Еще я взяла запасной магазин Двойки. В магазине всего двадцать патронов. Обычно это много, но не сегодня. Во всем мире не хватило бы патронов, чтобы обезопасить меня на сегодня. Запасные магазины автоматов и обоймы пистолетов я положила в сумочку и надела ее лямки крест-накрест на грудь. Запасным пистолетом у Двойки оказался девятимиллиметровый "глок". Лично мне стрелять из "глока" неудобно, хотя многие от него в восторге - после того как выучатся в тире. Но этому экземпляру я обрадовалась. Стволы - вещь отличная, но шуму от них много. Если я пристрелю Ножа, остальная компания бандитов тут же на меня навалится. И что хуже - они могут до того застрелить Эдуарда. У них три заложника, а нужен только один. Надо что-то тихое. Беда в том, что я вряд ли смогу снять Ножа ножом. Врукопашную - и думать не стоит. Значит, остается содержимое сумочки. Нож из груди Двойки я вытащила. Кровь вздулась пузырем темнее обычного, как и положено крови из сердца. Автоматически я вытерла клинок рукавом его рубашки и сунула в нагрудный карман. Одна рука Двойки уперлась в дверцы ящиков под умывальником. Может, у меня не только содержимое сумочки есть. Отодвинув руку Двойки, я стала смотреть. Потрясающе, сколько смертоносных веществ хранят люди у себя в ванной. Почти на всем были метки-предупреждения, громко вопящие, что у вас в руках яд, едкое вещество, при попадании в глаза немедленно промыть водой. А главное - стопка больших махровых полотенец, а у меня есть пистолет Двойки. Самодельный глушитель. Но тогда я должна держать пистолет на уровне талии, близко к телу, чтобы полотенца были достаточно туго к нему прижаты. Если держать оружие таким образом, то надо стрелять с очень близкого расстояния. Если Нож - профессионал не хуже остальных, то пистолет должен быть у него под рукой. У меня будет только один выстрел, и он должен быть удачным. Как подойти близко к вооруженному мужчине? Просто - сними с себя часть одежды. Я сняла футболку и бронежилет. Нож он не остановит, и вообще весь смысл в том, чтобы не дать противнику выстрелить, так зачем он тогда? Кроме того, я хотела бить на романтические чувства - или хотя бы на вожделение. Кевлару в этом смысле чего-то не хватает. Лифчик я на себе оставила. Не настолько у меня хорошие нервы. К тому же, если он потребует снять еще что-нибудь, у меня тогда остаются только штаны. Что-то вроде покера на раздевание - чем больше на тебе надето, тем больше у тебя свобода маневра. Блин, вода в душе перестала шуметь. Время у меня кончалось. Вдруг сердце оказалось в глотке. Но надо было идти туда, пока он сам не вышел. Если он увидит тело, мне уже не об изнасиловании придется тревожиться. Я заткнула пистолет за пояс штанов, прижала полотенца к груди и животу и открыла дверь. Потом закрыла ее за собой и прислонилась к ней. Нож поднял глаза. На темной коже блестели капельки воды, и Двойка оказался прав. Он действительно был красив раздетый. При других обстоятельствах на него было бы приятно посмотреть, но сейчас мне от страха дышать было трудно. Он потянулся за автоматом, приставленным к ванне. Ножи в ножнах висели на вешалке для полотенец, как вешают махровые салфетки, чтобы были сухие и под рукой. Он резко остановился, держа пальцы на автомате. - Чего тебе? - Двойка велел отнести тебе полотенца. У меня в голосе был страх, который я даже не пыталась скрыть. - Как он тебя уговорил раздеться? Я смущенно опустила голову: - Предложил мне на выбор: он или ты. Нож засмеялся очень мужским смехом. - Он тебе свою двойку показывал? Я кивнула. Мне даже не надо было делать смущенный вид - просто я не пыталась его скрыть. - А ну-ка сними лифчик. Он выпрямился, убрав руку дальше от автомата, но все еще слишком близко к ножам и пистолету на вешалке для полотенец. Я спустила бретельки, прижала к груди полотенца, завела руку за спину и расстегнула застежки. Отвела потом полотенца от тела ровно настолько, чтобы стащить лифчик и дать ему упасть на пол. А полотенца тут же прижала к себе - из застенчивости и чтобы скрыть пистолет за поясом. Он вышел из ванны и двинулся через те три шага, которые нас разделяли. Я повернулась чуть боком, вытащила пистолет, скрывая его за полотенцами. Он был прямо передо мной, за три шага до своего оружия. Протянув согнутые пальцы, он отвел верхнее полотенце вниз, обнажая мои груди дюйм за дюймом. И стоял он ближе десяти дюймов от меня. Руки его стали гладить мне груди сверху, и я выстрелила. Тело его дернулось, кажется, он произнес "твою мать!". Я продолжала давить на спусковой крючок раз за разом, пока он не свалился на колени, закатив глаза под лоб. Живот и нижняя часть груди превратились в красное месиво. Полотенца разорвались в клочья, испещренные черными пороховыми пятнами. Выстрелы были заглушены, но не до конца. Я ждала, и мне казалось, что звуки еще перекатываются эхом между стен. Я ждала криков, тревоги. Тихо. Лифчик с пола я подняла, но перед тем, как его надевать, открыла дверь и прислушалась. Тихо. Отлично. Я оделась и подобрала все оружие. Пистолет у Ножа был "Хеклер и Кох". Отличная штучка. Я его запихнула за пояс, где обычно у меня был "файрстар". Оба пистолета я повесила на одно плечо, а ножны с ножами - на другое. Автомат я взяла наперевес, отщелкнула предохранитель - и вот, я готова, насколько это возможно. Последний раз, когда я видела Эдуарда, он стоял на коленях. Его двое охранников - в полный рост. Если стрелять осторожно и особо не дергаться, я могу их снять поверх головы Эдуарда. План состоял в том, чтобы полить комнату очередями. Грубоватый план, и преимущество внезапности мы потеряем, если нас кто-нибудь услышит, но теперь, когда звук выстрелов не должен был привести к немедленной гибели Эдуарда, мне было наплевать. Тогда они бы убили Эдуарда, поскольку он представляет собой угрозу, а угрозу за спиной не оставляют, когда идут навстречу новой угрозе. Дети для них угрозой не были. Если Райкер будет убит и не сможет отдать приказ мучить детей, им ничего не грозит, и мы спокойно их заберем. Теоретически все выглядело так, и придумать что-нибудь получше мне не удавалось. Ощетинившись оружием, я прислушалась у внешней двери. Тихо. Чуть приоткрыла ее. В коридоре пусто - прекрасно. Я заперла дверь, чтобы люди думали, будто ванная занята не только мертвыми телами. Ножи слишком сильно болтались на плече, и потому я опустила их на пол под стеночку, как можно тише. Коридор, который казался раньше таким длинным, теперь словно стал покороче, потому что план у меня был из тех, что либо великолепно удаются, либо кончаются катастрофой. Не пройдет и двух минут, как я уже буду у двери. И тогда посмотрим.Глава 58
Приклад у автомата был короткий, но я его пристроила к плечу, а руки у меня не такие длинные, как у его прежних владельцев, поэтому мне, наверное, даже удобнее было из него стрелять. Несколько шагов отделяли меня от двери в кабинет. Оттуда донеслись голоса: - Что значит "Антонио и Бандита нет на месте"? - Это был голос Райкера. - Я думал, ваши люди знают свое дело, Саймон. Блин! Саймон вернулся в кабинет? Но это не важно. План не менялся. Но я бы предпочла, чтобы Саймона там не было, по крайней мере пока я не выручу Эдуарда и он не вооружится. Но нет, голос Саймона звучал металлически и с треском помех. Он говорит по интеркому. Черт, не хотелось бы, чтобы он услышал выстрелы. Лучшее, что я могла сейчас сделать, - подождать, пока он отключится. Но чем дольше я прячусь в коридоре, тем меньше шансов на успех моего плана. Кто-нибудь может появиться с лестницы, или из какой-нибудь комнаты, или из кабинета. Утрачу я внезапность - и все пропало. Я боялась, боялась по-настоящему, не убить боялась или быть убитой, но как бы случайно не застрелить Эдуарда. У меня в руках незнакомый автомат. Я никогда даже не видела, как из него стреляют. Если взять прицел слишком высоко, что с ручным пулеметом, что с автоматом, можно промахнуться. И если я начну поливать комнату свинцом и ни в кого не попаду, то меня заслуженно пристрелят. Сделав последний глубокий вдох, я шагнула в комнату, прикрываясь дверью. В кино стреляющий всегда стоит в проеме, как идиот, а это - лучший способ, чтобы тебя убили. Используй укрытие, если оно есть. Доля секунды у меня была, чтобы оглядеть комнату. Забияка и Стрелок держали Эдуарда на коленях и под прицелом. Колдун Аларио оказался рядом со столом Райкера. Стрелять я начала еще раньше, чем успела оглядеться. Звук был оглушительный, но отдачи у автомата почти не было. Мне пришлось поправить прицел, поскольку я ожидала, что придется держать оружие изо всех сил, но для автомата он вел себя вполне смирно. Стрелок успел дать очередь, но взял слишком высоко и попал в потолок у меня над головой. Забияка повернулся, но и только. Секунды - завалить их обоих, секунды - непрерывно поливая, перевести автомат по разлетевшимся вдребезги экранам на Райкера, сидящего за столом. Дальше всех был Аларио, и он успел броситься на пол. Я тоже бросилась на пол, плюхнулась животом, целясь в него. Сейчас мне уже не надо было бояться попасть в Эдуарда, и я держала спусковой крючок и поразила Аларио до того, как он успел выстрелить. Тело его заплясало под ударами пуль. Что-то было завораживающее в том, как пули рвали его в клочья, - а может, я просто не могла отпустить спусковой крючок. Краем глаза уловив движение, я перекатилась на плечо, наставляя автомат. И успела вовремя убрать палец с крючка. Эдуард стоял на коленях среди тел своих конвоиров, держа в руке пистолет. И другую руку вытянул вперед, будто отгораживаясь от пуль, как если бы не был уверен, что я вовремя сориентируюсь. На несколько секунд мы так и застыли - я на полу, на боку, с наставленным на него автоматом, держа палец на крючке, но не нажимая на него. Эдуард - с протянутой рукой и автоматическим пистолетом в другой руке, направленной вниз. Губы Эдуарда задвигались, но я ничего не слышала. Частично от адреналинового шока, частично от автоматной стрельбы в закрытом помещении без наушников. Медленно поднявшись на колени, я отвела ствол в сторону от Эдуарда. Кажется, он понял, что я не слышу, потому что показал два пальца и потом большим пальцем вниз. Забияка и Стрелок убиты. Ура. Что Аларио мертв, это я знала. Я его даже с хорошим запасом пристрелила. Райкер сидел в кресле, открывая и закрывая рот, как рыба на песке. Его Красивая белая рубашка и элегантный пиджак пропитались кровью, разлившейся по всему телу и даже по рукавам. Сидел он так, чтобы руки его были на виду. Не знаю, то ли сила выстрелов оттолкнула кресло от стола, то ли он сам туда бросился. Эдуард показал на Райкера, и я услышала одно слово из фразы: - Охраняй. Он хотел, чтобы я охраняла Райкера, а не убила его. Да, конечно, нам надо знать, где держат детей. Оставалось надеяться, что он скажет раньше, чем умрет. Слух возвращался скачками. Я услышала слова Райкера: "Пожалуйста, не надо". Так Питер говорил из монитора. Приятно, что Райкер нас умоляет. Вернулся с автоматом в руках Эдуард, проверявший коридор, и закрыл за собой дверь, чтобы если у нас появится компания, это не было совсем уж внезапно. Когда он начал задавать вопросы Райкеру, я уже могла слышать, хотя в голове еще звенело эхо, не желающее затихать. - Говори, где Питер и Бекки? - спросил Эдуард, наваливаясь на спинку кресла Райкера, придвинувшись лицом к лицу. Райкер закатил глаза, глядя на него. На губах у него была кровавая пена. Как минимум одно легкое я ему пробила. Если бы оба, он бы сейчас умирал. Если только одно, то он еще может выжить, если достаточно быстро окажется в больнице. - Ради бога! - сумел он произнести. - Скажи, где держат детей, и я позволю Аните вызвать "скорую". - Обещаешь? - спросил он хриплым голосом. Горло у него было забито тем, чего обычно в горле не бывает. - Обещаю, как ты мне обещал. Либо Райкер не уловил иронии в словах Эдуарда, либо не хотел улавливать. Человек, который боится смерти, готов поверить во многое. Он поверил, что мы вызовем "скорую", потому что хлюпающим голосом рассказал нам, как пройти к детям и где их держат. - Спасибо, - произнес Эдуард. - Вызывай, - напомнил Райкер. Эдуард приблизил к нему лицо почти вплотную. - Ты хотел, чтобы тебя спасли от монстра? Райкер кивнул, сглотнул кровь и закашлялся. - Я тебя спасу от монстра. Я тебя от всего спасу. И он застрелил Райкера в голову из девятимиллиметровой "беретты", которую отобрал обратно у мертвого Забияки. Мои пистолеты все еще где-то шлялись вместе с Микки. Эдуард пощупал у Райкера пульс и не нашел его. Поднял глаза на меня. Я всегда думала, что Эдуард убивает хладнокровно, но сейчас в этой младенческой голубизне читалась резкая, горячая ярость, как лесной пожар, который еле-еле удается сдерживать. Он по-прежнему собой владел, но впервые я подумала, не подошел ли он сейчас к той точке, где может потерять над собой контроль. Холодным и собранным можно оставаться только тогда, когда тебе безразлично. А Питер и Бекки не были безразличны для Эдуарда. Они и Донна. Его семья. Он велел мне перезарядить автомат. Я послушалась. Если Эдуард говорит, что я расстреляла почти весь магазин за несколько секунд, значит, так и есть. И еще я взяла у мертвеца запасную обойму и сунула в сумку. Эдуард направился к двери, и я пошла за ним. Раньше я думала, что ничего нет страшнее Эдуарда в моменты его величайшего хладнокровия. Я ошибалась - куда страшнее Эдуард, защищающий свою семью.Глава 59
Несколько часов спустя (хотя по моим часам прошло всего тридцать минут), я распласталась у стены, прижимаясь как можно ниже, чтобы не попасть под выстрел. Я знала, что изначально мы намеревались спасти детей и все еще собирались это сделать, но сейчас главной моей задачей было не схлопотать пулю. Этого плана я придерживалась уже минут пять. Раньше я слыхала выражение насчет града пуль, но никогда не понимала, что оно значит на самом деле. Как будто сам воздух движется и плещет и наперчен мелкими юркими предметами, вгрызающимися в каменную стену и оставляющими в ней дыры. Два автомата с той стороны коридора прижимали нас к земле перекрестным огнем. Никогда в меня раньше не стреляли из автоматов. Это произвело на меня такое впечатление, что я ничего в эти пять минут не делала, только прижималась к стене и держала голову вниз. Потайная панель была именно там, где сказал Райкер. Часового с той стороны Эдуард снял ножом - быстро, тихо и умело. Еще двоих мы убили, пока Саймон и его команда, или ее остатки, не обнаружили нас и не начали отбиваться. Я думала, что умею убивать. Я думала, что умею вести перестрелку. Оказалось, что я ошибалась. Если это перестрелка, то я раньше ни в одной не была. Я стреляла, в меня стреляли, но это бывало один на один, с полуавтоматическими пистолетами. Сейчас пули визжали вокруг меня, создавая почти неумолчный шум и сотрясение. И я никак не намеревалась высовываться. Чистое везение, что меня до сих пор не подстрелили. Единственное, что я правильно делала и что повышало мои шансы, - это использование каждого сволочного дюйма этого гадского укрытия. Единственным утешением моей внезапно открывшейся трусости было присутствие рядом Эдуарда, хотя он время от времени высовывался из-за угла и давал короткую очередь по прижавшим нас стрелкам. Он потянулся вперед, огибая меня и стреляя. Я ощутила вибрацию автомата у тела, дрожь рук Эдуарда. Он дернулся назад, под прикрытие стены, и новый всплеск пуль загремел рядом. Эдуард протянул руку, и я сунула ему очередную обойму из сумочки, чувствуя себя при этом операционной сестрой. Поближе наклонившись к Эдуарду, я прокричала ему в ухо: - Хочешь мой жилет? Мне он не нужен. - У меня есть жилет. Двойка любезно оставил жилет Эдуарда в кабинете. - Можешь мой надеть на голову. Он даже улыбнулся, будто я пошутила. Потом жестом попросил меня отойти - молчаливое обоюдное признание, что от меня пользы мало - и занял мое место возле угла стены, а я распласталась по стене там, где стоял он. Эдуард лег на живот, стреляя из-за угла. Секунда у него ушла, чтобы высунуться, выстрелить и спрятаться, но я успела заметить краешек чьей-то головы, выглянувшей с лестницы прямо над нами. Голова тут же спряталась. Я хотела толкнуть Эдуарда и сообщить, что у нас компания, но тут что-то прилетело по воздуху. Что-то маленькое и круглое. Я уже стояла на коленях (автомат болтался на шее), схватила этот предмет и швырнула его обратно вверх раньше, чем в мозгу успело оформиться слово "граната". Тут же я рухнула обратно на пол, стукнув Эдуарда по ноге, и раздался взрыв. Мир затрясся, и лестница рухнула дождем камней и пыли. Камни застучали по рукам, которыми я закрыла голову. Если бы сейчас бандиты рванули к нам через холл, подумалось мне, от меня мало было бы толку, и тогда я приподняла голову, чтобы посмотреть, что делает Эдуард. Он закрывал голову одной рукой, но все еще выглядывал из-за угла, держа автомат в другой руке. Конечно, Эдуарда ничто не заставит забыть о противнике, и уж точно не такая мелочь, как взрыв гранаты или рухнувший потолок. Постепенно наступала тишина с потрескиванием и стонами камней. В воздухе повисло легкое облако пыли. Я хотела откашляться, и вдруг рука Эдуарда зажала мне рот. Как он узнал? Он едва заметно покачал головой. До меня дошло, что он просит меня соблюдать тишину, но зачем - я не знала. Да мне и не надо было знать. Мы лежали тихо, и тишина стала нарастать. Наконец я услышала первый звук шагов по коридору. Я напряглась, и рука Эдуарда легла мне на плечо. Легче, говорил он, легче. Я как можно тише сглотнула слюну и попыталась расслабиться. С тишиной у меня получалось. Расслабиться - никак. Движения были крадущиеся, очень тихие. Кто-то подбирался к нам по коридору. Проверять, взорвались мы или нет. Мы притворялись, что да, но как только этот тип сюда доберется, начнется свистопляска. Этого мы еще можем убить, но в конце коридора есть еще один. Если у него не кончатся патроны, он вполне удержит коридор. Сам он к нам не пойдет, а нам надо в тот конец коридора. Там в камерах сидят Питер и Бекки. У бандитов преимущество, потому что нам надо двигаться вперед, а им - только удерживать позицию. Правда, один из них идет к нам. Эдуард показал жестами, чтобы я продвинулась и легла. Я поняла, что он просит меня притвориться мертвой, но на таком расстоянии от стены начинается уже зона поражения. Если они начнут стрелять, даже просто по земле, в меня могут попасть. Но... Я поползла вперед, очень, очень тщательно следя, чтобы не царапнуть сумкой или оружием по полу, чтобы не покатился камешек. Когда я оглянулась, я уже была дальше, чем мне казалось, и Эдуард кивнул. Я легла на пол и застыла - лицом вниз, потому что не была уверена в своих актерских способностях. Волосы упали на лицо, и я не стала их убирать - так проще подглядывать. Автомат я из руки не выпустила, но Эдуард помотал головой. Я его отпустила, отодвинула руку и притворилась мертвой. Если Эдуард ошибся в расчетах, притворяться мне придется недолго. Схватить оружие я не успею. Как только этот тип выйдет из-за угла, все кончится. Я напрягала слух, чтобы уловить движение. Но слышала в основном грохот собственного сердца. Этот человек, кто бы он ни был, шел еще тише, чем раньше. Может, он струсил. Может, он вообще не шел сюда, и сейчас снова начнется стрельба. Мне приходилось сдерживаться, чтобы не двинуться, не шевельнуться, не дышать слишком заметно. Я заставляла себя расслабиться, лежа на полу, и это почти получилось, когда я уловила движение в коридоре. На таком расстоянии от Эдуарда я лучше видела, что там делается. А вдруг они увидят блеск глаз сквозь волосы? Я осторожно вдохнула, закрыла глаза и задержала дыхание. Либо Эдуард его убьет, либо он убьет меня. Я надеюсь на Эдуарда. Надеюсь. Надеюсь. Тихий шорох, шорох одежды. Резкий выдох. Ничего не слышно с того конца коридора. Тишина такая, что страшно, но если бы победа осталась не за Эдуардом, сейчас бы началась стрельба. Я чуть приоткрыла глаза, потом открыла совсем, потому что Эдуард уже обыскивал тело Микки. Наверное, не я одна решила, что тишина затянулась слишком надолго, потому что раздался мужской голос: - Микки, что там? Эдуард ответил, но не своим голосом. Имитация не была совершенной, но вполне сносной. - Все чисто. - Код? - спросил тот же человек, голоса я не узнала. Кто-то из людей Саймона, которых мы еще не видели. Эдуард глянул на меня и покачал головой. Я не знала, что значит "код", но явно Эдуард не мог его подделать, потому что ответил: - Кончай там фигней заниматься и помоги мне обыскать трупы. Ответом на это были выстрелы. Я уже и без того прижалась как можно ниже, но постаралась прижаться еще. Пули хлестали по стене надо мной, и только одно не давало мне завопить - гордость. Эдуард сделал резкое движение, и я увидела, чего он хочет. Когда выстрелы стихли, я по-пластунски поползла к стене. И уже почти добралась, когда снова раздалась очередь. Я застыла, ткнувшись лицом в землю. Огонь стих, и я привалилась спиной к стене по другую сторону тела Микки от Эдуарда. Мои пистолеты все еще были у Микки. Я их забрала. Эдуард держал в руке банку, подозрительно похожую на зажигательную гранату из моей сумки, хотя без камуфляжа под лак для волос. Я вытаращила глаза. Эдуард мотнул головой, будто прочитав мои мысли, и губами произнес: - Дым. Ага. Он перегнулся через тело, и я подалась ему навстречу. Он шепнул: - Прикрой меня, пока я буду ее бросать; Потом по-пластунски по коридору. Если кого-то сквозь дым увидишь - стреляй. Он снова выпрямился, вытащил чеку дымовой гранаты и встал у стены, все еще прикрываясь ею. Я подползла к нему, цепляясь за стену и его ноги, крепко сжимая автомат. Сердце колотилось уже не в горле, а в голове, пытаясь выскочить. Я успела только подумать: "Ура, голова прошла", как Эдуард тихо сказал: - Давай. Я высунулась из-за угла, держа палец на крючке и поливая пулями коридор. Эдуард бросил дымовую гранату и отдернулся назад, и я вместе с ним. Белый дым заполнил коридор. Я бросилась на пузо, ожидая, пока дым до меня дойдет. Эдуард показал, что пойдет с другой стороны, а мне жестом велел двигаться вперед. Сам он пополз и почти сразу исчез в густом дыму. Дым был горький, будто горящую вату пропитали какой-то дрянью. Я поползла, оставляя стену слева, выставив перед собой автомат. За пояс джинсов спереди у меня сейчас были заткнуты два пистолета, и это не слишком удобно для ползания, но ни за что на свете я сейчас не стала бы останавливаться и их перекладывать. Сумка на спине была как набитый рюкзак. Мир сузился до густого клубящегося дыма, ощущения пола под руками и ногами, прикосновения стены к левому локтю, когда я подбиралась слишком близко. Была только я, ползущая по коридору, пытающаяся что-нибудь разглядеть в облачной массе. Ничего не шевелилось, кроме меня. Пули разорвали дым, и так близко, что я даже видела вспышки из дула. Я была почти рядом, а он стрелял на уровне груди. Я находилась на уровне лодыжек и смотрела на него снизу вверх, видя теневой силуэт, в который я и пустила очередь. Тень дернулась. Я перекатилась набок, поливая огнем все тело, все еще опасаясь встать или даже приподняться, пока не убедилась, что отстреливаться он уже не будет. Он свалился на колени, и вдруг его лицо выглянуло из дыма. Я почти в упор выстрелила ему в грудь, и он завалился на спину, пропадая в дыму, будто упал в облака. Я осталась лежать и сообразила, что мне видны его ноги. На уровне пола дым уже почти исчез - одна из многих причин, по которой Эдуард велел ползти. - Это я, - сказал Эдуард раньше, чем выполз из дыма. Разумно было с его стороны меня предупредить - палец у меня оставался на спуске, и я стала понимать, как иногда в боевой ситуации можно случайно подстрелить друга, если не поостеречься. Он прополз вперед, и дым уже настолько рассеялся, что я увидела, как он щупает пульс упавшему. - Оставайся здесь, - сказал он и исчез в остатках дыма. Это мне не понравилось, но я осталась на полу возле убитого мною человека и стала ждать. Нравится мне или нет, а мы сейчас ведем бой такого типа, в котором я почти ничего не понимаю. Как-то я попала в другую жизнь Эдуарда, и он здесь лучше меня умел оставаться в живых. Так что я буду делать то, что мне говорят. Практически у меня это единственная надежда выбраться живой. Эдуард вернулся - шагая, а не ползком. Наверное, хороший признак. - Здесь чисто, но ненадолго. - В руках у него были ключи, взятые у Райкера. - Пошли. Он отпер камеру, где должен был находиться Питер, и, не успев даже распахнуть дверь, пошел к той камере, где была Бекки. Очевидно, Питера вывожу я. Припав на колено, я распахнула дверь так, что она дошла до стены. Никто за ней не прячется. Если бы кто-то в камере был, то выстрел бы пришелся, наверное, мне выше головы. Стоя на коленях, я куда ниже среднего роста. Но с первого же взгляда камера оказалась пуста, если не считать лежащего на узкой койке Питера. Я задумалась на миг, закрыть ли дверь, рискуя, что кто-то меня запрет, или оставить открытой и тогда сквозь нее меня могли застрелить. Я не стала запираться - не потому, что этот вариант был лучше, но просто мне не хотелось находиться за закрытой дверью камеры. Частично клаустрофобия, а частично память о многих случаях, когда меня запирали разные твари, желающие меня сожрать. Иногда мне кажется, что это несколько усилило у меня клаустрофобию. Кадры на черно-белом мониторе были страшные, а в натуре - еще страшнее. Питер весь свернулся в клубок, насколько это было возможно. Руки у него были связаны за спиной, связанные лодыжки подтянуты к голому заду. Штаны и трусы болтались у колен, и обнаженная белая плоть казалась невероятно беззащитной. Оставляя его так, она хотела его унизить. Повязка так и осталась на глазах яркой цветной полосой поверх черных волос. Рот измазан пересохшей кровью, нижняя губа распухла, синяки начинали наливаться на лице как мерзкая помада от слишком усердных поцелуев. Я и не пыталась сохранить спокойствие, главное, надо было поспешить. Он услышал мои шаги и стал что-то говорить сквозь кляп, и это было понятно. - Не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста, - повторял он снова и снова, и голос у него сорвался - не сломался, как у подростка, а сорвался от страха. - Питер, это я. Он меня не слышал, повторяя все те же слова. Я тронула его за плечо, и он завопил. - Питер, это я, Анита. Кажется, он на миг перестал дышать. - Анита? - Да, я пришла тебя вытащить. Он заплакал, худые плечи затряслись. Я вытащила один из ножей Ножа и, осторожно подцепив веревку у запястий, дернула вверх. На острейшем лезвии шнур развалился без усилий. Я попыталась снять с него повязку, но она была слишком тугой. - Сейчас я срежу тебе с глаз повязку, Питер. Не шевелись. Он стал медленнее дышать, замер, когда я всунула клинок между тканью и его головой. Ткань резать оказалось труднее, чем веревку, потому что она была ближе к коже, и лезвие находилось не под тем углом. Но в конце концов клинок прорезал материю, и повязка упала. Мелькнула красная полоса там, где повязка вдавилась в кожу, и Питер бросился ко мне, обнял меня. Я тоже его обняла, держа нож в руке. Он шепнул: - Она сказала, что отрежет мне все, когда вернется. Он больше не заплакал - сдержался. Я погладила его свободной рукой по спине. Хотела его успокоить, но надо было выбираться. - Она тебя больше не тронет, Питер. Я обещаю. Но надо отсюда уходить. Я освободилась от его отчаянно вцепившихся рук, чтобы видеть его лицо, и он видел мое. Его лицо я взяла в ладони, аккуратно отведя нож в сторону. Заглянула ему в глаза. Они были расширены от шока, но тут я сейчас мало что могла сделать. - Питер, пора идти. Тед забирает Бекки, и мы уходим. Может быть, дело было в имени сестры, но он моргнул и кивнул слегка. - Я в порядке, - сказал он, и это была самая лучшая ложь за всю эту ночь. Я сделала вид, что верю, и сказала: - Тогда хорошо. И потянулась к веревкам у его лодыжек. Мне пришлось встать для этого. Он был достаточно высок - или я достаточно низкого роста. Обняв меня, он повернулся лицом и только сейчас вдруг сообразил, что он голый. Питер схватился за штаны и трусы, пока я пыталась разрезать веревку у него на щиколотках. Мне пришлось убрать нож: - Если не будешь стоять тихо, я тебя могу порезать. - Я хочу одеться, - сказал он. Я встала в ногах кровати: - Ладно, оденься. - Только не смотрите. - Я не смотрю. - Нет, вы на меня смотрите. - Да нет, я не на тебя смотрю... Но я не могла ему этого объяснить и потому отвернулась к двери. - Теперь можно смотреть. Он уже оделся и застегнулся, и дикий ужас у него в глазах слегка ослаб. Я разрезала ему веревку, зачехлила нож и помогла Питеру встать. Он выдернулся из моих рук и чуть не упал, потому что слишком долго пролежал со связанными ногами и чувствительность еще не вернулась. Только с моей помощью он устоял. - Сначала придется походить за ручку, а потом уже бегать, - сказала я. Он позволил мне поддержать его по дороге к двери, но очень старался на меня не смотреть. Первой его реакцией была благодарность спасенного ребенка, который хочет за кого-нибудь ухватиться, но следующая реакция принадлежала человеку более старшему. Ему было неловко. Он стыдился того, что случилось, и того, наверное, что я его видела голым. Ему было четырнадцать - грань между детством и взрослостью. Пожалуй, он выходил из этой камеры, став намного старше. Эдуард встретил нас на полпути с Бекки на руках. У нее был вид бледный и больной. На лице уже наливались синяки. Но мне захотелось заплакать, когда я глянула на ее ручку, которую я держала всего пару дней назад, когда мы с Эдуардом ее качали. Три пальчика уродливо торчали под неестественными углами. Они распухли, кожа потеряла цвет. На такой ранней стадии это значило, что переломы серьезные и легко не заживут. - Анита, и ты пришла меня спасать. Голос девочки был тоненький и высокий, и у меня перехватило горло. - Да, детка, и я тоже пришла. Питер с Эдуардом переглянулись. Эдуард первым протянул руку - очень недалеко, потому что держал Бекки. Питер схватил его руку и обнял их обоих. Он дотронулся до пальчиков Бекки, и слезы покатились по его лицу, но всхлипов не было слышно - только слезы. Если их не видеть, то не узнаешь, что он плачет. - Она поправится, - сказал Эдуард. Питер посмотрел на него, будто не веря, но очень желая верить. Он шагнул в сторону, вытер руками слезы. - Можно мне пистолет? Я открыла рот, чтобы сказать нет, но первым заговорил Эдуард. - Анита, дай ему свой "файрстар". - Ты шутишь. - Пусть стреляет. Он справится. Я уже какое-то время привыкла выполнять приказы Эдуарда. Обычно он был прав, но... - Если нас завалят, пусть он будет вооружен. Эдуард посмотрел на меня, и мне этого взгляда хватило. Он не хотел, чтобы Питер и Бекки снова были захвачены. Если у Питера в руке будет пистолет, его убьют, а не будут пытать. Эдуард решил, если случится худшее, как мальчику уходить. И прости меня Бог, я с ним согласилась. Я вытащила из-за пояса пистолет. - А почему "файрстар"? - Рукоять меньше. Я отдала оружие Питеру, чувствуя себя кем-то вроде совратительницы малолетних или развратительницы. - С патроном в зарядной камере в него входит девять. Сейчас в нем восемь. Предохранитель здесь. Он взял пистолет и выбросил из него обойму проверить, хотя сделал это несколько смущенно. - Тед говорит, что всегда надо проверять, заряжен или нет. Он снова защелкнул обойму и дослал патрон в камеру. Пистолет был готов к стрельбе. - Постарайся никого из нас не застрелить, - попросила я. - Не застрелю. - Он защелкнул предохранитель. Я посмотрела ему в глаза и поверила. - Я домой хочу, - сказала Бекки. - Мы скоро будем дома, детка, - ответил Эдуард. Он пошел впереди, держа Бекки на руках. Питер шел следом, я замыкающей. Не хотела никого лишать боевого духа, но я знала, что мы еще далеко не выбрались. Еще есть Саймон и его ребята, которых надо пройти, не говоря уже о Гарольде, Тритоне и местных парнях. А где Рассел и Аманда? Вот на встречу с ними до ухода я очень надеялась. Питеру я обещала, что она его больше не тронет, а я всегда держу слово.Глава 60
Коридор выходил в широкое открытое пространство. Эдуард остановился, мы с Питером тоже. Бекки несли на руках, так что у нее выбора не было. Я поглядывала назад и ждала, чтобы Эдуард решил, что делать. Насколько широко это открытое пространство, я не видела, но, наверное, достаточно, чтобы Эдуард колебался нас туда выводить. Наконец он двинулся вперед, огибая стену слева. Когда я увидела все помещение, я поняла, почему он колебался. Дело не в открытом широком пространстве. Было еще три туннеля, уводящих вправо, темные пасти, где могло затаиться все что угодно - например, Саймон и остальные его люди. Но было и четвертое отверстие с уходящей вверх лестницей. А вверх нам и надо. Я шла, прижимаясь спиной к стене, стараясь видеть и холл, по которому мы идем, и туннели справа. Лестницей пусть занимается Эдуард. Она была узкой, и два худых человека могли бы с трудом идти по ней рядом. Она уходила винтом вверх и под конец загибалась под углом, оставляя непросматриваемый закуток. Я поглядывала назад, так как знала, что, если противник появится одновременно и сверху, и снизу, нам конец. Идеальное место для засады. Питер ощутил напряжение, наверное, потому что пододвинулся ближе к Эдуарду, почти вплотную. Мы уже прошли примерно три четверти пути до того слепого угла, когда Эдуард замедлил шаг, разглядывая ступени. Питер, не среагировав, шагнул вперед. Эдуард оттолкнул его плечом назад и уронил Бекки на ступени, придержав за здоровую руку, чтобы она не грохнулась. Если бы он ее просто уронил, может быть, успел бы уйти и сам, но это стоило ему той самой необходимой секунды. Что-то мелькнуло, и я увидела торчащий из спины Эдуарда деревянный кол. Бросилась было к нему, но Эдуард приказал: - Вверх по лестнице! Перебить там всех! Я не стала задавать вопросов. Последние несколько ступеней я пролетела на полной скорости и бросилась за угол, перекатываясь набок, стреляя в коридор, еще не видя, во что стреляю. Гарольд, Рассел, Тритон и Аманда бежали по лестнице сверху. Я перенесла огонь на них, целясь в середину тела, и трое мужчин упали, но Аманда повернулась и бросилась за угол, откуда они появились. Я удостоверилась, выстрелив в их тела, что мужчины не встанут, потом поднялась и побежала за ней. Прижалась за углом, выглянула. Лестница была пуста. Мать ее так! Я не рискнула ее преследовать, оставив Эдуарда одного с детьми. Возвращаясь, я поскользнулась на крови и хлопнулась на задницу, угодив локтем в тело Гарольда. Тело захрипело. Я приставила ствол к его груди, и у него задрожали и открылись веки. - Не успел поставить засаду. Саймон с меня голову снимет. По голосу было слышно, что ему больно. - Вряд ли тебе придется держать ответ перед Саймоном, Гарольд. Ты его не скоро увидишь. - Я не одобрял похищения детей. - Но ты ему не помешал. Он сделал вдох - и это тоже было больно. - Саймон кого-то вызвал по радио. Сказал, что облажался и чтобы они приезжали подбирать концы. Я думаю, они нас всех убьют. Он открыл рот, и я думала, что он собирается ответить, но испустил только долгий последний вздох. Я пощупала пульс на шее - не бьется. Я и так знала, что он мертв, но все-таки проверить надо. Рассела и Тритона я тоже на всякий случая проверила - мертвы. Все оружие я оставила на месте, потому что больше мне было не утащить. Подбираясь туда, где остался Эдуард, я услышала голоса. Блин, этого не хватало! Потом один голос показался мне знакомым. Олаф. Олаф и Бернардо склонились над Эдуардом. Питер сидел на ступеньках и держал плачущую Бекки. Сам он не плакал. Он смотрел на Эдуарда, и лицо его было белым, как в шоке. Первым меня заметил Бернардо. - Убиты? Я кивнула: - Рассел, Тритон и Гарольд. Аманде удалось уйти. Питер глянул на меня, и глаза его были огромные и темные на невероятно бледном лице. Выделялись избитые губы, будто грим, слишком яркие для настоящих. Эдуард тихо простонал, и Питер обернулся на звук. - Прости меня, Тед! Прости! - Все путем, Пит. Просто в следующий раз следи за мной получше. Голос его был напряжен, но Питер, кажется, поверил про следующий раз. А я пока еще не знала. Олаф и Бернардо повернули его так, что стал виден заостренный конец кола, торчащий из груди. Сверху, около левого плеча. Сердце не задето, иначе он сейчас был бы мертв, но могло задеть сердечную сумку, и тогда кровь заполнит ее прямо у нас на глазах. А могло вообще не зацепить сердца. И настолько высоко, что даже легкие могло не задеть. Могло. - Как ты узнал, что они там? - спросила я. - Услышал, - ответил он, и голос у него был такой же сдавленный от боли, как у Гарольда. Вдруг мне стало холодно, очень холодно, и не от температуры воздуха. Я было склонилась к Эдуарду, но он велел: - Следи, чтобы к нам сзади не подобрались. Я встала, прислонилась спиной к стене и стала глядеть то вверх, то вниз по лестнице. Но мои глаза то и дело обращались к Эдуарду. Рана смертельна? Господи, только бы не это. Дело не только в Эдуарде. Еще Питер. Если Эдуард умрет, Питер будет винить себя. Ему и без того уже досталось, такой вины ему не вынести. - Дай свою футболку, - сказал Олаф. Я посмотрела на него. - Надо замотать рану так, чтобы кол не двигался. Здесь его нельзя удалять, слишком близко он к сердцу. Надо в больницу. Я согласилась. - Присмотрите кто-нибудь за лестницей, пока я ее сниму. Бернардо занял мое место у стены. Из гипса у него торчал нож, похожий на наконечник копья. И он был красен от крови. Я сняла футболку и протянула Олафу. Он уже сам разделся до кевларового жилета и заматывал рану своей рубашкой. - Моя футболка нужна? - спросил Питер. - Да, - ответил Олаф. Питер осторожно сдвинул Бекки у себя на руках и стал снимать футболку. Торс у него был тощий и бледный. В рост он уже ударился, но все остальное отставало. Кусками футболки Бернардо Олаф закреплял импровизированную перевязку. Рана выглядела ужасно, но не очень кровоточила. Я не знала, хороший это признак или плохой. - Вторую половину этой засады мы перехватили по дороге к лестнице, - сказал Бернардо. - Я и удивилась, почему их было так мало. - Тут я вспомнила слова Гарольда. - Гарольд перед смертью сказал, что Саймон кого-то вызвал. Сообщил, что он облажался и чтобы приезжали подобрать концы. Я правильно поняла, что это значит? Эдуард посмотрел на меня, пока Олаф прибинтовывал ему левую руку потуже, чтобы ее движение не воткнуло кол в какой-нибудь важный орган. - Они убьют всех, кого найдут. - Голос его был почти нормален, только с небольшим придыханием. - Сожгут дом до головешек. Может быть, даже землю посолят. Я решила, что это он уже заговаривается в бреду, но с Эдуардом никогда не знаешь наверняка. Олаф поднял Эдуарда на ноги, но слишком велика была разница в росте. Эдуард не мог обнимать его рукой за плечи. - Бернардо тебе поможет. - Нет, Анита справится. Олаф открыл рот, наверное, хотел поспорить, но Эдуард сказал: - У Бернардо только одна рука действует. Она ему нужна для стрельбы. Олаф сжал губы в тонкую линию, но передал мне Эдуарда. Эдуард обнял меня за плечи, я его - левой рукой за талию. Пару шагов мы попробовали пройти - получается. Впереди шел Олаф, следом я с Эдуардом, потом Питер, в которого грустной обезьянкой вцепилась Бекки. Бернардо шел замыкающим. Олаф на ходу глянул на мертвые тела и спросил, не оборачиваясь: - Твоя работа? - Ага. Обычно я добавила бы что-нибудь вроде "ты что, еще кого-то здесь видел?", но сейчас я слишком волновалась из-за Эдуарда, чтобы тратить силы. У него по лицу тек пот, будто очень много сил уходило на ходьбу. Беда в том, что если понести его способом пожарника, то пошевелится кол, а если его кто-то и мог бы нести на руках, то только Олаф, но тогда он не смог бы стрелять. Его пистолет нам нужен. - Как ты, Эдуард? - спросила я. Он сглотнул слюну и ответил: - Нормально. Я ему не поверила, но приставать не стала. Вряд ли может быть что-то лучше. Эдуард попытался повернуться и что-то сказать детям, и мне пришлось повернуться с ним. - Питер, закрои Бекки глаза. Питер уткнул лицо сестренки себе в плечо и прижал рукой. "Файрстайра" у него в руке не было. Мне хотелось знать, куда он его пристроил, но это было не настолько важно сейчас, чтобы спрашивать. Мы снова развернулись с Эдуардом и пошли вперед вверх по лестнице. Олаф был уже почти за следующим поворотом и вдруг остановился, глядя на ступени. Я застыла и сказала: - Никому не двигаться. - Западня? - спросил Эдуард. - Нет, - ответил Олаф. Тут и я это увидела - струйки крови, стекающие к нам по ступеням.Тонкая линия обогнула ногу Олафа и закапала к нам с Эдуардом. Питер был недалеко за нами. - Что это? - спросил он. - Кровь, - ответил Олаф. - Олаф, ради Бога, скажи, что это твоя работа, - попросила я. - Нет. Я смотрела, как обтекает кровь мои кроссовки, и знала, что наши трудности только начинаются.Глава 61
Я прислонила Эдуарда к стене - он хотел, чтобы я могла стрелять, если Олаф скажет. Олаф должен был разведать, что впереди и в чем там трудность. Он исчез за углом, а я прижалась к стене и глянула вперед. Лестница здесь кончалась. Электрический свет освещал что-то вроде пещеры, блестя на крови и телах. Олаф попятился, вернулся к нам. - Я вижу выход. - Что там за тела? - Люди Райкера. - Кто их убил? - Думаю, наш зверь. Но другого выхода здесь нет. Второй вход завалило взрывом. Надо идти сюда. Я подумала, что, если бы наш зверь-убийца ждал нас наверху, Олаф не был бы так спокоен. Поэтому я подошла к Эдуарду. У него кожа была цвета серого теста, глаза закрыты. Он открыл их, когда я его тронула, но они необычно ярко блестели. - Мы почти уже вышли, - сказала я. Он ничего не ответил, просто дал мне закинуть его руку себе на плечи. Он все еще за меня держался, но с каждым шагом мне приходилось все больше веса принимать на руку, которой я обхватывала его за талию. - Держись, Эдуард, уже близко. Он дернул головой, будто только что меня услышал, но ноги его продолжали идти вместе со мной. Мы выберемся, все выберемся. Крови прибавлялось по мере того, как мы поднимались, Эдуард поскользнулся, и я с трудом удержала его и себя. Но от резкого движения он тихо застонал. Черт. - Питер, иди аккуратнее. Здесь скользко. Олаф ждал нас возле тел - их было всего три. Одного я не узнала, зато узнала автомат возле тела. Человек Саймона. Сам Саймон лежал в луже крови и чего-то более темного. Нижняя часть груди и весь живот до самого низу у него были вспороты. Кишки разлезлись по полу пещеры, но глазами он все еще смотрел, все еще был жив. Третье тело принадлежало Аманде, и она тоже еще шевелилась. Но Олаф за ней присматривал, так что я переключила внимание на Саймона. Он улыбнулся: - Зато я хотя бы убил Гробовщика. - Он и на йоту не близок к смерти, как ты. - Вы все мертвецы, сучка. - Да мы знаем, что ты пригласил подмогу, - сказала я. Он глянул неуверенно. - Да иди ты! Рука его потянулась к автомату, лежащему рядом. Выпотрошенный, умирая, испытывая боль, которую мне даже невозможно вообразить, он тянулся к оружию. Я наступила на его руку, прижав к земле. Трудно это было сделать, держа Эдуарда, но я смогла. - Питер, вы с Бекки и Бернардо идите к выходу. Он не стал спорить, просто прошел мимо с Бекки на руках, Бернардо за ними. Я приставила ствол к голове Саймона. Не могла я его оставить живого у себя за спиной. Пусть он так тяжело ранен, я не могла рисковать. - Надеюсь, выпотрошит тебя этот монстр, сучка. - Не сучка, а миз Сучка надо говорить, - сказала я и нажала на спуск. Короткая очередь, но моим выстрелам ответили другие. Я резко повернулась, задирая ствол, и увидела, что Питер стоит над телом Аманды. На моих глазах он разрядил в нее "файрстар". Олаф только стоял и смотрел. Я обернулась и увидела, что Бернардо держит на руках Бекки у выхода из пещеры. Эдуард начал опускаться на колени. Я присела рядом с ним, пытаясь его удержать. - Дети... выведи детей, - прошептал он и потерял сознание. Олаф подошел без моей просьбы и поднял Эдуарда на руки, как ребенка. Если сейчас появится монстр, у нас у всех руки заняты. Хреново. У Питера кончились патроны, но он все еще нажимал на спуск, снова, снова и снова. Я подошла к нему. - Питер, Питер! Она мертва. Ты ее убил. Остынь. Он не слышал. Я взяла его за руки, пытаясь отвести ствол. Он дернулся, сильно, глаза у него были дикие, и продолжал стрелять без патронов в тело этой женщины. Я его отшвырнула к стене, локтем перехватив горло и обхватив другой рукой его руки, все еще сжимающие "файрстар". Дикими испуганными глазами он все же глянул на меня. - Питер, она мертва. Второй раз ее тебе не убить. У него дрожал голос, когда он сказал: - Я хотел, чтобы ей было больно. - Ей было больно. Когда тебя рвут на части - это не лучший способ умирать. Он затряс головой: - Этого ей мало! - Да, этого мало, но ты ее убил, Питер. Месть - это такая штука. Когда убиваешь врага, больше мстить некому. Когда я взяла у него "файрстар", он не стал сопротивляться. Я попыталась обнять Питера, но он оттолкнул меня и отошел. Для таких утешений время миновало, но есть и другие виды утешения. Некоторые из них исходят из дула пистолета. Да, есть утешение - убить того, кто тебя обидел, но это утешение холодное. Оно разрушает в тебе то, что не затронула сама обида. Порой вопрос бывает не в том, расставаться ли с частицей души, а лишь в том, с какой именно. Питер нес Бекки, Олаф нес Эдуарда. Мы с Бернардо шли впереди, раздвигая весеннюю тьму стволами автоматов - туда-сюда, туда-сюда. Ничего нигде не шевелилось. Только ветер шумел в высоких кустах шалфея, закрывавших вход в пещеру. Ощущение воздуха на лице было восхитительным, и я поняла, что не надеялась выйти оттуда живой. Пессимизм - это на меня похоже. Бернардо повел нас вокруг дома. Мы хотели добраться до машины Эдуарда, но при этом проверить, что никто и ничто не собирается нас по дороге съесть. Олаф шел за нами, неся Эдуарда. Я истово молилась, чтобы он поправился, выжил, хотя это было странно - молиться за Эдуарда Богу. Такое чувство, что молитва как бы обращена не по тому адресу. Питер и Бекки шли передо мной. Он споткнулся, когда кусты стали гуще. Наверное, он устал, но я не могла себе позволить нести Бекки. Руки должны были быть свободны. И тут я почувствовала щекочущее прикосновение магии. - Ребята, там что-то есть. Все остановились и стали вглядываться во тьму. - Что ты увидела? - спросил Олаф. - Ничего. Но там кто-то или что-то занимается магией. Олаф как-то гортанно хмыкнул, будто не верил. И тут нас окатила первая волна страха. Такого страха, что перехватило горло, заколотилось сердце, ладони покрылись испариной. Бекки стала дико вырываться из рук Питера. Я сделала два шага к Питеру, чтобы ему помочь ее удержать, но она вырвалась, упала на землю и бросилась в кусты, как кролик. - Бекки! - заорал Питер и бросился за ней. - Питер, Бекки! А, черт! Я побежала вслед за ними в кусты. А что было делать? Я слышала, как они ломятся впереди сквозь кустарник и Питер зовет ее по имени. Справа я ощутила движение, что-то мелькнуло. Оно казалось больше человека и было разноцветным, что даже при свете луны было видно. Я выстрелила в разинутую пасть, полную острых зубов, но когтистая лапа тянулась ко мне, будто пули были нипочем этой твари. Лапа с поджатыми когтями ударила меня по голове, сбила с ног, и я тяжело рухнула наземь. Темнота закружилась перед глазами, а когда вернулось зрение, тварь нависала надо мной. Я не снимала палец с крючка, пока не щелкнула пустая обойма. Монстр будто и не замечал. Он навис надо мной своей почти птичьей мордой, я успела подумать, что он красив, до того, как он ударил меня снова, и наступила темнота.Глава 62
Я очнулась внезапно. По коже бегали мурашки от магии такой силы, что я стала ловить ртом воздух. Тело напрягалось, дергалось в судорогах, когда сила пробегала по моему телу и сквозь него обжигающей волной и нарастая. Руки и ноги у меня дергались в цепях, которыми приковали меня за лодыжки и запястья. В цепях? Я повернулась, посмотрела на запястья. Голова еще тряслась, тело дергалось от ревущей сквозь меня силы. И руки, и ноги подергивались, не потому что я пыталась освободиться от цепей, а непроизвольно - реакция на силу. Магия стала спадать. Я дышала резко и хрипло. Одно я знала: если я не совладаю с дыханием, будет гипервентиляция, а терять сознание было бы сейчас неуместно. Бог знает, что ждет меня при втором пробуждении. Я сосредоточилась на дыхании, заставляя себя успокоиться, дышать нормально, глубоко, ровно. Трудно до конца поддаться панике, когда занимаешься дыхательными упражнениями. Они наполнили ложным спокойствием тело и ум, но дали мне возможность думать, а это было хорошо. Я лежала на спине, прикованная к гладкому камню. Рядом со мной виднелась закругленная стена пещеры, а свод уходил наверх, в темноту. Мне приятно было бы думать, что Бернардо и Олаф меня спасли, и теперь мы опять у входа в ту же пещеру, но цепи несколько разрушали столь приятное заблуждение. Эта пещера была гораздо выше, и можно было сказать, не глядя, что она больше. Свет костра дрожал оранжевыми тенями на стенах, будто играли в мяч темнота и золотой свет. В конце концов я повернула голову направо - посмотреть, что же еще здесь есть. Сначала я решила, что это Пинотль, слуга-человек Итцпапалотль. Несколько секунд я себя нещадно ругала, что ей поверила, будто она ничего не знает о монстре, потом я поняла, что это не он. Только похож на него. То же квадратное, будто вырезанное из камня лицо, темная, сочного цвета кожа, черные волосы, отрезанные длинно и как-то поперек, но этот человек был тощий, узкоплечий и не властный с виду. И еще он был одет не в щегольскую одежду Пинотля, а в свободные шорты. На гладком закругленном камне, таком же, как в "Обсидиановой бабочке", лежало распластанное тело. Укороченные руки и ноги, коротко стриженные темные волосы - я сначала подумала, что это Ники Бако, но разглядела внимательней обнаженную грудь и поняла, что это жена Бако, Полина. Под ребрами у нее зияла дыра, как разинутая пасть. У нее вырвали сердце. Неизвестный стоял, воздев сердце над головой, как подношение, и глаза его отсвечивали чернотой в неверном свете. Он опустил руки и пошел ко мне, держа сердце в ладонях. Руки его были будто в толстых красных перчатках от крови. А вокруг алтаря стояли по стойке "смирно" четверо мужчин, одетые во что-то вроде просторных кожаных плащей с поднятыми капюшонами, доходящих почти до пят. Что-то было неправильное в этих плащах, но мое зрение ничего более конкретного мне не подсказывало, и вообще мне надо было сейчас думать не о странностях покроя одежды. Я все еще была в бронежилете и всей прочей своей одежде. Если бы у меня хотели вынуть сердце, то раздели бы. Эта мысль очень утешала меня, когда этот человек, жрец, шел ко мне с сердцем в руках. Держа его надо мной, он стал петь заклинания на языке, созвучном испанскому, но это был не испанский. С сердца капала кровь, разбрызгиваясь по жилету, и я вздрагивала. Все спокойствие, добытое дыхательными упражнениями, выветрилось. Я не хотела, чтобы он трогал меня вот этим. И вовсе не из-за отсутствия какой-либо логики, или боязни заклинания, или магии. Я не хотела, чтобы меня коснулись сердцем, только что вырванным из чужого тела. Мне достаточно приходилось протыкать сердца кольями, некоторые даже вырезать для сожжения, но тут было другое дело. Может, вся штука в том, что я в цепях и беспомощна, или в том, что тело Полины валялось на алтаре, как сломанная кукла. В тот единственный раз, когда я ее видела, она была сильна, грозила мне ружьем, но так вели себя многие. Эдуард это делал постоянно. Отношения, начавшиеся под дулом пистолета, вполне еще могут перейти в дружеские - если только обе стороны останутся в живых. Дружбы уже не будет. Ничего не будет для Полины. Жрец допел свое заклинание и начал опускать сердце на меня. Я дернула цепи, хотя знала, что это бесполезно, и заявила: - Не трогай меня этой штукой. Уверенно заявила и сильно, но если жрец даже понимал по-английски, он этого ничем не выдал, потому что его окровавленные руки опускались все ниже и ниже. Он положил сердце мне на грудь, и я была благодарна жилету за то, что он отделил меня от кровавого куска, почти так же, как раньше - за защиту от пуль. А сердце лежало у меня на груди куском мяса. В нем не было магии - просто кусок мертвечины. И вдруг это сердце вздохнуло - так это выглядело со стороны. Оно стало вздыматься и опадать. Лежащее у меня на груди, ни к чему не подсоединенное, оно пульсировало. И в тот момент, когда я услышала биение собственного сердца, сердце Полины вздрогнуло и забилось в унисон с моим. А я услышала биение второго сердца, хотя у него не было ни крови, чтобы перегонять ее, ни грудной клетки, чтобы резонировать. Оно должно было бы едва прослушиваться, но нет - раздавалось ровное и мерное биение. Как будто этот звук проникал сквозь жилет, сквозь мою кожу, ребра, прямо мне в сердце. От резкой боли у меня перехватило дыхание, спина выгнулась. - Держать ее! - проревел жрец. Стоявшие по углам алтаря подбежали ко мне, сильные руки прижали меня к камню за ноги и за плечи. Спина у меня продолжала выгибаться от боли, и третья пара рук прижала мне бедра. Меня зафиксировали, заставляя терпеть боль и не дергаться. Сердце Полины билось все быстрее, набирая скорость, прорываясь к какому-то колоссальному исходу. И у меня сердце стучало в ребра, будто пытаясь вырваться. Будто кулак колотился в груди, пробиваясь наружу. Дышать было невозможно, казалось, вся грудь бросилась в какую-то бешеную гонку, и ничего не было на свете, кроме нее. Вспыхнувшая в груди боль разошлась по рукам, по ногам, заполнила голову, и я подумала, что, может быть, взорвется и не сердце. Может, оторвется черепная крышка. Эти два сердца были как любовники, разделенные стеной, не дающей им соединиться, и они крушили ее. Я ощутила момент, когда они соприкоснулись, толстые мокрые бока двух органов проникли друг в друга. А может, это просто была боль. Потом сердце вдруг остановилось, как человек посреди шага застывает с поднятой ногой, и мое сердце замерло вместе с ним. На мгновение, будто затаив дыхание, мое сердце притихло в ожидании чего-то. Потом оно дало один удар, второй, я отчаянно вздохнула и, как только набрала воздуху в легкие, закричала. Я лежала, прикованная, все еще слушая биение своего сердца, чувствуя, как уходит боль, подобно воспоминанию о кошмаре. Минута - и ее не стало. Не болело нигде и ничего. Появилось ощущение свежести, чудесного самочувствия. Сердце на моей груди сморщилось в серый, израсходованный кусок плоти. Уже нельзя было бы узнать в нем сердце - сухой шарик, уместившийся бы на ладони. Проморгавшись, я увидела лицо человека, прижимающего мне плечи. Кажется, он уже какое-то время на меня смотрел, но я не видела его - или не понимала, что вижу. На лице у него была маска, и лишь губы, глаза и уши выглядывали из-под ее тонкого слоя. На шее начиналась рваная линия того материала, который покрывал лицо. По-моему, на самом деле я знала, на что смотрю, но не могла это принять до конца. И не восприняла бы, пока не повернула голову так, чтобы видеть руки, и тогда я поняла, что на нем надето. Пустые кисти рук болтались у запястий толстой бахромой. Человеческая кожа. Теперь я знала, куда делись кожи, снятые с жертв. Глаза, смотревшие из страшной маски, были карие и очень человеческие. Поглядев вниз, вдоль собственного тела, я обнаружила, что двое мужчин, держащих мне ноги, одеты так же, только кожи не одного и того же цвета. Одна темная, две светлые. Толстым шнуром зашиты отверстия, где были груди и соски, так что нельзя догадаться, снята кожа с мужчины или с женщины. Тот, первый, кого я видела, вышел вперед. - Как ты себя чувствуешь? Он говорил по-английски с сильным акцентом, но вполне отчетливо. Я уставилась на него - он не шутил. - А как я должна себя чувствовать? Я просыпаюсь в пещере, где только что совершили человеческое жертвоприношение. - Я глянула на удерживающие меня руки. - Меня держат люди, одетые в содранные человеческие кожи. Так как, к чертовой матери, должна я себя чувствовать? - Я спросил о твоем телесном самочувствии. Ни о чем больше. Я начала какой-то еще язвительный ответ, но остановилась и задумалась: а как я себя чувствую? На самом деле хорошо. Вспомнилась волна окатившей меня энергии и здоровья, когда кончились чары. Эта энергия и здоровье никуда не делись. Такого хорошего самочувствия у меня не было уже много дней. Если бы для этого не нужна была человеческая жертва, то ее надо было бы заменить отличной медицинской техникой. - Нормально себя чувствую. - В голове боли нет? - Нет. - Хорошо. Он махнул рукой, и мужики в чужой коже от меня отошли и встали у стены рядом с четвертым, который не понадобился, чтобы меня держать. Встали, как вымуштрованные солдаты в ожидании следующего приказа. Я повернулась к тому, который говорил. Тут все были страшненькие, но он хотя бы не был одет в чужую кожу. - Что вы со мной сделали? - Мы спасли тебе жизнь. Создание нашего господина перестаралось. У тебя в голове была кровоточивость. Мы нуждались в тебе живой. Я подумала над его словами. - Вы меня спасли, использовав жизнь Полины. - Да. - Честно говоря, я рада, что осталась в живых. - Я посмотрела на брошенное, забытое тело Полины. - Но ведь она не отдала добровольно свою жизнь ради моей? - Ники Бако начал подозревать, какую цену придется платить за благословение нашего господина. Она была заложницей, чтобы он пришел на эту последнюю нашу встречу. - Кажется, я знаю. Он не появился, - сказала я. - Он не отвечает более на зов господина. Очевидно, Рамирес последовал моему совету и попросил Леонору Эванс поставить какой-то магический барьер, чтобы Ники не смог связаться с хозяином. Приятно знать, что это получилось, но хочешь как лучше, а в результате кого-нибудь убьют. И почему всегда так выходит? Но я должна сознаться, что больше радовалась за себя, чем огорчалась за Полину. Не в том смысле радовалась, что меня излечили ценой ее жизни, а в том, что раз Ники закрыли магией, значит, он и полиция уже на пути сюда. И мне только надо продержаться до их появления и удержать этих ребят от того, что они собираются со мной делать - что бы оно ни было. - Так что, когда Ники не появился, вам уже не нужно было сохранять ей жизнь. Голос у меня звучал спокойно, но даже лучше - я действительно была спокойна. Это было не обычное, а холодное отстраненное спокойствие, которое научаешься вырабатывать у себя, когда дело действительно плохо. А если не научаешься, то вопишь благим матом. Я уже свою норму ора на эту ночь выполнила. - Ее жизнь не важна. Важна твоя. - Я рада быть в живых, но не поймите меня неправильно: какая вам разница, жива я или нет? - Ты нам нужна, - произнес за мной мужской голос. Мне пришлось задрать голову и выгнуть шею, чтобы увидеть, кто говорит. Сперва я его не разглядела, потому что он был окружен людьми без кожи. Мне вспомнилось, что Эдуард беспокоился, куда делись некоторые тела. И он понятия не имел, что могло с ними статься. Было примерно двадцать пять или тридцать пять оживленных трупов, и стояли они за мной так тихо, что я их не услышала и не ощутила. Как выключенные роботы, ждали они возвращения жизни. Зомби никогда не бывают так тихи, так пусты. К концу, когда они начинают разлагаться и надо положить их в могилу, пока они не растаяли, они и то бывают живее этих. Мне тут же стало ясно, что подняты тела, но личности, заключавшиеся внутри этих тел, не подняты. Их хозяин съел то, что превращало их в личности. То, что было для этих тел больше, чем соединением мышц и кожи. Души он не ел, потому что я видела одну из них в доме, где он сделал двух таких ободранных. Но что-то он взял из их тел, какую-то память о том, что я ощущаю, когда поднимаю мертвых. Они стояли, как вырезанные из плоти камни, абсолютно пустые. Те, в больнице, хотя бы притворялись живыми. Эти даже не притворялись. Наконец я разглядела говорящего мужчину. На нем был стальной шлем и стальной нагрудник, какие описываются в исторических книгах конкистадоров, но все остальные элементы своего наряда он позаимствовал прямо из кошмара. На шее у него было ожерелье из языков, еще свежих и розовых, будто только что вырезанных. Юбка состояла из кишок, которые дергались и извивались, подобно змеям, и каждая толстая лента жила сама по себе. Обнаженные до плеч руки, сильные и мускулистые, были покрыты исчезнувшими веками жертв. Когда он подошел ближе, я увидела, что веки открываются и закрываются. Они моргали на меня, и под ними открывались дыры в форме глаз. А в дырах этих зияла тьма и мерцал свет холодных звезд. Я отвернулась, вспомнив звездные глаза Итцпапалотль. Нет, в эти глаза я падать не хочу. Если сейчас мне предстояло бы сделать выбор, я предпочла бы городского вампира этой твари, что стояла передо мной. После того, что я видела на месте убийства, казалось, я почувствую, как в нем убывает зло, но зла не было. Была сила, будто рядом находится аккумулятор величиной с небоскреб. Энергия жужжала у меня по коже, но энергия нейтральная. Ни добрая, ни злая сама по себе - как ни добр и ни зол пистолет, который все же можно использовать во зло. Я увидела, как шевелились языки ожерелья, будто силились крикнуть. Хозяин снял шлем, и показалось худощавое красивое лицо, напомнившее мне Бернардо - не совсем ацтекское, какое я ожидала увидеть. В ушах у него были бирюзовые серьги - под цвет его синевато-зеленым глазам. Он улыбнулся мне и казался свежим юношей двадцати с небольшим лет. Но груз прожитых лет я ощутила в его взгляде, и настолько тяжелый, что стало трудно дышать. Он протянул руку к моему лицу, и я отдернулась. Такая реакция будто разорвала его хватку, которой он меня держал, - я могла двигаться. Я могла дышать. Могла думать. В жизни на меня достаточно выливали магического гламора, и не узнать его я не могла. Ты либо бог, либо не бог - и мой монотеизм тут ни при чем. Мне приходилось чуять магию монстров и противоестественных тварей всех видов, и их я тоже научилась узнавать при встрече. Сила не превращает тебя в божество. Что превращает, я не знаю, но уж точно не сила. Какой-то искры божественного не хватало в том существе, что смотрело сейчас на меня. А если он просто монстр, может быть, с ним можно еще сладить. - Кто ты? - спросила я, радуясь, что голос мой звучит нормально и уверенно. - Я Супруг Красной Жены. Он смотрел на меня очень терпеливыми, очень добрыми глазами. Такие глаза подошли бы ангелу. - Красная Жена - так ацтеки называют кровь, Что значит, что ты - супруг крови? - Я - тело, она - жизнь, - сказал он так, будто это и был ответ на мой вопрос. Меня такой ответ не устроил. Что-то коснулось моей руки, мокрое и скользкое. Я отдернулась, но цепь не пустила. Кусок ожившей кишки полез за моей рукой, тыкаясь, как отвратительный червь. Я сумела подавить крик, но не смогла сдержать участившийся пульс. Самозваный бог засмеялся. Очень обычный был смех, может, так и смеются те, кто воображает себя богом, но в нем была этакая мужская снисходительность, давно вышедшая из моды. Он будто говорил: "Ах ты, глупенькая, разве ты не знаешь, что я - сильный мужчина, и ты ничего не знаешь, а я знаю все?" А может, я просто слишком щепетильна в этом вопросе. - А почему кишки? Улыбка стала едва заметной. На красивом лице выразилось недоумение. - Ты смеешься надо мной? Кишка отскочила от моей руки, как назойливый кавалер, получивший резкий отпор. И хорошо. - Нет, я только спросила, почему именно кишки. Ты явно умеешь анимировать любые части тела. Сохранять их от разложения, как те кожи, в которые одеты твои люди. При таком большом выборе зачем тебе именно внутренности? О себе каждый любит поговорить. Чем больше самомнение, тем сильнее его владелец радуется разговорам о себе. Я надеялась, что Супруг Красной Жены такой же, как все, - по крайней мере в этом смысле. - Я ношу на себе корни их тел, чтобы те, кто видит меня, знали: враги мои - пустая скорлупа, и все, что принадлежало им, принадлежит теперь мне. Каков вопрос - таков ответ. - А языки? - Чтобы никто не верил лжи моих врагов. - Веки? - Я открыл глаза моим врагам, чтобы они никогда не могли закрыть их для правды. Он так мило отвечал на вопросы, что я решила рискнуть на большее. - А как ты снимал кожу с этих людей без всяких инструментов? - Тлалоци, мой жрец, призывал к себе кожу с их тел. - Как? - спросила я. - Моей силой. - То есть силой самого Тлалоци? Он снова нахмурился: - Вся его сила исходит от меня. - Разумеется, - отозвалась я. - Я - его господин. Он мне обязан всем. - Звучит так, как будто ты ему чем-то обязан. - Ты не понимаешь сама, что говоришь. Он начинал сердиться. Наверное, это не то, что мне надо. Я попробовала задать более вежливый вопрос. - А зачем груди и пенисы? - Кормить мою зверушку. Он ничего не делал, но вдруг в пещере почувствовалось движение воздуха, будто сами тени разорвались, открыв туннель в тридцати футах от камня, на котором лежала я. И оттуда что-то выползло. Первое впечатление - сверкающая зеленая радуга. При каждом повороте на свету чешуя меняла цвет. Сначала зеленая, потом синяя, потом одновременно и синяя, и зеленая, потом жемчужные переливы - сначала я думала, что они мне померещились, но зверь повернул голову и сверкнул белым брюхом. Зеленые чешуйки переходили в синие поближе к голове и становились настоящей небесной синевой. Вокруг морды радужными цветами шевелилась бахрома из перьев. Существо повернулось и уставилось на меня, колыхая перьями вокруг чешуйчатой головы, и этой игре света и цвета позавидовал бы любой павлин. Большие круглые глаза занимали почти всю морду, как у крупной хищной птицы. Пара изящных крыльев, сложенных на спине, играла пестрыми бликами, но я знала, что снизу они должны быть белыми. Дракон прошел мимо на четырех ногах. Учитывая крылья, шесть конечностей. Это был Кецалькоатль Драконус Гигантикус, если я правильно вспомнила латинское видовое название. Иногда их классифицировали как подвид драконов, иногда - как подвид горгулий, а иногда выделяли в отдельную группу. В любом случае этот вид был самым крупным и считался вымершим. Очень многих уничтожили испанцы, чтобы лишить туземцев боевого духа, убивая священных для них зверей, и вообще потому что это очень по-европейски. Увидел дракона - убей его. Не очень мудреная философия. Я видела их только на черно-белых фотографиях, да еще чучело в чикагском музее. Фотографии не отражали и малую толику оригинала, а чучело - ну, наверное, чучельник попался не очень искусный. Дракон вплыл в пещеру мерцающим клубком цвета и мышц. Такой красоты я в буквальном смысле никогда в жизни не видела. Наверное, это он и расчленял людей. Дракон раскрыл небесно-голубую пасть и зевнул, показав ряды пилообразных зубов. Звук когтей по полу был таков, будто идет свора баскервильских собак. Супруг Красной Жены положил шлем на камень у моих ног и пошел приветствовать дракона. Тварь наклонила голову, чтобы ее погладили, очень по-собачьи. Самозваный бог почесал его чуть выше надбровных дуг, и дракон, сощурив глаза в щелочки, издал низкий рокочущий звук. Он мурлыкал. Хозяин отослал его прочь игривым шлепком по мускулистому плечу. Я смотрела ему вслед, будто это было не наяву. - Я думала, они вымерли. - Мой зверек помог нам перебраться сюда, а потом он спал волшебным сном, ожидая пробуждения. - Я не знала, что кецалькоатли способны на гибернацию. Он снова нахмурился и подошел к моему изголовью. - Я знаю, что значит ваше слово "гибернация", но это был волшебный сон, наведенный моим последним жрецом-воином. Жрец принес себя в жертву, погрузив нас всех в очарованный сон, зная, что никто ему не поможет и он умрет один в этом чужом месте задолго до того, как я поднимусь. Очарованный сон. Что-то вроде из Спящей Красавицы. - Это и есть истинная верность - пожертвовать собой на благо лучших. - Я очень рад, что ты понимаешь. Это очень облегчает то, что должно случиться. Мне эти слова не понравились. Может быть, лесть никуда меня не приведет. Надо попробовать что-нибудь более для меня нормальное - скажем, сарказм - и посмотреть, не уведет ли это нас от вопроса о моей неизбежной судьбе. - Я тебе не обязана верностью. Я не из твоих последователей. - Только потому, что ты не понимаешь, - ответил он, и эти улыбчивые глаза глянули на меня с выражением полного душевного мира. - То же самое говорил Джим Джонс перед тем, как дать всем яд. - Я не знаю этого имени - Джим Джонс. - Тут он наклонил голову, как Итцпапалотль, когда она слушала голоса, не слышные мне. Теперь я поняла, что это может быть поиск в памяти других людей. - А, теперь я знаю, кто это. - Он глянул на меня красивыми и спокойными глазами. - Но я не безумец. Я бог. Он вроде бы отвлекся, будто для него было важно, чтобы я поверила в его божественность. Если он должен убедить меня в ней, прежде чем убить, то мне ничего не грозит. Убить меня он может, но никогда не убедит меня, что он бог. Он нахмурился: - Ты мне не веришь. И снова в его голосе прозвучало удивление. Я поняла, что он, несмотря на всю свою силу, выглядит молодо. Века рвались из глаз на его руках, будто через них можно заглянуть в самое начало творения, но сам он казался с виду молодым. А может, он просто не привык к людям, которые тут же не падали ниц, поклоняясь ему. Если за все свое долгое существование ничего другого ты не видел, то любой отказ от поклонения может тебя потрясти. - Я бог, - повторил он, и снова в его голосе прозвучало снисхождение. - Тебе лучше знать. Но я постаралась, чтобы мое сомнение прозвучало бы явственнее. Он еще сильнее нахмурился и снова навязчиво напомнил надувшегося ребенка. Испорченного ребенка, надувающего губы. - Ты должна поверить, что я бог. Я - Супруг Красной Жены. Я тот, кто свершит отмщение убийцам моего народа. - Ты имеешь в виду испанских конкистадоров? - Да. - В Нью-Мексико вряд ли найдется много конкистадоров. - Их кровь течет в жилах детей детей их детей. - Не сочти за обиду, но эти бирюзовые глаза ты вряд ли унаследовал от кого-то из местных. Он снова надулся, и морщинки показались у него между бровей. Если он будет и дальше со мной разговаривать, недовольство станет привычным выражением его лица. - Я - бог, созданный из слез народа. Я - сила, которая осталась от ацтеков, и я - тело, созданное магией испанцев. Их собственной мощью я сокрушу их. - Не слишком ли поздно сокрушать? Пятьсот с хвостиком лет прошло. - У богов другой отсчет времени, не такой, как у людей. Он верил в свои слова, и я также знала, что он подыскивает самооправдание. Он бы раздавил испанцев еще пятьсот лет назад, если бы мог. Может, мои мысли о нем как-то отразились у меня на лице, потому что он сказал: - Тогда я был новым богом, поэтому не настолько сильным, чтобы сокрушить своих врагов, а потому кецалькоатль принес меня сюда ждать, пока я наберу достаточно силы для нашей цели. И сейчас я готов вести свою армию вперед. - Так ты хочешь сказать, что пятьсот лет ушло, чтобы ты из маленького божонка стал большим и злым богом? Как суп должен до-олго покипеть, чтобы стать настоящим супом? Он рассмеялся: - У тебя очень странный ход мыслей. Мне печально, что скоро ты будешь мертва. Я бы сделал тебя первой из своих наложниц и матерью богов, потому что рожденные от тебя дети стали бы великими чародеями. Очень, жаль, что мне нужна твоя жизнь. Мы снова вернулись к вопросу о моем убийстве, а именно этой темы мне не хотелось касаться. У него, кажется, очень ранимое самолюбие. Сейчас посмотрим, насколько ранимое. - Извини, но это предложение не кажется мне заманчивым. Он улыбнулся, склонившись надо мной, пальцами пробежал по моей руке. - Мы возьмем твою жизнь, и это не предложение. Это факт. Я состроила самые невинные глаза. - Я думала, ты предлагаешь мне стать наложницей, матерью богов? Он нахмурился еще сильнее: - Я не предлагал тебе стать моей наложницей. - А! - сказала я. - Извини, я не так тебя поняла. Он все еще трогал пальцами мою руку, но уже не перебирал ими, будто забыл, что прикасается ко мне. - Ты бы отвергла мое ложе? Очень смущенный голос. Отлично. - Ага. - Ты хранишь добродетель? - Да нет, просто конкретно твое предложение меня не соблазняет. Ему всерьез было трудно сообразить, что я не нахожу его привлекательным. Еще раз он пробежал по моей руке щекочущим прикосновением. Я лежала спокойно и глядела на него, глядела прямо в глаза, потому что иначе пришлось бы смотреть на отрезанные части тел. А трудно быть тверже гвоздя, когда хочешь заорать. Он тронул мое лицо, и на этот раз я не стала уворачиваться. Пальцы его исследовали мои черты, деликатно, нежно. И глаза уже не были спокойными. Нет, в них была тревога. Он наклонился ко мне, будто собирался поцеловать, и ресницы на его руках затрепетали бабочками у меня вдоль тела. Я тихо взвизгнула. - В чем дело? - отодвинулся он. - Даже и не знаю. Отрезанные веки трепещут по коже, кишки у тебя на поясе ползают змеями, языки из твоего ожерелья пытаются меня лизнуть. И ты еще спрашиваешь? - Но ты не должна этого замечать, - сказал он. - Ты должна видеть меня красивым и желанным. Я пожала плечами, насколько это было возможно со скованными над головой руками. - Извини, но твой наряд этому сильно мешает. - Тлалоци! - позвал он. - Да, повелитель? Человек в шортах вышел вперед и упал перед ним на колено. - Почему она не видит, как я чудесен? - Очевидно, аура твоей божественности не действует на нее. - Почему? И снова гнев прозвучал в его голосе и отразился на только что мирном лице. - Я не знаю, повелитель. - Ты сказал, что она может заменить Ники Бако. Ты сказал, что она такая же наугули, как и он. Ты сказал, что она отмечена прикосновением магии, и это аромат моей магии привлек к ней кецалькоатля. Но вот она лежит под прикосновением рук моих и ничего ко мне не чувствует. Это невозможно, если она отмечена моей магией. Я подумала, что это может быть и не его магия, но вслух говорить не стала. А что, если это работа Итцпапалотль? Стоящее передо мной существо чуть не убило меня на расстоянии. Он ворвался в мой разум, захватил меня, и я не могла ему помешать. Сейчас он меня касается непосредственно, явно пытается что-то надо мной сделать, и не получается. Произошла только одна перемена - меня на время заполнила сила Итцпапалотль. Неужели это все от ее воздействия? Тлалоци встал, не поднимая головы. - Здесь против нас действует мощная магия, повелитель. Сначала мы потеряли Ники Бако, и теперь глаза этой женщины закрыты для твоего образа. - Она должна быть открыта моей силе, иначе она не может быть совершенной жертвой, - сказал Супруг Красной Жены. - Я знаю, повелитель. - Ты маг, Тлалоци. Как нам обезвредить эту магию? Маг задумался. Прошло несколько минут. Я старалась лежать тихо, не привлекая к себе внимания. Наконец Тлалоци поднял глаза. - Чтобы поверить в твое видение, она должна поверить в тебя, повелитель. - Как мне убедить ее, что я бог, если она не ощущает моей силы? Это был хороший вопрос, и я терпеливо ждала, пока Тлалоци ответит. Чем дольше он будет думать, тем больше времени я выиграю. Рамирес спешит на помощь. Мне надо было в это верить, потому что другого выхода не было, разве что я как-то найду способ уговорить их развязать меня. Ручка-нож все еще оставалась у меня в кармане. Я вооружена, если только смогу освободить руки и если стальное лезвие его ранит. Конечно, есть еще четверо помощников, и Тлалоци, и армия трупов с содранной кожей. Если с богом удастся покончить, то придется заняться и остальными тоже. Они, наверное, будут недовольны, если я убью их бога. Только я пока никак не могла сообразить, как это сделать. Если Рамирес с кавалерией не прибудет, я крупно влипла. Эдуард на этот раз не ищет меня. Впервые с тех пор, как я пришла в себя, я подумала, жив ли Эдуард. Господи, пусть он будет жив. Но жив Эдуард или нет, в спасательной операции он сегодня участвовать не будет. Я призналась себе, что в этой ситуации помощь мне нужна, а единственная моя надежда - Рамирес и полиция. В больнице он опоздал. Если он опоздает сегодня, я, пожалуй, жаловаться уже не буду. Тлалоци отвел своего бога чуть в сторону от меня. Наверное, хотел ему что-то сказать, чтобы я не слышала. А какая им разница, слышу я или нет? Что им от меня скрывать? Они с радостью мне сообщили, что меня убьют. Значит, им уже ни к чему особо церемониться с моими чувствами. Тогда в чем же дело? Супруг Красной Жены расстегнул ожерелье из языков и отдал его жрецу. Потом снял стальной нагрудник, и один из парней в чужой коже выступил вперед и в коленопреклоненной позе принял его. Бог снял юбку из кишок, и ее принял второй прислужник. Хозяин даже не просил их помогать, но явно предполагал, что кто-то рядом окажется. Он олицетворял собой полнейшую надменность, да еще с очень ранимым самолюбием, и эта надменность никогда еще не подвергалась испытанию во внешнем мире. Он был как та принцесса из волшебной сказки, воспитанная в башне из слоновой кости, которая только и слышала от своего окружения, как она красива, как добра, как умна, пока не пришла ведьма и не наложила заклятие. Может, я могу сыграть роль ведьмы, хотя в заклятиях я ни ухом ни рылом. Тогда, может, мне сыграть принца, который бога из этой башни выведет? Сейчас мне не особенно приходилось перебирать роли. Бог был одет в макслатль, как почти все окружение Обсидиановой Бабочки, только этот макслатль был черным, а спереди у него была тяжелая бахрома из золотых нитей. На ногах у бога были сандалии с бирюзой, которые я не заметила, пока он был одет в отрезанные части тел. Забавно, как от испуга не замечаешь деталей. Он пошел ко мне, излучая на каждом шаге уверенность в себе. Макслатль открывал все его тело сбоку от пояса до сандалий. Очень неплохо смотрелось бедро, но знаете поговорку: "Красота не в глазах, а в поступках"? - Так лучше? - спросил он непринужденно, с легким поддразниванием, снова глядя умиротворенными глазами, как будто все получалось так, как он и предвидел, и непонятно даже, почему может быть иначе. Итцпапалотль тоже была самоуверенной, но не умиротворенной. - Намного лучше, - ответила я. Подумала было добавить, как я люблю смотреть на почти голых мужчин, но к такому очевидно сексуальному тону я решила прибегнуть, если другого выхода не окажется. Он подошел и снова остановился возле меня. Веки на руках его все еще подмигивали мне - наобум и отрешенно, - как неземные светлячки. - Так намного лучше, - сказала я. - А ты не можешь что-нибудь сделать с этими глазами у тебя на руках? Он снова нахмурился: - Они от меня неотделимы. - Да, я вижу, - сказала я. - Но их не надо бояться. - Тебе виднее. - Я хочу, чтобы ты знала меня, Анита. Впервые он назвал меня по имени. Я думаю, что до этой минуты он его и не знал. Конечно, его знала Полина. Супруг Красной Жены потянулся к моему правому запястью и убрал кусочек металла, замыкавший наручник. Человек без кожи, стоящий по ту сторону камня, шагнул вперед, положив руку на рукоять ножа на поясе. Я застыла, не зная, действительно ли мне позволено освободить руку. Бог поднял мою руку и приложился к ней губами. - Потрогай их. Увидишь, в них нет ничего страшного. Я не сразу сообразила, что "они" - это глаза на его руках. Слава богу, он не имел в виду ничего ниже пояса, но глаза - это все равно неприятно. Мне не хотелось их трогать. Вообще не хотелось трогать ничего, что было срезано с мертвых тел, особенно в момент, когда эти тела были еще живы. Он попытался поднести мою руку к своей руке ниже плеча, туда, где были глаза, но я сжимала кулак. - Потрогай, Анита, не бойся. Они тебе ничего плохого не сделают. Он начал силой разжимать мне пальцы, и я не могла сопротивляться. То есть могла бы, и он, чтобы убедить меня, сломал бы мне пару пальцев, но эту борьбу я бы проиграла, так что я позволила ему разжать мне кулак. Не хочу, чтобы мне что-нибудь ломали, пока в этом нет крайней необходимости. Он провел моей рукой по своей коже, и веки трепетали под моими пальцами. Я каждый раз вздрагивала, когда они моргали, но эти веки, щекочущие, как крылышки бабочек, не были так уж страшны. Под ними что-то было, будто глаза, которых не было на самом деле. Я это видела. - Что там внутри? - спросила я. - Все, - сказал он, но его ответ ни о чем мне не говорил. - Ощупай их, Анита. Он прижал мой палец к краю глаза. Потом заставил меня просунуть палец внутрь. Я ввела палец в этот пустой как-бы-глаз и ощутила сопротивление, будто давишь на что-то живое и тонкое, потом палец прошел насквозь. Тепло. Теплота потекла в кисть, в руку, разошлась по телу, как одеяло. Безопасно, тепло, надежно. Я глядела на бога и думала: как же я раньше этого не видела? Он так красив, так добр, так... Палец замерз, замерз до боли. Та жалящая боль, которая предшествует потере всех ощущении, когда обморожение захватывает конечность и расходится по телу, и ты падаешь в тот ласковый сон, от которого нет пробуждения. Я выдернула руку, заморгала, со свистом втянув в себя воздух. - В чем дело? - спросил он, склоняясь надо мной и трогая мое лицо. Я отпрянула, прижимая руку к груди, глядя на него со страхом. - Ты внутри холодный. Он отступил, и на лице его выразилось удивление. - Ты должна была ощущать тепло, покой. Он наклонился надо мной, пытаясь заставить меня взглянуть в эти сине-зеленые глаза. Я затрясла головой. Жалящей болью в палец возвращалась чувствительность, как бывает после обморожения. Пульсирующая боль помогла думать, помогла избегать его взгляда. - Ни тепла, ни покоя я не испытала. Я отвернулась от него, и передо мной оказался одетый в чужую кожу. Честно говоря, даже это было лучше, чем смотреть на бога. Прикосновение Итцпапалотль помогало мне, но и у него есть свои пределы. Если я упаду в эти глаза, чем бы они ни были, меня просто убьют, и я, возможно, уйду охотно, с радостью, в эту последнюю тьму. - Анита, ты очень все осложняешь. Я не отводила глаз от дальней стены: - Извини, что порчу тебе ночь. Он погладил мне щеку. Я вздрогнула, как от боли. Я до сих пор думала, что оттягиваю свою смерть, но сейчас поняла, что оттягиваю падение в его силу. Потом меня убьют, но на самом деле меня не станет еще до удара ножа. Не так ли уходила Полина, добровольно, радуясь, что угодила богу? Ради нее самой я на это надеялась. Насчет себя - я не была так уверена. - Я хочу, чтобы ты верила: ты умираешь ради великой цели... - Извини, сегодня я заболоченных земель не покупаю. Почти физически я ощутила его недоумение, будто энергия затанцевала по моей коже. Мне приходилось ощущать гнев, вожделение, страх вампиров и оборотней, но никогда до сих пор - недоумения. Черт возьми, пока я не тронула этот дурацкий глаз, я его эмоций не ощущала. Он меня затягивает по кусочкам. Бог схватил меня за руку. - Нет. Это я произнесла сквозь сжатые зубы. На этот раз пусть ломает мне руки, но я не трону его добровольно. Больше яне могу с ним сотрудничать, даже для выигрыша времени. Либо я начну сопротивляться, либо от меня ничего не останется. Случалось, что вампиры подчиняли себе мой разум, но такого, как он, я еще не встречала. И на сто процентов была уверена: стоит ему ухватиться за мой разум как следует, мне уже не вернуться обратно. Есть много способов умереть. Быть убитой - один из наиболее очевидных. А если он подчинит себе мой разум и не останется ничего от меня прежней, я все равно буду мертва. Или буду желать себе смерти. Я сжала руку, притянула ее к груди, напрягая мышцы. Он потянул за запястье, и мой торс приподнялся вместе с ним, но руку я прижимала к груди, не разжимая кулак. - Не заставляй меня делать тебе больно, Анита. - Я тебя ничего не заставляю делать. Все, что ты делаешь, ты делаешь по своему выбору, а не по моему. Он осторожно положил меня обратно. - Я бы мог сломать тебе руку. Голос звучал ласково, но в нем была угроза. - Я больше не хочу тебя трогать. И не буду делать этого по своей воле. - Но ты просто положи руку мне на грудь, на сердце. Это нетрудно, Анита. - Нет. - Ты очень упрямая женщина. - Не ты первый мне это говоришь. - Я не буду тебя заставлять силой. Человек без кожи подошел и встал с той стороны камня, зеркально от своего бога. Вытащив обсидиановое лезвие, он наклонился надо мной. Я напряглась, но ничего не сказала. Не могла я его коснуться и быть уверенной, что мне это сойдет. Если мне предстоит сегодня умереть, я умру такая, как есть, а не одержимая каким-то самозваным богом. Но он не ударил меня ножом, он поддел острием плечо кевларового жилета. Кевлар не предназначен для отражения колющего удара, но его не так-то легко разрезать, особенно каменным ножом. Пустая кожа кисти, украшавшая запястье прислужника, моталась взад-вперед, взад-вперед пилящими движениями. Я смотрела мимо него, на дальнюю стену, но не могла не видеть краем глаза болтающуюся руку. В конце концов мне пришлось уставиться в потолок, но там была только темнота. Трудно смотреть просто в темноту, если вокруг есть что увидеть, но я старалась. Я чуть не спросила их, знают ли они, что такое кевлар, но не стала. Пусть потратят время на разрезание жилета обсидиановым ножом. Черт, может, мне и не придется как-то тянуть время - достаточно обсидиана, которым они будут резать кевлар до утра. К несчастью, не только я до этого додумалась. Человек в чужой коже засунул клинок обратно в ножны и вытащил из-за спины другой нож, который сверкнул в свете факелов серебром или сталью. Даже если он с высоким содержанием серебра, то прорежет жилет куда быстрее обсидиана. Человек просунул острие под плечевой шов жилета. Мне уже надо было что-то сказать. - Вы собираетесь вырезать мне сердце? - Твое сердце останется у тебя в груди, где ему и положено быть, - сказал бог. - Тогда чем вам мешает жилет? Я все же повернула голову к нему, стараясь не смотреть ни в какие его глаза. - Если ты не хочешь касаться моей груди рукой, есть и другие части твоего тела, способные ощущать, - сказал он. После таких слов я почти готова была протянуть ему руку. Почти. Очень мне не хотелось знать, о каких других частях тела он говорит. Но так они потратят время на снимание жилета, а если я просто дам руку, это никакого времени не займет. А время мне нужно. Жилет поддался быстрее, чем можно было рассчитывать. На противостояние пилящему лезвию он не рассчитан. С меня сняли куски разрезанного жилета, вытащив нижнюю половину из-под спины. Супруг Красной Жены взобрался на камень рядом со мной, склонился ко мне, и смотрел он не в лицо. Кончиком пальца он провел по контурам лифчика. Очень-очень легко, под тканью, по коже. - А это что? - спросил он, продолжая водить пальцем. - Белье, - ответила я. Он потрогал черные кружева сверху. - Столько узнаешь нового. - Рада за тебя, что тебе нравится, - сказала я. Сарказм до него не дошел. Может, он вообще был неуязвим для сарказма. И он сделал то, что я и предполагала, - залез на меня сверху. Но не в стандартной позиции миссионера - он сполз ниже, так что его грудь прижималась к моей. При нашей разнице в росте его пах оказался на безопасном расстоянии ниже моего. Значит, сейчас будет происходить не изнасилование. Может, мне и не стоило так опасаться, но само знание, что секс здесь ни при чем, почему-то испугало меня еще сильнее. Есть вещи поважнее секса, которые могут быть взяты у меня силой, - например, мой рассудок. Он прижался ко мне грудью, гладкой, теплой, очень человеческой. И ничего плохого не случилось. Но забавно, что это не смирило моего бешеного сердцебиения и не заставило заглянуть ему в глаза. - Ты чувствуешь? - спросил он. Я упорно смотрела в стену пещеры. - Не понимаю, о чем ты говоришь. Он прижался грудью сильнее: - Чувствуешь, как бьется мое сердце? Я не ожидала этого вопроса и потому действительно задумалась. Прислушалась, но не почувствовала биения его сердца. Я ощущала лишь собственный лихорадочный пульс. - Извини, но я чувствую только свое. - В этом-то все и дело, - сказал он. Тут я действительно посмотрела на бога, увидела тень горестной мины у него на лице, нависшем так близко над моим, и удивленный проблеск в сине-зеленых глазах. И снова отвернулась к стене. - У меня сердце не бьется. Я попыталась ощутить его сердце, пульс его жизни сквозь теплую кожу его груди. Сосредоточенность заставила мое сердце замедлить бег. Вообще-то не всегда можно ощутить биение сердца мужчины, но если он лежит на тебе грудь в грудь, обычно это чувствуется. Его же грудь плотно прижималась ко мне. Я медленно поднесла к нему свободную руку. Он приподнялся на руках, пропуская ее, чтобы я ощупала его грудь. Кожа у него была гладкой и теплой, почти совершенной, но ничего у меня под рукой не билось. Либо у него не было сердца, либо оно не билось. - Я - только тело. Красная Жена не живет во мне. Сердце мое не будет подходящей жертвой без ее прикосновения. Эти слова заставили меня снова повернуться к нему, заглянуть в умиротворенные глаза. - Жертвой? Ты собираешься принести себя в жертву? С нежностью и надеждой смотрели его глаза. - Я буду жертвой богам-создателям. Им нужно напитаться кровью бога, как было в начале времен. Я попыталась что-то уяснить по этому спокойному красивому лицу. Увидеть какое-то сомнение, страх, что угодно, что было бы понятным. - И ты собираешься дать своему жрецу взрезать твою грудь? - Да, но я возрожусь. - Ты уверен? - спросила я. - У моего сердца хватит сил биться вне моего тела, а когда оно снова будет в меня вложено, старые боги вернутся из изгнания, куда их отправил твой белый Христос. Его лицо более слов убеждало, что он в это верит. Я достаточно много читала о завоевании Мексики испанцами, чтобы сильно сомневаться, будто Христос имел к нему отношение, какие бы вещи ни делались во имя Его. - В том, что сделали с твоим народом испанцы, не обвиняй Христа. Наш Бог даровал нам свободу выбора, а это значит, что мы можем выбрать зло. И я верю, что так поступили люди, завоевавшие твой народ. Он снова с недоумением посмотрел на меня. - Ты действительно в это веришь. Я вижу, что веришь. - Всем сердцем, - сказала я. - Извини за каламбур. Он поднялся и оказался на мне верхом. - Почти все, кого я принимал в жертву, ни во что особо не верили. Те, кто верил, не верили в твоего белого Христа. - Он коснулся моего лица. - А ты веришь. - Да. - Как можешь ты верить в Бога, который позволил принести тебя сюда и отдать в жертву чужому богу? - Если ты веришь, только когда легко верить, тогда ты не веришь, - сказала я. - Разве не забавно, что ты, верная поклонница Бога, который уничтожил нас, будешь тем, что даст мне вернуться в силу? Когда я отниму твою сущность, я буду достаточно силен, чтобы породить драгоценную жидкость, и тогда я освобожусь от оков этого места. - В каком смысле - отнимешь мою сущность? Я перестала бояться, потому что мы уже давно разговаривали, или я просто не способна так долго поддерживать страх. Если меня не убивают и не ранят, я в конце концов перестаю бояться. - Я лишь поцелую тебя, и ты станешь сухой и легкой, как старый маис. Ты напитаешь меня, как зерно питает людей. Он стал укладываться справа от меня, возле моей свободной руки. И я вдруг испугалась снова. Очень хотелось ошибиться, но я была вполне уверена, что я это уже видела в "Обсидиановой бабочке". - Ты хочешь сказать, что высосешь из меня жизнь, и я стану как сухая мумия. Он погладил меня по щеке пальцем, и глаза его были грустны и полны сожаления. - Это будет очень больно, и я прошу за это прощения, но даже твоя боль пойдет на пользу моей силе. Он прижался лицом к моей щеке. У меня была свободная рука и нож в кармане, но если я ударю слишком рано и выйдет неудачно, других возможностей не представится. Куда, к чертям, подевался Рамирес? - Значит, ты будешь меня пытать. Отлично, - сказала я. Он отодвинулся - чуть-чуть. - Это не пытка. В таком виде все мои жрецы ждали моего пробуждения. - А кто вернул их к жизни? - спросила я. - Я пробудил Тлалоци, но был тогда слаб, и не было у меня крови, чтобы вернуть остальных. А потом, до того, как мы смогли их поднять, человек, которого вы зовете Райкер, потревожил место нашего отдыха. - Он уставился в пространство, будто снова переживал те события. - Он нашел то, что вы называете мумиями моих жрецов. Многих из них разорвали на части, ища у них внутри драгоценности. - Лицо его потемнело от гнева, умиротворенность взгляда сменилась бурей. - Кецалькоатль тогда еще не проснулся, иначе бы мы их убили всех. Они взяли то, что принадлежало моим жрецам. И мне пришлось искать другой способ вернуть им жизнь. - Кожи, - догадалась я. Он посмотрел на меня. - Да, есть способы заставить их отдать жизнь. - И ты стал охотиться на людей, осквернивших твою... твое место сна, и тех, кто купил вещи, принадлежащие твоим людям. - Да, - сказал он. С определенной точки зрения это можно было бы счесть справедливым. Если ты не способен испытывать милосердие, это вообще блестящий план. - Ты убивал и брал органы у тех, кто обладал даром, - сказала я. - Даром? - переспросил он. - Колдовским даром. Колдуны, брухо. - А, да. Я не хотел оставлять их в живых для охоты за нами, пока не вернусь в силу. Он стал гладить мне лицо. Кажется, его снова заинтересовала идея "поцелуя". - И что это значит для тебя - вернуться в силу? - спросила я. Пока я занимаю его разговором, он меня не убивает. Я могла бы на всю ночь придумать вопросы. - Я стану смертным и бессмертным. Тут я вытаращила глаза. - В каком смысле - смертным? - Твоя кровь сделает меня смертным. Твоя сущность сделает меня бессмертным. Я нахмурила брови: - Не понимаю, что ты говоришь. Он взял мое лицо в ладони, как любовник. - Как же тебе понять пути богов? Он протянул руку, и носитель чужой кожи подал ему длинную костяную иглу. Наверное, мне не хотелось знать, что он будет сейчас делать. - Зачем эта штука? Он держал в руках иглу дюйма четыре длиной, медленно вертя между пальцами. - Я тебе проколю мочку уха и попью твоей крови. Боль будет не сильная. - Ты все время говоришь, будто хочешь, чтобы я в тебя поверила, но ты - единственный, кто никогда не страдает. Твои жрецы, люди, которые тебя обворовали, все твои жертвы - всем было больно. Но не тебе. Он приподнялся на локте, уютно прижимаясь ко мне. - Если моя боль убедит тебя в моей искренности, то да будет так. Он всадил иглу себе в палец, глубоко, до кости. И медленно вытащил, стараясь, чтобы это было как можно больнее. Я ждала, что сейчас покажется кровь, но ее не было. Он держал палец на виду, и я видела дыру от иглы, но она была пуста, бескровна. У меня на глазах ранка закрылась гладкой кожей, будто ее и не было. Да, нож против него мне ничего не даст. - Моя боль уменьшит твою боль? - спросил он. - Я тебе обязательно дам знать. Он улыбнулся, так ласково, так терпеливо. И начал подводить иглу к моему левому уху. Я бы могла отбиваться свободной рукой, но если он собирается всего лишь проткнуть мне мочку, как это было в ночном клубе, то пусть себе. Мне это в принципе не нравилось, но отбиваться я не собиралась. В этом случае меня могут заковать обратно, а иметь свободную руку я хотела больше, чем не подпустить этого бога к своему уху. Честно говоря, дело тут в том, что я не люблю игл. Не только шприцов с иглами, а вообще никаких. У меня фобия насчет колющих предметов. Ножи меня не так волнуют, как иглы, - можете себе представить? Фобия есть фобия. Чтобы удержать себя от борьбы, я закрыла глаза, потому что иначе стала бы отбиваться. Совершенно непроизвольно. Боль была резкой и отчетливой. Я ахнула, открывая глаза, и увидела, как он ткнулся в меня лицом. Будто хотел поцеловать, но губы его прошли мимо моих. Он отвернул мне лицо вправо, бережно, подставляя себе ухо и длинную линию шеи. Это мне напомнило вампиров, только этот рот лизнул мне ухо длинным быстрым движением. Слегка вздохнув, он сглотнул первую кровь, потом сомкнул губы на мочке моего уха, заработал ртом, подкачивая языком кровь из ранки. Телом он прижался ко мне, одной рукой отворачивая мне голову в сторону, другая поглаживала контур моего тела по всей длине. Наверно, дело тут в крови - я никогда не поглаживаю бифштекс во время еды. Всей челюстью он вдавился мне в лицо. Я ощущала, как шевелится и глотает его рот. Бывало, что вампиры пили из меня кровь, не подчинив разум, и это было больно. То, что делал сейчас бог, не причиняло никакой боли. Скорее он вел себя как перестаравшийся любовник, целующий ухо. Неприятно, но не так чтобы очень больно. Его рука опустилась с моего лица под лифчик. Это мне не понравилось. - Кажется, ты не собирался предлагать мне секс. Он убрал руку из лифчика и отодвинулся, отпустив ухо. Глаза у него были мутные, они тонули в бирюзовом сиянии, как глаза любого вампира, утолившего жажду крови. - Прости, - сказал он. - Просто я уже очень давно не чувствовал жизни в собственном теле. Кажется, я поняла, о чем он, но продолжала задавать любые вопросы, приходившие мне в голову. Лишь бы он продолжал говорить. - Что ты имеешь в виду? Он засмеялся и откатился набок, приподнявшись на локте. Ткнул себя иглой в палец и ахнул. Кровь появилась из ранки, алая кровь. Он снова засмеялся. - Твоя кровь бежит в моем теле, и я снова стал смертным, со всеми аппетитами смертного мужчины. - Чтобы было давление крови, нужна кровь, - сказала я. - У тебя первая эрекция за сотни лет. Я ее чувствую. Он оглядел меня своими засасывающими глазами. - И она может стать твоей. Он пошевелился, прижимаясь ко мне, и я почувствовала его сквозь джинсы - желающего, готового. Стала было говорить свое обычное "нет" - и остановилась. Если мне выбирать между изнасилованием и убийством, да еще когда полиция спешит на помощь... Я взвешивала варианты, но так и не узнала сама, что сказала бы, потому что оттуда, где безмолвно стояли люди без кожи, вбежал один из носителей чужих кож. Я услышала его бегущие шаги и повернулась. Он пробивался, расталкивая ободранных. Упав на колено перед Супругом Красной Жены, он произнес: - Повелитель, к нам приближаются вооруженные чужаки. С ними маленький брухо, и он их ведет сюда. Супруг Красной Жены посмотрел на него тяжелым взглядом: - Убейте их. Задержите их. Когда я приду в силу, им уже будет поздно. Носители кож разобрали оружие из ящика и выбежали. Повернув голову, я увидела, что ободранные бросились за ними. Только Тлалоци, жрец, остался в пещере. Нас было только трое, и Рамирес шел на помощь. Полиция шла на помощь. Уж несколько минут я точно выиграю. Пальцы взяли меня за лицо и повернули к нему. - Ты могла бы стать для меня первой женщиной за сотни лет, но у нас нет времени. - Он стал опускать лицо ко мне. - Мне жаль, что я должен взять тебя в невольные жертвы, потому что ты ни мне, ни моим не сделала ничего плохого. Я сунула руку в карман. Пальцы сомкнулись на авторучке. Я отвернула голову, будто уходя от поцелуя, но на самом деле глядя, где Тлалоци. А он отошел к алтарю и спихнул с него Полину, словно мусор. Он очищал алтарь, очевидно, для смерти своего бога. Супруг Красной Жены погладил мне лицо, пытаясь бережно повернуть его к себе. Он прошептал, и дыхание его ласкало мне лицо: - Я буду носить твое сердце на ожерелье языков, и мои поклонники вечно будут помнить твою жертву. - Как романтично, - сказала я, осторожно вытаскивая из кармана авторучку. - Повернись ко мне, Анита. Не заставляй делать тебе больно. Пальцы сомкнулись у меня на подбородке и стали медленно поворачивать меня лицом к нему. Я ощущала силу в этих пальцах, знала, что они могут легким сжатием просто сломать мне челюсть. Помешать ему повернуть меня к себе я не могла, остановить не могла, но ручка уже была у меня в руке. Палец лежал на кнопке, выбрасывающей лезвие. Надо было только приложить точно к сердцу. Снаружи загремели выстрелы, и достаточно близко, будто выход был рядом. Послышался рев, и я знала, что это. Полиция принесла с собой огнеметы или пригласила национальную гвардию принять участие в потехе. Интересно, чья это идея - очень удачная. Пусть они все сгорят. Я глядела на него снизу вверх, и пальцы его держали мое лицо. - Действительно ли бьется для меня твое сердце? - спросила я. - Оно бьется. Кровь бежит по этому телу. Ты дала мне жизнь, и теперь ты дашь мне бессмертие. Супруг Красной Жены склонился надо мной, как принц над Спящей Красавицей, запечатлеть поцелуй, после которого опять все будет хорошо. Губы его были в дюйме от моих. Слишком ярким было воспоминание, как умирала и высыхала плоть Сета. Очевидно, я успела приставить авторучку ему к сердцу. Он подался назад на долю дюйма, в глазах его был вопрос. Я нажала кнопку, и клинок вошел в сердце. Глаза его расширились, исчез бирюзовый огонь, остался только очень человеческий взгляд. - Что ты сделала? - Ты просто вампир. А вампиров я убиваю. Он скатился с камня на пол, протянул руку к Тлалоци. Жрец бросился к нему, и я не стала ждать, есть ли у него лечение для своего бога. Я отстегнула левую руку и наклонилась к ногам. Супруг Красной Жены рухнул на колени, и жрец рухнул вместе с ним. "Нет, нет, нет!" - кричал он. Прижимая руки к рукояти ножа, он пытался остановить хлещущую кровь. Бог в судорогах упал на пол, пытаясь зажать рану, укротить кровь. Я освободила лодыжки и скатилась с камня на другую сторону. Было у меня предчувствие, что Тлалоци будет мною очень недоволен. Он встал, вытянув перед собой залитые кровью руки. Никогда я не видела такого ужаса, такого отчаяния, будто я разрушила весь его мир. Может быть, так оно и было. Он не сказал ни слова, только выхватил из-за пояса обсидиановый нож и стал красться ко мне. Но между нами был камень, на котором я только что лежала в цепях, и он был размером с добрый обеденный стол. Я держалась так, чтобы камень был между нами, держала дистанцию, и он не мог меня схватить. Стрельба стала ближе. Он, наверное, тоже это услышал, потому что внезапно перепрыгнул через камень, махнув на меня ножом. Я отбежала от камня прочь, на открытое место, чего ему и надо было. И повернулась к нему лицом. Он приближался ко мне в стойке, держа нож свободно, но твердо, как человек, умеющий с ним обращаться. Мой клинок остался в груди вампира. Я стояла лицом к жрецу, расставив руки, не зная точно, что буду делать, только бы не попасть под удар. И ничего не приходило в голову. - Рамирес! - заорала я. Тлалоци бросился на меня, полосуя ножом воздух. С лестницы донеслись крики, шум близкой битвы, а жрец размахивал ножом как безумец. Я только могла отступать, стараясь не попасть под лезвие. У меня текла кровь из обеих рук и пореза у ключицы, и тут я поняла, что он прижимает меня к алтарю. О тело Полины я споткнулась в ту самую секунду, как стала искать его глазами, чтобы не зацепиться. Когда я свалилась набок, ноги у меня зацепились о ее тело. Я стала лягаться в сторону, где должен был быть Тлалоци, не видя его, только бы не подпустить его к себе. Он поймал меня за лодыжку, прижал мою ногу к своему телу. Мы смотрели друг на друга, и у него на лице была написана моя смерть. Потом он перебросил нож в руке из положения для рубящего удара в положение для колющего удара сверху. За левую ногу он меня держал, прижимая к телу, но правая у меня еще оставалась на полу. Приподнявшись на руках, я бросилась плечами вниз и дернула правую ногу на себя. Прицелилась в его правое колено. Тлалоци начал удар сверху. Я двинула его в нижний край коленной чашечки, вложив в этот удар все, что у меня еще было. Нога его хрустнула, он вскрикнул от боли, но клинок все так же шел вниз. Голова Тлалоци разлетелась дождем костей и мозга. Этим дождем меня окатило всю, а тело жреца рухнуло набок, и обсидиановый клинок заскрипел по каменному полу, зажатый в судорожно дергающейся руке. Я глянула в сторону входа, и там стоял у подножия ступеней Олаф, все еще в стойке стрелка, и дуло пистолета смотрело туда, где только что был жрец. Олаф моргнул, и сосредоточенность сошла с его лица. Оно стало почти человеческим. Он пошел ко мне, держа пистолет в опущенной руке. В другой был нож, окровавленный по рукоять. Я уже вытирала с лица мозги Тлалоци, когда Олаф остановился передо мной. - Никогда не думала, что скажу такие слова, но я рада тебя видеть. Он улыбнулся - на самом деле улыбнулся. - Я спас тебе жизнь. Тут я уже не могла не улыбнуться. - Я знаю. С лестницы ввалился Рамирес, а с ним что-то вроде отряда специальной полиции в полном боевом вооружении. Они рассыпались в стороны, зловещего вида стволы обшаривали каждый дюйм пещеры. Рамирес стоял с пистолетом в руке, высматривая, в кого стрелять. Национальные гвардейцы с огнеметом влезли следом, держа сопло в потолок. Олаф обтер нож об штаны, сунул в ножны и предложил мне руку. Она была красна, но я сжала ее, и он помог мне встать. Вошел Бернардо, а за ним - еще копы. Гипс у него был красен от крови, торчащее из него лезвие настолько потемнело от крови же, что казалось черным. - Ты жива, - сказал он. - Спасибо Олафу, - ответила я. Олаф чуть сжал мне руку, потом отпустил. - А я опять опоздал, - сказал Рамирес. Я покачала головой: - Какая разница, кто спас сражение, если его спасли? Остальные копы чуть расслабились, когда увидели, что стрелять здесь не в кого. - Это все? - спросил один из спецполиции. Я глянула в дальний туннель. - Там кецалькоатль. - Кто? - Ну... дракон. Даже сквозь забрало боевого шлема было видно, как они переглянулись. - Монстр, чудовище, если вам больше нравится это слово. Но он все равно там. Они построились и двинулись боевым порядком к туннелю. У входа они помедлили, потом вошли внутрь один за другим. Раз в жизни я не полезла с ними. Сегодня я уже сделала свою долю работы, а к тому же оружие у них было куда как лучше моего. Один из них приказал Рамиресу и другим более цивильного вида полисменам вывести штатских наружу. Рамирес подошел ко мне. - У тебя кровь. Рана? Он коснулся пореза на руке. Я повернулась, чтобы он увидел и остальные: - И не одна. Бернардо и копы, которым было велено остаться, подошли посмотреть на двух мертвецов. - А где этот самый Супруг Красной Жены, про которого говорил тот жуткий карлик? Я показала на тело с кинжалом в груди. Двое копов подошли посмотреть. - Что-то он не очень похож на бога. - Это был вампир, - сказала я. Тут уж все проявили интерес. - Как ты сказала? - переспросил Рамирес. - Ребята, давайте сначала о главном. Надо сделать так, чтобы это тело не вернулось. Можете мне поверить, этот гад был очень силен. И пусть лучше он остается мертвым. Один из копов пнул тело ногой. Оно колыхнулось, как колышутся только трупы. - По мне, так он мертвый. При виде колыхнувшегося тела я вздрогнула, будто ожидала, что он сейчас сядет и скажет, пошутил, ребята, ни фига я не мертвый. Тело осталось неподвижным, но моим нервам от этого не стало легче. - Надо отрезать голову и вырезать сердце. Потом их следует сжечь отдельно и развеять над различными водными массивами. Потом тело сжечь в пепел и развеять над третьим водным массивом. - Да вы шутите! - сказал один из копов. - Ободранные вдруг перестали шевелиться, - сказал Рамирес. - Это ты сделала? - Наверное, это случилось, когда я воткнула нож ему в сердце. - И пули ни на кого не действовали, пока не попадали эти, без кожи. А потом пули стали убивать всех. - Так это она сделала? - спросил тот же коп. - Это ее работа, что пули стали действовать? - Да, - ответил Рамирес, и был, наверное, прав. Наверное, это была я. Как бы там ни было, а сейчас вызывать сомнения я не хотела. Мне надо было, чтобы они меня послушались. И сделали так, чтобы этот бог остался навсегда мертвым. - И как будем отделять голову? - спросил коп. Олаф подошел к сундуку, из которого люди бога вынимали оружие, и поднял большую дубинку с вставленными в нее кусочками обсидиана. Сунув пистолет в кобуру, он подошел к телу. - Блин! Это ведь они такими штуками нас лупили! - сказал коп. Олаф оглянулся на Рамиреса: - А вы, Рамирес, что скажете? - Я скажу, что делать надо все, что скажет Анита. Олаф крутанул дубинкой в воздухе, будто прикидывая в руке. Копы чуть попятились. Олаф глянул на меня: - Я отрежу голову. Я вытащила нож из руки Тлалоци - ему он все равно уже не нужен. - А я выну сердце. И я подошла к Олафу с ножом в руке. Копы расступились прочь от нас. Я встала над вампиром. Олаф присел с другой стороны, посмотрел на меня. - Если бы я дал тебя убить, Эдуард решил бы, что я допустил осечку. - Значит, Эдуард жив? - Да. Мои плечи отпустила судорога, которую я даже не осознавала до тех пор. - Слава Богу! - У меня осечек не бывает, - сказал Олаф. - Я тебе верю. Мы переглянулись, и что-то было у него в глазах такое, что мне было не прочесть и не понять. Что-то на шаг дальше всего, чем я уже стала. Глядя в эти темные глаза, я знала, что там живет монстр - не столь сильный, как тот, что лежал на земле, но столь же смертоносный в подходящих обстоятельствах. И ему я обязана жизнью. - Сначала отрезай голову. - Почему? - Я боюсь, что, если вынуть нож, пока тело еще нетронуто, он сядет и начнет снова дышать. Олаф приподнял брови: - Ты не шутишь со мной? - Когда дело касается вампиров, я никогда не шучу. Он еще раз посмотрел на меня долгим взглядом: - Из тебя бы вышел отличный мужчина. Я приняла комплимент, ибо это и был комплимент. Может быть, самый большой, который Олаф когда-либо говорил женщине. - Спасибо, - ответила я. Командир группы спецполиции вышел из туннеля. - Ничего там нет. Пусто. - Значит, ушел, - сказала я и посмотрела снова на лежащее тело. - Отрезай голову. Надоело мне в этой проклятой пещере. Командиру спецгруппы наше занятие не понравилось, и они с Рамиресом стали орать друг на друга. Пока остальные ждали, чем кончится спор, я кивнула Олафу, и он отделил голову одним ударом. Кровь хлынула на пол пещеры. - Какого хрена вы там делаете? - вопросил один из спецназовцев, направляя на нас ствол. - Свою работу, - сказала я, приставляя острие ножа под ребрами. Спецназовец поднес приклад к плечу. - Отойдите от тела, пока капитан не разрешил! - Олаф, - позвала я, не отводя клинок от тела. - Да? - Если он будет стрелять, убей его. - С удовольствием. Огромный Олаф повернулся к полисмену, и что-то было в этом взгляде, от чего вооруженный до зубов человек подался назад. Упомянутый капитан произнес: - Рейнольдс, оставь. Она истребитель вампиров, пусть делает свою работу. Я проткнула кожу, ввела лезвие в грудную клетку и вырезала дыру. Туда я просунула руку, там было тесно, мокро, скользко, и понадобились две руки, чтобы вытащить сердце - одной отрезать его от окружающих тканей, другой тащить. Когда я вынула его из груди, руки у меня были по локоть в крови. Рамирес и Бернардо глядели на меня оба примерно с одинаковым выражением лица. Вряд ли кто-то из них в ближайшее время захочет назначить мне свидание. Они всегда будут помнить, как я вырезала сердце из груди мертвеца, и это воспоминание отравит все остальные. Насчет Бернардо мне было плевать, а от выражения глаз Рамиреса мне стало больно. Чья-то рука коснулась сердца. Я сначала посмотрела на руку, потом подняла глаза и встретила взгляд Олафа. Он не испытывал отвращения. Он поглаживал сердце, и руки его задевали мои. Я отодвинулась, и мы переглянулись поверх тела, которое только что разделали. Нет, Олаф не испытывал отвращения. Чистая тьма стояла в его глазах, та, что заполняет глаза мужчины лишь в самых интимных ситуациях. Он поднял отрезанную голову за волосы, держа почти так, как если бы хотел поцеловать. И тут я поняла, что держит он ее над сердцем. Мне пришлось отвернуться от того, что я увидела в его лице. - Есть у кого-нибудь пакет, в котором это можно вынести? В конце концов нашелся пустой пакет от оборудования, и я спустила туда сердце. Пакет, сказал мне полисмен, я могу оставить себе. Ему он уже не нужен. Олафу никто пакета не предложил, а он и не спрашивал.Глава 63
Мои пистолеты отыскались в ящике с остальным оружием, хотя кобуры пропали. В этой поездке мне никак не удается сохранять кобуры. Но сейчас я засунула пистолеты за пояс джинсов. Ножей в сундуке не было. Рамирес лично отвез меня в крематорий, и я приглядела, чтобы сердце и голова были сожжены отдельно. Когда мне выдали два небольших контейнера пепла, уже почти наступил рассвет. Я заснула в машине рядом с Рамиресом, иначе ему пришлось бы выдержать мои возражения насчет моей поездки в больницу, но он настаивал, чтобы меня осмотрели врачи. Как ни поразительно, но почти ни один порез не был таким глубоким, чтобы понадобились швы. Даже новых шрамов не ожидалось. Просто чудо. Один из федералов одолжил мне куртку с надписью "ФБР", чтобы прикрыть мое почти голое тело. Несколько патрульных и почти все сотрудники больницы приняли меня за федерального агента. Я все объясняла, что они ошибаются, пока не доперла, что врач в приемном отделении считает это признаком сотрясения - дескать, я забыла, кто я. Чем больше я спорила, тем серьезнее он на меня смотрел. Наконец он назначил снимки черепа, и я не смогла его отговорить. Когда я уже сидела в кресле на колесиках, ожидая, чтобы меня повезли на рентген, ко мне подошел Бернардо. Потрогав куртку, он сказал: - Растешь на работе. - Вот сейчас меня повезут на рентген, смотреть, насколько выросла. - А что с тобой? - Просто перестраховываются. - Я сейчас ходил навещать наших инвалидов. - Олаф сказал, что Эдуард будет жить. - Будет. - А дети? - Питер в норме. Бекки положили в палату, у нее гипс до локтя. Я посмотрела на его гипс, грязно-коричневый. - Эта штука провоняет от крови. - Док хочет наложить мне новый гипс, но сначала я хотел проверить, как там все наши. - А где Олаф? Бернардо пожал плечами: - Не знаю. Он исчез, как только все монстры были мертвы и Рамирес посадил тебя в машину. Думаю, залез обратно под тот камень, откуда Эдуард его выковырял. Я было кивнула, но потом вспомнила слова Эдуарда. - Эдуард мне говорил, что ты не можешь найти себе женщину, потому что он запретил это Олафу. Так? - Да, но работа кончена, детка. Я сейчас в ближайший открытый бар. Я посмотрела на него и кивнула: - Может быть, Олаф сейчас именно там. Он наморщил брови: - Олаф? В баре? - Нет. Он свой огонь заливает по-своему. Мы переглянулись, и ужас вдруг выступил на лице Бернардо. - Боже мой! Он сейчас кого-то убивает. Я покачала головой: - Если он случайно выбрал жертву, то его не найти, но если он выбирал не случайно? - Ты о чем? - Помнишь, как он смотрел на профессора Даллас? Бернардо уставился на меня: - Ты же не думаешь... То есть он же не... а, черт! Я встала с кресла и сказала: - Надо сказать Рамиресу, что мы думаем. - Ты же не знаешь, что он там. Не знаешь, что он что-то плохое делает. - А ты веришь, что он просто поехал домой? - спросила я. Бернардо задумался на секунду, потом покачал головой. - И я не верю, - сказала я. - Он тебе жизнь спас, - напомнил Бернардо. - Я это знаю. - Мы шли к лифту. Двери лифта открылись, и там стоял лейтенант Маркс. - И куда это вы на фиг собрались? - Маркс, я боюсь, профессору Даллас грозит опасность. Я шагнула в лифт, Бернардо следом. - И что, ведьма, я должен верить любым твоим словам? - Можете меня ненавидеть, но не дайте ей погибнуть. - Ваш любимый агент ФБР не взял меня в большой рейд. Я не очень поняла, что он имеет в виду, но отлично поняла кого. - Я не знаю, что сделал или чего не сделал Брэдли, но суть не в этом. - Для меня суть в этом. - Вы не слышали, что Даллас в опасности? Это до вас не дошло? - спросила я. - Она такая же испорченная, как вы. - Так что пусть погибает страшной смертью, - закончила я за него. Он смотрел на меня, ничего не говоря. Я потянулась рукой будто к кнопкам. Бернардо понял намек и двинул Маркса гипсом по голове. Лейтенант упал, и я нажала кнопку закрытия дверей. Они тихо сдвинулись, и Бернардо положил Маркса на пол. - Мне его убить? - спросил он. - Нет. - Но если я обращусь за помощью к Рамиресу, Маркс решит, что он был с нами в сговоре. Блин. - Машина Эдуарда у тебя? - Да. - А тогда на чем уехал Олаф? Бернардо посмотрел на меня: - Если он действительно это задумал, он угонит автомобиль и бросит его подальше от места убийства. Не станет он рисковать, беря машину Эдуарда. - Он вернется в дом Эдуарда за причиндалами, - сказала я. Лифт открылся на этаже, где Бернардо оставил машину. Мы вышли. - За какими причиндалами? - Если он собирается ее резать, он захочет иметь свои обычные инструменты. Серийные убийцы очень педантичны, когда дело касается разделки жертв. Очень много времени они проводят, планируя, что и как делать. - Значит, он в доме Эдуарда? - уточнил Бернардо. - Давно он уехал? - спросила я. - Три часа назад, может быть, три с половиной. - Нет, он уже у Даллас, если он вообще туда собрался. Бернардо попросил подогнать машину, и мы в нее сели. Мне пришлось вытащить браунинг из-за пояса - у него слишком длинный ствол, чтобы так сидеть. Пришлось держать его на коленях. Бернардо вел машину, работая рукой в гипсе. - Хочешь, я поведу? - Ничего, нормально. Скажи только, где живет Даллас, и я нас туда доставлю. - Блин! Он поставил машину на тормоз и посмотрел на меня. - Полиция должна знать адрес. - Когда Маркс очнется, нам очень повезет, если мы не попадем в тюрьму, - сказала я. - Мы даже не знаем, что Олаф у нее дома, - возразил он. - И вот тебе еще одно. Как объяснить, что мы знали, что он серийный убийца, и не предупредили полицию раньше? - У тебя есть сотовый Эдуарда? - спросила я. Он не стал спорить, просто открыл "бардачок" и достал телефон. - Кому ты будешь звонить? - Итцпапалотль. - Она Олафа сожрет заживо. - Или да, или нет. А ты бы лучше выехал со стоянки, пока Маркс не очнулся и не поднял шум. Он выехал со стоянки и медленно поехал по улице. Я набрала номер справочной, и оператор радостно соединила меня с "Обсидиановой бабочкой". Я знала, что спрашивать днем Итцпапалотль нет смысла, и попросила к телефону Пинотля, сказав, что дело срочное и что я - Анита Блейк. Я думаю, это имя сыграло роль. Меня будто ждали. В телефоне раздался бархатный голос Пинотля: - Анита, моя госпожа сказала, что ты позвонишь. Я могла спорить, что она ошиблась насчет причины, но... - Пинотль, мне нужен адрес профессора Даллас. Молчание на том конце. - Ей грозит опасность. - Тогда мы о ней позаботимся. - Пинотль, я собираюсь вызвать полицию. Они твоих ягуаров перестреляют на месте. - Ты беспокоишься о нашем народе? - Пинотль, дай мне адрес, и я этим займусь вместо вас. Молчание, только слышно, как он дышит. - Скажи своей госпоже, Пинотль, что я благодарю ее за помощь. Я знаю, что осталась жива только благодаря ей. - Ты не сердишься, что она не сказала тебе все, что знала? - Она древний вампир. Они иногда собой не владеют. - Она богиня. - Не будем спорить о словах, Пинотль. Мы оба знаем, кто она, Пожалуйста, дай мне адрес. Он дал мне адрес. Я сообщила его Бернардо, и мы пустились в путь.Глава 64
Полиции я позвонила с дороги - анонимно. Сказала, что слышала крики. И повесила трубку, не назвавшись. Если Олафа там нет, они напугают Даллас до дрожи, а я извинюсь. Даже заплачу за взломанные замки. - А почему ты не сказала правду? - спросил Бернардо. - А как? "Я думаю, ее сейчас убивает серийный убийца". - "А откуда вы знаете, мэм?" - "Видите ли, офицер, тут так получилось, я уже несколько дней знала, что он серийный убийца, но наш общий друг, Тед Форрестер, запретил ему нападать на женщин, пока мы не раскроем эти убийства с расчленением - вы же о них слышали? Ах, кто говорит? Это Анита Блейк, истребитель вампиров. А что может истребитель вампиров знать о серийных убийцах? О, больше, чем вы думаете". Я посмотрела на Бернардо. - Ладно, ладно. Но когда мы приедем, они все равно пристанут с вопросами. - Полиция Альбукерка туда выедет сверхсрочно. И будут там раньше, когда мы с тобой только подъезжать будем. - Вроде бы тебе Даллас при встрече не понравилась. - Какая разница, понравилась она мне или нет? - Есть разница. - Если она мне не нравится, так пусть Олаф ее кромсает? Так, что ли? - Он спас тебе жизнь. И мне тоже. А этой женщине мы ничего не должны. Я посмотрела на него, пытаясь прочесть его мысли по профилю лица. - Ты хочешь сказать, что здесь ты меня не поддержишь, Бернардо? Если это так, я должна знать заранее. Если я пойду против Олафа, а ты заколеблешься, то тебя могут убить, а заодно и меня. - Если я пойду, я буду готов его убивать, - сказал он. - Если? - Я ему обязан жизнью, Анита. В деле у Райкера мы спасали друг другу жизнь. Каждый из нас рассчитывал на другого и знал, что напарник будет на месте. А этой цыпочке Даллас я ничего не должен. - Тогда оставайся в машине... - Тут я поняла иной возможный смысл его слов. - Или ты хочешь сказать, что ты на его стороне? Браунинг уже был у меня в руке. Я отщелкнула предохранитель, и Бернардо это услышал и оцепенел. - Ну, так нечестно. Если я сниму левую руку с баранки, чтобы вытащить пистолет, мы разобьемся. - Мне не нравится такой поворот разговора, - сказала я. - Я только вот что хочу сказать, Анита: если можно будет спасти Даллас и дать Олафу уйти, мы должны его отпустить. Это будет честно по отношению ко всем. - Если Даллас окажется невредимой, я подумаю. Больше этого я не могу обещать. Только если ты собираешься меня убить, чтобы помочь Олафу, позволь тебе напомнить: Эдуард остался в живых. Он найдет вас обоих, и ты это знаешь. - Слушай, я же ничего не сказал насчет того, что готов в тебя стрелять. - Я просто хочу заранее исключить все возможные недопонимания, Бернардо. Поверь мне, тебе бы не захотелось, чтобы я тебя неправильно поняла. - Недопониманий не будет, - совершенно серьезно произнес Бернардо и напомнил мне Эдуарда. - Я только думаю, что дерьмово с нашей стороны отдать Олафа копам. - Они уже там будут, Бернардо. - Если это окажется всего пара патрульных, мы сможем ему помочь уйти. - Ты предлагаешь убить полисменов? - Этого я не говорил. - И не надо. Этим путем я с тобой не пойду, Бернардо. Я тебя там закопаю. - Ради двух копов, которых ты даже не знаешь? - Да, ради двух копов, которых я даже не знаю. - Почему? - спросил он. Я покачала головой: - Бернардо, если ты задаешь такой вопрос, то ты не поймешь ответа. Он глянул на меня: - Эдуард говорил, что ты - чуть ли не лучший стрелок, которого он видел, и не колеблешься убивать. И он говорил, что у тебя только два недостатка. Первый - что ты слишком тесно и лично общаешься с монстрами, а второй - что ты слишком похожа на честного копа. - Честный коп. Мне это нравится, - задумчиво сказала я. - Анита, я тебя видел. Ты не меньше киллер, чем Олаф или я. Ты не коп и никогда им не была. - Кто бы я ни была, а копов я на месте не расстреливаю. Если Даллас невредима, обсудим вопрос насчет отпустить Олафа, но если он ее тронул, он расплатится. Если такой план тебе не по душе, отдай мне оружие и оставайся в машине. Я пойду одна. Бернардо посмотрел на меня странно: - Что мне помешает тебе соврать, оставить при себе оружие и застрелить тебя в спину? - Твой страх перед Эдуардом больше твоей благодарности Олафу. - Ты твердо в этом уверена? - Я уверена, что у Олафа больше правил чести, чем у тебя. Будь ты ему и вправду чертовски благодарен, ты бы что-нибудь сказал еще до того, как я позвонила копам. Ты первым делом подумал не о защите Олафа. Да и потом тоже. - Эдуард говорил, что ты - одна из самых верных людей на свете. Так почему же ты не хочешь защитить Олафа? - Он охотится на женщин, Бернардо. Не потому, что их ему заказали, не ради мести - а просто как на дичь. Он вроде бешеного пса, нападающего на людей. В конце концов его приходится пристрелить. - И ты идешь туда, собираясь его убивать, - сказал Бернардо. - Нет, я не хочу его убивать. Ты вспомни: если я убью кого-нибудь из вас, я либо снова окажусь в долгу у Эдуарда, либо нам придется выяснять, кто из нас быстрее и лучше стреляет. Я не думаю, что выживу в таком испытании, а отдавая Эдуарду долг, я тоже большого удовольствия не получила. Я видела краем глаза его другую жизнь - там, у Райкера. Я не хочу вляпаться еще в одну перестрелку - мне это не в кайф. - Это никому не в кайф, - ответил Бернардо. - К этому просто привыкаешь. - К такой хреновине привыкнуть невозможно. - Как невозможно привыкнуть вырезать сердца? Ты это сделала как профессионал со стажем. Я пожала плечами: - Совершенство достигается практикой. - Вот эта улица, - сообщил Бернардо. Рассветная тишина на улице только что рассеялась. Машины еще были припаркованы у тротуаров, но люди возле них глядели на полицейский автомобиль с мигалкой, стоявший у дома Даллас. Дверца полицейской машины была открыта и наполняла тихую окрестность кваканьем рации. Вращающиеся огни побледнели в резком утреннем свете и напоминали детскую игрушку. Дом профессора Даллас был как маленькое ранчо со стенами под саман, которые здесь так любят. В утренних лучах он казался почти золотым и светился. Бернардо припарковался у дороги. - Ну? - спросила я. - Я с тобой. Но мы не успели достать оружие, как из дома Даллас вышли два патрульных и сама Даллас в халате.Мы на нее уставились, а она улыбалась полисменам, пока те извинялись, что побеспокоили. Потом она огляделась и увидела нас. В некотором недоумении она все же приветственно махнула рукой. - Глянь на почтовый ящик, Анита, - сказал Бернардо. Наша машина стояла как раз перед ним. К передней стенке ящика был приколот ножом конверт, а на нем - крупными печатными буквами мое имя - Анита. Никто, кроме нас, его пока не заметил. Машина Эдуарда была достаточно высокой, чтобы закрыть нас от соседей. - Можешь прикрыть меня от копов? - спросила я. - С удовольствием. Я вылезла из машины, оставив браунинг на сиденье, поскольку не могла придумать способа заткнуть его за пояс так, чтобы полиция не заметила, а никаких документов со мной не было. Может, я могла бы в своей куртке сойти за федерала, а может, и нет. Выдавать себя за агента ФБР - это преступление против федерального закона. За мной и Бернардо уже числилось нападение на офицера полиции, и новых обвинений нам не нужно было. Бернардо вытащил из ящика нож совершенно естественным движением. Конверт упал мне в руку, и я пошла к дому, похлопывая им по бедру, будто привезла его с собой в машине. Никто из копов не заорал: "Стой, вор!", так что я шла себе спокойно. А что Бернардо сделал с ножом, я не знаю - нож просто исчез. - Привет, Даллас! Что случилось? - Кто-то сделал ложный вызов полиции. Сказал, что из моего дома слышны крики. - Кто бы мог совершить такой неблаговидный поступок? - удивился Бернардо. Я состроила ему мрачную рожу. Он улыбнулся мне, довольный собой. - А вам тоже позвонили? - спросила Даллас. - Да, я снимал трубку, - ответил Бернардо. - Позвонили на сотовый Эдуарда и сказали, что вы в опасности. Патрульные допустили ту же ошибку, что и персонал больницы, и представились по именам и званиям. Пожимая руки, я сказала: - Я Анита Блейк. Это Бернардо Конь-в-Яблоках. - И он не... - Полисмену было неудобно договаривать. - Нет, я не федеральный агент, - сказал Бернардо с горечью в голосе. - Дело в волосах, - пояснила я. - Они никогда не видели агента с длинными волосами. - Да, конечно, - согласился он. - Дело в волосах. Патрульные уехали, оставив нас на крыльце дома Даллас. Высыпавшие на улицу любопытные соседи глазели на нас - всем хотелось узнать, что могло случиться на тихой улице в столь ранний час. - Может быть, зайдете? Я уже кофе поставила. - Зайдем, конечно. Бернардо посмотрел на меня, но пошел за мной. Кухня была небольшая, квадратная и прибранная, будто ею не очень часто пользуются. В ярком утреннем свете она выглядела уютно. - Анита, что там случилось на самом деле? Я села за столик и открыла конверт с моим именем. Письмо было написано печатными буквами. АНИТА, В ТОТ МОМЕНТ В ПЕЩЕРЕ Я ПОНЯЛ, ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДУМАТЬ ТОЧНО КАК Я. Я ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ПОЙМЕШЬ, КУДА Я ПОЙДУ НА ОХОТУ. И ВОТ ТЫ ЗДЕСЬ. Я НЕПОДАЛЕКУ. Это заставило меня поднять глаза: - Он пишет, что он рядом. Бернардо вытащил пистолет, встал и начал наблюдать за окнами. Я стала читать дальше. Я ВИДЕЛ, КАК ТЫ ПРИМЧАЛАСЬ СПАСАТЬ МИЛОГО ПРОФЕССОРА. Я ВИДЕЛ, КАК ТЫ ВЗЯЛА ПИСЬМО, И Я ЗНАЮ, ЧТО СЕЙЧАС ТЫ ЕГО ЧИТАЕШЬ. Я ЗАПРЕЗИРАЛ ЭДУАРДА, КОГДА ОН ЗАГОВОРИЛ О СРОДСТВЕ ДУШ. ТЕПЕРЬ Я ДОЛЖЕН БЫЛ БЫ ПЕРЕД НИМ ИЗВИНИТЬСЯ. КОГДА Я УВИДЕЛ, КАК ТЫ ВЫНИМАЕШЬ СЕРДЦЕ ТАК УМЕЛО, Я ПОНЯЛ, ЧТО ТЫ ТАКАЯ ЖЕ, КАК Я. СКОЛЬКО ТРУПОВ У ТЕБЯ НА СЧЕТУ? СКОЛЬКО ВЫНУТЫХ СЕРДЕЦ? СКОЛЬКО ОТРУБЛЕННЫХ ГОЛОВ? ТЫ СКАЖЕШЬ СЕБЕ, ЧТО ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК Я. ДА, МОЖЕТ БЫТЬ, ТЫ НЕ БЕРЕШЬ ТРОФЕЕВ, НО ТЫ ЖИВЕШЬ, ЧТОБЫ УБИВАТЬ, АНИТА. БЕЗ НАСИЛИЯ ТЫ ЗАВЯНЕШЬ И УМРЕШЬ. ЧТО ЗА ИГРА СУДЬБЫ СДЕЛАЛА ТЕБЯ ЖЕНЩИНОЙ, КОТОРЫХ Я УБИВАЮ СНОВА И СНОВА, И ВЛОЖИЛА В ЭТО КРОХОТНОЕ ТЕЛО ВТОРУЮ ПОЛОВИНУ МОЕЙ ДУШИ? ТВОИ ЖЕРТВЫ-ВАМПИРЫ - В ОСНОВНОМ МУЖЧИНЫ, АНИТА? У ТЕБЯ ЕСТЬ ПРЕДПОЧТЕНИЯ? Я БЫ РАД БЫЛ ОХОТИТЬСЯ РЯДОМ С ТОБОЙ. Я БЫ ОХОТИЛСЯ НА ТВОИХ ЖЕРТВ, ПОТОМУ ЧТО ЗНАЮ: ТЫ НЕ СТАНЕШЬ ОХОТИТЬСЯ НА МОИХ. НО МЫ БЫ УБИВАЛИ ВМЕСТЕ И РАЗРЕЗАЛИ ТЕЛА, И ЭТО БЫЛО БЫ БОЛЬШЕ, ЧЕМ Я КОГДА-ЛИБО МОГ МЕЧТАТЬ РАЗДЕЛИТЬ С ЖЕНЩИНОЙ. Подписи не было. Неудивительно, потому что я вполне могла бы отдать письмо полиции. - Ты побледнела, - сказала Даллас. - А что там написано? - спросил Бернардо. Я отдала ему письмо: - Не думаю, что он здесь поблизости и собирается убивать ее или нас. - О ком вы говорите? - спросила она. Я ей рассказала, и она стала смеяться. - Ты знаешь, что я истребитель вампиров? - спросила я. - Да. - Этой ночью я убила одного вампира. Насколько я понимаю, того, которого хотела Итцпапалотль, чтобы я убила. Она мне помогла это сделать. Это сердце я и вынула. Бернардо читал быстрее, чем можно было от него ожидать. - Господи, Анита, Олаф на тебя запал! - Запал, - повторила я. - Запал. Слушай, другого слова найти не мог? - А мне можно прочесть? - спросила Даллас. - Думаю, даже нужно, потому что он ждал не просто, чтобы взглянуть на меня. Если бы я не появилась, он бы пришел сюда и изрубил тебя в куски. Она попыталась со смехом отмахнуться от этих слов, но что-то в моем взгляде прервало ее смех, и она протянула за письмом дрожащую руку. Прочтя его, она спросила: - Кто это? - Олаф, - ответила я. - Но он же был такой милый! Бернардо издал какой-то неопределенный звук. - Поверь мне, Даллас, но в этом Олаф никак не милый. Она посмотрела на меня, на Бернардо: - Вы меня не разыгрываете? Вы всерьез? - Он - серийный убийца. Только, по-моему, в этой стране он никогда еще не убивал. - Вы должны были выдать его полиции, - сказала она. - У меня нет доказательств его преступлений. - К тому же, - добавил Бернардо, - что, если бы он был вампиром? - Что вы имеете в виду? - спросила она. - Он имеет в виду, - пояснила я, - что вампира ты бы не выдала полиции, зная, что сами вампиры этим займутся. - Да, пожалуй, - согласилась она. - А этим займемся мы, - сказал Бернардо. Она посмотрела снова на нас обоих, и на этот раз в ее глазах был испуг. - Он вернется? - За вами? Вряд ли, - ответил Бернардо и посмотрел на меня. - Но наверняка он найдет причину приехать в Сент-Луис. Я бы рада была сказать, что он ошибается, но какое-то холодное чувство у меня под ложечкой подтвердило слова Бернардо. Мне предстоит снова увидеться с Олафом. И надо только решить, как мне повести себя при встрече. Пока мы занимались этой работой, он не совершил ничего плохого. У меня не только нет доказательств, что он - серийный убийца, но в этом раунде он вообще не сделал ничего хуже, чем я. Мне ли бросить в него камень? И все же, все же я надеялась, что он будет держаться от меня подальше. И может быть, еще и по тем причинам, о которых мне не хотелось признаваться даже самой себе. Может быть, по тем же причинам, по которым я убью его, если он появится. Ведь не исключено, что в его письме могла быть правда. За мной больше пятидесяти убийств - и что же отличает меня от людей, подобных Олафу? Мотив? Метод? Если это единственная разница, то Олаф прав, а я не могу допустить, чтобы он был прав. Этого я просто не могу принять. Вырасти в Эдуарда - это проблема. Вырасти в Олафа - это кошмар. Эпилог Маркс пытался выдвинуть обвинения, но мы с Бернардо заявили, что понятия не имеем, о чем он говорит. Доктор Эванс сказал, что его травмы не могли быть нанесены человеком. Это бы тоже не помогло, если бы Марксу не припекли задницу за то, как он вел дело. Он участвовал в пресс-конференции, на которой общественность заверили, что опасность позади, но рядом с ним стоял Рамирес, а еще агент Брэдфорд, а еще я. Теда и Бернардо тоже пригласили. Нам не пришлось отвечать на вопросы, но фотографии наши попали в газеты. Я бы предпочла, чтобы этого не было, но моему боссу Берту приятно будет их видеть - в центральных газетах будет написано, что это - Анита Блейк из "Аниматорз инкорпорейтед". Берт это очень любит. Эдуард подцепил вторичную инфекцию от какой-то дряни, которой был смазан кол. У него был рецидив, и я задержалась в городе. Мы с Донной дежурили возле его кровати по очереди. И у кровати Бекки. Дошло до того, что девочка начинала плакать, если я уходила. Питер много времени проводил, играя с ней и стараясь ее развеселить. Но глаза у него запали, как бывает при недосыпании. Ни со мной, ни с Донной он не говорил. Ей он рассказал только про избиение - об изнасиловании он ей не сообщил. Я не стала выдавать его тайну. Во-первых, я не была уверена, что Донна такое потрясение выдержит. Во-вторых, это была не моя тайна. Донна вела себя идеально. Она была как несокрушимая опора для своих детей, для Теда, хотя он не слышал толком, что она ему говорит. Только однажды она при мне плакала - будто новый человек восстал из пепла того, которого я знала. Это избавило меня от необходимости причинять ей боль. Через десять дней после той ночи Эдуард очнулся и мог говорить. Опасность миновала. Я могла ехать домой. Когда я сказала, что уезжаю, Донна крепко меня обняла, заплакала и сказала: - Ты должна попрощаться с детьми. Я заверила ее, что так и сделаю, и она вышла, оставив нас прощаться. Я пододвинула стул к кровати и села, изучая лицо Эдуарда. Оно было все еще бледным, но снова он выглядел как Эдуард. То же холодное безразличие в его глазах, когда его никто не видит, кроме меня. - В чем дело? - спросил он. - Дело не в том, что ты чуть не умер? - ответила я. - Нет. Я улыбнулась, но он не ответил на улыбку. - Бернардо приходил меня навестить, а Олафа не было, - сказал он. Тут я поняла, что он думал, будто я ждала, чтобы ему сказать. - Ты думаешь, что я убила Олафа, и ждала, пока смогу дать тебе тот же выбор, что ты давал мне после гибели Харли? - Я засмеялась. - Ну, Эдуард, ты и даешь! - Ты его не убила? Просто видно было, как отпустило его напряжение. - Нет, я его не убила. Он сумел улыбнуться еле заметно. - Это не был бы тот же выбор. Но если бы ты убила Олафа, ты бы не захотела снова быть у меня в долгу. - Ты боялся, что я буду настаивать и потребую перестрелки по типу "Кораля ОК"? - Да, - сказал он. - Я думала, ты хочешь узнать, кто из нас стреляет лучше. - Там, на лестнице, я считал, что умираю. И мог думать только об одном: Питер и Бекки погибнут вместе со мной. Бернардо и Олаф оставались, а ты ушла вверх по лестнице и не возвращалась. Когда ты вышла из-за угла, я знал, что дети спасены. Я знал, что ты ради них рискнешь жизнью. Бернардо и Олаф тоже попробовали бы, но для них это не было бы самым главным. А для тебя - я знал - будет. И когда я там отключился, я уже не волновался. Я знал, что ты все сделаешь правильно. - Что ты хочешь сказать, Эдуард? - То, что, если бы ты убила Олафа, я бы тебе это простил, потому что Питер и Бекки значат для меня больше. Я вынула из кармана письмо Олафа и подала Эдуарду. Он прочел его, и ничего не шевельнулось в его глазах. Никакой реакции. - Такого человека надежно иметь за спиной, Анита. - Ты мне предлагаешь начать встречаться с Олафом? Он чуть не рассмеялся. - Да нет, блин, нет! Держись от него как можно дальше. Если он приедет в Сент-Луис, убей его. Не жди, пока он этого заслужит, - просто убей. - Я думала, он твой друг. - Не друг, а деловой партнер. Это не то же самое. - Я согласна, что кто-то должен убить Олафа, но почему вдруг у тебя такая убежденность? Ты достаточно ему доверял, чтобы позвать в свой город. - У Олафа никогда не было подруги. Были шлюхи и были жертвы. Может быть, это истинная любовь, но я боюсь, если он появится и увидит, что ты не девушка его мечты серийного убийцы, он озвереет. А смотреть, какой он в озверевшем виде, не стоит, Анита. Действительно не стоит. - Ты меня пугаешь, что он приедет на меня охотиться? - Если он покажется у тебя в городе, сообщи мне. - Сообщу, - кивнула я. И у меня были еще вопросы. - В доме Райкера вдруг обнаружилась какая-то непонятная утечка газа, и он взлетел в царствие небесное. Ни уцелевших, ни тел, никаких следов, что мы там что-то натворили или люди Райкера что-то натворили. Это работа Ван Клифа? - Не лично его, - сказал Эдуард. - Ты знаешь мой следующий вопрос, правда? - Знаю, - ответил он. - И ты мне ничего не расскажешь? - Не могу, Анита. Одно из условий ухода - никогда не говорить об этом ни с кем. Если я его нарушу, за мной придут. - Я никому не скажу. Он покачал головой: - Анита, поверь мне. Неведение - благо. - Как-то это чертовски злит, такое неведение. Он улыбнулся. - Я знаю. Мне очень жаль, Анита. - Черта с два. Ты любишь хранить тайны. - Но не эту, - сказал он. И что-то похожее на печаль было в его глазах. Впервые до меня дошло, что он когда-то был добрее, мягче. Он не родился таким. Он был сделан таким, как чудовище Франкенштейна. - Значит, ответов не будет? - Нет. Мы переглянулись, но нетерпения не было ни в ком из нас. - О'кей, - сказала я. - Что о'кей? - спросил он. Я пожала плечами: - Ты не хочешь говорить о своей биографии - ладно. Ответь на другой вопрос: ты собираешься жениться на Донне? - Если я скажу "да", что ты сделаешь? Я вздохнула. - Когда я сюда приехала, я готова была тебя убить, чтобы защитить их. Но что есть любовь, Эдуард? Ты готов отдать свою жизнь за этих ребят. И за Донну тоже. Она убеждена, что ты - мужчина ее мечты. Отличная актерская игра. Бекки рассказала ей, что ты сделал - что сделали мы. Питер подтвердил. Так что в каком-то смысле все они трое знают, кто ты и что ты. Донне это не мешает. Я замолчала. - Так в этих словах где-то был ответ на мой вопрос? - спросил он. - Я ничего не сделаю, Эдуард. Ты готов умереть за них. Если это не любовь, то что-то так на нее похожее, что я не вижу разницы. Он кивнул: - Приятно знать, что ты меня благословляешь. - Ничего подобного, - возразила я. - Но не мне бросать камни в твою личную жизнь. Так что поступай как хочешь. - Так и сделаю. - Питер не сказал Донне, что с ним случилось. Ему нужно бы по этому поводу к психотерапевту. - А почему ты ей не сказала? - Это не моя тайна. К тому же ты - его будущий отчим, и ты в курсе. Я верю, что ты поступишь как надо, Эдуард. Если он не хочет, чтобы Донна знала, ты найдешь, как это обойти. - Ты говоришь так, будто я - отец Питера, - сказал Эдуард. - Ты хорошо видел, что Питер сделал с Амандой? - спросила я. - Достаточно. - Он разрядил в нее всю обойму. Превратил ее лицо в лапшу. И вид у него был... - Я покачала головой. - Он больше твой сын, чем Донны. И таков он с тех пор, как в восемь лет пристрелил убийцу своего отца. - Ты думаешь, что он такой, как я? - Как мы, - поправила я. - Как мы. Я не знаю, можно ли восстановить что-то, разрушенное так рано. Я не психиатр, лечение людей - не моя специальность. - И не моя тоже, - сказал он. - Я никогда не думала, что ты жалеешь о частицах своей личности, которые отдал, чтобы стать тем, кто ты есть. Но когда я увидела тебя с Донной, Питером и Бекки, я увидела в тебе сожаление. Тебе интересно, какова была бы твоя жизнь, не встреть ты Ван Клифа или кто там был первый из них. Он посмотрел на меня холодными глазами: - У меня много времени ушло, чтобы понять, что я нашел в Донне. Как ты узнала? Я пожала плечами: - Может быть, я то же нашла в Рамиресе. - Для тебя еще не поздно, Анита. - Слишком поздно уже для белого штакетника в моей жизни, Эдуард. Может быть, я что-нибудь еще придумаю, но не это. Слишком поздно. - Ты думаешь, у нас с Донной ничего не выйдет, - сказал он. Я покачала головой: - Я не знаю. Для себя я знаю, что у меня не вышло бы. Я не могу тягаться с тобой по актерскому мастерству. Тот, с кем я буду, должен знать, кто я, и не тешить себя иллюзиями, иначе ничего не выйдет. - Ты уже решила, с каким монстром строить свою жизнь? - Нет, но знаю, что не смогу все время от них прятаться. Это то же самое, что прятаться от себя, от того, кем я стала. Этого я больше делать не собираюсь. - И ты считаешь, что я убегаю от себя, когда иду к Донне. - Нет, я думаю, ты всегда принимал монструозную часть своей личности. Ты впервые узнаешь, что не все, что ты хотел убить в себе, мертво. Донна взывает к той твоей сути, которую ты уже не считал живой. - Да, - сказал он. - А что для тебя значат Ричард и Жан-Клод? - Я не знаю, но сейчас самое время это выяснить. Он улыбнулся, и это не была счастливая улыбка. - Что ж, удачи тебе. - И тебе тоже, - ответила я. - Нам обоим она понадобится, - сказал он. Я бы рада была поспорить, но он был прав. Итцпапалотль я все же позвонила перед отъездом. Она была разочарована, что я не явилась лично, но не разгневана. Наверное, она понимала, почему я не хочу снова пожимать ей руку. Пятьдесят лет подряд она убивала любого миньона любого вампира-соперника, а у меня она волоса на голове не тронула. Наверное, ее интересовал секрет триумвирата, и она хотела его заполучить, но не это меня спасло. Она подстроила так, чтобы я убила Супруга Красной Жены. Она дала мне силу и привлечь его, и устоять против его чар. Я была ее наживкой и ее оружием. Теперь этот другой бог мертв, и я покидала ее территорию, пока она не решила, что я исчерпала свою полезность. Она распространила приглашение и на моего Мастера. - У нас с твоим Мастером найдется много тем для обсуждения. Я ответила, что передам приглашение. Передать-то я передам, но раньше ад замерзнет, чем Жан-Клод согласится встретиться с Итцпапалотль. Может быть, Эдуард прав, и мы с Ричардом могли бы пережить смерть Жан-Клода. Но пережить его смерть и пережить то, что может сотворить с ним Итцпапалотль, - это две очень, очень разные вещи. Есть много гораздо более простых способов убить Жан-Клода. Куда менее рискованных для Ричарда и для меня. И я знаю, что именно этого хотел бы от меня Эдуард. И многие мои друзья проголосовали бы за это, но право президентского вето у меня, а я не хочу его смерти. Чего я хочу, я не очень понимаю, но пусть он будет существовать, чтобы я могла решить. Я возвращаюсь домой, я встречусь с друзьями, которых уже месяцами не видела. Да, Ронни встречается с лучшим другом Ричарда. Ну и что? Мы с ней все равно можем оставаться друзьями. У Кэтрин уже два года длится медовый месяц - это уже не повод отказываться от визитов к ней. Наверное, мне просто неуютно видеть, насколько она счастлива с мужчиной, который кажется мне очень ординарным и слегка скучным. Но Кэтрин при нем сияет. А я при своих двух мужчинах последнее время если и сияла, то редко и тускло. И я начну снова видеться с вервольфами стаи Ричарда и вампирами Жан-Клода. Сначала восстановить дружеские связи, и если все будет нормально, тогда буду видеться с мальчиками. План осторожный, если не трусливый, но более оригинального мне не придумать. Ладно, это лучший и для меня приемлемый. Если честно, я нисколько не приблизилась к решению своих любовных проблем, чем была год назад, когда порвала с обоими. Те немногие случаи, когда я отступала от обета целомудрия, не в счет, потому что я все равно стараюсь с мальчиками не видеться. Сейчас я больше не собираюсь их избегать. Мне хочется точно знать, чего же я хочу. Как только я пойму, чего я хочу и кого я хочу, встанет следующий вопрос: могу я получить, кого хочу, или проигравший обрушит своды дома на нас, и мы окажемся в кровавых развалинах. Я бы сказала, вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов, но Ричард и Жан-Клод для меня гораздо дороже. Может быть, Рамирес прав. Может, если бы я действительно кого-то из них любила, и вопросов никаких не было бы. Или Рамирес сам понятия не имеет, о чем говорит. Эдуард любит Донну, и Питера, и Бекки. Они все дружно ходят к психотерапевту, но Питер, я думаю, все же не говорит правду о том, что там случилось. Если врать врачу, хорошего лечения не будет. Однако я думаю, что Питер в смысле психотерапии рассчитывает на Эдуарда. Страшненькая мысль. Эдуард любит Донну. А я - люблю Ричарда? Да. А я люблю Жан-Клода? Может быть. Так если для Ричарда "да", а для Жан-Клода - "может быть", почему у меня нет ответа? Потому что, быть может (вот именно - быть может), настоящего ответа вообще нет. Беспокоит меня мысль, что, если я приму наконец решение, тут же начну горевать по тому, кто ушел. Когда-то я боялась, что, если выберу Ричарда, Жан-Клод убьет его, чтобы мною не делиться. И странно, что вампир готов делиться, а Ричард - нет. Может быть, Жан-Клод больше любит мощь триумвирата, чем меня, а может, Ричард просто ревнив. Я бы точно не стала делить никого из них ни с одной женщиной - будем честны перед собой. Поэтому я снова задаюсь тем же вопросом; так кто из них - любовь моей жизни? Может, у меня ее вообще нет. Может, это вообще не любовь. Но если это не любовь, так что же это? Самой хотелось бы знать.Лорел К. Гамильтон Нарцисс в цепях
Глава 1
Июнь пришел в обычной своей потной жаре, но сегодня всю ночь наползал какой-то холодный фронт, и радио в машине сыпало низкими температурами. Где-то около пятнадцати по Цельсию, не так чтобы мороз, но после нескольких недель под тридцать и за тридцать от таких цифр пробирала дрожь. Мы с моей лучшей подругой Ронни Симз сидели в моем джипе, опустив стекла, впуская в машину не по сезону прохладный ветерок. Сегодня Ронни исполнилось тридцать. Мы трепались насчет того, как оно — ощущать себя совсем взрослой, и просто чесали языки. Учитывая, что она — частный детектив, а я зарабатываю на жизнь, поднимая мертвых, разговор был более чем ординарный. Секс, мужчины, тридцать лет, вампиры, вервольфы. Обычные такие темы. Можно было войти в дом, но в машине после темноты создаётся этакая интимная обстановка, располагающая к откровенности. А может, ее создавал свежий запах почти весеннего воздуха, напоминавший ласку полузабытого любовника. — Ладно, так он вервольф. У каждого свои недостатки, — сказала Ронни. — Встречайся с ним, спи с ним, выходи за него замуж. Я голосую за Ричарда. — Да знаю я, что Жан-Клода ты недолюбливаешь. — Недолюбливаю! Она вцепилась в ручку дверцы, сжала так, что даже плечи напряглись. Наверное, считала до десяти. — Если бы я убивала так же легко, как ты, я бы этого сукина сына убила бы два года назад, и у тебя сейчас жизнь не была бы такой сложной. Сложной — это еще слабо сказано. Но... — Я не хочу, чтобы он умер, Ронни. — Он же вампир, Анита. Он и так мертвый. Она повернулась, глядя на меня в темноте салона. Светло-серые глаза и соломенные волосы казались серебряными и почти белыми в холодном свете звезд. Тени и отраженный свет резко разрисовали ее лицо, как картину художника-авангардиста. Но выражение этого лица почти пугало. Была в нем какая-то нехорошая целеустремленность. Если бы такое лицо было у меня, я бы предостерегла себя, велев не делать глупостей — в частности, не убивать Жан-Клода. Но Ронни не из тех, кто любит стрелять. Ей дважды пришлось убить, и оба раза — спасая мою жизнь. Я у нее в долгу. Но Ронни не способна хладнокровно выслеживать и убивать добычу. Даже вампира. Это я знала точно, значит, предупреждать ее нет смысла. — Я когда-то думала, что разбираюсь, кто мертв, а кто нет, Ронни, — покачала я головой. — Тут не такая уж четкая грань. — Он тебя соблазнил, — не отступала она. Отвернувшись от ее разгневанной физиономии, я уставилась на лебедя в фольге, который лежал у меня на коленях. «Дейрдфорд и Харт», где мы сейчас отмечали юбилей; они придумали этот последний писк моды — игрушки в фольге. С Ронни спорить я не могла, устала даже пытаться. Наконец я сказала: — Каждый любовник тебя соблазняет, Ронни. Такая уж это работа. Она так ударила рукой по щитку, что я даже вздрогнула, а ей, наверное, стало больно. — Анита, черт побери, это же совсем другое! Я начинала злиться, а злиться мне не хотелось — на Ронни, во всяком случае. Я ее повезла ужинать, чтобы поднять ей настроение, а не ссориться. Луис Фейн, ее постоянный бойфренд, был где-то на конференции, а она по этому поводу переживала, да еще по поводу тридцатилетия. Но выходило так, что я хочу поднять ей настроение, а она стремится мне его опустить. — Слушай, я уже ни с Жан-Клодом, ни с Ричардом полгода не вижусь. Не встречаюсь ни с кем из них, так что давай ты не будешь мне читать лекций по вампирской этике. — Оксюморон. — Что именно? — Вампирская этика. Тут уж я нахмурилась: — Ронни, это несправедливо. — Анита, ты потребительница вампиров. Это ты мне объяснила, что они — не просто люди, только с клыками. Они чудовища. Все, с меня хватит. Распахнув дверцу, я вознамерилась вылезти. Ронни успела поймать меня за плечо. — Анита, прости. Ради Бога, прости. Не сердись. Я не обернулась, так и сидела, свесив ноги за дверь. В душную теплоту вечера пробирался холодный ветерок. — Тогда перестань, Ронни. Я серьезно. Она подвинулась ко мне, обняла за плечи. — Прости, Анита. Я знаю, не мое дело, с кем ты спишь. — Вот это верно. Я решительно вылезла из машины. Каблуки туфель заскрипели по гравию. Ронни хотела, чтобы мы обе оделись нарядно, ведь сегодня ее день рождения, так что мы так и сделали. И только после ужина я поняла этот дьявольский план. Она заставила меня надеть высокие каблуки и симпатичный черный костюмчик. Верхняя часть напоминала топ-полосочку — или вечернее платье с полностью открытой спиной? При жуткой цене это была очень короткая юбочка и очень узкий топ. Ронни мне помогла выбрать наряд неделю назад — «слушай, давай обе приоденемся!» Тогда бы мне и раскусить эту военную хитрость. Были ведь и другие платья, более закрытые и юбки у них подлиннее, но ни одно из них не закрывало кобуру. Я ее даже в магазин с собой взяла — на всякий случай. Ронни пусть думает, что я параноик, но... Я. ПОСЛЕ. ТЕМНОТЫ. БЕЗ. ОРУЖИЯ. НЕ. ВЫХОЖУ. Это не обсуждается. Юбка была достаточно просторной и темной, чтобы скрыть пояс и кобуру с девятимиллиметровым «файрстаром». И топ состоял из достаточно плотной материи (как бы мало ее ни было), чтобы рукояти не было под ней видно. Все, что надо было сделать — чуть приподнять край топа, и пожалуйста — можно вытаскивать пистолет. Наиболее удобный парадный наряд, который мне удавалось в жизни купить. И даже захотелось, чтобы его выпускали в разных цветах — тогда я могла бы купить себе еще один. Ронни планировала на свой день рождения податься в клуб — танцевальный клуб. Нет уж, по клубам я не ходок. Я не танцую. Но пришлось с ней поехать. И она меня вытащила на паркет, главным образом потому, что иначе она слишком много привлекала ненужного мужского внимания. От нас двоих кандидаты в Казановы держались на почтительном расстоянии. Но нельзя сказать, что я именно танцевала. Я просто стояла и как-то качалась. Танцевала Ронни. И танцевала так, будто это ее последний вечер на Земле и надо использовать эту возможность на полную катушку. Потрясающее зрелище, но немного пугающее. Что-то в нем было отчаянное, будто Ронни все сильнее ощущала сжимающуюся ледяную длань Времени. Может, правда, это я на нее свое беспокойство проецирую. Мне в этом году уже стукнуло двадцать шесть, и, если учесть, как все идет, мне не придется волноваться насчет тридцати. Смерть вылечивает все болезни. Или почти все. Был там, правда, один человек, который клеился ко мне, а не к Ронни — не понимаю почему. Она — длинноногая блондинка, и танцует так, будто отдается музыке, как мужчине. Но он предложил выпить мне. Я не пью. Он пригласил меня на медленный танец — я отказалась. В конце концов пришлось его отшивать грубо. Ронни посоветовала мне с ним потанцевать — он хотя бы человек. Я ей ответила, что лимит деньрожденных подарков на сегодня уже исчерпан. Только этого мне не хватало — еще один мужчина! Я понятия не имела, что делать с теми двумя, которые уже есть. И то, что один из них — главный из всех вампиров города, а другой — Ульфрик, царь волков-оборотней, — только часть проблемы. Из чего ясно, какую глубокую яму я сама себе копаю... или уже выкопала? Да, пожалуй. Уже прокопала половину пути до Китая и активно зарываюсь дальше. Полгода я живу целомудренно. Они, насколько мне известно, тоже. Все ждут, пока я что-то решу. Выберу, соображу, составлю мнение — как угодно. Я эти полгода как камень, потому что держусь от них подальше. Не вижу никого из них, по крайней мере во плоти. Не перезваниваю. Сбегаю в горы при малейшем намеке на запах одеколона. Зачем такие суровые меры? Честно говоря, затем, что стоит мне увидеть любого из них, целомудрие норовит улететь к чертям. Мое либидо принадлежит им обоим, я только хочу понять, кто из них владеет моим сердцем. И пока не знаю. Единственное, что я решила, — пора перестать скрываться. Надо нам увидеться и решить, что мы все будем делать. Две недели тому назад я решила, что пора увидеться с ними. И в этот же день возобновила рецепт на противозачаточные пилюли и стала их снова принимать. Вот уж чего мне не надо — это неожиданной беременности. Первое, что я сделала, вспомнив Ричарда и Жан-Клода — озаботилась контрацепцией. Это может дать вам представление о том, как они оба на меня действуют. Чтобы не опасаться, или не опасаться в разумной степени, таблетки надо принимать хотя бы месяц до свидания. Пять недель, для пущей гарантии. И вот тогда я позвоню. Может быть. Ронни побежала за мной, скрипя каблуками по гравию. — Анита, Анита, подожди! Не злись на меня. Вся штука в том, что я на нее не злилась. Злилась я на себя. Злилась за то, что после этого полугода я все равно не могла выбрать одного из двоих. Я остановилась, понуро сутулясь в своем костюмчике, с лебедем в руках. Стало достаточно холодно, чтобы пожалеть об отсутствии жакета. Когда Ронни догнала меня, я снова пошла вперед. — Ронни, я не злюсь, просто устала. От тебя, от своих родственников, от Дольфа, Зебровски и всех, кто настолько лучше меня все знает. — Каблуки моих туфель резко щелкали по дорожке. Жан-Клод как-то сказал, что может понять, когда я злюсь, просто по стуку моих каблуков по полу. — Шагай аккуратнее. У тебя каблуки выше моих. Ронни — девушка высокая, пять футов восемь дюймов, а на каблуках все шесть. У меня каблуки были в два дюйма, и рост получался пять и пять. Когда мы с Ронни вместе бегаем, у меня нагрузка получается побольше. Пока я возилась с ключами и обрывками фольги, в доме зазвонил телефон. Ронни взяла у меня обрывки, и я толкнула дверь плечом. Уже подбегая на каблуках к телефону, я вспомнила, что я в отпуске. Из чего следовало, что какова бы ни была причина звонка в два ноль пять ночи, это не моя проблема — по крайней мере еще две недели. Но старые привычки никуда не деваются, и я уже была возле телефона, не успев додумать эту мысль. Хотя я и дождалась, чтобы вызов принял автоответчик, но... но стояла рядом, чтобы схватить трубку — на всякий случай. Грохочущая музыка — и мужской голос. Музыку я не узнала, но голос... — Анита, это Грегори. Натэниел влип. Грегори — один из леопардов-оборотней, которые достались мне по наследству, когда я убила их альфу, их вожака. Будучи человеком, я для этой должности не очень подходила, но пока нет замены, даже я лучше, чем ничего. Оборотни, лишенные доминанта, который их защищает, — добыча первого встречного, и если кто-нибудь кого-нибудь из них убьет, это будет моя вина. Поэтому я стала их защитником, но работа эта оказалась куда сложнее, чем мне могло присниться. Натэниел — ходячая проблема. Все остальные как-то устроили свою жизнь после смерти вожака, но не он. Жизнь у него была тяжелая: его обижали, насиловали, продавали и подавляли. Последнее значит, что он был рабом — рабом для секса и боли. Один из немногих истинных подчиненных, которых я знала — хотя, надо признать, в этой области у меня ограниченный круг знакомств. Тихо ругнувшись, я сняла трубку. — Это я, Грегори. Что на этот раз? Даже я сама услышала, какой у меня усталый и раздраженный голос. — Анита, если бы было, кому еще позвонить, я бы так и сделал, но ты у нас одна. И у него голос усталый и раздраженный. Лучше не придумаешь. — А где Элизабет? Сегодня ей полагалось его пасти. В конце концов я дала согласие на то, чтобы Натэниел снова стал ходить в клубы доминантов и подчиненных, если его будет сопровождать Элизабет и хотя бы еще один леопард-оборотень. Сегодня на подхвате работал Грегори, но без Элизабет он не такой уж доминант, чтобы защитить Натэниела. Обычный подчиненный вполне может ничего не опасаться в таком клубе, если умеет сказать: «нет, спасибо, не надо». Но Натэниел практически не способен сказать «нет», и по некоторым штрихам можно судить, что понятия о сексе и боли у него экстремальные. Это значит, что он может сказать «да» на что-то такое, что для него будет очень, очень плохо. Оборотень может пережить страшные раны и выздороветь, но здесь тоже есть предел. Достаточно здоровый подчиненный может сказать «стоп», если почует что-то плохое, но у Натэниела на это здоровья в голове не хватит. И для того ему назначены стражи, чтобы ничего всерьез плохого с ним не случилось. И это еще не все: хороший доминант доверяет подчиненному, знает, что тот скажет «стоп», пока дело не зашло слишком далеко. У Натэниела нет этого предохранителя, а это значит, что доминант с самыми лучшими намерениями может нанести ему серьезный вред, пока поймет, что Натэниел себя спасать не станет. Несколько раз сопровождала его я. В должностные обязанности Нимир-Ра вроде как входит интервью с будущими... временными владельцами. Я шла в этот клуб, готовая увидеть нижние круги ада... и была приятно удивлена. В обычном баре в субботний вечер куда больше хлопот с сексуальными предложениями. В этих клубах каждый очень старается не напирать и не быть назойливым. Круг этот достаточно тесен, и если заработаешь репутацию назойливого, то окажешься в черном списке и никто не будет с тобой играть. Постоянные посетители в таком заведении очень вежливы, и если дать им понять, что тебя эти игры не интересуют, к тебе никто не пристает, кроме туристов. Туда ходят такие, которые любят порисоваться, шляясь по таким местам. Они правил не знают и не хотят знать. Наверное, они думают, что если женщина сюда пришла, то она готова на все. Я внушала им обратное. Но мне пришлось перестать ходить с Натэниелом. Леопарды сказали, что я излучаю такие флюиды доминанта, что ни один другой доминант даже не сунется к Натэниелу, если я рядом. Хотя нам и предлагали menage a troisв любых вариантах. Я мечтала заиметь кнопку, которая отвечала бы: «Нет, связываться с вами веревкой мне не хочется, но спасибо за предложение». Элизабет считалась доминантом, но не настолько, чтобы подцепить Натэниела. — Элизабет ушла, — ответил Грегори. — Без Натэниела? — Без. — Ну, это уже другое дело. — В каком смысле? — Я на нее сержусь. — Это уже лучше, — сказал он. — И насколько лучше это может быть, Грегори? Все вы меня заверяли, что эти клубы безопасны. Немножко связывания, пара шлепков и щекотка. Вы меня уговорили, что я не смогу всю жизнь держать Натэниела подальше от них. Вы мне сказали, что там все под наблюдением, чтобы никому плохо не сделали. Это мне говорили и ты, и Зейн, и Черри. Черт побери, я сама это видела. Там повсюду камеры наблюдения, там безопаснее, чем бывало у меня на некоторых свиданиях. Так что там могло случиться? — Это можно было предвидеть... — Начни сразу с конца, Грегори, я уже устала от предыстории. Молчание длилось дольше, чем следовало. Слышалась только излишне громкая музыка. — Грегори, куда ты подевался? — Грегори нездоров, — произнес мужской голос. — Кто говорит? — Меня зовут Марко, хотя вряд ли это вам что-нибудь скажет. Культурный голос — произношение американское, но весьма рафинированное. — Вы новый в городе? — спросила я. — Нечто вроде этого. — Добро пожаловать. Обязательно съездите к Арке, оттуда открывается чудесный вид. Но какое отношение имеет ваше прибытие ко мне и моим подопечным? — Мы сначала не поняли, что нам попалась ваша зверушка. Он не тот, за кем мы охотились, но раз он к нам попал, мы его у себя оставим. — Оставить не получится, — сказала я. — Приезжайте и заберите его, если можете. Странно-гладкая речь усиливала впечатление угрозы. В голосе не было злости, не было ничего личного. Очень по-деловому, а я понятия не имела, что все это может значить. — Дайте трубку Грегори. — Вряд ли это получится. Он прямо сейчас развлекается с одним моим другом. — Откуда мне знать, что он еще жив? У меня в голосе было не больше эмоций, чем у него. Пока что я еще ничего не чувствовала, слишком было все неожиданно. Как если включить фильм с середины. — Пока что никто не умер, — ответил этот человек. — Откуда мне знать? Он секунду помолчал, потом ответил: — Что же это за люди, с которыми вам приходится обычно иметь дело, если первый вопрос у вас — не убили ли мы его? — Год выдался тяжелый. Теперь дайте трубку Грегори, потому что пока я не буду знать, что он жив, и он мне не скажет, что живы остальные, переговоры приостанавливаются. — Почему вы решили, что это переговоры? — спросил Марко. — Интуиция. — Вы очень прямолинейны. — Ты еще понятия не имеешь. Марко, насколько я прямолинейна. Дай трубку Грегори. Снова молчание, заполненное музыкой, но без голосов. — Грегори, ты здесь? Кто-нибудь есть? Вот блин! — Боюсь, что ваш котенок не будет для нас мяукать. Полагаю, из гордости. — Приложи трубку ему к уху, и я с ним поговорю. — Как прикажете. Снова громкая музыка. Я заговорила, будто точно знала, что Грегори слушает. — Грегори, мне нужно знать, что ты жив. Нужно знать, что живы Натэниел и все остальные. Ответь мне, Грегори. Голос его прозвучал как сквозь сжатые зубы: — Д-да. — Да — что? Да — они живы? — Д-да. — Что они с тобой делают? Он завопил в телефон, и у меня волосы на затылке встали дыбом, по рукам побежали мурашки. Звук резко оборвался. —Грегори! Грегори! Я орала, перекрикивая грохочущий техно-бит, но никто не отвечал. Марко снова взял трубку. — Они все живы, если и не вполне благополучны. Тот, которого зовут Натэниел, великолепный юный красавец, эти каштановые волосы и необыкновенные фиолетовые глаза... Такой красавец, что стыдно было бы портить такую красоту. Да и второй тоже хорош, блондин с синими глазами. Мне говорили, что оба они — стриптизеры? Это правда? Оцепенение у меня прошло. Мне было страшно, и я злилась, и по-прежнему понятия не имела, что происходит. Но голос у меня был почти ровный, почти спокойный. — Да, правда. Ты новичок в этом городе, Марко, и потому ты меня не знаешь. Но поверь мне, ты делаешь большую ошибку. — Вряд ли я. Может быть, мой альфа. Чертова оборотневая политика. Терпеть ее не могу. — А почему? Леопарды никому не угрожают. — Не нам приказы обсуждать, нам выполнять иль погибать. Начитанный, зараза. — Чего вы хотите, Марко? — Мой альфа хочет, чтобы ты приехала и спасла своих котов, если можешь. — В каком вы клубе? — "Нарцисс в цепях". И он повесил трубку.Глава 2
— Черт побери! — Что случилось? — спросила Ронни. Я чуть про нее не забыла. Эта сторона моей жизни ее не касается, но она была здесь, стояла, прислонившись к кухонным ящикам, и смотрела на меня с тревогой. — Это мое дело. Она схватила меня за руку. — Ты мне сегодня разливалась, что хочешь вернуть своих друзей, не хочешь нас отталкивать. Ты всерьез говорила или просто так? Медленно сделав глубокий вдох и выдох, я рассказала ей то, чего она не слышала. — И ты понятия не имеешь, что это все значит? — Не имею. — Странно. Обычно такие вещи готовятся, а не падают как гром с ясного неба. — Знаю, — кивнула я. — "Стар-69" определяет номер, с которого звонили. — А толку? — Можно узнать, действительно они в этом клубе или это просто западня. — А ты не просто блондинка без мозгов, — заметила я. Она улыбнулась: — Я профессиональный детектив. Мы в таких вещах разбираемся. Улыбка ее не дошла до глаз, но Ронни пыталась изобразить уверенность. Я набрала номер, и телефон, казалось, звонил вечно, а потом ответил мужской голос: — Чего? — Это «Нарцисс в цепях»? — Ага, кто говорит? — Я хочу говорить с Грегори. — Нет тут никакого Грегори. — Кто говорит? — спросила я. — Это автомат в холле, дама. Я просто проходил мимо. И он повесил трубку. Похоже, не мой сегодня день. — Они звонили из автомата в клубе, — сказала я. — Ну, мы хотя бы знаем, где они, — заключила Ронни. — Ты знаешь, где этот клуб? Она покачала головой: — Не входит в круг моих интересов. — И моих тоже. Получалось так, что единственные среди моих знакомых игроки в доминантой и подчиненных были сейчас в этом клубе, откуда мне их предстоит выручать. Кого я знаю, кто может сказать, где этот клуб и какова его репутация? Леопардам верить нельзя, они уже говорили, что там безопасно. И явно ошиблись. На ум пришло только одно имя. Только он мог знать, где находится клуб и какие гадости меня там, предположительно, ожидают. Жан-Клод. Поскольку тут была замешана оборотневая политика, напрашивался звонок Ричарду, который вообще вервольф. Но оборотни — народ весьма клановый. Животные одного вида редко переходят границы, чтобы помочь другим. Горько, но правда. Исключением является соглашение между вервольфами и крысолюдами, но остальные ругаются, дерутся и пускают кровь исключительно в своем кругу. Ну, если какая-то группка сорвется с резьбы и начнет привлекать излишнее внимание полиции, вервольфы и крысолюды приведут ее в чувство, но помимо этого — никаких вмешательств. Одна из причин, по которым мне приходится нянчиться с леопардами. К тому же Ричард насчет субкультуры «Д и П» знает не больше моего, если не меньше. Нет, если вас интересуют какие-то сексуальные штучки на грани извращения (или за гранью), спросите Жан-Клода. Он сам не участвует, но знает, кто, что и где. По крайней мере я на это надеялась. Если бы на кону стояла только моя жизнь, я, может, никому из мальчиков звонить бы не стала, но если меня в этой авантюре убьют, то некому будет спасать Натэниела и его компанию. Не годится. Ронни сбросила туфли на каблуках. — Пистолета я не захватила, но у тебя наверняка есть запасной. Я покачала головой: — Ты не едешь. От гнева ее серые глаза обрели цвет грозовых туч. — Черта с два. — Ронни, это оборотни, а ты человек. — И ты тоже. — Я чуть больше, благодаря вампирским меткам Жан-Клода. Я могу пережить раны, от которых ты умрешь. — Одна ты не поедешь. — Она скрестила руки на груди, лицо ее выражало непреклонную решимость. — Я не собираюсь ехать одна. — Это потому, что я не люблю стрелять? — Ты не умеешь убивать не думая, Ронни. В этом ничего стыдного нет, но я не могу взять тебя к оборотням, если не буду уверена, что ты вслучае чего стреляешь на поражение. — Я положила руки ей на плечи. Она вся напряглась и была явно сердита. — А потерять тебя, Ронни, — для меня это... потерять часть своей души. И еще... часть эта будет еще больше, если ты погибнешь, расхлебывая кашу, которая варится вокруг меня. С этим народом надо действовать не раздумывая, Ронни. С ними нельзя как с людьми — иначе тебе крышка. Она замотала головой: — Позвони в полицию. — Нет. — Черт бы тебя побрал, Анита, не будь дурой! — Ронни, есть правила. И одно из них то, что в дела стаи прайда полицию не вмешивают. Главной причиной было то, что полиция косо смотрит на схватки за лидерство, которые кончаются трупами, но Ронни сейчас об этом знать не обязательно. — Глупое правило. — Может быть, но так принято у оборотней, какого бы вида они ни были. Она села у столика для завтрака. — Так кто же тебе поможет? Ричард убивает не легче, чем я. Почти правда, но я не стала спорить. — Нет. Сегодня мне нужен рядом тот, кто делает то, что нужно, не моргнув глазом. Ее глаза потемнели — от злости. — Жан-Клод! Это прозвучало словно ругательство. Я кивнула. — А ты уверена, что не он все это спланировал, чтобы вернуть тебя в свою жизнь... то есть, пардон, в смерть? — Он слишком хорошо меня знает, чтобы так играть с моими подопечными. Знает, что я с ним сделаю, если им будет плохо. Ронни смягчилась, постаравшись скрыть недоумение. — Я его терпеть не могу, но я знаю, что ты его любишь. И ты действительно могла бы его убить? Спустить курок, глядя на него через прорезь прицела? Я просто смотрела на нее и знала без зеркала, что глаза у меня стали далекими и холодными. Карие глаза трудно сделать холодными, но мне как-то удается — в последнее время. Что-то у нее мелькнуло в глазах, очень похожее на испуг. Не знаю, меня она испугалась или за меня. — Господи, и ведь действительно могла бы! Анита, ты знаешь Жан-Клода дольше, чем я знаю Луи. Я бы никогда не смогла ему ничего сделать плохого, что бы ни сделал он. Я пожала плечами: — Думаю, это бы меня сломало. Я не могла бы жить счастливо, если бы вообще могла. Очень вероятно, что вампирские метки потянули бы меня в могилу вслед за ним. — Еще одна причина его не убивать. — Если это из-за него Грегори так кричал в телефон, то для жизни Жан-Клоду понадобится более серьезная причина, чем любовь, или похоть, или моя возможная смерть. — Не понимаю я этого, Анита. Просто не могу понять. — Знаю. Мне подумалось, не по этой ли причине мы с Ронни стали видеться реже, чем раньше. Устала я объяснять ей себя. Нет, не объяснять — оправдывать. Ты моя подруга, подумала я, лучшая подруга. Но я перестала тебя понимать. — Ронни, играть с оборотнями и вампирами в армрестлинг я не могу. Честную битву я проиграю. Единственный способ выжить и спасти моих леопардов — это чтобы другие оборотни меня боялись. Боялись моей угрозы. Я стою ровно столько, сколько моя угроза, Ронни. — Так что ты туда поедешь и их убьешь. — Я этого не говорила. — Но сделаешь. — Я постараюсь этого избежать, — пообещала я. Она подтянула колени к груди. Где-то она умудрилась порвать колготки, и из дырки сиял отлакированный ноготь. Лак Ронни носила с собой в сумочке на всякий случай. Я носила пистолет, а сумочки у меня вообще не было. — Если попадешь в полицию, позвони, я внесу залог. Я покачала головой: — Если меня поймают, когда я вознамерюсь пускать в расход троих или больше в общественном месте, залога сегодня не будет. Полиция даже допрос вряд ли закончит до утра. — Как ты можешь быть такой спокойной? — поразилась она. Я припомнила, почему мы с ней перестали так часто встречаться. Точно такой же разговор был у меня с Ричардом, когда в город прибыл наемный убийца, имеющий на меня контракт. И ответ я дала тот же. — Истерика ничем не поможет, Ронни. — Но ты даже не злишься! — Ну нет, злиться-то я злюсь, — ответила я. Она покачала головой: — Нет, я имею в виду, что тебя это не возмущает. Не удивляет, не... — Она пожала плечами: — Нет у тебя естественной реакции. — Естественной для тебя. — Я протянула руку, не давая ей ответить. — Ронни, у меня нет времени заниматься вопросами морали. — Я сняла трубку. — Сейчас позвоню Жан-Клоду. — Я все уговариваю тебя бросить вампира и выйти за Ричарда, но, видимо, не одна причина мешает тебе с ним расстаться. Я набрала номер «Цирка проклятых» по памяти, почти не слушая слов Ронни: — Может быть, ты не хочешь бросать любовника, который еще хладнокровнее, чем ты. Телефон звонил. — Ронни, на кровати для гостей лежат чистые простыни. Извини, что сегодня у нас девичьей болтовни не получится, — сказала я, не поворачиваясь. Послышался шорох юбки, и я поняла, что Ронни вышла. Ничего хорошего не было бы ни мне, ни ей, если бы она увидела мои слезы.Глава 3
В «Цирке проклятых» Жан-Клода не было. Голос на том конце телефона меня не узнал и не хотел поверить, что я — Анита Блейк, прежняя возлюбленная босса. Так что мне пришлось звонить в другое заведение Жан-Клода, в стрип-клуб «Запретный плод», но и там его не было. Я позвонила в «Данс макабр», его последнее приобретение, но уже закрадывалась мысль, не велел ли Жан-Клод просто говорить всем, что его нет, если я позвоню. Мысль эта меня очень беспокоила. Раньше я тревожилась, что Ричард может послать меня к чертям за столь долгую нерешительность. Но что Жан-Клод не станет ждать — об этом я даже и не думала. И если я настолько не уверена в своих чувствах, то почему у меня сейчас сжалось в груди от чувства потери, ведь это никакого отношения не имело к леопардам и их проблемам? Оно касалось только меня и того факта, что вдруг я ощутила себя очень одинокой. Но оказалось, что он именно в «Данс макабр» и сейчас подойдет к телефону. Только миг у меня был, чтобы расслабиться и перевести дыхание, как послышался его голос, и я как раз пыталась поставить на место метафизические щиты. Метафизику я терпеть не могу. Биология противоестественного — все же биология, а метафизика — это магия, и мне с ней до сих пор неуютно. Полгода, что я не работаю, я медитировала, училась под руководством очень мудрой женщины-экстрасенса по имени Марианна, изучала ритуальную магию, так что научилась управлять способностями, данными мне от Бога. И потому я могу блокировать метки, связывающие меня с Ричардом и Жан-Клодом. Аура — это как личная защита, личная энергия. Если она в порядке, она охраняет тебя подобно коже, но если в ней дырка, туда проникает инфекция. У меня в ауре было две дыры — для каждого из моих мужчин. Наверное, у них в ауре тоже есть дыра у каждого, и это подвергало нас риску. Я заблокировала свои дыры. Всего только месяца полтора-два назад я столкнулась с мерзкой тварью, метящей в боги — новый даже для меня вид. У него хватило силы сорвать все мои латки, оставив открытые раны в ауре. И только вмешательство местной ведьмы не дало ему слопать меня вместе с этой аурой. А сейчас у меня нет за плечами еще шести месяцев целомудрия, медитации и терпения. Дыры — вот они, и заполнить их могут только Жан-Клод и Ричард. Это и говорила Марианна, а ей я верила, как верю немногим. Голос Жан-Клода хлестнул бархатом. У меня перехватило дыхание, я могла только ощущать поток его голоса, его присутствие как что-то живое, омывающее мою кожу. Голос всегда был одним из главных козырей Жан-Клода, но это было смешно. Это же по телефону! Как же я смогу видеть его и удержать на месте щиты, не говоря уже о том, чтобы удержать себя в руках? — Я знаю, что это ты, ma petite.Ты позвонила просто услышать мой голос? Это было слишком близко к правде. — Нет-нет. Я никак не могла собраться с мыслями. Как штангист, который вдруг забыл все отработанные движения. Просто не поднять привычный вес, а пробиться сквозь силу Жан-Клода — это вес немалый. Я еще ничего не сказала, как он заговорил снова: — Ma petite,чем я обязан такой чести? Ты соизволила мне позвонить? Голос его был спокоен, но что-то такое в нем слышалось. Что-то вроде упрека. Что ж, вперед. Я развернула свои войска и попыталась говорить как разумный человек — это не всегда у меня получается хорошо. — Я уже полгода не звонила... — Я в курсе, ma petite. Снисходительность. Терпеть ее не могу, и потому слегка разозлилась. Злость чуть-чуть прояснила мысли. — Если ты перестанешь перебивать, я смогу сказать, зачем звоню. — Сердце мое трепещет в жажде узнать. Ей-богу, я чуть не бросила трубку. Он всегда был рад потоптаться на костях, но я отчасти понимала, что заслужила такое отношение, и оттого разозлилась сильнее. От собственной неправоты — она меня всегда выводит из себя. Я полгода боялась, и сейчас еще боюсь. Боюсь быть рядом с ним, боюсь того, что я делаю. Черт тебя побери, Анита, возьми себя в руки! — Язвить — это моя работа, Жан-Клод. — А какая же тогда моя? — Я хочу попросить тебя об услуге. — В самом деле? — Звучало это так, будто он может и отказать. — Жан-Клод, перестань, пожалуйста. Я прошу помощи. Это нечасто бывает. — Вот это правда. И чего же ты хочешь, ma petite?Ты знаешь, что тебе достаточно попросить, и я сделаю. Как бы на тебя ни злился. Я оставила комментарий без внимания, поскольку не знала, что сказать. — Ты знаешь клуб «Нарцисс в цепях»? Он помолчал пару секунд: — Oui. —Ты можешь рассказать мне, как туда проехать, и встретить меня там? — А ты знаешь, какого сорта этот клуб? — Да. — Точно знаешь? — Я знаю, что это клуб, где развлекаются со связанными. — Если ты не слишком изменилась за последние полгода, ma petite,это не то, что тебе нравилось. — Не мне. — Твои леопарды опять отбились от рук? — Вроде этого. — И я рассказала ему, в чем дело. — Я этого Марко не знаю. — Я и не предполагала, что ты его знаешь. — Но предполагала, что я знаю, где клуб? — Надеялась. — Я тебя там встречу кое с кем из моих. Или ты позволишь только мне скакать тебе на помощь? Сейчас он говорил с некоторой усмешкой. Все лучше, чем злость — я так думаю. — Приведи тех, кто тебе нужен. — Ты доверяешь моему суждению? — В этом — да. — Но не во всем, — заключил он негромко. — Во всем я никому не верю, Жан-Клод. Он вздохнул: — Такая молодая и такая... циничная. — Не циничная, а опытная, Жан-Клод. — А в чем разница? — Циничный — ты. Он засмеялся, и смех этот погладил меня как легкая ладонь. — Да, — сказал он, — это объясняет разницу. — Ты мне скажи, наконец, пожалуйста, куда ехать. «Пожалуйста» я добавила, чтобы ускорить процесс. — Они там не слишком, я думаю, обидят твоих леопардов. Клуб держат оборотни, и если они учуют слишком много крови, то сами наведут порядок. Одна из причин, по которой «Нарцисс в цепях» — ничья земля, нейтральная пограничная территория для всех групп. Твои леопарды были правы, место действительно безопасное. — Вряд ли Грегори вопил от чувства повышенной безопасности. — Действительно, вряд ли, но я знаю владельца. Нарцисс очень рассердится, если кто-то у него в клубе перестарается. — Нарцисс... не знаю такого имени. То есть помню греческий миф, но здесь никого такого не знаю. — Я и не думал, что ты знаешь. Он редко выходит из клуба. Но я ему позвоню, и он покараулит для тебя твоих котиков. Спасать их он не станет, но присмотрит, чтобы их больше не обижали. — Ты в этом на него полагаешься? — Oui. У Жан-Клода есть недостатки, но если он на кого-то полагается, то ошибается редко. — О'кей. Да, и спасибо. — Всегда пожалуйста. — Слышно было, как он набрал воздуху, а потом он спросил: — Ты позвонила бы, если бы тебе не нужна была помощь? Позвонила бы вообще? Этого вопроса я ждала с ужасом — и от Жан-Клода, и от Ричарда. Но ответ у меня уже был. — Я отвечу на твой вопрос, как смогу, но — интуиция мне подсказывает — ответ будет долгим. Давай сначала я удостоверюсь, что мои ребята в порядке, а потом начнем выяснять наши отношения. — Отношения? Так это называется? — Голос его стал очень сух. — Жан-Клод! — Нет-нет, ma petite.Я сейчас позвоню Нарциссу и спасу твоих котов, но только если ты обещаешь: когда я перезвоню, мы закончим этот разговор. — Обещаю. — Слово? — Да. — Отлично, ma petite,до продолжения. Он повесил трубку. Я тоже повесила трубку и осталась стоять. Будет ли трусостью позвонить сейчас кому-нибудь, кому угодно, лишь бы телефон был занят и не надо было продолжать разговор? Да, это было бы трусливо, но очень соблазнительно. Я терпеть не могу разговоров о своей личной жизни, особенно с теми, кто в ней интимно завязан. У меня хватило времени только сменить юбку, когда телефон зазвонил снова. Я вскочила и взяла трубку, ощущая, как в горле бьется пульс. Мне действительно было страшно. — Да. — Нарцисс присмотрит, чтобы твоих котов не обидели. Так на чем мы остановились? — Он секунду помолчал. — Ах да. Так позвонила бы ты, если бы тебе не нужна была моя помощь? — Женщина, у которой я училась... — Марианна. — Да, Марианна. В общем, она говорит, что я не могу закрывать дыры в ауре бесконечно. Что единственная моя защита от потусторонней жути — заполнить эти дыры тем, для чего они предназначены. Молчание в трубке. Такое долгое, что я спросила: — Жан-Клод, ты слушаешь? — Я слушаю. — Что-то у тебя голос не очень радостный. — Анита, ты вполне понимаешь, что говоришь? Когда он начинает называть меня настоящим именем, добра не жди. — Думаю, что да. — Ma petite, яхочу, чтобы тут у нас была полнейшая ясность. Я не хочу, чтобы ты потом пришла ко мне с плачем насчет того, что не знала, насколько тесно это нас свяжет. Если ты позволишь нам с Ричардом действительно заполнить эти отметки на твоем... теле, мы соединим ауры. Энергию. Магию. — Мы такое уже делали, Жан-Клод. — Частично, ma petite,но это побочные эффекты меток. А это будет осознанное, намеренное соединение. И если его установить, я не думаю, что мы смогли бы его разорвать без огромного вреда для каждого из нас. Пришла моя очередь вздохнуть. — Много ли вампиров бросало тебе вызов за то время, что я ушла в медитацию? — Было несколько, — ответил он осторожным голосом. — Ручаюсь, что больше, потому что они ощущали: твоя защита не полна. И у тебя были трудности их поставить на место, не убивая. Так? — Скажем, так: я рад, что за этот год не было ни одного серьезного претендента. — Ты бы проиграл без моей и Ричарда поддержки, а защитить себя без нас, без прикосновения к нам, ты бы тоже не смог. Это получается, когда я с тобой в одном городе. Прикосновение, соединение помогает нам черпать силу друг друга. И это порождает новую проблему. — Oui. — Я не знала этого, Жан-Клод. Не уверена, что это повлияло бы на мое решение, но я не знала. Боже мой, Ричард, наверное, в отчаянии — он, в отличие от нас, не любит убивать. Он только притворяется, что готов убить, и это притворство только и не дает вервольфам разорвать друг друга в клочья, а с этими двумя дырами в защите... Я не договорила, но навсегда запомнила тот холодный ужас, который ощутила, когда поняла, какой опасности подвергла всех нас. — У Ричарда свои трудности, ma petite.Но у нас только по одной трещинке в броне, которые можешь залечить лишь ты. Ему пришлось слить свою энергию с моей. Как ты сказала, блеф для него — очень важная вещь. — Я не знала, и мне очень жаль. У меня была одна мысль: как мне страшно, что вы меня раздавите. Марианна сказала мне правду, когда решила, что я готова ее услышать. — И ты уже перестала страшиться нас, ma petite! Голос звучал так осторожно, будто он нес чашу, до краев полную очень горячей жидкости, по очень крутой и узкой лестнице. Я помотала головой, потом поняла, что он не видит, и сказала: — Я не слишком-то смелая. Мне очень страшно. Страшно, что, если я это сделаю, обратно пути не будет, что я, быть может, морочу себе голову насчет выбора. Может, выбора нет, и давно уже нет. Но как бы мы ни решили постельный вопрос, я не могу допустить, чтобы мы все и дальше ходили с зияющими метафизическими ранами. Слишком многие увидят эту слабость и постараются ее использовать. — Как эта тварь в Нью-Мексико, — сказал он таким осторожным голосом, какого я еще не слышала. — Ага. — Ты хочешь сказать, что сегодня ты согласна, чтобы мы все объединили метки, чтобы закрыть эти, как ты образно выразилась, раны? — Если это не поставит под удар моих леопардов. И надо это сделать поскорее. Обидно будет, если мы примем великое решение, а кого-то из нас убьют, пока мы будем раскачиваться его выполнять. Я услышала его вздох — вздох громадного облегчения. — Ты представить себе не можешь, как долго я ждал, чтобы ты поняла. — Ты мог мне сказать. — Ты бы мне не поверила. Ты бы решила, что это хитрый прием подманить тебя поближе. — Ты прав, я бы не поверила. — Ричард тоже встретит нас в клубе? Я секунду помолчала. — Нет, я не буду ему звонить. — А почему? Это проблема скорее оборотневая, чем вампирская. — Ты сам знаешь почему. — Ты боишься, что он слишком щепетилен и не сделает того, что надо, для спасения твоих леопардов. — Да. — Может быть, — согласился Жан-Клод. — Ты хочешь мне сказать, чтобы я его позвала? — Зачем я буду тебя просить звать моего главного соперника за твою нежность на этот маленький tete-a-tete? Это было бы глупо. Меня можно назвать по-разному, но вряд ли глупцом. Что верно, то верно. — Ладно, скажи мне, как проехать, и я встречаюсь с гобой в этом клубе. — Прежде всего, ma petite,во что ты одета? — Прости? — Какая на тебе одежда, ma petite? —Сейчас не до смеха. У нас нет времени... — Вопрос был не праздный, ma petite.Чем быстрее ты ответишь, тем быстрее мы поедем. Хотелось мне поспорить, но если Жан-Клод говорит, что имеет что-то в виду, то так оно и есть. Я ответила ему, во что одета. — Ты меня удивляешь, ma petite.Еще чуть-чуть — и все будет хорошо. — Что за чуть-чуть? — Я бы предложил добавить к ансамблю сапоги. Те, что я тебе покупал, подойдут. — Жан-Клод, я никуда не пойду на пятидюймовых каблуках. Я в них ногу сломаю. — Я хотел, чтобы ты надевала эти сапоги только для меня, ma petite.Сейчас я имел в виду другие, с каблуками полегче, которые я тебе купил, когда ты сильно разозлилась на те. Ах вот как. — А зачем мне переобуваться? — Затем, что ты, хотя и нежный цветок, но у тебя глаза полисмена, а потому лучше, если ты будешь в кожаных сапогах, а не в туфлях на каблуках. И еще лучше будет, если ты припомнишь, что пытаешься пройти по клубу как можно быстрее и незаметнее. Никто тебе не поможет искать твоих леопардов, если тебя примут за постороннего, тем более за полисмена. — Пока что никто не принимал. — Нет, но тебя принимают за что-то, что пахнет порохом и смертью. Постарайся сегодня выглядеть безобидно, ma petite,пока не придет время стать опасной. — Я думала, что этот твой друг Нарцисс проведет нас. — Он не мой друг, и я тебе уже сказал, что этот клуб — нейтральная территория. Нарцисс проследит, чтобы твоих котов не изувечили, но это все. И он не позволит тебе врываться к нему в заведение, как пресловутый слон в посудную лавку. Не позволит он также приводить с собой армию. Сам он предводитель гиен-оборотней, и другой армии у себя в заведении он не допустит. В этих стенах нет ни Ульфрика, ни Принца Города. Преимущества у тебя могут быть только те, что ты возьмешь с собой. — У меня будет пистолет. — Он не проведет тебя в верхние комнаты. — А что проведет? — Положись на меня, я найду способ. Это мне совсем не понравилось: — Почему, когда я прошу тебя о помощи, никогда не бывает так, чтобы можно было прибежать и сразу стрелять? — А почему, ma petite,когда ты обходишься без меня, почти всегда получается так, что ты вбегаешь и стреляешь во все, что шевелится? — Поняла. — Какие приоритеты в нашей сегодняшней работе, ma petite? Я поняла вопрос. — Спасти моих леопардов. — А если они пострадали? — Тогда отомстить. — Любой ценой? — Нет. Главное — их вытащить. Месть — это дополнительная роскошь. — Хорошо. А если один из них или оба погибли? — Я не хочу, чтобы кто-то из нас попал в тюрьму. Но если и не сегодня, то придет день, и виновные умрут. Я слушала свои слова и понимала, что говорю серьезно. — В тебе нет милосердия, ma petite. —Ты говоришь так, будто это плохо. — Нет, я просто констатирую факт. Я стояла с трубкой в руке, ожидая, что меня шокирует собственное предложение. Но этого не случилось. — Я не хочу никого убивать, если без этого можно обойтись. — Это не так, ma petite. —Ладно. Если они убьют моих ребят, Я хочу, чтобы они заплатили собственной смертью. Но в Нью-Мексике я решила, что не хочу быть социопатом, и стараюсь действовать так, чтобы им не казаться. Так что давай не будет сегодня раздувать счет трупов. — Как пожелаешь, — ответил он и добавил: — А ты действительно думаешь, что можешь изменить свою природу, просто пожелав ее изменить? — Ты спрашиваешь, могу ли я перестать быть социопатом, поскольку я уже социопат? Молчание, потом: — Да, кажется, именно это я и спрашиваю. — Не знаю. Но если я не оттащу себя от этого края, Жан-Клод, и поскорее, то возврата не будет. — Я слышу в твоем голосе страх, ma petite. — И не ошибаешься. — А чего ты боишься? — Боюсь, что, отдавая себя Ричарду и тебе, я потеряю собственную личность. Боюсь, что не отдавая, потеряю кого-то из вас. Боюсь, что нас убьют, потому что я слишком много раздумываю. Боюсь, что я ужесоциопат, и обратной дороги нет. Ронни говорит, что одна из причин, по которой я не могу бросить тебя и зажить с Ричардом, в том, что я не могу бросить любовника, который еще хладнокровнее меня. — Прости, ma petite. Я не знала, за что именно он извиняется, но извинения приняла. — И ты меня тоже. Расскажи, как проехать в клуб, там встретимся. Он рассказал, и я прочла вслух, что записала. Мы оба повесили трубку. Прощаться не стал никто. Когда-то мы заканчивали разговор словами je t'aime —я люблю тебя. Когда-то, давным-давно.Глава 4
Клуб находился за рекой на стороне Иллинойса, где расположились большинство сомнительных клубов. Для заведений, где заправляют вампиры, есть давний договор насчет работы в Сент-Луисе, но тем, где командуют люди — а ликантропы по закону считаются людьми, — приходится смываться в Иллинойс, чтобы не путаться в скучных проблемах зонирования. Некоторых из этих проблем нет в книгах, и вообще даже в законах нет. Но удивительно, сколько проблем могут найти чиновники, если не хотят допустить какой-то клуб в свой прекрасный город. Если бы вампиры так не привлекали туристов, эти бюрократы и вампиров сумели бы выжить. Парковку мне удалось найти только за два квартала до клуба. То есть к заведению надо было идти по району, где женщины в одиночку после темноты предпочитают не появляться. Конечно, у этих женщин нет оружия. Пистолет — не панацея, но от многого помогает. Еще у меня были ножи на икрах, очень высоко, так что рукоятки оказывались рядом с коленями. Так, конечно, не очень удобно, но я не могла придумать, куда их еще спрятать, чтобы легко выхватывались. А так, скорее всего, на коленках синяки останутся. Ну и ладно. Еще у меня есть черный пояс по дзюдо, и я осваиваю кемпо — это такая разновидность карате, где меньше силовых движений и больше с использованием равновесия. В общем, я была максимально готова войти в джунгли большого города. Конечно, обычно я в таком виде не расхаживаю. Юбка была такой короткой, что, хотя сапоги доходили до середины бедер, между ними и подолом еще оставался добрый дюйм. В дорогу я надела жакет, но оставила его в машине, чтобы не таскаться с ним всю ночь. Мне приходилось бывать в разных клубах, и я знаю, что там всегда жара. Так что сейчас у меня руки покрылись гусиной кожей не от страха, а от сырого, холодного воздуха. Я заставила себя их не потирать и сделать вид, что не испытываю ни холода, ни неудобства. У сапог были каблуки всего два дюйма, и в них достаточно удобно ходить. Не кроссовки мои любимые, конечно, но уж тут ничего не поделаешь. Для обуви от костюма вполне прилично. А если бы я ножи оставила дома, то еще и шикарно. И еще одну штуку я добавила для защиты. Метафизические щиты бывают разные. Защититься можно почти чем угодно: металлом, камнем, травой, огнем, водой, ветром, землей и так далее... У всех щиты разные, потому что дело это очень индивидуальное — должно соответствовать вашему умонастроению. Если два экстрасенса воспользуются одним и тем же камнем, щиты все равно не будут одинаковые. Некоторые просто визуализуют камень, мысль о нем, ощущение и суть его, и этого им достаточно. При нападении они могут прикрыться мыслью о камне. Другой может представить себе каменную стену, вроде высокого забора вокруг старого дома, и результат будет тот же. Для меня щит должен быть башней. Любой щит — он как пузырь, обволакивающий со всех сторон — точно как круги силы. Я это всегда понимала, когда поднимала мертвых, но для установки щита я его должна видеть у себя в мозгу. Поэтому я воображала каменную стену, сплошную, без окон и щелей, гладкую и темную изнутри, куда только я могу впускать или выпускать. Ставить щит — это для меня всегда будто психотический срыв, когда я излагаю собственный бред. Но это помогает, а когда я этого не делала, всякие твари пытались мне повредить. Только две недели назад Марианна обнаружила, что я на самом деле не понимаю вообще, что такое щит. Я думала, что это просто вопрос силы ауры и насколько ее еще можно укрепить. Она мне объяснила, что я еще жива только потому, что просто сильна невероятно. Но щиты — это нечто внеауры, как стена вокруг замка, дополнительная зашита. А внутренняя защита — это здоровая аура. Надеюсь, к исходу ночи я что-то из этого обрету. Я завернула за угол и увидела очередь, растянувшуюся до конца квартала. Вот именно этого мне и не хватало. Останавливаться у конца очереди я не стала — пошла дальше, надеясь, что чего-нибудь придумаю для швейцара, когда дойду до дверей. Ждать у меня времени нет. Но я прошла только полпути, как из очереди вылез кто-то и окликнул меня по имени. Я не сразу узнала Джейсона. Во-первых, его по-детски мягкие светлые волосы были острижены коротко, как у молодого бизнесмена. Во-вторых, одет он был в серебряную сеточку-рубашку и штаны, вроде бы тоже из серебряной сеточки. Только пах прикрывала тонкая полоска сплошной серебристой ткани. Наряд настолько привлекал внимание, что я даже не сразу сообразила, насколько материя прозрачна. То, что я видела, это было не серебро, а кожа Джейсона сквозь блестящую вуаль. Наряд, не оставлявший никакого простора воображению, завершался серыми сапогами до половины икры. Мне пришлось заставить себя взглянуть ему в лицо, потому что я все еще трясла головой, ошеломленная его одеждой. Она не казалась удобной, но Джейсон редко жаловался на свой наряд. Он был дрессированным волчонком у Жан-Клода, а иногда и утренним завтраком. Иногда охранником, иногда мальчиком на побегушках. А кого еще Жан-Клод мог поставить ждать на холоде почти голым? Глаза Джейсона без отвлекающих внимание волос казались больше и как-то синее. Лицо выглядело старше, кости прорисовывались четче, и я подумала, что Джейсон как раз на грани между смазливым и красивым. Когда мы познакомились, ему было девятнадцать. Двадцать два ему больше шли. Но этот наряд — на него можно было только усмехнуться. Он тоже мне ухмылялся. Кажется, мы оба были рады друг друга видеть. Я ведь, расставшись с Ричардом и Жан-Клодом, рассталась и с их окружением. А Джейсон был членом стаи Ричарда и ручным волком Жан-Клода. — У тебя вид, как у космонавта из порнофильма. К тебе тут обниматься не лезли? Он одарил еще более широкой улыбкой: — Наверное, меня так одели в наказание. Жан-Клод велел мне дождаться тебя и провести внутрь. У меня штамп на ладони, так что нас пропустят. — Слушай, а не холодно так на улице? — А чего бы я еще в такой густой толпе стоял? — Он жестом предложил мне взять его под руку. — Позвольте вас проводить, миледи? Я взяла его под руку левой рукой. Джейсон положил свободную руку поверх моей. Если это будет самый большой его выпендреж за ночь, значит, он действительно повзрослел. Серебристая ткань была на ощупь грубее, чем можно было подумать, и чуть царапала руку. Когда Джейсон вел меня по ступенькам, мне предстал на обозрение его изящный зад. Материя, покрывавшая пах, сзади превращалась в тонюсенькую полосочку. Рубашка до штанов не доходила, и мелькал голый живот, когда он чуть поворачивался на ходу. Музыка ударила меня у дверей, как пощечина великана. Будто сквозь стену пробиться. Я не думала, что «Нарцисс в цепях» — танцевальный клуб. Но если не считать чуть более экзотической одежды завсегдатаев с избытком кожаной черноты, все было как во многих других заведениях. Обширный зал, тускло освещенный, темный по углам, слишком тесно набитый народом, дергающимся под слишком громкую музыку. Моя рука чуть-чуть сжалась на локте Джейсона, потому что я в таких местах всегда немного не в своей тарелке — по крайней мере первые минуты. Мне бы декомпрессионную камеру между внутренним и внешним пространством, чтобы перевести дыхание и адаптироваться. Но эти клубы не пытаются дать тебе привыкнуть — они тебя тут же ошеломляют сенсорной перегрузкой и надеются, что ты выживешь. Кстати, о сенсорной перегрузке: Жан-Клод стоял у стены недалеко от входа. Длинные черные локоны рассыпались по плечам, спадая почти до пояса. Я даже не помнила у него таких длинных волос. Он стоял, чуть отвернувшись от меня и глядя на танцующих, так что лица его я толком не видела, но зато у меня было время рассмотреть все остальное. Он был одет в черную виниловую рубашку, будто облит ею. Руки у него оставались голыми до плеча и на фоне сияющего винила казались невозможно белыми, будто подсвеченными изнутри. Конечно, это было не так, хотя и могло быть. Жан-Клод никогда не опускался до такого declasse,чтобы демонстрировать подобные возможности в общественном месте. Штаны на нем были из того же блестящего винила, и длинные линии его тела казались будто облитыми кожей. Виниловые сапоги кончались выше колен и блестели так, будто их начистили, подышали и начистили снова. Все в нем было блестящим — темное сияние одежды, белое сияние кожи. Вдруг он резко обернулся, будто ощутив, что я на него глазею. Увидев его лицо, пусть даже на расстоянии, я ощутила, что мне трудно дышать. Он был красив. Красив захватывающей дух красотой, мужественной красотой, но как-то на грани мужественности и женственности. Не андрогинной, но близкой к тому. Зато когда он пошел ко мне, движения его были чисто мужскими, хоть и грациозными, будто он двигался под слышную только ему музыку, но походка, покачивание плеч — женщины так не двигаются. Джейсон потрепал меня по руке. Я вздрогнула и глянула на него. — Анита, дыши. Не забывай дышать. Я вспыхнула, потому что именно так действовал на меня Жан-Клод — будто мне четырнадцать лет, а он — мой кумир. Джейсон сильнее стиснул мне руку, будто боялся, что я побегу. Идея неплохая. Я снова посмотрела и увидела, что Жан-Клод уже совсем рядом. Впервые увидев сине-зеленую зыбь Карибского моря, я заплакала — так это было красиво. Такое же чувство у меня вызывал Жан-Клод — я готова была заплакать от его красоты. Будто тебе предлагают полотно кисти да Винчи, и не на стену, а просто поваляться на нем. Этого не должно быть. Но я стояла, вцепившись в руку Джейсона, и сердце стучало так, что заглушало музыку. Мне было страшно, но не как от ножа в ночи, а как кролику в свете фар. Меня раздирали, парализуя, два инстинкта, как всегда бывало в присутствии Жан-Клода. Мне хотелось одновременно броситься к нему, обнять, обернуться — и бежать с воплем без оглядки, молясь, чтобы он не догнал. Он стоял передо мной, но не двинулся, чтобы меня коснуться, преодолеть оставшееся расстояние. Будто так же остерегался коснуться меня, как я его. Он меня испугался? Или ощутил мой страх и боялся меня отпугнуть? Мы просто стояли, уставясь друг на друга. Глаза у него были теми же: темно-темно-синими, окруженными богатством пушистых черных ресниц. Джейсон поцеловал меня в щеку, легко, как целуют сестру. И все равно я вздрогнула. — Я здесь третий лишний. Вы двое отлично справитесь. И он испарился, оставив нас с Жан-Клодом глазеть друг на друга. Я так и не узнала, что бы мы могли сказать друг другу, потому что к нам подошли другие раньше, чем мы могли бы что-то решить. Самый низкорослый был пяти футов семи дюймов роста, и на треугольном лице было больше косметики, чем у меня. Хорошо наложенной косметики, но он не пытался походить на женщину; Очень короткие черные волосы, хотя было видно, что они вились бы, будь подлиннее. Одет он был в черное кружевное платье, приталенное, из-под которого виднелась худощавая, но мускулистая грудь. Юбка развевалась вокруг почти солнцем, а чулки на нем были черные с тонким паутинным узором. На ногах — босоножки на шпильках, ногти на руках и на ногах выкрашены черным лаком. Он был... прекрасен. Но завершало этот наряд чувство исходящей от него силы. Она окружала его, подобно аромату дорогих духов, и я поняла, что он альфа кто-то. Первым заговорил Жан-Клод: — Это Нарцисс, владелец этого заведения. Нарцисс протянул руку. Я на миг смутилась, не зная, надо мне пожать ее или поцеловать. Если бы он пытался сойти за женщину, то надлежащим был бы поцелуй, но он не пытался. Он был одет настолько... разнополово, будто оделся просто как ему хочется. Я пожала руку — пожатие у него было крепким, но не слишком. Он не пытался испытать мою силу, как сделали бы некоторые ликантропы. Очень такой надежный Нарцисс. Стоящие за ним мужчины нависали над нами — каждый выше шести футов. Один — с широкой мускулистой грудью, почти обнаженной под сложным переплетением кожаной сбруи. Светлые волосы, очень коротко подстриженные по бокам и слепленные в короткие шипы посередине. Глаза светлые, взгляд недружелюбный. Второй — не такой широкий, скорее профессиональный баскетболист, нежели штангист. Но руки под кожаной сбруей бугрились узлами мускулов. Собственная кожа столь же темна, сколь и надетая на него. Им бы обоим еще татуировки, и готовая картина плохих парней из плохого фильма. — Улисс и Аякс, — представил их Нарцисс. Аякс был блондин, а Улиссом оказался тот самый жгучий брюнет. — Греческая мифология, очень удобно из нее брать имена, — заметила я. Нарцисс моргнул на меня большими темными глазами. Либо ему это не показалось смешным, либо ему было все равно. И тут музыка оборвалась. Мы оказались посреди ревущего молчания, и это было потрясение. Нарцисс заговорил так, чтобы слышала я, но не люди вокруг: он знал, что музыка прервется. — Мне известна ваша репутация, миз Блейк. Я должен взять у вас пистолет. Я глянула на Жан-Клода. — Я ему не говорил. — Бросьте, миз Блейк, я способен учуять пистолет, даже сквозь... — Он потянул носом, склонил голову чуть набок. — Сквозь ваш «Оскар де ла Рента». — Я сменила масло на другое, которое пахнет меньше, — сказала я. — Это не масло. Пистолет новый, я чую запах... металла, ну, как пахнет новый автомобиль. Ах вот как. — Жан-Клод объяснил вам ситуацию? Нарцисс кивнул: — Да, но мы в играх доминантов разных групп не становимся ни на чью сторону. Мы — нейтральная территория, и если хотим ею остаться, то оружия здесь быть не должно. Если вас это успокоит, я скажу, что тем, кто захватил ваших котов, мы тоже не разрешили пронести в клуб оружие. Тут у меня глаза раскрылись пошире. — Оборотни почти никогда не носят пистолетов! — Не носят. На красивом лице Нарцисса ничего не выражалось. Ни недовольства, ни озабоченности. Для него это был чисто деловой вопрос — как для Марко, судя по голосу в телефоне. Я обернулась к Жан-Клоду: — Мне не пройти в клуб с пистолетом? — Боюсь, что нет, ma petite. Я вздохнула и обернулась к ждущим — как назвал их Жан-Клод — гиенолакам. Насколько я знаю, раньше я с этим видом не встречалась. Невозможно сказать по человеческому виду, во что они превращаются при полной луне. — Я отдам, но мне это очень не нравится. — Это уже не моя проблема, — отозвался Нарцисс. Я посмотрела ему прямо в глаза и позволила своему лицу принять тот вид, от которого многие вздрагивали: мое чудовище выглянуло наружу. Улисс и Аякс попытались встать перед Нарциссом, но он жестом велел им отойти. — Миз Блейк будет вести себя прилично. Правда, миз Блейк? Я кивнула, но заметила: — Если моим людям придется плохо только потому, что у меня нет пистолета, я могу сделать это и вашей проблемой. — Ma petite! —поспешно сказал Жан-Клод. Я тряхнула головой: — Да знаю я, знаю, они вроде Швейцарии, нейтральные. Лично я думаю, что нейтралитет — это просто способ спасти свою шею за счет чужой. Нарцисс шагнул ближе; между нами осталось несколько дюймов. Его неотмирная энергия плясала у меня по коже, и, как было в Нью-Мексико с оборотнем другой породы, она вызвала частичку зверя Ричарда, который жил во мне. Сила пробежала ветерком по коже, проглотила разделявшее нас расстояние и смешалась с силой Нарцисса. Это меня поразило. Я не знала, что это может случиться при выставленных щитах. Марианна говорила, что мои способности все связаны с мертвыми и что поэтому я не могу управлять силой Ричарда с той же легкостью, что и силой Жан-Клода. Но мне должно было хватить мощи защитить себя от чужой силы. И меня чуть испугало, что я не смогла. В Нью-Мексико это были оборотни-ягуары и леопарды. Они меня приняли за ликантропа. Ту же ошибку сделал сейчас и Нарцисс. У него глаза сначала расширились, затем прищурились. Он глянул на Жан-Клода и рассмеялся: — А все говорят, что ты человек, Анита. — Подняв руку, он погладил воздух над моим лицом, ощупывая клубы энергии. — Я думаю, тебе стоит открыться, пока ничего плохого не случилось. — Я не говорила, что я человек, Нарцисс. Но я и не оборотень. Он обтер руку о подол платья, будто пытаясь избавиться от ощущения моей силы. — Тогда кто же ты? — Если сегодня дело обернется плохо, ты узнаешь. Он снова прищурился. — Если ты не можешь защитить свой народ без пистолетов, то должна оставить должность Нимир-Ра и уступить ее другому. — На послезавтра у меня интервью с потенциальным Нимир-Раджем. Вот это его неподдельно удивило. — Ты знаешь, что у тебя нет силы ими править? Я кивнула: — Конечно. Для меня это временно, пока я не найду себе замены. Если бы вы все не держались так каждый за свой вид, я бы давно их сплавила другой группе. Но никто не хочет играть со зверем не своей породы. — Так у нас заведено, и всегда так было. Я знала, что «у нас» включает не только гиенолаков, но и оборотней вообще. — Да, только это противно. Он снова улыбнулся: — Не знаю, нравишься ли ты мне, Анита, но ты не такая, как все, а это я ценю. Теперь отдай пистолет, как хорошая девочка, и можешь войти. — Он протянул руку. Я смотрела на его ладонь. Не хотелось мне отдавать пистолет. Я ведь Ронни правду сказала: силой с ними мне не мериться, и в честной борьбе у меня с ними нет шансов. Пистолет — мой уравнитель. Есть еще два ножа, но это, честно говоря, аварийный вариант. — Выбирать тебе, ma petite. —Если это поможет тебе выбрать, — добавил Нарцисс, — то я поставил двух своих личных охранников в комнату к твоим леопардам. И запретил наносить им вред до твоего прибытия. Пока ты не войдешь к ним наверх, ничего не случится с ними такого, чего они сами не хотели бы. Учитывая склонности Натэниела, это утешало лишь относительно. Если кто-то и поймет проблему, то это тот, кто содержит подобный клуб. — Натэниел — из тех подстилок, что будет просить больше боли, чем может выдержать. У него нет стопора, нет предохранителя, чтобы себя спасти. Ты понимаешь? У Нарцисса лишь чуть-чуть расширились глаза. — Тогда что же он здесь делает без своего господина? — Я с ним послала одну, которой полагалось его пасти. Но Грегори сказал, что Элизабет сегодня бросила Натэниела. — Она тоже из твоих леопардов? Я кивнула. — Она бросает тебе вызов. — Знаю. И ее не тревожит, что от этого плохо придется Натэниелу. Он всмотрелся мне в лицо: — Я не вижу в тебе гнева. — Если бы я злилась на все, что делает Элизабет, чтобы меня достать, у меня бы ни на что больше времени не осталось. На самом деле я просто устала. Устала вытаскивать стаю из неприятностей, устала от Элизабет, которая ради вызова мне плевала на всех остальных, для которых ей полагалось быть доминантом. Наказывать ее я избегала, потому что мне ее не побить, что и надо было бы сделать. Я могла только застрелить ее. И этого я тоже старалась избегать, но она может поставить меня в такое положение, что других вариантов не останется. Пока что я смотрю, какой вред она может нанести. Если кто-то погибнет из-за нее, она отправится следом. И мне очень не нравилось собственное безразличие: убью я ее или нет. Мы знакомы с ней больше года. Не должно быть такого равнодушия, но никуда не денешься — оно есть. Мне она не нравится, и она напрашивается все время, что я ее знаю. Жизнь моя была бы проще, если бы ее не было. Но чтобы кого-то убить, нужна причина посерьезнее. Или нет? — Позволю себе совет, — произнес Нарцисс. — Все вызовы вожаку, особенно от собственного народа, надо пресекать быстро, иначе трудности будут нарастать. — Спасибо, впрочем, я это знаю. — И все же она бросает тебе вызов. — Я все пытаюсь ее не убивать. Мы очень спокойно переглянулись, и он чуть кивнул. — Пистолет, пожалуйста. Я вздохнула и приподняла блузку, хотя материя была жесткой и пришлось закатить подол, чтобы добраться до рукояти. Вытащив пистолет, я проверила по привычке предохранитель, хотя знала, что он установлен. Нарцисс взял пистолет. Двое охранников придвинулись, загородив нас от публики. Но вряд ли кто-то сообразил, что происходит. Нарцисс улыбнулся, когда я опустила блузку, накрыв опустевшую кобуру. — Честно говоря, если бы я не знал, кто ты и какова твоя репутация, я бы не унюхал пистолет, потому что не искал бы. Твой наряд не наводит на мысль, что под ним может скрываться такого размера оружие. — Осторожность — мать изобретательности, — ответила я. Он чуть наклонил голову: — Теперь добро пожаловать, и насладись прелестями и ужасами моего мира. С этой несколько загадочной фразой он и его охранники ушли в толпу, унося мой пистолет. Жан-Клод провел пальцами по моей руке, и от этого легкого движения меня развернуло к нему. Брр, сегодня и без того полно сложностей, чтобы добавлять к ним сексуальное напряжение. — Твои коты в безопасности, пока мы не войдем к ним наверх. Я предлагаю сначала соединить метки. — Зачем? — спросила я, и пульс забился у меня в горле. — Пойдем к нашему столику, и я объясню. Он пошел через толпу танцующих, больше не прикасаясь ко мне. Я направилась следом, не в силах оторвать глаз от облегающего его сзади винила. Как я любила смотреть на его походку, идет он ко мне или от меня! Столики были небольшие, и у стен их стояло много. Но танцпол был свободен, чтобы можно было устроить что-то вроде шоу или показа. Сидящие были одеты в кожу с металлической отделкой. Ох, как мне хотелось оказаться где-нибудь в другом месте до начала шоу! Жан-Клод отвел меня в сторонку перед тем, как подойти к столу, где сидели Джейсон и еще трое совершенно мне незнакомых. Он подошел ко мне так близко, что от дуновения ветерка нас как бы прижало друг к другу. Рот Жан-Клода оказался прямо у моего уха, и он сказал так тихо, что звук был легким дыханием. — Нам всем будет безопаснее, когда метки соединятся, но есть и другие... выгоды. У меня много малых вампиров, пришедших в последние полгода на мою территорию, ma petite.Без тебя я не решался приводить силы более серьезные, опасаясь, что не удержу их. Как только наши метки объединятся, ты сможешь ощущать всех тех вампиров, что подчинены мне. Исключение, как всегда — Мастера Вампиров. Они лучше других умеют скрывать, кому принадлежат. И еще: соединение меток позволит моему народу ощутить, кто ты, и понять, что случится, если они перейдут с тобой границы. Я ответила, еле шевеля губами, тише, чем он, потому что он все равно слышал. — Тебе пришлось быть очень осторожным? Он на миг коснулся меня щекой: — Очень сложная и тонкая хореография. Я в этот вечер вышла, крепко поставив на место свой метафизический щит. Марианна объяснила мне, что при разорванной ауре остальная защита — невероятно важна. Сегодня я закрылась камнем — полностью гладким камнем без стыков. Ничто не может попасть ни внутрь, ни наружу без моего позволения. Только сила Нарцисса уже танцевала сегодня внутри моих щитов. Я боялась, что прикосновение Жан-Клода разрушит камень, но этого не случилось. Я даже не осознавала щитов, если не сосредоточиться на них. Они оставались на месте, даже когда я спала. Только когда нападают, надо сосредоточиться, если ты умеешь ставить щиты. Я неделю в начале месяца провела в Теннеси с Марианной, отрабатывая только это. Не стала великим мастером, но кое-чему научилась. Щиты были на месте. Мои эмоции тонули в Жан-Клоде, но душа оставалась при мне, то есть Марианна была права. Мертвых мне было проще удержать за щитом, чем живых. И это придало мне смелости. Я прижалась лицом к Жан-Клоду, и ничего не произошло. Нет, конечно, ощущение его кожи отдалось во всем теле, но щиты даже не шелохнулись. Меня оставило напряжение, которого я до тех пор даже не осознавала. Мне хотелось, чтобы он обнял меня. Это был не просто секс — иначе я бы уже давно смогла избавиться от Жан-Клода. Он тоже это ощутил, потому что его ладони легли на мои голые руки. Я не возразила, и он погладил меня, от чего я вздохнула счастливо. И прижалась к нему, обхватив его руками. Я положила голову ему на грудь и слышала, как бьется его сердце. Оно бьется не всегда, но сегодня билось. Мы держали друг друга почти целомудренно, просто потому, что могли снова коснуться друг друга. Работа над метафизикой помогла мне добиться того, чтобы не терять при этом себя. Результат стоил усилий. Он отодвинулся первым, заглянул мне в лицо. — Мы можем соединить метки прямо здесь или найти место, более уединенное. Жан-Клод перестал шептать. Очевидно, ему было безразлично, услышит ли нас кто-нибудь. — Я еще не поняла, что значит объединение меток. — Я думал, твоя Марианна тебе объяснила. — Она сказала, что мы подойдем друг другу как кусочки мозаики, и когда они соединятся, освободится сила. Но еще она сказала, что способ это сделать индивидуален для каждой группы. — Ты будто цитируешь. — Так и есть. Он помрачнел, и даже это легкое движение лица завораживало. — Я не хочу, чтобы ты была неприятно удивлена, ma petite.Стремлюсь к честности, поскольку ты так высоко ее ценишь. Мне никогда ни с кем не приходилось этого делать, но почти все, что между нами происходит, окрашено сексом, так что, наверное, и здесь тоже он вероятен. — Я не могу оставить леопардов так надолго, чтобы съездить куда-нибудь в отель, Жан-Клод. — Им ничего не будет. Пока ты не поднимешься к ним, они вне опасности. Я покачала головой и отодвинулась. — Извини, но я отсюда без них не уеду. Если хочешь сделать это потом, я не возражаю, но леопарды — в первую очередь. Они ждут, что я их выручу. Не могу я оставить их на то время, что понадобится на этот метафизический секс, пока они ждут, боятся и истекают где-то кровью. — Нет, нам медлить нельзя. Я хочу, чтобы мы это проделали до того, как начнется драка. И мне не нравится, что ты без пистолета. — А соединение меток даст мне больше... способностей? — Да. — А тебе? Что ты от него получишь? — Я стояла у стены, более не касаясь Жан-Клода. — Снова станет сильной моя защита, и я тоже обрету силу. Тебе это известно. — А какие с этим связаны сюрпризы, о которых мне следует знать? — Как я уже сказал, я никогда ни с кем этого не делал, и даже не видел, как это делается. Для меня это столь же непредвиденно, как для тебя. Глядя в эти изумительные глаза, я хотела бы ему верить. — Я вижу в твоих глазах недоверие, ma petite.Но это не мне ты не веришь, а своей силе. С тобой никогда ничего не бывает, как должно быть, ma petite,потому что твоя сила не похожа ни на какую другую. Ты — магия дикая, неукрощенная. С тобой самые тщательно продуманные планы летят в тартарары. — Я все это время училась ее контролировать, Жан-Клод. — Хочется надеяться, что выучилась достаточно. — Ты меня пугаешь. Он вздохнул: — А это мне меньше всего хочется делать. Я мотнула головой: — Жан-Клод, послушай, я понимаю: мне все говорят, что с моими ребятами ничего не случилось, но я хочу это видеть лично, а потому давай проделаем, что нужно. — Это должно быть чем-то особым и мистическим, ma petite. Яоглядела клуб: — Тогда нужны другие декорации. — Согласен, но эти выбирала ты, а не я. — Зато это ты настаиваешь, чтобы мы это проделали прямо сейчас до начала всех фейерверков. — Да, верно. — Он вздохнул и протянул мне руку. — Пойдем хотя бы к нашему столу. Я даже всерьез думала не принять его руку. Забавно, как быстро я перешла от желания броситься ему на шею к желанию от него избавиться. То есть не совсем от него, а от сложностей, которые всегда от него на меня валились. Со всякой мистикой между нами никогда не бывало просто. Он говорил, что тут моя вина, — может, даже был прав. Жан-Клод — вполне стандартный Мастер Вампиров, а Ричард — вполне стандартный Ульфрик. Конечно, они оба на удивление сильны, но ничего такого уж необычного в этой силе нет. Хотя у Жан-Клода одна черточка все же есть: он умеет набирать силу, питаясь сексуальной энергией. В прошлые века его могли бы назвать инкубом. У Мастера Вампиров редко бывает дополнительный источник силы, помимо крови. Так что это производило некоторое впечатление. Те немногие Мастера, которые таким источником обладали, питались страхом и ужасом. В таком варианте я предпочитаю похоть. Здесь хотя бы никому не надо пускать кровь — как правило. А я — я неизвестная сила, о которой говорится лишь в давних легендах про некромантов, которых уже нет на свете. Таких давних легендах, что в их истинность никто уже не верил, пока не появилась я. Горько, но правда. Пока мы шептались, наш стол опустел, и нас там встретил только Джейсон и еще один мужчина. Он был одет в коричневую кожу, из-под которой виднелись брюки на молнии и безрукавка. Еще у него был капюшон, закрывавший все лицо, кроме глаз, рта и части носа. Вообще-то меня от капюшонов жуть берет, но в чем кто одет — это все же не мое дело. Пока они ко мне не лезут, все в порядке. И только когда обладатель капюшона поглядел на меня, я узнала эти светлые, невозможно светло-синие глаза — ледяные глаза, как у сибирской лайки. У человека я никогда таких глаз не видела. — Ашер, привет! — сказала я. Он улыбнулся, и я узнала изгиб его губ. Он носил капюшон не ради сексуальных причуд, а чтобы скрыть шрамы. Где-то лет двести назад некоторые церковные деятели из самых лучших побуждений пытались выжечь из Ашера дьявола. Святой водой. Она действует на плоть вампира как кислота. Когда-то Ашер был красив захватывающей дух красотой, как Жан-Клод, только по-другому. Теперь половина его лица, половина груди и то бедро, которое я когда-то видела, превратились в груду расплавленных шрамов. А все остальное, что я видела, было так же прекрасно, как в день его смерти. Насчет того, что я не видела, мне как-то и не хотелось знать. Через метки Жан-Клода я получала воспоминания о прежнем Ашере. Его тело было гладким совершенством — каждый дюйм. Ашер и его слуга Джулианна вместе с Жан-Клодом составляли menage a troisв течение двадцати лет. Ее сожгли как ведьму, а Жан-Клод смог спасти только Ашера, когда тот уже был изуродован. Уже двести лет прошло, но оба они все еще оплакивали Джулианну и друг друга. Сейчас Ашер был правой рукой Жан-Клода, но любовниками они не были. Ашер по-прежнему винил Жан-Клода за то, что тот их не спас, а Жан-Клод горячо с ним спорил, хотя глубоко в душе сам себя тоже винил. Я наклонилась и чмокнула Ашера в кожаную щеку. — Что с твоими волосами? Только не говори, что ты их отрезал. Он поднес мою руку к губам и нежно поцеловал: — Я их заплел в косичку, и они еще длиннее, чем были. — Не терпится их увидеть, — ответила я. — Спасибо, что пришел. — Я бы ад перевернул, чтобы тебе помочь. — Как вы, французы, умеете красиво говорить! — восхитилась я. Он тихо засмеялся. — Кажется, скоро начнется представление, — вмешался Джейсон. Я повернулась посмотреть, как ведут женщину к воздвигнутой на полу конструкции из металла и кожи. Женщина была одета в халат, и, честное слово, мне не хотелось знать, что под ним. — Ладно, сделаем, что мы там должны сделать, и пошли выручать леопардов. — Ты не хочешь посмотреть шоу? — невинно удивился Джейсон. Глаза у него были честные-честные, только улыбка дразнящая. Я просто скривилась в его сторону, но глаза его глядели мне за спину, и я поняла, что Джейсону не нравится то, что приближается к нам. Обернувшись, я увидела стоящего за нами Аякса. Не замечая меня, он обратился к Жан-Клоду: — У вас пятнадцать минут, потом начнется представление. Жан-Клод кивнул: — Скажи Нарциссу, что я благодарен за извещение. Аякс чуть наклонил голову, как до того его хозяин, и пошел прочь, лавируя между столами. — Что это все значит? — спросила я. — Если мы сотворим что-либо магическое во время чужого выступления, это сочтут за грубость. Я предупредил Нарцисса, что мы вызовем некоторую... силу. Наверное, по моему виду показалось, что меня охватило подозрение. Так оно и было. — Ты меня уже достаешь с этими своими магическими штучками плаща и кинжала. — Ты — некромант, я — Мастер Вампиров этого города. Неужели ты думаешь, что мы можем слить нашу силу так, чтобы это не было заметно всей нежити в этом зале и вокруг? Не знаю, ощутят ли оборотни, но это вполне вероятно, так как мы оба связаны с вервольфом. Все нечеловеческое в этом клубе что-то почувствует — не знаю, что именно и насколько, но почувствует, ma petite.Нарцисс счел бы смертельным оскорблением, если бы мы прервали представление, не предупредив его. — Не хочу вас торопить, — произнес Ашер, — но вы потратите все время на разговоры, если не займетесь делом. Жан-Клод посмотрел на него, и взгляд этот был не вполне дружелюбным. Что между ними происходит, раз Жан-Клод так на него смотрит? Жан-Клод протянул мне руку. Я секунду поколебалась, потом вложила руку в его ладонь, и он отвел меня к стене возле стола. — Что дальше? — спросила я. — Теперь ты должна убрать щиты, ma petite,тот сильный барьер, что ты воздвигла между мной и своей аурой. Я только посмотрела на него пристально: — Знаешь, не хочется. — Я бы не просил, если бы это не было необходимо, ma petite.И если бы я даже мог сделать это сам, ни тебе, ни мне такой поступок радости не принес бы. Но нам не слить ауры, если моя не коснется твоей. Вдруг мне стало страшно — по-настоящему. Не знала я, что будет, если я сниму щиты прямо сейчас. В критические минуты наши ауры сливались, формируя уникальное целое. И мне этого не хотелось. Я помешана на самоконтроле, а все, связанное с Жан-Клодом, отъедало от него куски. — Не знаю, смогу ли я. Он вздохнул: — Тебе решать. Я не буду форсировать, но я боюсь последствий. Действительно боюсь, ma petite. Марианна меня просветила, и сейчас было действительно поздно праздновать труса. Либо я это сделаю, либо в конце концов кто-то из нас погибнет. Наверное, я. В мою работу входит биться с противоестественными чудовищами — тварями, обладающими достаточной магией, чтобы ощутить дыру в моей защите. До того как я научилась ощущать ауры, или по крайней мере понимать, что я их ощущаю, моя аура была целой. При моих природных способностях этого хватало. Но последнее время мне, кажется, приходится выступать против монстров побольше и позлее. Так что меня в конце ждет поражение. Ладно, с этой мыслью я как-то свыклась бы. Но чтобы заплатили жизнью и Ричард, и Жан-Клод? Нет. Так что я знала все причины, зачем мне это делать, но все же стояла и глазела на Жан-Клода, и сердце у меня билось в самой глотке, и щиты оставались на месте. Сознание понимало, что я должна сделать. Подсознание не было так уверено. — Когда я опущу щиты, что будет? — Соприкоснемся, — ответил он. Я сделала глубокий вдох и полный выдох, как перед забегом. И сбросила щиты. Это было как разбивать каменные стены, как принять их обратно в свою сущность. Башня просто исчезла, и сила Жан-Клода обрушилась на меня со всех сторон. Я не просто ощутила половое влечение к нему в полной силе, я ощутила его сердцебиение в своем сознании. На губах был вкус его кожи. Я знала, что сегодня он сыт, хотя знала это умом и раньше, потому что сердце у него билось. Сейчас я ощутила, что он хорошо напоен чьей-то кровью. Рука его потянулась ко мне, и я распласталась по стенке. Рука двинулась дальше, и я подалась от нее прочь. Подалась, потому что больше всего в мире мне хотелось, чтобы он до меня дотронулся. Хотелось ощутить его руку на своем голом теле. Сорвать с него винил и смотреть на него, бледного и прекрасного, надо мной. Так ясен был этот образ, что я закрыла глаза, будто это могло помочь. Я ощущала его перед собой, знала, что он наклоняется ближе. Поднырнув под его руку, я вдруг оказалась возле стола, оставив Жан-Клода у стены. Я продолжала пятиться, а он на меня смотрел. И тут кто-то тронул меня за руку, и я вскрикнула. Мою руку держал Ашер, глядя на меня своими светлыми глазами. Его я тоже ощущала, ощущала тяжесть его возраста, вторжение его силы в мое сознание. Это было в моих силах, но я поняла сейчас, что отгораживая себя столь тщательно от Жан-Клода, я отгораживалась и от других своих способностей. Щиты — хитрая штука. Наверное, я их и сейчас не до конца понимала. Жан-Клод отодвинулся от стены, протягивая ко мне изящную руку. Я попятилась, ладонь Ашера соскользнула с моей руки. Голова у меня качалась туда-сюда, туда-сюда. Жан-Клод медленно шел ко мне. Глаза его манили синевой, зрачки скрывали его собственную силу. Я с внезапной ясностью поняла, что это не его сила вожделения смотрит из его глаз, а моя. Он чувствовал, как напряглось мое тело, увлажнилось, и он шел ко мне. Не ему я не верила — себе. Шагнув еще назад, я упала, споткнувшись о ступеньку, ведущую к танцполу. Но кто-то подхватил меня, не дав хлопнуться на пол, сильные руки обвили мою талию, прижав меня к голой коже очень мужской груди. Это я могла сказать не глядя. Меня держали без усилий, ноги на весу, и мне были знакомы эти руки, ощущение этой груди, близкий запах этой кожи. Я закинула голову назад и увидела Ричарда.Глава 5
Я перестала дышать. Оказаться от него в дюйме после всех этих долгих дней — это было слишком. До боли красивое лицо склонилось надо мной, густые волны каштановых волос упали мне на плечи. Губы его нависли над моими, и кажется, я сказала бы «нет», но тут случились одновременно две вещи. Он стиснул меня одной рукой за талию почти до боли. Потом освободившаяся рука взяла меня за подбородок. Сила его рук, их прикосновение сбили меня с толку. Вот только что я на него смотрела, в эти глубокие карие глаза, и вот он уже целует меня. Не знаю, чего я ждала — невинного поцелуя? Он не был невинным. Ричард целовал меня до синяков, так, что у меня раскрылся рот, и он вполз внутрь, и я ощутила мускулы его рта, челюсти, шеи, как они движутся, когда он меня держит, исследует, овладевает. Я должна была разозлиться, выйти из себя, но нет. Если бы он не зажал меня неподвижно, я бы повернулась у него в руках и прижалась бы к нему передом. Но я могла только ощущать вкус его губ, пытаться выпить его, будто он был лучшим в мире вином, а я умираю от жажды. Наконец он отодвинулся от меня, и стало видно его лицо. Я смотрела, затаив дыхание, будто глаза мои изголодались по этой безупречной линии скул, по ямочке, смягчавшей это мужественное лицо. Ничего женственного в Ричарде не было. Мужчина во всех смыслах. В электрическом свете медью и золотом, как провода, сверкали локоны его темно-каштановых волос. Он медленно положил меня на землю с высоты своих почти двух метров. Плечи у него были широкие, грудь колесом, талия тугая и узкая, живот плоский, и тонкая линия черных волос исчезала в черных виниловых штанах. Опять черный винил! Здесь угадывалась тема, но все равно глаза мои пошли ниже. Узкие бедра, а дальше куда не надо бы смотреть и чего не надо замечать, потому что мы среди публики, а сегодня я не собиралась видеть его голым. Кожаные сапоги до колен завершали наряд. А сверху на нем были только кожа, браслеты с металлическими заклепками и такой же ошейник. Чья-то рука коснулась меня сзади, я дернулась и обернулась, чтобы видеть их обоих, потому что я знала, кто это. Глаза Жан-Клода снова стали обыкновенными. Я обрела голос: — Это ты его позвал. — У нас было соглашение, что тот, кому ты позвонишь первому, свяжется с другим. — Ты должен был мне сказать. Жан-Клод положил руки на бедра: — В этом я своей вины не признаю. Он хотел явиться сюрпризом, вопреки моим желаниям. Я перевела взгляд на Ричарда: — Это правда? — Да. — Зачем? — Затем, что при честной игре я бы не получил поцелуя. А видеть тебя сегодня и не дотронуться — эта мысль была мне невыносима. Не столько от его слов, сколько от выражения глаз и от жара в его лице я вспыхнула. — Я сегодня играл честно, ma petite,и я же и наказан, а не вознагражден. — Жан-Клод протянул ко мне руку. — Начнем с поцелуя? Вдруг я сообразила, что мы стоим на танцполе рядом с металлической рамой и ожидающими «актерами». Внимание публики было устремлено на нас, а мне этого не хотелось. Почти все в зале были оборотнями. Я ощущала их энергию как теплый электрический мех, а они ощущали нашу. Я кивнула. Вдруг мне захотелось уединения, которое предлагал Жан-Клод. Но, переводя взгляд с Жан-Клода на Ричарда и обратно, я не доверяла себе самой остаться наедине с любым из них. Если бы у нас был номер, я не могла бы гарантировать, что секс останется чисто метафизическим. Признать это даже перед собой было неловко. Насколько бы ни было неудобно делать это перед публикой, наедине все-таки хуже. Здесь я знала, что скажу «стоп!», а в другом месте — не уверена. Я сейчас думала не о леопардах, а о том, насколько я голая. Вот черт! — С поцелуя? Почему бы и нет? — Можем снять номер, — сказал Ричард, понизив голос. Я затрясла головой: — Никаких номеров. Он протянул руку, но одного взгляда хватило, чтобы он ее убрал. — Ты нам не доверяешь. — Или себе, — тихо отозвалась я. Жан-Клод протянул руку: — Давай, ma petite,мы задерживаем представление. Я мгновение смотрела на его руку, потом взяла ее, ожидая, что он притянет меня к себе, но этого не случилось. Он остановился от меня на расстоянии ладони. Я посмотрела на него вопросительно, и он коснулся моего лица, нежными исследующими пальцами, ощупывая все изгибы щеки, будто осторожная бабочка, будто боясь тронуть. Потом он наклонился ко мне, и кончики его пальцев легли мне на кожу, ладони соскользнули, беря мое лицо будто в чашу рук, как хрупкую драгоценность. Никогда он не был так робок, так сдержан. Даже когда губы его придвинулись ко мне, я подумала, не затем ли он так нежен, чтобы подчеркнуть по контрасту силовой метод Ричарда. И тут его губы коснулись моих, и все мысли меня покинули. Касание было едва ощутимым, потом он нежно поцеловал меня. Я ответила на поцелуй, так же бережно, как он, руки мои поднялись и накрыли его ладони, держащие мое лицо. Он откинул удивительно длинные волосы за плечо, и щека его заиграла под светом, а волосы перестали мешать поцелую. Я провела пальцами по его скуле, ощупывая контуры лица. Он содрогнулся от этого легкого прикосновения, и у меня из горла вырвался легкий стон. Жан-Клод прижался к моим губам, и я ощутила давление клыков. Открыв рот, я впустила его, провела языком между тонкими остриями. Когда-то я научилась целоваться взасос с вампиром, но это опасное удовольствие, им надо заниматься осторожно, а я растренировалась. Проведя языком между клыками, я накололась. Боль была быстрой и острой, а Жан-Клод издал грудной звук, и через мгновение я ощутила вкус крови. Вдруг его руки оказались сзади, прижимая меня к нему. Поцелуй не прекращался, становился неодолимым, будто он пил из моего рта, пытаясь выпить. Я могла бы отодвинуться раньше, но когда наши тела соприкоснулись, стало поздно. Не было возврата, не было «нет», было только ощущение. Прохладный, леденящий ветер — это его аура коснулась моей. На миг мы сжались воедино, наша энергия билась о нас как бока огромного зверя. Потом границы, удерживавшие наши ауры на месте, поддались. Представьте себе, что вы занимаетесь любовью, и вдруг кожа у вас исчезает, проливая вас прямо на вашего партнера, в него, создавая такую близость, которую даже вообразить себе нельзя, не то что задумать или пожелать. Я вскрикнула, он отозвался эхом. Я ощутила, как мы падаем на пол, но Ричард нас подхватил, прижал к себе и бережно положил. Сила не прыгнула к нему, и я не знаю отчего. Жан-Клода оказался на мне сверху, прижимая меня к полу, пах к паху. Он двигал бедрами, раздвигая мне ноги, оборачивая их вокруг скользкого винила. Я хотела, чтобы он оказался внутри, хотела, чтобы он ехал на мне, как ехала на нас наша сила. Он приподнялся на руках, оторвавшись от меня, но нижняя часть прижалась ко мне сильнее. Сила росла, покалывая кожу, нарастала, нарастала, как сияющее лезвие оргазма, растущее, нависшее, но пока недостижимое. Ричард навис надо мной, как темная тень на фоне сияния ламп. Я хотела сказать «нет, не надо», но голос пропал. Он поцеловал меня, и сила полыхнула, но он все еще не включился в нее. Он целовал меня в щеку, в подбородок, в шею, ниже, и вдруг я поняла, что он делает. Поцелуями он приближался к дыре над моей чакрой сердца, моим центром энергии. Жан-Клод уже закрыл ту, что была внизу, в паху. Грудь Ричарда простерлась надо мной, гладкая, твердая, так соблазнительно-близкая, и я подняла губы к его коже, и он, целуя меня все ниже, проползал по моему языку. Я пролизала на его теле мокрую полоску. Он погрузил рот мне под топ и коснулся кожи над сердцем, и тут же мой рот нашел сердце у него. Сила не возросла — она взорвалась. Будто в эпицентре ядерного взрыва, и ударные волны понеслись вокруг, наружу, в зал, а мы в центре сплавлялись в единое. В какой-то ослепительный миг я ощутила в себе их обоих, в себе, сквозь себя, будто они были ветром, чистой силой, проливающейся через меня, через нас. Гудела над нами электрическая теплота Ричарда, прохладная сила Жан-Клода веяла ледяным ветром, а я стала огромной и еще росла, держа в себе тепло живого и холод мертвого. Я была обоими — и ни одним. Мы были всем — и ничем. Не знаю, то ли я потеряла сознание, то ли перестала ощущать время по какой-то метафизической причине. Помню только, что вдруг лежу на полу, а рядом свалился Ричард, прижав мою руку, и тело его свернулось вокруг моей груди и головы, ноги вытянулись вдоль меня. Жан-Клод свалился сверху, прижимая меня всей длиной своего тела, а голова его покоилась на ноге у Ричарда. Оба они лежали, закрыв глаза, дыша прерывисто, как и я. Со второй попытки я только смогла сказать: — Слезьте с меня. Жан-Клод перекатился набок, даже не открывая глаз. Под его тяжестью ноги Ричарда отодвинулись чуть дальше, и мы с Жан-Клодом оказались в полукруге его тела. В зале было так тихо, что мне показалось, будто мы остались одни. Будто все бежали в ужасе от наших действий. Но зал грохнул аплодисментами, разразился воем и звериными звуками, для которых я не знаю названий. Шум оглушал, бился в меня волнами, будто у меня обнаружились нервы там, где их никогда не бывало. Вдруг над нами появился Ашер. Он присел рядом со мной, потрогал пульс на шее. — Мигни, если слышишь меня, Анита. Я мигнула. — Ты можешь говорить? — Да. Он кивнул и тронул Жан-Клода, погладив его по щеке. Жан-Клод открыл глаза и улыбнулся — очевидно, Ашеру эта улыбка была понятнее, чем мне, потому что он засмеялся. Очень по-мужски рассмеялся, будто неприличной шутке, которую я не поняла. Мимо меня он подполз к Ричарду и положил его голову себе на колени. Приподняв густые волосы, он всмотрелся. Ричард моргнул, но вроде бы глаза у него не видели. Ашер наклонился пониже, и я услышала: — Вы меня слышите, mon ami? Ричард закашлялся и ответил: — Да. — Воп, bоп. Только с двух попыток я смогла вставить язвительный комментарий, но сделала это: — А теперь, кто может стоять, поднимите руки. Никто из нас не шевельнулся. Я будто плыла, тело отяжелело и не хотело двигаться. Или у перегруженного разума не было сил его заставить. — Не бойся, ma cherie,мы с тобой, — сказал Ашер, и это будто был сигнал. Из толпы вышло несколько человек, я узнала троих. Косички Джемиля до пояса смотрелись очень подходяще на фоне кожаной черной одежды. Он был главным силовиком у Ричарда, Скёффом. Шанг-Да было неловко в черной коже, но этому шестифутовому китайцу было неловко в чем угодно, кроме приличного делового костюма. Он был вторым силовиком стаи, или Хати. Сильвия опустилась на колени рядом со мной. Она смотрелась в виниле великолепно, и короткие каштановые волосы отливали красным в свете ламп. Хотя это было красиво, я знала, что Сильвия консервативна, и этот цвет у нее только временно. Когда она не была заместителем Ричарда по стае, его Фреки, то занималась продажей страховых полисов, а страховые агенты не красят волосы в цвет французского вина. Она улыбнулась мне, и на ней было больше косметики, чем мне приходилось видеть. Красиво, но совсем не в стиле Сильвии. Впервые я заметила, как она хороша и почти такого же хрупкого сложения, как я. — Я у тебя в долгу, — сказала она. Как-то раз в наш город явились злые вампиры, чтобы проучить Жан-Клода, меня и Ричарда. Они брали заложников, одной из них оказалась Сильвия. Я ее выручила и сдержала слово: все, кто дотронулся до нее, умрут. На самом деле убивала она, но это я добыла их ей для наказания. Несколько косточек она сохранила как сувениры. Сильвия никогда не укоряла меня за излишнюю склонность к насилию. Может, она станет моей следующей лучшей подругой. Вервольфы заняли позицию вокруг нас, как обученные телохранители. Таких внушительных, как телохранители Нарцисса, среди них не было, но я видела волков в бою, и мышцы — это еще не все. Решает искусность — и определенная беспощадность. К Ашеру и волкам подошли еще два вампира — я никого из них не узнала. Женщина была азиаткой с блестящими черными волосами, едва доходящими до плеч. Волосы почти того же цвета и блеска, что виниловый костюм, облегающий почти каждый дюйм ее тела. Костюм гарантировал, что не останутся незамеченными высокие тугие груди, тонкая талия, выпуклость крутых бедер. Она недружелюбно глянула на меня темными глазами, потом отвернулась и встала, опустив руки и ожидая. Чего она ждала — не знаю. Второй был мужчина, ненамного выше женщины, с густыми каштановыми волосами, постриженными очень коротко всюду, кроме одного участка сверху, откуда они падали до середины лба, оставляя открытыми блестящие и прямо глядящие глаза. Он смотрел на меня сверху вниз с улыбкой, и глаза эти были цвета нового пенни, будто к карему примешали чуть-чуть крови. Он тоже перенес внимание наружу, сложив руки на покрытой черной кожей груди. Они озирали толпу, как положено телохранителям, давая понять, что мы, хотя и лежим, не беспомощны. Что ж, приятно. Джейсон пробрался сквозь частокол их ног, опустив голову, будто устал не меньше нас. И когда он поднял на меня синие глаза, они почти так же смотрели в разные стороны, как у меня. Выдав бледную тень своей обычной ухмылки, он спросил: — Ну как, понравилось? Мне уже было лучше настолько, что я попыталась сесть, но не смогла. — Полежи еще чуть-чуть, ma petite, —посоветовал Жан-Клод. Поскольку выбора у меня не было, я последовала совету. Лежа, я смотрела в далекий темный потолок с рядами светильников. Почти все они были выключены, и в клубе было полутемно. Как если днем закрыть на окнах тяжелые шторы. Джейсон устроился от меня с другой стороны, положив голову мне на ногу. Еще недавно я бы его согнала, но мне пришлось долго учиться, как обращаться с леопардами-оборотнями. Я стала терпимее вообще ко всем. — Ты-то чего устал? Он повернул голову, не снимая ее с моей ноги, поглядел на меня, ухватившись одной рукой за мою икру, будто для равновесия. — Вы брызжете сексом и магией по всему клубу, а потом ты меня спрашиваешь, отчего я устал? Ну и шутки у тебя. Я нахмурилась: — Еще одно такое замечание — и прогоню. Он потерся головой: — А смотри, белье у тебя в цвет. — Пошел вон, Джейсон. Он соскользнул на пол, не ожидая второго приказа. Никогда он не умеет вовремя остановиться, наш Джейсон. Всегда за ним должно быть последнее слово, последняя шутка, пусть она и лишняя. Я тревожилась, как бы этот пунктик не подвел его когда-нибудь под хорошую трепку. Или того хуже. Ричард приподнялся на локте, медленно, будто не уверенный, что тело послушается. — Не могу понять, то ли это было лучше всего, что мы делали, то ли хуже. — Ощущение — как сочетание похмелья и простуды, — сказала я. — И все-таки хорошо, — добавил Жан-Клод. Я наконец села и тут заметила, что оба они подставили мне руку под спину, будто одновременно. Я оперлась на эти руки, а не велела их убрать. Во-первых, меня трясло. Во-вторых, я не считала физический контакт неприятным. Все это время я пыталась вылепить из леопардов тесную и дружескую компанию, и пришлось мне учиться самой и тесноте, и дружеству. При этом мне пришлось понять, что не всякая рука помощи есть угроза моей независимости. А также, что не всякая физическая близость — западня или ложь. Ричард сел первый, медленно, держа руку у меня на спине. Потом сел Жан-Клод, не убирая руки. Я ощутила, что они переглянулись. Обычно в этот момент я бы отодвинулась. Мы только что провели фантастический сеанс секса, метафизического или какого еще, и мне полагалось отодвинуться, закрыться. Тем более что все это на публике. Я не стала отодвигаться. Рука Ричарда осторожно скользнула у меня по спине, по плечам. Рука Жан-Клода сдвинулась ниже, на пояс. Оба они притянули меня в изгиб своих тел, будто они вместе были огромным, теплым виниловым креслом с живым пульсом. Некоторые говорят, что в тот момент секса, когда вы оба испытываете оргазм, ауры у вас рушатся и вы сливаете вместе свою энергию и самих себя. Во время секса общим становится многое, а далеко не только тело, и это одна из причин, почему надо осторожно выбирать, с кем это делать. И вот сейчас просто сидеть на полу — было что-то вроде этого. Я ощущала, как струится сквозь меня их энергия, как слабый ток, как дальний гул. Со временем, я не сомневалась, она станет бельм шумом, фоном, на который можно не обращать внимания, как мистический щит, о котором перестаешь думать. Но сейчас это было, будто мы всегда будем ходить, двигаться, жить в этом послесиянии соединения, не совсем в собственной коже. Я не стала их отталкивать, потому что не хотела. Да и бессмысленно. Нам теперь, чтобы сломать барьеры, не нужно было прикосновение. Это должно было напугать меня сильнее всего, но я не боялась. В середину зала вышел Нарцисс, и на него упал слабый свет, разгораясь все ярче. — Ну, друзья мои, как нам сегодня показали? — Аплодисменты, выкрики и шум. Нарцисс поднял руки, и публика затихла. — Я думаю, это был на сегодня оргазм наших ожиданий. — Взрыв смеха. — И наше представление мы отложим на завтра, потому что не сделать этого — бесчестно по отношению к тем, кто доставил нам столько удовольствия. Женщина, стоящая еще в центре зала в халате, согласилась: — Мне с ними не конкурировать. Нарцисс послал ей воздушный поцелуй: — Милая Миранда, это не соревнование — просто у каждого из нас свой дар. У некоторых дар более редкий, чем у других. С этими словами он повернулся к нам. Глаза у него были светлые и странного цвета, и я не сразу сообразила, что это глаза его зверя. Глаза гиены, хотя, честно говоря, я не знаю, на что похожи у гиены глаза. Знаю только, что эти не были человеческими. Он присел рядом с нами, оглаживая платье автоматическим непривычным жестом — у мужчин я такого не видела. Впрочем, раньше я не видела мужчин в платьях. Наверное, второе — причина, а первое — следствие. Нарцисс понизил голос: — Я бы хотел поговорить об этом с вами наедине. — Конечно, — ответил Жан-Клод, — но сначала у нас есть другое дело. Нарцисс наклонился ближе и понизил голос так, что нам тоже пришлось придвинуться к нему. — Поскольку сейчас с ее леопардами два моих охранника, и ничего им потому не грозит, можем поговорить сейчас. Или надо было сказать «с вашими леопардами», ведь теперь то, что принадлежит одному из вас, принадлежит всем? — Он наклонился так, что почти касался одной щекой лица Жан-Клода, а второй — моего. — Нет, — сказала я, — леопарды мои. — И в самом деле, — ответил Нарцисс. Он повернул голову на долю дюйма, проведя губами по моим губам. Могло быть случайностью, но я сомневаюсь. — Ты не делишься всем? Я чуть отодвинула голову, чтобы прервать прикосновение. — Нет. — Приятно знать, — шепнул он, подался вперед и прижался ртом к губам Жан-Клода. Я просто застыла, не зная, что делать. А Жан-Клод знал. Он приложил палец к его груди и толкнул — не мышцами, а силой. Силой меток, силой, которую мы только что объединили. Жан-Клод зачерпнул ее так, будто делал это много раз уже, без усилий, изящно, уверенно. Нарцисса отбросило от него приливом невидимой силы, которую я ощутила в своем теле. И я знала, что ее ощутили почти все присутствующие в зале. Нарцисс остался лежать на полу, глядя на Жан-Клода, на всех нас. Лицо его исказилось злобой, но еще больше было в нем голода — голода, которому отказали в удовлетворении. — Поговорим наедине, — сказал Нарцисс, не допуская возражений. — Так будет лучше всего, — кивнул Жан-Клод. Очень многое осталось несказанным в этом коротком обмене репликами. Я ощутила недоумение Ричарда, такое же, как у меня, и лишь потом повернулась к нему. Наши лица оказались так близко, что можно было поцеловаться. По выражению его глаз я видела, что он тоже не очень понимает, что происходит. И он меня тоже понял, потому что не стал пожимать плечами или как-то это подтверждать. Это не было телепатией, хотя постороннему глазу показалось бы именно так. Это была крайняя степень эмпатии, будто я читала по его лицу тончайшие нюансы, перемены настроения, и знала, что они означают. Я все еще была прижата к полукружиям рук Ричарда и Жан-Клода, и соприкасалась наша кожа — моя спина, грудь и живот Ричарда, рука Жан-Клода. Что-то было в этом невероятно правильное, в этом прикосновении, в этой близости. Я ощутила переход внимания Жан-Клода, еще не повернувшись к нему. Взгляд этих бездонных глаз содержал миры несказанного, неспрошенного и до дрожи близкого. Впервые он не видел в моих глазах барьеров, не выпускавших слова наружу. Наверное, соединение меток на меня подействовало, но в эту ночь он мог попросить у меня все, что угодно, — да все на свете, — и я не могла бы сказать «нет». А сказал он только одно: — Не пойти ли нам обсудить деловые вопросы с Нарциссом? Голос его был спокоен, как обычно. Только в глазах его читалась тревога и голод такой силы, что для него почти нет слов. Мы слишком долго все ждали, пока я сдамся. И я знала, что эти слова не мои. Скорее это могла быть мысль Жан-Клода, но когда ко мне прижимался Ричард, я не могла сказать точно. Только знала, что это не я. Еще до слияния меток у меня были такие моменты, когда их мысль вторгалась в мою, задавливала ее. Хуже всего были образы — кошмарное мелькание картин пожирания теплых трупов животных или питья крови из людей, которых я не знала. И это слияние, эта потеря себя — вот что ужасало меня, заставляло бежать к чему-то, что могло сохранить мою целостность, сохранить мою личность. Сегодня это все было просто не важно. Определенно последействие метафизического соединения меток. Но этот эффект никуда не девался от того, что я знала его причину. Опасная сегодня ночь. — Ma petite,как ты себя чувствуешь? Я — гораздо лучше, заряжен энергией. А тебе все еще нехорошо? Я покачала головой: — Нет, отлично. «Отлично» — слабое слово. Меня тоже зарядило энергией, но были еще и другие слова. Сколько времени уйдет, чтобы вытащить леопардов из очередной ямы? Ночь кончается, скоро придет рассвет, и до того я хотела побыть с ними наедине. Я с радостью, пронзившей все мое тело, поняла, что сегодня — вот оно. Если мы обретем уединение, где нам не помешают, сегодня возможно все. Ричард и Жан-Клод оба встали плавным движением, с грациозностью вампира и чистой энергией вервольфа. Я смотрела на них снизу вверх, и вдруг захотелось мне заняться другим делом. Я уже не так тревожилась о леопардах, как должна была бы, и это меня беспокоило. Каков бы ни был эффект, он отвлекает меня от более важного. Я сюда пришла спасать леопардов. И сейчас я впервые о них вспомнила. Пришлось потрясти головой, чтобы избавиться от мыслей о сексе и магии и тяжести всех возможностей в глазах Ричарда. Глаза Жан-Клода были более осторожны, но я научила его быть осторожным в том, что касается меня. Я протянула руки им обоим. Никогда я не просила, чтобы мне помогли встать, если не была ранена или контужена. Они переглянулись, потом снова, идеально синхронно протянули мне руки, как балетные танцоры, знающие, что будет делать партнер по сцене. Они ощущали мое желание, но оно всегда присутствовало, и потому ничего им не говорило. Я приняла протянутые руки и позволила себя поднять. Они смотрели оба неуверенно, чуть ли не подозрительно, будто ждали, что сейчас я рванусь с криком прочь, избегая всей этой близости. Я не могла не улыбнуться. — Если мы до рассвета распихаем всех их по безопасным местам, все будет возможно. Они еще раз переглянулись. Жан-Клод слегка шевельнулся, будто поощряя Ричарда, чуть качнул головой, будто подсказывая: давай, спроси.Вообще-то, заметь я, что они сговариваются за моей спиной, я бы вскипела. Но не сегодня. — Ты в том смысле... — начал Ричард, но не закончил. Я кивнула, и рука Ричарда напряглась. Рука Жан-Клода осталась странно спокойной. — Ты, конечно, понимаешь, ma petite, —начал он неуверенно, — эта готовность может быть побочным действием соединения меток. Я бы не хотел, чтобы ты потом обвинила нас в коварстве. — Я это знаю, и мне все равно. Вообще-то на меня не похоже, но так было. Как если напиться или обкуриться, и понимать, что разницы никакой. Взглянув на Жан-Клода, я увидела, что он выдохнул воздух — до того задержав дыхание. И Ричард поступил так же. С них будто сняли огромную тяжесть. И я знала, что этим бременем была я. И больше постараюсь не быть никогда. — Ладно, кончаем с этим делом, пошли добывать леопардов, — сказала я. Жан-Клод поднес мою руку к губам. — И прочь отсюда. — И прочь отсюда, — кивнула я.Глава 6
Я годами корила Жан-Клода за слишком большую монохроматичность его убранства, но, взглянув на спальню Нарцисса, я поняла, что должна извиниться. Комната была черной — полностью черной.Стены, паркет, драпировка на стене, кровать. Единственный в комнате цвет принадлежал серебряным цепям и серебристым орудиям, свисавшим со стены. Цвет стали скорее подчеркивал черноту, чем рассеивал ее. Цепи свисали с потолка над огромной кроватью — большей, чем двуспальная. Ей бы подошел термин «оргийная». Она была на четырех ножках, и такого темного, тяжелого, огромного дерева я в жизни не видела. На четырех ее столбах болтались еще цепи, укрепленные на стационарных тяжелых кольцах. Если бы я сюда пришла на свидание, я бы повернулась и удрала. Но это не было свидание, и мы все вошли внутрь. Я считала, что у всех, кто практикует «Д и П», спальни отдельно от «пыточных камер». Рядом, быть может, но не в одном помещении. Нужно ведь место, где можно просто отоспаться. Может быть, Нарцисс просто никогда не устает от своих игр? Единственный в комнате стул был снабжен привязными ремнями, и потому Нарцисс предложил сидеть на кровати. Не знаю, села бы я или нет, но сначала сел Жан-Клод и вслед за ним Ричард. Жан-Клод раскинулся на черном покрывале со своей обычной грацией, не испытывая ни малейшего дискомфорта. Но Ричард меня удивил. Я ожидала, что ему в этой комнате будет хоть отчасти неуютно, как мне, но это нисколько не было заметно. Тут-то я впервые заметила, что у тяжелых кожаных ремней на его руках и воротнике на шее были металлическиекрючья, которые можно прицепить к цепям или ремням. Наверное, он их надел, чтобы смешаться с публикой в клубе, как и сапоги. Но... но я чувствовала, что в этой комнате он абсолютно спокоен, и обстановка его никак не волнует. Чего нельзя было сказать обо мне. Глядя на Ричарда и Жан-Клода, я знала, что решила сегодня ночью спать с ними обоими, как бы это ни было организовано. Но видеть их на кровати посреди всего этого, смотреть, как они ведут себя как дома, — это заставило меня задуматься о своем решении. Может быть, я все это время не очень понимала, на что подписываюсь. Ашер бродил по комнате, разглядывая приспособления на стене. Его мне не так легко было прочесть, как остальных, но он тоже был нисколько не взволнован и вряд ли изображал спокойствие. Нарцисс вплыл в комнату, сопровождаемый Аяксом. Всех остальных он согласился оставить в коридоре или внизу, если наши волки тоже не войдут. Мне кажется, что для настоящего уединения нужно все-таки вдвое меньше народу. Ричард протянул мне руку: — Анита, все в порядке. В этой комнате ничего не причинит тебе вреда, если ты сама не позволишь, а ты вроде не собираешься. Не совсем то утешительное замечание, которого я ждала, но, наверное, правда. Я решила поверить, что правда — это хорошо, но начала понимать, что на самом деле это не хорошо и не плохо. Правда — это просто правда. Куда проще была жизнь, когда я верила в черно-белые абсолюты. Я приняла его руку, и он притянул меня на кровать между собой и Жан-Клодом. Нарцисс уже устроил спектакль для Жан-Клода, так что надо было показать, что мы просим меня руками не трогать. Но меня все еще тревожило, что Ричард посадил меня между ними, а не просто рядом с собой. Теплое и пушистое ощущение от слияния меток улетучивалось слишком быстро. С магией иногда так бывает. На черной кровати между моими мужчинами мне было почему-то неуютно. — В чем дело, ma petite?Ты как-то вдруг очень сильно напряглась. Я приподняла брови в ответ: — Неужели только мне одной не нравится эта комната? — Жан-Клоду она когда-то очень понравилась, — отозвался Нарцисс. Я повернулась к гиенолаку, расхаживающему по комнате в колготках. — То есть? Ответил Жан-Клод: — Когда-то я поддался на нежелательные мне авансы, поскольку мне приказали. Но эти времена прошли. Я посмотрела на него, но он не встретился со мной взглядом. Он смотрел только на Нарцисса, расхаживающего вокруг кровати. — Не помню я, чтобы тебе не хотелось, — сказал Нарцисс, прислонясь к дальнему столбу кровати. — Давным-давно мне пришлось научиться превращать необходимость в радость, — ответил Жан-Клод. — К тому же Николаос, бывший Мастер Вампиров Города, послала меня к тебе. Ты ее помнишь, Нарцисс. Ее приказы не отвергались. Я помню свой ужас от встречи с Николаос. Ее можно было испугаться, и очень не зря. — Значит, я был неприятной обязанностью? — В голосе Нарцисса прозвучала злость. Жан-Клод покачал головой: — Твое тело приятно, Нарцисс. А то, что ты любишь делать со своими любовниками, если они могут это выдержать, это не... Жан-Клод глядел вниз, будто подыскивал слово, потом поднял глаза на Нарцисса. Я видела, как это подействовало на оборотня — будто его ударил между глаз молот, красивый, очаровательный молот. — Не — что? — хрипло спросил он. — Не в моем вкусе, — ответил Жан-Клод. — К тому же, очевидно, я не слишком много доставил тебе удовольствия, потому что ты не сделал того, чего желала моя покойная хозяйка. Покойной Николаос оказалась благодаря мне. Она хотела меня убить, а повезло мне. Она погибла, а я нет. Мастером Города стал Жан-Клод, чего я не планировала. Насколько все это спланировал Жан-Клод, вопрос до сих пор спорный. Не просто предубежденность с моей стороны, что я доверяю ему меньше, чем Ричарду. Нарцисс наступил коленом на кровать, не отпуская столб. — Ты мне очень понравился. На лице его было очень интимное выражение. Такие разговоры надо бы вести наедине. Но, судя по выражению, с которым Нарцисс глядел на Жан-Клода, это могло бы оказаться не слишком удачной идеей. В Жан-Клоде я ощущала только одно желание: успокоить оскорбленные чувства. Но ручаюсь: если бы я могла заглянуть в душу Нарцисса, то увидела бы там желание совсем другого рода. — Николаос решила, что я плохо выполнил ее приказ, и наказала меня. — Я не мог себе позволить стать ее союзником — даже получив тебя в вечное пользование. Жан-Клод приподнял бровь: — Что-то я не помню, чтобы это входило в предложение. — Когда я в первый раза сказал «нет», она это предложение подсластила. Нарцисс забрался на кровать, оставшись на четвереньках, будто ожидая, что кто-то подойдет сзади. — И чем же подсластила? Нарцисс медленно пополз вперед, путаясь коленями в подоле своего платья. — Предложила мне тебя навсегда, и делать с тобой, что захочу. Меня с головы до пят пробрала дрожь ужаса. Секунда ушла, чтобы понять: это не мой ужас. Мы с Ричардом вместе повернулись к Жан-Клоду. Его лицо ничего не выражало. Обычная вежливая, приятная, почти скучающая маска. Но мы оба ощущали холодный вопящий ужас у него в мозгу, возникший при мысли, что он мог бы стать постоянным... гостем у Нарцисса. Этот ужас был связан не только с оборотнем. Образы, воспоминания вспыхнули у меня в голове. Я лежу на животе, прикованная к шершавому дереву, звук размаха плети, ослепительная боль и осознание, что это только первый удар. Отчаяние, последовавшее за этим образом, заставило меня сморгнуть слезы. Припутался еще один образ: я привязана к стене, и рука, разложившаяся до зеленого гноя, гладит мое тело. Поток образов резко прервался, будто кто-то щелкнул выключателем. Но тело, которое ласкала сгнившая рука, было мужским. Воспоминания принадлежали Жан-Клоду, а не мне. Он их на меня проецировал, а когда заметил это, отключил. Я посмотрела на него, не в силах скрыть ужас. Волосы скрывали мое лицо от Нарцисса, и я была этому рада, потому что не могла бы изобразить равнодушие. Жан-Клод не смотрел на меня; он не отводил глаз от Нарцисса. Я старалась не заплакать, а лицо Жан-Клода не выдавало ничего. Жан-Клод вспоминал издевательства не только Нарцисса, но и многие, многие другие. Не страдание сквозило в этих воспоминаниях, а отчаяние, безнадежность. Мысль, что я... нет, он, что он не был хозяином своего тела. Он не был проститутом — точнее, никогда не торговал сексом за деньги. Но ради власти, ради каприза кого бы то ни было, кто был в тот момент его Мастером, и ради безопасности он занимался сексом много веков подряд. Я это знала, но считала его соблазнителем. А то, что я только что увидела, к соблазнению отношения никак не имело. Ричард издал какой-то звук, и я повернулась к нему. Глаза его блестели от непролитых слез, и на лице его застыл тот же оцепенелый ужас, что я ощущала на своем лице. Долгий неподвижный миг мы смотрели друг на друга, потом по его лицу скатилась слеза за секунду до того, как я ощутила теплую дорожку у себя на щеке. Он протянул мне руку, и я ее взяла. Оба мы повернулись к Жан-Клоду. Он все еще глядел, даже что-то говорил Нарциссу, хотя я ничего не слышала. Оборотень прополз уже через всю кровать на расстояние прикосновения. Но не всех насхотел он коснуться. — Милый, милый Жан-Клод, я думал, что забыл тебя, но сейчас, когда я увидел тебя там на полу с этими двумя, я не мог не вспомнить. Он протянул руку к Жан-Клоду, но Ричард перехватил ее. — Не трогай его. Никогда больше не трогай. Нарцисс посмотрел на Ричарда, на Жан-Клода и снова на Ричарда. — Какой ревнивый. Это признак настоящей любви. Я сидела в первом ряду и потому видела, как напряглись мышцы руки Ричарда, сжимающей хрупкое запястье. Нарцисс засмеялся, и голос его дрожал, но не от боли. — Какая сила, какая страсть! Ты не сломаешь мне руку, если я попробую коснуться твоих волос? Добродушная насмешка звучала в его словах, и я наконец поняла, что это возбуждение. Ричард его трогает, угрожает, делает больно... ему это нравилось. Я ощутила, что Ричард тоже это понял, но не отпустил его. Вместо этого он дернул Нарцисса на себя. Гиенолак издал удивленный тихий возглас. Не отпуская его запястья, Ричард положил вторую руку ему на горло. Не сдавил, просто положил, огромную и темную на бледной коже Нарцисса. Телохранитель Аякс шагнул от стены, и Ашер сделал шаг ему навстречу. Дело могло обернуться очень плохо и очень быстро. Обычно это я выхожу из себя и обостряю обстановку, но не Ричард. Нарцисс скорее почувствовал, чем увидел движение, потому что Ричард отвернул его лицо от комнаты. — Все в порядке, Аякс, все в порядке. Ричард мне ничего плохого не делает. Тут Ричард сделал что-то, от чего у Нарцисса захватило дыхание, и он хрипло сказал: — Ты так сломаешь мне руку. Если это прелюдия, то хорошо, но если нет, мои ребята убьют вас, всех вас. Слова его были разумными, а интонация — нет. В голосе слышалась боль, но и предвкушение, и как бы Ричард ни ответил, это его возбудит еще сильнее. Заговорил Жан-Клод: — Не делай так, чтобы наша судьба зависела от его милости, mon ami.Мы сегодня на его территории, у него в гостях. И мы должны соблюдать обязанности гостей, пока он не злоупотребляет этим. Я не могла бы точно сказать, в чем заключаются в таком месте обязанности гостя, но могла ручаться, что ломание конечностей в список не входит. Поэтому я тронула Ричарда за плечо, и он вздрогнул. Нарцисс издал протестующий звук, будто Ричард невольно сжал тиски. — Ричард, Жан-Клод прав. — Анита советует тебе держать себя в руках, Ричард, а из всех, кого я знал, она меньше всех к этому склонна. — Жан-Клод подался вперед, положил руку на другое плечо Ричарда, и теперь мы оба касались его. — К тому же, mon ami,если ты ему что-нибудь сломаешь, это не исправит ничего, что уже случилось. Ни на одну каплю крови не станет пролито меньше, ни на один фунт мяса. Ни одно унижение не кончится раньше, чем это было. Все в прошлом, а воспоминания не ранят. Впервые я подумала, что мы с Ричардом, быть может, по-разному восприняли одну и ту же вспышку образов. То, что видела я, было ужасно, но на меня это не так подействовало. Может, дело в том, что он мужчина. Белый англосакс из верхнего среднего класса болезненней воспримет издевательства и изнасилование. Я женщина, я знаю, что такое может со мной случиться. А он, быть может, никогда не думал, что такое может быть с ним. Ричард заговорил медленно, и его голос опустился до рычания, будто из этого красивого горла готов был вырваться его скрытый зверь. — Никогда больше его не трогай, Нарцисс, или мы это доведем до конца. И Ричард медленно и осторожно убрал руки от Нарцисса. Я ожидала, что тот отползет, схватившись за раненую руку, но я его недооценила — или переоценила. Он действительно схватился за руку, но остался лежать, прислонившись к Ричарду. — Ты мне связки порвал. Они заживают дольше сломанных костей. — Знаю, — тихо ответил Ричард, и от заряда ненависти в этом коротком слове я вздрогнула. — Я могу мыслью передать своим людям приказ оставить леопардов на милость тех, кто их захватил. Ричард переглянулся с Жан-Клодом. Тот кивнул: — Нарцисс умеет мысленно контактировать со своими... людьми. Ричард положил руки на плечи Нарцисса, я думала, чтобы оттолкнуть его, но Нарцисс сказал: — Вы только что аннулировали свои гарантии безопасности, нанеся мне травму против моей воли. Ричард застыл, и по его напряженной спине я определила приступ неуверенности. — О чем он говорит? — спросила я, не зная сама, у кого спрашиваю. — У Нарцисса небольшая армия гиенолаков в этом здании и по соседству, в качестве охраны. — Если гиенолаки так сильны, почему о них никто не говорит в том же тоне, что о вервольфах или крысолюдах? — Потому что Нарцисс предпочитает быть властью позади трона, ma petite.Это значит, что другие оборотни постоянно умасливают его подарками. — Вроде как Николаос подарила ему тебя? Он кивнул. Я поглядела на Ричарда: — А ты что ему дарил? Ричард отодвинулся от Нарцисса: — Ничего. Нарцисс повернулся на кровати, все еще прижимая руку к груди. — Это теперь переменится. — Вряд ли, — ответил Ричард. — У Маркуса и Райны был со мной договор. Они и крысы требовали, чтобы моих гиен никогда не было больше пятидесяти. Ради этого они пускали в ход подарки, а не угрозы. — Угроза всегда есть, — сказал Ричард. — Если будет война между вами, крысами и нами, вы проиграете. Нарцисс пожал плечами: — Быть может. А ты не думал, что делал я с тех пор, как Маркус погиб и ты взял власть? Я думал, что подарки будут идти по-прежнему, но они прекратились, даже те, на которые я начал рассчитывать. — Он тут посмотрел на меня. — Некоторые из них я ждал от тебя, Нимир-Ра. Наверное, вид у меня был достаточно недоуменный, потому что Жан-Клод объяснил: — Твои леопарды. — Да-да, Габриэль, их альфа, был моим добрым другом. Поскольку Габриэля убила я, мне не понравился такой поворот беседы. — Ты хочешь сказать, что Габриэль сдавал тебе своих леопардов? От улыбки Нарцисса у меня мороз побежал по коже. — Все они перебывали на моем попечении, кроме Натэниела. — Улыбка погасла. — Я считал, что Натэниела Габриэль держит для себя, но сейчас ты мне сказала, кто такой Натэниел, и я понял. — Стоя на коленях, Нарцисс подался всем телом вперед. — Он боялся, что мы с Натэниелом сможем вместе сделать. Я проглотила слюну пересохшим ртом. — Ты отлично скрыл свою реакцию, когда я тебе сказала. — Я умелый лжец, Анита. Тебе лучше это запомнить. — Он посмотрел на Ричарда: — Сколько уже прошло после смерти Маркуса? Кажется, год с лишним? Когда перестали приходить подарки, я решил, что соглашение аннулировано. — То есть? — спросил Ричард. — Гиен сейчас больше четырехсот, кое-кого я набирал за границами штата. И теперь мы вполне можем сравниться с крысолюдами и волками. Вам придется говорить с нами как с равными, а не как с крепостными. — И чего ты... — начал Ричард. — Давайте договариваться, — перебил Жан-Клод. Я услышала страх, скрытый за этими спокойными словами, и Ричард тоже услышал. Сексуального садиста не надо спрашивать, чего он хочет. Ответ тебе не понравится. Нарцисс поглядел на Ричарда. — А что, теперь волки принадлежат Жан-Клоду? — насмешливо спросил Нарцисс. — Ты поделился троном? — Ульфрик — я, и это я буду ставить условия, и не кто другой. Но голос Ричарда был сдержан, он взял себя в руки. Я его никогда таким не видела и не знала, нравится ли мне эта перемена. Он стал поступать как я. Тут я подумала, что я взяла у Ричарда часть его зверя, у Жан-Клода — часть его голода... а что взяли они от меня? — Ты знаешь, чего я хочу, — сказал Нарцисс. — Я бы тебе не советовал этого просить, — заметил Жан-Клод. — Раз я не могу получить тебя, Жан-Клод, то, быть может, если бы я видел, как вы втроем соединяетесь на моей кровати, было бы достаточно, чтобы смыть оскорбление. Мы с Ричардом сказали «нет» одновременно. Он поглядел на нас, и что-то в его глазах было неприятное. — Тогда дайте мне Натэниела. — Нет, — отказалась я. — На один вечер. — Нет. — На час. Я покачала головой. — Другого леопарда? — Я тебе никого из своего народа не дам. Он поглядел на Ричарда: — А ты, Ульфрик, дашь ли мне одного из своих волков? — Ты сам знаешь ответ, Нарцисс. — Так что же ты предложишь мне, Ульфрик? — Назови что-нибудь, что я соглашусь дать. Нарцисс улыбнулся, и я ощутила Аякса и Ашера, стерегущих друг друга — они ощутили, как растет напряжение. — Я хочу, чтобы меня включили в совет, который управляет общиной оборотней в этом городе. — Отлично, — кивнул Ричард. — Мы с Рафаэлем думали, что ты не интересуешься политикой, иначе давно бы пригласили. — Царь крыс не знает сердца моего, неведомо оно и волкам. Ричард встал: — Анита должна пойти забрать своих леопардов. — Ну нет, Ульфрик, не так все просто. Ричард нахмурился: — Ты будешь иметь голос в принятии решений. Это то, чего ты хотел. — Но я хочу и подарков. — Между волками и крысами подарков нет. Мы союзники. Если хочешь быть союзником, то подарков тебе не будет, кроме одного: мы придем тебе на помощь, когда будем нужны. Нарцисс снова покачал головой: — Мне не нужны союзники — не хочу втягиваться в склоки между животными, которые меня не касаются. Нет, Ульфрик, ты меня не так понял. Я хочу войти в совет, который устанавливает правила. Но я не хочу ни к кому привязываться и втягиваться в войны, которые не я начинаю. — Так чего же ты просишь? — Даров. — То есть взяток? — Называй как хочешь, — пожал плечами Нарцисс. Я почувствовала, как напрягся Жан-Клод за миг до того, как Ричард заговорил. — Mon ami... —Нет, — перебил Ричард, обернувшись к Жан-Клоду. — Даже если он сможет убить нас всех, в чем я сомневаюсь, мои волки и твои вампиры разнесут этот клуб по кирпичику. Он не пойдет на такой риск. Нарцисс — вожак осторожный, я это помню, видел, как он имел дело с Маркусом. Для него превыше всего — собственный комфорт и безопасность. — Превыше всего — комфорт и безопасность моего народа. — Нарцисс поглядел на меня. — А ты, Нимир-Ра, ты тоже так в себе уверена? Ты тоже думаешь, что если мои люди убьют твоих котят, то вервольфы и вампиры хоть пальцем шевельнут, чтобы за них отомстить? — Ты забыл, Нарцисс, что она — моя лупа, моя подруга. Волки будут защищать тех, кого она им велит. — Ах да. Человек-лупа, человек — королева леопардов. Но ведь на самом деле не человек? Я посмотрела ему прямо в глаза: — Я хочу получить своих леопардов. И спасибо за гостеприимство. Встав на ноги, я подошла к Ричарду. Нарцисс обернулся к Жан-Клоду, который все так же непринужденно валялся на кровати. — Они действительно такие дети? Жан-Клод грациозно пожал плечами: — Нарцисс, они не такие, как мы. Они все еще верят в добро и зло. И в правила. — Тогда я им покажу новое правило. Он не шевельнулся, не встал с кровати, на нем было все то же черное кружевное платье, но вдруг сила вырвалась из него плетями жара. Она ударила в меня как огромная ладонь, чуть не сбив с ног. Ричард протянул руку меня поддержать, и как только он меня коснулся, его зверь прыгнул между нами в порыве жара, отозвавшегося у меня мурашками на коже. Тело Ричарда содрогнулась, я ощутила, как у него — у нас — перехватило дыхание. Неотмирная сила клубилась вокруг, и впервые я поняла, что она движется в обе стороны. Внутри меня было не просто эхо от зверя Ричарда — было что-то большее. Может быть, все было бы по-другому, если бы я не отделилась от них так надолго. Но теперь сила, которая когда-то принадлежала ему, стала моей. Тепло разливалось между нами, как два потока, сливающиеся в реку, кипящую у меня на коже. Такую горячую, что у меня кожа могла бы отвалиться и открыть спрятанного зверя. — Если она перекинется, то мои люди имеют право вмешаться в драку. Голос Нарцисса был неожиданностью. Я, наверное, забыла, что он здесь, забыла все, кроме жаркой горячен силы, текущей между мной и Ричардом. Лицо Нарцисса стало удлиняться — будто задвигались палочки под слоем глины. Ричард провел рукой передо мной, успокаивая силу, бушующую вне меня. На его лице было некоторое удивление. — Она не перекинется. Даю тебе мое слово. — Что ж, этого достаточно. Свое слово ты всегда держишь. Пусть я садист и мазохист, но я еще и Обей этого клана. — Голос его перешел в высокое рычание. — Ты оскорбил меня и во мне все, что принадлежит мне. Из-под пальчиков, уже не рук, а кривых лап показались когти. Жан-Клод подошел ко мне и Ричарду: — Отойдем, ma petite,дадим им место для маневра. Он коснулся моей руки, и обжигающая сила потекла к нему на кожу. Он рухнул на колени, не разжав руки, будто жар ее приварил. Я опустилась рядом с ним, и он поднял глаза, бездонно-синие, утонувшие в силе, но сила была не его. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но не произнес ни звука. Он глядел на меня и, судя по выражению лица, был ошеломлен. — Что случилось? — спросил Ашер с другого конца комнаты, не отрывая глаз от Аякса. — Не знаю, — ответила я. — Кажется, ему больно, — произнес Нарцисс, и я посмотрела на него. Если не считать рук и лица, он сохранял облик человека. По-настоящему сильные альфы владеют частичным превращением. — Его затопила сила, — сказал Ричард, чуть порыкивающим голосом. Горло его было скрыто кожаной полосой, но я могла бы ручаться, что оно осталось гладким. Голос выходил изо рта, как у пса, без перемен внешности. — Но он же вампир, — удивился Нарцисс. — Сила волков не должна быть ему близка. — Волк — его зверь, — пояснил Ричард. Я посмотрела в лицо Жан-Клода, увидела, как он борется с горячей, обжигающей силой, и поняла, почему это у него не получается. Это была первичная энергия, сила и пульс земли под ногами, ветер, шелестящий в деревьях, сплошная жизнь. А Жан-Клод, хоть ходил, говорил и флиртовал, живым не был. Ричард присел рядом с нами, и Жан-Клод испустил тихий стон, привалившись ко мне. — Жан-Клод! Ричард взял его на руки, у Жан-Клода выгнулась спина, дыхание стало прерывистым. Нарцисс встал на кровати: — Что с ним? — Не знаю, — ответил Ричард. Я положила руку на шею Жан-Клода. Пульс не просто частил — бился, как птица в клетке. Я попыталась использовать свои способности чувствовать вампира, но ощущала только жар зверя. Ничего не было ни холодного, ни мертвого у нас в руках. — Положи его на пол, Ричард. Он повернулся ко мне. — Положи, я сказала! Он бережно положил Жан-Клода на пол, не снимая руки с его плеча. — Отойди от него. Я сама встала и телом оттолкнула Ричарда от Жан-Клода, лежащего возле кровати. Тело Нарцисса переменилось, и снова возник элегантный мужчина, которого мы видели внизу. Он соскочил с кровати, не дожидаясь, пока ему скажут, но обошел вокруг, чтобы нас видеть. Жан-Клод медленно перевалился набок и повел головой, чтобы взглянуть на нас. Облизав губы, он попытался заговорить, но получилось это лишь со второго раза. — Что ты со мной сделала? Мы с Ричардом все еще стояли в коконе жара. Его ладони скользнули по моим плечам, и я вздрогнула. Он обнял меня за талию, и чем сильнее соприкасались наши тела, тем сильнее становился жар вокруг, пока сам воздух, как казалось, не задрожал как над летним асфальтом. — Поделилась с тобой силой Ричарда, — ответила я. — Нет, — произнес Жан-Клод и медленно сел, тяжело опираясь на руки. — Не просто Ричарда, но твоей, ma petite,твоей. Мы с Ричардом часто делились силой, но ничего такого не было. Ты — мост между двумя мирами. — Между жизнью и смертью, — сказал Ашер. Жан-Клод резко глянул на него: — Exactment. — Язнаю, что Маркус и Райна умели делиться своей силой, своим зверем, — сказал Нарцисс, — но Анита не вервольф. Не должно быть, чтобы один зверь мог делиться с другим, волк — с леопардом. — Я не леопард, — сказала я. — Тот случай, когда дама слишком бурно протестует, — заметил Нарцисс. — Или оборотень с вампиром, — невинно вставил Ашер, продолжая прежнюю тему. — Слушай, хоть ты не лезь! — вызверилась я на него. Он улыбнулся: — Я знаю, что ты не оборотень на самом деле, но твоя... магия изменилась, когда к ней добавился Ричард. Не знай я точно, я бы сказал, что ты из них. — Ричард сказал, что волк — это зверь, который подвластен Жан-Клоду, — сказал Нарцисс. — Это не объясняет того, что мы видим, — возразил Ашер. Он присел возле Жан-Клода, протянул к нему руку. Жан-Клод перехватил ее, не давая коснуться лица, и Ашер отдернулся. — Ты горячий! Не просто теплый — горячий! — Это как прилив сил после кормления, только... только живее. — Жан-Клод глядел на нас, и его глаза все еще тонули в синеве. — Пойдем спасать твоих леопардов, ma petite,и уходим до рассвета. Мне 80 интересно посмотреть, насколько горячей... — он глубоко вдохнул, и я поняла, что он впивает наш запах, — может стать эта сила. — Очень впечатляющее зрелище, — напомнил о себе Нарцисс, — но я должен получить свой фунт мяса. — Ты мне начинаешь действовать на нервы, — предупредила я. Он улыбнулся: — Что бы ни было, а у меня еще есть право требовать мести за оскорбление. Я поглядела на Ричарда, и он кивнул. Я вздохнула: — Ты знаешь, обычно мы попадали в такие передряги из-за меня. — Это еще не передряга, — успокоил меня Ричард. — Нарцисс играет на публику. Как ты думаешь, почему я не перекинулся? Он уставился на коротышку. Нарцисс улыбнулся: — А я-то думал, что ты — лишь мускулистая декорация за спиной Маркуса. — Нарцисс, ты станешь драться, лишь если у тебя не останется иного выхода, так что хватит играть в игры. В голосе Ричарда был холод, была твердость, против которой не попрешь и с которой не поспоришь. И снова это было похоже больше на меня, чем на него. Насколько круто пришлось ему и его волкам в эти полгода? Очень немногое может закалить тебя так быстро. Смерть тех, кто тебе близок; служба в полиции; или битва, когда вокруг тебя действительно умирают соратники или противники. В гражданской жизни Ричард — преподаватель естественных наук в старших классах, значит, дело не в полицейской работе. Если бы кто-то из близких умер, мне бы, наверное, сказали. Значит, остается битва. Сколько вызовов было ему брошено? Скольких он убил? Кому пришлось умереть? Я тряхнула головой, отгоняя эти мысли. С этим разберемся потом. — Ты не получишь никого из нас. Нарцисс, и никого из наших. Войны из-за отказа ты не начнешь, так что нам остается? — Я заберу своих людей из комнаты, где твои коты, Анита. Я это сделаю. — Он стоял передо мной, прислонившись спиной к стойке кровати, играя привешенной к ней цепью, и металл позвякивал. — Те... люди, которые их захватили, не очень изобретательны, но у них есть природный талант мучителей. Он снова смотрел на меня человеческими глазами. — Чего ты хочешь, Нарцисс? — спросил Ричард. — Чего-нибудь стоящего, Ричард. Кого-нибудьстоящего. Заговорил Ашер: — Ты хочешь только кого-то, над кем можно господствовать, или тебе годится, чтобы господствовали над тобой? — А что? — оглянулся Нарцисс. — Ответь ему правдиво, Нарцисс, — посоветовал Жан-Клод. — Может оказаться, что ты не прогадал. Нарцисс перевел взгляд с одного вампира на другого, потом опять на первого, на Ашера, стоящего в своем коричневом кожаном наряде. — Предпочитаю доминировать сам, но если попадется нужный партнер, готов дать ему доминировать надо мной. Ашер подошел к нам, покачивая худощавым, изящным корпусом. — Я берусь тебя придавить. — Ты не обязан, — поспешно сказал Жан-Клод. — Ашер, не надо, — поддержала я. — Найдем другой способ, — добавил Ричард. Светлые-светлые, светло-голубые глаза Ашера обратились к нам. — Я думал, ты обрадуешься, Жан-Клод. Наконец-то я согласился завести себе любовного партнера. Разве не этого ты хотел? Голос его был ровен, но слышалась в нем острая насмешка с оттенком горечи. — Я тебе предлагал почти всю свою силу, и ты отказался от всего. Почему он и почему сейчас? Жан-Клод поднялся на колени, и я протянула ему руку, не совсем уверенная, что поступаю правильно. Он поглядел неуверенно. — Если только ты думаешь, что это не опасно, — сказала я. Он взялся за мою руку, и сила хлынула горячим потоком по моей руке, по его, к плечу, и заполнила его сердце как взрыв. Он закрыл глаза, качнулся на секунду, потом посмотрел на меня. — В первый раз это было неожиданно. Он начал вставать, и Ричард подошел к нему с другой стороны, так что мы оба держали его под руки. — Не знаю, хорошо ли это для тебя, — сказала я. — Ты меня наполняешь жизнью, ma petite.Ты и Ричард. Как это может быть плохо? Я не сказала очевидного, но подумала весьма отчетливо. Если можешь наполнить жизнью ходячего мертвеца, надо ли это делать? И если наполнишь, что с этим мертвецом случится? Столько магии, сколько мы творили сейчас, никогда раньше между нас не бывало — или было один раз. К сожалению, нам пришлось убить другой триумвират, состоявший из вампира, вервольфа и некроманта. Они пытались убить нас, но все-таки, быть может, они могли бы ответить на вопросы, на которые никто другой ответа не знает. Вот мы и машем кулаками в темноте, надеясь только не покалечить друг друга. — Посмотри, Жан-Клод, ты между ними как свеча с двумя фитилями. Ты сожжешь себя, — сказал ему Ашер. — Это моя забота. — Верно, а что делаю я — моя забота. Ты спрашиваешь: «Почему он? Почему сейчас?» Во-первых, я тебе нужен. Кто из вас троих захочет это делать? — Ашер миновал Нарцисса, будто его тут и не было, глядя на Жан-Клода, на нас. — Да, я знаю, что ты тоже мог бы его подавить. Ты можешь это сделать, когда захочешь, и превратить необходимость в удовольствие, но он имел тебя под собой, и ничто меньшее его теперь не удовлетворит. Он стоял настолько близко, что энергия переливалась через него, как прибой горячего океана. Дыхание его превратилось в прерывистый вздох. — Mon Dieu! —Он отступил от нас, наткнулся на кровать и сел на черное покрывало. Коричневая кожа его одежды не так хорошо сливалась с фоном, как наша. — Столько силы, Жан-Клод, и все равно никто из вас не хочет заплатить за вспышку Ричарда. Эту цену заплачу я. — Ты знаешь мое правило, Ашер, — сказала я. — Я никогда не попрошу других о том, чего не стану делать сама. Он посмотрел на меня с любопытством, но лицо его было как непроницаемая маска. — Ты вызываешься добровольцем? — Нет. Но и ты не обязан этого делать. Мы найдем другой способ. — А что если мне хочется? — спросил он. Я поглядела, на него долгим взглядом и пожала плечами: — На это я не знаю, что сказать. — Тебе неловко, что мне может хотеться такое? — Он пристально в меня всматривался. — Да. Пристальный взгляд обратился на Жан-Клода. — И ему тоже неловко. Он думает, что я разрушен и осталось во мне одно только страдание. — Ты мне когда-то говорил, что все действует. Что ты весь в шрамах, но... дееспособен. Он моргнул, глядя на меня: — Говорил? Ну, мужчины не любят признаваться в таких вещах хорошенькой женщине. Или красивому мужчине. — Он глядел на нас, но на самом деле — на одного Жан-Клода. — Я заплачу штраф за вспышку нашего красавца мсье Зеемана, за его демонстрацию силы. Но мальчиком для битья я не буду. И в этот раз — тоже. «И никогда больше», — повисла в воздухе непроизнесенная фраза. Ашер двести лет был предоставлен милости тех, кто оставил у Жан-Клода воспоминания, мелькнувшие сегодня передо мной и Ричардом. Еще два столетия такой заботы и пытки. Когда Ашер попал к нам, он иногда бывал жесток. Я думала, что мы его от этого вылечили, но теперь, глядя на его лицо, знала, что нет. — А знаешь, что в этом лучше всего? — спросил Ашер. Жан-Клод только покачал головой. — То, что тебе будет больно думать, как я с Нарциссом. И даже после того, как я с ним буду, он тебе не ответит на вопрос, на который тебе отчаянно хочется знать ответ. Голос Жан-Клода прозвучал спокойно, чуть со скукой, но с обычной культурностью: — Ты настолько уверен, что он не расскажет? — Какой ответ? — вмешалась я. — О чем вы говорите? Вампиры переглянулись. — Спроси Жан-Клода, — сказал Ашер. Я посмотрела на Жан-Клода, но он глядел на Ашера. Как-то мы оказались лишними — зрители представления, для зрителей не предназначенного. — Ты становишься мелочным, Ашер, — заговорил молчавший Ричард. Глаза вампира повернулись к мужчине с другой стороны от меня, и злость в этих глазах брызнула по зрачкам морозным сиянием. Как слепые глаза. — Разве я не заслужил права быть мелочным, Ричард? — Ты просто скажи ему, — качнул головой Ричард. — Есть трое, кто ему подвластны, для которых я готов был бы раздеться, которым разрешил бы коснуться меня, которым ответил на этот столь важный вопрос. Он встал одним плавным движением, как бескостная марионетка, которую дернули за нити. Подойдя настолько близко, что сила разлилась вокруг него и дыхание стало прерывистым, он остановился. Сила узнала его, полыхнула сильнее, будто он мог быть у нас третьим, если бы мы допустили это по неосторожности. Может, этой силе нужен был просто вампир, а не именно Жан-Клод? Ричард приглушил исходящую от него часть силы, поставив на место щит, который навел меня на мысль о металле, крепком, сплошном, неповрежденном. Ашер погладил воздух над рукой Ричарда и вынужден был отступить, потирая ладонь о плечо. — Сила спадает. — Он встряхнулся, как мокрая собака. — Если ты скажешь «да», его мучения закончатся. Я хмуро глядела на них, не уверенная, что понимаю разговор до конца, и не зная, хочется ли мне его понимать. Ашер повернул ко мне взгляд светлых бездонных глаз: — Или наша правильная Анита. — Но он уже сам качал головой. — Нет-нет, я знаю, что даже спрашивать не надо. Мне было приятно шокировать этой увертюрой нашего такого гетеросексуального Ричарда. Но Аниту слишком легко дразнить. — Он встал перед Жан-Клодом. — Конечно, если бы он настолько сильно хотел знать ответ, мог бы сделать это сам. Лицо Жан-Клода приняло самое надменное из возможных выражений. Самое скрытное. — Ты знаешь, почему я не стал. Ашер снова встал передо мной. — Он отверг мое ложе, потому что боится, как бы ты его не... забыл это американское слово... выбросила... нет, бросила за то, что он спит с мужчиной. Ты бы бросила? Мне пришлось проглотить слюну, чтобы ответить: — Да. Ашер улыбнулся, но не довольной улыбкой, а так, будто предвидел ответ. — Так что я доставлю себе удовольствие с Нарциссом, а Жан-Клод так и не будет знать, сделал я это потому, что мне теперь такие вещи нравятся, или потому, что он мне только такую любовь и оставил. — Я еще не согласился, — сказал Нарцисс. — До того, как я сделаю второй — даже четвертый — выбор, я хочу видеть, что покупаю. Ашер встал, повернувшись к гиенолаку левой стороной. Отстегнув капюшон, он сдвинул его с головы. Мы стояли достаточно сбоку, чтобы я видела его совершенный профиль. Золотые — действительно золотые — волосы он заплел сзади в косу, и ничего не загораживало вид. Я привыкла смотреть на Ашера сквозь завесу волос. А без них его лицо было как скульптура, такое гладкое и прекрасное, что хотелось его потрогать, погладить его изгибы, покрыть поцелуями. Даже закрыв голову после короткого показа, он был красив. Ничего не изменилось. — Славно, — сказал Нарцисс. — Очень, очень славно, но у меня много красивых мужчин, и мне стоит только щелкнуть пальцами. Может, не таких красивых... Ашер повернулся к нему лицом. Слова Нарцисса засохли у него на губах. Правая сторона лица Ашера была похожа на расплавленный воск. Шрамы начинались довольно далеко от середины лица, будто мучители много веков назад хотели, чтобы осталось побольше того, что напомнит прежнее совершенство. Глаза его были обрамлены золотыми ресницами, нос идеален, полные губы манили к поцелуям, но остальное... это все были шрамы. Я помнила ощущение гладкой кожи Ашера, ощущение этого идеального тела, трущегося об меня. Воспоминания не мои. Я никогда не видела Ашера голым. Никогда не касалась его так. Но Жан-Клод где-то двести лет назад — да. Я не могла смотреть на Ашера непредубежденно, потому что помнила, как любила его, и даже до сих пор немножко люблю. То есть это Жан-Клод до сих пор его немножко любит. Уж сильнее усложнить мою личную жизнь было бы трудно. Нарцисс прерывисто вздохнул и произнес вдруг охрипшим голосом: — Ох ты... Ашер бросил капюшон на кровать и начал расстегивать кожаную рубашку — очень медленно. Я видала его грудь и раньше и знала, что она куда хуже лица. В правой стороне шли глубокие канавы, кожа была твердой на ощупь. Левая сторона, как и лицо, сияла ангельской красотой, которая когда-то, давным-давно, и привлекла к нему вампиров. Когда молния раскрылась наполовину, обнажив грудь и верх живота, Нарциссу пришлось сесть на кровать, потому что ноги его не держали. — Мне кажется. Нарцисс, — сказал Жан-Клод, — что после этой ночи ты будешь у нас в долгу. Голос его был совершенно пуст, лишен выражения. Таким голосом он говорил в минуты величайшей осторожности — или величайшего страдания. Ашер спросил, тщательно выговаривая слова, что как-то не гармонировало с исполняемым стриптизом: — Какой уровень боли любит Нарцисс прямо — как это вы говорите — с ходу? — Грубый, — ответил Жан-Клод. — Он умеет владеть своим желанием не выходить за границы для своего подчиненного, но если он внизу, то грубо, очень грубо. Период разогрева не нужен. Голос Жан-Клода, был по-прежнему пуст. Ашер поглядел на Нарцисса: — Это правда? Ты хочешь начать сразу с... со взрыва? Одно слово, но сказано было с таким обещанием, что у Нарцисса вспыхнули глаза. Он медленно кивнул: — Можешь начать сразу с крови, если у тебя хватит духу. — Для многих нужен долгий период, чтобы это было приятным, — сказал Ашер. — Не для меня. Ашер расстегнул наконец молнию и спустил рубашку с плеч, подержал минуту в руках, потом ударил таким быстрым движением, что только воздух взвихрился. Тяжелая металлическая молния хлестнула Нарцисса по лицу раз, два, три, и кровь показалась из уголка рта, глаза обессмыслились. Я была так всем этим потрясена, что, кажется, забыла дышать — только таращила глаза. Жан-Клод между мной и Ричардом сидел очень неподвижно. Это не была та окончательная неподвижность, на которую способен он, способны все старые мастера, и я поняла почему. Он не мог окунуться в черную тишину смерти под тем прикосновением «жизни», что мы в него накачивали. Нарцисс кончиком языка попробовал кровь во рту. — Я законченный лжец, но сделки я всегда выполняю честно. Вдруг он стал серьезнее, будто легкомысленное заигрывание было всего лишь маской, а под ней — личность, более серьезная и думающая. Когда он поднял глаза, то я поняла, что эта личность опасная. Заигрывание тоже было взаправду, но частично оно еще было камуфляжем, чтобы каждый недооценивал Нарцисса. Глядя в эти глаза, я поняла, что недооценивать Нарцисса — это плохо, очень плохо. Посерьезневшие глаза обернулись к Ашеру. — За это я тебе должен услугу, но только одну, а не три. Ашер поднял руки и распустил волосы сверкающими волнами вокруг лица. Он глядел на коротышку, и я не видела этого взгляда, но Нарцисс сразу стал похож на утопающего. — Я стою только одной услуги? — спросил Ашер. — Не думаю. Нарцисс только с третьей попытки сумел ответить: — Наверное, больше. — Он повернулся к нам, и глаза его остались все теми же — настоящими. — Идите спасайте своих леопардов, чьи бы они там ни были. Но вот что запомните: те, кто там внутри, — они в нашем обществе новички. Наших правил они не знают, а их правила кажутся куда суровее. — Спасибо за предупреждение, Нарцисс, — ответил Жан-Клод. — Я боюсь, что вот этому не понравится, если вас там поубивают или покалечат, как бы он на тебя ни злился, Жан-Клод. А я хочу позволить ему привязать меня к этой кровати или к стене и делать все, что ему захочется. — Все, что захочу? — переспросил Ашер. Нарцисс глянул на него: — Нет, не все. Только до тех пор, пока я не скажу петушиное слово. Что-то в этих последних словах было почти детское, будто он уже предвкушал события и на нас мало обращал внимания. — Петушиное слово? — спросила я. Нарцисс посмотрел на меня: — Если боль становится слишком сильной или если предлагается что-то, чего раб делать не хочет, произносится заранее обговоренное слово. После этого господин должен остановиться. — Но если ты связан, то ты не заставишь его остановиться. Глаза Нарцисса смотрели куда-то вне мира, во что-то такое, чего я не понимала и не хотела понимать. — Это и возможно только из-за доверия — и элемента неуверенности, Анита. — Ты веришь, что он остановится, когда ты скажешь, но тебе нравится мысль, что он может и не остановиться, а продолжать, — объяснил Ричард. Я уставилась на него, но успела увидеть кивок Нарцисса. — Я только одна в этой комнате, кто не знает правила этой игры? — Не забывай, Анита, — сказал Ричард, — я был девственником, когда попался в лапы Райны. Она была моей первой любовницей, а вкусы у нее были... экзотические. Нарцисс засмеялся: — Девственник в руках Райны — это страшная картина. Даже я не дал бы ей над собой работать, потому что это видно в ее глазах. — Что видно? — спросила я. — Что она не знает остановки. Я чуть не оказалась звездой в одной из ее постельных постановок. Спасло меня только то, что я ее убила, так что я здесь была согласна. — Райне больше нравилось, если ты этого не хочешь, — сказал Ричард. — Она была сексуальной садисткой, а не доминантом. Я далеко не сразу понял, какая между ними огромная разница. Я вгляделась ему в лицо, но он был в безопасности за щитом, и прочесть его мысли я не могла. У них с Жан-Клодом было больше моего практики в постановке щитов. Но если откровенно, я не хотела знать, что скрывается за этим потерянным лицом. Вдруг до меня дошло, что я получила воспоминания Жан-Клода, но не Ричарда. Я даже не догадалась спросить, почему, но это потом, потом. Сейчас я только хотела оказаться за дверью этой комнаты. — Пойдем отсюда. Жан-Клод отодвинулся от нас и стоял без поддержки. — Да, ночь кончается, а нам еще многое предстоит. Я не глядела ни на него, ни на Ричарда. Я достаточно твердо пообещала, что, если до рассвета будет далеко, мы займемся сексом. Но теперь, поглядев на голую спину Ашера, увидев глаза Нарцисса, смотревшего на него со смешанным чувством обожания и ужаса, я не была уверена, что мне так уж этого хочется.Глава 7
Наверху тянулся пустой белый коридор. Поверху обоев шел серебристый бордюр, по стенам — серебристые полосы — богато, но со вкусом. Как коридор какого-нибудь изысканного отеля. Я не знала, то ли это камуфляж, то ли Нарциссу так нравится. После черного техно-панка зала внизу и спальни Нарцисса в стиле маркиза де Сада это было будто выйти из кошмара в сон мирный и спокойный. А вот мы здесь смотрелись неуместно. Все в черном, с обнаженными участками кожи — слишком большими. Джемиль взбежал по лестнице на цыпочках, его мускулистый торс мелькал в переплетении кожаной черной шнуровки. Штаны облегали узкие бедра как втораякожа, а я уже поняла, наблюдая, как раздевается Жан-Клод, что такой гладкой линии не получишь, если под штанами надеты трусы. Джемиль повернулся, его косички до пояса закрутились вокруг. Контраст темного — черная кожаная одежда, темно-коричневое тело под ней. В этом коридоре он двигался темной тенью. Следующим шел Фауст. Это был новый вампир, которого я видела внизу. При лучшем освещении его волосы отливали темно-красным, как будто неправильный оттенок рыжего, но ему это шло. Кожаные штаны щеголяли большим количеством молний, чем нужно было, чтобы снять их или надеть, а черная рубашка застегивалась на молнию спереди. Она напоминала рубашку Ашера, если не считать цвета. Я не хотела думать, что там сейчас делает Ашер, продавший себя ради нас, и действительно ли он хотел быть с Нарциссом. Мне больше импонировала идея о самопожертвовании. Я шла в середине, а за мной — две женщины. Сильвия все еще казалась мне на себя не похожей. Черная юбка такая короткая, что всякий, идущий позади, поневоле заметил бы все, что под ней есть. Ноги облекали черные чулки, от чего они казались длинными и стройными, хотя Сильвия выше меня всего на три дюйма. Еще она надела черные туфли на трехдюймовых шпильках, — может, это и создавало иллюзию длинных ног. Кожаный топ показывал очень четкую полоску тела от шеи до тонкой талии, схваченной широким поясом. Груди каким-то волшебным образом оставались по обе стороны от этой линии, будто их держало что-то, кроме лифчика. Она улыбалась мне, но глаза ее уже выцвели до бледного волчьего цвета. Они не подходили под тщательный макияж и короткие, курчавые каштановые волосы. Замыкала шествие Менг Дье. Там, где из-под винила проглядывала бледная кожа, она просто светилась. В приподнятом уголке каждого глаза что-то блестело, дополняя бледные тени век и резко наведенные ресницы. Она была меньше меня, уже в кости, с небольшой грудью, тоньше в талии, как изысканная птичка. Но взгляд, который она на меня бросила, подошел бы больше грифу, чем канарейке. Я ей не нравилась, не знаю почему. Но Жан-Клод меня заверил, что свою работу она сделает. У Жан-Клода много недостатков, но если он доверил мою безопасность Менг Дье, значит, она это может. Он никогда не бывает со мной небрежен — в этом смысле. Фауста все это, кажется, чертовски развлекало. От всего, что он видел, он довольно улыбался. Многие вампиры для сокрытия своих чувств используют маску надменности; этот, кажется, выбрал веселое добродушие. Впрочем, вполне может быть, что он действительно жизнерадостный тип, а я просто старый циник. А почему со мной не было Жан-Клода и Ричарда? Да потому, что леопарды — мои. Если я возьму с собой других доминантов, это будет сочтено слабостью. Я собираюсь беседовать с другими альфами, чтобы передать им леопардов, но пока я никого не нашла, мне их защищать. Если пойдет слух, что я слаба, леопарды станут добычей всех и каждого. Не только эти чужаки-оборотни, которые пытаются сейчас у меня их отобрать, но и каждый городской оборотень на них полезет. Забавно, до чего они бывают сволочными, эти оборотни, если нет силы, которая их приструнит. Так что спасти леопардов должна была я — не Ричард, не Жан-Клод, а именно я. Да, но для этого мне надо было остаться в живых, отсюда и группа поддержки. Я упрямая, но не дура. Хотя некоторые из моих знакомых могли бы с этим не согласиться. На каждой белой двери был серебристый номер. Опять-таки как в очень приличном отеле. Мы искали номер девятый. Из-за дверей не слышалось абсолютно ничего. Только издалека доносился грохот музыки да слышался тихий шорох винила и кожи — это шли мы. Я никогда не думала, что тихие звуки могут быть такими громкими. Может быть, дело было в жутковатой тишине коридора, или я что-то новое обрела от соединения меток. Улучшенный слух — это неплохо, правда? Но столько «даров» вампирских меток оказывались в лучшем случае обоюдоострыми. Я тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли, и со своей четверкой телохранителей зашагала дальше. Я знала, что они ради меня готовы пожертвовать жизнью — это и есть работа телохранителя. Джемиль прошлым летом за меня получил два выстрела из дробовика в грудь. Дробь не была серебряной, так что он выжил, но он-то этого не знал, становясь между мной и дулом. Сильвия мне была обязана жизнью, а женщина ее комплекции никогда не займет второе место в иерархии стаи, если не будет крутой волчицей. Но я не верила до конца, что вампиры пожертвуют ради меня своей жизнью-нежитью. Опыт подсказывал мне, что чем дольше тянется полубессмертная жизнь, тем сильнее цепляется за нее владелец. Так что я рассчитывала на волков и знала, что в случае чего обойдусь без вампиров. И не важно, что Жан-Клод им доверяет, важно, что не доверяю я. Я бы предпочла прихватить с собой побольше вервольфов, но если бы я показалась в окружении только их, это было бы признание, что я не могу обойтись без стаи Ричарда. Это не так или не совсем так. Увидим, насколько плохо дело, когда откроем дверь. Номер девятый был почти в конце длинного коридора. Когда-то в здании был склад, и верхний этаж просто поделили на длинные коридоры с большими комнатами. Джемиль встал сбоку от двери, Фауст — прямо перед ней. Не слишком умно. Я заняла позицию с другой стороны двери и сказала: — Фауст, гиенолаки должны были отобрать у этих парней пистолеты. Вампир посмотрел на меня, приподняв бровь. — Они могли найти не все оружие. Он продолжал смотреть. Я вздохнула. Более ста лет «жизни», сила такая, что мог бы уже быть мастером, и все равно любитель. — Не очень приятно стоять перед дверью, когда с той стороны пальнут из дробовика. Он моргнул, веселье его частично испарилось, сменившись надменностью, свойственной большинству вампиров. — Я думаю, Нарцисс не пропустил бы дробовик. Прислонившись плечом к стене, я улыбнулась: — Ты знаешь, что такое «коп-киллер»? Он приподнял обе брови: — Это тот, кто убивает полицейских? — Нет, это патрон, созданный для пробивания бронежилета. У копов против него нет защиты. И такие бронебойные пули можно зарядить в обычный пистолет, Фауст. Дробовик я вспомнила для примера, есть еще много чего. И все это вырвет у тебя сердце, почти весь позвоночник или снесет голову, в зависимости от того, куда придется выстрел. — Да отвали ты от двери, мудак! — велела Менг Дье. Он повернулся и посмотрел на нее без всякого дружелюбия: — Ты мне не Мастер. — И ты мне тоже. — Дети, не ссорьтесь! — произнесла я. Они оба посмотрели на меня. Отлично. — Фауст, если ты не хочешь, чтобы от тебя была польза, иди вниз. — А что я такого сделал? Я посмотрела на Менг Дье, пожала плечами и сказала: — Отвали от двери, мудак. У него напряглись плечи, но он грациозно поклонился своей бордовой шевелюрой. — Как прикажет леди Жан-Клода, так и будет. И он отступил, встав рядом со мной. Сильвия придвинулась ближе — не совсем между нами, но близко. Мне это понравилось. Помыкать вампирами — занятие иногда рискованное, никогда не знаешь, в какой момент им вожжа под хвост попадет. Ох, как мне не хватало моего пистолета! — Что теперь? — спросил Джемиль. Он смотрел на вампиров так, будто ему их общество нравилось не больше, чем мне. Все хорошие телохранители — параноики. Входит в профессиональные качества. — Постучим, я думаю. Держась подчеркнуто в стороне, вытянув руку не больше, чем было необходимо, я твердо постучала три раза. Если будут стрелять через дверь, вряд ли попадут. Но стрелять никто не стал. На самом деле вообще ничего не случилось. Мы подождали, но терпение в список моих главных достоинств никогда не входило. Я снова начала стучать, но Джемиль остановил меня: — Можно мне? Я кивнула. Он стукнул так, что дверь затряслась. Хорошая, прочная дверь. Если на этот раз она не откроется, это будет явно намеренно. Дверь открылась, и за ней стоял шатен, мускулистый, как Аякс, но повыше. Нарцисс что, вербует их в гимнастических залах? — Чего? — хмуро спросил открывший. — Я Нимир-Ра леопардов. Думаю, вы меня ждете. — Вовремя, блин, — сказал он и распахнул дверь так, что она хлопнулась об стену, прислонился к ней спиной и скрестил руки на груди. Значит, они не такие мускулистые, как кажется, если их можно было так сложить. Но он на самом деле показал, что за дверью никто не прячется. Приятно знать. Комната была белой — белый пол, белый потолок, белые стены, — будто вырезана из твердого снега. На стенах висели клинки — ножи, мечи, кинжалы, узкие стилеты и двуручные мечи ростом с человека. — Милости просим в зал мечей, — произнес охранник. Судя по всему, это были официальные слова, которые ему полагалось говорить. От дверей никого не было видно. Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, я шагнула внутрь. Джемиль держался на шаг за моим плечом, Фауст с другой стороны. Сильвия и Менг Дье замыкали группу. Какая-то фигура вышла на середину комнаты. Мне показалось, что это человек, но я слегка ошиблась. Размером с человека, почти шести футов ростом, мускулистый, но то, что мне сперва показалось золотистым загаром, было золотистой шерстью, очень короткой и тонкой. Покрывающей все тело. Лицо почти человеческое, хотя с несколько странной костной структурой. Широкое лицо, безгубый рот, почти круглая пасть. Глаза яркие, оранжево-золотистые, с едва заметной примесью голубизны, будто они, как и тело, изменились лишь частично. Будто тело застыло, чуть-чуть не дойдя до человеческого вида. Такого я еще не видела. Бледная кожа пятнами на голой груди и животе. Трудно было сказать, действительно окружавшая лицо борода была бородой или остатками гривы. Чем больше я на него смотрела, тем больше он был похож на льва, и наконец невозможно стало разглядеть человека под звериной оболочкой. Он улыбнулся — или оскалился. — Тебе нравится? — Я никогда не видела таких, как ты, — сказала я мило, спокойно, почти безразлично. Это ему не понравилось — отсутствие реакции. Улыбка исчезла, полностью превратившись в оскал очень острых и очень белых зубов. — Добро пожаловать, Нимир-Ра. Я Марко, и мы ждем тебя. Он повел когтистой человеческой рукой в обе стороны, и я оглянулась, ища, кто это «мы». Это оказались от мелких до среднего размера несколько человек с короткими черными волосами и темной кожей. Вообще-то большинство групп, прайдов, стай, называйте как хотите, этнически смешаны. Но в этих темнокожих мужчинах было что-то похожее, почти родственное. Двое по обе стороны одеты в плащи с капюшонами, капюшоны откинуты на спину, плащи распахнуты. Слева среди темных волос мелькнули светлые. Натэниела я не видела за чернотой, но знала, что он справа. На белом полу была кровь, собравшаяся лужами во впадинах на бетоне. Сток находился в середине, так что, закончив, можно было окатить пол из шланга. Еще один охранник в дальнем углу, и ему явно не хотелось здесь быть. Три незнакомые мне женщины висели на цепях по обе стороны двери. Две блондинки справа, брюнетка слева. Не леопарды-оборотни — не мои леопарды, во всяком случае. — Покажите мне моих людей, — сказала я. — Ты не собираешься нас приветствовать, как это принято? — спросил Марко. — Ты никому не альфа. Марко. Приведи сюда своего главного льва, и его я буду приветствовать, а тебя не обязана. Марко чуть поклонился, не отводя взгляда этих странно бронзовых глаз. Такие поклоны приняты в боевых искусствах, когда опасаешься, что противник нанесет удар, если ты отвернешься. Джемиль шел позади меня, а не впереди, но настолько близко, что мы задевали друг друга плечами. Я ему не стала говорить отойти: он когда-то спас мне жизнь, и я не стану ему мешать работать. — Тогда приветствуй меня, Нимир-Ра, — прозвучал другой мужской голос. Его владелец вышел из-за плащей слева. Плащи упали, и я увидела Грегори. Он был повернут лицом к стене, голый, если не считать штанов, спущенных до середины ляжек, и сапог. Ноги широко растянуты в стороны, руки над головой прикованы к стене за запястья. Светлые локоны спадали чуть ниже плеч. Тело у Грегори было худощавое, но мускулистое, зад подтянут. Профессиональный стриптизер должен следить за своей фигурой. На теле не было видно следов, но перед ним кровь заляпала пол, собираясь в лужицы и высыхая. На спине они ничего не резали. У меня судорогой свело желудок, дыхание с трудом вырывалось из горла. — Грегори! — тихо позвала я. — У него кляп, — ответил тот же голос. Я смогла оторвать взгляд от Грегори, и вид этого второго мужчины заставил меня замереть. Он был не львом, а змеей. Голова его была шире моих плеч, порыта оливково-зеленой чешуей с большими черными пятнами. Одна рука была голой и выглядела очень по-человечески, если не считать чешуи и пальцев, которые кончались когтями, делающими честь любому хищнику. Голову он повернул, чтобы смотреть на меня одним большим медно-золотым глазом. Жирная черная полоса тянулась от угла глаза к виску. Движения этого существа чем-то напоминали птичьи. Прочие фигуры в плащах отступили от стены и сбросили капюшоны, открыв чешую и такие же полосы у металлических глаз и руки с загнутыми когтями. Мои ребята сгрудились возле меня, по два с каждой стороны. — Кто ты такой? — Я Коронус Клана Черной Воды, хотя вряд ли тебе это что-то говорит. — Марко сказал, что ты новичок в городе. Я Анита Блейк, Нимир-Ра Клана Кровопийц. По какому праву ты захватил моих людей? Хотелось мне на самом-то деле заорать, но правила есть правила. Может, я не умею покрываться мехом или чешуей, но я способна выполнять правила. Коронус подошел к стене и остановился рядом с прикованной брюнеткой. Она Чуть пискнула от страха, когда он протянул к ней руку. Сильвия придвинулась чуть ближе к нему, к девушке, будто только ждала повода. Коронус провел пальцем по щеке брюнетки, едва коснувшись, но она закрыла глаза и задрожала. — Я пришел сюда в поисках лебединок и нашел троих. Они уже связали этого мужчину. Мы думали, что он — их вожак, царь-лебедь, иначе бы мы его не тронули. Когда мы поняли, что ошиблись, игра зашла слишком далеко. Я глянула на несброшенные плащи. Бесстрастные лица их владельцев ничего не выражали, будто они уже превратились в змей. У одной из фигур я заметила груди. С потолка свисали цепи до самого пола, и на той стороне крови было куда больше. — Покажите мне Натэниела. — Ты не хочешь ли сначала посмотреть поближе и лично на своего леопарда-блондина? Я стала было спрашивать зачем. Мне не понравилось, что они не хотят показывать мне Натэниела. — Ты хочешь, чтобы я сперва осмотрела Грегори? Он вроде как задумался, склонив голову набок. Движение, свойственное животному, но не именно змее. — Да, да. Поближе и лично. Мне не понравилось слово «лично», но я не стала выяснять. — Значит, Коронус, ты обращаешься ко мне с просьбой об услуге. Если я ее выполню, я могу требовать услуги от тебя. Иногда правила бывают полезны. Редко, но бывают. — Что ты хочешь от меня? — Чтобы его расковали. — Мои люди взяли его с легкостью, и я не вижу причин, чтобы тебе отказывать. Подойди, посмотри на него, потрогай, и мы его освободим. Джемиль держался рядом со мной, пока я шла к Грегори. У меня живот свело узлом. Что они с ним сделали? Я помнила этот вопль в телефоне. Один взгляд Джемиля заставил змеелюдей расчистить нам путь, и они встали как можно дальше по обе стороны от нас. Мне пришлось перешагнуть через цепи на полу и поднырнуть под те, что держали запястья Грегори. Я заглянула в его синие глаза. Во рту его торчала резиновая груша, а завязка была проведена под волосами, чтобы ее не было видно. Глаза его вылезали из орбит от страха. Лицо было не тронуто, и я почти невольно опустила глаза ниже, будто зная, что мне предстоит увидеть. Пах Грегори был красной раной, заживающей, покрытой засохшей кровью. Они ему все оторвали. Будь он человеком, это было бы необратимо. И я не была на сто процентов уверена, что это и сейчас не так. Я на миг закрыла глаза, в комнате стало жарко. Джемиль выдохнул с присвистом, увидев, что сделали с Грегори, и его энергия обожгла мне кожу, наполняя гневом и ужасом. От сильных эмоций у оборотней энергия брызжет ключом. Я еле-еле сумела прошептать сквозь судорожно стиснутые зубы: — Это излечимо? Джемилю пришлось подойти ближе, чтобы рассмотреть рану. Он неохотно до нее дотронулся, и от этого легчайшего прикосновения Грегори изогнулся в приступе боли. — Думаю, да, если ему дадут в ближайшее время изменить форму. Я попыталась вытащить кляп изо рта Грегори — и не смогла. Слишком он был тугой. Тогда я оборвала кожаную полоску и выбросила эту дрянь на пол. Грегори вдохнул, всхлипывая, и сказал: — Анита, я уже думал, что ты не придешь. — В глазах его блестели непролитые слезы. Мы были почти одного роста, и я прильнула к нему лбом, взяв его лицо в обе руки. Выдержать зрелище его слез я не могла, но не могла и сама заплакать в присутствии этих гадов. — К тебе я всегда приду на выручку, Грегори, всегда. Видя его таким, я говорила всерьез. Нет, надо найти настоящего леопарда-оборотня, чтобы их защищал. Но разве могу я их отдать, как бродячих щенков, какому-нибудь незнакомцу? Ладно, это проблема не самая срочная. — Освободи его, — велела я. Джемиль подошел к наручникам — кажется, он знал, как они действуют. Ключ не был нужен — отлично. Грегори обмяк, когда сняли первую цепь, и я его поддержала под мышки. Но когда открылся второй наручник, Грегори рухнул мне на ногу и вскрикнул. Джемиль снял последнюю цепь с лодыжки, и я как можно бережней положила Грегори на пол. Держа его торс у себя на руках, я поглаживала его по волосам, пока вдруг не ощутила какое-то движение с другой стороны. Джемиль держать обе стороны одновременно не мог. Ножи у меня в сапогах оказались под телом Грегори. Время было рассчитано идеально. Я перекатилась через тело Грегори, ощутила пронесшийся плащ, и когти полоснули место, где я только что была. Потянувшись за ножом, я уже знала, что не успею — ко мне приближалась когтистая рука. Все стало медленным-медленным, будто изображение в кристалле, когда можно разглядеть все подробности. Казалось, вагон времени у меня, чтобы выхватить нож или уклониться от когтей, но какой-то клочок моего мозга вопил, что времени нет совсем. Я бросилась спиной на пол, ощутила движение воздуха, когда змеечеловек споткнулся, настолько уверенный в своем успехе, что не ожидал от меня ответных действий. Дальше включился инстинкт. Я сделала змею подсечку, и в следующую секунду он уже лежал на спине. В правой руке у меня был нож, но змеечеловек вскочил, будто у него в спине была пружина. Скорее я ощутила, чем увидела, как пролетело надо мной в воздухе что-то темное и большое, приземлившись за мной. Отвлеклась я всего на долю секунды, но этого хватило. Тот, что был впереди, метнулся вперед так быстро, что мои глаза не успели уследить. Я выставила левое предплечье, принимая на него удар, а правой с ножом ударила сама. Левая онемела как от удара бейсбольной биты. Я могла пырнуть врага в живот, но уголком глаза уловила движение и бросилась боком на пол в ту же секунду, как надо мной пронеслись когти. Тогда я полоснула лезвием по ногам, распоров их вместе с сапогами. Змей вскрикнул и отскочил, хромая. Второй змей бросился ко мне, выставив когти. Времени подняться с пола или что-нибудь сделать у меня не было. Нож был наготове, левая рука действовала лишь частично, и я видела, как эта тварь пикирует на меня радужным кошмаром. Но мелькнуло что-то черное, ударив ее в бок, и обе фигуры влетели в стену. Это была Менг Дье, и когти рвали ее бледную плоть у меня на глазах. Больше увидеть у меня не было времени, потому что надо мной навис Коронус, капая кровью с шеи и плеч, в разорванной рубашке. У него за спиной Сильвия боролась с Марко, пытаясь прорваться мимо него к Коронусу. Ее изящные ручки превратились в когтистые лапы, хотя все остальное было человеческим. Сильные оборотни это умеют — превращаться частично. Джемиль в дальнем углу дрался с двумя змеелюдьми. Грегори покрывался мехом и, пока он не сменит форму окончательно, был беспомощен. У меня не было времени оглядеть другую половину комнаты. Коронус уже был рядом, и я не успевала, поэтому сделала то единственное, что могла придумать. Схватив нож за острие, я метнула в него и не стала ждать и смотреть, попала ли. Я уже летела к ближайшей стене с коллекцией клинков и успела схватиться за какую-то рукоять, когда Коронус располосовал мне спину. С воплем я упала на колени, но правая рука не выпустила меча, и я его выдернула, падая, из настенных скоб. Тут же я повернулась левой стороной к противнику. Он распорол мне левое плечо, но не было больно так, как на спине. Либо рана глубже, либо рука потеряла чувствительность. Этими секундами — когда он меня полосовал — я воспользовалась и ткнула острием меча назад, не глядя, где там Коронус. Будто я его ощущала спиной, будто знала, где он. И почувствовала, как клинок вошел в тело. Я дернула его вверх, вставая, ткнула вперед, назад, внутрь, насквозь изо всех сил. Никогда я такого не делала, но движения были привычными, заученными, и я знала, что заучены они не мной. Не мое тело помнило, как поворачивать меч, как самой повернуться, чтобы сильнее ранить, выдирая внутренние органы вместе с клинком при движении назад, как поднять меч над упавшей на колени фигурой. Хотя это я умела. Головы от тел мне приходилось отрезать годами. Лезвие уже шло вниз в ударе, когда он крикнул: — Хватит! Я не остановилась, даже не заколебалась. Но Джемиль бросился ко мне поверх склоненной головы противника, прижал меня к стене, ухватив рукой за запястье, хоть я и отбивалась. — Анита! Анита! Я подняла на него взгляд, будто только сейчас осознавая, кто он и что делает. Я знала, хотя только в теории, что мое тело только что собиралось отсечь змее-человеку голову. Я обмякла, но Джемиль меня не отпустил. — Скажи что-нибудь, Анита! — Все в порядке. — Он сдается. Мы победили. Ты забираешь своих леопардов. — Он перехватил меня за запястье руки, держащей меч. — Остынь, ты победила. Я старалась удержать меч, но Джемиль не успокоился, пока я его не отдала. Потом он медленно отошел в сторону, а я глядела на Коронуса, стоящего на полу на коленях и зажимающего когтями рану в боку, откуда бежала кровь. Он посмотрел на меня и закашлялся — капля крови показалась на губах. — Ты мне легкое проколола. — Это не серебро, заживет. Он засмеялся, но ему стало больно от смеха. — У всех у нас заживет. — Ты лучше молись, чтобы зажило у Грегори. Черные глаза блеснули, и что-то в этом взгляде мне не понравилось. — В чем дело, Коронус? Отчего у тебя так глаза бегают? Я встала перед ним на колени. Левая рука висела плетью, но онемение уже прошло. В ранах плеча и спины разгоралась глубокая боль. Я намеренно не стала на них глядеть, но ощущала, как щекочет спину кровь, стекающая струйками. И не отводила взгляда от глаз Коронуса. Он посмотрел мне в глаза, когда Джемиль навис над нами, а потом отвел взгляд вправо. Я посмотрела туда же и впервые ясно увидела Натэниела на той стене. Мир поплыл цветными струями, и я бы упала, если бы не успела опереться на правую руку. Частично от болевого шока и потери крови, но не только от этого. Сквозь тошноту и головокружение я слышала, как Коронус говорит: — Это не мы, это гиены велели нам остановиться. Они велели, чтобы до твоего прибытия больше ничего не делалось. Мы бы никогда не поступили так жестоко с тем, кого не хотим убивать. В глазах прояснилось, и я не смогла отвести взгляда. Натэниел был гол, висел, подвешенный за руки на цепях, и ноги у него тоже были скованы, как у Грегори. Но он висел лицом к комнате. Трицепсы были рассечены ножами. Клинки поменьше пронзали каждую кисть, и он не мог сомкнуть вокруг них пальцы. Тонкие ножи проткнули толщу мускулов над ключицами. А дальше шли мечи. Широкий кривой меч торчал из правого бока, сквозь мясо. Были еще, слишком большие для ножей, слишком маленькие для мечей, рассекавшие бедра, икры. Не помню, как я оказалась на ногах. Я пошла к нему, левая рука болталась, кровь капала с пальцев. Неожиданностью для меня после всего этого ужаса были его глаза. Сиреневые глаза были открыты, глядели на меня, полные такого, чего мне не хотелось бы понимать. Во рту торчал кляп, закрепленный повязкой вокруг длинных рыжеватых волос. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, а я шла к нему. Остановившись перед ним, я попыталась вытащить кляп, но одной рукой не смогла. Рядом оказался Фауст, разорвал завязку и помог мне аккуратно его вынуть. Я дотронулась до губ Натэниела, показывая, чтобы он не шумел. И посмотрела вниз, вдоль тела. Сколько крови! И она высыхала липкой коркой на теле. На ножи я не могла смотреть, и с расстояния нескольких дюймов я увидела то, что не могло быть правдой. Убрав руку от его рта, я взялась за лезвие, торчащее из груди. Тронула засохшую кровь, потерла пальцами. Натэниел тихо застонал, но я не остановилась, я хотела увериться. Соскоблив достаточно крови, я убедилась, что его кожа закрылась вокруг лезвий. За те два часа, что я сюда добиралась, его тело заросло вокруг воткнутых ножей. Я рухнула на колени, как от удара по лбу. Попыталась что-то сказать, но не вышло. Джемиль присел рядом со мной. Я ухватила в горсть пучок кожаных ремней у него на груди. На нем тоже была свежая кровь, раны на руках и на груди. — Как нам это исправить? — наконец выговорила я. Он посмотрел на Натэниела: — Вытащить клинки. Я покачала головой: — Помоги мне встать. — Меня добила потеря крови и этот ужас. Тошнило, голова кружилась. Джемиль помог мне встать перед Натэниелом. — Ты понимаешь, что мы сейчас сделаем? Натэниел поглядел своими невозможными глазами. — Да, — тихо сказал он, почти беззвучно. Я ухватилась за нож, торчащий в квадрицепсе, охватила рукоять пальцами. Губы у меня дрожали, глаза плыли от жара. Но я глядела в глаза Натэниела, не моргая, не отводя. Набрав в грудь воздуху, я вытащила клинок. Глаза Натэниела закрылись, голова дернулась назад, дыхание с шипением вырвалось из сжатых зубов. Плоть прикипела к стали. Совсем не так, как если вынимаешь нож из жаркого — плоть охватывала лезвие, будто проросла насквозь. Окровавленный нож выпал у меня из рук, резко звякнув на цементном полу. Натэниел вскрикнул. Джемиль оказался сзади, и еще один клинок исчез из груди Натэниела. Еще один засосало в тело у меня на глазах. Натэниел снова закричал, из раны хлынула кровь, и я отвернулась. Коронус все еще валялся на полу, и двое его людей толпились рядом. Что-то, наверное, в моем лице испугало его, потому что глаза у него полезли на лоб и что-то весьма похожее на человеческий страх отразилось в них. — Мы бы вытащили лезвия, но гиены велели ничего не трогать до твоего прибытия! Я посмотрела на ту сторону комнаты, на ближайшего к Натэниелу охранника — того, кому не нравилось здесь быть. Он поежился под моим взглядом: — Я выполнял приказ. — Это оправдание или предлог? — Нам не в чем перед тобой оправдываться, — ответил другой охранник, высокий шатен, который впустил нас в комнату. Он стоял возле закрытой двери с видом надменным и вызывающим, но вкус его страха я ощущала на языке, как тающую конфету. Он боялся того, что я могу сделать. Грегори подошел поближе в виде получеловека-полулеопарда. Никогда я его таким не видела — пятнистый мех, крупнее, чем в виде человека, и мускулистее. Между задними ногами болтаются вполне залеченные, крупные гениталии. Один из змеелюдей полз по полу, волоча за собой ноги. Позвоночник сломан, но заживет. Сзади, из горла Натэниела, донесся еще один крик. Другой змеечеловек скорчился у стены рядом с закованной брюнеткой. Рука почти была вырвана из сустава. Платье Сильвии разодралось в клочья, обнажив груди на обозрение миру. Сильвии, похоже, было на это наплевать. Руки ее были все так же снабжены когтями, бледные волчьи глаза смотрели на меня. — Забирай своих леопардов, — сказал Коронус, — и иди с миром. Тут же раздался еще один крик. — С миром, — повторила я в странном оцепенении, будто какая-то часть моей личности сложилась и перестала действовать. Стоять здесь и слушать крики Натэниела, и при этом сохранить чувства, было невозможно. Если сохранять рассудок. Спокойствие пустоты, в которое я обычно погружаюсь, когда убиваю, начало поглощать меня, и так было куда лучше. Есть вещи и похуже пустоты. — Кто эти женщины? — Лебединки, — ответил он. — Тебе до них нет дела, Нимир-Ра. Я поглядела на него, и сама почувствовала, как мои губы кривятся в улыбке. Не слишком приятной. — Что с ними будет, когда мы уйдем? — Вылечатся, — ответил он. — Нам они нужны живые. Я против воли улыбнулась шире. Засмеялась, но мне самой не понравился звук моего смеха. — И ты думаешь, что я оставлю их на вашу милость? — Это лебеди, а не леопарды. Что тебе за дело до них? Голос Натэниела прозвучал хрипло, и, обернувшись, я увидела текущие у него по щекам слезы. — Не оставляй их! Пожалуйста, не надо! Джемиль вытащил еще один клинок. Осталось только три. На этот раз Натэниел не вскрикнул, только вздрогнул, закрыв глаза. — Анита, прошу тебя! Они бы сюда не пришли, если бы я их не позвал! Я посмотрела на трех нагих женщин в цепях, с кляпами во рту, в окружении десятков чистых, не использованных пока лезвий. Женщины смотрели на меня вытаращенными глазами, часто дыша, и было видно, как панический страх спускается у них вниз по горлу, как вино. И я, глядя на них, знала, что они — просто еда. Они лебеди, не хищники. Они — не мы. Сейчас я каналировала Ричарда. Я была сегодня «шведским столом» для моих парней, сборной солянкой их мыслей и чувств. Но одна вещь была, которая принадлежала мне: ярость. Не ярость волков, когда они убивают. Нет, она была холоднее и как-то увереннее в себе. Ярость, не имеющая никакого отношения к крови, а полностью относящаяся... да, к смерти. Я хотела убить их всех за то, что они сделали с Грегори и Натэниелом. Я хотела их смерти. По правилам, убить их я не могу, но я сделаю, что можно. Я отниму у них остальных жертв. Не оставлю, не могу оставить этих трех женщин в таком виде. Не могу — и все. — Не бойся, Натэниел, мы их не бросим. — У тебя нет права на них, — возразил Коронус. Грегори зарычал, и я взяла его за мохнатую руку. — Все в порядке. — Я посмотрела на Коронуса, стоящего в окружении змей. — Я бы на твоем месте не стала говорить мне о правах. На твоем месте я бы молчала в тряпочку и выпустила бы нас отсюда со всеми, кого мы возьмем. — Нет, они наши, пока не явится их выручать их лебединый царь. — Вот что: его здесь нет, а я есть. И я тебе говорю, Коронус Клана Черной Воды, что этих лебединок я заберу с собой. Не брошу. — Почему? Что тебе за дело до них? — Почему? Отчасти потому, что ты мне не нравишься. Еще потому, что я хочу вас всех поубивать, но не могу по законам ликантропов. Поэтому я тебя ограблю, отобрав твою добычу. Придется удовлетвориться этим. Но если ты еще когда-нибудь, хоть раз, встанешь на моей дороге, я тебя просто убью, Коронус. Убью с удовольствием. Я поняла, что говорю правду. Часто мне приходилось убивать с холодной кровью, но сегодня мне очень хотелось его убить. Может быть, ради мести. Я не стала спрашивать себя, я просто выразила это глазами. Пусть оборотень это видит, потому что он поймет. Он не человек и может узнать смерть, когда она на него смотрит. Он понял. Я увидела это по его глазам, ощутила свежий вкус страха. Вдруг он показался мне очень усталым. — Я бы отдал их, если бы мог, но не могу. Я должен что-то показать как результат этой ночи. Надеялся, что это будут лебеди и леопарды, но если у меня нет одних, то других я должен предъявить. — А какое тебе дело до лебедей или леопардов? — спросила я. — Они для тебя ничего не значат, тебе не включить их в свое племя. Глаза его замкнулись в непроницаемости, но струйка страха нарастала, переходя в густой аромат пота и горечи. Он очень боялся. И не меня, то есть не совсем меня, но чего-то, что с ним будет, если он отдаст лебедей. Так что же это? — Анита Блейк, я не могу их отдать. — Объясни почему. — Не могу. Страх из него уходил. До сих пор я не знала, что смирение имеет запах, но сейчас я слышала этот запах тихой горечи поражения. Он окутал меня густой волной, и я знала, что победила. Он покачал головой: — Я не могу отдать лебедей. — Ты их уже отдал. От тебя воняет поражением. Он склонил голову: — Я отдал бы, если бы мог, но прошу тебя, поверь мне, я не могу отдать их тебе. Не могу. — Не можешь или не желаешь? Он улыбнулся улыбкой столь же горькой, как запах от его кожи. — Не могу. Даже голос его дрожал, будто он хотел сказать «да» — и не мог. — Поступи как лучше для твоего народа, Коронус, отступи. Как-то я вдруг поняла, что мы победим. Моя воля к победе была больше, чем у него. Сегодня победа на нашей стороне. Кто-то из змей погибнет, потому что их предводитель сорвался. Без его силы, без его воли, ведущей их, они победить не могут. Они хотели бы сейчас оказаться где-нибудь подальше отсюда. Так почему же они здесь? Потому что здесь их альфа, их вожак, и его воля — их воля. Так почему же они слабы, будто чего-то не хватает в этой группе? Вдруг меня осенило: именно это каждый ощущал при виде леопардов, пока я к ним не пришла — запах слабости и поражения. Натэниел слаб. Но теперь моя воля — его воля, а я не слаба. Я повернулась, посмотрела ему в глаза и увидела сквозь боль и муку, что в них нет безнадежности. Когда я его впервые увидела, Натэниел был полон безнадежности, но сегодня он знал, что я приду. Он знал, что я его не брошу. Грегори мог сомневаться, потому что думал человеческой частью своего существа. Но Натэниел доверял мне выше всякой логики. Я повернулась к Коронусу: — Брось, Коронус, иначе многие из вас не увидят рассвета. Он тяжело вздохнул: — Значит, так тому и быть. И он сделал то, чего не надо было делать. Совершенно нелогичную вещь — с точки зрения не-человека. Он был обречен на поражение и знал это. И поступил он очень по-человечески — напал на нас. Только люди тратят энергию зря, когда есть другой выход. Две змеи, охранявшие Коронуса, вдруг бросились на меня, а я стояла слишком близко. Слишком я доверилась вновь обретенному ощущению вервольфа, что они на нас не нападут. И оказалась беспечной, я забыла, что они животные только наполовину. А человеческая половина всегда опрокидывает все расчеты. Слишком быстро они бросились, я могла только нагнуться к ножу, зная, что не успею. Грегори мелькнул желтой полосой, перехватив одну из змей в воздухе, но вторая обрушилась на меня, полосуя когтями, и мы рухнули на пол. Это не было больно, я уже оцепенела. Когти рвали мне живот, докапываясь до сердца. Я подняла руку, чтобы перехватить их, но это было движение как в замедленной съемке. Будто рука весит тысячу пудов, и я осознавала, что ранена, серьезно ранена. Что-то нехорошее вышло при первом взмахе когтей. Вдруг рядом оказался Грегори, бледный мех мелькнул среди многоцветных змей. Он упал на меня, а сверху на нем сидела какая-то тварь, разрывающая спину. Он даже не пытался защититься, он вцепился в того, кто сидел на мне, оторвал от меня, и все они стали драться втроем на моем теле. В какой-то миг глаза и рычащая пасть Грегори оказались прямо надо мной. Мы были прижаты друг к другу как любовники, и я знала, что когти во мне — его когти. Его притиснули ко мне, вдавили в меня. Потом чьи-то руки растащили нас. Мелькнуло лицо Джемиля, губы его шевелились, но я ничего не слышала. Клубы тьмы заволокли зрение, и осталась только тусклая-тусклая точка света. Потом исчезла и она, и осталась темнота и только темнота.Глава 8
Мне снилось, что я бегу по ночному лесу, спасаясь от погони. Она приближалась, и я знала, что это не люди за мной гонятся. Тогда я упала наземь и побежала на четвереньках. Теперь я гналась за какой-то бледной тварью, бежавшей впереди. У нее не было когтей и зубов, и она чудесно пахла страхом. Она упала, и визг ее ударил мне в уши до боли и сильно возбудил. Клыки мои вонзились в мясо и стали рвать его, не переставая. Горячая кровь обожгла горло, и сон развеялся. Я лежала в спальне Нарцисса на черной кровати. Привязанный к столбам Жан-Клод стоял у ее края. Грудь его была обнажена, покрыта следами когтей, и кровь бежала по коже. Я поползла к нему, и я не боялась, потому что чуяла этот дивный медный запах крови. Он смотрел на меня глазами — сплошная бездонная синева. — Поцелуй меня, ma petite. Я встала на колени, губы мои приблизились к его губам. Он подался ко мне, но не дотянулся. Я опустила рот ниже, над грудью, над свежими ранами. — Да, ma petite,да! Я прижала рот к его груди и стала пить. И проснулась, тараща глаза, и сердце у меня стучало. Надо мной стоял Ричард, все в том же кожаном ошейнике. Я попыталась поднять руки, обнять его, но левая рука была привязана к столу. И в ней торчала игла капельницы. Я оглядела затемненную комнату и поняла, что я не в больнице. Подняв правую руку, я хотела ощупать лицо, но рука была слишком тяжела. Снова перед глазами разлилась темнота, как теплая вода, и пальцы ощутили его кожу. — Спокойно, Анита, лежи. Кажется, он меня поцеловал, а потом — ничего. Я шла по пояс в воде — в ледяной чистой воде. Я знала, что надо из нее выбраться, или я погибну, замерзну насмерть. Был виден берег, голые деревья, снег. И я побежала к этим далеким деревьям, борясь с водой и холодом. Ноги провалились, я попала в глубокую яму. Вода сомкнулась надо мной, и удар холода был как огромный кулак. Я не могла двинуться, не могла дышать. Свет мерк над чистой водой, уходил все дальше. Я погружалась, погружалась, надо было бы испугаться, но я не боялась. Слишком я устала. Из света, сверху, ко мне протянулись бледные руки. Пышный рукав развевался вокруг плеча, и я потянулась к нему, рука Жан-Клода охватила меня, и он вытащил меня к свету. Я снова лежала в темной комнате, но кожа у меня намокла, было холодно, очень холодно. Жан-Клод держал меня на коленях. Он все еще был в том же виниловом наряде. Потом я вспомнила бой. Меня ранили. Жан-Клод наклонился надо мной и целовал меня в лоб, и кожа его была холодна как лед, как окружавший меня лед. Хуже всего была дрожь: меня бил озноб. — Холодно, — сказала я. — Знаю, ma petite,холодно нам обоим. Я нахмурилась, потому что не поняла. Он смотрел на кого-то другого. — Я ее вернул, но я не могу дать ей тепло, без которого она не выживет. Мне удалось повернуть голову так, чтобы оглядеться. В комнате стоял Ричард в обществе Джемиля, Шанг-Да и Грегори. Он подошел к кровати и положил руку мне на лоб. Она была горяча, слишком, я попыталась отодвинуться. — Анита, ты меня слышишь? Зубы так стучали, что я лишь с третьей попытки смогла сказать: — Да. — У тебя была высокая температура, очень высокая. Тебя положили в ванну со льдом, чтобы сбить ее, но реакция твоего тела была как у оборотня. Снижение температуры при залечивании таких страшных ран чуть тебя не убило. Я сморщилась, поглядела на него и смогла выговорить: — Не понимаю. Невольные подергивания стали сильнее, настолько, что раны разболелись от них. Я достаточно очнулась, чтобы понять, как серьезно пострадала. Болело там, где я даже не помнила ран. Мускулы ныли. — Тебе для излечения нужна высокая температура, как нам. Я не поняла, кому «нам». — Кто... — И тут мое тело скрутила судорога, изо рта вырвался вопль. Боль билась в каждой клеточке, вырываясь наружу. Если бы я могла дышать, я бы вопила и дальше. Зрение заволакивалось большими серыми пятнами. — Врача! Голос Ричарда. — Ты знаешь, что нужно делать, mon ami. —Если это поможет, я потеряю ее навеки. На миг зрение прояснилось. Ричард сдирал с себя штаны. Больше я ничего не видела — что-то серое заволокло глаза и мозг и засосало меня.Глава 9
Кажется, я спала, но точно я не знаю. В темноте были какие-то лица, кого-то я знала, кого-то нет. Черри с короткими светлыми волосами, без косметики, от чего она казалась на годы моложе, чем мы с ней были. Грегори трогает мое лицо. Джемиль лежит рядом со мной, свернувшись, как темное сновидение. Я впадала в забытье и выходила, лица сменялись, сменялись тела рядом, потому что я чувствовала, как они прижимаются ко мне. Голая кожа к голой коже. Это не было сексуально, по крайней мере явно сексуально. Я просыпалась, если просыпалась, зная, что меня обнимают руки Ричарда, что мое тело точно входит в изгибы его тела, как ложка в ложку, и густые его волосы падают мне на глаза. Я спала, зная, что мне ничего не грозит. Очнулась я медленно, в коконе телесного тепла и щекочущего потока ликантропической энергии. Я попыталась перевернуться, но чье-то тело держало меня на боку. Тогда я открыла глаза. В комнате было темно, только лампочка горела на стене, как ночник в детской. Мое ночное зрение позволяло мне при этом освещении различать цвета. Передо мной свернулся незнакомый голый мужчина. Его лицо лежало у меня на плече чуть выше груди, и дыхание его грело мне кожу. Раньше я бы завопила благим матом и рванула с места куда подальше, но сейчас мне почему-то просто не хотелось паниковать. Было тепло, уютно, и еще как-то... правильно, как давно уже не было, будто я надела пару любимых шлепанцев и завернулась в любимый плед. Такой вот уют, такая мирная обстановка. Даже вид руки, обнявшей меня за талию, не волновал. Наверное, доктор Лилиан накачала меня каким-то лекарством, от которого все на свете казалось хорошо. Единственное, что я знала — что шевелиться мне не хочется. Как если просыпаешься утром, и никуда не надо спешить, нигде тебя не ждут, никаких срочных дел, и можно так полудремать в гнездышке из одеяла. Рука, обнимавшая мою талию, была мускулистой, определенно мужской, но маленькой — не только кисть, но вся рука. Кожа загорелая и казалась еще темнее на бледности моей кожи. Я лежала в приятной расслабленности в изгибах этого тела. Тот факт, что мне совершенно не было неудобно спать в трехслойном голом сандвиче в качестве серединки, сообщил мне без сомнений, что я под каким-то наркотиком. Бывало, что я просыпалась одетая куда больше и смущалась куда сильнее. Я так предположила, что оба они вервольфы. Стая стала большой, и я всех на вид не знаю. Я купалась в их энергии, будто меня омывала невидимая горячая вода. Я помнила, что была ранена, помнила, как чьи-то когти рвали мне мясо под грудиной. Опустив глаза, я увидела неровные круглые шрамы на месте, где змея рвалась к моему сердцу. Там была тупая боль, но шрам затянулся розовым и блестел,плоско выделяясь на коже. Сколько же я пролежала в отключке? Я продолжала ждать паники, смущения. Когда они не появились, я посмотрела на первого мужчину — впервые посмотрела внимательно. У него были густые каштановые кудри, коротко остриженные сзади, но длинные сверху, так что они щекотали мне плечо, когда он шевелился во сне. Загорелый он был настолько, что кожа была почти под цвет волос. В той брови, что была мне видна, торчало маленькое колечко пирсинга. Его колено прижимало мою голень, рука вяло лежала у меня на голом бедре. Наверное, приподнятая его нога и поворот бедер не давали мне видеть все целиком, и остатки моей стеснительности были за это благодарны. То, что сохраняло мое спокойствие, что бы это ни было, начало выветриваться. Может, это я просто просыпалась. Остальное его тело было прижато ко мне спереди, так что подробностей я не видела. Зад и спина у него были гладкие, безупречные, без полос загара. Солнечные ванны нудиста? Тело казалось молодым — лет двадцать — двадцать пять. Он был выше меня (ниже быть трудно), но не намного. Пять футов семь, если не меньше. Мужчина пошевелился, рука у меня на бедре сжалась, будто он видел сон, и тут я вдруг заметила, что он не спит. По его телу пробежало напряжение, которого не было секунду назад. И я вдруг проснулась окончательно, и сердце у меня заколотилось. Примерно две секунды я думала, что, черт побери, можно сказать человеку, которого никогда в жизни не видела и с которым просыпаешься голой в кровати? Он открыл глаз, который был мне виден, поднял голову и заморгал двумя темно-карими глазами. Лениво улыбнувшись, сильно заспанный, он сказал: — Впервые вижу тебя не спящей. Я ответила единственное, что пришло мне в голову: — Я тебя вообще впервые вижу. Кто ты такой? — Калеб. Калеб меня зовут. Я кивнула и стала садиться. Все, вылезаю из этой койки. В ней было тепло и уютно, но стеснительность превозмогла. Не настолько я хладнокровная, чтобы разговаривать с голым незнакомым мужчиной, когда я сама голая. Или не настолько я утонченная. Рука у меня на талии напряглась, удерживая меня возле второго мужчины и на кровати. Колено Калеба у меня на ноге стало тяжелее, вдвигаясь между моих. Вдруг я ощутила те части его тела, которых не видела. Да, наверное, я предпочла бы увидеть все целиком, чем почувствовать, как оно упирается мне в самый верх ляжки. Ну ладно, пах — не совсем подходящая часть, с которой начать нанесение травм — пока что. Рука, лежавшая на моем бедре, вдруг его схватила. У меня участился пульс. Кажется, я попалась. — Все спокойно, — сказала я, — но мне надо встать и вылезти из этой кровати. Тело позади меня шевельнулось. Хотя я не видела, но знала, что он приподнялся на локте, и рука у меня на талии напряглась. Вдруг меня сильно прижало к его телу, и я просекла сразу несколько моментов. Первый: он примерно моего роста, потому что точно следовал изгибам моего тела; второй: он худощавый, мускулистый, и ему очень нравиться ко мне прижиматься. Бррр! Я повернулась к нему, будто оглянувшись на шум в темноте в фильме ужасов — медленно, полуоглушенная страхом. Его лицо приподнялось над моим плечом, длинные волосы спадали на щеку густой массой, перепутанной со сна, и трудно было сказать, волнистые они или кудрявые, только они были темно-каштановые, темнее, чем у первого, почти черные. Лицо у него тоже было треугольное, почти слишком тонкое, на грани между мужским и женским, нос прямой, чуть слишком правильный, рот широкий, нижняя губа полная и чуть бантиком. Чувственное лицо. Но создавали — или разрушали — это лицо глаза. Первая мысль у меня была, что они желтые. Но широкое кольцо серо-зеленого лежало вокруг зрачка, и общее впечатление было такое, что они золотисто-зелено-желтые на загорелом лице. Не человеческие глаза. Не спрашивайте меня, откуда я знаю, но и не волчьи тоже. Я выбралась из их тисков. Левая рука запротестовала, но боль была не настолько сильной, чтобы превозмочь смущение. Нельзя сказать, что я вышла изящно, но я хотя бы стояла в ногах кровати, глядя на двоих мужчин, а не была зажата между ними, как колбаса в бутерброде. Черт с ним, с изяществом, мне бы одежду. — Не бойся, Анита. Мы тебе ничего плохого не сделаем, — сказал второй. Не выпуская их из виду, я продолжала искать глазами одежду в тускло освещенной комнате. И не видела. Единственным матерчатым предметом здесь была простыня, а они на ней лежали. Мне отчаянно надо было чем-то прикрыться, но двух рук для этой работы маловато, а стоять, прикрывая ладошкой пах, — это смутило бы меня еще больше, чем просто тут стоять. Вдруг стало непонятно, куда девать руки. Левая рука болела от плеча почти до кисти, по ней тянулся розовый плоский шрам. — Кто ты такой? — Голос у меня звучал с излишним придыханием. — Я Мика Каллахан. Голос был спокойный, ординарный, будто и не лежал он здесь совершенно голый. Никто так легко не относится к наготе, как оборотни. Плечи у него были узкие, все в нем было изящно, почти женственно. Но мышцы видны было под кожей, даже когда он отдыхал. Жилистые мышцы, не бугры. С одного взгляда было ясно, что он силен, но если бы он был одет, это трудно было бы сказать. И еще кое-что нельзя было бы сказать, будь он одет. Хотя все в нем было худощавым, маленьким, грациозным, как бывают женщины, некоторые его части не были ни маленькими, ни худощавыми. Казались несовместимыми со всем остальным. Как будто мать-природа попыталась возместить женственность облика гиперкомпенсацией в других отношениях. И то, что я заметила эту гиперкомпенсацию, бросило меня в краску, и я отвернулась, пытаясь приглядеть за ними на случай, если они вдруг вылезут из кровати, и не глядеть на них при этом. Трудно смотреть и не смотреть одновременно, но у меня получилось. — Это Калеб, — сказал он. Калеб перевернулся на спину и потянулся, как большой кот, обнаруживая при этом, если бы я еще не знала, что он тоже голый. Но я уже знала. В пупке у него был другой пирсинг в виде гантели. Этого я еще не видела. — Вот и познакомились, — сказал Калеб, и эта невинная фраза прозвучала как угодно, только не невинно. Что-то в его интонации, какой-то намек, когда он переворачивался, показывая себя мне, заставило ее прозвучать похабно. Я бы могла поспорить, что Калеб мне не понравится. — Отлично, рада нашему знакомству. — Я все еще не могла сообразить, куда девать руки. — А что вы тут делаете? — Спим с тобой, — ответил Калеб. Краска в моем лице, почти ушедшая, вспыхнула снова. Калеб рассмеялся, Мика — нет. Очко в его пользу. Мика сел, согнув колено, чтобы прикрыть себя, и тем заработал еще пару баллов. Калеб остался лежать, хвалясь своим телом. — В том углу есть халат, — сказал Мика. Я проследила за его взглядом, и действительно — там был халат. Мой халат — темно-бордовый, с атласной оторочкой, очень мужской, как длинный викторианский смокинг. Когда я его подняла, то ощутила что-то тяжелое в одном кармане. Я подавила желание повернуться спиной, надевая халат. Они уже все видели, так что вряд ли сейчас мне удастся проявить стеснительность. Завязав пояс халата, я сунула руки в карманы, и правая сомкнулась на моем «дерринджере» — то есть я решила, что он мой, раз в моем халате. Единственный, кто подумал бы оставить мне пистолет, это Эдуард, а он, насколько мне известно, сейчас даже не в этом штате. Но кто-то об этом подумал, и я была очень рада. Одежда есть, и оружие есть. Жизнь налаживается. — Здравствуй, Мика Каллахан, приятно познакомиться. Но имя не говорит мне ничего о том, кто ты. — Я Нимир-Радж Клана Людоедов, — ответил Мика. Я заморгала, пытаясь переварить эту пикантную новость. Теперь я уже не была смущена. Удивлена — да, начинала злиться — да, но не смущена. — Я Нимир-Ра Клана Кровопийц, и я не помню, чтобы приглашала вас на мою территорию, мистер Каллахан. — Ты не приглашала. — Так какого черта ты здесь делаешь без моего разрешения? — Первая злость послышалась в моем голосе, и я была этому рада. Когда злишься, проще делать любое дело, даже разговаривать с двумя голыми незнакомыми мужчинами. — Меня пригласила Элизабет. Тут уж злость подхватила меня горячим ветром и коснулась края того зверя, которого я считала зверем Ричарда. В клубе, кто его знает, сколько дней и ночей тому назад, я узнала, что он теперь живет во мне всегда. Был то зверь Ричарда или мой, но он пылал в моем теле и поднимался над кожей невидимой испариной. Эти двое отреагировали на силу. Калеб сел, вдруг глядя на меня пристально, уже не дразнясь. Мика понюхал воздух, раздувая ноздри, язык его пробежал по губам, будто он ощущал вкус чего-то. Бурные эмоции увеличивают проявления силы, а я злилась очень бурно. Я и так уже задолжала Элизабет за то, что она бросила в клубе Натэниела. Но сейчас... наконец-то она сделала нечто такое, чего я не могу ей спустить. Где-то я испытала даже облегчение, потому что станет легче, когда Элизабет умрет. Каким-то краем души я еще надеялась, что не придется ее убивать, но сейчас я просто не видела, как этого избежать. Наверное, все это было написано у меня на лице, потому что Каллахан сказал: — Я не знал, что у клана есть Нимир-Ра, когда сюда приехал. Она была второй после их прежнего альфы. И это ее право — искать новую альфу для своего клана. — То есть она просто забыла сказать, что у леопардов уже есть Нимир-Ра? — спросила я. — Именно так. — Ну да, конечно! — Я постаралась добавить сарказма погуще. Он встал рядом с кроватью. Я сумела смотреть только ему в глаза, но это было труднее, чем должно было быть. — Всего три ночи тому назад, когда Черри постучала в дверь Элизабет и попросила ее прийти тебя лечить, я узнал, что ты существуешь. — Врешь. — Клянусь. Рука у меня сомкнулась на рукояти «дерринджера», ощутила его приятный вес. Интересно, чем он заряжен: тридцать восьмым или двадцать вторым? Хотелось думать, что тридцать восьмым — у него больше поражающая сила. Левая рука дергалась, будто мышца хотела отскочить. От напряжения или это теперь навсегда? Об этом потом, не сейчас, когда передо мной два леопарда-оборотня, которые могут быть моими приятелями, а могут и не быть. — Ты говоришь, что не знал обо мне, пока не попал в город. Хорошо, но почему же ты до сих пор тут? — Когда я выяснил, что Элизабет мне солгала, я пришел сюда и постарался помочь, возместить моральный ущерб, который я нанес, приехав на твою территорию без приглашения. Все мои леопарды по очереди были с тобой в кровати, помогая лечить. — Очень мило с твоей стороны. Он протянул мне пустые руки ладонями вверх. Традиционный жест «я безоружен и безобиден». Ага, так я и поверила. — Что я могу сделать, чтобы загладить это недоразумение, Анита? Я не хочу войны между нашими кланами, и я узнал, что ты интервьюируешь разных альф, чтобы они приняли у тебя твоих леопардов. Я — Нимир-Радж. Ты знаешь, как это редко бывает среди леопардов-оборотней? Лучшее, что ты можешь найти, это будет леопард lionne,защитник, но не истинный царь. — Ты подаешь заявление на эту работу? Он зашагал ко мне, а комната была не такой уж большой. — Для меня будет честью, если ты рассмотришь мою кандидатуру. Я попыталась поднять левую руку, но спазм в плече был слишком силен, и я не закончила движение. Но Мика понял: он остановился. — Начнем с того, что ты останешься стоять там. Я с вами двумя уже имела столько личного и тесного, сколько могу вместить за один раз. Он остался стоять, разведя руки в том же жесте «смотри, какой я безобидный». — Я понимаю, мы застали тебя врасплох. Вряд ли он понимал, но с его стороны было весьма вежливо притвориться, что понимает. Я еще не видела оборотня, который бы постеснялся спать в большой голой куче, как спят щенки. Впрочем, я никогда до сих пор не видала оборотней этого нового сорта. Наверное, должна существовать кривая привыкания к этому виду комфорта. Левая рука у меня дергалась так, что я на всякий случай вытащила правую из кармана, оторвав от рукоятки, и попыталась успокоить непроизвольные движения. — У тебя рука болит, — сказал он. Каждое подергивание мышцы посылало по руке резкие импульсы боли. — От когтей такое бывает. — Я могу ее успокоить. Я закатила глаза: — Наверняка ты это говоришь всем девушкам. Он не смутился: — Я же тебе сказал, я Нимир-Радж. Я умею взывать к плоти. Наверное, недоумение выразилось у меня на лице отчетливо, потому что он объяснил: — Излечиваю раны прикосновением. Я смотрела на него, ничего не говоря. — Что может тебя убедить, что я говорю правду? — спросил он. — Как насчет представить поручителя, которого я знаю? — Легко, — ответил он, и тут же открылась дверь. Еще один незнакомец. Мужчина ростом футов в шесть, широкоплечий, мускулистый, пропорционально сложенный, а поскольку он был голый, не оставалось сомнений, что он во всем пропорционален. У этого хотя бы не было эрекции. Приятное разнообразие. И бледнокожий, первый не загорелый, которого я здесь увидела. Блондинистые волосы, щедро сдобренные сединой, спадали на плечи. У него были седые усы и вандейковская бородка. Волосы подсказывали, что ему за пятьдесят, наверное. Но все остальное не говорило ни о старости, ни о слабости. Скорее он выглядел как наемник, способный вырезать тебе сердце и отнести кому-то в коробочке ради премии. Рваный шрам рассекал пополам грудь и живот, описывая резкий полумесяц возле пупка и уходя к паху. Шрам белый, судя по виду, старый. Либо он получил его до того, как стал оборотнем, либо... либо не знаю. У оборотней бывают шрамы, но редко. Обычно надо как-то очень неправильно лечить рану, чтобы получился такой рубец. — Я его не знаю, — сказала я. — Анита Блейк, позволь представить тебе Мерля. Только после этого глаза Мерля глянули на меня. Они были человеческими с, виду, светло-серыми. Но почти тут же их взгляд вернулся к лицу Нимир-Раджа их владельца — так послушный пес следит за лицом хозяина. — Здравствуй, Мерль. Он кивнул в ответ. — Впусти сюда ее людей. Мерль переступил с ноги на ногу, и я поняла, что он этого делать не хочет. — Кого-то, не всех? Мика глянул на меня. — А почему не всех? — спросила я. Мерль повернулся ко мне, и от взгляда его серых глаз мне захотелось съежиться. Они смотрели так, будто видели меня насквозь и читали все, что во мне творилось. Я знала, что это не так, но взгляд хороший. Я смогла заставить себя не моргнуть. — Скажи ей, — велел Мика. — Слишком много народу в слишком малом помещении. Я в толпе чужих не могу гарантировать безопасность Мики. — Значит, ты его Сколль? — спросила я. Он скривился — в гримасе отвращения, как мне показалось. — Мы не волки, и мы не пользуемся их словами. — Прекрасно. Насколько мне известно, у леопардов соответствующего слова нет, но тем не менее ты главный телохранитель Мики? Он посмотрел пристально и слегка кивнул. — И ты действительно считаешь, что мои люди представляют для него опасность? — Моя работа — предвидеть любую опасность. В его словах был смысл. — Ладно. Сколько их ты готов впустить, чтобы не тревожиться? Он моргнул. Этот острый взгляд на миг скользнул в сторону, в глазах мелькнуло недоумение. — Ты не станешь об этом спорить? — А зачем? — Почти всякий альфа стал бы спорить, чтобы не показаться слабым. Я не могла не улыбнуться: — Ну, не настолько уж я в себе не уверена. Тут уж улыбнулся он: — Да, те, кто старается нахватать побольше власти, часто бывают не уверены в себе. — Согласуется с моим опытом, — поддержала я. Он снова кивнул с задумчивым лицом: — Двоих. — Отлично. — Ты хотела бы сама решить, кто это будет? Я пожала плечами: — Черри, а второй — кто угодно. Черри я назвала, потому что она даст мне наилучшее описание событий. Очень ясная голова у девушки, хотя она не тот друг, которому доверишь прикрывать себе спину в драке. Однако сейчас мне нужна была информация, а не боевые искусства. Мерль слегка мне поклонился, потом глянул на Мику, все еще стоящего возле кровати. Мика махнул ему рукой. Высокий телохранитель открыл дверь и что-то сказал негромко. Первой вошла Черри. Она была высокой, стройной, с грудями прекрасной формы, от которых взгляд переходил к очень длинной талии, изгибу бедер — и свидетельству, что она натуральная блондинка. Здесь что, никто сегодня одежды не носит? Честно говоря, приятно было увидеть другую женщину. В обычной ситуации я не возражала бы быть единственной, так часто бывает, когда я работаю с полицией, но когда все голые, мне почему-то легче, когда есть еще кто-то без члена. Она улыбнулась мне, и облегчение так и сквозило в ее глазах, в лице, настолько, что даже как-то неловко стало. Она меня обняла, и я не возразила, но отстранилась первой. Она потрогала мое лицо, будто не веря своим глазам. — Как ты себя чувствуешь? Я пожала плечами, и от этого простого движения мышцы левой руки свело так, что пришлось ее придержать, чтобы не прыгала. Сквозь боль, слегка скрипя зубами, я сказала: — Руки беспокоят, а остальное все о'кей. Черри тронула больную руку, провела ладонью по рукаву. — Мышцы сводит от быстрого излечения. Через несколько дней все будет нормально. — То есть мне еще несколько дней рукой не пользоваться? — Время от времени тебя будут мучить спазмы. Может помочь массаж, горячие компрессы. Я говорила, что Черри работает медсестрой, когда не покрывается шерстью? — Я могу вылечить тебе руку сегодня же, — сказал Мика. — Как? — спросили мы обе одновременно. — Я умею взывать к плоти. Выражение лица Черри сказало мне, что она знает, о чем речь, и это на нее произвело впечатление. Но через секунду у нее на лице выразилось подозрение и сомнение. Моя школа. Хотя, если правду сказать, Черри пришлось хлебнуть в жизни лиха до того, как мы с ней познакомились, и она из своего опыта вынесла повышенную подозрительность. Так что моей заслуги здесь нет. Я пыталась вспомнить, что значит «взывать к плоти», когда появился Натэниел. Последний раз, когда я его видела, он был весь истыкан ножами и мечами, и плоть заросла вокруг стали. Сейчас он был абсолютно здоров — даже без шрамов. Наверное, на моем лице отразилось не только удивление, но и радость, потому что он радостно заулыбался при виде меня. Он еще повертелся, чтобы показать, что зажили раны и спереди, и сзади. Я тронула грудь, откуда сама вытащила одно лезвие. — Я знаю, что у вас, ребята, заживает почти все, но никак не могу к этому привыкнуть. — В конце концов привыкнешь, — сказал Мерль. Что-то в его голосе заставило меня обернуться. Улыбки Черри и Натэниела смыло с лиц. Они вдруг стали серьезными. — В чем дело? Они переглянулись, но заговорил Мика: — Можно мне вылечить твою руку? Я повернулась послать его к черту — сначала я хочу выяснить, в чем дело. Но тут моя левая рука выбрала момент скрутиться судорогой от пальцев до плеча — сплошной синхронной судорогой, от которой у меня подогнулись колени. Если бы Черри не подхватила меня, я бы не устояла. Пальцы свело как у жертвы стрихнина, в клешню. Казалось, что рука хочет вырваться из тела. Черри держала почти весь мой вес, а я сдерживала крик. — Позволь ему вылечить тебе руку, Анита, если он может, — сказала она. Медленно-медленно судорога стала отступать, пока желание завопить не сократилось до малой доли в мозгу. Голос у меня был с придыханием, но ясный, без поскуливания. — Еще раз: что значит взывать к плоти? Я так навалилась на Черри, что только вежливость мешала ей взять меня на руки. Она и так держала весь мой вес. Мика подошел к нам. Мерль — за ним, как чересчур мнительная нянька. — У себя в парде я могу лечить собственным телом. Я глянула на Черри и увидела рядом с ней Натэниела. Они оба кивнули одновременно, будто услышали незаданный вопрос. — Я никогда не видела Нимир-Раджа, который умел бы взывать к плоти, но слышала о таком, — объяснила Черри. — Это вещь возможная. — Только ты говоришь так, будто ему не веришь. Она едва заметно улыбнулась, но глаза остались усталыми. — Я вообще мало кому мало в чем верю. — Она улыбнулась: — Кроме тебя. Я все еще опиралась на ее руку, но почти уже стояла сама. Сжав ей руку ладонью, я попыталась выразить глазами, что я чувствую. — Я всегда делаю для тебя все, что могу, Черри. Она снова улыбнулась, и ее глаза чуть посветлели, хотя цинизм до конца из них не ушел. — Я знаю. — Мы все знаем, — поддержал ее Натэниел. Я улыбнулась ему и произнесла про себя молитву, которую повторяла с тех пор, как унаследовала леопардов: Господи, Боже мой, не дай мне их подвести. Крепко держа Черри за руку, я повернулась к Мике: — А почему у меня болит только рука? — И больше нигде? — спросил он. Я хотела ответить, но пришлось задуматься. — Ноет кое-где, но ничего похожего на то, что в руке. Так сильно ничего не болит. Он кивнул, будто это что-то для него значило. — Твое тело и наша энергия вылечили прежде всего самые угрожающие раны, и малые тоже, вроде следов у тебя на спине. — Я не знала, что целительная энергия так избирательна. — Ее можно направить. — И кто направлял? Он посмотрел мне в глаза: — Я. Я глянула на Черри, и она кивнула: — Он — Нимир-Радж. И он для нас всех доминант. Он и Мерль. Я посмотрела на высокого телохранителя: — Так я вас должна благодарить? Мерль покачал головой: — Ты нам ничего не должна. — Ничего, — подтвердил Мика. — Это мы вторглись на твою территорию без твоего разрешения. Это мы нарушили закон. Я посмотрела на них: — Хорошо, и что дальше? — Ты можешь стоять без помощи? Я не была уверена, поэтому отпустила Черри постепенно, и оказалось, что могу. — Да, кажется. — Мне надо тронуть раны, чтобы их вылечить. — Знаю, знаю, лучшее средство лечения у ликантропов — голая кожа. Он слегка нахмурился. — Именно так. Я правой рукой сдвинула с левого плеча халат. Но руку это обнажило недостаточно. Тогда я повела левой рукой, чтобы освободить плечо, и тут меня снова схватила судорога. На этот раз меня подхватил Мика, когда рука попыталась вырваться из сустава, а пальцы схватили что-то, чего я не видела и не ощущала. Дело было даже не в боли — это явление меня пугало, будто я утратила контроль над рукой. — Кричи, в этом нет ничего стыдного, — шепнул Мика. Я только тряхнула головой, боясь открыть рот, боясь завопить. Руки Мики спустились к поясу халата. Спазм отпустил опять постепенно, и я осталась лежать на полу, тяжело дыша, пока он обнажал почти всю мою левую сторону. Обнажив, он запахнул на мне халат, закрыв все, что меня беспокоило, кроме левой груди. Я оценила этот жест. Так как я лежала и смотрела на него сейчас снизу вверх, я оценила и то, что у него уже не было эрекции. Как-то это уменьшало угрозу. Он встал на колени, водя пальцами над самой моей рукой. Кожи он не касался, но касался той неотмирной энергии, что исходила от моей кожи. Его собственная энергия потекла из руки и смешалась с моей в электрическом танце, от которого у меня по коже побежали мурашки. Впервые мне пришла в голову мысль. — Это будет больно? — Нет, не должно. Я услышала мужской смех. Мне были видны все мужчины в комнате, кроме одного. Я повернула голову посмотреть на Калеба, который продолжал сидеть на кровати. — Это была шутка, которую я не поняла? — Не обращай на него внимания, — сказал Мерль. Я глянула в эти очень серьезные глаза, а смех Калеба был как музыкальный фон. — Вы уверены, что мне ничего не надо рассказать насчет взывания к плоти? Мика мотнул головой, и кудри качнулись по его щекам. Я заметила, что никто не включил свет. Все происходило в тусклом сиянии ночника. — Может кто-нибудь включить свет? — Начались переглядывания — один на другого, тот на третьего, будто передавали глазами горячую картошку. — Что не так? — Почему ты решила, будто что-то не так? — спросил Мика. — Не морочь мне голову, я вижу, как вы переглядываетесь. Почему нельзя включить свет? — Ты могла стать светочувствительной из-за быстрого исцеления, — ответила Черри. Я поглядела на нее, сама чувствуя, какой у меня подозрительный взгляд. — Так какого черта вы тут переглядываетесь? — Нас тревожило, как твое тело... реагирует на раны. — Она села рядом со мной с другой стороны от Мики и погладила мне волосы, как гладят собаку, чтобы успокоить. — Мы беспокоились о тебе. — Это я поняла. — Трудно было сохранять подозрительность при звуках неподдельной искренности этого голоса. — Наверное, можно будет обойтись без света, пока он меня не вылечит. Она улыбнулась, на этот раз уже и глазами: — Вот и хорошо. — Может быть, стоит освободить нам место, — сказал Мика. — Иначе энергия может расползтись. Черри последний раз меня погладила и отодвинулась, прихватив с собой Натэниела. Мика поглядел на Мерля: — И ты тоже. Мерль скривился, но отошел с остальными. Все они оказались у кровати, где лежал Калеб. Странно, но я отодвинулась в самый дальний от кровати угол комнаты. Абсолютно не осознавая этого. Нет, честно. Мика не встал, но подался вперед, сидя на корточках, положив руки на бедра ладонями вверх, закрыв глаза, и я почувствовала, как он открывает себя. Энергия его закружилась вокруг меня вихрем горячего воздуха, от которого у меня сжалось горло и трудно стало дышать. Он открыл свои странные глаза и посмотрел на меня. Лицо его обмякло, как при медитации или во сне. Я думала, что он положит на меня руки, но они остались у него на бедрах. Он наклонился ближе к моему плечу. Я здоровой рукой взяла его выше локтя, и тут же его зверь рванулся сквозь меня. Будто огромный невидимый кот входил и выходил сквозь мое тело, как они умеют тереться об ноги, только этот кот трогал такие места, которых даже любовник касаться не должен. У меня слова застряли в глотке, и, судя по лицу Мики, он тоже это ощутил. Его также потрясло, как и меня. Но он продолжал в меня ластиться. Рука моя держала его за локоть, но это его не останавливало, а я не могла собраться с мыслями, чтобы спросить его. Его губы коснулись моей шеи, и я задышала прерывисто и часто. Он прижался губами к шее и вдвинул в меня эту клубящуюся, живую силу. Я дернулась, но больно не было. На самом деле было так хорошо, что я его оттолкнула. — Погоди, — то ли прошептала, то ли прохрипела я. — Причем здесь рот? Ты же должен был рукина меня возложить? — Я говорил, что умею исцелять телом, — ответил он. Сила раскинулась между нами как тянучка между липкими пальцами ребенка. Как будто если мы сейчас коснемся — сплавимся друг с другом. Я убрала руку, и ощущение было, будто она движется через что-то — реальное и сплошное. Но голос мой прозвучал так ровно, что даже я удивилась. — Я думала, это значит руки. — Если бы я имел в виду руки, я бы так и сказал. — Он наклонился ко мне, продвигаясь сквозь силу, и это было как волны по воде, когда к тебе кто-то подплывает. Я зачерпнула в горсть его волосы. — Дай определение тела. — Он улыбнулся одновременно ласково, снисходительно и почему-то грустно. Он все так же нависал надо мной, лицо близко-близко, как в поцелуе, моя рука у него в волосах, вокруг нас пульсирует сила, формируясь во что-то большее. — Рот, язык, немножко руки, но нужно тело, одних рук мало. Мне говорили, что ты тоже умеешь исцелять телом. Я вытащила руку из его волос и попыталась увеличить дистанцию, но он не отодвинулся, так что ничего не вышло. Да, я умею исцелять с помощью секса или чего-то настолько к нему близкого, что на публике этого делать не хочется. — Вроде того. — Я обернулась, посмотрела и увидела Черри. — Взывание к плоти — это вроде как я вызываю мунинов? Это такие воспоминания предков у вервольфов. Хотя они скорее призраки, духи мертвых. Можно обрести их знание, их умение и их дурные привычки, если у тебя есть способность их каналировать. Я — некромант, и все мертвецы ко мне расположены. Мунин, который любит меня больше всех, принадлежал Райне, бывшей лупе стаи. Я ее убила — чтобы не дать ей убить меня, — и она наслаждалась тем, что может мной владеть. Я сумела обрести силу с ней справиться, когда приняла ее такой, как она есть. Я уже не боролась с ней, мы выработали что-то вроде перемирия. Но вызов мунина для исцеления всегда был для меня сексуальным переживанием, потому что так оно было для Райны. — Это не секс, — сказала Черри. — Чувственность, но не секс. В этих вопросах я доверяла ее суждению. — Ладно, тогда давай. Мика глядел на меня, и эти странные желто-зеленые глаза были до ужаса близко. — Делай. Он снова улыбнулся той же снисходительно-задумчиво-грустной улыбкой, будто смеется над нами обеими — и плачет над нами одновременно. Нервирует такая улыбка. Потом он нагнулся, поднося рот к моей шее, к первому шраму. И первый поцелуй нежно лег мне на горло, он выдохнул на меня силу, и вдруг стало трудно дышать. Но сила прилипла к коже как одежда. Кончик языка предводителя леопардов скользнул ниже, пролизывая на шее влажную горячую дорожку. И по ней шла сила, обдавая жаром, исчезая под кожей. Но там, где он прижимался ртом, присасываясь ко мне, всасывая меня в себя, между зубами — там я чувствовала, как всовывается в меня сила, проталкиваемая в шрамы. Я беспомощно дергалась — не могла сдержаться. У всех нас есть свои эрогенные зоны помимо стандартных, такие места, которые, когда их коснешься, реагируют, хотим мы того или нет. У меня это шея и плечи. Он отодвинулся подальше, достаточно далеко, чтобы спросить: — Все хорошо? Очень горячим было его дыхание. Я кивнула, отвернув от него лицо. Он поверил мне на слово и снова прижал рот к шее. На этот раз все было без предисловий: он меня укусил, и я ахнула. Живот свело судорогой, узлом, меня повернуло набок, отодвинуло от него. — Что случилось, Анита? — Живот, — ответила я. Он отодвинул полу халата, провел рукой по животу. — Здесь не было раны. Снова волна боли рванула внутренности, согнув меня пополам, заставив извиваться на полу. Голод рвал меня на части, будто что-то живое рвалось из тела наружу. Мика был рядом, отвел мне волосы с лица, положил к себе на колени, прижал к груди. — Найдите врача! Грудь его была гладкой и теплой. Я слышала, как бьется сердце, ощущала его щекой. Я чуяла запах крови под его кожей, как аромат экзотической конфеты, которая тает на языке и уходит в горло. Медленно подняв глаза, я добралась до пульсирующей жилы на шее. И смотрела я на этот пульс, как умирающий от жажды человек, горло жег голод, необходимость, губы пересохли и потрескались от этой жажды. И я сразу поняла, что мысли эти не мои. Я выпустила наружу ту часть своего существа, которую Жан-Клод считал своей, и нашла его. В камере без окон. Он смотрел так, будто видит меня перед собой. «Ma petite», —прошептал он, и я поняла, где он. Не знала, почему он там, но знала где. Городская тюрьма Сент-Луиса, камера для существ, не выдерживающих дневного света. Глядя в его глаза, я видела, как заполняет их синий огонь, пока не осветил тусклую камеру. Он потянулся ко мне, будто мы могли соприкоснуться, и это сила Мики, его зверь повернулся в моем теле и оторвал от Жан-Клода. Я открыла глаза и обнаружила, что обнимаю Мику, прижавшись лицом к его плечу, а рот мой в опасной близости от теплой долготы шеи. В комнате было движение, я поняла, что кто-то побежал за доктором, но то, чего мне было нужно, доктор мне не даст. Кожа Мики пахла чистотой и молодостью. Я будто могла сказать по запаху, сколько ему лет. Я предвкушала нежность его плоти, и та часть меня, которая видела его как мясо, принадлежала не Жан-Клоду, а Ричарду. Я не умею выразить этот голод в словах. Мика повернул голову, заглянул мне в глаза, и что-то открылось во мне, какая-то дверь, о которой я понятия не имела, распахнулась настежь. Оттуда рванул ветер, ветер, созданный из темноты и тишины могилы. Ветер с легкой примесью электрической теплоты, как мех, трущийся о голую кожу. Ветер, на вкус как оба мои мужчины. Но я была центром, тем, кто может выдержать в себе их обоих и не разорваться. Жизнь и смерть, похоть и любовь. — Кто ты? — спросил Мика удивленным шепотом. Я всегда думала, что вампиры берут своих жертв — крадут у них волю взглядом и подминают под свою, вроде изнасилования магией. Но сейчас я знала, что это на самом деле сложнее, — и проще. Я видела глазами Жан-Клода, ощущала его силой. Глядя в лицо Мики вплотную к моему, я ощущала, видела, чуяла его голод. Вожделение, огромное неутоленное вожделение, и давно уже. Но под ним — голод еще сильнее, голод по силе и защите, которую сила дает. Я будто чуяла этот голод ноздрями, катала его вкус на языке. Пока я смотрела в эти желто-зеленые глаза на таком человеческом лице, Жан-Клод дал мне ключи к душе Мики. — Я — Сила, Нимир-Радж. Такая сила, которая может согреть тебя в самую холодную ночь. Сила веяла по его коже обжигающим ветром, и этот ветер смешался с силой, бывшей внутри меня, скрутился с ней и воткнулся в мое тело как нож. У меня из горла вырвался стон, и Мика эхом повторил его. Сила превратилась во что-то более нежное, что-то ласкающее изнутри, а не колющее, что-то, о чем мечталось всю жизнь. По выражению лица Мики я поняла, что и он ощутил то же самое. Какой-то ветер пошевелил концы его волос. Он провеял между нами как острие, где встречаются тепло и холод и создают нечто, чего не могут создать порознь, что-то большое и клубящееся, ветер такой силы, что сметает дома и выворачивает столбы. Он сжал руки, которыми держал меня: — Я — Нимир-Радж, меня не возьмешь на иллюзии. Я встала на колени, не разрывая кольца его рук, и прижалась к нему спереди. Мы были почти одного роста, и встречный взгляд был невероятно близок. Сила вокруг притискивала нас друг к другу как гигантская ладонь. Его тело ответило мне, и он снова стал большим, тесно упираясь мне в пах и в живот. То, что должно было вызвать у меня смущение и растерянность, но не вызвало. Я знала, что Жан-Клод питается похотью так же, как и кровью, но никогда не понимала, что это на самом деле значит до этих пор, когда плоть Мики коснулась моей. Не само его прикосновение, твердого и жесткого, к моему телу, заставило меня затрепетать — а голод в его теле. Он пробивался сквозь плоть, будто мне представали кирпичики его существа, слишком простые, чтобы описать словами, потребности, не имеющие никакого отношения к языку, а принадлежащие только обнаженному телу. Он закрыл глаза и тихо застонал. — То, что я предлагаю, — не иллюзия, Нимир-Радж. Он покачал головой: — Одного секса мало. — Я не предлагаю секса — сейчас я предлагаю другое. С этими словами я прижалась сильнее, и он содрогнулся, издав горлом звук, очень похожий на скулеж. — Я предлагаю вкус силы, Нимир-Радж, маленький кусочек того, что я могу тебе дать. Умом я знала, что это ложь, но сердцем знала, что это правда. Я могу предложить ему силу и плоть — две вещи, которых он хотел, желал превыше всего прочего. Это была идеальная наживка, и это было неправильно. Я хотела податься назад, укротить эту силу, но Жан-Клод не дал. Он вбивал в меня свою силу как эхо собственного тела, подчинял меня. Слишком поздно было мне питаться, как питаются люди, и вернуть ему его силу. Он много ночей избегал меня, потому что я была слаба. И вот я стала сильной, а он ослабел, и в городе у нас враги. Мы не можем позволить себе слабости. Все это я поняла в мгновение ока, от его сознания — к моему. И вот это зернышко сомнения — Разве мы можем позволить себе слабость? —и не позволило мне его заглушить. — Что ты хочешь взамен? — спросил Мика шепотом на грани отчаяния, и мы оба знали: что я ни попрошу, он это сделает. — Я хочу пить теплый бег твоего тела, наполнить рот той горячей жидкостью, что бежит вот здесь. И я потерлась губами о его шею. Аромат такой близкой крови завил мне желудок узлом, но мы были близко, очень близко, только не спешить, только не спугнуть. Как рыбаки. Мы забросили сеть, и теперь надо было только, чтобы рыба перестала биться и затихла. Губы мои витали над его шеей, когда он произнес: — Покажи, что у тебя достаточно силы, чтобы это того стоило, и я отдам тебе любую жидкость своего тела. Я отвела его волосы в сторону, они упали обратно. Я тогда намотала их на кулак, чтобы не мешали, и даже это движение заставило его простонать. Обнажилась длинная гладкая линия шеи. Он отвернул голову вбок, будто знал, чего я хочу. Билась крупная артерия на шее, как живое существо с отдельной жизнью, и я будто хотела выпустить его на свободу. И я лизнула пульсирующую кожу. Я хотела быть нежной, я очень много хотела, но кожа скользила, безупречная, у меня во рту, и запах его опьянил меня как тончайшие духи. Пульс бился у меня во рту, и я охватила зубами эту дрожь, я съедала его, вонзая зубы в кожу, в плоть, в его силу, в его зверя. И мои зверь проснулся в теле, будто огромная тварь всплыла из океанских глубин, растущий левиафан, разбухающий так, что не мог удержаться внутри меня, и коснулся зверя Мики, и тогда остановился, повис в черной воде. Две силы плавали в глубине, касаясь огромными скользкими боками, и я ощущала это как трение о бархат, только у этого бархата были мышцы, кожа, и он был тверд даже когда был мягок. В сознании плыл образ гигантского кота, трущегося об меня изнутри, только этот образ не мог передать всего. Я видала, как мелькает зверь в глазах Ричарда, подобно огромному контуру океанского жителя, смутно видному в воде, и вот этот был такой же огромный, ошеломительный. Я пила силу Мики, но не только ртом, не только горлом — всем, чем я его касалась, я питалась от него. Его сердце билось под моей обнаженной грудью. Я ощущала бегущую по его телу кровь, ощущала каждый дюйм этого прижатого ко мне тела. Чуяла его голод, его желание, и я ела его. Я питалась от его шеи, будто пульс был начинкой, сердцевиной толстого пирога, и когда я сгрызу всю кожу, вот тут-то и доберусь до самой вкусноты. Я втянула в себя кровь, и с первым ощущением сладкого металлического вкуса все притворство, вся мишура отлетела прочь, утонув в запахе свежей крови, вкусе разорванной плоти, ощущении мяса и крови во рту. Руки его у меня на спине, ногами я обхватила его, оседлала. Где-то на периферии разума я отмечала, что он не во мне, он все еще прижат между нашими телами, такой твердый и готовый, что дрожал, упираясь мне в живот. Дыхание Мики учащалось, кто-то стонал, как животное, и это была я. Его ногти впились мне в спину за миг до того, как он пролился на меня обжигающей волной, и звуки, которые он издавал, были слишком тихи для воплей и слишком неясны для слов. На том конце этой метафизической нити, что нас связывала, я ощутила, как Жан-Клод успокаивается, насытившись. И я оторвала рот от разорванного горла Мики, припала щекой к его голому плечу, все еще обнимая его руками и ногами, а его руки крепко держали меня. Я вся была покрыта жидкостью, груди от нее стали липкими. Она сбегала тяжелыми струйками по моему телу, заворачивала на живот, сползала на бедра. Он сидел на коленях, держа свой и мой вес, пока дыхание у нас становилось реже и громкий пульс наших тел затихал, переходя в тишину, и в этой тишине не было ничего, кроме ощущения его кожи, природного запаха секса и где-то вдалеке — удовлетворенности вампира.Глава 10
Душ был групповой, как бывает в клубах здоровья, но я была в нем одна. Я отмылась, тщательно оттерлась, но чувствовала себя как леди Макбет, вопящая «Прочь, проклятое пятно!». Будто мне уже никогда не отмыться дочиста. Я сидела на кафеле под хлещущими струями горячей воды, прижав колени к груди. Плакать я не собиралась, но плакала. Медленные слезы, холодные по сравнению с водой, стекали по щекам, и я не знала точно, отчего плачу. В голове была пустота. Обычно, когда я стараюсь прогнать мысли, ничего не выходит, но сейчас была только вода, жар, гладкий кафель и голосок в голове, неутомимый и непрестанный, как белка в колесе. Я не слышала, что он говорит — наверное, не хотела слышать. Знаю только, что он орал. Я обернулась на шум — это была Черри, все еще голая. Никто из леопардов никогда не одевался, только когда я заставляла. Я от нее отвернулась — не надо, чтобы она видела мои слезы. Я для нее Нимир-Ра, каменная стена. Камни не плачут. Я знала, что она стоит надо мной, еще до того, как изменился шум воды. Она нагнулась, вода потекла по ней, и я вздрогнула от внезапного прикосновения прохладного воздуха, сменившего воду. Я не повернулась. Черри коснулась моих промокших волос. Когда я не возразила, она обняла меня, медленно охватив руками, будто ожидала, что я пожалуюсь. Я застыла в ее руках, в ее обернувшем меня теле. Она просто держала меня, склонившись головой ко мне, и ее тело прикрыло меня от воды, мне стало холоднее, хотя она была как жар на моей мокрой коже. Я плакала, а Черри меня держала. Вслух я не рыдала. Только медленно текли слезы, пока Черри обнимала меня, и я ей не мешала. Наконец слезы кончились, и остались только вода, да тепло, да ощущение тела Черри. Есть в соприкосновении тел уют, который куда шире секса. Я высвободилась, и она отодвинулась. Я встала и отключила воду — вдруг наступила полная тишина. Можно было ощутить давление ночи на улице. Даже не глядя в окно, я знала, что ночь движется к концу; часа два пополуночи, если не три. Через несколько часов наступит рассвет. Я должна знать, почему Жан-Клод в тюрьме. Все остальное может подождать. В городе появились враги, и я должна знать, кто они и чего хотят. После этого можно будет подумать о том, что сейчас случилось, но потом, потом. Умение уходить от неприятных мыслей — одно из лучших моих качеств. Черри протянула мне полотенце и себе взяла другое. Я обернула волосы и взяла себе второе для тела. Мы молча вытерлись, не глядя друг на друга. Это не протокол для душевой; девчонки так же готовы об этом трепаться, как парни. Я просто не хотела говорить о том, что было. Не сейчас. Обернувшись большим полотенцем, я спросила: — Почему Жан-Клод в тюрьме? — За убийство тебя, — ответила она. Я вытаращила глаза, а когда обрела дар речи, сказала: — Повтори, пожалуйста, еще раз. Помедленнее. — Кто-то сделал снимок, как Жан-Клод выносит тебя из клуба. Ты была вся в крови, Анита. И он был залит твоей кровью. — Она пожала плечами и вытерла на длинной ноге пятно, которое пропустила. — Но я же жива, — сказала я, и это прозвучало почти глупо. — А как ты объяснишь, что за несколько дней залечила раны, от которых тебе полагалось бы умереть? Она выпрямилась и закинула полотенце наплечо, не потрудившись прикрыть хотя бы дюйм своего тела. — Я не хочу, чтобы он сидел в тюрьме за то, чего не делал, — сказала я. — Если ты сегодня туда пойдешь, полицейские захотят узнать, как это ты вылечилась. И что ты им скажешь? Она смотрела прямо на меня, так прямо, что мне хотелось поежиться. — Ты говоришь со мной как с ликантропом, который скрывает свою суть. Я не оборотень, Черри. Она опустила глаза, чтобы не смотреть в мои. Вот точно так они переглянулись там, в комнате, когда я очнулась. Я взяла ее за подбородок (для этого пришлось поднять руку повыше). — Так. Чего вы мне не сказали? Из-за двери прозвучал мужской голос: — Прошу прощения, мог бы я войти и помыться? Это был Мика. Я думала бежать без оглядки, как только еще раз его увижу, но что-то в глазах Черри заставило меня остановиться. Страх. И еще что-то, чего я до конца не поняла. — Одну минуту! — крикнула я. И обратилась к Черри: — Черри, расскажи. Что бы оно ни было, скажи мне. Она затрясла головой. Боится, но чего? — Ты менябоишься? — Я не смогла скрыть удивления. Она кивнула и снова опустила глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом. — Я никому из вас не причиню вреда. Никогда. — Но за такое можешь, — прошептала она. Я схватила ее за руку: — А ну-ка, рассказывай. Она открыла рот, закрыла и повернулась к двери за миг до того, как вошел Мика Каллахан, будто она услышала его раньше, чем я. Он был по-прежнему гол. Я думала, что смущусь, но нет. Как-то я предчувствовала, что мне не понравится, если я узнаю, что скрывает от меня Черри. Мика уже причесался. Да, курчавые, а не волнистые. Кудри тугие, но не мелкие. Цвет — оттенок темно-темно-каштанового, почти черного, какой бывает у тех, кто в детстве блондин, а потом темнеет. Кудри спадали чуть ниже плеч, и я, проследив за ними, остановилась взглядом на груди. И быстро подняла глаза, чтобы вернуться к лицу. Глаза в глаза — вот в чем дело. Я начала смущаться. — Я тебе сказала, что через минуту выйду. Голос мой прозвучал сердито, и я была рада этому. А то, что при этом я прижимала к телу полотенце — так это случайное совпадение. — Я слышал, — ответил он безразличным голосом и с безразличным лицом. Не настолько пустым, насколько бывает у вампиров — они здесь чемпионы. Но он пытался. — Тогда подожди за дверью, пока мы кончим. — Черри тебя боится, — сказал он. Я мрачно посмотрела на него, потом на нее: — Боже мой, почему? Черри посмотрела на него, и он слегка кивнул. Она отодвинулась от меня к двери. Из душевой не вышла, но отошла от меня как можно дальше. — Что за чертовщина тут творится? — спросила я. Мика стоял от меня футах в четырех — близко, но не слишком. Теперь лучше были видны его глаза, и они были ну очень человеческими. Сразу было заметно, что они не шли к этому лицу. — Она боится, что ты убьешь гонца с дурными вестями, — сказал он тихим голосом. — Слушай, надоели мне эти танцы вокруг да около. Выкладывай. Он кивнул и поморщился, как от боли. — Кажется, врачи думают, что ты заразилась ликантропией. Я покачала головой: — Змеиная ликантропия истинной ликантропией не является. Змеелюди либо заколдованы ведьмой, либо наследуют это свойство, как лебедины. — Это напомнило мне о женщинах, прикованных в комнате мечей. — Кстати, что случилось с этими лебединками, когда мы ушли? Мика недоуменно нахмурился: — Не знаю, о чем ты говоришь. Натэниел вошел в душ без предупреждения. Я в своем полотенце начинала ощущать себя одетой слишком официально. — Мы их спасли. — Предводитель змей передумал, когда я его ранила? — Он передумал, когда Сильвия и Джемиль едва его не убили. Ага. — Так что с ними все в порядке? Он кивнул, но глаза его были серьезны и сочувственны, как у человека, который вот сейчас скажет горестную весть. — Так, и ты туда же. Змеелюдством я не могла заразиться, такого не бывает. — Грегори — не змеечеловек, — сказал он голосом таким же сочувственным, как его глаза. Я заморгала: — Ты о чем? Натэниел сунулся дальше в душевую, но Черри поймала его за руку и остановила у дверей — чтобы смыться быстро, если что. За ними в дверях появился Зейн. Все тот же, шести с лишним футов ростом, очень тощий, но мускулистый парень, которого я впервые увидела, когда он громил приемный покой больницы. Но волосы он перекрасил в радужный бледно-зеленый цвет, обрезал коротко и слепил острыми чешуйками. А то, что он был полностью одет, показалось мне странным. Конечно, дело тут в Зейновом понятии о повседневной одежде — кожаные штаны и куртка на голое тело. Я посмотрела на эту троицу в дверях — все серьезные, как в церкви. Я вспомнила, как Грегори рухнул на меня во время боя. Уколол когтями. — Меня еще не так драли леопарды-оборотни, и я не заразилась. — Доктор Лилиан думает, что на этот раз получилась глубокая колотая рана, а не поверхностный широкий порез, — сказал Черри почти трясущимся голосом. Она была напугана, не знала, как я восприму новости... а может, еще чего-то боялась, только чего? — Ребята, я не стану вам настоящей Нимир-Ра. Мне не подцепить ликантропию. Если бы это было возможно... меня много раз драли когтями и зубами. Я бы уже ходила мохнатая. Они только смотрели на меня большими глазами. Я повернулась к Мике. Лицо его было тщательно-нейтральным, но в глазах тень... жалости. Жалости? Я ее никогда не знала — по крайней мере как объект. — Да ведь вы всерьез! — сказала я. — У тебя были все вторичные симптомы, — произнес он. — Быстрое заживление ран, такое, что мышцы свело. Температура такая, что человеческий мозг сварился бы. Когда ее тебе сбили, ты чуть не погибла. Тебе надо было спечься в тепле, в жаре твоего парда, чтобы исцелиться. Вот так мы тебя лечили. Это бы не помогло, если бы ты не была одной из нас. Я покачала головой: — Не верю. — Ладно, — пожал плечами он, — еще две недели до полной луны. До этого времени ты в первый раз не перекинешься. Время есть. — Для чего? — спросила я. — Время погоревать. Я отвернулась от сочувствия, от жалости в этих глазах. А, черт! Все равно не верю. — А анализ крови? Он должен был бы сказать, да или нет. Ответила Черри: — Волчья ликантропия проявляется в крови в срок от двадцати четырех до сорока восьми часов, иногда до семидесяти двух. Леопардовая, как и для других больших кошек, может быть обнаружена в крови в срок от сорока восьми часов до восьми суток. Сейчас анализ крови ничего не покажет. Я стояла и смотрела на них, пытаясь уложить это в голове, но оно туда не лезло. Тогда я сказала: — Сегодня я должна вытащить из тюрьмы Жан-Клода. Я покажу полиции, что он меня не убивал. — Твой пард мне сказал, что ты не хотела бы открываться. Чтобы твои полицейские друзья не узнали. — Я не оборотень, — сказала я, и сама услышала в своем голосе упрямство. Мика смотрел на меня, улыбаясь, и это меня взбесило. — И нечего на меня так смотреть! — Как? — Как на бедную девушку, что тешит себя иллюзиями. Ты просто не все обо мне знаешь, не знаешь, откуда берется моя сила. — Ты имеешь в виду метки вампира? — спросил он. Я посмотрела мимо него на троицу в дверях. Почему-то они поежились. — Как приятно знать, что мы — одна большая семья, где нет тайн друг от друга. — Я обсуждал с врачами, может ли твое быстрое исцеление быть просто побочным эффектом меток, — сказал Мика. — Иначе быть не может, — ответила я, но первая струйка сомнения уже холодом просачивалась мне в живот. — Если тебе так лучше. Я смотрела на эту сочувственную физиономию и чувствовала, как меня затопляет жар злости, а с ним — вибрирующая энергия. Зверь Ричарда... или мой? Я впервые позволила себе додумать эту мысль до конца. Это не своего ли зверя ощутила я с Микой? Не потому ли я не могла почувствовать, где Ричард и что он делает? В сегодняшней кутерьме я несколько раз думала о нем, но ни разу не ощутила полного раскрытия меток между нами. Я сочла, что это была энергия Ричарда, потому что она принадлежала ликантропу. А если не Ричарда? Тогда моя? Кто-то тронул меня за руку, и я вздрогнула. Это был Мика. — Ты побледнела. Может быть, сядешь? Я шагнула назад и чуть не упала. Ему пришлось подхватить меня за руку, чтобы я не оказалась на скользком и мокром кафеле. Я хотела выдернуться, но голова кружилась и мир не стоял на месте. Мика опустил меня на пол. — Опусти голову между колен. Я села на полу по-турецки, спиной к стене, опустив голову на согнутые ноги, и ждала, чтобы прошло головокружение. Никогда я не падала в обморок. То есть от потери крови я теряла сознание, но от потрясения — никогда. Когда ко мне вернулась способность мыслить, я медленно выпрямилась. Мика сидел возле меня, внимательный и сочувствующий, и я видеть его не могла. Прислонившись к стене замотанной в полотенце головой, я закрыла глаза. — Где Элизабет и Грегори? — спросила я. — Элизабет не хотела тебе помогать, — ответил Мика. Я открыла глаза и повернулась — только головой, чтобы посмотреть на него. — И у нее есть для того причина? — Она тебя ненавидит, — просто ответил он. — Да, она любила Габриэля, прежнего альфу, а я убила его. После этого трудно подружиться. — Она ненавидит тебя не поэтому. Я всмотрелась в его лицо: — Что ты хочешь этим сказать? — Ненавидит она тебя за то, что ты, будучи человеком, лучший вожак, чем она, хотя она и леопард. Ты заставляешь ее чувствовать себя слабой. — Она и есть слабая. Он улыбнулся, в глазах его сверкнули искорки. — Да, ты права. — Где Грегори? — Ты его накажешь за то, что он тебя заразил? — спросил Мика. Я оглянулась на ждущую у двери молчаливую троицу. И вдруг поняла, что значит групповая динамика. Они обращались с Микой как со своим Нимир-Раджем, предоставив ему разговаривать со мной — вроде как зовут на помощь мужа, когда жена слишком много выпьет. Мне это не слишком понравилось. Но если сосредоточиться на моменте, на ближайших проблемах, без теоретизирования, без заглядывания в будущее, то, может, как-нибудь выживу. — Если бы Грегори не вмешался, меня бы сейчас вообще не было. Мне бы вырвали сердце. И это была случайность, что он упал на меня в драке. Я смотрела на лицо Мики, но почувствовала, как остальные вздохнули с облегчением, ощутила за несколько ярдов. Я посмотрела — так и есть, даже в осанке это стало заметно. — Так где он? Где Грегори? Они трое опять будто передавали друг другу глазами горячую картофелину. — Он отказался прийти, как Элизабет? — Нет-нет, — поспешно сказала Черри, но ничего не стала объяснять. Я посмотрела на Натэниела. Он встретил мой взгляд не отводя глаз, но выражение его лица мне не понравилось. То есть явно запас плохих вестей еще не исчерпался. Я повернулась к Мике: — Ладно, тогда ты мне скажи. — Когда твой Ульфрик узнал, что Грегори сделал тебя настоящей Нимир-Ра, он... — Мика развел руками. — Он стал чудить. Это сказал Зейн. — То есть? — Я повернулась к нему. — Он захватил Грегори, — объяснила Черри. — То есть как — захватил? — Объявил Грегори врагом стаи, — сказал Мика. — Продолжай. — Если бы ты была истинной лупой и кто-то нанес бы тебе рану, то Ульфрик был бы вправе объявить его врагом стаи, преступником. Я смотрела в эти желто-зеленые глаза. — И что это значит конкретно? — Это значит, что твой леопард сейчас у волков, и они будут его судить за то, что он тебя ранил. — Ни за что! То есть даже если я и превращаюсь в оборотня, чего не происходит. Мне это не помешает. Я просто стану оборотнем, как они. — Нет, не как они, — возразил Мика. — Как мы. Я пыталась прочесть что-то по его лицу, но недостаточно хорошо его знала. — Поясни, что ты имеешь в виду. — Ты не можешь быть одновременно лупой у волков и Нимир-Ра у леопардов. — Я долго была и тем, и другим. Он покачал головой и снова скривился от боли в шее. — Нет, ты была человеческой женщиной, которая встречается с Ульфриком и которую он объявил лупой. Ты была человеком, когда взяла под опеку леопардов до тех пор, пока не найдешь настоящего альфа-леопарда, чтобы передать ему эту работу. Теперь ты стала истинной Нимир-Ра, и стая не примет тебя как свою. — То есть ты говоришь, что Ричард бросил меня, поскольку я теперь буду леопардом? — Нет, я говорю, что теперь стая тебя не примет как его лупу. — Он посмотрел вверх, потом вниз. Было видно, как он подыскивает слова. — Я понимаю так, что среди ваших местных волков происходит следующее: твой Ульфрик установил в стае вместо монархии, когда его слово было законом, демократию, когда правит большинство. У него есть решающий голос, но не последнее слово. Я кивнула. Похоже было именно на то, чего Ричард хотел для стаи. — Да, нечто вроде этого он планировал. Я с ним очень мало общалась последнее время. — Он слишком преуспел. Голосование было не в его пользу — не в твою. Стая не примет тебя как лупу, раз ты — оборотень-леопард, а не вервольф. Я оглядела остальных: — Это правда? Они закивали. — Анита, мне очень жаль, — сказала Черри. Я затрясла головой, пытаясь сосредоточиться, но это не выходило. — Ладно, ладно. Ричард не может сделать меня лупой. Я никогда не хотела ею быть, мне достаточно было быть его подругой. К хренам всех волков. Но что они сделали с Грегори? — Ричард слетел с нарезки, когда узнал, что сделал Грегори, — объяснил Зейн. — Он подумал, что Грегори нарочно, потому что боялся, чтобы ты не перестала быть у нас Нимир-Ра. — То есть он обвинил Грегори в обдуманном намерении? — спросила я. Зейн кивнул: — Ага, и они его забрали. — Кто они? — Джемиль, Сильвия и другие. — Он старался не смотреть мне в глаза. — И никто ему не пытался возразить? — Сильвия хотела было ему сказать, что он не прав, но он ей дал по морде и предупредил, чтобы никогда больше с ним не спорила. Что Ульфрик он, а не она. — Вот блин! — Ты не вини своих леопардов, что они не стали драться с волками, — сказал Мика. — Их было один к пяти. — Да знаю, их просто задавили бы. И к тому же разбираться с Ричардом — это мое дело, а не их. — Потому что ты у них Нимир-Ра, — согласился он. — Потому что я у Ричарда подружка — в некотором роде. — Да, конечно. Я подняла руку, объясняя: — Послушай, я со всем этим прямо сейчас не могу разобраться, так что придется сосредоточиться на том, что важно — то есть важно прямо сейчас. Где Грегори и как мне его выручить? — Очень прагматично, — улыбнулся Мика. Я поглядела на него, сама чувствуя, как холодеют у меня глаза. — Ты понятия не имеешь, насколько я бываю прагматичной. Выражение его глаз изменилось, но в них появился не страх — заинтересованность, будто моя реакция его заинтриговала. — Ситуация сложная, потому что ты — лупа, которой нанесли рану. На самом деле ты должна убедить себя, что Грегори не хотел тебе повредить. — Это-то просто, — сказала я. — Я знаю, что он не хотел. Откуда же у меня такое чувство, что я не могу просто позвонить Ричарду и сказать: «Слушай, сейчас я приеду заберу Грегори»? — Потому что убедить тебе придется не только Ричарда, но и всю стаю, что у тебя есть право на Грегори. — Что значит «право на Грегори?» Он мой леопард. Мой, а не их. Мика улыбнулся, опустив длинные ресницы, будто не хотел, чтобы я видела выражение его глаз. — Ульфрик объявил Грегори вне закона за — фактически — убийство лупы стаи. — Но я жива, так какого... Мика поднял палец. Я поняла, что перебила его, и дала ему договорить. — Для стаи ты мертва — мертва как лупа. То, что ты теперь леопард, делает тебя для них мертвой. Ты можешь разделить ложе с Ричардом, но никогда не сможешь снова стать лупой. Так они проголосовали, а Ричард ослабил свою власть до той степени, когда не может добиться при голосовании нужного результата. — То есть ты хочешь сказать, что он Ульфрик, но реально уже не правит. Мика на секунду задумался, потом кивнул, но остановился посреди этого движения. — Да, это ты очень хорошо сформулировала. — Спасибо. — Тут мне в голову стукнула мысль, и я схватила его за руку. — Они что, собираются убить Грегори? — По его лицу пробежала тень, и я вцепилась сильнее. — Они его уже убили? — Нет, — ответил Мика. Я отпустила его руку и снова откинулась к стене. — И что они с ним делают или собираются сделать? — Наказание за убийство лупы — смерть. Это в любой стае так. Но обстоятельства настолько необычны, что, я думаю, у тебя есть шанс его освободить. — Освободить — как? — спросила я. — Об этом тебе необходимо спросить Ульфрика. — Спрошу. — Я посмотрела мимо него. — Ребята, кто-нибудь, принесите мой мобильник из джипа. Первым бросился выполнять Натэниел. — Что ты собираешься делать? — спросил Мика. — Прежде всего проверить, что Грегори цел и невредим. Если сегодня ему ничего не грозит, я поеду выручать Жан-Клода из тюрьмы. Если Грегори в опасности, то сперва к нему. — Приоритеты, — тихо сказал он. — Чертовски верно. Он снова улыбнулся: — Я поражен. На тебя за столь короткое время обрушилось несколько сильных потрясений, но голова у тебя ясная и ты решаешь проблемы по очереди. — Я только так и умею их решать. — Многие не могли бы не отвлечься. — А я из немногих. Он опять чуть улыбнулся, опустив длинные ресницы: — Я заметил. Что-то в его интонации заставило меня обратить внимание, что он по-прежнему гол, а я в одном только полотенце. Все, пора встать и одеться. Я поднялась, отвергнув протянутую руку. — Спасибо, Мика, но мне уже намного лучше. — Посмотрев в сторону Черри и Зейна в дверях, я спросила: — У меня тут какая-нибудь одежда есть? Черри кивнула: — Натэниел привез из твоего дома. Пойду принесу. — Она направилась к двери. — И оружие, — сказала я ей вслед. — Знаю, — ответила он, на ходу сунув голову обратно в душевую. У дверей остался один Зейн. — Для меня работа есть? — Пока нет. Он улыбнулся достаточно широко, чтобы показать острые клыки сверху и снизу — кошачьи клыки. Он чуть больше времени, чем нужно, провел в зверином облике, чтобы полностью восстановиться. — Тогда я пошел помогать Черри. — Он повернулся, но, остановившись в дверях, добавил: — Ты знаешь, я действительно рад, что ты не померла. — Я тоже. Он широко усмехнулся и вышел. Я осталась наедине с Микой. Глядя в эти желто-зеленые глаза, я понимала, что они — тоже признак излишне долгого пребывания в облике зверя. Мы не целовались, так что я не знала, есть ли у него острые клыки как у Зейна. Хотелось думать, что нет, но убей меня Бог, если я знала, почему мне вообще хотелось об этом думать. — Ты не возражаешь, если я буду мыться? — спросил он. Я покачала головой: — Пожалуйста, пожалуйста. А я пойду поищу одежду. Но тут вошел Натэниел с моим сотовым телефоном. Я посмотрела на тонкий черный аппарат. Он у меня был всего несколько месяцев — до того я старалась его не покупать. Если у тебя есть мобильник и пейджер, то ты уже никогда от работы не бываешь полностью свободной. Конечно, я сейчас в отпуске. Хотя пока что не очень удается расслабиться. Я открыла телефон, вызвала из памяти номер Ричарда и попала на автоответчик. Оставив сообщение, я поняла, что буду делать дальше. Мне надо знать, что там сейчас с Грегори. Я вспомнила Ричарда, ощущение его рук, запах его шеи, касание его волос и покалывающий прилив энергии, перекатывающийся по коже. Потянувшись мысленно к метке, связывающей меня с Ричардом, я увидела, что он стоит на трибуне. Он с кем-то спорил, но с кем, я не видела. Мне никогда не удавалось увидеть его так ясно, как Жан-Клода. Ричард повернулся, будто увидел меня за спиной, потом выбросил меня, поставив щит настолько сплошной, что я даже не смогла увидеть его по ту сторону. Натэниел поддержал меня за руку, когда я покачнулась. — Тебе нехорошо? Я мотнула головой. Когда тебе выбрасывают, это всегда дезориентирует. Ричард это знал. А, черт! — Все хорошо. Отодвинувшись от Натэниела, я позвонила в справочную и спросила номер «Кафе лунатиков». У Ричарда было совещание где-то в задних комнатах ресторана. Когда-то заведение принадлежало Райне, и, согласно законам стаи, оно принадлежало бы мне, если бы я убила ее без помощи пистолета. Вот если бы это был рукопашный бой, руки против рук, или когтей, или хотя бы нож, то все, принадлежавшее ей, стало бы моим. По крайней мере все имущество. Силу убийством не унаследуешь. Просто не получается. Да и кому она нужна — такая? Пистолеты считались запрещенным приемом, так что я не унаследовала имущество Райны. Ричард поднял трубку со второго звонка, будто ждал. — Ричард, это я, Анита. — Я знаю. Голос его был злым, замкнутым и напряженным. — Мы должны поговорить. — Я сейчас очень занят, Анита. Он хочет говорить грубо и враждебно? Я тоже могу. — Где Грегори? — Этого я не могу тебе сказать. — Почему? — Потому что ты можешь броситься к нему на выручку, а ты больше не лупа. Стая будет защищаться, а я не хочу, чтобы ты оставляла дыры в моих волках. — Не трогай моих леопардов, и я не буду трогать твоих волков. — Анита, это не так все просто. — Ричард, я знаю объяснение. Ты озверел, когда узнал, что Грегори мог меня заразить леопардовой ликантропией. Ты послал своих громил его взять, и ты его обвинил в убийстве своей лупы. Что просто глупо, поскольку я жива. — Ты знаешь, какой вопрос прямо сейчас голосует стая? — Понятия не имею. — Должен ли я выбрать новую лупу до полнолуния. — Думаю, что она тебе нужна, — сказала я, и даже от звука собственных слов у меня в груди свернулся ком. — Любовницу, Анита. Они хотят, чтобы я выбрал себе из стаи любовницу. — То есть мы теперь не сможем встречаться? — Таково было решение собрания. — Один из твоих волков, Стивен, и одна из моих леопардов, Вивиан, живут вместе. И никто не возникает. — Стивен — один из низших. Никто не потерпит межвидовых связей у доминанта. И уж точно — у Ульфрика. — То есть можно трахаться с человеком, но не с леопардом. — Мы люди, Анита. Но мы не коты, а волки. — То есть мы с тобой теперь не можем ни встречаться, ни вообще как-то общаться? — Если я хочу остаться Ульфриком, то нет. — А что будет с триумвиратом? — Не знаю. — Ричард, ты не можешь вот так меня бросить! Вдруг мне стало холодно, ком в груди не давал дышать. — Ты ушла из моей жизни на целых полгода. Откуда мне знать, что тебя завтра не спугнет еще что-нибудь? — Я хотела встречаться с вами обоими, Ричард, быть с вами обоими. Говоря эти слова, я поняла, что так оно и было. Я приняла решение, хотя еще сама этого не знала. — А через неделю, через месяц или даже через год? Что тогда тебя отпугнет? — Я не собираюсь больше убегать, Ричард. — Приятно слышать. Его злость даже в телефоне была горячей и плотной. Либо щит его ослабел, либо Ричард его снял. — Ты больше не хочешь быть со мной? Голос прозвучал тихо и обиженно, и я себя за это ненавидела. Ненавидела. — Я хочу быть с тобой, ты сама знаешь. Ты меня доводишь до бешенства, и все же я хочу тебя. — Но все равно ты меня бросаешь. Голос мой стал чуть сильнее, но недостаточно. Ричард меня бросает. Хорошо, это его прерогатива. Я была у него гвоздем в ботинке, сама знаю. Но черт меня побери, все равно грудь стиснуло болью. — Я не хочу этого делать, Анита, но я сделаю то, что должен. Ты меня этому научила. У меня вдруг защипало глаза. Я его научила! Хорошо, пусть. Если мы действительно расстаемся навсегда, я не буду плакать или умолять. Не буду слабой. Мой голос зазвучал тверже, уверенней. В груди все еще ворочался ком, но в голосе он слышен не был. Хотя усилий для этого потребовалось немерено. — Ты Ульфрик, царь волков. Твое слов — закон для стаи. — Я долго трудился, чтобы дать каждому равный голос, Анита. И сейчас я не могу давить своим рангом — это значило бы разрушить все, что я создавал. — Идеалы хороши в теории, Ричард, но в реальной жизни от них толку мало. — Не согласен, — ответил он. Гнев его улетучился, слышалась только усталость. — Я не буду спорить о том, о чем мы спорили с тех пор, как познакомились. Я буду заниматься тем, что могу изменить. А мы, как бы ни хотели, друг друга изменить не можем, Ричард. Мы такие, как есть. — Мой голос снова потерял уверенность, наполнился эмоциями, которые я испытывала. — Грегори жив? — Жив. — Я хочу получить его обратно, ты это знаешь. — Знаю. — Он снова начинал злиться. — Теперь, когда я не лупа, не член стаи, как мне его вернуть? — Тебе придется завтра прийти в лупанарий и ходатайствовать за него. — То есть? — Ты должна будешь доказать, что стоишь этого. Это будет своего рода тест. — Какого рода? Выбрать правильный вариант из четырех? Написать заявку должным образом? — Еще не знаю. Мы... мы сейчас решаем. — Блин, Ричард, вот поэтому-то у нас в стране представительная демократия, а не прямая! Один человек — один голос, так ничего не решить. — Они решают, Анита. Тебе просто не нравится, что получается. — Как ты мог захватить Грегори? Как ты мог? — Как только я узнал, что случилось, я понял, что стая тебя отвергнет. Они в большинстве своем и без того не были от тебя в восторге. Ты не была членом стаи, им это не нравилось. А то, что ты избегала их — всех — в течение полугода, тоже делу не помогло. — Мне надо было собрать в кучку свое хозяйство до того, как вернуться, Ричард. — А пока ты его собирала, мое расползалось. — Прости, Ричард. Но я ведь не знала. — Завтра ночью в лупанарий, через час после темноты. Можешь привести с собой всех своих леопардов и любых оборотней — своих союзников. Я бы на твоем месте, будучи Ульфриком, позвал бы крысолюдов. — Я ведь уже не лупа, так что они мне не союзники? — Да, не союзники, — ответил он. Злость в его голосе исчезла. Ричард никогда не мог ни на кого долго дуться. — И что будет, если я не выиграю право забрать Грегори? Он не ответил, только дышал в трубку. — Ричард, что будет с Грегори? — Стая будет его судить. — И? — Если он будет осужден за убийство нашей лупы, это смертный приговор. — Но я же вот она, Ричард. Я же не убита. Нельзя убивать Грегори за убийство меня, если он этого не делал. — Я отложил суд до времени, когда ты сможешь присутствовать. Это все, что было в моих силах. — Ты знаешь, Ричард, иногда хорошо быть царем. Он может миловать кого пожелает и трахаться, с кем ему хочется. — Я знаю. — Так будь царем, Ричард, настоящим царем. Ульфриком, а не президентом. — Я делаю то, что лучше всего для стаи. — Ричард, ты не сделаешь этого. — Уже сделал. — Ричард, если я провалю ваш тест, я все равно не дам казнить Грегори. Ты меня понимаешь? — Тебе не разрешат принести в лупанарий пистолеты, только ножи. Он очень тщательно подбирал слова. — Я помню правила. Но... Ричард, ты меня слышишь? Ты меня понимаешь? — Если мы попробуем завтра казнить Грегори, ты будешь драться. Это я понял. Но пойми и ты, Анита: твои леопарды нам не противник, даже с Микой и его пардом. Нас впятеро больше — по скромным подсчетам. — Не важно, Ричард. Я не могу стоять и смотреть, как будут убивать Грегори — за такую глупость. — Ты попытаешься спасти одного из своих котов ценой всех? Ты хочешь видеть, что будет, если они попытаются с боем пробиться из лупанария, через стаю? Я бы не хотел. — Это... Ричард, черт тебя побери, не загоняй меня в угол! Тебе это не понравится. — Это угроза? — Ричард... — Мне пришлось остановиться и посчитать. Но счет до десяти не помог. Вот если бы до миллиарда... — Ричард, — я все-таки заговорила спокойнее, — я спасу Грегори, чего бы это ни стоило. Я не дам волкам убивать моих леопардов, чего бы это ни стоило. Ты вышел из себя и схватил одного из моих леопардов. Ты, блин, устроил в стае демократию, где у тебя даже президентского вето нет. И ты действительно готов усугубить эту ошибку, начав войну между твоей стаей и моим пардом? — Я все равно считаю, что дать каждому голос — это была хорошая мысль. — Хорошая, но чем она обернулась? — Он снова промолчал. — Ричард, не делай этого. — Это уже не в моих руках, Анита. Ты себе не представляешь, как я об этом жалею. — Ричард, ты же не дашь им казнить Грегори? Ведь не дашь? Снова молчание. — Ричард, ответь! — Я сделаю, что могу, но голосование я проиграл. И этого мне уже не переменить. — И ты будешь стоять и смотреть, как он погибает за то, в чем не виноват? — А откуда ты знаешь, что он не заразил тебя нарочно? — Я видела. Он упал на меня, когда в него вцепились две змеи. Это была случайность. Он спас мне жизнь, Ричард, и награда за это не слишком хороша. — И он не мог в последнюю минуту убрать когти? — Нет, все произошло слишком быстро. Он рассмеялся, но невесело. — Ты столько времени с нами, Анита, и ты все еще не понимаешь, что мы собой представляем. Я мог бы отвернуть удар в долю мгновения. Грегори не менее скор. Он даже ловчее и быстрее, потому что леопард. — Ты хочешь сказать, что он нарочно? — Я хочу сказать, что доля секунды на решение у него была, и он решил сохранить тебя своей Нимир-Ра. Он решил забрать тебя у меня. — И ты хочешь заставить его расплатиться за это. В этом дело? — Да, в этом. — Расплатиться жизнью? Он вздохнул: — Я не хочу его смерти, Анита. Но когда я узнал, что он сделал, я хотел убить его сам. Так хотел, что даже не рискнул оказаться рядом с ним, и потому запер его в надежном месте, пока остыну. Но Джейкоб унюхал, куда дует ветер, и потребовал голосования. — Кто такой Джейкоб? — Мой новый Гери, третий в иерархии, второй после Сильвии. — Я о нем не слыхала. — Он новенький. — Черт побери, третий в иерархии — и новенький! Либо он очень хороший боец, либо очень злобный — чтобы за полгода выиграть столько боев. — И хороший, и злобный. — И амбициозный? — спросила я. — А что? — Если бы Джейкоб не потребовал голосования, ты бы отдал мне Грегори? — Ричард замолчал так надолго, что я спросила: — Эй, ты здесь? — Я здесь. Да, я бы отдал его тебе. Я не мог бы его убить за то, чего он не делал. — Итак, Джейкоб запустил процесс, который лишает тебя сильного союзника, то есть меня, и заставил тебя объявить войну другой группе — леопардам. Деловой мальчик. — Он только делает то, что считает правильным. — Боже мой, Ричард, как ты сумел сохранить такую наивность? — Ты думаешь, он хочет на мое место? — Ты сам знаешь,что он хочет на твое место. По голосу слышу. — Если мне не хватит сил держать стаю, его прерогатива — меня вызвать. Но до этого он должен победить Сильвию, а она не хуже его в бою — и столь же злобная. — Какого он роста? — Моего, только мышц поменьше. — Сильвия умеет драться, но в ней пять футов шесть дюймов, она тонкокостная, и она женщина. Как мне ни горько это говорить, последнее не в ее пользу. При том же весе у вас, мужчин, в плечевом поясе больше силы. Когда противники равны по классу, побеждает тот, кто больше. — Не стоит недооценивать Сильвию, — сказал Ричард. — Не стоит и переоценивать. Она и моя подруга, и я не хочу, чтобы она погибла от твоей небрежности в делах. — То есть? — То есть, пока он не победил Сильвию и не стал вторым после тебя, ты его можешь убить без вызова. Можешь казнить. — Если бы Маркус так думал обо мне, я бы сейчас был мертв, Анита. — А Маркус был бы жив. Ты приводишь доводы в пользу моего мнения. — Анита, мы не животные, мы люди. И я не могу его убить просто за то, что он хочет на мое место. — Ульфрик не может просто отречься, Ричард, он должен погибнуть в бою. В теории, я знаю, если вы оба согласитесь, смерти можно избежать. Но я поспрашивала у народа, и ни один вервольф не может вспомнить битвы за место Ульфрика, которая не кончилась бы смертью. Он не на должность, а на жизнь твою посягает, Ричард. — Я не могу контролировать, что делает Джейкоб, я только свои действия контролирую. Я начала припоминать, почему мы с Ричардом так и не стали счастливой парой. Ну вообще-то причин было много. Я видела, как он сожрал Маркуса, и это заставило меня удрать. Потом мы вернулись друг к другу, и метки перевесили все. Но были и другие причины — причины, по которым я казалась себе куда опытнее и старше Ричарда, хотя на самом деле была на два года моложе. — Ричард, твое упорство глупо. — Анита, это действительно уже не твое дело. Ты больше не моя лупа. — Если ты погибнешь, метки могут потянуть за тобой Жан-Клода и меня, так что это выходит мое дело. — А ты не рискуешь каждый раз, выходя охотиться на вампиров или противоестественных тварей вместе с полицией? Ты чуть не погибла в Нью-Мексико меньше месяца тому назад. И тоже подвергла риску нас всех. — Ричард, я пыталась спасти людские жизни. Ты — переделать политическую систему. Идеология — прекрасная вещь для обсуждения в аудиториях, но считаться надо с плотью и кровью. Мы сейчас говорим о жизни и смерти, а не об устаревших идеалах, которые у тебя в голове насчет того, как устроить мир для своей стаи. — Если идеалы ничего не значат, то мы просто животные, Анита. — Ричард, если из-за всего этого Грегори погибнет, тогда яубью Джейкоба и всякого, кто встанет у меня на пути. Я сровняю ваш лупанарий с землей и посолю землю, так что лучше помоги мне. Ты объясни Джейкобу и всем, кому будет нужно, что всякий, кто будет мне гадить, — погибнет. — Ты не сможешь биться с целой стаей, Анита. Ты не победишь. — Если ты думаешь, что меня интересует только победа, то ты не знаешь меня совсем. Я спасу Грегори, потому что сказала, что спасу. — Если ты не пройдешь тест, ты не сможешь его спасти. — Что за тест? — Такой, который может пройти только оборотень. — Ричард, Ричард... — Мне хотелось заорать и напуститься на него, но усталость в нем явно была сильнее злости, и это несколько меня обескураживало. — Запомни мои слова, Ричард: если я не смогу спасти Грегори, я небо притяну к земле, чтобы за него отомстить. Объясни это Джейкобу и постарайся, чтобы он понял. — Скажи ему сама. Тишина и какое-то движение. Потом мужской голос, которого я раньше не слышала. Приятный, молодой, но не слишком молодой голос. — Здравствуйте, я Джейкоб. Я много о вас слышал. По его голосу было ясно, что ему не слишком понравилось слышанное. — Послушай, Джейкоб, мы друг друга не знаем, но я не дам тебе убить Грегори за то, чего он не делал. — Помешать нам ты можешь, только выдержав тест. — Ричард мне это объяснил. Он также объяснил, что, если я не пройду тест, вы его казните. — Таков закон стаи. — Джейкоб, не стоит становиться моим врагом. — Ты — Нимир-Ра маленького парда. Мы — Клан Скалы Трона. Мы — ликои, ты для нас пылинка. — Да, завтра я приду как Нимир-Ра Клана Кровопийц. Но я — Анита Блейк. Спроси вампиров, поспрошай знакомых оборотней в городе. Послушай, что они тебе скажут. Джейкоб, не стоит становиться у меня на дороге. Правда, не стоит. — Я спрашивал. Я знаю твою репутацию. — Так зачем же ты напираешь? — Это мое дело. — Ладно, если хочешь, будем играть так. Если ты, голосованием или какой-то вервольфовской политикой, станешь причиной гибели Грегори, я тебя закопаю. — Если сможешь, — сказал он. — Ты — оборотень-новичок. Ты еще даже облик не изменишь до первого полнолуния, а до него еще далеко. Ты мне не противник. — Ты говоришь так, будто я тебе предлагаю поединок. Так вот, нет. Если погибнет Грегори, погибнешь и ты. Проще простого. — Если ты меня застрелишь, тебе не вернуть место в стае. Если ты выиграешь поединок, тогда, быть может, тебя снова изберут лупой. Но если ты меня просто застрелишь, лупой тебе не бывать. — Я скажу сейчас медленно и отчетливо, Джейкоб, чтобы мы друг друга поняли. Мне начхать, буду я лупой или нет. Мне не начхать на моих друзей и на тех, кого я обещала защищать. Грегори из их числа. Если он умрет, умрешь и ты. — Я не собираюсь его убивать, Анита. Я только потребовал, чтобы было голосование. — Ты любишь фильмы Джона Уэйна, Джейкоб? Он ответил не сразу: — Да... то есть какое это имеет отношение? — Твоя вина, моя вина, ничья вина — если Грегори умрет, умрешь и ты. — Я должен вспомнить эту цитату из фильма? Теперь он говорил со злостью. — Можно и не вспоминать, но смысл таков. Если что-то случится с Грегори, по любой причине, я спрошу лично с тебя. Если ему будет причинен вред, то и тебе тоже. Ему пустят кровь — и тебе тоже. Он умрет... — Я понял. Но я здесь не решаю. У меня только один голос. — Тогда советую что-нибудь придумать, Джейкоб. Потому что я скажу тебе: свое слово я держу. — Это я о тебе слышал. — Он помолчал, потом спросил: — А Ричард? — А что Ричард? — Если с ним что-то случится, что ты сделаешь? — Если я тебе скажу, что убью тебя,если ты убьешь его,это подорвет авторитет Ульфрика. Но я скажу вот что: если ты победишь его, постарайся, очень постарайся, чтобы это было в честном бою. Если ты хоть чуть сжульничаешь, хоть самую малость, я тебя убью. Мне дико хотелось накрыть Ричарда своей защитой, но этого нельзя было делать. Я бы ослабила его позицию, а она и без того была шаткой. — Но если битва будет честной, ты не вмешаешься? Я прислонилась к стенке, лихорадочно думая. — Буду честной, Джейкоб. Я люблю Ричарда. Я не всегда его понимаю, тем более не всегда соглашаюсь, но я люблю его. Я готова убить ради человека, который никогда не был моим любовником или даже добрым другом. Так что — да, если ты убьешь Ричарда, мне очень, по-настоящему, захочется тебя убить. — Но ты не убьешь. Очень мне не нравилась эта настойчивость. Она нервировала. — Предлагаю тебе соглашение: если ты не вызовешь Ричарда на бой за место Ульфрика до окончания следующего полнолуния, то, что бы потом ни было, я не стану вмешиваться, если все будет честно. — А если раньше? — Тогда я испорчу тебе праздник дождем. — Ты подрываешь авторитет Ричарда, — сказал он. — Нет, Джейкоб, ошибаешься. Я тебя убью не потому, что я лупа, не по вервольфовским правилам. Я тебя убью просто потому, что я мстительна. Дай мне пару недель до окончания полнолуния, и я тебе не буду мешать, если тебе вообще удастся закончить работу. — Ты думаешь, что Ричард убьет меня? — Он убил прошлого Ульфрика, Джейкоб. Так он занял это место. — И если я не соглашусь, ты меня убьешь? — О да, Джейкоб! С удобной и безопасной дистанции. — Я могу обещать, что не вызову Ричарда до конца полнолуния, но не могу обещать, что голосование будет в пользу Грегори. Бывшая лупа. Райна, именно его использовала для наказания членов стаи. Он не в одном изнасиловании принимал участие. — Я знаю. — Так как же ты можешь его защищать? — Он делал то, что говорил его прежний альфа и что приказывала Райна, эта злобная сука. Грегори — не доминант, он из низших и делает то, что ему приказывают, как хороший подчиненный оборотень. С тех пор как я стала у них альфой, он отказался от изнасилований и пыток. Когда у него появился выбор, он перестал. Спроси Сильвию. Грегори сам пошел под пытки, но не стал помогать ее насиловать. — Она это рассказала стае. — Кажется, на тебя впечатления не произвело. — Впечатление надо производить не на меня, Анита, на других членов стаи. — Так помоги мне сообразить, как его произвести, Джейкоб. — Анита, ты серьезно? Ты думаешь, я стану тебе помогать выручать твоего леопарда? — Да. — Это смешно. Я — Гери Клана Тронной Скалы. И не стану помогать леопарду, которого даже тыпризнаешь не доминантом. — Джейкоб, не дави меня классовым сознанием. Вспомни начало нашего разговора — насчет твоей судьбы. Я считаю, что эту кашу заварил ты. Или ты мне поможешь ее расхлебать, или твои мозги разлетятся по стенке. — Тебе не дадут принести оружие в лупанарий. Я засмеялась, и мне самой от этого смеха стало жутко. — Ты собираешься остаток жизни провести в лупанарий? — Боже мой! — тихо выдохнул он. — Ты собираешься организовать мое убийство? Я снова засмеялась. В голове еле слышно кричал голосок, говорил, что я наконец-то стала законченным социопатом. Но Ребекка с Фермы Саннибрук ничего бы не добилась от Джейкоба. Может быть, позже, я смогу позволить себе быть мягкой. — Кажется, мы поняли друг друга, Джейкоб. Запиши мой номер мобильника. Позвони мне до завтрашнего вечера и предложи план. — А если я ничего не придумаю? — Это не мои трудности. — Ты меня убьешь, даже если я попытаюсь спасти его — действительно попытаюсь, и не смогу? Ты все равно меня убьешь. — Это уже не был вопрос. — Да. — Ты хладнокровная стерва. — Палки и камни ломают кость, но неудача ломает шею. Позвони мне, Джейкоб, и поскорее. Я повесила трубку.Глава 11
— Теперь я понимаю, что ты говорила о своей прагматичности, — сказал Мика. Он стоял рядом со мной, спокойно на меня глядя, с вежливо-безразличным лицом, но не мог полностью скрыть своих чувств. Он был доволен. Доволен мной. — Ты не собираешься убегать с воплем от такой кровожадной социопатки? Он улыбнулся, и снова длинные ресницы скрыли глаза. — Я не думаю, что ты социопат, Анита. Я думаю, что ты делаешь необходимое для защиты своего парда. — Он поднял на меня желто-зеленые глаза. — И это достойно восхищения, а не порицания. Я вздохнула: — Приятно, когда хоть кто-то одобряет. Он улыбнулся, и это была та же смесь снисхождения, радости и скорби, что я уже видела. Непростая улыбка. — Ульфрик хочет как лучше, — сказал он. — Ты знаешь, что говорится о добрых намерениях, Мика. Если он решительно настроен себя угробить — его дело. Но у него нет права тащить нас двоих за собой. — Согласен. Меня уже утомило, что Мика со мной соглашается. Я в него не влюблена. Почему бы Ричарду не быть всегда со мной согласному? Да, и еще одно остается. Надо добраться до Жан-Клода, пока еще темно. — Мне пришлось отложить душ: сперва быть джентльменом и пропустить тебя вперед, потом выключить воду, чтобы шум тебе не мешал разговаривать. Теперь, если не возражаешь, мне надо помыться. — Я тебе создам уединение, — сказала я, поворачиваясь к двери. — Я не просил уединения, я просто объяснил, почемувключил воду во время нашего разговора. Эти слова заставили меня обернуться: — Какого разговора? Он повернул душ, попробовал воду рукой и подставил плечи под струи. — Я никогда не ощущал другой Нимир-Ра с силой вроде той, что ты излучаешь. Это потрясает. — Рада, что тебе понравилось, но мне действительно пора. Он повернулся ко мне лицом, шагнул назад под струи и задрал голову, чтобы смочить волосы. Вода попала на шею, и он зашипел сквозь зубы, согнув плечи, будто действительно было больно. Я шагнула обратно в душевую: — Болит рана? Он кивнул — и остановился посередине кивка: — Заживет. Я была так близко, что, когда он поднял голову, я увидела бисеринки воды у него на лице, густыми каплями обсевшие ресницы. Я встала сбоку, попадая под тончайшие брызги, и впервые как следует рассмотрела шею. — Ч-черт! — Я протянула руку и повернула ему голову, чтобы поглядеть на укус. Четкий отпечаток моих зубов. Рана все еще кровоточила, и круг следов был заполнен алым. Загорелая кожа уже заплыла кровоподтеком, и темные цвета разливались от раны в стороны. — Боже мой, Мика, я прошу прощения. — Не за что, это был укус любви. Я убрала руку от его лица. — Ага, как же. Выглядит так, будто я тебе хотела горло выгрызть... — Я нахмурилась: — А почему оно не зарастает? — Раны от зубов и когтей другого ликантропа заживают медленнее других. Не так медленно, конечно, как от серебра, но медленнее, чем, скажем, от стали. — Прости, пожалуйста. — Как я уже сказал, не за что. — Прошлый Ульфрик, которого я укусила сюда же, но намного слабее, даже не прокусив кожи, счел это оскорблением. Он сказал, будто это означает, что в иерархии стаи я считаю себя выше его. — Мы не волки. Для члена парда рана на шее от Нимир-Ра означает, что секс был хорош. Я вспыхнула. — Я не хотел тебя смутить, просто объяснить, что ты не должна передо мной извиняться. Мне очень понравилось. Я зарделась сильнее. — Мы вместе могли бы великие вещи творить для нашего парда. Я покачала головой: — Мы еще не знаем точно, останусь ли я Нимир-Ра. Давай до того не будем торопиться. — Как скажешь. Взгляд его был слишком пристальным, и до меня вдруг дошло, что он стоит под душем голый. Я теперь лучше научилась не обращать внимания или хотя бы не смущаться при виде наготы. Но бывает, когда вдруг ее осознаешь — по выражению чужих глаз. — Так мне хочется, — ответила я. Он повернулся, наклонив голову и подставив струям плечи, спину, ниже спины. Поток брызг усилился, расплескиваясь у меня по плечам, по груди, по лицу, по полотенцу. Пора было мне идти. Даже чуть поздновато. Я повернулась к двери, когда он позвал: — Анита! Я обернулась. Он стоял, глядя на меня, размазывая жидкое мыло по телу. Сейчас он обрабатывал руки, и они вместе с грудью покрылись пеной. — Если ты хочешь, чтобы мы завтра с тобой пошли, это будет честь для нас. — Я не могу втягивать твой пард в наши передряги. Руки его пошли вниз, размазывая белые пузыри по животу, бедрам, скользнули между ног, продолжая намыливать. По собственному опыту обращения с этим веществом я знала, что его тем дольше оттирать, чем дольше оно на тебе провисело, но его руки остались на месте, пока он не стал скользким, не покрылся пузырями, и, когда руки соскользнули ниже, частично в состоянии эрекции. У меня пересохло во рту, и я поняла, что мы уже несколько минут молчим. Я просто стояла и смотрела, как он намыливается. От этой мысли кровь бросилась мне в лицо. Мика продолжал намыливаться, на каждое движение тратя больше времени, чем нужно было бы. То есть спектакль был для меня. Пора уходить. — Если ты — моя Нимир-Ра, то твои передряги — мои передряги, — сказал он, все еще склонив голову к ногам, так что мне не видно было лица, а только линия его тела, стоящего в пролете, подальше от воды, чтобы не смыть мыло. Мне пришлось прокашляться, чтобы сказать: — Я не хотела бы убирать перегородки, Мика. — Силы между нами достаточно, чтобы я согласился на любое расположение комнат. Он встал, потянулся, чтобы намылить плечи. Передняя линия тела длинно выгнулась, и я до боли четко его видела. Тогда я повернулась, уже всерьез направляясь к двери. — Анита! — позвал он. Я остановилась, но на этот раз поворачиваться не стала. — Чего? Это прозвучало грубо. — Ничего страшного, что тебя ко мне тянет. Ты не можешь с собой справиться. От этого я засмеялась — нормальным веселым смехом. — Ну, не слишком ли ты высокого о себе мнения? — И все же я не повернулась к нему лицом. — Это не самомнение. Ты — Нимир-Ра, а я — первый Нимир-Радж, которого ты в жизни видишь. Наша сила, наш зверь притягивает нас друг к другу. И это так и должно быть. Тут я повернулась, попыталась посмотреть ему в глаза, но это не вышло. Он повернулся спиной, все еще размазывая мыло по плечам. Пена медленно стекала к тонкой талии. — Мы еще не знаем, оборотень я вообще или нет. Он легко намыливал спину, и его руки без усилий двигались по коже, по тугой гладкости ягодиц. — Ты ощущаешь зов моего тела, как я — твоего. У меня слишком сильно забился пульс. — Ты красивый мужчина, голый и намыленный. Я — человеческая женщина, так что давай, уговаривай меня. Он повернулся кругом, все еще намыленный и скользкий. И очень большой. У меня пересохло во рту, тело свело так туго и так внезапно, что почти стало больно. Я невольно задышала глубже. — Ты нечеловек, и в этом все дело. Вот почему ты смотришь на меня, хотя и против собственной воли. Он пошел ко мне, медленно и плавно, как ходят леопарды, когда хотят. Будто у него были мышцы там, где у людей их нет. Он скользил ко мне как огромный бескостный кот, и голое тело блестело мыльной пеной, волосы колечками пристали к плечам, к лицу. Огромные желто-зеленые глаза смотрелись очень уместно. — Ты не понимаешь, какая это редкость для двух ликантропов — иметь общего зверя. — Он был уже рядом со мной. — Он втекает и вытекает из наших тел. — Он стоял передо мной, не касаясь меня — еще не касаясь. — Наши звери — как две кошки, трущиеся пушистыми боками. — С этими словами он скользкими от мыла ладонями погладил меня по плечам, по рукам, размазывая пену. Мыльные руки взяли ладонями мое лицо, и я ощутила, как его губы приближаются к моим, касаются. Поцелуй был нежным, он следил, чтобы не касаться меня телом. Пальцы его скользнули под край полотенца, взялись за ткань, притянули меня вперед. Это заставило меня открыть глаза. Только через несколько шагов я поняла, что он ведет меня к воде. — Надо смыть мыло, — сказал он. Я затрясла головой и сумела остановиться, не идти с ним дальше. Он продолжал тянуть за полотенце, и оно развернулось, стало соскальзывать вниз. Я подхватила его и прижала чуть ниже внезапно обнажившихся грудей. — Нет, — сказала я, едва пропихнув это слово в перехваченное спазмом горло, но смогла повторить: — Нет. Он подступил ко мне, прижав скользкую твердость к моей руке. Он пытался распрямить мои пальцы, держащие полотенце, но я держалась, как утопающий за соломинку. — Тронь меня, Анита, возьми в ладони. — Нет. — Я знаю, что тебе хочется. Я это чую. — Он водил надо мной головой, вдохи и выдохи ощущались на мокрой коже. — Я чувствую. — Он снова провел ладонями по моим голым рукам, по плечам, ниже, к грудям, но остановился, не дойдя до них. — Я ощущаю на вкус. Он медленно лизнул меня в щеку. Я задрожала и хотела отступить, но будто примерзла к месту. Не могла двинуться. Я обрела голос — слабый, трясущийся, но свой. Руками я вцепилась в собственное тело, потому что знала: стоит мне до него дотронуться — и быть беде. — Я так не делаю, Мика. Ты — чужой мне, а я с чужими этого не делаю. — Мы не можем быть чужими. Я — твой Нимир-Радж, ты — моя Нимир-Ра. Я не чужой тебе. Он целовал меня уже в шею, нежно покусывая, и у меня подогнулись колени. Он вернулся опять к губам, и когда он поцеловал меня, я ощутила вкус мыла на его коже. Тело его, прижатое к моему, настолько близко, что если я открою ладонь, я могу его схватить, ошеломляло. Я поняла, что это больше, чем секс. Я хотела снова пить от него, но не зубами на этот раз, а телом, хотела впивать его энергию через кожу, прижатую к нему. Хотела этого до невозможности. Его руки скользнули на мои груди, покрывая их мылом, они стали скользкими, а соски уже тугими и твердыми. Мои руки охватили его талию, давлением тела удерживая полотенце на месте. Мика шевелился, и грудь его так скользко, так гладко терлась о мою... Он стал отступать, не выпуская меня из кольца своих рук, ведя нас обоих снова к воде. Я повела руками по скользкой твердости его спины, ниже, до опасного ниже. Будто я хотела каждым дюймом себя прижаться к нему, обернуться его телом, как простыней, и пить, впивать порами кожи. Я открыла связь с Жан-Клодом, и оказалось, что он сидит и ждет, терпеливо ждет. Я позвала на помощь, и издали услышала в голове его голос: — Единственное, что я могу, ma petite,это контролировать собственные аппетиты, а свои ты должна контролировать сама. — Что со мной происходит? Пока я спрашивала, Мика отодвинулся на долю дюйма, и полотенце соскользнуло вниз. Он быстро придвинулся вновь, он прижимался к моему паху, к животу, и это было настолько дежа-вю, что я тихо застонала. Жан-Клод поднял глаза, и я знала, что он видит, что происходит с Микой, что мысленно Он ощущает, будто это его руки скользят по намыленной глади. Моя ладонь обернулась вокруг тугой твердости Мики. Он полуприпал ко мне, и я его ласкала, и знала, что это не я хотела его тронуть, это Жан-Клод хотел знать, каково оно на ощупь. Он отпрянул от меня настолько, что я смогла убрать руку, но дело было сделано. Мика тянул меня под воду, теперь как никогда уверенный, что я скажу да. Голос Жан-Клода у меня в голове: — Ты можешь питаться его похотью, но цена за это та, что ты будешь до смерти желать этой похоти, этого секса. Это обоюдоострый меч — быть инкубом. Лезвие меча, по которому я ходил столетиями. — Помоги! — Не могу. Ты сама должна с этим справиться. Либо ты покоришь это себе, либо оно тебя покорит. Ты видела, что было только что, когда я вмешался. Поскольку я запретил себе питаться телом — я знал, что ты этого не одобришь, и потому не стал. А оказаться в твоем теле, когда ты его трогаешь, когда ты пьешь его силу — это будет конец мне. Я жажду тебя сильнее, чем ты когда-либо жаждала мужчину, что сейчас в твоих объятиях. Я хотел взять твое тело единственным способом, который был мне доступен. Питаться от секса, а не от жилы. Но я знал, что это напугает тебя сильнее крови. Мика повернул меня к стене, положил мои руки на кафель, прижавшись ко мне сзади. Голос Жан-Клода тихо звучал, еще интимнее, чем прикосновения Мики: — Я не знал, что ты переймешь у меня этого демона, ma petite,и ничем не могу тебя убедить, что не знал. Я это знаю. Я жду здесь, пока ты кончишь бороться с демоном, каков бы ни был исход борьбы. И он закрылся от меня, спрятался, чтобы не чувствовать, что происходит, чтобы оставить меня наедине с моим выбором, если я еще способна выбирать. Я обнаружила, что голос у меня все-таки есть. — Мика, не надо, пожалуйста, не надо! Он лизнул меня сзади в шею, и я затрепетала, прижатая к мокрой стене. — Мика, не надо, я без контрацептивов. — Наконец-то ясная мысль. Он чуть прикусил мне шею сзади. — Я уже два года как снял у себя эти проблемы. Со мной безопасно, Анита. — Мика, не надо, пожалуйста! Он прикусил сильнее, чуть-чуть только не пустив кровь, и тело мое обмякло и успокоилось. Будто он перебросил выключатель, о котором я не знала. И когда он вдавился ко мне внутрь, он был скользкий, и я каким-то образом знала, что, пока я отвлеклась на Жан-Клода, он облил себя еще мылом, чтобы войти гладко и легко. Он прижал меня к стене и входил, вскальзывал, дюйм за тугим дюймом. Дело не в том, что он был такой же длинный, как и широкий — нет, такой широкий, что даже с мылом он входил в меня на грани боли. Он вталкивался, пока не вошел почти весь, и дошел до упора. И тогда он начал выходить — медленно, о, как медленно! И снова внутрь, медленно, все еще проталкиваясь, раздвигая, освобождая себе место. Я стояла, прижатая к стене, пассивная, недвижная. Это было совсем на меня не похоже. Я во время секса шевелюсь. Но мне не хотелось шевелиться, не хотелось останавливаться, и не было мыслей, было только ощущение его — внутрь и наружу. Я уже была не такая тугая, и мыло сменилось моей собственной влагой, и он стал двигаться плавнее — внутрь и наружу. Он был нежный, но такой большой, что даже нежность казалась огромной силой. Он дошел до дна моего тела. Размер у него был такой, что можно испугаться, но когда я сообразила, что мне не больно, на самом деле — чудесно, та часть моей психики, где еще жил здравый рассудок, мысли о мерах безопасности, успокоилась и замолчала. Весь контроль был отброшен. Мне не нужен был секс — он только средство достижения цели. Я хотела пить силу. Я хотела есть его похоть, пить его жар, купаться в его энергии. От этой мысли я тихо застонала. Мика оперся на стену, тело его полностью прижало меня, и он начал искать ритм, так же нежно, но быстрее. Он был очень осторожен со мной, а я не хотела осторожности. — Сильнее, — произнес голос, не до конца похожий на мой. — Больно будет, если сильнее, — выдохнул он сквозь стиснутые зубы. — Попробуй. — Нет. — Мика, прошу тебя, прошу! Если будет больно, я скажу тебе. Пожалуйста! В комнате он не так себя контролировал, и я поняла почему. Сейчас он действительно боялся сделать мне плохо, потому что был внутри. Когда он просто терся об меня, на эту тему не было нужды волноваться. Сейчас — надо было. Я отдала ему преимущество контроля, которое мешало мне питаться. Он — Нимир-Радж, и у него достаточно силы не дать мне. Разве что он отбросит самоконтроль. Причем сильнее, чем сейчас. При этой мысли какая-то часть рассудка всплыла на поверхность. Я снова могла думать, пусть и немного. Я этого не хотела. Я не хотела от него питаться. Это было неправильно, во многих смыслах неправильно. И я хотела сказать: «Остановись, Мика, я не могу этого делать». Но сказала я только «Мика», и тут он поймал меня на слове. Он вбил себя в меня так жестко и быстро, что крик вырвался из моей глотки и вызвал еще одну часть моей личности, которая была голодом Жан-Клода, бушующей волной жара, захлестнувшей мое тело и пролившейся в рот. Он остановился: — Тебе больно? — Давай! Давай! Не останавливайся! Он больше не спрашивал. Он вогнал мне так сильно и быстро, что я ахнула, не в силах перевести дыхание. Тихие беспомощные звуки лились у меня с губ, перемежаемые словами: «Боже мой... Мика... да... да!» И каждый раз, когда он всаживал на всю длину, вбивал себя ко мне внутрь, я летела на той тончайшей грани между ослепительной радостью и болью. И когда наслаждение стало перерастать в боль, он отодвинулся, и я снова смогла дышать. Тогда он снова всадил себя в меня, и все началось снова. Он заполнял меня, будто я была сосудом, и ничего во мне не осталось, кроме ощущения его тела, ощущения его бьющей изнутри плоти. Он был тугой, толстый, будто забил своим телом отдушину и не хотел отпускать. Ощущение наполненности росло и разливалось по мне, сквозь меня, внутри меня, и вырывало из моего рта отрывистые дикие крики, а тело мое сводило судорогой вокруг него. И только тогда он отпустил контроль, давая мне понять, что это все еще была нежность. И тогда я стала впивать его, сквозь прижатую к моей спине грудь, сквозь его бедра, стучащие по моим ягодицам. Я впила его, и он во мне взорвался. Я пожирала его, втягивала в себя через каждую пору кожи, пока не стало так, будто у нас у обоих кожа исчезла и мы слились друг в друга, став единой плотью, единым зверем. И я ощущала его зверя внутри себя, будто они спаривались в наших телах, когда слились наши людские оболочки. В этот момент я не сомневалась, что стала истинной Нимир-Ра. Когда мы закончили и соскользнули на пол, и он все еще был внутри меня, и руки его обнимали мою грудь, я стала плакать. Он испугался, что сделал мне больно, но нет. Я не могла объяснить ему эти слезы, потому что не хотела говорить этого вслух. Но я знала. Я старалась так долго, всю жизнь, не быть чудовищем ни одного вида, и теперь, одним падением, я стала обоими. Нельзя быть одновременно и вампиром-кровососом, и ликантропом. Эти сущности отменяют друг друга, как две болезни или два проклятия. Но я ощутила, как мой зверь обернулся вокруг зверя Мики. Он лежал как зародыш в безопасном тепле утробы и ждал. А я питалась от него не хуже любого вампира. Я всегда думала, что надо пить кровь, чтобы стать одним из них. Но я ошибалась, ошибалась во многом. И я не мешала Мике меня держать. Я слушала, как бьется его сердце мне в спину, и рыдала.Глава 12
Машину вел Натэниел, потому что меня слишком трясло. Я действовала, двигалась вперед, решала проблемы по одной, но будто сама земля, по которой я шла, воздух, которым я дышала, стали ненадежными и незнакомыми. Будто изменилось все, потому что изменилась я. Но я знала, что это не так. Я знала, что как бы тебе ни было плохо, какие бы страшные вещи с тобой ни случились, мир продолжает вертеться вокруг своей оси. Остальной мир даже понятия не имеет, какие чудовища грызут тебе сердце. Когда-то, давным-давно, меня поражало, как это так: такое смятение, такая боль, а миру глубоко на все наплевать. Мир, творение в целом, создан так, чтобы продолжать жить, жить дальше без любого из нас. Ощущение полного пренебрежения, и, собственно, справедливое. Но опять-таки: если бы земля переставала вертеться только потому, что у кого-то из нас случился неудачный день, мы бы уже летали в космосе. Так что я съежилась на пассажирском сиденье джипа в предрассветной темноте, зная, что переменилась только я. Но перемена случилась такая, что ощущалась она, будто мир сменил орбиту — чуть-чуть. Июнь вернулся к обычной своей липкой жаре. Натэниел был одет в топ и шелковые спортивные шорты. Волосы длиной почти до лодыжек он заплел свободной косой, подсунутой под ляжку на сиденье. Опыт говорил ему, что если пустить косу на пол, она мешает нажимать педали. И рычаг переключения скоростей тоже может запутать. У меня таких длинных волос не было никогда. Он только пару месяцев назад получил права, хотя ему уже было двадцать. Габриэль, их прежний альфа, независимости не поощрял. Я ее даже слегка от них требовала — в той мере, в которой они на нее способны. Сначала Натэниел терялся, когда я требовала от него, чтобы он сам за себя решал, но в последнее время оно стало получаться лучше. Что давало надежду, а какая-то надежда мне нужна была прямо сейчас. Он привез мне одежду в эту импровизированную больницу. Черные джинсы, темно-синяя футболка, черный лифчик, достаточно низкий, чтобы не вылезать из-под выреза, трусы ему под цвет, черные спортивные носки, черные кроссовки, черная рубашка с короткими рукавами, чтобы прикрыть кобуру с «браунингом». Меня все уговаривали купить главный пистолет поновее, и, быть может, были правы. Есть, наверное, что-то, лучше «браунинга» подходящее к моей ладони. Но я все откладывала — «браунинг» был у меня вроде как часть тела. Без него я ощущала себя как без руки. И нужно что-то посерьезнее размера рукояти, чтобы уговорить меня сменить оружие. Пока что — только я и «браунинг». Натэниел привез еще мои наручные ножны и серебряные ножи к ним. Их я собиралась оставить в машине, раз на мне короткие рукава. Слишком получился бы агрессивный наряд для полицейского участка. Только недавно я заменила черные ножны, которые погибли в Нью-Мексико. Это был спецзаказ, и мучо экстра динеропришлось потратить, чтобы ускорить работу, но дело того стоило. Больше нигде на теле я не могла носить ножи такого размера, чтобы можно было сесть и рукоятка не вылезла. Мы ехали молча. Натэниел даже радио не включил, что он любил делать — редко он ездил в тишине, если мог включить музыку. Но сегодня он не стал. Наконец я задала вопрос, на который все никак не было времени. — Кто мне положил «дерринджер» в карман халата? — Сейчас «дерринджер» ехал в бардачке. — Я. — Спасибо. — У тебя всегда на первом плане два дела: одеться и вооружиться. — Белозубая улыбка мелькнула в свете пролетевшего уличного фонаря. — Не знаю, что для тебя главнее. Я тоже улыбнулась: — И я не знаю. — Как ты? — осторожно спросил он в тишине несущейся машины. — Не хочу вдаваться. — Ладно. Он был один из немногих, кто верил моему первому слову и не продолжал напирать. Если я сказала Натэниелу, что не хочу разговаривать, то мы будем ехать молча. Эта тишина сейчас, честно говоря, была одним из самых приятных звуков за сегодняшний день. Натэниел припарковался, и мы вышли. У меня была с собой лицензия истребителя, и почти весь здешний народ знал меня в лицо. Тут до меня дошло, что они считают меня мертвой. По дороге к дверям я сообразила, что надо было, наверное, позвонить заранее и обрадовать, но уже было поздно. Я уже была на ярд от двери. Привычное зрелище интерьера, где я обычно проходила, махнув рукой в знак приветствия, но сегодня дежурный выкатил большие глаза и показал мне, чтобы проходила налево, не через металлодетектор. Однако при этом он взялся за телефон. Ручаться могу, что он звонил в отдел. Не каждый день видишь людей, вставших из могилы. То есть я-то вижу, но копы в большинстве своем — нет. Я поднималась по лестнице в группу РГРПС, когда детектив Клайв Перри выглянул из дверей. Он был худощавый красивый афроамериканец, и самый неуклонно вежливый человек на этом свете. Он, увидев меня, действительно оступился и удержал себя от падения, лишь ухватившись за перила. Даже прислонился к стене, будто ноги его не держали. Вид у него был потрясенный — нет, испуганный. — Анита! — сказал он с придыханием. Второй раз за все время нашего знакомства он назвал меня по имени. Я всегда была только миз Блейк. Я ответила тем же тоном, с улыбкой: — Привет, Клайв, рада тебя видеть. Он глянул на Натэниела, снова на меня. — Но вы же... то есть нам сказали... — Он выпрямился. Даже видно было, как он старается взять себя в руки. Когда мы дошли до ступеньки, где стоял Перри, он спросил меня: — Вы умерли? Я улыбнулась, но почувствовала, как улыбка сползает с лица, когда посмотрела в его глаза. Он спрашивал серьезно. Наверное, раз я поднимаю мертвых, чтобы жить самой, вопрос не так уж смешон, но и еще одно: потрясение его связано не только с тем, что увидел, как я расхаживаю. Был еще и страх перед тем, чем я сейчас стала. Он подумал, что я — ходячий мертвец. В некотором смысле он был ближе к истине, чем мне хотелось признавать, но в остальных — очень далек. — Нет, Клайв, я не умирала. Он кивнул, но глаза его остались напряженными. Если я трону его за руку, он вздрогнет? Я не хотела выяснять, так что мы с Натэниелом просто прошли мимо, оставив его на лестнице. Я вошла в комнату, набитую письменными столами и озабоченным говором людей. В РГРПС три часа ночи — самый пик работы. Шум постепенно стих, когда ребята постепенно обернулись ко мне. Тишина расходилась, как круги на воде, и в конце концов я в тишине шла между столами и обращенными ко мне лицами. Натэниел держался рядом, как красивая тень. Наконец я произнесла достаточно громко, чтобы меня все слышали: — Слухи о моей смерти несколько преувеличены. Комната взорвалась шумом. Вдруг меня окружили ребята, среди них несколько женщин. Меня обнимали, хлопали по спине, жали руку. Улыбки, радостные глаза. Никто не проявил тех сомнений, что Клайв Перри на лестнице, и я подумала о его религиозном воспитании — или метафизических взглядах. Он не был сенситивом, но вполне мог вырасти в окружении людей, которые ими были. А Зебровски просто оторвал меня от земли в медвежьем объятии. Он был только пяти футов восьми дюймов роста, и не такой уж здоровый, но он завертел меня по комнате, потом все же опустил на пол, смеющуюся и не очень твердо стоящую на ногах. — Черт побери, Анита, я уже и не думал, что увижу когда-нибудь, как ты входишь в эту дверь. Он откинул со лба спутанные темные локоны, где уже начала пробиваться седина. Постричь его надо, но он всегда такой. И одежда, как всегда, не сочетается, будто он галстук и рубашку выбирал в темноте. Одевался он как дальтоник — или как человек, которому глубоко плевать. Я думаю, верно второе. — Я тебя тоже рада видеть. Слушай, говорят, вы кого-то тут держите по подозрению в том, что он меня убил? Его улыбка стала чуть поуже: — Ага. У нас в камере граф Дракула. — Так выпустите его оттуда, потому что я, как видишь, вполне жива. Зебровски прищурился: — Я видел фото, Анита. Ты была вся в крови. Я пожала плечами. Глаза его стали холодными — глазами подозревающего копа. — Прошло — сколько? Четверо суток? Ты очень бодрая для такой потери крови. Я сама почувствовала, как у меня лицо стало безразличным, далеким, холодным и непроницаемым, как у любого копа. — Ты можешь выпустить Жан-Клода? Я бы хотела его отвезти домой до рассвета. — Дольф захочет с тобой поговорить до твоего ухода. — Я так и думала. Ты не мог бы начать процедуру освобождения, пока я буду говорить с Дольфом? — Ты повезешь его к себе домой? — Я его заброшу по дороге к нему, хотя это совершенно не твое дело. Ты мне друг, Зебровски, но не папочка. — Никогда не хотел бы быть твоим отцом, Анита. Дольф, может быть, но не я. Я вздохнула: — Ага. Так ты подготовишь Жан-Клода к освобождению? Он секунду-другую глядел на меня, потом кивнул: — О'кей. — И глянул мимо меня на Натэниела, который скромно держался в сторонке, не мешая встрече старых друзей. — Это кто? — Мой друг, Натэниел. Он снова посмотрел на меня: — А не слишком ли молод? — Он всего на шесть лет моложе меня, Зебровски. А сегодня он меня подвез, чтобы мне не пришлось вести машину. Он глянул обеспокоенно: — А ты как вообще себя чувствуешь? — Слабость есть пока, но она пройдет. Он тронул меня за лицо, заглянул в глаза, пытаясь прочесть мысли, наверное. — Хотелось бы мне знать, что за чертовщина с тобой творится. Я бестрепетно ответила на его взгляд: — Мне бы тоже хотелось. Это его вроде как удивило, потому что он моргнул и убрал руку. — Я вытащу графа Дракулу из мешка, пока ты будешь чирикать с Дольфом. У меня чуть сгорбились плечи, и я стала следить, чтобы держаться прямо. Перспектива разговора с Дольфом меня не радовала. Зебровски пошел привести Жан-Клода, Натэниела я оставила беседовать с довольно симпатичной полицейской, а сама пошла в кабинет к Дольфу. Он стоял у дверей как небольших размеров гора. Шесть футов восемь дюймов, сложение профессионального борца. Темные волосы подстрижены ежиком, торчат голые уши. Костюм отглажен, галстук завязан безупречно. Он уже наверняка отпахал сегодня не менее восьми часов, но выглядит как новенький. Он посмотрел на меня очень внимательно: — Я рад, что ты жива. — Спасибо, я тоже. Он махнул рукой и повел меня по коридору в сторону от кабинета, от столов, к камерам для допроса. Наверное, хотел поговорить наедине — в уединении, которого не обеспечивали даже стеклянные окна его кабинета. У меня засосало под ложечкой, и пробежала внутри тоненькая струйка страха. Дольфа я боялась не так, как боялась бы одичавшего оборотня или вампира, которого надо убить. Он физического вреда мне не нанесет. Но я боялась этой крутой линии плеч, пристального холодного взгляда, которым он оглянулся, проверяя, что я иду за ним. Я ощущала, насколько он зол, почти как энергию оборотня. Чем заслужила я такой гнев? Дольф придержал для меня дверь, и я протиснулась мимо его туши. — Садись, — сказал он, закрывая за нами дверь. — Спасибо, я постою. Мне хочется забрать Жан-Клода до рассвета. — Я слыхал, что вы с ним больше не встречаетесь. — Он был задержан без предъявления обвинения по подозрению в том, что убил меня. Я жива, так что мне хотелось бы его забрать. Дольф смотрел на меня такими холодными и непроницаемыми глазами, какими смотрел обычно на свидетеля — не подозреваемого, — который не слишком ему нравится. — У Жан-Клода чертовски хороший адвокат. Как вы смогли продержать его семьдесят два часа без предъявления обвинения? — Ты — сокровище города. Я всем сказал, что он тебя убил, и мне помогли на время его потерять. — Черт побери, Дольф, тебе повезло, что не попался слишком ревностный служака и не сунул его в камеру с окном. — Да, не повезло. Я уставилась на него, не зная, что сказать. — Дольф, я жива. Он меня не трогал. — А кто? Тут уж моя очередь пришла смотреть непроницаемыми глазами копа. Он подошел ко мне, навис надо мной. Запугать меня ростом он не пытался — знал, что это все равно не выйдет. Просто он такой здоровенный. Взяв меня за подбородок, он попытался повернуть мне голову в сторону. Я выдернулась. — У тебя на шее шрамы, которых неделю назад не было. Блестящие, недавно зажившие. Откуда? — Ты поверишь, что я не знаю? — Нет. — Как хочешь. — Покажи шрамы. Я убрала волосы в сторону и позволила ему пальцем провести по зажившей ране. — Покажи остальные ранения. — А не нужна ли нам здесь для этого женщина-полисмен? — Ты действительно хочешь, чтобы их увидел еще кто-нибудь? В его словах был смысл. — Дольф, что ты хочешь видеть? — Я не могу тебя заставить показывать, но мне нужно на них посмотреть. — Зачем? — поразилась я. — Сам не знаю, — ответил он, и впервые в его голосе прозвучала усталость. Я сняла рубашку и положила ее на стол, потом вытянула левую руку и подняла рукав футболки. Он провел пальцем по следам. — Почему всегда левая рука? Ей у тебя больше достается. — Наверное, потому, что я правша. Пока мне жуют левую руку, я вынимаю правой пистолет и прекращаю это занятие. — Ты убила того, кто это сделал? — Нет. Он посмотрел на меня, на миг не сдержав злости: — Хотелось бы мне в это поверить. — Мне тоже. Тем более что я говорю правду. — И кто тебе нанес эти раны, Анита? Или что? Я покачала головой: — Этот вопрос улажен. — Черт побери, Анита, как я могу тебе верить, когда ты мне ничего не говоришь? Я пожала плечами. — Рука — это все? — Почти. — Мне нужно видеть остальные. В моей жизни много было мужчин, которых я могла бы обвинить, что они хотят заглянуть мне под рубашку, но Дольф в это число не входил. На эту тему между нами никогда не было напряжения. Я уставилась на него, надеясь, что он возьмет свои слова назад, но он молчал. Надо было знать, что не возьмет. Я вытащила рубашку из штанов и обнажила лифчик. Еще надо было его приподнять, чтобы показать круглую дыру — не шрам — над сердцем. Он потрогал ее, как и все остальные, качая головой. — Будто кто-то хотел у тебя сердце вырвать. — Он поднял глаза: — Анита, каким чертом ты смогла все это залечить? — Можно одеться? В дверь постучали, и вошел Зебровски, не ожидая приглашения, пока я все еще запихивала груди в лифчик. У него глаза полезли на лоб: — Я помешал? — Мы уже кончили. — Ну и ну! Я думал, что у Дольфа больше сил. Мы оба на него вызверились. Он осклабился: — Граф Дракула оформлен и готов к отъезду. — Его зовут Жан-Клод! — Тебе виднее. Мне пришлось наклониться и пошевелить груди, чтобы лифчик сел правильно. Они оба на меня глазели, а я из упрямства не стала отворачиваться. Зебровски глазел, потому что он жизнерадостный козел, а Дольф — потому что злился. — Ты согласна сдать анализ крови? — спросил он. — Нет. — Мы можем получить судебный ордер. — На каком основании? Я ничего не нарушила, Дольф, только показала, что я не мертва. Если бы я тебя не знала, я бы подумала, что ты разочарован. — Я рад, что ты жива. — Но горюешь, что не можешь взять Жан-Клода за задницу. Так? Он отвернулся. Наконец я попала в точку. — В этом дело? Ты огорчен, что не можешь арестовать Жан-Клода и добиться для него казни. Он меня не убивал, Дольф. И все равно ты хочешь его смерти? — Он уже мертв, Анита. Он просто не знает, что надо лежать. — Это угроза? Дольф испустил низкий глубокий выдох: — Анита, он ходячий труп. — Я знаю, кто такой Жан-Клод, Дольф. Наверное, лучше, чем ты. — Это я все время слышу. — Ты что, злишься, что я с ним встречаюсь? Ты мне не отец, Дольф. Я имею право встречаться с кем хочу. — Как ты можешь терпеть его прикосновения? И снова гнев, злость. — Ты хочешь его убить за то, что он мой любовник? — Я не смогла скрыть удивления. Он не смотрел мне в глаза. — Ты меня не ревнуешь, Дольф, и это известный нам обоим факт. Тебе не нравится, что он не человек? — Он вампир, Анита. — Он наконец посмотрел мне в глаза. — Разве можно трахаться с трупом? Уровень эмоций был слишком личным, интимным. И тут до меня доперло. — Дольф, какая женщина в твоей жизни трахается с нежитью? Он шагнул ко мне, дрожа всем телом, огромные руки сжались в кулаки. Почти багровой волной ярость залила его лицо. Скрипя зубами, он проговорил: — Выметайся. Я хотела что-то сказать в извинение, но говорить было нечего. Осторожно пробираясь мимо него, не спуская с него глаз, я вышла в коридор. Но он остался стоять, овладевая собой. Зебровски вывел меня из камеры и закрыл за нами дверь. Будь я в компании другой женщины, мы бы тут же обсудили, что сейчас произошло. Будь я в компании нескольких женщин, мы бы тоже обсудили. Но Зебровски был копом. А копы на личные темы говорить не будут. Если ты случайно узнаешь о чем-то личном, по-настоящему больном, ты будешь на фиг молчать — разве что сам объект захочет об этом говорить. К тому же я не знала, что сказать. Если жена Дольфа обманывает его с трупом, я не хотела об этом знать. У него два сына и нет дочерей — кто еще это мог бы быть? Зебровски провел меня через замолчавшую комнату персонала. Когда мы вошли, к нам повернулся человек. Он был высокий, темноволосый, с сединой на висках. Четкие суровые черты лица начали расплываться на краях, но он был красив мужественной красотой, что-то вроде Мальборо. Что-то в нем было знакомое. Но лишь когда он повернулся и стали видны следы когтей на шее, я его узнала. Орландо Кинг был одним из первых охотников за скальпами в стране, пока его чуть не убил один одичавший оборотень. Легенды не сходились в том, что это был за зверь: кто говорил — волк, кто — медведь или леопард. Подробности разрастались так обильно, что я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь знал правду, кроме самого Кинга. Кинга — и оборотней, которые чуть его не убили, если, конечно, не все они погибли при этой попытке. У него была репутация охотника, от которого еще никто не уходил, который никогда не прекращал преследования, пока не убивал свою дичь. Он зарабатывал хорошие деньги, читая лекции в стране и за ее пределами. Заканчивал он обычно тем, что снимал рубашку и показывал шрамы. Как на мой вкус, это слишком отдавало цирком, но ладно — не мое же тело. И еще он иногда консультировал полицию. — Анита Блейк, это Орландо Кинг, — представил его Зебровски. — Мы его пригласили помочь обвинить графа Дракулу в убийстве. Я сердито взглянула на Зебровски, но он лишь осклабился в ответ. Он будет обзывать Жан-Клода кличками, пока я не перестану реагировать. Чем раньше я это сделаю, тем раньше ему надоест. — Миз Блейк, — заговорил Орландо Кинг глубоким, рокочущим голосом, который я помнила по его лекциям, — я очень рад видеть вас живой. — А я очень рада быть живой, мистер Кинг. Последний раз, когда я вас слышала, вы читали лекции на западном побережье. Надеюсь, вам не пришлось прервать поездку, чтобы участвовать в раскрытии моего убийства. Он пожал плечами, и что-то в этом было, создававшее иллюзию, что он выше, шире, чем на самом деле. — Нас, тех, что посвятили свою жизнь борьбе с монстрами, так мало. Как я мог не приехать? — Я польщена, — ответила я. — Я слышала вашу лекцию. — Да, вы потом подходили ко мне поговорить. — Польщена еще раз. Вы за год встречаете тысячи людей. Он улыбнулся и тронул меня за левую руку — едва-едва. — Но среди них мало тех, чьи шрамы под стать моим. И в этом бизнесе нет даже вполовину таких симпатичных. — Спасибо. Он был старше меня поколения на два, и я решила, что его комплимент — не заигрывание, а привычка. Зебровски скалился, и по этой ухмылке можно было понять: он не считает, что Кинг всего лишь вежлив. Я пожала плечами и не стала обращать внимания. Давно уже я поняла: если делаешь вид, что не замечаешь, когда мужчина с тобой заигрывает, почти всем им надоедает, и они перестают. — Я рад снова видеть вас, миз Блейк. Тем более живой. Но я знаю, что вы спешите, чтобы успеть до рассвета выручить вашего бойфренда-вампира. Едва заметная пауза послышалась перед словом «бойфренд». Я вгляделась в его лицо — оно было нейтральным. Ни осуждения, ни порицания — только улыбка и доброжелательность. После ража, в который вошел Дольф, приятный контраст. — Спасибо, что вы понимаете. — Я был бы рад возможности поговорить с вами до моего отъезда. Опять мелькнула мысль, не закидывает ли он удочку, и я сказала единственное, что пришло мне в голову: — Для обмена опытом? — Именно. Я просто не понимаю, как действую на мужчин. Я не настолько привлекательна — или, быть может, не вижу в себе этого качества. Мы пожали друг другу руки, и он не стал удерживать мою ни на секунду дольше, чем нужно, не стискивал ее, никак ничего не сделал такого, что делают мужчины, когда заинтересованы. Может, я просто становлюсь параноиком насчет мужчин? Зебровски вывел меня через море столов забрать Натэниела. Полицейская, детектив Джессика Арнет, одна из новичков в группе, все еще развлекала Натэниела. Она глядела в его сиреневые глаза так, будто в них была гипнотическая сила. Ее не было, но Натэниел действительноумел слушать. Среди мужчин это бывает редко, и потому ценится даже больше, чем красивое тело. — Натэниел, нам пора. Он тут же встал, но успел бросить детективу Арнет такую улыбку, что у нее глаза заискрились. В обычной жизни Натэниел — стриптизер, так что охмуряет он совершенно инстинктивно. Он, кажется, одновременно и осознает, и не осознает своего действия на женщин. Когда сосредоточится, то понимает, что делает. Но когда он просто входит в комнату и к нему поворачиваются головы, он не замечает. Я тронула его за локоть: — Скажи тете детективу «до свидания». Мы уже спешим. — До свидания, тетя детектив, — сказал он. Я подтолкнула его к двери. Зебровски вывел нас наружу. Наверное, не будь с нами Натэниела, он бы продолжал задавать вопросы. Но Натэниела он видел впервые и не очень знал, что при нем можно обсуждать. Так что он молча довел нас до комнаты оформления задержанных, где в одном из трех кресел сидел Жан-Клод. Обычно здесь все время толпится народ, приходит, уходит, а поскольку места здесь как в чулане, кажется очень людно. А сейчас место занимали два торговых автомата да регистратор за своим зарешеченным окошком — новое название, поскольку слово «тюремщик» из моды вышло. Впрочем, три тридцать утра. Жан-Клод, увидев меня, встал. Белая сорочка была в пятнах, рукав разорван. Не было впечатления, что его били или как-то обижали, но обычно он фанатично относится к одежде. Такое могло быть вызвано лишь серьезными причинами. Борьбой, быть может? Я не подбежала к нему, но обняла его, прижала ухо к его груди, держась за него, как за последнюю в этом мире прочную опору. Он гладил меня по волосам и что-то приговаривал по-французски. Я уже достаточно стала понимать, чтобы разобрать, что он рад меня видеть и что я очень хорошо выгляжу. Но все остальное было просто приятным шумом. Только ощутив присутствие Зебровски у себя за спиной, я отодвинулась, но тут рука Жан-Клода нашла мою руку, и я ее взяла. Зебровски на меня глядел так, будто впервые видит. — Чего тебе? — Это прозвучало враждебно. — Я никогда тебя не видел такой... мягкой. Ни с кем. Это меня поразило. — Ты же видел, как я целовалась с Ричардом. Он кивнул: — Это было другое. Вожделение. А это... — Он покачал головой, подбирая слова. — С ним ты будто в безопасности. Мне стукнуло в голову: а ведь он прав! — А ты умнее, чем кажешься, Зебровски. — Мне Кэти читает вслух книжки для самообразования. Сам я только картинки смотрю. — Он тронул меня за руку: — Я поговорю с Дольфом. — Вряд ли это поможет. Он пожал плечами: — Если уж Орландо Кинга можно было обратить насчет монстров, то всякого можно. — То есть? — Ты когда-нибудь читала, или слышала, или видела его интервью до инцидента? Зебровски пальцами показал кавычки, произнося слово «инцидент». — Нет. Тогда, кажется, меня еще не интересовала эта тема. Он скривился: — Да, я все забываю, ты еще была в пеленках. — Так расскажи. — Кинг был мотором и звездой движения, которое хотело объявить ликантропов не людьми, чтобы их можно было убивать на месте и без суда. Потом его поцарапали, и — але-оп! — он смягчился. — Близость смерти делает с человеком такое, Зебровски. Он усмехнулся: — Она не сделала меня лучше, чем я есть. Когда-то я держала руками его живот, сводя края раны, чтобы не вылезли внутренности, пока мы ждали «скорую». Это случилось перед самым рождеством года два назад. В письмо Санта-Клаусу в том году я включила только одно пожелание: чтобы Зебровски был жив и здоров. — Если Кэти не может сделать тебя лучше, то не может никто и ничто. Он осклабился шире, потом лицо его стало серьезнее. — Я поговорю за тебя с боссом, посмотрю, нельзя ли смягчить его сердце, не прибегая к близкой смерти. Я посмотрела в это чуть грустное лицо: — Это потому, что ты увидел, как я его обнимаю? — Ага. Я порывисто обняла его: — Спасибо. Он оттолкнул меня к Жан-Клоду: — Ты лучше успей его завернуть в покрывало до рассвета. — И посмотрел мимо меня на вампира: — Берегите ее. Жан-Клод слегка поклонился: — Я готов беречь ее настолько, насколько она позволит. Зебровски рассмеялся: — Слушай, а он тебя знает! Мы так и оставили Зебровски заливаться смехом, а регистратора глазеть, потому что ночь уже становилась тоньше. Приближался рассвет, а у меня было еще много вопросов. Натэниел вел машину, мы с Жан-Клодом сидели сзади.Глава 13
Я по привычке застегнула привязной ремень, но Жан-Клод остался сидеть вплотнуюко мне, обнимая меня за плечи. Меня начало трясти, и я не могла остановиться. Будто я так долго его ждала, что начала разваливаться. Я не плакала, только позволила ему держать себя, пока меня трясло. — Все хорошо, ma petite.Ничего уже не грозит нам обоим. Я потерлась головой об его испачканную сорочку: — Дело не в этом. Он дотронулся до моего лица, приподнял его к себе в чуть подсвеченной тьме машины. — В чем же тогда? — У меня был секс с Микой. Я глядела ему в лицо, ожидая гнева, ревности, какой-то вспышки в глазах. А видела только сочувствие и не понимала. — Ты — как только что поднявшийся вампир. Даже те, кому предстоит стать мастерами, не могут побороть голода в первую ночь или в первые несколько ночей. Он непобедим. Вот почему многие вампиры нападают на ближайших родственников, когда впервые встают. Это те, о ком они думают в сердце своем, и потому вампиров тянет к ним. Только с помощью Мастера Вампиров может этот голод быть направлен в другую сторону. — Ты не сердишься? — спросила я. Он засмеялся и обнял меня: — Я боялся, что ты будешь на меня сердиться за то, что я передал тебе этот ardeur,огонь, жгучий голод. Я отодвинулась, чтобы заглянуть ему в лицо. — А почему ты меня не предупредил, что я не смогу его контролировать? — Когда речь идет о тебе, ma petite, ябольше всего стараюсь избегать недооценки. Если кто-нибудь, кого я знал за все эти века, мог бы выдержать этот тест, то это ты. Я тебе не сказал, что ты потерпишь неудачу, так как давно уже не пытаюсь предсказать, что может сделать сила с тобой или посредством тебя. Обычно ты сама себе закон. — Я была... беспомощна. И я... я не хотела его контролировать. — Конечно, не хотела. Я покачала головой: — Ardeur —это навсегда? — Я не знаю. — Сколько пройдет времени, пока я научусь им владеть? — Месяц или два, может быть, меньше. Но даже когда ты научишься им владеть, поосторожнее в присутствии тех, к кому ты вожделеешь сильнее всего. От них голод вспыхнет в жилах палящим огнем. Ничего стыдного в этом нет. — Это ты так говоришь. Он держал мое лицо в ладонях: — Ma petite,уже больше четырехсот лет прошло, как я впервые очнулся и ощутил, как бушует во мне ardeur,но я помню. И все эти годы я помню, что плач по плоти еще острее и хуже, чем плач по крови. Я сжала его запястья, прижала его руки к своему лицу. — Мне страшно. — Конечно. Так и должно быть. Но я тебе помогу через это пройти. Я буду твоим гидом. Это может пройти за несколько дней или приходить и уходить, не знаю. Но я тебе помогу пройти через это, что бы это ни было. Натэниел заехал на парковку «Цирка проклятых», возле заднего входа. Было еще темно, когда мы вышли, но в воздухе уже ощущался грядущий рассвет. Приближение утра чувствуется кончиком языка. Джейсон открыл внешнюю дверь, будто ждал нас. Так, наверное, и было. Жан-Клод бросился к двери, ведущей на лестницу. Мы пошли за ним, но он бросил через плечо: — Мне надо принять душ до рассвета. И он покинул нас, мелькнув в двери. Мы пошли по лестнице медленнее, рядом, поскольку крупных людей среди нас не было. — Как жизнь? — спросил Джейсон. Я пожала плечами: — Почти все зажило. — Только вид у тебя сильно потрясенный. Я снова пожала плечами. — Понял, не дурак. Ты не хочешь говорить на эту тему. — Ты прав. Джейсон оглянулся на Натэниела: — Ты остаешься ночевать? — Остаюсь? Я поняла, что вопрос обращен ко мне. — Конечно. Если надо будет, отвезешь меня домой завтра... то есть уже сегодня. — Да, я остаюсь. — Тогда можешь ночевать со мной. Слава Богу, койка большая и не много видит гостей. Я глянула на Джейсона: — Жан-Клод ограничивает твой круг общения? Он засмеялся: — Нет, не совсем так. Просто женщины, которые сюда приходят, помешаны на вампирах. Они хотят спать на подземной кровати «Цирка проклятых». И хотят они не меня, а ручного вервольфа Жан-Клода. — Я не думала... — Я прервала фразу, поняв, что это оскорбление. — Давай, не стесняйся. — Я не думала, что ты такой разборчивый. — Первое время не был. Но сейчас мне как-то не хочется быть с женщинами, которым я нужен лишь чтобы похвастаться подругам, что, дескать, спала с оборотнем или на кровати, где спят вампиры. Как бы ни было это приятно на несколько минут, у меня такое чувство, что они приходят ко мне как к уроду в кунсткамере. Я взяла его под руку и чуть сжала: — Джейсон, не поддавайся этому чувству. Ты совершенно не урод. — Кто бы говорил! Я отодвинулась: — И что это значит? — Ничего, прости, случайно сказал. — Нет, ты объясни! Он вздохнул и прибавил шагу, но я была в кроссовках и не отставала. Натэниел шел следом, не говоря ни слова. — Объясни, Джейсон! — Ты ненавидишь монстров. Тебе противно быть не такой, как все. — Это неправда! — Ты смирилась с тем, что ты другая, но тебе это не нравится. Я открыла рот, собираясь возразить, но пришлось остановиться и подумать. Не прав ли он? Я ненавижу тех, кто не такой? И монстров ненавижу за то, что они другие? — Может быть, ты прав. Он оглянулся, вытаращив глаза: — Анита Блейк признает, что может быть не права? Ух ты! Я попыталась сделать сердитое лицо, но улыбка испортила весь эффект. — Мне и самой надо привыкать быть монстром — так я слышала. Он посерьезнел: — Ты действительно станешь леопардом-оборотнем? — Вот скоро и узнаем. — И тебе это нормально? Моя очередь настала рассмеяться, хотя и невесело. — Нет. Совсем не нормально, но что случилось, то случилось, и этого уже не поправить. — Фатализм, — сказал он. — Прагматичность, — возразила я. — Это одно и то же. — Нет, здесь ты не прав. Джейсон обернулся на идущего чуть позади Натэниела: — А ты как относишься к тому, что она станет леопардом? — Я по этому поводу промолчу. — Ты ведь рад, да? — Оттенок враждебности слышался в интонации Джейсона. — Нет. — Теперь она останется вашей Нимир-Ра. — Быть может. — И ты этому не рад? — Джейсон, прекрати. Ричард мне излагал свою гипотезу, что Грегори нарочно меня заразил. — Ты говорила с Ричардом? — Он явно этого не ждал. — К сожалению. — И ты знаешь, что случилось? — Насчет того, что ваши ребята взяли Грегори? Да. Я даже говорила с Джейкобом по телефону. Джейсон был удивлен: — И что ты ему сказала? — Умрет Грегори — умрет Джейкоб. — Джейкоб хочет стать Ульфриком. — Это мы тоже обсудили. — И что он сказал? — Он не станет вызывать Ричарда до конца ближайшего полнолуния. Ты лучше подбодри Сильвию, потому что, как следует из предыдущего, Джейкоб должен ее победить в ближайшие две недели. — А почему он ждет конца полнолуния? — Потому что в противном случае я пообещала его убить. — Анита, нельзя так подрывать авторитет Ричарда. — Его не надо подрывать, Джейсон. Ричард отлично с этим справляется сам. Мы уже спустились. Тяжелая дверь еще качалась там, где пролетел Жан-Клод. — Ричард — мой Ульфрик. — Я тебе не предлагаю перемывать ему косточки. Он разрушил структуру своей власти в стае, и это не предмет для сплетен, а голый факт. Джейсон остановил меня у двери: — Может, если бы ты не уходила, ты смогла бы его отговорить. Наконец-то я рассердилась: — Во-первых, у тебя нет права критиковать, что я делаю или чего не делаю. Во-вторых, Ричард уже большой мальчик и сам принимает решения. В-третьих: никогда, никогдабольше не лезь ко мне со своей критикой. — Ты мне уже не лупа, Анита. Гнев ударил изнутри обжигающей волной, сжал плечи, руки, пролился до пальцев. Никогда раньше я не испытывала столь быстрой и столь полной ярости. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы взять себя в руки и не ударить наотмашь. Что же это со мной такое? — Что с тобой? — спросил сзади Натэниел. — Ничего хорошего. — Послушай, — сказал Джейсон, — ты меня прости, но я не хочу, чтобы Джейкоб оказался во главе стаи. Я ему не доверяю. Пусть Ричард мягкосердечный слюнтяй, убежденный реакционер и кто угодно, но он парень честный и интересы стаи искренне ставит выше своих. Я не хочу этого терять. Я глядела на него, пытаясь рассосать ком злости в горле. И голос мой прозвучал придушенно: — Ты боишься того, что будет с вами со всеми, если власть возьмет Джейкоб. Он кивнул: — Да. — И я тоже. Он посмотрел в мое лицо изучающим взглядом: — Если Джейкоб убьет Ричарда в честном бою, что ты сделаешь? — Ричард больше мне не любовник, и я не лупа. Если это будет честный бой, я не смогу вмешаться. Я сказала Джейкобу, что, если бой будет честным и после полнолуния, я не буду мстить. — Ты не отомстишь за смерть Ричарда? — Если я убью Джейкоба, а Ричард и Сильвия уже будут мертвы, кто возьмет власть? Я видала, что бывает с группой оборотней, у которых нет альфы-вожака. И не допущу, чтобы с волками вышло как с леопардами. — Если Джейкоб умрет до того, как вызовет Сильвию, тебе не придется об этом беспокоиться. Уходящая было злость вернулась. — Джейсон, одно из двух. Либо я тебе не лупа и не доминант — а тогда ничем не могу помочь, — либо я все еще лупа и все еще для тебя доминант, тот, к кому ты прибегаешь за такой помощью. И раньше, чем снова затевать со мной спор, подумай и реши этот вопрос. — Лупой ты быть не можешь, так проголосовала стая. Но ты права, здесь нет твоей вины. Тебе придется еще помочь себе самой до того, как ты сможешь помогать другим. Я прошу прощения, что затеял спор. — Извинения приняты. — Я тебя просил убить Джейкоба не потому, что ты моя лупа или доминант. Я обратился к тебе, потому что знал: ты уже об этом подумала. Попросил тебя, потому что если ты решишь, что так лучше для стаи, ты это сделаешь. — Дела стаи меня больше не касаются — так мне говорят со всех сторон. — Говорят те, кто не знают тебя так, как я. Я от него отодвинулась: — На что это ты намекаешь? — На то, что если ты кому-то дала свою дружбу — свою защиту, — ты ее не отнимешь даже вопреки желанию защищаемого. — Если я убью Джейкоба, Ричард мне никогда не простит. — Но он же тебя бросил? Что ты теряешь, убив Джейкоба? Ничего. А если не убьешь его, то потеряешь и Сильвию, и Ричарда. Я протиснулась мимо него: — Как мне надоело делать черную работу за каждого! — Никто не умеет делать эту черную работу лучше тебя, Анита. От этих слов я остановилась и повернулась к нему: — А этона что намек? — Ни на что не намек, Анита, голая правда. Глядя в эти до невозможности серьезные глаза, я хотела бы поспорить, но не могла. Мне казалось, что хуже сегодня мне уже не может прийтись — но я ошиблась. От взгляда Джейсона, от его слов мне стало совсем хреново. Кажется, уже ничего более гнетущего ночь мне не приготовила.Глава 14
До рассвета оставались минуты, когда из двери вышел Жан-Клод в халате. — Можешь расположиться в кровати, ma petite,я пойду к себе в гроб. Боюсь, твоим нервам уже достаточно досталось, чтобы еще и мне умирать на твоих руках на восходе. Я хотела возразить, потому что желала, чтобы он держал меня в самом худшем смысле этого слова, но он был прав. На эту ночь потрясений мне было достаточно. — Со мной останется Натэниел, — сказала я. Какая-то мысль мелькнула на лице Жан-Клода. — И еще Джейсон. — Зачем? — У меня нет времени объяснять, ma petite,но пожалуйста, поверь мне, что Джейсон тоже должен здесь быть. Так лучше. Я уже ощущала дрожь рассвета, хотя еще глубоко под землей. — Ладно, пусть Джейсон тоже остается. Жан-Клод уже подходил к двери. — Я ему скажу по дороге в зал гробов. Прости, что приходится так тебя оставлять, ma petite. —Иди, уже почти рассвет. Он послал мне воздушный поцелуй и исчез, оставив чуть приотворенную дверь. Натэниел сидел на углу кровати с безразличным лицом, даже тело ничего не выражало. Он очень хорошо умел выглядеть безобидным, даже внушающим спокойствие. Я спала четверо суток напролет и все же ощущала усталость, неимоверную усталость. Скорее не физическую, а как после сильных умственных перегрузок или эмоциональных. Я вымоталась. — Давай спать, — сказала я. Натэниел, не говоря ни слова, стащил с себя топ, сбросил ботинки, стянул носки и начал расплетать волосы. Я знала, что это не быстро, и потому пошла тем временем в ванную. Давно я уже не видала ванной комнаты Жан-Клода с этой причудливой черной ванной, такой просторной, что годилась бы для небольшой оргии. Серебряный лебедь, из клюва которого шла вода, напомнил мне фонтан. Но сегодня — никаких ванн. Только заснуть и забыться. Все забыть. Конечно, я не могла выйти в белье и в рубашке, которую для меня привез Натэниел: как бы она ни была красива и удобна, для ночной рубашки ей не хватало длины. В джинсах я спать не могу: неудобно. Черт, почему так важны мелочи в такую ночь, когда летит в тартарары все самое главное? В дверь постучали. — Натэниел, я через минуту выйду. — Это Джейсон. — Что тебе нужно? — Тебе Жан-Клод не сказал, что я сегодня с тобой сплю в одной койке? — Упомянул. — Так он еще и прислал тебе пижаму. Подумал, что ты могла ее не захватить. Я подошла к двери и открыла. Джейсон стоял в боксерских шелковых трусах, достаточно просторных, чтобы служить спальными. Вполне приемлемыми, должна добавить, чтобы нам с ним спать в одной кровати. Джейсон, будь его воля, спал бы в мини-плавках — а то и без них. Он протягивал мне сложенный красный атлас. Я взяла его и развернула. На самом деле это было два предмета — свободный топ с завязками позади и шорты. Очевидно, это рассматривалось как спальный гарнитур. — Он велел тебе сказать: из всего, что могло бы тебе подойти, это закрывает максимум. Конец цитаты. Я вздохнула: — Спасибо, Джейсон, это подойдет. — И я закрыла дверь, не дожидаясь ответной реплики. Топ, который выглядел свободным, на самом деле очень тесно прилегал к грудям. Сразу было бы видно, холодно мне или нет. Шорты обрезаны так высоко, что штанины кончались почти на талии. Как-то они закрывали все, при этом не оставляя простора воображению. Очень стильный ансамбль, как я полагаю. Я открыла дверь и выключила в ванной свет, выходя. Джейсон уже устроился под одеялами с правой стороны кровати. Натэниел остался сидеть на другом краю. Он встал, когда я вошла, и расплетенные волосы шевельнулись живым занавесом. — Моя очередь, — тихо сказал он, включая свет в ванной и закрывая за собой дверь. — Ты прелестно выглядишь, — сказал Джейсон. — Джейсон, прекрати комплименты. Мне и без того чертовски неловко в этом гарнитуре. — Так сними его, кто тебе мешает? Я сердито на него посмотрела. Он похлопал по кровати рядом с собой, ухмыляясь: — Иди ложись. — Разозли меня, и я тебя отправлю спать в твою комнату. — Жан-Клод велел мне оставаться сегодня с тобой. — Я могу настоять. — Мой пистолет лежал на одежде, под рукавом. — Если бы ты меня могла застрелить только за то, что я дразнюсь, я бы давно уже был бы мертв. — Джейсон, я тебя прошу, у меня была трудная ночь. Пожалуйста, веди себя прилично хоть в этот раз. Он вскинул руку в бойскаутском салюте: — Честное слово, кусаться не буду. Это напомнило мне о Мике и заставило покраснеть, что в данной ситуации было совершенно неуместно. Джейсон вытаращил глаза: — Такой реакции я у тебя еще никогда не видел. Надо будет запомнить реплику. — Ты мне просто напомнил об одной вещи, которая меня смутила, вот и все. Улыбка его стала чуть поуже. — Я так и знал, что дело здесь не во мне. — И нянчить твое самолюбие я тоже не собираюсь, Джейсон. Занимайся этим сам. — Как всегда. — Улыбка его исчезла, лицо стало серьезным. С соломенными волосами и синими глазами он как-то неуместно смотрелся на черном шелке; его выгоднее оттенял бы какой-то другой цвет. Конечно, кровать эта была создана как фон не для Джейсона, а для Жан-Клода. Этой мысли хватило. Я ощутила его в гробу, мертвым для мира, ушедшим туда, куда после восхода солнца уходят вампиры. Ощущение было далеким, неспособным меня удержать или мне помочь. От него лишь веяло холодом и еще большей неуверенностью. Я прислонилась к тяжелому вишневому столбу кровати, опираясь на него рукой. Но у меня недостаточно большая кисть, чтобы взяться за такой широкий столб. Кровать была большая — не меньше двуспальной. — В чем дело, Анита? Я покачала головой: — Мне не хочется об этом говорить. — Извини, я буду вести себя прилично. Обещаю. — И дразниться не будешь? Он попытался сохранить серьезность, но улыбка пробилась. — Я бы обещал больше не дразниться никогда, если бы думал, что смогу сдержать слово. Но я обещаю постараться сегодня тебя больше не дразнить. Годится? Я не могла не улыбнуться: — Думаю, это честно. — И я села на край кровати. — Ты сегодня будто потерянная. Это было так близко к тому, что я сама о себе думала, что я повернулась к нему. — Это так заметно? — Только для того, кто тебя знает. — И ты меня настолько хорошо знаешь, Джейсон? — Иногда. А иногда ты меня полностью поражаешь. Я натянула одеяло и влезла под простыню, сбросив тяжелое атласное покрывало. И оставила прилично места между собой и Джейсоном. Пистолет я сунула под подушку, поставив его на предохранитель. И — дополнительная предосторожность — поскольку я спала с теми, кто пистолетами не пользуется, в камере не было патрона. — Честно, Анита, можешь придвинуться ближе, я буду прилично себя вести. — Знаю. — И не потому, что это не понравилось бы Жан-Клоду и Ричарду. — Ричард уже со мной не встречается, Джейсон. Он уже не мой. — Даже от этих слов мороз пробежал по коже и засосало под ложечкой. — Может, он так говорит, но если он узнает, что я пытался что-нибудь предпринять, что-нибудь серьезное, он меня заставит об этом пожалеть. — Почему? — Пусть он с тобой не встречается, но я готов прозакладывать любимую часть тела, что он не потерпит, если ты будешь встречаться с любым другим вервольфом. То, что он не может тобой обладать, еще не значит, что он тебя не хочет. Я смотрела на него, обняв покрытые простыней колени: — Когда это ты стал таким умным? — У меня бывают просветления. — Что да, то да. — Я не смогла сдержать улыбки. Мы еще оба улыбались, когда Натэниел вышел из ванной. — Натэниел, выключи свет. Он выполнил мою просьбу, и чернота стала полной. Свет управлялся от таймера, и через несколько часов должен был постепенно включиться. Но до тех пор темнота будет настолько плотной, будто кто-то пролил чернила. Обычно темнота меня не беспокоила, но сейчас вызвала приступ клаустрофобии, будто меня зажала чья-то большая черная ладонь. Рядом с кроватью стоял Натэниел — я его чувствовала. — Пожалуйста, включи свет в ванной и оставь дверь открытой. Он вернулся и сделал, как я попросила. Одна из приятных черт Натэниела — он не спорит с приказами. Когда-то это меня раздражало, сейчас я иногда на это рассчитывала. Он оставил щелку в двери, так что косая полоска света падала оттуда и ложилась рядом с кроватью. Натэниел приподнял простыню и залез в кровать, не говоря ни слова. Но это значило, что я должна подвинуться к Джейсону. Нащупав пистолет, я передвинула его вместе с подушкой. Но Натэниел меня не теснил, и между нами всеми оставалось еще достаточно места. Не столько, сколько мне хотелось бы, но все же. Я даже могла перевернуться сбоку набок, никого не задев. Конечно, не так просторно, как я сплю дома. Натэниел и остальные леопарды дома сворачиваются в большие клубки. Последние полгода я по большей части спала среди них. К сожалению, дошло до того, что я, когда спала одна, чувствовала себя одиноко. Натэниел машинально перевернулся набок, повернувшись ко мне спиной, ожидая, когда я сокращу между нами дистанцию. Он уже убрал волосы на одну сторону, как убирают с дороги одеяло, оставив голой гладкую шею. Я полежала секунду-другую, потом подумала: да и черт с ним. И придвинулась к нему, прижалась к гладкой теплоте его тела, обняв его рукой за талию. Он был на пару дюймов выше меня, как раз настолько, что я, чуть сдвинувшись вниз, могла уткнуться лицом к нему в спину, в ямку между лопатками. Так мы отходили ко сну уже довольно давно. — Вот теперь я чувствую себя лишним, — сказал Джейсон. Я вздохнула, чуть крепче прижав к себе Натэниела. — Ты обещаешь ничего не пытаться? — Обещаю быть хорошим. — Это не то, о чем я спрашивала. Он тихо засмеялся: — Ты куда лучше научилась играть в эту игру. О'кей, обещаю ничего не пытаться. — Тогда можешь пододвинуться, если хочешь. — Ты же знаешь, что хочу. Я ощутила, как он придвигается к нам. — И еще ты обещал быть хорошим. — Ты еще понятия не имеешь, насколько я хорош. — Последние слова он произнес, придвинувшись очень близко. — Джейсон, напрашиваешься. — Извини. Но по голосу не слышно было, чтобы он смутился. Он прильнул к моей спине, его тело выгнулось вдоль моего, колени почти точно вошли под мои. Мы с ним отличались ростом не больше, чем на дюйм, и улеглись почти вплотную. Определенные части его анатомии оказались напротив моих ягодиц, и трудно было не заметить, что он очень рад быть рядом со мной. Еще недавно я бы заставила его отодвинуться, но последние месяцы я провела за изучением этикета оборотней. Мужчина изо всех сил старается не вызвать у себя эрекции и не использовать ее, если первое не удается. Женщины стараются этой эрекции не замечать. Такое правило. Так можно притворяться, что мы просто щенки, которые спят одной счастливой кучей. Что-то заметить — и вся система развалится. Я поняла, что это меня не беспокоит. За полгода я выучила, что это вещь непроизвольная, из тех, что иногда случаются, ничего личного. Наверное, Джейсон был разочарован, рассчитывая на более бурную мою реакцию. Когда я не прореагировала совсем, он чуть отодвинул от меня эту свою часть, но всем остальным прижался крепче. Я была между ними как серединка бутерброда, и это заставило меня вспомнить, как я проснулась между Калебом и Микой. Не слишком утешительное воспоминание. Но запах кожи Натэниела был мне знаком. Ванильный аромат его волос, касавшихся моего лица и уходящих под его тело, создавал уют. Я обернулась этим ароматом как одеялом, придвинулась поближе к теплой кривизне, будто хотела вдвинуться в него, и прижалась покрепче. Про себя я признала, хотя не сказала вслух, что сегодня в него вцеплюсь. Я держалась за него как за последнее прибежище, как хотела держаться сегодня за Жан-Клода, если бы это было возможно. Рука Джейсона легла мне на бедро, но я подняла ее выше, на талию, подоткнув между собой и Натэниелом — больше ее действительно было девать некуда. Его рука лежала на моей ноге очень тихо, будто он напрягся, ожидая от меня возражений. Их не последовало, и мышцы его расслабились, он даже придвинулся ко мне целиком. Сумел за это время даже успокоиться. Молодец. Честно говоря, ощущать Джейсона спиной было приятно. Обычно я обнимала Натэниела — позиция доминанта, защищающего его своим телом, и моя спина была обращена к комнате. Но я не чувствовала себя сегодня особенно доминантной, и мне хотелось, чтобы кто-то прикрыл мою спину. И если нельзя, чтобы это был Жан-Клод или Ричард, то Джейсон — очень неплохой выбор. Несмотря на все его подколки, он мой друг. Натэниел заснул первым — обычно он отключался раньше меня. Почему-то я знала, что Джейсон еще не спит, прижавшись к моей спине и держа у меня на бедре руку. Он был напряжен, когда я уже начала уплывать, и — странное дело — это было уютно. Джейсон в буквальном смысле слова держал мою спину. То есть я могла спать, и если кто-то или что-то войдет в дверь, мы с этим справимся. Наверное.Глава 15
Мне снился сон. Какая-то путаница насчет тел, бега и звонков, от которых толпа бежала быстрее. Звонков? Я проснулась настолько, чтобы почувствовать, как рядом со мной шевельнулся Натэниел. Он перевалился через край кровати и вернулся, держа в руках мой мобильник, извлеченный из груды одежды. — Это тебя. — Господи, который сейчас час? — пробормотал спросонья Джейсон. Я открыла телефон и приложила его к уху, не ответив на вопрос Джейсона. — Я слушаю. — Я успела проснуться только наполовину. — Анита? — Да. Кто это? — Рафаэль. От этого я села. Рафаэль — царь крысолюдов. Эквивалент Ульфрика. И еще он союзник Ричарда. — Слушаю, что случилось? — Во-первых, мои соболезнования. Мне сказали, что ты можешь оказаться истинной Нимир-Ра в ближайшее полнолуние. — Смотри, как быстро расходятся вести. — Я попыталась это сказать без желчи, но не вышло. — Во-вторых, я знаю, что стая захватила твоего леопарда и ты должна попытаться выиграть его у них сегодня. Тебе разрешено приводить союзников, и я сочту за честь, если ты позволишь крысолюдам тебя сопровождать. — Я благодарна за такой жест, Рафаэль, ты себе и представить не можешь, как благодарна, но я больше не лупа. У тебя договор со стаей, а я уже не вхожу в нее. — Да, правда. Но ты однажды рисковала собой, чтобы спасти меня от пытки и вероятной смерти. Я тебе говорил, что мы, крысолюды, не забываем, кто и что для нас сделал. — А твой договор с Ричардом? — Он с Ричардом, а не со стаей. — Но если ты появишься за моей спиной, это все равно будет конфликт интересов. Ты так не считаешь? — Я так не считаю. Я думаю, это будет значить вот что: если Ричард перестанет быть Ульфриком, крысолюды перестанут быть союзниками вервольфов. — Ты придешь сегодня со мной, чтобы ясно дать понять: у тебя договор с Ричардом, а не со стаей? Джейсон сел на постели. — Да, — ответил Рафаэль. — Разумно с твоей стороны. — Спасибо за комплимент. — Значит, ты тоже не в восторге от Джейкоба? Джейсон придвинулся ближе, будто слышал и вторую сторону разговора. Может, и слышал. — Нет, — сказал Рафаэль. — Как и я. — Тогда я буду у тебя сегодня, и оттуда поедем в лупанарий. — Только ты? — Ну нет, мы там будем приличной массой, чтобы сторонники Джейкоба поняли. — Мне нравится ход твоих мыслей, — сказала я. — Лучше бы он нравился Ричарду, — вздохнул Рафаэль. — Ты тоже пытался его уговорить казнить Джейкоба? — Я знал, что ты поймешь как проблему, так и необходимое решение, Анита. — Я-то понимаю. Лучше бы Ричард понимал. — Да, — сказал Рафаэль, — да. Джейкоб — далеко не Ричард, но у него есть качества, которые я желал бы передать Ричарду, если бы мог. — И я тоже. — Сегодня у тебя дома, как до конца стемнеет. — Я буду. И, Рафаэль... — Да? — Спасибо тебе. — Благодарности не нужны. Крысолюды у тебя в долгу, а долги мы платим. — И это даст тебе возможность создать угрозу Джейкобу и его сторонникам, не делая ничего такого, что могло бы развязать войну, — сказала я. — Я уже сказал, Анита, ты понимаешь то, чего не понимает Ричард. До вечера. — До вечера. Он повесил трубку, я закрыла телефон. Джейсон уже нависал над моим плечом. — Так я слышал, что Рафаэль и его крысолюды будут сегодня в лупанарий на твоей стороне? — Ты побежишь настучишь Ричарду? — Я заглянула ему в лицо. Нас разделяли несколько дюймов. — Нет. Я выкатила глаза. — Если Ричард не спросит конкретно: «Будет ли сегодня присутствовать Рафаэль в качестве союзника Аниты?» — я не обязан отвечать. А добровольно стучать я не побегу. — Это как-то сильно обрезает твой обет повиновения, не находишь? — Я верен Ричарду. А если с тобой сегодня будут крысы, это Ричарду на пользу, а не во вред. Я кивнула: — Иногда приходится скрывать что-то от Ричарда для его же пользы. — К сожалению, — вздохнул Джейсон. Я отдала телефон Натэниелу, который положил его на пол среди моих вещей. Я глянула на часы. Десять утра, мы уже проспали часов шесть с небольшим. Пора начинать день. Урра! Еще несколько часов до пробуждения Жан-Клода. Я завернулась в одеяло. Натэниел перевернулся набок, рука лежит поперек моего живота, одна нога переплетена с моими. Вторая его любимая поза для сна, хотя мне часто приходилось его отодвигать, чтобы заснуть самой. Но сейчас я не спала, а думала, так что все путем. Он потерся щекой о мое плечо, и слабое движение нижней части торса прижало его ко мне. Под шелковыми шортами он был стоячий и твердый. Утро, он мужчина, так что это нормально. Обычно я бы не обратила внимания — то, чего стараешься не замечать, но сегодня... сегодня от этого ощущения у меня внизу живота свернулся спазм. Голод пробежал как огонь, сквозь меня, поверх, внутрь. Натэниел застыл неподвижно. Джейсон сел, потирая голые плечи: — Что это было? Я пыталась не шевелиться, не дышать, замереть, как Натэниел. Я пыталась думать о чем-нибудь другом, не о тепле его тела, прижатого к моему. Не ощущать упершейся в меня готовой твердости из-под атласа спортивных шортов. Схватив простыню, я одним движением сорвала ее с нас обоих и смотрела вдоль его тела, наших тел, стиснутых вместе. Шорты облегали его сзади, как вторая кожа. Ardeurбился во мне новым пульсом, который я никогда раньше не ощущала, и мои зверь восстал с ним из глубин. Будто они были связаны накрепко. Голод терзал меня, и зверь проснулся вместе с ним, заворочался, как ленивый кот, потягиваясь и не сводя глаз с мыши. Только то, что кот хотел сделать с мышью, было не только против законов природы, но и физически невозможно. Беда была в том, что мышь пахла ванилью и мехом и была теплой и набухшей. Я хотела перевернуть его на спину, сорвать с него шорты, увидеть то, что ощущала. Я хотела лизнуть его в грудь, ниже, в живот и... Видение было так сильно, что мне пришлось закрыть глаза. Но видение было не единственной проблемой. Запах, сладкий запах его кожи, неодолимое желание навалиться на него, даже не для секса, а чтобы вымазать себя его ароматом, надеть как платье. — Анита! — Это позвал Джейсон. — Что происходит? Я открыла глаза. Он склонился ко мне, приподнявшись на локте, и ardeurрасширился, охватив и его. Он не различал. Я тронула лицо Джейсона, погладила по щеке, провела пальцем по полным губам. Он отодвинулся, чтобы сказать: — Жан-Клод говорил, что ты получила от него голод, его инкуба. Я не верил... — моя рука полезла ниже, на шею, на грудь... — до этой минуты. Рука остановилась у него над сердцем. Оно билось под моей ладонью, и вдруг я ощутила в ней собственный пульс, будто сердце мое скользнуло через руку в ладонь к его телу. — Спроси меня, зачем Жан-Клод заставил меня сегодня здесь остаться. Я только глядела — не могла думать, не могла говорить. Я только чувствовала его сердце, почти ласкала его. Оно забилось сильнее, быстрее. Мое сердце стало его догонять, и они забились вместе, и было невозможно сказать, когда замирает одно и начинает биться другое. Его сердцебиение ощущалось у меня во рту, будто билось оно во мне, оно ласкало нёбо, будто я уже впилась в него зубами. Я закрыла глаза и попыталась отвлечься от приливов и отливов его тела, его тепла, его голода. — Жан-Клод боялся, что ты попытаешься съесть Натэниела. Я должен был сделать так, чтобы этого не случилось, — сказал он с придыханием. Я поднялась, и руки Натэниела обжали мне талию, его лицо прижалось к моему боку. Я села рядом с Джейсоном, и соблазнительная тяжесть Натэниела повисла на мне. Рука моя оставалась на груди у Джейсона, на его сердце. Ему бы надо было отодвинуться, но он не стал. Я ощущала желание, голод, владевший им. Это было чистое желание — не силы, ничего такого, — он желал именно меня. Не любовь, но своего рода чистота. Он просто меня хотел. Я вгляделась ему в глаза, но там не было обмана, не было задних мыслей. Джейсон не хотел укреплять свою власть, не хотел обретать мистическую энергию, но просто хотел быть со мной, держать меня в объятиях. Джейсона я всегда считала чем-то меньше, чем другом. Этакий забавный молодой тип, которого не надо принимать всерьез. ArdeurЖан-Клода дал мне заглянуть в его сердце, и оно оказалось таким чистым, какого я давно не видела. Я поглядела на прильнувшего ко мне Натэниела. Его сердце я тоже знала. Он хотел меня физически, но еще больше он хотел, чтобы я хотела его. Он хотел принадлежать мне во всем. Он жаждал безопасности, своего угла, кого-то, кто будет о нем заботиться и о ком можно заботиться самому. Во мне он видел все, что утратил за годы жизни. Но видел он на самом деле не меня, а свой желанный идеал. Я погладила его по руке, и он уткнулся в меня. Оглянувшись на Джейсона, я дала своей другой руке упасть с него, но при этом будто что-то из него вытащила: его сердце все еще билось в моем теле. Для этого нам не нужно было прикосновение. То, что Джейсон хочет меня без всяких дополнительных мотивов, вызвало у меня желание его вознаградить. Заставило чуть полюбить его. Это желание победило голод, укротило моего зверя, дало возможность думать. — Прочь, вы оба, прочь! — Анита, это ты? — Джейсон, уходи! Забирай его и уходи! — Я не хочу уходить, — возразил Натэниел. Я схватила его волосы в горсть и вздернула его на колени. В его глазах я думала увидеть страх или обиду за такое предательство, но увидела только готовность. Используя его волосы как рукоять, я подтянула его к себе почти лицом к лицу. У него колотилось сердце, тело наполнялось радостным предвкушением, когда я подтягивала его к себе. Натэниел никогда не скажет мне «нет». А если тебе не могут сказать нет, то получается изнасилование или вроде того. Во мне бушевал ardeur,заставляя дышать прерывисто и со всхлипом. Мне хотелось поцеловать Натэниела, наполнить его рот своим языком. Но я знала, что, если я это сделаю, станет поздно. Голос у меня звучал придушенно: — Когда я тебе говорю «уходи», ты уходишь. А теперь прочь от меня! Я отпустила его волосы настолько резко, что он свалился спиной на кровать. Джейсон уже стоял с другой стороны, оттаскивая от меня Натэниела, подталкивая его к двери. Глядя на них, мне хотелось заорать или заплакать. Они так хороши сейчас для питания! Воздух сгустился от взаимного желания, а я их выгоняю. И все еще ощущаю биение их сердец, как конфетку на языке, как двойное эхо моего сердца. Я закрыла глаза и заорала — без слов, полный боли крик. Как будто голод вдруг допер, что я делаю — отсылаю их. Он бушевал, выдавливая из меня рваные стоны быстрее, чем я успевала дышать. Я лежала на кровати среди шелковых простынь, извиваясь и вопя. Вдруг нахлынуло воспоминание — не мое, об этой неудовлетворенной нужде, запертой во тьме, где ни одна рука не коснется тебя, ничья кожа не сольется с твоей. Я ощутила тончайший край бешенства Жан-Клода после этого наказания. Он исцелился, но память еще болела. Чьи-то руки прижимают меня к кровати. Я открыла глаза — это Джейсон и Натэниел. Каждый из них держал меня за руку и за ногу. Каждый из них мог бы поднять небольшого слона, но мое тело, извиваясь, подбрасывало их, заставляло бороться со мной. — Анита, ты себя ранишь, — сказал Джейсон. Я поглядела на себя и увидела на руках и ногах кровавые царапины. Наверное, это сделала я, но не помнила как. Вид этих кровавых ниток меня успокоил, заставил затихнуть под их руками. — Я найду, чем тебя связать, пока не встанет Жан-Клод, — сказал Джейсон. Я кивнула, боясь говорить — боясь того, что могу сказать. Он оставил Натэниела меня держать, но в одиночку это можно было сделать, лишь держа мне руки и прижимая телом к постели. Не полный контроль, но так он помешает мне себя ранить. Волосы Натэниела упали на наши тела с сухим шорохом, и мир стал виден лишь сквозь этот занавес. Его аромат, как теплый пресс, повис между ним и мной. И еще слышался запах свежей крови. Мой зверь рвался лизать раны, питаться на моей коже или, того лучше, открыть раны на Натэниеле и питаться на нем. От одной этой мысли меня свело желанием, я задергалась, не в силах удержаться, пока не освободила ноги, и только одежда нас разделяла. Он издал какой-то звук — не то протест, не то еще что-то. Я подняла руки с кровати, почувствовала, как напряглись у него мышцы, заставляя меня лечь обратно. Для него меня так держать — не должно было стоить усилий. Кроме голода, я от меток или от зверя обрела еще другие качества. Натэниел был сильнее меня, это я ощущала. Но есть вещи помимо силы, которые помогают в борьбе. Я снова подняла руки с кровати, всего на пару дюймов, и он снова надавил, заставляя меня лечь. Но, получив достаточно места, я повернула правую руку в сторону его большого пальца и освободилась. Тогда я приподнялась, целуя его в грудь, и он застыл. Я его укусила — нежно, и он слегка и тихо вскрикнул. Я стала лизать дорогу вверх по его груди, пока он все еще держал меня за левую руку, все еще прижимал нижней частью тела. Языком я пощекотала ему сосок, и он задышал быстрее. Охватив сосок зубами, я вдавила их в кожу, в плоть. Он затрепетал на мне, тело его так дернулось, что мне пришлось быть аккуратной, чтобы не прорвать кожу. Но я держала, и он стал стонать, и когда я отпрянула, то увидела почти идеальный отпечаток собственных зубов. Я лежала на спине и глядела на укус, на сосок в его середине, и меня охватывала радостная дрожь, волна восторга и чувство... обладания. Я его пометила. Я освободила левую руку, и он не стал ее держать. Он лежал, приподнявшись на вытянутых руках, прижимаясь ко мне бедрами, волосы его окружили нас каскадом. Он глядел на меня, и лицо его искажал голод. Мне не надо было говорить, как ему хочется, чтобы я окончила только что начатое. Я приподнялась поцеловать его, и его губы затрепетали под моими. Поцелуй был долгий и страстный, и он застонал горлом и вдруг свалился на меня, прижимая всем весом, и мы сцепились ртами, руками, телами в одно целое в гнезде этих роскошных ванильных волос, будто в теплом атласе. Натэниел целовал меня так, будто хотел забраться внутрь через рот, и я открылась ему, чтобы он исследовал меня, пробовал на вкус, на ощупь. И не его рука под моим топом, мнущая груди, привела меня в чувство. Это были мои руки у него в шортах, охватившие смуглую гладь ягодиц. Я смогла восстановить самообладание, бороться с желанием, с голодом. Куда, к чертовой матери, подевался Джейсон? Я бросила целовать Натэниела, бросила его трогать, но его руки, его рот бродили по моему телу. Так силен был его голод, так силен. Я не могла встать и уйти. У меня просто нет нужной силы. — Натэниел, перестань. Его рот сквозь атлас топа прижался к моей груди. Кажется, Натэниел меня не слышал. — Натэниел, перестань! — Я рванула его за волосы, прочь от меня. Топ промок там, где он присосался, Глаза у него помутнели, он будто и не видел меня. — Натэниел, ты меня слышишь? Наконец он кивнул: — Да. Любой другой возмутился бы, что его так остановили, но он смотрел на меня, и глаза его приобретали осмысленность. Он просто сделал, что я сказала, и ждал, что я скажу дальше. Я не понимала Натэниела; даже зная желания его сердца, я не могла его понять. Слишком мы были разные, но сегодня эта разница могла нам помочь. Я не стану, я не могуиметь секс с Натэниелом. Но я не могла и полностью остановиться. Мне надо было питаться. Надо было вонзить зубы в его плоть, окунуться в его похоть, я не могла иначе. — Слезь с меня. Он перевернулся на спину, глядя на меня, лежа в озере собственных волос, похожих на рыжеватую раму вокруг его тела. Я хотела видеть его целиком на фоне волос, и надо было только стянуть шорты с изгиба его тела. Видение было таким сильным, что я закрыла глаза, стала глубоко дышать. Необходимость до него дотронуться хлестала меня почти до боли, будто ardeurмог меня заставить это сделать. Может, и мог. Но я могу управлять тем, как именно я буду трогать Натэниела. Это хотя бы было мне подконтрольно. Я открыла глаза и увидела, что он смотрит на меня снизу вверх своими невозможными сиреневыми глазами. — Перевернись на живот, — велела я хриплым голосом. Он перевернулся, ни о чем не спросив, и это напомнило мне, насколько он беспомощен в руках любого доминанта. Он всегда будет делать то, что ему говорят, что бы ни сказали. Это помогло мне взять себя в руки — понимание, что я сейчас за него отвечаю. Какой-то контроль я должна сохранить, потому что у него нет никакого. Взяв горстями его густые волосы, я оттолкнула их в сторону, как подобравшегося зверя. Обнажилась четкая гладкая линия спины. Он повернул голову набок и смотрел на меня сквозь толщу волос. В нем не было страха — было бесконечное терпение, готовность и голод. Я встала над ним на четвереньки, оседлала его тело и прильнула ртом к коже. Я пролизала дорожку от плеча до плеча, но этого было мало. Я укусила его, слегка, и он чуть шевельнулся подо мной. Я укусила сильнее, и он чуть пискнул. Я сжала зубы так, что ощутила его плоть во рту, его мясо. Мне хотелось порвать его, съесть его в буквальном смысле. Желание было почти неодолимым. Я рухнула на него, прильнув щекой к его спине, и лежала, пока не овладела собой. Но аромат его кожи, ее гладкость под моей щекой, подъемы и спады дыхания подо мной — это было слишком. Я не съем его буквально, но напитаться мне надо. Я укусила кожу спины, втянула ее в рот и не стала останавливаться на этот раз, пока не ощутила металлическую сладость крови. Для того, что хотел завершить зверь, крови было мало. Но я отодвинулась от раны и пошла дальше. Я покрывала спину Натэниела следами своих зубов, и все чаще в них оказывалась кровь. Как будто чем больше я это делала, тем труднее было контролировать себя. Тело напрягалось от запаха свежей крови, наполняло меня жаром и страстями скорее пищевыми, чем сексуальными. Я сидела верхом, глядя на его спину, на свою работу. Кровь текла тонкими капельками из нескольких ран, но в основном были только отпечатки зубов. И этого было мало. Я скользнула руками под его шорты сзади, осторожно проведя ногтями по коже. Он задергался, попытался подняться на кровати, и я толкнула его назад. — Нет, — сказала я, и он затих под моими руками. И я стянула с него шорты, оставив его голым. Расставив ему ноги так, чтобы можно было вставить между ними колено, я нагнулась к этой гладкой нетронутой коже и отметила ее зубами. Здесь больше можно было набрать плоти в рот, и более мягкой. Я наполняла рот, пускала кровь красными горячими кругами, пока не услышала, как он постанывает. И не от боли. Я поднялась на колени и стала глядеть на раны, и мне хотелось ранить его еще и еще. Тогда я сбросила топ и шорты. Обнаженным теломя навалилась на его голую спину, на ягодицы, растирая по телу кровь из его ран. «Да, да, да!» — повторял Натэниел, тяжело дыша. Голод его давил, как тяжесть, как тяжелая туча, нависшая над нами. Она душила, отнимала возможность мыслить — так он этого хотел. Этого, не секса, а вот этого. Он так давно хотел, чтобы я его подавила, подчинила, взяла. Мика меня хотел, но это было желание относительно незнакомого мужчины. Мужчины, который хочет красивую и сильную подругу. Но у Натэниела было другое. Его желание нарастало, годами, в минуты тысячи близостей, тысячи отказов. Оно нарастало как давящая тяжесть в теле, в уме. Оно давило его к земле, заполняло его, и он не мог от него избавиться. Я поняла, почему Жан-Клод сказал, что мы кормимся от тех, к кому нас уже тянет. Намного больше можно было взять от Натэниела, и долгая наша история превратила эту еду в пир. Я спускалась по его телу, впиваясь в кожу, на этот раз уже не пуская кровь. Потом я легла щекой на его ягодицы, борясь с собой, чтобы не запустить руку вокруг, спереди. Борясь с растущим желанием. Я не буду его трогать, так — не буду. Когда я смогла себе довериться, я расставила ему ноги как можно шире и пошла вниз, кусая, метя нетронутые зоны, подбираясь, пока я не увидела его, зажатым между телом и кроватью. Я хотела лизнуть его туда, покатать яички во рту. Но я себе не доверяла. Я уже покрыла кровью его спину и ягодицы, и я не была в себе уверена, не могла ручаться, что я сделаю и что нет. И я пошла ртом обратно, не тронув его, и его вожделение и мое били как летние молнии, почти сюда, почти сюда. Я пробежала языком по тонкому краю кожи позади яичек, и Натэниел вскрикнул. Я всосала кожу, втянула ее в рот длинной полосой, обрабатывая ее языком и зубами, и давление разорвалось, как разрывается бурей долго собиравшаяся гроза. Он выкрикивал мое имя, а я полосовала ему ляжки ногтями и боролась с двумя видами голода, каждый из которых подмывал оторвать, откусить эту тонкую полоску кожи. Когда все кончилось, я оторвалась от него чуть-чуть, чтобы увидеть, что я его не пометила, даже не пометила зубами. Я лежала на кровати меж его ног, одной рукой обняв его за бедро, другая оказалась подо мной, и слушала, как стучит мое сердце. Мы лежали неподвижно, если не считать судорожного дыхания. Какой-то звук заставил меня посмотреть поверх ноги Натэниела, приподнявшись с гладкой, израненной кожи его ягодицы. Посередине комнаты стоял Джейсон, держа в руках что-то вроде кандалов. Глаза у него были чуть навыкате и дыхание чуть чаще обычного. Мне надо было бы смутиться, но ardeurнасытился, зверь свернулся внутри меня как довольный кот. Слишком мне было хорошо, чтобы смущаться. — Ты давно уже смотришь? — Даже мой голос звучал лениво и довольно. Ему пришлось прокашляться, чтобы ответить: — Прилично уже. Я снова залезла на Натэниела, вытянувшись вдоль, приложилась щекой к его лицу и шепнула: — Как ты? — Хорошо. — Это был шепот. — Я тебе не очень больно сделала? — Это было... чудесно. Боже мой, это было... лучше, чем я себе воображал. Я встала, погладила его по волосам, повернулась к Джейсону, все еще стоящему посреди комнаты. — Почему ты меня не остановил? — Жан-Клод боялся, что ты вырвешь Натэниелу горло или сделаешь что-нибудь в этом роде, грязное. — Голос Джейсона вернулся к норме, только чуть-чуть слышалась в нем неуверенность. — Но я смотрел. И каждый раз, когда я думал, что пора вмешаться, ты брала себя в руки. Каждый раз, когда мне казалось, что ты теряешь контроль, ты его обретала. Ты оседлала голод, ты укротила его. Я ощутила, что Жан-Клод проснулся, вздохнул впервые. Он меня тоже ощутил, ощутил, как я лежу голая на теле Натэниела, учуял запах свежей крови, ощутил, что я напиталась, и хорошо. Я почувствовала, что он идет ко мне, спешит ко мне, привлеченный запахом крови, теплой плотью, сексом — и мной.Глава 16
— Жан-Клод идет, — сказал Джейсон. — Я знаю. Джейсон подошел к изножью кровати и стал смотреть на нас, на меня. Его глаза не отрывались от меня. Почти все мое тело было скрыто боком Натэниела, но он смотрел на то, что было открыто. Если бы я не заглянула раньше в его сердце, я бы разозлилась. Или велела бы ему перестать, но сейчас я не знала, что сказать. Он хотел меня ради меня самой, не навсегда, а на ночь, на день, на неделю, иногда. Чувства Джейсона ко мне были, наверное, самыми не осложненными из всех, которые испытывали ко мне в жизни мужчины. Отсутствие сложности имеет свои хорошие стороны, даже когда ardeurуже прошел. В тот момент, когда я подумала «прошел», мне стало ясно, что я не права. Голод притаился под поверхностью. Как при варке: чтобы не хлынуло через край, делаешь малый жар. Мне жара на сегодня хватило. Мы с Джейсоном переглянулись. Не знаю, что было бы нами сказано, но тут открылась дверь. Это был Ашер. Его комната была ближе к нам, чем зал гробов, но я его не ждала. Золотые волосы лежали правильными волнами на плечах. Вампиры не ворочаются, когда «спят», потому нет проблем с волосами после пробуждения. Халат был сочного коричневого цвета, надет поверх таких же пижамных штанов. Грудь была раскрыта, и халат развевался, как пелерина. Он подошел к кровати, но смотрел лишь на Натэниела, на кровь. — Я почувствовал... — Он поднял глаза на меня, и я уставилась на него поверх тела Натэниела. — Я слышал зов. — Я тебя не звала. — Сила позвала, — ответил он и припал на колени возле кровати. — Это ты сделала? Я кивнула. Он потянулся ко мне, будто хотел тронуть мое лицо, и отдернул руку. Будто коснулся в воздухе чего-то, что его испугало. Он поднес руку к лицу, понюхал ее, потом лизнул, будто что-то попробовал. — Можно мне попробовать твоего pomme de sang? —спросил он. Так по-французски называют «яблоко крови» — эвфемизм для человека, который служит регулярным донором у какого-нибудь вампира. Мне отчасти хотелось возразить против этого термина, но я сейчас питалась от Натэниела, даже попробовала его кровь. Требовать изменения формулировки было бы мелочной придиркой, как подсказывала мне совесть. Лопату надо называть лопатой. — Как именно попробовать? — Лизнуть его раны. Такое предложение должно было мне не понравиться, но как-то мне было все равно. Я нагнулась посмотреть в глаза Натэниела. — Ты не возражаешь? Он кивнул, не отрывая лица от подушки. — Угощайся, — разрешила я. Ашер наклонился к спине Натэниела, к ране над талией. Его голубые глаза смотрели вверх, на меня, как смотрят на противника на татами — нельзя отвернуться, чтобы не пропустить нападения. Так смотрят львы на водопое — подняв глаза, высматривая опасность. Натэниел чуть пискнул, когда Ашер лизнул его рану. Она уже перестала кровоточить, но когда вампир провел языком, кровь выступила снова. Слюна вампиров содержит антикоагулянт, но я никогда раньше не видела его действия так явно. Я прильнула ближе к Натэниелу, переплетя с ним ноги. Разрешения я не спрашивала, потому что он мой и потому что достаточно хорошо его знала. Он будет не против, а целиком за. Приблизив рот к другой ране, которая тоже перестала кровоточить, я лизнула. Сладкий медный вкус крови, и густой, сочный вкус кожи, и еще... мяса. Я будто знала, какой он будет на вкус, если я начну его съедать. Зверь загорелся огнем на коже, как что-то трепещущее, живое. И зверь Натэниела откликнулся ему, мечась, клубясь, будто я видела его под кожей юноши, прямо под ребрами, будто чувствовала на ощупь, как он лежит в сердце его тела. В этот момент я знала, что могу призвать этого зверя, могу заманить его в превращение еще задолго до полнолуния. Я была его Нимир-Ра, а это куда больше, чем просто доминант. Глаза Ашера заволокло бледно-голубым огнем, и он казался слепым, когда лизал рану. Он таращился мне в лицо поверх тела Натэниела, наши глаза были на одном уровне, пока мы пробовали вкус ран. Моя рана стала кровоточить чуть больше, но не так сильно, как рана Ашера. Я не была настоящей кровопийцей — я питалась иными вещами, — и, глядя поверх тела Натэниела, я чувствовала, как он дышит чаще, и знала, что эти иные вещи уже готовы, только протяни руку. Рука Ашера скользнула по телу Натэниела и наткнулась на мое бедро, закинутое на ногу Натэниела. От прикосновения что-то вспыхнуло между нами, будто ardeurего узнал, будто ему было знакомо это касание. Я оторвалась от раны, на секунду взяла себя в руки. Что-то на моем лице, наверное, заставило Ашера убрать руку. Тут вошел Жан-Клод. Он был одет в черный халат с черной меховой оторочкой у воротника, подола и на рукавах. Черные волосы сливались с мехом, и нельзя было сказать, где кончается одно и начинается другое. В последний раз, когда я видела его в халате, я сказала, что хорошо бы надевать под халат еще что-нибудь. Сейчас я надеялась, что он этого не сделал. При виде его ardeurснова вскипел во мне. У меня перехватило дыхание, внизу живота сжался спазм такой силы, что я застонала. — В ней твой инкуб, — сказал Ашер Жан-Клоду, и я перевела взгляд на него. — Oui. —Жан-Клод плавно обошел кровать и встал с другой стороны от Ашера. — На вкус в ней ощущаешься ты, и еще — Белль Морт. — Oui, —повторил Жан-Клод. Я отвернулась от Натэниела и смотрела, как он движется. Перевернувшись, я открыла себя спереди, и во мне еще оставалось достаточно от меня прежней, чтобы я перевернулась на живот. — Оууу! — произнес Джейсон. Я не обратила внимания. Жан-Клод приподнял полы, чтобы залезть на кровать. Открылась длинная бледная линия кожи от плеча до живота. Повинуясь неодолимому порыву, я развязала на нем пояс, обнажая все тело. Но сама осталась лежать, наполовину прильнув к Натэниелу, потому что боялась шевельнуться. Боялась приблизиться к Жан-Клоду, потому что не доверяла себе. Слишком много во мне осталось от меня,чтобы предаться любви с Жан-Клодом на глазах у других мужчин. Но это «много» истончилось до листка фольги, поблескивающего в темноте, не очень верящего в собственное существование. — Голод узнал Ашера, — сказала я. — Это потому, что он твой, или потому, что он — ее? — Ее? — переспросил Жан-Клод. — Ее, Белль Морт. — Не знаю. Он был уже так близко, что край халата задел меня. Я увидела тонкую линию бледной кожи ниже пояса, где распахнулся халат. Тоненькую-тоненькую белую полоску, но стало ясно, что под халатом — только сам Жан-Клод. Я хотела распахнуть халат, увидеть его целиком. Не думая, будто сама того не желая, я сказала вслух: — Распахни халат. И удивилась, будто не узнала своего голоса. Сама я тут же закрыла глаза, стараясь подумать. — Это нормально, ma petite.Когда напьешься крови, она наполняет живот, •но вожделение... — Дразнящее прикосновение меха к коже. — Вожделение с тобой всегда, никогда не исчезает до конца и никогда полностью не удовлетворяется. Меховой манжет гладил меня по талии, по бедру, по ляжке, по икре. Дойдя до пальцев ноги, он двинулся обратно, но теперь сзади, и касался ягодиц, поясницы, плеча. Я лежала под его прикосновением, утратив дар речи, неспособная дышать. Когда мех стал гладить мне лицо, я схватилась за край халата и отвела от себя. — Выгони всех. Я еле могла шептать. — Я ничего не могу, пока не напитаюсь, ma petite,ты сама знаешь. — Да, кровяное давление. — Мысли пробивались с трудом. — Тогда питайся, только... — Поскорее, — тихо закончил он. Я кивнула. Он высвободил рукав из моих пальцев и посмотрел на Джейсона, который стоял, глядя на весь этот спектакль. — Приди, pomme de sang,приди и возрадуйся вознаграждению за твою жертву. Фраза прозвучала как-то странно-официально; я никогда еще не слышала такой формулировки. Я думала, что Джейсон подойдет к кровати, где стоял Жан-Клод, но он этого не сделал. Он перевернулся через спинку таким плавным движением, будто это вода перетекла, будто его кожа содержала энергию стихии, несвойственную телу из мяса и костей. Джейсон оказался на коленях с другой стороны от Жан-Клода. Движение его тела я ощущала языком — не только биение сердца, но и каждая дрожь, каждый пульс наполняли мне рот. Я ощущала его желание — не меня, но того, что предлагал Жан-Клод. Он радостно рванулся к вампиру, тем захватывающим дыхание движением, которое обычно берегут для секса. Они встали как зеркальные отражения, оба на коленях, оба смотрят друг на друга поверх меня. — Я оставляю вас с вашими pomme de sangи друг с другом. Ашер стоял возле кровати, завязывая пояс халата. Стоял он очень прямо, как знатные дворяне на древних портретах, но как-то все же горбился внутри халата. Я перевернулась на живот, глядя на него пристально, пытаясь прочесть выражение его лица, позу тела. Я видела неловкость, даже боль. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Ашер опустил глаза, дивные золотые волосы упали на покрытое шрамами лицо, так что когда он снова поднял взгляд, не видно было ничего, кроме безупречной половины лица и одного синего, как лед, глаза. На меня нахлынуло внезапное воспоминание о другой кровати в огромной темной комнате, окруженной десятками свечей, где тени двигались и рвались при малейшем дуновении воздуха, даже взмахе бледной руки. Я лежала в этой дрожащей золотистой тьме в объятиях бледной черноволосой женщины. Я смотрела на нее снизу вверх, и лицо ее было будто вырезано из алебастра, с идеальной формы красными губами, а волосы ее были тьмой ночи, созданной из пушистого шелка, и они вуалью спадали на ее обнаженное совершенство. Глаза светло-карие, как темный мед. Я знала, что это Белль Морт, будто всегда знала это лицо. Открылась дверь, и вошел Ашер, одетый в халат более изысканный, более тяжелый, чем был на нем сейчас. Но он все равно горбился в нем, заматывал его вокруг тела, и боялся. Я видела на его лице шрамы — свежие, красные, и это было... больно. У меня дыхание перехватило при виде этого уродства. Я встала на колени, потянулась к нему, двигая телом, в котором я никогда не была. Это Жан-Клод тянулся к Ашеру столько веков тому назад. Но она лежала голая и идеальная, все изгибы, все тайны были открыты в свете канделябров, и она заставила его отвернуться. Не помню слов, которые она сказала — помню только выражение ее лица, невероятную надменность, отвращение. Помню лицо Ашера, когда он отвернулся от нее к Жан-Клоду — ко мне. Страдание в глазах, и движение головы, которым он сбросил на лицо эти восхитительные волосы, пряча шрамы. Это впервые я увидела, как он это делает — прячется от нас. Я ощутила ее руки на нашем теле, когда она повернулась к нам снова, будто Ашера здесь больше не было, но мы помнили его взгляд, его силуэт, когда он вышел. Я заморгала и снова оказалась в спальне Жан-Клода, глядя на Ашера в коричневом шелковом халате, как он идет к двери. При виде этой линии плеч, его осанки у меня перехватило дыхание, горло сжалось, в глазах стало горячо от несказанного и непролитого. — Не уходи, — услышала я свой голос и глянула на Жан-Клода. На его лице ничего нельзя было прочесть, но на миг я увидела его глаза, и та боль, что испытывала я, была лишь бледной тенью его страданий. Ашер остановился, повернулся, волосы спадали на лицо, халат закрывал остальное. Он ничего не сказал, только смотрел на меня, на нас. — Не уходи, Ашер, не уходи! — Почему? — спросил он голосом настолько безразличным, насколько смог. Я не могла сказать ему о нашем общем воспоминании. Это звучало бы как жалость, а на самом деле это было все-таки другое. И никакая удачная ложь не приходила на ум. Но на самом деле ложь здесь не годится — только правда исцеляет. — Я не могу смотреть, как ты вот так уходишь. Он перевел взгляд с меня на Жан-Клода, и в этих глазах был гнев. — Ты не имел права делиться с ней этим воспоминанием. — Я не выбираю, что узнает и чего не узнает ma petite. —Отлично, — сказал Ашер. — Теперь ты знаешь, как она выбросила меня из своей постели. Из его постели. — Это был твой выбор, — возразил Жан-Клод. — Как ты мог бы выдержать мое прикосновение? Я сам его выдержать не могу. Он стоял у двери, повернув голову вбок, и видна была только волна золотых волос. В голосе его звучала горечь, как иногда звучит радость — горечь, которую трудно проглотить, как ком битого стекла. Голос и смех у Ашера были не так хороши, как у Жан-Клода, но горечь и сожаление у них были одинаковы. — Почему? — спросила я, заранее зная ответ. — Что почему? — Почему она тебя выгнала? Жан-Клод у меня за спиной пошевелился, и я поняла две вещи. Во-первых, он закрылся щитом от меня, от всех нас, чтобы я не могла его ощутить. Во-вторых, даже по движению его тела я поняла, что он не слишком доволен. Ашер схватился за волосы и отбросил их с лица, выставив шрамы на свет. — Вот, вот! Наша госпожа коллекционировала красоту, а я больше не был красивым. Ей было больно меня видеть. Он опустил волосы обратно. Они упали на шрамы, скрыли их. Он уже почти перестал их прятать, когда был здесь, в Цирке. Я уже забыла: когда он только приехал в Сент-Луис, он автоматически их прятал, как только на него смотрели. Использовал любую тень, любую игру света, чтобы скрыть шрамы и подчеркнуть красоту нетронутых участков. Потом при мне он это делать перестал. У меня сердце сжалось, когда он сделал это снова. Я пыталась удержать на себе простыню, подползая к краю кровати, но она запуталась, и ее прижимало весом Джейсона и Жан-Клода. Хрен с ним, здесь все уже это видели. А мне главное — стереть с лица Ашера это выражение боли и обиды, это важнее стеснительности. Джейсон убрался с моей дороги, не сказав ни одного язвительного слова. Просто неслыханно! Я сползла с кровати и пошла к Ашеру, а тем временем на меня, как подброшенные в воздух карты, сыпались другие воспоминания. Сколько раз он видел, как Жан-Клод, Белль Морт, или Джулианна, или многие другие идут к нему без одежды, охваченные страстью. И даже Жан-Клод предал его. Эта тень в его глазах складывалась из чувства вины. Вины за то, что не спас Джулианну, за то, что не спас Ашера. Но Ашер считал, что эта тень — признак отвращения, что Жан-Клод касается его только из жалости. Но это была не жалость — воспоминание сказало мне ясно, — это было страдание. Они постоянно напоминали друг другу, как друг друга предали: постоянная память о женщине, которую оба любили и потеряли, и теперь у них осталась только боль. Ашер превратил ее в ненависть, а Жан-Клод просто отвернулся. Я шла сквозь воспоминания, будто сквозь паутину — нити, которые щекочут кожу, прилипают, но не останавливают. Ашер держал руки за спиной, прижав их телом к двери, и я знала зачем. «Дар» Жан-Клода говорил мне, что Ашер хочет до меня дотронуться и боится не удержаться, если руки будут спереди. Но на самом деле он не меня хотел коснуться. В каком-то смысле он был как Натэниел: он видел то, что хотел видеть, а не то, что было перед ним. Я коснулась его волос, спадающих на лицо. Он вздрогнул. Я отвела волосы с его лица, привстав на цыпочки, одной рукой слегка опираясь на его грудь для равновесия. Он отодвинулся, шагнув в комнату. Я схватила его за халат, но он отвернулся, и открылась нетронутая сторона его груди. — Ашер, пожалуйста, взгляни на меня. Он не повернулся, и мне пришлось обойти его. При моем малом росте я, стоя перед ним, могла заглянуть под упавшие на лицо волосы. Он снова отвернулся, и я потянулась вверх, взяла его ладонями за лицо, повернула, чтобы он на меня взглянул. Телом я придвинулась к нему — опять же для равновесия, и ощутила его неохоту, желание отодвинуться. Но он не шевельнулся. Руки он держал за спиной, будто связанные. Кожа под одной моей рукой была такой гладкой, а под другой — невероятно грубой. Он мог бы сопротивляться, но не стал и позволил мне повернуть его лицо. Я обернула руки густотой золотых волос, убрав их с лица, и вгляделась. Глаза, невозможные светло-голубые глаза, были будто не настоящие, как глаза сибирской лайки. Полные губы манили к поцелую, нос создавал совершенный профиль. Даже шрамы, начинавшиеся на правой стороне, были частью самого Ашера — еще одной его чертой, которую я любила. Я всегда думала, что эмоции, которые Ашер у меня вызывает, идут из воспоминаний Жан-Клода тех времен, когда они были любовниками, товарищами в течение двадцати лет. Но сейчас, глядя на него, я поняла, что это еще не вся правда. Я помнила его тело гладким и совершенным. Но не об этом я думала, когда вспоминала Ашера. Я его воображала таким, какой он сейчас, и все-таки любила. Не так, как любила Жан-Клода или Ричарда, но это тоже было настоящим — и моим. Может быть, этого чувства не было бы, не будь у меня воспоминаний и эмоций Жан-Клода, на которых оно строилось, но, каков бы ни был фундамент, чувства к Ашеру были только мои и ничьи больше. С чувством, похожим на потрясение, я поняла, что не в каждое сердце могу заглянуть. Я обернулась на Жан-Клода, пытаясь глазами задать вопрос, о котором думала. — Чтобы знать чье-то сердце, ma petite,ты должна открыть свое. Это не был упрек — просто информация. Я повернулась обратно к Ашеру, и что-то было в его глазах — смесь вопроса и страдания, будто он ожидал, что я как-то сделаю ему больно. Может, он и был прав, но если так, то это будет не намеренно. Иногда самые тяжелые раны наносит тот, кто очень хочет этого избежать. Я дала чувству, которое испытывала, отразиться в глазах, в лице. Это был единственный дар, который я могла ему поднести. Его лицо смягчилось, и я увидела в этих прекрасных глазах и радость, и боль. Он упал на колени, слеза скатилась по гладкой щеке. Очень многим было наполнено его лицо. — Выражение твоих глаз лечит половину моего сердца, ma cherie,но ранит другую. — Любовь — жуткая стерва, — сказала я глубокомысленно. Он рассмеялся и обнял меня за талию, шероховатость правой щеки вдавилась мне в живот, и это мне было ценнее всего, что он мог бы сделать. Я гладила его волосы, прижимая его к себе. Глянув на Жан-Клода на том конце комнаты, я увидела на его лице такую поглощающую жажду, что никакие слова ее выразить не могли. Он хотел Ашера и меня. Хотел того, что было у него столько веков назад. Когда-то он сказал Ашеру, что был однажды почти счастлив, и это было в объятиях Ашера и Джулианны. До того, как Джулианна погибла, а Ашер был спасен, но перестал быть золотым мальчиком Белль Морт. Жан-Клода заставили представить Ашера Совету вампиров, чтобы его исцелили. Он отдал сто лет своей свободы за их услугу — спасение жизни Ашера. Потом Жан-Клод сбежал, а Ашер остался, обвиняя Жан-Клода в смерти Джулианны и своем уродстве. Жан-Клод любил двоих и был ими любим, и кончилось это тем, что любовницу он потерял, а любовник его возненавидел. Мы смотрели друг на друга, и взгляд Жан-Клода кровоточил, как свежая рана. Он хотел триумвиратом укрепить основы своей власти. Он хотел этого, хотел неудержимо, но хотел он еще и другого, и почти неудержимо. Одно из его желаний сейчас обнимало меня за талию, прижимаясь щекой к животу. Жан-Клод опустил глаза, будто не мог скрыть, что в них. Он мастерски умел напускать непроницаемое, пустое выражение лица. И то, что он не мог скрыть сейчас своих чувств, яснее прочего говорило об их силе. Никакой щит не мог сдержать его эмоций. Они были слишком сильны, они разбивали его тщательно созданное самообладание, и частично я была этому рада. В этот миг я хотела дать ему то, что ему нужно было больше всего. Хотела, потому что любила его, но не только. Вдруг я поняла, что теперь, когда Ричард покинул нашу постель, стало возможным другое. Я повернулась к Ашеру, глядя сверху на его голову, и знала, что наше с ним объятие исцелило бы в нем что-то, что не может быть исцелено иначе. Ardeurгудел во мне, горячий, такой жаркий, будто меня трясла лихорадка. Ашер отодвинулся, руки его медленно упали. Он смотрел на меня, и взгляда было достаточно. Я знала, что его тоже терзает голод. — Горячо, — сказала я. — Раньше всегда твоя сила ощущалась прохладой, даже холодом. Жар был в звере Ричарда. — Вожделение пышет жаром, ma petite,даже у холоднокровных. Я повернулась к кровати и как-то резко осознала свою наготу. Нет, мне действительно нужен халат. Не взгляд Жан-Клода заставил меня отвернуться, а Натэниел и Джейсон. Все, кто был в комнате, отвечали мне, каждый по-своему, каждый по своим причинам. Но топливом этого огня было желание у меня внутри. Ашер чуть пошевелился, что привлекло мое внимание. Я потянулась к нему, чтобы сбросить халат с его плеч, посмотреть, как он упадет на пол. Я обняла себя руками, будто от холода, но холодно мне не было — настала моя очередь не доверять собственным рукам. Куда я ни глядела, соблазн был так силен, что спрятаться от него было негде. Я была в заперта — не в комнате, в собственном желании. Когда я решила, что могу говорить, не показывая полностью своего смятения, я спросила: — Это постоянно или это уйдет, когда мы привыкнем к соединенным меткам? — Я не знаю, ma petite.Хотел бы я иметь возможность сказать тебе что-то более определенное. Если бы ты была истинным моим порождением, истинным вампиром, я бы сказал: да, это постоянно. Но ты — мой слуга-человек. Ты проявляла в прошлом разные способности, и некоторые из них появлялись и исчезали. — Он поднял руки. — Здесь ничего нельзя сказать. — Это всегда так — никогда не удовлетворяется, никогда не кончается? — Нет, ты можешь насытиться, но это требует серьезных усилий. Обычно приходится удовлетвориться тем, что можешь не дать желанию тебя подчинить. — И ты месяцами не питался вот так из опасения, что я этого не одобрю? — Годами, не месяцами. Да. Я глядела на него, а Ашер все стоял на коленях передо мной. Я всегда считала, что из нас троих у Жан-Клода самая слабая воля — Ричард, он и я. Сейчас я стояла, боясь шевельнуться, боясь не шевельнуться, желая делать то, что не свойственно мне, что не мое, даже не Жан-Клода. Я знала, что ликантропы говорят о своих животных как о чем-то наполовину отдельном от них — о своих зверях, но никогда мне не приходило в голову, что сила вампиров отчасти похожа на это. Желание, голод такой силы и неодолимости, что они как отдельные сущности, запертые у тебя в сознании, в теле, в крови. Ашер пошевелился, и я повернулась к нему. Рука моя дернулась погладить его волосы еще до того, как я оказалась к нему лицом, будто мое тело двигалось независимо от мозга и глаз. У него волосы были жестче, больше похожие на мои, чем на детски-мягкие кудри Жан-Клода или Джейсона или на бархатную шелковистость Натэниела. Я запустила руки в волосы Ашера, будто вспомнила, каковы они на ощупь. Что-то среднее между моими волосами и Ричарда, но не теплые, как у Ричарда. Ашер сегодня не питался, и тепла отдать не мог. Я провела кончиками пальцев по прохладной коже и сказала, не глядя на Жан-Клода: — Как ты это выдержал? Как ты мог все это время сопротивляться голоду? — Ты новичок, ma petite.Твой самоконтроль никогда не будет слабее. Я учился контролировать себя столетиями. Я заставила себя перестать ласкать Ашера. Но он взял меня за руку, когда я ее убрала, и нежно поцеловал пальцы. Даже от этого легкого прикосновения у меня перехватило дыхание. И голос мой прозвучал очень слабо: — Значит, ты можешь обойтись без насыщения желания. — Нет, ma petite. Я повернулась к нему, и Ашер большим пальцем стал гладить мою ладонь круговыми движениями. Я вспомнила эти прикосновения как милую привычку, не важно, кто из нас кого держал за руку. — Ты сказал, что ты не питался так. — Я не занимался сексом, не соприкасался ни с кем так полно, как ты сегодня с Натэниелом. Но я должен питать свое желание, как должен пить кровь. — А если нет? — Ты помнишь, что стало с Сабином, когда он перестал пить людскую кровь? Я кивнула. Палец Ашера кружил по моей ладони, и у меня внизу живота возник спазм. — Сабин начал гнить заживо. — Я поглядела в глаза Жан-Клода. — Это бы случилось и с тобой? Он сел на кровать в своем черном халате. Джейсон сместился вдоль спинки, будто чтобы лучше видеть, а Натэниел остался лежать на животе, как я его оставила, глядя на нас светлыми глазами. — был один вампир из рода Белль, который отверг желание. Еще он пил только кровь животных и, я думаю, сгнил бы как Сабин, но ему не хватило времени. Он стал стариком за несколько дней. Когда он превратился в морщинистую развалину, Белль велела его убить. — Но ты же не постарел, так что ты делал? Вопрос не был обвинением. Я просто хотела знать, потом что ощущала Ашера возле своей руки, как что-то огромное и... как что-то, без чего я жить не могу. Я хотела Натэниела, я хотела Джейсона, я хотела Мику, но не так. Наверное, чувства Жан-Клода довели это до такой степени. — Можно питаться на расстоянии, без прикосновения, — сказал Жан-Клод. — Так вот почему твоим первым заведением был стрип-клуб. Ты питался вожделением. — Oui, ma petite. —Научи меня питаться на расстоянии. При слове «расстояние» Ашер притянул мою руку к своей щеке и потерся, как кот. Мне пришлось закрыть глаза на секунду, но я не остановила его. — Питание издали — плохая замена истинному питанию. Я открыла глаза и всмотрелась в него через комнату, и сейчас я его уже чувствовала. Я ощущала его голод — по крови, сексу, любви — и прикосновение нашей плоти к его плоти. Он обнял себя руками, как от холода, или тоже не доверял своему телу, которое готово было покинуть кровать и направиться к нам. — Все равно научи. — Я не могу, слишком еще рано. Через несколько ночей я тебя обучу, но пока еще твое самообладание недостаточно... полно. Я хотела сказать: «давай попробуем», но Ашер втянул мой палец в рот длинным влажным движением, и я вдруг лишилась возможности думать. — Иди ложись, ma petite, —сказал Жан-Клод. — Если ты здесь напитаешься, есть шанс, что ты насытишься достаточно, чтобы не давить на нашего чересчур упрямого Ричарда. Этой мысли было достаточно, чтобы на миг-другой приглушить желание. Я отняла руку у Ашера, и он не возразил. Сам ужас — находиться в присутствии Ричарда, имея этовнутри, — помог начать думать. В обычном состоянии в присутствии Ричарда мне хотелось секса, а теперь... — Боже мой, еще хорошо будет, если я не разденусь и не навалюсь на него в лупанарии. — Я глянула на Жан-Клода. — Что делать? — Я еще раз говорю, ma petite:если ты напитаешься сейчас такой богатой добычей, может быть, ты будешь достаточно сыта, чтобы потерпеть. Это все, что я могу тебе сегодня предложить. Можешь просто отложить встречу на несколько суток. Я покачала головой: — Они убьют Грегори. Я должна вытащить его сегодня. — Тогда подходи и питайся. — Объясни слово «питайся». — Пей их вожделение, — сказал он. Я поглядела на Джейсона и Натэниела, и они даже не пытались сделать безразличный вид. От выражения их лиц краска бросилась мне в щеки. Я покачала головой. — Чтобы питаться от них, не обязательно вступать в сношение, как ты уже выяснила. — Ооо! — протянул Джейсон, но выражение его лица не соответствовало насмешке в голосе. Они отвечали на мой голод, как я отвечала так долго на голод Жан-Клода, притянутые, как мошки в пламя. Невозможно бороться с желанием в него влететь, хотя и знаешь, что сгоришь. Ашер встал: — Оставляю вас одних. Но, с вашего разрешения, я буду питаться Натэниелом как моим pomme de sangна сегодня. — Нет, — возразила я. У него чуть расширились глаза, лицо стало непроницаемым, пустым и холодным, как весеннее небо. Он отодвинулся от меня. — Как пожелаешь. Я схватила его за руку, переплела с ним пальцы. — Ашер, иди в постель. Я думала, что его лицо было настолько непроницаемым и сдержанным, насколько это возможно. Я ошиблась. — Что ты хочешь этим сказать? — Я не могу вернуть тебе того, что у тебя было. Я даже не могу дать тебе... — Я остановилась и начала снова. — Но я могу снова дать вам питаться вместе. — Как? — Если Натэниел не возражает, ты можешь взять кровь у него, а Жан-Клод у Джейсона. Вы снова будете питаться вместе. — Ты знаешь, насколько это интимно — вместе питаться от pomme de sang? Pomme de sang —это не случайная связь, а интимнейшая, и делиться ею можно лишь с ближайшим другом. Я обхватила его руку: — Я знаю. — И шагнула к кровати, увлекая его за собой. — Дай нам питаться твоим вожделением, Ашер, как в старые добрые дни. Ашер глядел мимо меня на Жан-Клода: — Последний раз, когда моим желанием питались двое, это были Белль и ты. — Я помню, — тихо ответил Жан-Клод. Он протянул руку Ашеру через комнату, и я вспомнила, как он тянулся к Ашеру сотни лет назад. — Да будем мы вместе, как были раньше, но лучше на этот раз. Анита любит тебя таким, какой ты есть, а не идеал, вроде бабочки в коллекции — на булавке и с распластанными крыльями. Иди к нам, Ашер, к нам обоим. Ашер улыбнулся, шагнул вперед, вставая рядом со мной, и предложил мне руку весьма старомодным жестом. Я хотела взять его под руку — как предлог о него потереться на ходу, и вот почему я спросила: — А нельзя ли мне воспользоваться и твоим халатом, а не только твоей рукой? Он отвесил низкий изящный поклон, такой низкий, что чуть не коснулся пола. — То, что тебе пришлось подсказать мне это, доказывает, что я не джентльмен. Он сбросил халат и подал мне его как пальто. Рост у Ашера шесть футов, так что мои руки целиком ушли в рукава, а подол щекотал пальцы ног. Я подобрала рукава и завязала пояс, но все равно пришлось держать полы одной рукой, как у платья до пола. Зато он покрывал почти каждый дюйм моего тела, и так мне было уютнее. Манящий запах одеколона Ашера пропитал ткань, и этот слабый мужской аромат заставил меня снова обернуться к нему. Заставил искать его глазами. От зрелища Ашера без рубашки мне лучше не стало. Потянуло погладить его голую кожу, лизнуть шрамы. Никогда раньше я не зацикливалась так на оральных контактах, и я подумала: зверь этого хочет или вампир? Но спросить — значило признать желание, а мне не настолько было интересно. Я положила руку на Ашера, частично потому, что он протягивал мне ладонь, а еще потому, что даже это легкое прикосновение мне приносило радость. Хотелось касаться его, обернуть его собой и получить ответ на вопрос, так терзавший Жан-Клода. Неужто вся эта красота и жар погибли? Может ли Ашер сейчас функционировать как мужчина? Я закрыла глаза, пока он вел меня вперед, потому что слишком сильны были зрительные образы. Памятью Жан-Клода я помнила, каков был Ашер обнаженным, пока не было шрамов. Я помнила его тело в свете огня, когда он лежал, вздыбленный, на ковре посреди комнаты в стране, где я никогда не бывала. Я помню, как играл лунный свет на его коже. Тут я запуталась в полах халата, и Ашеру пришлось меня подхватить, чтобы я не упала. Вдруг меня прижало к его груди, твердые руки держали мне спину. Лицо мое невольно приподнялось, будто я ждала поцелуя, и это был миг, когда полностью чувствуешь друг друга — до боли, и внезапно становится понятно все, что может сейчас произойти. Он принял меня в объятия и легко и плавно понес вперед. Я бы велела ему поставить меня на пол, но сердце вдруг забилось в самом горле, мешая говорить.Глава 17
Ашер шагнул к кровати и положил меня туда, нагнувшись для этого над обнаженным Натэниелом. Лежа на спине, я ощущала шевеление со всех сторон. Жан-Клод подползал сбоку, Джейсон рядом с ним спешил от изголовья кровати. Натэниел перевернулся и оказался рядом со мной, на боку. Глаза его не говорили ничего, кроме того, что он не скажет «нет», но я все же спросила: — Ты хочешь, чтобы Ашер питался от тебя? — О да, — ответил он, и что-то было в его голосе, что у него слышалось редко: уверенность. В этот момент он знал, чего хочет. У него не было сомнений, а сила его желания делала сильнее его самого. Ашер прильнул к спине Натэниела, повторяя изгибы его тела. Я вовремя повернулась, чтобы увидеть, как Жан-Клод повторил с Джейсоном движение Ашера. Джейсон протянул руку, взял меня за плечо, и будто распахнулась дверь. Я ощущала до того его желание, но это была лишь бледная тень действительности. Оно с ревом окутало меня, как огромное пламя, только этот огонь не обжигал, он питал, меня энергией, будто я была не дровами в нем, а самим пламенем. Я поглощала, я росла. Найдя губы Джейсона, я поцеловала его, поцеловала его губами, языком, зубами, прикусывая губы, засасывая его в себя. Вдруг его тело оказалось вплотную к моему, руки прижали меня к груди, а Натэниел скользнул мне за спину. Я была зажата между ними, и мне было наплевать. Ногой я скользнула по бедру Джейсона, коснувшись Жан-Клода по другую его сторону. Джейсон внезапно вдвинулся между моими ногами, и нас разделял только шелк его шортов. Вообще-то этого должно было хватить, чтобы я прекратила, но нет. Он был мне нужен. Натэниел приподнял мне волосы, нежно прикусил шею сзади, и я застонала. Они оба рухнули на меня, руки, рты, тела, будто они были огнем для меня, дерева, но это дерево втягивало их в себя, почти выпивало. Джейсон ткнулся в меня, и шорты у него были достаточно просторны, а шелк настолько тонким, что он вошел. Едва-едва, но я рванулась в сторону, отодвинулась. — Прости, — прошептал он, тоже отодвинувшись. Я тем же придыхающим шепотом ответила: — Я не на таблетках. Все замерли. Жан-Клод выглянул из-за плеча Джейсона: — Что ты говоришь, ma petite? — Яперестала их принимать полгода назад и начала только две недели как. Нужно еще две недели, чтобы была гарантия. — Но ты же сближалась с Нимир-Раджем. — Он стерилизован. — Она — что? — спросил Ашер. Жан-Клод посмотрел на тот край кровати: — В ней впервые проснулся голод при этом новом Нимир-Радже. Ты с ним не знаком. — А ты знаком, — утвердительно сказал Ашер. — Oui. Джейсон глядел на меня, и мне пришлось закрыть ему глаза ладонью. Смущение помогло, но ardeurотступил только на миг, как волна прибоя, и я чувствовала, как несется на меня следующий вал. Жан-Клод был прав: каждый раз, когда я говорю «нет», отказываться все труднее. Жан-Клод спрыгнул с кровати; я услышала, как выдвинулся ящик. Он вернулся с пакетиками и молча раздал их Джейсону и Натэниелу. Вот это помогло. Я вылезла из их объятий и прижалась к изголовью: — Нет-нет-нет, ты говорил, без сношения. — Я говорил, что оно не нужно для питания. — Нет, нет, нет и нет! Я подоткнула халат под ноги, прикрыв все, что могла. Это было довольно много. — Мы не хотим, чтобы они совокуплялись с тобой, ma petite.Но я мог и питаться желанием, и сам питать Белль Морг. В этом процессе наступает момент, когда теряешь контроль над собой и не можешь ясно мыслить. Я не хочу сожалений насчет того, что мы увлеклись. — Я не буду иметь секс ни с Натэниелом, ни с Джейсоном. И если еще раз об этом скажешь, сам попадешь в этот список. — Я бы предпочел твой гнев и отлучение от твоего ложа, нежели твою случайную беременность от одного из них. — Я смогу удержаться и с ними не трахаться, — сказала я зло, но прозвучала не злость, а зернышко сомнения. От него я разозлилась еще сильнее. Все неприятные эмоции я стараюсь прятать под злостью, когда удается. — До сегодняшнего утра ты могла бы даже еще сильнее поклясться, что не будешь трахаться с первым встречным. Я покраснела так жарко, что щеки заболели. — Я не собиралась... — Даже я слышала, как это жалко прозвучало. — Я не смогла... — Ты не смогла совладать с собой, ma petite,я знаю. Но если ты снова потеряешь над собой контроль, не лучше ли принять меры безопасности? Я затрясла головой: — Если я не смогу удержать себя в руках, то мы этого делать не будем. — А если ты не напитаешься от похоти сейчас, в этой комнате, как ты сегодня пойдешь в лупанарий? Как ты встретишься со своим леопардовым любовником, когда он придет туда с собой, и не потеряешь свое драгоценное самообладание? Как ты будешь стоять рядом с нашим Ричардом и не предложишь себя ему? Ma petite,ты спала с незнакомым мужчиной. — Он ее Нимир-Радж, — возразил Натэниел. — Они предназначены быть парой. — Приятно так думать, — сказал Жан-Клод, — но я бывал в положении, в котором теперь ma petite.Я ощущал этот голод веками, и я тебе говорю: ты не сможешь сегодня быть среди оборотней, если не насытишься. Я снова спрашиваю: ты не можешь отложить эту встречу на пару суток? — Может быть, на одну ночь, — сказала я. Он покачал головой: — Нет, ma petite,одной ночи недостаточно. Тебя тянет к Ричарду, а теперь еще и к Нимир-Раджу. Ты не сможешь ясно мыслить в их присутствии, если не напитаешься как следует. На кону стоит жизнь твоего леопарда. Разве ты можешь позволить себе отвлечься? Можешь вынести мысль о потере самообладания на публике, среди возможных врагов? — Будь ты проклят! — Может быть, и буду, но разве я сказал неправду хоть в чем-то? — Нет. — Я встряхнула головой. — Противно признавать, но нет. — Тогда позволь нам принять меры предосторожности, ma petite.To, что Нимир-Радж не представлял опасности, — чистое везение. Наша жизнь и без того достаточно осложнена. Я знала, без чего это «без того». Без случайной беременности. Мысль о ней охладила мне кровь лучше всего прочего. Я закрыла лицо руками: — Не могу я! — Тогда позвони Ричарду и скажи, что сегодня ты не придешь. В таком виде тебе нельзя идти, ma petite.Голод станет тем злее, чем дольше ты ему отказываешь в удовлетворении. Я приподняла лицо и посмотрела на него: — И насколько злым он станет? Он опустил глаза: — Достаточно. Я подползла к нему, заставила на меня взглянуть: — До чего он дойдет? Он постарался уклониться от моего взгляда. Щит его снова был на месте, и я не знаю, что он чувствовал. — Тебя будет тянуть ко всем мужчинам. Ты будешь... я не могу сказать, ни что ты будешь делать, ma petite,ни с кем ты это будешь делать. Я вытаращила глаза: — Да я никогда не стану... Он положил палец мне на губы: — Ma petite,если ты не наткнулась на воспоминания о первых днях, как этопоселилось во мне, тебе очень повезло. Я был редким распутником до того, как стал вампиром. Но то, что я делал, когда впервые на меня обрушилось желание... Оно обрушилось не сразу, потому что сначала я жаждал крови, а потом эта жажда утихла и возникло желание. — Он взял мои руки в свои, прижал к своей холодной груди. — Я делал такие вещи, ma petite,что даже закоренелый либертинец смутился бы. Взгляд, жест — и я уже себя не помнил. — Белль Морт не пыталась тебя защитить? — Я встретил Белль Морт, когда уже пять лет был мертв. Я уставилась на него: — Я думала, Белль Морт была твоей... как это называется? В общем, которая превратила тебя в вампира. — Моей создательницей была Лизет. Она была из линии Белль Морт, но не была Мастером, как бы широко ни трактовать это понятие. Во Франции есть обычай, что во всех поцелуях вампиров есть хотя бы по одному вампиру из линии каждого члена Совета. Лизет была единственной своего рода в гнезде, происходившем по большей части от куда менее приятных вампиров. Жюльен был Мастером ее города, и он-то и был моим первым настоящим Мастером. Он приводил мне партнеров, но не тех, которых бы выбрал я. Он приводил... — Жан-Клод тряхнул головой. — Он развлекался за мой счет, потому что знал: кого бы он ни предложил, выбора у меня нет. Я думал, что меня ничто не может смутить, однако он показал мне, что есть вещи, которых я делать не хочу. Но все равно я их делал. Я подумала, что не будь он так сильно закрыт, я бы увидела, что он вспоминает, но он этого не хотел. — Позволь мне уберечь тебя от такого падения, ma petite.Ты не такая, каким был я. Ты никогда не отдавала себя свободно. Я боюсь того, что ты сделаешь с собой или подумаешь о себе, если это увидишь. Вряд ли твое самоощущение полностью уцелеет. — Ты меня пугаешь. — Это хорошо, тебе и следует бояться. Ашер видел меня до того, как я подчинил себе ardeur.Он тебе может рассказать, каким я тогда был. Я взглянула на Ашера. — Я видел ardeur удругих, до Жан-Клода, и потом тоже видел, но я не видел, чтобы он кого-нибудь так сводил с ума. — Значит, ты помог ему научиться владеть им? — Non.Лизет послала его к Белль, рассказав сперва о красоте Жан-Клода. Меня тоже к ней послали, как это у вас говорится? Приглядеть за ним. Я посоветовал Белль не приглашать Жан-Клода и его Мастера ко двору. — Почему? — Я ревновал к его красоте и совершенству. После десяти лет я ей наскучил; по крайней мере, я боялся этого. И мне не нужен был конкурент. — Я научился контролировать ardeurбез помощи кого бы то ни было, кто его испытал. Пять лет я питался плотью, как и кровью. И только тогда я овладел способностью питаться на расстоянии. — Пять лет! — произнесла я. — По-настоящему контролировать ardeurнаучила меня Белль, а попал я к ней, когда уже был мертв пять лет. Но с тобой я буду с самого начала. У тебя не будет так, как было у меня. Жан-Клод сжал меня в объятии, и это меня еще больше напугало. — Я никогда бы не объединил наши метки, если бы допускал, что ты можешь получить моего инкуба. Никогда я бы сознательно с тобой такого не сделал. Я оттолкнулась от него. Страх застыл на языке кислым металлом. Мне так стало страшно, что тело успокоилось, будто все его пульсы, все его движения просто остановились и остался только страх. — Что ты сделал со мной? — Я сперва думал, что раз ты не вампир, это не будет истинный голод. Но сегодня, глядя на тебя, я знаю, что это как было у меня. Ты должнаего утолить. Нельзя себе все время отказывать, это ведет к безумию — или хуже того. — Нет, — ответила я. — Если бы ты устояла перед авансами Нимир-Раджа, то я бы сказал, что твоя сила воли победит его. Если бы удержалась от желания питаться от Натэниела, я бы сказал, что ты овладеешь им. Но ты ела. — У меня не было секса с Натэниелом. — Да, не было. Но разве не сделала ты взамен того, что куда больше удовлетворило какую-то часть твоей души, чем простое совокупление? Я хотела сказать «нет» — и промолчала. Я все еще ощущала во рту плоть Натэниела, помнила его кожу у себя в руках, вкус крови на языке. От воспоминания горячим смерчем вскипел голод. Не просто вожделение — жажда крови Жан-Клода и зверь Ричарда — или мой — хотели еще раз вцепиться и рвать плоть по-настоящему, не притворяясь, не сдерживаясь. Мне пришла в голову ужасная мысль. — Если я отрицаю один вид голода, обостряются все? — Если я отвергаю вожделение, мне нужно больше крови — и наоборот тоже. — У меня нет твоей жажды крови; Жан-Клод, у меня зверь Ричарда — или мой. Мне хотелось растерзать Натэниела. Хотелось есть его по-настоящему, как животное. И это тоже станет сильнее? Лицо его начало становиться нейтральным, непроницаемым. Я схватила его за плечи и стала трясти. — Все! Хватит играть в прятки! Это будет расти? — Я никак не могу знать этого точно. — Хватит играть словами! Это будет расти? — Я так думаю, — ответил он очень тихо. Я отодвинулась от него, прижавшись к спинке кровати, ждала, что сейчас он скажет: «Ну извини, пошутил». Но он просто смотрел мне в глаза. И я смотрела на него, потому что ничьего больше лица видеть не хотела. Если бы я увидела жалость, могла бы расплакаться. А увидела бы желание — взбесилась бы. Наконец я сказала: — И что мне теперь делать? — Ты будешь питаться, а мы тебе поможем. Проследим, чтобы все было безопасно. Наконец я посмотрела на остальных. Все лица либо нейтральны, либо — у Натэниела — опущено к кровати, будто он прячет от меня глаза. Правильно, наверное, делает. — Ладно, но мы придумаем способ получше презервативов. — Что ты имеешь в виду, ma petite? —Натэниел наденет шорты, а я — свои трусики. — Я все же думаю... Я подняла руку, и Жан-Клод замолчал. — Пусть наденут под одеждой, на всякий случай, но я знаю, что если скажу Натэниелу, чтобы он не... то он и не будет. — Я мрачно глянула на Джейсона. — Я буду хорошим, — заверил он. — Я не боюсь, что Натэниел тебя ослушается, ma petite. Его интонация заставила меня повернуться к нему. — А ты что имеешь в виду? — Я боюсь, что он действительно сделает все, что ты ему скажешь. Мы смотрели друг на друга несколько долгих мгновений. Я поняла его теперь. Он не мальчикам не верил, он не верил мне. Я хотела бы сказать, что никогда их не попрошу, никого из них, делать со мной это, но что-то было в глазах Жан-Клода, какое-то знание, какая-то скорбь, из-за чего я промолчала. — Насколько я потеряю самообладание? — спросила я. — Я не знаю. — Я устала это слышать. — А я устал это говорить. Тогда я спросила то, что надо было спросить: — Так что мы будем делать? — Наши pomme de sangпринесут свою и твою одежду, и начнем. Как бы мне ни было это поперек горла, как бы ни хотелось от всего этого отказаться, я знала, что он прав. Я старалась не быть социопатом, чтобы не стать чудовищем. Я просто не знала, о чем говорю. Сейчас мне надо питаться людьми — похотью, правда, а не кровью и плотью, но все же питаться. Социопатия начинала казаться не таким уж злом.Глава 18
Где-то в процессе одевания я пришла в себя. Я стояла около спинки кровати, надежно завязав халат Ашера поверх красных пижамных штанов, отвернув лицо и прижавшись лбом к спинке. Самообладание — это был стержень той личности, которой я себя считала. Я могу это сделать, а лучше — не делать. Надо попытаться пропустить это мимо себя, потому что иначе... не могу. Кровать шевельнулась, и от одного только ощущения лежащих на кровати мужчин у меня зачастил пульс и напряглись мышцы. Боже мой, помоги мне! Этого не может быть. Я всю жизнь боялась стать вампиром. Много раз я была близка к этому, но никогда не думала, что это будет вот так. Я оставалась пока живой, оставалась человеком, но голод бушевал во мне как зверь, рвущийся наружу, и одно только не давало ему вырваться — мои пальцы, вцепившиеся в дерево, лоб, прижатый к его изгибам. И непонятно было, что это за голод, с которым я бьюсь, но все окрашивал ardeur,жаждала я крови или мяса, но во всем этом был секс. Их невозможно было отделить, и это уже само по себе было страшно. Кто-то подполз ко мне, и я знала, не глядя, что это Жан-Клод. Я его просто чувствовала. — Ma petite,все готово, мы ждем только тебя. Я сказала, все еще прижимаясь лицом к спинке, вцепившись в нее пальцами: — Что ж, тогда вам придется обойтись без этого последнего ингредиента. Я ощутила его руку у себя над плечом и вскрикнула: — Не прикасайся! — Ma petite, ma petite,я бы изменил все это, будь то в моей власти, но не могу. Мы должны наилучшим образом действовать с тем, что есть. Эти слова заставили меня поднять глаза. Лицо его было слишком близко, глаза — полночная синева, волосы черным сиянием вокруг бледного лица. Вспыхнуло перед глазами еще одно лицо, такое же бледное, такое же прекрасное, с богатством черных волос, но глазами густо-карими, как темный янтарь. И они росли перед моим внутренним взором, пока мир не утонул в темном меду этих глаз, будто он проливался на мои глаза, на кожу, на тело и наполнил меня, и когда я подняла взгляд на встревоженное лицо Жан-Клода, на его руку у меня на плече, в его глазах я увидела что-то, похожее на ужас. Он попятился, и, когда я повернулась взглянуть на Ашера, он соскользнул с кровати и остался стоять, дрожа. Джейсон и Натэниел остались на кровати, не зная, что им делать. — В чем дело? — спросил Джейсон. — Ее глаза, — шепотом отозвался Натэниел. Я повернулась и увидела себя в угловом зеркале. Глаза мои заполнил светло-карий огонь, не темнота моих собственных глаз. Это были ее глаза. — Нет, — тихо сказала я, ощущая ее за тысячи миль отсюда. Ее восторг при ощущении моего страха гудел в теле, поднимал моего зверя и заставлял упасть на кровать. Мои руки напряглись в поисках опоры, помощи, но не с чем было биться: это была сила, и она была у меня внутри. Она изучала меня, пробуждая моего зверя, пока он не прорвался почти к поверхности. Она тронула ту часть Ричарда, что все еще оставалась внутри меня, и пробудила его зверя; эти энергии переплелись, тело мое стали бить судороги. Я услыхала крик: «Она сейчас перекинется!» Несколько рук прижали меня к кровати. Но Белль выяснила, что хотела, и отпустила зверей обратно в мое тело. Она тасовала силы внутри меня, как тасуют колоду карт. Она тронула мою связь с Жан-Клодом и заинтересовалась — я это чувствовала. До сих пор она считала, что я — вампир, сейчас уже знала, что нет. Этот озадачивший ее кусочек она отпустила обратно и вызвала ardeur,инкуба, и как только я это подумала, то поняла, что слово это неверно. Суккуба, шепнула она мне, суккуба. Руки, прижимавшие меня к кровати, изливали силу, отвечая на ardeur.Будто меня накрыла чистейшая похоть, облепляя, как облепляет мука мясо перед жаркой. Руки скользили по моей коже, рот прижимался к моему рту, и я не видела, кто надо мной, кто меня целует. Я ощущала тяжесть тел, другую пару рук, но ничего не видела, кроме янтарного сияния. Белль держала ardeurна поверхности, потому что это ее забавляло. Я не видела, где чьи руки, кто что делает, я только ощущала их: щекотание шелка, тяжесть тел, волна волос, запах ванили, но не видела. Белль Морт использовала мои глаза для другого. Она коснулась той моей части, что позволяет мне поднимать мертвых. Она гладила некромантию, пытаясь вызвать ее на поверхность, как раньше зверей и ardeur,но все то до сих пор было подвластно ей и являлось по ее зову, так или иначе в этом было ее наследие, ее кровь. Но некромантия была моей и только моей. Мое собственное волшебство взмыло во мне, отталкивая ее, но выбросить ее я не могла — необученной силе это не было доступно. Она будто плавала надо мной на поверхности какого-то темного пруда, а я сидела на дне и пыталась ее вытолкнуть. Это не удавалось, но я снова могла видеть, могла мыслить. Я была голой до пояса сверху. Рот Натэниела сомкнулся на моем соске, втягивая его в себя. Я вскрикнула, и Джейсон склонился лицом к другой груди. Был миг, когда я смотрела на них обоих, прижавшихся ко мне, на головы светлую и рыжеватую, на губы, присосавшиеся к моим грудям, на изгибы тел, на следы моих зубов, все еще видимые на спине Натэниела, и тут Белль Морт снова навалилась на меня. Рука Джейсона скользнула по красному шелку пижамы, пальцы его нашли меня, будто он точно знал, куда их положить. Я извивалась под его прикосновением — их прикосновением. Схватив Джейсона за руку, я попыталась оторвать его руку, но он сопротивлялся, а место там слишком нежное, чтобы драться. — Жан-Клод! Ашер! — крикнула я. — Ma petite? —Жан-Клод произнес это так, будто не знал, я это говорю или не я. Вампиры стояли возле кровати, не помогая, не вмешиваясь — только смотрели. Но я поняла — ardeurвзывал и к ним. Они боялись нас коснуться. — Пей, — велела я. — Нет, ma petite. — Я не могу биться с этим— и с голодом. Пей, и тогда я смогу тоже. — От нее ты не сможешь освободиться, ma petite. —Помоги! Он поглядел на Ашера, стоящего с другой стороны кровати, и что-то промелькнуло между ними, какая-то мысль, полная скорби и давних сожалений. — Она права, mon ami,она не может драться с Белль и с голодом одновременно. — Она не понимает, чего просит, — ответил Жан-Клод. — Верно, но она просит, и если мы этого не сделаем, она никогда не узнает. Я предпочитаю попытаться и потерпеть поражение, чем сожалеть, что даже не попытался. Они смотрели друг на друга еще секунды две, потом Ашер влез на кровать, и Жан-Клод за ним. Ашер вытянулся рядом с Натэниелом, а Жан-Клод повторил его движение возле Джейсона. Восторг Белль Морт закипел во мне, наполнил глаза медового цвета пламенем, я отпустила запястье Джейсона. Рука его скользнула назад, но когда я повернулась посмотреть, темным стеклом ее глаз я увидела Жан-Клода, а с другой стороны — Ашера. Я знала, что каждый из них, коснувшись своего pomme de sang,попадет в плен желания и не сможет вырваться. Это была ловушка. Я открыла рот предупредить, но тут одновременно произошло три события. Каждый из вампиров ударил клыками в шею лежащего рядом с ним юноши, будто каждый знал, что будет делать другой, а Джейсон рукой вывел меня на самую грань оргазма. Я вскрикнула, выгибаясь, и только вес их тел не дал мне сесть, вцепиться в воздух скрюченными руками, потому что я знала, что ощущаю не только свой восторг. Я ощущала клыки Ашера в шее Натэниела, нарастание, нарастание — и прорыв напряжения в теле Натэниела, прилив удовольствия, от которого он прикусил мне грудь, заставил меня вцепиться ногтями не в его спину, а в Ашера. Джейсон оторвался от меня и завопил. Вампиры оседлали их тела, и я сознанием Белль Морт знала, что только потому они еще не достигли оргазма с нами, что кровяного давления не успели набрать. Но удовольствие — было. Мы, все пятеро, полоскались в набегающих одна за другой волнах телесного восторга. Как жар, по которому назван ardeur,он набегал снова и снова. Мы будто плавали, лишившись кожи, лишившись форм, над кроватью, и я ощущала в своем теле биение их сердец. И наконец сердца Жан-Клода и Ашера дали каждое мощный пульс, кровь покатилась по жилам с головы до ног горячей, долгой полосой удовольствия, и каждая клеточка их тел взорвалась восторгом. За них вскрикнули Джейсон, Натэниел и я, потому что рты у них были заняты кровью, они продолжали пить, питаться. Потом все кончилось, и мы пятеро лежали неподвижно, только дыхание судорожно вздымало нам грудь, и мы ловили ртом воздух, пытаясь вспомнить, как это — находиться внутри собственной кожи, всего с одним сердцем, а не с пятью. Мы вливались каждый в свою кожу, как металл в форму, и только тонкая роса испарины выступала на коже, и напуганный стук пульса стучался в наши тела. Жан-Клод и Ашер отодвинулись от Джейсона и Натэниела точно так, как нанесли укус — синхронно, вместе, отработанной за столетия техникой. Белль Морт наполнила мой мозг образами — как эти двое занимаются любовью до того, как Ашер получил шрамы, когда они были идеальной парой. Одновременно она показала мне образ, как Ашер и Жан-Клод одновременно занимаются любовью с ней. Ощущение их тел, заталкивающих себя в нее согласованно, когда каждый знает, где чье тело и чем именно оно занято. Она скучала по ним, и отчасти из-за моей любви к Ашеру, из-за того, что я вижу его красивым, на нее нахлынули сожаления. Объединение не было единственным способом, она еще и добралась до моих чувств. Но я уже снова была собой. Желание было хорошо насыщено, удовлетворено, и я могла сделать то, что умею лучше всего. Я призвала магию, завернулась в нее как в дыхание прохладного ветра на разгоряченную кожу. Натэниел и Джейсон отодвинулись от меня, в глазах у них все еще стояла муть. Жан-Клод и Ашер приподнялись над юношами, и у них тоже в глазах была муть, но Жан-Клод сказал: — Ma petite,что ты... Я потянулась к нему: — Возьми меня за руку. — Ma petite... —Быстрее! Сила Белль прошла ко мне как кнут в опытной руке. Раньше она щекотала мне им кожу, сейчас решила хлестнуть. Я дернулась так, что лишь вес Джейсона и Натэниела не дал мне забиться в судороге. Поле зрения заволакивало языками пламени. Рука в моей руке, прохладная кожа, и как только Жан-Клод меня коснулся, я снова смогла видеть. Я его слуга, он мой Мастер, мы — часть триумвирата силы. Если бы Ричард был здесь, мы бы погнали ее до той адской ямы, откуда она вылезла. Я мысленно позвала, выкрикивая молча его имя, но ответ пришел не оттуда. На меня, недоумевая, смотрел Джейсон. — Анита... — сказал он неуверенно. Я ощутила в нем силу Ричарда, связь со стаей. Сила триумвирата пробежала между рукой Жан-Клода, моей рукой и телом Джейсона. Это может помочь, должно помочь, потому что я ощущала, как снова вздымается во мне Белль Морт, и не знала, смогу ли я ее выгнать. Я вызвала некромантию как большую черную тучу, готовую разразиться грозу, заполнила комнату щекочущим прикосновением магии. — Нимир-Ра! — шепнул Натэниел, отшатываясь. Сила распирала как молния, загнанная в бутылку, но этой бутылкой было мое тело, а освободить могло только одно... кровь. В последний раз, когда мы творили магию триумвирата, я попросила мальчиков дать мне кровь и видела, как Жан-Клод всадил клыки в Ричарда, но не сегодня. Сегодня кровь нужна мне, я ее хочу, и я не буду делиться. Свободной рукой я подтянула к себе Джейсона за подбородок, но не стала его целовать. Приблизив губы к его щеке, я шепнула: — Мне нужна кровь, Джейсон. Скажи «да». Он отстранялся от меня, упираясь руками, но шепнул «да» и рухнул телом поперек моих грудей, а рука его поползла по моему животу вниз, будто у него было что-то на уме. Запах крови шел из-под кожи его шеи, пульс ощущался на языке тающей конфетой, и я его укусила. Я не вампир, никаких ментальных приемов, чтобы это было приятно. Сексом мы сейчас не занимались, не было этого отвлечения, а были только мои зубы, вонзившиеся в его кожу, его кровь у меня во рту, и когда она плеснула, некромантия запылала огнем, и я метнула ее в это медовое прикосновение. Она, далекая, засмеялась надо мной, над нами, но смех прекратился, потому что она ощутила толчок моей силы. Я — некромант, а она — всего лишь вампир какой-то породы. Моей магии было все равно, что она, что любой другой труп. И я вытолкнула ее, выбросила и заперла на замок дверь, защищающую нас пятерых. Последний год я обучалась колдовству, и потому я оттолкнула ее от нас, не дала никак и ничем вредить нам, лишила возможности контактировать с нами с помощью силы. Последней моей мыслью, обращенной к ней, была такая: «Если тебе интересно, какого черта мы сейчас делаем, позвони по телефону». И она исчезла.Глава 19
Я была голой — кажется, сегодня ночью это был лейтмотив. Мы все пятеро лежали кучей, тяжело дыша, переплетясь телами, с возбуждением, которое иногда остается после магии, когда чувствуешь себя усталым и радостным одновременно. Несколько напоминает секс. Ашер и Натэниел лежали поодаль. Рот, подбородок и шея у меня были залиты кровью Джейсона. Он лежал, положив голову мне на грудь, отвернувшись, так что видна была рана на шее. У Мики и Натэниела я оставила след, но у Джейсона был просто вырван кусок мяса. Небольшой, но все же кусок мяса, не меньше. Я глотнула и стала дышать глубоко и ровно. Нет, меня не вырвет. Не вырвет. Не вырвет... Вырвет. Распихав всех, я бросилась в ванную Меня вырвало, и тот кусок мяса — размером с пятидесятицентовик — вышел, как и вошел — целиком. От его вида, будто подтвердились мои худшие опасения, на меня накатила жаркая волна тошноты. Меня рвало, пока голова не начала трескаться на части, и рвота перешла в сухие спазмы. В дверь постучали: — Можно войти, ma petite? Он не спрашивал, что со мной, — сообразительный вампир. Я не ответила, осталась стоять на коленях, прислонившись лбом к холодному краю ванны и думая, что случится раньше: снова меня вырвет или голова лопнет. Она болела еще сильнее, чем желудок. Послышался звук отворенной двери. — Ma petite? —Здесь я. — Голос прозвучал хрипло, будто я рыдала. Я не стала поднимать голову — не хотела его видеть. И никого вообще. Мелькнул край черного халата, потом пола, и он присел передо мной. — Могу я что-нибудь тебе принести? Десяток ответов промелькнуло в голове, почти все язвительные, но я выбрала другой. — Аспирин и зубную щетку. — Ты могла меня сейчас попросить вырезать собственное сердце и подать тебе на ладони, и я бы сделал. А ты просишь аспирин и зубную щетку. — Он наклонился и нежнейшим поцелуем притронулся к моей макушке. — Я принесу. Он встал, и снова послышался звук выдвигаемого и задвигаемого ящика. Я подняла голову и стала смотреть, как он ловко движется по ванной, неся флакон аспирина, зубную щетку и несколько паст на выбор. Это было до абсурдности обыденно, и никак сюда не подходил черный меховой халат. У Жан-Клода всегда был такой вид, будто ему полагается иметь слуг, и так оно и было. Но возле меня и для меня он почти все делал сам. Когда меня не было, наверное, пятьдесят танцовщиц ждали только мановения его пальца. Но при мне часто он был сам по себе. Он принес мне аспирина и воды. Я выпила, и был момент, когда мне казалось, что они не удержатся в животе, но момент прошел. Жан-Клод помог мне встать, и я не препятствовала. Дело не в том, что у меня тряслись колени — а они тряслись, дело в том, что я сама была какая-то шаткая. Меня затрясло, я не могла остановиться. Жан-Клод прижал меня к себе. Груди стало больно от прикосновения ткани. Я отодвинулась посмотреть. Вокруг соска остался четкий отпечаток зубов Натэниела. Кровь появилась в нескольких местах, но весь ореол побагровел. Чертовский будет синяк, если мое тело его сразу не залечит. Жан-Клод провел пальцем по верху укуса, и я вздрогнула. — Почему эти штуки никогда не болят, когда их ставят? — В твоем вопросе заключен ответ, ma petite. Странно, но я его поняла. — Это почти точное повторение того, что я сделала с его спиной. — Натэниел, я думаю, старается быть осторожным. — То есть? — Он не сделал тебе ничего такого, что ты сперва ему не сделала. — Я думала, что их обоих повели ardeurи Белль Морт. — В первый раз, когда ты ощущаешь призыв ее силы, она пьянит. Но тот факт, что Джейсон сделал нечто, чего ты не позволила бы, а Натэниел нет, значит, что Натэниел лучше собой владеет, чем Джейсон. — Я бы решила, что все наоборот. — Я знаю, — сказал он, и то, как это было сказано, заставило меня на него посмотреть. — И что ты имеешь в виду? — То, ma petite,что ты, быть может, знаешь желания сердца Натэниела, но я не думаю, что ты знаешь его самого. — Он сам себя не знает. — Отчасти это верно, но я думаю, что он тебя еще удивит. — Ты опять что-то от меня скрываешь? — Насчет Натэниела — нет. Я вздохнула: — Ты знаешь, в другое время я бы заставила тебя объяснить этот загадочный комментарий, но черт меня побери, сейчас мне нужно какое-то утешение от кого-то, и я думаю, это ты. Он приподнял брови. — Когда ты просишь в такой лестной манере, как я могу отказать? — Не надо, Жан-Клод, просто обними меня. Он притянул меня к себе, и я повернулась так, чтобы укус не болел, то есть чтобы не болел сильнее, чем уже болел. Он превратился в пульсирующую боль, острую при прикосновении. Действительно больно, но отчасти я была довольна. Это было свидетельство того, что мы сделали, болезненный сувенир в память того, что было приятно. Если мои моральные устои не позволяли воспринимать это отдельно, я могла восхищаться целым. — И почему мне приятно, что Натэниел меня пометил? — спросила я тихо, потому что на сто процентов была уверена в отсутствии у Жан-Клода ревности по этому поводу. Он погладил меня по волосам, обнимая одной рукой. — Я вижу много причин. — Его голос отдавался у него в груди, к которой я прижалась ухом, и смешивался со стуком сердца. — Мне хватит одной, которая будет для меня иметь смысл. — Иметь смысл для тебя.Тогда это другой вопрос. Я обняла его за талию, притянула: — Без игр, мы же договорились. Просто скажи. — Дело может быть в том, что ты становишься его истинной Нимир-Ра. — Его рука прижала меня сильнее. — Я действительно чувствую в тебе что-то новое, ma petite,какую-то дикость, которой не было раньше. Возможно, ты, будучи его Нимир-Ра, стремишься к более тесному контакту. Имело смысл. Трудно было спорить с этой логикой, хотя и хотелось. — А другие причины? — Белль Морт отнеслась к тебе как вампиру своей линии. Если посредством меток или твоей некромантии ты приобрела одни способности вампиров, у тебя могут быть и другие. Может быть, леопард — твой подвластный зверь. Я признаю, что первая причина более вероятна, но вторая также возможна. Я чуть отвела голову назад, чтобы видеть его лицо. — А тебя тянет к волкам? — Мне приятно, когда они меня окружают. Приятно их трогать как... как любимую собаку или как любовницу. Не думаю, что мне понравилось объединение собаки и любовницы в одной фразе, но я не стала придираться к словам. — Значит, тебе хочется секса с волками? — Тебе хочется иметь секс с Натэниелом? — Нет... в прямом смысле — нет. — Но тебе хочется его трогать и чтобы он тебя трогал? Мне пришлось пару секунд подумать. — Кажется, да. — В истинном соединении животного и вампира в обоих есть желание касаться, в одном — желание служить, в другом — заботиться. — Падма, мастер зверей, о своих животных ноги вытирал. — Одна из причин, почему Падма всегда будет в Совете на вторых ролях, состоит в его убеждении, что власть должна быть взята, что она должна порождаться страхом. На самом деле власть, сила приходит, когда тебе ее предлагают другие, а ты лишь воспринимаешь ее как дар, а не как трофей в личной войне. — Поэтому то, что ты обращаешься с волками лучше многих, означает всего лишь — как сказать? — политическое решение? Он пожал плечами, не выпуская меня из объятий. — Я не знаю чувств других вампиров. Знаю только, что Белль Морт тянуло к ее котам, и у меня то же самое к моим волкам. Быть может, только вампиры ее линии обращают связь между вампиром и зверем во что-то вроде отношений любовников? Ее сила во многом кормилась сексом или хотя бы влечением, а у других все может быть совсем не так — кто знает? — Он нахмурился. — Я на самом деле до сих пор об этом не думал. Быть может, это одно из преимуществ — или недостатков — ее наследия, что большая часть моих способностей всегда чем-то напоминает секс. — А у Ашера те же чувства к подвластному ему зверю? — У него нет подвластного зверя. Я вытаращила глаза: — Я думала, что все Мастера Вампиров определенного возраста имеют подвластного зверя. — Как правило, но не всегда. Точно так же, как его укус может дать истинную сексуальную разрядку, а мой — нет. У нас разные виды силы. — Но не иметь подвластного зверя — это похоже на серьезный... — Да, это значит, что он слабее меня. — Но он мог бы все равно быть где-то Мастером Вампиров Города. Я хочу сказать, что встречала хозяев города, у которых не было подвластного зверя. — Если в этой стране найдется вакантная территория, а Ашер пожелает нас покинуть, то — да, он мог бы подняться до Мастера Города. Я открыла рот спросить: «Так почему же?..» Но я наверняка знала ответ, и он был болезненным, так что я ничего не сказала. Взрослею, наверное, наконец-то. Не все, что приходит тебе в голову, должно слетать с языка. — А может быть, еще, что ты просто очень давно хотела Натэниела. Тогда это просто радость наконец-то удовлетворенного желания. Я оттолкнулась от него: — Знаешь, что-то не очень у тебя выходит утешительно. — Ты сказала: без словесных игр. Разве ложь — не то же самое? — У меня не было секса с Натэниелом, — мрачно сказала я. — Перестань, ma petite.У тебя с ним не было сношения, но сказать, что не было секса, — это уже натяжка. Ты так не считаешь? Я глянула сердито и хотела огрызнуться, но сердце у меня забилось быстрее от чего-то больше похожего на страх, чем на злость. — Ты хочешь сказать, что вот то, что мы сейчас делали, называется сексом? — Разве ты считаешь, что нет? Я отвернулась от него, обхватив себя руками за плечи. Потом все-таки повернулась к нему обратно. Я хотела прислониться к стене, но кафель был холодный, а я все еще голая. Мне надо было одеться, но одежда была в другой комнате, а я еще не была готова снова увидеть этих мужчин. — То есть ты говоришь, что мы все только что занимались сексом — все вместе? Он глубоко вздохнул: — Какого ответа ты хочешь, ma petite? —Правда меня вполне устроит. — Нет, ты не хочешь правды. Я думал, что хочешь, иначе я бы лучше думал, что говорить. — У него был усталый вид. — Я рад, что ты такая, как ты есть, но иногда мне хотелось бы, чтобы ты чему-то могла просто порадоваться, не мечась по комнате от собственного чувства вины и угрызений совести. То, что мы сегодня сделали, — великолепно. Это то, что хранят и чем делятся, а не чего стыдятся. — Мне было проще до того, как ты сказал, что это считается сексом. — То, что я тебе должен был это сказать, означает, что ты все еще лжешь себе больше, чем когда-либо пытался лгать тебе я. — И что это значит? Он поднял руку: — Больше я на эту тему ничего не скажу. Ты не хочешь правды, а лгать ты мне запретила. Других вариантов нет. Я снова обхватила себя руками и мрачно уставилась в пол. У меня в голове не укладывались его слова о том, что мы сегодня сделали. Надо было быстренько сменить тему. — Джейсон действовал как реальная замена Ричарда. — Oui. —Он позволил мне сменить тему, не сказав ни слова и не моргнув глазом. — Я не знала, что он на это способен. — Я тоже не знал. — Двумя скользящими шагами он оказался рядом со мной. — Если ты хочешь спокойствия больше чем правды, ma petite, ямогу тебе это дать. — Он взял меня за подбородок и приподнял мое лицо, чтобы заглянуть в глаза. — Но ты мне говори, когда ты не хочешь правды, ma petite.Обычно ее ты требуешь более всего. Я смотрела в его глаза, в это невозможно красивое лицо, и понимала, что он предлагает — душевный покой вместо честности. Утешительную ложь, раз я не хочу слышать правду. — Я не хочу, чтобы ты мне лгал, но сегодня я, пожалуй, исчерпала свой лимит на горькую правду. Мне надо передохнуть. — Тебе нужна минута покоя, чтобы все осмыслить. Я это понимаю. Я даже могу тебе предоставить несколько часов, но сегодня вечером у тебя встреча с Ричардом в лупанарии, и я боюсь, там тебя снова ждет горькая правда. Я прильнула к нему лицом, потерлась о гладкость кожи между двумя расходящимися лацканами. — Напоминание о Ричарде не улучшает мне настроения. — Приношу свои извинения. — Он поглаживал меня по спине, вверх-вниз. Меховая оторочка рукавов проходилась от ягодиц до плеч. Это движение одновременно и успокаивало, и нет. Подняв глаза на Жан-Клода, я не знала, заплакать мне хочется или заорать. — Я думала, что накормила этот ardeur. Руки его застыли. — Накормила, и хорошо накормила, но он никогда не уходит глубоко. Как насытившийся едок все еще любуется красиво сервированным десертом. Очень мне эта аналогия не понравилась, но лучшую придумать трудно. Я прижалась телом к его халату и слушала успокаивающее биение его сердца. Не отрывая лица от его груди, прямо в щекочущие губы меховые лацканы я сказала: — Почему ты меня не предупредил, что она на это способна? — Будь ты вампиром моей линии, я бы предупредил тебя, но ты не вампир, ты человек, и с тобой это не должно было получиться так. Я отодвинулась поглядеть ему в лицо. — И она может так входить в любого из своих... детей? — Нет, эта способность держится только несколько ночей. Как только новый вампир наберет достаточно силы, чтобы контролировать свой голод, она уже не может войти, будто захлопывается открытая дверь. — Она вызвала моего зверя, или зверей, или какую угодно чертовщину, которая во мне поселилась. И она знала, как это делать. — Ее подвластные звери — все большие кошки. — Значит, леопарды. Он кивнул: — В числе прочего. — Я думала, только Мастер Зверей может призывать более одного животного. — У него эта сила была почти с самого начала, но многие из старейших вырабатывают у себя различные способности. Она начала, как я понимаю, с возможности призывать только леопардов, а потом одну за другой и всех больших кошек. — Если я на самом деле леопард-оборотень, она сможет мною управлять, если мы встретимся? — Ты ее отбросила, ma petite.Так что сама можешь ответить на свой вопрос. — То есть раз я ей смогла однажды дать пенделя, то смогу и второй раз? — Oui,нечто вроде этого. Я отодвинулась от него, опуская руки вдоль тяжелых рукавов, пока наши пальцы не встретились. — Поверь мне, Жан-Клод, одна победа не гарантирует выигрыш войны. — Это была немалая победа, ma petite.За ее две тысячи лет жизни никто из ее линии никогда не побеждал ее так, как сделала ты. Он чуть согнулся в поясе, чтобы поцеловать мне руки, обнажив длинный треугольник груди и живота. Глаза мои скользнули в тень, скрывающую остальное. Впервые я не хотела расстегивать его халат. Отчасти потому, что я была хорошо... удовлетворена, а отчасти — в основном — потому что я только что занималась сексом с четырьмя мужчинами, и неловкость от этого была чуть слишком велика, чтобы какое-то время даже думать о сексе. — Я знала, что вампиры умеют сделать укус приятным, но понятия не имела, что настолько. — Это один из талантов Ашера — сделать укус оргазмическим. Я поглядела на него. — Oui, ma petite, ямогу сделать свой укус приятным, но не настолько. — Однажды Ашер меня кусал, и оргазма не было. — Он прекратил, как только понял, что подчинил себе твой разум, не собираясь этого делать. Он... повел себя прилично. Я приподняла брови. Если сегодня было все по-настоящему, это было более чем приличное поведение. — Ты тоже от этого питался, и Белль Морт тоже. — Это ведь был пир? — Что-то в его интонации заставило меня покраснеть. — Я не хочу тебя смутить, ma petite,но это было восхитительно. Я уже двести лет не разделял дара Ашера. Почти заставил себя забыть, как это. — Так что вы не можете этого делать без Белль Морт. — Один из ее талантов — быть мостом, соединением между ее детьми. Это позволяет совместно пользоваться талантами. — Я ее отбросила, Жан-Клод, и этого не случится снова. — И мы оба восхищены. Мне кажется, ты не понимаешь, чем мы все рисковали, ma petite.Если бы ты не смогла ее отбросить, она многое могла бы с нами сделать, даже на расстоянии. Мы — единственные из ее линии, кто добровольно ее покинул. Бывало, что некоторых изгоняли, но чтобы кто-то сам ушел, — никогда; а она не из тех женщин, что легко воспринимают отказ. Это была сильная недооценка. — Она видела Ашера моими глазами. Я ощутила ее сожаление, что она отпустила его, что не увидела его таким, каким вижу его я. Он повернул ко мне голову: — Если так, то, значит, даже очень старую собаку можно выучить новым штукам. Я сглотнула слюну и вдруг очень четко ощутила вкус крови и много чего еще во рту. Надо помыться. Подойдя к умывальнику, я посмотрела в зеркало на стоящего сзади Жан-Клода. Я знала, что я голая, но заметила я это, лишь взглянув в зеркало. Почти всю кровь со рта я стерла туалетной бумагой, но она еще прилипла к груди и к шее. — Мне нужен был бы собственный халат, — сказала я. — Я бы предложил тебе мой, — ответил он. Я мотнула головой и потянулась за зубной щеткой. Вообще-то надо было бы раньше смыть кровь, но мне больше хотелось избавиться от этого вкуса. — Вряд ли мне прямо сейчас нужно, чтобы ты тут разгуливал голый. — Я пошлю за ним... — он запнулся, — Ашера. — Ты сначала хотел сказать — Джейсона? Он посмотрел на меня в зеркале. — Я знаю, что он поправится, но... я ведь могла его по-настоящему ранить. — Этого не случилось, а остальное не в счет. — Приятно так думать. Он улыбнулся, но не слишком довольной улыбкой. — Я пошлю Ашера за халатом. — Отлично, спасибо. Я выдавила пасту на щетку, а он направился к двери и остановился, держась за ручку. — Вообще-то в таких случаях ты должна была бы своему pomme de sangчто-нибудь подарить в знак благодарности за службу. — Я думала, что всю мою благодарность они сегодня уже получили. Он рассмеялся, и смех был как прикосновение шелка к голому телу. — О да, ma petite,и я думаю, они с этим согласятся, но я говорю на будущее. Следует награждать своего pomme de sangза службу. — Деньги здесь не годятся? Выражение его лица стало неподдельно оскорбленным, даже возмущенным. — Ты только что пережила с ними такую близость, какой большинство людей никогда не узнает ни с кем. Они преподнесли нам величайший дар сегодня, и они не проститутки, Анита. — Настоящее имя. Плохо мое дело. — Они — pomme de sang.Считай их возлюбленными. Я нахмурилась. — Сегодня общее удовольствие было достаточным вознаграждением, но тебе придется кормить свой ardeurкаждый день, а может быть, больше одного раза в день в течение ближайших недель. — Что ты говоришь? — спросила я. — Я говорю, что лучше всего тебе выбрать pomme de sangи держать его при себе, потому что ты еще точно не знаешь, на что похож твой голод. Он может оказаться чем-то легким и просто утоляемым, а может, и нет. — То есть ты говоришь, что мне это нужно будет каждый день? — Да. — Блин! Он покачал головой: — Ma petite,что тут такого страшного? Неужто удовольствие, которое ты получила, настолько незначительно? — Не в этом дело. Это было великолепно, и ты сам знаешь. Но мы никогда не сможем этого повторить — без Белль Морт, а я не мечтаю о ее повторном визите. — Как и я. Но есть многое, что можно делать, чтобы кормиться, и когда ты до некоторой степени овладеешь собой, я научу тебя питаться на расстоянии. — Когда? — Через несколько недель. — А, черт! — И я отвернулась к зеркалу, чтобы не видеть Жан-Клода. — Как мне выбрать pomme de sang? —Я думал, ты уже выбрала, — сказал он. Я обернулась: — Ты имеешь в виду Натэниела? Он кивнул. — Нет, я... я себе не доверяю. Я могу потерять самообладание, и... ты меня понимаешь. — Он приятен для глаз, и он к тебе неравнодушен. Что тут плохого? — Да то, что это будет как совращение малолетних. Он не может сказать «нет». А если тебе не могут сказать «нет», то это все равно что изнасилование. — Мне кажется, ты не желаешь признать, ma petite,что Натэниел точно знает, чего он хочет, а хочет он тебя. —Он хочет, чтобы я была над ним доминантом во всех смыслах этого слова. — Всегда хорошо, если pomme de sangжелает тебе подчиниться. Я покачала головой. — Тогда с кем же ты готова пойти на риск, что тебя занесет? С твоим Нимир-Раджем? Что-то такое на этот раз послышалось в его голосе. — Ты ревнуешь? — Этот Нимир-Радж — не pomme de sang,не любовница, не десерт, как бы ни был восхитителен. Он — антре, главное блюдо, а я хотел бы быть единственным антре на твоем столе. — Ты делил меня с Ричардом, и он уж точно не десерт. — Совершенно верно, но мы с ним связаны. Он — подвластный мне волк, и это совсем другое... отношение со мной и с тобой, чем у незнакомца. — Я знаю, что это был ardeur,но, проклятие, я никогда еще... — У тебя не бывает случайных вожделений, ma petite.He бывает. И я боюсь, что этот Нимир-Радж не более случаен, чем остальные. Очень серьезный у него был вид, когда он говорил эти слова. Мрачный вид. — Что ты хочешь этим сказать? — Если ты действительно его Нимир-Ра, то тебя будет к нему тянуть. С этим нельзя бороться. И если честно, я не могу осудить твой вкус. Он не так красив с лица, как наш Ричард, но обладает компенсирующими качествами. От выражения его лица у меня снова загорелись щеки. Я отвернулась к умывальнику и начала чистить зубы, а он воспринял это как окончание аудиенции и вышел, смеясь. Оставшись одна, я долго стояла, глядя на себя в зеркало. Очень похожа на себя обычную. Но сквозь вкус зубной пасты все еще пробивался вкус крови Джейсона. Я стала скрести рот, сплевывать, полоскать его холодной водой и старалась слушать шум воды, а не вопящий в голове голос. Когда Жан-Клод вернулся, я выполаскивала кровь с полотенца, и на умывальнике стояли три вида жидкости для полоскания рта. Я воспользовалась всеми тремя и теперь ощущала только свежесть мяты. Да, можно смыть кровь с тела и выполоскать изо рта, но важны лишь те пятна, которые никакими тоннами мыла и воды даже не коснешься. Я бы сказала, что хуже уже быть не может, но знала, что может, и довольно скоро. Если я запрусь где-то в уединении, пока не научусь подчинять себе ardeur,то вервольфы проголосуют без меня и казнят Грегори. Если они убьют Грегори, то мне придется убивать не только Джейкоба. Это будет война, война между мной, моим пар-дом, и стаей Ричарда. Ричард — достаточно бойскаут, чтобы встать у меня на дороге и, быть может, вынудить меня его убить. Что-то умрет во мне самой со смертью Ричарда, и если я спущу курок... есть вещи, от которых можно оправиться, а есть — от которых нельзя. Убить Ричарда — одна из тех вещей, от которых мне не оправиться. — Как ты себя чувствуешь, ma petite? —спросил Жан-Клод. — Прекрасно, — ответила я, хотя интонация говорила о другом. Он протянул мне охапку синего атласа. — Тогда тебе нужно одеться, и я тебя провожу черным ходом. Я посмотрела на него: — Так заметно, что я не хочу туда возвращаться? — Джейсона отнесли к нему в комнату. Он поправится. Но мы подумали, что ты расстроишься, если его увидишь. Натэниел ждет, потому что он тебя сюда привез. — А Ашер? — Он унес Джейсона. — Ты знаешь, что мы получили ответ на вопрос, который тебя интересовал. Мы переглянулись. — Меня это радует, ma petite.Я знаю, что он меня специально мучил, позволяя верить, что искалечен. Но мы все равно пока не знаем, насколько он сильно изранен, а это тоже инвалидность, хотя и другого сорта. — Ты хочешь сказать, что он так стесняется своих шрамов, что никому не позволитих увидеть или дотронуться? — Oui. —Пока вы оба не касались ребят, ardeurна вас не перекинулся. Белль Морт не заразила вас. Это как болезнь. — Я видел, как эту вот болезнь выпустили на волю в пиршественном зале размером с футбольное поле, и она переходила от одного к другому, пока все не повалились друг на друга в дикой... ну, «оргия» — это слишком слабое слово. — И что она получила, заставив целый зал людей потерять над собой контроль? — Она впивала силу от каждого сеанса рядом с собой, но не только это. Она хотела узнать, есть ли предел числу людей, которых она может заразить желанием. — Она нашла этот предел? — Нет. — Значит, сотни человек. Он кивнул. — И она питалась от вожделения каждого? — Oui. —А что она сделала со всей этой силой? — Она помогла одной маркизе соблазнить короля и изменила торговые маршруты и династии в трех странах. Я вытаращила глаза: — Что ж, хотя бы не зря потратилась. — У Белль Морт много есть недостатков, ma petite,но расточительность не входит в их число. — А что получила она от этих политических интриг? — Землю, титулы, короля, который ее обожал. Не забывай, ma petite,времена были такие, когда король был абсолютным монархом. Его слово означало жизнь или смерть, а она правила королем с помощью сладких тайн своего тела. — Настолько хорош в постели не бывает никто. Улыбка пробежала по его лицу, хотя он постарался ее скрыть. — Если она так чудесна, почему вы с Ашером ее бросили в первый раз? — Ашер был с Белль Морт много лет до меня и еще после того, как нашел Джулианну. Мы с ним входили в самый ближний круг власти, куда многие стремились веками, но не могли попасть. Мы были ее любимцами, пока Ашер не нашел Джулианну. Только много десятков лет спустя мне пришла мысль, что Белль могла ревновать, но, наверное, в каком-то смысле так это и было. Она спала с другими мужчинами, с другими вампирами, ее вполне устраивало, что мы с Ашером делим ложе друг с другом и пользуемся вампирами, которыми делилась с нами она. Но другая женщина, да еще которую мы выбрали сами, — это другое дело. Однако один из самых священных наших законов — не трогать чужого слугу-человека, поэтому Белль не предприняла ничего. Потом Ашер предложил Джулианну мне, и мы составили menage a trois,и тогда возник вопрос о том, чтобы Джулианна спала с другими. Он опустил глаза к полу, потом поднял их снова. — Артуро тоже был одним из фаворитов Белль. Он желал Джулианну, но Ашер ему отказал. — Отказал Ашер, не Джулианна? — уточнила я. — Она была его слугой. И не могла бы отказать, если бы он согласился. — Фу! — сказала я с отвращением. Он пожал плечами: — Другой век, ma petite,и Джулианна была совсем не такая, как ты. — Так почему отказал Ашер? — спросила я. — Он боялся за Джулианну. Мы оба боялись. — Артуро любил грубый секс? — Мать-природа сделала для него почти невозможным любой другой вид секса. Я посмотрела на него: — То есть? Он снова так же изящна пожал плечами: — Артуро по-прежнему самый одаренный природой мужчина, которого я когда-либо видел. Тут настала моя очередь пожимать плечами: — И что? Он покачал головой: — Ты не поняла, ma petite.Он bien outille...то есть как это по-английски? Как у жеребца. Я хотела было напомнить, что Ричард тоже хорошо оснащен, но неудачно было бы говорить бойфренду А, что у бойфренда В инструментарий мощнее. Мика был оснащен еще получше Ричарда, но это тоже не стоило упоминать. Наконец я остановилась на фразе: — Я видала двоих мужчин, у которых как у жеребца, пользуясь твоим выражением, и это действительно пугало, но... ты хочешь сказать, что вы боялись, поскольку он был такой большой? — Именно это я и хочу сказать. — Так не бывает ни у кого. — Рядом с Артуро даже Ричард и твой Нимир-Радж казались бы детской игрушкой. Я покраснела и пожалела об этом. — Я говорила не про этих двоих. Он приподнял бровь: — В самом деле? От его интонации я зарделась пуще. — В Нью-Мексико, один из помощников Эдуарда и один из плохих парней. — И как же тебе удалось узнать, насколько они одарены природой, ma petite? Какой-то намек на тепло был в его голосе, как на зачаток гнева. — Ни с кем из них у меня секса не было. — Как же ты могла увидеть их голыми? — В его голосе звучала все та же теплая нотка, и я его могла понять. — Бернардо, помощника Эдуарда, и меня подвергли допросу в... клубе, скажем, местной банды байкеров. Они не верили, что он мой любовник. Меня спросили, обрезан ли он, и я ответила, что да — решила, что для современного американца здесь больше шансов, чем пятьдесят на пятьдесят. Тогда его заставили спустить штаны, чтобы проверить. — Насколько я понимаю, под угрозой. — Сейчас он уже скорее посмеивался, чем злился. — Ага. — А второй? — Он пытался меня изнасиловать. У Жан-Клода глаза раскрылись шире: — И что с ним сталось? — Я его убила. Он ласково коснулся моего лица: — Я только недавно понял, почему меня так сразу к тебе потянуло почти в первый же раз, когда я услышал, как ты общаешься с полицейскими. — Не с первого взгляда, — сказала я, — а с первого звука. Для такой любви у меня недостаточно красивый голос. — Не надо недооценивать твой сладкозвучный голос, ma petite,но меня заворожил не он, а твои слова. С того момента, когда я тебя услышал, когда увидел пистолет и узнал, что эта хрупкая миниатюрная красавица — истребитель, я знал, что ты никогда не умрешь, тщетно ожидая, чтобы я тебя спас — ты спасешь себя сама. Я прижала ладонью его руку к своему лицу, заглянула ему в глаза и снова увидела, что скорбь, сожаление о давней невозможности спасти Джулианну так его и не оставило. — Так ты хотел меня, потому что я такая крутая телка? Он позволил мне эту шутку, он даже улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла. — Oui, ma petite. И я уже тихо сказала: — Значит, Артуро хотел Джулианну. Он медленно убрал руку. — А она боялась его, а мы боялись за нее. Это было двести лет назад — уже чуть больше. Ашер не был тогда так силен, как сейчас, и мы боялись, что его слуга-человек не переживет внимания Артуро. — Знаешь, я должна спросить: насколько он был велик? Жан-Клод развел ладони, как рыбак. — Вот такой. Это было примерно шесть дюймов. — Это не так уж много. — Это в ширину, — пояснил Жан-Клод. У меня отвисла челюсть. — Не может быть! — Так и было, ma petite, япомню. — А в длину? Он снова показал руками, и я засмеялась: — Да ну, брось! Шесть дюймов в ширину и больше фута в длину? Не бывает. — Бывает и есть, ma petite. —Но ты сказал, что Артуро был одним из фаворитов Белль. Это же значит, что она... — Oui, ma petite.Имела с ним секс. Я сморщилась, пытаясь найти эвфемизм, но не смогла и бухнула: — И не порвалась? — Способности этой женщины воспринимать мужчин были выдающимися во всем. Да, вот это вежливо. — Почти никакая женщина не смогла бы такое... принять. — Да, — согласился он. — Она хотела убить Джулианну? — Нет, она считала, что Артуро не нанесет ей вреда. — Почему? Он облизал губы (что делал редко), будто был не в своей тарелке (что тоже с ним бывало не часто). — Скажем так: некоторые способы получения удовольствия, которым научила нас Белль Морт, мы с Ашером практиковали с Джулианной. Я снова наморщила лоб, потому что ничего не поняла. — Если это намек, то до меня он не дошел. — Я бы предпочел этого не обсуждать. Может быть, позже когда-нибудь. Я нахмурилась сильнее: — Чего ты мне не рассказываешь? Он покачал головой: — Я думаю, ma petite,тебе не хотелось бы этого знать. Я посмотрела на него: — Знаешь, Жан-Клод, было время, и не очень давно, когда я бы разозлилась и заставила тебя рассказать мне все. Но сейчас, если ты мне говоришь, что я предпочла бы не знать, я просто тебе верю. Я действительно не настроена слышать интимные и шокирующие детали вашей вампирской сексуальной жизни. Мне на сегодня хватило потрясений на эту тему. — Ma petite,кажется, ты взрослеешь. — Не слишком на это рассчитывай. И я не взрослею, я просто устала. — Как все мы, ma petite,как все мы. Я развернула темно-синий атласный халат. У него были широкие кружевные рукава, еще кружева на лацканах, закругляющиеся в цветы по бокам. Красивый и точно на меня шитый. Обычно мне халаты бывают слишком длинны. Этот, очевидно, Жан-Клод покупал, имея в виду меня. Я накинула халат, завязала пояс. Мне не хотелось больше задавать вопросов про ardeur,секс или всякие вампирские штуки. Но некоторые вещи надо было выяснить прямо сейчас. — Жан-Клод, я хочу уточнить один момент. — Да, ma petite? — Ты сказал, что то, что мы делали, — это секс. Значит, я занималась сексом со всеми сразу? Он просто кивнул. — Но ты ведь совсем не ревнуешь? — Я в этом участвовал, ma petite.Почему я должен ревновать? Ответ еще больше сбил меня с толку. Я уставилась на него: — Ладно, давай я еще раз попробую. Ты говоришь, что может понадобиться питать ardeurбольше раза в день. И мы не можем рассчитывать, что ты каждый раз будешь под рукой, когда это случится. Я могла бы спать здесь, но... — Тебе может понадобиться подкормиться, когда я не бодрствую. Это вполне возможно, и на самом деле даже вероятно. — О'кей, так какие будут правила? Тут уж он недоуменно нахмурился: — Что ты имеешь в виду, ma petite? —Правила. То есть что вызовет у тебя ревность, а что нет? От кого и от чего я должна держаться подальше? Он было улыбнулся, но перестал. — Таких циников, как ты, ma petite,таких прагматиков в вопросах жизни и смерти я не встречал. Учитывая, с кем я только в своей жизни ни был знаком, ты поймешь, какой силы это комплимент. Но ты еще и очень искренна и серьезна, как дитя. Этот вид невинности ты, я думаю, никогда не перерастешь. Но с ним трудно иметь дело. — Я задала честный вопрос. — Разумеется, но мало кому надо было бы задавать его так в лоб. Другая бы либо не задала вопрос и попыталась бы справиться своими силами, когда возникнет необходимость, либо спросила бы, с кем из своего народа я позволю ей иметь секс, чтобы я не рассердился. От таких слов меня передернуло, но... — Мне больше нравится та формулировка, что предложила я. — Знаю. Ты — одна из самых прямодушных женщин, которых я знаю, и одна из самых склонных к самообману. — Послушай, мне действительно не нравится такой поворот разговора. — Хорошо, но я отвечу на вопрос, потому что это правда. Если Натэниел — твой pomme de sang,то близость с ним возражений не вызывает. Джейсон — мой pomme de sang,и в его права входит близость с моим слугой-человеком. Со стороны вампира — огромный дар, если он делится с кем-то своим слугой-человеком, а Джейсон заработал это право. Он мне верно служит многие годы. — Я тебе что, переходящий кубок? Он поднял руку: — Тише, ma petite!Я отвечу на вопрос и постараюсь ответить правду, хотя ты не хочешь сегодня ее слышать. Я тебе многое сказал бы сегодня, если бы ты была в настроении узнать правду. Но ты права, в этом между нами не должно остаться неясности. Я бы просто настоятельно порекомендовал тебе держать Натэниела под рукой, а дальше — зависит от расклада, но если ты настаиваешь на списке, то я его тебе дам, но с указанием причин. Потому что я хочу четко обозначить: мне не легко тобой делиться, и есть мужчины, с которыми я не буду тебя делить. Он злился, и его глаза горели сапфирным огнем. Все тело было неподвижным, но глаза выдавали его. Он был в плену сильного чувства — наверное, гнева, но я точно не знаю. И закрылся он чертовски прочным щитом, чтобы не показать мне ни своих мыслей, ни чувств. — Ашер приемлем. Он не указал причин, а я не спросила, потому что их было слишком много, и почти все болезненные. — Если Ричард придет в себя, разумеется. — Он огладил ладонями халат — так он часто делал, когда нервничал. — Этот Нимир-Радж должен оказаться приемлемым, потому что ты откликаешься на его призыв. Зверь Ричарда зовет тебя через мои метки, через мою связь с ним, а Нимир-Радж взывает прямо к тебе, Анита. — Снова настоящее имя. Он явно не в восторге. — Он взывает к чему-то в тебе, в твоей силе. Может быть, ты действительно Нимир-Ра, и полнолуние расставит все по местам. А может быть, как с Натэниелом, ты нашла подвластного зверя. Если у тебя усилилась тяга ко всем леопардам, это могло случиться по любой из двух причин. И будь осторожной, если леопарды откликаются на твой зов. Тебя может манить не только Натэниел или Нимир-Радж. — Только не говори мне, что я стану потаскухой. Он улыбнулся: — Этого, я думаю, тебе бояться нечего. У тебя слишком сильная воля для этого. — Ты сказал, что меня будут искушать и другие леопарды-оборотни. — Если рядом с тобой не будет Натэниела или Нимир-Раджа, когда вспыхнет ardeur,то мой совет — поддайся ему немедленно. Я вскинула на него взгляд. — Если ты будешь сопротивляться, ma petite,он усилится. Если он слишком усилится, то ты действительно можешь обратиться в потаскуху. Если сдашься сразу, то ты будешь иметь секс с кем-то одним, не с несколькими, и это будет скорее всего кто-то по твоему выбору. — Значит, реально ты советуешь держать поближе к себе мужчин, которых я предпочитаю. — Я бы на твоем месте сделал своим постоянным спутником Натэниела или кого-то по твоему выбору. Я попыталась что-то прочесть по его лицу, но оно было приятно-вежливо-непроницаемо — как обычно, когда он не хотел открывать своих мыслей. Глаза его потемнели до обычных. Тут я поняла, что здесь не так. — Я не видела здесь Дамиана. — Я тебе про секс, а ты мне про Дамиана. — Голос был приятным, но слова несколько резкие. — Ты мне дал список с кем спать и с кем не спать, но его нет ни в том, ни в другом. И он не остался в клубе и не пришел в спальню, как Ашер, привлеченный силой. Где он? Жан-Клод потер лицо ладонями. — Я собирался тебе рассказать, но ты решила, что с тебя на сегодня хватит горькой правды. — Он опустил руки и посмотрел на меня. — Он жив, иначе я бы знала. — Да, думаю, знала бы. Когда-то мой первый Мастер заставила биться мое сердце. Ее сила наполнила меня, дала жизнь. Но ее сила исходила от Мастера Вампиров ее Города, так что на самом деле меня наполнила его сила. Каждый Мастер, которому я принадлежал, требовал клятв крови, и каждый в ответ заставлял мою кровь бежать по жилам, а сердце биться. И наконец Белль, родоначальница моей линии, призвала меня и наполнила. Она была как океан, а остальные, что были до нее, — как реки, стремящиеся в ее объятия. Постепенно я наполнился собственной силой. Но даже сейчас меня делает живым именно ее наследие. Та сила, что сотворила ее, — вот что поддерживает во мне жизнь, Дамиан — потомок ее рода, хотя создан не ею самой, а кем-то из ее детей, как и я. Я — Принц Города, и сила, которая оживляет меня, оживляет и Дамиана. Когда он принял обет, привязавший его ко мне, стал моим подданным, тогда моя сила стала наполнять его, заставлять его сердце биться. И я порвал его связь с той, что его создала. — Ты сам оживил всех подвластных тебе вампиров? — спросила я. — Сила приходит от меня, это так, но только если они из моей линии, моего рода. Если они происходят не от детей Белль, тогда нет — обеты крови не дают такой жесткой связи. — Но ведь сердце Ашера не ты заставляешь биться? Он кивнул: — Молодец, ma petite.Нет, не я. Мастер Вампиров — это вампир, который набрал достаточно силы, чтобы самому себя наполнить. Быть Мастером Вампиров означает, в частности, иметь такую способность, и это еще одна причина, почему многие старшие Мастера Вампиров продолжают убивать своих детей, если чувствуют, что связь рвется. — Ты выкладываешь кучу информации, и я не хочу быть неблагодарной, это все очень увлекательно, но какое отношение все это имеет к Дамиану? — Ты однажды подняла Дамиана из гроба, наполнила его своей некромантией, как наполняют зомби. Ты дважды спасла его своей некромантией. И создала связь между ним и тобой. Я вообще-то это знала, но вслух ответила: — Он сказал, что не мог бы сказать мне «нет» в ответ на прямой приказ. Что хочет мне служить и что это его пугает. — И должно было испугать. — Я этого не хотела, Жан-Клод. Я даже не знала, что это возможно. — Легенды говорят о некромантах, которые могли управлять всеми видами нежити, не только зомби. Когда-то правилом Совета было убивать всех некромантов на месте. — Как хорошо, что его отменили! — Да. Но ты разорвала мою связь с Дамианом. Сперва я этого не понял, но, когда он вернулся из Теннеси, не моя сила заставляла биться его сердце, а твоя. Я вспомнила, как в Теннеси ощутила это чувство, связь между нами. — Я это сделала не намеренно. — Я знаю, но ты оставила меня наедине с проблемой на полгода с лишним. Дамиану больше тысячи лет. Он не Мастер, но все равно силен. Связей с моей иерархией вампиров у него нет. Это освобождает его от всех обетов крови, от любой мистической верности. Он был твоим, но ты не пришла его призвать. — Ты должен был мне сказать! — И что бы ты сделала? Взяла его к себе домой жить в подвале? Полгода назад у тебя не было силы и умения, чтобы с ним иметь дело. — Сейчас есть. Ты это хочешь сказать? — Ты отбросила Белль Морт, ma petite,одну из самых сильных в Совете. Если ты способна на такое,то с Дамианом управишься. — Все это прекрасно, но где Дамиан? — Я больше не мог рассчитывать на его верность. Я им не управлял, ты понимаешь, ma petite?Рядом со мной оказался вампир вдвое меня старший, и я не могу им управлять. Это и делало меня слабым в глазах других, когда я не мог позволить себе выглядеть слабым, и было опасно, потому что он ощутил, когда ты исцелила свою ауру и так плотно закрылась щитами. Не только мы с Ричардом почувствовали твой уход. Ты отрезала от себя Дамиана, и он несколько... обезумел. Это меня напугало так, что сердце подпрыгнуло и забилось в горле. — Где Дамиан? —Во-первых, ma petite,пойми, что ты его не сможешь сегодня взять с собой. Уход за ним займет все твое время на несколько первых часов. — Ты мне просто скажи. — Мне пришлось запереть его, ma petite. —Запереть? — Я уставилась на него. — Как? Он только смотрел на меня, но смотрел красноречиво. — Он лежит в обвязанном крестами гробу? Уже полгода? — Около того. — Ты гад! — Я мог бы его убить, ma petite.Другой на моем месте так и сделал бы. — Почему ж не убил? — Потому что это отчасти была моя вина, что я выдал его тебе. Мне полагалось его защищать, и я этого не сделал. — Но сейчас он мой, мне его защищать! — Да, но ты его бросила. — Я не знала. Ты должен был мне сказать! — Разве полгода назад ты бы мне поверила? Разве ты не решила бы, что я пытаюсь интригой вернуть тебя в свою жизнь? Я раскрыла рот сказать, что да, поверила бы, конечно — но остановилась и подумала. — Не знаю, поверила бы или нет. — Я надеялся, что смогу как-то восстановить над ним свое господство, но он для меня закрыт. Я проглотила слюну сухим ртом и посмотрела на Жан-Клода вопросительно: — Если он мой, то почему я его не чувствовала, когда в Нью-Мексико к чертям полетел мой щит? — Я блокировал твое ощущение, и это было нелегко. Закрыв глаза, я посчитала до десяти, но это не помогло. — Ты не имел права это делать. — Пока не соединились наши метки, я думал, что Дамиан тебя соблазнит. Тебя влекло к нему, как сейчас влечет к Натэниелу и, быть может, к Нимир-Раджу. — Я бы не стала трахаться с Дамианом, если бы меня не побудил ardeur,а полгода назад у меня его не было. — Ты можешь получить своего вампира завтра вечером. Я тебе помогу его вынянчить до здорового состояния. — Я вернусь забрать его сегодня ночью. — Поговори с Ашером, ma petite.Спроси его, каково это — выхаживать вампира, пробывшего шесть месяцев в гробу. Дамиан — не Мастер, у него нет способности питаться на расстоянии или накапливать энергию. Он выйдет из гроба оголодавший и обезумевший. Очень мало что от него будет оставаться — поначалу. Жан-Клод говорил все это совершенно спокойно. Я не знала, что сказать. Мне хотелось дать ему по морде, но это ничего бы не изменило. Вряд ли даже улучшило бы мое самочувствие. — Я хочу забрать его сегодня, когда вернусь из лупанария. — Ты не сможешь выхаживать одновременно своего раненого леопарда и Дамиана. Спроси Ашера, он тебе расскажет, сколько это работы. Одна лишняя ночь ничего для Дамиана не значит, а сегодня ты пытаешься предотвратить войну между леопардами и вервольфами. Более того, ты собираешься устроить достаточно внушительную демонстрацию силы, чтобы показать врагам Ричарда, какие у него мощные союзники, убедить, что его убийство слишком дорого им обойдется. Ты должна сегодня думать только об этом, ma petite. —Я тебе не верю. Он пожал плечами: — Верь или не верь, но, чтобы вернуть Дамиана к здравому рассудку, нужны часы. А чтобы он снова стал самим собой, понадобятся дни заботы, кровь и тепло. — Как ты мог, зная все это, так с ним поступить? — В моем голосе не было даже злости — одна усталость. — Я на себе изучил, что такое обернутый крестами гроб, ma petite.И не сделал Дамиану ничего такого, чего не было бы сделано со мной. — Ты там лежал только несколько дней, пока я не убила Хозяйку Города. Он покачал головой: — Когда я вернулся в Совет вместе с Ашером и заключил с ним сделку, ценой за его жизнь стала моя свобода. Я два года провел в гробу, где не мог кормиться, не мог сесть, не мог... — Он обхватил себя руками за плечи. — Я знаю, что с Дамианом я поступил страшно, но единственное, что с ним можно было еще сделать, — это убить. Тебе бы это больше понравилось? — Нет. — Но я вижу обвинение в твоих глазах. Я — чудовище, потому что так с ним поступил. Но ты бы сочла меня еще большим чудовищем, если бы я убил его. Или ты бы предпочла, чтобы я выпустил его на улицы города убивать людей? — Он бы никогда этого не сделал. — Он обезумел, ma petite.Потерял почву под ногами. Ты помнишь пару, зверски убитую около полугода назад? — За этот год я видела не одну зверски убитую пару. Поконкретней, пожалуйста. Тут он тоже разозлился. И отлично, будем злиться вместе. — Они сидели в машине, у светофора. Спереди на машине была вмятина, будто они сбили кого-то, но тела не нашли. — Да, я помню этот случай. У них были вырваны глотки. Женщина пыталась закрыться руками, на них остались следы когтей. — В паре кварталов от этой машины Ашер нашел Дамиана. Он был весь в крови. И полез в драку с Ашером, так что понадобилась целая дюжина наших, чтобы связать его и доставить домой. И после этого я должен был выпустить его на улицу? — Ты должен был мне позвонить. — Зачем? Чтобы ты его казнила? Если в вашей судебной системе безумие есть снимающее вину обстоятельство, то он невиновен. Но эта система не дает нам тех же прав, что людям. Доказательство безумия не сохранит нам жизнь. — Я видела место преступления. Это не было похоже на нападение вампира. Скорее оборотня, но... но следы были не такими. Какое-то дико злобное животное. — Oui,и потому я запер его и надеялся, что ты либо вернешься к нам, либо ощутишь его мольбу. Сперва я никак не пытался заблокировать его связь с тобой, но ты не пришла. — Я не знала. — Ты знала, что Дамиан — твой, но не спросила о нем. Ты его выбросила. — Я не знала, — повторила я, наполняя каждое слово гневом. — А у меня не было выбора, Анита. Я должен был его обезвредить. — Ты думаешь, его безумие неизлечимо? Он пожал плечами, все еще охватив себя руками. — Если бы ты была вампиром, а он — твоим потомком-вампиром, я бы сказал, что излечимо. Но ты не вампир, ты некромант, и я просто не знаю. — Если он останется сумасшедшим... — Его придется уничтожить, — тихо закончил Жан-Клод. — Я этого не хотела. — Я тоже. Мы еще постояли, пока я все это обдумывала, и Жан-Клод тоже — или он просто стоял. — Если все, что ты говоришь, правда, то у тебя не было выбора. — Но ты все равно на меня злишься. Ты хочешь наказать меня за это. Я огрызнулась: — А чего ты от меня ждешь? Чтобы я, узнав, что ты сунул его в ящик на полгода, бросилась тебе на шею? Да, мне это очень не нравится. — В обычных обстоятельствах ты бы выручила Дамиана и устранилась от меня на то время, пока не остынет твой гнев. — Примерно так, — кивнула я. — Но сейчас я тебе буду нужен, ma petite,первые несколько ночей. Чтобы другой вампир с тем же голодом научил тебя владеть собой. — Не могу жить с тобой, и без тебя не могу? Так? — Я надеюсь, что твой гнев остынет до того, как тебе снова понадобится моя помощь, но боюсь, что этого не случится. Вот что запомни, ma petite: ardeurне считается с нравственными ограничениями, и даже твои предпочтения не учитывает. Если ты будешь достаточно долго ему сопротивляться, ты сломаешься, и тогда не в твоей власти будет повлиять на его выбор. Так что сделай для меня одно: если ты не сможешь простить меня прямо сейчас, всегда держи рядом с собой Натэниела или Нимир-Раджа. Не ради меня, ради себя. Потому что, если ты трахнешься с незнакомцем, из нас двоих, наверное, я скорее прощу тебе, чем ты. Вот на этом мы и кончили разговор. Я нашла Ашера, и он подтвердил рассказ. Черт возьми, я почти ждала, что вылезет из гроба Вилли Мак-Кой и расскажет, как все было. Дамиан свихнулся и убил пару, которая, очевидно, стукнула его машиной. Мужчина вышел посмотреть, обо что ударился. Они ему сделали больно, и Дамиан ответил, убив мужчину. А вот женщина... он влез за ней в машину. Может быть, придется его убить, потому что я не поняла вовремя, что значит для Дамиана моя магия. Я много чего вовремя не поняла. И я уехала в теплых летних сумерках, увозя с собой Натэниела. Очень трудный выдался день. Мне сейчас надо было заехать домой прихватить Рафаэля и крысолюдов, а еще Мику с его пардом. Многих он оставил в больнице оборотней, и я туда позвоню. Я бы предпочла не звонить, но сегодня ночью нам нужна будет помощь, и мое смущение — не слишком высокая цена за нее. Если бы я не прервала на полгода общение с Ричардом и Жан-Клодом, я могла бы отговорить Ричарда творить в стае то безобразие, которое он устроил. Я бы попыталась восстановить свой роман — или два, но сейчас мне надо было расхлебывать кашу, которую я заварила своим уходом. В полнолуние Ричард может стать мертвецом, а Джейкоб — Ульфриком. Дамиан окажется неизлечимо безумен, и его придется уничтожить. Пара, которая сбила его, могла остаться жить, если бы я знала, что за чертовщину натворила моя магия. Я много от чего шарахалась в поучениях Марианны, потому что для моего монотеистического сознания оно отдавало чистым ведьмовством, но теперь я поняла: мне надо знать, как действует моя сила. Поздно привередничать. Бог продолжал говорить мне, что я с Ним в мире. Я — не Зло. Но я где-то в глубине этому не верила. В этой глубине мне казалось, что ведьмовство, поднятие мертвецов — занятие не очень христианское. Но если Бог не возражает, чтобы я это делала, в чем же проблема? Я об этом молилась достаточно часто и не раз получала ответ — он состоял в том, что надо это продолжать, что это то, что мне нужно делать. Если Бог не против, кто я такая тогда, чтобы сомневаться? Смотри, куда заводит гордыня: двое мертвецов, один безумец, и Ричард теряет стаю... а тогда мертвецов станет куда больше. Ведя машину, я ощутила вдруг внутреннее спокойствие. Обычно прикосновение Бога бывает золотистым и теплым, но иногда, когда я торможу и не сразу понимаю, чего Он для меня хочет, я ощущаю эту спокойную печаль, печаль родителя, который смотрит на ребенка, получающего тяжелый, но необходимый урок. Никогда раньше я не обращалась к Богу с вопросом о Ричарде и Жан-Клоде — во всяком случае, с вопросом о выборе. Вроде как-то неуместно спрашивать Бога, какого выбрать любовника, тем более если мне кажется, будто я знаю, кого Он выбрал бы. Я в том смысле, что вампиры — это ведь Зло? Но сейчас, в наступающей тьме, ощущая Его тихое присутствие, заполняющее машину, я поняла, что не спрашивала лишь по одной причине: боялась получить ответ. Я ехала и молилась и ответа не получала, но я знала, что Он слышит меня.Глава 20
Парковалась возле дома я уже в полной темноте. В доме горел свет почти в каждом окне, будто у меня дома собралась вечеринка, а меня не потрудились известить. Дорожка была забита машинами, а те, что не поместились, стояли на дороге. Этот дом я сняла, в частности, еще и потому, что нет близких соседей, и никто посторонний не пострадает, если я во что-то вляпаюсь. Вляпываюсь я обычно во что-нибудь со стрельбой, и потому я тщательно искала дом без соседей. Здесь некому было подойти к окну посмотреть, что за переполох в соседнем доме. Только деревья и пустынная дорога, которым все равно, чем я занимаюсь. То есть это я думаю, что деревьям все равно; Марианна могла бы сказать, что здесь я ошибаюсь. Что ж, ей виднее. Я поставила машину достаточно далеко от дома, где были только деревья на обочинах. Мы с Натэниелом остались сидеть в темноте, слушая, как затихает выключенный мотор. Натэниел почти не говорил с той минуты, как я вышла из ванной Жан-Клода, а сорок минут дороги до дома вообще молчал. Впрочем, я тоже. Я оставила Жан-Клода обижаться, твердо заявив, что вернусь завтра вечером и вытащу Дамиана из ящика. Не потому мне не хотелось оставаться с Жан-Клодом, что он запер Дамиана на все это время, а потому, что он в конце концов все-таки превратил меня в монстра. Я знала и без того, что секс с ним сильнее связывал метки, но теперь, когда мы их объединили... что теперь даст секс? И только с Жан-Клодом ситуация переменилась или сегодня меня с Ричардом тоже ждут мистические сюрпризы? Вполне вероятно, а Жан-Клод действительно понятия не имеет, какого рода они могут быть. Он сам не знал, что делает, — действительно не знал. Поскольку и я понятия не имела, что творю я сама, и Ричард не знал тем более. Это ставило нас в трудное положение. Завтра я позвоню Марианне, исходя из положения, что все виды магии похожи друг на друга, но сегодня я предоставлена самой себе. Вот странно-то! Конечно, я не была одна в буквальном смысле слова. Рядом со мной сидел Натэниел. Он тоже смотрел на меня, лицо спокойно, руки на коленях, ремень безопасности еще не отстегнут. Волосы он убрал в толстую косу, лицо стало очень простым, без украшений. В свете луны глаза казались светло-серыми, а не переливающимися фиалковыми, как обычно. Он выглядел куда более нормально, чем мне приходилось его видеть. Человек, сидящий рядом со мной, личность, и мне вдруг стукнуло в голову, что как личность я его и не знаю. Он был для меня не личностью, а обязанностью — тот, кого надо спасти, выручить, помочь. Дело, задание, но не личность. Жара вокруг джипа нарастала. Если еще немного посидим, придется мне снова включать кондиционер. Если Жан-Клод прав, то сегодня мы с Натэниелом имели секс. Хотелось думать, что он все-таки не прав, потому что я относилась к Натэниелу как к ребенку, причем ребенку — жертве страстей взрослых. О таких детях заботятся, но не занимаются с ними сексом, даже если они этого хотят. Грудь слегка побаливала от следа зубов. Мы так часто спали в одной постели, что странно было, когда его со мной не было. Но я все равно не видела в нем взрослого — горько, но правда. — Жан-Клод был вполне уверен, что ardeurсегодня достаточно насытился, и до конца ночи нам не помешает, — сказала я. Натэниел кивнул. — Тебе не понадобиться кормить его, пока несколько часов не поспишь. Жан-Клод мне это слегка растолковал. Это меня возмутило. — Что? Он с тобой об этом говорил? Он покачал головой: — Анита, он беспокоится за тебя. — Да уж! — Ты действительно не собираешься спать сегодня в Цирке? — Нет, — ответила я, скрестив руки на груди. Наверняка я выглядела столь же непреклонно, как была настроена. — А когда ты завтра утром проснешься, что будет? Очень тихо звучал его голос в жаркой и темной машине. — Я не понимаю, к чему ты. — Понимаешь. Я вздохнула: — Натэниел, я не хочу этого делать. Не хочу иметь в себе инкуба Жан-Клода. Я бы предпочла быть настоящей Нимир-Ра, чем кормиться от других. — А если ты заполучила и то и другое? — спросил он еще тише. Я пожала плечами, все так же скрестив руки, но сейчас это был не жест непреклонности, а скорее попытка обнять себя за плечи от неуверенности. — Тогда не знаю. — Я буду здесь, Анита, в твоем распоряжении. — Где будешь? — глянула я на него. — Завтра, здесь, когда ты проснешься. — И что еще рассказал тебе Жан-Клод, пока я моталась, выясняя, что с Дамианом? Натэниел не отвел глаза, не изменился в лице. Его этот разговор ни на йоту не смутил. — Что не будет держать зла, если ты со мной по-настоящему будешь иметь секс. Я всмотрелась в его лицо. — А то, что было сегодня, ты сексом не считаешь? — спросила я наполовину утвердительно. — Нет. — Я тоже, но... — Хорошо, что темно, потому что я зарделась, но мне, черт побери, хотелось получить ответ на этот вопрос еще от кого-нибудь. — Я знаю, почему я не считаю это настоящим сексом, а ты почему? Он улыбнулся и отвел глаза, опустил их. — Когда в первый раз ты мне обработала спину, это было для меня ближе к настоящему сексу. — Игра «доминант — подчиненный»? — Да нет, — ответил он, не поднимая глаз. — Если бы действительно понадобился презерватив, это и был бы секс. — Ты имеешь в виду сношение. Он кивнул, все так же не глядя на меня. — Вот и у меня такое же чувство. Но Жан-Клод сказал, что я занимаюсь самообманом. Натэниел блеснул мимолетной улыбкой и опять уставился в никуда. — А мне он сказал, что я очень американец, очень самцовый и очень молодой. — Ты американец, мужского пола, двадцати лет, — сказала я. — Каким тебе еще быть? Он посмотрел на меня и снова отвернулся. Явно он был не в своей тарелке. — Что еще говорил Жан-Клод? — Ты будешь сердиться. — Выкладывай, Натэниел. Он пожал плечами, и полоски его топа обнажили плечи почти целиком. — Он надеется, что ты выберешь меня своим pomme de sang.Сказал, что говорил тебе об этом. — Говорил. — Можно мне расстегнуть ремень? — Пожалуйста, не стесняйся. Он отщелкнул ремень и повернулся ко мне лицом, подтянув одну ногу на сиденье, закинув косу на плечо. — Жан-Клод сказал, что чем больше ты сопротивляешься, тем сильнее становится ardeur,но если кормить его, как только он возникнет, то справиться с ним легче. — Он говорил мне. — Он боится, что ты попытаешься выяснить это завтра, без него. Он опасается, что ты будешь сопротивляться весь день и сдашься лишь тогда, когда будешь вынуждена. — Интересная идея, — сказала я. Натэниел покачал головой: — Не упирайся, Анита, не борись. Мне страшно думать, чем это может кончиться. — Так. Значит, завтра утром я должна перевернуться с боку на бок и рухнуть в твои объятия? — Мне не удалось сдержать язвительности, и у него на лице появилась обида, так что мне тут же захотелось извиниться: — Ничего личного, Натэниел. Дело не в тебе, а в необходимости делать то, что мне не нравится. — Я знаю. — Он снова опустил голову, чтобы не смотреть мне в глаза. — Только обещай мне, что когда завтра утром тобой овладеет голод, ты обратишься ко мне — или к другому — сразу, и не будешь стараться быть такой... упорной. — А какое слово ты хотел сказать? Он улыбнулся: — Упрямой. Я не могла сдержать улыбку. — Не уверена, что смогу сразу лечь на спину, как только на меня накатит, ardeur.Я просто не умею сдаваться быстро, Натэниел. Ты это понимаешь? — Тебе надо доказать, что ты сильнее его. — Нет, я просто должна быть той, кто я есть. А я такая, которая не уступает кому-нибудь или чему-нибудь. — Это еще слабо сказано, — осклабился он. — Ты надо мной смеешься? — Чуть-чуть. — Натэниел, ты видел, что я сделала с шеей Джейсона. Если я тебе что-нибудь сделаю? В смысле, по-настоящему плохое? — Джейсон выздоровеет, Анита, и он не жаловался, когда Ашер его уносил. — Широко улыбаясь, Натэниел отвернулся, будто хотел сдержать смех. — В чем дело? Он мотнул головой: — Ты разозлишься, а он этого не хотел бы. — Что он сказал, Натэниел? — Спроси его сама. Он всегда умел говорить тебе всякие мерзости, а ты их считала остроумными. Если скажу я, ты озвереешь. — А если я тебе прикажу мне сказать? Он секунду подумал и блеснул очередной улыбкой. Хорошей такой улыбкой, молодой, спокойной, настоящей. Когда я впервые увидела Натэниела, он забыл, как надо улыбаться. — А я все равно не скажу. — Ничего себе подчиненный! Улыбка перешла в ухмылку. — Ты же не любишь, когда я покорный. Тебе от этого неуютно. — Так ты меняешься, чтобы мне было приятно? Улыбка исчезла, но не то чтобы настроение у него ухудшилось — просто веселость сменилась задумчивостью. — Поначалу так и было, а последнее время мне и самому приятно. Тут уж улыбнулась я: — Самая лучшая новость за всю эту ночь. — Я рад. Я отстегнула ремень безопасности. — Давай вылезем из машины, пока не расплавились. И я открыла дверцу, зная, что он поступит так же. Дверцы захлопнулись, и я нажала кнопку на брелоке, запирая джип. Он пискнул, и мы пошли к дороге, обходя машины, направляясь к моему дому. Коса спадала ему за спину и покачивалась на ходу. Из стада машин вышли нам навстречу Черри и Зейн. — Мы уж думали, вы заблудились, — сказала она с улыбкой. — Ребята, вы всех запустили в дом? — спросила я. Улыбка исчезла в растерянности. — Да. Я думала, это можно. Я улыбнулась в ответ: — Нет, Черри, все правильно. Если бы я подумала заранее, то распорядилась бы, чтобы их впустили. Явно успокоившись, она опустилась передо мной на колени. Я протянула ей левую руку — правая осталась свободной, чтобы вытащить пистолет в случае чего. Вряд ли понадобится, но никогда не знаешь. Черри взяла мою ладонь двумя руками и потерлась лицом как кошка, оставляющая след подбородка. Другой вид официального приветствия включал в себя облизывание, но мне удалось убедить моих кошек, что меня устраивает только потирание лицом и не больше. Зейн встал на колени рядом с Черри, но не попытался завладеть моей правой рукой. Он ждал, пока она закончит. Этому тоже я их научила — не тянуться за той рукой, которая нужна для оружия. Он потерся лицом; вдоль челюсти у него шла едва ощутимая шероховатая полоска, будто он пропустил ее, когда брился. Черри тем временем терлась о мои ноги. Будто огромная кошка, которая случайно в этот момент приняла облик человека. Поначалу, когда это происходило, я дергалась, но теперь мне это даже не казалось странным. Не знаю, хорошо это или грустно. Покончив с приветствием, Зейн сказал: — У нас был запасной ключ, так что мы приняли всю компанию. — Они оба встали и стояли, как хорошие дети — или как хорошие взрослые, как хотите. — Отлично, хотя я понятия не имею, сколько там народу. Они пошли с нами в ногу, заняв места по бокам, и я ощущала идущую рядом со мной Черри. Ощущала ее энергию дрожащей струной вдоль тела. Так сильно я никогда раньше ее не чувствовала. Еще один гвоздь в крышку гроба сомнений насчет Нимир-Ра. Свидетельств было достаточно, и если бы я не была таким мастером самообмана, я бы уже признала очевидное. Но для одного дня мне и без того хватит. Пока что не до этого. Так что я не стала об этом думать, а Черри если ощутила разницу, то ничего не сказала. Это Зейн подвинулся ближе к Натэниелу на ходу и произнес: — Ты пахнешь свежей раной. И он тронул рукой спину Натэниела над топом. Я знала, что там следы укусов возле плеч, до самой шеи. Надо было сообразить, что он не станет их скрывать. Да если бы и закрыл одеждой, эти ребята учуяли бы обонянием. — Что это ты делал такое? — спросил Зейн. — Или надо спрашивать — кого? Натэниел даже не глянул на меня. Что говорить и чего не говорить, он явно оставлял мне. Разумно. А может, он просто не знал, что сказать. Я попыталась придумать вранье, которое все объясняло бы, но на ум не приходило ничего, что не выставило бы Натэниела шлюхой. Либо он занимался сексом с незнакомой женщиной, либо... либо что? Правду? Ее мне не хотелось говорить, пока я сама не поняла, как к ней отношусь. Учитывая мои характер, на это может понадобиться не меньше пары дней. Черри и Зейн завертелись вокруг Натэниела, все теснее и теснее, пока не стали соприкасаться телами. Они постоянно его подталкивали, как акула, проверяющая, съедобен ли ты. — Пошли, ребята, времени нет. Надо ехать в лупанарий выручать Грегори. Зейн упал на колени рядом с Натэниелом, водя руками по его телу. Его ладони скользнули под топ Натэниела. — Вставай, Зейн, — сказала я. Черри подступила очень близко к Натэниелу, глядя на него сверху, взяла его рукой за подбородок и приподняла, будто собиралась поцеловать. — Кто это был? — Это его дело, — сказала я. Натэниел глянул на меня искоса, и этого хватило. Я праздную труса. Пульс забился на шее, я попыталась его успокоить — без особого успеха. — Если бы это был Зейн или я, то да, — возразила Черри. — Но пока ты была в больнице, мы решили, что Натэниел должен представлять всех своих партнерш парду до того, как чем-нибудь с ними заниматься. — А у меня, как у Нимир-Ра, разве нет президентского вето? Черри подняла на меня глаза: — Конечно, но согласись, что надо проверять его партнеров. Он чуть опять не довел тебя до гибели. Я соглашалась, но не на эту ночь. В эту ночь — или во все другие, — я хотела, чтобы никто не лез не в свое дело. Всем было плевать, кто с кем спит, — до сегодняшнего дня. Все складывается. Я впервые сделала нечто неосторожное с одним из них, и мне придется сознаться, какие бы чувства у меня по этому поводу ни были. Открыв рот уже, чтобы сказать: «Это была я», я остановилась, увидев идущих к нам леопардов-оборотней. Из них из всех была одна, при которой мне меньше всего хотелось бы обсуждать интимные вопросы. Это была Элизабет. Походка у нее была нечто среднее между «шествует» и «плывет» — идеальная походка для уличной феи. Она вышла из-за машин об руку с Калебом, и на лице ее играла самодовольная улыбка, говорившая, что либо она не знает, что я зла на нее, либо уверена, что я ничего ей сделать не смогу. Она была выше Калеба почти на целых пятьдюймов. Локоны спадали до талии — такие темные, что их можно бы назвать черными, если не сравнивать с моими волосами. Она была красива несколько соблазнительной, порочной красотой, как тропическое растение с толстыми мясистыми листьями и прекрасными, но смертоносными цветами. Юбка на ней едва доставала до верха черных чулок и обнажала подвязки. На ноги она надела черные босоножки на каблуках пониже своих обычных. В конце концов, предстояло ходить по лесу. А кофточка была настолько прозрачной, что видно было отсутствие под ней лифчика, хотя Элизабет, как и мне, он не был бы лишним. Калеб надел на себя джинсы-клеш, был без обуви и без рубашки. Пояс джинсов находился настолько низко, что видно было кольцо в пупке. Я лично слишком молода, чтобы помнить джинсы-клеш, но помню, как мои старшие двоюродные братья спорили, у кого из них клеши шире. Мне и тогда они казались уродливыми, и со временем мое мнение не изменилось. Калеб был очень собой доволен. Я могла бы ручаться, что они только что занимались сексом, но совершенно не мое дело, с кем они трахаются. Нет, честно, не мое. — Я рада, что ты хорошо провела время, Элизабет. Она сжала руку Калеба: — О, и еще как! — Рада, потому что дальше время выпадет очень, очень плохое. Она изобразила надутые губы: — Неужто наша маленькая Нимир-Ра обиделась, что я не пришла спать с ней рядом голышом? Я не могла не засмеяться. — А что смешного? — спросила она. Калеб подался от нее в сторону, высвобождая руку. — Почему ты думаешь, что я тебя не убью, Элизабет? — За что? — Ну, хотя бы за то, что бросила Натэниела в клубе, дала захватить его плохим парням, а в результате чуть не погибла я. Или зато, что теперь я настоящая Нимир-Ра. — А мне надоело с ним нянчиться, — сказала она. — С ним было очень прикольно, а теперь уже нет. Он становится стандартным. — То есть больше не хочет тебя трахать, — уточнила я. Первые признаки гнева показались у нее на лице. — У нас были по-настоящему хорошие моменты, у нас с Натэниелом. — Очевидно, недостаточно хорошие. Она шагнула и встала рядом с Черри, то есть очень близко от меня. Она действительно меня не боялась, и я знала почему — или думала, что знаю. Она хамила, вела себя высокомерно и была гвоздем в сапоге с того момента, как я взялась управлять пардом, и я ни разу не набила ей морду — ни в каком смысле. Я все ей спускала, потому что, как она всегда бывала рада подчеркнуть, могла ее убить, но наказать — никак. Для оборотня «наказать» значит либо избить его до полусмерти, либо устроить ему какую-нибудь мистическую пакость, которой они все боятся до судорог. И она была права. Оборотневской магией я не владела. И не сразу я поняла, почему я ей так много спускаю. Я убила ее милого, мужчину, которого она любила, и оттого мне было неловко. Габриэль заслужил смерть, но она его любила, и я ей сочувствовала. Однако остатки этого сочувствия кончились, когда я увидела Натэниела, висящего на цепях с мечами в теле. Правила изменились, а Элизабет этого не знала. Еще не знала. Из кустов неслышно выходили остальные леопарды, выбираясь на дорогу. Волосы Мерля светились в темноте белым, борода и усы блестели серебром. Он был одет в прямые джинсы и ковбойские сапоги с серебряными накладками на носках. Раскрытый кожаный жакет скорее обрамлял грудь, чем покрывал. С ним была женщина. Высокая — шесть футов, если не больше. Обута в кроссовки, дальше — джинсы, просторная футболка до середины бедер. Волосы почти черные, прямые, густые, срезаны чуть выше плеч. Косметики нет, выступающие скулы делают лицо скульптурным — почти резким. Глаза светлые, губы тонкие. Лицо из тех, которые были бы красивы, если чуть-чуть подкрасить, но и так производят впечатление. Не такое лицо, которое может забыться или наскучить. Мерль держал ее за руку, но не как влюбленный подругу — скорее как отец дочь. Она вибрировала неотмирной энергией, которая в той или иной степени есть у всех леопардов-оборотней. Но здесь я почувствовала покалывание кожи за несколько ярдов. — Это Джина, — представил ее Мерль. — Здравствуй, Джина, — сказала я. Она посмотрела на меня, и страх в ее глазах сменился презрением. — Коротковата для Нимир-Ра. — Мы с Микой одного роста, — сказала я. — Я и говорю. — Она пожала плечами, но эта бравада не казалась искренней. Скорее это как если человек свистит в темноте. Но я не стала обращать на это внимание — сегодня у меня другие проблемы. Последняя из моих леопардов, Вивиан, подошла одна. Она была из тех немногих женщин, которые вызывали у меня желание защитить и заставляли вспомнить прилагательные «кукольная» и «хрупкая». Вивиан была одной из самых красивых женщин, которых я знала, и простые шорты вместе с прозрачным топом и сандалиями этого не скрывали. Она была афроамериканка с примесью ирландской крови, и цвет кожи у нее был безупречный бледно-какаовый, которую только эта смесь и дает. Она была как-то растерянна, и я знала почему. Впервые за год рядом с ней я не увидела Стивена. Стивен и Грегори были двойняшками, оба стриптизеры в «Запретном плоде». Вивиан со Стивеном жили вместе и были очень счастливы. Но Стивен сегодня ночью будет в лупанарии, как все добрые вервольфы, а Вивиан придет туда с леопардами. Бедняжка Вивиан. Бедняга Стивен. До этой минуты мне не приходило в голову, что Стивен может сегодня потерять брата. Вивиан упала передо мной на колени, и я протянула ей руки. Она стала о них тереться, как до того Черри и Зейн. Элизабет не стала меня приветствовать, и это тоже было оскорбление. Ее спутники, в отличие от нее, не были моими леопардами. И она намеренно выразила мне пренебрежение, но впервые на публике. Обычно я на этом не настаиваю, потому что не люблю, когда она меня трогает, но я видела лицо Калеба, когда Вивиан встала, закончив приветствие. Он заметил этот недосмотр. — Как жизнь, Вивиан? — Настоящей Нимир-Ра не надо было бы спрашивать, — встряла Элизабет. Я сжала руки Вивиан, помогая ей встать. — Ты собираешься помогать нам спасать Грегори или отпускать остроумные замечания? — спросила я Элизабет. — Я хочу спасти Грегори, — ответила она. — Тогда заткнись на фиг. Она попыталась что-то сказать, но Черри схватила ее за руку: — Элизабет, хватит. — Ты мне не доминант, — огрызнулась Элизабет. — Я пытаюсь быть твоим другом, — возразила Черри. — То есть ты хочешь, чтобы я оставила ее в покое? — Да, если можно. — Отлично. — Элизабет повернулась к Натэниелу. — Я чую на тебе свежую кровь, Натэниел. — Она взяла его ладонями за шею, прижалась к нему, отодвинув Черри. — Ты наконец нашел себе кого-то, кто будет тебя давить? — Да. — Кого? — спросила Черри с любопытством. — Ребята, нет времени, — вмешалась я. — Пора ехать в лупанарии. И Мерль нашел что добавить: — Элизабет так себя ведет с тобой по одной только причине: потому что ты ей позволяешь. Ослушание должно быть наказано немедленно, иначе структура власти разваливается — как у твоего Ульфрика и его стаи. — Я управляю своими леопардами, — ответила я. Элизабет рассмеялась и поцеловала Натэниела в лоб, оставив отпечаток красной помады. — Он кого-то сегодня трахнул, хотя ему это было запрещено без согласия парда. И на это ты тоже посмотришь сквозь пальцы. Слаба ты! Я медленно вдохнула и выдохнула. — Он сегодня никого не трахал. Калеб подошел к компании, ползающей вокруг Натэниела, и сунулся лицом ему в пах. Элизабет отодвинулась, давая ему место. — Я чую сперму, но не бабу. Тут я поняла, что Натэниел как следует вымылся. Калеб встал, и Элизабет вернулась на место. Калеб взял Натэниела сзади за шею и придвинулся к нему лицом, будто собираясь целоваться, но чуть не довел губы. — И здесь я тоже бабу не чую. Вряд ли у него был секс. Зейн приподнял рубаху Натэниелу, потом встал, задирая ее до шеи. Следы укусов казались в свете звезд почти черными. Они покрывали почти каждый дюйм спины — я ничего не пропустила. Вид их заставил меня покраснеть. Вивиан поглядела на меня, и я поняла, что она чует запах крови у меня под кожей красных щек. — Секса могло не быть, но что-то было, — сказал Зейн. Калеб обошел вокруг посмотреть на голую спину Натэниела: — Кто-то развлекся. — На это посмотрите! Элизабет потащила остальных глянуть на укус вокруг соска. Они стали ощупывать пальцами, Зейн содрал с Натэниела рубашку и бросил на капот ближайшей машины. Все, кроме Мерля, Джины и Вивиан, роились возле Натэниела, трогая его раны пальцами, ладонями, языками. Натэниел закрыл глаза, и я знала, что на самом деле он весьма не против, но... — Хватит, — сказала я. Элизабет спустила с Натэниела шорты, и я мельком заметила, насколько он не против. Элизабет повернулась, стоя на коленях, держа ладони у него на ягодицах. — Кто бы это ни был, он мог легко сделать куда больше. Его не порезали, а он бы не возразил. Правда, Натэниел? — Я бы позволил ей все, что она хочет. Вот блин. — Ему нельзя позволять этого, — сказала Черри, встав и подойдя ко мне. — Анита, не позволяй ему ехать по этой дорожке. В следующий раз она, кто бы они ни была, может просто его убить. — Она его не убьет, — ответила я. — Ты знаешь, кто она? Я кивнула. — Почему ты сразу не сказала? — спросил Мерль. Я ответила, набрав побольше воздуху: — Потому что я еще с этим не освоилась. Но это мои трудности, а не Натэниела. — Я протянула к нему руку. — Натэниел! Он подтянул шорты, подбежал ко мне и стиснул мою руку. Я поставила его за собой, так, что наши тела соприкасались. Физический контакт — это способ сообщить, что он под моей защитой. — Это я его пометила. Элизабет захохотала, все еще стоя на коленях. — Я знала, что он твой любимчик, но никогда не думала, что ты ради него будешь так открыто врать. — Хотя бы некоторые из вас могут учуять ложь. Это я пометила его тело, следы от моих зубов. — Твой уровень тревожности все время высок, сколько мы здесь. Я не могу сказать, лжешь ты или нет, — сказал Мерль. — А если не знаю я, то среди нас здесь нет альфы, который мог бы сказать точно. — Имеется в виду, что твой запах не меняется, когда ты говоришь неправду, — пояснила Черри. Я слыхала, что можно лгать глазами, но про запах — впервые. — Я не знала, что вы умеете лгать запахом, — сказала я. — Мне кажется, ложь не повышает у тебя уровень тревожности, — ответила она. Ага. — Быть социопатом — это имеет свои преимущества. Калеб подполз к нам плавным движением, как умеют леопарды. Нечеловечески грациозно. Подполз настолько, что прижался лицом к моей ноге. Я не мешала, потому что сочла, что они соберутся меня обнюхивать, раз я заявила права на Натэниела. Я только не думала, что первым будет один из котов Мики. — У него действительно на коже ее запах. — Они почти каждую ночь спят в одной кровати, — сказала Элизабет. Она уже снова была на ногах, и даже носом не повела. Калеб потерся лицом об мою ногу. — Она пахнет волком и... вампиром. — Он уставился на меня. — Ты этой ночью разминалась со своим Мастером и Ульфриком? И от Натэниела потому не пахнет бабой, что для него дырки не осталось? Я всегда стараюсь быть человеком широких взглядов, но сейчас я прямо на месте решила, что Калеб мне не нравится. — У парда есть право спрашивать, с кем спит Натэниел, потому что сам он плохо выбирает. Ни у кого из вас нет права спрашивать меня. Калеб сделал движение — одно из тех оборотневских движений, которые нельзя уловить глазом, — и ткнулся мне лицом в пах, почти до боли. Я, не успев подумать, вытащила «браунинг» и приставила дуло к его голове. Быстрее обычного — даже для меня. Калеб поднял голову, так что дуло оказалось напротив лба. Он уставился на меня: — А ты не пахнешь шишкой. Только не говори, что спала с тремя мужиками и никто тебя не трахнул. — Калеб, ты мне начинаешь не нравиться. Он усмехнулся: — Но ты меня не застрелишь, потому что Мика будет вне себя. — Ты прав, не надо было вынимать пистолет. Я просто еще не привыкла к способности вытаскивать оружие, не успев подумать. — Я никогда не видел, чтобы ты это делала так быстро, — заметил Зейн. Я пожала плечами: — Выгода перемены, я думаю. — И убрала пистолет. Действительно, я не собиралась убивать его всего лишь за назойливость. Калеб приложился щекой к моей ноге, и я не возразила. Если бы я отбивалась, он бы только веселился, и вообще он вел себя прилично — относительно. Вивиан тронула меня за руку: — Ты действительно станешь одной из нас? — Будем знать через две недели. — Я тебе очень сочувствую, — сказала она. — Спасибо, — улыбнулась я. — Ты не топтала Натэниела, — заявила Элизабет. — Ты слишком щепетильна, чтобы вот так действовать зубами. Я посмотрела на нее и почувствовала, как мне глаза застилает темнота, мой вариант зверя. Этот взгляд говорил, насколько я низко уже пала. — Я не так щепетильна, как была, Элизабет. Тебе стоило бы это запомнить. — Да нет, — ответила она, — нет, ты просто его защищаешь. Он был любимчиком учителя с первого дня. Ты просто боишься того, что сделает Мика. Боишься даже думать, что сделает с ним настоящий Нимир-Радж за нарушение прямого запрета. — Она подошла, крадучись. — И надо бояться, Анита, очень сильно бояться, потому что Мика силен, как был силен Габриэль. Он не дрогнет. — Я достаточно слышал о Габриэле, чтобы усомниться в этом комплименте. Мика вышел из-за деревьев в сопровождении высокого мужчины. До Мики я никогда не спала с мужчиной, с которым только что познакомилась. Никогда не спала ни с кем, кто не заставлял бы мое сердце биться чаще одним своим видом. Когда Мика вышел из-за деревьев, он был грациозен и красив, но я не была в него влюблена, а тело мое среагировало так, будто была. Мне стало и чуть лучше, и немножко стыдно. Он был одет в короткие шорты, истрепанные по краям в бахрому. Белый топ будто светился в темноте, и загар казался еще темнее. Тонкую талию перехватывал широкий кожаный пояс. Волосы Мика завязал пучком на затылке, но они были такие курчавые, что казались короткими, и даже спереди было ясно, что сзади у него еще полно волос. В одежде он казался еще более миниатюрным, чем без нее. Он был как-то очень изящно сложен: тонок в кости, гладкая кожа, очень... утонченный, особенно для мужчины. Жан-Клод был красивее, но слишком высок, чтобы его сложение можно было назвать деликатным. А Мика таким и был. Единственное, что мешало назвать его хрупким, это игра мышц на руках и походка — он ходил так, будто мир принадлежит ему, и где он находится, там и центр вселенной. Не самоуверенность, а уверенность. Такая мощь в такой миниатюрной упаковке. Кого он мне напоминал? Его спутник был темнокож, с очень коротко остриженными волосами, и что-то было в цвете его кожи, что даже при звездном освещении не казалось загаром. Он был красив юношеской, почти девичьей красотой, но мускулист и очень насторожен. Его присутствие объясняло, почему Мерль не приклеился к боку Мики. Смена караула. Мика представил его как Ноя. Я со страхом ждала новой встречи с Микой — думала, что я скажу, как буду держаться. Так вот, ощущение неловкости и близко не было таким, как я думала. Может быть, я была слишком занята, защищая честь Натэниела. Может быть, потому, что я ничем не показала, что мы делали, и Мика тоже. А может, он был смущен не меньше меня. Или так всегда бывает при случайных связях? Этого я не знаю. — Что вы тут обсуждаете с такой горячностью? — спросил Мика. — Покажи ему, Натэниел. Натэниел не стал задавать вопросов — просто вышел вперед и показал спину. Телохранитель резко присвистнул. Мика широко раскрыл глаза и посмотрел на меня поверх плеча Натэниела. — Это ты сделала? Я кивнула. — Это не она, — произнесла Элизабет. Калеб уже встал, насколько мог, и обнюхивал мне живот, повернув лицо к другим вещам, но аккуратно стараясь их не задевать. Вряд ли он бы стал обнюхивать мне пах в присутствии Мики. Элизабет в одном была права: леопарды и близко так меня не боялись, как боялись Мики. — И кровью она тоже пахнет, — сказал Калеб. — Отвали от меня, — потребовала я. Он осклабился, но отполз. — Ты хочешь сказать, что у нее тоже есть рана, как у него на спине? — спросила Элизабет. Калеб кивнул, продолжая отползать. — Тогда она врет. Кто ему спину разукрасил, тот и ее сделал. Я вздохнула: — Мне что, придется это доказывать? — Мне бы хватило твоего слова, — ответил Мика, — но твоему парду, очевидно, нет. — Мы просто уже очень давно хотели, чтобы она взяла вот так кого-нибудь из нас, — сказала Черри. — А теперь... мы, наверное, поверили бы в секс, но не в это. Очень на тебя не похоже, и Элизабет в одном права: Натэниел — твой любимец, и ты его действительно защищаешь. Так, никто мне не верит. — Отлично, значит так. Я стала снимать ремень наплечной кобуры, передвинув ее на спину. Вытащить рубашку из джинсов — не проблема, даже снять ее и положить рядом с рубашкой Натэниела на капот машины не было проблемой. На мне был очень симпатичный черный лифчик, из тех, которые предназначены, чтобы их видели. Жан-Клод оказал развращающее влияние на мой гардероб. Проблема была в том, чтобы лифчик снять. Вот этого мне точно не хотелось. Я расстегнула его сзади, но придержала руками спереди. — Что будет, если вы увидите укус? — Если я увижу у тебя на груди укус без следов клыков, я поверю, что это был Натэниел, — сказал Мика. Все столпились поближе. Никогда я не любила быть в центре внимания, тем более такого. — Ребята, дайте мне место хотя бы для дыхания. Они отступили на долю шага, и я подумала: а, хрен с ним. Все здесь, кроме Элизабет и, быть может, нового телохранителя, меня видали голой. Ладно, черт бы все побрал. Сняв лифчик, я положила его на капот рядом с рубашкой, абсолютно никому не глядя в глаза. Я увидела руку и перехватила ее за запястье. Калеб. — Натэниелу можно укусить, а мне даже пальцем нельзя потрогать? — Тебе нельзя, — ответила я. Мика не придвинулся ни на шаг ближе. — Зачем ты его пометила? Я посмотрела ему в глаза, готовясь встретить осуждение или презрение, в общем, что-то отрицательное. Но лицо его было абсолютно спокойно. — Мне надо было во что-то всадить зубы. Надо было... — Покачав головой, я отвернулась. — Это был не секс. Мне нужно было кормиться. — Нет! — метнулась ко мне Элизабет. — Нет, ты не можешь быть настоящей Нимир-Ра, не можешь! На ее лице было выражение, близкое к паническому страху. Он ощущался даже обонянием. Она пододвинулась ближе, наши тела соприкоснулись, и я услышала гул ее сердца. — Правильно, Элизабет, — сказала я. — Правильно. Бойся меня, сильно бойся. Она полуотвернулась от меня, а Мика что-то сказал, и это единственное оправдание, почему я не увидела ее налетающего кулака. Она отбросила меня на борт джипа, рот у меня наполнился кровью, колени подогнулись. Только рука Черри, обнявшая меня за талию, не дала мне упасть. Мир на секунду наполнился белыми и черными полосами. Когда в глазах прояснилось, Элизабет держали Мика и телохранитель Ной. Я отклеилась от джипа и отступила от Черри. Она держала меня за руку, и я еще секунду ей это позволила, пока не прошло головокружение. Поднеся руку ко рту, я отняла ее окровавленную. Мерль придвинулся перехватить руку Элизабет, и Мика подошел ко мне. — Как ты? — Все в порядке. Он взял меня за голые руки. Легчайшее прикосновение пальцев, но я от него задрожала. Соски набухли, и нечем было скрыть эту неожиданную реакцию. Я посмотрела на него — для этого не пришлось поднимать глаза даже на дюйм. — Я не знаю тебя. Почему же... Его ладони скользнули мне на спину, и вдруг мне стало не хватать воздуху. — Я твой Нимир-Радж, Анита. Здесь ничего нет стыдного. — Ты говоришь «Нимир-Радж», как другие говорят «муж». Он провел рукой по моим волосам, чуть касаясь пальцами кожи, вторая рука осталась у меня на спине. — Наши души резонируют, как два полностью одинаковых колокола, — шепнул он, почти касаясь губами моих губ. Замечание было настолько романтично и глупо, что надо было бы засмеяться, но я не могла. Он поцеловал меня, и его язык оказался у меня во рту. Я поняла, когда он попробовал мою кровь, потому что руки его напряглись на моем теле, и его тело среагировало на меня. Он был слишком велик, чтобы не заметить этот рост между нашими телами. Я погладила его руки, рубашку, и этого было мало. Я хотела коснуться его голой кожи своей, впивать каждый дюйм его тела в каждый дюйм моего. Он целовал меня, будто пил, и я знала, что отчасти этот восторг вызван свежей кровью. Вытащив у него рубашку из штанов, я запустила руки ему на спину, под ремень. Но и этого было мало. Он прервал поцелуй, и я стянула с него рубашку через голову. Даже прижаться голой грудью к его груди и то было лучше. Вся моя кожа требовала его кожи. Никогда со мной такого не было. Мы держали друг друга, и трудно было дышать, руки сомкнулись в объятии, лица прижались к плечам друг друга, и его дыхание обжигало мне шею. — У нас нет времени на большее, — шепнул он. Я кивнула, по-прежнему прижимаясь головой к его шее. Я не то чтобы планировала большее, но... — Мне надо было коснуться твоей кожи. Почему? — Я тебе говорил. Ты — моя Нимир-Ра, я — твой Нимир-Радж. Я чуть отодвинулась, чтобы видеть его лицо. — Мне это ничего не объясняет. Он взял мое лицо в ладони, очень серьезно глядя в глаза. — Мы — подобранная пара, Анита. Среди леопардов есть легенда, что можно найти себе идеальную пару, и после первого же секса вы связаны сильнее, чем браком, сильнее, чем законом. Мы будем всегда жаждать друг друга. Наши души всегда будут взывать друг к другу. Наши звери всегда будут охотиться вместе. Мне должно было бы стать страшно, но не стало. Я должна была разозлиться, но не разозлилась. Мне полагалось бы ощутить много чего, но единственное, что я чувствовала — это что он прав, и я даже не пыталась с ним спорить — не хотелось. — Ричард будет в восторге, — сказала Элизабет. Мерль и Ной поставили ее на колени резким движением, которое, наверное, было слегка болезненным. — А, Элизабет! Спасибо, что напомнила, что я должна сделать, а то я отвлеклась. — Я отодвинулась от Мики, напоследок проведя пальцами по его руке от плеча вниз, будто не могла расстаться с ней сразу. — Отпустите ее, мальчики. Это моя проблема, а не ваша. Они глянули на Мику, и он кивнул. Элизабет осталась стоять на коленях, будто не зная, что делать. Она потянулась, чтобы кто-то из них помог ей встать, но они сделали вид, что не заметили, и она осталась стоять, как стояла. Я надела лифчик, подчеркнуто не спеша, потом подошла к джипу. Кобура все еще похлопывала меня по талии. Я передвинула ее по голому телу, и это было неудобно, но я не хотела тратить время на надевание рубашки. Я знала, что сейчас буду делать. Я шла к джипу, и все ждали, пока я открывала дверь, засовывалась на пассажирское сиденье, открывала бардачок и вытаскивала пару запасных обойм со свинцовыми пулями. Их я начала возить, когда столкнулась с одичавшими фейри. В такого фейри можно стрелять серебряными пулями с утра до вечера, и он не заметит. Но свинца они не любят. И еще у свинцовых пуль есть то преимущество, что они не убивают оборотня. Для этого годится только серебро. Я повернулась и пошла обратно, вынимая на ходу обойму из пистолета. Ее я положила в карман, хотя она там не очень помещалась, сунула новую обойму и вдвинула до щелчка. Элизабет наконец-то стала глядеть озабоченно, когда до нее оставались только две машины. Любой другой наверняка поспешил бы удрать, но здравый смысл никогда не входил в число достоинств Элизабет. Я уже наставила на нее пистолет, очень спокойно приближаясь, когда она сказала: — Не посмеешь. Я смотрела на нее сквозь прицел и ничего не ощущала. Внутри меня было огромное пустое пространство — абсолютно спокойное, невозмутимое. Но в центре этой мирной невозмутимости было крошечное ядрышко удовлетворения. Мне слишком уж долго хотелось это сделать. Я дважды выстрелила ей в грудь, пока она еще говорила, что я этого не сделаю. Элизабет рухнула на спину, извиваясь, царапая руками асфальт и суча ногами, пытаясь вдохнуть. Все отошли от нее подальше. Я стояла над ней и смотрела, как она пытается вдохнуть и сердце ее хочет забиться, несмотря на дыру, которую я проделала. — Ты все говоришь, что я не могу тебя убить как настоящая Нимир-Ра, вырвав глотку или выпустив кишки. Может быть, это скоро переменится, но я уже сейчас могу тебя застрелить, и ты будешь такой же мертвой. Она отчаянно вращала глазами, тело ее залечивало раны. Кровь заполнила рот и выливалась наружу. — На этот раз пули были не серебряные. Но пойди еще раз против меня, в большом или в малом, подведи еще хоть одного члена парда, и я тебя убью. Наконец она сумела набрать воздуху для ответа и стала плеваться словами и кровью. — Сука... ты... ты даже... — еще волна крови, — ...духу не хватит... — поток темной крови изо рта, — ...по-настоящему. Глядя на нее сейчас, я поняла то, чего раньше не понимала. Элизабет хотела,чтобы я убила ее. Чтобы отправила туда, где сейчас Габриэль. Наверное, она сама не понимала, чего хочет, но если это и не было желание смерти, то очень близко к нему. Она лежала, залечивая раны, и ругала меня, говорила мне, как я слаба. Я еще раз выстрелила ей в грудь. Она забилась, задергалась, и лужа крови под телом стала шире. Я выпустила обойму из рукояти пистолета, положила в другой карман и снова вставила главную обойму. — Теперь серебряные, Элизабет. Есть еще остроумные замечания? — Я подождала, пока раны затянутся настолько, что она сможет говорить. — Отвечай, Элизабет. Она глядела на меня, и что-то в этих глазах сказало мне, что наконец-то мы пришли к взаимопониманию. Она меня боялась, а иногда ничего лучшего от человека не добьешься. Я пробовала доброту, дружбу, уважение. Когда все это не дает результата, остается страх. И он не дает осечек. — Вот и хорошо, Элизабет. Рада, что мы друг друга поняли. Я повернулась к остальным. Они глазели на меня так, будто у меня выросла вторая голова — и очень противная. Мика протянул мне мою одежду, и я сняла кобуру и оделась. Никто при этом не сказал ни слова. Приладив снова кобуру, я спросила: — Так что, войдем в дом? У Калеба вид был больной, зато у Мики, Мерля и Джины и всех моих леопардов — довольный. — Тебе не разрешат войти в лупанарий с пистолетами, — сказал Мерль. — Для того и нужны ножи, — ответила я. Он поглядел на меня, будто хотел понять, шучу я или нет. — Да улыбнись, Мерль, у нее все заживет. — Я начинаю соглашаться с тем, что говорили крысолюды. — А что они говорили? — Что ты можешь напугать до икоты сама по себе, даже не будучи Нимир-Ра. — Это еще очень слабо сказано, — подтвердила я. Он приподнял брови: — В самом деле? — В самом деле, — неожиданно встрял в разговор Натэниел. Мои коты подтвердили его слова кивками и утвердительным хмыканьем. — Так почему вы ее не боитесь? — спросила Джина. — Потому что нас она не старается напугать, — ответил Зейн. Он смотрел на лежащую Элизабет, еще почти не способную шевелиться. — Конечно, правила могли и поменяться. — Только для плохих котят, — сказала я. — А теперь пошли за крысами — и к волкам. — И еще лебеди нас ждут, — добавил Мика. — Лебеди? — удивилась я. Он улыбнулся. — Ты завоевываешь друзей, Анита, даже когда не собираешься. Он протянул мне руку, я помедлила, потом осторожно взяла ее. Наши пальцы переплелись, и мы вместе, рука в руке, пошли по дороге, и это было хорошо и правильно, будто я нашла какой-то пропавший кусок от самой себя. Зейна я оставила на дороге присмотреть, чтобы Элизабет не переехал случайный автомобиль. Из дому мы пошлем к ней доктора Лилиан. Остальные леопарды шли за мной и Микой, и впервые с тех пор, как я унаследовала этих котов, я ощущала себя истинной Нимир-Ра. Может быть, — но не наверняка, — я их не подведу.Глава 21
У Рафаэля, царя крыс, был черный лимузин. Мне никогда не казалось, что он из тех, кто владеет лимузинами, и я высказала это вслух. Он ответил: — Маркус и Райна любили устраивать шоу со своим участием. Мы, крысы, не желаем выставлять себя шутами, потому и лимузин. — Слушай, я же накрасилась! — ужаснулась я. Он улыбнулся. Мы ехали на заднем сиденье лимузина, один из крысолюдов вел машину. Мерль и Зейн сидели с ним впереди. Мерль, потому что не желал, чтобы мы ехали одни с теми, кого он не знает, и Зейн, потому что я еще не до конца доверяла Мерлю. Хотя у меня не было иллюзий на тему о том, кто из них победит в драке, если до нее дойдет. У Ричарда могла найтись пара вервольфов, на которых бы я поставила против Мерля, но было в телохранителе Мики что-то предостерегающее, пугающее — то самое «что-то», которого недоставало всем моим леопардам. Даже не беспощадность — просто крайняя прагматичность. Было сразу ясно, что Мерль сделает ровно то, что нужно сделать, без колебаний, без сочувствия — чисто деловые соображения. Если сама работаешь именно так, то начинаешь видеть это свойство у других, и тогда глаз с них не спускаешь. Все предводители ехали на заднем сиденье лимузина, что, на мой взгляд, отдавало элитаризмом, но зато мы могли поговорить друг с другом, к тому же никого другого это не смущало. Не знаю, почему мне было неловко, но было. Рафаэль был высокий, смуглый, красивый и очень мексиканского вида. Говорил он без малейших следов акцента, разве что миссурийского. Сидел он к нам лицом. Да, к нам — мы с Микой сидели напротив. За руки мы не держались. Долгих взглядов друг на друга не бросали. Как ни странно, когда других леопардов рядом не было, мне с ним было как-то неловко. Может быть, это мой всегдашний дискомфорт после близости. Но я не уверена — ощущение было иное. А может быть, чем ближе было свидание с Ричардом, тем сильнее я задумывалась, что же это я такое творю. Я действительно собираюсь сказать Ричарду, что взяла себе любовника, другого оборотня? Мы уже расходились и сходились снова, но если Ричард решит, что я взяла себе постоянного любовника, помимо Жан-Клода, все будет кончено. А я не хотела полного разрыва, хотя что-то мне подсказывало, что мой роман с Ричардом не полезен для нас обоих. Мы не слишком хороши друг для друга. В любви иногда такое бывает. Отбросив серьезные мысли, я посмотрела на последнего члена нашего маленького отряда. Донован Риис был новым царем лебедей нашего города. Ростом он был около шести футов, хотя в сидячем положении это трудно определить. Цвет кожи у него был сливки с молоком, который обещают рекламисты кремов для лица, если год-другой беречься от загара, но у Донована он был натурален. Он был белее меня, бел, как Жан-Клод, но у Донована на щеках просматривался мазок розового, как отлично наложенные румяна. Казалось, видно, как кровь пульсирует под кожей, будто кожа прозрачна. Он не только выглядел живым, он был весьма живым и должен был быть горячим на ощупь. Глаза у него были светлые, серо-голубые, и цвет их менялся в зависимости от его настроения, как летнее небо, которое никак не может решить, то ли остаться мирным, то ли покрыться мохнатыми тучами, то ли разразиться ливнем прямо тебе на голову. Красота его была четкой, напоминавшей студента из богатой семьи, будто место ему было где-нибудь в кампусе колледжа. Я прямо так и видела, как он дает клятву, вступая в братство, или осушает кружку пива одним духом. Вместо этого он сейчас ехал с нами на собрание вервольфов, где будет единственным не хищником. Мне это не казалось удачной мыслью. — Вы спасли моих лебединок, миз Блейк. При этом сами чуть не погибли. Я не могу рисковать девушками, они не... — Он глянул на свои сложенные на коленях руки, потом поднял свои непостоянные глаза. — Они вроде вашего Натэниела — жертвы. — Натэниел ведет мой джип, где все остальные наши люди. Риис кивнул: — Да, но форма его зверя — хищная. А у моих девушек — нет. Если они не совладают с собой и перекинутся на собрании, то станут мясом. — Я согласна с вами, мистер Риис, но разве то же не относится и к вам? — Я — царь лебедей, миз Блейк. Я не изменю формы до тех пор, пока сам не соизволю. Сам не соизволю.Такой формулировки я никогда не слышала. Тяжелый случай самовлюбленности. Но я не собиралась его сейчас лечить. Рафаэль пытался его отговорить еще до моего приезда. Мика этого даже не предложил. Он очень здорово умел предоставить мне весь разговор. В мужчинах мне такая черта нравится. — Вы умеете драться? — Я не буду обузой, миз Блейк, не беспокойтесь. Я беспокоилась, поскольку сама чуяла кровь под его кожей. Я почти видела, как она там течет. Он пах мясом, и кровью, и жаром. Едой. Мне как-то не приходило в голову, что хищника и не хищника можно отличить по запаху. По нежному аромату я сейчас точно знала, что зверь у Рииса слабый и такой, которого легко убить. Мне пришлось проглотить слюну, стараясь успокоить пульс, но он не успокаивался. Мне хотелось рухнуть перед ним на колени и обнюхать, потереться о него лицом, о его голые руки, до самых коротких рукавов. Из выреза рубашки выглядывала белая майка. Меня подмывало разорвать рубашку — пуговицы фонтаном, — вытащить наручный нож и надрезать майку, обнажить грудь и живот. Но не ardeur,не секс были у меня на уме. Я хотела видеть голый живот, ощутить под зубами мягкое тело, вонзить... Прикрыв глаза рукой, я замотала головой. Что со мной такое? — Что с тобой, Анита? — Мика осторожно тронул меня за руку. Я опустила руки и посмотрела на него: — Он пахнет... едой. — Да, — кивнул Мика. Я снова мотнула головой: — Ты не понял. У меня такие мысли... страшные. Сказать этого вслух я не могла. Я хотела его сожрать или хотя бы вонзить зубы. Наверное, я сумела бы удержаться и не жрать тело, но оставить следы на этой гладкой коже хотелось до безумия. Еще чуть-чуть — и я не знаю, удержалась бы я или нет. — Когда ты мне сказала, почему оставила Натэниелу отметины, я знал, что это был голод. — Последнее слово Мика произнес как написанное большими буквами. — Обычно проходит несколько дней или недель, до первого твоего полнолуния, лишь тогда голод становится проблемой. А мысли и образы насчет пожирания — это ничего. Это нормально. — Нормально! — Я скептически рассмеялась. — То, что я думаю, и близко к норме не лежало. А вслух произнести я этого не могла. — А что ты хочешь сделать с Риисом? — спросил Рафаэль. Я обернулась к нему, открыла рот — и остановилась, взглянув на Рииса. — Не могу. Это как рассказывать сексуальные фантазии в присутствии незнакомца, который в них фигурирует. Кажется настолько интимным. — И действительно интимно, — согласился Рафаэль. Его темные глаза встретили мой взгляд. — Но если ты расскажешь мистеру Риису, что ты хочешь с ним сделать, тогда, он, быть может, полетит домой. — Крыса — тоже дичь, — сказал Риис. — Все, что меньше тебя, — дичь, — ответил Рафаэль, — но крысы всеядны. Они съедают все, что встает у них на дороге, в том числе и людей, если те не могут убежать. Крыса-оборотень — тварь не маленькая, мистер Риис, и мы можем быть хищниками, какими не удается быть нашим прообразам. Риис посмотрел на нас всех, наморщив брови, сердито мотнул головой, наклонился и сунул мне запястье под нос. — Понюхайте как следует, — сказал он. — Кажется, вам всем это нравится. — Я бы на вашем месте этого не делал, — заметил Рафаэль. — Вам бы стоило прислушаться, Риис, — поддержал Мика. Я ничего не сказала, потому что близкий запах его тела опьянял. Как самые дорогие духи, разлитые по шелковым простыням, и с обертоном свежего хлеба и варенья на фоне запаха плоти. У меня нет слов, чтобы описать, но это был самый прелестный запах за всю мою жизнь. Я схватила руку и прижала ее к губам раньше, чем сообразила, что делаю. Такой нежной была его кожа, и запах крови под этим тонким слоем... Меня тянуло не только обонять ее, но и попробовать, ощутить плоть между зубами, омочить рот теплым приливом крови... Я отдернулась и полезла через Мику, через все сиденье в дальний угол как можно дальше от царя лебедей. Что-то, наверное, было у меня на лице, в глазах, потому что он испугался. Глаза его расширились, полные губы приоткрылись. — Боже мой, вы действительно плохо собой владеете! — Прошу прощения, — сумела выговорить я. — И вы действительно хотите оказаться там, где нас будут сотни? — спросил Рафаэль. — Я не поддаюсь на блеф, — заявил Риис. — Вы меня не тронете. Судя по всему, что я слышал об Аните и о вас, Рафаэль, вы из хороших парней. — Он бросил косой взгляд на Мику. — Его я не знаю. Но я знаю, что лебеди никогда никому не подчинялись. Мы самостоятельны. Тот факт, что я поддерживаю Аниту и ее пард, должен что-то значить для волков. Мы слабы как союзники в бою, но то, что какое-то животное, кроме ее собственного, заключает союз с пардом, что-то должен Ульфрику сказать. Я забилась в угол, обняв колени, в позе, которую не следует принимать, когда носишь кобуру. Но я в буквальном смысле брала себя в руки, заставляя слушаться тело и разум. Как, интересно, смогу я не сделать в эту ночь чего-то неприличного — или смертельного? И насколько еще ослабнет у меня самообладание? — Ваш последний царь отвечал на зов их ныне покойной лупы, — сказал Рафаэль. — Так мне говорили. Хотя, строго говоря, он был не царь, а лишь наследный принц. Я не знаю, что он был должен прежней лупе, но, думаю, это был какой-то шантаж, потому что мне попались снимки, от которых вы бы покраснели. Мне пришлось дважды прочистить горло, чтобы я смогла заговорить. — Каспар отказывался сниматься в порнофильмах Райны, но платил за это проверкой актеров для фильмов. — В каком смысле — проверкой? Я обняла себя покрепче и стала отвечать, но при этом преодолевая шум крови в ушах, пульсирующее желание. — Каспар умел менять форму по желанию. Райна использовала его для отбора не оборотней, которые заводились, когда он перекидывался в процессе секса. Реакцию Мики я ощутила даже на расстоянии. Риис был в ужасе. — Вы это сами видели? — Нет, но Райна с огромным удовольствием излагала мне все в деталях. Она хотела, чтобы я присутствовала на таком «прослушивании», но у меня нашлись более интересные дела. — И он это делал добровольно? — спросил Риис. — Нет. Совершенно определенно это не был его выбор. Он ненавидел эту работу. — Свою способность изменять форму мы считаем величайшим даром. Мы — среди немногих оборотней, которые делают это с легкостью. — Это потому, что ваш дар — либо проклятие, либо врожденный талант, но не заразная болезнь? — Мы так полагаем. — У Каспара было проклятие, — сказала я. — Вы интересуетесь, что у меня? На самом деле я смотрела, как прыгает у него кадык, и думала про себя, как оно было бы — сжать зубами горло, но об этом факте лучше было умолчать. Я продолжала говорить, но Рафаэль и Мика наверняка знали, на какой тонкой ниточке я держусь. Я продолжала говорить, потому что молчание заполнялось картинами и жуткими желаниями. — Да, мне интересно. — Я родился царем лебедей. — То есть царем лебедей, а не лебедином. Это значит, что вы — самец? Слово «лебедин» используется только для женщин? Он посмотрел на меня пристально: — Я родился, чтобы быть их царем. Я — первый царь более чем за сто лет. — Все остальные либо выбирают вожаков, либо сражаются за право им быть. А у вас выходит что-то вроде наследственной монархии. — Так и есть. Хотя различие определяется не кровным родством, можете назвать это наследственной монархией. Но я не наследовал титула. — Откуда же вы узнали? Глаза его стали темными, темно-серыми, как грозовые тучи. — Ответ будет слишком интимным. — Прошу прощения, я не знала. — Я дам вам этот ответ, если вы ответите на один мой достаточно деликатный вопрос. Мы смотрели друг на друга, и у меня пульс восстановился почти до нормы. Я могла смотреть на него, не ощущая запаха крови под кожей. Говорить, слушать, делать что-то нормальное — это помогло. Я — человек, с членораздельной речью и высшей нервной деятельностью, а не животное. Я справлюсь. Справлюсь. — Спросите, я вам отвечу. — Это вы убили Каспара Гундерсона, последнего царя лебедей? Я заморгала: этого я не ждала. Пульс у меня участился — просто от удивления. — Нет, это не я. — Вы знаете, кто это сделал? Я снова заморгала и подумала, могу ли я соврать и не почует ли он ложь. Но решила придерживаться правды. — Да. — Кто? Я покачала головой: — На этот вопрос я не отвечу. — А почему? — Потому что я бы сама убила Каспара, если бы он не сбежал. — Я знаю, что на его совести несколько смертей и что он пытался убить вас и некоторых ваших друзей, — сказал Риис. — Это еще не самое противное, — ответила я. — Он брал деньги у охотников и поставлял им оборотней. Риис кивнул: — А своих подопечных лебединок он превращал в жертв. Это, наверное, было общим для него и прежней лупы — сексуальный садизм. — Вот почему ваши девушки, как вы их называете, были в том клубе с Натэниелом. — Да. Я в эти игры не играю, а они к ним привыкли. — Сочувствую, — кивнула я. — Вы правдиво ответили на мои вопросы, и Я не могу сделать меньше. — Он расстегнул рубашку. Я посмотрела на Мику — он пожал плечами. Я посмотрела на Рафаэля — он помотал головой. Приятно, что никто из нас не знал, зачем он раздевается. Оставив рубашку заправленной в штаны, он стал вытаскивать майку. Кажется, он собирался обнажить мягкое подбрюшье, а я не была на сто процентов уверена в своем самоконтроле. У меня опять зачастил пульс, и я спросила: — Зачем вы раздеваетесь? — Показать вам символ моего монаршего предназначения. — Простите? — переспросила я. — Не волнуйтесь, миз Блейк, — нахмурился Риис. — Я не собираюсь вас смущать. — Дело не в этом, Риис, я просто... Но я не договорила, потому что он обнажил белую-белую кожу живота. В полутемном автомобиле я все равно видела пульс под пупком. Черт, я почти чувствовала его вкус у себя во рту, будто уже всадила зубы в нежную кожу, будто уже вгрызлась глубоко, в более жизненно важные органы. Что-то странное было в волосках на его груди. Слишком тонкие, слишком белые, тонкой линией с груди вокруг пупка, потом вниз, в штаны. Яоказалась на полу и поползла к нему, но не помню, как это случилось. Остановившись, я прижалась к ноге Мики. — Я не помню, как спрыгнула с сиденья. Провалы в памяти. Мика положил руки мне на плечи: — Так бывает, когда зверь берет над тобой верх. Поначалу. Первые несколько полнолуний — почти полный провал в памяти, и только потом они вспоминаются. Риис прогнулся, наклонившись в сторону, и стал расстегивать ремень. С такого расстояния я увидела — или решила, что вижу, — что неправильно в этих волосах на теле. И попыталась податься вперед, но Мика придержал меня, сжав руки на моих плечах. Я протянула руку и кончиками пальцев коснулась Рииса. От легкого прикосновения он перестал возиться с ремнем и взглянул на меня. Это вообще не были волосы. — Перья, — тихо сказала я. — Как снизу у цыпленка, такие мягкие. Я хотела погладить эту текстуру, прижаться телом к перышкам и жару кожи. Сердце в его груди заколотилось, и я, подняв глаза, встретила его взгляд. Пульс бился у него в горле, я ртом ощущала вкус его страха. Его испугало одно мое прикосновение, тихий голос, звучащий как в сонном забытьи. Мика обнял меня рукой за плечи и прижал к себе, придерживая ногами. Наклонившись надо мной, он прижался ко мне лицом и сказал: — Тс-с, Анита. Тс-с. Но я услышала не только голос. Его зверь воззвал к моему, будто рука прошла по моему телу — огромная рука. От нее свело мышцы живота, появилась влага. У меня самой сердце забилось в горле. — Что ты сделал? — спросила я беззвучно. — Голод можно превратить в секс, — ответил он. — Я не собиралась есть. — У тебя кожа стала горячей. У нас температура подскакивает перед переменой, как у людей перед эпилептическим припадком. Я повернулась у него в руках, зажатая в тисках его коленей. — Ты думал, я собираюсь перекинуться? — Обычно до первой перемены формы проходят недели, хотя бы до ближайшего полнолуния. Но у тебя все развивается быстрее обычного. Если бы ты впервые перекинулась здесь, вряд ли мы даже вдвоем с Рафаэлем могли бы помешать тебе разорвать Рииса. — Первая перемена проходит очень бурно, — сказал Рафаэль, — и даже в лимузине заднее сиденье не дает много места, чтобы убежать или спрятаться. Риис поглядел на меня почти в упор, а Мика меня держал руками, телом, и я знала, что не из романтических побуждений, а на случай если секс не сработает как отвлекающий момент. — Она уже больше года как Нимир-Ра, — сказал Риис. — Но до сих пор оставалась человеком, — напомнил Рафаэль. Риис посмотрел на меня еще секунду, потом сказал: — Понятно. У меня есть родинка в форме лебедя. С моего рождения было известно, кем я должен стать. — Я слыхал о таком, — произнес Мика задумчиво, — но всегда считал, что это легенды. — Это чистая правда, — покачал головой Риис, заправляя рубашку. — У Каспара были перья на голове вместо волос, — сказала я. — Мне говорили, что, когда я достаточно долго проживу, у меня они тоже постепенно изменятся. Что-то в его голосе говорило, что такую перспективу он не приветствует. — Кажется, вам это не нравится, — сказала я. Он посмотрел на меня хмуро, застегивая рубашку. — Вы когда-то были человеком, миз Блейк, а я никогда. Я родился царем лебедей. Меня с пеленок воспитывали для трона. Вы себе представить не можете, как это было. Я настоял, чтобы меня отпустили в колледж, дали получить диплом, но у меня нет шансов им воспользоваться, потому что переезды в заботе о других лебедях отнимают все мое время. Я оставалась в кольце тела Мики, но напряжение уходило. — Первую душу в своей жизни я увидела, когда мне было десять, а первого призрака еще раньше, Риис. В тринадцать лет я случайно подняла свою околевшую собаку. Я никогда не была человеком, Риис, можете мне поверить. — Вы говорите об этом с горечью. — Еще бы, — кивнула я. — Вы оба должны принять себя такими, как вы есть, или будете очень несчастны, — заметил Рафаэль. Мы оба посмотрели на него — вряд ли дружелюбно. — Ты мне дай пару недель привыкнуть к тому, что я кошка. — Я говорю не о том, что ты стала настоящей Нимир-Ра, Анита. С той минуты, как я тебя увидел, ты подспудно ненавидела себя за то, что ты такая, как ты есть. Как Ричард бежит от своего зверя, так и ты бежала от собственного дара. — Мне не нужны уроки философии, Рафаэль. — Мне кажется, очень нужны, но я не стану развивать тему, раз она для тебя так болезненна. — А со мной даже и не пытайтесь, — сказал Риис. — Всю мою жизнь я слушаю проповеди на тему о том, что я благословен, а не проклят. Уж если все мои родственники меня не убедили, вряд ли у вас получится. Рафаэль пожал плечами и снова повернулся ко мне. — Давайте сменим тему, потому что до лупанария ехать всего несколько минут, а я видел, как зверь Мики — его энергия — прошла сквозь тебя, и ты откликнулась. — Ты видел? — спросила я. Он кивнул: — У него энергия синяя-синяя, а у тебя багрово-красная, и они смешались. — И что получилось? Пурпур? Мика прижал меня чуть сильнее — предупреждение, что не стоит задираться, но Рафаэль высказался прямо: — Не надо шуточек, Анита. Если я это видел, то увидит и Ричард. — Он — мой Нимир-Радж, — напомнила я. — Ты не понимаешь, Анита. Мика говорит, что думал, будто родинка в виде твоего зверя бывает только в легендах. Точно так же и я до сих пор считал, что разговоры о совершенных парах тоже легенда. Романтика, вроде суженого или суженой. — И без того серьезное лицо Рафаэля стало совсем мрачным. — Как говорят эти легенды, какая-то связь ощущается с первой встречи, но лишь после первого секса зверь одного может проходить сквозь тело другого. Только физическая близость создает такую степень метафизической. Я отвела взгляд от этих твердых и вопрошающих глаз, но заставила себя снова в них посмотреть. — Так что ты спрашиваешь, Рафаэль? — Даже не спрашиваю, а сообщаю. Сообщаю, что знаю о том, что у вас был с Микой секс, и что Ричард, хотя и бросил тебя и публично объявил, что вы более не пара, будет от этого не в восторге. Сильная недооценка. Я отодвинулась от Мики, и он отпустил меня, не попытавшись продлить прикосновение. Еще несколько очков в его пользу. — Ричард бросил меня, Рафаэль, а не я его. У него нет права злиться на то, что я делаю. — Если он ее бросил, — согласился Риис, — то она имеет право делать, что хочет. Ульфрик может винить только себя. — Логически вы правы, но когда мужчина, увидев любовь своей жизни в чужих объятиях, руководствовался логикой? Горечь в голосе Рафаэля заставила меня всмотреться в его лицо. Кажется, он судил по собственному опыту. — Он Ульфрик, а я Нимир-Ра. Это не дает ему на меня прав. — Сегодня и без того будет опасно, Анита. Не надо еще и сердить Ричарда. — Я не хочу ухудшать положение вещей. Видит Бог, и без того оно не сладко. — Ты злишься, что он тебя бросил, — сказал Рафаэль. Я уже открыла рот, чтобы сказать «нет», но поняла, что он, быть может, и прав. — Может быть. — И ты хочешь сделать ему больно в ответ. Я открыла рот, чтобы сказать «нет», но остановилась подумать — по-настоящему подумать, что же я чувствую. Это была злость и обида, что он попросту дал мне отставку. Ладно, пусть не так просто, но все же... — Да, я уязвлена и отчасти, наверное, хочу наказать за это Ричарда, но не просто за то, что он меня выставил. Еще и за бардак, который он устроил в стае. Он подверг опасности тех, кто мне не безразличен, а сделал он это из-за своей бойскаутской дури, которая даже среди людей не работает, не говоря уже о шайке вервольфов. Я устала от всего этого, Рафаэль, и от него тоже. — Звучит так, будто ты его бросила бы, если бы он тебя не опередил. — Я вернулась, чтобы помочь. Чтобы посмотреть, не можем ли мы как-то во всем разобраться. Но ему надо бросить свой дурацкий моральный кодекс, от которого добра ни ему, ни окружающим. — Бросить свой моральный кодекс для него значит отказаться от самого себя. — Знаю, — кивнула я. Все это, сказанное вслух, выглядело еще хуже. — Он не может перемениться, а если останется таким, как есть, это приведет к его гибели. — А с ним, быть может, твоей и Жан-Клода, — сказал Рафаэль. — Это что, каждому известно? — Стандартная ситуация. Если убить слугу-человека вампира, вампир может этого не пережить. А если убить вампира, его слуга либо умирает, либо сходит с ума. Логика подсказывает, что убийство одного из вас опасно для двух других. Все равно мне не нравилось, что это всем известно. Что убить одного из нас может означать убить всех троих. Слишком это легко было бы для убийц. — И что ты хочешь от меня услышать, Рафаэль? Что у нас с Ричардом фундаментальные философские расхождения почти по всем важным вопросам? Что есть достаточно причин, что мы с ним не женились и не стали жить-поживать да добра наживать? Что он, быть может, встанет перед выбором между своей моралью и выживанием? Что я боюсь, что он скорее умрет, чем пойдет на компромисс со своей совестью? Да, боюсь. Когда он увидит меня с Микой, это убьет частицу его души. Я бы его избавила от этого, но не мой выбор. — Здесь нет твоей вины, — сказал Рафаэль. Я вздохнула: — Если бы я полгода назад не сбежала, я могла бы отговорить его от демократизации стаи. Если бы я была здесь, многое могло бы пойти по-иному, но меня не было, и тут ничего не поделаешь. Я могу только попытаться склеить разбитое. — И ты думаешь, что все это еще можно исправить? — спросил Рафаэль. Я пожала плечами: — Спроси меня, когда я посмотрю на Джейкоба и увижу, как Ричард исполняет роль Ульфрика с ними со всеми. Я должна ощутить динамику процесса, а потом судить, можно ли что-то исправить. — И как будешь исправлять? — спросил Мика. Я покосилась на него: — Если проблема вся в Джейкобе и еще некоторых, то она разрешима. — Убить тех, кто идет против Ричарда, не исправит положение, Анита, — возразил Рафаэль. — Эксперименту с демократией необходимо положить конец. Ричард должен стать суровее со своими противниками. Они должны его бояться, или будет еще один Джейкоб, и еще, и еще. — Ты все правильно говоришь, Рафаэль. — Раз ты не его подружка, не возлюбленная, то, боюсь, твое влияние на Ричарда окажется очень незначительным. — Не уверена, что оно было сильным, когда мы еще встречались. — Если ты не приведешь его в чувство, то в конце концов Ричард погибнет, и стаю возглавит кто-то другой, вероятно, Джейкоб. Первое, что делает грамотный узурпатор, это убивает тех, кто был ближе всего и лояльнее всех к прежнему вождю. — Ты думаешь, Джейкоб настолько практичен? — Да. — И что ты хочешь, чтобы я сделала? — Я хочу, чтобы ты скрыла, что вы с Микой любовники. Я оглянулась на Мику. Он пожал плечами, не изменившись в лице. — Я тебе сказал, Анита, что хочу тебя на любых твоих условиях. Чем мне тебя убедить, что я говорил правду? Я всмотрелась в его лицо, пытаясь обнаружить фальшь, но не смогла. Может быть, он настолько хорошо умеет лгать. Может быть, я слишком подозрительна. — В присутствии леопардов, в присутствии только их, мне было с тобой вполне уютно. Такое было чувство, что так и надо... а почему теперь его нет? Переглядывание затянулось так надолго, что мне пришлось его прервать: — Кто-нибудь из вас, может, все-таки ответит? Рафаэль наклонил голову в сторону Мики, будто говоря: давай ты. — Ладно, — начал он, явно тщательно подбирая слова. Я почти могла ручаться, что тема ему не нравится. — Каждый пард, каждое сообщество оборотней, если оно здорово, обладает групповым разумом. — То есть группа имеет идентичность? — уточнила я. — Не совсем так. Это нечто большее... — Он наморщил лоб. — Это как ковен, члены которого некоторое время совместно колдуют. Они становятся частями некоего целого, когда дело касается колдовства или целительства. Целого, которое больше суммы частей. — Хорошо, но какое это имеет отношение к тому, что мне было с тобой уютно, когда были одни только леопарды? — Если у тебя особое чувство, когда вокруг тебя леопарды, значит, мы образуем групповой разум. Обычно для выработки такой связи нужны месяцы. Может быть, это всего лишь связь между тобой и твоими леопардами. Приближающаяся перемена могла ее активизировать. — Но ты считаешь, что дело не только в этом? Так? Он кивнул: — Я думаю, что ты образуешь групповой разум с моим пардом, что фактически решение об объединении пардов уже принято. — Я еще ничего не решила. — Правда? — спросил он. Такой он был рассудительный, сидя со сцепленными перед собой руками, чуть ко мне подавшись. Такой серьезный. — Послушай, секс — это было чудесно. Но я еще не готова выбирать свадебный сервиз, это понятно? Под ложечкой у меня сосало чувство, близкое к паническому страху. — Иногда за тебя выбирает твой зверь, — сказал Рафаэль. Я посмотрела на него: — То есть? — Если ты уже вошла в групповой разум его парда, значит, твой зверь принял за тебя решение, Анита. Это интимнее любовной связи, потому что ты берешь на себя обязательства не только перед ним. Я вытаращила глаза: — Ты говоришь, что я буду ощущать ответственность за безопасность и благополучие всех его леопардов, как и своих? — Вероятно, — кивнул Рафаэль. Я оглянулась на Мику: — А ты? Ты ощущаешь ответственность за моих леопардов? Он вздохнул, и это был тяжелый вздох, а совсем не счастливый. — Я не ожидал такого быстрого образования связи. Никогда не видел, чтобы это случалось так сразу. — И? Он пошевелил губами, почти улыбаясь. — И если мы действительно образовали групповой разум, то да, я буду ощущать ответственность за твоих леопардов. — Что-то у тебя не очень довольный вид. — Не хочу никого обидеть, но твои леопарды — полное безобразие. — Твои куда как здоровее, — огрызнулась я. — У Джины такой вид, будто ее слишком часто пинали. Глаза Мики стали жестче, он всмотрелся мне в лицо: — Тебе никто не мог сказать. Они бы не посмели. — Никто и не настучал, Мика, но я это увидела, учуяла. Кто-то ее чуть не сломал совсем, и это было недавно или еще не кончилось. Неудачный бойфренд? Лицо его закрылось. Ему не понравилось, что я вычислила ситуацию. — Нечто в этом роде. Но у него забился сильнее пульс, и я поняла, что он от меня что-то скрывает, что-то, чего боится. — Чего ты мне не хочешь говорить, Мика? Он глянул через мое плечо на Рафаэля: — А дальше она с еще большей легкостью будет читать моих котов. — Как и ты ее котов. — Ее ребят и сейчас не трудно прочесть, — ответил он. Я стала рассматривать его лицо. Он контролировал свое тело, держал его расслабленным, но я ощущала частоту его пульса — и страх, причем не маленький. Мысль, что я смогу читать его зверей, ужасала его почти до крайности. Я положила ладонь на его сцепленные руки, и он обратил ко мне свои серьезные, настороженные глаза. — Джине не понравится, что ты это знаешь. — Ты, как ее Нимир-Радж, обязан ведь ее защищать от подобных мудаков? — Я сделал все, что мог, — ответил он, но так, будто оправдывался. — Набей морду этому типу и запрети ей с ним встречаться. Вопрос простой, нечего его усложнять. Или она его любит? Он покачал головой, не поднимая глаз, так крепко сцепив пальцы, что кожа побелела. Голос его звучал нормально и ровно, но все же слышалось страшное напряжение. — Нет, она его не любит. — Так в чем же сложность? — Сложность такая, что ты себе даже представить не можешь. — Он вскинул глаза, и в них теперь читался гнев. Я протянула к нему руку — и опустила. — Если мы действительно образуем один пард, если я действительно ее Нимир-Ра, то моих зверей никто не тронет. — Волки забрали у тебя Грегори, — напомнил он. Руки его чуть подрагивали от злости, пылавшей в его глазах. — И мы едем его забрать. — Я знаю, что ты вела трудную жизнь. Я слыхал кое-какие рассказы о тебе. Но говоришь ты как очень молодая и наивная. Иногда, как ни пытайся, всех не удается спасти. Настала моя очередь опустить глаза. — Я теряла своих. Я подводила своих, и их пытали, их убивали. — Я подняла взгляд. — Но те, кто пытали или убивали их, — они тоже мертвы. Может быть, я не могу спасти всех, но я чертовски тщательно умею мстить. — Но вред все равно случается. Мертвые не встанут снова — зомби всего лишь трупы, Анита. Это не те, кого ты потеряла. — Вот это я знаю лучше тебя, Мика. Он кивнул. Страшное напряжение несколько спало, но в глазах его стояла старая боль еще не зажившей раны. — Я сделал для Джины и остальных все, что мог, но этого все равно мало. И всегда всего будет мало. Я тронула его за руки, и на этот раз он не убрал их. — Может быть, вместе мы сможем сделать достаточно. Он посмотрел на меня внимательно: — Ты действительно собираешься сделать то, что говоришь? — Анита редко говорит то, чего не собирается делать, — сказал Рафаэль. — Но я бы на ее месте сперва спросил, в чем проблемы, а потом бы уже обещал их решить. Я не сдержала улыбки: — Я как раз собиралась спросить: во что это такое страшное попала Джина? Он крепко сжал мои ладони. Посмотрел мне в глаза. Не с любовью, даже не с вожделением, но очень серьезно. — Давай сначала выручим твоего леопарда, потом ты меня спросишь, и я тебе все расскажу. Машина притормозила и свернула, заскрипел гравий под шинами. Поворот к ферме на опушке леса, окружающего лупанарий. — Расскажи часть сейчас, Мика. Мне это нужно. Он вздохнул, поглядел на свои сцепленные руки, потом медленно поднял глаза на меня. — Как-то мы попали под власть одного очень плохого типа. Он все еще хочет нами владеть, и я ищу достаточно прочное убежище. — Так почему ты боялся мне сказать? Он чуть шире раскрыл глаза: — Почти любой пард предпочтет держаться подальше от такой беды. — "Беда" — это мое второе имя. Между «Анита» и «Блейк». — Он недоуменно приподнял брови. Наверное, не видал никогда такой реакции. — Я не собираюсь отпихиваться от вас из-за какого-то ополоумевшего альфы. Вы мне дайте знать, откуда исходит опасность, и я с ней разберусь. — Хотел бы я иметь твою уверенность. Такая тяжелая скорбь была в его взгляде, такая горькая потеря. Я даже поежилась, и он выпустил мои руки, отодвинулся как раз перед тем, как Мерль открыл дверцу и предложил ему руку. Руки он не принял, но выскользнул в темноту. Риис последовал за ним, глянув на Рафаэля, будто царь крыс попросил его выйти и дать нам поговорить. Я обернулась к Рафаэлю. — Ты хочешь что-то сказать? — Будь поосторожнее с ним, Анита. Никто из нас не знает ни его, ни его зверей. — Забавно. У меня была та же мысль. — Несмотря на то, что он может заставить твоего зверя клубиться в тебе? Я посмотрела в темные, черные глаза: — Быть может, как раз поэтому. Рафаэль улыбнулся: — Мне бы уже следовало знать, что ты не из тех, кто позволяет пристрастиям затмевать себе зрение. — О нет, оно вполне затмевается, но ненадолго. — Ты с тоской об этом говоришь. — Да. Иногда я думаю, как оно было бы на самом деле — просто влюбиться, не взвешивая перед тем риск. — Если это получается, то лучше ничего нет на свете. Если нет, это как если у тебя вырвут сердце и раскромсают на куски у тебя на глазах. Остается огромная пустота, которая никогда не зарастет. Я посмотрела, не зная, что сказать, но все-таки заметила: — Ты говоришь, будто по опыту. — У меня есть бывшая жена и сын. Они живут в другом штате, настолько далеко, насколько она смогла его увезти. — А что случилось, если это не слишком бестактный вопрос? — Ей не хватило силы, чтобы принять, кто я есть. Я от нее ничего не скрывал. Она знала все еще до свадьбы. Не будь я так по уши влюблен, я бы заметил, что она слаба. В мои обязанности царя входит умение определять, кто силен, а кто нет. Но она обманула меня, потому что я хотел обмануться. Теперь я это знаю. Она такая, как она есть, и вины ее здесь нет. Я даже не сожалею, что она сразу забеременела. Я люблю сына. — Ты с ним видишься? Он мотнул головой: — Летаю два раза в год встречаться с ним под присмотром. Она его научила меня бояться. Я протянула руку, заколебалась, а потом подумала: а какого черта? И взяла его за руку. Он вздрогнул, потом улыбнулся. — Я тебе сочувствую, Рафаэль, сильнее, чем могу выразить словами. Он стиснул мою руку и отодвинулся. — Я просто подумал, что тебе надо знать: влюбиться вслепую — это совсем не так, как бывает в стихах и песнях. Это чертовски больно. — У меня так однажды было. Он приподнял брови: — Только не с тех пор, как я тебя знаю. — Нет, еще в колледже. Мы были помолвлены, я думала, это и есть любовь. — И что случилось? — Его мамочка узнала, что у меня мать мексиканка, и не захотела, чтобы ее светловолосый и голубоглазый ребенок испортил родословное древо семьи. — Вы были помолвлены еще до того, как они познакомились с твоей семьей? — Они видели моего отца и его вторую жену, а те вполне арийцы, очень нордического типа. Моя мачеха не любила, чтобы в доме висели фотографии матери, и потому они все были у меня в комнате. Я их не прятала, но так это восприняла моя несостоявшаяся свекровь. Самое смешное, что ее сын знал. Я ему все рассказала. И это не имело значения, пока дорогая мамочка не пригрозила ему отлучением от денег семьи. — Теперь я тебе сочувствую. — Твоя история более жалостная. — А мне от этого не лучше, — улыбнулся он. Я улыбнулась в ответ, хотя никто из нас не был особо радостным. — Великая вещь — любовь, правда? — Ответ на свой вопрос ты получишь, когда увидишь в лупанарии Мику одновременно с Ричардом. Я замотала головой: — Мику я не люблю. То есть еще... то есть по-настоящему. — Но, — сказал Рафаэль. Я вздохнула: — Но почти желаю, чтобы любила. Тогда не так больно было бы видеть Ричарда. Не знаю, как это будет сегодня — видеть его и знать, что он уже не мой. — Наверное, так же, как для него — видеть тебя. — От этих слов мне должно стать легче? — Нет, просто это правда. Ты вспомни, что его заставили отрезать тебя от своей жизни. Он тебя любит, Анита, к добру или худу. — Я его люблю, но я не дам ему убить Грегори. И не позволю, чтобы Сильвия заплатила жизнью за его глупость. Не дам разрушить стаю ради каких-то идеалистических правил, на которые только он обращает внимание. — Если ты убьешь Джейкоба и его последователей без соизволения Ричарда, то он может оказаться вынужден бросить стаю против тебя и твоих леопардов. Если ты не ликои, не лупа, то он, оставив смерть своих волков безнаказанной, выкажет такую слабость, что с тем же успехом ты можешь дать Джейкобу его убить. — Так какого черта мне делать? — Не знаю. Мерль засунул голову в машину: — Там волки. Твои крысы их сдерживают, но волки нервничают. У них кончается терпение. Я кивнула: — И вообще глупо было бы не вылезать из машины. Рафаэль сдвинулся на край, вышел, замялся, а потом протянул мне руку. В обычной ситуации я бы ее не взяла, но сегодня мы демонстрируем стиль и солидарность. И я вышла из машины, опираясь на руку царя крыс, как светская дама, только вот в наручных ножнах с двумя ножами. Почему-то мне кажется, что светские дамы предпочитают больше косметики и меньше железа. Но вообще-то я ни одной не видела и могу ошибиться. Может быть, они знают, как и я, что истинный путь к сердцу мужчины — шесть дюймов металла между ребрами. Иногда хватает четырех, но я люблю, чтобы их было шесть, для гарантии. Забавно, что фаллоподобные предметы тем полезнее, чем больше. Если кто-то скажет, что размер не имеет значения — значит, та, кто говорит, слишком много видела маленьких ножиков.Глава 22
Поляна была просторной, но недостаточно. Легковушки, грузовики, фургоны заполнили почти всю доступную площадь; некоторые стояли так глубоко под деревьями, что наверняка ветки поцарапали краску. Для всех крысолюдов места не хватило, и машины заполнили гравийную дорожку, будто парковочную площадку. Кому-то пришлось парковаться за обочинами, — так они говорили, выходя из леса. Рафаэль привел всех своих крыс — около двухсот. Договор между волками и крысами ограничивал число последних двумя сотнями. Рафаэль согласился при условии, что в случае необходимости ему на помощь придет стая волков куда большей численности — около шестисот. Причем без вопросов. Типа «твой враг — мой враг». Это он мне объяснил в последние несколько минуты, и я поняла, что он сегодня сильно рискует. Я почувствовала себя виноватой. Возникло сожаление, что я не нашла способа протащить в лупанарий пистолет. На самом деле я даже не попыталась. Не становлюсь ли я слишком самоуверенной? К нам с Рафаэлем подошла женщина такого роста, какого я в жизни не видела. Не меньше шести футов шести дюймов, широкая в плечах и с такими мышцами, которые даются только долгими часами работы со штангой. Из одежды на ней был черный спортивный лифчик и пара вылинявших черных джинсов. Темные волосы она убрала в тугой хвост, открывая четкое лицо без малейших следов косметики. — Это Клодия. Сегодня она будет одним из твоих силовиков, — сказал Рафаэль. Я хотела было возразить, но он взглядом велел мне молчать. Лицо у него было очень серьезное. — С тобой леопарды, но телохранители только у Мики. Мы не можем себе позволить твоей гибели, Анита, тем более из-за такой глупости. — Если я не могу сама себя защитить, чего стоит моя угроза? — С Ричардом будут его Сколль и Хати. У меня телохранители, у Мики телохранители, и только ты без охраны. Райна держала леопардов на побегушках у волков, и они так и не стали пока настоящим пардом. Даже с ребятами Мики вам не набрать нужного персонала на работающий нард. Слишком много у вас подчиненных и слишком мало доминантов. Так что на сегодня у тебя будут Клодия и Игорь. — Мы способны защитить Аниту, — заявил Зейн. — Нет, не способны, — возразил Натэниел. Я уставилась на него. Он тронул меня за руку: — Пожалуйста, Анита, прими помощь. — Мы ее можем защитить, — сказал Мика, и Мерль повторил его слова. — А если тебе придется выбирать: спасать Мику или Аниту, кого ты выберешь? — спросил Рафаэль. Мерль отвернулся, но Ной ответил не задумываясь: — Мику. — Вот именно. — А твои крысы не будут ли разрываться между тобой и Анитой, как мои леопарды? — спросил Мика. — Нет, потому что у меня будут телохранители. В моей родере,моем отряде, достаточно силовиков и профессиональных солдат. Почему; как ты думаешь, Райна и Маркус согласились на договор, который принес им Ричард? Никогда бы они не пошли с нами на союз, если бы мы не были сильнее, чем кажется по нашей численности. — Я не хочу... Рафаэль положил мне палец на губы: — Анита, нет. Когда все это будет позади и ты будешь настоящей Нимир-Ра, ты найдешь себе собственных силовиков. А до тех пор я буду делиться. Я убрала его палец от своего рта: — Я не считаю это необходимым. — Я считаю, — ответил он. — Согласна, — поддержала его Черри. И наконец Мика сказал: — Согласен. Мерль и Ной посмотрели на него удивленно, потом переглянулись. — Я пока что не соглашалась, — заметила я. Натэниел наклонился ко мне и сказал: — Если ты в этом не уступишь, мы еще и через час будем здесь торчать. Я посмотрела на него, сердито сдвинув брови. Он пожал плечами и улыбнулся. Тогда я повернулась к упомянутым телохранителям. Она смотрела на меня с бесстрастным лицом, будто я для нее не имею никакого значения. К ней подошел мужчина. Он был на два дюйма пониже ее, шире в плечах, и так татуирован, что я было решила, будто на нем цветастая рубашка. Узкий топ натянулся на тугих мышцах. Наряд завершали джинсы и тяжелые ботинки. На лысой голове — татуировка дракона, обвивающая уши владельца и уходящая на затылок. Даже при свете звезд было видно, что орнамент татуировки восточный и выполнен отлично. — И как вы, ребята, насчет положить свою жизнь за человека, которого только что увидели? — Ты спасла жизнь нашего царя, — ответил мужчина. — Мы задолжали тебе одну жизнь. — Даже если это будет твоя? — Есть и такой шанс. Я обернулась к женщине: — И ты с этим согласна? — Как сказал Игорь, мы тебе задолжали. Мне всегда неловко, если кто-то ставит мою безопасность выше своей. Мне как-то не по душе само понятие телохранителя, но кто меня спрашивает? Я протянула руку. Они переглянулись, затем ее пожали. Игорь тронул ее так, будто боялся раздавить, а Клодия стиснула достаточно сильно, чтобы я пискнула. Но я не пискнула, а приветливо ей улыбнулась, потому что знала: настоящей травмы она мне не нанесет, ей просто хочется видеть, как я скривлюсь. От моей приветливой улыбки она нахмурилась, но руку отпустила. Та малость болела, и если мои целительные способности не помогут, утром она посинеет. Черт побери. Рафаэль обернулся к кому-то из своих крыс, давая инструкции, и оставил меня наедине с телохранителями. — Игорь — это твое настоящее имя? — спросила я. — Кличка. — А имя? Он улыбнулся и покачал головой. — Какое имя может быть хуже? Улыбка растянулась до ушей. — А может, лучше не говорить? Я улыбнулась в ответ, и немного отпустило напряжение в груди. Можно было бы даже подумать, что мне стало спокойнее — с телохранителями. Да нет, мне они и на фиг не нужны. Вряд ли они понадобятся, но лишний боец — это как лишний патрон: никогда не бывает лишним. Если он понадобится, то хорошо иметь его под рукой, если нет — потом сунешь обратно в коробку. Правда была в том, что я ощущала себя защитницей своих леопардов, а не защищаемой ими. Горько, но правда. И я не верила до конца Мерлю, Ною и даже Мике. Он что-то от меня скрывает, а я такого не люблю. Есть женщины, которые никогда не бывают довольны. Рафаэль стал обходить своих людей, вполголоса инструктируя. Мика пододвинулся ближе ко мне; Мерль и Ной сопровождали его почти вплотную. Я протянула ему руку. Он вытаращил глаза, но руку принял. От прикосновения его пульсирующего тепла у меня пресеклось дыхание. Такую же реакцию я увидела у него на лице. Что такое происходит? Я отняла руку, и это было как тащить ее сквозь растаявший леденец очень густой. Оглядевшись, я заметила, что, если не считать Клодию и Игоря, нас окружают только леопарды, Микины и мои. Встретившись глазами с Натэниелом, я почувствовала, как рванулась во мне сила. Я повернулась к Черри — и светлые глаза ее расширились. Сила шла так густо, что я будто дышала жидкостью, будто воздух с болью проходил в бронхи. Сила металась между мной и Зейном, Вивиан и Калебом, стоящим следующим в круге. Калебом, который мне не особо нравился. Но как только я взглянула в его лицо, между нами пронеслась дуга силы, как было и с другими. Он ахнул, ухватился рукой за грудь, как от удара. И спросил придушенным голосом: — Что ты делаешь? — Показывает тебе, что такое Нимир-Ра, — ответил Мика. Я повернулась снова к нему, но по дороге встретилась глазами с Ноем. Сила протянулась между мной и этим незнакомцем, и лицо его исказилось страхом. Я же была странно спокойна, чувствовала, что так и надо, что все хорошо. Джина придвинулась к Мерлю и перехватила мой взгляд. Сила прыгнула сквозь нее, из нее. Мы были будто огромная электрическая схема, соединяющаяся, брызжущая током, растущая. По лицу Джины текли слезы. Она тихо плакала, цепляясь за Мерля. Его взгляд я встретила последним, будто намеренно, и он попытался отвернуться, но дело было не в том, чтобы скрестились взгляды, а в том, что я обратила на него внимание. Мой зверь, моя сила, моя энергия его заметили. И сила хлестнула сквозь него, потому что он сопротивлялся ей. Он попытался закрыться, но это было не в его силах. Не то чтобы я была достаточно сильна, чтобы его сломать — я не пыталась. Скорее сила его узнала, и что-то, может быть, его зверь, ответил ей. Мерль медленно повернулся ко мне, и на лице его была боль. А мне больно не было — было тепло, хорошо и чуть страшновато. Сила росла, завивалась туго, еще туже и заполнила весь окружающий нас воздух. — Какого черта ты делаешь? — спросила Клодия. — Ставит связь, — ответил Рафаэль и выдернул двух своих крыс из круга. Тут же круг сжался, будто вихрь, и заболели уши, как при изменении давления. Мика встал передо мной. Остальные выстроились вокруг нас кольцом, как по указанию хореографа. Мы поглядели друг на друга и протянули руки. Трудно было двинуться вперед, будто воздух затвердел, и надо было через него пробиваться. Пальцы соприкоснулись, ладони соединились — легко и быстро, как рыбы, вылетевшие из воды на воздух. Мы растеклись друг около друга, руки, тела соприкоснулись полностью, будто каждый мог войти в тело другого как в открытую дверь. Его рот навис над моими губами, и здесь же была сила, дышала, пульсировала, обжигая губы. Я попыталась испугаться. Попыталась отступить, но мне не хотелось. Будто взяла на себя управление та часть моего сознания, о которой я не подозревала раньше, и никакое количество здравого смысла — или сомнений, — ее остановить не могли. Это был не поцелуй, это было слияние. Сила лилась обжигающей волной из его рта в мой, из моего рта в его рот. Я ощущала всех остальных как полосы жара, мелькающие как спицы колеса, а мы с Микой были как ступица. Сила бежала между всеми нами, текучая, горячая, растущая — и сливающая нас в одно. Расплавлялись границы, отделяющие нас друг от друга. Будто тело Мики и мое стали дверью, и мы шагнули друг в друга, теснее, чем может соприкоснуться плоть, теснее, чем может биться сердце, и мой зверь с его зверем заклубились в нас, связывая как канат, проходящий через мясо, кожу, разум. И эти звери бросились наружу, полетели по этим линиям силы и столкнулись. Я ощутила это как физический удар, ощутила, как стали пошатываться остальные, когда наши неразделимые звери пошли по кругу, лаская зверей наших леопардов. И они вернулись к себе в полыхании жара, будто стояли в середине костра, но это было радостное полыхание, веселье, которого я никогда раньше не знала. В этом приливе силы я увидела остальных леопардов. Я увидела Джину, привязанную к кровати, а над ней мужчину, нависшего как тень, нечто дьявольское, что сила не могла ясно разглядеть. Мерль, покрытый ранами и кровью, скорчился у стены, плача, Калеб с загнанными глазами и окровавленный. Ной, бегущий по коридору, а вслед за ним доносятся вопли, и он припускает сильнее. Черри, лежащая в огромной куче теплых тел, рядом с Зейном, Натэниелом и мной. Воспоминания Зейна, как он сидит в кухне за столом с Натэниелом, ест и смеется, Вивиан в объятиях Стивена у них дома в кровати, Натэниел вспоминает, как я разукрасила ему спину, но ощущение мира, исходящее от него, сильнее ощущения секса, будто с него сняли какое-то огромное бремя, и я увидела Грегори, связанного рука к ноге, с завязанными глазами, с кляпом, в страхе. Он лежал голый на куче костей. И я знала, что это не воспоминание, что это происходит с ним сейчас, в эту минуту. Я это видела, ощущала его ужас, но по-прежнему не знала, где он. Сила нахлынула, обжигая кожу, щекоча нервы, будто мы вошли в незнакомое помещение и вдруг поняли, что все здесь знакомо и каждый угол комнаты что-то говорит нашим сердцам, и слово, которое пришло мне на ум, было «дом». Мика оторвался первый, весь дрожа. Я плакала и не могла вспомнить, когда это началось. Кто-то еще плакал в темноте, и я, оглянувшись, увидела, что не только наши. Кто-то плакал из крысолюдов, повернувшись к нам с благоговением во взоре — а то и со страхом. Что-то заставило меня посмотреть мимо них на опушку. Там стоял Ричард, без рубашки, одетый только в джинсы и какую-то обувь. От вида его, стоящего обнаженным в свете и тени звезд, у меня перехватило дыхание, не потому, что он красив, и не потому, что я его хотела, — это было всегда, — но потому что он вдруг, впервые, был диким. Не гнев его определял разницу. Я увидела его на опушке леса, как иногда неожиданно можно увидеть дикое животное, как оленя в сумерках, как что-то большое и мохнатое, промелькнувшее в свете фар, когда знаешь, что это не собака, а для лисы — слишком большое. Там стоял Ричард, и когда наши глаза встретились, молния пронзила меня с головы до ног и ушла в землю. Что бы ни сделал Ричард, разрушая структуру стаи, одно он сделал правильно — он принял своего зверя. Это было видно, как если бы вдруг на нем вырос костюм, сшитый по мерке и ловко сидящий. Маркус, прежний Ульфрик, всегда одевался с иголочки, так что при взгляде на него можно было узнать царя. Ричард стоял без отличающей его одежды, но он был царем. Монарха делает сила, а все изысканные одежды без нее не помогают. Мы смотрели друг на друга через всю поляну. Сквозь этот новый налет уютной силы вид его лица заставил болезненно сжаться мое сердце. Если бы я хоть что-то могла ему сказать, придумать, что сказать, чтобы было не так больно, я бы сказала, но никакие осмысленные слова не шли на ум. Джемиль и Шанг-Да вышли и встали по обе стороны от него, и лицо у Шанг-Да было злым. Злость была, думаю, на меня. Джемиль смотрел на Ричарда, будто желал как-то его от всего этого оградить, как от пуль и когтей. Но некоторые удары не может от тебя отвести даже самый лучший телохранитель. Сейчас был именно такой случай. Каково бы ни было лицо Ричарда, голос его прозвучал глубоко, громко и чисто. — Добро пожаловать, царь крыс Клана Темной Короны. Добро пожаловать, Нимир-Ра и Нимир-Радж Клана Кровопийц. Милости просим в земли Клана Тронной Скалы. Сегодня леопарды показали нам, что значит воистину быть кланом, будь то ликои, пард или родере. Они показывают нам то, к чему мы все стремимся, — истинное слияние частей в одно целое. Чуть-чуть горьковато прозвучали последние слова, но в целом — прекрасная речь, сердечная и приветливая. — Теперь придите к нам в наш лупанарий, и посмотрим, сможете ли вы выиграть своего кота обратно. В голосе Ричарда звучала злость, и я подумала, не придется ли Грегори заплатить цену за меня. Ричард повернулся и исчез между деревьев, сопровождаемый Шанг-Да. Джемиль оглянулся на меня и последовал за ними. Мика подался ко мне и шепнул: — Я должен перед тобой извиниться. Мне очень жаль, что твой Ульфрик увидел нас в таком виде. — Мне тоже. — Я сказал, что твои коты в безобразном состоянии, и был не прав. Ты создала для них дом, а моим негде спрятаться. — Что с вами всеми стряслось? — Это вряд ли была самая дипломатичная постановка вопроса, зато достаточная. — Это очень долго рассказывать. Мерль наклонился к нам и сказал так тихо, что я едва расслышала: — Будь очень осторожен. Ради нас всех. — И они встревоженно и серьезно переглянулись. — Что происходит? — спросила я. Мика взял меня за руку и слегка поцеловал пальцы. — Давай выручим твоего Грегори. Это же на сегодня главная задача? Он улыбнулся, пытаясь так уклониться от моего пристального взгляда. Но я не отводила глаз, пока улыбка его не погасла и он не выпустил мою руку. — Да, спасти Грегори — главная задача. Но я хочу знать, что происходит. — Давай решать проблемы по одной, — предложил он. У меня возникло отчетливое чувство, что, если бы они могли мне врать без конца, они бы так л сделали. Даже не столько врать, сколько скрывать от меня что-то. Это «что-то» воняло страданием и кровью, и как бы сильны они все ни были, звери Мики не составляли семью, не были одним целым. Странно, потому что мы с моими леопардами, какой бы ни творился в нашем парде бардак, были семьей. Даже больше, чем Ричард со своими волками. Ричард был так занят своей внутренней битвой и проблемами своей власти, что на прочее у него времени не оставалось. — Дай мне сокращенную версию. — А Грегори будет ждать спасения тем временем? — Пару фраз, но пусть это будет правда, Мика. — Мика! — предупредил Мерль тихо, но с силой в голосе. Я подняла на него глаза: — Мерль! Что вы от меня скрываете? Мика тронул меня за руку, чтобы привлечь внимание к себе. — Я тебе говорил, что однажды мы попали под власть очень мерзкого типа, который все еще хочет нами владеть. Я ищу достаточно прочное место, чтобы быть от него в безопасности. — Ты хочешь сказать, что этот тип придет за вами сюда, в Сент-Луис? — Да. — Большинство альф поняло бы намек, — сказала я. Мика покачал головой: — Этот не станет. Он никогда не отступится от нас. — Он стиснул мне руку. — И если он нас заполучит, тебе придется в конце концов иметь с ним дело. — Он пуленепробиваемый? — спросила я. Вопрос застал его врасплох, он наморщил лоб. — Нет... я думаю, нет. Полагаю. Я пожала плечами: — Тогда какие проблемы? Он посмотрел на меня: — Что ты хочешь этим сказать? Что просто его убьешь? Тут уж я посмотрела недоуменно: — А есть причины, почему этого не надо делать? Он чуть не улыбнулся, но вместо этого снова наморщил лоб. — Просто убьешь его, вот и все. — Он будто обдумывал эту мысль, будто она ему раньше в голову не приходила. — Его очень трудно убить, — заметил Мерль. — Если он не быстрее серебряной пули, Мерль, то трудность преодолимая. Рафаэль медленно подошел к нам мимо леопардов в сопровождении Клодии и Игоря. — Мы привыкли думать, что твои леопарды ниже нас. То, что мы сейчас видели, вызывает у меня зависть. — Я знаю, как обстоят дела у волков, — сказала я. — И знаю, что у них сейчас нет чувства дома. Сначала Райна и Маркус заставили их бояться друг друга, теперь моральные принципы Ричарда довели его до борьбы за собственную безопасность. Но у тебя и твоих ребят с виду все в порядке. Чем отличается то, что я сделала со своими леопардами, от того, что делают все остальные? — Мне были на пользу твоя верность и твое непреклонное упрямство. Чего я до сегодняшнего дня не понимал, что ты спасала меня не потому, что я твой друг, и даже не потому, что это был правильный поступок. Ты не стала бы рисковать собой и своими людьми, чтобы спасти меня от пыток ради моральной правоты, которая так важна для Ричарда. Ты меня спасла просто потому, что для тебя мысль бросить меня на милость моих тюремщиков была неприемлема. — Он очень ласково коснулся моего лица. — Не ради понятий о правильном и неправильном, а потому что ты просто такая мягкосердечная. У меня челюсть отвисла. — Всякими словами меня называли, но мягкосердечной — никогда. Он пощекотал меня под подбородком, как младенца. — Не смейся над одним изсвоих лучших качеств. Ты любишь свой народ, как мать должна любить детей. Ты хочешь для них как лучше, даже если тебе самой от этого неловко, даже если тебе не нравится их выбор. Мне пришлось отвернуться от него, чтобы не видеть этого восхищения, будто он смотрел на кого-то в сто раз лучше меня. — Ты никогда не была царицей леопардов во плоти, но ты нас всех сегодня посрамила. Ричарду стало больно не тогда, когда он увидел тебя рядом с Микой, хотя и это было ожогом. Нет, ты показала нам то, чего мы все хотим добиться для наших кланов. Ричард думал, что его моральная правота приведет его туда, куда ты со своими леопардами уже пришла. Я снова посмотрела на него: — Мой пард — не демократия, и когда дело доходит до решений, у меня чертовски больше власти, чем просто президентское вето. — Ричард это знает, знает, наверное, лучше всякого другого, и это его отравляет. Заставляет сомневаться в себе. Я покачала головой: — Ричард всегда в себе сомневается, когда дело касается ликои. И никогда он не будет действовать с ними уверенно, пока окончательно не утвердится в том, кто он и что он такое. — Сначала мне пришлось осознать факт, что ты мягкосердечная, а теперь тот факт, что ты проницательная. Я знал, что ты сильная, беспощадная и красивая, но к тому, что у тебя еще есть сердце и ум, я не сразу смогу привыкнуть. — Разве не все думают, что я просто социопат, одаренный магическими способностями? — Это все, что ты позволяла людям видеть, — сказал он, — до этой минуты. Он посмотрел на круг лиц, все еще обращенных к нам. На них читался какой-то голод, и я знала, что они ощутили то, что ощутила я, — чувство своего места, чувство дома в круге — не камня и извести, но плоти, дружеских рук, объятий, улыбок. Так просто и так редко. Все это время я боялась, что не справлюсь, что подведу своих леопардов. В моем понимании это значило, что кто-то из них будет убит или ранен. Что до меня сейчас вдруг дошло — так это вот что: не справиться — это значит, что они мне были бы до лампочки. Рану можно перевязать, сломанную кость срастить, а вот небрежение... это не лечится, и от этого не выздоравливают.Глава 23
Лупанарием служила большая поляна сто на сто пятьдесят ярдов. Она казалась ровной, но на самом деле это была большая пологая долина между холмами. Ночью это было незаметно, но я знала, что сразу за деревьями опушки начинаются крутые склоны. И не с первого посещения я узнала, что там за деревьями. Сейчас ничего не было видно дальше края поляны. Факелы в рост человека торчали из земли по обе стороны трона. Это было массивное кресло, вырезанное из камня, такое старое, что протерлось на подлокотниках, где лежали руки несчетных поколений Ульфриков. Наверное, сиденье и спинка протерлись не меньше, но их закрывала волна пурпурного шелка, что соответствует королевскому величию. Что-то очень первобытное было в этом каменном огромном кресле, в этой волне шелка в золотом дрожащем свете факелов. Как трон древнего короля варваров, которому полагалось бы ходить в звериных шкурах и железной короне. Вервольфы, почти все, но все же не все, в человеческом облике, стояли или лежали широким кругом. В круге был проход, куда вошли мы, и вервольфы сомкнулись за нами, будто закрылась живая дверь. Крысолюды рассыпались полукругом за нами по обе стороны, но было понятно, что если дело дойдет до драки, то мы в меньшинстве и в окружении. Рядом со мной стояли Рафаэль и два огромных крысолюда. С другой стороны от меня встал Донован Риис, царь лебедей. Рафаэль любезно предоставил ему четверку телохранителей. Мика встал чуть позади меня, а мои новые телохранители прямо за ним. Леопарды позади нас сбились в узел, похожий на оборонительную линию. Кто-то повесил кусок ткани на деревья сбоку от трона. Черная материя, как занавес, и дуновение ветра привлекло к ней внимание. Кто-то ее придержал, и вошла Сильвия в сопровождении высокого мужчины, которого я не знала. Без косметики лицо Сильвии казалось тверже и не таким утонченным. Короткие волосы завиты аккуратно, но как-то без души. Одета она была в джинсы — впервые на моей памяти, — светло-голубой топ и кроссовки. Высокий был тощим, как баскетболист, — руки, ноги да сухие мышцы. Они почти все были видны, потому что из одежды на нем были только короткие джинсовые шорты. Но ему, как и Ричарду, утонченность не была нужна. Он двигался в ореоле собственной грации и силы, как выходящий на обозрение тигр. Да только здесь не было решетки, за которой спрятаться, а пистолет мне пришлось оставить дома. У этого мужчины были короткие темные волосы, вьющиеся чуть сильнее, чем у Сильвии. Лицо из таких, про которое трудно сразу сказать, привлекательное оно или ординарное. Оно состояло из выпирающих скул, длинных линий, тонких губ широкого рта. Я как раз решила, что оно ординарно, как он взглянул на меня, и я, увидев эти темные глаза, поняла, что ошиблась. В них светился ум, ум — и еще какое-то темное чувство. Он не скрывал выражения злости на лице, и я поняла, что сама сила его личности производит такое впечатление, что он действительно красив, хотя такая красота не может отразиться на фотографии: она требует движения, этой вибрирующей энергии, чтобы ее заметили. Без представлений я знала, что это Джейкоб, и знала еще кое-что. С ним нам добром не поладить. Следующим вышел Ричард, и шел он в ореоле собственной вибрирующей силы. Грацией и злостью он не уступал Джейкобу, но чего-то в нем не хватало, какого-то оттенка, который был в том. Оттенка темноты, быть может. И я не сомневалась, что Джейкоб беспощаден. Это я почти нюхом чуяла. А Ричард, к добру или к худу, еще таким не стал. Я вздохнула. Я-то думала, что, когда он смирится со своим зверем, все встанет на свои места. Он сидел на троне, свет факелов играл на свободно падающих волнах волос то медью, то золотом, тени плясали на мышцах его груди, рук, плеч. Он действительно выглядел королем варваров, но что-то было в нем, оставалось... какая-то мягкость. А если я ее чую, то и Джейкоб тоже. У меня наступил момент ясности, которые иногда бывают у каждого. Никто из нас ничего не может сделать с Ричардом, чтобы он стал по-настоящему суровым. Он может действовать в гневе, как было, когда он захватил Грегори, но как бы ни поступал с ним мир, что-то в нем в решающий момент дрогнет. Единственный его шанс выжить — окружить себя верными соратниками, которые недрогнут. Джемиль и Шанг-Да встали по обе стороны трона, не слишком близко, но и не слишком далеко. Шанг-Да был в своем обычном деловом черном костюме: черные брюки, черная рубашка, черный пиджак и начищенные до блеска туфли. Он всегда одевался тщательно, даже в лесу. Джемиль мог бы одеться не хуже, но он старался соответствовать ситуации. На нем были джинсы, вроде бы свежеотглаженные, и красный топ в обтяжку, щегольски смотревшийся на темной коже. Бусины в косичках до пояса он заменил на черные и красные. Они матово блестели в свете факелов, будто сделанные из полудрагоценных камней. Поймав мой взгляд, Джемиль не то чтобы кивнул, но показал глазами, что видит меня. Шанг-Да избегал смотреть на меня, озирая собрание, но стараясь не глядеть в мою сторону. Я думаю, если бы Ричард им позволил, они бы сделали все необходимое, чтобы обезопасить его трон. Но Ричард их стреножил, и лучшее, что они могли сделать, — действовать в этой смирительной рубашке чести, в которую он их затянул. Мы с Сильвией переглянулись. Я видала ее коллекцию костей врагов. Иногда она их доставала и пересматривала — она говорила, что ей приятно держать их в руках. Я лично предпочитаю большую мягкую игрушку и чашку по-настоящему хорошего кофе, но чем бы дитя ни тешилось. Сильвия тоже сделала бы все, что нужно сделать, дай ей только Ричард волю. А если бы я все еще оставалась лупой, так черт побери — беспощадного народу у нас достаточно, чтобы сделать эту работу, если бы Ричард хотя бы не мешал. Мы были с ним очень близки, но иногда даже и близко друг друга не понимали — простите за каламбур. Это злило до безумия. Будто смотришь, как идет поезд, и мы все орем: «Уйди с рельсов, уйти с рельсов!» Черт бы его побрал, мы его пытаемся стащить с рельсов, а он отбивается! Если бы поездом был Джейкоб, я бы могла его убить, и дело с концом, но Рафаэль был прав. Если не Джейкоб, другой найдется. Это не Джейкоб был поездом, готовым раздавить Ричарда, а сам Ричард. Его голос заполнил поляну. — Мы собрались сегодня попрощаться с нашей лупой и выбрать другую. Вой и аплодисменты примерно половины стаи. Но десятки вервольфов сохранили молчание и только смотрели. Это не значило, что они на моей стороне. Может быть, они нейтральны, но хорошо было знать, кто не был энтузиастом вышибания меня из стаи. — Мы собрались вынести приговор тому, кто оскорбил стаю, лишив нас лупы. Меньше аплодисментов, и воя тоже. Похоже, что голосов за осуждение Грегори не так уж много. Это хорошо. Не слишком, но все же. Хотя, если Грегори умрет, это не будет иметь значения. — И еще мы собрались, чтобы дать Нимир-Ра леопардов последний шанс выручить своего кота. Вой и аплодисменты опять примерно пятьдесят на пятьдесят, но общая атмосфера явно похолодала. Стая не потеряна, и она явно не перешла всем сердцем на сторону Джейкоба. Я быстро помолилась, чтобы Господь меня направил, потому что эта проблема политическая, а политика к числу моих сильных сторон не относится. — Это дело между ликои и пардом. Зачем же здесь родере, Рафаэль? — спросил Ричард. Он говорил как с чужими — очень политично, очень отстраненно. — Однажды Нимир-Ра спасла мне жизнь. Родере у нее в великом долгу. — Значит ли это, что твой договор с нами аннулирован и дезавуирован? — Я заключал договор с тобой, Ричард, и я держусь его, ибо знаю, что ты муж чести, который помнит свои обещания и свой долг по отношению к союзникам, но я у Аниты в личном долгу, и я тоже связан честью. — Если дело дойдет до битвы, с кем ты выступишь: с нами или с леопардами? — Я от всей души надеюсь, что оно до битвы не дойдет. Но я пришел с леопардами и уйду с ними, в каких бы обстоятельствах ни пришлось уходить. — Ты только что уничтожил свой народ, — бросил Джейкоб. Ричард повернулся к нему: — Ульфрик здесь я, а не ты, Джейкоб. Яговорю, кто будет уничтожен, а кто нет. — Я не хотел никого оскорбить, Ульфрик. — Но голос его превращал эти слова в ложь. — Я только говорю, что в битве крысам не выстоять против нас. Быть может, их царю следует подумать еще раз, кому он обязан долгом чести. — Долг чести существует, хочешь ты того или нет, — сказал Рафаэль. — Ричард знает, что значит иметь и платить долг чести. Вот почему я знаю, что Ричард будет соблюдать наш договор. У меня нет такой уверенности в том, что касается других членов стаи. Вот, он это сказал. Это было настолько близко к «я не доверяю тебе, Джейкоб», насколько было возможно. Расходящийся круг тишины накрыл поляну, и вдруг стали отчетливо слышны движения мохнатых тел, шорох одежды. Руки Ричарда напряглись на подлокотниках трона. Я смотрела на него, потому что он закрылся щитом так плотно, что ничего ощутить я не могла. Но я могла смотреть, смотреть, как он думает. — Правильно ли я понял: если я больше не Ульфрик, то и договора больше нет? — Да, ты понял правильно. Ричард и Рафаэль долго смотрели друг на друга, потом Ричард улыбнулся едва заметно. — Я не собираюсь уступать место Ульфрика, так что договору ничего не грозит. Если у Джейкоба нет других планов. От последней фразы волна тревоги пробежала по рядам волков. Ее можно было ощутить, увидеть — будто они унюхали какую-то ловушку. Джейкоб был ошеломлен, застигнут врасплох. Я его совершенно не знала, но видела, как смятение отразилось у него на лице, пока он искал слова. Если он скажет, что у него нет планов на трон, то это будет ложная клятва, а оборотни несколько чувствительны к таким вещам. Ему надо либо солгать, либо объявить о своих намерениях, а лицо его ясно говорило, что к этому он не готов. Справа прозвучал женский голос, ясный и звонкий, будто девушка обучалась сценической речи. — Мы так и будем отвлекаться от дела? Лично я очень интересуюсь выбором новой лупы. Она была высока, но построена из округлостей, обильных, как у кинозвезды пятидесятых. Она выглядела женственной, мягкой, но двигалась плавной покачивающейся походкой — наполовину секс на копытах, наполовину хищник. Такая заманит тебя, изображая жертву, затрахает так, что будешь звать на помощь, а после выест тебе лицо. Она была одета в платье, облегающее все окружности, с таким вырезом, который показывал, что под ним должен быть лифчик. Груди такого размера сами так не торчат. Она кралась босиком, темно-рыжие волосы, ухоженные и расчесанные, спадали на плечи полированным сиянием. — Мы выберем сегодня новую лупу, — сказал Ричард. Она упала на колени перед троном, подобрав платье под бедрами жестом благовоспитанной дамы, хотя и наклонилась так, чтобы Ричарду ничто не мешало заглянуть в вырез. Мне она не очень понравилась. — Ты не можешь винить нас в излишнем рвении, Ульфрик. Одна из нас, — она запнулась, давая понять, что слово «нас» здесь совершенно лишнее, — будет выбрана лупой и станет твоей подругой в одну прекрасную ночь. — Голос ее упал до сладостного воркования, но все же был слышен. Нет, мне она не понравилась. Не мне бы возникать, когда Мика стоял рядом со мной, но какая разница? Логика здесь ни при чем. Мне хотелось захватить пригоршню этих крашеных лохм и дернуть как следует. Только когда Мика тронул меня за руку, я заметила, что поглаживаю нож в наручных ножнах. Иногда я трогаю оружие, когда нервничаю, а иногда просто мое тело выдает мои мысли. Я заставила руки остановиться, но все равно не была довольна. — Иди к остальным кандидаткам, Пэрис, — велел Ричард. Он старался не смотреть на нее, будто боялся этого. Мне это понравилось не больше, а еще меньше. Она наклонилась, положила руку ему на колено. Он вздрогнул. — Не вини нас в рвении, Ульфрик. Мы так долгождем. Лицо Ричарда осунулось от гнева. — Сильвия! — позвал он. Сильвия улыбнулась, и это была улыбка чистой злобной радости. Она взяла Пэрис за руку и дернула, не слишком ласково, заставив подняться. Пэрис была на добрых два дюйма повыше, но сила Сильвии, ее зверь, придавала ей такой вид, будто она десяти футов ростом. — Ульфрик тебе велел вернуться и стоять с остальными соискательницами. Делай, что он сказал! Сильвия подтолкнула ее в сторону собравшихся. Красавица споткнулась, но удержалась на ногах и оправила платье на тугих бедрах. Сильвия повернулась и пошла на свое место возле Ричарда, когда Пэрис сказала: — Мне говорили, что грубость тебя возбуждает. Сильвия замерла, и не надо было видеть ее лицо, чтобы ощутить охватившую ее ярость. Еще до того как она повернулась, медленно, с напряженными мышцами, я знала, что глаза ее светятся волчьим янтарем. — Что ты сказала? — Сильвия, — тихо сказал Ричард. Это не была команда, это была просьба. Я думаю, если бы он приказал, она бы могла воспротивиться, потребовать удовлетворения. Но просьба... Она вернулась к Ричарду. — Слушаю, Ульфрик. — Пожалуйста, займи свое место. Она вернулась на место, где должна стоять Фреки, — справа от Ульфрика. Но злость кипела в ней почти как видимый жар над летним асфальтом. — Я приношу свои извинения царю лебедей за то, что не узнал его сразу, но мы встречались лишь один раз. — Да, — ответил Донован Риис. — Я помню. — Милости просим в наш лупанарий. Я хотел бы дать тебе гарантию безопасности среди нас, но для этого я должен знать, что привело тебя сюда. — Я пришел, потому что Нимир-Ра спасла моих лебединок от тех, которые чуть не убили ее. Она рисковала ради них своей жизнью. Сегодня я с нею как союзник. — Тогда я не могу гарантировать тебе безопасность, Донован, потому что, если дело обернется плохо, будет битва. Если ты — союзник Аниты, ты окажешься в гуще событий. — Она рисковала жизнью ради моих людей, я не могу сделать меньше. Ричард кивнул, и я заметила, как промелькнуло между ними понимание. Дурак дурака... он тоже готов глупо погибнуть ради чести. — Она спасает всех местных оборотней, которые попадают в беду? — спросил Джейкоб, придав вопросу оттенок презрения. Ричард начал было что-то говорить, но Сильвия шагнула вперед и тронула его за руку. Он кивнул, давая ей говорить. — Скольких из нас Анита спасла от пытки или смерти? — Она сама подняла руку. Джемиль вышел из-за трона и тоже поднял руку. Все мои леопарды подняли руки — этакая рощица благодарности. Поднял руку Рафаэль. Я наконец заметила Луи, его лейтенанта и бойфренда Ронни. Он кивнул мне, поднимая руку. Ричард встал и поднял руку. Еще поднялись руки там и сям. Потом вышел вперед Ирвинг Гризволд, интеллигентного вида репортер — и вервольф. Очки его блестели в свете факелов, и он казался слепым. Похож был на высокого и чуть лысеющего херувима с пламенными очами. — Что случилось бы, если бы Анита не выручила Сильвию из рук Совета вампиров? Сильвия сильна, но если бы она сломалась? Она сильный доминант и могла бы призвать многих из нас, почти всех, заставить нас отдать себя Совету вампиров. — Ирвинг поднял руку. — Она спасла нас всех. Среди вервольфов началось движение, почти половина рук поднялась. У меня захватило в груди дыхание, защипало глаза. Я не собиралась заплакать, но если бы кто-то меня сейчас обнял, то не знаю. Вышел вперед Луи, маленький, темный, красивый, с коротко подстриженными волосами. — Рафаэль — сильный король, настолько сильный, что если бы Совет вампиров его сломал, никто из нас не мог бы отвергнуть его призыв. Мы бы все оказались в их власти. Все вы видели, что было сделано с ним и сколько времени ушло, чтобы это залечить. Анита спасла всю родере этого города. Крысы подняли руки — все как один. Заговорила Сильвия: — Оглядитесь вокруг — вы действительно хотите потерять такую лупу? Многие из вас помнят, каково было при Райне. Хотите опять того же? — Она не ликои, — возразил Джейкоб. Некоторые повторили его слова — но не много их было. — Если твое единственное возражение — что она не вервольф, то это слишком хилая причина, чтобы потерять Аниту. — Потерять! — фыркнул Джейкоб. — Да я ее сегодня впервые вижу. Я пять месяцев в стае и сегодня впервые увидел вашу драгоценную лупу. Как можно потерять то, чего не имеешь? Эта фраза вызвала массовое одобрение, выкрики, вой, даже аплодисменты. Тут уж мне нечего было возразить. Я вышла вперед и встала между своими союзниками и троном. Такое молчание опустилось на поляну, что слышен стал треск факелов. Ричард глядел на меня в упор, и теперь я могла выдержать его взгляд. Я постаралась, чтобы голос мои был слышен всем, когда сказала: — Джейкоб прав. Сильвия удивилась. И Джейкоб тоже. И за спиной у меня послышалось движение — все были удивлены. — Я была не особенно хорошей лупой для клана Трона Скалы, но я не знала, что должна ею быть. Я просто была подругой Ульфрика. У меня на руках оказались леопарды, и я доверила Ричарду заботиться о волках. У леопардов же никого не было, кроме меня. — Я повернулась лицом к аудитории. — Я была человеком, а это не подходит ни для лупы, ни для Нимир-Ра. Бормотание в публике на этот раз было слышнее. — Не знаю, все ли вы слышали, но в той драке, когда были спасены лебединки, произошел инцидент, и теперь я могу через пару недель стать истинной Нимир-Ра. Это еще точно не известно, но весьма вероятно. Все теперь затихли, глядя на меня, — глаза людей, глаза волков, крыс, леопардов, но все они сосредоточенно слушали. — Я тут ничего поделать не могу. Остается только ждать, но мой леопард не наносил мне рану намеренно. В этом я ручаюсь словом чести. Однако мне сказали, что Грегори обвинен в убийстве вашей лупы. — Я резко взметнула руки вверх и в стороны. — Так вот я, стою здесь живая и невредимая. Если вы потеряли лупу, то не потому, что Грегори увел меня у вас, но потому, что вы решили дать мне отставку. Если вы хотите этого — отлично. Я не виню вас. До сегодняшнего вечера, даже еще несколько минут назад, я не думала, что хорошо справляюсь с работой Нимир-Ра, не говоря уже о должности лупы. Сейчас я понимаю, что могла и ошибиться. Может быть, если бы я больше была с вами, ситуация была бы получше. На этот раз я сделала то, что посчитала правильным. Если вы не хотите, чтобы я была лупой, это ваше право, но не карайте собрата-оборотня за случайность в битве, когда он спас меня, не дав вырвать мне сердце из груди. — Красивая речь, — заявил Джейкоб, — но мы уже проголосовали, и твой леопард должен заплатить, если ты не проявишь себя достаточно оборотнем, чтобы его выручить. Я посмотрела на него — не на Джейкоба. На Ричарда. — Ричард, прошу тебя... Он качнул головой: — Я не могу отменить голосование, Анита. Я бы сделал это, если бы мог. В голосе звучала тяжелая усталость. — Ладно, — вздохнула я. — Как мне получить Грегори? — Прежде чем стать Нимир-Ра, она должна перестать быть лупой! Это сказала Пэрис. Хотя она стояла теперь в задних рядах, голос ее все равно прозвенел над всей поляной. — Я думала, вы уже проголосовали и решили, что я больше не лупа. — Так и было, — ответил Ричард. — Но чтобы это произошло официально по нашим законам, надо провести обряд, который оборвет твою связь с нами. — И долго это будет? — спросила я. — Может, быть, долго. — Давайте я тогда сначала добуду Грегори, а потом я сделаю все, что потребует обряд ликои. — У тебя есть право отказаться уходить, — сказала Сильвия. Я посмотрела на Ричарда. — У тебя есть такое право, — подтвердил он без выражения в лице и голосе. Трудно было сказать, огорчает его такая возможность или радует. — И что случится, если я откажусь? — Тебе придется защищать свое право быть лупой. Либо в бою один на один с любой доминантной самкой, претендующей на это место... — Он замолчал. Сильвия поглядела на него, но фразу закончил Джейкоб: — Либо доказать, что ты лупа, совершив помазание трона. Я лишь глянула на него и пожала плечами: — А что это такое — помазание трона? — Ты трахнешься с Ульфриком на троне на глазах у нас у всех. Я уже мотала головой: — Почему-то я думаю, что ни я, ни Ричард не готовы к сексу на публике. — Здесь дело чуть сложнее, — возразил мне Ричард. Он смотрел на меня, и что бы ни был в этом взгляде — гнев, страдание, — но выдерживать его было больно. — Одного секса мало. Мы должны были бы совершить мистическую связь между нашими зверями. — Он замолчал, и я подумала, что он закончил речь, но нет. — Как только что было у тебя с твоим Нимир-Раджем. Мы смотрели друг на друга. Никакие слова не шли мне на ум, но что-то надо было сказать. — Прости. — Не надо извиняться. — Почему? — Это не твоя вина, а моя. Тут я раскрыла глаза пошире: — Как это? — Я должен был знать, что у тебя должна быть такая связь с твоим партнером. Ты, даже будучи человеком, сильнее многих истинных луп. — Как тебя понимать, Ричард? Ты жалеешь, что не сделал меня вервольфом, когда была возможность? Он опустил глаза, будто не мог больше выносить, что я вижу его страдание. Я шагнула ближе, почти на расстояние вытянутой руки, так близко, что его вибрирующая энергия побежала по моей коже лапками насекомых. Я поежилась, но ощутила и еще что-то, такое, чего никогда не бывало раньше — с Ричардом. Мой зверь вылился сквозь кожу и потянулся, как игривый котенок, купаться в силе Ричарда. Наши энергии заискрились, сомкнувшись, и я почти видела игру цветов у себя в голове, как если ударяются друг о друга кремень и сталь, только все это в техниколоре. Ричард задержал дыхание, глаза его расширились. Хрипло, почти придушенно, прозвучал его голос: — Ты это нарочно? Я покачала головой — не доверяла своему голосу. Искры унялись, и я будто прислонилась к почти сплошной стене силы, его и моей, будто одна эта стена мешала нам соприкоснуться. Я наконец обрела голос, но это был шепот: — Что это? — Соединение меток, я полагаю, — ответил он почти так же тихо. Мне так хотелось пробиться сквозь силу и коснуться его, не терпелось узнать, будут ли наши звери так же играть вместе, как было у нас с Микой. Я знала, что это глупо, что он волк, а я, очевидно, леопард и наши звери друг друга не узнали бы. Но я так долго любила Ричарда, и мы были связаны метками Жан-Клода, и часть его зверя я несла в себе. Я должна была знать. Знать, может ли быть с Ричардом так, как было с Микой. Моя рука двинулась сквозь силу, и было это будто суешь пальцы в розетку. Энергия была так сильна, что кусала кожу. Я потянулась к плечу — приличное вполне место, чтобы к кому-то притронуться, но он вдруг перепрыгнул через подлокотник трона и встал в стороне от него. Движение было такое быстрое, что не уследить глазами. Начало и конец его я видела, но не середину — моргнув, я ее пропустила. — Нет, Анита. Нет, мыбольше не коснемся друг друга, я не хочу ощущать твоего зверя. Пусть мы не один и тот же вид, но это будет сильнее, чем все, что у нас до сих пор было. Мне этого не вынести. Я уронила руку и отступила достаточно далеко от трона, чтобы он мог на него вернуться. Извиняться я не стала, хотя испытывала такое желание. Мне хотелось плакать о нас обоих — или вопить. У вселенной есть чувство юмора, но иногда тебе напоминают, что этот юмор бывает садистским. Наконец-то я могла бы воспринять его мохнатую половину, потому что сама обзавелась таковой. Я могла бы стать Ричарду почти идеальной любовницей, наконец-то, но мы уже не можем никогда прикоснуться друг к другу.Глава 24
Ричард снова сел на трон, а я встала достаточно далеко, чтобы он был спокоен. Рафаэль, Мика и Риис подошли поближе, встав за моей спиной полукругом царей. Это должно было создать у меня чувство защищенности — не создало. На меня навалилась усталость, страшная усталость и страшная печаль. Даже когда Мика стоял у меня за спиной, я не могла перестать смотреть на Ричарда, перестать гадать, что было бы, если бы. Да, я знаю, никогда бы я не позволила ему сделать меня вервольфом намеренно, но в уголке сознания продолжало вертеться то самое если бы.Так что я велела этому уголку сознания заткнуться и вернулась к делу. — Я хочу получить обратно Грегори, целым и невредимым. Что я должна для этого сделать по законам ликои? — Джейкоб! — позвал Ричард, и в голосе его звучала та же усталость, что одолевала меня. Джейкоб вышел вперед, явно довольный собой. — Твой леопард здесь, на нашей земле, и мы никак не прятали его след. Если ты найдешь его, можешь забирать домой. Я приподняла брови: — Я должна найти его по запаху, как собака? — Если бы ты была истинным оборотнем, то смогла бы, — ответил Джейкоб. — Это испытание нечестное, — вступился за меня Рафаэль. — Она еще не прошла первую перемену. Многие наши способности не проявляются до первого полнолуния. — Не обязательно это должен быть поиск по запаху, — вмешался Ричард, — но это должно быть нечто такое, что может сделать только оборотень. И настолько сильный, что может быть истинной Нимир-Ра или лупой. — Он смотрел мне в глаза, будто хотел что-то подсказать взглядом. — Все равно это звучит не слишком честно, — возразил Мика. Ричард продолжал смотреть на меня, желая, чтобы я его поняла. Не знаю, почему он не опустил щиты и не дал мне увидеть свой разум. Как будто Ричард прочел мои мысли: — Ни один вервольф, крысолюд или леопард-оборотень не могут тебе помогать. Если кто-нибудь вмешается, испытание будет отменено, и твой леопард умрет. — Даже если помощь будет метафизической? — Даже если так, — кивнул Ричард. Я всмотрелась в его лицо, нахмурилась и наконец покачала головой. У меня было видение, где сейчас Грегори и в каком состоянии, но это не давало ключа. На самом деле мне нужно было только спросить, где тут яма с костями на дне. Но я не могла спрашивать. И тут мне пришла в голову мысль. — Я могу использовать собственные метафизические способности? Ричард кивнул. Я посмотрела на Джейкоба, понимая, что если ожидать возражений, то от него. — Вряд ли некромантия поможет тебе обнаружить твоего леопарда. На самом деле могла бы помочь. Если кости, на которых лежал Грегори, были самым большим могильником поблизости, я могла бы нащупать их и найти его. А может быть, мне всю ночь пришлось бы перебирать кучи похороненных животных и старые индейские могилы. У меня был путь более быстрый. Может быть, не лучший, но более быстрый. Я села на землю по-турецки, положив руки на колени. — Что ты делаешь? — спросил Джейкоб. — Я вызываю мунина. Он засмеялся коротким лающим смехом: — Вот это да! Я закрыла глаза и открыла тот уголок подсознания, который работает с мертвыми. Марианна и ее подруги описывали это как открытие двери, но для меня это было настолько внутреннее, что больше походило на раскрытие ладони. Такое естественное действие, как потянуться через стол за солонкой. Для мистического действия описание слишком обыденное, но на самом деле мистическое и есть часть обыденной жизни. Оно всегда присутствует, мы просто предпочитаем его не замечать. Мунины — это духи мертвых, помещенных в нечто вроде банка расовой памяти, и оттуда их могут извлекать ликои, обладающие такой способностью. Способность эта редкая: насколько мне известно, никто в стае Ричарда этого не умел. Но я умела. Мунин — всего лишь разновидность мертвеца, а с мертвецами обращаться меня учить не надо. В Теннеси мунины стаи Верна и Марианны приходили быстро и охотно — настолько похожие на настоящих призраков, они толпились вокруг меня, рвались говорить. Я тренировалась, пока не научилась выбирать тех, кто соединится со мной и сможет общаться. Это было нечто похожее на медиумическую проводимость, на которую, как думала Марианна, я способна с обыкновенными призраками. Но мне не хотелось это проверять. Не люблю я делить свое тело с другим существом — мне от этого, жутко. Я подождала, пока станет чувствоваться давление окружающих меня мунинов. Тогда я стану тасовать их как колоду, выбирая нужную карту. Но ничего не происходило — мунины не приходили. Точнее, не приходило собрание мунинов. Один мунин всегда был рядом, когда я звала, а иногда когда и не звала. Райна — единственный мунин стаи Ричарда, который всегда был со мной. Даже в Теннеси, в окружении мунинов другого клана, Райна присутствовала. Марианна говорила, что у меня с Райной есть эфирная связь, хотя и не могла объяснить почему. Я умела вызывать мунинов многовековой давности, а Райна, недавно умершая, приходила более чем легко. А вот Маркус, прежний Ульфрик, ускользал. Я полагала, что теперь, вооруженная новыми способностями, я смогу его вызвать, но не было не только Маркуса — вообще никого не было. На поляне не было духов, а должны были бы быть. Именно здесь пожирали мертвых, и каждый член стаи, поедая плоть, обретал память и храбрость — или недостатки — новоумершего. Бывало, что кого-то отказывались поедать, и это была крайняя степень изгнания. Райна была исчадием ада, и я думала иногда, что же надо сотворить, чтобы быть исключенным вот таким образом. Я бы ее изгнала не задумываясь, но она была очень сильна. Может быть, поэтому она еще здесь околачивалась. Хотя это слово подразумевает, что она была фантомом вроде фантомов стаи Верна, а это было не так. Она была для меня внутренним явлением, будто выливалась наружу из моего тела, а не вливалась в меня. Марианна так и не смогла объяснить, почему у меня с Райной получается вот так. Некоторые вещи надо просто принимать как есть и стараться ими пользоваться, а поступать иначе — как бить головой в кирпичную стену. Первой сломается не стена. Райна заполнила меня, как рука перчатку, а перчаткой была я. Но я долго тренировалась, чтобы научиться держать ее под контролем. Мы выработали что-то вроде соглашения. Я использовала ее силу и память, а ей разрешала немножко развлечься. Проблема при этом была в том, что Райна при жизни была нимфоманкой-садисткой, а смерть ее ничуть не переменила. Открыв глаза, я почувствовала, как мои губы кривятся улыбкой, лицо принимает выражение, свойственное Райне. Одним грациозным движением я встала, и даже походка у меня переменилась. Когда-то это меня приводило в ярость, а сейчас я мысленно пожала плечами — цена за работу. Она рассмеялась горловым смехом — такой смех, на который оборачиваются мужчины. Смех ниже моего, контральто, отработанный соблазн. Ричард побледнел, впился руками в подлокотники трона. — Анита, это ты? — Гадай дальше, мой медовый волчок. Он вздрогнул при звуке этой клички. В волчьем обличье у Ричарда был имбирный цвет, как у густого меда, хотя я раньше никогда об этом не думала. Но если нужно подумать о чем-то густом и липком, глядя на мужчину, доверьтесь Райне — она это сделает. Изо рта у меня полились ее слова: — А ты не злись, если позвала меня на помощь. Я кивнула, будто именно мой голос объяснял недоуменную гримасу Ричарда. — Я о ней думала не слишком милосердно. Ей это не нравилось. Джейкоб шагнул вперед, ко мне, а я смотрела на него глазами Райны. — Ты не могла вызвать мунина. Ты не ликои. Странно, но мне не приходило в голову, что быть леопардом — это может значить утрату способности вызывать мунинов. Может быть, поэтому остальные мунины не явились на мой зов. — Ты сказал, что некромантия мне не поможет, Джейкоб, так что выбери что-то одно. Либо я достаточно ликои, чтобы вызвать мунина, либо достаточно некромант, чтобы себе помочь. Мы — Райна и я — крадучись, стали приближаться к высокому мужчине без рубашки. Райне он нравился. Найдите мужчину, чтобы Райне не понравился! Особенно если с ним она еще не имела секса, а в стае список таких был очень короток. Но Джейкоб и еще двадцать с лишним новичков в него входили. Райна оглядела стаю, отмечая новые лица. Насчет Пэрис она посомневалась и решила, что ей эта новая тоже не нравится. Слишком много сук альфа в стае — это ведет к драке. Я ощутила в Райне нечто такое, чего раньше не было, — осторожность. Ей не понравилось, что Ричард за такое короткое время допустил в стаю стольких новичков. Ее это встревожило. Впервые я поняла, что не одна только любовь заставила Маркуса назначить ее лупой. Она была сильна, но дело было не только в этом: она по-своему, извращенно, беспокоилась о стае, и мы с ней полностью были согласны в одном: Ричард был небрежен. Но мы обе ощущали, что можем исправить положение. Даже пугало, что эта до мозга костей порочная сука и я в чем-то полностью согласились. Либо я сильно испортилась, либо Райна не была такой испорченной, как я думала. Непонятно, какая мысль из этих нравилась мне меньше. Конечно, она считала, что мы должны соблазнить Ричарда, чтобы он нам позволил убить несколько избранных нами, а я надеялась, что смогу привести не столь приятные доводы. Райна подумала, что я дура, и я не так уж была с ней не согласна. Все страшнее и страшнее. — Анита! — снова позвал Ричард, неуверенно, будто не знал, здесь ли я. Я повернулась, подняв руку, чтобы отбросить волосы с лица. Жест принадлежал Райне, и я отметила, что при виде его не только Ричард, но и Сильвия и Джемиль встревожились. Нет — испугались. Этот страх ощущался обонянием. Смех Райны заклокотал у меня в горле, потому что ей это понравилось. А мне нет. Я не люблю, когда друзья меня боятся. Враги — пожалуйста, но не друзья. — Я здесь, Ричард, здесь. Он всмотрелся: — Когда ты в прошлый раз вызывала при мне мунин Райны, ты даже думать не могла по-своему. — Я же оставила тебя на все это время не потому, что боялась нашей близости. Я ушла разобраться в своем хозяйстве, в частности, обрести умение управлять мунином. — Управлять мной? — сказала Райна. — Размечталась. Сказано было не вслух, только у меня в голове. Мне долго пришлось привыкать, что одно говорится вслух, а другое нет, но я научилась различать. Я вслух произнесла то, что видела в видении: — Я вижу Грегори в дыре, голого, связанного, на куче костей. Где это? Райна стала показывать мне изображения. Похоже было на быстро меняющиеся слайды, но они сопровождались эмоциями, колотившими меня по голове и сменявшими друг друга. Я увидела металлическую чашу, привинченную над крошечной отдушиной, пропускавшей достаточно света, чтобы видеть, если солнце высоко. Вниз свисала веревочная лестница, которую поднимали, когда она не нужна. Я была Райной, стоящей над ложем из костей, рядом с моим коленом — человеческий череп. В руках я держала шприц и вводила его содержимое в темноволосого мужчину, скованного, как сейчас был скован Грегори — лодыжки к запястьям. С кляпом во рту и с повязкой на глазах. Игла вошла, он заскулил и заплакал. Лекарства не давали ему перекинуться. Я его перевернула набок и увидела кусок кости, врезавшийся в голый пах. Я наклонилась к свежему запаху крови, мяса и невероятно пьянящему запаху страха, исходящего от этого человека — нет, от этого ликои. И я рванулась вверх, прочь из этого воспоминания, до того, как губы Райны сомкнулись на скованном. Оттолкнула эту память, но все еще ощущала запах страха, выступивших на коже с потом лекарств, запах мыла там, где Райна его мыла ежедневно перед тем, как начать развлекаться. Я знала, что его звали Тодд и он рассказал о ликои репортерам и помог им поставить скрытую камеру в полнолуние — за деньги. Может быть, он заслужил смерти, но не такой. Такой не заслуживал никто. Я пришла в себя, лежа на земле перед троном, и по щекам у меня бежали слезы. Джемиль и Шанг-Да встали между мной и публикой, которая двинулась мне помочь. Клодия и Игорь стояли лицом к подходившим, а Рафаэль держал Мику за локоть, пытаясь убедить его не прорываться ко мне с боем. Мерль и Ной шли на помощь Клодии и Игорю. Вот-вот все могло полететь к чертям. Я приподнялась на руках, и все застыли на месте. Голос был хриплый, но мой. — Все в порядке. Я жива. Не знаю, поверили мне или нет, но почти сразу напряженность стала спадать. И хорошо. И без свалки всех против всех у нас достаточно проблем. Поглядев на Ричарда, я ощутила только гнев. — И это так вы собирались убить Грегори? Просто оставить его в ублиете, в подземной темнице, пока не сгниет? Я говорила тихо, потому что не владела голосом и не знала, чем еще не владею. Я знала Райну, и она не ушла. Она сначала хочет получить свою «награду», ведь она сделала свою работу: я узнала, где Грегори. Я даже знала, как туда добраться. Она свою премию заработала. И я не смела потерять над собой контроль, пока она ждет, как акула под водой. — Я велел поместить Грегори куда-нибудь подальше от меня. Туда я не велел его сажать. Я медленно встала, контролируя даже движения тела. Мышцы почти окостенели от адреналина и рвались размяться. — Но ты его там оставил. Кто спускался туда и накачивал его лекарствами, чтобы он не перекинулся? Райны для грязной работы у тебя больше нет. Кто это был? КТО? — выкрикнула я ему в лицо, и этого гнева хватило. Она вылетела из меня, и я уже ничем не управляла, потому что я хотеласделать больно Ричарду. Сама хотела. Я его ударила сжатым кулаком, всем корпусом, вывернув кулак, вложив все в удар. Я ударила, как учили нас бить на уроках боевых искусств, если дело идет всерьез. И метила не в лицо Ричарда, а на два дюйма дальше, внутрь — там была настоящая цель. И вернулась в защитную стойку раньше, чем Джемиль и Шанг-Да успели среагировать. Они метнулись ко мне, и другие тоже. Я устроила именно то, чего старалась всеми силами избежать. А в голове у меня Райна смеялась — смеялась над нами всеми.Глава 25
Ричард перевесился через подлокотник, волосы скрыли его лицо. Сильвия схватила меня за руки выше локтей — я не сопротивлялась. Пальцы впились мне в бицепсы, и я знала, что утром будут синяки — а может, и нет. Может, я их залечу. Джейкоб смотрел на все это с удивлением и радостью. Оглянувшись, я увидела, что телохранители вступили в драку. Леопарды и крысы рассыпались кругом, волки начали к ним сходиться. Я открыла рот что-нибудь заорать, но все перекрыл голос Ричарда. — Хватит! От этого одного слова все застыли и обернулись к нему потрясенными лицами. Он стоял перед троном, плечо и грудь измазаны кровью. Половина рта была сплошной красной раной. Раньше я никогда не способна была нанести такой удар. Он сплюнул кровь и сказал: — Со мной ничего страшного. Некоторые из вас были в этой подземной темнице. Вы знаете, как это бывало при жизни Райны. Можете ли вы обвинить Нимир-Ра за то, что она так отреагировала, увидев там своего леопарда? Физически было ощутимо, как стала спадать напряженность, и волки начали отходить. Ричарду пришлось лично отозвать Джемиля и Шанг-Да, и они отошли, злобно поглядывая на Клодию и Игоря, а те отвечали тем же. Как хулиганы на улицах, когда меряются, кто круче. Я даже не заметила, что Клодия на шесть дюймов выше Джемиля, пока они не разошлись, переглядываясь, и ему пришлось задирать голову для этого. — Как ты? — шепнула мне в ухо Сильвия. Я посмотрела на Ричарда — у него еще шла кровь. — Малость не по себе, а так все ничего. Она отпустила меня, медленно, будто не уверенная, что это ничем не грозит. Но осталась стоять между мной и Ричардом, пока он не сделал ей знак отойти. Он стоял передо мной, и мы смотрели друг на друга. Кровь еще капала у него изо рта. — У тебя теперь чертовски сильный удар, — сказал он. Я кивнула: — Будь ты человеком, что бы с тобой сталось? — Челюсть была бы сломана, а то и шея. — Я не хотела. — Твой Нимир-Радж научит тебя соизмерять силу. И стоило бы перестать ходить на тренировки по боевым искусствам, пока не разберешься, как теперь действует твое тело. — Хороший совет. Он приложил руку ко рту и отнял алую от крови. Меня подмывало взять его за руку и слизнуть с нее кровь. Залезть на него и слизнуть кровь со всего тела. Залезть и прижаться губами к его губам, выпить его до дна. Так ярко было это видение, что мне пришлось зажмуриться, чтобы не видеть его, полуголого, окровавленного, будто так я его меньше хотела. Не помогло. Я ощущала запах его кожи, его запах, и свежей крови, как глазурь на торте, который мне не получить. — Иди забери своего леопарда, Анита. Я открыла глаза и посмотрела на него. — Ублиет. Ты воевал с Маркусом, чтобы не было таких вещей. Ты говорил, что это бесчеловечно. Не понимаю, как ты мог его использовать. — Он пробыл здесь почти сутки, пока я спросил, где он. Это моя вина. — Но чья идея была посадить его туда? Ричард глянул на Джейкоба, и этот взгляд сказал мне все. Я подошла к баскетболисту. — Ты мне очень не нравишься, Джейкоб. — Ты получила своего леопарда, какая теперь разница? — Если ты еще раз тронешь кого-нибудь из моих людей, я тебя убью, Джейкоб. — Ты выпустишь своих котят против нашей стаи? Я покачала головой: — Нет, Джейкоб. Это дело личное, между тобой и мной. Я знаю правила. Я брошу тебе персональный вызов, а значит, никто не сможет тебе помочь. — И тебе тоже. Он смотрел на меня сверху вниз, будто хотел устрашить своим ростом. Это не получалось — я привыкла быть коротышкой. И я стала глядеть на него мертвыми глазами, пока ухмылка не слиняла с его лица, и он шагнул назад, от чего сам разозлился. Но обратно не шагнул. Может быть, Джейкоб и мог бы убить Ричарда в честном бою за господство, но настоящим Ульфриком ему не быть. Я подступила к нему, подступила поближе, чтобы даже не толчок, а грубое слово вызвало прикосновение. — В тебе есть слабость, Джейкоб. Я ее чую, и они тоже могут. Ты можешь вызвать Ричарда и победить, но стая не примет тебя Ульфриком. Твоя победа разорвет ее — будет гражданская война. Что-то мелькнуло у него в глазах. — Тебя это не пугает. Тебе все равно, — поняла я. Он отступил еще на шаг, отворачиваясь. — Ты слышала, что сказал Ульфрик. Пойди забери своего кота, пока мы не передумали. — Ты передумаешь? Тебе не передумать даже с помощью стоваттной лампы и группы ассистентов. Он наморщил лоб. Иногда у меня юмор слишком эзотеричен или просто даже не смешон. Джейкобу смешно не было. — Пойди с ней, Сильвия, посмотри, чтобы у нее было все, чтобы добыть его оттуда и доставить к машине. — Ты действительно хочешь, чтобы я ушла? — С ним останемся мы, — сказал Джемиль, совершенно открыто взглянув при этом на Джейкоба. Они не только ему не верили, но даже не скрывали от него. Как до этого могло дойти? Что такое случилось в стае, о чем никто мне до сих пор не рассказал? Много чего, если судить по лицам. — Она не может уйти до конца обряда, который разорвет ее связь с нами, — заявил Джейкоб. — Она может уйти, когда скажу, что она может, — ответил Ричард голосом тихим, но таким низким, какой бывал у него перед тем, как голос перейдет в рычание, несвойственное человеку. — Кандидатки собрались сегодня, они оделись для радости твоего взгляда, Ульфрик. — Могут одеться еще раз, когда нужно будет. — Ты обманываешь их ожидания, Уль... — Ты выходишь за рамки, Джейкоб. Что-то было в его интонации такое, что Джейкоб заткнулся и слегка поклонился. Но сумел это движение сделать издевательским, и даже с расстояния видно было, что он не принимает предупреждение всерьез. Но, кланяясь, он опустил глаза, и это было ошибкой. Никогда не отводи глаз от противника. — Пока не выполнен обряд, я остаюсь лупой? — спросила я. — Я так полагаю, — ответил Ричард. — Да, — сказала Сильвия. — Отлично. — И я ногой ударила Джейкоба в лицо, хотя и не так сильно, как рукой Ричарда. Удар ногой все равно оставляет больше последствий. И я отметила, кто в стае подался к нам, а кто нет. Всех я не видела, но видела достаточно. Возле трона никто не попытался ни остановить меня, ни помочь ему. Джейкоба вскинуло вверх, он качнулся. Нос его был похож на лопнувший плод. Кровь хлестала по лицу, по рукам алой водой. Он завопил, булькая от заливающей глотку крови: — Ты мне нос сломала! Я стояла в защитной стойке, которой научилась в кемпо — на всякий случай, но он не попытался дать сдачи. Наверное, понимал, что слишком многие из присутствующих только и ждут повода ему вломить как следует. Джейкоб был слаб, но совсем не так глуп, как выглядел, и не так самоуверен. — Я — лупа Клана Тронной Скалы. Может быть, последнюю ночь, но я здесь лупа. А он — Ульфрик, и, видит Бог, ты будешь относиться к нему с уважением. Понятно? — У тебя нет права звать к ответу Гери нашего клана. Я с боем занял это место. А ты просто трахалась с Ульфриком. Я расхохоталась, и он растерялся, утратил уверенность. — Я знаю закон, Джейкоб. Не важно, как я получила свое место. Важно только то, что я лупа, и это значит, что после Ульфрика мое слово — закон. Он глядел неуверенно, и во взгляде читались первые проблески страха, как горькие струйки запаха в свежем ветре. — Ты вот-вот будешь низложена с поста лупы. Твое слово ничего здесь не значит. — Ульфрик здесь я, Джейкоб, а не ты, и я говорю, чье слово значит и чье не значит. Пока не выполнен обряд, разрывающий ее связь с нами, Анита остается лупой, и я поддержу то, что говорит она. — И я, — добавила Сильвия. — И я, — сказал Джемиль. — Я поддерживаю своего Ульфрика во всем, — заявил Шанг-Да. — Тогда давайте чуть развлечемся, — предложила я. — Поскольку это была идея Джейкоба — посадить Грегори в подземную темницу, пусть он займет место Грегори. Джейкоб стал возражать, все еще унимая кровь из носа. — Ты не имеешь права! — Имеет, — ответил ему Ричард таким холодным голосом, какого я у него никогда не слышала. Самому ему эта мысль в голову не пришла бы, но она ему понравилась. Что давало понятие о том, насколько Джейкоб его достал. — Отлично. А теперь, как культурные оборотни, пойдем и вытащим Грегори. — Я не пойду в эту дыру добровольно, — заявил Джейкоб. Голос его звучал несколько странно из-за раздавленного и забитого кровью носа, но говорил он очень уверенно. А не стоило бы. — Твои Ульфрик и лупа велели, чтобы ты пошел, — ответила Сильвия. — Отказаться выполнить приказ — значит не признать их власти. — Не признать их власти — значит быть объявленным в стае вне закона, — продолжил объяснение Джемиль. Джейкоб полыхнул на меня злобным взглядом. — Я повинуюсь своему Ульфрику, я только не признаю Нимир-Ра своей лупой. — Если я сказал, что она лупа, то спорить с этим — значит не признавать моей власти Ульфрика. Джейкоб покосился на него: — Мы голосованием решили, что она больше не лупа. — А я голосованием решил, что она опять лупа, — сказал Ричард голосом низким и спокойным, но достаточно громко, чтобы слышали все. — Проведи новое голосование, — предложил Джейкоб, все еще не в силах унять кровь из носа. — Ее опять свергнут. — Джейкоб, ты меня не так понял. Я сказал, что ярешил голосованием, не ты, не кто-нибудь еще. Именно я. Джейкоб вытаращил глаза: — Ты распинался о демократии в действии с тех самых пор, как я вступил в клан. Теперь ты берешь свои слова обратно? — Не все. Но мы не выбираем ни Фреки, ни Гери, ни Хати и Сколля. Мы не выбираем Ульфрика. Почему мы должны выбирать лупу? — Она же трахается с Нимир-Раджем! Хотя бы поэтому она уже не может быть лупой. — Это мои проблемы, но не твои и не стаи. — Ты тоже собираешься ее трахать? Думаешь, Нимир-Радж поделится? Ричард начал было отвечать, но первым заговорил Мика, выступив из публики. Телохранители сопровождали его с двух сторон. — А почему бы не спросить Нимир-Раджа? Ричард посмотрел на меня вопросительно. Я пожала плечами. — Спроси его, Джейкоб, — велел Ричард. Кровь почти перестала капать у него изо рта. — Ты не против, если Ульфрик будет трахать твою Нимир-Ра? У Джейкоба все еще хлестала кровь как из недорезанной свиньи. Грудь, живот, даже перед шортов пропитались кровью. — Я согласен на все, что пожелает Анита, лишь бы она оставалась моей Нимир-Ра и возлюбленной. — И ты готов делить ее с другим мужчиной? — спросил Джейкоб недоверчиво. — С двумя другими мужчинами, — ответил Мика. Тут почти все на него уставились. Я тоже посмотрела, но в основном меня интересовала реакция других, в особенности Ричарда. У всех был вид шокированный, у Ричарда — задумчивый, будто Мика сделал наконец что-то такое, что ему не противно. — Она — слуга-человек Мастера Города. То, что она моя Нимир-Ра, этого не отменяет. Я ощущаю метки, которые их связывают, и это не такая связь, которая может порваться, как и метка, связывающая ее с Ульфриком. — Ее с Ульфриком не связывает ничего, кроме ее собственного упрямства. И его упрямства, — не сдавался Джейкоб. — Ты так думаешь? — спросил Мика. Джейкоб заколебался. Кровь из носа наконец стала останавливаться. — Если ты думаешь, что у них есть особая связь, значит, ты видишь то, чего я не вижу. — Чего никто из нас не видит. — Это добавила Пэрис, протолкавшись в передние ряды. — Я — Нимир-Радж. Конечно, я вижу то, чего не видите вы. Это была просто констатация факта. — Но я — Гери, третий от трона в нашей иерархии. — Вот Ной, он у нас третий после меня. Думаю, если его спросить, он скажет, что тоже не видел того, что видел я. Третий после Нимир-Раджа или Ульфрика — это не то же самое, что первый. Я подавила в себе желание благодарно взглянуть на Мику. Мы еще находились на опасной территории, и до края ее было далеко. — Не может быть, чтобы ты собирался делить лупу с двумя мужчинами, — заявила Пэрис. Она пробилась вперед и встала перед Ричардом, повернувшись ко мне спиной. Это было либо оскорбительно, либо глупо. Может быть, и то, и другое. Ричард поглядел на нее с трона, и взгляд этот не был дружелюбным. Мне почему-то показалось, что у Пэрис все равно мало шансов стать лупой — по крайней мере если выбирать будет Ричард. Я бы могла ей сказать, что секс — это не ключ к сердцу Ричарда. Нет, он очень любил это занятие, но не так, чтобы считать его главным, особенно если секс мешал тому, что он действительно считал главным. Это была ошибка — или одна из ошибок, — которые допускала по отношению к Ричарду Райна. Она его тоже никогда по-настоящему не понимала. — Но ты не можешь по произволу решать, что нам в этом вопросе не нужно голосование, — сказал Джейкоб. — Ошибаешься, могу. Я встала рядом с Джейкобом: — Это и значит быть Ульфриком, Джейкоб. — После всех этих прекрасных разговоров ты возвращаешься к диктатуре, — бросил он. — На сегодня достаточно, что Анита — моя лупа, и это не будет изменено. Все остальное можем обсудить потом. — А я говорю, что мы поставим на голосование, хочет ли стая возврата к диктатуре, — не сдавался Джейкоб. — Если тебе не починят нос, он так и зарастет кривым, — напомнила ему я. — А ты не лезь, — окрысился он на меня. Ричард подозвал мужчину с короткими каштановыми волосами и аккуратными усиками. Тот скинул с плеч рюкзак и начал вытаскивать оттуда медицинские инструменты. — Почини ему нос, — сказал Ричард и обернулся к Сильвии. — Когда его перевяжут, возьми несколько человек и сопроводите Джейкоба в темницу. По толпе прошел говор. Ясно слышимый голос, мне не знакомый, заявил: — Не имеешь права! Ричард обвел глазами толпу, и она затихла. Сила выходила из него, клубясь, как невидимый обжигающий туман, обволакивающий кожу и затрудняющий дыхание. Члены стаи уклонялись от взгляда, некоторые даже падали на землю, принимая позы подчинения — тело прижато к земле, глаза вверх, руки и ноги в кучку, маленькие и беспомощные, просящие только их не трогать. — Я здесь Ульфрик. Тот, кто с этим не согласен, имеет право вызвать на бой вышестоящего, потом следующего, пока не станет Фреки, а тогда объявить себя Фенриром и бросить вызов мне. Если он убьет меня, то станет Ульфриком, и тогда может устанавливать любые правила, которые ему вздумается. А до того все на хер заткнитесь и выполняйте мои приказы. Кажется, я никогда не слышала, как Ричард матерится. Молчание можно было резать ножом. И разрезал его Джейкоб, как я и знала. Он отпихнул усатого доктора, который пытался прикрыть его нос чем-то вроде марли. — Вернулась Анита, и у тебя снова появился хребет? И она будет вместо тебя убивать и пытать, как Райна для Маркуса? Кулак Ричарда невозможно было проследить глазом. Только что Джейкоб стоял, и вот он лежит на земле, закатив глаза под лоб. Ричард повернулся к остальным. Торс его был разрисован кровью, волосы горели в свете факелов витой бронзой. Глаза у него стали волчьими, янтарными и казались золотистыми на фоне более загорелой чем обычно кожи. — Я думал, что мы люди, а не животные. Я думал, мы можем оставить прежние пути и найти что-то получше. Но все мы сегодня почувствовали, как Анита и ее леопарды сливаются вместе. Во что-то хорошее и надежное. Я пытался быть умеренным и добрым, и вот к чему это нас привело. Джейкоб сказал, что Анита — мой спинной хребет. Это не так, но она делает нечто правильное, что я упустил из виду. Если доброту вы не приемлете, попробуем что-нибудь другое. — Он глянул на меня своими нечеловеческими глазами и сказал: — Пойдем за твоим леопардом. Надо его вытащить из темницы, чтобы освободить место для Джейкоба. Он легким шагом пошел в лес, предоставив нам следовать за ним. Вопроса, что делать дальше, не было — мы устремились следом. Мы следовали за Ульфриком, как полагается следовать за монархом, если он не зря носит этот титул. Впервые я подумала, что, быть может — только быть может, Ричард все-таки станет Ульфриком.Глава 26
Темница — это был круглый металлический люк в земле. Он находился посреди поляны. По краям люк окружали кусты жимолости, такие густые у земли, что казалось, будто здесь почва нетронутая. Я бы не нашла люка, если бы не знала, что он здесь есть. Такая подземная темница называлась еще oubliette.Это французское слово означает местечко забвения, но перевод не точен. На самом деле это такое место, куда ты помещаешь тех, кого не собираешься выпускать. Обычно оно, делается в виде ямы, куда сталкиваешь человека, а обратно ему не выбраться. Ты его не кормишь, не поишь, с ним не говоришь и вообще ничего не делаешь — просто уходишь прочь. В одном шотландском замке нашли такой вот oubliette,в буквальном смысле замурованный и забытый и обнаруженный только в наше время, когда замок перестраивали. Пол был усеян костями, и среди мусора нашлись карманные часы восемнадцатого века. В каземате была отдушина, откуда был виден обеденный зал и доносился запах еды, пока заключенные умирали от голода. Я помню, еще подумала, а слышны ли были обедающим крики из отдушины. Обычно такие темницы бывали более изолированы, так что о попавшем туда пленнике можно было вообще больше не думать. Двое вервольфов в симпатичном человеческом облике нагнулись к металлу и начали отворачивать два массивных болта. Ключа здесь не было — закрепи болты и иди себе спокойненько. Мать твою так. Крышку открыли, но оттащить ее они смогли только вдвоем. Тяжелая — на тот случай, если лекарства не смогут сдержать приток адреналина и превращение произойдет. Даже в виде зверя трудновато будет пробиться сквозь крышку. Я подошла к краю и отшатнулась от запаха. Как из деревенского сортира. Не понимаю, что меня удивило. Грегори там уже — сколько? — трое суток или четверо? В кино могут говорить о голодной смерти, этакий романтизм, если подобный ужас может быть романтизмом, но никто не заикнется о работе кишечника или о том, что когда приспичит, то деваться некуда. Это не романтично, а только унизительно. Джемиль сбросил веревочную лестницу и закрепил ее двумя массивными зажимами. Лестница развернулась с сухим шелестом, уходя во тьму. Я заставила себя подползти к краю дыры. Сейчас я была готова к запаху, но сквозь сочный запах жизни пробивался старый, сухой, пыльный запах. Запах старых костей, старой смерти. Грегори — не самая сильная личность из всех, кого я знаю, он даже в первую сотню не входит. Что с ним должно было случиться, пока он лежал там в темноте, в вони старых костей, старой смерти? Не было ли ему сказано, что его бросили сюда умирать? Не говорили ли ему каждый раз, завинчивая крышку, что сюда они вернутся, лишь чтобы вогнать ему препарат? Дыра была абсолютно черной, темнее, чем беззвездное ночное небо, темнее, чем все, что я видела. Ширины хватило бы, чтобы плечи Ричарда пролезли вниз, но лишь едва-едва. Чем дольше я на нее смотрела, тем уже она мне казалась, будто черная пасть подрагивала, ожидая, когда меня проглотит. Я вам не говорила еще, что у меня клаустрофобия? Ричард подошел ко мне, заглянул в дыру. В руке у него был незажженный фонарик. Что-то, наверное, он прочел у меня на лице, потому что объяснил: — Даже нам нужен там свет. Я протянула руку за фонарем. Он покачал головой: — Я это допустил. Я его и вытащу. Я покачала головой в ответ: — Нет. Он мой. Он присел рядом со мной и сказал тихо: — Я чую твой страх. Я же знаю, что ты не любишь закрытых помещений. Я поглядела в дыру и позволила себе осознать, насколько я боюсь. Настолько, что на языке что-то металлическое. Настолько, что пульс колотится в горле как пойманная мышь. Голос мой прозвучал обычно и спокойно. — Не важно, что я боюсь. — Я взяла фонарик, попробовала вынуть его из руки Ричарда, но он не отпустил. Если не устраивать перетягивание каната — в котором мне не победить, — фонарик мне не достанется. — Почему ты всегда должна быть самой крутой и самой храброй? Неужели ты не можешь хоть раз позволить мне что-то для тебя сделать? Спуск в дыру меня не пугает. Дай мне тебе помочь. Пожалуйста. Он говорил тихо, нагнувшись ко мне, и я чуяла на нем запах засыхающей крови, богатый вкус свежей крови у него во рту, будто там не зажил до сих пор какой-то порез. Я помотала головой: — Ричард, я должна это сделать. — Почему? В его голосе зазвучали первые нотки злости, как дуновение теплого воздуха. — Потому что мне страшно и я должна убедиться, что могу. — Можешь что сделать? — Влезть туда. — Зачем? Зачем тебе в этом убеждаться? Ты мне и всем вообще давно доказала свою твердость. Уже ничего доказывать не надо. — Мне, Ричард. Еще осталось что доказать мне. — Какая разница, если ты не сможешь залезть в эту вонючую дыру? Все равно никогда больше тебе не надо будет этого делать. Ради Бога, Анита, не надо. Я посмотрела на него, на его недоумевающее лицо, в глаза, которые вернулись к нормальному, идеально карему цвету. Уже много лет я пыталась объяснить Ричарду смысл вот такой фигни и наконец поняла, что до него никогда это не дойдет, а я устала объяснять не только ему, но и себе, и всем. — Дай мне фонарик, Ричард. Он держал двумя руками. — Зачем тебе это надо? Ты мне просто объясни. Тебе так страшно, что даже в горле пересохло. Я слышу это в твоем дыхании. — А я слышу в твоем свежую кровь, но сделать это я должна, потому что мне страшно. Он покачал головой: — Анита, это не храбрость, это упрямство. Я пожала плечами: — Может быть, но все равно я должна. — Но почему? — Он крепче сжал фонарь, и я подумала, что вопрос касается не только ублиета и того, зачем мне туда лезть. Я вздохнула. — Все меньше и меньше вещей, которые меня пугают, Ричард. Так что когда я нахожу что-то, что меня беспокоит, я это проверяю. Мне надо проверить, могу я или нет. — Зачем? — Он смотрел мне в лицо, будто старался запомнить. — Просто чтобы знать, могу или нет. — Зачем? — Оттенок злости уже не был еле заметным. Я снова покачала головой: — Ричард, я не соревнуюсь с тобой или с кем-нибудь другим. Мне плевать, кто лучше, быстрее или смелее. — Так зачем же? — Единственный человек, с которым я соревнуюсь, это я сама, Ричард. И я буду хуже о себе думать, если дам тебе или кому бы то ни было первым спуститься в дыру. Грегори — мой, а не твой, и мне его спасать. — Ты его уже спасла, Анита. Без разницы, кто полезет вниз. Я почти улыбнулась, но не потому, что мне было весело. — Дай мне, пожалуйста, фонарик, Ричард. Я не могу тебе этого объяснить. — А твой Нимир-Радж это понимает? — Злость обожгла мне кожу роем пчел. Почти до боли. Я нахмурилась: — Спроси его сам, а теперь дай мне этот чертов фонарь. Если на меня злятся, недолго надо ждать, чтобы я ответила тем же. — Я хочу быть твоим Ульфриком, твоим мужчиной, что бы это, черт меня побери, ни значило. Почему ты не даешь мне быть... — Он замолчал и отвернулся. — Мужчиной.Это ты хотел сказать? Он поглядел на меня и кивнул. — Так вот, Ричард, если мы будем продолжать отношения или что там у нас есть, то одну вещь давай уточним прямо сейчас. Твое самолюбие меня больше не интересует. Не будь для меня мужчиной, Ричард, будь тем человеком, который мне нужен. Мой мужчина не обязан быть сильнее или храбрее меня. У меня были друзья мужского пола, которые все время пытались мне доказать, что у них яйца больше и тверже моих. От тебя мне это не надо. — А что, если я должен быть храбрее не для тебя, а для себя? Я задумалась на секунду. — Ты же не боишься спуска в этот ублиет? — Мне не хочется, и не хочется видеть, что они сделали с Грегори, но так, как ты, — нет, не боюсь. — Тогда ты не будешь храбрее меня, если спустишься, так? Потому что тебе это ничего не стоит. Он наклонился к моему уху близко-близко и едва выдохнул шепотом: — Как тебе ничего не стоило бы убить Джейкоба ради меня. Я застыла, потом повернулась к нему, стараясь не выдать своего потрясения. — Я понял, что ты думаешь, в тот момент, когда увидел, как ты на него смотришь. — И ты бы дал мне это сделать? — спросила я тихо, но не так тихо, как он. — Еще не знаю. Но ведь ты бы мотивировала тем, что тебе это ничего не стоит, а мне очень дорого обошлось бы? Мы обменялись долгим взглядом, и я кивнула. Он улыбнулся: — Тогда пусти меня в эту х...еву дыру. — С каких пор ты употребляешь слово на букву "х"? — С тех пор, как ты нас бросила. Мне вроде как не хватало его слышать. — И он вдруг улыбнулся, ярко сверкнув зубами в темноте. Я не могла не ответить улыбкой. Мы стояли у этой страшной дыры, ужас еще лежал у меня на языке кислым вкусом, злость Ричарда еще клубилась в воздухе, а мы улыбались друг другу. — Я тебя пущу первым, — сказала я. Он улыбнулся шире, и даже при свете звезд было видно, как глаза заискрились весельем. — О'кей. Я подалась к нему и чмокнула. Слишком мимолетно, чтобы сила закипела между нами, слишком мельком, чтобы ощутить вкус крови у него во рту, слишком быстро, чтобы звери заворочались у нас внутри. Я его поцеловала просто потому, что мне так захотелось, потому, что впервые я подумала, что у нас обоих могло появится желание слегка уступить. Достаточно ли этого? А кто его знает? Но надежда у меня появилась. Впервые за много времени появилась настоящая надежда. Без нее любовь умирает, и человек вянет. Я не знала, что это значит для Мики — моя надежда для меня и Ричарда. Мы открыто говорили насчет делиться, но я не знаю, что из этого было сказано на публику, а что всерьез. Но в этот миг мне было все равно, я вцепилась в положительные эмоции и не хотела отпускать. Потом, потом будем волноваться о прочем. Я пущу Ричарда вперед, но все равно спущусь сама, и мне хотелось, чтобы эта надежда освещала мрак страха.Глава 27
От веса Ричарда веревка под моими руками сильно натянулась. Он привязал фонарь к запястью, и я видела, как желтый круг света уходит, исчезая, в узкую темноту, и поняла, что хоть я уже и на лестнице, голова у меня все еще выше люка. Мика наклонился ко мне. — Все будет в порядке, — сказал он. Я сглотнула пересохшим горлом, посмотрела на него, сама зная, что у меня глаза чуть шире обычного. — Знаю, — ответила я, но в голосе слышалось придыхание. — На самом деле тебе не обязательно туда лезть, — произнес он тихо и настолько безразлично, насколько это у него получилось. Я мрачно скривилась: — И ты туда же? — Если так, то тебе лучше бы его догнать. — Теперь его голос я не могла бы назвать безразличным, но мне трудно сказать, что это была за интонация. Я полезла вниз по мягкой шероховатости веревочной лестницы, быстро, зло. Я злилась не на Мику — на самом-то деле. На себя я злилась. И эта злость помогла мне как следует углубиться во тьму, где свет фонарика казался очень желтым и очень тусклым на фоне земляных стен. Я лезла секунды две, таращась на утрамбованную землю. Медленно подняв глаза, я увидела, что Мика смотрит на меня из такого далека, что не видно, какого цвета у него глаза или волосы. Я узнала его по контуру лица и плеч. Боже мой, на сколько же тянется вглубь эта яма? Казалось, что земляные стены загибаются ко мне, как рука, готовая сжаться в кулак и раздавить. Мне трудно было набрать достаточно этого спертого воздуха, чтобы наполнить легкие. Закрыв глаза, я заставила себя оторвать руку от лестницы и дотронуться до стены. Она оказалась дальше, чем я предполагала, и я вздрогнула, когда дотянулась. Неожиданно земля была прохладной на ощупь, и я поняла, что в яме не жарка, хотя наверху летний зной. Я открыла глаза, и стены были все те же, шести футов в диаметре, цилиндр, как и раньше. Земля не смыкалась, стараясь меня раздавить — это только моя фобия. Я снова полезла вниз, и на этот раз не останавливалась, пока не почувствовала, как провисла лестница и стало трудно лезть вниз, не стукаясь о земляные стены. Вес Ричарда уже не держал лестницу. Не будь я такой заразой, я бы могла сейчас его попросить придержать лестницу. Но я только вцепилась в нее лихорадочно и продолжала лезть вниз. Трудно цепляться намертво за что-то, по чему лезешь вниз, но у меня получилось. Мир сузился до ощущения веревки под руками, ноги искали опору — очень простое действие, движение вниз. Через некоторое время я перестала вздрагивать каждый раз, стукаясь о стены. Чьи-то руки взяли меня за талию, и я тихо пискнула, как только девчонки могут. Очень мне не нравится, когда я так пищу. Конечно, это были руки Ричарда. Он придержал меня на последних футах, пока сердце у меня колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Я встала на пол, хрустящий костями, перекатывающимися под ногой. Слой их был так глубок, что нога погружалась. Идти поверх них, как святой по воде, не выходило. Узкая шахта открывалась в маленькую, тесную, похожую на пещеру, дыру в земле. Ричарду пришлось согнуться почти пополам. Я могла идти не сгибаясь, если осторожно, но лучше было пригнуться, чтобы не оцарапать макушку. Очень издалека сверху позвал Мика: — Как вы там? Со второй попытки только я смогла ответить: — Нормально, все нормально. Мика отодвинулся от входа — темная точка на фоне чуть более светлого серого. — Господи, какая же здесь глубина? — Шестьдесят футов, плюс-минус сколько-то. Что-то в голосе Ричарда заставило меня повернуться к нему. Он качал головой и смотрел в сторону, светя фонарем на что-то маленькое, скорчившееся. Это был Грегори. Он лежал на животе, связанный, как свинья, руки и ноги выгнулись под неестественными углами — невозможно было себе представить, как это он пролежал так трое суток. Одежды на нем не было. Лицо пересекала повязка на глазах, привязанная к спутанным длинным светлым волосам, будто это сделано было нарочно, чтобы было больнее, а не только чтобы не дать видеть. Луч фонаря плясал на теле Грегори, и связанный испускал тихие, беспомощные звуки. Значит, хотя бы свет фонаря он мог видеть сквозь ткань. Я присела возле него и увидела, где серебряные кандалы вошли в запястья и лодыжки. Раны были свежие и кровавые. — Это натерли цепи, — сказал Ричард тихо. — Он пытался освободиться. — Нет, он недостаточно силен, чтобы выдержать столько серебра на коже. Они просто въелись насквозь. Я смотрела на кровавые раны, не зная, что сказать. Когда я тронула его за плечо, он завопил сквозь кляп, который я не видела — его скрыли упавшие на лицо волосы. Но темный конец кляпа торчал изо рта. Грегори завопил еще раз и попытался от меня отползти. — Грегори, Грегори! Это я, Анита! — Я тронула его как можно нежнее, но он снова вскрикнул. Я глянула на Ричарда: — Кажется, он меня не слышит. Ричард присел и поднял спутанные волосы Грегори. Он забился сильнее, и Ричард протянул мне фонарик, чтобы одной рукой придержать голову леопарда, пока вторая отодвинет волосы. Уши у Грегори были заткнуты какими-то тряпками. Ричард вытащил одну и увидел черную ушную затычку глубоко в канале. Она не была предназначена для такого глубокого введения, и когда Ричард ее вытащил, из уха закапала кровь. Я смотрела окаменев — мой разум не желал этого понимать. Но наконец я сама сказала: — Ему пробили барабанные перепонки. Боже мой, зачем? Неужто повязка и кляп — этого еще мало? Ричард поднес затычку к свету. Мне пришлось посветить фонарем прямо на нее, чтобы увидеть металл на остром конце. — Что это? — Серебро, — ответил Ричард. — Господи! Они для этого и предназначены? — Ты вспомни, Маркус был врачом. Он знал все места, где продаются медицинские инструменты. И места, где их могут изготовить. Выражение лица Ричарда сказало мне, что он вспомнил что-то мрачное. Я посмотрела на следы на руках и ногах Грегори. — Милостивый Боже, и серебро так же разодрало ему слуховые каналы, как кожу? — Не знаю. Но хорошо, что кровь еще идет. Это значит, что, если он достаточно скоро перекинется, может вылечиться. Голос у Ричарда стал хриплым. Нельзя сказать, что я готова была заплакать — ужас парализовал слезы. Я хотела, чтобы здесь оказался Джейкоб и все, кто ему помогал, потому что такое с оборотнем один на один не сотворит никто. Ричард попытался снять повязку, но она была завязана так туго, что не за что было ухватиться. Я передала ему фонарь и вытащила нож из ножен. — Держи его. Ножи острые, и я не хочу, чтобы он порезался, если будет отбиваться. Ричард зажал голову Грегори в ладонях как в тисках, и тот забился сильнее, вопя сквозь кляп. Но Ричард держал твердо, пока я осторожно просовывала нож между тканью и волосами. Один быстрый разрез вниз — и повязка отделилась от кожи, но она так долго и так туго сжимала голову, что сейчас Ричарду пришлось ее отдирать. Грегори заморгал на свет, увидел Ричарда и завопил сильнее. Что-то умерло в лице Ричарда в этот момент, будто он сам в себе что-то убил, чтобы кто-то мог его настолько испугаться. Я наклонилась вперед, осторожно опираясь рукой на кучу костей, и смотрела, как глаза Грегори наконец остановились на мне. Он перестал вопить, но нельзя сказать, чтобы вздохнул с облегчением. Я вытащила у него изо рта кляп, и он отслоился, унося с собой кусочки кожи с губ. Грегори медленно зашевелил ртом, и мне вспомнилась сценка из «Волшебника Изумрудного Города», когда Элли смазывает Железному Дровосеку заржавевшую челюсть. Это было смешно, но я не улыбнулась. На цепях были висячие замки. Ричард обполз вокруг меня, чтобы Грегори все время меня видел. А я повторяла только: «Все будет хорошо. Все будет хорошо». Он меня не слышал, но я ничего другого не могла придумать. Ричард сорвал замок с одного запястья, и лицо Грегори исказилось болью, будто любое движение руки было ему больно. Освободив обе его руки, Ричард стал медленно разгибать его тело. Грегори вопил, но на этот раз не от страха — от боли. Я пыталась удержать его, но вообще любое движение причиняло ему боль. Обоим нам пришлось поползать, чтобы достаточно его разогнуть и положить ко мне на колени. По лестнице влезть он не смог бы никак. На локтевых сгибах остались следы от уколов — ни один не зажил. — А почему не зажили следы от уколов? — Серебряные иглы в прямом контакте с кровяным руслом. Седативные средства. В дозах, поддерживающих низкий уровень адреналина и не дающих потому перекинуться, но не в таких высоких, чтобы ты не мог чувствовать или не знал, где ты и что происходит. Так это устраивала Райна. — Точно так своих жертв связывала Райна и именно это с ними делала. Откуда Джейкоб об этом узнал? — спросила я. — Ему сказал один из моих людей. Ричард стоял на коленях, вместо того чтобы встать, пригнувшись. Лицо его было спокойным, почти безмятежным. — Я хочу, чтобы их посадили сюда. Всех, кто помогал Джейкобу. Кто принес эти чертовы ушные затычки. Всех сюда. Он обратил на меня эти спокойные глаза, и я увидела в них гнев под этим глубоким спокойствием. — Разве ты можешь так с кем-нибудь поступить? Вставить кому-то в уши эти штуки? Кому бы то ни было? Я подумала — подумала по-настоящему. Я злилась до потери пульса. Я хотела кого-то наказать, но... — Нет. Я могу убить, могу застрелить. Но это — нет. — И я нет. — Ты знал, что Грегори здесь, в этой яме, но ты не знал, что с ним сделали? Так? Он мотнул головой, опираясь коленями на слой костей, глядя на окровавленные затычки, будто в них был ответ на вопрос, который слишком трудно задать вслух. — Знал Джейкоб. — Ты Ульфрик, Ричард. Ты должен знать, что делается от имени твоей стаи. Гнев разгорелся так жарко и туго, что заполнил тесную пещерку, как заполняет закипающая вода. Грегори захныкал, глядя на Ричарда полными страха глазами. — Знаю, Анита. Знаю. — И ты не собираешься посадить сюда Джейкоба? — Собираюсь, но не так. Он здесь посидит, но без цепей и без пыток. — Ричард огляделся. — Тут сидеть — достаточная пытка. Я даже не пыталась спорить. — А что будет с теми, кто ему помогал? Ричард посмотрел на меня: — Я их найду. — И что дальше? Он закрыл глаза, и лишь когда он разжал руку и я увидела мазок крови, мне стало понятно, что он вдавил себе в ладонь серебряное острие. Он вытащил заглушку и уставился на свежую кровь. — Анита, не дави. Не надо. — Стая тебя достаточно хорошо знает, Ричард. Каждый знает, что ты никого бы сюда не посадил, особенно со всеми этими украшениями Райны. Этим был брошен вызов твоей власти. — Я знаю. — Я не хочу боя, Ричард, но ты должен наказать за это всех. Иначе ты еще больше территории уступишь Джейкобу. Даже если ты его сюда посадишь, брожение не прекратится. Должны ответить все, кто причастен к этой мерзости. — Ты сейчас не злишься, — сказал он озадаченно. — Я думал, ты хочешь мести, но ты очень хладнокровна сейчас. — Я хотела мести. Но ты прав, я не могу ни с кем так поступить и не могу приказать никому сделать то, чего не сделала бы сама. Вот такое у меня оказалось правило. Но в стае полный бардак, и если ты хочешь остановить это сползание и не допустить гражданской войны, вервольфы против вервольфов, тебе придется быть суровым. Ты должен ясно дать понять, что не будешь с этим мириться. — Это действительно так. — Тогда есть только один способ довести это до стаи, Ричард. — Наказание. — В его устах это прозвучало как ругательство. — Да. — Я месяцы — да что там, годы — затратил на то, чтобы уйти от системы, которая держится на наказаниях. И ты хочешь, чтобы я отбросил все, ради чего трудился, и вернулся к тому, что было. Медленно, болезненно поднялась рука Грегори, чтобы ухватиться за мою руку. Я погладила спутанные волосы, и прозвучал его голос, хриплый, униженный, будто все еще сквозь кляп, как все эти дни. — Я... хочу... отсюда. Пожалуйста. Я кивнула так, чтобы он видел, и в глазах его просияла такая радость, для которой нет слов в языке. Я обернулась к Ричарду. — Если бы твоя система действовала лучше старой, я бы ее поддержала, но она не работает. Мне очень жаль, Ричард, однако это так. Если ты будешь продолжать этот... эксперимент с демократией и более мягкими законами, начнут погибать люди. Не только ты, но Сильвия, и Джемиль, и Шанг-Да, и все, кто тебя поддерживает. Но это еще не самое худшее, Ричард. Я видела стаю. Она разделилась почти пополам. Будет гражданская война, и они разорвут друг друга в клочья — те, кто пойдет за Джейкобом и кто откажется. Погибнут сотни вервольфов, и может кончиться стая Трона Скалы. Посмотри на трон, на котором ты восседаешь как Ульфрик. Он древен, ты это сам ощущаешь. Не дай же погибнуть всему, что он символизирует. Он не сводил глаз со своей кровоточащей ладони. — Давай вытащим отсюда Грегори. — Ты накажешь Джейкоба, но не остальных, — сказала я безнадежно. — Сначала я узнаю, кто это, а там посмотрим. — Я люблю тебя, Ричард, — сказала я, качнув головой. — Я слышу «но». — Но я ценю людей, которые рассчитывают на мою помощь, больше, чем я ценю любовь. Сама похолодела, произнося такие слова, но это была правда. — И чего же стоит такая любовь? — Ричард, не вешай на меня всех собак. Ты бросил меня как вчерашнюю газету, когда стая проголосовала за мое исключение. Ты же мог сказать: «Идите вы к черту, берите трон, Анита мне дороже». Но не сказал. — Ты действительно думаешь, что Джейкоб дал бы мне уйти? — Не знаю, но ты же не предложил? Тебе же даже в голову не пришло! Он отвернулся, потом снова посмотрел на меня, и в его глазах было такое страдание, что я хотела бы взять свои слова назад — но не могла. Пришло время говорить. Как в старом анекдоте про слона в гостиной — все делали вид, что его там нет, пока слой дерьма не стал так глубок, что нельзя было ходить. Глядя на Грегори, я понимала, что глубина дерьма достигла критической отметки и не замечать его больше нельзя. Нам могла помочь только правда, как бы сурова она ни была. — Уйди я с поста Ульфрика, даже если бы Джейкоб отпустил меня, гражданской войны избежать не удалось бы. Он бы все равно казнил ближайших ко мне волков. Я бы скорее погиб, чем ушел бы, оставив их на избиение. — Если это действительные твои чувства, Ричард, то у меня есть план получше. Сделай пример из Джейкоба и его прихвостней. — Это не так просто, Анита. У Джейкоба достаточно поддержки, чтобы война все-таки была. — Ее не будет, если наказание окажется достаточно кровавым. — То есть? — Заставь их себя бояться, Ричард. Заставь бояться. Макиавелли говорил это примерно шестьсот лет назад, но правда остается правдой. Каждый правитель хочет добиться любви подданных. Но если это не получается, заставь их себя бояться. Любовь, конечно, лучше, но страха достаточно. Он пошевелил губами, на лице его отразилось что-то, близкое к страху. — Я думаю, что мог бы убить Джейкоба и казнить парочку из его людей, но ты же скажешь, что этого мало? — Зависит от способа казни. — Что ты просишь меня сделать, Анита? Я вздохнула и погладила Грегори по щеке. — Я тебя прошу сделать то, что необходимо сделать, Ричард. Если ты хочешь, чтобы стая не развалилась, хочешь спасти сотни жизней, то я тебе говорю, что это можно сделать с минимальным кровопролитием. — Я могу убить Джейкоба, но не могу сделать то, что ты просишь. Не могу сделать что-то настолько ужасное, чтобы вся стая меня боялась. Он смотрел на меня, и дикая паника отразилась на его лице — как у зверя в загоне, который вдруг увидел, что выхода нет. Я ощутила, как становится спокойным мое лицо, как я погружаюсь куда-то, где есть лишь белый шум и твердое, почти приятное ощущение, что ничего не чувствуешь. — А я могу. Он отвернулся, будто я ничего не сказала, и крикнул наверх, чтобы сбросили обвязку. Мы надели ее на Грегори, говоря лишь об этой текущей работе, без метафизики, без политики. На веревке спустили и вторую обвязку, и Ричард заставил меня ее надеть. Мне предстояло держать Грегори, защищая его телом от ударов о стены. — Я никогда такого не делала, — сказала я. — Я слишком широк в плечах, чтобы еще ширину Грегори прибавлять к моей. Придется тебе. Кроме того, я знаю, что ты его убережешь. Выражение его глаз вызвало у меня необходимость ответить, но Ричард дернул веревку, и мы стали подниматься в воздух. Ричард смотрел на нас снизу, его фонарь отбрасывал странные тени вокруг. Мы оказались внутри туннеля, и я перестала его видеть. У меня были полные руки работы, в переносном и в прямом смысле — не давать Грегори стукаться об стены. Его руки и ноги пока что были почти бесполезны. Не знаю, было это от долгой скованности, от лекарств, которыми его накачивали, или от всего вместе. Наверное, последнее. Грегори все говорил «спасибо, спасибо, спасибо», едва слышно. Когда мы добрались до верха, у меня слезы уже засыхали на щеках. Что бы там ни решил Ричард, но кто-то за это заплатит. Наверху был Джейкоб, уже закованный в серебряные цепи, и три вервольфа несли его как отбивающийся груз. На нем оставили шорты — хорошие парни донага не раздевают. Должна же быть разница, иначе как отличить хороших от плохих? Черри уже осматривала Грегори, отгоняя других леопардов. Они все лезли его потрогать. Я посмотрела на Джейкоба, и мне хватило выражения его глаз. Ричард может быть щепетильным, если ему так хочется, но если я оставлю безнаказанным то, что сделали с Грегори, то Джейкоб и его свора сочтут это за слабость. Они уничтожат нас, как только Джейкоб укрепит свою власть. Потому что для Джейкоба есть только один способ избежать гражданской войны, и как раз тот, к которому я склоняла Ричарда. Если он сделает что-то настолько ужасное, что остальные члены стаи испугаются драться, то он станет Ульфриком без кровавой бани. Я видела, что он сделал с Грегори. Считайте это женской интуицией, но я знала, что Джейкоб не остановится ни перед чем, если ему это будет нужно. Он не произвел на меня впечатление слишком щепетильного. Из дыры вылез Ричард: — Сажайте его туда. — Вводить ему седативы? — спросила Сильвия. Ричард кивнул. — А повязку на глаза и так далее? Ричард покачал головой: — Нет необходимости. Джейкоб снова забился в цепях: — Не имеете права! Ричард присел рядом с ним, схватил за густые волосы. На вид это было больно. — Кто тебе показал, где эти штуки? — Он протянул на ладони серебряные затычки с острыми концами. — Боже мой! — выдохнула Сильвия. — Что это? — спросили остальные вразнобой. Джейкоб смотрел, не говоря ни слова. — Я мог бы их вставить тебе, — сказал Ричард. Джейкоб побледнел, но не ответил. Он так сжал зубы, что видна была пульсация челюстных мышц, но не сказал, кто ему помогал. Он даже не спросил, освободит ли его от ублиета ответ на этот вопрос. Я не могла этого не оценить, но восхищаться была не обязана. — Ты этого не сделал бы. — Это сказала Пэрис. Сейчас в ней поубавилось уверенности. Она даже явно была не в своей тарелке в этом обтягивающем платье. Ричард посмотрел на нее долгим взглядом, или этот взгляд показался долгим, и она отвела глаза. — Ты права. Я не могу пытать ими Джейкоба или вообще кого бы то ни было. — Он оглядел поляну, собравшихся волков и тех, кто стоял дальше, в деревьях. — Но слушайте, что я вам скажу: если есть еще такие штуки, пусть их уничтожат. Когда Джейкоб выйдет из ублиета, мы его запечатаем намертво. Вы ничему от меня не научились, если способны на такие вещи. Ничему. Он махнул рукой Сильвии, и она сошприцом вышла вперед. Трем вервольфам пришлось держать Джейкоба, пока она делала укол. Когда он обмяк и веки опустились, тогда только отпустили его руки и ноги. — Он проснется в ублиете, — сказал Ричард. В голосе его звучала даже не усталость — поражение. Он повернулся ко мне, пока Джейкоба несли к дыре. — Бери своих леопардов и своих союзников, Анита, и езжай домой. — Ты не забыл, что я лупа? Меня нельзя вот так вышибить из дел стаи. Он улыбнулся, но глаза остались пустыми, усталыми. — Ты по-прежнему лупа, но сегодня ты еще и Нимир-Ра, и ты нужна своим леопардам. Займись Грегори, и — как бы мало это ни стоило — мне очень жаль, что так вышло. — Сожаление — вещь не бесполезная, Ричард. Оно лишь не меняет положения дел. — Как всегда, — ответил он. Я не могла понять его настроения. Это не была печаль, или грусть, или тревога, или усталость — ничего, что я могла бы назвать, кроме поражения. Будто он уже проиграл битву. — Что ты будешь делать? — спросила я. — Я выясню, кто помогал Джейкобу в этом деле. — Как? — спросила я. Он еще раз улыбнулся и покачал головой: — Езжай домой, Анита. Я встала, поглядела на него секунду, потом повернулась к моим леопардам. Грегори лежал на носилках, Зейн с Натэниелом их несли. Черри говорила с врачом-вервольфом, который перевязывал нос Джейкобу, и почти все время кивала. Инструкции получала, очевидно. Мика стоял на краю группы, глядя на меня. Мы встретились глазами, но никто из нас не улыбнулся, Я оглянулась, но Ричард уже уходил в лес, сопровождаемый Джемилем и Шанг-Да. Когда я шла к Мике, лицо его абсолютно ничего не выражало. И надежды у меня уже тоже не было. Я могла бы сыграть холодную уверенность, но не хотелось. Я устала, устала смертельно. Одежда воняла, как сельский сортир, кожа, наверное, тоже. Я хотела душ, чистую одежду и чтобы исчез этот загнанный взгляд у Грегори. Душ и одежда — это было просто. А с Грегори я даже не знала, с чего начать. Я протянула руку Мике — не ради неотмирной энергии: депрессия ее глушит, но просто потому, что хотела подержаться за чью-то руку. Я хотела уюта, человеческого тепла и ни о чем не думать. Просто чтобы меняподержали за ручку. Он раскрыл глаза, но принял мою руку, осторожно пожал. Я пошла к деревьям, ведя его за руку. Остальные пошли за нами — даже царь лебедей и крысолюды. Анита Блейк, гаммельнский флейтист для оборотней. Мысль должна была бы вызвать улыбку, но тоже не вызвала.Глава 28
Через два часа я уже приняла душ, а Грегори — ванну, хотя я помылась сама, а у Грегори была компания. Руки и ноги его еще не до конца слушались. По-моему, Черри, Зейну и Натэниелу не было нужды залезать голыми с ним в ванну, но я-то помощь не предложила, так чего теперь брюзжать? Кроме того, это не было сексуальным действием — вроде бы соприкосновение тел было необходимо как часть процесса лечения. Может, так оно и есть. Я сидела за своим новым кухонным столом — мой старый, двухместный, был слишком мал, чтобы все мои леопарды утром одновременно завтракали рогаликами с сыром. Новый стол был из светлой сосны с золотистым лаком. За ним тоже не совсем хватало места усесться всем сразу, но все-таки лучше. Для этой цели нужен был бы банкетный стол, но у меня кухня слишком маленькая. Не одна была причина, что у феодалов были большие замки — нужно место — хотя бы, чтобы кормить своих людей. Единственным присутствующим за столом, кроме меня, сейчас была доктор Лилиан. Элизабет отвезли в тайную больницу оборотней в Сент-Луисе, а остальные мои леопарды толпились возле Грегори. Мика и его коты бродили вокруг. Калеб хотел участвовать в коллективной ванне, но получил отказ. Весь пард Мики нервничал, не знал, куда себя девать. У меня на этот вечер была главная задача — заниматься Грегори, все остальное может подождать. Все несчастья по одному, иначе потеряешь ориентацию — да и рассудок. Доктор Лилиан была маленькой женщиной с седыми прямыми волосами до плеч. Волосы отросли с нашей первой встречи, но все остальное не изменилось. Никогда я не видела у нее на лице косметики, но оно было приятным и привлекательным, как бывает у женщин за пятьдесят — хотя на самом деле, как я недавно узнала, ей далеко за шестьдесят. Просто она на свои годы не выглядит. — Препараты еще не выведены из организма, — сказала она. — Препараты? Множественное число? — спросила я. Она кивнула. — У нас метаболизм такой активный, что для сколько-нибудь долгого седативного эффекта нужен целый коктейль. — Грегори не был одурманен седативами. Он вполне осознавал обстановку, — возразила я. — Но сердечная деятельность, дыхание, рефлексы — все это было подавлено. Если нельзя получить полный эффект от прилива адреналина, перемена невозможна. — А почему? Лилиан пожала плечами и поднесла кофе к губам. — Этого мы не знаем, но что-то есть у нас в реакциях «бей или беги», открывающее ворота для нашего зверя. Если лишить оборотня такой реакции, то можно не дать ему перекинуться. — Сколь угодно долго? — Нет. Полнолуние принесет перемену, сколько бы препаратов ни закачать в организм. — И когда же Грегори вернется к норме? Она опустила глаза, затем подняла, и мне не понравилось, что ей нужна была эта секунда, когда я их не видела. Будто меня ждали неприятные известия. — Препараты выведутся примерно через восемь часов, может, раньше, может, позже. От очень многого зависит. — Значит, он останется так, пока они не выведутся, потом он перекидывается, и все в порядке? — Я придала фразе вопросительную интонацию. Слишком серьезно держалась Лилиан, чтобы все оказалось так просто. — Боюсь, что нет. — А в чем дело, док? Откуда такая мрачность? Она устало улыбнулась: — За восемь часов травма ушей у Грегори может сделаться постоянной. Я заморгала: — То есть он останется глухим? — Да. — Это не годится. Она улыбнулась чуть шире: — Ты так говоришь, Анита, будто одна твоя воля может переменить ситуацию. Как будто совсем юная. — Ты хочешь сказать, что мы ничем не можем ему помочь? — Нет, этого я не говорю. — Пожалуйста, док, выкладывай. — Была бы ты истинной Нимир-Ра, ты бы могла вызвать зверя из его плоти и форсировать перемену, даже на фоне седативов в организме. — Если мне кто-нибудь расскажет, как это делается, я попробую. — Значит, ты веришь, что в полнолуние станешь истинной Нимир-Ра? — спросила Лилиан. Я пожала плечами и отпила кофе: — Не на сто процентов, но свидетельства тому множатся. — И что ты чувствуешь по этому поводу? — Насчет стать Нимир-Ра по-настоящему? Она кивнула. — Я очень стараюсь не слишком об этом думать. — Делать вид, что не знаешь, — этим проблему не снять, Анита. — Мне это известно, но переживать — тоже не способ поменять ситуацию. — Очень практично, если ты это умеешь. — Что? Не переживать? Она снова кивнула. Я пожала плечами: — Будем переживать несчастья, когда они произойдут. По одному. — Ты действительно можешь так разделить себя на отсеки? — Так как будем лечить Грегори? — Я так понимаю, что это «да», — заключила Лилиан. — Да, — улыбнулась я. — Как я уже сказала, будь ты Нимир-Ра в полной силе, ты могла бы вызвать его зверя даже на фоне седативов. — Но раз я еще ни разу не перекинулась, такой возможности нет? — Сомневаюсь. Это довольно специализированное умение, даже среди оборотней. — Рафаэль умеет? Она улыбнулась, как улыбнулся бы почти любой крысолюд в ответ на вопрос о своем царе. Улыбка теплая и гордая. Они его уважали и любили. Бывают правильные лидеры. — Нет. Это меня удивило, и, очевидно, удивление было заметно. — Я же тебе сказала, что это редкий талант. Твой Ульфрик это умеет. Я уставилась на нее: — Ричард? — Ты знаешь другого Ульфрика? — усмехнулась она. Я чуть не улыбнулась в ответ. — Нет, но нам же нужен тот, кто умеет вызвать леопарда-оборотня? Она кивнула. — Как насчет Мики? — Я его уже просила. Ни он, ни Мерль не умеют вызывать зверя в другом. Мика предложил попробовать вылечить Грегори взыванием к плоти, но травмы такие, что его способностей мало. — И когда же он пытался лечить Грегори? — Пока ты была в душе. — Я же мылась очень недолго. — Почти сразу выяснилось, что раны Грегори ему не под силу. — Но ты бы не поднимала этот вопрос, если бы не было какой-то надежды? — Я могу другими лекарствами попытаться снять седативный эффект. — Но? — спросила я. — Но сочетание лекарств может вызвать разрыв сердца или такое обширное кровоизлияние в других органах, что он погибнет. Я поглядела на нее пару секунд. — И насколько плохи наши шансы? — Достаточно плохи, чтобы я перед попыткой спросила разрешения Нимир-Ра. — А Грегори дал согласие? — Он в ужасе. Он хочет снова слышать. Конечно, он хочет, чтобы я попыталась, но я не уверена, что он мыслит ясно. — И ты обратилась ко мне, как при лечении ребенка обращаются к родителям. — Мне нужен кто-то, ясно мыслящий и могущий принять решение от имени Грегори. — У него есть брат... — Я нахмурила брови, вспомнив, что не видела Стивена в лупанарии. — А где Стивен? — Мне сказали, что Ульфрик велел брату Грегори не приходить сегодня на сход. Что-то насчет того, что нехорошо заставлять его видеть казнь брата. Вивиан пошла за ним. — Ну и ну. Какое великодушие со стороны Ричарда! — Не стоит язвить. — Разве я пытаюсь? Я просто злюсь, Лилиан. Ричард готов подвести под бойню многих, кто мне дорог, не говоря уже о себе самом. — С риском для тебя и Мастера Города. Я снова нахмурилась: — Кажется, все уже об этом знают. — Мне тоже так кажется, — сказала она. — Да, он рискует нами всеми ради своих высоко-моральных идеалов. — Идеалы стоят жертв, Анита. — Быть может. Но я не могу сказать с уверенностью, что хоть раз в жизни близко видела идеал, за который отдала бы дорогих мне людей. Идеалы могут умирать, но они не дышат, не кровоточат, не плачут. — И ты готова пожертвовать всеми своими идеалами за людей, которые тебе дороги? — Не уверена, что у меня сейчас вообще есть идеалы. — Но ты же христианка? — Моя религия — это не идеал. Идеалы — абстракции, которые не потрогать и не увидеть. А моя религия не абстракция, она очень реальна. — Но ведь Бога не увидеть, — возразила Лилиан. — Не взять Его в руку. — Сколько ангелов может поместиться на кончике иглы, да? — Нечто в этом роде, — улыбнулась она. — Мне приходилось держать крест, пылающий так ярко, что весь мир вокруг превратился в белый огонь. Я видела, как том Талмуда обратился в пламя в руках вампира, а когда книга догорела, вампир продолжал гореть, пока не умер. Я стояла перед демоном и читала Священное Писание, и демон не мог меня тронуть. — Я мотнула головой. — Нет, доктор Лилиан, религия — не абстракция. Она органичная, она живая, она растет и дышит. — Органичная — это уже не христианство, это викканство какое-то, — сказала она. Я пожала плечами: — Я училась с одной спириткой и ее викканскими подругами около года. Трудно было этим не пропитаться. — Разве изучение викканства не поставило тебя в неловкое положение? — Ты имеешь в виду, что я монотеистка? Лилиан кивнула. — У меня Богом данные способности и не хватает обучения, чтобы ими управлять. Почти все церкви косо смотрят на спиритов, не говоря уже об аниматорах, которые поднимают мертвых. Мне нужно было обучиться, и я нашла людей, которые мне в этом помогли. И то, что они не христианки, я считаю недоработкой церкви, а не этих людей. — Есть и колдуньи-христианки, — сказала она. — Я некоторых видала. Они все жуткие зелотки, будто им надо быть больше христианками, чем любому другому, — доказать, что они хорошие и вообще могут быть христианами. А я зелотов не люблю. — Я тоже, — улыбнулась она. Мы посмотрели друг на друга. Наступали сумерки. Лилиан приподняла кофейную чашку — я ей выдала ту, где был огромный дракон и крохотный рыцарь. «Без храбрости нет славы». — Долой зелотов! — провозгласила она. Я подняла свою кружку — с пингвиненком, мою любимую. — Долой зелотов! Мы выпили. Она поставила кружку на подставку и спросила: — Даешь ли ты мне разрешение попытаться купировать седативы? Я медленно вдохнула, так же медленно выдохнула. — Если он согласен, то да. Она встала из-за стола: — Пойду все приготовлю. Я кивнула, но осталась сидеть. Я как раз молилась, когда кто-то вошел. Даже не открывая глаз, я знала, что это Мика. Он подождал, пока я подняла голову и открыла глаза. — Не хотел мешать. — Я уже кончила. Он кивнул и улыбнулся своей улыбкой — отчасти веселой, отчасти грустной и отчасти еще какой-то. — Ты молилась? — осторожно спросил он. — Да. От какой-то игры света его глаза поблескивали в темноте, будто в зелено-золотых глубинах затаилась искорка огня. Иллюзия спрятала его глаза и почти все лицо в тени, и только остался этот трепещущий огонек, будто танец цвета в его глазах Ъылреальнее, чем он сам. Но даже не видя его лица, я знала, что он огорчен. Я ощущала это как тяжесть вдоль позвоночника. — В чем дело? — спросила я. — Не могу вспомнить, когда я молился. Я пожала плечами: — Многие не молятся. — Почему-то меня не удивляет, что молишься ты. Я снова пожала плечами. Он шагнул вперед, и свет упал на его лицо и эту непростую улыбку. — Мне надо идти. — Что случилось? — Почему ты думаешь, будто что-то случилось? — Очень напряжены ты и твои коты. В чем дело, Мика? Он потер глаза пальцами, будто от усталости. Поморгал. — Срочное дело в парде. У нас есть одна женщина, которая не смогла сегодня приехать, и она попала в беду. — Какого рода беду? — Вайолет у нас вроде твоего Натэниела, самый недоминантный экземпляр. Он говорил так, будто это все объясняло. Может быть, но не мне. — И? — спросила я. — И я должен отправиться ей на помощь. — Мика, я не люблю секретов. Он вздохнул, провел пальцами по волосам, сдернул резинку с конского хвоста и уронил на пол, стал расчесывать волосы руками, повторяя движения, будто собирался делать это всю ночь. Очень резкими и напряженными были эти движения. Он глядел на меня, растрепанные черные волосы обрамили лицо, глаза сверкали. Вмиг из приятного и привлекательного мужчины он стал диким, чужим. Дело было не только в волосах или кошачьих глазах — зверь его булькал, пробиваясь наружу, как кипяток из чайника. Я уже была знакома с его силой, но сейчас она обжигала... и тут я поняла, что вижу этот жар, вижу.Он окружал Мику, почти невидимый, но именно почти, как что-то, что можно заметить мельком уголком глаза. Почти виделась чудовищная тень, окружившая его, как дрожание над летней мостовой, воздушная рябь. Я уже много лет водилась с оборотнями, но такого видеть не приходилось. В дверях вырос Мерль: — Что-нибудь случилось, Нимир-Радж? Мика повернулся, и будто что-то огромное и невидимое повернулось вокруг и над его телом. Голос его прозвучал низко, с порыкиванием: — Случилось? Что тут могло случиться? — Мика, нам пора, — сказала Джина, протолкнувшись мимо Мерля. Мика поднял руки, и сопровождающий образ шевельнулся вместе с ним. Я не видела меха и когтей, только намек на них, плавающий в воздухе. Мика закрыл глаза руками, и эти призрачные когти прошли сквозь, внутрь, мимо его лица. У меня закружилась голова, и пришлось опустить глаза к столешнице, чтобы восстановить равновесие. Марианна говаривала, что может видеть ауру силы возле других людей и ликантропов, но я раньше не была на это способна. Я ощутила, как сила эта складывается, втягивается, уходит обжигающее ощущение с кожи, будто океан отступает от берега. Подняв глаза, я уже не увидела той якобы невидимой ауры — тело ее втянуло в себя. Он посмотрел на меня внимательно: — У тебя такой вид, будто тебе явился призрак. — Ты ближе к истине, чем ты думаешь. — Она испугалась твоей силы, — бросила Джина презрительно. Я посмотрела на нее: — Я видела его ауру, видела как белый фантом, окружающий тело. — Ты так говоришь, будто никогда раньше ее не видела, — сказал он. — Визуально — нет. Джина взяла его под руку, ласково, но твердо, и попыталась потянуть к двери. Он только глянул на нее, и я ощутила его присутствие, его личность — за неимением лучшего слова — почти на ощупь. Джина рухнула на пол, сжимая его руку, и потерлась об нее щекой: — Мика, я не хотела оскорбить! Лицо его осталось холодным. Его сила, мощь снова начала наполнять комнату. — Нимир-Радж! — обратился к нему Мерль. — Если ты идешь, то надо идти. Если ты не идешь... Он говорил, тщательно взвешивая слова и тоном почти жалостливым. Почему — я не поняла. Мика, я думаю, рыкнул на Мерля. И тут же прозвучал его голос — обычный, человеческий. — Я знаю свой долг Нимир-Раджа, Мерль. — Я никогда бы взял на себя смелость объяснять тебе долг Нимир-Раджа, Мика. Вдруг лицо Мики снова стало утомленным, и сила ушла. Он помог Джине встать, хотя это выглядело довольно неуклюже — она была почти на голову выше. — Пойдем. Все повернулись к двери. — Я надеюсь, что с твоим леопардом ничего плохого не случилось, — сказала я вслед. Мика оглянулся: — Натэниел позвал бы на помощь, если бы с ним ничего не случилось? Я покачала головой: — Нет. Он кивнул и повернулся к двери: — И мои нет. — Он замялся в нерешительности, потом сказал, не оборачиваясь: — Я возьму с собой Ноя и Джину, но ты не против, если я оставлю здесь Мерля и Калеба? — Они тебе не будут нужны? Он обернулся, улыбаясь: — Мне только нужно забрать Вайолет. Бойцы мне для этого не нужны, а тебе может пригодиться пара лишних. — Ты думаешь, что Джейкоб может охаметь? Он улыбнулся шире. — Охаметь. Да, вот именно. Хорошее слово. Они вышли, и я осталась за столом одна. Вернулась Лилиан и посмотрела на меня, прищурившись. — Ну и что? — спросила я. Она покачала головой: — Не мое дело. — Вот именно. — Но если бы было мое... — начала она. — Но оно не твое. Она улыбнулась: — Но если бы было мое, я бы сказала две вещи. — Ты же их все равно скажешь? — Да. Я махнула рукой — давай, говори. — Во-первых, приятно видеть, что ты дала волю своему сердцу с новым мужчиной. Во-вторых, этого мужчину ты не знаешь. Аккуратнее смотри, кому ты отдаешь сердце, Анита. — Я пока еще никому не отдала сердце. — Пока еще, — повторила она. Я посмотрела на нее хмуро: — Ты ведь понимаешь, что зовешь меня дать волю сердцу и не давать ему воли одновременно? — Понимаю. — Два противоречивых совета. — Полностью противоречивых, — согласилась она. — Так какому же ты велишь мне следовать? — Обоим, разумеется. Я затрясла головой: — Пошли спасать Грегори, а насчет моей жалкой личной жизни будем беспокоиться опосля. — Я не могу обещать, что мы его спасем, Анита. Я подняла руку: — Док, я помню твою оценку шансов. И я вышла за ней в затемненную гостиную, заставляя себя верить — по-настоящему верить — в чудеса.Глава 29
Мы решили этим заняться на задней террасе. Она у меня выходит на пару акров старого леса — никаких соседей, никто нас не увидит. К тому же терраса вдвое больше кухни и единственная часть дома без ковра на полу. Если оборотень перекинется на ковре, то ковер придется либо чистить паром, либо выбрасывать. На самом деле это не я вспомнила, что Грегори испортит ковер, — это сказал Натэниел. Его можно понять — скорее всего до прихода экономки чистить ковер пришлось бы ему — я вряд ли даже знаю, где у меня пылесос. Грегори свернулся в клубок посреди террасы, положив голову на колени брата, обняв себя руками. Желтые волосы, бледные в свете луны, покрывали голый торс Стивена — он разделся, готовясь к перемене, чтобы сразу рвануть в лес вместе с братом. Это в предположении, что Грегори после перемены выживет. Шансы были пятьдесят на пятьдесят, что не так уж плохо, если за проигрыш расплачиваться деньгами, но если жизнью — то как-то кажется маловато. Стивен взглянул на меня. Васильковые глаза в свете луны посеребрились. Вид у него был бледный, несколько воздушный. Лицо исказилось эмоциями, в глазах светился разум и воля, что со Стивеном бывало нечасто. Он был типичным подчиненным, хрупким в каждый миг своей жизни, но сейчас его глаза смотрели на меня требовательно и страдание искажало его лицо. Руки напряженно вцепились в тело брата, который так и лежал, свернувшись у него на коленях, в водопаде светлых волос на бледной коже. Грегори был гол в жаркую летнюю ночь, и я это только сейчас заметила. В этой наготе не было ничего эротического — была только абсолютная незащищенность. Стивен смотрел на меня и каждой мышцей своего тела, выражением лица, глазами спрашивал то, что робость не давала ему спросить вслух. Не надо было телепатии, чтобы понять, чего он хочет. Спаси его, спаси моего брата, кричали его глаза. Говорить это вслух уже было не нужно. Вивиан, такая же хрупкая, как Стивен, такая же подчиненная и робкая, все же это произнесла: — Пожалуйста, попытайся вызвать его зверя. Хотя бы перед попыткой введения лекарств. Я глянула на нее, и что-то в моем лице, наверное, ее напугало, потому что она рухнула на колени и поползла ко мне — не грациозно-крадучись, как ползают леопарды, а по-человечески — неуклюже, медленно, опустив голову и закатив глаза. Она демонстрировала подчиненное поведение леопарда, чего я терпеть не могла. Ощущать эту ее боль, будто я какой-то людоед, которого надо ублаготворить, — очень противно, но я не стала останавливать Вивиан. Ричард мне показал, что случается в группе оборотней, когда доминант отказывается быть доминантом. Она подползла к моим ногам, стала тереться об меня телом, опустив голову. Обычно леопарды катаются у ног, как большие кошки, но Вивиан сегодня просто жалась к ногам, не как ласкающаяся кошка, а как испуганная собака. Я наклонилась погладить ее по волосам и услышала, как она тихо-тихо бормочет себе под нос: «Пожалуйста, пожалуйста!» Чтобы не обратить внимания на такую мольбу, надо быть даже холоднее меня. — Все хорошо, Вивиан. Я попробую. Она потерлась о мои штаны подбородком, задирая голову, глядя на меня снизу вверх, все еще как перепуганная собака. Вивиан всегда при мне робела, но такого сильного испуга я у нее еще не видела. Вряд ли дело было в пытках, которым подвергли Грегори. Скорее на нее произвело впечатление, как я превратила Элизабет в решето. И я не могла портить урок, рассказывая Вивиан, что в нее я стрелять не буду. Мерль и Калеб все слышали, и если мы действительно собираемся объединить парды, очень неплохо будет для начала, если я стану внушать страх. Я посмотрела на ту сторону террасы и увидела, что Мерль внимательно за мной наблюдает. Он был все так же полностью одет — джинсы, сапоги, даже джинсовая куртка на голой груди, и шрам на животе блестел в свете луны как молния. Мы встретились глазами, и сила его взгляда, физический потенциал, дрожащий вокруг Мерля, заставили пошевелиться волосы у меня на затылке. Мне много лет приходилось иметь дело с опасными людьми и опасными чудовищами — Мерль принадлежал к обеим категориям. Если я смогу заставить его по-настоящему меня бояться, это будет отлично. Калеб же начал сразу раздеваться вместе со всеми, и только мой протест, подкрепленный Мерлем, заставил его остаться в штанах. Он расхаживал по террасе босиком, сверкая колечками пирсинга в свете луны. Когда он глядел прямо на меня, кольцо в брови искрилось. А ходил он вокруг Черри, которая так и не оделась после купания вместе с Грегори. Высокая, не испытывающая от наготы неловкости, она просто не обращала на него внимания. То, что он заметил ее наготу, было нарушением этикета оборотней. Наготу полагается замечать лишь тогда, когда тебя приглашают к сексу. В остальных случаях все прикидываются бесполыми, как Барби. Зейн встал между Черри и кружащим Калебом и зарычал. Калеб засмеялся и отступил. Правильно. Не нужна мне еще одна головная боль в парде, а Калеба иначе не назовешь. Доктор Лилиан стояла за мной, держа большой шприц наготове. За ее спиной стояли два охранника-крысолюда, Клодия и Игорь. Они меня удивили, когда на обратном пути в машине вооружились пистолетами. В лупанарии пистолеты запрещены, но для телохранителя это вещь незаменимая. Клодия засунула сзади за пояс десятимиллиметровую «беретту». Уже один этот факт показывал, насколько ее ладонь больше моей. Игорь надел наплечную кобуру с девятимиллиметровым «глоком». И то, и другое — оружие хорошее, и крысолюды обращались с ним умело. Рафаэль настоял, чтобы они остались со мной — на случай если у Джейкоба или его союзников возникнет мысль о превентивном ударе. Клодия с Игорем стояли в классической позе телохранителя — руки сцеплены впереди, одна держит запястье другой. Поза свойственна мужчинам или спортсменам, но телохранители тоже ее любят. Будто держат себя за руку для уверенности. Лица их ничего не выражали — они здесь были, чтобы защищать меня, а не Грегори. Натэниел прислонился к перилам, одетый в шорты. Волосы его свешивались занавесом вокруг тела, еще не просохшие после ванны. Естественным путем они будут сохнуть еще неделю. Лицо Натэниела было безмятежным — почти дзеновское спокойствие, будто он истово верил, что я все устрою как надо. Из всех лиц это нервировало меня больше всего. Я привыкла, что меня боятся, но чтобы так тихо обожали — это еще предстоит привыкнуть. Я опустила глаза на Вивиан — она все еще терлась о мою ногу. В глазах ее читался тот же страх, но еще и надежда. Я погладила ее по щеке и улыбнулась ей: — Сделаю, что смогу. Она просияла. Вивиан всегда была красива, но когда она улыбалась, то будто выглядывала маленькая девочка, куда более радостная и свободная, чем Вивиан, которую я знала. Я очень ценила эту ее детскую улыбку, потому что видела не часто. Я подошла к братьям. Стивен сидел на полу, держа на коленях голову Грегори, и смотрел на меня настороженно. Правой рукой он поглаживал Грегори спину, небольшими кругами, как гладят больного ребенка, приговаривая при этом, что все будет хорошо. По глазам Стивена было видно, что он в это не верит. Он не верил, что Грегори поправится, и это его пугало. Я присела рядом и оказалась почти одного с ним роста. Встретив взгляд его светлых, требовательных глаз, я произнесла: — Я его попытаюсь вылечить, Стивен. Это Калеб, конечно, задал вопрос: — Если Мика не смог его вылечить, почему ты думаешь, что у тебя получится? Я даже не обернулась. — Вреда не будет попробовать. — Ты еще не встретила свое первое полнолуние, — напомнил Мерль. — Ты не сможешь исцелить его — пока что. Может быть, и никогда. Призыв к плоти для исцеления — талант редкий. На Мерля я обернулась. — Я не собираюсь призывать плоть. Я даже не знаю толком, как это делается. — Тогда как ты будешь его лечить? — спросил Мерль. — Мунином. — Как же это призрак вервольфа будет лечить леопарда? — Мне приходилось лечить леопардов мунином. — Натэниела ты вылечила, — сказала Черри, — даже дважды, но больше никого. — Если это действует на одного из вас, должно подействовать и на остальных. Черри продолжала хмуриться. — В чем дело? — Ты лечишь с помощью Райны. Для нее все на свете — сплошной секс, и в этом смысле тебе желанен Натэниел. К Грегори тебя никогда не тянуло. Я пожала плечами. Она озвучила почти те же сомнения, что были у меня, но когда свои сомнения слышишь вслух и от кого-то, они кажутся более серьезными. Я чувствовала себя и менее уверенно в том, что смогу, и более шлюховатой, потому что для исцеления нужна сексуальная тяга. Но свои моральные сомнения я переживу. Если я могу спасти и слух, и жизнь Грегори, то небольшое смущение — не слишком высокая за это цена. Я глядела на Грегори, все еще свернувшегося в позе эмбриона на коленях у брата. Он держался за Стивена так, будто это была последняя надежная вещь во вселенной, и если выпустить ее из рук — пропадешь. Я погладила его по волосам, и он повернул голову, чтобы взглянуть на меня сквозь спутанные светлые кудри. Я отодвинула их с его лица — как делают с детьми. Когда-то я ненавидела Грегори за те вещи, которые он делал еще при жизни Райны и Габриэля. Но сейчас они мертвы, и я знала, что, если бы у него был выбор, он бы и тогда не стал. Неужто он нарочно сделал меня Нимир-Ра? Глядя в его синие глаза, я не верила этому. Не по наивности — по уверенности, что Грегори просто не настолько самостоятелен. Чтобы решить, даже в долю секунды, так серьезно изменить положение вещей, нужно больше силы духа. Он бы обсуждал, просил совета, просил разрешения, но не принял бы самостоятельное решение без чьей бы то ни было подсказки. Я это о нем знала, а Ричард — нет. Я взяла Грегори ладонями за щеки, приподняла его голову, чтобы он смотрел мне в глаза, не закатывая свои — это меня нервирует. Слишком это сервильно — на мой взгляд. Я разглядывала его красивое лицо, проходила глазами линию спины, закругление бедра, но ничего не чувствовала. Я понимала, что он красив, но слишком уж я приучила себя думать о своих леопардах как о существах для меня бесполых. Можно одновременно дружить и заниматься сексом, штука здесь в том, чтобы желать не просто трахнуть своего партнера, а хотеть, чтобы ему было хорошо эмоционально и физически. Если нарушить это правило и хотеть секса больше, чем счастья партнера, то дружба кончается. Любовником ты еще сможешь быть, но не другом. Но дело было не только в этом. Черри была права: Грегори меня никогда в этом смысле не волновал. Вздохнув, я убрала руку. — Что не так? — спросил Стивен. — Он красивый мальчик, но... — Но тебе для вожделения одной смазливой рожицы недостаточно. Я пожала плечами: — Моя жизнь могла бы быть проще, будь это не так, но увы. — Я помню, мне пришлось долго тебя уговаривать первый раз, чтобы ты вылечила Натэниела, — сказал он тихо. — Я тоже помню, — кивнула я. Грегори сел, глядя на нас обоих — наверное, пытался читать по губам. Что-то отчаянное было в его попытках расшифровать, что мы говорим. Боже, дай мне ему помочь! — Он для меня скорее ребенок — не хочу никого обидеть. — Ты для него родительница, а не соблазнитель — в этом ничего плохого нет. Извиняться не за что. Черри подошла и присела рядом с нами, изогнув длинное тело грациозной линией. — Ты ведь сегодня в лупанарии вызвала Райну без всякого вожделения? Я кивнула: — Иногда я могу вызвать мунин Райны, бывает, даже против моего желания, но она всегда требует цену за то, чтобы уйти. — Сегодня в лупанарии ты никого не соблазнила, — сказала Черри. — Нет, но я чуть не устроила драку, когда двинула Ричарда, и отчасти это была работа Райны. Она радуется, когда я выхожу из себя, и... и она сегодня встревожилась за стаю. Ей не нравится, что сотворил Ричард. Думаю, она поэтому и снизила свои требования. — А мы ей безразличны — в отличие от волков. — Да. — Чего ты боишься? — спросил Стивен. — Что ты совратишь Грегори? Я покачала головой: — Нет. Я боюсь, что это сделает Райна. — В лесу ты исцелила Натэниела и ничего страшного с ним не сделала, — напомнила Черри. — Нет, но тогда меня уравновешивали Ричард и стая, помогли посредством меток ее сдержать. Без внешней поддержки идеи Райны насчет платы могут оказаться более грязными. — Что значит «грязными»? — спросил Стивен. — Секс, кровь, насилие. — Я пожала плечами. — Грязь. — Здесь с тобой пард, — сказала Черри. — Можешь использовать нас как противовес. Правду сказать, без Мики я не была уверена, что это получится. Как Ричард был моей дверью к волкам, так и Мика был моей дверью к леопардам. Был ли? Я продолжала думать, как в случае Ричарда и Жан-Клода: будто я — снаружи, а каждый из них — мой пропуск внутрь. Но что, если я уже реально королева леопардов? Если я действительно Нимир-Ра, то тогда и без Мики должно получиться. Я поняла, что продолжаю в этом сомневаться, продолжаю надеяться, что не покроюсь шерстью в ближайшее полнолуние. Сколько бы ни было свидетельств обратного, мне хотелось в это верить. Может быть, я просто не хочу поверить в правду — но Грегори вылечить я хочу. От души. От сердца. Я посмотрела на них на всех и поняла, что Черри права. Если я Нимир-Ра, то у меня есть все, чтобы себя уравновесить. Если я не Нимир-Ра, то ничего не выйдет. Так что мы теряем? Я посмотрела на Стивена и Грегори, на их одинаковые лица, напуганные глаза, и точно поняла, что мы потеряем, если я не попробую. Я сняла кобуру «приятель дяди Майка» вместе с «файрстаром» и огляделась. Если я собираюсь вызывать леопарда, то не хочу волноваться насчет пистолета. Я жестом подозвала крысолюдку Клодию. Поскольку я все еще сидела на полу, она возвышалась надо мной как башня — всего на два дюйма короче Дольфа. Не могла не признать, что это производит впечатление, тем более что она женщина. Я протянула ей кобуру, она взяла. — Постарайся, чтобы никто не получил отсюда пулю. Она сдвинула брови: — Ты думаешь, кто-нибудь попробует завладеть пистолетом? — Может быть, я. Она сильнее нахмурилась: — Я не поняла. — Райна любит насилие. Я стараюсь не иметь под рукой пистолет, когда вызываю ее мунина. Клодия решила уточнить: — То есть она может заставить тебя в кого-нибудь выстрелить? Я кивнула. — Она уже пробовала? Я снова кивнула: — В Теннеси, когда я тренировалась вызывать мунинов. Клодия покачала головой: — В лупанарии ты вроде бы этого не боялась? — Я могу ее вызвать раз, и все обойдется — наверное. Но если вызывать ее слишком часто, слишком подряд, она вроде как становится... сильнее, или просто я устаю сопротивляться. — Она при жизни была отъявленной стервой, — сказала Клодия. — И смерть здесь ничего не изменила, — добавила я. Она поежилась: — Хорошо, что у крысолюдов ничего нет похожего на мунинов. От мысли о другом существе внутри меня у меня мурашки по коже. — И у меня, — согласилась я. Она посмотрела задумчиво: — Пистолет я посторожу. Чем еще мы с Игорем можем помочь? Я подумала, но на ум пришло только одно: — Если леопарды меня не сдержат, проследи, чтобы я ни на кого не напала. — А насколько сильно это будет? — спросила она. Я пожала плечами: — Раньше это бы меня вообще не беспокоило, но в последний раз, когда я ее вызывала, она свой фунт мяса не получила, и секса тоже. Дать по морде Ричарду ей было приятно, но... — Я попыталась подыскать объяснение. — Я ее три раза подряд вызывала для практики, и никого при этом не совратила и не порезала. Мы с моей учительницей Марианной обе подумали, что я научилась ее держать в узде. Но когда я вызвала ее четвертый раз, она такое устроила, что мало нам не показалось — такого еще не было. Когда имеешь дело с Райной, либо платишь, либо оказываешься у нее в долгу, а тогда начинает идти процент, по которому платить чертовски трудно. — Не надо ли тогда и ножи мне отдать? — спросила Клодия. Она была права. Я сняла ножны, сложила их и передала ей. — Я думал, что ты с этой фигней умеешь справляться. — Калеб стоял чуть позади и сбоку Клодии. Поглядывал он на нее так, будто прикидывал: как она отреагирует, если он на нее попытается залезть? Мне почти хотелось, чтобы он попробовал, поскольку я абсолютно не сомневалась, что тогда произойдет, и еще больше была уверена, что мне это понравится. Должен этого типа кто-то проучить. — Умею. — Тогда к чему эти предосторожности? Я бы могла ему рассказать, что было тогда в Теннеси, когда мунин Райны чуть не устроил бунт в стае Верна, затеяв игру в догонялки с изнасилованием, а водить надо было мне. Но я промолчала. Вместо этого я сказала ему: — Если хочешь, чтобы от тебя была польза, встань в сторонке и помолчи в тряпочку. Он открыл рот для какой-то еще остроумной реплики, но Мерль сказал: — Калеб, сделай как она сказала. Произнесено было негромко, очень спокойно, но этот тихий голос подействовал на Калеба как заклинание. — Конечно, Мерль. Как скажешь. — И он отошел поближе к доктору Лилиан и Игорю. Я повернулась к Мерлю: — Благодарю. Он только наклонил голову. — Я так понимаю, что ты просишь меня подождать с инъекцией, — сказала Лилиан. — Да, — кивнула я. Она повернулась и вышла сквозь раздвижную стеклянную дверь, в темный дом. Все прочие остались стоять, глядя на меня. Даже Калеб, прислонясь к перилам и скрестив руки на груди, готовился смотреть представление. Я сбросила рубашку и скорее ощутила, чем увидела, реакцию публики — как ветер по полю пшеницы, непроизвольную реакцию. Никогда я не раздеваюсь на публике, кроме абсолютно необходимых случаев. Черный лифчик, который был на мне, закрывал больше, чем типовой купальник, но показываться посторонним в белье — что-то есть в этом такое, что заставляет стесняться хорошо воспитанную девушку. — Черные кружева! Какая прелесть, — прокомментировал Калеб. Я хотела ответить, но Мерль меня опередил: — Калеб, заткнись. И не заставляй меня повторять еще раз. Калеб вжался в перила, обнял себя руками и надулся в обиженной гримасе, от чего стал выглядеть еще моложе, чем был. — Продолжай, — сказал Мерль. — Он тебе больше не помешает. Я посмотрела на него. Нехорошо, если он будет и дальше вмешиваться. Это подрывает мой авторитет — да, но раз я не знаю, есть ли у меня какая-нибудь власть над Калебом и соответствующий авторитет, то ничего страшного. Однако меня это раздражало, и я не очень понимала, как реагировать. — Я ценю твою помощь, но если нашим пардам предстоит слиться, то Калеб должен научиться уважать меня, а не только тебя. — Ты отказываешься от моей помощи? — Сегодня главное — вылечить Грегори, но нам с Калебом все равно придется научиться понимать друг друга. — Ты и его собираешься подстрелить? Я попыталась прочесть его мысли по глазам — и не смогла. Непроницаемость с некоторой степенью враждебности. — Ты думаешь, это надо будет? Он едва заметно улыбнулся: — Быть может. Я тоже улыбнулась — чуть-чуть: — Как раз этого мне и не хватало — еще одного разгильдяя в парде. Улыбка его исчезла, как стертая рукой. — Мы не твои коты, Анита. Пока что. — Как скажешь, — пожала плечами я. — Мы не твои. Глядя на его лицо, я заметила, как пробежало по нему какое-то выражение. Будь свет луны поярче, я бы могла понять, что это. — Почему тебя так беспокоит мысль, что я буду у власти? — Меня она совершенно не беспокоит, — ответил он, качнув головой. — Так в чем же дело? Он снова мотнул головой: — Что меня действительно беспокоит — это как бы ты не взяла власть и потом не потерпела неудачу — настоящую, тяжелую неудачу. — Я приложу все усилия, Мерль. Больше этого никто не может сделать. — Я тебе верю, но я видал многих, кто прилагал все усилия и ничего не добивался. Я пожала плечами и не стала развивать тему. — Пессимистом будешь в свое личное время, Мерль. А сейчас нам нужна надежда, а не скепсис. — Я его придержу при себе. Подразумевалось, что если нельзя быть пессимистом, то сказать ему нечего. Ладно, сойдет. Я повернулась к Грегори, к взгляду вытаращенных от страха глаз. Ласково я тронула его лицо, стараясь облегчить хоть немного этот страх, но он едва заметно вздрогнул от моего прикосновения. Если тебя в жизни много били, то тебе любая протянутая рука покажется занесенным кулаком. — Все будет хорошо, Грегори, — сказала я. Поскольку он меня не слышал, то, наверное, сказала себе самой. К Грегори это никаким боком не относилось. Я попыталась его представить себе как предмет вожделения — и не смогла. Я водила руками по гладкой коже спины, я перебирала пряди желтых кудрей, глядела в его прекрасные глаза, но ощущала только жалость. Желание защитить, спасти, прикрыть. Он был обнажен, он сидел передо мной, он был красив. Никаких недостатков в нем не было, да вот только я не привыкла думать о нем в этом смысле. Если нужно превратить добродетель в обузу, попросите меня — я умею. Я повернулась к сидящему рядом Стивену. — Жаль, но не получается. Он красив, но я хочу его защитить, спасти, а не предаться с ним страсти. Инстинкты защиты — это не то, что вызовет Райну. — Ты же в лупанарии просто вызвала Райну. В чем же здесь разница? — прозвучал голос Черри. Я посмотрела на нее, голую, без малейшей неловкости стоящую в вольной позе у перил. Рядом с ней стоял одетый Зейн и тоже не комплексовал. — Я могу вызвать Райну, но не гарантирую, что она поможет мне исцелить Грегори. Обычно исцеление сопровождается страстью, а без нее не происходит. — Вызови ее, — сказал Стивен. — Когда она появится, может быть, произойдет и остальное. — То есть вызвать ее мунина, и чтобы онапришла в настроение, а не я? Вид у него был очень мрачный, но он кивнул. — Ты ведь знаешь, Стивен, какие у нее понятия о сексе. — Поверь мне, — ответил он. Странно, но я поверила. Он не был доминантом, на самом деле он часто бывал жертвой, но если Стивен сказал, что он что-то сделает, он сделает это — почти любой ценой. Отчаянное упорство есть в этом парне, сколько раз ни сшибай его с ног. — Я вызову мунина. — И сделай так, чтобы Райна видела Грегори так, как должна его увидеть. Мы переглянулись — это был момент почти совершенного понимания. Стивен готов на все, чтобы спасти брата, и я сделаю... почти все, чтобы ему в этом помочь.Глава 30
Я присела на корточки перед Грегори и открыла себя для мунина, сняла барьер, не подпускавший Райну, и она пролилась через меня, как заполняет трубу горячая вода, вверх, вверх, на волне жгучего желания, которое она не удовлетворила в лупанарии. Трепет страха охватил меня. Я знала, что это плохой признак, но не стала с ней бороться. Я впустила ее, дала себя заполнить, дала засмеяться журчащим смехом через мое горло. Глядя на Грегори, она без труда увидела в нем сексуальный объект, но тут не было проблем — почти каждого Райна считала таковым. Я погладила его лицо, провела пальцами по щеке. Грегори широко раскрыл глаза. В этот момент я поняла, что он вообще понятия не имеет, какого черта мы тут делаем ичто переменилось. Я могла вызвать Райну и думать рационально. Этого я добивалась долго и огромным трудом. Я могла внутренне отстраниться, пока мои руки гладили голую грудь Грегори. Я могла остановить руку — нашу руку — на тонкой талии, и Райна не могла заставить меня спуститься ниже. Она заворчала у меня в голове, показав мне себя в волчьем образе, щелкающую зубами. Но это было всего лишь видение — вроде сна, оно не могло причинить вреда ни мне, ни вообще кому-нибудь. — У этой волчицы еще есть зубы, Анита. — Ты знаешь правила. — Что? — переспросил Стивен. Я мотнула головой: — Я разговариваю с Райной. — Бр-р, жутковато, — сказал Зейн. Я с ним согласилась от всего сердца, но Райна снова заговорила, и я не могла ему ответить. — Я знаю правила, Анита. А ты? — Да. — Я буду делать все, что захочу... — А я попытаюсь тебе помешать, — договорила я. — Как в старые добрые времена, — сказал голос у меня в голове. Это действительно звучало похоже на то, что у нас когда-то было при ее жизни. Она хотела поцеловать Грегори, я не стала мешать. Поцелуй был открытым ртом, но нежный, ничего, что меня слишком бы напугало. Райна по-своему тоже обучалась работать со мной. Никогда раньше я не целовала Грегори, и никогда не хотелось. Сейчас тоже не хотелось. В некоторых отношениях поцелуй интимнее совокупления, более... личный, что ли. Я отодвинулась от его губ, но Райна вполне удовольствовалась шеей. Кожа у него была теплой и пахла мылом. Я зарылась лицом в его волосы, и они были еще влажные, пахли шампунем. Я попыталась вызвать из Райны исцеляющие способности, но она воспротивилась. — Нет! Сначала моя награда. Я успела отстраниться от Грегори, произнеся, наверное, это вслух, потому что Стивен спросил: — Какая награда? Я тряхнула головой: — Райна его не будет лечить, пока не... насытится. Это действительно было что-то вроде кормления. Райна по-своему была похожа на ardeur,только ее надо было кормить, лишь когда я ее вызывала. Голод принадлежал ей, а не мне. — Чего ты хочешь? — спросила я вслух, потому что до сих пор не привыкла к безмолвным разговорам в голове. Она мне показала картинку — поцелуи вниз по его груди, заставить его опрокинуться на спину, а дальше я помню только, как целую Грегори ниже пупка. Он лежал на спине, глядя на меня мутными глазами. Я лежала поперек его тела, прижимая ему ноги и грудью прижимаясь к паху. Как я так легла — не помню. Черт. Я скатилась в сторону, и Райна полыхнула как жар, притянула мой рот к его бедру, пролизывая складку, где нога присоединяется к животу. Грегори изогнулся от прикосновения, и, как я ни сопротивлялась, наш с Райной взгляд метнулся к его паху. Он стоял, готовый, но от его вида я смогла оттолкнуть Райну — не потому, что я смутилась, а потому, что никогда до сих пор не видала эрекцию у Грегори. Он был красив на взгляд, но странной формы, почти загнутый на конце. Я не знала, что мужчины бывают так устроены, и это меня остудило. Райна завопила, заревела наплывом памяти тела. Воспоминание было такое: я стою на четвереньках, а мужчина налезает на меня сзади, то есть на Райну. Я не вижу, кто это, я только чувствую. Он нашел ту самую точку в женском теле, и вот-вот должен был грянуть оргазм. Райна — я вместе с ней — закинула голову назад, наше лицо оказалось в россыпи рыжеватых волос, и я увидела в зеркале отражение Грегори. Райна шепнула у меня в голове: — Так всегда, когда он сзади — из-за формы. Я вырвалась из воспоминания и обнаружила, что стою на четвереньках рядом с Грегори, держа на нем руку. Я оторвалась от него — потому что общие воспоминания требуют телесного контакта. Я отвернулась, чтобы не видеть его голым и готовым, потому что ощущала память о нем у себя в теле — в теле Райны. Моего голого плеча коснулась рука, и на этот раз наплыв воспоминаний был непобедим. Меня унесло. Он заполнил мне рот, горло, струёй жидкого жара обжег изнутри, и тело его затрепетало, задергалось, зубы вонзились в тугую и нежную плоть, мы жрали его. Кровь хлынула потоком, Райна купалась в ней. Я вырвалась из воспоминаний с воплем, и кто-то еще вопил — это был Грегори. На одну страшную секунду я открыла глаза, ибо так сильно было воспоминание, что я не могла отличить его от реальности. Но когда ко мне вернулось зрение, он был цел, он отползал от меня, от общего воспоминания. Это был один из талантов Райны — делиться своим ужасом. Я все еще чувствовала тугое мясо во рту, вкус крови и каких-то сгустков. Я подползла к перилам, подтянулась и отдала все, что в этот день съела. Кто-то подошел сзади, и я выставила руку назад, не убирая голову из-за перил. — Не трогай меня! — Анита, это я, Мерль. Натэниел сказал, что никто тебя не должен трогать из тех, кто когда-нибудь... делил экстаз с прежней лупой. Я ее не знал. Через меня она не сможет тебе повредить. Я охватила голову руками — она была готова лопнуть. — Он прав. Мерль взял меня за плечи — так же нерешительно, как говорил. Я оттолкнулась от перил — и мир закружился. Мерль подхватил меня, прижал к груди. — Все в порядке. — У меня все еще во рту вкус мяса, крови и... Боже мой! Боже мой! — выкрикнула я, но это не помогло. Мерль держал меня крепко, прижимая руки к бокам, будто я пыталась нанести себе рану. Вряд ли я действительно пыталась, но точно сказать не могу. Столько месяцев тренировок, а Райна по-прежнему может такое со мной сделать. Я орала без слов, снова и снова, будто могла криком выбросить воспоминание. Каждый раз, когда я останавливалась для вдоха, слышался шепот Мерля: — Все хорошо, Анита, все хорошо. Но хорошо не было. После того, что Райна мне показала, уже никогда не будет. Мерль отнес меня в ванную, и я не протестовала. Калеб приложил мне ко лбу мокрое полотенце, не сказав ни слова подковырки. Тоже чудо, конечно, но не то, которое нам нужно.Глава 31
Райна исчезла, довольно хохоча. Боже, как я ненавижу эту бабу! Я ее уже убила, вряд ли я могла бы что-нибудь еще с ней сделать, но мне хотелось. Хотелось, чтобы она мучилась, как мучились жертвы у нее в руках, но, пожалуй, уже поздно. Доктор Лилиан посветила мне в глаза лампочкой, попросила последить за ее пальцами. Очевидно, я плохо справилась, поскольку она осталась недовольна. — Ты в состоянии шока, Анита, и Грегори тоже. У него был небольшой шок до того, как ты начала, но черт с ним. Я заморгала, попыталась навести глаза на фокус. Взгляд ни на чем не мог остановиться, будто весь мир дрожал, но так не могло быть. Может быть, только я дрожала? Не знаю. Я цеплялась за одеяло, в которое меня завернули, свернулась на белой кровати с многоцветными подушками и не могла согреться. — Что ты говоришь, док? — Говорю, что сейчас шансов у Грегори меньше, чем пятьдесят на пятьдесят. Я заморгала, заставляя себя глядеть на нее, глядеть в глаза, думать. — И какие же? — Тридцать на семьдесят скорее всего. Он свернулся на террасе на одеяле, и трясет его еще пуще, чем тебя. Я покачала головой, и все закачалось и не хотело останавливаться. Закрыв глаза, я стабилизировала мир на миг, на секунду. Потом заговорила, не открывая глаз. — Я видела... как он вылечился? То есть как он мог выжить... после того, что она с ним сделала? — У нас отрастают части тела, кроме отрубленной головы, если рану не прижечь огнем. Ожоги не заживают, если не удалить полностью обожженные ткани, фактически нанося новую рану. Она говорила зло и горько. Такой рассерженной я ее еще не видела. — Что с тобой? — спросила я. Лилиан опустила глаза, чтобы не встречаться, со мной взглядом. — Я дежурила в ту ночь, когда она проделала это с Грегори. Я видела это не в воспоминании, а в натуре. Я покачала головой — и пришлось уткнуться головой в колени, чтобы прекратить это движение. — Док, с мунином это не воспоминание, это действительность. Как... как фильм, только ты — на экране. Я обхватила руками колени и отчаянно попыталась не вспоминать, не переживать заново то, что только что испытала. Наконец-то я набрела на такое, что даже я не могу переносить спокойно. В какой-то степени утешительная мысль — есть черта, которую я не переступила. — Если я сейчас форсирую у Грегори превращение, он скорее всего погибнет, — сказала доктор Лилиан. Я ткнулась лицом в колени и сказала, прижимая рот к толстому одеялу: — Я могу еще раз попробовать. — Никто не попросит тебя снова вызвать эту гадину. — Анита! Это был Натэниел. Но не его голос заставил меня поднять голову, а сильный и горький запах свежего кофе. Натэниел протягивал мне мою любимую чашку с пингвиненком, и от нее шел пар. Я взялась за нее покрепче и не сразу поняла, что обжигаю себе ладони. Не паникуя, я вернула чашку Натэниелу. Он взял, и я уставилась на свои розовые, красные, обоженные руки. Ожоги первой степени, а я не ощутила жара, пока не было поздно. — Черт побери, — сказала я тихо. — Я принесу льда, — сказала Лилиан и вышла. Мы остались вдвоем. Натэниел присел передо мной, осторожно, чтобы не пролить кофе. Мерль и Черри неслышно вошли в гостиную, пока я разглядывала свои покрасневшие ладони. Черри села на диван рядом со мной. Она оставалась голой, но это было не важно. Все вообще было не важно. Мерль остался стоять, и я даже не потрудилась на него поднять глаза. Мне были видны только носки его ботинок. — Натэниел сказал, что ты коснулась его зверя, когда искусала ему спину, — сказала Черри. Я заморгала, посмотрела в ее светлые глаза. И кивнула. Был такой ослепительный момент, на самом деле уже после того, как я его обработала, когда его зверь заворочался под прикосновением моей силы, и я точно знала, что могу его позвать, могу заставить Натэниела перекинуться. Я продолжала кивать, так что пришлось заставить себя остановиться. — Да, я помню. Лилиан вернулась и приложила мне к рукам мешочки со льдом. — Попытайся хоть несколько минут себе ничего не повредить. Я пойду к Грегори. Она вышла, оставив мне лед и трех леопардов. — Если ты коснулась зверя Натэниела, то есть шанс, что сможешь вызвать и зверя Грегори. — Вряд ли, — мотнула я головой. Черри схватила меня за локоть: — Анита, не разваливайся! Ты нужна Грегори. Сквозь мое оцепенение пробилась первая струйка злости. — Я, блин, уже все, что могла, на фиг сделала! Она отпустила мою руку, но глаз не отвела. — Анита, пожалуйста, послушай. Мерль думает, что у тебя хватит силы вызвать зверя Грегори даже до твоего первого полнолуния. Я прижала к груди мешок со льдом. От резкого холода в голове прояснилось. — Я думала, это невозможно до первой перемены. — Я был бы дураком, Анита, — сказал Мерль, — если бы попытался предсказать, что для тебя возможно и что невозможно. Я опустила лед на одеяло, покрывающее колени, и взглянула на рослого Мерля: — Чего вдруг такая перемена мнений? Я не смогла помочь Грегори там, на террасе. — Ты рисковала собой ради своего кота. Это самое лучшее, что есть в Нимир-Ра или Нимир-Радже — готовность рисковать жизнью ради своего народа. Я нащупала полотенце — край был мокрый, полиэтиленовый пакет плохо закрыт. Я его сдвинула вправо, чтобы из него больше не лилось. — Чего вы от меня хотите? Устала я от всего до чертиков. Мерль присел рядом, и я посмотрела ему в глаза. В этом взгляде было то, что мне сейчас абсолютно не было нужно. Он верил в меня, а я ну никак не чувствовала себя достойной веры. Боялась я, вот что. — Позови зверя Грегори. — Я не знаю как. С Натэниелом это было... — Я вздохнула, не найдя слов. — Сексуально, — нашла слово Черри. Я кивнула: — Я не собираюсь еще раз пробовать такое настроение сегодня с Грегори. Ни он, ни я не выдержим, если это снова пойдет не туда. — Вызов зверя не обязательно связан с сексом, — сказал Мерль. Я посмотрела в эти полные странной веры глаза. Мое состояние уже и усталостью назвать нельзя было. Во мне просто ничего не осталось, хоть для Грегори, хоть для кого. И я не хотела сегодня его трогать. Частично я боялась, что Райна появится незваной, хотя это почти невозможно. Настолько-то я собой владею. Но... — Как мне его коснуться теперь и не вспомнить? — Не знаю я, — сказала Черри. — Только, Анита, пожалуйста, спаси его. — А как мне вызвать зверя, не приходя в ненужное настроение? — Надо спросить у кого-нибудь, кто умеет вызывать зверя у своих, — предложил Мерль. Я посмотрела на него: — У тебя есть конкретные кандидатуры? — Мне говорили, что твой Ульфрик умеет вызывать зверя в своих волках. — И мне говорили, — кивнула я. — Если бы он вызвал превращение волка у тебя на глазах, ты могла бы понять, как это делается. — Ты серьезно думаешь, что это поможет? — спросила я. — Не знаю. Но разве не стоит попробовать? Я подала ему протекший пакет со льдом: — Конечно, если Ричард придет. На это ответил Натэниел: — Ричард винит себя в ранах Грегори. Если мы ему предложим шанс вылечить раны, он придет. Я уставилась на Натэниела, смотрела, как светится интеллект в этих цветочных глазах. Такой глубокой мысли я никогда от него не слышала. У меня появилась крошечная надежда, что Натэниел может исцелиться — что он уже поправляется. А мне как раз сейчас нужна была хоть какая-то надежда, но все же как-то не по себе было, что Натэниел так хорошо понимает Ричарда, что он так наблюдателен. Значит, я его недооценивала. Для меня подчиненные оставались низшими, а это на самом деле не так. Некоторые сознательно решают оставаться внизу, служить, и это не принижает их — просто делает не такими, как все. Глядя в это лицо, я гадала, что еще я упустила, что он еще мне покажет? Ночь откровений, так почему бы Ричарду не присоединиться к нам? Вряд ли может стать хуже... или может? Нет, спасибо, не надо отвечать.Глава 32
Почистив зубы, я устроилась за кухонным столом пить кофе, пока мы ждали. Натэниел шлепал босыми ногами по комнате, распущенные волосы качались у голой груди и шортов, которые он надел. — Как Грегори? — спросила я. — Доктор Лилиан поставила ему капельницу — снять шок, как она сказала. — Он остановился у стола чуть наискось от меня. — Капельницу? Ричард здесь будет через час, не позже. Если она поставила капельницу, значит... — Значит, травма Грегори серьезна, — договорил за меня Натэниел. Я посмотрела на него. В кухне было темно, горела только маленькая лампочка над раковиной. Все остальное было в густой тени. — Ты ведь не про ту травму, что он получил от волков? Он покачал головой, и волосы колыхнулись вдоль всего тела. Длинная тяжелая прядь скользнула по плечу, и он ее отбросил, мотнув головой. Никогда я не видела мужчину с такими длинными волосами, которые не причиняют ему ни малейших неудобств. — Он все говорит про Райну, — сказал Натэниел, — ругается сквозь зубы. Он заговорил тише, почти шепотом, и глядел куда-то поверх меня, видя что-то, чего я не видела и, наверное, не хотела бы видеть. — Что с тобой? — спросила я, трогая его за руку. Он опустил глаза и улыбнулся, но нерадостно. Потом накрыл мою руку своей и стиснул, будто искал утешения. — Рассказывай, Натэниел. — Я тебе давал копии трех моих фильмов. — На этот раз он улыбнулся шире и предупредил мои слова: — Я знаю, что ты их не смотрела. Я, когда их тебе давал, думал, что ты вроде Райны и Габриэля, что будет секс и тебе понравится это жесткое порно. Теперь-то я знаю, что ты о нас заботишься не потому, что желаешь нас или любишь кого-то из нас, а просто — потому что. Он встал на колени, не выпуская мою руку, прижимая ее двумя руками к своей груди. Голову он положил мне на колени, отвернувшись от меня. Я отвела густые волосы с его лица, чтобы видеть его профиль. Так мы посидели несколько секунд. Я ждала, чтобы он говорил дальше, он, быть может, ждал моего вопроса, но молчание не было напряженным. Любой из нас мог его заполнить, когда будет готов, и мы оба это знали. Первым вздохнул Натэниел, не выпуская моей руки, а другой рукой обхватив мою ногу. Тыльной стороной ладони я ощущала его сердцебиение. — У меня были не только эти три фильма, и почти все — с Райной. Габриэль не отдавал меня ей в рабы или любовники — понимал, что она убьет меня, но в фильме... на съемках все под контролем. — Он теснее прижался ко мне. — И что случилось? — спросила я. — Грегори она это сделала сама по себе, просто для собственного... развлечения. Но, когда он выжил, она захотела снять такое в фильме. Я застыла на миг или два, даже, кажется, перестала дышать. Потом выдохнула — прерывисто. — Тебя? Он кивнул, не отрывая щеки от моей ноги. — Меня. Я погладила его по волосам, глядя в это юное лицо. Он был на шесть лет меня моложе, а казалось, что на шестьдесят. Такой он был беззащитный — жертва любого хищника. — Грегори не стал бы это делать второй раз. Он сказал, что убьет себя, и Габриэль ему поверил. Я гладила его волосы, потому что не знала, что еще можно сделать. Что тут скажешь, когда тебе в ухо шепчут такие ужасы, рассказывают самые интимные, кошмарные секреты? Можно только сидеть и слушать. И дать собеседнику только одно, что в твоей власти, — молчание и внимание, возможность говорить и быть услышанным. Голос его стал так тих, что мне пришлось наклониться. — Меня приковали, и я знал сценарий. Я знал, что будет дальше, и завелся. От страха возбуждение стало невыносимым. Я прижалась к нему щекой, ощущая шевелящиеся губы, и сидела очень, очень тихо. Ничего я не могла сделать — только слушать и быть рядом. — Я люблю, когда зубами, когда кусают, люблю, когда много ран. Все было чудесно, пока... Он закрыл глаза, уткнулся лицом мне в штаны, будто не мог дальше смотреть в свои воспоминания. Мне пришлось поднять голову, когда он шевельнулся, но я нежно поцеловала его в затылок. — Все хорошо, Натэниел, все хорошо. Он что-то сказал, но я не расслышала. — Что ты? Он чуть повернулся, уткнулся ртом мне в ногу. — Господи, ну больно же было! Она его откусывала по частям, чтобы было дольше, чем у Грегори. Тело его затряслось, и я склонилась к нему, водя свободной рукой по спине, откидывая волосы в сторону. Я гладила ему спину, видела все следы укусов у него на спине. По этому поводу у меня не было угрызений совести — до этой минуты. А теперь было такое чувство, будто я его использовала, как любой другой. Я накрыла его своим телом, прижав к коленям. — Прости меня, Натэниел, прости. — Тебе не за что извиняться, Анита, ты никогда не делала мне больно. — Делала. Он приподнялся посмотреть мне в глаза. Такой он был молодой, такие большие глаза. — Мне так хорошо было, когда ты меня искусала. Ты не переживай. — Он слегка улыбнулся. — Если ты будешь считать себя виноватой, ты этого больше не сделаешь, а мне хочется, чтобы сделала, очень хочется. — Если я от тебя кормлюсь, будь то плоть или ardeur, ятебя использую. Я не использую людей как вещи. Она сдавил мне руку почти до боли: — Не делай этого со мной! — Чего не делать? — Не наказывай за то, что я тебе рассказал, как Райна со мной обошлась. — Я не наказываю. — Я тебе рассказываю эти ужасы, и ты сразу бросаешься меня защищать, чувствуешь себя виноватой. Я тебя знаю, Анита: ты позволишь своей голове перегородить путь к тому, что нужнее всего нам обоим. — И что же это? Даже мне самой было слышно нетерпение, почти гнев этих слов. Он еще приподнялся, приблизив ко мне лицо, потому что я выпрямилась, увеличив между нами расстояние. — Тебе нужно питать ardeur,а мне — место, которое я могу считать своим. — Ты можешь жить у меня сколько захочешь, Натэниел. Он потряс головой, нетерпеливо разметав волосы, отпустил мою руку, положив ладони мне на колени, наполовину заползя под стол. Он оказался на коленях у меня между ног, хотя прикасался ко мне только руками к коленям. И смотрел на меня. — Нет, ты меня терпишь. Я выполняю какую-то работу, поручения, но места для меня здесь нет. Ты за весь день ни разу обо мне не подумаешь. Я в твоем доме, но не в твоей жизни, я это знаю. А если бы я стал твоим pomme de sang,то вошел бы в нее. Я бы стал твоим, и нам обоим легче было бы жить. Я покачала головой: — Нет, Натэниел. Нет. Он схватил кресло за ножки, поднял его вместе со мной и резко передвинул, чтобы удобнее войти под стол. Без малейшего напряжения. Положив руки на подлокотники, он прильнул телом к креслу, мои ноги оказались по сторонам его бедер. — И от кого же ты будешь питаться каждый день? От Ричарда? От Жан-Клода? От Мики? — Ardeurможет оказаться временным, — сказала я. — Если он временный, то кормись от меня, пока он не пройдет. Если нет... — Я не хочу ни от кого кормиться. Он обнял меня руками за талию, голова склонилась ко мне на колени, и я поняла, что он плачет. — Анита, не надо так, пожалуйста, не надо. Я гладила его по волосам, по лицу и не знала, что сказать. Что я буду делать, если ardeurокажется постоянным? Ричард ни по какой причине не даст от себя кормиться никому — то же правило, что есть у меня. Жан-Клод будет в буквальном смысле мертв для мира, когда мне нужнее всего будет подпитаться. Мика — до сих пор неясно. Но в некотором смысле еще хуже для меня было бы пользоваться Натэниелом — именно потому, что он единственный, кто это позволит. Я подняла его лицо ладонями за щеки — слезы блестели на них в тусклом свете. Я поцеловала его в лоб, в закрытые глаза, как целуют ребенка. — Я пришел как раз вовремя — или помешал? В дверях стоял Ричард. Блин, лучше подгадать не мог бы.Глава 33
Я застыла, держа в ладонях лицо Натэниела, а он стоял между моих ног на коленях, почти весь скрытый столом, подняв лицо навстречу моим поцелуям. Понятно было, как это выглядело, и я не была уверена, найдется ли объяснение, удовлетворяющее Ричарда. Насколько мне известно, Ричард еще не знал про ardeur,и прямо сейчас мне как-то не хотелось ему рассказывать. Я еще раз нежно поцеловала Натэниела и отодвинулась. Не собираюсь вести себя так, будто меня застигли за неблаговидным деянием, раз ничего такого нет. Натэниел понял намек и положил голову опять ко мне на колени — как я поняла, это значило, что от двери его не видно, стол закрывает. Ричард ворвался в кухню как гневный вихрь, от клубящейся его силы у меня кожу закололо. Он встал рядом со мной, глядя сверху вниз на Натэниела, припавшего щекой к моему бедру. Натэниел смотрел на него снизу вверх. У дверей в кухню стояли Джемиль и Шанг-Да. Отличные телохранители, но от некоторых опасностей никакой телохранитель тебя не прикроет. Я почувствовала, как у меня лицо становится нейтральным, пустым, вежливым. — Я утешаю своего леопарда. Что-нибудь не так? — Кажется, он вполне утешен. Голос Ричарда был вполне нормален, но сила полыхала жаром, как открытая дверь печи. Я облизнула губы. Все равно надо будет объяснить про ardeur,рано или поздно, и так как мне нужна его помощь для Грегори, сегодня самое подходящее время. — Мы с Натэниелом обсуждали некоторые побочные эффекты соединения вампирских меток. — Ты имеешь в виду ardeur, —уточнил он. Я не стала скрывать удивления: — Откуда ты знаешь? — Жан-Клод решил, что мне следует знать. Он намекнул, что мне неплохо бы оказаться здесь утром, в твоем распоряжении. — И ты?.. Я смогла придать голосу безразличную интонацию, но не настолько безразличную, насколько надо было бы. — Я не позволяю ему, или Ашеру, или кому-нибудь из них, от меня питаться, что кровью, что чем-нибудь другим. Не вижу, почему я должен изменять этому правилу, если дело идет о тебе и о сексе вместо крови. — Он тебе объяснил, что, если я не буду кормиться от тебя или от него, мне все равно придется кормиться на ком-то? — С тобой всегда твой Нимир-Радж. — В голосе было такое густое презрение — хоть ножом режь. — Мику вызвали по делам парда. — Ты действительно думаешь, что он не вернется до утра, чтобы ты могла его оттрахать? Сомневаюсь. Я уставилась на него, продолжая сидеть в лучах его горящей силы и в ощущении его физического присутствия. Ричард был из тех огромных мужчин, которые никогда не кажутся огромными, если не рассердятся. Сейчас он казался огромным, но на меня впечатления не произвел. Я стала поглаживать волосы Натэниела, и он ткнулся лицом в мою ногу, расслабив напряженные мышцы. — Ты не забыл, что ты меня бросил? — А ты с ним первый раз трахнулась до того, как я тебя бросил, или после? Мне пришлось припоминать секунду-другую. — После. — И сколько же ты горевала об этой потере? Целых полсекунды? Я почувствовала, как жар заливает мне щеки. Мое поведение трудно было бы назвать нравственным, а объяснять Ричарду, что это был ardeur,в данный момент тоже было бы не совсем уместно. — Раз уж мы трое попали в эту неразбериху, не надо усугублять, Ричард. — Трое или четверо? Или уже пятеро? Наверное, мой недоуменный вид показался совершенно искренним — каким и был. — Я не очень понимаю, о чем ты. Он схватил стол и отбросил его с визгом дерева по дереву. Натэниел остался лежать, свернувшись у моих ног, и только смотрел на Ричарда. Пистолет мне крысолюды так и не успели отдать. Ножи я получила, но мне не хотелось бы резать Ричарда — пока что. За такие мелочи. Бороться с ним было бы безнадежно, так что оставался единственный вариант: сидеть спокойно и спокойным выражением лица давать ему понять, какого дурака он из себя строит. Он снова толкнул стол, вызвав тот же резкий визг, потом склонился к Натэниелу и отбросил прочь его длинные волосы. Обнажив спину Натэниела, он уставился на следы укусов. — Это все? — спросил он свирепо, и его сила кипящей водой дошла до моего подбородка и продолжала подниматься. — Нет, — ответила я. Он рванул шорты Натэниела сзади так, что все тело Натэниела дернулось. Послышался стук об пол отлетевшей пуговицы. Ричард сдернул их вниз и снова уставился на укусы, ведущие еще ниже. Он наклонился к Натэниелу, не касаясь его, но нависая, и я ощутила, как съежился Натэниел. — Она у тебя отсосала? — прошипел Ричард. — Она это отлично делает. — Ричард, хватит. — Нет, — ответил Натэниел. — Ты так перетрусил, что я не знаю, врешь ты или нет. Ричард схватил пригоршню волос Натэниела и дернул на себя, отрывая юношу от моих ног. Не помню, как я вытащила нож, но он оказался у меня в руке. Острие прижалось к шее Ричарда, и даже меня поразила быстрота этого движения. Вряд ли его можно было заметить. Скорость, не свойственная человеку. Все застыли. Шанг-Да с Джемилем подались в комнату, я прижала острие посильнее: — Мальчики, не лезьте. Они остановились. Я взглянула в глаза Ричарда и увидела, что они пожелтели до волчьего янтаря. — Отпусти его, Ричард. — Я сказала тихо, но слова заполнили комнату. — Ты меня за это не убьешь. — Он тоже говорил тихо и осторожно. — Убить не убью, но порезать очень даже могу. — Тебе нужна моя помощь, чтобы спасти Грегори. Я ощущала кончиком ножа, как бьется его пульс. — Я не дам тебе бить Натэниела, чтобы спасти Грегори. Он сильнее стиснул волосы Натэниела, и я прижала нож так, что показалась первая капля крови. — Ты точно так же разъярилась бы, будь на месте Натэниела кто-нибудь другой? — Ричард, я тебя предупреждаю единственный раз. Никогда не трогай никого из моих людей. — Иначе что? Ты меня убьешь? Не думаю, что пойдешь на это. До меня дошло, что если я не собираюсь его убивать, то угроз у меня нет. А я действительно не собиралась его убивать. Сейчас. За это. Я убрала нож от его шеи, и Ричард успокоился, напряжение его оставило, но руку он держал в волосах Натэниела. Я дернулась не думая, и достаточно быстро, чтобы располосовать ему руку от локтя вниз раньше, чем он среагировал. Ричард отдернулся, вскочил на ноги, держась за кровоточащую руку. Порез оказался глубже, чем я хотела нанести, потому что я поторопилась. Кровь капала между пальцев. Джемиль и Шанг-Да вошли в комнату. Я встала, подняв с собой Натэниела, и он подтянул шорты, закрывая наготу. — Ни ты, ни кто-либо из твоих волков никогда не тронете моих леопардов, Ричард. Джемиль помог Ричарду зажать рану полотенцем, Шанг-Да пошел за доктором Лилиан. — По заслугам тебе было бы, если бы я прямо сейчас повернулся и ушел, и возись сама со своими леопардами. — Ты бы предоставил Грегори оглохнуть на всю жизнь или погибнуть, раз мы поссорились? Он пострадал из-за того, что ты не владеешь собой. Или своими волками. — Да, ты права, это моя вина. Я только смотрела на него. Натэниел стоял со мной рядом, в моей руке был нож. Ричард засмеялся — скорее страдание, чем веселье, прозвучало в этом смехе. — Я сегодня перед всеми виноват. — Он посмотрел на меня в ответ, и было в его лице что-то свирепое — не его зверь, а гнев, страдание — очень похоже на душевную боль. — Я помогу тебе спасти Грегори, потому что ты права, здесь моя вина. И это, — он поднял раненую руку, — я тоже принимаю, потому что и здесь ты была права. Я бы никому не дал обижать моих волков, и не имел права трогать твоих котов. Вошла доктор Лилиан и стала выговаривать нам, как детям, которых нельзя оставить поиграть, чтобы они не поссорились. — Швы придется накладывать. Как вам не стыдно обоим! Ричард смотрел поверх ее головы, пока она обрабатывала рану. Наверное, не на меня он бросал гневные взгляды, а на Натэниела. Это была самая настоящая ревность, которой на самом деле было здесь не место. Что ему рассказал Жан-Клод про ardeurпро Натэниела и вообще про все, что мы делали в Цирке? Жан-Клод не стал бы лгать, но мог что-то подчеркнуть и что-то скрыть, если ему было нужно. Но зачем было бы ему вызывать у Ричарда ревность к Натэниелу? Надо спросить Жан-Клода — время есть, пока Ричарду зашивают руку.Глава 34
Жан-Клод признал только, что говорил одну лишь только правду. Но, добавил он, если поэтому мсье Зееман возревновал к Натэниелу, это не так уж плохо. — Он готов делить тебя со мной, потому что должен и будет делить тебя с Микой, потому что должен, но мы оба альфы, доминанты. А делить подругу с кем-то вроде Натэниела — другое дело. — Ты представил дело так, чтобы Натэниел казался более сильной угрозой, чем на самом деле? — Нет, ma petite,я только сообщил всю правду, ничего не утаив. Насчет Джейсона он тоже не выразил полного восторга. — Жан-Клод, так нельзя поступать с Ричардом. Ты его заставишь взбеситься. — Достаточно взбеситься, быть может, чтобы он наконец признал, что не может жить без тебя и должен как-то примириться с нашим триумвиратом. — Сука ты макиавеллистическая! Ты с ним играешь, как кошка с мышью. — Я пытаюсь подвести его к тому, что должно быть сделано, если мы хотим выжить. Если это макиавеллизм, значит, я макиавеллист. — Ты ухудшаешь ситуацию. — Я так не думаю. Мне кажется, ma petite,что ты до сих пор не понимаешь мужчин. Многие мужчины готовы бросить женщину, если они с ней несчастны. Но если на нее начнет претендовать другой, вот тут-то и окажется, что прежний все еще ее хочет. — А вы с Микой не составляете достаточной конкуренции? — Как я уже объяснил, мы ему равны. Натэниел — ниже, и это сильнее уязвляет его гордость. — Я не думаю, что у Ричарда есть такая разрушительная мужская гордость. — А я думаю, что ты еще многого не знаешь о нашем Ричарде. — А ты знаешь? — Я же все-таки мужчина, ma petite.И полагаю, что поэтому знаю мужскую психологию чуть лучше тебя. С этим я не могла спорить. — Ладно, в следующий раз, когда ты затеешь такую интригу, предупреди меня. Сегодня кто-то из нас мог погибнуть. Он вздохнул: — Я по-прежнему недооцениваю твое и его упрямство. Приношу свои извинения. Я прислонилась лбом к стене кухни. — Жан-Клод! — Да, ma petite? Я закрыла глаза: — Скажи мне точно: что, по-твоему, думает Ричард обо мне и Натэниеле? — Я ему сказал абсолютную правду, ma petite.Не больше, но и не меньше. Я обернулась, прислонилась спиной к стене, оглядела пустую кухню. Ричард был внизу в ванной, ему накладывали швы. Натэниел пошел к остальным леопардам. Я строго приказала ни в коем случае не оставлять его одного. Не надо, чтобы у него была драка с Ричардом по-настоящему. Выйдет либо смешно, либо жалко. — Что это значит: правду, не больше, но и не меньше? — Тебе это не понравится, ma petite. — Уже не нравится. Говори, Жан-Клод. — Я ему сказал, что случилось, когда на тебя накатил ardeur,и добавил собственное мнение, почему так часто около тебя оказывается Натэниел, когда в воздухе разлит секс. Потому что для тебя он сексуально привлекателен. — Это бы не заставило Ричарда вломиться сюда с кулаками. — Я действительно еще добавил, что тебе менее требовательный мужчина может показаться отдыхом после нас двоих. Тот, кто от тебя не требует столь многого, а принимает тебя такой, как ты есть. — Ты меня принимаешь, какая я есть. — Очень мило, что ты это заметила, но я не живу в твоем доме месяцами и не пахну твоей постелью, как Натэниел, когда приходит на работу. — Любой из моих леопардов спит у меня в спальне, когда остается ночевать. Это у них не сексуально — как щенята в куче. — Как тебе будет угодно. — Насмешка в тихом голосе была просто осязаемой. — Ну тебя к черту, Жан-Клод! Я на Натэниела не смотрю такими глазами! Он вздохнул — тяжело. — Мне кажется, что ты не мне лжешь, ma petite,а себе. — Я не влюблена в Натэниела. — Разве я когда-нибудь с этим спорил? — Так о чем мы сейчас вообще говорим? Он издал тихий звук, средний между вздохом и смехом. — Ma petite,ты до сих пор веришь, что должна любить каждого мужчину, с которым сходишься физичecки. Это не так. Можно иметь очень приятный, даже чудесный секс с другом. Любовь для этого не обязательна. Я затрясла головой, потом до меня дошло, что он меня не видит. — Я не вступаю в случайные связи, Жан-Клод, и ты это знаешь. — Что бы ты ни делала с Натэниелом, ma petite, это не случайная связь. — Я не могу его использовать какpomme de sang.Не могу! — Когда твои моральные принципы поднимают свои мерзкие головы, ma petite,не давай им превратить тебя в дуру. Я раскрыла рот, чтобы возразить на все его слова, — потом закрыла и несколько секунд подумала над ними. Считаю ли я Натэниела привлекательным? Ну да. Но мне многие мужчины кажутся привлекательными, это еще не значит, что со всеми с ними я должна быть близка. — Ma petite, яслышу, как ты дышишь. О чем ты думаешь? Эти слова навели меня на новые мысли. — Когда мы только соединили метки, я почти что видела твои мысли насквозь, если ты только специально не загораживался. Теперь это уже не так. Может быть, и ardeurтоже временно? — Может быть. Вполне можем надеяться. — Если мной овладевает ardeur,мне приходится заняться сексом. Это и есть то, чего ты хотел? — Глупо было бы отрицать, что твое целенаправленное целомудрие было весьма обременительным, но я бы ни на кого не навлек ardeurсознательно. Это... это проклятие, ma petite.Жажду крови, когда она возникает, можно утолить. У моего тела есть определенная вместимость. Но ardeur — о, ma petite,его не утолить никогда! Это всегда ноющая боль, всегда голод. Как мог бы я пожелать тебе такого? Хотя, если наш мсье Зееман решит тебе помочь, ardeur можетстать поводом, чтобы вы двое до чего-то договорились постоянного. — То есть? Съехались вместе? — Возможно. — Очень тщательно была выбрана интонация этого слова. — Мы с Ричардом не можем не поругаться, находясь в одном помещении час — если только не занимаемся сексом. Мне почему-то кажется, что это не лучшая основа домашней идиллии. Я ощутила дуновение первой его эмоции, которую он разрешил мне почувствовать — облегчения. У него камень с души свалился. — Я хочу того, что будет лучше для нас всех, ma petite,но ситуация усложняется, и я уже не уверен, что такое «лучше». — Не говори мне, что твои интриги не включают резервного плана на любой исход. Ты интриган от Бога, и я не поверю, что ты упустил что-то из виду. — Я видел, как Белль Морт наполняла огнем твои глаза. Ты обретаешь такие силы, которые доступны лишь Мастеру Вампиров или Мастеру Ликантропов. Как я мог строить планы на такой случай? У меня завязался холодный узел под ложечкой. — Так ты признаешь наконец, что тоже ни хрена не понимаешь, что происходит? — Oui.Ты рада? — Первые струйки гнева зазвучали в его голосе. — Ты довольна теперь, ma petite?Вот я теперь совершенно искренен. Никогда никто не пытался создать такой альянс, как у нас, не союз господина и двух рабов, а союз трех равных. Вряд ли ты можешь оценить, как я чувствителен, когда дело касается накопления моей власти. Волк — подвластный мне зверь. Другие Мастера просто заставили бы волков примкнуть к своим вампирам. — У Николаос подвластным зверем была крыса, а не волк, — ответила я. — Но когда ты взял власть, стая Маркуса и Райны слишком оказалась сильна, чтобы ты мог просто подгрести ее под себя. Они, черт возьми, были даже сильнее тебя, пока ты не заменил убитых мною вампиров. — Ты намекаешь, что я не стал тираном только потому, что мне не хватило вооруженной силы? Я задумалась секунды на две и ответила: — Нет, я на это не намекаю. Я это говорю открыто. — Ты такого низкого обо мне мнения? — Я вспоминаю, каким ты был два — уже почти три — года назад, и думаю, что ты консолидировал бы свою власть, если бы мог, мало обращая внимания, кто стоит у тебя на дороге. — Ты хочешь сказать, что я безжалостен? — Практичен. Настал его черед секунду помолчать. — Да, практичен. Не менее, чем ты, ma petite. —Какая я — это я сама знаю. Это с тобой мне еще не все ясно. — Я никогда бы намеренно не принес тебе вреда, ma petite. — Верю. — Но не могу сказать того же о тебе, ma petite, —тихо добавил он. — Я никому из вас не желаю зла. Но Ричард не будет обижать моих леопардов, а ты, если сделаешь глупость, тоже на меня не пеняй. — Я никогда не заблуждался относительно... твоего уровня прагматичности, ma petite,хотя Ричард, быть может, мог заблуждаться. — Он сказал мне, что я не стану его убивать за грубое обращение с Натэниелом. — И насколько же груб был Ричард с малышом? — Не надо говорить о нем как о ребенке, Жан-Клод. Достаточно грубо, чтобы я располосовала ему руку. — Сильно? — Сейчас ему швы накладывают. — Ох ты Господи! — выдохнул он, и голос защекотал мне кожу. Я сообразила, что он до сих пор вел себя прилично — по крайней мере голос не пускал в ход. — Хватит ходить вокруг да около, Жан-Клод. Сейчас я дам трубку Ричарду, и ты ему расскажешь, что устроил это нарочно. — Но я же не могу ему сказать, что солгал насчет Натэниела? Ведь я же говорил правду? — Жан-Клод, ты это устроил, ты и исправляй. Мне нужно, чтобы Ричард научил меня вызывать зверя Грегори. И мне некогда ждать, пока он переживает. — И что же я должен ему сказать, ma petite?Как я могу уверить его, что утром ты не окажешься с Натэниелом? Я думаю, что могу уговорить Ричарда остаться на ночь, оказаться рядом с тобой рано утром, когда проснется ardeur. —Ричард ясно сформулировал свою позицию, Жан-Клод. Он не позволяет ни тебе, ни Ашеру, ни кому-нибудь другому от себя питаться. Он не видит, почему следует менять правила, если вместо вас я, а вместо крови секс. — Так он сказал? — Да, почти слово в слово. Жан-Клод вздохнул — устало. — И что мне с вами обоими делать? — Меня не спрашивай, — ответила я. — Мне это не по окладу. — Что ты хочешь сказать, ma petite? —То, что у нас нет начальника. Быть равными — это здорово, но ни один из нас не знает, что вообще происходит, а это хреново, Жан-Клод. Мы влипаем во что-то серьезное, метафизически, эмоционально и даже физически. И надо как-то сообразить, что нам со всем этим делать. — А у кого нам спрашивать совета, ma petite?Если хоть один вампир в Совете заподозрит, что я не дал вам обоим по четвертой метке, нас уничтожат из страха, что четвертая метка даст нам еще большую силу. — Я говорила с Марианной и ее товарками. Они ведьмы, викканская секта. — Так что, нам найти, скажем так, местный ковен и попросить руководящих указаний? — спросил он снисходительным тоном. — Мне не нравится твоя интонация, Жан-Клод, тем более что лучшего предложения я от тебя не слышу. Не предлагаешь — не критикуй. — Абсолютно верно, ma petite,и очень мудро. Мои глубочайшие и искреннейшие извинения. Ты совершенно права. У меня нет идей, к кому обратиться за советом или наставлением. Я подумаю о твоем предложении найти дружественную колдунью и с ней поговорить. — Такая у меня есть. Может быть, ей надо будет увидеть нас всех вместе, чтобы понять, как что действует. — Ты говоришь о Марианне? — Да. — Я думал, она более спиритка, чем колдунья. — Не такая уж большая разница. — Здесь я полагаюсь на твое суждение. Я ни с теми, ни с другими много дел не имел. Я вспомнила, что собиралась звонить Марианне, еще когда проснулась между Калебом и Микой. Странно, как я упустила это из виду. — Ты можешь что-нибудь сказать Ричарду, что смягчит ситуацию? — Ты хочешь, чтобы я солгал? — Черт побери, Жан-Клод... — Я могу обратить его внимание на то, что, если он не удовлетворит твой ardeur,это должен будет сделать кто-то другой. — Я ему уже это сказала. — На секунду я задумалась. — Он меня обвинил в... — Оказалось, что я не могу точно выразить. — Он меня обвинил в том, что я собираюсь поступить с Натэниелом еще хуже, чем уже поступила, и обвинил достаточно грубо. Я не знаю, хочется ли мне с ним лечь прямо сейчас. — Ты на него злишься, — сказал Жан-Клод. — Ода! — Настолько злишься, что, если он попросит, ты ему откажешь? Я было стала говорить «да» — и остановилась. Я устала. Устала от всего этого, от них обоих, если правду сказать. Не могу я жить ни с ними, ни без них, и тело Ричарда я хочу до боли, но Ричард, когда хотел, умел быть противным, и сегодня как раз он хотел. И в таком виде я с ним спать не хочу. Черт возьми, я даже рядом с ним быть не хочу, когда он такой. — Не знаю. — Что ж, это честно, но ничего хорошего не предвещает. Если ты откажешь и Ричарду, и Натэниелу, а твой Нимир-Радж сегодня не вернется, что ты будешь делать утром, ma petite?Подумай хорошенько, пожалуйста. Я тебя умоляю выбрать наименьшее зло, каково бы онони было, а не ждать, пока голод подчинит себе твой здравый смысл и даже инстинкт самосохранения. — Что ты хочешь этим сказать? — То, что уже говорил: отвергать ardeur —значит его усиливать. Воспротивься ему надолго и сильно — и он начнет разъедать самую твою суть, или то, что ты считаешь своей сутью. Я пережил то, что мне пришлось сделать в эти первые недели, чтобы питать ardeur,но мое нравственное падение совершилось за много лет до того, как я умер. Я повторяю, ma petite,что ты не сможешь принять это так же спокойно, как принимал я. Я считаю, что это разрушит твое самоощущение. — А если я трахнусь с Натэниелом, мое самоощущение уцелеет? Он вздохнул: — При такой формулировке я тебя понимаю. Но насколько пострадает твое самоощущение, если ты переспишь с незнакомцем? — Я такого никогда не сделаю. — Разве это не то, что было у тебя с Нимир-Раджем? — Он очень постарался, чтобы в голосе его не прозвучало ни малейшего осуждения — только вопрос. Я бы с удовольствием поспорила, но терпеть не могу проигрывать спор, а здесь это было неизбежно. — Хорошо, я тебя поняла. — Очень надеюсь, Анита, очень надеюсь. По имени он меня называл лишь тогда, когда дело было очень серьезно. Вот черт! — Знаешь, как хорошо было бы для разнообразия иметь дело с обычными проблемами! — А что именно ты называешь обычными проблемами, ma petite? Еще одно очко в пользу Жан-Клода: — Уже не помню. — У тебя усталый голос, ma petite. —До рассвета всего несколько часов, а я всю ночь на ногах. Да, я устала. От одних только этих слов у меня зачесались глаза, и я размазала тени по векам, выпачкав пальцы, да и веки, наверное, тоже. Я так редко накладываю макияж, что забываю о нем. Ричард вернулся в кухню в сопровождении телохранителей и крысолюдов. Взгляд, который он на меня бросил, нельзя было бы назвать дружелюбным. — Мне пора, — сказала я Жан-Клоду. — Ты хочешь, чтобы я поговорил с Ричардом? — Нет, я думаю, на эту ночь ты уже достаточно навредил. — Я только хотел помочь. — Не сомневаюсь. — Ma petite? — Да? — Будь осторожна и помни, что я сказал про ardeur.Здесь нет ничего стыдного. — Даже ты сам в это не веришь. — Да, ты меня уличила. Нет стыда в том, чтобы питаться, если ты питаешься непосредственно от того, кого сама выбрала. Если будешь сопротивляться, то очнешься и увидишь, что кормишься на том, кого ты не выбирала, и там, где не собиралась быть. Вряд ли тебе это понравится, ma petite. В этом он точно был прав. — Поговорим завтра, когда ты проснешься. Сам знаешь, я про Дамиана не забыла. — Я и не думал, что ты забыла, ma petite.Жду твоего звонка. Я повесила трубку, не попрощавшись — потому что я злилась и мне было страшно. Сейчас меня ждали Ричард, с которым надо разобраться, и Грегори, которого надо спасти, а утром проснется ardeur.Есть шанс, что его не будет, что он длился только один день, но рассчитывать на это я не могу. Надо планировать на худший случай. Он состоял в том, что утром я проснусь и мне понадобится на ком-то кормиться, как сегодня. И главный вопрос: кто это будет и как мне жить потом, когда я это сделаю?Глава 35
Терпеть не могу не спать в три часа ночи. Самая, черт ее побери, сердцевина тьмы, когда все процессы в теле идут медленно, а в мозгу еще медленнее, и хочется только спать. Но я должна сдержать свои обещания, а потому до поспать еще сотни миль. Или пара чудес, которые мне надо сотворить перед тем, как лечь спать. Доктор Лилиан сняла с Грегори капельницу, но он все еще был закутан в одеяла, сидя на кухонном столе между Зейном и Черри. Доктор Лилиан проверяла ему пульс, упругость кожи и хмурилась, явно недовольная. Натэниел стоял рядом с ними — так, чтобы между ним и Ричардом был стол для пикников. Ричард не пытался больше его трогать — он тщательно старался его не замечать. Остальные коты тусовались около стеклянной двери. Два охранника-крысолюда, Клодия и Игорь, стояли по обе стороны от меня, а я опиралась на перила. Они ходили за мной с тех пор, как вошел Ричард с перевязанной рукой в сопровождении Джемиля и Шанг-Да. Сила Ричарда клубилась в летней тьме как близкая гроза; от нее горячая влажная ночь становилась еще душнее, и трудно было дышать. Я думаю, что из-за нее, из-за прорывающейся его злости крысолюды стали действовать как телохранители. Я попыталась было сказать, что Ричард меня не тронет, но Клодия только пожала плечами и ответила: — Рафаэль нам велел тебя охранять, и это мы и будем делать. — Даже если я скажу, что угрозы нет? Она снова пожала плечами: — Я тогда отвечу, что ты слишком неравнодушна к нему, чтобы судить здраво. Я посмотрела на Игоря: — А ты с ней согласен? — Я никогда не спорю с дамой, особенно если она спокойно может положить мне руку. С этой логикой трудно было поспорить, но у меня оказались две здоровенных мускулистых тени, и это меня раздражало. Им, впрочем, было плевать, рада я им или нет. Они считались с приказом Рафаэля, а не с моими пожеланиями. Так что Ричард в сопровождении своих телохранителей и я в сопровождении своих стояли на террасе лицом к Стивену, раздевшемуся для подготовки к перемене. Если перекидываться в одежде, от нее останутся грязные клочья. Оборотни либо осаждают лавки старьевщиков, выбирая себе одежду для полнолуния, либо раздеваются догола. Мы стояли в круге силы Ричарда. Энергия хлестала вокруг нас невидимыми молниями. Она потрескивала в буквальном смысле, поднимая дыбом волосы на голове, на теле. — Ричард... — начал Джемиль, но один взгляд Ричарда заставил его замолчать. Сила выросла еще на одно деление, сжимаясь вокруг нас, подобно гигантской ладони. — В чем дело, Ричард? — спросила я. — Зачем такая демонстрация силы? Он повернулся ко мне, и от этого злобного лица мне захотелось попятиться, но я осталась стоять на месте. Хотя и не без усилия. — Ты хочешь спасти своего кота? — спросил он голосом, хриплым от злости, которая отражалась у него на лице, трещала в воздухе. — Да, — сказала я почти шепотом. — Тогда смотри. Он расставил руки над Стивеном, держа ладони примерно в восьми дюймах от его плеч. Энергия давила сильнее, мне пришлось сделать глотательное движение, чтобы не закладывало уши, будто при смене давления. Но это не помогло — не того рода было давление. Руки Ричарда стиснулись, будто пальцы впились во что-то невидимое прямо перед Стивеном. Он покачнулся к Ричарду, сделал шаг, и я услышала тихий стон боли. Ричард сжал руки в кулаки, и что-то между ними задрожало, как жар над летней дорогой. У меня скулы заломило от нарастающей силы. Воздух сгустился, стало тяжело дышать. Ричард сделал резкое движение руками, и давление хрустнуло, будто разразился наконец нависший ураган. Секунду или две я думала, что хлынувшая прозрачная жидкость — это дождь, но она была горяча как кровь и шла не с неба. Она полилась из тела Стивена. Я видела десятки перемен оборотней, но такого — никогда. Будто тело Стивена разорвало на части, на потоки горячей жидкости и ошметков плоти. Обычно зверь вылезает из человеческого тела как бабочки из куколки, постепенно, но сейчас было не так. Тело Стивена сложилось, и вдруг перед нами предстал человек-волк. Он упал на колени, трясясь. Я осталась стоять, даже не дыша, покрытая быстро остывающими брызгами его тела. Когда дыхание вернулось, я сказала хрипло: — Боже мой! Мех Стивена был цвета темного, золотистого меда. Волк скрючился, дрожа, у ног Ричарда. Пока изменение в процессе, оно может быть болезненным, но после него оборотень обычно встает, отряхивается и бежит. В чем же дело? Стивен подполз к Ричарду еще ближе, ткнулся длинной зубастой мордой в кроссовки царя волков. Он лежал почти во внутриутробной позе — огромный, с мускулистыми лапами в золотистой шерсти, у ног своего Ульфрика. Это была поза крайнего подчинения, и я не могла понять зачем. Стивен ничего плохого не сделал. Я глянула на Ричарда. Белая рубашка пропиталась густой жидкостью и прилипла к телу. Он повернулся ко мне, и отсвет звезд блеснул на мокром лице. Кусок слизи сполз по щеке. На лице был вызов; Ричард будто провоцировал меня на вспышку гнева. Я трясущейся рукой смахнула самые крупные комья слизи со своего лица, и они шлепнулись на пол с плюхающим звуком. Я обернулась на телохранителей. Их тоже заляпало, но далеко не так, как Ричарда и меня — они стояли дальше. Все вытаращились на Ричарда, вытаращились со смешанным выражением ужаса, гнева и удивления. Я поняла, что случилось что-то очень, очень серьезное. Заговорить я смогла только со второй попытки, да и то с сильным придыханием. — Я не раз видела, как оборотень превращается в своего зверя, но такого не было ни разу. Это потому, что ты вызвал зверя Стивена, а не он сам в себе? — Нет, — ответил Ричард. Я ждала продолжения, но он ничего больше не сказал и явно не собирался говорить. Однако одно слово «нет» ничего не объясняло. Я посмотрела на остальных. — О'кей. Пусть мне кто-нибудь расскажет, что здесь случилось. Джемиль заговорил, осекся и посмотрел на Ричарда. — С позволения моего Ульфрика. — Слова были вежливы, но тон — злобный, почти вызывающий. Ричард обернулся к нему. Лица его я не видела, но, очевидно, от его взгляда Джемиль сжался. Он рухнул на колени в лужу густой жидкости. — Я не хотел тебя оскорбить, о Ульфрик! — Это ложь! — сказал Ричард голосом ниже своего обычного — чуть-чуть выше рычания. Джемиль стрельнул взглядом вверх и снова склонил голову. — Я не знаю, что ты хочешь, Ульфрик, чтобы я сказал. Скажи мне это, и я сделаю. Ричард обернулся ко мне, оставив Джемиля коленопреклоненным. — Я не вызывал зверя Стивена. Я вырвал его из тела. Я глянула на Стивена, все еще скорчившегося у ног Ричарда. — Зачем? — Обычно это делается в наказание. — А что такого сделал Стивен? — Ничего. Голос Ричарда был почти так же суров, как выражение его лица. — Почему же ты его наказал? — Потому что мог. — Он задрал подбородок надменным жестом. — Что с тобой творится, Ричард? Он засмеялся — настолько неожиданно и неуместно, что я вздрогнула. Слишком громко засмеялся, слишком резко. — Ты поняла, как вызывать зверя Грегори? — Я ни черта не поняла, кроме того, что ты сильно не в духе и срываешь свое настроение на других. — Ты хочешь знать, что со мной творится? На самом деле хочешь? — Да, хочу. — Брысь с дороги, Стивен, — сказал он, и Стивен, даже не спросив почему, просто отполз в сторону. Мы остались стоять на расстоянии в два фута. То, что Ричард сделал со Стивеном, чуть сняло остроту его силы, но она осталась здесь, как огромная тварь под поверхностью воды. — Открой метки, Анита, ощути, что я чувствую. — Они открыты. Я думала, их надо открыть, чтобы понять, как ты это делаешь. — Так все дело в моем щите? Я кивнула: — Я ощущаю твою ярость, Ричард, но не знаю, чем она вызвана. — Значит, только мой щит нас разделяет... Он качнул головой, почти улыбаясь, и убрал щит. Меня ударило почти физически, отбросило на шаг. Злость такая резкая, что мне в горло ударила желчь. Презрение к себе такое глубокое, что у меня слезы покатились по щекам двумя горячими полосками. Страдание Ричарда удушало. Я уставилась на него, слезы продолжали течь. — О Господи, Ричард! — Не жалей меня. Не смей жалеть! С этими словами он схватил меня за руки, и в миг соприкосновения наши звери бросились вон из тел в жарком танце силы. Его зверь, невидимый, ударил в меня, метафизические когти рвали мне тело. Будто этот зверь прожирал себе дорогу насквозь. Я вскрикнула и бросила своего зверя ему навстречу, ощутила, как когти впиваются в мясо. Глаз бы ничего не увидел, но я ощущала это — ощущала шерсть и кожу, мясо и кровь под зубами и когтями. Я вопила не только от боли, но и от ощущения раздирания Ричарда. Он сделал больно мне, я отвечала ему тем же. Не было мысли, не было соображения — чистейший рефлекс. Наши звери рвали друг друга. Мы оба свалились с воплем на пол. Я смутно ощущала руки Ричарда на своих, будто он не мог разжать пальцы. Вокруг нас люди зашевелились, сдвинулись с мест, но никто не вмешался. Когда мы упали, все отшатнулись, будто боясь коснуться. Зазвучали голоса: — В чем дело? Что происходит? Анита, Анита! Ричард, держи! Вдруг его зверь оказался во мне компактной тяжестью, но это было не больно. Обе энергии лежали тихо, прижавшись друг к другу — не переплетясь, просто прижавшись. Я почти ощущала твердое прикосновение его зверя к чему-то внутри меня, у чего были кости и мех, и это не была я. Ничего не было слышно, кроме шума крови в голове. Я ощутила на себе тяжесть Ричарда, и только потом, взглянув, увидела, что он на меня свалился. Его голова легла ко мне на грудь. Его пульс отдавался у меня в теле, его сердце колотилось напротив моего желудка. Я была покрыта холодной слизью из тела Стивена. Во-первых, я лежала в ее луже, во-вторых, ею был покрыт Ричард. Придется перед сном пойти в душ, хотя уже и рассвет. И болело все, будто меня избили. Я знала, что двигаться будет трудно. Все стояли вокруг нас, глядя вниз. Я обрела голос, хриплый, но все же отчетливый. — Слезь с меня. Ричард медленно поднял голову — будто ему тоже было больно. — Я сожалею. — Да, в этом ты мастер. А теперь слезь с меня. Он не шевельнулся, даже стал тяжелее, руки его держали меня сбоку за талию. — Ты все еще хочешь помочь Грегори? — Да. Мы же для этого все и устроили? — Тогда давай попробуем еще раз. Я напряглась и попыталась вывернуться из-под него. Он сильнее сжал руки: — Спокойней, Анита, это не будет больно. Я так думаю. — Индюк тоже думал. Это чертовски больно. Пусти меня, Ричард. В моем голосе начинала слышаться злость — и страх. Злость — это хорошо, а вот без страха я бы вполне обошлась. — Ты сопротивлялась до патовой ситуации, Анита. Я перестала вывертываться и уставилась на него: — О чем ты? — У нас с тобой разные звери, Анита. Они должны были выяснить, кто из них... круче. Я посмотрела вниз, в эти карие глаза. — Ты хочешь сказать, что это нечто вроде доминантных поз? — Не совсем. Странно, но ответил Мерль: — Когда встречаются два таких разных зверя, и оба они сильные доминанты — такие, как истинная Нимир-Ра и истинный Ульфрик, — то они должны биться, чтобы испытать друг друга. Я такое видел раньше. Нечто вроде укрощения одного зверя другим. Я смерила его взглядом — правда, снизу вверх. — Никто никого не укротил. Мерль присел рядом с нами: — Я думаю, ты права. Это была, как сказал Ульфрик, патовая ситуация. Он мог бы продолжать драться до победы или поражения одного из вас, но он решил оставить это дело. Я вспомнила выкрик: «Ричард, держи» — очевидно, он должен был держать своего зверя. Я глянула на него: — Это ты прекратил? — Мне все равно, кто из нас более сильный доминант, Анита. Для меня эти игры никогда ничего не значили, я играл в них, только когда меня заставляли. — Ты что-то говорил насчет помощи Грегори. Что ты имел в виду? Он стал чуть наползать на меня, подвигаясь по мне вверх. Слизь с его рубашки замазала мне голый живот и почти голую грудь. Отвращение, очевидно, было написано у меня на лице, потому что он спросил: — В чем дело? — У тебя рубашка вымазана в слизи, а я лежу в луже этой же слизи. Я не только потому просила тебя слезть, чтобы ты на мне не лежал, но и чтобы не валяться в грязи. Он встал на колени, держа мои ноги между своими. Наши звери вытянулись между нами — я их чувствовала, почти видела, будто каждый из них положил голову на грудь другому. Ричард протянул мне руку. Я посмотрела на него недоуменно. — Я знаю, что тебе не нужна помощь, Анита. Но сейчас наши звери соприкасаются. Это тесный контакт, и физическое прикосновение поможет нам его сохранить, пока мы не закончим с Грегори. Мне даже не нужно было видеть его серьезное лицо, чтобы понять, что он говорит правду. Метки все еще были открыты — я знала, что он не лжет. Я взяла его руку, и он поднял меня на ноги. Это было больно, и он либо заметил по моему лицу, либо ощутил. — Я тебе делаю больно, — тихо сказал он. — Мы всегда делаем больно друг другу. У него тоже все болело, но двигался он так, будто этого и близко не было, а я — по-человечески окостенело. Он приподнял подол рубашки, не выпуская моей руки. — Коснись. Я снова посмотрела на него, и он засмеялся. — Нужен только физический контакт, Анита. Я ничего другого не имел в виду. Но мне нужны будут обе руки. Я очень осторожно положила ладонь ему на бок. Он покачал головой: — Я должен буду снять рубашку. Если нельзя трогать человека за руки, за плечи и предплечья и большую часть торса, то выбор приличных мест очень ограничен. Я остановилась на том, что сунула руку под мокрую рубашку, коснулась гладкой твердости бока. Даже кожа промокла у него от прилипшей рубашки. Ричард снял рубашку через голову, и я стояла в нескольких дюймах от него, от гладкой плоскости живота, мускулистых бугров груди, когда он выгнулся, снимая рубашку с головы. Вожделение, которое всегда овладевало мной, когда я видела его без одежды, подтолкнуло моего зверя к его зверю. Шерстистые бока потерлись друг о друга, осторожный перекат силы погладил, будто бархатом, самые интимные места. Ричард застонал сквозь зубы. Я изо всех сил постаралась это прекратить, но то, что я это сделала, не думая, бросило меня в жар. Я огляделась. Моя рука все еще только касалась его бока, над джинсами, но вдруг это прикосновение стало интимным. Мне хотелось убрать руку, но его ладонь накрыла ее раньше, чем я шевельнулась. Он прижал мою руку к себе — сильно, но без насилия. Он тронул меня за подбородок, поднял мое лицо к себе. — Анита, все хорошо. Я рад, что ты, когда меня видишь, все еще так реагируешь. Я опять покраснела. Ничего не могла с собой поделать. Он засмеялся — тихо, почти неслышно, с тем оттенком, какой бывает у мужчин, когда они думают о чем-то интимном. — Я очень скучал по тебе, Анита. — Я тоже, — ответила я. Его зверь бросился сквозь меня в вихре силы и ощущений, от которых я ахнула. Мой зверь откликнулся, я не могла их остановить — а может быть, не хотела. Эти силуэты теней сливались и распадались, проходили сквозь нас, и я уже не могла дышать, не могла думать. Это Ричард сумел отпрянуть первым и произнести: — Боже мой, я и не думал... Я почувствовала, каких усилий стоило ему отодвинуться от меня, перестать. На его лице появилось деловое выражение, отрешенное от любых эмоций, но я чувствовала, что в нем вибрирует еще многое. Он заговорил резко и четко: — Я вызову зверя Джемиля так, как это полагается делать. Постарайся ощутить, что я делаю, как я с помощью своего зверя вызываю зверя из него. Я ответила, чуть еще запыхавшись: — А потом я пойду лечить Грегори. Он кивнул и добавил: — Или могу еще вызвать зверя Шанг-Да, если тебе нужно будет посмотреть еще раз. — О'кей, — кивнула я. Он обнял меня за талию, притянул к себе. Но это не было таким интимным, как игры зверей внутри нас. Джемиль стоял к нам лицом. Он снял рубашку и ботинки, но штаны на себе оставил. Впервые до меня дошло, что я ни разу не видела его голым, кроме как когда он был ранен и при смерти. Один из самых застенчивых оборотней, каких мне приходилось знать. — Я готов, Ульфрик. После того, что Ричард сделал со Стивеном, я сочла, что Джемиль очень смело ему себя вверяет. Но Ричарду доверяли все, он того стоил. Нет, здесь проблема не в недостатке доверия. — Чтобы это сделать, физическое прикосновение не нужно, но с ним легче. Поэтому я коснусь Джемиля, чтобы ты лучше поняла, как это делается. Ричард коснулся голого плеча Джемиля, и я ощутила рванувшуюся наружу силу, как теплый ветер. Она гладила тело Джемиля, и с ней выходил зверь Ричарда, вытаскивая с собой моего. Сила Ричарда скользила, дразня, вдоль тела Джемиля, манила, соблазняла — лучшая аналогия, которую я могу придумать — как подманивают кота, чтобы он слез с дерева. Его манят, уговаривают, обещают, задабривают, угрожают — лишь бы слез. Но зверь Джемиля не слез вниз — он вышел наружу. Он выкатился из центра его существа как бледно-золотистый туман, почти имеющий форму. Волк вырвался из его спины длинной влажной линией, тело растаяло в темную мохнатую форму, то есть человеческое тело превратилось в волчье, будто перевернули монету: сменились головы, появился хвост, но монета осталась та же. Я почувствовала правильность этого процесса, его гармонию. Джемиль вполне принимал себя таким, как есть, между ним и его зверем не было конфликта. Я никогда не видела его в образе волка. Волко-человека — да, но не в виде этой черной твари размером с пони. Кошмар Красной Шапочки. Волк встряхнулся, и я заметила, что мех у него сухой. На полу налилось еще больше прозрачной слизи, но она почти не попала на шкуру волка. Еще одна метафизическая загадка: как остаются вервольфы сухими, перекидываясь в такой грязи? Я повернулась, не говоря ни слова, увлекая за собой Ричарда, и направилась к Грегори, все так же сидевшему на столе для пикников. Рядом с ним теперь были только Черри и Зейн. Зейн как раз пришел посмотреть, в чем там было дело, когда мы с Ричардом стали извиваться на полу. Грегори посмотрел на меня. Синие глаза блестели в свете луны серебром. Я улыбнулась, погладила его по щеке, взяла ладонью за лицо. И потянулась к его зверю — не рукой, но той тенью, что клубилась сквозь меня и Ричарда. Я послала эту тень сквозь кожу Грегори, и он сел, сбросив одеяло с голой груди. Черри отодвинулась, чтобы не касаться его, будто опасалась этого прикосновения. Я попыталась подманить его зверя, подозвать лаской и мягким убеждением, но он упрямо прятался под поверхностью, связанный лекарствами, которые превратили тело Грегори в тюрьму, и шоком, который сдерживал все, что я пыталась звать. Но я знала, что мягкость здесь не обязательна. Пусть я не была едина с Ричардом, когда он вызвал зверя Стивена, но я это видела и достаточно разбиралась в природе силы, чтобы угадать, что он сделал. — Я постараюсь не делать больно, — сказала я, но ударила в Грегори всей силой. Она вошла ему в грудь как меч из плоти и меха. Грегори ахнул, выгнул спину. Я обнаружила зверя, свернувшегося как спящий кот, одурманенного, и я схватила его лапой, вонзила в него когти и вытащила, вопящего, на воздух. Я вырвала зверя из Грегори, и он перекинулся, как до того Стивен, в выплеске крови, мяса и жидкости. Выброс залил меня с головы до ног, даже глаза пришлось протереть, чтобы видеть. Я увидела черно-желтого человека-леопарда, лежащего на столе, сгорбленного. Стивен подошел обнюхать дрожащее тело брата. — Грегори! Грегори! Ты меня слышишь? — спросила я тише, чем собиралась. Он заморгал леопардовыми глазами, из мохнатой глотки донесся рычащий, но человеческий голос: — Я тебя слышу. Стивен закинул голову и завыл. Джемиль подхватил вой, и радостные вопли леопардов заполнили ночь.Глава 36
Потеками белого скользил среди деревьев рассвет, и они казались силуэтами, вырезанными из черной бумаги на фоне неба, когда я задернула шторы, заполняя спальню сумерками. Когда Жан-Клод стал бывать у меня часто, я завела шторы поплотнее. После сияния восхода прикроватная лампа казалась тусклой. Натэниел сидел под лампой на краю кровати. Он был в тех же пижамных шортах, бледно-голубой шелк, идущий к цвету его глаз, — слишком изысканный цвет для мужской спальной одежды. Я всегда подозревала, что они были изначально предназначены для женщины, но, в конце концов, шорты — это шорты. Свет лампы играл красными бликами в рыжеватых волосах, рассыпавшихся по телу как что-то живое и теплое, почти живущее своей жизнью. Странно: в образе леопарда он был черной пантерой, и эта рыжеватость исчезала, стоило ему выйти из образа человека. Натэниел, единственный из леопардов, остался в этом образе, так что только ему предстояло сегодня спать в моей кровати. В образе котов они спали в других местах, но когда они сохраняли человеческий облик, мы старались изображать кучу щенков. Почему-то с одним Натэниелом было более неловко, чем если бы их было несколько. Может быть, потому, что на правом его соске еще виднелся круг моих зубов. — А укусы не должны были бы уже зажить? — спросила я. — У меня заживает медленнее, чем у некоторых, — ответил он негромко. — А следы укусов оборотней или вампиров вообще заживают медленно. — А почему? Он пожал плечами: — А почему серебро нас убивает, а сталь — нет? — Поняла намек. Я провела рукой по все еще влажным волосам. После душа я надела настоящую пижаму, а не просторную футболку, в которой люблю спать. Хотя «пижама» — может быть, слишком громкое слово для изумрудной кофточки-лифчика и очень коротеньких шортов. Еще был такой же изумрудный халат до пола, который покрывал все, но Натэниел знал, что я не вырядилась для него. То есть надеюсь, что знал. Он внимательно смотрел, как я расхаживаю по комнате. Мы переступили черту, он и я, и след на его груди мне об этом напоминал. Я не думала, что Ричард потерпел бы, чтобы мы с Натэниелом делили постель вдвоем — хотя вряд ли я надеялась, что он придет к нам третьим. Да черт его знает, на что я вообще надеялась. Надеялась, что Ричард придет ко мне после душа. Но он предпочел скрыться, и уже был рассвет, и я устала. В дверь постучали — твердо. — Войдите! — сказала я, и сердце у меня забилось чуть быстрее. Дверь открыл Мерль — надеюсь, я смогла скрыть разочарование. На его лице не отразилось ничего, так что не знаю, что он прочел на моем. — Ульфрик сидит в кухне. — Какой-то у Мерля стал неуверенный вид. — Он плачет. Я сама почувствовала, как у меня глаза лезут на лоб. — Он — что? Мерль опустил глаза, потом поднял их почти с вызывающим видом. — Он велел своему телохранителю уйти, а сам плачет. Почему — не знаю. Я вздохнула. Как бы я ни устала, меня волновала мысль, что Ричард в доме, что он может прийти ко мне. Оказывается, вместо секса нам предстоит сеанс держания за ручки и плаканья в жилетку. Черт побери. У меня опустились плечи, и я заставила себя выпрямиться. Почему Мерль решил сказать мне, я не стала спрашивать. От кого еще Ричард примет утешение? Я не была на сто процентов уверена, что он примет его и от меня. — Спасибо, что сказал, Мерль. Я направилась к двери. Мерль придержал ее, и я прошла под его рукой не пригибаясь. Шанг-Да стоял, прислонившись к стене возле двери, ведущей в кухню. Такого смущенного вида я у него не наблюдала никогда. Он старался не встречаться со мной взглядом. Что там стряслось? Калеб устроился на кушетке с одеялом и запасной подушкой. Сейчас он сидел, одеяло комом на коленях. Он был гол до пояса, да и ниже, наверное, если никто не заставил его надеть штаны. Хотелось думать, что кто-нибудь догадался покрыть кушетку простыней. Он смотрел, как я иду, и даже в тусклом свете кухни мне не понравилось, как он следил за мной глазами. — Славный халатик, — заметил он. Я оставила это без внимания и вошла в дверь. Ричард сидел за кухонным столом. Он открыл все шторы, и свет заливал кухню. Волосы он высушил феном, и они лежали мягкой пушистой волной. Мне никогда не удается высушить волосы феном без того, чтобы они не превратились в подобие густой и жуткой пакли. В утреннем свете волосы Ричарда казались еще более золотыми, чем обычно, менее каштановыми. Он поднял голову, и я поняла, что золотистое сияние — это гало от утреннего солнца. Оно нарисовало вокруг Ричарда сияющий нимб, а кожа посередине лица выглядела темнее, будто была в тени. Миг у меня был, чтобы заметить блеск слез на этом затененном лице, потом Ричард опустил голову и отвернулся. При этом его тело оказалось на свету, но иллюзия гало и тени пропала. Я подошла к столу, встала поближе, почти касаясь голого плеча, не зная, надо ли это делать. — Ричард, что случилось? Он замотал головой, не поднимая глаз. Я протянула руку и чуть дотронулась до плеча. Он не велел мне убрать руку, не отодвинулся. Уже хорошо. Я тронула слезу на ближайшей ко мне щеке, смахнула ее рукой. Вспомнилось, как приходилось утешать Натэниела. — Ричард, скажи, что случилось. Пожалуйста. Он улыбнулся — быть может, в ответ на «пожалуйста». Это слово я использую нечасто. — Я этого еще не видел. — Он очень бережно потрогал мой рукав. Я не хотела отвлекаться — даже на то, чтобы он заметил, что я для него надела. — Ты устал не меньше меня, Ричард. Что же не дает тебе лечь? Он опустил глаза, потом поднял, и такая была в них скорбь, что я чуть не сказала: «Не говори, не надо», но ему надо было высказаться. — Луиза в тюрьме, а Гай мертв. — Я не знаю этих имен, — нахмурилась я. — Луиза — одна из новеньких у нас. — Он опустил глаза, не глядя на меня. — Гай — ее жених... то есть муж... то есть он был ее мужем. Ричард закрыл лицо руками, затряс головой и не мог остановиться. Я взяла его за запястья, отвела руки от лица, чтобы заглянуть в глаза. — Ричард, рассказывай. Его руки повернулись у меня в ладонях, схватились за мои. Вот так, держась за руки, он стал говорить, и горе выливалось в словах. — Луиза убила Гая в медовый месяц, вчера. Мне сказали как раз перед тем, как я сюда приехал. — Все равно не понимаю. Это ужас, трагедия, но... — Я был ее спонсором. Я учил ее контролировать своего зверя, и она потеряла этот контроль в свой медовый месяц, в момент... — Он опустил голову и поднял мои руки, прижимая себе ко лбу. — Она потеряла контроль в момент секса, — закончила я. Он кивнул, прижимаясь лицом к моим рукам. — В момент потери девственности, — сказал он придушенным голосом. — Ты сказал — девственности? Он отодвинулся от меня, уронил руки на колени, и я впервые обратила внимание; что у него вокруг пояса завязано полотенце. — Это значит, что она никогда не практиковалась контролировать зверя в процессе сношения? Он покачал головой. — Они были помолвлены уже два с лишним года до того, как Луиза подверглась нападению и стала одной из нас. Они оба хотели дождаться брачной ночи. — Похвально, — сказала я. — Но оргазм, до некоторой степени, всегда оргазм. Если она умела себя контролировать в оргазме без сношения, то должна была суметь это сделать и в реальном сексе. — Я снова тронула его за плечо. — Ты сделал для нее все, что мог. Он отдернулся, будто я обожгла его, вскочил так, что стул треснулся об кухонный стол и свалился на пол. Я скорее почувствовала, чем увидела стоящих в двери людей. — У нас все в порядке, — сказала я. Шанг-Да, Мерль и оба крысолюда неуверенно остановились в дверях. — Все в порядке, оставьте нас. Они вышли, но я знала, что у нас есть слушатели, потому что далеко они уходить не станут. Ричард стоял посередине кухни, одетый только в полотенце да в лучи утреннего солнца. Обычно это отвлекло бы меня от всего разумного, но не сегодня. Страдание на его лице было для меня сейчас важнее, чем его тело. Глядя на эту муку, я вдруг догадалась. Это было страшно. — Но ведь не может быть, чтобы она любыесексуальные контакты отложила до свадьбы? Он вздернул подбородок, попытался придать себе уверенный вид. Но это была лишь маска, и теперь я это знала. Под ней был страх — и вина. — Я учил ее контролировать зверя в гневе, в печали, в страхе, в страдании, в любых проявлениях крайних эмоций — но не в сексе. Я уважал ее убеждения. Я смотрела на него пристально. Да, именно в этом роде Ричард и поступил бы. Теоретически я его даже одобряю, но теория и практика — вещи разные. В реальной жизни это было неудачным решением, и Ричард должен был бы знать об этом лучше меня. У меня лицо стало непроницаемым, пустым. Лицо профессионального копа. Я не хотела выдавать лицом ни одной из своих мыслей. — Значит, Луиза перекинулась в процессе секса, убила мужа, и копы ее застукали. Я не стала выражать свое удивление, что они не убили ее на месте. Вид страшного серого волка, поедающего несчастное человеческое тело, — достаточная причина стрелять на поражение. — Луиза пришла с повинной. Я думаю, если бы она не считала самоубийство грехом, то убила бы себя сама. Он повернулся возле раздвижных дверей, прижался лбом к стеклу, как от усталости. Я хотела бы сказать, что это не его вина, — но не могла. Он был ее спонсором, тем, кому полагалось ее научить, как быть оборотнем. Общаясь с леопардами, с Ричардом, со стаей Верна в Теннеси, я узнала, что оргазм любого рода — серьезное испытание для самоконтроля оборотня. Оргазм, по идее, это снятие всех барьеров, но полностью отбросить контроль — значит перекинуться, а это истинный кошмар, если партнер — человек. Ричард часто мне долдонил, когда мы встречались, что не доверяет себе в ночь полнолуния и даже накануне. Он не боялся потерять над собой контроль и меня убить — боялся потерять над собой контроль и меня напугать до смерти. Еще честнее — боялся отпугнуть. Однажды он перекинулся прямо на мне, и это переживание ничего общего с сексом не имело. От одного этого я тогда помчалась сломя голову к Жан-Клоду. То есть от этого — и еще от того, что Ричард на моих глазах кого-то сожрал. Я не знала, что тут сказать. Знала только, что сказать что-то надо, что молчание хуже всего. Он заговорил, не поворачиваясь: — Давай, Анита, сообщи мне, что я дурак. Что я принес их обоих в жертву своим идеалам. Голос его был так полон горечи, что горло перехватывало даже слушать. — Луиза и ее муж хотели быть верными себе. Ты хотел им в этом помочь. Это полностью укладывается в твою логику и твои правила. Голос у меня был пустой, но, слава Богу, без упрека. На лучшее я сейчас не была способна. Потому что это была трагедия, и произошла она потому, что и Ричард, и девушка, и ее жених больше беспокоились о видимости, чем о реальности. А может, это я такая циничная. Или усталая. Ох, какая усталая! Как любая настоящая трагедия, она полностью определялась личностями участников. Если бы Ричард был более практичен и менее идеалистичен, если бы Луиза и ее покойный муж были не так религиозны, не так чисты, да черт возьми, уж если ее муж ввел ее в оргазм с первого сношения — если бы он был не так талантлив! Столько здесь сплелось, что превратило добрые намерения в кровавый ужас. — Да, это полностью укладывается в мою логику и мои идеалы, и это моя ошибка. Мне надо было хотя бы заставить их с Гаем предаться первому ощущению там, где стая могла бы наблюдать, могла бы спасти его. Но Луиза была так... чувствительна насчет всего этого — я просто не смог настоять. Я просто не мог заставить ее раздеться перед чужими, предаться при свидетелях самым интимным переживаниям. Я просто не мог. Я опять не знала, что сказать. И сделала единственное, что могла придумать ему в утешение. Я подошла к, нему, обняла за талию, прижалась щекой к гладкой твердой спине. — Ричард, мне так жаль. Его тело затряслось, и я поняла, что он снова плачет, беззвучно, но не легко. Его сотрясали всхлипывания, но единственным звуком, который он позволял себе издавать, было тяжелое, прерывистое дыхание. Он медленно опустился на колени, ладони заскрежетали по стеклу двери, будто бы кожа слезала с рук. Я осталась стоять, наклонившись над ним, прижимая его голову к себе, держа его. Он откинулся назад, и вдруг оказалось, что я пытаюсь удержать всю его тяжесть, когда он повалился на пол. Я наступила на подол халата, и мы свалились на пол кучей, его голова и плечи у меня на коленях, и я пыталась сесть. Узел на полотенце развязался, и показалась длинная, непрерывная линия его тела от талии и бедра до ноги. Полотенце еще держалось, но на последнем издыхании. Рот Ричарда раскрылся в беззвучном плаче, и вдруг донесся звук. Ричард испустил отрывистый, придушенный слезами вопль, и будто что-то освободилось в нем. Вдруг всхлипывания полились потоком, перемежаемые тихими, страшными, болезненными звуками. Он всхлипывал, рыдал, скулил, и вопил, и цеплялся за мои руки таю, что должны были остаться синяки. А я могла только держать его, гладить его, укачивать, пока он не успокоился. Наконец он улегся набок, голова и плечи до упора вдвинуты ко мне на колени, а остальное тело скорчилось в зародышевой позе. Полотенце кучей легло под ним на полу — я не помню, когда оно упало. И даже как-то этим была горда, потому что обычно, когда я вижу Ричарда голым, у меня ай-кью падает пунктов на сорок вместе со способностью рассуждать. Но сейчас так сильно было его страдание, что оно было приоритетным. Ему сейчас нужен был не секс — утешение. Наконец он затих у меня на руках, дыхание замедлилось почти до нормы. Веки, трепеща, опустились, и я на миг подумала, что он заснул. Но тут он заговорил, не открывая глаз. — Я назначил в стае Эрота и Эранте. — Голос его был еще хриплым от плача. Эрот — это греческий бог любви или вожделения, а Эранте — муза эротической поэзии. В преданиях вервольфов это были имена сексуальных заменителей. Мужчина и женщина, которые должны делать то, что нужно, если спонсор вервольфа оказывается слишком стеснителен. В стае Верна они были, потому что у Верна лупа очень ревнует своего Ульфрика, а иногда нужен кто-то, кто не участвует эмоционально. — Это хорошо, Ричард. Я думаю, это облегчит положение. Он открыл глаза, и они были мрачны. У меня сердце сжалось при виде такого взгляда. — Есть и другие должности, которые тоже сильно облегчили бы многое, — сказал он все еще хриплым голосом. Я сжалась — не могла ничего поделать. Я знала, что есть титулы среди ликои, которые могли бы решать все проблемы, созданные Ричардом. Эти титулы в переводе означают палачей, заплечных дел мастеров. История ликои переживала когда-то весьма тяжелые времена. Сейчас эти должности заняты в очень немногих стаях. В них нет необходимости, поскольку в большинстве стай Ульфрик сам по себе достаточный тиран, и ему нет надобности делегировать грубую работу. — Ты знаешь, что такое Больверк? — спросил Ричард. — Одно из имен Одина. Означает творца зла или работника зла. Я говорила почти так же тихо, как он. — Этого ты не можешь знать из одного семестра сравнительного религиоведения в колледже. — Нет. У меня зачастил пульс. Больверк — так называют того, кто совершает злые деяния вместо Ульфрика. От хитростей и лжи до убийств. — Ты спрашивала Верна? — Да. Я боялась говорить громко, боялась, что он замолчит. Кажется, я знала, к чему клонится разговор, и боялась спугнуть. — Джейкоб собирается бросить вызов Сильвии, — сказал Ричард, и голос его окреп. — И он убьет ее. Она умеет драться, но я видел Джейкоба в бою. Ей не выстоять. — Я его не видела в бою, но думаю, что ты прав. — Если бы я сделал тебя Больверком... Он замолчал. Я хотела завопить, чтобы он договорил, но не смела. Я могла только сидеть и стараться не сделать ничего такого, чтобы он передумал. Он начал снова: — Если бы я сделал тебя Больверком, что бы ты предприняла? — Последние слова он снова сказал тихо, будто не мог сам поверить, что их произнес. Я выдохнула, заметив только теперь, что задержала дыхание, и попыталась подумать. Подумать, а потом говорить, потому что второй попытки не будет. Я знала Ричарда, и если мои слова не встретят у него одобрения, предложение будет снято, и он, быть может, никогда больше не попросит меня о помощи. Редко когда мне так хотелось говорить и так было страшно это сделать. Я помолилась о мудрости, дипломатичности, искусности. — Прежде всего тебе надо было бы объявить стае мой новый титул, а потом я бы выбрала помощников. Мне дозволено три: Бауги, Суттунг и Гуунлод. — Два великана, у которых Больверк обманом выудил мед поэзии, и Гуунлод, дочь великана, которую он для этого соблазнил, — сказал Ричард. — Да. Он перевернулся, чтобы посмотреть на меня. — Ты почти все выходные за последние полгода проводила в Теннеси. Я думал, ты только учишься у Марианны, но ты и ликои изучала? Я постаралась ответить как можно осторожнее: — В стае Верна дела идут очень гладко. Он помог мне превратить моих леопардов в настоящий пард. — Тебе не нужны были Больверк или Гуунлод, чтобы этого добиться. — Взгляд его был очень прям, и я не могла солгать в ответ. — Я все еще была твоей лупой, хотя и не вервольфом. Самое меньшее, что я могла сделать, — изучить вашу культуру. Тут он улыбнулся, и улыбка даже дошла до глаз — почти, прогнав выражение потерянности. — Тебя культура не интересует. Это меня разозлило: — А вот и нет, интересует. Он улыбнулся шире, в глазах заиграл свет, как солнце наполняет небо, выходя из-за края мира. — Хорошо, тебя интересует культура, но не поэтому ты хотела узнать о Больверке, делателе зла. Я опустила глаза, несколько смутившись: — Может быть. Он коснулся моего лица, повернул его к себе. — Ты говорила, что не знала про Джейкоба до вашего телефонного разговора. — Не знала. — Так зачем ты спрашивала Верна насчет Больверка? Я посмотрела в эти невозможно карие глаза и сказала правду: — Потому что ты добр, и честен, и справедлив, и это прекрасные качества для царя, но мир не добр, не честен и не справедлив. Причина, по которой все гладко в стае Верна, по которой все гладко у меня в парде, состоит в том, что и я, и Берн беспощадны, когда это нужно. Я не знаю, сможешь ли ты быть беспощадным, если придется, но думаю, что тебя сломает, если сможешь. — А если ты будешь беспощадной вместо меня, — сказал он, — у меня внутри тоже что-то сломается. Что-то для меня важное. Я погладила его волосы, наслаждаясь их густой мягкостью. — Но не столько сломает, и не так сильно, как если ты будешь делать это сам. Он медленно кивнул: — Я знаю, и презираю себя за это. Наклонившись, я очень нежно поцеловала его в лоб и заговорила, не отрывая губ от его кожи. — Единственное истинное счастье, Ричард, — это знать, кто ты и что ты, и жить в мире с этим знанием. Он обвил меня рукой, прижал к себе и сказал прямо в ямку у меня на горле: — И ты живешь в мире с собой, какая ты есть? — Я над этим работаю. Он поцеловал меня в горло, очень осторожно. — Я тоже. Я отодвинулась, чтобы видеть его лицо, и его рука вошла в мои волосы, притянула меня к нему. Мы поцеловались сперва осторожно, потом сильнее, губы Ричарда, его язык, его рот зашевелились. Я взяла его лицо в ладони и поцеловала его — впилась поцелуем. Когда я, запыхавшись, отодвинулась, он уже перевернулся и лежал на спине, нагой. Привиде выражения моего лица он рассмеялся и притянул меня к себе. Я потеряла сорок пунктов ай-кью и способность рассуждать, когда он развязал на мне халат и я провела руками по длинной линии его тела. У меня только хватило самообладания сказать: — Не здесь. У нас публика в гостиной. Он запустил руку под зеленый атлас лифчика, на спину, притянул меня к себе. — В этом доме нет места, где они бы нас не услышали и не унюхали. Я отодвинулась — он не успел меня поцеловать. — Ну, Ричард, это страшно подняло мне настроение! Он приподнялся на локте: — Можем перейти в спальню, если хочешь, но никого мы этим не обманем. Мне это не понравилось, что явно отразилось у меня на лице, потому что Ричард вытащил руку из-под лифчика и спросил: — Хочешь прекратить? Мы еще на самом деле не начали, но я его поняла. Я поглядела в карюю глубину его глаз, провела взглядом по линии скулы, по волосам, упавшим вокруг плеч, сверкающим в свете утра, играющим золотом и медью, по выпуклости мускулистой груди, по соскам, уже темным и твердым, по плоской линии живота с темной тоненькой полоской от пупка до... там кожа была темнее, сочнее, просто нюхом можно было учуять кровь, наполняющую его твердостью. Он был зрелым, как нечто наполненное, готовое взорваться и ожить. Я хотела его коснуться, сжать — о, нежно-нежно! Лежа на полу, держа руки при себе, я сказала сквозь бьющийся в горле пульс: — Нет, не хочу. Его глаза наполнились той жаркой тьмой, какая бывает у мужчин, когда они знают, что сейчас будет. Голос его зазвучал на такой низкой ноте, какая бывает у них, когда возбуждение становится почти невыносимым: — Здесь или в спальне? Я сумела оторвать от него взгляд и посмотреть сквозь дверь в гостиную. Нет, мне нужно больше уединения. Пусть они нас слышат, пусть чуют, но хотя бы не видят. Может быть, это лишь иллюзия, но если ничего другого нет, иногда и иллюзия сойдет. — В спальне. — Правильный выбор, — сказал он, встал на колени и взял меня за руку, так что, когда он поднялся на ноги, то почти поднял меня. Движение было необычным, и я упала на него. Разницы в росте хватило, чтобы моя рука оказалась у него на бедре, очень близко к еще кое-чему. Меня даже смутило, как мне хочется его потрогать, подержать. Я стала отодвигаться, потому что уже готова была утратить весь декорум и ухватить его прямо тут, в кухне. И вряд ли, если бы я это сделала, мы добрались бы до спальни. А я хотела, чтобы между нами и всеми прочими была дверь. Он обнял меня за талию и поднял в воздух, наши лица оказались вровень. Я только не знала, куда девать ноги. Будь я уверена, что он не воспользуется кухонным столом, я бы обняла его ими, но я ни себе, ни ему настолько не доверяла. Он взял меня руками под ягодицы, моя голова оказалась чуть над его головой, и я обмякла в его руках, почти как в свинге. Я ощущала его, прижатого к себе, твердого и уверенного, но какой-то все же был в этом декорум, которого не было бы, оседлай я его прямо сейчас. Ричард направился к двери, неся меня, и глаза его так пристально на меня смотрели, что он чуть не споткнулся о кресло. Я засмеялась, но он снова посмотрел на меня, и в темных этих глазах был голод. Я лишилась дара речи и могла только смотреть в его глаза, пока он нес меня в спальню.Глава 37
В спальне было пусто. Ричард ногой захлопнул за нами дверь. Я не помню, был кто в гостиной или нет. Ничего не помню, только глаза Ричарда. Может, вообще никого нигде не было. Мы стали целоваться сразу за дверью, мои ладони наполнились густой мягкостью его волос, твердой теплотой шеи. Я водила по его лицу руками, ртом, пробовала, дразнилась, ласкала — только его лицо. Он чуть отодвинулся и сказал: — Если я сейчас не сяду, то упаду. Колени не держат. Я засмеялась горловым смехом: — Тогда положи меня. Он подошел, пошатываясь, к кровати, положил меня, встал на колени. Смеясь, он вполз ко мне и лежал рядом, колени свисали за край кровати, хотя он был достаточно высок, чтобы, лежа вот так, достать ногами пол — может быть, «свисали» — неточное слово. Мы лежали, тихо смеясь, не касаясь друг друга. И повернули головы друг к другу одновременно. Глаза Ричарда искрились смехом, все лицо просто сияло. Протянув руку, я провела пальцами по смеховым складкам. Тут же веселье ушло из его глаз, сменившись чем-то более темным, серьезным, но не менее драгоценным. Он перевернулся набок, и при этом движении моя рука прошла по его лицу. Он потерся об нее, закрыв глаза, приоткрыв губы. Я перевернулась на живот и подвинулась к нему, не снимая руки с его лица. Он открыл глаза и стал смотреть, как я подползаю. Я встала на руки и на колени и, глядя ему в глаза, потянулась ко рту. Желание было в этих глазах, но и еще что-то, неуловимое. Интересно, и в моих глазах тоже можно было прочесть наполовину голод, наполовину страх, желание, боязнь желать, голод и боязнь голода? Наши губы соприкоснулись, нежно, как бабочки, подхваченные дуновением ветра, касаясь и не касаясь, едва лаская друг друга и отодвигаясь. Он взял меня рукой за шею сзади, прижался к моим губам — твердо, уверенно. Языком и губами он раскрыл мне рот, и я открылась ему навстречу, и по очереди мы лобзали друг друга. Ричард встал на колени, не отпуская мою шею, не отрывая губ от моих. Он подался назад, к изголовью кровати, оставив меня на коленях посередине. Запустив руку под одеяло, он вытащил подушки, оперся на них, глядя на меня. Что-то почти декадентское было в его обнаженной позе. Я глядела на него, не очень соображая, не очень видя. Потом все же смогла сказать: — Что не так? — Все так, — ответил он голосом глубже, ниже обычного. Это не было рычание его зверя, просто очень мужской голос. — Я хочу загнать в тебя своего зверя, Анита. На долю секунды я поняла это как эвфемизм, а потом до меня дошло, что он говорит в буквальном смысле. — Ричард, я прямо не знаю... — Я помню, что ты не любишь неотмирной чертовщины в сексе, но, Анита... — Он опустился на подушки странным плавным движением, напомнившим мне, что он не человек. — Я ощутил твоего зверя. Он проходил сквозь меня. Даже то, что я услышала эти слова произнесенными, несколько сбило мой жар. Я села на кровать, сложила руки на коленях. — Ричард, у меня не было времени об этом подумать. Не знаю пока, как я сама к этому отношусь. — Здесь не все плохо, Анита. Кое-что просто чудесно. И это говорит человек, который ненавидит своего зверя, сколько я его знаю. Но этого я вслух не сказала, только смотрела на него. Он улыбнулся: — Я знаю, как это странно звучит в моих устах. Я вгляделась пристальней. Он засмеялся, опустился на подушках ниже, растянулся передо мной. Одна нога у него была согнута, так что он не касался меня, но был достаточно близко, чтобы я его коснулась. Он лежал бесстыдно голый, что я уже видала, но не только это — ему было совершенно уютно, что для Ричарда не характерно. Я это видела в лупанарии — что он принял своего зверя. Но нет, не только — он принял самого себя. — Чего ты хочешь от меня, Ричард? Это был намек на серьезный разговор. Он мог сказать, чтобы я не была такой кровожадной, попросить еще много чего невозможного. Он так не поступил. — Я хочу вот этого, — сказал он, и я ощутила покалывание от прилива его силы, и она пролетела, как теплый призрак. Я вздрогнула. — Не знаю, Ричард. Не знаю, нравится ли мне это предложение. Прозвучало бы убедительней, не дрожи так мой голос. Я ожидала, что он что-нибудь опросит или скажет, но опять ошиблась. Его сила коснулась меня как предвестье грозы за миг до того, как ударила в меня. Секунда страха, секундная мысль, что сейчас его зверь и мой разорвут меня на клочки, но тут его сила прогладила меня насквозь как бархатная перчатка. Мой зверь поднялся из огромной, теплой, влажной глубины навстречу этой горящей энергии. Ричард протолкнул своего зверя сквозь меня, я ощутила его невозможную огромность, такое глубокое прикосновение меха, что я вскрикнула. Зверь ползал во мне и гладил изнутри такое, до чего никогда не дотянулись бы руки. Моя сила казалась не такой уверенной, не такой мощной. Но и она окружила твердый, мускулистый мех как бархатный туман, пронизывая его силу, мое тело. И наконец она стала ощущаться как нечто, растущее из меня, ни разу ранее не испытанное, разбухающее. Она была больше моего тела, как чаша, наполненная с краями горячим и обжигающим, но в нее все лилось и лилось, а я держала ее, держала, держала, и наконец она прорвалась, заливая меня снаружи и внутри, уходя из меня в реве силы, от которой мир стал золотистым и медленным, вздымая мое тело на колени, выгибая мне спину, заставляя когтить руками воздух в попытке поймать неуловимое, и тело мое таяло и стекало на кровать, чтобы вновь отлиться в форму. Долю секунды мне казалось, что Ричард вызвал во мне перемену и я действительно сбросила кожу, но нет. Я будто плыла и едва лишь ощущала свое тело. Лежа на спине, подогнув ноги, я лежала расслабленно, будто под наркозом. Кровать подо мной шевельнулась, и через миг я увидела над собой Ричарда. Он стоял на четвереньках, нависая, и я не могла навести глаза на резкость. Он взял меня ладонями за лицо, посмотрел в глаза: — Анита, как ты? Я рассмеялась, лениво, медленно. — Помоги мне вытащить из-под себя ноги, и тогда будет хорошо. Он помог, и даже тогда мне хотелось только лежать и не шевелиться. — Что ты со мной сделал? Он лег рядом, опираясь на локоть. — Я тебе помог кончить, лаская тебя зверями. Я заморгала, облизала губы и попыталась придумать разумный вопрос. Ничего из этого не вышло, и я спросила то, что мне было интересно: — У ликантропов всегда так? — Нет, — ответил он, наклоняясь надо мной. — Нет, только истинная лупа или истинная Нимир-Ра может ответить моему Ульфрику так, как ты только что. Я слегка уперлась ему в грудь, отодвигая, чтобы лучше видеть. — Ты никогда раньше ни с кем такого не делал? Тут он опустил глаза, завеса волос скрыла его лицо. Я отодвинула волосы, созерцая почти идеальный профиль. — С кем? Краска залила ему лицо и шею. Не могу вспомнить, чтобы он когда-нибудь раньше краснел. — Это была Райна? Он кивнул: — Да. Я отпустила его волосы и подумала пару секунд. Потом меня пробрал смех, неостановимый. Я смеялась и не могла прекратить. Он приподнялся, посмотрел на меня: — Анита, что с тобой? Смех наконец отступил. Я посмотрела в его встревоженные глаза. — И когда ты заставил Райну оставить тебя в покое, много лет назад, ты знал, что только она может это с тобой сделать? Он кивнул с серьезным лицом: — Райна указала все отрицательные стороны моего отказа быть у нее собачкой. Я взяла его за руку и провела этой рукой по своим атласным трусам. Его пальцы попали на влагу, пропитавшую атлас, и дальше направлять их было не надо. Он ладонью накрыл мне пах, и ткань промокла насквозь. Кончиками пальцев он пробежал по внутренней поверхности бедра, и там кожа тоже была мокрой, почти до колен. — И как же ты сумел отказаться? — Мой голос упал до шепота. Палец Ричарда скользнул в ямку под бедром. Он наклонился поцеловать меня, а этот палец медленно, медленно шел вверх, по влажной коже, по мокрому атласу. Рот Ричарда был над моим, так близко, что неосторожный вздох мог бы сблизить нас до прикосновения. Он заговорил, обдавая меня теплотой дыхания, пока его палец ласкал края. — Никакое наслаждение не стоило ее цены. Две вещи случились одновременно: он поцеловал меня, а его палец скользнул внутрь. Я вскрикнула, выгибая спину, впиваясь ногтями ему в плечо, когда его палец нашел это местечко и гладил, гладил, пока снова не довел меня до оргазма. Мир поплыл, размягчился, будто я смотрела сквозь марлю. Кровать задвигалась, но я не могла видеть, не знала даже, интересно ли мне, что происходит. Чьи-то руки нащупали мои трусы. Я проморгалась и увидела, что Ричард стоит надо мной на коленях. Он снял с меня трусы, раздвинул ноги и встал между ними. Потом наклонился, поднимая атласную рубашку, обнажая груди. Он провел по ним ладонями, я изогнулась от страсти, а он руками провел по контурам моего тела вниз, сжал мне бедра и резко потянул на себя. Когда он стал тереться об меня снаружи, я ощутила резину презерватива. Посмотрев ему в лицо, я спросила: — Как ты узнал? Он опустился ниже, лег между моих ног, все еще прижимаясь ко мне снаружи. Почти весь свой вес он держал на собственных руках, как в положении для отжимания. — Неужели ты думаешь, что Жан-Клод, когда сообщил про твой ardeur,забыл бы сказать, что ты не на таблетках? — Это хорошо, — сказала я. — Да нет, — ответил он, — вот этохорошо. Я ощутила движение его бедер, когда он вдвинулся в меня одним мощным движением, от которого я застонала — даже вскрикнула. Он опустил голову, глядя мне в лицо. Я лежала под ним, тяжело дыша, но, очевидно, то, что он увидел, его не обескуражило, потому что он выгнул спину и медленно, медленно извлек себя из меня, дюйм за дюймом, пока я не стала тихо постанывать. Он вышел так, что едва лишь меня касался изнутри. Поглядев вниз, я увидела, что он напряжен и готов. Он всегда обращался со мной осторожно, поскольку был немалого размера, и этот первый удар был сильнее, чем он когда-либо раньше себе позволял. Он, как Мика, заполнял меня до отказа, до той точки, где боль и наслаждение смешивались. Я увидела снова, как выгнулась у него спина, и он всадил опять. Я смотрела, смотрела, как входит в меня каждый дюйм, пока не задергалась сама, не стала извиваться под ним, цепляясь за простыни, за одеяла. Он снова вышел, и я остановила его, упираясь рукой в живот. — Подожди, подожди! — Мне было трудно дышать. — Тебе не больно. Я это вижу по лицу, по глазам, по телу. Я кое-как перевела дыхание: — Нет, мне не больно. Мне чудесно, но ты всегда был так осторожен, даже когда я тебя просила не быть. Что переменилось? Он глядел на меня сверху, волосы упали вокруг лица шелковой рамой. — Я всегда боялся тебе сделать больно. Но сейчас я ощутил твоего зверя. — Я еще не перекидывалась, Ричард, мы пока не знаем точно. — Анита, — тихо сказал он, и я знала, что он меня упрекает. Может быть, это было действительно как с дамой, которая слишком бурно протестует, но... — Ричард, я все еще человек. У меня еще не было перемены. Он наклонился надо мной, щекоча волосами лицо, и поцеловал меня в щеку. — Даже еще до первого полнолуния мы можем вынести намного больше. Перемена уже началась, Анита. Я уперлась ему руками в грудь, отодвинула, чтобы взглянуть в лицо: — Ты всегда сдерживался до сих пор? — Да, — ответил он. Я вгляделась пристальнее, увидела в этих глазах глубокую горечь и поняла, почему он так разозлился на Грегори. Он говорил, что почти жалеет, что не сделал меня настоящей лупой, а теперь видит, как я стала Нимир-Ра. Но не только в этом дело. Я глядела в эти карие глаза в раннем свете утра и знала, что он хотел одного: чтобы я была такой, каким был он, пусть он даже ненавидел это в себе, но где-то в глубине души его жило искушение сделать меня лупой по-настоящему. Иногда, в сеансе любви, когда он должен был быть так осторожен, он думал об этом не раз. Это было в его глазах, в лице. Он было отвернулся, будто мог почувствовать, что я увидела, но заставил себя глядеть на меня, в глаза. Почти с вызовом. — И насколько ты был осторожен со мной, Ричард? Он не отвернулся, но прикрылся упавшими волосами. Я протянула руку, отвела их в сторону и заставила Ричарда глядеть на меня. — Ричард, насколько ты был со мной осторожен? Что-то очень похожее на душевную боль отразилось в его глазах. — Очень осторожен, — шепнул он. Я взяла его лицо в ладони: — Теперь тебе не надо больше сдерживаться. Легкое удивление выразилось у него на лице, и он наклонил голову, и мы поцеловались, как раньше, бурно, по очереди вонзаясь друг в друга. И медленно отодвинулись, и я почувствовала, как его кончик касается моего отверстия. Я посмотрела вниз, чтобы видеть, как его тело застыло надо мной, и он вдвинулся в меня — резче на этот раз, быстрее. Я беззвучно вскрикнула. — Анита... Я открыла глаза, не заметив, что закрыла их раньше. И вгляделась в него. — Не сдерживайся больше, Ричард, прошу тебя, не сдерживайся. Он улыбнулся, мельком поцеловал меня, и выгнулся надо мной, и на этот раз останавливаться не стал. Он вбил в меня каждый свой дюйм так резко и быстро, как только мог. Звук плоти, входящей в плоть, стал постоянным, как удары мокрого молота. Я поняла, что не только из-за своего размера он раньше осторожничал, но и из-за своей силы. Он мог бы выжать на руках кровать, на которой мы лежали, и эта сила была у него не только в руках или в спине, но и в ногах, в бедрах, в теле, которое он вдавливал в меня снова и снова. Впервые в жизни я получала представление о его полной силе. Я ощущала раньше силу в его ладонях, в руках, когда он меня держал, но ничего похожего. Он соединил наши тела в одно тело, в один бьющийся, потеющий, промокающий кусок плоти. Я отдаленно понимала, что это больно, что будут синяки, но мне было наплевать. Я выкрикивала его имя, и тело мое напрягалось вокруг него, стискивая, меня сотрясали спазмы, тело колотилось о кровать, не только от толчков Ричарда, но от силы самого оргазма, вопли рвались из глотки. Это было хорошо, лучше всего, что бывало, но это была почти грубость, почти боль, почти страх. В какой-то момент я смутно поняла, что он тоже кончил. Он выкрикивал мое имя, но держался, пока я извивалась и билась под ним. И только когда я затихла, он позволил себе рухнуть на меня, чуть в сторону, чтобы не придавить грудью мое лицо. Мы лежали потной бездыханной грудой, ожидая, чтобы сердца чуть замедлили свой бег и можно было заговорить. Он первым обрел голос. — Спасибо, спасибо, что мне доверилась. Я засмеялась: — Это ты говоришь «спасибо»? — Я поднесла его руку ко рту и поцеловала ладонь, потом положила ее себе на лицо. — Поверь мне, Ричард, это я должна благодарить тебя. Он тоже рассмеялся, густым горловым смехом, как смеются только мужчины, сексуальным смехом. — Нам опять надо в душ. — Кто первый сможет встать, тот и пойдет первым. Он засмеялся и обнял меня. Я даже не знала, выдержат ли мои ноги стояние в душе. Может, лучше ванну.Глава 38
Я спросонья ощутила чью-то тяжесть позади себя. И завозилась, укутываясь, стараясь опять погрузиться в теплоту сна. Рука легла ко мне на плечо, обняла, и я задвигалась, устраиваясь в теплом круге этой руки и тела. Не тепло и не ощущение его заставили меня проснуться: леопарды выработали у меня привычку ко всему этому. Дело было в аромате его кожи. По одному этому запаху я узнала бы Ричарда. Открыв глаза, я прижалась к нему поближе, оборачивая вокруг себя эту смуглую мускулистую руку, как теплое одеяло. Конечно, никакое одеяло не имело бы той тяжелой твердости, шелковой гладкости его голой кожи, его умения прижать меня к себе. Он подвинулся ко мне, завозился, чтобы его грудь, живот и бедра обернули меня. Последнее движение — и я ощутила, что он тверд и готов. Было утро, и он мужчина, но это не была неловкость, на которую следует не обращать внимания. Я имела право обратить столько внимания, сколько мне хотелось — а мне хотелось. Я стала поворачиваться в этом тугом круге его тела и обнаружила, что сама окостенела. Ниже пояса было ощущение избитости, но приятной. Я засмеялась, когда он чуть раздвинул руки, чтобы мне удобнее было повернуться. — Что смешного? — спросил Ричард. Я уставилась на него, продолжая смеяться: — У меня все мышцы окостенели. Он приподнял брови: — У меня тоже — некоторые. Я покраснела, и он поцеловал меня в нос, потом в губы, но все еще целомудренно, без сексуального оттенка. Я не могла не засмеяться. Если бы это была не я, я бы сказала «захихикать». Следующий поцелуй не был целомудренным, и после него Ричард прижал меня к кровати. Он просунул ноги меж моих бедер, его колено коснулось меня, и я вздрогнула. Он отодвинулся: — Что, слишком болит? — Я бы хотела попробовать, но, знаешь... может быть. Он наклонился ко мне, играя моим локоном. — То, что я этой ночью устроил, порвало бы внутренности обычной женщине. Мне не нужно было зеркало, чтобы знать, как похолодели у меня глаза. Я действительно не хотела об этом думать. — Извини, — сказал он. — Никак не хотел портить удовольствие. — От внезапной улыбки он показался куда моложе и куда спокойнее — я таким давно уже его не видела. — Я просто был рад, что наконец-то мне не надо беспокоиться, как бы тебя не повредить. Мне пришлось улыбнуться в ответ: — Ты не повредил, но сегодня утром, может быть, надо попробовать что-то поспокойнее. Веселье ушло из его глаз, и они наполнились чем-то иным, когда он наклонился еще раз меня поцеловать. — Я думаю, что-нибудь сообразим. Он поцеловал мои губы, потом стал целовать ниже — в шею, в плечи. Отвлекся на груди, покрыл их поцелуями, лизнул быстрым движением сосок. Накрыл одну грудь ладонями, поводил губами по соску, втянул, сколько можно было. Он всасывал меня, пока почти половина груди не оказалась внутри теплой влаги. И от этого прикосновения откуда-то оттуда, где он прятался, вылетел ardeur. Ричард отпрянул от моей груди, не выпуская ее из рук. — Что это? — Руки у него покрылись гусиной кожей. — Это ardeur, —ответила я тихо. Он облизал губы, и я увидела у него в глазах страх. — Жан-Клод мне говорил о нем, даже дал мне ощутить собственный вариант, но я не верил. Наверное, не хотел верить. Ardeurразбудил моего зверя, будто один голод питал другой. Я почувствовала, как зверь разворачивается во мне, растягивается на весь мир, как пробуждающийся от дремоты огромный кот. Он заклубился во мне, потянулся к Ричарду, и его зверь откликнулся. Моя рука лежала на теплой твердости его груди, но я ощутила еще что-то, нечто такое, что там движется, будто грудь у него пуста и там сидит что-то, как в клетке. Он сжал мне руку, снял со своей груди: — Что ты делаешь? — Ardeurвызывает наших зверей, Ричард. — Я подсунулась под него, запустила руку под его тело, ощупывая гладкость плоского живота, изгиб бедра. Он перехватил мою руку за миг до того, как я к нему притронулась. Сейчас он держал обе мои руки, но мне было все равно, потому что я была уверена: я могу коснуться его не только руками, даже не только телом. Я вспомнила, ощущение вдвинувшегося в меня зверя и бросила в него своим, как горячим сгустком энергии. Он отпрыгнул, скатился с кровати так быстро, что едва можно было уследить глазами. Он стоял у кровати, прерывисто дыша, будто после бега. Я ощущала бурление его страха, как шампанское. Он усилил мое сексуальное желание, заставил вскинуться на колени, подползти по путанице постели к ее краю. Я чуяла его тепло, запах его кожи доносился до меня — едва уловимая сладость одеколона, которым он смазывался накануне. Мои глаза блуждали по его красоте. Спутанные со сна волосы висели тяжелой массой сбоку лица, он смахнул их рукой назад и встряхнул головой, и даже от этого простого движения у меня все сжалось внизу. Но под этим горячим желанием еще сквозила мыслишка, как бы ощущалась эта гладкая, твердая кожа у меня на зубах. Мне хотелось кусаться, прокусывать. Пылающий образ мелькнул — как оно было бы попробовать его на вкус, ощутить, как отвечает этому ощущению мое тело, не только сексу, но и голоду, и я впервые поняла, почему оборотни говорят о голоде так, будто это слово написано прописными буквами. Райна подняла свою похотливую голову. Ardeurпреодолел или подчинил ее, но она была здесь, подсовывала образы к моим ощущениям. Я скатилась с кровати, и Ричард попятился. Я видела пульсирующую у него на шее жилку, бьющуюся, как птица в кулаке. И его зверь тоже был в кулаке, кулаке контроля и страха. Я ощущала его, будто он действительно бился в теле Ричарда, как волк в клетке в зоопарке: бегал, бегал, и не мог вырваться на свободу. Пусть клетка большая и просторная, но все равно клетка. Райна подсунула мне изображение, от которого я рухнула на колени. Я увидела Ричарда, придавленного моим телом, прикованного к кровати, и когда он вошел в меня, он тут же перекинулся. Это облегчение для оборотня, все остальное с этим не сравнимо. Ричард склонился передо мной: — Что с тобой? Он тронул меня за руку, и вот этого не надо было. Мой зверь бросился, рыча, сквозь кожу, столкнулся со зверем Ричарда, и удар отдался у меня в животе и в ребрах, как удар кулаком. Ричард пошатнулся и упал, уцепившись за меня, и мы сплелись на миг, прижавшись друг к другу. Ardeurпылал над нами невидимым пламенем, и мы стояли на коленях посреди огня, как фитиль свечи. Сердце Ричарда билось о мои руки, прижатые к его груди, будто моя кожа превратилась в барабан, в который бьют изнутри, наполняя меня ритмом его тела. А мое сердцебиение перешло в тело Ричарда. Взлеты и падения наполнили нас, пульс и ритм друг друга, и я уже не знала, где его сердце и где мое, чья кровь течет по нашим жилам. На один трепетный миг мы сжались в одно целое, будто кожа исчезла и мы стали тем, чем обещали нам метки — единым существом, единым телом, единой душой. Сила распадалась, потому что Ричард сопротивлялся ей, как утопающий воде: ее можно было подвинуть, разорвать, разбрызгать, но она заливала тебя, поглощала вновь. Ричард завопил, я почувствовала, как он упал назад. Я открыла глаза, когда он убрал руку, а моя рука пыталась ее удержать. Он уже почти освободил руку, только пальцы еще были зажаты в моей, когда ardeurнавалился на нас, и я поняла, что контроль у Ричарда настолько ослаблен, что я могу кормиться. Я ощутила его смятение, попытки решить, что удерживать и что отдать. Я заметила, что щиты давно уже сняты, потому что он не мог удерживать метки закрытыми, себя в образе человека, не дать мне кормиться — и все это одновременно. Он снова вскрикнул, и я ощутила его решение, сознательный выбор меньшего зла. Он затолкнул своего зверя вниз, вниз, далеко вглубь себя, закрыл между нами метки, как захлопывают дверь. Так это было внезапно, что мир пошатнулся. На миг меня одолело головокружение, почти тошнота, но ardeurподнялся над нами, сквозь нас, как громоподобная тварь, грозящая раздавить нас подошвой, и мы стали всего лишь плотью, костью, кровью, всего лишь мясом, всего лишь голодом. Я увидела, как выгнулась спина Ричарда, запрокинулась голова, и сквозь ardeur яощутила нарастающее давление, напряжение в его теле за миг до того, как горячее освобождение хлынуло, заливая его, и я держала его руку, пока тело Ричарда содрогалось от силы освобождения, и наслаждение им подняло меня на колени, будто сама сила приподнимала меня, держала, покачивала, и я питалась, питалась, питалась, пока мы оба не свалились на пол, покрытые потом, прерывисто дыша, так и не расцепив рук. Первым отодвинулся Ричард. Он лежал, трудно дыша, глядя невидящими глазами, сердце его билось слишком быстро, отдаваясь в горле. Он сглотнул слюну с таким звуком, будто это было больно. Я отяжелела после кормежки, будто засыпала, как удав, проглотивший крупную добычу. Ричард заговорил первым: — Ты не имела права кормиться на мне. — Я думала, с этой мыслью ты и остался до утра. Он медленно сел, будто тело его было избито. — Так и было. — Ты ведь не сказал «нет». — Я перевернулась на бок, но не пыталась сесть. Он кивнул: — Я это знаю и тебя не виню. Не совсем так, но он пытался меня не винить. — Ты мог меня остановить, Ричард. Тебе надо было только либо оставить открытыми метки, либо выпустить своего зверя. Ты мог не подпустить к себе ardeur.Ты сам выбрал, что контролировать. — Это я тоже знаю. — Он не глядел на меня. Я приподнялась на руках, почти села: — Так в чем же дело? Он покачал головой и встал. Чуть неуверенно, но встал на пол. — Я ухожу, Анита. — У тебя это звучит слишком похоже на «навсегда», Ричард. Он повернулся и посмотрел на меня пристально: — Никто от меня кормиться не будет. Никто. Он так был зажат, что я не могла сказать, каковы его чувства, но они ясно выразились на лице. Это было страдание. В его глазах читалась глубокая боль, но он так скрыл свой разум, сердце, что я не могла назвать ее причину — знала только, что ему больно. — Значит, завтра утром ты здесь не будешь, когда снова придет ardeur? Я постаралась спросить это как можно более безразлично. Он покачал головой, густые волосы мотнулись по плечам. Рука его лежала уже на ручке двери, тело повернулось так, что он почти полностью скрыл от меня лицо. — Я не могу это повторить, Анита. Видит Бог, у тебя то же правило. От тебя тоже никто не кормится. Я села, обняв колени, крепко прижав их к груди. Кажется, я еще и наготу при этом закрыла. — Ты теперь ощутил ardeur,Ричард. Если я не могу кормиться на тебе, то на ком? С кем ты хочешь, чтобы я это разделила? — Жан-Клод... — Но он осекся и не договорил. — Дело бывает после полудня, и он мертв для мира. Он не проснется, чтобы разделить со мной ardeur. Рука Ричарда сжалась на ручке двери так, что напряглись бицепсы. — Тогда Нимир-Радж. Мне говорили, что ты от него уже кормилась. — Я не настолько хорошо его знаю, Ричард. — Сделав глубокий вдох, я добавила: — И я не люблю его, Ричард. Я люблю тебя. И хочу, чтобы это был ты. — Хочешь кормиться от меня? Сделать меня своей коровой? — Нет, — ответила я. — Нет. — Я никому не еда, Анита. Ни тебе, ни кому-нибудь другому. Я — Ульфрик Клана Трона Скалы, и я не домашний скот. Я из тех, кто кормится скотом. — Если бы перекинулся, ты мог бы остановить ardeur,не дать мне кормиться от тебя. Почему ты так не поступил? Он прижался лбом к двери: — Не знаю. — Будь честен, Ричард, хотя бы с собой. Тут он повернулся, и гнев хлестнул по его лицу как плеть. — Хочешь честно? Ладно, будем честно. Я ненавижу свою суть, Анита. Я хочу настоящей жизни. Хочу свободы от всей этой дряни. Не хочу быть Ульфриком. Не хочу быть вервольфом. Хочу просто жизни. — У тебя есть жизнь, Ричард, она только не такая, как ты хотел бы. — И не хочу любить женщину, которой с чудовищами проще, чем мне. Я молча смотрела на него, прижав колени к груди. Молча — потому что ни черта не могла придумать, что сказать. — Прости, Анита, но я не могу... я не буду этого делать. — С этими словами он открыл дверь. Он открыл дверь, и вышел, и закрыл ее за собой — с тихим твердым щелчком. Несколько секунд я просидела не шевелясь. Не помню даже, дышала ли я. Потом медленно выступили слезы, и первый вдох оказался резким, прерывистым, даже в горле заболело. Я медленно свалилась на пол, сжавшись в комок, в самый тугой комок. Так я лежала и плакала, пока не замерзла до дрожи. Такой и нашел меня Натэниел. Он стащил с постели одеяло и завернул меня, поднял и влез на кричать, держа меня на руках. Он сидел, прижав меня к изгибу своего тела, но я не чувствовала его сквозь толстое одеяло. Он держал меня на руках и гладил по волосам. Когда кровать шевельнулась, я открыла глаза и увидела Черри и Зейна, подползавших ко мне. Они трогали меня за лицо, стирали пальцами слезы, свернулись около меня с другой стороны, и я оказалась в тепле их тел, как в чаше. Потом вошли Грегори и Вивиан, они тоже залезли на кровать, и мы свернулись в теплое гнездышко тел и одеял. Мне стало жарко, я скинула одеяло, и руки леопардов заходили по мне, гладя, держа. До меня дошло, что я голая и они тоже. Никто из них ничего на себя не надевал, если я не заставляла. Но касания были целомудренны, утешительны, как тепло тел в куче щенков, и все в этой куче любили меня по-своему. Может быть, не так, как я хотела бы быть любимой, но любовь есть любовь, и мне иногда кажется, что я выбросила на помойку любви больше, чем многим удается набрать за всю жизнь. Последнее время я стараюсь быть осторожнее. Они меня держали, пока я не уснула, устав плакать и согревшись снаружи, но в глубине моего тела осталось холодное, ледяное местечко, которое они согреть не могли. Это было то место, где жила любовь к Ричарду почти с того первого дня, как я его увидела. Но в одном он был прав: мы не могли так продолжать. Я не стала бы. Это было кончено — должно было быть кончено. Он ненавидел свою суть, а теперь и я ненавидела свою. Он сказал, что хочет кого-то, кому не надо бояться сделать больно, и он действительно этого хотел, но еще хотел кого-то человеческого, обыкновенного. И то, и другое сразу иметь нельзя, но это не могло помешать ему хотеть и того, и другого. Я не могу быть обыкновенной и не знаю, была ли я хоть когда-нибудь человеком. Я не могла быть той, которой хотел Ричард, чтобы я была, а он не мог перестать этого хотеть. Ричард был загадкой без ответа, а я устала играть в игру, где нельзя выиграть.Глава 39
Я спала как под снотворным — тяжело, с дурными отрывистыми снами или в полном забвении. Не знаю, когда бы я проснулась, но кто-то лизнул меня в щеку. Если бы меня трясли или звали по имени, я могла бы не обратить внимания, но когда тебя кто-то лижет в щеку долгими движениями, не замечать невозможно. Я открыла глаза и увидела лицо Черри так близко, что оно расплывалось. Она отодвинулась так, чтобы мне не надо было смотреть, скосив глаза до упора, и сказала: — У тебя был ночной кошмар, я решила, что надо тебя разбудить. Голос ее был спокоен, лицо ничего не выражало, было как-то неопределенно жизнерадостно. Лицо медсестры — бодрое, приветливое и ничего не говорящее. А то, что при этом она была голой и лежала на боку, приподнявшись на локте так, что контуры ее тела выступали изогнутой линией, никак не снижало ее профессионализм. Я бы никогда не смогла сделать такое лицо, когда я голая. Что бы ни случилось, я бы осознавала, что на мне нет одежды. — Не помню, что мне снилось, — сказала я и подняла руку стереть теплую влагу со щеки. — Ты соленая от этих слез, — сказала она. Кровать шевельнулась, из-за моего другого плеча возник Зейн. — А можно мне лизнуть другую щеку? Это вызвало у меня смех, и это было почти такое чудо, что я разрешила ему — почти. Я села и тут же пожалела об этом. Тело было избито и ныло, стонало, будто меня действительно избили. Черт, после настоящего битья иногда бывало не так больно. Я прижала к себе одеяло — отчасти чтобы прикрыть наготу, а отчасти от холода. Откинувшись на спинку кровати, я наморщила брови: — Ночной, говоришь, кошмар? А который час? — Около пяти, — ответила Черри. — Я могла сказать «дневной», но, как бы там ни было, ты... — она замялась, — хныкала во сне. Я натянула одеяло плотнее: — Не помню. Она села, потрепала меня по колену через одеяло: — Есть хочешь? Я покачала головой. Они с Зейном обменялись тревожным взглядом — из тех, которые дают понять, как за тебя волнуются. Я разозлилась. — Слушайте, все у меня в порядке! Они оба посмотрели на меня. Я нахмурилась: — Ладно, все у меня будетв порядке. Кажется, я их не убедила. — Мне надо одеться. Они остались лежать, глядя на меня. — Что означает: брысь, и дайте мне место. Они снова обменялись тем взглядом, что меня разозлил, но после кивка Черри оба встали и пошли к дверям. — И сами оденьтесь, — бросила я им вслед. — Если тебе так будет легче, — ответила Черри. — Будет. Зейн отдал честь: — Твое желание — приказ для нас. На самом деле это было слишком близко к правде, но я не стала этого говорить. Когда они вышли, я выбрала какую-то одежду, какое-то оружие и пошла в душ, никого не встретив. Я помылась как можно быстрее, и почему-то не глядя в зеркало. Я пыталась не думать, а увидеть в зеркале, что у тебя глаза потрясенной жертвы — такое заставляет задуматься. Я надела свои обычные черные трусы и лифчик под цвет. Как-то выяснилось, что белого лифчика у меня нет. Вина Жан-Клода. Черные носки, черные джинсы, черная тенниска, наплечная кобура с «браунингом», «файрстар» во внутренней кобуре спереди почти теряется на фоне черной тенниски. И еще двое наручных ножен с серебряными ножами. Мне не нужна была такая огневая мощь, чтобы бродить по дому, особенно когда вокруг столько оборотней, но я как-то была не уверена в себе, будто мир сегодня стал менее прочен, чем был вчера. Я всегда полагала, что мы с Ричардом в конце концов что-нибудь придумаем. Не знаю что, но придумаем. Сейчас я в это уже не верила. Ничего мы не придумаем. Ничем друг для друга не будем, кроме минимально необходимого. Я даже не знала, остается ли в силе приглашение на должность Больверка. Надеялась, что да. Пусть я утратила его как любовника, но я не дам ему привести стаю к краху. Если он не станет мне в этом помогать, то непонятно, как я смогу это предотвратить, но эту проблему будем решать, когда она появится. Сегодня моя цель — пережить, пережить этот день. Я прижала к себе оружие, как любимые игрушки. Если бы я была в доме одна или только с Натэниелом, я бы взяла Зигмунда, любимого игрушечного пингвина. Сами видите, какой был хреновый день. Был момент, когда я случайно увидела себя в зеркале спальни и не смогла не улыбнуться. Одета я была с небрежным шиком наемного убийцы. Некоторых своих друзей, наемных убийц или охотников за головами, я дразнила насчет этого шика, но иногда приходится мириться со стереотипами. А кроме того, в черном я выгляжу классно. Черное на черном — и кожа у меня кажется почти прозрачной, будто должна светиться. Глаза у меня угольно-черные. И вид у меня был эфирный, как у бескрылого ангела в несчастливый день. Ладно, пусть я падший ангел, но все равно эффект разительный. Я давно усвоила урок: если тебя не любит мужчина твоей жизни, лучшая месть — хорошо выглядеть. Если бы я следовала этой стратегии до конца, я бы накрасилась, да хрен с ним. Я в отпуске. А в отпуске я не крашусь. В кухне была толпа. Приказ одеться был воспринят без пререканий. Черри надела джинсовые шорты и белую мужскую рубашку с оторванными рукавами, и рваная бахрома украшала дыры. Концы рубашки Черри завязала так, что был виден живот, когда она расхаживала по кухне. Зейн все время следовал за ней. Не знаю, что чувствовала по этому поводу Черри, но Зейн себя вел как влюбленный или как очень серьезно увлеченный мужчина. Он сидел за столом в кожаных штанах, которые снял ночью, забыв про свой кофе и глядя на Черри. Калеб прислонился к столу в джинсах с расстегнутой верхней пуговицей, так что было видно кольцо в пупке. Он попивал кофе и со странным выражением лица глядел, как Зейн глядит на Черри. Выражение его лица я поняла, но оно мне не понравилось: он будто думал, как устроить им какую-нибудь пакость. Калеб произвел на меня впечатление человека, которому пакости по душе. Натэниел сидел за столом, заплетя длинные волосы в косу, спадавшую на спину. Грудь его была голой, но я, не проверяя, знала, что одежда на нем есть. Он достаточно меня знал и знал, что я не люблю, когда гости расхаживают голыми. Игорь и Клодия стояли. В свете дня татуировки Игоря еще сильнее бросались в глаза. Они покрывали руки, насколько я могла видеть через белую майку, и грудь тоже, и шею, как текучие драгоценности, от которых нельзя было оторвать глаз. Даже на расстоянии они красиво смотрелись на бледной коже. Татуировки я не слишком обожаю, но представить себе Игоря без них было бы трудно — они очень ему шли. На нем была наплечная кобура, и как-то она не очень подходила к белой майке, но ладно — не меня же так одели. «Глок» у него под мышкой смотрелся черным пятном на цветной картине — как изъян на полотне Пикассо. Клодия рядом с ним выглядела положительно ординарно — если женщина ростом почти в семь футов и с такими мышцами может выглядеть ординарно. Пистолет на пояснице и близко не был так заметен, как у Игоря. Черные волосы увязаны в тугой пучок, лицо оставлено чистым и пустым, включая глаза. У Клодии были глаза копа или плохого парня из кино — глаза человека, который не дает заглянуть себе в душу. Кроме полицейских, я мало видала женщин, умеющих делать такие глаза. Будь ее лицо чуть помягче, его можно было бы назвать красивым. Но в твердой челюсти, в резких полных губах, будто молча говоривших «осади назад», было что-то, мешавшее это сделать. Чуть-чуть не хватало в ее лице того, что могло бы полностью переменить ее облик. Они оба подошли занять свой пост по обе стороны от меня. Я бы могла возразить, но ночью я уже выяснила, что нет смысла. Им отдает приказы Рафаэль, а не я. Он сказал: охраняйте ее, и именно этим они и будут заниматься. А я слишком... какой бы я там ни была, говорить им, чтобы отстали, будет сотрясением воздуха. Пусть ходят за мной, если им так легче. Сегодня мне плевать. Мерль стоял в углу рядом с кофеваркой, куда Игорь его оттеснил, пока я наливала кофе. Я не знала, кто его вскипятил, и мне было все равно. От вида и запаха кофе мне уже стало лучше. Мерль был одет в ковбойские сапоги, джинсы и джинсовую куртку на голое тело, как был ночью. И попивал кофе из простой кружки. Шрам на груди выделялся белым, рваный, в одном месте с ямкой, будто здесь была самая глубокая часть раны. Как будто его вырезали молнией. Я хотела его спросить, откуда это, но, судя по выражению его глаз, решила, что он не ответит и сочтет это весьма бестактным. Ладно, не мое дело. Все свободные стулья были обращены спинкой к эркеру или раздвижной стеклянной двери. Я терпеть не могу сидеть спиной к окну или к двери — особенно к двери. Натэниел тронул Зейна за руку. Тот глянул на меня, встал, прихватив свою чашку, и отошел к стулу, стоящему спинкой к двери. Черри села рядом с ним, хотя раньше на этом стуле сидела Клодия, и оказалось, что она должна наблюдать за обеими дверями. Тогда Черри подвинулась ближе к Зейну, повернувшись спиной ко всем стеклам сразу. Бывало время, когда я бывала не так осторожна, особенно у себя дома, но сегодня на меня накатывала моя обычная паранойя. Дискомфорт всегда так на мне сказывается, особенно эмоциональный. Клодия села рядом, Игорь прислонился к шкафу за моей спиной — наверное, присматривая за Мерлем. Кажется, они не слишком друг другу нравились. Я сделала первый глоток кофе, черного, горячего, и несколько секунд наслаждалась растекающейся теплотой, пока не спросила: — А где Грегори? — Стивен и Вивиан повезли его к себе, — ответила Черри. — Но как он? Она улыбнулась и стала сразу как-то моложе. — Выздоровел, Анита. Ты его исцелила. — Я вызвала его зверя, я его не исцеляла. — Без разницы, — пожала плечами она. Я замотала головой: — Нет, этой ночью мне не удалось его вылечить. Она нахмурилась, и даже это было красиво. Она сегодня порхала, сияя. Я глянула на Зейна, не спускавшего с нее глаз. Может быть, это у них любовь. Ночто-то искрилось в ее глазах. — Ради Бога, Анита, ты его спасла, так какая разница, чем? Моя очередь пришла пожимать плечами. — Мне просто не нравится, что мунин Райны все сильнее вмешивается, когда я пытаюсь исцелять. Зазвонили в дверь, я и вздрогнула. Нервы? У меня? — Я заказывал еду, — сообщил Натэниел. Я взглянула на него: — Неужто китайскую? Он кивнул, улыбаясь — наверное, на мое довольное выражение лица. Мы недавно открыли, что, хотя ни один китайский ресторан так далеко еду не доставляет, за приличные чаевые — но очень приличные — для нас могут сделать исключение. Натэниел встал, но Калеб его опередил, оттолкнувшись от двери. — Я возьму. Кажется, все равно я здесь не очень нужен. Он поставил кружку на стол, пробрался между нами и исчез в гостиной. — Что с ним сегодня? — спросила я. Ответил Игорь: — Хотел подружиться с Клодией. — И со мной, — добавила Черри. Я посмотрела на сияющую Черри, на хмурую Клодию. — И обошлось без синяков и крови? — Его не надо было бить, — ответила Клодия. — Достаточно было дать ему понять. Только отчетливо. Тон ее голоса и выражение глаз заставили и мои глаза похолодеть. Не помню, чтобы я видала женщину, которая так бы на меня действовала. Я даже ощутила себя сексисткой, потому что угроза была сильнее оттого, что Клодия женщина. Но так это было, тут уж ничего не сделаешь. У нее раздулись ноздри, она понюхала воздух. Все двинулись враз, рассыпавшись по комнате. Клодия схватила меня за руку — руку для пистолета, и оттащила к дальней стене кухни. В правой руке у нее уже был пистолет. Я выдернула руку в тот момент, когда Игорь подскочил и встал передо мной, закрывая обзор. У него тоже в руке был пистолет. Я хотела уже спросить, какого черта, когда и сама унюхала. Едкий, плесневый змеиный запах. Я уже направляла «браунинг» на дверь двумя руками, когда первый змеечеловек вошел в дверь, ведя перед собой Калеба и приставив ему снизу к челюсти дуло обреза: — Кто-нибудь шевельнется — и ему конец.Глава 40
Все застыли, будто затаили дыхание на вдохе по команде. — А помирать никому не надо, — продолжал змей. Он смотрел на меня огромными глазами цвета меди. Густая черная полоса на краях глаз казалась театральным гримом. На лице этого змея не было шрамов. Он был короче и выглядел моложе. Чешуйчатое лицо почти изобразило улыбку, но змеиная челюсть не приспособлена для такой мимики. Глаза у него были пустые и чужие, как и он весь. — Просто наш босс хочет говорить с миз Блейк, вот и все. — Так пусть, черт его возьми, снимет трубку и договорится о встрече, — ответила я. Я смотрела вдоль ствола «браунинга» в точку около центра груди змея, достаточно далеко от головы Калеба, чтобы не волноваться насчет пристрелить Калеба, но достаточно близко к горлу, чтобы при тех патронах, которыми пистолет был заряжен, оторвать змею голову. Если бы он только убрал обрез от челюсти Калеба. Обрез с серебряной дробью в упор — Калеба не будет. Мне он не слишком нравился, но я же не могла дать противнику отстрелить ему голову? — Он не рассчитывал, что вы придете, — ответил змей. — Вы сейчас уйдете, он позвонит, и я обещаю рассмотреть его предложение со всем вниманием. Я говорила спокойно, потому что успокаивала дыхание ради одного выстрела — если его удастся сделать. Змей ткнул стволом сильнее в шею Калеба, так что тот даже пискнул от боли. — Дробь серебряная, миз Блейк. С такого расстояния ему снесет голову. — Ты погибнешь в следующую секунду. Это сказала Клодия голосом столь же спокойным и твердым, что и рука, которая наводила пистолет в голову змея. Он зашипел, смеясь, и звук этот повторился эхом у него из-за спины. Еще твари полезли в дверь, я увидела серебристый блеск металла, оружие. — Больше никто сюда не войдет, или я тебя пристрелю, а Калеб испытает свое счастье. Он сильнее надавил обрезом Калебу под челюсть, заставляя коротышку привстать на цыпочки, и на лице Калеба появились первые признаки панического страха. — Кажется, она тебя не очень любит, — прошипел змей. — Без разницы, — ответила я. — Но я не дам вам внести сюда оружие. — Обещайте не причинять вред Аните. Это сказал Мерль. Я и забыла, что он стоит от нас сзади сбоку. — Мы волоска на ее голове не тронем. — Мы нюхом чуем, что ты лжешь, — сказал Клодия. Змей по-птичьи склонил голову набок: — Мало кто умеет чуять наши изменения. Все чуют только вонь змеи. — Анита! — позвал голос Черри. Я покосилась на нее и уловила движение за стеклянной дверью. Нас пытались окружить. — С той стороны движение, — доложил Игорь. Впервые у противников было огнестрельное оружие, и они вроде бы знали, что с ним делать. Какое приятное разнообразие! Я снова посмотрела на первого змея, и вовремя — он показал стволом обреза в сторону стеклянных дверей: — Мы окружили дом. Нет нужды погибать вам всем. Клодия выстрелила за секунду до меня. Ее пуля попала ему в лицо, моя в грудь, сразу под шеей. Голова змея брызнула кровью и сгустками. У меня зазвенело в ушах от выстрелов в замкнутом пространстве. Тело змея дернулось назад, обрез выпал из дергающейся руки. Калеб бросился на пол и к нам. Еще два змеечеловека рванулись в дверь, оба с обрезами. — Левый, — сказала Клодия. Я пристрелила правого, а она левого. Обе мы попали, куда метили, и змеи рухнули на пол. Один обрез поехал к нам по полу. Выстрел из обреза слева от нас. Я обернулась на звук — не смогла сдержаться. Стеклянная дверь разлетелась, и я не слышала звона стекла, а только рев выстрела. Игорь припал на колено за шкафом и всадил две пули в грудь стрелявшего. Тот рухнул на колени, как марионетка с обрезанными ниточками. — Входят, — сказала Клодия, и я обернулась к другой двери. Оттуда просунулся поблескивающий ствол, что-то никелированное. Клодия стояла, прижавшись к ящикам ближайшей стены, почти невидимая от двери. Она дважды выстрелила в сторону никелированной стали, и раздался вопль, перекрывший звон у меня в ушах. Вопль длился, как визг крольчонка, попавшего в лапы кошке. Кто-то, кажется, крикнул: «Феликс, заткнись!» Град выстрелов влетел в комнату со стороны внутренней двери, которой не могли видеть ни я, ни Клодия так, чтобы не показаться самим. Кто-то тронул меня за руку, и я резко обернулась, ткнувшись стволом «браунинга» в Натэниела. Он показал рукой. Игорь лежал на боку, и первые алые струйки уже текли по полу. Я увидела, что Зейн и Черри сидят под столом, вжимаясь в землю. Дальше позади мелькнул Мерль, вжавшийся в угол ящиков, скрытый, наверное, лучше, чем большинство из нас. А что делать в перестрелке, если тебе нечем стрелять? Прятаться? На миг мы встретились с ним глазами, и я снова повернулась к драке. В разбитую дверь шагнул мужчина, загоняя патрон в ствол помпового ружья. Я успела всадить ему три пули в грудь, пока у него подогнулись колени. Патрон надо было загонять передшагом в дверь, а не одновременно. Клодия продолжала стрелять во внутреннюю дверь. Вряд ли она в кого-нибудь попала, но не давала противникам броситься на нас. Больше ничего в разбитой двери не шевелилось, но я продолжала стоять в стойке, наведя пистолет на проем. Влетел дождь пуль со стороны внутренней двери, и мы с Клодией распластались по ящикам. Я присматривала за дальней дверью, но не могла одновременно целиться, и прятаться. Выстрел из дробовика грохнул в окошко над раковиной и отколол большой кусок от ящиков шкафа. Я опустилась как можно ниже, села на задницу, прислоняясь спиной к ящикам, но не отводила «браунинг» от разбитой двери. Еще раз грохнул выстрел в окошко, и полетела дробь из гостиной — не прицельно, только чтобы не дать нам сменить позицию. Стреляли, чтобы прикрыть кого-то, а это могла быть только одна дверь. Трое их рванулись в разбитую дверь, и все стало медленно-медленно. Я видела мир сквозь слой хрусталя, все стало невыносимо резким. Вагон времени у меня был, чтобы увидеть двух змей и человека-льва Марко, рванувшихся размытой полосой, движением, слишком быстрым для человека. Я видела ружья, длинные и черные, невозможно длинные стволы. У льва Марко было по девятимиллиметровому пистолету в каждой руке. Мелькнул светлый и золотой мех, а потом моя пуля попала ему в бок, развернув волчком. Клодия выстрелила в одного змея, свалила его, но рявкнуло ружье другого, и я почувствовала, как она пошатнулась. Я всадила ему в грудь две пули, и он свалился на кухонный стол, беззвучно выронив ружье на пол. Пуля ударила справа от меня, и я увидела, что Марко целится из положения лежа. Поворачиваясь, я навела на него «браунинг», но знала, что не успею. Я видела, как он давит на спусковой крючок, и знала, что это в меня. Времени испугаться не было, была только спокойная мысль, что сейчас он меня застрелит, и я ничего не успею сделать. Но черная молния метнулась к его спине, дернула его назад, и выстрел пришелся мне под ноги. Леопард-оборотень выбросил льва сквозь дверь и исчез за ним. Я присматривала за дверью, но никто не шевелился. Что-то капало мне на лицо, теплое, почти горячее. Клодия опускалась вдоль ящиков, садясь, раскинув перед собой ноги, рука все еще сжимала пистолет, но очень слабо. Я на секунду увидела ее правое плечо — красную массу, но тут же повернулась к раздвижной двери, припав к ящикам. Если они пойдут через гостиную, я смогу некоторых свалить. Если они рванутся через обе двери сразу — конец. Я увидела движение в дальнем углу — это был Мерль, держащий одной рукой ружье, а другой змея. Он втащил противника через окно. Ружье было помповиком, и Мерль одной рукой загнал патрон в патронник, другой выдирая змею горло. Я увидела, как у него шевелятся губы, но не услышала. Это было не столько от шока, сколько от стрельбы в замкнутом пространстве. Наверное, он говорил: «Я прикрываю эту дверь». Я обогнула Клодию и попыталась взять под обзор гостиную, вынужденная верить, что Мерль действительно прикроет вторую дверь. Глаза Клодии закатились, когда я ее огибала, губы зашевелились, но я ее не слышала. Она левой рукой потянулась к неподвижной правой. Я не сводила глаз с двери, но почувствовала до боли медленное движение Клодии, когда она перекладывала пистолет в другую руку. Поскольку я была прижата как раз над ней, оставалось верить, что она умеет стрелять левой. Терпеть не могу, когда меня подстреливают случайно, если куда более вероятно получить пулю от того, кто намерен в меня ее всадить. Ничего не происходило, кажется, целую вечность, тишина была абсолютно нерушимой. Медленно, постепенно ко мне возвращался слух. Я услышала, как бормочет Калеб, повторяя снова и снова: — Ну, мать твою так, ну, мать твою так. Он свернулся у самых дальних ящиков, стараясь быть как можно меньше мишенью. Натэниел подобрал брошенный пистолет Игоря и целился в раздвижную дверь. Я его немного учила обращению с оружием — слишком много его было у меня в доме, чтобы он ничего о нем не знал. Видя, как он припал к ящикам шкафа над телом Игоря, пистолет держит двумя руками, левая опирается на стойку шкафа, я знала, что он застрелит любого, кто войдет в дверь. Если он действительно собирается подбирать оружие в бою, надо будет чаще брать в тир. Это, конечно, если мы все выживем. Тишина длилась, и наконец шум ветра в деревьях за разбитой дверью стал хорошо слышен. Со стороны террасы раздался голос: — Это я, Мика. — Густой, рычащий бас. — По голосу не похоже, — отозвалась я. — Такой у меня голос, когда я не в образе человека. — Мерль? — спросила я. — Это Мика. — Входи в дверь. Медленно, — сказала я. Черный леопард-оборотень медленно вошел в дверь, держа когти в воздухе. Темный силуэт заполнил весь проем. В форме человека-леопарда он был выше шести футов, шире в плечах, весь грузнее, будто в этой форме у него были мышцы, которых не было у человека. Мех блестел черным деревом, солнце играло на нем, разрисовывая черные на черном розетки, как траурные цветы на бархате. На груди виднелась бледная кожа, и на животе, и ниже. В кино оборотни бесполы, как Барби. В реальной жизни у них весьма выражены половые признаки. Почему-то в получеловеческом виде я могла видеть его наготу без всякого смущения. Как только вырастает мех, оборотень перестает быть для меня объектом секса. — А где тот тип, которого ты выбросил в дверь? — спросила я. — Удрал. — Я Никого не слышу в гостиной, — сказал Мерль. — Они все вышли через входную дверь, — отозвался Зейн. — Кажется, в комнате чисто. Они с Черри все также лежали под столом, припав к полу. — Я проверю, — сказал Мика. — У них были серебряные пули, — сообщила я. — Я бы не стала геройствовать. Он кивнул. Голова его была почти вся леопардовой, кроме шартрезовых глаз. В образе человека они придавали ему странный, чужой вид, но в этом мохнатом и мускулистом теле именно они и сообщали, что это Мика. Только цвет был сочнее. В окружении черной шерсти глаза поражали еще сильнее. Он помедлил в дверях, потом пробрался сквозь них, пригнувшись, уменьшая площадь мишени. Редко увидишь, как ликантроп пользуется укрытием. В основном они считают себя неуязвимыми, что обычно бывает верно, но не сегодня. Игорь лежал на полу неподвижно, а плечо Клодии было грудой мяса. Она обмякла, привалясь к ящикам. Левая рука сжимала пистолет по-прежнему, но лежала на полу неподвижно, будто ненужная. Когда я посмотрела на нее, пистолет был направлен куда-то в сторону раздвижной двери. Рука дрожала достаточно, чтобы я занервничала, стоя над ней, но она боролась с дрожью, чтобы никак не навести в контур моего тела. Правая сторона у нее пропиталась кровью, и глаза смотрели, не видя. Очевидно, только чистое упрямство не давало ей потерять сознание. Я перевела взгляд на Игоря, на тела, наваленные в двери. Если Игорь и дышал, я этого не видела. — Натэниел, проверь у него пульс. Натэниел посмотрел на Игоря, секунду смотрел мне в глаза, потом повернулся снова к двери. — Я бы услышал его сердце, если бы оно билось. Услышал бы кровь, если бы она еще текла по жилам. Я ничего не слышу. Все это он произнес, не глядя на меня. От чего мне стало еще неспокойнее. В дальней двери появился Мика. — Там никого живого. Он переступил через кучу тел в дверях, и даже это движение было ловким, скользящим, средним между движением человека и леопарда. И мне предстоит стать леопардом в ближайшее полнолуние? А вот это черное и грациозное, эта мускулистая тень — это и было у меня внутри? Я выбросила вопрос из головы: есть более срочные проблемы. Раненые, например. Надо сосредоточиться на текущих вопросах и попытаться отодвинуть все прочие мысли. Я приложила пальцы к шее Клодии, пытаясь нащупать пульс. Она повела плечом, закрываясь. — Все нормально, — сказала она. — Все нормально. Это было настолько неправдой, что я даже не стала спорить. Пока я сама не проверю весь дом, я не поверю, что все чисто, но мой промышленных размеров пакет первой помощи был в кладовой, и я точно знала, что там никого нет. — Черри, выползай из-под стола на эту сторону и принеси аптечку. Я встала и пошла вдоль ящиков, чтобы видеть и гостиную и раздвижную дверь одновременно, не говоря уже об эркере над столом. Черри глянула на Зейна, потом выползла между ножек стульев. И шла пригнувшись, пока не добралась до кладовой. Она заставила Калеба подвинуться, слегка постучав по нему ногой. Он наконец-то развернулся из своей внутриутробной позы и отполз на фут, пропуская Черри. Сначала она подошла к Игорю. Она тоже была леопардом, и слух у нее был не хуже, чем у Натэниела, но она проделала все нужные движения и лишь потом обернулась к Клодии. Та попыталась оттолкнуть ее рукой с пистолетом. — Клодия, дай Черри тебе помочь, — сказала я. — К чертям! Черри посчитала этот ответ утвердительным и стала осматривать плечо. Клодия больше не отбивалась, и я обрадовалась. Шок может заставить человека поступать очень странно. А я бы не хотела бороться с крысолюдкой, даже раненой. Конечно, здесь был Мика, и он бы, наверное, мог совладать с Клодией, по крайней мере с раненой. Я все еще присматривала за дверями, но время шло, ничего не происходило, только ветер шумел в деревьях, только летние кузнечики стрекотали в траве, и звуки доносились через выбитые двери. Я начала дюйм за дюймом расслабляться. Напряжение в плечах, которое у меня всегда бывает в бою и которого я никогда не замечаю до того, как схлынет адреналин, отпустило, я поняла, что мне ничего не грозит — пока что. И тут в летней тишине раздался новый звук — сирены. Выли, приближаясь, сирены полицейских машин. Соседей у меня нет. В графстве Джефферсон стрельба слышится регулярно, так кой же черт мог позвать полицию? Мика повернул ко мне странно-закругленное лицо: — Они едут сюда? Я пожала плечами: — Не знаю точно, но на то похоже. Мы поглядели на тела на полу, переглянулись. — У нас нет времени спрятать тела, — сказал он. — Да, нет, — согласилась я и оглядела всю компанию. Мерль все еще наблюдал за кухонным окном, держа в руке трофейное ружье. Зейн выполз из-под стола ассистировать Черри, подавая предметы, которые она просила. Она наложила шину на руку Клодии. — Она может частично исцелиться, если перекинется, но все равно ей нужна будет медицинская помощь, — сказала мне Черри. — У полиции есть обычай стрелять по оборотням в животном образе, — ответила я. — Я останусь так, — выдавила Клодия сквозь стиснутые зубы. — Чем больше будет с нашей стороны раненых, тем меньше будет подозрений у полиции. В этом был смысл. Я поглядела на Мику. Сирены выли уже совсем рядом, почти перед домом. — Ты бы ушел, Мика. — Почему? — Сейчас сюда ворвется полиция, увидит кучу трупов и лужи крови. Все, кто будет в образе зверя, имеют хороший шанс получить пулю на месте. — Это не проблема, — ответил он. Мех стал таять, уходить, как вода с берега. Появлялась человеческая кожа, кости уходили в нее, как брошенные в воск предметы, таяли. Я никогда не видела, чтобы кто-то превращался так небрежно, легко. Будто он просто переодевался, только прозрачная жидкость стекала с тела простыней да слышались щелчки становящихся на место костей, даже что-то вроде бульканья кипящей плоти. Только глаза его не менялись, как два драгоценных камня, вделанных в центр вселенной. И вдруг он снова стал человеком, только тело было покрыто густой, водянистой жидкостью. Никогда я не видела столько жидкости при одиночном превращении. Я стояла в луже ее — только сейчас заметила. Он вдруг осел, попытался опереться на ящики, но я стояла на дороге, и мне пришлось подхватить его за талию, чтобы не дать упасть. — Быстрая перемена даром не проходит. — Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь перекидывался обратно так быстро, — сказала Черри. — И в сонное забытье он тоже впадать не будет, — объяснил Мерль. — Дайте ему пару минут, и он будет как огурчик. Хотя несколько вялый огурчик. В его голосе было восхищение и еще что-то, почти ревность. Сирены взвыли в последний раз и замолкли перед домом. Наступила тишина. — Всем положить оружие. Не хочу, чтобы кого-нибудь случайно подстрелили, — приказала я. Натэниел послушался немедленно. Мне пришлось теснее прижать к себе Мику, чтобы положить на полку собственный пистолет. Мика задрожал. Я посмотрела на него, чуть не спросила, что с ним, но взгляд его глаз меня остановил. В них я увидела не боль. Я обняла его за талию и другой рукой, чтобы держать надежнее — кожа его была скользкой. Он сумел опереться на ящик у нас за спиной. Я смотрела в эти глаза с расстояния в несколько дюймов, и там целые миры тонули, в этих глазах, и голод, и надежды, все на свете. — Полиция! — донесся до нас крик. Я заорала в ответ: — Не стреляйте, бандитов уже нет! У нас раненые! Я отодвинула Мику, чтобы он оперся на ящики, потом положила руки на голову и медленно пошла к двери. Мне пришлось переступить через тела в дверях кухни, чтобы выйти туда, где меня могли увидеть два полисмена, стоявшие наготове по обе стороны двери. Будь я здоровенным внушительным мужиком, они могли бы открыть огонь — не нарочно, а просто потому, что не каждый день в графстве Джефферсон штата Миссури видишь на пороге дома три трупа. Но вышла я, маленькая, женственная, с виду совершенно безобидная и без оружия. И я продолжала говорить на ходу. Что-то вроде этого: — Они напали на нас. У нас раненые. Нужна «скорая». Слава Богу, что вы приехали! Они услышали сирены и сбежали. Я продолжала болтать, пока не уверилась, что они в меня стрелять не будут, и тогда начался действительно трудный этап. Как объяснить пять трупов у себя в кухне, из которых кое-кто даже в смерти не слишком похож на человека? Не знаете? Вот и я не знаю.Глава 41
Через два часа я сидела у себя на диване, разговаривая с Зебровски. У него был обычный для него вид — будто он одевался в спешке и в темноте, будто все вещи были от разных костюмов, а под конец он схватил галстук с масляным пятном вместо того, который надо было. Его жена Кэти была женщиной аккуратной и упорядоченной, и я не могла взять в толк, почему она разрешает Зебровски выходить из дому, одевшись как ходячее несчастье. Впрочем, может быть, тут не шло речи о разрешении; может быть, это была одна из тех битв, где после нескольких лет сдаешься и машешь рукой. Калеб сидел на дальнем конце дивана, завернувшись в одеяло, снятое с кровати. Санитары, которые унесли Клодию, сказали, что она в шоке. Я готова была ручаться, что сегодня она в первый раз оказалась не с того конца ружья. От Калеба виднелись из-под одеяла только курчавая макушка и прорезь карих глаз. Вид у него был как у десятилетнего мальчишки. Я бы попыталась его утешить, но Зебровски не позволил бы мне говорить ни с ним, ни вообще с кем-нибудь. Мерль стоял у стены в изголовье дивана, глядя на все непроницаемыми глазами. Копы косились на него мельком, проходя по комнате. Им было неуютно с ним по той же причине, что и мне: от него, как аромат дорогого одеколона, ощущался потенциал насилия. Зебровски покрепче надвинул очки на нос, сунул руки в карманы штанов и посмотрел на меня сверху вниз. Я сидела, он стоял, так что смотреть сверху вниз было просто. — Значит, выходит, что эти ребята просто ворвались сюда, и ты понятия не имеешь зачем. — Именно так. Он смотрел на меня. Я смотрела на него. Если Зебровски думал, что я сломаюсь под его стальным взглядом, то ошибся. И еще мне помогло, что я в самом деле малейшего понятия не имела, кто это был и зачем. Я сидела. Он стоял. Мы таращились друг на друга. Калеб дрожал на краю дивана. Мерль смотрел, как снуют туда-сюда люди. А людей было много. Они ходили вокруг дома за спиной Зебровски, входили и выходили в кухню — огромные занятые муравьи. На месте преступления всегда слишком много народу толчется, не считая зевак. Всегда копов больше чем надо. Но никогда не знаешь, чья пара глаз найдет ключевую улику. Нет, честно. Я думаю, что больше улик было потеряно из-за суеты, чем найдено из-за дополнительной помощи, но это мое мнение. Я вообще не слишком общительна. Мы так и стояли в персональном колодце тишины. За нашей спиной открылась дверь спальни. Я покосилась в ту сторону и увидела входящего Мику. Он был одет в мои тренировочные штаны. Поскольку они были все равно мужские, а рост у нас был одинаковый, они ему великолепно подошли. У меня никогда не было бойфренда, с которым можно было бы меняться шмотками. Очень трудно найти взрослого мужчину моего роста. Полицейские не позволили ему принять душ, и потому длинные волосы высохли грязными космами и засохшая слизь начала отваливаться хлопьями. Шартрезовые глаза покосились на меня, но ничего не выразили. За ним следом вышел Дольф, нависая так же, как нависал надо мной. У него глаза были не безразличными, а сердитыми. Он сердился с того момента, как вошел. Нас всех он велел рассадить по разным комнатам. Натэниела допрашивала его подруга из полицейского участка, детектив Джессика Арнет, в комнате для гостей наверху. Детектив Перри допросил Калеба и до сих пор допрашивал Зейна. Дольф поработал с Мерлем и Микой. Зебровски меня не столько допрашивал, сколько стоял и следил, чтобы я ни с кем не говорила. Интуиция мне подсказывала, что Дольф собирается допросить меня сам. У нас тут было пять трупов, и трое из них даже после смерти не вернулись к человеческому образу. Три змеи остались в змеином виде. Оборотни всегда после смерти возвращаются к прежнему образу. Всегда. Что вызывало вопрос: если это не оборотни, то что же, черт их побери? — Анита, — сказал Дольф. И ничего не добавил, но я его поняла. Поднявшись, я пошла в спальню. Мика, когда я проходила мимо, чуть коснулся пальцами моей руки. Дольф прищурился, и я поняла, что он заметил. Он придержал для меня дверь, и я вошла в свою спальню. Было противно, что меня допрашивают в моем собственном доме, в моей спальне, но так все же намного лучше, чем ехать в город. Так что я свое недовольство оставила при себе. Наличествовали мертвые тела, и я даже не отрицала, что убила их я. Нет, я могла бы отрицать, если бы полагала, что это сойдет, но об этом даже думать было нечего, поэтому я и не стала. Дольф показал мне на кухонный стул, принесенный в спальню. Сам он остался стоять — все его шесть футов восемь дюймов. — Рассказывай, — велел он. Я ему рассказала в точности все, как было. Правду и всю правду. Впрочем, я слишком мало знала, чтобы надо было врать. Тело Игоря увезли, и все его татуировки играли, казались живее, чем все остальное. У нас был один убитый и один раненый. В моем доме. Явный случай самозащиты. Единственным отличием от предыдущих двух случаев, когда я убивала ворвавшихся в мой дом, было число трупов, да еще то, что некоторые были настолько не людьми. Если не считать этого, мне приходилось бывать в куда более сомнительных ситуациях. Так почему же Дольф сейчас взялся за дело так рьяно? Я понятия не имела. Дольф смотрел на меня в упор. Стальной взгляд у него получался на порядок лучше, чем у Зебровски, но я смотрела спокойными невинными глазами. Легко иметь невинный вид, когда ты действительно не виновата. — И ты не знаешь, зачем ты им понадобилась? На самом деле пара мыслей у меня была, но я не стала ими делиться — не могла. Они могли охотиться за мной, потому что я чуть не убила их вожака. Когда скрываешь сведения от полиции, одна из трудностей заключается в том, что потом тебе трудно бывает объяснить какие-то вещи, не сознавшись, что раньше ты что-то скрыла. Сейчас как раз был такой случай. Я не рассказала Дольфу, как полулюди-полузмеи захватили Натэниела и какая потом была драка. Можно было рассказать сейчас, но... но слишком много пришлось бы рассказывать, в частности, то, что я, быть может, стала леопардом-оборотнем. Дольф терпеть не мог монстров. И я не была готова делиться с ним такими откровениями. Сделав голубые глаза, я ответила: — Понятия не имею. — Они очень хотели тебя захватить, Анита, если явились сюда с такой артиллерией. — Похоже на то, — пожала плечами я. Глаза его наполнились злобой, губы сжались в ниточку. — Ты мне лжешь. Я сделала большие глаза: — Стала бы я? Он развернулся и шваркнул ладонью по ночному столику, да так, что зеркало у стены задребезжало. Мне даже показалось на секунду, что сейчас оно разлетится. Этого не случилось, но открылась дверь и просунулась голова Зебровски. — Тут все в порядке? Дольф полыхнул на него грозным взглядом, но Зебровски не попятился. — Может, я закончу допрос Аниты? Дольф мотнул головой: — Зебровски, исчезни. Но малыш был не робкого десятка. Он посмотрел на меня: — Анита, тебя это устраивает? Я кивнула, но Дольф уже орал: — Выметайся, кому сказано! Зебровски глянул на каждого из нас и закрыл дверь со словами: — Кричи, если что-нибудь будет нужно. Дверь затворилась, и в наступившей тишине я слышала лишь тяжелое, трудное дыхание Дольфа. Я чуяла запах пота на его коже, странный — не то чтобы неприятный, но точный признак, что он очень не в духе. В чем дело? — Дольф? — спросила я. Он ответил не поворачиваясь: — Мне за тебя сильно поджарят задницу, Анита. — Не в этом случае, — ответила я. — Все, кого вынесли из этого дома, не люди. По закону оборотни — те же люди, но мы с тобой знаем, как это на практике. Кого трогает лишний убитый монстр? Тут он повернулся, привалившись к трюмо, скрестив руки на груди. — Я думал, оборотни после смерти снова принимают человеческий вид. — Принимают. — С этими змеями такого не случилось. — Не случилось. Мы переглянулись. — Ты хочешь сказать, что они — не оборотни? — Я хочу сказать, что я понятия не имею, кто они. Змеелюди есть в самых разных мифах — от индуистских до вуду. Может, эти вообще никогда не были людьми. — То есть вроде того наги, которого ты вытащила из реки два года назад? — спросил он. — Нага — истинно бессмертный. Эти твари, кем бы они ни были, не выдерживают серебряных пуль. Он на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, я заметила, до чего он устал. Не физически, но сердцем, будто слишком долго лежит на нем какое-то эмоциональное бремя. — Что с тобой, Дольф? Чего ты так... взбаламучен? Он едва заметно улыбнулся. — Взбаламучен, — повторил он. Помотал головой и отошел от трюмо, сел на край кровати, и я повернулась на стуле, сев на него верхом, чтобы смотреть на Дольфа. — Ты меня спрашивала, которая из женщин в моей жизни спит с нежитью. — Я жалею, что спросила, Дольф. Я прошу прощения. Он покачал головой: — Нет, это я вел себя как сволочь. — Глаза его снова стали свирепыми. — Но я не понимаю, как ты можешь позволять этой... твари к тебе прикасаться. Отвращение его было таким сильным, что почти ощущалось на ощупь. — Мы это уже обсуждали, Дольф. Ты мне не отец. — Но я отец Даррина. Я вытаращила глаза: — Даррина? Твоего старшего, адвоката? Он кивнул. Я всматривалась в его лицо, пытаясь что-нибудь понять, боясь что-нибудь сказать. Боясь, что я не поняла. — А что такое с Даррином? — Он помолвлен. Лицо Дольфа было страшно серьезным. — Что-то мне подсказывает, что поздравления неуместны? — Она — вампир, Анита. Блядский вампир. Я заморгала. У меня не было слов. — Не знаю, что я могла бы сказать, Дольф. Даррин старше меня. Уже взрослый мальчик, имеет право быть с тем, с кем хочет. — Она труп, Анита, ходячий труп! — Это так, — кивнула я. Он встал и заходил по комнате злыми широкими шагами. — Она мертвец, Анита, проклятый мертвец, а мертвец тебе внуков не нарожает. Я чуть не рассмеялась, но инстинкт самосохранения у меня все-таки сильнее чувства юмора. Наконец я сказала. — Да, Дольф, к сожалению... действительно, женщины-вампиры не могут доносить ребенка до родов. Но ведь твой младший, Пол, который инженер — он женат? Дольф мотнул головой: — У них не может быть детей. Я смотрела, как он ходит по комнате, туда-сюда. — Я не знала, Дольф. Мне очень жаль. Он снова сел на кровать, внезапно ссутулив плечи. — Не будет у меня внуков, Анита. Я снова не знала, что сказать. Никогда Дольф на моей памяти не говорил о своей личной жизни ни со мной, ни вообще "скем бы то ни было. Мне было и лестно, и почти страшно. Утешитель из меня не очень, и я просто не знала, что надо делать. Будь то Натэниел, или кто-то из леопардов, или даже из волков, я бы его обняла, погладила, но это был Дольф, и я не была уверена, что он из тех мужиков, которые любят, чтобы их гладили. Он сидел, уставясь тупо в пол, большие руки свесились с колен. Такой у него был потерянный вид. Я встала и подошла к нему. Он не шевельнулся, и я тронула его за плечо. — Дольф, мне очень жаль. Он кивнул. — Люсиль все глаза выплакала в ту ночь, когда Даррин нас обрадовал. — Из-за того, что она вампир, или из-за внуков? — Она говорит, что еще слишком молода быть бабушкой, но... Он внезапно поднял глаза, и то, что я там увидела, было такой кровавой раной, что я чуть не отвернулась. Но я должна была заставить себя встретить этот взгляд, выдержать его. Дольф открылся мне сильнее, чем когда бы то ни было, и я обязана была на это ответить. Должна была смотреть и дать ему понять, что вижу все. Если бы он был моей подругой, я бы его обняла. Если бы он был даже кем-нибудь из моих друзей — за редким исключением, — я бы тоже обняла его. Но он был Дольф, и я просто не знала, стоит ли. Он отвернулся, и лишь тогда, уже не видя этого страдания в его глазах, я попыталась его обнять, но он не дал мне. Он встал и отошел, но я попыталась, и это было все, на что я способна. Когда он повернулся ко мне, глаза его были непроницаемы, лицо — лицом копа. — Если ты от меня что-то утаиваешь, Анита, я тебе устрою скипидарную баню. Я кивнула, и лицо у меня стало такой же пустой маской, как у него. Момент откровенности миновал, и Дольфу было за него неловко, так что мы вернулись на привычную почву. Меня устраивает. Я все равно не знала, что сказать. Но я запомнила, что он открылся мне. Я запомнила, хотя и не знаю, что хорошего в этом для каждого из нас. — На меня в моем собственном доме напала группа оборотней или кто они там. Убили одного из моих гостей, ранили другого, а ты мнеобещаешь скипидар. За что? Он мотнул головой. — Ты что-то утаиваешь, Анита. Иногда мне кажется, что просто по привычке, иногда — чтобы быть гвоздем в сапоге, но ты мне перестала рассказывать все до конца. Я снова пожала плечами: — Я не говорю, что скрываю что-нибудь насчет сегодняшних событий, но я тебе рассказываю все, что могу, Дольф, и всегда, когда могу. — А насчет твоего нового бойфренда с кошачьими глазами? Я заморгала: — Не понимаю, Дольф. — Мика Каллахан. Я видел, как вы держались за ручки. — Он на ходу пожал мне руку, Дольф. — Он на ходу пожал руку, а у тебя на ходу морда расплылась радостью. Пришел моей черед потупить глаза. И не поднимать их, пока я снова не натянула на себя маску пустого лица. — Не знаю, могу ли я назвать Мику своим бойфрендом. — А как ты можешь его назвать? — Дольф, я ценю, что ты открыл мне свою личную жизнь. В самом деле ценю, Дольф. Но я не стану отвечать тем же. Глаза его стали каменными. — Что тебя связывает с монстрами, Анита? Мы, бедные людишки, для тебя недостаточно хороши? — С кем я встречаюсь, Дольф, это совершенно не твое дело. — Встречаться — встречайся, но мне противна мысль, что они к тебе прикасаются. — Не твое дело, с кем я встречаюсь, Дольф, и уж совсем не твое собачье дело, с кем я сплю. — Ты трахаешься с Микой Каллаханом? — спросил он. Я взглянула в его сердитые глаза такими же своими: — Да, да, трахаюсь! Он стоял передо мной, дрожа от злости, опустив сжатые в кулаки руки, и я подумала на миг, что сейчас он может сделать что-то ужасное, грубое, о чем мы оба потом пожалеем. Потом он повернулся спиной. — Выйди, Анита. Выйди. Я протянула было руку — дотронуться до него, но уронила руку. Я хотела извиниться, но это лишь ухудшило бы дело. Мне до сих пор самой было неловко, что у нас с Микой был секс, и оттого я так резко отреагировала. Дольф заслуживал лучшего. Я попыталась сделать, что можно было. — Сердце хочет, чего хочет, Дольф. Человек не планирует усложнить себе жизнь — это просто случается, и делаешь ты это не намеренно и не для того, чтобы уязвить людей, которые тебя любят. Просто так иногда получается. Он кивнул, не поворачиваясь. — Люсиль хочет как-нибудь тебя позвать и поговорить про вампиров — хочет их получше понять. — Я буду рада ответить на любые ее вопросы. Он снова кивнул, но так же стоял ко мне спиной: — Я ей скажу, чтобы позвонила. — Буду ждать. Мы еще постояли. Он так и не повернулся. Молчание тянулось, и было оно не дружественным, а натянутым. — У меня больше нет вопросов, Анита. Ты свободна. Я остановилась возле двери, оглянулась. Он все так же стоял спиной, и я подумала, не плачет ли он. Можно было понюхать воздух, и мои новые леопардовые чувства дали бы ответ, но я не стала. Я открыла дверь и тихо закрыла ее за собой, оставив Дольфа наедине с его горем и гневом. Плачет Дольф или нет — это не мое дело.Глава 42
Когда ушел последний полисмен и уехала последняя машина «скорой», в доме воцарилась летняя тишина. В кухне был погром — разбитое стекло на полу, засыхающая кровь на полированном дереве. Теперь ее из щелей никаким чертом не выковырять. Она останется навсегда памятью о победе более сильного вооружения, но дорогой ценой. Еще надо было звонить Рафаэлю и сообщать, что из-за меня одного из его людей убили, а другого ранили. Нельзя было не признать, что они оказались очень кстати. Два лишних ствола дали решающий перевес. Будь вооружена только я, все могло бы повернуться по-другому. Проще говоря, меня бы убили. Я резко обернулась на шум за спиной. В дверях стоял Натэниел с веником, совком и ведерком. — Я думал убрать стекло. Я кивнула — слишком сильно билось в горле сердце, чтобы отвечать голосом. Я не слышала, как он подошел сзади. Услышала его в дверях, не так чтобы близко, но для бандита с пистолетом хватило бы. Все это время я сохраняла спокойствие. Держала себя в руках все время, что здесь была полиция, но сейчас меня трясло мелкой дрожью. Отсроченная реакция, черт бы ее побрал. Натэниел поставил совок и ведро на стол, прислонил веник к стулу и медленно подошел ко мне. Вгляделся в мое лицо озабоченными сиреневыми глазами. — Ты как, ничего? Я открыла было рот, чтобы соврать, но вдруг издала тихий звук, почти хныканье. Крепко зажала рот, чтобы больше так не делать, но меня стало трясти сильнее. Если ты слишком упряма, чтобы дать себе заплакать, тело найдет другой способ выпустить пар. Натэниел осторожно тронул меня за плечо, будто не знал, одобрю ли я такой поступок. Почему-то от этого у меня стало жечь глаза, стиснуло грудь. Я крепко обхватила себя руками, будто так могла удержать в себе слезы. Натэниел подвинулся ко мне, попытался меня обнять. Я отодвинулась, зная, что иначе разревусь. Я сегодня уже плакала, больше одного раза в день я себе это не позволю. Если бы я, черт меня побери, плакала каждый раз, когда меня пытаются убить, я бы уже в слезах утонула. Натэниел вздохнул: — Если бы ты нашла меня в таком виде, ты бы меня обняла, и мне стало бы лучше. Давай я с тобой так же сделаю. Я сказала придушенным голосом: — Сегодня я уже расклеивалась. Одного раза в день достаточно. Он схватил меня за руку. Почти от любого я бы этого ждала и была бы готова, но не от Натэниела. Его я не опасалась. Пальцы его сдавили мне руку выше локтя, не настолько сильно, чтобы было больно, но настолько, чтобы я поняла, что он всерьез. Дрожь у меня прекратилась, будто щелкнули выключателем. Я стала собранной, слез и в помине не было. Он встряхнул меня за руку, достаточно сильно, чтобы заработать сердитый взгляд. — Ты не разрешила бы себя обнять. А я знал, что вот это, — он чуть сильнее сдавил мне руку, — поможет. — Отпусти, Натэниел. Немедленно, — сказала я голосом низким и предупреждающим, с оттенком рассерженности. Никогда Натэниел не смел меня тронуть так, чтобы это было даже близко к грубости. И под моим гневом была грусть. Я считала, что он безопасен, а он уже перестал таким быть. Он становился личностью, а не подчиненной тряпкой, и до сих пор мне не приходило в голову, что не все в этой личности может мне понравиться. Я ощутила какое-то движение, будто сам воздух изменил направление потока, и Мика вошел в кухонную дверь. Волосы у него еще были мокрые из-под душа и откинуты назад, и я впервые увидела его лицо без обрамляющих локонов. Лицо его было таким же тонким, как и все остальное. Я думала, что лишь из-за длинных локонов он кажется хрупким, но дело было в структуре костей, то есть в нем самом. Если не обращать внимания на ширину плеч, на прямую линию бедер, то на ум приходили слова «девичья стать». На самом деле он выглядел не более женственным, чем Жан-Клод, но был более узко-костным, изящным. Легче выглядеть мужественным, если в тебе около шести футов, и куда труднее, если в тебе пять футов пять дюймов. Только одно нарушало изящное совершенство его лица: нос был не прямой. Он когда-то был сломан как следует и не сросся правильно. Такой дефект должен был портить впечатление, но нет. Казалось, что он, как и глаза, что-то добавлял к облику Мики, вызывал интерес, не снижая привлекательности. Может быть, мне уже надоели совершенные мужчины. Он добавил к тренировочным просторную футболку. Она доходила ему до середины бедер, что скрывало больше его тела, чем открывало, но все равно я знала, что под одеждой. Осознавала, как бывало с Ричардом и Жан-Клодом. Я всегда думала, что это смесь вожделения с любовью, но Мику я недостаточно знала, чтобы любить. Значит, либо чистое вожделение слишком похоже на любовь, либо есть не один вид любви. Слишком это все для меня сложно. — В чем дело? — спросил он. Натэниел вернулся к венику, совку и ведру. Подобрав их, он стал собирать стекло, не обращая на нас внимания. — Ни в чем. А что? Он нахмурил брови: — У вас обоих огорченный вид. Он подошел поближе, но это движение было для меня слишком внезапным после выходки Натэниела, и я отшатнулась. Мика остановился и поглядел на меня в явном недоумении: — Что случилось? Ты не была так пуглива, когда шла стрельба. Я глянула на Натэниела, который, присев, собирал стекло в совок. Он старательно не глядел на меня, на нас. — У нас вышло несогласие. Натэниел застыл — все его тело отреагировало на мои слова. Потом медленно повернулся и направил на меня свои цветочные глаза. — Анита, так нечестно. Не было ни разу, чтобы я с тобой в чем-нибудь не согласился. Я вздохнула — не потому, что он был прав, а из-за обиды в его глазах. Я подошла к нему, присела на корточки, потому что становиться среди стекла на колени не решилась, тронула его за голое плечо, за щеку. — Извини, Натэниел. Ты просто застал меня врасплох. — А почему ты меня оттолкнула; Анита? Почему? Тебе же хотелось, чтобы я тебя обнял, я же знаю. Я дотронулась до его спины, где уже почти зажили следы укусов, оставив красноватые кружки. — Я никому не сдаюсь без боя, Натэниел. Тебе это уже пора бы знать. — Не обязательно все превращать в бой, — ответил он. Глаза его расширились и поблескивали. — Для меня обязательно. Он покачал головой, закрывая глаза, и слезы покатились по его щекам. Я помогла емувстать, потому что меня беспокоило стекло на полу. Потом, когда мы поднялись, я обняла его, прижалась лицом к обнаженной коже, попав ртом в ямку на плече, где ключица загибается внутрь. Его руки обернулись вокруг меня, прижали к себе. Очень мягкой и теплой была у него кожа и пахла ванилью. У меня дыхание стало прерывистым. Никогда я не знала, это такое мыло, шампунь, одеколон или просто он сам так пахнет. Но под этим ароматом был другой, прогорклый запах, который ни один парфюмер в мире не станет совать в бутылку. Нечто дикое и очень настоящее, запах леопарда, запах парда. Я ощутила Мику у себя за спиной. Я узнала ощущение его тела, как контур тепла, за миг до того, как он прижался ко мне. Но он не стал обнимать меня руками — они касались Натэниела. Тело Мики изогнулось, прижимаясь ко мне, но его руки скользнули по моим, прижимая к нам Натэниела, обнимая его. Натэниел испустил дрожащий вздох. Глубокий рокочущий звук вышел из горла Мики, и я не сразу поняла, что это он мурлычет, что это глубокий ритм довольства. У меня завибрировала спина. Натэниел заплакал, и я услышала свой голос: — Мы здесь, Натэниел, мы здесь. Я вжималась в густую ваниль кожи Натэниела, мурлыканье Мики сотрясало мое тело, и такое было ощущение от их тел, такое реальное, такое надежное, и я заплакала. Я держала Натэниела, Мика держал нас обоих, мы оба плакали, и все было хорошо.Глава 43
В дверях кто-то громко прокашлялся. Я сморгнула ласковые слезы и увидела Зейна. — Извините, что помешал, но там у нас полно народу. — То есть? — спросил Мика. — Лебединый царь, его лебединки и вроде бы как не меньше одного представителя от всех видов оборотней города, как мне кажется. Натэниел и Мика от меня отодвинулись. Все мы стали вытирать лица, даже Мика, оказывается, плакал. Не знаю почему — может быть, он просто такой эмоциональный. — Чего они хотят? — спросила я. — Видеть тебя, Анита. — Зачем? Зейн пожал плечами: — Царь лебедей с нами, шестерками, разговаривать не будет. Он настаивает на разговоре с Анитой и ее Нимир-Раджем, если ей будет угодно. Мы с Микой переглянулись. Вид у нас был весьма озадаченный, что соответствовало моему ощущению. — Скажи Риису, что мне нужно несколько больше информации для согласия на беседу. Я несколько перегружена. Зейн усмехнулся, показав верхние и нижние кошачьи клыки. — Мы отказываем ему в доступе в дом, пока он нам, рабам, не объяснит, чего хочет. Мне это по душе, а ему вряд ли будет. Я вздохнула: — Не буду же я устраивать драку только потому, что он явился без предупреждения? Вот черт! Я пошла к выходу, но Мика перехватил меня за руку, когда я проходила мимо. Я обернулась к нему. — Можно твоему Нимир-Раджу тебя сопровождать? Я улыбнулась, отчасти потому, что он спросил, а не стал предполагать, а отчасти потому, что от взгляда на него меня тянуло улыбаться. Я сжала его руку, и она сомкнулась вокруг моей в ответном пожатии. Я хотела сказать: «Буду рада такому обществу», но ответила просто: — Конечно. Он улыбнулся, и впервые это была чистая улыбка, без примесей. Поднеся мою руку ко рту, он приложился губами к костяшкам пальцев. Этот жест напомнил мне Жан-Клода. Интересно, как это будет — находиться с Микой и Жан-Клодом в одной комнате? Мика нахмурился: — У тебя недовольный вид. Я что-то не так сделал? Я покачала головой, сжала его руку и повела в сторону гостиной. Он потянул меня назад. — Нет, ты о чем-то подумала, что было тебе неприятно. О чем? Я вздохнула: — Правду? — Правду. — Подумала, как будет неловко, когда мы окажемся втроем: ты, я и Жан-Клод. Он потянул меня за руку, привлек к себе. Я выставила руку, чтобы не дать нашим телам соприкоснуться, и его сердце оказалось под моей ладонью. Даже сквозь хлопок футболки слышался тяжелый стук, будто его сердце оказалось голым у меня в руке. Мне пришлось только чуть приподнять голову, чтобы встретить взгляд его зеленых глубоких глаз. Он сказал, чуть с придыханием: — Я тебе говорил: я хочу быть твоим Нимир-Раджем, что бы это ни значило и чего бы это ни стоило. Я ответила голосом ничуть не лучше: — Даже если это значит делить меня с другим? — Я знал, что мы придем к этому вопросу. Я сама почувствовала, как ложится морщина у меня между бровями: — Ты знаешь поговорку «слишком хорошо, чтобы быть правдой»? Он коснулся пальцами моего лица и чуть подался ко мне, говоря тихо: — Разве я слишком хорош, чтобы быть правдой, Анита? Мое имя он шепнул мне прямо в губы, и мы поцеловались. Ласково, нежно, влажно. Сердце его так часто билось под моей рукой, а мое билось у меня в горле, и я забыла, что надо дышать. Первым отодвинулся он. Я задыхалась, в голове все плыло. На его лице было выражение — восторга, мне кажется, и того же действия, что оказал поцелуй на меня. Только со второй попытки я смогла заговорить. — Слишком хорошо? Да, определенно. Он засмеялся — не помню, приходилось ли мне слышать его смех. Но это был приятный звук. — Не могу тебе передать, как много для меня значит это выражение твоих глаз. — Какое? Он улыбнулся и вдруг стал донельзя мужчиной — гордым, довольным собой и, как ни странно, почти смущенным. Он дотронулся до моего лица: — Мне нравится, как ты на меня смотришь. Эти слова заставили меня опустить глаза, и я покраснела, хоть не подумала ни о чем, хоть сколько-нибудь напоминающем секс. Он снова засмеялся — удивленная вспышка звука, в котором была непередаваемая радость. Он смеялся, как смеются дети, еще не научившиеся скрывать своих чувств. Схватив меня за талию, он закружился по кухне. Мне бы ему сказать, чтобы поставил меня на пол, но я сама смеялась неудержимо. — Мне очень неприятно вам мешать, — сказал из дверей Донован Риис, лебединый царь, — но я им сказал, что вы нам поможете. Он смотрел на нас мрачно; его кожа была бледной, почти без складок, как вода, по которой плавает его вторая форма. Он определенно решил не ждать под дверьми. Я спросила, все еще вися в руках у Мики: — Помогу вам — в чем? Он пожал плечами: — Ничего особенного, только найти нескольких пропавших альф и попытаться убедить Кадру, королеву кобр-оборотней, что ее Кашьяпа, ее супруг, не мертв, а только пропал вместе с остальными. Беда в том, — продолжал Риис, — что я боюсь, что она права, я думаю, он мертв. Мика медленно выпустил меня, дав соскользнуть на пол. Интересно, стало ли у меня лицо таким же суровым, как у него. Марианна мне говорила, что вселенная, она же божество, любит меня и хочет, чтобы я радовалась. Так почему же каждый раз, когда мне выпадает немножко радости, тут же начинается черт-те что? Указание вселенной, она же божество, казалось очень ясным, и о любви в нем речь не шла.Глава 44
Донован Риис свернулся в торце моей белой кушетки. Он был одет в синие джинсы, вылинявшие почти добела. Бледно-розовая рубашка повторяла естественные розовые и голубые оттенки его почти прозрачной кожи. Он был красив, но не так, как бывают красивы мужчина или женщина, а как бывают красивы картина или статуя, будто он не совсем настоящий. Может быть, так мне казалось, поскольку я знала, что у него на груди птенцовый пух, но из всех, кто был в комнате, он казался самым сюрреалистичным. На подлокотнике дивана рядом с ним сидела высокая женщина с волосами почти такими же белыми. Штаны на ней были из черной кожи, свободная блузка розовая, почти как у него — но только почти. Не знаю, запомнила ли бы я эту женщину, если бы остальные две не стояли на коленях у их ног. У второй волосы были светло-желтые под цвет длинного летнего платья. У третьей, брюнетки, они спадали занавесом вокруг темно-синего платья с крошечными белыми ромашками. Лебединки, спасенные нами тогда из ночного клуба, смотрели на меня огромными, почти напуганными глазами. Я узнала только одну женщину, не входящую в свиту лебединого царя. Первый раз я видела Кристину в «Кафе лунатиков», когда оно принадлежало Райне и Маркусу, и Маркус, тогдашний Ульфрик, пытался править всеми оборотнями в городе и стать всеобщим вожаком, согласны остальные или нет. Волосы Кристины оставались теми же светлыми, короткими, профессиональными. Она была одета в темно-синий деловой костюм. Синяя рубашка была расстегнута у ворота, будто она сняла галстук, хотя я не думаю, что бы это так было. Она уселась на другом конце дивана, где был Донован, оставив на ногах синие туфли. Все остальные были одеты кто во что, и около входной двери лежала гора обуви. — Привет, Кристина, сто лет не виделись, — сказала я. Она посмотрела на меня — не очень дружелюбно. — Я поражена, что ты запомнила, как меня зовут. — Я обычно запоминаю тех, кого встречала в напряженных ситуациях. Ответом на эти слова была едва заметная улыбка. — Да, мы, кажется, познакомились в не слишком приятных обстоятельствах. Донован взял дело в свои руки и представил меня мужчине и женщине, которые сидели между ним и Кристиной. Оба темнокожие. Телосложение у них было самое обыкновенное — среднеамериканское, но глаза были слишком большие, слишком темные, волосы по-настоящему черные. Было в них что-то экзотическое, чего нет в чистокровных европейцах. И еще они оба были на удивление похожи, будто мужской и женский вариант друг друга. Звали их Этан и Оливия Мак-Нейр соответственно. Мужчина, сидящий в моем белом кресле, был грузным — не мускулистым и не жирным, а просто большим. Такой пышной бороды я в жизни не видела — густые волосы покрывали почти все его лицо и шею. Его представили как Буна, и когда он обратил на меня свои темные глазки, я поняла, что он — из тех, кто съел бы меня, будь такая возможность. Не волк, не из кошачьих, но с зубами. Голос у него был рокочущий бас, такой низкий, что почти болью отдавался в ушах. — Здравствуйте, миз Блейк. — Здравствуйте, мистер Бун. Он покачал головой, и борода потерлась о белую рубашку взад-вперед. — Просто Бун, без мистера. — Здравствуйте, Бун, — сказала я. Натэниел, Зейн и Черри вносили стулья, чтобы оставшиеся четверо могли сесть — двое мужчин, две женщины. Один был худощав, с золотисто-рыжими волосами и странно раскосыми зелеными глазами. Он сел на пол и подобрался поближе к краю кушетки, будто прятался. — Это Джилберт, — сказал Донован. — Просто Джил, — сказал он так тихо, что трудно было расслышать. Женщина была высокой, почти шесть футов, широкая в плечах, крепкая на вид. Волосы каштановые, с проседью, убраны с лица в свободный пучок. Лицо без косметики. Она протянула мне руку и пожала так, как редко умеют женщины. Карие глаза были полны тревоги, когда она сказала: — Я Дженет Тэлбот. Очень любезно с вашей стороны принять нас вот так, без предупреждения. — Я сюда пришла не ради светской болтовни. Это заявила женщина, стоявшая у дальней стены комнаты, возле окна. Она выглядывала сквозь закрытые шторы, обхватив руками локти, и нервное напряжение гудело в натянутой как струна спине, когда она повернулась лицом к комнате. Я поняла, откуда у Этана и Оливии темная кожа и экзотический вид. Нилиша Мак-Нейр была почти моего роста, но еще более изящного сложения, и потому казалась меньше. Мужчина мог бы при виде ее вспомнить слова «птичка» или «котенок», пока не заглянул бы в глаза. После этого стало бы кое-что понятно: упаковка не соответствует содержанию. Эта тетка стояла на гусеницах и перла туда, куда считала нужным. Мужчина стоял рядом с ней, но не слишком близко. Он был так же высок, светловолос и бледен, как она была мала, темноволоса и смугла. Плечи у него были широкие, талия узкая, руки такие, что в одну ладонь вошла бы ее голова целиком, но он ее явно боялся. Да, здесь присутствовало почтение телохранителя, но и настоящий страх тоже. Мерль небрежно прислонился возле высокого блондина. Где был Калеб, я не знала и не интересовалась. — Я — Кадра, а Кашьяпа, который погиб, — мой муж. — Нилиша Мак-Нейр вдруг вдохнула прерывисто, но тут же взяла себя в руки. — Был моим мужем. — Отец не погиб, — сказала Оливия. — И я не дам тебе довести его до гибели, бросив это дело. Ее брат Этан тронул ее за руку, будто пытаясь успокоить или прося заткнуться. Она не обратила внимания. Но дело было сделано — ссора вспыхнула. — Как ты смеешь? Как ты смеешь говорить мне в лицо, что я веду к его гибели? Я просто смотрю правде в глаза. Оливия встала, стряхнув руку брата. — Ты просто не можешь вынести, что он был с другой женщиной, когда это случилось. Начиная с этого места, ссора покатилась лавиной. Очевидно, Генри Мак-Нейр, патриарх клана, уходил от своей любовницы и коллеги кобры-оборотня, когда его похитили. Никаких тел не было найдено, но крови оказалось много, были признаки борьбы, перевернутый автомобиль, вырванное с корнем дерево приличных размеров. Когда оборотни начинают драку, они дерутся всерьез. Из этой ссоры я на самом деле узнала многое, но когда две женщины стали друг на друга вопить с расстояния меньше фута, причем не все время по-английски, я решила, что с меня хватит. И посмотрела на Донована. Он их привел ко мне в дом, в конце-то концов? Он пожал плечами. Видно, он тоже не знал, что делать. Я подумала, не облить ли их водой из ведра, но решила, что эффективнее будет просто выйти. Я сделала всем остальным жест покинуть кухню, и они потянулись к выходу. И только когда последние уже выходили, крик начал затихать. — Куда вы все собрались? — вопросила Нилиша. Ей ответила за всех Дженет Тэлбот: — Куда-нибудь, где потише. Лиц женщин я не видела, но почти нюхом чуяла повисшее в воздухе смущение. Не оборотневые способности, просто догадалась. — Ради Бога, — сказала Оливия, — пожалуйста, простите. Я приношу вам свои извинения. Пожалуйста, вернитесь. Все начали постепенно возвращаться. Нилиша села, блондин телохранитель занял место у нее за спиной. — Мы все очень волнуемся из-за моего мужа. — Волнуемся о нем, мама? — переспросила Оливия. Женщина улыбнулась и кивнула: — Да, волнуемся. — Он жив, — сказала девушка. — Если ты можешь надеяться, то и я могу. Они улыбнулись друг другу, как светлые зеркала — так похожие в этот момент. Этан тоже успокоился, но он улыбаться не стал. — Хорошо. Кто еще пропал, кроме Генри Мак-Нейра? — Наша Урса, — сказал Бун. — Я не сообразил принести фотографию. — Урса. Медведица, ваша царица? — спросила я. Он кивнул массивной бородатой головой, и я удивилась, как могла не догадаться. — Она вышла в магазин за какими-то мелочами и не вернулась. И признаков борьбы не было — исчезла, и все. Я перевела взгляд на зеленые глаза Джила: — А кто пропал у вас? Он покачал головой: — Никто. Я просто боюсь. Я посмотрела на Кристину: — А у тебя? — Я представляю тех оборотней, которые существуют по одиночке. Тех, кто выбрал Сент-Луис потому, что здесь нет таких, как мы. Я — единственный тигр-оборотень в городе, так что я никого не потеряла, но у нас пропал наш оборотень-лев. — Я думаю, это не лев по имени Марко? Кристина покачала головой: — Нет, его зовут Джозеф. А что? Ответил Донован: — Того льва звали Марко. — А! — сказала Сильвия. — И, — добавил Донован, — Джозеф не умеет принимать форму, так похожую на человеческую. Никто, кого я знаю, не может принять такую форму и не перекинуться. Кристина продолжила с того места, на котором я ее прервала. Когда речь идет о деле, ее ничем не собьешь. — Подруга Джозефа беременна. Амбер была бы здесь, но она на строгом постельном режиме до родов. — До выкидыша, ты хочешь сказать, — вставила Черри. Я обернулась к ней: — Ты говоришь так, будто у нее они уже бывали? — Это третья попытка, — ответила Черри. — Грустно это слышать. Потеря ее... друга вряд ли способствует снижению стресса. — Это еще слабо сказано, — сказала Кристина. — Дура она, что продолжает пытаться, — заявила Черри. — Нам не доносить ребенка до родов, и ничего тут не поделаешь. Я посмотрела на нее: — Еще раз, пожалуйста. И помедленнее. — Перемена — процесс слишком бурный, и она влечет выкидыш. — Черри это сказала по-деловому, без эмоций. Потом на моих глазах до нее дошло, и она прошептала: — Анита, я... прости. Не так тебе надо было об этом узнать. Извини. Я пожала плечами, потом покачала головой: — Но у Мак-Нейров двое детей, вот они передо мной. У Дженет сын. — Мой вид оборотничества наследуется, — сказала Дженет. — Он не связан с луной. Я избегала перемены, пока не родился Энди. Я поглядела на Нилишу. — А я — кобра. Я могу выносить ребенка либо как млекопитающее, либо как змея. — Вы откладывали яйца? Она кивнула. — Я не могла выносить их в теле. Слишком суровы бывали перемены. Но у меня был другой вариант. Несказанное: «А у тебя нет» повисло в воздухе. Слишком трудно было об этом думать. Не то чтобы я когда-нибудь вообще задумывалась о детях. При той жизни, которую я веду, заводить детей? Но вслух я сказала: — Так, будем решать проблемы по одной. Кто пропал первым? Оказалось, что первой жертвой стал Генри Мак-Нейр, и он отбивался сильнее всех. Потом оборотень-лев, Джозеф, Энди Тэлбот, собака-оборотень, как оказалось, и последней — Урса медведей, Ребекка Мортон. В последний раз, когда пропало столько оборотней, виноват был прежний лебединый царь, который их поставлял для охоты нелегальным ловцам острых ощущений. Я взглянула на Донована Рииса. Он либо прочел мою мысль, либо предупредил ее. — Не правда ли, интересное совпадение, что я появился в городе как раз тогда, когда начали пропадать другие? — Ну и ну, Донован. Вы прочли мою мысль. — Я вам клянусь, что ничего об этом не знаю. Нилиша подалась вперед: — Я все знаю о предательстве прежнего царя лебедей. Но я ручаюсь вам жизнью своего мужа, что Донован не виноват. Я пожала плечами: — Увидим. — Вы не верите моему суждению, — сказала она. — Я ничьему суждению особо не доверяю, кроме своего. Тут ничего личного. — Мама! — Оливия взяла Нилишу за руку. Та глубоко вздохнула и успокоилась. Уже хорошо. — Первое, что я собираюсь предложить, это чтобы мы обратились в полицию. Идея ни у кого не вызвала восторга. — Видите ли, у них есть возможности, которых нет у меня: компьютерный поиск, судебно-медицинская экспертиза. — Нет, — сказала Нилиша. — Это мы должны уладить среди нас. — Я знаю правило, что мы не обращаемся к людским властям, но, ребята, у нас пропало четверо, и еще были покушения на лебедей и леопардов. — Вы думаете, что за этим стоят змеелюди и их ручной лев? — спросил Донован. — Слишком большое было бы совпадение, если нет, — ответила я. — Согласен, — сказал Мика. До сих пор он молчал, тщательно следя, чтобы не сесть или не встать слишком близко, будто не хотел вносить путаницы. Он давал мне командовать, не нависая за плечом. — О'кей, так кто же эти типы и зачем им столько видов оборотней? Мы еще часа два проговорили, но ничего гениального не придумали. За этим стоят змеи. Но зачем? Когда это оборотни интересовались другими оборотнями не своего вида? Если бы нападению подверглись только кобры, то это могла бы быть война змей за территорию, хотя, откровенно говоря, война между разными видами змей тоже была бы вещью необычной. Город достаточно велик для всех, если они принадлежат к другому виду. Я думала, что Нилиша Мак-Нейр права и ее мужа нет в живых. Если кого-то похищают и не хотят денег, то хотят чего-то похуже, обычно крови, боли и, в конечном счете, смерти. Наверное, все они мертвы, а если нет, то, чтобы сохранить им жизнь, надо идти в полицию. Оказалось, что все сообщили о пропавших, только не стали упоминать, что это оборотни. — Но как вы не понимаете! Полиция знает о пропавшем студенте колледжа двадцати одного года, сорокапятилетнем отце семейства, одинокой женщине тридцати с чем-то лет и женатом мужчине того же возраста. Кроме того, что все они белые, нет никакого общего знаменателя, связывающего эти случаи. Но если бы я могла сообщить копам, что все они оборотни, то вот она — связь. Ребята, вы живете в разных местах города. Над каждым случаем работают разные отделения полиции. Они никогда не свяжут эти дела друг с другом, если мы не скажем им, какая нужна связь. Первой кивнула Дженет Тэлбот: — Энди вот-вот должен был получить диплом медицинского училища. Если узнают, кто он, врачом ему уже не бывать, но сейчас мне важнее всего его спасти. Так что я согласна: идем в полицию. — Я не могу говорить за Амбер, — сказала Кристина, — но уверена, что она бы согласилась. — Я бы должен был спросить у других, но ладно, черт с ним, сейчас главное — найти Ребекку, даже если придется звать копов. Мы повернулись к Нилише Мак-Нейр. — Нет. Если они узнают, всем нам конец. Оливия взяла ее за руку: — Мать, если отца не будет, какая нам разница? Я не знала, согласится ли она — ведь муж обманывал ее, — но она кивнула и согласилась. Странная штука иногда — любовь. Но каков бы ни был ее мотив, а я теперь могла обратиться к Дольфу, и даже врать не надо будет.Глава 45
Дольф снял трубку со второго звонка: — Дольф. Он никогда не говорил ни «Региональная Группа Расследования Противоестественных Событий», ни даже «полиция», ни фамилии, ни даже полного имени. Просто «Дольф» или «Дольф слушает». Кто-нибудь выражал претензии? Вряд ли. Голос его был так близок к удивленному, как только мог быть. — Анита, я не ожидал, что ты появишься, пока мы не оформим все бумаги на последнюю партию трупов. — Я услышала рядом с ним мужской голос, но слов не разобрала. — Зебровски говорит, что, если ты там еще кого-нибудь убила, припрячь пока тело, чтобы нам не начинать работу с бумажками заново. — Я достаточно знаю процедуру и помню, что ему все равно писать новый рапорт. Отдельное преступление — отдельный рапорт. Правильно? — У тебя действительно там новый труп? — спросил он устало, но без удивления. — Нет. — Так чему обязаны честью? — У меня есть информация относительно нескольких преступлений и разрешение заинтересованных лиц говорить тебе правду и всю правду. Как, нравится? Я почти ощутила, как он согнулся над телефоном. — Я коп, и правда мне всегда нравится. Давай свои ослепительные откровения. Я изложила дело. Как я и думала, дело Мак-Нейра уже было на карандаше у Дольфа и его банды, но про остальные случаи он услышал в первый раз. — С его женой я беседовал лично. Она твердила, что понятия не имеет, зачем каким-то чудовищам нападать на ее мужа. Если бы мы знали, это могло бы нам помочь его искать. — Дольф, она владеет рестораном. Если выяснится, что они оборотни, они теряют бизнес. — Комитет охраны здоровья не имеет права их за это прикрыть. — Нет, но пойдут слухи, и клиенты начнут беспокоиться. Ты это знаешь, и я знаю. — От моих людей никто ничего не узнает. Я тебе даю слово. — Это да, но от других департаментов? Сколько людей не из полиции торчат на каждом осмотре места преступления, не говоря уже о технических работниках? Дольф, это вылезет наружу, рано или поздно. — Я-то крышку придержу, Анита, но ручаться могу только за своих людей. — Я знаю, Дольф, но Энди Тэлбот хочет быть врачом. Ему никогда не попасть в медицинскую школу, если узнают. Ребекка Мортон — хиропрактик. Если узнают, кто она, у нее отберут лицензию. — Слушай, почему все они лезут в профессии, где у них проблемы? Я пожала плечами, хотя он и не видел: — Судьба, Дольф. — Я бы сказал, упрямство, — возразил он. — В каком смысле? — Скажи человеку, что ему чего-то нельзя, и ему тут же этого захочется. Это он по делу сказал. — Да, может быть. — И как эти исчезновения связаны с нападением на твой дом? Черт возьми, я же сказала «всю правду». Теперь мне дается шанс это исполнить. Я как следует набрала в грудь воздуху и рассказала ему почти всю правду. Рассказала, как Грегори позвал на помощь, не вдаваясь, зачем он меня звал. Дольф не усомнился, что ко мне имеет смысл обращаться для спасения от чудовищ. Но он сказал: — Он мог бы позвонить в полицию. — Не так много времени прошло с тех пор, как полиция убивала оборотней на месте, Дольф. Вряд ли можно их упрекать, что они вас побаиваются. — Почему ты мне не рассказала, когда мы приезжали? — Ты на меня злился, — сказала я, будто это было объяснение. В своем роде, конечно, было, но звучало по-детски. — Что ты сейчас недоговариваешь? — спросил он. — Я тебе говорю правду, а ты все равно сомневаешься. Это уже обидно, Дольф. — Еще обиднее будет, если я выясню, что ты и здесь скрываешь улики. — Угрозы? Это на тебя не похоже, Дольф. — Устал я, — сказал он. Я не сразу ответила. — Дольф, тебе бы надо отдохнуть. — Ладно. Если ты пока никого не будешь убивать, может быть, я смогу подогнать все отчеты. — Я очень постараюсь, — обещала я. — Уж постарайся. — Я услышала глубокий вздох. — Это вся информация, которую ты хочешь мне сообщить? — Ага. — Я снова побеседую с родственниками. Ты знаешь, сколько теперь будет лишней работы, и только потому, что они тогда врали, как сивые мерины? — Они не хотели затруднить тебе работу, Дольф. Они просто боялись. — А кто не боится? — И он повесил трубку. Я осталась с гудящей трубкой в руках. Да, мужик не в настроении. Я знала почему и, наверное, была одной из немногих вне его семьи, кто это знал. Интересно, насколько еще ворчливее он станет, и скажется ли это на его работе, если уже не сказалось. Если его ненависть к монстрам лишит его объективности, то как глава РГРПС он ничего не будет стоить. Вот черт. Ладно, это проблемы завтрашнего дня. Добавим к списку вещей, о которых будем беспокоиться потом. Учитывая, насколько быстро растет этот список, вряд ли до последнего пункта дойдет очередь. Или я буду выбирать оттуда строчки, бросая монету. Или просто наплюю на этот список. Последняя мысль мне понравилась.Глава 46
Мак-Нейры вместе с телохранителем обещали поехать прямо в РГРПС и дать показания. Дженет Тэлбот поехала с ними. Кристина ничего конкретного не знала про исчезновение льва-оборотня, и потому поехала домой, обещав быть осторожной. Я предложила ей остаться у меня, пока не поймают этого гада или гадов, но она решительно отказалась. — Она весьма независимое создание, — сказал Донован Риис. Это я тоже могла оценить. — Надеюсь только, что независимость не доведет ее до беды. Он пожал плечами, вставая. Под его розовой рубашкой я заметила выпуклость. — Вы вооружены, — сказала я. Он посмотрел туда, где неудачно пытался спрятать пистолет. — Я не допущу, чтобы опять схватили моих девушек. — Людей. Говорите «моих людей», — попросила я. Он улыбнулся: — Они все девушки. — Доставьте мне удовольствие. Он слегка поклонился: — Хорошо, моих людей, но я не допущу, чтобы их снова схватили. — Или вас, Донован. Обратите внимание: все исчезнувшие — это вожаки, а не ведомые. Натэниела заковали только потому, что приняли за вас; ваших людей взяли совершенно случайно. Он посмотрел на меня серьезными глазами: — Да, вы правы. Как вы узнали, что я вооружен? — Если хотите засовывать пистолет за ремень под рубашку, выбирайте цвет потемнее и, быть может, размер побольше. Он кивнул: — Я никогда раньше не носил оружия. — Вы умеете им пользоваться? — Стрелять умею. Я просто не ношу его обычно. — Лицензия на ношение у вас есть? Он заморгал. — Судя по вашему ответу, нет. — Нет, — подтвердил он. — Тогда, если вы им воспользуетесь и кого-нибудь убьете, в суде это будет морока. Скрытое ношение без лицензии делает оружие нелегальным. Если попадется злобный судья, вам могут дать срок. — Сколько нужно времени на получение лицензии? — Дольше, чем вы бы согласились ждать. Но зайдите в муниципалитет вашего графства и начните оформление. Или не начинайте, а когда вас арестуют, попробуйте изобразить незнание закона. Юридически это не оправдание, но может поколебать мнение судьи. Я бы подала заявку на разрешение и надеялась, что она будет удовлетворена. — И что нужно делать, чтобы подать? — В разных графствах по-разному. Узнайте у себя в полицейском участке. Там скажут, к кому обратиться. Он снова кивнул: — Я так и сделаю. — И он посмотрел на меня серьезными серыми глазами. — Спасибо, Анита. Я пожала плечами: — Не за что, это моя работа. Он покачал головой: — Нет, в вашу работу это не входит. Вы здесь никому не альфа, вы могли просто отказаться нам помогать. — И что толку было бы? — спросила я. — Мало кто из оборотней стал бы помогать другим. — Знаете, из всей меховой — или перьевой — политики этот момент я меньше всего понимаю. Как сейчас: то, что случается с одной группой, затрагивает и другие. Если бы вы общались, то давно знали бы, что Генри Мак-Нейр пропал, и явно с применением силы. Тогда вы бы все насторожились. — Вы думаете, это предотвратило бы другие исчезновения? — Не знаю, но могла бы быть польза. Надо было бы вести себя осторожнее, может быть, не выходить поодиночке. Хоть свидетели были бы. — Только после того, как захватили моих дев... людей и вы нам помогли, Кристина пришла ко мне. Она знала, что исчезла Урса медведей. И это Этан Мак-Нейр, а не его мать, рассказал нам об отце. — Могу спорить, ему досталось за ослушание от матери. — Наверное, — согласился Донован, — но вы правы. Если бы мы, черт нас возьми, просто общались, то могли бы друг другу лучше помочь. — И не только в минуту опасности, — сказала я. Он прищурился: — Вы имеете в виду коалицию оборотней разных видов? Я пожала плечами: — Так далеко я не заглядываю, но почему бы и нет? Что-то для обмена информацией. Мы имеем дело со львом, действующим в компании змей. Почему это бандиты должны лучше уживаться друг с другом, чем мы? — Каждый раз, когда оборотень какого-то вида заводит разговор насчет объединения сил, он имеет в виду, что именно он будет... вожаком стаи. Вы хотите быть Нимир-Ра для всех, Анита? — Я не говорю о соединении власти. Такие вещи проходят только на войне. Я просто говорю об обмене информацией, о большей взаимопомощи. Когда ранят кого-то из волков или леопардов, у него будет место, где отлежаться. В этом роде. — Кто-то должен будет этим всем командовать. Мне захотелось взять его за ворот рубашки и встряхнуть как следует. — Почему, Донован, почему всегда кто-то должен командовать? Если что-то случается с кем-то из ваших лебедей, вы снимаете трубку и звоните мне, или Этану, или Кристине. Мы звоним еще кому-то. Мы пытаемся друг другу помогать. Нам не нужна иерархия, просто воля к сотрудничеству. Вид у него стал недовольный, почти подозрительный. — Вы не хотите быть главной. Я замотала головой: — Донован, я тем, чем сейчас должна, командовать не хочу. И уж ни за что на свете не хочу взваливать на себя дополнительную работу. И тогда Мика, который стоял у стены так тихо и спокойно, что о нем забыли, произнес: — Донован, она предлагает тебе дружбу. — Дружбу? У него это слово прозвучало как совершенно незнакомое понятие. Мика кивнул, оттолкнулся от стены и встал со мной рядом. — Когда у тебя неприятности и нужна помощь, ты зовешь друзей. Донован так нахмурился, что складки легли на его безупречной коже: — Оборотни даже внутри своего вида не дружат, не говоря уже о межвидовых контактах. — Это неверно, — возразила я. — У Ричарда... — Я запнулась, произнеся его имя, будто это было больно — или будто я ждала, что это будет больно. Мика тронул меня за плечо, и я прижала его руку ладонью, придержала. И начала снова: — У Ричарда лучший друг — один из крысолюдов Рафаэля. Моя Вивиан живет в любви со Стивеном, волком Ричарда. — Это другое дело. — Почему? — Потому что у волков и крыс договор, а волков и леопардов объединяешь ты. Я мотнула головой: — Это придирки, Донован. Или вы нарочно стараетесь не понимать. Давайте согласимся просто помогать друг другу, вот и все. Никаких задних мыслей у меня нет. Я просто стараюсь минимизировать вред. — Да, вы не обязаны были спасать моих девушек. Это едва не стоило вам жизни. — А вы не обязаны были ехать со мной в лупанарий. Но поехали. В этом и заключается сотрудничество. Он на секунду задумался, потом кивнул: — Согласен. Я попытаюсь и от остальных добиться согласия. Вы правы, да, вы правы. Если бы мы просто общались, обменивались информацией, много можно было бы предотвратить плохого. — Вот и отлично, — сказала я, шумно выдохнув — оказывается, я задержала дыхание. Да, мне этого хотелось. Чтобы они друг с другом общались, друг другу помогали. Тут кто-то тихо прокашлялся. Мы все обернулись к Джилу. Он все еще сидел возле дивана, скорчившись — так он все это время просидел. — У тебя есть что сказать? — поинтересовался Донован. — Насколько далеко заходит этот новый дух сотрудничества? — спросил Джил. Раскосые зеленые глаза стали почти круглыми от тревоги. Колени он прижимал к груди так сильно, что пальцы побелели. Он был перепуган до смерти, это ощущалось как запах. И еще примешивался какой-то незнакомый запах, от которого по шее мурашки бежали. — В каком смысле? — не понял Донован. — Я вообще-то спрашивал у Аниты. Я посмотрела на Мику, потом снова на съежившегося человечка. — Что ты хочешь знать? — Я единственный лис-оборотень в городе. У меня нет ни альфы, ни семьи. — Он замолчал и нервозно облизал губы. — И? — Насколько серьезную помощь вы собираетесь оказывать? — А насколько серьезная помощь тебе нужна? — Я мог бы остаться жить у вас, пока не поймают эту тварь или кто она там? Я почувствовала, как у меня глаза лезут на лоб. Открыла рот — и закрыла, переглянулась с Микой. Он пожал плечами: — Здесь тебе решать. Это твой дом. Тоже верно. Я повернулась к Джилу. — Я тебя совсем не знаю. Если окажется, что ты плохой человек и из-за тебя пострадают мои люди, я тебя убью. Но если тебе действительно нужно укрытие на несколько дней, ты можешь остаться. Он стал еще меньше, скорчился еще сильнее: — Я никого не буду трогать. Я просто хочу снова быть вне опасности, вот и все. Я посмотрела на Донована: — Вы о нем что-нибудь знаете? — Он боится собственной тени. Я бы не положился на его помощь в трудной ситуации. Думаю, он бы прежде всего спасал сам себя. Джил не стал спорить с этой оценкой — просто сидел, скорчившись и дрожа. — Если мы будем помогать только сильным, мы себе не поможем, — сказала я. — Вы возьмете его к себе, зная, что он не поможет вам в бою, а будет спасать собственную шкуру? — спросил Донован. Я посмотрела в эти расширенные глаза, полные ужаса, и увидела, кроме страха, еще и мольбу. Мольбу о помощи и спасении. — Можешь остаться, и мы будем тебя защищать, но в случае опасности я надеюсь, что ты сделаешь все, что сможешь. Сражаться тебе не обязательно, но не будь обузой. — Как это надо понимать? — спросил он. — Надо понимать так, что если начнется стрельба, прячься в укрытие, сливайся с фоном. Не становись мишенью. Если кто-то из моих людей будет ранен, а у тебя будет возможность вытащить его из-под огня, но ты бросишь его умирать, ты умрешь следующим. — Я не смелый, Анита. Ни капельки не смелый. — И не будь смелым, Джил. Просто делай то, что тебе сказано, старайся изо всех сил, сколько их у тебя есть, но усвой правила. Держись подальше от линии огня, когда начнется драка, потому что у нас не будет времени о тебе беспокоиться. Помогай, если сможешь, и не путайся под ногами в противном случае. Все просто. Он кивнул, потирая подбородок о колени, снова и снова. — Просто, — прошептал он. — Хотел бы я, чтобы жизнь была проста. — Жизнь не проста, Джил, зато в бою все просто. — Я встала на колени перед ним, и мне противна была слабость, которая так и перла из него. Видит Бог, меньше всего мне был нужен еще один эмоциональный инвалид, чтобы за мной таскаться. Но вышибить его на улицу я не могла. Анита Мягкосердечная. Кто бы такое придумал? — В бою все просто, Джил. Ты защищаешь себя и своих и убиваешь врагов. И делаешь все, чтобы сохранить жизнь себе и своим. — А как узнать, кто враг? — спросил он почти шепотом. — Все, кто есть в комнате, кроме нас. — И их просто убивать? — Именно так, — кивнула я. — Не знаю, могу ли я вообще кого-нибудь убить. — Тогда прячься. Он снова кивнул, потирая подбородок, будто метил собственные колени. — Прятаться я умею. Этому я хорошо научился. Я очень осторожно тронула его за лицо. Он вздрогнул, потом чуть расслабился. Все животные любят прикосновения. — А я как раз не очень умею. Может быть, ты меня научишь. — А зачем тебе уметь прятаться? — удивился он. — Потому что всегда найдется кто-то или что-то посильнее тебя. — Я могу научить тебя прятаться, но не знаю, смогу ли я научиться убивать. Где это я уже слышала? Ах да — от Ричарда. Но даже он в конце концов научился. — Ты еще сам не знаешь, чему ты сможешь научиться, если придется, Джил. Он снова обхватил колени. — А я не знаю, хочу ли я научиться убивать людей. — А вот это, — сказала я, — совсем другой вопрос. — Я не хочу. Я посмотрела на него в упор: — Тогда не учись. Но смотри, чтобы из-за твоей щепетильности не погиб кто-то из моих людей. — Я предпочел бы, чтобы меня убили, чем чтобы я. — Верно, но это твой выбор. Пусть тебя убивают, если ты хочешь, но смотри, чтобы из-за твоих моральных принципов не пострадали мои люди. — И ты бы меня в таком случае убила? Я снова опустилась перед ним на колени: — Можешь остаться у меня, и я обеспечу твою безопасность или сама погибну, но если ты будешь путаться под ногами и из-за тебя погибнет кто-то из моих леопардов или моих друзей, я тебя убью. Говорю сейчас, чтобы ты потом не плакал и не говорил, что не понял. Потому что, если ты этого заслужишь, я тебя застрелю, пока ты будешь меня умолять этого не делать. — Но кто будет решать, заслужил я или нет? — Я. Он посмотрел на меня так, будто не мог решить, как ему будет безопаснее — со мной или без меня. Я смотрела, как он думает, и не испытывала ничего — никакой жалости. Потому что лис-оборотень Джил был обузой. В любом бою он будет потерей или причиной потери. Я достаточно цивилизованна, чтобы дать ему защиту, раз он просит, но недостаточно цивилизованна, чтобы платить за это кровью тех, кто мне дорог. В этот момент я знала, что я не социопат, потому что иначе я бы выставила его за дверь. Да я бы, черт меня побери, просто пристрелила бы его, чтобы не мучился и других не мучил. Вместо этого я протянула ему руку и помогла встать. — Ты понял правила? — Я понял, — прошептал он. — Ты согласен жить по ним? Он кивнул едва заметно. — Ты согласен умереть по ним? Он прерывисто вздохнул, но кивнул еще раз. Я улыбнулась, сама зная, что до глаз улыбка не дошла. — Тогда добро пожаловать, и не высовывайся. У нас сегодня еще одно дело, которым надо заняться. Можешь поехать с нами. Я сама толком не знала, было это приглашением или угрозой.Глава 47
Еще световой след не погас в небе, тонкая золотая лента, пылающая на фоне наступления темных, очень темных туч, когда мы припарковались позади «Цирка проклятых». Эта парковка была для служащих. Там было темно, голо и без всяких украшений, не то что на парковке перед фасадом, похожей на карнавал. Мимо ярких ламп и кричащих плакатов я проехала, не взглянув. — У клоунов там, на витрине, были клыки? — спросил Калеб. Только после его вопроса я вспомнила, что никто из них еще ни разу в «Цирке» не был. Отстегнув ремень, я обернулась, чтобы посмотреть на него. Он сидел на среднем сиденье у двери, притиснутый широкими плечами Мерля. С другой стороны от Мерля сидел Натэниел. Черри и Зейн сидели сзади с Джилом. Мика вместе со мной впереди. Поскольку мы знали, что мой дом не находится в зоне прекращения огня, все держались вместе. Рафаэль прислал двух новых телохранителей, но они прибыли как раз когда мы уезжали, и я не стала теснить народ, собравшийся в джипе. Крысолюды поехали следом, не слишком довольные, но подчинившись приказу. Уже хорошо. Я ответила на вопрос Калеба: — Да. У тех вертящихся клоунов на вывеске есть клыки. — Я видал афишу насчет подъема зомби. Это ты делаешь? — спросил Мерль. Я замотала головой: — Считаю, что данные Богом таланты нельзя использовать на потеху публике. — Я не хотел тебя оскорбить, — сказал он. Я пожала плечами: — Извини, я насчет этой всей фигни слишком чувствительна. И не одобряю очень многого, что делают ради денег мои коллеги-аниматоры. — Ты ради денег поднимаешь мертвых, — сказал Калеб. Я кивнула: — Это да. Но я отказываюсь от куда больших денег, чем беру. — Отказываешься? От каких? Я пожала плечами: — Местный денежный мешок, который хотел отметить Хэллоуин на кладбище, а я чтобы в полночь подняла зомби. Или тот тип, что предлагал миллион, если я подниму Мэрилин Монро и гарантирую, что она выполнит в эту ночь все его желания. — Меня передернуло. — Этому я сказала, что если до меня хоть слух дойдет, что он кого-то для этого нанял, я его засажу за решетку. Калеб чуть округлил глаза — кажется, я его потрясла. Приятно знать, что я на это способна. — У тебя твердая мораль, — сказал Мерль, и, кажется, тоже был удивлен. — Мой собственный вариант. — И ты всегда придерживаешься своих правил, что бы ни было? Я кивнула: — Почти всегда. — А что может заставить тебя нарушить свой моральный кодекс? — Если тронут моих людей или если надо выжить — обыкновенные дела. Мерль стрельнул глазами на сидящего рядом со мной Мику. Мимолетно, если бы я не смотрела на него в этот момент, то не увидела бы. — В чем дело? — спросила я, переводя взгляд с одного на другого. Ответил Мерль: — Ты говоришь как Мика. — Судя по твоей интонации, это плохо? Он покачал головой: — Не плохо, Анита, совсем не плохо. Просто... неожиданно. — И все равно тебе это не очень нравится? — Мерль слишком много беспокоится, — сказал Мика. Я глянула на него, но он смотрел на Мерля. Волосы он завязал назад, пока они еще были влажными, и они прилегали к голове, а дальше уходили вдлинный пучок, где рассыпались кудрями по спине как пена. На фоне угольно-серой рубашки они смотрелись коричневым бархатом. — И о чем же он беспокоится? — спросила я. — В основном заботится обо мне, а сейчас, думаю, и о тебе. Я обернулась на телохранителя: — Ты об этом беспокоишься? — Вроде этого, — ответил он. Под свою джинсовую куртку он поддел чистую белую футболку, но в остальном наряд его был точно таким же, как когда мы встретились впервые. Надень он больше кожи, выглядел бы как стареющий байкер. Мика повернулся, и его рубашка сочно скрипнула, как всегда бывает, когда шелком проводят по коже сидений. Рубашка эта была темно-серой, с короткими рукавами, застегнута до горла. Цвет несколько приглушал золотисто-зеленое сияние его глаз, а кожу делал еще смуглее. Рубашка вполне гармонировала с черными джинсами, черным ремнем, серебряной пряжкой, мягкими черными ботинками со шнуровкой. Я только сейчас заметила, насколько официально он оделся. Это он чтобы произвести впечатление на меня — или на Жан-Клода? Для любого альфы встреча с Принцем Города была полуофициальным событием, тем более для такого, который трахает человека-слугу Принца. Мне непонятно было, как разрулить эту ситуацию. В теории Жан-Клод принял Мику безоговорочно, но как он отреагирует, увидев его во плоти? И как среагирует Мика на Жан-Клода? Ладно, блин, мне есть о чем беспокоиться и помимо игры мужских самолюбий. — Ты снова хмуришься, — сказал Мика. — Ерунда, — мотнула я головой. — Давайте займемся делом. — Кажется, ты не слишком радуешься перспективе? Я, уже открыв дверцу, медленно повернулась к нему: — Мы приехали спасать Дамиана. Я не знаю, в каком виде он появится. И чему, черт побери, радоваться? — Я знаю, что ты тревожишься за своего друга, но ты уверена, что это основная причина твоей тревоги? — Ты о чем? — нахмурилась я. — Я тоже нервничаю перед встречей с главным вампиром города. Он будто мысли мои прочел. Мы еще недостаточно хорошо друг друга знаем, чтобы это было возможно, но... либо он телепат, во что я не верю, либо он действительновидит меня насквозь. Даже непонятно, какая возможность мне не нравится сильнее. Я выдохнула и обмякла на сиденье: — Да, я малость нервничаю насчет того, как буду представлять тебя Жан-Клоду. Пока это были абстрактные разговоры, он относился спокойно, даже зная, что было у нас с тобой, но увидеть тебя во плоти... — Я помолчала, подыскивая слова. — Не знаю, как он к этому отнесется. — Тебе будет лучше, если я пообещаю вести себя как следует? — Может быть, если ты сможешь сдержать слово. — Я смогу, — сказал он, вдруг глядя на меня очень серьезно. Он излучал искренность. — Мика, ты не пойми меня неправильно, но недавно мужчины моей жизни слишком сильно меня разочаровали. И немножко трудновато верить, что кто-то сдержит свое слово. Он протянул руку, но не донес до меня, будто что-то на моем лице остановило его. — Я сделаю сегодня, что могу, Анита, и это я могу обещать. — Я тебе верю, — вздохнула я. — Но, — сказал он. Мне не удалось сдержать улыбку. — Намерения у тебя добрые, у меня добрые, у Жан-Клода — тоже, наверное, добрые. — Я пожала плечами. — А куда с ними можно прийти, сам знаешь. — Что могу — больше обещать не в моих силах. — И больше просить не в моем праве, но скажем так: я не совсем знаю, как мы разрулим ситуацию. Я кое-как присобачилась иметь дело одновременно с Ричардом и Жан-Клодом, а теперь тут еще и ты. Просто не знаю. — Я могу вернуться в твой дом, — предложил он. — Нет. Жан-Клод хотел тебя видеть. Мика посмотрел на меня внимательно. — И от этого ты нервничаешь. — О да! — Я наполовину рассмеялась. — А почему? — Если бы Жан-Клод переспал с кем-то другим, я бы не хотела встречаться с его партнером. Мика пожал плечами: — Ты думаешь, он замыслил мне какой-то вред? — Нет, — сказала я, — нет, ничего подобного. Я попыталась выразить это словами, но не смогла. Может быть, мне не хватает утонченности. Как представить бойфренда С бойфренду А, после того как бойфренд А последнее время так спокойно относился к наличию бойфренда В, которого уже в картине нет? А может быть, дело в том, какЖан-Клод о нем спрашивал. — Приведи своего Нимир-Раджа, ma petite, ябы хотел с ним познакомиться. — А зачем? — спросила я. — Мне не полагается быть знакомым с другим мужчиной, который бывает у тебя в кровати? Я покраснела тогда. Но вот сейчас Мика здесь, и мы у входа в «Цирк». Жан-Клод внутри и ждет. И на самом деле меня больше пугала перспектива представлять их друг другу, чем волновал Дамиан. Если Жан-Клод не попытается убить Мику, вот тогда я и буду волноваться о Дамиане. На девяносто девять процентов я была уверена, что Жан-Клод не затеет ссору. Но этот последний процент заставлял сжиматься тугой узел под ложечкой. Два новых телохранителя шли по обе стороны от меня. Оба выше шести футов, мужчины, и оба излучали телохранительскую угрюмость и недоступность. Крису (уменьшительное от Кристиано) было лет за двадцать пять, загорелый до золотистого цвета, глаза — светлый намек на серо-голубые. Волосы — светлый намек на каштановые, их можно было бы назвать блондинистыми. Бобби Ли был мужчиной за сорок, волосы ежиком, седые, брови по-прежнему черные, а под ними поразительно синие глаза, как осколки сапфиров. Аккуратно подстриженные усы и борода — смоляные, с первыми признаками седины. Крис говорил абсолютно без акцента, а у Бобби Ли — совершенно кукурузный голос, южнее южного. Натэниел попытался встать рядом, и Крис его отодвинул. — Он со мной, — сказала я. — У нас приказ охранять вас. Его я не знаю. — Послушайте, вы оба, у нас тут нет времени представляться. Значит, так: он из моих леопардов, как и вон те двое. Мика — это вон тот, с пучком волос, остальные двое — его леопарды. — А этот рыжий? — спросил Бобби Ли. — Джил, лис-оборотень, и он тоже под моей защитой. — Похожи на ходячее пушечное мясо, — бросил Крис. Я вперилась в него, сдвинув брови: — Это «пушечное мясо» — мои друзья, или даже более того. Если дерьмо рванет по трубам, а вы вздумаете спасать меня ценой их жизни, то пойдете за ними. — У нас приказ охранять вас, мэм, а не кого-либо еще, — возразил Бобби Ли. Я встряхнула головой и притянула к себе Натэниела за плечи. — Что бы сделал Рафаэль, если бы вы защитили его, но позволили перебить его людей? Они переглянулись, и Бобби Ли ответил: —Это бы зависело от ситуации. — Да, может быть, но я вооружена и почти всегда могу сама о себе позаботиться. Мне нужна поддержка, а не помеха. — Нам не было приказано оказывать поддержку, — сказал Бобби Ли. — Знаю, но сегодня может произойти некоторая демонстрация силы с обеих сторон. Жан-Клод не допустит, чтобы я пострадала, но вполне может поиграть кое с кем из остальных, и даже со мной. Так что не надо реагировать излишне бурно. — Вы так говорите, будто мы не знаем своего дела, — ответил Крис. Я пожала плечами, прижимая к себе Натэниела. — Я ценю ваше присутствие. Я благодарна за помощь. Меня вполне могли уже убить, если бы со мной не было Клодии и Игоря. Но есть люди, ради которых я готова рисковать жизнью, и некоторые из них сегодня здесь со мной. И я говорю только одно: не реагируйте слишком горячо, сохраняйте хладнокровие, не хватайтесь сразу за оружие. Они снова переглянулись. У Бобби Ли поверх футболки была надета джинсовая безрукавка. У Криса — рубашка с короткими рукавами и незаправленный просторный топ, который болтался поверх штанов цвета хаки. Для пальто слишком жарко. Но на мне была черная шелковая блузка, открытая поверх черного топа. Она была заправлена в штаны, а девятимиллиметровый «файрстар» висел на черном фоне в положении для выхватывания накрест. Черный на черном, только опытный глаз мог бы заметить. А длинные рукава блузки скрывали пистолеты и ножи. Я могла ручаться, что у Бобби Ли не меньше одного пистолета под безрукавкой — наверное, на пояснице, поскольку он не выпирал из-под мышки. Под левой рукой Криса выпуклость было бы не разглядеть. Он надел рубашку с кричащим узором, отвлекающим взгляд, но жаркий ветер отвел рубашку назад, и я успела заметить наплечную кобуру. Трудно было судить, что у него под топом, но за еще один по крайней мере пистолет я могла ручаться — в положении для выхватывания накрест, как у меня. — Вы ни в кого сегодня стрелять не будете, пока я не скажу. Давайте сразу это уясним. — Мы выполняем приказы, — сказал Бобби Ли, — и они исходят не от вас. — Тогда можете возвращаться к Рафаэлю и скажете ему, что я отказалась от вашей помощи. У Криса чуть округлились глаза. Бобби Ли совершенно не изменился в лице. Красивые голубые глаза — как стеклянные окна; дома никого. — Почему вы боитесь взять нас с собой? — спросил он. Я снова вздохнула и попыталась найти слова, которые они бы поняли, а я согласна была произнести. Ничего не придумывалось, и я сказала правду: — Я сегодня собираюсь впервые представить своего Нимир-Раджа Принцу Города. — Вы трахаетесь с обоими? — спросил Бобби Ли, и фраза эта прозвучала жуть до чего странно из-за акцента Скарлетт О'Хара. Я начала то ли возражать, то ли отругиваться, но остановилась. — Именно что, и потому я несколько волнуюсь, как пройдет первое знакомство. — Вы боитесь, что Принц Города попытается убить вашего Нимир-Раджа? — спросил Крис. — Нет, но может придумать какую-нибудь игру с ним, а вампирское чувство юмора и вампирские игры бывают довольно странными. — Странными, она говорит! — расхохотался Бобби Ли. — Странными! — Он снова рассмеялся, теплым, глубоким, рокочущим смехом. Даже глаза его смеялись, стали более настоящими. — Она вот что говорит, Крис: будет то же представление, что когда крысы встречались с гиенами. Демонстрация силы, отсутствие опасности, но дискомфорт возможен. — Ну да, как она говорит. — Значит, сегодня не взаправду, — кивнул Крис. — Взаправду, — сказала я, — но опасность не из тех, от которых вы меня можете защитить. — Мы должны вас защищать. Точка, — отрубил Крис. Бобби Ли хлопнул его по плечу: — Мы ее от собственной ее личной жизни защитить не можем, Крис. Охранять мы должны ее тело, но не сердце. — А! — сказал Крис и вдруг стал выглядеть куда моложе — двадцатилетним. Бобби Ли повернулся ко мне: — Будем держаться на заднем плане, если для вас не будет реальной физической опасности. — Рада, что мы друг друга поняли. Его глаза снова опустели, но улыбка на губах осталась. — О нет, мэм, мы совсем друг друга не поняли, это я вам почти гарантирую. Но мы будем поступать, как нам сказано, пока не решим поступить по-другому. Не очень мне это понравилось, но, глядя в эти пустые синие глаза, я знала, что лучшего мне не добиться.Глава 48
Лестница, уводящая в недра «Цирка», достаточно широка, чтобы три не слишком крупных человека шли по ней в ряд, но ступеньки расположены не равномерно, будто строилась она не для двуногих или не рассчитана на человеческий рост. Нас вел Эрни. В первый раз, когда я его увидела, у него были бритые виски и длинные волосы на макушке. Виски уже обросли, а остальное он постриг, и получилась очень стандартная короткая стрижка — наверху чуть больше, и можно было сделать из волос чешую — этакий яппи-панк. Короткие волосы оставляли открытой шею, и виден был след клыков справа. Он не кормил Жан-Клода. Я думаю, Принц Города больше не питался людьми, когда в его распоряжении есть ликантропы. Но в подвалах «Цирка» есть и другие вампиры, и им тоже надо кушать. Мика шел рядом со мной. Мерль, Бобби Ли и Крис сначала спорили о порядке следования, но потом Крис пошел с Эрни впереди нас, а Мерль и Бобби Ли — позади. Все остальные потянулись за ними, в том числе Калеб. Всем телохранителям явно было плевать, что будет с остальными. Я почему-то не сомневалась, что вся эта фигня с телохранителями меня скоро достанет. Массивная металлическая дверь в конце лестницы была открыта в ожидании. Обычно она из соображений безопасности бывала заперта. У меня до боли засосало под ложечкой — я не знала, как вести себя дальше. Поцеловать Жан-Клода при встрече? И касаться ли Мики у него на глазах? Черт бы все побрал. — Ты что-то сказала? — спросил Мика. — Разве что случайно, — ответила я. Он посмотрел на меня вопросительно, и все встало на место. Я буду вести себя как обычно. Я буду делать с каждым из них именно то, что делала бы, если бы другого здесь не было. Вести себя иначе — значило бы заставить нас всех идти по иголкам. И вообще: я осторожна была с Ричардом и Жан-Клодом, и смотрите, чем это кончилось. Те же ошибки я повторять не буду. Может, придумаю новые.Глава 49
За дверью висели серебристые шторы — это ново. Эрни развел их руками и ввел нас в гостиную Жан-Клода. Когда-то здесь были драпри черные и белые, и площадь поменьше, а сейчас они были белые, серебристые и золотые. Белые драпри, шелковые и прозрачные, висели коридором, который вел во что-то вроде огромного шатра из волшебной сказки. Каменные стены и потолок, о существовании которых я знала, скрывались за ярдами серебристой и золотистой ткани. Вроде бы стоишь внутри футляра от драгоценности. Кофейный столик покрасили золотистым и белым, от чего он приобрел антикварный вид, а может, он и был антикварным. Хрустальная ваза стояла посередине стола, и в ней букет гвоздик. У дальнего драпри стоял большой белый диван, так усыпанный золотистыми и серебристыми подушками, что часть из них свалилась на ковер. Два мягких кресла в противоположном углу сверкали одно золотом, другое серебром, и на каждом лежала белая подушка. Камин выглядел как настоящий, но я знала, что он декоративный и его достроили позже, хотя он во всем был таким, каким должен быть камин, только что выкрашен в белый цвет. Даже мраморная полка была белой с прожилками серебра и золота, вполне под стать остальному. Единственное, что осталось прежним, был портрет над камином. Первое, что видел входящий, была Джулианна, сидевшая в кресле в белом с серебром платье, полуулыбаясь, с тщательно завитыми каштановыми волосами. Рядом с ней стоял Ашер, одетый в золотое и белое, лицо его еще безупречно красиво, золотые волосы колечками еще длиннее, чем у нее, усы и вандейковская бородка темно-блондинистые, почти каштановые. Позади Джулианны сидел Жан-Клод, единственный из трех без улыбки, одетый в черное с серебром. Он и комнату декорировал под портрет — серебряный, золотой и белый цвета. — Bay! — сказал за нас всех Калеб. Я уже имела представление о стиле Жан-Клода, но время от времени он удивлял даже меня. Потом я ощутила, что он идет к нам. Ощутила, и это не было хорошо. Я ожидала гнева, ревности, но приближалось только смягченное вожделение, голод. Он мог бы это прикрыть щитом. Было это мне в наказание — утонуть в его вожделении? Если да, то он во мне ошибся, потому что меня это лишь выводило из себя. Он вышел из белых с серебром драпри, и на миг мне было не видно, где кончается ткань шторы и начинается его одежда. Он был одет в серебристый фрак с белой оторочкой, белыми пуговицами. Сорочка выхлестывала белой пеной, штаны — та часть их, которая была видна, — были белыми, но длинные ноги почти полностью скрывали белые сапоги. Кожа их казалась мягкой и держалась серебряными пряжками от лодыжки почти до бедер. Я вытаращила глаза, потому что ни на что больше не была способна. Даже если бы он не наводил сексуальный голод у меня в голове, мысль о сексе все равно возникла бы. Волосы его спадали свободными локонами почти до талии, — черное сияние среди серебра и белизны. — Ну и ну, — сказал Бобби Ли. — Да он просто картинка! Жан-Клод даже не глянул в его сторону. Он смотрел на меня, а я шла к нему по мягкому-мягкому ковру, не думая, зная только, что я должна к нему прикоснуться. Он закрыл глаза и выставил руку: — Нет-нет, ma petite,не надо подходить. Я на миг остановилась, а потом снова пошла вперед. Я уже ощущала аромат его одеколона — сладкий, пряный. Я хотела провести руками по волосам, завернуться в его запах. Он шагнул назад, слегка запутавшись в драпри. На его лице было что-то вроде паники. — Ma petite, янадеялся скрыть от тебя ardeur,но был не в силах. Вот тут-то я остановилась. Кажется, мне трудно было думать. И это остановило меня там, где я была, почти на расстоянии вытянутой руки, но все же чуть дальше. — В чем дело, Жан-Клод? — Я напитался сегодня вечером, но ardeur ненапитал. — Так вот что я ощущаю? — спросила я. — Это ardeur? — Oui,и я стараюсь его скрыть щитом изо всех сил, но все же ты его принимаешь. Такого раньше не было. — Это не потому, что теперь у меня есть свой ardeur? — Ничего другого не изменилось, поэтому я боюсь, что да. — И ты не сможешь быть хоть сколько-нибудь в форме, чтобы помочь мне с Дамианом? Он вздохнул и потупился. — Мне необходимо утолить каждый свой голод, ma petite.Столько трудностей этот ardeurмне уже веками не доставлял. Когда я разделил его с тобой, это и меня затронуло. Я не знал, пока не почувствовал, что ты входишь в здание. — То есть ты его лучше контролируешь вдали от меня? Он кивнул. — А что это за чертовщина такая — ардо как-его-бишь? — спросил Бобби Ли. Я глянула на него через плечо: — Когда мы сочтем нужным давать пояснения, вас известят. Бобби Ли приподнял брови, потом выставил ладони перед грудью. — Мэм, вы у нас босс... пока что. Я сделала вид, что последних слов не слышала, и обратилась снова к Жан-Клоду: — Что будем делать? Натэниел внес предложение: — Накормить его. Я глянула на него, и этого ему хватило, поскольку Натэниел выставил пустые ладони и отошел к камину. Все остальные расселись по креслам, кроме Джила, который скорчился на полу возле кресла, прижав к себе подушку. Я повернулась к Жан-Клоду, но сразу же отвернулась снова — заговорил Мика. — Я видел Аниту в... — он заменил какое-то слово, — в приступе ardeur,и это не было похоже. Сейчас она слишком спокойна. Жан-Клод посмотрел на него мимо меня, увидел его, я полагаю, в первый раз, по крайней мере лично. Он смерил его глазами вверх и вниз — оценивающим взглядом, будто собирался покупать или нарочито вести себя оскорбительно. Мика либо не понял оскорбления, либо был к ним устойчив, потому что он направился к нам. Он двигался в окружении колодца собственной силы, и даже в средоточии всего, принадлежащего Жан-Клоду, он был абсолютно раскован, полностью в себе уверен. Двигался он как танцор — собранно, изящно, сильно. При виде его у меня свело спазмом мышцы в нижних частях тела. Жан-Клод испустил тихий звук. Я стала поворачиваться к нему, но было поздно — его щит распался, и ardeurс ревом налетел на меня. По коже пробежал жар, дыхание пресеклось, перед глазами замелькали цветные ленты. Голод Жан-Клода давил меня, проходил насквозь, вопил у меня в голове, танцевал по нервам, тек по жилам. В этот миг, если бы он попросил меня о чем угодно, я бы сказала да. Зрение прояснилось, и я увидела Жан-Клода на полу, полузапутавшегося в ткани драпри, которые он сорвал с карнизов, так что он сидел в серебристо-белом гнезде. Лицо его стало почти пустым от голода, глаза уже превратились в слепой синий огонь. Я тоже стояла на коленях, хотя не помню, как упала. Мика стоял рядом, держа меня под руку — наверное, хотел мне помочь встать, но как только он меня коснулся, ardeurпрыгнул вперед, и Мика свалился рядом со мной, как от удара молотом — ноги просто перестали его держать. — Господи! — выдохнул он. Телохранители бросились к нему, и мне пришлось выкрикнуть: — Нет! — Что-то было в моем голосе такое, отчего они все трое остановились, будто налетев на стену. — Никому нас не трогать! Никому! Я говорила визгливо, торопливо. Был вполне реальный шанс, что ardeurпойдет по всей комнате, от одного к другому. А нам и без этого хватало проблем. Мика уже отпустил мою руку. Его руки безжизненно лежали на коленях, но связь была установлена, и касание или его отсутствие уже ни на что не влияли. Жан-Клод отполз от кровати, медленно, и каждое движение его было грациозным и опасным. Никогда он не выглядел настолько хищным, как в этот момент. — Жан-Клод, — шепнула я, — не надо. Но я не могла шевельнуться и смотрела, как смотрит загипнотизированная птичка на подползающую змею, разрываясь между ужасом — и красотой Жан-Клода. Вдруг в прорезе драпри оказался Ашер. Жан-Клод застыл, но это не была неподвижность старого вампира, в которую они умеют впадать. В нем гудела энергия, как в огромной кошке, готовой броситься. — Жан-Клод, ты должен уметь контролировать ardeurлучше, чем ты это сейчас делаешь. Он обнимал себя за плечи, будто хотел ощущать себя на ощупь. Заметив новые лица, он привычным движением встряхнул головой, уронив золотой водопад волос на шрамы, оставив открытой только безупречную часть лица. — Не могу, — низко и хрипло ответил Жан-Клод. До сих пор я была в испуге, сейчас он перешел в ужас. Я поглядела на Ашера и увидела его сквозь слой всех случаев, когда мы его касались, сквозь его красоту, и эту красоту я видела и сейчас. — Помоги нам! — шепнула я. Ашер покачал головой: — Если меня тоже затянет, никому не станет лучше. — Ашер, прошу тебя. — Когда он напитается, все станет нормально. Просто дай ему напитаться. Я замотала головой: — Не здесь. Не так. Мика спросил: — Если это поможет, почему бы не дать ему кормиться? Я обернулась, и даже от этого легкого движения у меня приоткрылся рот, пресеклось дыхание. Будто мой ardeurпомнил Мику как несравненное блюдо, которое хочется попробовать еще раз. Только со второй попытки я смогла сказать: — Ты не понимаешь. — Анита не позволяет Жан-Клоду питаться от себя. — Это сказал Зейн. Они с Черри сидели на дальнем конце дивана, глядя дикими глазами и не подходя близко. — Я думал, она его слуга-человек, — удивился Мика. — Так и есть, — шепнул Жан-Клод. Что-то в этих трех коротких словах заставило меня взглянуть на него, всмотреться в эти поблескивающие синие глаза. Он больше не мог сковывать меня взглядом, поскольку я стала его слугой-человеком, но сегодня эти глаза затягивали. Мне хотелось взять его лицо в ладони, ощутить вкус этих полуоткрытых губ. — Анита! — Голос Ашера будто дернул меня, заставил обернуться к нему. — Помоги. — Он может покормиться от меня. Это произнес тихий голос Мики. Мы все повернулись к нему. Он как-то потерял уверенность. Наверное, что-то было написано на наших лицах, что заставило его заколебаться, но он повторил: — Если немного крови может ему помочь, то я готов. — Кровью он сегодня уже напитался, — сказал Ашер. — Ему не кровь нужна, a... voir les anges. —Говори по-английски, Ашер, а то даже я не поняла. Он повел рукой, будто стирая сказанные слова. — Ему нужен выход, нужно... — Он добавил несколько быстрых слов по-французски, и я не уловила. Ашер явно был сильно расстроен, если не мог найти английских слов. Очень тщательно стараясь не смотреть на Мику, я объяснила: — Жан-Клоду необходимо насытить ardeur. —Ему нужен секс, а не кровь, — сказал Натэниел. Голос его прозвучал тихо, но, оглянувшись, я увидела, что он стоит как можно дальше от нас. Я его очень хорошо понимала. — Первый раз, когда ты питала ardeur,это не было совокупление, просто прикосновение, — сказал он. Я кивнула, по-прежнему стараясь не смотреть ни на кого из моих мужчин: — Я помню. — Прикосновение вполне годится, — сказал Мика. Мне пришлось на него взглянуть — я так удивилась, что на секунду ardeurпочти отступил от меня. Я почти что могла думать. — Какого рода прикосновение? — Сексуальное. — Лицо его было очень серьезно, глаза печальны, будто он тоже обрел способность думать. — Я сказал, что сделаю все, чтобы стать твоим Нимир-Раджем, Анита. Чем тебя убедить, что я говорил серьезно? — Что ты хочешь предложить, Мика? — Все, что тебе нужно. Все, что нужно вам обоим. — Он посмотрел на Жан-Клода. Я ощутила, как обострилось внимание Жан-Клода, почти физически, и тут же вернулся ardeur,такой плотный, что я тонула в нем. Дыхание застряло в горле, пульс забился так, что не давал глотать. Голос Жан-Клода прозвучал, очевидно, у меня в голове, поскольку губы его не шевельнулись. — Предлагай осторожнее, mon ami, ясегодня не слишком собой, владею. Мика ответил, будто и он услышал Жан-Клода: — У вас был menage a troisс Ульфриком. Его нет. А я есть, и собираюсь быть и дальше. Я хочу быть Нимир-Раджем Аниты, чего бы это ни стоило. Я как-то смогла произнести: — Кто тебе сказал, что у нас был menage a trois? —Все говорят. Мне стало интересно, кто этот «все», потому что я точно знала, что не всякий ему бы сказал. Жан-Клод уже двигался вперед, мучительно медленно, и каждое движение было так полно энергии, потенциального насилия и грациозности, что почти больно было смотреть. У меня забился быстрее пульс, дыхание перехватило — и на теле выступила влага. Черт, черт, черт, черт! — Нет, Жан-Клод! — Но я могла только прошептать эти слова. Лицо Жан-Клода оказалось передо мной, и тут же он отвернулся к Мике. Я видела, как они смотрят друг на друга почти в упор, ощущала пульсирующую между ними силу. Жан-Клод сокращал расстояние между ними плавно, как в замедленной киносъемке. Мика сидел и ждал. Он не двигался навстречу, но и не отодвигался. Сначала я подумала, что они целуются, но потом игра света дала мне увидеть тонкую щель, разделявшую рты. Они не касались друг друга — пока что. Их губы дрожали так близко, и мне отчасти хотелось, чтобы они соприкоснулись, но Жан-Клод оставался на месте, оставался на месте, пока Мика не закрыл глаза, будто не мог вынести вида этих пылающих синих сфер, будто отвернулся от слишком яркого солнца. И все равно Жан-Клод не сократил этого незаметного расстояния. Расстояния одного дыхания, движения языком, он почти касался, почти, но не до конца. Напряжение росло, росло, росло, я чувствовала, что еще чуть-чуть — и я закричу. Сама не замечая, я двигалась к ним, и вдруг они повернулись и посмотрели на меня в упор, и были рядом. Я переводила глаза с одного на другого. Глаза как синий огонь, глаза как золотисто-зеленые облака. Глаза Мики становились все зеленее и потом стали светлыми-светлыми, как весенняя листва. Он смотрел на меня. Не знаю почему, но я знала, что это его охотничий взгляд — резкие глаза, и зрачок почти не виден в цвете их. До меня дошло, что я смогла подавить ardeur.Меня тянуло к обоим, но я могла снова думать, ощущать что-то, кроме огня. Когда отрабатываешь какой-то вид метафизического контроля, очевидно, и другие виды начинают тебе поддаваться. От чувства облегчения меня одолела слабость, будто бы я свернулась на полу и заснула. Значит, мы не набросимся друг на друга похотливыми чудовищами. Ура. Я отодвинулась, стала отползать назад. Глаза Жан-Клода следили за мной, но он не пытался меня коснуться. Что-то в его позе на четвереньках сказало мне, что ardeur всееще владеет им. Но пока я могу удержаться и не касаться его, нам ничего не грозит. Он смотрел на меня как голодающий, который видит, как уползает прочь первая за много дней еда. Но он играл честно, остался на месте, дал мне отползти. Он знал правила. А Мика — нет. Он протянул ко мне руку, и я упала, откатываясь от него с такой скоростью, которой у меня раньше никогда не бывало, но Мика тоже не был человеком. Движением таким быстрым, которое не мог уловить глаз, он бросился за мной и оказался надо мной раньше, чем я заметила. Как по волшебству. И он застыл надо мной, опираясь на руки и на ноги, будто в позе для отжимания. Я успела протянуть руку мимо него, пытаясь его не тронуть, успела сказать «не надо», и тут два события случились одновременно. Мика упал на меня сверху, а Жан-Клод взял мою протянутую руку. Быть может, подумал, что я протянула ее ему — не знаю. Но тут же нас окатило жаром, затопило, и не осталось ничего, кроме неодолимого голода.Глава 50
Мы поцеловались, и это было будто я растаяла — от губ и ниже. Руки скользнули под шелк Микиной рубашки, и этого было мало. Я рванула ее, содрала с тела, и мои ладони заскользили по гладкости груди, по коже теплой, как атлас. Мика вдруг придавил меня к полу, невероятно тяжелый — я открыла глаза и увидела Жан-Клода над нами, на Мике, и он прижимал нас обоих. На миг я смогла увидеть его глаза, яростный светло-синий огонь, руки, охватившие Мику, и как он сдергивает его с меня. Я села, глядя, как они катаются по полу в схватке. Гнев, досада и просто тяжелая усталость заполнили меня так, что на ardeurне осталось места. Устала я от всех этих драк, страшно устала. Запах крови был как раскаленный вертел, всаженный мне в тело, почти сексуальный запах. Этого мне хватило. Вытащив «браунинг», я прицелилась. На миг они оба оказались у меня на мушке. На миг. Я повела пистолетом в сторону и впервые заметила, что никого в комнате, кроме нас, не осталось. Что ж, приятно, что у нас нет зрителей. Наведя пистолет на мягкий диван, я спустила курок. Серебряная с золотом подушка взлетела в воздух. Под каменными сводами загрохотало, будто тяжелые драпри не выпускали звук наружу. Они оба застыли. Руки Мики превратились в когтистые лапы, дравшие спину Жан-Клода, потому что больше ни до чего дотянуться не могли. Лицо Жан-Клода скрылось в шее Мики, тело прижалось к нему — таким образом, он прикрыл все жизненно важные органы, пока выдирал Мике горло. Я прицелилась в них: — Стоп, ребята! Стоп, или следующую получит кто-то из вас: Богом клянусь, я вас пристрелю. Жан-Клод поднялся, залитый алым от рта и подбородка до груди. Столько было крови, что мне страшно было смотреть на шею Мики. А когти Мики остались в спине Жан-Клода. Я видела, как он напрягся, будто каждая мышца хотела загнать когти подальше. — Нимир-Радж меня держит, ma petite.Я не могу двинуться. — Мика, отпусти его. Мика не шевельнулся, и я его вполне могла бы понять, но... Я наставила пистолет ему в голову, потому что больше стрелять было не во что. На миг меня охватила паника, что я действительно могу спустить курок, а потом меня залило спокойствие, я стояла в колодце безмолвия, только звучал тот белый шум, который я слышу, убивая. Не было никаких ощущений. Ничего не было. — Мика... я... тебя убью. В голосе моем звучала заполнившая меня пустота. Он медленно повернул голову в мою сторону. По левому плечу, по груди текла кровь, но не ровно: она выплескивалась с каждым ударом пульса. Плохо дело. — Отпусти его, Мика, он тебе сонную артерию пробил. Я опустила пистолет и стала подходить к ним. Мика посмотрел на вампира, все еще не выпуская его из когтей: — Если я умру, я его прихвачу с собой. — Для Нимир-Раджа твоей силы должно быть просто залечить такую ранку, — сказал Жан-Клод, все еще прижатый к телу противника как в интимном объятии. Мика вытащил когти из спины Жан-Клода. Тот приподнялся на руках. Я увидела, как напрягся Мика, и его рука чиркнула с неимоверной скоростью — быстрее быстрого. Из горла Жан-Клода еще даже не показалась кровь, когда рука вернулась на место. А потом хлынула фонтаном. — Вот это залечи, — сказал ему Мика. А я стояла и смотрела, как вытекает жизнь из них обоих. Мать твою так и этак!Глава 51
Жан-Клод, падая, отодвинулся от Мики. Кровь хлестала из него ливнем, пока он стоял на коленях, упираясь руками в пол, кашляя судорожно, будто прочищая горло, и кровь начинала хлестать сильнее. Я завопила — сперва без слов, потом догадалась, кого звать. — Ашер! Мика уже покрывался черным мехом, кости щелкали и ходили ходуном под розоватой кожей. Он сейчас перекинется и спасется, но Жан-Клод перекидываться не умеет. Я схватила Жан-Клода за руку, и тут же вспыхнули соединяющие нас метки. Я захлебывалась собственной кровью, тонула в ней. Сильные руки впивались мне в бицепсы холодными каменными пальцами. Я заморгала и увидела лицо Жан-Клода, сияющее резным алебастром, подсвеченным изнутри. Его кожа сияла над окровавленной нижней частью лица, как будто рубины рассыпали среди бриллиантов. Глаза стали озерами расплавленного сапфирового пламени, если только пламя может быть холодным до боли. От его тела, от наших тел повеяло ветром, и холод могилы был в этом дуновении, пошевелившем нам волосы. Мы потянулись сквозь эту холодную силу наружу, наружу, найти Ричарда, и, как раньше, ощутили жар ответа. Рядом с нами стоял Джейсон — у меня не было времени восхищаться чудом его исцеления. Он коснулся нас, и метка, которая была Ричардом, запылала из его тела — тепло, танцующее на нашем холоде. И я знала, что за мной стоит Мика, покрытый мехом и с когтями. Я ощущала его так же, как Джейсона, будто он был связан с нами. Мика свалился назад, крича «Не-е-е-ет!». Связь прервалась, и я на миг пошатнулась, будто пропала опора с какой-то стороны, но тут же рядом возник Натэниел, и мир снова стал прочным. Мы стояли на коленях, связанные плотью, магией и кровью. На моих глазах рана на горле Жан-Клода зарастала, заживала, восстанавливалась, и наконец осталась только невредимая белая кожа, покрытая свежей еще кровью. Он залечил рану так быстро, что она не успела засохнуть. Медовые, медово-карие глаза. Я вспомнила светло-карие глаза Белль Морт. — Ты слышишь запах роз? — спросила я. Бездонно-синие глаза Жан-Клода обернулись ко мне. — Роз? Я слышу только запах твоих духов и кожи. — Он еще понюхал воздух. — И крови. Натэниел и Джейсон забылись в чуде наплыва силы, но никто, кроме меня, запаха роз не слышал. Когда-то я слышала запах духов, которые одна такая Мастер Вампиров использовала для колдовства. Мой друг и коллега-аниматор Ларри Киркланд тоже тогда его услышал, но больше никто из тех, кто был с нами. Я заглянула в глаза Жан-Клода — не зрением, а собственной магией — и нашла что-то. Что-то такое, что не принадлежало ему. Трудно уловимое. То, что она со мной проделала раньше, было как кувалдой между глаз, а это — как стилет в темноте. Я нашла нить силы, свернувшуюся в нем, и как только эта сила столкнулась с моей магией, с некромантией, она развернулась, раскрылась, будто распахнули окно. Я сидела в комнате Белль Морт при камине и свечах, будто еще не изобрели электричества. Она была одета в белое кружевное вечернее платье, в занавесе собственных распущенных черных волос, а рядом с ее бледной рукой стояла ваза с красными розами. Она повернула ко мне взгляд огромных светло-карих глаз, и я увидела на ее лице удивление, потрясение. Она увидела меня, стоящую на коленях с мужчинами, а я — ее, сидящую у столика с розами. И я отсекла ее, выбросила из Жан-Клода, как раньше выбросила из себя. Это было проще, потому что она не пыталась им овладеть, только чуть-чуть поднаправить, быть тем темным голосом в ухе, который чуть вытолкнет его за край. Жан-Клод вдруг обмяк, будто у него голова закружилась. Он поднял на меня глаза — обычные свои глаза, синева полночного неба. И на его лице был страх, неприкрытый страх. — Мне показалось, что я вижу Белль, сидящую возле зеркала. Я кивнула: — Так оно и было. Он посмотрел на меня. Кажется, только наши руки не дали ему упасть на пол. — Она ослабила мое умение держать в узде ardeur. —И умение держать в узде себя, — добавила я. — Что случилось? — спросил Ашер. Я огляделась — все уже вернулись в комнату. — Мэм, среди этой крови есть ваша? — спросил Бобби Ли. Я покачала головой: — На мне ни царапинки. — Тогда, наверное, меня союз телохранителей не внесет в черный список за то, что я оставил вас наедине с оборотнем и вампиром, чтобы они за вас подрались. — Он укоризненно покачал головой. — В следующий раз, когда вы нас попросите оставить вас, поскольку это ваша личная жизнь, мы не станем вас слушать. — Мы об этом позже поговорим, — сказала я. — Нет, мэм, — ответил он. — Не поговорим. Я не стала спорить. Поругаться можно будет и потом. Кроме того, он был слишком близок к правде. Если бы я попала между этими двумя в неподходящий момент, кто знает, что бы могло случиться? Жан-Клод тихо и возбужденно что-то сказал Ашеру. Они заговорили по-французски, и я еще не настолько хорошо понимала, чтобы расслышать что-то, кроме отдельных слов. Я разобрала «Белль», ясно произнесенное несколько раз. По-английски Ашер спросил: — Ты Марселя помнишь? — Oui.Он в одну прекрасную ночь сошел с ума и перерезал всех своих домашних. — Включая своего слугу-человека, — напомнил Ашер, — что его и убило. Вампиры переглянулись. — И никто так никогда и не понял, что было причиной. — Совершенно случайно, — сказал Ашер, — за пару ночей до того у него был спор с Белль за ее кресло в Совете. Жан-Клод принял протянутую руку Ашера и встал, опираясь на нее. Ашеру пришлось придержать его за локоть. — Настолько случайно, что многие пытались доказать, будто она его отравила или что-то в этом роде, — добавил Ашер. Жан-Клод кивнул, проводя рукой по лицу, будто еще не совсем пришел в себя. Я ничего не чувствовала, будто некромантия защитила меня от того, что сделала с ним Белль. — Совет тоже пытался доказать ее вину — и не смог, — сказал Жан-Клод. — А не звали колдунью заглянуть в магический треугольник? — спросила я. Оказывается, я могла стоять самостоятельно — тоже хорошо. Натэниел и Джейсон тоже поднялись без каких-то вредных последствий, если не считать глупой ухмылки Джейсона, которая у него часто бывала после приливов силы. Вампиры посмотрели на меня. — Non,— ответил Ашер. — Об этом никто не подумал. — Да почему, черт побери? — Потому, ma petite, —объяснил Жан-Клод, — что никто не может сделать Принцу Города, пусть даже своему потомку, того, что сделала она. А уж то, что она могла так сделать Принцу Города не своей крови,просто немыслимо. — Невозможно, — подтвердил Ашер. — А я думаю, что вполне возможно. Я ее поймала в момент исполнения. — Кто такая Белль? — спросил Мика рычащим голосом леопарда. Я повернулась к нему — медленно, и что-то, наверное, было написано у меня на лице, потому что внезапно между нами оказался Мерль, а двое крысолюдов напряглись и двинулась занять места по бокам от меня. Не знаю, что я собиралась сказать, — что-нибудь очень сердитое, но Мика меня опередил. — Он порвал мне яремную вену, Анита. Я имею право защищаться, если кто-то хочет вырвать мне горло. — Не забывай, что я его слуга-человек. Если погибнет он, вполне могу погибнуть и я. Он обошел Мерля, крадучись, на полусогнутых кошачьих лапах. — Так я должен просто дать ему меня убить? — Нет, — ответила я. — Нет. Но твоя рана не была опасной для, жизни. Ты это уже доказал. На тебе ни царапины. — Да, я ее заживил, но не каждый оборотень мог бы. Рана от зубов вампира очень похожа на рану от серебра. Она может убить, и почти у всех у нас она заживает не быстрее, чем у человека. — Он подступил ко мне вплотную, зелено-золотые глаза сверкали гневом. — Он хотел меня убить, Анита, не обманывай себя. — Он прав, ma petite.Если бы он меня не остановил, я бы вырвал ему горло. — Что ты говоришь? — обернулась я к Жан-Клоду. — Я увидел, как он навалился на тебя, и меня захлестнула ревность. Я хотелего убить, ma petite.Он защищался. — Последний удар был лишним. Драка уже прекратилась. Жан-Клод посмотрел поверх меня на Мику, и что-то отразилось на его лице — уважение, кажется. — Если бы кто-то сделал мне то, что я сделал ему, у меня не было бы выбора, кроме как ответить... — Он поискал слово и выбрал его: — Недвусмысленно. — Недвусмысленно? Он тебе чуть-чуть горло не перерезал. — После того, как я попытался сделать это ему. Я замотала головой: — Нет, нет, я бы... — Ma petite,ты действительно хочешь сказать, что если бы кто-то попытался вырвать тебе горло, покушался бы на твою жизнь, ты бы его не застрелила? Я открыла рот, чтобы возразить, — закрыла его, начала снова — и остановилась. Посмотрела на Мику, на Жан-Клода, снова на Мику. — Ну... да, черт побери. — Нимир-Радж ответил так, как должен был. Он готов приспосабливаться до определенного рубежа — рубежа, за которым компромисс невозможен. Мика кивнул — неуклюжее движение для мохнатого тела: — Да. — У тебя такое же правило, ma petite,как и у меня. Мы только проводим черту на разных уровнях. Но черта есть у каждого из нас. — Как вы можете об этом так хладнокровно рассуждать? Вы же, черт вас побери, чуть друг друга не убили! Они переглянулись, и было в этом взгляде что-то мужское, непостижимое, будто сам факт, что я женщина, исключает понимание, и объяснить этого они не могут. Что мне все и объяснило. — Понятно, парни. Вы чуть не убили друг друга, и потому вы теперь лучшие друзья. Жан-Клод совершенно по-галльски пожал плечами — лицо его все еще было покрыто кровью Мики. — Скажем лучше, что мы пришли к пониманию. Мика согласился. — Боже ты мой! Только мужчины могут из такой стычки выйти друзьями. — Вы с мсье Эдуардом — друзья. Разве вы не начали с того, что пытались убить друг друга? — спросил Жан-Клод. — Там другое. — Что же? Я попыталась спорить дальше, но остановилась, потому что это было бы глупо. — Ладно, ладно. Так что дальше? Вы поцелуетесь, и инцидент исчерпан? Они снова переглянулись, и взгляд опять был многозначительный, но значил уже другое. — Черт вас побери обоих! — Я думаю, надо начать с извинений, — сказал Жан-Клод. — Я выражаю искреннее сожаление за потерю самообладания. — Я тоже, — ответил Мика и добавил: — И я сожалею, что вынужден был покуситься на твою жизнь. Интересная формулировка. Не за то, что тебя чуть не убил, а за то, что вынужден был покуситься на твою жизнь. Я заметила у Мики этот штрих — беспощадность. Не сильнее, чем у меня, но все равно меня это тревожило. Не знаю почему, но тревожило. Не зная, что делать, я решила двигаться дальше — у нас было еще одно дело. — Ты достаточно оправился, чтобы помочь мне извлечь Дамиана из гроба? — Я израсходовал все свои резервы, ma petite.Мне снова надо подкормиться. — Он поднял руку, предупреждая возражение. — Не ardeur,всего лишь кровь. Ничего себе «всего лишь». — Я тебе уже предложил кормиться от меня, — сказал Мика. — Предложение остается в силе. — Мика, нет! — возразилМерль. Мика взял высокого телохранителя за локоть: — Ничего страшного. — И ты не боишься, что я снова вырву тебе горло? Я бы на твоем месте послушался телохранителя. — Ты сказал, что мы пришли к пониманию. — Это верно. Они смотрели друг на друга, и просто ощущалось, как заливает комнату тестостероном. Мика улыбнулся — или попытался улыбнуться. В полулеопардовой форме это был оскал белых клыков на фоне черного меха. — К тому же, если ты меня еще раз так укусишь и это не будет любовная игра, я тебя убью. — Все, что захочешь, — сказал Жан-Клод и засмеялся тем смехом, который ласкал мне кожу, заставлял вздрагивать. Мика тоже на это отреагировал — глаза его расширились. Он никогда не слышал, как смеется Жан-Клод. Но если он думал, что это смех — нечто особенное... в общем, лучшее еще ждало его впереди. — Я благодарен тебе за твое великодушное предложение, но я предпочитаю еду без меха. — Без проблем, — ответил Мика, отпустил руку Мерля и выполнил свою волшебно быструю перемену. Мех ушел в загорелую кожу, как камень в воду. Мика стоял голый, невредимый, никаких следов боя на коже. Ни одежда, ни завязка на волосах перемены не выдержали. Но волосы упали так, будто на них подействовала завязка в пучок, когда они еще были мокрые. Они были так же густы, но лучше обрамляли лицо, не так выделялись, и видны были резные скулы, волшебные глаза. Я услышала, как кто-то судорожно вздохнул, и это была не я. Вряд ли Жан-Клод, но я не уверена. Впрочем, не важно, да я и не горела желанием знать. — У тебя даже голова не кружится? — спросил Жан-Клод. Мика покачал головой. Жан-Клод приподнял брови, опустил глаза, совладал с лицом, чтобы оно ничего не выражало, но на это несколько секунд у него ушло. — Я это очищу, — показал он на пропитанную запекшейся кровью одежду, — перед тем, как принять такой приз. Это можно? Мика слегка кивнул. — В ванну ты не полезешь, — заявила я. — Я быстро, ma petite. —Ты за всю свою жизнь ни разу быстро не принимал ванну. Ашер захохотал, попытался сдержаться, но преуспел лишь частично. — Моп cheri,она права. — Так что, мне в первый раз дотронуться до такой красоты, когда я покрыт этой грязью? Лицо Ашера враз посерьезнело, будто перебросили выключатель. Это серьезное лицо он повернул к Мике, и они обменялись пристальными взглядами. Если Мике было неловко под таким осмотром, он этого никак не проявил. — Наверное, нет, — вздохнул Ашер. — Так что, нам ждать час, пока ты будешь отмокать в ванне? — возмутилась я. — Я быстро, ma petite,даю тебе в том мое слово. Я скрестила руки на груди: — Не поверю, пока не увижу. — Ma petite, яже дал слово! — В серьезных вещах твое слово — золото, но как ты начнешь прихорашиваться, так напрочь теряешь чувство времени. — Я думал, это мужская реплика, — вставил Бобби Ли. Я глянула на него мельком и снова повернулась к Жан-Клоду: — На моем примере это не видно. Бобби Ли засмеялся, но никто его не поддержал.Глава 52
Я сидела на белом диване с новой фирменной дыркой от пули. Мика сел рядом со мной, а так как он был голый, то это было... интересно. Неловко и в то же время как-то щекотало нервы. Он все время поддерживал разговор со мной, а мне, как оказалось, трудно было смотреть ему только в глаза, и это меня несколько конфузило. Рядом со мной стояли Бобби Ли и Крис, оба с одной стороны, потому что я из-за спины их выставила. Не люблю, когда у меня за спиной вооруженные люди, разве что я их очень хорошо знаю. Я верила, что они свою работу выполнят, потому что так велел им Рафаэль, но все равно не надо им стоять у меня за спиной с оружием. Мерль пристроился у камина, приглядывая за Микой и остальными телохранителями. Джил, как всегда, скорчился в углу — не очень устойчивая нервная система, — остальные бродили по комнате. Кроме Ашера. Он сидел в кресле напротив дивана и смотрел на нас. Великолепные волосы он набросил на лицо так, чтобы видна была только неповрежденная сторона, и на нас глядел только один светло-голубой глаз. Лицо его ничего не выражало, но я ощущала вес его взгляда, как нажим ладони. Пусть лицо его было безразличным, но он слишком внимательно за нами наблюдал. Я бы даже спросила почему, но тут вошел в разрез драпри Жан-Клод. Мне пришлось взглянуть на часы. Двадцатиминутное мытье иначе как чудом назвать было нельзя. Конечно, черные волосы еще были мокры и тяжелы, он не успел их высушить феном. Одет он был в один из моих любимых халатов, черный с черной меховой оторочкой. И этот мех подчеркивал поразительную белизну кожи. Халат был распахнут на груди, на крестообразном шраме, а на каждом шаге чуть мелькал живот в разрезе меха. Халат был завязан свободно, не так, как обычно. На лице его была улыбка, показывающая, что выглядит он чудесно и знает, какой эффект на меня производит. Потом он повернулся к Мике. Я сидела близко и видела, как у Мики участился пульс, забился под кожей на шее. Он попытался встретить взгляд Жан-Клода, но вынужден был опустить глаза и покраснел. От этой реакции и у меня зачастил пульс. Я глянула на плывущего к нам Жан-Клода, мелькнула белая нога из-под халата на фоне белого ковра. А выражение его лица было только для Мики. Я непроизвольно встала на одно колено, опираясь ягодицей на подлокотник. Какое-то странное чувство собственницы овладело мной, ревность, будто мне полагалось бы защищать честь Мики. Никогда у меня такого не было с Ричардом и Жан-Клодом, но ведь и Жан-Клод никогда так не глядел на Ричарда. Потому что Ричард за это дал бы ему по морде. А Мика чуть не убил Жан-Клода за оскорбление, за которое Ричард бы и сдачи не дал, и все же сидел, краснел, ежился, но не сердился. Жан-Клод остановился перед нами, настолько близко, что меховая оторочка подола погладила голые ноги Мики. — Ты не передумал, топ minet? Мика покачал головой, потом поднял голову и посмотрел на вампира. В его лице читалась и беззащитность — и предупреждение. — Я не передумал. — Воп. —Жан-Клод опустился перед ним на колени. — У тебя есть своя немалая сила, и ты — не мой подвластный зверь. Может быть, я не смогу затуманить твой ум и сделать так, чтобы эта проба была тебе приятной. Возможно, что ты не допустишь меня в свой разум. Мика кивнул, густые волосы рассыпались по лицу. — Я понимаю. — У тебя есть предпочтения, откуда мне брать кровь? — На шее меньше болит, — ответил Мика. Жан-Клод приподнял бровь: — Тебе уже приходилось делать такое? Мика изобразил улыбку, которая как-то не смотрелась счастливой. — Мне многое приходилось делать. Жан-Клод приподнял вторую бровь и посмотрел на меня. Я пожала плечами. — Очень хорошо, топ minet. Он одним грациозным движением поднялся, взмахнув халатом, как платьем, чуть сверкнув босыми ногами, пока обходил диван. Остановившись за спиной Мики, он положил ладони ему на плечи. Он не гладил, не сжимал, просто держал руки на гладкой и теплой коже. — Давайте действуйте, — сказал Мерль. Мика повернул голову к своему леопарду. — Мерль! Одно слово, но от него высокий оборотень крепче прижался спиной к камину, сложив руки на груди и мрачно насупившись. Очень недовольный телохранитель. Но он понял. Жан-Клод обнял рукой Мику за плечи спереди, свободной рукой отвел волосы назад, обнажив щеку и длинную линию шеи. Мика чуть наклонил голову в сторону, подставляясь Жан-Клоду под удобным углом. Как женщина поднимается на цыпочки для поцелуя. — Может быть, можно было бы как-то без публики? — спросила я, и они оба на меня оглянулись. — Как тебе больше нравится, ma petite. И все вышли, кроме Мерля, Бобби Ли и Ашера. Минимум, необходимый, чтобы мы друг друга не поубивали. После того что только что было, я не могла найти убедительных доводов, что нас можно оставить одних. Когда перемещения закончились, Жан-Клод повернулся к Мике. Пальцами он погладил волосы Мики, отвел их за ухо, обнажив линию лица и шеи, контуры уха. Бережно прижал Мику затылком к своей груди, еще больше удлиняя линию шеи. Мика был абсолютно пассивен, с закрытыми глазами и умиротворенным лицом, только пульс, отчаянно бившийся на шее, выдавал деланность этого спокойствия. Жан-Клод наклонился к нему, открывая рот, отводя назад губы, но даже на таком расстоянии я не могла заметить и проблеска зубов. Он бросился вниз в укусе, резком, внезапном. Мика ахнул, у него пресеклось дыхание. Хватка Жан-Клода на голове и плечах Мики закаменела, я видела, как ходят желваки у него на скулах, как судорожно глотает горло. Кто-то из них тихо и низко постанывал, но кто — я не могла понять. Жан-Клод откачнулся назад, увлекая с собой Мику, наполовину стаскивая его с дивана. Мика вскрикнул, взметнул руки к бицепсам Жан-Клода, вцепился, пока вампир валил его тело назад. Жан-Клод сдвинул руку с лица Мики на талию, будто знал, что партнер больше сейчас не отодвинется. Он держал Мику за талию и поперек груди, а руки Мики вцепились в его бицепс. Он вытягивал тело Мики назад, как раньше вытянул его шею, и тело обрисовалось длинным четким контуром, прижавшееся к телу Жан-Клода, и оба они выгнулись назад. Я ощутила, что стою на диване на коленях, уставясь на голое тело леопарда, имея перед глазами четкое доказательство, что ему приятно происходящее. Лицо его обвисло, глаза помутнели от наслаждения и голода. Руки его впились в бицепс Жан-Клода, и он то ли простонал, то ли вскрикнул: — Боже мой! Тело Жан-Клода начало медленно выпрямляться. Он опустил Мику спиной на диван. Когда он отнял губы от шеи Мики, глаза у него были бездонно-синие, невидящие, нечеловеческие. Губы раздулись, покраснели, но не от крови, а как бывает от слишком бурных поцелуев. Он медленно отпустил Мику, прислонив его тело к спинке дивана, так что леопард полусвалился набок. Голова его упала ко мне на колени, и я вздрогнула. Мика медленно, тяжело поднял голову. Опираясь на руку, он повернул ко мне невидящие глаза. Огромные зрачки затягивали чернотой в окружении зелено-желтых глаз. На моих глазах эти зрачки свернулись в точечки, почти исчезающие на фоне цвета радужки, как глаза вампира. Он смотрел на меня в упор, и взгляд его был тяжел, как упершаяся в меня ладонь. Он наклонился ко мне — медленно, полуоткрыв губы. Я осталась на месте, замерла, не понимая, что делать. Он не то чтобы не был столь же прекрасен, как до того. Нет, просто... Черт меня побери, не знала я, что делать. Даже не знала, что я хочу делать. — Разве тебе не надо было выручать Дамиана из гроба? — сухо прозвучал вопрос Ашера, заставив меня отодвинуться от Мики. Жан-Клод зарычал на него и был еще меньше похож на человека, чем во время пищевой оргии. Ашер встал одним текучим движением, как поднятая марионетка. — Хорошо, но если вы тут собираетесь заниматься сексом, я на это смотреть не обязан. Я встала — руки Мики соскользнули по моему телу, когда я шагнула от дивана. Встав лицом к Ашеру, я сказала: — Послушай, сейчас я так далеко вышла из своей зоны комфорта, что не могу думать, но я тебе одно скажу. Я не собираюсь спасать твое мужское самолюбие, пока у меня в голове все еще орет этот голосок: «Беги, беги!» Так что перестань становиться в позу, Ашер, мне сейчас не до того. Вдруг он завибрировал гневом, глаза стали двумя ледышками. — Извини, что мое смущение тебе докучает. — Имела я тебя, Ашер! Он вдруг рванулся вперед так быстро, что не уследить. Я резко попятилась и упала бы на диван, если бы Мика меня не подхватил. У меня было время выхватить пистолет или нож, но я даже и не пыталась — Ашер не намеревался задеть мое тело, только чувства. Согнувшись в поясе, он навис надо мной и Микой, хотя, я думаю, это не было намеренно. Опершись руками о диван по обе стороны от нас, он наклонился ко мне так близко, что мне пришлось отодвинуться, иначе его лицо было не в фокусе. — Не предлагай того, чего не хочешь делать, ma cherie,это неприятно слышать. Он резко встал и вышел бесшумной походкой. — В чем тут дело? — спросил Мика тихим голосом, все еще держа меня за руки. Я покачала головой: — Спроси у Жан-Клода. — Я с усилием встала. — А сейчас я иду выпускать Дамиана. — Я с тобой, ma petite. —Отлично. Я пошла вперед, ощущая, что они идут за мной, оба идут за мной. Я чуть не повернулась посмотреть, не держатся ли они за ручки, но если да, то я еще не была готова это видеть. Бобби Ли потянулся сзади, не сказав ни слова. Умный мужик.Глава 53
В комнате были голые каменные стены, никаких попыток уюта. Вампирский вариант тюрьмы, и на тюрьму это и было похоже. На голых приподнятых платформах с серебряными цепями, ждущих крестообразных замков, стояло с полдюжины гробов. Сейчас кресты были только на двух закрытых гробах. Двух? Два гроба в цепях. В одном — Дамиан, а кто может быть во втором? — В котором ваш мальчик? — спросил Бобби Ли. Я покачала головой: — Не знаю. — Я думал, вы этому малышу Мастер. — Это в теории. — Так разве вам не положено уметь узнать, который ящик с кем? Я глянула на него и слегка кивнула: — По делу сказано. Я оглянулась на дверь, но в комнате никого не было, кроме нас. Не знаю, куда все девались, и я старалась не гадать, что могло отвлечь Мику и Жан-Клода. Я попыталась сосредоточиться и понять, кто в гробах, но не получилось. Когда-то я могла ощущать Дамиана еще до того, как он просыпался в гробу, но ни из одного гроба я ничего не воспринимала, кроме того, что в обоих вампиры. Я подошла к ближайшему. Доски гладкие и светлые, не самый дорогой гроб, но и не из дешевых, тяжелый, хорошо сделанный. Я провела пальцами по гладкому дереву, по холоду цепей. Из гроба по крышке что-то грохнуло. Я отпрянула. Бобби Ли заржал. Я бросила на него хмурый взгляд и снова занялась гробом, но больше его не трогала. Я знала, что такое невозможно, если крышка запечатана освященным крестом, но вдруг мне предстало видение, как вырывается сквозь доски рука и в меня в цепляется. У Дамиана мания человекоубийства, а лучше быть осторожным, чем мертвым. Я поднесла руки к крышке гроба, не касаясь. Вызвала в себе некромантию, как набирают в грудь воздуху, и выдохнула ее сквозь тело — не только через руки, через все. Некромантия — часть моей сути, а не моей личности. Я начала вталкивать в гроб свою силу, но ее туда втягивало как воду в дыру. Вода падает вниз, потому что ее тянет гравитация, а на ее пути нет препятствий, так получается естественно и автоматически. Вот так и моя некромантия вливалась в гроб, в Дамиана. Я ощущала, как он там лежит в темноте, притиснутый в тесноте атласной тонкой обивкой. Я видела, как его глаза смотрят в мои, что-то в нем горит, что-то, узнавшее мою силу, но его самого я не чувствовала. Там не было его личности, не было Дамиана. Я знала, что это он, но в нем не было ни одной мысли, ничего, кроме крошечной искры узнавания, да и та еле теплилась. Я пыталась сопоставить то, что чувствовала, с тем Дамианом, которого я знала, но он будто стал совсем другой личностью. Я произнесла быструю молитву, и даже не почувствовала, как это дико — молить Бога о вампире. Свои узколобые идеи о Боге я оставила уже очень давно, иначе пришлось бы оставить церковь и все, что мне в моей религии дорого. Смысл, в общем, тот, что если Бог ничего не имеет против меня такой, какая я есть, то и мне положено с этим смириться. — Где все? — Очевидно, я спросила вслух, потому что Бобби Ли ответил: — Не знаю, но могу пойти посмотреть, если вы пойдете со мной. Я покачала головой, уставясь на другой гроб. Кто же там заперт во тьме? Я должна знать, и если смогу, то вытащу оттуда обитателя. Я не одобряю пыток, а быть запертым в гробу, где ты не умрешь от голода, но будешь голоден вечно, не умрешь от жажды, но будешь вечно гореть ею, быть запертым в тесноте, где даже набок не перевернуться, для меня вполне подходит под определение пытки. Мне нравились почти все вампиры Жан-Клода, и я не брошу никого из них в таком виде, если смогу убедить его, что они и так достаточно наказаны. В этих вещах я очень упряма, а Жан-Клод как раз сейчас хочет меня задобрить, и я, наверное, смогу вытащить наказанного из гроба. Но кто это? Необходимо признать, что с вампирами у меня как с людьми: некоторых я буду сильнее рваться спасать, чем других. Я подошла ко второму гробу и затолкнула в него свою магию. На этот раз пришлось толкать не так, как было с Дамианом. С тем, кто там был, у меня никогда не было контакта. Я что-то ощущала и знала, что это какой-то вид нежити, но ощущалось оно не похоже на вампира. Более пустое, более темное снаружи. Должно было бы ощущаться какое-то движение, жизнь, но не было ничего. Я сильнее нажала магией и уловила едва заметный ответный импульс. Как будто то, что лежало там, было намного больше мертвым, чем живым, и все же не взаправду мертвым. Я повернулась на звук к двери. В комнату вплыл Жан-Клод, в туго на этот раз завязанном халате, как знак, что теперь мы займемся делом. Он был один. — А где Мика? — спросила я. — Джейсон его повел найти какую-нибудь одежду. Они, я думаю, смогут найти что-то, что ему подойдет. — А кто в этом гробу? Я чуть не сказала «что», но все же была уверена, что это вампир, как и в том, который я ощупала раньше. Лицо его уже было осторожным и нейтральным. — Я бы полагал, ma petite,что тебя достаточно занимает забота о Дамиане? — Ты знаешь, и я знаю, что я с места не сдвинусь, пока не узнаю, кто там. Он вздохнул: — Да, мне это известно. Он глядел на пол, будто от усталости, и потому что лицо его ничего не выражало, жест казался не законченным, как в плохой актерской игре. Но я знала, что он тщательно старается ничего не выразить на своем лице, и лишь телу позволено выдать, что он весьма недоволен. Это значило, что ответ мне не понравится. — Кто, Жан-Клод? — Гретхен. — Его лицо ничего не говорило, а слово было лишено интонации. Когда-то Гретхен пыталась меня убить, потому что сама хотела заполучить Жан-Клода. — А когда она вернулась в город? — Вернулась? — с едва слышной вопросительной интонацией произнес он. — Кончай жеманничать, Жан-Клод. Она вернулась в город, все еще жаждая моей крови, и ты ее сюда засадил. Так когда это было? Лицо его стало как у статуи, только более недвижным. Он старался скрыть все, что можно, щиты стояли как танковая броня. — Я еще раз повторяю, ma petite,она никуда не уезжала. — То есть? Он глядел на меня, сохраняя непроницаемость статуи. — Это значит, что с того момента, как я на твоих глазах уложил ее в гроб у себя в кабинете в «Запретном плоде», она здесь и находилась. Я заморгала, наморщила лоб, открыла рот, закрыла, начала говорить еще раз, и снова не вышло. Наверное, я была похожа на рыбу на песке, потому что ни черта не могла придумать, что сказать. Он стоял и даже не думал мне помочь. Наконец я обрела голос — хрипловатый. — То есть ты хочешь сказать, что Гретхен уже два — нет, три года находится в гробу? Он только смотрел на меня. Дышать он перестал. В нем не ощущалось никакого движения, будто отвернись — и его здесь нету, он был как невидимый. — Да отвечай, черт возьми! Она лежит в гробу три года? Он кивнул едва-едва заметно. — Боже мой, боже мой! — Я забегала по комнате, потому что надо было что-то сделать, иначе я бы его ударила или завопила. Наконец я остановилась перед ним, упершись кулаками в бока. — Ах ты, гад! Я могла говорить только хриплым шепотом, выдавливая слова, иначе заорала бы в голос. — Она пыталась убить моего слугу-человека, женщину, которую я люблю. Другой Мастер убил бы ее на месте. — И это было бы лучше, чем вот так! — прошипела я. — Я сомневаюсь, что Гретхен с тобой согласилась бы. — Давай откроем гроб и посмотрим, — предложила я. Он покачал головой: — Не сегодня, ma petite.Я знал, что у тебя будут именно такие чувства, и мы можем попробовать ее освободить, хотя у меня мало надежды на успех. — Это почему? — Она была не самой психически стабильной женщиной, когда ее туда поместили. Пребывание там не должно было улучшить ее восприятие реальности. — Как ты мог сделать с ней такое? — Я тебе уже говорил, ma petite,она заслужила свое наказание. — Но не три года. Мой голос переставал быть свистящим шепотом. И я не собиралась двинуть Жан-Клода. Уже хорошо. — Три года — за то, что она чуть тебя не убила? Я бы ее мог оставить там еще на три года, и этого все равно было бы мало. — Я не собираюсь обсуждать, справедливо это наказание или излишне, я вообще ничего обсуждать не собираюсь. Я могу только одно сказать: я хочу ее оттуда выпустить. Я не могу допустить, чтобы она провела там даже еще одну ночь. От нее уже почти ничего не осталось. Он взглянул на гроб: — Ты его не открывала, откуда ты знаешь, что там внутри? — Я хотела узнать, как Дамиан. И немного использовала магии, чтобы заглянуть в оба гроба. — И что ты обнаружила? — Что моя некромантия узнает Дамиана. И что Дамиана там нет. Вроде бы исчезла его личность. Нет того, что составляло его суть. Жан-Клод кивнул: — С вампирами, которые не имеют силы Мастера и не будут иметь никогда, часто бывает так, что Мастер Города или их создатель дает им возможность существовать в виде сильных объектов. Отрежь эту связь, и они вылиняют. Вылиняют, сказал он. Как про штору, слишком долго провисевшую на солнце, он говорит про живое существо. Ладно, в некотором смысле живое. — Так вот, Гретхен давно уже вылиняла начисто. Почти ничего не осталось. Если она проведет там еще ночь, ее там может и не оказаться. — Она не может умереть. — Возможно, но разрушиться... — Я покачала головой. — Мы должны ее оттуда выпустить сегодня же, или можно с тем же успехом сделать в нее контрольный выстрел. — Оставь Дамиана в гробу еще на ночь, и я соглашусь выпустить Гретхен. — Нет. Дамиан — одичавший вампир. Чем дольше он в этом виде пробудет, тем меньше шансов вернуть его к норме. — Ты действительно считаешь, что еще одна ночь нанесет ему непоправимый ущерб? — спросил Жан-Клод. — Я не знаю, зато знаю, что, если я стану ждать до завтра, а ущерб окажется непоправимым, я всю жизнь буду ломать себе голову, было ли все дело в этой единственной ночи. — Тогда у нас проблема, ma petite.Сейчас набирается горячая ванна для одного выпущенного вампира. У нас здесь, в «Цирке», только одно помещение для подобного процесса восстановления. — А зачем ванна? — спросила я. — Их надо возвращать к жизни, к теплу. Этот процесс необходимо вести осторожно, поскольку есть риск наступления истинной смерти. — Постой-постой. Вампир может быть заперт в гробу вечно и не умереть, но освобождение может его убить? Что-то я не понимаю. — К гробу они приспособились, ma petite.А выпустить их оттуда после достаточно долгого времени — шок для всего организма. Я видел, как в этих случаях вампиры умирали. Я знала, что он не стал бы лгать. Слишком у него был несчастный вид при этих словах. — Ну так бросим их в одну ванну, большое дело! — Это действительно большое дело, ma petite.Внимание и силы, необходимые для приведения в чувство, нельзя делить между ними. Чтобы вернуть к норме одного, мне потребуется все, что у меня есть. И я не могу делить усилия, подвергая риску их обоих. — Я знаю, что ты сотворил Гретхен, но Дамиана создал не ты. Его связи с тобой как Мастером Города разорвались, когда он стал моим, так что ты не его Мастер ни в каком смысле. Я его Мастер. — Да. — Так не моя ли это работа — вернуть Дамиана, потому что мистическая связь у него со мной, а не с тобой? — Если бы ты была воистину его Мастером, вампиром, я бы был согласен. Но ты, при всех своих талантах, пока еще человек. Есть вещи, которых ты для него сделать не можешь, и есть многие вещи, которых ты просто не знаешь. — Например? Он покачал головой: — Это сложный процесс, требующий специальных умений. — Которыми ты владеешь в совершенстве, — поддакнула я. — Не надо такой скептической интонации, ma petite.У нашей госпожи я входил в группу... скорой помощи. Она часто наказывала, а нам приходилось разбираться с последствиями. Такой у нее был образ действий. — Мы? — переспросила я. — Ашер и ваш покорный слуга. — Значит, Ашер знает, как это делается. — Oui,но он тоже не Мастер Дамиана. — Он — нет, а я — да. Если у Дамиана еще есть Мастер, то это я. Тогда ты займешься Гретхен, мне одолжишь Ашера, и он мне расскажет, что делать с Дамианом. — После этого представления в спальне ты готова ему верить? — Я готова вверить ему свою жизнь, как и ты. — Но не свое сердце, — возразил Жан-Клод. — Почему его так разозлило, когда он увидел тебя с Микой? — спросила я. — Он почти такое же видел и с Ричардом, и со мной. — Я думаю, что ты, как мой слуга-человек, и Ричард, как мой подвластный волк, мои по праву, и вы уже были, когда Ашер переехал в Сент-Луис. Мика не мой зверь, его ничто со мной непосредственно не связывает. Для тебя он Нимир-Радж, но для меня — никто. — И? — спросила я. — Ашер готов был делить меня с тобой и Ричардом, потому что вы принадлежите мне. А этот Нимир-Радж — посторонний мужчина, который пользуется моей благосклонностью, которой не пользуется Ашер. — Но Мика еще не пользуется твоей благосклонностью — в прямом смысле. Пока еще. Жан-Клод едва заметно улыбнулся: — Это верно, но Ашер смотрит на это по-другому. — Если бы не мои... социальные комплексы, ты бы уже был с Ашером? Он рассмеялся — резким звуком, не тем, который плясал у меня по коже, нет, этот лишь наполнил его лицо ликованием. — Социальные комплексы — ах, ma petite,как это великолепно сказано! Я насупилась: — Ты можешь просто ответить? Смех стих постепенно, почти как у человека, без той резкой перемены, которая у него обычно бывала. — Вероятно, мы с Ашером пришли бы к пониманию, если бы мне это не стоило тебя, ma petite. —К пониманию. А теперь кто манерничает? Он по-галльски пожал плечами — это значило все и ничего. — Ma petite,грубая честность была бы тебе неприятна. — Ладно. Если бы я это стерпела, ты бы взял себе Ашера обратно в любовники? Он задумался и потом ответил: — Я не знаю, ma petite. —Я знаю, что ты его любишь. — Oui,но это не значит, что мы могли бы снова стать любовниками. Счастливее всего мы с ним были при Джулианне. Может быть, ты бы и стерпела, что мы любовники, если бы ты нас притом не видела, а при тебе мы бы изображали, что это не так. Вряд ли тебе понравилось бы смотреть, как мы с Ашером держимся за ручки. Если так посмотреть, то он прав. — Так к чему ты это? — Я хочу этим сказать, что Ашер заслуживает лучшего, нежели тайные отношения, когда мы никак не можем проявить нежность, чтобы тебя не задевать. Я бы предпочел отдать его полностью кому-нибудь, мужчине или женщине, нежели заставить его вечно играть второго или еще низшего после тебя. Я открыла было рот и хотела сказать, что Ашер мне нравится, что я его даже люблю по-своему, но не сказала, потому что поднимать вопрос о возможности menage a troisмне не хотелось. То, что я увидела Мику с Жан-Клодом, мне уже очень не понравилось. Я просто не могу себе представить в таком виде двух мужчин и себя. Да-да, я знаю, система ценностей среднего класса и Среднего Запада, но вот такое у меня мировоззрение. Что уж я тут могу поделать? А если бы и могла, захотела бы? Я не знала, просто не знала. Тот факт, что мысль об этом не заставила меня удрать в ночь с паническим воплем, беспокоил меня. Но не так сильно, как, по моему мнению, должен был бы.Глава 54
Жан-Клод дал Джейсону ключи от серебряных цепей. Последний час он все ходил от одного к другому, объясняя каждому его работу. Джейсон будет закуской... пардон, первым питанием для Гретхен. Человека на эту работу ставить нельзя, потому что первый сеанс питания после выхода из гроба может быть весьма... травматичным —это он так сформулировал, не я. Таким образом, Джейсону выпало быть на острие атаки и принять на себя первый удар. Потом наступит очередь Жан-Клода донорствовать. Мастер Вампиров дает кровь и восстанавливает связь вампира либо с Мастером Города, либо с создателем, либо с предком по крови, либо — как в случае Жан-Клода — со всеми тремя. Это самое лучшее: чем сильнее были исходные связи, тем выше шанс, что вампир восстановится. Последнее заставляло меня волноваться насчет Дамиана. Я не была его создателем, не была предком по крови, не была Мастером Города. Даже непонятно, чем я все-таки для него была. Жан-Клод на этот вопрос ответил так: — Ты его Мастер, ma petite.Что это значит для некроманта, именно тем ты для него и являешься. Если полученная от тебя кровь его не привяжет снова, тогда попробует Ашер. Если и это не поможет, то меня позовут от Гретхен. С одним из нас Дамиан должен восстановить связь, иначе он пропал. — Уточни, что значит «пропал». — Безумие может стать постоянным. — Хреново, блин. — Oui. Но сначала Гретхен. Глядя, как это будет делаться, я лучше пойму процесс. Джейсон отпер цепи. Они соскользнули с, гроба и клацнули по полу — тупой и резкий звук. Я вздрогнула. Гретхен пыталась меня убить, когда она еще только думала,что я встречаюсь с Жан-Клодом. И она может восстать из гроба, твердо решив убить меня. Я была ее адвокатом, я требовала от Жан-Клода ее освобождения. Но сейчас, когда Джейсон снял замки уже с самой крышки, мне стиснуло грудь, и нелегко оказалось подавить желание потянуться за пистолетом. Это было бы глупо — не говоря уже о том, что до идиотизма смешно — убить ее в тот момент, когда она встанет из гроба. Я почти что слышала сухую интонацию Жан-Клода: "Это так ты решила улучшить ее положение, ma petite?" Я произнесла короткую молитву о том, чтобы до этого не дошло. Я хотела не убивать ее, а спасти. Желание спасти должно означать не желание убить, а желание всеми силами этого избежать. Джейсон поднял крышку — медленно. Не потому, что крышка тяжелая, а потому, что ему тоже было страшновато. Идея быть первой кормежкой у Гретхен заставила его засмеяться — полумужским-полумальчишеским смехом. Та интонация, которая у мужчин резервирована для сочетания секса и обычного спорта, увлечения — машины, техника, опасности, — у всех у них по-разному. Наверняка есть на свете мужчины, которые этим мурлыкающим смехом смеются при мысли о садоводстве или поэзии, но я пока их не встречала. А интересно было бы — для разнообразия. Крышка откинулась наполовину на петлях, как положено крышке гроба. Ничто не шевелилось. Только Джейсон стоял в своих коротких джинсовых шортах, голой спиной обращенный к нам. Гретхен не вырвалась с воплем кого-нибудь сожрать, и я издала вздох облегчения — оказывается, я задержала дыхание. Джейсон стоял, опустив глаза, недвижно, с застывшими на крышке руками. Наконец он повернулся к нам, и на его лице было выражение, которого я никогда в жизни на нем не видела. Смесь ужаса и жалости. Глаза цвета весеннего неба широко раскрылись, и, как мне показалось, в них блеснули слезы. Джейсон и Гретхен никогда не были особо близки, в этой реакции не могло быть личного. Так что же там в гробу такое, от чего у Джейсона стало такое лицо? Я непроизвольно пошла вперед. — Ma petite,не подходи ближе. Я оглянулась на него: — Что там с ней такое? Что так поразило Джейсона? — Я никогда ничего подобного не видел, — ответил Джейсон. Так, теперь я должна была посмотреть, должна. Я пошла к гробу. Жан-Клод заступил мне дорогу: — Пожалуйста, ma petite,не подходи ближе. — Мне ведь полагается видеть весь процесс? И мне все равно предстоит увидеть, какая она, раньше или позже, Жан-Клод. Так пусть будет раньше. Он всмотрелся мне в лицо, будто запоминая. — Я не предвидел, что она будет так... — Он покачал головой. — Ты будешь очень мною недовольна, когда ее увидишь. — Но ты же сам не знаешь, как она выглядит. — Не знаю, но реакция Джейсона сказала мне много такого, чего я не хотел бы знать. — Что ты имеешь в виду? Он всего лишь шагнул в сторону. — Посмотри на нее, ma petite,и когда ты простишь меня, вернись ко мне. Прощу его? Очень мне не понравилась формулировка. Сначала я боялась, что Гретхен вылетит и бросится меня убивать, сейчас я боялась на нее взглянуть, боялась того ужаса, что лежал внутри гроба. Пульс пытался выпрыгнуть у меня из горла и мешал дышать. Лицо Джейсона, печаль Жан-Клода и полная тишина в гробу напугали меня так, что во рту пересохло. Джейсон шагнул в сторону, отвернувшись от гроба, прислонившись к нему ягодицами и обхватив себя руками. Вид у него был бледный и больной. У меня мелькнула мысль, не передумал ли он насчет кормить собой Гретхен. Я пока еще стояла достаточно далеко, чтобы не видеть внутренности гроба. И не хотела видеть того ужаса, что даже Джейсона заставил побледнеть. Не хотела, но должна была. Я шагнула к гробу, как бэттер на площадку, когда на него летит со скоростью сотня с лишним миль в час мяч и шанса его отбить нет. Мои глаза поначалу отказывались видеть то, что там лежало. Разум просто не хотел этого понимать. Когда перед глазами предстает такое, мозг говорит: нет, я не буду этого видеть, фиксировать, это меня убьет. Но если всмотреться достаточно долго, он говорит: ладно, черт с тобой, не отвернемся, и тогда, наконец, ты видишь, а когда уже видишь, то не видеть не можешь. Оно лежало на белом атласе, и сухой коричневый цвет выделялся резко до боли. Это было похоже на высохшую мумию, на тела, которые порой находят в пустыне. Коричневая кожа сплавилась с костями, мышц под ней не было, только кожа и кости. Рот широко раскрылся, будто суставы челюсти сломались. Клыки высохли и стали белыми, как череп. И от головы остался только череп, едва прикрытый кожей. К нему прилипли клочья белых волос, и яркий цвет их делал эту картину еще ужаснее, просто непристойной. Глаза открылись, и я вздрогнула, но эти глаза смотрели на меня, заполненные чем-то коричневым и сухим, как сморщенные изюмины. Они моргнули, медленно, и донесся изо рта звук, похожий на вздох. Я отшатнулась от гроба, рухнула на колени. Джейсон ухватил меня за руку и поднял. Я стряхнула его руку и направилась к Жан-Клоду. Он стоял на месте, лицо его было терпеливым и пустым. Я его ударила, не сбиваясь с шага. Может быть, он ждал, что я остановлюсь, стану в стойку, но я его ударила сжатым кулаком, будто продолжала движение тела. В него — в это движение — я вложила всю силу корпуса, и вдруг он оказался на полу, глядя на меня, с окровавленным лицом.Глава 55
— Мерзавец! Ты питался ее энергией, пока она там лежала! Мне пришлось отодвинуться от него, чтобы не ударить его ногой. Есть вещи, которые нельзя делать. Есть черта, которую нельзя переступать. Он тыльной стороной руки коснулся своего рта. — А что, если я здесь ни при чем? — Что, если? — Я шагнула, нависая над ним. — Что, если? Ты в самом деле хочешь меня убедить, что не питался от нее? Я показала назад, на гроб, и, наверное, отвернулась на миг, потому что следующее, что я помню, — это как он держит меня за ноги и я падаю на пол. Я пришла на выставленные руки, как меня учили в дзюдо. Это позволило предохранить голову от удара о камень, но потребовало сосредоточения. И когда мое тело пришло на пол, Жан-Клод уже был сверху, прижимая мне руки локтями, остальным телом придавив мое. — Слезь с меня! — Нет, ma petite.Пока ты меня не выслушаешь. Я попыталась поднять руки — не потому, что могла бы выиграть у него силовое единоборство, но потому, что должна была попытаться. Я просто не способна сдаться без борьбы, пусть безнадежной. И оказалось, что я могу приподнять руки — не так, чтобы освободиться, но так, чтобы заставить его надавить, чтобы у него глаза раскрылись шире, чтобы он напрягся. Приятно знать, что метки дали мне и кое-что полезное, силу, например, а не только метафизическую дрянь. Кровь неожиданно ярко выделялась на бледной коже. Она капала из трещины губ. — Почему ты уверена, что не так выглядит любой вампир, проведший годы в гробу? Я посмотрела на него сердито, потому что ничего другого сделать не могла. — Лжец! — Почему ты так уверена? — Он прижал меня сильнее — наверное, чтобы подчеркнуть, что ему это тоже не нравится. Все его тело было полно гневом, а не сексом. — Откуда тебе знать, Анита? Он назвал меня настоящим именем. — Потому что я некромант, если ты помнишь. По его лицу было видно, что он не верит, будто ответ настолько прост, и он был прав. Я вспомнила поездку в Нью-Мексико и то, что я там увидела и узнала. Монстр, поднимающийся над стойкой бара в одном клубе в Альбукерке. Он тянулся тонкой полосой плоти, как восходит молодая луна, и потом появилось лицо. Женское лицо с одним застывшим глазом и высохшее, как мумия. Лицо за лицом поднималось из-под стойки, коричневые, иссохшие, ниткой страшных бисерин, связанные кусками тел, руками, ногами и толстой черной нитью, соединяющей их гигантскими стежками, а в средоточии всего этого была магия. Оно тянулось, пока не поднялось до потолка, загибаясь гигантской змеей, глядя на меня. Я насчитала сорок голов, потом больше, потом потеряла счет или смелость считать дальше. И был в том же городе еще один клуб, и там было по-своему еще хуже, потому что из пытки сделали зрелище... На коже человека появились морщины. Мышцы стали усыхать, будто от чахотки, но там уходят месяцы, а здесь прошли секунды. Как бы ни была добровольна эта жертва, она была мучительной. Человек кричал, едва успевая переводить дыхание. Легкие у него работали быстрее, чем у первого, и он дышал так быстро, что вопль стал непрерывным. Кожа его темнела и втягивалась, будто кто-то выпивал его насухо. Так опадает воздушный шарик, только под кожей были мышцы, а когда они исчезли, остались кости, и наконец осталась только высохшая кожа на костях. А он все кричал. Это последняя мерзость — или этот дар, или ужас, были вызваны силой Мастера города Альбукерка. Ее сила билась об меня будто бешеными крыльями, будто птицы, бьющиеся из мрачной темноты внутрь, к свету и теплу. И как можно оставить их плакать во тьме внешней, когда надо только открыться и спасти их? Я сопротивлялась, но в конце концов крылья ворвались птичьим вихрем, и мое тело будто распахнулось, хотя я знала, что это не так. И в этот проем, мелькнув невероятно быстро, бросились крылатые твари. Сила потекла по мне, сквозь меня, внутрь и наружу. Я оказалась участком огромной цепи и ощутила контакт с каждым вампиром, с которым соприкасалась она. Как будто я текла сквозь них, а они сквозь меня, как два потока воды, сливающиеся в огромный один. И поплыла в успокоительной тьме, и там были звезды, далекие и мерцающие. Потом появились образы, и они будто ударяли в меня. Я видела, как Мастер Города стоит на вершине пирамидального храма, окруженного джунглями. Я слышала густой запах зелени, ночной крик обезьян, вопль ягуара. Ее слуга-человек опустился на колени и пил кровь из раны на ее груди. Он стал ее слугой, а она приобрела силу, много сил сразу. И одна из этих сил давала ей умение — отнимать силу жизни и питаться ею, не убивая носителя. И я поняла, как она забрала сущность этого человека в том ужасном спектакле. Более того, я поняла, как это было сделано и как это можно исправить. Я знала, как разобрать то создание над баром, хотя, учитывая, как это было сделано, как их сшили в кошмар Франкенштейна, разобрать значило убить. Чтобы рассеять чары, мне не нужен был некромант, который, их слепил, я могла сделать это сама. Воспоминания были такими яркими, что я будто пережила их снова. И почти внезапно вернулась в реальность, глядя в глаза Жан-Клода, все еще прижатая его телом к полу, в комнате наказаний за тысячи миль от Обсидиановой Бабочки и ее маленькой армии. Но выражение лица Жан-Клода заставило меня затаить дыхание. У него выкатились глаза, и я поняла, что он видел мои воспоминания, они стали для нас общими, как раньше стали общими его воспоминания. Блин. Его голос прозвучал с дрожью, которой я у него никогда не слышала: — Ma petite,ты без нас вела очень бурную жизнь. — Ты видел то, что видела я, и ты знаешь теперь, каково мне смотреть, что ты сделал с Гретхен. Он прижал мне руки сильнее, чуть-чуть вдавил пальцы. — Я знаю твои чувства, ma petite.Но я не приму такое обвинение спокойно. Я — Мастер Города, жизнь моих вампиров во мне. Если только Вампир сам не Мастер, то его жизненные силы исходят от родоначальника или создателя, пока он не свяжет себя обетом крови с Мастером Города. И тогда этот Мастер заставляет биться его сердце. Если у меня кончатся силы, то некоторые из них просто ночью не проснутся или станут вурдалаками, животными, подлежащими уничтожению, каким стал Дамиан. Я задергалась под ним: — Я не... — Ш-ш, ma petite.Не выноси приговор, не выслушав дела — в этот раз. Может быть, ты могла бы спасти Дамиана, но ему больше тысячи лет. Пусть он даже не Мастер, но это долгий срок, и у него было время накопить силу, чтобы выжить. Но такие вампиры, как Вилли и Ханна, не Мастера и не такие старые, они вылиняют или сойдут с ума, и их не спасет никто. Он встряхнул меня, впился мне в руки и приподнял локти, так что я могла бы достать оружие, если бы хотела, но я только смотрела и слушала. — Этого ты хочешь, Анита? Кого из них ты бы принесла в жертву, чтобы спасти Гретхен? Гретхен, которую ты ненавидишь? Я брал у нее силу, потому что ты мне в ней отказала. — Не перекладывай вину на меня, — сказала я. Он внезапно изменил позу — сел верхом на мои ноги, приподнял меня в сидячее положение, впиваясь пальцами в бицепсы до синяков. — Система «Мастер и его слуга» действует много тысяч лет, но ты против нее борешься и постоянно вынуждаешь меня делать то, что я делать не хочу. Он подтащил меня поближе к своему лицу, вплотную к этим горящим синим глазам. На этот раз он встряхнул меня сильнее, чуть не напугав. — Если бы я мог питать ardeurтак, как это полагается делать, во всем этом не было бы необходимости. Если бы я мог питаться с помощью своего слуги, во всем этом не было бы необходимости. Если бы я мог питаться с помощью своего подвластного зверя, во всем этом не было бы необходимости. Но вы с Ричардом связали меня по рукам и ногам своими высокоморальными правилами и вынудили поступать так, как я мог бы поклясться, что никогда не поступлю. Я сам лежал в ящике и был пропитанием для своего Мастера, и худшего мне никогда не приходилось переживать. А теперь, поскольку ты и он такие моральные, такие чистые, вы меня заставляете бытьпрагматичнее, чем мне хотелось бы. Он отпустил меня так неожиданно, что я упала на пол, стукнувшись локтем. Он встал надо мной, сердитый так, как я никогда не видела, а во мне ответной злости не было. — Я не знала, — ответила я наконец. — Это становится жалким оправданием, ma petite. —Он подошел к гробу и заглянул внутрь. — Я однажды дал ей свою защиту, а вот это — не защита. — Он повернулся и поглядел на меня сердито. — Я делаю то, что должен, ma petite,но удовольствия я от этого не получаю и устал от необходимости это делать. Если бы ты сделала хоть шаг мне навстречу, многих страданий можно было бы избежать. Я села, подавив желание потереть локоть. — Ты хочешь услышать, что мне жаль? Да, мне жаль. Ты хочешь получить разрешение питаться от меня? В этом дело? — Питать ardeur —да. Но если откровенно, то, когда у тебя подходящее настроение, даже открытие соединенных меток дает мне очень много. Он протянул руку Джейсону, и единственный раз из немногих я увидела, что Джейсон не сразу решился ее принять. Жан-Клод даже не смотрел на него, будто повиновение — природный факт, вроде гравитации. — Если бы она была сильнее, то кормление было бы куда опаснее, но она очень слаба, и потому будет не так плохо. Но, произнося эти успокоительные слова, он даже не посмотрел на Джейсона, когда подносил запястье юноши к тому, что лежало в гробу. Я встала, наблюдая за лицом Джейсона. Он побледнел, глаза широко раскрылись, дышал он слишком коротко и слишком быстро. Обычно он без напряжения кормил вампиров, но я поняла. То, что лежало в гробу, напоминало кошмар. Обычно, если видишь вампира, будто составленного из сухих палок, то он полностью и взаправду мертв. Джейсон вытянул руку — наверное, чтобы встать подальше. Жан-Клод повернулся к нему, но без гнева. Одной рукой придержав Джейсона за локоть, он второй ласково коснулся его лица. — Не хотел бы ты, чтобы я подчинил себе твой разум до того, как она ударит? Джейсон, не говоря ни слова, кивнул. Жан-Клод накрыл ладонью лицо Джейсона. Они посмотрели друг другу в глаза долгим взглядом, как влюбленные, но только я почувствовала, как Джейсон отходит. Его разум отключился, воля испарилась. Лицо обмякло, губы раскрылись, веки затрепетали. Жан-Клод держал ладонь на его лице, а запястье подводил к гробу. Тело Джейсона напряглось — я поняла, что Гретхен всадила зубы. Но глаза его остались закрытыми, лицо довольным. Я заметила, что сама стою возле гроба, хотя не собиралась подходить. У меня на глазах высохшие руки поднялись, вцепились в запястье Джейсона, прижимая ко рту. Жан-Клод убрал руку. Кровь текла по иссохшей темной коже, пропитывая атлас подушки, и безгубый рот ел. Вдруг стало слишком тепло, почти жарко. Я отвернулась и увидела, что на меня смотрит Мика. Выражение его лица я не могла понять и не знаю, хотела ли. Я отвернулась, чтобы не видеть того, что было в этих глазах. Я никому не хотела сейчас смотреть в глаза. Так долго и так упорно я боролась, чтобы не быть тем, чем я стала. Не быть слугой Жан-Клода, не быть лупой Ричарда, никем не быть ни для кого. И получается, что всем пришлось за это платить. А я не люблю, когда за мои проблемы расплачиваются другие. Это против правил. Голос Жан-Клода привлек мое внимание снова к гробу. — Пей, Гретхен, испей моей крови. Однажды я дал тебе жизнь, да будет так снова. Джейсон сидел, свалившись возле гроба, с блаженным лицом, обнимая себя за плечи. Высохшая мумия сидела, поддерживаемая за плечи рукой Жан-Клода. Она выглядела... лучше, но все еще не живой, не совсем настоящей. Он протянул бледное запястье к безгубому рту, еще окрашенному кровью Джейсона, и рот впился. Я услышала, как Жан-Клод вздохнул, но это был единственный признак возможной боли. — Кровь для крови, плоть для плоти, — произнес Жан-Клод, и с каждым словом, с каждым глотком крови росла сила, заставляя свернуться ком под ложечкой, затрудняя дыхание. Тело Гретхен начало расправляться и наполняться. Клочки волос стали гуще, начали распространяться по коже. Высохшие комья в орбитах глаз расправились и чуть поголубели. Когда Жан-Клод убрал руку от ее рта, показались полные губы. У нее были синие глаза и густые желтые волосы. Она была тощей, под почти прозрачной кожей угадывались кости. В глазах горел огонь и не было ничего человеческого. Руки оставались такими же неестественно тонкими, все тело — сухим, но она была очень похожей на ту вампиршу, что пыталась убить меня три года назад. Он взял ее на руки; тело ее болталось в одеждах, свисавших с остова. — Дыхание для дыхания, — произнес он и наклонился к ней. Они поцеловались, и я ощутила пролетевшую между ними силу. Я знала, что поцелуй мог бы снова высосать из нее жизнь, но этого не случилось. Когда он оторвался от нее, лицо у нее было полным и круглым, похожим на человеческое. Как будто Прекрасный Принц разбудил Спящую красавицу, да только вот когда глаза красавицы увидели меня, в них пламенела ненависть. Я вздохнула. Некоторых ничему не научишь. Встретив полный ненависти взгляд, я сказала: — Гретхен, я тебе обещаю две вещи. Первое: ты никогда снова не окажешься в этом ящике. Вторая: если ты снова попытаешься нанести вред мне или моим людям, я тебя убью. И это будет стыд и срам, потому что это я убедила Жан-Клода тебя выпустить. Она только смотрела на меня взглядом тигра из-за решетки, который не может добраться до зевак, но выжидает своей минуты. Жан-Клод прижал ее к себе, обнимая за плечи. — Если ты снова попытаешься напасть на мою слугу, я прослежу, чтобы тебя уничтожили, Гретель. Гретель — это было ее исходное имя, как мне говорили. — Я тебя слышу, Жан-Клод. — Голос ее прозвучал грубо, будто проведенные в гробу годы его испортили. — Вставай, Джейсон, надо ее отогреть. Джейсон поднялся, как послушный щенок, все еще кровоточащий и довольный. Жан-Клод остановился в дверях, глядя не на меня, а на Ашера. — Мне надо отвести ее в ванну, иначе вся работа пропадет. Но Дамиан теперь вурдалак. Ашер поднял руку, которую раньше прятал за спиной. В ней был пистолет — десятимиллиметровый «браунинг», старший братец моего. — Я сделаю то, что будет нужно сделать. — Мы не будем убивать Дамиана, — сказала я. Жан-Клод посмотрел на меня, потом на Мику, Натэниела, Джила, на прочих леопардов, даже на телохранителей. И казалось, что он вобрал в себя всех. Потом он снова повернулся ко мне. — Я повторяю вопрос, ma petite.Кого ты принесешь в жертву ради своих высоких идеалов? — Ты считаешь, что его невозможно спасти? — Я знаю, что когда вампира охватывает безумие, то даже Мастер, его создавший, не всегда может привести его в чувство. — Есть ли что-нибудь такое, что я могла бы сделать, чтобы он стал прежним? — Дай ему пить, постарайся проследить, чтобы он не убил того, кого ест, и надейся, что он, попробовав твоей крови, вернется в нормальный разум. Если твоя кровь его не насытит, то Ашер попробует его кормить. Если и это не поможет... Он пожал плечами по-своему — так, что это могло значить все и ничего. Даже с Гретхен на руках этот жест получился грациозным. — Я не хочу, чтобы он погиб по моей вине. — Если он погибнет, ma petite,то это будет потому, что он пытался убить кого-либо из здесь присутствующих. С этими словами он вышел, и Джейсон за ним. Наверное, я истощила запас терпения, который был для меня у Жан-Клода, или, быть может, его впечатлило то, что он сделал с Гретхен. Одно дело знать, другое дело — увидеть. Как бы то ни было, но он вышел, оставив меня в комнате, где все глядели на меня, будто ожидая указаний. А я понятия не имела, что мне делать. Кого поставить рядом с гробом? Кем рискнуть?Глава 56
Ответ, конечно, был «никем», но мы наконец решили, кому быть первой жертвой. Я в этой дискуссии была абсолютно бесполезной, потому что я бы первой поставила себя. Никогда не проси никого сделать то, чего сама сделать не хотела бы. Но Ашер напомнил, что я первой быть не могу, если у меня есть хоть шанс оказаться Мастером Дамиана. И потому они решили между собой, и рядом с гробом поставили Зейна. Все, кроме меня, у кого были пистолеты, держали их наготове и с патроном в патроннике. Мне нужны были свободные руки, чтобы было чего грызть. Эти мои должностные обязанности тоже были мне не очень по душе. Но мне трудно было смотреть не на бледную спину Зейна, когда он открывал цепь, а на лицо Черри, которая за этим наблюдала. Столько страха за кого-то, такое внимание к другому означало, что для нее это любовь. Они любили друг друга, и он готов был плакать, звать на помощь и выпустить стервятников жрать, жрать и жрать. Крышка поднялась почти наполовину, когда Зейн мотнулся вперед, и на его спине сцепились мертвой хваткой бледные руки. Кровь брызнула на белый атлас гроба, плеснула по плечам Зейна, и только руки Дамиана белели на его спине. Стрелять бьио не в кого. Кто-то вопил — наверное, Черри. У меня пистолет уже был в руке, но любой выстрел прежде всего убил бы Зейна. Мика и Мерль оказались возле гроба, пытаясь освободить Зейна. Он упал на спину, горло его стало зияющей раной, и что-то — сплошь окровавленные клыки и рыжие волосы — схватило Мерля и обвилось вокруг него, разрывая зубами плоть и стараясь добраться до горла. Крысолюды и Ашер стояли чуть поодаль, ожидая возможности выстрелить, но ее не будет, пока кто-то не умрет. Я бросилась вперед, пытаясь отпихнуть с дороги Мику и одновременно упирая ствол в лицо Дамиана, но Мика все старался оторвать вампира от Мерля, и это мешало мне держать оружие ровно. Ствол соскользнул по мокрой коже Дамиана, и вдруг зеленые глаза повернулись ко мне, и ничего, кроме голода, в них не было. Дамиан был уже мертв. Мне осталось только спустить курок. Но он набросился на меня, быстрее, чем я могла бы уследить. Меня прижало к атласу гроба, оттуда торчали только мои бедра и ноги. Он не впился мне в горло, а всадил клыки пониже ключицы. Я заорала от боли и приставила ствол ему к виску. «Не стреляй, в Аниту попадешь!» — кричал кому-то голос Ашера. Я снова вскрикнула и вынуждена была изменить направление ствола, потому что иначе пуля прошла бы через его голову и вошла бы мне в грудь. Пока я передвигала пистолет, он продолжал меня терзать. Палец мои уже обнял курок, но тут он поднял на меня зеленые глаза, и там был виден разум, знание — был виден он сам. Он отнял рот от моей груди. И вид у него был напуганный. — Анита, что это? — Он будто впервые увидел мою окровавленную грудь, и у него глаза расширились от страха. — Что со мной? Как только он заговорил, как только в нем появилось что-то, кроме чудовища, я ощутила, как со щелчком восстановился между нами контакт, будто запела точно настроенная струна. Сила заструилась между нами подобно воде, и я притянула его к себе, и моя кровь еще была у него на губах. Я услышала слова Ашера: — Не мешайте, дайте ей закончить. Я привлекла к себе Дамиана и шепнула: — Кровь от крови моей, плоть от плоти моей, дыхание к дыханию, сердце мое к твоему. И за миг до того, как встретились наши губы и решилась его судьба, он успел прошептать: — Да! О да!Глава 57
Я стояла по плечи в такой горячей воде, что у меня покраснела кожа. Было так горячо, что меня почти сморило, потому что я была полностью одета, со всеми своими пистолетами. Дамиан прислонился ко мне спиной, я обнимала его руками, прижимала к себе. Он держал мои руки, обнимающие его грудь. Как это получилось, что я стала для Дамиана банщиком, когда мы приехали ко мне? Его стали бить судороги, и только мое прикосновение его успокаивало. Мы его привезли ко мне, и Натэниел сидел на заднем сиденье, держа его на руках. Ванну наполнили горячей-горячей водой, и я оставила Ашера ухаживать за Дамианом. Свою работу я уже сделала. Я его привела в чувство. Бинт у меня на левой груди свидетельствовал, что свой фунт мяса и кварту крови я в эту ночь уже отдала. Зейна и Мерля везли в госпиталь ликантропов, Мика и Черри за ними наблюдали. Все остальные снова направились ко мне, и все вроде было хорошо, пока не раздались вопли из ванной. Дамиан бился об пол, разрываясь в судорогах, блюя кровью на кафель. Ашер и Натэниел пытались его удержать, не дать ему себя травмировать, но это было им не по силам. Я бросилась помогать, и только я до него дотронулась, он затих. Я убрала руку — и его тело снова выгнулось дугой, руки заскребли по кафелю. Я тронула его за плечо — и он успокоился. Мы пытались дать ему взять кровь у Калеба, но стоило мне убирать руку, как мальчик отказывался от крови и вообще от всего. В последний раз, когда я перестала его касаться, Дамиан просто затих, и я почувствовала, что он линяет — то есть умирает. Мы затащили его в горячую как кипяток ванну, и я его держала. Он пришел в себя, но лишь когда я его держала, причем во всей одежде. — Что с ним такое? — спросила я. — Я такую реакцию видел только у Мастера и слуги, — ответил Ашер. — Ну, я Мастер Дамиана, так что? Это ведь не должно вызвать таких явлений? — Нет, ma cherie,между Мастером-вампиром и слугой-человеком. — Дамиан мне не Мастер, — сказала я. — Дамиан никому не Мастер, — спокойно сказал Ашер, глядя на нас через край ванны. Он сидел в луже крови, натекшей от Дамиана. — Ну так что ты хочешь сказать, Ашер? — Ты сделала его своим слугой. — Но он же не человек, он вампир! — Я не сказал «слугой-человеком», ma cherie. —Так в чем же смысл? — Я думаю... он слуга-вампир мастера-некроманта. — Ты думаешь? — спросила я. — Мы имеем дело с явлениями из легенд, ma cherie,с вещами, которые не должны быть возможны. Мне приходится... строить догадки. — Догадки? Он вздохнул: — Если бы я сказал, что точно знаю, что сейчас происходит, это была бы ложь. Я бы никогда намеренно не стал тебе лгать. Я возражала, протестовала, но ничего не могла сказать или сделать, чтобы это стало неправдой. У меня есть слуга-вампир, и это невозможно. Но так или иначе, а Дамиан лежал, прижимаясь ко мне, цепляясь за меня как за самую последнюю надежду. Ашер снова вошел в ванную, обмотанный пляжным полотенцем. Его хватило, чтобы обернуться от подмышек до икр, спрятав тело. То есть спрятав шрамы. — У меня одежда вымазана кровью, я надеюсь, ты не возражаешь, что я его взял. Я сама терпеть не могу ходить в окровавленных шмотках и потому ответила: — Нормально. Я рада, что ты нашел полотенце, которое тебе понравилось. Он поглядел на цветастое полотенце: — В твой халат я бы не влез. Мне было жаль, что у Ашера такое чувство, будто он должен прятать себя, но сейчас мне было о чем беспокоиться помимо этого. — Знаешь, если мне сейчас не удастся чуть охладиться, я либо сблюю, либо отключусь. Он присел возле ванны, оправив полотенце на коленях жестом, который у мужчин увидишь нечасто. И потрогал мое лицо. — Ты горишь. — Он потрогал Дамиана. — А у него кожа пока холоднее, чем должна была бы. — Ашер нахмурился. — Я думаю, тебе надо было бы снять часть одежды, а главное — джинсы. Обычно у меня много возражений против раздевании на глазах у всех мальчишек, но сегодня я вполне готова была чуть раздеться. — А как мне раздеться, не выпуская его? — Я думаю, кто-нибудь из нас может его придержать возле тебя, пока ты разоблачишься. — Ты думаешь, у него опять начнутся судороги? — Можешь его отпустить, и тогда мы узнаем, — предложил Ашер, чуть понизив голос. Я покачала головой: — Мне надоело вытирать кровь. Лучше помоги мне его подержать. У Ашера чуть расширились глаза: — Я позову Натэниела. Жар бил у меня в голове пудовым молотом боли. — Прыгай сюда, Ашер, я обещаю не подглядывать. Он скорчился возле ванны, подоткнув под себя каждый свободный клочок полотенца. — Если я сброшу полотенце на пол, ты действительно не будешь смотреть? Этот вопрос остановил меня. Я открыла рот, закрыла его и попыталась подумать вопреки жару, головной боли, нарастающей тошноте и наконец сказала правду: — Я не собираюсь смотреть, но ты прав. Если ты обнажишься, я посмотрю. Вряд ли смогу удержаться. — Как при автомобильной катастрофе, когда невозможно отвернуться, — сказал он. Я подняла глаза и увидела, что он отвернулся, спрятав лицо за водопадом золотых волос. Черт меня побери, нет времени держать кого-то за ручку. — Ашер, пожалуйста. Я не хотела. Он не глядел на меня. Я вытащила руку из хватки Дамиана, а он обвился вокруг второй руки, как ребенок, устраивающийся спать с любимым плюшевым мишкой. Я схватила Ашера за руку через полотенце. — Слушай, я бы посмотрела из чистого любопытства, что уж тут поделаешь? Ты столько дразнился и намекал, как ты сильно изранен. Ты сам так поставил, что я должна была бы посмотреть, не могла бы иначе. Он теперь смотрел на меня, но глаза его были пустыми. Я впилась ему в руку, пытаясь ухватить его сквозь полотенце, но оно было слишком толстым. — Но если бы ты не знал, что я хочу тебя видеть голым, ты бы не обратил внимания. Лицо его ничего не говорило — полностью непроницаемое, какое умели делать и он, и Жан-Клод, когда хотели. — А теперь помоги мне снять хоть часть шмоток, пока я не расплавилась. Он тихо засмеялся, и от этого смеха у меня мурашки побежали по коже и пульс забился на шее. Для гусиной кожи на руках было слишком горячо. — Ты предлагаешь тебя раздеть, причем никакая магия тебя не вынуждает. Я думаю, это впервые в истории. Я не могла не засмеяться, потому что он был прав. Но от смеха мне пришлось закрыть глаза, потому что от головной боли они готовы были выпрыгнуть из орбит. Я отпустила его руку и прижала ладонь ко лбу, чтобы голова не лопнула. — Ашер, пожалуйста, скорее. Меня сейчас стошнит. Послышался плеск воды, меня толкнуло волной, когда кто-то влез в ванну. Я медленно открыла глаза, стараясь сдержать головную боль, и увидела Натэниела. Его волосы, увязанные в свободную косу за спиной, полоскались в воде, как будто жили своей жизнью. Изгиб косы увел мой взгляд ниже, и я краем глаза заметила, что на Натэниеле вообще нет мокрой одежды, но мне было все равно. Голова болела так, что я боялась начать блевать прямо в воду, если сейчас же не станет прохладнее. Он ответил на мой незаданный вопрос: — Ашер хочет дать Дамиану попить еще крови, может быть, он ее в себе удержит. Ашер все еще сидел на краю ванны в своем полотенце. — Дамиан должен удержать в себе кровь, иначе он погибнет. Если ты будешь постоянно с ним в контакте, я полагаю, он сможет покормиться. — Если я должна сохранять контакт, мне надо сперва остыть. — Натэниел тебе поможет. Я глянула на Ашера, и даже от света тусклого ночника голова затрещала сильнее. — Ладно. Дамиан недовольно задвигался, когда Натэниел попытался принять часть его веса на себя. Наконец мы прислонили его к краю ванны, и часть его веса поддерживал Ашер, но Дамиан все так же прижимал к груди мою руку. Натэниел снял с меня пояс и помог вылезти одной рукой из наплечной кобуры, но, чтобы снять вторую лямку, мне нужна была вторая рука. Дамиан отбивался медленно и упрямо, будто во сне. Но он был вампир: он мог бы голыми руками разорвать стенку моей ванной, чтобы проложить себе путь. Если он не захочет отпустить мою руку, то мы его не заставим. Не ломать же ему палец за пальцем. — Что будем делать? — спросил Натэниел. — Мне надо выбраться из этой жары, — ответила я. — Можно ли пустить холодную воду или что-нибудь в этом роде? — Нет, — ответил Ашер. — Надо держать как можно горячее, пока он не удержит в себе хоть немного крови. Рисковать его охлаждением мы не можем. — Тогда снимите с меня эти шмотки. Я скорее ощутила, чем увидела, как они переглянулись. — И как мне это сделать? — спросил Натэниел. Я наклонила голову, положив ее на мокрые волосы Дамиана. Самым холодным предметом в этой ванне была его кожа. Мне было так горячо, что уже почти тошнило, и все же я ощутила прохладу. Головная боль переполняла меня и рвалась изо рта. Я только постаралась добраться до края ванны, прежде чем меня вывернуло. Дамиан умудрялся ни разу не попасть в воду, когда его рвало, значит, я тоже могу. Но он цеплялся за меня, и только рука Ашера, подхватившая меня, помогла мне сохранить чистоту воды. Голова разваливалась, перед глазами вспыхивали цветные фейерверки. Ашер поднес мокрое полотенце и вытер мне рот, потом положил другое мне на голову. Тут Натэниел ухватил меня сзади за рубашку и рванул, сорвал ее с меня клочьями. Ашер обернул мне плечи мокрым полотенцем, таким холодным, что я шепотом выругалась. Ашер и Натэниел приняли на себя мой и Дамиана вес и отодвинули нас в дальний угол ванны, и тут пришел Джил и стал убирать грязь. Ему сегодня пришлось убирать вагоны грязи, и он не заворчал ни разу. Два раза он глянул на куски моей рубашки, плавающие в воде, но ничего не сказал. Отличный из него был работник: делал, что ему сказано, и не задавал вопросов. Натэниел попытался точно так же содрать с меня джинсы. Сверху ему это удалось, но вес Дамиана держал меня под водой, и у Натэниела там не было хорошего упора. Ашер подоткнул полотенце как можно надежнее и осторожно влез в воду. Встав на колени, он обнял меня и Дамиана и поднял, встал, держа нас на весу. Я все еще касалась дна, но Ашер держал вес нас обоих, потому что ноги у меня не работали. И держал он без усилий. Натэниел взялся за края разрыва и потянул. Тяжелая мокрая ткань разорвалась со звуком раздираемой плоти, но громче — мокрый и резкий звук. От силы рывка мое тело дернулось, и лишь мышцы Ашера удержали меня на ногах. Я ощутила голой кожей воздух и поняла, что вместе с джинсами Натэниел сорвал с меня и трусы, но мне было все равно. Воздух на коже был все так же удушающе горяч. Я не могла дышать. Последнее, что я помню, — мысль, что я сейчас отключаюсь. Потом — ничего.Глава 58
Очнулась я на краю ванны, одна рука была в воде, с Дамианом. С головы до ног меня покрывали холодные мокрые полотенца. То, что было на лице, приподнялось, и я увидела, что Натэниел сидит в воде, поддерживая Дамиана. Я сморгнула с века мокрую прядь и увидела, что Ашер накладывает мне на лицо свежее полотенце. Он оставил глаза открытыми, так что я видела его. — Как ты себя чувствуешь? Мне пришлось подумать, чтобы ответить: — Лучше. — Он стал менять полотенца у меня на теле, и я поняла, что на мне совсем нет одежды. — Сколько я пролежала в отключке? — Недолго, — сказал Ашер, разглаживая полотенце у меня на ногах. Я посмотрела на сидящего в воде Натэниела, держащего Дамиана у края, чтобы вампир за меня не схватился. — Никогда не видел, чтобы оборотень падал в обморок от жары, — сказал он. — Все бывает в первый раз, — ответила я. Дамиан медленно повернул голову ко мне. Глаза его были чистыми, светлыми, снова живыми. Они были цвета изумрудов и без вампирской магии — таков был у них природный цвет, будто его мать согрешила с котом. У людей такого цвета просто не бывает. Я ему улыбнулась: — Ты лучше выглядишь. — Я напитался. Я посмотрела на Натэниела — тот повернул голову, показывая следы на шее. — Кажется, я могу обойтись без поддержки, — сказал Дамиан. Натэниел вопросительно посмотрел на Ашера, который, наверное, кивнул, потому что Натэниел отодвинулся. Дамиан пристроился ко мне поближе, все еще прижимая к груди мою руку, но теперь легонько. Одной рукой он придерживал меня за запястье, другой гладил руку. — Я слышал, что ты — мой Мастер. Я посмотрела в эти спокойные глаза: — Кажется, тебя это не расстраивает. Он потерся о мою руку щекой и подбородком. Как кошка или как любовник. Я всмотрелась в его лицо, пытаясь прочесть что-нибудь в этих спокойных изумрудных глазах. И тут до меня дошло, что мне не надо читать по лицу. Чуть подумать — и я поняла, что эта умиротворенность пронизывает его насквозь. Он был полон великого спокойствия, ощущения правильности мира. Покой и мир, который никогда не был моей реакцией, если Жан-Клод привязывал меняк себе. Я ощущала чувства Дамиана, знала его сердце чуть ли не лучше, чем свое, но я не понимала его. Глядя в красивые и спокойные глаза, я попросту ничего не понимала. Я бы на его месте сбежала в горы, дралась, вопила, ненавидела. Я бы не сдалась ни на какое служение, как бы ни был потенциально благомилостив господин. И, честно говоря, я не была на сто процентов уверена в своей благомилостивости. То есть я вполне уживаюсь со всем, что происходит по-моему, но пойди мне поперек, и тогда со мной трудно будет. Пожалуй, я самый жесткий человек из всех, кого я знаю, а я знаю достаточно жестких ребят. Последнее время я пытаюсь быть помягче, но пытаться — еще не значит быть. Я глядела в глаза Дамиана и знала, что, если бы это я была привязана ко мне как к Мастеру, господину, я бы перепугалась. Дамиан повернулся в воде, встав на колени у края ванны. Он наклонился и бережно поцеловал меня в лоб. — Ты меня снова спасла. Он был прав, но, когда его губы коснулись моей руки, я подумала, долго ли еще он будет мне благодарен и когда наконец поймет, в какой мы оба заднице.Глава 59
Ашер увел Дамиана в подвал устраиваться как раз перед рассветом. Мика звонил, сказал, что и Мерль, и Зейн выживут. Черри оставалась с Зейном, и Мика должен был посмотреть, как там остальные его леопарды. Я его пригласила привезти всех их ко мне, и он сказал, что спросит. Мы не сказали в конце разговора «я люблю тебя», и это как-то нервировало. Я не привыкла спать с кем-то, кого не люблю или кому не говорю «я люблю тебя». Но я слишком устала, чтобы это всерьез обдумывать, и потому отложила вопрос в тот уголок, где уже накопилось много таких, о которых мне не хочется думать в реальном времени. Там уже становилось тесновато. Как и у меня в доме. Натэниел помог мне одеться в самую прохладную ночную одежду — шелковую ночнушку, которая открывала бы слишком много, не будь я такой чертовски низкорослой. Сам Натэниел свернулся рядом в спортивных шортах. Джил спал в комнате для гостей. Крысолюды-телохранители поделили диван и пол напротив двери моей спальни, то есть когда я пойду в туалет, мне придется через них переступать. Бобби Ли сказал: — Это нас разбудит, и лишняя заручка, что вы не уйдете в одиночку искать приключений. Убедить его или Криса, что за мной не надо следить так плотно, мне не удалось, но, честно говоря, я слишком была усталой, чтобы спорить. Так что мы все устроились наконец подремать в долгий летний день. Натэниел закрыл тяжелые шторы, и комната погрузилась в густые серые сумерки. Я устроилась под шорох кондиционера, Натэниел под боком, и заснула почти сразу, без сновидений. Когда завопил телефон возле кровати, я знала, что это такое, но не сразу смогла проснуться. А Натэниел уже протянул руку через меня и снял трубку. — Резиденция Блейк. Он стал тих, лицо его приняло очень серьезное выражение, потом он прикрыл трубку рукой и сказал: — Это Улисс, охранник Нарцисса. Хочет говорить с тобой. Я взяла трубку, не поворачиваясь, лежа на спине. — Анита у телефона. Что вы хотите? — Обей моего клана желает с тобой встретиться. Я повернула голову, чтобы посмотреть на часы, и застонала. Едва два часа проспала. Я умею продремать час и быть в форме или вообще обходиться без сна, но два или три часа сна выбивают меня из колеи начисто. Лучше уж без сна вообще. — Я работаю в ночную смену, Улисс. Что бы ни хотел Нарцисс, это подождет до вечера. — Вчера прошел слух, что всю информацию о пропавших ликантропах следует передавать тебе. Тут я даже немного проснулась. — Что за информация? — Он будет говорить только лично с тобой. — Тогда дай ему трубку, я вся внимание. — Он настаивает, чтобы ты приехала в клуб, немедленно. — Я спала меньше двух часов, Улисс. И я не потащусь на ту сторону реки на рассвете. Если у него есть информация, которая поможет спасти жизни оборотней, пусть даст ее мне, и я уже буду решать, куда она заставляет меня ехать. — Мой Обей настаивает, чтобы ты немедленно приехала в клуб, иначе он вообще не будет ничего сообщать. Я села, прислонясь к спинке кровати: — Почему сейчас? — У меня нет привычки задавать вопросы, получая приказ. — Пора бы ее выработать, — ответила я. На том конце провода наступило молчание. Не знаю, был ли он озадачен и не понял комментария, или я слишком точно попала. Наконец он сказал тихим голосом: — Сейчас Царь львов еще жив. Через несколько часов это может перемениться. Тут я села, совершенно наконец проснувшись. — Откуда ты знаешь? — Мой Обей знает многое. — Нарцисс действительно даст Царю львов умереть только потому, что я не приехала в клуб на рассвете? — Мой господин весьма настойчив. — Блин! — произнесла я тихо и с чувством. — Скажи ему, что я приеду, но скажи и еще одну вещь. В следующий раз, когда он попадет в беду, ему тоже никто не придет помогать. — Это большая помощь, чем он когда-либо оказывал любому другому клану животных. Что-то теперь прозвучало в голосе Улисса — что-то. Он лгал. Я это слышала по интонации. Не знаю, была это способность вампира, или вервольфа, или леопарда, да и все равно. Вопрос был в том, зачем ему лгать, будто гиенолаки никому не помогали в большей степени? Почему этот факт стоил вранья? — Нарцисс помогает больше, чем хочет, чтобы об этом знали? — спросила я. — Почему ты так решила? — В голосе Улисса прозвучал страх, если не паника. — А что плохого, если община ликантропов узнает, что гиенолаки помогают другим группам? Он испустил долгий вздох. — Нарцисс ни за что бы не хотел, чтобы так думали о гиенолаках. Это было бы... — он замялся, — вредно для бизнеса. — Но если Нарцисс так беспокоится насчет льва Джозефа, почему не проинформировать меня по телефону? Улисс рассмеялся — коротко, будто я сказала глупость. — Нарцисс ничего не отдаст просто так. Он всегда возьмет свою цену. — Так притащить меня в его клуб — это и есть цена? — Вроде того. — Я могу привести с собой своих людей? — Мой господин будет счастлив видеть всех твоих людей, которых ты позаботишься привести. Формулировка мне не понравилась. — Как великодушно с его стороны. — Когда ты будешь? — спросил Улисс. — Почему ты решил, что я приеду? — Потому что ты знаешь, насколько он эгоист. Если ты не приедешь сейчас, он может вообще не дать тебе информации. Ты знаешь, что он вполне способен дать льву умереть просто потому, что это зверь другой с нами породы, а если ты не приедешь, это будет оскорбление. — Пора кончать с этой клановой грызней, Улисс. Надо больше помогать друг другу. — Мне не по чину менять систему, Анита. Я только стараюсь в ней выжить. Это было сказано грустно. — Улисс, я не имею в виду, что ты это должен сделать. Просто она мне уже вот где, эта система. Он снова рассмеялся, но не счастливым смехом. — Это тебе она вот где? Боже мой, да ты о ней еще и понятия не имеешь. Когда мне сказать ожидать тебя? — Через час. Быстрее, если получится. Я хочу, чтобы Джозеф еще увидел своего ребенка. — Вряд ли. Его подруга наверняка его потеряет, как и предыдущих. — Я думала, что вы, гиены, не общаетесь со львами и вообще ни с кем другим. Откуда же ты знаешь про горе Джозефа? — Нарцисс за такими вещами следит. — А что ему за дело? — Он хочет ребенка. У меня брови полезли выше лба. — Никогда не представляла себе Нарцисса в роли счастливого отца. — Скорее счастливой матери. — Что?? — Мы будем тебя ждать, Анита. Не заставляй его ждать слишком долго. Он этого не любит. Я услышала в голосе скорбь, граничащую с горем. И чуть было не спросила, что стряслось, но он уже повесил трубку. Что же с ним такое сделал Нарцисс? И хочу ли я это знать? Вряд ли. Только если я могу что-то сделать по этому поводу, а это не получится. Если я буду начинать войну со всяким жестоким вожаком ликантропов в городе, придется убивать их всех — или почти всех. Единственный не жестокий у нас Ричард, и потому теперь он сам на краю гибели. А я жалуюсь, что Нарцисс слишком жесток, а Ричард слишком мягкосердечен. На меня не угодишь. Я повесила трубку и сказала Натэниелу, в чем дело, пока одевалась. Натэниел добавил майку к шортам, в которых спал, и надел кроссовки на босу ногу. Ему было известно, что одеваться у него нет времени, потому что он непременно должен был расплести и расчесать косу, а на это ему требовалось столько же, сколько нам всем на одевание. Но я ошиблась. Он еще и близко не закончил туалет своих волос, когда все мы уже оделись и были готовы. Бобби Ли и Крис надели рубашки и ботинки, причесались пальцами, пристегнули кобуры, и все. Джил спустился в джинсах, кроссовках и рубашке навыпуск. Она выглядела свежей, но ждать он нас не заставил. Калеб сошел в джинсах, а больше ни в чем. Я не стала сотрясать воздух, приказывая ему надеть рубашку или обуться. Почему-то я знала, что Нарцисс не откажет нам в обслуживании из-за того, что Калеб одет не по протоколу. Дольше всех одеваться пришлось мне: черные джинсы, красная тенниска, черные «найки», все клинки, в том числе наспинные ножны для моего самого большого ножа. Предыдущие разрезали на куски в приемном покое, когда спасали мне жизнь. И еще два пистолета, хотя я не думала, что нас допустят в клуб с оружием. Но на всякий случай я прихватила их, а Бобби Ли и Криса предупредила о правиле насчет запрета на пистолеты. Они показали каждый свой набор холодного оружия — примерно по три единицы, — и можно было выезжать. Хотела я еще позвонить тигрице Кристине, но, поскольку еще и семи утра не было, решила дать сегодня хоть кому-то поспать. Кроме того, я сама еще ни фига не знала. Когда будет что рассказать, тогда и расскажу. Лишь на полпути в клуб я сообразила, что ardeurне вылез. Было утро, я уже не спала, a ardeurмолчал как рыба. Во мне чуть забрезжила смутная надежда. Может быть, этот самый ardeurоказался временным? Господи Боже, пусть так оно и будет. Я произнесла короткую благодарственную молитву и продолжала заниматься самоанализом в поисках первых признаков неудержимого вожделения. Когда мы приехали к «Нарциссу в цепях», настроение у меня было весьма ворчливое, но ни капельки вожделения во мне не было.Глава 60
Припарковаться удалось прямо возле «Нарцисса в цепях». В восемь утра здесь не только очереди не было, но вообще никого перед входом. Тянулся в обе стороны широкий пустой тротуар, почти золотистый в свете раннего солнца. Если бы у меня было время выпить кофе на дорожку, я бы даже сказала, что утро было прекрасное, но того времени не было, и потому оно было просто светлое. Я наконец сломалась и с месяц тому назад купила темные очки. Сейчас я за ними спряталась, жалея, что пришлось вылезти из кровати. Я так устала, что голова шла кругом. Обычно я отлично обхожусь без сна. Наверное, единственная причина головокружения — тепловая нагрузка накануне ночью. Может быть, от нее надо было отходить более трех часов. Интересно, насколько пришлось бы хуже, если бы не мои сверхъестественные способности. От теплового удара и умереть можно. Натэниел шел рядом со мной, Бобби Ли и Крис — на шаг позади по обе стороны. Джил и Калеб замыкали шествие. Дверь открылась раньше, чем мы успели постучать. Улисс, одетый все в ту же перевязь из кожи и металла, завел нас в помещение клуба. Запах ее заставил меня подумать, не та ли это, в которой он был тогда — дней пять или шесть тому назад? Высокий, смуглый и красивый мужчина, которого я тогда видела, глядел сейчас пустыми глазами. Сильные руки обнимали тело, вцепившись в локти, будто он старался стать меньше. Рука, которой он сделал пригласительный жест, дрожала. Что за чертовщина? В затемненном зале еще с полдюжины мускулистых мужчин разных рас и разного роста стояли неподвижно, ожидая приказов от Улисса. Напряжение висело в комнате так, что хоть топор вешай. Крис у меня за спиной зашипел, как от боли, и я его понимаю. Я решила тут же на месте, что если нам не дадут по-настоящему убедительных объяснений, то мы останемся при пистолетах. У всех гиен был угнетенный вид, будто действительно случилось что-то плохое. За нами закрылась дверь, но мы стояли к ней близко, и между нами и ею не было никого. Я хотела бы спасти льва Джозефа, но не настолько, чтобы рисковать собой или своими людьми. В случае выбора я знаю, кого выбрала бы. Пусть я холодный человек, но льва Джозефа я в глаза не видела. Он для меня еще не был реален, а мои ребята — были. Улисс то ли увидел, то ли унюхал в нас что-то, потому что объяснил: — Наш хозяин решил, что нас следует наказать. — За что? — спросила я. Он покачал головой: — Это вопрос слишком личный. — Ладно, давай мы поговорим с Нарциссом, а вы, ребята, можете наказывать себя дальше. — Мы себя не наказываем, — ответил Улисс. Я пожала плечами: — Ну, знаешь, я не могу себе представить, как бы могла допустить, чтобы меня до такого довели, но это дело не мое, а ваше. Так что давайте поделимся информацией, и мы поехали. По лицу Улисса пробежало выражение какой-то эмоции, которую я не успела уловить. — У нас в клубе правило: огнестрельное оружие не допускается. — Я думаю, мы свое оставим при себе, — сказал Бобби Ли. Я на него только глянула, и этого хватило. Он заткнулся, но ответил мне улыбкой. — Вообще-то я с ним согласна. Сегодня мы пистолеты не сдадим. Улисс покачал головой: — Анита, я не могу нарушить этот приказ господина. Ты понятия не имеешь, что он с нами сделал бы, впусти мы вас с пистолетами. Я оглядела мужчин, стоящих по кругу в темном зале. От них волнами исходил страх, тела их дрожали. Я никогда не видела одновременно столько людей, так тщательно выпоротых. Они сделают именно то, что им сказано сделать, потому что слишком боятся сделать что-нибудь иное. Мне говорили, что хороший доминант — заботливый партнер. Может быть, Нарцисс не хороший доминант, а плохой. — Мне очень жаль, Улисс, я действительно не хочу тебе вреда, но если Нарцисс настолько ополоумел, что вы все так перепугались, то мы оставим при себе оружие. — Анита, пожалуйста, я прошу вас. Наверное, по моему лицу он прочел, что здесь я не уступлю, потому что рухнул передо мной на колени. Они так стукнули по полу, что я вздрогнула. Он все так же обнимал себя руками за локти и потому никак не самортизировал удар. — Анита, прошу тебя. Я покачала головой, глядя в эти полные ужаса глаза. По его щекам потекли слезы. — Анита, смилуйся! Ты не знаешь, что он сделает с нашими любимыми, если мы не выполним его приказ. — Любимыми? Он со второй только попытки сумел сказать: — Аякс мой... любовник. Мы уже четыре года вместе. Анита, прошу тебя. У меня нет права просить, но я умоляю: отдайте оружие. Я покачала головой: — Улисс, мне действительно жаль, но чем больше ты рассказываешь, тем меньше мне хочется расставаться с оружием. Он бросился так резко, что я не успела среагировать, а Крис и Бобби Ли выхватили стволы, но Улисс не пытался на меня напасть. Он обхватил меня руками, зарылся лицом в грудь и зарыдал, умоляя. От него воняло страхом, кровью и чем-то похуже. — Ребята, уберите стволы. Он меня не трогает, видите. Они убрали, но вид у них не был особенно счастливый. У меня, думаю, впрочем, тоже. Я дотронулась до головы Улисса, но он только повторял: — Смилуйся, смилуйся, смилуйся... — Ребята, вы можете пойти с нами. Просто уйти вместе с нами отсюда. — Не очень удачная мысль, — прошептал Бобби Ли. — Плевать мне. Ни с кем нельзя так обращаться. — И что ты будешь делать, Анита? Предложишь им всем защиту? Столько пистолетов мы сюда не привезли. — Если другие гиены возразят, мы их оставим. Я не для того нас сюда привезла, чтобы нас поубивали, но если можно будет, мы их заберем. Бобби Ли покачал головой: — Ты усложняешь себе жизнь, Анита. И очень ее себе затрудняешь. — Да, мне говорили. Улисс цеплялся за меня, плача, умоляя. Пришлось схватить его за лицо и заставить посмотреть на меня, и то его глаза ничего перед собой не видели. Почти минуту у меня ушла, чтобы он меня увидел. — Вы можете уйти с нами, Улисс. Все уйти, просто взять и выйти отсюда. Он покачал головой: — У них наши любимые. Ты понятия не имеешь, что они могут сделать, не можешь иметь. — Они? Где-то в зале щелкнул винтовочный выстрел. «Браунинг» уже наполовину вылез у меня из кобуры, когда Крис пошатнулся. Кровь брызнула из его спины на Калеба и Джила. Джил закричал. Мне пришлось отвернуться до того, как Крис упал на пол. — Трое на мостках, с винтовками. Мать их так, девушка, мы сами в это влипли. Я проследила за его взглядом и увидела только контуры. Если мне полагается быть кошкой, почему же эта крыса лучше видит в темноте? Улисс только причитал: — Прости, прости, прости... Я приставила дуло к его голове: — Что бы ни случилось, Улисс, следующий ты. Из темноты донесся мужской голос. Он говорил через звуковую систему, больше ничего сказать не могу. — Если я спущу курок, погибнет ваш второй телохранитель. Пули в винтовках серебряные, миз Блейк, и смею вас уверить, мои люди снайперы. Положите оружие, и мы поговорим. Оружие я не положила, но сказала Улиссу: — Пошел вон от меня! Ну! Он отполз, продолжая плакать. Я рассмотрела темный контур с моей стороны потолочных мостков. Бобби Ли целился на другую сторону, и оставался еще один, посередине, в которого не целился никто. Но на такой дистанции, когда они над нами, нам необходимо, чтобы каждый выстрел был зачетным, то есть сначала убить всех, кого сможем, а потом надеяться, что как-то удастся разобраться с оставшимся. — Кто вы такие, мать вашу так? — спросила я. — Бросьте пистолет, миз Блейк, и я вам отвечу. — Пистолеты не кладем, девушка, — сказал Бобби Ли. — Он нас так и так убьет. Я согласилась. — Мы не хотим вашей смерти, миз Блейк, но нам абсолютно наплевать на ваших друзей. Мы можем просто щелкать их по одному, пока вы не передумаете. Я встала перед всеми, чтобы стрелять в середину было труднее. От выстрела сверху я не могла прикрыть их полностью, но сделала все, что можно было. — Всем лечь! Только Бобби Ли медлил. — Они не хотят мой смерти, а мне нужен твой пистолет. Он глянул на меня, потом припал на колено, используя меня как щит от стрелка в середине. Просек мой план, умница. Остальные жались к полу. Прикрытия не было, а дверь была близко, но не настолько, чтобы добираться до нее под дулами трех винтовок. — Что выделаете, миз Блейк? — спросил голос. — Проверяю одну теорию, — ответила я. — Не делайте глупостей, миз Блейк! — Бобби Ли! — позвала я. — Да, мэм? — Хорошо стреляешь? — Скажите мне когда, и проверим. Я отпустила собственное тело, дав ему стать совершенно неподвижным, и мир сузился до мушки пистолета и цели, припавшей на мостках. Расстояние около десяти ярдов. Я попадала в цель и на большей дистанции, но в тире. Никогда я не пыталась поразить с такого расстояния человека из пистолета. Выдохнув до конца, превратившись в воплощение неподвижности, только пистолет, только мушка, только прицел, и последним выдохом голоса я шепнула: — Когда. Мы выстрелили почти одновременно. Я сделала не один выстрел, а стреляла, только успевая нажимать на спуск. Моя мишень дернулась, поднялась и медленно свалилась с мостков. Не успело еще тело долететь до пола, как я повернулась и увидела, что средний стрелок встает. Мелькнула тень его винтовки. Перекрывая выстрелы, орал тот же голос: — Смотри не попади в нее! Пуля пропахала пол в дюйме от меня, потом вторая — меня хотели заставить сдвинуться и открыть Бобби Ли для выстрела, но я не отступила и выстрелила в ответ. Бобби уже стрелял, и тень дернулась, пошатнулась, свалилась вперед, и винтовка выпала, свалилась на пол рядом с двумя уже мертвыми стрелками. Голос произнес: — А ну-ка, ребята, не выдайте! Гиенолаки бросились на нас. Мы с Бобби Ли открыли стрельбу. Шестерых гиен мы разделили поровну — без перекрестного огня, без стрельбы по одной мишени, его половина зала и моя половина. Я сняла двух, он одну, и у обоих щелкнули пустые обоймы. Я выдернула «файрстар» левой рукой, от чего на это движение ушло на две секунды больше положенного, но это все же было быстрее, чем менять обойму «браунинга». Если выживу, будет время проверить. Именно Улисс налетел на меня первым как темная тень рока. За моей спиной рявкнул пистолет, и Улисс упал навзничь. Я резко повернулась и увидела Натэниела с пистолетом. Глаза у него вылезали из орбит, рот раскрылся — полное удивление. Он подобрал пистолет, уроненный Крисом. Я развернулась обратно на звук. Блеснул металл — это Бобби Ли сцепился с последними гиенами. Драка шла слишком тесная — у меня не было чистого выстрела. Открылись дальние двери, и ввалилась толпа. Я бросилась к дерущимся, обогнув Бобби Ли, и выстрелила почти в упор в спину его противника. Тот упал, и я оказалась с Бобби Ли лицом к лицу. Он остолбенел, и мне пришлось стрелять мимо него в последнюю гиену. Потом я наставила «файрстар» на приближавшихся гиенолаков, разрядила в них пистолет, пока мы отступали к двери. Левой я стреляю не так хорошо и вряд ли кого-то убила, но ранить ранила, ни одна пуля не прошла мимо. Это замедлило их продвижение, вызвало нерешительность. Джил, Калеб и Натэниел уже были в дверях. Хлынул дневной свет, я на секунду ослепла, потому что солнечные очки остались заткнуты за ворот рубашки. Я уронила «файрстар», выбросила из «браунинга» пустую обойму и вставила новую раньше, чем мы оказались на тротуаре. Щелчка вставшей на место обоймы я не слышала, но видела, как Бобби Ли повторил мое движение, и знала, что его пистолет уже заряжен. — Натэниел! Запускай джип! — заорала я. Он знал, где запасные ключи. Я вспомнила слова Нарцисса, что гиенолаков у него более пятисот. И надо было смыться раньше, чем они решат принести еще стволы или просто задавить нас численностью. Мы могли задержать их продвижение, отстреливаясь, но обладатель этого голоса наполнял их ужасом. Я могла их только убить, но не терроризировать. Хлынут ли они волной из дверей — зависело от того, чего они больше боятся: смерти или ужаса. Я глянула назад и увидела, что Натэниел уже в джипе с Калебом и Джилом. Взревел двигатель. Мы с Бобби Ли бросились к джипу, и гиены вырвались на солнце, много их было, не сосчитать и не прицелиться. Я выпалила по куче тел и крикнула: — Бежим! Мы бежали к джипу, а потому не могли так уж точно целиться, но гиены валили такой плотной стеной, что мы все равно попадали. Они падали, слышались вопли, хохочущий смех, от которого волосы у меня на шее вставали дыбом, и раненые вставали в виде гиенолюдей, мускулистых, со светлым мехом, пятнистых, с зубастыми пастями и когтями как ножи. Чем больше мы их валили, тем больше давали им оружия против нас. — Влезайте! — крикнул Натэниел. Я обернулась и увидела открытыми переднюю и среднюю двери. Я прыгнула на заднее сиденье, Бобби Ли на переднее. Дверцы были захлопнуты и заперты, Натэниел отъезжал от тротуара, когда они на нас навалились. Окружили машину роем, залепили собой окна. Натэниел вдавил газ в пол, и джип рванулся вперед. Чья-то рука пробила стекло рядом со мной, повсюду слышался звук лопающихся стекол. Нас пытались задержать и вломиться внутрь. Я выстрелила сквозь дыру, и рука убралась вместе с упавшим телом. Бобби Ли стрелял в гиеночеловека, пытавшегося выбить ветровое стекло. Но еще в трех как минимум местах стекла были разбиты, и в пробоины лезли гиены. Я выстрелила в стекло напротив, и тот, кто туда лез, свалился лишь от четвертой пули. Патронов уже почти не осталось, но я потеряла счет. Последние две гиены наполовину пролезли в окна, один из них свалился внутрь сзади. Он бросился на меня, и я всадила в него еще две пули почти в упор. Щелкнула пустая обойма. Нападавший упал, очевидно, мертвый, у моих ног, потому что я перелезла в задний отсек джипа — наверное, встретить нападение. Не помню, как я это проделала. Последний был наполовину в человеческой форме, ему было нелегко продраться сквозь окно. Наверное, он повредил себе о стекло что-то болезненное. Я вытащила клинок из наспинных ножен. Правое колено у меня было внизу, упиралось в пол, левое поднято с опорой на носок. Стойка мечника для ситуации, когда невозможно встать. Я ударила с неуловимой глазу быстротой, с такой силой, подобной которой у меня никогда еще не было. Он успел поднять глаза в последнюю секунду, когда лезвие вошло ему в лицо сбоку и развалило голову пополам. Кровь брызнула мне на руки, на плечи, в лицо. Тело рухнуло вперед, нижней частью зацепившись за осколки окна. Головы, начиная от верхней челюсти, не было, она вылилась на коврик, впиталась в штанину моих джинсов. Не успела я только подумать «мать твою», как послышались звуки с крыши. — Настырные, гады, — сказал Бобби Ли. Я не ответила, только присела у колеса напротив тел. Эдуард, наемный убийца нежити и единственный из моих знакомых обладатель большего счета монстров, чем я, уговорил меня дать его другу переделать мой джип. В колесе был потайной отсек, а внутри — запасной усиленный «браунинг», две запасных обоймы и мини-"узи" с обоймой-грибком. Обойма еле влезала в отсек, но, поскольку она почти утраивала емкость по патронам, дело того стоило. Когти пробили крышу джипа и стали ее прорезать как консервную банку. Я повалилась на спину и дала очередь по крыше. Звериный вой, одно тело свалилось мимо окон, но остальные держались за крышу, и полузвериная рука просунулась сквозь металл. Я встала на колени и дала очередь по руке. Сзади джипа свалился гиеночеловек и покатился, подпрыгивая, а рука так и осталась в дыре, зажатая металлом. Когда звон в ушах чуть стих, я услышала, как Калеб повторяет «мать-мать-мать-мать...» и не может остановиться. Джил скорчился возле него на полу и вопил высоким жалобным воем, зажав уши и закрыв глаза. Я наклонилась на сиденье, но перелезть не пыталась. Спина у меня была вся в кровавой каше от лежания на полу. — Джил, Джил! — крикнула я. Он продолжал вопить. Я постучала его по голове стволом автомата. Тогда он открыл глаза. Я уставила ствол вверх, а он смотрел на меня. — Прекрати орать. Он кивнул, медленно опуская руки. И продолжал кивать, кивать, кивать. Калеб перестал материться себе под нос и так усиленно дышал, что я подумала, как бы у него обморока не случилось, но сейчас меня волновали другие проблемы. — Что у тебя за рожок к этому автомату, девонька? — спросил Бобби Ли. — Называется «грибок». Утраивает число патронов. Он покачал головой. — Слушай, девонька, где это ты живешь, где нужна такая огневая мощь? — Приезжай погостить, — ответила я и поглядела на Джила. — Следующий раз, когда я велю тебе остаться дома, оставайся. — Да, мэм, — шепнул он. — Притормози, пацан, — сказал Бобби Ли Натэниелу. — А то еще копы нас тормознут, а у нас полна машина трупов. — Да, вид машины может их навести на подозрения, — сказала я. Свисавшая с потолка рука снова приняла форму человеческой. Она бескостно мотнулась, когда Натэниел повернул. Я отвернулась от нее и увидела — снова превратившегося в человека — того, кому снесла полголовы. Мозги вытекали каплями. Мне вдруг стало жарко, закружилась голова. Не знаю, куда я девала клинок — наверное, бросила, но не помню, как это было. Я забилась в угол, уставив ствол в потолок, тело мое с трех сторон было зажато металлом и сиденьем. Я закрыла глаза и могла не видеть, что натворила, но запах никуда не делся: свежая кровь, порубленное мясо и вонь деревенского сортира из выпущенных кишок. Я начала задыхаться, и тут джип съехал с дороги. Это заставило меня поднять глаза, дало что-то, на чем можно было сосредоточиться. Натэниел останавливался на проселочной дороге, затерянной в глуши. Деревья, заливной луг, зеленая трава, а дальше — блеск реки. Мирное местечко. Натэниел отъехал, чтобы нас не видно было с дороги, и остановился. — В чем дело? — спросила я. Ответил Бобби Ли: — Я подумал, что, если въехать на оживленное шоссе и ноги будут торчать, кто-нибудь копам стукнет. Я кивнула — разумная мысль. — Мне самой бы надо было об этом подумать. — Ты сегодня свою норму работы выполнила. Теперь давай буду думать я, пока у тебя в голове не прояснится. — У меня голова ясная. Он вылез из машины и сказал мне сквозь разбитое стекло, двигаясь к торчащим ногам: — Угрызения совести и у меня бывают, девонька, так что я их по виду узнаю. — Я тебе не «девонька». Он осклабился: — Есть, мэм! Потом он схватился за торчащие ноги и выпихнул тело в разбитое окно. Оно свалилось с сочным звуком поверх первого. Нижнее тело издало звук. Может быть, это выходили газы — такое бывает, но звук повторился. Я уже стояла на коленях, наставив дуло на тела. — В бак не попади, — сказал Бобби Ли, — а то взорвемся на фиг. — У него тоже был в руке пистолет. Я изменила направление ствола, чтобы стрелять в темноволосую голову внизу кучи. Составляют ли два тела кучу? И важно ли это? Что-то зацепило меня по волосам, и я дернула ствол вверх — оказалось, что это я зацепила пальцы свисающей с потолка руки. Она постепенно сползала вниз. Я прижала ствол автомата к темноволосой голове: — Если ты жив — не шевелись, если мертв, не бери в голову. Бобби Ли открыл заднюю дверцу джипа, пистолет направлен в «тело». — Если я выстрелю ему в голову, то пули могут тебе ноги перебить. Он шагнул в сторону, не отводя ствола. — Мои глубочайшие извинения, мэм. Не знаю, как я так оплошал. Я надежнее прижала ствол к голове и медленно потянулась к шее, едва заметной под верхним мертвым телом. — Я жив. От этого голоса я вздрогнула и чуть не нажала на курок. — Черт! — выругалась я. — Почему не стреляешь? — спросил человек. В голосе его слышалась боль, но не хрипота. Я не попала ни в сердце, ни в легкие. Беспечность с моей стороны. — Потому что из динамика говорил не Нарцисс, а Улисс сказал, что у них ваши любимые. Что мы представить себе не можем, что они с этими любимыми сделают, если вы не выполните вашу задачу. Так кто говорил из динамиков? Кто такие «они»? Куда на фиг задевался Нарцисс? И как это гиены позволили кому-то себя захватить? — И вы меня не убьете? — спросил он. — Если ответишь на наши вопросы, я тебе даю слово, что мы тебя не убьем. — Можно мне повернуться? — Если можешь. Он медленно, болезненно перевернулся набок. Волосы у него были курчавые, темные, подстрижены очень коротко, кожа бледная. Он повернулся так, чтобы посмотреть мне в глаза, и от усилий его била дрожь, губы посинели, и я подумала, что, быть может, на допрос уйдет не очень много времени, что мы его, быть может, уже убили, только не сразу. У его глаз был странный золотой оттенок. — Меня зовут Бахус, — произнес он все тем же болезненным голосом. — Очень приятно. Я Анита, это Бобби Ли. Теперь рассказывай. — Спрашивай. Я стала спрашивать, Бахус стал отвечать. Умереть он не умер. Когда мы переезжали мост, ведущий в штат Миссури, губы у него порозовели и с глаз сошла пелена. Надо мне, черт возьми, начать заряжать патроны посильнее.Глава 61
На самом деле Бахус не так уж и много знал. Нарцисс представил своего нового милого друга, Химеру, и, кажется, они вместе чудесно провели время. Если не истинная любовь, то они дали друг другу то, что каждый хотел. Потом Нарцисс вошел в один из номеров и не вышел. Сутки гиены думали, что дело просто в сексе, но потом перестали верить заверениям Химеры, что с Нарциссом ничего не случилось. Аякс сумел проникнуть внутрь, и тут-то все и началось. — Аякс нам сказал, что Нарцисса пытают, сильно пытают. — И почему вы его не спасли? — удивилась я. — Химера прибыл со своими телохранителями. Они взяли... — Бахусу пришлось остановиться и с трудом перевести дыхание, будто у него внутри болело. — Ты не знаешь, что они сделали с нашими людьми. Ты не знаешь, чем они нам грозили, если мы не выполним их приказа. — Расскажи, тогда будем знать. — Ты знакома с Аяксом? — спросил он. Я кивнула. — Они отрезали ему руки и ноги и прижгли раны, чтобы он не мог их заживить. Химера сказал, что они его сунут в железный ящик и будут доставать для особых случаев. Бахус задохнулся — не знаю, от ран или от ужаса. Бобби Ли сказал: — Он очень расстроен, и потому я не могу сказать, говорит он правду или врет, но, я думаю, он говорит правду. Голос у него был чуть хриплый, будто он видел мысленным взором картины, которые я очень старалась не видеть. Последнее время я лучше научилась не давать воображению уводить меня туда, куда мне не хочется. Может быть, это как-то связано с социопатией. Если да, припишем это к социопатическому слабоумию. Я сидела в джипе и тщательно сохраняла пустоту разума, без визуальных изображений. У Бобби Ли был больной вид. — Сколько было у Химеры телохранителей? — спросила я. — Человек двадцать пять, пока вы не начали их убивать. — Я думала, что вас, ребята, пять сотен. Как вас могли подавить двадцать пять человек? Бахус посмотрел на меня пораженно: — Если бы кто-то захватил вашего Ульфрика Ричарда и стал резать его на куски, калечить, разве вы не согласились бы на все, чтобы его спасти? Я задумалась. Потом дала единственный правдивый ответ, который у меня был. — Не знаю. Вопрос в том, что входит в это «все». Я тебя поняла, не поняла только, почему вы не навалились на них толпой? Бахус оперся на борт джипа. Натэниел чуть быстрее, чем надо было, ваял поворот, и Бахус попытался за что-нибудь ухватиться, чтобы не сползти. Я протянула ему руку, подхватила его, и он был одновременно и благодарен, и растерян. Держась за мою руку, он впервые по-настоящему посмотрел мне в глаза. — У нас не было альфы. Следующие за Нарциссом — Аякс и Улисс, и когда они стали резать Аякса на куски, Улисс нам велел делать то, что они говорят. — Он сжал мне руку, но не слишком сильно. — А все остальные у нас не вожаки, Анита. Наши альфы велели нам помогать Химере. Мы ведомые, вот и все. Нам нужен альфа с планом. У меня глаза раскрылись шире: — Как ты сказал, Бахус? Он чуть ближе подтянул меня и подтянулся ко мне. — Осталось еще почти сто пятьдесят здоровых гиен. Бог один знает, что они сделают с пленниками за то, что мы не выполнили приказа. — А зачем им миз Блейк? — спросил Бобби Ли. — Химера хочет Аниту в подруги. У меня приподнялись брови. — Как ты говоришь? — У него здорово стоит, как только речь о тебе. Почему — не знаю. Я попыталась высвободить руку, но Бахус держал. — Он пытался меня убить два раза. Не слишком дружелюбное поведение. — Он хотел твоей смерти, а теперь не хочет. Не знаю почему. Химера сумасшедший, ему не нужна причина, чтобы передумать. — Он смотрел на меня, все еще держа за руку. — Помоги нам, прошу тебя. — Ты можешь гарантировать, что остальные гиены пойдут за миз Блейк? — спросил Бобби Ли. Бахус опустил глаза, пожатие его ослабело, потом он поднял глаза и оно снова окрепло. — Я знаю, что, если бы у нас были альфы, стоящие за нас за всех, мы бы этих ребят уже повязали. Но Улисс любит Аякса, любит по-настоящему. Он не знал, что делать. — А Нарцисс? Он ведь уже не в таком восторге от Химеры? — спросила я. — Нет, наверное, но когда нам дали увидеть Нарцисса, у него был кляп во рту. — У Нарцисса репутация крепкого орешка, — сказал Бобби Ли. — Вряд ли он под них подстелился. Бахус пожал плечами, и я наконец освободила руку. — Не знаю, — сказал гиенолак, — но он нам не мог приказать на них напасть. Насколько я знаю, Химера мог ему и язык вырезать. Это он сделал с Дионисом, моим... любовником. — Он опустил голову, обхватил себя руками. — Он мне поднес этот язык в коробочке, перевязанной лентой. Мне когда-то приносили коробку с частями тела людей, которые мне были дороги. Тех, кто это сделал, я убила, убила всех. Но мои друзья были люди, они не могли отрастить утраченные части тела. Увечье было постоянным. Бахус не открывал глаза, лицо его было неподвижно, будто он держал себя изо всех сил, боясь потерять самообладание. Перед лицом такого страдания я не знала, что сказать. И как это я от попытки его убить дошла до сочувствия? Может быть, чисто женское свойство, или меня в детстве излишне социализировали. Как бы там ни было, а я поняла, что хочу ему помочь, но рисковать своими людьми не хочу совершенно. Крис лежал мертвым на полу «Нарцисса в цепях». Я не была с ним долго знакома, его потеря была для меня не так уж велика. Но если я приду туда с оружием, ворвусь силой, то подвергну риску людей, чью потерю мне труднее будет пережить. И все же... — Ты можешь нарисовать план, расположение клуба, и пометить, где кого держат? Он открыл глаза удивленно, и слезы полились, удерживаемые за веками — он о них забыл. — Ты нам поможешь? Я пожала плечами, испытывая неловкость от колоссального облегчения в его глазах. — Еще не знаю, но неплохо было бы выяснить, против чего мы боремся. Бахус снова взял мою руку и приложил к своей щеке. Я было подумала, что это какое-то гиенское приветствие, но он просто поцеловал ее и отпустил. — Спасибо. — Рано благодарить, Бахус, рано. Я не стала говорить вслух, что клуб трудно будет взять, что это обойдется в слишком много жизней, что я не стану этого делать. Все это я придержала про себя, потому что он мог и соврать, выставить дело легче, чем оно есть. Человек, которого он любит, в плену и под пытками. Ради любимых люди могут сделать многое, и даже много глупостей.Глава 62
Бобби Ли настаивал, что первым делом надо позвонить Рафаэлю. Натэниел и Калеб помогли мне устроить Бахуса в кухне. Он еще ходил с трудом, будто ему было больно. Джил первым делом уселся на полу у края дивана, обхватив себя руками. С той минуты, как я велела ему перестать вопить, он ушел в себя. В обычной ситуации я бы спросила его, что с ним, но сейчас на фиг — нет времени с ним нянчиться. В кухне было темно и мрачно, потому что все окна и стеклянную дверь закрыли досками. Пришлось включить все лампы; моя солнечная кухонька превратилась в пещеру. Через час у нас была приличная карта помещений клуба. Бахус знал систему охраны у гиен, но не у людей Химеры. Он сообщил нам все, что мог, но добавил: — Химера меняет систему иногда даже каждый день, и не реже раза в три дня. Однажды он менял порядок каждый час несколько раз. Это необычно, даже для Химеры необычно. — Здорово у него шарики съехали? — спросил Бобби Ли. Бахус помолчал пару секунд, обдумывая. Я решила, что вопрос был риторический, но, быть может, ошиблась. — Иногда он с виду нормальный. Иногда так психует, что мне просто страшно. Думаю, что и его людям тоже страшно. — Бахус наморщил лоб, припоминая. — Я слыхал, как они говорили, что он с каждым днем все сильнее сходит с ума и что они его тоже боятся. Зазвонил дверной звонок, и я вздрогнула. Натэниел спрыгнул с кухонного столика, где устроился. — Я пойду открою. — Сперва проверь, кто там, — велела я. Он оглянулся. Его лицо ясно выражало, что я ему говорю то, что он и без меня знает. Проведя под моей крышей не один месяц, он знал, что надо проверять. — Ты раньше просто открывал дверь, — напомнила я. — Теперь я поумнел, — ответил он и скрылся в гостиной. И вернулся почти сразу же. — Там вервольф, который был в «Нарциссе в цепях», тот, которого зовут Зик. — Натэниел несколько побледнел. У нас с Бобби Ли уже оказались пистолеты в руках. Как я вытаскивала свой — не помню. Я поглядела на заколоченные окна. Дерево — защита несколько лучшая, чем стекло, но зато сквозь него не видно. Противнику проще нас обойти. — Он один? — спросила я. — На крыльце он стоит один, — ответил Натэниел, — но это не значит, что больше никого с ним нет. — Глаза у него были чуть больше обычного, когда он добавил: — Ни змей, ни львов я не чую. У него жилка билась на шее. — Все будет нормально, Натэниел, — сказала я. Он кивнул, но, судя по выражению лица, я его не до конца убедила. В кухню вошел Джил. — Что случилось? — спросил он. — Там бандиты, — ответила я. — Опять? — жалобно произнес он. — Может быть, тебе безопаснее было бы одному, Джил, — заметила я. Он кивнул: — Теперь я это начинаю понимать. — Глаза у него были жалобные. Я еще раньше принесла в кухню мини-"узи" и зарядила его обоймой из оружейного сейфа. Сейчас я достала его из кухонного ящика и стала выбирать между ним и «браунингом». Звонок зазвонил снова. На этот раз я не вздрогнула. Повесив «узи» на плечо, я поудобнее перехватила рукой «браунинг». Автомат — это оружие на крайний случай. И тот факт, что я даже подумала открывать дверь, держа его при себе, был нехорошим знаком. Если мне для подхода к собственной двери нужно оружие посильнее девятимиллиметрового пистолета, значит, пора смываться из города. Я выглянула в гостиную, но ничего не увидела, кроме закрытой входной двери. Но я собиралась выглянуть из бокового окна и посмотреть, что там на крыльце. К двери я подошла, держа «браунинг» в двуручной стойке и оставаясь по одну и ту же сторону от двери. Я была готова к стрельбе сквозь дверь. Конечно, в прошлый раз они стреляли и через окна, но шторы были задернуты, и в смысле безопасности мне ничего больше придумать не удавалось. Я встала у окна на колени, потому что почти все стреляют на уровне головы или груди, а на коленях у меня рост куда меньше. Я чуть отодвинула штору, и что-то шлепнуло снаружи по стеклу. Тут же вскинув пистолет, я отпрыгнула, но ничего больше не произошло. Я стала соображать, что же это могло быть, и решила, что это не ствол. Скорее всего фотография. Снова отодвинув штору, я увидела перед собой поляроидный снимок мужчины, прикованного к стене. Он был гол, покрыт кровавыми царапинами, почти весь залит кровью, да так, что сперва трудно понять, кто это. Постепенно мои глаза разобрались, и я поняла, что это Мика. Тут же я резко села на пол, почти упала. Рука так и не выпустила штору, и штора открылась. Пистолет не смотрел, куда ему положено, а мотался в воздухе, полузабытый. В широкий рот вбит кляп, тонкие черты лица вымазаны кровью и распухли. Длинные волосы сбились на сторону, будто слиплись от крови. Глаза закрыты, и на секунду, которая тянулась вечность, мне показалось, что он мертв. Но что-то в положении висящего на цепях тела говорило, что нет, он жив. Даже на фотографиях в смерти есть неподвижность, которую живым изобразить не удается. А может быть, я просто видела достаточно мертвых тел, чтобы уметь отличать их от живых. Рядом со мной оказался Бобби Ли. — Что там такое, в чем дело? — Тут он увидел фотографию и вдохнул с присвистом. — Это твой Нимир-Радж? Я кивнула, потому что забыла, что надо дышать, а при этом трудно говорить. На миг я закрыла глаза, резко, как следует, вдохнула и выдохнула. Выдох получился дрожащий, прерывистый. Я про себя выругалась: — Возьми себя в руки, Анита, не смей раскисать! — Что? — переспросил Бобби Ли. Я поняла, что произнесла это вслух, и мотнула головой, выпустив из руки штору. — Впусти его. Послушаем, что он скажет. Бобби Ли посмотрел на меня как-то странно: — Его нельзя убивать, пока мы не узнаем, что случилось. — Я знаю, — кивнула я. Он тронул меня за плечо, повернул к себе. — Девонька, у тебя физиономия мрачнее зимнего рассвета. Именно с таким лицом и убивают. Мне бы не хотелось, чтобы твои эмоции помешали делу. Что-то почти похожее на улыбку коснулось моих губ. — Не боись, Бобби Ли. У меня делу ничего не помешает. Его рука медленно убралась. — Девонька, твои глаза меня пугают. — Тогда не смотри, — сказала я, — и перестань называть меня девонькой. —Есть, мэм, — кивнул он. — А теперь открывай к чертям дверь, и займемся делом. Он не стал спорить — подошел к двери и впустил в дом страшного серого волка.Глава 63
Когда мы открыли дверь, Зик держал перед собой фотографию Черри. Первые слова его были такие: — Убейте меня, и они оба хуже, чем мертвы. Поэтому он сел на моем белом диване, все еще дыша, хотя, если он скажет что-нибудь не то, я надеялась это прекратить. — Что тебе нужно? — спросила я. — Меня послали привести тебя к моему господину. — Что значит «привести»? — спросила я, сидя на низком кофейном столике прямо перед Зиком. Бобби Ли стоял у него за спиной, прижав к позвоночнику дуло пистолета. Получив серебряную пулю на таком расстоянии, ни один альфа в мире не выживет. По крайней мере из тех, кого я знаю, а это широкая выборка. — Он хочет сделать тебя своей подругой. Я покачала головой: — Это я слышала. Но разве он не пытался убить меня дважды? — Пытался, — кивнул Зик. — И вдруг воспылал чувствами? Зик снова кивнул. В полуволчьей форме этот жест выглядел странно — будто золотистый ретривер мудро кивает головой. — Отчего такая перемена? — спросила я. Тот факт, что я спокойно могла задавать вопросы, когда на столе лежат фотографии Черри и Мики, был свидетельством и моего терпения, и отсутствия здравого рассудка. Будь я в здравом уме, я не могла бы сохранять спокойствие, но я щелкнула у себя в голове выключателем, который позволял мне думать по-626 среди ужасов. И тот же выключатель давал мне возможность убивать без рефлексии. Умение отключиться от собственных эмоций позволяло мне не начать отстреливать кусочки от Зика, чтобы он назвал мне место, где держат Мику и Черри. Кроме того, всегда есть реальная возможность заняться этим позже. Сначала поговорить разумно, а пытать, только если другого выхода нет. Сохранение энергии. — Химере сказали, что ты универсальный оборотень, как он сам. — Это еще что за зверь? — приподняла я брови. — Ликантроп, который умеет принимать вид более чем одного животного. — Не бывает, — сказала я. От кухонной двери раздался голос Бахуса. Он старался держаться как можно дальше от Зика. — Химера умеет принимать облик разных зверей. Я это видел. Я обернулась к Зику: — Ладно, пусть он универсальный. Кто ему сообщил, что я тоже такая? — Прежде чем я отвечу на этот вопрос: тут у меня в машине неподалеку сидит одна женщина. Я бы хотел, чтобы она сюда пришла и с тобой поговорила. — Кто? — На миг вспыхнула безумная надежда, что он назовет Черри, но он ее не назвал. — Джина. — Джина из парда Мики? Он кивнул. Я глянула вверх, на стоящего над ним Бобби Ли. — Поверим ему? Поверим, что он выйдет и вернется без своей банды? Бобби Ли покачал головой. Я повторила этот жест. — Извини, Зик, но мы тебе не доверяем. — Тогда пошлите Калеба. — Он посмотрел на леопарда, который очень тихо сидел все это время в углу, подальше от Зика. Совсем как Бахус, если подумать. Но еще и Джил тоже жался в другом углу. Я и без того знала, что меня окружают трусливые коты, лисы и гиены, но теперь... — Откуда ты знаешь его имя? — спросила я. — Я про Калеба много чего знаю. — Объясни подробнее, — попросила я. И тут снова зазвенел звонок. На этот раз я уже не вздрогнула. Ситуация давно миновала пункт, за которым у меня кончаются нервы. Хотя пистолет уже смотрел на дверь. Можно ли это считать нервами? Я пошла к двери, а Бобби Ли остался держать дуло у спины Зика. — Молись, мальчик, чтобы это не был враг, — протянул он. Зик раздул ноздри, нюхая воздух. — Это Джина, — сказал он. Считайте меня параноиком, но я ему все равно не доверяла. Я выглянула в окно. На этот раз мерзких сюрпризов не было, только Джина стояла на крылечке, накинув на плечи толстую серую шаль. На улице была жара, на черта тогда нужна шаль? Я медленно выдохнула. Под такой шалью можно спрятать любой неприятный сюрприз. Плохо. — Зачем ей шаль? — спросила я у Зика. — Можно сказать, послание от Химеры. Я оглянулась на него: — От таких разговоров дверь может и не открыться. Зик повел плечами, и, наверное, Бобби Ли сильнее прижал дуло, потому что движение прервалось немедленно. — Ее пытали. Химера прислал ее показать тебе, что будет с твоим леопардом, если ты со мной не поедешь. — Зачем шаль? — спросила я снова. Зик закрыл глаза, будто хотел отвернуться, но побоялся, что Бобби Ли неправильно его поймет. — Чтобы покрыть ее, Анита. Просто чтобы прикрыть наготу. — Голос его звучал изможденно — не просто устало, а изможденно. — Пожалуйста, впусти ее. Ей очень больно. — Судя по запаху, он говорит правду, — сказал Бобби Ли. Я вздохнула. Вряд ли можно получить более сильное доказательство. И я открыла дверь, оставаясь в стороне от тех, кто мог бы наблюдать со двора, пистолет наведен. Прячась за дверью, я не увидела Джины до тех пор, пока она не оказалась уже в комнате. Я закрыла дверь, и Джина вздрогнула и тут же застонала, будто ей стало больно от этого движения. Когда она посмотрела на меня, я лишь колоссальным усилием воли смогла не вскрикнуть. Сначала мне показалось, что это у нее огромные синяки под глазами, потом сообразила, что это две полости такие глубокие, что кажутся синяками. И кожа у нее была такой бледной с примесью серого, что я впервые поняла, что значит «пепельный». Она была пепельной, будто тело ее было покрыто чем-то тоньше и нежнее, чем кожа. Она сильно горбилась, будто ей больно было стоять прямо. Губы обескровлены, но мне больнее всего было смотреть на ее глаза. Они были полны ужаса, будто все еще видели, что с ней делали, будто всегда будут видеть это снова и снова. Она сказала пустым, безнадежным голосом: — Я тревожилась. Мне не надо было заглядывать под шаль, чтобы видеть следы пыток. Мне ничего не надо было видеть, кроме ее лица. — Нельзя ей сесть, пока она не упала? — спросил Зик. Я кивнула чуть быстрее, чем надо, сообразив, что таращусь на нее. — Садись, пожалуйста. Джина посмотрела на Бобби Ли, стоящего за спиной Зика. — Ты им сказал? — Я хотел, чтобы ты была здесь и могла подтвердить, — ответил Зик. Она кивнула, потом подошла и села рядом с ним на диван. Близко, почти касаясь. Если бы он как-то был связан с тем, что с ней сделали, вряд ли ей было бы рядом с ним уютно. На самом деле им было так уютно, что я была почти уверена: она знала Зика. Не по развлечениям Химеры, а раньше. Интересно, как это леопардиха Мики могла подружиться с одним из главных громил Химеры? — Кажется, вы знаете друг друга, — спросила я. То есть это не был вопрос, но мог бы быть. Они переглянулись, потом Зик повернулся ко мне. Жаль, что он не был в образе человека. Даже годами имея дело с ликантропами, я все еще не очень разбиралась в их мимике, когда они являлись в образе животного. Немного помогало, что глаза у них оставались человеческими, но никогда не знаешь, насколько выражение определяется глазами, а насколько мимическими мышцами вокруг глаз. — Позволь мне начать с того, что Химера хочет видеть тебя живой и здоровой и в своем распоряжении в течение двух часов, иначе он начнет наносить уже непоправимый ущерб Мике и твоему леопарду. Я почувствовала сама, как мертвеют у меня глаза. — Значит, нам отпущен срок, — сказала я. — Говори быстрее. — Самый короткий вариант такой: Химера всегда был суровым хозяином, но не был садистом — до последних недель. Он не в себе, и я думаю, что он сойдет с ума и убьет нас всех, если останется у власти. — Это короткий вариант? — спросил Бобби Ли. — Да, правда, — согласилась я. — Давай еще короче. — Я хочу вашей помощи в осуществлении дворцового переворота, миз Блейк. Это достаточно коротко? — Даже, быть может, слишком. Зачем тебе переворот и зачем нужна моя помощь? — Я вам сказал: Химера погубит всех нас. Единственный способ это предотвратить — убить его. Да, просто и откровенно. — А зачем моя помощь? — Вы обладаете весьма определенной репутацией эффективной силы. — Перестань говорить как преподаватель английского или дорогой адвокат, — сказала я. — Почему вы просто не убьете его сами? — Все прочие его боятся и идут за ним, они не поверят, если гарантом его смерти буду только я. — А я, значит, достаточный гарант? — Вы и ваши люди — да. — Мои леопарды внутрь не войдут. — Анита... — начал Натэниел. Я покачала головой: — Нет. Я не подвергну опасности вас всех, чтобы спасти одного. — Что же за пард у нас будет, если мы позволим нашей Нимир-Ра одной идти туда, где опасно? — Пард, выполняющий приказы, — ответила я. Он прислонился к стене, но необычное упрямство отразилось у него на лице, и оно говорило, что, быть может — только быть может, — он от меня набрался не только умения обращаться с оружием. Интересно, упрямство заразительно? — Не только твои леопарды, но и волки, и крысы. — Крысы не мои. — И у волков я тоже больше не лупа. —Рафаэль уже едет сюда кое с кем из наших, — сказал Бобби Ли. Я посмотрела на него сердито: — Спасибо, что сказал. Он пожал плечами. Если он и устал держать дуло у спины Зика, этого никак не было видно. — Мой альфа — Рафаэль, а не вы, мэм. — Я понимаю. Но если хочешь, чтобы мы ладили, держи меня в курсе. Мне хватает сюрпризов и без того. — Аминь, — отозвался он. — Где держат Мику и Черри? — спросила я. Зик мотнул волчьей головой: — Только если ты согласишься нам помогать. — Химера хотел шантажом сделать меня своей возлюбленной, а ты хочешь шантажом заставить меня его убить. Не вижу особой разницы. — Единственный способ остановить Химеру и тех, кто ему еще верен, — убить. Я предлагаю объединить силы и добиться этой цели. — Для громилы ты слишком интеллигентно разговариваешь. — Громилой у него я стал, потому что он, когда завоевал мою небольшую стаю волков, заставил меня принять эту форму и в ней держал. Когда он разрешил мне перекинуться обратно, лучшего я уже добиться не мог. Я посмотрела в его человеческие глаза: — Только глаза, да? — Только глаза. Обычно глаза первыми приобретают звериный вид, если оставаться слишком долго в облике зверя. А его глаза были единственным элементом внешности, который отличался от звериного. Но объяснений я не стала просить, потому что нас поджимало время, а я хотела вернуть Мику и Черри. — В этом облике, — объяснил Зик, — я могу быть только громилой, силовиком. Человеком я быть не могу. Я не стала спорить, что он человек, — оставила без внимания. — Давайте к делу. Бобби Ли, Рафаэль нам поможет? — Думаю, да. Он прихватил с собой достаточно солдат для хорошего представления. Я обернулась к Бахусу: — Гиены будут объединяться со своими — как сказать? — угнетателями? Или ваши ребята помогут Зику и его людям? — Зик все время старался уменьшить наши мучения. Всегда призывал к умеренности, — кивнул Бахус. — Я думаю, что остальные согласятся работать с ним, но согласятся ли они сохранить потом жизнь всем, не знаю и обещать не могу. — Если мы его уничтожим, — сказал Зик, — а вы развернетесь на сто восемьдесят градусов и перебьете нас, мы ничего не выиграем. Я переводила взгляд с Бахуса на Зика, и мне попались на глаза фотографии. Последние несколько минут я о них не думала. Я сумела сосредоточиться на другом, но тут было так, будто этот один взгляд разорвал барьеры, которые обычно удерживают меня от глупостей. Я встала так резко, что все обернулись ко мне. — Вы убьете Зика? — спросила я. — Нет, но Марко должен умереть, — ответил Бахус. — Почему? — Он и змеелюди. Они должны умереть. — Согласен, — сказал Зик. Потом посмотрел на меня: — Я знаю, кажется, как привлечь к делу волков. — Слушаю. — Химера — волк, гиена, леопард, лев, медведь и змея. — И это он стоит за похищениями альф, — сказала я уверенно. Зик кивнул. — Они живы? — Лев и собака — да. Химера пока не смог заставить их перекинуться. Он никого не убивает, предварительно не сломав. — А Нарцисс жив? Это спросил Бахус. — Да. Химера его тоже пока сломать не смог. — И как это все может интересовать волков? — спросила я, отойдя на другую сторону кухни. Оттуда мне не было видно фотографий. — Химера никак не мог найти доминантную группу животных, настолько слабую, чтобы ее можно было захватить извне. Но тут он услышал про твоих волков. Я выпрямилась, отодвинулась от стены: — Ты о чем? — Джейкоб, Пэрис и еще некоторые — все, что осталось от моей стаи. Меня Химера послать не мог, потому что мое состояние вызвало бы вопросы. — Ты хочешь сказать, что, как только Джейкоб станет Ульфриком, он отдаст стаю Химере? — Таков был план. — А теперь? — А теперь либо Джейкоб и иже с ним согласятся оставить твою стаю в покое, либо они не будут жить. — Ты готов убить тех, кто остался от твоей стаи? — удивилась я. — Они уже давно не моя стая. — Дайте-ка я подведу итог, — заговорил Бобби Ли. — Ты хочешь, чтобы крысы, волки и леопарды соединенными силами вместе с гиенами и какими-то из твоих людей соединились и уничтожили остальных. — Да, — ответил Зик. — А если мы не станем? — Ты говоришь так, будто у вас есть из чего выбирать. Это не так. Химера не просто убьет твоих леопардов, он поступит куда хуже. То, что он позволил сделать с гиенами, выходит за любые цивилизованные рамки терпимости. Он теряет рассудок, и среди его людей есть такие, которые будут делать страшные вещи, если их не остановит достаточно волевой альфа. — Чтобы подготовить такое наступление, нужно время, — сказал Бобби Ли. — Мне не видны часы, — ответил Зик, — но время у нас кончается. Анита должна оказаться перед Химерой, пока не прошли два часа, иначе для Мики и леопардихи дело обернется плохо. — Ты так говоришь «Мика и леопардиха», как будто ты знаешь Мику, — заметила я. У меня возникла ужасная мысль, и только по тупости я не дошла до нее раньше. — Джейкоб должен был привести к Химере волков, а Мика — леопардов. Это я проговорила совершенно пустым голосом. И тело стало пустым, будто я проваливалась внутрь себя, тонула в оглушительном белом шуме, — том, который позволял мне убивать не думая. — Мы думали, что их альфа мертв и дело будет простым. — Он посмотрел на меня. — Про тебя мы не знали, точнее, не понимали, что ты собой представляешь. — Как только Мика тебя увидел, он понял, что дело не выйдет. — Это сказала Джина. — Он пытался заставить Химеру оставить тебя и твоих в покое, но когда ты выступила против Джейкоба, ты стала слишком большой угрозой. Химера приказал тебя убить. Мика не знал о приказе до тех пор, пока не выехала группа тебя ликвидировать. Он тебя спас. Я только глянула на нее. Мозг продолжал обрабатывать мысль, что Мика лгал мне все время, что я его знала. — Мика сказал Химере, что ты — универсал, как и он, и что Химера может никогда не найти другую такую же. Вот почему ты управляешь и леопардами, и волками. Я заморгала: — Я думала, что это только одна из теорий. — Как ты не понимаешь, Анита? Вряд ли Мика сам в это верил, но для него это был единственный способ сохранить жизнь тебе и себе и не подставить под пытку всех нас. Она встала — и гримаса боли исказила ее лицо. Зик ее поддержал, и тогда она выпрямилась и сбросила шаль. По бледным плечам тянулись ожоги. Грудь была гола, красива и невредима, но, когда Джина повернулась спиной, Джил ахнул. Спина была исчерчена ожогами — нет, клеймами. Кто-то ее клеймил, и клеймил тавром. Ожоги были свежие, некоторые кроваво-красные, некоторые с обугленной кожей, будто клеймо прикладывали с разной силой. Кое-где ожоги размазались на краях, будто она двигалась, отбивалась. Джина повернулась снова ко мне, и слезы блестели у нее на глазах. — Каждый раз, отсылая куда-нибудь Мику, Химера оставлял при себе меня или Вайолет. Если Мика не выполнял поручения, он пытал нас. — Она пошла к нам, держа себя за локти, будто придерживая сама себя, чтобы не упасть, но ей было больно на каждом шаге, и это видно было по дрожанию глаз. — Что бы ты сделала, чтобы такого не случилось с Натэниелом? Я встретила ее взгляд, но это потребовало усилий. — Многое. Но я бы никого не предала. Слезы медленно покатились по ее лицу, будто она старалась не заплакать. — Он пытал Мику, потому что Мика отказался заманивать тебя в засаду. Химера его убьет, потому что, как он говорит, Мика уже не его кот, а твои, что козни женщины подточили его верность. Она всхлипнула, и ей стало так больно, что она подалась вперед в судороге. Я успела поймать ее за плечи. — Боже мой, — шепнула она, — как больно! У меня перехватило горло. Я поддержала ее за локти, пока она снова смогла стоять. — Я — послание тебе от Химеры, Анита. Он сделает это с твоей леопардицей, если ты не поедешь с нами. — Ты туда не вернешься, — сказала я. — У него остались Черри и Мика. Если не вернусь я, то же будет с нею. Вряд ли она это переживет. Я поняла ее. Тело Черри может пережить такое, но не разум. Она стала падать на пол, медленно, и я ее поддерживала как можно бережней. — Мика знал, что это случится с ним, когда отказался тебя заманивать, но все же он отказался. — Она уже стояла на коленях, руки ее крепко вцепились мне в запястья, почти до боли. — Я бы соврала и согласилась бы на все, чтобы со мной такого не было. Она снова всхлипнула, и я придержала ее за руки, не давая упасть навзничь. Я держала ее, пока она тряслась в приступах боли, а когда она успокоилась, то сказала полным слез голосом: — Я бы предала всех, чтобы он перестал меня мучить. Но он ничего от меня не хотел. Что бы я ни сказала или ни сделала, ничего бы его не остановило. Химера обещал Мике, что за отказ будет страдать только он, но когда Мика оказался в цепях и не мог вырываться, тогда привели меня, а его заставили смотреть. — Она глядела на меня расширенными глазами, полными ужасных видений. — Химера хотел заставить Черри или меня принять облик зверя. Сказал, что никогда не видел зверя-самку. — Так он называет тех из нас, кто застревает между формами, — пояснил Зик. Пальцы Джины стиснули мне руку — чуть-чуть. — Мика занял наше место. Он достаточно силен, достаточно альфа, чтобы сохранить человеческий облик. Он рискнул им ради нас. Мерль был нашим Нимир-Раджем, но он бы не рискнул ради нас своим человеческим обликом. Мика занял его место, наше место. Он наш Нимир-Радж, потому что он любит нас, всех нас. Мика предложил предать тебя, чтобы они перестали мучить нас, но Химера сказал, что чует от него запах лжи, что он просто сбежит и предупредит тебя. Так что он послал Зика и меня, потому что Зику он доверяет. Я посмотрела на Зика, пытаясь прижать к себе соскальзывающую на пол Джину и не сделать ей больно, но ей все равно было больно. Она чуть постанывала, когда я помогла ей лечь на пол. Выражение глаз Зика, даже не подкрепленное мимикой, было вполне понятным. — Химеру надо остановить, — тихо сказал Зик. — Необходимо остановить. — Да, — сказала я, все еще держа Джину за руку. — Да, это необходимо сделать. — Остановить? — спросил Бобби Ли. — Да убить его надо на фиг. — И это тоже, — кивнула я.Глава 64
Мы успели в клуб, имея еще небольшой запас времени. Крысы прибыли к моему дому внушительным отрядом, и я оставила Рафаэля командовать спасательной операцией, потому что именно таковая намечалась. Мне предстояло позволить Зику проводить меня в бандитское логово безоружной. Он будет нести мое оружие и — теоретически — отдаст его мне, когда мне будет нужно. Теоретически. Но теория и практика не всегда совпадают. Зик однажды пытался меня убить, а сейчас я должна была вверить ему свою жизнь. Идея казалась неудачной, но все равно я собиралась это сделать. Было бы времени побольше, мы бы нашли, наверное, другой план, но именно времени у нас и не было. Если мы надеялись спасти Черри и Мику. Похоже, что последние четыре года я все время опаздывала. Опаздывала спасти, опаздывала защитить от чудовищ. Я стала уборочной командой — той, которая приезжает, когда вокруг разбросаны трупы, и прибирает грязь. Я убивала чудовищ, но уже после того, как они творили свои ужасы. Даже сейчас Химера уже многих перебил и замучил, но я могла сознаться перед собой, если не вслух, что где-то в глубине души на других мне было наплевать. То есть мне было жаль и Джину, и любовника Бахуса, и Аякса, которому отрезали конечности, но для меня это была абстракция. А Черри и Мика — реальны. Что Мика так быстро стал для меня реальным, меня пугало, но если не слишком в это вдумываться, то можно было действовать, мыслить ясно, дышать нормально. Слишком много думать — тогда мысли начинают метаться, а дыхание становится слишком частым. Большая часть клуба была темной и пустой. Компания, как они это называли, помещалась наверху. Это была комната в конце большого белого коридора, куда мы приходили спасать Грегори и Натэниела несколько дней назад. Химера ждал возле двери в черном капюшоне, с открытыми прорезями для глаз, и тщательно завязанный галстук в сочетании с белой рубашкой странно выглядели при кожаном капюшоне. Руки он держал за спиной и прислонился к стене. Он пытался придать себе небрежный и уверенный вид, но нервничал, и это можно было заметить, даже не имея способностей ликантропа. Джина смогла подняться по лестнице лишь с помощью двух гиен. Могли ей помочь мы с Зиком, но он притворялся, что конвоирует меня, а у Джины под шалью была записка, которую следовало передать гиенам. Записка была от Бахуса, и он просил в ней впустить его через потайной вход. Очевидно, Химера не спрашивал, нет ли в клубе потайного входа, поэтому никто ему не сказал. Глаза Химеры обратились к ней. — Джина... — Он покачал головой. — Уведите ее, ей нужен врач. Гиены не стали спорить — просто повернулись и пошли по коридору обратно. Бывший с ними змей остался стоять, не сводя подведенных черно-зеленых глаз с лица Химеры. Я бы сказала, что он стоял по стойке смирно как хороший солдат, но не только. Было на его лице что-то большее, будто так стоять, ожидая приказов Химеры — самое чудесное занятие на свете. Выражение терпеливого обожания само по себе было жутким, и я поняла, почему Бахус сказал, что змеи должны умереть. Не за то, что они делали с гиенами, не из мести, но потому что те, кто почитают своего царя как бога, в дворцовых переворотах не участвуют. — Я не был уверен, что вы приедете, миз Блейк. Голос был знаком, но я не могла вспомнить откуда. — Вы мне как-то не оставили выбора. — Мне жаль, что так получилось. — Настолько жаль, что вы готовы отдать мне моих леопардов и отпустить домой? Он почти улыбнулся, но покачал головой: — Мика не ваш леопард, а мой, миз Блейк. И снова голос прозвучал знакомо, но опять я не смогла вспомнить. Я пожала плечами: — Вы меня сюда призвали под условием, что и Черри, и Мика будут отпущены невредимыми. Звучит так, будто они оба мои. Он снова покачал головой: — Отдав Мику, я бы отдал всех своих леопардов, а такого желания у меня нет. — Значит, вы солгали, чтобы заставить меня приехать. — Нет, миз Блейк. — Он вытащил руки из-за спины. Руки были в черных кожаных перчатках. — Соедините с нами свой пард, усильте нас. Я покачала головой: — Я приехала освободить своих людей, а не вступить в ваш клуб. Он поглядел на Зика: — Ты объяснил ей, чего я хочу? Зик рядом со мной переступил с ноги на ногу. — Вы мне сказали, что, если она приедет без оружия, вы освободите Мику и другого леопарда. Больше ничего вы мне не говорили. Химера нахмурил брови — это было видно даже сквозь капюшон. Почесал лицо под капюшоном, будто там что-то его беспокоило. — Я помню, как говорил тебе, что она должна присоединиться к нам. — Вы последние недели много говорили разных вещей, — очень осторожным голосом ответил Зик. — Давно вы Нимир-Ра у леопардов? — спросил он голосом обычным, ординарным, хотя руки его продолжали скрести лицо. — Около года. — Тогда вы, как и я, должны понимать необходимость объединения всех форм животных. Единственное, что позволяет нам приезжать в каждый город и подчинять себе мелкие группы, — это то, что большие группы им не помогают. Как горожане, которые звонят в полицию, только когда грабят их квартиру. А те, кто на них не похожи, могут проваливать ко всем чертям. — Я согласна, что общине ликантропов не помешало бы некоторое сплочение, но не думаю, что пытки и шантаж — лучшие для этого средства. Он прижал ладони к глазам и выгнул спину, как от боли. Змей тронул его черными ручками. Химера передернулся, потом поднялся, а змей все еще касался его — успокаивал, я думаю. Химера посмотрел на меня в упор, взялся за кожаный капюшон и сдвинул с головы. Темные волосы, промокшие от пота, перепутались и тосковали по расческе. Седина на висках больше не придавала ему достоинства. Скорее это была прическа сумасшедшего ученого, который сделал что-то страшное и поседел в одну ночь. Сбоку шеи были видны шрамы. Орландо Кинг, он же Химера, смотрел на меня сверху вниз. Я таращилась, отвесив челюсть. Слишком я была поражена для других каких-нибудь действий. — Я вижу, вы меня только теперь узнали, миз Блейк. Я покачала головой и смогла заговорить лишь со второй попытки. — Не ожидала вас здесь увидеть. Даже для меня это прозвучало как беспомощное блеяние. Но я хотела сказать, что Орландо Кинг, первый из охотников за скальпами, не должен был оказаться вожаком банды одичавших оборотней. Как-то это не подобало. — Так вот почему вы знали все обо всех оборотнях в городе — к вам обращались за помощью! Он кивнул: — Обо мне стало известно, — после того несчастного случая, — что я охочусь за одичавшими ликантропами и не информирую власти. Паршивые овцы не должны портить все стадо. Глядя на него, я пыталась сообразить. — О вас говорят, что после того как вы пережили близость смерти, вы смягчились, но на самом деле вы подцепили ликантропию, и вот почему перестали охотиться. — Мне казалось неправильным преследовать других несчастных, — согласился он. — Людей, которые еще менее меня были виновны в том, что стали ликантропами. Я по крайней мере охотился за вервольфом, который меня чуть не убил. Я пытался ему причинить вред. А почти все люди, выжившие после нападения, были ни в чем не виновны. — Я это знаю, — согласилась я тихо, потому что факт, что Химера на самом деле Орландо Кинг, не объяснял для меня загадку, а только запутывал. Я сейчас понимала еще меньше, чем когда входила в это чертово здание. — Но перемена настроения, как вы се называете, пришла не сразу. Волчья ликантропия обнаружилась у меня в крови через сорок восемь часов после нападения. Я решил до первого полнолуния успеть выбить побольше монстров. — Он смотрел мимо меня, глаза его стали далекими, ушли в воспоминания. — Я брался за самые опасные задания, которые мне удавалось найти, и кончил тем, что поехал истреблять целое племя оборотней змей в бассейне Амазонки. — Он обернулся к стоящему рядом смуглому человечку. — Я решил, что десятки экземпляров любого зверя меня убьют наверняка, а если нет, то первое свое полнолуние я встречу там, где не смогу убить ни одного человека. — Логично, — сказала я, потому что надо было что-то сказать. Он глянул на меня. — Я собрался погибнуть, миз Блейк, но каждое животное, которое я пытался убить, просто не хотело убивать меня. Когда настало первое полнолуние, я был заражен самыми разными формами хищной ликантропии. В первую луну я перекинулся тем, чем являются Абута и его соплеменники, потом волком, потом медведем, потом леопардом, потом львом, и так далее, и так далее. — Он смотрел на Абуту, и в его лице было что-то от той религиозной горячки, которую излучал коротышка. — Они решили, что я бог, потому что могу принимать столько обличий. Они поклонялись мне, и они послали половину своего племени сопровождать меня обратно в цивилизацию. Он засмеялся — резко, неприятно. От этого смеха у меня почему-то волосы зашевелились на затылке. — Ты убила их всех, кроме троих, Анита. Можно мне называть тебя Анитой? Я кивнула. Мне было почти страшно что-нибудь сказать, потому что на лице Кинга сменяли друг друга эмоции, совершенно неподходящие к его спокойным словам, будто он ощущал что-то, чего сам не осознавал. Так бывает, когда смотришь плохо дублированный фильм, но тут не только слова были не те, но и движения тела. Колючий прилив энергии полыхнул от него жаром, и глаза его изменились. Один стал светло-зеленым, леопардовым, другой янтарным, волчьим. Не только цвета радужек не совпадали, но и форма зрачков, и форма орбит каждого глаза. Движения костей я не успела заметить — все было слишком быстро. На губах зазмеилась улыбка. Изменилось все — выражение лица, поза тела, и это не была перемена оборотня, это просто другая личность заняла место в коже Кинга. Голос Химеры зазвучал с южным акцентом — тот голос, который раздавался из громкоговорителей, когда нам устроили засаду. — Бедняга Орландо, он уже просто не может вынести. Он ненавидит себя такого, каким он стал. Кажется, я перестала дышать на пару секунд, и потому следующий вдох получился слишком резким. Мне приходилось иметь дело с социопатами, психопатами, серийными убийцами, психами всех мастей, но впервые — с раздвоенной личностью. Химера дернул себя за галстук, сорвал его, расстегнул воротник, повертел шеей и улыбнулся. — Так-то лучше, согласна? Мой голос звучал чуть с придыханием: — Всегда хорошо, когда удобно. Он шагнул ближе, и я отступила, стукнувшись спиной о Зика. Химера шагнул почти вплотную и стал нюхать воздух над кожей моего лица. На таком расстоянии его сила жалила меня тысячей муравьев. — Ты пахнешь страхом, Анита. Я не думал, что тебя может так напугать небольшая перемена глаз. Я облизала губы, глядя в упор в эти разные глаза. — Глаза меня не напугали. — А что напугало? — спросил он, продолжая нависать надо мной. Я снова облизала губы, не зная, что сказать. То есть что такое сказать, что будет безопасно. Некоторые слишком остроумные замечания приходили на ум, но психу, во власти которого находишься, лучше потакать — есть такое правило. Конечно, у меня было и правило никогда не отдавать себя во власть серийного садиста-убийцы с раздвоением личности. По-настоящему безумные люди часто непредсказуемы, и с ними трудно договориться. — Я жду ответа, — произнес он певучим голосом. Хорошая ложь на ум не шла, так что я попробовала смягчить правду. — Тот факт, что я говорила с Орландо Кингом, а сейчас не с ним, но продолжаю говорить с тем же телом. Он засмеялся и шагнул назад, но тут же застыл неподвижно, будто слушая что-то, чего не слышала я. Неужто спасательная команда, так скоро? Не может быть. Он посмотрел на меня, улыбаясь той же неприятной улыбкой, и огладил руками собственное тело. — Я это тело использую получше, чем Орландо. Ну-ну, что-то не видно улучшения ситуации. Я посмотрела на Зика, выражением глаз пытаясь ему сказать: надо было меня предупредить, что у него настолько крыша съехала. Химера схватил меня за руку, дернул к себе. Я так была занята обменом взглядами с Зиком, что не успела заметить этого действия. — Я всегда был у Орландо внутри. Я был той частью его личности, которая позволяла ему убивать других, не испытывая ничего, кроме ненависти. Он редко брал оборотня в виде зверя. В человеческом облике его брать безопаснее, а Орландо о безопасности очень заботился, по крайней мере для себя. Он притянул меня к себе поплотнее, используя мое запястье как рукоять. Он еще не делал мне больно, но сила его хватки была как обещание, как угроза. Он мог раздавить мне кости, и мы оба это знали. — У Кинга была репутация человека, который доводит работу до конца, — сказала я. — Работа состояла в том, чтобы убивать людей, не только мужчин, но и женщин. Потом он отрезал головы, тела сжигал, чтобы они никогда не воскресли. А я был той частью его личности, которая этой работой наслаждалась, а когда он стал тем, что больше всего на свете ненавидел, я его защитил от него самого. — Как? — тихо спросила я. — Делая то, что у него не хватало духу сделать самому, хотя и хотелось. — Например? — спросила я. Подмога уже была в пути, надо было только выстоять до ее прибытия. Таков был исходный план, а факт, что Химера — это Орландо Кинг и что он безумнее мартовского зайца, плана не отменял. Все мужчины любят говорить о себе, даже законченные мерзавцы. Сумасшествие этого не отменяет — по крайней мере раньше так было. Меня только раздвоение личности сильно смущало. Если я буду обращаться с Химерой как с обыкновенным маньяком-убийцей, все будет отлично. По крайней мере это я себе твердила. Но пульс у меня частил, грудь спирало, страх не спадал. Вряд ли я сама себе верила. — Ты хочешь знать, как я помог Орландо? — спросил он. — Ага, — кивнула я. — Ты действительно хочешь знать, что я для него сделал? Я снова кивнула, хотя мне начинало не нравиться, как он построил фразу. Он улыбнулся, и одна эта улыбка обещала вещи болезненные и неприятные. — Ты же знаешь поговорку, Анита? Лучше один раз увидеть. Так давай я тебе покажу, что я сделал. С этими словами он повернул у себя за спиной ручку, открыл дверь и втащил меня в комнату.Глава 65
Комната была черной — совершенно черной, будто брошенной в слепоту, в ничто, как пещера. Химера выпустил мою руку. Будто тебя швырнули дрейфовать в черноту, в пустоту. Я споткнулась, взмахнула рукой, чтобы сохранить равновесие, и до чего-то дотронулась. Я схватилась за это, пытаясь удержаться хоть за что-нибудь. Под моей рукой подалась плоть, и я поняла, что она человеческая, но не там, где должна быть. Слишком высоко, чтобы это была икра. Я отдернулась, и что-то мазнуло меня по спине. Я пискнула, выставив руки, спотыкаясь в темноте, и вляпалась во что-то, что покачнулось от удара. Что бы это ни было, оно свисало с потолка. Я отодвинулась и лицом вперлась в следующий сюрприз. Тяжелый шлепок сообщил мне, что это тело; по крику я поняла, что живое. Я наткнулась достаточно сильно, чтобы качнувшийся человек снова налетел на меня. Я попыталась отступить и налетела на следующего — этот не издал ни звука. Держа руки перед собой, я попыталась выбраться, но все время натыкалась рукой на тела и части тел — бедра, ляжки, гениталии, зады. Я задвигалась быстрее, пытаясь выбраться из леса висящих тел, но тогда они стали раскачиваться и налетать на меня. Из темноты раздались крики, будто из-за меня они стали сталкиваться друг с другом. Мужские крики в темноте, судя по голосам, женщин среди них не было. Одно тело стукнуло меня так сильно, что я свалилась, и свисающие ноги мазнули меня сверху. Я попыталась отползти, но они были всюду, касаясь, задевая, иногда дергаясь. Я легла на пол, пытаясь выбраться, убраться, отмахиваясь руками, только чтобы меня не трогали. И поползла на спине, подлезая под них, но у них был у всех разный рост, и сделать так, чтобы они меня не касались, я не могла. У меня в груди начал нарастать вопль, и я знала, что стоит мне издать один звук, я буду вопить и вопить, пока не лопну. Моя рука попала в лужицу чего-то теплого и густого, и это меня остановило. Я знала, какова на ощупь кровь, даже в темноте. Здесь, наверное, почти любой другой действительно заорал бы, но почему-то ощущение крови меня успокоило. Я знала, что такое кровь и как ее выпускают из человека, пока он не умрет. Я прижала руку к еще теплой лужице и смогла собраться. Я лежала навзничь на полу, держа руку в луже крови, а голову Бог один знает на чем, и снова училась дышать. Если я буду лежать очень тихо и не пытаться двигаться, ноги меня не тронут, ничего меня не тронет. И я лежала в темноте, закрыв глаза и пытаясь использовать другие органы чувств, потому что зрение было бесполезно. У меня отличное ночное зрение, но даже кошке нужно немного света, а здесь его не было, была только темнота. Цепи поскрипывали, тела надо мной тяжело раскачивались. Какие-то едва заметные воздушные потоки. Мне на щеку упала теплая капля. От устроенного мною движения у кого-то снова пошла кровь. Я заставила себя не открывать глаз и медленно, ровно дышать. Кто-то кричал «Господи, Господи, Господи!», повторял снова и снова, едва успевая переводить дыхание. Он потерял рассудок, и я не могла его в этом обвинить. Я сама была к этому близка, а я ведь не висела, истекая кровью, голая под потолком. Из темноты прозвучал голос Химеры: — Заткнись! Заткнись на фиг! Человек почти сразу перестал кричать, только дыхание его выходило с хныканьем, будто какой-то звук ему необходимо было издавать. — Анита! — позвал Химера. — Анита, ты где? Даже он не мог видеть в этой угольной черноте, а, очевидно, вонь крови, пота и мяса забивали мой запах. Отлично, он не знает, где я. Хотелось бы мне, чтобы я могла придумать, как это использовать. Но я только лежала в темноте на мерзком полу, держа руку в луже остывающей крови, и капли крови, теплой и свежей, падали мне на щеку. Все, что я могла бы сделать, откладывалось до прибытия кавалерии. Я попыталась отвлечь Химеру разговорами, и толку не вышло. Попробую теперь молчание. — Анита, отвечай! Я не ответила. Если он хотел меня найти, мог просто включить свет. Кажется, я бы против света не возражала. Но тут я подумала, что, быть может, и не стоит видеть, что там висит в этой комнате. Это может оказаться зрелищем, которого не выдерживает разум, от которого потом никогда не оправиться до конца. Я лежала в темноте, как в детстве под одеялом, когда боялась темноты, боялась того, чего в этой темноте не видно было. — Ответь, Анита! На этот раз он крикнул суровым голосом. И мужской голос надо мной: — Ответь ему, если можешь, а то он рассердится. И другой мужской голос, как придушенный смех. Хриплый, будто у человека во рту и в горле кровь. Вдруг темнота наполнилась голосами: — Ответ ему, ответь ему! Будто ветер обрел голос и советовал мне из темноты. Еще капля крови упала мне на щеку и сползла по коже. Я не стала ее стирать. Не шевельнулась. Я боялась, что любое движение меня выдаст. Химера узнает, где я, а этого мне не хотелось. — Заткнитесь! — рявкнул Химера, и я услышала, как он идет по комнате. Голоса надо мной смолкли. Но я ощущала висящие надо мной тела как тяжесть, как наваливающийся каменный потолок. Глубоко вдохнув, я медленно выдохнула. Моя клаустрофобия проснулась и пыталась крикнуть, что я не могу дышать, но это была неправда. Темнота ничего не весит, это только страх говорит обратное. Если Химера согласен дать мне лежать в темноте еще час, пока придет подмога, пусть себе. Я не впаду в панику. Ничем не поможет, если я начну ползать по полу, задевая спиной свисающие ноги. Если я начну это делать, то начну и орать, и тогда уже долго, долго не остановлюсь. Кровь поползла по шее к волосам, и я закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании — поверхностном и тихом. — Отвечай, Анита, или я начну резать тех, кто над тобой висит. Голос Химеры прозвучал ближе, но не очень близко. Он был еще вне леса висящих тел. Я все равно не ответила. — Ты мне не веришь? Так я тебе докажу. Раздался вопль — высокий, жалкий, безнадежный. — Не надо, — сказала я. — Чего не надо? — Не надо их резать. — Они для тебя никто — не твои звери, не твои друзья. Какая тебе разница? — Орландо Кинг знает ответ на твой вопрос. — Я спросил тебя. — Ты сам знаешь ответ. — Нет, нет! Ответ знает Орландо, а я не знаю. Я не понимаю. Какое тебе дело до чужих? Тот же вопль. — Перестань, Химера. — А то что? — спросил он. — Что ты сделаешь, если я не перестану? Что ты будешь делать, если я буду сейчас резать его на куски? Чем ты мне помешаешь? — Нет, нет, нет! — визжал тот же человек, и визг затих — то ли человек умер, то ли потерял сознание. Я надеялась, что второе, но я мало что могла здесь сделать. — Ты чувствуешь вкус страха, Анита? Покатай его по языку, это лучшая из пряностей. Сейчас у меня во рту было так сухо, что я бы никакого вкуса не могла почувствовать. Но я ощущала страх подвешенных, чуяла нюхом. Все они боялись, и они источали ужас всей кожей. — Легко пугать людей в темноте, Химера. Все боятся темноты. — Даже ты? Я ушла от вопроса. — Мне было сказано, что, если я приеду, ты отпустишь Черри и Мику. — Я действительно говорил это Зику. Тут я поняла, что он и не собирался их отпускать. Это не должно было меня удивить, но удивило. Я действительно ожидала от него честности в договоре? Может быть. Я даже отчасти была оскорблена, что он не собирается выполнять свое обещание. Это значило, что все договоры обратились в ничто. Просто по капризу он мог убить Черри и Мику за секунду до прибытия помощи. У меня снова чаще забился пульс, и я заставила себя дышать ровно. Убрала руку из лужи крови. С тем же успехом могу и двигаться — скоро он определит по голосу, где я. Я сложила руки на животе и попыталась подумать, что я могу сделать, — без оружия, против мужчины, на сотню с лишним фунтов тяжелее меня, у которого хватит сил проломить кирпичную стену. Ничего разумного в голову не приходило. Насилие скорее всего рассматривать не стоит. Что же остается? Секс? Вкрадчивый разговор? Остроумная пикировка? М-да, мало поможет. — Ты не чувствуешь потребности говорить? — спросил он более спокойным, более «нормальным» голосом. — Только когда мне есть что сказать. — Это редкое качество у женщины. Обычно они не выносят молчания. Говорят, говорят, говорят. Его голос звучал спокойнее. Как будто мы сидим с ним напротив друг друга в симпатичном ресторане на свидании вслепую. Поскольку мы находились в угольно-темной камере пыток с кровью на полу, такой трезвый голос пугал сильнее, чем пугал бы истерический ор. Ему полагалось рвать и метать, а вот спокойная болтовня — это уже действительно безумие. Да, голос стал спокойнее, но это не был в точности голос Орландо Кинга. Будто это был голос другого человека, другой личности. Не знаю, и мне все равно. Если это не даст ему полосовать людей, то пусть. — Ты хотела бы сейчас увидеть своего леопарда? — спросил тот же спокойный голос. — Да. Полыхнул свет, и я на миг ослепла от него, как была слепа от темноты. Я закрыла глаза рукой, потом постепенно опустила ее, когда перестали мелькать пятна. Передо мной висела пара ступней, икр. Я подняла глаза выше, увидела свежие следы когтей на ляжках, на ягодицах. Еще капля крови соскользнула с босой ноги мне на руку. Я перевела взгляд на следующую пару ног, следующую... Десятки мужчин висели похабным орнаментом. Впервые я подумала, нет ли Мики в этом лесу тел? — Ты хочешь встать или будешь наслаждаться видом оттуда? Спокойный голос раздался всего в двух футах от меня. Я вздрогнула, и сильно. Обернулась. Химера стоял за два висящих тела от меня. — Я встану, если не возражаешь. — Позволь тебе помочь. — Он оттолкнул висящего, как отодвигают штору, будто не глядели на него открытые голубые глаза, будто этот человек не задрожал от прикосновения Химеры. Я встала, тщательно избегая висящего рядом тела, до того, как он успел подойти подать мне руку. Мне совершенно не хотелось, чтобы он меня касался. Глаза Химеры снова обрели человеческий серый цвет. Лицо его было спокойным, обычным. Дьяволоподобная усмешка исчезла, но Орландо Кинг тоже не вернулся. Весь вопрос был в том: эта новая личность будет более полезна или более опасна? Он отвел тела, как придерживают дверь, чтобы я могла пройти. Я не стала ему мешать, но не сводила с него глаз, будто ожидала, что он попытается меня схватить. Когда я вышла на открытое место, у меня из груди вырвался выдох, который я сама не заметила, как задержала. Химера встал рядом, и я чуть отодвинулась в сторону. Мое внимание привлекло какое-то движение, но это лишь один из висящих медленно покачивался, потревоженный Химерой. Все они были с отметинами: когтей, порезов, ожогов. У одного не было ног ниже колен. Я обернулась к тому, что висел передо мной, и сама почувствовала, как бледнею. Ничего не могла поделать. Но я не закричала. Не впала в панику. А бессознательное мне не подконтрольно. Мне и с сознательным хватало хлопот. — Где мои леопарды? — спросила я почти нормальным голосом. Миллиард мне за это очков. — Твой леопард здесь, — сказал он и подошел к тяжелому белому занавесу, скрывавшему почти целиком ближайшую стену. Он потянул за шнур, и занавес раздвинулся. За ним была ниша, и там к каменной стене за запястья и лодыжки была прикована Черри. Кожаная груша-кляп торчала у нее изо рта, светлые глаза вылезали из орбит. Слезы промыли дорожки в засохшей крови. Лицо было нетронуто, но кровь откуда-то взялась. — Она залечила все, что мы с ней сделали, — сказал Химера. Рядом с ним, будто по зову, появился змей Абута. Химера потрепал его по голове, как треплют любимую собаку. — Абута оказался весьма талантлив в таких вещах. Я с трудом сглотнула слюну и попыталась не разозлиться. От гнева толку не будет. Помощь идет. Мне надо только продержаться, пока она появится. Я огляделась. По всей стене висели прикованные мужчины. Я никого из них не узнала. Какое-то было в них единообразие — моложавые, по крайней мере не старые, хорошо сложенные, некоторые худощавые, другие мускулистые, всех рас, всех типов, все симпатичные. Интересно, сколько ушло у Нарцисса времени на поиск всех этих привлекательных юношей? Мики на этой стене не было. Комната на поляроидном снимке больше была похожа на альков, где висела Черри. Я посмотрела на еще закрытую часть занавеса. Он там? Я подошла к Черри, сама того не осознавая, и она шевельнулась в цепях. Я остановилась, обернулась и увидела, что она смотрит на Химеру, а не на меня. Он не двинулся, насколько я могла судить, но что-то он сделал такое, что ее напугало, и я поняла что. Его глаза снова стали звериными, вернулась жутка ухмылка. Это снова был Химера, и — интуиция, если хотите, — я поняла, что он делает больше палаческой работы, чем остальные две личности. — Освободи ее, — сказала я, будто не сомневаясь, что он выполнит мою просьбу. Но я не была слишком в этом уверена. Он протянул руку к ее лицу, и я поймала его за запястье. — Освободи ее. Он снова улыбнулся той же неприятной улыбкой. — Мне очень не хочется утратить одну из немногих женщин, которые у нас тут есть. Нарцисс может иметь дело с обоими полами, но женщин он в стаю не допускает. У настоящих пятнистых гиен матриархат, и он боится, как бы этот инстинкт не ъзялверх, если он приведет сюда женщину. Он тогда потеряет стаю, потому что он — недостаточно женщина, чтобы ее удержать. — Я всегда рада узнать новый зоологический факт, — сказала я, — но давай освободим Черри от цепей и выведем ее отсюда. — А твой любовник? Мика? Я встретила взгляд этих разных звериных глаз, стараясь не выказать страха на лице. — Я так понимаю, что ты оставил его напоследок, для финала, в некотором смысле. Голос мой был уже не спокойный, а рваный. По тону можно было подумать, что мне все равно, но я не могла приглушить бьющийся на шее пульс. Он улыбнулся шире, и я смотрела, как эти звериные глаза наполняются человеческим выражением. Ожиданием. Предвкушением. Предвкушением моего страдания, я думаю. Он медленно открыл занавес, открывая Мику, прикованного за руки и за ноги к стене, как Черри. Но у него, в отличие от нее, раны не зажили. Правая сторона лица у него была страшно избита. Глаз заплыл полностью, покрытый коркой засохшей крови. Тонкий изгиб челюсти так распух, что казался не настоящим. Разбитые и опухшие губы скривило на сторону. Видны были розовая изнанка рта и полоска зубов там, где рот не закрывался. Я услышала тихий ах, и произнесла его я. Почти всхлипывание, а этого я не могла себе сейчас позволить. Если Химера поймет, насколько это меня ранит, он еще больше изувечит Мику. Но я не могла не дать себе его коснуться. Должна была, только тогда я могла бы поверить, что это взаправду он. Увидеть — для меня еще не значит поверить. Я тронула здоровую половину его лица. Веки на этой стороне задрожали и раскрылись. Сначала был миг облегчения, потом, я думаю, он увидел Химеру и глаз его раскрылся шире. Он попытался что-то сказать, но рот не открывался. Только тихие болезненные звуки доносились оттуда. Химера коснулся его кровоподтеков — слегка, но все равно Мика вздрогнул. Я схватила Химеру за руку, как было возле Черри, и встала между ними. — Освободи его! — Я лично сломал ему челюсть за то, что он мне солгал. — Он тебе не лгал. — Он мне сказал, что ты будешь универсалом, как я, но это не так. — Он нагнулся ко мне, нюхая воздух. — Я бы учуял. Да, ты — что-то,и это что-то — не человек. Пахнет леопардом и волком. — Он еще сильнее потянул воздух в себя около моего лица. — Но еще пахнет вампиром. Ты — не такая, как я, Анита. — Он глянул на Мику. — Он просто хотел, чтобы я не трогал его и его котов после того, как он спас тебя от моих людей, вломившихся в твой дом. — Значит, я не оборотень-универсал. Значит ли это, что я не нужна тебе как подруга? Он засмеялся: — Ну, не знаю. Я люблю изнасилование — добавляет перчику. — Может быть, он это сказал, чтобы меня шокировать, но не уверена. И Черри он изнасиловал? Он ее тронул? Я попыталась не выразить эту мысль у себя на лице, потому что вместе с ней пошла белая, горячая волна гнева. — А, так тебе эта мысль не нравится? Он попытался тронуть меня за волосы, и я шагнула назад, из ниши, освобождая себе пространство для маневра. Помощь идет, но мои часы показывали, что еще минут двадцать остается. Может быть, ребята придут быстрее, а может, и нет. Рассчитывать на это нельзя. Он не погнался за мной — позволил попятиться. — Я бы мог тебя изнасиловать у Мики на глазах. Вряд ли кому-то из вас это бы понравилось. Хотя, честно говоря, я бы предпочел наоборот. Орландо — гомофоб. Интересно, почему бы? Я ответила, отступая вдоль занавеса, отвлекая его от Черри и Мики. — Мы в других больше всего не любим то, что ненавидим в самих себе. — Браво! — сказал Химера. — Да, я много чего таю от Орландо о нем самом. — Нелегко, наверное. — Что? — Хранить секреты, когда вы живете с ним в одном теле. Он медленно шел за мной вдоль стены. — Сначала он знать не хотел, что мы делаем, но последнее время он стал... недоволен нами. Я думаю, он бы сделал с собой что-нибудь, если бы я ему не помешал. — Химера показал рукой в сторону висящих. — Он проснулся в темноте между ними. И завопил как девчонка... — Химера приложил пальцы к губам: — О, пардон. Ты вообще не кричала. Он вопил как младенец, пока я не пришел и не спас его, но он, кажется, не слишком благодарен. Кажется, даже обвиняет меня. — Лицо Химеры стало озадаченным, и снова мне показалось, что он прислушивается к тому, чего я не слышу. Он уставился на меня: — Ты слышишь? Я сделала большие глаза и пожала плечами: — Что? Он посмотрел мимо висящих, и я оглянулась в поисках оружия. Столько здесь порезанных людей, должен быть где-то и клинок. Но комната тянулась белая и пустая, если не считать людей в цепях. Где же тут эти пыточные кочерги, ножи, что угодно? Что это за пыточная камера такая — без орудий пытки? И тут я услышала — крики, драку. Бой уже шел. Хотя еще вдалеке. Хорошая новость — что помощь уже идет, плохая — что Химера знает об этом, а я с ним одна. Ладно, не одна, но никто из прикованных к каменной стене мне не поможет. Он повернулся ко мне с лицом, настолько полным гнева, что оно стало зверским даже без смены облика. — А зачем ты захватил всех этих альф? — спросила я. Удерживать его разговором — ничего другого мне не оставалось. — Чтобы править их группами. — Слова были произнесены рычащим голосом сквозь стиснутые зубы. — Твои змеи — анаконды. Захватил ты кобр. Ты не сможешь править змеями другого типа, чем твои. — Почему? — спросил он, начиная красться ко мне, все еще в человеческом обличье, но с напряженной грацией зверя. На это у меня не было хорошего ответа. — И все эти альфы живы? Он мотнул головой: — Я слышу шум боя, Анита. Что ты сделала? — Я? Ничего? — Ты лжешь, я это чую обонянием. О'кей, может быть, от правды будет польза. — Звуки, которые ты слышишь, — это кавалерия скачет на выручку. — Кто? — почти прорычал он. Он все так же крался ко мне, я все так же отступала. — Рафаэль и его крысолюды. А еще, быть может, и волки. — В этом здании сотни гиен. Твоя кавалерия через них не прорвется тебя спасти. Я пожала плечами, боясь сказать правду, боясь, что он отыграется на любовниках гиен. А лгать я не осмеливалась, потому что он учует. Так что я просто продолжала пятиться. Мы уже были почти у двери. Если я ее открою, может быть, он за мной погонится. Может быть, я его заведу в засаду — из одной себя. Перед дверью появился Абута. Я о нем забыла, и это была беспечность. Не фатальная — пока что, — но беспечность. Я прижалась спиной к стене, чтобы видеть обоих. Абута остался у двери — явное указание, чтобы я не совалась к ней. Химера же подбирался все ближе. Оказаться между оборотнем-универсалом и змеей — не совсем меж двух огней, но близко к тому. Химера перетек в другую свою форму. Я годами наблюдала за переменами оборотней, и это всегда было бурно или грязно. Но сейчас это было... восхитительно. По телу его потекла чешуя, как вода. Не было прозрачной жидкости, не было крови, ничего не было, кроме перемены, будто он перешагнул из одной формы в другую, как превращается в Супермена Кларк Кент. Быстро, почти моментально. Он даже с шага не сбился. Одежда спала с него как лепестки увядшего цветка, и он вышел в виде змеиного царя Коронуса. Огромный змеечеловек остановился, застыл в неподвижности, столь любимой рептилиями. И я застыла. Наконец он повернул голову, глядя на меня медным глазом. Черт его знает, как он при этом сохранял объемное зрение. — Я тебя помню. Химера велел нам тебя убить. — Он огляделся и медленно произнес: — Где мы? Тут же он согнулся пополам, как от боли, и следующая форма была человеческой, но не Орландо. Он стал Буном, и не успели еще недоуменные глаза Буна что-нибудь рассмотреть, как он стал львом. На миг я подумала, что это Марко, но он не мог быть Марко и Коронусом одновременно. На это даже Химера не способен. Он был золотистым, загорелым, мускулистым, мужественным, грива вокруг получеловеческого лица развевалась почти черными прядями. Когти — как черные кинжалы. — Вот эта форма воистину моя, — прорычал он. — Змея и медведь похожи на Орландо — они все еще в себя верят. Но я — все, что есть, а нет ничего, кроме Химеры. Он потянулся ко мне, и я отпрыгнула. Я подбежала к висящим, потому что знала, что они помешают ему пройти, замедлят, и в последнюю секунду повернулась, упала на пол и поехала прочь от когтей как мартышка. Они бы его задержали, но он их располосует, чтобы до меня добраться. Такого я допустить не могла. Он загнал меня в дальний угол комнаты, далеко от двери и от Мики. Наверное, он мог бы поймать меня быстрее, но он не спешил. Не знаю почему. Звуки боя стали ближе, но еще не очень близко. Химера шел ко мне, как воплощение грации в оболочке грубой силы, гора загорелых мышц и меха, сверкавшего в свете ламп. Он открыл пасть и зарычал — такой звук я до сих пор слыхала только в зоопарке. Кашляющий рев заставил меня выпрямиться. Зик и Бахус обещали прийти вытащить нас до того, как начнется драка. Они не смогли или солгали, но я не собиралась сдаваться без боя, и не собиралась падать с криком. Я ждала, пока он приближался, как кошмар в замедленной съемке, прекрасный и страшный, как бестиальный ангел. Вдруг во мне теплой волной вскипел ardeur,разливаясь по коже, исторгая стоны из горла. В последний раз он возник из-за близости Ричарда. На этот раз... быть может, просто настало время ему питаться. При слове «питаться» я осознала, что уже проснулся Жан-Клод, и когда он поднялся в подвалах «Цирка», во мне поднялся ardeur. Химера застыл на месте, тряся огромной гривой. — Что это? — Это ardeur, —ответила я. — Что? — Ardeur,огонь, голод, — объяснила я. С каждым словом ardeurрос как тяжесть, и эта тяжесть терлась о моего зверя. Он рванулся наружу из тугого плена внутри меня, и два отдельных жара поднялись изнутри, разливаясь по телу, таща меня к Химере. Я уже не боялась его, потому что я чуяла его страх. Никогда не надо бояться того, кто боится тебя. Разумная часть меня самой помнила, что это не всегда так, что испуганный человек с ружьем скорее тебя застрелит, чем смелый, но те части моей личности, которые еще могли думать, ускользали прочь, оставляя во мне только инстинкты. И тому, что осталось, запах страха нравился. Напоминал о пище и сексе. Химера попятился, и мы медленно пошли обратным путем, и теперь я на него наступала. Я кралась за ним, как он крался за мной, и я еще успела отметить, что ставлю ноги одну перед другой, как кошка, и почти след в след. Дикая грация этой походки раскачивала мои бедра, спина выпрямилась, плечи отошли назад, руки висели по швам почти неподвижно, но торс свело напряжением, предвкушением действия, насилия. До того ardeurвсегда одолевал голод зверя, но сейчас, когда я кралась за Химерой, за мускулистым телом, которое от меня пятилось, я думала о мясе. Зубы и когти — и плоть, чтобы рвать ее, кусать, кромсать. Я почти ощущала вкус его крови — обжигающей, горячей, скользящей в рот, в горло. Это был не только голод моего зверя, но и жажда крови Жан-Клода, и тоска Ричарда по мясу. Все это вместе, и ardeurпронизывал все это, и один голод разжигал другой бесконечной цепью, змея, поедающая собственный хвост, Уроборос желаний. Химера перестал убегать, прижался спиной к белому занавесу. Мы почти вернулись к Черри и Мике. За спиной Химеры, за занавесом, была сплошная стена. — Кто ты? — спросил он голосом придушенным, пронизанным пульсирующим страхом. Он понюхал воздух, раздувая ноздри. — У тебя даже запах переменился. — И как я теперь пахну? Я тронула его грудь кончиками пальцев, не зная, что он будет делать. Он не отодвинулся. Я прижала ладонь к его сердцу и ощутила густой тяжелый ритм, будто я могла его погладить, будто провела рукой по телу барабана. И я поняла в этот момент, чего он хочет больше всего на свете. Он хотел умереть. Кто бы ни оставался в ядре его, что бы ни осталось от бывшего Орландо Кинга, он хотел положить этому конец. Он пытался убить себя с той минуты, как узнал, что ему предстоит стать вервольфом. И не передумал. Он просто не мог заставить себя совершить самоубийство — по крайней мере прямо. Я наклонилась к нему поближе, прижалась к нему, положив руки ему на грудь. — Я помогу тебе, — шепнула я. — Поможешь? Как? Но в голосе его был страх, будто он и так знал. Мою грудь пронзила боль. Колени подогнулись, и Химера подхватил меня, осторожно, своими когтистыми руками. Машинально, наверное. Я увидела на миг глазами Ричарда гиенолака, рычащего ему в лицо, ощутила, как рвут грудь когти. Боль была страшная, треск костей, потом онемение, и Ричард не сопротивлялся ему. Он поддался онемению, разливавшемуся по телу. Я в тот же миг поняла, что Ричард хочет умереть, точнее, не хочет жить таким, как он есть. Боль заставила его потянуться ко мне, но руки его были слишком медленны, чтобы защититься. Он ни за что не признался бы, что дал себе умереть, но он хотел этого и потому слишком медленно двигался. Настолько медленно, что гиена вспорола ему грудь как дыню. Шанг-Да уже оттаскивал от него гиену, а потом я снова оказалась в собственном теле и летела по воздуху, отброшенная за занавес в нишу. Занавес смягчил удар о стену, и остатки оцепененияРичарда расслабили мое тело, так что больно не было. Я секунду полежала в складке занавеса. Моя рука мазнула за ним — и нащупала металл. Приподняв край занавеса, я увидела, что ниша набита оружием. Я нашла мечи. Химера швырнул меня на них, а шок от раны Ричарда загасил ardeur.Рука моя сомкнулась на ноже, который был длиннее моего локтя. Я поднесла его к свету и увидела, что он серебряный. Ardeurпокинул меня без кормежки, а я вооружена. Жизнь хороша. Потом я услышала звук вонзающихся в плоть когтей или клинков, рвущий звук чего-то острого, врезающегося в мясо. Если часто слышишь этот звук, научаешься его узнавать. Отсюда мне были видны висящие люди, и их никто не трогал. У меня свело судорогой живот, потому что я поняла, где сейчас Химера, я только не знала, кого из моих он полосует. Отбросив занавес, я начала вставать, и тут передо мной оказался Абута. Я дернула рукой, держащей занавес, махнула им на Абуту, и тот поступил, как поступил бы любой на его месте: он вздрогнул, и я вогнала серебряный клинок ему в живот, вверх, целя в сердце. Абута завопил, потянулся руками туда, где Химера терзал моих людей, и выкрикнул что-то на языке, которого я не знала. Пока его тело падало, я дергала клинок, целя в это проклятое сердце, но лезвие застряло между ребрами, и оно было шире моих обычных ножей. Оно не пошло туда, куда я его направляло. Я увидела мелькнувший золотистый мех, и Химера ударил меня тыльной стороной ладони. Я отлетела на висящих людей, ударилась сильно, и они вскрикнули, а я оказалась на земле, пытаясь снова дышать. Его рука попала мне по плечу, и оно онемело. Химера наклонился над змеем, взял его на руки. Ощутив какое-то движение, я повернулась к Мике и Черри. У нее вся передняя часть тела превратилась в кровавые ленты, будто он полоснул ее когтями с двух боков как можно глубже, нанося максимальное повреждение за минимальное время. Разорванная грудь лихорадочно поднималась и опускалась; Черри была жива. Тело Мики раскрылось, как спелый плод, брошенный в стену. Внутренности блестели как что-то отдельное, живое. Я видела в его теле органы, которым не полагается никогда видеть дневной свет. Он дергался судорожно, будто хотел порвать цепи. Я вскрикнула, и что-то в этом паническом страхе снова открыло меня Ричарду. Он лежал внизу на полу, и он умирал, и более того — я чувствовала, что от его сдачи страдают волки. Он был их Ульфриком, их сердцем и головой, и его воля была слабой, а потому слабыми стали они. Гиены и полулюди, воевавшие на стороне Химеры, дрались за то, во что верили, или за тех, кого любили. У волков не было ничего, кроме воли Ричарда к смерти. И я знала в этот миг, что, если он умрет, за ним пойдем не только мы с Жан-Клодом, но и все волки. План Зика и Бахуса разваливался на части. Гиены и полулюди перебьют нашу стаю. Всех перебьют, все погибнут. Я снова вскрикнула, и Химера оказался передо мной, схватил меня лапой за тенниску, и его когти расцарапали мне грудь. Он отвел другую руку назад, и время будто остановилось и пошло медленно-медленно. Вагон времени у меня был, чтобы решить, что делать, и все равно времени не было совсем. Я ощущала, как клокочет воздух в груди Ричарда, как Ричард начинает умирать. Тело Мики вздрогнуло в последний раз и застыло. Я завопила без слов, потянулась за чем-то, чем угодно, лишь бы спасти их. Пришла моя сила, моясила, и единственное, что я могла сделать, чтобы спасти нас всех. Это было худшее из деяний, что я видела, сделанное в своей жизни, но я не колебалась. Я не звала свою силу — не было времени. Я сталасобственной силой. Она потекла вверх, через меня, мгновенно, разлилась по рукам. Одной рукой я коснулась мохнатой лапы, которая меня держала, другой блокировала удар летящей ко мне руки. Блокировала — и свободной рукой обвила руку Химеры, теперь обе мои руки касались его бицепсов. И когда площадь соприкосновения стала достаточной, я вызвала силу, которую узнала в Нью-Мексико. Когда я вызываю зомби, я помещаю энергию в труп, делая то, что лежит в могиле, реальным и прочным. Здесь было всенаоборот. Я забрала энергию, высосала ее, сделала льва непрочным, нереальным. Мех потек под руками, я касалась человеческой кожи. Передо мной рухнуло на колени тело Орландо Кинга. Глаза Орландо с ужасом смотрели мне в лицо — может быть, хотели умолять. Но он не попросил меня прекратить, и, честно говоря, я не знала бы, как это сделать. Он закричал на секунду раньше, чем его кожа побежала морщинами, будто десятилетия пронеслись над ним. Я питалась от него, от его сути, от того, чем он был. Энергия бежала по моему телу, танцевала по коже, пела в костях, прыгала приливом радости по всем нитям моего существа и вне их. Я ощутила, как она летит к Мике, по той связи, которая вызывала желание прикоснуться к нему, когда мы бывали рядом. Сила нашла Ричарда и заставила его дышать. Она пролилась ко всем волкам, и они уже не зависели от сломленной воли Ричарда, у них была моя воля, а я хотела жить. Я хотела, чтобы все мы жили. Мы будем жить. Мы будем жить, а наши враги умрут. Да будет так. Я так сделаю. Жизнью Орландо Кинга я напитала своих леопардов, своих волков и — на расстоянии — своих вампиров, напитала волей. Волей к жизни, волей к битве, к выживанию. И все это время Орландо Кинг кричал. Он кричал, а тело его вытекало сквозь мои руки. Кожа его была как грязная бумага на костях, когда я наконец отпустила его. Он упал набок, огромное тело стало легким, как воздух, но он все еще кричал. Ужасные прерывистые звуки вылетали из него очередью, но во мне не было жалости. Только прилив силы вздымался во мне как крылья птицы. Мика стоял рядом со мной в облике черного и мохнатого человека-леопарда. Живот его был цел, залечен, и только отчасти из-за перемены. Огромный пятнистый леопард размером с пони ходил вокруг нас, крадучись, шипя на останки Орландо. Черри в своем мехе была невредима, даже без следов крови. Наверное, я дольше, чем мне кажется, стояла там, высасывая жизнь Орландо Кинга. Достаточно, чтобы они сорвали цепи, достаточно, чтобы они перекинулись и исцелились. И висящие мужчины тоже меняли облик. С переменой они разрывали цепи, залечивали раны и падали на землю в пятнистом мехе, с когтями. Они обнюхивали останки Орландо, издавая странные лающие звуки, а он все кричал. Голос Мики прозвучал как сквозь шерсть, грубовато в этом новом обличии: — Твои глаза как ночное небо, полное звезд. Мне не нужно было зеркало, чтобы понять, о чем он. Глаза у меня были черные, бездонные и темные с далеким светом звёзд в этой темноте. Такие глаза были у Обсидиановой Бабочки, а мои глаза стали такими, когда она коснулась меня своей силой. Открылась дальняя дверь, и ввалилась волна волков. Шанг-Да и Джемиль тащили между собой Ричарда. Он оставался в облике человека, отказываясь перекидываться и исцеляться. Волки, одни в человеческом облике, другие нет, подходили коснуться меня, лизнуть, припасть передо мной к земле. Они рычали и клацали зубами на иссохшую тварь, вопящую на полу. Джемиль и Шанг-Да помогли Ричарду пройти по комнате и остановиться передо мной и Микой. И только тут я заметила, что у него глаза такие же черные с той же игрой холодных звезд. Я подумала, не такие ли глаза стали сейчас и у Жан-Клода, и прилетевшая мысль сказала мне, что да. Жан-Клод грелся в потоке силы. Ричард смотрел на меня так, будто я переехала его маму. Боль на его лице не была связана с заживающими ранами. Я еще на кусок уменьшила его человеческую сущность — или это у него было такое чувство. Он посмотрел вниз, на вопящую тварь, этими звездными глазами, и спросил: — Как ты могла сделать такое? — Я сделала то, что должна была сделать. Он мотал головой, глядя на это: — Я не настолько хотел жить. — Я хотел, — сказал Мика. Они встретились глазами: черные и зелено-золотые. Что-то вроде бы пробежало между ними, и Ричард снова повернулся ко мне: — Он умирает? — Не совсем так. Он закрыл глаза, и я успела заглянуть в него раньше, чем он поставил щиты. Не ужас заставил его побледнеть — тот факт, что прилив силы был лучшим ощущением, испытанным им за всю жизнь. Щиты его закрыли, но глаза остались бездонно-черными. — Уведите меня отсюда. — Перекинься, Ричард, исцелись, — сказала я. Он только качнул головой: — Нет. — Черт побери, Ричард! Он только еще раз повторил: «Нет», потом Джемиль и Шанг-Да повели его к двери. Я смотрела вслед, но не пыталась его окликнуть. Изо всех сил стараясь не думать о нем, я опустилась на колени возле обтянутого кожей скелета, в который превратила Орландо Кинга. Я знала, как вернуть ему его энергию, и это тоже будет своего рода прилив силы, но Орландо хотел умереть, а Химеру опасно оставлять в живых. Я сделала, что хотел Орландо, и вынесла приговор Химере. Еще раз я вызвала свою магию, влила ее в эту страдающую и вопящую тварь и выпустила душу. Она вспорхнула мимо меня невидимой птицей, и тело испустило долгий свистящий вздох, который часто бывает последним звуком. Орландо Кинг умер неузнаваемым — разве что по отпечаткам зубов. Мика помог мне встать — он снова вернулся в человеческий облик. Я бы сказала, что Мика превращается легче любого другого, если бы не видела Химеру. Он втянул меня в круг своих рук, и я прижалась лицом к его голой шее, втянула запах его кожи, и ardeurвзметнулся во мне, будто ждал того. У него руки покрылись гусиной кожей, и он нервно засмеялся: — Не знаю, гожусь ли я на это. У меня был трудный день. Я обняла его за спину, прижалась лицом к груди, чтобы услышать сильное и ровное биение сердца. И по совершенно непонятной мне самой причине заплакала, и ardeurсмыло потоком слез и рук. Рук не только Мики, но и волков, и гиен, и леопардов, которые не послушались и приехали драться. И наконец, Зика и бывших с ним полулюдей. Все меня трогали, метили запахом, слезами, смехом. Мы смеялись и плакали, выли и рычали, издавали все звуки, которые только хотели. Ричард пропустил отличный праздник победы.Эпилог
Ричард все-таки сделал меня своим Больверком. Но его подругой я быть перестала. Не могу даже сказать, расстроило это меня или нет. Он свободен выбрать себе другую лупу, хотя я не уверена, что стая с ним согласится. Кажется, я их всех вполне устраиваю. Мой первый приказ как Больверка Клана Трона Скалы был казнить Джейкоба. Пэрис до сих пор жива — по настоянию Ричарда. Я считаю это ошибкой, но он у нас Ульфрик. Ну и ладно. В полнолуние я не покрылась мехом. Очевидно, Жан-Клод был прав насчет того, что леопард — мой подвластный зверь, как Дамиан — мой слуга-вампир. Я приобретаю способности Мастера Вампиров — кто бы мог подумать. Змеелюди и Марко погибли в бою. Остальные оборотни Химеры разошлись по соответственным группам. У нас теперь есть коалиция оборотней, задача которой — обеспечить между группами лучшее взаимопонимание. Я председатель, хотя пыталась отвертеться от этой должности. Мика и его пард остались в городе. Мы с Микой продолжаем встречаться, если можно так назвать жизнь в одном доме и спанье в одной постели. Но с Жан-Клодом я не рассталась — встречаюсь теперь с обоими. Я — человек-слуга Жан-Клода и больше не могу от этого прятаться. Жан-Клод тоже не ужасался тому, что я сделала с Орландо Кингом. Ему было приятно, приятно, что мы победили, что мы все выжили. Они с Микой вроде ладят пока что. Я жду, что вот-вот в стену прилетит второй сапог и они набросятся друг на друга, но пока что все в порядке. Мы спасли Джозефа, Царя львов, и его жена все еще беременна, уже четыре месяца миновало, и пока так и остается — рекорд. Нарцисс оказался гермафродитом, и он тоже беременный. Я не уверена, что следует разводить эту породу, особенно учитывая, кто отец, но меня не спрашивают. Царь кобр и его сын оба погибли — их убили сразу, как только Химера их сломал. Я просыпаюсь между Микой и Натэниелом. Нельзя питать ardeurкаждый день от одного и того же мужчины, пусть и ликантропа. Вот почему говорят, что суккубы и инкубы убивали своих жертв. Действительно можно залюбить человека до смерти — в буквальном смысле. Поэтому я кормлюсь на Мике и Натэниеле. Мика у меня Нимир-Радж, а Натэниел — pomme de sang.Нет, с Натэниелом я не имею сношений. Оба они довольны такой организацией, хотя я все еще никак не могу привыкнуть. И все еще надеюсь, что ardeurпройдет. Люди Белль Морт связались с Жан-Клодом. Договорились о визите Мюзетт, одной из лейтенантов Белль. Услышав ее имя, Ашер и Жан-Клод побледнели. Ронни ужасается, что меня чуть не убили, но это не заставило ее быть разумнее по вопросу о моей личной жизни. И мы снова очень редко видимся. Может быть, Мика станет моим новым партнером для тренировок — не поймите меня неправильно. Я все еще люблю Ричарда, но это не играет роли. Тут ничего не выйдет. Он не может принять себя такого, как есть, да и меня тоже. Никому из нас не переменить свою природу, а мне уже и не хочется. Мика принимает меня такой, как есть, целиком. Он любит меня всю — от игрушечных пингвинов до хладнокровной прагматичности. Его, как и Жан-Клода, не напрягают мертвые тела на полу. Я надеюсь, что Ричард когда-нибудь придет к миру с самим собой, но это уже не моя проблема. Безопасность стаи я буду обеспечивать с ним или без него. В общем, когда я просыпаюсь на шелковых простынях, я знаю, что я у Жан-Клода. Если на чисто хлопковых, то я у себя дома. Но где бы я ни была, Мика всегда со мной. Я засыпаю, уткнувшись в его гладкую теплоту, вдыхая медовую сладость его кожи. Иногда простыни пахнут одеколоном Жан-Клода, иногда нет. Иногда у Мики на теле два аккуратных следа клыков, и я чувствую, как Жан-Клод у себя в гробу устраивается на день, довольный и сытый, полный секса от меня и крови от Мики. Жизнь чертовски хороша, даже если ты мертв.Лорел Гамильтон Лазоревый грех
«Cerulean Sins» 2003, перевод М. Левина Привет, люди! Я — Анита Блейк. Кто-то из вас меня знает, кто-то — нет. (Кто уже бывал в моем мире, может начать читать прямо со следующего абзаца.) Есть люди, которые называют меня миловидной. Бывают дни, когда я с этим согласна, бывают — когда нет. Другие говорят мне, что я красивая. Этому я не верю начисто. Хорошенькая — может быть, как любая другая девушка — если эта другая девушка таскает с собой пистолет и якшается с чудовищами. Я — консультант городского и федерального управлений по расследованию событий с противоестественной подоплекой. Еще у меня есть лицензия истребителя вампиров. На хлеб я зарабатываю, поднимая мертвецов. Совершенно стандартная карьера. То, о чем говорится дальше, дело только мое и ничье больше. Личная жизнь. В данный момент у меня отношения с Жан-Клодом, Мастером вампиров города Сент-Луиса, и Микой, оборотнем, царем леопардов местного парда. Отношения. Очень приятный эвфемизм. Мой бывший бойфренд и — недолгое время — жених — вервольф-альфа по имени Ричард, тоже поблизости, хотя сейчас у нас любой разговор мгновенно превращается в перепалку. Говорят, что любовь преодолевает все. Так вот — врут. Слишком мрачно? Ну, извините. Недавно я узнала, что у меня больше видов силы, чем я думала, — не просто способность поднять зомби-другого. Я еще точно не знаю, что умеет моя сила делать или как ею управлять. Но она оказывается очень кстати в тех случаях, когда нельзя разобраться с помощью пистолета. Вот, например: однажды в Сент-Луисе появилась прекрасная, светловолосая, невинного вида и совершенно отвязная кровососка, которую Совет вампиров послал проверить, что там делает Жан-Клод. Надо было мне убить ее на месте — сразу, как только увидела. И ее госпожу в Европе, которая все играет в разные игры с моим сознанием. И противоестественного серийного убийцу, оставлявшего по всему городу кровавый след с кусками мяса. Работа большая, даже для меня. Так что устраивайтесь поудобнее, пристегивайтесь — и вперед на моем с иголочки новом джипе. (Предыдущий съели гиены-оборотни. Нет, правда.) И не высовывайте из окон руки, локти и вообще ничего. Никогда не знаешь, кто и что там снаружи ждет шанса вцепиться зубами. Искренне Ваша Анита Блейк.Глава 1
Было начало сентября — горячее время в нашей работе по подъему мертвецов. Такое впечатление, что с каждым годом хэллоуинская горячка начинается все раньше и раньше. Каждый аниматор в «Аниматорз инкорпорейтед» был загружен под завязку. Я тоже не была исключением — мне предлагали работы столько, что даже при моем умении обходиться без сна справиться невозможно было. И мистер Лео Харлан должен был вообще сказать спасибо, что его приняли. Но по его виду никак не скажешь, что он благодарен. Честно говоря, по его виду ничего вообще нельзя было сказать. Он был средним — среднего роста, волосы темные, но не слишком. Лицо не слишком бледное и не слишком загорелое. Глаза карие, но какого-то трудноразличимого оттенка. В общем, самой примечательной чертой мистера Харлана было то, что в нем не было вообще никаких примечательных черт. И костюм темный, консервативный — наряд бизнесмена, который в ходу уже двадцать лет и останется таковым еще лет двадцать. Белая рубашка, аккуратно завязанный галстук, руки не слишком большие, не слишком маленькие, ногти не запущены, но и маникюра нет. Внешний вид его говорил столь мало, что это само по себе было интересно и вызывало неопределенное беспокойство. Я поднесла к губам кофейную чашку с девизом: «Подсунь мне декаф, и я тебе голову оторву». Я ее принесла, когда наш босс Берт насыпал в кофеварку кофе без кофеина и никому слова не сказал: думал, мы не заметим. Половина конторы заподозрила у себя мононуклеоз, пока не был раскрыт гнусный заговор Берта. На краю стола стояла чашка с кофе, которую наша секретарша Мэри принесла для мистера Харлана, — на ней была эмблема «Аниматорз инкорпорейтед». Хотя он просил черного, пил он его так, будто ему безразличен вкус. Пил из вежливости, и только. Я приложилась к своей чашке, хорошо заправленной сливками и сахаром в компенсацию предыдущей бессонной ночи. Кофеин и сахар — два основных ингредиента питания. И голос у него был такой же, как и все остальное, — настолько ординарный, что казался экстраординарным. Ни малейшего акцента, никакого указания на регион или страну. — Я хотел бы, чтобы вы подняли моего предка, миз Блейк. — Вы это уже говорили. — Кажется, вы мне не верите, миз Блейк. — Скажем так: сомневаюсь. — Зачем мне было бы сюда приходить и лгать вам? Я пожала плечами: — Иногда люди так делают. — Я заверяю вас, миз Блейк, что говорю вам правду. Беда была в том, что я ему не верила. Может, я параноик, но левая рука под рукавом симпатичного темно-синего жакета у меня перекрещена шрамами — от кривого крестообразного ожога, где приложил тавро человек-слуга одного вампира, до полос от когтей ведьмы-оборотня. Плюс еще следы от ножей, тонкие и аккуратные по сравнению с остальным. На правой руке у меня только один шрам — ерунда по сравнению с левой. И есть еще шрамы под синей юбкой и темными колготками. Шелку все равно, натягивают его на гладкую кожу или на шрамы. Нет, я заработала право быть параноиком. — Какого именно предка хотите вы поднять и зачем? — спросила я с приветливой улыбкой, но улыбка получилась не слишком натуральной. Надо бы поработать над техникой улыбки в разговоре с посетителями. Он тоже улыбнулся, и его глаза не улыбались. Улыбка в ответ на улыбку, ничего не значащая мимика. Он снова потянулся за кофейной чашкой, и тут я заметила у него какую-то тяжесть в пиджаке слева спереди. Наплечной кобуры у него не было — ее бы я заметила сразу, но в левом нагрудном кармане лежало что-то потяжелее бумажника. Это могло быть чем угодно, но первая мысль у меня была простая: ствол. А я приучилась доверять первой мысли. Параноиком становишься именно тогда, когда тебя хотят убить. Мой пистолет был у меня в кобуре под левой рукой, что уравнивало положение, но мне не хотелось превращать свой кабинет в салун Дикого Запада. У него пистолет. Может быть. Вероятно. Вообще говоря, это с тем же успехом может быть и портсигар, но я готова была держать пари на что угодно — это оружие. И оставалось либо сидеть и уговаривать себя, что я ошиблась, либо действовать, исходя из того, что я права. Если я ошиблась — потом извинюсь. А если нет — ну, тогда я останусь жива. Лучше быть грубой и живой, чем вежливой и мертвой. Я прервала его рассказ о родословном древе — честно говоря, я его почти не слышала. Все мое внимание было обращено на тяжесть, оттягивающую его карман. Пока я не узнаю, пистолет это или нет, все остальное не важно. Улыбнувшись — и заставив на этот раз улыбку дойти до глаз, — я спросила: — А чем вы занимаетесь, мистер Харлан? Он сделал чуть более глубокий вдох, чуть пошевелился в кресле. Только этим и проявилось его напряжение — если можно так назвать. Первое искреннее, человеческое движение. Вообще-то люди ерзают — он этого не сделал. Людям не нравиться иметь дело с теми, кто поднимает мертвецов. Почему — понятия не имею, но мы вызываем в людях нервозность. Харлан не был нервозным — он вообще был никаким. Просто сидел напротив, глядя на меня приветливо и пусто леденящими неопределенными глазами. Я готова была ставить на то, что он врал о цели своего визита и что он принес с собой оружие. Лео Харлан нравился мне все меньше и меньше. Я медленно поставила чашку на стол, не прекращая улыбаться. То есть освободила руки — это этап номер один. Этап номер два достать оружие — я надеялась, что до этого дело не дойдет. — Я прошу вас поднять одного из моих предков, миз Блейк. И не вижу, какое к этому имеет отношение мой род занятий. — Сделайте мне приятное, — попросила я, все еще улыбаясь, но сама чувствуя, как тает улыбка вокруг глаз. — Почему я должен делать вам приятное? — спросил он. — Потому что иначе я откажусь браться за ваше дело. — Мистер Вон, ваш хозяин, уже взял у меня деньги. Он согласился от вашего имени. Я улыбнулась, на этот раз неподдельно. — Берт на самом деле всего лишь бизнес-менеджер «Аниматорз инкорпорейтед». Большинство из нас — полноправные партнеры, как в адвокатской конторе. Деловой частью работы по-прежнему занимается Берт, но он уже мне не хозяин. У него лицо стало еще спокойнее, если только это возможно, еще непроницаемее. Оно стало похоже на плохую картину — такую, где соблюдена вся техника, но нет ощущения жизни. Те люди, у которых я наблюдала такое умение, были довольно страшными экземплярами. — Я не знал об изменении вашего положения, миз Блейк. Голос его стал на тон ниже, но оставался таким же пустым, как и лицо. Во мне уже сработали все сигналы тревоги, плечи напряглись от желания выхватить пистолет. Руки потянулись вниз непроизвольно — лишь когда его руки легли на подлокотники кресла, я сообразила, что делаю. Мы оба выбирали наилучшее положение для выхватывания оружия. Вдруг в комнате стало напряженно — будто ударила тяжелая невидимая молния. Сомнений более не оставалось. Я видела это в его пустых глазах, в едва заметной улыбке на лице. Настоящей, не фальшивой улыбке, не притворной. Секунды отделяли нас от самого реального действия, которое может один человек предпринять в отношении другого. Мы готовы были друг друга убить. Я смотрела не в его глаза, а на корпус, ожидая движения. Мы оба уже знали точно. В этом тяжелом, тугом напряжении его голос прозвучал как камень, упавший в глубокий колодец. Такой голос, что я чуть не схватилась за оружие. — Я — киллер на контракте, но явился сюда не за вами, Анита Блейк. Я не отрывала глаз от его плеч и корпуса, напряжение не ослабло ни на йоту. — И зачем мне это знать? Я сказала это еще тише, чем он, почти на уровне дыхания. — Потому что я не приехал в Сент-Луис убивать кого-нибудь. Я действительно имею интерес поднять своего предка из мертвых. — Зачем? — Я все так же не отрывала от него глаз. — Даже у наемных убийц может быть хобби, миз Блейк. Голос у него был абсолютно нормальный, но тело — совершенно неподвижно. Я как-то вдруг поняла, что он старается меня не напугать. Тут я позволила себе бросить беглый взгляд на его лицо. Все такое же пустое, неестественно неподвижное, но и еще что-то... какой-то след юмора. — Что такого смешного? — спросила я. — Я не знал, что явиться к вам на прием — значит искушать судьбу. — Что вы хотите этим сказать? Я пыталась удержать остроту напряжения, но она ускользала. Он говорил так обыкновенно, так обыденно, что трудно было удержаться за мысль выхватить пистолет и разнести собственный офис. Вдруг это показалось как-то глупо... и все же, если поглядеть в эти мертвые глаза, которые юмор никак не мог заполнить до конца, то не так уж и глупо. — В этом мире есть люди, миз Блейк, которые были бы очень рады видеть меня мертвым. Есть люди, потратившие солидные деньги и усилия, чтобы обеспечить такой поворот событий, но никто даже и близко к результату не подошел — до сегодняшнего дня. Я мотнула головой: — Это не было близко. — В обычных обстоятельствах я бы с вами согласился, но мне кое-что было известно о вашей репутации, и потому я не стал надевать пистолет обычным образом. Вы заметили его, когда я наклонился вперед и он оттянул пиджак? Я кивнула. — Если бы нам пришлось выхватывать оружие, то из вашей кобуры это можно сделать на пару секунд быстрее, чем из этой фигни во внутреннем кармане. — Зачем же вы его с собой взяли? — Я не хотел вас нервировать, придя сюда вооруженным, но без оружия я вообще никуда не хожу. Так что я решил положить его так, чтобы вы не заметили. — Я действительно чуть его не просмотрела. — Спасибо за комплимент, но мы оба знаем правду. Я не была так уж уверена, что он прав, но не стала спорить. В этом нет необходимости, раз я и так побеждаю. — И чего вы хотите на самом деле, мистер Харлан, если вас на самом деле так зовут? Он улыбнулся: — Как я уже говорил, я действительно хочу поднять своего предка из мертвых. В этом я не солгал. — Он задумался на секунду. — Странно, но я не солгал ни в чем. — Вид у него был озадаченный. — Уже очень давно такого не было. — Мои соболезнования, — сказала я. — Что? — нахмурился он. — Трудно, я думаю, никогда не иметь возможности говорить правду. Меня бы это очень изматывало. Он улыбнулся — тот же легкий изгиб губ, который казался его настоящей улыбкой. — И не думал я об этом уже тоже очень давно. — Он пожал плечами. — Наверное, к такому просто привыкаешь. Теперь настала моя очередь пожимать плечами. — Может быть. Так какого предка хотите вы поднять и почему? — Почему — что? — Почему вы хотите поднять данного конкретного предка? — Это имеет значение? — Да. — А в чем дело? — Я считаю, что мертвых не следует беспокоить, если нет на то серьезных оснований. Та же легкая улыбка. — В вашем городе есть аниматоры, которые каждый вечер поднимают зомби на потеху публике. Я кивнула: — И я — не из их числа. Они сделают все, что вы хотите, или почти все, за сходную цену. — Могут они поднять труп почти двухсотлетней давности? Я покачала головой: — Это не тот класс. — Я слышал, что аниматор может поднять почти любой труп, если пойдет на человеческую жертву. Он произнес это абсолютно спокойным голосом. Я снова покачала головой: — Не всему верьте, что слышите, мистер Харлан. Некоторые аниматоры действительно могут поднять труп возрастом в несколько сотен лет с помощью человеческой жертвы. Это, конечно, убийство, а потому незаконно. — Слухи говорят, что вы такое делали. — Слухи могут говорить все, что им взбредет в голову. Я человеческих жертв не приношу. — Значит, вы не можете поднять моего предка, — сказал он. — Этого я не говорила. У него чуть шире раскрылись глаза. — Вы можете поднять почти двухсотлетний труп без человеческой жертвы? Я кивнула. — Об этом до меня тоже доходил слух, но я ему не поверил. — То есть вы поверили, что я приношу человеческие жертвы, но не поверили, что я сама по себе могу поднять двухсотлетнего мертвеца. Он пожал плечами: — Я привык, что люди убивают людей. Но никогда не видел никого, кто восстал бы из мертвых. — Это вам повезло. Он улыбнулся, и даже глаза его чуть оттаяли. — Так вы поднимете моего предка? — Если вы мне назовете достаточно весомую причину. — А вас трудно отвлечь, миз Блейк, правда? — Уж очень я настырная, — улыбнулась я. Может быть, я слишком много времени провожу с плохими людьми, но теперь, когда я знала, что Лео Харлан здесь не для того, чтобы убивать меня или кого-нибудь еще в нашем городе, у меня с ним не было проблем. Почему я ему поверила? По той же причине, по которой не поверила сначала. Инстинкт сработал. — Я проследил историю своей семьи в этой стране докуда смог, но первый мой предок во всех официальных документах отсутствует. Я думаю, он с самого начала назвался чужим или вымышленным именем. Пока я не буду знать настоящего, я не могу проследить свои корни в Европе. А мне очень хочется это сделать. — Поднять его, спросить его настоящее имя и истинную причину прибытия в страну, а потом положить обратно? — спросила я. — Именно так, — кивнул Харлан. — Что ж, причина вполне разумная. — Так вы это сделаете? — спросил он. — Да, но это недешево обойдется. В этой стране я, пожалуй, единственный аниматор, который может поднять мертвеца такой давности без человеческой жертвы. Некоторая монополия на рынке, если вы понимаете, что я имею в виду. — Я в своем роде настолько же мастер в своей работе, миз Блейк, как вы в своей. — Он попытался принять скромный вид — не получилось. Он весь излучал самодовольство, вплоть до этих обыкновенных и пугающих карих глаз. — Я могу заплатить, миз Блейк, за это не опасайтесь. Я назвала возмутительную сумму. Он и глазом не моргнул, а полез в карман пиджака. — Не надо, — предупредила я. — За кредитной картой, миз Блейк, ничего больше. Он вытащил руки и раздвинул пальцы, чтобы мне было видно. — Оформить документы и заплатить вы можете в приемной. А меня ждут следующие посетители. Он едва не улыбнулся. — Да, конечно. И встал. Я тоже встала. Руку никто из нас не протянул. Он замялся у двери, я остановилась позади, не провожая его до выхода, как обычно делаю. Место для маневра, сами понимаете. — Когда вы сможете сделать эту работу? — На этой неделе я занята плотно. Может быть, смогу втиснуть вас в следующую среду. Может быть, в четверг. — А что случилось с понедельником и вторником следующей недели? — спросил он. Я пожала плечами: — Все заказано. — Вы сказали — я цитирую: «Я плотно занята на этой неделе». А потом вы сказали о следующей среде. Я снова пожала плечами. Было время, когда я совсем не умела врать. Я и сейчас не мастер, но уже по другим причинам. Я сама ощутила, как у меня глаза становятся плоскими и пустыми, когда произнесла: — Я хотела сказать, что у меня занято почти все время на ближайшие две недели. Он уставился на меня так, что мне захотелось поежиться. Подавив этот порыв, я ответила на его взгляд невинно-дружелюбным взглядом. — Ближайший вторник — ночь полнолуния, — сказал он тихо. Я моргнула, стараясь не показать, что он застал меня врасплох. Это, я думаю, получилось, но язык жестов меня подвел. Руки согнулись, плечи напряглись. Вообще-то люди замечают лишь язык лица, а не тела, но Харлан замечал все. Вот черт! — Ну да, полнолуние, радостные прыжки на лужайке. Так что? Голос у меня был настолько безразличен, насколько мне это удалось. Он улыбнулся своей фирменной легкой улыбкой. — Вы не очень хорошо умеете изображать невинность, миз Блейк. — Это да. Но так как я ничего не изображаю, то у меня с этим нет проблем. — Миз Блейк, — сказал он голосом почти уговаривающим, — не оскорбляйте мой интеллект. Я проглотила слова: «Но это же слишком легко». Во-первых, это никак не было легко. Во-вторых, мне очень не нравилось, куда повернули его расспросы. Но помогать ему, добровольно выдавая информацию, я не стану. Меньше говори — это раздражает собеседника. — Я не оскорбляю ваш интеллект. Он слегка нахмурился — думаю, тоже от души, как раньше чуть улыбался. Из-под маски проглянул истинный Харлан. — А еще слухи говорят, что вы уже несколько месяцев в ночь полнолуния не работаете. Он вдруг стал очень серьезен. Не зловеще-серьезен, а так, будто я повела себя невоспитанно, забыла, скажем, застольные манеры, и он меня поправляет. — Может быть, я викканка. Вы же знаете, что для них полнолуние — священный день. Точнее, ночь. — А вы викканка, миз Блейк? Устать от словесных игр — на это мне много времени не надо. — Нет, мистер Харлан. — Так почему же вы не работаете в ночь полнолуния? Он всматривался мне в лицо, изучал его, будто по какой-то причине ответ для него был важнее, чем следовало бы. Я знала, чего он от меня ждет. Он ждет признания, что я оборотень какого-то вида. Трудность в том, что сознаться я не могла, потому что это неправда. Я стала первой человеческой Нимир-Ра у леопардов, их королевой, за всю историю всех пардов. Леопарды мне достались в наследство, когда я убила их прежнего вожака, чтобы он меня не убил. Еще я была Больверком местной стаи волков. Больверк — это больше, чем телохранитель, и меньше, чем палач. В основном его работа сводится к тому, чтобы делать то, чего Ульфрик делать не может или не хочет. Местным Ульфриком был Ричард Зееман. Пару последних лет мы с ним то сходились, то расходились, и сейчас разошлись очень, очень далеко. Последней брошенной мне репликой была такая: «Я не хочу любить женщину, которой среди чудовищ комфортнее, чем мне». И что я могла на это сказать? Что вы могли бы на это сказать? Убей меня бог, если я знаю. Говорят, что любовь преодолевает все. Врут. Но раз я Нимир-Ра и Больверк, то есть люди, от меня зависимые. И я, чтобы быть в их распоряжении, в полнолуние беру выходной. Достаточно простая вещь, как видите, но ничего такого, о чем я хотела бы информировать Харлана. — Иногда я беру выходной, мистер Харлан. Если он совпадает с полнолунием, то заверяю вас, это чисто случайно. — Ходят слухи, что несколько месяцев назад вас порвал оборотень и теперь вы — одна из них. Он говорил по-прежнему спокойно, но к этому заявлению я была готова. И лицо, и тело у меня были на этот раз спокойны, потому что он ошибся. — Я не оборотень, мистер Харлан. Он чуть прищурился: — Я вам не верю, миз Блейк. Я вздохнула: — Честно говоря, мне все равно, верите вы мне или нет, мистер Харлан. Оборотень я или нет — это никак не влияет на то, насколько хорошо я поднимаю мертвых. — Слухи утверждают, что вы — лучший из аниматоров, но вы мне сами сказали, что слухи ошибаются. Вы действительно такой хороший аниматор, как говорят? — Еще лучше. — Опять же по слухам, вы однажды подняли целое кладбище. Я пожала плечами: — Такими разговорами вы можете вскружить девушке голову. — То есть вы подтверждаете, что так и было? — Это важно? Позвольте мне повторить: я могу поднять вашего предка, мистер Харлан. Я — один из немногих, если не единственный аниматор в этой стране, который может это сделать, не прибегая к человеческой жертве. — Я улыбнулась профессиональной улыбкой — яркой, светлой и лишенной какого-либо выражения, как электрическая лампочка. — Вас устроит следующая среда или четверг? Он кивнул: — Я оставлю вам номер своего сотового телефона. Можете звонить мне в любое время суток. — Вам срочно? — Скажем так: я никогда не знаю, когда может поступить предложение, перед которым мне трудно будет устоять. — Дело не только в деньгах, — предположила я. Он снова улыбнулся своей улыбкой: — Да, дело не только в деньгах, миз Блейк. Денег у меня достаточно, но работа, в которой есть новый интерес... и новые задачи, — такую работу я ищу всегда. — Вы бы поосторожнее со своими желаниями, мистер Харлан. Всегда есть кто-то, кто больше тебя и злее тебя. — Я такого пока не обнаружил. Тут я улыбнулась: — Либо вы страшнее, чем кажетесь, либо вам просто не попадались те, кто надо. Он поглядел на меня долгим взглядом, пока у меня улыбка не сползла с лица, и его мертвые глаза встретились с такими же моими. Меня заполнил колодец тишины — колодец мира, в который я погружаюсь, когда убиваю. Огромная пустота, наполненная белым шумом, где ничего не болит и ничего не остается. Глядя в пустые глаза Харлана, я гадала, есть ли у него в голове та же пустота с тем же белым шумом. Я чуть не спросила, но промолчала, потому что на миг у меня мелькнула мысль, что он врал, врал все это время, и сейчас попытается выхватить пистолет из кармана. Это объяснило бы, зачем ему нужно знать, не оборотень ли я. Миг-другой мне казалось, что сейчас мне придется убить мистера Лео Харлана. Я не боялась теперь, не нервничала, я просто приготовилась. Ему выбирать — жить ему или умереть. И ничего не осталось, кроме медленной вечности, спрессованной в секунду, ту секунду, где принимаются решения и обрываются жизни. Но он встряхнулся, почти как птица, оправляющая перья. — Я чуть было не собрался напомнить, что я сам по себе довольно страшная личность, но решил этого не делать. Было бы глупостью продолжать такую игру — как тыкать палкой в гремучую змею. Я все еще глядела теми же пустыми глазами, все также оставаясь в колодце тишины. И голос мой прозвучал медленно и осторожно, совпадая с ощущениями тела: — Я надеюсь, вы не солгали мне сегодня, мистер Харлан. Он снова едва заметно улыбнулся: — Я тоже надеюсь, миз Блейк. Я тоже. С этими странными словами он осторожно открыл дверь, не сводя с меня глаз. Потом повернулся и быстро вышел, закрыв дверь плотно, а я осталась стоять. Не страх вызвал у меня слабость, а спад адреналина. Я зарабатываю на жизнь поднятием трупов и являюсь официальным истребителем вампиров. Уже одно это разве не достаточно оригинально? Или мне еще положено привлекать к себе страшных клиентов? Я знаю, надо было сказать Харлану, что дело не выгорит, но я ему сказала правду. Я действительно могу поднять этого зомби, а больше никто в стране не может — без человеческой жертвы. А я не сомневалась, что, откажи я ему, Харлан найдет другого исполнителя. Такого, у которого нет ни моих способностей, ни моих принципов. Иногда приходится иметь дело с дьяволом не потому, что хочешь, а потому что иначе он найдет себе другого.Глава 2
Кладбище Линдел было современным заведением, где надгробные камни невысоко поднимаются над землей, а цветы высаживать не разрешается. Поэтому здесь легче косить газоны, но местность получается гнетуще пустой. Одна только плоская земля и продолговатые контуры в темноте. Пусто и безлико, как на обратной стороне луны, и примерно столь же жизнерадостно. Нет, по мне так лучше кладбище с гробницами и склепами, с каменными ангелами, рыдающими над портретами детей, Матерь Скорбящая, молящаяся за нас всех, подняв глаза к небу. Кладбище должно как-то напоминать прохожим, что на свете есть небо, а не только дыра в земле, заваленная камнем. Я приехала поднимать из мертвых Гордона Беннингтона, потому что страховая компания «Фиделис» надеялась, что смерть его была самоубийством, а не несчастным случаем. На карту была поставлена многомиллионная страховая премия. Полиция определила смерть в результате несчастного случая, но «Фиделис» не хотела соглашаться. Компания предпочла выложить мой довольно существенный гонорар в надежде сохранить миллионы. Моя работа стоит дорого, но не настолько. Учитывая, сколько в противном случае предстояло потерять, это могло окупиться. На кладбище собрались три группы машин. Две из них стояли не менее чем в пятидесяти футах друг от друга, поскольку и миссис Беннингтон, и Артур Конрой — главный юрист компании «Фиделис» — имели каждый на руках судебное постановление о запрете на контакты друг с другом. Третья группа состояла из двух машин, припаркованных между двумя первыми. Полицейские машины, одна с мигалкой и опознавательными знаками, другая — без. Не спрашивайте меня, откуда я знаю, что вторая — тоже полицейская. Ну вот такой у нее вид. Я припарковалась чуть позади первой группы машин и вылезла из своего новенького с иголочки джипа «Гранд-Чероки», купленного в основном на деньги, полученные за мой покойный джип «Кантри-Сквайр». Страховая компания не хотела оплачивать мою претензию — не верили, что машину сожрали гиены-оборотни. Посылали своих людей делать фотографии, обмерять и смотреть пятна крови. В конце концов они заплатили, но полис мне уронили существенно. Я теперь выплачиваю месяц за месяцем другой компании, которая даст мне полный полис — если только я смогу не угробить еще одну машину в течение двух лет. Шансы на это хилые. И мои симпатии — на стороне семьи Гордона Беннингтона. Да и кто мог бы симпатизировать страховой компании, которая жмется заплатить вдове с тремя детьми? Ближайшие ко мне автомобили, как выяснилось, принадлежат «Фиделис». Ко мне подошел Артур Конрой, вытягивая руку для приветствия. Он был самого высокого роста из тех, когда человека еще можно назвать коротышкой. Редеющие светлые волосы мобилизованы расческой на прикрытие лысины, будто они и в самом деле могли ее скрыть, большие серые глаза — в обрамлении серебряной оправы очков. Будь у него брови и ресницы чуть потемнее, глаза были бы лучшей его чертой. Но они были так велики и не украшены, что он даже чуть напоминал лягушку. Впрочем, быть может, я пристрастна из-за своей нелюбви к страховым компаниям. Быть может. Конроя сопровождала почти сплошная стена мужчин в темных костюмах. Я пожала ему руку и поглядела за его плечо на двух шестифутовых с довеском ребят. — Телохранители? — Как вы узнали? — выкатил глаза Конрой. Я пожала плечами: — По их виду, мистер Конрой. Я пожала руку еще двоим представителям «Фиделис», а телохранителям руку протягивать не стала. Они вообще-то рукопожатиями не обмениваются, даже если предложить. Не знаю — то ли чтобы не разрушать образ крутого парня, то ли чтобы не занимать руку. В общем, я не предложила, и они тоже. Однако темноволосый, почти такой же в плечах, как я в длину, улыбнулся. — Значит, вы — Анита Блейк. — А вы? — Рекс. Рекс Кандуччи. Я приподняла брови: — Рекс — это настоящее имя? Он засмеялся — взрывом того смеха, которым так любят смеяться мужчины, особенно насчет женщин. — Нет. Я не стала спрашивать, какое настоящее имя — наверное,что-то неподходящее, вроде Флоренс или Рози. Вторым телохранителем был молчаливый блондин, глядящий на меня маленькими светлыми глазками. Мне он не понравился. — А вы? — спросила я. Он мигнул, будто мой вопрос застал его врасплох. Обычно люди не замечают телохранителей — одни от страха, другие просто не знают, что с ними делать, потому что никогда ни одного не видели, а третьи — потому что видели и относят их к мебели, на которую не обращаешь внимания, пока она не понадобится. — Бальфур, — ответил он после некоторого колебания. Я подождала, но он ничего не добавил. — Бальфур — только имя? Как у Мадонны или Шер? — спросила я. Он прищурился, плечи напряглись. Слишком его легко раздразнить. Он уставился на меня зловеще сверху вниз, но был он всего лишь быком. Выглядит внушительно и знает это, а больше, пожалуй, и ничего. — А я думал, что вы выше, — вмешался Рекс. Он сказал это шутливым радостным голосом, как полагается при знакомстве. Бальфур развернул плечи, напряжение ушло. Они наверняка раньше вместе работали, и Рекс знал, что его напарник — не самый терпеливый в компании. Я посмотрела в глаза Рекса. Бальфур, если начнется заваруха, будет проблемой — он склонен излишне реагировать. Рекс такого не сделает. Послышались повышенные голоса, среди них один женский. О черт! Я ведь сказала адвокатам миссис Беннингтон придержать ее дома. Они либо пропустили мои слова мимо ушей, либо не смогли удержать эту победительную личность. Симпатичный полисмен в штатском обращался к ней спокойным голосом, но в нем слышался подспудный рокот — он явно старался удержать ее на расстоянии законных пятидесяти футов от Конроя. Неделю назад она уже влепила адвокату пощечину, и он автоматически ответил тем же. Тогда она двинула его кулаком в челюсть и посадила на задницу. Тут-то их и развели судебные приставы. Я при всех этих спектаклях присутствовала, потому что я вхожу до некоторой степени в решение суда. Сегодня вопрос будет решен. Если Гордон Беннингтон встанет из мертвых и скажет, что погиб случайно, «Фиделис» придется заплатить. Если признает самоубийство, миссис Беннингтон ничего не получит. Я ее называю «миссис» по ее настоянию. Когда я попыталась назвать ее «миз Беннингтон», она чуть мне голову не откусила. Она не из этих освобожденок. Она хочет быть женой и матерью и гордится этим. Я была за нее рада: больше свободы для нас, остальных. Вздохнув, я пошла по белому гравию дорожки на звук голосов. Проходя мимо копа в мундире, прислонившегося к машине, я кивнула и поздоровалась. Он кивнул в ответ, не отрывая глаз от юристов страховой компании. Может, ему было велено следить, чтобы они не подходили, или ему просто не понравился размер Рекса и Бальфура. Каждый из них был потяжелее его фунтов на сто. Он для полисмена был слишком субтилен, и еще у него на лице было то выражение, будто он работает недолго и пока не решил, нравится ему эта работа или нет. А миссис Беннингтон орала на спокойного сотрудника, который загораживал ей путь: — Эти сволочи ее наняли, и она сделает, что они скажут. Она заставит Гордона соврать, попомните мое слово! Я вздохнула. Я давно всем объяснила, что мертвые не лгут. Но мне, кажется, поверил только судья да копы. «Фиделис», наверное, считала, что мой гонорар гарантирует им исход, да и миссис Беннингтон, пожалуй, тоже. Наконец-то она смогла разглядеть меня за широкими плечами копа — на каблуках она была выше его. То есть она была высокой, а он — не очень. Пять футов девять дюймов — максимум. Она попыталась отпихнуть его с дороги, вопя уже на меня. Он чуть сдвинулся, перегораживая ей путь, но хватать ее руками не стал. Она заколотила по его плечу и наморщила брови — при этом на миг прекратила вопить. — Уберитесь с моей дороги! — рявкнула она. — Миссис Беннингтон! — пророкотал его глубокий голос. — Миз Блейк находится здесь по решению суда. Вам придется не мешать ей работать. У него были короткие седые волосы, на макушке чуть подлиннее. Вряд ли это из-за моды, скорее у него давно не было времени заглянуть в парикмахерскую. Она снова попыталась протиснуться и на этот раз схватила его руками, будто собиралась сдвинуть с дороги. Он высоким не был, зато был широкоплеч — этакий мускулистый квадрат. Очень быстро до нее дошло, что ей его не отпихнуть, и она попыталась его обойти, все еще настроенная поделиться со мной своими характеристиками и соображениями. Ему пришлось схватить ее за локоть, чтобы не пустить ко мне. Она замахнулась, и в ясной октябрьской ночи его голос прозвучал отчетливо: — Если вы меня ударите, я надену на вас наручники и посажу в машину до конца действия. Она заколебалась, держа занесенную руку, но что-то, наверное, увидела у него в лице, чего не видела я. И это что-то сказало ей, что он так и поступит. Мне было достаточно его интонации. Я бы сделала то, что он сказал. Наконец она опустила руку: — Только тронь меня, и без таблички останешься! — Нанесение побоев сотруднику полиции считается преступлением, миссис Беннингтон, — проговорил он тем же низким голосом. Даже при луне было видно удивление на ее лице — будто она до сих пор не понимала, что есть какие-то правила, относящиеся и к ней. А когда поняла, то резко сбросила давление пара. Она позволила своей команде адвокатов в синих костюмах отвести себя чуть подальше от симпатичного сотрудника полиции. Только я стояла так близко, что услышала: — Будь она моей женой, я бы тоже застрелился. Я засмеялась — не смогла удержаться. Он повернулся, глядя сердитыми глазами. Не знаю, что такое выражалось у меня на лице, но он улыбнулся. — Считайте, что вам повезло, — сказала я. — Я пару раз видала миссис Беннингтон в деле. Я протянула руку. Он пожал ее по-деловому — хорошо, энергично. — Лейтенант Николс. Примите мои соболезнования по поводу необходимости иметь дело с... — ...этой бешеной сукой, — договорила я. — Вы это хотели сказать? Он кивнул: — Именно этими словами. Абстрактно я на стороне вдовы с тремя детьми, которая должна получить свои деньги, — но очень трудно сочувствовать ей персонально, когда с ней знаком. — Я заметила, — ответила я, улыбаясь. Он засмеялся и достал пачку сигарет: — Не возражаете? — Здесь, на открытом воздухе, — нет. К тому же вы это заслужили, разбираясь с очаровательной миссис Беннингтон. Он постучал по пачке, выбивая сигарету привычным жестом опытного курильщика. — Если Гордон Беннингтон встанет из могилы и скажет, что покончил с собой, она взорвется, миз Блейк. Мне не разрешено в нее стрелять, но я не знаю, что еще можно будет сделать. — Может, ее адвокаты на нее сядут. Я думаю, их здесь достаточно, чтобы ее удержать. Он сунул сигарету в рот, продолжая говорить. — От них не будет ни... ни черта толку. Слишком будут трястись за свой гонорар. — Ни х... толку, лейтенант. Вы эту фразу искали. Он снова засмеялся, да так, что пришлось сигарету вынуть изо рта. — Да, именно так. Ни х... толку. Снова сунув сигарету в рот, он вытащил здоровенную металлическую зажигалку, которых сейчас уже не носят. Полыхнуло оранжевое пламя в сложенных лодочкой ладонях — автоматический жест, потому что ветра не было. Кончик сигареты заалел, и лейтенант захлопнул зажигалку и сунул ее обратно в карман. Потом он вынул сигарету изо рта и выпустил длинную струю дыма. Я невольно шагнула назад, отклоняясь от нее, но мы были на открытом воздухе, и миссис Беннингтон — это было достаточно, чтобы кого угодно заставить закурить. Или запить? — А вы не можете позвать людей на подмогу? — спросила я. — Им тоже не будет разрешено ее застрелить, — ответил Николс. Я улыбнулась: — Нет, но они могут встать живой стеной, чтобы она никого больше не стукнула. — Могу позвать еще одного постового, может, двух, но это и все. У нее связи в самых верхах, потому что у нее есть деньги, а завтра может оказаться еще больше. Но еще она при этом офигенно противная. Он выпустил изо рта это слово, которое я передаю как «офигенно», с тем же удовольствием, что и дым. Наверное, при убитой горем вдове приходилось выбирать выражения, и это было ему неприятно. — Ее политическое влияние несколько меркнет? — спросила я. — В газетах на всю первую страницу показали фотографии, как она лупит Конроя по морде. Власти опасаются скандала и совершенно не хотят оказаться в самой буче. — Так что они отстранятся, если она сделает что-нибудь еще похуже, — заключила я. Он очень, очень глубоко затянулся, держа сигарету как держат косяк, и дымок струился у него из носа, когда он сказал: — Отстранятся, вот именно. Подходящее слово. — С тонущего корабля... Он снова засмеялся и даже не выдохнул дым до конца, потому что поперхнулся, но вроде бы не заметил. — Не знаю, то ли вы действительно так остроумны, то ли мне надо было посмеяться. — Это стресс. Обычно людям со мной совсем не смешно. Он покосился на меня неожиданно светлыми глазами. Я готова была ручаться, что при свете дня они голубые. — Я слыхал о вас, что вы обычно — гвоздь в сапоге и многих успели погладить против шерсти. — Нельзя же требовать от девушки слишком многого, — пожала плечами я. Он улыбнулся: — Но те же люди, что называли вас гвоздем в сапоге говорили, что работать с вами над делом — совсем другой коленкор. На самом деле, миз Блейк, — он отщелкнул сигарету на землю, — они говорят, что скорее взяли бы на любую операцию вас, чем многих известных им копов. На это я не знала, что сказать. Более высокой оценки среди полисменов просто не бывает. — Вы меня заставляете краснеть, лейтенант Николс. Я при этих словах от него отвернулась. А он, кажется, разглядывал все еще дымящуюся на земле сигарету. — Зебровски из РГРСП говорит, что вы не часто краснеете. — Зебровски — жизнерадостный и развратный засранец. Он хмыкнул, расхохотался коротко и затоптал сигарету. Тусклое сияние погасло. — Именно такой он и есть. Вы его жену знаете? — Мы знакомы с Кэти. — Никогда не думали, как Зебровски смог ее подцепить? — Каждый раз думаю, когда ее вижу. Он вздохнул: — Я вызову еще одну машину, попрошу двух постовых. Закончить бы поскорее и избавиться от этих людей насовсем. — Аминь. Он пошел звонить. Я пошла собрать свои причиндалы для подъема зомби. Поскольку главным инструментом у меня служит мачете длиннее моего локтя, я его оставила в машине. А то люди пугаются. А сегодня я никак не хочу пугать ни телохранителей, ни нашу славную полицию. Что касается миссис Беннингтон, ее точно ничем не испугать, в этом я не сомневалась. И не сомневалась еще в одном: что бы я ни сделала, она довольна не будет.Глава 3
Комплект для подъема зомби ездит со мной в найковской спортивной сумке. У некоторых аниматоров для этого служат изящные кейсы. Я видела и такие, которые раскрываются в столик, как у фокусника или уличного торговца. А мне лично нужно только упаковаться так, чтобы ничего не сломалось и не поцарапалось, а в остальном мне плевать. Если людям хочется зрелища, пусть идут в «Цирк проклятых» и смотрят, как зомби выползают из могилы, а актеры прикидываются, будто боятся до чертиков. Я вам не массовик-затейник; я аниматор, и это моя работа. Каждый год я отказываюсь от хеллоуинских вечеринок, когда людям хочется, чтобы с боем часов в полночь вставали мертвецы или еще какой-нибудь ерунды. Чем более жуткой становилась моя репутация, тем больше народу ломилось, чтобы именно я их напугала. Я Берту сказала, что могу просто прийти и пригрозить всех перестрелять, и это действительно будет жутко. Он ничего смешного в этом не увидел, но перестал мне предлагать обслуживать вечеринки. Меня учили размазывать мазь по лицу, по рукам и над сердцем. Запах розмарина, как и рождественской елки, все еще вызывал у меня ностальгию, но я больше мазь не применяла. Не раз в случаях крайней необходимости я поднимала зомби без нее, так что в конце концов задумалась. Есть поверье, что она помогает войти в тебя духам и твоя сила при подъеме мертвых увеличится. Но большинство — во всяком случае, в Америке, — придерживается мнения, что запах и прикосновение травяной смеси обостряет парапсихические способности или вообще позволяет им открыться, без чего они не действуют. Но у меня никогда не было трудностей при подъеме мертвых. Мои парапсихические способности всегда шли по линии анимации. Поэтому я мазь с собой вожу — на всякий случай, но не использую. Три веши, которые мне по-прежнему нужны для анимации, — это сталь, свежая кровь и соль. Хотя на самом деле соль используется, чтобы положить зомби обратно в могилу, когда работа окончена. Я свой набор срезала до абсолютного минимума, а недавно срезала еще сильнее. Срезала — в буквальном смысле. На левой руке у меня кусочки пластыря. Я использую прозрачные, чтобы рука не была похожа на руку мумии в загорелом варианте. На предплечье левой руки повязки побольше. Все эти раны нанесены мною самой, и меня это начинает доставать. Свои растущие парапсихические способности я научилась контролировать под руководством Марианны — она была экстрасенсом, когда мы познакомились, а потом стала колдуньей. Сейчас она викканка. Не все колдуньи — викканки, и будь Марианна колдуньей другого толка, мне не пришлось бы себя резать. Марианна как моя учительница разделяла со мной мой кармический долг — по крайней мере в это верила ее группа, точнее, ковен. От мысли, что при каждом подъеме зомби я убиваю животное — три-четыре раза за ночь и почти каждую ночь, — весь ковен вопил, орал, рвал и метал. Для викканок магия крови — черная магия. Но отнимать жизнь ради магии, даже жизнь цыпленка, — очень-очень черная магия. Как может Марианна связываться с таким... воплощением зла? — желали они знать. Чтобы облегчить кармическое бремя Марианны — и свое, как уверял меня ковен, — я старалась поднимать мертвых, никого не убивая. Мне случалось это делать в аварийных ситуациях, когда не было животного для жертвы, и я знала, что это возможно. Но — удивительно, правда? — хоть я и могу делать свою работу, никого и ничего не убивая, без свежей крови она не получится. Магия крови все равно черная магия для викканок, так что же делать? Нашли компромисс: я буду использовать только собственную кровь. Я не была уверена, что это получится, но получалось — по крайней мере с недавно умершими. Начала я с порезов на левом предплечье, но эта практика быстро потеряла свою привлекательность, потому что кровь мне была нужна три-четыре раза за ночь. Тогда я стала колоть пальцы. Для тех, кто умер не раньше полугода назад, этого вроде бы хватало. Но пальцы у меня скоро кончились, а на руке и без того было полно шрамов. И еще я обнаружила, что стала медленнее стрелять левой рукой, потому что пальцы болели как сволочи. Правую я резать не стала бы, потому что замедлить ее движения не могу себе позволить. И я решила, что, как ни жалко мне убивать цыпляточек или козочек для поднятия мертвых, жизнь животного не стоит моей. Вот так. Совершенно эгоистичное решение. Я очень надеялась, что порезы и проколы будут заживать моментально. Благодаря моей связи с Жан-Клодом, Мастером вампиров города, у меня все заживало не быстро, а очень быстро. Кроме этих порезиков. По предположению Марианны, дело в том, что я использую магически заряженный клинок. Но мое мачете мне нравится. И если честно, не на сто процентов я уверена, что смогу поднять зомби каплей крови из пальца без магически заряженного клинка. Это пока еще проблема. Мне, конечно, придется позвонить Марианне и сказать, что я не прошла викканский тест на добро. Почему они должны отличаться от прочих? Почти все христианские течения правого крыла меня тоже ненавидят. Я оглянулась на свою публику. Рядом с лейтенантом Николсом и первым сотрудником в штатском появились двое постовых в форме. Полиция расположилась посередине между двумя группами, которым было позволено подойти к могиле достаточно близко, чтобы слышать Гордона Беннингтона. Так, во всяком случае, распорядился судья. Упомянутый судья тоже присутствовал вместе с судебной репортершей и ее машинкой. С ним также явились два угрюмого вида судебных пристава, отчего я решила, что судья сообразительней, чем кажется, и что миссис Беннингтон на него тоже произвела впечатление. Не каждый судья согласится принять показания зомби. На эту ночь кладбище Линдел стало судом. Хорошо еще, что судебное телевидение не приперлось снимать. Как раз та жуть, которую они любят транслировать. Знаете — транссексуал в тюрьме, учительница насилует тринадцатилетнего ученика, профессионального футболиста судят за убийство. Дело О'Джей Симпсона не оказало благотворного влияния на телевидение Америки. Судья своим гулким судебным голосом, который странно раскатился над пустотой кладбища, объявил: — Начинайте, миз Блейк, мы все собрались. Вообще-то надо было бы обезглавить цыпленка и его телом набрызгать черту вокруг могилы — круг силы, чтобы удержать зомби внутри, когда он встанет, чтобы не шлялся где вздумается. Кроме того, круг помогал сфокусировать силу и вызвать энергию. Но цыпленка у меня с собой не было. А если я из своего тела извлеку достаточно крови на пусть даже узкий круг, то уже ничего больше не смогу делать от слабости и головокружения. Так как же поступить аниматору с моральными принципами? Я со вздохом обнажила мачете, и за спиной у меня кто-то ахнул. У ножа было большое лезвие, но я по опыту знала, что для обезглавливания курицы одной рукой нужен нож большой и острый. Глядя на левую руку, я пыталась найти место, свободное от пластыря. Потом приложила лезвие к среднему пальцу (некоторая символичность жеста не укрылась от моего внимания) и нажала. Мачете у меня всегда было настолько острое, что полоснуть я не решилась. Очень не хотелось бы потом накладывать швы, если резанешь слишком глубоко. Порез не отозвался немедленной болью, то есть я взяла глубже, чем хотела. Подняв руку к свету луны, я увидела первую выступающую кровь. И в этот момент порез начал болеть. Почему, когда заметишь, что идет кровь, раны начинают болеть сильнее? Я стала обходить круг, опустив острие ножа вниз и отведя кровоточащий палец, чтобы случайные капли падали на землю. Я не чувствовала по-настоящему, что мачете проводит в земле магический круг, пока не перестала убивать животных. Наверное, всегда будто стальной карандаш чертил мой круг, но я не чувствовала этого из-за более сильного дуновения смерти. Сейчас я ощущала падение каждой капли крови на землю, ощущала голод этой земли, поглощающей каплю, но голод не по влаге, а по силе. Я заметила момент, когда обошла надгробный камень, потому что круг замкнулся, и по коже побежал ветерок. Я повернулась к надгробию, ощущая круг за спиной как невидимую дрожь воздуха. Подойдя к камню, я постучала по нему клинком. — Гордон Беннингтон, сталью вызываю я тебя из твоей могилы. — И коснулась камня рукой. — Гордон Беннингтон, кровью вызываю я тебя из твоей могилы. Я отошла к дальнему концу круга и произнесла: — Слушай меня, Гордон Беннингтон, слушай и повинуйся мне. Сталью, кровью и силой приказываю тебе восстать из твоей могилы. Восстань и явись среди нас. Земля заворочалась, как тяжелая вода, и тело всплыло. В кино зомби всегда вылезают из могилы, цепляясь руками, будто земля хочет удержать пленника, но обычно она поддается свободно, и тело просто поднимается, как всплывает на воде предмет. На этот раз не было ни цветов на поверхности, ничего такого, за что зацепилось бы тело, и зомби сел и огляделся. Еще одну вещь я заметила, которая бывает, когда не убиваешь животных. Зомби оказываются совсем не симпатичными. Если бы была курица, у меня бы Гордон Беннингтон выглядел бы не хуже газетной фотографии. А при моей крови он с виду казался именно тем, чем был: оживленным трупом. Отличный синий костюм скрывал рану в груди, от которой он погиб, но все равно было видно, что он мертвец. Странный оттенок кожи. Иссохшая плоть на костях лица. Глаза слишком круглые, слишком большие, слишком голые, и они ворочались в орбитах, едва прикрытых восковой кожей. Светлые волосы свалялись и будто отросли, но это была иллюзия — просто само тело усохло. Ни волосы, ни ногти после смерти не растут вопреки распространенному поверью. И еще нужна была одна вещь, чтобы Гордон Беннингтон заговорил, — кровь. В «Одиссее» говорится о кровавой жертве, которую Одиссею пришлось принести, чтобы получить совет от умершего прорицателя. Давно стало общим местом, что мертвецы жаждут крови. Я подошла по вновь затвердевшей земле и присела возле озадаченного иссохшего лица. Оправить юбку мне было нечем — в одной руке мачете, другая кровоточит. Так что все могли насладиться зрелищем обнажившегося бедра, но это было не важно — мне предстояло сделать самую неприятную вещь, раз уж я перестала курочить живность. Я протянула руку к лицу Гордона Беннингтона: — Пей, Гордон, испей моей крови и говори с нами. Круглые вращающиеся глаза уставились на меня, провалившийся нос поймал запах крови, и труп, схватив мою руку обеими своими, наклонился ртом к ране. Руки были как холодный воск, налепленный на палки. Губ у рта почти не осталось, и зубы вдавились мне в кожу, когда он присосался. Язык мертвеца бегал по ране как что-то отдельное и живое. Я медленно, беря себя в руки, вдохнула и выдохнула, вдохнула и выдохнула. Нет, меня не стошнит. Не дождетесь. Не стану я себя конфузить перед таким количеством народа. Когда я решила, что с него хватит, я позвала: — Гордон Беннингтон! Он будто не слышал — прижимался ртом к ране, держа мою руку. Я тихонько постучала его лезвием по голове: — Мистер Беннингтон, здесь люди ждут, чтобы с вами поговорить. Не знаю, то ли от слов, то ли от прикосновения клинка, но он поднял глаза и медленно выпустил мою руку. Глаза стали более осмысленными. Так всегда бывает от крови — она возвращает глазам свойственное им выражение. — Вас зовут Гордон Беннингтон? — спросила я. Все должно было быть по форме. Он закивал головой. — Нам нужно, чтобы вы ответили вслух, мистер Беннингтон. Для протокола, — заявил судья. Гордон Беннингтон смотрел на меня. Я повторила слова судьи, и Беннингтон заговорил: — Меня зовут... меня звали Гордон Беннингтон. Есть и хорошая сторона в том, что я стала поднимать мертвых лишь своей собственной кровью: они знают, что мертвы. До того мне приходилось поднимать тех, которые этого не осознавали, и это было очень тяжело — сообщать им, что они мертвы и я прямо сейчас положу их в могилу. Чистый кошмар. — Что было причиной вашей смерти, мистер Беннингтон? — спросила я. Он вздохнул, и я услышала, как свистит воздух, потому что правая сторона груди у него была снесена почти начисто. Рану скрывал костюм, но я видела фотографии судебных медиков. И вообще знала, что делает двенадцатый калибр при выстреле почти в упор. — Огнестрельная рана. У меня за спиной возникло напряжение — я ощутила его за гулом круга сила. — Как вы ее получили? — спросила я тихим, успокаивающим голосом. — Я выстрелил в себя, спускаясь по лестнице в подвал. С одной стороны группы раздался крик триумфа, с другой — нечленораздельный вопль. — Вы выстрелили в себя намеренно? — Нет, конечно, нет. Я споткнулся, и ружье выстрелило. Глупость, страшная глупость. За мной уже все вопили. В основном слышался ор миссис Беннингтон: — Я ж вам говорила, эта стерва... Я повернулась и спросила: — Судья Флетчер, все ли вы слышали? — Почти все, — ответил он. И, включив свой гулкий голос в режиме форсажа, он крикнул: — Миссис Беннингтон, если бы вы соизволили замолчать на миг и послушать, вы бы услышали: ваш муж сказал, что погиб в результате несчастного случая. — Гейл! — произнес Гордон Беннингтон дрожащим голосом. — Гейл, ты здесь? Меньше всего мне нужна была душещипательная сцена на могиле. — Судья Флетчер, мы закончили? Я могу положить его обратно? — Нет! — Это было сказано из группы юристов «Фиделис». Конрой шагнул к нам. — У нас есть вопросы к мистеру Беннингтону. Они стали задавать вопросы. Сперва я должна была их повторять, чтобы Беннингтон мог ответить, но он вскоре освоился и начал отвечать сам. Вид у него лучше не стал — внешне, но он собрался, стал лучше воспринимать окружающее. Заметив среди собравшихся жену, он сказал: — Гейл, прости меня, мне так жаль! Ты была права насчет ружей. Я с ними неосторожно обращался. Прости, что покинул тебя и детей. Миссис Беннингтон приблизилась, сопровождаемая адвокатами. Я подумала, что их надо попросить не подпускать ее к могиле, но она сама остановилась за кругом, будто чувствовала его. Иногда удивляться приходится, кому дается этот дар. Но вряд ли она сама поняла, почему остановилась. Да, и конечно, руки она крепко прижимала к себе — не пыталась протянуть их к мужу. Наверное, не хотела знать, какова эта восковая кожа на ощупь. Ее можно понять. Конрой и его коллеги хотели задавать вопросы и дальше, но судья положил этому конец. — Гордон Беннингтон ответил на все ваши вопросы достаточно подробно. Пора нам отпустить его... на покой. Я была согласна. Миссис Беннингтон заливалась слезами, и Гордон бы тоже залился, да только его слезные протоки высохли много недель тому назад. Я завладела вниманием Гордона Беннингтона: — Мистер Беннингтон, сейчас я положу вас обратно в могилу. — А Гейл и дети получат теперь страховку? Я оглянулась на судью. Он кивнул: — Да, мистер Беннингтон. Он улыбнулся — попытался улыбнуться. — Спасибо. Если так, я готов. — Он оглянулся на жену, все еще стоящую на коленях в траве возле могилы. — Я рад, что выпала возможность попрощаться. Она мотала головой не переставая, и по лицу ее текли слезы. — И я, Горди, я тоже рада. Я по тебе скучаю. — И я по тебе, адская моя кошечка. Она разразилась рыданиями, спрятав лицо в ладонях. Если бы ее не подхватил один из адвокатов, она бы рухнула на землю. «Адская моя кошечка» для меня не прозвучало ласковым обращением, но зато доказало, что Гордон Беннингтон свою жену знал. И доказало, что ей всю оставшуюся жизнь будет его недоставать. Перед лицом такого горя я могла ей простить несколько невоспитанных выходок. Сдавив рану на пальце, я обрадовалась, что смогла выдавить еще крови. Бывало, что приходилось открывать рану заново или делать новую, чтобы положить зомби обратно. Протянув руку, я оставила у него на лбу отпечаток крови. — Кровью привязываю я тебя к могиле твоей, Гордон Беннингтон. — Я слегка коснулась его острием мачете. — Сталью привязываю я тебя к могиле твоей, Гордон Беннингтон. — Перебросив мачете в левую руку, я взяла коробочку с солью, оставленную внутри круга, и сыпанула солью на Беннингтона. Послышался шорох, как от сухого снега. — Солью привязываю я тебя к могиле твоей, Гордон Беннингтон. Иди и не поднимайся более. От прикосновения соли глаза его утратили осмысленность, и он лег на землю, снова пустой. Земля поглотила его, будто огромная зверюга передернула шерстью, и он ушел в могилу. Труп Гордона Беннингтона вернулся туда, где ему надлежит быть, и ничем с виду было не отличить эту могилу от других. Ни одна травинка не сместилась. Волшебство. Мне еще надо было подойти к кругу и снять заклятие. Обычно эта часть работы идет уже без публики. Как только зомби уходит в могилу, все разъезжаются. Но сейчас Конрой из «Фиделис» еще спорил с судьей, который грозил привлечь его за неуважение к суду. А миссис Беннингтон тоже еще не могла идти. Полиция стояла вокруг, глядя на спектакль. Лейтенант Николс поглядел на меня и, улыбаясь, покачал головой. Когда круг исчез, он подошел ко мне, пока я протирала свежую рану антисептическими салфетками. Понизив голос, чтобы по-настоящему безутешная вдова его не услышала, он сказал: — Ни за какие деньги не согласился бы, чтобы эта штука сосала кровь из меня. Я пожала одним плечом, стараясь унять кровь из пальца. — Вы бы удивились, сколько люди согласны платить за такую работу. — Все равно недостаточно. — У него в руке была незажженная сигарета. Я стала уже подыскивать непринужденный ответ, когда ощутила присутствие вампира — как холодом по коже. Там, в темноте, кто-то ждал. Налетел порыв ветра, а ночь была безветренной. Я подняла глаза, и никто другой этого не сделал — потому что люди никогда не смотрят вверх, никогда не ждут, что смерть налетит с небес. Секунда у меня была, чтобы сказать: «Не стреляйте, это свой!» — когда прямо среди нас, почти вплотную ко мне, появился Ашер — волосы его развевались, ноги в сапогах спружинили о землю. Ему пришлось сделать еще шаг, гася инерцию полета, и он оказался рядом со мной. Я повернулась и встала перед ним. Он был слишком высок, чтобы я смогла прикрыть его полностью, но я сделала что могла — встала так, чтобы каждый, кто будет стрелять в него, рисковал бы попасть в меня. У всех полисменов и телохранителей уже были пистолеты в руках, и все стволы смотрела на нас с Ашером.Глава 4
Я глядела в полукруг стволов, пытаясь уследить за всеми, но это не получалось — их было слишком много. Я расставила руки в стороны, разведя пальцы, — универсальный сигнал: «Я безвредна». Пусть никто не думает, что я лезу за пистолетом, — ничего хорошего из этого не выйдет. — Он друг, — сказала я чуть излишне высоким, но в остальном спокойным голосом. — Чей друг? — спросил Николс. — Мой. — Ну а мне он не друг, — произнес один из постовых. — Он никому не угрожает, — заявила я, прижимаясь к Ашеру спиной и ощущая контур его тела. Он что-то сказал по-французски, и все руки чуть сжались на рукоятях пистолетов. — Ашер, только по-английски! Он глубоко, прерывисто вдохнул: — Я не намеревался пугать кого-либо из присутствующих. Еще недавно полиции было разрешено убивать вампиров на месте — просто за то, что они вампиры. Только четыре года прошло, как решением по делу «Аддисон против Кларка» вампиры снова были признаны «живыми» — хотя бы перед законом. Они стали гражданами, имеющими права, и стрелять их без причины считалось убийством. Однако время от времени такое случалось. — Если будешь стрелять, когда я загораживаю прицел, можешь попрощаться со своей нагрудной табличкой. — А у меня таблички нет. Это сказал Бальфур, поддерживая имидж крутого парня. Но и пистолет у него тоже был не слабый. Я повернулась к нему. — Если будешь стрелять, постарайся убить меня первым выстрелом, потому что второго у тебя уже не будет. — Никто ни в кого стрелять не будет, — произнес Николс. Я стояла достаточно близко, чтобы услышать сказанное себе под нос «черт бы все побрал». Он отвел ствол в сторону телохранителей: — Убрать оружие, быстро! Остальные полисмены последовали его примеру, и вдруг линия стволов обратилась прочь от меня, к Бальфуру и Рексу. Я медленно выдохнула — оказалось, я задержала дыхание, — и слегка привалилась к Ашеру. Он вообще-то знал, что не следует неожиданно влетать в гущу людей, особенно полисменов. Ничто так не пугает людей, как зрелище вампира, который делает что-то абсолютно невозможное. И еще он заговорил по-французски — значит что-то его так напугало или разозлило, что он забыл английский. Что-то случилось очень плохое, но я не могла его спросить — пока что. Первым делом — выбраться с линии огня, остальное потом. Мы стояли так близко, что его золотые волосы задевали мои черные кудряшки. Он положил руки мне на плечи, и я почувствовала, как они напряжены. Он был напуган. Что же стряслось? Полиция уже убедила телохранителей убрать пистолеты. Постовые разделились и проэскортировали заинтересованные стороны каждую к своим машинам. Возле нас остались Николс, судья и репортерша. Она хотя бы не стучала по своему компьютеру. Николс повернулся ко мне, держа в руке опущенный пистолет и слегка похлопывая им по штанине. Он нахмурился, бегло оглядел Ашера, потом меня. Он явно знал, что не стоит смотреть в глаза вампирам. Они могут тебя зачаровать, если захотят. Я иммунна к их взгляду, потому что я — слуга-человек Мастера всех вампиров города. Связь с Жан-Клодом защищала меня почти от всего, что мог бы сделать Ашер. Не от всего, но почти. Николс явно был недоволен: — О'кей. Так что такого стряслось, что вам пришлось вот так сюда влетать? Черт, слишком он хороший коп. Хотя он с вампирами наверняка дела имел мачо, он правильно заключил, что только что-то очень срочное могло заставить Ашера появиться таким образом. Он снова покосился на Ашера, потом опять стал смотреть на меня. — Это хороший способ, чтобы вас застрелили, мистер... — Ашер, — подсказала я. — Я не вас спрашивал, миз Блейк. Я спрашивал его. — Я Ашер, — сказал вампир таким голосом, который ощущался в воздухе как ласка. Он воспользовался вампирским умением, чтобы расположить к себе собеседника. Просеки Николс, что он делает, эффект был бы обратным. Но Николс не просек. — Так что случилось, мистер Ашер? — Просто Ашер, — ответил он тем же ласковым голосом, погладившим мне кожу. У меня-то был иммунитет, а у Николса не было. Он моргнул, потом озадаченно сдвинул брови. — Хорошо, пусть Ашер. Так что за спешка? Пальцы Ашера напряглись у меня на плечах, и я ощутила, как он делает вдох. — Тяжело ранена Мюзетт. Я прибыл отвести Аниту к ее ложу. Я почувствовала, как бледнею, горло перехватило. Мюзетт — одна из лейтенантов Белль Морт. А Белль Морт — источник, le Sardre de Sang линии Жан-Клода и Ашера. Еще она член Совета вампиров, находящегося где-то в Европе. Каждый раз, когда к нам приезжает кто-нибудь из членов Совета, кто-нибудь погибает. Частично наши, частично с их стороны. Но сама Белль Морт никого не присылала — пока что. Шли осторожные переговоры о прибытии Мюзетт с официальным визитом. Он ожидался через месяц, сразу после Дня Благодарения. Так какого черта она делает в городе за неделю до Хэллоуина? Я ни на минуту не поверила, что она ранена. Это просто Ашер так мне сообщил при свидетелях, насколько плохо дело. Мне не надо было симулировать потрясение или испуг. Лицо у меня было как у любого человека, получившего плохие известия. Николс кивнул, будто удовлетворившись. — Она ваша родственница, эта Мюзетт? — Лейтенант, можно ли нам идти? Я бы хотела попасть к ней как можно скорее. Я высматривала, где моя сумка. Хорошо, что она уже собрана. У меня мороз бежал по коже, когда я думала, что сейчас делает Мюзетт с теми, кто мне дорог. От одного упоминания ее имени Ашер и Жан-Клод бледнели. Николс снова кивнул, убирая пистолет. — Да, езжайте. Надеюсь, с вашей... подругой все будет хорошо. Я посмотрела на него, не пытаясь скрыть смущения. — Да, я тоже надеюсь. Но думала я не о Мюзетт, а обо всех остальных. Сколь многим может она повредить, если у нее есть благословение от Совета или хотя бы от Белль Морт. Мне пришлось узнать, что из-за политических интриг в Совете если ты враждуешь с одним из членов, это еще не значит, что тебя ненавидят остальные. Похоже, что многие члены Совета согласны были со старинным сицилийским правилом: враг моего врага — мой друг. Судья тоже пробормотал слова благодарности и выразил надежду, что моя подруга быстро поправится. Репортерша ничего не сказала — она глазела на Ашера как загипнотизированная. Вряд ли он ее зачаровал — она смотрела так, будто никогда не видела такого красивого мужчины. Наверное, так оно и было. Волосы его сияли в свете фар настоящим золотом — занавес почти металлических волн, сияющим морем стекающий справа от лица. Золотой оттенок еще сильнее подчеркивался темно-коричневым шелком рубашки. Она была с длинными рукавами, навыпуск поверх синих джинсов, заправленных в коричневые сапоги. Выглядело так, будто он одевался в спешке, но я знала, что так он одевается всегда. И он встал так, чтобы левая сторона его лица — самый совершенный в мире профиль — была подставлена свету. Ашер мастерски использовал игру света и тени, чтобы подчеркнуть то, что хотел показать, и скрыть то, чего показывать не хотел. Видимый глаз был светло-голубым, как у сибирской лайки. У людей таких глаз не бывает. Даже при жизни он наверняка был необычайно красив. Видны были контуры полных губ, блеск второго синего-синего глаза. А то, чего он никак не хотел показывать, начиналось в паре дюймов за глазом и тянулось полосой почти до рта, — шрамы. И еще шрамы сбегали вниз по телу, скрытые одеждой. Репортерша уставилась на него недвижно, будто и дышать перестала. Ашер это заметил и напрягся. Наверное, потому что знал: стоит ему махнуть головой и показать ей шрамы, как восхищение сменится ужасом — или жалостью. Я взяла его за руку: — Пойдем. Он зашагал к моему джипу. Обычно он почти плыл над землей, будто не идет по гравию, а скользит над ним. Сейчас он ступал почти так же тяжело, как человек. Мы оба молчали, пока не сели в машину. Здесь, в темном салоне, нас никто не услышит. Я спросила, пристегиваясь: — Что случилось? — Час назад приехала Мюзетт. Я включила передачу и начала аккуратно выруливать в объезд полицейских машин. Проезжая, я махнула рукой Николсу, и он помахал в ответ, переложив сигарету в другую руку. — Мне казалось, мы не завершили переговоры насчет того, сколько людей она может привезти с собой. — Не завершили. В его голосе скорбь ощущалась так густо, что хоть выжимай слезы в чашку. Голос Жан-Клода лучше умел делиться радостью, но Ашер был мастер поделиться эмоциями более отрицательными. Я глянула на него. Он сидел очень прямо, с совершенно неподвижным лицом, скрывающим любые чувства. — Тогда не нарушила ли она какой-нибудь трактат, или закон, или что-нибудь подобное, вторгшись на нашу территорию? Он кивнул, сбрасывая волосы на лицо, скрываясь от меня. Терпеть не могу, когда он эти шрамы от меня прячет. Я считаю его красивым со всеми шрамами, но он мне так до конца и не верит. Он, очевидно, думает, что это влечение — отчасти влияние воспоминаний Жан-Клода у меня в голове, а отчасти жалость. Жалости здесь нет, а насчет воспоминаний Жан-Клода — не спорю. Я — его слуга-человек, и это дает мне множество интересных побочных эффектов. В частности, позволяет видеть воспоминания Жан-Клода. Я помню прохладный шелк кожи Ашера под пальцами, каждый безупречный дюйм. Но касались его пальцы Жан-Клода, а не мои. И потому, что я так четко помню эти прикосновения даже теперь, меня тянет потрогать его руку, проверить, настоящий ли он. Такова одна из странностей моей жизни, с которой приходится мириться. Будь даже Жан-Клод сейчас в машине, он бы тоже не притронулся к Ашеру. Столетия прошли с тех пор, как у них был menage a trois с Джулианной, слугой Ашера. Ее сожгли как ведьму те же люди, что хотели святой водой очистить Ашера от зла. Жан-Клод смог спасти Ашера, но к Джулианне опоздал. И ни Ашер, ни он сам ему этого не простили. — Если Мюзетт нарушила закон, можем ли мы наказать ее или просто вышвырнуть с нашей территории? Я уже выезжала с кладбища, оглядывая пустую в этот час дорогу. — Поступи так рядовой мастер вампиров, мы имели бы право убить его, но это — Мюзетт. Вот как ты Больверк у вервольфов, так и Мюзетт... — Кажется, он подыскивал слово. — Не знаю, как это по-английски, а по-французски она bourreau у Белль Морт. Она для нас пугало, Анита, и так уже шестьсот с лишним лет. — Хорошо, — сказала я. — Она страшна, и я это признаю, но факт остается фактом: она вторглась в наши владения. Если мы ей это спустим, она попробует еще что-нибудь. — Анита, это еще не все. Она... — Он снова стал искать слово. То, что он забывал английский, показывало, насколько он перепуган. — Vaisseau — почему я не помню английского слова? — Потому что ты расстроен. — Я напуган, — возразил он. — Да, Белль Морт сделала Мюзетт своим сосудом. Тронуть Мюзетт — значит тронуть Белль. — В буквальном смысле? — спросила я, сворачивая на Маккензи. — Non, это скорее этикет, чем магия. Она дала Мюзетт свою печать, — кольцо, являющееся ее регалией, — а это значит, что Мюзетт говорит от имени Белль. Мы вынуждены обращаться с ней как с самой Белль Морт. И вот это оказалось совершенно неожиданно. — А какая разница, что она это... vaisseau? — спросила я. Мы встали у светофора на Ватсон-стрит, разглядывая «Макдональдс» и банк «Юнион Плантерз». — Не будь Мюзетт сосудом Белль, мы бы могли наказать ее за преждевременное прибытие и срыв переговоров. Но наказать ее сейчас — то же самое, что наказать Белль Морт, если бы она приехала. — И что? Почему бы нам и не наказать Белль, если она так бесцеремонно к нам заявится? Ашер повернулся ко мне, но я не могла посмотреть ему в глаза, потому что наконец-то загорелся зеленый. — Анита, ты не понимаешь, что говоришь. — Так объясни мне. — Белль — наш Sardre de Sang, наш источник. Она — наша кровь. Мы не можем поднять на нее руку. — Почему? Он повернулся ко мне полностью, даже отпустив волосы назад. Наверное, он был так потрясен моим вопросом, что забыл закрыть шрамы. — Так не делают — вот и все. — Что не делают? Не защищают свою территорию от чужаков? — Не нападают на свою родоначальницу, на своего Sardre de Sang, на главу своего рода. Просто не делают. — И снова спрошу: почему? Белль нас оскорбила. А не мы ее. Жан-Клод вел переговоры с доброй волей и доверием. Тут если кто плохой, так Мюзетт. А если она прибыла с благословения Белль, то Белль злоупотребляет своим положением. Считает, будто мы съедим все, что она состряпает. — Состряпает? — Все, что она с нами сделает. Она считает, что мы это проглотим и слова поперек не скажем. — Она права, — ответил Ашер. Я сдвинула брови, глянула на Ашера, но тут же стала вновь следить за дорогой. — Но почему? Почему мы не можем любые угрозы или оскорбления воспринимать одинаково? Он запустил руки в густые волосы, отбросил их с лица. Уличные фонари перекрестили его светом и тенью. Мы снова встали у светофора рядом с другой машиной. Там за рулем сидела женщина, она глянула на нас, потом посмотрела внимательней. Глаза у нее стали круглыми. Ашер не заметил. Я посмотрела на женщину, и она отвернулась, явно смущенная тем, что ее застали за таким неблаговидным занятием — глазеть. Американцев учат не смотреть пристально ни на кого, у кого есть недостатки. Отвернись — и его не будет. Светофор переключился, и мы поехали. Ашер не заметил. Он показывал свое лицо незнакомцам и не замечал производимого эффекта. Как бы он ни был зол, как бы ни былпечален, как бы что бы то ни было, о шрамах он не забывал никогда. Они владели его мыслями, действиями, жизнью. Раз он забыл, значит, ситуация серьезна донельзя, а я пока еще не понимала почему. — Ашер, не понимаю. Мы защищались, когда сюда явились члены Совета. Мы подняли на них руку, очень старались убить. В чем разница? Он отпустил волосы, и они легли золотым занавесом. Но не потому, что он был уже не так расстроен, — просто по привычке. — В тот раз это не была Белль Морт. — Так какая разница? — Mon Dieu, ты не понимаешь, что для нас значит, что Белль — наша родоначальница? — Очевидно, нет. Объясни мне. Мы ведь сейчас едем в «Цирк проклятых»? Времени по дороге хватит. — Oui. Он уставился в окно джипа, будто желая зачерпнуть вдохновение от электрических фонарей, стрип-баров и ресторанов быстрой еды. Потом повернулся ко мне. — Как объяснить тебе то, чего тебе никогда не приходилось понимать? У тебя никогда не было короля или королевы. Ты американка, ты молода, и ты не понимаешь, что такое долг вассала перед сеньором. Я пожала плечами: — Наверное, не понимаю. — Тогда как тебе понять, в чем наш долг перед Белль Морт и какое было бы... предательство поднять на нее руку. Я мотнула головой: — Ашер, это все хорошо в теории, но я достаточно имела дело с вампирской политикой, чтобы понять одну вещь: если мы поддадимся, она это оценит как слабость и будет давить и давить, чтобы выяснить, насколько именно мы слабы — или сильны. — У нас нет войны с Белль Морт, — сказан он. — Нет, но если она решит, что мы достаточно слабы, войны долго ждать не придется. Я видела, как у вас водится. Крупная вампирская рыба ест мелкую вампирскую рыбу. И мы не можем допустить, чтобы Мюзетт или Белль считали нас мелкой рыбой. — Анита, ты все еще не поняла? Мы и есть мелкая рыба. По сравнению с Белль Морт мы очень мелкая рыбка.Глава 5
Мне очень трудно было поверить, что мы — мелкая рыбка. Может быть, не слишком крупная, но это не то же самое, что очень мелкая. Но Ашер был настолько убежден, что спорить я не стала. Я позвонила по сотовому и оставила сообщения по всему городу насчет преждевременного прибытия Мюзетт. Пусть Ричард на меня злится, но он остается частью нашего триумвирата силы: Ульфрик, Жан-Клод — Принц города, и я — некромант. Ричард — подвластный зверь Жан-Клода, а я — его слуга-человек, нравится нам это или нет. Еще я позвонила Мике — он мой Нимир-Радж и занимается всеми оборотнями, когда у меня другие дела. А другие дела случаются так часто, что помощь мне необходима. Еще Мика мой бойфренд, как и Жан-Клод. Вроде бы никто из них не имеет ничего против, хотя мне от этого как-то неловко. Меня воспитали в убеждении, что девушка не встречается с двумя кавалерами одновременно — по крайней мере всерьез. Всюду я попала на автоответчики и оставила сообщения — самой деловой и спокойной интонацией, которой только могла добиться. Ну как можно сообщить по телефону такие сведения? «Привет, Мика, это Анита. Мюзетт прибыла раньше времени, вторглась на территорию Жан-Клода. Мы с Ашером сейчас едем в „Цирк“, если я до утра не проявлюсь, посылай подмогу. Но до того в „Цирк“ не приезжай, если я сама не позову. Чем меньше народу на линии огня, тем лучше». Оставить сообщение Ричарду я попросила Ашера — иногда Ричард стирает сообщение, только услышав мой голос. Если у него очень плохое настроение. Хотя он меня бросил, а не я его, действовал он как обиженная сторона и во всем винил меня. Я стараюсь никак его не трогать, но бывают моменты — вроде теперешнего, — когда нам приходится работать вместе, чтобы все наши люди остались живы и здоровы. Выживание имеет приоритет над эмоциями — должно иметь. Надеюсь, Ричард этого не забыл. «Цирк проклятых» — сочетание живого действия с пугающими темами, традиционные, пусть и макабрические, цирковые представления, карнавал с играми и всеми аксессуарами и отдельное шоу, от которого у меня кошмары были бы. С заднего фасада «Цирк» был темен и тих. Клавишная музыка, гремевшая спереди, сюда доносилась легким сном. Когда-то я в этот цирк приходила только убивать вампиров. Теперь паркуюсь на служебной стоянке. Как низко пали сильные. Я уже отошла на пару шагов от машины, когда поняла, что Ашер остался сидеть внутри, он даже не шевельнулся. Вздохнув, я вернулась к автомобилю. Пришлось постучать в окно, чтобы Ашер на меня взглянул. Я ожидала, что он вздрогнет, но нет, он лишь медленно повернул голову — г как в кошмаре, когда знаешь, что, если повернешься быстро, тебя схватят чудовища. Я ждала, что он откроет дверцу, но он смотрел и не шевелился. Медленно вдохнув, я посчитала до десяти. У меня не было времени заживлять его душевные раны. Жан-Клод, мой любовник, сейчас находился в подвале «Цирка», развлекая пугало мира вампиров. Ашер мне сказал, что пока еще никому плохо не было. Но я поверю, лишь когда сама увижу Жан-Клода, трону его за руку. Как бы ни был мне дорог Ашер, времени с ним нянчиться у меня не было. Ни у кого из нас не было. Я открыла ему дверь. Он все равно не шевельнулся. — Ашер, не рассыпайся у меня на руках. Ты нам сегодня нужен. Он потряс головой: — Ты должна знать, Анита. Жан-Клод не потому послал за тобой меня, что я быстрее других. Он услал меня подальше от нее. — И ты должен остаться здесь? Он снова помотал головой, и золотые волосы поплыли вокруг лица. — Я его temoin, второй после него. Я должен вернуться. — Тогда тебе придется выйти из машины, — заметила я. Он снова поглядел на сложенные на коленях руки: — Я знаю. Но не двинулся с места. Я положила руку на дверцу, вторую на крышу и нагнулась к нему. — Ашер... если ты не можешь, то лети ко мне, спрячься в подвале — у нас там есть запасной гроб. Тут он поднял глаза, и в них был гнев. — Пустить тебя одну? Никогда. Если с тобой что-нибудь случится... — Он снова опустил глаза, спрятав лицо за занавесом волос. — Я не мог бы жить, зная за собой такую вину. Я снова вздохнула: — Ладно, спасибо за такие чувства. Я их понимаю, но понимаю и то, что в этом случае тебе придется выйти из машины. Порыв ветра ударил меня сзади — слишком сильный ветер, как тот, что Ашер устроил на кладбище. Падая на колено, я потянулась к пистолету. Передо мной приземлился Дамиан — дуло смотрело ему в живот. Будь он повыше, оно оказалось бы на уровне груди. Я медленно выдохнула и так же медленно убрала палец со спускового крючка. — Слушай, Дамиан, ты меня напугал, а это бывает вредно для здоровья. Я встала. — Извини, — сказал: он. — Но Мика хотел, чтобы с тобой еще кто-нибудь был. Он развел руки в стороны, показывая, что не вооружен и безобиден. Не вооружен — может быть, но безобиден — вряд ли. Дело не только в том, что Дамиан красив, — красивых мужчин много, и живых и мертвых. Волосы его в свете звезд спадали прямым шелковым занавесом, алым, как пролитая кровь. Так выглядят рыжие волосы, более шестисот лет не бывавшие на солнце. Он моргал зелеными глазами на свет уличных фонарей. Такими зелеными, что любой кот мог бы позавидовать. Глаза на три оттенка светлее футболки, облегающей тело. Черные брюки и лакированные туфли. Завершал наряд черный пояс с серебряной пряжкой. Дамиан не одевался специально, просто он всегда носит брюки и туфли. Большинство вампиров, недавно прибывших из Европы, никак не привыкнут к шортам и кроссовкам. Да, он был угрозой для глаз, но не этим он был опасен. А вот то, что я хотела его трогать, водить руками по его белейшей коже, — вот это было опасно. Это не была любовь, не было даже вожделение. В результате серии совпадений и чрезвычайных ситуаций я привязала Дамиана к себе как своего слугу-вампира. Что невозможно. Вампир может иметь слугу-человека, но у человека не может быть слуги-вампира. Я начала понимать, почему Совет раньше убивал некромантов на месте. Дамиан лучился добрым здоровьем, из чего следовало, что он недавно на ком-то подкормился, но я знала, что это была добровольная жертва, поскольку охотиться я ему запретила. Он делал то, что я ему говорила, — не больше и не меньше. Повиновался мне во всем, так как у него не было выбора. — Я знал, что успею до того, как вы войдете, — сказал он. — Да, полет имеет свои преимущества. Я встряхнула головой и убрала пистолет. Пришлось потереть ладонь о юбку, чтобы не коснуться Дамиана. Рука прямо чесалась его тронуть. Он не был моим любовником или бойфрендом, и все же меня так и тянуло его потрогать, когда он бывал рядом, и чувство это было до неприличия мне знакомо. Глубокий вздох, который я испустила, оказался слегка прерывистым. — Я велела Мике никого не присылать, пока не пойму, что там творится. Дамиан пожал плечами, подняв руки. — Мика сказал «иди», и я пришел. Он тщательно сохранял на лице нейтральное выражение. Но был напряжен и явно ожидал, что я сорву недовольство на гонце. — Коснись его, — сказал Ашер. От его тихого голоса я вздрогнула. Но он хотя бы уже вылез из джипа. — Что? — Коснись, ma cherie, коснись своего слуги. Я ощутила, как мне щеки заливает жаром. — Это так заметно? Он улыбнулся, но не радостно. — Я помню, как это было с... Джулианной. — Ее имя он произнес шепотом, который был отчетливо слышен в холодном осеннем воздухе. Меня поразило ее имя, произнесенное им, — раньше он избегал его произносить и слышать. — Я — человек-слуга Жан-Клода, но не испытываю непреодолимого желания потрогать его каждый раз, когда вижу. Ашер посмотрел на меня в упор: — Ты — не испытываешь. Мне пришлось задуматься. Мне действительно хотелось коснуться Жан-Клода при каждой встрече, но ведь это секс, тяга друг к другу недавно образовавшейся пары? Я поморщилась и сменила тему: — И у Жан-Клода та же потребность коснуться меня? — Как у меня коснуться Дамиана. Последней фразы я не сказала вслух. — Почти наверное, — ответил Ашер. Я сильнее нахмурила брови: — Он ее хорошо скрывает. — Показать такой неприкрытый голод значило бы тебя отпугнуть. — Он слегка взял меня за локоть. — Я не хотел бы открывать ничьих секретов, но мы должны показать единый фронт перед... перед ней сегодня. Касаясь Дамиана, ты набираешь силу, как Жан-Клод набирает силу, касаясь тебя. Я медленно перевела дыхание. Одно я знала совершенно точно: Ричарда сегодня здесь не будет. С момента нашего разрыва он близко не подходил к «Цирку проклятых». Отсутствие трети нашего триумвирата ослабляло нас. Ричард обещал явиться в «Цирк» через месяц, к ожидаемому визиту Мюзетт, но раньше он не придет. Я готова была поставить на это свою жизнь — а может, уже и поставила. Черт его знает, что ждет нас там, внутри. Я посмотрела на обоих вампиров и тряхнула головой. Нам надо войти и пора перестать жаться. Ашеру тоже пора, но им я не могла управлять — дай бог с собой управиться. Я взяла Дамиана за руку, и сила потекла между нами как дыхание ветра. Я провела ладонью по его гладкой коже всей ладонью, кроме кончиков пальцев. Они болели, если их слишком сильно прижать. Дыхание Дамиана стало прерывистым, когда я скользнула рукой ему в ладонь, переплела с ним пальцы. Если не давить слишком сильно, заклеенные пальцы не болели. Так было хорошо его касаться. Трудно объяснить, потому что это прикосновение не наводило на мысль о сексе. Не то что касаться Жан-Клода, или Мики, или даже Ричарда. У нас с Ричардом была сейчас кровная вражда, но все равно на меня действовало его присутствие. Когда я смогу быть в одной комнате с Ричардом и у меня тело не будет сжиматься, тогда я пойму, что любовь прошла. — Я не возражаю, что Мика прислал помощь. Его ладонь, всю руку, все тело отпустило напряжение, которое я даже раньше не заметила. Он улыбнулся и пожал пальцы мне в ответ: — Это хорошо. — А ты помягчела, — раздался голос у меня за спиной. Я резко обернулась — все мы обернулись — и увидела идущего к нам Джейсона, очень довольно ухмыляющегося, что сумел нас застать врасплох. — Чертовски тихо для вервольфа, — сказала я. Он был одет в джинсы, кроссовки и короткую кожаную куртку. Джейсон, как и я, американец и любит одеваться непринужденно. Светлые волосы все еще подстрижены коротко, как у молодого руководителя компании. Они делали его с виду старше, взрослее. Без обрамления волос его глаза казались больше, синее, цвета невинного весеннего неба. И цвет этот не соответствовал прыгающим в глазах чертикам. — Пожалуй, слишком тепло для кожаной куртки, — заметила я. Он одним движением расстегнул молнию и блеснул голой грудью и животом, все еще идя к нам, даже с шага не сбившись. Иногда я забываю, что Джейсон днем работает стриптизером в «Запретном плоде», одном из клубов Жан-Клода. В такие моменты он мне об этом напоминал. — У меня не было времени одеться, когда Жан-Клод меня послал ждать вас. — А к чему такая спешка? — Мюзетт предложила Жан-Клоду поделиться с ним своим pomme de sang, если он поделится своим. Pomme de sang в буквальном переводе значит «яблоко крови» — жаргонное название объекта, куда более значимого, чем просто донор крови. Жан-Клод его когда-то охарактеризовал как возлюбленную подругу, только вместо секса она дает кровь. Содержанка, или в случае Джейсона — содержанец. — Мне казалось, что просить одолжить своего pomme de sang, — это бестактность, — сказала я. — Но может также быть величайшей любезностью и честью, — объяснил Ашер. — Если есть возможность превратить обычай в пытку, Мюзетт ее не упустит. — Значит, она своего pomme de sang предложила Жан-Клоду не в знак чести, а потому, что знала: он не захочет делиться Джейсоном? — Oui. — Отлично, просто отлично. Какие еще есть маленькие вампирские обычаи, которые могут вдруг выскочить и вцепиться в икру? Он улыбнулся и поднес мою руку к губам для быстрого целомудренного поцелуя. — Многие, я думаю, ma cherie, очень многие. — Он глянул на Джейсона. — Честно говоря, меня удивило, что Мюзетт разрешила тебе оставить ее присутствие, не поделившись кровью. Улыбка Джейсона увяла. — Ее pomme de sang в этой стране нелегально, так что Жан-Клод вынужден был отказаться. — Нелегально? — спросила я. — Почему это? Он вздохнул с довольно несчастным видом. — Этой девочке никак не больше пятнадцати. — А брать кровь у несовершеннолетних запрещено законом, — сказала я. — Жан-Клод ей об этом сообщил, и вот почему меня выставили сюда на холод. — Здесь не холодно, — возразил Дамиан. Джейсон поежился: — Кому как. — Он плотнее обернулся все еще расстегнутой курткой. — Жан-Клод не хочет, чтобы для тебя это было неожиданностью, Анита. Двое из ее вампиров — дети. Я сама ощутила, как лицо стянуло маской гнева. — Не так все плохо, Анита, они не новые. Я бы дал им приблизительно несколько сотен лет каждому, не меньше. Даже в США они были бы сочтены по существующему закону дедушками. Я попыталась расслабить напряженные мышцы, но выпустила руки, которые держала. Вот так мне хотелось освободить руки для пистолетов. Драться было не с кем — пока что, — но порыв был. Дамиан осторожно коснулся моей руки — наверное, боялся, что на него прольется гнев. Обычная моя теория — когда есть хоть кто-то, на ком сорвать злость, это лучше, чем когда никого нет. Я пытаюсь вести себя лучше, справедливее, но это, черт побери, очень трудно. Когда я не отдернулась и не рявкнула на него, Дамиан взял мою руку, и прикосновение его легких пальцев немного меня успокоило. — Ты не думаешь, что Мюзетт привезла с собой несовершеннолетнюю pomme de sang, чтобы посмотреть, что мы станем делать? — Мюзетт любит молодых, — сказал Ашер тем же очень тихим голосом. Не шепотом, но почти, будто боялся, что нас подслушают. Может, действительно боялся. Я посмотрела на Ашера. Дамиан все еще водил пальцами по тыльной стороне моей руки. — Только не говори мне, что она педофил. Он покачал головой: — В смысле секса — нет, Анита. Но насчет крови — да, она любит только молодых. Фу! — В этой стране она не имеет права брать кровь ни у кого моложе восемнадцати лет. Такое деяние гарантирует выписку ордера на ликвидацию на твое имя. А я — истребительница. — Я думаю, что Белль Морт выбрала Мюзетт намеренно. У нее есть другие лейтенанты, не обладающие столь кричащими привычками. Я думаю, что Мюзетт для нас испытание — в традиционном смысле слова. Белль послала ее проверить нас — особенно тебя, я думаю. И, быть может, Ричарда. — А чем мы заслужили такое особое отношение? — Тем, что Белль никого из вас не знает по старым временам. И она любит испытывать свои клинки перед тем, как их кровавить, Анита. — Я не ее клинок. Я вообще ей не принадлежу и не собираюсь. Ашер выразил на лице терпение. — Она — le Sardre de Sang, источник нашей линии. Белль подобна императрице, и все происходящие от нее мастера вампиров — короли, ее вассалы. Вассальная зависимость подразумевает поставку войск для ее дела. — Какого дела? Он тяжело вздохнул: — Любого, какое будет угодно императрице. Я покачала головой: — Это как-то до меня не доходит. Рука Дамиана все еще ходила легонько по моей. Я думаю, без его прикосновения я бы сильнее завелась. — Белль считает всех, кто происходит от нее, своими. Через Жан-Клода ей принадлежите ты и Ричард. Я затрясла головой, хотела что-то сказать. Ашер поднял руку: — Прошу тебя, дай мне закончить. Не важно, согласна ли ты, Анита, что вы с Ричардом принадлежите Белль. Важно лишь, что она в это верит. Она видит в вас новое оружие своего арсенала. Тебе это понятно? — Мне понятно, что ты говоришь. Я не согласна, что принадлежу кому бы то ни было, но понимаю, что так может полагать Белль Морт. Он кивнул с некоторым облегчением, будто не знал, что ему делать, если я стану и дальше спорить. — Bon, bon. Тогда ты должна понять, что Белль желает испытать сталь своих новейших клинков. — Каким образом? — спросила я. — Во-первых, привезя в Америку несовершеннолетнюю pomme de sang и выставив ее напоказ прямо перед истребительницей. И еще: если Мюзетт предложила поделиться pomme de sang, она может предложить поделиться и слугами. Это считается великой честью. — Как поделиться? — спросила я подозрительно. Пальцы Дамиана забегали быстрее, но я не велела ему прекратить, потому что гнев сводил мне мышцы плеч и рук. — Наверное, кровью, поскольку почти все вампиры берут кровь у слуг. Насчет секса можешь не беспокоиться, ma cherie, Мюзетт — не любительница женщин. Я слегка пожала плечами: — Что ж, уже легче. — Я нахмурила брови. — А если она считает меня и Ричарда частью своего... чего бы то ни было, то что она думает о его стае и моем парде? Белль считает наших людей своими? Ашер облизал губы, и я знала ответ раньше, чем он был произнесен: — Это было бы вполне в ее духе. — Так что Мюзетт и ее компания будут испытывать не только меня или Ричарда, но и остальных наших людей. — Вполне логично это предположить. Я закрыла глаза и покачала головой: — Терпеть не могу вампирской политики. — Смотри, она еще не орет, — заметил Джейсон. — Никогда ее не видел такой спокойной после стольких плохих новостей. Я открыла глаза и посмотрела на него весьма неодобрительно. — Наверное, это влияние Дамиана, — сказал Ашер. Джейсон бросил взгляд на пальцы Дамиана, скользящие по моей руке. — Ты хочешь сказать, что его прикосновение помогает ей держать себя в руках? Ашер кивнул. У меня было поползновение велеть Дамиану перестать, но я не сделала этого, потому что была в ярости. Как они смеют вваливаться к нам и нас испытывать? Какая наглость! И как типично по-вампирски. Я уже устала, устала заранее от грядущих игр. Если бы Жан-Клод позволил мне просто перестрелять всю компанию Мюзетт прямо сегодня, мы бы от кучи хлопот избавились. То есть наверняка. Я прекратила игру Дамиана с моей рукой, взяв его за руку и крепко сжав. Накал моего гнева чуть уменьшился. Я все еще злилась, но эту злость уже можно было контролировать. Черт побери, Ашер был прав, и мне это очень не нравилось. Не нравилось совсем, что какая-то новая метафизическая фигня заставляла меня вступать в близкие личные контакты еще с одним вампиром. Какого черта эта метафизика не может хоть раз обойтись без щупанья и лапанья? Джейсон смотрел на нас со странным выражением лица. — Знаете, наверное, нам стоит на сегодня прикомандировать Дамиана к Аните. — Ты думаешь, Мюзетт постарается вывести меня из себя? — спросила я. — Она еще никому ничего не сделала, Анита, никого даже пальцем не тронула, а все уже в страхе. Я лично напуган до потери пульса и сам еще не понял почему. Она такая симпатичная блондиночка, прекрасная, как кукла Барби в натуральную величину, только груди поменьше. Но ведь мужчине только и надо, чтобы они во рту помещались, правда? — Слишком обобщаешь, — заметила я. Он не улыбнулся, лицо его осталось слишком серьезным. — Обычно я бы не возразил против клыков такой красивой вампирши, Анита. Но я не хочу, чтобы эта штучка ко мне притронулась. — Вдруг в лице его проявился жуткий испуг, он даже стал выглядеть моложе своих двадцати двух лет. — Не хочу. — В глазах его была боязнь, тревога. — Жан-Клод меня заверил, что Мюзетт не из тех вампиров, что вдруг начинают на тебе разлагаться. А я все равно так ее боюсь, что поджилки трясутся. Я протянула свободную руку, и Джейсон подошел ко мне. Я его обняла и ощутила мелкую дрожь. Ему было холодно, и холод этот был не такой, от которого можно защититься теплой одеждой. — Мы ее к тебе не допустим, Джейсон. Я хотела произнести именно это, но Ашер перебил: — Нет, Анита. Не обещай безопасности никому из нас — хотя бы до тех пор, пока не увидишь Мюзетт. Я отодвинулась от Джейсона и посмотрела на Ашера. — Если я просто пристрелю ее с порога, что сделает Белль? Он побледнел, а для вампира это непросто, даже для накормленного. — Нельзя, Анита. Ты не должна... Я умоляю тебя. — Ты знаешь, что, если бы я ее сегодня убила, нам всем было бы проще и безопаснее. Он открыл рот, закрыл, открыл снова. — Анита, ma cherie, прошу тебя... Джейсон шагнул от меня прочь и сделал жест рукой. Дамиан оказался у меня за спиной и положил руки на плечи. Как только он меня коснулся, мне стало лучше. Не то чтобы спокойнее, не то чтобы яснее. Я ведь была права: следует убить Мюзетт прямо сегодня. В ближайшей перспективе это избавит от многих бед. Но в дальней — к нам явится Белль Морт, если не весь Совет целиком, чтобы нас убивать. Я это знала. И когда руки Дамиана бережно поглаживали сведенные узлами мышцы моих плеч, я даже могла бы с этим согласиться. — Почему прикосновение Дамиана уменьшает у меня желание убивать? — Я заметил, что, когда он тебя касается, ты получаешь дополнительное спокойствие, возможность еще раз подумать перед тем, как спустить курок. — Когда я рядом с Жан-Клодом, он не становится ни на йоту менее безжалостен. — От своего слуги можно получить лишь то, что у него есть, — пояснил Ашер. — Я бы сказал, что с твоей помощью Жан-Клод становится более беспощадным, а не менее, потому что это твоя натура. — Он глянул на вампира у меня за спиной. — Дамиан несколько сотен лет жил при госпоже, которая не терпела ни гнева, ни гордости. Ее воля и только ее воля были дозволены. Дамиан научился быть менее гневным и менее беспощадным, иначе бы та, кто его сотворила, уничтожила бы его давным-давно. Руки Дамиана застыли у меня на плечах неподвижно. Я потрепала его по руке, как делают с другом, который услышал плохие новости. — Все в порядке, Дамиан, ей уже до тебя не дотянуться. — Да, Жан-Клод выговорил у нее мою свободу, и я буду у него вечно в огромном долгу. И этот долг не связан с обетами крови и вампирическими связями. Я у него в долгу за выкуп меня из страшного рабства. — Если ты сможешь сегодня удержать Аниту от необдуманных поступков, ты часть этого долга уплатишь, — сказал Ашер. Я почувствовала, как Дамиан кивнул. — Тогда пойдемте вниз, потому что я давно знаю Мюзетт, хоть и не боюсь ее так, как боюсь ту, кто меня сотворила. Я обернулась посмотреть ему в лицо. — Ты хочешь сказать, что боишься Мюзетт лишь чуть меньше, чем ту, кто тебя сотворила? Он на секунду задумался, потом медленно кивнул: — Я больше боюсь моего прежнего мастера, но Мюзетт я боюсь тоже. — Все ее боятся, — сказал Ашер. — Все ее боятся, — повторил Дамиан. Я уперлась головой в грудь Дамиана, замотала ею, превращая прическу в хаос, но мне было все равно. — Черт побери, если бы вы дали мне ее сегодня просто убить, от скольких хлопот мы бы избавились! Я же права, вы сами знаете, что я права. Дамиан приподнял мое лицо, чтобы я видела его глаза. — Если ты убьешь Мюзетт, то Белль Морт уничтожит Жан-Клода. — А что, если Мюзетт сделает что-нибудь по-настоящему ужасное? Дамиан посмотрел поверх меня на Ашера. Я повернулась, чтобы проследить их обмен взглядами. Наконец заговорил Ашер: — Я не мог бы сказать, что мы ни при каких обстоятельствах не имеем права убить Мюзетт, потому что может сложиться так, что она не оставит тебе выбора. В этом случае я ни за что не подверг бы тебя опасности, вызванной колебанием. Но я думаю, что Мюзетт будет отлично играть в политические игры и ни за что не даст тебе такого повода. Я вздохнула. — Если сегодня не приковать Дамиана к Аните наручниками, она не выдержит спектакля Мюзетт, — сказал Джейсон. — Не думаю, что это необходимо, — возразил Ашер. — Правда, Анита? Я нахмурилась: — Откуда мне, к чертям, знать? К тому же у меня недавно кончился запас наручников. Джейсон тут же вытащил из кармана пару: — Можешь взять у меня. Я еще сильнее нахмурилась: — А за каким чертом ты таскаешь с собой наручники? — И тут же я подняла руку: — Не надо, не рассказывай. Он ухмыльнулся: — Я же стриптизер, Анита. Пользуюсь разными приспособлениями. С одной стороны, приятно было знать, что Джейсон таскает с собой наручники не в сексуальных целях. С другой стороны, не знаю, хотелось ли мне разъяснений, как именно используются браслеты в стриптизе. Что за представления идут теперь в «Запретном плоде»? Нет, про это мне тоже, пожалуйста, не рассказывайте. Мы потянулись к задней двери «Цирка проклятых». Наручниками Джейсона мы не воспользовались, но я решила спускаться по лестнице, держась за руку Дамиана. Существовал постоянно растущий список лиц, с которыми идти, держась за ручку, было бы для меня романтично или щекотало бы нервы. Дамиан в этот список не входил — здесь скорее была жалость.Глава 6
Глубоко под «Цирком проклятых» тянулись чуть ли не на целые мили подземные помещения. Они были домом Мастера вампиров Сент-Луиса (кто бы им ни был) сколько жители помнят. Изменился только здоровенный склад над землей. Жан-Клод перестроил подземелье, кое-где декорировал, но и все. Так и тянулись комната за комнатой — камень и факелы. Чтобы чуть уменьшить каменную мрачность, Жан-Клод повесил большие газовые драпри по стенам своей гостиной. Снаружи они были белые, но если раздвинуть первые висящие стены, дальше они становились серебристыми, золотыми и белыми. Джейсон потянулся раздвинуть драп-ри, когда оттуда вышел Жан-Клод и жестом показал нам отойти назад, прижимая палец к губам. Я проглотила заготовленное приветствие. На нем были облегающие кожаные штаны, заправленные в высокие сапоги до бедер, и трудно было сказать, где кончаются штаны и начинаются сапоги. Сорочка — одна из его обычных, по моде восемнадцатого века, с грудой кружев на рукавах и на вороте. Но цвета такого я никогда у него не видела — ярко-синий, нечто среднее между голубым и темно-синим. От нее его глаза цвета полночного неба казались еще синее. Лицо его было, как всегда, безупречно — дух захватывало. Будто оживший сон, мечта, слишком красивый, чтобы быть настоящим, слишком чувственный, чтобы быть безопасным. У меня сердце заколотилось в глотке. Мне хотелось броситься к нему, обернуться вокруг него одеялом, чтобы черные кудри обвили мое тело, лаская, как оживший шелк. Я хотела его. Я всегда его хотела, но сегодня — ХОТЕЛА! При всем, что уже случилось и могло случиться, я сейчас могла думать только о сексе — с Жан-Клодом. Он подплыл ко мне, и я выставила руку, чтобы он меня не трогал. Коснись он меня хоть пальцем — я не знаю, что бы я сделала. Он посмотрел озадаченно, и я услышала у себя в голове его голос: — В чем дело, ma petite? Я все еще не освоила этот мысленный разговор, так что и не пыталась ответить так же. Вместо этого я просто подняла левую руку и показала на часы. Без десяти полночь. Я, как Золушка, должна была оказываться дома ровно в полночь каждый день. Своим товарищам по работе я говорила, что это перерыв на ленч, и иногда даже ела. Но на самом деле мне каждые двенадцать часов надо было питать нечто, мало имеющее отношения к желудку. Это относилось к ниже расположенным органам. У Жан-Клода расширились глаза. У меня в голове он произнес: —Ma petite, неужели ты сегодня еще не питала ardeur? Я пожала плечами: — Двенадцать часов назад. Голос до шепота я не стала понижать: вампиры за шторами все равно бы услышали, а потому я говорила обычным голосом. Да и все равно мне от них не скрыть ardeur. Он появился как побочный эффект от того, что я стала человеком-слугой Жан-Клода. В другом веке Жан-Клода сочли бы инкубом, поскольку он умел питаться похотью. Не просто питаться, но и заставлять других вожделеть к себе — способ приобрести больше, чем тебе нужно. В случае крайней необходимости он мог питаться только похотью, несколько дней воздерживаясь от крови. Очень редко у вампиров бывает на это сила. Мастер Дамиана умела питаться страхом. Таких называют ночными каргами или марами. Конечно, Белль Морт держала в себе ardeur. Она столетиями использовала его, чтобы играть королями и императорами. Один из немногих ее «потомков», Жан-Клод унаследовал именно эту силу. А я, насколько мне было известно, — единственный человек-слуга, который его унаследовал от кого бы то ни было. Когда в вампире впервые просыпается ardeur, он подчиняет себе вампира полностью, как жажда крови. Впоследствии вампир постепенно научается им управлять — или по крайней мере так это задумано. Когда я его заполучила, я изо всех сил с ним боролась, так что теперь мне надо питать его лишь каждые двенадцать часов. Этот процесс не обязательно подразумевает сношение, но сексуальный контакт необходим. Все эти древние легенды о суккубах и инкубах, залюбивших своих любовников до смерти, — правда. И потому я не могла каждый раз кормиться на одном и том же человеке. Мика разрешал мне кормиться на нем. Жан-Клод годами ждал, чтобы я разделила с ним ardeur, хотя думал, что питаться будет он, а не я. Мне пришлось сделать Натэниела, одного из моих леопардов, чем-то вроде pomme de sang для себя. Чертовски неловко, но куда лучше, чем совращать незнакомцев, что вполне возможно, если ardeur напарывается на сопротивление владельца. Он — суровый учитель, как и сама Белль Морт. Сегодня я планировала вернуться домой и встретиться с Микой, но оказалась в «Цирке». Само по себе это было бы неплохо, потому что Жан-Клод всегда был согласен. К сожалению, в соседней комнате сидели большие злые вампиры, и вряд ли они согласятся ждать, пока мы будем тискаться. Интуиция мне подсказывала, что Мюзетт сочувствия не проявит. Беда в том, что ardeur тоже не склонен проявлять сочувствие. Все стояли с выражением типа «Ох ты боже мой!» на лице, и тишина стала гнетущей. Мы смотрели на Жан-Клода в ожидании, чтобы он разрешил ситуацию. — Что будем делать? — спросила я. На миг у него стал растерянный вид, а потом он рассмеялся — своим осязаемым, ласковым смехом. Меня затрясло, и только подхватившая рука Дамиана спасла меня от падения. Я ожидала, что ardeur захватит его, как заразная болезнь, как иногда бывало, но этого не случилось. Как только он меня коснулся, ardeur отступил, как волна прибоя от берега. Голова прояснилась, стала легкой, я снова могла думать. И вцепилась в руку Дамиана, как в деревяшку посреди моря. Я обратила к Жан-Клоду расширенные глаза. У него был очень серьезный вид: — Я тоже это чувствую, ma petite. Мы по опыту знали, что, если Жан-Клод сосредоточится, он может подчинить себе ardeur, и тогда мне тоже легче его контролировать. Но если он на миг отвлекался, огонь охватывал нас обоих, как неодолимая стихия. Я ощутила печаль Дамиана на языке, как если бы дождь имел вкус. Я знала, что Дамиан меня хочет — в том добром старом стиле, где нет места цветам и сердцам, а есть только вожделение. Он жаждал меня так же, как жаждал крови, потому что без меня ему пришлось бы умереть. Дамиану шестьсот с лишним лет, но мастером ему не быть никогда. Это значит, что его прежняя госпожа в буквальном смысле заставляла его сердце биться, его тело двигаться. Потом анимирующей его силой стал Жан-Клод, а я случайно украла его у Жан-Клода. Сейчас моя некромантия заставляла его кровь бежать по жилам, а сердце биться. Я с ужасом обнаружила, что у меня фактически оказался свой ручной вампир. Я пыталась не видеть, что я сделала сбежать от этого. Я от очень многого пыталась сбежать. Но прирученный Дамиан — не такая вещь, на которую можно закрыть глаза. Если я отрежу себя от него, он сперва сойдет с ума, а потом умрет по-настоящему. Ну, конечно, до того, как он вылиняет до смерти, другим вампирам придется его казнить. Нехорошо, если шестисотлетний вампир потеряет рассудок и станет убивать людей на улицах. Отрицательно сказывается на бизнесе. А откуда я знала, что так будет, если я отвергну Дамиана? Потому что первые полгода, как я обрела слугу-вампира, я сама об этом не знала. И он действительно обезумел и действительно убивал людей. Жан-Клод его запер, ожидая, что я вернусь, ожидая, что я вспомню о своих обязательствах, а не буду от них скрываться. Дамиан был мне одним из предметных уроков: либо ты принимаешь свою силу, либо расплачиваешься за отказ. Я глянула на Жан-Клода. Он был по-прежнему красив, но я теперь могла на него смотреть без желания вокруг него обвиться. — Интересно, — произнесла я. — Если бы ты позволила Дамиану коснуться тебя таким образом полгода назад, мы бы узнали раньше, — сказал Жан-Клод. Было время, и не очень давно, когда я бурно реагировала на любое упоминание о своих недостатках и промахах, но среди моих недавно принятых решений было еще и не спорить обо всем подряд. Самой выбирать предметы конфликта — вот моя цель. Жан-Клод кивнул, подошел ко мне и вытянул руку. — Мои извинения за прежнее неблагоразумие, ma petite, но я теперь хозяин, а не пешка для того огня, что сжигает нас обоих. Я поглядела на эту руку, такую бледную, изящную, с длинными пальцами. Даже когда молчал ardeur, Жан-Клод манил меня как-то так, что мне трудно это описать словами. Я взяла его за руку, все еще цепляясь за локоть Дамиана. Пальцы Жан-Клода сомкнулись на моих, но сердце мое осталось спокойным. Ardeur не поднял свою мерзкую голову. Жан-Клод поднес мою руку к лицу, слегка коснулся губами. И ничего. Он рискнул чуть провести губами по руке — у меня перехватило дыхание, но ardeur не возник. Жан-Клод выпрямился, все еще держа меня за руку. Он улыбнулся той ослепительной улыбкой, которую я так ценила, потому что она была настоящая — или настолько близка к настоящей, насколько это возможно. Он столетиями тренировал лицо, чтобы каждое его движение было изящно, грациозно и не выдавало никаких эмоций. Для него было очень трудно реагировать непосредственно. — Пойдем, ma petite, встретим наших гостей. Он предложил мне руку и посмотрел на Дамиана. — Возьми ее другую руку, mom ami, и введем ее внутрь. Дамиан положил мою руку на гладкую мускулистую кожу своего предплечья: — С радостью, хозяин. Обычно Жан-Клод не любит, когда его вампиры называют его хозяином или мастером, но сегодня следует соблюдать формальности. Мы хотим произвести впечатление на тех, на кого уже сотни лет никто не мог произвести впечатление. Ашер вышел вперед раздвинуть драпри, чтобы мы вошли торжественно, не отбивая шторы в сторону. Есть причины, по которым портьеры у дверей вышли из моды. Единственным минусом в том, что по обе стороны от меня шли красивые вампиры, было то, что нельзя будет быстро выхватить пистолет. Конечно, если мне придется выхватывать оружие сразу у двери, значит, ночь будет неудачная. Настолько, что мы сможем пережить ее, но не следующую.Глава 7
Мюзетт стояла у белого кирпичного камина. Это должна была быть она, потому что она была единственной белокурой Барби в комнате, а именно так описал ее Джейсон. У него есть много недостатков, но неумения точно описать женщину среди них не числится. Она действительно была миниатюрна — ниже меня на целых три дюйма. То есть всего где-то футов пять в высоту, если под длинным белым платьем нет туфель на каблуках, а если есть, то она еще миниатюрнее. Волосы падали на плечи белокурыми волнами, но брови у нее чернели точеными дугами. Либо она что-то красила, либо была из тех редких блондинок, у которых цвет волос на голове и на теле не совпадает. Это бывает, хотя и редко. Белокурые волосы, бледная кожа, темные брови и ресницы, обрамляющие глаза, синие, как искорки неба. Я заметила, что у нее глаза на пару оттенков синее Джейсоновых. Может быть, из-за темных ресниц и бровей они кажутся живее. Она улыбнулась розовым бутоном губ, таких красных, что здесь не обошлось без помады. Заметив это, я заметила и остальную косметику. Отлично наложенную, едва заметную, но можно было увидеть те несколько штрихов, создающих эту поразительную, почти ангельскую красоту. Ее pomme de sang стояла перед ней на коленях, как комнатная собачка. Длинные каштановые волосы девушки были уложены на макушке сложной конструкцией кудрей, от которых она казалась еще моложе. Она была бледна — не по-вампирски бледна, а просто, и холодная голубизна ее длинного старомодного платья не придавала ей цвета. Изящная шея гладкая, нетронутая. Если Мюзетт берет у нее кровь, то откуда? А хочется ли мне это знать? Пожалуй, нет. Между камином и широким белым диваном с золотыми и серебряными подушками стоял незнакомый мужчина. Он был противоположностью Мюзетт почти во всем. Куда выше шести футов ростом, сложен как пловец-переросток — широкие плечи, узкая талия, узкие бедра, а ноги — больше моего роста каждая. Волосы черные, такие же, как у меня — с синим проблеском, — завязаны в косу на спине. Кожа настолько темна, насколько может быть кожа, несколько столетий не видавшая солнца. Я готова была ручаться, что он легко загорает, только у него не много возможностей для этого. Глаза — странно зеленоватые, аквамариновые, как воды Карибского моря. На этом темном лице они резко выделялись и должны были бы добавлять красоты и теплоты, но были холодными. Он должен был быть красив, но не был — все портило мрачное выражение лица. Будто у него всегда плохое настроение. Может, дело было в его одежде — он будто сошел с картины столетней давности. Войди я сюда в трико, я бы тоже была склонна брюзжать. Хотя я была с двух сторон окружена мужчинами, но определенно ведущим в нашей группе был Жан-Клод. Он подвел нас к двум мягким креслам, золотому и серебряному, тоже с грудой белых подушек. Остановился он перед белым деревянным кофейным столиком с хрустальной вазой белых и желтых гвоздик. Дамиан остановился одновременно с ним, застыл неподвижно под моей рукой. Джейсон грациозно плюхнулся в золотистое кресло, ближайшее к камину. Ашер остался по ту сторону от серебряного кресла, насколько можно было далеко стать от Мюзетт, не выходя из комнаты. Она что-то сказала по-французски. Жан-Клод ответил на том же языке, и я поняла: он ей сказал, что я по-французски не говорю. Она что-то еще сказала, что осталось для меня тайной, и перешла на английский с сильным акцентом. У вампиров, особенно в Америке, акцент бывает редко, но у Мюзетт его было хоть лопатой греби. Такого сильного, что, если бы она заговорила быстрее, я бы ее не поняла. — Дамиан, ты уже давно не радовал наш двор своим присутствием. — Моя прежняя госпожа была равнодушна к придворной жизни. — Да, она оригиналка, твоя госпожа Моровен. Тело Дамиана среагировало на имя как на пощечину. Я погладила его по руке, как гладят встревоженного ребенка. — Моровен достаточно сильна, чтобы претендовать на кресло в Совете. Ей даже предлагали освободившееся место Колебателя Земли, причем в дар, без боя. — Мюзетт смотрела на Дамиана, изучала его лицо, тело, реакции. — Почему, как ты думаешь, отвергла она такую щедрость? Дамиан сглотнул слюну, дыша прерывисто. — Как я уже сказал... — он прокашлялся, чтобы закончить, — моя прежняя госпожа не из тех, кто любит придворную жизнь. Она предпочитает одиночество. — Но отказаться от кресла в Совете, которое можно занять не рискуя, без битвы, — это безумие. Зачем Моровен так поступила? Каждый раз при звуке этого имени Дамиан вздрагивал. — Дамиан ответил на твой вопрос, — вмешалась я. — Его прежний мастер любит уединение. Мюзетт повернула ко мне взгляд этих синих глаз, и полностью недружелюбный взгляд заставил меня пожалеть, что я влезла в разговор. — Так это и есть новенькая. — Она подошла к нам, и не просто плыла, как они делают, — нет, было покачивание бедер. Под юбкой были каблуки. Без них так не получается. Высокий и мрачный следовал за ней как тень. Девушка осталась сидеть возле камина, юбки разлетелись вокруг нее кругом, как будто их специально так положили. Руки она держала неподвижно на коленях. Как будто ее тоже специально посадили, сказали «сиди вот так», и она так и будет сидеть — «вот так», пока Мюзетт не велит ей переменить позу. Очень противно. — Позволь мне представить Аниту Блейк, моего слугу-человека, первого, которого я когда-либо к себе призвал. Других нет, у меня есть только она. Жан-Клод той рукой, на которую я опиралась, сделал широкий жест, отводя меня от кофейного столика, а заодно и от Мюзетт. Почти танцевальное движение, будто мне полагалось сделать реверанс или что-то в этом роде. Дамиан последовал за его жестом, отчего он стал похож на очень изящное движение бича. Вампиры поклонились, а я, зажатая между ними, не имела другого выбора, как повторить их жест. Может быть, не одна была причина, что Жан-Клод поставил меня посередине. Мюзетт прошагала к нам, покачиваясь, бедра танцевали под развевающейся юбкой. — Ты помнишь... эта слуга Ашера, как ее звали? По взгляду голубых глаз было ясно, что она отлично помнит имя. — Джулианна, — ответил Жан-Клод самым своимнейтральным голосом. Но ни он, ни Ашер не могли произнести ее имя, не испытывая эмоций. — Ах да, Джулианна. Прелестное имя для подобной простолюдинки. — Она подошла и встала перед нами. Высокий и темный стоял за ней, зловещий уже благодаря одному своему росту. Черт, почти семь футов. — Почему это вы с Ашером всегда выбираете таких простолюдинок? Есть, наверное, что-то уютное в этой доброй, крепкой крестьянской породе. Я рассмеялась, не успев подумать. Жан-Клод сжал мне руку. Дамиан под второй рукой застыл. Мюзетт не понравилось, что над ней смеются, и по ее лицу это было совершенно ясно. — Ты смеешься, девушка? Почему? Жан-Клод стиснул мне руку так, что еще чуть-чуть — и стало бы больно. — Прости, — сказала я. — Но назвать меня крестьянкой — это не слишком оскорбительно. — Почему? — спросила она, явно и искренне недоумевая. — Потому что ты права: насколько я могу проследить свое родословное дерево, там только солдаты и фермеры. Я действительно из доброй крестьянской породы и горжусь этим. — Почему ты этим гордишься? — Потому что все, что у нас есть, мы создали своими двумя руками, потом лица своего — в таком духе. Мы все, что у нас есть, заработали. Никто нам ничего никогда не давал просто так. — Не понимаю. — Не знаю, как тебе объяснить, — сказала я. Наверное, это было как когда Ашер пытался мне объяснить, что такое долг перед сеньором. Ничего в моей жизни не было, что подготовило бы меня к пониманию такого рода обязательств. Вслух я этого не сказала, потому что не хотела поднимать разговор о каком бы то ни было своем долге перед Белль Морт. Потому что никакого долга за собой не чувствовала. — Я не глупа, Анита. Я пойму, если ты ясно выразишь свою мысль. Ашер подошел к нам сзади и встал рядом — подальше от Мюзетт, но все равно с его стороны это было мужественно — привлечь к себе ее внимание. — Я пытался объяснить Аните, что значат обязательства перед сеньором, и она не могла понять. Она молода, и она американка. Они никогда не пользовались... благами правления. Она наклонила голову, рассматривая его, — точь-в-точь как птица перед тем, как склюнуть червяка. — И какое отношение к чему бы то ни было имеет ее неспособность понять цивилизованный образ действий? Человек облизал бы губы — Ашер остался недвижим. (Затаись, и лиса не будет знать, где ты.) — Ты, прекрасная Мюзетт, никогда не жила там, где ты не была бы подданной феодального сеньора или сеньоры и где ты сама не правила бы никем. Ты никогда не жила без знания, что каждый должен своему сеньору. — Oui? Это слово прозвучало холодно, с подтекстом: «Говори дальше, копай сам себе могилу». — Тебе даже и представиться не могло, что быть крестьянином, никому ничего не должным, — это порождает чувство освобождения. Она взмахнула наманикюренной рукой, будто разгоняя в воздухе саму эту мысль. — Чувство освобождения — что это такое? — Мне кажется, — сказал Жан-Клод, — что само твое непонимание значения этих слов полностью подтверждает мнение Ашера. Она посмотрела на обоих, наморщив брови. — Я этого не понимаю, значит, это не может быть важно. Взмахом миниатюрной ручки она отмела тему и снова обратила свое внимание на меня — это было страшновато. Не могу точно сказать, что было в самом взгляде этих глаз, но меня пробрало холодом до мозга костей. — Ты видела наш подарок Жан-Клоду и Ашеру? Наверное, вид у меня был искренне недоуменный, потому что она повернулась и попыталась подозвать жестом кого-то сзади, но мне был виден только ее огромный слуга. — Анхелито, отодвинься, чтобы она видела. Анхелито? Как-то имя Ангелочек не очень ему подходило. Но он отодвинулся, и она завершила свой жест в сторону камина. Там был только камин, а над ним картина. Что-то в ней привлекло мое внимание. Там должен был быть групповой портрет Жан-Клода, Ашера и Джулианны в одежде эпохи «Трех мушкетеров», но картина была другой. Наверняка, не будь в комнате чужих и новых вампиров, я бы ее заметила раньше. Да, наверняка. Это было изображение Купидона и Психеи — традиционная сцена, где спящий Купидон предстает наконец перед Психеей со свечой в руке. Валентинов день сильно переменил Купидона по сравнению с тем, чем он был когда-то. А был он не пухлым бесполым херувимом, а богом, богом любви. Я знала, кто позировал для Купидона, потому что ни у кого больше нет таких золотых волос, таких длинных, безупречных линий тела. У меня были воспоминания, как Ашер выглядел раньше, но я никогда этого не видела — своими глазами. Я подошла к картине, как цветок, которого притягивает солнце. Неудержимое стремление. Ашер лежал на боку, рука завернута на живот, другая вытянута вперед, расслабленная во сне. Кожа сияла в свете свечи золотом и была лишь чуть светлее пены волос, обрамлявших лицо и плечи. Он был обнажен, но это слово не передает впечатления. Свет от пламени свечи покрыл теплым сиянием всю его кожу от широких плеч до изгиба стоп, будто ангел коснулся этой кожи, оставив свой нежный отпечаток. Полоска темно-золотых, почти рыжеватых волос бежала по краю живота и уходила линией вниз. Изгиб бедер — это были несколько дюймов такой совершенной кожи, подобной которой я не видела никогда. Она уводила глаза ниже, к длинным ногам. Памятью Жан-Клода я знала, каково ощущение этой кожи под пальцами. Я помнила споры, чьи бедра самые мягкие, самые лучшие. Белль Морт говорила, что линии тел их обоих так близки к совершенству, насколько это вообще возможно. Жан-Клод всегда считал, что Ашер красивее, а Ашер думал так же про Жан-Клода. Художник написал у спящей фигуры два крыла, и они были прорисованы так тщательно, что казалось, их можно потрогать. Они были огромны и напоминали ренессансные картины с ангелами. На этом золотом теле они казались неуместными. Психея заглядывала через край крыла, и оно закрывало ей тело до пояса, но виднелось плечо, бок до первого изгиба бедер, но остальное было закрыто Купидоном. Я смотрела на картину, хмуря брови. Я знала это плечо, знала линию этого тела, пусть и скудно освещенного свечой. Я ожидала, что Психеей будет Белль Морт, но ошиблась. Сквозь длинные черные кудри, не столько скрывавшие фигуру, сколько украшавшие ее, проглядывало лицо Жан-Клода и его глаза. Секунду я еще убеждалась в этом, поскольку его красота здесь была тоньше обычной, но потом я сообразила, что он использовал косметику — в том варианте ее, который использовался несколько веков назад. Линии лица его смягчились, губы более полные. Но глаза, его глаза не изменились в черном кружеве ресниц, сохранили тот же полночно-синий цвет. Картина была слишком велика, чтобы я могла стоять рядом с камином и видеть ее всю, но что-то я заметила в глазах Купидона. Мне пришлось пододвинуться ближе, чтобы увидеть: они открыты только щелочкой, в которой пылал холодный синий огонь — я его видала, когда на Ашера накатывало желание. Жан-Клод тронул меня за лицо, и я вздрогнула. Дамиан отодвинулся назад, давая нам место. Жан-Клод стер слезы у меня со щек. Вид его ясно говорил, что слезы я проливаю за нас обоих. Он не мог проявить слабость перед лицом Мюзетт, а я ничего не могла с собой поделать. Мы оба обернулись к Ашеру, но он стоял у самой дальней стены. Он отвернулся, и виден был только водопад золотых волос. Плечи у него ссутулились, будто от удара. Мюзетт подошла и встала по другую сторону от Жан-Клода. — Наша госпожа думала, что, раз вы снова вместе, как в старые времена, вы обрадуетесь этому напоминанию ушедших дней. Взгляд, который я бросила на нее из-за плеча Жан-Клода, нельзя было бы назвать дружелюбным. У другого края дивана я видела девочку, которая была ее pomme de sang. Кажется, она даже не сдвинулась с места. Если бы злые люди захотели меня убрать, они вполне могли бы это сделать, потому что несколько минут я ничего, кроме картины, не видела. — Картина — наш дар гостя хозяину, но у нас есть еще один подарок, уже только для Ашера. Анхелито встал за ней темной горой, и в руках у него была картина поменьше. На полу валялись куски бумаги и веревки, как сброшенная кожа. Эта картина была вдвое меньше первой, написана, несомненно, в том же реалистическом стиле — но сияющими цветами, гиперреалистично, в духе Тициана. На этой картине свет шел только от огня — пылающего горна. Тело Ашера в отраженном свете пылало золотым и алым. Он снова был гол, в пах ему упиралось острие наковальни, но правая сторона тела обращена к свету. Даже волосы завязаны были на затылке свободным пучком, и правая сторона лица была открыта. Руки его были по-прежнему сильны, потому что они притворялись, будто куют клинок, лежащий на наковальне, но правая сторона его лица, груди, живота, бедра — это был сплавленный ком. Это не были старые белые шрамы, которые видела я, — это были свежие, красные, воспаленные, злые линии, будто какое-то чудовище полосовало и рвало его тело. Вдруг на меня обрушились воспоминания — не мои. Ашер лежит на полу камеры пыток, освобожденный от серебряных цепей. Люди, которые его пытали, полегли вокруг в выплесках крови. Он тянется к нам, и его лицо... лицо... Я хлопнулась в обморок, и мы с Жан-Клодом оказались оба на полу, потому что я переживала именно то, что вспоминал он. Дамиан и Джейсон пододвинулись к нам, но Ашер остался позади.Глава 8
— Подойди, Ашер, взгляни на свой дар, — позвала Мюзетт. Дамиан уже опустился возле меня на колени, положив руки мне на плечи, крепко сжимая пальцы. Наверное, он боялся, как бы я чего не сделала. Не зря боялся. Голос Ашера прозвучал сдавленно, но отчетливо: — Я уже видел именно этот подарок. Я его достаточно хорошо знаю. — Ты хочешь, чтобы мы вернулись к Белль Морт и сказали ей, что ты не оценил ее дара? — Можете сказать Белль Морт, что от ее подарка я получил именно то, чего она хотела. — А именно? — Мне напомнили, каким я был и каким я стал. Я встала. Дамиан все еще не отпускал моих плеч. Жан-Клод поднялся грациозно, как марионетка, вздернутая невидимыми нитями. Мне никогда не быть такой изящной, но сегодня это не важно. Мюзетт обернулась к Жан-Клоду: — Мы принесли дары тебе, Жан-Клод, и Ашеру. Мы ждем гостевых даров для себя. Он ответил голосом таким пустым и бесцветным, будто заговорила тишина: — Я тебе говорил, Мюзетт, наши дары будут готовы только через несколько недель. — Я уверена, что вы можете найти замену. — Она уставилась на меня. Я обрела голос, и не бесцветный. — Как смеешь ты, приехав на месяц раньше срока, зная, что мы не готовы, предъявлять нам требования? — Дамиан вцепился мне в плечи чуть ли не отчаянно, но это я еще была вежлива. — Твоя грубость не может служить поводом заставить нас делать то, чего мы делать не хотим. Руки Дамиана скользнули по моим плечам, он прижал меня к себе. Я не сопротивлялась, потому что, не будь его здесь, я бы ее, наверное, ударила или застрелила. Чертовски, кстати, соблазнительная идея. Жан-Клод попытался пролить масло на воды, но Мюзетт жестом остановила его: — Пусть говорит твоя слуга, если ей есть что сказать. Я распахнула рот, чтобы назвать ее сволочной стервой, но сказала совсем иное. — Неужели ты думаешь, что дары, достойные такой красоты, можно подготовить в спешке? Неужели ты взяла бы какую-то жалкую замену вместо того великолепия, что мы подготовили? Я замолчала. Все мужчины смотрели на меня, кроме Дамиана, который просто меня обнял. — Чревовещание, — произнес Джейсон, стоящий по другую сторону Жан-Клода. — Другого объяснения у меня нет. — Действительно, чудо, — кивнул Жан-Клод. Потом он повернулся к Мюзетт. — Все, кроме одного, бледнеют перед твоей красотой, Мюзетт. Как я могу предложить что-то меньше, нежели прекрасное, не оскорбив твоей красоты? Она снова посмотрела на меня: — Разве ее красота не равна моей? Я расхохоталась. Руки Дамиана обхватили меня так сильно, что мне пришлось похлопать по руке, чтобы он дал мне дышать. — Не волнуйся, я могу сама разобраться. — Вряд ли мне кто-нибудь поверил, но это было правдой. — Мюзетт, я знаю, что я симпатюшка, признаю, но если учесть эту неземной красоты троицу, я — не самая красивая на нашей стороне. — Троицу, — повторил Джейсон. — И почему я думаю, что меня в нее не включили? — Прости, Джейсон, но ты вроде меня. С виду мы вполне ничего, но по сравнению с этими тремя — просто по классу не дотягиваем. — В число трех красавцев ты включаешь Ашера? — спросила Мюзетт. Я кивнула: — Если составлять список красавцев в присутствии Ашера, ему там место всегда гарантировано. — Когда-то так и было, но уже несколько сотен лет не так. — Не согласна, — возразила я. — Ты лжешь. Я посмотрела на нее с удивлением: — Ты — мастер вампиров. Разве ты не можешь отличить правду от лжи? Разве не ощущаешь этого по моим словам, по запаху кожи? Я смотрела ей в лицо, в эти красивые, хоть и пугающие глаза. Она не могла сказать, лгу я или нет. Только однажды я видела мастера вампиров, которая не могла отличить правду от лжи: она так вдохновенно лгала самой себе, что правда ей сильно мешала бы. Значит, Мюзетт слепа к правде, и мы можем ей лгать. Что ж, это открывает некоторые возможности. Она нахмурилась в мою сторону и отмахнулась от темы ухоженной рукой: — Хватит об этом. Ей хватило ума понять, что она проигрывает этот момент спора, но не хватило, чтобы понять почему. И она перешла на другую тему, где, как она думала, победа ей гарантирована. — Даже изуродованный Ашер прекраснее тебя, Анита. Настал мой черед недоуменно морщить брови: — Кажется, я именно это и сказала? Она снова нахмурилась. Как будто от меня ожидалась определенная реплика, которую я вовремя не подала. Я уходила от сценария представления, а Мюзетт не любила импровизаций — по-видимому. — И тебе все равно, что мужчина красивее тебя? — Я давно уже смирилась с тем, что занимаю скромное место в группе. Она так наморщила брови, что больно стало смотреть: — Ты — женщина, которую трудно оскорбить. Я пожала плечами: — Правда есть правда, Мюзетт. Я нарушила главное девичье правило. — И какое же? — Никогда не встречаться с тем, кто красивее тебя. Это вызвало у нее смех — резкий и короткий. — Non, non, правило другое — никогда в этом не сознаваться. — Улыбка исчезла. — Но у тебя действительно никаких... трудностей, когда я говорю, что я прекраснее тебя. — Никаких, — подтвердила я. На миг она совершенно растерялась, но тут ее слуга-человек тронул ее за плечо. Она вздрогнула, резко, прерывисто вздохнула, будто вспоминая, кто она и где и зачем здесь. Последние искорки смеха исчезли из ее глаз. — Ты признала, что твоя красота не может соперничать с моей, таким образом, взять у тебя кровь не было бы достойной заменой той побрякушки, что приготовил для меня Жан-Клод. И насчет своего волка ты тоже права. Он очарователен, но не так, как эти трое. Что-то мне вдруг перестало нравиться, куда она клонит. — Дамиан каким-то образом принадлежит тебе. Не понимаю, но чувствую. Он твой в том же смысле, в каком Анхелито принадлежит мне, а ты — Жан-Клоду. Жан-Клод как Принц города не может быть донором крови, но Ашер не принадлежит никому. Дайте его мне как гостевой дар. — Он мой заместитель, мой temoin, — тем же пустым голосом произнес Жан-Клод. — Я не стану легко им делиться. — Я этой ночью видела кое-кого из других твоих вампиров. У Менг Дье есть подвластный зверь. Она сильнее Ашера, почему не она вторая в твоей иерархии? — Она — заместитель у другого мастера и через несколько месяцев к нему вернется. — Тогда зачем она здесь? — Я ее призвал. — Зачем? Истинная причина была в том, что, пока я занималась духовными поисками, Жан-Клоду нужна была поддержка посильнее. Но вряд ли он это скажет. Он и не сказал. — Любой мастер периодически призывает домой свою паству, особенно тех, кто вскоре может стать мастером на своей территории. Последний визит перед тем, как он утратит силу их призывать. — Белль была в высшей степени обеспокоена, когда ты поднялся до Мастера города без этого последнего визита, Жан-Клод. Она просыпалась с твоим именем на устах, повторяла, что ты всего достиг сам. Никто из нас не думал, что ты взлетишь так высоко, Жан-Клод. Он поклонился — низко, глубоко, а она стояла так близко, что его волосы почти задели ее платье. — Нечасто удается кому бы то ни было поразить Белль Морт. Я весьма польщен. Мюзетт нахмурилась. — Это правильно. Она была весьма... недовольна. Он медленно выпрямился: — И отчего же мое восхождение к власти вызвало ее недовольство? — Потому что быть Мастером города — значит быть вне обязывающих связей. Кажется, термин «обязывающие связи» для вампиров значил больше, чем для меня, — я почувствовала, как они все застыли. Дамиан стоял так тихо, будто его и вовсе не было. Только вес его рук еще сообщал мне, что он здесь. Пульс его тела замолк, упрятанный глубоко внутрь. — Но Ашер не поднялся так высоко, — продолжала она. — И его можно отозвать домой. Я глянула на Жан-Клода, но лицо его было абсолютно непроницаемо — та вежливая пустота, за которой он прячет любые реакции. — Разумеется, это в пределах ее прерогатив, но я должен был бы быть извещен заранее об отзыве Ашера. Америка заселена менее Европы, и битвы за территорию здесь куда менее цивилизованны. — Голос его был все так же пуст, лишен эмоций, будто все это пустяки. — Если мой первый заместитель просто исчезнет, другие воспримут это как мою слабость. — Не волнуйся, наша госпожа не собирается отзывать его домой; однако она выражает свое недоумение. Даже при том, что Дамиан меня держал, я не выдержала первой: — Недоумение — о чем? — Разумеется, о том, почему Ашер покинул ее окружение. Ашер пододвинулся ближе, хотя держался от Мюзетт намного дальше, чем все мы. — Я не покидал ее окружения, — сказал он. — Белль Морт не прикасалась ко мне столетиями. Она даже не смотрела зрелища, в которых я... выступал. Она говорила, что я оскорбляю ее взор. — Ее право поступать со своими подданными так, как она считает уместным, — ответила Мюзетт. — Верно, — согласился Ашер. — Но она поручила мне приехать в Америку с Иветтой в качестве надзирателя. Иветты не стало, и у меня более не было приказов. — А если бы наша госпожа приказала тебе вернуться? Молчание. На этот раз с нашей стороны. На лице Ашера было эмоций не больше, чем у Жан-Клода. Каковы бы ни были его чувства, он их скрывал, но сам этот факт говорил о том, что тема затронута важная и очень для него небезразличная. — Белль Морт поощряет своих подданных действовать самостоятельно, — произнес Жан-Клод. — Это одна из причин, почему птенцы ее крови правят большими территориями, нежели другие, особенно в Соединенных Штатах. Прекрасные и безжалостные глаза Мюзетт повернулись к нему. — Но Ашер покинул двор не для того, чтобы стать Мастером какого-либо города. Он хотел лишь свершить месть над тобой и над твоей слугой. Заставить тебя расплатиться за смерть своей любимой Джулианны. Смотри ты, она, оказывается, все время помнила имя. — Но вот стоит твоя слуга, в силе, в здравии и невредимости. Где же твоя месть, Ашер? Где цена, которую должен был заплатить Жан-Клод за убийство твоей слуги? Ашер будто замкнулся в себе, ушел вглубь. Казалось, если моргнуть, он вообще исчезнет. Голос его прозвучал будто очень издалека: — Я выяснил, что, вероятнее всего, ошибочно обвинял Жан-Клода. И он, вероятнее всего, тоже оплакивал ее гибель. — Вот как? — Она щелкнула пальцами. — И ты вот так сразу забыл свои страдания и свою ненависть? — Не вот так сразу, non, но я узнал заново многое из того, что забыл. — Например, как сладко прикосновение тела Жан-Клода? Тишина навалилась так туго, что кровь ревела в ушах. Дамиан ощущался рядом со мной призраком. Все мои вампиры, без сомнения, желали бы оказаться подальше отсюда. Может быть, Ашер и Жан-Клод завели шашни у меня за спиной — что не так уж невозможно. Но если не ответить на ее вопрос правдиво, дело может повернуться плохо. Джейсон поймал мой взгляд, но ни один из нас не решался даже пожать плечами. Вряд ли мы понимали, что именно сейчас происходит, но почти наверняка дело шло к чему-то для нас неприятному. Мюзетт обошла, покачиваясь, Жан-Клода, остановилась поближе к Ашеру. — Так вы с Жан-Клодом снова счастливая пара или — она бросила взгляд на меня, — счастливый menage a trois? И потому ты не вернулся? — Она прошла вплотную к Ашеру и Жан-Клоду, заставив их попятиться, чтобы встать передо мной. — Как может прикосновение такой, как эта, сравниться с величественностью нашей госпожи? Наверное, она подразумевала, что я в постели не так хороша, как Белль Морт, но я не была в этом до конца уверена, да и не очень интересовалась. Пусть оскорбляет меня как хочет. Это куда менее болезненно, чем многое из того, что в ее силах. — Белль Морт тошнило при взгляде на меня, — произнес наконец Ашер, — она избегала меня во всем. — Он показал на картину, которую все еще держал Анхелито. — Вот каким она меня видит. И всегда будет видеть. Мюзетт прошествовала обратно к Ашеру. — Быть последним при ее дворе лучше, чем быть правителем вне его. Я не смогла удержаться: — Ты хочешь сказать, что лучше служить на Небесах, чем править в Аду? Она кивнула с улыбкой, явно не заметив литературной ассоциации. — Oui, precisement. Наша госпожа — солнце, луна и все на свете. Быть отсеченным от нее — только это и есть истинная смерть. Лицо Мюзетт пылало религиозным экстазом, внутренней уверенностью, которая бывает лишь у бродячих проповедников и телевизионных евангелистов. Да, она истинно верила. Я не видела лица Дамиана, но могла поспорить, что оно так же пусто, как у двух других вампиров. Джейсон смотрел на Мюзетт так, будто у нее отросла вторая голова — и очень уродливая, шипастая. Она была зелоткой, а зелоты никогда не бывают полностью в своем уме. Когда она повернулась к Ашеру, то же сияние еще играло на ее лице. — Наша госпожа не понимает, почему ты покинул ее, Ашер. А я понимала. И все в этой комнате понимали, кроме, быть может, Анхелито и девочки, все еще стоящей у дивана там, где поставила ее Мюзетт. — Посмотри на эту картину, Мюзетт, где я изображен в виде Вулкана. Посмотри, каким видит меня наша госпожа. Мюзетт не стала оглядываться. Она только пожала плечами по-галльски — жест, который может значить все и ничего. — Анита меня видит не таким, — закончил он. — Жан-Клод не может, глядя на тебя, не вспоминать, что утрачено, — сказала Мюзетт. — Времена, когда ты могла говорить от моего имени, Мюзетт, давно прошли, — ответил Жан-Клод. — Ты не знаешь ни моего разума, ни моего сердца. На самом деле никогда и не знала. Она повернулась к нему: — Ты и правда хочешь мне сказать, что согласен до него дотронуться — до такого, как сейчас? Осторожнее со словами, Жан-Клод. Помни, что наша госпожа видит глубоко и в твоем разуме, и в твоем сердце. Мне ты можешь солгать, но ей — никогда. Жан-Клод на миг замолчал, но наконец сказал правду: — Сейчас мы не близки в этом смысле. — Видишь? И ты отказываешься коснуться его, как отказывается она. Я ослабила кольцо рук Дамиана, чтобы легче шевелиться. — Не совсем так, — объяснила я. — Прошу прощения, но это моя вина, что они сейчас не пара. Она обернулась ко мне: — Что ты хочешь сказать, слуга? — Знаешь ли, если бы я даже была простой горничной, я достаточно знакома с правилами вежливости в обществе, чтобы знать: горничную просто горничной не называют. Так же не называют слугу слугой — разве что ты никогда не имела дела со слугами. — Я сложила руки на животе, намеренно приняв недоумевающий вид. Руки Дамиана лежали на моих плечах без нажима. — Разве не так, Мюзетт? Может быть, ты вовсе не аристократка? И это притворство, а на самом деле ты просто не знаешь, как ведут себя аристократы? Жан-Клод бросил на меня взгляд, который ей был не виден. — Как ты смеешь! — воскликнула Мюзетт. — Тогда докажи благородство своей крови и обращайся ко мне хотя бы так, как обращается аристократ, у которого действительно есть слуги. Она открыла рот, собираясь возразить, но потом вроде бы услышала что-то, не слышное мне. — Как пожелаешь. Тогда Блейк. — Блейк годится, — согласилась я, — а хотела я сказать, что мне несколько не по душе бисексуальность. Я не стану делить Жан-Клода с другой женщиной и уж тем более — с другим мужчиной. Мюзетт снова наклонила голову, будто углядела червяка, которого собирается склюнуть. — Очень хорошо. Значит, Ашер не связан ни с кем из вас. Он просто твой заместитель. Я посмотрела на обоих вампиров. Только Джейсон так же недоумевал, как я. А вампиры вели себя так, будто только что захлопнулся капкан, а я этого еще не вижу. — В чем дело? — спросила я. Мюзетт рассмеялась, и далеко не таким чарующим смехом, как умели Ашер или Жан-Клод. Это был просто смех и чем-то неприятный. — У меня есть право просить его в качестве дара на эту ночь. — Погоди, — сказана я, и руки Дамиана снова притянули меня к нему, но на этот раз я не собиралась двигаться. — Я думала, ты согласна с Белль, что Ашер теперь недостаточно красив для секса. — А кто говорит о сексе? — спросила Мюзетт. Теперь я совершенно искренне не поняла. — А зачем еще он нужен тебе на ночь? Она захохотала, закинув голову назад, — весьма не аристократичный звук вроде лая гончей. Разве я сказала что-нибудь смешное? Тихий голос Жан-Клода нарушил тишину, когда отзвучал смех. — Интересы Мюзетт гораздо сильнее склоняются в сторону боли, нежели секса, ma petite. Я посмотрела на него: — Ты не имеешь в виду игр доминанта и подчиненного, когда есть защитное слово? — Ни в одном известном мне языке нет ни одного слова или вопля, который помешал бы Мюзетт получить свое удовольствие. Я облизнула внезапно пересохшие губы. Вранье это — насчет увлажняющей помады. Когда перепугаешься, губы все равно сохнут. — Простите, правильно ли я поняла? Если бы Ашер был твоим любовником, или моим, или чьим-нибудь, она не имела бы на него прав? — Non, ma petite. Ашер был бы вне опасности, только если принадлежал бы тебе или мне. Меньшие силы не могут защитить тех, кого любят. — А раз мы его не имеем, то он — бесплатное мясо? Он, кажется, задумался на миг. — Это достаточно точно сказано. Oui. — Твою мать, — сказала я. — Именно так, ma petite. — В его пустом голосе прозвучала усталая нотка. Я посмотрела на Ашера, но он снова спрятался за завесой волос. И что мне было сказать? Что не будь я такой стеснительной, ничего бы этого не было? Моя нравственность протестует, чтобы мой бойфренд спал с другими мужчинами или чтобы я спала с другими мужчинами, а потому я теперь виновата? Почему всегда я получаюсь виновата, что не спала с тем или с другим? Ведь должно быть совсем наоборот? Я шагнула вперед, и только впившиеся мне в плечи пальцы Дамиана не пустили меня дальше. — Мы этого не допустим, — сказала я. — Она — Мюзетт, лейтенант Белль Морт. Голос Жан-Клода прозвучал тихо и издалека. Мюзетт не потащила его сквозь портьеры в другую комнату. Она остановилась за несколько ярдов, даже близко не подходя к «стенам». Повернув Ашера лицом к себе, она извлекла из белых юбок нож и всадила ему в живот раньше, чем кто-либо успел моргнуть. Ашер умел двигаться быстрее, чем можно уследить, но он не сделал попытки защититься. Он просто дал ей всадить нож, затолкнуть с хрустом, пока рукоять дошла до кожи, до упора. У меня пистолет уже был в руке, но Жан-Клод перехватил мою руку. — Нож не серебряный, ma petite. Когда его вынут, мы исцеляемся почти мгновенно. Я подняла на него глаза, пытаясь поднять пистолет, — и это даже немного получилось. От его вампирских меток я стала сильнее, чем мне положено. — Откуда ты знаешь, что это не серебро? — Потому что я уже играл в эти игры с Мюзетт. Эти слова остановили меня. Я затихла в руках Жан-Клода. В их руках, точнее, потому что Дамиан держал меня за плечи. Только Джейсон не бросился меня сдерживать. Судя по его лицу, он бы хотел мне помочь, а не помешать. Я выглянула из-за Жан-Клода и увидела, что Ашер все еще стоит, прижимая руки к животу, и кровь расплывается на коже рук. Коричневая рубашка была достаточно темна, чтобы скрыть первый прилив крови. Мюзетт поднесла свои резные губки к лезвию и стала слизывать кровь. Из воспоминаний Жан-Клода я знала, что кровь вампира не питает. От мертвых питаться нельзя — таким образом. Ашер поднял на меня глаза: — Это не серебро, ma cherie, оно меня не убьет... Дыхание пресеклось у него в горле — Мюзетт всадила нож еще раз. Мир завертелся цветными полосками. Я закрыла глаза и низким, контролируемым голосом произнесла: — Дамиан, отпусти меня. Руки с моей спины упали немедленно, потому что я отдала прямой приказ. Я открыла глаза и встретила взгляд Жан-Клода. Какое-то время мы играли в гляделки, потом его рука медленно-медленно опустилась. — Ты не можешь убить ее за это, — шепнул он в моих мыслях. Я вложила пистолет в кобуру: — Да, я знаю. Я не могла ее убить, потому что она не пыталась убить Ашера. Но я не буду стоять и смотреть, как его пытают. Не буду, потому что не могу. Когда-то я думала, что мериться силами с вампиром — не слишком удачная мысль. Она была сильнее меня даже с метками Жан-Клода, но я готова была поставить что угодно: рукопашному бою она никогда не училась. Если я ошиблась — похожу с набитой мордой. Если нет... вот тогда и посмотрим.Глава 9
Мюзетт не шевельнулась, чтобы защититься. Анхелито стоял с другими в дальнем углу. Как будто никто из них не считал меня угрозой. Можно бы подумать, что при моей репутации вампиры перестанут меня недооценивать. Но мужчины, живые или мертвые, все равно дураки. Я сама ощущала, как улыбаюсь, и мне не нужно было зеркало, чтобы знать, насколько эта улыбка отличается от приятной. Такая у меня бывает, когда меня слишком уж достали и я решила как-то прореагировать. Мюзетт снова устроила шоу с вылизыванием ножа, пока Ашер стоял перед ней, и кровь хлестала из раны. Она лизала нож, как ребенок мороженое в жаркий день, — тщательно, но быстро, чтобы не капало на руки и не потерялось ни капли вкусноты. И смотрела она только на меня, все шоу было для меня. Как будто Ашер для нее ничего не значил. Может быть, так оно и было. Она уже повернулась всадить нож третий раз, когда я оказалась в пределах досягаемости. Не знаю, каких действий она от меня ожидала, но была захвачена полностью врасплох, когда я схватила ее за руку. Может быть, она ожидала, что я буду драться как девчонка — что бы это в ее понимании ни значило. Я толкнула ее плечом, и она пошатнулась на своих каблуках. Я сделала ей подсечку, и она упала, потому что я ей помогла. Навалившись сверху, я прижала ее к земле, повернула нож в ее руке, и когда она хлопнулась, я всадила нож. Прислонясь коленом к нашим сплетенным рукам, я ощутила, как клинок выходит из спины. — Не серебро, заживет, — шепнула я. Она завопила. Я не столько увидела движение Анхелито, сколько ощутила его. — Если сделаешь еще шаг, Анхелито, я всажу этот клинок ей в сердце, и тогда не важно, серебро там или что. Я изрежу ей сердце в клочки раньше, чем ты здесь окажешься. Распахнулись дальние портьеры, и в комнату бросились вампиры — наши и ее. Не знаю, что случилось бы дальше, но послышался звук распахиваемой двери из-за дальних портьер, шум шагов, и я чуть не пропихнула сквозь нее лезвие, не уверенная, впрочем, что сталь выдержит. Будь клинок получше, я бы могла добраться до сердца, а с этим — не знаю. За долю секунды до того, как я попыталась, раздался звук, от которого волосы встают дыбом, — охотничий вой гиен. Это куда как жутче воя волков, но он тоже присоединился. Я поняла, что кавалерия спешит на помощь нам, а не Мюзетт. Я не стала оглядываться, потому что не решалась оторвать глаз от вампирши, которую придавила к полу. Но я ощутила, как ввалилась толпа, как сила оборотней, от которой по шее бегут мурашки, заполняет комнату электрическим облаком. Прикосновение стольких ликантропов в таком возбужденном состоянии разбудило зверя у меня внутри. Он заворочался, разлился по телу. Я не была оборотнем, но благодаря Ричарду и леопардам у меня было нечто очень похожее на моего собственного, личного зверя. Из всех оборотней подошел ко мне так, чтобы я его видела, только Бобби Ли — крысолюд. Его тягучий южный акцент казался в драке совершенно неуместным. — Ты как, убивать ее собираешься? — Думаю над этим вопросом. Он опустился рядом с нами на колено. — Ты думаешь, это было бы умно? — спросил он, глянув на вампиров в другом конце комнаты. — Вряд ли. — Тогда, может, тебе стоит полегче, пока ты ей полностью кишки наружу не выпустила. — Тебя послал Мика? — спросила я, все еще не сводя глаз с искаженного болью лица Мюзетт. Мне было очень приятно видеть, как ей больно. Обычно я не получаю удовольствия, причиняя кому-то страдание, но сделать больно Мюзетт я почему-то совсем не возражала. — Он никого из твоих леопардов не послал, потому что ты ему сказала не посылать, но связался с другими вожаками — и вот они мы. Так если ты не собираешься ее убивать, отпустила бы ты ее. — Пока нет, — ответила я. Он не стал повторять просьбу, а встал рядом с нами, как грамотный телохранитель — как оно и было. Я обращалась непосредственно к Мюзетт, но постаралась, чтобы мой голос был слышен всем. — Никто не придет к нам нападать на наших людей. Никто, ни член Совета, ни даже le Sardre de Sang нашей линии. Мне все говорят, что я, разговаривая с тобой, говорю с самой Белль. Так вот что я скажу ей: следующий из ее присных, кто коснется кого-нибудь из наших, умрет. Я отрежу ему голову, вырву сердце, а остальное сожгу. Мюзетт обрела голос — наконец-то, — хотя и сдавленный, слегка испуганный. — Ты не посмеешь. Я нажала на лезвие — чуть сильнее, заставив ее издать звук от его силы. — А ты проверь. Выражение страдания исчезло с лица Мюзетт, будто кто его стер, и голубые глаза начали темнеть. Страх пронзил меня как нож, ударил морозом по коже, заставил сердце биться в горле. Страх либо прогоняет зверя, либо вызывает его. Этот страх успокоил зверя, утишил, так что вздымающаяся сила ушла в песок, оставив меня одну — в испуге. Не вампирский фокус вызвал у меня желание отпустить ее и бежать прочь. Я ощущала когда-то движение Белль своим собственным телом и никак не хотела повторять этот опыт. Если вырезать сердце Мюзетт, когда Белль в ней, убью ли я их обеих? Нет, наверное, но видит Бог, велик был соблазн проверить. В голосе Белль не было ни следа страха или напряжения. Если от ножа ей тоже было больно, вида она не подавала. — Жан-Клод, неужто ты ее ничему не научил? Голос не принадлежал Мюзетт. Он был глубже, богаче — низкое контральто. У меня мелькнула непочтительная мысль, что с таким голосом она отлично работала бы в сексе по телефону. Жан-Клод двинулся к нам, махнув рукой Дамиану следовать за ним, и рыжий вампир пристроился тоже. Жан-Клод встал перед нами на колени и жестом велел Дамиану сделать то же самое. Они оба поклонились, тщательно следя, чтобы не оказаться в пределах досягаемости. — Мюзетт преступила границы, положенные гостю в моих землях. Ты бы ни от кого из своих такого поведения не потерпела. Я хорошо усвоил уроки, которые ты мне преподала, Белль Морт. — Какой урок ты имеешь в виду? — Не прощать ничего. Ни даже намека на ослушание. Ни дыхания революции. Даже тень оскорбления нельзя снести. Оскорбить тебя, даже косвенно — это должно быть немыслимо, — но я более не твое создание. Я теперь Мастер города. Я создал себя сам, и Ашер принадлежит мне. Я буду таким, каким ты породила меня быть, Белль, — истинным твоим дитятей. Я позволю ma petite быть беспощадной, насколько ей захочется, и Мюзетт придется либо усвоить манеры получше, либо никогда не вернуться к тебе. Она села. Нож пронизывал ее насквозь, а она села, и я не могла удержать ее. Меня отбросило назад, к Дамиану. Он положил руку мне на спину и, поскольку я не велела ее убрать, переложил на плечо. Белль даже убрала руку Мюзетт от ножа, так что теперь я держала его на месте. Но она не проявляла признаков боли — она вообще не замечала меня, глядя только на Жан-Клода. Я с окровавленными руками и ножом, воткнутым в Мюзетт, чувствовала себя глупо. Нет — чувствовала себя лишней. — Тебе известно, что я сделаю с тобой, если ей будет причинен вред, — сказала Белль. — Мне известно, что по нашим законам — тем законам, которые ты помогла провести в жизнь, — никто не имеет права войти на чужую территорию, не оговорив сперва право прохода. Мюзетт и ее люди явились за месяц до даты, на которую мы дали им разрешение, а это значит, что они вне закона и не имеют ни прав, ни гарантии безопасности. Я могу перебить их всех, и закон Совета будет на моей стороне. В Совете слишком много тех, которые тебя боятся, Белль, — им эта шутка может понравиться. — Ты не посмеешь. — Я не позволю тебе обидеть Ашера. Никогда больше. — Он для тебя никто, Жан-Клод. — Ты прекраснее всех живых и мертвых, которых я видел на своем веку. Я ничто перед твоей силой, я благоговею перед твоим владением политическими маневрами, который получаются у тебя так легко и без усилий. Но я давно уже живу далеко от тебя, и мне пришлось узнать, что красота — не всегда то, чем кажется, что похоть не всегда лучше, чем любовь, и что одной только силой не наполнить ни сердце, ни постель, а для политики у меня нет твоего терпения. Она вытянула к нему изящную руку: — Я показала тебе такую любовь, на которую не способен никто из смертных. — Ты показала мне похоть, госпожа, половой голод. — Non, amour, — произнесла она таким страстным голосом, что плечи у меня покрылись гусиной кожей. — Non. Похоть, но не любовь. По ее лицу пробежало выражение — будто плохо сделанная маска потекла под кожей Мюзетт. Это неприятно напомнило мне движение под шкурой оборотня, когда он перекидывается. Если она полностью превратится в Белль, я попробую добраться до ее сердца. — Ты любил меня когда-то, Жан-Клод. — Oui, от всего сердца и от всей души. — Но сейчас ты меня не любишь. И в этом тихом голосе прозвучала даже нотка потери. — Я узнал, что любовь может расти и без секса, а секс не всегда ведет к любви. — Я бы любила тебя снова, — шепнула она. — Non, ты бы снова мною владела, а любовь — это совсем не обладание. — Ты говоришь загадками, — сказала она. — Я говорю правду, которую мне удалось узнать. Светло-медовые глаза обратились ко мне. — Это сделала ты. Каким-то образом ты это сделала. Я чувствовала себя определенно глупо с этим ножом в теле Мюзетт, но боялась его вытащить — я почти ожидала, что Белль встанет и скажет: «Ага, вот этого я и ждала». Так что я держала клинок в ее теле и думала, что делать дальше. Трудно было думать, глядя в эти бледно-медовые глаза, глядеть и не побежать или не попытаться ее убить. Если мне не удается убежать от своих страхов, у меня есть склонность их убивать. Пока что эта стратегия приводила к успеху. — Что именно я сделала? — спросила я, и голос был сдавленным. Пальцы Дамиана ласково разминали мне плечи — даже не массаж, а напоминание, что он здесь. — Ты его повернула против меня. — Нет, — возразила я. — Ты сама это сделала за несколько веков до моего рождения. Текучая маска снова шевельнулась под кожей Мюзетт. Наверное, если дотронуться до ее лица, я бы нащупала что-то, чему там не место. — Я его взяла в свою постель. Чего еще можно было бы желать от Белль Морт? — Ты показала ему, чего стоит твоя любовь, когда вышвырнула из своей постели Ашера. — Какое отношение имеет судьба Ашера к любви Жан-Клода? Если бы такое спросил кто-то, знающий их обоих, это было бы курьезно. То, что такое смогла спросить та, что породила их обоих, пугало и огорчало. — Тебе следует нас покинуть, Белль, — сказала я. — Почему? Чем я тебя расстроила? Я покачала головой: — Слишком долго перечислять, Белль. У нас не вся ночь на это, дай мне выбрать основные пункты. Прошу тебя, оставь нас, хотя бы пока что. Я устала объяснять слепым, что такое цвет. — Я не понимаю этих слов. — Вот именно, не понимаешь, — вздохнула я. Она уставилась на меня. Рука ее поднялась, будто собираясь коснуться моего лица. — Если ты меня тронешь, — предупредила я, — мы проверим, сможет ли Мюзетт жить без сердца. — Чем прикосновение моей руки хуже соприкосновения наших тел? — Спишем на интуицию, но я не хочу, чтобы ты трогала меня намеренно. И вообще это не твое тело, а Мюзетт. Хотя я в этом не до конца уверена. Можешь назвать меня перестраховщицей, но не прикасайся. — Мы еще увидимся с тобой, Анита. Обещаю. — Да-да, я знаю. — Кажется, ты мне не веришь? — Верю, просто не стану слишком на эту тему перегреваться. — Перегреваться? — переспросила она. — Она хочет сказать, что не может слишком расстроиться из-за твоей угрозы, — пояснил Жан-Клод. Белль снова повернулась ко мне: — Почему? — Слишком многие вампиры мне грозили. Просто не хватило бы времени каждый раз впадать в панику. — Я — Белль Морт, член Совета высших. Не следует меня недооценивать. — Ты это скажи Колебателю Земли, — предложила я. Был такой член Совета, который заявился в наш город когда-то. И погиб. — Я не забыла, что Жан-Клод убил члена Совета. На самом деле убила его я, но чего придираться? — Белль, прошу тебя, уйди. — А если я решу остаться? Что ты будешь делать? Что ты можешь сделать? Я взвесила несколько вариантов — как ни крути, они были фатальны для одной из нас или обеих. Наконец я сказала: — Если хочешь оставить себе это тело — ладно. Не мое же тело. Даже не тело моего вампира. Если оно тебе нужно — дело твое. Я отстранилась и выдернула нож. Ни за что не хотела оставлять оружие при Мюзетт. Вполне вероятно, что она бы его вынула и ткнула в меня. Когда клинок вышел, Белль ахнула, чего не было, когда он входил. Она схватила меня за руку, будто чтобы не дать себя ударить, но мне следовало бы понять, что сейчас будет. Уголок моего сознания знал, что я стою на коленях на ковре Жан-Клода, но все остальное находилось в темной комнате, освещенной свечой. Огромная мягкая кровать дыбилась подушками, будто хотела подняться волной и поглотитьменя. Женщина, погруженная в эту мягкость, лежала будто на ложе из собственных волос, глаза ее горели золотисто-карим огнем, как солнце сквозь цветное стекло. Белль Морт лежала обнаженной и смотрела на меня. Ее красота простерлась передо мной, ничего не пряча. Я хотела ее, так хотела, как ничего в жизни. Ахнув, я пришла в себя. Жан-Клод держал меня за другую руку мертвой хваткой. Дамиан всей тяжестью навалился на спину, Джейсон нагнулся над нами. Руки его лежали на плече у Жан-Клода и у меня на шее, над рукой Дамиана. Я ощущала, как пульс у меня на шее бьется под его ладонью. Слышался мускусный запах меха, густой, почти съедобный запах леса — так пахнет стая. Вервольфы, прибывшие прикрыть нам спину, выступили из толпы. Их сила звенела в воздухе как невидимая нить между Джейсоном, мной и ими. У Жан-Клода связь с волками была прямая — они подвластные ему звери, и чтобы вызвать волков, ему не нужен был зверь Ричарда. Мне нужен был какой-то суррогат волка, чтобы привязать себя к ним. Ричард должен был быть за нашей спиной, но его не было. Если бы не было здесь Джейсона как нашего третьего, Белль могла бы призвать ardeur, утопить нас в воспоминаниях о своей восхитительной плоти, швырнуть нас на ковер и превратить мой бунт в оргию. Но Жан-Клод поделился со мной своим самообладанием, держа меня за руку; Дамиан отдал мне последние резервы, прилипнув к моей спине, Джейсон передал мне пульс стаи в изгиб шеи. Мы были не просто триумвиратом силы — с помощью Дамиана мы стали чем-то большим. И это что-то было сильнее Белль Морт, заключенной в теле Мюзетт. Будь она здесь лично — это другое дело, но ее не было. Она, черт ее побери, была где-то в Европе. За мной разразился вой, его подхватил еще один голос, еще один, еще. Джейсон задрал голову, горло его вытянулось длинной четкой линией. Вой задрожал, вылетая из его рта, присоединяясь к хору. Звук взлетал и падал; когда замирала одна нота, ее сменяла другая, и наконец вой зазвучал музыкой — одинокой, дрожащей, манящей музыкой. Я встретила взгляд светло-карих глаз Белль, и они были полны огня, будто смотришь на костер сквозь цветное стекло. Они были похожи на глаза в выбранном ею для меня воспоминании, но то было лишь воспоминание. Оно уже не кусалось и не затягивало. Ardeur лежал тихо, за той решеткой, что мы для него сковали из чистой силы воли и месяцев тренировок. — В прошлый раз, когда ты напустила на нас ardeur, это было для меня ново. Сейчас — уже нет, — сказала я. Что-то поплыло под кожей Мюзетт. Будто другое лицо перекатывалось под внешним. Я снова ожидала, что Белль вырвется из тела Мюзетт, как оборотень. Но волна замерла, и темные огни глаз глянули в мои. — Будут еще другие ночи, Анита, — сказала она низким, почти мурлычащим голосом. — Конечно-конечно, — кивнула я. И она исчезла. Мюзетт рухнула на пол в... в смертельном обмороке. Ее вампиры бросились вперед. Волки остались за моей спиной, гиены шагнули вперед, а крысолюды вытащили пистолеты, и Бобби Ли произнес: — Не загораживайте нам выстрел, джентльмены. Гиены остановились двумя группами по обе стороны от вампиров. Наши вампиры отодвинулись от вампиров Мюзетт и протолкнулись сквозь толпу оборотней. — Никто не будет дергаться — тогда все будет мирно, — сообщил Бобби Ли. — Дайте им забрать свою госпожу, — сказал Жан-Клод. Кое-кто из оборотней посмотрел в его сторону, но из крысолюдов — никто. У нас оказалась такая мощная поддержка не потому что у Жан-Клода была связь с другими зверями, кроме волков, а потому что это я умею заводить друзей. Крысолюды и гиенолаки пришли сюда ради меня, а не ради него. — Полегче, Бобби Ли, — сказала я. — Пусть заберут Мюзетт. Меньше всего мне хочется иметь ее на своем попечении. Женщины и мужчины — все крысолюды, — тщательно наведя оружие, раздвинулись двумя шеренгами, пропуская вампиров к Мюзетт. К ним присоединился Анхелито, но Бобби Ли повел стволом, веля ему отойти. Вид у Анхелито был внушительный, но он был одним из немногих людей в этом коллективе. И я не уверена, что он был самым опасным представителем другой стороны. Девочка лет семи или восьми с темными коротко стриженными кудрями и ангельским личиком обнажила острые клыки и зашипела на меня. Мальчик постарше, выглядящий моложе двенадцати, но старше десяти, взял Мюзетт за плечи и поднял ее обмякшее тело без малейшего усилия. Он клыков не показывал, но глядел враждебно темными глазами. Мужчина-вампир в темном строгом костюме взял ноги Мюзетт, но не попытался принять тело из рук мальчика. Я знала, что мужчина мог бы легко унести ее, но он не стал спорить с мальчиком. Мальчику не хватало не силы — только роста и длины рук. Они отнесли ее к Анхелито, и у него на руках Мюзетт казалась крошечной. В этой комнате были ребята и помускулистее Анхелито. Гиенолаки вообще все бодибилдеры, но никого не было на нашей стороне такого высокого и широкого, как «ангелочек» Мюзетт. Жан-Клод встал и поднял меня на ноги: Дамиан двинулся вместе со мной, Джейсон тоже. — У нас для всех приготовлены комнаты, — сказал он. — Вас туда проводят, и у дверей мы поставим стражу — для защиты всех заинтересованных лиц. Бобби Ли все так же держал вампиров под ровным прицелом своего пистолета. — Анита? — сказал он вопросительно. — Я не хочу, чтобы они тут бродили без охраны, так что идея мне кажется удачной. Вы, ребята, сможете еще столько здесь пробыть? — Детонька, я за тобой на край света готов идти. Еще бы мы не могли! Южный акцент его стал так густ, хоть топор вешай. — Спасибо тебе, Бобби. — Да не за что. — Менг Дье, Фауст! Вы знаете путь в комнаты, покажите нашим стражам, куда идти. Менг Дье — красивая, точеная, с абсолютно прямыми черными волосами до плеч, а кожа — как бледный фарфор. Совсем была бы как китайская куколка, если бы не ходила почти всегда в облегающей черной коже. Она как-то портила впечатление. Она — мастер вампиров, а ее подвластный зверь, как выяснила я к своему удивлению, — волк. Странно, но это не увеличило ее привлекательность ни для волков, ни для меня. Слишком уж она недружелюбна. Фауст был не намного выше Менг Дье, но он не казался хрупким — просто низеньким. Был он жизнерадостно красив — как простой симпатичный мальчишка, случись ему оказаться вампиром, — а волосы красил в ярко-бордовый цвет. Глаза у него были цвета новых пенни — карие, чуть с оттенком крови. Он тоже мастер вампиров, но далеко не той силы, чтобы стать когда-нибудь Мастером города — и уж точно не чтобы удержать этот пост. Слабый Мастер города обычно бывает мертвым мастером. Менг Дье и Фауст прошли сквозь портьеры в дальние коридоры. Вампиры Мюзетт последовали за ними, гиены и крысолюды замыкали шествие. С шелестом опустились и замерли портьеры. Мы осталась наедине с собственными мыслями. Надеюсь, что у остальных мысли были более полезные, чем у меня, потому что я думала только об одном: Белль не понравится, что ей нахлобучили пальто и указали на дверь. Она найдет способ заставить нас расплатиться за оскорбление, если это будет в ее силах. Может, и не будет, но ей две тысячи лет, если верить Жан-Клоду. Никто не выживет так долго, не зная способов обратить своих врагов в паническое бегство. Член Совета, которого мы убили, умел вызывать землетрясения просто силой мысли. И я не сомневалась, что у Белль есть свои излюбленные фокусы. Просто она еще мне их не показывала.Глава 10
Не прошло и часа, как мы с Жан-Клодом оказались в его комнате — одни. Дамиан был среди стражей у нашей двери. Вампиров мы распределили среди оборотней, чтобы плохие вампиры не могли — как мы надеялись — использовать ментальные фокусы против оборотней так, чтобы мы не знали. Мы сделали все, что могли, то есть на самом деле получилось отлично. Ardeur спрятался и не показывался. Я не ломала себе голову почему — просто этому радовалась. Большая кровать Жан-Клода на четырех столбах была затянута лазоревым шелком и усыпана подушками не менее чем трех оттенков ярко-синего. Он заменил драпри и подушки так, чтобы они подходили под цвет простыней, и я могла не глядя сказать, что простыни тоже из синего шелка. Белых простыней Жан-Клод не признавал, из какого бы материала они ни были сделаны. Он сидел в единственном в комнате кресле, сложив руки на животе. Я сидела на прикроватном коврике. На самом деле это был мех, густой и мягкий, и по прикосновению можно было судить, что когда-то это было что-то живое. Почему-то нам обоим не хотелось ложиться — быть может, оба мы боялись, что проснется ardeur, а мы не были к этому готовы. — Я хочу проверить, правильно ли я поняла, — сказала я. Жан-Клод повернулся ко мне — одними глазами. — Завтра, если Ашер по-прежнему не будет никому принадлежать, будут ли они вправе просить его им выдать? — Не так, как сегодня, — ты это сделала невозможным, разве что они возьмут его силой. Я мотнула головой: — Я достаточно давно имею дело с вампирской политикой и знаю, что, если им не дать сделать что-то одно, они сделают другое. И не потому что хотят, а потому что тебе это неприятно. Он нахмурился недоуменно. Я вздохнула: — Попробую сказать по-другому. Вопрос вот в чем: чего они имеют право у нас просить, пока они здесь? — Права на охоту или добровольных доноров, любовников — удовлетворения основных потребностей. — Секс — это основная потребность? Он только посмотрел на меня. — Ладно, извини. Я понимаю насчет добровольных доноров — им необходимо есть. Но любовники — что конкретно имеется в виду? — Было бы declasse требовать любовников для прислуги, так что насчет горничной и дворецкого Мюзетт можно не волноваться. Двое детей с ней — это особый случай. Девочка физически слишком молода, она о таких вещах не думает. Мальчик — это проблема. Бартоломе развит не по годам, и потому Белль Морт послала Мюзетт его взять. Я уставилась на него: — Только не говори мне, что Мюзетт имела секс с этим ребенком! Он с неожиданно усталым видом потер глаза. — Ты хочешь правды или более приятной лжи? — Думаю, что правды. — Белль Морт умеет чуять сексуальный аппетит — это один из ее талантов. Бартоломе выглядит как ребенок, но мысли у него не детские, и такие они были, когда он был еще человеком, ребенком почти двенадцати лет. Он был наследником большого состояния, и Белль желала этим состоянием распоряжаться. И еще он был заметен даже в том веке, когда сыновьям знатных семейств дозволялась почти любая нескромность по отношению к женщинам неблагородной крови. — Не поняла. — Он выглядел ребенком, Анита, и этот невинный вид использовал, чтобы ставить женщин в компрометирующее положение. Когда они понимали, что их используют, было уже слишком поздно. Более того, он угрожал обвинить их в агрессии. В те времена не было понятия совращения малолетних, но все знали, что такое бывает. Детей женили в возрасте десяти-одиннадцати лет, и потому люди с подобными склонностями могли удовлетворяться в супружеской постели, пока их супруги не становились слишком стары на их вкус. Тогда они начинали искать наслаждения вне брака, а бывало, что к тому времени достаточно подрастали их собственные дети. Я взглянула на него в упор: — Вот этого последнего я уже не хотела бы знать. Это более чем мерзость. — Oui, ma petite, но все равно это правда. Такое состояние, как было у Бартоломе, в обычной ситуации стало бы целью Белль. Она бы ни в чьи руки не упустила такие деньги, земли или титулы. Но она не любительница детей, какими бы взрослыми они ни были, и потому она выпустила Мюзетт. Которая, как ты уже знаешь, сделает все, что поручит ей наша госпожа. — Да, у меня создалось такое впечатление. — И вот она соблазнила мальчика — или позволила ему соблазнить себя. Белль помогла ей разжечь в Бартоломе ardeur — и он был пойман. Она не собиралась превращать его в детском возрасте, хотела дать ему подрасти, но Бартоломе сбросила лошадь. У него был пробит череп, и он умирал. Следующему за ним брату было всего пять, и над ним у Белль Морт власти не было. Ей нужен был Бартоломе, и она велела Мюзетт закончить с ним. — И что он почувствовал, когда очнулся? — Он был счастлив, что жив. — Нет, что он почувствовал, когда узнал, что будет вечно мальчиком, хоть бы и преждевременно созревшим? Жан-Клод вздохнул. — Он был... удручен. По некоторым причинам обращение детей в вампиров запрещено. Мюзетт не обращала Валентину. Белль узнала, что один из ее мастеров — педофил и обращает детей в своих постоянных... спутников. Последние слова он договорил очень тихо. — Боже мой! Мне стало нехорошо, голова закружилась. Я задышала глубоко и медленно. — Он нарушил запрет на обращение детей, и когда Белль Морт узнала, зачем он это делает... она убила его. Убила его с единогласного разрешения Совета. Почти всех детей, которых он обратил, уничтожили. Это были вампиры, запертые в детских телах, и над ними издевались. У них не выдержал разум. — Как же спаслась Валентина? — спросила я. — Она была самой последней, и ее он еще не тронул. Она была ребенком и вампиром, но не была безумной. Белль взяла ее к себе и нашла людей для ухода за ней. Много лет у нее были человеческие няньки. Ее товарищи по играм были человеческими детьми. Я должен сказать, что Белль сделала для нее все, что могла. Очевидно, она винила себя в том, что не поняла сразу, каким чудовищем был Себастьян. — И почему мне кажется, что эта идеальная картина недолго таковой оставалась? — Потому что ты нас слишком хорошо знаешь, ma petite. Валентина попыталась обратить своих товарищей по играм в вампиров, чтобы не быть одной такой. Когда ее нянька это узнала, Валентина перегрызла ей горло. После этого не было ни нянек-людей, ни человеческих детей для игр. — Вот почему у нее нянька-вампир. Он кивнул. — Ей не нужна нянька в традиционном смысле, но ей всегда будет восемь лет, и даже сегодня она не может сама остановить такси, поселиться в отеле без того, чтобы люди вокруг не глазели и не задумывались. Кто-нибудь из самых добрых побуждений позвонит в полицию и сообщит о несчастном брошенном ребенке у него в отеле. — Ей это должно быть ненавистно. — Что именно? — Такое существование. Он пожал плечами: — Не знаю. Я не разговариваю с Валентиной. — Ты ее боишься. — Нет, ma petite, но я при ней нервничаю. Те немногие дети, что прожили века... извращенные создания. По-другому быть не может. — Как она попала в свиту Мюзетт? — Валентина была взята раньше, чем ее тело достаточно выросло для физического удовольствия. Свою энергию она обратила на другие... — он облизал губы, — сферы интереса. Я вздохнула. — Мюзетт — палач у Белль. Тогда Валентина у нее... ассистентка? Он кивнул, откинул голову на подголовник кресла и закрыл глаза. — Она оказалась очень способной ученицей. — И тебя она пытала? Он снова кивнул, не открывая глаз. — Я тебе говорил: ценой за то, что Белль спасла Ашера, была моя свобода. Я на сто лет должен был стать у них слугой. Но Белль желала наказать меня за то, что я ее оставил и долгое время дарила мне боль вместо удовольствия. Я пододвинулась к нему, огладив юбки автоматическим движением, хотя никто меня здесь не видел. — Значит, Валентина не будет просить любовника. — Non. — Будет ли она просить... как сказать? Подчиненного? — Oui. — Можем мы просто отказать? — Oui. — И сможем ли мы держаться этого «нет»? Он открыл глаза и посмотрел на меня: — Я так думаю, но сказать, что абсолютно уверен, было бы слишком близко ко лжи. Я покачала головой: — Если Мюзетт сегодня уедет и вернется через месяц, не станет ли у нас меньше оснований себя отстаивать? — Она не уедет, ma petite. — Я не это имела в виду. Я хочу спросить: если бы она приехала через месяц, после окончания переговоров, сошло бы мне с рук то, что я сделала сегодня? Или на нас бы обрушился гнев Совета? — Мы бы выбрали жертву для Мюзетт или любовника для нее, или и то, и другое, еще до ее прибытия. Все было бы устроено, и неожиданностей не случилось бы. — Ты сам знаешь, что у людей не слишком принято требовать от хозяев обеспечить гостю сексуального партнера. — Как и в большинстве линий, нисходящих от членов Совета. Но линия Белль вся построена на сексе, и обычай требует предложить секс любому гостю из линии Белль Морт. Предполагается, что все мы несем в себе частицу ее суккубы. — Это же неправда. — Да, но никто из ее линии никогда не пожелал разуверять других в этом заблуждении. Я улыбнулась — могла бы и засмеяться, если бы не так устала. — Вилли и Ханну мы можем защитить, потому что они заведуют двумя клубами. Мы уже обговорили, что работа наших заведений не может быть прервана визитом. — Белль всегда четко понимала, откуда приходят деньги, так что действительно Вилли — менеджер в «Смеющемся трупе», а Ханна — временно в «Дане макабр», и двое слабейших из моего стада защищены. — Дамиан — мой слуга-вампир, я — твой слуга-человек, ты — Мастер города, Джейсон — твой pomme de sang, Натэниел — мой pomme de sang, Мика — мой любовник и Нимир-Радж, Ричард — Ульфрик, а телохранители не могут хранить наши тела, если будут трахаться с другими. — Мы защитили всех, насколько смогли, ma petite. — Подозрительно отсутствие в списке одного имени, Жан-Клод. — На самом деле трех, ma petite, даже четырех, если посчитать Гретхен. — Жан-Клод, Гретхен сумасшедшая. Ты специально выговорил у Белль освобождение для нее, потому что она еще не пришла в себя. Так ведь? Гретхен когда-то пыталась меня убить, а в наказание была на некоторое время заперта в гробу. Изоляция свела ее с ума еще сильнее. — Oui, Гретхен во время визита Мюзетт будет у себя в комнате, но это не защитит Менг Дье или Фауста. — Фауст любит мужчин, а в компании Мюзетт, мне кажется, нет ни одного гея? — Oui, но это не всегда барьер. — Мы в эту ночь установили закон, что никому не будет причинен вред. Заставить кого-то заниматься сексом с отвратительным для него партнером есть форма изнасилования и потому может считаться вредом. Он посмотрел на меня с удивлением: — Ma petite, ты становишься изощренной. Я покачала головой: — Нет, я всего лишь практична. Значит, Фауст вне опасности, потому что он любит только мужчин, а ни один из мужчин Мюзетт мужчин не любит. Пытка исключается — это уж точно вред. — Менг Дье очень заинтересует Бартоломе. — Но опять же Менг Дье не любит детей, и Бартоломе пришлось бы ее изнасиловать, чтобы заполучить, таким образом... — Она свободна от его авансов. — Он подумал минуту. — Но ведь есть еще и Анхелито? — А разве они с Мюзетт не пара? Не спят вместе? — Когда хотят. Я свела брови: — Не слишком горячая пара? — Истинная любовь Мюзетт не секс — потому они с Валентиной так тесно связаны столь долго. — Это не наши трудности. Если у каждого есть кто-то, с кем можно трахаться, или если у нас нет способа найти для них партнеров помимо изнасилования — то «все включено». Или я что-то упустила? Он молча подумал несколько минут. — Non, ma petite. Твоя схема достойна самой Белль, если бы у нее было намерение охранять своих людей. — Тут он поднял на меня глаза. — Одна проблема остается. У Мюзетт в прошлом был с Ашером секс, так что здесь обвинение в изнасиловании не пройдет. — Секс в прошлом не означает, что в настоящем не может быть изнасилования, — сказала я. Он поднял руку, возражая: — Я знаю, что таково твое мнение, ma petite. Я даже не стану против него возражать, но Мюзетт этот аргумент не убедит. Ашер любит и мужчин, и женщин, у него был с ней секс, и он тогда получал удовольствие. Ты поставила дело так, что она не может нанести ему физический вред, значит, будет только секс, чистый трах. Это ему не повредит. Я приподняла брови: — Ты серьезно так считаешь? — Нет. И Мюзетт, честно говоря, тоже так не считает. Мюзетт знает, и Белль знает, что секс с Мюзетт после стольких лет будет для Ашера страданием. Это нанесет ему вред, но не таким образом, который Белль позволит нам учесть в переговорах. Для Белль Морт, если у мужчины был оргазм, значит, он получил наслаждение. Таков ход ее мыслей. — Она действительно не понимает разницы между любовью и похотью? — Non, ma petite. Tres non. — Почему так получается, что защищать мы должны именно Ашера? Что именно его не можем спасти? Он покачал головой: — Я задают себе этот вопрос очень, очень давно, ma petite. И до сих пор еще не нашел ответа. Я прижалась щекой к его колену: — Самый долгий интервал, который мне удалось выдержать между двумя кормлениями. — Я глянула на часы. — Уже почти два. — Рассвет через три, даже почти через четыре часа. Я должен отозвать тот контроль, который одолжил тебе над ardeur'oм. Ты должна его напитать. — Но ведь дело не только в твоем контроле? — Да, дело еще в страхе, усталости и слишком напряженном мыслительном процессе. И еще — в твоих растущих способностях. Через несколько месяцев ты сможешь дойти до одного кормления в день или в ночь. Ты сможешь сохранять результаты питания и оставаться без него дольше. — Я лежу головой почти что у тебя на коленях, и ничего во мне совсем не шевелится. Он погладил меня по волосам, и это было ласковое прикосновение. Мне больше, чем секса, хотелось поддержки. Чтобы он держал меня, пока я буду засыпать. Лучше для себя я ничего сейчас не могла придумать. — Когда придет рассвет, моя связь с тобой ослабнет, и ты не сможешь удержать ardeur в узде. Мне очень жаль, ma petite, но мы должны сейчас его напитать. — Ты же устал не меньше меня. — Мне ничего сейчас так не хочется, как заползти под одеяло, переплестись с тобой и заснуть. Держать тебя, и чтобы ты меня держала. Секс — вещь чудесная, но сегодня мне больше хочется утешения, чем удовольствия. Я как ребенок в темноте, который знает, что чудища затаились под кроватью. Чтобы мне сказали, что все будет хорошо. Только я слишком стар, чтобы поверить в такую утешительную ложь. Может быть, дело было в том, что я устала. Или в том, что Жан-Клод только что высказал вслух то, что я чувствовала. Я помнила другие ночи, когда была такой же усталой и перепуганной, не знала, что принесет нам следующий закат. Я помнила, как я, то есть мы — Жан-Клод держимся друг за друга с Ашером и Джулианной. Просто держимся, ощущаем обнаженную кожу и тепло друг друга, вроде как плюшевого мишку для взрослых. Держи меня, любила говорить Джулианна, и между двумя мужчинами оставалось не сказанным, как часто ее страхи позволяли им так же бояться и быть такими близкими друг другу. Джулианна была мостом между ними двумя. Ни за что они не могли бы быть так близки друг другу без нее. Я помнила это, я знала, сколько раз ее голод сводил их вместе, ее любовь к каждому связывала их. Жан-Клод был мозгом, Ашер — обаянием, хотя оба были обаятельны и умны, но сердцем была Джулианна. Одним живым бьющимся сердцем для всех троих. Мне никогда не стать Джулианной. У меня нет ее доброты, мягкости, ее терпения. Мы с ней не похожи ни в чем, но вот — через много столетий я с теми же двумя мужчинами. Я испустила долгий вздох, набрала воздуха и сама слышала, какой получился прерывистый вдох. — Что-нибудь не так, ma petite? Я имею в виду — из того, чего я не знаю? Я приподняла голову. — Если бы у Ашера был с нами menage a trois, Мюзетт должна была бы оставить его в покое? Что-то быстро мелькнуло на его лице и тут же исчезло, спряталось за красивой вежливой маской, которую он надевал, когда не знал, какое выражение лица было бы на пользу, а какое может быть во вред. — Если бы я мог ей правдиво сказать, что Ашер — в нашей постели, Мюзетт не могла бы просить выдать его ей. Это так. — Если бы он сегодня был с нами, то завтра оказался бы вне опасности. Я говорила обыденным голосом, будто предлагала прогуляться или пообедать. Он подбирал интонацию еще даже тщательнее, чем я. — Это было бы верно. — Если бы я просто позволила вам с Ашером быть парой, когда меня нет рядом, то он тоже был бы в безопасности. Но я не могу. — Я покачала головой. — В теории у меня с этим нет проблем. Я люблю мужчин. Они мне кажутся привлекательными, и потому я понимаю тех, кому они нравятся. А практически я не могу себя заставить поделиться своим мужчиной с другим. Просто не могу. Если бы я узнала, что вы с Ашером это делаете за моей спиной, я бы тебе дала пинка под зад. Сама знаю, что это совсем нечестно. Я сплю с Микой, и чуть-чуть не сплю с Натэниелом, и еще недавно имела секс с Ричардом. А тебе приходится обходиться одной мною. Это чудовищно несправедливо, я сама знаю. — Я не отчужден от твоей постели, когда с тобой другие, — кроме случая с Ричардом, который ни за что не стал бы тебя делить. — Я знаю, тебе приходится брать кровь у мужчин, потому что я не даю ее тебе, но это не то же самое. — Я никого, кроме тебя, не хочу, ma petite. Я это высказал достаточно ясно. Я подняла на него глаза: — Высказал ясно. Но я знаю, что ты все же хочешь кое-кого другого, кроме меня. Я ощущаю то, что ощущаешь ты, глядя на Ашера. Я вижу, как вы двое смотрите друг на друга. Иногда мне даже больно смотреть на вас, когда вы в одной комнате. — Я прошу прощения, ma petite. Я подобрала колени к груди и обняла их руками: — Жан-Клод, позволь мне закончить мысль. Он жестом попросил меня продолжать. — Я не могу позволить тебе взять Ашера в свою постель и не могу позвать его в свою. Но я помню, как это было для вас троих. Помню, как это было уютно и надежно, — по ощущению. Бывают минуты, когда я забываю, что воспоминания не мои, и меня тянет к тому, что было у вас. Это чертовски более мирно, чем то, что делаем мы. Я так сильно обняла ноги, что руки задрожали от усилия. — Я не знаю, получится ли у меня, но я хотела бы попробовать. — Что именно попробовать, ma petite? — спросил он тщательно сдержанным голосом. — Я хочу спасти Ашера. Жан-Клод застыл очень неподвижно: — Я не понимаю, ma petite. — Все ты понимаешь. Он покачал головой: — Non. Здесь не должно быть никаких недоразумений. Ты должна точно сказать, что имеешь в виду. Я не могла смотреть ему в глаза, произнося эти слова: — Позови сегодня Ашера к нам. Я не обещаю, но я хочу, чтобы он лежал рядом с нами теплый и голый. Я хочу изгнать это страдание из его глаз. Я хочу показать ему руками и телом, что вижу его прекрасным. — Я подняла глаза на Жан-Клода, но по лицу его ничего нельзя было прочесть. — Я не знаю, в какой момент я заору «нечестно!» и напущусь на вас обоих. Только знаю, что такой момент будет, всегда бывает, но если мы сегодня возьмем его в нашу постель, любым образом, завтра ему ничего не будет грозить. Я права? — А что скажет твой Нимир-Радж? — Он полагал, когда приехал в наш город, что мы близки с Ашером. Так многие думают. — Ты ему сказала правду? — Да. — И не рассердит ли его перспектива делить тебя с еще одним мужчиной? Я покачал головой: — Мика еще практичнее меня, Жан-Клод. Не просто любовь или вожделение влечет меня к Ашеру. Сегодня дело в охранении нашей силы и власти. Если будет в безопасности Ашер, меньше будет угроза для нас всех. Его страдание может быть использовано против нас. — Как это практично с твоей стороны, ma petite. — У меня был лучший в мире учитель. Он посмотрел на меня, приподняв бровь: — Будь я истинно практичен в сердечных делах, у нас все произошло бы быстрее. — Или да, или нет. Ты сам знаешь, что, если бы ты напирал сильнее, я могла бы либо сбежать, либо попытаться тебя убить. Он по-своему грациозно пожал плечами. — Быть может. Но я должен спросить, чтобы не осталось недопонимания: ты предлагаешь позвать Ашера в нашу постель лишь на эту ночь? — Это важно? — Для него — быть может. Я попыталась охватить мыслью всю ситуацию, но не смогла. — Не знаю. Знаю только, что не хочу отказываться от моментов наедине с тобой, и только с тобой. Знаю, что не всегда хочу иметь компанию. — Джулианна и Ашер продолжали встречаться наедине, хотя мы и были союзом троих. — Впервые за много времени у меня личная жизнь как-то близка к налаженной. Я не хочу это испортить. — Я понимаю. — Я думаю, что хочу спасти Ашера, хочу изгнать страдание из его глаз, но в реальном мире мы просто поднимем на флагштоке этот флаг. Если выйдет, то хорошо, если нет, то что? Ашеру придется уехать? Ты потеряешь своего заместителя? И тебе с Ашером станет больнее? И не будет ли... — Тс-с, ma petite. — Он приложил пальцы к моим губам. — Я позвал Ашера. Он сейчас идет сюда. Я почувствовала, как у меня глаза вылезают из орбит, как перехватывает дыхание, как бешено бьется пульс. Что же я такого сделала? Пока ничего. Вопрос на десять тысяч был такой: что я собираюсь сделать и как мне жить после этого?Глава 11
Ашер медленно вошел в дверь, тщательно пряча лицо за водопадом золотых волос. Он переоделся в свежую рубашку без следов крови. Белую — этот цвет ему не шел. — Ты звал, — сказал он. Я застыла, все еще обнимая колени, и пульс у меня забился в горле. А дыхание на пару секунд пресеклось. — Мы звали, — осторожно поправил Жан-Клод. Ашер поднял глаза — мелькнуло лицо под волосами. Наверное, отреагировал на «мы». Жан-Клод сел очень прямо еще до того, как Ашер вошел. Он был элегантен, собран в своей шелковой и кожаной одежде. Я все еще сидела на коврике у его ног, глядя на Ашера, будто он лиса, а я кролик. Жан-Клод тронул меня за плечо, и я вздрогнула. Я подняла на него глаза — он смотрел на меня. — Это должно быть твое решение, ma petite. — Почему всегда решение должно быть за мной? — вздохнула я. — Потому что ничего чужого ты не потерпишь, ma petite. Да, я вспомнила. — Ничего себе, — шепнула я. Он бережно сжал мне плечо: — Еще ничего не сказано. Мы можем оставить все как есть. Я встряхнула головой: — Нет. Я не хочу завтрашней ночью одна быть виновата, если у нас ничего не выйдет. Я не стану рисковать им ради предрассудков своей морали. — Как скажешь, ma petite, — произнес он все с той же ровной, ничего не выражающей интонацией. — Что тут произошло? — спросил Ашер, и его голос не был пуст — в нем слышалась нотка страха. Учитывая, кто там спал дальше по коридору, я его могла понять. Я опустила руки. Они занемели от слишком тугого объятия коленей. Я попыталась огладить юбку, но наткнулась только на колготки. Любимая темно-синяя юбка была слишком короткой для сидения в такой позе. Если бы в комнате были зрители, они могли бы заметить, что белье у меня под цвет. Я подобрала под себя колени — медленно, неловко, скованно. — Что случилось? — спросил Ашер, и на этот раз голос его был совершенно непроницаем. — Ничего, mom ami, — ответил Жан-Клод. — Точнее, ничего нового. — Это я виновата, — сказала я и встала, все еще двигаясь медленно. — В чем виновата? — спросил Ашер, переводя взгляд с меня на Жан-Клода и обратно, пытаясь что-то понять по нашим лицам. Я сошла с мехового коврика, и мои каблуки резко клацнули по полу. — В том, что тебе грозит опасность от Мюзетт. — Ты сделала все, что могла, для моей защиты, Анита, и больше, чем я бы осмелился мечтать. Никто не бросает вызов Мюзетт из страха перед Белль Морт. Ты сделала такое, о чем многим членам Совета было бы страшно даже подумать. — Благословение невежества, — ответила я. Он бросил на меня быстрый взгляд из-под завесы волос. — Что это значит? Я подошла к нему, туда, где он стоял еще в дверях. — Это значит, что я была храброй лишь от незнания, что мне грозит. Я никогда не видела Белль во плоти. Не пойми меня неправильно — она достаточное впечатление производит и на расстоянии, но я никогда не видела ее по-настоящему. Я теперь стояла перед ним. Он отвернулся, показывая лишь невредимую сторону лица. Так он уже давно от меня не прятался. Я потянулась рукой к той половине, которую он отвернул в сторону, и он вздрогнул, отдернулся назад так, что дверь заскрипела. — Non, non! — Мне уже случалось к тебе прикасаться, — сказала я так тихо и осторожно, как говорят с пугливым зверьком или с человеком на краю крыши. Он отвернулся от меня совсем. — Ты видела картины. Ты видела, каким я был когда-то, и видела теперь, каким я был... когда раны были свежие. — Он повернулся спиной, руки на двери, и замотал головой: — Ты видела то, что видела Белль Морт. Я покачала головой, поняла, что он этого не видит, и коснулась его плеча. Он вздрогнул. Я обернулась к Жан-Клоду, и его лицо было пустым, только в глазах была заметна тень страдания такого глубокого, что от него чуть не погибли трое. Я прижалась телом к спине Ашера, обняла его сзади. Он замер под моим прикосновением, отстраняясь, уходя в себя, туда, где не больно. Я прижалась щекой к его спине и держала его, пока он не затих. Сглотнув непролитые слезы, я заговорила, и голос мой звучал ровно. — Я куда раньше видела тебя в воспоминаниях Жан-Клода. Я помню твое великолепие под моими руками, рядом с моим телом. — Я обтекла его, прилипла к нему. — Мне не нужна картина, чтобы видеть твою красоту. Он задрожал всем телом, попытался повернуться, сбросить меня с себя, но я держала, и он не мог отстраниться, не сделав мне больно. — Отпусти меня, Анита. Отпусти. — Нет, — ответила я. — Только не сегодня. Он чуть пошевелился в сторону двери, как человек, пытающийся пробраться через лаз всего на дюйм шире собственного тела. — Чего ты хочешь от меня? — Что-то похожее на слезы звучало в его голосе. — Будь с нами в эту ночь, вот чего я хочу. Будь с нами. — Быть с вами — как? — спросил он придушенным шепотом. Я взяла его за рубашку и повернула к себе. Очень медленно — я будто поворачивала землю вокруг ее оси. Прижавшись спиной к двери, он повернулся ко мне только безупречным профилем. Я потянула его к себе за рубашку, пытаясь ввести в комнату, но он не поддался. — Я не могу этого сделать. — В его голосе звучало глубокое страдание. — Как ты думаешь, о чем она просит? — спросил Жан-Клод тем же безразличным голосом. — Она пойдет на все, чтобы спасти своих людей. Даже возьмет к себе на ночь в постель калеку. Я дернула за рубашку, и меня качнуло к нему, потому что он не тронулся с места. — Я действительно хочу спасти тебя от Мюзетт, и это поможет. Но на самом деле это... это не то. Он поглядел на меня, и целый мир был в его глазах — мир страдания и голода, мир ужаса, огромного и одинокого. Первые жаркие слезы поползли по моим щекам. Я тихо заговорила с ним по-французски и даже кое-что понимала из того, что говорила. Ашер схватил меня за руку и отодвинул от себя. — Non, Жан-Клод. Так нельзя. Либо это будет ее желание, либо ничего не будет. Я не стану отделять тебя от остатков твоего триумвирата. Скорее я проведу ночь в постели Мюзетт, нежели так подорву твою силу и власть. Пока они здесь, ты должен быть в силе, иначе мы все пропали. Горло пересохло, я с трудом сделала глубокий вдох, и словно что-то вытащили из меня, будто поднялся занавес. Я обернулась и посмотрела на Жан-Клода. — Ты это нарочно сделал? Он спрятал лицо в ладонях и сказал голосом, уже не лишенным интонации: — Ma petite, я не могу не хотеть того, чего хочу. Прости меня. Я повернулась к Ашеру: — Ашер, ты не моего желания хочешь. Ты сам знаешь, что меня к тебе тянет. Он попытался отвернуться, но я ему не позволила, и на этот раз он не стал выворачиваться. Он дал мне повернуть свое лицо, взяв пальцами за подбородок. Там кожа была еще гладкой, хотя справа почти сразу начинались шрамы. Как будто люди, которые это сделали, не могли заставить себя погубить красоту его губ. — Ты не вожделения хочешь от меня. Он опустил глаза, почти закрыл их — выражение лица человека, который собирается для удара. — Нет, — шепнул он. Я встала на цыпочки, подняла руки к его щекам — одна гладкая, как шелк и атлас, другая шершавая, изрытая, вообще не похожая на кожу. — Я действительно люблю тебя, Ашер. Он открыл глаза, полные такого страдания, полные много чего, чем можно было бы его уязвить до сердца. — Не знаю, насколько положили этому начало воспоминания Жан-Клода, но, с чего бы ни началось, сейчас я люблю тебя. Именно я, а не кто-то другой, Ашер. — Но ты не взяла меня в свою постель. — Я люблю многих, с кем не сплю в одной постели. То есть с кем не занимаюсь сексом. Глаза его стали тускнеть. До меня дошло, что я ляпнула. — Ашер, я хочу, чтобы ты сегодня был в нашей постели, — пожалуйста. И не только для сна. Он прихватил мои руки своими сверху: — Только чтобы спасти меня от Мюзетт. С этим я не могла спорить, но... — Это правда, но разве это так уж важно? Разве важно почему? Он нежно улыбнулся и убрал мои руки от своего лица. — Да, Анита, это важно. Ты сегодня возьмешь меня в свою постель, но завтра в тебе проснется чувство вины, и ты снова сбежишь. Я нахмурилась: — Ты говоришь так, будто я с тобой уже так поступала. Этого не было. Он потрепал меня по руке, которую держал в ладонях. — Ты вот в эту кровать брала с собой четырех мужчин, но секс у тебя был только с Жан-Клодом. Ты питала ardeur от Натэниела, но не трахнулась с ним. — Он отпустил мои руки и засмеялся, качая головой. — Только у тебя хватило бы силы воли спать каждую ночь возле такого красавца и не взять все, что предлагает Натэниел. Я видал священников и аскетов, у которых не было твоей воли сопротивления соблазну. — Кажется, я последнее время уже не так сопротивляюсь, — сказала я, стараясь быть честной. Он снова засмеялся, но улыбка его растаяла. — Джейсона ты уложила в упаковочный ящик с маркировкой «друг». А я? Мне не хотелось бы оказаться с тобой снова в этой кровати, если завтра я стану обычным другом. Этого мне не вынести. Я наморщила брови, глядя на него. Больше всего мне хотелось забыть, что случилось, когда Белль Морт несколько месяцев назад напустила на меня ardeur. Из-за нее я попала в ситуацию, которую точнее всего было бы назвать оргией. Сношения не было, но было полно рук и тел, касающихся мест, которых не надо бы. Ашер был прав: я изо всех сил стараюсь этого не замечать. Усердно делай вид, что ничего нет, так ничего и не будет. Но ведь было, и я с этим еще не разобралась. — Что ты хочешь от меня услышать? Мне жаль, что я слишком застеснялась, оказавшись в постели одновременно с четырьмя мужчинами. Да, я смутилась, так что можешь меня винить. — Сегодня ты тоже смутишься. — Есть многое, что меня смущает, Ашер, и тут я ничего не могу поделать. — Ты ничего не можешь поделать с тем, какая ты есть, Анита. Я не изменю тебя, но мне не нужна одна ночь из милости в твоей постели. Я тебе говорю: я не вынесу, когда меня снова выбросят прочь. В этот миг я поняла, что он говорит не о том, когда его выбросили из нашей кровати после того, как ardeur насытился. Он вспоминал, как отвергла его Белль много сотен лет назад. Выбросила, как поломанную игрушку. В конце концов, игрушку всегда можно купить новую. Я заходила перед ним вперед-назад, не глядя ни на кого них, — мне просто нужно было куда-то девать растущее нервное напряжение. — Чего ты хочешь от меня, Ашер? Гарантии? — Да, — сказал он, помолчав. — Именно этого я от тебя хочу. Я остановилась и поглядела на него: — Какого рода гарантии? Что я не буду насчет этого переживать завтра? — Я мотнула головой. — Извини, Ашер, не могу давать обещаний, потому что не знаю, что буду чувствовать завтра. — А что скажет Мика, если узнает, что ты была со мной? — Мика против не будет. Ашер поглядел на меня. — Да-да, я знаю, что все время жду от него вспышки насчет чего-нибудь. Он вполне готов делить меня с Жан-Клодом, с Натэниелом, и — цитирую: «С любым, кого надо будет включить в список». Конец цитаты. Ашер вытаращил глаза: — Вот это умение понимать! — Ты даже не представляешь себе, какое у него умение. Когда он вошел в мою жизнь, он сказал, что сделает все, чтобы остаться со мной, чтобы быть моим Нимир-Раджем. Пока что он держит слово. — По твоим словам, он просто безупречен, — сказал Ашер голосом, полным дружелюбной иронии. — Знаю. И все время гадаю, когда же упадет второй сапог и он на меня окрысится. Ашер коснулся моего лица, что заставило меня взглянуть на него. Он глядел на меня сейчас обоими глазами, и они были полны искренности. — Я ни за что не хотел бы сделать что-нибудь, что разрушило бы построенную тобой жизнь. Если мы это сделаем и ты убежишь, то повредятся твои отношения с Жан-Клодом, а я уеду. У меня глаза стали шире. — То есть как — уедешь? — То есть так, что, если ты меня возьмешь сегодня в свою постель, а завтра выгонишь, я уеду. Я не буду смотреть, как Жан-Клод любит другого или другую, а я стою и жду. Конечно, понадобится время, чтобы найти нового мастера, который возьмет меня к себе, и вряд ли первым заместителем. Я знаю, что сам я для мастера слаб. У меня нет подвластного зверя, — покачал он головой, — и очень многие из моих способностей бесполезны, кроме как в интимных ситуациях. А с тех пор, как случилось вот это... — Он показал на шрамы. — Меня никто не подпускал достаточно близко, чтобы я этой силой воспользовался. Он облизал губы, одновременно вздохнув, и у меня перехватило дыхание. Я хотела его, хотела так, как женщина хочет мужчину в течение долгих лет. Но одного желания для меня никогда не было достаточно. — Ты говоришь, что, если сегодня мы возьмем тебя в постель с нами, а завтра я сбегу, и это окажется первым и последним разом, ты уедешь от нас? Он кивнул. Ему даже и думать не надо было. — Ты мне ставишь ультиматум, Ашер, а я их плохо переношу. — Я это знаю, но я должен защитить себя, Анита. Я не могу жить рядом с небесным чертогом, когда меня не пускают внутрь. Это кончится тем, что я сойду с ума. — Он прислонился к двери и поглядел за мою спину на Жан-Клода. — Я уже несколько месяцев думаю, что мне пора бы уйти. Это слишком тяжело для нас всех. Знай, Жан-Клод, что кое-какие раны залечились оттого, что я был рядом с тобой как друг. — Он повернулся и улыбнулся мне. — А видеть, как ты смотришь на меня, приносило больше радости, чем боли, Анита. Он повернулся, держа ладонь на ручке двери. Я положила руку на дверь, не давая ее открыть. Ашер сказал: — Выпусти меня, Анита. Ты сама знаешь, что этого не хочешь. — Что мне на это сказать, Ашер? Что ты прав? Что если бы сегодня Мюзетт не явилась, я бы не сделала этого предложения? Ты прав, не сделала бы. — Я прижалась спиной к двери. — Но мысль, что ты уедешь, что я никогда больше тебя не увижу... — Я замотала головой и была очень близка снова к слезам. — Ашер,не уходи. Пожалуйста. — Я должен, Анита. Он тронул меня за плечо, пытаясь отодвинуть с дороги, открыть дверь. — Нет. Он нахмурился: — Ma cherie, ты меня на самом деле не любишь. Если не любишь меня и не хочешь меня, ты должна меня отпустить. — Я люблю тебя, и я хочу тебя. — Ты любишь меня как друга, ты хочешь меня, но хочешь ты многих, но не отдаешь им себя. У меня впереди вечность, но всего моего терпения не хватит, чтобы ждать тебя, ma cherie. Ты победила меня. Я мог бы попробовать соблазнить тебя, но... — Он снова чуть не коснулся изуродованной стороны лица, но снова уронил руку, будто не мог до себя дотронуться. — Я видел мужчин, которых ты отвергала. Таких безупречных, но ты уходила от них прочь без сожаления. — Он нахмурился так, будто не понимает, как это может быть, но это так. — Что я могу предложить такого, чего не было у них? Он взял меня за плечи и попытался осторожно отодвинуть с дороги. Я прижалась спиной к двери, вцепилась в ручку. — Нет. Другие слова не шли мне на ум. — Да, ma cherie, да. Пора. Я замотала головой. — Нет. И прижалась к двери так, что утром на спине будут синяки. Я не могла его отпустить. И почему-то знала, что, если он откроет сейчас дверь, второго шанса у меня не будет. Я молилась, чтобы пришли слова. Молилась о способности раскрыть свое сердце и не испугаться. — Я позволила Ричарду от меня уйти. Я знала, что он уходит, но сидела на полу и смотрела ему вслед. Я не встала у него на дороге. Я считала, что это его выбор и нельзя удержать никого, кто не хочет, чтобы его держали. Так вот к черту все это, ко всем чертям. Не уходи, Ашер, молю тебя, не уходи. Я люблю, как сияют на свету твои волосы. Я люблю, как ты улыбаешься, когда забываешь прятаться и не хочешь ни на кого произвести впечатление. Люблю твой смех. Люблю скорбь в твоем голосе, похожую на вкус дождя. Люблю смотреть, как ты смотришь на Жан-Клода, на его походку, когда думаешь, что никто тебя не видит, потому что именно так смотрю на него я. Люблю твои глаза. Люблю твое страдание. Люблю тебя. Я пододвинулась ближе, обвила его руками, прижалась щекой к его груди, отерла слезы шелком его рубашки и шептала не переставая: «Люблю тебя, люблю тебя», — а он поднял мое лицо и поцеловал — впервые поцеловал меня по-настоящему.Глава 12
Мы прервали этот нежный поцелуй, и я отвела Ашера за руку к постели. Он упирался, как ребенок, которого ведут спать. Жан-Клод стоял у кровати с ничего не выражающим лицом, как он это умеет. — Есть одна вещь, которую я должен сказать до начала. Я держу ardeur ma petite под контролем, но наступит момент, когда мне придется контроль снять. Я не могу ручаться за то, что произойдет после этого. Мы с Ашером стояли рядом с ним, держась за руки. Он цеплялся за мою руку с горячностью почти болезненной. Но в голосе его не было напряжения, ощущавшегося в теле. — Если бы я думал, что только ardeur заставляет Аниту желать меня, я бы отказался, потому что, когда ardeur остынет, она оттолкнет меня, как было раньше. — Он поднес мою руку к губам и поцеловал, почти не прикасаясь. — Но я знаю, что Анита желает меня. Ardeur может приходить и уходить, мне это теперь все равно. — Ma petite? — спросил Жан-Клод. — Я бы предпочла сделать все, что возможно, раньше, чем проснется ardeur, но понимаю, что это будет... трудно для вас. — Я пожала плечами. — Не знаю. Знаю только, что решилась на это, и потому, думаю, все будет нормально. Он приподнял бровь: — Ma petite, ты не умеешь лгать убедительно. — Вот это уж неправда! — возмутилась я. — Я давно научилась. — Только не мне. Я пожала плечами: — Стараюсь по крайней мере, Жан-Клод. — Я поглядела на потолок, будто видела небо через слои камня. — Одно я знаю точно: я хотела бы все закончить до рассвета. Очень не хочется, чтобы вы оба вдруг вылиняли в середине процесса. — Ma petite все еще настороженно относится к факту, что мы умираем на рассвете, — пояснил Жан-Клод. — Сколько сейчас времени? — спросил Ашер. Я глянула на часы. — У нас где-то два с половиной часа. — Времени в обрез, — сказал Ашер. И от его слов — или от интонации — Жан-Клод по-мужски хохотнул, как делают только мужчины и только насчет женщин или секса. Кажется, раньше я от Жан-Клода никогда такого звука не слышала. Вдруг я как-то осознала, что я здесь единственная женщина, а оба они — мужчины. Понимаю, что это звучит глупо. Я же знала это все время, но... как-то вдруг почувствовала. Как когда входишь в бар, и все следят за тобой глазами, как львы за антилопой. Если бы кто-нибудь из них сейчас посмотрел на меня такими глазами, я бы, наверное, прыгнула прочь, но этого не случилось. Жан-Клод залез на кровать, все еще полностью одетый, и протянул мне руку. Я глядела на эти длинные бледные пальцы, грациозные даже в таком легком движении. Рука Ашера нежно стиснула мою другую руку. И я поняла, что, если я сейчас сдрейфлю, все будет кончено. Они давить не станут. Но Ашер уйдет — не сегодня, но вскоре. А я не хотела, чтобы он уходил. Я взяла руку Жан-Клода, и он помог мне влезть на шелковое покрывало. Шелк, знаете, скользит, когда ты в колготках. Руки мужчин помогли мне не упасть с кровати и наполовину втянули на нее. — Почему это, — спросила я, — ты никогда не соскальзываешь с кровати, когда одет в шелк? — Столетия тренировок, — ответил Жан-Клод. — Я помню время, когда ты не был таким умелым, — произнес Ашер. — Помнишь герцогиню Виканте? Жан-Клод покраснел — точнее, чуть порозовел. Я даже не подозревала, что он на это способен. — А что было? — спросила я. — Я упал, — ответил он, стараясь сохранить достоинство, но не получилось — он расплылся в улыбке. — Он забыл добавить, что при этом порезал подбородок об осколок серебряного зеркала, которое разбил, когда упал с герцогини и ее шелковых простыней. Кровь по всей спальне, а на пороге — обманутый муж. Я посмотрела на Жан-Клода. Он кивнул и пожал плечами. — Что было дальше? — спросила я. — Герцогиня порезала себя осколком стекла и сказала мужу, что это ее кровь. Очень была находчивая женщина эта герцогиня Виканте. — Значит, вы знали друг друга еще до того, как стали такими искусниками. — Нет, — ответил Жан-Клод. — Я получал свои уроки на глазах у Ашера, но он уже пять лет был с Белль, когда я попал ко двору. Если у него и были когда-то нестесанные углы, они уже стерлись, когда я появился. — Были, mom ami, — ответил Ашер и улыбнулся. Меня затопил поток образов от этой улыбки. Той улыбки, когда его волосы были длинными локонами, а на голове — изящная шляпа с перьями, и эта улыбка при свечах, когда он играл в шахматы, а Джулианна шила у огня, и эта улыбка на разливе чистых простыней и смех Джулианны. Давно мы уже не видали этой улыбки. Мы втянули его на кровать, и улыбка исчезла. Жан-Клод откинул покрывало, открывая простыни синее глаз Ашера, синие, как небо днем, небесно-лазоревые. Но Ашер стоял на коленях, будто боялся лечь. Я видела, как пульсирует жилка у него на горле, и ни при чем здесь была сила вампира или оборотня — это был страх. Ашер боялся. Я ощущала его страх на языке. Его можно было глотать, наслаждаться его букетом, как вином, разжигающим аппетит. Страх этот вызвал во мне то, что было зверем Ричарда. Он заклубился во мне, как потягивающийся кот, изучая пространство, в котором был заперт. Тихое рычание пролилось из моих губ. — Держи себя в руках, ma petite, не отпускай вожжи так быстро. Мне было трудно даже думать, не то что говорить. Я встала на колени и задрала рубашку Ашера, заиграла пальцами по его коже. Я хотела содрать эту рубашку и припасть ртом. Но думала я не о сексе. Вампиры не питаются друг от друга, но вервольф с удовольствием сжует вампира. Я закрыла глаза, заставила себя убрать руки. — Я пытаюсь, но ты же знаешь, что бывает, если я сдерживаю ardeur слишком долго. — Oui, просыпается другой голод. Я не забыл. — Держать зверя Ричарда ты не можешь помочь. — Мой голос прозвучал хрипло. — Non. Я глянула в расширенные синие глаза Ашера, испуганные, донельзя испуганные, и не моим зверем. Это помогло мне взять себя в руки, но я знала, что ненадолго, и что бы мы ни собирались делать, это надо было сделать быстро. — Ашер, я хочу увидеть тебя голым в первый раз не тогда, когда ardeur владеет мной. Но времени у нас для этого мало. Я попыталась притянуть его на кровать, но он не лег. Жан-Клод оперся на подушки и протянул руки, почти как протягивают их к младенцу. Он тихо заговорил по-французски, но я не все могла понять — в основном это была мольба поспешить. Ашер полностью влез на кровать, хотя движения его были медленными, неохотными. Он дал Жан-Клоду уложить себя рядом, но они оба были полностью одеты и будто сидели в приличном клубе. Не столько это был секс, сколько утешение. Я посмотрела на них и поняла, что кто-то должен что-то с себя снять. Ладно. Я сняла жакет и бросила его на пол. Жан-Клод приподнял брови. — Если мы и дальше будем так осторожничать, то ничего не переменится до рассвета. Мне пришлось слезть с кровати, чтобы снять юбку и оставить ее валяться на полу вместе с блузкой. Трусы и лифчик были у меня парные — блестящий темно-синий атлас. Когда я их нашла в магазине, они мне напомнили цвет глаз Жан-Клода. Я ожидала смущения от того, что стою в белье, но ничего. Наверное, я достаточно времени провела с оборотнями и набралась их небрежного отношения к наготе. Или мне не казалось неправильным раздеться перед Ашером. Не знаю, как-то не задумывалась над этим вопросом. Я осторожно забралась на небесный шелк простынь и на этот раз не соскользнула. — Ты действительно на это решилась, — сказал Ашер тихим и неуверенным голосом. Я кивнула и поползла в чулках и в туфлях по кровати к ним. Туфли я оставила, потому что Жан-Клоду это нравилось, а он достаточно часто залезал в постель в сапогах. Так что это вполне честно. Я постучала Ашера по лодыжкам, и он слегка раздвинул ноги. Я проползла между ними, протискиваясь между икрами, коленями. Ноги Жан-Клода по обе стороны от ног Ашера держали меня плотно. Мне пришлось протиснуться между его бедрами, нетерпеливо толкаясь и ногами, и руками, чтобы раскрыть его пошире. В конце концов я оказалась на коленях между его ног, прижимаясь коленками, что на самом деле далеко не так эротично, как звучит, потому что он все еще был в штанах, а поза была необычной. Я потянулась к пуговицам его рубашки. Ашер поймал меня за руки: — Медленнее, ma cherie. Я посмотрела на него, приподняв брови: — На медленнее нет времени. Он закинул голову назад, к Жан-Клоду. — Она всегда так нетерпелива? — Она начинает как американец, но игру ведет как француженка. — Это что значит? — спросил он. — Позволь нам помочь тебе раздеться, mom ami, и тебе не придется спрашивать, потому что ты узнаешь сам. Руки Ашера отпустили меня, и я расстегнула на нем рубашку. Я это сделала быстро, потому что время работало не на нас. Мне не хотелось оказаться в кровати, когда они умрут на рассвете. Мне все еще бывало не по себе, когда Жан-Клод проделывал это в моем присутствии, и видеть это в стереоформате как-то не хотелось. Жан-Клод приподнял Ашера, и мы стянули с него эту рубашку. — Я хочу огладить каждый дюйм твоего тела, Ашер, но я желаю видеть тебя голым до рассвета. В следующий раз мы начнем раньше и торопиться не будем. Он улыбнулся: — В следующий раз. Ты еще не видела все, что здесь есть видеть, и не обещай, пока не посмотришь, как у вас говорят, весь набор. Я наклонилась к нему — наши лица разделяла какая-то пара дюймов. — Я не верю, что ты мне можешь показать такое, что заставит меня тебя не хотеть. — Я почти в это верю, ma cherie, почти верю. Я откинулась назад, чтобы взять в руки его лицо. Разница на ощупь не была ошеломляющей — это просто было ощущение от прикосновения к Ашеру. Я поцеловала его — долго, медленно, изучая его губами. И отодвинулась, чтобы увидеть его лицо. — Поверь до конца. Я провела пальцами по обеим линиям скул, щекоча ногтями гладкую кожу шеи, одна рука зеркально повторяла движения другой. И дошла до груди. Ее я хотела трогать не руками. Я стала целовать шрам вдоль ключицы, но рубец был слишком толст, и мне пришлось сдвинуться на другую сторону, чтобы пройти вдоль ключицы, чуть прихватывая зубами. Он задрожал в ответ на мое прикосновение. Я снова перешла направо и стала, целуя, спускаться вниз, пока не дошла до соска, погруженного в эту твердость. Я не знала, сохранилась ли у соска чувствительность, и был только один способ выяснить. Я лизнула его быстрым движением и ощутила, как кожа подвинулась, сжалась. Призвав на помощь руки, чтобы собрать кожу, я смогла засосать ее в рот. Шрамы были шероховаты и грубы на ощупь, но сосок у меня во рту напрягся. И только отработав правую сторону, я перешла к левой. Левый сосок взять в рот было проще, и Ашер застонал от моего укуса — легкого, ничего такого, что не пройдет сразу же. Я лизала по левой стороне груди вниз, потом по животу, потом перешла снова направо и точно так же исследовала зарубцованную кожу, как и неповрежденную, потому что теперь я знала, что и она сохранила чувствительность. Он чувствовал кожей мои зубы, мои уходящие ниже пальцы. А раз он чувствует, я дам ему все, что могу. Рот мой спустился к его талии, к поясу, к верху брюк. Я пролизала талию от края до края, вернулась снова на правую сторону и стала лизать плоский живот, просовывая кончик языка под пояс штанов, хотя в них и был ремень. Ашер произнес хрипло, с придыханием: — Ты хорошо ее научил. — Не могу поставить этого себе в заслугу, mom ami. Она очень любит эту работу. Я подняла на них глаза: — Прошу вас прекратить говорить обо мне так, будто я не слышу. — Наши самые искренние извинения, — сказал Жан-Клод. — Oui, — поддержал его Ашер. — Это не было оскорблением. — Нет, но подразумевается, что если я что-то умею, то лишь потому, что меня научили мужчины. Верх сексизма. — Мы можем только еще раз принести извинения, ma petite. Я расстегнула на Ашере пряжку ремня, и на этот раз он не стал меня останавливать. Верхнюю пуговицу я расстегнула, но расстегивать молнию штанов на сидящем мужчине я не очень умею. Всегда немножко опасаюсь, как бы молния чего не прихватила. — Чуть помогите, — попросила я. Жан-Клод приподнял его, Ашер изогнулся, и молния разошлась, показав, что на Ашере темно-синие плавки из шелка. А что же еще? Штаны с мужчины не снять грациозно. Я потянула брюки Ашера вниз по длинным ногам, сняв еще и туфли, которые оставались на нем, — носков не было, и возиться с ними не пришлось. Он лег на спину, на руки Жан-Клоду, одетый только в тонкие шелковые трусы. Мне хотелось их с него содрать. Увидеть его совсем голым — почему-то мне это было важнее всего прочего. Увидеть наконец, все ли захватили шрамы. Я подползла вперед и лизнула край живота, так что язык прошел под резинку шелка — как раньше было с брюками. Я ощущала, как он выпирает из-под ткани, и твердость упирается мне в подбородок. Я вернулась к правой стороне и шрамам, которые шли до середины бедра. Я лизала, целовала, покусывала, пока Ашер не вскрикнул. Тогда я поступила так же с другим бедром, опустилась ниже, пока не дошла до сгиба колена сзади, и он захныкал. Голос Жан-Клода прозвучал почти придушенно: — Пожалуйста, ma petite. Я подняла глаза, все еще играя кончиком языка на самом краю коленного сустава Ашера. Глаза Ашера закатились почти под лоб. Я по воспоминаниям Жан-Клода знала такое, что могло быть известно только любовнику, — например, что Ашер любил, когда лизали под коленом сзади. — Что пожалуйста? — спросила я. — Пожалуйста, закончи. Я поняла, о чем он говорит, и вернулась медленно обратно, снова оказавшись на коленях у них между ног. Я пропустила пальцы под резинку, и руки Ашера бросились мне на помощь — сдвигать шелк вниз. Я потянула, но смотрела не на шелковые трусы, а на то, что открылось под ними. Шрамы, стекающие с бедра к паху белыми червями, застывшими под кожей, на пару дюймов до паха не доходили... У меня промелькнул спутанный образ со свежими шрамами, и он был изуродован... Мне пришлось встряхнуть головой, отгоняя воспоминание. Я встретила взгляд Жан-Клода. Никогда не видела у него такого выражения растерянности, потрясения, захваченности. Никогда не видела у него на лице столько эмоций сразу. Наконец он как-то разрешился сразу смехом и слезами. — Моп ami, что же... — Один врач всего несколько лет назад сказал, что все шрамы на крайней плоти, и так оно и оказалось. Жан-Клод склонил голову Ашеру на плечо, исчез в его золотых волосах и рыдал и обливался слезами. — Все это время... все это время я думал, что это моя вина, что ты погублен, а виноват я. Ашер протянул руку назад и погладил Жан-Клода по волосам. — Это не было твоей виной, mom ami. Если бы ты был с нами, когда нас схватили, они бы сделали с тобой то же, что и со мной, а этого я бы не вынес. Если бы ты не был свободен и не мог бы меня спасти, я бы тогда погиб вместе с нашей Джулианной. Они держали друг друга в объятиях и плакали, и смеялись, и исцелялись, и вдруг я оказалась лишней в своем кружевном белье в этой кровати. И на этот раз мне никак это не было обидно.Глава 13
Жан-Клод отпустил ardeur, когда оставалось меньше часа до рассвета — до момента, когда они оба должны были умереть. Мне не хотелось оказаться под кем-нибудь из них, когда это произойдет. Но ardeur был задержан на дольше, чем мне приходилось раньше его сдерживать, и он ударил как стихия, как буря, смыл одежду с Жан-Клода и остаток одежды с меня. Я металась на теле Жан-Клода, а Ашер — на моем. Руки Жан-Клода лежали у меня на талии, удерживая меня на месте, направляя, как ведут партнершу в танце. Одна рука Ашера опиралась на кровать, другая держала чашей мою грудь, теребила, тянула на грани боли. Я ощутила в себе нарастающее давление, предвестник взрыва, но я еще не хотела, еще нет. Я хотела Ашера так же, как хотела Жан-Клода. Я хотела, нуждалась, чтобы он проник в мое тело. — Ашер, прошу тебя, внутрь, внутрь! Он отодвинул мои волосы набок и обнажил шею. Ardeur полыхал. — Да, Ашер, да! Во мне наполнялся теплый глубокий колодец — только секунды оставались Ашеру, чтобы слиться с нами. Я хотела, чтобы его освобождение произошло одновременно с нашим. Чтобы он был с нами. Кажется, еще что-то мне надо было бы помнить, но все потерялось в ритме ударов тела Жан-Клода, в ритме моих бедер, в ощущении рук у меня на талии, руки Ашера у меня на груди, тугой уже до боли... Он оторвал руку от кровати и отвел мне голову набок, держа, натягивая шею прямой длинной линией. Будто они оба знали, знали, что собирается сделать мое тело, будто чуяли это, или слышали, или ощущали на вкус. И в тот миг, когда теплота хлынула через край, когда первые капли ее полились по коже и стянули тело узлом, Ашер ударил. Была секунда острой боли, и она тут же перешла в наслаждение, и я вспомнила, что забыла. Укус Ашера — наслаждение. Я купалась в этой радости, пока не закричала без слов, без звука, без кожи, без костей, я превратилась в ничто, а теплота — в проливное наслаждение. И ничего больше не было. Мы питались друг другом. Мой ardeur пил Жан-Клода влажным теплом моего тела, через все места, где моя кожа касалась его кожи. Мой ardeur пил Ашера, поглощал его, лежащего на коже, как и он поглощал меня. Ощущение его рта, сомкнутого у меня на шее, было как ощущение капкана — ardeur высасывал его через его же рот, и он сам впивал мою кровь, ел, питался. И пока он питался, меня сотрясал оргазм за оргазмом, и так было, пока не вскрикнул подо мной Жан-Клод — через наши метки он ощущал то же, что и я. И я знала, что Ашер выпил больше, чем нужно было бы просто для кормления. Это не должно было меня убить, но в какой-то ослепительный момент я подумала, что и не важно. Ради такого наслаждения можно молить, можно убить, можно даже умереть. Я свалилась на Жан-Клода, дергаясь, не владея своим телом, способная только дрожать. Жан-Клод лежал подо мной, трепеща. Ашер свалился на нас обоих, я спиной ощущала его дрожь. Мы лежали, ожидая, пока кто-то из нас обретет способность двигаться, или кричать, или что-нибудь вообще. Пришел рассвет, и я ощутила, как их души скользнули прочь, тела опустели и обмякли. Я была зажата в лихорадочном пульсе их тел, и вдруг Ашер стал тяжел, а Жан-Клод полностью недвижен. Я попыталась выбраться из этой груды, но у меня еще руки и ноги не работали как следует. А я не хотела лежать среди остывающих тел. И не могла встать. Не могла сбросить с себя Ашера. Не могла заставить тело двигаться. Сколько я потеряла крови? Слишком много? А насколько? Голова кружилась, звенела, и я не знала, от секса это или Ашер действительно слишком много выпил. Я попыталась спихнуть его с себя — что должно было получиться, — но не смогла. Меня скрутил первый предвестник тошноты, и это уже точно от потери крови. Потрогав шею, я обнаружила, что кровь продолжает сочиться из проколов. А этого не должно было быть. Или должно? Я никогда добровольно не отдавала кровь. И не знаю, как должны кровоточить эти раны. Я попыталась поднять руки, как при отжимании, и мир поплыл цветными полосами, тошнота грозила поглотить вселенную. И тогда я сделала единственное, что было в моих силах, — заорала.Глава 14
Дверь открылась, и появился Джейсон. Вряд ли когда-либо в жизни я была так ему рада. Но произнести я смогла только одно: — Помоги. Мой голос прозвучал слабо и перепуганно, так что мне самой противно стало, но еще меня тошнило, и голова кружилась, и не от посткоитальной слабости — от потери крови. Я теперь снова могла видеть, и оказалось, что я вся мокрая от крови — и кое-чего еще, но меня в основном волновала кровь, потому что эта кровь была моя. Джейсон свалил с меня Ашера — с такой бескостной легкостью перекатывается только мертвое тело. Я не знаю, в чем разница между сном и смертью, но даже если руку тела подвинуть, сразу будет ясно, спит оно или мертво. Ашер лежал на спине, волосы его разлились вокруг лица нимбом, ало блестел подбородок, шея, грудь. Шрамы не лишали красоты его обнаженное тело. Они не первыми бросались в глаза, даже не третьими. Он лежал, облитый моей кровью, как какой-то падший бог, наконец-то поверженный смертью. Даже ослабленная потерей крови, я не могла не видеть его красоты. Что за фигня со мной творится? Джейсон помог мне слезть с Жан-Клода, поймал меня в объятия, как ребенка. Я была голой; он стащил меня с кровати, где я явно занималась сексом с двумя мужчинами, и при этом Джейсон не отпустил ни одного замечания или шуточки. Уж если Джейсон по такому поводу не дразнится, значит, дело плохо. Я положила голову Джейсону на плечо, и это помогло остановить вращение мира. Он стал поворачиваться, чтобы меня унести, но я сказала: — Подожди, пока не надо. — А что? — спросил он. — Я хочу это запомнить. — Что? — переспросил он снова. — Как они смотрятся вдвоем. Они оба лежали на спине, но Ашер выглядел поверженным богом смерти, а Жан-Клод — как бог совсем иного рода. Густые черные волосы рассыпались тяжелой волной вокруг головы, небрежной рамой бледного лица. Губы приоткрылись, ресницы черным кружевом оттеняли щеки. Он лежал, будто сваленный сном после великой страсти — одна рука поперек живота, другая сбоку, одно колено согнуто, будто все напоказ. Только Жан-Клод мог умереть и выглядеть при этом симпатично. — Анита, Анита! — Я поняла, что Джейсон уже что-то говорит какое-то время. — Сколько крови они у тебя взяли? Голос мой прозвучал хрипло из пересохшего рта. — Не они. Только Ашер. Джейсон устроил меня на руках поудобнее, почти обнимая. Кожаная куртка заскрипела при этом движении, голая грудь казалась горячей, прикасаясь к моей обнаженной коже. — Это он не просто подкормился, — сказал Джейсон, и в его голосе прозвучало осуждение, что бывало редко. — Он, я думаю, увлекся. Джейсон переложил меня у себя на руках, чтобы тронуть мой лоб, что казалось глупо, поскольку я была голая, но в минуты стресса мы все часто действуем по привычке. Температуру e человека щупают на лбу, даже если он голый. — Не похоже, чтобы у тебя был жар. Скорее ты даже немножко остыла. Это мне напомнило кое о чем, и то, что пришлось напоминать, подтвердило, что мне хуже, чем я думала. — У меня шея еще кровоточит? — Есть немного. — Это должно так быть? Он понес меня к ванной. — Тебя никогда так всерьез еще не кусали? Он открыл дверь рукой и коленом и внес меня внутрь. — Так, чтобы я потом теряла сознание, — non. — Я нахмурилась. — Это я сейчас сказала «non» вместо «нет»? — Ага. — Блин. — Вот именно. Он сел на край обширной ванны из черного мрамора, устроил меня на коленях и включил воду. Она лилась из клюва серебряного лебедя, что мне всегда казалось кричащим, но ладно — ванна не моя. Тошнота прошла, головокружение слабело. — Положи меня, — велела я. — Мрамор холодный, — предупредил Джейсон. Я вздохнула: — Мне надо проверить, насколько у меня тело работает. — Попробуй посидеть у меня на коленях, когда я тебя не держу. Если все в порядке, я принесу полотенца, и ты на них сядешь. Но поверь мне, не стоит сидеть на этом мраморе в голом виде. — Резонно. — Только никому не говори, что я высказался резонно, — образ загубишь. Я улыбнулась: — Тайны хранить я умею. Я попыталась сесть, пока Джейсон подбирал температуру воды. Сесть я смогла. Уже хорошо. Я попыталась встать, и только рука Джейсона вокруг талии не дала мне упасть на ступени, ведущие в ванну. Он снова посадил меня к себе на колени: — Не надо пробовать все сразу, Анита. Я привалилась к нему. Рука вокруг талии ощущалась как страховочный пояс. — Отчего у меня такая слабость? — Слушай, ты так долго имеешь дело с вампирами, неужели сама не понимаешь? — Я не даю им от меня кормиться. — А я даю, и можешь мне поверить: когда отдашь столько крови, оправляешься совсем не сразу. — Наконец температура воды его устроила. Он открыл краны пошире и заговорил громче, перекрывая шум воды. — Сейчас мы тебя отмоем и посмотрим, как ты будешь себя чувствовать. Я чувствовала, что хмурюсь, а почему — не знаю. Такое ощущение, будто мне следовало сердиться. Что-то испытывать, чего не наблюдалось. Теперь, уже не зажатая между Ашером и Жан-Клодом, я как-то странно успокоилась. Нет, не просто успокоилась — мне было хорошо, хотя и не должно было быть. Я сильнее нахмурилась, стараясь прогнать это чудесное блаженство. Это было как попытка проснуться от плохого сна, который не хочет тебя отпускать. Только я боролась не с кошмаром, я хотела прервать хороший сон. И это тоже казалось неправильным. Все было неправильно. Какое-то было смутное чувство, будто я что-то важное упускаю, но даже ради спасения своей жизни я не могла бы понять что. — Что со мной такое? — спросила я. — Ты о чем? — переспросил Джейсон. — Мне хорошо, а не должно быть. Ощущение чудесное. А несколько минут назад мне было страшно, тошнило, голова кружилась. Но как только ты вынул меня из кровати, все стало лучше. — Просто лучше? — спросил он. Он уже снял кожаную куртку — по одному рукаву, перекладывая меня с руки на руку. — Ты прав, не просто лучше. Как только я перестала бояться, стало просто чудесно. — Я нахмурилась, попыталась подумать, и все еще это было трудно. — Отчего мне трудно думать? Он переложил меня с колена на колено, снимая сапоги и сбрасывая их с ног. До меня в конце концов дошло, что он раздевается, продолжая держать меня на руках. Кто сказал, что приобретенное на работе умение в обыденной жизни не пригодится? — Зачем ты раздеваешься? — Ты не сможешь двигаться, не падая. А мне будет очень неприятно, если ты утонешь в ванне. Я попыталась избавиться от чувства блаженства, но это было как отбиваться от теплого уютного тумана. Можно махать руками, но бить не по чему. Туман клубился и перетекал и оставался на месте. — Прекрати, — велела я, произнеся это слово с той твердостью, которой в себе не ощущала. — Что? — спросил он, перемещая меня вперед, чтобы расстегнуть джинсы. — Это ведь должно меня встревожить — то, что ты раздеваешься, когда я сама голая, и лезешь со мной в ванну. Должно ведь? — Но не тревожит, — ответил он, расстегивая джинсы одной рукой. Весьма талантливое движение. — Не тревожит, — сказала я, снова хмурясь. — А почему? — Ты действительно не знаешь? — удивился он. — Нет, — ответила я, не зная даже, к чему это «нет» относится. Он расстегнул джинсы. — Я могу либо положить тебя на очень холодный кафель, либо перебросить на пару секунд через плечо, пока сниму штаны. На выбор дамы. Дилемма показалась мне очень трудной. — Не знаю. Второй раз он спрашивать не стал, а просто как можно бережней перекинул меня через плечо. От положения вниз головой мир снова завертелся, и я подумала, не стошнит ли меня сейчас Джейсону на спину. Он держал равновесие, вылезая из джинсов. Я смотрела на его голую спину, на сползающие с ягодиц джинсы. Тошнота прошла, и я хихикнула — чего со мной никогда не бывает. — Классная задница. Он поперхнулся — или засмеялся. — Не знал, что ты замечаешь. — Трусы, — сказала я. — Что? — На тебе были трусы, я их заметила. Меня дико подмывало погладить его по ягодицам — просто потому, что они были здесь, а я могла погладить. Будто я была пьяная или обкурилась. — Да, были трусы. Так что? — Можешь надеть их обратно? — Тебе ведь все равно, есть ли они на мне или нет? На этот раз интонация была почти поддразнивающей. — Не-а. — Я мотнула головой, и мир снова завертелся. — Господи, сейчас меня вывернет. — Перестань шевелиться, и все пройдет. Тебя бы вообще не тошнило, если бы ты не напрягалась выбраться из их середины. Слишком большое физическое усилие сразу после этого может вывернуть, как пьяную собаку. Ты погрузись в ощущение, отдайся ему, а само ощущение чудесное. Я как-то глупо себя чувствовала, обращаясь к его заднице, но далеко не так глупо, как должна была бы. — Какое это ощущение чудесное? — спросила я. — Угадай. Я опять нахмурилась. — Не хочу гадать. — Господи, что со мной творится? — Расскажи. — Давай пойдем в ванну, горячая вода прочистит тебе мозги. — Он перебросил меня снова на руки и шагнул в ванну. — Ты голый, — сказала я. — Ты тоже. В этом была логика, с которой трудно спорить, хотя я как-то чувствовала, что спорить надо. — Ты не собираешься что-то на себя надеть? — Трусы шелковые, и я не хочу губить их, залезая в ванну, только потому, что ты считаешь это нужным. К тому же тебе все равно, голый я или нет. Забыла? За одним глазом возник намек на головную боль. — Да, — ответила я. — Но ведь не должно быть? То есть... Джейсон опустился в воду вместе со мной. Это было чудесно — тепло, ласково, радостно на коже. Он бережно посадил меня перед собой, и я оперлась на него спиной, как на спинку кресла. Такая теплая вода, такая теплая, а я так устала. Так хорошо чуть-чуть поспать. Рука Джейсона вздернула меня вверх за талию. — Анита, нельзя спать в ванне — утонешь. — А ты мне утонуть не дашь, — ответила я сонным теплым голосом. — Да, не дам. Я нахмурилась, наполовину плавая в воде. — Джейсон, что со мной? — Тебя по-настоящему и как следует загипнотизировал вампир, Анита. — Жан-Клод не может. Его метки меня защищают. — Казалось, мой голос доходит откуда-то очень издалека. — Я не сказал, что это был Жан-Клод. — Ашер, — прошептала я. — Я с ним делился кровью когда-то, и это потрясающе. Жан-Клод говорит, что это он еще сдерживается, потому что я не его pomme de sang, а прокатный. — Прокатный, — повторила я. — И я думаю, что сегодня Ашер с тобой не сдерживался. — Ardeur... мы его кормили... ardeur. — Слова выходили из меня с усилием. — Ardeur мог сделать его неосторожным, — подтвердил Джейсон. Его руки держали меня крепко, не давая свалиться в воду. — Неосторожным? — спросила я. — Анита, спокойно отключайся. Когда очнешься, тогда поговорим. — О чем? — спросила я почти сквозь сон. — Найдем, — ответил он, и голос его ушел в подсвеченный канделябрами мрак. Не помню, чтобы Джейсон зажег свечи, которые у Жан-Клода обычно вокруг ванны наготове. Я хотела спросить: «Что найдем?», но не смогла произнести. Меня понесло в теплую мягкую темноту, где не было ни страха, ни страдания. Так тепло, так надежно, так любимо.Глава 15
Меня разбудили звонки телефона. Я завернулась в простыни, стараясь не слышать. Видит Бог, я слишком устала. Кровать заерзала — кто-то другой потянулся к трубке. И только когда голос Джейсона произнес «алло», тихо, будто боялся меня разбудить, я проснулась. Откуда у меня в спальне Джейсон? Ответ на этот вопрос я получила, как только открыла глаза. Я не была у себя в спальне — на самом деле черт его знает, где это я была. Кровать была двуспальная, но на ней только подушки — ни спинок, ни столбов, нормальная современная кровать. Свет шел только от небольшой двери прямо напротив изножья кровати. Там виднелось что-то вроде ванны или душа. Я увидела каменные стены и поняла, что я в «Цирке проклятых». В каком-то из его помещений. — Она нездорова, — ответил кому-то Джейсон. И после секундной паузы: — Она спит. Я бы не стал ее будить. Я попыталась вспомнить, почему я здесь оказалась, но ничего не припомнилось — голова была пуста. Я стала переворачиваться, чтобы спросить, кто звонит, и тут сообразила, что я голая. Натянув простыню до груди, я повернулась к Джейсону. Он лежал на боку, спиной ко мне, простыня с него слезла до начала ягодиц. Какого хрена делаю я в голом виде в постели с Джейсоном? Где Жан-Клод? Ладно, наверное, у себя в гробу или в постели. Никогда я не спала с ним в одной постели, когда он каменный и холодный. А почему я не поехала домой? — Вряд ли она сегодня поправится настолько, чтобы выйти. Я попыталась сесть и обнаружила, что мир не слишком устойчив. Или попытка сесть — не слишком удачное решение. Снова оказавшись на спине, подтянув простыню до груди, я дважды попыталась сказать: — Я не сплю. Сухость во рту была неимоверная. Джейсон повернулся ко мне. Простыня намоталась на него и оставила голой зад. Он закрыл трубку рукой: — Как ты себя чувствуешь? — Как я сюда попала? Почему я здесь? Голос был настолько хриплый, что даже не похож на мой. — Ты что-нибудь помнишь? Я наморщила брови, и это было больно — на шее. Подняв руку, я нащупала большую повязку справа. Под ней, конечно, укус вампира, это я знала. И вместе со знанием вернулась память. Я вспомнила все, и не только разумом. Тело мое забилось на кровати, спина выгнулась, пальцы вцепились в простыни, а из горла вырвался стон — меня охватило сенсорное воспоминание. Не так было хорошо, как в момент события, но чертовски к тому близко. Я уперлась в простыни кулаками, намотала ткань на руки, ища, за что схватиться. Джейсон вдруг оказался рядом, схватил меня за руки у самых плеч, попытался удержать. — Анита, что с тобой? Я машинально взметнула руки, ухватилась за него. Глаза у меня закатились под лоб, тело свело судорогой, и руки рванули предплечья Джейсона. Я почувствовала, как ногти входят в кожу, как она поддается. Джейсон то ли вскрикнул, то ли застонал. Я отвалилась на спину, тяжело дыша, ничего не видя. И держась за руки Джейсона, как за последнюю твердую опору. — Анита! — позвал он придушенным голосом. — Анита, ты как? Я хотела сказать, что нормально, но пришлось только кивнуть. Он оторвал мои пальцы от своих рук — мягко — и сложил мне руки поверх простыни на животе. Кровать отзывалась на его движения. Я сообразила, что закрыла глаза — не помню когда. — Что это за чертовщина? — спросил он. Я хотела было сказать, что не знаю, но я знала. Я помнила Ашера, сидящего за длинным пиршественным столом, золотые волосы колечками, одет он в золото и багрянец. Жена нашего хозяина раздавила бокал рукой в перчатке, приоткрыв губы, и задышала так, что белые холмы грудей заколыхались. Она тихо пискнула, а когда смогла заговорить, попросила прислать горничную, чтобы проводить ее в комнату, потому что ей нездоровится. Это было неправдой. Ашер соблазнил ее в прошлую ночь по приказу Белль. Он жаловался Жан-Клоду, что баба просто лежала, закатив глаза под лоб — что да, то да, — но никакой другой реакции не было. Сплошное разочарование. Сейчас, за пиршественным столом, у нее был флэшбэк оргазма, испытанного ночью, но она была спокойной партнершей, и потому флэшбэк удалось объяснить публике. В определенной мере. Я лежала, таращась на Джейсона, видя теперь его, а не озаренные свечами комнаты и людей, давно ушедших. Ко мне вернулся голос, хоть еще сильнее охрипший, потому что я вопила. — Это был флэшбэк. — Флэшбэк чего? — Дай воды, пожалуйста, — попросила я. Он вскочил с кровати и нагнулся к холодильнику, стоящему рядом. Оттуда он вытащил бутылочку с каким-то соком для спортсменов. — Это восполняет электролиты получше воды. — Не люблю этой дряни. — Поверь мне, тебе будет лучше, чем от воды. От нее может затошнить. И почему-то ядовито-голубой напиток показался мне намного привлекательнее. Джейсон открыл его и подал мне. Кровь уже заполнила царапины на его руках и медленно текла по коже красными струйками. — Ох, прости, Джейсон. Я не хотела тебя царапать. Я отпила синей жидкости. Вкус был именно такой противный, как мне помнилось, но еще несколько глоточков — и действительно стало лучше. И голос перестал звучать так, будто я провела месяц в пустыне. Он поднял руки. — А, это! Это ерунда. Хотя обычно, когда меня так поцарапают, это знак, что я очень здорово развлек подругу. — Он улыбнулся. Я покачала головой, и мир не поплыл на этот раз. Отлично. — Ты сказала, что это был флэшбэк. К чему тебя вернуло? — К тому, что было у меня с Жан-Клодом и Ашером. Он приподнял бровь: — То есть флэшбэк к оргазму? Я почувствовала, как мне щеки заливает жар. — Вроде этого. — Я глотнула еще малость мерзкого напитка, чтобы не глядеть на Джейсона. — Я у него работаю закуской годами и не знал, что бывает такая реакция. — Это то, что умеет Ашер, — сказала я. — Что? — Ты всю комнату кровью зальешь, — ответила я. — Сейчас я себя вылечу. Сначала договори до конца. — Ты знаешь, что укус Ашера может быть... — Оргастическим, — закончил он за меня. — Ага. — Я испытал смягченный вариант такого, — сказал Джейсон. — И ты в Теннесси, когда Ашер умирал. Он подчинил тогда твой разум. Если я правильно помню, тебе это не слишком понравилось. — Не то чтобы не понравилось, Джейсон, а скорее наоборот. Понравилось так, что я испугалась. — Жан-Клод сказал, что Ашер всегда сдерживается, кроме тех случаев, когда может оставить донора себе — что бы это ни значило. Я кивнула, отпила и кивнула еще раз. — Я думаю... нет, знаю, что этой ночью Ашер не сдерживался. — Откуда? — спросил Джейсон. — По некоторым воспоминаниям Жан-Клода. Я среагировала как одна женщина, которую Белль и Ашер когда-то соблазнили. — И в чем же эта реакция? Царапать всех, кто под руку попадется? — Я же попросила прощения. Он сел на край кровати, подогнув под себя ногу, опустив другую, явно рисуясь. Обычно мне нетрудно глядеть мужчинам в глаза при разговоре, но здесь было на что отвлечься. — Я шучу, Анита. Он будто не замечал своей наготы, как свойственно большинству оборотней. Я протянула ему край простыни: — Слушай, прикройся малость. Он осклабился: — Мы же проспали, — он глянул на будильник, — четыре часа голые и вместе. Чего мне теперь одеваться? Я нахмурилась, и вдруг легко оказалось глядеть в глаза. Обычно это бывает, когда у меня взгляд сердитый. — И в чем же ты поступила, как та женщина? — спросил он. — Эхо, флэшбэк к тому наслаждению, которое было, когда Ашер пил кровь. — И это будет и дальше повторяться? Я снова покраснела: — Похуже, чем у нее. — Почему? — Та женщина, которую я помню, не слишком много прыгала в постели, как утверждает Ашер. — И что? — Ей легче было скрывать, чем мне. Он расхохотался. — Ты мне хочешь сказать, что такие прыжки в постели для тебя норма? Я глянула на него сердито: — Сам должен знать. Ты был со мной в постели однажды и помогал довести меня до оргазма. Лицо мне так залила краска, что голова начала болеть. Он перестал улыбаться. Мне еще долгие месяцы после этого было в присутствии Джейсона неловко. — Тогда нас всех подстегивал ardeur, — сказал он. — И все прыгали чуть больше обычного. Я мотнула головой, не глядя на него, подобрав ноги под простыней к груди. — Если не считать, что мне хотелось порвать тебе горло, остальное для меня обычно. Он закашлялся, засмеялся, а потом сказал: — Не может быть. Я не поднимала глаз от простыней: — Ладно, ладно, смейся. Он взял стоящую возле меня бутылку: — По такому поводу надо выпить. Я подобрала колени к груди, свернувшись под простыней. — Не остроумно. Он опустился на колени возле кровати, и мне стало видно его лицо. — Ты меня извини, конечно... — Он слегка пожал плечами. — Но ты меня не вини. Не могу же я тебя не поддразнить, когда ты мне говоришь, что у тебя всегда такие бурные, непревзойденные оргазмы. Я же не могу такое пропустить, ты же меня знаешь, Анита. Такой у него был невинный, мальчишеский вид — и это было притворство. К тому времени, как я познакомилась с Джейсоном, он уже прошел огни и воды, и от его невинности ничего не осталось. Он снова протянул мне бутылку. — Ладно, прости меня, может, я просто завидую. — Не развивай тему, — предупредила я. — Да не тебе, — сказал он, — но если укус Ашера такой кайфовый, почему мне не выдали все целиком? Я попыталась нахмуриться, но преуспела только наполовину. — Ты сам сказал. Ты же не его pomme de sang, а только прокатный. — А ты — слуга-человек Жан-Клода, а не Ашера, так почему же тебе полагается полный оргазмовый шок? В этом был смысл, и достаточно глубокий. Я пожала плечами. — Я думаю, всем заправлял ardeur. Надо будет спросить у них, когда они проснутся. Почему Ашер такое со мной сделал? Было ли это нарочно? Я только знала, что Ашер одним укусом может сделать такое, чего большинство мужчин не может сделатьвсем своим телом. Ашер сделал со мной то, что даже Жан-Клод в одиночку не сможет повторить. Даже от воспоминания тело свело спазмом, и я только успела отбросить бутылку Джейсону перед тем, как рухнуть на кровать. На этот раз все было не так бурно, и Джейсон не пытался мне помочь. Наверное, решил, что получил уже достаточно царапин. Когда все кончилось и я лежала, тяжело дыша, завернувшись в простыню, а в глазах прояснилось, Джейсон спросил с дальнего конца кровати: — Теперь мне ничего не грозит? — Заткнись, — ответила я. Он засмеялся, вспрыгнул на кровать, поднял меня одной рукой, а другой протянул бутылку. — Откинься на подушки, пей медленнее, а я пойду руку перевяжу. — И антисептиком намажь, — напомнила я. — Я же вервольф, Анита. У нас инфекций не бывает. Ага. — А зачем тогда перевязывать? — Чтобы не заляпать одежду кровью и чтобы полиция меня в таком виде не замела. — А при чем здесь полиция? — Это они звонили. И звонили уже весь последний час. Лейтенант Сторр и детектив Зебровски звонили по очереди и требовали твоего присутствия. Лейтенант шумел насчет того, что приедет и вытащит тебя из моей кровати. — А как он узнал, что я в твоей кровати? Он ухмыльнулся мне из дверей ванной, открытой так, что свет обрамлял его тело. — Не знаю. Догадался, наверное. — Джейсон, ты же не дразнил Дольфа? Только не это! — Я да чтобы кого-нибудь дразнил? — Он прижал руку к груди. — Господи Иисусе, ты таки довыпендривался! — Я бы на твоем месте перезвонил им сразу же. Что-то мне не хочется, чтобы спецотряд полиции поломал нашу идиллию. — Нет у нас тут идиллии! — Вряд ли твой друг лейтенант поверит, если обнаружит нас голых в одной постели. — Он приподнял руку. — Особенно если еще вот это увидит. — Он не увидит ни твоей руки, ни других частей твоего тела. Отдай мне одежду, и я тебя от себя избавлю. — А если у тебя случится очередной флэшбэк, когда ты будешь вести машину? И позволь мне добавить, что я даю кровь вампирам куда дольше, чем ты. Я знаю, как тяжело бывает, когда отдашь столько, сколько ты. Сейчас ты вроде ничего, но если чуть переутомишься, снова начнутся головокружение и тошнота. При осмотре места преступления это же тебе не нужно? — Дольф не допустит гражданского на место преступления, которое он расследует. — Я посижу в джипе, но вести тебе сегодня я не дам. — Позвони Мике или Натэниелу, они меня заберут. Он покачал головой: — Натэниел этой ночью в клубе упал в обморок. — Что?! — Мика думает, что три месяца, когда он кормил ardeur каждый день, сыграли свою роль. — И как он? — Ему просто нужен выходной. Жан-Клод обычно берет у меня кровь через день, не чаще. — Я переключаюсь на Мику и Жан-Клода. — Да, но Жан-Клод питается только раз в день, а тебе нужно два. Посмотри правде в глаза, Анита: тебе нужна конюшня из pomme de sang побольше. — Ты вызываешься добровольцем? По его физиономии расплылась блаженная улыбка. — О да! Быть получателем такого зубодробительного оргазма! — Джейсон! — сказала я, и предупреждение было понято. — Хорошо, — вздохнул он, — будь по-твоему. Но кого же еще ты поставишь вместо Натэниела, пока он не поправится? — Черт побери, — вздохнула я. — Видишь? Сама не знаешь. — Я сейчас могу питаться от Ашера. — Это да, но он еще несколько часов не очнется. Тебе нужно больше дневных доноров, Анита. Не обязательно я, но кто-то нужен. Подумай. А сегодня я — твой эскорт, потому что тебя одну после такой потери крови отпускать нельзя — и после того, что Ашер с тобой сделал. Можешь позвать Мику, но пока он сюда доедет и пока вы потом доедете дотуда, где вас ждут, твои полицейские друзья все вокруг перекусают. — Ладно, в этом есть смысл. — Правда? С тобой никогда ведь не знаешь. Иногда мне кажется, что я выиграл спор, но тут же тебе приходит в голову новая мысль, и от моей победы остается пшик. — Джейсон, заклей царапины и поехали. — Царапины! Будь я человеком, ты бы «скорую» вызвала. Не забывай, Анита, у тебя одновременно сила вервольфа и вампира. Мы можем проткнуть пальцем ребра. — Ты действительно серьезно ранен? — спросила я уже без шуток. Я не хотела наносить ему рану. — Не навсегда. Но заживать будет почти с человеческой медленностью. — Прости, Джейсон. — И у меня хватило памяти добавить: — И спасибо, что обо мне позаботился. Он перестал улыбаться, и выражение, близкое к серьезному, мелькнуло в его глазах, но тут же его смыло очередной улыбкой: — Не стоит благодарности, мэм. — Он приподнял пальцем воображаемую шляпу и стал закрывать дверь. — Я бы зажег свет, пока дверь не закрылась. Без окон здесь чертовски темно. Я потянулась и включила лампу рядом с будильником. Свет показался неестественно ярким. — Твой сотовый на полу с моей стороны кровати. Я его убрал, когда у тебя был припадок. — У меня не было припадка. — Прошу прощения. Когда у тебя был бурный, свирепый, ошеломительный оргазм. Так лучше? — Иди мойся, — буркнула я, и он расхохотался и закрыл дверь. Я осталась наедине с маленькой лампочкой, большой кроватью и без видимой одежды. И обдумывала, не найти ли сначала что-то, во что одеться, а потом звонить, когда телефон зазвонил сам. Я слезла с кровати, отбросив простыни, чтобы в них не запутаться. Наполовину съехала, наполовину хлопнулась на пол и нашла телефон — я на него села. Звонил Дольф в полном отсутствии восторга. Пока он меня ждал, пришел другой вызов на место другого преступления. Дольф злился на штучки Джейсона по телефону, на оба преступления, а особенно, похоже, — на меня лично.Глава 16
Первое место преступления находилось в Вилвуде — новом бастионе денег и общественного положения. Когда-то престижными адресами были Ледью, Клейтон, Крив-Кур, но все это в прошлом. Нет, по-настоящему престижное место сейчас только Вилвуд. А то, что он торчит посередине чертовых куличек, не смущает нуворишей и тех, кто старается им подражать. Лично у меня единственная причина, по которой я живу на отшибе и по куда менее фешенебельному адресу, проста — я не хочу, чтобы мои соседи попадали под выстрелы. К тому времени, когда Джейсон проехал по всем извилистым дорогам, ведущим к месту убийства, мы выяснили несколько моментов. Во-первых, у меня появилась светобоязнь, так что меня спасали только темные очки. Во-вторых, моему желудку петляющие дороги не нравились. Нам не пришлось останавливаться, чтобы я проблевалась, и это было хорошо, поскольку, если не съезжать на чью-нибудь подъездную дорожку, деваться с дороги было некуда. Вокруг нее тянулись леса, холмы, укрощенная природа, где уже не бродили настоящие волки и даже бурые медведи нашли себе укрытия подальше. Деревья сверкали осенним лоскутным одеялом. Вообще-то я люблю ездить в октябре по лесным дорогам. Сегодня все прелестные цвета означали только мелькание «техниколора» в глазах, отчего тошнота становилась сильнее. — Как ты это выдерживаешь? — спросила я. — Если бы ты проспала целый день, как нормальный слуга-человек или pomme de sang, тебе бы не было плохо. — Извини, что у меня работа дневная. — И если бы Ашер взял лишь столько, сколько нужно для питания, тебе могло стать плохо совсем чуть-чуть, — он прошел поворот, — но, я думаю, куда хуже то, что Ашер сделал с тобой в параллель взятию крови. — Он помолчал. — Честно говоря, недомогания вообще не должно было быть. Мы перевалили подъем, и дальше тянулись на мили пологие холмы, укрытые алым, золотым, бордовым и коричневым — как древние карты забытых мест. — Зато меня хотя бы не тошнит уже, когда я гляжу на эту цветную прелесть. — Это хорошо, но все же послушай меня, Анита. Когда ты поспишь и чуть отлежишься, все должно быть отлично. Он осторожно вошел в следующий поворот, куда медленнее, чем в первый. — Так что же не так? — спросила я. Он пожал плечами и еще сбросил скорость, разглядывая адрес на почтовых ящиках. — Дольф сказал, что место преступления — на главной дороге. Ты его не пропустишь, Джейсон. — Почему ты так уверена? — Вот увидишь. Он блеснул улыбкой. Его глаза тоже были скрыты зеркальными очками. — Я тебе верю. — Так что же было не так? — спросила я снова. — Что они делали, когда наступил рассвет? — спросил он, снова набирая скорость и входя в поворот чуть быстрее, чем мне хотелось бы. — Ardeur. Ашер кормился, и... — я на секунду замялась, — был в процессе секса. — С двумя сразу, — сказал он с деланной серьезностью. — Ты меня разочаровываешь, Анита. — Чем? — Тем, что меня не позвали. — Скажи спасибо, что ты сейчас за рулем. Он осклабился, но на этот раз не отвернулся от дороги. — А почему, ты думаешь, я такое говорю, когда я за рулем? — Он притормозил. — Теперь понятно, почему я не пропустил бы. Я тоже посмотрела на дорогу. Полицейские машины, с мигалками и без. Две «скорых» у края дороги, практически перекрывающие движение. Если бы нам надо было дальше, пришлось бы искать объезд. Но, к счастью, нам было сюда. Джейсон съехал на обочину, приминая траву в тщетной попытке оставить место кому-нибудь, кто ехал бы за нами. Он не успел еще заглушить мотор, как к нам направился полицейский в мундире. Я вытащила из кармана нагрудную табличку. Я, Анита Блейк, истребитель вампиров, теоретически являюсь федеральным маршалом. Все охотники за вампирами, имеющие на данный момент лицензию какого-либо штата, получили повышение до федерального статуса, если могли выдержать тест на стрельбище. Я выдержала, и теперь я — федеральный сотрудник. В Вашингтоне продолжались споры, можно ли нам что-то прибавить к тем крохам, что нам платит штат за ликвидацию, — чего совершенно недостаточно, чтобы сделать эту работу основной. Но ведь, к счастью, не так много вампиров срывается с цепи в каждом штате, чтобы нужен был постоянный ликвидатор. Я не получаю дополнительных денег, так зачем же мне табличка? Да затем, что с ней я могу гоняться за вампиром или другим противоестественным преступником через границы штатов, где в каждом своя юрисдикция, и не спрашивать ничьего разрешения. И не попадать под обвинение в убийстве при ликвидации вампира не с той стороны границы штата, где у меня есть лицензия. Но для меня более чем для других охотников за вампирами была выгода от лично моей таблички. Мне не надо было рассчитывать на дружбу с полицейскими, чтобы попадать на место преступления. Постового, который собирался вот-вот постучать в окно нашего джипа, я не знала, но это и не важно. Он меня не может не допустить: я — федеральный маршал и имею право совать свой нос в любое преступление с противоестественной подоплекой. Настоящий федеральный маршал может вмешаться в любое расследование, и моя табличка — теоретически — не указывала, что я должна ограничиться противоестественными событиями, но я свои ограничения знаю сама. Я знаю монстров и относящиеся к ним преступления. Я не настоящий коп. В чем я разбираюсь, в том разбираюсь, а в чем ни уха ни рыла — в том ни уха ни рыла. Снимите меня с монстров, и не знаю, будет ли от меня какой-то толк. Я уже вылезла из джипа и размахивала табличкой раньше, чем постовой к нам подошел. Он смерил меня глазами, как делают мужчины, — с ног до головы. Именно в этом направлении. Любой мужчина, начинающий с ног и переводящий глаза вверх, почти наверняка теряет шанс произвести на меня впечатление. Я прочла его имя на бляхе. — Сотрудник Дженкинс, я Анита Блейк. Лейтенант Сторр ждет меня. — Сторра здесь нет, — сказал он, скрестив руки на груди. Смотри ты, он не узнал моего имени. Ничего себе знаменитость. И еще он собирался играть в игру «нечего федералам совать свое рыло в мой огород». Джейсон вылез со своей стороны джипа. Может быть, я и выглядела несколько непрезентабельно в помятом костюме, но Джейсон совсем не выглядел как федерал или коп. Одет он был в синие джинсы, вылинявшие в стольких стирках, что стали очень удобными, в синюю футболку почти под цвет глаз, все еще скрытых за зеркальными очками, и в белые кроссовки. День оказался тем редким теплым осенним днем, которые иногда нас радуют. Слишком теплый для кожаной куртки, и потому Джейсон больше ничего на себя не надел. Белая марля на руках бросалась в глаза. Он прислонился к капоту, приятно улыбаясь и никак, ничем не похожий на федерального агента. Глаза Дженкинса глянули на Джейсона и вновь обратились ко мне. — Мы федералов не звали. От стояния на трехдюймовых каблуках посреди слегка наклонной дороги у меня снова чуть-чуть закружилась голова. Ни терпения, ни сил на споры у меня не было. — Сотрудник Дженкинс, я — федеральный маршал. Вам известно, что это значит? — Не-а. — Он произнес это слово очень врастяжку. — Это значит, что мне не нужно ваше разрешение для присутствия на месте преступления. Мне ничье разрешение не нужно. Так что без разницы, есть там лейтенант или нет. Я вам сказала, кто известил меня об этом преступлении, из вежливости, но если вы не хотите быть вежливым, то и нам не обязательно. Я обернулась к Джейсону. В обычных обстоятельствах я бы оставила его в машине, но не была на сто процентов уверена, что смогу пройти остаток подъема, не хлопнувшись. Я действительно не чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы здесь быть. Но была, и теперь мне надо увидеть место преступления. Я подозвала Джейсона жестом. Он обошел джип, и улыбка его чуть увяла. Наверное, я выглядела столь же бледно, как и чувствовала себя. — Пошли. — Он не федерал, — сказал Дженкинс. Все, надоел мне этот Дженкинс. Будь мне получше, я бы рявкнула на него так, что он бы умолк, побледнел и пропустил нас, но... есть разные способы рявкнуть. Подождав, пока Джейсон подойдет меня поддержать, я убрала волосы на сторону, показав белую марлю и пластырь на шее. Отодрав пластырь с одной стороны, я показала Дженкинсу след укуса. Не аккуратную колотую ранку — Ашера занесло, потому что края раны были рваными. — Блииин! — выдохнул Дженкинс. Я позволила Джейсону снова закрыть рану пластырем, а сама тем временем объяснила копу: — У меня выдалась трудная ночь, сотрудник Дженкинс, и у меня есть полномочия присутствовать при любом осмотре места преступления, при котором я сочту нужным присутствовать. Пластырь ровно лег на место, и Джейсон стоял очень близко к моей левой руке, будто знал, насколько я сейчас неустойчива. Дженкинс, кажется, не заметил. — А тут не нападение вампира, — сказал он. — Я что, не по-английски говорю, сотрудник Дженкинс? Я что-нибудь сказала про вампиров? — Нет, сэр... то есть... нет. — Тогда будьте добры либо проводить нас к месту преступления, либо отойти, чтобы мы сами нашли дорогу. Вид вампирского укуса его слегка выбил из колеи, но он все равно не хотел, чтобы федералы лезли в его расследование. Вероятно, его начальнику это не понравится — но это не мои проблемы. У меня табличка федерального маршала и по закону (в теории) — право доступа к месту преступления. На практике же, если местные копы будут ставить мне рогатки, я мало что могу сделать. Могу получить судебное постановление и добиться его исполнения, но на это уйдет время, а столько времени у меня нет. Дольф и так на меня окрысится. Не стоит заставлять его ждать лишнего. Наконец Дженкинс шагнул в сторону. Мы с Джейсоном пошли вверх по холму. В этот момент моей целью в жизни было не упасть, не сблевать, не потерять сознание, пока Дженкинс все еще раздумывал озадаченно, правильно ли он поступил, пропустив нас.Глава 17
Табличка на веревочке вокруг шеи провела нас мимо почти всех копов. Те немногие, что задавали вопросы, либо узнавали мое имя, либо работали со мной раньше. Всегда хорошо, когда тебя знают. Вопросы были по поводу присутствия Джейсона. Наконец я сообщила, что взяла его в помощники маршала. Здоровенный тип из полиции штата, который был в ширину больше любого из нас в длину, сказал так: — Теперь это называется помощник? Я повернулась к нему — медленно, поскольку не могла быстро, и сама эта медленность помогла мне выглядеть зловеще. Смотреть зловещим взглядом на кого-то, кому ты до пояса, не очень легко, но я давно это отрабатываю. Наверное, Джейсон испугался того, что я сейчас скажу, потому что опередил меня: — Вы мне просто завидуете. Верзила качнул головой в шляпе с медведем Смоки. — Насчет женщин — я предпочитаю побольше. — Забавно, — сказала я. — Именно так твоя жена и говорит. Целую минуту до него доходило, а потом он опустил мясистые руки и шагнул вперед. — Да как... — Рядовой Кеннеди! — послышался голос позади нас. — Вы тут прохлаждаетесь, а там, на шоссе, кто хочет скорость превышает? Я повернулась к подходящему сзади Зебровски. Он был одет как всегда — чертовски неряшливо, будто спал в своем коричневом костюме, желтой рубашке, у которой загнулся вверх угол воротника, в наполовину развязанном галстуке, уже чем-то заляпанном, хотя вряд ли Зебровски успел позавтракать. Его жена, Кэти, всегда аккуратна безупречно. Никак не могу понять, каким образом она позволяет ему так выглядеть. — Я здесь нахожусь в свое личное время, детектив, — ответил рядовой Кеннеди. — А я здесь веду расследование, рядовой. И не думаю, что вы мне здесь нужны. — Она говорит, что взяла его в помощники. — Она федеральный маршал, Кеннеди. У нее есть на это право. Верзила несколько смутился. — Я ничего плохого не хотел этим сказать, сэр. — Уверен, что не хотели, Кеннеди. И маршал Блейк тоже ничего плохого не имела в виду. Правда ведь, Анита? — Так как я не знакома с его женой, то, соответственно, нет. Я просто пошутила, сотрудник Кеннеди, за что прошу прощения. Кеннеди нахмурился, задумавшись сильнее, чем ему, по моему мнению, было бы полезно. — Я не обиделся и никого не хотел обидеть, мэм. Он не мог заставить себя обратиться ко мне «сотрудник» или «маршал», что меня вполне устраивало. Федеральный статус был для меня настолько нов, что я, услышав слово «маршал», оборачивалась, чтобы посмотреть, к кому обращаются. И только потом вспоминала, что ко мне. Когда крупный полисмен ушел к своей машине, Зебровски подозвал детектива из Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий — РГРПС. На прозвище РГРПСМ — Региональная Группа «Почий С Миром» — эти ребята реагируют неадекватно. Хотите посмотреть — обзовите их сами. — Попробуй-ка сплавить отсюда побольше тех, кто нам не нужен. — Будет сделано, сарж, — ответил подчиненный и пошел разговаривать со всеми бравыми полисменами разных отделов и подчинений. — Сарж, — повторила я. — Я знала, что Дольфа наконец-то сделали лейтенантом, а про тебя не слыхала. Он пожал плечами, пригладил растрепанные кудри. Кэти вскоре заставит его постричься. — Когда Дольфа двинули вверх, нам понадобился второй погоняла, и дернули меня. — Уже обмыли? Он поправил очки в металлической оправе, хотя они и так хорошо сидели. — Ага. Будь я мужчиной, я бы сменила тему, но девушке можно простить любопытство. — Обмывать лейтенантство Дольфа меня позвали, а твое повышение — нет? — Анита, мне Мика нравится, а Дольф... он не ожидал, что ты приведешь Мику. И вряд ли ему бы понравилось, когда он увидел бы его у меня. — Он никак не может смириться с фактом, что из мужчин я предпочитаю оборотней. Зебровски пожал плечами. — Кэти мне строго приказала при первой же встрече пригласить тебя и Мику на обед. Что я и делаю. Когда ты сможешь? В какой-то момент следует перестать напирать. Я не стала спрашивать, действительно ли Кэти сказала это Зебровски — наверное, да, — но как бы там ни было, он предлагал трубку мира, а я готова была ее принять. — Я спрошу Мику, какие у нас планы на ближайшее будущее. Его глаза бросили взгляд на Джейсона, и лицо расплылось в ухмылке. Она была так похожа на Джейсонову, что я невольно задумалась, каким был Зебровски в колледже, когда познакомился с Кэти. — Если, конечно, ты снова мужика не сменила? — Нет, — ответила я. — Джейсон просто мой друг. — Как сильно ранит это слово «друг»! — произнес Джейсон, свободной рукой хватаясь за сердце, а другой все еще поддерживая меня. — Как глубоко! — Ага. Я сам много лет пытаюсь залезть ей под юбку. До нее просто не доходит. — Вы мне будете рассказывать! — закатил глаза Джейсон. — Заткнитесь оба немедленно, — попросила я. Они оба заржали, и так похоже, что даже как-то не по себе стало. — Я знаю, что у тебя есть право сделать его помощником, но я также знаю, кто такой мистер Шулайер и где его основное место жительства. — Зебровски наклонился к нам, чтобы больше никто не услышал. — Дольф меня убьет, если я допущу его к осмотру места преступления. — Ты меня подхвати, если я буду терять сознание, и тогда я могу его оставить здесь. — Терять сознание, — повторил Зебровски. — Ты шутишь? — Хотела бы я, чтобы это была шутка. Я уже держалась за руку Джейсона двумя руками, стараясь не шататься на своих каблуках. — Дольф говорил, будто ты ему сказала, что больна. Он знает, насколько больна? — Похоже, ему наплевать. Просто велел мне тащить свой труп сюда. Зебровски помрачнел: — Если он знал, что тебя так шатает, он бы не настаивал. — Приятно так думать. Я чувствовала, как кровь отливает у меня от лица. Мне надо было сесть, и побыстрее, — хотя бы на пару минут. — Я бы спросил, не простуда ли у тебя, но вижу повязку на шее. Чья работа? — Вампира, — ответила я. — Хочешь заявить о преступлении? — Вопрос улажен. — Ты его прикончила? Я глянула на него через темные стекла очков: — Зебровски, мне действительно надо на несколько минут присесть, и ты знаешь, что я бы не просила, не будь это необходимо. Он предложил мне руку. — Я тебя проведу, но Шулайеру нельзя. — Он глянул на Джейсона. — Извини, друг. Джейсон пожал плечами: — Ничего страшного, я вполне могу себя занять. — Веди себя прилично, — сказала я. Он осклабился: — Разве я не всегда себя веду прилично? Я бы осталась и добилась от него обещания вести себя очень прилично, но у меня сил хватало только дойти до дома и сесть, пока ноги еще хоть как-то держали. И я оставила полицейских и работников «скорой» на милость Джейсона. Ничего плохого он не сделает, но достать может всех. Я споткнулась на ступенях, ведущих на крылечко. Не подхвати меня Зебровски, я бы упала. — Анита, черт побери, тебе надо было остаться в постели! — Вот это я и говорила Дольфу. Он провел меня в дверь и нашел в коридоре стульчик с прямой спинкой. — Я скажу Дольфу, насколько тебе плохо, и пусть этот мальчик отвезет тебя домой. — Нет, — ответила я, припадая лбом к коленям, пока мир вокруг переставал вертеться. — Блин, Анита, ты еще упрямее, чем он. Дольф не принимает «нет» как ответ, и потому ты вытаскиваешь свои кости из койки и валишь сюда. Я тебя отпускаю, за что мне как следует влетит от Дольфа, но ты — не-е-ет, ты должна показать Дольфу, что ты еще упрямее его и круче бараньего лба. Хочешь хлопнуться в обморок у него на руках? Вот тогда он узнает! — Зебровски, заткнись. — Ладно, ты посиди здесь еще пару минут. Я вернусь, посмотрю, как ты, и отведу тебя на осмотр места преступления. Но все равно ты дура. Я ответила, не поднимая лица от колен: — Если бы Дольф был болен, он бы все равно был здесь. — Это не доказывает, что ты права. Доказывает только, что вы оба дураки. С этими словами он ушел в глубь дома. И хорошо, что ушел, потому что оспорить его утверждение мне было бы очень трудно.Глава 18
Как только Зебровски ввел меня в комнату, я подумала: «На фоне стены летает человек». Он будто парил в воздухе. Я знала, что так не может быть, но на миг мой разум, мои глаза попытались увидеть именно это. Потом я заметила темные полосы засохшей крови. Как будто в него стреляли, и не раз, и потом шла кровь, но ведь не пули его пригвоздили к стене. Странно, но голова не кружилась, не тошнило — вообще ничего. Была только легкость и отстраненность и какая-то твердость, которой несколько часов уже не было. Я продолжала идти к человеку на стене. Рука Зебровски соскользнула с моей, и я ровным шагом на высоких каблуках пошла по ковру. Я уже оказалась почти под телом, когда глаза смогли разобраться в картине, и даже тогда мне бы надо было спросить у кого-нибудь, разбирающегося в строительных инструментах, права ли я. Было так, будто кто-то взял дюбельный пистолет — промышленных размеров пистолет — и прибил этого человека к стене. Его плечи были примерно на высоте восьми футов от пола, так что либо убийцы взяли лестницу, либо были где-то семи футов ростом. Темные пятна имелись на обеих ладонях, запястьях, сразу над локтями, на плечах, на ключицах, на икрах под коленями и над лодыжками, и на каждой ступне. Ноги расставлены, не сколоты вместе. Это не была попытка изобразить распятие. Если уж затратить столько трудов, почти что странно было бы не повторить столь давнюю трагедию. И сам этот факт показался мне странным. Голова человека свесилась вперед. Бледнела невредимая шея. Темное пятно крови на почти белых волосах за ухом. Если гвозди были такого размера, как я думала, если эта кровь была пущена гвоздем, то его острие должно было бы вылезти из лица, но его не было. Я встала на цыпочки — мне надо было видеть лицо. Белые волосы и лицо, обмякшее в смерти, сказали мне, что этот человек был старше, чем можно судить по остальному телу. Оно было ухожено — упражнения, возможно, поднятие тяжестей, бег трусцой, — и только лицо и седые волосы указывали на возраст за пятьдесят. Столько работы для поддержания здоровья и бодрости, и тут приходит какой-то псих и прибивает тебя к стене. Несправедливо. Я слишком сильно наклонилась вперед и вынуждена была вытянуть руку, чтобы найти опору. Мои пальцы коснулись высохшей крови не стене, и только тут я сообразила, что не взяла с собой хирургических перчаток. Твою мать. Зебровски оказался рядом и поддержал меня под локоть, не спрашивая, нужно мне это или нет. — Как ты меня сюда пустил без перчаток? — спросила я. — Я же не думал, что ты будешь трогать вещдоки, — ответил он и вытащил из кармана бутылочку с жидкостью для дезинфекции рук. — Кэти меня заставляет это носить с собой. Он налил мне немного на пальцы, и я их оттерла. Не то чтобы я боялась что-нибудь подцепить от такого легкого прикосновения, но по привычке. С места преступления домой ничего не уносят, если можно этого избежать. Гель испарился с кожи, оставив ощущение влажности, хотя я знала, что руки у меня сухие. Я оглядела место преступления, изучая обстановку. На белых стенах рисунки цветным мелом. Пентаграммы разных размеров по обе стороны тела. Розовые, синие, красные, зеленые, почти как декорация. Любой дурак, решивший изобразить ритуальное убийство, знает, что надо рисовать пентаграммы. Но еще и скандинавские руны между этих леденцового цвета пентаграмм. Про их использование в магии знает уже не каждый псих. Я слушала семестровый курс сравнительного религиоведения у преподавателя, который был влюблен в древнескандинавскую культуру. От него у меня осталось лучшее знание рун, чем у среднего христианина. Годы с тех пор прошли, но я все еще достаточно помнила, чтобы сейчас недоуменно наморщить лоб. — В этом нет смысла, — сказала я. — В чем? — спросил Зебровски. Я показала на стену: — Уже много времени прошло с тех пор, как я изучала руны в колледже, но здесь исполнители убийства их нарисовали просто в алфавитном порядке. Когда по-настоящему выполняется ритуал, есть определенная цель, и никто не будет использовать все скандинавские руны, потому что среди них есть друг другу противоречащие. Никто не станет использовать руну хаоса и руну порядка одновременно. Я не могу придумать настоящего ритуала, в котором будут использоваться все руны. Даже если ты выполняешь работу, в которой нужно вызвать противоположности — исцеление, порчу, хаос, порядок, бога, богиню, ты не станешь выписывать все. Есть среди них такие, которые нелегко включить в пары противоположностей. И здесь они приведены точно в том же порядке, как в учебнике. Я отодвинулась, увлекая за собой Зебровски, потому что он все еще держал меня за локоть. Я показала на левую сторону тела: — Начинается здесь с Феху и спускается вниз насквозь, заканчиваясь руной Дагаз на той стороне тела. Кто-то их просто срисовал. — Я понимаю, что вопрос рутинный, но скажи: ты здесь какую-нибудь магию чувствуешь? Я задумалась. — Ты спрашиваешь, было ли это чарами? — Ага, — кивнул он. — Ты ощущаешь чары? — Нет, в этой комнате не было силы. — Ты это можешь так уверенно сказать? — Магия, сила любого типа метафизической природы, оставляет некоторый след. Иногда это просто покалывание в шее, мурашки по коже, иногда как пощечина или даже стена, на которую натыкаешься с ходу. Но эта комната мертва, Зебровски. Я недостаточно одарена метапсихически, чтобы воспринять эмоции от того, что здесь случилось, и этому я рада. Но если здесь и было какое-то серьезное заклинание, то от него ничего не осталось, и эта комната — просто место преступления, и не больше. — А если не было чар, зачем эти символы? — Ни малейшего понятия не имею. Судя по обстановке, ему выстрелили в голову за ухом и пригвоздили к стене. Расположение тела не связано с каким бы то ни было известным мне религиозным или мистическим символизмом. Потом набросали пентаграмм и срисовали руны из книги. — Какой? — Есть много — от учебников для колледжа и до оккультизма «Нью эйдж». Купить их можно в книжном магазине колледжа или в какой-нибудь лавке «Нью эйдж» или просто заказать в любом магазине. — Значит, это не ритуальное убийство. — С точки зрения убийцы это мог быть ритуал, но чтобы его выполнили с магической целью? Это — нет. Он с облегчением вздохнул: — Отлично. Именно так Рейнольдс ответила Дольфу. — Детектив Тамми Рейнольдс? Ваша единственная колдунья в группе? Он кивнул. — И почему Дольф ей не поверил? — Он сказал, что хочет получить подтверждение. Я мотнула головой, и она снова закружилась. Только этого не хватало. — Он ей не верит? Зебровски пожал плечами: — Дольф просто осторожен. — Не гвозди, Зебровски! Он ей не верит, потому что она колдунья. Она, видит Бог, христианская колдунья, из Последователей Пути. Ничего более респектабельного в смысле оккультной экспертизы тебе не найти. — Ладно, на меня-то не налетай! Не я же тебя вытащил из койки перепроверить ее работу. — А ее бы он вытащил сюда, чтобы проверить мою работу, окажись я здесь раньше? — Про это тебе надо спросить у Дольфа. — Может, я так и сделаю. Зебровски слегка побледнел: — Анита, пожалуйста, не напускайся на Дольфа. Он в очень, очень плохом настроении. — С чего это? Он снова пожал плечами: — Дольф мне не исповедуется. — Это только сегодня или вообще последние дни? — Последние дни с этим стало напряженнее, но два убийства в одну ночь ему вроде как дали причину собачиться, и он ее использует на все сто процентов. — Лучше не придумаешь, — буркнула я. Злость помогла мне дотопать до окон, занимавших почти всю ближнюю стену. Оттуда открывался потрясающий вид. Холмы, деревья и ничего больше — будто дом стоит в далекой нетронутой глуши. — Отличный вид? Это подошел Зебровски. — Те, кто это сделал, провели разведку. — Я показала в окно. — Надо было узнать наверняка, что никто из соседей не сможет увидеть их работу. Пристрелить человека — это еще можно рискнуть, но прибить его к стене да еще изобразить все эти символы — нет, тут нужна была уверенность, что никто не увидит. — Для маньяка слишком хорошая организация. — Нет, если кто-то хочет навести тебя на мысль, что это маньяк. — То есть? — Не вешай мне лапшу, что вы с Дольфом об этом не подумали. — О чем? — Что это кто-то из родных и близких покойного, кто-то, кто все это унаследует. — Я оглядела гостиную, которая была размером с весь нижний этаж моего дома. — Мне слишком паршиво было, чтобы заметить это сразу, но если остальной дом не хуже, то здесь должны водиться деньги, которые стоят трудов. — Ты ведь еще не видела бассейна? — Бассейна? — В доме. С джакузи, куда дюжина народу поместится. Я вздохнула: — Я ж тебе говорю — деньги. Проследите их, найдите, кто их наследует. Ритуал — это для отвода глаз, дымовая завеса, которой убийцы хотят сбить вас со следа. Он стоял, любуясь видом, сложив руки за спиной, вроде как покачиваясь на каблуках. — Ты права. Именно это подумал Дольф, когда Рейнольдс сказала, что магией здесь не пахнет. — А на второе место преступления меня тоже зовут просто проверить ее работу? Если да, то я поехала домой. Мне не всегда нравится детектив Тамми, но свое дело она знает отлично. — Она тебе только тогда не нравится, когда встречается с Ларри Киркландом, твоим стажером-аниматором. — Да, мне не нравится, что они встречаются. Это для него первое по-настоящему серьезное чувство, так что извини, что я о нем беспокоюсь. — Странно. А я вот о Рейнольдс не беспокоюсь совсем. — Это потому что ты извращенец, Зебровски. — Нет. Потому что я вижу, как они друг на друга смотрят. Они влюблены по уши, Анита. По уши. — Может быть, — вздохнула я. — Если ты не видишь этого, значит, не хочешь видеть. — Может, я слишком занята, чтобы это заметить. Раз в жизни Зебровски промолчал. — Ты не ответил на мой вопрос. На втором месте преступления мне тоже надо будет проверять ее работу? Он перестал покачиваться. Лицо его стало серьезным. — Не знаю. До некоторой степени, быть может. — Тогда я еду домой. Он тронул меня за руку: — Поезжай посмотри, Анита. Не давай Дольфу повода беситься еще сильнее. — Это не мои проблемы, Зебровски. Дольф сам себе осложняет жизнь. — Знаю. Но пара сотрудников, которые были и здесь, и там, говорят, что там дело плохо. Скорее по твоей части, чем по ее. — В каком смысле — по моей части? — Зверство. По-настоящему зверское убийство. Дольф не интересуется, магия там или нет. Ему хочется знать, не работа ли это какого-нибудь монстра. — Зебровски, Дольф помешан на том, чтобы не сообщать сотруднику никаких подробностей, пока тот своими глазами не увидит. Он будет кипятком писать на тебя, что ты мне сказал. — Я боялся, что ты не поедешь, если... если я тебя малость не стимулирую. — А какая мне разница, раз мы с Дольфом оказались на ножах? — Наше дело — раскрывать преступления, Анита, а не воевать друг с другом. Я не знаю, что грызет Дольфа, но один из вас должен повести себя как взрослый. — Он улыбнулся. — Ага, я понимаю, что взрослому труднее, но никуда не денешься. Я покачала головой и хлопнула его по руке: — Ну и зануда же ты, Зебровски! — Приятно, когда тебя ценят, — ответил он. Злость у меня проходила, а с ней и прилив энергии. Я прислонилась головой к его плечу. — Выведи меня на улицу, пока мне снова плохо не стало. Поеду на второе место преступления. Он обнял меня рукой за плечи и чуть прижал. — Узнаю моего маленького федерального маршала! — Будешь прикалываться — могу и не поехать. — Извини, не сдержался. Уж такая я зараза. Я вздохнула: — Ага, именно такая. Ладно, продолжай издеваться, пока доведешь меня до Джейсона. Он повел меня к двери, продолжая обнимать за плечи. — Как ты докатилась до того, что водителем у тебя оказался стриптизер-вервольф? — Ну что я могу сказать? Просто повезло.Глава 19
Второе место преступления оказалось в Честерфилде — тоже престижное было место, пока большие деньги не перебрались в Вилвуд и еще дальше. Район, по которому вел машину Джейсон, резко отличался по застройке от тех больших отдельных домов, которые мы только что видели. Район среднего класса, средних американцев, хребта нации. Таких районов тысячи и тысячи. Только в этом не все дома были одинаковы. Они стояли так близко и были так похожи, будто их спроектировал ульевый разум, но были двухэтажные и одноэтажные, кирпичные и не кирпичные. И только гараж был у них у всех одинаковый, будто в этом архитектор не пошел ни на какой компромисс. Во дворах росли средней величины деревья, и это подсказывало, что району лет десять. Деревья вырастают не сразу. Огромную антенну телефургона я увидела раньше полицейских машин. — Твою мать. — В чем дело? — спросил Джейсон. — Репортеры уже здесь. Он глянул вперед: — Как ты узнала? — Никогда не видел телефургона с такой здоровенной антенной? — Кажется, нет. — Счастливчик. Наверное, из-за фургона репортеров полиция перекрыла улицу. Было бы у них время, поставили бы официального вида рогатки. Сейчас здесь была патрульная машина, облокотившийся на нее полисмен в форме и желтая лента «прохода нет», натянутая через улицу между двумя почтовыми ящиками. Присутствовали также два телевизионных фургона и кучка газетчиков. Их всегда можно узнать по фотоаппаратам и отсутствию микрофонов. Хотя они тебе в морду диктофоны суют. Нам пришлось из-за них припарковаться за полквартала. Когда замолк двигатель, Джейсон спросил: — Откуда они так быстро узнали? — Кто-нибудь из соседей позвонил или фургон оказался случайно рядом. Когда идет разговор по полицейской рации, репортеры могут перехватить. — А почему там их не было, на первом месте? — Там дом изолированный, добраться туда труднее, а сроки все равно поджимают. А может, здесь замешана местная знаменитость или просто лучше схавают. — Лучше схавают? — Более сенсационный материал, — пояснила я, но про себя подумала, какой материал может быть более сенсационным, чем труп, прибитый гвоздями к стене собственной квартиры. Хотя, конечно, таких подробностей газетчикам не сообщают — если только их можно скрыть. Я расстегнула ремень безопасности и взялась за ручку дверцы. — Пройти через репортеров — это будет первая трудность. Нравится, не нравится, но я сама что-то вроде местной знаменитости. — Дама сердца Принца города, — улыбнулся Джейсон. — Вряд ли кто-то назовет это так вежливо, но ты прав. Хотя сегодня их будет больше интересовать убийство. О нем они будут меня спрашивать, а не о Жан-Клоде. — Тебе вроде лучше, — заметил он. — Кажется, да, хотя не знаю почему. — Может быть, причина твоей реакции выветривается? — Может быть. — А мы будем выходить из машины или отсюда посмотрим? Я вздохнула: — Выхожу, выхожу. Джейсон вышел и оказался с моей стороны раньше, чем я успела поставить ногу на землю. Сегодня я разрешила ему себе помочь. Мне было уже не так плохо, но весьма далеко от моей лучшей формы. Нехорошо было бы отказаться от помощи и плюхнуться мордой. И я изо всех сил старалась пригасить мачизм — свой, а не Джейсона. Я взяла его под руку, и мы пошли по тротуару к стоящим там людям. Их было много, и почти все — не репортеры. Место первого убийства было уединенным, без соседей, а здесь полно домов — отсюда и толпа. Табличка была у меня на шее — я ее так и не сняла. Сейчас, когда мне стало лучше, я сообразила, что рука Джейсона как раз на пути моей руки, если надо будет потянуться за пистолетом. Идти от него слева я не хотела, потому что стреляю я правой, но даже и так он мог мне помешать. Значит, мне лучше, раз я так тревожусь насчет пистолета. Приятно знать. Очень противно, когда тебе плохо, а тошнота — одно из величайших зол вселенной. Наверное, из-за Джейсона репортеры не сразу сообразили, кто к ним идет, и мы миновали уже половину толпы зевак, почти пробились к желтой ленте, когда кто-то из них меня заметил. Диктофон оказался у меня под самым носом: — Миз Блейк, зачем вы здесь? Убитая женщина стала жертвой вампира? Твою мать. Если я сейчас просто скажу «без комментариев», газета выйдет с шапкой «Возможная жертва вампира». — Меня на многие противоестественные преступления вызывают, мистер Миллер, вы это знаете. Не только на вампире кие. Он был доволен, что я помню его фамилию. Многие любят, когда их запоминают по именам. — Так это не нападение вампира? Блин. — Я же еще там не была, мистер Миллер, ничего не видела. И знаю не больше вашего. Репортеры сомкнулись вокруг меня, как сжатая рука. На нас смотрела здоровенная камера — из тех, что таскают на плече. Попадем в полдневный выпуск, если ничего не случится более интересного. Вопросы сыпались со всех сторон: — Это нападение вампира? — Какого рода монстр? — Вы ожидаете новых жертв? Одна женщина подобралась так близко, что лишь хватка Джейсона не дала нас разделить. — Анита, это ваш новый бойфренд? Вы бросили Жан-Клода? То, что репортер может задать такой вопрос, находясь рядом со свежим трупом, показывает, каких высот достиг интерес СМИ к личной жизни Жан-Клода. И стоило ему прозвучать, тут же посыпались аналогичные. Не понимаю, почему моя личная жизнь интереснее убийства — или хотя бы сравнима по интересу. Если я скажу, что Джейсон — мой друг, они эти слова извратят. Скажи я, что он телохранитель, — по всем газетам начнут муссировать, что мне нужен телохранитель. В конце концов я бросила отвечать на вопросы и подняла табличку повыше, чтобы ее заметил постовой возле ленты. Он приподнял ленту, пропуская нас, и потом ему пришлось выдержать давление тел, ринувшихся за нами. Мы шли к дому под градом вопросов, которые я просто игнорировала. Бог один знает, что они смогут сделать из того немногого, что я уже сказала. Что угодно — от «Слова истребительницы: это работа вампира», или «Слова истребительницы: это работа не вампира» и до моей личной жизни. Я перестала смотреть новости и читать газеты, если думала, что могу в них оказаться. Во-первых, мне очень не нравится видеть себя в движущейся камере. Во-вторых, репортеры меня выводят из себя. Я не имею права обсуждать ведущееся расследование, и никто не имеет, а потому пресса строит догадки на тех фактах, что у нее есть. А уж если темой становится Жан-Клод и наша личная жизнь, то этого я не хочу ни видеть, ни читать. Почему-то после попадания на разжор прессе у меня снова стали трястись коленки. Не так, как раньше, но и не так хорошо я себя чувствовала, как после выхода из джипа. Этого мне только и не хватало. Здесь копов стало меньше, ипочти все это были знакомые лица ребят из РГРПС. Здесь никто не ставил под сомнение мое право появления и не задавал вопросов насчет Джейсона. Здесь мне верили. Патрульный у двери был бледен, в темных глазах слишком видны были белки. — Лейтенант Сторр ждет вас, миз Блейк. Я не стала исправлять обращение на «маршал». «Маршал Блейк» — от этого я начинаю казаться себе почетным гостем на параде. Патрульный открыл дверь, потому что на нем были резиновые перчатки. Я оставила свой набор дома, потому что, когда я поднимаю зомби для клиентов-миллионеров, Берт просит меня не надевать мой мешковатый комбинезон. Как он говорит, это непрофессионально выглядит. Так как он согласился оплачивать мне все расходы на химчистку, вызванные этим маленьким правилом, я не стала спорить. — Не трогай ничего, пока я не добуду нам перчатки, — велела я Джейсону. — Перчатки? — Хирургические. Иначе тут найдут скрытый отпечаток, поднимут всех на уши, а потом выяснится, что это твой или мой. Представляешь? Мы стояли в узком проходе, где лестница начиналась прямо от двери. Слева гостиная, а справа проход, ведущий в столовую. Дальше дверь, за которой кухонный столик и раковина. Цвета я видела неточно, потому что так и не сняла солнечные очки. Никак не могла решить, не заболит ли снова голова без них. Но все же осторожно сняла их. Болезненно проморгалась, но через несколько секунд адаптировалась. Если не попадать под прямое солнце, то все будет нормально. Наверное. Первым вошел в комнату и заметил нас детектив Мерлиони. — Блейк! Я уж думал, вы сдрейфили. Я поглядела на высокого детектива с коротко подстриженными седыми волосами. Ворот белой рубашки расстегнут, смятый галстук распущен, и вообще он ослабил все, что можно было, не думая, как выглядит. Мерлиони не любит галстуков, но обычно выглядит все же аккуратнее. — Там, видно, плохо, — сказала я. — С чего вы взяли? — нахмурился он. — Вы отпустили узел галстука, будто вам не хватало воздуха, и не назвали меня ни цыпочкой, ни лапонькой. Пока что. — Ну, цыпочка, это когда было, — полыхнул он белозубой улыбкой. Я покачала головой: — Не найдется ли тут для нас перчаток? Я сегодня не собиралась на осмотр. Тут он глянул на Джейсона, будто впервые его увидел. Но на самом деле он давно его заметил. Копы на месте преступления замечают все. — А кто это? — Мой водитель на сегодня. — Водитель? Ну-ну. Выходим в люди. Я посмотрела на него без улыбки: — Дольф знал, что я сегодня паршиво себя чувствую и не могу вести машину. Он мне разрешил привезти с собой водителя. Если бы тут не был весь квартал забит репортерами, я бы его оставила у дверей, но не хочу, чтобы он туда возвращался. Они не поверят ни за что, будто он не участвует в расследовании. Мерлиони подошел к большому венецианскому окну гостиной и приподнял занавеску, чтобы выглянуть. — Они сегодня чертовски настырны. — Как они здесь так быстро оказались? — Вызвал, наверное, кто-нибудь из соседей. Всякий нынче норовит влезть в телевизор. — Он повернулся к нам. — Как зовут вашего водителя? — Джейсон Шулайер. Он покачал головой: — Имя мне ничего не говорит. — И я вас тоже не знаю, — ответил Джейсон с улыбкой. Я нахмурилась: — Послушайте, Мерлиони, я же не знаю вашего имени, только фамилию. Я не могу вас представить. — Роб. Роб Мерлиони. — Вид у вас не подходит под такое имя. — То же и моя мама говорит. Она все пристает ко мне: «Роберто, я тебе дала такое красивое имя, ты должен им пользоваться». — Роберто Мерлиони. А что, звучит. Я представила их друг другу — наверное, никогда я еще не делала такого официального представления на осмотре места преступления. Мерлиони явно не хотел возвращаться обратно. — В кухне ящик с перчатками, берите сколько вам надо. А я пошел на улицу покурить. — Я не знала, что вы курите. — Только что начал. — Он посмотрел на меня, и в глазах его стоял ужас. — Я видал и похуже, Блейк. Мы с вами вместе проходили через худшее. Наверное, я просто старею. — Ну-ну, Мерлиони, только не вы. Он улыбнулся, но как-то машинально. — Я скоро вернусь. — Потом улыбка стала шире. — И не говорите Дольфу, что я не выставил вашего водителя на улицу. — Честное скаутское. Он вышел, тихо закрыв за собой дверь. В доме было очень тихо, и только шелестело отопление. Слишком тихо здесь было для свежего места преступления, слишком недвижно. Полагалось, чтобы всюду сновали люди, а сейчас мы стояли в двери в колодце тишины такой густой, что слышен был шум собственной крови в ушах, гулкий, наполняющий чем-то беззвучие. Волосы у меня на затылке встали по стойке «смирно», и я повернулась к Джейсону. Он стоял в своей детской синей футболочке, спрятав безмятежное лицо за темными очками, но из него текли струйки энергии, проползая нервирующим ветром по коже. Он такой был с виду милый, безобидный. Но если уметь ощущать, кто он такой, он уже ни милым, ни безобидным не кажется. — Что с тобой? — шепнула я. — А ты не чуешь запаха? — хрипло шепнул он. — Какого запаха? — Мясо, кровь. Черт побери. — Нет, — ответила я, но ощущение его ползучей энергии на коже вызвало и моего зверя, как призрак из глубины тела. Эта фантомная тень потянулась во мне, как здоровенный кот, просыпающийся от долгой дремы, и я тоже учуяла. Не только кровь — Джейсон был прав. Мясо. Кровь пахнет сладковато и металлически, как старые медные или никелевые монеты, но когда крови много, она пахнет гамбургером. И не приходится ожидать хорошего — меня ждет что-то очень плохое, если человеческое существо низведено до запаха груды рубленого мяса. У меня приподнялась голова, ноздри втянули воздух. И мои ноги оказались уже на нижней ступеньке, когда я смогла прийти в себя. — Это наверху, — шепнула я. — Да, — согласился Джейсон, и в его голосе слышалась рычащая нотка. Если не знать, к чему прислушиваться, можно было решить, что его голос просто ниже обычного. Но я знала, что слышу. — Что происходит? — спросила я, и снова шепотом, наверное, чтобы нас не услышали. Джейсон тоже шептал либо поэтому, либо нет. Я не стала спрашивать. Если он и подавлял в себе желание взлететь по лестнице и покататься на месте убийства, мне это знать не обязательно. Я обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. — Пошли возьмем перчатки, — сказала я. Он поглядел на меня, и даже сквозь очки было видно: он старается вспомнить, что я сказала. Точнее, что означают слова. — Не переходи на невербальное общение, Джейсон. Ты мне нужен. Он глубоко вдохнул, по телу его будто прошла волна. Плечи согнулись, будто он хотел что-то с себя стряхнуть. — Все в порядке. — Уверен? — спросила я. — Если ты можешь, то и я могу. На эти слова я нахмурилась: — Меня ждут еще сюрпризы? — Тебе подниматься в ту комнату, не мне. Я вздохнула: — Как я устала от всей этой дряни. — Какой именно? — Всей вообще. Он улыбнулся: — Пойдемте, маршал. Возьмем перчатки. Я качнула головой, но пошла первой через столовую в кухню. Ящик с перчатками стоял возле открытого и почти полного мусорного мешка. Чтобы набить такой мешок, нужно много народу. Так куда же подевались все и куда подевался Дольф?Глава 20
Дольф нашел нас в кухне, где я помогала Джейсону надеть перчатки. Это не такое простое искусство, и Джейсону пришлось делать это в первый раз, так что он был как ребенок, надевающий первые свои перчатки, — слишком мало пальцев и слишком много дырок. Дольф вошел, пройдя через столовую тем же путем, хотя он почти заполнил дверной проем, а мы с Джейсоном прошли одновременно, и нам было не тесно. Сложение у Дольфа как у профессионального борца — широкий и ростом шесть футов. Я к нему более-менее привыкла, но Джейсон поступил так, как все делают, — поднимал глаза все выше и выше. В остальном он вел себя прилично, что для Джейсона небольшое чудо. — Что он здесь делает? — спросил Дольф. — Ты сказал, что если я не могу вести машину, чтобы прихватила с собой водителя-штатского. Джейсон — мой водитель. Он помотал головой. Волосы были так недавно острижены, что бледные уши резко торчали на их фоне. — У тебя среди людей друзей уже не осталось? Я стала помогать Джейсону надевать перчатки, считая до десяти. — Остались, но они все копы и не любят изображать шофера. — Ему перчатки не нужны, Анита, потому что он сейчас уйдет. — Нам пришлось парковаться слишком далеко, чтобы я могла дойти одна. Я не могу его отослать обратно через стаю репортеров. — Можешь, — заверил меня Дольф. Наконец я натянула последний палец. Джейсон согнул и разогнул руки. — Как это получается, что они и гладкие, и шероховатые одновременно? — Так всегда получается — не знаю почему. — Его здесь не будет, Анита, ты слышишь? — Если он сядет на крылечке, они нащелкают его фотографий. Если его кто-нибудь узнает — ты что, хочешь газетных шапок о нападении вервольфов на предместье? Я отработанным движением надела перчатки. — Ух ты! — воскликнул Джейсон. — У тебя так это ловко получается, что даже выглядит просто. — Анита! — Дольф уже почти орал. Мы оба оглянулись на него. — Дольф, совершенно нет необходимости кричать, я тебя отлично слышу. — Так почему он еще здесь? — Я не могу отослать его к машине. Сидеть на крыльце он не может. Где ты хочешь, чтобы он был, пока я буду осматривать место преступления? Он сжат огромные руки в еще более огромные кулаки. — Я сказал, что здесь его не будет. А где он будет, меня не колышет. Я сделала вид, что не замечаю его злобы, потому что реагировать на нее — ни к чему хорошему бы не привело. Он в скверном настроении, на тяжелом месте преступления, а в последнее время Дольф не питал к монстрам особо нежных чувств. В кухню вошел Мерлиони. Он остановился в дверях между кухней и столовой, будто ощутил напряжение. — Что тут случилось? Дольф ткнул пальцем в сторону Джейсона: — Выгнать его к чертям. Мерлиони посмотрел на меня. — Не на нее смотри, мать-перемать, а на меня! Злость шипела в его голосе раскаленной сковородой. Он не орал, но это было и не надо. Мерлиони аккуратно обошел Дольфа и взял Джейсона за локоть. Я остановила его, положив на его руку свою в перчатке. Мерлиони оглянулся на Дольфа и чуть подвинулся в сторону — с линии огня, как я думаю. — Здесь задний двор есть? — спросила я. — А что? — осведомился Дольф голосом низким и рычащим. Не зверским, а просто злым. — Мерлиони может его туда проводить. Он не будет в доме, но его не увидят репортеры. — Нет, — возразил Дольф. — Его здесь не будет. Даже духу его не будет. Головная боль стала возвращаться, запульсировала где-то в глубине, но это было только предвестие худшего. — Дольф, я слишком хреново себя чувствую, чтобы переносить такую хрень. — Какую хрень? — Твой расизм насчет всех, кто не лилейно-бело-человеческий, — ответила я голосом усталым, а не злым. — Убирайся. — Что ты сказал? — Убирайся. Прихватывай своего дрессированного вервольфа и мотай домой. — Сволочь ты. Он глянул на меня таким взглядом, от которого взрослые полисмены годами бы по ночам писались. Я слишком устала, и слишком мне было противно, чтобы даже глазом моргнуть. — Я тебе сказала, когда ты меня разбудил, что мне хреново и я вести машину не могу. Ты согласился, чтобы я взяла с собой водителя, пусть и штатского. Ты не сказал, что это должен быть человек. И когда я сюда притащилась, ты меня отсылаешь домой, не дав даже взглянуть на место преступления? — Да. — Дольф чуть не поперхнулся этим коротким словом. — Так вот, нет. — Это убийство расследую я, Анита. Я здесь распоряжаюсь, кого допустить, а кого нет. Наконец-то я тоже начала злиться. Что-то можно своим друзьям позволять, но есть край. Я встала перед Джейсоном вплотную к Дольфу. — Я здесь не из твоей милости, Дольф. Я — федеральный маршал, и я имею право расследования любого преступления с противоестественной подоплекой, если считаю это нужным. — Ты отказываешься выполнять мой прямой приказ? Он заговорил очень спокойным голосом, даже пустым, и мне следовало бы испугаться еще сильнее, да только я не боялась Дольфа. Ни раньше, ни сейчас. — Если я считаю, что твои приказы идут во вред расследованию, то да. Он шагнул ко мне. Навис надо мной, но это было мне привычно — надо мной нависают многие. — Никогда, Анита, никогда не смей упрекать меня в непрофессионализме. — Тогда веди себя как профессионал. Он сжимал и разжимал кулаки, опустив руки вдоль тела. — Ты хочешь видеть, почему я не допустил его на место преступления? Хочешь видеть? — Да, хочу. Он схватил меня выше локтя. Не помню, случалось ли Дольфу до того меня трогать. Он застал меня врасплох, и только когда он наполовину протащил, наполовину провел меня через кухню в столовую, я стала реагировать. Обернувшись, я замотала головой, глядя на Джейсона. Ему это не понравилось, но он снова прислонился спиной к ящикам. Мелькнуло потрясенное лицо Мерлиони, и мы оказались в столовой. Дольф тащил меня к лестнице, и когда я споткнулась, он не дал мне времени встать, а втащил по лестнице — в буквальном смысле слова. За нами открылась дверь, и кто-то позвал: — Лейтенант! Кажется, я узнала голос, но не могу точно сказать, и не было времени оглядываться — я слишком была занята тем, чтобы не ободрать ноги. Мне трудно было встать на высоких каблуках, головная боль пульсировала в полную силу, и мир весь дрожал. — Дольф, черт тебя побери! — смогла я наконец произнести. Он открыл дверь и дернул меня, поднимая на ноги. Я зашаталась, а мир полетел к чертям в мешанине цветных и темных полос. Дольф держал меня своими ручищами за руки выше локтей, и только это не давало мне упасть. Постепенно перед глазами прояснилось, будто складывалась какая-то видеомозаика. У дальней стены стояла кровать. На фоне голубой стены белые подушки, женская голова и часть плеч. Будто не настоящая, будто кто-то бросил на подушки театральный реквизит — фальшивую голову. Все остальное, от ключиц и вниз, было красной кашей. Не тело, а будто кровать макнули в темную жидкость. Кровь была не красная, а черная. Игра света, а может, это была не только кровь. И тут меня ударил запах — мясо. Все здесь пахло гамбургером. Я увидела кучу простыней, черных, красных, пропитавшихся, затвердевших от засохшей крови. Я снова посмотрела на голову женщины — не хотела, но посмотрела. И наконец увидела. Это было все, что осталось от взрослой женщины. Будто она взорвалась, и голова осталась на подушке, а тело... тело повсюду. Я ощутила, как в горле растет вопль, и знала, что не выдержу. Надо было быть для этого сильнее, лучше. Крик я проглотила, и желудок подкатил к горлу. Его я тоже проглотила и попыталась подумать. — Что ты думаешь? — спросил Дольф и толкнул меня, не выпуская из своих ручищ, к кровати. — Вполне для тебя достаточно. Потому что это сделал кто-то из твоих дружков. Он подтащил меня слишком близко, и я наступила на пропитанную кровью кучу материи. Кровь была холодна на ощупь, и это помогло удержать моего зверя, не дать ему занять мое тело. Что за радость в крови, если она не горячая и свежая? — Прекрати, Дольф, — сказала я, и голос прозвучал не похоже на меня. — Лейтенант! — донесся голос от дверей. Дольф повернулся, так и не выпустив меня. В дверях стоял детектив Клайв Перри — худощавый афроамериканец, одетый консервативно и аккуратно. Один из наиболее вежливых людей, которых я когда-либо знала, а среди копов — так самый вежливый. — В чем дело, Перри? Перри глубоко вздохнул, потом расправил плечи и снова их ссутулил. — Я думаю, лейтенант, что миз Блейк видела на первый раз достаточно. Дольф слегка встряхнул меня, отчего у меня голова замоталась и в желудке заклубилась вьюга. — Нет, еще мало. Он дернул меня обратно, повернув лицом к комнате, подтащил к изголовью, покрашенному в голубое настолько под цвет стене, что я даже не заметила его. Подтащил так, что мое лицо оказалось в нескольких дюймах от дерева. На краске и дереве остался свежий след когтя, как бледный шрам. — Как ты думаешь, чья это работа, Анита? — Он дернул меня, повернул лицом к себе, держа ручищами выше локтей. — Отпусти, Дольф. Голос все еще звучал как чужой. Такого никто другой со мной бы не сделал. Я либо отбилась бы уже, либо испугалась, либо вышла из себя. Ничего этого со мной не произошло. — Чья работа? — Он встряхнул меня, и у меня застучало в голове, поплыло все перед глазами. — Лейтенант Сторр, я вынужден настаивать, чтобы вы отпустили миз Блейк. Детектив Перри стоял чуть сбоку и сзади, мне было видно его лицо. Дольф обернулся к нему и не схватил его за грудки только потому, что руки были уже заняты. — Она знает! Она знает, кто это сделал, потому что каждого блядского монстра знает в этом городе! — Отпустите ее, лейтенант, будьте добры. Я закрыла глаза, и головокружение поутихло. По положению рук Дольфа я поняла, где он стоит, и двинула острым каблуком ему в подъем. Он вздрогнул, хватка рук ослабла. Я открыла глаза и сделала как меня учили — резко сведя руки, рванулась наружу и вниз. Они освободились, и я отвела правую назад и ударила коротким апперкотом в живот. Будь Дольф пониже, я бы метила в солнечное сплетение, но под таким углом было не достать, и я ударила куда могла. Он ухнул, выдыхая, и сложился пополам, прижимая руки к животу. Я все еще не привыкла быть сильнее обычного человека и на миг испугалась, не врезала ли я ему сильнее, чем хотелось бы. Потом шагнула назад, прочь от него. Мир корежился, будто я смотрела в кривое зеркало. Я продолжала отступать и зацепилась каблуками за что-то скользкое и более густое, чем кровь, и хлопнулась. Приземлилась резко на задницу, и кровь расплескалась, как из лужи. Она промочила мне юбку, и я вскочила на колени, чтобы она не успела пропитать трусы. Кровь была так холодна на ощупь, но тут мое колено размазало что-то другое, не кровь. С воплем я вскочила на ноги. Если бы Перри меня не подхватил, я бы хлопнулась снова. Но он слишком медленно двигался к двери, а я не хотела сблевать в этой комнате. Я его оттолкнула и пробежала, шатаясь, в двери, а в коридоре уже стояла на четвереньках и блевала на светлый ковер. В голове ревела боль, в глазах вспыхивали белые звезды. Я поползла к лестнице, не понимая сама, что буду делать. Пол рванулся мне навстречу, и вдруг не стало ничего, только пустота и серость, потом мир стал черным, а голова совсем, совсем перестала болеть.Глава 21
Очень приятно холодила щеку кафельная плитка. Кто-то рядом ходил. Я подумала было открыть глаза, но жаль стало тратить на это силы. Кто-то приложил прохладную ткань мне к шее. Я поежилась и открыла глаза. Через секунду они что-то стали видеть, и возле моего лица оказалось колено в чулке и юбке. Я поняла, что это не кто-то из ребят, разве что у этого кого-то есть неизвестные мне склонности. — Анита, это я, Тамми. Как ты себя чувствуешь? Я подняла глаза, но собственные волосы застили зрение, и не видно было лица. Я хотела сказать «помоги мне сесть», но ничего не произнесла. Попробовала еще раз, и она наклонилась пониже, чтобы расслышать. Она отодвинула от уха локон каштановых волос, будто так ей будет лучше слышно. — Помоги... — Я сглотнула слюну. — Помоги мне сесть. Она подложила мне руку под спину и подняла. Ростом детектив Тамми Рейнольдс была пять футов десять дюймов и тренировалась все время хотя бы настолько, чтобы другие копы — то есть мужчины — не считали ее слабачкой. Ей поднять меня было просто. Она прислонила меня спиной к ванне. Теперь надо было остаться в этой позе, и это было тоже непросто. Я оперлась на локоть, но не упала. Тамми взяла тряпку с края раковины, где положила, и снова прижала к моему лбу. Тряпка была холодная, и я отдернулась. Холодно — новый симптом. Это навело меня на мысль. — Ты мне... — я прокашлялась, — ты мне мокрых тряпок не прикладывала? — Ну да. Мне это помогает от тошноты. — Холодная тряпка мне, кажется, не помогает. Я не стала говорить, что хуже этого она ничего не могла придумать. С тех самых пор, как я унаследовала зверя Ричарда или чьего там зверя, холод мне при болезни совсем не помогал. Я теперь исцелялась как ликантроп, то есть при болезни температура поднималась так, будто тело хочет себя сварить. Один доктор с самыми лучшими намерениями чуть не убил меня, посадив в ванну со льдом при такой опасно высокой — по его мнению — температуре. Меня начало трясти. Она встала, убрав тряпку, и повесила ее сушиться на край раковины. — А я сблевала во дворе. Она положила руки на раковину, опустив голову. Я обхватила себя руками, стараясь унять дрожь, но это не помогло. Холодно. А раньше мне холодно не было. Хороший это симптом или плохой? — Зрелище здесь то еще, — сказала я. — Наверняка ты не единственный коп, который расстался с завтраком. Тамми поглядела на меня из-под края волос. Ей приходилось стричься коротко, как полисменам мужского пола, но она все же отращивала их до максимально разрешенной длины. — Может быть. Но только я одна упала в обморок. — Не считая меня. — Да, ты и я, единственные здесь женщины. Вообще-то мы не были подругами. Она была Последователем Пути — христианский вариант ведьмовства. Почти все Последовательницы — зелотки, больше христиане, чем любой правый, будто все время доказывают, что они тоже достойны спасения. Тамми несколько смягчилась, когда стала встречаться с Ларри Киркландом, моим коллегой. Но только сейчас я заметила, насколько повытерся этот яркий и сияющий экстерьер. Полицейская работа сжирает тебя начисто и выплевывает остаток. Мы, женщины, должны быть еще железнее прочих, чтобы нас принимали за своих. Сегодняшний день нашей репутации не помог. — Это не твоя вина, — сказала я. Меня начинало трясти чуть сильнее. — Нет, это вина моего чертова доктора. — Извини? — переспросила я, поднимая глаза. — Он мне выписывает противозачаточные пилюли, а потом, паразит, выписал антибиотик и не предупредил, что на его фоне пилюли не действуют. У меня глаза полезли на лоб. — То есть ты хочешь сказать... — Ага. Что я беременна. Я понимала, что у меня на лице удивление, но скрыть его не могла. — А Ларри знает? — Ага. — И что... — Я попыталась подобрать разумные слова, но оставила старания. — Что вы будете делать? — Жениться, черт бы его побрал! Наверное, что-то такое выразилось у меня на лице, потому что она присела рядом со мной. — Я люблю Ларри, но я не собиралась прямо сейчас выходить замуж и уж точно не собиралась заводить ребенка. Ты знаешь, насколько трудно женщине пробиться на этой работе? Ох, извини — ты-то уж точно знаешь. — Да нет, — ответила я, — у меня не совсем так. Полиция — это не вся моя карьера. Меня снова затрясло. Никакое удивление не могло меня согреть. Она сняла с себя жакет, показав револьвер в кобуре спереди. И набросила жакет на меня. Я не спорила, а наоборот — взялась руками за лацканы и завернулась. — Ты от беременности дрожишь? — спросила она. — Мне говорили, что ты себя плохо чувствуешь. Я глупо заморгала, уставясь на нее, пытаясь понять. — Ты сказала — беременность? Она состроила гримасу. — Анита, ради Бога! Я никому не сказала, но они все равно догадаются. Меня вывернуло на месте преступления, чего никогда не бывало. Перри меня вывел во двор. Я не отключилась, как ты, но почти. Немного времени пройдет, пока они догадаются. — Это не первый осмотр места преступления, на котором меня вывернуло. Даже не четвертый. Со мной давно этого не бывало, но раньше случалось. Тебе наверняка рассказывали, как я блеванула на тело. Зебровски любит рассказывать в подробностях. — Это да, но я думала, он привирает. Ты же его знаешь. — Он не привирает. — Мне ты можешь врать, если хочешь. Но они рано или поздно узнают, если ты не собираешься делать аборт. — Я не беременна, — произнесла я не без труда, потому что меня так трясло, что говорить было трудно. — Я просто нездорова. — У тебя озноб, Анита, а не жар. Как ей объяснить, что у меня бурная реакция на укус вампира и что у меня общий зверь с Ричардом? Не всякую метафизику легко объяснить. По сравнению с ней беременность — вещь простая и нестрашная. Она схватила меня за руки — как недавно Дольф. — У меня уже три месяца. А у тебя? Ты мне скажи, пожалуйста, скажи, что я не дура. Что я не загубила свою жизнь, забыв прочитать аннотацию к лекарству. Меня так трясло, что слова рвались в клочья, но все же я смогла произнести. — Я — не — беременна. Она встала и повернулась спиной: — Хочешь врать — ври, черт с тобой. Я попыталась что-то сказать, сама не зная что, но она вышла, оставив дверь открытой. Не знаю, хотелось ли мне остаться одной. Меня трясло все сильнее, будто я насмерть замерзала изнутри. Ларри Киркланд был в отъезде, готовился к получению статуса федерального маршала. Он еще не имел четырехлетнего стажа истребителя вампиров и потому не мог получить его автоматом. Интересно, из-за беременности Тамми ему тяжелее вдалеке от нее или легче? А, черт с ними с обоими. Перри привел ко мне Джейсона. Джейсон тронул меня за руку. — Ну и ну, да ты ледяная! — Он взял меня на руки, будто я ничего не весила. — Я отвезу ее домой. — Мы вас проводим мимо репортеров, — сказал Перри. Джейсон не возражал. Он понес меня вниз по лестнице. Несколько минут мы подождали, пока Перри нашел достаточно живых тел, чтобы пройти перед нами и вокруг клином, расталкивая прессу. Дверь открылась, солнечный свет ударил мне в глаза, и снова с ревом проснулась головная боль. Я зарылась лицом в грудь Джейсона. Он, кажется, понял, в чем дело, потому что накрыл мне глаза краем жакета Тамми. — Готовы? — спросил Перри. — Вперед, — ответил Джейсон. Вообще-то мне было бы очень унизительно, что меня уносят с осмотра места преступления, как поникший цветок, но сейчас я слишком была занята попытками совладать с дрожью. Все силы я направила на то, чтобы не дать телу развалиться от вибрации. Черт, да что же это со мной? Мы вышли наружу, двигаясь приличным темпом. Я по громкости криков могла судить, насколько мы близко к репортерам. — Что с миз Блейк? — Что у вас стряслось? — Кто вы такой? — Куда вы ее несете? Вопросов было больше, куда больше, и все они сливались в шум океанского прибоя у берега. Толпа напирала. Был момент, когда она сомкнулась вокруг нас, но голос Мерлиони взлетел до крика: — Все назад! Все назад, или я прикажу очистить площадь! Джейсон посадил меня в джип, прислонясь ко мне плечом, чтобы застегнуть ремень безопасности. Жакет оказался у меня на лице и — странно — вызвал клаустрофобию. — Закрой глаза, — велел Джейсон. Я уже их закрыла, но не стала спорить. Жакет убрался, и солнце ударило в закрытые веки. Я почувствовала, как на меня надевают солнечные очки, и осторожно раскрыла глаза. Чуть лучше. Перед джипом стояла цепь полицейских в форме и в штатском, удерживающая стаю репортеров, чтобы дать нам выехать. Все камеры смотрели в этот момент на нас. Представить себе не могу, какие будут заголовки в газетах. Джейсон врубил двигатель и дал задний ход под скрежет шин. Он уже гнал по улице раньше, чем я успела сказать «тебя оштрафуют». — Я звонил Мике, он ждет. Полезешь в ванну с Натэниелом. — Чего? — сумела проговорить я. — Я не знаю точно, что с тобой, но ты ведешь себя как серьезно раненный оборотень. Будто твое тело старается залечить какую-то глубокую травму. Тебе нужен жар и близость твоей группы. — Я, — зубы застучали так, что слова рубились на куски, — не... — Я бросила попытки составить фразу и остановилась на формулировке: — Не ранена. — Я знаю, что серьезной раны у тебя нет. Но если бы дело было в укусе вампира, ты была бы теплой на ощупь, горячей, жаркой. А не холодной. У меня зазвенело в ушах — будто кто-то без конца гремит бубенцами. Звон поглотил голос Джейсона, шум мотора и все на свете. Я потеряла сознание второй раз за два часа. Определенно сегодня не лучший мой день.Глава 22
Я плавала в воде, в теплой-теплой воде. Чьи-то руки удерживали меня на месте, мужское тело слегка задевало меня в воде. Я открыла глаза и увидела пляшущие язычки свеч. Я снова в «Цирке проклятых»? Две вещи тут же подсказали мне, где я на самом деле: светлая плитка, блестящая в торце ванны, и руки вокруг моих плеч, которые напряглись и притянули меня ближе. Как только я уперлась спиной, я тут же поняла, что меня держит Мика. Мне был знаком изгиб его плеча, знакома каждая ложбинка и выпуклость этого тела. Загорелые руки казались слишком тонкими для мужчины, но когда он притянул меня к себе, под кожей заиграли мышцы. Я знала, сколько силы в этом изящном теле. Он был вроде меня — на самом деле куда мощнее, чем с виду. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он так близко, что шепот показался громким. — Лучше, — ответила я, все еще слабо. — По крайней мере ты немного согрелась, — сказал он. — Джейсон говорил, что тебя тошнило и голова кружилась. Прошло? Я подумала, попыталась почувствовать собственное тело, а не только уютную теплоту и близость. — Ага, действительно лучше. Что со мной творилось? Он повернул меня на руках, посадив поперек, чтобы мы видели друг друга. И улыбнулся. Загар, с которым он приехал, уже немного сошел, но кожа осталась смуглой, и эта смуглость подчеркивала самую поразительную его черту — совершенно кошачьи глаза. Я сперва думала, что они желто-зеленые, но они были и желтые, и зеленые, и любая комбинация этих цветов в зависимости от его настроения, от освещения, от цвета рубашки. Зрачки его расширились черными озерцами, и тонкая полоска цвета, окружившая их, стала светло-зеленой. Человеческие глаза редко бывают зелеными — по-настоящему. Серо-зелеными — да, но чисто зелеными — очень редко. Но у Мики глаза были именно такие. И находились они на лице красивом — как бывают красивы женские лица. Точеном лице. Линия челюсти, подбородка были мужские, но смягченные. Широкий рот, нижняя губа толще верхней, будто он постоянно надувает губы. Мне хотелось ощутить прикосновение его губ к своим, ощутить касание его кожи под пальцами. Он так на меня действовал почти с той минуты, когда я его увидела, — будто именно его мне не хватало до завершенности и надо его прижать к своему телу как можно теснее, сплавиться с ним. Он не возражал, когда я потянула его к себе для поцелуя. Не сказал, что я больна и мне нужно отдохнуть. Он просто наклонился и прижался ко мне губами. Целовать его было как дышать — автоматическое действие, то, что тело делает и будет делать, пока не умрет. Не было мысли, что я хочу его коснуться, не было застенчивой нерешительности, как с любым другим мужчиной в моей жизни. Он был мой Нимир-Радж, и с той минуты, когда мы оказались вместе, отношения были глубже брака, постояннее всего, что можно сказать словами или написать пером. Мои руки скользнули вокруг его спины, плеч, мокрой кожи, и наш пульс забился сильнее. Его энергия горячим дыханием обожгла мне кожу, запела под каждым его прикосновением. Мой зверь заворочался где-то в глубине тела, и я ощутила, как отозвался зверь Мики. Они двигались в наших раздельных телах как два неясных плавающих контура, вверх, вверх, подгоняя друг друга, и только наша кожа их разделяла. И вдруг она будто не смогла больше их сдерживать, и они сплылись вместе. У меня спину выгнуло судорогой, а голос Мики стал почти воплем. Звери играли внутри наших тел, их энергия сплеталась так, как никогда не могут сплестись тела. Они вились, танцевали, как невидимые веревки, завязывались в узлы, охватывали друг друга, вплывали и выплывали из нас, пока я не полоснула ногтями спину Мики сверху вниз, а он не всадил зубы мне в плечо. Не знаю, что помогло — боль, наслаждение, звери или все это вместе, но ко мне вернулась способность рассуждать. Вдруг я поняла, почему мне весь день было плохо. Я ощутила длинный метафизический шнур, что связывал меня с Жан-Клодом, ощутила его на кровати в «Цирке проклятых», и Ашер все еще лежал рядом с ним. И на голой груди Жан-Клода сидела тень, темный контур. Чем дольше я смотрела, тем яснее была видна эта тень, и наконец она обратила ко мне искаженное лицо и зарычала. Глаза ее горели огнем цвета темного меда. Я видела голодную тень силы Белль Морт, которая пыталась целый день высосать «жизнь» из Жан-Клода. Но у Мастера вампиров сработали системы безопасности — его слуга-человек и, быть может, подвластный зверь. Ричард отказался помогать нам непосредственно, но сегодня он, вероятно, заплатил за это свою цену. Тварь снова на меня зашипела, как огромная дьявольская кошка, и я решила обращаться с ней соответственно — бросила своего зверя по этому метафизическому шнуру. Чего я не учла и не планировала — что зверь Мики пойдет за моим, что атака будет совместной, и мы разорвем эту тварь в дымные клочья. Она вылетела сквозь стену. Я подумала, куда бы она могла деваться, и одной этой мысли хватило. Я увидела ее в комнате для гостей, куда поселили Мюзетт. Тень кошки посидела секунду на ее груди, потом будто всосалась в ее тело. Какую-то долю секунды бесформенная тварь еще шевелилась под кожей мертвого вампира, потом все затихло. Послышался голос Анхелито: — Госпожа, вы здесь? Я снова оказалась в теплой воде и в объятиях Мики. — Что это было? — спросил он тихим сдавленным голосом. — Эта тень — часть силы Белль Морт, которую она выделила Мюзетт. — Она вроде бы пыталась кормиться от Жан-Клода, но это не выходило. — Я его слуга-человек, Мика. Когда Мюзетт попыталась украсть его силу, нападение было отбито в мою сторону. Она целый день меня высасывала. — Жан-Клод сделал это нарочно? — Нет, он воистину мертв для мира. Просто так устроена эта система. Если бы она смогла высосать Жан-Клода насухо, она бы взяла энергию всех его вампиров — всех, кто связан с ним кровью. — А вместо этого она кормилась на тебе. — Ага. И на Ричарде, наверное. Держу пари, что он сегодня не явился в школу из-за болезни. Мика прижал меня к себе теснее: — Как нам сделать так, чтобы это не повторилось? Я потрепала его по руке: — Ты знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Почти любой стал бы распространяться насчет того, что могло бы случиться, как могло быть плохо, а ты сразу ставишь практический вопрос. — Нам надо что-то сделать, пока она опять не выпрыгнула из стены. — Мой мобильник где-нибудь поблизости? — В твоих вещах на полу. — Можешь дотянуться? Он вытянул руку. Руки у него длиннее, чем кажутся. Кончиками пальцев он подтянул телефон так, что смог его взять, и подал мне без единого вопроса. Не стал заставлять меня терять время на объяснения. Я позвонила в «Цирк проклятых» по номеру, которого нет в справочнике. Ответил Эрни, человек на посылках, а иногда — закуска для Жан-Клода. Я спросила, там ли еще Бобби Ли. Мне пришлось описать его, и Эрни сказал: — Ага. Никак его не сплавлю. Он вроде как строит из себя здесь главного. Поскольку я вроде как думала, что он там главный, меня это устроило. Бобби Ли взял трубку. — Что случилось, Анита? — Попроси Эрни найти сколько-нибудь крестов и закрепи на дверях гостевых комнат. — Можно спросить зачем? — Чтобы плохие вампиры никаких метафизических штучек сегодня не откалывали. — Ничего не понял. — Тогда просто сделай, как я прошу. — А разве не на гробы надо класть кресты, чтобы вампиры не могли использовать свою силу? — У каждой комнаты только один выход. Она сама как большой гроб. Поверь мне, это поможет. — Что ж, ты начальник — по крайней мере пока Рафаэль этого не отменит. Он попросил у Эрни кресты. Я услышала, что Эрни возражает — по тону, слов я не разобрала. Бобби Ли снова обратился ко мне: — Он беспокоится, что кресты на виду обессилят наших вампиров, когда они очнутся. — Может быть, но сейчас меня больше беспокоят наши гости. Когда наступит ночь, тогда подумаем. А пока что сделай как я сказала. — Ты не собираешься мне когда-нибудь сказать, зачем я это буду делать? — Хочешь объяснений? Ладно. Новые вампиры используют свои штучки, чтобы высасывать энергию из Жан-Клода, а через него — из меня. Сегодня меня целый день ломает. — Что мне нравится, Анита, так это что ты объясняешь, когда я прошу. Почти никогда мне вообще не понять, о чем ты говоришь, но ты так объясняешь, будто у меня хватит ума понять и хватит знания магии, чтобы воспринять все твои научные слова. — Я вешаю трубку, Бобби Ли. — Слушаюсь, мэм. Я отдала телефон Мике, чтобы он положил его на груду одежды, куда мне бы никак не достать, не закапав водой весь пол. И снова прислонилась к нему спиной, и он погрузился в воду глубже, так что даже подбородок у меня оказался в воде. Мне хотелось прижаться к нему всем телом, чтобы он держал меня, и подремать. Сейчас, когда эту тень согнали с Жан-Клода, навалилась усталость. Такое чувство, будто мне дали разрешение поспать. Но оставались еще вопросы, которые надо было решить. — Джейсон мне сказал, что Натэниел вчера ночью на работе потерял сознание. — Он у себя в комнате, засунут между Зейном и Черри. С ним все хорошо. Мика поцеловал меня в висок. — Это правда, что он отрубился, потому что вы вдвоем не можете кормить мой ardeur дважды в день? Мика не шевельнулся, и эта неподвижность сказала мне все. — Вы знали, что вы двое не можете меня прокормить? — Ты и от Жан-Клода тоже кормишься. — Хорошо. Вы знали, что вы трое не можете меня прокормить? — Жан-Клод говорит, что твой аппетит вскоре должен снизиться. Мы втроем могли бы прокормить тебя, если бы это было только раз в день. Два раза в день — уже сложнее. — Почему ты мне не сказал? Он обнял меня, и я не сопротивлялась, но радости мне в этом не было. — Потому что я знаю, насколько для тебя трудно допускать в свою постель кого-то нового. И надеялся, что этого удастся избежать. Это он мне напомнил. — Так вот это вроде как случилось. — Что именно? — Я взяла нового в свою постель. Мне бы надо было сгореть от смущения, не мое умение смущаться уже совсем не то, что было раньше. — Кого? — спросил он тихо. — Ашера. — Вы с Жан-Клодом, — сказал он. Я кивнула. Он прижал меня к себе: — А почему сейчас? Я изложила ему мои соображения. — Сегодня вечером ваши гости будут очень недовольны. — Надеюсь. — Я повернулась у него в руках, чтобы заглянуть в лицо. — Тебя это беспокоит — насчет Ашера? Он на секунду задумался: — И да, и нет. — Объясни, почему да. — Пока тебе нужно питать ardeur, все в порядке. Я слегка беспокоюсь, что будет, когда ты наберешь себе связку мужчин, а ardeur пойдет на спад. Если их будет слишком много, то ты кого-то из них сделаешь несчастным. — Об этом я не думала, — нахмурилась я. — Я в том смысле, что по-настоящему у меня было только с тобой и сЖан-Клодом. — Я скажу, что сказал бы Жан-Клод, будь он здесь: ma petite, ты буквоедствуешь. — Ладно, поняла. Я не собираюсь выкидывать Натэниела из своей постели только потому, что ardeur утихнет. — Нет, но сохранится ли у тебя желание касаться его так, как он привык ожидать? Я отвернулась, чтобы не смотреть в эти честные глаза. — Не знаю. Если честно, то просто не знаю. — А Ашер? — Не все сразу. — А Ричард? Я помотала головой, щекоча волосами его грудь. — Непонятно. Ричард едва выносит мое соседство в двадцати футах. — Ты всерьез хочешь сказать, что, появись он здесь и предложи вернуть все назад, ты откажешься? Настал мой черед застыть неподвижно. Я подумала, постаралась подумать разумно, беспристрастно. Трудность была в том, что Ричард — это такая тема, где мне логика всегда отказывала. — Не знаю, но склоняюсь к этому. — Правда? — Мика, у меня остались еще чувства к Ричарду, но он меня бросил. Бросил, потому что мне с монстрами проще жить, чем ему. Бросил, потому что я для него слишком кровожадна. Потому что я не тот человек, каким он хочет, чтобы я была. А быть такой, как он хочет, у меня никогда не выйдет. — Ричард никогда не был сам тем человеком, каким хотел бы, — тихо сказал Мика. Я вздохнула. Это была правда. Ричард более всего на свете хотел быть просто человеком и не быть монстром. Он хотел быть учителем естествознания в старших классах, жениться на симпатичной девушке, зажить своим домом, завести 2,5 детей и, быть может, собаку. Учителем естествознания он был, но вот остальное... У Ричарда, как и у меня, никогда не будет обыкновенной жизни. Только я с этим смирилась, а он все еще борется. Борется, чтобы стать просто человеком, чтобы стать обыкновенным, чтобы не любить меня. В последнем он преуспел. — Если Ричард ко мне вернется, это не будет навсегда. Он вернется лишь потому, что не сможет с собой справиться, но он слишком ненавидит себя, чтобы любить кого-нибудь другого. — Ты к нему сурова. — Но справедлива. Мика не стал со мной спорить. Он не спорил, когда знал, что ошибается, или знал, что я права. Ричард стал бы. Ричард спорит всегда. Можно подумать, если он притворится, будто верит, что мир куда лучше, чем есть, то этот мир переменится. А он не меняется. Мир таков, каков он есть. И никакой гнев, ненависть и презрение к себе, как и слепое упрямство, ничего с ним не сделают. Может быть, Ричард научится мириться с самим собой, но я уже начинала думать, что этот жизненный урок он усвоит, когда меня в его жизни не будет. Я обернула вокруг себя руки Мики, как теплое манто, но усталость просто гудела в костях. Если Ричард постучится сегодня в дверь и попросится обратно, что я скажу? Честно говоря, не знаю. Но одно я знаю точно: Ричард не даст мне питать от себя мой ardeur. Для него это чудовищно. И ни с кем он меня не станет делить физически, кроме Жан-Клода. Даже если он захочет вернуться, но не разрешит мне питать ardeur от других, ничего не выйдет. Чисто практические соображения. Ardeur необходимо кормить. Ричард его кормить не будет. Ричард не даст мне кормиться ни на ком, кроме Жан-Клода. Жан-Клод в одиночку моего аппетита не выдержит. Да черт возьми, его не выдерживают Мика, Натэниел и Жан-Клод втроем. Если сегодня вернется Ричард, что мне делать — предложить ему треть своей постелипо другую сторону от Мики? Ричард был согласен, чтобы я встречалась с ним и одновременно с Жан-Клодом, но никогда не соглашался быть с нами в одной постели. Ричард попытается вернуть то, что было. Я этого сделать не могу. Так что же я сделаю, если вот прямо сейчас в дверь постучит Ричард? Предложу ему залезть к нам в ванну, увижу, как искажается его лицо болью и гневом, как он поворачивается и несется прочь? Что я сделаю, если Ричард захочет вернуться? Единственное, что я могу, — это сказать «нет». Вопрос в другом: хватит ли у меня на это сил? Вот это вряд ли.Глава 23
Я не столько проснулась, сколько всплыла к поверхности сна — настолько, чтобы слышать голоса. Сначала прозвучал голос Мики: — И что сказал Грегори? — Что его отец пытался с ним связаться. — И что здесь плохого? — Его отец — это тот, кто в детстве сдавал их со Стивеном в аренду клиентам. — Каждый раз, когда я думаю, что знаю о человечестве самое худшее, оказывается, что я ошибся. Я попыталась открыть глаза, но веки будто весили по сто фунтов каждое. Я заморгала. Мика все еще лежал рядом со мной, но приподнялся на локте. Черри стояла возле кровати — высокая, стройная, длинноногая, белокурая и по-мальчишески коротко остриженная. Косметики на ней не было, а это значит, что она спешила. И еще она была одета, что для леопардов-оборотней необычно. Вообще-то она одевалась лишь когда я ее заставляла. Либо она собралась выходить, либо что-то случилось. Но и так ясно, что что-то случилось. Я заставила себя проснуться и заговорить, и усилий на это потребовалось больше, чем мне хотелось бы. — Что ты говорила про Грегори? Черри наклонилась пониже, и я изо всех сил постаралась удержать ее лицо в фокусе. — Ты знаешь, что Грегори и Стивен в детстве были жертвами сексуальных маньяков? — Ага, — сумела я сказать. И уставилась на нее, наморщив брови. — Постой, ты говоришь, что это отец ими торговал? Может, я еще сплю. Или не так поняла. — Значит, ты не знала. Лицо Черри было очень серьезно. — Нет. — Я как-то сразу проснулась. Зейн вошел в двери спальни, держа на руках Натэниела. Ростом Зейн был шесть футов, слишком тощ на мой вкус, но так как они с Черри жили вместе, мой вкус можно было не учитывать. Коротко стриженные волосы были сейчас белокурыми. Впервые на моей памяти он их покрасил в такой цвет, который есть в природе. А какого они у него на самом деле цвета, я понятия не имею. Зейн нес Натэниела, как спящего ребенка. Его темно-рыжие волосы длиной почти до лодыжек, заплетенные в обычную тяжелую косу, пристроились на плече Зейна. Если попытаться нести Натэниела, не прибрав как-то его волосы, обязательно споткнешься. Кроме волос, одежды на Натэниеле не было видно. — Он в трусах, — заявил Зейн, — он знает правила. Никто не спит с тобой в голом виде. Он отодвинул волосы, показывая атласные шорты, которые Натэниел любил использовать в качестве пижамы. Я попыталась приподняться на локте, но это оказалось трудно. Пришлось остаться лежать на спине, полностью открыв глаза. — Как он? — Отлично, — ответил Мика. Я посмотрела на Натэниела, постаралась принять скептический вид, но, так как это не получилось, ограничилась комментарием: — Он с виду без сознания. — Скажи ей что-нибудь, ты, котяра ленивая! — велел Зейн. Натэниел медленно, почти болезненно медленно повернул голову. Моргнул мне лавандовыми глазами и улыбнулся лениво. Было видно, что он жутко устал, так же как и я. А почему бы и нет? Разве он свалился не по той же причине, что и я, — от него питался вампир? Ardeur не берет кровь, но все равно он вроде вампиризма. Мика выполз из-под одеял, сверкнув безупречным загорелым телом. Впрочем, я слишком устала для того, чтобы поддаться соблазну. Мика натянул на себя одежду, сидя ко мне спиной, но когда он повернулся, уже в застегнутых штанах, выражение его лица ясно говорило: он знал, что я за ним наблюдаю. Темно-каштановые кудри спадали ему на плечи. Одним движением головы он перебросил их на сторону. Темные волосы подчеркивали необычайные глаза, одновременно сверкающие желтым и зеленым. — Если ты не уберешься у нее с глаз долой, нас всех ждет тяжелый день, — сказал Зейн. — Ты завидуешь, — поддразнила его Черри. — Ну, — ответил он, — ты же никогда на меня так не смотришь. — Я ни на кого так не смотрю. — Я знаю, — усмехнулся ей Зейн. Они засмеялись, как может смеяться только пара, и ты понимаешь, что шутка эта не предназначена для тебя. Зейн был прав в одном: я мешкаю. И только начав выползать из кровати, я поняла, что я голая. Я вроде бы это знала, но как-то отдаленно. — Мне нужна одежда. Мика вытащил тенниску из общего шкафа. Я этот шкаф купила, думая о нем — яркий, светло-зеленый. Под цвет его глаз. Но тенниска подходила нам обоим, как почти вся наша одежда. Повседневная одежда стала у нас общей собственностью, и только парадные шмотки строго делились на его и мои. Мике, чтобы удержать меня в лежачем положении, когда я попыталась сесть, достаточно было слегка дотронуться до моего плеча. Кажется, у меня координация еще не восстановилась для того, чтобы сесть в кровати, удерживая простыню у груди, одновременно при этом жуя резинку. Будто мое тело еще меня не слушалось. — Анита, если ты не отдохнешь, от тебя никому не будет никакой пользы. — Грегори — мой леопард, я его Нимир-Ра. Мика погладил меня по щеке. — А я его Нимир-Радж. Ложись спать. Я этим займусь. Ведь для таких вещей ты меня и наняла? Мне пришлось улыбнуться, но мне не нравилось, что я не иду на выручку Грегори. Наверное, это отразилось у меня на лице, потому что Мика присел рядом с кроватью и взял мою руку в свои. — У Грегори истерика, потому что его отец в городе. Я пойду проверю, как он там. Может быть, привезу его сюда, чтобы отец не мог его найти по телефонной книге. Микино лицо все время норовило расплыться. Я было выползла из сна, но он меня засасывал обратно. — Да, — сказала я, и для меня самой мой голос прозвучал где-то далеко. — Привези его сюда. Он нежно поцеловал меня в лоб, не выпуская моей руки. — Я так и сделаю. А теперь спи — или заболеешь. Больная Нимир-Ра никого не может защитить. Поскольку глаза у меня закрывались, спорить было бы трудно. Поцелуй моей руки был для меня первым признаком, что Мика встал. Потом глаза закрылись надолго. Кровать задвигалась, и рядом со мной свернулся Натэниел. Его рука упала поперек моего живота, ногу он закинул мне на бедро. Это была его любимая поза, когда он спал со мной, но что-то было сейчас не так. — Одежда, — сказала я и нахмурилась сильнее. — Нельзя от Натэниела питаться. Мика снова появился на линии моего взгляда. — Ты спала только два часа, поэтому ты такая усталая. Если ты кормила ardeur на рассвете, то у тебя еще не меньше шести часов до следующего кормления. Мы его просто здесь положим, чтобы он не был один. Последние слова долетали уже из темноты, и потом, когда я открыла глаза, комната была пуста. Натэниел уткнулся в меня, лицом в плечо. Он завозился, устраиваясь поближе, оставляя мне только дюйм свободной кровати. Я стала его отодвигать и вставать, чтобы найти пижаму, которую мне никто так и не дал, но провалилась обратно в сон. Дурное влияние леопардов — мне было вполне уютно голой.Глава 24
Мне снился сон. Белль Морт сидела возле своего туалетного столика, длинные черные волосы спадали волнами — только что расчесанные, отблескивающие в свете канделябра. Одета она была в темно-золотистое платье, и я знала еще до того, как она повернулась ко мне, что глаза ее того же золотого цвета. Губы оказались красные и влажные, будто она их облизала. И она протянула мне белую руку. — Иди сюда, ma petite, сядь возле меня. Она улыбнулась красным-красным ртом, и ничего мне в жизни не хотелось, только подойти к ней, взяться за протянутую руку и чтобы она держала меня. Я даже шагнула к ней и обнаружила, что одета в такое же платье. И еще я ощущала слои нижних юбок, металл корсета, который держал меня абсолютно прямо. Только платье у меня было ярко-алое, такого цвета, что моя кожа казалась белее, а волосы стали чернее, губы краснее, чем были на самом деле, и темные глаза почти черными. Я тронула незнакомую одежду, и это помогло мне вернуть способность мыслить, помогло остановиться. — Нет, — сказала я, качнув головой, и мой шепот странно отдался в комнате. Она поманила меня бледной рукой. — Как хочешь, ma petite, только подойди ближе, чтобы я тебя лучше узнала. Я снова замотала головой, заставляя пальцы ощупывать тяжелую незнакомую ткань платья. — Я не твоя ma petite. — Конечно же, моя, потому что все, принадлежащее Жан-Клоду, принадлежит мне. — Нет, — повторила я. Такое было чувство, будто надо было сказать еще что-нибудь, но я не могла мыслить, видя ее, окутанную светом канделябров, и вазу со старомодными розами на столе возле ее локтя. Это были ее розы, выведенные и названные ее именем много сотен лет назад. Она встала в шелесте юбок, и от этого шуршащего звука у меня пульс забился быстрее, тело напряглось. «Беги, беги», — мысленно кричала я себе, но тело отказывалось двигаться. Она медленно шла ко мне, и груди ее возвышались над туго натянутой тканью. Вдруг мелькнуло воспоминание, каково это — целовать такую сияющую кожу. Я подхватила длинную юбку обеими руками, повернулась на высоких каблуках и побежала. Комната исчезла, и я бежала по длинному, бесконечному коридору. Там было темно, но это была темнота сновидения, когда даже без света видно чудовищ. Хотя в нишах коридора это были не совсем чудовища. По обе стороны от меня сплетались пары. Мелькала плоть, темная и светлая, образы телесного наслаждения. Я не видела ясно, да и не хотела видеть. Я бежала и старалась не видеть, но, конечно, не могла не видеть все. Из старомодных платьев вылезали груди спелыми плодами. Широкие юбки задирались, показывая, что под ними ничего нет. Мужчина со спущенными штанами и оседлавшая его женщина. Кровь блестит на бледной коже, вампиры вскидывают головы, белеют клыки, и люди льнут к ним, прося еще. Я бежала быстрее, быстрее, путаясь в тяжелых юбках и борясь с корсетом. Было трудно дышать, трудно двигаться, и как бы я быстро ни бежала, дверь, видная в конце этого буйства кошмаров плоти, не приближалась. Ничего такого ужасного в нишах не происходило. Ничего такого, чего бы я не видела или в чем не принимала участия в той или иной форме, но почему-то я знала: если остановиться, перестать бежать, они меня схватят. А меньше всего на свете мне хотелось, чтобы они до меня дотронулись. И вдруг дверь оказалась прямо передо мной. Я схватилась за ручку, дернула — заперто. Конечно же, заперто. Я вскрикнула и еще раньше, чем обернулась, знала, что те, кто был в нишах коридора, уже вышли оттуда. И голос Белль: — Приди ко мне своей волей, ma petite. Я прижалась к двери лбом, закрыв глаза, будто если не смотреть, то меня не схватят. — Не называй меня так. Она засмеялась, и этот смех ощущался как секс на коже. Приятен был смех Жан-Клода, но этот, этот... От его звука я судорожно прижалась к дереву и металлу двери. — Ты будешь кормить нас, ma petite. Это все равно случится, но тебе выбирать, как именно. Я медленно обернулась — как оборачиваются в кошмарах. Когда знаешь, что горячее дыхание, обжигающее кожу, принадлежит чудовищу. Белль Морт стояла посреди широкого гулкого коридора, и памятью Жан-Клода я знала, что такое место действительно существует. Люди из ниш сгрудились по обе стороны от нее — огромная полуголая толпа с голодными глазами. — Я тебе предлагаю руку, приди и возьми ее, получи наслаждение, какое тебе и не снилось. Откажись... — Она повела рукой, одним движением указывая на охочие, жадные морды. — Это может быть сладким сном — или кошмаром. Выбирать тебе. Я покачала головой: — Ты не даешь выбора, Белль. И никогда не давала. — Значит, ты выбираешь... боль. Толпа из-за ее спины бросилась на меня, и сон рассыпался. Я тяжело дышала в склоненное лицо Натэниела. — Ты кричала во сне. Тебе снился кошмар? — спросил он. У меня так колотилось сердце, что я едва могла сделать вдох. И кое-как выдохнула: — Еще какой. Тут я почувствовала запах роз — густой, удушающий, старомодный и почти до тошноты сладкий. И голос Белль эхом откликнулся в голове: — Ты будешь кормить нас. Ardeur запылал во мне, обдавая жаром кожу. Натэниел отдернул руки, будто от ожога, но я знала, что больно не было. Он стоял на коленях в путанице простыней, с расширенными глазами, и спортивные шортики натянулись на бедрах. Спереди пока еще нет, он еще не возбудился, а я этого хотела. Я повернулась на бок, протянула к нему бледную руку. — Приди, возьми мою руку. И я тут же оказалась в том же кошмаре, только теперь я была Белль. Натэниел потянулся ко мне, дотронуться до моей руки, и я знала, что тут же перекинется на него, и я начну кормиться. Натэниел предыдущей ночью потерял сознание, потому что я его истощила. Что будет, если я так скоро снова к нему припаду? — Стой, — сказала я почти твердо. Кто угодно на его месте не остановился бы, но это был Натэниел, и он сделал то, что ему было сказано. Он остался стоять на коленях. До Натэниела было несколько дюймов, и мне надо было только сократить эту крошечную дистанцию. Надо было выбраться из кровати и уйти, но настолько сильна я не была. Я не могла оторвать от него глаз — от такого близкого, молодого, полного желания. И эти мысли были не мои. Я нахмурилась, и смятение мыслей помогло мне оттолкнуть ardeur достаточно надолго, чтобы сесть, чтобы глянуть в зеркало над туалетным столиком. Я хотела видеть, не запылали ли у меня глаза медово-карим огнем, но нет, глаза были мои. Белль не овладела мной, как было пару месяцев назад. Но что-то она сделала: пробудила ardeur на несколько часов раньше. Кровать двинулась, и я повернула голову, как хищник, заслышавший мышь в траве. Натэниел был именно там, где я его оставила, но он, очевидно, пошевелился, и этого было достаточно. Пульс забился у меня в горле, тело напряглось и распухло от желания. Такого желания я не испытывала никогда. Оно не давало дышать, не давало повернуться. Будто оно захватило меня всю, и ничего во мне, кроме него, не осталось. Это неправильно. Это не я. Я смогла встряхнуть головой, выпустить задержанное дыхание. В меня кто-то влез, и я даже знала кто, но не знала, как это прекратить. Открылась дверь — Джейсон. Он стоял в дверях, потирая голые плечи руками. Джинсы он натянул, но не позаботился их застегнуть. Я увидела промельк шелковых трусов, светло-голубых, под цвет рубашки, которой сейчас на нем не было. — Что ты тут делаешь, Анита? У меня сила по коже ползет. Я попыталась что-то сказать сквозь раздувающийся в горле пульс и с третьего раза сумела выговорить: — Ardeur. Он вошел в комнату, все еще потирая руки, чтобы избавиться от мурашек. — Ему еще рано, еще несколько часов. Я хотела рассказать ему про сон, про Белль Морт, но не могла оторвать глаз от шелка, видного из-под расстегнутых джинсов. Я хотела подобраться к нему, спустить ему штаны до щиколоток... Видение было такое яркое, что я закрыла глаза, обхватила себя руками, чтобы удержать в кровати. Натэниел шевельнулся еще раз. Он лег на кровать, и коса вилась за ним, как у Рапунцель. Лицо его было безмятежно. Он позволит мне все, что я захочу, даже залюбить его до смерти. Я подтянула ноги к себе, обхватила себя так, что стало больно, и тогда смогла сказать: — Уйди, Натэниел. Уйди. Я услышала, как шевельнулась кровать, но не решалась взглянуть, держала глаза крепко закрытыми. — Уйди! — Ты слышал, что она сказала, Натэниел, — произнес Джейсон. — Уходи. Я услышала тихие звуки его шагов, потом дверь закрылась. — Можешь смотреть, Анита, он вышел. Я открыла глаза, и комната была пуста, только солнечный свет играл зайчиками, и Джейсон стоял рядом с кроватью. Волосы у него были очень желтые в свете солнца, как масло, и глаза синие-синие. Я проследила линию его тела, широких плеч, мускулистых рук, груди с бледными сосками. Ни на груди, ни на животе волос не было. Многие стриптизеры бреют тело. Я видела Джейсона голым достаточно часто, чтобы знать, что он побрит. Я только не замечала как. Он был мой друг и голый тоже оставался другом. Никто не таращится на пах своего друга, чтобы посмотреть, сколько там волос. Сейчас, сидя на кровати и обнимая себя руками, я не испытывала дружеских чувств, я сходила с ума. Мне хотелось спрыгнуть с кровати на него. Чтобы он был голый. — Что тебе сейчас нужно? — спросил Джейсон. Я подняла на него глаза и не знала, плакать или орать, но наконец нашла слова и хриплым голосом протолкнула их через пульсирующее горло: — Питаться. — Я знаю. — Вид у него был очень серьезный. — Что нужно, чтобы я сделал? Я хотела ему сказать, чтобы он ушел, но промолчала. Мики здесь не было. Вампиры все еще мертвы для мира. Натэниел на сегодня не рассматривается. За пределами комнаты были еще многие, но ни одного, к кому мне хотелось бы прикоснуться. Даже ни одного друга не было. Я посмотрела на Джейсона. Квадрат солнечного света расплескался по его груди, обрисовав его золотом и теплом. — Что ты хочешь, чтобы я сделал, Анита? Я едва смогла прошептать: — Корми меня. — Кровь, плоть или секс? — спросил он так же осторожно и серьезно. Мой ardeur всегда был смешан и с другими желаниями, но не сегодня. Сегодня нужда была только одна. — Секс. Только это слово я и смогла произнести, не давая себе броситься на него. Серьезная физиономия вдруг расплылась в ухмылке. — Поработаю за твою артель. Я соскользнула с кровати, на миг встала перед ним голой. Я хотела к нему броситься, прыгнуть на него, поиметь. Не было приличного слова сказать, чего хочет мое тело. Но этого не хотела я. Я хотела избежать сношения, если удастся. С Натэниелом мне это удавалось месяцами. Наверняка один раз удастся и с Джейсоном. Я закрыла глаза и медленно сделала несколько глубоких вдохов, потом упала на четвереньки. И поползла к нему с таким ощущением, будто у меня есть мышцы там, где их не должно быть. Мой зверь катался в моем теле, как кошка катается на спине, потягиваясь на солнышке. Но ardeur заглушил зверя, будто желание стало огромной рукой, сметающей все другие нужды. — Ты не будешь брюзжать, что пришлось предстать передо мной голой? — Нет, — прошептала я, не доверяя своему голосу. Он был бос. Я наклонилась и лизнула ногу. Он выдохнул прерывисто: — Господи! Я поползла вверх по его ногам, перехватывая руками, пока не оказалась перед ним на коленях. И обняла его, вцепилась в джинсы, прихватив ягодицы. Он испустил какой-то горловой звук, и я не стала рвать на нем одежду. А прижалась лицом к его ляжке, отвернувшись от паха. Мое самообладание повисло вдруг на очень непрочной нити. Из долгой практики с Натэниелом я усвоила, что единственный способ не сделать больше, чем нужно, — делать все осторожно, медленно. Но мне не хотелось быть осторожной, и медлительность — последнее, что было мне нужно. Я хотела умолять его взять меня. Черт возьми, я же умею и лучше! Джейсон погладил мои волосы, и это нежное прикосновение заставило меня поднять голову. Я смотрела ему в лицо вдоль линии тела. На лице его было то выражение, когда мужчина уверен в тебе, знает, что сейчас будет. Я никогда не думала увидеть его на лице Джейсона — относительно себя. От этого взгляда весенне-голубых глаз у меня из горла вырвался стон. Он забрал в горсть мои волосы и едва слышно сказал: — Встань. — Что? — не поняла я. Он наклонился, взял меня за руки, поднял. И поцеловал, да так, будто хотел влезть в меня губами, языком, зубами, — то ли целовал, то ли поедал. Руки его скользнули вниз по моей спине, потом ниже, на выпуклость бедер, пока не дошли до ляжек. Он поднял меня — просто руками за ляжки, не отрывая губ от моих. Это движение раздвинуло мне ноги, прижало к нему. Ощущение его твердости и готовности, так прижатой к моему телу, извлекло из меня тихий звук, и он проглотил его, будто пробуя на вкус. Руками он отодвинул мое тело от своего, а я все еще обнимала его за плечи, и рука моя бродила в детской мягкости его волос. Он передвинул руку мне на ягодицу, поддерживая этой рукой весь мой вес, а другая его рука оказалась между нами. Секунда у меня была, чтобы понять, что он собирается делать. Я сопротивлялась желанию, которое навел на меня ardeur, сопротивлялась ощущению его рта на моих губах, его тела в моих объятиях, я смогла отодвинуться и только сказать «Джейсон», и тут он двинул бедрами вперед, вверх. Ощущение его внутри меня было именно то, что хотел ardeur. Именно то, что хотела я. Он вошел без всякой нерешительности или нежности. Он пробился в тугую влажность моего тела, обеими руками держа меня сзади за ляжки, натягивая на себя и вталкивая себя в меня. Я вскрикивала раз за разом. Он сделал несколько шагов и почти бросил меня на край кровати, и вся тяжесть моего тела была по-прежнему у него в руках, прижата к нему. Он остался стоять, прижимая меня телом к краю кровати и держа так, будто я ничего не весила. Он смотрел на меня уже не человечьими — волчьими глазами. И медленно стал извлекать себя из моего тела, дюйм за дюймом, пока не вышел почти весь, а потом вбил себя обратно, и я вскрикнула. Не от боли. Он нашел ритм, быстрый, глубокий и жесткий, будто пытался вытолкнуться с другой стороны. Оргазм настиг меня неожиданно. Секунду назад я была захвачена ритмом его тела в моем, и вот я уже кричу, извиваюсь под ним. Я распахивала ногтями его тело всюду, где могла дотянуться, а когда этого стало мало, я вцепилась в собственное тело. Крики Джейсона вторили моим, и его тело напрягалось, соприкасаясь со мной, голову он откинул назад, и из его губ вырвался вой. Ardeur выпивал его до дна — кожу, пот, семя. Он рухнул на меня сверху, тяжело дыша, и сердце его колотилось об мою кожу, как пойманная птица. Он подвинул нас дальше на кровать, не выходя из меня. Когда мы оба оказались на кровати, тяжело дыша и постепенно успокаивая пульс, он посмотрел на меня, и что-то было в его глазах серьезное и очень неджейсоновское. И голос его был еще хриплым и запыхавшимся. — Я знаю, что это может оказаться единственный раз. Когда я шевельнусь, дай мне подержать тебя еще немного. Мой голос тоже был не лучше: — Поскольку я не могу шевельнуться от пояса вниз, то ради бога. Он засмеялся. — Что смешного? — спросила я. — Господи, ты восхитительна. — Ты тоже неплох, — ответила я. — Неплох? — спросил он, делая большие глаза. Я не могла не улыбнуться: — Ладно, ты тоже восхитительный. — Ну-ну, не преувеличивай. Я наконец-то смогла повернуться на бок, чтобы лучше видеть его лицо. — Я всерьез. Ты был восхитителен. Он тоже повернулся ко мне, и мы видели друг друга, но не соприкасались. — Если второго случая мне не представится, я хотел выступить как можно лучше. Мне пришлось закрыть глаза, подавить очередной порыв задергаться от страсти. Я испустила долгий, успокаивающий выдох и лишь потом открыла глаза снова. — И у тебя получилось. Мне действительно было очень хорошо, но ты всегда так усерден? Не все девушки любят, когда их вбивают в матрас. — Я видел мужчин, с которыми ты спишь, Анита, я знал, что могу действовать сильно и быстро изо всех сил, и тебе ничего не будет. Я сдвинула брови: — Ты хочешь сказать, что ты такой маленький? — Нет, просто не огромный. Размер у меня неплохой, но некоторые мужчины в твоей постели обладают куда лучшим. Я покраснела. Все время, пока мы ласкались, я не краснела, а тут — на тебе. — Не знаю, что сказать, Джейсон. Мне бы полагалось пощадить твое самолюбие, но... — Но я точно знаю свое место, Анита. — Он засмеялся и просунул руку мне под плечи. Я позволила ему притянуть меня в изгиб его плеча, положила руку ему на живот, другую под поясницу, а ногу закинула ему на ногу. Мы прижались друг к другу почти так же тесно, как раньше. — Ты был чудесен, — сказала я. — Я заметил это твое мнение. — Он поднял свободную руку и показал кровавые царапины от моих ногтей. Я вытаращила глаза: — И на второй руке такой же ужас? — Да. Я нахмурилась, и он коснулся моего лба: — Не переживай, Анита, я буду радоваться каждой ранке. И буду скучать по ним, когда они заживут. — Но... Он положил пальцы мне на губы, не давая мне договорить. — Никаких «но». Просто невероятно восхитительный секс, и я раз в жизни хочу ощущать все его раны и царапины как можно дольше. — Он взял мою руку, лежащую у него на животе, и поднял, чтобы я ее рассмотрела. Там тоже были следы ногтей, где-то до крови, где-то просто красные и припухшие. — Это не моя работа. Конечно, как только я их увидела, они тут же начали саднить. Почему это мелкие ранки не болят, пока их не увидишь? — На самом деле, — сказала я, — это твоя работа, точнее, знак, насколько ты хорошо работал. Не помню, чтобы я когда-нибудь так себя расцарапала. Он тихо рассмеялся, по-мужски — чуть-чуть похоже на фирменный смех Джейсона. — Спасибо за комплимент, только я понимаю: что бы я ни сделал, это и вполовину не может быть так чудесно, как то, что сделали несколько часов назад Ашер и Жан-Клод. Никакое количество дюймов и никакой талант обычному человеку такого класса не дадут. Я поежилась и обняла его крепче: — На самом деле это неплохо. — Как ты можешь так говорить? Я ощутил долю того, что Ашер с тобой сделал, и это... — Он поискал подходящее слово и наконец сказал: — Потрясающе. Это можно с ума сойти. — Ага, — отозвалась я. — Наслаждение из тех, ради которых ты пойдешь на все, чтобы испытать его еще раз. Джейсон взял меня за подбородок и повернул к себе: — И ты думаешь не повторять этого? Я ткнулась лицом ему в плечо: — Скажем так: я не до конца от этого счастлива. — А почему? — Сама точно не знаю. — Я покачала головой, насколько это возможно, когда прижимаешься к чьему-то плечу. — Честно говоря, это меня пугает. — Что именно? — Секс — это здорово, Джейсон, но это... то, что может Ашер творить своим укусом. — Я попыталась найти слова и поняла, что описать это невозможно. — Ашер у меня в голове ощущается как мастер вампиров по уровню своей силы, но у него нет подвластного зверя. Он умеет проделывать штуки голосом, как Жан-Клод, но это отраженная сила. Меня это несколько озадачивало: раз он по ощущению мастер, то в чем его сила? Вот я и узнала. Джейсон опустил подбородок мне на макушку и спросил: — Что ты имеешь в виду? — То, что его сила — в соблазнении, в сексе, в интимных играх. Он не умеет питаться от похоти окружающих, как Жан-Клод, и не умеет возбуждать ее в окружающих, как Жан-Клод, но черт побери, когда приготовления уже сделаны, он умеет вызывать такое... наслаждение! Ради такого люди действительно готовы идти на убийство, отписать свое состояние кому угодно, сделать все, чего захочет Белль Морт, лишь бы Ашер продолжал появляться у них в постели. — Так что он вот такой восхитительный постельный партнер? — Нет. Это ты восхитительный постельный партнер или Мика, но я не уверена на сто процентов, что Жан-Клод такой же, потому что теперь не знаю, сколько здесь истинного таланта, а сколько вампирской силы. Я не совокупилась с Ашером, я только поделилась кровью. Джейсон подвинулся так, чтобы я увидела его сдвинутые брови: — Извини, но волк в таких вещах разбирается. Я, когда вошел в комнату, учуял запах не только Жан-Клода. Я снова зарделась. — Я же не сказала, что Ашер не получил удовольствия. Я только сказала, что у нас не было сношения. — И к чему ты ведешь? — К тому, что, если такое было от простого взятия крови, я боюсь заняться с ним настоящим сексом. Насколько лучше это может оказаться? Он засмеялся — почти захихикал. — Я был бы рад узнать. Я приподнялась на локте: — То есть ты бы не против был с Ашером?.. Он нахмурился, но в глазах его еще играли смешинки. — Я какое-то время не мог разобраться, каковы же мои предпочтения. Я ведь сейчас уже почти два года pomme de sang у Жан-Клода. Когда он питается, это восхитительно, Анита, офигительно восхитительно. И то, что мне это так нравится, навело меня на мысль: а не гей ли я? — Он погладил меня по плечу. — Но мне нравятся девушки. Я не говорю, что с тем, с кем надо, не была бы возможна бисексуальность или что я никогда больше этого делать не буду. Но люблю я девчонок. Последнее слово он задумчиво растянул. Я засмеялась: — А я люблю мужчин. — Я заметил, — ответил он с едва заметной тенью юмора в голосе. Я села: — Кажется, мы уже достаточно повалялись. Он тронул меня за руку, снова посерьезнев. — И ты действительно не собираешься больше ложиться с Ашером? Я вздохнула: — Ты знаешь, ты же сказал, что Жан-Клод восхитителен, когда берет кровь. — Ну да. — Жан-Клод говорит, что укус Ашера — оргазмический в буквальном смысле слова. То есть приносит еще большее наслаждение, чем укус Жан-Клода. — Понял. — Он приподнялся на подушках, сложив руки на животе, и слушал меня. Я сидела по-турецки, все еще голая, и это было не важно. Нам было не сексуально, а просто уютно друг с другом. — С Жан-Клодом у меня был секс, но я никогда не позволяла ему при этом брать кровь. — Никогда? — Никогда. Он покачал головой. — Ни у кого не видал такой силы воли, как у тебя. Никто другой не отказывался бы от двойного наслаждения так долго. — Ты от него не получал и то, и другое. Он усмехнулся: — Считается дурным тоном трахать своего pomme de sang, разве что он или она сами попросят. Если да, то это дополнительное удовольствие, и то если они в этом деле хороши. — Ты говоришь так, будто просил его об этом. — Просил. Я приподняла брови. — Да брось, Анита, я с ним сплю дольше, чем ты. И надо быть более убежденным гетеросексуалом, чем я, чтобы не захотеть попробовать. — Он тебе отказал? — Очень вежливо, но отказал. Я нахмурилась: — Он объяснил причину? — Ты. Сильнее наморщить лоб я уже не могла и потому не стала пытаться, но недоумение никуда не делось. — Но почему я? Ты был его pomme de sang дольше, чем я его девушкой, тем более любовницей. — Когда я обратился с просьбой, вы встречались. Он, похоже, считал, что ты укажешь ему на дверь, если узнаешь, что он встречается с другим мужчиной. — От твоих слов меня мучают угрызения совести. — Не хочешь знать правду — не спрашивай. — Он пристроил себе подушку поудобнее. — Но ты как-то смогла уйти от ответа на мой вопрос. — На какой? Он посмотрел на меня: — Анита, не жеманься. Ты этого совсем не умеешь. — Ладно. Так что делать с Ашером? Я вроде как наобещала кое-что им обоим, что мы найдем способ организовать menage a trois или, точнее, a quatre. — А кто четвертый? — Мика. — Ах, черт! — произнес он. Я нахмурилась. — Извини, не сдержался. Я сказала: — Так вот, если я это обещание возьму обратно, мы потеряем Ашера. — В каком смысле потеряем? Я рассказала о намерении Ашера уехать. — То есть, если ты пойдешь на попятный, он уедет. — Ага. Джейсон нахмурился, засмеялся, потом покачал головой. — Дай-ка мне обдумать. Значит, его укус невероятно оргазмичен — наслаждение, сводящее с ума. Ты думаешь, что если с ним трахаться, когда он берет кровь, то будет еще лучше. — Да. — И почему же это проблема? — не понял Джейсон. Я обхватила себя руками: — Джейсон, я боюсь. Он сел рядом: — Боишься — чего? — Боюсь... — Я попробовала подыскать слова и наконец сказала: — Боюсь быть поглощенной. Он наморщил лоб: — Поглощенной — я знаю это слово, но не понимаю, какой смысл ты в него вкладываешь. — Ты не боишься, что будешь хотеть кого-то из них так сильно, что отдашь за это все на свете? — Ты о вампирах или вообще о людях? Я опустила подбородок на колени: — Конечно, о вампирах. — Нет, не только о вампирах. Ты боишься хотеть полностью кого бы то ни было. Я прав? — Не понимаю, о чем ты, — сказала я, не глядя на него. Он отодвинул мне волосы за ухо, но они слишком густые и упрямые, чтобы там остаться. — Не ври дяде Джейсону. Ты говорила не только о вампирах. Я посмотрела на него, обнимая прижатые к груди колени. — Может быть, но смысл тот же. Я не хочу хотеть кого-нибудь так, чтобы если этого кого-нибудь со мной не будет, я умру. По его лицу пробежало выражение, которого я не поняла. — Ты боишься любить кого-то больше, чем саму жизнь? — Да. Он улыбнулся — ласково и чуть грустно. — Я бы отдал какую-нибудь из не слишком излюбленных частей моего тела за женщину, которой я был бы так же дорог, как тебе Натэниел. Я стала было возражать, что я не люблю Натэниела. Джейсон приложил мне палец к губам: — Постой. Я знаю, что ты не отдала себя Натэниелу сердцем и душой, но разве ты кому-нибудь вообще себя сердцем и душой отдавала? Я отвернулась, потому что видеть это терпеливое и взрослое выражение в глазах Джейсона было мне как минимум не по душе. А он продолжал говорить: — Одна из моих целей в жизни — это найти такую женщину, которая будет смотреть на меня, как ты смотришь на Жан-Клода. Как ты и Жан-Клод смотрите на Ашера. Как ты смотришь на Натэниела. Или как он на тебя. — Ты не включил в список Мику. — Вам с ним так уютно, как не бывает ни с кем другим, но эта уютность берется за счет чего-то другого. — Чего именно? — Не знаю. Никогда не был влюблен, так что откуда мне знать? — Так что, я не влюблена в Мику? — На этот вопрос отвечать не мне. — Я не могу любить четырех мужчин сразу. — Почему нет? Я посмотрела на него. — Правилами не запрещается, — добавил он. — Это было бы смешно, — сказала я. — Ты сопротивлялась Жан-Клоду, потому что его боялась. Потом появился Ричард, и ты, я думаю, его любила, по-настоящему любила, и это тебя пугало, а потому ты отступила. Ты встречалась с обоими, как я думаю, чтобы не влюбиться ни в кого из них. — Неправда! — В самом деле? — С самого начала Жан-Клод сказал, что убьет Ричарда, если ему не будет дан шанс тоже за мной ухаживать. — И почему ты тогда его просто не убила? Ты не выносишь ультиматумов, почему же ты стерпела этот? На это у меня не было ответа. Удовлетворительного ответа. — Ричард отдаляется, уходит в собственные страхи и переживания, и тут открывается более широкое поле для Жан-Клода. Потом вдруг у тебя в койке оказывается Натэниел. Я знаю, знаю, он твой pomme de sang, твой домашний леопард, но все же интересно сопоставить времена. Я хотела ему сказать, чтобы замолчал, что хватит, но он продолжал говорить. Никогда не думала раньше, что Джейсон может быть таким безжалостным. — Где-то посреди всего этого на радаре возникает Ашер — может, из старых воспоминаний Жан-Клода, а может, и нет. Но тебя, чем бы это ни было вызвано, к нему тянет, а он так полон гнева, что угрозы не представляет. И еще он почти так же полон отвращения к себе, как Ричард. А Ричард как раз уходит — на этот раз по-настоящему. У тебя остаются Жан-Клод и Натэниел, но Натэниел недостаточно романтичная фигура, чтобы удержать Жан-Клода, так вот — есть Мика. Как с неба свалился, тут же возникает желание, тут же совместная жизнь. У тебя есть Мика, и вновь Жан-Клоду приходится тебя с кем-то делить, и ты снова в безопасности. Ты не влюбишься до безумия ни в Жан-Клода, ни в кого бы то ни было, потому что твой мир разделен на части. Ни одному мужчине он не принадлежит целиком, и ни один мужчина не может разбить сразу весь твой мир. Я вылезла из кровати, подоткнув простыню, как халат. Вдруг мне не захотелось быть голой перед Джейсоном. — Я думал, что это совпадения, и так оно было и не было. Тебя ужасает перспектива принадлежать кому-то одному? Я покачала головой: — Нет, Джейсон. Перспектива хотеть принадлежать кому-то одному. — Но почему? Почему тебя так это пугает? Почти любой человек всю свою жизнь проводит в этом желании. Я, например. — Я любила одного человека всем сердцем, и он его растоптал. — Ради Бога, только не вспоминай своего жениха из колледжа. Это было сто лет назад, и он был мудак. Нельзя всю жизнь лелеять это мрачное воспоминание. Я стояла в ногах кровати, завернувшись в простыню. Мне было холодно, и температура воздуха была тут ни при чем. — Не только в этом дело, — сказала я тихо. — А в чем? Я глубоко вдохнула, медленно выдохнула. — Всем сердцем и всей душой я любила свою мать. Она была весь мой мир. Она умерла, и я чуть не погибла. — Я вспомнила все его слова, и не могла с ними спорить, и не могла притвориться, что все это не по адресу. — И никогда больше, Джейсон, я не хочу вкладывать весь свой мир в руки одного человека. Если он умрет, я умру с ним. — Так что ты каждому частицу себя недодаешь. — Нет, — ответила я, — я частицу себя оставляю для себя самой. Никто не получит меня всю, Джейсон, никто, кроме меня. Он покачал головой: — Значит, Жан-Клод получает секс, но не кровь. Натэниел получает близость, но не совокупление. Ашер — кровь, но не совокупление. Мика — близость и совокупление. Что же ты недодаешь ему? — Я его еще не люблю. — Врешь. — Я его хочу, но еще не люблю. — А Ричард? Что ты недодаешь ему? Я стояла, обернутая в эту чертову простыню, и чувствовала, как мир откатывается куда-то далеко, превращаясь в маленький кричащий ком. — Ничего. Я от него ничего не придержала, и он дал мне пенделя под зад. Джейсон посидел еще секунду, потом слез с кровати. Наверное, хотел меня обнять, утешить. Я подняла руку, останавливая его. — Если ты меня сейчас обнимешь, я разревусь, а Ричард уже получил от меня все те слезы, которые причитаются на его долю. — Извини, Анита. — Это не твоя вина. — Да, но и не мое дело. У меня не было права устраивать тебе сеанс психоанализа. — Ты просто завидуешь, — сказала я, стараясь говорить легко и шутливо. Это не получилось. — Чему завидую? — Тому, что столько есть людей, с которыми я могла бы быть в любви, если бы отдала этот последний дюйм. Он снова сел на край кровати. — Ты права. Черт тебя побери, но ты права. Я завидую, но я не хотел тебе делать больно. Я просто не понимал до того момента, когда ты сказала, что боишься быть поглощенной. Я бы хотел, чтобы меня поглотили, Анита. Чтобы кто-то меня сжег. — Романтик ты. — У тебя это слово звучит как ругательное. — Нет, просто бесполезное. — Я направилась к двери. — Я пошла мыться, ты можешь занять душ наверху. Джейсон окликнул меня, но я не остановилась. На сегодня норма бесед под одеялом у меня исчерпана.Глава 25
Мне нравится новый душ, который у меня в главной ванной на нижнем этаже. Один из городских медведей-оборотней оказался водопроводчиком. Цену все равно пришлось заплатить полную, но зато он не задавал дурацких вопросов насчет устройства удобств. Я люблю хорошую ванну, когда обстоятельства требуют, но в душе я фанат душа — извините за каламбур. Я включила воду на полную мощность, чтобы струи колотили меня по шее, по голове, по плечам. Меня не грызла совесть за секс с Джейсоном, и это, наверное, было нехорошо, но не чувствовала я себя грешницей. Может быть, потому, что для него это был просто новый способ проявить обо мне заботу. А вот разговор после никак не давал мне покоя. Горькая эмоциональная правда грызла меня сильнее, чем секс с человеком, которого я не люблю. Наверное, это показатель, насколько далеко свалилась я в колодец морального разложения. Я стояла в горячей воде, и пар плавал на фоне стеклянных дверей кабинки, и я была счастлива, что мое сердце не принадлежит никому. Оно, черт меня побери, мое, и я его так и собираюсь сохранить одним куском. Ричард что-то во мне сломал, какой-то последний кусочек, который все еще пытался придерживаться романтического взгляда на любовь. Он ушел, бросил меня, потому что для него я недостаточно человек. Мой жених в колледже бросил меня, потому что я не была достаточно белой для его матери. Моя мачеха Джудит никогда не давала мне забыть, что я маленькая и смуглая, а она и ее дети от моего отца высокие, белокурые и голубоглазые. Сколько живу, столько мне люди тычут в нос то, что я не могу переменить. Так шли бы они все на что-нибудь. Я сидела на дне кабины, хотя и не собиралась. Я не собиралась сжиматься в комочек, прятаться. И почему я всегда гоняюсь за любовью людей, которым мало того, что я собой представляю? Есть многие другие, которые хотят меня такой, как я есть, — низенькую, смуглую, кровавую, набитую метафизической дрянью. Люди, которые любят меня такой, какая я есть. К сожалению, я в это число не вхожу. В дверь постучали, и я поняла, что стучат уже довольно давно. Я всегда запираю дверь в ванной — по привычке. Прикрутив воду, чтобы было слышно, я спросила: — Кто там? — Анита, это Джемиль, мне нужно войти. — Зачем? В одном этом слове была целая вселенная подозрений. Если бы причина была не такой, которая вызовет у меня отрицание, он бы ее сразу назвал. Я услыхала, как он вздохнул за дверью. — С Ричардом плохо. Нужна большая ванна. — Нет, — сказала я, отключила воду и потянулась за большим полотенцем. — Анита, после того, как стая продала дом Райны, у нас не осталось емкости, в которой можно было бы отмокать ему и членам стаи. Я его обнаружил без сознания на полу у него в спальне, и он холоден как лед. Я обернула мокрые волосы маленьким полотенцем. — Сюда ты его не принесешь, Джемиль. Должно найтись другое место. Жан-Клод тебе позволит воспользоваться ванной у него дома. — Анита, он ледяной. Если мы его в ближайшее время не отогреем, не знаю, что будет. Я прислонилась головой к двери. — Ты хочешь сказать, что он умрет? — Я хочу сказать, что не знаю. Я никогда не видел ни одного вервольфа в таком плохом состоянии при отсутствии видимой раны. И я не знаю, что с ним. А я, к несчастью, знала. Белль кормила своих людей не только от меня, она и от Ричарда их кормила. Я сегодня об этом уже думала, но мне даже в голову не пришло, что он не позволит своей стае быть с ним рядом, чтобы укрепить себя общей энергией. Я не знала, что он просто даст себе умереть. Ведь до того, как стало так плохо, он должен был почувствовать, что здесь что-то не так. — Он позвал тебя на помощь? — спросила я, все еще прислонившись к двери. — Нет, мне нужно было к нему по делам стаи, и я хотелнайти его в школе, но там сказали, что он заболел. Я позвонил ему домой — никто не ответил. Анита, пожалуйста, впусти нас. Мать твою так, этак и еще раз так. Я не могла поверить, что мне придется это сделать. Мужчина, который разбил мое сердце, назвал меня монстром, будет отмокать в моей ванне бог знает сколько времени? Я отперла дверь и спряталась за ней, чтобы меня не видели. И чтобы я не видела. Джемиль протиснулся, держа на руках Ричарда. Не вес ему мешал — он бы мог одной рукой поднять все, что было здесь в ванной, — но Ричард был очень широк в плечах, а Джемиль и сам не маленький. Я попыталась не смотреть на них обоих, только краем глаза увидела косички Джемиля с вплетенными ярко-красными бусинами. Рубашка была красной им под цвет, пиджак — синий. Времени увидеть, подходят ли брюки по цвету к пиджаку, у меня не было. Я просто пошла к двери, прижимая к себе полотенце. — Можешь включить мне воду, Анита? — спросил Джемиль. — Нет, — ответила я и исчезла.Глава 26
Я оделась. Не могла вспомнить, успела я намылить волосы шампунем или только смочила их, да и все равно мне было. Лицо Ричарда горело у меня в памяти. Закрытые глаза, безупречная квадратная челюсть с ямочкой. Но не было разлива великолепных волос по плечам. Эти чудесные волосы были каштановые с проблесками золота и меди, и они почти горели на солнце. Он отрезал волосы. Отрезал волосы. Я помнила их на ощупь, шелковое прикосновение их к моему телу, как они рассыпались вокруг лица Ричарда, когда он поднимался надо мной. Помню Ричарда, лежащего подо мной, и волосы его облаком на подушке, и глаза его не видят, а тело вбивается в мое. Я сидела на кровати и плакала, когда в дверь постучали. Джинсы я уже надела, но сверху на мне был только лифчик. — Минутку! Я натянула красную футболку поверх черных джинсов и хотела уже сказать «войдите», как сообразила, что это может быть Ричард. Вряд ли, поскольку он еще несколько минут назад был без сознания, но рисковать я не могу. — Кто там? — Натэниел. — Входи. Я протерла глаза, прислонилась спиной к двери, глядя на наплечную кобуру и гадая, куда я могла засунуть ремень. Его же надо продеть в лямки кобуры. Куда я его, к черту, сунула? — Звонят из полиции, — сказал Натэниел. Я только замотала головой: — Портупею не могу найти. — Я ее найду, — сказал он. По его голосу я поняла, что он уже в комнате. Как он прошел, я не слышала. Будто я не все слышу, что-то пропадает. — Что со мной? Вообще-то я не хотела произносить это вслух. — Здесь Ричард, — ответил Натэниел, будто это все объясняло. Я все мотала головой, пытаясь пальцами причесать мокрые волосы. Они перепутались. Я не мыла их шампунем, тем более ополаскивателем. Высохнут — будет воронье гнездо. — А, черт! Он тронул меня за плечо, и я отдернулась. — Нет. Не надо со мной сейчас ласково. Иначе я разревусь. — Если я буду с тобой груб, тебе будет легче? Вопрос был настолько странный, что я обернулась к нему. Он все еще был в тех же шортах, в которых вышел из комнаты, но косу расплел и расчесал волосы блестящим темно-рыжим занавесом. Лучики солнца играли в них. Я знала, каковы на ощупь эти волосы, когда струятся по моему телу. Такие густые, такие тяжелые, что звучали, стекая по телу, как сухая вода. Я всегда отказывала себе во всем, что мог предложить Натэниел. Я всегда отступала перед перспективой насладиться им целиком. Меня преследовали слова Джейсона — насчет того, что я никому не отдаю себя полностью. От Натэниела я утаивала приличные куски. От него я прятала куда больше, чем от других мужчин, потому что не верила, что смогу его удержать. Когда я возьму ardeur под контроль, мне не нужен будет pomme de sang каждый день. Когда я смогу питать ardeur на расстоянии, как Жан-Клод, я обойдусь без pomme de sang. Обойдусь ли? У него был встревоженный вид. — Анита, что с тобой? Я замотала головой. Он шагнул ко мне, и от этого легкого движения его волосы завихрились на плече. Он небрежно мотнул головой, отправляя их за спину. Мне пришлось закрыть глаза и сосредоточиться только на дыхании. Я не заплачу. Не заплачу, так всех и еще раз так. Каждый раз, когда я думала, что уже пролила последние слезы по Ричарду, оказывалось, что я ошибаюсь. Каждый раз, когда я думала, что он не найдет нового способа заставить меня плакать, он его находил. Ничто не превращается в ненависть настолько жгучую, как бывшая любовь. Я открыла глаза и увидела Натэниела на расстоянии вытянутой руки. Я смотрела в эти полные сочувствия сиреневые глаза, в нежное заботливое лицо, и ненавидела его. Не знаю почему. Но ненавидела будь здоров. За то, что он не кое-кто другой. За то, что у него волосы до колен. Ненавидела, потому что я его не любила. Или за то, что любила. Но не так, как Ричарда. Ричарда я ненавидела, а он меня. В этот миг своей жизни я ненавидела всех, всех и все, а больше всех — себя. — Мы уезжаем, — сказала я. — Что? — нахмурился он. — Ты, я, Джейсон, все мы отсюда уезжаем. Все равно я должна закинуть Джейсона в «Цирк» до того, как Жан-Клод проснется. Пакуем сумку, а дом оставляем Ричарду. Натэниел вытаращил глаза: — То есть мы покидаем дом на все время, что здесь будет Ричард? Я закивала, может быть, слишком быстро, может быть, слишком часто. Но у меня есть план, и я его держалась. — Что скажет Мика? Я мотнула головой: — Может приехать к нам в «Цирк проклятых». Натэниел секунду на меня посмотрел, потом пожал плечами: — Сколько он здесь пробудет? — Не знаю, — ответила я и отвела взгляд. Он не возражал, не стал обвинять меня в трусости. Он просто держался фактов: мы уезжаем. На сколько? — Я запакуюсь на пару дней. Если нам понадобится еще что-нибудь, я съезжу. — Так и сделай, — сказала я. Он пошел к двери, оставив меня озираться в комнате. — Твой ремень в ногах кровати. Это заставило меня на него взглянуть. Что-то было в его глазах более взрослое, что заставило меня поежиться и отвернуться, но я уже и так убегала от Ричарда и одновременно убегать еще от чего-нибудь не могла. Не больше одного акта крайней трусости в день — иначе мое самолюбие не выдержит. — Спасибо, — сказала я слишком тихо, слишком хрипло, слишком еще как-то. — Тебе тоже собрать сумку? — спросил он с ничего не выражающим лицом, будто сообразил, что сейчас любое выражение меня ранит. — Я могу собраться. — Я могу собрать вещи для нас обоих, Анита, это не проблема. Я стала было спорить, но остановилась. Последние двадцать минут я искала портупею, мимо которой прошла по меньшей мере дважды. Если я в таком состоянии стану собирать вещи, то могу нижнее белье забыть. — Ладно. — Что мне сказать сержанту Зебровски? — Я с ним поговорю, пока ты будешь собираться. Я не торопясь заправила рубашку, надела портупею и на нее — наплечную кобуру. Машинально проверила, полна ли обойма в пистолете. Я начала что-то говорить Натэниелу, этим взрослым глазам на юном лице, но мне совершенно нечего было сказать. Мы сбегаем из дому, пока Ричард не уйдет. При этом решении мне сказать было совершенно нечего. Я оставила Натэниела и пошла на кухню взять телефон, гадая, ждет ли еще Зебровски, или его терпение кончилось раньше моего смятения мыслей.Глава 27
Когда я вошла в кухню, трубка висела на стене, а за кухонным столом сидел Калеб. Из всех новых леопардов, которые появились, когда мы с Микой слили наши парды, он был моим наименее любимым. Хотя он был смазливым, как зазывала, в таком эмтивишном стиле. Каштановые локоны, сбритые по бокам, а на макушке — волной, искусно сброшенной на уши. Темная загорелая кожа, хотя волосы темнее. За то время, что он в городе, загар несколько сошел. Глаза темно-карие, в брови — серебряное колечко. На гладкой коже голого торса выделяется серебряное кольцо, проткнувшее пупок. И еще два новых пирсинга — в сосках крошечные серебряные гантельки. Он всегда ходил с расстегнутой верхней пуговицей джинсов и объяснял это тем, что застегнутые штаны раздражают проколотые места на животе. Я ему не верила, но так как сама я даже уши никогда не прокалывала, назвать лжецом все-таки не могла. Он держал одну руку на чашке кофе, а другой водил по груди, перекатывая между пальцами серебряные гантельки. — Я их вставил только две недели назад. Нравится? — Что ты здесь делаешь? — спросила я, и наплевать мне было, что это прозвучало враждебно. У меня был тяжелый день, а наличие Калеба у меня в кухне его не украшало. — Записываю для тебя телефонограммы. Он не среагировал на мой ворчливый вызов. Не похоже на Калеба — упустить повод пособачиться. — Какие? Он подал мне клочок бумаги. Лицо его было совершенно нейтрально, только мерцание в глазах так до конца и не исчезло. Оно говорило: «А у меня неприличные мысли. Про тебя». Я медленно вдохнула и выдохнула, потом подошла взять клочок. Бумагу я узнала: стопка для записок, которые у нас возле телефона. Калеб подержал ее чуть дольше, чем нужно, чтобы я потянула, но отпустил, не сказав ничего неприятного. Впервые в жизни. Я взглянула на записку. Почерк я не узнала, что указывало на Калеба. Неожиданно аккуратный почерк, печатными буквами. «ВСЕ ЖИВЫ. КОГДА БУДЕТ ВРЕМЯ, ПОЗВОНИ МНЕ. ДОЛЬФ В ОТПУСКЕ НА ДВЕ НЕДЕЛИ. ЦЕЛУЮ. ЗЕБРОВСКИ». Наверное, я подняла брови на последней фразе, потому что Калеб поспешно сказал: — Я записал все, как этот полисмен сказал. Ничего не добавил. — Верю. Зебровски считает себя остроумным. — Я поглядела в карие глаза Калеба. — Калеб, зачем ты здесь? — Мика позвонил мне на сотовый и сказал, чтобы я сегодня был рядом с тобой. Явно он не был особенно доволен таким приказом. — Он не сказал, почему ты должен быть со мной? — Нет, — нахмурился Калеб. — И ты все бросил, что на сегодня наметил, и прибежал сюда со мной нянчиться просто по доброте сердечной. Он попытался сохранить хмурое лицо, но постепенно расплылся в улыбке под стать озорным огонькам в глазах. Неприятной улыбке, будто он думал что-то про себя, и эти мысли ему очень, очень нравились. — Мерль мне сказал, что сделает мне плохо, если я не выполню, что Мика велел. Мерль был главным телохранителем Мики — шесть футов сплошных мышц и повадка такая, что ангел ада дважды подумает перед тем, как с ним связываться. Калеб — пять футов шесть дюймов и дохляк, никакого отношения к мышцам не имеющий. Я не могла не улыбнуться: — Мерль тебе и раньше угрожал, и ты не слишком его боялся. — Это было, когда Химера был жив. Меня он любил больше, чем Мерля или Мику. Я знал, что он меня не даст в обиду, что там Мерль ни говори. Химера — это был их прежний вожак парда. В некотором смысле он был «крестным отцом» групп оборотней. Но сейчас он был мертв, и его группы мы поделили между нашими. Для большинства из них это было облегчение, потому что Химера был сексуальный садист, серийный убийца и вообще плохой человек во всем. Но некоторые, те, что помогали ему вершить его кровавые фантазии, по нему скучали. Поскольку я вряд ли видела кого-нибудь страшнее Химеры — а видела я многое, в том числе претендентов на звание бога и тысячелетних вампиров, — я не верила тем, что тосковал по добрым старым дням. Один из них был Калеб. — Отлично и прекрасно. Рада, что ты начал выполнять приказы как хороший солдат. Скажи Мике, когда он вернется, что я буду в «Цирке проклятых». — Я поеду с тобой. Он уже встал, говоря эти слова. Ботинок на нем не было, но Калеб есть Калеб — были кольца на пальцах ног. Я покачала головой: — Нет, ты останешься здесь и будешь принимать телефонограммы для Мики. — Мерль выразился очень ясно. Мне положено сегодня находиться рядом с тобой — целый день. Я нахмурилась. Мне начинала закрадываться страшная мысль. — Ты уверен, что ни Мика, ни Мерль тебе не сказали, зачем ты должен сегодня ко мне приклеиться? Он покачал головой, но вид у него был встревоженный. Я впервые подумала, действительно ли Мерль ограничился «разговором». — Что тебе обещал Мерль сделать, если ты не будешь ходить за мной как тень? — Он сказал, что все мои пирсинги вырежет ножом, а особенно самые последние. В голосе его не было даже намека на поддразнивание. Была только безнадежность. — Последние? Это в сосках? — спросила я. — Нет. — Он покачал головой. И руки его опустились к верху штанов с расстегнутой пуговицей. Он тут же расстегнул вторую. Я подняла руку: — Стоп, не надо. Все поняла. Ты проколол себе... там. — Я подумал, почему нет? Ведь за пару дней заживет, а не за недели или месяцы, как у людей. Я хотела спросить: «Больно было»? Но так как серебро жжет ликантропам кожу, то пирсоваться может только мазохист. Я одного леопарда с пирсингом спросила: почему не золото? Ответ: тело зарастает на золоте, погружает его в себя. А на серебре — нет. — Спасибо за усердие, Калеб. Мелькнула тень его обычной улыбки, но глаза его так и остались тревожными, испуганными. — Я просто стараюсь делать то, что мне сказали. Я вздохнула. Прежде всего я не ожидала, что буду сочувствовать Калебу. Черт меня побери, меньше всего мне сейчас был нужен еще один объект опеки. У меня с заботой о самой себе полно проблем. — Ладно, только мы с Натэниелом везем сейчас Джейсона обратно в «Цирк» ко времени пробуждения Жан-Клода. — Я с вами. Я только глянула на него. Тревога переросла в откровенный страх. — Анита, прошу тебя, я знаю, что я всегда был занозой в заднице, но я буду хороший. Я ничего плохого не буду делать. Неужто Мика послал Калеба на случай, если ardeur пробудится раньше? Я Калеба активно не любила; неужто Мика думал, что я его буду использовать таким образом? Конечно, когда я впервые увидела Мику, я тут же стала от него кормиться. И это как раз был самый первый раз, когда проснулся ardeur, и я его еще никак не контролировала. Сейчас я это умела лучше, но мое поведение с Джейсоном показывало, что ненамного. Ладно, насчет выбора нянек я Мике потом предъявлю претензии, а он мне, наверное, возразит: если не Калеб, то кто? На это у меня не было хорошего ответа. Черт побери, даже плохого ответа у меня не было.Глава 28
Когда понаехало еще волков из стаи Ричарда и начались вопли, я уехала. У него с полдюжины сиделок, и во мне он не нуждается. Черт побери, он даже меня не хочет. Я уже не знала, что делать с Ричардом. Я могла бы помочь стае в целом, но помогать Ричарду — похоже, за пределами моих сил. Ему нужно исцеление, а я не знала, как его лечить. Если нужно кого-то убить, или запугать, или даже набить морду как следует — это пожалуйста, это ко мне. Мне приходилось защищаться, и убийство я признавала как средство ради доброго дела, но самоубийство — это не по моей части. Ричард довел себя до полного охлаждения, энергию из него высосали, и он не позвал на помощь. Это и есть самоубийство, пусть и пассивное, но все равно намеренное. Вел машину Джейсон. Он напомнил, что у меня весь день странные психические реакции, и нехорошо будет, если со мной случится обморок прямо за рулем. Я ему ответила, что устранила причину обмороков, развесив в «Цирке» кресты. Он возразил, что не на сто процентов известно, была ли эта причина единственной. Не лучше ли проявить осторожность? С этим я спорить не могла. Моя гордость не стоит разбитого джипа с тремя пассажирами. Если бы на кону стояла только моя шкура, я бы еще рискнула. Но о безопасности других людей я тревожусь больше, чем о своей. Тот факт, что все трое — ликантропы и наверняка переживут катастрофу лучше меня, дела не менял. Если выбросить мохнатого через ветровое стекло, разве у него не пойдет кровь? Мы были на хайвее-21 и сворачивали на 270-й, когда я учуяла запах роз. — Чувствуете запах? — спросила я. Джейсон обернулся ко мне с еще мокрыми после душа волосами, и белая футболка местами промокла от воды, будто он вытирался в спешке и небрежно. — Что ты говоришь? — Розы, я чую розы. Он обернулся назад, на Натэниела и Калеба. Натэниела я позвала сама. Калеб чуть не плакал, когда я не захотела брать его с собой. Не знаю, что Мерль ему сказал, но впечатление произвел. Я корнем языка ощущала эти сладкие, удушливые духи. Вот черт! Голос Белль Морт шепнул у меня в голове: — Ты серьезно думала, что можешь от меня уйти? — Я и ушла. — Что? — спросил Джейсон. Я нетерпеливо тряхнула головой, сосредоточась на голосе у меня в голове и густеющем запахе роз. — Ты не ушла, ты кормила меня и будешь кормить снова, и снова, и снова, пока я не насыщусь. — Жан-Клод говорил, что ты не насыщаешься никогда. Она засмеялась у меня в голове, и это было будто мне мехом погладили изнутри черепа, будто она своим голосом могла коснуться такого, чего не коснется руками никто. Этот мурлыкающий контральтовый смех прокатился по моему телу, вызвав озноб. Передо мной мелькнул образ, воспоминание. Огромная кровать, путаница рук, ног, тел — все мужские. Вот один мужчина приподнялся на руках, и под ним мелькнула Белль. Он опустился, и она скрылась из виду. Будто смотришь на клубок змей — столько шевеления, прерывистого в свете канделябров, будто каждая конечность живет сама по себе. Рука Белль поднялась из массы тел, потом она всплыла сама на поверхность, отдирая мужчин от своей обнаженной плоти, и встала среди них, а они тянули к ней руки, молились ей. Она выпустила на них ardeur и питалась, питалась, питалась, пока не восстала из массы тел, сверкая силой, и глаза ее так светились темным огнем, что отбрасывали тени, когда она наполовину шагнула, наполовину поплыла с кровати. Чье-то мужское тело упало на пол и лежало там забытое. Он лежал неподвижно, а она шла, крадучись, голая, сверкая зрелыми выпуклостями, пылая силой. Она перешагнула через мужчину, который отдал все ради ее насыщения, а остальные тянули к ней руки, моля не прекращать. Они стали подниматься на колени или падали с кровати в попытках за ней последовать. И по крайней мере два тела лежали на кровати, затихнув навеки. Три мертвых, залюбленных до смерти, и все еще остальные просили, просили, пытались вставать и идти за ней. Я знала, что это Жан-Клод сидел, привязанный к креслу, вынужденный наблюдать. Я знала, что это он, а не я, смотрит на нее испуганными и голодными глазами. Но когда она прошла мимо него, не повернув головы, я захлебнулась его отчаянием. Это входило в наказание за то, что он ее покинул. — Анита, Анита! — звал далекий голос. Кто-то тронул меня за плечо, я ахнула и очнулась, моргая, и дыхание жгло мне пересохшее горло. Я все еще сидела в джипе, пристегнутая ремнем. Мы ехали по шоссе-270, уже у поворота на дорогу-44. Я не была привязана к креслу, я не была в логове Белль, я была в безопасности. Но сладкий запах роз не оставлял меня. Джейсон звал меня по имени, но рука на моем плече принадлежала Натэниелу. — Что с тобой? — спросил Джейсон. Я замотала головой. — Белль лезет мне в голову. Натэниел стиснул мое плечо. Я открыла рот, хотела сказать «может быть, не стоит меня сейчас трогать», и тут на меня с ревом накатил ardeur. Жар выступил на коже испариной, заставил бешено биться пульс, как спелый плод, закупорил мне горло, и остановил дыхание, и я целый миг тонула в пульсе собственного тела. Кровь шумела, как полая вода. Я ощущала каждый удар пульса, каждую каплю своей крови всем телом, до самых кончиков пальцев. Никогда не понимала, как много крови течет по моим жилам. Рукой я схватилась за руку Натэниела, еще лежащую у меня на плече. Кожа у него была теплой, почти горячей. Я повернулась к нему, глянула в эти сиреневые глаза, и одна только пристальность моего взгляда притянула его ближе — настолько, что его щека оказалась на подголовнике моего сиденья. У меня еще хватило способности мыслить, чтобы смутно сообразить, что он, наверное, расстегнул ремень безопасности, но слишком мало осталось от меня, чтобы об этом беспокоиться. Я только могла думать о том, что так он пододвинулся ко мне ближе, а этого я и хотела. — Анита! — произнес голос Джейсона. — Анита, что это такое? У меня по коже что-то пляшет, и это похоже на ardeur, но не он. Я не могла оторвать глаз от Натэниела. Голос Джейсона был как жужжащее насекомое — слышишь, но не слушаешь. Я сняла руку Натэниела со своего плеча и притянула к губам. Она чашечкой взяла меня за лицо снизу, я ощутила тепло собственного дыхания, и с его жаром донесся запах Натэниела. Руки его пахли не только теплом и кровью, но и всем, до чего он сегодня дотрагивался. Едва уловимые следы, которые мыло не может полностью убрать. Руки его пахли жизнью, и я хотела ее. — Анита, ответь! — позвал Джейсон. — Что это такое? — спросил Калеб. — Отчего так трудно стало дышать в этой машине? — Сила, — ответил Джейсон. — Я только не знаю пока, что за сила. Я провела руку Натэниела мимо своего лица, и мои губы легли на его запястье, и там, под кожей, была иная теплота. Я лизнула его языком, и он задрожал. — Анита! — звал Джейсон. Я его слышала, но это было абсолютно не важно. Единственное, что важно было, — это теплота кожи и едва уловимый пульс под ней. Я открыла рот пошире, оттянула губы назад, чтобы попробовать этот пульс на вкус. Джип резко вильнул, отбросив Натэниела в сторону, оторвав от меня. Он приземлился на колени Калеба. Тут я посмотрела на Джейсона — посмотрела по-настоящему. Умом я понимала, что это Джейсон, но видела сейчас только пульс у него на шее сбоку. Он бился под кожей пойманной птицей. Я знала, что могу освободить его, выпустить красным и теплым себе в рот. И я отстегнула ремень безопасности. От этого я на секунду застыла, потому что насчет ремней я была фанатиком. Моя мать осталась бы жива, если бы пристегнулась. Я никогда не ездила в машине, не пристегнувшись. Никогда. И так глубоко коренился во мне этот страх, что он отбросил Белль, отбросил жажду крови, которую она возбудила во мне. Я обрела голос — хриплый и сдавленный, но свой. — Сначала я думала, что это был ardeur, но оказалось, что нет. — Жажда крови, — сказал Джейсон. Я кивнула, все еще держа руки на расстегнутом ремне. — Жажда крови ощущается как голос Белль замурлыкал, но это не он. Иногда ты даже не знаешь, какая это жажда, пока не увидишь, тянется он к твоей шее или к паху. Я заморгала. — Как ты сказал? Ответа, если он и был, я не услышала — Белль снова налетела на меня, и вдруг меня больше стал интересовать этот пульс у него на шее, чем то, что у него шевелятся губы. Ничего я не слышала, кроме рева моей собственной крови, моего сердца, моего пульсирующего тела. Я скользнула к нему по сиденью и не помню, как двинулась, не помню, как хотела двинуться. Он снова крутанул баранку, отправив меня назад до самой дверцы. Когда я стукнулась спиной о дверь, тогда я смогла расслышать рассерженный рев клаксонов, когда джип резко вильнул в сторону через все полосы. Потом он выровнялся, снова пошел ровно. Джейсон глянул на меня дикими глазами: — Я не могу вести машину, пока ты на мне кормишься. Я ответила хриплым голосом: — А мне, кажется, плевать. — Я села, упираясь руками в сиденье, чтобы меня снова не повело к двери. — Натэниел, Калеб, держите ее, пока я не найду, где остановиться. Я уже неуклюже перелезала через ручку передач, когда рука Натэниела оказалась перед моим лицом. Он не пытался до меня дотронуться, но держал запястье настолько близко, что я ощущала запах его теплого тела. Потом он медленно отвел руку назад, и я полезла за ней, протискиваясь между сиденьями за манящей плотью, будто меня с ним связывала леска. И пролезла на заднее сиденье. Натэниел сидел уже на своей стороне. Я встала перед ним на колени, оседлав его тело. Я ощущала, как он туго натянут в шортах, даже сквозь джинсы, но сегодня это не было и близко так важно, как гладкость кожи на горле. Он убрал волосы в косу, и шея осталась голая. Джип снова вильнул, и я упала на пол, к ногам Калеба. Пока что нам везло не столкнуться с другими машинами или с разделительной бетонной стенкой. Но везение когда-нибудь кончится, хотя мне, кажется, было все равно. — Если ты не можешь брать от Натэниела секс, то вряд ли можно от него брать кровь. Он еще слаб. Голос Джейсона доносился будто очень издалека. Я подняла глаза на того, кто сидел рядом со мной и задевал меня штанинами джинсов. Для секса Калеб не был желанным, а вот для крови... Я встала на колени между его ногами и полезла вверх по его телу, зарываясь пальцами в джинсы, ощущая под ними его плоть. Мои руки скользнули под его незаправленную рубашку с пуговицами, разрисованную кричащими картинками из комиксов. Очень теплой была его кожа. Мои пальцы полезли вверх, тронули кольцо в пупке. Здесь я остановилась, трогая края металлического кольца, осторожно подергала, ощущая, как натягивается кожа, пока он не пискнул, протестуя. Я поглядела в его лицо, и то, что он увидел, заставило расшириться его глаза и раскрыться губы в немом удивлении. Я провела пальцами по его животу, груди, руки мои потерялись под просторной рубашкой, и наконец ладони нашли его плечи. Тогда рубашка начала приподниматься, открывая живот. Вид голой кожи пробудил другой голод — по плоти, а не только по крови. Но Белль взревела на том метафизическом поводке, который она ко мне прицепила, и зверь отступил, не успев проснуться. Она хотела, чтобы я хотела того, чего хотелось ей, и в этот момент я поняла, что хоть у нее и есть подвластные животные, их зверь не живет в ней, она не разделяет их жажду плоти. Мысль была слишком рациональной, и потому поводок ослаб. Я смогла мыслить самостоятельно. — Какая тебе разница, возьму я кровь или плоть, ведь ты же можешь питаться любой энергией? Ты целый день кормилась от Ричарда. — Наверное, мне надоела плоть. Передо мной мелькнул образ, будто я прочла ее мысли. — Ты не смогла заставить Ричарда жрать. Он боролся с тобой целый день, дал тебе себя высосать досуха, но ты не заставила его напасть на кого-нибудь. Ее гнев был как раскаленный металл, вонзающийся в тело. Мне выгнуло спину, из горла вырвался стон. Калеб поймал меня за руки, иначе бы я свалилась. Голос Белль замурлыкал у меня в голове: — Этот loup оказался на удивление силен. Но он — не мой подвластный зверь, и его не тянет к мертвым, а ты, ma petite, такова, да, именно такова. — Ее сила залила меня, но не жаром жажды крови, а холодом, холодом могилы. Как только ее энергия меня коснулась, вспыхнула моя собственная сила, та часть моей личности, что поднимает мертвых. Она разгоралась во мне, будто холодная энергия Белль оказалась каким-то горючим для моего холодного огня. — Ты моя, ma petite, моя в таких смыслах, которые этот loup даже представить себе не может. Его связь с мертвыми случайна, а твоя предопределена судьбой с момента твоего рождения. Ее сила была силой могилы, силой самой смерти, но и моя была такова же. Она хотела подчеркнуть свои слова, но пробудила во мне некроманта, а сама она — всего лишь разновидность мертвеца. С мертвецами я управляться умею. Я сделала вдох, черпая собственную магию, готовясь метнуть в нее. Я это уже делала. Но ее холод вдруг сменился жаром, не успела я еще закончить вдох. Жажда крови смыла мою магию, утопила в потоке голода. И ее голос закапал мне на кожу как теплый мед, будто темная сила ее глаз разливалась по ней. — Сила могилы подвластна тебе, но не сила желания. Желание, во всех его формах, подвластно мне. Если бы я могла вдохнуть, я бы завопила, но воздуха не было, и зрение исчезло на миг полного головокружения. Я тонула в звуках, в крови, бьющейся в моем теле, сердце влажно колотилось, пульс как второе сердце бился в разных местах. Я слышала, я ощущала. Я ощущала грудь Калеба у себя под пальцами, ощущала шероховатость волос на краях его сосков и, наконец, сами соски, набухшие и затвердевшие под моими пальцами. Металлические гантельки, пронзавшие их, отвлекали меня. Я хотела закрутить соски между пальцами, а металл не давал этого сделать. Как зубочистка, воткнутая в сандвич, они торчали на дороге. Был момент, когда Белль готова была их вырвать, и эта мысль была настолько не моей, что я смогла отползти обратно в собственное сознание, хоть немного. Когда у меня в глазах прояснилось, Калеб смотрел перед собой, не видя, полуоткрыв губы. Это было так, будто сама Белль его коснулась, а ее прикосновение распространяет похоть, вожделение всякого рода. Я вернулась в собственную голову и в собственную кожу, но желание Белль осталось во мне, и я не могла его вытолкнуть. Она была права: жажда крови — это не смерть. Я рванула руки из-под рубашки Калеба. Пуговицы отлетели, обнажился торс. Когда я каналировала жажду крови Жан-Клода, она почти всегда была направлена к шее, запястью, сгибу руки, иногда внутренности паха, к самым нормальным большим артериям и венам, но Белль не смотрела ни высоко, ни низко. Она глазела на грудь Калеба, будто это был первоклассный бифштекс, зажаренный как раз как надо. Моя собственная логика попыталась спорить. Есть другие места, где больше крови и ближе к поверхности. Само удивление от того, что Белль не обратилась к более обычным местам, помогло мне ее оттолкнуть. Хрипло прозвучал голос Калеба: — Почему ты остановилась? — Я не думаю, что ей секса хочется, — прозвучал спокойный голос Натэниела. Я повернулась на его голос. Если бы мной двигал ardeur, этого было бы достаточно, чтобы я поползла к нему. Но Натэниел был прав: дело было не в сексе, а в пище, а Натэниел пищей не был. Отсюда следует, что Калеб был? Не слишком приятная мысль. — Что ты имеешь в виду? — спросил Калеб. Я глядела на его голую грудь, на юное, еще не созревшее лицо. Он явно недоумевал. Я сказала вслух, хотя не обращалась ни к кому из сидящих в машине: — Он не понимает. — Очень скоро поймет, — шепнула Белль. — Кажется, твой выход на поле, — прозвучал голос Джейсона с переднего сиденья. — Что? — спросил Калеб. — Тебя пожуют малость, — объяснил Джейсон. Сочетание моей моральной дилеммы и того, что Белль хотела взять кровь из необычного места, такого, которое мне казалось бессмысленным, помогло мне выплыть на поверхность. Я опустилась на колени, чуть отделившись от тела Калеба. — Нет, — сказала я вслух, и никто из ребят мне не ответил — будто до них дошло, что я не обращаюсь ни к кому из них. Голос Белль у меня в голове: — Я пока что обращалась с тобой нежно, ma petite. — Я не твоя ma petite, и перестань на фиг меня так называть. — Если ты не принимаешь моей доброты, я перестану тебе ее предлагать. — Если это у тебя доброта, то не хотелось бы мне видеть... Я не закончила фразу, потому что Белль показала мне, что действительно была до сих пор добра. Она не подчинила меня, она врезалась в меня оглушительным, перехватывающим дыхание ударом силы. На миг — или на вечность — я повисла в пустоте. Не стало ни джипа, ни Калеба, я ничего не видела, не ощущала, меня не было. Не было ни света, ни тьмы, ни верха, ни низа. Я испытывала близкую смерть, мне случалось терять сознание, отключаться, но в тот момент, когда Белль меня пронзила, я была ближе всего к ничто за всю свою жизнь. В это ничто, в эту пустоту упал голос Белль: — Жан-Клод начал танец, но оставил его неоконченным между тобой, собой и волком. Он позволил сантиментам повлиять на его решение. Я не могу не спросить себя, так ли я хорошо его выучила. Я хотела ответить, но не помнила, где у меня рот или как надо вдохнуть. Я не могла вспомнить, как отвечают. — Я это обнаружила у волка, но не смогла исправить, потому что он не мой подвластный зверь. Я не понимаю собак, а волк очень похож на собаку. Ее голос шептал во мне все ниже и ниже, дрожал в теле, но, чтобы ее голос танцевал в моем теле, мне надо было иметь тело. Я снова оказалась в нем, будто упав с огромной высоты. Я лежала, тяжело дыша, на полу, глядя на пораженное лицо Калеба и встревоженное лицо Натэниела. Голос Белль скользил по моему телу как умелая рука. До меня вдруг дошло, кто обучил Жан-Клода использовать голос как средство соблазна. — Но тебя, ma petite, тебя я понимаю. Я глубоко и прерывисто вдохнула, и больно стало во всей груди, будто я долго-долго обходилась без дыхания. Голос оказался хриплым: — О чем ты лопочешь? — Четвертая метка, ma petite. Без четвертой метки ты не принадлежишь Жан-Клоду по-настоящему. Это как различие между помолвкой и браком. Одно навсегда, другое — не обязательно. Я поняла, о чем она говорит, за секунду до того, как увидела два танцующих медового цвета огня перед собой. Я знала, что это вторая метка, потому что уже до этого трижды ее получала: дважды от Жан-Клода и один раз от вампира, которого я убила. Никогда раньше я не могла от этого защититься. Я знала по опыту, что никакое физическое действие меня не спасет. Это не то, что можно ударить или застрелить. А я терпеть не могу ничего такого, что не ударишь и не подстрелишь. Зато у меня есть другие умения, не совсем физические. Я потянулась по метафизическому шнуру к Жан-Клоду. Голос Белль парил надо мной, она оттягивала момент, наслаждаясь моим страхом. — Жан-Клод еще мертв, он тебе не поможет. Темные огни глаз начали снижаться, будто ангел зла спускался пожрать мою душу. Я сделала тогда единственное, что пришло мне в голову, — потянулась по другой стороне нашего метафизического шнура. Туда, где мне уже много месяцев не было помощи. К Ричарду. Мне явился образ Ричарда в горячей ванне, на руках у Джемиля. Ричард поднял глаза, будто увидел меня. Он шепнул мое имя, но либо был слишком слаб, чтобы оттолкнуть меня, либо не пытался это сделать. На миг было так, как я и хотела, но меня тут же дернули назад, и я оказалась в собственной голове, в собственном теле. На этот раз Ричард не отбросил меня. Темные медовые огни горели у меня перед лицом, и неясно угадывалось очертание черных длинных волос, туман лица. — Что это с нами в машине? — вопил Калеб. — Я ничего не вижу, но я чувствую! Что это за хреновина? Приглушенный голос Натэниела прозвучал как-то громко: — Белль Морт. У меня не было времени поднимать глаза, смотреть на спутников, потому что заговорили губы фантома. — Я не дам тебе получать силу от твоего волка. Я тебе поставила первую метку, и ты даже не знала этого. Я тебе дам вторую метку здесь и сейчас, и сегодня Мюзетт как мой представитель даст тебе третью. Когда мы с Жан-Клодом будем в тебе равны, три на три, тогда ты придешь ко мне, ma petite. Ты поедешь туда, куда я скажу тебе, сделаешь то, о чем я попрошу, лишь чтобы попробовать моей сладкой крови. Фантомные губы опустились к моим. Я знала, что, если она запечатлеет на мне свой призрачный поцелуй, я окажусь в ее власти. И я сделала то, что всегда делаю, — попыталась ударить в это лицо, но его не было. Я вскрикнула без слов и испустила метафизический вопль: — Помогите! И вдруг я ощутила запах леса, свежевскопанной земли, мокрой листвы под ногами и сладковато-мускусный запах волка. Белль могла не дать мне потянуться к Ричарду, но не могла не дать ему тянуться ко мне. Сила Ричарда встала надо мной сладковато пахнущим облаком, отталкивая прочь эти горящие глаза, призрачный рот. Она засмеялась, и смех скользнул по моему телу, заставил задрожать, задержал дыхание в горле. Это было так хорошо, так прекрасно, хоть моя голова вопила, что это плохо. — Вы слышали? Кто-то смеялся? — спросил Калеб. Джейсон сказал «нет», Натэниел сказал «да». Белль шептала вдоль моей кожи, и даже дышащая на меня сила Ричарда не могла заглушить ее голос. — Прикосновением своего волка во плоти ты могла бы удержать меня, но не на расстоянии. Чем ближе плоть, тем теснее связь и тем она мощнее. Ты уже моя, ma petite, ты не сможешь от меня освободиться. Глаза начали снова снижаться. Сила Ричарда взлетела надо мной мягким щитом. Сила Белль плавала по поверхности этой энергии как лист на озере, и она начала проталкиваться в нее, сквозь нее. — Помогите! — вскрикнула я вслух — всем и никому. Я ощутила руку Натэниела на своей, и фантомный поцелуй застыл в воздухе, повернулся к Натэниелу. Я ощутила, как она зовет его, и зов отдался рокотом у меня в костях. Леопард был ее первым подвластным зверем. Если она будет владеть мною, она овладеет и моим пардом. Натэниел протянул свободную руку, будто видел ее. — Нет! Я выдернула руку, и когда я прервала физический контакт, Натэниел будто стал для нее менее реальным. Темно-медовые глаза повернулись ко мне. — Я получу их всех, ma petite, рано или поздно. — Нет, — сказала я тихо, потому что думала, что она права. — Ты мне их отдашь, отдашь всех. Меня пронзило страхом, будто я окунулась в ледяную воду, при мысли, что сделает Белль с моим пардом, моими друзьями. Нет, этого я допустить не могу. — Так тебя и этак, Белль, и мать твою так же. Мой гнев, моя злость и страх будто подпитали силу Ричарда. Сладкий щекочущий запах волка стал так густ, будто я завернулась в невидимый мех. Джип вильнул в сторону. Тут же раздались сердитые вопли клаксонов и скрежет тормозов. Джейсон бросил искать безопасное место и тормознул прямо возле разделительной стенки. Натэниела и Калеба отбросило к правой дверце. У меня не было времени волноваться, что оба они, кажется, не пристегнуты. Глаза Белль проталкивались через силу Ричарда. Не без усилий. Он заставлял ее отвоевывать каждый дюйм, но эти горящие глаза, эти призрачные контуры приближались, надвигались... пока я не задержала дыхание — будто из страха, что вдох приблизит ее к моему рту. Краем глаза я уловила движение. Джейсон протискивался между сиденьями. Он остановил джип и отстегнулся. Просунув руку через призрачное создание надо мной, будто видел его, он схватил меня за плечо, и в ту же секунду во мне взмыл зверь Ричарда. Я всегда думала, что это мой зверь движется во мне, но это, что бы оно ни было, было Ричардом, а не мной. Его волк пролился в меня как обжигающая вода в чашку, заполнил меня до краев, вытеснил леопарда или смерть, пока спина у меня не выгнулась дугой, руки не забились в воздухе, рот не открылся в беззвучном крике. Я ощущала трение меха внутри себя, крепкие когти, ищущие опоры. Волк рвался на волю. Белль зашипела, как огромная призрачная кошка. Глаза отодвинулись, паря в воздухе на уровне крыши машины, а Джейсон перетащил меня на переднее сиденье и взял почти на руки. Его близость будто успокоила волка, будто я ощутила, как он сел, тяжело дыша, глядя хищными глазами на то, что парило под крышей, глядя голодно и надменно. Глаза Джейсона были глазами его волка, и сегодня они точно соответствовали его лицу. Но это сила Ричарда, сила Скалы Трона, окружала нас обоих. Никогда я не ощущала в себе зверя Ричарда так плотно. Как будто я сумка, мешок, содержащий его зверя, ощущающий его движения, будто я клетка, из которой ему не вырваться. Голос Белль снова парил над нами, и теперь он жалил, раскаленный ее гневом. — Можешь целый день ехать в объятиях своего волка, но ночью все равно будет пир. Мюзетт там будет, и через ее посредство, ma petite, там буду и я. Мой голос прозвучал на грани рычания. — Я не твоя ma petite. — Будешь ею. И ее глаза медленно растаяли, пока лишь запах роз не остался напоминанием, что этот раунд мы выиграли, но будут еще другие. Воспоминания Жан-Клода слишком хорошо знали Белль, чтобы думать иначе. Она никогда не оставляет задуманного, если решает овладеть кем-то или чем-то. Белль Морт решила, что я буду принадлежать ей. Жан-Клод не мог вспомнить, чтобы она хоть раз в подобном случае передумала. Это нечестно: разве не прерогатива леди — передумывать? Хотя, конечно, Белль не совсем леди. Она — двухтысячелетний вампир, а за ними не водится склонности менять намерения, привычки или цели. В прошлый раз, когда один мастер вампиров прибыл в город и хотел отнять меня у Жан-Клода, для меня это кончилось недельной комой, Ричарду порвали горло, а Жан-Клод чуть не погиб по-настоящему. Все время вампиры стараются либо убить меня, либо завладеть мной. Видит Бог, не нужна мне такая популярность.Глава 29
Натэниел достал запасной крест из «бардачка». Я всегда вожу с собой запасные кресты, как запасные патроны: если при охоте на вампира у тебя кончится то или другое, ничего хорошего не будет. Исключительно тупостью можно было объяснить, что я повесила кресты в «Цирке проклятых», но не на себя. Бывают дни, когда я действительно туго соображаю. Я снова сидела на переднем сиденье, но меня трясло. Нет, это не совсем то слово. Руки дрожали мелкой дрожью, мелкие мышцы тела подергивались не в такт. Мне было холодно, а ведь стоял один из прекрасных осенних дней яркий, светлый и в то же время мягкий. Мы ехали под умытым синим небом, под солнцем, а я мерзла — тем холодом, от которого не спасет никакое количество одеял. Натэниел свернулся у меня на коленях, как живое одеяло, втиснулся между моими ногами и полом. Я было поворчала, насколько это опасно, но не слишком жаловалась. Столько времени я провела только что в шоке, что надо было это подлечить. Деревья вдоль сорок четвертого шоссе расступались иногда, открывая дома, а иногда — бывшие школы, переоборудованные в жилые дома, церкви, здания непонятного назначения, но старые, усталые от жизни. Ладно, последняя характеристика, быть может, относится только ко мне. Я гладила Натэниела по голове, гладила и гладила теплый шелк его волос. Эта голова лежала у меня на коленях, руки обнимали за талию, тело втиснулось между моих ног. Иногда Натэниел наводит меня на мысли о сексе, но иногда, как сейчас, только об утешении. О близости. Обычно с людьми так не получается, потому что они думают о сексе. Вот почему, мне кажется, так распространены собаки. Пса можно тискать сколько захочешь, и он не станет думать о сексе или вламываться в твое личное пространство, разве что когда ты ешь. И не станет ломиться в твою жизнь ради объедков, если его не приучили к этому. Но это же собака, а не личность в меховом костюме. Сейчас мне нужен был домашний зверь, а не личность. Натэниел умел быть и тем, и другим. Неловко признавать, но это так. Джейсон вел машину, Калеб сидел одиноко на заднем сиденье. Все молчали. Я так думаю, никто не знал, что говорить. Я хотела, чтобы Жан-Клод проснулся. Хотела рассказать ему, что сделала Белль. И рассказать, что есть и помимо четвертой метки способ не дать ей сделать чего-нибудь еще. Четвертая метка сделает меня нестареющей и бессмертной — пока жив Жан-Клод. Теоретически он может жить вечно, и я с четвертой меткой тоже смогу. Так почему же я от нее до сих пор отказываюсь? Прежде всего это меня пугает. Будучи христианкой, я не могу сказать, как я отношусь к идее жить вечно. То есть как же Бог, и небо,и суд? Что это будет значить теологически? А на более бытовом уровне: насколько это привяжет меня к Жан-Клоду? Он уже и без того может вторгаться в мои сны, так что же будет, если я сделаю последний шаг? Или отказ от последней метки — это еще один способ не отдавать себя никому до конца? Может быть. Но если единственный способ не дать Белль мною овладеть — это отдать себя Жан-Клоду, я знаю, что я выберу. Интересно, если я сейчас позвоню своему священнику, сможет ли он объяснить мне теологические последствия четвертой метки сегодня до темноты? Отец Майк уже много лет отвечает мне на столь же дикие вопросы. — Анита! — позвал Джейсон, и в голосе его слышалась некоторая тревога. Я обернулась к нему и поняла, что он уже некоторое время пытается привлечь мое внимание. — Извини, задумалась. — Кажется, у нас хвост. Я подняла брови: — То есть? — Когда я чуть не столкнулся с четырьмя машинами, чтобы коснуться тебя, я увидел машину в зеркале. Она была близко, почти вплотную за нами. И чуть не стукнула нас, когда я ударил по тормозам. — Ну, мы же в густом потоке, сегодня многие едут вплотную. — Ага. Но все остальные, которые были близко, уехали побыстрее, как только я остановился. А эта машина все еще за нами. Я глянула в боковое зеркало и заметила темно-синий джип. — Ты уверен, что это та же машина? — Номер я не запомнил, но та же модель, тот же цвет, и там двое мужчин, один блондин в очках, другой брюнет. Я рассмотрела джип, следующий за нашим. Двое мужчин, темный и светлый, — вполне может быть случайность. Конечно, может быть, и не случайность. — Будем исходить из того, что они за нами следят. — И что? — спросил Джейсон. — Я отрываюсь? — Нет, — ответила я. — Срезай через все полосы и уходи на первый выход, который не ведет к «Цирку». Не хочу приводить их к Жан-Клоду. — Почти каждый монстр в этом городе знает, что логово Мастера города — под «Цирком проклятых», — сказал Джейсон, но перестроился в другой ряд, приближаясь к полосе съезда. — Но те ребята за нами не знают, что мы направляемся туда. Он пожал плечами и сменил еще две полосы, готовясь съезжать. Синий джип подождал за две машины от нас, пока мы действительно съедем, чтобы съехать вслед за нами. Если бы мы не следили или если бы между нами была машина выше джипа, мы бы не заметили, как они съезжают. Но мы следили, и машины не было, и мы заметили. — Блин, — сказала я, но мне стало теплее. Ничто так не приводит человека в себя, как активные действия. — Кто эти люди? — высказал вслух Джейсон то, что меня интересовало. Калеб оглянулся: — И чего кому-то за нами ехать? — Репортеры? — предположил Джейсон. — Вряд ли, — отозвалась я. Я ничего не видела, кроме синей крыши джипа за нами. — Куда сворачивать? — спросил он. Я покачала головой: — Не знаю. На выбор водителя. Кто это такие? Зачем они за нами едут? Обычно, когда за мной начинают следить, я знаю, во что я влезла. Сегодня я понятия не имела. Ни одно из дел, по которым я в данный момент помогла РГРПС, не могло заставить за мной следить. Хорошо бы, если это действительно репортеры, но какое-то не такое ощущение было у меня от этой ситуации. Джейсон свернул направо. Одна машина свернула налево, другая направо, и синий джип вырулил за ней. На уличных знаках висели флажки — итальянские, со словом «Холм». Жители Холма гордились своими итальянскими корнями. Даже пожарные гидранты были здесь раскрашены зеленым, красным и белым — как флажки. Натэниел приподнял голову с моего бедра и спросил: — Это Белль? — Что? — спросила я, по-прежнему приклеясь взглядом к боковому зеркалу. — Это дневные помощники Белль? — повторил он своим тихим голосом. Я подумала на эту тему. Никогда я не встречала вампира, у которого было бы больше одного слуги-человека, но видала нескольких, у которых было больше одного ренфилда. Ренфилдами многие американские вампиры называют людей, которые служат им не из-за мистической связи, а как доноры крови, желающие сами стать вампирами. Когда-то, когда я охотилась на вампиров и не спала с ними, я всех людей, имеющих связь с вампирами, называла слугами. Теперь я стала лучше в этом разбираться. — Это могут быть ренфилды. — А что такое ренфилд? — спросил Калеб. Он сидел, обернувшись назад, и глядел неотрывно на машину между нами и тем джипом. — Отвернись, Калеб, когда та машина свернет, чтобы в джипе не поняли, что мы их заметили. Он повернулся тут же, без спора, что для Калеба необычно. Я не одобряю, когда от кого-то послушания добиваются угрозами, но бывает так, что другие средства не действуют. Может быть, здесь как раз такой случай. Я объяснила, что такое ренфилд. — Как тот хмырь в «Дракуле», который насекомых жрал, — заметил Калеб. — Вот именно. — Класс, — сказал он, и, очевидно, всерьез. Я однажды спросила Жан-Клода, как называли ренфилдов до 1897 года, когда вышла книжка про Дракулу. Жан-Клод ответил: «Рабы». Может, он и шутил, но я больше не рискнула духу спрашивать. Машина за нами свернула на узкую боковую дорожку, и сразу стал виден джип. Я заставила себя не глядеть на него прямо, а только через боковое зеркало, но это было трудно. Хотелось повернуться назад и уставиться. А так как этого нельзя было делать, искушение только усиливалось. Ничего в этом джипе не было зловещего, как и в тех двух мужчинах, что в нем сидели. Оба коротко стриженные, опрятные, ухоженные, джип тоже вымытый и сияет лаком. Одно только было нехорошо: они так и держались за нами. А потом... свернули в переулок. Вот так, без всякой угрозы. — Блин, — выдохнула я. — Согласен, — ответил Джейсон, но я увидела, как опустились у него плечи, будто одним этим словом с него снялось напряжение. — Становимся параноиками? — спросила я. — Может быть, — отозвался Джейсон, но продолжал смотреть в зеркало заднего вида не меньше, чем на дорогу, будто не мог поверить. Как и я, впрочем, и потому я не стала ему говорить, чтобы следил за дорогой. Он и так достаточно хорошо ее просматривал, а я тоже наполовину ждала, что синий джип вот-вот вынырнет и снова поедет за нами. Пошутили, ребята, на самом деле не такие уж мы безобидные. Но этого не случилось. Мы продолжали ехать по запруженной машинами улице, пока поворот, куда ушел джип, не скрылся за деревьями и стоящими машинами. — Похоже, они просто ехали в нашу сторону, — сказал Джейсон. — Похоже, — согласилась я. Натэниел потерся лицом о мою штанину. — А ты пахнешь испугом, будто не веришь в это. — Потому что не верю. — А почему не веришь? — спросил Калеб, наклоняясь с заднего сиденья. Я наконец повернулась назад, но посмотрела не на Калеба, а сквозь стекло — на пустую улицу. — По опыту. Тут я учуяла запах роз, и через секунду крест у меня на груди начал матово светиться. — Господи! — выдохнул Джейсон шепотом. Сердце болезненно застучало у меня в груди, но голос прозвучал ровно. — Она не подчинит меня, пока на мне крест. — Ты уверена? — спросил Калеб, отползая от меня подальше на заднее сиденье. — Да, — ответила я, — в этом я уверена. — А почему? — спросил он, широко раскрыв глаза. Я моргнула. Свечение становилось ярче, когда мы въезжали в тень деревьев, и снова почти исчезало на солнце — снова и снова. — Потому что я верую, — ответила я так же тихо, как сиял крест на моей груди, и так же уверенно. Я видала, как кресты вспыхивали раскаленно-белым ослепительным светом, но это бывало при встрече лицом к лицу с вампиром, который хотел причинить мне зло. Белль была очень далеко, и свечение это показывало. Я ждала, что запах роз снова усилится, но этого не случилось. Он оставался слабо уловимым, присутствовал, но не усиливался. Я ждала голоса Белль у себя в голове, но он тоже не прозвучал. Каждый раз, когда она обращалась непосредственно к моему разуму, запах роз густел. Сейчас этот запах оставался слабым, и голос Белль до меня не доходил. Я сжала крест рукой, ощутила жар, силу его, которая пробежала по коже моей руки вверх, пульсируя, как сердце. Калеб спросил, как это можно — верить. У меня часто возникал вопрос: как это можно не верить? Гнев Белль повис в воздухе теплой завесой. Сила наполнила джип мощным приливом, от которого встают дыбом волосы на загривке и перехватывает дыхание. Столько усилий, а смогла она только передать образ самой себя возле туалетного столика. Длинные черные волосы распущены плащом вокруг черно-золотистых одежд. Она смотрела на себя в зеркало глазами, полными медового огня, будто они были слепы, пусты, наполнены только цветом ее силы. Я шепнула вслух: — Тебе до меня не дотянуться. Сейчас — нет. Она смотрела в зеркало, будто я стояла у нее за спиной и она меня видела. Гнев придал ее красоте пугающий облик — просто маска бледной красавицы, такая же неестественная, как маска Хэллоуина. Потом она повернулась, глядя мимо меня, за меня, и страх на ее лице был такой настоящий, такой неожиданный, что я тоже обернулась и увидала... что-то. Тьму. Тьму, взлетающую волной поверх меня, поверх нас, как жидкая гора, возвышающаяся до невозможно далекого неба. Комната, которую Белль построила из снов и силы, рухнула, разлетелась, как сон, из которого была сделана, и с углов этот озаренный канделябрами будуар стала пожирать тьма. Тьма абсолютная, тьма такая черная, что в ней блестели оттенки других цветов, как в нефтяном мазке, — или это был оптический обман. Будто эта чернота была тьмой, состоящей из всех цветов, которые когда-либо существовали, каждого зрелища, кем-либо когда-либо виденного, каждого вздоха и каждого крика от начала времен. Я слыхала термин «первичная тьма», но до этой минуты не понимала его значения. Сейчас я поняла, полностью поняла и в полном отчаянии. Я таращилась вверх, на океан тьмы, который поднимался надо мной, будто никогда не было на свете неба и земли. Такова была тьма до света, до слова Божия. Она была как дыхание более старого творения. Но если это было творение, то не такое, которое я могла бы понять или хотела бы понимать. Белль закричала первой. Я, наверное, была слишком поражена величием этой тьмы, чтобы завопить или хотя бы испугаться. Я глядела в первичную бездну, в изначальную тьму, и знала отчаяние, но не страх. А мой разум все пытался найти слова, чтобы описать это. Тьма нависала надо мной горой, потому что в ней был вес и клаустрофобический страх горы, которая наклонилась, чтобы рухнуть, но это не была гора. Она скорее была похожа на океан, если океан может вздыбиться выше самой высокой горы и встать перед тобой, ожидая, отвергая законы гравитации и все законы физики. Как и с океаном, я знала — ощущала, — что мне виден лишь кусок с берега, что мне даже не дано строить догадки о глубине и ширине его, о немыслимой бездне тьмы, раскинувшейся передо мной. Обитают ли в ней диковинные создания? Такие, которые лишь сны или кошмары могут показать? Я глядела на мерцающую текучую тьму и ощущала, как оцепенение отчаяния начинает уходить. Будто отчаяние было щитом, который защищал меня, вызывал оцепенение, чтобы не сломался мой разум. На несколько секунд я стала чистым интеллектом, который думал: «Что это? Как это постичь?» Оцепенение начало проходить, будто неохватная чернота всасывала его, кормилась им. И я оказалась перед ней, перед ней, дрожа, трясясь, с морозом по коже, и ощутила, что тьма меня всасывает, питается моим теплом. И тут я поняла, что передо мной. Это был вампир. Быть может, первый вампир, нечто такое древнее, что даже думать о человеческих телах, содержащих эту тьму, было бы смешно. Она была изначальной тьмой, ставшей плотью. Это из-за нее люди боятся темноты, просто темноты, а не того, что таится в ней, прячется в ней. Самой темноты. Было время, когда она ходила среди нас, поедала нас, и когда на землю падает темнота, где-то в глубине нашего мозга просыпается память о голодной тьме. Этот сверкающий океан черноты потянулся ко мне, и я знала, что, если он меня коснется, я погибну. Я не могла отвернуться, не могла бежать, потому что от тьмы нельзя убежать. Свет не вечен. Последняя мысль принадлежала не мне — Белль. Я глядела на тьму, загибающуюся надо мной, и знала, что это ложь. На самом деле не вечна тьма. Приходит рассвет и побеждает тьму, а не наоборот. Если бы я могла набрать воздуху, я бы вскрикнула, но у меня оставался только шепот. Тьма наклонилась надо мной, и в нее нельзя было стрелять, ее нельзя было ударить, и мне не хватило бы личной парапсихической силы, чтобы удержать ее. И тогда я сделала единственное, что было в моей власти, — я стала молиться. — Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою... — тьма замедлила свое приближение, — ...благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего... — Едва заметная дрожь пробежала по этой текучей тьме. — Святая Мария, Матерь Божия, молись за нас... Внезапно во тьме появился свет. В этом фантастическом сне у меня на шее засиял крест. Он пылал пойманной звездою, белый и блестящий, и — в отличие от реальной жизни — сияние не слепило, позволяло видеть. И на моих глазах чистый белый свет погнал назад черную тьму. Вдруг я ощутила под собой сиденье машины, ремень, пристегнутый поперек груди, тело Натэниела, обернувшегося вокруг моих ног. Крест у меня на шее пылал, словно раскалился добела, пылал даже на солнце, и мне пришлось отвернуться, но все равно зрение размывалось ослепительным светом. Он не горел бы, если бы опасность уже миновала. Я ждала следующего хода Матери Всей Тьмы. Вдруг воздух в джипе стал нежным, сладким, как в лучшую летнюю ночь, когда пахнет каждая былинка, каждый лист, каждый цветок, и тебя будто обертывает надушенным одеялом воздух мягче кашемира, легче шелка. Вдруг в горле стало прохладнее, будто я глотнула холодной воды. Она покрыла глотку изнутри, и в ней был легкий привкус, похожий на жасмин. Натэниел зарылся лицом мне в колени, защищая глаза от света. У меня на шее будто пылало белое солнце. — Блин, — сказал Джейсон. — Мне дорогу не видно. Ты не могла бы чуть его прикрутить? Мир наполнился белыми гало, и я не решалась повернуть голову, чтобы взглянуть на Джейсона. Я только ощущала аромат ночи, будто исчезло все остальное. И будто пила прохладную ароматную воду, окутавшую мое горло. Так это было реально, ошеломительно реально. — Нет, — сумела прошептать я. И все ждала, когда зазвучат слова у меня в голове, но была только тишина, только запах летней ночи, вкус прохладной воды и растущее ощущение, будто что-то огромное прет на меня. Будто стоишь на рельсах, ощущаешь их первую дрожь и знаешь, что надо отсюда убраться, но ничего не видишь. В обе стороны рельсы пусты, есть только металлическая дрожь, как биение пульса под ногами, говорящее, что на тебя летят тонны стали. Каждый год люди погибают на рельсах, и часто их последние слова такие: «Не видели поезда». Я всегда думала, что должно быть что-то волшебное в поездах в этом смысле, иначе бы человек их видел и убрался бы к чертям с дороги. Сейчас я ощущала вибрацию, знала, что она летит на меня, и с удовольствием убралась бы с дороги, но рельсы эти были у меня в голове, и как оттуда удрать, я понятия не имела. Что-то потерлось об меня, как будто прижималось ко мне большое животное. Я почувствовала, как отодвинулся Натэниел, но не видела его сквозь этот белый свет. Он едва слышно и перепуганно спросил: — Что это? Я открыла рот, еще не зная, что скажу, и тут игра невидимого зверя дошла до моей груди и до креста. Он запылал так ярко, что мы почти все вскрикнули. Джейсону пришлось ударить по тормозам и остановить джип посередине дороги — наверное, его так ослепило, что он не мог вести машину. Свет начал тускнеть. Секунду я думала, что мне просто обожгло сетчатку, но потом в глазах стало проясняться, мелькающие пятна редели и сокращались. Я все еще ощущала это — ее, прижатую ко мне, прижимающую меня к сиденью, прильнувшую к кресту, будто она ела свет. Натэниел уставился на меня, сиреневые глаза вдруг стали леопардовыми — темно-темно-серыми, но на свету еще с намеком на синеву. — Она оборотень, — сказал он шепотом, и я знала, чем он так поражен. Оборотни не бывают вампирами — и наоборот. Вирус ликантропии дает иммунитет от того, что делает человека вампиром. И тем, и другим быть невозможно — таково правило. Но то, что сейчас прижималось ко мне, было животным, а не человеком. Каким животным — я не могла сообразить, но животным. Как Мать Всей Тьмы могла быть одновременно и вампиром, и оборотнем — вопрос в данный момент не актуальный. Сейчас мне было плевать, кто она, мне надо было только, чтобы она оставила меня в покое ко всем чертям. Крест еще светился, но только его металл, будто он был пустотелый, а в нем горели свечи. Свет стал белым и мерцал. Никогда еще я не видела крест, так похожий на живой огонь, но огонь холодный. Зверь толкался и перекатывался, будто хотел влезть в меня, но крест продолжал гореть, закрывая меня от нее метафизическим щитом. — Чем мы можем помочь? — спросил Джейсон. Наш джип все еще стоял посередине улицы. Машина, застрявшая за нами, гудела клаксоном. По обе стороны этой улицы в жилом районе стояли припаркованные автомобили, не давая нас объехать. Здесь были только маленькие домики без подъездных дорожек. Джейсон включил аварийку, и застрявшая за нами машина стала сдавать назад в поисках объезда. Я почти боялась открыть каналы связи с Ричардом и Жан-Клодом: а вдруг изначальная тьма хлынет по каналам и захватит их тоже? У Жан-Клода нет веры, на которую он мог бы опереться. Ричард верует, но носит ли он крест — вопрос открытый. Давно я уже не видела на нем креста. Пока я раздумывала, Джейсон схватил меня за руку. Аромат ночи не рассеялся, он усилился, будто на один слой цвета положили другой. Ночь заполнил чистый мускус волка. Холодная вода, скользившая по моему горлу, теперь имела вкус не духов, а скорее леса и суглинка. Я увидела мысленный образ огромной головы зверя с длинными зубами, с такими клыками, каких я еще никогда не видала. Мех на голове был золотой с коричневым, красноватый с оттенками, а не полосами, скорее похожий на львиный, чем на тигриный. На меня глядели глаза, полные золотого пламени, огромная пасть раскрылась широко и завопила от досады — похоже было на крик пантеры, только на октаву ниже. Пионеры всегда принимали крик пантеры за женский вопль. Эту никто бы не принял за женщину — за мужчину, быть может. За мужчину, который испускает смертный вопль под пыткой. Я вскрикнула в ответ, будто голова была передо мной, а не за тысячи миль отсюда. Два крика эхом отозвались мне. Натэниел зарычал на меня с пола, и во рту его показались зубы, превращающиеся на глазах в клыки. Калеб соскользнул между сидений, и глаза у него стали кошачьи, желтые. Он стал тереться щекой о мое плечо, будто оставляя пахучую метку, потом остановился и зарычал, будто коснулся этой призрачной кошки. Джейсон не вскрикнул. Он зарычал тем низким рыком с поднятой дыбом шерстью, не охотничьим рыком, а боевым, для боя не ради добычи, а ради жизни. Так рычит волк, охраняя территорию, изгоняя захватчиков, избавляя стаю от бунтарей. Этот звук предупреждает: «Уйди или погибнешь». И она вскрикнула в ответ, и от этого крика должна была застыть кровь у меня в жилах, прийти воспоминание о предках, жмущихся к своим костеркам и со страхом озирающих горящие глаза там, куда не достает свет пламени. Но я сейчас не мыслила как человек, и вообще словом «мысль» нельзя было назвать то, что шевелилось у меня в мозгу. Скорее я погрузилась в момент — полностью, до конца, я ощущала кожу сиденья, прижатое к ногам тело Натэниела, руки его, вцепившиеся выше, Калеба у своего плеча, его оскаленные в рыке зубы, руку Натэниела на моей руке будто она пустила корень, стала частью меня самой. Я чуяла запах кожи Калеба, запах мыла, которым он умывался утром, страх, горьким привкусом затаившийся у него под кожей. Натэниел пошевелился, стоя на коленях, потянулся выше, и его лицо на миг наложилось на саблезубую морду. Но я слышала ванильный запах его волос, и ничего — от призрачной кошки. Джейсон придвинулся ближе, лицо почти вплотную к моему, и стал нюхать воздух. Я чуяла мыло, шампунь, запах Джейсона — аромат, который стал означать для меня дом, как ванильный запах волос Натэниела, или дорогого одеколона Жан-Клода, или, когда-то, теплого изгиба шеи Ричарда. Не воспоминания о сексе, а как запах свежего хлеба или любимых маминых печений создают надежную атмосферу дома. Я повернулась к Калебу, чтобы коснуться носом его кожи, и под страхом, мылом и кожей от него пахло леопардом, почти неслышимый запах в человеческом виде, но он был — запах, от которого щекочет нос и покалывает кожу. Я повернулась к тяжести, прижатой к все еще горящему кресту. Заглянула в эти желтые глаза, посмотрела на эти клыки, которых нет ни у одной живой твари в наше время, и запаха у этого зверя не было. Джейсон нюхал воздух. Его волчьи глаза встретились с моими, и я знала, что он тоже это понял. Как вампир она пахла прохладным вечером и свежей водой и слегка — жасмином. Как оборотень она была лишена запаха, потому что ее здесь не было. Это был посыл, парапсихический посыл. В нем была сила, но он не был реальным, по-настоящему реальным, физически. Не важно, сколько в него вложено силы, — парапсихический посыл имеет ограничения в том, что он может сделать физически. Он может тебя напугать, чтобы ты выбежал в поток машин, но толкнуть не может. Он может вызвать у тебя иллюзию, чтобы ты сделал что велено, но прикоснуться к тебе без физического агента не может. Когда она была вампиром, мой крест и вера не подпускали ее ко мне. Как оборотень она не была реальной. Натэниел в буквальном смысле вполз в ее образ, который все еще витал на уровне моей груди. И он первый сказал: — У этого нет запаха. — Оно не настоящее, — ответила я. Голос Калеба прозвучал на грани рычания такого низкого, что почти больно было ушам. — Я это чувствую. Какая-то большая кошка, как пард, но не пард. — А запах ты чуешь? — спросил Джейсон. Калеб понюхал воздух вдоль моего тела. В другое время я бы заметила ему, чтобы не лез слишком близко к грудям, но не сейчас. Он был таким серьезным, каким я его еще не видела, и нюхал воздух вдоль груди, почти сталкиваясь лицом с мордой этого создания зла. Потом он остановился, глядя в эти желтые глаза почти в упор, и зашипел, как любой испуганный кот. — Я не чую, но вижу. — Видеть еще не значит верить, — сказала я. — Что это такое? — спросил он. — Парапсихическая проекция, посыл, — объяснила я. — Вампир не может пробиться мимо креста, так что она попыталась сделать это в другой форме, но этот кот не путешествует так хорошо, как... она, чем бы она ни была. — Я поглядела в желтые глаза и увидела рычащую на меня огромную пасть. — Ты не пахнешь, ты не настоящая, ты только дурной сон, а у снов нет власти, кроме той, что ты сам им даешь. Я тебе не дам ничего. Вернись туда, откуда ты пришла, вернись во тьму. И вдруг я увидела темную комнату — не угольно-черную, но будто освещенную отраженными откуда-то бликами света. В ней стояла кровать под черным шелковым покрывалом, а под ним лежал силуэт. Комната была странной формы — не квадрат, не круг, почти шестиугольник. И были в ней окна, но я знала, что они не выходят в мир. Они выходили во тьму, не рассветающую никогда, неизменную. Меня тянуло к этой кровати, тянуло, как бывает только в кошмарах. Я не хотела смотреть, но не могла не смотреть, не хотела видеть и не могла не видеть. Я протянула руку к сияющему черному шелку — я знала, что это шелк, потому что так он отражал свет снизу, далеко снизу из-под окон. Свет играл, и я знала, что это свет пламени. Ничего электрического никогда не касалось этой тьмы. Мои пальцы задели шелк, и тело под простыней шевельнулось во сне, как шевелится спящий, когда видит сон, но не просыпается. В этот миг я знала, что я для нее тоже сон и на самом деле не могу стоять в ее внутреннем святилище, что как бы ни было это все реально и живо, я не могу послать себя к ней, и потянула простыню. Сны так не поступают. Но еще я знала, что все, что она сделала со мной сегодня, было сделано во сне, который длится и длится, длится так долго, что другие ее иногда считают мертвой, надеются, что она мертва, боятся, что она мертва, молятся, чтобы она оказалась мертва, если у них еще осталась смелость молиться. Кому могут молиться лишенные души? Вздох пронесся по этой закрытой безвоздушной комнате, и с этим первым дыханием воздуха донесся шепот, первый звук, услышанный этой комнатой за многие века. — Мне. Я даже не сразу поняла, что это ответ на мой вопрос. Кому могут молиться лишенные души? «Мне», — сказал этот шепот. Фигура под простыней снова шевельнулась во сне. Не проснулась пока еще, но всплывала из сна, наполняясь сама собой, приближаясь к бодрствованию. Я отдернула руку от простыни, шагнула прочь от кровати. Я не хотела к ней прикасаться. Меньше всего на свете хотелось мне ее будить. Но так как я не знала, как попала сюда, я не знала, и как отсюда выбраться. Я никогда еще не бывала в чьем-то сне, хотя некоторые и обвиняли меня в том, что я — их кошмар. Как выйти из чужого сна? И снова шепот отдался в комнате: — Разбудить спящего. Она снова ответила на мой вопрос. Черт. У меня стала возникать ужасная мысль: может ли тьма пропасть во сне? Может ли тьма пропасть во тьме? Может ли мать всех кошмаров застрять в стране снов? — Не застрять, — снова сказал шепот в темноте. — Тогда что же? — спросила я уже вслух, и тело под простыней перевернулось полностью, наполняя безмолвие шелестом шелка по телу. Мне сдавило горло несказанными словами, и я выругала себя. — Ждать, — снова выдохнул окружающий воздух, и это не был голос. Я изо всех сил задумалась: чего ждать? Но не было ответа в этой темной комнате. Однако послышался иной шум. Кто-то рядом со мной дышал глубоко и ровно, как во сне. Хотя секунду назад я готова была поклясться, что фигура на кровати не дышит. Я не хотела быть здесь, когда она сядет, не хотела этого видеть. Чего ждала она все это время? На этот раз голос прозвучал с кровати, тот же голос, слабый, давно не использованный, такой хриплый и тихий, что не скажешь, мужской или женский. — Чего-нибудь интересного. При этих словах я наконец ощутила что-то от этого тела. Я готова была ощутить злобу, зло, гнев, но абсолютно не ожидала любопытства. Будто ей было интересно, что я такое, а ей ничего уже не было интересно лет тысячу, или две, или три. Я ощутила запах волка — мускусный, сладковатый, едкий, такой острый, что он будто скользнул по коже. Вдруг у меня на шее оказался крест, и его белое сияние залило комнату. Кажется, лежащее на кровати тело можно было рассмотреть явственно, но я то ли закрыла глаза, не заметив этого, то ли есть вещи, которые нельзя увидеть даже во сне. Я очнулась в джипе, и надо мной нависли встревоженные лица Натэниела и Калеба. На водительском сиденье устроился здоровенный волчище, и его длинная морда обнюхивала мое лицо. Протянув руку, я потрогала мягкий густой мех, потом увидела блеск жидкости вокруг сиденья водителя, где перекинулся Джейсон, — прямо на обивке. — Иисус, Мария и Иосиф! Перекинуться сзади, в грузовом отсеке, ты уже не мог. Тебе обязательно надо было это сделать на кожаном сиденье. Его же теперь никогда не отскрести! Джейсон зарычал на меня, и даже не зная волчьего языка, я поняла, что он говорит. Что я неблагодарная свинья. Но гораздо легче было думать о погибшей обивке, чем о том факте, что я только что была у Матери Всех Вампиров, Матери Всей Тьмы, Изначальной Бездны, ставшей плотью. По воспоминаниям Жан-Клода я знала, что ее называют Матерью Милостивой, Марме и еще десятками эвфемизмов, чтобы она казалась доброй и, как бы это сказать, материнской. Но я почувствовала на себе ее силу, ее тьму и, наконец, — ее интеллект, холодный и пустой, как всякое зло. Я была ей любопытна, как ученым любопытен новый вид насекомого. Его надо найти, поймать, посадить в банку, хочет оно того или нет. В конце концов, это всего лишь насекомое. Пусть они называют ее Матерь Милостивая, но по мне, так Дражайшая Мамулька куда как точнее.Глава 30
Калеб забрался в багажник джипа достать пластик, который я возила с собой, когда приходилось везти что-то погрязнее цыплят, и растянул его на сиденье, чтобы Натэниел мог вести машину. Я хотела вести сама, но Джейсон на меня зарычал. Он был прав, я еще не была в самой лучшей форме. Натэниел, глаза которого вернулись к сиреневой норме, сказал мне: — Ты отрубилась. Перестала дышать. Джейсон тебя стал трясти, и ты как-то всхлипнула. — Он покачал головой с очень серьезным лицом. — Но ты не задышала. Нам пришлось трясти тебя и дальше. Будь они людьми, я бы стала спорить, что им только показалось. Но они людьми не были. Если три оборотня не могли расслышать твоего дыхания, то приходится им поверить. Дражайшая Мамулька пыталась меня убить? Или это было случайное воздействие? Или побочный эффект? Она могла не намереваться меня убить, но сделать это случайно. И я достаточно прикоснулась к ее мышлению, чтобы понимать, что ей это все равно. Она не испытала бы ни сожаления, ни вины. Она не думает как человек — то есть как нормальный, приличный, цивилизованный человек. Она думает как социопат — ни сочувствия, ни понимания, ни вины, ни сопереживаний. Как ни странно, такое существование должно быть очень мирным. Нужно ли иметь больше эмоций, чтобы чувствовать себя одинокой? Я так полагаю, но на самом деле не могу сказать с уверенностью. Одинокая — я бы такого слова к ней не применяла. Если ты не понимаешь потребности в любви или дружбе, как ты можешь быть одиноким? Я пожала плечами и покачала головой. — О чем ты? — спросил Натэниел. — Если ты не ощущаешь ни любви, ни дружбы — можешь ли ты быть одиноким? Он приподнял брови. — Не знаю. А что? — Мы только что задели краем Мать Всех Вампиров, но она больше похожа на Мать Всех Социопатов. Люди редко бывают полностью социопатами. У них скорее пары кусочков не хватает там или тут. Чистая, истинная социопатия — вещь крайне редкая, но Дражайшая Мамулька под нее, по-моему, подходит. — А не важно, одинока она или нет, — сказал Калеб. Я оглянулась на него. Его карие глаза стали больше, и под загаром он побледнел, Я понюхала воздух, не успев подумать. Автомобиль стал полигоном запахов: сладковатый мускус волка, чистая ваниль Натэниела и Калеб. Он пах... молодостью. Не знаю, как это объяснить, но я будто чуяла, каким нежным было бы его мясо, какой свежей — кровь. Он пах чистотой, чуть надушенное мыло ощущалось на его коже, но под ним был еще и другой запах. Горький и сладкий одновременно, как кровь одновременно сладкая и соленая. Я повернулась, насколько позволял ремень, и сказала: — Ты хорошо пахнешь, Калеб. Нежный и напуганный. Истинным хищником был он, а не я, но глянул он на меня глазами жертвы: огромные глаза на потухшем лице, губы чуть открыты в дыхании. Я видела, как бьется пульс у него на шее под кожей. Меня подмывало вползти на заднее сиденье и языком потрогать эту трепещущую жилу, погрузить зубы в нежную плоть и выпустить пульс наружу. Этот образ пульса Калеба был как леденец, который можно достать и катать во рту. Я знала, что так не получится. Знала, что, если прокусить кожу, пульс пропадет, превратится в струю красной крови, но образ леденца оставался со мной, и даже мысль о крови, брызжущей мне в рот, не ужасала. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как бьется жила на шее Калеба, и стала думать только о дыхании. Но с каждым вдохом все сильнее становился запах горькой сладости, вкус страха. Почти вкус плоти во рту. — Что со мной? — спросила я вслух. — Мне хочется вырвать пульс из шеи Калеба. Слишком рано еще пробуждаться Жан-Клоду. К тому же обычно мне не хочется крови. Или хочется не только крови. — Близко полнолуние, — ответил Натэниел. — Потому, в частности, Джейсон перекинулся прямо у тебя на сиденье. Я открыла глаза, повернулась взглянуть на него, отвернулась от страха Калеба. — Белль пыталась заставить меня жрать Калеба, но не смогла. Почему же мне вдруг вкусен стал его запах? Натэниел наконец нашел новый поворот обратно на сорок четвертое. Он пристроился позади большой желтой машины, давно мечтающей о покраске или как раз находящейся в процессе ее, потому что наполовину она была покрыта серым грунтом. Я уловила в боковом зеркале движение — это был синий джип. Он стоял в конце узкой улицы, окруженный автомобилями. Только что он вывернул из-за поворота и теперь пытался сдать назад, надеясь, как я думаю, что мы его не заметили. — Блин! — сказала я с чувством. — Что случилось? — спросил Натэниел. — Тот самый чертов джип в конце улицы. Никому не оглядываться. Все остановились, не закончив поворота головы. Все, кроме Джейсона. Он даже не пытался оглянуться — может быть, у волка шея не так действует, а может, он смотрел на другое. Да, он смотрел на Калеба. Я посмотрела на эту здоровенную мохнатую башку. — Думаешь насчет слопать Калеба? Он повернулся ко мне и выдал мне взгляд в упор этих зеленых глаз. Говорят, что собаки произошли от волков, но иногда у меня возникают сомнения. Ничего дружественного, или добродушного, или даже отдаленно ручного не было в этих глазах. Он думал о еде. Он встретил мой взгляд, поскольку знал, что я поймала его на мысли съесть кого-то, кто под моей защитой, а потом повернулся обратно к Ка-лебу и мыслям о мясе. Псы никогда не смотрят на людей, думая: «Вот пища». Черт побери, они даже на других собак так не смотрят. А волки смотрят. И тот факт, что никогда не регистрировалось нападение на человека североамериканского волка, меня всегда интриговал. Когда смотришь в эти глаза, понимаешь, что за ними нет никого, с кем можно говорить. Я знала, что ликантропу нужно свежее мясо, когда он первый раз перекидывается. Ликантроп-новичок смертоносен, но Джейсон новичком не был и умел держать себя в руках. Это я знала, и все равно мне не нравилось, как он смотрит на Калеба, и еще меньше мне нравилось, когда этот голод проецировался на меня. — Так что мне делать с этим джипом? — спросил Натэниел. Я снова обернулась к нему, прочь от голода. Это потребовало усилий — от него отвлечься, — но если этот джип набит плохими парнями, то надо думать о них, а не о каком-то метафизическом голоде. — Черт, даже не знаю. Никогда не была объектом слежки. Обычно меня просто пытаются убить. — Мне надо либо съехать на хайвей, либо свернуть. Если тут стоять, они поймут, что мы их видели. Очень разумная мысль. — На хайвей. Он подал машину вперед, въезжая на пандус. — А там куда? — В «Цирк», я полагаю. — Мы не боимся привести туда плохих ребят? — спросил Натэниел. — Джейсон уже говорил, что почти все знают, где у Мастера города дневная лежка. Кроме того, крысолюды до сих пор там, и почти все они — бывшие наемники или вроде того. Я позвоню предупредить Бобби Ли и спрошу его мнение. — Насчет чего? — спросил Калеб с заднего сиденья. Глаза его все еще были шире обычного, и от него пахло страхом, но он не смотрел на сидящего рядом с ним волка. То, чего он боялся, было не так близко. — Насчет того, хватать ли нам их или повернуться и ехать за ними. — Хватать? — спросил Калеб. — А как? — Пока не знаю. Зато я знаю, что насчет хватать противника я знаю гораздо больше, чем насчет следить за кем-то, чтобы посмотреть, куда приеду. Я на самом деле не детектив, Калеб. Я могу обнаружить разгадку преступления, если споткнусь об нее, или высказать мнение о предполагаемом преступнике-монстре, но я склонна к работе более прямой, чем работа детектива. Он не понял. — Я истребительница, Калеб. Я убиваю монстров. — Иногда их надо выслеживать, чтобы убить, — сказал Натэниел. Я посмотрела на его серьезный профиль, на глаза, следящие за дорогой, на руки на руле, точно на двух и десяти часах. Он целый год не собрался получить права. Если бы я не настояла, их бы у него и сейчас не было. — Верно, но этих я хочу не убивать, а допросить. Я хочу знать, зачем они за нами едут. — Я не думаю, что они это делают, — произнес Натэниел. — Как это? — Синий джип не выехал за нами на хайвей. — Наверное, они поняли, что мы их засекли. — Или, как все, знают, где спит Мастер города. И потому его подружку найти нетрудно. Это все Натэниел сказал спокойным голосом, глядя на дорогу. Но он знал, как мне не по душе быть подружкой Мастера и в любом случае — чтобы меня так называли. Честно говоря, в его словах был смысл. Если ты знаешь, с кем объект встречается и где этот кто-то живет, то ты сможешь обнаружить объект. А я терпеть не могу, когда меня вычисляют. Мохнатая голова Джейсона просунулась из-за спинки моего сиденья и потерлась о плечо, а грива пощекотала щеку. Я погладила эту башку, не думая, как если бы он был собакой. Но как только я его коснулась, голод охватил меня с макушки до пят. Волосы на теле встали дыбом, будто кто-то пытался вползти сзади в череп, потому что шею защекотало невыносимо. Мы с волком обернулись одновременно и уставились на Калеба. Если бы мои глаза могли превратиться в волчьи, то в этот момент так и случилось бы. Калеб был в ужасе. Я думаю, если бы он продолжал сидеть тихо, все было бы нормально, но он не смог. Он опустил руки, закрывавшие почти голую грудь, и пополз прочь по сиденью. Джейсон зарычал, и меня сбросило с сиденья на пол в заднем отсеке раньше, чем я успела бы подумать: отстегиваться в мчащемся автомобиле — неудачная мысль. И одна эта мысль уже могла бы вернуть меня на место, но Калеб попытался сбежать. Он бросился на сиденье, а мы с Джейсоном — за ним. Как вода течет под гору. Мы не стали его прижимать к месту, только сели вокруг него. Калеб был тесно зажат в грузовом отсеке, руки он прижал к груди. Он пытался занимать как можно меньше места — наверное, он знал, что коснуться сейчас кого-нибудь из нас будет плохо. Джейсон сидел на корточках, оскалив клыки и испуская из пасти чуть слышное рычание. Оно без слов говорило: «Не шевелись, твою мать, не шевелись!» Калеб не шевелился. Я стояла перед ним на коленях и видела только пульс, бьющийся на шее, вырывающийся на волю. И я хотела его выпустить. И вдруг я ощутила запах леса, деревьев и волчьей шерсти — не Джейсоновой. Ричард дохнул сквозь мой разум сладковатым облаком. Я увидела его у себя в ванне за много миль отсюда. Рука, темнее того загара, который был у Ричарда почти весь год, держала его поперек груди. Джемиль был усердным Хати и держал своего Ульфрика, не давая утонуть. Он делал то же, что раньше делал для меня Джейсон, только без секса. Ричард малость гомофоб. Он не любит мужчин, которые говорят ему, что любят мужчин, особенно если этот мужчина — он. Мне здесь трудно бросить в него камень — у меня так же примерно с женщинами. Какая бы я ни была искушенная, но постоянно забываю, что другие женщины могут признать меня привлекательной. И всегда это застает меня врасплох. Лицо Джемиля было чуть выше лица Ричарда, но в этом будто сне только Ричард был виден ясно. Я увидела проблески его тела в воде при слабом свете свеч. У ликантропов иногда возникает светобоязнь, и потому не горел яркий верхний свет, но при свечах вода казалась темной и сильнее скрывала Ричарда, чем мне хотелось бы. Я почувствовала себя так, будто метафизически подглядываю в замочную скважину. Но мой голод было так легко перевести в другой вид голода, как это бывало всегда. Ричард поднял на меня глаза, и от вида его лица, лишенного рамы волос, у меня перехватило горло. Я хотела спросить: зачем? Но он заговорил первым. Впервые мы говорили мысленно, и меня это удивило. Я знала, что с Жан-Клодом это мы можем, но не знала, что можем и с Ричардом. — Это голод мой, Анита, я прошу прощения. Как-то это создание лишило меня контроля почти полностью. Я удивилась, что он говорит о Матери Всей Тьмы, но потом поняла, что он имеет в виду Белль Морт. Я глядела в испуганные глаза Калеба, и меня все время тянуло смотреть ниже, на шею, ниже, на грудь, на живот. Он тяжело дышал, был настолько напуган, что пульс бился у него в животе, вибрировал по полоске волос, уходящей в штаны. Мягкий и нежный живот, и в нем много мяса. — Анита! Анита, слушай меня! — позвал Ричард. Мне пришлось моргнуть, чтобы избавиться от видения трепещущей плоти Калеба, и вдруг я яснее увидела образ Ричарда, чем то, что было передо мной. — Что? — спросила я мысленно, не произнося вслух. — Ты можешь превратить этот голод в секс, Анита. Я замотала головой: — Калеба я скорее съем, чем трахну. — Ты никогда никого не ела, иначе бы не сказала такого. С этим я не могла спорить. — И ты всерьез говоришь, будто согласен, чтобы я его трахнула? Он задумался. Вода играла в свете пламени, а тело его шевелилось. Мелькнуло колено, бедро. — Если выбор между сожрать его или поиметь — то да. — Ты даже с Жан-Клодом не хотел меня делить. — Мы больше не встречаемся, Анита. Ах да. — Извини, забыла на минуточку. — Укол боли как от задетой полузажившей раны помог мне думать чуть яснее. — Джейсон в волчьей форме, Ричард. Я не собираюсь покрываться шерстью. — С этим я могу разобраться. И его зверь золотистой тенью прыгнул из него в меня. Как будто острие метафизического ножа вонзилось в меня, потом сквозь меня в Джейсона, и вдруг я оказалась в середине всей этой силы, боли и ярости. Зверь питается болью и яростью. Я осталась стоять на коленях, ловя ртом воздух, не в силах вскрикнуть. За меня вскрикнул Джейсон, и его зверь стал уходить от него — нет, в него, будто что-то огромное запихивали в и без того полный чемодан. Но этим чемоданом было тело Джейсона, и чемодану было больно. Я ощущала выворачивание костей, отщелкивание и присоединение мускулов. Черт, ну и больно же! До меня долетела далекая мысль Ричарда, что это так больно, потому что вынужденно. Когда сопротивляешься перемене, получается больнее. Мех будто всосался обратно в бледную кожу, которая поднялась сквозь него, как нечто, вмороженное в лед, вытаивает на поверхность. Джейсоново тело снова лепилось в форму, и мех уходил в него, двигались кости и мышцы. Все тонуло в нем, пока он снова не стал собой, лежа бледный и дрожащий в луже жидкости. Она пропитала мои джинсы от колен вниз. Джейсон перекинулся, но не пожрал, и теперь его вынудили перекинуться еще раз на протяжении получаса. Может быть, если бы ему дали подкормиться, с ним было бы все в порядке, но сейчас он лежал, дрожал, сворачиваясь в комок, стараясь удержать оставшееся тепло и занимать поменьше места. ИДжейсон, как и Калеб, понимал, что ко мне сейчас прикасаться не стоит. Он больше не представлял опасности для Калеба. Пока не отдохнет, он ни для кого не будет представлять опасности. Вообще-то даже... Я глядела на круглые ягодицы, такие гладкие, твердые, нежные. Глядела на это голое тело, и не секс у меня был в голове. Ричард только дал мне выбор блюд. Я посмотрела в свое видение, на Ричарда, где он был виден отчетливо, а все остальное в тумане. — Я могу думать только о том, чтобы вонзить в него зубы. Ты его сделал беспомощным, а мне нужно есть, потому что есть нужно тебе. — Я себе найду что-нибудь поесть. Я наемся, но у тебя не на что там охотиться, Анита. Ты же не хочешь никого из них рвать. Я взвыла громко и долго, выпуская досаду в джип, выливая ее изо рта, обжигая себе горло, потом сжала руки в кулаки и шарахнула по борту машины. Металл застонал, и я заморгала, глядя, что натворила. Вмятина. Круглая ямка размером с мой кулак. Мать твою. Калеб тихо пискнул. Я поглядела на него и видела только мягкую плоть живота, почти ощущала ее у себя на зубах. Нагнувшись над Калебом, я стала обнюхивать его живот. Не помню, когда я подобралась так близко. — Анита! — позвал меня Ричард. Я подняла глаза, и он действительно был передо мной. Он отпихнул руку Джемиля и привалился к борту ванны. Потом пробежал руками по груди, трогая пальцами соски, потом рука пошла ниже, и Ричард поднялся из воды. Она стекала по нему серебристыми струями, все ниже, ниже. По животу, по полоске волос, рука спустилась еще, взяла его, стала с ним играть. Он рос у меня на глазах, и голод сменился, будто его переключили. Но как только голод превратился в желание, запылал ardeur. Он восстал из середины моего существа как огонь, ширясь, ширясь, и рука Ричарда, тело Ричарда раздували жар, ревущей пеленой заставляли его накрывать мое тело. Но Жан-Клода здесь не было, чтобы нам помочь, а Ричард сегодня не мог поставить щит. Ardeur пробежал по метафизическому шнуру и ударил в Ричарда как грузовик на полной скорости. У него выгнулась спина, рука конвульсивно сжалась, и сам он рухнул на край ванны, оставив ноги в воде. Я смотрела в огромные карие глаза, в лицо, опустевшее без обрамлявшей его гривы, и видела, как ужас борется с желанием. Наверное, раньше он не испытывал ardeur в полной его силе. Его ошеломило, смяло, лишило дыхания, но ненадолго. Я знала, что ненадолго. И я сказала ему то, что он сказал мне: — Ты можешь обратить ardeur в голод, но на ком-то или на чем-то нам сейчас надо кормиться. Для чего-нибудь другого слишком поздно. И даже его голос у меня в голове прозвучал сдавленно: — Мне и лучше, и хуже. Кажется, я могу теперь охотиться. Раньше я не мог двигаться. — У всякой вещи есть хорошая и плохая сторона, Ричард. Я злилась на него — сдержанной горячей злобой, и она помогала мне брести по воде, которой был ardeur, по воде, которая хотела поглотить меня, утопить в желании. Но я лелеяла злость и шла по воде вперед изо всех сил. Я почувствовала, как сменился его голод, как подвело у него живот желанием мяса и крови, желанием драть добычу, и только далеко-далеко осталось желание сексуальное. — Я пойду на охоту, и все будет в порядке, надеюсь. — Это мне не очень поможет, Ричард, — ответила я, и злость даже прошла по нашей метафизической связи, как по проводу. — Прости, Анита, я не понимал. Я не хотел. Я знала в этот миг, что могу превратить его голод обратно в ardeur. Как он заставил Джейсона сменить форму, так и я могла заставить его голод принять форму по моему выбору. Знала, что могу плеснуть ему на кожу магией и заставить кормиться так, как придется кормиться мне. Но я не стала. Он сделал это по неведению, и я не могла ответить тем же намеренно. — Иди охоться, Ричард. — Анита... я не хотел... — Ты никогда не хочешь, Ричард, само выходит. Теперь убирайся из моей головы, пока я не сказала такого, о чем мы потом оба пожалеем. Он потянулся прочь, но разрыва не было. Обычно, когда у него щит становится на место, то будто захлопываются подогнанные металлические двери. Сегодня мы будто цеплялись друг за друга, как ватные, как оплавленные леденцы, которые, даже если их растащить, остаются одним целым. Я хотела подтащить его к себе, вплавиться в его тепло, пока мы не станем единой липкой массой, и сегодня Ричард не мог бы мне помешать. Не смог бы не допустить меня к себе. Проснулся Жан-Клод. Я ощутила, как распахнулись его глаза, как он сделал первый жадный вдох, наполнился жизнью. Очнулся. — Он проснулся! — Джейсон глядел на меня синими глазами. — Знаю, — кивнула я. Натэниел заговорил так, будто понял из нашего разговора куда больше, чем следовало. — Мы уже почти у «Цирка», Анита. — Сколько нам еще ехать? — Минут пять или меньше. — Сделай, чтобы было меньше. Джип рванулся вперед, набирая скорость. Я вползла на заднее сиденье и крепко пристегнулась ремнем. Не на случай аварии, а чтобы не распустить себя, пока мы не приедем в «Цирк» — и к Жан-Клоду.Глава 31
Ardeur овладевал мной, и я билась с ним. Я билась с ним в машине по дороге в «Цирк». Билась с ним, когда бежала от стоянки и колотила во входную дверь. Пролетела мимо удивленного Бобби Ли, кое-как сумев сказать: — Насчет джипа спроси Натэниела. И я уже бежала вниз по лестнице, туда, в подземелье. И Ричард тоже бежал. Он бежал среди деревьев, листья и ветки хлестали его, но он успевал уйти, виляя, стремясь, как вода, ставшая плотью, плоть, ставшая скоростью. Он бежал среди деревьев, и я слышала, как с шумом рвется перед ним что-то большое. Ричард поднял голову, и погоня полетела дальше. Я ударилась в дверь спальни Жан-Клода, когда Ричард увидел мелькающий силуэт оленя, стремящегося прочь от него, спасая свою жизнь. В лесу были и другие волки, почти все настоящие, но не все. Я распахнула дверь и крепко ее за собой закрыла. Не знаю, что охранники могли увидеть или почувствовать. Синие шелковые простыни лежали на кровати, и Ашер все еще лежал на них, недвижный и мертвый. Только Мастер города уже проснулся, только он двигался. Я послала исследующую мысль и ощутила всех вампиров, спящих в гробах, в постелях. Я на миг коснулась Анхелито, и он был встревожен и бродил из угла в угол, гадая, почему не преуспела его госпожа в своих дьявольских планах. Он поднял голову, будто увидел меня или что-то почуял, но я уже снова была у дверей ванной. Ричард поймал лань и бился с нею. Ему досталось копытом поперек живота, разорвало кожу, но рядом уже были другие волки, и положение лани стало безнадежно. Черный мохнатый волк рванул ей горло. Я ощутила, как Ричард в виде человека сидит на оленихе, держит ее, а она бьется все медленнее, и страх ее выдыхается, как выдыхается открытое и оставленное шампанское. Дверь ванной распахнулась, ударясь о стенку, но я не помню, как ее тронула. Я проскочила в нее прежде, чем она захлопнулась позади, и опять-таки не помню, чтобы я ее закрывала. Жан-Клод стоял в черной мраморной ванне. Стоял на коленях, длинные черные волосы рассыпались по плечам. Он только что помылся. Ощутив мое приближение как бурю желания, он полез в ванну. Конечно, ему случалось ощущать меня как бурю желания, просто не всегда эта буря должна была обрушиться на него. Я чуяла горячую свежую кровь — это Ричард наклонился к горлу лани. Волк, который прикончил ее, отступил, давая место Ульфрику. Кожа лани пахла едко, почти горько, будто ее залило страхом. Я не хотела находиться в голове у Ричарда, когда он погрузит зубы в эту плоть. Во всей одежде я влезла в ванну, и горячая вода пропитала джинсы почти до верха. — Помоги, — прошептала я, хотя хотела крикнуть. Жан-Клод встал — вода стекала по безупречной белизне кожи, и мои глаза невольно глянули вниз и увидели, что он не готов для меня. Я взвыла, и Ричард всадил зубы в кожу, покрытую волосами. Жан-Клод подхватил меня, иначе я бы упала в воду. Вдруг я перестала чувствовать Ричарда. Как будто дверь захлопнулась у меня перед носом, и настала секунда благословенного молчания, тишины, проникшей до самой глубины моей души. В тишине заговорил Жан-Клод: — Я могу защитить тебя от нашего Ричарда, ma petite, или его от тебя, но не в моих силах не допустить ardeur к нам обоим. Я смотрела на него, лежа в полуобмороке у него на руках. Он поддерживал меня под спину, а ноги мои болтались в горячей воде. Хотела я было сказать, пусть сделает хоть что-нибудь, но тут с ревом вернулся ardeur. Меня свело судорогой, и он чуть не уронил меня. Полоща мои волосы в воде, он подтянул меня вверх, прижал к себе. Руки, рот, тело — вся я ездила по нему, гладила безупречную скользкую от воды кожу, ласкала едва заметные следы от плетей на спине, которые лишь увеличивали его красоту. Он оторвался от меня чуть-чуть, только чтобы сказать: — Ma petite, я не пил, во мне нет крови, чтобы наполнить тело. Я уставилась на него и увидела, что глаза у него обычные, как всегда, полночно-синее небо в кружеве черных ресниц. Но в них не было силы. Обычно на этой стадии любовной игры они становятся чистой синевой без зрачков. Мне пришлось выплыть сквозь ardeur, чтобы понять, о чем он. Я отбросила волосы с шеи: — Пей, пей! А потом поимей меня. — Я не могу подчинить твой разум, ma petite, это будет одна только боль. Я трясла головой, закрыв глаза, водя руками по его плечам и рукам. — Жан-Клод, пожалуйста, пей, пей из меня! — Если бы полностью владела своим разумом, ma petite, ты бы не предложила такого. Я вытащила футболку из штанов, но запуталась, сбрасывая лямки наплечной кобуры, будто не помнила, как это делается. От досады я заорала без слов. То ли от этого, то ли от того, что Жан-Клод устал бороться с таким количеством отвлекающих моментов одновременно, я вдруг почувствовала, как ест Ричард, как горячее мясо большими кусками проскакивает к нему в горло. Я задохнулась, зашаталась, свалилась на край ванны, и горячая вода залила меня до пояса. Вот-вот стошнит. Жан-Клод коснулся моей спины, и я перестала ощущать Ричарда. — Я не могу закрывать тебя от нашего волка, удерживать наш ardeur и бороться с собственной жаждой крови. Слишком это для меня много. Я села на край ванны, опустив руки, стараясь ровно усидеть на мраморе. — Тогда не веди все битвы сразу. Выбирай их. — И какую же битву мне выбрать? — спросил он тихим голосом. Ardeur накатывал медленной волной, прогоняя тошноту, очищая меня от ощущения кровавого мяса, проскальзывающего в горло. Я не думала, что ardeur обладает такой мягкой силой. И будто читая мои мысли, Жан-Клод сказал: — Если не сопротивляться, когда подступает ardeur, то все не так страшно, ma petite. — Как твой зверь. Если его принять, он тебя не измучит до смерти. — Oui, ma petite, — слегка улыбнулся он. Ardeur поднял меня на ноги, и я уже стояла твердо. Желание горело ровным пламенем. Я шагнула сквозь доходящую до бедер воду, и джинсы прилипали ко мне, как вторая кожа, кроссовки скользили. Я встала, касаясь Жан-Клода только взглядом. Никогда не понимала, как можно глядеть в его лицо и не остолбенеть. Если бы только черное великолепие волос, это бы еще перенесла, но глаза, глаза, синева настолько темная, насколько можно еще без перехода в черноту. Такой синевы я не видела никогда. Ресницы густые, как черное кружево. Скулы тонкие, резные, будто тот, кто его сделал, очень внимательно обрабатывал мельчайшие линии щек, подбородка, каждый сантиметр лба и, наконец, — рот. Он был просто красив и невероятно красен на белизне кожи. Я тронула это лицо, провела пальцами от виска до подбородка, и пальцы зацепились за бисеринки воды, так что поглаживание не получилось гладким или легким. Ardeur еще был во мне огромной теплой тяжестью, но на этот раз я радовалась ему, звала его прогнать зверя Ричарда и могла думать — хотя только о стоявшем передо мной мужчине. Глядя в это лицо, я сказала: — Вот этот лик, что тысячи судов гнал в дальний путь? — Я завела руки ему за шею и стала ласково наклонять к себе, как для поцелуя. — Что башни Илиона безверхие сжег некогда дотла? — Я отвернула лицо в сторону и отвела волосы, обнажая шею. — Прекрасная Елена, дай изведать бессмертие в одном твоем лобзанье![12] Он ответил: — Мой ад везде, и я навеки в нем. Ты думаешь, что тот, кто видел Бога, кто радости небесные вкушал, не мучится в десятке тысяч адов, лишась навек небесного блаженства?[13] Эта цитата заставила меня повернуться к нему. — Это тоже из «Фауста»? — Oui. — Я знала только то, что сказала. — Тогда вот тебе другая: «С прощальным поцелуем я отнял жизнь твою, и, видишь, сам с прощальным поцелуем жизнь отдам».[14] — Это не Марло. — Один из его современников, — сказал Жан-Клод. — Шекспир. — Ты меня поражаешь, ma petite. — Ты мне слишком сильно подсказал. Марло и Шекспир — пожалуй, единственные современники, которых до сих пор цитируют. Почему ты не хочешь то, чего я предлагаю? — Сегодня, когда тобой владеет ardeur, ты говоришь «пей». Когда твой разум прояснится, ты скажешь, что это нечестно, и я буду наказан твоим сожалением. — Жажда и неутоленный голод отразились на его лице. — Почти больше всего на свете я хочу, ma petite, чтобы ты делилась со мной кровью, но если возьму ее сейчас, когда ты опьянена, ты потом откажешь мне еще тверже обычного. Хотелось бы мне с ним поспорить. Хотелось бы найти еще какую-нибудь цитату, чтобы его убедить, но я не так хорошо умела смирять ardeur, как он. Пока что. И, глядя в его лицо, я растеряла тот скудный запас стихов, который у меня был. Забыла логику, здравый смысл, сдержанность. Забыла все, кроме его красоты, кроме своего желания. Я встала на колени — нет, я упала на колени перед его телом. Горячая вода проникла сквозь блузку, лифчик, к телу, охватила меня жаром. Он смотрел на меня, и глаза у него были нормальные, человеческие, прекрасные, но я хотела большего. Я прижалась к нему лицом, медленно, чтобы поцеловать. — Ma petite, тебе ничего не сделать, пока я не напитаюсь. Я отодвинулась, чтобы сказать, прошептать: — Ешь, чтобы мы могли есть оба. Он покачал головой и посмотрел на меня, и такое выражение я нечасто видала у него на лице. Это было упрямство. — Наслаждение я возьму от тебя, ma petite, но не кровь. Ее я не возьму, пока ardeur владеет тобой. Если ты пожелаешь того же, когда ardeur насытится, я радостно тебе повинуюсь, но не сейчас. Я подняла руки по мокрой глади его бедер. — Мне нужно есть сейчас, Жан-Клод, пожалуйста, прошу тебя! — Non. — Он снова покачал головой. Ardeur готов был к нежности, был таким нежным, каким я никогда его не ощущала, но отказ — не то, что могло бы придать нежности ему или мне. Во мне вспыхнул гнев, упрямство, чувство обманутых ожиданий. Я попыталась думать вопреки этим чувствам, но не смогла. Я так долго была хорошей. Я не стала питаться от Калеба, и никто меня за это не похвалил. Я не стала питаться от Натэниела, а он — мой pomme de sang. Пусть еще походит до того, как его будут жевать дальше. Мне не понравилось, что он в клубе упал в обморок. Я не тронула Джейсона, который был слишком слаб, чтобы спорить. Как только я ощутила, что Жан-Клод проснулся, я уже знала, чего хочу. Я в упор не видела других мужчин, пока бежала сюда, — они для меня не существовали. А он мне отказывает, отвергает меня, отбрасывает. Где-то в глубине сознания я понимала, что это неправда, так даже думать несправедливо, но слишком тихо звучал этот голос. А те, что были на поверхности, орали, вопили: имей его, жри его, бери его. Я сопротивлялась, пока еще оставалась достаточно собой для этого. А теперь остался только голод, а он не знает милосердия. ...Я слышала его крики, ощущала, как содрогается его тело, трепещет от моих прикосновений, но как-то далеко. Он выкрикивал мое имя, наполовину от наслаждения, наполовину от боли, и ardeur бушевал над нами. Жар пошел от меня вверх, и я ощутила, как он ударил в Жан-Клода — так горячо, что вода вокруг должна была бы закипеть. Я конвульсивно дергалась у его ног, впиваясь ногтями в ягодицы, бедра, ляжки, а он качался, стараясь удержаться на ногах. Наконец он то ли сел, то ли свалился на край ванны и там остался сидеть, опираясь на руки, тяжело дыша, и то, что он вообще дышал, означало, что он напитал свой ardeur, пока я питалась от него. Иногда это просто обмен энергией, а иногда — кормежка по-настоящему. Я выбралась из ванны и села рядом, не касаясь его. Иногда, сразу после того, как ardeur удовлетворится, прикосновение любого рода может зажечь его вновь, особенно если ardeur живет в обоих. Так бывало у Жан-Клода и Белль, так бывало иногда и у нас с ним. Его глаза все еще были сплошной синевой, как полночное небо, где утонули звезды. И голос его звучал с придыханием: — Ты научилась кормить ardeur без истинного оргазма, ma petite. — У меня хороший учитель. Он улыбнулся, как улыбается мужчина женщине, когда только что закончилось что-нибудь подобное, и уже не в первый раз, и известно, что не в последний. — Ученица способная. Я поглядела на него. Он сиял как белейший алебастр в раме черных волос, с синими-синими глазами. Складки и изгибы его тела, открытые верхнему свету, были мне знакомы и желанны, как любимая тропа для прогулок, по которой можно ходить всегда и не надоест. Я глядела на Жан-Клода. Не красота его заставляла меня его любить, а просто — он. Это была любовь, созданная из тысяч прикосновений, миллиона разговоров, триллиона обмена взглядами. Любовь, созданная из совместно пережитых опасностей, побежденных врагов, решимости любой ценой защитить тех, кто зависит от нас, и полной уверенности, что ни один из нас не стал бы менять другого, даже если бы мог. Я любила Жан-Клода, всего целиком, потому что, если отнять от него маккиавелистские интриги, лабиринт мысли, он станет меньше, станет кем-то иным. Я сидела на краю ванны, полоща в воде джинсы и кроссовки, глядя, как он смеется, глядя, как глаза его снова становятся человеческими, и я хотела его — не в смысле секса, хотя и это было, а во всех смыслах. — У тебя серьезный вид, ma petite. О чем ты думаешь таком мрачном? — О тебе, — тихо ответила я. — И отчего же при этом у тебя такой торжественный вид? В голосе сквозило напряжение, и я знала, хоть и не на все сто, что он думает, будто я снова решила сбежать. Наверное, он тревожится на эту тему с той минуты, как я разделила ложе с ним и с Ашером. Обычно после таких крупных зигзагов я сбегаю. Или это не зигзаг, а падение? — Один друг, от которого я не ожидала такой мудрости, сказал, что я каждому мужчине в своей жизни что-то от себя недодаю. Он сказал, что это я делаю с целью сохранить себя, чтобы меня не поглотила любовь. Жан-Клод ответил тщательно модулированным голосом, будто боялся, что я что-то прочту по его лицу: — Я бы хотел поспорить, но не мог бы. Он прав. Жан-Клод глядел на меня с тем же ничего не выражающим лицом, только вокруг глаз ощущалось какое-то напряжение, беспокойство, которое он не мог скрыть. Он ждал, когда обрушится удар, — я его приучила, что так всегда бывает. Вдохнув как можно глубже, я медленно выдохнула и закончила: — Тебе я недодавала одно: кровь. Мы питали ardeur друг друга, но я до сих пор не даю тебе брать у меня кровь. Жан-Клод открыл рот, будто что-то хотел сказать, но промолчал. Он сел прямее, положив руки на колени. Не только лицо он старался сохранить нейтральным — не хотел выдать себя и жестом. — Несколько минут назад я просила тебя из меня пить, и ты сказал, что не тогда, когда ardeur мной владеет. Не когда я пьяна. — При этом слове я улыбнулась, потому что именно так действует ardeur. Как метафизическая выпивка. — Я накормила ardeur, я больше не пьяна. Он стал совершенно недвижен, как умеют только старые вампиры. Как будто если я отвернусь, а потом повернусь обратно, его уже не будет. — Мы оба напитали ardeur, это верно. — И я снова предлагаю тебе кровь. Он глубоко вздохнул: — Ты сама знаешь, ma petite, как я этого хочу. — Знаю. — Но почему сейчас? — Я же тебе сказала — поговорила с одним другом. — Я не могу дать тебе того, что дал тебе — нам — Ашер вчера. На тебе мои метки, я вряд ли смогу подчинить себе твой разум. Это будет боль и ничего кроме. — Тогда сделай это в разгаре наслаждения. Мы уже не раз убедились, что у меня сенсоры боли/наслаждения немного перепутываются, когда я достаточно возбуждена. Он улыбнулся: — У меня тоже. Тут улыбнулась я. — Давай подразним друг друга. — А потом? — спросил он тихо. — Выберешь минуту и возьмешь кровь, а потом трахаться. Он вдруг рассмеялся: — Ma petite, ты так сладкоречива! Как я могу устоять? Я прислонилась к нему, нежно поцеловала в губы и сказала: — Ее уста всю душу исторгают! Смотри, летит! Верни ее, Елена! Я жить хочу — в устах твоих все небо! Все, что не ты, — один лишь тлен и прах![15] Он всмотрелся в мое лицо жаждущим взглядом: — Ты, кажется, говорила, что ничего больше из этой пьесы не помнишь. — Помню, — шепнула я. — А ты? Он покачал головой, и мы были так близко, что его волосы задели мои и трудно было различить, где чья чернота. — Когда ты ко мне так близко — нет. — И хорошо, — улыбнулась я. — Но обещай мне, что как-нибудь мы найдем всю пьесу и будем читать друг другу по очереди. Он улыбнулся, и это была улыбка, которую я ценила больше любой другой: настоящая и беззащитная, наверное, одна из немногих вещей, оставшаяся от того человека, которым он мог быть, не попади когда-то в лапы Белль Морт. — Клянусь, и с радостью. — Тогда помоги мне стащить эти мокрые джинсы, а поэзию оставим до другого раза. Он взял мое лицо в ладони: — Для меня это всегда поэзия, ma petite. Вдруг у меня пересохло во рту, и пульс забился так, что глотать стало трудно. Я с придыханием сказала: — Да, только иногда это бывают похабные лимерики. Он засмеялся и поцеловал меня, потом помог мне выбраться из мокрых джинсов, и носков, и кроссовок, и всего мокрого. Когда крест вывалился из-под блузки, он не светился. Просто лежал себе, блестя в свете ламп. Жан-Клод отвернулся, как всегда от освященного предмета, но это был единственный признак, что его как-то волнует наличие у меня креста. До меня вдруг дошло, что сколько я ни надевала крест в присутствии Жан-Клода, он ни разу не светился. Что бы это могло значить? Обычно я очень прямолинейна, кроме как в области эмоций, но стараюсь быть помягче, изменить это свойство, и потому я спросила: — Тебе действительно больно смотреть на мой крест? Он упорно смотрел на край ванны. — Нет. — Тогда зачем отворачиваться? — Потому что он начнет светиться, а этого я не хочу. — Почему ты знаешь, что он начнет светиться? — Потому что я вампир, а ты истинно верующая. Он все еще смотрел на воду, на мрамор ванны, на все, кроме моей груди с крестом, который я еще не сняла. — У меня никогда не светился крест, если рядом из всех вампиров был только ты. На эти слова он поднял глаза и тут же опустил. — Этого не может быть. Я задумалась, припоминая. — Не могу вспомнить, чтобы такое было. Ты отворачиваешься, я снимаю крест, и мы занимаемся своим делом, но он не светится. Он чуть подвинулся, плеснула вода. — А это важно? По голосу было слышно, насколько ему не нравится этот поворот разговора. — Не знаю. — Если ты не хочешь, чтобы я пил, то я пойду. — Нет, Жан-Клод, не в этом дело. Честно. Он уперся рукой в край ванны и вышел. — Жан-Клод! — позвала я. — Non, ma petite, ты этого не хочешь. Иначе ты бы не цеплялась так за свой священный предмет. Взяв ярко-синее полотенце, под цвет простыням на кровати, он начал вытираться. — Я хотела сказать... да черт меня побери, не знаю я, что хотела сказать! Просто не уходи. Я подняла руки — расстегнуть цепь, и тут открылась дверь. Вошел Ашер, покрытый засохшей кровью — моей. Это должно было меня встревожить, но нет. Волосы его все так же рассыпались золотом по плечам, и у Ашера они действительно были золотыми. Как густые золотые волны, и глаза такие светло-синие, как зимнее небо, но теплее, как-то... живее. Он шел к нам, играя длинными линиями прекрасного тела. И шрамы не убавляли его красоту, они просто были частью Ашера, и ничего не портило ту божественную грацию, с которой он вошел. Он был так красив, что у меня дыхание перехватило, в груди защемило от восторга. Я хотела сказать «иди к нам», но голос у меня пропал от этого чуда — плывущего к нам Ашера на узких босых стопах. Крест ожил, светясь — не так, как в джипе, но достаточно ярко. Так, что я заморгала. Так, что я смогла задуматься. Ашер все еще был красив, ничего не изменилось, но теперь я могла дышать, двигаться, говорить. Хотя понятия не имела, что сказать. Никогда до сих пор при нем тоже крест у меня не светился. Это Жан-Клод спросил его: — Что ты сделал, mom ami? Что ты сделал? Он стоял спиной к свету от креста, прикрывая глаза полотенцем. Ашер вскинул руку, защищая свой светлый взор. — Я попытался подчинить ее разум, сколько нужно для наслаждения, но ardeur был слишком силен. Я глядела на них обоих в свете креста: один прикрыл глаза полотенцем, другой — сгибом руки, и я ответила за Ашера: — Он подчинил мой разум. Подчинил полностью и без остатка. Произнося эти слова, я уже знала, что он сделал, и больше. Меня до того уже подчиняли. И однажды это делал и Жан-Клод, когда мы встретились впервые. Но способность туманить человеку разум встречается у двенадцати вампиров на дюжину. Почти все молодые должны для этого поймать твой взгляд, но старым достаточно просто о тебе подумать. У меня был почти полный иммунитет от этой силы, частично из-за меток Жан-Клода, частично из-за природного таланта некромантии. Но к Ашеру у меня иммунитета не было. Крест продолжал светиться, вампиры защищали глаза, и даже когда они вот так прятались от белого света, я все равно хотела их обоих, но теперь уже задумалась, сколько здесь моего желания, а сколько фокусов Ашера. А, будь оно все проклято!Глава 32
Мы перешли в спальню, но вовсе не для чего-нибудь приятного. Я вытерлась и надела запасную одежду, которую хранила в «Цирке», хотя кроссовки пришлось надеть мокрые. Крест был надежно упрятан под рубашку. Там он перестал светиться, но сохранял какое-то пульсирующее тепло. Жан-Клод повязал на пояс то самое синее полотенце, и оно спадало почти до лодыжек. Полотенцем поменьше он замотал волосы, и синева ткани пригасила слегка синеву глаз. Без волос его лицо казалось мальчишеским. И только скулы спасали его от того, чтобы казаться совсем уж женственным. Он был красив, но чуть более мужественной красотой, чем с волосами. Ашер все еще был одет только в засохшую кровь и разлив собственных волос. И расхаживал по комнате, как зверь по клетке. Жан-Клод просто сел на край кровати, на ту же заляпанную кровью и другими жидкостями простыню. Вид у него был обескураженный. Я стояла от них как можно дальше, сцепив руки на животе. Кобуру я не стала надевать, чтобы не поглаживать пистолет во время спора. Я хотела пригасить враждебность, а не раздуть. Жан-Клод опустил лицо на руки — осталась только бледная кожа и синяя ткань, простыни и полотенца. — Зачем ты это сделал, mom ami? Если бы ты повел себя как следует, мы уже сейчас были бы вместе, как нам следует быть. Не знаю, понравилась ли мне такая уверенность Жан-Клода в моих действиях, но спорить, не солгав, я не могла, потому и не стала. Молчать в тряпочку — это для меня очень необычный ход. Ашер остановился и сказал: — Анита ощутила, что я питаюсь. Она знала, что я могу полностью подчинить себе ее разум. Она не сказала на это «нет». Она велела мне взять ее, кормиться от нее, и я так и сделал. Я сделал то, что она мне сказала, и она знала, как я это буду делать, потому что уже кормила меня до того. Жан-Клод поднял лицо от ладоней, как утопающий за глотком воздуха. — Я знаю, что Анита тебя кормила, когда ты умирал в Теннесси. — Она меня спасла, — ответил Ашер. Он уже подошел к большой кровати с четырьмя столбами. — Oui, она тебя спасла, но ты тогда не подчинял себе ее разум полностью, потому что я бы ощутил твое прикосновение к ее разуму и сердцу, а его тогда не было. — Я попытался подчинить ее себе, потому что мне кажется, будто любой вампир, который берет у нее кровь, как-то подпадает под ее власть, ее влияние. Как будто, когда вампир питается, она управляет им, а не он ею. Моя ситуация не поменялась, но это я не могла оставить без ответа. — Поверь мне, Ашер, это все не так. Меня кусали вампиры, они подчиняли меня себе. Он посмотрел на меня своими невозможно светлыми глазами: — Но когда это было? Я думаю, с тех пор твоя сила выросла существенно. Мой взгляд скользил по его телу, отслеживая узор крови на этой бледной, чуть тронутой золотом коже. Я закрыла глаза, потому что должна была перестать на него смотреть, чтобы заговорить. — Есть у тебя такое чувство, что ты должен делать то, что я велю? Он задумался, и я подавила порыв посмотреть на него, посмотреть, как он думает. — Нет, — ответил он тихо. Я медленно вдохнула и выдохнула, открыла глаза и чертовски сильно напряглась, чтобы смотреть только в лицо Ашеру, а не куда-нибудь еще. — Видишь, значит, ты никак не в моей власти или что-нибудь в этом роде. Он слегка наморщил лоб: — Значит ли это, что ты в моей власти? — Я не могу перестать на вас смотреть. Не могу перестать думать о том, что мы сделали, что еще могли бы сделать. Он резко засмеялся, и этот смех я ощутила на коже как удар. — Да как же ты можешь о нас не думать, когда мы перед тобой в таком виде? — Какой ты скромный, — сказала я, прижимая руки к себе, будто их совсем уже больше девать было некуда. — Анита, я тоже о тебе думаю. О бледной линии твоей спины, крутизне бедер, холме зада подо мной. И это ощущение, когда я трусь о мягкое тепло твоей кожи. — Перестань! — Мне пришлось отвернуться, потому что трудно стало дышать и краска запила лицо. — Почему? Ведь мы все трое сейчас думаем об этом. — Ma petite не любит, когда ей напоминают о наслаждении. — Mon Dieu, почему? Я вовремя подняла глаза, чтобы увидеть это универсальное галльское пожатие плеч у Жан-Клода. Оно может значить все и ничего. Обычно у него это получалось грациозно, сегодня — устало. — Анита! — сказал Ашер. Я посмотрела на него и на этот раз сумела смотреть в глаза, да только глядеть в эти восхитительные глаза было не намного менее соблазнительно, чем на это восхитительное тело. — Ты мне сказала, что хочешь ощутить меня у себя внутри, как я помню. И когда я обнажил тебе шею, ты сказала: «Да, Ашер, да». — Я помню, что сказала. — Тогда как ты можешь на меня сердиться, если я сделал то, что ты просила? — Он сделал три больших шага ко мне, и я попятилась. Это движение его остановило. — Как ты можешь меня в этом винить? — Не знаю, но так получается. Несправедливо это с моей стороны или нет, не знаю, но так получается. Тут заговорил Жан-Клод, как вздох ветра за одинокой дверью. — Если бы ты только сдержан себя, mom ami, мы могли бы сейчас быть в ванне втроем. — Ну уж не знаю. — Мне удалось произнести это сердито, чем я была довольна. Жан-Клод поднял на меня сине-черные глаза. — Ты хочешь сказать, что отказалась бы от такой радости, только раз ее попробовав? На этот раз я не покраснела, а побледнела. — В общем, это сейчас непонятно, потому что он сжульничал! — И я театральным жестом показала на Ашера. У него отвалилась челюсть. — Как это я сжульничал? Жан-Клод снова опустил лицо в ладони. — Ma petite не позволяет воздействовать на нее вампирскими приемами. Голос его звучал приглушенно, но как-то очень ясно. Ашер посмотрел на него, на меня: — Никогда? Жан-Клод ответил, не двинувшись, не поднимая лица: — Почти никогда. — Значит, она никогда тебя не пробовала так, как нужно, — сказал Ашер с легким удивлением. — Так она решила, — ответил Жан-Клод и медленно поднял лицо. Я встретила взгляд синих глаз, и в нем было чуть-чуть гнева. Я не поняла весь этот разговор и не знала, хочу ли понимать, так что оставила его без внимания. Всегда отлично умела не замечать того, от чего мне неудобно. — Я хочу сказать, что Ашер воздействовал на меня вампирскими чарами. Он чем-то затуманил мои мысли о нем. И теперь я не узнаю, никогда не узнаю, какие чувства были настоящими, а какие — внушенными. На этой высокоморальной почве я хотя бы чувствовала себя уверенно. Жан-Клод развел руками, будто хотел сказать: «Видишь? Я же тебе говорил». Из лица Ашера начал уходить гнев, оставляя лишь пустую маску, которая у них обоих так хорошо получалась. — Значит, все это была просто ложь. Я посмотрела на них обоих: — Что была ложь? — Что ты хочешь быть со мной и с Жан-Клодом. Я нахмурилась: — Нет, не ложь. Я это говорила, я этого хотела. — Тогда моя бестактность ничего не меняет. — Ты влез в мой разум, и я не считаю, что это всего лишь бестактность. Для меня это очень серьезно. Я поставила руки на бедра — все лучше, чем прижимать их к себе, чтобы никого не коснуться. Я подогревала в себе гнев, потому что так легче было не замечать их красоту. Ну, при гневе вообще меньше внимания обращаешь на красоту. — Значит, ты все-таки солгала, — сказал Ашер, и на лице его почти не было выражения. Мне неприятно было смотреть, как он в себе замыкается, но я не знала, как этому помешать. — Нет, черт побери, это не была ложь! Это ты изменил правила, Ашер, не я. — Я ничего не менял. Ты сказала, что мы будем вместе. Ты мне предложила вашу постель. Ты молила меня войти в тебя. Жан-Клод сказал, что твою милую задницу трогать нельзя, а глубина для удовольствия у тебя была заполнена. Так куда я должен был деваться? Я постаралась не покраснеть — не вышло. — Это говорил ardeur, и ты это знал. Он отступил почти до края кровати и свалился на синие простыни, ухватившись за столб, чтобы не соскользнуть. Лицо его было пустым, но тело реагировало так, будто я его ударила, и я поняла, что сказала что-то не то. — Я говорил, что, когда остынет ardeur, ты найдешь способ отвергнуть меня, отвергнуть это, — он показал на Жан-Клода и на кровать, — и ты именно так и поступила. Оттолкнувшись от кровати, он встал, на секунду уцепился за деревянный столб, будто не был уверен, что ноги его выдержат, потом осторожно шагнул от нее прочь, почти шатаясь, потом сделал еще шаг, еще и еще. И каждый был увереннее предыдущего. Он шел к двери. — Подожди! Не можешь же ты просто так уйти! — сказала я. Он остановился, но так и остался стоять ко мне красивой спиной, когда ответил: — Я не могу уехать, пока здесь Мюзетт. Я не дам ей повода забрать меня с собой обратно ко двору. Если я не буду никому принадлежать, она это сделает, и у меня не будет оснований для отказа. — Он потер плечи руками, как от холода. — Когда Мюзетт отбудет, я подам прошение о переводе к другому Мастеру города. Есть такие, которые согласятся меня взять. Я подошла к нему. — Нет, нет. Ты мне должен дать какое-то время подумать о том, что ты сделал. Так уходить нечестно. Я почти дошла до него, когда он обернулся, и ярость на его лице остановила меня, как удар о стену. — Нечестно? А честно, когда тебе предлагают все, что ты в этом мире хочешь и думал, что никогда уже не получишь, а потом вырывают у тебя из рук? А за что? За то, что ты сделал именно то, что тебе сказали, о чем тебя просили. Он не кричал, но голос его дрожал от злости, и каждое слово втыкалось в меня раскаленной кочергой. Перед лицом такой ярости я лишилась слов. — Я не останусь, не могу остаться смотреть на тебя с Жан-Клодом. Я не могу видеть вас и быть отторгнутым от ваших рук, от ваших объятий, от вашей нежности. — Он закрыл лицо руками и издал тихий звук. — Быть с нами, любить нас — это значит поддаться на соблазн нашей силы. — Он оторвал руки от лица, и я увидела, как синеют его глаза — гнев восполнял недостаток крови. — Мне даже присниться не могло, что Жан-Клод этого не сделал. — Он посмотрел на второго вампира, все еще сидящего на краю кровати. — Как ты мог быть с ней так долго и устоять против искушения? — Она очень твердо настроена против таких вещей, — сказал Жан-Клод. — По крайней мере она пожелала отдать тебе кровь. Я никогда не знал такого счастья. Ашер нахмурился, и к его лицу это очень не шло. Хмурый ангел. — Это меня до сих пор поражает, хоть я и знал. Но она дарует тебе свои чары, а я теперь не узнаю их никогда. Все это было для меня слишком быстро. — Жан-Клод понимает правила, и мы оба живем по ним. Правда, именно сейчас я готова была эти правила изменить, но Ашеру было об этом знать не обязательно. Он покачал головой, рассыпав пену волос по плечам. — Даже если бы я понимал правила, Анита, я не смог бы им подчиняться. Тут нахмурилась я: — Почему? — Анита, мы не люди, как бы хорошо некоторые из нас ни притворялись. Но в нас не все плохо. Ты вошла в наш мир, но отказываешься от лучшей его части, видя только худшую. А самое ужасное — что ты отказываешь Жан-Клоду в том, что лучше всего в его мире. — Что это значит? — Он хранит тебе верность, но он не получает полного наслаждения ни от тебя, ни от кого-либо другого. — Ашер сделал жест, которого я не поняла. — Я вижу это выражение у тебя на лице, Анита, чисто американское выражение. Секс — это не просто сношение, даже не просто оргазм, и для нас это особенно верно. — Почему? Потому что вы французы? Он посмотрел на меня так серьезно, что моя попытка обратить все в шутку осталась не осуществленной. — Мы вампиры, Анита. Более того, мы — мастера вампиров линии Белль Морт. Мы можем дать тебе такое наслаждение, какого не даст никто другой, и мы можем испытать такое наслаждение, которое недоступно никому. Согласившись себя ограничить, Жан-Клод отказал себе в огромной доле того, что делает мир терпимым и даже приятным. Я посмотрела на Жан-Клода: — И много ли ты придерживал? Он не смотрел мне в глаза. — Жан-Клод! — Я не могу превратить свой укус в истинное наслаждение, как может Ашер. Я не могу подчинить себе твой разум полностью, как он. — Я спрашивала не об этом. Он вздохнул. — Есть вещи, которые я умею и которых ты не видела. Я старался следовать твоим желаниям во всем. — Ну а я этого делать не буду, — заявил Ашер. Мы оба повернулись к нему. — Анита всегда найдет причину, по которой не сможет открыто принять нас обоих. Она даже не позволяет своему единственному вампиру быть истинным вампиром. Как же она выдержала бы полное прикосновение двоих? — Ашер! — начала я, но не знала, что сказать дальше. Знала я только, что у меня болит в груди и трудно дышать. — Нет, ты всегда найдешь в своих мужчинах что-то недостаточно хорошее, недостаточно чистое. Ты приходишь к нам из нужды, даже из любви, но этого никогда не достаточно. И ты никогда не позволишь нам быть достаточными даже для себя. — Он снова покачал головой, и вспышка золотистой радуги заиграла под светом. — У меня слишком хрупкое сердце для таких игр, Анита. Я тебя люблю, но я не могу так жить, не говоря уже о том, чтобы так любить. — У меня даже времени не было понять, что ты применил ко мне вампирские чары. Он положил руки мне на плечи, и от тяжести их мне стало тепло. — Если бы этого не было, ты бы нашла что-то другое. Я видел тебя с Ричардом, Жан-Клодом, теперь с Микой. Мика проходит твой лабиринт, просто соглашаясь со всем, чего ты просишь. Жан-Клод находит проход в нем, отсекая себя от неимоверных наслаждений. Ричард не идет в твой лабиринт, потому что у него есть свой, и такие запутанные отношения невозможно иметь более чем с одним. Кто-то должен пожелать идти на компромисс, и ни ты, ни Ричард не способны на это в достаточной степени. Он отпустил меня, и без его рук я чуть не пошатнулась, будто он убрал прикрытие, и я оказалась посередине бури. Он снова пошел к двери. — Я думал, что пойду на все, чтобы быть с Жан-Клодом и его новой слугой. Я думал, что пойду на все, чтобы снова оказаться в убежище объятий двоих, которые меня любят. Но теперь я знаю, что твоя любовь всегда обставлена условиями, и как бы хороши ни были твои намерения, что-то всегда удержит тебя, Анита. Что-то не дает тебе полностью отдаться моменту, тому сверкающему чуду, которое зовется любовью. Ты сдерживаешь себя и сдерживаешь тех, кто тебя любит. Я не могу жить, если мне в один миг будет предложена твоя любовь, а в следующий отобрана. Я не могу жить в наказании за то, чего я не могу изменить. — Это не наказание, — сказала я и сама удивилась насколько у меня оказался сдавленный голос. Он грустно улыбнулся и набросил волосы на изрытую рубцами щеку — теперь он глядел на меня безупречным профилем. — Цитирую тебя, ma cherie: «Фига с два». — Он повернулся и пошел к двери. Я позвала: — Ашер! Прошу тебя... Он не остановился. Дверь за ним закрылась, и в комнате воцарилась глубокая тишина. И в этой тишине заговорил Жан-Клод, и от его тихого голоса я вздрогнула. — Собери свои вещи, Анита, и иди. Я посмотрела на него, сердце забилось у меня в горле, и я испугалась — по-настоящему. — Ты меня выгоняешь? — Даже голос прозвучал не по-моему. — Non. Но сейчас мне надо побыть одному. — Ты же еще не ел? — Ты хочешь сказать, что желаешь дать мне пить? Сейчас? Он говорил, глядя в пол, а не на меня. — На самом деле сейчас я больше вроде как не в настроении, — сказала я, пытаясь говорить обычным голосом. Жан-Клод не выгоняет меня из своей жизни, но мне не нравилось, что он на меня не смотрит. — Я буду есть, но только для еды, а ты не еда. Так что, пожалуйста, уходи. — Жан-Клод... — Уходи, Анита, уходи. Мне сейчас не нужно, чтобы ты была здесь. Мне сейчас не нужно тебя видеть. В его голосе послышались первые струйки злости, как бывает, когда предохранитель вспыхнет и по нему побежит огонек, но он пока еще не сгорел. — Если я скажу, что прошу прощения, это поможет? Сама удивилась, какой у меня был жалкий голос. — То, что ты понимаешь, что тебе есть за что извиняться, уже начало, но этого не хватит — сегодня. — Тут он посмотрел на меня, и глаза его блестели — не силой, а непролитыми слезами. — И это не мне ты должна принести извинения. А теперь иди, пока я не сказал ничего такого, о чем мы оба пожалеем. Я открыла рот, хотела ответить, но он протянул поднятую ладонь и сказал просто: — Нет. Я подобрала пистолет и кобуру. Мокрые шмотки оставила на полу в ванной. Я не оглянулась и не попыталасьпоцеловать его на прощание. Наверное, дотронься я до него, он бы сделал мне больно. То есть не стукнул бы, но есть тысяча способов причинить боль тому, кого любишь, не связанных с физическим насилием. В его глазах светились слова, и целый мир боли был в них. Я не хотела слышать этих слов. Не хотела ощущать эту боль. Ни видеть, ни ощущать, ни втирать их в раны собственного сердца. Я считала, что я права, что у девушки должны быть какие-то правила. Я не позволяю вампирам трахать себе мозги, хватит с них тела. Час назад это казалось мне хорошим правилом. Я закрыла за собой дверь, прислонилась к ней и постаралась вдохнуть так, чтобы вдох не был прерывистым. Час назад мой мир был куда как прочнее.Глава 33
Так я и тряслась, прислонясь к двери, когда ко мне подошел Натэниел. Я его сперва не видела, хотя он встал прямо передо мной. Я уставилась на пол и сперва увидела его кроссовки, ноги, шорты и лишь потом медленно подняла глаза к его лицу. Как будто очень долго я смотрела вдоль его тела, пока нашла это знакомое лицо с теми же сиреневыми глазами. — Анита... — сказал он тихо. Я протянула поднятую ладонь, потому что, если сейчас меня кто-нибудь пожалеет, я рассыплюсь на части. А этого я не могла себе позволить. Раз поднялся Ашер, то и Мюзетт, наверное, тоже. В обычном состоянии такая мысль дала бы мне возможность проверить, нет ли поблизости вампира. Сегодня она была пустой. И я была пустой. Такое состояние Марианна, моя учительница в парапсихических делах, называет головной слепотой. Иногда это бывает от потрясения — физического, эмоционального или еще какого-нибудь. И я ни хрена не буду стоить во всем метафизическом, пока это состояние не пройдет. Если пройдет. Сейчас ощущение было такое, будто вот сейчас мир разверзнется у меня под ногами и поглотит меня большой черной дырой, которая пожирает мое сердце. — В чем дело, Натэниел? Я едва могла шепнуть. Прокашлялась, чтобы повторить, но он услышал и так. — Те двое, что ехали за нами в синем джипе, сидят в своей машине и наблюдают за служебной стоянкой. У них другая машина, но они те же самые. Я кивнула, и черная дыра у моих ног начала закрываться. Еще было больно, еще голова была слепой, но все это не важно. Пулям плевать, насколько ты одарен парапсихически. Им на все плевать. Они тебе не будут устраивать сцены насчет твоих правил в личной жизни. Конечно, то же относится и к собакам, но после стрельбы мне не надо убирать за собой веником и совочком. Иногда нужен пластиковый мешок для тела, но обычно это уже не моя забота. Я почувствовала себя лучше. Увереннее, ровнее. Вот эта работа для меня. — Найди Бобби Ли. И пусть возьмет лучших людей, что у него есть, для автомобильной коробки. — Автомобильной коробки? — Мы их возьмем в коробочку и узнаем, что им от нас надо. — А если они не захотят говорить? — спросил он. Я посмотрела на него, надевая кобуру и расстегивая ремень, чтобы ее передвинуть. И ничего не ответила, пока не переместила пистолет ровно туда, куда хотела. Мне приходится носить рукоятку чуть ниже, чем я бы хотела для скорости, но если натыкаешься краем пистолета на собственную грудь, это замедляет движение еще больше. Так что приходится чуть ниже. Легенды гласят, что амазонки отрубали себе грудь, чтобы лучше стрелять из лука. Я не верю. Я думаю, это еще один пример мужских предрассудков — что женщина не может быть великим воином, если не отрежет от себя свою женскую суть — символически или еще как. Мы можем быть воинами, только надо снаряжение закреплять чуток по-другому. Натэниел посмотрел на меня очень серьезно: — А я не взял пистолета. — Вот это отлично, потому что тебя там не будет. — Анита... — Нет, Натэниел. Я тебя научила обращаться с оружием, чтобы ты не прострелил себе ногу и в крайнем случае мог себя защитить. Сейчас не крайний случай. Я хочу, чтобы ты остался внутри и не лез под выстрелы. Что-то мелькнуло на его лице, что-то похожее на упрямство. И тут же исчезло, но упрямство — это такая вещь, которой я на лице Натэниела не видела никогда. Я хотела, чтобы он был более самостоятельным, но не более упрямым. Единственный человек в моей жизни, который всегда делает, что я прошу и когда прошу. В эту минуту для меня это было ценно. Я его обняла, и, наверное, для нас обоих это было неожиданно. Я шепнула ему в ухо, в сладкий ванильный запах щеки: — Пожалуйста, сделай как я прошу. Он на миг затих, потом обвил меня руками и шепнул в ответ: — Сделаю. Я отодвинулась, медленно, глядя ему в лицо, желая спросить, считает ли и он мои «правила» бременем, лишила ли я и его жизнь наслаждения? Я не спросила, потому что, честно говоря, не хотела знать. Не то чтобы мне изменила храбрость — скорее меня одолела трусость. Свою дозу горькой правды я на этот день уже получила. Я поцеловала его в щеку и пошла искать Бобби Ли. Вот ему я доверяла быть на линии огня. Но не только в этом дело: с Бобби Ли я не сплю. Я его не люблю. А любовь иногда делает тебя эгоистичным. Иногда глупым. А иногда напоминает, за что ты любишь пистолеты.Глава 34
Я в бинокль рассматривала машину, припаркованную на дальнем углу стоянки для сотрудников «Цирка проклятых». Натэниел был прав: это были те же двое, но сейчас они сидели в большой золотистой «импале» шестидесятых примерно годов. Большая старая машина, но в хорошем состоянии. И еще она очень отличалась от новенького синего джипа, на котором они ездили днем. Сейчас за рулем сидел блондин. В бинокль я могла только сказать, что он моложе сорока и старше двадцати пяти. Чисто выбрит, одет в черную водолазку, на носу очки в металлической оправе. Глаза светлые — серые или серовато-голубые. Темноволосый надел кепочку с козырьком и сменил солнечные очки на пару чуть побольше. Лицо тонкое, тоже чисто выбритое, с приличной бородавкой в углу рта. Скорее даже родинкой. Я смотрела и гадала, отчего они хотя бы не читают газету, не пьют кофе, ничем вообще не занимаются. Они сделали все, что должны были сделать, согласно Кейси Крайм Стопперз 101. Они сменили машину. Они слегка изменили внешность. И все это вполне помогло бы, если бы они не сидели рядом с «Цирком проклятых», ничего не делая. Как бы ты хорошо ни замаскировался, мало кто будет сидеть в машине ранним утром, ничего не делая. Тем более что парковка для сотрудников в это время почти пустая. После наступления темноты они могли бы здесь припарковаться и не быть замеченными так быстро, но в такое время здесь не скрыться. Бобби Ли объяснил мне все советы из Кейси Крайм Стоппера и еще кое-что. — Если бы они не сменили машину и если бы никак не попытались изменить внешность, это значило бы, что им плевать, засекла ты их или нет. Или что они хотят быть замеченными. Но они достаточно многое изменили, так что я думаю, они в самом деле за тобой следят. Я отдала ему бинокль. — И зачем они за мной следят? — Обычно, когда за тобой начинают следить, ты знаешь зачем. — Я думала, они могут оказаться ренфилдами, работающими на Мюзетт и компанию, но вряд ли ренфилды стали бы так менять внешность. Обычно они не самые умные люди в этом мире. Бобби Ли усмехнулся: — Как это выходит, что у тебя среди кровососов столько друзей, а ты все равно так презрительно к ним относишься? Я пожала плечами — совсем не грациозно. Этого я никогда не умела. — Просто везение такое. Улыбка на лице Бобби Ли осталась, но глаза стали серьезными. — И что будем делать с этими двумя? На миг я подумала, что он имеет в виду Ашера и Жан-Клода, потом сообразила, что он про этих двух йэху в «импале». И сам факт, что я на секунду восприняла его иначе, свидетельствует, насколько я была рассеянной. Такая рассеянность в перестрелке приводит к гибели. Я сделала вдох, еще один, медленно выдыхая, стараясь прочистить мозги. Я должна оказаться здесь и сейчас, а не ломать голову над усложнением своей личной жизни. Здесь и сейчас, рядом с вооруженными людьми, готовыми рискнуть своей жизнью, потому что я их попросила. Может, те двое в машине вовсе не опасны, но рассчитывать на это мы не можем. Обращаться с ними надо как с опасными. Если ошибемся, вреда не будет. Если не ошибемся — что ж, будем тогда готовы, насколько это возможно. Но я не могла избавиться от ощущения нависшей катастрофы. Я посмотрела на высокую фигуру Бобби Ли. — Мне не хочется, чтобы кого-нибудь из вас убили. — Да мы вроде тоже к этому не стремимся. Я покачала головой: — Я не об этом. Он посмотрел на меня, став вдруг очень серьезным: — Анита, что с тобой? Я вздохнула. — Кажется, я становлюсь слишком нервной для подобной фигни. Я не за свою безопасность тревожусь, а за всех остальных. В прошлый раз, когда крысолюды пришли мне на помощь, я потеряла одного из вас убитым, а другую тяжело раненной. — Я вполне выздоровела. К нам шла Клодия — шесть с половиной футов и куча мышц. Длинные черные волосы она увязала в тугой пучок, лицо ее осталось без всяких украшений. Я никогда не видела ее в макияже, и, быть может, ей он вообще был не нужен. На ней был синий спортивный топ и темно-синие джинсы. Обычно она носила спортивные топы, наверное, потому, что трудно найти блузку на такие мощные плечи и грудь. Она всерьез занималась штангой, но никто не назвал бы ее мужеподобной. Нет, женская стать Клодии сомнений не вызывала. В последний раз, когда я ее видела, у нее рука была почти отстрелена напрочь. На правом плече у нее осталась едва заметная сеточка шрамов, бледно-розовых и белых. Серебряная дробь оставляет шрамы даже у оборотней. Была даже — не очень большая, правда, — вероятность, что она не сможет пользоваться правой рукой. Но сейчас правая была такая же здоровая и мускулистая, как левая. — У тебя отличный вид. Как рука? — спросила я, улыбаясь. Что я люблю в монстрах — способность исцеляться. Простые люди из-за меня погибли бы много раз, а монстры выживали. Аргумент в их пользу. Клодия согнула руку, и мышцы забегали под кожей. Впечатляет. Я тоже работаю со штангой, но не так. — Сила еще не до конца восстановилась. Все еще не могу поднять ею сто сорок фунтов на вытянутой руке. Я могу выжать вес собственного тела плюс еще несколько фунтов и до этой минуты очень гордилась собой, поднимая на тренировках сорок фунтов на вытянутой руке. Вдруг я почувствовала себя неадекватной. Я хотела спросить ее, как она насчет рискнуть жизнью и этим тренированным телом ради меня снова, но не спросила. Некоторых вопросов просто не задают. Вслух. Я стояла, прижавшись к зеркальному стеклу, которое снаружи казалось просто частью стены. Я всегда удивлялась, как это меня кто-то каждый раз встречает возле задней двери. Сейчас я знала — есть скрытый наблюдательный пункт. Мы могли весь день наблюдать за этими типами, и они бы не заметили. Это просто кусок чердака над главным фасадом «Цирка проклятых», но этот закуток оборудован биноклями, удобными креслами и столиком. Остальной чердак — переплетение кабелей, тросов, штабелей какой-то аппаратуры, как подсобные помещения в театре за сценой. Почти весь потолок в «Цирке» состоит из балок и ферм, как на складе, которым он когда-то был, но сейчас, когда я знала, что есть и чердак, я поняла, что эта узкая лента идет вдоль всего верхнего этажа. Я спросила, есть ли еще скрытые наблюдательные пункты, и получила ответ «а как же». На очевидный вопрос получаешь очевидный ответ. — Клодия поведет одну из машин, которые мы включили в наш маленький план, — сказал Бобби Ли. — Я думала, в плане предусмотрено, что обе машины поведет кто-то безобидного и обычного вида. Клодия глянула на меня без всякого дружелюбия. — Не обижайся, но твой вид никак ординарным не назовешь. — Она закроет мышцы рубашкой, распустит хвост и будет похожа на девушку, — сказал Бобби Ли. Я посмотрела на него, на нее. Она выше, и черт возьми, если она не так же широка в плечах, только еще более внушительна. — А знаешь, Бобби, придись мне выбирать, с кем бороться на руках — с тобой или Клодией, — я бы предпочла тебя. Он заморгал, абсолютно не понимая. А Клодия поняла. — Анита, зря слова тратишь. Сколько бы я ни тренировалась, я даже для лучших из них — все равно девчонка. Бобби Ли посмотрел на нас по очереди: — О чем это вы? Я постаралась выражаться как можно яснее, не применяя длинных слов. — Клодия крепче и выше почти всех крысолюдов, что сегодня у тебя есть. Почему ты ее сажаешь в первую машину и думаешь, что это будет выглядеть нормально и безобидно? У нее какой угодно вид, только не безобидный. Он заморгал, морща лоб: — Под рубашкой мышц не видно. — Шесть офигенных футов плюс шесть охрененных дюймов роста, и плечи не уже твоих. Этого под рубашкой не спрячешь. — Мне это известно, Анита. — Тогда зачем сажать ее впереди, где водитель должен выглядеть безобидно? Бобби Ли попытался объять мои слова разумом, но он, в конце концов, всю свою жизнь провел как боевик — пусть сообразительный, но боевик. — Она у нас единственная девушка, кроме тебя, а тебя они узнают. — Ты хочешь мне сказать, что нашего противника меньше насторожит Клодия, чем мужчина пониже ее и менее мощно сложенный? Это было уже достаточно ясно, чтобы до Бобби Ли дошло. Он открыл рот, закрыл, снова открыл и негромко засмеялся. — Я понял, к чему ты, но если правду сказать — да, они меньше будут бояться. Мужчины не видят в женщинах угрозы, какая бы большая женщина ни была, а вот мужчина всегда под подозрением, как бы он ни был мал. Я покачала головой. — Это почему? Потому что у нас есть груди, а у вас нет? — Анита, брось, не трать времени, — сказала Клодия. — Мужчины — они мужчины и есть, и ничего с этим сделать не могут. Поскольку я мужчиной не была, я приняла на веру слова Бобби Ли насчет того, что плохие парни меньше испугаются, если в нашем подстроенном столкновении будет участвовать женщина. Сама должна признать, что я бы меньше испугалась физически другой женщины, хотя это как-то неправильно. Клодия надела светлую мужскую рубашку и застегнула ее, даже рукава. Спереди она оставила пару пуговиц незастегнутыми, чтобы создать вырез, потом сняла завязку с волос. Она встряхнула головой, и волосы рассыпались по плечам и вокруг лица скользящим темно-каштановым потоком. Жесткие линии лица смягчились, а я вдруг поняла, какой бы она была, если бы хоть немного сил потратила на то, чтобы выглядеть женщиной. На ум пришло слово «выдающаяся». Бобби Ли глядел на водопад волос, раскрыв от удивления рот. Я бы могла застрелить его дважды, пока он заметит. Блин, я о нем была лучшего мнения. Клодия заметила мой взгляд и приподняла бровь. Это сказало мне все. Это был тот момент, когда две девушки понимают друг друга до конца и без слов, и я думаю, что у нее, как и у меня, таких моментов немного было в жизни. Мы слишком много времени обе проводили с мужчинами. Но сколько ни спасай им жизнь, а они тебе, сколько бы ты ни выжимала обеими руками, как бы ты ни была высока, или сильна, или умела — ты остаешься девчонкой. И этот факт важнее всего остального для почти любого мужчины. Это не хорошо и не плохо, это просто так есть. Женщина может не видеть в мужчине мужчину, если они достаточно Дружны, но мужчины редко перестают видеть в женщине женщину. Обычно это злит меня до безумия, но сегодня мы используем это против плохих парней, потому что они увидят только длинные волосы, эти груди, и они не обратят на нее внимания — подумаешь, девчонка.Глава 35
Они ездили за мной всего один день, насколько я знала, отчего же я так была настроена узнать зачем? Первое: лучше знать, чем не знать людей, которые за тобой следят. Второе: настроение у меня было действительно мерзкое. Я понятия не имела, что делать с Ашером. Я не хотела его терять, а теперь я не знала, можно ли доверять этому чувству. Я даже была уверена, что это вампирский фокус. Может, я его никогда и не любила. Может, это всегда была ложь. Логическая часть моей личности знача, что на этом месте я сама себя обманываю, но перепуганная часть обрадовалась этой теории. Но больше всего меня тревожило другое: я не знала, какой поступок будет смелым. Будет ли смело и правильно порвать с Ашером за его коварство? Или он прав и просто сделал то, что я попросила его сделать? А я была не права? А если я в этом была не права, в чем еще была я не права, несправедлива? Я теряла ощущение правильного и неправильного во многом. А лишившись праведного гнева, я сама становилась неустойчивой, нереальной. Я не чувствовала себя собой. Что, если из-за меня погибнет Клодия, как погиб несколько месяцев назад ее друг Игорь? Или Бобби Ли погибнет, как погиб его напарник Крис? Я потеряла почти пятьдесят процентов крысолюдов, которых одолжил мне их царь Рафаэль. Никто мне за это слова не сказал, но сегодня мысль о дополнительных потерях была абсолютно неприемлемой. Если я не пожелаю позволять своим людям рисковать жизнью, наш план не сработает. Нам нужно четыре машины, чтобы перекрыть четыре дороги и сделать так, чтобы плохим парням некуда было податься. Мы им отрежем все пути отхода и потолкуем. Это означало подвергнуть опасности минимум четырех наших. Больше, потому что Бобби Ли хотел спрятать стрелков среди немногих стоящих на стоянке машин. Они выйдут из «Цирка», когда плохие парни будут заняты попыткой выехать со стоянки. По крайней мере по плану — так. Хороший план, если только плохие парни не вытащат стволы и не начнут пальбу. Нам придется стрелять в ответ, и они могут погибнуть, а я пролечу. Я ни хрена не узнаю, а еще нескольких людей Рафаэля подведу под пулю. — Ты как, Анита? — спросил Бобби Ли. Я качнула головой, потирая пальцами виски: — Никак. Не нравится мне это. — Что именно? — Все это. Но, произнося последние слова, я уже увидела, как выезжает Клодия по задней дороге, а Фредо — по другой. Я на всякий случай выяснила его имя. Нельзя просить человека умереть за тебя, если ты даже имени его не знаешь. Он был на несколько дюймов ниже шести футов, с большими, но изящными руками, и ножей на нем было столько, сколько я давно уже не видела. Бобби Ли сказал, что у Клодии и Фредо столкновение получится как настоящее — они оба водители. Слово «водители» у него прозвучало как написанное большими буквами. Я просилась в водители, но меня проинформировали, что ВОДИТЬ надо уметь, и с этим я не могла спорить. Но сейчас глядеть, как другие рискуют за меня, было труднее, чем рисковать самой. Я доверяла суждению Бобби Ли. Полностью. А кому я не верила — это плохим парням. Плохие — они плохие и есть, им ни в чем нельзя верить, кроме того, что они непредсказуемы и опасны. Я видела, как машины сближаются, и чуть не заорала: «Не надо, стойте!» Но я хотела знать, кто там за мной следит, и более того, если бы я сказала «стоп», если бы нервы подвели меня в такой мелочи, что толку с меня было бы? Беда была в том, что они меня действительно подвели. Я держала рот на замке, но единственное, что удерживало мой пульс у меня же во рту, была сжатая линия губ. Я молилась: «Боже милостивый, пусть никто не будет ранен!» И тут у меня за миг до столкновения мелькнула мысль: если Бобби Ли со своими ребятами мог организовать такую инсценировку, то мог бы просто проследить этих людей, чтобы они вывели нас, на кого они там работают. Мне и в голову не пришла слежка — только боестолкновение. Вот такая я дура. Машины столкнулись — это выглядело натурально, случайно. Клодия вылезла, высокая и женственная даже на таком расстоянии. Фредо выскочил с воплем, размахивая руками. Плохие парни завели машину и поехали к дальнему выезду со стоянки, дальше вдоль улицы, которая сейчас оказалась заблокирована. Наверное, что-то все-таки учуяли, гады. «Импала» остановилась раньше, чем они свернули на дорогу, а это значило, что они заметили третью машину, поставленную за «Цирком», блокирующую переулок между «Цирком» и соседним зданием. Бобби Ли вышел к лестнице первым, и мы загрохотали следом, надеясь, что последняя машина — грузовик — перекрыла дальний переулок с разгрузочной площадкой. Мы оба пожертвовали возможностью быть среди первых стрелков, чтобы видеть, как разворачивается план. Когда мы вылетели на стоянку, стрелки рассыпались между немногими машинами, как грибы после ливня. Я почти глупо себя чувствовала, вынимая пистолет и становясь в полукруг. Фредо, Клодия и двое других водителей составили второй полукруг с другой стороны. Это не был полный круг — иначе мы стреляли бы друг в друга, так что круг в некотором смысле был метафорический. Но эффект — реальный. «Импала» стояла в кругу стволов, с включенным двигателем, и никакого оружия в ней пока что видно не было. Блондин очень твердо держал руки на баранке. Это у брюнета в кепочке с козырьком рук не было видно. С нашей стороны было много криков насчет руки вверх и никому ни хрена не двигаться. Они и так не двигались, но мотор продолжал работать, а руки второго человека все еще не были видны. Я держала наведенный пистолет одной рукой, но вторую подняла. Не знаю, увидел ли и понял ли кто-нибудь еще, но Бобби Ли увидел и понял. Он поднял руку почти таким же жестом, и ор смолк. Настала внезапная тишина, только двигатель урчал. В этой тишине я сказала, стараясь, чтобы мой голос был услышан: — Заглушить мотор! Тот, что в кепочке, сказал что-то, чего я из-за стекла не услышала. Блондин очень медленно опустил руку, и двигатель смолк. Тиканье затихающего мотора четко раздавалось в наступившей тишине. Тот, что в кепке с козырьком, был явно недоволен. Хоть глаза его закрывали солнечные очки, по очертанию губ это было несомненно. Руки он по-прежнему держал внизу. Блондин вернул руку на руль. — Руки так, чтобы мы их видели, — сказала я. — Живо! Руки блондина задрожали на баранке, будто он положил бы их туда, где я их буду видеть, если бы они уже не были на виду. Он что-то сказал своему спутнику, и владелец козырька покачал головой. Я опустила ствол, сделала глубокий вдох, задержала дыхание, прицелилась и медленно и осторожно выдохнула, давя на спусковой крючок. Выстрел в тишине бухнул громко, и я не сразу услышала шипение воздуха из пробитой шины. Я снова навела ствол на окно блондина. Он резко распахнул глаза и что-то быстро и лихорадочно стал говорить своему напарнику. — Бобби Ли! — позвала я. — Пусть кто-нибудь с той стороны машины приставит ствол к пассажирскому окну. — И выстрелит? — Пока нет. А если придется стрелять, то чтобы той же пулей не задело блондина. — Я посмотрела на него. — И целься соответственно. Это оказалась Клодия. Она шагнула вперед и приставила ствол к окну, чуть нагнув ствол вниз, чтобы не попасть в человека на соседнем сиденье. У пуль есть очень противная склонность лететь дальше, чем тебе хочется. Она спросила, не глядя на меня, не отрывая глаз от человека, в которого целилась: — Мне его убить? — Нам для допроса нужен только один, — ответила я. Она улыбнулась, блеснув белыми зубами, и это красивое лицо в раме черных волос стало свирепым и пугающим. — Отлично. — Я не буду повторять второй раз. Руки туда, где нам их будет видно. Иначе... Он не поднял рук. Либо он глуп, либо... — Бобби Ли, нам кто-нибудь прикрывает спину? — Ты в смысле, нет ли у них резерва? — Ага. Либо он здорово упрям, либо ждет подмоги. Он сказал что-то быстро и резко, похоже было на немецкий, но это не было по-немецки. Южный акцент исчез сразу. Кое-кто из крысолюдов повернулся в другую сторону, озирая периметр. Мы были на открытом месте, к нам не подкрасться. Единственная реальная опасность была бы, если бы у кого-то там была винтовка с оптическим прицелом. Со снайперами нам было поделать нечего, а раз так, мы и волноваться не стали, притворившись, что этого не может быть, а заниматься надо тем, что есть. Но участок кожи у меня на спине от лопаток до затылка покрылся гусиной кожей, будто я ощущала на себе взгляд прицела. Я не сомневалась, что это воображение, но мое воображение вечно создает проблемы, когда я на взводе. Я попыталась думать о чем-нибудь другом, например, почему этот мудак не задирает клешни в гору. Я целилась одной рукой и могла освободить левую. Я поняла палец — раз, потом второй — два. Блондин бешено что-то говорил. До меня долетали обрывки голоса — судя по интонациям, «да подними же ты руки!». Я начала поднимать третий палец, когда владелец кепки вытащил руки наверх — медленно. Они были пусты, но я любые деньги была готова поставить, что на коленях у него какая-то неприятная железяка есть. Не может не быть. Клодия продолжала держать пистолет у окна. Я думаю, потому что ей не велели его убирать. И мне, честно говоря, это нравилось. Она достаточно близко на случай, если этот тип полезет за своей железкой. Я сделала понятный всем жест — покрутила рукой в воздухе, приказывая открыть окно. Машина у них была такая старая, что это действительно надо было делать, вращая ручку. Блондин медленно, аккуратно опустил стекло, а другая рука его будто приклеилась к рулю. Осторожный человек — мне это нравится. Он опустил стекло, положил руки снова на руль и ничего не сказал. Он не пытался изображать невиновность или каяться в вине. Просто сидел. И хорошо. Я была достаточно низкорослой, чтобы почти не наклоняясь, увидеть колени второго. Там ничего не было, то есть он сбросил на пол то, что держал на руках. Чтобы мы не видели. Что же это за чертовина у него там? Я чуть повысила голос: — Ты, в кепке, положи руки на приборную доску, медленно и плашмя. И если ты их оттуда двинешь, получишь пулю. Это ясно? Он не смотрел на меня. — Это ясно? Он стал передвигать руки к приборной доске: — Ясно. — Зачем вы за мной следили? — спросила я, обращаясь в основном к блондину, потому что уже понимала: второй по своей воле не слишком много сообщит. — Не понимаю, о чем вы говорите. У него был едва заметный немецкий акцент, а у меня слишком много родственников с таким же акцентом, чтобы его не узнать. Конечно, им всем уже за шестьдесят, и они старую родину не видели сто лет. Я готова была поспорить, что наш блондин — более поздний импортный товар. — Куда девался ваш синий джип? — спросила я. Его лицо стало неподвижным. — Я тебе говорил, — сказал тот, что с козырьком. — Ну да, мы вас засекли, — подтвердила я. — Это было не слишком трудно. — Вы бы нас не увидели, если бы не виляли, как пьяные, — сказал Блондинчик. — Извините, технические причины. — Ага. Например, что один из вас стал мохнатым, — съязвил владелец козырька. Определенно средний американец. Средний кто угодно, без малейшего акцента. — И вас так заинтересовало, что у нас случилось, что вы подъехали поближе посмотреть. На это никто из них ничего не ответил. — Сейчас вы оба выйдете из этой машины — очень медленно. Если кто-то из вас полезет за оружием, погибнуть могут оба. Мне для допроса нужен только один, второй просто в нагрузку. Я очень постараюсь сохранить одного из вас, но пальцем не шевельну, чтобы спасти обоих, потому что оба мне не нужны. Это ясно? Блондин ответил «да», а его напарник — «как, блин, стеклышко, на фиг». Определенно американец: только у нас такая поэтичная речь. И тут я услышала сирены. Они были близко, очень близко, как перед нашим зданием. Хотелось бы думать, что они едут мимо, но если у тебя столько обнаженных стволов, на это рассчитывать нельзя. — Когда нужен коп, его днем с огнем не сыщешь, — вздохнул Бобби Ли. — Попробуй сделать что-нибудь незаконное, они как мухи на мед слетаются. Владелец кепочки сказал: — Если вы уберете пистолеты раньше, чем покажутся копы, мы сделаем вид, что ничего этого не было. Он улыбался, перегнувшись через сиденье, чтобы я наверняка рассмотрела его издевательскую физиономию. Я улыбнулась в ответ, и его веселье несколько завяло, потому что у меня был чертовски довольный вид. Я еще не очень ловко вынимала табличку из кармана, тем более одной рукой, но я справилась. И показала металлическую звезду в рамочке. — Федеральный маршал, мудак. Так что держи руки на виду, пока не подъехала полиция. — За что вы нас арестуете? — спросил блондин с немецким акцентом. — Мы ничего не сделали. — Ну, не знаю. Начнем с ношения скрытого оружия без разрешения, потом — подозрение в угоне автомобиля. — Я потрепала «импалу» по боку. — Это не твоя машина, а то, что твой друг уронил на пол, окажется неразрешенным. Интуиция мне подсказывает. — Я чуть покосилась в сторону. — Бобби Ли, нам не нужна такая толпа. Он понял, о чем я, и что-то еще пролаял на своем вроде бы немецком гортанном языке. Крысолюды растворились в воздухе — за этим движением человеческий глаз уследить не может. Клодия осталась на посту, и Бобби Ли не стал уходить, но нас было всего трое, когда показался первый полисмен. Ну, пятеро, если считать плохих парней. Двое сотрудников в форме появились из переулка, пешком, потому что грузовик, загораживающий дорогу, никуда не делся, но крысолюд, который его вел, сейчас шел впереди полисменов, держа сплетенные пальцы на голове, и под мышкой у него висела пустая кобура. Оружие копы у него отобрали. Я постаралась поднять табличку как можно выше. — Федеральный маршал Анита Блейк! Остальные — мои помощники. — Помощники маршала? — шепнул Бобби Ли. — Кивай и поддакивай, — процедила я ему краем губ. — Есть, мэм. Я отступила от машины, чтобы табличка была видна получше, и снова заорала: — Федеральный маршал Блейк! Рада вас видеть, джентльмены. Полисмены остановились возле двигателей машин, но перестали на нас орать. Они явно прикидывали, насколько им влетит, если мы действительно федералы, а они помешают нам в нашей работе, но их не настолько беспокоила политика, чтобы они рисковали попасть под выстрел. Я такое одобряю. Я понизила голос и сказала сидящим в машине перед тем, как подойти к полисменам: — Скрытое ношение неразрешенного оружия, которое у вас с собой, угнанный автомобиль, и я спорить могу, что когда ваши оттиски пальцев запустят в систему, она засветится рождественской елкой. Я улыбалась и кивала полисменам, укрывшимся за машинами. Табличка их успокоила, но стволы они не убрали, и вдалеке слышались новые сирены. Они вызвали подкрепление, и я их понимаю. У них не было способа проверить, действительно ли кто-то из нас коп. Я глянула на блондина: — И к тому же полиция косо смотрит на преступников, гоняющихся за федеральными маршалами. — Мы не знали, что вы из полиции, — сказал блондин. — Хреновая у вас разведка, — заметила я. Он кивнул, не снимая рук с баранки: — Да. Я убрала пистолет и подняла табличку как можно выше, подняла обе руки, показывая, что у меня сейчас нет оружия, и осторожно направилась к полисменам, а остальные уже начали выползать постепенно из переулка, держа пистолеты в руках. Бывают дни, когда мне моя табличка о-о-очень симпатична. Вот сегодня ну именно такой день и выдался.Глава 36
Через три часа я сидела в приемной полицейского участка с чашкой по-настоящему горького кофе и ждала, чтобы мне кто-нибудь дал поговорить с моими задержанными. У меня была табличка, и я имела право в экстренных случаях привлекать себе в помощники кого сочту нужным. Полицейские взяли Бобби Ли, Клодию и того первого водителя для допроса, и час назад их отпустили домой. Бобби Ли пытался настоять, что останется со мной, но его адвокат сказал, что отпустить домой после всего двух часов допроса — это просто подарок, и грех им не воспользоваться. Он воспользовался, когда я на этом настояла. Нам помогло, что в «импале» на полу нашли автомат МП-5, «Хеклер и Кох», не говоря уже о полудюжине стволов поменьше, четырех ножей и электрошоковой дубинки. Да и машина тоже оказалась чужая. Темноволосый, что был так мрачен, оказался отставным военным — выяснилось по пальчикам. Как ни странно, за ним ничего криминального не числилась. Я бы любую сумму поставила, что он бандит. Но если он им и был, то настолько профессиональным, что его ни разу не поймали. А блондин не существовал — в системе не было его пальчиков. Из-за немецкого акцента и моего настояния оба набора пальчиков послали в Интерпол — проверить, не ищут ли наших мальчиков за пределами страны. Но на это уйдет время. Так что меня оставили остывать на очень неудобном стуле рядом со столом детектива, которого, кажется, никогда нет на месте. Табличка гласила «П. О'Брайен», но за эти три часа я пришла к убеждению, что личность эта мифическая. Детектива О'Брайена в природе не существует, просто людей сажают у его стола, чтобы ждали и не путались под ногами. Я не была арестована и на самом деле даже ни во что не влипла. Я могла пойти домой в любой момент, но не могла говорить с задержанными без чьего-нибудь присутствия. Ну и ладно — я поговорила с ними в присутствии доброго полисмена. Никто из нас ничего не узнал, кроме того, что оба они требуют своих адвокатов. После зачтения прав никто из них ничего другого не сказал. На них было достаточно, чтобы задержать на семьдесят два часа, но после этого мы оказывались в глубокой заднице, если на их пальчики не придет сообщение о розыске. Я глотнула еще кофе, скривилась и поставила чашку на стол невидимого детектива. До сих пор я думала, что не бывает кофе, который я не смогла бы пить. И ошиблась. На вкус он был как старый спортивный носок и по консистенции примерно такой же. Я выпрямила спину и подумала, не уйти ли вообще. Моя табличка спасла меня и крысолюдов от каталажки и дала гарантию, что плохих парней не отпустят, но это вроде и все. Местная полиция не выражает особенного восторга, когда в ее расследование лезет какой-нибудь тип, у которого в названии должности есть слово «федеральный». Передо мной остановилась женщина. Примерно пять футов шесть дюймов, одета в черную юбку длиннее, чем было бы стильно, но и удобные черные туфли тоже не были последним писком моды. Блузка темно-золотистая, с виду как шелковая, но на самом деле наверняка что-нибудь более поддающееся чистке. Волосы темно-каштановые, но так испещрены сединой, серебром и белизной, что это выглядело как нарочно. Ну, панк и панк. Она протянула мне руку. Я встала, чтобы ее пожать, и пожатие было твердое и сильное. Я глянула на черный жакет на спинке стула детектива О'Брайен и поняла, с кем я говорю, раньше, чем она представилась. — Извините, что пришлось так долго заставлять вас ждать. Очень выдался напряженный день. — Она жестом пригласила меня сесть. — Понимаю. — Я села. Она улыбалась, но теперь ее глаза не соответствовали улыбке, будто она мне не поверила. — Я буду вести это дело, так что я хотела бы кое-что прояснить. — Она положила на стол принесенную папку, раскрыла и перелистнула, будто сверяясь с какими-то записями. — Вы не знаете, кто были эти двое, которые вас преследовали. Это так? — Это так, я их не знаю. Она посмотрела на меня в упор своими темно-серыми глазами. — И тем не менее вы сочли случай настолько экстренным, что назначили своими помощниками... — она сверилась с записями, — десять гражданских лиц, чтобы задержать этих людей. Я пожала плечами и посмотрела на нее приветливо: — Я не люблю, когда меня преследуют незнакомые люди. — Вы сказали сотрудникам полиции, прибывшим на место, что подозреваете этих людей в незаконном ношении оружия. И это было до того, как обыскали их машину и их самих. Откуда вы узнали, что у них оружие... — она запнулась... — маршал Блейк? — Я думаю, животный инстинкт. Теплые серые глаза вдруг стали холоднее зимнего неба. — Кончайте вешать мне лапшу и расскажите, что вам известно. Я сделала большие глаза: — Все, что мне известно, я уже рассказала вашим коллегам, детектив О'Брайен. Она посмотрела на меня с уничтожающим презрением, от которого мне полагалось тут же завянуть и все выложить. Беда только в том, что мне нечего было выкладывать. Я ни хрена не знача. И я попыталась ответить честно. — Детектив О'Брайен, я вам клянусь, что я заметила этот хвост только сегодня на хайвее. Потом я увидела тех же двоих, когда была в другой машине. Пока я не увидела их второй раз, я хотела думать, что страдаю манией преследования. Но когда я убедилась, что они меня преследуют, я решила это прекратить, и я хотела узнать, зачем они вообще за мной следят. — Я пожала плечами. — И это чистая правда. Мне бы хотелось знать что-нибудь, чтобы скрыть от вас, но я здесь так же блуждаю в темноте, как и вы. Она захлопнула папку и стукнула ею по столу, будто хотела утрясти в ней бумаги, но жест этот казался отработанным — или сердитым. — Не надо мне делать большие карие глаза, миз Блейк. На меня это не действует. Большие карие глаза? Это про меня? — Вы меня обвиняете в попытках использовать на вас женские чары, детектив О'Брайен? Она чуть не улыбнулась, но подавила это желание. — Не совсем так. Но я видала таких женщин, как вы: такая миниатюрная, такая милая, и достаточно сделать такое невинное лицо, как мужчины наперегонки спешат вам поверить. Я посмотрела на нее внимательно — не шутит ли она но нет, она была серьезной. — Не знаю, что за топор у вас в руке, но найдите другой лоб, куда его всадить. Я говорю правду и только правду. С моей помощью на улице задержаны двое мужчин с оружием, заряженным бронебойными патронами — коп-киллерами. И я что-то не вижу, чтобы вы рассыпались в благодарностях. Она посмотрела на меня совершенно холодным взглядом: — Вы вольны уйти в любой момент, миз Блейк. Я встала, улыбнулась ей сверху вниз, и я знала, что глаза у меня были такие же холодные и недружелюбные, как у нее. — Огромное вам спасибо, миз О'Брайен. — Слово «миз» я отлично выделила голосом. — Я детектив О'Брайен, — сказала она. — Тогда я для вас маршал Блейк, детектив О'Брайен. — Я свое право называться детективом заработала, Блейк. Мне его не поднесли на блюдечке за вспомогательные услуги. Может, у вас и есть табличка, но копом она вас не делает. Ну и ну. Ревнует, бродяга. Я медленно вдохнула и выдохнула. Клюнуть на подначку и затеять ссору ни к чему не приведет. И я этого делать не стала. Очко в мою пользу. — Пусть я не коп вашей масти, но я должным образом назначенный федеральный маршал. — Вы можете вмешиваться в любое дело, где замешаны противоестественные создания. Так вот в этом деле их нет. — Она смотрела на меня со спокойным лицом, но признаки злости все-таки определялись. — Так что всего вам хорошего. Я моргнула и посчитала про себя до десяти — медленно. Широким шагом вошел другой детектив. У этого были коротко стриженные белокурые волосы, веснушки и улыбка до ушей. Будь он чуть более новеньким детективом, он бы поскрипывал на ходу. — Джеймс говорит, что мы будто поймали международных шпионов, это правда? По лицу О'Брайен пробежала гримаса страдания. Почти слышна была ее мысль: «Вот блин!» Я улыбнулась вошедшему: — Интерпол дал на них сведения? Он с энтузиазмом закивал. — Этот немец разыскивается по всему миру за шпионаж, по подозрению в терроризме... О'Брайен не дала ему договорить. — Выйдите, детектив Вебстер! Выйдите к трепанной матери! Он несколько увял: — Я что-то не то сказал? Я ведь думал, раз маршал их привела, то ей... — Выйдите немедленно, и чтобы я вас не видела, — произнесла О'Брайен, и рычащие предупреждающие интонации в ее голосе сделали бы честь любому вервольфу. Детектив Вебстер вышел, не сказав больше ни слова. Вид у него был встревоженный, и не зря. Я бы поручилась, что детектив О'Брайен зло будет помнить до гробовой доски и с каждого спросит без скидки. Она глядела на меня, но злость в ее глазах относилась не только ко мне. Может быть, она накопилась за многие годы работы единственной женщиной среди мужиков, может, сама работа сделала ее желчной, а может, она с детства мрачная. Не знаю, и плевать мне, честно говоря. — В наши дни поимка международного террориста может сделать человеку карьеру, — сказала я с разговорной интонацией, не глядя на нее. От ненависти, мелькнувшей в ее глазах, мне захотелось съежиться. — И вы это отлично знаете. Я покачала головой: — О'Брайен, я не делаю карьеру в полиции. И даже в ФБР не делаю. Я — ликвидатор вампиров, и я помогаю расследовать дела, где фигурируют монстры. Табличка у меня на груди — дело настолько новое и беспрецедентное, что до сих пор ведутся споры, будет ли нам придан ранг федеральных маршалов и можно ли нас вообще продвигать по служебной лестнице. Я — не угроза вашему росту. Заслуга их поимки нисколько не помогла бы моей карьере. Так что берите ее себе. В ее глазах ненависть сменилась недоверием. — А что вас тогда интересует в этом деле? Я покачала головой: — Еще не доперли, О'Брайен? То, что сказал Вебстер: международный шпионаж, промышленный шпионаж, подозрение в терроризме, и это еще только первые строки списка. — Ну и что? — Ее руки лежали сцепленные на папке, будто защищая ее от меня, будто она опасалась, что я сейчас выхвачу эту папку и дам деру. — Он следил за мной, О'Брайен. Зачем? Я никогда не выезжала из страны. За каким чертом и каким международным бандитам я понадобилась? Она чуть наморщила брови. — Вы действительно не знаете, зачем они вас преследовали? — Нет. Вы бы хотели, чтобы за вами следил кто-нибудь вроде этого типа? — Нет, — сказала она уже мягче, как-то неуверенно. — Не хотела бы. — Она смотрела на меня твердыми глазами, но уже не такими твердыми, как раньше. Извиняться она не стала, но протянула мне папку. — Если вы действительно не знаете, что им от вас надо, то вам следует знать, что за человека вы накопали для нас... маршал Блейк. — Спасибо, детектив О'Брайен, — улыбнулась я. Ответной улыбки не было, но она послала детектива Вебстера принести еще кофе нам обеим. И она велела ему приготовить свежий, а потом уже наливать нам. Детектив О'Брайен нравилась мне все больше и больше.Глава 37
Этого человека звали Леопольд Вальтер Хайнрик, по национальности — немец. Подозревался он почти в любом серьезном преступлении, которое можно придумать. Серьезные — я имею в виду серьезные. Он не срезал сумки, не был шулером. Его подозревали в работе на мировые террористические группы, в основном с арийской направленностью. Это не значит, что он никогда не брал денег у людей, которые действовали не для того, чтобы сделать мир удобнее для расистов, но предпочитал он работать на расистов. Он был замешан в том направлениишпионской деятельности, которое помогает светлокожим либо остаться у власти, либо получить власть над людьми с менее светлой кожей. В деле был список известных сообщников, некоторые с фотографиями. Часть снимков была по качеству как фотографии на кофейной кружке, но в основном — зернистые факсы фотографий наблюдения. Лица в профиль, лица людей, снятых во время посадки в машину, входа или выхода из здания в далеких странах. Как будто эти люди знали, что их фотографируют, или боялись, как бы этого не случилось. Были там два лица, к которым я возвращалась — двое мужчин, — один в профиль в шляпе, другой смотрит в камеру, но лицо смазано. О'Брайен встала рядом со мной, разглядывая две фотографии, отложенные мной на край стола. — Вы их узнаете? — спросила она. — Не уверена. Я потрогала края фотографий, будто от этого они станут реальнее, выдадут мне свои тайны. — Вы все время к ним возвращаетесь. — Я знаю, но не то чтобы они мне знакомы. Скорее будто я их где-то видела. И недавно. Не могу сообразить, но знаю, что видела их или людей, очень на них похожих. Я всмотрелась в зернистые изображения, серо-черно-белые, составленные из точечек, будто это был факс с факса с факса. И кто знает, откуда взялся оригинал? О'Брайен вроде бы прочла мои мысли, потому что сказала: — Вы работаете с факсами, сделанными с плохих фотографий наружного наблюдения. Здесь их мать родная не узнает. Я кивнула, потом взяла ту, на которой был крупный темноволосый мужчина. Он садился в машину. За спиной его был какой-то старый дом, но архитектуру я не изучала и это ничего мне не говорило. Человек смотрел вниз, будто боясь оступиться при сходе с тротуара, и я даже не видела его спереди. — Может, если бы я увидела снимок анфас... или это все, что у них есть? — Они нам прислали все — так они сказали. — Судя по выражению ее лица, она не до конца в это верила, но приходилось довольствоваться тем, что есть. — Они еще весьма обеспокоены, что в Штатах могут оказаться и друзья Хайнрика. Мы собираемся раздать пачку фотографий всем патрульным с указанием наблюдать и докладывать, но не пытаться задержать. — Вы думаете, они опасны? — спросила я. Она посмотрела на меня недоуменно: — Вы же читали дело Хайнрика. Разве вы сами так не думаете? Я пожала плечами: — Да, пожалуй. — Я снова перешла к списку известных контактов. — Ни одно имя мне ничего не говорит. Я закрыла папку и положила ее позади двух фотографий. На этот раз я взяла вторую, ту, где был светловолосый. На фото волосы казались белыми. Или белокурыми, но очень светлыми. Фона, по которому можно было бы определить его размер, не было. Снимок во все лицо, близко, и виден только торс. Человек стоял, опираясь на стол в момент разговора. Эта фотография была лучше, подробнее, но я все равно его не узнавала. — Это снято скрытой камерой наблюдения? — Почему вы так думаете? Я пододвинула ей фотографию. — Во-первых, необычный ракурс, будто камера на уровне бедер. Обычно никто с бедра не снимает. Во-вторых, он разговаривает, но в камеру не смотрит, а это слишком естественно. Я бы поставила приличные деньги, что он не знал о съемке. — И могли бы выиграть. — Она взяла у меня фотографию и стала рассматривать, стараясь подобрать удачный ракурс. — А какая разница, как снимали? Ее глаза стали вежливо-холодными — глаза хорошего копа, подозрительного и желающего узнать то, что знаю я. — Понимаете, я видела, как вы тут пытались допрашивать Хайнрика и его приятеля. Как заевшая пластинка. Можете их продержать семьдесят два часа, но они каждую минуту будут повторять именно это. — Согласна. — Мы могли бы взять их на пушку. Сказать Хайнрику, что его друзьям следовало бы лучше следить за обстановкой. Тут неясно, где сделаны снимки. Блондин просто в комнате, не более того. О'Брайен покачала головой: — Мы пока еще мало знаем, чтобы брать на пушку. — Если бы я вспомнила, где я этих типов видела, можно было бы попробовать. Она посмотрела на меня, будто я наконец-то сделала что-то, заслуживающее интереса. — Можно было бы, — сказала она осторожно. — И даже если я не вспомню... если семьдесят два часа начнут кончаться, отчего бы нам не сблефовать? — Зачем? — спросила она. Я скрестила руки на груди, подавив желание обхватить себя за плечи. — Потому что я хочу знать, зачем этот гад за мной следил. А если ему нужна не я лично, тогда я еще сильнее буду волноваться за Сент-Луис в целом. — Это почему? — нахмурилась она. — Если Хайнрик и его команда приехали вообще в город, то дело пахнет терроризмом. Наверное, еще с расовым уклоном. — Я коснулась пальцем папки. — Хотя он пару раз работал для людей иной масти, так сказать. Интересно, как он это обосновал своим друзьям-расистам? — Может быть, он просто наемник, — предположила О'Брайен. — Может, это случайно он работает чаще на белых расистов. У них были деньги, когда ему они были нужны. Я подняла на нее глаза: — И вы в это верите? — Нет, — улыбнулась она. — А вы, Блейк, мыслите как коп, в этом надо отдать вам справедливость. Не ожидала. — Спасибо. — Я восприняла это как очень высокую похвалу, как оно и было. — Нет. Птица, что ходит как утка и крякает как утка утка и есть. По его досье видно, что он — белый расист, который не брезгует брать деньги у тех самых людей, которых желает уничтожить. Он расист, но не фанатик. — Наверное, вы правы, — кивнула я. Она посмотрела на меня пару секунд, потом кивнула, будто пришла к решению. — Если семьдесят два часа подойдут к концу, можете приходить, и попробуем брать на пушку, но для этого нам бы стоило иметь пушку получше двух зернистых фотографий. Я кивнула: — Согласна. Я изо всех сил постараюсь что-нибудь вспомнить до того, как мы пойдем тянуть льва из логова за бороду. — Тянуть льва из логова за бороду? Какую это книжку вы недавно прочитали? Я покачала головой: — Мне читают вслух друзья. Если книжка без картинок, я почти ничего не могу в ней понять. Она еще раз на меня посмотрела, наполовину с раздражением, а наполовину пытаясь скрыть улыбку. — Что-то я сомневаюсь, Блейк. На самом деле мы с Микой и Натэниелом читаем друг другу по вечерам по очереди. Мика был потрясен, узнав, что ни я, ни Натэниел не читали «Питера Пэна», и с него мы начали. А я потом узнала, что Мика не читал «Паутинку Шарлотты». Натэниел в детстве читал сам себе книжки, но ему никто никогда не читал вслух. Он не мог вспомнить ни одного такого случая. Только это он и сказал, что не может вспомнить, как ему читают книжку, но такая фраза говорит больше целых томов. Так что мы стали читать друг другу по очереди — такой ритуал отхода ко сну, более домашний и почему-то даже более интимный, чем секс или кормление ardeur'a. Любимые детские книжки читаешь не тем, с кем трахаешься, а тем, кого любишь. Вот опять это слово — «любовь». Кажется, я не очень понимаю, что оно значит. — Блейк! Блейк, вы еще здесь? Я заморгала и поняла, что О'Брайен обращается ко мне, а я не слышу. — Извините, я, кажется, задумалась. — Кажется, не о самых приятных вещах. Что тут скажешь? И приятных, и неприятных, как вся моя личная жизнь. А вслух я произнесла: — Извините. Меня малость нервирует, когда у меня на хвосте висит тип вроде Хайнрика. — У вас был не испуганный вид, Блейк. У вас был вид человека, слишком глубоко задумавшегося. — За мной гонялись наемные убийцы, бывало, но не террористы с политическим уклоном. В том, чем я занимаюсь, близко нет политики. Уже произнося эту фразу, я знала, что она неверна. Есть два вида политики, в которых я увязла по уши: меховая и вампирская. Блин, а что, если его наняла Белль? Нет, как-то не складывается. Я слишком тесно соприкасалась с ней разумом, она все еще думает, что может мной овладеть. А то, чем она собирается править или пользоваться, она уничтожать не станет. Ричард все еще разгребал ту политическую неразбериху, которую устроил в стае своей попыткой установить демократию. Всеобщее, равное и так далее. Ни черта не вышло, потому что он забыл сохранить за собой президентское вето. Он — Ульфрик, царь волков, и сам выхолостил свой пост, а теперь никак не мог восстановить уважение и основу власти, в которой нуждался. Я ему помогала, но часть стаи считала мое вмешательство еще одним признаком его слабости. Блин, да и сам Ричард так считал. Но сейчас, насколько я знала, никто не пытался наезжать на стаю Ричарда. Соседние стаи решили держаться подальше, пока пыль не осядет. В стае никого не было, кто мог бы бросить ему вызов за пост вожака, кроме Сильвии, а она этого не делала, потому что к Ричарду хорошо относилась и не хотела ставить себя перед необходимостью его убивать. Если бы Ричард не боялся того, что может устроить Сильвия, став Ульфриком, он бы мог и так уступить ей, но он знал, и Сильвия не скрывала, что ее первым приказом было бы убить всех, подозреваемых в нелояльности. Таких могло бы набраться до двух дюжин, и Ричарду этого не хотелось. Но Сильвия, будь у нее проблемы, пришла бы прямо ко мне. А значит... Я посмотрела на О'Брайен. Она вглядывалась в меня, пытаясь прочесть мои мысли. Я не знаю, что она увидела у меня на лице. Сегодня я была не в лучшей форме. — Выкладывайте, Блейк, — сказала она. Я решила, что полуправда будет лучше, чем ничего. — Я подумала, что есть один вид политики, в котором я участвую. — И это? — Вампиры. У меня тесные связи с Мастером города Сент-Луис. Не думаю, что Хайнрик сознательно стал бы работать на вампира, но он мог этого не знать. Такую работу обычно заказывают через посредника, и никто никого не видит в лицо. — А с чего это какому-нибудь вампиру взбрело бы в голову вас убивать за то, что вы встречаетесь с Мастером города? Я пожала плечами. — В последний раз, когда меня пытались убить, то именно по этой причине. Они считали, что это ослабит... Мастера, отвлечет его внимание. Она перегнулась через стол, скрестив руки на животе. — И вы думаете, что так оно и на этот раз? Я сдвинула брови и покачала головой. — Не знаю. Не думаю, но никакая другая политика мне в голову не приходит. — Я занесу в дело и передам по команде. Можем вам предложить защиту полиции. — У вас на такие вещи выделены средства? Она улыбнулась, но не так чтобы радостно. — У Хайнрика в досье есть слово «террорист». Поверьте мне, в наше время это страшное слово позволит мне поставить на вашу защиту кодлу здоровых мужиков. — Не следует ли говорить «людей»? — спросила я, глядя ей прямо в глаза. Она фыркнула: — В гробу я видала эту политкорректность, да и вы, кажется, тоже. — Извините, не устояла против искушения. — К тому же вы достаточно давно работаете с полицией и знаете, что это обычно именно мужики. — Увы, это правда. — Так как насчет полицейского сопровождения или наблюдения? — Дайте мне подумать, — попросила я. Она встала, опершись руками на стол. Надо мной она не нависла, но все-таки была высокой. — А почему вы не хотите нашей защиты, миз Блейк? — Я могла бы получить копию доклада? Она улыбнулась, но не слишком приветливо: — Подайте запрос, и я не сомневаюсь, что через день-другой он будет удовлетворен. — А нельзя просто снять ксерокс? — Нельзя. — Почему? — Потому что вы отказываетесь от защиты полиции, а значит, что-то скрываете. — Может быть. Но если вы мне дадите копии фотографий, я, быть может, их смогу идентифицировать. — Как? Я пожала плечами: — У меня есть каналы. — И вы думаете, что у этих каналов разведка лучше государственной? — Скажем так: я знаю их мотивы и приоритеты. Но не могу сказать того же о сотрудниках всех ведомств моего правительства. Мы несколько секунд поиграли в гляделки. — Я не буду с вами этого обсуждать. — Хорошо. Так можно мне хотя бы получить копии фотографий? — Нет. — Ответ прозвучал окончательным. — Вы себя ведете по-детски. Она улыбнулась — скоре даже оскалилась. — А вы что-то прячете. И если оно вдруг вынырнет и развалит все расследование, я добьюсь, чтобы вам это стоило таблички. Я хотела сказать «попробуй, посмотрим», но промолчала. Слишком недавно была у меня табличка, чтобы я знала, на чем ее можно потерять, а на чем нет. Надо будет поинтересоваться поподробнее. — Я слишком мало знаю, зачем Хайнрик за мной следил, чтобы скрывать что бы то ни было, О'Брайен. — Вы это уже говорили. Я встала со вздохом. — Ну ладно. — Всего хорошего, Блейк. Обращайтесь к вашим каналам, и посмотрим, что вам это даст. А я буду действовать через правительство и Интерпол. — Она подчеркнуто пожала плечами. — Назовите меня старомодной. — Если вам так хочется. — Идите, Блейк. И я ушла.Глава 38
Открыв дверцу джипа, я услышала, что звонит мой сотовый. Все время оставляю его в машине — забываю, что он у меня есть. Я потянулась через сиденье и стала нашаривать его, одновременно захлопывая дверцу. Да, с распахнутой дверцей было бы прохладнее, но не хочу высовывать ноги наружу, когда лежу поперек сиденья. Не потому, что меня преследуют, — нормальная девичья паранойя. Наконец я его достала на четвертом и последнем звонке, после которого он переходит в режим сообщений. — Да, это я. Чего надо? Грубо, конечно, зато я успела снять трубку. — Ma petite? — спросил Жан-Клод, будто не был до конца уверен, что дозвонился именно до меня. Хоть мне в бок воткнулась ручка переключения передач, а рука лежала на раскаленной коже сиденья, мне стало лучше. Приятно было услышать его голос, знать, что он первый мне позвонил. Значит, не так уж он на меня злится. — Это я, Жан-Клод, извини, снова забыла телефон в джипе. Я хотела сказать другое, но не могла найти нужные слова. Частично эта проблема заключалась в том, что я не знала, какие слова нужны и что они должны выражать. — Полиция забрала Джейсона, — сказал он. — Что ты говоришь? — Приехали полицейские и увезли Джейсона. Жан-Клод сообщал факты деловым голосом, лишенным интонаций. Обычно это означало, что на самом деле у него много эмоций, и ни одной из них мне не хотелось бы с ним делить. Я сдвинулась на дюйм, чтобы рычаг не впивался мне в бок, и осталась лежать на сиденье. Под ложечкой запульсировали первые признаки страха. — Зачем они его взяли? — прозвучал мой голос, такой же деловой и обычный, как у Жан-Клода. — Для допроса по подозрению в убийстве. — Безразличный интеллигентный голос Жан-Клода не споткнулся на последнем слове. — Каком убийстве? — спросила я еще более пустым голосом. — Сержант Зебровски сказал, что ты сама сообразишь. И что брать Джейсона на осмотр места преступления не было удачной мыслью. Мне не было известно, что ты кого-нибудь берешь с собой при посещении места преступления. — Ты говоришь так, будто это посещение друзей с визитом! — Я не имел в виду ничего обидного, но зачем ты взяла с собой Джейсона? — Я плохо себя чувствовала и не могла вести машину, полиция же не желала ждать, пока мне станет лучше. — Отчего же тебе так нездоровилось, что ты не могла вести? — Ну, кажется, потому что Ашер чертову уйму крови у меня взял. И еще у меня была сильная реакция на подчинение разума. От нее мне было не по себе. — Насколько не по себе? — спросил он, и в его пустом голосе прозвучало что-то такое, чего я не могла сразу назвать. — Пару раз я потеряла сознание, и меня вырвало. Достаточно? Теперь давай займемся текущей проблемой. Джейсон действительно арестован? — Мне трудно было в этом разобраться, но думаю, что нет. Тем не менее его увезли в оковах. — Это стандартная процедура для заведомого или подозреваемого ликантропа, — сказала я и заставила себя подняться, чтобы сидеть на сиденье, а не лежать поперек. Переднее сиденье джипа для этого не предназначено. — Ты знаешь, что если он не арестован, то он свободен в любой момент уйти с допроса? — Это теория, ma petite, — усталым голосом произнес он. — Это закон. — Для людей, наверное, — сказал он мягко. Я не смогла скрыть возмущение в голосе: — Закон относится ко всем, Жан-Клод. Иначе система не работает. Он тихо засмеялся, и впервые в этом смехе не было ничего неотмирного. — Обычно ты не столь наивна, ma petite. — Если его забрал Зебровски, то я знаю, куда его отвезли. И сейчас я недалеко от помещения РГРПС. — И что ты собираешься делать? — спросил он, и в голосе его еще чувствовалась нотка того смеха. — Вытащить Джейсона, — ответила я, застегивая страховочный ремень и пытаясь придержать телефон плечом, чтобы завести джип. — Ты думаешь, это возможно? — Вполне, — ответила я и чуть не уронила телефон, но машину завела. Кажется, сегодня у меня все время проблемы с координацией. — Ты очень уверенно говоришь, ma petite. — Потому что я уверена. — И я действительно была уверена, вот только дрожь в животе могла придерживаться другого мнения. — Извини, мне пора. — Удачи, ma petite. Надеюсь, ты выручишь нашего волка. — Сделаю все возможное. — В этом у меня нет сомнений. Je t'aime, ma petite. — Я тебя тоже люблю. Разговор кончился. Зато хотя бы кончился словами «я тебя люблю». Все лучше, чем орать друг на друга. Положив телефон на соседнее сиденье, я включила передачу. Все срочные дела — по очереди. Вытащить Джейсона, выйти на некоторых знакомых и узнать, что им известно о Хайнрике, а потом подготовиться к большому пиру с Мюзетт и компанией. Ах да, и еще сообразить, как урегулировать дело с Ашером, да так, чтобы не вбить навечно клин между собой и Жан-Клодом. Обычный такой день моей жизни. Из тех дней, когда я думаю, что, может быть, завести новую жизнь, другую жизнь, было бы совсем не так уж плохо. Но где, черт возьми, я свернула не туда и можно ли переделать человека, которому больше двадцати лет? И где взять эту новую жизнь, если старая так запуталась, что не знаешь, как ее распутать? Хотела бы я знать.Глава 39
Никто не остановил меня у дверей. Никто не остановил на лестнице. Меня просто спрашивали: «Привет, Анита, как жизнь?» Я не входила официально в РГРПС, но работала с ней так давно, что воспринималась здесь как местная принадлежность, нечто такое, что может и даже должно здесь быть. И только детектив Джессика Арнет сказала мне первые слова, отличающиеся от «здрасьте». — А где этот симпатюшка, который всегда за тобой хвостом ходит? — Который из них? Она засмеялась и чуть-чуть покраснела. И это привлекло мое внимание. Она всегда флиртовала с Натэниелом, но никогда я не обращала на это внимания, пока не увидела, как она краснеет. — У тебя симпатюшек избыток, но я про того, что с фиалковыми глазами. Я готова была прозакладывать месячное жалованье, что она его имя знает. — Сегодня он остался дома. Она положила на стол стопку папок — не на свой — и убрала волосы с лица. Там нечего было особенно убирать — жест остался от прежних времен, когда темные волосы были подлиннее. Короткая, чуть ниже уха, стрижка не льстила ей. Но лицо все равно оставалось хорошим, треугольным, с четко очерченными скулами, приятно обрамлявшими улыбку. Я раньше не замечала, но девушка была хорошенькая. А хочет ли Натэниел вообще встречаться, просто с кем-то встречаться? Без цепей и хлыстов, а с ужином и кино. Когда-нибудь же я научусь укрощать ardeur, и pomme de sang мне тоже будет не нужен, и что тогда? Тогда Натэниел должен начать за кем-то ухаживать. Должен ведь? Раз я не буду его при себе держать. У меня началась головная боль. Детектив Арнет чуть не взяла меня за рукав, но остановилась. — Что с тобой? Я заставила себя улыбнуться: — Да ничего. Ищу Зебровски. Она мне сказала, в какой он комнате, потому что ее не предупредили этого не делать. Вообще-то я даже не была уверена, что ее надо было предупреждать. Теоретически все это проходило в рамках расследования, где Дольф обратился ко мне, так что я имела право здесь находиться при допросе подозреваемого. Мысленно произнесенная фраза звучала логично, но как-то безнадежно, будто я очень старалась сама себя в этом убедить. На цыпочках я подошла к двери снаружи, чтобы заглянуть в окошко. Если судить по тому, что показывают по телевизору, то у допросных в полиции есть огромные, чуть ли не во всю стену двери, прозрачные в одну сторону. На самом деле на такое мало у каких участков хватает денег и помещений. В телевизоре так показывают, потому что получается зрелищней, а оператору легче работать. Мне лично кажется, что реальность достаточно драматична и без огромных окон, и в ней нет хороших ракурсов для камеры, а есть страдание. Может, я сегодня в мрачном настроении. Я хотела быстренько заглянуть в допросную и убедиться на сто процентов, что попала туда. Джейсон сидел за небольшим столиком, Зебровски напротив него, но отчего у меня ноги примерзли к полу — так это от вида Дольфа, прислонившегося к дальней стене. Зебровски сказал, что Дольф на две недели в отпуске. Соврал, что ли? Нет, как-то непохоже. Тогда что Дольф тут делает? Я резко постучала в дверь и стала ждать, заставляя себя успокоиться, по крайней мере выглядеть спокойно. Зебровски приоткрыл щелочку, и глаза у него за очками полезли на лоб. — Неудачное время, — сказал он и попытался показать глазами, что в комнате Дольф. — Я знаю, что Дольф здесь, Зебровски. А я думала, что он на пару недель в отпуске. Зебровски вздохнул, но глаза у него были сердитые. На меня, очевидно, за то, что я не исчезла и сделала только хуже. Делать только хуже — одна из моих профессий, и Зебровски пора бы уже это знать. — Лейтенант Сторр находится здесь, поскольку он по-прежнему является главой Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий, и именно он привлек наше внимание к данному подозреваемому. — Подозреваемому? Отчего это Джейсон попал под подозрение? — Анита, не надо это обсуждать в коридоре. — Тогда пусти меня в комнату, и поговорим как цивилизованные люди. В коридоре меня держишь ты. Он облизал губы и чуть не обернулся посмотреть на Дольфа, но сдержался. — Входи, — понизил он голос до шепота, — но держись на этой половине комнаты. Я вошла вслед за ним, и он жестом пригласил меня встать так, чтобы он оказался между мной и Дольфом. Как будто Зебровски опасался с его стороны непредвиденных действий. — Нечего ей здесь делать, — сказал Дольф. Зебровски расправил плечи и повернулся к нему. — Мы ее просили нам помочь на месте преступления, Дольф. — Я не просил. — На самом деле именно ты и просил, — сказала я. Дольф открыл рот, потом закрыл и сжал губы в ниточку. Он так крепко вцепился в собственные руки, что это должно было быть больно — будто он не доверял им, если они не будут за что-то держаться. В его глазах бушевала ярость. Обычно у него глаза копа, да такие, что другим копам у него поучиться, — ничего не выражающие. Сегодня они выражали все, но я не понимала, откуда такая злость. Джейсон сидел у края стола, стараясь казаться как можно более маленьким и безобидным. Так как рост у него немногим больше моего, то у него получалось. Зебровски закрыл дверь и сел на своей стороне стола рядом с Дольфом, оставив мне дальний стул. Я не села. — За что вы загребли Джейсона? — У него на теле раны, нанесенные жертвой при защите. И они соответствуют расследуемому преступлению. — Ты ведь на самом деле не веришь, что Джейсон замешан в этом... — я поискала слово, — зверстве? — Он — вервольф, и у него раны на руках, — сказал Дольф. — Если он не насиловал нашу жертву, то кого-то он изнасиловал. — Вы здесь присутствуете для наблюдения, лейтенант, — сказал Зебровски. По его лицу видно было, что он бы сейчас рад был оказаться где угодно, только не здесь, где надо указывать Дольфу не лезть не в свое дело. Дольф хотел было что-то сказать, но сумел остановить себя чистой силой воли. — Хорошо, хорошо, сержант. Продолжайте. В последнем слове было больше накала, чем в лесном пожаре. — Погоди, — сказала я. — Ты говоришь — изнасиловал? — На месте первого убийства найдена сперма, — сказал Зебровски. — Это где распятие? — спросила я. — Нет, — отрезал Дольф. — Там, где разорванная женщина. — При таком преступлении сперма может не означать изнасилования. Может быть, у него просто случился оргазм. Это псих, но реального контакта могло не быть. Я видела тело — там мало что осталось, чтобы сказать, было ли изнасилование. — Тут у меня мелькнула ужасная мысль. — Только не говорите, что нашли на голове. — Нет, — покачал головой Зебровски. — По всей комнате. Почти облегчение. Почти. — Так почему Дольф сказал, будто это изнасилование? — От второй потерпевшей осталось чуть побольше, — сказал Зебровски. Я повернулась к нему: — Не помню, чтобы меня информировали о втором нападении. — Тебя не полагалось информировать, — сказал Дольф. — Верно, я позвал тебя на первое, но дважды я одной ошибки не повторяю. Стараясь не обращать внимания на Дольфа, я глядела на Зебровски. Он одними губами произнес: «Потом». Ладно, значит, Зебровски мне расскажет, когда рядом не будет Дольфа. Просто отлично. Насчет взбесившегося оборотня, который мотается по городу, я сейчас ничего сделать не могла, зато могла заняться текущим несчастьем. — А что сказал Джейсон, когда вы его спросили, откуда царапины? — Сказал, что мужчины не болтают на такие темы, — ответил Зебровски. — Хотя мне этот ответ показался неубедительным. Я посмотрела на Джейсона — он пожал плечами, будто говоря: а что я еще мог сказать? Достаточно хорошо меня зная, он понимал, что мне неприятно было бы выносить сор из избы. И в этом он был прав — я не хотела бы, чтобы знали Дольф и Зебровски. Но мое смущение не стоит ареста Джейсона. Я вздохнула и произнесла правду: — Эти раны не нанесены защищающейся жертвой. — Он исцарапан, Анита, и мы это засняли, — сказал Зебровски. — Дольф на первом месте преступления увидел у него царапины. Теперь их нет, зато есть свежие. — Это я его изукрасила, — произнесла я равнодушно, потому что очень старалась говорить равнодушно. Дольф то ли фыркнул, то ли засмеялся. Не нужны были слова, чтобы понять, насколько он мне не верит. Зебровски произнес вслух: — Расскажи кому-нибудь другому, Анита, мы тебя лучше знаем. Я закатала рукава и показала собственные заживающие царапины: — Когда я испугалась, что слишком его исполосую, то вцепилась в себя. У Зебровски глаза полезли на лоб: — Блейк, ты всегда такая страстная? — Тебе, Зебровски, никогда этого не проверить. — Если это значит «да», я удовлетворен. — Он поднес руку почти к самым моим царапинам, но остановился и почти дотронулся до царапин Джейсона. — Надеюсь, секс был хорош. Джейсон уставился в столешницу и очень постарался принять смущенный вид. Но при этом был очень собой доволен. У него это одновременно получалось. — Вот вам и ответ, — сказала я. Джейсон блеснул улыбкой, и младенчески-синие глаза заискрились. — Как скажете, госпожа. Я бросила на него исключительно зловещий взгляд, который ни на миг не пригасил его веселья. Дольф отвалился от стены, подошел и вперился в мою руку. — Не вешай мне лапшу на уши, Анита. Ты это сама поцарапала по дороге сюда, чтобы сделать ему алиби. — Царапины не такие свежие, Дольф. Он попытался схватить меня за руку, но я шагнула назад. — Спасибо, мне не хочется, чтобы меня опять хватали. Он перегнулся ко мне через стол, и Джейсон подал свой стул чуть назад, будто не хотел оказаться между нами. — Врешь, — произнес Дольф. — Оборотень залечивает любые раны, кроме серебра и ран, нанесенных другим монстром, и залечивает быстро. Ты этому меня учила, Анита. Если бы это ты его поцарапала, уже бы все зажило. — Не говорит ли та же логика, что, если бы царапины нанесла жертва, они бы тоже уже зажили? — Нет, если это была вторая жертва. — Эту новость Дольф обрушил на меня как удар, каким она и была. Я посмотрела на Зебровски: — Я не могу обсуждать скорость заживления ран, если не знаю, когда они нанесены. Мне нужно знать время. Зебровски открыл рот, но ответил Дольф: — Зачем? Чтобы алиби было непробиваемым? — Зебровски, я не вижу, как ты обращаешься к Дольфу, но как-то ты умудряешься, потому что каждый раз, когда я задаю тебе вопрос, ответ я получаю от него. Я уже тоже наклонилась над столом. — У него царапины старше твоих, Анита, — сказал Дольф, почти рыча. — Они сильнее зажили. В суде ты не Докажешь, что они получены одновременно. — Он оборотень, и у него заживает быстрее. Я тебе это говорила, если ты не забыл. — Ты признаешь, что с ним трахалась? Я слишком разозлилась, чтобы дергаться от выбора слов. — Я предпочитаю термин «вступила в интимные отношения», но если тебе так понятнее, то да. — Если бы это было правдой, следы бы у него уже полностью зажили. Если ты человек, как ты мне постоянно говоришь. Боль посередине лба будто пыталась пробить дыру изнутри наружу. И не создавала настроения для подобных обсуждений. — Кто я и что я — не твое собачье дело. Я сообщаю тебе, что поцарапала его в пылу страсти. Более того, это скорее всего произошло именно в тот момент, когда случилось второе убийство. Можем тебе назвать время, если хочешь. — Это было бы неплохо, — ответил Зебровски. Он отодвинулся со стулом чуть подальше вдоль стола, но не покинул свой пост. И остался в таком близком соседстве с этой клокочущей яростью — на такое мало кто бы решился. Мне пришлось подумать, но я дала ему приблизительный отчет о времени за последние двое суток. На самом деле алиби на первое убийство я могла ему и не дать, но на второе очень постаралась. Зебровски изо всех сил старался сохранить непроницаемое лицо копа, пока записывал мои слова. Вся беседа записывалась на пленку, но Зебровски, как и Дольф, любил заносить все на бумагу. Если подумать, эта привычка могла перейти к нему от Дольфа. Дольф стоял возле стола, нависая над всеми нами, пока я рассказывала. Зебровски уточнял мелочи, стараясь как можно точнее определить время. Джейсон сидел так тихо и неподвижно, как только мог. Руки он сцепил на столе, голову опустил вниз, время от времени кидая быстрые взгляды на нас всех, но не шевеля ни головой, ни телом. Как кролик в высокой траве надеется, что если сидеть очень тихо, то собаки его не найдут. Только эта аналогия должна была бы вызывать смех. Я в том смысле, что он — вервольф. Но не вызывала, потому что была точна. Быть вервольфом — это не защищает от людских законов, а обычно приносит вред. Иногда смертельный. Сейчас нам это не грозило, но обстоятельства могут и поменяться. Оборотня, обвиненного в убийстве человека, ждал скорый суд и почти немедленная казнь. Если оборотень объявлялся одичавшим или вел охоту на людей, а полиция не могла его поймать, то суд выдавал ордер на ликвидацию — как на вампира. Все происходило почти аналогично. Вампир, подозреваемый в убийстве, но избегающий поимки и рассматриваемый как опасный для общества, удостоивался ордера на ликвидацию, выданного судьей. Подставить в эту формулу оборотня вместо вампира — и получается то же самое. Ни суда, ничего — только выследить и убить. У меня было несколько таких заданий. Не много, но было. Несколько лет назад существовало движение, чтобы люди, пользующиеся магией, также становились объектами ордера на ликвидацию, но подняли вой слишком многие организации, занимающиеся правами человека. Я лично как человек, использующий магию, была довольна. Как исполнитель ордеров суда на ликвидацию я не знала, как бы я отнеслась к охоте на человека с последующим убийством. Мне случалось убивать людей, которые угрожали моей жизни или жизни дорогих мне людей. Но одно дело — самооборона, пусть даже превентивная, другое дело — исполнение приговора. Колдун или колдунья представали перед судом, если они люди, но в случае признания виновными в использовании магии для убийства смертный приговор выносился автоматически. Вердикт бывал обвинительным в девяноста девяти случаях из ста. Присяжным не нравилась сама мысль — отпускать человека, который может использовать магию для убийства. И одной из моих жизненных целей было никогда не попадать в суд. Я знала, что Джейсон ничего плохого не сделал, но еще я достаточно знала о том, как работает система с теми, кто не до конца человек. Иногда невиновность мало что значит. — Кто-нибудь может подтвердить указанное время? — спросил Зебровски. — Несколько человек, — ответила я. — Несколько, — повторил Дольф. Его передернуло от отвращения, и причин его я тоже не понимала. — Ты даже не знаешь, кто отец? Я заморгала на него, как олень в свете фар. — Не понимаю, о чем ты. Он на меня посмотрел, будто я уже ему соврала. — Детектив Рейнольдс нам сообщила свою маленькую тайну. Я уставилась на него в упор. Он нагнулся над столом, а я стояла, и наши глаза были почти на одном уровне. — И что с того? Он то ли фыркнул, то ли закашлялся. — Не только она упала в обморок на месте преступления, и не только ее стошнило. Он говорил так, будто тыкал в какое-то больное место с хирургической точностью. Я наморщила лоб, продолжая моргать. — Извини, но о чем это ты? — Я действительно ничего не понимала. — Не строй из себя скромницу, Анита, этого ты не умеешь. — Я ничего из себя не строю, Дольф, я просто ни хрена не понимаю. И тут мне стукнула в голову мысль, но это же не может быть? Не думает же Дольф... Я посмотрела на него и заподозрила, что именно это он и думает. — Ты намекаешь, что я беременна? — Нет, не намекаю. Я чуть расслабилась. А не надо было. — Я спрашиваю: ты знаешь, кто отец, или их было слишком много, чтобы угадать? Зебровски встал. Он был так близко к Дольфу, что тому пришлось чуть подвинуться. — Я думаю, тебе следует уйти, Анита, — сказал он. Дольф продолжал сверлить меня взглядом. Я бы взбесилась, если бы не была так ошарашена. — Мне случалось раньше блевать на осмотре места преступления. Зебровски чуть подался от стола. У него был вид человека, который знает, что по рельсам летит поезд, и понимает, что никто не успеет вовремя убраться. А я все еще не думала, что дело так плохо. — Раньше ты никогда не теряла сознание. — Дольф, я была больна. Настолько больна, что не могла вести машину. — А сейчас вроде бы оправилась, — сказал он голосом низким и рокочущим, наполненным гневом, который, кажется, у него сейчас все время держался под самой поверхностью. Я пожала плечами: — Наверное, вирус. — И это никак не связано со следом клыка у тебя на шее? Я потянулась к следу, но заставила себя опустить руку. Честно говоря, я о нем забыла. — Я была больна, Дольф. Даже мне случается заболеть. — А на синдром Влада ты еще не проверялась? Я медленно вдохнула, медленно выдохнула и подумала про себя — хрен с ним. Дольф явно не собирался оставлять тему. Хочет поссориться? Я могу. Черт побери, простая, от всей души перебранка с криками меня сейчас очень манила. — Я уже сказала, я не беременна. И мне плевать, веришь ты мне или нет, потому что ты мне не отец, не дядя, не брат и вообще никто. Ты был моим другом, но и это сейчас под вопросом. — Ты либо одна из нас, либо одна из них, Анита. — Из кого? — спросила я, вполне уверенная в ответе, но мне надо было услышать его вслух. — Из монстров, — ответил он почти шепотом. — Значит, ты называешь меня монстром? — Я не шептала, но голос у меня был тихий и выдержанный. — Я говорю, что ты должна выбирать, с нами ты или с ними. — При слове «с ними» он показал на Джейсона. — Ты вступил в «Люди против вампиров» или в другую правую группу, Дольф? — Нет. Но начинаю с ними соглашаться. — Хороший вампир — мертвый вампир? — Они и так мертвые, Анита. — Он шагнул ближе, оттесняя Зебровски. — Они вонючие трупы, у которых не хватает соображения лежать в своих проклятых могилах. — Согласно закону, они живые существа, имеющие права и защищаемые законом. — Может, в этом закон не прав. С одной стороны, мне хотелось спросить: «Ты знаешь, что весь разговор записывается?» С другой стороны, я была рада, что он высказался. Если он начнет выступать как свихнувшийся расист, это поможет уберечь Джейсона. А то, что это повредит карьере Дольфа, тоже меня волновало, но не настолько, чтобы принести Джейсона в жертву. Я хотела бы спасти всех своих друзей, но если кто-то настроился на самоуничтожение, то приходится делать лишь то, что можешь. Нельзя выкопать человека из дерьма, если он не согласен сам взять лопату и тебе помочь. Дольф не помогал. Он наклонился, оперся ладонями на стол и приблизил лицо к Джейсону. Джейсон отодвинулся, насколько позволял стул. Зебровски поглядел на меня, и я сделала страшные глаза. Мы оба знали, что, если Дольф пальцем тронет подозреваемого, на его карьере можно поставить большой и жирный крест. — Как оно похоже на человека! — сказал Дольф. — Но все равно не человек. Мне не нравится местоимение «оно» в применении к моим друзьям. — И ты действительно позволяешь, чтобы он до тебя дотрагивался? Он. Даже когда ненависть к монстрам слепит глаза, трудно разобраться, где «оно», а где «он». — Да, — ответила я. Зебровски стал обходить Дольфа — наверное, чтобы встать между ним и Джейсоном. Дольф обернулся ко мне, все еще нагнувшись, слишком еще близко к Джейсону, чтобы не вызывать тревоги. — А укус на шее — это тот кровосос, с которым ты трахаешься? — Нет, — сказала я, — это новый. Я теперь трахаюсь с двумя такими. Он пошатнулся, почти как от удара, и тяжело оперся на стол. Секунду мне казалось, что он сейчас свалится на колени к Джейсону, но он с видимым усилием овладел собой. Зебровски взял его за рукав: — Лейтенант, спокойнее. Дольф позволил Зебровски посадить себя за стол. Никак не отреагировал, когда сержант пересадил Джейсона подальше от него. Дольф не смотрел на них. Глаза, полные страдания, смотрели на меня. — Я знал, что ты труположка, но не знал, что ты еще и шлюха. Я сама почувствовала, каким жестким и холодным стало у меня лицо. Может, не будь я так вымотана, так выжата, я бы не сказала того, что сказала. Оправдания этому нет, кроме того, что Дольф ударил меня и я хотела ответить ударом. — А как там у тебя проблема с внуками, Дольф? По-прежнему у тебя намечается невестка-вампир? — Я ощутила, как передернулся Зебровски, и поняла, что знала только я. — Не надо выводить из себя людей, которым ты доверялся, Дольф. Сказала и тут же пожалела, но было поздно. Слишком, блин, поздно. У него руки были под столом. Когда он встал, то перевернул этот стол на пол с жутким треском. Мы брызнули в стороны. Зебровски встал перед Джейсоном у дальней стены, я — в углу возле двери. Дольф крушил мебель — другого слова не подберешь. Стулья полетели в стены, за ними стол. Наконец Дольф выбрал один из стульев, будто тот его больше других достал, и стал колотить им в пол — снова и снова. Дверь в комнату распахнулась. Полисмены заполнили проем, держа стволы наготове. Наверное, они были готовы увидеть беснующегося вервольфа, и от вида беснующегося Дольфа застыли в дверях. Вервольфа они бы, я думаю, пристрелили с радостью, но вряд ли хотели стрелять в Дольфа. Однако схватиться с ним врукопашную тоже, конечно, добровольцев не было. Металлический стул сложился пополам, и Дольф рухнул на колени. Комнату заполнило его хриплое дыхание, будто тяжело дышали сами стены. Я подошла к двери и выгнала всех, говоря что-то вроде: «Все в порядке» или, там, «Все путем, вы только идите отсюда». Я отнюдь не была уверена, что все будет в порядке или путем, но действительно хотела, чтобы они ушли. Не надо им видеть, как их лейтенант теряет над собой контроль. Это пошатнет их веру в него. Мою, черт побери, уже пошатнуло. Я закрыла за ними дверь и посмотрела на Зебровски, Мы просто таращились друг на друга — никто из нас не знал, что сказать, а тем более — что сделать. Голос Дольфа прозвучал откуда-то из глубины, будто его пришлось вытаскивать, перебирая руками по веревке, как из колодца. — Мой сын станет вампиром. — Он смотрел на меня с таким выражением гнева и страдания, что я понятия не имела, что тут сказать или сделать. — Ты довольна? На его лице высыхали слезы — он рыдал, пока разносил мебель. Но он уже не плакал, когда сказал: — Моя невестка хочет его обратить, чтобы он всегда был двадцатипятилетним. И он издал звук, средний между стоном и воплем. Сказать, что мне очень жаль, было бы явно недостаточно. А ничего, что было бы достаточно, я не могла придумать. — Мне очень жаль, Дольф. — А чего жалеть? Вампиры тоже люди. У него снова потекли слезы — безмолвные. Никогда бы не заметить, что он плачет, если не смотреть прямо на него. — Ну да, я встречаюсь с кровососом, и у некоторых моих друзей нет пульса, но я все равно не одобряю обращения людей. Он смотрел на меня сквозь захлестывающие гнев и страдание. От них его взгляд стал тверже, и в то же время его легче было вынести. — Почему? Почему? Вряд ли он спрашивал моего мнения. Мое мнение о вампирах было такое, каким оно было, — скорее всего это был всеохватный вопрос: почему я? Почему мой сын, моя дочь, моя мать, моя страна, мой дом? Почему я? Почему вселенная несправедлива? Почему не бывает всегда счастливый конец? На это у меня не было ответа. Видит Бог, как мне хотелось бы его иметь. Я ответила на очевидное «почему», так как на другие вопросы ответить не могла. — Я не знаю сама, но меня жуть берет каждый раз, когда я встречаю вампира, кого раньше знала человеком. — Я пожала плечами. — Это как-то нервирует. Он тяжело, с икотой, всхлипнул. — Нервирует... Он то ли всхлипнул, то ли засмеялся, потом закрыл лицо руками и снова зарыдал. Мы с Зебровски стояли как два истукана. Не знаю, кто из нас ощущал себя более беспомощным. Зебровски стал обходить комнату, ведя с собой Джейсона. Дольф ощутил это движение и сказал: — Он никуда не идет. — Он не имеет к этому отношения, — возразила я. Дольф сердито обтер лицо: — Ты не предъявила его алиби на первое убийство. — Ты ищешь серийного убийцу. Если с подозреваемого снято обвинение в одном, то во всех других он тоже обычно невиновен. Дольф упрямо замотал головой: — Мы его можем задержать на семьдесят два часа и задержим. Я огляделаразгромленное помещение, переглянулась с Зебровски, и у меня создалось впечатление, что сейчас у Дольфа может не хватить авторитета на подобные заявления. — Через несколько дней полнолуние, — напомнила я. — Мы его поместим в укрепленное убежище, — сказал Дольф. Эти укрепленные убежища находятся в распоряжении властей. Их создали, чтобы новые ликантропы могли туда обратиться с целью никому не нанести случайный вред. По идее, ты там остаешься, пока не научишься держать своего зверя в узде, а потом тебя выпускают продолжать жизнь. Так в теории. На практике, если ты подписался на помещение туда, добровольно или как-нибудь иначе, ты уже почти наверняка оттуда не выйдешь. Ассоциация борцов за гражданские права недавно начала судебные битвы, которые наверняка продлятся много лет, чтобы эти убежища объявили противозаконными или противоречащими конституции. Я посмотрела на Зебровски. Он ответил мне взглядом, полным ужаса — и усталости. Не знаю, хватило ли бы у него духу спасти Джейсона от вечного заключения, если бы Дольф нажал. Значит, этого нельзя допустить. Я не могу этого допустить. — Джейсон уже много лет вервольф, — обратилась я к Дольфу. — Он прекрасно владеет своим зверем. Зачем его посылать в убежище? — Потому что там ему место, — огрызнулся Дольф, и ненависть оттеснила страдание. — Ему не место под замком, и ты это знаешь. — Он опасен, — буркнул Дольф. — Чем? — Он вервольф, Анита. — Значит, его надо запереть, потому что он вервольф. — Да. У Зебровски стал совсем больной вид. — Запереть, потому что он вервольф, — повторила я. Мне хотелось, чтобы он услышал свои слова, не согласился, пришел в себя, но этого не случилось. — Да. И это он сказал под запись, под вещественное доказательство. Она может быть и, вероятно, будет использована против него. Я ничем не могла помочь Дольфу, но я твердо знала, что Джейсон в укрепленное убежище не попадет. Отчасти это было облегчение, а отчасти я так испугалась за Дольфа, что во рту появился металлический привкус. Зебровски направился к двери, подталкивая перед собой Джейсона. — Вы тут немножко побудьте пока, лейтенант. И он кивнул мне, приглашая на выход. Дольф не пытался нас остановить. Он стоял на коленях с опрокинутым лицом, будто услышал наконец свои слова, сообразил, что, быть может, сейчас натворил. Мы вышли, и Зебровски плотно закрыл за нами дверь. Все сотрудники пялились на нас. Они старались этого не делать, но у каждого вдруг обнаружилось занятие, требующее присутствия в помещении. Никогда не видела столько детективов, так охотно возящихся с бумажками на своем или даже на чужом столе, если только стол был близок к коридору. Зебровски посмотрел на стоящую вплотную людскую стену и сказал: — Ребята, разойдитесь. Нечего тут толпиться. Они переглянулись, будто спрашивая себя: так что, разойдемся? Послушаем его? Если бы сказал Дольф, они бы разошлись без вопросов. Но в конце концов нам все же дали дорогу. Сотрудники по одному стали расходиться по своим углам и столам. Те, кто уже сидел за столами поблизости, вдруг вспомнили, что им надо кому-то позвонить. Зебровски наклонился ко мне пониже и тихо сказал: — Забирай мистера Шулайера и уезжай. — А что скажет Дольф? Он покачал головой: — Не знаю. Но я знаю, что Шулайер не заслуживает запирания в каменном мешке. — Спасибо, сержант, — сказал Джейсон и улыбнулся. Зебровски улыбаться не стал, но ответил: — Вы бываете занозой в заднице, Шулайер, и меховым шаром, но вы не монстр. В такой момент две женщины наверняка бы обнялись, но ведь они — мужчины. Им не положено было даже обменяться рукопожатием. — Спасибо, Зебровски. Он вяло улыбнулся: — Приятно знать, что сделал сегодня кому-то что-то хорошее. Он повернулся ко мне. — Что будет с Дольфом? — спросила я. Он еще сильнее помрачнел. Учитывая, что вид у него был и без того траурный, это говорило о многом. — Не знаю. Дольф наговорил под запись достаточно, чтобы слететь с работы, если это выплывет наружу. Черт побери, раз глава РГРПС — настолько предубежденный тип, то это может привести к пересмотру всех дел с самого начала времен. — Постарайся, Зебровски, чтобы он взял свой двухнедельный отпуск. Держи его подальше отсюда. — Это я знаю, — ответил он. — Теперь знаю. — Извини. Конечно, знаешь. — А теперь, Анита, пожалуйста, уезжай. Пожалуйста. Я тронула его за рукав: — Ты туда не возвращайся один, ладно? — Перри мне сказал, что тогда Дольф с тобой сделал. Не волнуйся, я буду осторожен. — Он оглянулся на закрытую дверь. — Анита, будь добра, смотайся, пока он не вышел. Я хотела что-то сказать — утешительное или полезное, но ничего такого не было. Единственное, что я могла сделать полезное, — поскорее убраться. Так мы и поступили. Уход отдавал трусостью. Оставаться — глупостью. Если есть выбор между трусостью и глупостью, я почему-то каждый раз выбираю глупость. Сегодня же я выбрала лучшую часть доблести. Кроме того, я не знала, не вылетит ли Дольф из комнаты как разъяренный буйвол и не накинется ли на Джейсона или на меня. В допросной мы могли еще это все скрыть, но если он разнесет все помещение для сотрудников, его службе точно конец. Сейчас же он, быть может, только прострелил себе ногу — в карьерном смысле. Вполне вероятно. Но «может быть» и «вероятно» — совсем не то что «абсолютно точно». Я оставила Зебровски собирать осколки, потому что сама не знала, как это делать. Мне куда лучше удается ломать, чем чинить.Глава 40
Джейсон прислонился головой к пассажирскому сиденью джипа. Глаза у него были закрыты, вид измотанный. Под глазами, даже закрытыми, лежали тени. Кожа у Джейсона светлая, но не бледная, он не загорает до смуглости, а приобретает симпатичный золотистый оттенок. Сегодня он был бледен, как вампир, а кожа казалась слишком тонкой, будто его какая-то гигантская рука терла и терла, как трут в кулаке камешек, нервничая. — Выглядишь как оттраханный, — сказала я. Он улыбнулся, не открывая глаз: — До чего ты льстива. — Нет, я всерьез. У тебя вид ужасный. Оправишься к вечеру — к банкету и всему прочему? Он чуть приоткрыл глаза, чтобы на меня взглянуть. — А у меня есть выбор? Если так ставить вопрос... — Нет, пожалуй. И у меня голос тоже прозвучал устало. Он снова улыбнулся, не отрывая голову от сиденья и почти закрыв глаза. — Если бы у лейтенанта не сорвало клапан, меня бы сейчас уже везли в убежище? Я пристегнулась и включила зажигание. — Ты мне не ответила, — напомнил он тихо, но настойчиво. Я включила передачу. — Может быть, не знаю. Если бы у Дольфа не сорвало клапан, как ты выразился, у него бы даже и мысли не было тебя туда сунуть. — Я выехала со стоянки. — Но он мог бы вызвать тебя для допроса. Ты здорово исцарапан, и ты — вервольф. — Я пожала плечами. Он вытянул руки над головой, выгнул спину и потянулся всем телом со странной грацией. От этого движения рукава футболки задрались, обнажив царапины, и Джейсон встряхнулся, будто волна прошла от концов пальцев по рукам, по груди и шее, по животу, бедрам и так далее до пальцев ног. Громкий сигнал клаксона и скрип тормозов вернули мое внимание к дороге и к тому факту, что я веду машину. Как-то я никого не стукнула, но этого чуть-чуть не произошло. Я как-то проехала через лес недвусмысленных жестов под смех Джейсона. — Вот теперь мне лучше, — сказал он все еще со смешинкой в голосе. Я оглянулась на него, нахмурясь. Синие глаза искрились лицо вдруг озарилось радостью. Я попыталась сдержаться, но улыбнулась в ответ. Джейсон всегда мог вызвать у меня такую реакцию — заставить улыбнуться, когда я не хочу. — Чего такого смешного? — спросила я, но в моем голосе тоже слышалась смешинка, которую мне не удалось проглотить. — Я попытался позаигрывать и получилось. Раньше ты на мое тело никак не реагировала, даже когда я был голым. Я изо всех сил стала всматриваться в дорогу, одновременно краснея. Он сдавленно зафыркал: — Ты краснеешь из-за меня! Боже мой, наконец-то! — Продолжай в том же духе, и ты меня достанешь, — предупредила я, сворачивая на Кларк-стрит по дороге к «Цирку». — Ты не доперла? — Он смотрел на меня, и выражения его лица я понять не могла. Недоумение, восторг — и еще что-то. — До чего? — Я больше не прозрачен для твоего радара мужиков. — Чего? — Ты замечаешь мужчин, Анита, но меня ты никогда не замечала. Я уж начинал себя чувствовать придворным евнухом. Я быстро обратила к нему недовольную гримасу и тут же стала снова смотреть на дорогу. Разъезжаться с машинами на волосок — нет, спасибо, на сегодня мне адреналина хватит. — Брось, Анита, ты понимаешь, о чем я. — Может быть, — вздохнула я. — Такое может быть потому, что ты в случайные связи не вступаешь, для тебя это больше, чем просто потрахаться, даже когда включается ardeur. Если бы я сейчас стояла, меня бы зашатало. Мне пришлось как следует сосредоточиться на дороге. — Джейсон, если ты хочешь что-то сказать, говори. — Не огрызайся, Анита. Сказать я хочу вот что: даже если мы никогда больше не коснемся друг друга, я теперь на твоем радаре. Ты меня видишь. Действительно видишь. Вид у него был глубоко удовлетворенный. А я смутилась. В таких случаях я всегда стараюсь переключиться на работу. — Как ты думаешь, этот ликантроп, который насилует и убивает женщин, — местный? — Я знаю, что не местный, — сказал Джейсон. Я обернулась — он говорил более чем уверенно. — Почему ты так уверен? — Это был вервольф, и не из нашей стаи. В Сент-Луисе нет вервольфов, которые не входили бы в клан Трона Скалы. — Откуда ты знаешь, что это был вервольф? Мог быть любой из дюжины видов полулюдей-полухищников. — Он пахнет волком. — Джейсон посмотрел на меня, сдвинув брови. — Ты не учуяла в доме этого запаха? — В основном я чуяла кровь, Джейсон. — Иногда я забываю, что ты не из наших — пока что. — Это комплимент или сетование? Он осклабился: — Ни то, ни другое. — А откуда такая уверенность, что он не наш? — Он не пахнет стаей. — Забудь, что я человек и что мой нос в четыреста раз менее чувствителен и избирателен к запахам, и объясни попроще. — В человеческом облике у меня совсем не такой хороший нос, как в волчьем. Мир просто оживает. Обоняние — почти как зрение. Если ты этого не испытала, то объяснить трудно, но в человеческом облике за зрением сразу идет осязание. В волчьем за зрением, а бывает, что и впереди него, идет обоняние. — Ладно, пусть так. А что пользы от этого для нашего расследования? — Польза такая: я знаю, что убийца — вервольф, и знаю, что он не из наших волков. — Твое мнение в суде не услышат. — Я и не думал. Честно говоря, я бы раньше тебе сказал, если бы не думал, что ты тоже это учуяла. У него был обеспокоенный вид, и от этого он вдруг показался моложе — очарование ранней юности. Но то, что он сказал, заставило меня задуматься. — Почти ни одна порода ищеек не станет выслеживать вервольфа, кстати, как и любого оборотня. Собака тут же начинает трусить, скулить, выть и рваться прочь. То есть они говорят охотникам: ничем не можем помочь. — Я знаю, что собаки нас не любят, не знал только, что так сильно. — Зависит от породы, но вообще-то собаки предпочитают с вами не связываться. Не могу сказать, чтобы я их сильно осуждала. — Так что идти в питомник и выбирать собаку, чтобы шла по следу, не имеет смысла. — Ты бы весь питомник на уши поставил. — Ладно. К чему ты это все? — снова ухмыльнулся он. — Вот к чему. Вервольф в обличье волка может выследить этого убийцу? Джейсон задумался, и лицо его снова стало полностью серьезно. — Наверное, только я не думаю, что полиция согласится. Там нас тоже не слишком любят. — Может, и не согласится, но я закину эту идею Зебровски, когда он позвонит. — А ты уверена, что он позвонит? — Да. — Почему? — Потому что у него на руках два женских трупа, и наверняка уже стоит звон в газетах и на телевидении. — Знаешь, глядя в телевизор, читая иногда газеты или даже слушая радио, ко всему этому привыкаешь. — Тоже верно, но это дело надо раскрывать срочно, чтобы не рисковать новыми жизнями. Зебровски позвонит, потому что они хватаются за соломинку — иначе бы тебя не загребли. Будь у Дольфа более перспективная версия, он даже такой, как сейчас, малость не в себе, не стал бы сыпать соль тебе на хвост и мне тоже. — Ты уверена? — Он прежде всего коп. Будь у него за кем гоняться, он бы уже гонялся и не стал бы тратить на тебя время. — Не знаю, Анита. Я не видел, чтобы сегодня в нем было много от копа. Больше он был похож на человека, который слишком поглощен своими личными проблемами, а остальное у него на втором плане. Я бы возразила, если бы могла, но нечего было возразить. — Я подкину эту идею Зебровски. Если у них будет отчаянное положение, он ухватится. — И насколько отчаянное? Я повернула джип к стоянке у «Цирка». — Два новых тела, если не три. Использовать вервольфа для выслеживания вервольфа может показаться прикольным Зебровски, но подать это начальству будет непросто. — Еще две убитые женщины, если не три. Анита, почему не прибегнуть к отчаянным мерам без такого ужаса? — Полицейские, как большинство людей, не привыкли выходить мыслью за рамки, Джейсон. Использование вервольфа в обличье волка как ищейки куда как за эти чертовы рамки выходит. — Пусть так. Но я чуял запах того, что было там наверху, Анита. Море крови и гора мяса. А нельзя человека превращать в мясо и кровь. — А разве мы для вас не просто еда на копытах? Это я попыталась пошутить, но Джейсон оскорбился. — Уж кто-кто, а ты должна понимать. — Наверное, — ответила я, чувствуя, как и моя улыбка тоже исчезает. — Ладно, прошу прощения, не хотела никого обидеть, но мне слишком многим оборотням приходилось развеивать любые иллюзии насчет того, какое место я занимаю в пищевой цепи. И есть еще чертова уйма оборотней, считающих, что они — верхнее звено. — Я в эту радикалистскую чушь насчет того, будто мы вершина эволюции, не верю, — сказал Джейсон. — Будь мы действительно эволюционным совершенством, неужто после стольких тысяч лет вы, бедные людишки, все так же превосходили бы нас числом? Да и числом убитых мы вам тоже уступаем. Я припарковалась возле задней двери и заглушила мотор. Джейсон открыл дверь, но еще сказал через плечо, выходя: — Не обманывай себя, Анита. Простые нормальные люди убивают нас куда больше, чем мы их даже будем когда-нибудь. — Он улыбнулся, но невесело. — Они и друг друга убивают больше, чем мы их. С этими словами он зашагал через стоянку и ни разу не обернулся. Я обидела Джейсона. До сих пор я даже не знала, что это возможно. То ли он растет, то ли я стала менее тактичной, чем была. Поскольку второе предположение абсолютно невозможно, значит, Джейсон взрослеет. Впервые я подумала, всегда ли он будет доволен положением ручного волка и закуски для Жан-Клода. И еще стриптизера. Нельзя же всю жизнь кормить вампиров и быть стриптизером? Или можно?Глава 41
Бобби Ли встретил меня в дверях. Высокий, светловолосый и почти сверкающий — по контрасту с мрачной кладовой у него за спиной. Но настроение у него было отнюдь не сияющее. — Полицейские должны были позволить мне тебя сопровождать. — Кажется, они не поверили насчет того, что я всех вас взяла в помощники. — Тебе надо было просто сказать, что мы — твоя охрана. — В следующий раз так и сделаю, Бобби Ли. Я рассказала ему все, что узнала в полиции, во время спуска по почти бесконечной лестнице, которая вела из кладовой в нижние этажи «Цирка проклятых». Лестница была так широка, что по ней могли идти в ряд четверо, но ступени были расположены неровно, будто их создатель не был человеком. Они явно не предназначались для двуногих. — Я не знаю имени Хайнрик, — сказал Бобби Ли. Я так резко к нему повернулась, что оступилась, и он подхватил меня под руку. В этот момент я поняла, что на самом деле мало что о нем знаю. — Ты же не можешь быть белым расистом, ты же работаешь на Рафаэля. Он отпустил мою руку, убедившись, что я твердо стою на непривычно широкой ступени. — Детуля, я знаю белых расистов, которые специализируются на ненависти к людям потемнее Рафаэля. — Настоящие южане не говорят «детуля». Он усмехнулся: — Но вы же, дубари-северяне, от нас этого ждете? — Мы в Миссури, это не север. — Там, откуда я родом, это север. — И где это? Он улыбнулся шире. — Когда-нибудь, когда наступит время поспокойнее, сядем, посидим за пивом или за кофе и устроим вечер воспоминаний. А сейчас, детуля, не отвлекайся, потому что мы по шею в дерьме и продолжаем тонуть. — Если ты не знаешь Хайнрика, почему ты решил, что мы тонем? — Я был наемником, пока люди Рафаэля меня не завербовали. Я знаю таких людей, как Хайнрик. — И что кому-то такому могло от меня понадобиться? — У них есть причина следить за тобой, Анита, и ты ее наверняка знаешь. Надо только подумать как следует. Я покачала головой: — Ты говоришь как один мой друг. Он всегда учил меня, что если запахло жареным, то мне должно быть известно, чего плохие люди от меня хотят. — И он прав. — Не всегда, Бобби Ли, не всегда. Но разговор навел меня на мысли об Эдуарде. Свою карьеру он начинал как наемный убийца, а потом убивать людей стало слишком просто, и он переключился на монстров. Это понятие включало для него многое. Нет, среди вампиров и оборотней на его счету были и серийные убийцы, и актеры порнофильмов с настоящими убийствами вообще любой и каждый, кто привлекал его фантазию. Но цена должна была быть соответствующей — бесплатно Эдуард не работал. Ну или нечасто. Иногда он работал просто ради адреналина, гоняясь за чем-нибудь таким, что простых смертных пугало до смерти — извините за каламбур. — Кто-нибудь из оперативников Рафаэля имеет свои неправительственные каналы? Я не хочу, чтобы кто-нибудь при этом кому-то задолжал услугу. Не хочу также, чтобы кто-нибудь во что-нибудь вляпался. Единственное, чего я хочу, — это знать то, чего правительственные каналы либо не знают, либо не делятся с полицией Сент-Луиса. — У нас есть отставные армейцы, спецназовцы — такой вот народ. Я поспрошаю. — Вот и хорошо, — кивнула я. А я позвоню Эдуарду, спрошу, не знает ли он Хайнрика. Я снова пошла вниз. Бобби Ли пошел со мной рядом в ногу, а поскольку в нем есть шесть футов, а во мне нет, то ему, наверное, было неудобно. Он не жаловался, а я не предложила идти быстрее. Как-то я не спешила снова увидеть Жан-Клода и Ашера. Все еще не знала, что им сказать. Уже показалась большая тяжелая дверь, ведущая в подземелье. Она была приотворена — нас ждали. — Кстати, Жан-Клод и Ашер покорнейше просят тебя появиться в комнате Жан-Клода. Я вздохнула, и на лице, очевидно, так ясно проступили мои чувства, что он взял меня за рукав: — Не мрачней, ласточка, они говорили что-то насчет того, что должны принести тебе извинения. При этих словах у меня брови полезли выше головы. Извинения. Они — мне. Что ж, мне понравилось, как это звучит. Нет, чертовски понравилось.Глава 42
Извинения были не те, которых я ожидала, но в данных обстоятельствах какие-то извинения лучше, чем никаких. Особенно если не мне их приносить. Вообще-то минут пять прошло, пока эти извинения дошли до моего сознания, потому что как только я увидела этих двоих в праздничном наряде, то проглотила язык и почти что ослепла ко всему остальному. Не думаю, чтобы дело было в магии или вампирских приемах. Просто они выглядели отлично. Ашер надел светло-золотистый камзол с вышивкой тоже золотой, но потемнее, и сама эта вышивка была пронизана нитью настоящего золота. И еще было золото на воротнике, на лацканах, на манжетах. И эта дополнительная искорка сливалась с золотом его волос, спадавших на плечи, и подчеркивала жесты рук. Сорочка с пеной кружев на груди и на запястьях напоминала прирученное облако. Я знала по опыту, что она даже близко не была настолько мягкой, насколько казалась. Брюки того же бледно-золотистого цвета, что и камзол, с линиями вышивки сбоку. На ногах у него были сапоги цвета устричной раковины, голенища отвернуты ниже колен и завязаны светло-коричневыми кожаными шнурами с золотыми наконечниками — их можно было заметить, когда он двигался. Я первым заметила Ашера, может быть, из-за его силы, а может быть, потому что он был весь сияющий, золотой, останавливающий взгляд. Его замечаешь, как замечаешь солнце, — его нельзя не видеть, не повернуться к его теплу, не омыться в его великолепии. Но часто, когда солнце бывает в небе, там же бывает и луна. Как тусклое напоминание о том, какой она будет ночью, но все же она есть, туманная и бледная, твердая и белая. Ночью же, когда есть только луна, солнца не увидеть. Ничто не отвлекает от царящей в небе луны. Камзол у Жан-Клода был из черного бархата такого мягкого и тонкого, что он казался мехом. Полы камзола доходили до колен. Вышивка на лацканах и широких манжетах, густой темно-синий цвет. На камзоле и на черном жилете вышивка была подобрана, но сорочка в этом великолепии черного и темно-синего была такая же лазоревая как простыни на кровати. Того цвета, который приобретает небо между ночью и днем. На этом фоне синева его глаз казалась живой драгоценностью в раме черных волос и почти идеальной белизны кожи. Шелк громоздился на груди мягкими рюшами и уходил под жилет. В этом холме виднелась золотая с сапфиром булавка, и камень был размером почти с его синие глаза. При движениях рук манжеты колыхались, открывая сапфиры почти такие же большие, как тот, что на груди. Они были васильковые, будто застывшая капля Карибского моря. Волосы вились массой черных локонов. Он будто даже причесал их меньше обычного, пустил свободно вокруг лица и плеч. Чернота волос сливалась с чернотой камзола, и они казались живым украшением. На миг мне показалось, что на нем кожаные штаны, потом я сообразила, что это высокие сапоги. Штаны на нем тоже были, но едва заметные. Сапоги по всей длине были прошнурованы синим кожаным шнуром под цвет яркой голубизны сорочки. Меня раздирали два желания: радостно завизжать, что я готова играть с ними обоими, и бежать без оглядки. Я как-то смогла просто остаться в комнате и не сбежать, но и не бухнуться на колени, как девчонка-фанатка в присутствии своих кумиров. Последнее потребовало больше силы воли, чем мне хотелось бы признавать вслух. — Ma petite, ты что-нибудь слышала из того, что мы сказали? Я вспомнила, что они шевелили губами, пока я глядела на это мужественное великолепие, но ради спасения собственной жизни я бы не могла повторить ни слова. Вспыхнув до ушей, я ответила: — Вообще-то нет. Он посмотрел безнадежно, поставив руки на бедра, распахнув камзол и сверкая синими шнурами, пока шел ко мне. — Как я и боялся, Ашер. Ты ей вскружил голову. Если мы не сможем, — он неуверенно взмахнул рукой, и впервые сверкнуло у него на пальце кольцо с сапфиром, — приглушить этот эффект, она сегодня будет бесполезной. — Если бы мне могло присниться, что она может быть так полностью захвачена, я бы сдержался. Жан-Клод повернулся к Ашеру лицом — мне предстала вышивка на спине камзола. Она складывалась в какую-то картину, но ее было не рассмотреть под водопадом волос. — Правда, mom ami? Ты действительно воздержался бы от такого наслаждения? Ты бы смог устоять? — Если бы знал, что случится, — oui. Я бы не стал ослаблять нас в присутствии Мюзетт и ее команды ни ради какого наслаждения. Я нахмурилась и покачала головой: — Погодите, парни. — Они повернулись ко мне. Оба были удивлены — наверное, тем, что я так нормально говорю. — Это не может быть сила Ашера, разве что его очарование распространяется на Жан-Клода — потому что вы оба одинаково шикарны. Меня подмывает подпрыгнуть и завопить: ур-ра, хочу играть с обоими... — Я заморгала и постаралась не покраснеть. — Я что, сказала это вслух? Они переглянулись, потом Жан-Клод повернулся ко мне, и светлые глаза Ашера — тоже. — Что ты говоришь, ma petite? Я никогда раньше не видел тебя такой остолбенелой и онемелой. Я посмотрела на них обоих и снова покачала головой. — Так, вам нужно объяснить. Сейчас я это сделаю. — Я прошла мимо них к большому зеркалу в другом конце комнаты и поманила их за собой. — Быстрее, мальчики, у нас не вся ночь впереди. Они наконец подошли с озадаченным видом. Я несколько отвлеклась, глядя, как они скользят ко мне в золоте, в коже, в бархате. Но наконец я их поставила перед зеркалом, и они смотрели на меня, все еще недоумевая. Пришлось даже слегка взять их за руки и поставить так, чтобы светлое золото камзола Ашера сверкало на фоне черного бархата Жан-Клода, и черные локоны переплелись с золотыми кудрями. Я сдвинула их, пока яркая голубизна сорочки Жан-Клода и сапфировая булавка не подчеркнули синеву глаз их обоих. — Посмотрите на себя и скажите, может ли хоть один смертный видеть эту красоту и не восхититься до потери дара речи. Они посмотрели в зеркало, потом друг на друга, и потом Жан-Клод улыбнулся. Ашер — нет. — Ты права, ma petite. Если бы это была только сила Ашера, она бы не распространилась на меня. — Он повернулся ко мне, улыбаясь. — Но я никогда не видел, чтобы ты была так зачарована. — Просто не замечал. Он покачал головой: — Non, ma petite, я бы такой феномен не мог не заметить. Я пожала плечами: — Может быть, я никогда не видела вас обоих сразу в полном боевом наряде, и меня ошеломило двойное воздействие. Он чуть отодвинулся, повернулся изящным оборотом, расставив руки, показывая свой наряд. — Ты думаешь, это слишком кричаще? Я улыбнулась, почти засмеялась. — Нет, даже и близко нет, но я имею право при виде такой красоты онеметь. — Tres poeitc, ma petite. — Глядя на вас обоих, я действительно хотела бы быть поэтом, потому что иначе не могу воздать вам должное. Вы восхитительны, чудесны, с-ног-на-фиг-сшибательны. Ашер отошел в дальний угол комнаты к фальшивому камину. В полумраке было плохо видно, но сегодня кто-то поставил на каминную полку две свечи в хрустальных подсвечниках, и они сверкали, как алмазы, и волосы Ашера тоже сверкали в трепещущем свете. Он оперся рукой на полку и наклонился посмотреть на холодный очаг, будто новый экран, который поставил Жан-Клод перед камином, был весьма интересным. Действительно, это был большой антикварный веер, заключенный в стекло, раскрашенный в сочные красный, зеленый и белый цвета, яркая россыпь цветов и тонкого кружева. Он был красив, но все же не настолько. Я посмотрела на Жан-Клода в поисках подсказки, и он просто показал мне пройти за Ашером. Я осталась стоять. Тогда Жан-Клод взял меня за руку и отвел к нему. Ашер слышал, как мы подошли, потому что сказал: — Я очень злился на тебя, Анита, очень. Так злился, что не подумал, что у тебя тоже могут быть причины злиться на меня. Жан-Клод стиснул мою руку, будто предупреждая не перебивать, но я понимала, к чему он клонит, и не собиралась ничего говорить. Не надо перебивать, если и так выигрываешь. — Джейсон нам рассказал, как тебе было плохо после того, как я взял у тебя кровь. Если тебе было так плохо, как он говорит, то ты действительно должна бояться моих объятий. — Он вдруг поднял глаза — расширенные, почти безумные, теряющиеся в сиянии волос и дрожащего пламени свечей. — Я бы никогда не причинил тебе вред. Никогда так не было... ужасно, — подыскал он слово, — у других... — он снова запнулся, — жертв. Я не знала, что сказать, потому что частично с ним соглашалась. Я чувствовала, что он сделал меня жертвой своей силы, не спросив меня. Но хотя я этого, быть может, и не осознавала, мысли об этом крутились у меня в голове целый день, потому что одну вещь я знала точно. Я тоже не была здесь во всем права, черт побери. Мне пришлось отпустить руку Жан-Клода, потому что ощущение его кожи на моей мешало сосредоточиться. — Я понимаю, откуда у тебя могла взяться мысль, будто я понимала, что значит дать тебе кровь. Я действительно попросила тебя об этом, я предложила тебе кормиться и — ты прав — действительно знала, что твой укус может сокрушить мою естественную защиту. — Пришла моя очередь уставиться на каминный экран, никогда не знавший прикосновения пламени. — Я была настолько не в себе от... желания, — с трудом выговорила я это слово, — что не могла ясно мыслить. Но это не была твоя вина. Ты мог действовать лишь на основании того, что я сказала вслух. Я подняла глаза, встретила его взгляд. — Да и если бы ты мог прочесть мои мысли, в этот момент я хотела, чтобы ты меня взял, что бы это ни значило. У меня в голове не было ни правил, ни запрещающих сигналов. — Я выдохнула, и выдох получился прерывистый, потому что я этого боялась, боялась признать вслух боялась вообще всего, боялась, что меня поглотит желание, или любовь, или как эту чертовщину ни назови. — я хотела, чтобы ты меня взял, пока Жан-Клод владел мною. Хотела, чтобы все мы были вместе, как в давние времена. — Для тебя это не давнее, Анита, — сказал Ашер и поглядел на стоящего позади меня Жан-Клода. — Видишь? Всё как мы боялись. Она очарована мной через твои воспоминания. То, что она чувствует ко мне, — ненастоящее. С моей властью чаровать или без нее, это ненастоящее. — Это примерно то, что я говорила, Ашер. Когда ты протрахал мой разум, я теперь не могу сказать, настоящее ли у меня чувство к тебе. Но я могу тебе вот что сказать: то, что я чувствовала к тебе раньше, было настоящее. И я думаю о тебе не до святой воды, а о теперешнем, о таком, какой ты есть. Он покачал головой и отвернулся, скрылся за занавесом волос. — Но я воспользовался силой, чтобы чаровать тебя, как змея чарует птицу. Я захватил твой разум, а я не хотел этого делать. Я тронула его волосы, и он отдернулся, отодвинулся от меня вдоль каминной полки. Я не пыталась следовать, а набрала побольше воздуху и очень медленно выдохнула. Мне легче было бы перенести встречу с дюжиной бандитов, чем следующий момент разговора. — В твою защиту: мы были голые и делали нехорошее до того, как ты подчинил мой разум. Он поднял голову. Даже в слабом свете и черной тени, в которой он скрыл лицо, было видно, что он озадачен. — Нехорошее? — Занимались сексом, — пояснил Жан-Клод. — Такой у американцев странный термин — делать нехорошее. — А! — произнес Ашер, хотя недоумение его ничуть не уменьшилось. Я вела свою борозду. Уж чего-чего, а последовательности в выполнении уже принятого решения у меня не отнимешь. — Я хочу сказать вот что: мы уже занимались сексом. Ты не подчинял мой разум, когда я согласилась, чтобы все разделись. Ты не подчинял мой разум, когда мы начали любовную игру. Ты не подчинял мой разум, когда я лизала тебя под коленками и в других местах. — Я заставила себя посмотреть в его постепенно успокаивающиеся глаза. — Я на все это пошла добровольно. Если бы я придумала способ, чтобы ты оказался внутри меня без клыков, я бы это сделала. Но я хотела, чтобы вы оба были во мне. Мне пришлось закрыть глаза, потому что вдруг возник столь сильный зрительный образ, что колени подкосились. А с ним накатила волна ощущений. На этот раз она не заставила меня когтить воздух, но я вцепилась мертвой хваткой в каминную полку и задышала прерывисто. — Ma petite, ты хорошо себя чувствуешь? Я замотала головой: — По сравнению с первым разом, когда нахлынули воспоминания об оргазме, — как огурчик. — Quelle? — спросил Ашер. — Она сегодня уже испытала удовольствие от нас. Ашер помрачнел. — У нее все симптомы. Я не думал, что так будет. Я полагал, что некромантия ее защитит. — И еще я должна вам сказать, что Белль Морт, по-моему, имеет некоторое отношение к моей болезни. Она через вас двоих кормилась от меня и Ричарда. Жан-Клод прислонился к стенке, сложив руки на груди. — Джейсон нам это рассказал, ma petite. И все же я думаю, что твоя сила целый день боролась с силой Ашера. Старый вопрос: что будет, если неудержимая сила натолкнется на недвижимый предмет. — Ашер — неудержимая сила, а я — недвижимый предмет? — Oui. Я хотела бы оспорить такое разделение труда, но оно было чертовски уместным. — Так что для нас значило бы снова стать menage a trois? У Жан-Клода что-то мелькнуло на лице, но тут же оно стало непроницаемым из непроницаемых. А ответил Ашер: — Ты бы пожелала проделать это еще раз? Я стала было отпускать полку, потом решила, что на всякий случай не надо, и ответила: — Может быть. — Посмотрела на Жан-Клода, на его отстраненное красивое лицо. — Я думаю, Жан-Клод нашел наконец нечто, где он не пойдет на компромисс. — Что ты имеешь в виду, ma petite? — То, что, если я тебе буду стоить Ашера, это вобьет между нами клин. — Так я, значит, нагрузка, которую ты тащишь с собой в кровать, чтобы быть с Жан-Клодом! Он вдруг загорелся яростью, текучим синим огнем наполнились глаза. Его человеческий облик отлетел прочь у меня на глазах. Он остался бледен и красив, но это была красота камня и самоцвета, твердая и яркая красота без жизни, мягкости, человечности. Он стоял передо мной, и золотые волосы ореолом обрамляли его лицо — страшная красота, как у пришедшего за тобой ангела смерти. Я его не боялась. Я знала, что Ашер не причинит мне вреда — намеренно. Более того, я знала, что Жан-Клод ему этого не позволит. Но с меня хватило. Хватило — меня и Ашера. В каком-то извращенном смысле мы с Ашером были похожи — обоим нужна психотерапия. У нас у обоих полно пунктиков о личной близости и куча обручей, через которые мы заставляем людей прыгать, но даже мне это надоело. Я расстегнула портупею и стала пропускать ее сквозь петли. Когда она достаточно сдвинулась, я вытащила ее из петли кобуры. Ашер голосом, который отдался в комнате эхом и прошел у меня по спине мурашками, спросил: — Что ты делаешь? Я закончила снимать портупею, потом сбросила кобуру. — Раздеваюсь. Я полагаю, что Жан-Клод припас какую-то одежду и для меня. Хотя я не нацеплю ничего такого, что подходило бы к вашему костюму — нижние юбки, корсеты, кринолины, — этого можете даже не предлагать. — Не бойся, ma petite. Я все время имел в виду твои предпочтения, выбирая тебе одежду. — Он раскинул руки, приняв красивую, пусть и слишком театральную позу. — Даже наши костюмы удобны и не стесняют движений. Мы оба не обращали внимания на вампира, который мрачно смотрел на нас исподлобья. Ничто так не выпускает из тебя воздух, как если твои попытки быть страшным просто не замечают. Я стала снимать тенниску, но остановилась — не хотелось мне снова устраивать представление с крестами. Не стоит заводиться. И я пошла к кровати, где могла снять туфли с удобствами. — Так Джейсон тебе рассказал, что еще сделала Белль? — Oui. Она поставила тебе первую метку. — Она знает, Жан-Клод, знает, что ни у меня, ни у Ричарда нет четвертой метки. Я подпрыгнула на кровати, положив рядом кобуру и портупею. Потом занялась развязыванием шнурков на туфлях, потому что не хотела, чтобы дискуссия пошла туда, куда она непременно должна была пойти. — Ты не смотришь на меня, ma petite. Почему? Ты боишься того, что я скажу? — Я знаю, что, если бы ты поставил мне четвертую метку, она не могла бы меня пометить. Нам бы ничего от нее не грозило. — Non, ma petite, не будем друг другу лгать. Она бы не могла пометить тебя и сделать своей, но опасность тебе грозила бы. Я бы мог воспользоваться этим как поводом присвоить тебя полностью, но не стану, потому что боюсь того, что может сделать Белль Морт. Я посмотрела на него, держа в руке туфлю: — И что же это? — Сейчас она думает, что может присвоить тебя как слугу-человека. Может воспользоваться тобой для увеличения своей силы. Если же она узнает, что в этом смысле ты ей недоступна, она может решить, что лучше тебе быть мертвой. — Раз я не досталась ей, пусть не достанусь никому? Он слегка кивнул и пожал плечами, будто извиняясь. — Она очень практичная женщина. — Нет, она очень практичная вампирша. Поверь мне, Жан-Клод, это совершенно другой уровень практичности. Он кивнул: — Oui, oui. Я бы поспорил, если бы мог, но мне пришлось бы лгать. Ашер приближался к нам. Глаза его все еще горели синим огнем, будто зимнее небо заполнило его голову, но в остальном он выглядел как обычно. То есть абсолютно необычно, но он хотя бы не поднимал смерч своей неотмирной силы и не левитировал на несколько дюймов от пола. — Вы оба ослабляете себя, не разделив четвертую метку. Без нее ни у кого из вас нет полной силы. И ты это знаешь, Жан-Клод. — Я знаю, но еще я знаю Белль. Что она не может использовать, то уничтожает. — Или выбрасывает, — добавил Ашер, и от скорби в его голосе у меня перехватило горло. Наконец-то я сняла туфли, поставила на пол и засунула в них спортивные носки. — Когда тебя выбросили, это тебя уничтожило, — сказала я, стараясь говорить мягко, но вышло у меня как всегда. Он обернулся ко мне. Зрачки плавали в голубом пламени, как возрождающиеся из пучины острова. — Я хотела сказать вот что, Ашер: она выбрала то, что тебе было больнее смерти. Лишиться ее нежности, лишиться постели Жан-Клода, потому что эта постель принадлежала ей. — Она не стала бы меня убивать, потому что обещала Жан-Клоду. Я глянула на Жан-Клода. — Я к ней вернулся на сотню лет при условии, что она сохранит жизнь Ашеру. Если бы он погиб, я был бы свободен. — И она постаралась, чтобы я остался жив, — сказал Ашер, и желчью в его голосе можно было отравиться. — Бывали ночи, когда я проклинал тебя за это, Жан-Клод. — Я знаю, mom ami. Белль Морт часто напоминала, что если бы я только позволил тебе умереть, ты был бы избавлен от такого унижения. — Я не знал, что она предоставила тебе выбирать. Жан-Клод отвернулся, не отвечая на взгляд друга. — Это было себялюбиво с моей стороны. Я предпочитал, чтобы ты был жив и ненавидел меня, нежели был мертв и по ту сторону любой надежды. — Он поднял глаза, и лицо его горело эмоциями, обычную непроницаемую вежливость будто сдуло. — Я был не прав, Ашер? Ты бы предпочел умереть еще тогда? Я сидела, глядя на них, и ждала ответа. В каком-то смысле я была публикой, а в каком-то меня вообще здесь не было. — Были моменты, когда я жаждал смерти. Жан-Клод отвернулся. Ашер кончиками пальцев тронул его за бархатный рукав. От этого легкого прикосновения Жан-Клод застыл неподвижно. Если он и дышал, я этого не видела. — Прошлая ночь не была таким моментом. Они глядели друг на друга. Пальцы Ашера едва касались руки Жан-Клода. Столько между ними было — столетия страдания, любви и ненависти. Это все будто кипело в воздухе, почти видимое в неровном свете. Я хотела сказать: поцелуйтесь и помиритесь, но знала, что этого не будет. Я не знала, что каждый из них чувствует к другому, но они не могли этого сделать без своей Джулианны. Она была мостом между ними. Тем, что позволяло им любить друг друга. Без нее они стояли на краю бездны и глядели друг на друга, разделенные пропастью, которую ни один из них не умел преодолеть. Я никак не могла быть Джулианной. Я слишком много о ней помнила. Видит Бог, она вышивала! Она была ласковой, доброй и всем, чем я себя не считала. Но одну вещь я сделать могла. Я слезла с кровати и подошла сперва к Ашеру, потому что его я хотела возродить. Я встала на цыпочки, и ему пришлось наклониться, чтобы поцеловать меня, но он не сопротивлялся. Я взяла его лицо в ладони, будто резную чашу из тонкого камня, которая может рассыпаться от неосторожного прикосновения. И поцеловала его нежно, будто пила из этой чаши святые дары. И я подошла к Жан-Клоду, еще ощущая на губах вкус Ашера. И его лицо я взяла в ладони и его поцеловала. Он едва ли шевелился под моими губами. Я отступила от них. — Ну вот, теперь мы поцеловались и помирились. Надо одеться и успеть поговорить до банкета. Жан-Клод спросил хрипло и с придыханием, будто запыхался: — О чем поговорить, ma petite? — О Матери Всей Тьмы. — Джейсон и о ней рассказал, но мы надеялись, что он не так понял. — Не может это быть Нежная Мать, — сказал Ашер. — Она не просыпалась уже тысячу лет. — Она не проснулась, Ашер, она ворочается в беспокойном сне. Они переглянулись. И Ашер сказал: — Я бы отложил в сторону все мелочи, пока мы стоим на дне этой величайшей могильной тайны. — Какие мелочи? — спросила я. — Вроде тех, будем ли мы menage a trois или нет. Я покачала головой: — Я обожаю тебя, Ашер, но у нас не осталось сейчас энергии разгребать этот эмоциональный завал. Ты понимаешь, что у тебя больше странностей насчет интимной жизни, чем у меня? Он открыл рот, закрыл и сделал этот галльский жест — пожатие плеч. — Мы на самом деле отличная пара в смысле выяснения отношений по типу «я же тебя еще не забил до смерти». Но сейчас давай постараемся оставить в стороне нашу личную неразбериху. Очень тебя прошу. Он грациозно поклонился: — Как приказывает моя леди, так я и поступаю. — Пока это тебя устраивает, — добавила я. Он рассмеялся, и это был хороший смех — звук, который лаской прошел по коже и заставил сжаться то, что внизу тела. Он исторг вздох из моих губ: — А теперь — где моя одежда для этого сегодняшнего несчастья?Глава 43
Конечно, я подняла вой насчет своей одежды. Черный бархат и синий шелк просто предлагали мои груди, как спелые бледные плоды. Цвета подчеркивали почти прозрачность моей кожи синевой жилок. Но я знала, что такое эта синева — кровь. Синяя кровь в венах, которая полыхнет красным, когда соприкоснется с кислородом. Прическу и грим мне делал Стивен. Он и раньше их мне делал для таких междусобойчиков и регулярно гримировал всех остальных стриптизеров в «Запретном плоде». Мне он без моих возражений сложил локоны свободной грудой на темени, оставив голой белую шею. Ярко выступали на белой коже следы клыков Ашера. — Грудь и шея у меня просто требуют таблички «угощайтесь», — буркнула я. Стивен отступил на шаг, наложив последнюю линию карандашом для глаз. — Ты великолепно выглядишь, Анита. Наверное, он говорил всерьез, но синие глаза рассматривали только грим — свою работу. Во мне он видел холст. Он слегка поморщился, что-то еще чуть поправил возле глаз, отчего я заморгала, потом промокнулсалфеткой и снова отступил на шаг. Оглядев меня от темени до подбородка, он кивнул: — Вот теперь хорошо. — Во всяком случае, аппетитно, — произнес голос Мики от дверей. Он шагнул в комнату, закрывая за собой дверь. Как только я его увидела, тут же потеряла все права ругаться насчет своей одежды. Цвет был бирюзовый и с нужной толикой зеленого, чтобы его глаза горели зеленым пламенем. В рубашке были дыры наверху плеча, в середине бицепса и еще две — посередине предплечья. Продетый в ткань черный шнур оборачивался вокруг локтя, выше и ниже дыр, чтобы материя не расползлась. Широкие жесткие манжеты с блестящими черными пуговицами были отрезаны снизу, и запястья остались голыми, как локти, на которых были дыры. Кожа его на бирюзовом фоне смотрелась очень загорелой, гладкой и теплой. Штаны соответствовали рубашке — и не только по цвету. В дыры по бокам выглядывала идеально гладкая кожа бедер и ляжек. Разрезы эти, наверное, шли и ниже, но черные высокие сапоги закрывали ноги выше колен. Штаны сидели так плотно, что ремень был бы не нужен, но в петли для ненужного ремня был продет черный шнур, и концы его на ходу покачивались. Мика уже почти подошел ко мне, когда я углядела разрезы и с внутренней стороны штанин. — Тут больше дыр, чем ткани, — заметила я. Он улыбнулся: — Я — пища, и потому надо, чтобы можно было в любой момент добраться до крови. Жан-Клод не хочет никому давать повода кого-нибудь раздевать. Я оглянулась на Жан-Клода: — Он не будет кормить никого из них. — Non, ma petite. Он наш и только наш, но нам тоже не надо, чтобы его пришлось раздевать. Если все мы будем одеты, то и они тоже. С их стороны будет колоссальной бестактностью, если они будут раздевать свою еду, а мы — нет. Здесь наш дом, и правила — наши. Если так, то спорить трудно, хотя мне все равно хотелось. Но тут я пристальнее вгляделась в лицо Мики. — У него глаза подведены! Я встала со стула, на который меня усадил Стивен для гримировки, и подошла к Мике поближе. У него не только глаза были подведены, но грим был наложен так искусно, что не сразу заметишь. — Я не мог устоять, — признался Жан-Клод. — Такие глаза хотелось украсить. Волосы Мики были завязаны сзади, полностью открывая шею, в нечто среднее между французской косой и чистым произведением искусства. — А где же локоны? — спросила я. — Распрямили феном, — ответил Жан-Клод. Он подошел и чуть-чуть не донес руку до волос Мики, показывая, как они красивы. — Он не возражал ни против чего, что сделало его таким красавчиком. — Жан-Клод глянул на меня — тоже подведенными глазами. — Приятное разнообразие. Мика захлопал своими удивительными глазами, чьим-то искусством сделанными еще удивительнее. — А тебе это не нравится? Я покачала головой: — Нет, не нравится. Нет, то есть ты красив... — Я пожала плечами. — Просто по-другому выглядишь. — Я повернулась к Жан-Клоду: — Никогда тебя не видела в таком сильном гриме. — Белль Морт отбила у меня желание видеть себя в таком виде. — Он поставил щиты при этих словах, будто вызванные ими воспоминания — не те, которыми он хотел бы делиться. — А зачем же тогда делать Мике такое смазливое лицо? — Тебе не нравится, — решил Мика. Я нахмурилась: — Нет, не в этом дело. Зачем сейчас? Что мы выиграем оттого, что ты будешь таким? Только не говори мне, Жан-Клод, что это просто так. — Я оглянулась, чтобы взгляд, направленный на Жан-Клода, достался и Ашеру в другом конце комнаты. — Никто из вас не стал бы задавать себе такие хлопоты сегодня ночью, если бы не было причины. Вы оба только и ныли, что у нас не хватает времени подготовить к банкету каждого. — Я показала на Мику. — На это ушла куча времени, которое можно было потратить на иные цели. Так я вас обоих спрашиваю: что это нам дает? Они переглянулись, потом Ашер задумчиво опустил глаза, будто все его внимание было обращено на отлично наманикюренные ногти. Меня это не обмануло. — Выкладывай, — обернулась я к Жан-Клоду. Он пожал плечами — не столько грациозно, сколько, пожалуй, смущенно. — Мы наконец заставили Мюзетт дать нам полный список гостей. Она только три имени скрыла — те, которые входят в дар от Белль. — Так, три таинственных гостя. И почему из-за них надо было Мику превращать в куколку? — Один из вампиров, которые сегодня будут, примечает красивых мужчин. Мы с Ашером оба имели с ним по этому поводу конфликты, и не раз. — И? — Посадить такое манящее мясо прямо перед ним за столом, но не разрешить ему ни попробовать, ни прикоснуться, — нам это приятно. — Сводите мелкие счеты, — сказала я. Жан-Клод внезапно разозлился — это было видно по его лицу, по синему огню в глазах. — Ты не поняла, ma petite. Белль послала Паоло терзать нас. Он должен был служить напоминанием, какими мы были, как были беспомощны. Мы доставались всякому, кому нас отдавала Белль, всякому. Она давала нас не всем подряд, но если наши тела в чужой кровати могли дать ей что-то, чего она хотела, она использовала нас и позволяла это делать другим. Он заходил бесшумным шагом по узкому кругу, и полы черного камзола разлетались вокруг него крыльями. — От мысли снова оказаться за одним столом с Паоло меня мутит, и Белль это знает. Я его ненавижу и презираю так, что описывать этого не хотелось бы. Но мы не можем ему ничего сделать, ma petite. Белль послала его терроризировать нас самим своим присутствием. Он будет лыбиться, скалиться и каждым взглядом, каждым прикосновением к кому-нибудь другому напоминать нам, что ему было когда-то позволено с нами делать. Жан-Клод встал передо мной. Гнев его бился на воздухе невидимым пламенем. — Но это мы можем сделать, ma petite. Мы можем дразнить его такой приманкой. Можем показать ему, чего разрешено касаться мне, разрешено Ашеру и не разрешено ему, Паоло. Он из тех, кто всегда хочет того, что есть у других. И когда он не может получить того, кого желает, в полную свою власть, это грызет его изнутри. — Жан-Клод провел пальцами по моей шее сверху вниз и оставил след жара, от которого я судорожно ахнула на вдохе — почти боль, почти наслаждение. — Я хочу заставить Паоло страдать, пусть хоть немного, потому что не в моей власти заставить его страдать столько, сколько я хочу. Глядя в полное гнева лицо Жан-Клода, я вздохнула. — И так будет всю ночь? Белль послала только тех, с кем тебе неуютно, кого ты ненавидишь или кто ненавидит тебя? — Non, ma petite. Мы боимся Мюзетт, боимся Валентины. Я думаю, Бартоломе приехал от скуки. Паоло — первое имя, которое меня действительно приводит в ярость. Я тронула его лицо, взяла в ладонь этот гнев. Его глаза стали снова черными, нормальными — то есть для него нормальными. Я посмотрела мимо него на Мику: — А ты не возражаешь быть дразнящей приманкой для самца-вампира? — Пока мне не надо будет ему отдаваться, я в игре. От его слов я улыбнулась: — Если Мика не возражает, то и я тоже. — Я взяла лицо Жан-Клода в ладони, но лишь посмотрела ему в глаза, а не стала целовать. — Но не будем сводить глаз с мяча. Мы все же не для мести сегодня собрались. Он накрыл мои руки ладонями и придержал. — Мы собрались, поскольку Белль Морт — le Sardre de Sang нашей линии, и мы не можем отказать ей в праве присылать нам посетителей. Но не думай, будто Мюзетт и ее компания приехали не для того, чтобы нам мстить. — Мстить за что? Ответил Ашер: — За то, что мы ее бросили, разумеется. Я посмотрела на него: — А почему «разумеется»? Они обменялись взглядом, смысл которого от меня ускользнул. Мне ответил Жан-Клод: — Потому что Белль Морт считает себя самой желанной женщиной во всем мире. Я подняла брови: — Она красива, не отрицаю. Но самая красивая в мире? Поди ты! Я имею в виду, что это зависит от точки зрения. Кому нравятся брюнетки, кому — блондинки. — Я сказал «желанной», ma petite, а не «красивой». — Не вижу разницы. Он сдвинул брови: — Мужчины кончали с собой, когда она отлучала их от своего ложа. Вспыхивали войны между правителями, которых сводила с ума одна мысль о том, что другой будет обласкан милостями Белль Морт. Моя очередь настала недоуменно хмуриться: — То есть если ты однажды был с Белль Морт, то после этого никто уже тебе не нужен? — Так считает она. Я посмотрела на него: — Вы с Ашером ее покинули, и дважды каждый. — Именно, ma petite. Ты еще не поняла? — Пока нет. — Если мы покинули ее ложе, если есть чье-то прикосновение, чье мы предпочли, то, быть может, она не самая желанная женщина в мире. Я на секунду задумалась. — Значит, цель всей этой экспедиции — наказать вас двоих? — Не только. Еще, я думаю, Белль хочет попробовать почву перед тем, как явиться самой. — За каким чертом ей сюда являться? — Цель у нее будет политическая, в этом не приходится сомневаться, — сказал Жан-Клод. — А наказать вас двоих на этот раз, это как — дополнительная выгода? Они снова хотели переглянуться, но я взяла Жан-Клода за лицо и повернула к себе: — Хватит этих таинственных взглядов. Просто скажи. — Белль — самая желанная женщина в мире. Вся ее власть, вся ее самооценка строятся на этом. Ей нужно найти способ понять, почему мы ее покинули и почему даже сейчас хотим оставаться вдали от нее. — И что? — Ты говоришь слишком тонкими намеками, — сказал Жан-Клоду Ашер, вставая и направляясь к нам. — Ладно, скажи ты, — попросила я. — Как Белль считала угрозой Джулианну, так она и тебя считает угрозой. Но мы надеемся убедить ее, что не другая женщина занимает наши мысли, а другой мужчина. В них она не видит конкурентов в отличие от женщин. — И потому вы так прихорошили Мику. — И остальных, — добавил Ашер. Я посмотрела на Жан-Клода: — Остальных? У него хватило такта прикинуться смущенным, но это не очень получилось, потому что взгляд остался довольным. — Если Мюзетт доложит Белль, что у меня гарем мужчин, то она перестанет тревожиться из-за тебя. Я покачала головой: — Я так не думаю, Жан-Клод. Она уже меня попробовала. Либо она меня опасается, либо ее влечет сила. — Я думаю, что одну метку она тебе поставила, ma petite, чтобы сделать больно мне. На самом деле она не хочет брать тебя в слуги, но она злится на меня и на тебя за то, что у тебя есть я. — Он покачал головой. — Она мыслит как женщина, ma petite, и не современная женщина. Ты скорее мыслишь как мужчина, и тебе это трудно объяснить. — Нет, я, кажется, что-то просекаю. Ты хочешь убедить Белль, что бросил ее не ради какой-то женщины, а ради многих мужчин. — Oui. — А если зрелище этой шеренги красавцев еще помотает кишки Паоло, то тем лучше. Он улыбнулся, но глаза его стали жесткими и неприветливыми. — Oui, ma petite. Я не стала говорить вслух, что не только у Белль Морт редко бывает всего один мотив.Глава 44
Банкет был назначен в одном из внутренних покоев «Цирка» — в том, которого я еще никогда не видела. Я знала, что здание огромное, и я видела лишь долю его, но не знала, что пропустила помещение таких размеров. Оно было похоже на грот в пещере, и действительно здесь раньше была пещера — полость с высоченным потолком, вымытая водой в сплошном камне за несколько миллионов лет. Сейчас воды здесь не было — только камень и прохладный воздух. По одному тому, как касался тебя воздух, каков он был на вкус и на запах, почему-то становилось понятно, что это мрачное великолепие — творение природы, а не рук человека. Не знаю, в чем разница между естественными и искусственными пещерами, но воздух в них почему-то разный. Я ожидала этой ночью увидеть факелы, но, к моему удивлению, освещение было газовое. По всей комнате висели газовые лампы, разгоняя темноту. Я спросила Жан-Клода, когда он провел газ, и он ответил, что это сделали бутлегеры в годы сухого закона — у них здесь был нелегальный кабак. Николаос, которая была Мастером города до Жан-Клода, сдала им эту пещеру в аренду. И ее вампиры еще кормились от пьяных бражников — хороший способ кормиться без риска быть пойманным. Поскольку жертва уже сама нарушала закон, она в полицию не пойдет сообщать, где на нее напали вампиры. Я никогда не была в комнате, освещенной полностью газовыми лампами. Свет чуть-чуть походил на свет от огня, но был ровнее и горел чище. Я ожидала запаха газа, но его не было. Жан-Клод мне объяснил, что этот запах чувствуется только когда есть утечка, и тогда надо бежать к чертовой матери. Ну, он сказал «покинуть помещение как можно быстрее», но я его поняла. Банкетный стол был сервирован красиво и при этом странно. На нем сверкали золотые тарелки, и золото играло в узорах тонкого фарфора. Из золотых колец торчали белые полотняные салфетки. Трехслойная скатерть, длинная и белая, свисала почти до пола, и по краю ее шла золотая вышивка цветов и листьев. Средний слой был из тонкого золотого кружева. Верхний — еще один слой золота, белый с золотом, будто кто-то взял золотую краску и губкой нанес на белый лен. Вокруг стояли мягкие кресла, белые с золотом и с резными спинками из очень темного дерева. Стол стоял как сверкающий остров в середине газового полумрака. Но меня смущали две вещи. Во-первых, на каждом куверте лежало столько золотых столовых приборов, что я не знала назначения половины из них. Что можно вообще делать крошечной двузубой вилкой? Она лежала на тарелке, так что она либо для морепродуктов, либо для салата, десерта или чего-то, чего я не могла вспомнить. Наверное, для морепродуктов или десерта, потому что вилку для салата я знала. Впервые сейчас попав на официальный банкет вампиров, я старалась не особенно думать, зачем может быть нужна двузубая вилка. Во-вторых, достаточное количество полностью сервированных приборов стояло на полу. Под каждым была постелена белая льняная салфетка, как на пикнике. И эти приборы на полу стояли между стульями, так что стулья можно было отодвигать и придвигать. Как-то это было... непонятно. Я остановилась в своем черном и синем наряде с искрами темно-синего, постукивая по полу носком туфли и пытаясь сообразить, зачем было накрывать на полу. Жан-Клод скользнул сквозь длинные черные шторы, отделявшие эту комнату от меньшей соседней. Там уже тусовались все. Я это тусование терпеть не могу даже на обычных званых обедах. Но сегодня светская болтовня шла в боевом стиле. Все сказанное имело двойное или тройное значение. Каждый старался вложить в слова тонкий оскорбительный намек. Так вежливо и так больно, как кинжал в спину. Мое умение вести такие беседы весьма ограничено и в компании Мюзетт и ее команды я была просто безоружна. И мне нужно было перевести дух, чтобы не начать вышибать дух из них. Хорошо хотя бы несовершеннолетней pomme de sang Мюзетт сегодня не было. Мне сказали что девочку отправили обратно в Европу, раз она меня так расстраивает. Я лично думаю, что Мюзетт не хотела рисковать своей игрушкой, если дело обернется плохо. Ашер золотым видением выскользнул из черноты, но он не плыл за Жан-Клодом — он спешил. Мюзетт еще не готова была поверить, что Ашер полностью наш. Поскольку я тоже не была в этом уверена на сто процентов, она вполне могла бы учуять мою ложь, хотя это и не была ложь в строгом смысле слова. Не надо было мне ни на миг оставлять Ашера наедине с собой, но я устала. Устала от вампирской политики. Устала от копания в проблемах, которые не я создала и которых до конца не понимала. — Ma petite, наши гости тебя просят. — Не сомневаюсь! Жан-Клод моргнул долгим изящным движением, которое обычно делал, когда пытался понять, что я хочу сказать с помощью жаргонных слов. Я привыкла думать, что так он демонстрировал свои невозможно длинные ресницы, но он умеет сделать чарующим жест, который у другого просто бы раздражал. — Мюзетт действительно о тебе спрашивает, — сказал Ашер и передразнил ее: — Где твоя новая возлюбленная? Она тебя так быстро бросила? — Его светло-синие глаза блеснули белками, выдав близость панического страха. — Не похоже на тебя — отвлекаться на размышления в таких важных и потенциально опасных случаях. В чем дело, ma petite? — Даже не знаю. За мной следит международный террорист, в город снова заявился Совет вампиров, предстоит вечер такой ядовитой болтовни, какой мне слышать не доводилось, Ашер верен себе в своей неуравновешенности, у моего друга-полисмена, с которым я привыкла работать, нервный срыв, в моем городе бродит на свободе серийный убийца-вервольф... ах да, еще что Ричард со своими волками пока не приехал, и по телефонам у них никто не отвечает. Выбери сам. Я знала, что улыбку на моем лице нельзя было бы назвать приятной. Она скорее была вызывающей и говорила: так почему бы мне не нервничать? — Я не думаю, чтобы с Ричардом что-нибудь случилось, ma petite. — Нет, ты боишься, что он взял отпуск на весь этот долгий вечер. Мы из-за этого будем выглядеть чертовски слабыми. — Дамиан летает почти не хуже меня, — сказал Ашер. — Он их найдет, если они близко. — А если нет? Ричард закрылся так плотно, что ни я, ни Жан-Клод не можем с ним связаться. Обычно он не делает этого без причины, а причина обычно в том, что он злится по пустякам. Ашер вздохнул: — Не знаю, что сказать про твоего царя волков, но я знаю, что он не единственная у нас проблема. — Он посмотрел на меня, и на этом красивом лице собралась упрямая складка. — И я вполне уравновешен. Я не стала с ним спорить. Ашер неуравновешен, склонен к срывам, и ничего тут не сделаешь. — Ладно, но наша проблема в том, что Мюзетт умеет чуять ложь. Она меня спросит, мой ли ты, я скажу «да», и она мне не поверит. Не поверит потому, что я не до конца верю в это сама. Ты не полностью мой. Еще все слишком ново, чтобы я ощутила это по-настоящему, и она учует. Она загоняла меня в угол, выискивая новый способ спросить, трахаюсь ли я с тобой, и почти загнала. Я покачала головой и не ощутила привычного касания волос к коже. Потрогав голую шею, я почувствовала свою уязвимость. — Если это у тебя только на то время, пока они у нас, то я понимаю, — сказал Ашер. — Нет, черт побери, нет! Это потому, что мы с тобой не совокупились. Ашер поглядел на меня, поднял глаза на Жан-Клода. — В этом она очень американка. Если вы не совокупились, значит, секса у вас не было. Очень американская точка зрения. — Я залил ей всю спину семенем, и это не считается? Я покраснела так внезапно, что голова закружилась. — Послушайте, нельзя ли сменить тему? Жан-Клод тронул меня за плечо, и я отдернулась. Мне отчаянно нужно было, чтобы кто-нибудь меня обнял в утешение, и потому я не могла, чтобы это был он. Понимаю, что звучит бессмысленно, но все равно правда. Я прекратила уговаривать себя не быть собой и попыталась действовать с тем, что есть. Да, я — путаница противоречий. А разве не каждый таков? Хотя, надо признать, у меня это на волосок больше проявляется. Я отошла от него, от них обоих, но при этом еще и от огней, ближе к поджидающим озерам темноты. И я спросила, не оборачиваясь, будто не решаясь повернуться к темноте спиной: — А почему тут тарелки на полу? Жан-Клод пододвинулся ко мне, грациозно вышагивая в своих изумительных сапогах, развевая полы камзола, блестя вышивкой в свете газа. Синяя рубашка будто выплывала из тьмы, выделяя его лицо к моему почти болезненному вниманию, подчеркивая его истинную красоту. Конечно, он на этот эффект и рассчитывал. Казалось, голос его заполняет пещеру теплым шепотом: — Не тревожься, ma petite. — Перестань, — сказала я и тут заметила, что повернулась спиной к темноте. Повернулась лицом к Жан-Клоду, как подсолнух к солнцу, повернулась, потому что не могла на него не смотреть. Дело было не в вампирских приемах, а в его воздействии на меня. Он почти всегда производил на меня такое действие. — Что перестать? — спросил все тем же голосом — теплым и мирным, как пушистое одеяло. — Действовать на меня голосом. Я тебе не туристка, которую надо умасливать красивыми словами и подходами. Он улыбнулся и слегка поклонился. — Non, но ты нервничаешь, как туристка. Не похоже на тебя — быть такой... нервозной. Улыбка исчезла, сменившись слегка нахмуренными бровями. Я потерла руками плечи, сожалея, что на них шелк и бархат. Мне надо было коснуться собственной кожи — своими руками. В пещере было прохладно, и длинные рукава были нужны, но больше нужен был контакт с кожей. Я взглянула на громоздящийся наверху свод, и оттуда будто давила темнота, нависая над светом газа, стискивая края световых пятен, как темная ладонь. — Темно, — сказала я наконец, вздохнув. Жан-Клод встал рядом. Он не потянулся ко мне, потому что я бы сразу отодвинулась — я научила его осторожности. Он глянул на потолок, потом снова мне в лицо. — И что из этого, ma petite? Я покачала головой и попыталась выразить это словами, обнимая себя за плечи, будто так могла удержать тепло. На мне был крест. Серебряная цепь спускалась по шее в щедрую природную ложбину, открытую низким вырезом платья. Сам крест был закрыт черной ленточкой, чтобы не выпал, когда не надо. После недавних визитов Белль и Милейшей Мамочки я не собиралась никуда выходить без освященного предмета. Не знаю, что мог значить секс с Жан-Клодом или любым вампиром, но пока что я не думала, что какой бы то ни было секс стоит такого риска. Жан-Клод осторожно тронул меня за руку. Я вздрогнула, но не отодвинулась. Он воспринял это как поощрение — все, кроме открытого отказа, он воспринимал именно так. И он подвинулся ко мне, положил свои руки на мои, которыми я все еще обнимала себя за плечи. — У тебя руки холодные. Он притянул меня в полукруг своего тела, обняв руками, прижав бережно к себе, и положил подбородок мне на голову. — Я повторяю вопрос, ma petite: какое это имеет значение? Я устроилась поудобнее в круге его рук, прижалась к нему, отпуская себя постепенно, будто сами мои мышцы не могли думать о том, чтобы поддаться чему-то мягкому или уютному. Снова оставив вопрос без внимания, я повторила свой: — Зачем тарелки на полу? Он вздохнул и прижал меня теснее. — Не сердись, потому что здесь я не властен что-нибудь изменить. Я знал, что тебе не понравится, но Белль старомодна. К нам подошел Ашер. — Изначально она просила положить людей на большие подносы, как молочных поросят, связанных и беспомощных. Тогда каждый сможет выбрать себе жилу и наслаждаться. Я повернулась, трясь о бархат камзола Жан-Клода, чтобы посмотреть в лицо Ашера: — Ты шутишь? Выражение его лица сказало мне все. — Блин, ты всерьез. Я подняла голову, чтобы видеть Жан-Клода. Он смотрел на меня, не уводя взора. Его лицо было менее прозрачно, но я увидела на нем почти наверняка, что Ашер говорит правду. — Oui, ma petite, она высказала мнение, что трех человек хватит на всех. — Но ведь нельзя накормить столько вампиров тремя людьми? — Это не так, ma petite, — сказал он тихо. Я смотрела на него в упор, и он отвел глаза. — Ты имеешь в виду — высосать их досуха? — Да, да, именно это я и имею в виду, — сказал он устало. Я заставила себя вернуться в кольцо его вдруг напрягшихся рук и вздохнула. — Ты мне только скажи, Жан-Клод. Я верю, что на этом настояла Белль, что бы это ни было. Только скажи мне, что она хотела худшего. Он нагнулся и шепнул прямо мне в ухо, щекоча теплым дыханием: — Когда ты ешь бифштекс, ты разве приглашаешь корову сесть за стол? — Нет, — ответила я и чуть повернулась, чтобы видеть его лицо. — Но ты же не хочешь сказать... — Именно это он и хотел сказать. — Так кто будет сидеть на полу? — Все, кто представляет собой пищу, — ответил он. Я посмотрела на него внимательно. И он ответил быстро, прямо навстречу этому взгляду. — Ты будешь за столом, ma petite. Как и Анхелито. — А Джейсон? — Все pomme de sang будут есть на полу. — Значит, и Натэниел, — сказала я. Он чуть заметно кивнул, и было видно его волнение — как я восприму все это. — Если тебя так беспокоила моя реакция, почему ты не предупредил меня заранее? — Честно говоря, происходило столько событий, что я забыл. Когда-то это все было для меня весьма обычно, ma petite, а Белль придерживается старых обычаев. И есть такие, которые еще старше нее, и они не позволили бы еде даже сидеть на полу. — Он мотнул головой, и его волосы задели мое лицо — аромат его одеколона и что-то еще неуловимое, что было его собственным запахом. — Бывают пиры, ma petite, которые ты не захотела бы видеть или даже знать о них. Они просто ужасны. — А ты считал их ужасными, когда был их участником? — Некоторые — да. Глаза его стали задумчивы — выражение воспоминаний об утраченной непорочности, о столетиях страданий. Такое нечасто бывало, но иногда в его глазах мне удавалось мельком подмечать, что он утратил. — Я не стану спорить, если ты мне скажешь, что там было еще хуже того, что устроено здесь. Я просто поверю. Он глянул на меня недоверчиво: — Без спора? Я покачала головой и прильнула снова к его груди, завернувшись в его руки, как в пальто. — Сегодня — да. — Я должен был бы оставить это чудо без комментариев, но не могу. Ты меня приучила, ma petite, что у тебя есть определенные привычки. И мне кажется, я должен снова тебя спросить: в чем дело? — Я тебе уже сказала: в темноте. — Ты никогда раньше не боялась темноты. — Я никогда раньше не встречала Мать Всей Тьмы. Это я сказала тихо, но ее имя будто отдалось эхом во тьме, будто сама темнота ждала этих слов, будто они могли призвать ее на нас. Я знала, что это не так. То есть ладно, я почти наверняка знала, но все равно поежилась. Жан-Клод сжал меня чуть крепче, притянув к собственной груди. — Ma petite, я не понял. — Как ты мог? — раздался голос позади нас. Жан-Клод повернул меня у себя в руках, оборачиваясь на голос, и движение было как в танце — моя левая рука очутилась в его правой. Его камзол и моя юбка взвились и опустились вокруг нас с шорохом. Эти наряды были созданы для движений в стиле Фреда Астора и Джинджер Роджерс. Ашер быстро шел к нам и даже двигался как-то не так. Он держался все так же прямо, но что-то было в нем сгорбленное, как в собаке, ожидающей удара. Он спешил в своих белых сапогах, спешил, и хотя был по-прежнему красив, фации в его движениях почти не было. Слишком много было в нем страха. Жан-Клод протянул ему руку, и Ашер ее взял. Так мы и стояли втроем, держась за руки, как дети. Это должно было казаться абсурдным, учитывая, кто из вампиров стоял перед нами, но мы не от Валентины сбивались в кучку. Я думаю, все мы трое боялись этой ночи. Всего, что было в соседней комнате, и всего, представителем чего это общество было. Валентина стояла перед портьерами. Она казалась куколкой, одетой в белое и золотое, и она, как и Ашер, гармонировала с убранством стола. Все спутники Мюзетт гармонировали с ним, то есть это тоже было договорено. Для меня одежда далеко не на первом месте; ну, я — это я. На ней было платье семнадцатого века, и юбка раздувалась в стороны, принимая форму овала. Она была очень выпуклой, и под ней при шаге мелькали золотые туфельки и бесчисленные нижние юбки. И даже белый парик был при этом платье, скрывающий темные кудри. Для тоненькой белой шейки парик казался слишком тяжелым, но шла Валентина так, будто драгоценности, перья и напудренные волосы не весили ничего. Осанка у нее была безупречная, но я знала, что такую ей дает корсет под платьем. Без соответствующих приспособлений такие платья не будут сидеть правильно. Чтобы сделать ее кожу белой, не нужна была пудра — хватило румян и помады. Да, и еще черная родинка в виде сердечка возле розового бутона ротика. В таком наряде она должна была смотреться смешно, но этого не было. А когда она с треском раскрыла кружевной и золотой веер, я вздрогнула. Она засмеялась, и только смех был у нее детский, как намек на то, каков мог быть у нее голос давным-давно. — Она стояла на краю бездны и смотрела в нее, а бездна смотрела в ответ? Мне пришлось проглотить слюну, чтобы иметь возможность ответить, потому что пульс у меня заколотился и внезапно проняла дрожь. — Ты говоришь так, будто знаешь. — Я знаю. Она подошла к нам плавно и изящно. Тело у нее было детское, но двигалась она не как ребенок. Наверное, за много сотен лет любого можно научить плавной походке. Остановилась она дальше, чем если бы у нее был рост взрослой, чтобы ей не пришлось задирать голову. Я заметила, что она так поступала все время, пока в комнате ожидания все расхаживали с места на место. — Когда-то я была настоящим ребенком, которым сейчас притворяется это тело. Я убегала от всех рыскать и разведывать, как делают дети. — Она смотрела на меня огромными темно-карими глазами. — Я нашла дверь, которая не была заперта. В комнату с многими окнами... — Ни одно из которых не выходило наружу, — закончила я за нее. Она моргнула: — Именно так. А куда они выходили? — На зал, — ответила я, — на огромный зал. — Я подняла глаза к сводчатому потолку. — Вроде этого, только куда больше, а комната с окнами была над ним. — Ты не была во внутреннем святилище, здесь у меня нет сомнений, но ты говоришь так, будто стояла там, где стояла я. — Не физически, но я там была. Мы переглянулись — взгляд общего знания, общего ужаса, общего страха. — Как близко ты подходила к кровати? — спросила она. — Ближе, чем мне хотелось бы, — ответила я шепотом. — Я коснулась черных простыней, потому что думала, что она всего лишь спит. — Она спит, — сказала я. Валентина серьезно покачала головой: — Non. Сказать, что она спит, то же самое, что сказать, будто спит любой вампир. Это не сон. — Она не мертва. Не мертва так, как вы все бываете во сне. — Верно. Но она и не спит. Я пожала плечами: — Как ни назови, а она не бодрствует. — И за это мы ей искренне благодарны, так ведь? Она говорила так тихо, что мне пришлось наклониться. — Да, — шепнула я. — Благодарны. Она подняла руку и тронула мою шею, а я вздрогнула — не от прикосновения, но от ее напряженных слов: — Только мы с тобой испытали прикосновение тьмы. — И еще Белль Морт, — добавила я. Валентина посмотрела на меня вопросительно. — Белль позвала меня в какой-то сон, где вокруг нас поднималась тьма. — Нашей госпоже об этом не доложили. — Это случилось только сегодня, рано утром. — Хм-м, — произнесла Валентина, захлопывая веер и пропуская его через миниатюрную ручку с золотистыми ноготками. — Об этом нужно сказать Мюзетт. Она смотрела на меня снизу вверх, и в ней было намного больше, чем должно было бы быть. На вид ей всегда будет восемь, детский возраст, но в глазах ее было взрослое знание — и еще что-то. — Должны вскоре явиться гости, которых не ожидали. Я не могу портить сюрприз, потому что это рассердит Мюзетт, а через ее посредство — Белль, но я думаю, что ты и я будем равно им не рады. Я думаю, что ты и я более всех других увидим в них катастрофу, которую они в себе несут. — Я не понимаю. — Жан-Клод объяснит тебе их присутствие, когда они явятся, но только ты и я полностью поймем, почему даже то, что они явились, — плохо. Очень плохо. Я наморщила лоб: — Извини, но я потеряла нить. Она вздохнула и раскрыла веер отработанным движением. — Мы поговорим снова после этого сюрприза. Она повернулась и направилась обратно к шторам. Я ее окликнула: — А что тебя спасло от тьмы? Она обернулась, снова складывая веер, будто играть с ним было у нее привычкой. — А что спасло тебя? — Крест и друзья. Она чуть улыбнулась, но глаза ее остались пустыми и серыми, как вьюга. — Моя человеческая няня. — А она видела ту, что лежала на кровати? — Нет, но та ее увидела. Она завизжала, и визг длился и длился, пока она не свалилась замертво. И тело ее лежало там еще долго, потому что никто не хотел туда входить. Валентина с треском раскрыла веер. На этот раз мне удалось не вздрогнуть. — Запах стал совершенно невыносим. Она улыбнулась, обращая свои слова в шутку, злобную шутку, но выражение лица у нее не было шутливым. В глазах стоял испуг, как бы жестока ни была улыбка. И она вышла, взмахнув черной шторой. Все мы трое явно вздохнули с облегчением, когда штора закрылась, и переглянулись. — И почему мне кажется, что не мне одной будет сегодня тяжело вынести напряжение? Ашер так и держал Жан-Клода за руку, но повернулся, чтобы видеть нас обоих. — Мюзетт чует ложь и не поверит ей. — Мы с Валентиной только что говорили о матери всех страшных вампиров, а ты тут же снова о Мюзетт. Ашер сжал мне руку и вздохнул: — Ласковая тьма не заберет меня сегодня, Анита. Она не пригвоздит меня к столу, не расстегнет на мне одежду и не возьмет силой. А Мюзетт может. — Ты теперь в нашей постели, Ашер, и правила гласят, что она не может тебя забрать. — Но она чует, что это ложь. — Если тот факт, что мы с тобой не имели сношения, на вампирском радаре превращает наши слова в ложь, то с этим я ничего не могу поделать. — Мюзетт желает, чтобы это было ложью, ma petite. Она ищет любой повод, который расширит ее поле действий. Твои сомнения и сомнения Ашера ей такое поле дают. Я закрыла глаза и медленно сосчитала до десяти. Когда я снова открыла их, оба вампира смотрели на меня со всем искусством держать непроницаемую маску на лице. Я глядела на эти живописные портреты, вдруг ставшие трехмерными, весьма жизнеподобными, но все же не живыми. Я стиснула руку Жан-Клода, и он ответил на пожатие. — Ребята, не делайте каменных морд. Мне и без того сегодня хватит хлопот. Они оба моргнули — долгим грациозным движением — и снова стали «живыми». Я поежилась и отобрала руку у Жан-Клода. — Очень это тревожит. — Почему, ma petite? — Почему. Надо было спросить почему. Я покачала головой и скрестила руки на груди. При этом груди пришлось подхватить, потому что из-за лифчика и выреза иначе скрестить руки не удалось бы. Из черных штор вышел Дамиан. Его алые волосы сияли на фоне кремово-золотого старомодного наряда. Он будто сошел с картины семнадцатого века — панталоны до колен, белые чулки и старомодные туфли с пряжками, которые носили дворяне. И только волосы его, свободные и неукрощенные, остались сиять, как всегда. Он не вызвался добровольцем в хорошенькие мужчинки Жан-Клода — Дамиан был чуть-чуть гомофобом. М-да. Он связался не с той группой вампиров. Дамиан прошагал по ковру и встал передо мной на колено. Сегодня надо было соблюдать формальности, так что я не стала спорить, а протянула ему левую руку. Он взял ее и приложился губами. — Ульфрик и его отряд уже почти здесь. — Где они были? — спросил Жан-Клод. Дамиан поднял на нас взгляд невероятно зеленых глаз. Они не были подведены, и сегодня он будто был не одет без этого. Все остальные участники вечеринки, я думаю, без косметики не обошлись. Угол рта у Дамиана чуть-чуть дернулся, и я поняла, что он старается сдержать смех. — Они искали кого-нибудь, кто мог бы восстановить волосы Ульфрика. В стае нет ни одного парикмахера. — Что это значит — восстановить волосы? — спросил Жан-Клод. Я вздохнула. — Ты помнишь, что забыл мне сказать насчет тарелок на полу? — Oui. — А я забыла сообщить, что Ричард срезал волосы. Это не значит, что он пошел в салон красоты и там ему их подстригли. Он оттяпал их ножницами, сам. Жан-Клод пришел почти в такой же ужас, что и я. — Его прекрасные волосы! — Да-да, вот именно, — ответила я. Я очень старалась об этом не думать. В том смысле, что Ричард это сказал: мы уже не встречаемся. И это совершенно не мое дело, какой длины у него волосы. Основное что меня заботило, — это что счастливые люди в своем уме не отрезают волосы ножницами у себя дома. Такая операция обычно бывает заменой нанесения себе более стойкого вреда. Это вам скажет любой психолог. Дамиан сказал, все еще стоя на коленях и бережно держа мою руку: — Они нашли кого-то, чтобы спасти что можно было, но все равно вид у его волос обгрызенный. У Жан-Клода стал больной вид, что для вампира не так-то просто. — Он в достаточно хорошей форме, чтобы быть сегодня с нами? — спросил он. Не знаю, кого он спрашивал: всех или никого. Но Жан-Клод сообразил, какой это плохой признак — что Ричард себя «изувечил». — Не уверена, что кто-нибудь из нас в такой форме, — ответила я. Он поглядел на меня с неодобрением: — Мы достаточно сильные, ma petite. — Сильные — да, но и усталые. Могу сказать только за себя, но если Мюзетт еще раз потребует у меня Ашера, я ей дам в морду. — Это против правил, ma petite. — А что может ее заставить заткнуться насчет Ашера? Или нам надо трахнуться у нее на глазах, чтобы она отвалила? Дамиан стал поглаживать мою руку, и я ее выдернула. — Не надо меня успокаивать. Я злюсь и имею на это право. — Право — oui, ma petite, но не роскошь. — Это еще что значит? — Гнев, не имеющий цели, сегодня будет роскошью, ma petite, которой мы не можем себе позволить. Нам не следует давать Мюзетт повода переступать границы, которые мы так тщательно выговорили. Он был прав, и это злило меня еще сильнее. — Ладно, ладно, ты прав, в этой гребанной политике ты всегда бываешь прав. Но что мы будем делать, чтобы Мюзетт перестала спрашивать про Ашера? — У меня есть только одно возможное решение, — сказал Жан-Клод. Но с этим решением пришлось подождать, потому что сквозь шторы вышел Мика, за которым следовали Натэниел и Мерль. Наряд Натэниела был в основном кремового цвета с цветными кожанами полосками и не прикрывал почти ничего. Белый ремень закрывал что-то спереди, оставляя голыми ягодицы. Сапоги кремового цвета поднимались выше колен, но сзади были открытыми, и ноги виднелись на ходу до середины икр, если он шел от тебя. Каблуки у сапог были целых три дюйма, но Натэниел знал, как на них ходить. Я знала, что каждую ночь в «Запретном плоде» он надевал еще меньше, и это меня смущало, но Натэниел заверял, что ему так вполне удобно. Стивен уложил рыжеватые волосы Натэниела, создав самую большую французскую косу, которая только может быть на свете. Вообще-то французская коса не должна доходить до колен. Тонкий грим вокруг глаз подчеркивал их фиалковый цвет, придавая им чуть ли не болезненную, потрясающую красоту. Помада придала форму рту, зовущему к поцелуям даже издали. Натэниел был бы похож на девушку, если бы его наряд оставлял хоть какие-то сомнения в его мужской стати. Мерль был одет в некую версию обычного наряда телохранителей: черную кожу. Черные кожаные штаны поверх сапог с серебряными носками, черная футболка под черной кожаной курткой. Его собственный наряд. Рост шесть футов с хвостиком, волосы с проседью до плеч, усы, бородка. Выглядел он вполне адекватно — байкер со стажем и крепкий орешек. Сейчас он светился такой злостью, что его зверь клубился вокруг него, как нечто почти видимое. — Что случилось? — спросила я. Мерль зарычал: — Если этот подонок еще раз тронет моего Нимир-Раджа, я ему руку оторву и ему же в задницу засуну. — Паоло, — сказали Ашер и Жан-Клод в один голос. — Да, — прорычал Мерль. А Мика веселился. Его все это не возмущало, но вообще Мику мало что возмущало в этой жизни. Один из самых беззаботных людей, каких мне приходилось видеть. Иначе он вряд ли удержался бы у меня в бойфрендах. — Меня это не смущает, Мерль. — Не в этом дело, — возразил высокий телохранитель. — Это оскорбительно. Это значит, что у них совсем нет к нам уважения. — Это Паоло, — сказал Ашер. — У него ни к кому нет уважения, кроме Белль. — Ага, — сказала я, — понимаю. Паоло и Натэниела тоже лапал. Мерль тихо зарычал так, что мурашки поползли у меня по коже. Портьеры раздвинулись, и просунулись голова и плечи Бобби Ли. — Если только не пора начинать рвать народ в клочья, вы бы лучше вернулись. Мы переглянулись, вздохнули почти в унисон и направились обратно.Глава 45
Перед нами стояла стена одетых в кожу телохранителей — крысолюдов, гиенолаков, леопардов, — и потому не было видно, кто это там кричит высоко и жалобно. — Дайте пройти, — сказала я. Никто не обратил внимания. — Эй, люди, дайте пройти! — гаркнул Мерль, и стена расступилась, как воды кожаного океана. Кричал Стивен. Он прижимался к дальней стене, будто хотел влезть в нее и вылезти с другой стороны. Перед ним стояла Валентина. Она ничего такого с ним не делала, что я видела бы или хотя бы ощущала. Но стояла она очень близко, и крохотная ручка висела в воздухе перед Стивеном. Грегори прижался к стене в другом месте. Перед ним стоял Бартоломе, и на юном лице было выражение почти экстаза. Я сосредоточилась на нем и ощутила, что он кормится, кормится от страха Грегори. Я знала одного вампира, который умел вызывать в других страх и этим страхом питаться. Я только не знала, что эту же способность несла в себе линия Белль Морт. Стивен вскрикнул, и этот звук хлестнул меня, заставив обернуться. Я увидела, что Валентина положила ручку на его голый живот. Она не кормилась его страхом. Она не причиняла ему вреда каким-либо заметным для меня образом. Стивен закрыл лицо руками, длинные белокурые локоны упали на тщательно загримированное лицо, голая спина вдавилась в камень стены, будто он хотел в ней исчезнуть. Валентина скользнула ручкой ниже, к поясу, к бедрам белых кожаных штанов, и тогда из горла Стивена вырвался еще один вопль. Я вдруг поняла, отчего близнецы так испугались этих детей. Ко мне протолкался Бобби Ли: — Анита, телохранителю полагается идти первым, а не вторым. Я не обратила внимания на его гнев — я знала, что он это от досады. Мы велели охранникам ни при каких обстоятельствах не применять насилия первыми, до того, как Мюзетт или ее команда нарушит перемирие. Как по мне, то, что сейчас делалось, было нарушением. Я направилась к Стивену, и мне загородил путь незнакомый вампир. Вдруг я поняла, почему наши охранники просто стоят, держа руки в пресловутых карманах. Этот вампир не был высок, но был грузен и состоял не только из мышц. Что-то такое было в его ссутуленных плечах. И какая-то не такая была у него форма головы. Ничего конкретного я не могла бы назвать, только его отметка на радаре показывала: не человек. И не в том смысле не человек, что другие вампиры. И притом один из немногих чернокожих вампиров которых мне приходилось видеть. Есть теории, что те же генетические особенности, которые создают у людей африканского происхождения иммунитет к малярии, снижают для них вероятность стать вампирами. Он стоял, глядя на меня, итемная кожа как-то странно бледнела, как шоколадная слоновая кость. Глаза у него были золотисто-желтые, и когда я в них глянула, в памяти всплыли снова слова: «не человек». Воздух разодрал новый вопль. Не важно, что стоит передо мной, — все равно. Я попыталась обойти его, но вампир снова заступил мне путь — не угрожая, но и не давая пройти. В комнате вдруг наступила тишина — полная тишина. И в ней прозвучал голос Грегори, неестественно громко: — Не надо! Не заставляйте меня! Не надо, Господи! Жан-Клод что-то тихо говорил Мюзетт, и до меня донесся ее голос — несколько слов по-французски. Что-то насчет того, что это маленькое развлечение перемирия не нарушает. Я ощутила, как расслабляются у меня мышцы плеч, ощутила, как зреет во мне решение. Я уставилась на вампира: — Ты — трус. Грязный трус-педофил. Вампир не среагировал, не обратил внимания, и я не думаю, что это была выдержка телохранителя. Я высказала еще несколько оскорблений, описывающих все — от его происхождения на свет и до внешнего вида, но он только моргал. Он не говорил по-английски. Так, хорошо. — Бобби Ли! — позвала я. Он наклонился ко мне, пытаясь не оказаться между мной и страшным злым вампиром. — Да, мэм. — Свалите его числом. — Резать его можно? — Нет. — Тогда мы надолго его не свалим. — Мне нужна только минута. Он чуть кивнул: — Минуту я из этой неразберихи смогу выжать. Я поглядела ему в глаза: — Тогда давай. — Есть, мэм! Он подал знак рукой, и все крысолюды двинулись одновременно. Я шагнула в сторону от массы черной кожи и быстро подошла к Валентине и Стивену. Говорить я начала уже на ходу — времени было мало. Рядом со мной появился Мика. Мерль и Ной, его второй телохранитель, шли за ним буквально по пятам. Своих телохранителей я постаралась всех занять вампиром. Если дело обернется плохо, то не знаю, будут ли меня защищать Мерль или Ной, если это будет грозить опасностью Мике. Ладно, черт с ним. — Стивена в детстве обижали и использовали. Его собственный отец продавал его мужчинам для секса, — сказала я, продвигаясь вперед. Я помнила слова Жан-Клода — что Валентина терпеть не может совращение малолетних из-за своего прошлого. Она повернула ко мне личико в форме сердечка, а ее ручка продолжала гладить Стивена по плечу. Он свалился на пол, свернулся почти в зародышевой позе. Я уже была рядом, а шум позади нарастал. Скоро начнется драка, и грубая. — Я клянусь тебе, что говорю правду. Посмотри на него, глянь, какой ужас вызывает твое прикосновение. Стивен ни на кого из нас не смотрел. Он крепко зажмурился, и слезы размазали тушь для ресниц дорожками по лицу. Он крепко обхватывал себя руками, закрывшись от всего, что происходит, как будто был еще ребенком. Валентина глянула на него, и что-то вроде ужаса стало проявляться на ее лице. Она таращилась на собственную ручку, будто что-то страшное появилось на ее конце. Она стала качать головой, приговаривая «Non, non» и еще что-то по-французски, чего я не поняла. — Он идет, — сказал Мерль, и я ощутила, как они с Ноем подобрались. Я тронула Валентину за рукав, и она подняла ко мне остекленевшие от шока глаза. — Отзови Бартоломе, объясни, почему Грегори его боится. Я ощутила толчок врезавшегося в Мерля и Ноя вампира, и они нажали вперед, отодвинув схватку от нас на несколько футов. Мика стоял передо мной, готовясь. Он мог бы перекинуться и пустить в ход когти, но чтобы остановить этого вампира, в нем просто не хватило бы массы. Голос Валентины пронесся над шумом схватки, отдался эхом в комнате, и я поняла, что она использует вампирскую силу, чтобы ее услышали. — Мы первыми нарушили перемирие. Первая кровь на наших руках. — Валентина! — завопила Мюзетт. Валентина повторила свои слова по-французски. Схватка замедлилась и стала затихать. Валентина обернулась к Мюзетт, одетой во все белое и потому похожей на невесту. — Мюзетт, это правда. Мы злоупотребили гостеприимством, обидев этих двоих. Я это прекращаю. — Валентина, он так меня боялся, так приятно было на нем кормиться, а ты все испортила, — сказал Бартоломе. Изящная мальчишеская фигурка, одетая в почти сплошь золотую ткань, старомодную, очень в духе семнадцатого века, искрилась при каждом движении. Валентина заговорила тихо и быстро по-французски. Бартоломе не побледнел, но посмотрел на Грегори. Потом он повернулся ко мне. — Это правда? Их собственный отец? Я кивнула. В наступившей тишине слышались только громкие всхлипы Грегори. — Брать ребенка силой — это зло, — сказал Бартоломе. — Использовать собственных детей... Он сплюнул на пол и сказал слово, кажется, испанское, но его значения я не поняла. — Я их привезла сегодня сюда, чтобы они были под моей защитой. Их отец недавно вернулся и пытается снова с ними встретиться. Здесь ему их не найти. О вас двоих я не подумала. — Мы бы этого не сделали, если бы нас предупредили, — сказал Бартоломе. — Мюзетт была предупреждена. — Напряжение переполняло голос Жан-Клода, как вода чашку. Мы все повернулись к нему. Он стоял чуть поодаль, возле массы телохранителей, которые схватили второго вампира вроде того, что не пускал меня к Стивену. — Я рассказал ей о прошлом Грегори и Стивена, потому что в тот же миг, как Стивен увидел Валентину и Бартоломе, он сказал, что их кормить не может. Что ему не вынести воспоминаний, которые при этом возникнут. Все это я рассказал Мюзетт. Если бы я ее не предупредил, то никогда бы не позволил Стивену и Грегори находиться здесь без моей или Аниты охраны. Все мы повернулись к Мюзетт. Она была без парика, но завила волосы длинными локонами и была похожа на фарфоровую куколку с красными губами, тщательно подведенными глазами, бледной кожей и в белом платье семнадцатого века с пелериной. Внешней красоты у нее не отнять никак, но красота — еще недостаточная компенсация за садизм. — Это правда? — спросила Валентина. — Ну, ma poulet, разве могла бы я так поступить? — Ты — могла бы, — ответила Валентина. Двое детей-вампиров смотрели в упор на Мюзетт, не говоря ни слова, и она отвернулась первой, она первой моргнула большими синими глазами. На миг я увидела то, чего раньше и не думала, что это может быть. Мюзетт смутилась. — Бобби Ли, возьми-ка ее. — Ma petite, что ты делаешь? — Я знаю правила, Жан-Клод. Они нарушили условия безопасного пребывания на нашей территории. Это значит, что мы вправе посадить ее под домашний арест до отбытия ее дружной компании. — Но мы не можем причинить ей вреда, она слишком важна для Белль. — Конечно, — согласилась я и глянула на Бобби Ли. — Сопроводи ее в ее комнату и привесь крест на дверь. Он посмотрел на меня, на Жан-Клода: — Значит, вот так? Мы теперь можем их хватать и сажать под замок? Я кивнула. Он вздохнул: — Хорошо бы, если бы у оборотней тоже можно было так. — Иногда цивилизованность вампиров бывает очень кстати. Бобби Ли улыбнулся, и он, Клодия и еще с полдюжины крысолюдов двинулись к Мюзетт. Анхелито встал перед ней, загородив собой. Хотя ее не было видно, но голос ее прозвенел отчетливо: — Не страшись, Анхелито. Эти крысолюды меня не тронут. Бобби Ли и Клодия стояли лицом к лицу с Анхелито, и оба казались рядом с ним маленькими. — Можем по-хорошему, можем по-плохому, — предложил Бобби Ли. — Отойди — и все тихо разойдемся по комнатам. Стой — и мы вас отделаем, а потом растащим по комнатам за шиворот. В его голосе звучал энтузиазм, показывающий, что он совсем не против драки. Как и все они. Им никому не понравилось стоять и смотреть, как терзают Стивена и Грегори. — Отойди, Анхелито, — велела Мюзетт. — Немедленно. Анхелито отодвинулся — очень неохотно. Меня удивило, что Мюзетт так идет навстречу. Я бы поставила на то, что ее придется тащить, а она будет вопить и лягаться. Бобби Ли протянул руку к Мюзетт. — Не прикасайся, — сказала она. Он остановился на полпути, будто рука застыла в воздухе. — Хватай ее, Бобби Ли, — велела я. — Не могу, — ответил он, и в его голосе я услышала совершенно новую для него вещь. Страх. — То есть как — не можешь? Он убрал руку, придерживая ее у груди, будто она болит. — Она велела мне к ней не прикасаться, и я не могу. — Клодия! — позвала я. Великанша покачала головой: — Не могу. Первым намеком на то, как все плохо, была настоящая крыса, подбежавшая обнюхивать юбки Мюзетт. Потом она подняла бусинки глазок. Я смотрела на Мюзетт. Ее синие глаза стали сплошь синими, как у фарфоровой куклы. Лицо лучилось триумфом. — Крыса — твой подвластный зверь, — сказала я. — Разве Жан-Клод тебе не говорил? Она рассмеялась звонко и громко — знала, что он не говорил. — Он забыл упомянуть. — Я не знал, — ответил Жан-Клод. — Два века назад единственным ее подвластным зверем была летучая мышь. Его спокойный голос скрывал все чувства, которые у него могли быть. — Она приобрела крыс как подвластных зверей лишь пятьдесят лет назад, — сообщил Ашер. Я глянула на него: — С твоей стороны было бы мило нас об этом предупредить. Он пожал плечами: — Мне в голову не пришло, что кто-нибудь может захотеть взять Мюзетт под стражу. Я повернулась к упомянутой вампирше: — А почему ты своей новой силой раньше не избавилась от крысолюдов? — Хотела преподнести сюрприз, — сказала она и улыбнулась так широко, что показала клыки. Она была до ужаса собой довольна. — Ладно, — сказала я. — Все телохранители-оборотни, кроме крысолюдов, — взять ее! — Убейте их, — произнесла она, и я поняла, что она обращается к Бобби Ли. Вот этого я не предусмотрела, блин. Но Бобби Ли и Клодия только мотали головами и отступали прочь. — Ты нам можешь приказать тебя не трогать, но напасть на других не можешь заставить. Не та у тебя еще сила, девушка. Все крысолюды пятились, смущенные и встревоженные. Из дальней пещеры ползли еще крысы. Когда используешь полости, созданные природой, есть одна проблема — природа приходит к тебе. А она не всегда красива и доброжелательна. В основном вперед двинулись гиенолаки. Из леопардов только двое были телохранителями, и они держались рядом с Микой. Остальные наши леопарды были просто едой, а еда не дерется, она только кровь дает. До меня дошло наконец, что здесь нет вервольфов, кроме Стивена. Куда же делась стража вервольфов? Мюзетт что-то сказала, и не по-французски. Это вообще не был никакой язык, который я могла бы хоть предположительно угадать. Два вампира с желтовато-серой кожей и золотистыми глазами встали перед ней. — Отзови наших, ma petite, — сказал Жан-Клод. — Я не хочу их терять. — Но их же только двое, Жан-Клод. — Но они не те, кем кажутся. Я отозвала всех и повернулась к Жан-Клоду: — Что ты говоришь? На мой вопрос ответила вышедшая вперед Валентина. — Есть комната, где спят слуги Милосердной Тьмы. Члены Совета иногда туда заходят и пытаются их призвать к себе на службу. Я глянула на двух вампиров, потом на Валентину. — Эти двое проснулись. — Больше, — сказала она. — Наша госпожа призвала шестерых. Она считает это знаком роста своей силы. Мы с Валентиной переглянулись. — Мать Всей Тьмы пробуждается, и слуги пробуждаются раньше нее. Эти слова я сказала шепотом, но даже шепот трепетал и наполнял комнату танцующим эхом. — Я тоже так думаю, — сказала Валентина. — Наша госпожа сильнее всех других. Слуги нашей Милосердной Матери идут на зов Белль Морт. Это знак величия нашей госпожи. Голос Мюзетт провозгласил это как истину, звеня от гордости. — Мюзетт, ты дура. Просыпается тьма. И то, что они здесь стоят, — тому доказательство. Они будут повиноваться Белль Морт, пока не пробудится их истинная госпожа, а тогда смилуйся Господь над всеми вами. Мюзетт в буквальном смысле топнула на меня ножкой. — Ты мне не испортишь потеху. Ты меня не сможешь тронуть, они тебе не позволят. Я посмотрела на них, наморщила лоб. — Это же не просто вампиры? — В каком смысле, ma petite? Я ощущала их, ощущала некую сущность, которой не должно было быть. — Они ощущаются как оборотни. Вампиры не могут быть оборотнями. Уже произнося эти слова, я поняла, что не права. Мать Всей Тьмы была и оборотнем, и вампиром. Я это ощущала. — Я думала, что Милейшая Мамочка была первым вампиром, тем, который создал вас всех. — Oui, ma petite. — Есть ли в Совете вампиры, происходящие непосредственно от нее? Жан-Клод на миг задумался. — Мы все от нее происходим. — Это не то, о чем я спросила. Мне ответил Ашер: — Нет ни одного, кто мог бы заявить, что происходит от ее линии, но это она основала Совет вампиров. Она создала нашу цивилизацию, дала нам правила, чтобы мы перестали быть одинокими зверьми, убивающими друг друга на месте. — Так что она родоначальница вашей культуры, но не вас самих. — Кто это может сказать наверное, ma petite? Она — начало всего, чем мы сегодня стали. Она наша Мать во всех смыслах, которые только имеют значение. Я покачала головой: — Не во всех смыслах. — Отступив в сторону, я сказала: — Кто-нибудь, кто говорит на этом их языке, будьте у меня переводчиком. — Они теперь понимают по-французски, — подала голос Валентина. — Отлично. Жан-Клод! — Я здесь, ma petite. — Скажи им, что Мюзетт нарушила условия договора и мы должны поместить ее под арест. Ей не будет причинен вред, ей только не дадут вредить другим. Жан-Клод заговорил по-французски, медленно, так что я многое поняла. За эти годы я поднахваталась, но быстрая речь еще от меня ускользала. — Я им сказал. — Тогда скажи им еще вот что: если они не отойдут с дороги, чтобы мы могли ее арестовать, тогда в рамках правил, установленных Матерью Тьмы, мы имеем право убить их за неподчинение этим правилам. Жан-Клод смотрел на меня с сомнением. — Ты просто повтори, — сказала я и отошла чуть в сторону найти Бобби Ли. Он покрылся испариной, и вид у него был не очень. — Прости, Анита. Мы подвели тебя. Я покачала головой: — Пока еще нет. Он посмотрел озадаченно: — Распахни куртку пошире. Он выполнил мою просьбу. Я взяла пистолет у него из наплечной кобуры, заметив при этом второй, за поясом. По правилам, вооружены могли быть только телохранители. Направив ствол в землю, я отщелкнула предохранитель. У Бобби Ли глаза раскрылись слишком широко. Я не была уверена на самом деле, что он позволит мне взять пистолет. Но он не препятствовал, и я осторожно прошла сквозь толпу в передние ряды. Пистолет был невидим — я его спрятала в складках широкой юбки. — Что они сказали, Жан-Клод? — Они не верят, что им кто-нибудь что-нибудь может сделать. Они говорят, что они непобедимы. — Сколько времени они спали? Жан-Клод спросил у них. — Они точно не знают. — Откуда им известно, что они непобедимы? Он спросил, и они выхватили мечи из-под белых камзолов. Короткие мечи, выкованные из чего-то потемнее и потяжелее стали. Бронза? Не знаю. Знаю только, что не сталь. Мы все отступили от обнаженных клинков, из чего бы они ни были сделаны. — Они говорят, что ни одно оружие, сотворенное человеком, им не страшно, — сказал Жан-Клод. Мюзетт рассмеялась: — Это лучшие воины из всех, кто когда-либо был создан. И вы не тронете меня, пока я под их защитой. Я шагнула назад, встала в равновесную стойку, насколько это позволяли каблуки, и подняла пистолет. Целила я в голову, туда и попала. Череп вампира разлетелся фонтаном крови и мозгов. Эхо выстрела длилось, кажется, вечно, и я не слышала вопля, сорвавшегося с губ второго воина, когда он бросился на меня. Его голова взорвалась точно так же. Никакое умение вести рукопашный бой не поможет, если твой враг слишком далеко, чтобы этим умением воспользоваться. Мюзетт стояла и моргала — слишком потрясенная, чтобы двигаться, очевидно. Ее забрызгало кровью и чем погуще. Белокурые волосы и бледное лицо превратились в красную маску, из которой моргали голубые глаза. Белое платье стало наполовину алым. Я нацелила ствол в это пораженное лицо. Я об этом думала, видит Бог, я думала. Но не испуганные слова Жан-Клода: «Ма petite, ради нас всех, не надо, прошу тебя», — заставили меня остановиться. Я не могла убить Мюзетт из-за того, что сделает Белль Морт в отместку. Но я дала Мюзетт увидеть в моих глазах, в лице, в теле, что я убила бы ее, что мне хочется убить ее и что ради этого я могу при достаточном поводе забыть о мести Белль на ту секунду, что нужна для нажатия на спусковой крючок. В глазах Мюзетт заблестели слезы. Она была дура, но не настолько, чтобы не понять. Тем не менее мне надо было увериться, что таких недоразумений больше не будет. — Что ты видишь у меня в глазах, Мюзетт? — спросила я тихо, почти шепотом, потому что боялась того, что может сделать моя рука, если я крикну. Она сделала глотательное движение, и ее слова громко отдались в моих звенящих ушах: — Я вижу свою смерть. — Да, — сказала я. — Твою смерть. И никогда не забывай этой минуты, Мюзетт, потому что, если она повторится, она будет твоей последней минутой. Она выдохнула прерывисто: — Я поняла. — Надеюсь, Мюзетт. Очень надеюсь, что поняла. — И я медленно опустила пистолет. — А теперь, Мерль, не мог бы ты проводить Мюзетт и Анхелито к ним в комнаты? Мерль шагнул вперед, и небольшая армия гиенолаков двинулась за ним. — Моя Нимир-Ра говорит, и я повинуюсь. Я слыхала, как он говорит нечто подобное Мике, но ко мне он так обратился впервые — по крайней мере на полном серьезе. Мерль перешагнул через трупы убитых вампиров, чтобы взять Мюзетт за локоть. Гиенолаки были бледны, но явно довольны. Довольны были все телохранители в этом зале, потому что я все теперь упростила. Если они снова заведут ссору, мы их можем убить. Но я увидела выражение лица Жан-Клода, и он не был доволен. Я упростила работу солдатам, но не политикам. Да, с политической точки зрения я, наверное, адски все усложнила. Мерль не слишком бережно перевел Мюзетт через тела. Она споткнулась, и лишь толпа гиенолаков не дала Анхелито ее подхватить. Мюзетт восстановила равновесие, и тут в комнате вдруг запахло розами. Я подумала, что задохнусь от пульса в горле, когда Мюзетт подняла голову и посмотрела на нас глазами цвета темного меда.Глава 46
На меня с лица Мюзетт глядела Белль Морт, и я, кажется, перестала дышать. И слышала в этот миг лишь грохот пульса у себя под черепом. Потом резко вернулись внешние звуки, и изо рта Мюзетт зазвучал голос Белль Морт: — Ты меня рассердил, Жан-Клод. Мерль продолжал тащить ее через зал. Либо он не понял, что стряслось, либо для него что тот вампир, что этот. Еще немного — и ему придется узнать разницу. — Освободи меня, — сказала она спокойным голосом. Мерль отдернул руку как от ожога и попятился, как пятился Бобби Ли от Мюзетт: с перекошенным от боли лицом и руку держа у груди, как раненную. — Леопард — ее подвластный зверь, — сказал Жан-Клод, и его голос разнесся далеко во вновь наступившей тишине. Но у меня не было времени об этой тишине подумать, потому что заговорила Белль, произнося ужасные вещи. — Я до сих пор проявляла к вам мягкость. — Она повернулась и посмотрела на двух убитых вампиров. — Знаешь ли ты, как долго пытался Совет пробудить первых детей Матери? Я так поняла, что вопрос риторический, и все это поняли. На такой вопрос отвечать страшно. Она снова обернулась к нам, и что-то проплыло глубоко внутри в лице Мюзетт, как рыба под водой. — Но я их пробудила. Я, Белль Морт, пробудила детей Матери. — Не всех, — сказала я и тут же пожалела, что не удержала язык за зубами. Она полоснула меня взглядом таким злым, что он обжигал, и таким холодным, что я поежилась. Как будто вся существующая в мире ярость, вся ненависть сошлись в этом взгляде. — Нет, не всех. И теперь вы забрали у меня двоих. Что же сделать мне, чтобы наказать вас? Я попыталась что-то сказать, преодолевая бьющийся в горле пульс, но заговорил Жан-Клод: — Мюзетт нарушила перемирие и не хотела уступать. Мы повиновались закону до последней буквы. — Это правда, — сказала Валентина. Толпа одетых в черное взрослых телохранителей расступилась, пропуская крошку-вампира к Мюзетт-Белль. Но я заметила, что Валентина стоит дальше вытянутой руки. — Говори, малышка. Валентина рассказала, как Мюзетт утаила сведения о совращении малолетних и что из-за этого случилось. Тело Мюзетт повернулось посмотреть на Стивена и Грегори. Грегори держал брата на руках, укачивая. Стивен ни на кого и ни на что не глядел. Куда бы ни смотрели сейчас его глаза, это было за пределами комнаты. Белль повернулась к нам, и снова будто чужое лицо проплыло внизу, но на этот раз оно было как призрак, наложенный на лицо Мюзетт. Призрачные черные волосы проступили сквозь белокурые, лицо с резче выраженными скулами, с большей силой, выглянуло на миг и тут же растворилось в мягкой красоте Мюзетт. — Мюзетт первой нарушила мир. Я согласна. Отчего у меня сердцебиение не стало ни на удар реже, когда она это сказала? Следующие слова были произнесены мурлыкающим контральто, голосом, который как мех гладил кожу и скользил вдоль сознания. — Вы действовали в рамках закона, и точно так же буду действовать я. Когда Мюзетт и ее свита вернутся ко мне, с ними поедет Ашер. — Временно, — сказал Жан-Клод, но в его голосе слышалось сомнение. — Non, Жан-Клод, он станет моим, как раньше. Жан-Клод сделал медленный и глубокий вдох и так же медленно выдохнул. — Согласно твоим собственным законам, ты не можешь никого отобрать на постоянной основе у того, кому этот кто-то принадлежит. — Если бы он кому-нибудь принадлежал, закон был бы применим. Но он ничей не pomme de sang, не слуга и не любовник. — Это не так, — возразил Жан-Клод. — Он наш любовник. — Мюзетт связалась со мной и сообщила о вашей лжи, о вашей слабой попытке воспрепятствовать ей заполучить в свою постель Ашера. Белль тоже умела чуять ложь, если эта ложь относилась к чему-то, ей понятному. Ни один вампир не может отличить правду от лжи, если речь идет о чем-либо, ему непонятном. Если, например, вампир не знает верности, то он не сможет судить о ней у других — в этом смысле. Я хотела сейчас дать ей нечто, что она понимает. — Я не думаю, что это была слабая попытка. Жан-Клод глянул на меня, и я мотнула головой ему в ответ. Он грациозно отступил в сторону, потому что знал, что у меня есть план, но голос его у меня в голове шепнул: — Будь осторожна, ma petite. Я и собиралась быть осторожной. Белль повернула ко мне свое заемное тело: — Значит, ты признаешь, что это была попытка обмануть Мюзетт? — Нет, я говорю, что это не было слабо. Я дико смущалась, возбуждалась, наслаждалась и ужасалась. Оказаться в постели с Ашером — это было совсем не так, как я думала. — Пока что ты не солгала, — сказала она, и голос ее был так сочен, будто в него можно погрузиться, лечь на землю и кататься по нему, как по мягкому, теплому, удушающему ковру. Ее голос чаровал, как могли чаровать голоса Ашера и Жан-Клода, но еще и пугал. — Мы взяли Ашера в свою постель, и по европейским меркам мы любовники. — По европейским меркам... — Вид у нее был несколько недоуменный, и ее собственное лицо проявилось под лицом Мюзетт. На этот раз оно было как маска, ощущение чего-то большего, более опасного. Я по воспоминаниям Жан-Клода знала, что Белль по размеру ненамного больше Мюзетт, но размер — это не главная характеристика Белль. — Я не понимаю, что значит «по европейским меркам». Жан-Клод ответил: — У американцев есть весьма своеобразная концепция, что лишь сношение между мужчиной и женщиной действительно является сексом. Все остальное не считается. — Я ощущаю, что это правда, но мне трудно себе представить такую точку зрения. — Мне тоже, и все же это правда. — И снова это галльское пожатие плеч. Я еще добавила: — То, что учуяла Мюзетт, не было ложью — это были мои переживания насчет того, что у нас с Ашером не произошло того, что нужно. Но можешь мне поверить, мы лежали в постели голые и мокрые. Она обернулась ко мне этим незнакомым полулицом. Оно бы наводило больше страха, если бы не было окружено белокурыми кудряшками Мюзетт. Вид Ширли Темпл Белль никак не шел. — Я тебе верю, но, по твоему собственному признанию, вы не любовники, то есть не любовники по твоим меркам. Таким образом, Ашер мой. — Тебе же безразлична правда, я и забыла. Медово-золотые глаза прищурились на меня: — Ты ничего не забыла, малышка. Ты меня не знаешь. — У меня есть воспоминания Жан-Клода, хоть и отрывочные. Их хватает. Мне бы следовало по ним понять, что правда в разговоре с тобой бесполезна. Она пошла ко мне и на ходу будто накладывалась на тело Мюзетт. Теперь это было не только лицо, но и платье темно-золотого цвета, более длинные руки и бледные кисти с медного цвета ногтями. Она шла, как обернувший тело Мюзетт призрак, сквозь который проглядывала оставшаяся внутри женщина. Иллюзия не была полной — Белль Морт здесь не было, — но почти полной, и это нервировало. Жан-Клод встал так, чтобы прикоснуться ко мне сзади, когда Белль Морт подошла и встала передо мной. Я отклонилась к нему, потому что она мне поставила первую метку, и это даже без физического контакта. Мне пришлось подавить желание обернуться руками Жан-Клода, как щитом. Белль стояла так близко, что подол пышных юбок Мюзетт задевал мои ноги. Призрачное платье Белль будто стекало мне на туфли, щекотало лодыжки. Я не могла дышать. Жан-Клод отодвинулся вместе со мной за пределы круга этой ползучей силы. Я крепко обернула себя его руками — хрен с ним, я боюсь. — Если правда на меня не действует, то что действует, ma petite? Я смогла заговорить. Голос был с придыханием, испуганный, но тут уж я ничего не могла поделать. — Я ma petite Жан-Клода и больше ничья. — Но все, что принадлежит ему, — мое. И ты моя ma petite. Я решила не спорить сейчас на эту тему — есть более важные споры, которые мне необходимо выиграть. — Ты спрашиваешь, что действует на тебя, если не действует правда? — Oui, ma petite, я спросила тебя об этом. — Секс или власть, — ответила я. — И то, и другое на тебя действует. Ты предпочитаешь получить и то, и другое, когда возможно. — Ты мне предлагаешь секс? — мурлыкнула она, и от этого звука меня передернуло. Я прижалась сильнее к Жан-Клоду. Не хотелось мне играть с Белль никоим образом. — Нет, — едва прошептала я. Она потянулась ко мне — изящная белая ладонь с темно-медными ногтями и угадывающаяся рука Мюзетт под ней, будто кисть Белль была какой-то метафизической перчаткой. Жан-Клод снова отодвинулся вместе со мной на долю доли дюйма, и длинные ногти на волосок не дотянулись до моей щеки. Белль посмотрела на него. Ее длинные черные волосы зашевелились вдоль тела, будто ветер задул. Но ветра не было, это была ее сила. — Ты боишься, что одним прикосновением я заберу ее у тебя? — Нет, — ответил Жан-Клод. — Но я знаю, что может сделать твое прикосновение, Белль Морт, и не думаю, что Аните оно понравится. Он назвал меня настоящим именем, чего почти никогда не делал. Быть может, потому что Белль назвала меня моим прозвищем, он не стал его произносить. От ее гнева загорелся перед нами воздух, будто настоящим огнем, отбирая кислород у легких, не давая дышать, разве что если вдохнуть в легкие жар. Тогда они обгорят, и ты умрешь. Тот же жар наполнил ее слова до такой степени, что я бы не удивилась, если бы они загорелись в воздухе. — Разве я спрашивала, хочет ли она моего прикосновения? — Нет, — ответил Жан-Клод совершенно безжизненным голосом, и я ощутила, как он уходит в себя, пусть даже руки его меня обнимают, но он уходит в ту тишину, куда прячется от всего. Я увидела мельком этот уголок тишины, и там было даже безмолвнее, чем в колодце, куда ухожу я, когда убиваю. Здесь даже не было белого шума — только безмолвие. Пустота наполнилась запахом роз — сладким, таким сладким, что он заволакивал и душил. Я стала ловить ртом воздух, но ощущала только запах роз. Жан-Клод подхватил меня, чтобы я не упала. Аромат роз забивал ноздри, рот, горло. Невозможно было глотать, невозможно было дышать. Я бы вскрикнула, но воздуха не было. Я услышала крик Жан-Клода «Прекрати!» и смех Белль. Даже в моем полузадушенном состоянии этот смех гладил тело, как опытная рука. Меня схватила чья-то рука, и вдох прорвался в горло, прорвался через силу Белль. И снова-таки если бы этого воздуху хватило, я бы вскрикнула. Надо мной парило лицо Мики. И его рука была в моей. — Non, mon chat, ты мой, как и она. Белль опустилась на колени, протягивая руку к лицу Мики. Жан-Клод потащил нас всех назад, и мы свалились у ее колен, но снова чуть дальше вытянутой руки. Хотя это «чуть» и было то, что надо. Глаза Белль горели медовым пламенем, ногти испускали языки медного огня в воздухе. Она тянулась к Мике. Жан-Клод попытался помочь нам отползти, но мы свалились в груде длинных юбок, длинных камзолов. Смерть из-за моды. Белль коснулась лица Мики, провела пылающими когтями по его щеке. Запах роз сомкнулся у меня над головой сладкой отравленной водой, и я снова стала тонуть. Еще одна рука легла на меня, и в этом прикосновении не было ничего теплого. Оно не вызвало ardeur, не вызывало моего зверя — оно вызвало что-то куда более холодное и уверенное в себе. Моя некромантия поднялась как вода из колодца и хлынула на кожу, на тело, и я, глядя в пылающие глаза Белль, могла дышать. Горло саднило адски, но можно было дышать. Я повела глазами и увидела, что Дамиан держит меня за другую руку. Глаза у него расширились, ему было страшно, но он стоял рядом со мной, не отворачиваясь и не убегая от той силы, чье имя было Белль Морт. Белль повернула лицо Мики к себе. Казалось, что ее кожа создана из белого света, волосы — из черного пламени, ногти — из расплавленного металла, как и глаза. А губы сверкали как мазок свежей крови. Рука Мики в моей судорожно сжалась, до боли, и эта боль помогла мне мыслить яснее, острее. Он пискнул, когда Белль прижалась к нему ртом. Я знала, что он не хочет ее прикосновения, и знала, что не может ей отказать. Но он был мой, Мика. Мой, а не ее. Я села, держа Мику одной рукой, а Дамиана другой, тепло и холод, жизнь и смерть, страсть и логика. Руки Жан-Клода все еще лежали на моих почти голых плечах. Он укреплял меня, а я его но эта сила была моя, а не его. Леопарды подвластны мне, а не ему. Они мои. Я вызвала ту часть своей личности, к которой привязаны были леопарды, и впервые поняла, что она не связана с Ричардом и даже с Жан-Клодом. Леопарды принадлежали мне — и Белль. Я села, оказавшись с ней так близко лицом к лицу, что сияние ее огня ласкало мне кожу, и наслаждение этого легкого прикосновение разошлось по мне волнами. Это не значит, что я была иммунна к прикосновению Белль, нет, — это значило, что у меня есть свое прикосновение. Обычно я сопротивляюсь своему зверю, каков бы он ни был, но не сегодня. Сегодня я звала его, принимала его, и, может быть, поэтому он хлынул из меня обжигающим потоком. Будь я истинным ликантропом, он бы вытек из меня разливом теплой жидкости, только я не ликантроп. Но зверь забился у меня под кожей, вырвался изо рта и ударил в тело Мики как поезд — огромный, текучий, мускулистый поезд. Он оторвал рот Мики от губ Белль Морт и заставил его вскрикнуть, вторя моему крику. Мой зверь бушевал в его теле, и его зверь ответил. Он рванулся из глубин навстречу моему — как левиафан, обгоняющий другого левиафана на пути к поверхности. Этой метафорической поверхности мы достигли одновременно, и наши звери вились в телах и вне их, как огромные коты, наслаждающиеся игрой меха и мышц. Это невозможно было видеть, но можно было ощутить. Белль провела руками над нами вплотную, поглаживая бурлящую энергию. — Tres de bon gout. Она коснулась кожи Мики, и брызжущая энергия перебросилась на нее, заставив ее ахнуть. Мика повернулся и, я думала, снова мог бы уйти к ней, но я поймала его лицо руками, и мы поцеловались. Поцелуй начался с касания губ, осторожных движений языков, покалываний зубов, прижатия ртов. Потом звери наши прокатились через рты, как две души, меняющиеся местами. Прилив энергии бросил наши тела друг к другу, вдавил мои ногти в руку Дамиана, сжал пальцы Жан-Клода у меня на плечах. Жан-Клод и Дамиан выгнулись, откинувшись назад, и тут же сила рванулась через них, и вырвавшиеся из двух глоток отрывистые звуки могли быть звуками и боли, и наслаждения. Мы с Микой сцепили рты в бесконечном поцелуе, и звери будто слились в одного. Потом постепенно переплетенная энергия стала расплетаться, возвращаясь в свои дома из плоти. Я полностью очнулась, лежа на полу, Мика свалился на меня сверху, Дамиан тоже лежал на полу, и лишь моя рука его держала. Жан-Клод сидел прямо, но тихо покачивался, будто танцевал под музыку, которая мне не слышна. Я думаю, он просто старался не свалиться, но даже это получалось у него грациозно. Белль смотрела на нас с выражением, близким к восторгу. — О, Жан-Клод, Жан-Клод! Какие игрушки ты себе создал! Жан-Клод обрел голос, пока я все еще пыталась восстановить дыхание, а сердце Мики так колотилось о мою грудь, будто готово было лопнуть. Пульс в руке Дамиана стучал у меня под пальцами, как второе сердце. Никто из нас не мог бы сейчас ничего произнести — пульс мешал. — Не игрушки, Белль. Они никогда не были игрушками. — Все они игрушки, Жан-Клод. Просто некоторые труднее использовать, некоторые легче. Но все они игрушки. Светящейся рукой она погладила тщательно уложенные волосы Мики. Ее энергия заплясала по его телу, вызвала у нас у всех вздох, но слабый — рефлекс вроде коленного, с которым ничего нельзя поделать. Мы лежали спокойно под ее прикосновением. Белль посмотрела на нас сверху вниз, и хотя трудно было рассмотреть сквозь сверкающую маску, но мне кажется, она нахмурилась. Она пробежала пальцами по щеке Мики, и реакции не было. Она воззвала к его зверю, но этот зверь был сытый, сонный и довольный. Раздался мой голос, довольно гулкий, будто из пустоты. — Леопарды мои, Белль. — Леопард был моим первым подвластным зверем, и я призову его. Я лежала на полу — ленивая, довольная. Мика завозился, повернулся, устраивая щеку на мягкой подушке моих грудей. И мы смотрели на нее ленивыми глазами, как могут только кошки и коты. Мне следовало бы ее бояться, но я не боялась. Прилив силы будто смыл весь страх. В голове прояснилось, появилось чувство безопасности. Белль вылила на нас ту же туманную силу, но если не считать гусиной кожи и нескольких ленивых вздохов, реакции не было. Она не могла вызвать зверя Мики, потому что Мика принадлежал мне. И моего зверя она не могла вызвать, потому что я принадлежала Мике. Мы были истинными Нимир-Ра и Нимир-Раджем, и вдвоем нам хватало силы, чтобы не подпустить ее. Ее огненно-золотые глаза глянули нам за спину, и она потянулась к одному из наших леопардов, которые там стояли. Я почему-то знала, что к Натэниелу. Если бы она это сделала до того, как мы с Микой слились, он бы пришел к ней, но сейчас было слишком поздно. Мы закрыли ворота и заложили их засовом. Белль Морт не могла тронуть наших леопардов — сегодня. — Это невозможно, — сказала она, и в голосе ее как-то убавилось мурлыкающей нежности. На ее сомнения ответил Жан-Клод: — Ты можешь призывать почти всех больших кошек, но не можешь призвать тех кошек, что отвечают Мастеру зверей. — Падма сидит в Совете, а ты — один из моих детей. То, что я не могу взять принадлежащее члену Совета, — в порядке вещей. Но чтобы один из моих детей мог не позволить мне завладеть тем, что принадлежит ему, — невозможно. — Наверное, — согласился Жан-Клод и встал. Он протянул руки и Мике, и мне. Обычно я встаю сама, но сегодня я была в длинной юбке, на высоких каблуках и сейчас только что исполнила что-то вроде метафизического секса на публике. Мы оба взяли протянутые нам руки, и Жан-Клод поднял нас на ноги. Дамиан все еще держался жертвой хваткой за мою вторую руку, но остался стоять на коленях, с блуждающими глазами, будто поток силы выбил его из колеи больше, чем нас. Он был среди нас один, кто не был ни мастером, ни каким-нибудь альфой. Я помогла ему сесть и прислониться к моим ногам, но не стала ставить его на ноги. К этому, мне казалось, он еще был не готов. — По американским меркам, — сказал Жан-Клод, — это не считается сексом. Белль рассмеялась, и этот звук все еще щекотал мне кожу, но как-то отдаленно. Либо мы слишком отупели, либо слишком хорошо защитились от ее прикосновения. — Американцы не считают это сексом? Абсурд! — Возможно, но так и есть. Но мы с тобой считаем это сексом? — О да! В достаточной степени, чтобы меня развлечь. Я почти ощутила, как улыбается Жан-Клод. Мне даже видеть его не надо было. — Веришь ли ты, что именно это и еще большее мы делали с Ашером? Она смотрела на него, и ее гнев хлестнул по комнате как ветер с озер ада. — Меня не так легко обойти. — Она показала на двух убитых вампиров. — Ты понятия не имеешь, чего лишила меня твоя слуга. Это были не просто вампиры. — Они были ликантропы, — сказала я. Белль повернулась ко мне, переполненная сейчас больше интересом, чем гневом. Ее всегда больше интересовало приобрести власть, чем свести счеты, хотя, если одно другому не мешало, она в обоих этих делах была лучшей в мире. — Как ты это узнала? — Я ощутила их зверей и ощутила сегодня днем зверя Милейшей Мамочки. — Милейшей Мамочки? Как-то под этой пылающей силой она смогла проявить недоумение. — Милосердной Тьмы, — пояснил Жан-Клод. — Я чувствовала, как она ворочается во сне, Белль, — сказала я. — Мать Всей Тьмы просыпается, и вот почему ее дети, как ты их называешь, пришли наконец на чей-то зов. — Я их вызвала. — Ты можешь вызывать всех больших кошек, а они, помимо прочего, еще и большие кошки. Я готова ручаться, что Мастер зверей тоже их мог бы вызвать, если бы попытался. На миг мне казалось, что сейчас она топнет на меня ножкой. — Они пришли на мой зов, ни на чей больше. — И тебя не тревожит, что просыпаются дети тьмы? Не пугает? — Я долго и усердно накапливала нужную силу, чтобы разбудить детей тьмы. Я покачала головой: — Ты ее ощутила сегодня, Белль. Как ты могла там стоять и не понимать, что это не твоя сила выходит на новый уровень, а ее сила пробуждается? Белль Морт покачала головой. — Non, ma petite. Ты хочешь удержать меня от мести. Я никогда не забываю оскорблений и всегда заставляю платить за них полную цену. Она пошла к нам, и пылающий край силы захлестнул край моих пышных юбок, но на этот раз дыхание у меня не перехватило. Сила была, она ползла у меня по коже колоннами насекомых, но она не соблазняла, и ничего особенного в ней не было. Мы только что столько силы через себя пропустили, что ничего не осталось для игр и развлечений. Она провела рукой над грудью Мики, и тело его напряглось, но это был совсем не тот эффект, на который рассчитывала она. Она коснулась лица Жан-Клода, и он не стал ей мешать. — Восхитительно, как всегда, Белль. — Нет, не как всегда, — возразила она. И повернулась ко мне. Я не хотела, чтобы она меня трогала, но знала, что сейчас могу ей это позволить. Она не присутствовала здесь во плоти, по-настоящему, и это ограничивало ее силу. Умом я это знала, но холодный и жесткий страх, свернувшийся под ложечкой, твердил свое. Я заставила себя стоять спокойно, пока светящаяся рука тянулась к моему лицу. Она не обжигала в буквальном смысле слова, но была горячей, и из нее текла сила, разбегающаяся по моему телу, как кипяток. Я задрожала, мне хотелось отодвинуться, но было вполне терпимо. Я могла остаться стоять. Мне не надо было бежать. Она убрала руку, и осталось ощущение дрожащей силы между этой рукой и мной. Белль отерла руку о юбку — юбку Мюзетт. Интересно, Мюзетт еще здесь? И знает ли она, что происходит? Или ее нет, и она появится лишь когда Белль уйдет? Она повернулась к Дамиану. Он прижался ко мне поплотнее, как собака, которая боится удара, но не побежал. Белль тронула его за лицо. Он вздрогнул, стараясь не встречаться с ней глазами, но когда она присела возле меня и ничего с ним не случилось хуже, чем ощущение силы на коже, он медленно поднял глаза. В них читалось ошеломление, удивление, и за всем этим — триумф. Белль отдернула руку, будто это ее обожгло. — Дамиан из моей линии, но не из твоей, Жан-Клод. Не твоей силой от него отдает. — Она посмотрела на меня, и что-то в этом красивом и чужом лице было такое, чего я не поняла. — Отчего в нем ощущается твоя сила, Анита? Не его в тебе, но твоя в нем. Я не знала, будет ли толк от правды, но от лжи бы его точно не было. — Ты поверишь мне, если я скажу тебе, что сама до конца не знаю? — И да, и нет. Ты говоришь правду, но уклончиво. Я проглотила слюну и глубоко вдохнула. Мне очень не хотелось, чтобы Белль узнала ответ. И еще меньше мне хотелось, чтобы его узнал Совет в целом. Она глядела на меня, и глаза ее расширялись. Пылающая сила ее как-то стала уходить, втягиваться обратно в тело Мюзетт, и теперь передо мной стояла прежняя Мюзетт, только с медовыми глазами. — Как-то он стал твоим слугой. В наших легендах говорится, что такое бывало. Одна из причин, по которым мы когда-то убивали некромантов на месте. — Как хорошо, что нет возврата к старым добрым временам, — ответила я. — Возврата нет. Но когда мы думали, что ты — слуга Жан-Клода, в этом не было ничего страшного, поскольку твоя сила шла от него. — Она покачала головой, и мелькнула тень черных волос на белых, темный призрак на окровавленной белизне. — Сейчас я уже и не знаю. Oui, от тебя ощущается сила Жан-Клода, но в Дамиане — только твоя сила. И она же ощущается и в леопардах. Никогда у некроманта не было подвластного зверя. Она покачала головой: — Жан-Клод со своей новой слугой и ее слугами сумели остановить меня. Если бы здесь была моя плоть, а не только дух, я думаю, это вас бы не спасло. — Конечно, — согласился Жан-Клод. — Твоя красота покорила бы нас. — Без фальшивых комплиментов, Жан-Клод. Ты знаешь, как я их не люблю. — Я не знал, что этот комплимент фальшивый. — Я не так уверена, что моя красота покорила бы кого-нибудь из вас. Вот эта, — она кивнула на меня, — как-то сумела отрезать меня от леопардов, и как-то ты отрезал меня от вампиров, происходящих от тебя. У меняслегка участился пульс: оказывается, я даже не чувствовала ее попыток подчинить себе Менг Дье или Фауста. Они стояли как можно дальше от места действия, одетые в черную кожу телохранителей. Хотя оба они казались настолько миниатюрными по сравнению с остальными, что были неуместны. Менг Дье была испугана, Фауст — нет. Это могло значить все — или ничего. — Но в этой комнате не каждый вампир происходит от тебя, Жан-Клод. Поскольку я здесь не во плоти, ты можешь не допустить меня к тому, что твое, но не к тому, что было изначально моим. Я боялась, что поняла ее правильно, и надеялась, что это не так. Белль Морт пронеслась мимо нас во вспышке силы, обдувшей нас вихрем. Она шла к Ашеру. Его она создала сама, и он был старше Жан-Клода. Он ничего не должен был Жан-Клоду, кроме тех обетов, которые вампир приносит своему Мастеру города. И еще любви, быть может. Но не знаю, достаточно ли будет любви, чтобы спасти его. Я в любовь верю, но я верю и в зло. Ни любовь, ни зло не побеждают все, но зло большего добивается обманом.Глава 47
Волки выбрали этот момент, чтобы появиться из дальней портьеры. Их приход прекратил на миг все действия, потому что число наших телохранителей удвоилось. Мне не надо было видеть лица Белль — или Мюзетт, — чтобы знать, как ей это не понравилось. Ее эмоции выразились во внезапном напряжении плеч, слабом сжатии кулаков. Вдруг я поняла, что вижу Мюзетт, выходящую из Белль, как вмерзшая мушка из тающего льда. Едва я увидела Джейсона в наряде, состоящем в основном из темно-синих полос, закрывающих примерно столько же, сколько и наряд Натэниела, я сообразила, что до сих пор здесь не было ни одного волка, кроме Стивена, который приехал с Микой из моего дома. Я знала, что Ричард задерживается, но не заметила, что и других волков нет. Обычно возле Жан-Клода всегда было несколько волков. Джейсон с улыбкой шагал вперед в черных сапогах выше колен, но что-то было такое в его глазах, какое-то небольшое предупреждение, которого я не могла понять. Я ожидала, что он тоже будет в гриме, как Мика и Натэниел, но грима на нем не было. Как и ни на ком из волков-мужчин. Появился Ричард. Его легко было заметить на фоне черной кожаной одежды членов стаи. Я знала, что он состриг волосы, но не представляла себе, как это выглядит пока его не увидела. Понимаю, что парикмахер сделал все, что мог, но мог он немного. Волосы пришлось остричь машинкой, оставив меньше дюйма каштанового. В таком виде они казались темнее, в них не было золотых и красных нитей. И еще Ричард стал замечательно похож на своего старшего брата Аарона и на отца. Сходство было всегда но теперь они стали как клоны. Одет он был в черный смокинг с густо-синей рубашкой и соответствующей бабочкой. С этой стрижкой, в этом консервативном костюме, он смотрелся просто неуместно. Мы встретились глазами, и шок от того, насколько он по-прежнему красив, заставил меня вздрогнуть с головы до ног. Волосы теперь не отвлекали взгляда, и нельзя было притвориться, что скулы у него не резные, и ямочка на подбородке не смягчает мужественность лица. Плечи широкие, талия не изящная, но узкая. Ничего изящного в нем не было — он был сложен как атлет, а не как танцор. По бокам от него шли Джемиль и Шанг-Да, его Хати и Сколль, персональные телохранители Ульфрика. У Джемиля были черные кожаные полосы вместо рубашки, обыкновенные кожаные штаны и низкие ботинки. Ярко-красные бусины, вплетенные в тугие косички, играли алыми капельками на фоне смуглого тела и черной кожаной одежды. Мы встретились взглядами, и от него тоже исходило какое-то предупреждение, как от Джейсона. Что-то здесь было не так — помимо того, что тут уже творилось. Но что? Шанг-Да выглядел неловко без своего обычного костюма, но черная кожа шла к его высокой фигуре, как пошли бы любые доспехи. Шанг-Да был самым высоким китайцем из всех, кого я знала. И с виду он был внушителен по любым меркам. Еще он был воин, и защита своего Ульфрика была его занятием. Он здорово меня недолюбливал, потому что от страданий, которые я принесла Ричарду, он не в силах был его защитить. Ни хрена не могут сделать телохранители насчет эмоциональных стрессов. Шанг-Да старался не смотреть мне в глаза. Джейсон двинулся ко мне, стараясь раскачиваться пособлазнительнее. По профессии он стриптизер, и потому соблазнительные покачивания ему удаются. Язык его тела говорил о сексе, в глазах же было что-то иное, а когда он дошел до меня, то закинул руку мне на плечи, прижался ко мне, но шепнул мне на ухо не милую пустяковину, а предупреждение: — Ричард обрел наконец хребет, но решил его сперва применить против Жан-Клода. При этих словах он улыбнулся, и лицо его было полно соблазнительных обещаний, тех же, что и походка. Руками он погладил меня сзади по шее, играя пальцами на ямках над ключицей. Я шепнула прямо ему на ухо: — Каким образом? Он повернул меня к себе, чтобы Ричард и стая не видели моего лица. Похоже было на заигрывание. — Ричард хочет отобрать у Жан-Клода всех своих волков. Очень удачно, что я стояла лицом к Джейсону, потому что я не могла бы скрыть ошеломления. Я попыталась овладеть своим лицом, и Джейсон засмеялся, будто на ответную реплику. Ладонями он взял меня за щеки, давая время овладеть собой. Я шепнула прямо в его кожу: — В том числе тебя. Он все еще улыбался, но повернул мое лицо так, чтобы я смотрела ему в глаза, а они были грустные. — Даже меня, — шепнул он, еле шевеля губами и по-прежнему улыбаясь. Вдруг рядом с нами оказался Шанг-Да. Он попытался схватить Джейсона за руку, но тот отодвинулся чуть дальше, чем китаец мог достать. Наблюдатель мог бы вообще не понять, что произошло. Из человеческого рта Шанг-Да послышался тихий низкий рык — звук, от которого у меня волосы на шее встали дыбом. Джейсон зарычал в ответ, а стоял он так близко, что этот рык отдался у меня на коже щекоткой. Я не могла не вздрогнуть, и это было видно даже издали. — Шанг-Да! — сказал Ричард. Одно слово, только имя телохранителя, но Шанг-Да оставил попытки схватить Джейсона. Он наклонил голову и произнес почти рычащим голосом: — Нельзя служить двум господам. Он старался быть осмотрительным и потому наклонился надо мной, а не над Джейсоном. Наверное, не боялся что я могу выкусить шмат мяса из его лица. Я посмотрела прямо в это лицо на расстоянии почти поцелуя и спросила: — Тебе приказано напомнить Джейсону, кто вожак стаи? Его глаза повернулись от Джейсона ко мне с тем же неприветливым выражением. — Приказы моего Ульфрика — не твое дело. Это он прошептал, потому что старался не показать противнику раскола в наших рядах. И в этот момент я поняла, что, как бы ни ненавидел меня Шанг-Да, он не до конца одобрял действия Ричарда сейчас, когда в городе враги. Краем глаза я заметила движение. Жан-Клод подошел к Ричарду, и они разговаривали — тихо и серьезно. Жан-Клод старался подвинуться поближе, на расстояние шепота, но Ричард отодвигался. Находиться слишком близко он не хотел. Я глянула дальше и увидела Мюзетт, стоящую все еще рядом с Ашером. Но они были не одни: Ашера окружили леопарды — не то чтобы защищая его, но так, что коснуться Ашера можно было только сперва коснувшись их. Мика встретил мой взгляд и едва заметно кивнул. Этот кивок ясно говорил: я этим займусь, пока ты освободишься. Мика не отвлекался. Мерль нависал над всей группой, как черная кожаная гора, пристально смотрящая на миниатюрную фигурку в белом. Мюзетт снова выглядела весьма похожей на себя. И только на себя. Шанг-Да тоже смотрел на Мюзетт. Как будто он нюхом чуял, где опасность. Мы обернулись и встретились глазами почти одновременно. Лица наши были так близко, что могли поцеловаться, и такой обмен взглядами должен был быть интимным, но не был, он был почти пугающим. Потому что мы оба понимали друг друга, чего никогда не бывало раньше. Я не стала спорить, что я — Больверк клана, а потому приказы Ульфрика — еще как мое дело. Шанг-Да не одобрял, что я вообще имею какое-то отношение к стае. Поэтому я обратилась к логике. Подавшись к нему, я шепнула: — Не знаю, что делает Ричард, но знаю, что сегодня неподходящий для этого момент. Мы в беде. Что-то мелькнуло в его глазах, и он отвел их, но чуть ближе придвинулся, так что его короткие черные волосы смешались с моими кудряшками. — Я с ним говорил, он сегодня никого не слушает. — Он встретился со мной глазами, и в них было теперь и что-то понятное мне — страдание. — Сильвия уже пыталась его уговорить подождать, пока враг не уберется из города. — Я ее не вижу, — шепнула я, снова автоматически подаваясь поближе. — Ее с нами нет, — выдохнул он почти мне в щеку. Наверное, я как-то отреагировала, потому что он добавил: — Она жива. Я чуть отодвинулась, чтобы посмотреть ему в глаза: — Он дрался с Сильвией. — Она с ним. Я раскрыла глаза пошире: — Он победил. Шанг-Да кивнул. — Она ранена? Он снова кивнул. — Сильно? — Достаточно, — сказал он, и впервые в его лице я увидела нечто, похожее на неодобрение. Завтра он снова будет меня ненавидеть, но сегодня опасная ночь, и Шанг-Да слишком воин, чтобы этого не понимать, даже если Ричард не понимает. — Джейсон должен уйти со мной, — сказал он, и это не была просьба, Шанг-Да не просил, но какая-то мягкость была, какое-то поле для компромисса. — Сейчас — да, — согласилась я. Джейсон обошел меня кругом, будто закрываясь от рослого Шанг-Да. А поскольку Джейсон есть Джейсон, он еще и воспользовался поводом прижаться своим почти голым телом к вырезу шелка и бархата у меня на спине. Он нежно поцеловал меня в шею сзади, и у меня по коже побежали мурашки. — Я не могу снова стать просто членом стаи, не могу. Я знала, что он хочет сказать, или думала, что знаю. И я ответила, не пытаясь глядеть в глаза, пока он нежно целовал голую кожу там, где шея переходит в плечи. Мне от этого было трудно сосредоточиться: — Только на эту ночь. — Что это с тобой, Анита? Неужто каждый тебя хочет трахнуть? Это был голос Ричарда. Когда он сердился по-настоящему, то становился самым невыносимым из мужчин, с которыми я когда-либо встречалась. Даже сам глагол, который он употребил вместо «трахнуть», показывал, каким противным он собирается сегодня быть. Только этого мне и не хватало — раскапывать эмоциональные помойки, пока нас жуют большие страшные вампиры. Мне были видны глаза Шанга-Да: ему не понравилось, что сказал его Ульфрик. Я тронула его за лицо, отчего он вздрогнул. Потом я подалась поближе, так, чтобы для Ричарда это могло выглядеть как поцелуй, а на самом деле шепнула прямо в губы Шангу-Да: — На сегодня Джейсон ваш, но насовсем это не получится. Он стал отклоняться назад, и я поймала его ладонью за затылок: — Это не обсуждается. Лицо его обострилось обычной его злостью. Он отодвинулся с такой силой, что я должна была либо выпустить его, либо захватить горсть волос, чтобы удержать рядом с собой. Я отпустила. Он поднял руку и сказал: — Твой Ульфрик говорит тебе встать с волками. В голосе его можно было различить единственную эмоцию, да и ту неотчетливо. Гнев. Джейсон выскользнул из-за меня, проведя пальцами по каждому кусочку голой кожи, до которого мог дотянуться, пока не ощутил мою дрожь. Шанг-Да увел его, держа за локоть. Джейсон продолжал смотреть на меня как ребенок, которого уводит чужой страшный дядя. Но на самом деле непосредственная опасность ему не грозила, чего я не могла сказать обо всех присутствующих. К сожалению. — Может быть, надо было сделать тебя Эрато, а не Больверком. Эрато — муза эротической поэзии наряду с другими обязанностями. Сейчас у вервольфов это название самки, которая помогает новым вервольфам научиться управлять своим зверем во время секса. Эрос, бог любви и вожделения, — самец с теми же функциями. Почти все впервые перекидывающиеся оборотни теряют над собой контроль и убивают людей чаще всего во время секса. В конце концов, именно в том и смысл оргазма — потеря контроля. Я посмотрела на Ричарда, встретила злобный взгляд карих глаз и ничего не почувствовала. Я не злилась. Слишком смешно было бы цапаться из-за такой мелочи перед Мюзетт и ее группой. Даже не смешно — просто идиотизм. — Мы это обсудим дома в своей компании, Ричард, — сказала я без всякой злости в голосе. С обыденными рассудительными интонациями. Что-то промелькнуло на лице Ричарда, прошло сквозь его плотные щиты. Ярость — настолько он был зол. Он направил эту злобу внутрь, и его съедала депрессия — настолько, что он срезал волосы. Из депрессии он себя вытащил, но злоба осталась. Раз ее нельзя направить внутрь, она рванулась наружу. То есть ко мне. Лучше не придумаешь. — Если ты Больверк, пойди и встань со своей стаей. Голос его дрожал от ярости, которую ему трудно было сдерживать. Я заморгала: — Прости, как ты сказал? — Если ты действительно Больверк нашего клана, то тебе надо встать с нами. Он встретил мой взгляд и не дрогнул, не смягчился. Я все ждала, когда он обретет стойкость. Только мне даже и не снилось, что это будет вот так. Джемиль шагал через зал, держа на руках Стивена. Грегори все еще цеплялся за руку брата, и они шли все вместе. Когда Джемиль снова оказался с волками, Ричард произнес: — Грегори — не наш. Ему не место среди волков. Я не слышала, что сказал Джемиль, но думаю, что он пытался убедить Ричарда в ненужности такого приказа. Ричард мотнул головой, и тут Джемиль совершил ошибку. Он оглянулся на меня, и его глаза просили о помощи. Такое он делал много раз, и многие из волков тоже. Сегодня Ричард это видел, понимал и не собирался терпеть. Он схватил Грегори за руку и попытался оторвать его от Стивена. Стивен вскричал и вскинулся на руках Джемиля, обеими руками цепляясь за брата. С меня хватило. Плевать мне, что Белль все слышит. Я пошла к стае. — Ричард, ты поступаешь жестоко. Он не прекратил попыток расцепить братьев. — Я думал, ты хотела, чтобы я был жесток. — Я хотела, чтобы ты был не жесток, а силен. — Я уже почти подошла к ним, хотя и не знала, что я буду делать, когда дойду. — Ты сильна — и ты жестока. — На самом деле я сильна и практична, но не жестока. Я уже стояла возле них и понимала, что не посмею ни к кому притронуться. Стоит мне тронуть Ричарда или близнецов, и насилие перейдет на новый уровень. Я это чувствовала. Стивен жалобно визжал, как младенец, которого поедают заживо. Он скреб руками, стараясь удержаться за Грегори. Грегори плакал и старался не отпустить Стивена. — Практичность — это сказать, что ты выставляешь нас слабыми перед членом Совета. Жестокость — сказать, что я стала Больверком, потому что ты слабак и сам им быть не можешь. Он перестал растаскивать близнецов, и Джемиль воспользовался моментом, чтобы ускользнуть с ними. Конечно, при этом он оставил меня с Ричардом лицом к лицу. И это был один из тех моментов, когда я понимала, насколько Ричард внушителен физически. Он из тех крупных людей, которые обычно не кажутся крупными, но вдруг начинают казаться, и тогда ты бросаешься наутек — обычно слишком поздно. Мы стояли, вызверясь друг на друга. Я не злилась, пока он не стал давить на Стивена и Грегори. Но когда я разозлюсь, я обычно остаюсь в этом состоянии. Я наслаждаюсь собственной злостью — такое у меня единственное хобби. С десяток едких замечаний плясали у меня на языке, и потому я взяла рот на замок — боялась того, что оттуда выпадет, если я его открою. Я шагнула вперед, сокращая оставшееся расстояние. И теперь я увидела еще что-то, кроме гнева, в его глазах: страх. Он не хотел, чтобы я подходила близко. Класс. Но я пошла вперед, и Ричард шагнул назад и лишь потом сообразил, что сделал. Я шагнула к нему еще раз, и он остался на месте. Я шла, пока пышная юбка моего платья не задела его ноги — накрыла краем носки его начищенных сапог. Мы стояли так близко, что намного естественнее нам было бы соприкоснуться, чем стоять просто так. Я посмотрела вдоль его тела, встретилась с ним взглядом, и в моих глазах читалось знание. Я помнила все, что скрывал его официальный костюм, каждый дюйм этого тела. Когда я подняла глаза, Ричард не смотрел мне в лицо: он смотрел на мое декольте. Я глубоко вздохнула, заставив холмы грудей подняться и опуститься, будто их толкала изнутри невидимая рука. Он поднял глаза от моей груди, посмотрел в глаза. Ярость в его лице была почти самодостаточной. Гнев без цели и без формы. Как лесной пожар, который начинает с пожирания деревьев, а потом в какой-то момент начинает жить своей жизнью, будто ему даже не нужно уже топливо, ничего не нужно, чтобы существовать. Он горит, ширится, уничтожает, и не потому что ему нужно горючее, а просто потому, что он пожар. Я ответила на ярость Ричарда собственной яростью. Его пожар был нов, он еще не успел прогореть до души, выжечь себе пространство, где ничего нет, кроме гнева. Мой был стар, почти сколько я себя помню. Если Ричард хочет драться, можем драться. Если он хочет трахаться, можем трахаться. В этот момент и то, и другое будет почти одинаково разрушительно — для нас обоих. Его зверь встрепенулся на зов гнева, как пес на зов хозяина. Сильные эмоции могут вызвать перемену, а эта была настолько сильной, насколько эмоция у Ричарда может быть. Энергия его зверя дрожала, как воздух над раскаленной дорогой в летний день, — видимая волна силы. Она танцевала по обнаженной коже моего тела. Когда-то он мог заставить меня кончить лишь прикосновением этого зверя, вбиванием его в мое тело. Но сегодня мы будем заняты другим. И вряд ли чем-то приятным. Мюзетт подплыла к нам в заляпанном кровью платье. Ее глаза снова стали синими. Она погружала руки в энергию Ричардова зверя, игравшего между нами. Она не касалась этой энергии, только играла с нею. — О, как ты будешь вкусен, tres bon, tres bon. Она рассмеялась тем смехом, на который оборачиваются в баре мужчины. Этот звук не сочетался с засыхающей на лице кровавой маской. Ричард впустил ярость в собственные глаза и направил на нее. От такого взгляда, я думаю, любой другой из присутствующих бы попятился. Мюзетт рассмеялась снова. Ричард повернулся к ней лицом. Его ярости было все равно, на кого бросаться, — любой подойдет. — Здесь тебе делать нечего. Когда мы разберемся с делами стаи, тогда и только тогда мы будем разговаривать с вампирами. Мюзетт запрокинула голову и заржала — другого слова не подберешь. Она смеялась, пока слезы не потекли по лицу, прокладывая дорожки в засыхающей крови. Постепенно смех затих, а когда она открыла глаза, они были медово-карие. У Ричарда перехватило дыхание. Я была достаточно близко, чтобы это заметить: он на краткий миг перестал дышать. Запах роз был повсюду. — Ты помнишь меня, волк! Я чувствую это по твоему страху. — Мурлычущее контральто прокатилось по моей коже дрожью, и я увидела, как Ричард тоже передернулся. — Я с тобой поиграю потом, волк, а сейчас, — она обернулась и поглядела на Ашера, — сейчас я буду играть с ним. Ашер все еще прижимался к стене в той полной неподвижности, которой обладают лишь старые вампиры. Он погрузился в молчание вечности, стараясь, чтобы ничего не случилось, стараясь спрятаться у всех на виду. Это не получилось. Тело Мюзетт направилось к нему, и из нее начала изливаться Белль. Темное призрачное золото заблестело на белом фоне. Черные волосы заметались вокруг фантомным пламенем, шевелящимся на ветру, струйками потекшим по залу — на ветру силы Белль. — Что это? — шепнул Ричард, и я даже не знала, нужен ли ему ответ, но все равно сказала: — Мюзетт — суррогат Белль Морт. Он не мог оторвать глаз от призрачного силуэта Белль вокруг тела. — И что именно это значит? — спросил он. — Это значит, что мы по уши в дерьме и тонем. Тут он повернулся ко мне: — Я — Ульфрик, Анита. И не перестаю им быть только потому, что в город заявились какие-то вампиры высокого ранга. — Будь Ульфриком, Ричард, бейся мордой об стенку до смерти, но постарайся при этом не уничтожить всех нас. Его гнев чуть ослаб под приливом страха. Невозможно быть так близко к силе Белль и не бояться. — Я либо Ульфрик, либо нет, Анита. Либо господин, либо раб. Быть и тем, и другим одновременно я не могу. Я приподняла брови: — Вообще-то можешь. — Я подняла руку, останавливая ответ. — Сегодня у меня нет на это времени, Ричард. Завтра, если будем еще живы, обсудим. Идет? Он нахмурился: — Она же здесь не во плоти, Анита, это всего лишь метафизические игры. Насколько это может быть серьезно? В этот момент я поняла, что Ричард все еще живет в своем другом мире. В мире, где все играют честно и ничего ужасного никогда не происходит. Наверное, очень мирная там жизнь, на той планете, которую люди вроде Ричарда называют своей родиной. Этот пейзаж мне всегда очень нравился, но я никогда там не жила. Беда в том, что и Ричард тоже живет не там. Тишину прорезал первый вопль. Леопарды пятились назад, припадая к земле у ног Белль Морт. Только Мика остался стоять. Он встал перед Ашером, но рост у него как у меня, и прикрыть Ашера целиком он не мог. Я посмотрела на Ричарда — никогда не видела такой боли в его глазах. Ему никогда не проснуться и не учуять кровь. Никогда он не изменится по-настоящему. Я отвернулась от него и пошла к Ашеру и Мике. Жан-Клод оказался рядом со мной, предложил мне руку, и я приняла ее. Никто больше с нами не двинулся. Крысолюды не могли напасть на Мюзетт. Леопарды делали все, что могли, но этого было мало. Только волки могли нам помочь, но Ричард не позволил бы им. И я подумала, сколько еще пройдет времени, пока я возненавижу Ричарда.Глава 48
Я не могла понять, почему кричит Ашер. Не было крови, не было повреждений на теле, но он все равно кричал. Подойдя ближе, я увидела, как уходит плоть с его лица. Будто кожа спадается на костях черепа — прикосновение Белль выпивает его досуха. Не только кровь — все вообще. Я рискнула посмотреть на Жан-Клода, и он был поражен — но через долю секунды его лицо опять ничего не выражало. Я почувствовала, как он уходит в пустоту, где прячется. — Она так может осушить его до смерти. Голос его прозвучал на удивление безжизненно. — А у тебя иммунитет? Ведь не она тебя создала. — Она наша Sardre de Sang, и ни у кого из нас нет иммунитета к ее прикосновению. Я остановилась и толкнула его назад: — Тогда оставайся здесь. Не хватало мне только беспокоиться о вас обоих. Он не стал спорить, но взор его устремлялся мимо меня, к Ашеру. Я не знаю, услышал ли он меня, и времени проверять у меня не было. Я почти бежала, когда Мика оттолкнул Белль. Оттолкнул Белль всем телом, прервав ее контакт с Ашером. Тот медленно сполз по стене, и пылающее лицо Белль поцеловало Мику. Как только их губы соприкоснулись, я ощутила, как приливом горячей воды заливает зал ardeur, как впиваются мне в кожу его жалящие капли. Я застыла посреди шага, будто оступилась. И так я стояла между Ашером у стены и Микой, почти не видном в золотом объятии. Я знала, что могла бы, используя ardeur, иссушить Мику до смерти за несколько дней, но что-то мне подсказывало, что она может быстрее. Рука Ашера протянулась ко мне — рука почти скелета, палочки, обтянутые бумагой. Мика пытался оттолкнуться от тела Мюзетт-Белль, но она оседлала его, сцепив руки у него за спиной, а светящиеся алые губы — как красный туман поперек его лица. Я на миг ощутила, как умирает, выцветает — за неимением лучшего слова — Ашер. К нему шел Жан-Клод, но я знала, что в Жан-Клоде нет жизни, которой можно поделиться. Но тут крест, закрытый лентой у меня на груди, запылал. Он обжигал кожу, будто черная лента раскалилась. Приглушенно вскрикнув, я рванула ленту, и крест вывалился наружу — белый, горячий, как пленная звезда на цепочке. Мика отшатнулся от Белль Морт. Жан-Клод накрыл себя и Ашера полой бархатного камзола. Остальные вампиры спрятали лица и зашипели на свет. Уголком глаза я заметила движение за миг до того, как на меня налетел Анхелито. Остановить его было теперь некому, крест оказался оружием обоюдоострым. Он сгреб меня одной рукой, оторвав от земли, а другой схватился за крест. Я ему ткнула в горло тремя пальцами, сложенными наконечником копья. Он задохнулся и уронил меня, но рукой держался за крест, и когда я упала, цепь порвалась, врезавшись в шею. Как только крест оказался у него в руках, сияние стало гаснуть. Тело Мюзетт повернулось ко мне, но глаза ее были озерами темно-золотистого огня, и сейчас это не был наложенный на нее образ, а было будто двойное зрение. Мои глаза видели Мюзетт с не тем цветом глаз, но в голове у меня была Белль. Белль во плоти, чуть повыше Мюзетт, черные волосы волнами до колен, в золоте платья белый треугольник выреза, жемчужное резное лицо и четкие, полные, красные губы. Она обернула мне руки миниатюрными ладонями с длинными темными ногтями, погладила бархат рукавов. Прижав меня к себе, она наклонилась поцеловать меня красным ртом. Голосок в голове кричал: «Не позволяй ей!», но я не могла шевельнуться, не могла отстраниться и не знала даже, хочу ли я отстраняться. Неимоверно красные губы нависли над моими. Я ощущала ртом ее дыхание. Мир благоухал розами. И вдруг я ощутила на губах поцелуй Ашера. Ощутила, будто только что целовалась с ним. От этого вкуса у меня раскрылись глаза, голова отдернулась от рта Белль. Я отодвинулась. Ее глаза смотрели на меня в упор — озера золотистого огня, будто коричневая вода под сверкающим солнцем. Я поняла, что теряла сознание, и она держит меня, как в танце. Рука ее была у меня за головой, поднимала меня навстречу ее поцелую. Ощутив движение, я повернула глаза в сторону и увидела Ричарда. И Белль тоже его увидела. — Вмешайся, и я снова вызову в тебе ardeur, волк. Ты не привел с собой женщин — ты думаешь, тебя это спасет? Нет. Ardeur хочет только пищи, и ему все равно, какова она будет. Ричард заколебался. Я ртом ощущала вкус его страха, но под ним оставался тот же вкус поцелуя Ашера. Вдруг рядом с Белль оказался Жан-Клод: — Это меня ты хочешь. — Он театральным жестом развел руки, распахнув полы черного бархата, рассыпав вокруг себя волосы. — Я здесь. Не знаю, что случилось бы дальше или что она сказала бы, потому что на меня нахлынуло неодолимой волной воспоминание о близости с Ашером. Нахлынуло, накатило, как недавно в присутствии Джейсона, но на этот раз было больше, хуже, лучше. У меня выгнулась спина, я забилась в судорогах на руках у Белль, неожиданно вскрикнула, непроизвольно когтя руками воздух и лицо Белль. Она уронила меня, и я смутно, как через матовое окно, увидала, что ее руки схватили Жан-Клода. Ричард подхватил меня, не дав упасть, поднял на руки. Вид у него был встревоженный донельзя. — Анита, ты цела? Я сумела кивнуть, но даже при такой близости Ричарда, при таком нежном и обеспокоенном его лице я повернула голову посмотреть на Ашера. Ничего не могла с собой поделать. Волосы Ашера, как елочная золотая канитель, безжизненно повисли вокруг... скорее даже черепа, чем лица. Губы иссохли в ниточку, обтягивая клыки. Только глаза остались теми же — озерами светло-голубого огня, как если бы зимнее небо могло гореть. Увидев его глаза, я попыталась выползти из рук Ричарда, поползти к Ашеру. — Анита, Анита, в чем дело? — Он держал меня, повернув к себе, чтобы я на него взглянула. Я смогла заговорить, но сказала только одно слово: — Ашер. Он посмотрел на павшего вампира и не смог скрыть на лице отвращения. — Я знаю, Анита. Я не хотел. Я не знаю, за что он извинялся, и не хотела знать. Было еще что-то, о чем мне надо было тревожиться, что-то такое, о чем я забыла. Но я ни о чем не могла думать, кроме глаз Ашера и того, что я должна быть рядом с ним. Должна. Ричард внезапно встал, держа меня на руках. Послышался скребущий звук, будто от тысячи крохотных коготков. Мохнатой пищащей волной на пол пещеры хлынули крысы — тысячи крыс. Сила Ашера уходила, и я знала, что ему дорого обошлось мое освобождение. И в тот же миг поняла, что только я могу напитать его энергией достаточно, чтобы сохранить ему жизнь. Ричард тихо, с отчаянием, вскрикнул и повернулся так, что я увидела, отчего он побледнел. Два вампира, которым пулями снесло череп, медленно вставали на ноги. Они исцелились. Странные лица с кошачьими глазами были невредимы. Даже шрама не осталось там, где входили пули. — Твою мать, — сказала я. У одного из гиенолаков не выдержали нервы, и он выстрелил в кишащую массу крыс. Тут же прозвучал второй выстрел, и гиенолак свалился с дырой в спине посреди слоя крыс. Они закипели вокруг, и тело исчезло из виду. Но звуки — звуки ничего не скрывало. Я не так близко была к выстрелам, чтобы меня оглушило, и впервые я об этом пожалела. Звук мелких зубов, терзающих плоть, пищащие голоса из кучи, которая только что была человеком, оглушили всех. Один из крысолюдов таращился на пистолет у себя в руке, будто не знал, откуда тот появился. Потом он повернулся к нам побелевшим лицом. Кажется, он сказал: «Я не хотел...», но тут заорал Бобби Ли: — Бросай оружие! Бросай оружие на фиг! Никому не стрелять! Он запустил собственный пистолет через зал, и остальные крысолюды последовали его примеру. Кое-кто из гиенолаков опустил пистолет, но только один выбросил. Бобби Ли опустился на колени и сложил руки на голове. Его примеру последовала Клодия, потом и остальные крысолюды. Я знала зачем: они боялись, что Мюзетт-Белль использует их против нас. Но я бы не хотела стоять на коленях на полу, где бегают крысы. Наконец ко мне вернулась способность мыслить настолько, что я вспомнила: быть может, сейчас Жан-Клод бьется за свою жизнь. Но нет, ничего такого. Белль держала в ладонях его красивое лицо, но он по-прежнему стоял на ногах. Его руки лежали поверх ее рук, прижимая их к щекам. Лицо осталось таким же безупречным и невредимым, на губах играла легкая улыбка. А вот у Белль глаза расширились от удивления, и лицо было недовольное. Он не мог есть ее, как она Ашера, но, как это ни странно, вроде бы у нее были какие-то трудности насчет есть его. Я знала, что крыс позвала Мюзетт-Белль. Я не думала, что она имеет какое-то отношение к восстановительной способности двоих детей ночи. Они поднимались с пола, один поддерживал другого, но они не смотрели ни на Белль, ни на кого-либо другого. У меня была секунда подумать, не затаили ли они злобу, но тут волна крыс прыгнула на первого гиенолака, мелкие резцы попытались рвануть черную кожу. Стоял ор, и гиенолаки открыли огонь по мелким крысам, превращая тельца в красные лохмотья. Но крыс было невероятно много. Поток крыс обтекал стоящих на коленях крысолюдов, как скалы в реке. — Можешь стоять? — спросил Ричард. — Кажется, да. Он бережно опустил меня на пол, потом посмотрел на своих вервольфов, стоявших недовольной толпой. Очевидно, Ричард обошелся с Сильвией достаточно жестко, поскольку никто не смел его ослушаться. Ну, разве что Джейсон вырывался из захвата, в который взял его руку Шанг-Да, но никто не пытался ему помочь. Что же сотворил Ричард с Сильвией? Вдруг воздух запах мускусом волчьей шкуры, густой влажностью лиственной подстилки, вечнозеленой рождественской елкой, будто только что мое меховое плечо задело хвою с непросохшей росой в тихое утро. Та часть моей личности, что была зверем Ричарда, вылилась из моего тела и расходилась по коже, как ветер. Ричард глянул на меня янтарными глазами волка. Он открыл соединяющие нас метки, открыл во всю ширь. Закинув голову, он взвыл, и десяток глоток стал вторить ему, а потом вервольфы двинулись вперед черной всесокрушающей волной. Шанг-Да и Джемиль держались за спиной у Ричарда, и у них показались когти вместо ногтей — полуперемена настоящих альф. Я почувствовала, как сбрасывают кожу остальные, как сосредоточенными ударами взрывается их энергия. Теперь я ощущала и то, что Жан-Клод закрыл свой выход нашего триумвирата как можно тщательнее. Я могла на него смотреть, но никак не ощущать. От него ничего не исходило. Он ожидал смерти и не хотел утаскивать нас с собой. Я подобрала один из пистолетов, брошенных крысолюдами, и тут же почувствовала себя лучше. Очень приятная тяжесть в руке. К сожалению, я не была единственным слугой-человеком, подхватившим пистолет. Анхелито выстрелил в одного из гиенолаков, тот завертелся волчком и свалился, крича и размахивая руками и ногами, пытаясь отогнать крыс. Я стала стрелять по ближайшим к нему крысам, но их было слишком много. Как стрелять по воде — она раздается, но остановить ты ее не можешь. Но я знала один способ остановить крыс и навела пистолет на голову Мюзетт-Белль. Если я ее убью, крысы уберутся туда, откуда пришли. Я медленно выдохнула, успокоилась, чтобы стрелять наверняка — слишком близко это было к Жан-Клоду. Мне на руку прыгнула крыса, всадила зубы. Целая волна их стала запрыгивать мне на платье, цепляясь коготками за тяжелую ткань. Я вскрикнула, и вдруг рядом оказался Мика, низко пригнувшись, и зашипел на крыс. Те, что были на полу, в ужасе рассеялись. Но тех, что были уже на мне, страх не брал. Мика помог мне содрать их и бросил в кишащую массу. Крысы накрыли раненых собратьев и тоже съели. Кажется, крысы больше боялись леопардов, чем волков, и леопарды стали отходить от стены, шипя и обращая грызунов в бегство, отвоевывая все больше пространства. Двое вампиров, которых я думала, что убила, отрастили когти и клыки, каких никогда ни у одного вампира не было. И они двигались сквозь массу вервольфов, разбрызгивая кровь и обломки белых костей. Огромная лапа взметнулась над Шангом-Да, и я выстрелила, не думая, — я уже могла прицелиться, потому что леопарды очистили для меня круг. Голова вампира снова разлетелась. Но я знала, что, если мы хотим оставить его мертвым, надо вынуть сердце и сжечь. Развеять пепел над разными массивами текучей воды тоже не повредит. Шанг-Да успел еще бросить взгляд в мою сторону, но тут же второй вампир бросился на них, и все трое оказались на полу на съедение крысам. Бурей взлетел над шумом голос Белль, как удар грома, остановивший всех. Даже мохнатое море крыс застыло. — Хватит! Она отступила от Жан-Клода, и он засмеялся. Не своим волшебным смехом, который скользит по коже и заставляет думать о сексе, а смехом обыкновенным, смехом незамутненной радости. — Мы прекращаем сражение, — сказала Белль, и хотя голос ее был так же глубок, сексуального мурлыканья в нем поубавилось. Она была не то чтобы сердита, но выбита из колеи, будто ей поднесли очень неприятный сюрприз. Крысы покатились назад, как отступающий прибой. Они пищали и повизгивали, но уходили. Почти все вервольфы были покрыты мелкими красными следами. Остатки павшего гиенолака выглядели так, будто их перемололо что-то намного большее. Жан-Клод обрел голос — такой же радостный, каким был его смех. — Ты не можешь от меня кормиться. Не можешь взять то, что дала мне, потому что я больше не принадлежу твоей линии. Я — Sardre cle Sang своей собственной линии. Белль смотрела на него с пустым лицом — маской, которую я очень хорошо знала. Она скрывала свои истинные чувства. — Я знаю, что это значит, Жан-Клод. — Ты более не можешь обращаться со мной как с младшим представителем твоей линии, Белль. Между двумя Sardre de Sang следует соблюдать определенные тонкости. Она огладила пышную юбку, и я узнала жест: такой же был у Жан-Клода. Нервничает. Белль Морт нервничает. — Я была в своем праве поступить так, как поступила, ибо ни я не знала, ни ты. — Вполне верно. Но сейчас, когда мы оба уже знаем, ты должна забрать всех своих людей и покинуть нас. Покиньте наши земли сегодня, ибо, если завтра ночью вы еще будете на нашей территории, у вас будет отнята жизнь. — Но ведь ты не убьешь мою Мюзетт? Какая-то неуверенность все же слышалась в ее голосе. — Иметь возможность убить Мюзетт законным образом, без политических последствий. — Он слегка прищелкнул языком. — Это заветнейшее желание многих мастеров, и это сделаю, Белль. Ты ощущаешь правду моих слов. Она чуть-чуть напряглась. — Я сохраню контроль над Мюзетт, пока мы не покинем ваши земли. Она не всегда умеет держать себя в руках. — Очень будет нехорошо, если она не удержит себя в руках здесь, в Сент-Луисе, — сказал Жан-Клод, и голос его прозвучал ровно. Радости в нем больше не слышалось. Черри тронула меня за локоть: — Извините, что перебиваю. Я по вампирам не специалист, но мне кажется, что Ашер умирает.Глава 49
Ашер лежал у дальней стены. От него остался скелет, обтянутый пергаментной кожей. Под ним была постель новогодней канители — остатки его золотых волос. Одежда спалась на иссохшем теле, как спущенный воздушный шарик. Глаза закрылись и только выпирали из-под истонченной кожи двумя шариками. Все остальное иссохло. Я рухнула рядом с ним на колени, потому что внезапно меня перестали держать ноги. — Он не умер, — сказал детский голосок Валентины, но подходить она не стала. Она хотела меня утешить, но дурой не была. Я смотрела на то, что осталось от его красоты, и не верила ей. — Смотри не глазами, ma petite, — посоветовал Жан-Клод. Он не опустился на колени — остался стоять лицом к Белль Морт, будто не решался повернуться к ней спиной. Я поступила так, как он сказал: посмотрела на него с помощью силы, а не моих телесных глаз. В Ашере ощущалась искра, что-то еще горело в нем. Он не был мертв, но практически — почти. Я подняла глаза на Жан-Клода: — Он слишком слаб, чтобы взять кровь. — И у него нет ни слуги-человека, ни подвластного зверя, — заметила Белль Морт. — У него нет... — Она замолчала, будто подыскивая слово, потом нашла: — Ресурсов. Ресурсов — какое изящное выражение. Но какое бы ни было выражение, а она была права. Ашер мог питаться только кровью, а для этого он был слишком слаб... Я даже про себя не могла додумать эту мысль. — Белль Морт могла бы его спасти, — сказал Жан-Клод безразличным голосом. Я посмотрела на него, потом на нее: — Что ты хочешь этим сказать? — Она его создала, и она — Sardre de Sang. Она просто могла бы отдать ему энергию, которую у него украла. — Я ничего не украла, — ответила Белль голосом тоже безразличным, но с ноткой гнева. — Нельзя украсть то, что принадлежит тебе по праву, а Ашер — мой, весь мой, Жан-Клод, каждым кусочком кожи, каждой каплей крови. Он жив только моей поддержкой, а без нее он мертв. Жан-Клод сделал едва заметный жест: — Быть может, «украла» — не точный термин, но ты можешь восстановить его жизненную энергию. Можешь вернуть его настолько, что он сможет питаться кровью. — Я могла бы, но я не буду этого делать. Ее гнев обжигал суховеем, покусывая кожу. — Почему? — спросила я, потому что никто другой явно не собирался спрашивать, а мне надо было знать. — Я не обязана давать тебе объяснений, Анита. У меня все еще был в руке пистолет. Вдруг он потяжелел, будто напоминая мне о себе, а может быть, потрясение заставило меня снова его почувствовать. Я встала и направила его в грудь Мюзетт. — Если умрет Ашер, умрет и Мюзетт. — Пока что тебе не очень удавалось убивать моих вампиров своим пистолетиком, — сказала Белль очень уверенным голосом. Конечно, ведь не ее тело я собиралась дырявить пулями. — Я думаю, что дети Матери — особый случай. Они, наверное, могут пережить все, кроме огня. Вряд ли то же самое относится к Мюзетт. Я медленно выпустила воздух, успокоив тело, насколько это было возможно. Свободная рука лежала у меня на пояснице, пальцы на ягодице. Моя излюбленная позиция для стрельбы в тире. — Анхелито тебе не даст, — просто сказала она. Я обернулась на Анхелито. Он стоял на коленях в руках трех вервольфов, но... — Если будет мешаться, тоже может умереть. Он все равно вряд ли выживет, если я убью Мюзетт. Карие глаза Белль Морт чуть расширились. — Ты не посмеешь. — Еще как посмею, — улыбнулась я, но до глаз улыбка не дошла: они сосредоточились на теле Мюзетт. Я отвлеклась от призрака Белль Морт над ним, сосредоточилась лишь на белом платье с засохшей кровью. Чем пристальнее я смотрела, тем лучше видела Мюзетт — как двойное зрение: грудь Мюзетт я видела телесными глазами, а в голове складывался призрачный образ Белль. Это вызвало у меня вопрос, видят ли ее другие, или мне помогает некромантия. Надо будет потом кого-нибудь спросить. Только совсем потом. — Жан-Клод, ты не можешь этого допустить. 434 — У ma petite бывают моменты поспешности, но сейчас она мне напомнила, что правила уже другие. Я в своем праве как Sardre de Sang наказать одного из твоих вампиров за нападение на моего заместителя. Это полностью в рамках наших законов. — Я не знала, что Ашер — второй после Sardre de Sang, когда взяла у него кровь. Рука у меня еще держалась твердо, но так будет недолго. Невозможно вечно стоять в стрелковой стойке для стрельбы одной рукой. Да и ни в какой другой стрелковой стойке тоже. — Теперь знаешь, — возразила я, — и он еще не мертв, так что ты убиваешь заместителя другого Sardre de Sang, полностью осознавая свои действия. — Мы в своем праве взять жизнь Мюзетт за жизнь Ашера, — сказал Жан-Клод. — Тебе следует быть осторожнее, Белль. Посылать тех, кого ты ценишь, — значит осложнить себе работу по их защите. Я старалась сдержать дрожь в руке, но в конце концов не смогла. — Позволь я тебе объясню попроще, Белль. Помоги Ашеру, или я убью Мюзетт. Только одно одинаково видели мои глаза и внутреннее зрение: медовые глаза Белль. Они смотрели на меня, и я тонула в них. Она хотела, чтобы я опустила руку, а рука болела, так почему бы мне не опустить? Рука стала опускаться, и я поймала себя на этом за миг до того, как Жан-Клод коснулся моего плеча. Рука вернулась обратно. Но от опускания и подъема в мышцах прибавилось молочной кислоты. Скоро мне придется выйти из стойки. — Если хочешь играть жизнью Мюзетт — то это твой выбор, — сказал Жан-Клод, и его голос заплясал у меня по коже, заставил вздрогнуть всем телом, судорожно сжать кисть, и только долгая практика не позволила пальцу нажать крючок. Но я не попросила его перестать, потому что Белль использовала свою первую метку для попытки замутить мой разум. Давно уже ни один вампир не мог подобраться ко мне так небрежно. Сексуальный импульс от Жан-Клода пробежал у меня по коже, а по всему остальному телу ледяной водой пролился страх. Белль еще не потерпела поражение, даже и близко. Самодовольство приведет к гибели еще некоторых из нас. Так что к черту самодовольство, надменность — одна только правда. — Тебе надо решить,Белль, — сказала я очень спокойно, потому что следила только за дыханием, старалась успокоиться для выстрела, — что в тебе сильнее: любовь к Мюзетт или ненависть к Ашеру? — Низшие создания не ненавидят, Анита, их наказывают. Как она уверенно говорила! Жан-Клод ответил одним только словом: — Ложь. Темные глаза покосились на него, и в этом взгляде не было любви. Жан-Клода она тоже ненавидела. Ненавидела их обоих, а почему — они мне уже объяснили. Это были единственные двое мужчин, по своей воле покинувшие ее ложе, как она считала. Они бросили ее, а никто не оставляет Белль Морт, потому что никто не захочет. Странно, но их уход повредил ее самоощущению. Но я не стала делиться этим знанием, потому что уязвлять сейчас гордость Белль Морт ничем бы нам не помогло. Ради спасения собственной гордости она дала бы умереть и Ашеру, и Мюзетт. Эти слова я проглотила, но забыла, что она Sardre de Sang и что она уже поставила на меня метку. Не о лице и не о голосе надо было мне беспокоиться. Голос ее раздался у меня в голове как во сне, сопровождаемый ароматом роз: — Мою гордость не так легко уязвить, Анита. Жан-Клод поцеловал меня в щеку, и запах роз пропал, и голос с ним. — Ma petite, ma petite, хорошо ли ты себя чувствуешь? Я кивнула. — Так докажи это, — сказала я. — Исцели Ашера. Жан-Клод не спросил, к кому я обращаюсь. Он услышал через меня, или догадался, или не стал спрашивать, потому что времени у нас не было. — За разговорами он умрет, — прозвучал голос Валентины. Все, кроме меня, оглянулись на ребенка-вампира. А я по-прежнему целилась в грудь Мюзетт, в белое платье. — Если ты в ближайшее время не дашь ему поцелуй жизни, он будет даже для твоей силы неисцелим, Белль Морт, — сказала Валентина. Белль с трудом сохранила спокойное лицо, но гнев растекся по залу. А может, я просто почувствовала его лучше других. — Ты сменила сторону, petite morte? — Non, но я не хочу терять Мюзетт случайно. Если ты решишь в пользу смерти Ашера — одно дело. Если просто упустишь шанс его спасти — совсем другое. Мне до боли хотелось оглянуться на Валентину, но я не отрывала глаз от Мюзетт, от Белль. Кроме того, лицо Валентины было бы как у всех старых вампиров, когда они скрывают свои чувства или рискуют собой: пустое, лишенное выражения. Красивая маска. Что-то прошло между ними, что-то, чего я не могла уразуметь. Белль нетерпеливо и глубоко вздохнула, оправила юбки и двинулась вперед. Совсем не так грациозно поплыла, как обычно ходит Мюзетт. Может быть, вампирам трудно сохранять эту плавность, когда они нервничают, потом что Белль нервничала. Я это ощущала. Я опустила пистолет, когда она пошла, потому что, если она спасет Ашера, Мюзетт будет жить. Таково было условие. Кроме того, у меня уже ныли плечо и рука. Знай я, что придется стоять в стойке так долго, я бы встала в стойку для стрельбы двумя руками. Белль Морт овладела собой, пока шла через зал, так что к Ашеру она уже подплывала, а белое платье Мюзетт полностью скрылось за темно-золотым нарядом Белль. По крайней мере для моих глаз. Она встала на колени возле тела Ашера. Я никаким другим словом сейчас не могла бы это назвать — только тело. Я уже отстранилась от него. И с чем-то вроде ужаса поняла, что не верю, будто она может его исцелить. Он ощущался как мертвец, окончательный мертвец. Руки Жан-Клода сжали мне плечи, и я поняла: он изо всех сил от меня закрывается. Он не хотел делиться своими чувствами в этот момент, и я могла его понять. Они были слишком личные, слишком пугающие. И Ричарда тоже не было. Мне пришлось даже глянуть на него, чтобы убедиться в его присутствии в зале, — вот как он плотно поставил щиты. И я не знала, когда именно он ушел за них, что было странно. Я бы должна была заметить. Он перехватил мой взгляд и не мог скрыть сочувствие или сострадание. Не думаю, что к Ашеру. Руки Жан-Клода напряглись, и это движение снова привлекло мое внимание к Белль. Волосы ее упали свободным черным плащом, и только кое-где проблескивало золото платья. Я ощутила, как Жан-Клод подобрался, будто физическим усилием собрал волю в кулак, потом он вздохнул и встряхнулся, как птица, оправляющая перья. Выйдя из-за моей спины, он предложил мне руку — весьма протокольно. Я на миг заколебалась, потом взяла его под руку. Он все еще закрывался от меня, закрывал свои эмоции, но мне достаточно было видеть его друга, чтобы знать, что он думает. У него сердце разрывалось при виде Ашера, превратившегося вот в это. И мне тоже было больно, а у меня не было с этим человеком многовековой дружбы. Он пошел вперед, ведя меня под руку, к коленопреклоненной вампирше и остаткам того, кого любили мы оба. Мне никогда не узнать, не возникла ли моя любовь к Ашеру из чувств к нему Жан-Клода. Может быть, но мне не отделить своих чувств от чувств Жан-Клода. Одно это должно было бы испугать меня до дрожи, но я не боялась. Устала я все время бояться. И была готова попробовать быть сердцем такой же храброй, как и всем остальным. Кроме того, с Ричардом я была осторожной и заботливой, и в результате — разбитое сердце у нас обоих. Опираясь на руку Жан-Клода, я оглянулась на него. Сердце мое при виде его все еще вздрагивало. Еще сегодня днем я была готова к примирению. Я всегда готова к примирению с Ричардом, каждый раз, когда он хоть на дюйм поддается. Беда в том, что он тут же этот дюйм отбирает обратно. Он перехватил мой взгляд, и что-то такое было в его глазах — боль, потеря, глубокие как океан, широкие как море. Я его люблю. Люблю всерьез. Может быть, всегда буду любить. У меня был почти неодолимый порыв броситься к нему, пусть сгребет меня в объятия, а я прогоню это страдание с его лица. Но он вряд ли сгребет меня в объятия. Наверное, просто будет смотреть, не понимая. А тогда я его возненавижу. Ненавидеть Ричарда я не хотела. И я отвернулась. Пусть не видит на моем лице ни жажды, ни боли потери, ни первых признаков ненависти. Я ощутила Ричарда рядом с собой, потому что он меня коснулся. В этот момент неожиданности я глянула ему в лицо. Оно было настолько близко к непроницаемому, насколько Ричард мог его сделать. Он не сгреб меня в охапку, но предложил руку. Я замялась, как до того с Жан-Клодом, потом медленно продела руку в предложенное кольцо. Он прижал мою руку свободной рукой, такой теплой, такой твердой, прижал мои пальцы к своему мускулистому предплечью. Я опустила глаза, чтобы он не видел, как на меня это подействовало. Все мы закрывались щитами как дьяволы, стараясь спастись от собственных мыслей. Ричард и Жан-Клод переглянулись у меня над головой. Не знаю, что это должно было значить. Казалось бы, глупо переглядываться, когда можно просто открыть метки, объединяющие нас в триумвират, и тогда мы просто можем читать в умах друг у друга. Но впервые за много месяцев Ричард оказался на нашей стороне. И мы трое, каждый из нас, старались быть так осторожны, как только возможно.Глава 50
Белль стояла над Ашером на коленях, наклонив голову, будто целуя его. Но она отстранялась от его тела, упираясь одной рукой в пол, другой в стену. Поцелуй выглядел так интимно, но она изо всех сил старалась не прикасаться к нему больше, чем было абсолютно необходимо. Впечатление интимности от этого пропадало. Я должна была бы ощутить силу, которую она в него вталкивала, но я слишком сильно закрылась щитами и не настолько хорошо умела это делать, чтобы пропускать что-то внутрь или наружу по своему желанию. Закрываясь, я загораживалась от всего. А я хотела ощущать, что она делает. Чувствовать, растет ли эта едва уловимая искра в Ашере. Я чуть приоткрыла щит, как затвор фотоаппарата, только чуть-чуть, чтобы ощутить эту искру. И почувствовала губами поцелуй Ашера, будто выпила вина с его вкусом. Искра стала пламенем, холодным пламенем, которое заполняло его тело, а Белль продолжала лить в него энергию. Ашер вскрикнул у меня в голове, и я пошатнулась от этого безмолвного вопля, упала бы, если бы Ричард и Жан-Клод меня не подхватили. — Что случилось, Анита? — спросил Ричард. — Ma petite, тебе нехорошо? Времени объяснять не было. Я высвободилась, и они мне не стали мешать. Я схватила Белль за плечо и за волосы, и почти шоком было ощутить кудряшки Мюзетт под рукой, когда я отдернула ее прочь. Я ожидала ощущения локонов Белль, но ее здесь не было. Не было никогда. Она не была иллюзией, но не была и реальной. Я отбросила ее от Ашера, отбросила так, что она поехала по полу в скользком белом платье Мюзетт. Но в зале прогремел голос Белль: — Как ты смеешь поднимать на меня руку? — Ты пытаешься привязать его к себе снова, как в старые времена. Он этого не хочет. — Он выцветет и умрет без той силы, которую я могу в него вдохнуть. Она оглянулась, будто ища, кто поможет ей встать. Все, кто мог бы захотеть ей помочь, были под стражей, а больше никто не шевельнулся. Наконец она встала сама, но схватиться ей было не за что, и в старомодном корсете движение вышло отнюдь не грациозное. Приятно знать, что некоторые модели одежды даже для вампиров неудобны. Белль повернулась ко мне, глаза ее мерцали карим огнем. — Без меня Ашер умрет. Посмотри на него, на то, что от него осталось. Этого не хватит, чтобы выжить. Ее сила накачала немного плоти под сухую кожу, но не очень много. Будто видны были под кожей отдельные мышцы и связки, как на картинке в учебнике анатомии, где показаны точки прикрепления. Но это не было похоже ни на что живое. Волосы так и лежали сухим гнездом из золотой канители, а кожа вылинявшим пергаментом обтягивала непристойно тощий остов. Но глаза — глаза стали человеческими, если не считать необычного цвета ледяной синевы. Даже когда он был просто человеком, такие глаза не могли не быть необыкновенными. И в этих глазах был Ашер. Он был заключен в этой хрупкой, полумертвой оболочке. Он смотрел на меня, и я ощутила в этом взгляде его целиком. — Кровь может спасти ему жизнь, — сказала Белль, — но не вернет ему того, что он потерял. Только его создатель или тот, кто взял его суть, может ее отдать. Она стояла, испуская глазами на лице Мюзетт свою сияющую темноту. Она не стала добавлять, что она и его создатель, и тот, кто взял его сущность, и что только она может вернуть прежнее великолепие. Белль Морт слишком утонченная, чтобы говорить очевидное. Но несказанное повисло в воздухе. — Ему просто нужна сила, — возразила я. — И не обязательно она должна быть твоей. — Если бы у него был слуга-человек или подвластный зверь, то да, но у него их нет, — сказала Белль, и в ее тоне звучало удовлетворение, которое она не могла или не считала нужным скрыть. — Он одинок, и привязать себя ко мне снова — для него единственный выход, если он не хочет провести остаток вечности в том виде, в котором он сейчас. Нотка удовлетворения перешла в садизм, а Белль и глазом не моргнула. — Его нельзя так оставить, — не выдержал Ричард. На его лице была написана жалость, но еще больше — ужас. — Быть привязанным к Белль Морт не хуже, чем это. — Если бы когда-нибудь бывал в ее объятиях, — заметил Жан-Клод, — ты бы не был так скор в суждениях. Ричард посмотрел на него, на Ашера, на Белль Морт. — Я не понимаю. — Да, не понимаешь, — ответила ему я. Поглядев на него и чуть коснувшись его руки, я сказала: — Представь себе, что ты навечно связан с Райной. Отвращение, неприятие мелькнуло на его лице — он не успел скрыть этого. Я все еще несла в себе кусочек мунина Райны, ее духовную память. Она была сексуальной садисткой, но при этом яростно защищала тех самых людей, которых мучила. Ей бы не помешала серьезная психотерапия, но кончилось тем, что получила она только серебряные пули. Я никогда не испытывала угрызений совести по этому поводу. Как это ни забавно. Ричард кивнул: — Это я понимаю, но... — он беспомощно показал в сторону Ашера, — это же не... Кажется, у него не хватало слов. Я его понимала. У меня не было слов, чтобы выразить свои мысли насчет того, что такова будет судьба Ашера на ближайшие несколько сотен лет. Мысль невыносимая. Просто невыносимая. Но я не могла заставить Белль дать ему энергию, не привязывая нитей. Такова природа энергии вампиров, что к ней всегда привязаны нити. Она предназначена, чтобы привязывать вампира к его создателю, а через посредство создателя — к Совету, ко всей иерархии их мира. Если кто-то никому не принадлежит, все развалится на части. Бывают оборотни без хозяина, но не вампиры. Бывает, что вампиры теряют своего мастера, но тогда они вынуждены искать нового мастера, приносить обеты крови, находить того, кто будет ими править. По-настоящему низший вампир может даже умереть, если нет мастера, которому он подчиняется. Просто заснуть на рассвете и не проснуться снова. Все это я знала. Знала все, и мне было все равно. Я ощущала даже не мысль — волю Ашера. Он бы предпочел этому состоянию быструю смерть. Как и возвращению к Белль в рабство — тоже. Я встала рядом с ним на колени — быструю смерть я могла ему дать. О смерти я знаю все. Неуверенной рукой я потянулась к нему. Трогать его я не хотела, не хотела ощущать под пальцами, во что превратилась когда-то живая кожа. Не хотела, чтобы последнее о нем воспоминание осталось таким. Но я терпеть не могу трусости, почти ничего так не ненавижу, как ее. Если Ашер может перенести заключение в это тело, я могу перенести последнее прикосновение к нему. Я положила руку на его лицо — бережно, нежно, неимоверно нежно. Кожа ощущалась как бумага, сухая и ломкая. Страшно было, что, если нажать, пальцы пробьют ее, как неосторожно взятую страницу древней книги. Я забыла, что любые вампирские силы при прямом контакте действуют сильнее. Только что я едва слышным касанием трогала это лицо, а в следующий момент свалилась поперек его тела и забилась в судорогах воспоминания об оргазме, испытанном под ним. Чьи-то руки схватили меня, оторвали от Ашера, и я отбивалась, въехала локтем кому-то в пах. Руки не отпустили, но откуда-то издалека я услышала свое имя — «Анита, Анита, Анита!» — снова и снова. Я заморгала, и это было как пробуждение, но я знала, что не закрывала глаз. Руки Ричарда держали меня, но стоял он так, что видно было, как ему больно. Я открыла рот, чтобы извиниться, но получилось не извинение: — Зачем ты нас остановил? — Я боялся, что ты его раздавишь. Глядя в его искреннее лицо, я знала, что он говорит, что думает. Разве я секунду назад не боялась проткнуть кожу Ашера пальцем? Только теперь я почему-то знала, что этого не случится. Знала, что он куда более вынослив сейчас, чем кажется. Жан-Клод подошел ко мне, и по выражению его лица я поняла: он сообразил то, чего не сообразил Ричард. Но Ричард в мертвецах не разбирается — не его профиль. Жан-Клод коснулся моего лица бережно, будто боялся, что я сломаюсь. — Он питался от тебя. От твоих воспоминаний о нем. — Да, — кивнула я. — Скольким же вампирам ты можешь служить? — спросила Белль. Очевидно, не один Жан-Клод заметил. Я поняла: она думает, что Ашер поставил мне метку, но этого, строго говоря, не было. — Он не ставил мне метку, Белль, если ты об этом. — Тогда как же он может питаться от твоей силы? — Сюрприз, — сказала я. — Наверное, Жан-Клод — не единственный вампир, который приобрел новую силу. — Это невозможно. — Но это правда, — сказала я и не пыталась скрыть торжества в голосе. Она нам теперь не нужна. Она нам и на фиг не нужна. Ричард все еще держал меня за руки. Я посмотрела на него: — Ричард, отпусти меня. Он нахмурился. Либо он не понял, либо не хотел отпускать. — Пожалуйста, Ричард, отпусти меня, — повторила я помягче. Он метнул взгляд на Ашера, лежащего у стены, все еще почти мертвого с виду. — В последний раз, когда мы с тобой об этом говорили, Анита, у тебя было то же правило, что у меня. Никто тобой не кормится. Он смотрел, что осталось от красоты Ашера, а я изучала его лицо. Хотела увидеть в этом взгляде что-то, к чему можно обращаться, объяснить, но не знаю, был ли в нем кто-то, кто мог бы понять. — Если я не дам ему кормиться, Ричард, он останется таким, как сейчас. Не умрет. Не разложится. Он просто будет существовать. Ричард оторвал взгляд от Ашера и посмотрел на меня. — Он не брал у тебя кровь. — Это скорее как питание энергией, как ardeur. До меня вдруг дошло, что Ричард может не знать: Ашер по-настоящему был в моей постели. В прошлом мне не одного мужчину приходилось выдавать за своего бойфренда или любовника, чтобы обмануть врагов. Ричард мог сейчас думать, что это тоже игра. Но сейчас не время было объяснять все неаппетитные подробности. Будет потом время узнать, что имел в виду Ричард, когда в джипе он сказал мне в уме, что ему все равно, с кем я сплю, потому что мы больше не встречаемся. Если он говорил не от души, то новости об Ашере могут его расстроить. Но это в любом случае подождет. Он все еще не отпускал моих рук: — Ты до этого давала Ашеру на тебе кормиться? Не знаю, что бы я ответила, потому что он сразу отпустил мои руки и медленно потянулся к моему подбородку. Я знала, что он хочет, и не могла помешать. Ричард повернул мне голову в сторону и обнажил укусы вампира на шее. — Когда ты начала делиться кровью? — Прошлой ночью. Он отпустил руку, и я заглянула ему в глаза. Одного взгляда хватило. Он, как и я, считал секс меньшим злом. Проблема здесь та, что если что-то — меньшее зло, то есть что-то другое, что уже большее зло. — Это всего лишь Жан-Клод, или... — Он глянул на Ашера. — Поговорим об этом завтра, Ричард. Обещаю, что поговорим. А сейчас я должна помочь Ашеру. Он покачал головой: — Это на тебе зубы Жан-Клода? Я вздохнула и опустила глаза к полу. Потом заставила себя смотреть в глаза Ричарду, но черт меня побери, нет у меня для этого времени и сил! Сейчас — нет. — Нет, — ответила я. Снова беглый взгляд на Ашера: — Он? — Да. — Как ты могла? — Если бы я не допустила к себе Ашера, он бы сегодня был мертв или в рабстве у Белль Морт до скончания века. Такова одна из причин. — Ты знала, что он сможет от тебя кормиться? — Нет. Но Мюзетт заявила на него права от имени Белль потому что он был ничей. Мы постарались, чтобы он стал нашим. — Мы? — Он сперва глянул на Мику. Лицо у Мики было совершенно нейтрально. — Не Мика, а Жан-Клод. Он посмотрел на вампира, потом на Мику. — Как вы могли ей это позволить? — Я бы предложил ему питаться от меня, если бы это могло помочь, — ответил Мика. У Ричарда расширились глаза. Он никак не мог вместить все это в голове. — Я не понимаю. Мика только посмотрел на него недолгим взглядом, потом на меня, и что-то в его глазах сказало мне: он понимает отчасти, чего все это стоило мне, нам обоим, нам всем. Теперь Ричард уже должен был отпустить мою руку. Он даже отступил от меня на шаг, будто не хотел быть так близко. Будто я сделала что-то нечистое. Знал бы он только! А может быть, секс его вообще не волновал, а только что я дала от себя кормиться. Мои моральные принципы перестали быть такими четкими, как раньше. Я вздохнула и повернулась к Жан-Клоду: — Так как ты участвовал в сеансе, когда Ашер кормился, он сможет питаться от тебя при моем посредстве, я думаю. — Вероятно, — кивнул Жан-Клод. — Если ты притронешься ко мне, когда я коснусь Ашера, и опустишь щиты, мы попробуем. Я думаю, что вдвоем мы приведем его в такое состояние, когда питание кровью вернет его к прежней норме. — Я готов от всей души попытаться. Я подавила желание глянуть на Ричарда. — В тебе я не сомневалась, — сказала я и отошла от них обоих к Ашеру. Я хотела вернуть Ашеру здоровье, но, если честно, на эту ночь с меня мужчин моей жизни уже вот так хватило.Глава 51
Мы с Жан-Клодом опустились на колени возле Ашера. Он уже от первой маленькой пробы набрал достаточно сил, чтобы улыбнуться. Это был едва заметный призрак прежней улыбки, но такое для меня облегчение, что я тоже улыбнулась. Взяв за руку Жан-Клода левой рукой, я положила правую на щеку Ашера. Как только я его коснулась, он стал тут же самым красивым из всего, что я видела в жизни. Все было не важно — важно было только прикосновение к нему. Только быть с ним. Только Ашер имел в этом мире значение, и мир сузился до его глаз, до его тела. Где-то в глубине сознания я понимала, что Ашер не применяет ко мне вампирской силы. Все, что я до сих пор чувствовала, — настоящее. Потому что вот это — настоящим быть не может. Я никогда ничего подобного не ощущала, поскольку это была не любовь, не вожделение — одержимость. Отчетливое знание, что если я сейчас до него не дотронусь, то умру. Я осознавала, что это не так, но ощущала, будто так и есть. Помоги мне Бог, так это ощущалось. Я резко высвободила левую руку — ее что-то держало, и я не могла касаться Ашера обеими руками. А мне надо было именно обеими руками его касаться. Я легла на него и провела руками по нему сверху вниз. Его руки взяли мое лицо, и на каком-то уровне я знала, что они ощущаются как пергамент, натянутый на палочки, но впервые имея дело с вампирскими приемами, я не стала сопротивляться. Я позволила силе Ашера превратить возможный ужас в нечто эротическое и красивое. Я открыла себя полностью, и Ашер подчинил меня как поток, прорвавший дамбу, заливающий землю, слишком долго остававшуюся без воды. Его сила не несла меня — поглотила, захлестнула меня весом тысячи волн, прижала меня к песчаному дну и держала под толщей океана. Я не то чтобы тонула — мне было все равно, тону я или нет. Я очнулась — если это правильное слово — под его телом, прижимающим меня к каменному полу. Я смотрела на волнующееся облако его волос, и искры сверкали в них как в золотой завесе. Я погладила их руками — они были мягкие, снова живые. Край щеки снова был упруг и шероховат от шрамов. Я коснулась этих знакомых рубцов, и он повернулся ко мне лицом. От его вида у меня перехватило дыхание. От лба и до щеки, до полных губ, он снова был безупречен. Глаза его в этом лице были как сапфиры на фоне жемчуга и золота. Я рассмеялась, увидев его, смехом радости. Он приложил ладонь к моей щеке, и я повернулась поцеловать эту ладонь. Тяжесть его тела на мне была самым прекрасным ощущением в моей жизни, потому что это было доказательство, что он вернулся, что он здоров, что он цел. Он то ли поднял, то ли перевернул меня в сидячее положение у себя на коленях, а сам прислонился спиной к стене. Потом повернул меня у себя в руках, чтобы мне стала видна Белль Морт. Мне не надо было глядеть ему в лицо, чтобы знать: оно не до конца дружелюбное. — Производит впечатление, не правда ли? — спросил Жан-Клод. — На меня — нет. Он может питаться энергией только тех, у кого уже брал кровь и подчинял их несчастные умишки. Ты не хуже меня знаешь, Жан-Клод, что Ашеру нельзя позволять подчинять мозг каждой жертвы. Иначе за ним будет бегать парад обезумевших от любви кретинок. Насчет обезумевших от любви кретинок мне не понравилось, но я не стала возникать. Мы сегодня побеждали. Когда побеждаешь, не вступай в споры. — Пусть все так, Белль, но Ашер восстановил свое великолепие. Мы более не имеем нужды в тебе, поэтому ты и твоя свита должны покинуть нашу территорию до завтрашней ночи. — И ты действительно всех бы нас перебил? — Oui. — Моя месть была бы страшной. — Non, Белль. По законам Совета ты не можешь наказать другого Sardre de Sang, как могла бы наказать вампира своей линии. Твоя ненависть была бы страшной, но твоей мести пришлось бы подождать. — Нет, если глава Совета согласится на мое отмщение. — Я касалась ее, Белль, ее не волнует твое отмщение. Ее не волнуешь ни ты, ни я, ни вообще кто бы то ни было. — Мать спит очень давно, Анита. Когда сон кончится, она может выйти из Совета, чтобы уйти от дел. Я рассмеялась, и не радостно. — Уйти от дел! Вампиры на покой не уходят. Они умирают, но никогда не уходят от дел. Не то чтобы что-то отразилось у нее на лице — скорее в неподвижности плеч, в движении руки. Не знаю, что дало мне возможность это увидеть — сила Ашера или еще что-нибудь. Но я увидела, и мне пришла в голову чудесная, пугающая догадка. — Ты хочешь ее убить. Ты планируешь убить Изначальную Тьму и самой стать главой Совета. С совершенно непроницаемым лицом она ответила: — Не говори абсурда. Никто не нападает на Милосердную Мать. — Ага, я знаю, и для того есть очень веская причина. Она тебя убьет на фиг, Белль. Подомнет, как каток, и раздавит, ничего не оставив от тебя. Она попыталась, но не смогла скрыть надменности. Наверное, если ты живешь дольше, чем Христос мертв, то нельзя не нажить себе надменности. — Если ты объявишь кому-либо войну, Белль, то, поскольку я Sardre de Sang в своих правах, ни я, ни мои люди не придут на твой зов. Здесь ты не получишь помощи, — заявил Жан-Клод. — Помощи от вас, мои ma petite catamites? Я найду других мужчин для выполнения ваших функций. — Она развернулась, зашелестев юбками Мюзетт. — Идемте, мои крошки, отряхнем от ног своих прах этой провинциальной дыры. — Одну секунду, госпожа моя. — Это был голос Валентины. Она присела в очень низком реверансе, шелестя накрахмаленным платьем. — Бартоломе и я уронили свою честь из-за поступка Мюзетт. — И что же, крошка? Валентина осталась склоненной в реверансе, будто могла держать эту позу вечно. — Мы просим твоего соизволения остаться и загладить нашу вину перед оборотнями. — Non, — ответила Белль. Валентина подняла глаза на нее: — Они подверглись насилию, как я когда-то, и я разбередила их раны. Я молю о разрешении остаться и залечить их. — Бартоломе! — позвала Белль. Бартоломе вышел вперед и упал на колено, склонив голову. — Да, госпожа. — Таково твое желание? — Non, госпожа, но честь требует от меня загладить свою вину. — Он поднял глаза, и что-то мелькнуло на его лице от того мальчишки, которым он был когда-то. — Они выросли взрослыми, но шрамы, оставшиеся у детей, глубоки. Мы с Валентиной сделали их глубже. Об этом сожалею я, а ты, госпожа, более других знаешь, что сожалею я не о многом. Я ожидала, что Белль скажет: нет, собирайтесь и уходим. Но она сказала другое: — Оставайтесь, пока честь не получит удовлетворения, потом возвращайтесь ко мне. — Она перевела глаза на Жан-Клода: — Если ты позволишь им остаться? Он кивнул: — Пока честь не будет удовлетворена — oui. Я не была с этим согласна, но что-то в лице Белль, что-то в лице Жан-Клода, что-то в напряжении тела Ашера подсказало мне: здесь происходит нечто, чего я, вероятно, не понимаю. — Если волки будут так любезны, то они проводят наших гостей в их комнаты собрать вещи, а оттуда — в аэропорт. Ричард вроде бы очнулся, будто он тоже был под какими-то чарами. Хотя я так не думаю. Он смотрел на меня на коленях у Ашера, на Мику, прислонившегося к стене рядом с нами. Натэниел подполз к нам сзади, и я, подняв руку, позволила ему положить голову ко мне на колени. — Мы их проводим, — ответил Ричард, но без всякой интонации. Потом он открыл рот, будто хотел сказать еще что-то, но повернулся, и волки двинулись за ним. Они собрали всех людей Белль и повели их обратно к гостевым комнатам. Белль только раз оглянулась на Валентину и Бартоломе, оставшихся позади в белых с золотым одеждах. Этот взгляд говорил о многом. Я вряд ли когда-нибудь точно узнаю, но думаю, что Белль ощущала вину не только перед Валентиной, но и перед Бартоломе. Насчет Валентины я понимаю, потому что вампир линии Белль совершил непроизносимую мерзость. Но обращение Бартоломе в вампира в детском возрасте было сделано из деловых соображений, а я не думаю, что деловые соображения хоть сколько-нибудь терзали совесть Белль. И все же она обрекла его на вечность в детском теле, но с аппетитами взрослого мужчины. Белль разрешила им остаться, хотя предлог был слабый. Разрешила остаться, потому что вина — удивительно мощный побудительный мотив, даже среди мертвых.Глава 52
Я проснулась в темноте, окруженная успокоительной тяжестью спящих вокруг меня тел. По густоте тьмы и слабому свету из соседней ванной я поняла, что лежу в кровати Жан-Клода. Я помнила, как Жан-Клод отдал нам свою кровать, потому что уже почти наступил рассвет, а вряд ли кто-либо из нас хотел повторения вчерашнего утра. Странно, но то, что случилось с Ашером, будто насытило мой ardeur. Или я просто слишком устала. Еще недавно я бы вообразила, что приобретаю над ним власть, но я уже перестала строить догадки насчет того, на что способен ardeur. Слишком часто я не угадывала. Света было мало, чтобы разглядеть явственно, но щекотание кудрей возле моей щеки сказало, что мне в шею уткнулся лицом Мика. Его рука тяжело и тепло лежала поперек моего живота, нога переплелась с моими. На бедрах у меня лежала другая рука, и еще одно лицо утыкалось в бок, еще одно тело свернулось в тугой шар рядом со мной. Даже не протягивая руку его ощупать, я знала, что это Натэниел. Серебряная полоска света из ванной освещала бледную худую руку, небрежно брошенную поперек вытянутой ноги Мики. Ничего, кроме руки, из-под одеял не было видно. Руку я знала и понимала, что под этими стащенными в кучу одеялами находится Зейн и все остальные части тела Черри. Я не возражала против спанья большой теплой кучей, но решительно возражала против спанья в одной постели с такими свиньями, которые все одеяла натягивают на себя. Черри сама по себе еще ничего, но когда она с Зейном, то приходится отвоевывать каждый дюйм одеяла, отчего не отдохнешь, или плюнуть и спать так. Особенно тяжело, как выяснилось, удержать во сне шелковые простыни Жан-Клода. Я не знаю точно, что меня разбудило, но знала, что у леопардов-оборотней слух лучше и обоняние тоже. Если они не насторожились, то, наверное, я что-то во сне увидела. А потом я услышала — очень-очень тихо. Это звонил мой телефон будто со дна глубокого колодца. Я попыталась сесть и не смогла — меня держали двое мужчин. Раздался стон, потом худощавая рука убралась с ноги Мики и исчезла под пухлой простыней. В следующий момент раздался скользящий звук, тупой стук, проклятие и шелест разгребаемой одежды. Сонный голос Черри сказал: — Да? Молчание, потом: — Нет, это не Анита. Одну минутку. Вторая рука Черри полезла под простыню в ногах кровати. Голос Зейна пробормотал со сна: — Чего? — Телефон, — простонала Черри. Он схватил телефон и — я ничего не успела сказать — произнес: — Алло? Помолчал секунду, потом: — Да, одну минуту, она здесь. Сейчас. Из груды простынь высунулась бледная и на этот раз мужская рука, тыча телефоном примерно в мою сторону, но я все равно не могла подняться. Телефон болтался так, что мне его было не достать. Наконец я смогла спихнуть с себя руку Мики и попыталась сесть. — Мика, подвинься, я до телефона не достаю! Он что-то неразборчиво промычал и откатился от меня, повернувшись длинной линией спины. Натэниел взял у Зейна телефон раньше, чем я успела до него дотянуться. Он заговорил уже не так спросонья, как предыдущие. — Простите, как вас представить? Я наконец-то села. — Дай сюда телефон. Натэниел протянул мне телефон: — Это Зебровски. Я на секунду опустила голову, тяжело вздохнула и взяла трубку. — Привет, Зебровски, что стряслось? — Блейк, сколько народу у тебя в постели? — Не твое дело. — И женский голос. Я не знал, что тебя и в эту сторону повело. Я нажала кнопку на часах — посмотреть на подсвеченном циферблате, сколько времени. — Зебровски, мы проспали всего два часа. Если ты позвонил узнать о моей половой жизни, я ложусь спать обратно. — Нет-нет, извини. Это просто, — он тихо засмеялся, — очень было неожиданно. Я постараюсь дразниться по минимуму, но, честно говоря, обычно ты мне не даешь столько поводов. Я не виноват, что отвлекся. — Я тебе говорила, что спала только два часа? — Говорила, — ответил он до противности бодрствующим голосом. Спорить могу, он уже кофе выпил. — Я считаю до трех. Если ты не скажешь за это время что-нибудь интересное, я вешаю трубку и выключаю мобильник. — У нас новое убийство. Я отодвинулась назад, чтобы опереться головой на спинку кровати. — Слушаю. Мика так и лежал на боку, свернувшись, но Натэниел приткнулся ко мне поплотнее. Черри и Зейн под своими одеялами не шевелились. Но не думаю, чтобы они снова заснули. — Тот же оборотень-насильник. В голосе его уже не было смешливых нот, звучала только усталость. Интересно, сколько он сам спал этой ночью. У меня сна как не бывало, пульс забился в горле. — Когда? — Ее нашли сразу после рассвета. Мы только недавно приехали. — Вообще-то разницы нет, но Дольф там у вас ожидается? — Нет, — ответил Зебровски, — он в отпуске. — Он понизил голос. — Начальство ему предложило на выбор: добровольный оплаченный отпуск — или принудительный и неоплаченный. — О'кей, где вы? Опять это оказался Честерфилд. — Он держится в очень узкой зоне, — сказала я. — Ага, — согласился Зебровски, и очень усталый у него был голос. Я чуть не спросила, как он, но это было бы против кодекса своего парня. Полагается делать вид, что ничего не замечаешь. Притворись, что не видишь, и тогда этого не будет. Иногда, поскольку я девчонка, я нарушаю кодекс парней, но сегодня не стала. Зебровски предстоит тяжелый день, и ему командовать и за все отвечать. Он не может себе позволить копаться в собственных чувствах. Чем разбираться в них, ему важнее собраться в кулак. Он стал объяснять дорогу, и мне пришлось попросить его подождать, пока я найду бумагу и ручку. В этой комнате их нигде не было. В конце концов мне пришлось записывать указания помадой на зеркале в ванной. Зебровски оборжался, когда я наконец нашла помаду и стала записывать. Чуть продышавшись, он произнес: — Спасибо, Блейк. Это было как раз то, что надо. — Рада, что скрасила тебе день. Я вспомнила, что говорил Джейсон насчет способности вервольфа найти след по запаху, и подбросила эту идею Зебровски. Он на целую минуту заглох. — Как ни верти, никого мне не уговорить допустить на место убийства другого оборотня. — Командуешь ты, — сказала я. — Нет, Анита. Приведи другого оборотня, и кончится тем, что его возьмут на допрос, как тогда Шулайера. Не делай этого. Иначе все это превратится в охоту на ведьм. — В каком смысле? — В том, что на допрос потянут всех известных оборотней. — АКЛУ встанет стеной на их защиту. — Ага, но только когда некоторых уже как следует допросят. — Убийца не из местных ликантропов, Зебровски. — Я не могу доложить начальству, что наш убийца пахнет не так, как местная стая вервольфов, Анита. Они скажут: конечно, местные волки это заявляют, они не хотят, чтобы на них повесили такое гадство. — Я верю Джейсону. — Может, я ему тоже верю, может, нет, но это не играет роли, Анита. Абсолютно никакой. Люди перепуганы насмерть. В сенате штата двигают билль насчет того, чтобы снова ввести в действие законы об опасных хищниках. — Господи, Зебровски, как те, что еще кое-где в западных штатах сохранились? — Ага. Сперва убивай, а потом, если анализ крови покажет ликантропа, то убийство считается законной самообороной, и дело закрыто без суда. — Такой закон никогда не примут, — сказала я с почти стопроцентной уверенностью. — Сейчас вряд ли, но, Анита, если разорвут вот так еще несколько женщин, то я и не знаю. — Хотелось бы мне сказать, что люди не настолько глупы, — сказала я с сожалением. — Но ты знаешь, что это не так. — Ага. Он вздохнул: — Это еще не все. — И голос у него был по-настоящему несчастный. Я села попрямее возле спинки, заставив Натэниела подвинуться. — Кажется, ты хочешь мне сказать по-настоящему плохую новость, Зебровски. — Я просто не хочу, чтобы мне одновременно надо было воевать с тобой, с Дольфом и с начальством. — Что случилось, Зебровски? С чего ты решил, что я на тебя напущусь? — Ты помнишь, Анита, что Дольф до последнего момента был главным? — Зебровски, не тяни. У меня засосало под ложечкой, будто я боялась услышать то, что он скажет. — На месте первого изнасилования была записка. — Я ее не видела. — У задней двери. Дольф не дал тебе возможности увидеть. Я тоже о ней до последнего времени не знал. — И что там было, Зебровски? У меня в голове закопошилась целая свалка мыслей. Записка для меня или обо мне? — Первая записка была такая: «Эту мы тоже пригвоздили». Я подумала, потом поняла — или подумала, что поняла. Первое убийство, человек, прибитый гвоздями к стене гостиной. Ничего не связывало эту смерть с убийствами, которые совершал оборотень. Кроме разве что этого странного послания. — Ты думаешь о том первом, в Вайлдвуде, — сказала я. — Эта записка может значить что угодно, Зебровски. — Так мы думали до второго изнасилования — того, на которое Дольф не разрешил нам тебя звать. — И там была записка, — сказала я тихо. — "Еще одну пригвоздили", — сказал он. — И все-таки это может быть совпадение. «Пригвоздили» — эвфемизм сексуального акта. — Сегодняшняя записка гласит: «Не осталось достаточно для распятия». — Маньяк, который убивал этих женщин, недостаточно методичен или недостаточно аккуратен для первого убийства. — Я знаю, — сказал он. — Но мы не обнародовали факт насчет гвоздей или насчет того, что первую жертву распяли. Об этом мог знать только убийца. — Один из убийц, — поправила я. — Убийство мужчины — работа группы. — Мне пришла в голову мысль. — На этих преступлениях находили больше одного вида спермы? — Нет. — Так что выходит: насильник хочет, чтобы мы знали: эти преступления взаимосвязаны. Так? — Зачем любому из этих психов давать нам знать что бы то ни было? Это его потешает, Анита. — Какую биографию вы накопали по первой жертве? — Бывший военный. — Такой дом с внутренним бассейном на пенсию отставника не построишь. — Он был импортером. Ездил по миру и кое-чего привозил. — Наркотики? — Этого нам не удалось раскопать. Мне пришла в голову еще одна мысль — просто рекорд после всего двух часов сна. — Назови мне страны, где он часто бывал. — Зачем? — спросил Зебровски. Я ему дала информацию, которую до него не донесли неофициальные каналы, насчет Хайнрика. — Если убитый посещал те же страны, это может что-то значить. — Зацепка, — сказал Зебровски. — Реальная зацепка, только непонятно, что с ней делать. — Зацепок у тебя много, только от них толку мало. — Ты тоже это заметила? — Если Хайнрик знал убитого, я все равно не понимаю, что это может значить. — Я тоже, — согласился он. — Ладно, приезжай поскорее. И не приводи с собой никаких оборотней. — Поняла, — ответила я. — Надеюсь. — Он кому-то сказал, мимо микрофона: — Я буду прямо там. Потом мне: — Поторопись. И повесил трубку. Я думаю, Дольф нас всех приучил не прощаться.Глава 53
Я ожидала тяжелой обстановки, потому что на предыдущем месте преступления было плохо. Но такого я не ожидала. Либо наш насильник-убийца для второго убийства перешел в ванную, либо это совсем новый убийца. Тот же запах гамбургера я почуяла, когда входила в дом. Зебровски дал мне пластиковые бахилы — надеть на кроссовки, и подал коробку перчаток. Он что-то сказал насчет того, что на полу грязно. Никогда не думала, что Зебровски так склонен к преуменьшениям. Ванная была красной. Красной, будто кто-то покрасил все стены алым, но это не было ровной работой маляра. Стены не были просто красными или багровыми, но алыми, рубиновыми, кирпичного цвета там, где уже засыхало, цвета такого темного, что казался черным, но все искрилось красным, как темный гранат. Я пыталась сохранять хладнокровие и ясность мысли, разглядывая все эти оттенки красного, пока не увидела кусок чего-то длинного, тонкого и мясного, приклеенного кровью к стене, как кусок требухи, отброшенной неряшливым мясником. Вдруг в ванной стало жарко, и мне пришлось отвернуться от стен, но на полу было еще хуже. Кафельный пол не поглощал влагу, и он был покрыт кровью, таким слоем, что она оставалась жидкой и блестящей почти на всей площади. Надо признать, небольшой площади, но для одной комнаты крови все равно было много. Я обхватила косяк двери, ведущей в ванную. Ноги в бахилах оставались еще на относительно чистой плитке, где стояла табуретка. Крошечная ванная с зеркалом и туалетным столиком и двойным стоком поодаль. В спальне не было и этого, но постель была тщательно заправлена и нетронута. Небольшой мраморный порожек удерживал в ванной озерцо крови. Тоненький край, сохранивший чистоту остальных комнат. Я была благодарна за этот тонкий край. Я снова посмотрела на стены. В дальнем углу располагался глубокий душ на три персоны. Стеклянные двери заплеснула кровь и высохла до цвета леденца. Душ не был покрыт кровью так же полностью, как остальные стены. Я пока еще не знала почему. Почти все остальное место занимала ванна. Не такая большая, как у Жан-Клода, но почти такая же, как была у меня в доме когда-то. Мне моя ванна нравится, но теперь я знала, что не один день пройдет, пока я снова смогу в нее сесть. Сегодняшнее зрелище разрушило бы все удовольствие. Ванна была полна побледневшей крови. Кровь цвета темно-красных роз, слишком долго бывшая на солнце, выцветает до оттенка розового, не совсем розового, а так, будто собиралась быть несколько темнее. Кровавая вода розового цвета наполняла ванну почти до краев, будто чашу с пуншем. Неудачная мысль. Очень неудачная. Сейчас очень несвоевременно было бы думать о питье или еде любого вида, очень несвоевременно. Мне пришлось отвернуться, глянуть в меньшие комнаты, мельком заметить кровать и все еще занятых делом полицейских в дальней комнате. Никто из них не вызвался меня сопровождать. Их можно понять, но я вдруг почувствовала себя в изоляции. Между нами было только три малые комнаты, но ощущение у меня было такое, что они за тысячу миль. Такое чувство, что, закричи я сейчас, никто не услышит. К умывальнику с зеркалом я прошла через дальнюю дверь. Опершись на холодный кафель, я пустила холодную воду себе на руку. Полотенца для рук не было — наверное, сунули в мешок и отправили в лабораторию, где на нем будут искать волосы, волокна и прочее. Вытащив футболку из джинсов, я ею насухо вытерла лицо. На ней остались темные пятна — остатки вчерашней косметики. Я заглянула в широкое зеркало, ярко сияющее в верхнем свете. Под глазами следы туши. Вот такая онаводостойкая. Сопротивляется воде, но все же поддается. Подолом футболки я стерла черные пятна — почти все. На футболке теперь были пятна, но это ладно. Зебровски глянул на меня из дверей: — Ну и как оно? Я кивнула, потому что не доверяла собственному голосу. Он вдруг осклабился, и если бы я чувствовала себя чуть лучше, я бы ужаснулась его следующему комментарию, но сегодня я была слишком оглушена. Это было не важно, все было не важно, потому что, как бы и что бы ни было важно, я не могла бы ради этого вернуться в ту ванную. А должна была. Поэтому ничего не было важно. Я была пуста, спокойна, и ничего вокруг не было. — А кто была та девушка сегодня утром? Мы тут устроили тотализатор. Кто говорит, что это твоя лучшая подруга Ронни Симс, но я лично так не думаю: она все еще неровно дышит к тому профессору из Вашингтонского универа. Я ставил на ту беленькую леопардиху, что у тебя всегда живет. Так кто это был? Я, наверное, заморгала. Он нахмурился и шагнул внутрь: — Анита, все нормально? Я покачала головой: — Нет. Не все нормально. Его лицо стало все внимание и забота. Он подошел ближе, почти взял меня за руку, но остановился. — Что такое, Анита? Я так и осталась стоять, опираясь на раковину, но показала рукой назад, не глядя, не желая глядеть. Он оглянулся в направлении моей руки и тут же снова стал смотреть на меня. — Так что там? Я смотрела на него без слов. Он пожал плечами: — Ну да, скверно. Ты такое уже видела. Я опустила голову, глядя на золоченый кран. — Я взяла месяц отпуска, Зебровски. Думала, что мне нужно отдохнуть. Так, наверное, и было, но месяца, кажется, оказалось мало. — О чем ты? Я посмотрела в зеркало. Лицо у меня было белое, как у привидения, глаза выделялись черными дырами. От остатков туши они казались больше, выразительней и более потерянными, чем должны были быть. Я хотела сказать вот что: «Не знаю, хочу ли и дальше этим заниматься», — но сказала совсем другое. — Я знала, что в спальне вид будет неприятный, но здесь еще хуже. Он кивнул. Я было попыталась вдохнуть поглубже, но вспомнила вовремя про запах и вдохнула очень неглубоко, что было почти так же утешительно для души, но гораздо безопаснее для желудка. — Ладно, я выдержу, — сказала я. Он не стал спорить, потому что Зебровски почти всегда обращается со мной согласно кодексу своих парней. Если парень говорит, что с ним все в порядке, ты не споришь, даже если не веришь. Единственное исключение — когда на карту поставлены жизни, только тогда этот кодекс можно нарушать. И то человек, с которым ты его нарушил, может тебе никогда этого не простить. Я выпрямилась, все еще цепляясь мертвой хваткой за умывальник. Проморгавшись перед зеркалом, я вернулась в дальнюю ванную. Смогла вернуться. Должна была вернуться. Должна была смочь увидеть, что там, и подумать об этом логически. Да, такого от себя требовать было ужасно, я это признала. Признала, что видеть находящееся там — это может разрушить личность. Признала и пошла. Я встала в дверях. Зебровски пошел со мной, встал рядом. В дверях, правда, не было места, чтобы стоять вдвоем. Я оглядела помещение, стены, покрытые кровью и мясом. — Сколько человек здесь убили? — А что? — Не темни, Зебровски, у меня нет на это сегодня терпения. — А что? — спросил он снова, и на этот раз несколько агрессивно. Я глянула на него: — У тебя проблемы? Он не стал показывать на следы бойни. Секунду-другую я думала, что он мне сейчас скажет заниматься своим делом, но он сказал другое: — Если бы Дольф спросил «А что?», ты бы ему ответила и не стала спорить. Я вздохнула: — Что, тяжело тебе в сапогах Дольфа? — Нет, но я чертовски устал повторять все по два раза, зная, что Дольфа все с первого раза понимали. Глядя на него, я почувствовала, как по моему лицу ползет улыбка. — Ну, я-то и Дольфа заставляла повторять. Он улыбнулся: — Ладно, ты — может быть, но ты же всегда умеешь быть жуткой занозой. — Талант, — согласилась я. Мы стояли в дверях и улыбались друг другу. В камере ужаса не изменилось ничего. Ни на каплю не стало меньше крови, ни на дюйм меньше окровавленного мяса на стенках, но почему-то нам обоим стало лучше. — Так вот, — сказала я, продолжая улыбаться, — сколько здесь человек было убито? Его улыбка расплылась в широкую ухмылку: — А почему ты спрашиваешь? — Ублюдок ты, — сказала я. Он шевельнул бровями за оправой очков. — Моя мамочка с этим не соглашалась, хотя ты не первая высказываешь такое предположение. Я засмеялась, понимая, что проиграла спор. — Потому, Зебровски, что в этом помещении только две глухие стены, и обе так густо покрыты кровью и мясом, что это похоже на два убийства — возле одной стены и возле другой. — А ванна? — спросил он. — Вода там слишком светлая. Я никогда не видела, чтобы из человека кровь полностью вытекла в ванну, и не знаю, должна быть вода такой светлой или она бывает темнее. Но инстинкт мне подсказывает, что здесь никто в ванне кровью не истек. Жертв могли убить в ванне, но почти вся кровь на полу и на стенах. — Ты уверена? — Нет. Я уже говорила, что не видала, как человек истекает кровью в ванне, но мне еще интересно, почему ванна так полна, почти до краев. Обычно ванну не удается так наполнить, есть предохранительный выпуск, который не дает ванне переполниться. Эта же так полна, что в нее нельзя войти, не расплескав воду по всему полу. Он смотрел мне в лицо, пока я говорила, потом глянул в ванную и снова на чистый участок пола, где мы стояли. — Я права насчет того, что жертв было не меньше двух? Он уже овладел своим лицом и смотрел мне в глаза: — Может быть. Я вздохнула, но теперь уже от досады. — Послушай, я с Дольфом работала не один год, и мне он нравится. Я уважаю его методы работы, но черт побери, ты же не обязан так темнить, как темнил Дольф. Чего я всегда терпеть не могла — это игры в дурацкие двадцать вопросов. Давай попробуем что-нибудь другое для разнообразия: я буду спрашивать, а ты отвечать. Он почти улыбнулся: — Может быть. Я подавила желание заорать и заговорила очень спокойно, не повышая голоса: — Убито не менее двух человек, растерзаны у стен. Я заставила себя повернуться и посмотреть на упомянутые стены. Сейчас, когда мне было к кому обращаться и этот мой собеседник меня несколько злил, я снова могла думать. Стены не были в буквальном смысле окрашены кровью. Были места, где проглядывал кафель, но плитки были коричневые, и сперва все казалось хуже, чем было. А было, видит Бог, и без того плохо. Я снова повернулась к Зебровски. — О'кей. Итак, два убийства, по одному у каждой стены. Или по крайней мере здесь жертвы были изрезаны, растерзаны или что там еще. — Я снова глянула в ванну. — Там, в ванне, есть фрагменты тел? — Дольф бы заставил тебя саму там порыться. Я вызверилась на него: — Может быть. Даже наверное. Но ты не Дольф, и я не в настроении. — Мы оставили эти фрагменты специально для тебя, Анита. Нет, я не шучу! — Он поднял руки. — Ты у нас эксперт по монстрам, а если это не монстр, тогда я даже и не знаю, что это. Здесь он был прав. — Это монстр, Зебровски, но это монстр-человек или что-то другое? Вопрос на шестьдесят четыре миллиарда долларов. — Мне казалось, что на шестьдесят четыре тысячи долларов? — А инфляция? — спросила я. — У тебя тут хотя бы есть длинные перчатки или еще что-нибудь? — К сожалению, — ответил он. — Блин, как я тебя ненавижу! — Ты уже не первая сегодня, — сказал он. К нему вернулся прежний усталый вид. — Я же потом буду оставлять кровавый след по всему городу. Он пошарил под умывальником и вытащил мусорный мешок. — Скинь сюда бахилы, когда будешь выходить. — И что я могу узнать, когда пороюсь в этой каше? — Вероятно, ничего полезного, — ответил он. Я покачала головой: — Так на хрена мне туда лазить? — Потому что мы сохранили место преступления нетронутым — до твоего прибытия. Мы не тралили эту чертову ванну просто на всякий случай — не повредить какой-нибудь арканический кусок дерьма, который ты бы заметила, а мы бы выкинули в мусор. — Арканический, — повторила я за ним. — Тебе Кэти опять стала читать взрослые книжки? Он улыбнулся: — Чем быстрее ты это проделаешь, тем быстрее мы сможем убраться отсюда ко всем чертям. — Я не тяну время, — сказала я, зная сама, что говорю неправду. — Тянешь. Но я тебя понимаю. Я заглянула в соседнее помещение, потом посмотрела снова на Зебровски: — Если там не найдется какой-нибудь по-настоящему ценной зацепки, я тебя буду бить долго и тщательно. Он осклабился: — Если поймаешь. Я покачала головой, вдохнула неглубоко и вошла в ванную.Глава 54
Кровь тут же облепила пластиковый бахил, не до верху, не заливая туфлю, но почти. И даже сквозь пластик и обувь я чувствовала, что кровь прохладна. Не холодна, а прохладна. Не знаю, так это было или это только мое воображение. Вообще-то я не должна была бы ощущать кровь сквозь бахил и туфлю. Но ощущение было именно такое. Иногда от воображения на месте преступления бывает не только польза. Я осторожно выставила ногу, держась за косяк. Не зная не будет ли скользить бахил на залитом кровью кафеле, я не хотела это проверять собственной задницей. Две вещи не хотелось бы мне сделать в этом помещении: во-первых шлепнуться на задницу посреди кровавого озера, и во-вторых, лезть рукой в эту ванну. Вторую мне придется делать, так что я хотя бы первой постараюсь избежать. Осторожно, медленно я подала ногу вперед, как можно дольше удерживаясь пальцами за косяк. На самом деле ванная была не такая большая, и не слишком далеко надо было тянуться от двери до ванны. Я ухватилась за край ванны руками в перчатке, и когда поставила ноги как можно тверже, заглянула в воду. Вроде какого-то красного супа. Умом я понимала, что в основном здесь вода, но цвет... Я старалась думать о чашках для окраски пасхальных яиц. Ванна была как большая чаша, где красят пасхальные яйца. Как бывает, когда плохо подберешь смесь, она была не в точности красная или розовая, а одновременно. Я держалась за мысль о пасхальных яйцах, о запахе уксуса и о лучшем времени, чем сейчас. Вода будто заклубилась, тяжелее, чем была на самом деле. Наверное, иллюзия, но у меня вдруг возник образ чего-то, плавающего прямо под поверхностью. Вот сейчас оно высунется и меня схватит. Я знала, что этого не может быть. Знала, что, наверное, слишком много нагляделась ужастиков, но все равно пульс бился в горле, сердце колотилось. Я оглянулась на Зебровски: — Ребята, у вас что, нет стажеров для этой работы? — А как мы добыли первый кусок, по-твоему? — спросил он в ответ. — Тогда понятно, почему там выворачивало того постового в кустах. — Он только первую неделю работает. — Ублюдок ты, Зебровски. — Пусть так, но больше никто не хотел совать туда руку. Когда кончишь осмотр, придут техники, откачают воду и отфильтруют ее в поисках вещдоков. Но сначала это должна увидеть ты. Скажи мне, что это не работа ликантропа, Анита. Скажи, и я скажу репортерам. А то вот-вот начнется охота на ведьм. — Но не истерия, Зебровски. Если это кто-то другой, значит, у нас два самых жутких психа, каких еще не бывало в Сент-Луисе. Я бы рада доказать, что это не работа оборотня, но если это действительно так, то у нас другие проблемы. Он заморгал: — Ты действительно будешь более довольна, если это тот же оборотень? — Обычно два разных убийцы кладут больше народу, чем один. — Это мысль скорее копа, чем эксперта по монстрам, Анита. — Спасибо на добром слове. Я повернулась снова к ванне и поняла вдруг, что сделаю это. Я опускала руку не глубже перчатки. Иначе это может быть вредно для здоровья, блин, но если мне что-то попадется, то придется лезть. Вода была холодна даже сквозь перчатку. Я сунула руку вниз, черта холодной кровавой воды поползла вверх по коже, и опустив руку только до половины, я на что-то наткнулась. Застыв на мгновение, я неглубоко вдохнула и повела рукой вдоль того, чего касалась. Оно было одновременно и мягким, и твердым — мясистая плоть. Я добралась до кости, и ее было достаточно, чтобы ухватиться и вытащить из воды. Это было то, что осталось от руки женщины. С розовато-белой кости стекала вода. Конец, который крепился к плечу, был обломан. Есть инструменты, которые могут оставить такие повреждения, но я сомневалась, чтобы кто-то побеспокоился их доставать. Отложив руку в сторону, я снова стала шарить там, где ее нашла. На этот раз я погрузила руку глубже и вытащила почти голую кость. Она не была похожа на фрагмент человека, и я старалась так о ней не думать. Будто нашла в лесу останки животного и пыталась сообразить, кто его съел. Большие зубы, очень сильные челюсти. Мало кто из истинных хищников обладает силой, способной сокрушать кости, но ею обладают почти все ликантропы. Вряд ли такую бойню в ванной пригородного дома могла устроить сбежавшая из зоопарка гиена. Я осторожно, очень осторожно опустила кость обратно в воду, потому что никак не хотела, чтобы на меня полетели брызги от всплеска. Отвернувшись от ванны, я осторожно прошла к двери, сняла перчатки, бросила в мешок, который открыл для меня Зебровски, прислонилась к косяку, сняла бахилы, бросила их в мусорный мешок, вышла из этой камеры ужасов и продолжала идти, пока не дошла до спальни. Здесь воздух казался чище, более пригодным для дыхания. Зебровски шел за мной, и тут голос Мерлиони спросил: — Она это сделала? — Ага. Мерлиони издал что-то вроде торжествующего карканья: — Я так и знал! Я выиграл! Я посмотрела на него, на Зебровски: — Прошу прощения, что было сказано? Зебровски даже не смутился: — Мы поспорили, полезешь ли ты в эту ванну рукой. Я вздохнула и покачала головой: — Ребята, вы квинтэссенция ублюдков. — Ух ты! Квинтэссенция! — повторил Мерлиони с уважением. — Блейк, если ты будешь ругать нас умными словами, мы никогда до их смысла не допрем. Я посмотрела на Зебровски: — Это оборотень. Не знаю, правда, тот же или другой. Первая жертва была убита в постели. Вторая тоже? — Он кивнул. — А этих убивали в ванне, и там не меньше двух тел. — Почему двух? — спросил Зебровски. — Потому что куча слишком высока, черт бы ее драл, для одного женского тела, особенно если учесть, что часть он сожрал. — Ты говоришь «он», будто знаешь. Я покачала головой: — Не знаю, но предполагаю, что это самец, потому что мало кто из женщин способен на такое. Бывает, но редко. — У нас есть свидетель, что женщина, владеющая этим домом, и ее подруга входили сюда около двух часов ночи. — Зебровски закрыл глаза, будто вспоминая точный текст. — Они казались пьяными, и с ними был мужчина. — Есть свидетель? — спросила я. — Если мужчина, который привез их домой, оборотень, и не лежит в той куче в ванне, то да. Я об этом не подумала. — Вообще-то может там лежать. Кстати, почему вода стоит так высоко, почему не сработал страховочный слив? — Наш стажер сказал, что там застрял кусок тела. Меня передернуло. — Тогда понятно, с чего его выворачивает. — А на этом я проиграл, — сказал Мерлиони. — На чем? — спросила я. — Почти все мы ставили, что тебя вывернет. — А кто ставил на меня? Зебровски прокашлялся: — Это я. — И что ты выиграл? — Ужин на двоих у «Тони». — А ты, — спросила я у Мерлиони, — что выиграл на том, что я там шарила? — Баксы. Я покачала головой: — Чтоб вы все лопнули! — И я пошла к двери. — Погоди, у нас еще одно пари, — окликнул меня Мерлиони. — Кто была та цыпочка на телефоне, когда Зебровски тебя разбудил? Я готова была отпустить убийственный комментарий, когда меня остановил голос от дверей: — Вы видали что-нибудь подобное после Нью-Мексико? Я обернулась к дверям, где стоял мой любимый агент ФБР. Специальный агент Брэдли Брэдфорд, улыбаясь протягивал мне руку.Глава 55
Брэдли был сотрудником Отдела Специальных Исследований — новое подразделение по борьбе с преступлениями, имеющими противоестественную подоплеку. В последний раз мы с ним работали на весьма грязных убийствах в Нью-Мексико. На его твердое пожатие я ответила своим таким же. Он улыбнулся — думаю, мы оба были рады видеть друг друга. Но он обвел взглядом комнату и нашел Зебровски. — Сержант Зебровски, я думаю, вы ведете праведную жизнь. Зебровски подошел к нам: — О чем это вы, агент Брэдфорд? Агент показал тонкий конверт плотной бумаги. — Напротив клуба, где эти женщины были вчера вечером, есть магазин. В прошлом году его ограбили, и после этого поставили отличную систему наблюдения. Шутки кончились. Зебровски вдруг стал полностью серьезен. — И? — На ленте есть мужчина, подходящий под описание вашего свидетеля. Он был вчера с этим женщинами, они прошли точно под окном магазина. — Он открыл конверт. — Я взял на себя смелость сделать отпечаток со стоп-кадра. — И раздать его всем вашим людям, — предположил Мерлиони. — Нет, детектив. Это единственный экземпляр, и я первым делом принес его сюда. Мерлиони, может, и хотел бы поспорить, но Зебровски ему не дал. — Мне все равно, кто раскроет это дело, лишь бы мы взяли этого типа. — Я того же мнения, — ответил Брэдли. Я ему не до конца поверила. В прошлый наш разговор его крошечный отдел находился на грани расформирования, а дела из его производства хотели передать в отдел поддержки расследований, то есть в отдел серийных убийц. Брэдли был из хороших парней. Он действительно больше интересовался раскрытием преступлений, чем карьерным успехом, но его новый отдел был ему дорог. Он был всерьез убежден, что федералам такой нужен. Я с ним была согласна. Так зачем же он передает единственный экземпляр снимка? Поделиться — это имело бы смысл, просто отдать — никакого. — Что ты думаешь, Анита? — спросил он. Я посмотрела на снимок. Черно-белый, на самом деле вполне хорошего качества. Две смеющиеся женщины и между ними высокий мужчина. Брюнетка, что шла слева, походила на фотографии на первом этаже дома. Я не спрашивала имени женщины, чей дом это был. Не хотела знать. Не зная, проще было войти в ту ванную и рыться в останках. Вторая женщина была мне смутно знакома. — Ее нет на групповой фотографии на первом этаже? Похоже, снимали на какой-то вечеринке. — Проверим, — сказал Зебровски. — А о мужчине что можете сказать? — спросил Брэдли. Я вгляделась в мужчину на фотографии. Может быть, это наш убийца, а может быть, он лежит в куче костей в ванне. На фотографии он был высоким, широкоплечим. Прямые каштановые волосы убраны в длинный хвост на затылке, и сейчас одна из женщин за него дергала, играла с ним. Лицо с широкими скулами, красивый. Не так, как Ричард, но чем-то они были странно друг на друга похожи — оба высокие, оба широкоплечие, оба классически красивые. Но что-то было в лице на фотографии, что заставило меня поежиться. Наверное, потому что я знала: через несколько часов эти женщины будут зверски убиты. Может, это было мое воображение, но мне не понравилось лицо этого человека, когда он поднял глаза и заметил камеру. Вот почему у него такой странный взгляд, такое выражение лица. — Он заметил камеру, — сказала я. — То есть? — не понял Зебровски. — Посмотри на его лицо. Ему не нравится, что его снимают. — Наверное, знал, что собирается с ними делать, — предположил Мерлиони. — И не хотел, чтобы его видели с жертвами перед убийством. — Может быть. — Я все глядела на его лицо, и, кажется, оно мне было знакомо. — Узнаете его? — спросил Брэдли. Я подняла на него глаза. Лицо у него было безразличное, безэмоциональное, но я в его невинный вид не поверила. — Откуда бы? — Ну, он оборотень. И если это тот, кого мы ищем, я думаю, вы могли его где-нибудь видеть. Врал Брэдли, я это чуяла. Даже у меня не хватило бы бестактности в лицо обвинить его во лжи, но от необходимости что-нибудь сказать избавил меня звонок моего сотового. Сегодня я его носила с собой, закрепив на поясе, — на тот случай, если вдруг Мюзетт и компания не захотят уезжать из города без шума. Считайте меня глупой, но я им не верила. — Алло? — Это Анита Блейк? — спросил женский голос, которого я не узнала. — Да. — Говорит детектив О'Брайен. Как ни странно, за всей этой вампирской политикой и новым убийством я не успела подумать о разыскиваемом международном террористе Леопольде Хайнрике. — Рада вас слышать, детектив О'Брайен. Что случилось? — Мы идентифицировали две фотографии, которые вы отобрали. — Я приятно удивлена. Качество было просто ужасное. 472 — Лейтенант Николс — вы его видели один раз — их выбрал. Мне понадобилась секунда, чтобы вспомнить это имя. — Тот лейтенант, который был на кладбище Линдел. — Ага, он. Он выбрал те же два фото, и так как вы встречались только один раз... Я не дала ей договорить: — Телохранители, мать их так! Те самые телохранители. Кандуччи и... — Бальфур. — Да, так. Не могу поверить, что их не запомнила. — Вы их видели только раз, ночью, Блейк. И Николс мне сказал, что все внимание было не на них. — Да, но все равно. Вы их взяли для допроса? — Никто не знает, где они. На следующий день после вашей встречи они уволились из своего охранного агентства. А работали там всего две недели. Все рекомендации, которые они представили, ведут в пустоту. — Блин, — сказала я. Поглядев еще раз на фотографию, которую Брэдли держал передо мной, я поняла, где могла видеть этого человека. Это был другой из установленных контактов Хайнрика. Или очень на него похожий человек. Я только не верила, что совпадение может быть настолько сильным. Я посмотрела на Брэдли. Он все еще держал картинку так, чтобы я ее видела, ниже, чем нужно было для двух остальных мужчин. Может быть, это была вежливость, может быть, и нет. Встретив мой взгляд, он сделал непроницаемое лицо. Коповскую морду. — Если бы я вам сказала, что сейчас смотрю на снимок, где изображен один из известных контактов Хайнрика, и он тоже в городе? Брэдли не изменился в лице, а Зебровски и Мерлиони изменились. Они были удивлены, а Брэдли — нет. — Откуда у вас фотография? — спросила О'Брайен. — Долго рассказывать, но его ищут в связи с некоторыми убийствами здесь, в городе. — Которого из них? — Я думаю, что он только один с длинными волосами. Вряд ли они теперь увязаны в хвост, как здесь, но уж точно до плеч. Я услышала шелест бумаг: — Вот, нашла. — Еще шелест, потом она присвистнула. — Рой Ван Андерс. Блейк, это очень нехороший человек. — Насколько нехороший? — Самое смешное, что мы только сегодня получили досье на мистера Ван Андерса. Фотографии с мест преступлений, от которых вас вывернет. — Море крови и от тел мало что осталось? Я почувствовала, как рядом напрягся Зебровски. — Ага. Откуда вы знаете? — Кажется, я сейчас на месте преступления, где поработал Ван Андерс. — Вы на месте, где убивал ликантроп? — Да. — В его деле ничего нет, что говорило бы, будто он не человек. Отвратительный маньяк, который любит насиловать и убивать женщин. — А кто-нибудь задавался вопросом, как он расчленяет тела или куда деваются пропавшие части? — Я еще не все прочла, но нет. Почти все преступления совершены в странах, где фотографии — уже чудо. Очень низкая технология и очень мало денег для такой тонкой криминалистики. — Насколько нужна тонкая криминалистика, чтобы отличить зубы от стали? — Многие серийные убийцы пускают в ход зубы, Блейк. Ей будто хотелось защитить честь полиции каких-то далеких стран. — Уж кто-кто, а я это знаю, О'Брайен, да ладно, не важно. Важно то, что он сейчас в нашем городе, прямо сейчас, и мы не отсталая страна, и деньги у нас есть, чтобы выслеживать бандитов. — Вы правы, Блейк. Будем заниматься тем, что здесь и сейчас. — У нас сейчас хватит материала, чтобы допросить Хайнрика и его приятеля? — Наверное, да. Будем вести дело так, будто Хайнрик знает о хобби своего дружка. Таким образом, он оказывается пособником, если не больше. — Я приеду, как только тут закончу. — Блейк, это дело вы не расследуете. Вы потенциальная жертва, и это напрочь лишает вас объективности. — Не надо так, О'Брайен, я с вами играла честно. — Это не игра, Блейк, это работа. Или вы хотите всю заслугу загрести себе? — Плевать мне на все заслуги. Я просто хочу там быть, когда вы будете допрашивать Хайнрика. — Если приедете вовремя. Задерживаться ради вас мы не станем. — Ладно, О'Брайен, ладно. Дело вы ведете. — Очень мило, что вспомнили об этом, Блейк. И она повесила трубку. — С-сука! — произнесла я от всего сердца. У Зебровски и Мерлиони лица были полны ожидания, у Брэдли — спокойное. Он умел сделать коповскую морду, но не был актером. Я рассказала им содержание разговора, и Зебровски тут же покатил бочку на О'Брайен — не за то, что она меня отстранила, а за то, что она даже не подумала связаться с кем-нибудь из РГРПС. — Она их арестовала — за что? За то, что тебя преследовали? А у нас тут четыре убийства, если не больше. — Он посмотрел на меня. — Хочешь прокатиться на машине с сиренами и мигалкой? Чтобы мы свалились ей на голову, пока она не развалила чем-нибудь наше дело? Мне понравилось «наше дело» и понравилось, что он позвал меня с собой. Дольф бы этого, наверное, не сделал, даже если бы не злился на меня. Я кивнула: — Приятно было бы ворваться, размахивая флагом юриспруденции. Он осклабился: — Дай мне десять минут скомандовать тут, кому что делать, и жди меня внизу. Возьмем машину с мигалками от нее народ резвее разбегается в стороны. Он уже был за дверью и шел вниз по лестнице, что-то про себя приговаривая. Мы с Брэдли остались одни. Неслыханная вещь: федерала, даже двух, если считать меня, оставили наедине на осмотре такого места преступления. Вообще-то полиция федералов терпеть не может, и федералы платят ей тем же. Я посмотрела на Брэдли: — Теперь, когда я установила все те связи, которые вы хотели установить, скажите мне, зачем вы на самом деле сюда приехали. Он закрыл конверт и отдал его мне: — Чтобы раскрыть преступление. — Раскрытие этих преступлений ничего не добавит к весу вашего отдела. В прошлый раз, когда мы с вами говорили, вам нужно было приобрести вес. Он посмотрел на меня внимательно. — Вы здесь официально, Брэдли? — Да. Я всмотрелась в его ничего не говорящее лицо: — Вы здесь официально как агент ФБР? — Я не совсем понимаю, о чем вы. — Вы мне как-то сказали, что я привлекла внимание одного из менее известных правительственных ведомств — призраков. Кажется, вы их так назвали. Ван Андерс — призрак? — Ни одно правительство в здравом уме не захочет иметь в стране такое бешеное животное. — Брэдли, если вы не будете со мной разговаривать, то в следующий раз я не стану вам верить так, как верю прямо сейчас. Он вздохнул. Вдруг он тоже показался мне усталым. Он потер глаза пальцами и сказал: — Эти убийства привлекли наше внимание. Но я видал подобные преступления и раньше. В другой стране, где правительство больше тревожилось об удержании власти, чем о защите беспомощных женщин. Глаза его наполнились каким-то далеким воспоминанием — и болью. — Вы говорили, что отошли от этой работы. — Говорил. — Сейчас он смотрел прямо на меня, без всякой коповской морды. — Типы вроде Ван Андерса были одной из причин, по которым я не смог там работать. Но когда некоторые люди узнали, что Ван Андерс, быть может, сорвался с цепи в границах Соединенных Штатов, им это не понравилось. У меня есть разовое разрешение на то, чтобы помочь здесь разобраться. — И какова цена этой помощи? — Хайнрик будет выслан из страны. Имя второго, которого с ним взяли, нигде не будет названо. Все исчезнет. — Хайнрик подозревается в терроризме. Вы думаете, его просто отпустят? — Его разыскивают в пяти странах, с которыми у нас соглашения. Кому его отдать, Анита? Лучше просто отпустить. — Вы не знаете, зачем он оказался в городе? Я-то точно хочу знать, зачем он меня преследовал. — Я говорил вам, зачем вы нужны подобным людям. — Потому что я могу поднимать мертвых? Там — политический лидер, здесь — несколько зомби-телохранителей? Я попыталась обратить все в шутку, но Брэдли не засмеялся. — Вы помните человека, которого вы нашли распятым на стене собственной гостиной? — Да. — Он знал Хайнрика и Ван Андерса, и ему показалось, что они перебирают через край. Он бросил их и скрылся, но, видимо, недостаточно хорошо. — Если это была казнь, зачем было ее подделывать под какое-то ритуальное убийство? — Чтобы она не выглядела казнью. — А какая им разница? — спросила я. Он покачал головой: — Анита, это знак. Они хотели его смерти, и смерть должна была быть достаточно сенсационной, чтобы попасть в заголовки. Чтобы знали все такие, как он, такие, как я, — те, кто ушел. — Вы этого не можете знать наверное, Брэдли. — Знаю я не все. Но я знаю, что все, в этом деле замешанные, хотят, чтобы Ван Андерса поймали, а Хайнрика отпустили. — А остальные? — Про них я не знаю. — Они все уехали отсюда, или мне продолжать беспокоиться? — Беспокойтесь, Анита. Я бы беспокоился. — Ничего себе. — Тут мне пришла в голову мысль. — Я знаю, что все это я говорю вам без протокола. Так вот так же без протокола я хотела бы кое о чем вас попросить. — Обещать не могу, но что именно? Я сообщила ему имя Лео Харлана и общее описание, потому что имя сменить нетрудно. — Он говорит, что он наемный убийца, и я ему верю. Он говорит, что он здесь вроде как в отпуске, и этому я тоже верю. Но в Сент-Луисе вдруг начинают кишеть нехорошие люди, находящиеся в международном розыске, и мне любопытно бы знать, не связан ли с ними мой клиент. — Я постараюсь проверить. — Если он выплывет где-то в вашем хит-параде, я постараюсь его избегать и откажусь поднимать его предка. Если нет, я сделаю свою работу. — Пусть даже он наемный убийца? Я пожала плечами: — Кто я такая, чтобы бросать камни в других, Брэдли? Я стараюсь не судить людей больше, чем это необходимо. — А может быть, вы постепенно осваиваетесь с убийцами. — В общем, да. Все мои друзья — монстры, уголовники или копы. На это он улыбнулся. — Эй, Анита! Едем! — заорал снизу Зебровски. Я дала Брэдли номер своего мобильника, он записал. И я побежала вниз.Глава 56
О'Брайен начала допрос еще до нашего приезда. В нашем Сент-Луисе народ не понимает, что мигалка и сирена означают — уматывай с дороги к той самой матери. Такое впечатление, что машущие полицейские флаги собирали вокруг нашей машины квартал зевак. Водители так старались догадаться, чего мы так спешим, что забывали уступить дорогу. Никогда я не видела Зебровски в таком гневе. Черт побери, я вообще его, кажется, еще сердитым не видела. Он поднял такой шум, что О'Брайен вышла из допросной, но она продолжала твердить: — Вы его получите, когда мы с ним закончим, сержант. Голос Зебровски был такого тембра, что больно слушать. Тягучий, нарочито медленный голос нес в себе достаточно жара, чтобы даже я занервничала, но на О'Брайен он впечатления не произвел. — Не считаете ли вы, детектив, что допросить его о серийном убийце, который уже убил трех, если не четырех человек, важнее, чем допросить о том, зачем он преследовал федерального маршала? — Я его допрашиваю о серийном убийце. — У нее между бровей появилась морщинка. — Как вы сказали? Трех, если не четырех? — Мы еще не кончили подсчитывать куски на последнем месте преступления. Может быть, там две жертвы. — Вы не знаете? Он с шумом выпустил воздух из легких. — Вы ничего не знаете об этих преступлениях. Вы недостаточно знаете, чтобы допрашивать его без нас. Его голос дрожал от усилий не сорваться на крик. — Может, вы и можете присутствовать, сержант, но не она. — О'Брайен ткнула большим пальцем в мою сторону. — На самом деле, детектив, по закону вы не можете теперь не допустить меня к допросу. Хайнрик подозревается в преступлении с противоестественной подоплекой. О'Брайен посмотрела на меня очень недружелюбно. — Я вас уже не допустила, Блейк, и ничего. — А, — сказала я, сама чувствуя, как улыбаюсь — ничего не могла с собой поделать. — Но тогда Хайнрик подозревался в терроризме и обвинялся не более чем в незаконном ношении оружия — обыденные дела. Ничего такого, что мой статус федерального маршала позволил бы отдать его под мою юрисдикцию. Как вы сами указывали, я не обычный федеральный маршал, и моя юрисдикция весьма узка. В преступлениях без противоестественной подоплеки у меня никаких прав нет, но те, где такая подоплека есть, полностью попадают под мою юрисдикцию в любой точке этой страны. И мне не надо ждать, чтобы меня пригласили. Я знаю, насколько самодовольный был у меня вид, когда я это сказала, но ничего не могла с собой поделать. О'Брайен обошлась с нами по-хамски, а хамство наказуемо. Вид у нее был такой, будто она раскусила горький орех: — Этим делом занимаюсь я. — На самом деле, О'Брайен, им теперь занимаемся все мы. Я, потому что мне дает полномочия федеральный закон. Зебровски, поскольку случай с противоестественной подоплекой, а значит, находится в ведении РГРПС. Честно говоря, по этим убийствам у вас никаких полномочий нет. Они не на вашей земле, и вы даже не знаете, что Хайнрик в них замешан, — если он, конечно, не поделился с вами информацией от всей души. — Мы с вами играли честно, — сказал Зебровски. — Играйте честно с нами, и выиграют все. Он говорил уже почти нормальным голосом, а не тем пугающим басом. Она ткнула в меня пальцем — очень театральным жестом, как мне показалось. — Но в газетах будет ее имя! Я покачала головой: — О'Брайен, неужели все из-за этого? Вы хотите увидеть себя в газетах? — Я знаю, что раскрытие серийных убийств может сделать меня сержантом. — Если хотите, чтобы в газетах было ваше имя, — ради бога, — сказала я, — но давайте все-таки больше думать о том, как раскрыть дело, чем кому достанется слава. — Вам легко говорить, Блейк. Вы сами сказали, что ваша карьера не в полиции. Вам слава не нужна, но все равно она достанется вам. Зебровски оттолкнулся от стены, на которую опирался, и тронул папки на краю стола. Одну из них он приоткрыл и вытащил фотографию. Наполовину пустил по столу, наполовину бросил ее в сторону О'Брайен. Это были мазки цвета и формы — цвета в основном красного. Я не стала слишком присматриваться — я видела все в натуре, и напоминание было мне ни к чему. О'Брайен глянула на фотографию, потом посмотрела второй раз, нахмурилась, чуть было не потянулась за фотографией, потом присмотрелась пристальнее. Я видела, как она пытается сообразить, на что смотрит, видела, как мозг сопротивляется, не хочет складывать увиденное. И я видела момент, когда она увидела наконец. Это выразилось у нее на лице, во внезапной бледности кожи. Она медленно села на стул. Кажется, ей не сразу удалось отвести глаза от картины. — И всюду оно так? — спросила она неожиданно слабым голосом. — Да, — ответил Зебровски. Он тоже говорил тихо. Добившись эффекта, он не хотел его усиливать сверх необходимости. Она посмотрела на меня, и видно было, как ей физически трудно оторвать взгляд от фотографии. — Вы снова будете нарасхват у репортеров, — сказала она, но теперь тихо, будто это не имело значения. — Наверное, — ответила я, — но не потому, что мне так хочется. — Вы просто так чертовски фотогеничны. В голосе ее послышался намек на прежнюю желчь, потом она нахмурилась и снова глянула на фото. До нее дошло, что она только что сказала, и это как-то неуместно было рядом с этой страшной и мерзкой фотографией. — Я не то хотела сказать... Она снова надела на себя сердитое лицо, но сейчас оно выглядело скорее как маска, чтобы скрыться за ней. — Да не волнуйтесь, О'Брайен, — сказал Зебровски своим обычным голосом с подковыристой интонацией. Я достаточно его знала и ждала сейчас какой-то полупохабщины, но не услышала ее. — Мы вас поняли. Анита просто до чертиков симпатичная. Она слабо улыбнулась: — Что-то в этом роде. — Потом улыбка исчезла, будто и не было никогда. О'Брайен полностью вернулась к делу — она из тех, что далеко от него никогда не отходит. — Сделать, чтобы ни с одной женщиной больше такого не было, важнее, чем решить, кому достанется слава. — Приятно слышать, что все мы с этим согласны, — заключил Зебровски. О'Брайен встала. Она пододвинула фотографию Зебровски, изо всех сил стараясь на этот раз на нее не смотреть. — Можете допросить Хайнрика и того, второго, хотя он не особенно много говорит. — Давайте составим план до того, как пойдем туда, — сказала я. Они оглянулись на меня. — Мы знаем, что Ван Андерс — наш человек, но не знаем, единственный ли он наш человек. — Вы думаете, что один из тех, кого мы взяли, мог помогать Ван Андерсу в этом? — Она показала на фотографию, которую Зебровски прятал в папку. — Я не знаю. Посмотрев на Зебровски, я подумала, не пришла ли та же мысль в голову ему. Первая записка гласила: «Мы и эту пригвоздили». Мы. Я хотела удостовериться, что Хайнрик в это «мы» не входит. Если да, то никуда он не уедет, если я смогу этому помешать. Мне действительно было все равно, кому достанется слава за раскрытие дела. Я только хотела, чтобы оно было раскрыто. Я просто не хотела никогда больше, никогда не видеть такого, как эта ванная комната, эта ванна и ее... содержимое. Я привыкла считать, что помогаю полиции из чувства справедливости, из желания защитить невинных, может быть, даже из комплекса героя, но недавно я стала понимать, что иногда мне хочется раскрыть дело из куда более эгоистичных соображений. Чтобы никогда больше не являться на место преступления такое же мерзкое, как то, что я недавно видела.Глава 57
Хайнрик сидел за небольшим столом, сгорбившись на стуле и привалившись к спинке, что на стуле с прямой спинкой труднее сделать, чем кажется. Тщательно подстриженные белокурые волосы сохраняли аккуратность, но очки он положил на стол, и без них его лицо было намного моложе. В деле говорилось, что ему ближе к сорока, чем к тридцати, но он не выглядел на свои годы. Лицо у него было невинное, но я знала, что оно лжет. Всякий, кто после тридцати выглядит так невинно, либо лжет, либо отмечен рукой Господа. Почему-то я не думала, что Леопольд Хайнрик когда-нибудь будет причислен к лику святых. Оставался один только вывод — он лжет. О чем лжет? В этом-то и был вопрос. Перед ним на столе стояла пластиковая чашка кофе. Стояла она давно, и сливки стали отделяться от более темной жидкости, образуя на поверхности бледные полосы. Когда мы с Зебровски вошли, он поднял на нас светлые глаза. Что-то мелькнуло в них: интерес? Любопытство? Тревога? Но оно мелькнуло и исчезло раньше, чем я успела понять. Он взял со стола очки, обратив ко мне спокойное невинное лицо. В очках он был по виду ближе к своему возрасту. Они выделялись, и прежде всего, глядя на его лицо, ты замечал оправу. — Хотите свежую чашку кофе? — спросила я, садясь. Зебровски прислонился к стене возле двери. Мы начали с того, что я стала задавать Хайнрику вопросы, чтобы посмотреть, не даст ли это что-нибудь. Зебровски ясно дал понять, что вести игру мне, но никто, в том числе и я, не хотел, чтобы я осталась с Хайнриком наедине. Он меня преследовал, и мы до сих пор не знали зачем. Агент Брэдфорд предположил, что это был какой-то заговор с целью заставить меня поднимать мертвых для каких-то нечестивых целей. Но точно Брэдфорд тоже не знал. Пока мы не будем знать точно, осторожность не помешает. Да и вообще она никогда не мешает. — Нет, — сказал Хайнрик. — Хватит кофе. У меня в руке была чашка свежего кофе, а в другой — стопка папок. Поставив кофе на стол, я стала напоказ раскладывать папки рядом с собой. Он бросил взгляд на папки и стал смотреть на меня с прежней безмятежностью. — Слишком много выпили кофе? — спросила я. — Нет. Лицо его было внимательным, спокойным, лишь с некоторыми следами усталости. Что-то его взволновало. Папки? Слишком большая стопка. Мы нарочно сделали ее большой. Внизу лежали дела, не имеющие никакого отношения к Леопольду Хайнрику, Ван Андерсу или безымянному, который сидел сейчас в другой комнате дальше по коридору. Невозможно иметь военный послужной список без упоминания фамилии, но каким-то образом темноволосый американец сумел это сделать. В его деле было столько вымаранных мест, что оно почти не читалось. Тот факт, что нашему Джону Доу не дали имени, но признали, что он был когда-то служащим вооруженных сил, беспокоил. И наводил на мысль, чем же занимается мое правительство. — Хотите выпить чего-нибудь другого? — спросила я. Он покачал головой. — Может быть, нам придется здесь просидеть долго, — предупредила я. — От разговора горло пересыхает, — добавил Зебровски от стены. Хайнрик покосился на него, потом снова посмотрел на меня. — От молчания горло не пересыхает. — Губы его дернулись почти в улыбке. — Если в процессе нашей беседы вы захотите мне сказать, почему именно вы меня преследовали, мне было бы приятно это услышать, хотя это далеко не основная причина нашего здесь присутствия. Это его, похоже, озадачило. — Когда вы нас остановили, это казалось для вас очень важным. — Так оно и было, и я бы до сих пор не против это узнать, но у нас сменились приоритеты. Страха в нем не было. Было видно, что он устал, измотан и недоволен, но он не боялся. Не боялся ни полиции, ни меня, ни попадания в тюрьму. Не было в нем той нервозности, которая бывает почти у всех при допросе в полиции. И это было странно. Брэдли сказал, что наше правительство собирается просто отпустить Хайнрика. Он об этом догадывался? Знал? Если да, то как? Откуда он мог знать? Почему он нисколько не боялся попасть надолго в тюрьмы Сент-Луиса? Я открыла первую папку — зернистые фотографии старых преступлений. Женщины, которых Ван Андерс растерзал в других странах, далеко отсюда. Я положила фотографии перед ним аккуратным рядом черно-белой резни.Некоторые были такого плохого качества, что, если не знать, на что смотришь, ни за что не угадаешь. Ван Андерс превратил свои жертвы в кляксы Роршаха. На лице Хайнрика отразилась неприязнь, почти отвращение. — Ваша детектив О'Брайен уже показывала мне это. Уже изложила свою ложь. — И какую же? — поинтересовалась я. Попробовала кофе, и он оказался неплохой. Хотя бы свежий. И поверх чашки я следила за лицом Хайнрика. Он сложил руки на груди: — Что недавно в вашем городе случились убийства, похожие на эти. — Почему вы решили, что она лжет? Он начал было что-то говорить, потом резко захлопнул рот, сжав губы в ниточку. И глядел на меня злобно, даже светлые глаза от злости заблестели. Открыв вторую папку, я стала выкладывать цветные фото прямо поверх черно-белых. Выложила их полосой яркой смерти и наблюдала, как краска сползала с лица Хайнрика. Когда я снова села, он почти посерел. Мне пришлось встать, чтобы выложить фотографии на его конце стола. — Эта женщина убита третьего дня. Я достала еще одну папку из стопки и разложила фотографии на ней, но не стала класть поверх предыдущих — не была на сто процентов уверена, что потом смогу правильно разложить их по папкам. Их полагалось надписывать на обороте, но я не надписывала их сама и потому не стала рисковать. Как только дело приходит в суд, адвокаты цепляются к любой мелочи. Я показала на фотографии: — Эта женщина убита позавчера. Зебровски шагнул вперед и подал мне пластиковый пакет с несколькими полароидными снимками. Я бросила его через стол, к Хайнрику, и он автоматически подхватил пакет, не давая ему упасть на пол. Когда он увидел верхний снимок, глаза у него полезли из орбит. — Эти женщины убиты прошлой ночью. Мы полагаем, что жертв две, но, если честно, мы еще не кончили складывать куски, так что не до конца уверены. Их может быть больше, а может быть, женщина была всего одна, но для одной здесь слишком много крови — как по-вашему? Он осторожно положил пакет на стол, отдельно от других фотографий. И стал глядеть на все снимки с мертвенно-белым лицом и огромными глазами. Голос его прозвучал сдавленно, будто ему трудно было даже дышать, не то что говорить. — Что вы хотите знать? — Мы хотим сделать так, чтобы это не повторилось. Он глядел на фотографии, будто не мог отвернуться. — Он обещал, что здесь этого делать не будет. Клялся, что владеет собой. — Кто? — тихо спросила я. Да, нам дали его имя, но дали те же самые люди, которые скрыли имя нашего Джона Доу. — Ван Андерс, — шепнул он. Потом он поднял глаза, и за потрясением промелькнуло удивление. — Та детектив сказала, будто вы знаете, что это он. Ну и ну. Сообщить подозреваемому больше информации, чем от него получить. Молодец О'Брайен, ничего не скажешь. Я пожала плечами: — Когда нет очевидцев, трудно быть уверенным. Что-то вроде надежды сверкнуло в его глазах, и в лицо стала возвращаться краска. — Вы думаете, это может быть кто-то другой, не Ван Андерс? Я снова стала перебирать папки, и Хайнрик вздрогнул. Найдя снимок Ван Андерса с двумя женщинами, я показала его Хайнрику: — Ван Андерс с двумя жертвами последней бойни. Он чуть дернулся от последнего слова, и краска снова сбежала у него с лица. Губы посерели, и секунду мне казалось, что он готов упасть в обморок. Никогда еще подозреваемые не падали при мне в обморок. Он хрипло прошептал: — Тогда это он. — И уронил голову на стол. — Вам воды или, быть может, чего-нибудь покрепче? — спросила я. Хотя на самом деле ничего крепче черного кофе я ему предложить не могла. Правила запрещают предлагать допрашиваемым спиртное. Он поднял голову, очень медленно, и вид у него был ужасный. — Я им говорил, что он сумасшедший. Говорил, что нельзя его посылать. — Говорили — кому? — спросила я. Он сел чуть прямее. — Я согласился ехать, хотя считал, что этого делать нельзя. Я знал, что группу сформировали наспех. Если спешить, задание оборачивается провалом. — Какое задание? — Завербовать вас для некоторой работы. — Какой работы? Он покачал головой: — Это уже не важно. Кое-кто из наших людей заснял на пленку, как вы поднимаете мертвеца на местном кладбище. Для целей моих нанимателей он выглядел недостаточно живым. Он выглядел как зомби, а этого мало. — Мало для чего? — спросила я. — Чтобы обмануть народ страны, выдать их лидера за живого. — Какой страны? — попыталась я уточнить. Он покачал головой, и тень улыбки скользнула по его губам. — Я здесь долго не пробуду, миз Блейк. Мои работодатели об этом позаботятся. Либо они скоро добьются моего освобождения, либо организуют мою гибель. — Вы очень спокойно об этом говорите. — Я считаю, что меня освободят. — Но не уверены. — Мало в чем можно быть уверенным в этой жизни, — сказал он. — Я знаю одну вещь, в которой я уверена, — ответила я. Он посмотрел на меня, ничего не говоря. Кажется, он сказал больше, чем собирался, и поэтому постарается больше ничего не сказать. — Ван Андерс сегодня ночью еще кого-нибудь убьет. Глаза его стали тусклыми, когда он ответил: — Я с ним работал несколько лет назад, когда еще не знал, кто он. Я не должен был ему верить, когда он говорил, что контролирует свою ярость. Должен был понимать. — А ваши работодатели собираются оставить здесь Ван Андерса, чтобы он продолжал убивать женщин? Тогда он посмотрел на меня, и снова я не смогла понять выражение его лица. Решимость, вина, еще что-то. — Я знаю, где остановился Ван Андерс. Я дам вам адрес. Я знаю, что мои работодатели хотели бы сейчас его смерти. Он стал обузой. Мы получили от него адрес. Я не полетела туда сломя голову, потому что мы не в кино, и я знала, что в задержании участвовать мне не дадут. Командовать парадом будет Мобильный Резерв, Сент-Луисский аналог специальных полицейских сил. Когда есть люди, которые приезжают в бронежилетах и с автоматами, участие остальных даже не рассматривается. Я открыла последнюю папку и показала фотографию человека, распятого на стене. — Зачем вам для этой работы понадобился Ван Андерс? Это не его стиль. — Я не понимаю, о чем вы говорите. Значит, он будет все отрицать — ладно. Даже если мы могли бы его прижать, вряд ли нам позволено было бы довести его до суда. — Мы знаем, что это сделали вы и ваша группа. Даже знаем почему. Если Брэдли сказал мне правду, то действительно знаем. — Ничего вы не знаете, — сказал он весьма уверенно. — Вам приказали его убить, поскольку он сбежал. Сбежал от людей вроде вас и вроде Ван Андерса. Тут он посмотрел на меня тревожными глазами. Ему хотелось знать, что мне известно. Немногое, но, быть может, этого будет достаточно. — Чья была идея распять его? — Ван Андерса. — Он глядел на меня так, будто съел какую-то кислятину. Потом слегка улыбнулся. — Это не будет иметь значения, миз Блейк, я все равно не попаду в суд. — Возможно, но мне всегда интересно бывает, где чья работа. Он кивнул, потом добавил: — Ван Андерс невероятно злился, что мы сперва его застрелили. Бурчал, что чего интересного в распятии, если человек не дергается. — Он посмотрел на меня загнанными глазами. — Мне следовало понять, что он собирается делать. — А кто додумался до рун? — спросила я. Он покачал головой: — Все признания, сделанные под давлением неожиданных улик, вы от меня уже получили. — Есть еще только одна вещь, которой я не понимаю, — сказала я. На самом деле таких вещей было много, но никогда не следует показывать недоумение перед лицом плохих парней. — Я не буду себя обвинять, миз Блейк. — Если вы знали, на что способен Ван Андерс, зачем было вообще его с собой привозить? Зачем было включать его в группу? — Он — вервольф, как вы, наверное, поняли по тому, что он делал с жертвами. Существовало мнение, что вы тоже оборотень. Нужен был член группы, который мог бы работать с вами, не боясь подцепить инфекцию, если вы окажете сопротивление. — Вы планировали похищение? — Как последнее средство. — Но так как Бальфуру и Кандуччи не понравился мой зомби, план отменен? — Эти имена подходят им не меньше любых других, но вы правы. У нас была информация, что вы умеете поднимать зомби, которые считают себя живыми и могут сойти за человека. Мои работодатели были очень разочарованы, посмотрев запись. Открытку с благодарностью — Марианне и ее ковену. Не пристань они ко мне с тем, что хорошо и что плохо, я бы подняла нормального зомби, с виду совсем живого, и сейчас бы уже оказалась похищенной и во власти Ван Андерса. Нет, открытки мало. Цветы надо послать. Я попыталась задавать еще вопросы, но Леопольд Хайнрик уже дал всю информацию, которую собирался дать. Наконец он попросил адвоката, и на этом беседа закончилась. Я вышла в вестибюль, и там творился хаос. Кто-то орал, кто-то бежал. Я расслышала слова «нападение на сотрудников» и тогда поймала детектива Вебстера с белокурыми волосами и скверным кофе. — Что там случилось? Ответила О'Брайен: — Группа Мобильного Резерва выехала на задержание Ван Андерса — он их раскидал. По крайней мере один убитый. Может, и больше. — Блин! Она надела жакет и потащила сумочку из ящика стола. — А где Зебровски? — Уже уехал. — Меня кто-нибудь может подвезти? — Куда именно? — Она глянула на меня. — Я в больницу к раненым. — Я думаю, что я нужна на месте преступления. — Я вас отвезу, — предложил Вебстер. О'Брайен глянула на него выразительно. — Я потом подъеду в больницу. Обещаю. О'Брайен мотнула головой и побежала к двери. Уходили все. Кто-то в больницу, кто-то на место происшествия — посмотреть, нельзя ли чем-нибудь помочь, кто-то к родственникам пострадавших сотрудников. Но уезжали все. Если вам нужно совершить преступление в любом городе, дождитесь, пока не поступит сигнал «нападение на сотрудников», когда все сразу все бросят. Я собиралась на место происшествия — посмотреть, что же там случилось. Явно что-то очень плохое, раз Ван Андерс вырубил целую группу Мобильного Резерва. Этих парней учили работать с террористами, освобождать заложников, брать наркоторговцев, воевать с бандами, бороться с химическим и биологическим оружием — да назовите что угодно, и ребята из Мобильного Резерва сумеют с этим справиться. Явно что-то там было сделано не так, как надо. Вопрос: что именно?Глава 58
Я достаточно уже знала почерк Ван Андерса, чтобы ждать худшего. Но то, что я увидела в холле, и близко к худшему не подходило. По сравнению с предыдущими убийствами здесь было почти чисто. Возле окна в конце коридора стоял сотрудник в форме. От стекла в окне не осталось ни кусочка, будто через него выбросили что-то крупное. При мысли, как вылетает через него навстречу смерти один из лучших полицейских города, я отвернулась. Кроме окна, здесь почти ничего не было. Брызги крови на светло-коричневом ковре на полу. Два мазка крови на стене казались почти искусственными, слишком походили на декорацию на идеально белой штукатурке. И больше ничего. У Ван Андерса не было времени поразвлечься. Один сотрудник мертв, может быть, второй тоже, но у него было время только их убить. Времени взрезать не было. Интересно, это его разозлило? Может, решил, что его обманули? В холле полицейских было немного, но гул голосов из открытой двери доносился морским прибоем. Скорбный, сердитый, торопливый, недоуменный гул. В номере все осталось идеально прибрано, нетронуто. Здесь борьбы не было. Вся заваруха началась и кончилась в коридоре. Со мной поднялся детектив Вебстер. Он остался стоять в дверях, потому что войти было некуда — нет места. На любое убийство съезжается больше копов, чем может показаться необходимым, но такой толпы я не видела никогда. Народу — почти от стены до стены, как на вечеринке, только все лица мрачные, угрюмые, злые. Хорошего настроения ни у кого не было. Когда я ехала сюда, Зебровски позвонил мне на сотовый. Всем нужна была информация о монстрах, ответы на вопросы, которые Зебровски дать не мог, потому что ни хера не знал. Цитата его, дословная. Я задумалась: выкрикнуть его имя или позвонить ему на сотовый? Обычно мне все равно, что я низкорослая, но на этот раз мне трудно было увидеть что-нибудь сквозь толпу, а поверх нее — уж точно. Я оглянулась на Вебстера — почти шесть футов ростом. — Вы можете найти сержанта Зебровски? Вдруг он показался мне еще выше. До меня дошло, что он сутулится, как часто делают высокие люди, особенно если выросли быстро и не успели привыкнуть к росту. С разведенными плечами и закинутой вверх головой он был где-то шесть футов с дюймом, если не на дюйм больше. Обычно я довольно точно определяю рост. — Он на той стороне комнаты. Так же внезапно Вебстер сократился, плечи опустились, будто позвоночник съежился у меня на глазах. Я покачала головой и спросила: — Вы не могли бы привлечь его внимание? У него на лице появилась лукавая ухмылка. Та самая, при виде которой на лице Джейсона или Зебровски я уже ничего хорошего не ждала. — Могу взять вас на плечи, и тогда он вас заметит. От моего взгляда широкая ухмылка увяла наполовину, но улыбаться он не перестал, только пожал плечами: — Ну извините. К таким извинениям я тоже привыкла — так извиняется Джейсон, когда на самом деле очень собой доволен. Либо Зебровски больший экстрасенс, чем я думала, либо он пытался удрать от человека, который на него наседал. Это был сотрудник Мобильного Резерва в боевой черной форме, все еще в бронежилете, но без шлема, без маски и с дикими глазами. Белки сверкали как у лошади, которая вот-вот понесет. Зебровски увидел меня и с чувством облегчения, с радостью такой нескрываемой бросился ко мне, что даже напугал слегка. — Сотрудник Элсуорси, это Анита Блейк, маршал Анита Блейк. Наш эксперт по противоестественному. Элсуорси нахмурился, заморгал чуть слишком быстро. Как будто до него слова доходили не сразу, а с излишней задержкой. Я достаточно часто видела психологический шок и узнала симптомы. Почему он не в больнице с остальными ребятами Мобильного Резерва? — Извини, — шепнул мне Зебровски одними губами. Элсуорси продолжал моргать. Карие глаза смотрели как-то мимо, будто он видел что-то мысленным взором. Плохо. Секунду назад он орал на Зебровски, сейчас таращится на что-то невидимое. Наверное, заново переживает катастрофу. Он был бледен, и на лице испарина. Наверняка ладони холодные и влажные на ощупь. Приблизив лицо к Зебровски, я тихо спросила: — Отчего его тоже не отвезли в больницу? — Отказался ехать. Сказал, что хочет выяснить у РГРПС, как это вервольф может отрастить когти, оставаясь в облике человека. Наверное, я отреагировала на этот вопрос, потому что Зебровски вдруг глянул на меня из-под очков: — Я ему сказал, что для оборотня невозможно отрастить когти, оставаясь человеком. Это не так? Я кивнула: — Такое бывает. Только это должен быть по-настоящему сильный оборотень. Я знаю лишь немногих, кто способен на частичную перемену с сохранением почти человеческого вида. Зебровски еще понизил голос: — Неплохо было бы им это знать до того, как они поехали брать Ван Андерса. — Я думала, что хотя бы одного человека из каждого подразделения посылают в Квантико на курсы по противоестественным явлениям. — Так и есть. Я посмотрела на него с неодобрением: — Я не привыкла считать, будто знаю о монстрах больше, чем все это дурацкое ФБР. — Может быть, надо было, — тихо ответил он. От его интонации я как-то остыла. Не могла же я злиться на Элсуорси, который тут стоял и моргал, как овца на бойне. — Здесь не жарко? — спросил Элсуорси. На самом деле было душновато — слишком много людей в небольшой кубатуре. — Детектив Вебстер, не будете ли вы так добры вывести Элсуорси наружу, подышать? Вебстер сделал, как его просили, и Элсуорси вышел без единого возражения. Как будто он уже истощил свой запас гнева, а теперь осталось только потрясение, да еще ужас. Мы с Зебровски остались вдвоем в этом закутке. — Что случилось? — спросила я. — На меня орал Элсуорси, но пуще того — капитан Паркер. Он велел мне немедленно мотать в больницу и объяснить ему, черт меня побери, как этот гадский Ван Андерс мог сделать то, что сделал. — И что именно он сделал? Зебровски достал свой вечный блокнот из кармана пиджака. Вид у блокнота был такой, будто он валялся в грязи, а потом по нему прошлись ногами. Зебровски полистал его и нашел нужную страницу. — Когда они явились, Ван Андерс подчинился им полностью. Он был удивлен и не знал, почему его вообще хотят арестовать. На него надели наручники, обыскали, и двое сотрудников, Бейтс и Майер, вывели его в коридор. Остальная группа обследовала номер и убедилась, что там все чисто. Стандартная процедура. — И когда же она перестала быть стандартной? — Сразу после этого. Майер исчез с рации. Бейтс стал орать насчет нападения на сотрудника и еще что-то вроде «у него когти». Элсуорси и еще один сотрудник выскочили из дверей и достаточно ясно видели Ван Андерса, чтобы утверждать, что у него были когти, хотя он оставался в человеческом облике. — Зебровски посмотрел на меня. — Честно говоря, я был готов думать, что Элсуорси и... — он перелистнул страницу, — Таккер подхватили массовую галлюцинацию. Я покачала головой: — Нет, такое бывает. — Я снова покачала головой, преодолевая желание потереть виски. Начинала болеть голова. — У ликантропов, у которых я это видела, когти просто вылетают из руки. Как пять пружинных ножей. Этому сотруднику — Бейтсу? — просто нечего было видеть. — Майеру. Бейтс еще жив. Я кивнула. Действительно, существенно помнить, кто мертв, а кто еще жив. — Ван Андерс пырнул Майера. Когда из пальцев выскочили когти, он их использовал как ножи. — Как видно, кевлар — не препятствие для когтей ли-кантропа, — сказал Зебровски. — Кевлар не рассчитан на колющий удар, — пояснила я, — а когти действовали как ножи. Он кивнул и продолжал: — Ван Андерс использовал тело сотрудника как щит, держал его на когтях, как... как куклу. Так сказал Элсуорси. — Надо было его отправить в больницу вместе со всеми. — У него был вполне нормальный вид, когда я приехал, Анита. Честно. Не могу поставить им в вину, что его не отвезли. — Ну так сейчас вид у него не нормальный. — Мы можем подвезти его в больницу, когда поедем. Я посмотрела на него: — Зебровски, откуда у меня ощущение, что мы едем в больницу не только для моральной поддержки? — Ты просто сегодня очень восприимчива. — Зебровски! — Я сказал капитану Паркеру, что приеду сразу, как появится маршал Блейк. — Сволочь ты, — вздохнула я. — Он задает вопросы о монстрах, на которые у меня нет ответа. Может, Дольф бы ответил, но я ни за что не хотел бы его звать. Кое-как мы загладили худшее из того, что было тогда в допросной с твоим другом, но если Дольф выйдет из себя при свидетелях... — Зебровски замолчал и покачал головой. Я с ним была согласна. — Ладно, поеду с тобой и посмотрю, могу ли я ответить на вопросы капитана. — Ага, только сначала ты должна увидеть вот это. — Он улыбался, хотя место к этому не располагало. — Что именно? — спросила я подозрительно. Он повернулся, не говоря ни слова, и повел меня по коридору к выбитому окну. Вебстер увел Элсуорси в другую сторону, и они стояли настолько далеко от окна, насколько позволял коридор. Молодец Вебстер. Подойдя ближе, я обратила внимание еще на одну вещь. Возле окна в стене было два аккуратных пулевых отверстия. Оружие Мобильного Резерва переводится в автоматический режим щелчком переключателя, но сотрудников обучают стрелять одиночными. При двух выведенных из строя сотрудниках и монстре на свободе они продолжали помнить, чему их учили. Зебровски жестом велел часовому в форме отойти, чтобы мы могли поговорить без помех. На ковре почти не было стекла, потому что почти все оно вывалилось наружу. — Ван Андерс кого-то выбросил через стекло? — Он сам выбросился, — ответил Зебровски. Я уставилась на него в упор: — Двадцатый этаж. Даже вервольф после такого падения не встанет и не побежит. Он может не погибнуть, но изломается здорово. — Он пошел не вниз, а вверх. — Жестом Зебровски поманил меня ближе к окну. — Осторожнее со стеклом, и не смотри вниз. Но поверь мне, Анита, это стоит того, чтобы высунуться и посмотреть вверх. Смотри вправо от окна. Я оперлась ладонью о стену, нашла место, где в металлическом переплете не осталось стекла, и схватилась за него. Воздух вился струйками вокруг, как руки, готовые меня выдернуть. Я не боюсь высоты, но боюсь мысли упасть с нее. Мне пришлось подавить почти неодолимое желание посмотреть вниз — я знала, что после этого я, быть может, вообще не смогу выглянуть из окна. Очень осторожно я высунулась наружу и сперва не поняла, что вижу. В стене здания были дыры до самого верха, сколько можно было проследить глазом. Небольшие дыры через правильные интервалы. Я подалась обратно, осторожно, стараясь не только не упасть, но и не пораниться о стекло. — Дыры я видела, но откуда они взялись? — Это Ван Андерс играл в человека-паука. На той стороне здания были снайпер и наблюдатель. Они ничего сделать не могли. Я почувствовала, как у меня глаза лезут на лоб. — То есть эти дыры — это где он вбивал когти и лез вверх? Зебровски кивнул, улыбаясь: — Капитан Паркер на меня орал как бешеный. Он не знал, что вервольфы и на такое способны. Я снова глянула на окно: — Не он один этого не знал. То есть сила у них есть, но они тоже получают царапины, ссадины, даже переломы. Быстро излечиваются, это да, но им тоже больно. — Я подняла голову к потолку, будто могла проследить уходящую вверх цепочку отверстий. — Огнестрельная рана болит адски. Зебровски кивнул: — Так ему нужно будет обратиться в приемный покой или к врачу? Что-то в этом роде? Я покачала головой: — Не думаю. Раз он достаточно силен для частичной перемены, то приходится полагать, что его способности к самоисцелению тоже в числе лучших. Если так, то он излечится за пару часов, если не быстрее, Если он сменит облик, то, вернувшись в образ человека, будет как новенький. — На всякий случай известили все пункты «Скорой помощи». Я кивнула: — Вреда не будет, хотя вряд ли вы его так поймаете. — А как нам его ловить, Анита? Как ловить подобную тварь? Я посмотрела на него: — Ты выходил на начальство с предложением насчет выследить его вервольфами? — Они запретили. — Я полагаю, сейчас у них настроение могло измениться. — И ты думаешь, что твои друзья будут вести себя прилично у меня на поводке? — На самом деле я думала, я сама буду держать поводок... Тут у меня зазвонил телефон. Я открыла его, но голос узнала не сразу. Мне нечасто приходится разговаривать с комиссаром полиции. Я произнесла множество «да, сэр» и «нет, сэр», потом телефон запиликал. Зебровски смотрел на меня во все глаза. — Я правильно понял, с кем ты говорила? — Выдано постановление суда на ликвидацию Ван Андерса. Зебровски вытаращил глаза: — Одна ты против него не пойдешь. Я покачала головой: — Я и не собиралась. Он смотрел так, будто мне не верил. Мне надо было на самом деле дать ему слово, что я не пойду убирать Ван Андерса без поддержки. И я собиралась организовать себе поддержку. Комиссар полиции по телефону мне сказал, что согласен насчет выслеживания Ван Андерса вервольфами. Так что поддержка у меня будет — если Ричард мне ее даст. Я попросила какой-нибудь пластиковый мешок для вещдоков и совершила налет на ящик с грязным бельем Ван Андерса. Работала я в перчатках — не только чтобы не оставить своего запаха, но еще чтобы не касаться ничего, к чему прикасалось тело Ван Андерса. Запечатав вещи в пакет, я понадеялась, что их будет достаточно, чтобы вервольфы взяли след. Когда вернемся, начнем с первого этажа здания. Пусть Ван Андерс полез вверх, но где-то ему надо было спуститься вниз. Зебровски отвез меня и Элсуорси в больницу, чтобы капитан Паркер имел возможность орать на нас обоих. Бейтс умер на операционном столе. Зебровски пришлось придержать язык, поскольку сержант не превосходит капитана по званию. Я придержала язык, потому что ощутила в Паркере страх, что трудно было бы поставить ему в вину. Я думаю, что все мы были испуганы, все и каждый в этом коридоре. В этом номере. Каждый полисмен, каждая женщина в этом городе должны были сейчас бояться. Потому что, когда такое случается, разгребать все равно приходится полиции. Ну, полиции, да еще вашей покорной слуге — истребительнице. Мы все боялись, и следовало бояться.Глава 59
С Ричардом я встретилась у него дома. Мы сидели на кухне у стола, как сидели когда-то во многие воскресные и субботние утра. Он пил чай, я — кофе. Он не смотрел мне в глаза, а я не знала, что говорить. И он застал меня врасплох, когда сказал: — Если бы ты держалась моих моральных принципов, Ашер уже был бы мертв или в Европе, навеки привязанный к этой чудовищной стерве. Я без подсказки поняла, что «чудовищная стерва» — это Белль Морт. — Верно, — ответила я, стараясь не выражать никаких эмоций. Я хотела приступить к делу, попросить Ричарда одолжить мне несколько вервольфов, но с Ричардом подход в лоб обычно плохо удается. Оскорбить его очень легко. А мне нужна была его помощь, а не очередная ссора. — Я не понимаю, как ты могла дать им от тебя кормиться, Анита. Наконец он поднял взгляд, и потрясающие карие глаза были полны такой болью и недоумением, таким страданием, что мне больно было в них смотреть. — Мне трудно кидать камни в других, Ричард. — Ты имеешь в виду ardeur. Я кивнула. — И я все равно не могу тебе позволить от меня питаться. — Я понимаю, — ответила я. Он всмотрелся мне в лицо: — Тогда зачем ты здесь? Неужто он думал, что я замыслила какое-то примирение со слезами, мольбу, чтобы он снова взял меня в свою постель? Такая мысль вызвала у меня одновременно и злость, и грусть, для которых у меня равно не было времени. — Вервольф, который насиловал и убивал женщин, сегодня ушел от полиции. — Я ничего такого в новостях не видел. — Мы стараемся пока не сообщать. — Так ты здесь по делу. — Голос его был тих. — Я здесь, чтобы женщины больше не погибали. Он встал из-за стола, и я на миг испугалась, что он сейчас уйдет, но он лишь снял грелку с чайника и подлил себе в чашку. — Это не из моих волков, Анита. — Я знаю. Он повернулся, и первые намеки на злость появились в его глазах. — Так чего же ты от меня хочешь? Я вздохнула: — Ричард, я люблю тебя. Может быть, всегда буду любить, но сейчас у меня нет времени для ссор. — Почему именно сейчас нет? — спросил он, уже совсем разозленный. Я открыла папку, достала первую фотографию и показала ему. Он нахмурился, прищурился, потом вдруг сообразил, что на фотографии, и отшатнулся с омерзением. И отвернулся. — Зачем ты мне это показываешь? — Он убил трех женщин в этом городе и с полдюжины в других странах. Это только те, о ком мы знаем. Сейчас он на свободе, выбирает новую жертву. — Я ничем не могу здесь помочь. — Я могу, если ты мне дашь несколько вервольфов, чтобы помочь его выследить. Он посмотрел на меня, потом мимо меня, потому что я все еще держала фотографию. — Выследить? То есть как собака? — Нет. Собаки не могут выследить оборотня, они слишком боятся. — Мы не животные, Анита. — Нет, но в облике животного у вас нюх соответствующий, а мозги по-прежнему человеческие. Вы можете выслеживать и думать одновременно. — Я? Ты ожидаешь, что это сделаю я? Я покачала головой и отложила фотографию под низ стопки. Потом встала и разложила стопку на столе веером. — Нет, но Джейсон сделает, и Джемиль сделает, если ты попросишь. Я бы назвала Сильвию, но она еще не настолько оправилась, чтобы делать хоть что-нибудь. — Она бросила мне вызов и потерпела поражение, — сказал Ричард. Глаза его покосились на стол с фотографиями. — Убери это с моего стола. — Он сейчас на свободе и готовится очередную женщину превратить в мясо. — Ладно, ладно, бери Джейсона, бери Джемиля, бери кого хочешь. — Спасибо. — Я встала, собирая фотографии. — Не надо было этого делать так вот, — сказал Ричард. — Как именно? — спросила я, убирая отвратительные снимки. — Сурово. Ты могла просто меня попросить. — И ты бы сказал «да»? — Не знаю. Но эти снимки мне теперь покоя не дадут. — Я видела натуру, Ричард, и вряд ли твои кошмары будут хуже моих. Он бросился ко мне, как они умеют — размытое движение, неуловимое глазом, — и схватил за руку. — Часть моего сознания считает, что это ужас, как и следует считать, но есть другая часть, которой эти картинки нравятся. — Его пальцы впились в мою руку. Останутся синяки. — Эта часть видит только свежее мясо! Тихое рычание раздалось из оскаленных, белых, ровных зубов. — Мне жаль, что ты так ненавидишь свою суть, Ричард. Он резко меня отпустил и я чуть не упала. — Бери всех волков, которые тебе нужны, и убирайся. — Будь у меня волшебная палочка, чтобы сделать тебя человеком, Ричард, просто человеком, я бы ни секунды не думала. Он смотрел на меня. Глаза выцвели до янтарно-волчьих. — Я тебе верю. Но волшебной палочки нет. Я такой, как есть, и ничто никогда этого не изменит. — Мне очень жаль, Ричард. — Я решил жить, Анита. Я посмотрела на него: — Прости, не поняла? — Я пытался умереть. Больше я не хочу умирать. Я собираюсь жить, что бы это ни значило. — Я рада, но мне хотелось бы, чтобы и тебе этот выбор доставил больше радости, чем сейчас в твоем голосе. — Иди, Анита. Тебе надо ловить убийцу. Так и было. Время работало не на нас. И все равно я не могла его так оставить. — Я сделаю все, чтобы тебе помочь, Ричард. Ты это знаешь. — Как ты помогаешь всем своим друзьям. Я покачала головой, собрала папки и пошла к двери. — Когда захочешь говорить, а не ссориться, позвони мне, Ричард. — А когда ты захочешь говорить, а не ловить убийц, позвони ты. Так мы и расстались. Но у меня не было времени держать его за ручку, даже если бы он мне это позволил. Ван Андерс бродил на свободе, и слишком многие могли от него пострадать. Что значит некоторое эмоциональное отчуждение между друзьями по сравнению с рыщущим по улицам Ван Андерсом?Глава 60
Джейсон и Джемиль сохраняли облик людей, а Норман и Патрисия — облик волков. Нормана я видела в человеческом облике, а вот лица Патрисии мне было не вспомнить. Просто большая мохнатая волчица, светлая, почти белая. Пришлось взять волков размером с пони на поводок. Сегодня уж меньше всего мне надо было, чтобы полиция увидала огромного волка, бегающего по улицам без привязи. Как я понимаю, у них была бы твердая решимость сперва стрелять, потом спрашивать. Расстегнув два мешка, набранных в номере Ван Андерса, я поднесла их волкам. Они понюхали, зарычали и от тротуара гостиницы через весь город провели нас по следу до торговых рядов. Полиция держала под контролем аэропорты, автобусные станции, хайвеи. А Ван Андерс сидел спокойно, блин, в дурацком продуктовом центре торговых рядов Истфилда. Волосы он убрал под бейсболку и нацепил пару дешевых темных очков. Маскировка не хуже всякой другой. И кому бы жаловаться, но не мне — я сама надела бейсболку, чтобы спрятать волосы, и темные очки тоже. А я терпеть не могу повторять действия плохих парней. Еще я была одета в просторную футболку и мешковатые джинсы с кроссовками. При моем росте я мало чем отличалась от тысяч подростков, бродящих по торговым рядам Америки. Джейсона и Джемиля я произвела в помощники маршала. Они держались так, чтобы их не было видно, но предупредили меня, что рано или поздно он их учует. Охраннику рядов я уже показала табличку. Я приняла решение полицию не вызывать и людей не пытаться эвакуировать. У меня постановление суда на ликвидацию, и предупреждать я не обязана. Я ничего не обязана была, только убить его. Был послеполуденный час, так что в продуктовом центре народу было немного. И это хорошо. За ближайшим к Ван Андерсу столом сидела группа подростков. Какого черта они не в школе? Через стол расположилась мамочка с младенцем в коляске и двумя детками постарше, уже научившимися ходить. Эти детки оба бегали без привязи, пока она пыталась скормить младенцу йогурт. Ван Андерс был всего в пятнадцати футах от резвящихся детишек. Подростки были еще ближе, но я не могла придумать, как заставить их переместиться. Собрав нервы в кулак, я пробиралась между мамами и детками, как вдруг подростки встали, бросив на столе мусор, и пошли прочь. Ван Андерс был настолько один, насколько мог быть в торговых рядах. Я не хотела упускать его еще раз. Слишком он был опасен. В этот момент я приняла решение подвергнуть опасности всех этих мирных граждан. Мамочка с младенцем, у которого рожица вымазана йогуртом, двое вопящих и бегающих детей — да, я ими рискую. Я была достаточно уверена, что контролирую ситуацию и не допущу, чтобы они пострадали, но достаточно — не значит полностью. Одно я знала твердо: я его валю прямо здесь. Ждать я не буду. Пистолет был у меня в руке у бедра, снят с предохранителя и с патроном в стволе еще задолго до того, как я дошла до столика мамы с детьми. Табличку федерального маршала я выпустила из кармана на грудь футболки — на случай, если какой-нибудь гражданский храбрец попытается спасать Ван Андерса. Пройдя мимо столика женщины, я подняла пистолет и прицелилась. Наверное, на ее тихое «ах!» он и оглянулся. Увидел табличку и улыбнулся, откусив очередной кусок сандвича. И заговорил с полным ртом: — Сейчас мне будет сказано «ни с места, руки за голову»? — В его речи звучал голландский акцент. — Нет, — ответила я и выстрелила в него. Пуля выбила его со стула, и я выстрелила еще раз раньше, чем он упал на пол. Первый выстрел был поспешный, не смертельный, зато второй — точно в корпус, куда надо. Я выстрелила еще два раза до того, как приблизилась и увидела, как открывается и закрывается у него рот. Кровь хлынула изо рта и окрасила рубашку. Я обошла его по широкой дуге, чтобы стрелять в голову без помех. Он лежал на спине, истекая кровью, но сумел откашлять ее, прочистить горло и сказать: — Полиция должна предупреждать. Не может стрелять сразу. Я выпустила из своего тела весь воздух и взяла на мушку его лоб, точно над глазами. — Я не полиция, Ван Андерс. Я ликвидатор. Глаза у него расширились. Он успел сказать: — Нет... Я спустила курок, и на моих глазах почти все его лицо превратилось в неразличимую кашу. А глаза были синее, чем на фотографии.Глава 62
В этот вечер Брэдли позвонил мне домой. Выбив человеку мозги посреди кучи пригородных мам с детишками, я что-то не в настроении была идти на работу. Не странно ли? Я уже залезла в постель с моим любимым игрушечным пингвином Зигмундом и с Микой, который свернулся рядом. Обычно тепло от Мики создает больше уюта, чем целая куча мягких игрушек, но сегодня мне нужно было подержаться за любимого пингвина. Руки Мики чудесны, но Зигмунд никогда не говорил мне, что я глупая или кровожадная. Мика тоже не говорил, но я все жду, когда скажет. — Вы попали в национальные новости, а «Пост-диспетч» на всю первую полосу дала фотографию, как вы казните Ван Андерса, — сообщил Брэдли. — Ага. Оказывается, это было напротив фотомагазина. Везет мне. Даже мне самой мой голос показался усталым, если не больше. А что может быть больше? Мертвый? — Анита, как вы себя чувствуете? Я притянула руки Мики покрепче к себе, ткнулась головой в его голую грудь. И все равно было холодно. Как это может быть под всеми этими одеялами? — У меня тут несколько друзей, чтобы не предаваться излишней мрачности. — Анита, его необходимо было убить. — Знаю. — Тогда почему же такой тон? — Вы не добрались до того места в статье, где у трехлетнего мальчика припадки ночных страхов. Ему чудится, что я убиваю его, как того плохого дядю в торговых рядах. Не дочитали? — Если бы он ушел... — Брэдли, перестаньте. Хватит. Я еще до того, как пошла к нему, приняла решение, что психика очевидцев менее важна, чем их физическая безопасность. И не жалею об этом решении. — О'кей, тогда давайте по делу. Мы думаем, что Лео Харлан более известен как Харлан Нокс. Он работал на кое-кого из тех, на кого работали Хайнрик и Ван Андерс. — Почему это меня не удивляет? — Мы позвонили по номеру, который он вам оставил. Служба ответов сообщила нам, что он прервал с ней контракт, оставив только одно сообщение. Я ждала. — Вы не хотите спросить? — Не морочьте мне голову, Брэдли, выкладывайте сами. — Хорошо. Итак: «Миз Блейк, извините, что мы не занялись моим предком. На случай, если вам интересно: он на самом деле существует. Но в данных обстоятельствах я решил, что осторожность — лучшая часть доблести. И задание отменяется — пока что». Вам понятно, что он хочет этим сказать — насчет задания? — Думаю, что да. Он хочет сказать, что дело отменено. Слишком много шума получилось. Спасибо, что посмотрели, Брэдли. — Не надо меня благодарить, Анита. Не попытайся я взять вас к нам федеральным агентом, вы бы вряд ли привлекли внимание работодателей Хайнрика. — Невозможно вечно себя корить, Брэдли. Как пролитое молоко: надо вытереть и забыть. — То же самое и насчет Ван Андерса. — Вы уже должны меня знать, Брэдли. Я лучше даю советы, чем следую им. Он рассмеялся, потом сказал: — Вы все-таки поглядывайте, что у вас за спиной, о'кей? — Обязательно. И вы тоже, Брэдли. — Пока, Анита. Берегите себя. Я не успела сказать «и вы тоже», как он повесил трубку. Почему это работа в правоохранительных структурах так плохо влияет на вежливость по телефону? В спальню вошел Натэниел, держа в руках «Паутинку Шарлотты». — Нашел в кухне, и там еще одна закладка. Наверное, Зейн ее начал читать или кто-нибудь другой. Я теснее прижалась к Мике, и он обнял меня покрепче, будто мог выдавить из меня плохое настроение. — Пусть купят себе другой экземпляр, — буркнула я. Натэниел улыбнулся, Мика поцеловал меня в голову. — Кто сегодня читает? — спросил Натэниел. — Я, — сказал Мика. — Если Анита не хочет сама. Я ткнулась лицом в сгиб его руки. — Не-а. Пусть сегодня мне почитают. Натэниел отдал книгу Мике и залез в кровать. То ли от совместного их тепла под одеялом, то ли от глубокого голоса читающего вслух Мики я начала медленно согреваться. Много лет я уже не перечитывала «Паутинку Шарлотты»; запустила это дело. И столько вообще дел запустила, не связанных с пистолетами или убийствами.Глава 62
Дольф все еще в отпуске, но я пытаюсь как-то организовать переговоры между ним, его женой и их сыном с невесткой. Не знаю, о чем тут можно переговариваться, но Люсиль, жена Дольфа, просила меня попробовать. Я пробую. Ричард, кажется, обрел некоторый душевный мир. Недостаточный для того, чтобы мы снова стали встречаться, но ладно — я и без того в восторге, что у него прошла суицидальная депрессия. В этом смысле я больше хочу, чтобы он был здоров и счастлив, чем чтобы он был со мной. Мы с Ашером и Жан-Клодом пришли к пониманию. Можно даже сказать, что мы встречаемся. Вы можете сказать, что для меня встречаться с двумя мужчинами одновременно не ново, но двое мужчин на одном и том же свидании в одно и то же время — это уже ново. Отец Стивена и Грегори до сих пор в городе. Валентина и Бартоломе просили у Жан-Клода разрешения его убить. Жан-Клод сказал, что пожалуйста, если только Стивен и Грегори согласны. Но психотерапевт Стивена думает, что полезнее было бы, чтобы ребята сами разобрались в ситуации. Грегори это прокомментировал так: — О, так нам самим его убивать? — Я не это хотел сказать, — ответил ему Стивен. Они пока еще спорят, как им обойтись с приехавшим в город кошмаром своего детства. Я в этом вопросе на стороне Валентины и Бартоломе — убить гада на фиг. Но я не собираюсь отбирать у Стивена и Грегори право решать самим, тем более когда специалист утверждает, что это нанесет вред их психике. Видит Бог, ей и без того досталось достаточно. Но поскольку Валентине и Бартоломе не удалось уплатить долг чести, оба ребенка-вампира остаются пока что в Сент-Луисе. Я думаю, что, помимо долга чести, Валентина не хочет оказаться рядом с Белль Морт, когда та выступит против Матери Всей Тьмы. Я тоже. Бывают ночи, когда мне снятся сны о живой тьме. Пока я сплю с крестом, все в порядке, но стоит забыть его надеть, как она вторгается в мои сновидения. Я бы сделала татуировку в виде креста, если бы не боялась, что она вспыхнет. Мобильный Резерв включил меня в список гражданских экспертов. И вызывает, когда я нужна. Капитан Паркер метал молнии насчет того, что последняя информация от федералов о монстрах была настолько недостаточной. Что делать — у ФБР нет столько друзей среди монстров, иначе бы бюро знало больше. Ларри вернулся в город и проходит подготовку на федерального маршала и охотника на вампиров. Свадьба назначена на октябрь. Тамми требует, чтобы я на нее явилась. Друзья, называется. Мы все еще читаем «Паутинку Шарлотты». "Сверчки пели в траве. Они пели песню конца лета — грустную, монотонную песню. «Лето прошло, лето ушло, — пели они, — прошло и ушло, прошло и ушло...» Многие считают эту главу грустной, но у меня она всегда была из самых любимых. Лето прошло и лето ушло, но пришла осень, и дальше будет октябрь с самым синим небом за весь год. Впервые за много лет — нет, зачеркните, — впервые в жизни со мной есть кто-то, чтобы бродить рука об руку под этой синевой. Мы с Ричардом все время собирались это сделать, но у него работа, у меня работа, и так мы и не нашли времени. Но теперь у меня есть Мика. И я начинаю понимать, что надо уметь находить время для вещей, которые важны. Надо уметь вырезать из жизни кусочки счастья, или повседневная рутина сожрет их начисто. Когда мы кончим «Паутинку Шарлотты», Натэниел хочет начать «Остров сокровищ». Идея мне нравится.Гамильтон Л. Сны инкуба
Глава первая
Былаоктябрьская свадьба. Невеста — ведьма из группы раскрытия преступлений со сверхъестественной подоплёкой. Жених зарабатывает на жизнь подъёмом зомби и убийством вампиров. Звучит как хэллоуинская шутка, но так все и было. Гости со стороны жениха — в чёрных фраках с оранжевыми бабочками галстуков на белых сорочках. Со стороны невесты — в оранжевых вечерних платьях. Не так часто удаётся увидеть вечернее платье оранжевого хэллоуинского цвета. Я с ужасом думала, что придётся выбросить триста долларов за такое чудище. Но так как я была гостьей со стороны жениха, можно было обойтись фраком. Ларри Киркланд, жених, коллега и друг, остался при своих пистолетах. Он отказался заставлять меня появляться в платье, разве что я сама того захочу. Гм, дайте-ка подумать… Триста долларов за оранжевый кошмар, который я скорее сожгу, чем надену второй раз, или сотня за прокат фрака, который можно вернуть. Дайте-ка ещё раз подумать… Я выбрала фрак. Но туфли под фрак пришлось-таки покупать. В прокате фраков ничего не было седьмого женского размера. Ну и ладно. Пусть даже эти семидесятидолларовые туфли я тоже никогда больше не надену, все равно я считала, что мне повезло. Пока я смотрела, четверо подружек невесты в пышных оранжевых платьях прошли по центральному проходу между рядами. Волосы у них были уложены колечками, а косметики было столько, сколько я ещё ни на ком из них не видела, и я снова ощутила, как мне повезло. Они несли кругленькие букетики оранжевых и белых цветов, оплетённые чёрным кружевом, оранжевыми и чёрными лентами, свисавшими шлейфом. А я просто себе стояла в первых рядах, держа одной рукой запястье другой. Распорядительница свадьбы будто все время боялась, что друзья жениха дружно станут ковырять в носу или ещё что-нибудь ужасное сделают, если у них руки не будут заняты, и потому всем велела стоять, держась за собственное запястье. В карманы руки не совать, на груди не складывать, тем более над пахом не сцеплять. Я на репетицию ооздала — кто бы удивился? — и распорядительница вроде бы решила, что я буду оказывать на мужчин цивилизующее влияние — просто потому, что мне выпало родиться женщиной. Но почти сразу она поняла, что я такая же неотёсанная, как и они. Честно говоря, мне казалось, что мы все прилично себя ведём. Просто ей неуютно было возле мужчин, или возле меня. Может, из-за пистолета, который на мне был. Но никто из друзей жениха, в том числе и я, не подали ей повода для жалоб. Это день Ларри, и никто из нас не хотел его портить. Ах, да, ещё и день Тамми. Невеста вошла в церковь, опираясь на руку отца. Мать уже сидела на передней скамье, одетая в светло-жёлто-оранжевое, которое на ней, признаю, смотрелось хорошо. Она сияла и плакала и казалась одновременно и несчастной, и на седьмом небе от радости. Миссис Рейнольдс и была причиной этой торжественной церковной свадьбы. И Ларри, и Тамми были бы вполне довольны более скромным обрядом, но Тамми не способна сказать матери «нет», а Ларри просто не хотел конфликтов с будущей тёщей. Детектив Тамми Рейнольдс великолепно смотрелась в белом, под фатой, закрывавшей лицо как туманный сон. На ней тоже было столько косметики, сколько я никогда раньше не видела, но гвоздём программы был шитый бисером вырез и юбка-колокол. Казалось, это платье само может идти по проходу — и уж точно может стоять само. С волосами Тамми что-то такое сделали, что они лежали гладко и были убраны с лица, и можно было видеть, как она ослепительна. До сих пор я даже не замечала, что детектив Тамми — просто красавица. Я стояла в конце ряда друзей жениха — это были я и трое братьев Ларри, — так что мне приходилось вытягивать шею, чтобы заглянуть Ларри в лицо. Он отлично выглядел, вот только бы в обморок не грохнулся. Он так уставился на Тамми, будто его молотом двинули промеж глаз. Конечно, если бы с ним часа два повозиться, накладывая грим, он бы тоже смотрелся картинкой, но мужчины насчёт этого не беспокоятся. Двойные стандарты живут и процветают. Женщине полагается в день свадьбы быть красивой, а жениху — стоять и не конфузиться. И её не конфузить. Я отодвинулась чуть назад и постаралась никого не конфузить. Волосы я завязала сзади ещё влажными, и они лежали гладко. Я их не стригла, и потому это было самое большее, что я могла сделать, чтобы выглядеть мальчишкой. И некоторые другие анатомические подробности тоже этому не способствовали. Я девушка фигуристая, и даже во фраке, сшитом для мужчины, оставалась фигуристой. Никто на это не жаловался, однако распорядительница закатила глаза, когда меня увидела. Но вслух сказала только одно: — Вам бы не помешало чуть сильнее накраситься. — Никто больше из друзей жениха вообще не красился, — возразила я. — Вы хотите выглядеть симпатично? Поскольку я считала, что и так достаточно хорошо выгляжу, ответ был только один: — Не особенно. Это был мой последний разговор с этой свадебной дамой. Она положительно стала меня избегать. Будто она до того считала, что раз у нас с ней у обеих яичники вместо яиц, то мы должны выступать единым фронтом. И вообще, чего мне беспокоиться, как я выгляжу? Это день Тамми и Ларри, а не мой. Если — и это ещё какое если! — если я когда-нибудь буду выходить замуж, вот тогда и озабочусь своим внешним видом. А пока ну его. И вообще я косметики намазала и без того больше, чем обычно бывает. То есть хоть сколько-то. Моя мачеха Джудит все твердит мне, что когда мне будет тридцать, я по-другому буду думать насчёт всех этих женских штучек. До этого критического три-ноль у меня ещё три года, так что не стоит паниковать заранее. Отец Тамми вложил руку дочери в руку Ларри. Тамми на три дюйма выше Ларри, а на каблуках — ещё больше. Я достаточно близко стояла к жениху, чтобы увидеть, какой взгляд отец невесты на него бросил. Не слишком дружественный. Она уже три — нет, почти четыре месяца беременна, и виноват Ларри. То есть виноваты Тамми и Ларри, но вряд ли отец придерживался этой точки зрения. Нет, мистер Натан Рейнольдс явно возлагал вину на Ларри, будто Тамми похитили из девичьей кроватки и вернули дефлорированную и беременную. Мистер Рейнольдс поднял фату Тамми, открывая миру эту тщательно наведённую красоту. Потом торжественно поцеловал её в щеку, последний раз мрачно глянул на Ларри и повернулся с радостной улыбкой к жене, сидящей на передней скамье. И тот факт, что он так быстро сменил выражение лица, повернувшись лицом к публике, меня встревожил. Мне не понравилось, что новоиспечённый тесть Ларри так отлично умеет лгать, и я задумалась: а чем он на жизнь зарабатывает? Однако это у меня естественная подозрительность, от долгой работы в тесном контакте с полицией. Цинизм страшно заразен. Все мы повернулись к алтарю, и начался знакомый обряд. Я десятки свадеб видала, в основном христианские, в стандартных конфессиях, так что слова звучали странно знакомо. Забавно, как не знаешь сама, что помнишь что-то, пока не услышишь, и тут понимаешь, что помнила. — Возлюбленные мои, мы собрались здесь сегодня, дабы сочетать этого мужчину и эту женщину священными узами брака. Венчание было не католическое и не епископальное, так что на колени становиться не надо было, и вообще от нас ничего не требовалось. Даже причастия мы не принимали во время церемонии. Должна признаться, что я немного отвлеклась. Вообще я никогда не была большой энтузиасткой свадеб. Согласна, что они необходимы, но я не из тех, кто фантазирует, какая у меня когда-нибудь будет свадьба. Даже не помню, чтобы я вообще об этом думала, пока не оказалась помолвленной, учась в колледже, а когда это дело накрылось, я снова перестала об этом думать. Очень недолго я была потом помолвлена с Ричардом Зееманом, преподавателем естествознания в старших классах и местным Ульфриком — Царём Волков, но он меня бросил, потому что мне с монстрами общаться было проще, чем ему. И сейчас я вполне свыклась с идеей, что никогда не выйду замуж. Никогда не произнесут эти слова надо мной и моим милым. В самой глубине души, хотя никогда я не произнесу этого вслух, мне грустно. Не из-за свадьбы — моя собственная свадьба была бы мне не менее противна, чем любая другая, — но потому что никого я никогда не смогу назвать своим. Я выросла в среднем классе Среднего Запада, в маленьком городке, а это значит, что встречаться с тремя — или четырьмя, это как посмотреть, — мужчинами одновременно мне все же как-то почти неловко. Вот, например: кого взять с собой кавалером на чью-то свадьбу? Она происходит в церкви, набитой освящёнными предметами, так что двоих уже исключаем. Вампирам в присутствии священных предметов весьма неуютно. Вид Жан-Клода или Ашера, вспыхнувших ярким пламенем в дверях церкви, мог бы испортить праздник. Так что остаётся только один официальный бойфренд, Мика Каллахан, и ещё друг, который вдруг оказался бойфрендом, Натэниел Грейсон. Процедура уже дошла до обмена кольцами, а это значило, что шаферу и подружке невесты надо было вступить в дело. Женщина должна была подержать пышный букет белых цветов Тамми, а мужчина — выдать кольца. Все это как-то очень по-сексистски. Хотелось бы мне хоть раз увидеть, как мужчина держит цветы, а женщина выдаёт кольца. Один друг мне однажды сказал, что мне трудно жить из-за слишком либертарианских взглядов. Может быть. Я только знаю, что если я снова когда-нибудь буду помолвлена, то либо у обоих у нас будут обручальные кольца, либо ни у кого. Опять же, конечно, если не выходить замуж, то и о помолвке речи нет. Ну и Бог с ним. Вот наконец-то они стали мужем и женой. Все мы повернулись к молодожёнам, священник представил их публике как мистера и миссис Лоуренс Киркланд, хотя я точно знала, что Тамми оставила девичью фамилию, так что на самом деле перед нами стояли мистер Лоуренс Киркланд и миз Тамми Рейнольдс. Мы разделились на две колонны. Мне пришлось предложить руку детективу Джессике Арнет. Она взяла меня под руку, и при её каблуках оказалась на пять дюймов меня выше. Арнет улыбнулась мне. Уже с месяц назад я заметила, что она хорошенькая, когда она пыталась флиртовать с Натэниелом, но до сих пор я не знала, что она может быть красивой. Тёмные волосы она убрала с лица совсем, и нежный треугольник щёк и подбородка привлекал взгляд. Макияж увеличил её глаза, добавил румянца щекам и превратил тонкие губы в полные. Оранжевый цвет, который придавал богатые оттенки её коже и волосам, заставлял светиться глаза, остальных подружек невесты просто убивал. Очень мало кого оранжевый цвет красит — вот почему его так широко используют в тюрьмах, как дополнительное наказание. Но детектив Арнет в нем смотрелась великолепно. Я даже чуть не пожалела, что распорядительница не уговорила меня накраситься погуще. Чуть не. Наверное, я уставилась на Арнет, потому что она нахмурилась, и только тогда я шагнула вперёд, и мы заняли наше место в процессии. Потом двинулись вперёд, как хорошие дисциплинированные участники свадебной церемонии. Нам уже пришлось выдержать налёт фотографа. Он охотился в основном за женихом и невестой, отлавливая ключевые моменты: разрезание торта, бросание букета, снимание подвязки. Только бы пройти цепь встречающих, а там я растворюсь в толпе, и никто не заметит. Мы стояли в шеренге, как на учениях. Впереди — жених с невестой, потому что, скажем правду, именно ради них пришли сюда все прочие. Все мы, остальные, выстроились позади них у стены, ожидая сеанса рукопожатий с людьми, в основном незнакомыми. Родственники Тамми живут в нашем городе, но я ни с кем из них не знакома. Родственники Ларри приехали из другого города. Приглашённых полисменов я знала, а с остальными — кивать и улыбаться, кивать и улыбаться, пожать руку, ещё одну, кивать и улыбаться. Наверное, я полностью сосредоточилась на людях, с которыми сейчас приходилось знакомиться, и потому Мика Каллахан, мой официальный кавалер, возник передо мной совершенно неожиданно. Он в точности моего роста — невысокого как для мужчины, так и для женщины. Густые каштановые волосы почти такие же кудрявые, как у меня, и сегодня он их свободно распустил по плечам — это для меня. Он не любил ходить с распущенными волосами, и я его понимала. У него и так слишком нежный вид для мужчины, а в раме распущенных волос его лицо почти такое же точёное, как у детектива Арнет. Нижняя губа у него полнее верхней, отчего у него всегда чуть капризный вид, и вообще губы полнее, чем у других, что тоже не придаёт лицу мужественности. Но тело под чёрным сшитым на заказ костюмом не оставляло сомнения, что перед тобой стоит мужчина. Широкие плечи, тонкая талия, узкие бедра — тело пловца, хотя плаванием он не занимается. От шеи и ниже его никак с девушкой не спутаешь — только лицо и волосы могут ввести в заблуждение. Рубашку он оставил расстёгнутой у шеи, и она обрамляла ямку на горле. Я увидела своё отражение в его солнечных очках. Вообще-то здесь темновато так зачем очки? Глаза у него кошачьи — леопардовые, если быть точнее. Они одновременно и зеленые, и жёлтые. Какой цвет будет виднее, зависит от цвета одежды, от настроения, от освещения. Сегодня из-за рубашки они были бы зелёными, но с примесью жёлтого, как солнечные пятна в листве. Он — леопард-оборотень, Нимир-Радж местного парда. По правде говоря, он должен был бы уметь сойти за человека. Но если слишком много времени проводишь в облике зверя, иногда обратное превращение бывает неполным. Пугать обыкновенных людей он не хотел, и потому сегодня надел очки. Рука у него была очень тёплая, и лёгкого прикосновения было достаточно, чтобы тщательно установленные щиты поползли вниз. Те щиты, что в течение всей церемонии закрывали меня от ощущения его присутствия, ощущения, похожего на биение второго сердца. Он был Нимир-Радж, а я — Нимир-Ра. Король и королева леопардов. Хотя я считала их отношениями королевы и консорта, партнёров, но сохранила за собой президентское вето. Да, у меня пунктик насчёт контроля, не спорю. Я — первая Нимир-Ра за всю долгую историю леопардов-оборотней, которая не оборотень, а человек. Хотя, поскольку я зарабатываю на жизнь, поднимая мёртвых, и являюсь официальным ликвидатором вампиров, некоторые готовы спорить, насколько я человек. Это просто завистники. Я хотела притянуть его к себе в объятия, но он слегка покачал головой. И был прав. Был прав. Раз у меня от рукопожатия сердце забилось конфеткой на языке, то от объятия… Из-за нескольких случаев метафизической природы во мне было что-то близкое к тому зверю, что жил в Мике. Этот зверь и зверь Мики хорошо друг друга знали, как двое старых любовников. Те наши половины, что не были человеческими, знали друг друга лучше, чем человеческие половины. Я все ещё почти ничего о нем не знала, честно. Хоть мы и живём вместе. На метафизическом уровне мы были связаны теснее, чем может связать любой обряд или бумажка, а в повседневной жизни я не знала, что с ним делать. Он — мой идеальный партнёр, моя вторая половина, недостающий элемент. Он дополняет меня почти во всем. И когда он стоял так близко, это казалось очень правильным. Дайте мне чуть отодвинуться, и я сразу начну гадать, когда прилетит второй сапог и чудо кончится. Никогда в моей жизни не было мужчины, который бы её чем-нибудь да не испортил. Так почему же с Микой должно быть по-другому? Он даже не поцеловал меня, скорее дал почувствовать своё дыхание у меня на щеке. И выдохнул: «Потом». От одного этого прикосновения меня так затрясло, что ему пришлось успокоить меня, тронув за руку. Он улыбнулся мне, как улыбается мужчина, знающий, насколько волнует женщину его прикосновение. Мне такая улыбка не нравится. Такое ощущение, что он воспринимает меня как должное. И тут же я подумала, что это неправда, это даже нечестно. Так почему же я так подумала? Потому что я большой мастер сама себе портить жизнь. Если что-то слишком хорошо, мне обязательно надо начать в этом копаться, пока оно не сломается или меня не тяпнет. Я уж стараюсь этого не делать, но старые привычки тяжело умирают, особенно дурные. Мика пошёл дальше вдоль шеренги, и детектив Арнет посмотрела на меня вопросительно густо накрашенными, но прекрасными глазами. Открыла рот, будто хотела спросить, хорошо ли я себя чувствую, но её отвлёк следующий гость. Натэниел действительно может отвлечь. Джессика Арнет на несколько дюймов выше Натэниела с его пятью футами шестью дюймами, и потому ей пришлось смотреть вниз навстречу взгляду его лавандовых глаз. Это не преувеличение — глаза у него не синие, а на самом деле бледно-лиловые, лавандовые, цвета весенней сирени. Одет он был в рубашку с окаймлённым воротником почти того же цвета, что и его глаза, и потому лавандовый цвет выделялся ещё сильнее. В красоте этих глаз можно было утонуть. Он протянул ей руку, но она его обняла. Обняла, как я понимаю, поскольку в этой ситуации никто не счёл бы объятие неуместным. Обняла, значит, потому что можно было. После полусекундного колебания он обнял её в ответ, но голову отвернул, глядя на меня. Его глаза ясно просили о помощи. Она ничего такого не сделала — только обняла его, когда можно было ограничиться рукопожатием, но глаза Натэниела смотрели очень серьёзно, будто его это смутило куда больше, чем должно было. Поскольку работает он стриптизером, можно бы предположить, что он привык, когда бабы его лапают. Может, в этом и было дело? Он же не на работе сейчас. Она стояла, будто приваренная к его телу, а он только смотрел таким взглядом, будто звал на помощь. Но тело его не напрягалось, не вырывалось, и своим озадаченным взглядом он на Арнет не смотрел. Объятие затянулось больше, чем было бы вежливо, и, наконец, до меня дошло, в чем тут проблема — отчасти. Натэниел — наименее доминантная личность из всех, кого я знаю. Он хотел прервать объятие, но не мог отодвинуться первым. Джессика должна была его выпустить, а она, очевидно, ждала, пока первым двинется он, и тот факт, что он этого не делает, понимала совершенно неправильно. Вот черт! Отчего мне всегда попадаются мужчины, у которых в жизни такие нетривиальные проблемы? Везёт, наверное. Я протянула руку к Натэниелу, и облегчение на его лице отразилось настолько явно, что было видно всем, кто смотрит и понимает. Только он отворачивался, чтобы Джессика этого взгляда не видела. Это бы ранило её чувства, а Натэниел ничьи чувства никогда не хочет ранить. А потому он не видел её сияющего лица — оно просто светилось влечением, которое Джессика сочла взаимным. Честно говоря, я было думала, что Натэниелу она нравится, хотя бы немножко, но лицо его говорило другое. По крайней мере, мне. Натэниел ухватился за мою руку, как перепуганный мальчишка, которого только что спасли от местного хулигана. Я его притянула к себе в объятия, и он прилип ко мне, прижавшись телом теснее, чем я бы предпочла на публике, но я его понимаю. Он хотел уюта физического прикосновения, и он, кажется, догадался, что Джессика Арнет поняла его неверно. Я прижала его так тесно, как могла, как хотела прижать Мику. С тем меня бы это сконфузило, но не с Натэниелом. С ним я могла себя контролировать. В него я не влюблена. Я погладила длинную косу цвета опавших листьев, которая падала чуть не до щиколоток. Поиграла с ней, будто с куда более интимным предметом, надеясь, что Джессика намёк поймёт. Мне бы надо было знать, что просто чуть затянутых объятий для этого не хватит. Из объятия я высвободилась первой, но он не отрывал взгляда от моего лица. Глядя в его лицо, я понимала, что она там увидела — поразительную, завораживающую красоту. За последние полгода он раздался в плечах от тренировки с тяжестями — а может, просто потому, что ему всего двадцать и он ещё матереет. Сладко было смотреть на него, и я была почти уверена, что в постели он был бы так же сладок. Но, хотя Натэниел живёт у меня, прибирается в доме, покупает продукты, выполняет мои поручения, сношения у нас с ним до сих пор не было. Я этого старалась избегать, поскольку не собиралась оставлять его при себе. Когда-нибудь Натэниелу понадобится свой дом и своя жизнь, потому что не всегда он будет мне нужен в том смысле, в котором нужен сейчас. Я — человек, но я — первая Нимир-Ра у леопардов, которая осталась человеком. И ещё я первый человек-слуга мастера вампиров, обретшая определённые… способности. Но у этих способностей есть свои теневые стороны, и одна из них — необходимость питать ardeur примерно каждые двенадцать часов. Ardeur — это французское слово, означающее пламя, и в данном контексте имеет смысл вроде «сгорать от любви». Только слово «любовь» — весьма неточно. Я смотрела в расширенные сиреневые глаза Натэниела, держала в ладонях его лицо. И сделала единственное, что смогла придумать, чтобы на этом приёме Джессика Арнет не ставила его и себя в неловкое положение. Я его поцеловала. Поцеловала, потому что ему это было нужно. Поцеловала, потому что он — мой pomme de sang, яблоко крови. Поцеловала, потому что он — моя пища, а мне претит, что кто-то — моя пища. Я и от Мики тоже кормлюсь, но он — мой партнёр, бойфренд, и сам достаточно доминант, чтобы сказать «нет», когда хочет сказать «нет». Натэниел же хочет, чтобы я его взяла, чтобы он принадлежал мне, и что с этим делать — совершенно непонятно. Пройдёт ещё несколько месяцев, ardeur будет укрощён, и мне уже не нужен будет pomme de sang. И что тогда станет делать Натэниел? Я оторвалась от Натэниела, увидела, как светится его лицо — как светилось недавно лицо Джессики Арнет. Я не влюблена в Натэниела, но, глядя в это счастливое красивое лицо, боялась, что про него этого сказать нельзя. Я его использую — не для секса, для еды. Он и есть еда, просто еда, но я чувствовала, что это не до конца правда. В бифштекс ты не влюбишься, потому что он тебя не обнимет, не прижмётся тёплыми губами к сгибу шеи, не прошепчет «спасибо», уходя по коридору в угольно-серых слаксах, облегающих зад как вторая кожа и просторных на бёдрах, которые, как тебе известно, без штанов ещё красивее, чем в них. Когда я повернулась к следующему улыбающемуся лицу, то перехватила взгляд, который бросила на меня детектив Арнет. Не слишком дружелюбный. Только этого мне не хватало.Глава вторая
В зале приёмов тема Хэллоуина получила дальнейшее развитие. Повсюду реяли оранжевые и чёрные ленточки, картонные скелеты; резиновые нетопыри и бумажные привидения парили в воздухе. Искусственная паутина на стене была такой прочной, что хоть вешайся на ней. Вазами в центре стола служили реалистически выполненные тыквенные фонари с прорезями глаз и рта, сверкающие зелёными электрическими огоньками. Фальшивые скелеты свисали с потолка рискованно для всех, кто выше меня ростом. А потому почти всех гостей то и дело задевали картонные скелетные ноги. К несчастью, у Тамми рост пять футов восемь дюймов без каблуков, а с каблуками — её фата запуталась в этих украшениях. Подружки все-таки сумели её отцепить, но торжественный вход жениха с невестой был испорчен. Если Тамми хотела, чтобы декорации не были опасны для высоких, не надо было поручать оформление Ларри с братьями — среди них не было никого выше пяти футов шести дюймов. А я не виновата. Пусть я и друг жениха, но украшать зал я не помогала, так что меня не припутывайте. Были ещё и другие вещи, за которые на меня потом вину возложат, но здесь я тоже не виновата. Ладно, почти не виновата. Я ввела в зал Джессику Арнет. Она при этом уже не улыбалась, выглядела неуместно серьёзно. Когда фату невесты снова закрепили как надо, Джессика пошла к столу — туда, где сидели Мика и Натэниел. Она нависла над Натэниелом — нависла в буквальном смысле слова. Просто прилипла к нему, прилипла телом к его плечу и руке. Это было одновременно и дерзко, и скромно. Если бы я не всматривалась, то не увидела бы, что она делает. Арнет тихо заговорила с ним. Он покачал головой, и она побрела прочь среди столиков, где уже расселись гости, потом села за длинным столом, где разместилась свадьба. Последний свободный стул был рядом со мной — рассаживаться надо было в том же порядке, в котором входили. Тоже хорошо. Посреди тостов, когда братец Ларри заставил жениха покраснеть, но до того, как настала очередь родителей, Джессика нагнулась ко мне так близко, что запах её духов мне показался чрезмерно сильным. — Натэниел действительно живёт с тобой? — шепнула она. Я-то боялась, что вопрос будет трудным, но этот оказался простым. — Да, — ответила я. — Я спросила, не твой ли он бойфренд, а он ответил, что спит в твоей кровати. Мне такой ответ показался странным. Она повернула голову, и я вдруг оказалась слишком близко к её лицу, к этим ищущим карим глазам. Меня снова поразило, как она красива, и даже стало странно, что раньше я этого не замечала. Но я не замечаю девушек, я замечаю парней. Вы уж не обессудьте, но я гетеросексуальна. Не её красота поразила меня, но настойчивость, интеллект в её глазах. Она изучала моё лицо, и до меня дошло, что какая бы ни была она красотка, прежде всего она коп, и сейчас вынюхивает враньё. Потому что она его учуяла. Она ничего не спросила, потому я не стала отвечать. Редко когда я попадала в неприятности, когда молчала. Арнет слегка нахмурилась: — Так бойфренд он тебе или нет? Если да, то я отстану. Только ты бы мне могла сказать раньше, чтобы я не выставила себя дурой. Я хотела сказать: «Ты не выставила себя дурой», — но промолчала — я слишком была занята поисками ответа, который будет и честен, и не подставит Натэниела. Остановилась я на том же его уклончивом ответе: — Да, он спит в моей постели. Она чуть качнула головой, и лицо её стало упрямым. — Я не о том спрашивала, Анита. Ты врёшь, оба вы врёте, я просто чую. — Она нахмурилась: — Ты мне скажи правду. Если у тебя право первенства, так скажи сейчас. Я вздохнула: — Да, очевидно, у меня право первенства. Она нахмурилась сильнее, между красивыми глазами легла морщинка. — Очевидно? Что ты имеешь в виду? Либо он тебе бойфренд, либо нет. — Может быть, «бойфренд» — не то слово, — ответила я, пытаясь придумать объяснение, избегающее слов pomme de sang. Дело в том, что в полиции не знают, насколько я глубоко завязалась с монстрами. Подозревают, но не знают наверняка, а знать и подозревать — разные вещи. Знать — это когда можно тащить в суд. А подозрение тебе даже ордера на обыск не даст. — А какое слово то? — шепнула она, скорее даже прошипела, будто старалась не сорваться на крик. — Любовник? Что мне было сказать? Скажи я «да», Натэниел будет избавлен от нежелательного внимания Джессики, но при этом каждая собака в полиции Сент-Луиса будет знать, что он — мой любовник. Я не о своей репутации забочусь, она довольно сильно потрёпана. Не может девушка быть гробовой подстилкой у Мастера Города и оставаться приличной девушкой. Люди вообще уверены, что если женщина спит с вампиром, она на все способна. Это не так, но кому это интересно? Нет, я не о своей репутации пеклась, а о репутации Натэниела. Если с Джессикой он встречаться не хочет, то и не надо, но с кем-нибудь ему встречаться нужно. Раз я не собираюсь держать при себе Натэниела вечно, типа «пока-смерть-не-разлучит-нас», то ему нужен более широкий круг общения. И нужна девушка. Поэтому я колебалась, прикидывая дюжину слов и не находя ни одного, которое тут пригодилось бы. Но тут зазвонил мой сотовый, и я стала его нашаривать, чтобы заткнуть этот тихий настойчивый звук, испытывая такое облегчение, что для раздражения места не осталось. Пусть даже человек ошибся номером, с меня бутылка. Но никто номером не ошибся. Лейтенант Рудольф Сторр, глава РГРПС, номером не ошибался. Он взялся дежурить в вечер свадьбы, чтобы все остальные могли прийти. Дольф спросил у Тамми, позвала ли она нелюдей, и когда она сказала, что этот термин ей не нравится, но если он имеет в виду ликантропов, то да, позвала, внезапно выяснилось, что Дольф дежурит и на свадьбу пойти не сможет. У него с монстрами персональные проблемы. Его сын собирается жениться на вампирше, и та его убеждает присоединиться к ней в её вечной жизни. Сказать, что Дольф воспринимает это без восторга, будет слишком мягко. Он разнёс допросную, хватал меня за грудки и чуть не попал под суд. Я после этого организовала ужин с Дольфом, его женой Люсиль, его сыном Даррином и будущей снохой. Я убедила Даррина отложить решение стать нежитью. Свадьба по-прежнему ожидалась, но это уже было все-таки начало. Сын Дольфа остался пока среди живых, и самому Дольфу это помогло справиться с кризисом. Справиться настолько, что он снова со мной разговаривает. Настолько, что он снова вызывает меня на труп. Голос его был сух, резок, почти обычен: — Анита? — Я, — шепнула я, зажимая телефон в руке. Чтобы не каждый коп, которых среди гостей было большинство, заинтересовался, с кем я говорю и о чем. — Тут тело, на которое тебе стоит взглянуть. — Прямо сейчас? — Церемония ведь уже закончилась? Я не хотел звонить в самый разгар. — Закончилась. Идёт приём. — Тогда ты нужна мне здесь. — Здесь — это где? — спросила я. Он рассказал. — Район стрип-клубов на той стороне реки я знаю, но это название мне незнакомо. — Не пропустишь, — ответил он. — Единственный клуб с собственной полицейской охраной. Целая секунда у меня ушла, чтобы понять: Дольф пошутил. А он никогда на месте преступления шуток не отпускает. Я открыла рот, чтобы отметить этот факт, но телефон смолк. Дольф никогда не даёт себе труда прощаться. — Это был лейтенант Сторр? — спросила детектив Арнет, наклонившись ко мне. — Ага, — прошептала я в ответ. — Зовёт на осмотр места преступления; я побежала. Она открыла рот, будто ещё что-то хотела сказать, но я уже встала и пошла извиниться перед Ларри и Тамми, а потом ехать смотреть на труп. Очень жаль, что приходится уходить с такого приёма и так далее, но работа есть работа. И я не только ускользнула от вопросов Арнет, но ещё и не придётся мне танцевать ни с Микой, ни с Натэниелом, вообще ни с кем. Жизнь налаживалась. Я радовалась, что кого-то убили, слегка ощущая себя за это виноватой.Глава третья
Глядя на мёртвую женщину, радоваться было невозможно. А вот испытывать вину — вполне. Вину за то, что я хоть на миг сочла мысль о чьей-то смерти всего лишь поводом сбежать от неловкой ситуации. Видит Бог, я бы как-нибудь справилась с Джессикой Арнет и её вопросами без того, чтобы прятаться за убийством. И тот факт, что мне было душевно уютнее над трупом, чем за свадебным столом, кое-что говорит обо мне и моей жизни. Что именно говорит или что значит, я не очень понимаю. Наверное, что-то такое, во что мне не хочется вдумываться. Стоп! У нас тут труп, который надо осмотреть, преступление, которое надо раскрыть, а личные проблемы могут подождать. Должны подождать. И никак иначе. Тело блестело бледной кожей между двумя мусорными контейнерами на автостоянке. Что-то было почти призрачное в этом сиянии тела, как будто если моргнуть, оно исчезнет в темноте октябрьской ночи. Может, тут дело во времени года или в свадьбе, с которой я только что уехала, но что-то меня насторожило в том, как её здесь бросили. Тело засунули за мусорные ящики, чтобы спрятать, а потом чёрное шерстяное пальто, которое было на женщине, распахнули на её почти голом теле, чтобы бледная кожа отчётливо блестела в свете галогеновых фонарей парковки. Зачем было прятать тело, а потом делать такую вещь, которая так привлечёт внимание? Смысла не было. Конечно, для тех, кто её убил, смысл был совершенно ясен. Возможно. Я стояла, запахнув кожаную куртку, хотя не настолько было холодно. Достаточно холодно, чтобы надеть куртку, но не настолько, чтобы поддевать подстёжку. Я сунула руки в карманы, застегнула молнию до горла, ссутулила плечи. Но кожа не могла победить холод, с которым я боролась. Я смотрела на блестящее бледное тело и ничего не чувствовала. Ничего. Ни жалости, ни тошноты. Ничего вообще. И в каком-то смысле это меня беспокоило больше, чем мёртвая женщина. Я заставила себя двинуться вперёд. Заставила себя увидеть то, что надо было увидеть, а тревоги о собственной моральной деградации отложить до следующего раза. Дело прежде всего. Мне пришлось подойти к дальнему концу правого мусорного ящика, чтобы увидеть рассыпанные соломенные волосы, как яркий восклицательный знак на чёрной мостовой. Глядя на неё сверху, я видела, какая она была миниатюрная. Моего размера, или даже меньше. Она лежала на спине, на распахнутом пальто, надетом в рукава. Но ткань была широко расправлена, засунута под борт ближайших припаркованных автомобилей, чтобы её увидел любой посетитель, выходящий к машине. Волосы тоже были вытянуты назад, высвобождены. Будь женщина повыше, то видна была бы и со стоянки — проблеск соломенно-жёлтого из-за угла мусорного ящика. Поглядев на контур её тела, я нашла причину, по которой кто-то счёл её выше, чем она была — пластиковые шпильки не ниже пяти дюймов. Лёжа, она проигрывала в росте. Рука её была отведена направо, и на ней виднелись следы укусов. Вампирских. На выпуклости небольшой груди виднелась другая пара укусов, из них стекли две тоненьких полоски крови. Возле раны на шее крови не было. Мне надо было отодвинуть ящики, чтобы подойти. И тело тоже придётся повернуть, чтобы поискать другие следы укусов и насилия. В прежние времена полиция меня вызывала, когда уже отработали другие эксперты, но это было давно. Сейчас мне надо было убедить народ, что я ничего на месте преступления не испорчу. А из этого следовало, что надо найти здесь главного. Заметить лейтенанта Рудольфа Сторра несложно. Шесть футов восемь дюймов, сложение профессионального борца — так они были сложены, пока не стали все как Арнольд Шварценеггер. Дольф держался в форме, но железом не занимался — не было у него на это времени. Слишком много приходилось раскрывать преступлений. Чёрные волосы пострижены так коротко, что уши торчали по бокам головы, как севшие на мель корабли. Это значило, что он недавно постригся. Он всегда стригся короче, чем ему нравилось, чтобы подольше не ходить к парикмахеру. Китель отглажен безупречно, ботинки сияют, как фонари парковки. Дольфу было все равно, как он выглядит — лишь бы опрятно и аккуратно. Дольф вообще насчёт опрятности и аккуратности с пунктиком. Наверное, поэтому его так бесят убийства — они всегда грязны и безобразны. Я кивнула постовому, у которого, видимо, была одна работа — сторожить тело, чтобы его не трогал никто, не имеющий на то права. Он кивнул в ответ и снова уставился на тело. Его слишком широко раскрытые глаза навели меня на мысль, что он впервые видит жертву вампира. Он что, боится, как бы труп не поднялся и не попытался его схарчить? Я могла бы успокоить его страхи, потому что знала: этот труп не встанет никогда. Её обескровила целая группа вампиров, а это тебя одним из них не сделает. На самом деле такой поступок гарантировал, что вампиры получат своё удовольствие и не введут жертву в свои ряды. Я такое уже однажды видела, и чертовски надеялась, что здесь не будет одичавшего мастера вампиров. Последний такой специально оставлял жертвы там, где их должны были найти — в попытке спровоцировать отзыв новых законов, дающих вампирам права. Мистер Оливер считал, что вампиры — чудовища, и если дать им законные права, они слишком быстро захватят весь мир, превратив весь человеческий род в вампиров. И тогда на ком же питаться? Да, на такой охват у вампиров уйдут сотни лет, но по-настоящему старые вампиры далеко загадывают. Они могут это себе позволить, время у них есть. Я знала, что это не мистер Оливер, потому что его я убила. Я пронзила колом его сердце, и сколько бы раз ни поднимался Дракула в старых фильмах, Оливер теперь мёртв по-настоящему. Это я могу гарантировать. А это значит, что мы имеем дело с новой группой психов, и мотивы для убийства у них могут быть тоже совсем новые. Черт, да ведь мотивы могут быть даже личными! Вампиры теперь по закону — граждане, и у них могут быть разборки, как у людей. Но почему-то личных мотивов я здесь не ощущала. Не просите меня объяснить, просто не ощущала — и все. Дольф увидел, что я иду к нему. Он не улыбнулся, не поздоровался, потому что: Дольф есть Дольф — это раз, и он от меня не в полном восторге — это два. Он вообще последнее время не в восторге от монстров, а я слишком тесно с ними якшаюсь, и потому включена в их число. Но все же я заработала очки, уговорив его сына не становиться вампиром. И тот факт, что Дольф только что вернулся из отпуска за свой счёт с неофициальным предупреждением, что если не возьмёт себя в руки, то будет отстранён, тоже его несколько смягчил. Честно говоря, я согласна на все, что могу получить. Мы с Дольфом были друзьями — во всяком случае, так я думала. Были у нас обоих определённые сомнения на этот счёт. — Мне надо отодвинуть мусорные ящики, чтобы осмотреть тело. И тело тоже надо будет перевернуть, чтобы поискать следы укусов или что там ещё обнаружится. Я могу это сделать, не нарушив неприкосновенность места преступления? Он посмотрел на меня, и что-то в его лице ясно говорило, что он совсем не рад меня здесь видеть. Дольф начал что-то говорить, потом оглянулся на других детективов, на патрульных в форме, на экспертов-криминалистов и на стоящую поодаль машину «скорой помощи», покачал головой и отвёл меня в сторонку. Я ощущала на себе провожающие нас взгляды. Все детективы знали, что на одном осмотре места преступления Дольф меня тащил чуть не за шиворот по лестнице. Я, когда сказала «хватал за грудки», нисколько не преувеличила. Бог один знает, что теперь рассказывают — может, что он дал мне по морде, чего не было, но то, что было, тоже было достаточно плохо. Настолько, что я могла бы подать в суд и выиграть. Он наклонился ко мне и тихо сказал: — Мне не по душе, что ты здесь. — Ты меня сам позвал. Господи, только ещё ссоры с ним мне сегодня не хватало. Он кивнул: — Позвал, только мне надо знать, что у тебя нет здесь конфликта интересов. Я наморщила лоб: — Ты о чем? Какого конфликта интересов? — Если это жертва вампиров, то это кто-то из ребят твоего бойфренда. — Очень мило, что ты говоришь «если», но если ты про Жан-Клода, это могут быть совсем не его вампиры. — А, да, у тебя сейчас два вампирских бойфренда, — произнёс он мерзким голосом. — Мы будем копаться в моем бельё или раскапывать преступление? Видно было, как он старается взять себя в руки. Кулаки сжаты у боков, глаза закрыты, дыхание глубокое. Наверное, его заставили пройти тренинг по подавлению гнева. Я смотрела, как он пользуется обретённым умением. Наконец он открыл глаза — ледяные глаза копа, — и сказал: — Ты уже защищаешь вампиров. — Я не сказала, что это не нападение вампиров. Я только сказала, что это могут быть не вампиры Жан-Клода. Только и всего. — Но ты уже защищаешь своего бойфренда и его ребят. Ты даже ещё не видела жертвы, но уже говоришь, что твой любовничек здесь ни при чем. Я почувствовала, что у меня самой глаза леденеют. — Я не говорю, что это не могут быть вампиры Жан-Клода. Я только сказала, что это маловероятно. Трудами Церкви Вечной Жизни в Сент-Луисе полно кровососов, которые не обязаны подчиняться Мастеру Города. — Эти члены церкви ещё больше пуритане, чем христиане правого крыла, — возразил он. Я пожала плечами: — С виду они все святоши, в этом ты прав. Как и почти все истинные верующие, но я не потому говорю, что это они, или какие-то чужаки, а не те вампиры, которых я лучше других знаю. — А почему? — спросил он. Единственное моё оправдание, что я сказала чистейшую правду, в том, что меня уже достало и утомило, что Дольф на меня катит бочку. — Потому что, если это сделали вампиры Жан-Клода, они уже покойники. Либо он их сам передаст в руки закона, либо мне поручит это сделать, либо их просто убьют. — Ты признаешь, что твой бойфренд — убийца? Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. — Знаешь, Дольф, это мне уже надоело. Да, я трахаюсь с вампирами, и прими это как факт. — Не умею, — сказал он и отвернулся. — Так научись, — ответила я. — Но перестань поливать собственным личным дерьмом все место преступления. Мы тут теряем время на споры, а я могла бы уже осматривать тело. Я хочу, чтобы этих типов поймали. — Типов? Множественное число? — Я видела только два укуса, но они чуть различаются. Тот, что на груди, поменьше, расстояние между клыками уже. Так что здесь двое как минимум, но я готова поставить месячное жалование, что больше. — Почему? — Потому что её полностью обескровили. И вокруг следов крови почти нет. Два вампира не выпьют досуха тело взрослого человека, не заляпав все вокруг. Чтобы столько крови удержать в себе, пастей нужно больше. — Может, её убили где-то в другом месте. Я сдвинула брови: — Сейчас октябрь, она на улице на пятидюймовых пластиковых шпильках, в недорогом шерстяном пальто и больше почти ни в чем. — Я показала на здание у нас за спиной. — Мы на парковке стрип-клуба. Ну-ка подумаем: пятидюймовые шпильки, голая женщина… не признак ли это, что она здесь работает и вышла покурить? Дольф сунул руку в карман и достал свой неразлучный блокнот. — Опознана как Шарлин Морриси, двадцати двух лет, работает… работала стриптизершей. Да, она курила, но другой девушке сказала, что выйдет подышать. — Значит, она вряд ли была знакома с этими вампирами. — Почему так? — Она вышла подышать, не с кем-то повидаться. Он кивнул и сделал заметку в блокноте. — Следов борьбы не обнаружено. Похоже, что она вышла подышать и просто пошла сюда с ними. С незнакомыми она бы не пошла. — Если она была под ментальным контролем, пошла бы. — Значит, один из вампиров — старый. Дольф продолжал черкать в блокноте. — Не обязательно старый, но мощный, а это обычно значит старый. — Я задумалась. — Кто-то с хорошими способностями контроля, в этом я уверена, и возраста… — я пожала плечами. — Пока ещё не знаю. Он все ещё писал в блокноте. — Так, а теперь могу я отодвинуть ящики и осмотреть тело, или сперва техники должны заняться своей работой? — Я велел им тебя подождать, — ответил он, не отрываясь от своих записей. Я посмотрела на него, пытаясь что-то прочесть по его лицу, но видела лишь деловую сосредоточенность. Это крупный шаг вперёд, что он заставил техников ждать моего появления. И что он вообще меня позвал. До своего вынужденного отпуска он пытался не пускать меня на свои случаи. Шаг вперёд, так почему же я все ещё думаю, что Дольф позволяет личным эмоциям влиять на работу? Да потому, что если человек, которому ты доверяла, теряет твоё доверие безоговорочно, то доверять ему снова ты уже не будешь. Во всяком случае, безоговорочно доверять.Глава четвёртая
Ещё такой же набор укусов оказался на шее справа.Они были так похожи по размерам на первые, что я подумала о втором укусе того же вампира. Но линейки у меня с собой не было. И вообще ничего не было из моего снаряжения, я сегодня собиралась ехать на свадьбу, а не выезжать на труп. Я спросила, есть ли тут у кого-нибудь чем померить радиус укусов. Один из техников предложил измерить их для меня. Я с радостью согласилась. У него с собой был кронциркуль — я раньше никогда им не пользовалась. Измерения не врут — это был не тот же самый вампир. И на внутренней стороне бёдер, и на запястьях — это был не тот вампир. Если считать укус на груди, всего выходило семь. Семь вампиров. Вполне хватит, чтобы высосать насухо взрослого человека и почти не оставить крови. Как сообщил эксперт, признаков сексуального насилия не обнаружено. Приятно слышать. Я не стала объяснять, что сам по себе укус может иметь оргиастический эффект и для убийцы, и для жертвы. Не всегда, но зачастую, особенно если вампир хорошо умеет туманить сознание. Вампир с достаточной силой может заставить человека радоваться собственной смерти. Страшновато, но правда. Осмотрев каждый дюйм тела убитой женщины так тщательно, что её бледная плоть могла танцевать в моих снах в этих пластиковых туфлях, я повернулась к Дольфу. — Рассказывай, — велел он. Я знала, что ему нужно. — Семь вампов. Один очень хорошо умеет подчинять разум, и жертва радуется тому, что с ней делают, или хотя бы не возражает. Иначе кто-нибудь услышал бы крики. — Ты входила в клуб? — спросил он. — Нет, а что? — Там гремит музыка и полно народу. — Так что её бы не услышали, даже если бы она кричала? Он кивнул. Я вздохнула: — Следов борьбы нет. Ещё посмотрят у неё под ногтями, но никаких признаков сопротивления. Жертва даже не понимала, что с ней происходит — по крайней мере, до тех пор, пока не стало слишком поздно. — Это точно? Ты уверена? Я задумалась на пару секунд. — Нет, не уверена. Это моё наилучшее экспертное предположение, но, быть может, она вообще не из тех, кто умеет давать сдачи. Может, когда на неё налетели семеро вампиров, она просто сдалась. Не знаю. Что за человек была Шарлин Морисси? Могла она за себя постоять? — Ещё не знаю. — Если да, то на неё воздействовали вампирскими приёмами. Если нет, если она действительно была мямлей, то может быть и по-другому. Может быть, мы ищем шайку молодых вампиров. — Я покачала головой. — Но мне в это не верится. Я бы сказала, что хотя бы один из них, если не больше, стар и отлично знает своё дело. — Они спрятали тело, — сказал он. Я закончила его мысль: — И выставили его на обозрение, чтобы его нашли. Он кивнул: — Мне это тоже покоя не даёт. Если бы они всего лишь запахнули на ней пальто и не стали вытягивать волосы, сегодня бы её не нашли. — В клубе её хватились бы, — сказала я. — Или она на сегодня закончила? — Нет, не закончила, и её бы хватились. Я оглянулась на тело. — Но нашли бы её? — Может быть, — ответил Дольф, — но не так быстро. — Да, она ещё свежа. Уже холодна на ощупь, но умерла недавно. Он глянул в свои записи: — Всего два часа как со сцены. Я оглянулась, посмотрела на яркие галогеновые фонари. Спрятать здесь чего-нибудь негде, кроме как за мусорными ящиками. — Там они её и сделали, за ящиками? — спросила я. — Или в машине, — сказал Дольф. — Или в фургоне, — предположила я. — Лучший друг серийного убийцы, — заметил Дольф. Я на него посмотрела пристально, пытаясь что-нибудь прочесть в безразличных коповских глазах. — Серийный убийца? Что ты хочешь сказать? Насколько я знаю, это первый случай. — Ага, — кивнул он и стал отворачиваться. Я его поймала за рукав — осторожно. С ним это надо было осторожно делать — он слишком многое мог воспринять как агрессию. — Коп не скажет «серийный убийца» без крайней необходимости, Дольф. Во-первых, не захочет, чтобы это оказалось правдой. Во-вторых, чтобы репортёры не вцепились. Он посмотрел на меня сверху вниз, и я выпустила его рукав. — Здесь репортёров нет, Анита. Есть только убитая стриптизерша в Согете. — Тогда зачем такие слова. — Может, я экстрасенс. — Дольф! Он почти улыбнулся: — Дурное предчувствие, только и всего. Это либо их первая жертва, либо первая жертва, которую мы нашли. Только жуть до чего аккуратно сделано для первого убийства. — Кто-то хотел, чтобы мы её нашли, Дольф, и нашли сегодня. — Да, но кто? Убийца или убийцы? Или кто-то другой? — Например? — спросила я. — Посетитель, который не хотел, чтобы жена знала, где он был. — И он распахнул на ней пальто и вытащил волосы, чтобы её было лучше видно. Дольф едва заметно кивнул. — Не проходит, Дольф. Нормальный человек не мог бы трогать мёртвое тело, да ещё пальто распахивать и волосы расчёсывать. Кроме того, тело было раскрыто так, чтобы было видно именно так, как мы его видели. Нормальный человек мог бы вытащить её из-за ящиков — допускаю, но возиться с ней так не стал бы. — Ты говоришь «нормальный человек», Анита. Будто не знаешь, что нормальных нет. Есть только жертвы и хищники. С этими словами он отвернулся, будто не хотел, чтобы я видела, что у него на лице. Я не мешала ему отвернуться — пусть побудет наедине с собой. И кроме того, мы с Дольфом пытаемся восстановить дружбу, а с друзьями, бывает, иногда нужно лезть в душу, а иногда убраться на фиг и не приставать.Глава пятая
Возвращаться на приём я не хотела. Во-первых, никакой охоты веселиться. Во-вторых, я все равно не знала, как ответить на вопрос Арнет. В третьих, Мика вытянул из меня обещание с ним танцевать. Терпеть не могу это занятие и не думаю, что хорошо умею. В уединении нашего дома Мика, Натэниел и, черт его побери, Джейсон мне заявили, что я не права. Что я отлично танцую. Я не поверила. Думаю, это у меня с тех пор, как в старших классах меня пытались учить танцевать. Ну, в начале старшей школы какие у меня переживания не были ужасны? В аду, если ты действительно плохо вёл себя на земле, тебе вечно будет четырнадцать, и ты вечно будешь торчать в школе, и никогда не вырвешься домой. Так что я вернулась на приём, мечтая, что сошлюсь на усталость, и мы уедем, но знала заранее, что номер не пройдёт. Мика вытащил из меня обещание с ним танцевать и заставил меня обещать танец и Натэниелу. Будь оно все проклято. Я редко даю обещания, потому что всегда держу слово, будь оно ещё раз трижды проклято! Толпа уже довольно сильно поредела. Осмотры мест преступления всегда съедают добрый кусок ночи. Но я знала, что мальчики ещё останутся, потому что машина у меня. Натэниел сидел за столом, где я его оставила, но с ним был уже не Мика, а Джейсон. Они наклонились друг к другу, почти соприкасаясь головами. Короткие светлые волосы Джейсона казались жёлтыми на фоне рыжевато-каштановых волос Натэниела. Джейсон был в синей рубашке, лишь чуть-чуть синее его глаз. Костюм на нем был чёрный, и я знала, хоть он и сидел, что костюм сшит по мерке, итальянского, наверное, покроя. За костюм платил Жан-Клод, а он поклонник итальянских костюмов для своих служащих. Во всяком случае, когда не одевает их как звёзд эксклюзивных порнофильмов. Для обычной свадьбы такой костюм подходил. Джейсон тоже работает в «Запретном плоде» стриптизером, а Жан-Клод — владелец клуба, но не эта работа позволяла Джейсону носить сшитые по мерке итальянские костюмы. Дело в том, что он у Жан-Клода pomme de sang. Жан-Клод как-то вскользь упомянул, что в моем отношении к Натэниелу нет достаточного уважения к его положению pomme de sang. Я тогда послала Мику и Натэниела по магазинам вместе с Джейсоном, и оплатила счета своих двоих мальчиков. Ужасно, но я не могла допустить, чтобы Жан-Клод со своими обращался лучше, чем я с моими. Ведь не могла же? Вообще говоря, Мика не был у меня на содержании, но жалованье, которое платила ему Коалиция за Лучшее Взаимопонимание Между Ликантропами и Людьми, не покрыло бы сшитый на заказ костюм. А у меня денег на это хватило, и я заплатила. У меня было ещё время подумать, чего там затевают Джейсон и Натэниел, шепчась как заговорщики. А потом я даже не увидела, а скорее почувствовала Мику. Он стоял на дальней стороне зала, разговаривая с группой мужчин, в основном копов. Он встряхнул головой, засмеялся и направился через весь зал ко мне. Мне редко удавалось увидеть Мику на расстоянии — мы всегда были близки друг к другу, физически. Сейчас представилась возможность смотреть, как он идёт ко мне, полюбоваться, как сидит на нем костюм, как он подчёркивает его широкие плечи, узкую талию, тугие бедра, выпуклость ляжек. Костюм сидел на нем как свободная перчатка. И, глядя, как он идёт ко мне, я видела, что костюм стоил каждого заплаченного за него цента. Музыка прекратилась раньше, чем он дошёл до меня — какая-то песня, которую я не узнала. Секунду я тешила себя надеждой, что он сейчас сядет и выяснит, чем так увлеклись двое других. Но напрасной была надежда, потому что началась другая песня. Медленная. Я все равно не хотела танцевать, но когда Мика подошёл совсем близко, я подумала, что повод коснуться его на публике — вещь неплохая. Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах. — Готова? Я вздохнула и вытянула руки: — Насколько это возможно. — Давай сначала снимем куртку. Я расстегнула молнию, но попросила: — Давай её оставим, я малость замёрзла. Его руки легли мне на талию: — На улице холодает? Я покачала головой: — Не тот холод. — А! — сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой. Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу. От прикосновения я вздрогнула. Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела. — Я тебя согрею. Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость — его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела? — Ты хмуришься. Что-то случилось? Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо. Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи — не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует. Он снова шепнул: — Ты ещё сильнее хмуришься. Что не так? Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду — все же это лучше, чем ложь. — Я все думаю, когда же ты все испортишь. Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения. — Что же я такого сделал? Я покачала головой: — В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного. Глядя на него, я хотела видеть его глаза. В конце концов я подняла руку и сдвинула его очки, чтобы мелькнули эти шартрезовые глаза. Но, конечно, это была ошибка, потому что я утонула в этих изумрудах, поразившись очередной раз, насколько они сегодня зеленые. Я мотнула головой: — Черт с ним! — Так что же не так? — шепнул он. — Ничего, и это и есть не так. Даже для меня это прозвучало бессмыслицей, но все равно было правдой. Так я чувствовала. Он улыбнулся мне отчасти озадаченно, отчасти иронически, отчасти самоосудительно, и отчасти ещё как-то. Ничего счастливого в этой улыбке не было. Иногда он прибегал к этой улыбке, и я все ещё не понимала её, но знала, что он использует её все реже и реже, и только тогда, когда я бываю глупой. И хотя я знала, что веду себя глупо, но ничего не могла поделать. Он был слишком совершенен, и я не могла в этом не копаться. Слишком хорошо складывались наши отношения, и я не могла не пытаться узнать, могу ли я поломать их. Не поломать, на самом деле, просто проверить, насколько их можно согнуть. Должна была их испытать, потому что что толку в том, чего нельзя испытать? Да нет, черт, не так. На самом деле, если бы я дала себе волю, я была бы с Микой счастлива, и это начинало меня доставать. Я склонила голову ему на грудь. — Извини, Мика. Я просто устала и ворчу. Он отвёл меня чуть в сторону с танцпола, хотя мы и не танцевали. — В чем дело? Я пыталась объяснить ему, в чем дело. Я за что-то на нем пытаюсь отыграться, но за что? И тут до меня дошло — частично. — Я совершенно спокойно смотрела на убитую женщину. И ничего не чувствовала. — Тебе надо отстраняться от собственных эмоций, иначе ты не сможешь работать. Я кивнула: — Да, но когда-то это требовало от меня усилий. А теперь нет. Он посмотрел на меня, наморщив лоб, глаза его внимательно глядели поверх чуть сдвинутых очков. — И это тебя беспокоит. Почему? — Только социопаты и психи могут смотреть на погибших насильственной смертью и ничего не чувствовать. Он прижал меня к себе — внезапно, сильно, но тщательно прижимался не всем телом. Так обнимают друга в беде. Может быть, чуть сильнее, чуть интимнее, но не намного. Он всегда будто знал, что именно мне надо, и когда оно мне надо. Раз мы не влюблены, то как он это делает? Черт побери, у меня бывала любовь с мужчинами, которые и близко так не понимали, что мне нужно. — Ты не социопат, Анита. Ты просто отрезала часть своего существа, чтобы делать свою работу. Ты однажды сказала — это цена, которую ты платишь. Я охватила его руками, прижалась крепко, упёрлась лбом в изгиб его шеи, потёрлась лицом о невероятную гладкость кожи. — Я пытаюсь больше ничего от себя не потерять, но вроде бы уже не могу остановиться. Я сегодня ничего не ощущала — кроме вины за то, что ничего не ощущаю. Разве это не ненормально? Он продолжал меня обнимать: — Ненормально только если ты считаешь это ненормальным, Анита. Эти слова заставили меня отодвинуться, чтобы заглянуть ему в лицо. — Что это значит? Он нежно тронул моё лицо: — Это значит, что раз ты живёшь и можешь делать свою работу, то все окей. Я сдвинула брови, потом рассмеялась, снова нахмурилась. — Не уверена, что любой психотерапевт с тобой согласится. — Я одно знаю: с тех пор, как я тебя встретил, мне стало надёжно, счастливо и лучше, чем было многие годы. — Надёжно, ты говоришь. Забавно. Я думаю, так бы и Натэниел сказал: сперва надёжно, потом уже счастливо. — Пусть я твой Нимир-Радж и сам доминант, но я, Анита, много лет провёл во власти Химеры. Вот он был и псих, и социопат. Я видел настоящего психа и социопата, Анита, и ты близко ни на то, ни на другое не похожа. — При этих словах он улыбнулся и чуть дёрнул головой — старый жест, от которого он почти избавился. На миг он повернулся в профиль, и поскольку настроение у меня было сегодня пытливое, я задала вопрос, который уже много недель вертела в голове. Я провела пальцем по его переносице. — Когда мы с тобой впервые встретились, у тебя нос выглядел так, будто он серьёзно сломан. Я предположила, что это случилось тогда, когда ты был человеком, но ведь сейчас он выпрямляется? — Да, — ответил он, довольно тихо. Улыбки уже не было, даже смущённой. Лицо его замкнулось. Я начала понимать, что так он выглядит, когда печален. Я видела Химеру, я, черт побери, его убила. Таких психов я в жизни встречала мало. И это при том, что в моем списке имеются самодовольные кандидаты в боги и мастера вампиров возрастом в несколько тысячелетий, не говоря уже про оборотней, которые были сексуальными садистами и сексуальными хищниками в самом прямом смысле этого слова. И то, что Химера попал в первые строчки этого списка психованных гадов, кое-что говорит о том, каким он был. Не могла я себе представить, каково это — быть в его власти достаточно долго. Мне и несколько часов не очень понравились. Мика и его пард были во власти Химеры много лет. Я избегала этой темы, потому что для них она была весьма болезненной, особенно для Мики. Но сегодня, по очень многим причинам, мне надо было знать. Надо было — почти — причинить ему какую-то боль. Мерзко, но правда. Иногда ты борешься с тем, какой ты есть, а иногда сдаёшься. А иногда, когда устаёшь бороться с собой, начинаешь бороться с кем-нибудь другим.Глава шестая
Мы оказались на дальнем конце парковки, где выстроились высокой тонкой шеренгой деревья. Быстрорастущие клёны, с жёлтыми листьями, танцующими на октябрьском ветру. Волосы я туго заплела французской косой, и ветер мало что мог с ними сделать, но у Мики волосы летали вокруг лица тёмным густым облаком. Он снял очки, и от уличных фонарей глаза у него были совсем жёлтые, даже вопреки надетой на нем зеленой рубашке, и они отражали свет не так, как отражали бы его глаза человека. Прохладный ветер нёс сухой аромат осени. Что мне хотелось — взять Мику за руку и пойти в ночь, дойти до леса. Я хотела войти в темноту, и чтобы ветер понёс нас туда, куда он хочет. Плохое настроение будто унесло прохладным ночным ветром, а может быть, дело было в том, что я смотрела на Мику, на его лицо, почти скрытое облаком его волос. Как бы там ни было, а собачиться мне больше не хотелось. — Ты права, у меня нос заживает. В его голосе слышалась нотка горького смеха. И тон был подстать его непонятной улыбке. Я тронула его за руку: — Если тебе трудно про это, то не надо. Он покачал головой и схватился рукой за волосы, нетерпеливо, сердито, будто злился на них, что лезут в лицо. Я подумала, что он может злиться и на меня, но не стала спрашивать. Если да, то я не хотела знать. — Да нет, ты спросила, и я отвечу. Я убрала руку, не мешая ему говорить, не мешая открыть мешок, который я так хотела открыть только минуту назад. Сейчас я только хотела стереть с его лица это выражение. — Ты знаешь, почему у меня длинные волосы? Вопрос был такой странный, что я ответила: — Нет. Я думала, просто тебе так нравится. Он покачал головой, придерживая рукой волосы, чтобы ветром их не бросило ему в лицо. — Подчинив себе группу оборотней, Химера дальше действовал пыткой или угрозой пытки, чтобы держать её в руках. Если глава группы мог выдержать пытку, он пытал тех, кто послабее. Использовал их страдания, чтобы держать альф. Он замолчал так надолго, что я сочла необходимым что-нибудь ответить. — Я знаю, что он был гад и садист. Я помню, что он делал с Джиной и Вайолет, чтобы вас с Мерлем держать в руках. — Ты далеко не все знаешь, — сказал он, глядя куда-то далеко. Он вспоминал, и воспоминания эти не были приятными. Я не хотела поднимать этот вопрос. Честное слово, не хотела. — Мика, я не хотела… — Нет, ты хотела знать. И ты имеешь право узнать. — Он вздохнул так глубоко, что у него плечи задрожали. — Одной из любимых его пыток было групповое изнасилование. Тех, кто не участвовал, он заставлял отращивать длинные волосы. Говорил, что кто ведёт себя как баба, и выглядеть должен как баба. Мне хватило секунды, чтобы понять. — Во всем парде только у тебя и Мерля длинные волосы. Он кивнул. — Я думаю, Калеб получал от этого удовольствие, а Ной… ну… — он пожал плечами. — Мы все делали то, что нам не нравится, лишь бы остаться в живых. И невредимых. Моё мнение о Калебе не могло стать хуже, но о Ное — могло. Я не хотела говорить этого вслух, но Мика и не ждал от меня слов. Рассказ начался, и он его теперь закончит, хочу я слышать или нет. Это была только моя вина, черт меня побери, и я стала слушать, предложив Мике все, что сейчас могла — своё внимание. Не ужас и не жалость, всего лишь внимание. Ужас был бы излишним, а жалости никто не любит. — Ты говорила с Химерой, и не с одним из его лиц. Ты знаешь, как его раздирали противоречия. Я кивнула и сказала: — Да. — Наполовину он был свирепым самцом, и насиловал женщин. На другую половину — геем, и эти половины друг друга ненавидели. Химера придал понятию «раздвоение личности» совершенно новый смысл, потому что у каждой новой личности была отдельная физическая форма. Пока я его не видела, я бы сказала, что это невозможно. — Я помню. Он хотел, чтобы я стала его подругой, и при этом его искренне воротило от женщин. — Вот именно, — кивнул Мика. Я почти боялась того, что он сейчас скажет, но начала-то я. И если он может рассказывать, то я уж как-нибудь могу выслушать. До конца. — Он насиловал не только женщин, — продолжал Мика, — но интересно, что мужчину он мог изнасиловать, только если тот уже был геем. Как будто он хотел использовать только тот секс, который мог быть жертве приятен. — Мика хотел пожать плечами, но плечи только вздрогнули, как будто его передёрнуло. — Я этого не понимал, но был рад, что меня в его списке не было. Его передёрнуло снова. — Хочешь мою куртку? — спросила я. Он слегка улыбнулся: — Это не тот холод. Я потянулась к нему рукой, и он шагнул назад. — Нет, Анита, дай мне договорить. Если ты до меня дотронешься, я отвлекусь. Я хотела сказать: «Давай я дотронусь, давай ты отвлечёшься», — но не сказала. А сделала то, что он просил. Сама виновата. Держала бы язык за зубами, мы бы сейчас танцевали вместо того, чтобы… когда я научусь не ворошить то, чего ворошить не надо? Никогда, наверное. — Но когда Химера приходил в разум, он на меня злился. Я не помогал ему в пытках, не помогал в изнасилованиях. Но и не соглашался спать с ним добровольно, хотя он и просил. Думаю, я ему нравился, и он меня хотел, а раз его собственные извращённые правила не позволяли ему меня получить, он нашёл другие способы развлекаться за мой счёт. Он потрогал собственное лицо, будто проверяя пальцами, будто даже удивился тому, что нашёл. Будто ожидал там не лицо своё найти, а что-то иное. — Не могу даже вспомнить, что такого отказалась сделать Джина. Кажется, он хотел, чтобы она соблазнила вожака другой стаи, которой он хотел завладеть. Она отказалась, и он сорвал злость не на ней, а на мне. Он избил меня так, что нос мне сломал, но я быстро вылечился. — Все ликантропы быстро вылечиваются, — сказала я. — Я выздоравливал быстрее других. Не так быстро, как Химера, но почти. Он думал, это как-то связано с моим умением без труда переходить от формы к форме. Может быть, он и прав. — Звучит правдоподобно, — согласилась я совершенно спокойным голосом, будто мы о погоде говорили. Когда слушаешь страшные воспоминания, главное — не ужасаться. Эмоции разрешены только тому, кто рассказывает, а слушатель обязан сохранять хладнокровие. — В следующий раз, когда я отказался помогать кого-то насиловать, он мне снова сломал нос. Я снова выздоровел. Тогда он превратил это в игру. С каждым разом, когда я отказывался выполнять приказ, он меня бил сильнее, и всегда в лицо. Однажды он сказал: «Я уничтожу эту хорошенькую мордочку. Раз мне она не достаётся, и никому другому от неё нет пользы, я её просто размажу». Но я продолжал выздоравливать. Он отпустил волосы, и ветер бросил их ему поперёк лица, но он не заметил. Он обхватил себя за плечи, держал крепко. Мне хотелось к нему броситься, обнять, но он бы сказал нет. И я должна была с этим считаться, но черт меня побери! — В следующий раз он меня не бил, он работал ножом. Изрезал мне лицо, отрезал нос и сожрал. — Мика то ли всхлипнул, то ли засмеялся. — Господи, как было больно. Сколько было крови. Я осторожно, опасливо тронула его за руку. Он не попросил меня убрать руку. Я обняла его, и он дрожал — мелкой дрожью с головы до ног. Я обнимала его и ломала голову, что можно тут сказать. Он зашептал мне в волосы: — Когда нос вырос снова, но не до конца, он снова меня избил. Новые ткани нежнее старых, и когда он сломал мне нос в очередной раз, он остался сломанным. Не залечился до конца, и Химера, раз уж сумел меня изуродовать, на этом успокоился. Сейчас, когда он меня больше не трогает, нос возвращается к норме. Каждый раз, когда я возвращаюсь из облика леопарда, он все прямее. Мика прислонился ко мне, медленно, будто преодолевая скованность. Так он и остался, постепенно, дюйм за дюймом расслабляя тело, а я держала его и гладила ему спину круговыми движениями. Кто-нибудь другой наверняка стал бы говорить утешительную ложь, типа все в порядке, я с тобой, но он заслуживал лучшего. — Он мёртв, Мика. Он мёртв, и больше тебя не тронет. Он уже никого не тронет. Он снова издал тихий звук — полупроглоченный смех, или всхлип. — Не тронет, потому что ты его убила. Ты его убила, Анита. Я не мог. Я не мог защитить свой народ. Не мог. У него подкосились колени, и он бы упал, но я подхватила его, и мы опустились на траву возле деревьев. Я сидела и держала его, укачивала, а он плакал — не о себе, но обо всех, кого не смог уберечь. Я держала его, и рыдания стали тише, потом прекратились, и я ещё подержала его в тишине, нарушаемой только шумом ветра. Держала, и октябрьский ветер очищал нас обоих. Очищал от печали, от страшного моего желания разорвать все в клочки. И я обещала себе, сидя здесь, на траве, ощущая его руки вокруг себя, что никогда, никогда больше не буду ворошить то, чего ворошить не надо. Не лопатить того дерьма, которое можно оставить в покое. И помолилась Богу, чтобы это обещание сдержать, потому что, видит Бог, без Его вмешательства шансов сдержать слово было бы у меня куда как мало.Глава седьмая
Когда Натэниел и Джейсон вышли нас искать, Мика уже вернулся в норму. Норма для него — это значит, что если бы я не видела его срыва, у меня бы даже и мысли не возникло. Вообще-то, видя, как он быстро пришёл в себя, я подумала, сколько же я пропустила без внимания других срывов. Или этот вот вызвала я? И он может абсолютно держать себя в руках, если только никто не заставляет его оглядываться? Ну, даже если это и правда, то не слишком здорово. Ладно, может, нам всем нужен психотерапевт. Если я приведу весь пард, нам могут дать оптовую скидку. Натэниел сел по другую сторону от меня, и я оказалась в середине. Контур его тела касался меня настолько, насколько мог. В какой-то момент я чуть не попросила его отодвинуться, но знала эту нужду оборотня в физическом контакте. И вообще, просить Натэниела отодвинуться на дюйм, когда он почти каждую ночь спит в моей кровати голым, было бы глупо. Джейсон остался стоять и только смотрел на нас. Он был неестественно мрачен — по крайней мере, для своей обычной манеры, но вдруг расплылся в ухмылке. И стал похож на себя. — Уже за полночь, и мы думали, что вы вышли кормить ardeur. Слишком он ехидно улыбался для столь тщательно подобранных слов. — Я теперь его могу держать дольше между кормлениями, — ответила я. -Четырнадцать, иногда даже шестнадцать часов. — Ну, вот! — Джейсон обиженно топнул ножкой и надул губы. Превосходнейшее подражание детской обиде, если бы не чёртики в глазах. — А я-то думал поучаствовать. Я нахмурилась, но неискренне. Джейсон всегда меня забавлял, уж не знаю чем, но так было. — Не думаю, что сегодня нам понадобятся твои услуги, но искреннее спасибо за предложение. Он преувеличенно вздохнул. — И никогда больше у меня с тобой секса не будет? — Не пойми меня неверно, Джейсон, но я на это надеюсь. У нас с тобой было прекрасно, но привела тебя в мою постель аварийная ситуация. Если я не смогу контролировать ardeur получше, то мне будет небезопасно одной на людях. — Это я виноват, — тихо сказал Натэниел. Я повернулась к нему, и он был настолько близко, что мне пришлось поцеловать его в щеку. Хотелось, чтобы он отодвинулся, дал мне больше места, но я подавила это желание. Не надо на людей бросаться. — Если кто и виноват, то это только я, Натэниел. Очень спокойный голос Мики прозвучал у меня над плечом. — Виновата Бёлль Морт, злобная и сексуальная вампирша запада. Если бы она не лезла к Аните, стараясь управлять ею через ardeur, он бы не проснулся раньше времени. Бёлль Морт, Красивая Смерть, была создательницей линии Жан-Клода. Я никогда не видела её физического воплощения, но встречалась с ней метафизически, и с меня хватило. Мика перегнулся через меня и сумел положить руку на плечо Натэниела. Утешать нас обоих. — Ты уже не падал в обморок с тех пор, как Анита удлинила интервалы между кормлениями. Натэниел так тяжело вздохнул, что я ощутила его движение. — Это не я стал сильнее, а она. Он говорил очень грустно, очень сам собой разочарованный. Я наклонилась к нему, так, что Мика смог обнять нас обоих одновременно. — Но я же твоя Нимир-Ра? Мне полагается быть сильнее. Он слабо улыбнулся. Я положила голову к нему на плечо, спрятала лицо в изгибе его шеи и вдохнула запах ванили. Он всегда пах для меня ванилью. Когда-то я думала, что это мыло или шампунь, но нет. Это был его аромат для меня. Как-то я не могла набраться храбрости и спросить Мику, пахнет ли и для него Натэниел ванилью — в глубине души я не сомневалась, что только для меня так сладок его запах. — Ты хотел кое-что у Аниты спросить, — напомнил Джейсон. Натэниел напрягся, потом спросил очень робко: — Мне достанется обещанный танец? Тут уж напряглась я. Не смогла удержаться. Натэниел застыл, потому что тоже это почувствовал. Танцевать мне не хотелось, но очень ясно держалось воспоминание о мысли, которая пришла несколько минут назад, с Микой, что уж лучше было бы танцевать. Один раз я ошиблась этой ночью, и наступать второй раз на те же грабли не стоит. — Конечно! Буду очень рада. Тут уж и Мика, и Натэниел отодвинулись на меня посмотреть. — Как ты сказала? — переспросил Натэниел. — Я сказала, что буду очень рада. Их удивлённые рожи почти того стоили. — Где Анита и что ты с ней сделала? — со свирепой физиономией спросил Джейсон. Я не стала объяснять. Как-то не могла придумать, как бы сказать Мике, что лучше было бы нам танцевать, и объяснить, почему, не выбалтывая секреты Мики Джейсону и Натэниелу. Так что я просто встала и протянула Натэниелу руку. Он уставился на неё, но спохватился, принял её почти опасливо, будто боялся, что я её отдёрну. Наверное, он готов был спорить насчёт танца и не ожидал такой податливости. Я улыбнулась, видя его непонимающее лицо. — Пошли внутрь. Он улыбнулся мне редкой для него открытой улыбкой, от которой все его лицо засветилось, и за одну эту улыбку я бы отдала намного больше, чем какой-то танец.Глава восьмая
Конечно, благие намерения продержались у меня лишь до подхода к танцполу. И тут оказалось, что надо танцевать. На глазах у всех. На глазах у всех, а в основном эти «все» были копами. Никто не бывает так безжалостен, как копы, лишь дай им повод. Если я буду танцевать плохо, задразнят. Если буду танцевать хорошо, задразнят ещё хуже. А догадайся они, что я хорошо танцую со стриптизером, издёвкам конца не будет. И если я буду танцевать со стриптизером плохо, шуточки тоже будут… не слишком хорошими. Как ни кинь, а все клин. Я снова стала четырнадцатилетней девчонкой, неуклюжей как колода. Но, имея партнёром Натэниела, неуклюжей быть практически невозможно. Может, в этом его работа, но он знает, как дать человеку раскрыться на танцполу. Мне только и надо было, что отбросить запреты и следовать за его телом. Вроде бы легче лёгкого, только не для меня. Спасибо, но мне нравятся те немногие запреты, что у меня ещё остались, и цепляться я за них буду до последнего. Но сейчас я цеплялась за Натэниела. Немногое может меня напугать по-настоящему, но полёты на самолётах и танцы на публике входят в этот краткий перечень. Сердце у меня колотилось в горле, я давила в себе потребность смотреть на ноги. Ребята целый день добивались и добились, что я смогла танцевать — дома, когда видят только мои друзья. Но сейчас все уроки куда-то делись, и мне осталось лишь цепляться за руку и плечо Натэниела, вертя эти бесполезные круги, ничего общего не имеющие с мелодией и очень много общего — со страхом и неспособностью танцевать. — Анита! — позвал Натэниел. Я уставилась под ноги, стараясь не замечать направленных на нас взглядов. — Анита, прошу тебя, посмотри на меня. Я подняла глаза, и то, что он в них увидел, вызвало у него улыбку, и наполнило его собственные глаза сочувствием и лаской. — Ты действительно боишься, — сказал он так, будто до сих пор в это не верил. — Разве я когда-нибудь сознавалась в страхе, если не боялась? — Точное наблюдение. — Он улыбнулся и заговорил тихо: — Смотри только на меня, мне в глаза. Ничто не важно, кроме человека, с которым ты танцуешь. Не смотри больше ни на кого. — Звучит так, будто ты такие советы уже давал. Он пожал плечами: — Многим женщинам поначалу неуютно на сцене. Я вытаращилась на него. — Мне приходилось выступать в официальном костюме и выбирать партнёршу из публики на танец. В очень официальном, как у Фреда Астора. Почему-то Фред Астор — не первая ассоциация, которую вызывает название «Запретный плод». Я это сказала вслух. Его улыбка стала мягче, более ему свойственной. — Если бы ты когда-нибудь приехала в клуб посмотреть нашу работу, а не просто подвезти кого-нибудь из нас, ты бы знала. Я посмотрела на него вопросительно. — Ты танцуешь, — сказал он. Конечно, стоило ему это сказать, я тут же застыла. Как ходить по воде — если усомнишься, то не получится. Натэниел осторожно потянул меня за руку и подтолкнул в плечо, и мы снова задвигались. Я в качестве компромисса смотрела ему в грудь, отслеживая движения его тела, будто он бандит, и у нас схватка. Смотри в таких случаях на торс, и увидишь все движения. — Дома ты шла в ритме мелодии, а не я тебя двигал. — Так то дома, — сказала я, уставясь ему в грудь и подчиняясь его движениям. Невероятная для меня пассивность, но сама вести я не могла, поскольку танцевать не умею. Чтобы вести, надо знать, что делаешь. Музыка смолкла. Я протанцевала на публике целую песню! Есть! Я подняла глаза к лицу Натэниела, ожидая увидеть на его лице выражение довольное или радостное, но ошиблась. Я вообще не могла прочесть выражение его лица. Оно снова стало серьёзным, но не только. Мы стояли, глядя друг на друга, и я пыталась понять, что происходит, и он будто хотел что-то сказать… Но что? Почему так серьёзно его лицо? У меня было время спросить «Что случилось?», и тут заиграла следующая песня. Она была быстрой, с ритмом, и для меня уж никак не подходила. Я отпустила Натэниела, шагнула назад и повернулась, собираясь уходить, как он схватил меня за руку. Схватил и притянул к себе так сильно и резко, что я оступилась и упала бы, если бы не удержалась рукой, обхватившей его за плечо. Как-то вдруг ощутила я твёрдость его спины, изгиб его бока в чашечке моей ладони. Так близко я его держала, что мы будто сдвинулись вместе от груди до паха, и лицо его было до боли рядом. Так близко были его губы, что просто стыдно было бы не поцеловать их. Он почти отпрянул, будто я схватила его внезапно, и так оно и было, хотя я не хотела. Потом он закачался из стороны в сторону и повёл меня за собой. И так мы пошли танцевать, хотя это не было похоже ни на один танец, который мне приходилось плясать. Я следила за его движениями не глазами, а движениями собственного тела. Он двигался, и я вместе с ним, не потому что так надо было, а как дерево подчиняется движению ветра, потому что иначе не может. Я двигалась, потому что двигался он. Я двигалась, поняв наконец, что они все имеют в виду: ритм, слышимый пульс музыки, и это был ритм тела Натэниела, прижатого ко мне так тесно, что ничего я не ощущала, кроме него. Его рук, лица, тела. Рот его был искусительно близок, но я не стала сокращать расстояние. Я отдала себя его телу, тёплой силе его рук, но не приняла предложенный поцелуй. Потому что он так предлагал себя, как он умел: не требуя ничего взамен, просто отдавая. Этот поцелуй — я сделала вид, будто его не вижу, как бывало со многими другими. Он наклонился ко мне, и на миг, всего лишь на миг перед его прикосновением я хотела произнести, нет, не надо. Но не произнесла. Я хотела этого. Хоть в этом я могла себе признаться. Скользящее, нежное прикосновение губ — и поцелуй слился с ритмом качания наших тел, и они качались, и этот поцелуй шёл с нами. Натэниел целовал меня, и я повернулась к нему лицом и отдала себя движению его губ, как недавно движению его тела. Едва ощутимое прикосновение губ стало настоящим поцелуем, и его язык проник мне в губы, наполнил рот, его рот впился в мой. Но это моя рука гладила его лицо, брала в ладонь щеку, прижимала теснее наши тела, и я почувствовала, как выпрямился он под одеждой твёрдо и жёстко. Это ощущение заставило меня издать тихий звук, и я поняла, что ardeur проснулся раньше времени. Намного раньше. «А, на…», — произнесла какая-то часть моего сознания, и все моё существо с ней согласилось, но совсем не в том смысле. Я оторвалась от его рта, пытаясь дышать, пытаясь собраться с мыслями. Его ладонь легла мне на затылок, прижимая меня к нему губами, и я утонула в его поцелуе, утонула в ритмах и приливах желания. Ardeur иногда позволяет увидеть чужое сердце, или хотя бы чужое либидо. Я научилась этим управлять, но сегодня будто эта непрочная узда порвалась, и я застыла, прижатая к изгибам и твёрдости тела Натэниела, ничем не защищённая. Он никогда не пытался воспользоваться моментом, никогда не переступал проведённой мною черты, ни словом, ни делом, всегда был безопасен. Сегодня он вдруг перестал реагировать на мои сигналы, на мои безмолвные стены. Нет, не просто не замечал их — он сквозь них ломился. Сносил их руками, лежащими на моем теле, ртом, прижатым к моим губам, телом, прильнувшим к моему. Одновременно отражать ardeur и Натэниела я не могла. Я понимала, чего он хочет. Ощущала его неудовлетворённость. Месяцы хорошего поведения. Без попыток пробиться, воспользоваться моментом. И все эти месяцы хорошего поведения разлетелись вдребезги, оставив нас голыми задыхаться от желания, которое заполняло мир. До сих пор я не понимала до конца, как он хорош. Не понимала, что отвергаю. Не понимала, что он предлагает мне. Не понимала… ни черта вообще не понимала. Я отодвинулась, положила руку ему на грудь, не давая приблизиться снова. — Анита, милая, прошу тебя, прошу! Голос звучал низко, страстно, но так, будто он не мог найти слов. Однако ardeur в словах не нуждается. Вдруг я снова ощутила его тело, хоть мы стояли чуть поодаль. Он был такой твёрдый, жёсткий и полный боли. Боли, потому что я не давала ему облегчения. Не давала месяцами. Никогда у нас с Натэниелом не было полноценного секса, потому что я и без этого могла кормиться. Мне никогда не приходило в голову задуматься, что это для него значит. Но сейчас я ощущала его тело, тяжёлое, страдающее от страсти, копившейся месяцами. Когда я в последний раз так полно ощущала, что нужно Натэниелу, он хотел всего лишь принадлежать мне. Это в нем и сейчас осталось, почти кричащая потребность. Которую я раньше в упор не видела. Да чего там, притворялась, что её нет. И вот теперь Натэниел уже не даст мне её не видеть. На секунду вернулась ясность мысли, порождённая чувством вины. Вины за то, что я заставила его так долго томиться, в то время как мои потребности удовлетворялись полностью. Я считала, что иметь с ним настоящий секс — значило бы его использовать, а сейчас, заглянув ему в сердце, поняла, что моё поведение с ним — это куда более циничное использование, чем в сношении. Я пользовалась им как секс-игрушкой, которая должна доставить удовольствие, а потом её моют и прячут обратно в ящик. Мне вдруг стало стыдно, невыносимо стыдно, что я относилась к Натэниелу как к предмету, а это совсем не то отношение, о котором он мечтал. Вина отрезвила, как холодный душ, как пощёчина, и я с её помощью оттолкнула от себя ardeur, ещё часа на два как минимум. Натэниел будто почувствовал, что жар меня оставил. Лавандовые огромные глаза заблестели непролитыми слезами. Руки его упали с моих плеч, а поскольку свои я уже убрала, мы просто стояли на танцполу, отодвинувшись друг от друга. И это расстояние никто из нас двоих не пытался сократить. Первая слеза скатилась у него по щеке. — Натэниел! Я протянула к нему руки. Он покачал головой и шагнул назад, ещё раз, потом повернулся и побежал. Джейсон и Мика попытались поймать его на бегу, но он ускользнул от них изящным изгибом, оставив у них в руках только воздух, выбежал из дверей, и они бросились следом. Но не один и не другой должны были догнать Натэниела. Я должна была. Это я должна была извиниться перед ним. Только вот беда: я не знала, за что же? За то, что использовала его — или что использовала недостаточно?Глава девятая
Первым, кого я увидела, вылетев на парковку, был не кто-нибудь из них, а Ронни. Вероника Симс, частный детектив, когда-то — моя лучшая подруга, стояла чуть в стороне от дверей, обхватив себя руками за плечи чуть ли не до боли. Рост у неё пять футов восемь дюймов, почти сплошь ноги, и она ещё добавляет к этому высокие каблуки и короткую юбку. Когда-то она мне сказала, что ей бы мою грудь, и она в жизни не стала бы носить кофточки с высоким воротом. Шутила, конечно, но когда она одевалась нарядно, то ноги показывала чуть ли не во всю длину. Светлые волосы она носила до плеч, но сегодня подвила их концы, и они колыхались возле тонких бретелек на почти голых плечах. Колыхались сильно, потому что Ронни говорила сердито и тихо с кем-то, кого я не разглядела. Сделав ещё шаг, я его узнала — это был Луис Фейн. Он преподаёт биологию в университете Вашингтона, доктор наук и крысолюд. Про докторскую степень в университете знают, про то, что он делает в полнолуния — нет. Он на пару дюймов пониже Ронни, ладно скроен и крепко сшит. Плечи его заполняли пиджак, который Луи умел носить. Волосы у него стали короче с нашей последней встречи, и уложены аккуратнее. Глаза тёмные почти до черноты, а чисто выбритое лицо перекосило такой злостью, какой я у него никогда не видела. Слов я не могла разобрать, только интонации, а они были интонациями ссоры. Тут я сообразила, что уставилась как на витрину, а это все — не моё собачье дело. Даже если бы мы с Ронни остались подругами и продолжали бы ходить на тренажёрытри раза в неделю, чего уже не было, все равно не моё это было бы дело. Ронни никак не могла смириться, что я встречаюсь с вампиром, тем более с Жан-Клодом. Главное все же — что он был вампир. Как раз в те времена, когда мне нужно было женское сочувствие подруги и немножко понимания, она мне выдавала возмущение и гнев. Так что в последние месяцы мы стали видеться все реже, и дошло до того, что уже месяца два нам даже не случалось поговорить. Что они встречаются с Луи, я знала, потому что у нас с ним есть общие друзья. Интересно, конечно, из-за чего они погрызлись, но все равно не моё дело. Моё же дело ждало меня на парковке — все трое, прислонившись к моему джипу. Стояли, как на параде. Или будто в засаде поджидали. Я остановилась посреди асфальта, колеблясь, не пойти ли предложить Луи и Ронни свои услуги арбитра. Не из доброты — из трусости. Уж лучше влезть в чужую разборку, чем в ту, что ждала меня. Чужая душевная боль всегда намного легче своей. Но Ронни мне не сказала бы спасибо за вмешательство, и действительно не моё это было дело. Может, я утром позвоню и там посмотрим, захочет ли она говорить, осталась ли у нас ещё дружба, которую можно спасать. Но мне не хватало Ронни. Стояла я, значит, на тёмной парковке, оказавшись между ссорой у себя за спиной и той, что ждала впереди. А мне, как ни странно, ни с кем не хотелось ссориться. Вдруг навалилась усталость, и не из-за позднего часа или трудного дня за спиной. Я пошла к ждущим меня ребятам, и никто не улыбнулся мне навстречу, но ведь и я им не улыбнулась. Разговор ожидался не из тех, что сопровождаются улыбками. — Натэниел сказал, что ты не захотела с ним танцевать, — сказал Мика. — Неправда. Я танцевала с ним, два раза. А чего мне не хотелось — так это устраивать поцелуйчики на глазах у копов. Мика глянул на Натэниела — Натэниел уставился в землю. — Ты меня сегодня целовала на глазах у детектива Арнет. В чем разница? — Целовала, чтобы намекнуть Джессике, что к тебе приставать не надо. Ты же хотел, чтобы я тебя от неё избавила? Он поднял на меня полные боли глаза — как две кровоточащие раны: — И ты целовала меня только чтобы выручить, а не потому, что тебе этого хотелось? Черт побери. Но я все же попыталась объясниться — с сосущим чувством под ложечкой, что этот спор для меня проигран. С Натэниелом у меня всегда потом такое чувство, будто я сделала что-то неправильно — или хотя бы не сделала правильного. — Я не это хотела сказать. — Но ведь сказала именно это, — заметил Мика. — Не начинай! — огрызнулась я и поймала себя на том, что огрызнулась. Я уже разозлилась, хотя только теперь это поняла. Я легко злюсь, особенно когда мне неуютно. Злость я как-то легче переношу, чем смущение. Марианна, которая помогает мне научиться контролю над постоянно растущим списком моих парапсихических сил, говорит, что злостью я прикрываюсь от любых нежелательных эмоций. Она права, и я признаю, что она права, но ни она, ни я никакого альтернативного решения предложить не можем. Что остаётся девушке, если злиться нельзя, и сбежать от проблемы тоже нельзя? Убейте меня, если я знаю. Марианна уговаривает меня быть честной — эмоционально честной перед собой и теми, кто мне близок. Эмоционально честной. Очень безобидно звучит и очень правильно. На самом деле — ни то, ни другое. — Я не хочу ссориться, — сказала я. И это было честно. — Никто из нас не хочет, — ответил Мика. Сам звук его очень спокойного голоса помог умерить злость. — Натэниел стал напирать на танцполу, и ardeur проснулся раньше времени. — Я это почувствовал, — сказал Мика. — И я, — сказал Джейсон. — Но ведь теперь не чувствуете? — спросил Натэниел. В глазах его застыло почти обвинение, и в голосе звучала сердитая нотка. Кажется, такого близкого к гневу я от него ничего ещё не слышала. — Анита все лучше и лучше умеет смирять ardeur, — сказал Мика. Натэниел покачал головой, обхватив себя руками. Как вот Ронни там, у меня за спиной. — Если бы это был ты, она бы просто вышла с тобой на парковку и утолила бы ardeur. — Вряд ли, — возразила я. — Вышла бы, — упрямо повторил он, и в его глазах смотрелась та же злость, что была в голосе. А уж злости я в этих лавандовых глазах никогда не видела. И мне почему-то стало не по себе. — Если бы у меня был выбор, я бы не занялась сексом на парковке на свадебном приёме у Ларри и Тамми. Сердитый взгляд пробежал по моему лицу, будто что-то ища. — Почему же не утолить голод здесь? — Потому что это грязь. И ещё потому, что если как-то пронюхает Зебровски, мне этого уже никогда, никогда не забудут. Джейсон потрепал Натэниела по руке. — Видишь? Не тебе она дала отлуп. Просто не хотела дурака валять на свадьбе Ларри. Это не её стиль. Натэниел глянул на Джейсона, снова на меня. То странное напряжение, которое мне трудно было понять, оставило его. Злость в глазах растаяла. — Ты прав, наверное. — Так вот, если мы не хотим «дурака валять» на парковке, то надо ехать, — сказал Мика. — Ardeur не любит, когда его держат на цепи. И когда вернётся, он не будет так вежлив. Я вздохнула. Эта метафизическая бравада там, на танцполу, ещё даст сегодня ночью свои последствия. Когда ardeur проснётся снова, он заставит себя утолить. Уже в этот раз его обратно в ящик не засунешь. Как будто он, ardeur, если его остановить, отбросить, когда он уже меня заполнил, начинает злиться. Я понимаю, конечно, что ardeur — метафизическое явление, неодушевлённое, собственных чувств не имеет и зла ни на кого не держит, но впечатление именно такое. — Извини, Анита, я не подумал, — сказал Натэниел так обескураженно, что мне пришлось обнять его — быстрым движением, скорее по-сестрински, чем ещё как-то, и он это понял и не попытался прижать меня теснее. Он позволил себя обнять, потом отойти. Натэниел обычно остро настроен воспринимать мой язык жестов. Только это позволяет ему делить со мной постель месяцами, не нарушая последних немногих табу. — Поехали домой, — сказала я. — Мне намекают, что пора мне отваливать, — ответил Джейсон. — Мотай к нам, если хочешь, — предложила я. — Нет, спасибо. — Он покачал головой. — Арбитр в ссоре вам не нужен, и без консультанта вы тоже обойдётесь, так что я тоже домой. Тем более, что слушать, как вы там стонете за стенкой, и не участвовать… Ты не злись, но оставаться в стороне после того, как тебя разок пригласили, стало труднее. Я попыталась не покраснеть, но от этого ещё сильнее зарделась. Так всегда бывает. Однажды мы с Джейсоном были вместе. Когда я ещё не понимала, что ardeur может довести твоего партнёра до смерти, Натэниел однажды свалился в обморок на работе и на несколько дней выпал из графика кормления. Мики дома не было, а ardeur в этот день проснулся рано. Это влезла Бёлль Морт, родоночальница линии Жан-Клода, и первая, насколько мне известно, носительница ardeur’а. И он доставался только вампирам её линии, больше никому. То, что я его заполучила, ставило интересные метафизические вопросы. Бёлль хотела понять, кто я такая, и ещё она надеялась устроить хороший переполох. Она очень деловая вампирша, но если можно кому-то насолить так, чтобы дела не страдали, то тем лучше. Так что не по моей вине передо мной встал выбор: взять Натэниела и, быть может, убить его, или дать разок Джейсону сыграть запасного игрока. Он был рад-доволен. Очень рад. Как ни странно, наша дружба это пережила, но время от времени у меня не получалось прикидываться, что этого не было, и тогда мне бывало очень неловко. — Как мне нравится, что теперь я могу заставить тебя покраснеть! — А мне нет, — буркнула я. Он засмеялся, но глаза его остались серьёзными. — Мне тебе нужно кое-что сказать наедине, пока ты не уехала. Мне не понравилась его серьёзность. За последние полгода я поняла, что Джейсон за обличием язвительного балагура скрывает ум, иногда до боли проницательный. И слова насчёт наедине у меня тоже восторга не вызвали. Что такого он не может высказать при Мике и Натэниеле? И почему? Но вслух я сказала: — Окей. И отошла в сторону от джипа, ещё дальше от Ронни и Луи, которые все ещё продолжали свою тихую перебранку. Когда мы шагнули под сень деревьев на краю церковной парковки, я остановилась и обернулась: — Чего там? — То, что там на танцполу было, это вроде как моя вина. — Каким образом? Он смутился искренне, что с Джейсоном не часто случается. — Он хотел знать, как у меня получился секс с тобой, настоящий секс, в тот первый раз, когда я помогал тебе утолить ardeur. — Строго говоря, второй раз. Он скривил губы: — Да, но тогда ardeur был совершенно нов, и сношения у нас с тобой не было, и ещё трое мужчин в той же постели, кроме меня. Я отвернулась, чтобы темнота скрыла краску на щеках, хотя Джейсон-то мог по запаху моей кожи учуять. — Ты что-то говорил насчёт своей вины? — Он в твоей постели уже сколько — четыре месяца? — Около того. — И у вас не было сношения. Черт, он же даже оргазма ни одного не имел — ну, с семяизвержением и так далее? Сильнее покраснеть я уже не могла, а то бы голова лопнула. — Я слушаю. — Анита, пора тебе перестать притворяться, будто Натэниел — не настоящий. — Ты несправедлив. — Может быть, но я даже понятия не имел, что ты ему не помогаешь орально, или рукой, или хотя бы не смотришь, как он сам себе помогает. Как угодно, чем угодно. Я только покачала головой, уставясь в землю. И ничего путного сказать не могла. Если бы я сегодня метафизически не заглянула в голову Натэниела, я бы могла сейчас быть сердитой или грубой. Но я видела его боль, и притворяться больше не могла. Не могла её не замечать. — Я думала, что отказ от этих финалов облегчит ему жизнь, когда я возьму ardeur под контроль и pomme de sang мне уже будет не нужен. — Ты все ещё думаешь просто бросить его, когда тебе не надо будет утолять голод? — А что мне с ним ещё делать? Держать у себя как собачку или ребёнка-переростка? — Он не ребёнок и не собака, — сказал Джейсон с едва заметной сердитой интонацией. — Я это знаю, и в том-то и проблема, Джейсон. Не появись ardeur, я была бы у Натэниела Нимир-Ра и другом, и делу конец. А сейчас он вдруг оказался в категории, для которой у меня даже названия нет. — Он у тебя pomme de sang, как я у Жан-Клода. — Вы с Жан-Клодом не трахаетесь, и никого это не огорчает. — Нет, поскольку он позволяет мне встречаться с другими. У меня бывают любовницы, когда они мне нужны. — Я все время подталкиваю к тому же Натэниела. Чтобы у него были девушки. — Когда ты его — не слишком тонко — подталкиваешь смотреть на других женщин, он каждый раз оглядывается на меня за советом. — То есть? — Он не хочет встречаться с другими. Он хочет быть с тобой, с Микой и с вампирами. Не хочет в своей жизни другой женщины. — Я не женщина его жизни. — Это не так. Но ты не хочешь ею быть. Я прислонилась к тонкому деревцу. — Джейсон, так что мне делать? — Закончить то, что начала с Натэниелом. Стать его любовницей. Я покачала головой: — Этого я не хочу. — Черта с два — не хочешь. Я вижу, как ты на него реагируешь. — Одного вожделения мало, Джейсон. Я его не люблю. — С этим бы я тоже поспорил. — Не люблю так, как надо. — Надо — для чего, Анита? Для твоей совести? Твоего нравственного чувства? Дай ему то, без чего он жить не может. Не ломай себя для этого, но чуть согнись. Это все, о чем я тебя прошу. — Ты сказал, что там, на танцполу, это была твоя вина. И не объяснил, каким образом. — Я сказал Натэниелу, что ты не любишь пассивных мужчин. Ты любишь некоторую уверенность, настойчивость. Не слишком сильную, но такую, чтобы не тебе пришлось говорить: да, у нас будет секс. Тебе нужно, чтобы партнёр снял немножко ответственности с твоих плеч. Я уставилась в это искреннее, молодое лицо. — И это все, что мне нужно, Джейсон? Чтобы кто-то разделил со мной вину, и мы могли трахнуться? Он поморщился: — Я не это говорил. — Почти это. — Злись, если хочешь, но это не то, что я сказал или что имел в виду. Злись на меня, ладно, только не срывай злость на Натэниеле. — Меня воспитали в убеждении, что секс — это уже обязательство. Я до сих пор так думаю. — Я не заметил у тебя обязательств по отношению ко мне. Сказано было как бесстрастное наблюдение, ничего личного. — Нет, но мы друзья, а я была тогда вроде как друг в беде. А ты взрослый, и ты понимал, что это. Я не уверена, что Натэниел достаточно взрослый для этого. Черт, да он даже почти чужой женщине не может сказать нет. — Он отклонил не меньше трех приглашений на танец, пока мы разговаривали, и я точно знаю, что он отклонил предложение встречаться от красавицы Джессики Арнет. — Правда? — Правда, — кивнул Джейсон. — Я не думала, что он умеет говорить «нет». — Он тренируется. — Тренируется? — Он ведь иногда говорит тебе «нет»? Я подумала. — Иногда он не хочет передавать мне разговоры или что-нибудь рассказывать. Говорит, что я на него разозлюсь, и лучше мне спросить другого участника разговора. — Ты хотела — нет, ты требовала, — чтобы Натэниел научился за себя отвечать. Ты его заставила получить водительские права. Ты заставляешь его быть менее зависимым, я прав? — Да. — Но ты не подумала, что это может значить? — В чем именно? — Ты хочешь, чтобы он был независимым, думал за себя, сам решал, чего он хочет от жизни? — Ну, в общем, почти это я ему и говорю. Чтобы он сам решал, как он поступит со своей жизнью. Видит Бог, ему же всего двадцать! — И он выбрал, что он хочет делать — быть с тобой. Голос Джейсона стал тише, мягче. — Это не выбор жизненного пути. Я имела в виду профессию. Может быть, возвращение в колледж. — У него есть работа, Анита, и зарабатывает он больше, чем многие выпускники колледжа. — Нельзя же вечно танцевать стриптиз! — И браки тоже не длятся вечно, Анита. У меня глаза полезли на лоб, и Джейсон поспешил объяснить: — Я в том смысле, что ты все вопросы решаешь как будто навечно. Будто потом уже нельзя передумать. Я же не о том, чтобы ты вернула Натэниелу девичью честь, выйдя за него замуж. Честно, про это и речи не было. — Что ж, уже легче. — Тебе pomme de sang понадобится на много лет, Анита. Лет. — Жан-Клод говорит, что через несколько месяцев я научусь утолять голод на расстоянии, и это уже не будет так тесно и лично. — Тебе удалось увеличить интервал между кормлениями, Анита. Но ты не особенно преуспела в контроле над ardeur’ом. — Сегодня на танцполу я с ним справилась. Он вздохнул: — Ты его отключила. Это не контроль. Если у тебя есть ружьё, ты можешь его запереть в оружейный сейф, но это не значит научиться из него стрелять. — Интересная аналогия. Ты давно уже об этом думаешь, если я правильно поняла? — С самого начала. Натэниел мне сказал, что ты не разрешаешь ему облегчения во время утоления ardeur. — Не разрешаю? Он же не спрашивал, и вообще откуда мне знать, что он даже наедине с собой этого не делал? Я ведь не запрещала ему. — Можно самому себя обслуживать, и ощущение неплохое, но это не утоляет истинного голода. Я прижалась спиной к дереву, будто опёрлась на твёрдый ствол, потому что ощущение было, будто я падаю. Падаю в такую пропасть, откуда уже не выбраться. — Я не знаю, могу ли я переспать с Натэниелом и утром посмотреть себе в глаза в зеркале. — Почему это именно Натэниел так тебя беспокоит? — Потому что он сбивает меня с толку. У меня есть друзья, есть любовники, есть люди, которые от меня зависят, которых я опекаю. Со своими подопечными я не трахаюсь. Это вроде как использование служебного положения. — И Натэниел из категории подопечных? — Да. — И иметь с ним секс — это значит использовать своё положение? — Да. — Натэниел другого мнения. — Я теперь это понимаю, Джейсон. — Я закрыла глаза, прислонилась затылком к шероховатой коре. — Черт меня побери, я так хочу загнать ardeur под контроль, чтобы не надо было принимать такие решения. — Хорошо, пусть ты могла бы махнуть волшебной палочкой и убрать ardeur. Что ты будешь тогда делать с Натэниелом? — Помогу ему создать свой дом. — Пока что он делает всю домашнюю работу в твоём доме. Он закупает продукты. Готовят они с Микой. Натэниел занимается хозяйством и даёт возможность работать тебе и Мике. Как ты все это организуешь без Натэниела? — Я не хочу держать при себе Натэниела только для своего удобства. Джейсон шумно вздохнул: — Ты действительно такая тупая, или нарочно меня злишь? — Чего? Он мотнул головой: — Анита, я пытаюсь тебе втолковать одно: у Натэниела нет чувства, что его используют. Он чувствует, что он приносит пользу — прости за каламбур. Ему не нужна девушка — он считает, что она у него уже есть. Он не хочет ни с кем встречаться, потому что он уже с кем-то вместе живёт. Он не хочет искать себе дом, потому что дом у него уже есть. Мика это знает, Натэниел это знает, и только один человек не знает — и это ты. — Джейсон… Он поднял руку, показывая, что не договорил. — Анита, есть двое мужчин, живущих в твоём доме. Оба тебя любят. Оба тебя хотят. Оба поддерживают тебя в работе. Они вместе — как твоя жена. Многие готовы были бы пойти на убийство ради того, что у тебя есть. А ты это просто выбрасываешь. Я таращилась молча, потому что слов у меня не было. — Единственное, что мешает этому домашнему уюту быть полным — это неудовлетворённые потребности Натэниела. — Он шагнул ко мне, нагнулся, но настолько серьёзно было его лицо, что мне даже в голову не пришла мысль, будто он меня сейчас поцелует, и он не собирался этого делать. — Ты поставила дело так, что в этом семейном трио штаны носишь ты, и все хорошо, потому что Мику и Натэниела это устраивает. Но в ношении штанов есть свои минусы, Анита — ты же и принимаешь решения. Ты сейчас работаешь, как никогда. Ты счастливая и довольная, какой я тебя никогда не видел. Насчёт Мики — его я не так хорошо знаю, но Натэниел тоже никогда не был так счастлив, как сейчас. Все работают, Анита, все делают свою работу. Все, кроме… — Кроме меня. — Кроме тебя. — Знаешь, Джейсон, я не могу сказать, что ты ошибаешься. Но прямо сейчас я ненавижу тебя за то, что ты прав. — Ненавидь, если хочешь, но я не могу смотреть, как человек выбрасывает на помойку все, к чему рвётся его сердце. — Моё сердце к этому не рвётся. — Может быть, но это то, что тебе нужно. Тебе нужна хорошая жена в стиле пятидесятых годов. — А кому нет? — спросила я. Он улыбнулся: — Есть такие, которые хотели бы быть такой женой. А я просто не могу найти женщину, которая была бы достаточно мужчиной, чтобы держать меня в том стиле, к которому я ещё не привык. Я не могла не улыбнуться. Черт его побери, Джейсона. — Ты знаешь, ты один мог бы нагрузить меня всем этим и не разозлить на всю жизнь. Как тебе это удаётся? Он чмокнул меня в губы, почти по-братски. — Этого я не знаю. Но за тайну этого рецепта Жан-Клод заплатил бы целое состояние. — Может быть, не только он. — Может быть. — Он отступил, улыбаясь, но глаза его вновь стали серьёзными. — Анита, прошу тебя, езжай домой и не выпендривайся. Просто будь счастлива и дай всем быть счастливыми. Неужто это так трудно? Когда Джейсон это говорит, оно кажется совсем не трудным. И очень даже разумным, но откуда же у меня ощущение, что это будет ого как трудно? Просто отпустить вожжи и перестать всех дёргать. Просто отпустить вожжи и радоваться тому, что есть. Просто отпустить вожжи и быть счастливой. Так просто, так сложно… так страшно?Глава десятая
Когда Джейсон вёл меня обратно к джипу, чья-то машина взвизгнула колёсами по асфальту. Я только мельком видела её, пока она не вылетела на улицу, но узнала. Очевидно, Ронни везла их обоих домой, но ссора не окончена. Ладно, не мои проблемы. Видит Бог, мне хватит личных проблем и без того, чтобы встревать в чужие. Конечно, бывает, что не хочешь во что-то лезть, а приходится. — Меня домой не подвезут? Спрашивал Луис Фейн, д-р Луис Фейн, хотя докторская у него не по человеческой биологии, а по биологии летучих мышей. Он исследовал адаптацию малой бурой ночницы к жилищам человека. Вышло так, что исследование летучих мышей, уже другого вида, привело его в пещеру, где на него напала крыса-оборотень. Вот так он и стал покрываться мехом раз в месяц. — Легко! — ответили мы с Джейсоном в унисон. Луи улыбнулся: — Вообще-то мне одной машины хватит, но спасибо обоим. Глаза его, по-настоящему чёрные, а не темно-темно-карие, как у меня, не соответствовали улыбке. Они все ещё были злыми. — Он живёт по дороге к «Цирку», — напомнил Джейсон. — Ладно, — кивнула я. Посмотрела на Луи и хотела спросить, о чем они спорили, и не захотела спрашивать. В порядке компромисса я задала вопрос: — Все у вас нормально? Он покачал головой. — Ронни тебе завтра, наверное, позвонит и расскажет. Я думаю, ты вполне можешь знать заранее, может, что-нибудь ей втолкуешь. Я слегка пожала плечами. — Не знаю. Ронни бывает здорово упряма. Джейсон заржал: — Прикольно слышать, как ты кого-то обвиняешь в упрямстве! Я мрачно на него глянула и спросила Луи: — Ты точно хочешь ехать домой с этим комиком, а не с нами? Он покачал головой: — Джейсону по дороге. Он так и не сказал мне, о чем был спор. Напомнить или ну его? — Вы хотите без меня поговорить? — спросил Джейсон. — Если ты не против, — вздохнул Луи. — Ладно, попрощаюсь с Микой и Натэниелом и буду ждать возле своей машины. Он помахал мне рукой и отошёл. Второй — нет, третий раз за сегодняшний вечер я стояла в прохладной тени в задушевной беседе уже с третьим мужчиной. Который не был даже моим любовником, постоянным или случайным. — Что случилось, Луи? — Я сегодня предложил Ронни выйти за меня замуж. Многого я могла ожидать, но к этому была не готова абсолютно. У меня отвисла челюсть. Когда я смогла захлопнуть пасть и притвориться, что ко мне вернулся разум, я спросила: — Чего ж тогда вы поссорились? — Она отказалась. Это он сказал, не глядя на меня. Уставился в пространство, сунув руки в карманы брюк, что безнадёжно портило линию костюма, но руки надо было куда-то девать. — Она отказалась, — повторила я, будто не расслышала. Он посмотрел на меня: — Ты удивлена? — Ну, вообще-то я помнила, что у вас все хорошо. Честно говоря, последний разговор, когда Ронни мне что-то рассказывала, состоял в основном из хихиканья, поскольку посвящён был сексу. Мы все друг другу выкладывали, как умеют только женщины, и выяснилось, что у неё с Луи секс не хуже, чем у меня с Микой. То есть чертовски хорош. Ронни по ошибке решила, что раз я с Микой, значит, я бросила Жан-Клода. Когда она выяснила, что одно из другого не следует, то отнеслась к этому без восторга. Она никак не могла примириться, что я встречаюсь с нежитью. Разборчивая она, Ронни. Но шуточки шуточками, а её неприязнь к Жан-Клоду осталась неколебимой. И с тех пор мы не очень много общались. — Все действительно чудесно, Анита. Вот почему это так… — он поискал слово, остановился на таком: — обидно! — Так я не поняла, действительно вам было хорошо? — Я тоже так думал — может быть, ошибался? Да нет, черт возьми, не мог я так ошибиться. Лучшие два года моей жизни. Не было лучшего начала дня, чем проснуться с нею рядом. И я хочу, чтобы каждый день так начинался. Что ж тут плохого? — Ничего, Луи. — Тогда зачем же так ругаться, как я от неё ещё никогда не слышал за эти два года? Тёмные глаза смотрели требовательно, будто я знаю ответ, просто ему не говорю. — Я утром позвоню Ронни, если она мне раньше не позвонит. И поговорю с ней. — Она сказала, что ни за кого не хочет замуж. Сказала, что если бы за кого-нибудь вышла, то это был бы я, но не хочет выходить. Не хочет. Такое страдание слышалось в его голосе, что больно было ушам. — Я тебе сочувствую. — Чуть было не взяла его за руку, но решила, что не надо, и сказала: — Может, вы просто могли бы жить вместе? — Это я тоже предложил. Предложил жить вместе, пока она не станет готова на большее. Он снова уставился в темноту, будто не хотел, чтобы я видела его глаза. — И на это она тоже сказала «нет»? — Она не хочет лишиться независимости. Независимость — это одна из черт, за которые я её особенно люблю. — Я знаю, — сказала я с сочувствием, поскольку ничего другого предложить не могла. Он посмотрел на меня: — Знаешь — значит, сможешь ей сказать? — Я все сделаю, чтобы убедить её, что ты не собираешься подрезать ей крылья. — В этом дело? Она просто боится, что я посягну на её свободу? — Я не знаю, Луи. Честно говоря, спроси ты меня раньше, я бы сказала, что она скажет «да». — Ну уж. Он пристально посмотрел на меня. Посмотрел так, будто хотел в моих глазах прочесть секреты мироздания. Я уж предпочла бы, чтобы он пялился в темноту, чем искал ответов у меня на лице. Не знаю, что могла бы подсказать ему темнота, но я — точно ничего. — Да, Луи, так бы я и сказала. В последний раз, когда я её видела, она была счастлива, как никогда. — Так я не обманывал себя? — спросил он, все ещё глядя на меня этим незащищённым, вопрошающим взглядом. — Нет, Луи, не обманывал. — Так в чем же дело? В чем? Я пожала плечами, но что-то надо было и сказать, потому что Луи не сводил с меня глаз. — Я не знаю. Извини. Очень это казалось недостаточно — «извини», — но ничего другого я не могла дать. Он кивнул, несколько поспешно, отвернулся и снова уставился в темноту. Я знала, что он не видит сейчас церковного двора, заборчика. Он просто смотрит в темноту, чтобы какое-то время не видеть ничьих взглядов, но как-то меня это нервировало. Не по себе было от понимания, что его чувства так сильны, что надо их прятать, чтобы я не видела. Напомнило мне, как Дольф отвернулся на осмотре места преступления. В общем, скрывали они одно и то же — страдание. Луи снова повернулся ко мне. В глазах его была боль, и мне труда стоило не отвернуться самой. У меня есть правило: когда кого-то что-то мучает, самое меньшее, что я могу сделать — не отвернуться. — Кажется, твой любимый сюда идёт. Я оглянулась — Мика шёл к нам. В обычной ситуации он бы не стал прерывать, но сегодня время поджимало. Время и ardeur никого не ждут. Я бы попыталась объяснить это Луи, но не была уверена, знает ли он про ardeur, а я очень не люблю объяснять, что это такое. Слишком остаётся впечатление… странное, как минимум. — Вы давно живёте вместе с Микой? — спросил он. — Месяца четыре. — Вы с Ронни не очень общались с тех пор, как он к тебе переехал? Я прикинула. — Да, похоже. Ей не нравится, что я продолжаю встречаться с Жан-Клодом. Луи смотрел в сторону идущего к нам Мики, и взгляд его был задумчив. — Может, не в этом дело. — А в чем? — В том, что с тобой кто-то живёт. Может, это ей и не по нраву. — Она сказала, что все дело в моем романе с вампом. — Ронни много чего говорит, — сказал он уже мягче, не так сердито, скорее озадаченно. Потом встряхнулся, как вылезшая из воды собака, и сумел улыбнуться. Глаза остались грустными, но все равно уже лучше. — Может быть, ей трудно видеть, как ты себя кому-то посвящаешь настолько сильно. Я пожала плечами, потому что не думала, что дело в этом, но и разуверять его не стала. — Не знаю. Он снова улыбнулся, и тёмные глаза были как переполненные озера безнадёжности. — Едешь домой, Анита, и радуешься этому. Я успела увидеть блеснувшие в его глазах слезы. Что мне было делать? Обнять его? Будь он моей подругой, я бы так и сделала, но ведь он был мужчина, а мне хватило уже на сегодня осложнений. И я поступила как свой парень — неуклюже похлопала его по спине. Перешла бы я после этого к настоящему объятию — не знаю, потому что сзади подошёл Мика. — Извините, что помешал, но мы уже почти час стоим на парковке. Очень деликатный был способ мне напомнить, что меньше часа отделяет нас от мига, когда ardeur вырвется на поверхность. — Пошли, Луи, проводим тебя до машины Джейсона. Он кивнул, будто не доверял собственному голосу, и очень старался не проходить под фонарями парковки. Мика притворился, что вообще ничего исключительного не происходит. Я притворилась, что не видела слез. Просто вела его под руку туда, где стоял рядом со своей машиной Джейсон. Джейсон открыл пассажирскую дверь и вопросительно глянул на меня через плечо Луи. Я стала было трясти головой, но тут Луи меня обнял. Внезапно, резко, так что у меня дыхание захватило. Я подумала, что он хочет что-то сказать, но нет. Он просто обнял меня, и я обхватила его руками, поддержала, потому что не могла этого не сделать. Когда я уже вроде бы нашла какие-то слова, он отступил на шаг. Он плакал, пока меня держал, но я не услышала ни единого звука — только крепость его рук и беззвучные слезы. Он моргнул и странно улыбнулся Мике, почти что всхлипнул: — Как ты уговорил её к тебе переехать? — Я к ней переехал, — ответил он спокойным, ровным голосом, каким говорят с испуганным ребёнком или слишком эмоциональным взрослым. Однажды я у него слышала такой голос, и обращён он был ко мне. — И это она меня попросила. — Счастливец, — сказал Луи, и вложил в это слово многое. — Я знаю. Мика обнял меня за плечи и чуть отодвинул меня, освобождая Луи место, чтобы он мог сесть в машину. Луи снова кивнул, слишком быстро. — Счастливец. Он сел в машину, и Джейсон закрыл за ним дверцу. Потом наклонился ко мне и спросил: — Что случилось? Не моя тайна, но нехорошо было отправлять Луи с Джейсоном, Джейсона не предупредив. — Это его тайна, не моя, ты уж извини. Скажем, у него был трудный вечер. Луи постучал в окно, и мы с Джейсоном оба вздрогнули. Мика либо видел движение, либо у него нервы получше наших. Джейсон отодвинулся, давая Луи открыть дверь. — Ребята, не трудитесь шептаться так близко к машине. Мне все слышно. — Извини. — Не за что, он же видел ссору. Ты ему расскажи, тогда мне не придётся. И Луи снова закрыл дверь, положил голову на подголовник, и у него из глаз покатились безмолвные слезы. Мы отвернулись, будто стыдно было смотреть. Кажется, мы не так бы смутились, будь он голым. — В чем дело? — спросил Джейсон. — Он сделал Ронни предложение, и она отказалась. У Джейсона отвисла челюсть, как у меня до того. — Ты шутишь! — К сожалению, нет. — Но это же такая счастливая пара, каких я в жизни не видел! Я пожала плечами: — Я могу только сообщить, но не объяснить. — Черт побери, — сказал Джейсон. Обернулся к машине, к Луи. — Я его отвезу домой. — Спасибо. Джейсон улыбнулся тенью своей обычной улыбки. — Я же не могу его с тобой отправить. Это же чертовски осложнило бы ситуацию. — Чего? Мика поцеловал меня в висок: — Если возникнет ardeur, когда Луи будет в машине… — Мотайте, ребята, — сказал Джейсон. — Все будет окей. Я чмокнула его в щеку. — Ты храбрее меня, Гунга Дин. Он засмеялся: — Это же неточная цитата из Киплинга? — Не совсем точная, но все равно правда. Внезапно он снова стал серьёзным. Совсем не по-джейсоновски. — Не знаю, храбр я или нет, но я его доставлю прямо в дом. — Нам пора, — сказал Мика и повёл меня к нашему джипу. Я все оглядывалась, пока Джейсон садился в машину. Луи сидел неподвижно, откинув голову. Издали даже не видно было, что он плачет. Мика притянул меня к себе, обнял за плечи. Я уткнулась в него, пропустила руку ему вокруг талии, и мы подошли к джипу, тесно прижимаясь друг к другу. Я рада была, что он со мной. Рада, что вместе домой поедем, рада, что «дом» — это было для нас обоих. Натэниел стоял, облокотившись на джип, и ждал нас. Руки он держал за спиной. У него, помимо сношений, ещё было много «потребностей», которые я даже ещё хуже удовлетворяла, если только это возможно. Он ощущал покой, когда его связывают, когда его бьют. Покой. Я как-то спросила, почему это доставляет ему удовольствие, и он тогда выбрал это слово — покой. Чувство безопасности. Как могут связанные за спиной руки вызывать чувство безопасности? Что хорошего — дать кому-то причинить тебе боль, пусть и небольшую? Не догоняю. Просто не догоняю. Может, если бы я это как-то поняла, я бы меньше боялась дойти до конца с Натэниелом. Что если мы с ним переспим по-настоящему, и этого будет мало? Что если он будет подталкивать меня к тому, что мне… страшновато? Он — подчинённый, я — доминант. Это значит, что я за все отвечаю? Что мы должны делать то, что я говорю? Нет. Я слишком мало знаю, чтобы понять Натэниела, и иногда — других леопардов, потому что Натэниел — не единственный среди них с нестандартными увлечениями. У подчинённого есть волшебное слово, и как только он его произнесёт, игры кончаются. Так что в конечном счёте, какими бы иллюзиями власти ни тешил себя доминант, а это подчинённый определяет, насколько далеко что зайдёт и где остановится. Я думала, что контролирую Натэниела, потому что он подчинённый, но сегодня стало ясно, что это уже не так. Вожжи не у меня в руках. Я не знаю, что станется со мной, с Натэниелом или с Микой. И от этой мысли было страшно, так что я задумалась всерьёз. Что если я найду Натэниелу новое место в жизни? Новый дом? Новую жизнь? Это я и ворочала в голове, пока шла к машине. Подумала, не отправить ли его домой с кем-нибудь другим, чтобы он в чью-то чужую жилетку плакал. И более того, я обдумывала вариант залезть под одеяло, имея с одной стороны только Мику, а с другой — никого. Сейчас у Натэниела есть своя сторона кровати. До сих пор до меня это как-то не доходило. Или я не давала себе до этого дойти. Мы все вместе перечитывали вслух «Остров сокровищ». Для нас с Микой это было возвращение к любимым книжкам детства, а для Натэниела вообще почти все книги были в новинку. Ему никогда никто книг на ночь не читал. Никогда никто не давал ему книжек. Что же это за детство — без книг и сказок? Я знала, что у него был старший брат, который умер, и отец, который умер, и мать, которая тоже умерла. Что они умерли — я знала, но не знала ни от чего, ни когда, — знала только, что он был ещё маленький. Он не любил об этом говорить, и мне не нравилось выражение его глаз, когда говорить приходилось, так что я не нажимала. У меня нет права нажимать, раз я не его женщина. Не любовница. Я — всего лишь Нимир-Ра, и рассказывать мне свою биографию он не обязан. Я подумала, что если Натэниела не будет в кровати, он не услышит продолжения. Не услышит, что случилось, когда Джим узнал, кто такой на самом деле этот добродушный негодяй Джон Сильвер. И мысль о том, что Натэниела не будет с нами, когда мы дочитаем приключение до конца, обожгла — будто одновременно заболели сердце и желудок. Натэниел открыл дверь и придержал её передо мной, потому что когда ardeur так близко, мне лучше за руль не садиться. Он держал дверь и был просто нейтрален, когда я прошла мимо. Я не знала, что делать, и потому тоже осталась нейтральной. Но когда я села и пристегнула ремень, я поняла, что мне его будет не хватать. Не потому, что жизнь моя идёт легче с ним, чем без него, а просто — скучать по нему буду. Мне будет недоставать запаха ванили на подушке, тепла его тела в постели, путаницы его волос — живого спутанного одеяла. Если бы этого хватило, я бы просто выставила его после чтения в его комнату. У него была комната, где было все его барахло, только его там не было. Но я не могла так поступить и чувствовать, что поступаю честно. Он плакал, когда умерла Шарлотта — из «Паутинки Шарлотты». А зрелище, как он плачет над мёртвой паучихой, я бы ни за что не пропустила. И это была идея Натэниела — посмотреть все старые фильмы про чудовищ. Вы не жили, если не смотрели «Человек-волк» (1941), «Проклятие вервольфа» (1961) и «Вервольф» (1956) в компании оборотней. Они стучали по экрану, кидались поп-корном и выли — иногда в буквальном смысле, — глядя, как киношники изображают жизнь, которую они слишком хорошо знают. Леопарды жаловались, что у волков куча фильмов, а у них, леопардов, если не считать «Люди-кошки», так вообще ни одного. Вервольфы знают вариант восьмидесятых годов, но почти ни один не знал оригинала из пятидесятых. Мы запланировали ещё один киновечер, чтобы посмотреть обе версии сразу. Я точно знала, что почти все время будет шумное весёлое возмущение, как оба эти фильма попадают пальцем в небо, и иногда — жутковатая тишина, когда киношники случайно угадают правду. Ладно, это они будут жутковато молчать, а я — смотреть, как они смотрят на экран. Я ждала этого вечера. И сейчас попыталась увидеть, как оно будет без Натэниела. Когда он не будет ходить в кухню и обратно, принося поп-корн и газировку, не будет требовать, чтобы стаканы ставили на подставки. Не будет сидеть на полу у моих ног, полночи держа голову у меня на колене, полночи водя рукой мне по икре. Без сексуального подтекста — просто ему лучше, когда он ко мне прикасается. И в парде, и в стае от прикосновений всем лучше. Бывает такое личное и близкое без секса. В самом деле бывает, просто для меня это необычно. Эта мысль вернула меня к текущей проблеме. Забавно, какие извивы выкидывает мысль. Сегодня, когда ardeur снова вылезет, что я буду делать? Могу, конечно, выгнать Натэниела к нему в комнату, вполне законно, потому что завтра мне тоже надо будет кормиться. Могу оставить его на десерт. Но мы оба будем знать, что дело не в этом. Не его я сохраняю, а себя спасаю. От чего спасаю — мне не до конца понятно. Но явно дело во мне, а не в нем. Он не хочет, чтобы его спасали. Нет, не так. Он думает, что я его уже спасла. Все время я обращалась с ним как с принцем, который должен найти свою принцессу, но все это неправда. Он сам — принцесса, и я его спасла. В глазах Натэниела я и есть принц в сверкающих доспехах, и мне только надо перейти черту, и мы будем жить долго и счастливо. Беда в том, что я никому не принц и никому не принцесса. Я — всего лишь я, и нет у меня никаких доспехов, тем более сверкающих. Я вообще не из волшебной сказки. И в «долго и счастливо» тоже не верю. Вопрос в том, верю ли я вообще в «счастливо»? Ответить бы на этот вопрос — и все тревоги побоку, да вот не получается ответить. Так что, пока Мика вёл машину через октябрьскую темь, я все ещё не знала, что буду делать, когда проснётся ardeur. Я уже и не знала, что правильно будет сделать. Правильно — это же когда помогаешь кому-то, а неправильно — когда делаешь кому-то больно? И часто ли мы выбираем правильное потому, что оно правильное? Мне всегда неловко было молиться Богу насчёт секса — в любом контексте, но сейчас я молилась, пока мы ехали, потому что других вариантов не было. Ответа я не получила, да и не ожидала его. У меня много есть парапсихических способностей, но, слава Богу, умения говорить с Ним напрямую среди них нет. Если вы думаете, что это не так уж страшно, перечитайте Ветхий Завет. Ответа не было, но не в этом суть — хуже, что я не ощутила того мира, что обычно во время молитвы. Зазвонил мой сотовый. Я вздрогнула, и пульс забился в горле так часто, что я не сразу смогла ответить. — Анита, Анита, ты меня слышишь? — спросил женский голос. Марианна. Она живёт в Теннеси и служит варгамором у стаи Дуба. Очень старомодное название и очень редкая работа — она колдунья, которая помогает стае разбираться с метафизическими проблемами. У большинства стай варгаморов сейчас нет — слишком это старомодно. Может быть, мода на нью-эйдж введёт в моду и эту должность. И ещё она помогает мне управляться с моими способностями. Единственный экстрасенс, которого я знаю и которому верю. Оборотней она знает почти так же хорошо, как и я — в чем-то лучше, в чем-то нет. Но мне с этими способностями нужен кто-то вроде наставника, и она ближе всего к этому понятию. — Марианна, до чего же я рада тебя слышать! Что случилось? — Я вдруг почувствовала неодолимое побуждение тебе позвонить. Что там у тебя? Видите? Действительно экстрасенс. Я хотела все объяснить, но за моей спиной сидел Натэниел. Что мне было делать — сказать, чтобы он заткнул уши и напевал, пока я буду говорить? — Несколько неловкая ситуация. — Мне угадывать? — Если хочешь. Она замолчала на несколько секунд, но угадывать не стала. Либо пустила в ход свою колдовскую интуицию, либо вытащила карту — карту таро, я имею в виду. — Я смотрю на Рыцаря Кубков — обычно это карта Натэниела. Я отнеслась скептически — по меньшей мере, — когда Марианна впервые вытащила колоду, чтобы, как она сказала, «читать». Но её чтения были так точны, что жутко становилось. Когда она впервые это делала, картой Натэниела был Паж Кубков, карта для ребёнка или очень молодого юноши. Но недавно он получил повышение в Рыцари Кубков. — Да, это так. Молчание. Я знала, что она раскладывает гадание. Она старалась заставить меня пользоваться картами, посмотреть, есть ли у меня способности к гаданию, но в моих глазах карты оставались просто красивыми картинками. Мои способности лежат не в той области. — Король Жезлов, Мика, тоже сейчас с тобой. Это не был вопрос. — Да. Я представила себе её длинные седые волосы, увязанные в хвост, как они висят за спиной, а она в свободном платье сидит на кровати по-турецки, потому что уже поздно. Она стройная и сильная, и тело её не подстать волосам или тому факту, что к шестидесяти ей ближе, чем к пятидесяти. — Дьявол, искушение. Ты ещё не питала ardeur? Поначалу у меня от этого её умения мурашки бежали по коже, но потом я привыкла. Просто она это умеет. Она не косится на меня за то, что я умею поднимать зомби, а я спокойно отношусь к её умению сказать, что происходит за сотни миль от неё. Иногда, как вот сейчас, это даже бывает удобно. — Ещё нет. — Жрица, у тебя есть вопрос ко мне? — Да. — Ты не делаешь глупости вроде попытки выбрать между Микой и Натэниелом? — Спасибо на добром слове. — Я здесь ни при чем, Анита, ты сама усложняешь себе жизнь. Я вздохнула. — Ну, да, в общем, правда, но не совсем, и не в том смысле. — Хорошо, напускай таинственности. — Не в том смысле, в котором ты имеешь в виду, — наконец нашла я слова. — То есть ты не пытаешься бросить одного ради другого. — Нет. — Что ж, это хорошо. — На этот раз молчание длилось дольше. — Я перестаю угадывать, я разложила карты. Марианна предпочитает читать карты, ничего не зная о проблеме. Она подозревает, что если слишком много обсуждать, то можно повлиять на гадалку, раскладывающую карты. — Тебя я положила в середину, Королева Мечей. Прошедшее — это пятёркапентаграмм, оставленная в стороне, на холоде, не отвечающая твоим нуждам. Божественное — шестёрка кубков. Это может быть кто-то из твоего прошлого, входящий в твою жизнь, с кем у тебя сильная связь. Будущее — Король Кубков, карта Натэниела. Обыденное — четвёрка пентаклей, Скупец, держащийся за то, что уже не помогает тебе вести мирную жизнь. Сейчас прочтём соединительные карты. Она на секунду замолчала, думая, или молясь, или что там ещё нужно, чтобы карты с ней говорили. Пока что мне все было понятно, кроме шестёрки кубков. — Соединитель обыденного с прошедшим — карта Любовника. Иногда в жизни случается такое, что ты боишься сердечной раны или боишься оставить кого-то или что-то. Прошедшее с божественным соединяет Король Жезлов, обычно это карта Мики, но это может быть какая-то энергия, какой-то мужчина в твоей жизни. Божественное с будущим объединяет двойка мечей — тебе предстоит сделать выбор, и ты считаешь его трудным, но если ты снимешь с глаз повязку, то сможешь видеть, и у тебя есть то, что нужно, чтобы снять повязку. Будущее с обыденным соединяет Рыцарь Жезлов, другой мужчина твоей жизни. Ты действительно привлекаешь массу мужской энергии. — Не нарочно, — начала я… — Помолчи, я не закончила. Поверх Скупца лежит шестёрка мечей, невидимая помощь или помощь из духовного источника. Поверх оставленного на холоде лежит десятка пентаклей, счастливый процветающий дом. Гм! Король Скипетров и шестёрка кубков стоят сами по себе, но двойка мечей пересекается с Королевой Жезлов. Карта Натэниела перекрещена с десяткой кубков — счастливый дом, истинная любовь. Рыцарь жезлов перекрещён с Дьяволом, искушением. — Ладно, я почти все поняла, но кто этот Рыцарь Жезлов, и почему он перекрыт искушением? И кто такая Королева Жезлов? — Я думаю, что это ты. — Я всегда была Королевой Мечей. — Может быть, это меняется. Может, ты обретаешь силу или становишься сама собой. — Я давно стала сама собой. — Пусть будет по-твоему. — Пытаюсь. — Я бы сказала, что Любовники и четвёрка скипетров — это твой жених из колледжа, который тебя бросил. Это переживание сделало из тебя Скупца в эмоциях. Тебе нужно уйти от этого. Твой дом — пятёрка пентаклей, холод, но сейчас это счастливый процветающий дом. Тебе вскоре будет предложен тяжёлый выбор, как-то он связан с твоим прошлым. Карта Мики говорит о том, что он тебе помог залечить какие-то из старых ран, потому что он — мост между прошедшим и божественным. — То есть он — дар божества? — Не надо дешёвых острот, Анита. Когда вселенная, или Бог, или Богиня, — название выбери сама, — даёт тебе кого-то, кто столько приносит тебе добра, и сразу, будь благодарна. А не придирайся к словам. Марианна хорошо меня знала. — А Рыцарь Жезлов? — Кто-то новый, или кто-то прежний, но которого ты увидишь в новом свете. Это будет соблазн, но жезлы означают силу, значит, это будет соблазн применить силу или обрести силу, а не что-то, связанное с отношениями. — Марианна, мне и без того хватает соблазнов. — Ты сегодня начала расследование нового дела? — А что? — Я почувствовала необходимость вытащить ещё одну карту. Это оказалась восьмёрка мечей — связанная женщина с повязкой на глазах, окружённая мечами. Женщина, погибшая сегодня ночью. Я стараюсь не звонить Марианне, когда занимаюсь расследованием — по многим причинам, и вот одна из них. У меня от этого мурашки по коже, а у неё — кошмары. — Пятёрка скипетров. Будет множество конфликтов по этому делу, и ещё будут смерти. Но карта Судьи говорит, что виновные будут наказаны, и дело раскрыто, хотя и не без потерь. Восьмёрка пентаклей? Странно. В деле участвует кто-то, бывший когда-то твоим учителем. Старше тебя. Ты знаешь, кто это может быть? Я прикинула, не Дольф ли, но это не подходило. — Наверное, не знаю. — Эти люди ещё не участвуют, но они придут. И тебе помогут. — Почему ты так уверена, что будут ещё убийства? — А ты разве нет? — спросила она, и по тону я поняла, что она слушает голоса, мне не слышные. — Да, и у меня такое же чувство. — Верь своим чувствам, Анита. — Постараюсь. — Наверное, ты уже почти дома. Я не стала спрашивать, откуда она знает, что мы уже подъехали. Она бы даже не смогла мне сказать, наверное — парапсихические явления не слишком вяжутся с азбучной логикой А — Б — В. У них сразу переходы от А к О, причём никаких дорог между этими буквами на карте не показано. — Да, уже дома. Мика послал мне воздушный поцелуй и вышел из джипа. Я услышала, что Натэниел тоже выбрался с заднего сиденья. Закрыв дверцы, они оставили меня одну в тёмном, затихшем вдруг автомобиле. И в этой тишине раздался голос Марианны: — Да, ещё одно. Только что я получила вот такое сообщение: «Ты знаешь, что тебе делать. Почему ты спрашиваешь меня?» Анита, это не я тебе говорю, ты же знаешь, что я тебе всегда готова дать совет. Чей ещё совет ты спрашивала? Я открыла рот, закрыла снова. — Я молилась. — Насколько я тебя знаю, ты молишься только тогда, когда у тебя нет других вариантов. Было бы лучше, если бы молитва для тебя не была последним средством. Как она это спокойно, по-деловому! Вы молились. Бог не может подойти к телефону, Он оставит сообщение у вас на автоответчике. Ну и ну. Я облизала вдруг пересохшие губы, и спросила: — И тебя не пугает, что ты только что приняла для меня сообщение от Бога? — Ну, не прямо от Него. Он же это переслал. И опять спокойный тон. Ничего особенного. — Марианна! — Да? — У меня иногда от тебя мурашки по коже! Она рассмеялась. — Ты поднимаешь мертвецов и убиваешь нежить, и ты испугалась меня? В такой формулировке это действительно было глупо, но все равно правда. — Скажем так: я рада, что у тебя твои парапсихические силы, а у меня мои. И так у меня серьёзное чувство вины и без того, чтобы предсказывать будущее. — Не вини себя ни в чем, Анита, а следуй своему сердцу. Нет, это была королева Скипетров, а не Кубков. Так что следуй своей силе, пусть она отведёт тебя туда, где тебе надлежит быть. Верь себе, и верь тем, кто рядом. — Ты же знаешь, я никому не верю слепо. — Мне ты веришь. — Ну да, но… — Перестань ты в этом ковыряться, Анита. Твоё сердце — не рана, в которую нужно лезть и смотреть, не сходит ли струп. Ты можешь исцелиться от старой боли, если позволишь этому случиться. — Так мне все твердят. — Если все твои друзья говорят одно и то же, и твоё сердце говорит то же самое, а спорит только твой страх, так перестань упираться. — Я не слишком хорошо умею сдаваться. — Да, я бы сказала, что это ты хуже всего умеешь. Отдать то, что тебе уже не служит, не защищает и не помогает, не значит сдаться. Это значит вырасти. Я вздохнула: — До чего же я не люблю, когда ты так осмысленно говоришь! — Не любишь, но на это надеешься. — Да. — Иди в дом, Анита, иди в дом, и делай свой выбор. Я сказала все, что имела сказать, и теперь все в твоих руках. — А вот это я больше всего ненавижу, — ответила я. — Что именно? — Что ты не пытаешься меня убеждать. Ты только сообщаешь факты, говоришь, какие у меня варианты выбора, и отпускаешь. — Я могу давать наставления, но не приказы. — Я знаю. — Сейчас я вешаю трубку, а ты пойдёшь в дом. Потому что не будешь же ты спать в машине. Телефон умолк. Марианна была права, как всегда. Я злилась на неё за то, что она просто даёт мне информацию и помогает думать, но не говорит, что делать. Конечно, попытайся она мною командовать, я бы не потерпела. Я всегда выбираю сама, и чем настоятельнее меня подталкивают, тем сильнее я эти подталкивания игнорирую, поэтому Марианна не подталкивает никогда. Вот тебе информация, вот тебе варианты выбора, а теперь будь взрослой девочкой и выбирай сама. Выбираясь из джипа, я надеялась оказаться достаточно взрослой для предстоящего выбора.Глава одиннадцатая
Когда я вошла, в гостиной было темно, свет горел только в кухне. Оба они прошли через кромешную темноту дома и включили свет только уже на кухне, посмотреть сообщения автоответчика. У леопардов глаза лучше видят в темноте, чем у людей, а у Мики они вообще всегда кошачьи. Бывает, что он ходит по всему дому, не зажигая света, ни на что не натыкаясь, так же уверенно, как я при свете дня. Но сейчас из кухни было достаточно света, чтобы я не стала зажигать его в гостиной. Белый диван будто сам светился, хотя я понимала, что это иллюзия, отражение рассеянного света от белой ткани. Я не сомневалась, что мальчики пошли переодеваться на ночь. Почти все ликантропы, любого вида, предпочитают одежды поменьше, а Мика не любит парадных нарядов. Я вошла в пустую кухню — не то, чтобы мне там было, что делать, а просто я не готова была идти в спальню. Все ещё было непонятно, что там делать. Теперь у меня в кухне стоит большой обеденный стол. В уголочке для завтрака, у эркера, выходящего на лес, по-прежнему расположился столик для четверых. И того было слишком много, когда я только сюда переехала. Сейчас, потому что обычно у нас ночуют ещё несколько оборотней-леопардов — в случае опасности, а чаще просто, чтобы быть поближе к группе, к своему парду, — понадобился стол на шестерых. Даже больше надо было бы, да в кухню не влезет. Посреди стола стояла ваза. Жан-Клод стал посылать мне по дюжине белых роз, когда мы начали встречаться. Когда к этим встречам прибавился секс, он добавил к дюжине тринадцатую розу, красную. Одна красная роза, как капля крови в море белых роз и белого подмаренника. Весьма красноречиво. Я понюхала розы — красная пахла сильнее других. Трудно найти белые розы с хорошим запахом. Все, что мне надо было сделать — это позвонить Жан-Клоду. Он бы успел прилететь сюда до рассвета. Я кормилась от него раньше, могла бы и сейчас. Конечно, это значило бы всего лишь отложить решение… нет, спрятаться от него. Сильнее почти всего на свете я ненавижу трусость, а звонить сейчас моему любовнику-вампиру — это она и была бы. Телефон зазвонил. Я так дёрнулась, что ваза закачалась на столе — будто я нервничаю или у меня совесть не чиста. Трубку я сняла на втором звонке. На том конце зазвучал интеллигентный профессорский голос, но говоривший профессором не был. Тедди был выше шести футов ростом и серьёзно занимался штангой. А то, что у него ещё и острый ум и точная речь, меня поразило при первом знакомстве. Вид тупого силача и речь философа. Ещё он вервольф. Ричард разрешил волкам, которым нужна помощь, обращаться к коалиции. — Анита, это Тедди. — Привет, Тедди, что там у тебя? — У меня ничего, но с Джилом не очень хорошо. Все будет нормально, но сейчас мы в приёмном покое больницы св. Антония. Джил — единственный в городе лис-оборотень. Поэтому он весьма зависим от «Мохнатой Коалиции», как стали её называть местные оборотни и даже копы. Изначально она возникла, чтобы создать лучшее взаимопонимание между группами животных, но нам пришлось выделить направление работы и с людьми — с ними, оказалось, тоже нужно взаимопонимание. Ну просто одна большая вечеря братства ранних христиан. — Что с ним? — Автомобильная авария. Кто-то ехал на красный свет. Здесь в приёмном покое другие пациенты до сих пор возмущаются водителем. Если бы Джил был человеком, он бы погиб. — Окей, так они позвонили в нашу службу ответов, узнали твой сотовый… — Полисмен на месте события заметил, что Джил поправляется куда быстрее, чем следовало бы. — Ладно, но почему ты решил, что дело может обернуться плохо? — Джил был без сознания, так что позвонили по номеру для несчастных случаев, найденному у него в бумажнике. Родственников у него нет, и это был номер нашей службы. Когда я приехал, Джил был прикован к кровати наручниками. — Почему? — Тот же полисмен, который рядом с ним до сих пор, заявляет, что боится, как бы Джил не оказался опасным, когда придёт в сознание. — Твою мать, это же незаконно! — Теоретически — да, но сотрудник полиции решил по собственному усмотрению предотвратить возможную опасность. — Коп этого не говорил. — Он это выразил такими словами: «Пока я не знаю, что он за хрень такая, я рисковать не буду». Я кивнула, хотя он меня и не видел: — Так больше похоже на правду. И ты сейчас там, следишь, чтобы Джила не сунули в сейфхауз. Сейфхаузы — тюрьмы для ликантропов. Их изначально задумывали как убежища для оборотней-новичков, чтобы у тех было место, где привыкнуть к первым нескольким полнолуниям. Идея неплохая, потому что первые полнолуния могут превратиться в вакханалию убийств, если не приглядит за новичком старший оборотень. Новички в первые полнолуния не помнят, что они делают, и очень мало в их животной форме остаётся от человека. Сейфхаузы были в теории хороши, но на практике — кто туда вошёл, уже редко оттуда выходит. Ты опасен, и опасен будешь всегда. АКЛУ затеяло юридические битвы по поводу незаконного тюремного заключения без должного судебного процесса, но пока что все равно лучше в сейфхаузы не попадать. — Больничный персонал боится, что Джил опасен, и говорил уже об этом. — Тебе там нужен адвокат? — Я позволил себе позвонить в адвокатскую контору, которой платит коалиция. — Мне странно, что так быстро стало так плохо. Обычно, чтобы на кого-то надели наручники и поволокли в сейфхауз, нужно нападение. Ты чего-то недоговариваешь? Я слышала, как он колеблется. — Тедди? Я произнесла его имя, как папа произносил моё, когда подозревал, что я делаю то, чего делать не должна. — Весь персонал приёмного покоя одет в полные костюмы химзащиты. — Ты шутишь! — К сожалению, нет. — Ты думаешь, это у них просто паника? — Полагаю, так. — Джил все ещё без сознания? — Постепенно приходит в себя. — Ладно, оставайся с ним и ждите адвоката. Я не могу сегодня приехать, Тедди, не обессудь. — Я не по этому поводу звонил. Ничего себе! — Хорошо, так в чем дело? — Есть другая аварийная ситуация, где прямо сейчас кто-нибудь нужен. — Черт, что ещё? — Звонил один член стаи. Он в баре. Кажется, он перепил, а он совсем новенький. — То есть ты хочешь сказать, что он может утратить над собой контроль в баре? — Боюсь, что да. — Твою мать! — Это ты уже говорила. — Знаю, знаю, что бранью делу не поможешь. Тедди стал недавно осуждать меня за избыток ругательств. Составил компанию моей мачехе. — Я не могу поехать, Тедди. — Кто-то должен. Адвоката здесь нет, а ты знаешь, что в законе есть маленький пунктик: находящегося без сознания оборотня можно поместить в сейфхауз, если он признан представляющим опасность. Я не знаю, отчего здесь все так паникуют, но если я его сейчас оставлю, нам его придётся извлекать из тюрьмы, откуда на поруки не выпускают. — Знаю, знаю! Я радовалась, что Ричард наконец разрешил волкам присоединиться к коалиции. Самая большая популяция оборотней в городе, и это очень удобно в чрезвычайных ситуациях. Оборотная сторона заключается в том, что Ричард решил: раз стая приходит на помощь, то она тоже может пользоваться услугами чрезвычайной службы. Кажется справедливым, но так как волков в округе около шестисот, нагрузка на наши службы учетверилась. Волки дали нам нужное количество персонала, и это оказалось и решением, и проблемой. — Этот волк звонил своему брату? «Братом» на сленге называется старший или более опытный вервольф, которого приставляют ко всем новым волкам. Новички носят с собой номер телефона брата на случай, если понадобится помощь. — Говорит, что звонил и не получил ответа. Судя по голосу, он на грани, Анита. И если он перекинется в баре, люди вызовут полицию… — И его пристрелят на месте. — Да. Я вздохнула. — Я так понимаю, что и туда ты не можешь поехать, — сказал Тедди. — Я — нет, но Мика может. Мика вошёл в кухню как раз вовремя и глянул на меня вопросительно. Он уже снял костюм и, насколько я его знаю, аккуратно его повесил. Сейчас на нем была пара тренировочных штанов и ничего больше. От одного его вида без рубашки, шлёпающего по полу босиком, у меня сердце заколотилось. Волосы он прихватил сзади резинкой, но это я могла ему простить, видя мускулатуру груди и живота. Руки и плечи у него такие, будто он долго занимался с железом, но на самом деле это от природы. Не все, но почти все. Он просто отлично сложен. — Анита, ты меня слышишь? До меня дошло, что Тедди что-то говорил. — Извини, Тедди, не мог бы ты повторить? — Дать адрес бара тебе или подождать Мику? — Он здесь. Я передала Мике трубку, и он приподнял брови. Я объяснила ситуацию как можно короче. Он закрыл микрофон рукой: — Ты уверена, что это удачное решение? Я покачала головой: — Почти уверена, что неудачное, но я ехать не могу, когда ardeur может выплыть с минуты на минуту. Я не могу тронуться с места, пока он не удовлетворится. — Да, но может быть, мог бы поехать Натэниел? — Что? Войти в бар, быть может, в подозрительном месте, и бороться в рукопашную с вервольфом настолько новым, что он ещё и пить без риска не научился? — Я покачала головой. — У Натэниела много умений, но это в его список не входит. — В твой тоже, — сказал он, смягчая улыбкой горькую правду. Я улыбнулась, потому что ну прав он был. — Нет, я могла бы поехать в больницу и не дать сунуть Джила в сейфхауз, но угомонить вервольфа не смогла бы. Застрелить — да, но не уговорить. Если я его не знаю. Мика записал адрес и название бара и повесил трубку. Потом посмотрел на меня, тщательно сохраняя спокойное выражение лица. — Я не против оставить тебя и Натэниела наедине с ardeur’ом. Вопрос в том, не против ли ты? Я пожала плечами. Он покачал головой: — Нет, Анита, я должен получить ответ перед тем, как уехать. Я вздохнула. — Тебе надо успеть туда, пока волк не потерял контроль окончательно. Езжай, все будет в порядке. Он посмотрел недоверчиво. — Езжай. — Я не только о тебе беспокоюсь, Анита. — Я сделаю для Натэниела все, что смогу, Мика. Он нахмурился: — И что это значит? — Значит то, что я сказала. Ответ его не слишком устроил. Я добавила: — Если ты будешь ждать, пока я скажу: «О да, все путём, я утолю ardeur и дам Натэниелу», за это время волк перекинется, копы его застрелят, прихватив ещё парочку штатских, пока ты ещё из дому не выйдешь. — Вы оба мне дороги, Анита. Наш пард дорог. То, что случится сегодня здесь, может переменить… все. Я сглотнула слюну — вдруг мне стало трудно смотреть ему в глаза. Он взял меня за подбородок, приподнял: — Анита? — Я буду хорошая. — Что это значит? — Я не знаю, но сделаю все, что в моих силах, и больше этого я ничего не могу предложить. Я никогда не знаю наперёд, что я буду делать, когда проснётся ardeur. К сожалению, это правда. Сказать что-то другое — значит соврать. Он глубоко вдохнул, грациозно поднялась и опустилась его грудь. — Наверное, на этом я и успокоюсь. — А что же ты хотел бы от меня услышать? Он наклонился и нежно поцеловал меня в губы. Редко мы целовались так целомудренно, но когда ardeur так близко, Мика был осторожен. — Чтобы ты сказала, что ты это берёшь на себя. — Что значит — «беру на себя»? Теперь вздохнул он: — Мне надо пойти одеться. — Ты возьмёшь джип? — Нет, свою машину. Тебя может опять вызвать полиция на новый труп, а все твоё снаряжение в джипе. Он улыбнулся мне почти печально и пошёл одеваться. Я услышала его тихое восклицание, когда он свернул за угол, и разговор с другим мужчиной. Голос не Натэниела. Из-за угла выплыл Дамиан. — Сильно же ты отвлеклась, если не учуяла меня раньше. Он был прав, я отлично чую нежить. Ни один вамп не мог бы подойти ко мне так близко незаметно, тем более Дамиан. Он мой слуга-вампир, как я у Жан-Клода — слуга-человек. Ardeur мне достался по вине Бёлль Морт и Жан-Клода — их наследие, заразившее меня. Но то, что Дамиан — мой слуга, это уже я виновата. Я — некромант, и, очевидно, сочетание некромантии с состоянием слуги-человека даёт непредвиденные побочные эффекты. Один из них и стоял сейчас у входа в кухню, глядя на меня глазами цвета зеленой травы. У людей таких глаз не бывает, но у Дамиана, очевидно, были, потому что превращение в вампира не меняет исходных черт. Может побледнеть кожа, могут удлиниться кое-какие зубы, но цвет кожи и глаз останется тот же. Единственное, наверное, что от этого стало живее, были его волосы. Рыжие волосы, сотни лет не видавшие солнца, приобрели цвет почти свежей крови — ярко-алый. Все вампиры бледные, но Дамиан начал жизнь молочно-медовый, как часто бывает с рыжими, так что он был бледнее других, будто кожа у него была из мрамора, и какой-то демон или бог вдохнул в неё жизнь. Так, стоп. Тот демон — это я. Фактически именно моя сила, сила некроманта заставляла биться сердце Дамиана. Он старше тысячи лет, и мастером вампиров ему уже никогда не стать. Если же ты не мастер, то тебе нужен мастер, дающий тебе силу восстать из могилы — не только в первую ночь, но каждую ночь. Иногда, бывает, мертвецы поднимаются случайно, когда мастера рядом нет, и становятся упырями. Ходячими трупами, почти как зомби, но им нужна кровь, а не мясо, и они не разлагаются. Подобные мелкие проблемы и явились причиной вампирских законов, как можно нападать на людей и как нельзя. Нарушь такой закон — и вампиры тебя за это убьют. Причём это в странах, где вампиры до сих пор вне закона. В США, где у них есть права, вампиры ведут себя цивилизованней — если есть шанс, что полиция докопается. Если же они могут сохранить дело в тайне, то разбираются сами, пусть это даже значит убить своего. Дамиан, видно, пришёл прямо с работы, потому что, хотя он, как большинство недавно приехавших из Европы вампиров, почти никогда не надевает джинсы и кроссовки, официальную одежду он не любит с той же силой, с какой Жан-Клод на ней настаивает. Он был одет во фрак, который я уже видала. Темно-зелёный, будто из восемнадцатого века, но фрак был новый, пошитый так, чтобы открывать белое сияние груди и живота. Вышивка покрывала обшлага и лацканы почти сплошь, отчего вся эта белая кожа начинала переливаться, штаны атласные, чёрные, свободные, будто материала взяли больше, чем нужно было бы для изящных ног Дамиана. Пояс заменял широкий зелёный кушак, ноги уходили в чёрные кожаные сапоги — вполне пиратский убор. — Как работалось? — спросила я. — «Данс-Макабр» — самый горячий на сегодня дансинг в Сент-Луисе. Дамиан шёл ко мне, точнее, скользил. Что-то в его манере мне показалось непривычным. — Единственное место во всем городе, где люди могут танцевать с вампирами. Ещё бы ему не быть горячим. Я посмотрела на Дамиана, сосредоточилась и поняла, что сегодня он подкормился, на женщине-добровольце. Добровольная отдача крови рассматривается как добровольный секс. Достигни совершеннолетия, и можешь кормить нежить и хвастаться укусами перед подругами. Я приказала Дамиану кормиться только на добровольных жертвах, а поскольку мы связаны, он не может меня ослушаться. Некроманты из легенд умели командовать любым видом нежити, и мёртвые выполняли все их приказы. Единственная нежить, которой могу командовать я, это зомби и Дамиан, и, честно говоря, мне от этого неуютно. Я вообще не хочу иметь ни над кем такой власти. Конечно, есть и у Дамиана власть надо мной. Мне все время хочется его трогать. Только он вошёл, тут же возникло почти непреодолимое желание погладить его кожу. Так оно и должно быть между мастером и его слугой. Такая тяга к слуге, потребность касаться и гладить — одна из причин, почему так драгоценны слуги. Я думаю, что это ещё и не даёт самым сумасшедшим и злобным вампирам убивать слуг, потому что вамп часто не может пережить смерть своего слуги — так сильна эта связь. Он обошёл вокруг стола, проведя пальцами по спинкам стульев: — А я из тех вампиров, к которым они всю ночь телом прижимаются. — Клубом все ещё командует Ханна? — Ну да, а я — просто холодное тело, которое посылают в публику. — Он обошёл стол, выйдя к островку, отделяющему рабочую часть кухни от остального помещения. — Реквизит, как статуя или штора. — Ты лукавишь, Дамиан. Я видела твою работу — ты любишь заигрывать с публикой. Он кивнул, обойдя островок. Теперь нас ничто не разделало, кроме того, что я все ещё стояла, прислонившись к шкафу, а он остановился у края островка. Тяга сократить расстояние, забросить руки вокруг его тела была почти неодолима. У меня просто руки ныли, и я их сунула за спину, прижав телом, как стоял недавно Натэниел возле джипа. — Заигрывать я очень люблю. — Бледные пальцы скользили по краю островка, нежно, медленно, будто он чего-то совсем другого касался. — Но нам не разрешают секс на работе, хотя многие об этом умоляют. Изумрудная радужка ширилась, поглощала зрачки, и он глядел на меня двумя зелёными огнями. Сила Дамиана плясала по моей коже, от неё перехватывало в горле дыхание. И голос у меня слегка дрожал, но я набралась твёрдости, пока говорила, и наконец смогла почти нормально произнести: — У тебя, Дамиан, есть моё разрешение встречаться, трахаться, что тебе захочется. Ты можешь иметь любовниц, Дамиан. — И куда же мне их водить? Он прислонился к островку, скрестив руки на широкой бледной груди. — В смысле? — У меня гроб в твоём подвале. Достаточно, но вряд ли романтично. Я от него готова была услышать что угодно, но только не это. — Извини, Дамиан, мне просто в голову не приходило. Тебе ведь нужна комната? Он слегка улыбнулся: — Да, комната, куда приводить подруг. Тут до меня дошло. — Ты имеешь в виду — приводить сюда незнакомых? Женщин, которых ты никогда до того не видел, а потом, после ночи, чтобы они с нами завтракали? — Да, — ответил он, и теперь я поняла выражение его лица: это был вызов. Он знал, что меня не обрадует мысль о чужих людях в моем доме, уж тем более с утра первым делом увидеть незнакомую женщину, которую он привёл просто потрахаться. На меня накатила волна злости, и это помогло собраться с мыслями, отпихнуть потребность касаться его, не имеющую ничего общего с ardeur’ом и порождённую только силой. — Я знаю, что у тебя была комната в Цирке. Можно будет договориться с Жан-Клодом, чтобы ты туда водил женщин. — Мой дом здесь, с тобой. Ты теперь мой хозяин. От слова «хозяин» меня слегка покоробило. — Я знаю, Дамиан. — Нет, правда? — Он оттолкнулся от островка, подошёл и встал передо мной. На таком расстоянии сила заплясала между нами, заставила его закрыть глаза, и когда он их открыл, это были два тихих изумрудных озера. — Если ты мой хозяин и мастер, трогай меня. У меня сердце билось в горле пойманной птицей. Я не хотела его трогать, потому что мне до смерти хотелось его трогать. В каком-то смысле это присутствовало и в нашей взаимной тяге с Жан-Клодом. То, что я принимала за похоть и любовь, было отчасти вампирским фокусом. Трюком, чтобы привязать слугу к мастеру, а мастера к слуге, чтобы оба служили друг другу добровольно и с радостью. Мне это не понравилось, когда я впервые поняла, что часть моих чувств к Жан-Клоду несколько отравлена вампирскими играми с сознанием, хотя — с точки зрения Жан-Клода, — это было не нарочно. Он не больше властвовал над действием своей силы по отношению ко мне, чем я — по отношению к Дамиану. Он стоял так близко, что мне шею пришлось выгнуть, чтобы видеть его лицо. — Я очень хочу прикоснуться к тебе, Дамиан, но ты сегодня как-то забавно разговариваешь. — Забавно, — повторил он. И шагнул так близко, что атлас его свободных шароваров, края его фрака коснулись толстой ткани моих брюк. — Забавно, что мне вовсе не забавно, Анита. — Он наклонился ко мне и зашептал: — Я с ума схожу. Все эти женщины меня трогают, трутся об меня, прижимаются своими тёплыми… — он наклонился ниже, касаясь волосами моей щеки, — мягкими… — дыхание у меня на коже, — влажными… — губы коснулись моей щеки, и я задрожала, — телами прямо ко мне. Дыхание вырвалось у меня прерывисто, и пульс оглушительно забился в ушах. Так трудно было настроиться на что-то, кроме губ у меня на щеке, хотя они едва её касались. Я сглотнула слюну так, что горло заболело, и ответила: — Ты мог бы поехать к любой из них. Он прижался ко мне щекой, но ему пришлось нагнуться ниже, и тело его отодвинулось. Хоть какой-то компромисс. — И надеяться, что окна у них закрыты от солнца? — Он стоял, опираясь о ящики по обе стороны от меня, и я оказалась между его руками. — Верить, что они мне ничего плохого не сделают, когда взойдёт солнце и я стану беспомощным? Я попыталась сказать что-нибудь полезное, что-нибудь, что даст мне возможность думать о другом, а не о том, как мне хочется до него дотронуться. Когда не знаешь, что сказать — ссорься. — У меня шею сведёт, если ты будешь стоять так близко. Придыхание в моем голосе при этих словах было едва слышно. Уже хорошо. Дамиан взял меня руками за талию, и ощущение его твёрдых ладоней вымело из меня все умные слова, которые я хотела сказать. И его тоже на минуту остановило. Заставило нагнуть голову, закрыть глаза, будто пытаясь сосредоточиться или прояснить мысли. И вдруг он поднял меня и посадил на край кухонного стола. Я не ожидала этого, и он успел вдвинуть бедра меж моих колен раньше, чем я среагировала. Мы не были прижаты друг к другу, только его руки лежали у меня на талии, что было почти то же самое. — Вот так, — произнёс он хрипло, — тебе будет меня лучше видно. Он был прав, но я не это имела в виду. Я хотела, чтобы он отодвинулся, а вместо этого у меня освободились руки, и тут же легли на его рукава, и даже через толстую ткань ощущалась твёрдость мышц. Как будто мои руки действовали по собственной воле. Я провела ими снизу вверх, нащупала плечи, широкие плечи, и волосы щекотали мне тыльные стороны ладоней. И от ощущения моих рук у него на плечах, от его волос у меня на коже я потянулась к нему. Я хотела поцелуя. Вот так просто. Казалось неправильно — быть так рядом и не соприкоснуться. Он чуть наклонился ко мне, глаза — как глубокие зеленые озера, такие, что утонуть можно. — Скажи мне «остановись», и я остановлюсь, — прошептал он. Я не сказала. Я охватила его руками за шею, и сразу, как только соприкоснулась наша кожа, я успокоилась. Снова смогла думать. Это был дар его мне, как моего слуги. Он помогал мне успокоиться, взять себя в руки. Когда я его касаюсь, мне почти невозможно выйти из себя. Он снижает мне кровяное давление, помогает думать. Я держала его лицо в ладонях, потому что хотела его касаться, но от его столетиями выработанного контроля за эмоциями мне кое-что досталось, и потому я не потеряла разум, когда его губы коснулись моих. Не то чтобы я ничего не почувствовала, потому что невозможно быть в руках Дамиана, прижиматься к нему грудью, соприкасаться с ним губами и остаться равнодушной. Чтобы не растаять в его объятиях хоть чуть-чуть, надо быть каменной. Но он, поделившись со мной спокойствием, получил взамен страсть, которой был лишён столетиями. Страсть не в смысле только секс, но любая сильная эмоция, кроме страха. Все остальное выбила из него она за столько сотен лет, сколько редкий вампир может прожить. Он отодвинулся посмотреть мне в лицо: — Ты спокойна. Почему ты спокойна? Я с ума схожу, а ты смотришь на меня безмятежными глазами! — Он схватил меня за руки, пальцы впились до боли, но я осталась спокойна. — Злая судьба: чем больше мы соприкасаемся, тем ты спокойнее, и тем сильнее я завожусь. — Он чуть встряхнул меня, лицо его перекашивали эмоции. — Меня наказывают, а я ничего плохого не делал! — Это не наказание, Дамиан, — ответил мой тихий и спокойный голос. — Жан-Клод говорил, что ты, если хочешь, можешь черпать спокойствие как только оно тебе будет нужно. Что ты можешь меня трогать и наслаждаться этим, но тебя это не затянет. Пальцы его впились так, что должны были остаться синяки. — Дамиан, ты делаешь мне больно. Голос у меня был все ещё спокоен, но в нем появилась едва слышная нотка жара, гнева. — Зато ты хоть что-то чувствуешь, когда я тебя трогаю. — Отпусти мне руки, Дамиан. И он отпустил, тут же, будто обжёгся, потому что ослушаться прямого приказа от меня он не может. Каков бы приказ ни был. — Сделай шаг назад, Дамиан, дай мне место. Я теперь злилась, хотя его тело все ещё касалось моего, и злость заполняла меня, выливалась жаром. И Господи, до чего же это было хорошо! Я привыкла злиться, я это люблю. Не слишком позитивное отношение, зато правда. Я стала растирать руки, где он их сжал, и тут же прекратила. Не в моих правилах показывать кому бы то ни было, что он сделал мне больно. — Я не хотел делать тебе больно, — сказал он, обхватывая себя за руки. На миг я подумала, что это он ощутил мою боль, потом поняла, что это он, чтобы меня не трогать. — Конечно, ты только хотел меня оттрахать. — Так нечестно. Он прав, это было нечестно, но мне наплевать. Когда он меня не трогает, я могу позволить себе быть нечестной, несправедливой и вообще какой хочу. Я завернулась в собственную злость. Я скормила ей все мелочные стимулы, которые подавляла целые дни. Надо было помнить, что в смысле овладения собой злоба ничуть не хуже спокойствия. И если отбросишь одно, то и другое труднее будет удержать. И я спустила с цепи злость, как спускают озверевшего пса. Она заревела, вырываясь из меня, и вспомнилось время, когда ярость была у меня единственным теплом. — Пошёл вон, Дамиан! Иди спать. — Не делай этого Анита, прошу тебя. Он протянул ко мне руку, готов был дотронуться, но я шагнула назад. — Немедленно иди! Здесь он ничего не мог поделать — я дала прямой приказ. Он вынужден был повиноваться. Он вышел, блестя слезами зелёных глаз. В дверях разминулся с Натэниелом. Тот посмотрел на меня безразличными глазами, тщательно стараясь ничего на лице не выразить. — Мика должен был уехать. Я кивнула, поскольку своему голосу не доверяла. Давно я уже не давала себе так разозлиться. На несколько минут это ощущение приятно, но я уже начинала жалеть, что так обошлась с Дамианом. Он не просил меня делать его своим слугой. То, что это произошло случайно, не делает это более правильным. Он взрослая личность, а я только что послала его спать, как расходившегося ребёнка. Он заслуживает лучшего отношения. Как и всякий другой. Злость отхлынула, и мне даже прохладней стало. Термин «пышет злостью» — вполне реалистичный. И мне уже было стыдно за то, что я сделала, хотя и понимала, почему. Уж меньше всего мне сейчас было надо, чтобы ещё один мужчина, со мною мистически связанный, претендовал на долю моей постели или хотя бы моего тела. Меньше всего. И тем более не нужен мужчина, который даже ardeur утолить не сможет. Потому что даже в самом его разгаре прикосновение Дамиана могло охладить огонь. Когда он держит меня за руку, ardeur не может проснуться, или его хотя бы можно на несколько часов отложить. Так почему же я не допустила Дамиана к собственному телу? Потому что он хотел намного большего, чем я соглашалась давать. Я не могу использовать его для борьбы с ardeur’ом, если не желаю поддаться тому голоду кожи, который испытываем мы друг по другу. Натэниел вошёл в кухню, босой, одетый только в шёлковые шорты. Его вариант пижамных штанов. Косу он расплёл, и густые волосы рассыпались вокруг него пелериной. — Что-нибудь не так? Я хотела сказать, что должна извиниться перед Дамианом, но не успела, потому что в этот миг воспрянул ardeur. И не просто воспрянул, а поглотил меня, не давая дышать. Горло перехватило бешено бьющимся пульсом. Не знаю, что там было у меня в глазах, но Натэниел остановился, где стоял, застыв, как кролик, услышавший поблизости лису. Ardeur хлынул наружу невидимой водой, горячей, густой, удушающей. Я увидела, как сила дошла до Натэниела, потому что он задрожал, покрылся гусиной кожей. Я однажды уже сегодня заставила ardeur отступить, и за это есть цена. Я отказалась от прикосновения своего слуги, и за это есть цена. Я дала волю злости, выпустила её наружу на одного из тех, кто мне дорог — и за это тоже цена есть. Но я не хотела, чтобы эту цену платил Натэниел.Глава двенадцатая
Не помню, как шла через кухню — шла, наверное, раз оказалась с ним лицом к лицу. Он смотрел широко — так широко — раскрытыми глазами, и губы приоткрыл. Я подошла так близко, что видела, как бьётся у него на шее пульс пойманной птицей. Я наклонилась, наклонилась, чтобы ощутить аромат ванили от его кожи. Наклонилась так, что могла бы его пульс попробовать на язык как конфетку. И знала, что конфетка эта была бы красной, мягкой и горячей. Пришлось закрыть глаза, чтобы не припасть ртом, не лизнуть кожу, не впиться зубами и выпустить этот трепещущий комочек. Пришлось закрыть глаза, чтобы не таращиться на пульсирующую, прыгающую… У меня самой пульс заколотился слишком быстро, стало трудно дышать. Я думала раньше, что кормить ardeur от Натэниела — хуже не придумаешь, но сейчас мысли были не о сексе. О еде. Из-за связи с Жан-Клодом и Ричардом во мне жили вещи куда темнее, чем ardeur. Вещи опасные. Смертельные. Я стояла неподвижно, стараясь смирить сердцебиение, пульс. Но пусть глаза я закрыла, аромат кожи Натэниела ощущался. Тёплый, сладкий… и близкий. Только ощутив его дыхание у себя на лице, я открыла глаза. Он придвинулся так близко, что загородил лицом все поле зрения. Мой голос прозвучал тихо, полузадушенный желанием, с которым я боролась. — Натэниел… — Прошу тебя, — шепнул он, наклоняясь ко мне, губами прямо мне в губы, и вздохнул. — Прошу, пожалуйста… Дыхание Натэниела ощущалось так горячо, будто оно обожжёт, когда мы поцелуемся. Но от близости его губ переменилась одна вещь — меня уже не тянуло перервать ему горло. Я поняла, что мы можем питаться сексом — а можем кровью и мясом. Я знала, что один голод можно превратить в другой, но до этой секунды, когда я почти ощутила его губы на своих, я не понимала, что дело дошло до того, что какой-то из этих двух должен быть удовлетворён. Я не утоляла жажду крови Жан-Клода, хотя тень её во мне была. Я не удовлетворяла зверя Ричарда с его жаждой мяса, хотя и этот зверь тоже во мне жил. Слишком много во мне было видов голода, и я не утоляла ни один из них, кроме ardeur'а. Это я ещё могла кормить. И это я кормила. Но в этот миг, когда Натэниел целовал меня, я поняла, почему мне не удаётся лучше подчинить себе ardeur. Все виды голода сливались в этом голоде. Тяга Жан-Клода к крови, текущей под кожей. Голод Ричарда по мясу, кровавому мясу. Я прикидывалась, будто во мне этих желаний нет, на самом-то деле, — но они есть. Ardeur поднимался, давая мне способ кормиться, никому не разрывая глотку, не наполняя рот свежей кровью. Натэниел целовал меня. Он меня целовал, и я не мешала ему, потому что, если я отстранюсь, воспротивлюсь, то есть иные пути утоления голода, и после них Натэниел останется умирать на полу с разорванным горлом. Губы его жгли мне кожу, но где-то внутри мне хотелось более горячего огня. Где-то внутри я знала, что кровь обожжёт горло волной. Вдруг возник этот образ с такой силой, что я отшатнулась. Оттолкнула от себя тёплую, твёрдую плоть. Я ощутила, как вонзаются мои зубы в кожу, сквозь обволокшие язык волосы. Но я ощущала пульс под кожей Натэниела, как трепещущую птицу, пульс, убегающий от меня, как бежит олень через лес. Олень уже пойман, но эта сладкая, трепещущая птичка далеко, не достать. Я впилась сильнее, прокалывая кожу зубами, созданными для разрывания. Кровь хлынула в рот, горячая, обжигающая, потому что кровь оленя горячее моей, и по этому теплу я нахожу оленей. Жар их крови зовёт меня, оживляет их запах на каждом листе, которого они касались, на каждой былинке, которую они на бегу зацепили, он зовёт меня и выдаёт их. Мои зубы сомкнулись на глотке, вырвали её прочь. Кровь брызнула во все стороны, на меня, на листья, зашумев дождём. Сначала я глотала кровь, разгорячённую погоней, потом мясо, все ещё трепещущее последним трепетом жизни. Мясо шевелилось у меня в глотке, уходя вниз, будто даже теперь борясь ещё за жизнь. Я снова оказалась в кухне, на коленях, заходясь в крике. Натэниел потянулся ко мне, и я шлёпнула его по рукам, потому что не доверяла себе. Я все ещё ощущала мясо во рту, ощущала, как проглатывает его горло Ричарда. Не ужас заставил меня отбить прочь руки Натэниела, а то, что мне понравилось это ощущение. Я ликовала в кровавом дожде. Судороги добычи возбуждали меня, делали убийство ещё слаще. Всегда раньше, когда я соприкасалась с Ричардом, я ощущала неуверенность, сожаление, отвращение его к собственной сути, но в этом общем видении неуверенности не было. Он был волк, и он свалил оленя, взял его жизнь, и сожаления в нем не было. Зверь его был сыт, и в этот миг человеку в нем было все равно. Я сняла все щиты между ним и мною, и только тогда я ощутила, как он посмотрел вверх, поднял окровавленную морду и глянул так, будто видел, что я на него смотрю. Он облизал красные губы, и единственная мысль, которую я от него ощутила, была такая: «Хорошо». Было хорошо, и будет лучше, и он будет жрать. Я будто не могла оторваться от него, отделиться от видения. Я не хотела снова ощутить, как он всадит зубы в оленя. Не хотела быть у него в голове во время следующего укуса, и я потянулась к Жан-Клоду. Потянулась за помощью, и ощутила… кровь. Его зубы сжимались на чьём-то горле, клыки ушли в тело. Я ощущала аромат тела, знала этот запах, знала, что это Джейсон, его pomme de sang, стиснут в объятиях Жан-Клода, стиснут сильнее, чем обнимают любовника, потому что любовник не сопротивляется, любовник не чует смерти в твоём поцелуе. Сладка была кровь, слаще, чем кровь оленя. Слаще, чище, лучше. И часть этого «лучше» была в руках, сомкнутых вокруг нас, держащих нас так же крепко, как держали мы его. Это было больше, чем объятие. Ощущение сердца Джейсона, бьющегося в груди, бьющегося о нашу грудь, ощущение его трепета, когда сердце начало понимать, что здесь что-то не так, и чем сильнее боялось сердце, тем больше оно качало крови, тем больше сладостного тепла уходило в наше горло. Ничего я не чувствовала, кроме вкуса крови. Ничего не чуяла, кроме запаха крови. Она заливала мне горло, и я не могла дышать. Я тонула, тонула в крови Джейсона. Мир залило красным, и я потерялась в нем. Пульс, пульс в красной тьме. Пульс, сердце, они нашли меня, они меня вывели. Одновременно произошло два события. Я очнулась на полу, а кто-то держал меня за руку. За руку. Я открыла глаза, и увидела склонившегося надо мной Натэниела. И его рука у меня на запястье. И пульс в его ладони бьётся о мойпульс. Как будто я ощущала кровь, текущую в его руке, чуяла её запах, почти пробовала на вкус. Я подкатилась к нему, обернулась вокруг его ног, положила голову ему на бедро. Очень тепло от него пахло. Я поцеловала край бедра выглядывающий из-под шортов, и он раздвинул для меня ноги, пропустил моё лицо, и следующий поцелуй пришёлся на внутреннюю поверхность бедра. Я лизала, лизала эту тёплую кожу. Он задрожал, пульс его забился сильнее. Пульс его ладони над пульсом моего запястья, будто его сердце хотело биться в моем теле. Но нет, не сердце хотел он в меня вдвинуть. Повернув глаза, я увидела вздутую твёрдость под тканью шортов. Я лизнула вверх вдоль бедра, ближе и ближе к линии атласа, натянутой впереди его тела. Я пробовала губами его пульс, но это не было эхо от его руки. Мои губы лежали на пульсе с внутренней стороны бедра. Натэниел отпустил мою руку, она больше не была нужна, у нас был иной пульс, иные, более сладкие места. Кровь из-под кожи Натэниела издавала аромат дорогих духов. Я прижалась ртом к трепещущему жару, целовала бьющуюся пленную кровь. Лизнула прыгающий удар — кончиком языка. На вкус — как его кожа, сладкая, чистая, но с привкусом крови, сладковатой медной монетки. Я чуть прикусила его, и он надо мной вскрикнул. Я охватила его бедро ладонями, охватила крепко, и следующий укус был сильнее, глубже. На миг его тело заполнило мне рот, и вкус пульса под кожей стал неодолим. Я знала, что если вонзить зубы, кровь хлынет мне в горло, сердце его прольётся в меня, будто хочет умереть. Я так и держала зубы на его пульсе, не давая себе вцепиться, не давая выпустить жаркую, красную струю. Отпустить я его не могла, и все силы, что у меня были, я направила на одно — не вцепиться. Потом я потянулась по тем метафизическим нитям, что связывали меня с Ричардом и Жан-Клодом. Налетели спутанные образы мяса и внутренностей, и других тел рядом. У стаи был жор. Я отпихнула этот образ, потому что он заставлял меня сжать зубы. Морда Ричарда зарылась в тёплое тело, в сладкие куски. Мне пришлось бежать от этого видения, пока я не стала пожирать Натэниела, как Ричард — оленя. Джейсон лежал бледный на кровати Жан-Клода, заливая кровью простыни. Жажду крови Жан-Клод утолил, но был и другой голод. Он посмотрел на меня, будто мог меня увидеть. В бездонно-синих глазах пылал жар, и я ощутила его — в нем тоже проснулся ardeur. Поднялся горячей волной и заставил смотреть на Джейсона взглядом, в котором ничего от жажды крови не было. Он заговорил, и голос его отдался во мне эхом: — Я вынужден отключиться от тебя, ma petite, сегодня что-то не так. Ты заставила бы меня делать то, чего я делать не хотел бы. Утоли ardeur, ma petite, выбери его пламя, пока другое пламя не захватило тебя и не унесло. С этими словами он пропал, как будто между нами захлопнулась дверь. Не сразу я заметила, что он захлопнул дверь не только между собой и мной, но и между мной и Ричардом. Вдруг я оказалась предоставлена сама себе. Одна — с ощущением пульса Натэниела у меня между зубов. Такая тёплая плоть, такая тёплая, и пульс как живой бьётся. И я рвалась выпустить его на волю. Выпустить из клетки. Освободить Натэниела из плена плоти. Освободить. Я не давала себе сомкнуть зубы, потому что в глубине души знала: стоит мне ощутить вкус крови, начнётся жор. У меня начнётся жор, и Натэниел может его не пережить. Чья-то рука схватила меня за руку. Я знала, кто это, ещё не подняв лица от бедра Натэниела. Рядом с нами склонился Дамиан. Его прикосновение помогло мне встать на колени, помогло начать думать — хоть чуть-чуть. Но ardeur никуда не делся. Он лишь отхлынул, как океан от берега, но не ушёл, и я знала, что он вернётся. Нарастала новая волна, и когда она на нас обрушится, у нас должен уже быть какой-то план действий. — Что-то не так, — сказала я трясущимся голосом. Я держалась за руку Дамиана как за последнюю твёрдую опору в мире. — Я ощутил, как поднимается ardeur, и подумал: вот опять меня оставили в стороне. А потом все переменилось. — Это было чудесно, — сказал Натэниел далёким и сонным голосом, будто все это было отличной прелюдией к основному акту. — Ты ощутил перемену? — спросила я. — Да. — И ты не испугался? — Нет. Я знал, что ты мне плохого не сделаешь. — Приятно, что хоть у одного из нас была такая уверенность. Он поднялся на колени и чуть не свалился. — Верь себе. Верь своему чувству. Оно изменилось, когда ты стала бороться с ним. Перестань ему сопротивляться. — Он подался ко мне. — Да буду я твоей пищей. Я покачала головой, вцепившись в руку Дамиана, но было это так, будто я ощутила прилив, возвращающийся к берегу. Ощутила нарастающую волну, и знала, что когда она придёт, меня смоет. Этого я не хотела. — Если Жан-Клод сказал тебе утолить ardeur, утоли его, — произнёс Дамиан. — То, что я от тебя сейчас ощутил, ближе всего к жажде крови. — Лицо его стало серьёзным, почти печальным. — Анита, лучше тебе не знать, на что может толкнуть жажда крови. Лучше не знать. — Почему сегодня все не так? Как будто ребёнок спросил, почему это у чудовища под кроватью выросла вторая страшная голова. — Не знаю. Знаю только, что сегодня я в первый раз, когда ты меня коснулась, ощутил её. Как смутное эхо, но ощутил. А раньше всегда, когда ты касалась меня, Анита, она уходила. — Он сделал движение пальцами, будто гасил свечу. — Угасала. А сегодня… Он наклонился над моей рукой, и я знала, что он хочет прикоснуться губами к костяшкам пальцев. Один из даров ardeur’а — тот, что ты можешь заглянуть в чужое сердце. Ты видишь, что на самом деле ощущает это сердце. И когда Дамиан коснулся моей руки, я ощутила, что чувствует он. Удовлетворение. Пыл. Тревогу, но она уходила от ощущения его губ у меня на коже. Он хотел, и хотел он меня. Хотел, чтобы я утолила голод его кожи. Голод его тела — даже не столько по оргазму, сколько чтобы обняли его крепко и тесно, как необходимо нам всем прижать наготу свою к чьей-то чужой. Я ощутила его одиночество, и его жажду оказаться — пусть хоть на одну ночь — не одиноким, не изгнанником во тьму. Я ощутила его чувства к этому гробу в подвале. Не его это комната. Ни в каком смысле не его — это лишь место, чтобы каждую ночь приходить туда умирать на рассвете. Сюда он приходит умирать, один, зная, что поднимется, как и умирал — одиноким. Я видела бесконечную череду женщин, на которых он кормился, как страницы в книге — блондинка, брюнетка, одна с татуировкой на шее, темнокожая, бледнокожая, с синими волосами, бесконечная цепь шей и запястий, охочие глаза, вцепившиеся руки, и почти каждую ночь все это на публике, как номер в программе в «Данс макабр». Даже кормление уже не было его личным делом. Даже оно не было особым. Это просто обед, чтобы не умереть, и без всякого подтекста. В центре его существа находилась огромная пустота. Я считалась его мастером. Мне полагалось заботиться о нем, а я про эту пустоту не знала. Я не спрашивала, и так была занята тем, чтобы не оказаться связанной с ещё одним мужчиной какой-нибудь метафизической фигнёй, что не заметила, как плохо живётся Дамиану. — Прости, Дамиан, я… Я не знаю, что я сказала бы, потому что его пальцы коснулись моих губ, и я уже не могла думать. В них были жар и тяжесть, которых не было прежде. Глаза его расширились — от удивления, наверное, как и у меня. Или это мои губы дали жар его коже? Оказались такими же горячими и жадными, как его пальцы, как будто палец и губы вдруг стали чем-то большим? Я провела губами по его руке, мгновенно, лишь мимолётно прижалась ими к твёрдости пальцев, так, что даже поцелуем не назовёшь, но я не кожу пробовала на вкус, не кожи его касалась, а как будто прикоснулась губами к самым интимным его частям. Ощущалось прикосновение твёрдости пальцев, но вкус, но аромат — это было от нижних частей, будто я — собака, ловящая запах места, куда хочет попасть. Он резко, прерывисто вздохнул, и когда я подняла глаза кверху, чтобы увидеть его лицо, глаза его были обессмыслены, будто я действительно коснулась того, что могла попробовать на вкус. Они горели изумрудным огнём, и как будто линия желания протянулась от моего рта через его пальцы, кисть, руку, грудь, бедра к центру его тела. Он ощущался, живой, плотный, наполненный кровью. Его тепло ощущалось, будто я сомкнула губы на нем. И когда мои губы соскользнули с кончиков его пальцев, настолько меньших, настолько твёрдых у меня во рту, зеленые глаза закатились под лоб, рыжие ресницы затрепетали и опустились. И дыхание его шепнуло только: — Мастер мой! Я знала, что он прав, знала, потому что помнила себя по другую сторону такого поцелуя. Жан-Клод умел вталкивать в меня желание, будто поцелуй — это был палец, скользящий вдоль моего тела, к самым нервам, касаясь такого, чего не может коснуться ни палец, ни рука. Впервые я была с другой стороны этого прикосновения, ощутила то, что годами ощущал Жан-Клод. Он знал мои интимные места куда раньше, чем я разрешила ему их коснуться или даже увидеть. Я ощутила то, что чувствовал он, и это было чудесно. Натэниел тронул меня за руку. Наверное, я совсем забыла про него, забыла обо всем, кроме ощущения прикосновения Дамиана. Но Натэниел коснулся меня, и я почувствовала его тело ладонью, будто струна протянулась от пульса моей руки до его тела линией жара, желания и… силы. Я ощутила силу, полыхнувшую у меня изо рта и руки в их тела. Это была моя сила, та, что пробудил Жан-Клод своими метками, но все равно моя, мой талант некроманта, который холодным огнём пронизывал тело Дамиана, но там, где он встречался с телом Натэниела, сила менялась, трансформировалась, становилась тёплой и живой. В мгновение ока сила пылала уже и во мне, во всех нас, но то, что я ощущала, было уже не сексом, а болью. Меня зажало между льдом и огнём, холодом, который обжигал, так он был силён, и огнём, который обжигал потому что он — огонь. Будто половина моей крови стала льдом и перестала течь, и я умирала, а другая половина крови текла расплавленным золотом, и моя кожа не могла удержать её. Я таяла, я умирала. Я кричала, и двое мужчин кричали со мною вместе. И крики Натэниела и Дамиана, а не мои, заставили какую-то часть моего сознания приподняться над болью. Эта часть сознания, ослеплённая болью, знала, что если я сейчас дам этому себя поглотить, мы умрём все трое, а это было неприемлемо. Я должна найти способ подчинить это себе, иначе мы все погибли. Но как подчинить себе то, чего не можешь понять? Как покорить то, чего не видишь и даже коснуться не можешь? В этот момент я поняла, что я уже ни к чему не прикасаюсь. От боли я отпустила их обоих. Кожи они уже не касались, но связь между нами не исчезла. Один из нас, или все мы сразу, попытался спасти нас, разорвав прикосновение, но это не та магия, чтобы так легко её победить. Я стояла на полу на коленях, никого и ничего не касаясь, но я ощущала их. Ощущала сердце у каждого из них в груди, будто могла протянуть руку и вытащить этот тёплый трепещущий орган из тела, будто их плоть для меня — вода. Так силён был этот образ и так реален, что он заставил меня открыть глаза, подчинить себе боль. Натэниел скорчился на полу, протягивая мне руку, будто это я свою отдёрнула. Глаза его были закрыты, лицо перекошено мукой. Дамиан стоял на коленях с пустым лицом. Если бы я не чувствовала его боль, я бы не знала, что кровь его стала льдом. Рука Натэниела коснулась моей, как рука ребёнка, шарящего в темноте, но как только его пальцы коснулись моих, жжение стало утихать. Я сжала его руку, и это уже не было больно. Она все ещё была горяча, но это был бьющийся пульс жизни, будто нас наполнял зной летнего дня. Другую половину тела все ещё жёг мороз. Я взяла руку Дамиана, и эта боль тоже ушла. Магия — за отсутствием лучшего термина — потекла сквозь меня, холод могилы и жар жизни, и я стояла посередине, пойманная меж жизнью и смертью. Я некромант, я всегда между жизнью и смертью. Смерть я помнила. Запах «Гипнотик», духов моей матери, вкус её помады, когда она целовала меня на ночь, сладковатый запах пудры на коже. Я помнила ощущение гладкого дерева под пальцами — гроба моей матери, гвоздичный запах погребального покрывала. Остался потёк крови на сиденье машины и овал трещин в ветровом стекле. Я положила ладошку на эту высохшую кровь и потом в кошмарах эта кровь всегда была влажной, а в машине было темно, и я слышала вопли матери. Когда я увидела кровь, она уже высохла. Мама умерла, даже не попрощавшись со мной, и я не слышала, как она кричала. Она умерла почти мгновенно, и, наверное, вообще не вскрикнула. Я помню ощущение от дивана, грубого и шишковатого, и пахло от него пылью, потому что когда мамы не стало, уже ничего не убиралось. Но тут я поняла, что это воспоминание не моё. Моя немецкая бабушка, мать отца, переехала к нам, и у неё все сияло. Но все равно я была маленькой и забилась в уголок пыльного дивана в комнате, которой я никогда не видела, где свет исходил только от мелькающего телевизора. И в комнате был человек, здоровенная тёмная тень, и он лупил мальчика, лупил пряжкой ремня. И приговаривал: — Вопи, сучий потрох, вопи! Из спины мальчика хлестала кровь, и я закричала. Я кричала вместо него, потому что сам Николас никогда бы не вскрикнул. Я закричала вместо него, и избиение кончилось. Помню, как мы лежим рядом, Николас обнимает меня сзади и гладит по волосам. — Если со мной что-нибудь случится, обещай мне, что ты убежишь. — Николас… — Обещай, Натэниел. Обещай. — Обещаю, Ники. Сон. И это единственное безопасное убежище, потому что если Николас за мной присматривает, этот человек меня не тронет. Николас ему не даст. Образ разлетается, разбивается, как зеркало, мелькают осколки. Тот человек растёт, нависает надо мной, первый удар, я падаю на ковёр, кровь на ковре — моя кровь. Николас в дверях с бейсбольной битой. Бита бьёт человека по голове. Силуэт человека на фоне этого чёртова телевизора, бита у него в руках. «Беги, Натэниел, беги!» — кричит Николас. Бегу. Бегу дворами. Собака на цепи, рычит, лает. Бегу. Бегу. Падаю возле ручья, кашляя кровью. Темнота. Помню бой. Мечи и щиты, хаос. Куда ни посмотри — виден только хаос. Чьё-то горло взрывается фонтаном крови, ощущение удара в рукояти клинка в руке, такое сильное, что рука немеет. Ударяюсь щитом о чей-то щит с разбегу, от силы удара отступаю по узкой каменной лестнице, и над всем — свирепая радость, полное ликование. Битва — то, для чего мы живём, а все прочее — только ожидание битвы. В поле зрения вплывают знакомые лица, синеглазые и зеленоглазые, светловолосые и рыжие, похожие на меня. Подо мной корабль и серое море, белеющее от пены под ветром. Одинокий замок на тёмном берегу. Здесь был бой, и я это знаю, но это не моё воспоминание. Я вижу лишь узкую каменную лестницу, вьющуюся вверх в тёмную башню. Мигает свет факела, наверху стоит тень. Мы бежим от этой тени, потому что нас гонит ужас. С грохотом падает решётка ворот, мы в западне, мы оборачиваемся и готовимся к битве. Страх давит так, что невозможно дышать. Многие бросают оружие и сходят с ума. Тень выходит на свет звёзд — это женщина. Её кожа бела как кость, губы краснее крови, а волосы — золотая паутина. Она внушает ужас, но она прекрасна, хотя это та красота, что вызовет у мужчины рыдание, а не улыбку. Но улыбается она, чуть изгибаются красные-красные губы, приоткрывая зубы, которые ни в каком человеческом рту не поместятся. Смятение, потом ощущение белых ручек как белой стали, и глаза, глаза её как серое пламя, если бы пепел мог гореть. Изображение прыгает, и Дамиан лежит в кровати, а эта ужасающая красавица верхом на нем. Тело его наполняется, готовое пролиться в неё, на грани несказанного наслаждения, но она меняет все одним изгибом воли, как одним изгибом бёдер могла дарить наслаждение. Одна мысль — и он тонет в страхе, страхе таком огромном и ужасном, что он опадает, его выдёргивает из наслаждения, бросает на грань безумия. Потом волна страха отступает, как отступает океан от берега, и все начинается снова. Снова и снова, снова и снова; наслаждение и ужас, наслаждение, ужас, и он уже умоляет её убить его. И в ответ на мольбы она даёт ему кончить, даёт испытать наслаждение под конец, но только если он умоляет. Голос пробился сквозь воспоминания, развеял их: — Анита! Анита! Я заморгала. Я все ещё стояла на коленях между Натэниелом и Дамианом. Звал меня Дамиан. — Хватит, — сказал он. Натэниел плакал и тряс головой. — Пожалуйста, Анита, не надо больше! — Отчего вы меня вините в этом путешествии в плохие воспоминания? — Потому что ты — мастер, — ответил Дамиан. — Так это я виновата, что мы вытащили худшие события нашей жизни? Я всматривалась в его лицо, не отпуская крепко стиснутые руки. Ничего эротического в этом пожатии не было — я просто держалась за них, как за страховочные верёвки. — Ты — мастер, — повторил Дамиан. — Может быть, уже все прошло, что бы оно там ни было, может, уже закончилось. — В ответ на это Дамиан посмотрел на меня так похоже на Жан-Клода, что даже жутко стало. — Что ты так смотришь? — Я все ещё это чувствую, — приглушённым от страха голосом отозвался Натэниел. — Если перестанешь спорить и обратишь внимание на то, что происходит, тоже почувствуешь, — объяснил Дамиан. Я закрыла рот — самое лучшее, что я могла сделать, чтобы не спорить, но даже молчания хватило. В этот краткий миг молчания, я ощутила силу, будто что-то огромное ломится в дверь в моей голове. И дверь долго не выдержит. — Как ты сумел помочь нам настолько вырваться? — Я не мастер, но мне больше тысячи лет. Чему-то за это время я научился, хотя бы чтобы не сойти с ума. — Хорошо, умник-вампир, так что же с нами происходит? Он стиснул мою руку, и по глазам было ясно, что говорить этого вслух он не хочет. Я поняла, что не ощущаю его эмоций. — Ты закрываешь нас щитами? Он кивнул: — Но они не выдержат. — Так что же с нами происходит? Почему воспоминания стали общими? — Это метка. — Чего? — нахмурилась я. Метки — метафизические связи. У меня они есть с Жан-Клодом и с Ричардом. — Не знаю, какая по номеру, но это метка. Не первая, может быть, даже не вторая. Третья, быть может? У меня никогда не было человека-слуги или призываемого зверя. Я никогда не входил в триумвират. Ты входишь, так что ты скажи мне. — Нам, — поправил Натэниел с тем же испуганным придыханием. Я поглядела в широко раскрытые лавандовые глаза. Он ждал, что я сейчас сделаю, чтобы не было плохо. Я бы и рада, только не знала как. Не знала, как это началось, так откуда мне знать, как положить этому конец? Как бы там ни было, я отвернулась — не могла смотреть в это полное доверия лицо, в его глаза, — и попыталась вспомнить третью метку. Тогда тоже были общие воспоминания, но приятные. Мелькал Жан-Клод, кормящийся на надушённых запястьях, секс с женщинами в изящном бельё, Ричард, бегущий волком по лесу, богатый мир запахов, который открывался ему в этой форме. Все это были чувственные, но безопасные воспоминания. Мне в голову не приходило спрашивать, какие воспоминания они от меня прячут. Наверное, я не хотела знать. — Я думаю, третья метка. Хотя, когда командовал Жан-Клод, это были лишь блики воспоминаний, в основном чувственные, но ничего слишком серьёзного. Как это мы влипли в такую адскую групповую психотерапию? — О чем ты думала сразу перед тем, как воспоминания начались? — спросил Дамиан. — Кажется, о смерти. Да, я думала о смерти, но не знаю, почему. — Тогда быстро подумай о чем-нибудь другом. В его голосе зазвучала паническая нотка, и я могла понять, почему. Я уже чувствовала, как эта дверь у меня в голове начала прогибаться наружу, будто расплавляясь. И я знала, что когда она вылетит, лучше нам иметь план действий. — Я не пыталась никого пометить, — сказала я. — Ты знаешь, как это прекратить? — спросил он. — Нет. — Тогда думай о чем-нибудь другом, хорошем. — Радостные мысли, — подсказал Натэниел. Я глянула на него: — Я что, похожа на Питера Пэна? — Что? — не понял Дамиан. — Да, то есть нет, — ответил Натэниел, — но ты думай. Думай хорошие мысли. Как будто тебе надо летать. Я выжил потом, когда Николас… когда Николас погиб. Но второй раз я пережить это не хочу. Прошу тебя, Анита, думай хорошие мысли. — А почему кому-нибудь из вас их не думать? — Потому что мастер ты, а не мы, — сказал Дамиан. — Твой разум, твои мысли и оценки, твои желания — вот что сейчас правит, а не наши. Но ради Бога, перестань думать о том плохом, что с тобой было, потому что я не хочу видеть худшее из того, что помню. Натэниел прав — думай радостные мысли. — Радостные мысли, — повторил Натэниел и взял меня за руку двумя руками. — Анита, пожалуйста. — У меня волшебный порошок кончился, — буркнула я. — Волшебный порошок? — Дамиан покачал головой. — Анита, я не знаю, о чем ты говоришь. Просто вспомни что-нибудь радостное, приятное, счастливое, какое угодно, о чем угодно. Я попыталась. Я вспомнила мою собаку Дженни, она погибла, когда мне было четырнадцать, и выползла из могилы через неделю после смерти. Выползла и залезла ко мне в кровать. Я помню её тяжесть, запах свежей земли и гниющей плоти. — Нет! — закричал Дамиан и дёрнул меня, оборачивая к себе — глаза его стали дикими. — Нет, я не стану смотреть, что там дальше. Не стану! — Он схватил меня за руки выше локтей и повернул к себе, встряхивая. Натэниел обхватил меня за пояс, прижимаясь к телу. — Неужто у тебя нет хороших воспоминаний? — спросил Дамиан. Как в игре, когда тебе говорят не думать о ком-то или о чем-то. Мне надо было думать о хорошем, а видит Бог, у меня все кончалось плохо. Мать моя была чудом, но она погибла. Я любила свою собаку, и она погибла. Я любила Ричарда, но он меня бросил. Я думала, что люблю одного парня из колледжа, но он меня бросил. Я подумала, каково ощущение от тела Мики, но я все ждала, что и он меня бросит. Натэниел обнял меня крепче, зарылся лицом мне в спину. — Анита, пожалуйста, прошу тебя, пожалуйста, Бога ради, полетай для меня. Я тронула его руку, его пальцы, подумала о ванильном запахе его волос. О его лице, таком живом, когда он слушает, как Мика читает нам вслух. Я все ещё думала, что Мика превратится из Прекрасного Принца в Страшного Серого Волка (без антропоморфизмов), но Натэниел меня никогда не бросит. Бывали минуты, когда мысль о том, что Натэниел останется со мной на всю жизнь, вызывала панику, но я подавляла эту тревогу. Отталкивала. Я сосредоточилась на ощущении от него, и он, будто услышал мои мысли, успокоился, устроился поудобнее. Натэниел встал у меня за спиной на колени, все ещё обнимая меня за талию, изогнувшись вдоль моего тела. Лицо его нависло у меня над плечом, и я услышала свежий аромат его кожи. Вот она, моя счастливая мысль. Я полечу не потому, что Натэниел меня просил, а потому что у меня есть Натэниел. Я поцеловала его в щеку, и он обернулся вокруг меня сзади, потёрся щекой о моё лицо, о шею. Дамиан все ещё держал мою руку, но уже некрепко, и смотрел на нас. — Я так понял, ты нашла свою счастливую мысль? Я вдохнула запах чистой ванили и посмотрела на Дамиана: — Да. Голос мой охрип от аромата ванили и ощущения тела Натэниела вблизи. Подумалось: «Это как живая мягкая игрушка, плюшевый мишка или пингвин», — но это была не вся правда. Мой любимый игрушечный пингвин Зигмунд никогда не целовал меня в шею и никогда этого делать не будет. Это одна из его положительных сторон — он от меня не слишком многого требует. Дверь у меня в голове плавилась, как кусок льда на солнце. В груди затрепетал страх, и я знала, что страх — не лучшая эмоция, которую можно унести за эту дверь. Я притянула к нам Дамиана и шепнула: — Целуй меня. Он коснулся губами моих губ, и дверь исчезла. Но на этот раз на нас нахлынули не воспоминания, а ardeur. Впервые в жизни я приняла его, назвала ласковыми словами, и то, что я сделала, было метафизическим эквивалентом просьбы: «Приди и возьми меня. Приди и возьми нас».Глава тринадцатая
Никогда до того я не принимала ardeur. Он поглощал меня, завоёвывал, я уступала ему, но никогда не спускала флаг и не сдавалась — по крайней мере, без борьбы. Жан-Клод мне говорил, что если бы я только могла не сопротивляться, это было бы не так страшно. Что, как только научишься чуть-чуть контролировать, надо будет «подружиться» с силой. Я на него только глянула, и он сменил тему, но он был прав — и не прав. Для него, думаю, это был соблазн, но я — это я, и то, что я все ещё могла думать, пока это со мной происходит, было более затруднением, чем благом. Ладно, пусть мой смокинг сказал «пока-пока». Ладно, зелёный фрак Дамиана соскользнул на пол, пусть даже его бледное тело осталось обнажённым, и сильные мускулы скользили под кожей цвета свежей простыни. Проблемой был Натэниел, точнее, моё смущение по этому поводу. Я водила руками по неимоверной теплоте его кожи, но смотреть в его лавандовые глаза — это было уже слишком. Я не любила Натэниела — не любила в том смысле, который для этого нужен, но глаза его ясно говорили о его чувствах ко мне. И это было неправильно. Я не могла этого от него принять, если он меня любит, а я его нет. Не могла. Я убрала руки, покачивая головой. Дамиан прилип к моей спине, но как только я отодвинулась от Натэниела, его страстные руки остановились. — Черт! — прошептал он и прижался лбом к моей макушке. Глаза Натэниела, светившиеся любовью, погасли, постарели. Он взял моё лицо в ладони. — Не отстраняйся. — Я должна. — Если не секс, Анита, то будет кровь, разве ты не чувствуешь? — спросил Дамиан. Что-то я ощущала. Как будто на этот раз я поставила щиты, но что-то большое и страшное было по ту сторону от них, что-то такое, что я включила в процесс, ненамеренно, но все равно что-то большое и голодное. Ему было безразлично, чем питаться, но чем-то оно питаться сегодня будет. Руки Дамиана по-прежнему лежали на моих плечах, но он отклонился, чтобы больше ничем меня не касаться. — Пожалуйста, Анита… Я повернулась в ладонях Натэниела, чтобы видеть лицо Дамиана. — Это неправильно, Дамиан. — Неправильно — секс, или с кем секс? — спросил он. Я хотела было ответить, но руки Натэниела сомкнулись у меня на лице. Он заставил меня повернуться к нему, и вдруг я почти до боли осознала, насколько сильны его руки. Эта сила могла раздавить мне кости лица, а не держать его нежно. Он настолько всегда был покорён, что я редко вспоминала о его силе, о том, как был бы он опасен, будь он другим. Я хотела сказать: «Отпусти меня, Натэниел», — но успела только сказать: «Отпу…», — как он меня поцеловал. Ощущение его губ на моих губах остановило слова, заморозило мысль. Я не могла думать, не могла думать ни о чем, кроме этого бархата у меня на губах. И тут что-то сломалось во мне, рухнул какой-то барьер, и его язык вбился мне в рот на всю длину. Ощущение этого вторжения сорвало мои щиты, и поскольку больше никто не сопротивлялся, ardeur заревел, возвращаясь к жизни. Заревел на краю губ, рук, желания Натэниела. Дальше была путаница срываемой материи, отлетающих пуговиц, падающих дождём вокруг. Руки, всюду руки, и звук рвущейся ткани. Моё тело дёргалось от силы, с которой срывали одежду, и мои руки срывали одежды с них. Как будто каждый дюйм моей кожи жаждал каждого дюйма их. Чтобы их нагота скользила по моей. Кожа будто изголодалась, будто никого не касалась уже много веков. Я знала, чей голод по коже я сейчас каналирую. Не только секса не хватало Дамиану. Есть другие потребности тела, которые можно спутать с сексом, которые ведут к сексу, но не с сексом они связаны. Одна штанина запуталась у меня вокруг щиколотки, жилет распахнулся, рубашку разорвали на клочки. Это рука Дамиана схватила меня сзади за трусы и потянула, сорвав с тела, оставив голой ниже пояса. Я могла бы повернуться посмотреть, сколько ещё на нем одежды осталось, но передо мной стоял Натэниел, и шорты на нем были разорваны. Мною, наверное. Он стоял на коленях передо мной, голый. Я почти никогда не разрешала ему быть голым при мне — одна из причин, почему я могла ещё не сделать с ним этот последний шаг. Старайся всегда быть одетой, и ничего слишком плохого не случится. Сейчас, когда он был передо мной, я только и могла смотреть на линии его тела. На лицо с этими потрясающими глазами, на этот рот, на линию шеи, разливающуюся в широкие гладкие плечи, на грудь, явно носившую следы работы со штангой, на изгиб рёбер под мышцами, ведущими мой взгляд к плоскому животу, на пологий провал пупка, щедрую выпуклость бёдер, и на его зрелость. Я только раз до сих пор видела его полностью голым и возбуждённым, и не помнила, чтобы он был так широк, не совсем так уж длинен, и конечно, он не был прижат так крепко к животу, будто не мог сдержать зрелость собственной плоти. Он казался толстым и тяжёлым от желания, и малейшее прикосновение могло бы расплескать эту зрелость по мне по всей. Я потянулась к нему, но именно этот момент выбрал Дамиан, чтобы головкой собственной зрелости провести по мне сзади. От этого движения меня свело судорогой снизу спереди, заставило податься вперёд, будто предлагаясь, будто пылая жаром. И эта мысль помогла мне чуть-чуть овладеть собой, чуть-чуть. Я никогда не видела Дамиана голым, и вот сейчас он собирается всадить в меня эту наготу. Неправильно. Ведь я же должна сначала его увидеть? Логики в этом аргументе не было, ни в чем вообще не было логики, но это заставило меня повернуть голову, посмотреть на него. Красная кровь его волос расплескалась по плечам, обрамляя невозможную белизну тела. Он был уже в плечах, в груди, и талия, казалось, тянется бесконечно, гладкая и белая, как что-то, что надо лизнуть, пока не дойдёшь до середины пупка, и дальше, вниз, вдоль его длины. Он торчал из тела, и было труднее оценить длину. Он был будто вырезан из жемчуга и слоновой кости, и там, где кровь бежала близко к поверхности, он светился розовым, как морская раковина, тонкая и просвечивающая. В этот момент я поняла, что он белее любого вампира, которого я видала голым, и тело его почти призрачно по цвету, будто он не совсем реален. Лицо Натэниела потёрлось об моё, возвращая моё внимание к себе. Он наклонился так низко, что его лицо, как и моё, почти касалось пола. Прижимаясь ко мне щекой, он шептал: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — и целовал меня с каждым словом лёгким касанием губ. И этими поцелуями, этим голосом он снова поднял нас обоих на колени. Я не могла оторвать глаз от его лица, губ, глаз, и не понимала, как мы близко сдвинулись, пока его обнажённое тело не упёрлось спереди в меня. Пока эта толстая твёрдая длина не оказалась зажатой между нами, прижатой к моему животу сближением наших тел. Он был тёплый, невероятно тёплый, почти горячий, и так твёрдо прижимался ко мне, будто старался не дать себе впихнуться сквозь моё тело, сделать новое отверстие, как угодно, что угодно, лишь бы оказаться в моей тёплой глубине. Секунда у меня ушла, чтобы понять: я ощущаю нужду Натэниела. Это он так хотел меня, но и я тоже хотела. Моё желание и сопротивление желанию — вот что создало этот момент. И надо всем этим был Дамиан сзади, и его тело было одним большим куском желания. Мы с Натэниелом тонули в голоде кожи Дамиана, в его одиночестве, смертельном одиночестве. А под ним ощущался Дамианов страх. Страх, что этого не будет, что он будет изгнан обратно в свой гроб, и все это никак не разрешится. Одиночество его звучало как тема под вожделением, и снова мелькнула комната высоко в замке. Комната, выходящая на море. Серебряные решётки на окнах, усыпанные рунами, и несмолкаемый звук прибоя из окон, даже если отвернёшься, все равно его услышишь. Она выделила ему в качестве тюрьмы одну из лучших комнат замка, потому что умела понимать, что для тебя что значит. Умела понимать, что тебе всего больнее — такой был у неё дар. Кто-то поцеловал меня резко и быстро, раздвигая мне губы, пропихивая язык так далеко, что я чуть не подавилась, но это вернуло меня из воспоминания, вернуло всех нас из этой одинокой комнаты и от шума моря на скалах внизу. Натэниел отодвинулся, чтобы хрипло шепнуть: — Счастливые мысли, Анита! Счастливые мысли! И снова его рот прильнул к моему, язык, губы, даже зубы прижимались к губам, почти как жор, а не поцелуй, но он исторг у меня из горла стон, тихий стон удовольствия. Мои руки лежали у него на теле, ощупывали линию плеч, спины, шёлковый изгиб зада. Ладони наполнились его ягодицами, а спереди он был как огонь, обёрнутый в плоть, будто мы вспыхнули пламенем. Руки Дамиана легли на застёжки моего лифчика — как-то он пережил первый порыв. Дамиан расстегнул его, и спереди он упал на грудь Натэниела. Руки легли мне на груди, одна сзади, вторая — от мужчины, прижатого ко мне спереди. Прикосновение Дамиана было осторожным, поглаживающим. Натэниел охватил мою грудь ладонью, впился ногтями в кожу. Рука Натэниела заставила меня выгнуть спину, оторвать от него рот и испустить этим ртом крик. Дамиан подался назад, будто должен был убедиться, что это наслаждение, а не боль. Он не любил женских криков, и снова вернулись мы к его памяти. Под замком была комната, факелы, тьма — и женщины. Любая женщина, которую она считала красивее себя. Ни одной женщине не было позволено иметь волосы желтее, глаза синее или груди больше. Все это считалось грехом, а грех должен быть наказан. Вихрь образов: снопы жёлтых волос, огромные васильковые глаза — и копьё, выкалывающее их, грудь белее и прекраснее всего, что он видел — и меч… — Неё-е-е-ет! — завопил Натэниел, протянул руку поверх меня и схватил горсть красных волос. Он так резко дёрнул Дамиана на меня, что от ощущения его твёрдой длины я задёргалась. — Счастливые мысли, Дамиан! Счастливые мысли! — Нет у меня счастливых мыслей. И за этими словами тут же — другие тёмные камеры и запах горелого мяса. На этот раз заорала я: — Боже мой, Дамиан, хватит! Держи свои кошмары при себе! Воспоминание, ушедшее вместе с этим запахом, угасило ardeur. Я снова могла думать, пусть даже зажатая между их телами. — Вели ему тебя трахнуть, — сказал Натэниел. Я уставилась на него: — Что? — Прикажи ему это сделать, чтобы у него не было конфликта. Возмущаться неприличием, зажатой между двумя голыми мужчинами, — смешно, конечно, но именно возмущение я и ощутила. — Может, это у меня конфликт. — Это всегда, — сказал он, смягчив слова улыбкой. Голос Дамиана прозвучал низко, тяжело и как-то вроде скорбно. — Она этого не хочет. Она хочет, чтобы я помог убрать ardeur, а не кормить его. Этого она хочет на самом деле, и это я должен сделать. — Анита, прошу тебя, вели ему. Но Дамиан был прав. Он был единственной гаванью в шторме сексуального соблазна. Я ценила его способность помочь мне не кормить ardeur. Ценила более всего, что могло бы сделать для меня его тело. Так как я была его мастером, и это было моё искреннее желание, он вынужден был мне в этом помочь. Между нами встала могильная прохлада, и на этот раз она не пугала. Она успокаивала, утешала. — Нет, Анита! — сказал Натэниел. — Нет! Он прижался лицом к моему плечу, и при этом его тело отодвинулось от меня, что тоже помогло мне собраться с мыслями. Я повернулась посмотреть на Дамиана, хотя мне не надо было видеть его лицо, чтобы ощутить эту огромную печаль. Его заполняло горестное чувство потери, как горечь лекарства. Но взгляд на его лицо вогнал эту скорбь в меня как удар меча в сердце. На глаза, полные такого страдания, смотреть больно. Я обернулась к нему, все ещё удерживаемая в их объятиях. Натэниел упёрся макушкой мне в спину, качая головой. — Анита, разве ты не чувствуешь, как он печален? Разве не чувствуешь? Я взглянула в кошачьи зеленые глаза и ответила: — Чувствую. Он отвернулся, будто показал мне больше, чем хотел бы. Я взяла его за подбородок и повернула к себе. — Ты не хочешь меня, — сказал он, и целый мир утраты был в его словах. Утраты, от которой у меня перехватило горло, пронзило сердце. Я хотела поспорить, но он ощущал то, что ощущала я. Он был прав, я не хотела его так, как хотела Натэниела, не говоря уже о Мике и Жан-Клоде. Что можно сказать тому, кто читает твои эмоции, и их не спрятать за вежливой ложью? Что сказать, когда правда ужасна, а врать невозможно? Ничего. Никакими словами этого не вылечить. Но я знала, что есть и другие способы сказать, что тебе жаль, сказать, я бы это переменила, если бы могла. Конечно, это тоже ложь. Я не стала бы терять то прохладное убежище, которое мог дать мне Дамиан, ни на что бы его не променяла. Я поцеловала его, собираясь дать поцелуй лёгкий, нежный, извинение, которого не выразят слова, но Дамиан подумал, что никогда уже не будет ко мне так близко. Я ощутила взрыв его ярости, отчаяния, заставившего его стиснуть сильнее мои руки, всадить язык мне в рот, и поцеловать меня сильно, пылко, злобно. Ощутив вкус крови, я подумала, что он уколол меня клыками, и проглотила её, не думая. И тогда ощутила запах океана, запах соли на языке. Мы отодвинулись, глядя в лицо друг друга, и я увидела струйку крови у него на нижней губе. Натэниел ещё успел сказать: «Я слышу сладкий запах», — и тут сила налетела, стала нарастать, бросила нас друг на друга. Она колотила нас об пол, как колотит волна лодку о скалы. Мы кричали, извивались, и я не могла этим управлять. Будь я истинным мастером, я бы оседлала силу, помогла бы нам всем, но я никогда никому не собиралась ставить метку. Никогда не хотела быть ничьим хозяином. Четвёртая метка нас крушила, и я не знала, что делать. Внутренность моей головы взорвалась белыми звёздами и серыми испарениями, все поглотила тьма. Если бы я была уверена, что мы очнёмся, я бы обрадовалась обмороку, но я не знала. Хотя это было и неважно: тьма заполнила меня изнутри, и все мы рухнули в неё. Не было больше криков, не было боли, не было паники — не было ничего вообще.Глава четырнадцатая
Я проснулась навстречу утреннему солнцу, заморгала, и только когда приспособилась смотреть сквозь яркий свет, подумала: «Где это я?» и «Почему на полу?» Чего это я лежу на полу голая? Не поворачивая головы, я увидела ножки стула и приподнятый кусок пола — уголок для завтрака. Окей, значит, я лежу на полу у себя в кухне, голая. Отчего? Тихий звук движения, и чья-то рука зацепила мою. Очень много сил надо было, чтобы глянуть направо, вниз, и увидеть Натэниела, ещё более голого, чем я. У меня остатки фрачных брюк ещё держались на ногах. Фрак напомнил о свадьбе. Я смогла вспомнить разговор с Микой по приезде домой. Мика должен был уехать спасать одного из волков Ричарда. Вспомнилось, как проснулся ardeur и что-то было дальше неправильно. Здесь был Дамиан. Он наверняка очнулся раньше нас и потащился к себе в гроб. Нежить быстрее оправляется от потрясений. Кто-то застонал, и это не был Натэниел, и это не была я. Вдруг оказалось, что я могу повернуть голову, и куда быстрее. Адреналин действует. Дамиан лежал на полу, его торс заливал золотой солнечный свет, будто белую кожу полили мёдом. Краем сознания я отметила его красоту, белое тело на постели кроваво-красных волос в золотом свете, но более всего — ужаснулась. Я вскочила на колени и потянула его за ноги раньше, чем моё тело успело возразить. Вместе с Натэниелом мы схватили Дамиана за ноги и оттащили от солнца. Он уже очнулся, очнулся и кричал. Прямое солнце на него не попадало, но окна кухни выходили на восток и на север, и было светло от яркого утреннего солнца. Дамиан прижался спиной к ящикам, будто хотел в них вплавиться, спрятаться в темноте. Я попыталась взять его за руку, поднять на ноги, но он отбивался. Его руки колотили по коже, как будто по нему ползали пауки. Но солнечный свет — не пауки, его не смахнёшь. Я поймала его за руку и завопила, удерживая: — Натэниел, помоги! Натэниел ухватил другую руку, и мы вытащили вампира подальше от света, в полумрак гостиной. Он кричал, не переставая. И даже когда мы посадили его у стены, почти в темноте, он продолжал кричать. Как только мы отпустили его руки, он снова начал хлопать себя, будто сбивая невидимый огонь. Но невидимого огня не должно было быть. Я видала, как сгорают на солнце вампиры — они просто горят жарким белым пламенем, как магний, и ничего невидимого в этом нет. Они горят, и если не убрать вампира со света, они расплавляются вместе с костями. Горячий нужен огонь, чтобы расплавить кость, но вампиры хорошо горят на солнце. Натэниел стоял рядом на коленях, стараясь успокоить Дамиана, подержать его, чтобы он перестал отмахиваться от чего-то, чего мы не видим. Глядя на Дамиана, я старалась собраться с мыслями вопреки обуревавшему меня страху. Меня душил ужас Дамиана, мешал думать. Даже мешал дышать. И я поставила щиты, отгородила металлом свой разум от его страха, и попыталась собраться с мыслями. Посмотрев на Дамиана, я увидела, что на нем нет ни одного волдыря, даже красного пятнышка нет. Он не горел; почему — не знаю. Он должен был запылать, как только солнце его коснулось, но этого не случилось, и раз он не сгорел в залившем его солнце, то и здесь, в темноте, не должен был. Зазвонил телефон в соседней комнате, но его было еле слышно за воплями Дамиана. И я раз в жизни не стала спешить на звонок. Если это полиция, перезвонят. Если друг, тоже перезвонит. А если что-то срочное — подождёт. Будем разбираться с катастрофами в порядке поступления. Я встала перед вампиром и попыталась прорваться через ужасные крики. — Дамиан, Дамиан! Ты в безопасности. Все в порядке. Ты не горишь. — Я взяла его лицо в ладони и крикнула сама: — В безопасности! Слышишь, ты в безопасности! Глаза его остались широко раскрыты, зрачки как булавочные головки. Ничего он не слышал — как в шоке, только хуже. Будь это в старом фильме, я бы стала хлопать его по щекам, но это точно не поможет. Что делать с истериком-вампиром? А вообще с истериком? За моей спиной распахнулась входная дверь. Солнечный свет меня ослепил, и из этого сияния шагнул в комнату Грегори, один из моих леопардов. Так и осталось неизвестным, что бы я ему сказала, потому что Дамиан испустил звук, который и воплем-то назвать мало. Такой звук никогда не должен был вылететь из человеческой глотки. Вампир вскочил и метнулся красно-белой полосой, в дом, вглубь, подальше от сияния. Натэниел бросился за ним с той неуловимой для глаза быстротой, которая свойственна оборотням, и они оба скрылись за углом прежде, чем я добежала до него. Я ожидала увидеть открытую дверь в подвал, но ошиблась. Что-то мелькнуло наверху на лестнице, и Натэниел скрылся в холле. Обезумевший от страха Дамиан рванулся вверх, а не вниз, в ту часть дома, где вампиры бывали редко. Туда, где шторы открыты и льётся в окна утреннее солнце. Хреново. name=t540>Глава пятнадцатая
Я почти добежала до верха лестницы, когда Грегори спросил снизу: — Что стряслось? Ответа на этот вопрос я не знала, потому и не стала отвечать. Верхний холл был залит светом, огромное окно в конце коридора открыто навстречу восходящему солнцу. И никого в коридоре не было. Я подумала, где они, но я уже знала ответ. Я ощущала их обоих в маленькой комнатке слева, нашей комнате для гостей. Но стоило мне только шагнуть в ту сторону, как Дамиан вылетел оттуда, будто все демоны ада за ним гнались. С воплем он влетел в дверь напротив, в ванную. К несчастью, там тоже было окно. Здесь окна во всех комнатах. Может, удастся затащить его в чулан. Он вылетел из ванной и упал. Потом поднялся на четвереньки и пополз к следующей двери, как животное. Исчез внутри, и только его жалобный вой сообщил нам, что и там окно, и там сноп солнечного света. — Это Дамиан? — спросил Грегори. Я кивнула. Натэниел вышел из дверей, откуда в первый раз выскочил Дамиан, и по плечу его текла кровь, а руку он прижимал к груди. В глазах Натэниела читалась вся скорбь мира. — Он снова сошёл с ума. В прошлый раз, когда Дамиан сошёл с ума, он убил несколько человек — растерзал их, а не просто кормился. Но дело было в том, что я была его мастером, а меня не было в городе. Я тогда ещё не знала, что я — его мастер. И не знала, что оставить его одного, без прикосновения моей магии — или как там это назвать, — превратит его в упыря, безмозглую убийственную тварь. В тот раз это было моей виной, и как-то я виновата и сейчас. Сейчас я больше его мастер, чем когда бы то ни было, и я должна суметь исправить положение. — Грегори, закрой шторы. Начни отсюда и до конца холла. Он вытаращил синие глаза, и на лице его сменяли друг друга десятки вопросов, но Грегори умеет выполнять приказы, когда хочет — или если его заставят. Он не стал спорить, просто пошёл по коридору, задёргивая шторы. Я направилась в комнату, куда скрылся Дамиан, но не дошла, потому что он вырвался оттуда и чуть не сшиб меня с ног. Я его поймала, но моё прикосновение не успокоило его, а его не успокоило меня — сегодня. Он вбил меня в стену, и выпусти я его руку, он бы снова побежал, но я не выпустила. Я повисла на нем, и меня вбило в другую стену коридора. Фигово дело. — Дамиан, перестань! — заорала я. Но либо он меня не слышал, либо я утратила власть над ним. Как бы то ни было, ничего хорошего. Когда он снова попытался вбить меня в стену, я поставила ему подножку и воспользовалась его инерцией, чтобы завершить поворот и вбить в стену его. Он влетел в неё с такой силой, что штукатурка посыпалась. От стены он отвалился, рыча, обнажив клыки. Лицо его стало тоньше, человеческий облик слезал с него, и то, что прижимало меня к полу, уже не было Дамианом. Единственное, что спасло меня от порванного горла, это то небольшое прибавление в быстроте, которое связано с метафизической фигнёй. Я успела подставить руку ему под горло, а другой рукой упереться в грудь. И я держала его на расстоянии вытянутой руки, держала пальцами за горло. Раньше я бы локтем упёрлась в горло, не надеясь, что успею подставить пальцы вовремя, но в последние два раза, когда мне приходилось схватываться с вампирами, мне руку не оторвали. Поэтому я держала его пальцами за горло, рукой упиралась в грудь и старалась не допустить его к себе. Он щёлкал зубами и рычал как собака, натягивающая цепь. Меня забрызгало слюной, висящей нитями у него изо рта как у бешеного зверя. Он бессмысленно рвался ко мне, всадить эти здоровенные зубы в моё мясо. Думал бы он как разумное существо, то пустил бы в ход руки, но он не думал. И потому он просто вырывался из моих рук, давя силой, будто ничего, кроме них, не ощущал. Всей силой своего безумия он давил на мои руки, и начал вдавливать их внутрь. Не знаю, помогли бы мои метафизические силы, если бы он был в своём уме, но он обезумел, а сумасшедший всегда сильнее здорового. Я будто пыталась поднять чистые мускулы, рычащую и одушевлённую природную силу. Руки стали поддаваться, и я знала, что если он до меня доберётся, то разорвёт. Глаза его выцвели в зелень, и ничего в них не было, кроме бессмысленной свирепости. Оружия со мной не было. Можно было бы попытаться вырвать ему глотку — не знаю, хватило бы у меня сил или нет. Но он не мастер, и я не была уверена, что он это сможет пережить. Будь он врагом, я бы очень постаралась вырвать ему горло раньше, чем он мне, но Дамиан — не враг, а все плохое, что случилось, — моя вина. Я не могла его убить за то, что мне не хватило умения мастера с ним обращаться. Он прижимался ко мне, и я все свои силы вложила в одно: не пустить его к лицу и горлу. Руки начали дрожать от напряжения, поддаваясь в локтевых суставах. Лицо Дамиана приблизилось, закрывая мир, слюна капала на меня. И я сделала единственное, что могла придумать — заорала, зовя на помощь. Грегори хватал Дамиана за руки, за плечи, сверхъестественной силой оборотня стараясь оторвать его от меня, но ему удалось лишь замедлить приближение Дамиана. Тот был как человек, нанюхавшийся «ангельской пыли», сильнее, чем был когда-либо, потому что никто не мог помочь ему отрегулировать эту силу. Она поглотила его всего, и целью его жизни стало моё лицо. Натэниел схватил Дамиана за другое плечо. Кровь все ещё капала с его руки, но медленнее, а значит, Дамиан ранил его не зубами и не ногтями, потому что такая рана заживать бы не начала — так быстро. Наверное, они бы вдвоём справились — мы бы втроём справились, но окровавленная рука Натэниела оказалась рядом с лицом Дамиана. Он был одержим, но все вампиры, даже упыри, реагируют на свежую кровь. Шея его извернулась у меня в руке, а я так была поглощена тем, чтобы оттолкнуть его, что это застало меня врасплох. Он бы всадил клыки в руку Натэниела, но Грегори оказался достаточно быстр — и недостаточно быстр. Он успел охватить локтем шею Дамиана, но его запястье попало почти в рот вампира. И Дамиан сделал то, что сделал бы любой зверь — вцепился зубами. Грегори заорал и дёрнулся прочь. Это помогло — и не помогло. Он отодвинулся от нас, но вампир повлекся за ним. Все случилось так быстро, что Натэниел упал на меня, пачкая меня кровью. Но он уже стоял на ногах и бросился на шум драки ещё до того, как я смогла подняться на колени. Дамиан прижал Грегори к полу, терзая его руку, как собака мосол. Даже сквозь крики Грегори было слышно, как хрустнули кости. Натэниел уже охватил Дамиана рукой за талию, поднял его в воздух, но его зубы остались в сломанной руке Грегори, и Грегори вздёрнуло на колени, а клыки застряли в его руке. Я уже была рядом, когда Дамиан вспомнил, что умеет летать. Он оттолкнулся от пола, вбил Натэниела в потолок так, что штукатурная пыль полетела дождём, и когда Дамиан спустился на землю, он вырвался из ослабевшей хватки Натэниела. Когда-то Дамиан был воином, а Грегори и Натэниел при всей своей силе понятия не имели о том, как драться. Сила без обучения мало что даёт. Вдруг я оказалась в холле одна — если не считать Дамиана. Он бросился ко мне смазанным вихрем. У меня было мгновение, чтобы его увидеть, решить, что делать, и сделать это. Годы тренировок по дзюдо, и моё тело все вспомнило раньше, чем разум успел что-нибудь понять. Я использовала против Дамиана его инерцию, воспользовавшись как рычагом собственной рукой и его бедром, и бросила его так далеко и сильно, как позволяла его скорость. Он рухнул на площадку лестницы, подобрался и повернулся ко мне раньше, чем я успела восхититься собственным удачным броском. Ай, молодец, хотя и не совсем человек! Но за спиной Дамиана возник кто-то, и это был Ричард Зееман, местный Ульфрик, Царь Волков, бывший мой жених, и как раз когда он меньше всего нужен. Несколько долей секунды у меня было, чтобы заметить, как чуть отросли и закурчавились до боли короткие его локоны, как резко выделяется белая футболка на летнем загаре, что он все ещё один из самых красивых мужчин, которых мне доводилось видеть, и тут вампир обернулся и бросился на Ричарда. Секунду они качались, потом Ричард свалился спиной на лестницу, а вампир на нем сверху. Они исчезли из виду, и звук падения двух тяжёлых тел заглушил отчаянный женский визг.Глава шестнадцатая
Я бросилась к лестнице, ожидая увидеть борьбу, но на ступенях никого не было. Я побежала вниз на звуки борьбы. Ричард перенёс её в гостиную, где мог воспользоваться длиной своих рук и ног. Он ударил Дамиана ногой в лицо, да так, что вампир пошатнулся. Мелькнул профиль Дамиана, кровь капала изо рта и с правой щеки. Ричард воспользовался этими секундами, чтобы нанести удар ногой с разворотом по другой стороне лица. Удар был таков, что кровь брызнула дугой. Дамиан зашатался, и я думала, что он упадёт, но он лишь влетел в стену и замешкался настолько, что Ричард успел принять стойку для очередного удара. Задняя нога опорная, передняя на земле, расслабленная, тело частично повёрнуто для использования силы поворота — как если в момент соприкосновения кулака с противником кулак повернуть, чтобы повреждения были сильнее. Глядя на Ричарда, сосредоточившего все внимание на вампире, на его напряжённое и готовое к движению тело, на руки, сжатые в свободные кулаки, хотя он собирался наносить удар ногой, я не могла не отметить, что есть обладатели противоестественной силы, умеющие драться. На левой руке у него была кровь, и непонятно, Дамиана или его собственная. Моё внимание отвлёк тихий звук с другой стороны комнаты. Возле телевизора стояла незнакомая мне женщина. Она была бледной, темноволосой и перепуганной — разглядывать пристальней у меня не было времени, слишком я была близка к драке, чтобы глазеть. Если бы Дамиан был просто плохим вампиром, я бы достала пистолет и его прикончила, но он не был негодяем. Это был Дамиан, и чем-то я была виновата, что так вышло. Не могла я взять пистолет и его пристрелить. Был один из редких случаев, когда я стояла столбом, сбитая с толку вариантами выбора — или их отсутствием. Дамиан так долго простоял у стены — пятнадцать, тридцать, сорок секунд, — что я подумала: все, драка окончена, Ричард ему вбил малость толку в башку. Но я ошиблась. Вампир бросился от стены размытой полосой. Ричард встретил нападение ударом ноги в грудь, не слишком эффектным, без поворота, но звук был мясистый и глухой. Человек бы от такого удара свалился, но Дамиан человеком не был, и он устоял. Он пошатнулся, и я чуть было не протянула руку и не коснулась его спины. Дамиан застыл неподвижно, как умеют только старые вампы, как статуя. И тут я поняла, просто знала, что сейчас он бросится, и не к Ричарду. У меня была пара секунд, а потом он повернулся вихрем красных волос и белой кожи, повернулся так быстро, что цвета слились в вихре снега и крови. Я бросилась в сторону, перевалившись через спинку дивана. У меня была секунда, чтобы встать, и в этот момент Дамиан на меня обрушился. Я собралась, чтобы выдержать удар, но это было как выдержать удар товарного поезда. Его не остановить и не победить. Просто я вдруг оказалась на спине, а сверху — Дамиан. Я не сопротивлялась падению, я им воспользовалась. Когда моё тело пришло на пол, у меня одна нога упиралась в живот Дамиана, а руки схватили его за плечи. Томе-наге — единственный бросок в дзюдо, который выполняется всем телом. Почти все броски оставляют варианты, что делать в последнюю секунду, если они не получились, но томе-наге либо получается, либо нет. Если не получается, то противник оказывается сверху в идеальной выигрышной позиции. Но я не выбирала этот бросок — просто атака Дамиана не оставила мне другой возможности. У меня была доля секунды, чтобы выполнить его правильно или остаться без лица. Так что, когда я ударила ногой вверх, я все вложила в удар. И забыла при этом, что сейчас у меня все — это больше, чем я привыкла. Дамиан снова пролетел по воздуху, но на этот раз не за счёт сверхъестественной силы. Он влетел в стену так, что краска треснула, и на ней остался отпечаток тела, а потом Дамиан съехал на пол. Кто-то за спиной сказал «ух ты», но это был не Ричард, потому что он уже был рядом со мной, обойдя диван. У меня не было времени посмотреть, Натэниел это или Грегори, потому что сразу произошли две вещи, и обе плохие. Первая — что Дамиан начал медленно подниматься на ноги. Медленно, и я подумала, что он ранен, но все же он поднимался, и не потерял сознания. Вторая — что незнакомая женщина снова начала орать, а так как я швырнула Дамиана через всю комнату, она оказалась к нему ближе всего. Она попятилась, когда он летел по воздуху, иначе оказалась бы на месте его приземления, но когда он обернулся, она находилась всего в ярде от него. Ничего хорошего. Ричард двинулся к ней, но она уже отступала, и не к нам. Она пятилась к входной двери. Что-то в её движениях заставило меня и Ричарда произнести слова — Ричард успел сказать: — Клер, не… — Не беги! — предупредила я. Но поздно. Она уже бросилась, когда Дамиан повернулся к ней. Пусти кошку в комнату, полную мышей — она бросится за той, что побежит первой. Ричард уже летел, но даже с его скоростью он не мог опередить Дамиана и перекрыть дверь. Он только успел сбить его с ног и рухнуть вместе с ним на пол. Вампир оказался под ним, но не прижатым неподвижно, и Ричард вскрикнул. Его плечо перекрывало мне вид, и пришлось обойти, чтобы увидеть, как Дамиан погрузил пасть ему в грудь. Я наклонилась освободить рот Дамиана от его тела, но Ричард совершил типовую ошибку стажёра-сверхъестественника: схватил Дамиана за волосы и попытался от себя оторвать. У вампиров укусы — как у змей: если змея схватилась как следует, её не оторвёшь — будет куда хуже, чем если дать ей отпасть самой или разжать зубы. Исключение, наверное, ядовитые змеи — если предположить, что чем дольше змея держится, тем больше яду накачивает, что, быть может, и неверно, — но вампиры не ядовиты. Конечно, это впечатляющая демонстрация силы — оторвать от себя вампира, но демонстрации силы имеют свою цену. Футболку Ричарда сорвало, и сверху на груди появилась огромная кровавая дыра, почти до плеча. Рука, которая отталкивала плечо Дамиана, вдруг бессильно повисла, и только хватка Ричарда на кроваво-рыжих волосах не давала вампиру снова погрузить в него зубы. Я положила руку Дамиану на плечо и надавила, и — в отличие от многих случаев, когда я пыталась удержать разбушевавшегося вампира, — сейчас это получилось, хотя бы немного. Да здравствует сверхъестественная сила! Из пасти Дамиана вывалился кусок мяса — это вампир пытался обратить клыки на меня. Ричард дёрнул его за волосы и не допустил его ко мне. Он снова попытался работать левой рукой, и она двигалась, но толкать ею он не мог — что-то в ней порвалось. Какая бы там ни была у него сверхсила, а вдруг оказалось, что он дерётся одной рукой. Вдвоём мы не давали Дамиану сесть, но не могли прижать его к полу. Он продолжал рваться вверх, лязгая зубами в воздухе, и из его глотки вырывались звуки, свойственные животному, а не человеку. Мы не проигрывали битву, но и не выигрывали. Нужно было найти иной план атаки. Я приподнялась так, что со мной приподнялся и Дамиан, и Ричард посмотрел на меня выкаченными глазами: — Я его не удержу одной рукой — один. — Я ему заведу руку вокруг шеи, чтобы обездвижить голову, — сказала я, — но мне надо, чтобы он приподнялся. — Удушающий захват на вампира не действует. Они не дышат. Отчасти правда, но спорить будем потом. — Я только хочу, чтобы он головой не мог двигать. Ричард кивнул. Я его не убедила, но спорить он не стал, и это уже хорошо. Когда я зашла сзади, Дамиан был занят тем, что старался добраться до Ричарда, и не обратил внимания. Я присела и только сейчас очень чётко осознала, что голая. До сих пор из-за драки это было вроде как неважно. Важно было то, что рука Ричарда все ещё держала Дамиана за волосы, и пусть держит, пока я не охвачу его за шею. Мне надо было одной рукой охватить шею Дамиана, а другой взяться за собственное запястье, а потом давить изо всех сил, прижимаясь лицом к его спине. Тогда он — теоретически — не сможет меня достать. И только хватка Ричарда и желание вампира до него добраться помешают ему обернуться и вцепиться в меня. Так что Ричард должен был держать руку, как держал, но вдруг оказалось, что сейчас мои голые груди прижмутся к его руке. И тот факт, что от этой мысли я похолодела на миг, даёт понять, как я себя чувствую при Ричарде и насколько у меня от него крыша едет. Борьба не на жизнь, а на смерть, а я волнуюсь насчёт прижаться грудью к его руке. Анита, сосредоточься! Сначала выживи, потом смущайся. — Быстрее, — сказал Ричард сквозь зубы. Сверхсила ещё не исключает усталости. Я вдохнула, выдохнула и навалилась на тело Дамиана и руку Ричарда. Движение должно было быть твёрдым и быстрым, без колебаний, потому что хватка Ричарда не была мёртвой. Если бы Дамиан заметил, я не знаю, смог бы Ричард что-нибудь сделать. Я скользнула рукой по окровавленной коже Дамиана, и дальше. Пришлось не обращать внимания на почти электрическую реакцию, когда мои голые груди мазнули по руке Ричарда. Одно прикосновение — и у меня уже мурашки по коже. Но дело было не только в физическом влечении — это было как будто весь мир затаил дыхание. Даже Дамиан застыл на этот миг. Я ощутила пробуждение Жан-Клода. Ощутила, как он открывает глаза, и знала, что он проснулся в груде шёлковых простыней в темноте подземелья Цирка Проклятых. Он повернулся в шёлковом гнезде, потрогал тело Ашера, все ещё холодное, ещё несколько часов до пробуждения. Голос Жан-Клода отдался в голове эхом: — Что ты сделала, ma petite? Не знаю, что бы я ответила, потому что в этот момент мир вернулся. Я все ещё ощущала Жан-Клода за много миль от меня, но я снова была здесь и сейчас. Сосредоточиться на этом здесь и сейчас помог мне Дамиан. Он извернулся в отчаянной хватке Ричарда и бросился на меня, разинув рот и выставив клыки, как атакующая змея. Схватившись за его волосы вместе с Ричардом, я удержала его в доле дюйма от своей кожи. Правую руку я подсунула ему под подбородок, охватила шею. А он реагировал так, как будто единственной опасностью была рука, проскользнувшая от него справа, и потому он не попытался бороться с хваткой Ричарда и моей с другой стороны. В этот момент в нем не было человеческой мысли — и вампирской тоже. Даже слово «животное» могло быть неточным. В другом столетии использовали бы слова: «демон», «одержимость», «проклятие». Снова зазвучал у меня в голове голос Жан-Клода: — Он будет проклят, если ты его не сможешь вернуть. Мне пришлось мотнуть головой, как от докучливой мухи, и сильно подумать: «Перестань болтать». Не знаю, услышал он или сам понял, что отвлекает меня, но он замолчал. Я отпустила волосы Дамиана и сомкнула руки вокруг его шеи в захвате, который был бы удушающим, если бы Дамиану нужно было дышать. Вампиры дышат, но это им не обязательно. Рука скользила легко из-за крови, но из-за той же крови труднее было держать захват. Я опустила голову, прижалась к его голове, верхней частью тела удерживая эту голову. Ричард отпустил волосы Дамиана, и вампир взметнулся с пола. Я сжала захват, но он тащил меня за собой. Мне удалось не дать ему вертеть головой, но удушить его я не могла, а моего веса не хватало, чтобы его задержать. Дамиан навалился на Ричарда, прижимая его к полу. Здоровой рукой Ричард упёрся в грудь вампира. Мои ноги находились по сторонам от них. Неуклюжая поза, потому что они у меня недостаточно длинные, но я стала оттаскивать назад шею Дамиана. Я чувствовала, что могу сломать ему позвоночник, почти наверняка могу, но именно этого нельзя было делать. Если вампиру отрезать голову, он почти наверняка умрёт. У меня раньше не было сил, чтобы так легко сломать шею, и я никогда этого не пробовала. Если я сломаю ему хребет, он умрёт? Или останется калекой? Вампиры остаются калеками после перелома позвонков? Рука Ричарда начала дрожать и поддаваться в локте. Я тянула назад и чувствовала, что трахея Дамиана поддаётся. Сначала у него будет раздавлена шея, а потом сломан позвоночник. Глянув в сторону, я увидела, что Натэниел склонился над Грегори у подножия лестницы. Грегори не шевелился, но будем решать проблемы по очереди. — Натэниел! — крикнула я. Он повернулся, и почти весь оказался залитый кровью. Наверное, в основном не своей. Лицо его было удивлённым, будто он не мог уследить за нашей дракой, но пришёл. Натэниел схватил Дамиана за руку, и это будто дало вампиру другую цель. Он спрыгнул с Ричарда и вдруг оказался на Натэниеле. Я ощущала себя положительно бесполезной. Если я не могу его задушить, слишком легка, чтобы его удержать, не хочу ломать ему шею, то что от меня толку? Тот вес, что во мне был, я пыталась использовать, чтобы сбить его, чтобы дать Натэниелу время поднять руки и упереться ногой в живот Дамиана. Если бы Натэниел умел драться, он мог бы сделать больше, но сейчас пусть хотя бы закроется от укуса вампира. Снова тихо прозвучал у меня внутри голос Жан-Клода: — Ты что-то сделала, что нарушило связь между тобой и Дамианом. Ты должна восстановить её, ma petite. — Немного не до этого сейчас, — ответила я. Ричард своей единственной рукой обхватил Дамиана за пояс и помог мне стащить его с Натэниела. Мы все трое свалили его на пол. Я изменила захват на шее на такой, от которого вообще не было бы пользы, если бы Натэниел не давил ему на плечо и грудь, а Ричард не сел бы на все остальное. Я обернулась всем телом вокруг его шеи, чтобы ему труднее было подняться и ударить. Я уже пробовала этот захват на здоровых мужиках в тренировочном зале, и толку было чуть, если у противника хватало силы подняться с пола, когда я болтаюсь у него на шее, но сейчас я его применила только чтобы держать его голову, пасть, клыки, и потому что мне помогали Ричард и Натэниел. Он отбивался, но мы, трое на одного, справлялись. Кое-как. Тяжело дыша, но достаточно отчётливо я спросила: — Что ты имеешь в виду — нарушила связь между ним и мной? — С кем ты говоришь? — спросил Натэниел сквозь сжатые от напряжения зубы. — С Жан-Клодом, — ответил за меня Ричард. — Ты его тоже слышишь? — удивилась я. — Иногда. Я хотела спросить: «Например, сейчас?», — но меня опередил Жан-Клод. — Ты поставила щиты конкретно против Дамиана — зачем? — Он проснулся, залитый солнцем. И пришёл в ужас. Он был дико напуган, и этот страх душил меня и Натэниела. — Вас обоих? — уточнил Жан-Клод. Я видела, как он лежит на белых шёлковых простынях, разметав волосы чёрным сновидением. Одна рука лениво касается голой спины Ашера, как стучат пальцами по столу или гладят собаку, думая о чем-то другом. — Да, нас обоих. — Проснувшись, я спросил тебя, что ты сделала. Теперь я, кажется, знаю. Раз в жизни я вовремя осознала очередную метафизическую катастрофу и сказала: — Мы уже знаем. — Что знаете, ma petite? Тут Дамиан особенно сильно взбрыкнул, оторвав меня от пола, и обратно я опустилась, уже когда скорее почувствовала, чем увидела, как остальные двое его прижали опять. И я подумала, потому что дыхания на речь у меня не было. Что мы — триумвират. — Я слышу, — сказал Ричард, и мрачная нотка прозвучала в этих словах, будто он подумал, что я хочу от него скрыть это, потому и подумала, а не сказала вслух. Меня никогда не оставляло убеждение, что с Ричардом чертовски трудно. А его — что я кровожадна. Жан-Клод не стал задавать глупых вопросов или обсуждать метафизику. Если мы все знаем, что мне удалось создать второй триумвират, то можем двигаться дальше. — Когда ты закрылась от страха Дамиана, ты слишком хорошо это сделала. Ты его отрезала от своей силы, как тогда, когда уехала. — Я здесь, — ответила я, пытаясь отвернуться от струйки крови, которая решила стекать с Дамиана на меня. — Физически, но не метафизически, а твоему слуге нужно и то, и другое. — И как это исправить? — Убери щиты, — ответил он, и даже мысленно голос прозвучал очень буднично. Так просто, так очевидно. Я вспомнила, как закрылась от страха Дамиана. Я подумала тогда о металле — твёрдом, холодном, сплошном, непроницаемом. Не о металлической стене или двери, но об истинной сущности металла. У меня месяцы работы ушли, чтобы понять, что щит — это не воображаемая дверь или стена, ничего не надо строить, надо только думать: камень, вода, металл. Отделить то, что ты не хочешь пропускать, или утопить его. Марианна умела защищаться ещё воздухом и огнём, но этого я не понимала. Воздух слишком слаб для щита, а огонь… ну, огонь есть огонь. Я применяла инструменты, мне понятные. Как снять щит? Когда-то я представляла себе осыпающуюся стену, или открывающуюся дверь, но недавно поняла, что некоторые слова Марианны не понимала. Я просто перестала думать сейчас о металле. Прекратила. И он исчез. Бац — и нету. Только что я была закрыта мыслью о металле, и сразу утонула в ярости Дамиана. Нет, не ярости — это подразумевает гнев, человеческую эмоцию, а не она сейчас ревела у меня в голове. Я не раз о себе думала, что я становлюсь безумцем-социопатом, но ошибалась, оказывается. То ещё не было безумием — это было. Я забыла, что надо держать Дамиана. Забыла, зачем сняла щиты, забыла обо всем. Мыслей не было. Слов не было. Остались только чувства и побуждения — запах свежей крови. Вкус крови во рту, горький. Руки, прижимающие к полу, давящие. Голод, голод, выжигающий кишки, что-то пожирает нас изнутри, требует жрать, жрать, жрать. Запах свежей крови, их руки, давящие нас — это бесило. И боль — вместо тела одна сплошная боль, как жгущий изнутри огонь. Я вскрикнула, и крик был громкий, и недостаточно громкий. Он не помогал. Только одно могло угасить огонь, наполнить, прекратить боль. Кровь. Свежая кровь. Тёплая кровь. Мои руки касались тёплой кожи, и если бы это не был Ричард, вряд ли бы я остановилась. Но ощущение мускулистой руки Ричарда под моими пальцами вызвало во мне что-то сквозь голод. Я смотрела в его карие глаза с расстояния в пару дюймов, будто придвинулась поцеловать, но не на рот его я нацелилась. Запах свежей крови заглушал более слабый аромат той крови, что пульсировала у него под кожей, но почему-то лакать из кровавой раны было мало. Кровь должна быть свежей. Мои зубы должны войти в плоть. Сделать свою дыру. Только это будет хорошо. Только это будет достаточно. Я заставила себя перевести взгляд на лицо Ричарда. Я смотрела в его расширенные глаза, заставляла себя смотреть в его лицо, на очертания подбородка, линию полных губ. Я смотрела на лицо мужчины, которого любила когда-то, и изо всех сил старалась увидеть в нем что-нибудь, кроме еды. Дамиан взбрыкнул, и Ричарду пришлось больше внимания обратить на вампира, чем на меня. Спокойный голос заговорил у меня в голове: — Я тебе помогаю закрыться, ma petite. Прости, я не понял, что с тобой будет от снятия щитов. — Он — упырь, — сказала я, кажется, не вслух. — Oui. — Как я могу ему помочь? — Ты должна снова привязать его к себе, как тогда, когда он вышел из гроба. Дай ему отведать твоей крови и скажи над ним слова. — Слова — это на самом деле важно? Я ощутила, как он пожал плечами на шёлковой постели. — Это слова, которые Мастера Городов говорили над своими учениками тысячи лет. Я бы не стал рисковать, предполагая, что слова эти не являются существенной частью магии привязывания слуги к мастеру, и выбрасывая их из ритуала. Я кивнула и спросила: — Ричард это слышит? — Non. — Тогда скажи ему. В тот момент, когда я это подумала, я снова хладнокровно и слегка отстраненно смогла видеть, что происходит, видеть и слышать. Я сидела на полу в гостиной, недалеко от двери, а Ричард и Натэниел все ещё старались удержать Дамиана на полу. В общем, им это удавалось, хотя по крови трудно было сказать, нет ли новых ран. Все трое были в крови с головы до ног. Я посмотрела на себя и увидела, что спереди я тоже вся кровью залита. Не помню, когда я так извозилась. Подумалось, не сделала ли я чего-то, чего не помню теперь, но я эту мысль отбросила. Потом будем искать правду. Сначала надо остаться в живых, а насчёт того, что делала и чего не делала, подумаем потом. Да, это ключ. Но, заглянув в голову Дамиана, я понимала, что ключ к отделению для ситуационных социопатов — совсем не так уж плохо. Теперь я на собственной шкуре поняла, что есть вещи куда похуже.Глава семнадцатая
Дамиан взбрыкнул так сильно, что сбросил Натэниела набок, а веса одного Ричарда не хватило. Дамиан сел, и Ричард скатился с него, чтобы вампир снова не всадил в него клыки. Я замахала руками: — Дамиан, я здесь, здесь! Не думаю, чтобы его внимание привлекло произнесённое имя — скорее, движение. Я побывала у него в сознании — слов он не воспринимал. Он бросился на меня вихрем красного и белого, только глаза как два зелёных мазка. Натэниел бросился к нему, и я закричала: — Нет! Пусти его! Ричард все ещё сидел на полу в нерешительности, но протянул руку к ногам вампира. Они могли бы его поймать, но зачем? Ему моя кровь была нужна. Я успокоилась, отключилась — как в том месте, полном спокойствия, когда я убиваю. Ни страха, ничего. Я смотрела, как летит на меня вампир, подобно комете по небу — нечто вечное, не от мира сего. Сказать, что он в меня врезался, значит сильно недооценить силу удара тела в тело. Я оказалась на полу, ничего не видя, дыхание перехватило, и лишь годы тренировок с отработкой падения помогли мне ничего себе не сломать. Дыхание вернулось как раз вовремя, чтобы вскрикнуть. Дамиан вцепился мне в шею над самым плечом. Давно уже не знала я вампирского укуса без ментальных игр или секса. Это было больно. Над нами появился леопард, встал на согнутых почти по-человечески лапах. Он был жёлтый, светло-золотистый и белый, с чёрными розетками на теле, на фут выше, чем был он в человеческом виде. По цвету я поняла, что это Грегори, потому что Натэниел в виде зверя чёрен. У Грегори грудь пошире, руки длиннее, мускулистее, и когти — как страшные ножи. Морда леопардовая, но несколько отличается в области пасти и шеи. Он завис над нами, рыча, и потянулся к бледной спине вампира. Сейчас он оторвёт от меня Дамиана, как Ричард оторвал от себя. Я обняла Дамиана за плечи и спину, обхватила ногой за талию, прижала к себе и крикнула: — Грегори, нет! — Если он оторвёт его, рана будет такая же страшная, как у Ричарда. — Ты только хуже сделаешь! Оборотень застыл нерешительно, порыкивая. Потом произнёс густым голосом, какой у них всех бывает в зверином виде: — Он же тебя рвёт. Дамиан впился глубже, заставив меня испустить звук далеко не радостный. Но я сумела сказать: — Когда нужна будет помощь, я сама скажу. Даже сквозь мех было видно, что Грегори озадачен. Я не очень хорошо умею читать по лицам своих друзей, когда они покрываются шерстью, но сейчас смогла. — Дамиан, — сказала я тихо. Я хотела убедиться, что он здесь, а потом уже говорить слова. Глаза его были закрыты, но тело его расслаблялось дюйм за дюймом, и он уже не прижимал меня к полу, а просто лежал сверху. Скорее я сама его к себе прижимала руками и ногой. — Дамиан! Я почувствовала, что он приходит в себя, будто щёлкнул выключатель. Только что это был монстр, и вдруг стал Дамианом. Он ещё не успел открыть глаза и посмотреть на меня, как я знала, что он здесь. Он вернулся оттуда, куда уходил. Меня охватило чувство облегчения, и мои руки соскользнули с него. Ослабела от облегчения — это ещё мягко сказано. Он все ещё сосал кровь из раны, но уже не так неистово. Перестало болеть. Вдруг как-то до меня дошло, что мы оба голые, что он мужчина, что он от меня питается. Тело его напряглось и потяжелело возле моего бедра там, где только что ничего не было. Кровяное давление — отличная штука. Не закинь я на него ногу, чтобы удержать его, не было бы это таким… компрометирующим. Если бы Грегори не пытался мне помочь, я бы этого не делала… а, ладно. Вдруг я испугалась совсем в другом смысле, чем раньше. Боялась двинуться, чтобы не сделать хуже — или лучше. Боялась того, как моё тело пульсирует в его объятиях. Трудно стало дышать. Я задыхалась от… да, от силы. Магии. Мне когда-то случилось его к себе привязать, но тогда было не так. Рука его медленно, нежно прошлась вдоль моего тела вниз, и не ради секса — ради прикосновения. Он гладил всей ладонью, стараясь коснуться как можно больше кожи. Я чувствовала его восторг от такой близости наших тел, от полного отсутствия барьеров. Голод его кожи был как какой-то новый зверь. Такой голод, так давно не утоляемый, что он стал сам своего рода сумасшествием. Я почувствовала его одиночество далёким эхом. У меня от него слезы выступили на глазах, и захотелось это исправить. Я провела руками по его спине — я его уже не держала, это было скорее объятие. — Кровь от крови моей, — начала я, и он шевельнулся, поднимая ко мне рот, чтобы закрепить слова печатью поцелуя, но от этого лёгкого движения шевельнулось все его тело, и выпуклость потёрлась об меня, и я содрогнулась от этого прикосновения, и вдруг поцелуй оказался совсем не тем, которым я хотела закрепить договор. Эта мысль помогла мне отодвинуться. Помогла понять, что это не совсем моя мысль. Я смотрела в изумрудные глаза и знала, чья это была мысль. Натэниел опустился рядом с нами. Я протянула руку, и как только он меня коснулся, думать стало проще, и тяга Дамиана ослабла. Дамиан зарычал на Натэниела, и зеленые глаза колыхнулись, будто рассудок вернулся к ним не насовсем — пока что. У меня в голове заговорил Жан-Клод, я почувствовала тонкую нить страха, идущую от него. — Ты должна закончить обряд привязки, ma petite, и начать надо с самых первых слов. Я хотела спросить: «Чего ты боишься?» Наверное, я как следует об этом подумала, потому что он ответил: — Если он потеряет рассудок прямо сейчас, ma petite, то твоя милая шейка окажется совершенно незащищённой. Закончи обряд. Может быть, Ричард услышал этот внутренний разговор, потому что он встал на колени с другой стороны от нас. Вдруг стало жуть до чего неловко. — Я здесь, — произнёс Ричард, и сказал он это так, будто это улучшало ситуацию, будто он не понимал, как я жутко смущаюсь его присутствием. Дамиан посмотрел на него недружелюбно, и звук, изданный им, был больше всего похож на рычание. Я его теряла. — Кровь от крови моей, плоть от плоти моей, — заговорила я, и с каждым словом разум возвращался к его глазам, выражался в лице, наполнял его. Он елозил по мне телом, я ощутила, как он нажимает на меня. И снова почувствовала почти неодолимый голод, уверенность, что не поцелуем надо закрепить договор. Голод с рёвом овладевал мною. На миг я подумала, что мы случайно пробудили ardeur, но потом смогла услышать его… их. Два голода. Я повернула голову и поймала взгляд лавандовых глаз Натэниела. Все было выражено в его лице, но я и так могла сказать, что это, потому что сама это чувствовала. Чувствовала его. Их. Их обоих, упёршихся в меня, но так, как никогда не могут держать тебя руки или прижимать тело. Их голод обезоружил меня, потому что мне они были дороги, а если ты чувствуешь чужую боль как свою, разве ты не сделаешь все, чтобы её унять? Разве нет? Голос у меня звучал с придыханием, и на Натэниела я смотрела, когда говорила: — Дыхание к дыханию, сердце к сердцу, моё к твоему. Дамиан скользнул в меня одним длинным движением бёдер. Ощущение заставило меня изогнуться под ним, схватить Натэниела за руку так, что остались следы ногтей. Мои бедра взметнулись вверх навстречу Дамиану так же невольно, как лёгкие сделали следующий вдох. Какой-то звук отвлёк моё внимание от Натэниела, и он донёсся не сверху, а со стороны. Ричард отпрянул от нас, отполз, упёрся спиной в диван. Не знаю, что я ожидала увидеть у него на лице — похоть, отвращение, гнев, ревность, может быть, — но увидела страх. Такой мощный и неприкрытый, что трудно было смотреть ему в глаза. Дамиан схватил меня за лицо, повернул к себе. — Я хочу, чтобы ты обо мне думала! И начал медленно извлекать себя из меня. На миг я подумала, что так сейчас и будет, но в душе знала, что ошибаюсь. Он приподнялся надо мной, будто отжимаясь на руках, и, глядя прямо мне в глаза, пригвождая взглядом, как тело его пригвоздило меня к полу, он сказал: — Кровь от крови моей! И засадил себя в меня до конца. Я вскрикнула под ним, и Натэниел эхом повторил этот крик, стиснув мою руку. Лавандовые глаза ответили на мой взгляд диким взглядом. Снова Дамиан тронул меня за лицо, но я повернулась сама, ощутив, как выходит из меня его тело, услышав его шёпот: — Плоть от плоти моей! И тут же он снова соединил наши тела так тесно и так быстро, как только мог. Натэниела свела судорога, я чувствовала его пульс, будто у меня в руке билось второе сердце, но я смотрела только в лицо Дамиана, а он вышел из меня почти до конца, и со словами: — Дыхание к дыханию! …вбил себя снова, и голос Натэниела эхом ответил моему крику. Наконец до меня дошло, что Натэниел если и не полностью участвует, то испытывает какое-то подобие того, что испытываю я. Дамиан извлёк себя снова, наружу, наружу, пока… — Сердце моё к твоему! И вдвинул себя снова. Он застыл надо мной, так глубоко во мне, как только мог добраться, дыша резко и быстро. Судорога прокатилась по его телу от головы до ног, и я содрогнулась вместе с ним. Натэниел застонал, вцепившись в мою руку, будто это в его тело ввели такой зонд. И прозвучал голос Дамиана: — Не делай этого больше. Ещё раз — и я не выдержу. Он зарылся лицом мне в волосы, и другая судорога сотрясла его тело и заставила меня забиться под ним, закричать, и это оно и было. Он вдруг оказался надо мной, выгнувшись дугою, и втолкнулся в меня, глубоко, сильно, и то ли от ощущения его в себе, то ли от взгляда на его лицо, на его закрытые глаза и запрокинутую голову, на волосы, кровавым водопадом окружившие бледное до свечения тело, но знание, что он всадился в меня до упора, сорвало с моих губ крик. И голос Натэниела вторил мне, и наши руки сцепились в судороге, ногти впились в чужую кожу. Я почувствовала, как бьётся об ковёр тело Натэниела, как он кончил, и этот оргазм пробежал по моей руке и ушёл в Дамиана. Была его очередь кричать, и тело его задёргалось, оставаясь во мне, и я не могла не ответить на эти судороги. Как будто мы попали в нескончаемый цикл наслаждения, когда разрядка одного тела вызывает разрядку другого, и наконец мы рухнули на пол потной окровавленной грудой. Дамиан засмеялся хрипло, прерывисто. И я чувствовала, слышала, знала, что под вожделением крылась печаль, почти уверенность, что никогда больше такого не будет, как только у меня в голове прояснится. И это почему-то заставило меня вспомнить о том, о чем я забыла. Повернув голову, я убедилась, что Ричард все ещё здесь, но на лице его не страх, а что-то вроде удивления. В этот момент до меня дошло, что хотя Ричард и не ощущал всего, что досталось Натэниелу, он вполне слышит, что у меня в голове происходит. Как мог бы и Жан-Клод, но мысль Ричарда была куда яснее. — Ты никогда ни с кем из них не трахалась! И за этой мыслью тут же явилась другая: он-то полагал, что я трахаюсь со всем, что у меня в доме живёт, как он сам в лупанарии. Я валялась голая после публичного секса с мужчиной — или с двумя, это как считать, — и ощущала себя вдруг такой высоконравственной! Жуть какая-то.Глава восемнадцатая
Грегори подполз к нам на четвереньках, принюхиваясь. И низким рычащим голосом произнёс: — Я следующий. Мне пришлось посмотреть через плечо, чтобы бросить на него взгляд, которого он заслуживал, но, увидев его на четвереньках, посмотрев вдоль его тела, я вдруг смутилась куда сильнее, чем до сих пор. Оборотни в получеловеческом виде выглядят очень похоже на то, что в кино показывают, но с одним существенным различием. У них есть гениталии, и как раз сейчас Грегори был очень, очень рад здесь быть. И куда больше, чем его эрекция, смущало меня то, что она возникла, когда он наблюдал наш с Дамианом секс. Почему-то, даже если это и несправедливо, меня сердило, что Грегори насладился этим зрелищем. — А ну назад, Грегори! Мой голос прозвучал сурово, как я и хотела, хотя покраснела я до корней волос. Он улыбнулся по-кошачьи и действительно сдал назад — опустил голову и пополз назад, показывая собственное унижение. Жест, свойственный более волку, нежели леопарду, но оборотни в душе люди, и некоторые жесты лучше воспринимаются нашими человеческими мозгами. Показать своё унижение, припав к полу — один из этих жестов. Дамиан смотрел на меня, и никогда ни у одного мужчины не видала я такого выражения лица после секса. Он был печален, и я вспомнила взрыв эмоций в конце. Скорбь, накрывшая наслаждение, как горький шоколад заливает мороженое. Но дело было не только в выражении его лица — я ощущала его грусть. Ощущала не как свою, но как халат, пристающий к коже. Я все ещё была сцеплена с ним эмоционально… гм… ладно, не только эмоционально. Я ощущала его внутри себя, его вес все ещё прижимал нижнюю часть моего тела. Надо перестать его касаться. И не только его. Натэниел лежал рядом с нами, переплетя пальцы с моими. Боком он прижимался ко мне, и наши тела соприкасались от плеча до бедра. Наверное, он подлез поближе, когда Дамиан кончил. Наверное, я бы запомнила, если бы тело Натэниела касалось меня во время акта. Ведь запомнила бы? Лавандовые глаза смотрели вдаль, ничего не видя. Из его кожи излучалось довольство. Довольство огромным тёплым океаном заполнило его, качало его как вода, держало, ласкало. Может быть, я слишком долго смотрела, или он ощутил, что мне все более неловко, потому что его глаза приобрели осмысленный взгляд и совершенно перестали быть сонными. Он смотрел, будто предвкушая, будто уже думал о следующем разе. Поскольку я не думала, что он даже первый раз уже получил, это помогло мне прочистить мысли. Злость помогает. — А ну, отодвинулись! — велела я. Скорбь Дамиана пролилась на меня будто дождём. Натэниел печален не был. Он сразу впал в панический страх, будто совершил ошибку. — Все нормально, Натэниел, все нормально. Со всеми все хорошо. Не знаю, верила ли я сама себе до конца, но паника стихла, и все от меня отодвинулись. Да-да. Хотя печаль Дамиана продолжала ко мне липнуть, будто я прошла через метафизическую паутину. Когда мы расцепились, в разбитую дверь вошёл Мика. Мне случалось быть застуканной в компрометирующих позах любовниками, но никогда я не смущалась меньше. Он не стал задавать глупых вопросов, не заставил меня чувствовать себя шлюхой. Он сразу обратил внимание на самое главное. — Ну и ну! — сказал Мика, отнеся эти слова и к крови на полу, и кранам, которые почти у всех у нас были, к разбитой двери, ко всему сразу, но спросил только одно: — Сильно пострадавших нет? Я стала подниматься с пола, и Дамиан протянул мне руку. Обычно я бы её не взяла, но только что мы занимались сексом, и странно было бы отбивать его руку. Как только наши ладони соприкоснулись, я поняла, что дело не только в этом. Потребность касаться его кожи никуда не делась, один миг хорошего секса не утолит многовековый голод. Секс вроде как топливо или еда — он сгорает, и нужно заправиться. Я отобрала у него руку и шагнула неуверенно прочь от Натэниела и Дамиана. Надеялась, что расстояние поможет. — Выживут все. — Это хорошо, — сказал он и склонил голову набок. — А я не знал, что Дамиан умеет ходить в такое время суток. — Он не умеет. — Мне сказать очевидное «но он же ходит», или перестать задавать вопросы? Вдруг я почувствовала, что устала, и, наверное, не только я. — Ты вообще не ложился? Он мотнул головой и, будто я ему напомнила, протёр свои шартрезовые глаза — очки он уже спрятал в карман рубашки. — Когда я привёз этого красавца к нему домой, там его ждала подруга с ребёнком, и подруга начала его пилить за пьянство. Злость не помогает задержать превращение. — Он перекинулся? — Нет, но чуть не перекинулся, а он совсем новичок… — Мика снова тряхнул головой. — Мне было бы спокойнее, если бы его подруга лучше понимала, насколько он может быть опасен. Вроде бы до неё не доходит. — Она не хочет понимать, — сказал Ричард. Мика обернулся к нему. Я обратила внимание, что из всех, кто был в комнате, только на Ричарда Мика не посмотрел. — Значит, ты знаком с подругой Патрика. Ричард было замотал головой, но вздрогнул от боли. — Нет, но я такое видал. Человеческие жены не хотят понимать, что вышли замуж за монстра. Он, наверное, хотел, чтобы это прозвучало как констатация факта, но не получилось — горечь была налицо. Я никогда не вызывала у Ричарда такого чувства, насколько я помню. Скорее он куда больше тратил времени, чтобы заставить меня чувствовать себя чудовищем. Так что я не стала развивать тему. Не стала, потому что не знала, что сказать, и можно ли тут вообще сказать что-нибудь. — Коалиция проводит ежемесячные собрания для членов семей. Я думала, что мы раздавали флаеры и вервольфам. Ричард встал, нянча больную руку. — Это мой Патрик, Патрик Кук? — Да, — ответил Мика. — И ты с ним просидел нянькой всю ночь? — Да, — снова ответил Мика. Ричард посмотрел себе под ноги, потом поднял глаза. Он выдержал взгляд Мики, но удовольствия это ему не доставило. — Спасибо, что помог моему волку. — Волки входят в коалицию, — сказал Мика. — Я бы сделал то же самое для любого народа. — Все равно спасибо. — Не за что. Наступила одна из неловких минут молчания. Мне очень не хотелось всех их оставлять, но действительно надо было в душ. От него заболит рана на горле, но только что у меня был секс без презерватива, то есть все это попало в меня, и надо принять меры. Честно говоря, я бы предпочла презерватив, но до меня это только потом дошло. Тамми залетела на таблетках. Ну да, она не знала, что нельзя с ними сочетать антибиотики, но все-таки… Однопроцентная вероятность вдруг перестала мне казаться приемлемым шансом. Дамиан — тысячелетний вампир, все шансы, что он бесплоден, и все-таки… Одно дело — залететь от постоянного любовника, но от того, кто даже не… ну, это как-то хуже. — Я пошла в душ. Они все обернулись ко мне. Наверное, от неожиданности. — Извините, но не могу я больше так стоять. Так что прошу всех вести себя прилично. Я постараюсь поскорее. — Я вызову врача, — предложил Мика. — Отлично, — кивнула я. Вдруг мне стало не нужно здесь быть — голой, пахнущей свежим сексом, с Ричардом и Микой в одной комнате. Наличие голых Натэниела и Дамиана тоже уровень комфорта не повышало. Я уже спокойно отношусь к наготе вообще, но к наготе специфической пока ещё не привыкла. В общем, причин уйти из комнаты у меня было с избытком. — Кстати, там в твоей машине женщина плачет, — сообщил Мика. — В моей машине? — удивилась я. — Нет, Ричарда. То есть я решил, что это машина Ричарда. Машину Грегори я знаю, и женщина не в ней. Ричард выругался вполголоса — редкость. Обычно он не ругается. — Клер! Я же забыл про Клер! — Кто такая Клер? — спросила я. Он замялся, потом сказал: — Моя подруга. И пошёл к двери, поддерживая руку, будто она болела от быстрой ходьбы. Его подружка, а я тут была голая как кочерга, когда она впервые меня увидела. Отлично. Ну ладно, хотя бы не увидела, как мы трахались с Дамианом. Уже лучше. Да, отлично. Лучше не придумаешь. Продолжая мотать головой, я пошла в ванную. Грегори своим рычащим басом сказал умную вещь: — Я так понимаю, что не моё собачье дело, но стоит ли Ричарду выходить из дому, где его увидят с улицы, когда он весь в крови? Я повернулась, глянула на леопарда и ответила: — Блин, нет, конечно! И направилась к двери, но меня перехватил Мика. — Я выйду. Я единственный здесь, при виде кого народ не бросится сразу вызывать копов. Он сжал мне плечо и улыбнулся. До меня дошло, что я не поцеловала его в знак приветствия, как всегда бывало. Конечно, я была вся в крови и других жидкостях, и ни одна из них не принадлежала ему, но он мог не так понять, почему я не хотела к нему подойти. Какие-то эти сомнения отразились у меня на лице, наверное, потому что он улыбнулся шире, повернул за плечи в сторону ванной и слегка шлёпнул по заду. — Иди отмойся, я здесь присмотрю. — Не могу поверить, что ты вот просто так и поступил, — сказала я. — Так — это как? — спросил он и осклабился. По пальцам одной руки я могла бы перечислить случаи, когда Мика ухмылялся. Сейчас в его глазах искрился смех, будто он едва его сдерживает. Я была рада видеть его таким весёлым — нет, честно! Но я не знала, что тут такого смешного, а спросить — не хватило храбрости. Наверное, что-то на мой счёт, или его насмешило что-то, что я сделала. Я смешной не была. Смущённая, запутанная, избитая, но не смешная. Натэниел и Дамиан знали меня достаточно, но когда я проходила мимо Грегори, то бросила, даже не замедлив шага: — Тронь только меня за задницу, я тебе твою оторву. — Какая ты скучная, — проворчал он. Я обернулась на пороге ванной: — Ну нет, я бываю очень весёлая, да только не для тебя. — У, собака! — буркнул он. — Гав-гав, — ответила я и наконец-то закрыла за собой дверь в ванную.Глава девятнадцатая
В душе я старалась не думать. Мысли — плохо, горячая вода — хорошо. Я вывернула краны до упора, и струи били по мне, находя синяки, которых я не заметила. Когда-то трёпка, которую задал мне Дамиан, была бы для меня очень серьёзным избиением. Спасибо меткам Жан-Клода, я стала с тех пор покрепче. Дольше всего будет заживать укус, но и он пройдёт за несколько дней, максимум за неделю. Быстро исцеляться — это отлично, а все остальное… ну, скажем так, что вердикт ещё не вынесен. Сквозь шум воды я услышала какой-то звук. Не сразу я поняла, что это стук в дверь. Я решила сделать вид, что не слышу. Стук на миг прекратился, и я уже вздохнула с облегчением, как он возобновился громче, будто я в первый раз не расслышала. Я вздохнула, отключила воду и спросила: — Чего? — С Дамианом нехорошо, — сказал Натэниел сквозь закрытую дверь. Я застыла на секунду, капая водой с ресниц, потом спросила: — В каком смысле — нехорошо? — Ты не чувствуешь? Я задумалась. Стала думать о Дамиане, и вдруг сокрушительной тяжестью на грудь навалился страх. Я даже пошатнулась, и обрадовалась, что в душе есть поручень, чтобы ухватиться. Страх этот был тенью того, что погнал его раньше с воплями по всему дому. Не знаю, сможем ли мы пережить это ещё раз. — Иду. Я выжала волосы, закрутила их в полотенце и попыталась вытереться, чтобы надеть халат, но тут дверь распахнулась. Первым показался Грегори в своём меховом костюме, одна когтистая лапа подсунута под руку Дамиана. Другую руку держал Ричард. Они наполовину внесли его, поставили передо мной, а перед ним нёсся его страх. Мне бывало в жизни страшно, но не так. Этот страх сдавил мне грудь, не давая дышать, передавил горло. Он был так тяжёл, что мог раздавить меня на полу, будто что-то в меня врезалось. Не сердцебиение перекрыло мне трахею — это как если бы ужас стал мокрым шёлком, и я пытаюсь его проглотить. Скользкий, мокрый, реальный, как ни один страх в моей жизни. Не в том смысле реальный, как бывает реальной эмоция, но как камень, стул или зверь. Страх, который стал чем-то большим, чем страх. Они бросили Дамиана ко мне на колени, и будто по всей коже у меня побежал мороз, будто каждый её дюйм хотел уползти прочь, прочь, оставив тело умирать. Моя шкура побежала бы спасать себя, если бы не была закреплена на теле. И тело побежало бы за ней, если бы не было придавлено тяжестью Дамиана. Поймано в его страхе, заморожено в нем. Если бы я могла вздохнуть, я бы заорала, но я могла только тонуть, тонуть в его ужасе. Кто-то тронул меня за плечо, но это было далеко. Ничья кожа не была так реальна, как Дамиана. Кто-то меня встряхнул, резко, сильно. Я смогла глубоко вдохнуть, будто давно не дышала, а когда выпустила вдох, получился визг. Я смотрела в перепуганное лицо Ричарда. Это его рука лежала у меня на плече. Он стоял перед нами на коленях. — Анита, Анита, ты меня слышишь? Я схватила руку Ричарда, другой рукой прижимая к себе Дамиана, будто боялась потерять его. Будто страх стал каким-то жутким зверем, готовым сожрать его в буквальном смысле. — Анита, скажи что-нибудь! — попросил Ричард. — Боже мой… это так… ужасно. Дамиан кивнул головой, прижатой к моему животу. Он лежал, обмякший, но сейчас он обхватил меня за талию и бедра, руки его держались за меня как за последнюю твёрдую опору в мире. От него я ощутила взрыв эмоции, и это была благодарность. Он был благодарен, что я разделила с ним страх, и он стал меньше, или просто более выносим. Эта мысль — о том, что разделённый страх легче вынести, вызвала воспоминание. Не моё воспоминание. Этого лица я никогда раньше не видела, но Дамиан знал его не хуже своего собственного. Все из острых углов и резких линий, шрам от лба через всю щеку, полученный в первом набеге, где мы с ним были. Та-кто-нас-создала сказала однажды, что этот шрам спас ему жизнь, потому что без шрама у него волосы были бы белее её волос, глаза синее её глаз. Шрам уничтожил его красоту настолько, что она пощадила его, потому что даже мужчины не были застрахованы от её зависти. Единственное имя, которое я в себе услышала, было Перрин, но я знала, что это не так. Это не было его имя — не больше, чем Дамиан было моим… нашим… его именем. Послышался запах ванили, и что-то тёплое скользнуло по мне. Я моргнула, просыпаясь — если это слово сюда подходит. Натэниел склонился рядом с нами. Косу он распустил, и запах ванили от его волос вился вокруг меня. Волосы спадали с него каскадом, проливаясь по обе стороны от меня, ложась мне на колени, закрывая Дамиана как одеялом — одеялом, которое текло по телу как жидкость. Натэниел покрыл нас своими волосами, но тщательно избегал касаться нас кожей. Он был так близко, что это было непросто, потому что даже вздох мог соприкоснуть наши тела. Но Натэниел сохранял этот последний мучительный дюйм между нами, касаясь нас только ароматом и гладью волос. От его кожи я сейчас воспринимала только тепло, ощутимое даже на расстоянии. Жар трепетал между нами, будто тепло его дыхания выходило наружу и хотело до меня дотронуться. Может, так оно и было. Очень остроумный был способ вытащить меня из воспоминания Дамиана, не рискуя самому в него свалиться. Очень остроумный, но каждый план хорош лишь настолько, насколько хороши его исполнители. Дамиан шевельнулся у меня на коленях, и у меня была секунда понять, что он сейчас сделает. Я набрала воздуху — предупредить Натэниела, но выдохнуть не успела. Это случилось быстро. Дамиан схватил Натэниела за руку, и этого хватило. Мы будто утонули в свете. Будто мир вспыхнул и запылал жаром, и этот жар был золотым, как будто пролился и все залил жёлтый цвет. Жёлтое тепло, жёлтый жар, и он слепил глаза. Мы ослепли в свете. Ничего не было, кроме света и касания её изящных ручек, и руки Перрина в моей руке. Его рука была большой, надёжной, якорем в кошмаре света. Её ручки гладили, но это было не настоящее. Она вытащила нас на свет пить от нас страх, а не секс. Она оторвала от меня руку, и голос её, когда-то казавшийся мне красивым, звучал сейчас злобным скрежетом, ядом, потому что я не мог сказать ей «нет». — Одного сжечь, одного сохранить. Перрин повернулся, обрамлённый на миг светом. Волосы его были жёлты, как сам этот свет, и глаза его были как небо за окном. Он был высок, плечи его так широки, что заслоняли почти все окно. Он был огромен даже среди высоких, и не раз во время набегов на города люди разбегались с криками: «Великан!» Перрин стоял, залитый светом. Залитый светом, но он не горел. Слова, начавшие это безумие, возвращались: — Наверное, причина, по которой они могут с тобой ходить при солнце, Моровен, не в том, что ты делишься с ними силой, а в том, что они сами набрали силу, позволяющую не бояться солнца. Посланец совета сказал эти слова и оставил их как ядовитую блоху в ухе той-что-нас-создала. На миг мы тогда подумали, что посланец сказал правду. Мы думали, что Перрин стоит в свете на собственной силе. На одну ослепительную секунду мы в это поверили. Но на его лице было выражение не триумфа, а страха. Глянуть на него раз уже было достаточно. Что-то происходило не так. От его кожи стали подниматься колечки дыма, как в кино. Та часть, которая ещё оставалась мною, Анитой, подумала: «Это неправильно». Все вампиры, которых я видела на солнце, вспыхивали пламенем — без дымка, без ожидания, — сразу. И моё недоумение помогло мне оттащить нас от края ужаса. Помогло смотреть, как поднимается дым от кожи Перрина, не дать страху задушить нас. Пламя вспыхнуло, и в мгновенье ока Перрина окружил оранжевый ореол. Длинные волосы затрепетали на жарком ветру. Успела мелькнуть мысль: «Как это красиво!», — но тут пламя заревело и кожа его поползла, чернея. Перрин завизжал, но и это слово не передаёт звука, раздавшегося у него изо рта. Мы закричали, потому что не могли не закричать. Весь ужас, скорбь, страх должны были вырваться из нашего рта, или они бы сожгли нам кожу и раздавили рассудок. Мы кричали, потому что это был единственный способ не обезуметь. Вдруг я почуяла запах леса, густой зелёный запах лесной чащи — наполовину запах рождественской ёлки, наполовину — взрытой земли. Я стояла и смотрела на горящего вампира, друга всей моей жизни, моего брата, и была спокойна. Я ощущала только запах леса, не океанской соли, а леса и только леса, а потом учуяла ещё кое-что. Сладкий мускусный запах волка. Ричард. От мысли о нем запах леса и меха перебил все прочие ощущения. Воспоминание стало таять — в буквальном смысле: образы расплылись, и нас потянуло прочь из той страшной комнаты. Через все эти годы доносился крик Перрина, становясь далёким. Он стал выкрикивать её имя, то, которым, я слышала, называют ту-что-их-создала: — Моровен! Моровен! Но теперь, когда крики изменились, возникло другое имя — Немхаин. Во мне достаточно осталось от памяти Дамиана, и я поняла, что это — её тайное имя, истинное имя. Снова и снова кричал её имя Перрин, и Дамиан отзывался эхом, и его крики становились теперь громче, когда воспоминание таяло, и он кричал то же имя: — Немхаин! Мы свалились обратно в сейчас, на пол моей ванной, где лежала рука Ричарда у меня на плече. Я попыталась заглянуть ему в лицо, но Дамиан вскочил на колени, будто сейчас побежит к чему-то, чего я не вижу. Я обняла его руками за талию, за грудь. Натэниел держал его за руку мёртвой хваткой, мы держали его, будто он мог броситься к пылающему Перрину и погибнуть сам. — Будь проклята, Немхаин, будь проклята! — кричал он. И вдруг свалился так внезапно, что я бы упала с ним в стеклянную дверь душа, если бы Ричард не подставил руку мне под спину. Натэниел поймал Дамиана за другое плечо, задержав падение. А Дамиан все приговаривал, скорее всхлипывая, чем шепча: — Будь проклята, Немхаин, будь проклята. Он свернулся в клубок у меня на коленях, прижавшись тесно к изгибу руки Ричарда. Натэниел гладил волосы Дамиана, гладил и гладил, как утешают плачущего ребёнка. Он все ещё бормотал её имя, проклиная её в буквальном смысле, когда мир вдруг утонул в страхе. Как если бы ужас стал воздухом и надо было им дышать, чтобы не умереть, но дышать — тоже значит умереть. Все это была смерть. Все — страх. Он ревел у меня в мозгу, бездумный, бесформенный, страх настолько яростный, что на миг остановил мне сердце, заставил его застыть, будто сейчас оно остановится навеки. Умирать от страха — это не фигура речи. Был миг, когда я ждала, что решит моё сердце — биться дальше или замолчать, только бы уйти от страха. Только бы уйти. Опора руки Ричарда исчезла, и я ощутила прикосновение к спине холодного стекла, будто он подставил мне дверь для опоры, чтобы больше не прикасаться. Дыхание вырвалось у меня прерывистым выдохом, сердце подпрыгнуло и забилось с такой болью, будто набило себе синяки о ребра. Болела грудь, болело горло, и воздух все ещё был страхом, который стал явью. Каждый вдох втягивал его в меня все глубже. Потому что это была она. Она, Немхаин, Моровен, создательница Дамиана и Перрина тоже. Насчёт того, что нельзя произносить её имя — это не просто предрассудок. Звук истинного имени Моровен пробудил её силу, привлёк к нам её внимание. Я ожидала голоса, соответствующего ужасу, но слышала только тишину, такую оглушительную, что слышно было, как кровь колотится в жилах. Сердце грохотало в теле, потом я услышала другое сердцебиение, быстрее, ещё более испуганное, чем моё. Как он мог жить в таком страхе? Я медленно повернула голову, потому что ничего другого сделать не могла. Я заставила себе повернуться вопреки страху и взглянуть на Натэниела. У него глаза так раскрылись, что сверкали белки, и он хватал ртом воздух, будто не мог продохнуть. Будто его душил страх. Дамиан лежал у меня на коленях как мёртвый. Глаза его закрылись, и он не дышал. И сердцебиения не слышно было. Пришла мысль: «Она забрала то, что дала ему», — но вслед за этой мыслью пришла другая: «Он мой. Я заставляю биться его сердце. Я заставляю кровь течь по его жилам. Он мой. Не твой. Больше не твой. Мой». Пальцы Натэниела впились мне в руку, будто чья-то невидимая рука душила его, заставляя ловить ртом воздух. Я встретила его полный ужаса взгляд и попыталась назвать по имени, но не могла издать ни звука. Я пыталась призвать силу, но не могла думать. Страх похитил мои мысли, логику, силу… нет, в самой глубине души я знала, что это не так. Она обыкновенный вампир. Просто вампир. Я — некромант. Она со мной так сделать не может. Отчасти я в это верила, но больше всего была занята тем, чтобы сделать вдох. Если бы мне хватило воздуху, я бы закричала. Не от страха — от досады, от бессилия. Я не знала, как с этим бороться. Она не пыталась пометить кого-либо из нас как слугу, или соблазнить, или подчинить. Она просто посылала страх как невидимый ветер, чтобы он убил нас, если сможет. Сможет или нет — ей было все равно. Я не ощущала никакой злобы, никаких вообще сильных эмоций, кроме страха, а страх был послан. Сама она ничего не чувствовала. Совсем ничего. Как бороться против ничего, я не знала. Не знала, что делать. Мы умирали, и я не знала, что делать.Глава двадцатая
В голове прозвучал голос Жан-Клода: — Ma petite… Но страх взмыл вверх и накрыл его слова. Я знала, что он что-то мне мысленно говорит, но не могла понять. Страх заглушал его, как одна радиостанция заглушает другую. Слова были как призрачные звуки далёкой радиостанции, а слышать, ощущать я могла только страх от Моровен. Натэниел свалился на меня, с открытым ртом, хватая воздух, ставший вдруг слишком густым для дыхания. Я умру — это одно дело, но мной не ограничится. Натэниел и Дамиан лежали у меня на коленях, и волосы их переплелись тёмными и светлыми лентами. Грегори присел напротив меня — я почти забыла, что он здесь. Обычно мне трудно было понять выражение его лица, когда он в облике леопарда, но это выражение я поняла. Даже сквозь мех и жёлтые кошачьи глаза проступал голод. Не вожделение, а голод. Он сказал, порыкивая: — Они пахнут как еда. — Я знаю. Голос Ричарда, и я повернулась к нему. Протянула руку. Однажды он вытащил нас из памяти Дамиана, может быть, он сможет это сделать опять. Он глядел… недовольно, зло. Я стала опускать руку, но он подхватил её в последнюю минуту — взял мою руку в свои. В тот же миг появился запах леса, мускуса, меха. Страх чуть отступил, как волна прибоя, но уже нарастала следующая волна, и знаешь, что она вот-вот придёт. Я могла уже говорить, и я сказала: — Помоги. Зазвучал голос Жан-Клода, отталкивая страх настолько, что я могла расслышать слова. — Ты должна вызвать ardeur, ma petite, должна. Она не понимает, что такое чистое вожделение без боли и ужаса. Воспользуйся нашим Ричардом, и я смогу соединить свои силы с твоими, и мы её победим. Я глядела в лицо мужчины, которого Жан-Клод так небрежно назвал «нашим», и знала, что это не так. Я чуяла восхитительный запах мускуса, покой сосновой подстилки и опавших листьев, но выражение его лица спокойным никто бы не назвал. Карие глаза были полны откровенной, дрожащей злобы. Касаясь его руки в такие минуты, я обычно чувствовала, как пляшет по коже его злость, но сейчас — нет. Я ощущала только силу Моровен, нависшую надо мной как буря. И единственная эмоция, наполнявшая меня, это был ужас. — Ma petite, ты меня слышишь? — Да, — сумела я шепнуть. — Так что же тебе не нравится? Хотелось мне спросить: так что, мне валить Ричарда на пол и насиловать? Но сумела я сказать одно: — Не могу. Не могу. — Не можешь — что, ma petite? — Не могу кормиться от Ричарда. Это казалось глупо — говорить это вслух, глядя в это красивое и разозлённое лицо, но я не могла сосредоточиться, чтобы произнести это молча. И так трудно было говорить. — Ричард согласился, ma petite. Я затрясла головой: — Не верю, он злится. Ричард стал с виду ещё злее, но произнёс — вслух: — Жан-Клод говорит правду, Анита. Я согласился питать ardeur. Лицо его потемнело и кривилось от злости. Он согласился, но очень нехотя. Если на то пошло, то и мне не хотелось. Не хотелось мне снова ходить по этой метафизической дорожке. Мы так старались отделиться друг от друга, а секс с Ричардом снова свяжет нас вместе. Я этого не хотела, не думала, что моё сердце переживёт ещё раз разбиться. У человека в сердце кончаются запасы клея, и разбитое остаётся разбитым. — Я не могу удерживать страх Моровен вечно, ma petite. Ты должна действовать, пока моя сила не подломилась и не погубила нас всех. — Тебе легко говорить, — сказала я почти своим обычным голосом — не придыхающим от ужаса, но с тонким сарказмом. — Не твоя лилейная задница на крючке. — Если бы я мог к тебе прилететь, я бы прилетел, но сейчас светлый день, и я не могу. Вы с Ричардом должны это сделать, я уже проигрываю Моровен. Я чувствую, как все ближе подступает её кошмар, и когда он подойдёт слишком близко, я сбегу спасаться в надежде, что к наступлению темноты ещё останется, что спасать. Но если вы с Ричардом поступите именно так, как я боюсь, то темнота настанет слишком поздно — для Дамиана, для Натэниела, и если ты не переживёшь гибель своего слуги и своего зверя, то и мы с Ричардом можем не увидеть следующий восход луны. Неужто так ужасно кормиться от Ричарда, ma petite? Это действительно участь хуже смерти? Если так ставится вопрос, то нет, но… а, черт побери! Почему всегда все приходит к сексу? Почему никогда не бывает другого способа драться? Жан-Клод ответил у меня в голове: — Потому что мы можем сражаться лишь теми средствами, которыми располагаем. Я — инкуб, ma petite, и соблазнять — и моё проклятие, и самая большая моя сила. Если бы у меня была другая магия, я бы предложил её тебе, но я знаю только то, что знаю. И это почти все, что я знаю. — Если у тебя единственный инструмент — молоток, то любая проблема начинает выглядеть гвоздём, — сказала я. Жан-Клод начал что-то спрашивать, но его смело в сторону. Все смело в сторону волной ужаса. Сердце заколотилось в горле, будто я проглотила живую рыбу. Кожа похолодела от ледяной силы Моровен. Страх, неодолимый страх. Ричард отдёрнул руку, отодвинулся от меня, и я не могла теперь понять выражения его лица. Это не была злость. Грегори наклонился поближе, вытянулся над Натэниелом и Дамианом, потянулся полулеопардовой мордой к моему лицу, понюхал воздух. — Ах, как вкусно пахнет, ням-ням! Мясо и страх. — Он испустил долгий вздох, пощекотавший мне кожу. — Мясо и страх. Грегори я не боялась, я это знала, но страх жил во мне, и он не хотел оставаться бесформенным. Когда Грегори оскалил зубы вроде как в улыбке, я ахнула. Страх стал сгущаться вокруг блеска клыков, голодных искр в жёлтых глазах. Вдруг оказалось, что я не просто боюсь, а боюсь именно Грегори. Его когтей, его зубов. Боюсь так, как никогда не боялась ни его, ни кого-нибудь вообще из моих леопардов. Он лизнул меня в лицо быстрым движением. Я пискнула — тихо, высоко, испуганно. — А ну, ещё раз так сделай, — попросил Грегори басом. Ричард схватил его и оттащил от меня. — Не лезь к ней. Грегори остался стоять пригнувшись, будто думал, не затеять ли драку по этому поводу. Но потом сказал: — Ладно, не буду к ней лезть. Он повернулся к Натэниелу и щёлкнул зубами рядом с его лицом. Натэниел вскрикнул. Наш страх нашёл себе причину. Логики в этом не было. Любое страшное подошло бы, просто под руку подвернулся леопард-оборотень. Грегори захохотал. Ричард дёрнул его и оттащил чуть ли не к стенке. — Я тебе сказал, чтобы ты к ним не лез! — Ты сказал, чтобы я не лез к ней. Я и не лез. — Оставь их всех в покое, — велел Ричард. Грегори встал. В образе зверя он был не ниже Ричарда. — Ты мне говоришь, что их я тоже не должен трогать? — Именно. Мне тоже хочется, но я этого не делаю. — А почему? — удивился Грегори. — Потому что друзей не мучают, Грегори, — сказал с порога Мика, вошедший вместе с последней подружкой Ричарда. Она была примерно моего роста, темно-каштановые волосы до плеч. Одета в светло-синюю юбку и белую блузку с синими цветочками. Сандалии и тщательно отполированные ногти на ногах завершали убор. Она цеплялась двумя руками за руку Мики. Обычно так висят только на своём парне. Оказалось, что есть эмоция, которая пробивается у меня сквозь страх — это ревность. Какого черта она на Мике виснет? Она задрожала в дверях, глаза её разбежались, будто она слышала что-то, неслышимое другим. — Что это? — спросила она шёпотом. — Страх, — ответил Грегори. — А! — тихо сказала она и отодвинулась от Мики. Подошла к нам, уставилась, потом отвернулась. Покраснела, встретила взгляд Ричарда и покраснела сильнее. Грегори подошёл к ней, навис своим звериным обликом. — Тебе тоже хочется с ними поиграть? Она снова посмотрела на нас, и глаза её уже не были человеческими. Я этот фокус видала тысячу раз, но сейчас завопила. Завопила как туристка, а Натэниел прижался ко мне, будто хотел вылезти с другой стороны. Дамиан лежал у меня на коленях неподвижно, будто страх уже убил его. — Уведи Клер, — сказал Ричард, и в его голосе послышался первый едва заметный намёк на рычание. — Она слишком новенькая, и если вызвать вот так её зверя, она кому-нибудь кровь пустит. Я испустила тихий, беспомощный звук. Мика взял Клер под руку и повёл к двери. Она не сопротивлялась, просто ему приходилось слегка тянуть, а её звериные глаза на хорошеньком личике смотрели на нас. Она уже не смущалась — ничего не осталось в ней человеческого, чтобы смущаться наготой. — Что с ними происходит? — спросил Мика. — Первый мастер Дамиана пытается их убить, — объяснил Ричард. — Как? Я не поняла, спрашивает он, как это случилось или как она это пытается сделать. — Напугав до смерти. Мика почти уже довёл Клер до двери. — Как ей можно помешать? Ричард посмотрел на него: — Если Анита станет на мне кормиться, а Жан-Клод прискачет на выручку. Рычащие нотки уже не слышались в его голосе, осталась только усталость и что-то вроде мировой скорби, будто он слишком много видел, слишком много сделал и больше уже ничего не хочет. Мика и Ричард секунду посмотрели друг на друга, потом Мика слегка кивнул. — Сохрани всех в живых, — сказал он и вывел Клер в двери. Она ухватилась за косяк: — Как они сладко пахнут! Мика перебросил её через плечо, и это резкое движение застало её врасплох. Она выпустила дверь, и Мика унёс её. Долетели только её слова: — Нет, нет, я хочу остаться! Ричард попытался одной рукой расстегнуть джинсы, но это не выходило. — Грегори, мне нужна твоя помощь. Леопард посмотрел на него: — Хочешь потрахаться, раз есть шанс? Ричард зарычал, я пискнула. Натэниел захныкал. Я умом понимала, что это глупо. Что Ричард никогда не причинит мне вреда — в этом смысле. Но у страха свой разум. Натэниел — леопард-оборотень, и он тоже был в ужасе. Логики нет там, где есть страх. — Если я перекинусь, штаны порвутся, а у меня в этом доме уже нет сменной одежды. — Я думал, ты лучше себя контролируешь, Ульфрик, — пророкотал Грегори. Ричард тоже приоткрыл клапан и выпустил злость наружу: — Я на языке, в глотке ощущаю их страх, будто я уже проглотил их! — заорал он. Здоровой рукой он взялся за порванный перед футболки и потянул — и вдруг оказался передо мной голый до пояса и с такими глазами, что я бы и в нормальном состоянии испугалась. Дикий, свирепый взгляд, состоящий наполовину из ненависти, наполовину из похоти. Ненависть и похоть в глазах мужчины — не лучшее сочетание. Ему стоило физического усилия отвернуться от меня и посмотреть опять на Грегори. — Ты почувствовал? Ответом Грегори было низкое рычание, в ответ на которое Натэниел снова заскулил. — Помоги мне Бог, она боится увидеть меня голым, и мне это, гаду, нравится. Мне нравится, что она меня боится, и я себя ненавижу за то, что мне это нравится. Ardeur проснётся, но Бог один знает, что мы до того натворим. С ней, с таким страхом, я не доверяю себе, Грегори. А что бы ни случилось, я хочу иметь одежду, когда все кончится, потому что мне точно захочется рвать отсюда когти к такой-то матери. Одной рукой он расстегнул ремень и нажал на верхнюю кнопку штанов. Кнопка расстегнулась, и он, все ещё придерживая штаны, сделал движение рукой, и кнопки расстегнулись по всей линии. Штаны раскрылись, и все вывалилось наружу. Либо на Ричарде не было белья, либо оно не могло его удержать. Я столько раз видела Ричарда голым, что счёт потеряла. Вид его обнажённого тела когда-то заводил меня, пугал в смысле бог-ты-мой-как-же-такая-штука-влезет, заставлял ревновать, когда я потеряла монополию, злиться, когда он говнился и пытался ткнуть меня мордой в тот факт, что я все ещё считаю его красивым, но он уже не мой. Все эти эмоции, плюс вожделение, но не страх. Никогда не было ощущения, что он физически намного больше меня, намного сильнее, намного… он бы никогда не нанёс мне физического вреда, и никогда раньше я его физически не боялась, но я боялась сейчас. Боялась так, как полагалось бояться девственницам, когда их похищали белые работорговцы. Боялась, что меня растерзают. Боялась этого тела внутри своего. Боялась так, как никогда не боялась никого, кого люблю. Я закрыла руками глаза как ребёнок. Если я его не вижу, он меня не может тронуть. Глупо, глупо, но ничего я не могла с собой поделать. Никак не могла изменить свои чувства. В глотке стал нарастать крик, крик, ожидающий только прикосновения. Я знала, что сейчас заору, и ничего не могла поделать. Но он будто почувствовал, что сейчас вырвется крик, и не тронул меня. Тыльной стороной рук я ощутила жар его лица, и тут же — жар его дыхания. Если бы он до меня дотронулся, страх бы вылетел у меня изо рта, но он не тронул меня — телом. Дыхание его легло мне на кожу, горячее-горячее. Я почувствовала, что Дамиана сняли с моих колен. Не могу понять, откуда я знала, что он не сам слез, но знала. — Анита, смотри на меня. — Голос его звучал очень тихо и очень близко, каждое слово обжигало мне руки дыханием. — Анита, прошу тебя, пожалуйста, смотри на меня. Голос его доносился сквозь страх, отпирал сжавшийся в горле замок, успокаивал напряжённые мышцы плеч. — Смотри, смотри на меня, Анита! — шептал он. Я снова могла дышать. — Пожалуйста, — шептал он, касаясь пальцами моих рук. Легчайшее прикосновение, и мои руки опустились на дюйм, на два, и я уже видела сквозь пальцы его лицо. Глаза его были чисто шоколадно-карие, и были сейчас ласковыми. Не было ни следа гнева или похоти, ничего, кроме терпения и ласки. Вот это и было в нем то, из-за чего я в него без оглядки влюбилась. Он коснулся моих запястий и отвёл мне руки от лица. Улыбаясь, он спросил: — Сейчас лучше? Я попыталась кивнуть, но тут Дамиан схватил меня за ногу, и страх вернулся с рёвом лавины, и крик вырвался у меня из горла. Дело было не только в силе Моровен, ещё и в страхе Дамиана перед этой силой, и ещё в том, что я не могла закрыться от него щитами.Глава двадцать первая
Я вскрикнула, и Ричард внезапно закрыл мне рот поцелуем — нежным прикосновением губ. Страх пронизывал меня до кончиков ногтей, струился как электрический ток. Я оттолкнула Ричарда. Я ждала, чтобы меня заполнила злость, подавила страх и все вообще, но она не пришла. Вышло так, что страх разросся в панику — такую панику, от которой холодеет тело, немеет мозг, которая заставляет забыть все, что ты помнишь о том, как превратить своё тело в оружие, и остаётся только жалобный писк в голове, превращающий тебя в жертву. Если ты не можешь ни думать, ни двигаться, то ты — жертва. Вот почему паника убивает. Ричард склонился передо мной, отодвинулся настолько, насколько его отодвинули мои руки. И ничего нежного не было сейчас в его лице. Он смотрел жадно, пристально, стоя на одном колене, повернув другую ногу так, чтобы закрыть себя от моего взгляда. Язык жестов был скромен, выражение лица — нет. Он потянулся ко мне и стал нюхать воздух, втягивая его в себя, и грудь его вздымалась и опадала. Глаза он закрыл, будто обонял прекраснейшие из цветов, голову запрокинул — чуть-чуть. Когда он открыл глаза, они уже были не карие, а янтарные — темно-оранжевый янтарь волчьих глаз. Был миг, когда от вида этих глаз на загорелом лице у меня захватило дух, и тут пальцы Дамиана впились мне в ногу. Новая волна паники захлестнула меня с головой и отразилась в мыслях Дамиана. Замелькали спутанные образы тел, рук, держащих нас, треск разрываемой одежды, прижимающее нас к столу тело… Чья-то рука обвилась вокруг моего запястья и дёрнула меня вверх и прочь. Ногти Дамиана продрали мне кожу и соскользнули. Ричард выдернул меня из рук Дамиана, из его ужаса, воспоминаний, страха. Как только Дамиан перестал касаться меня, паника слегка спала, я снова смогла дышать. Страх остался, пульсировал сквозь меня, но стал слабее. Разница — как тонуть в океане или в рыбном садке. Лучше, не так страшно, но все равно смерть. Я оглянулась на Дамиана — он лежал на полу, протягивая руку с растопыренными пальцами, и даже на расстоянии я потянулась к нему обратно, ощущая его голод. Ричард отдёрнул меня за руку — резко, внезапно. Я потеряла равновесие, и он воспользовался моментом, прижав меня к своему телу, а руку, которую он держал, заведя мне за спину. Вообще-то больше эмоций у меня должна была вызвать боль, но накатило на меня другое — ощущение от прижатия к его обнажённому телу. Не просто я была прижата к телу мужчины, даже очень красивому, а дело в том, что моё тело будто его вспомнило. Вспомнило, каково прижиматься к этим рукам, к этой коже, и вместе с памятью тела… ну, как будто распороли старые шрамы и сердце выплеснулось наружу. Ты можешь долго и усердно стараться выбросить мужчину из своего сердца, но не всегда тебя предаёт именно сердце. И в этом эмоциональном хаосе я почувствовала, что Моровен уходит. Нам не понадобился ardeur, чтобы её смутить — достаточно было наших с Ричардом взаимных чувств. Как не понимала Моровен чистого вожделения, так не понимала она и любви, пусть даже сильно растоптанной. Не знаю, пугает ли её эта эмоция или просто не понятна ей. Что ж, Моровен не одна такая. Мы касались друг друга, и триумвират отлично действовал. Мы оба убрали щиты, чтобы помочь Жан-Клоду пробудить ardeur и спасти нас, но щиты ещё и от многого другого защищают. Что такое любовь? Каково ощущение от неё в самой неприкрытой её форме? Похоть, голод, желание и неодолимое вожделение, как будто у тебя вырезали середину тела и оставили пустоту, и единственное, что может её заполнить — это тот, кто сейчас касается тебя. Я любила Ричарда. Я не могла сейчас скрыть это чувство, не могла отвергнуть. Я лежала в его объятиях голая — во многих смыслах. На миг я ощутила, что у него те же чувства, и ещё ощутила… стыд. Он стыдился — не того, что любит меня, но другого: какая-то часть его существа жалела, что Моровен ушла. Он хотел пить мой страх, пока мы будем трахаться. Эта мысль пришла ему в голову не в виде слов — в виде спутанных образов. Для него мой ужас был чем-то вроде ужаса оленя, загнанного и убиваемого. Страх, пусть даже небольшой страх, все делал лучше — и жор, и секс. Он отпустил меня, шагнул в сторону, чтобы мы не соприкасались. Щиты Ричарда с метафизическим лязгом встали на место, и он оставил меня стоять одну. Меня трясло, и я не понимала, почему. Лицо Ричарда омрачилось злостью, за которой он всегда скрывал то, что думает. Подхватив штаны, он направился к двери. — Ты испугалась этого не меньше меня, — сказал он и вышел. Я хотела сказать, что это не так, но в некотором смысле это все же было так. Меня не пугало, что он любит к сексу примешать толику страха, немножко грубой игры — это свойственно всем оборотням. Наверное, это от запрограммированного инстинкта погони и убийства жертвы. Если бы они не балдели от чужого страха, то человеческая сторона их природы вылезала бы наружу и мешала убивать. А может, не в этом дело. Может быть, в чем-нибудь другом. Может быть, в том, что Райну и Габриэля манил к себе латентный талант. Не знаю, но меня не ужаснуло то, чего хотел Ричард. Тот факт, что его тянуло меня иметь, пока навеянный Моровен страх терзал меня, — этот факт меня не беспокоил. Это ещё цветочки по сравнению с тем, что любят мои леопарды. То, что я не участвую, ещё не значит, что я слепая. Нет, проблема была не в этом. Я упала на колени, да так и осталась. Я почувствовала, что он все ещё меня любит, но почувствовала и другое: его ненависть к самому себе, ко всей своей сути была сильнее и важнее, чем чувства ко мне. Я раньше думала, что он брезгует своим зверем, но это ещё не все. Он считает мерзостью все то, что нравится ему в спальне. Мы были любовниками несколько месяцев, и я никогда не знала, что он скрытый садист. Какими ж адскими усилиями он себя сдерживал, чтобы я об этом не узнала! Чья-то рука легла мне на плечо, и я вздрогнула. На меня своими лавандовыми глазами смотрел Натэниел. — Как ты? Глаза у меня жгло, горло перехватил спазм. Боже мой, неужто я хочу плакать? Я замотала головой, потому что не доверяла своему голосу. Нет, ни всхлипываний, ни стонов, ни истерики не будет. До сих пор я сама не знала, что где-то в глубине души держалась за надежду. Надежду, что мы с Ричардом как-то поладим. Я думала, что я преодолела это — дура. Я ничего не преодолела, я только скрыла это от себя. Я не могу отдать себя целиком никому, потому что я до сих пор люблю Ричарда. А это не глупо? Он тоже меня любит, но свой стыд он любит больше. Он убежал не потому, что я не могла принять его зверя. Он убежал потому, что живя со мною, не мог бы притворяться. Притворяться нормальным. Я никогда не умела хоть сколько-нибудь сносно притворяться не той, кто я есть, а в последнее время это у меня даже хуже стало получаться. Можно ли притворяться кем-то другим и быть искренне счастливой? Сомневаюсь. Натэниел обнял меня обеими руками, медленно, будто боялся, что я его остановлю, но я промолчала. Мне прямо сейчас нужно было, чтобы меня держали. Чтобы держал кто-то, кто меня хочет, хочет меня всю, со всем хорошим и всем плохим, что во мне есть, с приятным и страшным. Ричард прижимался голым к моему телу, и даже этого обещания оказалось мало. В дверях появился Мика. — Доктор Лилиан на кухне, смотрит рану Ричарда. — Он посмотрел на Натэниела, перевёл взгляд на Дамиана, потом на меня. — У Ричарда потрясённый вид. Что случилось? Я протянула руку, и он подошёл ко мне, не говоря ни слова. Я зарылась лицом ему в плечо, и это горячее тугое давление прорвалось у меня из глаз, из губ. Я вцепилась двумя руками в его рубашку и заревела. Натэниел оказался сзади, поглаживая меня по спине, бормоча что-то успокаивающее. — Что случилось? — повторил вопрос Мика. Ему ответил Дамиан, и я услышала, что он близко, а потом его рука стала гладить меня по плечу. — Ричард ненавидит себя сильнее, чем любит кого бы то ни было. Вот только тут до меня дошло, что Дамиан и Натэниел были со мной связаны, когда у нас с Ричардом был этот момент ясности. Первой моей мыслью было: «Ему как нож острый будет, что эти двое знают его тёмную тайну». А вслед за ней пришла другая: «А какая, к хренам, разница?» Я цеплялась за Мику, Натэниел гладил мне спину, а Дамиан неловко трепал по плечу. Грегори леопардовым голосом прорычал: — Че тут стряслось? Я думал, вы с Ричардом трахаться будете. Мика избавил меня от необходимости отвечать: — Грегори, пошёл вон, пока что-нибудь ещё глупее не сморозил. — Я ничего такого… — Вон! В голосе Мики зазвучала рычащая нотка, и её хватило, чтобы пробудить в нем зверя, я почувствовала его в теле Мики — как задеваешь кошку в темноте. Кошку, с которой ты можешь спать в одной постели, и ощущение этого меха, тельца — как ощущение подушки или простыни, составная часть ночного сна. Уют, компания, тепло — и твёрдое знание, что если чего не так, за когтями дело не станет. Зверь Мики подтолкнул моего, и ему стало так тепло, так уютно, как будто эти два невидимых тела потёрлись друг о друга. Ощущение его шеи рядом с моим лицом, его кожи,мокрой от моих слез, его рук, обнявших меня, создали один из тех моментов, когда я понимала: подпусти я его достаточно близко, его объятия могут стать моим домом. Натэниел меня поцеловал — очень осторожно, в плечо. — Не грусти, Анита, пожалуйста, не грусти. Я повернулась посмотреть ему в лицо. У него на щеках были слезы. Я отвела руку в сторону, чтобы обнять его за талию, держать их обоих, и позволила себе утонуть в них, повиснуть на них. Что такое любовь? Иногда — когда ты просто разрешаешь себе быть собой, и тому, кого любишь, тоже разрешаешь быть собой. Или тем, кого любишь.Глава двадцать вторая
Когда истерика у меня прекратилась, и все сполоснулись хотя бы настолько, чтобы соседи при виде окровавленных рож не бросились сразу звонить в полицию, я оделась. Мика заметил, что раз мы все сейчас пойдём спать, то зачем одеваться, но я не могла без одежды. Все чёрное, включая наплечную кобуру с «браунингом» и спрятанную под волосами рукоять по-настоящему большого ножа. Он был скрыт в сделанных на заказ ножнах на спине, скреплённых с наплечной кобурой, хотя можно было носить их и без неё, но это не так удобно. Мика опять напомнил, что вряд ли мне в собственной кухне понадобится столько оружия. Я глянула на него, и он замолчал. Остальные вообще ни слова не сказали. Вы когда-нибудь пробовали одеваться на глазах у троих мужчин? Мика — я хотела, чтобы он здесь был, и выгнать Натэниела тоже казалось нехорошо, а Дамиан… страшновато было сейчас отделять от меня этого вампира хотя бы дверью. Мы только что занимались с ним сексом, и он даже вошёл за мной в ванную, и все равно я заставила его отвернуться, пока одевалась. Пусть оборотни все же заставили меня изменить отношение к наготе, но одеваться перед кем-то — это ещё интимнее, чем быть голой. Или просто моя застенчивость на сегодня уже получила все удары, которые в силах была вынести. Кстати о застенчивости. Если бы мне не казалось это ребячеством и трусостью, я бы заперлась в спальне, пока Ричард не уйдёт, но это было бы и ребячеством, и трусостью, так что будь оно все проклято. Тем более что Натэниел обещал мне сварить кофе. Есть до десяти утра я терпеть не могу, но кофе — жизненная необходимость. Дамиан сделал одну вещь, от которой мне стало лучше: он попросил халат. И тут я сообразила, что ни один из моих знакомых вампиров к наготе не относится легко. Они готовы обнажаться ради благой цели, но не расхаживать голыми, как большинство оборотней. Забавно, что раньше я этого не замечала. Натэниел принёс из подвала собственный халат Дамиана и заглянул к себе, чтобы тоже взять пару джинсов. Очко в его пользу, что оделся без моей просьбы. Халат Дамиана будто приехал прямо из викторианской Англии — а может, так оно и было. Густой темно-синий бархат, тяжёлый как пальто, а не как халат. Несколько протёрт на локтях, обшлага и подол залоснились, но вся вещь просто кричала, какая она дорогая. Дамиан завернулся в него с такой нежностью, как будто это его любимый плюшевый мишка. Когда он завязал пояс, только ладони остались на виду. — Но это же не халат? — спросила я. Он встряхнул головой, вытаскивая волосы из-под воротника, разметав их неожиданным красным потоком по синему. — Это пеньюар. Я кивнула, будто поняла, что он говорит, и протянула ему руку. Не потому, что хотела его коснуться, хотя и это тоже было, но из-за несчастного вида у него в глазах, и ещё потому, что он потирал руки о синий бархат, будто от этого ему было спокойнее. Он принял мою руку и улыбнулся мне впервые с тех пор, как та-кто-его-создала обрушила на нас свою злобу. Улыбка была робкая, но стала уверенней, когда он коснулся моей руки. Я боялась, что после прикосновения все опять изменится. Что будет похоть, или любовь, или ещё что-то, с чем я не справляюсь, но с ощущением его руки ничего этого ко мне не пришло, а пришло чувство безопасности. Облегчение, что я первая захотела до него дотронуться. Раз я так сделала, значит, я не сержусь. — Я не злюсь, — сказала я. У него чуть шире открылись глаза: — Ты знаешь, о чем я думаю? — А разве ты не знаешь, о чем думаю я? — Нет, — ответил он. — Спроси его, знает ли он, что ты чувствуешь, — предложил Натэниел. — А я разве не спросила? — Нет. Я задумалась на секунду. Он был прав. — Ладно, что я чувствую? — Ничего, — сказал Дамиан. — Ты очень стараешься ничего не чувствовать. Я и об том задумалась, и тоже кивнула. Он опять был прав. Ощущалась некоторая оглушенность, облегчение, что потребность Дамиана в защищённости преодолела прочие осложнения, но по-настоящему, всерьёз я не чувствовала ничего. Как раковина на песке, промытая морем, белая и розовая и абсолютно пустая. То место во мне, которое должен был заполнить, наполнить Ричард, было пусто, но не так, как бывает пуста рана. Пусто, как раковина, скользкая, мокрая, ждущая. Ждущая, чтобы кто-нибудь другой пришёл и залез внутрь, сделал из этой пустоты себе защиту, броню, дом. И даже подумав об этом так явно, я не ощутила почти ничего. Это было так близко к той заполненной треском помех пустоте, где я убиваю, но этого треска не было. Была мирная пустота, будто смотришь на горизонт, где только вода и небо. Мир, покой, но не совсем пустота, а ожидание. Ожидание чего? Дамиан сжал мне руку. Я улыбнулась ему, но сама знала, что улыбка не дошла до глаз, это был рефлекс, а не выражение эмоции. Её просто не было. Как будто находишься в шоке, а шок — это природная изоляция, когда организм замыкается в себе, чтобы залечивать раны, или чтобы умереть без боли и без страха. Ну, умирать я не собиралась. От разбитого сердца не умирают, это только кажется, что умираешь. Из личного опыта я знала, что надо продолжать двигаться, действовать так, будто сердце не истекает кровью, и тогда не умрёшь, и в конце концов даже перестанешь этого хотеть. Мика подошёл и встал передо мной. Когда-то было странно видеть такую разумную серьёзность в этих кошачьих глазах, а теперь для меня это были просто глаза Мики. Он тронул меня за лицо, и рука у него была такая тёплая, что мне хотелось потереться об неё щекой. Но я не стала. Не знаю, почему. Я просто стояла перед ним, и он гладил мне лицо, а Дамиан цеплялся за руку. И я знала, что на лице у меня та же пустота, что и внутри. — Ты не обязана туда идти, — сказал он. — Нет, обязана. Он положил и другую руку мне на щеку, моё лицо оказалось у него между ладонями, тёплыми-тёплыми. — Нет, Анита, ты не обязана. Дамиан поглаживал мне костяшки пальцев, как делал, если боялся, что я на кого-нибудь сержусь. Я не сердилась, но, быть может, он и других эмоций боялся. Дамиан умел помочь мне успокоиться, управлять своим характером и быть не такой беспощадной или скорой на расправу, но твой слуга может поделиться с тобой только тем, что у него есть. Дамиан не мог мне помочь справиться со страхом, с одиночеством, с печалью, потому что сам был ими переполнен. Сегодня он только и мог мне предложить, что прикосновение дружеской руки, а ведь есть вещи и похуже. Я закрыла глаза — не для того, чтобы не видеть серьёзного лица Мики, а чтобы омыться теплом его ладоней. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы наслаждаться теплом его рук и не отвлекаться на цвет его глаз. Я позволила себе сделать то, что мне хотелось с самого начала, как он коснулся меня ладонями — я потёрлась об одну руку щекой, потом о другую. И его руки двигались вместе со мной, и это было как танец — его руки у меня на лице, на волосах, и я об него трусь как кошка. Он в какой-то момент поцеловал меня, пока я вертела лицом между его ладонями. Его губы, мягкие и полные, прижались ко мне, нежно и твёрдо. Я открыла глаза, и его лицо было так близко, что расплывалось перед глазами. Он чуть отодвинулся, чтобы мы друг друга видели, но не выпустил меня. — Я бы тебя от этого избавил, если бы ты мне позволила. Я накрыла его руки своими. — Ты хочешь сказать, что извинишься вместо меня, а мы с Дамианом сможем укрыться в спальне? Кто-то уже поставил на место входную дверь. Она висела в проёме, искривлённая, и немного света лилось в щели, но это не было плохо. Когда первая полоска света поползла по полу, Дамиан схватил меня за плечо, и я потрепала его по руке, но что дальше делать — не знала. Мика сообщил, что в кухне он закрыл шторы, так что она затенена, насколько это возможно. Я улыбнулась — он всегда предвосхищал мои желания. Иногда это меня раздражало, но не сегодня. Сегодня я принимаю любую помощь. Дамиан — это был великолепный предлог укрыться в тёмной части дома. К несчастью, почти настолько же, насколько я не хотела видеть Ричарда, я не хотела и оставаться наедине с Дамианом. Мужчины довольно забавно ведут себя после секса: некоторые начинают вести себя как хозяева, другие становятся эмоциональными, а третьи — хотят повторить. Ни с чем таким я в настоящий момент не хотела иметь дела. Да, конечно, ему спокойно от моего прикосновения, но это ещё не значит, что наедине со мной он сможет подавить в себе самца. Все-таки он и есть самец, и рисковать я не хотела. — Если ты так это формулируешь, то да. — Это не я так формулирую, это так и есть, Мика. Это значит спрятаться. — Она прятаться не будет, — сказал Натэниел тихо и очень печально — я не поняла, почему, — и звук его голоса заставил меня порадоваться, что в этот момент мы не касаемся друг друга. Что бы он сейчас ни чувствовал, это явно не слишком приятно. — Для тебя осторожность не является лучшей частью доблести? — спросил Мика, и выражение его глаз было близко к страданию. Но, как это ни странно, из всех мужчин в моей жизни он был среди немногих, чьи эмоции и мысли я не умела читать. Я умела читать выражение его лица, тела, но мысли и внутренние эмоции принадлежали только ему. — Нет, — сказала я. — Никогда. Ну, почти никогда. Я потрепала его по рукам и шагнула назад, чтобы он отпустил меня — или продолжал держать, зная, что мне этого не хочется. Он убрал руки, и первый намёк на злость мелькнул у него в глазах. — Я не люблю смотреть, когда тебе больно. — Я тоже не люблю на это смотреть, — сказала я. От этого он почти улыбнулся. — Пытаешься шутить? Это хороший знак. — Пытаюсь? Всего лишь пытаюсь? Я думала, получилось смешно. — Нет, — ответил Натэниел. — Не получилось. — Он стиснул мне руку, проходя мимо. — Пойду поставлю кофе. — Ты нас не подождёшь? — спросила я. Он повернулся на пороге кухни, улыбаясь. — Я знаю, что в конце концов ты туда придёшь, потому что не позволишь себе сдрейфить. Но к тому времени, когда ты себя уговоришь, кофе уже будет готов. Я нахмурилась, ощутив при этом легчайший прилив злости. Дамиан схватил меня за руку, и я не сопротивлялась. — Не злись на меня, — сказал Натэниел. — Я смелю свежие зёрна и суну их в новую французскую кофеварку, которую подарил тебе Жан-Клод. Я нахмурилась сильнее. — Я знаю, ты не любишь сознаваться, что эта французская кофеварка тебе нравится, но это так. — Она мало кофе даёт за один раз. Даже сама я услышала, как это прозвучало сварливо. — Скажу Жан-Клоду, что ты хочешь настоящую, большую кофеварку. Он это произнёс с абсолютно каменной мордой, и только искорки в глазах и чуть приподнятые уголки губ выдали, что сейчас он ещё что-то добавит. — Двуспальную. Он скрылся за дверью раньше, чем я успела закрыть рот и решить, рявкнуть на него или засмеяться.Глава двадцать третья
Попытка Натэниела меня рассмешить один результат дала: мне стало лучше, хотя, должна признаться, запах свежесмолотого кофе помог заманить меня в эту дверь. Не допущу я, чтобы мой бывший жених встал между мной и моим утренним кофе. Вот так. Иначе никакого самоуважения у меня не останется. Ричард сидел за кухонным столом возле самой двери. Доктор Лилиан стояла над ним, заканчивая перевязывать ему все правое плечо и руку. На нас, вошедших в кухню, она глянула мельком — все её внимание было отдано пациенту. В первый раз, когда мы встретились, она была седая и мохнатая, но сейчас передо мной была женщина лет пятидесяти, худощавая, с волосами такими же седыми, как был её мех в крысином облике. В ней всегда было что-то подтянутое, как будто её одежда никогда не бывает слишком грязной, и у неё всегда есть с собой лекарства, которые могут понадобиться. Невозможно было представить себе её в панике. В мире людей она была главой одного из немногих местных травматологических центров, уцелевших при сокращении финансирования. Но очень много времени тратила на помощь полупостоянно мохнатым. После смерти Маркуса у нас была серьёзная нехватка врачей. И это объясняло присутствие телохранителя, прислонившегося к стене с другой стороны от дверного проёма и наблюдавшего, как мы входим в кухню. Он был тощий, чуть ниже шести футов, хотя стоял как-то так, что казался ниже. Путаница чёрных волос спадала на глаза, которые чёрными самоцветами горели под ними. Тонкие руки гладили полы кожаного пиджака, и я успела заметить рукояти как минимум четырех ножей перед тем, как он запахнул пиджак. Их могло быть шесть, но точно я видела четыре, и это уже много. Мне сказали, что приехали крысолюды — во множественном числе, — но я не подумала. Не услышала толком. Я так старалась не видеть Ричарда, что не осмотрела помещение как следует. На мне были пистолет и нож, но с тем же успехом я могла бы быть безоружной, если бы Фредо что-то против меня замышлял. Я его не увидела. Он стоял сразу за дверью, напротив той стороны, где я входила, и я не увидела его. Блин. Но я сумела не показать на лице досаду — кивнула Фредо, и он кивнул в ответ. Я хотела что-нибудь сказать, но не могла доверять собственному голосу. И думала про себя: «Вот дура, вот дура!» Тот вид дурости, который ведёт к смерти. Натэниел стоял в кухне возле раковины, под окном, которое однажды пришлось заменять, когда его разнесли из дробовика. Теперь с окном было все в порядке, а со мной нет. Я живу в мире, где плохих парней надо замечать сразу. Фредо на нашей стороне, но он из плохих парней. Не из тех, что убили бы меня, но из тех, кто мог бы убить, а я вошла в кухню к нему спиной. Ошибка новичка — по ней понятно, как со мной было все хреново. Я шла, пока не остановилась рядом с Натэниелом, спиной к кухне. Дамиан не отлипал от меня, как потерявшийся щенок, который вдруг нашёл нового хозяина. Его руку я отпустила, когда поняла, что прозевала Фредо, ощутила движение Фредо у себя за спиной. Мне нужны были свободные руки. Я понимала, что Дамиану нужно моё прикосновение, но руки занимать не могла. И у меня началась клаустрофобия. Кухня у меня размером с добрую комнату, и когда открыты шторы, в ней светло и весело, но сейчас, при закрытых шторах и включённом верхнем свете она была тёмной, а мне нужен был свет. Я хотела встать на возвышение и увидеть игру утреннего света на деревьях. Не хотела я стоять в темноте и держать за руку вампира. Я хотела, чтобы у меня был выбор, а его, похоже, не было. Вдруг я разозлилась бешено, и не на Дамиана. Шевельнулись дальние шторы, и оттуда вышла Клер, вся в улыбках. — Какой прекрасный вид! — Спасибо, — сказала я и снова стала смотреть, как Натэниел готовит кофе. Если я никуда больше не буду смотреть, может быть, злость меня не подчинит себе. А хотела я сорваться на Ричарда, с воплями и обвинениями. Только не на глазах у его новой подруги и моих бойфрендов. Как я сказала? Бойфрендов? Я взялась руками за прохладу столика, закрыла глаза и попыталась больше не думать. Не думать — это так прекрасно. А ещё лучше — не чувствовать. Чья-то рука легла на мою руку, и в тот же момент я несколько успокоилась. Не надо было открывать глаза, чтобы узнать, кто это, потому что меня успокаивало прикосновение только одного мужчины, который своё спокойствие оттачивал столетиями. Подняв веки, я увидела зеленые глаза Дамиана. Я хотела его ненавидеть. Хотела разъяриться, потому что оказалась к нему прикована, привязана, но не могла. Когда он касается моей руки, а глаза его готовы наполниться страданием, я не могу на него набрасываться. Вот черт! Мне трудно было дышать — вздохнуть как следует. Злость мою он забрал, но страх забрать не мог. Я отдёрнула руку. — Мне сейчас надо злиться, Дамиан, у меня ничего другого не осталось. Ещё чья-то рука дотронулась до моего локтя, и я отдёрнулась. Глаза Натэниела были не страдающими, а осторожными. — Что случилось? Я отодвинулась от них обоих, стукнулась об кухонный островок так, что тарелки звякнули в гнёздах. — Анита! Голос Мики. Он стоял у другого края островка и глядел на меня серьёзными кошачьими глазами. Я никак не могла вдохнуть. Как будто помещение вдруг стало тесным. Натэниел стоял передо мной, и обе стороны островка загораживали двое других. Я была в углу, в ловушке — во многих смыслах. — Мальчики! — сказала доктор Лилиан. — По-моему, Аните нужно подышать воздухом. — Я не могу оставить Дамиана одного, — возразила я придушенным голосом. Она подошла и отодвинула их всех от меня прочь. — Пошли, тебе требуется доза свежего воздуха и открытого пространства. Доктор велел. Она протянула мне руку, тщательно следя при этом, чтобы до меня не дотронуться — как если бы лучше меня знала, что я чувствую. Потом подвела меня к шторам и вытолкнула сквозь них на открытое пространство веранды. Свет ослеплял, и в первую секунду я ничего не видела. Когда зрение вернулось, Лилиан стояла от меня настолько далеко, насколько позволял контур террасы. Она ничего не говорила, только любовалась видом. Я попыталась что-то сказать, потом подумала: «А хрен с ним, права она». Подойдя к перилам, я стала смотреть на деревья. Они переливались калейдоскопом красок. Ветер шевелил оранжевое и жёлтое, водопад листьев шелестел, будто кто-то перевернул корзину с золотом. Небо синело той идеальной синевой, которая здесь бывает только в октябре, будто оно стало ближе, чище, будто его только что покрасили синим, будто любое чистое небо до сегодняшнего дня было только репетицией вот этих коротких недель невыносимой синевы. Я вдыхала тяжёлое золото солнца, настоянное на светлом сиропе листьев. Пахло осенью — резким, чистым, острым запахом, сложенным из аромата опавших листьев, ночной прохлады, тёплого дыхания дня перед сумерками. На языке ощущался вкус пирога или свежего хлеба, густой, ореховый, сладкий. Я набирала столько воздуху, что грудь трещала, и все равно тело не хотело отдавать его обратно. Так я и стояла, прислонившись к перилам, впивая солнце, цвет и густой запах осеннего леса. И улыбалась беспричинно и спокойно, когда заговорила доктор Лилиан. Она стояла у другого конца террасы, будто боялась меня стеснить в буквальном смысле. — Лучше стало? — Да, — ответила я и улыбнулась, хотя и смутилась слегка. — Извини, что я там с собой не справилась. — В тебе много изменилось за очень короткий срок, Анита. — Что тебе известно? — Я знаю, что ты как-то привязала себя к Дамиану и Натэниелу, вроде как Жан-Клод привязал к себе тебя и Ричарда. Знаю, что это вышло случайно. Чудо, что никто при этом не погиб. Я вздохнула, и улыбка меня оставила. — Ну, да, я могла справиться и получше. — Никто не может справиться со всем, с чем можешь справиться ты, Анита, ни хуже, ни лучше. Ты продолжаешь всех нас удивлять. — Нас — это кого? Она улыбнулась: — Всех нас — оборотней, вампиров, вообще всех. Я не могу говорить от имени каждого оборотня или вампира, но я знаю, что крысолюдов ты продолжаешь удивлять. Никогда не знаешь, что ты дальше сделаешь. Она прислонилась к перилам, скрестив руки перед собой на чистой белой рубашке. — Я уже тоже не знаю. — Проблема с потерей контроля? — Знаешь, вот именно сейчас мне совершенно не хочется заниматься психоанализом. — Ладно, — согласилась она. — Но в следующий раз, когда почувствуешь приступ клаустрофобии и захочешь воздуху, пойди подыши, окей? — Это было так заметно? — Если я скажу «да», тебе не понравится, потому что ты не любишь, когда читают твои мысли. Если скажу «нет», мне придётся соврать, а этого ты тоже не любишь. — Со мной невозможно иметь дело? — Не невозможно, но и нельзя сказать, что легче лёгкого. — Она чуть засмеялась, смягчая смысл своих слов, и спросила: — Как насчёт вернуться обратно? Я сделала ещё один глубокий вдох и ответила: — Да, конечно. И она кивнула. — Ладно, только поосторожнее отдёргивай шторы. Я бы не хотела слишком заливать Дамиана этим красивым солнцем. Я кивнула, чувствуя, как покидает меня хорошее настроение. Ещё не переступив порог раздвижной двери, я ломала голову: и что же мне теперь с ним делать? Не могу же я целый день держать его за ручку? Или как? Сколько-то, конечно, смогу, но целый день — это я с ума сойду. Особенно если это будет не только сегодня, но каждый день. Мне вдруг представилась бесконечная череда дней с постоянно привязанным ко мне Дамианом, и это вызвало приступ клаустрофобии. Я почти ждала, что он тут же вцепится в меня, как только я войду, но этого не случилось. Я стояла во внезапном мраке затенённой кухни, ожидая, пока глаза привыкнут. Взгляд хотел автоматически поискать Ричарда, но я заставила себя посмотреть туда, где находился Фредо. Он пододвинулся ближе, как полагается грамотному телохранителю, прислонившись к двухместному столику в закутке для завтрака. Белые розы, присылаемые каждую неделю Жан-Клодом, оттенили его тёмный силуэт. Пальцы Фредо снова бегали по краям пиджака. Я никогда не видела, как Фредо работает ножами, но что-то подсказывало мне, что у него это быстрее, чем мне выхватить пистолет, не говоря уже о ножах. Ножны на спине — это был у меня резерв, а не основное оружие. Если бы мне был нужен нож в качестве главного средства, я бы надела наручные ножны. Я отодвинулась подальше от Фредо — не потому, что он был для меня угрозой, а ради принципа. Я не в лучшей форме, а он — единственный профессиональный плохой парень в этом помещении, и потому я обращалась с ним осторожно, как он того заслуживал. И ещё — как-то надо было искупить прежнюю глупую беспечность, а те дни, когда я лезла в драку только ради подтверждения для себя самой, что я девушка крутая, ушли давно и безвозвратно. Тем более, что этот период у меня был короче, так как я — женщина. Мы куда практичнее мужчин — как правило. Ричард все ещё сидел за столом, Клер теперь была рядом с ним. Она держала руку на его здоровом плече, и маленькая ладошка выделялась бледностью на тёмной коже. Она наблюдала за мной. Глаза у неё были синие — с оттенком темно-серого, но все-таки синие. Мика стоял у островка со стороны, ближайшей к столу. Мне показалось, что он напряжён, но именно он движением глаз показал мне, где Дамиан и Натэниел. Вампир забился в угол между ящиками и мойкой. Он подтянул колени к груди, уткнулся в них лицом, пряча глаза. Он почти весь спрятался в синий бархат халата и водопад собственных волос. Натэниел был на полу рядом с ним, касался его руки, но и только. Натэниел поднял на меня взгляд, и что-то было в этих фиалковых глазах — страдание, беспомощность — что-то такое. Я уже не злилась, и клаустрофобия меня не донимала, когда я направилась к ним через всю кухню. Опустившись рядом с ними на пол, я посмотрела на Натэниела вопросительно. — Я думал, ему будет легче, если я подержу его, пока ты вернёшься. Я кивнула — логичная мысль. — Он не хотел, чтобы я слишком его касался. Натэниел сказал это без обиды, просто сообщил. Я коснулась склонённой головы Дамиана. Его рука сразу же обернулась вокруг моего запястья. Такое быстрое движение, что я даже не увидела — а у меня это с вампирами бывает редко, а с этим так вообще не должно быть. Скорость и сила его руки заставили меня ахнуть. Он поднял голову и посмотрел на меня в упор своими изумрудными глазами. И вдруг меня поразила его ослепительная красота — почти физически. Как будто меня молотом двинули между глаз. — Бог мой! — ахнул Натэниел. Для меня потребовалось усилие, чтобы оторвать взгляд от Дамиана. Но как только я увидела лицо Натэниела, это стало проще, и я снова смогла дышать. — Ты тоже это видишь? — спросила я. Он кивнул: — Это как хорошая подтяжка лица — изменилось немногое, но эффект потрясающий. — О чем это вы? — спросил Дамиан. Услышав его голос, я снова повернулась к нему — и снова застыла, зачарованная. Он всегда был красив, но не до такой же степени! — Какие-то вампирские чары. Я думала, что моему слуге должно быть труднее их на меня наводить, а не легче. — Я не думаю, что это манипуляция сознанием, Анита, — сказал Натэниел и протянул руку к лицу Дамиана. Тот отодвинулся. — Что такое? Что у меня такое с лицом? — Ничего абсолютно, — сказала я. — Ричард тебя отлупил от всей души, и не осталось ни следа. Он поднял руку и ощупал себе рот. — Все зажило. Я кивнула, будто загипнотизированная им. То ли манипуляция сознанием, то ли его лицо не только залечило травмы? Не знаю, и не уверена, что Натэниел лучше меня мог об этом судить. — Мика, ты на него не взглянешь? Мика стоял у края островка, ближайшего к нам. И даже выражения его лица хватило, ещё до того, как он сказал: — Ух ты! Но это фокусы с разумом или нет? Вот что я хотела узнать. Я потянулась к лицу Дамиана, и он не отодвинулся от меня, как от Натэниела. Я видела частично его воспоминания о том, что пришлось пережить ему в руках мужчин — тех мужчин, которым отдавала его та-что-его-создала, чтобы кормиться от его боли и страха. И я понимала его гомофобию, но Натэниел для него угрозы не представлял — в этом смысле, по крайней мере. В другом смысле он представлял угрозу для всех, кто его видел… а, ладно. Я тронула щеку Дамиана, и она была сплошной и твёрдой. Он весь был вполне реален на ощупь. Натэниел был прав, это как по-настоящему удачная подтяжка кожи, разница была несущественной. Так что же изменилось в его лице? Почему раньше при взгляде на него не захватывало дух? Я никогда особенно его не рассматривала, а потому не могла сказать, что именно изменилось. Может быть, это недоумение отразилось у меня на лице, потому что Натэниел сказал: — Рот. Губы были слишком тонкими для его лица, теперь они полные и… и они подходят. После этого я припомнила рот Дамиана, и он был другим. Это гламор? Ведь наверняка гламор, что же ещё? Я закрыла глаза и тронула его губы пальцами, но раньше я никогда этого не делала, и пальцы не помнили. Тогда, не открывая глаз, поцеловала его, нежно, но твёрдо. Этот рот я целовала меньше двух часов назад, и он был другим. Губы стали полнее, будто ему сделали инъекцию коллагена, которой мы не видели. Я отодвинулась, чтобы лицо Дамиана было видно ясно. Чуть-чуть приподнялись глаза, и они стали больше — не намного, всего чуть-чуть — или это брови стали шире и дугообразнее? И ресницы гуще и темнее? Черт, непонятно. — В чем дело? — спросил снова Дамиан, и на этот раз в его голосе звучала струночка страха. — Я принесу зеркало, — сказал Мика и пошёл за ним. — Это невозможно! — произнесла я, обращаясь в основном к себе. — Я чем-нибудь могу помочь? — спросила доктор Лилиан от дальнего конца островка. Дамиан поднял на неё глаза, и она ахнула. — В чем дело? — спросил он, и голос его готов был сорваться. Я потрепала его по голове: — Ничего, ты вполне здоров… и даже красив. Страх теперь захватил и его глаза. — О чем вы все говорите? Мика вернулся с ручным зеркальцем и просто протянул его мне. Я взяла его, но Дамиан зажмурил глаза, будто боялся глянуть. — Дамиан, все в порядке, ты выглядишь изумительно. Но я отчасти понимала его страх, потому что, даже если стало лучше, до чего же жутко будет увидеть перемены в лице, к которому ты уже тысячу лет как привык. Меня волнуют изменения в моем лице, к которому я привыкала куда меньше времени. Он все тряс и тряс головой. — Дамиан, пожалуйста, взгляни. Ничего плохого, все очень хорошо. Я тебе обещаю. Он стал чуть-чуть приоткрывать глаза, но как только увидел, они сразу широко раскрылись, и он взял у меня зеркальце. Поводил им вокруг себя, чтобы увидеть глаза, рот, и ещё слегка изменился у него нос — я этого не заметила, но он увидел. Я ведь, как я уже говорила, не исследовала его лицо тщательно, а он его хорошо знал. Дамиан осторожно потрогал лицо, будто боялся ощутить не то, что видит. Зеркальце он уронил, и Натэниел подхватил его, не дав упасть на пол. — Что со мной случилось? Я хотела было ответить, что не знаю, но Мика меня опередил. — Надо бы позвонить Жан-Клоду. Мы знаем, что он уже встал. Эта мысль мне понравилась: — Да, пожалуй. Я даже поднялась было к телефону, но у конца островка, напротив телефона, сидел Ричард, и мне вдруг не захотелось к этому телефону подходить. Правая рука Ричарда была примотана к груди, полностью обездвижена, будто Лилиан стала бинтовать его в мумию, да передумала. На меня он не смотрел — смотрел ниже, на Дамиана. — Исцеление и небольшая лицевая реконструкция — хорошо у тебя получается, — сказал он, и по тону было ясно, что это не комплимент. — Я не нарочно. — Я знаю. — Очень устало он сказал эти два слова. — Жан-Клод мне как-то говорил, что не помнит, как они с Ашером выглядели до знакомства с Бёлль Морт, но зато он видел других до и после. Бёлль никогда не выбирала некрасивых, но некоторые потом прибавляли в красоте. Это не слишком обычно даже в её роду, но случалось достаточно часто, чтобы родилась легенда, будто с её потомками такое бывает всегда. Я посмотрела на него: — И когда же это у вас с Жан-Клодом выпало время поделиться такими сведениями? — Когда ты дезертировала на полгода с лишним. У нас было много времени поговорить, а у меня было много вопросов. Насчёт «дезертировала» я не могла спорить, а потому пропустила мимо ушей. — Я его спросила когда-то, не вампирский ли трюк — его лицо и тело, и он сказал, что нет. — Вампирские трюки — иллюзия, — сказал Ричард, — а это, — он махнул рукой в сторону Дамиана, — реальность. — Но Дамиан уже давно вампир. Если бы такие изменения должны были произойти, это бы уже давно случилось. — Я не из рода Бёлль, — сказал Дамиан. Он ощупывал лицо самыми кончиками пальцев, будто так было менее страшно. — Но Анита из её рода, — сказал Ричард. — Через связь с Жан-Клодом, она входит в линию Бёлль. — Я же не вампир, — возразила я. — Ты питаешься как вампир, — напомнил Ричард. Наконец-то злость подняла свою мерзкую, но приятную на этот раз голову. Если я разозлюсь, мне станет лучше, и не так меня будет волновать присутствие Ричарда. — Ты так же связан с Жан-Клодом, как и я. Только случайно я не допустила к тебе ardeur, Ричард. В следующий раз, когда сложится такая ситуация, может настать твой черёд. — Я не умею исцелять сексом, а ты, кажется, умеешь. — Ты вызывала мунина, когда была с Дамианом? — спросила доктор Лилиан. Я покачала головой. — Не почувствовала, чтобы Райна была поблизости. А её трудно пропустить. Как далёкое эхо прозвучало у меня в голове, будто «призрак» Райны сказал: рада, что ты заметила. Я тут же эту метафизическую дверь захлопнула поплотнее, заперла и серебряную цепь повесила. Все это, конечно, метафизически, метафорически, но притом и реально. Частично Райна живёт во мне, и, похоже, что бы я ни делала, до конца мне от неё не избавиться. Могу её контролировать в некоторых пределах, но не изгнать. Видит Бог, я пыталась. — Если не Райна, то кто-то из вас умеет исцелять сексом, — заключила доктор Лилиан вполне логически. Два плюс два — четыре. Я, оказывается, уже трясла головой, и только потом это заметила. — Я этого не делала. — Кто тогда? — спросил Ричард. На его лице выразились гнев и надменность. В этом виде он почему-то был красивее и недоступнее. Один из немногих случаев, когда я твёрдо была уверена, что Ричард осознает, насколько он красив, когда достаточно злится и хочет блеснуть и заставить страдать. Почему это от гнева люди становятся красивыми? От ярости такого не бывает. Она тебя уродует, а небольшая злость только придаёт пряности. Одна из жестокостей природы; а может быть — её способ помешать нам убивать друг друга ещё чаще. — Не знаю, но после секса он так не выглядел. Не таков он был в ванной, когда проявилась Мор… та-кто-его-создала. И в холле он был не таким, — я шагнула ближе к Ричарду, — и в спальне, — ещё ближе, — и в гостиной. Ещё шаг — и я оказалась с ним рядом, но все ещё видела его лицо, не напрягаясь. Он на фут меня выше, так что есть трудности с ракурсом. — И самым близким лицом к Жан-Клоду в этой комнате в тот момент была не я. Он посмотрел на меня своим безупречным профилем. — Я к нему не подходил. — Жан-Клод может знать ответ, — сказал Мика. Он стоял за моей спиной, не слишком близко, но достаточно, чтобы, если я решу сделать какую-нибудь глупость… интересно, он собрался бы вмешаться? — Мика прав, — заключила доктор Лилиан. — Ага, Мика всегда прав, — сказал Ричард, и голос его нёс эмоции, на которые даже намёка не было в словах. Первый реальный признак ревности, который я у него увидела. Отчасти я этому обрадовалась, но в тот миг, когда мелькнула первая искорка радости, я поняла, в чем дело. Мне стало стыдно самой себя, а от этого я на себя разозлилась. — Он почти всегда прав. — В голосе моем не звучала злость. Нам нужны были ответы, а не припадки злобы. Я показала обеими руками: — Позволишь подойти к телефону? Он отодвинулся с несколько озадаченным видом. У меня мелькнула мысль, не нарочно ли он провоцировал ссору, и если да, то зачем? Ссориться свойственно больше мне, чем Ричарду… Потом. Об этом потом подумаем. Я уже взялась за трубку, когда телефон зазвонил, и я вздрогнула: — А, черт! Наверное, мой голос прозвучал не слишком приветливо, потому что Жан-Клод спросил: — А теперь что случилось, ma petite? Я была так рада, что это звонит он, что забыла злиться. — Ты понятия не имеешь, как я рада тебя слышать. — Я слышу в твоём голосе облегчение, ma petite. И ещё раз спрашиваю: что случилось на этот раз? — Откуда ты знаешь, что что-то случилось? — спросила я, уже становясь подозрительной. — Я почувствовал, как мастер Дамиана отшатнулась от твоих и Ричарда эмоций. Только вы двое такую простую вещь, как вожделение, можете превратить в нечто столь… — он, видно, искал слово, и наконец выбрал: -…обескураживающее. — Ты не с той третью триумвирата беседуешь, Жан-Клод. Я могу дать ему трубку, и можете обсуждать с ним. — Non, non, ma petite. Расскажи мне, что там происходит. — А ты не можешь прочесть мои мысли? Тут вроде у всех получается. — Ma petite, у нас есть время ребячиться? — Нет, — мрачно буркнула я, — но Ричард мне сказал, что некоторые вампиры линии Бёлль со временем становились красивее. Это так? — Превращение из человека в вампира может повлечь небольшие изменения внешности. Это редкость даже в линии Бёлль, но, oui, это случается. — Так что ты когда-то не был красивым. — Как я уже говорил нашему любознательному Ричарду, я не знаю. Многие обращались со мной так, будто я красив, но у меня нет портретов моего прежнего лица. Узнать теперь, после нескольких веков, у меня нет возможности. Бёлль никогда особенно не муссировала эту тему, потому что радовалась ложным слухам, будто её прикосновение делает красивым всех. Если бы она особо носилась с теми, кто действительно стал красивее, это бы омрачило её легенду. А ты её видела, ma petite, и ты знаешь, что своей легендой она дорожит. Я поёжилась. Я действительно встречалась с Бёлль — опосредованно, через одного-двух ею одержимых. Она внушает страх, и не только своей силой. Она страшна недостатками своего характера, слепотой ко всему, чего не понимает, например: к любви, дружбе, преданности — в отличие от рабства. Между последними двумя понятиями она разницы не видит. — Ну, да, Бёлль так любит свою легенду, что начинает в неё верить. — Пусть будет так, ma petite, но из-за этого очень трудно выяснить истину при её дворе. — Ладно, так мы никогда не узнаем, действительно ли вы с Ашером были так красивы. — Ашер говорит, что волосы у него тогда не были золотые, так что это мы знаем. Я заметила, что отвлеклась от темы. — Окей, ладно. Но вопрос вот какой: когда происходила эта перемена к лучшему? — Ты становишься вампиром, и в первую же ночь, когда поднимаешься, встаёшь изменённым. Из-за злобной натуры многих из тех, кто испытывает первую жажду крови, не всегда легко заметить красоту, но это происходит вскоре после перехода к новой жизни. Насчёт жизни я спорить не стала — слишком давно я потеряла чёткие критерии, что есть жизнь и что не есть. — Так что после тысячи лет ты уже таков, каков ты есть? На том конце провода наступила тишина. Даже дыхания его я не слышала — но это ничего не значило, потому что он не всегда должен дышать. — Что-то случилось с Дамианом? Что-то ещё? — Да. — Я так понимаю, что вопрос о линии Бёлль не был праздным. — Даже и близко. — Расскажи, — тихо попросил он. Я рассказала. Он слушал спокойно, задавая вопросы, уточняя детали, вполне будничным голосом. По телефону, не видя его положения тела, мимики, да ещё когда он закрывался изо всех сил, я не могла определить, действительно ли он спокоен. Наконец он сказал: — Это интересно. — Брось эту манеру университетского профессора! Что значит — «интересно»? — Это значит интересно, ma petite. Дамиан не из линии Бёлль, таким образом, этого не должно было случиться. Более того, он старше тысячи лет, и, как ты весьма лаконично выразилась, он должен быть таким, как есть, и не меняться, тем более в такие поздние сроки. — Но это случилось. — Можно мне поговорить с Дамианом? — Думаю, что да. — Я повернулась и протянула трубку: — Жан-Клод хочет побеседовать с тобой напрямую. Дамиан встал — медленно, будто у него ноги занемели или пол был не совсем ровный. Но пол был ровный, что-то другое мешало ему двигаться уверенно. Взяв трубку, он сказал: — Да? И они перестали говорить по-английски. Как ни странно, перешли они не на французский, а на немецкий. Я даже не знала, что кто-то из них говорит на этом языке. Если Жан-Клод сменил язык из опасения, что я за последнее время лучше выучила французский, то он сам себя перехитрил, потому что по-немецки я говорю. Ну, не то чтобы совсем говорю, но понимаю, когда слышу. Бабуля Блейк со мной с колыбели говорила по-немецки. И в школе я тоже его выбрала, потому что ленилась и хотела посачковать. Я не каждое слово разбирала — давно я уже не практиковалась в немецком, и акцент у Дамиана был не такой, как я привыкла — а я слышала как минимум два варианта. Но я достаточно услышала, чтобы понять: Жан-Клод спрашивает Дамиана, когда у него переменилось лицо — во время секса или сразу после, потому что Дамиан ответил: нет, не сразу после, где-то через час или позже. Тогда понятно, почему Жан-Клод пощадил мои нежные чувства: я действительно злюсь из-за секса, который не сама выбирала. Потом я услышала слово, означающее силу, и имя Бёлль Морт. Потом Дамиан часто повторял слово nein, или говорил по-немецки, что он не видел. Нет, он не видел с моей стороны никаких проявлений силы, о которых спрашивал Жан-Клод, и тут я уже ничего не поняла. Во-первых, мне была доступна только половина разговора, а во-вторых, некоторые слова моя бабушка нечасто употребляла. Мы с ней не слишком много говорили о сексе, вампирах и метафизических возможностях. Как ни странно. Когда разговор подходил к завершению, я сказала Дамиану, что хочу поговорить с Жан-Клодом, пока он не повесил трубку. Вскоре Дамиан передал мне трубку, и я смогла сказать: — Эй, ich kann Deutsch sprechen. — На том конце провода наступило долгое молчание. — Если ты хотел, чтобы я не поняла, надо было держаться французского. — Дамиан по-французски не говорит, — тщательно контролируемым голосом ответил Жан-Клод. — Тогда тебе не попёрло, — заметила я. — Ma petite… — Ты мне не маптиткай, а правду говори. Каких ещё вампирских сил я могу от себя ожидать? — Если совсем честно, я не знаю. — Ага, как же. — Это правда, ma petite, я не знаю. Даже Бёлль никогда не преобразовывала вампира другой линии или такого возраста, как Дамиан. Если бы ты меня спросила раньше, я бы сказал, что это невозможно. Похоже было на правду. — Ладно, тогда о каких ещё силах ты спрашивал Дамиана, есть они у меня или нет? И не ври: если я ему велю передать мне все дословно, он передаст. Не сможет не послушаться. — Здесь тебя может ждать сюрприз, ma petite. При всей его приверженности к тебе как слуги он может и не оказаться рабом твоей воли. Не знаю, так ли это, знаю только, что чем больше на тебе меток от меня, тем менее покорной моей воле ты становишься. А это была правда. Меня всегда несколько напрягало, что Дамиан выполняет любой мой приказ просто потому, что я ему велю, а вот сейчас, когда это было бы полезным, может случиться облом. Вот черт! — Ладно, тогда расскажи мне сам. — Ты не понимаешь, ma petite. Необычно было уже то, что ты приобретала мои способности; но этой способности у меня нет и никогда не было. То, что случилось с Дамианом, могла сделать только Бёлль и только когда он был новеньким вампиром. Так что это совершенно новая способность, о которой я никогда не слышал, и что же это может значить для тебя, ma petite? Для нас всех, кто соединён с тобой? Что если своей некромантией ты приобрела такие способности, о которых мы даже и догадаться не можем? Я вздохнула, ощутив вдруг сильнейшую усталость. Я даже не испугалась — просто очень устала. — Знал бы ты, как мне вся эта метафизическая фигня надоела. — Ты также исцелила раны сексом, не вызывая мунина Райны. Это так ужасно? — Может быть, раз это я сделала не намеренно. Пойми, Жан-Клод, я же не старалась это сделать. И что у меня ещё может выйти случайно? Даже предположить невозможно. Его черёд настал вздыхать. — Единственный, кроме нас, триумвират, куда входил некромант как слуга-человек, и близко не показывал такого уровня… силы. — Ты запнулся. Какое слово ты заменил на «силу»? — Ты слишком хорошо меня знаешь, ma petite. — Ответь мне. — Я хотел сказать «непредсказуемости». Не знаю, это ли он хотел сказать, но нажимать я не стала. Он ответил так, как хотел, а я уже научилась понимать, когда он сказал все, что хочет, и больше ничего не скажет. И научилась после этого не приставать, потому что обычно я только выходила из себя и ничего не добивалась. — Ладно, верю, что ты не знаешь сам, что мы тут творим. А может кто-нибудь что-нибудь знать, что с нами будет дальше? — Я об этом подумаю, ma petite. Яникого не знаю, кто когда-нибудь создавал два триумвирата, так тесно связанные, как наши. Но кто-нибудь может дать больше общей информации о триумвиратах, некромантии, или… честно говоря, ma petite, я даже не знаю, о чем можно спрашивать. С такими вопросами я мало к кому из других мастеров мог бы обратиться — они бы увидели в этом слабость. Я подумаю и поищу, кого можно было бы спросить. Голос у него был встревоженный, что очень нечасто с ним бывает. — Ладно, я позвоню Марианне и спрошу, не сообразит ли что-нибудь она или её ковен. Можно даже Тамми спросить, когда они с Ларри вернутся из свадебного путешествия. Она колдунья, и её церковь много веков имеет дело со сверхъестественными способностями. Кто знает, может, у них архивы есть? — Очень хорошая мысль, — сказал он. — Дамиан очень огорчён. — Это ещё слабо сказано. — Не уверен, но если бы он сейчас вернулся к себе в гроб, а тебя бы рядом не было, он бы мог заснуть, я думаю, как ему и полагается днём. — А если у него опять крышу сорвёт? — Поставь кого-нибудь внизу за ним присмотреть. Только это должна быть не ты, не Ричард и не Натэниел — никто из обоих триумвиратов. Если твой сторож увидит, что Дамиан не спит, сможет тебя позвать, чтобы ты пришла и его успокоила. Эта мысль мне очень не нравилась, но другой у меня не было. С другой стороны, я не хотела целый день быть сиделкой у Дамиана — да вообще ни у кого. — Я с ним поговорю и посмотрю, захочет ли он попробовать. — Если он откажется, что ты будешь делать — целый день держать его за ручку? В этих словах послышалась едва заметная нотка ревности. Вот уж чего не ожидала. Я тут же заговорила, не подумав (чего последнее время старалась не делать): — Ты же не злишься на Дамиана за секс со мной? Это не было намеренно. — Нет, ma petite, не за секс, хотя мне очень нелегко тебя делить с другими, как бы разумно я себя при этом ни вёл. Нет, дело в том, что вы трое объединились всеми четырьмя метками, хотя, не видя вас во плоти, я не могу сказать точно. Но если вы обрели все четыре метки, и вдруг оказалось, что Дамиан может ходить под солнцем, я не могу не спросить себя: не мог бы и я, если бы достроил наш триумвират до конца? А, вот что. — Это я могу понять. Но ты вроде бы не больше меня рвался закончить с четвёртой меткой. Ты говорил, что не знаешь уже, кто будет хозяином, а кто рабом, учитывая мою некромантию. — И сейчас я ещё сильнее сомневаюсь, но ходить при солнце как при луне — это стоит риска. Если ты потеряла способность командовать Дамианом, то это о чем-то тоже говорит. — Я потом попробую ему что-нибудь приказать и тебе сообщу. — Спасибо. — Но тут дело ещё в бессмертии, нестарении, и ни я, ни Ричард не были уверены, что хотим перестать быть смертными. — Но если ты привязала себя к Дамиану четвёртой меткой, то это может быть уже спорный вопрос. Вдруг мне, стоящей посреди кухни, стало страшно. — Черт побери! — шепнула я. — Oui, вы могли уже объединиться всеми метками, и тогда твоя смертность осталась в прошлом. Если это так, то от четвёртой метки со мной ты ничего не теряешь. — А ты приобретаешь способность ходить при солнце, — сказала я и сама услышала, насколько это было недружелюбно, потому что я услышала тщательно скрытую зависть, когда он говорил насчёт ходить при свете. Не могу ему этого поставить в вину, но Жан-Клод слишком давно и тщательно укрепляет свою власть, чтобы не видеть, что ему выгодно. Не могу его обвинять, но хочется. Отчасти мне все ещё интересно, из-за чего я ему важнее — из-за силы или из-за любви, и почти наверняка я знаю, что знать этого я не буду никогда. И если честно, он сам этого тоже знать не будет. Любовь, оказывается, совсем не такая милая и прямолинейная штука, как мне хотелось бы. Любовь это не что-то одно, это много всякого. Я могу перед собой признаться, что одна из причин моей любви к нему — что его трудно убить. Шансы, что он из-за меня погибнет, куда меньше, чем если бы он был человеком. И мне это очень нравилось. Я слишком много видела, что может сделать смерть, и в очень молодом возрасте, чтобы не понимать этого. — Может быть, да, может быть, нет, ma petite. Это скорее искусство, чем наука — по крайней мере, такое создаётся впечатление. В голосе его чуть слышно звучала злость. — Чего ты кипятишься? Это не я говорила на языке, которого ты не знаешь, чтобы от тебя что-то скрыть. — И это не я, ma petite, трахался с другим вампиром, младшим вампиром, одним из моих собственных подчинённых. В такой формулировке у него были основания злиться. — Мне извиниться? — Non, но я от этого не в восторге. Он получил твоё тело, и теперь он свободен от тирании тьмы. Одно из двух я мог бы простить, но не то и другое сразу. Это уже слишком, ma petite. — Мне очень жаль, — сказала я. — Я ничего этого не планировала. — В этом я уверен. Я даже уверен, что и Дамиан ничего такого не планировал. Только у тебя, ma petite, может получаться такой случайный секс. Случайный секс. Как будто я поскользнулась и случайно села на чью-то эрекцию. Но это замечание я не стала произносить. Видите? Умнею. Вслух я сказала: — Случайный секс — можно сказать и так. Интересно, случится ли мне когда-нибудь приобрести вампирскую силу, не связанную никак с сексом? — С тобой я не берусь предсказывать, ma petite, твоя некромантия превращает тебя в джокера, но все же сомнительно. Пока что ты усвоила только мои силы, или силы Бёлль, или какие-то их варианты. Насколько мне известно, все силы Бёлль построены на сексе, как и мои. — Ну и ну. Ты хотя бы мог бы дать мне их список, чтобы я имела представление, чего ожидать? — Могу составить, если ты действительно этого хочешь. Я вздохнула: — Нет, расскажешь сегодня вечером при встрече. — Вечером? Я надеялся, что ты придёшь раньше. — Мы не можем везти Дамиана при дневном свете. С его телом, может быть, ничего и не случится, но вряд ли его рассудок это выдержит. К тому же я сегодня работаю. — Работа, всегда работа, что бы вокруг тебя ни творилось. — Послушай, Жан-Клод, ты никогда не видел, что бывает, если я долго не поднимаю зомби. Скажем так: я не хочу, чтобы за мной тащилась вереница сбитых на дороге собак, или, того хуже, ко мне в комнату вломился случайный зомби. — Ты хочешь сказать, что если твои силы не использовать, они начнут поднимать зомби даже против твоего желания? — Ну да, я же тебе говорила. — Ты говорила, что в детстве случайно подняла мёртвого. Я так понял, что это было от недостатка тренировок и умения себя контролировать. — Нет, — сказала я. — Прошли годы, пока я себе в этом призналась, но нет. Если я не поднимаю мертвецов намеренно, это происходит случайно, или за мной начинают таскаться призраки, или духи новоумерших. Особенно эти меня достают: все хотят, чтобы я передала весточку их родным и близким, и всегда это какая-нибудь глупость. «Все в порядке, все хорошо, не беспокойтесь обо мне». Представляешь, каково с такой вестью стучаться в чужую дверь? Мы с вами не знакомы, но ваш покойный сын просил вас разыскать и передать, что у него все хорошо. Нет, больше ничего, ничего срочного, только это. — Я покачала головой. Уже много лет я об этом не думала. — Когда я поднимаю зомби, мертвецы ко мне не пристают. — Ты уверена, ma petite? Замечание было с некоторой долей веселья, но на мрачные темы. — Ты не мертвец, Жан-Клод. Я видала мертвецов, и кто бы вы, вампиры, ни были, когда вы на ногах, мертвецами вас не назвать. — Было время, когда ты так не думала. Когда-то, помнится, ты звала меня красивым трупом. — Слушай, я была молода и не слишком разбиралась. — И теперь ты твёрдо уверена, ma petite, что я не просто «симпатичный покойничек»? Снова он меня цитирует. — Да, уверена. Он рассмеялся своим фирменным смехом, бархатным прикосновением, от которого мурашки по коже. — Рад это слышать, ma petite. Ты говоришь по-итальянски? — Нет, а что? — Ничего, пустяки, — сказал он. — Увидимся вечером, ma petite, с тобой и твоими новыми друзьями. Я стала было объяснять, что это не новые друзья, но он уже повесил трубку. Уже сама вешая трубку, я поняла, что надо было соврать насчёт итальянского, но черт меня побери, я плохо умею врать и первая реакция у меня — сказать правду. Что впитано с молоком матери, не вышибешь, как ни старайся.Глава двадцать четвёртая
Сторожить Дамиана мы послали Грегори в его кошачьей шкуре. Он, пожалуй, был единственный в доме, не связанный со мной метафизически. Ну, да, ещё Фредо и доктор Лилиан, но Фредо её одну не оставит, а Лилиан сказала, что ещё с рукой Ричарда не закончила. Так что методом исключения был назначен Грегори. Уходя кошачьей походкой и подрагивая пятнистым хвостом на очень человеческой задней стороне, Грегори проинформировал меня: — Мне сегодня быть на сцене в «Запретном плоде», а в таком виде я туда не могу идти. Жан-Клоду придётся поискать мне замену. Он по-кошачьи показал зубы и скрылся за углом. — Что значит — должен быть на сцене? — спросила Клер. — Он стриптизер в «Запретном плоде», — объяснила я. Рот её сложился в изумлённое «о». Не знаю, почему, разве что мир её настолько защищён, что оказаться в одной машине со стриптизером — событие. Ради её рассудка я понадеялась, что мир её все же пошире. — Но я не поняла, почему он не может сегодня… — она сделала неопределённый жест рукой, — выступать? Ричард избавил меня от необходимости читать лекцию. — Не забывай, что после превращения в животное тебе приходится сохранять этот вид шесть-восемь часов. — Я думала, это потому что я новенькая. Ричард мотнул головой, поморщился от боли при этом жесте и сказал: — Нет, большинство оборотней проводят от шести до восьми часов в зверином облике, а потом, после возвращения человеческого образа, теряют сознание на два-четыре часа. — Сядь, — сказала доктор Лилиан, и по голосу было слышно, что неповиновения она не ожидает. Он опустился на тот же стул, с которого встал. Возле глаз и губ у него залегли складки, какие бывают, когда по-настоящему больно. Сильно Дамиан его порвал? Клер попыталась помочь ему сесть, но не знала, видно, как его держать, потому что он здоровой рукой опёрся на стол. Она как-то неуверенно наклонилась над ним, желая помочь, но не зная, как. — Но ты ведь не остаёшься в облике зверя шесть часов, и не теряешь сознание, превращаясь обратно. — Он — твой Ульфрик, — сказал Фредо. — Царь слабым не бывает. Голос у него был слишком низкий даже для его широкой груди. Клер покосилась на него, будто ей неуютно было в его присутствии. Может быть, из-за ножей. — А ты тоже теряешь сознание, возвращаясь в человеческий вид? — спросила она таким же неуверенным, как взгляд, голосом. — Нет. — А я да, — сказал Натэниел и улыбнулся ей. — Остальных не спрашивай, тебе будет неприятно, потому что они тоже не отключаются. — А ты давно уже… — голос изменил ей. — Леопард-оборотень? — договорил он за неё. Она кивнула. — Три года. Я быстренько прикинула в уме. — То есть Габриэль тебя обратил, когда тебе было семнадцать? — Да. — Это было противозаконно. — В большинстве штатов считается противозаконно заражать кого бы то ни было потенциально смертельной болезнью, независимо от возраста и добровольности, — заметил Ричард. Я мотнула головой: — Знаешь, я начинаю относиться к ликантропии, как закон к вампиризму. Если тебе уже есть восемнадцать, можешь выбирать сам. — Закон трактует их по-разному, — сказал Ричард. Я это знала, но проведя столько времени среди оборотней, как-то упустила из виду. Неосторожно. — Да, я забыла. — А ты — федеральный маршал, — сказал Ричард, но этому язвительному комментарию не хватало остроты, потому что Ричард при этом согнулся от боли. — Тебя сильно порвали? — На это отвечу я, — сказала доктор Лилиан. Она улыбалась, но глаза у неё были серьёзными. — Будь он человеком, у него были бы все шансы, что рука не восстановится. Объём движений процентов пятьдесят от нормы или меньше. Твой вампир оторвал мышцы и связки на всем плече и на груди около плеча. — Но он же не человек, — ответила я, — и у него заживёт. Насчёт «твоего вампира» я пропустила мимо ушей. Доктор Лилиан мне нравится, и затевать с ней перебранку я не хотела. — Заживёт, но на это уйдут дни или недели, если он не станет перекидываться. — Обещаю, что перекинусь волком, как только приеду домой. Она посмотрела на него таким взглядом, будто не поверила. — То, что я почти сразу могу вернуться в человеческий облик, ещё не значит, что мне это проходит даром. Я предпочёл бы сегодня не быть выжатым досуха. Если я изменюсь и останусь в зверином виде на пару часов, это меня меньше измотает, чем вернуться сразу. Очевидно, он объяснял в основном Клер, чем кому-либо ещё. Она действительно была новенькой. — Так что я подожду до дому, и Клер не придётся объяснять, почему она возит в машине вервольфа. Это прозвучало несколько жёлчно. — Раз он не хочет говорить, скажу я. Я слишком новенькая, и когда кто-то из моей стаи перекидывается, это может вызвать перемену и у меня. А мне пока нельзя доверять сразу после превращения. Она опустила глаза, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Ричард взял её за руку: — Клер, ничего страшного, у всех поначалу те же проблемы. Все кивнули, кто-то сказал «да». Она слегка приободрилась. Теперь она выглядела моложе, чем мне показалось поначалу — двадцать четыре, максимум двадцать пять. Если бы она не была новой подружкой Ричарда, я бы спросила, а так вышло бы, что я лезу не в своё дело. — Даже если ты перекинешься дома, все равно, я не видела, чтобы ты такие травмы мог залечить за сорок восемь часов, — сказала Лилиан. — И что? — спросил он несколько с вызовом. Может, я чего-то не поняла? — Если ты в понедельник придёшь в школу с рукой на перевязи, а к пятнице она у тебя будет как ни в чем ни бывало, не заинтересуются ли твои коллеги такой быстрой способностью к заживлению? — Я сделаю вид, что рана не такая страшная и может быстро зажить. Лилиан покачала головой: — Если узнают, что ты — вервольф, тебе больше не дадут учить детей. — Знаю! — огрызнулся он, и первая ниточка силы повисла в воздухе струйкой жара. Клер задышала прерывисто, глаза её обессмыслились. Мика подставил ей стул и помог Ричарду её посадить. — Сколько времени она уже вервольф? — спросила я. — Три месяца. Я посмотрела в глаза Ричарду, и он отвёл взгляд. — И ты её выводишь наружу, вне оборудованного помещения, когда до полнолуния меньше недели? — А твой дом не сойдёт за сейфхауз? — спросил Ричард. — Можешь сюда приходить перекидываться, но бронированной комнаты у меня нет. В настоящих сейфхаузах есть комната со стальными дверями и железобетонными стенами. Те, кому надо, делают такие комнаты у себя в подвалах, а на вопросы отвечают, что это погреб. — А мы сегодня на пикник собирались, — сказала Клер тихо и неуверенно. Мне пришлось отвернуться, чтобы Ричард не видел моего лица. Новичка-оборотня не вытаскивают на пикник, если у него подобные проблемы. — Сегодня утром у неё все было в порядке. Я повернулась лишь тогда, когда была уверена, что на моем лице ничего не выражается. — Она отвечает твоему гневу и твоему зверю, — сказал Мика. — Я это знаю, — ответил Ричард чуть-чуть рычащим голосом. Клер заёрзала на стуле. — Ричард, — заметила доктор Лилиан, — ты лучше умеешь держать себя в руках. Он кивнул. Лилиан вздохнула: — Если бы можно было тебя вылечить до понедельника, твоей тайне ничего бы не грозило. — Нет, — немедленно ответил Ричард. До меня не сразу дошёл намёк. — Если ты о том, о чем я думаю, то не просто «нет», а «нет, черт побери». Лилиан поставила руки на бедра и действительно топнула ногой: — Вы оба ведёте себя как дети! Мы сказали «нет» одновременно. — Ладно, я сделала с этой рукой, что смогла. И останусь тут до тех пор, пока мы не будем уверены, что вампир не встанет и не устроит здесь разгром. — Дамиан его зовут, — сказала я. — Да, Дамиан. Но если ты не хочешь, чтобы она тебе помогала, то вам с Клер лучше было бы уехать домой. Я бы предложила тебе запереть её в подвале у себя дома перед тем, как перекинуться. На неё очень действует твоя сила. Последние слова она сказала так, будто хотела сказать что-то другое, но передумала. — Я останусь, пока Дамиан не будет уложен на день, — сказал Ричард. — Мне казалось, что ты свою работу выполнил, — возразила доктор Лилиан. — Им уже нужна была моя помощь, — заявил Ричард. С этим я не могла спорить, но… — А как получилось, что ты сегодня утром оказался так кстати и вовремя? — Грегори никого не мог зазвать подбросить его, и начинал волноваться. У него по дороге сюда сломалась машина, а я был ближайшим в списке коалиции. Я и не знала, что Ричард включён в список для срочных вызовов. — А чего он не позвонил в ближайший гараж ААА? — Его куда больше машины волновало, что никто здесь не берет трубку. — Я и не знала, что Грегори это небезразлично. — Все твои леопарды очень серьёзно относятся к безопасности твоей и Мики, — сказал Фредо. Я повернулась к нему: — Я этого не знала. Он усмехнулся — коротко блеснул полоской зубов на тёмном лице. — А ты не любишь, когда тебя нянчат, и они это знают. — Улыбка исчезла. — Ты — их надёжное убежище, и они его ценят. Что на это сказать, я не знала, но Лилиан меня избавила от необходимости отвечать: — Ричард, тебе надо ехать домой. Здесь теперь Мика и Фредо. Мы вполне обойдёмся. Он хотел мотнуть головой — и сразу остановился. — Я останусь, пока не будет уверенности. Она вздохнула и пожала плечами. — Ты очень упрям, Ричард. Ладно, оставайся и терпи. — Она обернулась ко мне. — Кофе угостишь? Я не могла не улыбнуться: — Сейчас Натэниел тебя обслужит. — На это он, не сомневаюсь, мастер, — ответила она вежливо, плотоядно покосившись на Натэниела. Натэниел только рассмеялся в ответ. Не знаю, что прочла доктор Лилиан на моем лице, но она сказала: — Я всего лишь старше пятидесяти, Анита, а не мёртвая. — Да нет, не в этом дело. Я не знала, как сказать словами, но типа что не говорят девушке такие вещи про её бойфренда, тем более в его присутствии. Опять выскочило в голове слово «бойфренд», пристёгнутое к Натэниелу. Она глядела на меня, будто прищурясь. — Судя по твоему лицу, я наступила на какую-то больную мозоль. Он больше, чем просто член твоего парда? Я сказала «да», Ричард одновременно со мной «нет». И мы уставились друг на друга. — Я не думаю, что ты должен за меня отвечать на такие вопросы, Ричард. — Ты права, извини. Но он же не любовник тебе и не бойфренд. — Нет, он мой pomme de sang. Ричард снова попытался качнуть головой и снова вынужден был остановиться. Вряд ли он сам знает, сколько раз он уже сегодня делал это движение. — Я думал — все мы думали, что он у тебя просто живёт, но теперь я знаю, что ошибся. — Он действительно у меня живёт, — сказала я. Ричард снова начал качать головой, но сумел поймать себя на этом раньше, чем действительно сделал движение. — Это я знаю, но он же не любовник, который живёт у тебя в доме. — И почему это важно? — Дети, не ссорьтесь, — попросила доктор Лилиан. — Я сделала неосторожное замечание, не понимая, что значит pomme de sang для своего… владельца, хозяина. — Она вздохнула. — Никого не хотела обидеть, так что оставим эту тему. — Меня ты не обидела, — сказал Натэниел и протянул ей кофе в цветной чашке, из тех, что мы купили для собраний Мохнатой Коалиции. Он считал, что хорошо бы нам иметь много однотипных чашек, чтобы подавать гостям кофе. Я согласилась с условием, что не мне за ними бегать по магазинам, так что он бегал сам. И все чашки либо густо-синие, либо темно-зеленые, цвета лесной листвы. Мне нравится. Мне он подал мою чашку в виде пингвиненка, налитую почти до краёв, и такого цвета, как я люблю — светло-коричневый. Уже по цвету я знала, что кофе превосходен. — Пей, — сказал он. — Тебе после кофе станет лучше. — Мне и так хорошо, — ответила я, но кофе взяла и пригубила. Отличный. И кофеварку он тоже притаранил. Я была права, что французская «экспресс» слишком мало даёт кофе за раз на такое количество народу. Она, зараза, так мало даёт, что мне одной едва на утро хватает. — У нас тут ещё на одну чашку хватит, хочет кто-нибудь? Это минутное дело. Он улыбался всем вообще, доставая из ящика синие и зеленые кружки. — Он так себя ведёт, будто это его кухня, — сказал Ричард. — Он больше меня здесь готовит, — ответила я. Ричард сделал видимое усилие, чтобы не покачать головой, хотя ему очень хотелось. — Нет, я не в том смысле… вот Джейсон — pomme de sang у Жан-Клода, но никогда он так вот по «Цирку Проклятых» не ходит. А Натэниел держит себя как дома. Натэниел стоял к нам спиной, но достаточно близко, чтобы я ощутила, как он напрягся, наливая кофе и делая вид, что не слышит. — А он и есть дома, — сказала я. Натэниел был так близко, что я расслышала тихий вздох, затаённое дыхание, будто он ждал, что я скажу. Он старался не смотреть на меня, но улыбался, когда заваривал кофе. — Джейсон тоже живёт у Жан-Клода, но он… Ричард явно не мог подобрать слова, и Лилиан помогла ему. — Жан-Клод никак бы не возразил, заметь я, что Джейсон — симпатюшка, а тебе не все равно было, когда я что-то сказала про Натэниела. Если они оба — pomme de sang, то мы с Ричардом не очень понимаем, как полагается с ними себя вести. Не бойфренд, не возлюбленный — это как-то сбивает с толку. Натэниел очень старался не смотреть на меня, вообще ни на кого, но на меня — в особенности. Он будто весь ушёл в своё занятие: доставал из холодильника настоящие сливки и заливал их в самый настоящий кувшинчик для сливок. Синий кувшинчик, а сахарница — зелёная, так что отлично подходят к чашкам. Я знала, что у Натэниела любимый цвет — сиреневый, и потому спросила, чего это он выбрал синий и зелёный, а не сиреневый? Он ответил, что синий — это мой любимый цвет, а зелёный — любимый цвет Мики. Он это сказал так, будто ответ для него имел смысл. Я смысла не видела, но за последнее время стала понимать, что если я его не вижу, но люди вокруг меня довольны, то и ладно. А Натэниел был очень доволен новой посудой. Он поставил молочник и кувшинчик на поднос рядом с щипчиками для сахара. Почему кусковой сахар? Потому что у Натэниела был пунктик спрашивать, сколько сахару класть. Как ребёнок, играющий в хозяина дома… нет, это несправедливо. Как новобрачная, у которой никогда не было своего дома, не было кухни, где она — полновластная хозяйка, и она страшно рада и горда, принимая теперь гостей. Но создавалось впечатление, что он никогда не видел, как живут в нормальных домах, и подражал фильмам, книгам и журналам. Я вот к чему: теперь же никто не подаёт сливки и сахар на подносике с щипцами для сахара? Натэниел был одет в свои любимые синие джинсы, настолько линялые, что местами даже белые. Они прилегали к его телу, будто нарисованные, и нарисованные отлично. Он раздался в плечах с тех пор, как переехал ко мне. Сейчас у него формируется тело, с которым он проживёт всю оставшуюся жизнь. «Поздний расцвет», как сказала бы моя бабуля. Он много лет выглядел моложе, чем был — худощавое тело, под стать глазам и волосам. Из-за этого он был популярен у некоторых клиентов, которым его сдавал его прежний Нимир-Радж. Сейчас мускулы шевелились у него на плечах, на руках, на спине, когда он ставил поднос на стол и раздавал чашки. Я смотрела, как он спрашивает: «сколько сахару?» или «сливок добавить?» Он будто изящно танцевал босиком вокруг стола. Волосы он перебросил через плечо как пелерину, чтобы не мешали. Я бы никогда не смогла справиться с таким количеством волос без посторонней помощи, а у Натэниела это выходило играючи. Я глотнула кофе из своей кружки-пингвиненка, глядя, как он изображает Миссис Хозяюшку, и удивлялась, что это меня не раздражает. Мои чувства можно было бы описать как смесь удивления, гордости и удовольствия. Очень уж у него это симпатично выходило. Ричард напрягался, стоило только Натэниелу к нему подойти; такое впечатление, что он бы отодвинулся, если бы рана позволила. Кофе он не взял, потому что кофе он не пьёт. Натэниел предложил заварить чаю, но Ричард сказал, что не хочет. Он посмотрел на меня: — Джейсон у Жан-Клода никогда этого не делает. — Чего именно? — Не изображает хозяйку. — Натэниел ничего не изображает, — сказала я. — Уж если кто у нас и хозяйка, то это он. У меня это не самая сильная сторона. Ричард посмотрел в пол, будто искал там ответа или считал до десяти. Поскольку я за последние пять минут ничего не делала, чтобы его разозлить, то не понимала, откуда такое напряжение. Он посмотрел на меня густо-карими глазами, но мне все равно не хватало его волос. Печальные остатки кудрей уже начали украшать его голову, но это даже близко не подходило к тому, что было, пока он не разозлился сам на себя и не обкорнал себе волосы. — Он ведёт себя как твоя жена. Натэниел отошёл к кофеварке, а так как я сидела, прислонившись к ней, он оказался рядом со мной и очень старался не встречаться со мной глазами, будто боялся того, куда может свернуть разговор. — И это тебя почему-то раздражает? — Ты с ним не спишь. — Ещё как сплю. Почти каждую ночь. — Ладно, если ты буквоедствуешь, я могу выразиться точнее. Ты с ним не трахаешься. Я покачала головой: — Ты всегда очень мило разговариваешь, когда злишься. — Я не злюсь, я пытаюсь понять. — Что понять? Мика смотрел не Натэниела и не на Ричарда, а на меня. Шартрезово-зеленые глаза стали серьёзными, будто он боялся каких-то действий с моей стороны. Я попыталась улыбнуться ему уверенной успокаивающей улыбкой — дескать, я ничего такого не устрою, но такие улыбки у меня не слишком хорошо выходят. И его глаза из серьёзных стали слегка тревожными. — Тебя, Натэниела и Мику. Я хотела спросить: «А зачем тебе это понимать?» Но я пыталась быть дружелюбной — или дружелюбней, чем обычно. — Что же здесь понимать, Ричард? Натэниел стал увязывать волосы в высокий тугой хвост. Так обычно носят волосы женщины, а не мужчины — высокий подпрыгивающий хвост, раскачивающийся на ходу. Но при его длине волос, чтобы они не мешали при готовке, их приходилось либо заплетать в косу, либо увязывать в такой хвост. Как только он понял, что мне этот хвост кажется симпатичным, он стал завязывать его чаще. Сейчас он вымыл руки и направился к холодильнику. — Как ты можешь так на него смотреть, если вы не трахаетесь? — спросил Ричард. Когда я повернулась к нему лицом, я уже знала, что на этом лице не осталось дружелюбия. — Если хочешь говорить грубо, Ричард, то можно, только тебе это не понравится. — О чем это ты? — Ладно, — сказала я, — сыграем в твою игру. Почему ты не смотришь на Клер как я на Натэниела, раз вы с ней трахаетесь? Он потемнел лицом: — Не смей говорить о Клер в таком тоне! — А ты — про Натэниела. А Натэниел будто нас и не замечал. Он достал из ящика широкую мраморную доску и положил её рядом с раковиной. Эта доска использовалась только для одного — какой-нибудь выпечки. Натэниел подошёл к холодильнику, достал тесто, которое сделал ещё вчера перед свадьбой. Значит, у нас все равно будет домашнее печенье, как это планировалось. — Что он делает? — спросил Ричард. — Я думаю, печенье печь собирается, — пояснил Мика. Натэниел кивнул, и водопад каштановых волос качнулся, как привязанный. — Кто будет печенье, чтобы я знал, сколько печь? Он обернулся, очень мирно глядя на всех нас, будто мы и не ссорились. Ну, вообще-то я видела его воспоминания, и по меркам его детства это даже ссорой назвать было нельзя. — Я буду, — сказал Фредо. — Домашнее печенье? — спросила доктор Лилиан. — Полностью домашнее. — Тогда да, спасибо. Натэниел посмотрел на Ричарда и Клер: — Вы будете? Грегори будет, я знаю. — Как только выяснится, что с Дамианом все в порядке, мы уедем тут же, — ответил Ричард. Натэниел перевёл взгляд на Клер: — А вам? Она посмотрела на Ричарда, несколько нервно, потом кивнула. — Да, если можно. — И потрепала Ричарда по плечу: — Мы же не завтракали. Ричард нахмурился. Я хотела остановить эту ссору. Натэниел был прав, даже не сказав ни слова: это действительно настоящей ссорой не назовёшь. Но, как двое нужны для ссоры, так и для соглашения о прекращении огня тоже нужны две стороны. — А какая тебе разница, что я о нем говорю? Он же для тебя ничего не значит. Я допила кофе, аккуратно поставила кружку на ящики и улыбнулась. И без зеркала я знала, что улыбка эта не была приятной. Такая у меня появлялась, когда мне приходилось делать что-то насильственное, когда меня к этому вынуждали. Если бы я сомневалась, какая получилась улыбка, то сомнения тут же развеялись бы: Фредо подобрался, свободно висящие руки напряглись. Он знал, что дело может обернуться плохо. И Мика тоже это знал, судя по выражению его лица. Даже Клер встревожилась. Натэниел продолжал раскатывать тесто. Все равно завтрак нам нужен, вот он и будет делать завтрак. Натэниел в определённом смысле практичнее даже меня. Ричард мрачно на меня смотрел, и я знала, что сейчас он хочет ссоры. А я, как ни странно, не хотела. — Если бы даже он был всего лишь моим pomme de sang, это много бы для меня значило, Ричард. Мика подошёл и встал позади. Думаю, он ожидал от меня сюрпризов, но я — на этот раз — держала себя в руках. Я взяла его за руку, отчасти чтобы успокоить его, а отчасти — потому что он стоял достаточно близко. — Если он для тебя больше, чем пища, почему… И снова ему будто не хватило слов. — Почему я с ним не трахаюсь? Мика прислонил меня к себе, обняв двумя руками. Как будто думал, что меня придётся сдерживать, давая Ричарду время добраться до двери. Ну, не так уж я вспыльчива. Почти никогда не бываю… Ну, иногда… Ладно, я понимаю, почему он нервничал. Я прислонилась к Мике, устроилась на нем, как в любимом кресле. И почувствовала, как не осознанное мной напряжение уходит из мышц. — Я думал, ты с ними обоими имеешься. — Интересный выбор слов, — ответила я, и напряжение стало тут же возвращаться. — «Спать» ты мне не позволила произносить, а глагол… «трахаться» я сам стараюсь не употреблять. — Есть ещё такие научные термины как секс или половое сношение. — Хорошо. Я думал, ты имеешь сношения с ними обоими. — Теперь ты знаешь, что это не так. — Да, — ответил он голосом менее сердитым, потише. У меня было такое чувство, что я чего-то не могу понять. — Какая разница, есть у меня секс с одним из них или с обоими? Он опустил глаза, чтобы не смотреть в мои. — Не могли бы все нас оставить наедине? На несколько минут. Пожалуйста. Клер встала с едва заметной неуверенностью. Доктор Лилиан поднялась со стула, и Фредо вслед за ней. Натэниел уже раскатал достаточно теста и теперь вырезал печенья. Духовка звякнула звоночком, сигнализируя, что разогрета. Натэниел глянул на меня вопросительно. Я обвила руками руки Мики, завернулась в него, как в пальто. — Нельзя выгонять Натэниела с его кухни, Ричард. И чтобы Мика уходил, я тоже не хочу. — Это не его кухня, — ответил Ричард, снова разозлившись. — Нет, его. Натэниел повернулся к своему тесту, едва заметно улыбаясь. Он уже смазал противни, и начал раскладывать на них толстые кружки теста, опять перестав обращать на нас внимание. Ричард встал, и хотя одна рука у него была прибинтована к телу, я вдруг заметила, как он высок, как широки его плечи. Он из тех, про кого не замечаешь, насколько он огромен, пока он не разозлится. — Нет, не его. Это даже не Микин дом, он твой. — Они живут вместе со мной, Ричард. Он встряхнул головой, тут же сморщился и издал какой-то звук — не рычание, просто раздражённый звук. — Мика — Нимир-Радж, и у вас та же реакция друг на друга, что была у Райны с Маркусом. Немедленное слияние, но Маркус не переезжал жить к Райне. Они не могли не тянуться друг к другу, но Райна виделась и с другими. Они не были парой — в этом смысле. — Для Райны моногамия оставалась непонятным иностранным словом. Доктор Лилиан и Фредо шли к двери. Лилиан на ходу подхватила Клер под руку и увела с собой. Ричард даже не заметил. — Уж ты-то молчала бы про моногамию! — Ричард, ты мне заглянул в голову, но и я в твою тоже. Я не со всеми сплю, с кем ты думал, но ты — почти со всеми, кто согласен. — Я ищу новую лупу. — Чушь собачья. Руки Мики, обнимающие меня, слегка напряглись. Щекой он прильнул к моему лицу, но ничего не сказал. Знал, что лучше не надо. — Ты всегда шляешься с кем попало, когда мы не встречаемся, — сказала я. — Я хотя бы ждал, пока мы перестанем встречаться. А ты всегда умела с кем-нибудь потрахаться, когда мы ещё вместе были. Я стала отодвигаться от Мики, но он слегка напряг руки. И был прав. Я могла сорваться и перевести это все на физический уровень, что было бы неразумно. Очень хотелось закатить сейчас Ричарду пощёчину. Я осталась на месте, но уже не спокойно. — С этим не могу спорить. — Я не про Жан-Клода, — сказал он. — Ты уже со мной порвал, когда я первый раз была с Микой. Он тряхнул головой и застонал — наполовину от боли, наполовину от злости, наверное. — Когда я успокоился, я мог простить тебя насчёт Мики. Я видел, как это было у Райны с Маркусом. Но ты его сюда впустила жить. Даже это я бы пережил, или попытался пережить, но я думал, ты имеешься с Натэниелом. Я думал, что ты с ним трахалась, ещё не порвав со мной. — Прежде всего, это ты со мной порвал, Ричард. — Я так разозлилась, что меня лучше было не держать. — Мика, отпусти меня. — Анита… — Отпусти, я постараюсь не делать глупостей. Он вздохнул, но руки опустил. Я отошла чуть-чуть, чтобы только не прижиматься к его телу. — Как я сказала, ты со мной порвал, Ричард, а не я с тобой. Ты со мной порвал, потому что — цитирую: ты не хотел любить человека, которому среди монстров уютнее, чем тебе. Конец цитаты. Он, кажется, действительно смутился. — Это было несправедливо с моей стороны, и я об этом сожалею. Наконец-то он довёл меня до желания как следует поссориться, и тут же просит прощения — что же это за ссора? — О чем сожалеешь: что ты это сказал, или что ты так считаешь? — Анита, я бы действительно хотел, чтобы это мы обсуждали только вдвоём. Прошу тебя. Я покачала головой: — У тебя был шанс остаться со мной наедине, и ты не захотел. Вот руки, которые держали меня, когда я плакала о тебе, и они заслужили право здесь остаться. — Что ж, это справедливо, — кивнул он, — но есть некоторые вещи, которые ты заслужила право услышать, а они нет. Если бы ты снова хоть раз позволила мне быть наедине с тобой, я бы мог тебе их сказать, но раз они здесь, я скажу только вот что. Я думал, что ты обманываешь меня с Натэниелом ещё до появления Мики. Сейчас я знаю, что это было не так. — Как тебе вообще взбрело в голову, что я ещё тогда могла с Натэниелом? — Как ты на него смотрела. Как реагировала на его присутствие. Он смотрел на меня, и по его лицу ясно читалась мысль: как мне было не думать? — Мне многие мужчины нравятся, но это ещё не значит, что у меня с ними секс. — На языке вертелись слова: «Раз ты не пропускаешь ни одной юбки, это ещё не значит, что я веду себя так же», — но этого я не сказала. Во-первых, это не совсем правда, а во-вторых, ссора стала утихать, и не мне её раздувать заново. — Теперь я это знаю, и прошу прощения. — Он глянул на Натэниела, который, наверное, пока мы спорили, уже сунул печенья в духовку, потому что сейчас расставлял тарелки, а противней нигде не было видно. — Ты меня спросила, почему, если с Клер у меня секс, я не смотрю на неё так, как ты на Натэниела. — Прости, у меня не было права спрашивать, тем более в её присутствии. — Я первый начал. Но ответ простой: я не чувствую к ней того, что ты к Натэниелу. Я покачала головой: — Почему все так уверены, что мы с ним пара? Он улыбнулся, и улыбка вышла грустной, задумчивой и горькой одновременно. Как Мика улыбался, когда впервые ко мне пришёл. — Потому что сейчас вы больше пара без секса, чем бывал я с кем-нибудь, с кем спал. Я не добавила «включая Клер», потому что это не моё дело, и это было бы злобно. Быть злобной я не хочу. — Секс не объединяет в пару, Ричард, объединяет любовь. Не успело слово сорваться с языка, я уже о нем пожалела. И застыла, боясь глядеть на что-нибудь, кроме лица Ричарда, потому что не знала, как выглядит моё, и не хотела показывать своё потрясение Натэниелу, а что ещё могу показать — тоже не знала. Я не собиралась этого говорить. — Ты всегда так, — сказал Ричард. — Как — так? — спросила я довольно жалобно, что совсем не в моем стиле. — Сопротивляешься, не поддаёшься. — Чему сопротивляюсь? — Любви, Анита. Тебе очень не нравится, когда ты кого-то любишь. Не знаю, почему, но это так. На это у меня ответа не было. — Я пойду посмотрю, как там Грегори. Либо Дамиан уже спит, либо его сожрал. Он пытался шутить, но глаза его выдавали. Однако Ричард повернулся и вышел, исчез в полумраке гостиной. Вдруг стало очень, очень тихо. Если Мика и стоял рядом со мной, то ни один звук его не выдавал. Я знала, что он там, но он, наверное, задержал дыхание, ожидая, что я сейчас что-нибудь скажу или что-нибудь сделаю. Беда была в том, что я не знала, что делать. Натэниел прошёл мимо меня, не сказав ни слова. Он нёс стопку тарелок, зеленого и синего стекла, и стал расставлять их на столе перед стульями — синяя, зелёная, синяя, зелёная. Он обошёл стол поодаль от меня, и поставил последнюю тарелку во главе стола на почтительном от меня расстоянии. Я стояла, как идиотка какая-то, будто приросла к месту, и язык отнялся. Не могла я признаться в бессмертной любви, потому что не это я сейчас чувствовала. Не это. Он чуть шагнул в сторону от стола и вдруг оказался прямо передо мной, и обдал меня ароматом ванили, и не от печенья. Лицо у него было серьёзное, только глаза чуть смеялись, когда он наклонился ко мне и поцеловал меня, стоящую столбом, как идиотка, в щеку. Я боялась. Дико боялась, что он потребует сейчас сказать, что я его люблю, или что-нибудь столь же смехотворное или столь же немыслимое. Но он ничего такого не сделал — только поцеловал меня и отодвинулся с улыбкой. — Мне сотни людей говорили, что любят меня, но это была неправда. Они просто хотели мной попользоваться. Ты никогда не говорила вслух этих слов, но ты их имела в виду. Загудел таймер духовки, и Натэниел отвернулся с улыбкой. — Печенье готово! Он взял посудное полотенце и вытащил готовые бисквиты. Они были золотисто-коричневые, и запах от них наполнил кухню. Натэниел вытащил второй противень, закрыл духовку и посмотрел на меня. — Я знаю теперь твои чувства ко мне, потому что ты скорее умерла бы, но не произнесла этих слов при Ричарде, если бы это не была правда. Если ты никогда не скажешь их снова, я всегда буду благодарен, что однажды их услышал. Он направился к затемнённой гостиной: — Скажу всем, что завтрак готов. — У двери он остановился и повернулся, скалясь во весь рот, как никогда я раньше не видела. Одно случайное признание, и он уже наглеет. — Но я все равно хочу полной близости. И он исчез за дверью, оставив за собой тихий звук мужского смеха. Мика подошёл ко мне: — Анита, ты как? — Я не ответила, и он взял меня за руки выше локтей. — Погляди на меня. Я моргала слишком сильно и быстро, но на него я посмотрела. Слишком быстро двигались предметы. Я схватилась за него и сказала первое, что пришло в голову: — Если я сейчас упаду в обморок, Ричард решит, что это из-за него. — Ты в обморок не упадёшь. С тобой такого не бывает. Заканчивая эту фразу, он уже усаживал меня на стул. Я не мешала ему, потому что как-то все передо мной расплывалось. Не хотелось мне сейчас сидеть и завтракать с ними со всеми. Мне нужно было время подумать, а единственный способ его получить — это спрятаться у себя в спальне. Прятаться я терпеть не могу. Черт меня побери, впервые в жизни мне захотелось быть не такой упрямой и не такой храброй. Когда все вернулись, у меня голова лежала между колен. Я не потеряла сознание, но, сидя напротив Ричарда и глядя, как Клер намазывает ему печенье маслом, я об этом жалела. Натэниел выложил столовые приборы, принёс ещё кофе, проверил, что на столе не меньше шести видов джема, желе и варенья. С каких это пор у меня в холодильнике завелось желе из красной смородины? Глядя на мужчину, хлопочущего у меня в кухне, я сама себе ответила: с тех пор как продукты покупает Натэниел. Отчасти мне хотелось сорваться и удрать, но где-то в глубине ещё жива была та частичка меня, которая не даёт мне быть полной заразой, и она сейчас думала, делают ли белые кружевные фартуки такого размера, чтобы поместились плечи Натэниела? Раз уж он изображает из себя Миссис Хозяюшку, так ему же нужен передник, а может, и нитка жемчуга? От этой мысли я прыснула и не могла остановиться, и объяснить, отчего смеюсь, тоже не могла. В конце концов мне пришлось извиниться, встать и выбежать, затыкая себе рот. Когда Мика меня нашёл, смех опять сменился слезами. Натэниел не пришёл нас искать. Я была рада, только немножко я все же ждала, что он сейчас войдёт. Я была готова на него за это разозлиться и расстроиться, если он этого не сделает. Иногда я сама себя не понимаю.Глава двадцать пятая
Мика попытался выманить меня из спальни обещанием завтрака и уговорами, что не могу же я весь день там прятаться. Наверное, это замечание насчёт прятаться меня достало. Я ему сказала в глаза, что он нарочно про это вспомнил, и он ответил: — Конечно. Натэниел не ожидает, что ты бросишься перед ним на колени с предложением. Его устраивает то, что есть. — А вот и нет. Он хочет секс. Мика протянул мне руку с видом чуть слишком серьёзным. — Не понимаю, почему ты не отдаёшь ему этого последнего кусочка. Я не взяла его руку — даже скрестила руки на животе и посмотрела на него сердито: — Последний кусочек. Ты говоришь так, будто это ерунда. Он присел передо мной: — Анита, я тебя люблю, ты это знаешь. Если серьёзно, то я этого не знала. Кто-то может вести себя так, будто тебя любит, но ты никогда не знаешь,настоящее это или нет. Вслух я этого не сказала, но что-то в моих глазах или жестах сказало это за меня, потому что Мика придвинулся ко мне. Ближе, ближе, и оказался у меня на коленях, обхватив меня ногами за талию. Я не могла удержаться от смеха — ради чего, конечно, он это и устроил. Я обняла его за талию, он положил руки мне на плечи. Ноги его за моей спиной прижимали меня к нему близко-близко. — Ты же понимаешь, что в этой позиции секс не получится, разве что аппаратурой поменяемся. — Иногда нужен не секс, Анита, а просто быть рядом. — А это уже девичья реплика. — Не тогда, когда девушка — ты, а молодой человек — я. Я сама почувствовала, что лицо у меня становится серьёзным и несчастным. — Я не знаю, как это делается. — Что? — спросил он. — Ричард прав, я не знаю, как это — любить кого-то. Плохо умею. — Ты все умеешь отлично, кроме как это признать, — сказал он, прижался ко мне ещё теснее, и я почувствовала, что он рад меня видеть. — Ты стараешься меня отвлечь. — Нет, я стараюсь не дать тебе разозлиться. — Разозлиться на что? — спросила я, опуская руки вдоль его спины. Трудно было так близко к нему не дать волю рукам. — Просто разозлиться. Ты злишься всегда, когда тебе неловко, а то, что сейчас было на кухне, тебя должно было здорово смутить. Мои руки просунулись под ремень, к верху джинсов. Когда-то я думала, будто для того, чтобы кого-то так трогать, нужна любовь. Приятная мысль, и мне она тоже нравилась, и рождала чувство защищённости. Сейчас мои руки блуждали по грубой ткани новых джинсов, но под ними ощущалась плотная выпуклость зада. Задница у него была отличная, круглая и тугая, меньше, чем мне нравится, но вполне отчётливая. Я ему когда-то сказала, что ему нужна тяжёлая задница, чтобы уравновесить то, что спереди. Честно говоря, у Натэниела зад круглее и полнее, больше похож на женский. Плотный, твёрдый, но круглый. А я люблю, чтобы у мужчин было за что подержаться. Меньше всего мне нравятся такие, у которых худосочная задница белого супермена, и джинсы на ней мешком висят. Мне что-то такое нужно, чтобы и в руки взять, и укусить за что. Я, когда говорю, что люблю мужчин с мясом, вкладываю в эти слова не один смысл. Сейчас я ткнулась головой ему в грудь, руками взялась за ягодицы. Он чуть покачивался, укачивая меня. Это любовь? То, что я могу его трогать, где хочу, а он меня — любовь? Или просто вожделение? Чуть приподняв лицо, я тронула кожу на его шее, тёплую, приятную. Меня воспитали в убеждении, что любить можно только одного. Если я люблю Жан-Клода, то Мику я любить уже не могу. Если я люблю Мику, не могу любить никого другого. Единственный, кому я без колебаний могу сказать «я люблю тебя» — как ни странно, это Ашер. У меня начинало складываться подозрение, что это потому, что Жан-Клод его любит, любит уже много сотен лет, за вычетом тех, когда они друг друга ненавидели. В объятиях Жан-Клода, пронизываемая теми чувствами, что испытывал он к Ашеру, я вполне могла сказать «люблю» и быть искренней. Но здесь и сейчас, когда Жан-Клода рядом нет, это слово застревало у меня в глотке, грозя удушить. Иногда я думала, что люблю Мику, но это было не то, что хотят от тебя услышать те, кто хотят, чтобы ты их любила. Иногда это хуже, чем не любить. Я взялась рукой за середину его зада, поглаживая пальцем сквозь джинсы, а другая рука поднялась вверх, ухватилась за курчавые густые волосы, коснулась тёплой шеи. Я знала, кто это у меня в голове, запуская в эти волосы руку и наклоняя голову на сторону, выставляя длинную, отчётливую линию шеи. Мы почти одного роста, и его шея оказалась точно напротив моих губ, чтобы лизнуть кожу. Такую тёплую, неимоверно тёплую. Я охватила её губами, ощутила биение пульса под ней и всадила зубы. Мика вскрикнул, но не от боли. Он сильнее прижался ко мне, подставляя шею, как жаждущая женщина прижимается к мужчине. Я всаживала в кожу зубы и давила в себе желание прокусить, пустить кровь. Жан-Клод наполнял мне голову образами — он, Ашер и Джулианна, давно погибшая человек-слуга Ашера. Секс там тоже был, но куда больше смеха, и игры в шахматы, и Джулианны, сидящей с вышиванием у огня. Больше объятий, чем траханья. Образы Ашера и его, и меня, и Мики тоже. Клыки его на шее у Мики, а я смотрю на обоих. Жан-Клод подходит к нам обоим, спящим на его большой кровати в шёлковых простынях, и каштановые локоны Мики так перепутаны с моими чёрными, что нельзя сказать, где мои и где его волосы. Жан-Клод дал мне ощутить его чувства, когда он стянул с нас одеяло и почувствовал первое дыхание тепла. Ощущение, когда он втискивает между нами своё холодное тело, и мы шевелимся во сне, медленно просыпаясь навстречу его рукам. Как дорого ему, что Мика просто даёт ему кровь и не спорит, и делает вид, что это не такой уж ценный дар. Или как много для него значит, что он может отвернуться от кровоточащего и все ещё желающего тела Мики к моему и войти в меня другим способом, а Мика смотрит или участвует. Смотреть на это глазами Жан-Клода было мне неловко, и хотелось здесь не быть, но он шепнул мне мысленно, пока мой рот наслаждался вкусом кожи Мики: «Если это не любовь, ma petite, то я ничего о ней не знаю. Если это не любовь, то от сотворения мира ещё никто никого не любил. Ты спрашиваешь себя: Что такое любовь? Люблю ли я? А спросить надо: Что такое не любовь? Что есть такого, что делает для тебя этот мужчина не из любви?» Я хотела заспорить, но Жан-Клод был слишком глубоко в моем разуме, а шея Мики у меня между зубами. Столько видов голода можно утолить на этой плоти, столько желания, столько… столько… Сладкая струйка крови зазмеилась по языку, помогла мне овладеть собой, и я отодвинулась, чтобы не ранить его. Но он обмяк, прижимаясь ко мне, как после законченного секса. Он дрожал, его дрожь передавалась мне, и дыхание его вырывалось вздохами. Я держала его, обвив руками, иначе он бы упал, наверное. Он отдал себя мне полностью. Не пытался защитить себя, не боялся, что я вырву ему горло, а надо бы. Но он мне доверял. Доверял, что я не сделаю ему больнее, чем будет радостно. Никогда до сих пор я не пускала ему кровь, никогда не оставляла больше, чем следы зубов или синяки. И так это было хорошо — держать его между зубами и не прекращать, пока не почувствуешь вкус крови. Он засмеялся с придыханием и сказал хрипло: — Натэниел будет ревновать. — Ага, — шепнула я. — Он всегда хотел, чтобы я его пометила. И пришла мне такая мысль: «Разве убьёт меня, если я дам Натэниелу немного того, чего ему хочется?» Нет, не убьёт. Вопрос в том, сломает ли это меня, и если да, то насколько? Эхом отозвался у меня в голове Жан-Клод: «Вряд ли сломает, ma petite. Скорее исцелит тебя — и его». — Пшел вон из моей головы, — сказала я. — Что? — переспросил Мика. — Ничего, прости, сама с собой. Жан-Клод сделал, как я велела, но его смех ещё звучал у меня в голове эхом все остальное утро.Глава двадцать шестая
Я сидела в кухне и ела печенье, щедро намазанное маслом и мёдом. Отличное было печенье, но гвоздём программы был Грегори. Он все ещё оставался в облике леопарда, но печенье ел. Вы когда-нибудь видели, как едят хлеб зубами, предназначенными для перегрызания горла антилоп? Интересное зрелище. Если бы он просто клал целое печенье в рот, было бы нормально, но он поступал по-другому. Он поедал кружочки выпечки, капающие маслом и смородиновым вареньем кусочками, деликатно. Но челюсти его не были приспособлены для деликатной работы, и мех перемазало вареньем, а Грегори облизывал его неимоверно длинным языком. Это отвлекало, но и завораживало. Как сочетание «Планеты зверей» и «Сети еды». Хорошо, что было, кому меня развлечь, потому что Натэниел был совершенно мрачен. Я знала, что его огорчит моя метка на шее Мики, потому что меня он буквально умолял сделать это ему, а я отказалась, но насколько он расстроится, я себе не представляла. Он грохотал кухонной утварью. Дверцы шкафов он не закрывал, а захлопывал. Когда он открывал холодильник, доносился хор ударов, шлепков и прочих звуков. Я понятия не имела, что пластиковые контейнеры могут так грохотать. В промежутках между грохотом он соглашался со всем, что говорил Грегори, но таким тоном, будто вызывал на ссору. — Мы сегодня объявили выступление леопарда, и если меня не будет, придётся тебе, — сказал Грегори и облизнул «морду» длинным языком. — Ладно, мне все равно сегодня вечером нечего делать. Почему-то я поняла, что это шпилька в мой адрес. Мика посмотрел на меня, и этот взгляд яснее слов говорил: «Уладь все это». Почему это всегда мне кашу расхлёбывать? Ну, прежде всего, потому что я обычно её и заваривала. Вот так. Следы моих зубов отпечатались у Мики на шее. Они слегка поблекли под действием неоспорина, но перевязывать их не было нужды. Его счастье — и моё. Я остановилась как раз когда могла нанести ему рану посерьёзнее. И крови меньше, чем в тот единственный раз, когда я позволила себе пометить Натэниела. Это было, когда ardeur только появился и я все ещё пыталась утолять его как-нибудь так, чтобы не нужно было сношения. Такая я была дура. Последней соломинкой послужил инцидент, когда Натэниел попытался убрать со стола масло, а ещё не все доели. Грегори перехватил маслёнку, а когти леопарда не приспособлены держать фарфор. Маслёнка выпала и разлетелась по всему полу, масло проехало из угла в угол, оставив противный след, как жёлтый слизняк. Не знаю, что я могла бы сказать — вряд ли что-нибудь полезное, — как зазвонил телефон. — Возьмите кто-нибудь трубку, — сказал Натэниел с пола, убирая грязь. — Я тут занят слегка. Мика продолжал есть, будто не слышал. Наверное, был расстроен, что я не сказала Натэниелу что-нибудь утешительное. Проблема была в том, что я не знала, что можно сказать. Так что трубку взяла я. — Анита, это я, Ронни. — Привет, Ронни! — Я стала лихорадочно думать. Да, не у меня одной проблемы. Я никак до сих пор не могла поверить, что она отвергла предложение Луи. А вслух я произнесла: — Как ты там? — Луи мне оставил сообщение на автоответчике, и я знаю, что ты знаешь. Голос её звучал слегка с вызовом. — Понятно. Хочешь об этом поговорить? Вызова я не приняла. Не на меня она злится. Она испустила долгий вздох. — Нет… да… не знаю. — Можешь ко мне приехать, или где-нибудь встретимся, если хочешь. Я говорила тем же тщательно-спокойным голосом, каким так часто говорил со мной Мика. — Я бубликов привезу. — Могу накормить домашним печеньем, когда приедешь. — Домашним печеньем? Неужто ты его испекла? Быть не может. — Нет, это Натэниел. — Он умеет печь? — Как видишь. Волна её сомнений накрыла меня даже по телефону. — Нет, честно, он отлично готовит. — Раз ты так говоришь. — Знаешь, мы бы с голоду умерли все, если бы ждали, пока я что-нибудь приготовлю. Тут она засмеялась: — Вот это уже чистая правда. Ладно, я скоро приеду, оставьте мне пару печений. — Не сомневайся. И разговор закончился. Повесив трубку, я ещё постояла у телефона секунду, глядя на сердитую спину Натэниела и мусорное ведро, куда он сбрасывал разбитую маслёнку и загубленное масло. Никогда не думала, что завязанные на затылке волосы могут подпрыгивать сердито. Мика посмотрел на меня — очень красноречиво. Взгляд говорил: «Немедленно все исправь, немедленно, иначе я на тебя тоже разозлюсь». Когда с тобой в доме живут двое мужчин, это имеет свои теневые стороны. Одна из них — если они оба с тобой одновременно поссорятся. Натэниел стоял возле шкафа, положив руки на край, и всем телом излучал гнев. Никогда я его таким не видела. Казалось бы, это должно было меня взбесить, но нет. Наверное, если он хочет злиться, то имеет право. Я попыталась придумать что-нибудь полезное, что сказать. Натэниел из счастливого домашнего жаворонка превратился в разозлённого мужчину, такого разозлённого, каким я его никогда не видела. А изменилось только одно: я поставила Мике метку на шее. Натэниел вполне терпел, что у Мики есть и сношения со мной, и оргазм, когда ему, Натэниелу, почти ничего не достаётся. Так почему же один такой неосторожный засос так все изменил? Я думала-думала, аж между глаз заболело, и тут меня осенило — вроде бы хорошая мысль. Со мной это редко бывает, если не поговорю с друзьями поумнее меня. Но вдруг до меня допёрло. Я подошла к нему и взяла его за плечо. Он отдёрнулся. Никогда раньше такого не было, и это меня испугало. Я не хочу, чтобы он на меня злился. Пусть он на меня никогда не злится. Мика прав, я должна это исправить. Только как? — Натэниел… И будто шлюз прорвало. — Не могу я так жить! Ты мне чуть-чуть отдаёшь и тут же обратно забираешь. Сегодня был оргазм, но только ради какой-то метафизической фигни. И ты найдёшь повод, чтобы никогда уже такого не было, всегда находишь! Он все получает — и секс, и оргазм, а мне ничего. Но ты на мне ставила метки, на мне, не на нем! — Он все ещё смотрел на шкаф и орал все громче. — Только это у меня и было. Только это! Он запнулся перевести дыхание, и я бросилась в эту короткую паузу. — Мне очень жаль… Но он уже перевёл дух и мчался дальше. — Не знаю, почему я ещё надеюсь… — Он запнулся, остановился, и медленно повернулся ко мне. — Как ты сказала? — Я сказала, что мне очень жаль. Лицо его на миг стало мягче, потом снова натянулось, и он прищурился. Явно с подозрением. — И что тебе жаль? — Мне жаль, что ты огорчён. — А! И он снова сорвался на крик. Я взяла его за руку, и на этот раз он не отдёрнулся, но продолжал перечислять все, что я для него или с ним не делаю. И этот список мог бы меня смутить, если бы для меня сейчас не было главным прекратить ссору. — Тебе сегодня вечером на работу, — сказала я. Это его остановило — очень уж неуместно прозвучало в его горестных ламентациях. — Ну? И что с того? — Если бы не это, я бы тебя сейчас отвела в спальню и поставила бы тебе засос не хуже. Он снова отодвинулся. — Не надо мне это, раз ты только для того чтобы меня успокоить. Я хочу, только если ты тоже хочешь, если тебе тоже в радость. Ну и ну, какой требовательный он бывает. Мне пришлось остановиться и мысленно посчитать до десяти, потому что вся эта игра в доминанта и подчинённого здорово шевелит во мне определённые струны. Я достаточно исследовала этот мир доминантов и подчинённых, чтобы знать, насколько он больше и разнообразней, чем я думала. Есть такие, которым моя любовь к ногтям и зубам во время ласк и секса представляется извращением. Они даже связывание сюда относят. А я люблю ногти и зубы, по-настоящему, не притворяюсь, и делаю это не только для Натэниела. Додумавшись до этого, я перестала сердиться на него. Меня не злило то, чего он хотел; мне перед собой было неловко, что мне это нравится. Теперь я это поняла и полностью приняла. Или почти полностью. Я попыталась быть честной с ним и с собой. — Я люблю, когда твоя шея у меня в зубах. Я бы с удовольствием всадила тебе зубы в мякоть и сжала бы, пока не испугалась бы тебя поранить. — Сама почувствовала, как краска бросилась мне в лицо, и пришлось зажмуриться, чтобы договорить. — Я люблю, когда ты у меня в зубах, люблю оставлять на тебе засосы, но я не была готова это признать. Мне и сейчас от этого неловко, но не потому, что это ты, а потому что это мне кажется таким… таким… не знаю… — Извращением, — подсказал Грегори. Я открыла глаза и посмотрела на него весьма неприветливо. — Грегори, не подсказывай, а? — Извини. — Ты сейчас всерьёз говорила? — спросил Натэниел странно пустым голосом, будто очень старался не поддаться ни гневу, ни надежде. Я посмотрела ему в лицо, и даже выражение глаз было у него осторожным. Неприятно было смотреть, как он закаменел, будто боялся, что, прояви он излишний энтузиазм, я сбегу. Беда в том, что это может быть правдой. До меня дошло, что я в своём варианте делаю то же, что делал Ричард. Я так же пыталась убежать от себя, как и он, но если бы меня не вёл ardeur, у меня могло бы и получиться. Если бы я только могла притвориться так же удачно, как Ричард, то получилось бы. В этом я хотя бы могла самой себе сознаться. Ardeur сделал бегство невозможным. Но это ardeur, с ним потом. Сейчас речь идёт о Натэниеле и обо мне, о нашем уютном домашнем очаге. Я слишком долго медлила с ответом. Глаза Натэниела наполнились скорбью, и он отвернулся. А, черт! Я схватила его ладонями за щеки, приподнялась на цыпочки, компенсируя трехдюймовую разницу в росте. От неожиданности он пошатнулся, прислонился к шкафу. Я прилипла к нему и поцеловала. Поцеловала так, будто съесть хотела, вцепилась зубами в красивые губы и прикусила — не так, чтобы остался след, но так, что он тихо пискнул. Я отодвинулась чуть-чуть, чтобы видеть его, пусть и расплывчато. Он так вцепился руками в шкаф за спиной, что они побелели. Как будто действительно боялся рухнуть. Я сама дышала слегка прерывисто, и голос мой прозвучал тоже прерывисто: — И никакой метафизической дури. Только ты, и только я. Он закрыл глаза, и дрожь пробежала по нему от макушки до пят. Он покачнулся, и не поймай я его за талию, мог бы упасть. Руки его обхватили меня, он положил голову мне на плечо. Не то чтобы сознание потерял, но обмяк в моих объятиях. Я поняла, что он полностью пассивен, поняла, что могу делать с ним, что захочу. И эта мысль меня не возбудила, а испугала. У меня достаточно хлопот управлять своей жизнью, чтобы ещё командовать чужой. Но свои сомнения я оставила при себе — у него и собственных хватает. — Обещай, — сказал он. — Обещай сегодня оставить на мне метку. Терпеть не могу слова на букву «О». — Обещаю, — шепнула я в ванильное тепло волос. Он так глубоко вздохнул, что его грудь проехалась туда-сюда по моей одетой. Тело моё среагировало, хотела я того или нет, и соски набрякли. Он отодвинулся глянуть мне в лицо, и глаза его были на сто процентов глазами самца, а у меня краска в лицо бросилась. Пульс забился в горле. Он был подчинённый, но в глубине его таилось нечто очень опасное, и сейчас оно было в его глазах — это обещание катастрофы. — Приезжай сегодня в клуб посмотреть моё выступление. Пожалуйста. Я покачала головой: — Я сегодня работаю. — Пожалуйста, — повторил он. Это «пожалуйста» было не только в голосе, оно заполнило его глаза. Он хотел, чтобы я видела его на сцене, окружённого криками оголтелых фанаток. Может быть, он хотел мне показать, что пусть я его не хочу, есть такие, которые хотят. Что ж, я заслужила, чтобы меня ткнули мордой. — Когда ты выступаешь? Он назвал время. — Я смогу посмотреть часть, быть может, но вряд ли полностью. Он меня поцеловал — крепко и как-то странно целомудренно, а потом прыгнул к двери. — Мне надо посмотреть, готов ли мой костюм. У двери он повернулся с полным энтузиазма лицом: — А если я стану мохнатым, ты мне все равно оставишь метку? — Я с мохнатыми не имею дела, — сказала я. Он надул губы, как избалованный ребёнок. — Слушай, ты жуть до чего назойлив, тебе это говорили? Он улыбнулся. — Я с мохнатыми не тискаюсь, — повторила я. — Но если я не буду мохнатым, тогда да? Что-то в его голосе было мне подозрительно, но я кивнула: — Да. Он исчез в сумраке гостиной. — Увидимся в клубе! Я заорала ему вслед: — Если будет ещё одно убийство, все отменяется! Расследование убийства имеет приоритет перед выступлением моих бойфрендов в стриптизе! Опять это слово само выскочило — бойфренд. На лестнице ещё звучал смех Натэниела. Он мне напомнил ещё одного мужчину моей жизни, который сегодня утром тоже ушёл со смехом. Чертовски я сегодня всех веселю.Глава двадцать седьмая
Поцелуй Мики ещё не остыл у меня на губах, когда Ронни позвонила в дверь. Бессонная ночь наконец достала Мику, и он пошёл спать. Кроме того, Ронни совершенно не нужна была публика. Она разглядывала дверь, когда я её с трудом отворила. — Что тут случилось? Я стала искать сокращённый вариант, не нашла и ответила: — Давай сначала кофе выпьем. У неё брови поползли вверх, но больше под тёмными очками ничего не было видно. Ронни пожала плечами. Был на ней коричневый кожаный жакет, её любимый в последнее время. Сейчас она его застегнула наполовину, и виднелся оттуда свитер грубой вязки. Я постаралась не нахмуриться. На улице должно было быть градусов семьдесят[16]. Закрыв дверь, я спросила: — Там холодно? Она ссутулилась: — Мне с самой этой свадьбы холодно, никак не согреюсь. Я не стала говорить, что у оборотней температура тела обычно выше, чем у людей, и тепло, которого ей не хватает, носит имя Луи. Не сказала потому что это было бы слишком очевидно и слишком жестоко. Она прошла через затемнённую гостиную к открытым дверям кухни. Когда я буду точно знать, что Дамиан лёг на дневной отдых, тогда я и открою шторы. В кухне Ронни неуверенно остановилась: — А где все? — Мике пришлось пойти спать, Грегори и Натэниел наверху, возятся с костюмами для работы. Что-то там с кожаными ремнями у них. Она села на стул, где сидел до того Ричард, откуда видны все двери и при этом открывается вид из окна. Или это он случайно так сел, а причину я домыслила. Вряд ли Ричард думал об осторожности, когда выбирал место. А может, я к нему опять несправедлива. Ладно, проехали. Ронни не снимала очки, хотя здесь солнце не слепило. Светлые волосы свисали прямые, густые, и будто она их расчесала, но ничего больше не делала, и концы не завивались вверх, как она любит. Ронни почти никогда так не выходит. А сейчас она сгорбилась над столом, где стояла чашка с кофе, как жертва похмелья. — Печенье будешь? — спросила я. — Он в самом деле готовит? Я чуть не сказала: бывала бы ты здесь почаще, сама знала бы, но я сегодня хорошая. — Да, готовит. Он продукты покупает, продумывает меню, и почти вся домашняя работа на нем. — Ну-ну, просто богиня домашнего очага. И голос у неё был противный при этих словах. Я решила быть помягче, раз она страдает, и пусть она решила меня достать, я все равно не хотела сегодня ссориться с Ронни. — Мне нужна была жена, — сказала я, сохранив спокойный голос. — Всем нам, — ответила она уже без яда и сделала малюсенький глоток. — Вряд ли я смогу сейчас есть. Я тоже глотнула кофе, побольше, и спросила: — Ладно. У тебя есть план, как пойдёт этот разговор? Она посмотрела на меня, все ещё не снимая очков, и глаз её я не видела. — Ты в каком смысле? — Ты хотела говорить. Я так понимаю, что о Луи и о том, что было вчера вечером? — Да. — Тогда говори. — Не так это просто. — Ладно, тогда можно мне задать вопрос? — Смотря какой. Я набрала в грудь воздуху и взяла быка за рога: — Почему ты отказалась от предложения Луи? — И ты туда же. — В смысле? — Ты сейчас тоже скажешь, будто думала, что я соглашусь? Я хотела снять с неё очки, посмотреть в её глаза, увидеть, что она на самом деле думает. — Вообще-то да. — Но почему, ради всего святого? — Потому что никогда ни с кем не видела тебя такой счастливой так долго. Она резко отодвинула кофе, будто и на него разозлилась. — Я была счастлива тем, что есть, Анита. Зачем ему надо было все менять? — Вы ведь вместе проводили больше ночей, чем порознь? Я права? Она только кивнула. — Он сказал, что предложил сначала съехаться. Почему было не попробовать? — Потому что мне нравится моя берлога. Я люблю Луи, но зверею, когда он занимает мой шкаф, мою аптечку. Он под свои вещи занял два ящика комода. — Вот сволочь! — возмутилась я. — Не смешно. — Не смешно, сама знаю. Ты ему сказала, что тебе не хочется, чтобы он перевозил к тебе свои вещи? — Пыталась. — Ты хочешь, чтобы он ушёл, совсем из твоей жизни? Она покачала головой: — Нет, но хочу вернуть свою квартиру — такую, как она была. Не хочу приходить домой и видеть, что он переложил все в шкафу, чтобы легче было найти. Если я хочу перекопать каждый ящик, чтобы найти томат-пасту, это моё дело. А он даже не спросил, просто прихожу я однажды домой, а он в кухне все переставил. Я ничего найти не могла. — Она сама слышала, какой мелочной обидой это прозвучало, потому что сдёрнула очки и выдала мне всю силу наполненных страданием серых глаз. — Ты считаешь, что это глупо? — Нет, ему следовало бы тебя спросить перед тем, как наводить порядок. Тот факт, что Натэниел не только все устроил у меня в кухне по-своему, но и выбросил все, что счёл неподходящим, афишировать не стоило. — Я была счастлива встречаться с Луи, но выходить замуж не хочу ни за кого. — Окей. — Окей — и все? Ты не пытаешься меня уговорить? — Слушай, я сама под венец не рвусь, так чего я тебя буду туда толкать? Она всмотрелась мне в лицо, будто выискивая признаки лжи. Ронни побледнела, глаза у неё запали, будто она спала в эту ночь не больше Мики. — Но ты же разрешила Мике к тебе переехать. Я кивнула: — Да. — Зачем? — Что зачем? — Зачем тебе надо было, чтобы он к тебе переезжал? Я думала, ты не меньше меня любишь независимость. — Я осталась независимой, Ронни. Переезд Мики этого не отменил. — Он не пытается тобой командовать? Я посмотрела на неё недоуменно. — Прости, Анита, но мой отец вёл себя с матерью по-свински. Я видела её фотографии на сцене, когда она училась в колледже. Она очень хотела играть, но ему не нужна была жена, которая работает. Ей полагалось быть совершеннейшей хозяюшкой. Она это ненавидела, и его тоже ненавидела. — Ты — не твоя мать, — сказала я, — а Луи — не твой отец. Иногда в разговорах по душам приходится говорить очевидное. — Тебя там не было, Анита, ты этого не видела. Она стала искать утешения в бутылке, а он не замечал, потому что с виду все было в порядке. Она никогда не буйствовала, никогда не валялась пьяной. Ей просто нужно было постоянно поддавать, чтобы прожить день, а потом ночь. Как это называется, функционирующий алкоголик. На это я не знала, что сказать. Мы давно пересказали друг другу все свои печальные истории. Она знала все о смерти моей матери, о том, как отец мой женился на этой снежной королеве — моей мачехе, о моей идеальной сводной сестре. Все свои детские семейные горести мы давно друг другу поведали. И все это я знала, так зачем вспоминать опять? Затем, что предложение Луи это как-то всколыхнуло. — Ты мне пару месяцев назад говорила, что Луи — совсем не то, что твой старик. — Да, но он все равно хочет мною владеть. — Владеть, — повторила я. — Что это значит — владеть? — Мы встречаемся, у нас классный секс, мы любим общество друг друга, зачем ему ещё ко мне переезжать или заставлять меня за него выходить? На лице Ронни отразилось что-то похожее на самый натуральный страх. Я взяла её за руку, стиснутую в кулак. — Ронни, он тебя не может заставить. — Но если я на что-нибудь не соглашусь, он уйдёт. Либо мы движемся к чему-то, либо он уходит. Вот так он пытается меня вынудить выйти за него замуж. У меня было такое чувство, будто не хватает квалификации для этого разговора, потому что логика у неё была безупречна, но все было на самом деле не так. Я знаю Луи, и он бы в ужас пришёл, узнав, что его предложение и желание узаконить отношения считаются попыткой стать собственником. Я почти на сто процентов была уверена, что он такого думать не думал. Стиснув руку Ронни, я попыталась придумать, что бы такого сказать полезного. Ничего в голову не приходило. — Не знаю, что сказать, Ронни, кроме одного: я не верю, что Луи хотел тебе сделать так плохо. Он тебя любит, и думал, что и ты его любишь, а когда люди друг друга любят, им свойственно жениться. Она отобрала руку. — Откуда мне знать, что это любовь? В смысле та самая любовь, типа пока-смерть-не-разлучит-нас? На это я уже могла ответить. — Это невозможно знать. — В смысле — невозможно? Должен же быть какой-то тест, признак, что-то такое? Я думала, что если влюбиться по-настоящему, такого страха не будет. Я буду на сто процентов уверена, без сомнений, но сейчас не так. Я просто в ужасе. А ну как это значит, что Луи — не тот единственный? И я сделаю страшную ошибку? Разве я не должна быть уверенной? Теперь я точно знала, что не по моей квалификации разговор. От меня требовался совет лучше, чем я могла дать. — Не знаю. — Когда ты Мику сюда впустила, ты уверена была, что поступаешь правильно? Я подумала и пожала плечами. — Это было не так. Он переехал чуть ли не раньше, чем мы стали встречаться, и я… — Ну как сказать словами то, что только чувствуешь? Передать вещи, для которых нет слов? — Не знаю, почему я не психовала в панике, когда он переехал — но так получилось. Как-то утром захожу я в ванную — а там бритва и все прочее. Потом, при стирке, его чистые футболки перепутались с моими, и мы так это и оставили, раз мы одного роста. Я никогда раньше не встречалась ни с кем, чьи вещи мне подходили бы, и это даже как-то приятно надевать его джинсы и рубашку, особенно если она пахнет его одеколоном. — Боже мой, да ты его любишь! — сказала она с отчаянием, чуть ли не с воем. Я пожала плечами и глотнула кофе, поскольку от разговоров только хуже выходило. — Может быть. Она затрясла головой: — Нет-нет, у тебя лицо мягчает, когда ты о нем говоришь. Ты его любишь. Она скрестила руки на груди и посмотрела на меня как на предательницу. — Послушай, Мика переезжал постепенно, но у меня не было ощущения чужого в доме, как у тебя с Луи. Мне нравится, что в ванной его вещи. Мне нравится, что в шкафу есть его и её стороны. Когда я вижу его вещи вместе с моими, возникает чувство полного буфета. — Чего? — Вытащить футболку и понять, что это из тех, что я ему купила, зелёная под цвет его зелёных глаз — такое же ощущение, как будто у меня полный буфет любимых лакомств, на улице зимний вечер, и мне никуда не надо идти. Все, что нужно, есть в доме. Она смотрела на меня в тихом ужасе. Да я и сама слегка испугалась, услышав от себя такое, но это чувство отступило перед волнением осознания: пытаясь ответить Ронни, я сама ответила на свой вопрос. Я улыбалась, пока она смотрела на меня, потрясённая. Не могла сдержать улыбки, и было мне так хорошо, как уже много дней не было. И тут мне ещё пришла в голову одна мысль, и я произнесла её, так же улыбаясь: — Помнишь, ты говорила, что не можешь понять, отчего я не бросаюсь на шею Ричарду, когда он просил меня выйти за него замуж? — Я не говорила тебе за него выходить, я только сказала: «Брось вампира и сохрани вервольфа». Я снова улыбнулась. — Я помню, как прихожу домой, а Ричард открыл дверь своим ключом и приготовил мне обед, не спрашивая, и я чуть не взбесилась. Как будто вторглись в моё личное пространство. Она кивнула: — Это как когда надеваешь новый свитер, правильного цвета и отлично сидящий, а в следующий раз, как его наденешь, если не поддеть под него рубашку, он оказывается кусачий. Отличный свитер, но надо, чтобы было что-то между ним и твоей кожей. Я подумала и должна была согласиться. — Вот именно, кусачий свитер. — Но когда Мика к тебе переехал, так ведь не было? — спросила она голосом вдруг тихим и робким. Я покачала головой. — Жутко было. Я ничего о нем вообще не знала, честно. Просто как-то… щёлкнуло. — Любовь с первого взгляда, — тихо сказала Ронни. — «Быстро жениться — долго каяться», — говорит поговорка. — Но ты же не вышла за него, — продолжала Ронни. — Почему? — Во-первых, ни один из нас такую идею не выдвигал, во-вторых, я думаю, что ни у кого из нас нет такой потребности. Тут ещё был вопрос Жан-Клода, Ашера, Натэниела, но я уж не хотела усложнять ситуацию. — Так почему Луи хочет свадьбы? — Это у него надо спрашивать, Ронни. Он сказал, что предложил всего лишь жить вместе, но ты и этого не хочешь. — Я люблю жить сама по себе. — Так скажи ему это. — Если я скажу, я его потеряю. — Тогда решай, что ты больше любишь — его или жить сама по себе. — Вот так? — Вот так, — кивнула я. — У тебя все так просто получается. — Уж как есть. Луи только хочет, чтобы вы каждую ночь спали вместе и просыпались рядом каждое утро. Звучит не слишком страшно. Она уронила голову на руки, мне был виден только затылок. Насколько я могла судить, она не плакала, но… — Ронни, я что-то не так сказала? Она произнесла что-то, чего я не поняла. — Прости, не расслышала. Она чуть приподняла голову, только чтобы сказать: — Я не хочу каждую ночь с ним ложиться и каждое утро с ним просыпаться. — Ты хочешь, чтобы были отдельные спальни? — спросила я, не успев сама понять, насколько глуп вопрос. — Нет, — ответила она и выпрямилась, смахивая только что выступившие слезы. Она казалась сейчас скорее сердитой и нетерпеливой, чем плачущей. — А что если я встречу симпатичного парня? С которым мне захочется спать, и это не будет Луи? Слезы просохли. Она смотрела на меня так, будто хотела сказать: «Ну как ты не понимаешь?» — Ты хочешь сказать, что не хочешь моногамии? — Нет, но я просто не знаю, готова ли я к моногамии. На это я не знала, что ответить, потому что с моногамией мне пришлось расстаться не вчера. — Почти все люди хотят быть моногамными, Ронни. Подумай, как бы ты восприняла, если бы Луи спал с другой женщиной? — С облегчением, — сказала она. — Потому что я бы имела право рассвирепеть и выбросить его к чёртовой матери. И все. — Ты всерьёз? Я постаралась взглянуть глубже страдания и смятения, но мало что там разглядела. — Да. Нет. Анита, черт меня побери, я не знаю! Я думала, что у нас все будет отлично, если я смогу его заставить чуть притормозить, а он вместо того вдруг дал по газам. — Вы давно уже встречаетесь? — Почти два года. — Ты мне не говорила, что он тебя в доме стесняет. — А как я могла? Ты здесь утопаешь в домашнем уюте. Все, чего мне не хочется, тебя радует. Я вспомнила слова Луи, что Ронни от меня отдалилась не потому, что я встречаюсь с Жан-Клодом, а потому что её напрягало, что Мика меня не напрягает. Я тогда решила, что он не прав, сейчас я уже не была в этом так уверена. — Я всегда готова слушать, Ронни. — Я не могла, Анита. Ты трахаешься с мужиком, которого видишь впервые в жизни, и тут же он к тебе переезжает. Ты понимаешь, это как раз то, чего я терпеть не могу. Кто-то вселяется в твой дом, занимает твоё пространство, отнимает твоё уединение, а ты это лакаешь и облизываешься. И снова в её голосе была нотка упрёка, будто я её предала. — Мне что, извиниться за то, что я счастлива? — И ты счастлива? Действительно счастлива? Я вздохнула: — Тебе будет легче, если я скажу «нет»? Она покачала головой: — Нет, Анита, я не это имею в виду, но… — она взяла меня за руку, — как ты можешь, чтобы у тебя в доме столько народу жило, постоянно? Ты уже не бываешь одна. Как ты без этого можешь жить? Я подумала и ответила. — Могу. Я провела детство в одиночестве в семье, где меня не понимали или не хотели понимать. И наконец-то я живу среди тех, кто не считает меня моральным уродом. — Потому что они ещё больше уроды. На этот раз я убрала руку: — А это уже грубо. — Я не хотела говорить грубо. Но разве Жан-Клод не ревнует к Мике, как ревновал к Ричарду? — Нет, — ответила я и не стала развивать тему, потому что Ронни не была готова слышать, как между нами тремя все устроено. Она и так считает нас извращёнными, а если бы ещё и знала… — Почему так? Я только покачала головой и встала подлить себе кофе. Она считает моего любовника моральным уродом, Жан-Клода всегда терпеть не могла, и я не хотела делиться с ней интимными откровениями на их счёт. Эти права она потеряла. И мне от этого было грустно. Я было думала, что кризис в их отношениях с Луи поможет нам с Ронни восстановить былую дружбу, но это не получается. А жаль. Я налила себе кофе и стала думать, что бы сказать полезного. Наконец я поняла, что если я оставлю без ответа её последние замечания, друзьями мы уже никогда не будем. Или правда, или ничего. Я прислонилась к кухонному шкафу и посмотрела на Ронни. Что-то, наверное, выразилось у меня на лице, потому что она спросила: — Чего ты взбесилась? — Ронни, когда ты говоришь, что мой любовник — больший изврат, чем я, ты меня называешь извратом. О друзьях так не думают. — Я не это хотела сказать. — А что тогда? — Извини, Анита, я действительно такого не имела в виду. Но мне очень не понравилось, когда Мика появился невесть откуда. А Натэниел, который здесь живёт, готовит и убирает — он что, вроде горничной? — Он мой pomme de sang, — сказала я с лицом столь же холодным, как мой голос. — Это значит, что он у тебя вроде пищи? — Иногда, — сказала я, глазами предупреждая Ронни, чтобы была поосторожнее. — Анита, я не сплю со своим бифштексом. Я не читаю на ночь сказки стакану молочного коктейля. Я достаточно рассказывала Ронни подробностей о своей личной жизни, и теперь она бросает мне их в лицо с пренебрежением. Только этого не хватало. — Ронни, поосторожнее со словами. Как можно осторожнее. — Ты оскорблена? — Да. Я тебе рассказывала своё очень личное, когда меня тревожило, что Натэниел делит постель со мной и Микой, и я тебе говорила, что мы читаем друг другу вслух. Это не было жалобой. — Что-то изменилось между тобой и Натэниелом? В последний раз, когда мы говорили, он был твоей пищей и одним из твоих леопардов, но это и все. — Да, это переменилось. — С тобой живут двое мужчин? — Да. — Двое любовников? Я набрала в грудь побольше воздуху, и ответила просто: — Да. — Так как же ты меня уговариваешь сказать Луи «да»? — Я тебя не уговариваю. Я только спросила, что ты больше ценишь — Луи или своё уединение. Он заставляет тебя выбирать, а не я. — Но тебя выбирать не заставляют. — Пока нет. — Почему «пока»? — Потому что нельзя недооценивать умение мужчин усложнять жизнь. Пока что все хорошо. — Пока что все хорошо. И это тебя устраивает? Тебе не нужна гарантия, что они не вырежут тебе сердце и не потопчутся на нем? — Гарантии — великая вещь, но здесь их не бывает. Тут прыгаешь в воду и надеешься на лучшее. — В смысле выходишь замуж. — Ронни, тут только у тебя пунктик насчёт свадьбы. Ну, может, ещё у Луи. У нас в этом смысле планов нет. — Так что, ты так и будешь жить с ними двумя? — Пока — да. Я глотнула кофе и постаралась, чтобы в моих глазах не выразилось недружелюбие, которое я ощущала. — А потом? — Потом будет видно. — Мне такое не годится, Анита. Я должна знать, что принимаю правильное решение. — Не думаю, что это возможно знать, Ронни. Те, кто абсолютно уверен, что они правы, почти все очень и очень ошибаются. — Как мне это понимать? — А так, что выходи за него или не выходи, но не облегчай свои комплексы за счёт моей личной жизни. — В смысле? — Не называй никогда моих бойфрендов извратами. — А ты не думаешь, что жить с двумя мужчинами — несколько необычно? — Нам подходит, Ронни. — А как относится Жан-Клод к тому, что ты спишь с Микой и с Натэниелом? — Нормально относится. Она наморщила лоб: — Так ты, значит, спишь с… — она подсчитала, -…тремя мужчинами? — Гм, с четырьмя… нет, пардон, с пятью. — Пятью? Жан-Клод, Натэниел, Мика, и кто ещё? — Ашер и Дамиан, — сказала я с ничего не выражающим лицом. Про её лицо такого нельзя было сказать. У Ронни отвисла челюсть, глаза полезли на лоб, она была шокирована до потери дара речи. Не начни она меня сегодня язвить, я бы ей это сказала как-то помягче или вообще не сказала бы. Сначала Ронни не могла смириться с моим романом с вампиром, потом с тем, что мне не мешает живущий в доме мужчина, ещё меньше — с тем, что я живу с двумя мужчинами и мне это нравится. По сравнению с этим два лишних вампира — пустячок. — Позволь мне спросить прямо: ты с ними со всеми трахаешься? Имелось в виду: совокупляюсь ли я с каждым из них? Строго говоря, нет, но так как в списке «нет» после сегодня остался один Натэниел, то я ответила: — Да. — И когда это все случилось? — Ашер — после того, как ты ясно мне дала понять, что тебе не нравится мой роман с Жан-Клодом, потому что он вампир. И я перестала тебе рассказывать о вампирах в роли бойфрендов. — А когда Натэниел получил повышение от еды до секса? — Недавно. — А Дамиан? Ведь Дамиан даже не был на радаре. — Такой уж выдался напряжённый день. Она снова вытаращилась на меня. — Ты серьёзно? Только сегодня? Я кивнула, почти наслаждаясь её удивлением. — И ты ничего мне не рассказала! — Ты не хотела слышать. Ты бесилась из-за Жан-Клода, и тебе противно было слышать, что мне в жизни с Микой нравится именно то, что ты ненавидишь в жизни с Луи. Ты сама сказала, что тебе трудно стало со мной говорить, потому что я так радуюсь всему, что тебя бесит. Она испустила долгий-долгий вздох. — Прости. Я слишком от тебя отдалилась. — Мне не хватает наших разговоров. — Разговоры-то были, — ответила она, — но мы обе стали фильтровать, что друг другу говорим. Дружба этого не выдерживает. Она покачала головой. — Да, — сказала я, — не выдерживает. Можно не все рассказывать, но столько скрывать — это перебор. — Я все равно не верю Жан-Клоду, и это ты меня учила, что вампиры — это просто покойники, как бы ни были они соблазнительны. — Я сменила мнение. — А я нет. — Так что о вампирах в моей жизни мы говорить не будем. — Остаются ещё двое, о которых можно говорить. — Только если ты не будешь их сравнивать с бифштексом и молочным коктейлем. — Послушай, последний раз, когда ты говорила о Натэниеле, ты жаловалась, что тебе рядом с ним очень неловко. Ты говорила о нем так, как я думала о Луи, так что в те времена жалобы у нас были одни и те же, но ты стала меняться. И когда говорила о Натэниеле, стала просто размякать. — Да? — Да, — кивнула она. — Странно, насчёт меня и Натэниела все заметили раньше меня, даже Ричард. — Что? Я покачала головой: — О Ричарде я говорить не хочу. Скажу одно: я видела его новую девушку. — Господи, когда это? Я помотала головой, потому что никак нельзя было рассказать, не упоминая о вампирах больше, чем Ронни хотела бы слышать. Сам факт, что она раздражалась, когда я упоминала о вампирах в моей жизни, делал невозможным разговоры с ней об этой самой жизни. Как мне объяснить, что произошло сегодня между мной и Ричардом,не упоминая ardeur, Жан-Клода, Дамиана и прежнего мастера Дамиана? А если рассказать, начнётся лекция насчёт того, как Жан-Клод губит мою жизнь из гнусных побуждений. Жан-Клод — это Жан-Клод, и я с этим какое-то время назад смирилась. Наконец я смогла произнести какие-то из этих мыслей вслух. Недавно я поняла, что правда — это единственный способ сохранить отношения, тем более развить. Я хотела, чтобы мы снова стали с Ронни подругами, настоящими, если это возможно. — Почти все, что сегодня было, вертится вокруг вампиров, Ронни. Если я не могу тебе о них говорить, то даже начать не могу рассказывать, что произошло. — Жан-Клод ещё сильнее запутал твою жизнь. Я покачала головой: — Вряд ли Жан-Клод мог бы такое придумать даже в кошмарном сне. Кроме того, он вообще вышел из себя, что Дамиан получил меня первым. — Первым? То есть он расстроился, что вы с Дамианом стали любовниками? — Не могу сказать. Секс у нас был, а насчёт остального я ещё не решила. — Ты всегда считала, что совокупление есть обязательство, Анита. Я этого никогда не понимала. Секс есть секс, бывает хороший, бывает не очень, но всего лишь секс, а не клятва верности. Я пожала плечами: — В несогласии по этому пункту мы давно с тобой согласились. — Да, было. Ты, сколько я тебя знаю, была моногамной. Один-единственный спутник до тех пор, пока тебе не перехочется с ним встречаться или ты не решишь, что он не заслуживает оставаться твоим единственным. Пока не появился в твоей жизни Жан-Клод, ты была такая правильная, как никто. То есть я не считала себя распутной, пока тебя не встретила и не сравнила. Рядом с тобой, монахиней, любая казалась шлюхой. И это тоже было сказано с жёлчью. — Я не знала, что у тебя такое чувство. — Ничего плохого в нем не было, ты даже помогла мне удержаться от некоторых неудачных решений. Я в тех случаях думала: а что скажет Анита? Подожду, выясню, есть ли у парня что-то, кроме смазливой морды. — Ух ты! Никогда раньше ни у кого не была ангелом-хранителем. Она пожала плечами: — Меня не раздражали твои моральные ценности по сравнению с моими. Я просто не понимаю, как это вышло, что передо мной монотонная жизнь в моногамии, а у тебя гарем. Просто это кажется неправильным. Вот тут я могла согласиться. — Погоди, моногамия моногамией, но ты мне говорила, что такого секса, как с Луи, у тебя никогда не было. — Нет, лучший в моей жизни секс был с одним мужиком… Я перебила: — … с по-настоящему большим дрыном, который знал, как этим инструментом пользоваться. Красавец, белокурые локоны, большие синие глаза, широкие плечи… Она засмеялась: — Наверное, я слишком часто это рассказывала. — Это было приключение на одну ночь, а наутро он исчез, пока ты ещё спала. Ты пыталась его найти, но он назвался вымышленным именем, и ничего не вышло. Такого оскорбления никакой секс не загладит. — Так мог бы сказать человек, никогда не имевший приключения на одну ночь. Моя очередь была пожать плечами: — Не могу сказать о себе, что у меня такое было. — Тогда ты даже не знаешь, что упустила. Я не стала спорить. За много лет мы привыкли, что у нас разные взгляды на мужчин, секс и отношения. — Пусть так, но тогда Луи — это лучший из тех, с кем секс повторялся. Она на миг задумалась, потом кивнула. — С этим я согласна. Самый лучший регулярный секс в моей жизни. — И как ты будешь себя чувствовать без него? — Недотраханной, — ответила она и рассмеялась, но я не подхватила её смех, и она погрустнела. — Анита, не надо такой серьёзности. Мне нужен друг, который мне просто скажет, что семейная жизнь — не для меня, и что вполне можно его выкинуть к черту, раз он ставит ультиматумы. — Если ты не любишь Луи, то брось его, но я не была бы твоим другом, если бы не спросила: это ты его не любишь, или просто боишься позволить себе полюбить вообще? Она посмотрела на меня мрачно: — Ага, и я помру в одиночестве, окружённая кучей кошек и пистолетов. — Я немножко о другом: может, сходить к психоаналитику было бы не так уж глупо. Она посмотрела на меня в радостном изумлении. — И это мне говоришь ты? Я думала, ты терпеть не можешь всех этих психоаналитиков, стоящих на кладбище и расспрашивающих твоих клиентов, как они себя чувствуют, когда давно умершие родители, обижавшие их, вдруг поднимаются из могилы. Ну и кошмар! — Среди них есть нормальные специалисты, Ронни. Просто на работе мне они редко попадаются. — И ты по секрету от меня ходишь к психоаналитику? Я подумала и ответила так: — Знаешь, я сама недавно поняла, что к Марианне я пошла не только научиться управлять своими парапсихическими способностями. В Нью-Йорке люди ходят к ведьмам вместо психоаналитиков. Я просто решила опередить моду. — А кого ты знаешь в Нью-Йорке? — Одну женщину, аниматора и истребительницу вампиров. Она говорила, что когда идёшь к психоаналитику-ведьме, экономишь время на пересказ всякой магии и экстрасенсорики, потому что они сами это знают. У неё были те же проблемы, что у меня, когда я ходила к священнику или обычному психоаналитику. Понимаешь, лет в тринадцать отец водил меня к такому. Психоаналитик пытался решить мои наболевшие вопросы насчёт смерти матери и повторного брака отца, но не хотел верить, что я поднимаю мёртвых случайно. Он мне постоянно говорил, что я это делаю специально, назло Джудит и отцу. — Ты никогда этого не рассказывала. — Только когда этот психоаналитик сказал отцу, что во мне есть «зло», тогда отец обратился к бабуле Флорес, и наконец-то хоть кто-то мог понять, что со мной происходит. — Так ты понимала, начиная с Марианной, что это психотерапия? — Нет, конечно. В то время я бы ни за что на это не пошла. Она улыбнулась: — Вот это та Анита, что все мы знаем и любим. Я улыбнулась в ответ: — Даже сейчас я ворчу, когда приходится это признавать, и ты единственная, кому я сказала, хотя Мика, думаю, тоже догадывается. Со мной легче становится жить — кто-то же должен был постараться. — Так оно помогает? — спросила она. Я кивнула. — И ты думаешь, мне стоит поехать в Теннеси? — Можно поискать поближе к дому. У тебя же не те проблемы, что у меня. Психотерапевт не скажет тебе, что ты неправильная, или в тебе зло, или вообще тебе не поверит. — Ты хочешь сказать, что мои проблемы — обыденны? — Если они не в том, что Луи раз в месяц покрывается шерстью, то да. Она нахмурилась и подтащила к себе чашку. — Не совсем. То есть, я видела всю картину, и с животными я не сплю. Это его устраивает, поскольку не оборотни, как правило, именно здесь проводят черту в отношениях со своими спутниками жизни. Ты знаешь, что при сексе в образе животного это может передаваться, если секс грубый и жидкости затекают в царапины. Она это сказала, будто читала учебник, или предупреждала меня, не подумав. — Я знаю. — Ох, прости, ты же у нас эксперт, а не я. И снова ниточка жёлчи в голосе. Когда она впервые на меня разозлилась? Насколько давно? — Нет, Ронни, ты правильно делаешь. Имеет смысл это говорить человеку, который встречается с лунарно ограниченными. Она уставилась на меня: — Ты сказала «лунарно ограниченными»? Я кивнула: — Последняя политкорректная формулировка. — С каких пор ты стала политкорректной? — С тех пор, как услышала эту фразу и прикололась над ней до чёртиков. Я все ещё стояла, прислоняясь к шкафу, потому что в Ронни я видела больше злости, чем могла бы объяснить. Злость из-за вампиров была мне понятна, но с проблемами насчёт допуска мужчин в свою жизнь разобраться было труднее. — «Лунарно ограниченные» — надо будет Луи сказать. Он обхохочется… — Она осеклась, лицо её потухло, будто на неё навалилась давящая тяжесть. — Анита, что мне, к чёртовой матери, делать? — Не знаю. Я снова села за стол и погладила её по руке. Будь на её месте Кэтрин, она бы прильнула ко мне, ища поддержки, но у Ронни моё отношение к телесной близости, и она особо не обнимается. Да, моё отношение к телесной близости, за исключением секса. Я никогда не понимала, как можно быть не против траха, если ты не позволяешь кому-то даже обнять тебя в утешение, но у каждого свои понятия. — Я не хочу, чтобы он совсем уходил из моей жизни, но я не готова выходить замуж. Может, никогда не буду готова. — Она подняла на меня глаза, и в них было страдание. — Он хочет детей. Он сказал, что он счастлив, что я не оборотень, и у нас могут быть дети. Анита, я не хочу детей. Я стиснула её руку, не зная, что сказать. — Я частный детектив, и мне тридцать лет. Если мы поженимся, придётся думать о детях сразу. Я не готова! — А ты вообще хочешь детей? — спросила я. Она покачала головой: — Тоску по детям и белому штакетнику я переросла лет пять тому назад. И не думаю, чтобы вообще их когда-либо хотела, но полагается хотеть, сама знаешь. — Знаю. Она посмотрела на меня серьёзно, грустно и спросила: — А ты детей хочешь? — Нет, — ответила я. — В моей жизни трудно найти для них место. — Нет, если бы у тебя работа была не такая, ты бы хотела быть матерью? — Когда-то я думала выйти замуж и завести ребёнка или двоих, но это было до всего ещё. — До чего? До Жан-Клода? — Нет, до того как я стала истребителем вампиров и федеральным маршалом. До того, как поняла, что вряд ли вообще выйду замуж. Моя жизнь вполне подходит для меня, но не подошла бы для ребёнка. — Почему? Потому что ты не замужем? — Нет, потому что меня почти регулярно пытаются убить. — Кстати, что у тебя с дверью? — Грегори её выломал, потому что я не подходила к телефону, а он слышал крики. — Что за крики? — Не упоминая вампиров, я не смогу тебе рассказать. Она вздохнула: — Я думала, Жан-Клод уже в прошлом, неудачный эксперимент. Ты же знаешь, он из тех плохих парней, с которыми бывает классный секс, но потом ты умнеешь и уходишь. — Она посмотрела на меня, то есть пристально посмотрела, изучая. — Так он для тебя не прошлое? — Нет. Она набрала воздуху как следует и медленно его выпустила. — Не скажу, что хотела бы слышать или могла бы вытерпеть все подробности, но расскажи мне, что у тебя вышло с дверью. Даже в адаптированном виде история заняла достаточно времени. Мы как раз дошли до момента, когда Ричард меня начисто бросил, как вошли Натэниел и Грегори. Ронни выражала на лице неподдельное сочувствие и уже хотела меня обнять, но тут её лицо застыло, руки остановились, будто в детской игре «замри». Натэниел был почти гол, одет только в кожаные стринги и сетку из ремней на торсе. Ремней было столько, что в первую секунду казалось, будто он связан. Вошёл он босой и абсолютно не смущаясь своего наряда. Может, это и заставило Ронни застыть, а может, это был Грегори. Он все ещё был в виде леопарда, и абсолютно голый. Тело его уже не выдавало радости, но все равно он был голый, если не считать вполне натуральной меховой шубы. Судя по выражению лица Ронни, она вряд ли часто видела Луи в форме крысолюда, а если видела, то он бывал скромнее Грегори. В когтистых лапах леопард держал три ремешка и смотрел на заклёпку на конце одного из них. — Привет, Ронни! — поздоровался Натэниел, будто она и не глазела, разинув рот. — Анита, ты мою клепалку не видела? — Чего не видела? — Клепалка, чтобы заклёпки на кожаные ремни ставить. У меня два ремешка разболтались, а я только сейчас вспомнил. — Я даже не знаю, как она выглядит, — сказала я, прихлёбывая кофе и глядя на Ронни и на обоих мужчин. Она пыталась восстановить спокойный вид, но с таким трудом, что даже смотреть жалко было. — Похожа на большой степлер, с такой круглой штукой наверху. Натэниел присел возле ящика с инструментами. При этом мелькнула задняя часть его тела, а там было что показать. Тонкая чёрная полоска только и прикрывала ему задницу, и не столько прикрывала, сколько подчёркивала. Если бы я не наблюдала за реакцией Ронни, я бы сама отвлеклась сильнее, но я с удовольствием смотрела, как ей совершенно не удаётся скрыть свои мысли. Были времена, когда из нас двоих Ронни была более искушённой, а я все время краснела. Ронни не покраснела, на самом деле она побледнела, но все-таки она, а не я. Редко видясь со мной, она Натэниела уже полгода не видела, и по её реакции я поняла, что не я одна заметила раздавшиеся плечи и развившиеся мускулы. Для неё эти изменения были более неожиданными. — Отчего ты решил, что какое-то швейное приспособление будет в кухне? — спросила я, попытавшись не выдать голосом, как забавляет меня ситуация. Приятно для разнообразия, когда смущаюсь не я. Натэниел переходил от ящика к ящику, не поворачиваясь, с волосами, все ещё увязанными в подпрыгивающий хвост. — Зейн её одалживал починить кожаную куртку, и не вернул. Знаешь Зейна — он же все забывает. Перестану ему давать свои вещи, раз не возвращает на место. Зейн — один из моих леопардов, который пытается изображать доминанта, но он на это не тянет. И Натэниел прав, Зейн никогда ничего не кладёт на место. — Вряд ли ты его этому научишь, — сказала я. — Можешь надеть без этих трех ремней, — предложил Грегори. — Никто ничего не заметит. — Он чуть подёрнул одну полоску на спине Натэниела. — Их и так тут больше дюжины. — Я замечу, — ответил Натэниел, не переставая шарить по ящикам. — Если бы ты был Зейном, куда бы ты мог сунуть клепалку? Он вроде бы обращался ко всем сразу и ни к кому в отдельности. Ронни как-то сумела захлопнуть рот и сделать вид, будто ничего нет особенного в разгуливающих по кухне нагишом леопардах-оборотнях. Поглядывала на них только уголком глаза. То ли потому, что они её смущали, то ли потому, что одного из них я называла бойфрендом. Правило подруги номер один: на бойфрендов своей лучшей подруги не заглядывайся. Я встала — помочь им искать. Натэниел сказал, что эта штука похожа на степлер. Степлер даже я с виду узнаю, и потому я тоже стала выдвигать ящики. Натэниел нашёл свою клепалку в ящике, предназначенном только для половников и прочей крупной кухонной утвари. — Почему здесь? — спросил он. — Ну, похожа на большой степлер, может, поэтому, — выдала я наилучшее своё предположение. Натэниел продолжал качать головой, и волосы танцевали по плечам, как бывает только, когда они увязаны в высокий тугой хвост. — Как бы там ни было, а больше я ему свои вещи не даю. — Справедливо, — заметила я, разглядывая ремешки. — Этот наряд на тебе как-то очень плотно сидит, как ты будешь его снимать? Он улыбнулся, повернувшись ко мне: — Ты хочешь видеть меня без одежды? Прозвучало это шуткой, но вложен был в эти слова серьёзный смысл. Я тут же пожалела, что сказала, потому что он страшно хотел, чтобы я его хотела. Я не знала, что дальше говорить, и флиртовать я никак не умею. В общем, я покраснела, а я этого терпеть не могу. — Нет, — ответила я и сама услышала, как жалко это произнеслось. Он мог сказать много чего, от чего стало бы ещё хуже, но сжалился надо мной. — Снимается точно так же, как надевается. — Он просунул руку под ремни спереди, приподнял её, провёл вдоль шеи и сделал какое-то движение плечом, которого я не уловила. Ремни просто сползли, и Натэниел вдруг оказался голым до пояса, а ремни свисали, как лепестки чёрного кожаного цветка. — Дальше они снимаются просто, но нужно время, чтобы их надеть обратно, так что если хочешь видеть весь процесс, приходи сегодня. Он улыбнулся, стараясь умерить моё смущение. Не понимаю до конца, что меня смутило, разве что присутствие Ронни или то, что мне вскоре предстояло с ним. Кто хочет, может выбрать. — Вот это, — спросила Ронни сдавленным голосом, — то, что ты плечом вытворил. Это не больно было? Он качнул головой, и волосы его разлетелись. — Нет, я гибкий. Ронни будто не могла справиться с собственным лицом: на нем было выражение, которого она явно не хотела бы показывать. — И насколько гибкий? — Ронни, — предупредила я. Она пожала плечами и посмотрела на меня — дескать, убей меня, ничего не могу поделать. — Я понимаю, ты мне не скажешь. Ты только сегодня меня известила, что он повышен от продукта питания до бойфренда. — Ронни! — сказала я с чуть большим нажимом. Она состроила гримасу: — Извини, извини. Я сегодня сама не своя. Болтаю, сама не зная что, как у тебя обычно бывает. — Ну, спасибо! — Ты действительно мелешь языком, когда нервничаешь или трахаться хочешь, — вставил Грегори. — Грегори, не надо мне помогать. Он пожал плечами, что для леопарда выглядит странно — не неуклюже, просто непривычно. — Прошу прощения. — Ты хочешь, чтобы я ответил на её вопрос? — спросил Натэниел очень осторожно. — Отвечай или не отвечай, мне плевать. Он склонил голову набок, и выражение его лица явно сообщало, что он мне не верит. Он был прав, я бы предпочла, чтобы он не ответил. Он дал мне возможность быть хозяином и велеть ему не отвечать, но я её упустила. Не заняла трон, на который он меня приглашал, а если ты не командуешь, то от тебя не зависит, что будет дальше. Он подошёл к Ронни, стараясь, чтобы я видела колыхания его роскошного зада на ходу. Иногда я сомневаюсь, знает ли Натэниел, насколько он красив, а иногда он мне показывает, что он отлично знает, как выглядит. Вот как сейчас. Жар бросился мне в лицо, когда я смотрела на его походку, и я наконец поняла, почему смущаюсь. Я обещала поставить ему засос, а он хочет совокупления. И этот проход по комнате был как анонс эротического сна, он заставил меня поёжиться и почувствовать себя неуютно, будто я снова девочка-подросток и у меня «эти ощущения» впервые, и не с кем об этом поговорить, потому что у хороших девочек такого быть не должно. Он дёрнул головой, и его волосы пролились на Ронни и стекли с неё, будто она прошла сквозь занавес, только оставаясь сидеть на месте. Как будто он ей дал пощёчину, а не подразнил. Он встал очень прямой, очень высокий, рядом с её стулом и сцепил руки за спиной. — Отвечая на твой вопрос: Я… Он стал поднимать руки вверх, до середины спины: — очень… Руки со сцепленными пальцами поднялись до лопаток: — очень… Руки вывернулись в суставах и поднялись вверх, показывая на потолок: — гибкий. И он медленно опустил руки обратно, но смотрел не на Ронни, а на меня. Я не покраснела, я побледнела. Почувствовала, что я в ловушке. В какой ловушке? Вопрос на десять тысяч долларов. Даже самой себе я не могла ответить точно. Ребята ушли чинить костюм Натэниела. Наступило молчание — глубокое, долгое и неловкое. По крайней мере, для меня неловкое. Я не глядела на Ронни, потому что пыталась придумать, что сказать. Но мне не стоило беспокоиться, слова нашла она. — Черт побери, Анита, черт бы тебя побрал! Я не стала на неё смотреть. — Что ты имеешь в виду? Слишком неуверенный был у меня голос для возмущённого, но попробовать все же стоило. Ронни смотрела на меня взглядом, который мне не понравился. Слишком он был проницателен. Мы дружили несколько лет, и то, что мы разошлись, ещё не значило, что она меня не сможет прочесть. — Ты ещё с ним не была. — Почему ты так думаешь? — Да брось, Анита, ты никогда так не смущаешься, когда мост уже перейдён. Для тебя совокупление — это разрешение на роман. А пока его нет, тебе рядом с этим мужчиной неловко. Я снова покраснела, сложив руки на груди, и прислонилась к островку, пытаясь прикрыть волосами рдеющие щеки — неудачно. — Так ты всегда знала, когда я с кем-нибудь в первый раз? — Почти всегда, только не с Жан-Клодом. Он сбил и твой радар, и мой. Я подняла глаза: — А это как? — Тебе при нем было неловко и после того. Я думаю, это одна из причин, по которым я его не люблю. Я тогда думала, что если вы в таком конфликте, то роман ненадолго. Я пожала плечами: — Не помню, чтобы мне при нем потом было неловко. Она посмотрела на меня молча. Мне хватило приличия смутиться. — Ладно, может быть. Но это неправда, что мне перестаёт быть неловко после первого же раза. Нужно несколько сеансов, немножко «монотонной моногамии», чтобы совсем не напрягаться. Она улыбнулась: — Согласна. Самый лучший секс бывает тогда, когда уже кое-что друг о друге знаешь. — Она посмотрела на меня, снова посерьёзнев: — Но ты действительно ещё с ним не была? Я покачала головой. — Почему? Я посмотрела на неё. — Анита, после этого спектакля, который он сейчас устроил, я бы ему отдалась без крика. Я посмотрела пристальней. — Ты сказала, что он спит в твоей кровати, с тобой и с Микой, так? Я кивнула. — Давно? — Месяца четыре. — Четыре месяца с тобой под простынями, и ты ему до сих пор не дала? — Ронни, подбери другое слово. Если хочешь продолжать разговор, выбирай другие выражения. — Извини, ладно, ты с ним не занималась любовью, если тебе так больше нравится? Я кивнула. — Почему же ты этого не сделала? Он явно этого от тебя хочет. Я пожала плечами. — Нет, на это я хочу получить ответ. Это Жан-Клод провёл черту и не хочет делить тебя с большим количеством мужчин? — Нет. — У Мики с этим проблемы? — Нет. — Тогда почему? Я вздохнула. — Потому что когда я разрешила Натэниелу ко мне переехать, он был как щенок с перебитой лапой — которого надо лечить и за ним ухаживать. Он был такой покорный, что хотел, чтобы кто-нибудь управлял его жизнью и командовал им самим. У меня достаточно собственных забот, и я вроде как требовала, чтобы он переменился, стал более независимым. Он это сделал, и получилось хорошо. — Он куда более уверен в себе, чем когда я его в прошлый раз видела, — сказала Ронни. — То есть почти другой человек. Я покачала головой: — Он стриптизер, определённый уровень уверенности ему необходим. Она тоже покачала головой: — Нет. У меня в колледже была соседка, которая по вечерам зарабатывала стриптизом на учёбу. Она была с жуткими комплексами. — Так как же она выступала? — У неё от этого возникало чувство, что кто-то её хочет. По сравнению с её детством твоё и моё — просто «Ребекка с фермы Саннибрук». — Ой-ой, — сказала я. — Ага, и она из-за стриптиза чувствовала себя и лучше, и хуже одновременно. — Что с ней стало? — спросила я. — Окончила колледж, нашла работу, нашла религию, сейчас замужем с двумя детьми и такая святоша, что не может разговаривать с человеком без попыток его обратить. — Нет никого святее раскаявшегося грешника. — Стриптиз — это не грех, Анита. Нагота — не грех, нагими Бог посылает нас в мир. Как это может быть грехом? Я пожала плечами. — И секс тоже не грех, Анита. — Умом я это знаю, Ронни, но голос бабушки во мне не умолкает. Секс есть зло, мужчины, которые хотят до тебя дотронуться, тоже зло, а тело твоё — грязь. Все это мерзость. И монахини мне тоже не помогли выработать другое отношение. — Если ты католик, то это навсегда? Я вздохнула: — Да, наверное. Честно говоря, я думаю, что многое тут наворотили моя бабуля и мачеха, у которой каждое прикосновение было как одолжение. После смерти матери прикосновения в нашей семье не очень приветствовались. — У тебя к Натэниелу чувство вины. Почему так? — Мне полагается заботиться о нем, Ронни, а не иметься с ним. — Анита, можно о ком-то заботиться и спать с ним одновременно. У женатых это каждый день. Я снова вздохнула: — Не знаю, чем он меня отпугивает, но отпугивает. — Ты его хочешь. Я закрыла лицо ладонями и едва ли не заорала: — Да, да, хочу! — Только от произнесения этих слов я сжалась изнутри. — Он начал со мной жизнь как предмет забот, а не как кандидат в бойфренды. — Разве ты и твои бойфренды друг о друге не заботитесь? Я подумала над ответом: — Думаю, да. То есть я об этом не думала. — Почему ты так активно стараешься найти причины, чтобы отговорить себя от Натэниела? Я нахмурилась: — Джейсон мне сказал, что это будто потому, что Натэниел недостаточно агрессивный. Что если мужчина чуть-чуть больше инициативен, у меня чувство, будто выбор не за мной, и вина тогда не на мне. Натэниел вроде как вынуждает меня сделать первый шаг, быть главной, быть… — Виноватой, — подсказала она. — Может быть. — Анита, меня ужасает перспектива провести остаток жизни с одним и тем же мужчиной. Вот почему: вдруг как на следующий день, когда я скажу Луи «да», передо мной появится мужчина с телом Натэниела? И я что, дам ему от ворот поворот? — Да, — сказала я. — Вроде бы это и означает любовь? — Особенно в словах девушки, которая спит с большим количеством мужчин, чем я за последние три года встречалась. — Меня воспитали в убеждении, что в браке все, что раньше было грязным, становится хорошим. Вдруг все чувства становятся абсолютно законными и священными. И мне как-то трудновато с этим смириться. — С чем? — С мыслью, что никогда не выйду замуж. Смириться, что я никогда не избавлюсь от этого чувства насчёт Жан-Клода, Мики, Натэниела, Ашера, да и Дамиана, ладно, черт с ним. Что как бы ни повернулось, а я все равно буду жить в грехе. — Ты хочешь сказать, что предпочла бы любить кого-то одного и быть с ним в браке? — Так я думала когда-то. А теперь… — Я села на стол. — Ронни, я не знаю. Не могу я теперь представить себе, что я только с кем-то одним. У меня жизнь не складывается никак, если оставить только одного из них. — И это не даёт тебе покоя. — Да. — Почему? — Потому что так не должно быть. — Анита, «должно быть» — это для детей. Взрослые знают, что будет все так, как ты сам сделаешь. — Ронни, моя жизнь налажена. Натэниел — как моя жена, а Мика — как другой муж. Он работает на коалицию и помогает мне заниматься леопардами и прочими оборотнями. Партнёрство. Я всегда считала, что таким партнёрством может быть брак, хотя, похоже, никогда не бывает. — И как в эту домашнюю идиллию вписывается Жан-Клод? — Я думаю, как захочет. Он занимается своим бизнесом, управляет своей территорией, и мы встречаемся. — Ты, он и Ашер? — Иногда. Она покачала головой: — А Дамиан? — Пока ещё не знаю. Она посмотрела на стол, на свои лежащие на нем руки. — Я думаю, нам обеим предстоит интересный личный выбор. — Посмотрев на меня, она нахмурилась — едва заметно. — Почему мне кажется, что у тебя варианты гораздо интереснее? Я улыбнулась: — У тебя вопросы моральных обязательств, брака, страха быть связанной на всю жизнь с одним и тем же человеком. У меня проблема в том, что любой выбор, кроме этого моногамного, превращает меня в потаскуху. И мы обе должны разобраться со своими проблемами. — Из твоих слов можно заключить, что ты ходишь к психоаналитику. — Рада, что это видно. — Так ты говоришь, что каждая из нас имеет ту личную жизнь, которую имеет, и мы должны сразиться со своими демонами и победить их? — Или понять, что те, кого мы считали чудовищами, не слишком от нас отличаются. — Ты действительно была убеждена, что вампиры — ходячие трупы? — До глубины души. — Тебе нелегко было тогда в такого влюбиться. — Да, — кивнула я. Она взяла мои руки в свои. — Прости, что я так бесилась из-за Жан-Клода. Я постараюсь вести себя получше. Я улыбнулась и сжала её руки: — Извинения приняты. — Мне тридцать, и никогда я не была так счастлива. Я поговорю с Луи, чтобы он дал мне больше свободы, и, может, поговорю с консультантом по семье и браку. — Могу я сказать, что рада это слышать, не получив в ответ обвинения, что я тебя толкаю за него замуж? Она улыбнулась и даже смутилась — была столь любезна. — Да, и прости меня за это. — Все нормально, Ронни, у всех у нас свои заморочки. — Ты себе нашла в качестве консультанта ведьму — кто бы сомневался! — но раз ты готова на психоанализ, то и нам, всем прочим, тоже не поздно. — Я общалась с Марианной долгие месяцы, пока сообразила, что это психоанализ. — Так получается, что у тебя это вышло случайно. Я пожала плечами, сжала её руки и встала. Господи, сделай так, чтобы ещё остался тёплый кофе. — Значит, ты психоанализом занялась случайно. Ты стала любовницей Мастера Города, вопя и оря, что никогда такого не будет. Теперь ты влипла в mйnage а trois или два таковых, хотя цель твоей жизни — моногамия. «Экспрессо» остыл, но кофеварка ещё нет. Ага. — Итог такой. — А моя цель была никогда не связать себя с единственным и никогда не выйти замуж. И вот теперь каждая из нас получила то, чего хотела другая. Я не могла бы сказать лучше, так что и пытаться не стала. У меня никогда не было мысли, что у Бога садистское чувство юмора, но у кого-то такое мнение точно есть. Существует ли ангел, занимающийся отношениями? Если да, то этот крылатый вестник божества должен будет за многое ответить. У меня в голове забился едва заметный пульс, как иногда бывает со мной во время молитвы. Скорее даже ощущение, чем слова. Будь счастлива, просто будь счастлива. Легче сказать, чем сделать.Глава двадцать восьмая
В три часа дня я уже была на работе, минута в минуту. Никакой секс, никакие вампиры, оборотни, метафизические слияния не остановят этого аниматора на пути к назначенным встречам. Сегодня, по крайней мере. Я сидела в офисе Берта Вона. Он у нас был боссом в «Аниматорз инкорпорейтед», но недавно мы устроили своего рода дворцовый переворот. Он все ещё у нас и офис-менеджер, и бизнес-менеджер, но больше наш агент, чем босс. Денег ему это не стоило никаких, и он был доволен, но большинство аниматоров стали партнёрами, как в юридической фирме. А если ты партнёр, то уволить тебя могут разве что за убийство, причём надо поймать с поличным. Значит, Берт уже больше не босс, то есть не может обращаться с нами как с наёмниками. Это ему понравилось меньше, но у него был выбор: либо соглашаться, либо мы все делаем ручкой; а поскольку сам он мёртвых поднимать не умеет, то вылетает из бизнеса. Особенно если мы откроем другую фирму для прямой с ним конкуренции. Так что у нас новая структура власти, и пока ещё необкатанная, кое-какие заскоки случаются. Офис у Берта жёлтый с оранжевыми кое-где мазками. Уютнее, чем бледно-голубой куб, который у него когда-то был, хотя и ненамного. Во всех помещениях сделали косметический ремонт, да ещё прикупили соседние офисы, и теперь аниматоры «Аниматорз инк.» не должны пользоваться одним кабинетом на двоих по очереди. Почти все время мы проводим в поле, точнее, на кладбище, и я считала, что новые офисы — деньги на ветер, но оказалась в меньшинстве. Чарльз, Джеймисон и Мэнни хотели большие хорошие кабинеты. Нас с Ларри вполне устраивал один на двоих, но Берт отдал свой голос первым трём, и потому стену убрали — вуаля! — и вот какие мы большие. Причина, почему все офисы покрасили в тёплые тона, успокаивающие, согревающие оттенки жёлтого, коричневого, бронзового, состояла в том, что у Берта роман с девицей, работающей дизайнером интерьера. Зовут её Лана, и хотя она, по моему мнению, слишком хороша для Берта, меня она раздражает. Ходит и талдычит насчёт науки подбора цветов и насчёт того, что в таком бизнесе, как у нас, клиент сразу должен ощутить, что его любят и о нем заботятся. Я ей объяснила, что в мои должностные обязанности любить клиента не входит. Не тот это бизнес. Она меня не так поняла и с тех пор меня по-настоящему невзлюбила. Меня это устраивает, пока она носа не суёт в мой офис. Мэри, наша дневная секретарша, попросила меня подождать в офисе мистера Вона, как только я вошла. Не слишком хороший признак. Насколько я помнила, ничего плохого я на работе не сделала, потому не знала, о чем пойдёт разговор. Когда-то это бы меня встревожило, но не сейчас. Я уже привыкла чего-нибудь не знать. Берт вошёл и закрыл за собой дверь — тоже нехороший знак. Ростом он шесть футов четыре дюйма, в колледже играл в футбол. Между сорока и пятьюдесятью он стал раздаваться в талии, но Лана посадила его на диету и на программу тренировок. Сейчас он выглядел лучше, чем за все время нашего знакомства. Она даже его убедила, что загорать каждое лето до шоколадной темноты никому не полезно. Так что вид у него был бледноватый, зато здоровый. И ещё у него волосы перестали выцветать до белизны, они были светло-жёлтые с отдельными белыми ниточками, но они так походили по цвету на то, что бывало у Берта при загаре, что я далеко не сразу поняла, что это он так седеет. Я сидела в темно-коричневом мягком кресле для клиентов — ещё одна идея Ланы. Куда удобнее, чем те, с прямой спинкой, что у нас раньше были. Ногу я скромно положила на ногу, руки на коленях. Воплощённая дама комильфо. — Юбка слишком короткая, чтобы надевать её на работу, Анита, — сказал Берт, обойдя стол и опустившись в кресло ещё массивнее, коричневее и кожанее того, в котором сидела я. Я откинулась назад и закинула ноги на стол Берта, скрестив их в лодыжках. От этого движения юбка поднялась достаточно, чтобы предъявить каждую петельку кружевного верха чулок. У меня недостаточный рост, чтобы сидеть так было удобно, но вряд ли Берт заметил, что мне неудобно. А я смотрела на него поверх высоких сапог. — И ещё она чёрная. Мы же договорились чёрного на работу не надевать. Это угнетает. — Сам ты угнетаешь, Берт. И к тому же на этой юбке на боку, возле разреза, цветочки вышиты. Видишь? Синий, зелёный и голубой, соответствует оттенку голубого у жакета и синей кофточке. Это костюм такой. Ещё на мне была золотая цепочка со старинным медальоном. В нем находились две миниатюры маслом на двух створках. Это были портреты Жан-Клода и Ашера. Медальон этот когда-то принадлежал Джулианне и был старше трехсот лет. Кованое золото ручной работы, плотное, тяжёлое и очень старинное на вид. По краям — мелкие сапфиры, и один посередине крупный. Я думала, что он отлично смотрится с моим нарядом. Очевидно, нет. Короткий голубой жакетик покрывал ещё и чёрную наплечную кобуру с «браунингом» под левой рукой. Я бы надела наручные ножны, но если снять жакет, они будут видны под тонкой тканью кофточки. Кобуру с пистолетом я могу снять, если в офисе станет слишком жарко, но чтобы снять ножны, придётся снимать рубашку, а оно того не стоит. Я оставила их в машине, просто на случай, если мне неуютно станет без них. У Берта не было оружия под костюмом сочного шоколадного цвета, сшитым по мерке. Когда он сбросил вес, спортивный покрой стал подчёркивать ширину его плеч — они как-то начали выделяться над уменьшившейся талией. Рубашка на нем была светло-жёлтая, галстук светло-коричневый с мелким сине-золотым рисунком. Все цвета были ему к лицу, даже немного тепла придавали его серым глазам. Я уселась поглубже в кресло, опираясь головой на обитый угол. Юбка задралась так, что уже было видно чёрное шёлковое бельё — может быть, правда, не оттуда, где сидел Берт. — Если я тебе скажу, что юбка слишком короткая, ты завтра наденешь что-нибудь ещё короче? — Ага. — А если я пожалуюсь насчёт чёрного… — Заведу себе чёрные платья. Может быть, даже чёрные мини-платья. — И чего я каждый раз на это ведусь? — Споришь со мной? — уточнила я. Он кивнул. — Понятия не имею. — Зато ты хотя бы накрасилась, за что я тебе благодарен. — У меня свидание после работы. — И это подводит нас к следующей проблеме. Берт наклонился вперёд и сплёл руки на столе. Очень старался выглядеть по-отцовски, но не получалось. Получалась фальшь. Я села прямо — только потому, что мне было неудобно. И юбку оправила, когда села. Её там хватило как раз натянуть на бедра сзади. У меня насчёт юбок критерий: юбка слишком коротка, если её не удаётся натянуть ниже зада. Эта прошла тест, и я рада, что Берт отстал. Очень неудобно было бы в более короткой юбке. А носить что-нибудь просто назло Берту давно уже не забавляет меня так, как раньше. — И что это за проблема, Берт? — Мэри мне сказала, что молодой человек у нас в приёмной — твой бойфренд. — Ага, — кивнула я. Как ни странно, ardeur сегодня вообще не просыпался — ни подёргивания, ни озноба. Но всех нас малость беспокоило, что будет, если он вдруг вырвется на работе. В конторе нашей никого не было, с кем я бы хотела иметь секс, и потому надо было иметь кого-то под рукой — на всякий случай. Натэниел сидел в нашей охряно-оранжевой приёмной, очень декоративно выглядя в коричневом кожаном кресле. Одет он был в повседневную одежду — чёрные брюки, фиолетовая рубашка, почти такая же, как он надевал на свадьбу, и чёрные ботинки. Волосы он заплёл в косу, и они выглядели настолько скромно, насколько могут волосы до лодыжек. Натэниел погрузился в чтение музыкального журнала, который он выписывал. Он целую сумку этих журналов прихватил из дому и приготовился ждать, пока я подвезу его на работу или пока он понадобится — что раньше. — Почему это твой бойфренд сидит у нас в приёмной, когда тебе полагается работать? — Я его потом подвезу на работу, — ответила я голосом гораздо более нейтральным, чем у Берта. — У него нет машины? — У нас в доме две машины, а Мике может она понадобиться, если его вызовут на работу. Берт медленно заморгал, и та капелька теплоты, которую он до сих пор изображал своими серыми глазами, испарилась. — Я думал, что этот молодой человек в другой комнате — твой бойфренд. — Бойфренд. — Не значит ли это, что ты порвала с Микой? — Твои предположения — это твои проблемы, Берт. Он ещё раз медленно моргнул, потом откинулся в кресле с озадаченным видом. Мне часто случалось озадачить Берта, но не в личных вопросах. — А Мика знает, что ты встречаешься с… — Натэниелом, — подсказала я. — С Натэниелом? — Знает. Берт облизал тонкие губы и попробовал зайти с другой стороны. — Как ты думаешь, профессионально это будет, если Чарльз или Мэнни приведут своих жён сидеть в приёмной? Я пожала плечами: — Мне-то какое дело? Он вздохнул, потирая виски. — Анита, не может же твой бойфренд сидеть там все время, пока ты на работе. — Почему? — Потому что если я тебе разрешу приводить сюда народ, остальные тоже захотят, и будет бардак. Работать станет невозможно. Теперь вздохнула я. — Вряд ли кто-нибудь будет приводить на работу своих любимых. У Чарльза жена медсестра на полной ставке и у неё времени нет, а Розита ненавидит работу Мэнни. Она здесь отсвечивать не будет. Джеймисон мог бы привести какую-нибудь девицу, если бы решил, что на неё это произведёт впечатление. Он снова вздохнул. — Анита, ты нарочно меня достаёшь. — Я? Нарочно достаю? Да ну что ты, Берт, ты же меня знаешь! Он прыснул и откинулся в кресле, перестав разговаривать со мной тем тоном, что использовал для клиентов. Сразу у него стал более человеческий вид — и более пройдошистый. — А зачем ты привела на работу своего нового бойфренда? — Тебя это не касается. — Касается, раз он сидит в приёмной, которая у нас общая на всех. Касается, если он будет мозолить глаза клиентам. — Он не будет. — А сколько времени он ещё собирается там торчать? — Несколько часов. — Ну зачем? — Я тебе уже сказала, тебя это не касается. — Касается, если ты привозишь его на работу, Анита. Пусть я уже не босс, но демократия у нас все-таки есть. Ты действительно думаешь, что Джеймисон не раскричится? И он был прав. Я не могла придумать враньё, которое бы это объясняло, и потому попробовала высказать часть правды. — Ты же знаешь, что я — слуга-человек Жан-Клода, Мастера Города? Он кивнул, глядя неуверенно, будто не такого ожидал начала разговора. — Ну так вот, тут есть интересный побочный эффект. Можешь мне поверить, тебе самому захочется, чтобы Натэниел здесь был, когда начнётся. — Что начнётся? — Если я его поведу к себе в кабинет, просто заприте дверь и проследите, чтобы нас не беспокоили. И никому плохо не будет. — Зачем тебе это уединение? И что за побочный эффект? Он опасен? — Опять же не твоё дело. Ты бы не понял, если бы я рассказала, а опасен он только если со мной никого нет, когда это случается. — Что случается? — Смотри предыдущий ответ. — Если это может помешать работе офиса, я должен знать как менеджер. И опять он был прав, но я не знала, как ему сказать, ничего не говоря. — Никому ничего не помешает, если Мэри никого не подпустит к двери, пока мы не кончим. — Что кончите? — не понял Берт. Я посмотрела на него как можно более красноречиво. — Но ты же не хочешь сказать… — Что не хочу сказать? Берт закрыл глаза, потом открыл и высказался так: — Если я не хочу, чтобы твой бойфренд сидел в приёмной, то уж тем более на фиг не хочу, чтобы ты с ним трахалась у себя в кабинете. Берт был возмущён, что бывает с ним редко. — Надеюсь, до этого не дойдёт. — Почему же это такой эффект оттого, что ты — слуга Мастера Сент-Луиса? Хороший вопрос, но я не собиралась посвящать Берта в такие подробности. — Просто повезло. — Я бы сказал, что ты все придумала, но если бы ты решила меня как-то разыграть, то это было бы не так. Последнее замечание показало, что Берт меня знал лучше, чем я думала. — Да, не так. — Так ты стала вроде как… нимфоманка? Можете не сомневаться, Берт правильное слово найдёт. — Да, Берт, я стала нимфоманкой. Мне так часто нужен секс, что я повсюду таскаю с собой любовника. У него глаза полезли на лоб. — Успокойся, босс, надеюсь, сегодня будет исключение, а не правило. — А что особенного сегодня? — Слушай, Мэри мне велела идти к тебе в кабинет, как только я вошла. До того, как ты узнал, что я привезла с собой бойфренда или приехала в чёрной юбке, которая короче, чем тебе нравится. Так что ты меня не за тем позвал, чтобы обсуждать мой гардероб и мою интимную жизнь. О чем пойдёт речь? — Тебе никогда не говорили, что ты бываешь до грубости резкой? — Говорили. Так что стряслось? Он выпрямился — весь такой профессиональный, готовый к обработке клиента. — Мне надо, чтобы ты выслушала меня, перед тем как начинать орать. — Ух ты! Берт, я с нетерпением жду продолжения. Он нахмурился: — Я отказался от этой работы, зная, что ты за неё не возьмёшься. — Если отказался, так что мы обсуждаем? — Они удвоили гонорар за консультацию. — Берт! — Нет-нет, — он выставил ладонь, — я все равно отказался. У меня на лице крупными буквами было написано, что я ему не верю. — Не помню, чтобы ты хоть раз отказался от таких денег, Берт. — Ты мне составила список дел, которыми ты заниматься не будешь. Стех пор, как ты мне его дала, я хоть раз тебе посылал что-нибудь из этого списка? Я на секунду задумалась и покачала головой: — Нет, но сейчас собираешься. — Они мне не верят. — Не верят чему? — Они твердят, что если ты только их увидишь, то сделаешь, что они просят. Я им сказал, что ты не станешь, но они предложили пятнадцать тысяч долларов за час твоего времени. Даже если ты откажешься от работы, деньги останутся у «Аниматорз инк.». Когда я сказала, что у нас юридическая фирма, я говорила всерьёз. Это значит, что деньги идут в общую кассу для всех. Чем больше зарабатывает каждый, тем больше получают все, хотя у некоторых процент больше — по старшинству. И если я откажусь от этих денег, не просто мне будет ущерб или Берту обида, а меньше получат все. У этих всех есть жены и дети. У Мэнни дочь собирается в очень дорогой колледж, а Джеймисон платит алименты трём бывшим жёнам. Душещипательно, конечно, но в общем у всех наших, кроме Ларри, расходы выше моих. Так что я стала спокойнее насчёт хотя бы поговорить с людьми, предлагающими оглушительные суммы. Иногда спокойнее. — Что за работа? — спросила я. Не слишком довольным голосом, но спросила. Берт расплылся в улыбочках. Иногда я подозреваю, что за всем этим дворцовым переворотом он и стоял, но Мэнни с Чарльзом клянутся и божатся, что нет. Джеймисону я бы все равно не поверила, потому и спрашивать не стала. — У Браунов погиб сын три года назад. Они хотят, чтобы ты его подняла и задала несколько вопросов. Я очень недобро прищурила глаза: — Рассказывай все, Берт. Пока что мне отказываться не от чего. Он прокашлялся, заёрзал. Берт не часто ёрзает. — Ну, в общем, его убили. Я аж руками всплеснула: — Берт, ты что, спятил? Я не могу поднять жертву убийства! Никто из нас не может. Я тебе дала список отказов для нас для всех по юридическим причинам, и там это есть. — Но ты же это делала? — До того, как выяснила, что случается, когда поднимешь жертву убийства в виде зомби, и до того, как вступили в силу новые законы. Убитый встаёт из могилы и идёт к своему убийце без всяких «но» и «если». Он прорвётся сквозь всех и вся, кто попытается его остановить. У меня это дважды бывало. Зомби не отвечают на вопрос, кто их убил, они прут напролом к тому, кто это сделал. — А нельзя, чтобы за ними шла полиция, используя их как ищеек? — Эти ищейки отрывают людям руки и пробивают стены домов. Зомби идут к своему убийце по прямой. И, как гласит теперь закон, за весь ущерб, в том числе смерть людей, отвечает аниматор, поднявший зомби. Если кто-то из нас поднимет этого мальчика, и тот кого-нибудь убьёт, даже своего убийцу, нас обвинят в убийстве путём злоупотребления магией. Это автоматом смертный приговор. Так что я этого сделать не могу, и никто не может. Берт опечалился — наверное, из-за денег. — Я им сказал, что ты именно это им и объяснишь. — Сам должен был объяснить, Берт. Я тебе все это уже излагала. — Они меня спросили, аниматор ли я. Когда я сказал, что нет, они сказали, что не поверят мне на слово. Что если только они могли бы поговорить с миз Блейк, она — то есть ты — обязательно бы передумала. — Берт, ну это уже нечестно! Этого сделать нельзя, и вообще, если они увидят, как их сын поднимается из могилы разложившимся кровожадным зомби, это им мало поможет. Он приподнял брови: — Ну, я не могу сказать, что так хорошо это сформулировал, но клянусь тебе, я сказал нет. — Но все равно мне с ними встречаться, потому что они предложили пятнадцать кусков за час моего времени. — Я бы мог вытянуть из них двадцать. Они в отчаянии, я это чувствую. Если мы их просто отошьём, они найдут кого-нибудь менее респектабельного и менее законопослушного. Я закрыла глаза и медленно выдохнула. Терпеть не могу, когда Берт прав, и сейчас как раз был такой случай. Дойдя до определённого уровня отчаяния, люди становятся способны на глупости. Страшные, кровавые глупости. Мы — единственная фирма аниматоров на Среднем Западе. Есть ещё одна в Новом Орлеане и одна в Калифорнии, но они не возьмутся за такую работу по тем же причинам, что и мы — новые законы. Я могла бы сказать, что из сострадания к клиентам — но на самом деле мысль поднять зомби и спросить, кто его убил, настолько соблазнительна, что некоторые из нас пытались. Мы думали, что это не получается из-за психологической травмы убийства, или просто аниматоры слишком слабые, но дело было не в этом. Если тебя убили, то встаёшь из могилы ты только с одной мыслью в мёртвой голове — отомстить. Пока ты не отомстишь, ты ничьих приказов не слушаешь, даже того аниматора или жреца вуду, что поднял тебя из могилы. Но если никто из достойных специалистов такого делать не будет, это ещё не значит, что не найдутся недостойные. И здесь, и по всей стране есть люди, у которых талант намного выше морали. На профессиональные компании никто из них не работает — либо уволены как обуза, либо никогда и наняты не были: одни потому, что и не хотели, но в основном — потому что действовали втайне и вряд ли хотели, чтобы их действия стали известны властям. Они сидят тихо, не высовываются, не дают рекламы, но если начать размахивать двадцатью штуками зелёных, они вылезут из кустов. Брауны найдут кого-нибудь, кто согласится выполнить их просьбу, если они заплатят. Кого-нибудь, кто назовётся вымышленным именем, поднимет парнишку и даст деру с деньгами, оставив родителей разгребать бардак и объясняться с полицией. Известен прецедент в верховном суде Новой Англии, когда обвинение потребовало смертного приговора для человека, который заплатил магу за убийство с помощью магии. Не знаю, чем оно кончится, и что там решит верховный суд. Но я никогда себе не прощу, если Брауны найдут какого-нибудь нечистоплотного аниматора и кончат смертным приговором. В смысле, это вечно будет меня грызть, тем более, если я могу это предотвратить прямо сейчас. На Берта я посмотрела так, как он того заслуживал. Дала ему понять, что он жадная скотина, и от денег отказался отнюдь не из гуманных соображений. Он улыбнулся мне в ответ, потому что понял значение этого взгляда. Понял, что я это сделаю, как мне ни противно.Глава двадцать девятая
Миссис Барбара Браун была белокурой, а мистер Стив Браун — брюнет с седеющими висками. Он был выше её дюймов на пять, а во всем остальном они очень друг другу соответствовали. Отлично были видны хорошенькая школьница-чирлидер и красавец-футболист с широкими плечами и резкими чертами лица, хотя годы, горе и лишний вес немного это скрывали. Глаза у них блестели, но блестели немного ненатурально, почти неприятно. Она говорила слишком быстро, а он — слишком медленно, будто обдумывая каждое слово. А она — так, как будто рассказывать о сыне ей необходимо, иначе она взорвётся или сломается. — Круглый отличник он был, миз Блейк, а вот последняя картина, которую он писал. Акварельный портрет младшей сестры. Он такой был талантливый! Она держала картину, принесённую в чем-то вроде тонкого атташе-кейса, не помню, как эта штука называется. Я послушно посмотрела на картину. Очень мягкие тона, прозрачно-синие и бледно-жёлтые, а кудри у ребёнка почти белые. Девочка смеялась, а художник сумел передать сияние глаз, для чего обычно нужен фотоаппарат. Хорошая картина. Для ученика предвыпускного класса — просто замечательная. — Чудесная картина, миссис Браун. — Стив не хотел, чтобы я её приносила. Он сказал, вам она не нужна, но я хотела, чтобы вы увидели, какой он был, и тогда вам захочется сделать, что мы просим. — Я просто не думал, что вид картины Стиви окажет влияние на миз Блейк, Барбара, только и всего. Он погладил её по руке, а она совсем не отреагировала. Будто он её и не трогал. Я начинала понимать, кто в этом трагифарсе движущая сила. Именно что в фарсе. Она не говорила, что хочет поднять своего сына в виде зомби, чтобы он сказал, кто его убил. Она говорила так, будто убеждала меня воскресить его как Лазаря, по-настоящему вернуть. Берт слышал это в её голосе и не понял, или оставил мне разбираться? — Он был блестящий бегун, и футболист тоже. — Она открыла школьный ежегодный альбом на соответствующей странице, и я увидела Стиви Брауна в шортах с эстафетной палочкой, пригнувшегося, лицо полностью сосредоточенное. Волосы тёмные, не длинные. Стиви Браун стоит на коленях на земле в полной футбольной экипировке, шлем рядом на земле. Он широко улыбается в камеру, пряди волос сползают на глаза. У него волосы отцовские, а лицо как у матери, только тоньше, моложе и ярче, а губы и глаза тоже отцовские. А вот он возится со школьным альбомом на монтажном столе, лицо очень серьёзное. Парнишка выглядел как легкоатлет — тощий, мускулистый, но не объёмный. Я бы не выбрала для него футбол — недостаточно мясистый юноша. Впрочем, он мог бы за лето перед выпускным классом набрать массы. Теперь этого уже не будет. Школьная вечеринка; его и его подругу-выпускницу коронуют королём и королевой. Их фотография на фоне фальшивых звёзд и изобилия блёсток. Он сияет улыбкой в объектив. Волосы он постриг и пригладил, и они идут ему куда больше, чем на том снимке, где он занимается бегом. В белом смокинге он кажется выше. Девушка белокурая, похожа на его мать, только в более высоком и стройном варианте. Выглядит она красиво и уверенно, и улыбка у неё загадочнее, чем у Стиви будет когда-нибудь. Судя по этим фотографиям, они даже и думать не думали, что жить им осталось не больше шести часов. — Кэти и Стиви встречались почти два года. Влюблённые со школы, как мы со Стивом. Она подалась вперёд при этих словах, приоткрыв губы и облизывая их, будто у неё все время рот стремился пересохнуть. Муж продолжал гладить её по руке и смотрел на меня тёмными красивыми глазами, очень похожими на глаза его покойного сына. Его глаза, его такое усталое лицо извинялись передо мной — за то, что я должна это все видеть, слышать, быть здесь. Мне было не до тонких намёков глазами. Единственное, что я могла сделать — это сочувственно кивнуть и посмотреть на него вместо неё. Он слегка кивнул, когда Барбара его не видела. Это был миг между нами, мужиками. Я тебя вижу, ты меня, я понимаю, что ты имеешь в виду, а ты понимаешь меня. Будь я больше девушкой, я бы что-нибудь сказала вслух, для уверенности. — Да, он, видно, был замечательный человек, — сказала я. Она ещё чуть подалась вперёд, держа в руках небольшой фотоальбом, такой, как бабуси носят в сумочках. Она раскрыла его, и передо мной пошли фотографии темноволосого младенца, потом ребёночка, стоящего на ногах, потом первоклассника. Я рукой накрыла её руку, когда она хотела перевернуть очередную страницу. — Миссис Браун, Барбара! Она на меня не смотрела, и глаза её блестели ярче. — Миссис Браун, нет нужды мне доказывать, что он был хороший мальчик. Я вам верю. Мистер Браун встал и попытался помочь ей убрать альбом в сумочку. Она этого не хотела, не бороться же с нею. Так он и остался стоять слегка беспомощно, свесив большие руки. Она снова навалилась на стол и перевернула страницу: — А это он победил на выставке работ в пятом классе. Я не знала, как это прекратить, не прибегая к грубости. Откинувшись на спинку стула, я перестала смотреть фотографии и переглянулась со Стивом — у него тоже глаза блестели сильнее. Если они оба заревут, я выйду. Если бы я могла, я бы помогла им, но это не в моих силах. И, честно говоря, я не думала, что Барбара Браун пришла ко мне, чтобы я подняла зомби. Я глянула на фотографию Стиви в восьмом классе, первый год, когда его взяли в футбольную команду. Это меня удивило: я бы предположила, что отец отдал его в лигу малышей. Моё мнение о Стиве несколько повысилось, раз он подождал, пока сын сам захочет играть. Я накрыла ладонями руки миссис Браун вместе с альбомом и надавила — достаточно, чтобы она посмотрела на меня. Глаза её были дикими, будто слезы были наименьшей из всех наших неприятностей. Что-то почти бешеное было в этом взгляде. Я заменила приготовленные слова, потому что она не услышала бы их: «Уходите, я ничем не могу вам помочь». Вместо того я сказала: — Вы мне рассказали, что это случилось в вечер выпускного бала, но не сообщили никаких подробностей. Мне эти подробности были ни к чему, но как-то надо было остановить этот поток фотографий и отчаянные воспоминания. С убийством я ещё как-то справлюсь, а путешествие по дороге памяти — это без меня. Глаза её метнулись вправо, влево, она отодвинулась, оставив альбом у меня в руках. Он был открыт на тринадцатом дне рождения. Улыбающиеся лица сына и его друзей, сгрудившихся вокруг торта. Она выдохнула — медленно, долго, прерывисто. Не такой звук, который часто услышишь от живых. Конвульсивно сглотнув слюну, она потянулась рукой к мужу. Он все ещё стоял рядом с ней, но теперь лицо его стало спокойнее. — Машину Стиви нашли на дороге, будто они въехали в кювет. В полиции думают, что они ловили машину, и их подобрали. — Стиви не сел бы в чужую машину, — твёрдо сказала Барбара, — и Кэти бы тоже так не сделала. — Глаза её снова стали чуть-чуть блуждать. — Они были хорошие дети. — В этом я уверена, миссис Браун. Людям свойственно выставлять умерших святыми, будто сама эта правильность могла послужить им защитой. Но чистота — не щит от насилия. Иногда по невежеству можно погибнуть вернее. — Я же не говорю, что они не были хорошие, — сказал Стив. Она не обратила внимания и отняла у него руку. Обе ладони были сжаты на сумочке, прижимали её к коленям, будто она должна была за что-то держаться, и одной руки мало. — Они бы не сели в машину к незнакомым. Стиви опекал Кэти. Он бы такого не сделал. Она была так в этом уверена, что данное конкретное предположение дальше обсуждать не имело смысла. — Значит, они знали людей, которые предложили их подвезти? — спросила я. Это, похоже, до неё дошло. Она нахмурилась, глаза у неё забегали из стороны в сторону, как пойманные. — Никто, кого мы знаем, не тронул бы Стиви или Кэти. Она была уверена в более странной вещи, но в этой вот уверена до конца не была. Где-то в ней ещё осталось достаточно логики понимать, что они сели в машину либо к незнакомым, либо к знакомым. Других возможностей не было. — В полиции считают, что их могли заставить сесть в машину, может быть, под угрозой оружия. Барбара качала головой, не переставая. — Я представить себе не могу, чтобы кто-то наставил на них пистолет. Я просто не могу представить себе человека, который такое сделал бы. Муж потрепал её по плечу: — Барб, может, ты подождёшь снаружи, пока я договорю с миз Блейк? Она продолжала качать головой. — Нет-нет, она нам поможет. Она вернёт Стиви, и он скажет нам, кто сделал такое с ним и с Кэти, и будет лучше. Мы же должны знать, кто способен на такой ужас. — Она посмотрела на меня, и на миг её глаза прояснились. — Стиви и Кэти никогда бы не сели в машину к чужим людям. Мы с ним об этом говорили. Он знал, что если кто-то наставит на него пистолет и потребует сесть в машину, то жизнь ему не сохранят. Мы об этом говорили все время, с тех пор, как он совсем ещё маленький был. — У неё пресеклось дыхание, но она не плакала — пока что. — Он бы сделал так, как я ему говорила. Он бы схватил Кэти и побежал в лес. Машина стояла рядом с лесом. Они могли бы там спрятаться. Это был кто-то, кого он знал, или она знала. Мы этого человека знали, миз Блейк, — сказала она, меняя настрой. — Нашего мальчика убил кто-то, кто бывал в нашем доме, ел с нами, дарил нам цветы. Кто-то, кого мы знаем — монстр, и мы не знаем, кто. Вот это действительно ужас. Не только то, что сына и его девушку убили, но то, что убийца — среди знакомых Браунов. Каково это — всматриваться в лица своих друзей, товарищей своих детей и думать: это не ты? И не ты? Кто из вас? Я даже не могла с ней спорить — статистика показывает, что процентов восемьдесят жертв убивают знакомые. Противно, но правда. — Вы сказали — монстр. Вы имели в виду то, что вашего сына убили, или то, как это было сделано? Может быть, там было замешано что-то сверхъестественное. Может быть, они не по одной только причине пришли ко мне, и хотелось надеяться, что я смогу им чем-то помочь. Она закрыла лицо руками и заплакала, уже не тихо. Стив Браун заговорил, перекрывая её всхлипы, будто уже раньше их слышал. — То, что с ними сделали, миз Блейк, как это сделали — это было чудовищно. Он не был похож на человека, который бросается этим словом. Барбара Браун качалась взад-вперёд, взад-вперёд, рыдая. Наверное, действительно так громко, как мне казалось, потому что у меня на столе зазвонил телефон. Я вздрогнула, но взяла трубку. Звонила Мэри, наша умная секретарша. — Все там в порядке? — спросила она. — Нет, — ответила я. — Мне притвориться, что у вас очередной клиент? — Через пятнадцать минут. — Или раньше, если станет громче? — Да, это было бы хорошо. Я повесила трубку, пообещав про себя послать Мэри цветы или коробку конфет, или цветы с коробкой конфет. Стив Браун пытался успокоить жену. Она перестала качаться и прислонилась к нему. Рыдания стали тише — слегка. Когда её синие глаза снова обратились ко мне, в них опять было это обещание насилия. Если она узнает, кто это сделал, — не знаю, что она сделает с этими людьми. Глядя ей в глаза, я сомневалась, что она будет ждать суда и решения присяжных. Она заговорила так быстро, что слова налезали друг на друга. — Они изнасиловали Кэти, изнасиловали, а Стиви изувечили, отрезали… — Она замолчала, прижав руки ко рту, глаза вылезали из орбит. Мало разумного осталось в этом взгляде. Я глядела на неё, обращаясь к Стиву Брауну: — Значит, кто-то их подвёз, когда у них сломалась машина, и потом… — Их нашли в каком-то сарае в лесу, — сказал он, — и они оба были изнасилованы. — Он говорил так спокойно, будто ничего не чувствовал. Может быть, так оно и было. Он вынужден был затолкать боль внутрь, потому что страдания Барбары были для него важнее, они его поглощали. — Ему отрезали… они его кастрировали. — У него задрожало веко. — Он был ещё жив. Голос Стива Брауна стал тише. — Полиция не нашла, — сказала она, и голос её готов был сорваться на визг. — Не смогла найти. Эти чудовища унесли от него кусок с собой, и полиция не смогла найти. Пришлось похоронить его так. Унесли, и мы не смогли найти его. Она говорила громче, громче, ещё не орала, но почти. На самой грани жуткой истерики. — От Кэти они ничего не отрезали. Почему они её не порезали? Почему только Стиви? Почему? Зачем они это забрали? Зачем? Будь у меня дротиковый пистолет, заряженный валиумом, я бы пустила его в ход. Но у меня его не было. Ужасно, мерзко, но я ничем не могла им помочь, а кошмаров мне и своих хватает. Этот монстр был человеком, а я по таким монстрам не эксперт. В конце концов я решила прервать этот поток: — Миссис Браун, миссис Браун! Барбара! Я орала, но она меня не слышала. Она ушла, погрузилась в своё страдание, скорбь, утрату. Я орала, но некому было меня услышать. Мэри открыла дверь и что-то сказала — дважды, потому что в первый раз я не расслышала за криками миссис Браун. — Анита, пришёл твой следующий клиент. Ты уже на пятнадцать минут задержалась. Смотрела Мэри на меня, но слегка расширенными глазами. Когда-то она была секретарём у адвоката по уголовным делам и к истерикам привыкла, но либо сейчас столкнулась с неизвестным ей вариантом, либо они ей все равно нравились не больше, чем мне. — Я воспользуюсь другим кабинетом, мистер Браун. А вы с женой тем временем придёте в себя. Барбара Браун бросилась ко мне. — Миз Блейк, миз Блейк, умоляю вас, помогите нам! — Она схватила меня за лацканы жакета. При этом её рука задела пистолет, и она на секунду остановилась, но только на секунду, а потом крепко вцепилась пальцами в ткань. Будь она мужчиной, могла бы дёрнуть меня к себе, но она этого не сделала — просто цеплялась за меня и умоляла: — Стив, Стив, пожалуйста, покажи ей чек! — Барбара, она не станет нам помогать. Она ещё крепче вцепилась в мой жакет, собирая ткань в кулаки. Жакет был женский, и в нем просто не было достаточно материала, чтобы так с ним обращаться. Ткань стянула мне плечи, стесняя движения, и стало невозможно потянуться за пистолетом. Вряд ли Барбара настолько потеряет над собой контроль, что он мне понадобится, но у меня есть правила. Никто не встанет между мной и моим оружием. Никто. Беда была в том, что я не могла сообразить, как мне освободиться, не травмируя её физически. Этого мне не хотелось. — Стив, покажи ей чек! Она была ко мне близко-близко, как для поцелуя. Очень неудобная позиция для схватки. — Покажите мне то, что она хочет, мистер Браун. Я говорила очень спокойно, без малейшего гнева, никак не выдавая своей истинной мысли: уберите её от меня к чёртовой матери. Не то чтобы я была бесчувственной, но когда кто-то вламывается в моё личное пространство, я этого терпеть не могу. С извиняющимся лицом он вытащил что-то из внутреннего кармана пиджака. Это был банковский чек. Мистер Браун держал его так, чтобы я могла рассмотреть чек как следует. Он был на сто тридцать тысяч долларов, к оплате наличными. — Возьмите чек, миз Блейк. Мы его подпишем для вас сегодня же, сейчас же. Я покачала головой и бережно накрыла руки миссис Браун ладонями. Я твёрдо была намерена освободиться. — Я не могу взять ваш чек, миссис Браун. Я попыталась оторвать её руки, но она только вцепилась крепче. Жакет уже никогда не отутюжить. — Это все наши сбережения, но мы можем заложить дом. Мы предложим вам больше. Глаза её блестели прямо перед моими. Слишком ярко блестели, и я подумала, не принимает ли она что-нибудь — по рецепту врача. Если так, то врач ей выписал не тот рецепт. Я не могла оторвать её от себя, не сделав ей больно, а этого мне все ещё не хотелось. Я потрепала её по рукам, стараясь быть дружелюбной. — Дело не в деньгах, миссис Браун. Если бы я могла поднять вашего сына и узнать, кто это сделал, я бы так и поступила. Видит Бог, я бы это сделала, но так не получится. В дверях возник Натэниел и посмотрел на меня вопросительно, дескать, мне что-нибудь сделать? Я не могла придумать, что бы он мог сделать, и потому едва заметно покачала головой. Мэри, очевидно, сходила за Бертом, потому что он появился в дверях вслед за ней. — Миссис Браун, будьте добры немедленно отпустить Аниту. Я вам говорил уже, что ничего из этого не выйдет. Он говорил ровно, почти нараспев, будто ему не впервые приходилось этим заниматься. Мне раньше не была нужна его помощь, но ведь не у всякого есть моё обаяние и умение запугивать. Обычно присутствие пистолета приводит клиента в чувство, но Барбаре Браун было на него глубоко плевать. Она только глянула на Берта и тут же повернулась ко мне, не отпуская мой жакет. — Вы не откажете нам, миз Блейк. Если вы откажете, все так и останется — навсегда. — Она стала меня трясти при каждом слове: — А оно, — рывок, — не может, — рывок, — так остаться! Ещё рывок. О матерь Божия, как же мне ей помочь и как оторвать её от себя, не сделав хуже? У нас есть психологи, к которым мы посылаем клиентов, но вряд ли она к ним пойдёт. Она сейчас не на стадии «может быть, мне к психотерапевту сходить?». У неё стадия другая — «я с ума сойду!» Я прекратила попытки оторвать её от себя, но мне надоело, что меня трясут, и я решила попробовать правду: — Убитый зомби убивает своего убийцу. — Я и хочу, чтобы их убили! — почти выкрикнула она, брызгая на меня слюной — случайно. — Такой зомби прокладывает себе путь сквозь все и всех, пока не убьёт своего убийцу. Я сама видела, как гибли ни в чем не повинные люди. — Стиви так не будет, — сказала она, пододвинувшись ко мне так близко, что мне пришлось отклонить голову назад, но она как следует забрала руками мой жакет, и деваться мне было некуда. — Стиви всегда был тихий мальчик. Он никого никогда не тронул. Он нам просто скажет, кто сделал этот ужас. — Миссис Браун, Барбара! — Она поглядела на меня, и где-то в этом взгляде ещё теплился огонёк здравого рассудка. — Это был бы не Стиви, Барбара. Это был бы ходячий мертвец. Не ваш сын, а просто анимированный труп. Она опустила голову, я теперь видела только её светлые волосы. Плечи её обмякли, и я подумала, что до неё достучалась. — Миссис Браун, — вмешался Берт, — пойдёмте сейчас ко мне в кабинет, все успокоимся и не будем никому мешать работать. Наверное, дело было в этих словах — «мешать работать». Она закаменела, и у меня была секунда на решение, готова ли я освободиться от неё силой. Но я заколебалась, и этого хватило. Она держала меня так близко, что я не могла отодвинуться, и руку тоже не могла поднять. А она вцепилась мне в лицо ногтями. Только для этого ей пришлось одну руку отпустить, и я вскинула освободившуюся руку, блокируя вторую попытку выцарапать мне глаза. Она отпустила и вторую руку, но я схватила её за запястье и шагнула назад, потянув её на себя, и она по инерции повернулась за мной и оказалась на коленях, одна рука заведена за спину, а моя вторая рука держит её поперёк плеч. Не настоящей удушающей хваткой, потому что я надеялась, что кто-нибудь её от меня оттащит, пока до этого не дошло. Царапины на лице горели от левого глаза до середины щеки. Ещё не ощутив первую струйку крови, я знала, что она будет — просто ощущение такое. Она орала — громко, прерывисто. Ближе всех к нам оказался мистер Браун. — Вы ей делаете больно! — Я ей? Это она пыталась мне глаза выцарапать! Я держала её не так сильно, как надо бы — все ещё хотела обойтись по-хорошему с обезумевшей от горя бедной женщиной. Она вывернулась и полоснула меня ногтями по руке. Я завела локоть ей под горло и резко потянула вверх руку у неё за спиной. Она вскрикнула, но тут же замолкла, потому что я придавила ей шею. Я знала, как держать удушающую хватку, пока противник не потеряет сознание, и при этом не раздавить трахею и ничего глупого не сделать. Признаю, я несколько вышла из себя, но все равно мистер Браун не должен был делать того, что он сделал. — Отпусти её! — заорал он. Я спокойно — наверное, — сказала: — Если вы не можете с ней справиться, приходится мне. Она вырывалась, и я прижалась к ней головой. Тут одновременно Мэри закричала, и Натэниел тревожно вскрикнул: — Анита! Я подняла глаза и только увидела, как Стив Браун ударил меня в лицо. У меня голова качнулась назад, перед глазами поплыло, как когда телевизор не в фокусе. Сразу больно не было, это тебе не царапины. Обычно о серьёзности раны можно судить по тому, как скоро появляется боль. Быстро — ерунда, долго — плохо. Удар был хорош, тяжёлый и точный. Стив Браун, наверное, ожидал, что я свалюсь, потому что лицо у него было удивлённое. А может, он никогда не бил женщину так сильно, или вообще никогда не бил. Настала долгая секунда, из тех, что тянется вечность, а на самом деле — одно мгновение. Я видела, как шевелятся его губы, но не слышала слов. Слышала я только высокий белый гудящий шум, да ощущала вкус крови на губах. Неважно, что кровь была моя, важно, что это была кровь, а я была в гневе. И я почуяла запах кожи Барбары Браун под запахом духов, запах соли, болезни — да, болезни от горя, тяжёлым ядом выступавшего из пор. Она ранена, ей больно, и я могу положить конец этому страданию. Я прижалась к её телу — поближе, чтобы её муж не мог меня ударить, не рискуя попасть по ней. И я слышала, как бьётся её сердце — так громко, так отчётливо. Тяжёлый, мясистый звук, не тот едва слышный, что звучит у врача в стетоскопе. Так звучит сердце, если вдвинуть ухо в чужую грудь. Так звучит жизнь, бьющаяся в теле, бьющаяся быстрее и быстрее. Барбара Браун раньше не пахла едой, но запахла теперь, когда в организм хлынула первая струя адреналина. Какая-то часть её сознания, которую она сама не могла бы назвать, чуяла опасность — близкую, очень близкую. Наверное, я закрыла глаза, потому что ощутила, как он надо мной навис. И когда открыла, увидела, что Стив Браун собирается ко мне прикоснуться. Наверное, хотел оттащить меня от жены за волосы, но я перехватила его руку и остановила — да, остановила своей рукой. Она казалась миниатюрной на его массивном запястье, но мышцы у меня крепкие, и когда он попытался вырваться, у него не получилось. Я продолжала держать его жену на коленях, другой рукой заведя ей руку почти до плеч за спиной. Мелькнула далёкая мысль, что если потянуть сильнее, кость выйдет из сустава. И тут же другая мысль, поближе: чтобы её съесть, придётся все равно разрывать на части. Мы же будем её есть? Я всегда думала, что мой зверь — создание страсти, потому что его вызывают те же эмоции, что возбуждают страсть. А это было не страстно, а бесстрастно. Не было чувства добра и зла. Не было сочувствия, ощущения, что эти двое — собратья по человечеству, и нехорошо причинять им вред. Даже в голове такого не было. Они на меня напали, а я голодна, и от неё так хорошо пахнет — и так плохо. Пахло болезнью, и я поняла, что это лекарства. Они ощущались в её поте — едкие, горькие. Я выпустила её так резко, что она упала на ковёр, но Стива Брауна я продолжала держать, и притянула его к себе, протащив мимо его жены, потому что он наклонился посмотреть, что с ней, и от моего рывка потерял равновесие. От него пахло страхом и гневом, но больше ничем. Он был чист. Он споткнулся, и я засунула руку ему под рубашку, другой подтаскивая его к себе. Теперь я слышала его сердце, оно колотилось, такой глухой, мясистый звук… такой приятный… Услышав позади себя движение, я резко обернулась, увлекая за собой Стива Брауна, свалив его подножкой, даже не подумав, и он оказался у моих ног, на земле. Еда и должна лежать на земле. Натэниел трогал меня за лицо. Я отдёрнулась, будто он меня ударил, но при этом прикосновении у меня в голове заревело. Кричала женщина. Мэри повторяла: — Мне вызвать полицию? — Нет, — ответил Берт, — сами справимся. Я усомнилась, но тут мой взгляд упал на мистера Брауна. Он смотрел на меня расширенными глазами, будто боялся. Я отпустила его, точно обожглась, попятилась, налетела на Натэниела. Не глядя, поймала его за руку и вцепилась в неё. От прикосновения стало легче думать. Натэниел вызывал у меня мысли о сексе или пище, но сегодня он помог мне вспомнить о том, что я человек, и о том, что это значит. — Помоги, — шепнула я. — Всем выйти! — велел он. Все глаза обернулись к нему. — Вон, вон, все! — заорала я и попыталась к ним броситься, но Натэниел перехватил меня за талию, и я не стала сопротивляться. Заставила себя не сопротивляться. Но продолжала кричать: — Вон, все выйдите вон! Стив Браун ухватил жену за руку и поволок к двери. Наконец и Берт зашевелился, взял её за другую руку, помогая. Смотрел он на меня так, будто никогда раньше не видел — может быть, так оно и было. У Берта дар видеть только то, что он хочет видеть. Мелькнуло побледневшее лицо Мэри, и дверь захлопнулась, а крик «Все выйдите вон!» сменился бессловесным, бесформенным воплем. Резкие выкрики вырывались у меня из глотки, пока она не охрипла и я не свалилась мешком на руки Натэниела. До сих пор я ощущала своего зверя как большую собаку или кошку, которая трётся мехом о моё тело и сознание, но сегодня я поняла, что это в звере ещё не самое опасное. Самое опасное в том, что он — животное, а животные не различают добра и зла. Я орала, потому что прекратить и делать что-то другое означало риск, что может вернуться то же намерение, и я не была уверена, что смогу противостоять ему второй раз.Глава тридцатая
Натэниел звал меня по имени, но я не могла ответить. Я боялась ответить. Боялась, что если я хоть на миг задумаюсь, тот холодный разум снова возьмёт верх. Натэниел упал на колени, держа меня по-прежнему за талию. Это внезапное движение меня спугнуло, заставило прекратить крики, будто щёлкнули выключателем. Второе сознание вплыло в тишину. Но оно уже не было холодным, оно было испуганным. Леопарды — одиночки, и только три причины бывают у диких леопардов для встречи: подраться, потрахаться или сожрать. Он тот, кто либо набьёт нам морду, либо нас оттрахает, либо сожрёт. В этом страхе, ревевшем у меня в мозгу, других вариантов не было. Я-то думала, что понимаю, что такое реакция «дерись или беги», но такого и близко не было. Все, что я испытывала как человек, было бледной тенью этого. Потребность ударить или удрать пронизывала меня до костей. Все тело гудело ею, все сильнее, все быстрее, потому что драка будет насмерть. Я заставила себя не паниковать, не вырываться, не отбиваться от Натэниела. Можно из этого выбраться. Я это знала, и второе сознание тоже знало это. Можно выбраться. Можно спастись. Но то немногое, что осталось во мне ещё от человека, знало, что Натэниел нас не тронет. Мы должны дать ему нас сдержать, должны, потому что я знала, что ещё можно спастись. Чего я не знала — так это того, что будет, если я вырвусь. Что если Натэниел не сможет меня удержать, чтобы я снова думала, как разумное существо? Я не хотела этого выяснять, потому что ничего хорошего точно не будет, а будет такое, с чем я потом жить не смогу. Я заставляла себя не двигаться. Не сопротивляться, когда Натэниел опускал меня на пол, обмякнуть в его руках, когда он навалился сверху. Тот, второй разум просто завизжал, когда тело коснулось ковра. Он вопил, что нас убьют, и он в это верил. У него здесь друзей не было. Я всегда думала, что мой зверь — хотя бы отчасти волк Ричарда, но сейчас я знала, что это не так. То, что боролось со мной, никогда не понимало общественного порядка стаи. Для него была только дичь, соперники, партнёры по спариванию и детёныши. А детёнышем я уже не считала Натэниела ни в малейшей степени. Я позволила ему положить себя ничком на ковёр. Юбка оказалась слишком короткой, чтобы расстелиться по полу, и она стала задираться. Тело Натэниела прилипло к моей спине, руки держали мои запястья. Я старалась подавить вопящий голос у себя в голове, лежать тихо, позволить Натэниелу держать меня изо всех сил. Он не был обучен фиксировать человека на полу, и делал только то, что умел, раздвигая мне ноги бёдрами, чтобы я не могла встать на колени и его сбросить. Юбка задралась так высоко, что ничего уже не было между ним и мною, кроме моих трусиков и его брюк. До ужаса беззащитное положение. Даже то во мне, что ещё было мной, этим не было довольно. Потому что, как только тебя вот так прижмут, то от тебя ничего не зависит. А я люблю, когда есть выбор. Выбор — это возможность спастись. Натэниел мне плохого не сделает. Не сделает. Не сделает. Я повторяла это снова и снова, пока он пристраивался. Зверь во мне знал, что в этом положении он может нам спину поломать. Для меня самой это выглядело как подготовка к изнасилованию. Я знала, что Натэниел этого не сделает, и ещё знала, что если собираешься кого-нибудь изнасиловать, то надо сначала одежду снять, а потом уже ставить в такую позу, потому что иначе руки у тебя будут заняты, а штаны сами не расстёгиваются. Логически рассуждая, мне ничего не грозило, но логика не всегда побеждает страх. Зверь боялся, потому что другому леопарду доверять не умел. Я боялась, что будет, если самая недоминантная личность среди всех мне известных не сможет меня достаточно подавить, чтобы я не вырвала ему горло или не проломилась через хилую перегородку офиса и не растерзала всех, кто снаружи. Что Натэниел мне плохо не сделает, я верила — я не верила, что он сможет меня удержать и обезопасить всех остальных. Разве не умолял он меня сегодня утром всадить зубы ему в шею и пустить кровь? Я боялась, что он… ну, не дотягивает. Не дотягивает до леопарда, до мужчины, до личности, наконец. Сомнения питали страх, страх раздувал сомнения, и я потеряла — потеряла себя, потеряла контроль. Последней ясной мыслью, пока ещё панический страх не заволок сознание, была такая: «Подняться с пола!» Я должна была встать. Я все забыла, даже забыла, как пользоваться собственным телом, как драться. Остался только страх, а страх не строит планы — он реагирует. Расслабленная неподвижность, к которой я себя вынудила, пропала, и я заметалась, стала бросаться из стороны в сторону, вскидываться. Я билась всем телом, каждой мышцей. Все, что во мне есть, я в буквальном смысле бросила на одно — подняться с пола. Натэниела швыряло вместе со мной. Он изо всех сил старался удержать мои руки на полу, прижать бедра, не дать свести ноги, чтобы я не поднялась на колени и его не сбросила. Я чувствовала, как он борется, но он не привык быть сверху. Бросившись влево, я приподняла нас обоих. Он немедленно придавил нас обратно, и я ощутила, насколько он мог бы быть силён. С огромной силой придавил он меня к полу. Я ничего не смогла бы сделать против этой силы, если бы он захотел отпустить одну мою руку и полезть ещё куда-нибудь, но он держал оба моих запястья, и пусть я не могла подняться, но и он не контролировал меня полностью. Что-то он говорил, не знаю уж, сколько времени повторял это, но я только теперь поняла. — Анита, не заставляй меня делать тебе больно, Анита, прошу тебя, прошу, пожалуйста! — Он почти выкрикнул последнее слово. Испуг в его голосе сказал моей леопардихе, что мы побеждаем. Мы его заставили нас бояться, и он нас отпустит. Пришпоренная кошка вместе со мной бросилась опять влево. Так, если сейчас он не стукнется спиной о стол, мы начнём кататься на спине и стряхнём его. Я снова закричала, но уже не в страхе, а торжествуя. Мы смогли сесть, прижав Натэниела спиной к столу. Ногами он ухватил меня вокруг талии. Я вцеплялась в них ногтями, а часть моего сознания не понимала, почему штаны не разлезаются кровавыми полосами. Одна его рука обхватила меня поперёк груди, и только потом до меня дошло, что он ладонью накрыл рукоять пистолета. Второй рукой он вцепился мне в волосы, да так, что я вскрикнула. Шею мне обожгло раскалённое дыхание Натэниела. Леопардиха кричала, что он нам сейчас шею перекусит, а человеческая половина просто была сбита с толку. Натэниел меня укусил. Он погрузил зубы мне в кожу, в плоть. Я почувствовала, как они входят в меня, и перестала отбиваться. Как будто щёлкнул выключатель, о котором я даже не подозревала. Сначала я просто перестала отбиваться, руки повисли вдоль тела. И тело расслабилось, и вместо боли пришло тепло и утешение. Натэниел рычал, не разжимая зубов, и у меня из горла вырвался стон. Рычание перешло в мурлыканье, а так как зубы его сомкнулись у меня на позвоночнике, этот низкий, глубокий ритм побежал по позвоночнику вниз, и тело загудело камертоном. Я вскрикнула — уже не от страха или торжества. Он ослабил кольцо ног вокруг моей талии, но я лежала, обмякнув, прислонившись к нему. Он медленно, напряжённо расплёл ноги, будто ждал моей реакции, но мне было не до реакций. Я ждала, ждала, чтобы он овладел мною — да, овладел, другого слова не подберу. Такое было чудесное ощущение, мир, покой, безопасность. Он не выпускал мою шею из зубов, рукой держа меня за волосы, но вторую руку стал медленно убирать. Я тонула в нем. Я скользила вдоль него, удерживаемая только зубами на шее и рукой в волосах. Юбка задралась выше пояса и ползла ещё выше, пока сползала я. Натэниел обхватил меня рукой за талию, задрав юбку ещё выше — случайно, думаю. Он встал на колени, увлекая меня за собой, и медленно убрал руку с моей талии. Я осталась стоять на коленях, чуть покачиваясь, потому что все мышцы расслабились, успокоились. Мне стоило усилий остаться стоять и не свалиться на пол, хотя помогали его рука в волосах и рот, держащий за шею. И эти усилия помогли мне начать возвращение в собственную голову — понемногу, не до конца, но меня здесь стало больше. Достаточно, чтобы и тревожиться, и наслаждаться из-за его укуса. Тревожиться, потому что как будет, когда он меня отпустит, вернусь ли я к тому холодному разуму? И наслаждаться, потому что та часть меня, что была не просто кошкой, млела от этой крепкой хватки, ощущения зубов в шкуре. Я понимала, что мне лучше, потому что начинала слышать, что чувствует Натэниел. Это не был звук, но я не подберу другого слова, кроме «слышать». Он был напуган, возбуждён, раздосадован, сбит с толку, неуверен и встревожен. Эти эмоции паутиной обвивали в темноте моё тело. Паутины не видно, и когда проведёшь рукой, она рвётся, будто её и не было. У животных столько эмоций сразу не бывает. Недоумение с испугом — да, но не все прочие. Их было слишком много для моего зверя. Свободная рука Натэниела возилась с резинкой моих трусов — юбка давно задралась выше пояса без его помощи. Он стянул мне трусы до колен, но ему приходилось делать это одной рукой, и потому получалось рывками, и приходилось перехватывать. Натэниел рычал от досады мне в кожу, и у меня дыхание перехватывало в груди, коленки слабели. Он крепко держал меня за волосы, и ясно было, что если я упаду на пол, то будет больно, а потому я смогла остаться на коленях. Мысль о боли помогла сосредоточиться, чуть больше вернуться в собственный череп. Я хотела назвать его по имени — такое чувство, что это должно было помочь, — но не могла его вспомнить, не могла его произнести. Как будто «имя» — незнакомое мне понятие. Запах его — вот это я понимала. И попыталась произнести его вслух. С третьей попытки вышло. — Ваниль, — шепнула я. Он стянул с меня трусы до колен, но от этого одного слова остановился. Руку он не убрал от моих волос, но поднял голову, разжав зубы, и дыхание его гладило сделанную им рану. — Анита, ты меня слышишь? Ты здесь? А я здесь? Слишком трудный был вопрос. И я слишком долго думала над вопросом, потому что следующее, что я почувствовала — как ремень его брюк задел мою голую задницу. И расстёгнутые штаны. Мой зверь прижался к нему моими бёдрами, но не чтобы его остановить. Неясные мысли сводились примерно вот к чему: он победил нас в бою и заслужил право на спаривание. Теперь я понимала, почему большие коты перед спариванием дерутся: надо доказать, что ты достаточно силён. Древний биологический императив: спариваться надо с лучшим, с самцом, гены которого помогут твоим потомкам выжить. Леопардиха не возражала — она уже была готова. А у меня были проблемы, только я не могла вспомнить, в чем они состоят. Не могла думать, потому что и человеческая моя половина согласна была, что Натэниел заслужил своё право здесь быть. Он нас спас. Спас всех добрых людей за дверью офиса. Да, это офис. Трахаться на работе я не хочу. В этом дело. И я отодвинулась от тела Натэниела. Отодвинулась — и страх его вырвался в полную силу. Он не знал и не мог знать, что это человек во мне хотел освободиться. Зверь учуял прилив страха, и из горла у меня вырвался крик, который я у себя неслышала. Не человеческий крик. Натэниел потянул меня за волосы так, что я ахнула, но почему-то это меня успокоило. Больно, но при этом хорошо, и ощутилось как отклик того чудесного покоя, как когда он укусил меня в шею. Он потёрся об меня головой, и зверь заёрзал ему в ответ. — Не так встали, — прошептал Натэниел, и за волосы, как за рукоять, поставил меня на четвереньки, помогая себе другой рукой. Леопардиха припала грудью к земле, подставляя мой зад, как будто у нас течка. Натэниел сдвинул трусы ещё ниже, они запутались на каблуках, потом слезли. Пусть у леопардихи и была течка, но у меня — нет. Может, дело было в том, что я оказалась без белья, но такая поза с задранной голой задницей для меня была несколько унизительной. Я снова встала на четвереньки, чтобы это не выглядело, как будто я подставляюсь, и хотела заговорить, но тут он в меня вдвинулся, и я забыла, что хотела сказать. Зверюга жаждала, но это случилось почти без прелюдии, и я была напряжена. Дико напряжена. Натэниелу приходилось пробиваться внутрь. Он за волосы пригнул меня к ковру, как было, и это было столь же унизительно, но мне было наплевать. В первый раз мы с моим зверем были согласны. Я спала с Натэниелом, но установила очень жёсткие правила. Я никогда не трогала его между ног. И такой переход от жёсткого отказа даже в случайном прикосновении к ощущению, как он пропихивается в меня, был ошеломительным. Дело не в том, что это было хорошо, — хотя и было, — дело в том, что это был Натэниел. В глубине души, хотя я никогда не сказала бы этого вслух, я давно уже хотела перейти этот барьер, перепрыгнуть его, снести, растоптать. Он трудился, пока не залез до упора, и тут остановился в нерешительности, застыл. — Анита, ты меня слышишь? Слышу? Слышу? Кошка во мне заорала, и этот крик вырвался у меня изо рта. Я потеряла завоёванную территорию, поскольку зверюга совсем не враждовала со мной — ни капельки. Она стала двигать бёдрами, и хотя Натэниел остался неподвижен, мы стали выдвигать его из нашего тела, наружу, наружу, и когда самый кончик готов был выскочить, мы насадили себя на него. — Ох ты… — донёсся его хриплый шёпот. Мы двигались на нем, насаживались изо всех сил, глубоко, сильно, резко. Как будто что мы ни делай — все мало будет. Я ещё недостаточно раскрылась для такой резкости. Я почти тормозила его стенками, потому что ещё не раскрылась, но меня несло. Даже мысли не было насчёт подождать — только голая жадная потребность. Я хотела, чтобы он меня трахал — слово «секс» слишком приличное. И я не могла его заставить делать то, что хочу. Я хотела глубже, больше, и чтобы он мне помогал. Он выпустил мои волосы, взял меня за бедра и поскакал в нашем ритме — кошкином и моем. Мы толкались и налезали, и как тогда в танце, моё тело следовало за ним, а не его за мной. Это был танец плоти — его в моей, пока я не стала горячей и влажной, и он стал легче во мне двигаться, наружу и внутрь, внутрь и наружу. И когда он заскользил, то вдвинулся глубже, резче, будто понял меня без слов. Он чуть передвигал меня руками, пока не нашёл то местечко, которое искал, и тут всадил в меня так, будто хотел вылезти с другой стороны, и я заорала. Я оглянулась через плечо — глаза его не были лавандовыми, они стали синими с намёком на серое, и уже не были человеческими. Рубашка на нем распахнулась, я видела грудь и живот, и Натэниел двигался как в танце живота, и ритм его сменился, стал настойчивей и как-то плавнее, цикличнее, и он вдвигался и выдвигался, внутрь и наружу. Размахи ширились, и он касался всей меня, хотя не одновременно. Он расширил меня резкими движениями, заставил принять его целиком и ещё чуть-чуть, и ту же воспользовался этим крохотным зазором. Он пошёл кругами, гладя мои стенки. Такой тонкой ласки никогда я не ощущала, когда мужчина бывал во мне. Так осторожно и притом такими мощными движениями бёдер. Это требовало куда больше силы, чем просто в меня всаживаться; силы самого разного рода. Ударом вверх при движении назад он нашёл это местечко. Бывало, что этого места касалась рука, но никогда ещё не было такого. И каждый раз, когда он по нему проскальзывал, у меня перехватывало дыхание, и он это слышал, потому что снова изменил ритм, потому что стал гладить его снова и снова. Не кончиком, но головкой и стволом, насколько мог только туда прижаться. Он гладил меня собой так, как раньше получалось только рукой и пальцами. И как всегда, когда этого места касаются так, как надо, ощущение было чуть-чуть по эту сторону боли. Ощущение было такое, будто, когда он заставит меня кончить, хлынет жидкость, и не только та, которой мы хотим. Так всегда бывало — такое давление, больше чем при любом оргазме, будто полностью теряешь контроль над своим телом. Жан-Клоду пришлось несколько первых раз меня провести через это. Уверить меня, что это будет хорошо. Будет чудесно. Давление все росло и росло, балансируя на самой грани «слишком много». Такое наслаждение, что становилось почти болью. И наслаждение тоже росло, как что-то тёплое, расширяющееся, будто оргазм — это что-то отдельное от меня, оно вырастет и вырвется из тела. Я смогла прошептать — почти прошипеть — его имя: — Натэниел… Он на долю секунды замедлился: — Анита, ты… — Не останавливайся, ради Бога, не останавливайся! Он не стал переспрашивать. Чуть изменив положение, он закрыл глаза и отдался ритму собственного тела. Я пыталась двигать бёдрами, но его руки сжали меня туго, удерживая на месте. Удерживая неподвижно. Росло и росло давление, оно переполняло тело, рвалось наружу — и вырвалось. Вырвалось в хлынувшем между ног потоке жидкости, с визгом, с царапаньем моих ногтей по ковру. Я должна была во что-то вцепиться, куда-то девать это наслаждение. Будто его было слишком много, и кожа могла не удержать его в теле. Если бы во мне был зверь, он бы вырвался с этими густыми водами, хлещущими промеж ног. Натэниел чуть отодвинулся от меня, и я распласталась на ковре, не в силах шевельнуться. Блин, да мне даже смотреть было трудно, перед глазами расплывалось. Он подполз ближе, отвёл мне волосы с лица. — Как ты? Я было засмеялась, потом заморгала и попыталась собрать глаза в фокус. Натэниел все ещё торчал из собственных штанов, твёрдый и стоячий, и хотя был весь покрыт жидкостью, она не была достаточно белой, чтобы принадлежать ему. Я проглотила смех и сказала, ещё тяжело дыша: — Ты не кончил. — Ты была не в том состоянии, чтобы дать мне разрешение. Я закрыла глаза и заставила себя протрезветь. Когда я открыла их, зрение стало чётким, предметы не расплывались. — В каком смысле — разрешение? — Я не могу иметь оргазм, пока ты мне не скажешь, что можно. Очевидно, физиономия была у меня красноречивой, потому что он сказал с улыбкой: — Я знаю, что тебе это кажется дико, Анита, но подумай о хорошей стороне. Я могу продолжать очень долго, потому что этому я обучен. — Обучен, — повторила я. Он кивнул. Я снова закрыла глаза. — Ты так долго молил о близости, об оргазме. У тебя был идеальный повод, и ты им не воспользовался. — Я открыла глаза и посмотрела на него. — Почему ты этого не сделал? — Я хочу, чтобы ты меня хотела, Анита. А не просто использовала ради метафизической необходимости. Я села, и ковёр мне напомнил, что на мне нет трусов. Я глянула на ковёр, впервые в жизни обрадовавшись, что он темно-коричневый. Не так будет заметно мокрое пятно. — Где мои трусы? — спросила я. Он стал оглядываться, будто и он не помнил. При этом у него держалась отличная эрекция, и она сильно отвлекала. — Если ты не собираешься… — я было стала показывать жестом, но остановилась, — не мог бы ты это… спрятать. Он повернулся с улыбкой, грозившей перейти в неприкрытый смех. — А что, тебя это смущает? — Да, — ответила я со всем доступным мне достоинством, натягивая юбку на ноги. Он протянул мне мои трусы. Улыбку он спрятал, но в лавандовых глазах мелькали искорки подавляемого смеха. Я выхватила их у него из руки, но не могла придумать, как бы их надеть, чтобы не было неуклюже. Честно говоря, сначала нужно было бы полотенце. Я обошла вокруг стола — несколько неуверенно. У меня в ящике лежат детские салфетки — на случай, если на работе прогляжу пятнышко крови. Ещё я подумала, не пожертвовать ли запасной футболкой, хранимой в столе для той же цели, когда Натэниел снова заговорил. И на тему, на которую несколько неловко разговаривать. — Ты знаешь, редко какая женщина на это способна. Я стояла возле открытого ящика с мокрыми салфетками в руках. — На что? — Я про умение вызывать дождь. Он стоял на коленях по ту сторону стола, положив руки на столешницу и подбородок на руки. Странно детский жест, и это тоже моего самочувствия не улучшило. — Единственный смысл этого словосочетания, мне известный — это про юриста или бизнесмена, который умеет приносить своей фирме оглушительные доходы, меняя политическую ситуацию. Насколько я теперь понимаю, есть ещё и другой смысл. Я постаралась выразить, насколько мне эта тема не нравится. Мне достаточно неловко было сейчас вытираться — до самых колен и ниже. Ну и грязища! — Так говорят о женщине, которая умеет эякулировать. Я набрала полную грудь воздуху и выдохнула очень медленно. — Мы не могли бы сменить тему? — Чего ты злишься? Вполне справедливый вопрос. Чего я злюсь? Чтобы быть честной хотя бы перед собой, я должна на него ответить. Вытащив из ящика запасную футболку, я вытерлась ею — всегда от запасных шмоток есть польза. Потом я натянула трусы, и почувствовала себя лучше. В одетом виде всегда как-то меньше неловкости. Так почему я злюсь? Сев в кресло, я полезла за запасными чулками, которые у меня тоже в ящике есть. При моей работе они просто горят. Они же не предназначены для принесения жертв, погони за бандитами или закалывания вампиров. Нет, нейлоновые чулки — не для моего стиля жизни. Я стала расстёгивать сапоги, чтобы снять чулки, изорванные о ковёр. — Чего я злюсь? — повторила я почти про себя. Пальцы болели — острая резкая боль, вступившая, когда выветрились остатки эндорфинов. Половину ногтей сорвала до крови, и когда сейчас увидела кровь, заболело сильнее. Почему-то всегда от вида крови боль усиливается. Он встал и застегнул брюки. На штанинах остались пятна, которые не убрать детскими салфетками и запасной футболкой. А для Натэниела у меня запасной одежды нет. — Да, — сказал он, запихнув себя в брюки — все ещё твёрдый, толстый, готовый. — Чего ты злишься? — Ты не кончил, — сказала я и начала сдирать чулок. Занялась чем-то полезным, чтобы не смотреть ему в глаза. — От этого ты и злишься? — Я злюсь потому, что если бы ты кончил, мы бы перешли этот барьер, а так — нет. — И? — спросил он. Я вздохнула: — А если бы мы его перешли, было бы легче перейти его снова. Но когда вышло так, то получилось как-то более… — …важно, — подсказал он. — Да. Он обошёл стол и присел у моих ног. — А я и хочу, чтобы для тебя это было важно, Анита. Я не хочу, чтобы ты звала меня, когда тебе нужен кто-нибудь, кто угодно. Я хочу, чтобы ты хотела меня. — Это ты уже говорил. Он тронул меня за руки, сжимавшие новую пару чулок, осторожно вынул чулки и положил на стол. Взяв обе мои руки в ладонь, он так серьёзно посмотрел на меня, что я испугалась. Испугалась того, что будет сейчас сказано. — Ты меня уже сегодня любила. Любила без секса. Никто другой меня не любил — и даже не хотел — предварительно не трахнув. Никто, с тех пор как умерла моя мать и… Николас… Он склонил голову, и я сжала его руки. Я видала эти воспоминания и не хотела, чтобы он об этом думал. Это был такой ужас, а он был ещё совсем маленький. Я хотела его защитить от таких вещей, чтобы в жизни его такого больше не было. Он улыбнулся мне: — Габриэль и Райна учили меня, что я могу чего-то стоить, но имелось в виду при этом только моё тело — внешний вид, да насколько я хорошо трахаться буду. — Он чуть сильнее сжал мне руки. — Ты меня научила, что и без траха я чего-то стою. Ты меня научила, что я не просто предмет потребления. Я хотела что-то сказать, но его пальцы легли мне на губы. — Я знаю, что ты хочешь сказать. Ты думаешь, будто используешь меня, чтобы утолять ardeur, потому что я — твой pomme de sang. Ты понятия не имеешь, Анита, что значит кого-то использовать. Просто понятия не имеешь. Его глаза выглядели сейчас гораздо старше его лет. Так смотрят убитые надежды и безысходная боль, которых никогда не должен был испытать юноша его возраста. Я поцеловала его пальцы, прижалась лицом к руке. — Хочется мне, чтобы когда-нибудь перестала я видеть такое в твоих глазах. Я хочу, чтобы теперь, для равновесия, в твоей жизни было все хорошо. Он улыбнулся, и такая нежность глядела из его глаз, что я отвернулась. — Понимаешь, Анита, ты думаешь, что ты сурова и используешь других, но это не так. Я чуть отодвинулась. — Я умею быть суровой, когда это надо. — Но не со мной и не с Микой. Ни с кем, кто позволяет тебе быть с ним ласковой. Если кто-то ведёт себя с тобой по-свински, он получает по полной, но сначала он должен это заработать. Я покачала головой: — Я совсем не такая хорошая, Натэниел. Он улыбнулся и погладил моё лицо там, где поцарапала Барбара Браун. Я поморщилась. — Такая, такая, ты только не любишь это признавать. — Давай-ка лучше оденемся, пока не пришли копы. — Берт не станет звонить в полицию. Он слишком боится плохой прессы. Я рассмеялась: — Ты не так много видел Берта, чтобы настолько хорошо его знать. — Я знал многих таких, как Берт. Он не такая сволочь, как они, но у них один… образ мышления. Ему гораздо важнее, чтобы его кормилец продолжал зарабатывать денежки, чем чья-то там безопасность или удовольствие. Я посмотрела в это невозможно молодое лицо, и встретила взгляд совсем не молодой. Я в жизни многое повидала, но Натэниел видал такое, что меня бы сломало. Или, по крайней мере, согнуло бы в три погибели. Я взяла его лицо в ладони и сказала: — Ну что мне с тобой делать? — Я хочу, чтобы ты любила меня, — ответил он тихо, но до ужаса серьёзно. — Надеюсь, не сейчас? — попыталась я свести дело к шутке. Он улыбнулся мне своей застенчивой улыбкой, и я поняла, что шуткой не отделаться. — Нет, не сейчас, но вскоре. Я от него отодвинулась, и почти испугалась — испугалась таким страхом, от которого не поможет пистолет. — Почему ты стараешься, чтобы это было так трудно? — Любовь должна быть трудной, Анита, иначе чего она стоит? Ты меня учила этому все эти месяцы в твоей постели, когда твоё тело прижималось ко мне, а облегчения не было. Ты мне показала, как трудна может быть любовь. — Прости меня, — сказала я. — Я до вчерашнего дня этого не понимала. Он потянулся вверх, поднял голову почти к самым моим губам. — Извиняться не надо, ты только люби меня. Я ответила прерывистым голосом: — Не сейчас. — Не сейчас, — выдохнул он прямо мне в губы, — но скоро. — Он поцеловал меня целомудренным касанием губ, потом встал и отодвинулся, давая мне место. Я смотрела, как он идёт к двери через всю комнату. — Я пойду скажу им, что у нас все в порядке. Я кивнула — на свой голос не надеялась. Он дал мне место — физически, но эмоционально он продолжал давить на меня вплотную. Я ждала, что меня охватит паника, но вместо неё пришло воспоминание о нем в моем теле и мысль, каково это было бы — если б он в меня пролился.Глава тридцать первая
Кричала я громко, и пробыли мы тут долго, так что где-то в глубине души я жалела, что нет в моем офисе запасного выхода. Но его нету, и даже если бы я хотела, мне через него не удрать. И ещё: заподозри Берт, что я смущаюсь, он бы тут же это против меня обернул. Постарался бы использовать как козырь в игре «кто кого», в которую мы с ним уже много лет играем. Значит, единственный способ — делать наглую морду. (Вздыхаю). Кое-как я причесала пальцами волосы — единственное, что можно делать с моими кудряшками. От щётки они превращаются в путаницу. Потом рассмотрела макияж в зеркальце, которое последнее время держу в ящике стола. Проблема с тем, чтобы выглядеть несколько более женственно, — в том, что приходится за этим следить. Если намазала губы, то надо периодически посматривать, не смазалась ли помада в клоунский грим. Мне нравится, как я выгляжу с накрашенными губами, но терпеть не могу об этом помнить. Тени возле глаз отлично сохранились, но помада размазалась начисто. Опять же, спасибо, что ковёр тёмный. Красная помада на светлом ковре выглядела бы неловко. А на темно-коричневом её никто и не увидит. Я взяла смывку для косметики — её полагается применять для глаз, но оказалось, что помаду она тоже отлично смывает. Вот я и смыла её всю, и пришлось губы красить заново. Видите, сколько возни? Слава богу, что почти никогда тон не кладу. Вот его оттирать с ковра замучаешься. Когда рот у меня стал такой же красный, как и был, я сложила все в ящик стола, оправила юбку, вдохнула как следует и пошла к двери. После всего, что было со мной за последние двадцать четыре часа, встретиться с Бертом лицом к лицу требовало больше мужества, чем я хотела бы сейчас собрать. На работе не трахаются. Это как минимум не комильфо. Блин. В вестибюле меня ждал сюрприз. Никто не предположил, что у нас там был секс. Крики звучали так, будто идёт драка не на жизнь, а на смерть, или почти. И то, что мы с Натэниелом вышли оба слегка измазанные кровью, помогло. Мэри усадила его в своё собственное любимое кресло и стала бинтовать, пока Натэниел промывал раны на руке — глубокие, красные следы ногтей. Когда-то я бы сказала, что они похожи на следы когтей леопарда, но теперь, повидав, что может сделать настоящий леопард, я понимала, что это совсем не то. Но я даже слегка удивилась, что смогла оставить такие отметины. Я подошла к нему: — Прости, пожалуйста. — Я не сержусь. Вблизи я заметила, что костяшки пальцев у него тоже красные. Я нахмурилась: — Пальцы я тебе не трогала. — Об ковёр ободрал, — пояснил он. Глянув на кровавые царапины, я скривилась: — Ой-ой! — Ничего страшного, — успокоил он меня. Мэри обратилась ко мне: — Эти люди там, у Берта. Они не хотят уходить, не забрав вещи своего сына. — Вид у неё был разъярённый. — Я просто поверить не могу, что они на тебя так набросились. Я облизала губу, куда попал кулак Стива Брауна, и обнаружила, что рана прошла. Я же её мазала помадой, и больно не было. Черт побери и ура. Очень положительный побочный эффект. Приятно, что положительные тоже есть. А щека, где поцарапала меня Барбара Браун, ещё саднила. В зеркале я её не видела, но думаю, час назад царапины выглядели хуже. — Я помогу тебе промыть раны, когда закончу с твоим другом, — сказала Мэри без малейшей иронии. «Друг» — без какого бы то ни было подтекста. Мэри у нас секретарём не только за умение быстро печатать. У неё любая работа в руках горит. Заставив Натэниела держать марлевый тампон, она прибинтовывала его к раненой руке. Пластиковых перчаток у неё не было. Я не помню, сказала ли я ей, кто он такой. В человеческом облике оборотень не заразен, но все-таки у неё есть право знать. Будто прочтя мои мысли, Натэниел сказал ей: — Я пытался её уговорить, что лучше я сам себя перевяжу. Мэри глянула на меня. — Он мне сказал, — она поискала слово, — он мне сказал, а я ему сказала, что ликантропией нельзя заразиться от человека. Натэниел поднял на меня большие глаза. В них читалось: «Я пытался». — Ты права, Мэри, в человеческом облике ликантропы не заразны. Она улыбнулась Натэниелу — очень по-матерински. — Видишь? — Многие люди не захотели бы рисковать, — сказал он негромко. Мэри кончила перевязывать ему руку и потрепала по плечу. — Многие люди просто глупы. Он улыбнулся ей, но в глазах его не было радости. Многие люди просто глупы. Она понятия не имела. Я, наверное, тоже, если всерьёз. Я только сейчас стала встречаться с реакцией людей, считающих меня ликантропом. Я не прожила много лет так, как прожил их Натэниел. Мэри повернулась ко мне, осторожно тронула щеку. — Я хотела вызвать полицию. Вполне достаточно фактов для обвинений в нанесении телесных повреждений. Она стала промокать мои царапины. Наверное, в этой жидкости был спирт, потому что кожу щипало. Я стиснула зубы, чтобы не вздрогнуть. — Я не собираюсь выдвигать обвинения. — Тебе их жалко? — спросила она. — Да. — Ты лучше меня, Анита. Я улыбнулась, и щека чуть дёрнулась. — Мне случалось переживать гораздо худшие раны, Мэри. — От клиента — никогда, — возразила она. Я не стала отвечать. Есть истории, которые Мэри неизвестны, и потому мы все не в тюрьме. Она смотрела на меня с тревогой: — Не знай я, что мне только кажется, я бы сказала, что раны уже заживают. — Ты их уже хорошо промыла, Мэри, спасибо. Я обошла её, подходя к столу и бинтам. Мне нужен был тампон побольше того, что на руке у Натэниела. Конечно, мои царапины к утру пройдут, а рука у него ещё не заживёт, скорее всего. Кажется, причинённые мною раны заживают так, будто нанесены другим ликантропом. Мы это недавно заметили. Мэри повернула меня к себе, положив мне руку на плечо. — Ты держи тампон, а я тебя забинтую, как вот твоего друга. Выражение её глаз говорило мне прямо, что я тоже веду себя глупо. Я позволила ей забинтовать мне почти всю щеку, оставив только глаз. Барбаре Браун уже приходилось такое делать, я готова была держать пари. Женщины в драке пытаются царапаться, но мало кто из них это умеет. Барбара Браун умела, что свидетельствовало о практике. Мэри посмотрела на мои сорванные ногти: — Это действительно так больно, как я думаю? Никогда не умела отвечать на такие вопросы. Откуда мне, к черту, знать? — Больно, — ответила я. Она протянула мне флакончик спирта. — Возьми и намочи руки в ванной, пока кровь не перестанет. — Да ну его к черту! Она посмотрела на меня по-родительски. — У тебя содраны почти все ногти на обеих руках. Ты хочешь занести инфекцию? Подумала я было ей сказать, что инфекции у меня быть не может, но мы сами ещё этого не знали наверняка. Я же не настоящий ликантроп, и хотя я обрела их умение заживлять раны, никто не знает, обрела ли я их умение оставаться здоровой. Дурой надо быть, чтобы пренебречь советом Мэри, а потом потерять палец из-за гангрены или ещё какой-нибудь дряни. Но, черт побери, это же больно будет — спиртом! Дверь в кабинет Берта открылась раньше, чем я побежала в ванную. Лицо у него было весьма серьёзным, хотя что-то мелькало в его глазах, что-то такое, что меня насторожило. Не подавляемый смех, но что-то похожее. — Анита, ты хочешь выдвинуть обвинения против Браунов? Сказал он это с честным лицом и серьёзным голосом. Он всю жизнь вдалбливал мне, что от клиентов мы должны все стерпеть, и никогда до сих пор не предлагал подавать на них жалобу. Я всматривалась в его лицо, пытаясь понять, к чему он клонит. — Нет, мне это не кажется необходимым. Первым в дверях появился Стив Браун, обнимая жену за талию. — Мы приносим глубочайшие извинения, миз Блейк. Мы просто не знаем, что на нас нашло. Это… непростительно. — Спасибо, что не будете выдвигать против нас обвинений, миз Блейк, — сказала его жена. Она плакала, и последняя косметика с неё слезла. Сейчас она казалась старше, чем когда входила в мой кабинет, и дело было не только в отсутствии макияжа. Как будто случившееся высосало из неё ещё чуть-чуть жизненных сил. — Мы только заберём вещи нашего сына и уйдём, — сказал он. У него тоже был ужасный вид. Не то чтобы такого вида у него быть не должно было, но тут ещё что-то произошло. Я не знала, что, но явно что-то было не так. Тут не только горе, смущение и страх перед полицией. — Мэри вас проводит в тот кабинет, чтобы вы забрали вещи, — объявил Берт. Мэри не удалось полностью скрыть на своём лице мнение о Браунах, но она повела их в мой кабинет. Как только они уже не могли слышать, я подошла к Берту и спросила тихо. — Что ты задумал? Он посмотрел на меня честными глазами — вернейший признак, что врёт. — Берт, что ты сделал? Ты же знаешь, что я все равно докопаюсь, так что скажи сам. Он продолжал смотреть невинными глазами с той же деланной искренностью, когда Брауны вернулись. У меня возникла догадка. Но это была такая мерзость, что даже Берт такого делать не станет… не станет? — Ты притворился, что вызываешь копов? — спросила я. Он глянул на меня изумлённо — дескать «кто, я?» — и я поняла, что попала в точку. — Ты взял их чек. На заложенный дом. — Анита, даже я так не сделаю. — Ты — сделаешь, если будешь знать, что тебе это сойдёт с рук. Глаза его приобрели обычную неискренность. Уже лучше. — Они идут сюда, улыбайся и соглашайся со мной. — Берт, или ты мне скажешь, что ты сделал, или я это сейчас поломаю к чёртовой матери. Он взял меня за руку, чего никогда себе не позволял, и улыбнулся поверх моей головы: — Миз Блейк требуется несколько больше аргументов, чтобы она согласилась с нашей договорённостью. — О, миз Блейк, пожалуйста, не подавайте на нас в суд! Не надо, чтобы в газетах было, будто я сумасшедшая. Наши дочери и так уже начитались многого. Я повернулась и хотела ответить, но Берт меня затащил в свой кабинет и закрыл дверь. Кроме как начать с ним драться, у меня не было другого способа освободиться, так что я пока не стала сопротивляться. Он остался у двери, закрывая её спиной, будто боялся, что я выскочу. — Анита, это справедливо. — Что именно? — спросила я, чувствуя, как голос мой начинает разогреваться и готов сорваться на крик. — Мы действительно можем подать на них в суд. — Но мы этого делать не будем. — Но могли бы. — Берт, или скажи мне правду, или отойди от двери. — Бонус, Анита. За то, что они на тебя набросились. Что в этом плохого? — Сколько? Он неловко замялся. — Сколь-ко? — повторила я раздельно. — Десять штук, — ответил он и быстро добавил: — у него своя строительная фирма. Он может себе это позволить, и они действительно зарвались. — Берт, ты сволочь. — Когда я заговорил о суде, его жена предложила мне чек в размере закладной на дом. Я его не взял. Как видишь, я не такая сволочь, как ты думаешь. — Нельзя брать деньги за то, что не подашь в суд. Это противозаконно. — Я не говорил прямо, за что эти деньги. Намекнул, возможно, но не такой я дурак, чтобы говорить что-нибудь конкретное. Хоть в этом отдай мне должное. Я смерила его взглядом. — Я тебе отдаю ровно столько должного, сколько ты заслуживаешь, Берт. Если они остынут и скажут копам, что ты сделал, как ты объяснишь, за что взял деньги? — Как задаток. — Я не могу поднять их сына, Берт, и его подружку тоже. — Но ты можешь хотя бы поговорить с детективом, который вёл дело? — И тогда ты сможешь оставить деньги себе? — Я больше думал о том, что ты можешь послужить для полиции экспертом. — Я не специалист по убийствам, Берт, если в них не замешаны монстры. — А серийный убийца монстром не считается? — спросил он. — Почему — серийный? — Их сын и его девушка были первыми, но не последними. Через год он убил другую пару. — И есть уверенность, что это один и тот же преступник? Берт пожал плечами: — Тебе стоило бы поговорить об этом деле с полицией, а для того тебе нужно разрешение родителей, поскольку, как ты верно указала, это не тот вид преступлений, что подпадают под твою юрисдикцию. Он почти улыбался. — Вот что, босс, договоримся так: я поговорю с копом, который вёл дело. Если они знают, кто это, но только доказательств у них нет, то я помочь не могу. Если же они в потёмках, то одна идея у меня есть. Берт расплылся в улыбке. — Я же знал, что ты согласишься. — Но если моя идея не сработает, и Браунам от неё пользы не будет, ты им лично выпишешь чек на десять штук. — Анита, я просто верну деньги. Я покачала головой. — Нет, твой личный чек на десять штук. — Ты не сможешь меня заставить. — Нет, но я могу поставить на голосование вопрос насчёт тебя отсюда вышибить. Ты ни хрена не понимаешь ни в зомби, ни в преступлениях, ни в вампирах. Ты — финансист. Но ведь не единственный финансист в мире? — Анита… да ты всерьёз, — сказал он с удивлением. — Ты только что выдурил у этих людей десять тысяч долларов, Берт. И это заставляет задуматься, что ещё ты успел сделать. Задуматься, не надо ли нам устроить аудиторскую проверку. Он начинал злиться — видно было по глазам и по линии сжатых губ. — Это ниже пояса. Я никогда никого не обманывал в этой компании. — Может быть, но кто смошенничал раз, смошенничает и второй раз. — Не могу себе представить, как ты можешь меня в таком обвинить. — А я не могу себе представить, как мне раньше такое в голову не пришло. Он потемнел от усилий не сорваться. Видно было, как растёт у него давление. — Зови аудиторов — и ко всем чертям. — Предлагаю тебе сделку, Берт. Меня устроит, если ты отдашь им обратно чек вместо своего личного, но такое гадство не должно повториться. У нас хватает денег, Берт, без того чтобы людям дурить головы. — Они сами предложили деньги, я не просил. — Нет, но спорить могу, ты их навёл на такую мысль. Ничего прямо не говорится, как ты уже и сказал, но как-то ты их заставил об этом подумать. Он открыл рот, закрыл снова, прислонился к двери. — Может, так и было, Анита. Но с ними это было так легко… — …что ты просто не устоял? Он сокрушённо выдохнул, плечи его опустились. — Я слегка потерял голову. Я покачала головой и чуть не засмеялась. — Так вот, больше не теряй. Договорились? — Постараюсь, но обещать не буду, а то ты мне не поверишь. Тут я действительно рассмеялась: — С этим не могу спорить. — Хочешь, чтобы я прямо сейчас порвал этот чек? Я высматривала в его лице признаки страдания, которое всегда причиняет Берту расставание с деньгами, но видела только решимость, будто он уже с этими деньгами распрощался навсегда. — Пока нет. Он поднял глаза, и в них мелькнула тень надежды. — Не радуйся пока. Есть хиленький шанс, но если он как-нибудь поможет полиции, то сколько-то мы заработаем. Если нет, то мы деньги вернём. — Мне стоит знать, что у тебя за план? Он спрашивал, законно ли это, и если нет, то ему лучше не знать, чтобы потом отрицать было проще. Берт знал, что я переступаю такие черты, за которыми не тюремный срок, а смертный приговор. Я знала, что передо мной — маска жулика, мошенника, но он знал — или подозревал, — что перед ним маска хладнокровного убийцы. Бывали такие начальники, которые не смогли справиться с подобными сомнениями или почти уверенностью. А мы сейчас стояли друг напротив друга и отлично один другого понимали. — Я спрошу, не дадут ли копы что-нибудь из одежды мальчика, чтобы Эванс на это глянул. — Ясновидец-осязатель, который себе руки хотел отрезать? — Берт сморщился. — Он уже вышел из больницы, — ответила я. Берт нахмурился. — Но ведь в газетах писали, что он хотел себе отрезать руки, чтобы не видеть убийств и насилий каждый раз, когда до чего-нибудь дотрагивается? — Так и было, — кивнула я. — Анита, никогда не думал, что мне придётся такое говорить, но оставь беднягу в покое. Я отдам деньги. Я прищурилась. Он хочет меня обдурить? Или говорит всерьёз? Вслух же я сказала: — Эванс чувствует себя так хорошо, как давно уже не было. Он снова берет активных клиентов. Берт смотрел на меня, и не совсем дружелюбно. — Этот человек пытался покончить с собой, чтобы не видеть таких вещей, а ты хочешь принести ему предметы из дела серийного убийцы, зарезавшего юную пару. Анита, это действительно бессердечно. — Эванс сам вернул себя к работе, Берт, а не я. Он теперь женат, и куда спокойнее, чем был в этой жизни. — Любовь — великая вещь, Анита, но она не все лечит. — Да, — согласилась я, — не все. И не стала объяснять Берту, что новая жена Эванса — проективный парапсихический поглотитель. Она практически все экстрасенсорные способности блокирует на несколько ярдов вокруг. И Эвансу рядом с ней куда спокойнее, она его в буквальном смысле спасает. Глазки Берта прищурились. — Тот парнишка, с тобой, это твой бойфренд? Я кивнула. — Только бойфренд? — Кто же ещё, Берт? Моя очередь была делать невинные глаза. Он покачал головой. — Не знаю, но шум из твоего кабинета был очень красочным, и это даже без видеоряда. Я не покраснела, потому что была занята тем, чтобы ничего на лице не выразить. — Ты действительно хочешь знать, Берт, или лучше тебе потом иметь возможность все отрицать? Он подумал секунду, потом покачал головой. — Нет, мне этого знать не надо. — И ты прав. — Но если бы я хотел знать, ты бы мне сказала правду? — спросил Берт. Я кивнула. — А зачем, зачем бы ты её сказала? — На физиономию твою посмотреть, — сказала я тихо и очень, очень дружелюбно. Он проглотил слюну и стал чуть бледнее, чем был секунду назад. — Там… что-то нехорошее? — Спроси — и узнаешь. Он снова покачал головой. — Нет, — сказал он. — Нет. — Не задавай неприятных вопросов, не получишь неприятных ответов. — Не задавай вопросов, если не хочешь слышать ответов. — Вот именно, — поддакнула я. Он усмехнулся свой обычной улыбкой — «а я что-то знаю, а ты нет». — Но десять штук мы себе оставляем. — Пока что. Если Эванс согласится, они нам очень пригодятся. — Он так дорого берет? — Человек рискует рассудком и жизнью каждый раз, когда касается вещдока. Я бы заставила себе за такое платить. А ты? У Берта глаза засветились: — А бизнес-агент у него есть? — Берт! — Я только спросил. Я не стала приставать, только головой покачала. У Берта истинный гений добывать деньги парапсихическими способностями, которые их владельцы считают проклятием. Плохо ли будет, если он поможет Эвансу малость заработать? Нет. Но вряд ли Берт понимает, что Эванс — один из мощнейших ясновидцев-осязателей во всем мире. Случайное прикосновение кончиками пальцев говорит ему о человеке больше, чем все остальные когда-нибудь узнают. Берт, вероятно, протянет руку для пожатия, и сделка не состоится. Я ведь только подозреваю, каков Берт на самом деле. Одно прикосновение — и Эванс это будет знать точно. Если он не убежит с воплем, это уже будет для меня приятным сюрпризом. Я бы лично никогда не стала пожимать руку Эвансу. Во-первых, к ясновидцу-осязателю с протянутой лапой не лезут — дурной тон. Во-вторых, Эванс меня как-то случайно коснулся, и не был в восторге от увиденного. Так кто я такая, чтобы кидать камнями в Берта? Он-то, может, даже не будет отмечен у Эванса на радаре, а я рухну в языках кровавого пламени.Глава тридцать вторая
С остальными клиентами была скука смертная по сравнению с Браунами — слава те, Господи. Натэниел тихо сидел в уголочке во время всех встреч — на всякий случай. Берт уже не спорил. Среди клиентов было два адвоката — обсуждение завещаний и других конфиденциальных материалов. Они возразили было против присутствия Натэниела, но я напомнила им, что по закону я сама не связана никакой конфиденциальностью, так какое им дело? С точки зрения закона я была права, а юристы терпеть не могут, когда не юрист прав. Может быть, просто мне другие юристы не попадались. Поэтому они оба поинтересовались, кто он такой и зачем он должен присутствовать на их встрече со мной. Первому я сказала: вы хотите, чтобы я с вами говорила, или нет? И он оставил тему. Второй оказался настойчивей. Сорванные ногти у меня ныли адски. Ныла ущемлённая гордость после секса в офисе. Я была очень недовольна жизнью, и потому сказала правду: — Он здесь на тот случай, если мне понадобится секс. Я произнесла это с улыбкой, сама зная, что глаза у меня не улыбаются, но мне было плевать. Натэниел заржал и изо всех сил постарался изобразить, что это кашель. Адвокат мне, разумеется, не поверил. — Миз Блейк, это был вполне законный вопрос. Я имею все права защищать интересы моего клиента. Вам нет необходимости нас оскорблять смехотворной ложью. Так что я перестала оскорблять его ложью, и мы перешли к делу. Каждый клиент — или группа клиентов — должен был спросить про Натэниела. Я попробовала все ответы от домашней прислуги до любовника, от рассыльного при офисе до личного помощника. Ни один ответ не понравился, и я перестала обращать на это внимание куда раньше, чем клиенты кончились. Наконец я стала снова говорить правду, и две новых группы, услышав её, оскорбились. Оскорбительная ложь, как они сказали. Вот так; скажи только правду, и никто тебе не поверит. Единственная же тема, на которую мне хотелось говорить, это был мой зверь. У меня прямо рядом сидел ликантроп, и не было даже пяти минут свободных, чтобы начать обсуждение. Море вопросов, и ни минуты, чтобы их задать. Может, потому я так неприветлива была с клиентами. Может быть, а может, я вообще неприветлива. Сама по временам не знаю. В семь вечера, как раз вовремя, мы сели в мой джип. Берт даже без моей просьбы передал мою встречу на кладбище в 19:30 Мэнни, да ещё извинился, что перегрузил меня заказами. Перегружает он меня всегда, и до сих пор никогда не извинялся. Наверное, когда он понял, что я действительно могу поставить на голосование вопрос и дать ему под зад, то решил быть хорошим мальчиком. А может, до него дошло, что такое голосование может потребовать каждый из нас. Уж если у Берта есть какие-то слабые места в бизнесе, то только одно: он уверен, что те из нас, у кого нет диплома по бизнесу, в этом ничего не понимают. Немножко страха — это не всегда плохо. На некоторых оказывает даже терапевтическое действие. Вряд ли положительная модификация Берта продержится долго, но будем радоваться, пока она есть. Я уже вывернула на Олив в сторону города. Времени как раз хватало забросить Натэниела в «Запретный плод» и только на пятнадцать минут опоздать на первую свою работу на кладбище. — Куда ты едешь? — спросил Натэниел. — В «Запретный плод». — Тебе сперва поесть надо. Я покосилась на него, тормозя у светофора. — Времени нет. — Ты знаешь, что если не утолить один голод, все другие обостряются? Он сказал это очень мягко, но я уже не доверяла этой мягкости тона. Обычно это значило, что он хочет на что-то обратить моё внимание, и при этом прав, и если я только не буду злиться, то сама пойму, что он прав. Обычно это значило, что спор проигран ещё до его начала. Но я никогда не считала неминуемое поражение причиной отказа от битвы. — Да, знаю. Если я не утолю ardeur, то зверь хочет больше мяса или вампир хочет больше крови. Все это я знаю. — Так что будет, если ты не накормишь свой человеческий желудок? Ты же будешь голодной? Светофор мигнул, и я поехала. Вечернее субботнее движение на Олив — не заскучаешь. — Ага. Я искала подвоха, и пока его не видела. — Если твоё тело проголодается по обычной еде, это разве не значит, что всякий другой голод тоже обострится? Я чуть не врезалась в машину перед нами, потому что уставилась на него. Пришлось врезать по тормозам и выдержать какофонию сигналов, а если бы не было так темно, то и много жестов руками. — Как ты сказал? — Ты слышала, Анита. Я вздохнула и попыталась больше внимания обращать на дорогу. Но про себя я давала себе хороших пинков, потому что все было так просто, так до ужаса просто. — Когда я работаю, регулярно питаться не получается, и выходит, что каждый раз, когда я приезжаю домой, мною овладевает ardeur. — Иногда два раза за ночь, — сказал он. — Сколько ты ела в те ночи, Анита? Я про обычную еду. Я попыталась вспомнить и должна была честно признать: — Иногда ничего. — Интересно было бы, если бы ты вела дневник приёма пищи. Можно было бы посмотреть, есть ли корреляция между голодом твоего человеческого тела и другими видами голода. — Ты так говоришь, будто знаешь ответ. — Ты разве не заметила, что ликантропы любят готовить и есть? Я пожала плечами: — Не задумывалась как-то. И задумалась. Ричард готовил, и всегда либо звал меня куда-нибудь поужинать, либо готовил для меня. Мика готовит, хотя в основном этим занят Натэниел. Обычно у нас в доме собирается полно леопардов-оборотней хотя бы на завтрак, либо на обед, либо на ужин. — Ты хочешь сказать, что не без причины мужчины-ликантропы, с которыми я встречалась, имели склонность к домашнему хозяйству? Он кивнул. — Нам нужна отлично сбалансированная диета, с хорошим содержанием белков. Помогает держать зверя в узде. Я посмотрела на него — в свете улицы он был почти в тени. Лавандовая рубашка была самым светлым пятном на нем. — А почему мне никто до сих пор такого не говорил? — Мы считали тебя в основном человеком, Анита. Но после того, что я сегодня видел… — Он помолчал, подбирая слова. — Если бы я не знал, что ты — человек, и не умеешь на самом деле выскользнуть из кожи и стать леопардом, я бы решил, что ты из наших. Твои ощущения, как ты отбивалась, как ты пахла — все было от оборотня. Ты совсем не как человек себя вела. Сверни сюда на стоянку. — Зачем? — спросила я. — Надо поговорить. Мне не понравилось, как это прозвучало, но я свернула на стоянку в торговый квартал и припарковалась на первом же свободном месте, что было довольно далеко от всех забегаловок. Магазины почти все были закрыты. Я выключила двигатель, и мир внезапно затих. Где-то рокотала Олив, и доносилась музыка из ресторанов, но в машине было тихо, как бывает тихо только в машине после наступления темноты. Один поворот ключа — и тишина, уединение, интимность. Я повернулась к Натэниелу, натягивая ремень, но сидеть в машине без ремня — мне не по себе от этого. — Ладно, говори, — сказала я, и голос у меня прозвучал почти обыденно. Он повернулся на сиденье, насколько позволял ремень — он знал мой пунктик на этот счёт. Сидел он лицом ко мне, коленом упираясь в панель. — Мы с тобой обращались так, будто ты человек, и теперь я думаю, правы ли мы были. — Ты хочешь сказать, я теперь перекинусь, потому что мы стали триумвиратом? Он покачал головой, длинная коса шелохнулась на коленях, как тяжёлая кошка. — Может быть, это как-то усугубит ситуацию, но я думаю, одна из причин, почему ты никак не можешь подчинить себе ardeur, — втом, что почти все советы тебе даёт вампир. А ему еда не нужна, Анита. Для Жан-Клода есть только жажда крови и ardeur. А ликантроп не может перестать быть человеком. Все равно приходится есть по-человечески — просто добавляется голод зверя, но именно добавляется, а не заменяет. Я подумала. — То есть, когда я подавляю приступы нормального голода, мне становится тяжелее подавлять ardeur? Он кивнул, и снова волосы проехались по коленям, будто коса подползала ко мне. — Да. Я ещё раз подумала, и не нашла брешей в этой логике. — Ладно, допустим, ты прав. Так что мне делать? Я все равно сегодня опаздываю, как обычно. — Подъедем к окошку для машин. Возьмёшь себе что-нибудь лёгкое, что можно съесть за рулём, а я возьму салат. Я нахмурилась: — Ты что? Салаты в драйв-апах никуда не годятся. — Мне надо поесть перед выступлением. — Чтобы лучше держать своего зверя? — Да. — Но зачем салат? Я думала, тебе что-нибудь белковое нужно. — Если бы тебе предстояло раздеваться перед незнакомыми, ты бы тоже взяла салат. — Один гамбургер за несколько часов до выступления — от этого ты вес не наберёшь. — Нет, но пузо вздуется. — Я думала, это только с девушками случается. — Нет. — Значит, ты ешь салат, чтобы хорошо сегодня выглядеть. Он кивнул, и волосы его свалились с ноги, перевалили через рычаг передач. Очень тянуло потрогать эту густую косу. Голосочек в голове спросил: «А что такого?» После того, что мы днём устроили, что может значить волосок? Логично, но логика мало общего имеет с моим поведением по отношению к Натэниелу. Я сцепила руки на коленях, не давая себе до него дотронуться, и почувствовала себя дурой. Что это я вообще творю? Я протянула руку к тяжёлому витку волос, погладила его, будто это было что-то более интимное, чем коса. Волосы были мягкие, тёплые. Я гладила их, пока говорила. — Зверя никогда не раздирают противоречия? — Нет, — сказал он, и голос его в тёмной тишине прозвучал и тихо, и отчётливо. Я осторожно стала вытягивать его косу, обмотанную вокруг него. — Но ты же борешься не с голодом по мясу и крови? — Нет, не с ним. Я добралась до конца косы, взяла его в руки. — Я думала, что этот голод — зверь. Жажда погони и еды, и все. — А сейчас как ты думаешь? Я погладила себя по ладони кончиком косы, и по коже пробежала дрожь. Голос мой сорвался, когда я ответила: — Ричард всегда говорил о своём звере так, будто это его самые низменные побуждения — ну, похоть, леность, традиционные грехи, — но грех подразумевает знание добра и зла. А здесь не было добра или зла, ничего похожего на обычные мысли. Я до сих пор не понимала, насколько мои мысли держатся на реалиях. Всегда думала о том, как одна реалия влияет на другую. О последствиях своих действий. Я взяла на руки ещё кусок его косы, будто змею — толстую, мягкую змею. Собрала его волосы в охапку и позволила себе прижать их к груди. Меня ограничивал ремень сиденья, а мне хотелось быть ближе к Натэниелу. Прижимая ворох его волос к себе, я сказала: — Я перестала думать о горе Браунов, об их погибшем сыне. Не то чтобы я решила это игнорировать. Я не была чёрствой — просто это мне на ум не приходило. Просто они сделали мне больно, и я взбесилась, а бешенство немедленно перешло в голод. Если я их убью и съем, они мне больше больно не сделают, а я голодна. Произнеся последнее слово, я посмотрела ему в глаза. Они на миг вспыхнули от какой-то игры отражённого света, как глаза кота в свете фонарика. Он отвернул голову, и блеск исчез — глаза Натэниела снова скрылись в тени. От поворота головы волосы натянулись, и у меня была секунда, чтобы решить — держать или выпустить. Я удержала косу, и ощущение было такое, будто тянешь туго привязанную верёвку. Голос его прозвучал чуть-чуть с придыханием: — При первой перемене тобой всегда овладевает голод, особенно если ты новичок. — А как же ты тогда удерживаешь себя, чтобы не бросится в клубе рвать публику? — спросила я, и у меня самой голос звучал неровно. Он отклонился от меня назад, и я сильнее, жёстче потянула косу. — Переводишь голод в другой канал — секс вместо еды. Партнёров по спариванию не едят. То, что можно трахнуть, — то не пища. Голос прозвучал ниже. Он не стал грудным — именно что понизился. — Так почему же я никого не съела? Насчёт секса с Браунами я даже не думала. — Сперва в тебе нет ничего, кроме голода, но после нескольких полнолуний начинаешь думать, но думаешь не как личность, а как животное. Ещё несколько полнолуний — и ты можешь, если хочешь, думать по-человечески даже в животном виде. — Если хочешь? — переспросила я и потянула его к себе за косу как за верёвку, но эта верёвка была приделана к черепу, и Натэниел не поддался. Он потянул прочь, и я знала, что это должно быть больно — чуть-чуть. Он заговорил тихо, низким голосом: — Некоторым нравится животная чистота. Как ты сказала — без конфликтов, без внутренней борьбы. Просто реши, что ты хочешь, и делай это. — Расстегни ремень безопасности, — сказала я. Он расстегнул. Я потянула его на себя, запутывая волосы вокруг собственных рук — как сворачивают верёвку или гирлянду лампочек. — А никто не использовал своё животное для совершения… подставных, что ли? — преступлений? Очень многим людям мешает плохо поступать совесть, у животных её просто нет. Он был так близко, что можно было поцеловать его, лицо чуть ниже моего, потому что коса удерживала его слегка на сторону. — Животные слишком практичны, — сказал он шёпотом. — Вот почему так мало оборотней используют при совершении преступления животную форму. Я не имею в виду случайное убийство, когда они себя не контролируют, — только убийство с заранее обдуманным намерением. Я склонилась к нему: — Пример. — Скажем, у тебя есть дядя, который оставит тебе состояние, но, чтобы ты его получила, дядя должен умереть. Если только твой зверь не будет голоден, он не убьёт дядю ради денег, потому что зверь не понимает, что это такое. Я склонилась ещё ниже: — А что зверь понимает? Он говорил почти мне в губы: — Он убьёт кого-то, кого ты по-настоящему боишься, или кто приносит тебе вред, особенно физический. Зверь понимает, когда его бьют или ранят. Я чуть не спросила, выследил ли он человека, который бил его и его брата, но промолчала. Я видела его воспоминания. Если бы кто-нибудь поступил так со мной, что бы сделала я? Уж точно ничего хорошего. А наполнять эту машину воспоминаниями о плохом мне не хотелось, самой хватает. Я приложилась к нему в поцелуе, и он прижал меня к сиденью. Я-то все ещё была пристёгнута, и движения ограничены. Руки запутались в его косе, как будто связанные. На миг меня охватила паника, потом я успокоилась. Натэниел мне плохо не сделает, и это моя вина, что волосы сейчас там, где они есть. Он меня не связывал, это я сама сделала. Он чуть отодвинулся, чтобы можно было говорить, и губы его касались моих: — А как же твои клиенты? Я отодвинула голову, насколько могла, то есть не очень далеко, и ответила: — Я не предлагаю трахаться прямо здесь и сейчас. — Нет? Я разозлилась, хотя не могла бы сказать, почему. — Нет. И я начала выпутываться из его волос. Он отодвинулся с улыбкой, мелькнувшей на миг в наружном свете. — Я хочу, чтобы ты меня трогала. Видит Бог, хочу, но если ты слишком далеко зайдёшь, когда не накормлен ardeur, и мы с тобой тоже не ели, ночь кончится. Ты будешь на себя злиться, и на меня тоже, а этого я не хочу. Я почти выпуталась из его косы, только ещё прядь запуталась вокруг кобуры «браунинга». Если бы это не был пистолет, я бы дёрнула, но пистолет, даже на предохранителе, я дёргать не хочу. Люди гибли и от более глупых случайностей. Ни Зебровски, ни Эдуард мне бы такого не спустили. И потому я заставила себя успокоиться и начать аккуратно распутывать волосы Натэниела. Он снова пристегнулся к сиденью. — Я был бы рад это повторить когда-нибудь, когда нам не придётся остановиться. Я все ещё распутывала пистолет. Тот факт, что Натэниел уже был на своём месте, а его волосы — ещё нет, уже говорит что-то об их длине. — У тебя был шанс, — сказала я и сама услышала, с какой злостью. — А ты не ворчи, — отозвался он. — Не я же тебя притянул за волосы к себе на колени. Я уже распутала пистолет и хотела было бросить конец косы обратно Натэниелу, но остановилась. Он прав, прав насчёт того, кто это начал. И прав насчёт того, как бы я бесилась, если бы ardeur проснулся раньше, чем я сделаю свою работу. Прав. Если человек прав, нечего на него кидаться. Вот такая новая теория. — Ладно, поехали к окошку для машин. Я съем бургер, а ты — свой салат. И ты будешь счастлив? — Нет, но мы оба сможем сегодня работать. Голос его прозвучал печально. Я покосилась на него, маневрируя среди припаркованных машин. — Ладно, не грусти. — Я не грущу, — ответил он с интонацией, опровергавшей смысл. — В чем дело? — В том, что ты просто ко мне потянулась. Не ради метафизических срочных мер. Не потому, что проснулся ardeur. И зверя тоже нигде не было видно. И жажда крови не ощущалась, а мне пришлось сказать: стоп. Но ardeur сегодня ещё проснётся, Анита, а заниматься сексом, не накормив его, это накликать на себя беду. Он прислонился головой к окну. Плечи его ссутулились. — Ты прав насчёт работы, и насчёт ardeur'а, и что нам надо поесть, тоже прав. Я не знаю, что на меня нашло. Он повернулся ко мне, и в ярких галогеновых фонарях улицы его лицо было отчётливо видно. И отражалось на нем почти страдание. — Разве не может быть, что ты просто хотела до меня дотронуться? Что же здесь такого плохого? Я вздохнула и сосредоточилась на дороге, потому что иного выхода у меня не было. Но зато появилось время подумать. Я повернула назад, но на этот раз знала, что мы подъедем к окошку «Макдональдса». Честно. В конце концов я сделала единственное, что пришло мне в голову, чтобы убрать это несчастное выражение с его лица. Я коснулась его бедра, потому что только до него могла легко дотянуться. Натэниел отодвинулся на сиденье так далеко, что к остальному пришлось бы тянуться с трудом. Я вела машину, а это занятие имеет приоритет перед утешением, даже если это я виновата, наговорив глупостей. Я коснулась его ноги — нежно, неуверенно. Я не очень большой мастер прикосновений, не связанных с сексом. Пытаюсь научиться, но с переменным успехом, зависящим от моего или чужого настроения. Он коснулся моей руки пальцами. Я придержала его руку, не отводя глаз от дороги. — Натэниел, прости. Извини, что я иногда бываю такой дурой. Он стиснул мне руку, и я глянула на него — он улыбался. За эту улыбку я отдала бы куда больше, чем просто касание рук. — Все в порядке, — сказал он. — Ты не стал спорить, что я бываю дурой. Он засмеялся: — Ты не любишь, когда я вру. Я на миг уставилась на него, отвесив челюсть, и снова стала смотреть на дорогу. — Ушам своим не верю, что ты такое сказал! Он так захохотал, что наши руки запрыгали вверх-вниз по его ноге: — Я сам не верю, — ответил он. Но я не разозлилась. Если ты ведёшь себя по-идиотски с кем-то, кто тебе дорог, просто признай это, и проехали, чтобы больше не возвращаться.Глава тридцать третья
На Пристани парковаться практически негде. Улочки узкие, и почти все — с булыжной мостовой. Туристов, конечно, привлекает, но изначально улицы предназначались для лошадей, а не автомобилей, и это сказывается. Возле «Запретного плода» нет парковки для сотрудников, потому что нет места. Пришлось парковать джип за квартал и идти пешком. Я не успела слишком приблизиться к кроваво-красной неоновой вывеске, как Натэниел взял меня за руку и повёл в переулок, о существовании которого я даже не подозревала. Нет, я знала, что этот переулок есть, я только не знала, куда он ведёт. Мне как-то не пришло в голову, что должен быть служебный вход для артистов, как в «Цирке проклятых». Переулок — он переулок и есть, узкий, кривой, не такой чистый, как хотелось бы, плоховато освещённый и неприятный для моей клаустрофобии. Не катастрофично, просто напоминает, что переулок, где я могу коснуться обеих стен сразу, слишком узок, чтобы быть для меня уютным. Я собиралась только забросить Натэниела в клуб и поехать на встречу с первым клиентом, но звонок по сотовому сильно облегчил мой график. Оказывается, встреча со вторым клиентом, который стал первым, отменяется. По словам Мэри, адвокат пояснил, что у него неожиданно возникла необходимость заняться делами другого клиента. Перевод: надо кого-то выручать из кутузки под залог. Не обязательно так, но почти наверняка. Я за годы насобачилась переводить слова адвокатов, хотя сама на адвокатском жаргоне не говорю. Жаргон придуман, чтобы посторонние не понимали, и с этой работой он справляется. Итак, первый клиент в этот вечер у меня оказался в девять часов, и освободилось время проводить Натэниела в клуб и поговорить с Жан-Клодом. Бог свидетель, тем для разговора достаточно. Вот так и получилось, что я шла по переулку, следуя за широкими плечами Натэниела — они чуть не задевали за стены. Дольф, наверное, здесь бы вообще не прошёл. Натэниел замедлил шаг. Я не видела, что там перед ним, но по его позе поняла, что как-то там не так. Женские голоса, заведённые, высокие, вопили: — Брэндон! Брэндон! Он махнул им рукой и повернулся. Я увидела группу женщин на ступенях, ведущих к двери, над которой висела яркая лампа. Я подалась к Натэниелу и почти шепнула: — Почему мне кажется, что Брэндон — это ты? И полагается ли им здесь быть? Он шепнул в ответ, улыбаясь и маша рукой женщинам, которые стали спускаться по ступеням, будто колеблясь, идти ли ему навстречу. — Мой сценический псевдоним. Нет, не полагается. Охрана не должна сюда никого пускать. Он направился им навстречу. Я поймала его за руку: — Не лучше ли вернуться? — Наверняка им нужен автограф или меня потрогать. Все должно быть нормально. — Должно быть, — сказала я. Он потрепал меня по руке: — Скажи я тебе, что они не психованные тётки, я бы соврал. Но вряд ли они замышляют плохое. — Я бы все-таки вернулась. — Нет, — достаточно твёрдо сказал он. — Это мои фанатки, Анита, и это моя работа. Я буду улыбаться и с ними разговаривать, а ты можешь притвориться моим телохранителем, или менеджером или кем ещё, но плохо для бизнеса, если ты будешь моей подружкой. Это разрушает иллюзию. — Иллюзию? Он улыбнулся: — Что я могу им достаться. Я заморгала — так бывает, когда получаешь больше информации, чем хотелось, и не знаешь, что с ней делать. — Ладно, — сказала я. — Я буду охранником. С этим я справлюсь. Я знаю, как это делается. Он пропустил меня вперёд — где я и шла бы, будь я телохранителем. Он не пытался спорить, поскольку мог махать и переговариваться через мою голову. Я старалась сохранить лицо непроницаемое и без раздражения. Кажется, не удалось. Их было четверо: две блондинки, шатенка и ещё одна с волосами такими же чёрными, как у меня. Хотя её цвет был явно из флакона — слишком ровный, весь-весь чёрный, без оттенков. Чёрным волосам не полагается выглядеть так, будто ты вылила на себя бутылку чернил. Ну, может, я опять придираюсь. Натэниел, он же Брэндон, болтал с этими тётками совершенно профессионально. Две блондинки были здесь постоянными посетительницами, давно перешли на «ты». — Нам по электронке сообщили, что сегодня ты выступаешь, мы так сразу и вскинулись! — щебетала одна из них, все время трогая Натэниела за руку. Они привели подругу, ту черноволосую. Она новенькая, но видела его портреты на веб-сайте клуба. А я и не знала, что у «Запретного плода» есть свой сайт. Впрочем, у меня нет компьютера, так какая мне разница? Черноволосая, запинаясь от волнения, сказала: — Потрясающие там твои портреты. Она поглядывала на него украдкой, будто боялась посмотреть прямо. Одна из блондинок взяла у неё самый настоящий блокнот для автографов, потому что она — цитата: «Слишком стесняется, чтобы попросить самой». Конец цитаты. Шатенка в этом празднике визгов участия не приняла. Она посмотрела на меня взглядом совсем не дружелюбным. — Это кто? — спросила она. Я стояла на верхней ступеньке у двери, свободно опустив руки вдоль тела, стараясь выглядеть как телохранитель, но короткая юбка в сочетании с сапогами на каблуках не слишком этому способствовали. — Охрана, — ответил Натэниел, улыбаясь и подписывая черноволосой автограф. — Не помню я здесь таких, — сказала шатенка. — Я новенькая. Шатенка вроде бы мне не поверила — скрестила руки под небольшой тугой грудью и посмотрела на меня сурово. Я мило улыбнулась в ответ. Она помрачнела, между бровями легли морщины. Мне это понравилось. Натэниел бросил на меня короткий взгляд, весьма красноречиво говоривший: «Веди себя хорошо». Я и вела себя хорошо — стояла и улыбалась, не мешала блондинкам хватать его за локти, за спину, но когда одна из них потрепала его по заднице, этого мне хватило. Я отвалилась от стены и сказала: — Леди, Брэндону надо зайти и подготовиться к выступлению. Я сумела не перестать улыбаться, даже когда одна из блондинок забросила руки ему на шею и поцеловала в щеку. Вторая вцепилась с другой стороны и поцеловала в другую щеку. Тут я схватила его за руку и отвела так, чтобы открыть дверь. Две светловолосые продолжали за него цепляться. Чёрная краснела, а шатенка все ещё мрачно дулась. Я держала улыбку, хотя это, скорее, была уже гримаса. — Бетт-Энн, Пэтти, если вы меня не отпустите, я не смогу выйти на сцену, — сказал Натэниел. — Оставайся здесь с нами, и мы тебе это простим, — ответила одна из них. Я глянула себе за спину и увидела мужчину в чёрной рубашке. Это был Базз, вампир, который обычно стоит у этой двери. Чёрные волосы у него были подстрижены обычным ёжиком, из-под них блестели светлые глазки, а мышц у него куда больше, чем может понадобиться мертвецу. На рубашке было написано «ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД», а ниже помельче «СЕКЬЮРИТИ». Вообще я от Базза не в восторге, но сегодня обрадовалась, его увидев. Прибыла подмога. Я бы могла расчистить лестницу, если бы можно было действовать жёстко, но вести себя приветливо и в то же время твёрдо — это вне моих возможностей. Я просто этому никогда не обучалась. Базз нацепил на лицо улыбку раньше, чем женщины у меня за спиной успели его рассмотреть. Он был мёртвым недавно, лет двадцать, а потому для мертвеца выглядел очень живо. Его многие не отличили бы в толпе. Большинство считает, что вампиры постепенно приобретают способность выдавать себя за людей, но мой опыт говорит обратное. Чем старше, тем он меньше человек, просто лучше владеет ментальной манипуляцией, и люди не замечают. — Леди, а вам здесь быть не полагается, — жизнерадостно и приветливо произнёс Базз. Он протиснулся мимо меня — мускулы вздувались так, что, казалось, нам не разминуться, да и на площадке вдвоём не поместиться. Шатенка спросила: — А она на самом деле из охраны? — Если она так говорит, значит, так и есть, — ответил он тем же тоном доброго знакомого, жизнерадостно извлекая Натэниела из группы дам. Он сумел превратить это в игру, и дамы липли к его мускулистому телу, будто говоря, что уж если не Натэниел, то любой мужик подойдёт. Конечно, Базза блондинки тоже знали, судя по шуточкам. Брюнетка чуть отступила вниз по лестнице, слегка расширив глаза. Она в эту игру играть не хотела, отчего моё мнение о ней повысилось. Я втащила Натэниела в открытую дверь под убийственным взглядом шатенки. Она слишком лично все воспринимала, и меня это нервировало. Мы с Натэниелом оказались в безопасности помещения, но мне не хотелось закрывать дверь и бросать Базза на произвол судьбы. Он же помог нам. Какие там правила насчёт секьюрити? Их тоже надо защищать, или только танцоров и посетителей? Если охранника порезать, разве не идёт у него кровь? Так что я застыла в нерешительности, и дверь закрыл Натэниел. — Базз справится, он умеет с ними разговаривать. — Ты мои мысли читаешь? Он улыбнулся: — Нет, я просто тебя знаю. Он нам помог, и ты чувствуешь себя обязанной. Я подавила желание потупиться и смущённо поковырять пол носком сапога. Терпеть не могу, когда меня кто-нибудь насквозь видит. Неужто я так прозрачна? Видимо, да. Лучше сменим тему. — А откуда они знали, что «Брэндон» сегодня будет выступать? — Когда мы заменяем ведущих актёров, рассылаем извещение по электронке по списку. Есть список конкретно по Брэндону. Я посмотрела на него: — То есть эти женщины все бросили, поменяли все свои планы, потому что узнали о сегодняшнем выступлении Брэндона? Он пожал плечами и дал себе труд слегка смутиться. — Некоторые — да. Я покачала головой и снова сменила тему, потому что опять растерялась. — А кто должен был не пускать фэнов к этой двери? Указанная дверь открылась. Базз шутил и смеялся, пока дверь не закрылась за ним, потом он прислонился к ней с усталым видом. — Примо. Я не сразу поняла, что он ответил на мой вопрос. А я спрашивала, когда дверь была закрытой. — Ты слышал, что я спросила? Базз кивнул, потом осклабился, показав клыки — примета вампира-новичка. — Разве ты не знаешь, что я слышу сквозь двери? — Слышишь — да, но я думала, ты был там слишком занят этими дамами. Он посмотрел мимо меня на Натэниела: — Ты как? — Нормально. Базз отодвинулся от двери и встал, расправляя гипертрофированые плечи, как птица оправляет перья. — Поговорю с Примо, хотя толку в этом мало будет. — Почему это — мало толку? — спросила я. Он перевёл взгляд на меня. — Примо — стар, стар по-настоящему. Он хочет быть в числе вампиров Жан-Клода, при этом поглядывает на место номер два или хотя бы номер три. И его злит, что приходится быть охранником в стрип-клубе. И ещё больше злит, что его прямой начальник — младенец вроде меня. — Базз был встревожен. — Он старой школы, и думает, что если будет меня доставать, я его вызову. Только я этого типа вызывать не буду. Он меня убьёт. — Ты говорил Жан-Клоду? Он кивнул: — Он сказал Примо, что если тот не может выносить эту работу и слушаться меня, то он свободен покинуть город. — И это на время помогло? Базз улыбнулся: — Тебе уже кто-то рассказывал? — Нет, но я знаю, как могут вести себя старые вампиры. Очень гордые, заразы. Натэниел тронул меня за руку: — Мне надо поговорить с Жан-Клодом насчёт сегодняшнего выступления. — Иди, я через минуту приду. Натэниел хотел что-то сказать, но сообразил, что без толку, и просто пошёл по белому коридору. Я смотрела вслед, пока он не вошёл в кабинет через несколько дверей от нас. Тогда я повернулась к Баззу: — Он просто не делает, что ему говорят, или есть ещё что-то? — Он начал брать деньги и впускать людей, которых мы не впускаем. — Кого, например? — Мужчин. Я приподняла брови: — Вы вообще мужчин не впускаете? — Не табунами. Женщинам при них неуютно, и некоторым из танцоров тоже не нравится. Тем, кто не любит трясти своими украшениями перед другими мужчинами. — Понимаю. Но некоторых вы все же пускаете. — Пары, как во всех женских стрип-клубах на той стороне реки. — А Примо стал пускать одиноких мужчин. Он кивнул. — Что сказал Жан-Клод, когда ты ему доложил? — Сказал, чтобы я с этим разобрался. Либо я настоящий вампир и могу управиться с Примо, либо, может быть, я не дотягиваю до своей должности. Жан-Клод — он тоже стар, Анита. Я думаю, они оба меня толкают бросить вызов, и тогда Примо меня изувечит или убьёт. — У тебя такой вид, будто ты тоже можешь за себя постоять. — Если бы дело было только в мышцах, Анита, то да. Но Примо — не уличный хулиган, он просто брызжет силой. Я даже с ним согласен, что Жан-Клод плохо его использует. Он слишком силён, чтобы заниматься тем, что ему поручено, и характер у него для этого не подходящий. — То есть? — Он больше склонен затевать драки, чем прекращать. Берет у мужиков деньги, чтобы их пропустить, а потом сам же и вышибает. Я покачала головой: — А знаешь, Базз, Жан-Клоду не свойственно до такой степени запускать подобные проблемы. — Обычно — нет, — согласился он, — но вполне в духе Жан-Клода ждать, что мы сами сделаем до того, как он вмешается. А я к тому времени уже буду мёртв. — Вот так плохо? — С женщинами пока тут все в порядке, но за одним танцором кто-то начал следить. За другим гонялся с ножом разъярённый муж, возревновавший, что его жена в фэн-клубе у этого танцора. — У танцоров есть свои фэн-клубы? — У ведущих — да. — У Натэниела есть свой фэн-клуб? Я так понимала, что должен быть. — Да, у Брэндона свой фэн-клуб есть… — он посмотрел на меня и рассмеялся: — Ты не знала? — Я как-то не обращала внимания на ход здешней жизни. Он кивнул, и вид у него опять стал озабоченный. Базза я никогда особо не любила. Нельзя сказать, что относилась к нему неприязненно, просто в число моих друзей он не входил. Но, если его версия того, что происходит с Примо, верна, то он попал, и попал как-то странно. Жан-Клод — очень грамотный бизнесмен… бизнесвампир, а так бизнес не ведут. — Я поговорю с Жан-Клодом, Базз. Выясню, что он там думает насчёт Примо. Базз вздохнул. — Ну, о большем я и просить не мог бы. — Он усмехнулся, снова внезапно показав клыки. — Ты знаешь, я думал до сих пор, что ты меня недолюбливаешь. Это вызвало у меня улыбку: — Если ты так думал, зачем вываливать на меня свои проблемы? — А к кому мне ещё пойти? — Ашер — второй после Жан-Клода. Он покачал головой: — Я работаю здесь, и проблемы тоже должны здесь остаться. Так все наши заведения работают. — Я не знала. — Наверное, осталось со времён, когда каждым заведением управлял свой вампир. — А я, если я навещаю их все, кто я тогда? Дипломат? Он снова блеснул клыками в улыбке: — Вроде того. — Я постараюсь выяснить, в чем дело. Сделаю, что смогу. Если Жан-Клод действительно подставляет тебя в битву сил с Примо, я тебе скажу. От этого он несколько успокоился: — Понимаешь, мне просто нужно знать, на каком я свете. — Понимаю. Человек в чёрной рубашке выбежал из двери в конце коридора, сопровождаемый взрывом музыки и шума. Он был светловолос и похож на студента колледжа, но бежал по коридору, как напружиненный. Ликантроп какой-то породы. Он заговорил, ещё не добежав до нас: — Там проблема. Примо впустил группу мужиков, и они налетели на Байрона. Ты сказал, позвать тебя в следующий раз, когда будет заваруха, так она уже есть. Базз уже двигался по коридору, почти бегом. Я задержалась на миг и затрусила за ними. Базз глянул на меня: — Ты с нами? Я вроде как пожала плечами: — Неудобно было бы просто взять и уйти. — Наша работа — разруливать скандалы, — сказал он. — А не раздувать. — То есть ты не хочешь, чтобы я с вами шла? — Да ты что! — возмутился блондин. — Истребительница на нашей стороне — это же класс! — Как тебя зовут? — спросила я, переходя на бег, чтобы за ними угнаться. — Клей, — ответил он, протягивая руку для пожатия. — Церемонии потом, — сказал Базз. У двери он замялся, будто собираясь с силами. Вдруг я почувствовала еле слышное жужжание — Базз испускал энергию. Раньше я за ним такого не замечала. Серые глаза светились, если серое может светиться. — Как мне эта фигня надоела, — сказал он, открывая дверь.Глава тридцать четвёртая
Музыка ещё играла, ритм пульсировал, но человек на сцене перестал танцевать, потому что все смотрели уже не на него. Внимание публики обращено было на небольшое море студентов, в своих джинсах и куртках с эмблемой колледжа окруживших возвышающегося над ними башней мужика. Самый высокий еле доходил ему до плеча, но их было много и почти на каждом была куртка, указывающая, что владелец её занимается каким-то спортом. Были среди них ребята, не уступающие рельефом мышц охранникам клуба. Примо подобрал подходящую компанию, если хотел затеять скандал, а значит, этого он и хотел. Остальные охранники в чёрных рубашках не знали, что им делать. Неуверенность выразилась в том, что они не бросились помогать Примо — только болтались у края толпы студентов, сдерживая их как могли, но не оттаскивали от здоровенного вампира. Если бы я ничего не знала о Примо заранее, кое-что мне стало бы ясно из того, что его коллеги не рвутся ему помогать. Не в размерах Примо было дело, а в волнах силы, которые расходились от него. В большинстве случаев сила вампира — а временами и ликантропа — наполняет помещение постепенно, будто вода поднимается — пока в ней не утонешь. Сила Примо в буквальном смысле слова пульсировала и лилась. Каждый раз, как он кого-нибудь бил огромной раскрытой ладонью, сила взмывала вверх, и у меня кожа натягивалась. Эта сила будто питалась от его собственной грубости. Но он держал ладони раскрытыми, раздавая не удары, а пощёчины, что, естественно, оскорбляло мужское достоинство студентов. Самый большой из группы напрыгнул на Примо сзади, повис на плечах и на руке. Примо ухватил его за плечо, отодрал от себя без малейшего усилия и швырнул через весь зал, в гардеробную, за что был вознаграждён визгом дежурной по камере хранения освящённых предметов. Сила его загустела так, что хоть топор вешай, и схлынула. Удерживать её на этом уровне он не мог. — Хватит, — сказал Базз таким тоном, будто ему очень не хотелось этого говорить. Он махнул рукой, и этот жест положил конец нерешительности охранников. Они врезались в толпу и стали помогать коллегам оттеснять студентов к двери. Кое-как это получалось, но ребята не хотели оставлять друзей в драке с огромным вампиром. Вообще-то я их понимаю. И опять-таки ситуация была за пределами моего умения. Я могла бы вытащить значок и пистолет и прекратить это, если бы собиралась арестовать или убить Примо, а вот как спустить драку на тормозах — это не ко мне. Как точно сказал Базз, тут надо не раздувать, а разруливать, а это я не знала, как делается. Баз орал: — Примо, перестань драться! Прекрати драку в клубе! В ответ Примо ухватил двоих студентов за горло, каждого в одну руку, будто собирался стукнуть их головами. Но так как руки у него были заняты, третий студент, с коротко стриженными тёмными волосами и плечами почти такими же широкими, как у Базза, ударил его в лицо. А бить он умел. У вампира голова качнулась назад, кровь проступила на губах алым цветком на белой коже. Резко смолкла музыка на сцене, и в наступившей тишине заорал Примо — мощным, низким, полным ярости боевым кличем. Тех двоих он отбросил как тряпки и схватил того, кто его стукнул. Я думала, он бросит и его, как тех, но он сгрёб его за ворот куртки, оторвал от земли. Ворот сдавил студенту горло, не давая дышать. Мощные плечи Примо не распрямились для броска, а вместо этого рука отошла назад, уже сжатая в кулак. При такой силе и с такого расстояния у парня будет сломана шея. Я выхватила «браунинг», но, если честно, не имея ордера суда на ликвидацию, я была не в лучшем положении, чем любой другой полисмен. Я не могу в него стрелять, если он собирается всего лишь нанести кому-то травму. Я-то знаю, насколько силён вампир и насколько хрупко человеческое тело, но поди объясни это суду. И ещё: интуиция мне подсказывала, что если я разок выстрелю в Примо, придётся его убивать. Очень мне не хотелось, чтобы на меня навалилась такая гора мышц и магии. Я живуча, да, но не бессмертна. Пока что я взяла его на прицел, потому что суд и показания — это будет потом, а сейчас этому парнишке грозит смерть. Стрелять я собиралась на уровне плеч, потому что слишком много вокруг народу, и все лезут. Клей был ближе всего, и он напрыгнул на вампира. Примо бросил оборотня на первый ряд столов. Завизжали и бросились врассыпную женщины. Клей уже подымался на ноги, но кулак вампира снова отошёл назад. — Нет, Примо, нет! — вопил Базз. Я опустила пистолет к полу: когда напрягаешься, палец тоже напрягается. А если уж мне суждено сегодня кого-нибудь застрелить, так пусть это будет намеренно. Я стала двигаться ближе и в сторону, чтобы удобнее было стрелять, но тут чёрные рубашки охранников облепили Примо, и стрелять стало некуда. Будь я готова его убить, я бы заорала, чтобы они убрались, но я все ещё надеялась этого избежать. Я пододвинулась ещё ближе, дальше отойдя от столов, где было больше шансов, что никто не загородит мне выстрел. Никогда мне не приходилось стрелять в кого-то в гуще кабацкой потасовки. Уже одно только нагромождение тел пугало. Стрелять в цель, вокруг которой кишмя кишат гражданские. Примо разбрасывал охранников как кукол, продолжая держать студента на вытянутой руке. Чем сильнее на него нападали, тем выше вздымалась его сила, будто её подпитывал каждый удар. Он совсем скрылся под горой чёрных рубашек, и тут я почувствовала, что сила его втягивается, будто дышит атомная бомба, и успела заорать: — Ложись! Что сейчас будет, я не знала, но точно ничего хорошего. Я сама бросилась на пол, как велела всем, но я-то распласталась на земле, а официанты и посетительницы у меня за спиной, когда я оглянулась, просто присели или скорчились на полу. Господи, неужели их никто никогда не учил? Примо не физической силой разбросал груду чёрных рубах, а магией. Охранники взлетели в воздух брызгами чёрного и попадали на пол. Если бы я не легла плашмя, а только присела, как те, кого я только что обругала, я бы смогла шевельнуться быстрее. Но сейчас у меня была только доля секунды, чтобы решить, что мне делать — прикрыть голову и застыть, или пытаться откатиться в сторону. Распластаться — это не помогает, если сверху падают тяжёлые предметы вроде тел. Я попыталась отползти в сторону, и на меня рухнуло тело. На миг меня просто оглушило, и тут сверху свалилось ещё одно. Меня били, меня швыряли, много чего в моей жизни бывало, но никогда не падали на меня с ясного неба два здоровенных мужика. Дыхание мне отшибло напрочь, и будь я настолько человеком, насколько казалось, что-нибудь бы мне сломали. Я секунду лежала, оглушённая, и упавшие на меня тоже не шевелились. Первое, чем мне удалось пошевелить, была голова — обернуться и посмотреть туда, где стоял Примо. Он там и стоял по-прежнему. Ухватив уже какого-то другого студента, он держал его на вытянутой руке и снова заносил кулак. Твою мать. Две вещи мне стали понятны сразу: первая — руками я могу двигать, вторая — пистолета ни в одной из них нет. Тело моё давили к полу несколько сот фунтов живого веса. Я сильна и выбраться могла бы, но быстро это не будет, и я понятия не имела, куда девался пистолет. Никто из брошенных Примо не шевелился. Кулак Примо двинулся вперёд, и это была одна из тех секунд, когда все начинает происходить медленно-медленно. Все время, сколько его в мире есть, было в моем распоряжении, чтобы смотреть, как сейчас Примо сломает этому человеку шею, и знать, что помешать ему я не могу.Глава тридцать пятая
Протянув руку в его сторону, я крикнула: — Нет! Вряд ли это могло помочь, но что-то я должна была сделать. Из руки Примо хлынула кровь, и он остановился, озираясь, будто ища, откуда донёсся крик. Я тоже не очень понимала, но я уже с полгода тренировалась управлять той силой, что у меня есть, и что-то уже чувствовала. Это был второй раз, когда я сделала нечто подобное, и оба раза — в совершенно безнадёжной ситуации. Вопрос был в том, смогу ли я сделать это нарочно? Примо снова поднял студента на вытянутой руке, будто задался целью, и ничто его не остановит. Я вытянула к нему руки, и подумала об этом. Попыталась вспомнить это ощущение — будто мои мысли натолкнулись на что-то около него и претворили это в стекло, чтобы его порезать. Примо поднял противника повыше, будто приветствуя кого-то позади меня, но я не оглянулась — не время. Я потянулась к нему не только руками, но и силой — той властью, что есть у меня над мёртвыми, связью, которая есть у меня с двумя вампирами, и ударила в него этой силой. Снова потекла кровь по его правой руке, красная струя, слившаяся с первой. На самом деле крови было немного, и я не знала, почему, так как сама не понимала, что я делаю. Несколько кровавых порезов его надолго не отвлекут. — Это не ты делаешь, — сказал он, и голос его, рокочущее рычание, очень подходил к мощному телу. Ещё был в нем акцент, который я не узнала. — Нет, но это делаю я, — прозвучал позади меня голос Жан-Клода. Я хотела было обернуться, чтобы его увидеть, но не решилась отвести глаза от вампира впереди ради того, чтобы увидеть вампира позади. Хотя глаза мне не были нужны, чтобы ощутить его силу. Она струилась по комнате, действуя на меня как успокаивающая рука. Она гладила тела, прижимавшие меня к полу. На меня повеяло мускусом и волчьим мехом, и поняла, что оба они — из стаи. Меня тоже наполнил родной запах меха. Отчасти это было из-за связи Жан-Клода с Ричардом, но не только. Его магия просачивалась сквозь оборотней ко мне. Он к этому не стремился, но у меня своя связь с Ричардом и его волками. Очень трудно было бы для Жан-Клода связаться с ними, не задев меня. Они задышали глубоко и натужно, будто возвращаясь к жизни, хотя я знала, что они вполне живые. Блондин, Клей, подмигнул мне с расстояния в пару дюймов. Он был удивлён, и я его понимаю. Тот, что наверху, с волосами чёрными, как у меня, только очень прямыми, заморгал чёрными глазами, будто не мог вспомнить, где меня видел, не мог сообразить, как он оказался на мне сверху. Пробормотав: «Извините, мисс», — он отполз в сторону, неловко соскальзывая с вершины кучи. Клей недовольно что-то проворчал, когда верхний стал с него вставать. — А мне-то каково? Я же в самом низу, — сказала я. Клей зря потратил на меня улыбку. Базз медленно, неловко поднимался на колени неподалёку. Поймав мой взгляд, он посмотрел на меня, будто хотел сказать: ну вот, вопрос решён. Жан-Клод находился в зале, его сила заполняла помещение, как тёплое одеяло. Такое приятное ощущение, и в некоторых отношениях так не похожее на его силу. Я знала, в чем дело — он ощущался слишком живым. Но он — Мастер Города, и никто из его вампиров не ослушается его прямо. Наверное, это единственное оправдание, почему я позволила себе ослабить бдительность и отвернуться от Примо. А пора бы мне уже знать, что псих — всегда псих, живой он или мёртвый. — Они все меня не остановили, Жан-Клод. Трое тем более не остановят. Интонации Примо заставили меня снова обернуться к нему. Судя по голосу, он не собирался прекращать. А это было плохо. Одно дело — бросить вызов Баззу, и другое дело — вызвать Жан-Клода. Совсем другое. — Они не пришли тебя останавливать, Примо, потому что ты уже остановился. Я — Мастер этого Города, и я тебе говорю, что ты уже остановился. — Эти люди пустили мне кровь! Столько ярости было в этих словах, что они просто обожгли мне кожу. Он питался собственным гневом, а также насилием. Тут мне стало понятно, что он в некотором смысле мастер вампиров. По крайней мере, некоторые его умения были на уровне мастера. Только этого не хватало. Клей поднялся на четвереньки, а это значит, я могла уже из-под него выползти. Искала взглядом пистолет, но его не видела. Блин, тут вот-вот прорвётся резервуар с дерьмом, а у меня нет оружия. — И как это вампир твоей силы позволил смертным людям пустить себе кровь? Голос Жан-Клода звучал буднично, небрежно, но у меня в голове он прошептал совсем другое: Боюсь, я его недооценил. — Это точно, — ответила я. — Что ты говоришь? — переспросил Клей. Я тряхнула головой, все ещё оглядывая пол в поисках пистолета и нигде его не видя. Потом я подумала: «А хрен с ним, я его уже два раза порезала без пистолета, и могу это проделать снова». Где-то в глубине души я ещё не могла в это поверить, и этой глубине души я велела заткнуться к хренам. Мне хватает проблем и без сомнения в своих силах. Примо все ещё не отпускал студента, выбранного козлом отпущения, но держал его как-то небрежно, как забытый тюк с бельём. Я поняла, что человек без сознания, и встала посмотреть, дышит ли он. Мне не нравилось, как Примо сдавил его шею воротом куртки. Неужто я так беспокоилась насчёт кулака, что пропустила, когда Примо его просто задушил? Голос Жан-Клода шепнул у меня в голове: — Он не дышит, но сердце бьётся. — Ещё минута, и будет поздно, — сказала я. — Да, — ответил Жан-Клод, кажется, на этот раз вслух. Он потянулся ко мне — не рукой, но силой, и это не была живая тёплая сила ликантропа. Прохладная благодать могилы коснулась меня, и во мне вспыхнуло то, что поднимает мёртвых. Я вдруг поняла, как порезала Примо. Поняла, как оно действует. Как будто ящичек-головоломка, когда вдруг понимаешь, на какие кнопки нажимать и что они значат. Полоснуть с расстояния — для этого надо использовать собственную магическую ауру противника. Жан-Клод уже не один век знал, что это такое и как оно действует, но сам не умел применять эту технику. Я могла бы, но не знала, как. А вместе мы сложили две половины головоломки. Моей целью было не убить Примо, но заставить его выпустить этого человека. Я протянула к нему руку, но вампир не испугался. — Ты думаешь, твои маленькие порезы меня остановят? — Нет, не думаю, — ответила я и бросила в него силу, почти как бросают мяч, и этот мяч ударил в его ауру, в его щиты, как пробивает шип лоскут материи, но не остался шаром, а стал вплавляться в щит, сливаться с ним в одно, и это защитное покрытие превратилось во что-то длинное, хищное, острое. Я представила себе, как это острое полосует Примо поперёк живота, и тут же рубашка на нем разъехалась, показав белую кожу и кровь. Рана была побольше первых двух, и Примо невольно дёрнулся к ней рукой, будто от боли или проверить, насколько она серьёзна. — Эта тебе как? — спросила я. — Достаточно большая? Он зарычал, показав клыки, слишком большие даже для его пасти. Я сделала именно то, что хотела сделать. Спасибо долгим бесплодным штудиям Жан-Клода, я теперь обрела новое оружие. До сих пор я боялась бить слишком близко к жертве — будь у этого студента какие-то парапсихические способности, ему могло бы достаться больше, чем Примо. Но теперь я знала своё новое оружие, понимала, чувствовала. Я махнула в сторону лапы Примо, сжимавшей студента, и рука распоролась от локтя до запястья. Кровь потекла алой струёю, и если бы сердце билось сильнее, хлынула бы толчкамииз артерий, но для этого кровяного давления не хватало. — Ты хочешь спасти вот этого? — Примо встряхнул жертву в руке. — Он уже сдох, только на корм для собак годится. — Сердце у него ещё бьётся, — сказал Жан-Клод. Но ещё несколько секунд — и искусственное дыхание не спасёт его от повреждения мозга. Я взметнула обе руки вверх и резанула Примо, пытаясь взрезать ему руку, как потрошат рыбу, но глубокие ткани не поддались. Я могла разрезать кожу и мясо, но жилы держались, а этого Примо хватало, чтобы задушить жертву до смерти. Упрямый, гад. — Если ты немедленно не отпустишь этого человека, Примо, я усмотрю в этом прямой вызов моей власти. — Усматривай чего хочешь, но я не буду мальчишкой для битья за все это! Он указал не на меня, а на лежащих вокруг без сознания людей, на Базза, который стоял близко, но не слишком: он знал, что уступает нам всем по классу. — Да будет так, — сказал Жан-Клод. А у меня в голове он произнёс: — Ma petite, это не нож, не просто одиночный клинок, это магия. Если ты могла обратить против него часть его силы, отчего же не всю? Я хотела спросить, что он имеет в виду конкретно, но он показал мне. Как будто мой мозг стал стеной, и он просто впечатал в неё ответ. Я поняла, и колебаться не стала. Мне не свойственно колебаться, когда на карту поставлена чья-то жизнь. Я не стала поднимать руку или показывать ею — это не игра в мяч. Я могла воздействовать на его щиты, а они покрывали все его тело. И я подумала об этой магической защите как о целом, я бросила свою силу на всю эту защиту, и когда ощутила её целиком, будто гладила руками невидимую кожу, обратила против него. Превратила в направленные внутрь лезвия. Как будто Примо оказался в шкуре вывернутого наизнанку дикобраза с кинжалами вместо колючек. Каждый дюйм его кожи внезапно окрасился кровью. Он завопил, и кровь хлынула у него изо рта, завопил горлом, покрытым десятками ран. Завопил — и выпустил студента. Клей и темноволосый вервольф подхватили упавшего и оттащили его в сторону — просто в сторону. Я хотела бы посмотреть, проверить, что они заставят его дышать, но у меня были другие проблемы. Примо бросился на нас, но споткнулся и свалился на четвереньки. Я поняла, что ослепила его. Не насовсем, но достаточно. Сегодня он будет слеп. Он ревел и орал таким голосом, будто глотал битое стекло. — Будь ты проклят, Жан-Клод! Будь ты проклят! Ты щенок, а не вампир, ты сам бы никогда такого не смог! Ты не вампир! — Ты приехал в Сент-Луис убить меня и занять моё место? Примо поднял окровавленное лицо на голос Жан-Клода: — А почему бы и нет? Почему бы мне не завладеть городом? — Ты даже собой не владеешь, Примо, вот почему. Одной силы мало, чтобы править этим городом. Я могла бы оглянуться и посмотреть, как он говорит, но в этом не было нужды. Сейчас я была ближе к нему, чем если бы даже держала его за руку. Я знала то, что знала до того, но это было на задворках сознания. Жан-Клод использовал вампирские метки, связывающие нас, так открыто и тесно, как никогда до сих пор. Мне следовало бы рассердиться, но я не сердилась. Кто-то из официантов склонился над человеком, которого пытался убить Примо. Он откинул голову лежащего назад и дышал ему в рот. Лежащий внезапно дёрнулся, и первый вдох прозвучал громко. Черноволосый вервольф, имени которого я не могла вспомнить, поднял вверх большой палец. Человек будет жить. С ним все будет нормально. И никакая гора мышц не могла бы освободить его вовремя. Ничто другое его не освободило бы, не убивая Примо, хотя, как по мне, это стоило бы сделать. Я бы сказала, что Примо надо убить, и лучше сейчас, пока он не оправился. Голос Жан-Клода шепнул мне в ухо: — Если здесь кто-нибудь умрёт, намного труднее станет всех убедить, что ничего плохого здесь не происходило. Я покачала головой и подумала, что всей вампирской мощи в мире не хватит замутить мозги такой большой аудитории. Тем более после такого потрясения. — Ты сомневаешься во мне, ma petite? Он вдруг оказался вплотную за мной. Изящная белая рука легла мне на плечо, окружённая разливом белых кружев, и мелькнул чёрный бархатный рукав, обрамляющий эти кружева. Я подняла руку и ощутила, что кожа его холодна, будто он не питался сегодня или же потратил колоссальное количество энергии. В бархате рукава было больше тепла, чем в его пальцах. Он был опустошён. Сколько же у него ушло энергии, чтобы мысленно говорить со мной? Или случилось ещё что-нибудь, о чем я не знаю? Остальные охранники в чёрных рубахах тоже зашевелились — медленно, скованно, будто хорошо побитые. Примо, очевидно, ощутил их движение, потому что сказал: — Даже слепой я от них смогу отбиться. Он встал в стойку, приподнявшись на носки. От этого движения должно было стать неимоверно больно, но он даже не поморщился. Одной окровавленной рукой он опёрся об пол, другую поднял, будто стараясь ощутить движение. Слишком этот жест отдавал боевыми искусствами, чтобы отнестись к нему без внимания. Здоровенный мужик, вампир, почти нечувствительный к боли, сумасшедший, да ещё обученный боевым искусствам. Я так не играю. Натэниел подошёл ко мне, держа в руках мой пистолет. Он протянул мне оружие, не говоря ни слова, точно как я его учила: рукоятью вперёд, пальцы подальше от спуска. Я улыбнулась ему половиной той улыбки, что он заслужил, потому что не сводила глаз с окровавленного великана. Перед тем, как сунуть пистолет в кобуру, я сняла его с предохранителя. Что-то мне подсказывало, что когда Примо на нас бросится, терять долю секунды на этот щелчок будет излишней роскошью, которую я не смогу себе позволить. Но он не бросился. Нет, он придумал кое-что поинтереснее. От такой сильной соединенности с Жан-Клодом я ощутила себя в большей безопасности, а ощущение безопасности — само по себе нечто вроде самонадеянности. Эта самонадеянность заставила меня забыть, что по-настоящему старый вампир может тебя ранить не только физически. Самонадеянность Жан-Клода заставила меня об этом забыть. Примо не шевельнул и мышцей, но бросил в нас силу, метнул собственную ярость, как ведро расплавленной злости. Защищаться не было времени. Ни на что не было времени, кроме как принять её. Жан-Клод попытался пропустить эту волну над собой, но я почувствовала, как она ищет путь внутрь него. Мастер Города, полностью подчинившийся ярости — это было бы очень нехорошо. Но я в ярости разбираюсь, и я — не Мастер Города. Я приняла эту злость — не стала пропускать её над собой, а впивала, глотала, купалась в ней. Я завернулась в эту ярость как в огненное манто, открыла ей те пространства своей души, которые держу от всех закрытыми. Я дала ярости Примо встретиться с кипящей лавой моей собственной ярости. Бездонные, бескрайние моря моей ярости приняли его ярость, пожрали её. Я питалась его гневом и давала ему это почувствовать. И я рассмеялась, и смеялась, стоя перед ним и горя двойным пламенем моей ярости и его. Смеялась, ощущая, как волна его ярости спадает и начинает откатываться. Смеялась, пока смешивалась его ярость и моя. Во мне её бездны, так что значит для меня ещё пара вёдер? Он смотрел на меня незрячими глазами, потом сделал половину того, что я ожидала. Он двинулся вперёд, но не в безумном порыве. Быстрота его была потрясающей, а я повидала быстрые движения на своём веку. Он был слеп, и потому хватал наудачу, и схватил он Натэниела. Натэниела, который стоял рядом с нами. Не знаю, было это намеренно или Примо промахнулся. Ухватив Натэниела за запястье, он дёрнул его на себя, но Натэниел упёрся и устоял. Внезапно задвигались мы все. Движение охранников я заметила, но они опаздывали. Пистолет я уже почти выхватила из кобуры, но Примо бросился вперёд сразу, как ощутил сопротивление Натэниела. Я была ближе всех, и двигалась быстрее, чем сама ожидала — я не привыкла быть быстрее обычного человека. Тянулась я к руке Натэниела, но оказалась слишком близко к лицу вампира. Примо всадил клыки мне в запястье, и я знала, что отдёргивать руку в таких случаях не надо — я бы только разорвала её. Выхватив пистолет, я заорала. И орала, пока он пил мою кровь. Орала, приставив пистолет к его голове. Палец уже начал нажимать на спуск, когда разум Примо ударил в меня. Не ярость его на этот раз, а память. Римская армия, убийство, за которое его осудили. Арена, где он мог убивать, теша своё сердце, где можно было спускать с цепи свою ярость, питать её. Смерть, смерть и ещё раз смерть. И каждая насыщала его так, как ничто иное не могло насытить. Тёмная ночь, и знатная дама потребовала, чтобы он явился в её постель, не смывая кровь и пот победы. Он пришёл, и действительность превзошла самые смелые его мечты. Она предложила ему свободу и новый способ питать свою ярость. Новый способ убивать. Он не знал её настоящего имени, она сказала только: — Я — Дракон, и ты будешь служить мне. Он стал служить. Воспоминания резко прервались. Я пошатнулась и долгий миг заставляла себя не нажать на спуск. Целый миг, чтобы поднять ствол вверх и вспомнить, как дышать, как двигаться. Примо ещё прижимался ртом к моей руке, но теперь раны его заживали на ходу, а глаза видели. Знанием Жан-Клода я знала, что Примо может залечить на себе почти любые раны малой дозой особой крови. Он искал ликантропа, и потому напал на Натэниела, но моя кровь тоже сработала. Теперь я понимала, зачем он нужен Жан-Клоду. Потрясающей мощи солдат, если уметь держать его в руках. Спокойствие у меня в разуме принадлежало не мне. Примо выпустил мою руку, глаза его закатились от ужаса. — Кто ты? — Да, Примо, кто я? — Я потянулась к нему раненой им рукой. Хотела потрогать его лицо, но он сжался, будто ожидая удара. — Скажи-ка, Примо, кто я? Огромное тело припало передо мной к полу в позе подчинения. Он унижался передо мной, и я вспомнила, как много лет назад он так же принижал себя перед той, кто его создала. — Мастер, — прошептал он, будто чужая сила исторгла у него это слово. Ненавистна ему была мысль, что никогда он не будет сам себе мастером. С тех пор, как он принял от неё тот кровавый поцелуй, он думал, что когда-нибудь править станет он, и теперь знал, что ошибся. — Ты — мой мастер. В тот момент, когда он отведал моей крови, между нами возникла связь, не имеющая ничего общего с сексом, любовью или дружбой. Это было владение, столь полное, как ни одно другое. Примо просто принадлежал мне — нет, нам. Метки между мною и Жан-Клодом были открыты полностью, когда Примо на меня напал. Когда он стал пить мою кровь, он не просто узнал её вкус. Кровь от крови моей — больше, чем красивая фраза. Это на самом деле. И я поняла, что при открытых метках принести обет на крови одному из нас — значит принести его двоим. Я могу повелевать мёртвыми, а Жан-Клод обладает властью над любым вампиром, что принёс ему обет на крови, или любым, которого он создал. Примо был сокрушён двойным ударом, поскольку в тот момент моя кровь была кровью Жан-Клода, а его кровь — моей. Мелькнула мысль, что это может значить для не желающего участвовать Ричарда, но эта мысль тут же пропала. Хватает своих проблем, чтобы ещё в проблемах Ричарда копаться. Я глядела на великана сверху вниз и знала, что Жан-Клод теперь в нем до конца уверен. Уверен, что клятва Примо нам обоим его удержит. Дело было не в чтении мыслей — я просто знала, что Жан-Клод более насчёт Примо не волнуется. Он в нем уверен. А я вот не была уверена. Я повернулась к Жан-Клоду, попытаться убедить его, что Примо ещё может быть очень и очень опасен, но уже то, что я повернулась, говорило, что и я в нем уверена. А это не так. Он — воплощение гнева в огромном мускулистом теле. И это опасно. И всегда будет опасно. Наверное, я бы повернулась обратно к Примо, но вдруг оказалось, что я гляжу на Жан-Клода, и мир исчез. Остался только Жан-Клод, в бархатном камзоле с серебряными пуговицами, с высоким стоячим воротником, обрамлявшим выпуклость шейного платка. Серебряная булавка с сапфиром скрепляла белоснежный платок у горла. Камзол облегал широкие плечи, подчёркивал узость талии, и взгляд переходил на чёрные кожаные штаны, которые выглядели так, будто не он натянул их, а их вокруг него сплели. Сапоги до колена, такого же тёмного бархата, что и камзол. Я стояла, зачарованная, и я это знала, и не могла не смотреть, но лицо я оставила напоследок, потому что знала: стоит мне на него взглянуть, и остатки самообладания покинут меня, я пропаду на самом деле. Изящная рука протянулась к моему склонённому лицу — кисть, окружённая разливом белого кружева. Он слегка тронул меня за подбородок, едва-едва, и стал приподнимать его. Очень нежное прикосновение — я могла воспротивиться, помешать ему, но я этого не сделала. Почти вся сила воли ушла на то, чтобы не взглянуть ему в лицо сразу. Чёрные локоны сливались с бархатом, и трудно было различить, где кончается ткань, и где начинаются волосы. Огромные прекрасные глаза, темнее, чем сапфир на горле. Глаза такие тёмные, какими только могут быть синие глаза, не содержащие ни мазочка чёрного. Бледное совершенство лица — как почти законченная картина маслом. Жан-Клод был бледен, и пальцы возле моего лица — ледяные. Как будто скульптура, ожидающая, чтобы кто-то в неё вдохнул жизнь, и только тёмный блеск глаз выдавал его. Вся жизнь мира уже была в этих глазах. И голос его был низок и тих, как скользящий по коже мех. — Ma petite, впусти меня. Впусти. Не оставляй на холоде. Я открыла рот сказать «конечно» и закрыла его. Когда-то, когда мы были связаны куда меньше, чем сейчас, он брал у меня энергию, не отворяя кровь. Это было, когда в город завалились страшные чужие вампиры, и мы не могли перед ними показать слабость. А если бы они выяснили, что слуга Мастера Города не позволяет ему брать у себя кровь, они бы сочли это очень большой слабостью. Ему нужно было подпитаться, отчаянно нужно было. — А в чем дело? — Я обрела голос, хриплый, совсем не такой бархатный, как у него. — Отчего ты столько потерял энергии? — Я сделал все, что можно было сделать издали, чтобы облегчить тебе жизнь. Я подняла руку, дотронулась до его щеки: — Ты себя опустошил ради меня. — Ради твоего душевного спокойствия, — прошептал он, и его голос прокатился у меня по позвоночнику капелькой воды, щекочущей все ниже и ниже. — Тебе нужно есть, — сказала я. Он слегка кивнул; мои пальцы ощутили движение прохладной кожи. А у меня в голове он шепнул: — Если я должен держать Примо под контролем, то да. — Ты не о крови, — сказала я. — Не о крови, — подтвердил он и другой рукой коснулся моей заклеенной щеки. — Ты ранена? — Не сильно, — ответила я уже почти своим голосом. Я поняла, что он отодвинулся, давая мне подумать. Не то чтобы он должен был это сделать, но он хорошо меня знал. Если бы он сейчас не дал мне думать, я бы разозлилась. Потом. — Ты не про то, что мы делали, когда в городе были члены совета? Ты чего-то другого просишь. Голос у меня в голове: — Что-то случилось из-за твоей связи с Натэниелом и Дамианом. Во всем стало больше силы, но и нужно её тоже больше. Я слишком долго себе отказывал, ma petite. Его ладони скользнули вдоль линии моего подбородка, взяли моё лицо лодочкой, и пальцы ушли в теплоту волос. Я услышала его мысль, что он греет руки в моих волосах. Так ему было пусто, холодно, голодно. Никогда я его таким не видела. Никогда. Это был не его голод. Я повернулась посмотреть на Натэниела, который отошёл прислониться к стене. Он был не настолько близко, чтобы так излучать голод. И посмотрел на меня чистым взглядом лавандовых глаз. В голове я его не ощущала, были только Жан-Клод и я, но даже при этом голод его ощущался как голод Натэниела или Дамиана по прикосновению. Поглядев в эти невероятно тёмные синие глаза, я шепнула: — Тебе достался их голод. А он сказал вслух: — Боюсь, что да. — Что можно сделать? — спросила я. — Впусти меня, ma petite, впусти за свои прекрасные щиты. Голос его прошелестел по коже, будто атласом по голому телу. Я поёжилась, и только холодное прикосновение его рук помогло мне справиться с подкосившимися коленями. Глядя в эти глаза, в это лицо, я шепнула: — Да. Его лицо заполнило мои глаза, и губы его коснулись моих. Я ждала, что он схватит меня в объятия и поцелует со всем неистовством своего голода, но этого не случилось. Он лишь касался меня ртом, и едва-едва. Я сама прижалась к нему, подняла руку его коснуться, но он положил руку мне на плечо, удерживая. Через секунду я поняла, почему он так поступил: потому что вся душа моя выплеснулась в губы, вся моя суть превратилась во вкус на губах. Сила, магия, моё сердце и душа — все было в этом лёгком касании губ. Я раньше думала, что мы утоляли ardeur друг другом, но ошибалась. Он едва-едва пил с моих губ, осторожно, и хотел куда большего. Я ощущала это, чувствовала его голод. Но он сдерживал меня руками, лежавшими на моих плечах, хоть я и стремилась сократить расстояние. И я знала его знанием, что голая кожа — это голая кожа, и полное прикосновение может меня просто осушить. Такого осторожного поцелуя я в жизни своей не знала, и такого неутолённого желания поцелуя — тоже. Я слегка постанывала, потому что хотела куда большего. Намного большего. Когда он отодвинулся, пятнышко помады алело у него на губах. И на щеках появилась едва заметная краска. Он был как холод зимы, едва тронутый легчайшим прикосновением марта, когда тепло ещё только обещается, не всерьёз, не сейчас, а лишь далёкая надежда. Но надежда лучше её отсутствия. Он судорожно сглотнул слюну, веки его затрепетали, на миг закрывшись, и тогда он выпрямился, твёрдо удерживая меня за плечи. — Это лишь лёгкая проба того, что мне нужно, ma petite. — Не останавливайся, — попросила я. Он улыбнулся, но печально. — Пусть ослабеют все эффекты, а потом ты мне скажешь, получу ли я больше. Я покачала головой. О чем это он? Конечно, конечно получит! — Это моя вина, ma petite. Я попросил тебя впустить меня за твои щиты. Я не думал, что ты снимешь всю защиту своего достаточно существенного арсенала. И это ошеломило нас обоих. — Он смотрел на меня, будто увидел во мне что-то новое — или кого-то нового. — Я должен заняться нашей почтеннейшей публикой. Он чуть не прикоснулся ко мне снова прощальным поцелуем, но отодвинулся и велел кому-то: — Кто-нибудь, побудьте с ней, пока она не придёт в себя совсем. Нет, не ты, она ещё не совсем в себе. Я думать боюсь, что она может сделать, если ты сейчас её коснёшься. Голос его, когда зазвучал снова, заполнил весь клуб, отдался в самых тёмных уголках — и при этом казался интимным, будто что-то шептал тебе, и только тебе. — Примо прошёл сквозь кровь и огонь, чтобы возродиться сегодня для вас. На ваших глазах он превратился из воина кошмаров в любовника грёз. — Слишком они напуганы, никто не поверит. Это был голос Натэниела. Я повернулась на голос, но лицо было другое. Натэниел стоял чуть поодаль, а Байрон — настолько близко, что меня это испугало. Ему ещё и трехсот лет не было, и обычно он передвигался как человек. Силы у него большой не было и никогда не будет, но сегодня я даже не знала, что он так близко от меня. И это меня отрезвило больше, чем что-либо другое. Я не услышала слабейшего из новых вампиров, которых пригласил в город Жан-Клод. Плохой некромант. Двойка. — Ты никогда его не видел, когда он вот так напитается, — сказал Байрон. — Смотри. Я подавила в себе желание посмотреть на Жан-Клода и стала смотреть на публику. Глаза расширенные, лица бледные или раскрасневшиеся. Кто-то из посетительниц ещё прятался под столами. Если бы драка не отрезала их от выхода, они бы удрали. Не хватало только таблички над ними «Напуганные до смерти». Наверное, дело в таком количестве пролитой крови, какой им в жизни видеть не приходилось. Действительно, страшновато выглядит. Глядя на публику, я соглашалась с Натэниелом, но когда я глянула в спину Жан-Клода, обращающегося к ним, то… ну, в общем, я отвернулась. Мне пришлось отвернуться, потому что тяга к нему никуда не делась. Мне говорили, что эта тяга касаться его — обычная тяга слуги к мастеру, но я в это до конца не верила. А вот сейчас — да. Я стала смотреть на Примо. Он ещё стоял на коленях, с глуповатым видом, окружённый полукругом охранников в чёрных рубахах. Он глядел на меня, и в глазах его было страдание. Когда он заговорил, его не услышали за столами — только я и охранники, да ещё вампир и леопард у меня за спиной. — Ты меня поймала. Я открыла рот, чтобы сказать, что я не нарочно, но кто-то тронул меня за левое запястье, и я дёрнулась от острой мгновенной боли. Повернувшись, я увидела, что это Байрон. — Отпусти. Он разжал пальцы, выпуская мою руку, и шепнул: — У тебя идёт кровь. Жан-Клод велел мне быть при тебе. Позволь перевязать твою рану. Лицо у него было ещё моложе и невиннее, чем у Натэниела. Ему, видно, ещё и двадцати не было, когда его обратил его прежний мастер. Волосы у него были светло-каштановые, и спадали свободными локонами, открывая шею и клин белой кожи на груди. Я вспомнила, что кто-то говорил, будто студенты колледжа хотят устроить Байрону обструкцию. Значит, это он был тогда на сцене. Он был ниже меня ростом и худ — как юноша, ещё не возмужавший, и теперь ему уже не возмужать никогда. Стали бы у него шире плечи, вырос бы он ещё — теперь никто не узнает. Он мог бы поднимать тяжести и прибавить, он даже это делал, по настоянию Жан-Клода, но никогда ему не иметь такого тела, какое было бы, если бы убивший его вампир подождал ещё годик-другой. Глаза у него были серые и занимали почти все лицо — огромные глаза цвета самого густого тумана, непроницаемой туманной стены. Мне пришлось встряхнуть головой и податься назад — вот черт! Байрон почти подчинил меня глазами. А это должно было быть невозможным. Жан-Клод сказал, что я убрала все свои защиты. Я этого не собиралась делать. Скорее, это Жан-Клод убрал все мои защиты. Но Байрон все же не Жан-Клод. Его я могу держать на расстоянии. Я закрыла глаза и стала делать недавно усвоенные дыхательные упражнения. Сосредоточься в середине собственного тела. Соберись в одну точку и спустись по линии, уходящей в самую землю. Марианна называла это «заземлиться», и слово это точное. Заземлиться, приземлиться, надёжно стоять на земле. Но трудно было сохранять сосредоточенность, когда звучал голос Жан-Клода, и, закрывая глаза, я от него не избавлялась. — Кто из вас не желал бы укротить дикарское сердце? Взять мужчину и преобразить его до неузнаваемости? Превратить его в того, кого вы желаете видеть? Примо склоняет колени перед вашей красотой, и он — тот, кого вы из него сделаете. Он вознесётся и падёт по вашему желанию. Я почувствовала, как Жан-Клод подошёл и встал между мной и Примо. Даже с закрытыми глазами, ища нематериальной опоры, я ощущала его присутствие, и он развеивал мою сосредоточенность, как развеивает дым машущая рука. Открыв глаза, я увидела, как он легчайшими прикосновениями трогает лицо Примо. — Покажи им это великолепное тело. Примо покачал головой. Он не хотел играть в эту игру. Я ощутила, как изогнулась воля Жан-Клода, охватывая Примо как питон. Вспышка тепла пронизала Примо, выпущенная Жан-Клодом. Я даже шагнула к ним ближе, и Байрон оттянул меня обратно. — Я бы не советовал, — сказал он, и снова я ощутила тягу этих серых глаз, будто меня завернули в теплейшее одеяло. Примо встал, и я не смогла не обернуться к ним снова. Великан вцепился ручищами в чёрную рубаху, пропитанную кровью, и разорвал её как бумагу. Обнажённый до пояса, он был великолепен — если вам нравятся гиганты. Это не была массивность, которую даёт поднятие тяжестей — это такой он был. — Кому же достанется первый его поцелуй? — спросил Жан-Клод. Я ощутила движение ещё раньше, чем повернулась к публике. Страха уже не было — его унёс голос Жан-Клода. Я видела лишь воодушевление и разве что неуверенность, но потом взметнулось несколько рук, держащих деньги, и тут же следующие, следующие. Первым быть никто не рвался, но никто и не хотел оставаться в стороне. Байрон вежливо потянул меня за плечо: — Анита, эту рану надо перевязать. Пойдём за сцену. — Он прав, — сказал Натэниел, оказавшийся уже ближе. Настолько близко, что я увидела брызги крови на лавандовой рубашке. Очевидно, он был ближе к Примо, чем мне помнилось. Но у меня мысли путались, будто я несколько сама не своя с самого прихода сюда. Что же это со мной? — Ладно, — кивнула я. Байрон с Натэниелом отвели меня за кулисы, но глаза мои смотрели в зал. Шатенка из переулка гладила кожу Примо ладонью, и эта кожа была гладкой и чистой, без крови, без следов борьбы. Она его лапала, но смотрел он на меня. Глаза его молча молили о помощи, но я не понимала, почему. Жан-Клод коснулся его голой спины, и лицо Примо обратилось опять к этой женщине. Теперь на нем не было смущения. Была одна только похоть, и в этот момент я поняла: им управлял Жан-Клод. Он манипулировал вампиром не меньше, чем публикой. Женщины пришли за толикой сладострастного развлечения, Примо явился, чтобы стать Мастером Города, а вместо этого превратился в актёра «Запретного плода». Он поцеловал шатенку, будто хотел выпить её до дна, будто в этом поцелуе была вся его жизнь. Когда он отпустил её, и ближайший охранник помог трепещущей даме сесть на стул, руки с деньгами взметнулись по всему залу. «Милости просим в шоу-бизнес, Примо», — подумала я.Глава тридцать шестая
Закрылась дверь, и стало тихо, как по волшебству. Закулисное пространство звукоизолированно, но сегодня дело было не только в этом. Как будто после этого я смогла думать — думать нормально. Я знала, что иногда мне мешает мыслить близкое присутствие Жан-Клода, обычно — прикосновение. Сегодня достаточно было быть в одном помещении. — Что творится? — спросила я. — У нас тут есть аптечка в гримуборной, — сказал Байрон и попытался вывести меня в дверь направо. Я отобрала у него руку и посмотрела на Натэниела: — Я правильно слышала, что Жан-Клод сказал тебе меня не трогать? Он кивнул. — Он не знает, чем это может обернуться. Лицо его было очень мрачно, серьёзно. Он снова стал осторожен в моем присутствии, и я не знала, почему. — Я что-то пропустила? — спросила я. — У тебя капает кровь, — сказал Байрон, показывая на мою руку. Струйка крови — кап-кап-кап — стекала на белый пол. Так здесь было все бело и пусто, что алое пятнышко казалось громким, будто цвет был звуком. — Что-то здесь не так. — Ты потеряла больше крови, чем думаешь, — объяснил Байрон. — Анита! — позвал Натэниел, и я почему-то слишком медленно повернулась к нему. — Анита, пойдём в гримуборную. Там мы тобой займёмся. Я кивнула и подняла руку на уровень плеч, чтобы унять кровь. Рукав жакета превратился в кровавую тряпку, а я только сейчас заметила. Что-то было жуть до чего неправильно, и я никак не могла понять, что. Я знала, что причиной могло быть создание нового триумвирата с Дамианом и Натэниелом, но это отвечало на вопрос «почему», а не «что». А «почему» для меня в этот момент не много значило; вот «что» — это действительно серьёзно. Байрон взял меня за руку, чтобы провести в дверь, которую открыл для нас Натэниел. Когда я прошла мимо Натэниела, что-то открылось между нами, как дверь, и эта дверь хотела закрыться вокруг нас, прижать нас друг к другу. Байрон в буквальном смысле встал между мной и Натэниелом, не давая мне его коснуться. Я зарычала на него, и Натэниел эхом отозвался у него из-за спины. — Полегче, котята! Я только выполняю приказ Мастера Города. — У него чуть расширились глаза, и от него пахнуло… если не страхом, то чем-то очень похожим. — Ты помнишь, как ты ощутила там поцелуй Жан-Клода? Он схватил меня за раненое запястье и ткнул в рану пальцами. — Больно! Я повернулась к нему, рассердившись — нет, готовая рассердиться. — Зато теперь ты можешь думать. Верно? Эти слова заставили меня шагнуть в глубь раздевалки. Байрон шёл за мной, держа за запястье, но теперь не сжимая — чтобы не сделать больно, скорее просто вёл за руку. — Что с нами творится? — спросила я. — Похоже, что вы все вышли на новый уровень силы, — сказал Байрон, ведя меня между столами, усыпанными гримом и деталями сценических костюмов. — И что это значит? — спросила я. Он остановился перед большим металлическим шкафом в дальнем конце комнаты. — Это значит — ответь на мой вопрос. Ты помнишь, как ощутился тот поцелуй в зале? Он открыл шкаф, набитый всякими приспособлениями для уборки и мелочами, которые всегда могут понадобиться. На верхней полке — ему пришлось встать на цыпочки — нашлась аптечка первой помощи, довольно увесистая. — Он будто выпил мою душу… — При попытке высказаться столь поэтично я покраснела, осеклась и начала сначала. — Я раньше думала, что он утоляет ardeur во время секса со мной, но если этот поцелуй кормил ту же тварь, то Жан-Клод сдерживал себя. Байрон, отчаявшись найти на столе свободное место, дал ящик Натэниелу, попросив подержать, а сам стал в нем рыться. — Сдерживался, лапонька, уж можешь мне поверить. — Откуда ты знаешь? Он посмотрел на меня честными глазами. — Жан-Клоду когда-то нравился Лондон, очень нравился, а мне нравилось, что ему нравится Лондон. Что-то почти неприятное было в его интонации к концу фразы. — Мне извиниться? — спросила я. — Ты лучше руку выше держи, — сказал он. В руках у него была целая куча предметов, но он ещё что-то искал. — Извиняться не за что, зайка. Если не считать Ашера, Жан-Клод всегда предпочитает уговаривать. А, вот, нашёл. Он поднял нераспечатанную пачку марлевых салфеток, улыбнулся мне совершенно безобидно, как-то даже не по ситуации. — А теперь покажем дяде Байрону, какое у нас на ручке бо-бо. Я тоже посмотрела на него не слишком дружелюбно: — У меня потеря крови, а не повреждение мозга. Так что можешь не сюсюкать. Он пожал плечами: — Как скажешь, цыпочка. Я было стала его поправлять, но передумала. Байрон свои ласкательные прозвища, почти всегда одни и те же, адресовал всем. Если принимать это близко к сердцу, разговора с ним не получится. А я уже устала сегодня, и потому промолчала. — Почему он не хотел, чтобы я трогала Натэниела? Байрон посмотрел на меня как на тупицу: — Потому, рыбонька, что если поцелуй Жан-Клода оказался вдруг так силён, твой тоже мог бы оказаться. Слуга растёт в силе вместе с мастером. — Он оглядел все, что было у него в руках, помотал головой нетерпеливо и вывалил все это обратно в ящик. — Подавай мне, что попрошу, — сказал он Натэниелу. Тот кивнул, но смотрел он на меня. И я таращилась в эти лавандовые глаза. Байрон щёлкнул пальцами между нашими лицами. Мы оба вздрогнули. — Так, вы двое, друг друга не трогайте, пожалуйста. Опасно потому что. А ты сними жакет, зайка. Я послушалась, но рукав стянуть было больно. Однако ахнула я только тогда, когда посмотрела на рану. А Натэниел тихо сказал: — Вот блин! Обычно укус вампира — аккуратные дырочки, почти деликатные. Здесь было не так. Похоже было, что Примо, всадив в меня клыки, ещё и другие зубы вонзил в кожу, и это выглядело как звериный укус. Большой и злобный звериный укус. Кровь сочилась из самых глубоких ранок, оставленных клыками, текла приятной такой ровной струйкой. Как я её увидела, так сразу закружилась голова, и рана заболела адски. Почему всегда, когда видишь кровь, боль усиливается? — Тебе повезло, что ты ещё стоишь, — сказал Байрон. Он босой ногой подцепил стул, пододвинул ко мне и велел: — Сядь. Я села, потому что, честно говоря, что-то было со мной не так. Рана достаточно серьёзная, чтобы я её заметила раньше — заметила по-настоящему. На долю дюйма глубже или в сторону, и я бы истекла кровью почти до смерти, не успев понять причины. — Почему я её раньше не заметила? — Я видал, как зачарованные до смерти истекали кровью из крошечных ран, улыбаясь до самого конца, кисанька. — Он разорвал обёртку пачки, достал салфетки. — Приложи вот это и прижми как следует. Ты на эту ночь достаточно потеряла крови, давай попробуем сберечь, что осталось. Когда доходило до серьёзных вещей, ласкательные прозвища пропадали. Он всего две недели в городе, а я уже знаю, что когда заиньки, птички и рыбоньки не слышны, ситуация оставляет желать лучшего. — Чем я могу помочь? — спросил Натэниел. — Найди ещё салфеток. Тут только одна пачка, а надо будет больше. Натэниел поставил аптечку на стул, придвинул его к Байрону и пошёл к дверям. Очевидно, он знал, где искать другую аптечку. — А у вас тут бывают серьёзные травмы? — спросила я. — Обычно царапины, — ответил он, — хотя тебя бы удивило, сколько женщин пытаются кусаться. Я подняла удивлённые глаза. Он осклабился: — Ну, рыбонька, стал бы я врать? Я смотрела на Байрона, ни о чем таком не думая. Запястье болело, и я гадала, почему же я не заметила раньше, как вдруг поймала себя на мысли, голый ли он под халатом, и хотелось, чтобы да. Я закрыла глаза и попыталась поставить щит. Отгородиться от всего, что было у меня общего с Жан-Клодом, но его голос пробился сквозь защиту. — Прости, ma petite, пожалуйста, прости меня, но Примо все ещё сопротивляется мне, а я недостаточно напитался. Я не могу одновременно питаться и держать его, но ты можешь напитаться за меня. Ты можешь дать мне то, что мне надо, ma petite. Прошу тебя, умоляю, не отказывай мне. Если я выпущу его из-под контроля, он растерзает этих женщин. Он считает, что они его унизили. Прошу тебя, ma petite, услышь меня и пойми, что я говорю только правду. Помоги! Он резко оборвал контакт, и я мельком увидела ярость Примо, пронзающую похоть, которую внушал ему Жан-Клод. Примо был как пьяный, продолжающий драться, вырываться из держащих рук. — Чтоб тебя, Жан-Клод! — шепнула я. Байрон тронул меня за руку: — Эй, не падай в обморок. Я открыла глаза, и эти его серые были рядом со мной. Близко-близко. Не знаю, что было у меня в глазах, но он отскочил как обожжённый. Его глаза чуть расширились, и голос прозвучал с придыханием: — Мне не нравится выражение твоих глаз. Оно тебе не свойственно. Я потянулась к нему, и он отступил. Я двигалась вперёд, а он отступал, и потому я соскользнула со стула, а он на миг сел на пол, не сразу поднявшись. Я осталась на полу, но подол его халата удержала в руках. Ткань натянулась, отходя от его тела, и я увидела, что под халатом что-то надето, но не много. Это была похоть, но не просто, а голод похоти, будто секс — еда. Я-то думала, что в этом смысле ardeur самое худшее, но сейчас было… ещё хуже. С той только разницей, что ardeur с самого начала был мне слегка подвластен в том смысле, что кто-то мог мне не нравиться или даже помочь мне одолевать ardeur. А сейчас было не так. Все неважно. Голод такой первобытный, что все неважно. — Анита, помоги! — вскрикнул Жан-Клод у меня в голове. Он назвал меня настоящим именем, и отчаяние его резануло как нож. И отчасти это отчаяние проникло в мой голос. — Прости, Байрон, но Жан-Клод вот-вот выпустит Примо из-под контроля. Ему нужна еда. — И кому придётся быть этой едой? — спросил он с ноткой страха в голосе. Мне пришлось закрыть глаза и сделать глубокий вдох: — Времени нет. — Я не дам тебе вырвать мне горло только потому, что мастер ухватил кусок не по зубам. Я покачала головой, не открывая глаз. — Не бойся, Байрон, пожалуйста, это разжигает зверя. Я предлагаю тебе ardeur. — Я открыла глаза и посмотрела на него. Он отступил от меня, насколько позволял натянувшийся халат. В голосе у меня начинали проскальзывать рычащие нотки, когда я сказала: — Но предложение ограничено по времени. Или иди сюда, или слово «еда» перестанет быть эвфемизмом. Очень забавное у него сделалось лицо. — Ты имеешь в виду секс? Настоящий? Без всяких эвфемизмов? Будь у меня время, я бы позабавилась. — Да. — Рыбонька, что ж ты сразу не сказала? Он направился ко мне, развязывая на ходу пояс и сбрасывая халат. На нем были только тончайшие стринги, а все остальное — очень бледное тело. Мускулы, которые он нарастил меньше чем за месяц, играли под кожей, когда он упал на колени передо мной. — Кто сверху? — спросил он с улыбкой. Я положила руки на обнажённые бледные плечи, и от этого прикосновения улыбка растаяла. — Я сверху. И я толкнула его на пол.Глава тридцать седьмая
Байрон повалился на спину, я оказалась на нем верхом, руки прижимали его запястья к полу. С себя я сорвала только бельё. Прелюдии не было — не было ни времени, ни необходимости. Всюду, где я его касалась, я чуть подпитывалась. Голая кожа — все, что мне было сейчас нужно, но это было питание далеко не полное. Недостаточное. Я прижалась ртом к его губам, сунула язык ему в рот, и снова кормилась, и снова мало. Я прижалась к нему телом, но на нем все ещё были эти плавки. Тогда я отпустила его руку, и она тут же нашла край плавок. — Сорви, — сказал он, и голос у него был более глубокий, более настоящий, чем обычно. Я рванула материю прочь, и вдруг он голый упёрся в меня, не вошёл внутрь, а прижался, и он был тёплый. Тёплый от чужой выпитой раньше крови. Ощутив, как он упирается в меня, я вскрикнула. — Анита? — спросил Натэниел. Он вошёл и встал как можно дальше от нас, где я могла его видеть. — Это как ardeur, только ещё хуже, сильнее. Вид у него был почти перепуганный, а в руках он держал охапку салфеток в пакетах. Я хотела бы извиниться, или сказать что-то цивилизованное, но Байрон подо мной шевельнул бёдрами, и это слабое движение вернуло моё внимание к лежащему подо мной мужчине. Глаза его потемнели, как небо перед бурей. Глядя в них, я удивлялась, как я могла вообще счесть их нежными. Он столько времени проводил, изображая обаятельного юношу, которым был когда-то, но сейчас по этим глазам я видела, насколько он взрослый. — Делай меня, — сказал он, и потом тише: — Делай, делай. Он повторял снова и снова, тише и тише, пока дыхание его не стало шептать: — Делай меня. Я нагнулась к нему, прижалась ртом к губам, и было так, будто я ощущала душу его в длинном туннеле тела, и знала, как просунуться туда и выдернуть её оттуда. Я в эту секунду знала, что могу питаться от него всего, от самой его сути. От той божественной или же инфернальной искры, что делала его вампиром. Могла съесть его целиком, оставив только красивый труп. Я с криком оторвалась от поцелуя, потому что побуждение съесть его было почти неодолимым. Голод требовал. Требовал его целиком. А я не могла съесть его целиком. Не могла. Я так с ним не поступлю. Ни с кем не поступлю. Впервые в жизни я поняла, что имеют в виду, когда говорят о судьбе хуже, чем смерть, и что секс — не эта судьба. Я могла бы утолить ardeur, и тогда это тёмное побуждение уйдёт, но даже при желании пока не получалось. Я не знала тела Байрона. Попыталась просто сесть на него, но дважды мы скользили друг по другу, не входя. Я заорала от досады, и он сказал: — Отпусти мою руку, лапонька, и я помогу. Между нами возникла рука, и я не сразу поняла, что это рука Натэниела. Она держала презерватив. — Мы же не знаем, где он бывал. Я зарычала, но он зарычал в ответ: — Единственный способ подцепить что-нибудь от вампира или ликантропа — это когда он трахнет кого-нибудь, у кого что-то есть, а потом тебя. Хочешь рискнуть? — Отпусти мне руки, любимая, и я надену все, что ты хочешь. Я выпустила его руки, и он чуть пошевелился — ровно сколько надо было, чтобы разорвать пакет и надеть эту штуку. Потом он вернулся к тому, с чего мы начали — он прижимается ко мне, но не внутри у меня. Взяв меня руками за бедра, он приподнял меня, одновременно шевельнув тазом. И скользнул в меня одним плавным движением, от которого у меня запрокинулась голова, а он заорал: — Да!! Когда я снова взглянула на него, серые глаза обессмыслились, губы полуоткрылись. Я хотела накрыть их своими, снова на краткий миг ощутить вкус его души. И тут я поняла, что с нами борется не ardeur, не только он. Что-то ещё, более тёмное, более злое. Я-то считала, что нет ничего хуже секса с чужими, но ошиблась. Байрон не был моим другом, я не умею так быстро заводить друзей, но он не был плохим человеком. Мне он нравился со всеми его «рыбоньками» и «зайчиками». Мне понравилось, как он при первом знакомстве сказал, что нет, он не тот Байрон, и что вообще лорд Байрон не был из наших, это просто слух, распущенный людьми, которым нужен был повод сжечь его у столба в одной из стран Старого Света. Хотя, если бы он знал, что великий поэт утонет, не дожив до тридцати, он бы ему такое предложил. Байрон мне нравился. Смерти он не заслуживал. У меня в голове гудело злобное эхо; я подумала, что это Примо, потом поняла, что не он. У него не было такой силы, чтобы влезть из другой комнаты, тем более через мои и Жан-Клода щиты. Я спросила себя: куда пойдёт сила, если я высосу её из Байрона? И бросила этот вопрос Жан-Клоду, открыв ему самые тёмные желания у себя в голове. — Это не наш голод, — сказал он. — А кто это? — Она — Дракон, — сказал он у меня в голове напряжённым голосом. — Она сотворила Примо, — сказала я, и только тут поняла, что говорю не вслух. — Она использует его как проводник собственной силы. — Как нам это прекратить? Байрон вдруг выдвинулся из меня и вбил себя снова, шевельнув тазом и ногами. Моя концентрация разлетелась к чёртовой матери, и я только могла смотреть на него. — Мужчине хочется знать, что девушке с ним не скучно, — сказал он, но улыбка не сопровождала это шутливое замечание. Жан-Клод эхом прозвучал у меня в голове: — Так же, как и с Моровен. Пошлём ей что-то, чего ей не понять. — Мне угадать? — спросила я, и снова не вслух. — Секс или любовь, ma petite. Что ещё у нас есть? Не знаю, что бы я на это ответила, потому что Байрон меня повалил, повалил удивительно быстрым движением, и из меня не вышел — что труднее, чем может показаться. Вдруг я оказалась на полу, таращась на него, держа руки у него на плечах, потому что за них как за ближайший предмет я ухватилась, падая. Он осклабился на мой удивлённый вид и сказал: — Ты слишком мало шевелишься, любимая. Дай я тебе покажу, как это делается. От двух быстрых ударов внутрь у меня перехватило дыхание, потом он приподнялся, будто хотел заняться неправильными отжиманиями, не отрывая паха от земли. Улыбка у него исчезла, он нахмурился. — У тебя кровь идёт, рыбонька. Я и забыла про запястье. Проследив за его взглядом, я увидела, что оно кровоточит. И пятна крови на моей синей кофточке. — Салфетку, пожалуйста. Наверное, мы оба с Натэниелом не сразу поняли, к кому он обращаетсяи зачем. Натэниел разодрал пакет и дал его Байрону. Очень неловко мне было лежать под чужим мужчиной, когда рядом с нами склонился Натэниел. Ещё более неловко, чем когда Ричард видел меня и Дамиана. Почему-то хуже, будто мне следует попросить прощения. Наверное, я бы так и сделала, но Байрон прижал марлю к моей раненой руке, прижав руку к полу. Сразу возникла резкая боль, я ахнула, глядя ему в лицо. Он прижал вторую мою руку, сам навалился сверху, и мне было ни охнуть, ни вздохнуть. Я бы, наверное, пожаловалась, но Жан-Клод у меня в голове ревел: — Ma petite, мне срочно нужно есть. Ты слишком медлишь с Байроном. — Ты уже большой вампир, кушай сам, — сказала я, и это было вслух. — Ты понимаешь, на что ты даёшь разрешение, ma petite? — Сегодня — да. Помоги мне, Жан-Клод. Ешь, ради Бога, ешь! Байрон остановился, наклоняясь надо мной: — Что-то не так? — Мы для него, очевидно, недостаточно быстро шевелимся. Почти злобная ухмылка исказила лицо Байрона: — Ну, это мы исправим, рыбонька, исправим. И он исправил. Он выдвигался из меня длинными волнообразными движениями тела и вбивал себя вновь. Как будто толчок начинался от плеч и шёл, танцуя, вдоль тела, пока не вбивался в меня. Оказавшись внутри, он делал движение бёдрами, от которого он будто вращался во мне. Волнообразные танцевальные движения всем телом. Это не было быстро в смысле скорости, но было очень быстро в других смыслах. Я задышала часто, а тело моё сообразило, в какой момент танца он вдвигается в меня, и поднялось ему навстречу. Все это стало походить на танец, только мы оба лежали на полу, но когда он понял, что я хочу двигаться, он изменил положение нижней части тела, и только вдвигающаяся в меня часть удерживала меня, а остальное все могло подниматься и опускаться навстречу его телу. Руки мои он продолжал прижимать к полу, а я все думала, что должна что-то по этому поводу сказать, но все забывала, и наконец поняла, что ничего говорить не хочу. Прозвучал ещё один голос с британским акцентом: — Жан-Клод сказал, что я здесь нужен, но похоже, тут уже очередь. — Реквием, — сказала я его имя, только это и ничего другого, но он подошёл. Он опустился на пол рядом с нами в плаще с чёрным капюшоном, откинул его на спину, и открылись волосы, такие же чёрные и прямые, как сам плащ. Глаза у него были глубокие, темно-синие, как вспугнутые васильки на белой коже в раме чёрных волос. Усики и ван-дейковская бородка того же цвета воронова крыла, что и волосы и брови, обрамляющие синие глаза. Когда-то он говорил мне, что Бёлль хотела выкупить его у его мастера. Ей нужен был третий голубоглазый любовник. У Ашера — самые светлые синие глаза, у Жан-Клода — самые тёмные, у Реквиема — самые яркие. Его мастер отказался, и им пришлось бежать из Франции. Он опустился у моей головы, встал на колени, как тёмный ангел в плаще, который он не променял бы ни на какое современное пальто. — Что ты пожелаешь от меня, моя леди? Голос у меня звучал с придыханием, но ясно. Молодец я. — Если ты возьмёшь кровь, пока я от него питаюсь, я буду питаться от вас двоих. Он не стал спорить, просто лёг рядом, и лицо его оказалось вплотную к моему. — Как пожелает леди, так и будет. — Ну, если будет, так пусть оно будет побыстрее, — сказал Байрон несколько напряжённей, чем раньше. Реквием посмотрел на него, приподнявшись на локте: — Ты подразумеваешь, что долго уже не продержишься? — Да, — полупридушенным голосом ответил Байрон. — Растренировался ты, — сказал Реквием. — Ты с ней не трахался. Сперва попробуй, потом критикуй. — Ты подразумеваешь, что она так хороша, что заставит тебя кончить рано? — Перестаньте цапаться, — сказала я, поднимаясь и опускаясь вместе с Байроном. Он ещё старался удержать ритм ровным, но стал частить, и я знала, что как только он перестанет танцевать надо мной, тут-то оно и будет. — Быстрее, а то пропустишь момент. — Как прикажет леди. — Реквием опустился на живот, на грудь, запустил пальцы мне в волосы. — Угол неудобный, — шепнул он. — Можно мне изменить угол, миледи? — Да, — сказала я придушенно. Он взялся за волосы и резко повернул мне голову набок, обнажив линию шеи. Сильно потянул за волосы. Я ахнула, но не от боли. И оказалось, что смотрю я не в серые глаза Байрона, а на Натэниела. Он все ещё сжимался в комок неподалёку, но не слишком близко. Вид у него был испуганный и захваченный одновременно, и я не поняла этого выражения лица. Хотела понять, и у меня был миг, чтобы ощутить, как он это видит. Один любовник прижимает меня за руки к полу, стискивая свежий укус, вбивая себя в меня снова и снова, а я извиваюсь под ним. Теперь ещё один мужчина отдёрнул мне голову на бок, обнажил шею, и когда у меня наступит оргазм, он всадит мне клыки. Оба вампира вонзятся в меня одновременно, и ничего я не могу сделать, чтобы это прекратить. Для Натэниела неважно, что я это позволила. Важно лишь, что я зажата и беспомощна, полностью в их власти, и эта сцена его завела. Просто завела, он ловил кайф, пока смотрел, потому что это ближе всего было к тому, о чем он мечтал месяцами. Его голод тяжестью лёг мне на мозг, и знала, что он бы отдал все на свете, чтобы быть в самом низу. Тело Байрона стало терять ровный и плавный ритм, он изо всех сил сдерживался, чтобы просто не долбить туда-сюда со всей возможной быстротой. — Вот-вот, — шепнул он, — вот-вот. Я хотела повернуть голову, чтобы увидеть его лицо, но рука Реквиема напряглась, не давая двигаться. Его дыхание обжигало мне горло, и я знала, что это тепло он у кого-то позаимствовал. — А ты, моя леди? Тоже вот-вот? Голос его жаром расходился по коже. Байрон сильнее навалился мне на запястья, вминая их в пол, и задвигался в более жёстком ритме. Я ощутила давление в паху, оно росло, росло, готовое прорваться, прорваться… — Почти, — шепнула я. Губы Реквиема коснулись моей шеи, только губы, как в поцелуе. Байрон пытался двигаться более плавно, овладеть собой, но голос его хрипло повторял: — Почти, почти, почти… Тяжёлое тепло у меня в паху рванулось наружу, я закричала. В шею вонзились клыки, тело Байрона взметнулось надо мной, содрогаясь на мне, во мне. Губы Реквиема присосались поверх поцелуя клыков, и он начал пить, и каждое движение его рта будто порождало новый оргазм. Байрон кричал, тело его дёргалось вместе с моим. Рука Реквиема судорожно вцепилась мне в волосы, другая схватила за плечо, вонзила в меня ногти, и тело его тоже дёргалось, сотрясалось вместе с нашими телами. Я кричала, пока не охрипла, а он все пил, и Байрон все распирал меня изнутри, вбивая себя в меня. Я будто застряла в бесконечном цикле наслаждения, когда одно движение даёт силы другому, и наконец мы свалились дрожащей грудой. Рот Реквиема отвалился от моей шеи. — Больше не могу. Его идеальный голос прозвучал еле слышным шёпотом. Байрон свалился марионеткой, у которой обрезали нити. Он валялся на мне, и я слышала, как сердце его колотится пойманной птицей. Дышал он прерывисто и трудно, и я не лучше. Он обрёл голос — хриплый, дрожащий. — Не будь я мертвецом, я бы сказал, что у меня сердечный приступ. Я попыталась рассмеяться и закашлялась. — Ой, не надо! — вскрикнул Байрон. — Не надо! От кашля я снова сжалась вокруг него, и он дёрнулся, приподнявшись на руках, последний раз двинулся в меня, и я задёргалась под ним. Он снова свалился на меня, умоляя: — Анита, пожалуйста, не надо больше, не надо. Никогда не думал, что скажу такое после одного раза, но дай мне минутку… перевести дыхание. — Дыхание, — произнёс Реквием, уткнувшись лицом в пол рядом со мной. — Тут бы пульс перевести. Я знал, что у тебя ardeur, но все-таки предупреждать надо, что ты так умеешь. Я обрела голос: — Так — это как? Он чуть повернул голову, чтобы глянуть мне в глаза, лёг щекой ко мне на плечо. — Я знал, что ты будешь от меня питаться, но не знал, что ты доведёшь меня до оргазма. — Нас, — поправил Байрон. — Снова и снова. — Он лежал у меня поперёк груди, и мне были видны его каштановые кудри. — Обычно я веду счёт таким вещам, но сейчас бросил после пяти. Или шести? — Восьми, — сказал Реквием, — если не больше. Наверное, если бы я мог ещё пить, нам не пришлось бы останавливаться. — Он закрыл глаза, и по телу его прошла лёгкая дрожь. — Я забыл, сколько есть разных способов утолять ardeur. И забыл, как это приятно. — Мне не с чем сравнить, — хрипло выдохнул Байрон. — Ты никогда не видел Бёлль Морт? — спросил Реквием. Байрон хотел было посмотреть на него, но не смог поднять голову — слишком большое усилие. — Нет, не имел удовольствия. — Именно что удовольствия, — сказал Реквием. Если бы я могла шевельнуться и знала, что не отключусь, я бы велела всем с меня слезть, но я не могла, и знала, что хотя бы Байрон точно не может. Он больше использовал мускульной силы, чем я. Но слишком странно это было, что они так валяются и разговаривают, будто меня здесь нет. — Почему же ты тогда не дал Бёлль оставить тебя при ней? — Ты с ней встречалась? — спросил он. — В некотором смысле — да. Синие-синие глаза опечалились, истома восторга растаяла в искрах воспоминаний. — Тогда ты знаешь, почему. Ни одно наслаждение не стоит её цены, и к тому же я не люблю мужчин, совсем не люблю, а если ты хотя бы не бисексуален, тебе при её дворе не выжить. — Почему? — Когда она не трахается со своими мужчинами сама, то любит смотреть, как они трахают друг друга. Вряд ли при её дворе бывает хоть один момент бодрствования, когда кто-нибудь не занимается сексом с ней самой, или ради её развлечения, или ради развлечения её гостей. Байрон сумел приподняться и глянул серыми глазами на другого вампира. — Я не против мужчин, но, судя по твоим рассказам, мне бы тоже там не понравилось. — Нет наслаждения без расплаты. Нет наслаждения без какой-нибудь боли, и не такой боли, которая тебе нравится. Сперва она выясняет, чего ты желаешь больше всего на свете. Она постигает твоё тело, как не может ни одна любовница, а потом начинает лишать тебя своей любви. Заставляет тебя умолять о ней. Заставляет тебя привыкнуть к ней как к зелью — если может. И когда она овладевает тобой, овладевает по-настоящему, то начинает уходить от тебя, и ты всю оставшуюся вечность любуешься раем, но глядишь из-за сияющих ворот, и только отсветы неба доходят до тебя. Я обнаружила, что снова могу двигать рукой. Потянулась через кудри Байрона и тронула Реквиема за лицо. — Так как оно вышло с Бёлль? Тяжесть воспоминаний исчезла из его взгляда, но свет наслаждения не вернулся. — Если бы Жан-Клод не предложил мне приют, когда наш прежний мастер попал под казнь, я бы достался Бёлль Морт. Если бы это предложил любой другой мастер, кроме sourdre de sang, я не мог бы ей отказать. Ты себе не представляешь, какой это редкий случай, что Жан-Клод смог набрать столько силы, что стал родоначальником собственной линии. Такого смогли добиться не больше трех вампиров за последние восемьсот лет. Это защитило всех нас, когда наш прежний мастер спятил и пошёл против веления совета. Целый двор, где почти все — из линии Бёлль, и когда он рассыпался, она попыталась подобрать все куски. Великобритания — единственная страна в мире, кроме США, где вампиры существуют легально. У них есть права, и нельзя убить вампира только за то, что он вампир, — это считается преступлением. Но в Америке так уже почти четыре года, а британцы в этом деле новички, и напоролись на шероховатости. Шероховатости, о которых журналисты и власти даже не могли подозревать. Мастер Города в Лондоне был очень стар, он был одним из первых мастеров, созданных Бёлль Морт, а было это очень, очень давно. А по-настоящему старые вампиры, бывает, не слишком в восторге от новомодных идей — знаете, там всякое электричество, современная медицина, или тот факт, что им надо появляться на публике очень по-современному, как рок-звезды. В Лондоне красавцев-вампиров линии Бёлль было больше, чем из трех остальных групп вместе взятых, даже при дворе самой Бёлль их было меньше. Так что, когда вампиры стали легальными, совет вампиров решил, что Мастер Города должен играть по правилам людских СМИ. Он сам себя называл Дракула, потому что когда настоящего Дракулу казнили, имя освободилось для первого желающего. Каждое имя может носить только одно лицо в одной стране, и только одно лицо в каждый момент времени может иметь одно из наиболее известных имён. Дракула не был настоящим Дракулой, но журналисты этого явно не понимали, и они с восторгом писали насчёт того, что у них Мастером Города — тот самый Дракула. Они от него хотели только, чтобы он политически корректно был доступен для СМИ, как Жан-Клод и ещё много мастеров в нашей стране, но новый Дракула это воспринял как-то неадекватно. То есть озверел и стал курочить людей. Совету удалось спустить это дело на тормозах. Дракулу, конечно, убили снова, а потом члены совета доказали, что вампиры не менее всякого прочего народа подвержены суевериям, и объявили имя «Дракула» мёртвым. Ни одному вампиру отныне не было дозволено брать это имя или сохранять его. Было уже два Дракулы, и оба нарушили закон совета, за что были казнены. Третьего не надо. Жан-Клод предложил приют лондонским вампирам. Не всем, но многим. И все они происходили от Бёлль Морт. Где найдёшь лучших стриптизеров и танцоров, чем самые красивые и соблазнительные вампиры в мире? С этой логикой трудно было спорить. Но лёжа сейчас здесь под тяжестью двух таких вампиров, я не могла не подумать, что все происходящее — следствие того, что их чертовски много собралось в одном месте. Существует такая вещь, как вампирские феромоны? Вполне возможно. — Сейчас уже все в порядке, — сказала я, — так что слезайте с аниматора. Все. Мне надо встать. — Я не джентльмен, раз я сам этого не предложил, — сказал Реквием и поднялся на колени с грацией, которой от себя я ожидать не могла. Байрон встал на четвереньки, свесив голову, как усталый конь. Я посмотрела вдоль его тела — да, он был усталый, выжатый. — Я ног ниже колен не чувствую, так что сейчас выше мне уже не подняться. Прости, рыбонька. Но все равно, когда он поднялся, я вдруг ощутила, что до пояса снизу голая — то есть голая по моим критериям. Никогда я не чувствовала себя одетой только в чулках и туфлях, и то, что выше пояса осталась кофточка и пистолет, роли не играло. Юбка задралась, обнажив все, что под ней, а это для меня значит, что я голая. Да знаю, знаю — Средний Запад, маленький городишко. Но уж как есть, так есть. Мне бы чем-нибудь прикрыться. Я попыталась одёрнуть юбку, но она сбилась подо мной. Реквием стоял, протягивая мне руку, но с другой стороны стоял Натэниел и тоже предлагал руку. На его лице было не до конца понятное мне выражение, и на этот раз я очень старалась не читать его мыслей. Хватит с меня сюрпризов на один вечер. Но руку я взяла у него, а не у Реквиема. Натэниелу пришлось взять меня за две руки, чтобы вытащить из-под Байрона. Когда он поставил меня на ноги, колени не держали, и ему пришлось подхватить меня за талию. Я посмотрела на Реквиема, который уже завернулся в свой чёрный плащ. Мне пришло в голову, что он мог обидеться, и я сказала: — Реквием, ничего личного. Он осклабился — редкое явление. Обычно Реквием улыбается куда более сдержанно. — Я не обижен, миледи. И он распахнул плащ. Плащ был чёрный, а брюки под ним — серые. И на них спереди расплывалось пятно, будто он не успел добежать до туалета, только пятно было несколько другого происхождения. Не само пятно произвело на меня впечатление, а то, что оно разлилось от паха почти до колен. Я приподняла брови, ожидая, что он смутится, но нет. — Отличная работа, миледи, отличная. Тут я покраснела, а он засмеялся — глубоким довольным смехом, очень мужским. Байрон подхватил, и у него смех был не так глубок, но самцовости в нем было не меньше. Ему уже удалось подняться на колени, а не стоять на четвереньках. Натэниел смеяться не стал. Он помогал мне одёрнуть юбку. И что-то в его лице, в его молчании дошло до вампиров. Реквием отвесил низкий размашистый поклон, запахнув плащ как крылья. Такой плащ — или этот самый — он использовал на сцене. — Мои глубочайшие извинения, Натэниел, что я не стал просить твоего позволения, когда сюда вошёл. Жан-Клод — наш мастер и её мастер, но не твой. Он посмотрел на Натэниела прямым взглядом синих глаз. — Анита не нуждается в моем разрешении на что бы то ни было, — ответил Натэниел, но голос его заставил эти слова звучать не до конца правдиво. Я вздохнула — вряд ли я могла обвинять его. Он чёртову уйму времени наблюдал, как все, кроме него, получают куда больше, чем право спать рядом. Но на глазах у этих вампиров я не могла извиниться — слишком многое пришлось бы объяснять. Я и не стала пытаться. — Ты же спишь с ней каждую ночь, друг, не пожалей нам крошек со своего стола. Он набрал воздуху, собираясь ответить, но я его остановила, положив ладонь ему на губы. — Это была метафизическая необходимость. Натэниел хочет на какое-то время от неё избавиться. Он посмотрел на меня, и я ладонью ощутила его улыбку. Улыбку только для меня, потому что никто больше её не видел. Он поцеловал мне пальцы и отодвинул их от своих губ, но выражение его глаз стало несколько менее несчастным. Тогда улыбнулась я. — Давай перевяжем руку. Я посмотрела на эту самую руку. Марля прилипла к ране, и рана начинала закрываться. Байрон как следует её прижал. — И найди мои трусы, — сказала я. Байрон извлёк из-под стола то, что осталось от моих трусов. — Боюсь, они кончились, ласточка. Я вздохнула. Прав был Берт: слишком короткая юбка, и уж точно слишком короткая, чтобы носить её без белья. — Я найду что-нибудь тебе по размеру, — предложил Байрон. — Что? — спросила я. — Стринги. Хотя бы спереди будет прикрыто. И он улыбнулся. Я покачала головой, но приняла его предложение. Лоскуток вместо трусов лучше, чем вообще ничего.Глава тридцать восьмая
Тёмный зал освещал только узкий прожектор посреди сцены, и в этом белом приглушённом свете стоял Жан-Клод. Луч озарял только его лицо и плечи, а остальное терялось во мраке. Создавалась иллюзия, будто его тело соткано из самого мрака, чтобы поднять на себе сияющую бледность лица, мерцающую белизну галстука, цветную искру сапфира, игравшую лишь при движении. Волосы — будто темнота вытянулась в тёмную нить и завилась локонами. Единственный цвет — это была бездонная синева его глаз и алый мазок помады поперёк лица. Это была не моя помада, по крайней мере, почти вся не моя. Голос Жан-Клода взлетал над тёмным залом: — Кто вкусит мой поцелуй? «Вкусит» оставило сладость на моем языке, как будто я лизнула леденец. «Поцелуй» — призрачное касание губ на моей щеке. — Кто обнимет меня? «Обнимет» подарило мне ощущение тепла, как будто меня действительно крепко обнял кто-то мне не безразличный. Голосом Жан-Клод владел всегда, но никогда так хорошо. Учитывая мой частичный иммунитет, мне вряд ли доставалось полной мерой; а сколько доставалось публике, мне и угадать трудно. Усилием воли я отвернулась от него, сияющего в круге света, и заставила себя посмотреть на публику. Глаза не сразу привыкли к темноте, но когда вернулось зрение, я увидела, что все лица обращены к нему. Люди глазели на него, будто на поднимающееся из темноты солнце, будто никогда не видели такого света. И только несколько женщин качали головами с недоуменным видом. Небольшой парапсихический талант — или хорошая тренировка. Марианна мне доказала, что не обязательно быть некромантом, чтобы иметь некоторый иммунитет от вампирских манипуляций с сознанием. Один из немногих присутствующих мужчин стоял, а его спутница тянула его за руку, пытаясь усадить. Он тряс головой. Нет, он не будет сидеть в темноте и терпеть этот окутывающий голос. Он не понял, что здесь дело не в сексуальной ориентации. Дело в том, что это был Жан-Клод. Его сила — соблазн, никак не связанный с сексом — и полностью связанный с ним. Двое официантов вели какую-то женщину к сцене. Женщина была высокой и почти болезненно худой. Очевидно, она размахивала пачкой денег потолще, чем у других, потому что Жан-Клод предпочитал женщин с более круглыми формами. Как он когда-то мне заметил, придворные французские красавицы его времени по сегодняшним стандартам имели бы двадцатый размер. Старые вампиры в основном предпочитают женщин низеньких и с формами. Мы просто живём не в том столетии. Лампы вокруг сцены разгорались так медленно, что если все время смотреть на сцену, можно было бы и не заметить. Света как раз хватало, чтобы публике были видны тела. От пояса вверх видны были бледные руки, скользившие по телу женщины. Ничего такого, чтобы не комильфо, но Жан-Клод больше получал, касаясь спины, плеч или талии женщины, чем большинство мужчин от прикосновения к груди и паху. Иногда важно не что трогать, а как трогать. Он прижал её к себе, не оставив просвета, и её тонкий силуэт почти слился с ним. Жан-Клод поднял к себе её лицо, бледной рукой охватил его, чтобы управлять поцелуем. Рука его охватила её за талию и напряглась достаточно, чтобы женщина откинула голову назад и удивлённо округлила рот. Однажды одна женщина начала лапать Жан-Клода, и он сейчас постарался, чтобы между телами не осталось просвета, куда могла бы пролезть слишком нескромная рука. Женщины эти воспринимали близкий фронтальный контакт как знак внимания, я же знала, что это не так. Это был признак полного контроля, и ещё… и ещё — что это ощущение ему удовольствия не доставляет. Но когда он склонился к ней и сомкнул свои губы с её, неприятных ощущений не было. Он целовал её так, будто хотел вдохнуть всю. Он питался от её губ, как мог бы из шеи. И в некотором роде он действительно пил её. Он пил её рот так, как подсказывала мне Дракон, когда была у меня в голове. Только та знала, как выпить суть мёртвого и сделать нежить мёртвой окончательно, насовсем. Здесь было не то, но до жути похоже. Он питал ardeur поцелуем. — Николаос никогда бы не разрешила ему так пить, — произнёс за мной тихий голос. Я обернулась и увидела Базза. Я не услышала и не ощутила его приближения, а это значит, что зрелище захватило меня больше, чем я думала. — В смысле? — спросила я. — Николаос знала, что он умеет питаться от публики даже без прикосновения, и потому запретила ему прикасаться к посетителям. — Базз посмотрел мимо меня на сцену. — Я думаю, она догадывалась, каким он может стать, и делала все, чтобы он не набрал такой силы. — Она мертва уже почти три года. А ты говоришь так, будто сегодня впервые видишь такое представление. Он посмотрел на меня: — Так оно и есть. Я вытаращила глаза: — Николаос была мертва, она не могла ему помешать. — Но могла ты, — ответил он. — То есть? — Ты в самом деле думаешь, что три года назад ты стала бы с ним встречаться, увидь ты вот такое? Я снова обернулась к сцене. Стала смотреть, как он целует незнакомую женщину так, будто это его глубочайшая любовь — или хотя бы глубочайшее вожделение. Стерпела бы я такое три года назад? Нет. Воспользовалась бы как предлогом, чтобы дать ему отставку? О да, и ещё как. Женщина у него в руках обмякла, её рот отвалился от его губ, будто она была в полуобмороке, будто от одного поцелуя она потеряла сознание. Я бы подумала, что она притворяется или преувеличивает, но мне пришлось поверить, когда официанты унесли её со сцены и вернули к компании за её столиком. Жан-Клод оглядел публику. На лице его алели свежие мазки помады — на всей нижней челюсти. Они жутковато напоминали кровь, и я слишком хорошо его знала, чтобы подумать, будто совпадение случайное. Синие глаза превратились в сплошной синий огонь, будто в них горели летние сумерки. — Кто следующий? Он будто шептал прямо мне в ухо, будто стоял вплотную сзади. Такой сильной была эта иллюзия, что пришлось подавить желание оглянуться и посмотреть. Мне полагается быть иммунной к такой фигне, и если так ощущаю я, то что же чувствуют эти женщины с полными воодушевления лицами? Я чуть опустила щиты и увидела, что Жан-Клод пылает силой. Это было то, чем ему полагается быть. Он не просто питал ardeur; это была замена питания кровью. Самоцель. Такого я ещё никогда не видела, ни у Жан-Клода, ни у кого. Очень было похоже на все прочие его способности, но больше, куда больше их. Я повернулась к Баззу: — Вот это его питание и спасло меня. Он посмотрел недоуменно — у вампиров, мёртвых всего двадцать лет, ещё сохраняется человеческая мимика. — Спасло от чего? — Если бы не стал есть он, мне пришлось бы есть для него. Для этого, в частности, и нужен слуга-человек. Мы едим, когда вампиры сами не могут. Я бы до сих пор валялась за сценой, трахаясь до метафизического посинения. — Я затрясла головой. — Нет уж, лучше не надо. — Так ты не расстроилась, что он обрабатывает чужих женщин? Я сама ощутила, как лицо моё стало недружелюбным. — А ты расстроен, что я не расстроена? Он поднял руки вверх перед собой, шевельнув мышцами — случайно, наверное. Он хотел показать свою безобидность, но слишком он мускулист, чтобы не выглядеть впечатляюще — или пугающе, зависит от точки зрения. — Я просто хотел сказать, что это быстрая перемена отношения, вот и все. Я вздохнула: — В последний раз, когда Жан-Клод спросил меня, можно ли ему кормиться от публики, я на самом деле не поняла смысл вопроса. — Я улыбнулась, но не слишком весело. — К тому же я тогда ещё не трахалась с незнакомыми ради кормёжки вампирских сил. Как ни странно, это изменило моё отношение ко многому. Он смотрел на меня серьёзно. На мой вкус — слишком серьёзно. Я не могла понять, что с ним такое, и потому решила сменить тему: — Примо засунули в свободный гроб? — Мы его убрали, пока ты мылась. Я кивнула. Мне об этом уже сказали, но я ещё наложила на гроб руки и ощутила запертого там Примо, за серебряными цепями и освящёнными предметами. Не то чтобы я никому не доверяю, просто быть осторожной не вредит. И странное поведение Базза не изменило моё мнение по этому поводу ни на йоту. — Лизандро мне сказал, что ты ему велела посидеть при гробе нянькой. — Велела, — кивнула я. — Примо в гробу, обвязанном крестами, Анита. Он не вылезет. Я пожала плечами. Лизандро был высок, смугл, красив, и волосы у него были длиннее, чем у всех новых охранников. И только у него был сзади за поясом пистолет под чёрной футболкой. Увидев оружие, я определила его как крысолюда, и не ошиблась. Ему я велела убить Примо, если тот начнёт рваться из гроба. Жан-Клод, вероятно, согласился бы со мной, но он был занят на сцене, так что распорядилась я сама. Своими распоряжениями я была довольна, и мне не нравилось, что ими не доволен Базз. — Скажем так: мне будет спокойнее идти поднимать мертвецов, если я буду знать, что Лизандро сидит над гробом с серебряными пулями и готовностью стрелять. — Я здесь командую охраной, Анита. Это надо было согласовать со мной. Я вздохнула: — Ты прав, надо было. Я прошу прощения. Он только заморгал на меня, как олень в свете фар. Наверное, ожидал возражений. Но я устала, было поздно, и мне все ещё было очень неловко за секс с Байроном и Реквиемом. — Мне пора идти, Базз. — Твой эскорт уже ждёт у двери, — показал он головой в сторону упомянутой двери. Там стоял Реквием в своём чёрном плаще, переодетый в одолженные у кого-то штаны. Кожаные, то есть, наверное, взяты у кого-то из танцоров. Но он был не один — к нему прилагался темноволосый вервольф, который свалился на нас с Клеем, когда Примо всех расшвыривал. Звали его Грэхем, и отличался он той шириной плеч и толщиной бицепсов, которые могут дать лишь достаточно серьёзные занятия с железом. Чёрные волосы сверху были достаточно длинными и закрывали уши, но ниже выбриты под ноль. Довольно странная причёска, на мой взгляд, но ведь не моя же. Лицо у него было экзотическое, не такое, как у потомков выходцев из северной или южной Европы. Прямые чёрные волосы, едва-едва приподнятые углы глаз наводили на мысль о несколько более восточных странах. Я бы стала возражать, что охранники мне не нужны, но ведь я же сама распорядилась насчёт Примо и Лизандро, так что Жан-Клод дал свои распоряжения насчёт этой охраны перед тем, как отбыть на сцену: я никуда не поеду без сопровождения. Он не знал наверняка, что именно сделала с нами в эту ночь Дракон, и стыдно будет, если случится что-нибудь весьма неприятное. Чего он не сказал этой охране, вампирской и прочей, это того, что произошло сегодня у меня в кабинете на работе. Это никак не было связано с Драконом и полностью связано с моими собственными метафизическими заморочками. То есть моими и Жан-Клода. Жан-Клод даже оставил список лиц, которых он считал подходящими для этого задания. Байрона там не было, и Клея тоже. Чертовски короток был этот список, состоящий в основном из Реквиема и Грэхема. Меньше всего мне хотелось оказаться в одной машине с Реквиемом, но времени спорить не было. У меня едва осталось время позвонить своим клиентам и попросить их стоять насмерть на кладбище, я уже еду. Одета я была в кожаный жакет Байрона вместо своего костюмного, измазанного кровью. Только он как-то подходил мне по размеру, не создавая впечатления, что я напялила верхнюю половину гориллы. И слегка ещё пах одеколоном Байрона. Базз перевёл взгляд с меня на публику. Мужчина, споривший со своей дамой, все ещё стоял, но теперь встала и женщина, и начинался скандал. — Извини, я должен этим заняться. — Ради бога, — разрешила я. Натэниел появился будто ниоткуда и проводил меня к наружной двери. Он улыбался, выглядел чертовски раскованно, каким я его давно не видела или вообще никогда. Странно, что он был так доволен именно сегодня. — Ты обещала вернуться вовремя и посмотреть моё выступление, — напомнил он, улыбаясь. — У меня два клиента торчат на кладбищах. Он посмотрел на меня наполовину надув губы, а наполовину с таким видом, будто знает, что спор уже выиграл: — Ты же обещала. — Может, лучше просто потом дома потрахаемся? Он нахмурился: — Я же буду мохнатым, а мохнатых ты не трахаешь. У меня возникла мысль — страшная мысль. — Я тебе обещала оставить засос на шее… ну ты же не думаешь, что я буду делать это на публике? Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то, чего я раньше не видела. Какой-то намёк на уверенность в себе, на внутреннюю свободу, которой раньше не было. Он видел только что, как я занималась сексом с двумя незнакомыми мужчинами, и теперь в себе уверен. Можете себе представить? — Ты, эксгибиционист мелкий, — сказала я. — Тебе в кайф, чтобы я пометила тебя впервые перед всем этим народом? Он с негодующим видом пожал плечами, и это было притворство, потому что в глазах его прыгали чёртики. — Мне много что в кайф, Анита. Я попыталась посмотреть на него сурово, но не сдержала улыбки. — Ты меня заставил обещать, что я тебе поставлю засос, и теперь этим пользуешься. — Ты опаздываешь, — напомнил он. — Клиенты ждут на кладбище. Вид у него был серьёзный, только искорки посверкивали в глазах, портя эффект. Я улыбнулась: — Мне пора. — Я знаю. — Это не разрушит иллюзию, если я тебя поцелую на прощание? — Рискну, — сказал он. Я поцеловала его — целомудренным касанием губ, почти без телодвижений. Потом отодвинулась, глядя на него подозрительно. Он рассмеялся и подтолкнул меня к двери: — Ты же опаздываешь. Я вышла, но вышла я в октябрьскую тьму, ещё сильнее утвердившись в мысли, что ни черта не понимаю в мужчинах. Точнее, я ничего не понимаю в мужчинах моей жизни. Я обернулась глянуть на Жан-Клода на сцене уже с другой женщиной — он целовал её так, будто хотел исследовать ей миндалины без помощи рук. У многих в момент такого поцелуя вид напряжённый или неуклюжий, но только не у него. У Жан-Клода получалось изящно, эротично, идеально. Я поняла, что попрощалась с Натэниелом, но не с Жан-Клодом. Не хотелось прерывать, но и оставлять Жан-Клода с ощущением брошенного тоже не хотелось. Я послала ему воздушный поцелуй, когда его руки освободились от этой женщины. Он бледной рукой вернул мне его. Нижняя часть лица у него была кроваво-алой от помады. На самом деле она не выглядела как кровь — по крайней мере, для тех, кто видал настоящую, но это было не такое зрелище, которое хочется унести с собой в ночь. Один из других мужчин моей жизни улыбался у двери, предвкушая любовную игру со мной на глазах у публики. Иногда самые для меня дикие фрагменты моей жизни состоят не в том, чтобы иметь дело с вампирами, вервольфами и зомби. Даже вампирская политика не так смущает меня, как моя собственная интимная жизнь.Глава тридцать девятая
Мы стояли на Гравуа, застряв между бесконечными рядами витрин, видавших лучшие дни. Весь этот район медленно сползал к состоянию «после темноты лучше не появляться». Ещё не опасная зона, но если ничего не изменится, то через два года станет ею. Ресторан «Бево-милл», самая что ни на есть настоящая ветряная мельница, смотрелся кораблём в море зданий пониже и времён похуже. Здесь все ещё подавали отличную немецкую еду. Медленно вертящаяся мельница была прямо перед нами, и вдруг оказалось, что мы едем под каменными блоками моста за мельницей. Не помню, чтобы мы проезжали мельницу, а это нехорошо, потому что за рулём я. Грэхем цыкнул второй раз — знаете, такой звук вдоха сквозь зубы, когда человек пытается удержаться и промолчать. Я глянула на него: — Что такое? В чем проблема? — Ты только что чуть не стукнула две машины, — сказал он придушенным голосом. — Не было такого. — Было, — подтвердил Реквием с заднего сиденья. — Было. Передо мной вдруг как по волшебству появилась белая машина. Из ниоткуда. Я ударила по тормозам, Грэхем снова цыкнул. У меня сердце колотилось в горле. Я не видела машины. Я включила сигнал правого поворота. Правого — то есть никаких полос не пересекать. Внезапно возникший автомобиль меня напугал. Я свернула на Грассо-Плаза, где располагалось почтовое отделение Аффтона, бакалейный магазинчик сети «Сэйв-Э-Лот» и куча пустых витрин. Вся окрестность вдоль Гравуа будто устала, будто уже прошла свои лучшие времена, и те оказались не слишком хороши. А может, это у меня настроение такое было. Я выключила мотор, и мы просидели минуту в тишине. — Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Реквием очень тихим и низким голосом, будто говорил из глубины колодца. Я повернулась, посмотрела на него, и даже это движение показалось мне медленным, будто я двигалась не так быстро, как окружающий мир. Реквием сидел, сцепив руки на коленях. Он не был где-то далеко, ничего необычного не делал. Просто сидел очень тихо, будто не хотел привлекать к себе внимание. — Что ты говоришь? У меня голос тоже звучал гулко, будто отдаваясь в голове эхом. — Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он отчётливо, по слогам, и я, глядя на его губы, видела, что звук и их движения несколько несогласованны. Я задумалась, будто вопрос был труднее, чем должен быть. — Нет, — сказала я наконец. — Нет. Что-то не так. — А что? — спросил Грэхем. А что? Хороший вопрос. Беда в том, что хорошего ответа я найти не могла. Что не так? У меня что-то вроде шоковой реакции. Почему? Много крови потеряла? Может быть. А может быть, и нет. Мне было холодно, я закуталась в чужой пиджак, пряча лицо в воротник. Он отдавал одеколоном Байрона, и я отдёрнулась, потому что запах его одеколона на коже пиджака все вернул. Обоняние сильнее других чувств пробуждает память, и вдруг я утонула в ощущении тела Байрона, в его взгляде на меня сверху, в ощущении его тяжести, в ощущении, как он входит в меня и выходит. Я откинулась на сиденье, запрокинув голову, и вдруг прежнее наслаждение вернулось, заполнило меня, выплеснулось. Не той же силы ощущение, но достаточно заметное его эхо. Настолько заметное, чтобы я затряслась, стала цепляться руками за воздух, будто надо было за что-то ухватиться, за что угодно. Я услышал голос Реквиема: — Нет, не прикасайся… И тут я нашла, за что зацепиться. Грэхем пытался схватить меня, придержать, не дать нанести себе травму. Наверное, он решил, что у меня припадок. Его рука коснулась меня, и я схватила её судорожно, и как только наши ладони сцепились, все воспоминания, все наслаждение хлынуло через мою руку в него. Грэхем затрясся. Я ощутила дрожь его руки, и его бросило на сиденье так, что машину тряхнуло. Я дала ему все воспоминания, все наслаждение, зрительные и обонятельные ощущения, и все это полилось из меня в него. Это не было осознанной мыслью, потому что я сама не знала, что могу это сделать, пока не вылила из себя в кого-то другого и не поплыла с теми же ощущениями сама. Это вышло случайно, но я не переживала по этому поводу. Я была рада для разнообразия побыть спокойной на сиденье рядом, глядя, как Грэхем извивается в эхе моего наслаждения — хорошо, что он, а не я. Потому что теперь я знала, что это была за шоковая реакция, до того, как метафизика сорвалась с цепи. Я умею убивать, не задумываясь. Не хладнокровно и обдуманно, но когда приходит время убить, у меня с этим нет проблем. Когда-то меня огорчало, что убийство перестало меня настолько волновать. Потом в мою первую поездку в Теннеси, когда надо было выручать Ричарда — мы с ним тогда ещё были парой, — мне пришлось пытать одного типа. Враги прислали нам палец матери Ричарда в коробочке, вместе с локоном его младшего брата Дэниела. Мы должны были найти их быстро, и знали уже, что их пытают. Посыльный, доставивший коробочку, бахвалился, что их обоих изнасиловали. Я его пытала, заставила его сказать, где они, а потом пустила ему пулю в голову, чтобы перестал вопить. Я сделала это, чтобы спасти близких Ричарда, а другого способа я не видела. Сделала сама, потому что никогда не прошу никого сделать такое, чего не сделала бы сама. Конечно, до того у меня было правило — никого не пытать. Черта, которую я не переступала, но переступила тогда. Самое ужасное, что я жалела не о том, что сделала это, а лишь о том, что пришлось это сделать. Он изнасиловал мать Ричарда, и я бы убила его медленнее, если бы могла, но я так не делаю — даже в наказание за такую мерзость. Мы их спасли тогда, но Зееманы раньше были как Уолтоны, а теперь уже нет. Их не сломало полностью, но и стать прежними они тоже не смогли. Я убила тех, кто это сделал, или помогла их убить, но никакая месть не может склеить поломанное. Как вернуть человеку его невинность? То чудесное ощущение полной безопасности, свойственное людям, с которыми ничего плохого не случалось? Как вернуть? Хотела бы я знать. Я не одну черту переступила за последние годы, но до сегодня не переступала одной: я не занимаюсь сексом только ради питания. Не занимаюсь случайным сексом. Байрон и Реквием — чужие. Я их и знала-то всего недели две, плюс-минус пара дней. И трахалась с ними только потому, что Жан-Клоду нужно было, чтобы питалась я. Реквием сдвинулся к краю сиденья и мог видеть и моё лицо, и извивающегося на сиденье Грэхема, но был достаточно далеко, чтобы я к нему не прикасалась. — У тебя был флэшбэк? Я кивнула, все ещё таращась на вервольфа на переднем сиденье. — Такое раньше бывало? — Только когда Ашер полностью подчинил моё сознание, и все мы занялись сексом. Я не смотрела на него — не отводила глаз от Грэхема, который уже успокаивался. — Но сегодня Ашер не участвовал. — Не участвовал, — подтвердила я. Очень ровным, очень безразличным голосом. Пустым, как пустой была сейчас и я. — Ты знала, что умеешь передавать такое воспоминание другому? — Нет. У Грэхема задрожали веки, как будто бабочка пыталась раскрыть крылья, но не могла. Он казался бескостным, будто мог стечь на пол, будь его тело чуть менее плотным. — Ты влила в него воспоминания, а потом смотрела, как его корёжит. И как ты себя при этом чувствовала? Я покачала головой: — Никак. Просто радовалась, что раз в жизни это не я корчусь на сиденье. Он чуть придвинулся ко мне, к спинке сиденья Грэхема. — Это правда? Ты действительно чувствовала это? Мне пришлось повернуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза — просто скосить глаза не получалось. И я показала ему, какие у меня глаза мёртвые, как внутри пусто. — Ты — мастер вампиров. Разве ты не учуял бы, если бы я лгала? Он облизнул губы, будто нервничал. — Последняя вампирша из тех, кого я знал, которая умела такое проделывать, делала это нарочно. Она вызывала в себе воспоминание о наслаждении и выбирала того, в кого его перелить. Это могло быть наградой, и действительно ею было, но могло быть и наказанием. Иногда она выбирала кого-то, кто не хотел ощущать это наслаждение, и заставляла его пережить. — Похоже на изнасилование, — сказала я. Он кивнул. — Ты говоришь о Бёлль Морт? Он снова кивнул. — Она любила смотреть, как их корчит, особенно тех, кто не хотел, — сказала я. — Ты это утверждаешь или спрашиваешь? — А я с ней знакома, помнишь? — Да, ты права. Она любила смотреть, как порядочные чопорные женщины и мужчины валяются на полу и прыгают, как рыбы, переживая наслаждение, какого в жизни не знали. Ей было приятно наблюдать падение праведников. — Очень на неё похоже. — Но ты ничего не ощутила. Тебя не возбудило зрелище извивающегося Грэхема. — А должно было? Он улыбнулся, в глазах его засветилось облегчение. — То, что ты задаёшь этот вопрос, уменьшает моё беспокойство за тебя. — Какое беспокойство? — Много веков обсуждалось, не стала ли Бёлль тем… — он поискал слово, — созданием, которым она стала, из-за того, что её силы и ardeur, действуя вместе, сделали её такой. Или она была такой всегда, а приобретённые силы только усугубили это. — Мой опыт подсказывает, Реквием, что крайние точки этого спектра заложены изначально. Дай по-настоящему хорошему человеку силу, он останется хорошим. Дай силу плохому, и он останется плохим. Вопрос всегда о тех, кто посередине. Кто не добро и не зло, а обычный человек. Никогда не знаешь, как ординарная личность выглядит изнутри. Он посмотрел на меня странно: — Ты очень мудрые вещи говоришь. Я улыбнулась: — И тебя это удивляет? Он почти поклонился — от шеи, насколько это можно сделать сидя. — Прошу меня простить, но мне, честно говоря, всегда казалось, что ты — скорее мышцы, чем мозг. Не глупа, — добавил он поспешно, — но не мудра. Разумна — да, ноне мудра. — Я думаю, что мне стоит принять комплимент и не заметить оскорбления. — Я не имел в виду ничего оскорбительного, Анита. Напротив. На лице его было выражение, которое я иначе как тревожным назвать не могла. — Не беспокойся, я не в обиде. Меня очень многие недооценивают. — Это те, кто видят хрупкую красавицу, но не киллера. — Я не хрупкая красавица. Он едва заметно нахмурился: — Внешне ты определённо хрупкого сложения, и ты красива. Я покачала головой: — Нет, не красивая. Хорошенькая — может быть, но не красивая. Он чуть шире раскрыл глаза. — Если ты не считаешь себя красивой, то зеркало показывает тебе не то, что я сейчас вижу. — Приятные слова, но меня окружают самые красивые мужчины из живых и мёртвых. Я умею прихорашиваться, но в смысле красоты я далеко не дотягиваю до этой компании. — Возможно, правда, что красота у тебя не ослепительная, как у Ашера, Жан-Клода или даже твоего Натэниела, но все равно это красота. Быть может, ещё более драгоценная, потому что замечается не с первого взгляда, а растёт понемногу каждый раз, стоит с тобой поговорить или посмотреть, как ты уверенно действуешь в сложной ситуации, или увидеть твои правдивые глаза, когда ты говоришь, что ты не красавица, и говоришь искренне. Так как ты не склонна к самоуничижению или жеманству, значит, ты просто себя не видишь. — Вижу. Не красавица, но хорошенькая. И личность, что тебе и нравится. — Ты другого не понимаешь, Анита. Есть красота, которая поражает глаз как молния, она жжёт, ослепляет. Это скорее катастрофа, чем радость. Но у тебя — у тебя красота, которая создаёт уют, когда не надо защищать глаза от света, когда понимаешь, что и луна тоже прекрасна. Я замотала головой: — Не знаю, о ком ты это, только не обо мне. Он вздохнул: — Тебе очень трудно делать комплименты. — Знаешь, ты не первый, кто это говорит. Он улыбнулся: — Это меня совершенно не удивляет. Грэхем испустил долгий-долгий вздох и как-то всполз на сиденье — будто жидкость пролилась вверх. Та же текучая грация, что и у других оборотней. Прислонившись к подголовнику, он немного посидел и выпрямился. Потом выдал мне медленный, ленивый взгляд, и глаза у него были тёмные, по-волчьи янтарные, почти карие, но я видела различие. Мне часто приходилось видеть такие глаза. Он улыбнулся, и тоже лениво. — Это было потрясающе. — Я не нарочно, — сказала я. — А это мне все равно. Я нахмурилась. — Единственное, что я хочу знать, можешь ли ты ещё так сделать. Я нахмурилась сильнее. Ленивое выражение слегка сползло у него с лица. — Послушай, я от тебя получил переживание такого оргазма, какого в жизни не знал, а ты теперь строишь из себя пострадавшую сторону. Ты же это на меня пролила, не я на тебя. — Это было не нарочно. — Ты это повторяешь, будто извиняешься. Зачем? За что тебе извиняться? Я посмотрела на Реквиема в поисках поддержки, хотя не очень на неё надеялась. Однако он мне помог. — Мне кажется, Анита считает это несогласованным сексуальным контактом. Вроде изнасилования, если тебе угодно. — Нельзя изнасиловать желающего, — сказал Грэхем и выпрямился на сиденье, вытянулся. Глаза его снова стали человеческими. — Когда это случилось, я не знала, что ты желающий. Он кивнул: — Окей, но я не переживаю. — Он посмотрел на меня. — А ты, похоже, переживаешь. Что теперь тебя не устраивает? — Что не устраивает? — переспросила я. — А вот что. У меня был флэшбэк такой силы, что мы бы расшиблись в лепёшку, если бы я вела машину. Я случайно вылила его в тебя. Не собираясь этого делать. Что ещё я могу сделать случайно, чего не собираюсь делать? — Они с Жан-Клодом вышли на новый уровень силы, — пояснил Реквием. — А, — сказал Грэхем, будто все понял. — Так ты ещё не знаешь, на что способна твоя новая сила. — Не знаю. Он кивнул. — Да, это может напугать. Извини, я не знал, что это ты первый раз такое сотворила. Мне понравилось, и извиняться передо мной не надо. — А если в следующий раз я такое сотворю с клиентом? — Тебя что-то предупредило, — сказал Реквием, — иначе бы ты не съехала с дороги. — Я не думаю, что это как-то связано с новой силой. — Так почему ты чуть не разбила нас три раза о чужие машины? — спросил Грэхем. Я открыла рот, и закрыла, не зная, что сказать. — Кажется, я сегодня перешагнула несколько последних черт. — В смысле? — спросил Грэхем. — Нарушила несколько личных правил, вот и все. — Нарушила правила, которые думала никогда не нарушать, — тихо сказал Реквием. Я посмотрела на него удивлённо: — Ты говоришь так, будто это тебе знакомо. — У каждого есть своё представление о себе, и когда происходит что-то, нарушающее это представление, ты оплакиваешь себя прежнего. Того, кем ты себя считал. Я покачала головой: — Черт побери, я все та же, кто и была! Он пожал плечами, что напомнило мне грациозный всегдашний жест Жан-Клода. — Как скажет миледи. Я повернулась на сиденье и упёрлась лбом в руль. Хоть бы уже прошла эта ночь. Не хочу я объяснять себя никому, тем более мужчине, с которым совершенно случайно только что имела секс. Проблема в том, что я сама не до конца верила в то, что говорила. Не в сексе с Байроном и Реквиемом было дело, а в том, что сегодня я впустила Жан-Клода к себе в голову настолько, насколько он способен был влезть. Впервые мы коснулись того, чего могли коснуться, только когда я не мешала. До сегодня я не понимала, насколько я нас калечила — столько же в своём духе, сколько и Ричард. Я думала, что спать с Жан-Клодом и делать с ним всякие мелочи — это и значит быть слугой-человеком. Менее часа назад я узнала, что все это совсем не так, и сейчас это знание меня грызло. Не то, что я ограничивала нас как триумвират силы. Нет, об этом я и раньше догадывалась, я только не знала, насколько. Считала, что мои запреты и пределы связывают нас, а не обрубают нам ноги по колено. Чего я не ожидала, чего не хотела знать — это как прекрасно ощущение, когда Жан-Клод меня подчиняет. Это было, мать его, потрясающе. Успокоительно и пьяняще одновременно. Я не знала, чего я себя лишала, потому что очень старалась не дать ему это мне показать. А он уважал мои желания. Теперь я знала, как дорого это ему стоило. Стоило силы, которую он мог бы иметь, безопасности, которой он мог бы окружить своих вампиров, и чистого наслаждения, которое он мог бы испытать. Он от столького себя отрезал — просто потому, что я не могла с этим справиться. И от этого возникало чувство вины, но отчасти реальная проблема была в другом: после того, как я так глубоко впустила Жан-Клода, я запросто потрахалась с Байроном и дала Реквиему себя укусить. Две вещи, которые мне давались нелегко. Да, это было важно, может быть, жизненно важно, может быть, это спасло жизнь тем женщинам в клубе. Может быть, даже спасло жизнь Жан-Клода. Я чувствовала силу Примо, слышала шёпот Дракона. Но не это меня больше всего волновало. Жан-Клод обрёл голод Натэниела и Дамиана. А я что обрела? Я занималась сексом с Байроном и Реквиемом и не переживала теперь по этому поводу. Даже сейчас я переживала только из-за того, что не переживаю. Не переживаю. Из-за этого я чуть три раза не врезалась в чужую машину и заехала на стоянку, чтобы отдаться кратковременной шоковой реакции. Насчёт Байрона меня совесть не мучила. Мучила совесть насчёт того, что она меня не мучает. И даже теперь мне хотелось развернуть машину и вернуться к Жан-Клоду. Чтобы он держал меня, целовал меня, кормился от меня. Я хотела всю программу, раз уж попробовала, какова она на вкус. Хотела, как наркоман хочет дозу. А это уже не любовь, это власть. Я никому не стала бы давать над собой такой власти. Не могла дать такую власть и остаться собой. Это все я не стала объяснять Грэхему или Реквиему. Они не настолько мне близки для такой исповеди. Я только сказала: — Кто чувствует себя в силах, пусть ведёт машину. — Я не умею, — ответил Реквием. — Я поведу, — предложил Грэхем. — Только ты меня не трогай, пока я за рулём. — Изо всех сил постараюсь удержаться, — сказала я, тоном показывая, что это будет нетрудно. Он засмеялся и вышел из машины, чтобы обойти её. В те секунды, которые у него на это ушли, Реквием заметил: — Мне кажется, ты сегодня очень серьёзна, Анита. — Я всегда серьёзна. — Возможно, — сказал он. Может быть, он бы ещё что-то сказал, но Грэхем открыл дверцу, и я вышла. Обойдя машину, я села на сиденье, когда Грэхем уже запустил мотор. — Куда ехать? — Кладбище Сансет. И пяти минут отсюда не будет. — Ты себя достаточно хорошо чувствуешь, чтобы сегодня поднимать мёртвых? — спросил Реквием. — Вы меня только туда отвезите и не давайте прикасаться к клиентам. Остальное я сделаю сама. Только не давайте мне кого-нибудь оттрахать или горло выдрать. — А если ты прикажешь нам не мешать тебе кого-то трахать? — спросил Реквием. — Или убивать? — добавил Грэхем. — Я на сегодня такого не планирую. Договорились? — Ты и раньше такого не планировала, — напомнил Реквием. Грэхем аккуратно вывел машину в поток на Гравуа, будто мы хотели наверстать время, потраченное из-за моего плохого вождения. — Что нам делать, если вдруг включится какая-то из новых вампирских сил? — спросил он. — Просто не давайте мне никого изуродовать. — А если у тебя снова проснётся голод, что тогда? Это уже спросил Реквием. Я повернулась, насколько позволял ремень, взглянуть на его лицо в свете уличных фонарей. На миг его резко высветил белый луч фонаря. Глаза его вспыхнули, тень проползла по заднему сиденью, и снова его глаза засияли глубоким синим светом. — К чему ты клонишь? — Ты не подумала, почему Жан-Клод выбрал охранять тебя сегодня нас и только нас? — Кое-какие идеи были, но просвети меня. — Он подбирал достаточно сильных и доминантных, которые, если надо будет, смогут с тобой справиться. Которые будут полагаться на своё суждение, а не слепо следовать за тобой. — Похвальные качества. — Но дело не только в этом. — Реквием, выкладывай, а то эта прелюдия меня уже начинает утомлять. — Мне так и говорили, — сказал Грэхем. — Как именно? — повернулась я к нему. — Что ты не любишь слишком длинных прелюдий. Я посмотрела на него ледяным взглядом: — Во-первых, никто тебе такой ерунды никогда не сказал бы. Во-вторых, не забирай себе в голову этот небольшой метафизический секс. Не забудь, ты тут извивался на сиденье, я на тебя смотрела, и меня это не привлекало. Это была не прелюдия, не демонстрация, а просто случайность. — Прошу прощения. Я повернулась к Реквиему: — А теперь просто выкладывай, что ты должен мне сказать. Без предисловий и объяснений. — Тебе это не понравится. — Мне это уже не нравится. Давай, Реквием, рассказывай. У меня начинала болеть голова. Не знаю, от потери крови, или от напряжения, или от чего ещё, но боль начинала биться где-то за глазами. — Он думал, что если дело обернётся настолько плохо, насколько это возможно… — Опять играешь словами. Говори прямо. Он вздохнул, и будто весь джип отозвался эхом. — Если тебе придётся утолять ardeur или если проснётся зверь, мы двое почти наверняка сможем выжить в этом нападении, не нанося тебе травм. — Ты не все сказал. — Я сказал достаточно. — Выкладывай все. Я хочу знать все. — Нет, — вмешался Грэхем. — Судя по твоему тону, не хочешь. — Веди машину и не мешай. — Я повернулась обратно к вампиру: — Говори остальное. Он снова вздохнул, и джип отозвался ему, как живой. — Голосовые трюки засунь куда подальше, а то ты меня действительно выведешь из себя. — Приношу свои извинения, это у меня машинально: видя рассерженную женщину, пытаться её успокоить любыми средствами. — Говори, Реквием, мы уже почти на кладбище. И я хочу услышать все до того, как выйду из машины. Он сел ещё прямее, очень официально. — Из всего клуба мы были признаны наиболее подходящими кандидатами, чтобы попытаться перевести насилие в соблазн, если возникнет необходимость. — Он слишком высокого мнения о вас или слишком низкого обо мне. — Последнее неправда, и ты это знаешь, — ответил Реквием. Я вздохнула: — Скажем, что так я сегодня себя чувствую. Грэхем высказал это вслух: — Ты себя чувствуешь безнравственной шлюхой за то, что оприходовала Байрона. Я глянула на него: — Можно сказать и так. — Это точное выражение твоего самоощущения, — сказал он уверенно. — Ты уверен? — Судя по тому, как ты держишься — да. Кроме того, мне известна твоя репутация. Если кто и может устоять перед соблазном, так это ты. — Все мне это говорят, но что-то я последнее время не замечаю за собой такой стойкости. — При дворе Бёлль Морт я веками жил в компании тех, кто был сильнее меня, Анита. И я лучше других знаю, как надо было каждую ночь биться за своё существование, чтобы тебя не поглотила сила этих других. — Он помолчал, потом шёпот его наполнил тёмный салон: — Если не соблюдать осторожность, их красота станет для тебя небом и адом, ты предашь любой обет, изменишь любой верности, отдашь сердце, ум, тело и бессмертную душу, чтобы пробыть возле них хотя бы ещё одну ночь. А потом придёт холодная ночь, через сто лет после того, как истощится страсть и ничего не останется, кроме пепла, ты поднимешь глаза и увидишь, как на тебя смотрят, и тебе этот взгляд известен, ты его уже видел. Ещё сто лет, и кто-то смотрит на тебя так, будто ты — само небо, но в сердце своём ты знаешь, что не небо ты несёшь в себе, но ад. Я не знала, что на это сказать, а Грэхем нашёл слова. — Теперь я знаю, почему тебя назвали Реквием. Ты поэтичен, но охренительно мрачен. В этот миг я была с ним полностью согласна.Глава сороковая
Кладбище «Сансет» представляло собой сочетание нового и старого. Большие статуи ангелов и плачущих дев чередовались с современными плоскими камнями — куда менее интересными. Но все равно кладбище это оставалось местом упокоения богатых и знаменитых, вроде нашей известной семьи пивоваров Бушей. В своё время Эдвин Алонсо Герман был весьма важным человеком, и, судя по памятнику, он был того же о себе мнения. Монумент возвышался в темноте крылатым гигантом. Света хватало, чтобы разглядеть ангела с мечом и щитом, который будто сейчас вынесет решение, и оно тебе не понравится. Конечно, может, это мне только сегодня так казалось. Больше дюжины народа ждало меня на мощёной дорожке — в основном адвокаты, хотя было достаточно родственников, чтобы едва не затеять драку, как только я представилась и кратко объяснила, что буду делать. Я стала с некоторых пор заранее говорить, что буду использовать мачете и обезглавленных кур — по двум причинам. Однажды слишком ревностный телохранитель очень богатого человека чуть не застрелил меня, когда я вытащила большой нож. На другом кладбище, где я работала по заказу одного исторического общества, секретарша этого общества налетела на меня и попыталась спасти бедных птичек. Оказалось, что она веганка — это вроде озверевших фундаменталистских вегетарианцев. Я потом радовалась, что не надела пальто, потому что ношу только кожаные. Сегодня тоже было достаточно прохладно, чтобы надеть пальто. Обычно в октябре в Сент-Луисе теплее. А может, это сегодня мне казалось холодно в лоскутках вместо трусиков. В этом скудном бельишке меня удивили две вещи: во-первых, если преодолеть впечатление, будто что-то врезается в задницу, то не замечаешь неудобства, а во-вторых, эти полоски под короткой юбкой в холодную ночь ни хрена не греют. Никогда не ценила по-настоящему, насколько кусочек шелка или атласа греет задницу. Оценила сейчас, шагая по траве в сапожках и коротенькой юбочке, кутаясь в чужой пиджак, но стараясь не тыкаться лицом в воротник. Не хотелось повторять то, что произошло в машине. Я усилием воли пыталась тепло торса загнать вниз и жалела, что не взяла пиджак у кого повыше. Он бы не так хорошо смотрелся, зато закрывал бы задницу. Я встала перед могилой, хотя, поскольку это было на двухсотлетнем кладбище, за которым ухаживали как следует, невозможно было точно сказать, где эта могила раньше была. Очень многие могилы перенесли сюда за многие годы с кладбищ поменьше, поскольку растущее население требовало земли. Но я достаточно опустила щиты, чтобы знать, где именно могила Эдвина Алонсо Германа. Его кости здесь, это я чувствовала. Для зрителей с дороги, которые оплатили шоу, это выглядело так, будто я остановилась, не доходя до массивного ангела. Но мой опыт подсказывал, что как только зомби выползет из могилы, публика всегда решает, что шоу удалось. Они прощают мне любой непрофессионализм шоумена, стоит им увидеть, как я подняла мертвеца. Забавно. Клетка с квохчущими курами стояла возле моих ног. Грэхем поднёс её мне и поставил там, где я сказала. Без спора. Как только мы вышли из джипа, он перешёл в режим серьёзного телохранителя. Без улыбки, совершенно деловой, каким я видела его в клубе. Одет он был в простую белую футболку и чёрные джинсы, кроссовки и собственную короткую кожаную куртку. Форменную рубашку «Запретного плода» он сменил без напоминаний. Шутник и балагур исчез, осталось очень серьёзное лицо и пара тёмных глаз, оглядывающих кладбище, стоящих рядом людей, пространство за ними — он явным образом осматривал периметр. Он казался идеальным телохранителем. Я не стала разубеждать адвокатов, которые так и решили, и показала повязки у себя на лице, на запястье и на пальцах, подтверждая его необходимость. Никто из них не стал спорить, что, дескать, это частное дело и никого здесь быть с ними не должно, — стоило только Грэхему тёмным внимательным взглядом окинуть их лица. Он отлично умел смотреть — суровость глаз и лица никак не вязалась с тем, каким он был в машине. Интересно. Реквием нёс мою спортивную сумку с остальными аксессуарами подъёма мёртвых, за исключением кур. Они вопят, если их нести неровно или небрежно. Поскольку я собиралась сегодня их убить, то пугать их не входило в мои планы. Мне приходится убивать, чтобы поднять мёртвого, но я стараюсь делать это как можно безболезненней. А страх определённо идёт впереди боли в неприятной ситуации. Оказаться кровавой жертвой — это неприятная ситуация, даже для курицы. Я убедила Реквиема оставить в джипе длинный чёрный плащ, поскольку в нем он выглядел как гламурная версия Мрачного Жнеца. А без него — как будто собирается в клуб. Может быть, дело в кожаных брюках? Или в сапогах? Или в шёлковой рубашке с длинными рукавами, темно-зеленой, от которой его белая кожа чуть ли не светилась. От неё и глаза его казались бирюзовыми, будто в яркой синеве мелькала где-то зелень. Его присутствие было труднее объяснить, чем Грэхема, потому что даже без плаща он не был похож на телохранителя. Он выглядел тем, кем был, то есть никем таким, кого потомки Германа желали бы здесь видеть. Единственный ходячий мертвец, который сегодня был им нужен, это сам Герман. Я просто им сказала, что вампир здесь останется — могут радоваться или так проглотить. Ещё я им напомнила, что не обязана буду возвращать задаток, если они решат не поднимать Эдвина Германа из могилы. Я вот она, прибыла и готова выполнить свою часть договора. Если у вас возникает потребность, чтобы для вас подняли зомби, мёртвого уже лет сто, то вы попадаете на рынок, где условия диктует продавец, а продавец этот — я. В Соединённых Штатах есть ещё два аниматора, которые могут это сделать — один в Калифорнии, другая в Новом Орлеане, но их здесь нет, а я есть. Кроме того, они почти так же дороги, как я, и им пришлось бы оплачивать самолёт и отель. Опять же траты. Так что адвокатам пришлось заткнуть глотки родственникам. Хотя одна пожилая дама из членов семьи, унаследовавших деньги, заявила, что уйдёт, если «демон» останется. Демон? Если она приняла Реквиема за демона, то это она настоящего демона не видела. Я видела, и я понимаю разницу. Но адвокаты всех успокоили, и одна из внучек успокоила бабулю, и теперь они в темноте ждали, пока я сделаю свою работу. У меня были куры в клетке, моя сумка с мачете, и прочие принадлежности. Но прежде всего я убрала щиты в достаточной степени, чтобы можно было работать. Я научилась ставить щиты, по-настоящему, и теперь могла противостоять позыву использовать свой дар. Контролировать его так, чтобы не поднять мертвеца случайно, я научилась уже давно. Был у нас в колледже преподаватель, который покончил жизнь самоубийством. Как-то ночью он пришёл к моей двери. Он хотел принести извинения своей жене. Тогда я никого не поднимала, просто затыкала свой дар, игнорировала. А он слишком силён, чтобы его просто игнорировать. Парапсихические способности вылезут так или иначе, если у них достаточная сила, найдут путь. И вам может не понравиться, как они это сделают. Я убрала щиты — не все, но достаточно, чтобы открыть ту часть своей сути, которая поднимает мёртвых. Это как сжатый кулак, и только когда я ослабила напряжение мышц, разогнула эти метафизические пальцы, почувствовала себя свободной. Я знала людей, учившихся у аниматоров или жрецов вуду, чтобы обрести искусство поднимать мёртвых. А я изучала искусство не поднимать мёртвых. Но требуется некоторое постоянное усилие, чтобы держать кулак сжатым, силу под замком. Как будто какая-то часть моей сущности никогда не отдыхает, даже когда я сплю, кроме как когда я здесь, с истинно мёртвыми. Готовая призвать одного из них из могилы. Только в такие минуты я могла быть полностью свободной. Так я простояла минуту, проливая наружу силу, холодную, ищущую, подобную ветру, только от этого ветра не шевелятся волосы, а лишь мурашки по коже ползут. Это как задержать дыхание, сильно-сильно, и в конце концов выдохнуть, выдохнуть и обмякнуть. Как только я перестала этого бояться, с мёртвыми мне стало хорошо. Мирно, покойно, потому что оставшееся в могиле никак не связано с душой или страданием. «Спокойно, как в могиле» — не просто поговорка. Но я забыла, что есть рядом мёртвый и не под землёй. Моя сила коснулась Реквиема. Она не должна была его заметить, однако заметила. Прохладный не-ветер обвился вокруг него, как руки давно ушедшей любовницы. Никогда я не чувствовала подобного. Впервые я поняла, что моя власть — власть над всеми мёртвыми, а нежить все же мертва. Я всегда думала, и мне так говорили, что вампиры убивают некромантов из страха, что те возьмут их под контроль, но в этот миг я поняла, что это ещё не вся правда. Как будто дверь открылась во мне, в комнату, о которой я даже не знала. И в этой метафизической комнате что-то было. Оно не имело формы, доступной глазу, ни тяжести, ни осязаемости, но оно было, было настоящее, и это была я, что-то от меня. «Уровень силы», как назвали это Байрон и Реквием, но и это было не так. Уровень — вещь статическая, она не растёт и не меняется. А эта штука статичной не была. Она стала раздуваться в мою сторону, и будь это реальная комната в реальном доме, этот дом бы взорвался. Оно бы рванулось наружу с грохотом в вихре дерева, стекла и металла, и ничего не осталось бы в этом метафизическом дворе, в эпицентре непонятного взрыва. Это было во мне, и потому не могло в меня врезаться, это было глупо, но именно так оно и поступило. Оно врезалось в меня, и на миг я ослепла, оглохла, перестала ощущать тело, превратилась в ничто. Осталась только необузданность этой силы. Я пришла в себя под голос Грэхема: — Анита, Анита! Ты слышишь меня? Анита! Я почувствовала, что он поддерживает меня, что мы стоим на могиле. Я ощущала эту могилу, лежащего внизу Эдвина Алонсо Германа. Мне надо было только произнести его имя. — Что-то здесь не так, Реквием. — Да, — сказал он, и этого одного слова хватило. Я открыла глаза и увидела склонившегося надо мной вампира. — Она пришла в себя, — сказал Грэхем и попытался меня посадить, но я протянула руку к Реквиему. Вампир потянулся ко мне, я к нему. Грэхем помог, приподнял меня, но сейчас для меня его здесь не было. Моё дело — мёртвые, а Грэхем слишком тёплый. Мне хотелось крови медленной и густой, и она протягивала мне руку. Пальцы Реквиема коснулись моих, сила внутри меня успокоилась — будто мир дрожал, а теперь перестал. В этой внезапной тишине я взяла его руку, и пульса в ладони не было. Не билась, отвлекая мои чувства, кровь. Реквием моргал, губы его двигались, но он не дышал. Он был тих. Мёртв. Он был мой. И он поднял меня на ноги, и мы стояли у подножия могилы, рука в руке. Я смотрела в его лицо, в бирюзовое пламя глаз, но не я втянулась в его глаза. Это он упал в мои, и я знала, потому что передо мной мелькнули его мысли, что мои глаза для него были чёрными озёрами, где мерцали звезды. Так смотрели мои глаза, когда Обсидиановая Бабочка, вампирша, считавшая себя ацтекской богиней, показала мне немного своей силы. А сильна она была настолько, что никто не пытался оспаривать её божественность. Есть вещи, ради которых не стоит драться. Силу, которой я научилась от неё, я использовала только дважды, и оба раза мои глаза наполнялись звёздами. Ночь вдруг стала не такой тёмной. Я видела детали, цвета, которых никогда не видели прежде мои глаза. Рубашка Реквиема стала такой зеленой, что светилась, как его глаза. Все изображения стали необычайно резкими, и это было не только зрение. И рука Реквиема в моей была тяжелее, чем должна была быть, важнее, чем должна была быть, будто я ощущала каждый завиток узора пальцев, как шёлковые полоски. В таком состоянии заняться любовью — это либо получить самое невероятное наслаждение, либо сойти с ума. Я помнила эту силу, но не она сейчас была мне нужна. Я увидела ещё одно ощущение Реквиема, слабую вспышку страха, почти тут же успокоенную, потому что я прикасалась к нему и не хотела, чтобы он боялся. Звезды в моих глазах утонули в потоке пламени, чёрного пламени, карего в середине, будто пылало дерево, и оно же было пожиравшим его пламенем. Глаза у меня на миг стали такими, какими были бы, будь я вампиром. Их наполнила тьма, тёмный карий свет, тёмный почти до черноты. И эти глаза я обратила к могиле, и Грэхем увидел их. — Бог ты мой! — шепнул он. — Сойди с могилы, Грэхем. Голос был почти мой собственный. Он только сидел на земле, таращась на меня. — Шевелись, Грэхем! Тебе не понравится, если ты ещё здесь будешь, когда я закончу. Он кое-как поднялся на ноги и отошёл, пока я не сказала: — Достаточно. Он остался стоять вблизи, широко раскрыв глаза, и запах страха исходил от его кожи, но он не побежал, не попытался отойти подальше. Смелый парень. Я опустилась на твёрдую землю и потянула за собой Реквиема. Он опустился на колени позади меня, не снимая рук с моих плеч. Был он за мной как большая сплошная стена спокойной силы. Я знала, что усиливаю мощь Жан-Клода, когда мы с ним рядом, но никогда не бывало со мной такого. Не триумвират силы был между мной и Реквиемом, а просто он был из вампиров Жан-Клода, а потому в некотором смысле принадлежал мне. Мне призывать его, мне его использовать, мне его вознаграждать. Я нагнулась так, что руки коснулись земли, и ощутила мертвеца под собой. Как будто земля стала водой, и я знала, что кто-то подо мной тонет, и надо протянуть ему руки и спасти. — Эдвин Алонсо Герман, услышь меня, — сказала я шёпотом и ощутила, как заворочался он подо мной, как потревоженный во сне спящий. — Эдвин Алонсо Герман, я призываю тебя из могилы твоей. Кости его выросли, выпрямились, плоть облекла их. Как будто набиваешь заново разорванную соломенную куклу. Он восстанавливался, и это было просто, слишком просто. Сила хлынула наружу, ища новой могилы, но та часть моего сознания, которая ещё оставалась мною, знала, что будет. А будет не просто ещё одна могила. Я знала в этот миг, что могу поднять кладбище. Все кладбище. Без кровавой жертвы, не зарезав и курицы, тем более козы. Ничем не пользуясь, только той силой, что шла через меня и через вампира у меня за спиной. Потому что сила просится в дело. Она хочет помочь, помочь мне вызвать их всех из могил, к свету звёзд, и наполнить… жизнью. Так приятно будет поднять их всех, так хорошо… Я встряхнула головой, подавляя искушение. Борясь с собой, чтобы не расползтись сладкой густотой по могилам. Чтобы удержать в себе остатки того, что я есть. Но мне нужна была помощь. Я вспомнила Жан-Клода, но это было не то. Мне надо вспомнить, что я связана не только с мёртвыми. Я живая. И я потянулась к третьему нашего триумвирата. К Ричарду. Он посмотрел на меня, будто я возникла из воздуха над ним за семейным столом. Я увидела его отца, точь-в-точь постаревший Ричард, и почти всех его братьев. Они сидели за столом, передавая друг другу синюю миску. Шарлотта, его мать, выходила из кухни. Она была все ещё примерно моего роста, с медовыми светлыми волосами, одновременно миниатюрная и фигуристая. Если не считать цвета волос и кожи, Шарлотта даже напоминала мне меня. Не без причины почти все братья Зееманы выбирали миниатюрных и сильных женщин. Шарлотта несла большое блюдо, улыбаясь и болтая со своими домашними. Я не слышала её слов, и вообще никаких звуков этой радостной семейной сцены. Они были все так счастливы, так прекрасны. Нет, это не надо переносить сюда. Я хотела удалиться, и голос Ричарда зазвучал у меня в голове: — Анита, подожди, подожди, пожалуйста! Извинившись, он встал из-за стола и вышел через большую гостиную на веранду, по ступеням, пока его взгляд не увидел то же небо, что было сейчас надо мной. Когда он посмотрел вверх, на меня, он будто почувствовал что-то необычное, потому что сказал: — Боже мой, Анита, что случилось? Мне приходилось ощущать твою силу, но не так, как сейчас. Я не настолько владела собой, чтобы говорить мысленно, и Реквиему предстояло услышать половину разговора, но мне было не до того. — Вампиры твердят, что мы вышли на новый уровень силы. Он обнял себя за голые руки, торчащие из рукавов футболки — не стал терять времени, чтобы взять куртку. — Как будто вся ночь дышит твоей силой. Что я могу сделать? — Напомни мне, что я не мёртвая. Напомни, что мои корни — это создания, у которых бьётся сердце. — Чем же это поможет? Я чуть не заорала на него с досады: — Да Господи, Ричард, помоги, когда просят помочь! Если ты этого не сделаешь, мне даже подумать страшно, что я подниму сегодня на этом кладбище! Он кивнул. — Прости, Анита. Прости, я виноват. Он посмотрел вниз — я знала этот жест. Он думал, или собирался с силами для чего-то. Обычно для чего-то такого, чего ему делать не хотелось. Но сегодня у меня не было времени думать о Ричардовых заморочках, меня слишком пугала сила, пульсирующая в земле вокруг меня. Холодный пульс, который грозил охватить все могилы. Я знала, что сегодня могу поднять этакую гниющую армию зомби, как в кино очень любят показывать, что обычно к реальной некромантии отношения не имеет. Ричард обернулся к дому и сказал: — Мам, все в порядке. Просто мне нужно немного побыть одному. Посмотри, чтобы никто из дому не выходил. — Он послушал и покачал головой: — Нет, мам, полнолуние ещё не близко. Он вышел на открытое место, подальше от света окон, и опустил щиты — метафизические стены, которые держат его зверя в клетке и позволяют ему сойти за человека. Недвижный воздух был напитан тысячью ароматов: зрелость яблок в саду за домом, зеленое одеяло густой травы, деревья, резкий запах амбрового дерева, мягкий аромат берёзы, сладковатая гниль тополя и над всем этим — сухая благодать опавших листьев повсюду вокруг. Потом пришли звуки. Последние сверчки, допевающие в этом году свою жалобную песню. Другие лесные насекомые, тоже поющие в последние дни перед холодами. Поднялся ветер, затрещали, застонали деревья вокруг дома. Большой дуб у дорожки взмахнул ветвями на фоне звёзд, и Ричард поднял глаза посмотреть на этот неукрощённый ветер. У земли ветер едва дышал, но выше он летел, втягивая в себя голые ветви у верхушек деревьев. Люди, как правило, вверх не смотрят, смотрят животные, потому что они знают, нигде нет истинной безопасности. Им она нужна так же, как нужна нам, но они чуют её, как не чуем мы. Ричард подошёл к опушке, где начинался лес у западной границы семейной земли. Он коснулся ствола, положил на него ладони, и ствол был шершавым и твёрдым, с извилинами коры, похожими на туннели. Ричард прижался лицом к этой шершавости с резким пряным запахом, и я поняла, что это амбровое дерево. Ричард посмотрел вверх, в голые ветви, где ещё висели крошечные шарики. Он обнял дерево, прижался так крепко, что кора впилась в кожу; он тёрся щекой о шероховатость коры, будто оставлял пахучую метку, а потом отодвинулся — и бросился бегом в лес. Бежал легко и свободно через лес, мимо деревьев, не на охоту, а ради радости бега. Через подлесок он проскакивал, будто и не замечая его. Только однажды я это видела — как деревья и кусты радостно перед ним расступаются, отворачиваются, будто зелень — это вода, и он ныряет в ней, бежит, уклоняется, вертится, подставляет себя под ласку ветвей и сучьев, ощущая под ногой живую траву. Эта жизнь не бежала, не пряталась, она вся была живой, живой так, как мало кто из людей может понять. Ричард бежал, унося меня с собой, как было когда-то в одну давнюю ночь. Тогда он держал меня за руку, и я старалась не отстать от него, понять. Сейчас это выходило без усилий, потому что я была у него в голове, в нем самом. Эта ночь была для него живой в таком смысле, в каком никогда не была для Жан-Клода или для меня. Я — слишком человек, а интерес Жан-Клода к жизни слишком поверхностен. Никто из нас не может ощутить того, что дарит Ричарду его зверь. Что-то коснулась моей руки, и я отдёрнулась обратно к могиле. Реквием был по-прежнему за мной, в мёртвой неподвижности, но Грэхем стоял на могиле. Он смотрел неуверенно, но нюхал воздух над моей кожей. — Ты пахнешь деревом и стаей, — сказал он тихо. Ричард посмотрел на нас: — Зачем там Грэхем? — Телохранитель. Жан-Клод боялся, как бы чего не случилось, если со мной никого не будет. — Ты ему скажи, что ему полагается тебя охранять, а на могиле он этого делать не может. — Ты должен охранять меня, Грэхем, и отсюда ты этого делать не сможешь. Когда я это сказала, острый волчий запах вокруг меня сгустился. Грэхем отреагировал как на удар. Он припал к земле в волчьей позе подчинения. — Прости, только от тебя так хорошо пахло… я забылся. — Перестань вилять хвостом и вернись к работе. Это сказал Ричард, а я повторила. Грэхем сделал, как ему сказали — перешёл снова в режим очень серьёзного телохранителя, напряжённо глядя в темноту, готовый встретить все, что оттуда появится. Ричард сделал глубокий вдох, и на меня пахнуло знакомым густым и сладким ароматом лесной чащи. Он бежал милю за милей без малейшего напряжения, не по тем причинам, по которым хорошо мог бы бежать человек, но потому что сама земля помогала бежать, давала силу, радостно привечала его. Он остановился в глубине леса, расставив ноги, будто уйдя корнями в землю. Я поняла, что Ричард и есть моя почва, мой центр, его радость, его бьющееся сердце, колотящееся в груди после этого удовольствия бега. Я держала связь с ним открытой, ощущала всю полноту запахов и звуков, так от меня далёких. И так я положила руки на могилу, и хотя Реквием стоял за моей спиной вплотную, он не был вполовину так реален, как бьющееся сердце Ричарда за много миль отсюда. — Эдвин Алонсо Герман, волею, словом и плотью призываю тебя из могилы твоей. Приди, приди же! Все было совсем по-другому, совсем не так как обычно, и все равно совсем как надо. Я почувствовала, как заворочался труп, восстанавливаясь, складывая себя как мозаику, как начал он подниматься, всплывая в земле как в воде. Не сосчитать, сколько раз я наблюдала эту картину, но никогда я при этом не сидела на земле. А она вскидывалась и текла, как при землетрясении, пойманном в сеть на несколько футов в глубине. Почва текла у меня под руками как что-то совсем другое, не вода, не ил, но что-то и менее, и более твёрдое. Не знаю, что подумал Реквием, но он не пытался отодвинуться, оставаясь вплотную у меня за спиной. Его несла вместе со мной эта сила, а он даже не пикнул. Храбрец вампир. Сквозь шевелящуюся землю протянулись руки навстречу моим, холодные пальцы обернулись вокруг моего тепла. Руки Эдвина Алонзо Германа ухватились за меня, как хватается утопающий, уже отчаявшийся спастись и вдруг нащупавший верёвку. Могила выбросила его из земли, как цветок на пружине, но сама сила толчка заставила меня потянуть его на себя, вверх, и Реквием поддержал меня, когда я пошатнулась. Если бы вампира не было со мной на этой зыбкой, вздрагивающей земле, я бы упала. Но Реквием поддержал меня, и я вытянула мертвеца из могилы, вытянула абсолютно целого, неповреждённого, и он встал передо мной, выше меня, и могильная земля осыпалась с безупречного чёрного костюма, будто только что из-под утюга. Слегка редеющие спереди волосы мертвеца нависали густой бахромой над ушами и на затылке, короткие бачки соединялись с таким же густыми усами. Плотный, почти жирный, что было тогда в моде у богатых. Когда Эдвин Алонсо умер, тощими были только нищие, только у них был голодный вид. Я почувствовала Ричарда, стоящего у небольшого ручейка. Воздух стал прохладнее за время его мелодичного бега, и пульс у Ричарда стал замедляться, лёгкая испарина просыхала на коже. Он не боялся, не ужасался. Он просто стоял, потвёрже расставив ноги, успокаивая меня пульсом, ритмом своего тела, густым мускусным запахом волка ощущался в осеннем воздухе. Я глядела на зомби, и даже мне моя работа показалась чертовски хорошо сделанной. С достаточно большой кровавой жертвой я могла бы поднять зомби, живого на вид, или близко к тому, но этот — этот был совершенен. Кожа здоровая, неповреждённая, блестит под звёздами. Неясная улыбка на лице, а одежда — как будто только что надета. Даже туфли безупречны и начищены до блеска. Руки, прижатые к моим, прохладны, но не ощущаются мёртвыми. Он не дышал, но на взгляд, на ощупь казался скорее живым, чем мёртвым И это беспокоило. Я знала, что сегодня здесь было много силы, и я всю её послала в эту одну могилу, так что, наверное, нормально, что он так хорошо выглядит, но на миг, глядя в это пухлое улыбающееся лицо, я испугалась. Испугалась, что сделала больше того, за что мне заплачено. Но потом, подняв взгляд до его глаз, я успокоилась. Глаза нормальные, не запавшие, идеальные на вид, сероватые при свете звёзд, — днём, наверное, были бы синие, но никого за ними не было. Пустые, ждущие глаза. И я знала, чего эти пустые глаза ждут. Я отняла левую руку у зомби, и он не мешал — пальцы его разжались. Отведя руку назад до уровня плеча, я сказала вампиру: — Сними повязку. Он одну руку оставил у меня на плече, но другой снял пластырь с моей раны. — Сними совсем. Он оторвал повязку. Я не удержалась и вздрогнула от боли. — Что ты хочешь сделать? — спросил Ричард у меня в голове. — Ему нужна кровь, чтобы он мог говорить. Я не убила никакое животное, другой крови у меня нет. Он ничего не сказал, но пульс его забился чаще. Я поднесла запястье к стоящему передо мной телу; оно было чуть выше меня ростом. Что-то мелькнуло в этих светлых глазах, что-то такое, что я видала и раньше у хорошо сохранившихся зомби. Как будто через него что-то прошло, сверкнуло в глазах, будто какая-то тёмная тварь, ждущая возможности захватить тело и жить в нем. Что-то не столь уж злое, но совершенно, совершенно не доброе. Тут же лицо с бакенбардами повернулось к моей руке, понюхало воздух, и как только учуяло кровь, чужое в этих глазах исчезло. Прогнано было обещанием того, что так ценят все мёртвые — кусочка живого. Зомби схватил меня за руку двумя руками и присосался страстно, как в поцелуе к любимому существу. От силы нажима на рану стало больно, и я судорожно втянула в себя воздух. Но я знала, что меня ждёт, потому что мне приходилось кормить зомби своей кровью. Не слишком часто, но достаточно. Рот сомкнулся на ране, достаточно широкий, чтобы охватить её целиком, чтобы всадить зубы в рваные края, зажевать. Я тихо вскрикнула, потому что не могла сдержаться. Обычно рот зомби не ощущается так реально. Сейчас, если бы не холод губ, я не могла бы отличить зомби от живого человека. Отличная была работа, без сучка и задоринки, даже там, где не видно, а можно определить лишь на ощупь. Ричард прыгнул через ручей, попав ногой на край, и тут же побежал, не совсем ровно. Он бежал по другому берегу вместе с ночью, деревьями, запахами. Рот Эдвина Алонсо Германа сомкнулся у меня на руке и стал сосать. Рана зажила сильнее, чем я думала, потому что добраться до крови ему было трудно — пришлось крепко сдавить мне руку. Это было больно, по-настоящему больно. Да, я в некоторых ситуациях люблю, чтобы меня кусали, но сейчас совсем не то. А что бывает приятно в сексе, чертовски больно в других случаях. Ричард бежал уже вовсю. Я до того думала, что он бежит быстро, но это он только баловался. Теперь он бежал. Бежал так, что ветви его хлестали, земля не держала его и расступалась как вода. Он бежал, бежал, бежал… от самого себя. Ярко мелькнули мысли у него в голове. Ощущение зубов у меня на коже, настойчивого этого рта возбудило его. И его, и его зверя. Он мог бы принять зверя, если бы дело касалось только пищи, но это было не так. Смесь человека и зверя стирала различия между едой и сексом. Размывала все границы, о существовании которых Ричард даже не подозревал, не то что не собирался их переходить. Он бежал, оскользаясь на листьях, падал и снова поднимался, бросаясь в бег, пока тело ещё не успевало заметить, что падало. Только сейчас я вспомнила о его раненом плече, и как только возникла эта мысль, я увидела, как он перекинулся — ненадолго, и тут же исцелился. Настолько он был сильнее, чем хотел быть. Зомби упал на колени, будто вкус моей крови было таким изысканным, какого он ещё не знал. Он бережно держал мою руку возле своего рта, язык его блуждал по ране. Я резко выдохнула: — А, черт! — Больно? — тихо спросил Реквием. Я покачала головой. Больно, но дело не в этом. Дело в том, что обычно в этот момент зомби начинают сосать медленнее. Этот же все ещё сосал быстро и сильно, как проголодавшийся младенец. Конечно, я никогда ещё не поднимала столь давно умершего без принесения жертвы. Может быть, в этом различие? Очень хотелось надеяться, потому что все остальное могло значить только очень плохое. Он дёрнул ртом, как собака, зажавшая кость, и я удержала крик. Дело было не в том, что больно — слишком высок был энтузиазм у этого зомби. — Эдвин, прекратисосать. Мой голос звучал ясно, но он не обратил внимания. Плохо. Я облизала внезапно пересохшие губы. — Он достаточно выпил. Помоги мне его отцепить, — сказала я тихо. Не надо пугать клиентов, не надо им давать понять, что дело плохо. Ричард снова упал, поскользнулся на осенних листьях, налетел внезапно на дерево, резко и больно. Он поднял глаза, и я увидела их, широко раскрытые, карие, и поняла, от чего он бежит. Он хотел стоять здесь на коленях, хотел лизать мне рану, ощущать вкус моей крови, расширить рану острыми зубами. И эта мысль не просто его заводила, она делала это за него. Просто делала. То, чего он хотел в тёмных, глубоких уголках души, давало совершенно новое значение словам «оральный секс». Он ждал, что я ужаснусь, но этого не было. Если кто и может устоять против соблазна сделать что-то очень плохое, то это Ричард. Я доверяла его умению держать себя в руках — не всегда его выдержке, но самоконтролю — верила без сомнения. Я шепнула: — То, что тебе чего-то хочется, ещё не значит, что ты это сделаешь, и даже что должен это сделать. Ты человек, Ричард, у тебя есть ум и воля. Ты больше, чем твой зверь. — Ты не понимаешь, — сказал он, и я поняла, что он случайно сделал. — Ты ощущаешь, что делает зомби? Он отвернулся от меня, пряча лицо, поднялся и побежал снова. Выбежал из леса на мощёную дорогу, через неё, раньше, чем кто-нибудь понял, что высветили фары. Быстрее, быстрее, бегом, бегом! Бегом — но то, от чего он бежал, не отпускало его, и убежать он не мог. Как бы далеко, как бы быстро ни бежал он, он всегда останется с собой. Как убежать от монстра, если этот монстр — ты и есть? — Ричард, заставь зомби отпустить меня. — Я не знаю как! И он бросился сквозь деревья, но уже в настроении не дружелюбном и не радостном. Зомби сильно укусил меня, и, черт побери, это было больно. — Реквием, убери его от меня. Вампир обошёл меня вокруг, взялся за вцепившиеся в меня лицо и руки, но зомби, когда ухватится, так уж намертво. Мне случалось отдирать от людей зомби, вышедших из-под контроля, и иногда их приходится отрывать в буквальном смысле слова по частям. Даже у человека зубы могут перегрызть вену или артерию. Я хотела убрать от себя этого зомби. Реквием попытался его оторвать, потом поднял на меня глаза: — Я могу его разорвать на части, но не могу от тебя отцепить. Я глянула в сторону вервольфа, отлично строившего из себя телохранителя, и подозвала его жестом. Он подошёл с серьёзным лицом, руки за спиной, будто не доверял себе, если ещё раз до меня дотронется. Запах волка и леса от меня, или просто свежая кровь? Не хочешь знать — не спрашивай. Я не хотела. Зомби сунул в рану язык, будто старался усилить ток крови. От боли и неожиданности я вскрикнула, чуть-чуть, но достаточно, чтобы заработать вопрос от одного из адвокатов: — У вас все нормально, миз Блейк? — Да-да, — отозвалась я, — да-да. Если поднятый из могилы зомби начинает тебя жрать, сообщать об этом клиентам не полагается. Мать, мать и ещё раз мать! Напрягая все свои силы, Грэхем сумел оторвать от меня один палец, но этот палец приходилось держать, чтобы он тут же не вернулся на место. — Не должен он быть так силён! — А тебе приходилось когда-нибудь драться с зомби? — спросила я. Он посмотрел на меня расширенными глазами: — Если они все такие здоровые, так слава богу, что нет. — Не только это. Они ещё и боли не чувствуют. — Анита, я могу оторвать ему пальцы, — сказал Реквием, — или сломать челюсть, но помимо этих крайностей, других предложений у меня нет. Это ещё ничего, хуже, что и у меня их не было. Зомби сжимал зубы все сильнее, и я знала, что ещё чуть-чуть — он доберётся до крупного сосуда. Зубы уходили все глубже мало-помалу, очень медленно, но в конце концов что-нибудь натворят, а что случится, когда ему в рот хлынет свежая кровь, мне даже гадать не хотелось. Я видела, что плотоядный зомби может сделать с человеком. Я не совсем человек, но оторванная рука у меня не отрастёт обратно. Его можно сжечь, но он меня не выпустит, я сгорю вместе с ним. Черт. Ричард сидел на полянке под переплетением голых сучьев. — Я должен закрыть связь между нами, Анита. Должен. Я не могу отделить себя от этого зомби. Я все время чувствую, что он делает. Чувствую, как он ищет ещё крови. — Он закрыл лицо ладонями — футболку он где-то потерял, и согбенная спина была такой же голой, как ветви над нею. — Прости, Анита, но я устал, устал смертельно. — Ничего, Ричард, мы тут справимся. Ты о себе позаботься. Он поднял глаза, и в них сверкнули слезы под звёздами. — Я должен о тебе заботиться. — У нас партнёрство, Ричард. Мы по очереди заботимся друг о друге. Он замотал головой: — Я все к… испортил, Анита, прости меня. Не помню, чтобы он говорил подобные слова, если они не относились к сексу. — Ричард, иди домой, к своим. Они будут волноваться. Зомби вцепился так, что я вскрикнула, и Ричард вдруг пропал. Так резко оборвал связь, что я пошатнулась, и только руки Грэхема и Реквиема не дали мне упасть. — Анита! — позвал Грэхем и выпустил зомби, чтобы удержать меня. Но руки на моем запястье стали разжиматься. Я посмотрела на стоящего на коленях зомби — его глаза наполнялись смыслом. За ними была личность. Дура я, дура. Ричард случайно привязал зомби к себе, и как только он оборвал связь, зомби снова стал моим. Приятно знать, только дура я, что не сообразила раньше. Мёртвые — это же моя профессия. Сегодня меня особо профессиональной не назовёшь. Зомби заморгал, отнял рот от моего запястья. Пушистые усы измазаны были моей кровью. — Простите, я не знаю, что я здесь делаю. — Он выпустил меня и неловко поднялся на ноги, разглядывая свои окровавленные руки, моё разорванное запястье, и на лице его отразился ужас. — Прошу прощения, мисс, я не знаю, как это я с вами такое сделал. Мои самые искренние извинения — это чудовищно, чудовищно! Он то разглядывал свои окровавленные руки, то вытирал усы. Черт, он не знает, что он мёртв. Терпеть этого не могу, когда они не знают, что мертвы. Будто прочитав мои мысли, он попятился и налетел на свой памятник. Уставился на этого непрощающего ангела, и тут его осенило, как Эбенезера Скруджа. Он прочёл на камне своё имя и дату смерти. Даже при звёздах было видно, как сбежала краска с его лица. — Услышь меня, Эдвин! По праву крови моей, что ты отведал, услышь меня. Он повернулся с загнанным видом. — Где я? Что со мной? — Не бойся, Эдвин, будь спокойным. Панический страх сошёл с его лица, глаза наполнились искусственным спокойствием, потому что я этого пожелала, и это я вызвала его из могилы, и моя кровь была у него на губах. Я заработала право им командовать. Я велела ему быть спокойным. Я велела ему быть ясным и чётким и ответить на вопросы вот этих уважаемых юристов. Он сообщил мне, что он всегда был ясным и чётким, спасибо за заботу, и я знала, что он сделает все, чего хотят от него адвокаты и его наследники. Ещё заранее адвокаты и клиенты решили, что вопросы буду задавать не я. Вроде как недоверие, что я использую свою власть для получения ответов, желательных определённой группе людей. Подразумевается: они боялись, что другие клиенты меня подкупят. В тот момент, когда они предложили такое правило, я несколько обиделась, а сейчас была рада. Я могла пойти отсидеться в джипе, пока они будут допрашивать зомби. У меня там в джипе аптечка, а она мне нужна. Зомби не только открыл старую рану — ещё остались следы его зубов, так что получилась вроде как новая рана вокруг старой. Бывают ночи, когда у меня на левой руке будто мишень нарисована. Если мне попадает крупно, то обычно именно туда. — Ты снова потеряла кровь, — сказал Реквием. — И хрена ли? Он слегка нахмурился. — Я имею в виду вот что: не можешь ли ты позволить им взять зомби домой на эту ночь, а завтра положить его обратно? Я покачала головой и вздрогнула, когда Грэхем приподнял марлю посмотреть, что кровь остановилась. — Он меня укусил, нанёс приличную рану. Зомби этого не делают. Они берут кровь из открытой раны или от мёртвого уже животного, но сами ран не наносят. Не кормятся так активно. — Этот кормился, — сказал Грэхем, глядя неодобрительно на моё запястье и прижимая к нему свежую салфетку. — Вот именно. Сегодня слишком многое получается неправильно или не так, как ожидается, и я не могу рисковать оставить этого зомби так надолго. Мне надо его положить обратно, как только это будет возможно. — Зачем? — спросил Реквием. — На всякий случай. — На случай чего? — На случай, если он вдруг станет плотоядным. Они переглянулись и посмотрели на меня, будто хотели сказать: ты же не всерьёз? — Я думал, что это только легенды, — сказал Грэхем. — Я такое видал, — сказал Реквием, помолчав. — Очень-очень давно. И думал, что сила, необходимая для сотворения таких… — он поискал слово и остановился на таком: — созданий, утеряна. — Тварей, ты хотел сказать. Или зла. Сила для сотворения такого зла утеряна. Он едва заметно улыбнулся: — Прошу прощения. — Все нормально. Некромантов никто не любит. Христиане, викканцы, вампиры, кто угодно — никто нас не любит. — Это не значит, что мы не любим тебя, — сказал Реквием. — Нет, просто все нас боятся. — Да, — тихо сказал вампир. Я вздохнула. — Сегодня я впервые ощутила, что могу поднять целое кладбище без какой бы то ни было жертвы. И могла бы их поднять, и были бы они мои, полностью мне подвластные. Я обратилась к Ричарду, потому что боролась с искушением поднять свою личную армию мертвецов. — Контакт с Ульфриком был весьма неудачен, насколько я мог судить по твоим репликам в разговоре, — сказал Реквием. — Он пытался помочь, — возразил Грэхем. — Да, пытался, но не только мы с Жан-Клодом обрели новую силу, но и Ричард. Никто из нас не ожидал, что он сможет привязать к себе зомби. — Я никогда о таком не слышал, — сказал Реквием. — А мы охренительно уникальны во всем этом траханном Сент-Луисе, — объяснила я. — Уникальны, — сказал Реквием, вместе с Грэхемом перевязывая мне руку. — Да, так это тоже можно назвать. — А как ты назвал бы — страшны? — спросила я. Он посмотрел на меня синими-синими глазами с намёком на зелень от рубашки возле лица. — О да, — сказал он. — Страшны — это самое то. Да. Это самое то.Глава сорок первая
Остальных клиентов на эту ночь я отменила. Слишком близко я подошла к какому-то краю, чтобы не обратить на это внимания. Этого зомби я ещё положу обратно в могилу, но и все — пока не разберусь, что тут за чертовщина происходит. Берт будет в бешенстве. Клиенты тоже. Но даже вполовину не в таком бешенстве, как если встанет армия разлагающихся трупов и пойдёт войной на город. Нет, это нам даст настолько плохую прессу, что даже Берт ничего сделать не сможет. Кроме того, я наконец-то потеряла столько крови, что мне стало нехорошо. Без всякой метафизики, просто физиология. Голова кружилась, слегка тошнило, даже в кожаной куртке и одеяле меня трясло от холода. Я слишком часто за последние годы теряла кровь, чтобы не узнать симптомов. Без переливания или чего-нибудь в этом роде я обойдусь, но и терять сегодня кровь мне тоже больше не стоит. На самом деле мне бы сейчас велеть Грэхему отвезти нас в клуб, забрать Натэниела и попросить сегодня обойтись без серьёзного секса. Из-за потери крови. Естественно, что это для него будет достаточной причиной. Мы сгрудились на заднем сиденье джипа — я, потому что мне было хреново, Грэхем и Реквием, потому что мне без них было не согреться. Одеяло и куртка, а меня все ещё трясло. — Миледи, позволено мне будет сделать несколько смелое предложение? — спросил Реквием. С третьей попытки я смогла ответить сквозь перестук зубов: — Конечно. — Если мы тебя не согреем, ты сегодня будешь ни к чему не пригодна. — Да говори прямо, кончай… — меня трясло так, что стало почти больно, когда я перестала трястись, — забалтывать меня до смерти, Реквием. — Грэхем под одеялом удвоит тепло твоего тела, — сказал он очень чётко и сухо, без лишних слов. Приятно знать, что он тоже умеет быть кратким. Сумей я заставить зубы не стучать, я бы ещё поспорила, но не могла, а потому не стала. Кроме того, поприжиматься во всей одежде под одеялом — это очень вегетарианское занятие по сравнению с тем, что сегодня вечером было. Какой от этого может быть вред? Да ладно, черт с ним, не отвечайте лучше. Грэхем все ещё держался как суровый телохранитель, и потому влез под одеяло с таким видом, будто оно его укусит. — Я не могу выполнять работу охранника, закутанный в одеяло, — сказал он. Только с третьего раза я смогла произнести: — У тебя ствол есть? — Ты про пистолет? — Да. — Нет. — Если только я здесь вооружена, то из тебя и так телохранитель никакой. У него был вид, будто он готов поспорить, но вмешался Реквием. — Есть много способов охранять чьё-то тело, Грэхем. Если мы ей не поможем согреться, то, боюсь, придётся нам с ней ехать в ближайшую больницу. Ты готов объяснять Жан-Клоду, как ты это допустил, когда мог предотвратить столь незначительным своим действием? — Не готов, — ответил Грэхем и влез под одеяло рядом со мной. Это был совсем не тот Грэхем, что недавно получил от меня ощущение оргазма. Он держался скованно и неловко. Очень насторожённо и неуклюже он обнял меня за плечи правой рукой. — Она не сломается, Грэхем, — сказал Реквием. — Я дважды сегодня забыл о работе. Третий раз не хочу. Я уткнулась в тепло его тела, зарылась под кожаную куртку в поисках накопившегося там тепла. Он был невероятно тёплый, почти горячий. — Бог ты мой, она у меня под рукой помещается. — Рука его согнулась вокруг меня почти рефлекторно, будто он не мог удержаться. — Она куда больше кажется, когда ходит, или говорит, или что-то делает. Он говорил тихо и недоуменно. Рука его прижала меня к нему посильнее, и действительно, я поместилась в изгибе его тела. Он был футов шесть ростом, а я поменьше, и он мог взять меня на руки, как ребёнка, что мне очень не нравится, но он был тёплый-тёплый. Горячий почти. До полнолуния оставалось около недели, а температура у некоторых ликантропов поднимается перед превращением, как в горячке. Либо я была холоднее, чем я думала, либо Грэхем был из тех оборотней, что разогреваются. У меня перестали стучать зубы, мышцы тоже немного отпустило. Все ещё оставались небольшие непроизвольные спазмы, но стало лучше. — Можно тебя взять на руки? — спросил Грэхем таким тоном, будто ожидал отрицательного ответа. — Зачем? — Так тебе теплее будет. Я задумалась. Наверное, он был прав, но это значило ещё раз подчеркнуть, что я такая маленькая, что могу сидеть у него на коленях, уткнувшись в грудь, как ребёнок. А я этого терпеть не могу. Но ведь он прав, так теплее будет. А, черт! — Да, — буркнула я, и даже сама услышала, каким недовольным тоном. — Ты уверена? — Грэхем, леди высказала желание, не заставляй её повторять, — сказал Реквием. Грэхем ещё миг помешкал, потом взял меня на руки, будто я ничего не весила. Он посадил меня на колени, и обнаружился ещё один недостаток этих стрингов. Наверное, Грэхем был в новых джинсах, потому что материал мягким не назовёшь. А я не надела приличного белья или приличной юбки — я же одевалась в основном для встречи с Жан-Клодом и Ашером. О свидании думала, а не о медицинских показаниях. Сама дура. Он сумел почти всю меня засунуть под полу своей куртки, прижимая к груди, а то, что осталось, свернулось в комочек у него на коленях, только одна нога торчала наружу. Одной рукой Грэхем накрыл эту голую ногу, а другой рукой придерживал куртку. Реквием помог нам завернуться в одеяло, и только макушка у меня осталась на виду. Было темно, тепло, я прислонилась головой к его груди, и только тонкая ткань футболки отгораживала меня от его горячей кожи. Я почувствовала, как меня отпускает напряжение от этой теплоты, запаха кожаной куртки, и просто от него. От него пахло стаей — тем неуловимым запахом, что присущ всем волкам Ричарда. У меня столько было среди них хороших друзей, что этот запах ассоциировался с безопасностью. Я устроилась в теплом гнёздышке из куртки, одеяла, тела, далёкого волчьего запаха, и заснула. Проснулась я от тихого, очень тихого голоса Грэхема, будто на самом деле он не хотел меня будить. — Анита, Анита, они там закончили с этим зомби. Секунду я не могла вспомнить, где я, и кто это со мной говорит. Спросонья его тело мне показалось очень похожим на тело Ричарда. Размер, мускулатура, мускусный запах волка — все это было от Ричарда, только голос другой. — Анита, твоё присутствие нужно на кладбище. — Британский акцент Реквиема. Остатки сна улетучились, я вспомнила, где я и на чьих коленях уснула. Грэхем погладил меня по волосам и спросил: — Проснулась, Анита? Я села, оттолкнула руку Грэхема, сбросила куртку, но запуталась в одеяле. Попыталась оттолкнуть и его, но оно цеплялось краями, подоткнутыми под Грэхема, и я никак не могла освободиться. На секунду накатила клаустрофобия, совершенно бессмысленная. Я же не была в западне, но что-то очень к этому было близко — запутаться в одеяле в присутствии ещё двоих, которых я так мало знаю. Будь на их месте кто-нибудь из тех, кому я доверяю безоговорочно, этого бы не случилось. Но Грэхема я не знала и заснула у него на руках. Заснула в присутствии его и Реквиема, и никого больше. Беспечно, ужасно беспечно. Может быть, из-за остатков тут же забытого сновидения, а может, совсем без причины, но я, как бы там ни было, запаниковала. Сумей я в тот момент ясно мыслить, я бы вылезла из-под этого дурацкого одеяла, но я уже не мыслила. В голове слышался лишь отчаянный вопль: «Западня, западня, западня!» Грэхем поймал меня за руки, я изо всех сил ткнула его локтем. Он выпустил меня, охнув от удара. А вот не лезь. — Черт, ты же так ребро сломать можешь! — А ты меня не хватай, просто не хватай, и все. Я ещё бурно дышала, но уже слегка успокоилась. Успокоилась настолько, чтобы сбросить это дурацкое одеяло. Чтобы не брыкаться руками и ногами, так что Грэхем мог подумать, будто у меня с головой плохо. Пульс ещё бешено бился в глотке, но я уже могла думать. Реквием стоял на коленях, нависнув над нами. Меня окатила холодная волна страха, вызвав электрическое покалывание в кончиках пальцев, но на этот раз я сумела её одолеть. Я заставила себя расслабить мышцы, а Реквием потянул за край одеяла, чтобы распутать нас обоих. — Извини, — сказала я уже спокойнее. — Какая-то ерунда приснилась. — Бывает, — сказал Грэхем слегка обиженным голосом. Один раз я уже извинилась, и хватит. На самом деле я подцепила клаустрофобию после двух случаев: инцидент с аквалангом много лет назад, и ещё проснулась однажды в гробу вампира. Проснуться в тесном мраке, а тебя держит мёртвое тело. Настоящий кошмар. Выражение лица Реквиема было достаточно красноречиво. Он знал, что я вру, и мне это было все равно. Я взяла себе за правило не выставлять свои страхи перед другими. Если они не будут знать, чего ты действительно боишься, то не смогут это против тебя использовать. Как только Грэхем стянул с меня одеяло, я вылезла и довольно невежливо бросилась наружу. Но на свежем воздухе мне сразу стало лучше, и я начала вдыхать его полной грудью. А как успокоилась, тут же стала мёрзнуть нижняя часть тела. Ну все не так. — Ты снова дрожишь, — сказал Реквием прямо у меня за спиной. Я вздрогнула, потому что не услышала, как он вышел из машины. — Все нормально. — Не совсем. Я нахмурилась. С заднего сиденья вылез Грэхем: — А ведь он прав. Я хмуро посмотрела на обоих: — Как я себя чувствую — это не важно. Важно закончить работу. — Да, работу закончить важно, но твоё самочувствие важно не менее, — возразил Реквием. Открыв переднюю дверь, я вытащила свою сумку с сиденья. На кладбище я её не оставила, потому что там мачете. Конечно, магическими свойствами оно обладает только в моей руке или в руке другого аниматора, но все равно это чертовски длинный нож, и нечего его оставлять рядом со штатскими. Дверь я закрыла, щёлкнула брелок, чтобы запереть, и двинулась обратно на кладбище с сумкой в руке. Но не успела сделать и четырех шагов по траве, как споткнулась и чуть не упала. Рука Реквиема поддержала меня за локоть. — Ты ещё не пришла в себя. Я стояла, позволяя ему себя поддерживать. — Не знаю, что со мной такое. Обычно, когда я поднимаю мёртвых, это улучшает моё состояние. — Сегодня было не так, как задумано. — Да, не так, — подтвердила я. — Отчасти по моей вине. — Нет, — возразил он. — Да. Меня отвлекла вся эта новая сила, и я забыла поставить защитный круг. Он удерживает зомби внутри, но заодно не впускает внутрь другие сущности. Куча всякой метафизической дряни любит залезать в мёртвые тела, если дать шанс. Я ведь это знала. — Но ты отвлеклась. — Да. — Могу я поднести тебе сумку? Это спросил Грэхем, но я обратила внимание, что он держится поодаль. Интересно, насколько сильно я его по рёбрам съездила. Ничего плохого с ним не случилось, но могло, потому что я сейчас сильнее человека. — Да, спасибо, — ответила я. Он взял сумку, шагнул в сторону и пропустил вперёд меня и Грэхема. Вампир поддерживал меня за локоть, и я не возражала. Я снова начала мёрзнуть. — Мне случалось терять больше крови, чем сегодня, и никогда так плохо не было, — сказала я тихо. Одна группа машин уже уехала с кладбища — те люди, которые подавали иск. Адвокаты выигравшей стороны остались, и слышался весёлый гул голосов — потомки общались со своим патриархом. У него был громкий, грохочущий смех. — Ты сегодня питалась? — спросил Реквием. Голос его вернул меня обратно к темноте, к тому, сколько ещё надо пройти до могилы. Казалось, что очень далеко, но ведь это же не так? — Да, я обедала. — Я не про это. Я на секунду задумалась: — Ты вроде как про ardeur? — Да. — Ну, да, питала его от тебя и Байрона. — Нет, — возразил он, — это ты питалась для Жан-Клода. Энергия пошла к нему. — Я тоже так думаю. Но когда ardeur требует пищи, он просто вспыхивает, и мне приходится его утолять. Я положила ладонь ему на руку, потому что у меня ноги подкашивались. — Может быть, ты приобрела над ним больше власти? — В каком смысле? — В таком, что ты можешь его не утолять, пока сама не решишь. Я остановилась и посмотрела на него: — Как? — У тебя симптомы как у вампира, который недостаточно накормлен. Сперва жажда крови подчиняет себе все, но, становясь мастерами, мы можем обходиться без пищи, если приходится. И питаться по собственному выбору. — Но мне очень хреново. — Выбор имеет свою цену. — Ничего не понимаю, — сказала я. — Я думаю, что у тебя намного больше нужного ушло энергии, чтобы поднять этого зомби и справиться с тем, что случайно сделал Ульфрик. Энергия понадобилась, и чтобы победить Примо. Чтобы питаться от Байрона и от меня. И ушла на это не только физическая энергия, как я понимаю, но и ментальная. Ты не из тех, кто отдаётся случайным вожделениям, и питать своего мастера сегодня тебе стоило дороже, чем ты согласна признать. Насчёт кто кому мастер я бы ещё поспорила, если бы не боялась оказаться в положении дамы, слишком энергично все отрицающей. — Так что мне делать? — Тебе нужно питание, — сказал он. Я посмотрела на него пристально. Он улыбнулся и поднял руки вверх, показывая, что ничего такого не имел в виду. — Это не должен быть я или даже Грэхем. Это не обязательно должно быть прямо сейчас, но в ближайшее время необходимо, Анита. Ты сама это чувствуешь. Я стояла столбом и на него таращилась. Уже давно я мечтала подчинить себе ardeur, и вот добилась этого — в некотором роде. Я не обязана питаться, пока не захочу сама, но если слишком долго ждать, мне будет плохо. Я покачала головой: — Я думала, контролировать ardeur — это значит не обращать на него внимания и вообще не питать. — Кто тебе такое сказал? Я открыла было рот, чтобы произнести «Жан-Клод», но остановилась. Он как говорил про ardeur? Что я приобрету над ним контроль. Научусь питать его на расстоянии. Он разве обещал, что ardeur уйдёт? Нет, не обещал. Я просто хотела, чтобы контроль означал именно это. Никто такого не обещал. Никто. Вот блин! — Никто, — ответила я. — Просто я услышала, что хотела услышать. Хотела, чтобы ardeur меня оставил. И потому так поняла. — Мне жаль, что именно мне пришлось тебя разочаровать. Я посмотрела ему в лицо, внимательно посмотрела. — Такое впечатление, что ты говоришь по опыту. — Я не носитель. Нести в себе ardeur полностью, как наша тёмная госпожа, — это большая редкость, даже в её линии крови. — Откуда же ты знаешь, что творится со мной? — Логика, — ответил он, — и ещё: то, что я не носитель, не значит, что я не видал несущих его в себе. — И кто это был? — Лигейя. Он отвернулся, пряча от меня лицо. — Мне незнакомо это имя. То есть вампир с таким именем незнаком. — Это не имеет значения, поскольку она мертва. Я тронула его за лицо: — Как это было? Он посмотрел мне в глаза, но лицо его было отстранённым, как бывает у по-настоящему старых, когда они хотят не показать своих мыслей. — Её убила Бёлль Морт. — Откуда у меня такое чувство, что я должна извиниться за вопрос? Он улыбнулся едва-едва заметно. — Потому что ты не бесчувственна. Этот ответ дал мне понять, что смерть Лигейи значит для него куда больше, чем любая другая жестокая смерть. Она что-то для него значила, и это совершенно не моё дело. — Клиенты волнуются, — сказал нам Грэхем. Он стоял чуть впереди с моей сумкой в руках. Как хороший телохранитель, он предоставил нам уединение. Я глянула вперёд и увидела, что один из адвокатов нам машет. Действительно, волнуются. — Даже если бы я захотела, вряд ли они стали бы ждать, пока мы вернёмся в машину утолить ardeur. На этот раз он улыбнулся по-настоящему, и мрачность из его глаз исчезла. — Боюсь, что ты права. — Тогда соберёмся, сделаем, что должны, а потом, ребята, вы меня отвезёте обратно в клуб. — Где ждёт твой pomme de sang, — сказал Реквием. — Да. Интересно, успею ли я обратно, чтобы посмотреть хоть один танец Натэниела. Вдруг я увидела его перед зеркалом — он подводил глаза карандашом. Его рука резко остановилась, и он спросил: — Анита? Будто не был уверен. Реквием уже поддерживал меня под обе руки, иначе я бы рухнула на колени. — Анита, что случилось? — Я подумала про своего pomme de sang, и увидела его. Он готовится к выступлению. — Голова кружилась, и когда Реквием прислонил меня к себе, я не возразила. — Общение разумов я уже проходила с Ричардом и Жан-Клодом. И никогда оно так не изматывало. Реквием поднял меня на руки, и я уже в который раз пожалела, что не надела юбку подлиннее. Только подумать, чем я сейчас светила на все кладбище. Но стоять я не могла, земля качалась под ногами. — Жан-Клод — мастер триумвирата с тобой и Ульфриком, а ты — мастер Натэниела и Дамиана. Это твоя сила приводит в действие ваше партнёрство, а на это тоже энергия уходит. — Уже каждому известно, что у нас троих произошло? — Нет. Он сказал только Ашеру и мне — из вампиров. Наверное, ещё и своему pomme de sang, Джейсону. Он от него мало что скрывает. Я нахмурилась. Мир перестал вертеться. — А почему тебе? — Я третий в иерархии после него и Ашера. Этого я не знала, хотя из всех вампиров я вряд ли выбрала бы для этой работы другого. — Кажется, я могу идти. Он поглядел на меня с сомнением. — Дай я попробую, — сказала я. Он опустил меня на землю, но поддерживал рукой, будто боялся, что я упаду. Его можно понять, но все равно меня это раздражало. Упасть я не упала — уже хорошо. И вообще я чувствовала себя на удивление хорошо. Реквиема я взяла под руку, будто он эскортирует меня на последних шагах пути. Только он и я, может, ещё Грэхем, знали, насколько у меня подгибаются ноги. Эдвин Алонсо Герман дарил благодарной публике рассказ о том, как выдурил у кого-то подпись на небольшое состояние. В наше время это сочли бы мошенничеством, но в конце девятнадцатого и даже в начале двадцатого века такое было в порядке вещей. Многие из писанных законов о деньгах и как их можно легально приобретать уходят корнями в дни старых разбойников-баронов, когда почти все считалось честной игрой. Почти все способы, которыми заработали свои состояния первые миллионеры, в наши дни считались бы криминальными. Но Герман сумел рассмешить свою аудиторию. Он раскраснелся от внимания группы адвокатов и наследников. Все радовались, потому что выиграли, а рассказчик этой истории помог им победить. Если бы мне кто сэкономил несколько миллионов долларов, он бы у меня тоже вызвал симпатию. Он закончил под дружный смех сияющих лиц. — Я готова завершить контракт, джентльмены. И леди, — добавила я. Кто-то из них счёл своим долгом пожать мне руку. — Блестящая работа, миз Блейк, блестящая. — Потрясающе. Нет, действительно потрясающе. — Честно говоря, я бы не поверил, если бы своими глазами не видел. Очевидно, я была включена в число объектов добрых чувств. Обычно людям бывает не по себе, когда надо класть зомби обратно, особенно если он выглядит вполне живым. Поток комплиментов прекратил Реквием: — У миз Блейк была трудная ночь, джентльмены. Если вы позволите ей закончить работу, она сможет отдохнуть. — О, прошу прощения… мы не знали… спасибо… стоит каждого потраченного пенни… И они побрели прочь. Эдвин Алонсо Герман посмотрел на меня, и не так чтобы дружелюбно. — Насколько я понимаю, я мёртв, и только ваша магия вернула меня к жизни. Я пожала плечами и попросила Грэхема достать мачете и соль из сумки. — Мне также было сказано, что вампиры теперь имеют права и считаются гражданами. Разве я не просто вампир некоего вида? Если я буду объявлен живым, то окажусь очень, очень богатым человеком. И буду весьма рад разделить это богатство с вами, мисс Блейк. Цепляясь за руку Реквиема, я посмотрела на этого зомби, такого в себе уверенного. — Знаете, мистер Герман, вы один из немногих старых, которых мне случалось поднимать, кто сразу понял ситуацию и оценил возможности. Очевидно, вы были в своё время весьма выдающейся личностью. — Спасибо за комплимент, и позвольте мне его вернуть. Ваш дар наверняка уникален, и вдвоём мы могли бы превратить его в империю. Я улыбнулась: — У меня есть бизнес-менеджер, но спасибо, тем не менее. Отпустив руку Реквиема, я обнаружила, что могу стоять, не падая. Тоже хорошо. Мне было несколько проще уже стоять на могиле рядом с зомби — да-да, как бы он ни выглядел, он был всего лишь зомби. Я взяла у Грэхема из рук баночку с солью. — Мисс Блейк, если я — обыкновенный ходячий мертвец, то разве справедливо отказывать мне в правах, предоставленных вот этому вампиру? — Вы не вампир, — ответила я. — И сколь же велика разница между тем, кто я, и тем, кто он? Я сделала одну вещь, которой пыталась меня научить Марианна, и которую только излишнее упрямство мешало мне попробовать. Не зная, хватит ли у меня силы обойти круг, я нарисовала его в уме, как сверкающую полосу вокруг огромного каменного ангела, вокруг всех нас. Он закрылся, дохнув силой, от которой волосы на шее зашевелились, как если бы я обошла его со сталью и кровью. Отлично, просто отлично. — Хотите узнать разницу? Попытайтесь отойти от могилы. Он нахмурился: — Не понимаю вас. — Просто отойдите к дороге, где вы отвечали на вопросы. — Не понимаю, что это покажет. — Покажет разницу между тем, кто вы, и кто он. Герман посмотрел на меня, хмурясь, потом встал и зашагал к дороге, прочь от могилы. На полпути он замялся, пошёл медленнее, остановился. — Кажется, я не в состоянии двинуться вперёд. Не знаю, почему. Просто не могу шагнуть. — Он повернулся ко мне: — В чем дело? Почему я не могу подойти туда, где только что стоял? — Реквием, выйди из круга. Он посмотрел на меня, потом зашагал мимо зомби. На миг он остановился, и я испугалась, что слишком хороший круг поставила — но он ведь должен лишь удерживать внутри зомби и снаружи — прочих созданий. На вампира он не должен действовать. Реквием протолкнулся насквозь, круг вспыхнул. Он опознал в Реквиеме нежить, но не ту, что привязана к этой могиле. А я поняла, что чуть-чуть подкрутить — и я могу поставить такой же круг, чтобы привязать вампира к его могиле, гробу или комнате. Не насовсем, но на время. Это я запомнила. Такая мера была бы отчаянной, но мне приходилось попадать в отчаянные ситуации. Герман толкнулся в круг, точнее, попытался преодолеть собственное нежелание его пересекать. Реквием беспрепятственно вошёл обратно и снова вышел, потом снова вошёл. — Хватит, — сказала я. — Кажется, все ясно. — Почему я не могу там пройти, а он может? — Потому что это ваша могила, мистер Герман. Ваше тело знает эту землю, а она знает вас. И она держит вас, когда я ей велю. А теперь — вернитесь и встаньте на своей могиле, как хороший послушный зомби. — Я не зомби! — Встаньте на могилу, я сказала. Он шагнул ко мне, потом остановился, сопротивляясь моей воле. Он боролся с собственным телом, как боролся с ним, чтобы выйти из круга, только теперь — чтобы не идти ко мне. Никогда я не видела, чтобы кто-нибудь из них сопротивлялся моей воле, когда я даю прямой приказ, особенно из тех, кто отведал моей крови. А сейчас на моих глазах это отлично сделанное тело, такая живая личность, не хотела подходить ближе. В следующую команду я вложила силу: — Эдвин Алонсо Герман, подойди и встань на могилу свою. Он направился ко мне, дёргаясь, как неотлаженный робот. Сейчас он не мог не идти, но он сопротивлялся. А на это ему не полагалось быть способным. Даже когда он встал на могиле, лицом к нам, тело его дёргалось и корчилось, потому что он все ещё сопротивлялся моей власти. Открыв банку с солью, я протянула её Реквиему: — Подержи, будь добр. Грэхем подал мне мачете, и вдруг у зомби глаза полезли на лоб. — Что вы собираетесь делать с этим большим ножом? Голос его звучал неуверенно, но без страха. Этот парень был сделан из теста покруче. — Он не для вас. Я уже закатала рукав куртки выше запястья и стала подносить к руке мачете, как вдруг ладонь Реквиема легла на руку, держащую нож. — Что ты делаешь? — спросил он. — Мне нужна кровь, чтобы привязать его к могиле. И лучше сделать новую ранку, чем открывать старую. Он не убрал руку. — Тебе больше не стоит давать сегодня кровь, Анита. — Мне нужна кровь, чтобы это закончить. — Это обязательно должна быть твоя кровь? — спросил он. — Обычно это бывает кровь животного, но я не собираюсь убивать птицу, чтобы только уложить зомби. Пока что эти куры остались в живых. Я пролью чуть больше крови, и они могут эту ночь пережить. — Моя кровь подойдёт? — спросил он. Я посмотрела на него сердито: — Ты не дашь мне этого сделать без спора, Реквием? — Не дам, — подтвердил он. Я вздохнула и расслабила мышцы руки, чтобы её не свело. Он продолжал держать мою руку с мачете. — Я как-то использовала кровь вампира, случайно, но вышло довольно… необычно. А необычного с меня на сегодня хватит. Он показал на Грэхема: — А его кровь? — Моя что? — переспросил Грэхем. — Твоя кровь, — повторил Реквием, будто это самая обычная вещь. — Много крови? — спросил Грэхем таким тоном, будто этот вопрос задавался не в первый раз. — Чтобы смазать или сбрызнуть лицо, только и всего. — Окей, — сказал Грэхем. — Я тоже согласен, что тебе терять кровь не стоит. Если моя подойдёт, то окей. Где будешь резать? — Чуть выше запястья — меньше риска вызвать слишком сильное кровотечение. Хотя вблизи запястья рана болит сильнее, потому что каждое движение сказывается. Он сбросил куртку прямо на землю. Я посмотрела в его лицо, поискала в выражении глаз намёк на то, что его используют или принуждают. Не увидела. Действительно, он был согласен. — Я вижу, как ты смотришь, — сказал он. — Нет, действительно, все окей. Не думай, что я не даю кровь регулярно. — У тебя руки и шея чистые, — ответила я, — укусов нет. — Есть и другие места, откуда можно давать кровь, Анита, и ты это знаешь. Я покраснела, что было нехорошо, учитывая, как мало у меня оставалось крови. Да, есть другие места, в основном интимные. — Ты чей-то pomme de sang? — Пока нет. — Что значит «пока»? — Значит, что некоторые из моих собратьев не сразу решились предать себя одному волку, когда твой Ульфрик внезапно решил поделиться такой милостью, — сказал Реквием. — Он обратился к добровольцам, — сказала я. — Ну, я вполне доброволец, — ответил Грэхем. — Я только не люблю афишировать этот факт. Кроме того, — он положил руки на бедра, — это потрясающий кайф, — он погладил руками джинсы, — когда они, — руки дошли до паха с обеих сторон, — кормятся, — большие и указательные пальцы образовали рамку вокруг выпуклости штанов, — отсюда. Я все время следила за его руками, как загипнотизированная. Наверное, я просто устала. Моргнув, я попыталась сосредоточиться на том, что надо сделать. Мне не станет по-настоящему лучше, пока я не покормлюсь, но кормиться от кого-либо из присутствующих я не собиралась. Натэниел ждёт в клубе, и Жан-Клод тоже. У меня есть желающие, и теперь, когда я могу сдерживать ardeur, пока сама не решу его удовлетворить, я не завишу от милости посторонних. — Отлично, протяни руку. Рекомендую не ведущую. Мачете было у меня в руке. Мне приходилось делать небольшие порезы на руках других аниматоров, чтобы вместе поднять зомби побольше или постарше. Сжав рукоять, я протянула вторую руку за его рукой. Он попытался протянуть мне ладонь, и пришлось сказать ему: — Нет, мне надо держать тебя за запястье, чтобы зафиксировать. — Как хочешь, — ответил он и позволил взять себя за запястье левой рукой. Обычно это быстро, но сегодня у меня руки дрожали. Наносить разрез дрожащей рукой — это нехорошо. Я выдохнула поглубже, будто наводя ствол пистолета, и прижала кончик ножа к его руке. Мне пришлось набрать воздуху и провести лезвием на выдохе. Это было медленнее, чем если бы я стояла увереннее. Старалась я не войти слишком глубоко, а не уменьшить болевые ощущения. — Ч-черт! — прошипел он сквозь зубы. Выступила кровь, почти чёрная под звёздами. Немного, струйкой по краям разреза. Она потекла из раны, и я потёрла её пальцами. С измазанными кровью пальцами я повернулась к зомби, ждущему на своей могиле. — Не трогай меня этим, — сказал он и отшатнулся от меня. — Стоять тихо, неподвижно, — велела я, и он застыл на месте, не в силах двинуться или отступить. Только глаза его смотрели испуганно. Я встала на цыпочки, чтобы коснуться его лица, и Реквием поддержал меня под руку, когда я качнулась. — Кровью возвращаю тебя в могилу твою. Страх в глазах Германа не стал ни на капельку меньше. Я подняла мачете, и Герман издал протестующий звук, потому что двигаться я ему запретила, и кричать он не мог. Я слегка хлопнула его лезвием плашмя. — Сталью возвращаю тебя в могилу твою. И обернулась к Реквиему: — Теперь соль. Он повернулся и поднял с земли банку с солью, стоявшую в ногах могилы. Я зачерпнула горсть — не той рукой, кровь попала в кристаллы. Придётся её всю выбросить, черт побери. Повернувшись к перепуганному зомби, я бросила в него горсть соли. — Солью возвращаю тебя в могилу твою. И стала ждать, что будет дальше, молясь про себя, чтобы хоть эта часть прошла нормально. Страх, свирепая воля стали таять в этих светлых глазах, уходить, и остался он стоять с открытыми глазами, но пустой. И глаза стали мёртвыми. Я прямо-таки наполнилась облегчением, потому что, если бы глаза не помертвели, это значило бы, что проблем у нас больше, чем мне в эту ночь хотелось бы. Но он оказался просто зомби, очень хороший, отлично сделанный зомби — но всего лишь зомби. Да, он сопротивлялся мне, но был он всего лишь мёртвой глиной, как все они. — Кровью, сталью и солью возвращаю тебя в могилу твою, Эдвин Алонсо Герман. Иди, упокойся и не ходи более. Он лёг на землю, как на кровать, и просто утонул в ней. Я отошла от могилы, чтобы эта бурлящая, шевелящаяся земля приняла его в себя без нас. А когда все кончилось, поверхность оказалась нетронутой. Как в тот момент, когда мы подошли сюда — обычная старая могила на старом кладбище. — Ух ты, — сказал в молчании Грэхем. — Ух ты! — Действительно, ух ты, — согласился Реквием. — У тебя это великолепно выходит. — Спасибо. У меня там детские салфетки с алоэ в джипе, чтобы стереть кровь, и аптечка для Грэхема. А потом отвезите меня обратно в клуб. — Как прикажет леди, так и будет. Я посмотрела на вампира и нахмурила брови: — Придёт время, когда я тебя о чем-нибудь попрошу, и ты так не скажешь. — Почему ты в этом уверена? — спросил он, предлагая мне руку, чтобы отвести обратно к джипу. Грэхем уже укладывал вещи, кроме мачете, которое я вытерла предназначенной для этой цели тряпкой и смазывала сейчас с помощью другой тряпки. Эти тряпки жили в одном мешке, пока одна не оказывалась измазанной кровью. Тогда она отправлялась в мусор. Организация — ключ ко всему. — Потому что в конце концов каждый говорит «нет». — Ты ужасающе цинична для своего возраста, — сказал он. — Это у меня дар такой, — ответила я и убрала мачете в ножны, а ножны положила в сумку, с которой ждал Грэхем. Отличный работник для вервольфа. — Нет, — возразил Реквием, — это не дар. Это нечто, усвоенное горьким опытом. Кстати о горьком опыте, кое-что надо было проверить. Я присела возле аккуратной теперь могилы и положила ладонь на землю. — Что это ты делаешь, Анита? — спросил Реквием. — Этот зомби сопротивлялся мне, как ни один из них. Он был несколько больше… настоящим. Я просто проверяю, что он снова превратился в кости и лохмотья. — А что было бы, если нет? Я закрыла глаза и чуть раскрыла метафизическую ладонь, которую раньше пришлось сжать в кулак. — Тогда зомби застрял бы там. Он бы мыслил, сознавал и был не в силах шевельнуться. Он бы не гнил. Не мог бы умереть. Я загнала силу в землю. Там было тихо, мирно. Только кости и тряпки, ничего больше. Отлично. — И ты действительно могла бы кого-то так оставить? — Точно не знаю, но не хочу рисковать. Я бы никого не бросила в таком виде. Я отряхнула руки. — Все в порядке? — спросил Грэхем. — Да, одни кости. — Вампиры тоже не умирают, если их похоронить, — сказал Реквием. — Бывали случаи, когда вампиров закапывали слишком глубоко, или те, кто должен был их достать, не могли этого сделать. — Жуть! — передёрнулся Грэхем. Я встала — и чуть не рухнула. Реквием поймал меня, поддержал. — Вот это, про похороненных заживо, рассказывают маленьким непослушным вампирам? Он посмотрел на меня, и столетия страданий вдруг отразились в этих глазах. — Я тоже узнал это на горьком опыте. — Давайте теперь доставьте меня в «Запретный плод», и постараемся, чтобы эта ночь в список горького опыта не попала. — Как прикажет леди, — ответил он, улыбнувшись, и предложил мне руку. Я взяла его под руку, и он отвёл меня к джипу, потому что я не знала, смогу ли я столько пройти и не упасть. Не настолько я себя хорошо сейчас чувствовала, чтобы ставить Натэниелу засос на публике. Я себя чувствовала слабой и больной, и никак не хотела участвовать в представлении, но мне нужно было напитаться, а после представления он станет мохнатым. Выбор, выбор, чертовски много вариантов и мало возможностей.Глава сорок вторая
Я замёрзла, ещё не дойдя до джипа. Вести должен был Грэхем, а я не соглашалась ехать без страховочного ремня, так что мы нашли компромисс. Я поеду на заднем сиденье в одеяле, а Реквием постарается меня к себе прижать потеснее, насколько это возможно при пристёгнутом ремне. Это гораздо легче сказать, чем сделать. Он начал с того, что обнял меня рукой за плечи, как можно теснее прижавшись ко мне сбоку. Одеяло мы расстелили поверх нас. Он был тёплым, тёплым от той крови, что у меня взял, но это не был жар вервольфа, и сидеть бок о бок — совсем не так тепло, как сидеть у кого-то на коленях. Когда мы выехали с кладбища, меня уже трясло. Ещё миля по Гравуа — и меня начали колотить судороги. Реквием нашёл под одеялом мою руку: — У тебя руки холодные на ощупь. — Ага, — сказала я. Он обнял меня теснее, и одеяло сползло. Реквием поймал его, попытался расстелить снова. — Позволь мне тебя отстегнуть. Взять на руки, как держал Грэхем. — Если… — попыталась я произнести сквозь стучащие зубы, — если мы попадём в аварию, я могу погибнуть. — Верно, что ты не вампир, и можешь не пережить автомобильной аварии, но верно и то, что вампир, слишком долго лишённый питания, умереть не может. Он может высохнуть, как виноградина на лозе, но снова станет сочным, зрелым и живым, отведав крови. Боюсь, что это не твой случай. Зубы у меня выбивали дробь, будто я сидела на снегу, а не в машине с включённым до упора отоплением и в объятиях тёплого мужчины. От холода начинали болеть мышцы. — Позволь мне хотя бы побольше накрыть тебя своим телом. Я знаю, что эта поза покажется тебе лишённой достоинства, но умоляю, позволь мне эту вольность. Я сказала бы «нет», но зубы так стучали, что я боялась, как бы они не раскололись. Он принял молчание за согласие и сполз на пол, залез головой под одеяло и уткнулся ею мне в живот, обхватив меня руками. Я хотела ему сказать, чтобы убрался, но непроизвольные движения мышц прекратились, и зубы перестали изображать кастаньеты. Он был прав, так теплее. Не намного, но, быть может, достаточно. Мне по-прежнему было холодно, да так, будто я по самую задницу в снегу, и сверху ещё падает и падает. Я раньше думала, что замёрзнуть насмерть — самая лёгкая смерть. Просто засыпаешь. Но легко не было, и спать не хотелось ни чуточки. Немного страшно, да, но спать не хочется. Хотелось тепла. Хотелось жара. Чего-нибудь потеплее. Из-под одеяла послышался голос Реквиема — весь его торс полностью ушёл в серые складки. — Дрожь слабеет. — Я заметила, — сказала я, и было приятно, что можно говорить, не рискуя прикусить язык. Он ткнулся в меня лицом — странный кошачий жест. Об меня достаточно часто трутся леопарды-оборотни, и я знаю, о чем говорю. — Я сделаю все, что требуется моей леди. — Это что должно значить? Мне уже стало настолько лучше, что и подозрительность проснулась. Он засмеялся и прижался телом к моим ногам настолько сильно, что у меня слегка разъехались колени. Тело его накрывало мне ноги, но это движение было похоже на начало чего-то. Для большинства мужчин трудно удержаться мыслями выше пояса, когда они касаются того, что ниже пояса, как бы невинно ни было прикосновение. Он — вампир, но все равно мужчина. И я не ставлю ему в вину, что он об этом думает, пока он ограничивается мыслями. — Мне уже лучше. Вряд ли нужны такие героические меры. — Твоя интонация, напряжение во всем теле, — произнёс он из-под одеяла, — настолько насторожённые, будто ты думаешь, что я тебя собираюсь насиловать. — Скажем так: я не слишком доверчива. Хотя я чувствовала себя несколько глупо, разговаривая с выпуклостью под одеялом, когда эта выпуклость обернута вокруг моего тела. В этой ситуации мне не хватало достоинства. Он прислонился головой к моему боку, потому что был слишком высок, чтобы положить её мне на колени, когда его тело накрывало мне ноги. Руки его обернулись у меня вокруг спины, просунулись между мною и спинкой сиденья. Для меня это было слишком интимно, и давным-давно, когда ardeur был ещё голоден, такое слишком-личное-и-близкое пробудило бы его, но сейчас не случилось ничего. Я ощущала только тепло и его движения, и ещё — неловкость от такой близости почти незнакомого мужчины. Но я могла думать. Чувствовала себя дерьмово, но такая близость не будила ardeur. Сегодня я питалась от этого вампира, и даже эта мысль не пробилась сквозь холод. Будь мне сейчас получше, я бы обрадовалась. Ardeur более не владел мной. Он не мог больше заставить меня делать такое, что меня до невозможности смущает. Да, пусть я все равно должна его кормить, но теперь на своих условиях. Или почти на своих. И я сидела в компании красавца-мужчины, обернувшегося вокруг моего тела, и улыбалась. Даже несмотря на холод и пустоту внутри, я радовалась. По-прежнему вполне рада была променять тот всепоглощающий жар на этот ждущий холод. Потому что я ощущала теперь это ожидание. Ardeur никуда не делся. Он как огонь, догоревший до холодной золы, но в угасающих дровах ещё живой. Его лишь как следует раскочегарить, и пламя будет то ещё. От одной этой мысли он ожил, стрельнул язычком пламени. Я его загасила. Придавила. Нет ещё. Пока нет. Реквием приподнял голову, задев макушкой мои груди, но через кожаную куртку прикосновение не очень ощущалось. Куртка была достаточно объёмная, чтобы у Реквиема это вышло случайно, хотя мне не очень верилось. Если Реквием хоть чуть-чуть похож на Жан-Клода и Ашера, то он отлично знает, где его тело находится и что делает. Но я не стала цепляться. Теперь я уже не такая лёгкая добыча для ardeur'а. Вот так-то! Я ощутила Дамиана. Хотелось бы сказать, что я его услышала или увидела, но это было бы неправдой — я его ощутила. Он сидел, прислонившись к стене, и был холодным, очень холодным. Куда холоднее, чем я за все это время. — Дамиан, Дамиан! — позвала я. — Что случилось? Ответа я не услышала, но ощутила его тело, этот мучительный холод в самой середине его. Что с ним такое? — Дамиан, Дамиан, что с тобой? — Ты сказала — «Дамиан»? — спросил Реквием. — Да, ему плохо. Он холодный, такой холодный, что свалился под стенку. Кто-то около него есть, но кто — я не вижу. Он очень, очень холодный. Реквием подался вверх, высунул из-под одеяла голову и посмотрел мне в глаза. — Анита, теперь его мастер — ты, это ты даёшь ему жизнь. Твоя энергия делает его живым. — А, черт! — Вот именно. Ты можешь не ответить, когда к тебе взывает ardeur, но ты холодна на ощупь, и это твоё тепло согревает Дамиана, причём в гораздо более широком смысле, чем отдача крови. Я закрыла глаза и прислонилась головой к сиденью: — Черт, черт, черт! — Ты позволишь ему умереть ради своей стыдливости? Я открыла глаза: — Вопрос прозвучал бы куда благороднее, если бы не ты стоял сейчас передо мной на коленях. Он склонил голову набок, какое-то любопытное выражение появилось у него на лице. Такое, будто он хотел бы что-то сказать, но потом он мотнул головой, передумав, и я могу ручаться, что вышедшие из его рта слова не были теми, что первыми пришли ему на ум. — Ты умеешь питать ardeur без сношения и без отдачи крови? — Да. — Тогда позволь мне предложить себя в качестве закуски, чтобы продержаться, пока ты доберёшься до клуба и до своего pomme de sang. — Уточни слово «закуска», — попросила я. Дамиан у меня в голове вопил, я смутно увидела его глазами блондинку, склонившуюся над ним. Элинор, одна из новых вампиров. Она что-то говорила, но он уже ничего не слышал — только беззвучно шевелились накрашенные губы. Я схватила Реквиема за ворот рубашки. — Ладно, времени нет. Дамиану нужно… нужно согреться. — Тогда позволь мне поделиться с тобой своим теплом, — шепнул Реквием, склоняясь ко мне. Как часто стало случаться, у меня не было сейчас времени объяснять или подробно инструктировать. Он просто сообразил, что нужно, и стал действовать. Губы его коснулись моих, и поцелуй был нежен, без всякий вольностей — язык его скромно оставался у него во рту. Конечно, ardeur от такой скромности не пробудился. Он отодвинулся, посмотрел мне в лицо. — Ты все ещё холодна во всех смыслах. Я кивнула. На другом конце метафизической связи Дамиан молил о помощи. Он умирал — не так, как умирает человек, но как на глазах умирает пламя от недостатка кислорода. Будто какую-то невидимую искру задувало в нем. Этой искрой был он, и я не знала, как ему помочь. И я посмотрела на стоящего передо мной мужчину. Он был достаточно красив, но ardeur не давал жара, и этот мужчина оставался для меня чужим, а к чужим я не вожделею. Меня нужно соблазнять не цветом глаз, не безупречностью лица, но улыбкой, которая становится мне дорога, разговором таким родным, чтобы он стал для меня музыкой. Хорошее знакомство не рождает во мне пренебрежения, а создаёт ощущение безопасности, а без него во мне не просыпается желание — по крайней мере, на уровне сознания, а именно этот уровень был мне сейчас нужен. Я наконец нашла замок для своего подсознания, и он означал, что мне следует пробудить ardeur намеренно — не просто убраться у него с дороги или перестать ему сопротивляться, но выманить его к жизни. Опять-таки, я не представляла себе, что значит — контролировать силу до такой степени. Кажется, я всю жизнь прожила, не понимая, какую я в себе устраиваю неразбериху, а понимала это всегда слишком поздно. Я схватила Реквиема за локти, впилась ногтями. — Дамиан умирает, а я не знаю, как его спасти. — Просто вызови ardeur и утоляй его. — Я не знаю, как его вызвать, когда он сам не рвётся наружу. Вот черт! — Ты хочешь сказать, что не знаешь, как вызвать в себе вожделение ко мне? — Ничего личного, я просто тебя не знаю. — Ничего нет постыдного в том, что ты не предаёшься случайным желаниям. — Дамиан умирает, — шепнула я, потому что чувствовала это. Я чувствовала, как он от меня уходит. Он пытался не утащить меня с собой в могилу, и потому закрывался изо всех сил. — Я могу возбудить в тебе желание, Анита. Это не ardeur, это один из моих талантов. Будь у меня время, я бы спросила, в чем тут разница, но времени не было. — Давай, помоги мне. Не дай мне убить Дамиана вот так. — Опусти щиты, иначе я не смогу тебя зачаровать. Он тёплой ладонью взял меня за щеку. Дамиан у меня в голове был как холодный ветер. Я сбросила щиты, и две вещи произошли одновременно. Сила Реквиема ударила в меня. Как будто она всю ночь ко мне стучалась, а я просто не слышала. Он не мог пробиться сквозь мои щиты, верно, но без них… без них я вдруг взмокла, промочила те жалкие полосочки, что заменяли мне бельё. У меня перехватило дыхание, я беспомощно смотрела на него, с телом уже влажным и готовым его принять. Это не было вожделение, а будто часы хорошей любовной подготовки спрессовали в секунды. А второе — моя особая сила включилась. Как будто мощь Реквиема дополнила ardeur, как замок и ключ, а может, это вся линия Бёлль такая, но мы могли бы вызвать друг у друга оргазм. Как бы там ни было, по какой уж там причине, но ardeur заревел, пробуждаясь, и я почувствовала, как он налетел на Реквиема — точно так, как сила Реквиема налетела на меня. Глаза его утонули в ярком синем пламени, будто газовые фонари зажглись в черепе. Губы наши встретились, на этот раз уже не бережно, и поцелуй был как пожирание. Будто мы пытались душу высосать друг из друга в этом поцелуе. От этого ощущения вспомнилось, что показывала мне Дракон, что она пыталась заставить меня сделать, но мысль мелькнула и ушла. Не за душой мы сейчас гонялись. Я пила его тепло и отправляла его к Дамиану. В голове я услышала, как он сказал: «Анита», — но он ещё был холодным, лежал у кого-то на руках. Джип занесло на повороте, и машина остановилась. Грэхем заорал с переднего сиденья: — Какого хрена вы там делаете? У меня по всей шкуре мурашки ползут! Моя рука легла на ремень безопасности, опередив Реквиема. Ремень отщелкнулся, и вампир завалил меня на сиденье, навалившись сверху. Внезапно я ощутила, что кожаные штаны у него крепко зашнурованы спереди, и эти шнурки стали об меня тереться. Я рванула с себя стринги и голая прижалась к его кожаным штанам. Он застыл на миг, будто опасаясь мне повредить, но я притянула его, заставила рухнуть на себя. Его глаза синими озёрами огня глядели на меня сверху, и то, что он увидел, заставило его принять решение, потому что он схватил мои оголённые бедра двумя руками и изогнул так, что его кожаный доспех стал тереться точно о самое чувствительное место. От этого ощущения спина у меня выгнулась дугой, голова запрокинулась. Я охватила его ногами за пояс, прижалась ещё крепче, вдавливая в себя эту странно-шероховатую гладкость. Далёкая искра разгоралась ярче. Я вливала в Дамиана энергию, вливала жар, и знала, что он уже пробудился. Знала, что он смотрит на мир глазами, горящими зелёным огнём. Тихо-тихо прозвучал у меня в голове его голос: — Что ты делаешь, Анита? — Жру. Реквием сделал какое-то движение бёдрами, и я снова оказалась у себя в голове, в собственной коже. Я знала, что продолжаю отправлять энергию Дамиану, кусочками наслаждения, но снова видела перед собой Реквиема. Его ладони, его руки оплели мне талию, пах прижимался ко мне, кожаное плетение скользило вверх-вниз по моему телу. Он вертел бёдрами, тёрся туда-сюда у меня между ног. И за кожаной преградой я ощущала его, толстый и распухший. Откинув голову назад, раскидав волосы по сиденью, я видела мир вверх ногами, и тут открылась дверь. Там стоял Грэхем, глядя на меня. Он присел, будто хотел поцеловать меня, но Реквием меня подхватил, отодвинул так, чтобы он не достал. Подложив мне руку под плечи, он приподнял меня, прислонив спиной к спинке сиденья. Вдруг меня плотно зажало между сиденьем и его телом. Напор его стал твёрже, сильнее, грубее. Как будто он распяливал меня все шире своими толчками, сдирал слоями мои интимные места, и наконец плетение кожаных штанов стало тереться о те самые точки — о ту единственную. Он будто точно знал, что делает, потому что глянул на меня горящими глазами и спросил: — Это не больно? — Нет, ещё нет. Я взяла его за плечи и хотела было утонуть с ним в поцелуе, но он отодвинулся и потёрся об меня — так гладко, так нежно, так грубо. Кожа штанов промокла от моего тела, от той влаги, что он из меня вызвал. Было бы её чуть меньше, было бы больно, но сейчас — нет. Он стал вращать бёдрами, гладя меня пахом, не просто взад-вперёд, но кругами, катаясь по мне снова и снова. Во мне вспыхнула яркая искра наслаждения, и было хорошо, но лучше всего было на пике движения, когда пах Реквиема задевал эту точечку, и искра росла. Росла, будто он раздувал какое-то крошечное пламя. Каждое движение, каждое трение этой кожи, промокшей от моего тела, каждое касание раздувало её ярче и ярче. Как будто у огня был вес, и искра во мне набирала тяжесть, и вот уже каждый раз, когда он тёрся об меня, изнутри обдавало огнём. И наконец вся нижняя часть тела стала жаром и тяжестью, и ничего не было, кроме нарастающего наслаждения, и наконец, на пике одного из этих шероховатых прикосновений, жар и тяжесть хлынули и залили меня всю, вырвались криками изо рта, затанцевали в руках, заставив разорвать на нем рубашку и всадить ногти в обнажённое тело. И только тогда он так прижался ко мне, что стало почти больно. Так прижался, что я ощутила судороги его тела сквозь кожаные штаны. Руками он держался за спинку сиденья, фиксируя нас обоих на месте, глаза у него были закрыты, а тело так прижимало меня, будто хотело пробиться сквозь штаны и оказаться во мне. Он ещё раз содрогнулся, чуть не раздавливая меня о сиденье, и вырвавшийся у меня крик был наполовину криком наслаждения, наполовину стоном боли. Вот только тогда был по-настоящему насыщен ardeur. Он получал до того лишь крошки, но совсем не то, что было нужно ему, было нужно мне. Реквием контролировал себя железной волей, и эта железная воля не давала мне чего-то, нужного мне. И только когда он отпустил себя, и все стены рухнули, тогда только ardeur ворвался с рёвом в пролом и насытился. Реквием свалился на сиденье, все так же стоя на коленях, и так же охватывали его мои ноги, но он уже не прижимал нас обоих. Обмякли его плечи, и он прижался лицом к моим волосам, одной рукой опираясь на сиденье, другой обнимая меня за талию. Я слышала, как бешено стучит у него сердце, бьётся пульс возле моей щеки, где лежала его шея, тёплая и близкая. Если бы я взяла у него кровь, он бы стал холоднее, но ardeur крови не требует, и ничего не имеет против поделиться теплом с тем, кто его насытил. Дамиан у меня в голове стал тёплым ветром, и он принёс мне поцелуй. — Спасибо, Анита, спасибо тебе. И он отодвинулся, там кто-то касался его руки, брал её в свои. Он позволил отвести себя на танцпол, и я осталась снова одна, только Реквием держал меня. — Бог ты мой! — ахнул Грэхем, все так же стоя на коленях возле дверцы джипа. — Что ж ты не поделишься, Реквием, что ж ты не поделишься? Реквием повернул голову — медленно, будто это небольшое движение требовало неимоверного усилия. — Не принадлежит она мне, чтобы ею делиться. Грэхем уронил голову на руки, будто собирался зарыдать. Я заговорила, глядя в грудь Реквиема, где болтались лохмотья разорванной зеленой рубашки и просвечивали красные полосы от моих ногтей. Правый рукав тоже был оторван, и там тоже остались полосы. Я сказала первое, что пришло в голову: — Я тебе сильно больно сделала? Он в ответ засмеялся, но вдруг поморщился, будто ему стало больно от смеха. — Я думал, миледи, это я должен был спросить. Он сдвинулся с меня, сполз на пол, и получилось, что я сижу на сиденье, а он на коленях передо мной. Почти как было в начале. Он сдвинулся вниз, сел совсем на пол, прислонившись к дверце — а у противоположной все ещё сидел Грэхем. — Я не сделал тебе больно? — спросил Реквием — Пока нет, — ответила я, но уже спадал прилив эндорфинов, и начинало саднить. Вдруг оказалось, что как-то неудобно на кожаных сиденьях. — Это я тебя исцарапала, — сказала я, — дура неуклюжая. В конце концов я села так, чтобы опираться на одно бедро. — Насчёт дуры — я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы иметь своё мнение, но неуклюжая — это ложь. Сколько бы ни было у тебя качеств, неуклюжесть в этот список не войдёт. — Спасибо за комплимент, хотя я вижу, как тебя отделала. — Отчего ты просто не снял штаны и не трахнул её? — спросил Грэхем, и на лице его боль читалась явственнее, чем на любом из наших. — Я ей сказал снять щиты, и она сняла. Она поверила мне, не понимая, на что способна моя сила. — Ты сказал, что это — вожделение, — произнесла я голосом, куда ленивее обычного, почти что сонным. — Да, но это не соблазн, которым владеют Ашер и Жан-Клод. А просто — вожделение. — По ощущению — как несколько часов хорошей любовной прелюдии в один миг. И это было чудесно. — Но чистая физиология, участвует только тело. Мой дар не может тронуть разума — только плоть. — И что тут плохого? — спросил Грэхем. — Если тело женщины отвечает моей силе, а разум — нет, это, на мой взгляд, немногим лучше изнасилования, а подобные вещи меня не привлекают. — Он вздохнул. — Анита не хотела со мной совокупляться, и ясно дала это понять. Она мне давала сегодня ночью кровь, но остаток ей надо было сохранить для себя. Я надеялся, что можно будет остановиться раньше, но ты продолжала требовать. Ardeur не успокоился, как я ожидал. — Я это чувствовал, — сказал Грэхем. — Потрясающе было, как то, что ты мне сделала раньше, только сильнее. И ещё я чувствовал, что лишь коснись я тебя, стало бы ещё сильнее. — Да, сильнее, — подтвердил Реквием. — Что может быть сильнее оргазма? Он посмотрел на меня, я на него, но никто из нас не смотрел на Грэхема. — Я знал, блин, — сказал Грэхем. — Знал, на фиг. — Я подчинился желанию Аниты. Мы не совокупились, мы спасли её слугу-вампира, и ardeur был утолён. Я посмотрела на него, сидящего на полу. Он все ещё выглядел элегантно, но неряшливо, как потрёпанный повеса. Если бы он тогда расстегнул штаны и совершил соединение, я бы не сказала «нет», потому что, честно говоря, подумала бы, что только так можно спасти Дамиана. Может быть, я слишком американка, и для меня только совокупление означает секс. Но, какова бы ни была причина, Реквием повёл себя так, как мало кто из мужчин был бы способен. И тем заработал кучу очков в свою пользу. Будь у меня с собой золотая звезда, я бы приколола её ему на грудь. За неимением таковой я сделала другое. Я поцеловала его в щеку и сказала: — Спасибо.Глава сорок третья
Грэхем припарковался во втором ряду перед «Запретным плодом», нарушая правила, и сказал, что переставит машину потом. Я не возражала, из чего можно сделать вывод, как я себя чувствовала. Лучше, конечно, но я кучу энергии скормила Дамиану, и, видно, слишком мало себе оставила. Обретший новые возможности ardeur мне ещё изучать и изучать. Реквием предложил мне руку, чтобы выйти из машины, и я её приняла. Все тело ломило и саднило в некоторых местах более чем заметно, а поскольку Реквием помог мне прийти в это состояние, справедливо, если он поможет мне выйти из джипа. Тем более что я не могла выпрыгнуть из машины, как обычно. На мне не было белья, и одной из величайших целей в жизни на сегодня у меня стало: больше не светить без необходимости. Клей — новый блондин-вервольф — стоял у дверей, болтая с какими-то тремя женщинами. Какой-то мужик в пальто и шляпе проскользнул в клуб за его спиной — Клей не заметил. Слишком был занят разглядыванием груди рыжей. Но нас заметил как раз вовремя, чтобы затолкнуть эту троицу в клуб раньше, чем мы подошли, и встал, взявшись правой рукой за запястье левой, будто всю ночь так простоял. Однако физиономия у него была — мальчишку поймали, когда он засунул лапу в банку с печеньем. Реквием тоже шёл по ступеням как-то неловко, и это наводило на мысль, что вампир он там или нет, а потёртости могут быть и у него тоже. Когда мы поравнялись с Клеем, я остановилась, чтобы бросить на ходу: — Смотри, Клей, если эти девки несовершеннолетние… Для него это было неожиданно — то ли сама мысль на эту тему, то ли что я их заметила. — Им больше двадцати одного. — Ты проверил документы? Он неловко поёжился: — Ну, Марла сказала, что её подруга забыла права дома. А Марлу я знаю. Я покачала головой: — Я бы на твоём месте надеялась, что эту подругу там внутри поймают. Опираясь на руку Реквиема, я миновала озадаченного вервольфа. Был час ночи, но когда Реквием открыл дверь, гул множества голосов, веселящихся в тесном помещении, завихрился вокруг нас. Внутри было жарко, и не от отопления — из-за большого количества тел в малом объёме. Я не видела, есть ли ещё на сцене Натэниел, потому что мне перекрывала обзор шеренга охранников в чёрных рубашках. Базз как раз вёл объяснения с той троицей. — Без документа она сюда не войдёт. — Но Клей нам сказал, что все будет нормально, — возразила рыжая, и я предположила, что это Марла и есть. — Марла, — ответил ей Базз, — ты же знаешь правила? Исключений не делают даже для постоянных клиентов. Человек, вошедший перед нами, стоял сейчас перед двумя охранниками таких размеров, каких я в жизни не видела. Один — светлый, как Клей, а другой — очень, очень тёмный, по-африкански тёмный. Оба выше шести футов, ширина плеч — больше моего роста. Рядом с ними Базз казался субтильным, и у меня мелькнула мысль: где это их носило, когда тут Примо мебель крушил? — Вам сюда входить нельзя, — сказал темноволосый. — Я имею право видеть собственного сына! — Я вам сказал, Марлоу сегодня не танцует. Он позвонил, что заболел. Марлоу — это был сценический псевдоним Грегори, и только один биологический объект мог назвать себя его отцом. Человек, который их насиловал в детстве, сдавал в аренду другим педофилам и даже порнофильмы с ними снимал. Я знала, что он в городе, но у нас был судебный ордер против него. Точнее, у Грегори и Стивена. Потрепав Реквиема по руке, я сказала: — Извини, я на минутку. Я направилась к здоровенным охранникам, и Базз тут же, передав трех дам кому-то другому, пошёл за мной. Будто боялся, как бы я не устроила скандал. — Простите, — спросила я, — вы Энтони Дитрих? Он повернулся, потом опустил взгляд, будто ожидал, что я выше. — А кто спрашивает? Самое жуткое, что у него были их глаза. Эти прекрасные васильковые глаза, выглядывающие из стариковских морщин. Роста в нем было почти шесть футов, лицо плоское и суровое, не тонкое, как у мальчиков. Знакомые глаза на чужом лице. Эти глаза потрясли меня, и я молча таращилась на них секунду, а заговорил Базз. — Мальчиков охраняет от вас распоряжение суда. Вы не можете войти в клуб, не нарушив его. Чарон, Цереб — выбросите его отсюда. Без членовредительства. Два великана подошли, аккуратно подняли его под руки и понесли к двери. Ноги старика не доставали до земли. Я повернулась к Баззу: — Он часто сюда пролезает? — Пролезал пару раз, когда Харлоу или Марлоу в программе. Я покачала головой: — Это уж просто… ни в какие ворота. Базз кивнул, сделал глубокий вдох и передёрнул плечами, как птица, оправляющая перья. — Придётся мне поговорить с Клеем. — Поговори, а потом пришли его ко мне. У меня к нему тоже разговор есть. Он посмотрел на меня: — Окей, только Брэндон оставил для тебя стул возле сцены, и, думаю, будет очень огорчён, если ты хотя бы конец его представления не захватишь. Я не сразу сообразила, что Брэндон — сценический псевдоним Натэниела. — Да, правда. Отвлеклась. — То, что этот старый говнюк продолжает сюда лезть в попытке посмотреть на своих сыновей, меня тоже отвлекает. — Ага, — кивнула я. — Реквием проведёт тебя к твоему стулу. Надеюсь, тебе понравится. Указанный вампир оказался тут же возле моего локтя, и я пошла, опираясь на его руку, через толпу, но глаза у меня то и дело поглядывали на дверь. Что нужно было Энтони Дитриху от Грегори и Стивена? После всех этих лет — что ему могло быть нужно? Они же уже слишком стары, чтобы интересовать педофилов? Или нет? Я налетела на стул, вынуждена была извиниться перед женщиной, которая на нем сидела, и начать внимательней смотреть вперёд, нежели назад. А посмотреть было на что. На сцене был Натэниел. Не знаю, чего я ожидала. Я знала, что он танцует стриптиз. Но никогда этого не видела. Он не то чтобы застенчив — но спокоен, мягок. Тот же, кто был сейчас на сцене, этими качествами не обладал. Он крался, выступал — и танцевал. Как тогда, когда учил меня, под ритм музыки, но сейчас — по-настоящему. Он метался по сцене, взмывал в воздух, разливался снова по ней, грациозными, текучими, манящими движениями. Он уже разделся до сливочного цвета стрингов. Зад остался голым, все спереди было туго подобрано, он заполнял ткань, и я достаточно хорошо его знала, чтобы понять — он заведён. Ему нравится то, что он делает. Глаза его сверкали, лицо сияло свирепой радостью. Он снова бросился в воздух и пришёл на сцену на руки. Публика завопила. Реквием усадил меня на стул возле сцены, успев снять с него табличку «занято». Коснувшись холодного пластика, я вспомнила, что не одёрнула сзади юбку — пришлось приподняться и поправить её, чтобы не садиться голой задницей на стул, где потом кто-то будет сидеть. Чистая вежливость. Но при этом я не отрывала глаз от сцены. Натэниел делал отжимания, бедра его падали вниз, потом тело взмывало вверх, и он делал движение, будто трахает сцену, и в то же время движение это было более сложным, будто волна проходила с головы до ног. Снова и снова, и дамы в публике были уже почти в истерике. Сидевшая за два стула от меня женщина сорвала с себя блузку, сверкая голыми грудями. Он полз по сцене, как умеют только оборотни — будто у них есть мышцы там, где их нет у людей. Грациозно, грозно и невероятно чувственно, и он застыл на четвереньках на краю сцены. Сзади, когда он плотно сжимал ноги, казалось, что он гол. Натэниел положил голову на пол, разлив рыжеватых волос накрыл его, будто плащ. На миг он застыл, свернувшись в шар, будто совершенно голый. Тут музыка изменилась, он вскинул голову, волосы взметнулись дугой цветного водопада, упали ему на спину, и я поняла, что он завязал их в высокий тугой хвост. Волосы прыгали и танцевали вместе с ним, он использовал их как деталь сценического костюма, чтобы прикрыть тело, мелькнуть сквозь них бледной кожей, закружить вокруг себя, чтобы видны были только вертящиеся волосы, и снова чувственно красться по сцене, и люди стали засовывать деньги за завязку стрингов. На дальнем конце сцены деньги уже лежали кучкой, потому что кидали их все время, но только теперь он позволил засовывать банкноты так близко к своему телу. Одна женщина схватилась за стринги, отодвинула их от тела, и Натэниел прикрылся ладонью спереди, а я чуть не вскочила. Чуть не бросилась на выручку, но выручать его не надо было. Он поцеловал эту женщину, и она не сопротивлялась, когда он отодвинул её руку от себя, и женщина села, как оглушённая. Он шутил, балагурил и пробирался между этих рук как мускулистая вода — все время близко, но никогда там, куда они тянули руки — если они тянули руки туда, куда не надо было. Я посмотрела на других женщин, на парочку мужчин, и почувствовала что-то. Похоть, кажется, думаю, это была похоть, но такая густая, хоть ножом режь, хоть заворачивайся в неё. И у меня в голове шепнул голос Жан-Клода: — Хочешь, ma petite, я тебя научу, как кормиться этой похотью, кормиться, не прикасаясь? — Сам знаешь, что хочу, — шепнула я в ответ. И стало так, как было раньше в истории с Примо — он будто оказался в моей шкуре, и я стала знать то, что знал он. Я знала, как открыться и втянуть в себя густой воздух. Это было не как дыхание, не как будто питаешься от прикосновения, это действительно было ближе к тому, будто тянешь воздух метафизическими горстями, тянешь похоть в себя горсть за горстью. Необычайнейшее ощущение, как будто похоть — шёлк или атлас, а я втягиваю её в себя, будто складки шелка уходят в какую-то дыру у меня в коже. Ощущение — будто я сделала в себе рану и втягиваю что-то в неё. Ощущение на грани боли. Голос Жан-Клода у меня в голове: — Когда потренируешься, это не будет так некомфортно. — Мерзкое ощущение. — Но ты ведь насыщаешься? Мне пришлось подумать над этим, потому что я думала только о том, как это неприятно — тянуть в себя чужую похоть. Но, подумав об этом, я поняла, что да, насыщаюсь. Мне уже было не так холодно, но… — Случалось тебе так наполниться? — От голода спасает, но наесться — нет. Не знаю, что бы ответила я на это, но вдруг передо мной оказался Натэниел. Наверное, он что-то сказал, но я не расслышала. — Я говорю: не хочешь поиграть с котёнком? Жан-Клод убрался у меня из головы, и я прекратила кормиться от публики. Все исчезло, вообще все, остались только лавандовые глаза на краю сцены. Он протягивал мне руку. Слышались истеричные женские голоса: — Я не робкая… давай я, раз она не хочет! Брэндон, Брэндон, она тебя не хочет, а я хочу… Я вложила руку в его ладонь, но скорчила рожу, показывая, как мне все это не по душе. Не люблю танцевать на глазах у чужих, даже у своих. И чтобы меня вытащили на сцену в стрип-клубе — это уж как хотите, некомфортно. До этой минуты я не очень себе представляла, как это будет — поставить ему засос. На сцене, при всем народе… фу! Я вышла на сцену, спотыкаясь, потому что помнила про свою короткую юбку и отсутствие чего-либо под ней, и вышла на сцену очень по-дамски. Беда в том, что сцена-то высоко, и я споткнулась, а он меня подхватил и бросил на меня взгляд. Этот взгляд был для меня последним убежищем, в нем читалось: если ты не можешь, я не буду приставать. Он бы так и сделал, но я знала: если не я, так это будет другая. Честно говоря, я не знала, каково мне было бы смотреть, как его лапают, или как он лапает другую женщину. И тот факт, что я считала меньшим злом, если прямо на сцене буду виснуть на нем я, а не другая, ясно говорил о том, что мои моральные приоритеты сильно пошатнулись. На сцену вынесли стул, я его только сейчас заметила. Деньги исчезли из-под завязки стрингов — наверное, он их переложил в кучу на краю сцены. Этого я тоже не видела, то есть я пропустила что-то на сцене, когда кормилась от публики. Натэниел подвёл меня к стулу и посадил взмахом руки. Я подняла на него глаза, понимая, что взглянула подозрительно. Мой взгляд ясно говорил: что ты собираешься со мной делать? Он засмеялся, и это был открытый, от души, смех, от которого лицо его стало моложе, как-то невиннее — за отсутствием лучшего слова. Я очень ценила этот смех, потому что слышала его нечасто. Если от вида меня, сидящей вот так на сцене, ему настолько хорошо, так, значит, все не так плохо. Он положил руки на спинку стула по обе стороны от моих плеч, придвинул ко мне лицо. Я увидела его подведённые глаза и поняла, что краска есть и на ресницах — немного, но для его глаз и не надо много, чтобы они из красивых стали потрясающими. — Тебе не позволено прикасаться ко мне, а мне разрешён лишь ограниченный контакт с тобой, но руки ты должна почти все время держать на стуле. Едва заметно мелькнула улыбка у него на губах — та улыбка, искорки которой блеснули в глазах и погасли. Не знаю, что я на это сказала бы, но тут музыка заиграла громче — а может, только началась, и Натэниел начал танец. Он был зрелищным оттуда, с края сцены, но когда Натэниел был так близко, он стал… неудобен. Неважно, что я сплю с ним почти каждую ночь, что я его не раз и не два видела голым. Важно только, что все это на людях, и я не знала, что делать. Сначала он стал извиваться надо мной, все ещё держа руки на спинке стула. Грудь его была так близко к моему лицу, что труднее было не коснуться его губами, чем коснуться. Я видала уже, как он владеет своим телом, но никогда не видела такого. Как будто каждый мускул от плеч до паха двигался независимо, и Натэниел использовал их все. Это было потрясающе, и будь мы одни, я бы ему это сказала, но сейчас я только краснела. Он сел мне на колени, широко расставив ноги, руки все ещё на спинке стула. Если бы он просто сидел, я бы ещё с этим смирилась, но его движения не останавливались на уровне бёдер, он весь извивался в танце, и то, что было видно публике, не оставляло сомнений в смысле этой пантомимы. У меня лицо горело, хоть спички зажигай. Он наклонился ко мне и шепнул мне в волосы, за которыми я прятала лицо: — Я прекращу и выберу кого-нибудь из публики, если это для тебя слишком. Я подняла глаза: — Кого-нибудь из публики? — Представление то же самое, — шепнул он, — кто бы ни был на сцене. Улыбка ушла из его глаз. Он снова стал серьёзным. Это я убила улыбку у него на лице, или моё смущение. О Господи! Я тронула его за лицо, взяла ладонями за щеки. Заглянула в эти вдруг посерьёзневшие глаза, а вокруг нас билась и гудела музыка. И публика перестала для меня в этот миг существовать. Ничего не было, кроме его лица и моего решения. Я забыла обо всех, забыла, что мне полагается смущаться, забыла обо всем, кроме одного: я хочу, чтобы он снова улыбался. — Нет, не выбирай другую. Я постараюсь. Очень постараюсь. Он полыхнул на меня улыбкой, которую я только недавно у него смогла увидеть, потом упал передо мной на колени. Его руки слегка касались моих колен, он стал разводить мне ноги, но при этом танцевал под звучащую музыку даже стоя на коленях, и увидел проблему раньше, чем публика. Вдвинув своё тело между моих коленей, он наклонился и тихо сказал: — На тебе ничего не надето. Я не смогла сдержать улыбку при виде почти смущённого удивления у него на лице. Приятно знать, что и Натэниела можно смутить. — Ага. Он снова засмеялся, выпрямился и снова положил руки на спинку стула. Потом дёрнулся телом ко мне, не прикасаясь, но для публики это должно было выглядеть серьёзнее, потому что зрители завыли и заорали, бросая на сцену деньги. Он не столько упал на меня, сколько сполз по мне с той текучей грацией, которой обладают оборотни, когда захотят. В конце концов он ткнулся лицом мне в колени, в натянутую ткань юбки, закрывая меня от публики. Юбка же задралась настолько, что каждый мог увидеть на мне кружевные чулки. Руки Натэниела полезли по ним вверх — от сапог, по коленям, к бёдрам, к краям чулок. Пальцы его играли выше кружева, по голой коже бёдер. Голову он повернул так, чтобы губы его оказались рядом с обнажённой ляжкой, и он поцеловал её внутреннюю поверхность. От этого прикосновения я содрогнулась и со вздохом закрыла глаза. Он приподнялся, свёл руками мои колени, так что теперь, когда его тело сдвинулось, я уже не светила ничем. Он зашёл мне за спину, танцуя, и вдруг его волосы упали мне на лицо, на грудь, на все тело рыжеватым водопадом. И я утонула в ванильном аромате волос. Он закружился вокруг, касаясь меня только волосами, потом взял меня за руку, сильно и быстро вздёрнул со стула, прижав к себе. Как движение в танце, только более резкое, если хочешь, чтобы твоя партнёрша осталась на ногах. Не подхвати он меня, я могла бы упасть, но он был на месте, и мои руки упёрлись в его тело — я ничего не могла поделать. Я просто ухватилась за руку его и за грудь, но при виде этого зрелища дождь купюр из публики усилился, и громче раздался вопль столпившихся у сцены женщин. Вторая рука Натэниела ухватилась за мою юбку сзади и одёрнула её. У публики создалось впечатление, что он задрал мне юбку, хотя было как раз наоборот. Но впечатление зрительницам понравилось. Музыка изменилась, стала медленнее, и вдруг оказалось, что мы с ним танцуем. Это был почти вальс. Натэниел сделал по сцене три быстрых круга, и мы вернулись к стулу. Оторвав меня за руку от своего тела, Натэниел поставил меня к стулу лицом, положил мои руки на закруглённую спинку, а сам встал вплотную ко мне. Настолько вплотную, что я ощущала через юбку тугое прижатие. — Было бы проще, если бы на тебе было бельё, — шепнул он. Я хотела повернуться и спросить, что было бы проще, но он накрыл мои руки своими, прижал их к закруглению стула, и вдруг стал прижиматься своей твёрдостью к моему заду. Я говорила, что он изображал секс? Так я ошиблась. Он сейчас начал его изображать. Он бился об меня сзади, прижимая мои руки к стулу, изогнувшись надо мной. Ноги у меня были сведены, и он ничего не касался из того, что повредил Реквием. Ноги у меня были сведены, и поза не годилась бы, если бы мы действительно пытались заняться сексом, но шоу было не для того. Как он сам говорил несколько часов назад, это была иллюзия — иллюзия, что эти женщины могли бы его получить. Иллюзия, что он может вытащить любую из них на сцену и поиметь на глазах всех остальных. Стринги на нем были атласные, но под атласом — напряжённая жёсткость, и единственное, о чем я могла думать — это о том, что было у меня в офисе. Как я по-настоящему ощутила его в себе. Как он задвигал мне до упора, гладил то местечко внутри, как я ощущала его — такого осторожного, деликатного, такого сильного. Вдруг воображение стало моим врагом, потому что между двумя вздохами воспоминания захватили меня, и внезапно тяжёлое тепло разлилось снизу живота по всей коже мурашками. Меня свело судорогой на стуле, на теле Натэниела. Он все ещё склонялся надо мной, и тяжесть его давила на меня среди этих судорог, среди оргазма. Небольшого, без криков, без хватания ногтями — просто беспомощный спазм, а это по моим меркам немного. Он шепнул мне в щеку горячим дыханием: — Анита… Но тут позади нас послышалось движение, будто порыв ветра, и звук, который я не узнала — что-то резко хрястнуло по телу. Натэниел отозвался на удар спазмом, почти как у меня. Второй удар, и на этот раз со словами, голосом Жан-Клода: — Ах ты, шкодливый кот! Брысь от неё, котяра, брысь! Тело Натэниела откликалось на каждый удар будто миниатюрным оргазмом. Оно напряглось, охватывая меня, будто ощущение моего тела при ударах Жан-Клода было таким, которое он не хотел терять. Но Жан-Клод отогнал его с шуточками, и Натэниел проверил, что юбка у меня на месте, перед тем, как Жан-Клод погнал его по всей сцене. Я осталась, цепляясь за стул, колени у меня подгибались так, что я не решалась двинуться. У Жан-Клода была в руке небольшая многохвостая плеть. Натэниел прижимался к полу, уползая по сцене, а Жан-Клод его бил. Как извращённая версия укрощения льва в старые времена, только стул служил совсем для других целей. — Ты очень плохой кот, очень плохой! Как мы наказываем плохих котят? Я подумала, что он обращается ко мне, но это было не так. Женщины вокруг сцены стали скандировать: — Связать! Связать! Связать! Жан-Клод улыбнулся, будто такая мысль ему даже в голову не приходила, но сейчас очень понравилась. По его жесту с потолка спустились цепи. Я их не замечала раньше в путанице прожекторов и кабелей. Да, черт возьми, даже не посмотрела вверх. Двое обнажённых по пояс официантов, только в кожаных штанах, вышли на сцену и подняли Натэниела на ноги. Потом приковали его к цепям с широко разведёнными руками выше головы. Жан-Клод подошёл ко мне, покачивая бёдрами больше, чем надо было. Коснувшись моей руки, он спросил с улыбкой, не отвечавшей его словам: — Как ты себя чувствуешь, ma petite? Я шепнула, зная, что онменя услышит: — Флэшбэк. — Не такой сильный, как был от нашего Ашера. Я кивнула. — Интересно, — произнёс он. — Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы закончить этот спектакль? — Я обещала. Он улыбнулся шире, и вдруг его голос весело зазвучал на весь зал. — Итак, вы можете нам помочь наказать этого шкодливого котёнка. Заставить его заплатить за вольности, что он себе позволил. — Меня коснулась тень того, что он делал с публикой. Когда он сказал «наказать», тело у меня дёрнулось, слова «шкодливый котёнок» заставили думать о запретных шалостях, «заплатить» — и на сцену полетело ещё больше денег, «вольности» настроили на похотливый лад, вызвавший в публике нервный смех, будто мысли у зрителей были хуже того, что они видели в этот вечер. Я всего лишь кивнула и позволила ему взять себя за руку. Это было ошибкой, но одновременно это помогло: меня стало меньше трясти, но зато я больше ему открылась. У него коснуться даже руки — отвлекало сильнее, чем у других мужчин коснуться куда большего. Он провёл меня, ещё не пришедшую в себя, по сцене, и мы встали за Натэниелом, созерцая его обнажённую спину. Жан-Клод выпустил мою руку и подошёл к нему. Коснулся голой спины. — Можете бить его сюда, — его рука скользнула до ягодиц, — или сюда. Он плохо себя вёл, но уродовать его мы не хотим, слишком он красив для этого. Публика с этим согласилась — почти вся. Жан-Клод протянул мне плеть. — Я не знаю, как ею пользоваться. — Во-первых, что это такое, мои дорогие? — обратился он к публике. — Плётка! — заорали женские голоса. — А во-вторых, мне доставит удовольствие, — это слово скользнуло по коже не только у меня, но и у многих женщин, потому что они истошно подхватили: — показать, как она работает! И каждое слово было темней, двусмысленней предыдущего. Сперва он попытался мне это показать, просто обрабатывая Натэниела. Тяжёлые кожаные хвосты мелькнули в воздухе и рассыпались цветком по коже Натэниела. Тот на каждый удар реагировал спазмом, судорогой всего тела от пальцев рук до пальцев ног. Я видела часть его лица, закрытые глаза, приоткрытые губы, и понимала, что судорога эта не от боли. Жан-Клод бил Натэниела, точнее, порол его, пока у него кожа не порозовела, а сцена под его ногами покрылась денежными купюрами. Он наклонился к Натэниелу поближе, что-то сказал, тот что-то ответил, и Жан-Клод повернулся ко мне, протягивая плеть рукояткой вперёд. — Он очень плохой котёнок! Я покачала головой. — Показать ей, как это делается? — спросил он у публики, и зрительницы завопили громче, а я пожалела, что не взяла эту чёртову штуку и не попробовала, но уже было поздно. Он вложил плеть мне в руку и прижался ко мне сзади, обхватив одной рукой за талию, а другой взявшись за руку, которой я держала плеть. Так обычно стоит инструктор, который учит тебя махать клюшкой в гольфе или битой в бейсболе. Он завёл мне руку назад и попытался заставить меня резко ударить по Натэниелу, но получилось не резко, а вяло. — Тебе придётся расслабить мышцы и дать мне сделать всю работу, ma petite. — А для публики он сказал достаточно громко: — Расслабьтесь, моя милая, и мы покажем ему, что такое боль. А может, и не только. Последние слова прозвучали как шёпот на ухо в темноте. Я с шумом выдохнула воздух — оказывается, задержала дыхание, — и попыталась расслабиться, как меня просили. Это я не слишком хорошо умею. Но я знала, что если этого не сделаю, то спектакль затянется, а я хотела с этим действием закончить. Как-то это было унизительно, как будто я — девчонка, которая не может ударить по мячу без чужой помощи. Ладно, может, я не знаю, как держать плётку, но так уж сильно помогать мне не надо. Мы дали Натэниелу парочку ударов, от которых он содрогнулся в цепях, потом Жан-Клод отступил от меня, оставив плеть у меня в руке. — Выдайте этому шкодливому котёнку, чего он хочет. Его слова не совпадали с тем, что я ощущала от него в голове, на коже, в глубине тела. Женщины вокруг сцены и подальше постанывали. Вот черт! Я бросила плеть Жан-Клоду, как бросают бейсбольную биту, чтобы партнёр её поймал. Он её и поймал за рукоять. — Я знаю, чего хочет этот невоспитанный котёнок, и я ему это дам. Женщины охали, ахали, кто-то сказал: «Вот стерва!», — кто-то завопил: «Везучая, зараза!» Я подошла к Натэниелу, встала перед ним. Глаза у него смотрели в разные стороны. Плеть ему понравилась. Теоретически я знала, что так и будет, но одно дело — знать, другое — увидеть. Мне это было не по себе, и я даже не знала, то ли само по себе мне это не по душе, то ли я сомневалась, что мне захочется это для него делать. Но я отбросила сомнения, потому что я собиралась сделать то, что могу, чего от меня хотят, что я обещала сделать. Я стала разглядывать цепи, но не очень разбираясь в их механике, спросила у Жан-Клода: — Эта штука крутится? — Вообще-то да, — ответил он. — А зачем? — Затем, что им захочется видеть его лицо. Публике это понравилось, раздались крики одобрения, хотя мне они не были нужны. Не знаю, почему, но я вдруг успокоилась. Мне стало все равно, что мы на публике, на сцене. Очень стало внутри меня тихо, очень спокойно. Официанты повернули Натэниела лицом к залу. Глаза его стали почти нормальными. Я видела отражение его глаз в зеркале дальней стены. Никогда раньше не замечала, сколько здесь блестящих поверхностей. Там были видны лицо Натэниела и моё. Схватив его за волосы, я намотала их на руку, туго, так что он ахнул. Кажется, публика заорала, но звуки доходили до меня как через вату, я оказалась в колодце тишины, где единственным звуком было дыхание — его и моё. Я прижалась к нему всем телом, притиснула к себе спиной, его зад упёрся мне в живот, груди вдавились ему в спину. Продолжая держать его за волосы, я не давала ему двигаться, и он завис в цепях, боясь двинуться и не желая двигаться. Мне пришлось приподняться на носки, чтобы приблизиться к гладкой линии шеи. Свободной рукой я охватила его грудь, крепко прижалась. Потянув за волосы, я наклонила ему голову набок, как можно сильнее вытянув шею с одной стороны. Он уже часто дышал, предвкушая. Я лизнула его в шею быстрым движением языка, и он снова ахнул. Лизнула сильнее, и он задрожал. Я поцеловала его, и он застонал — не от боли, от желания. Тогда я широко раскрыла рот, коснулась его кожи горячим выдохом, и укусила. Игры кончились — я вонзила зубы. Он отбивался — не мог ничего с собой поделать, и я удерживала его за волосы, за грудь, тяжестью тела, навалившись ему на спину. Под зубами ощущалась его кожа, мясо во рту, а под ним — лихорадочное биение пульса. Вкус жизни ощущался под кожей, и я знала, что могу её взять, если захочу. Она была моей, потому что он отчасти хотел отдать её мне. Ощущение такого куска мяса во рту ошеломляло, и я с трудом удерживалась, чтобы не впиться и не выкусить весь этот лакомый кус. Удерживала себя, чтобы не взять все, что предлагал мне он. Я прикусила его, удерживая, чтобы не отбивался, удерживая, пока его руки дёргались в цепях, и тело стало биться в судорогах, а я все погружала зубы в плоть. Первый сладкий вкус крови, соль с металлом и ещё что-то куда слаще, наполнил мне рот, я ощутила всем телом судороги Натэниела, услышала его вскрик. И я стала кормиться, кормить ardeur, не заметив даже, как он возник. Я питалась кровью, мясом его тела, сексом, Натэниелом целиком. Я жрала, а когда оторвала глаза от него, то увидела отражение своего лица в зеркале. Чёрный свет с оттенком коричневого — мои глаза светились силой. Я резко отпустила его, увидела кровь у себя на губах, на подбородке — она блестела в свете прожекторов. Я выпустила его волосы, отпустила тело, шагнула назад, зная, что мои глаза все ещё полны тем тёмным светом. На миг я испугалась того, что сделала, но потом разглядела, что, несмотря на чёткий отпечаток моих зубов, кровавых бусин у него на шее, я не прокусила пульс. Не ранила его сильнее, чем он сам хотел. Жан-Клод стоял передо мной. — Ma petite, — шепнул он, — ma petite. Но я знала, о чем он думает, чего он хочет. Такая тесная связь, как не бывало у нас раньше — вещь обоюдоострая. Он что-то говорил, спрашивал, как я себя чувствую, все ли в порядке, но думал не об этом. Совсем не об этом. — Скажи, что ты хочешь, — сказала я. — Скажи, что ты хочешь. Он прекратил попытки быть заботливым и ответил просто: — Поцелуй меня. Я шагнула к нему, и он меня поцеловал. Поцеловал, будто пробуя на вкус, будто языком, губами, зубами мог и хотел выпить меня до последней капли крови Натэниела, ощущая мой вкус. Он вылизал мне небо, и я испустила горловой стон. Его глаза стали цвета полночного неба, будто наполнились тёмной водой со светом звёзд. Я увидела отблеск своих глаз в зеркале, и они были полны того же света, ослеплены его темнотой, только это не была слепота — что угодно, только не она. Как будто они обострённо воспринимали все, и не только они, но и все чувства обострились донельзя. Я вспомнила, как на кладбище подумала, что заниматься любовью в таком состоянии — это значит пережить невиданное удовольствие или сойти с ума. Глядя в бездонные синие глаза Жан-Клода, я склонялась к тому, что это будет удовольствие. — Сперва надо заняться Натэниелом, — сказал он, но голос у него был низкий и хриплый от желания. Я кивнула: — Да, сперва Натэниел. — А потом? — Скажи вслух, — попросила я голосом не столь хриплым, но и не совсем своим. — Скажи вслух. — А потом — у меня в кабинете есть диван. — Я подумала о столе. Он посмотрел на меня, и даже при этих бездонных глазах очень это был мужской взгляд. — Меня устроит и то, и другое, но выбирать тебе, потому что внизу будешь ты. — Внизу буду я? — Да, — кивнул он. — Почему? — Потому что именно этого я хочу. — Окей, — ответила я.Глава сорок четвёртая
Натэниел на эту ночь уже выступление закончил — превращения не будет. Он был едва в сознании, как бывает после хорошего секса. Кто-то из клиенток жаловался, но таких было не много. В основном они решили, что представление стоило входной платы. Так что Натэниела мы устроили в комнате, которую стриптезры прозвали «тихой». Она заставлена здоровенными диванами, оснащена одеялами, мягким светом, и там, как следует из названия, тихо. Можно спать или жаловаться на жизнь друг другу, если что-то наперекосяк. Есть и комнаты поменьше, где исполняются приватные танцы, но эта не из них. Здесь можно только рухнуть, когда устал или когда вдруг выясняется, что тебе две смены работать. Я погладила Натэниела по волосам, спросила: — Как ты? Он открыл глаза — чуть-чуть, и улыбнулся мне. Никогда не видела у него такой довольной физиономии. — Отлично. Лучше чем отлично. Я пожелала ему наслаждаться пойманным кайфом, поставила Реквиема у двери — потому что мне полагается о Натэниеле заботиться, а у меня намечались дела на какое-то время. Когда я шла по коридору, глаза у меня уже выцвели до нормальных. Когда я подходила к кабинету Жан-Клода, он окликнул меня сзади: — Куда ты, ma petite? — К тебе в кабинет. — Ты уже чуть поостыла, и сила оставила тебя. Он старался говорить совершенно нейтрально, и у него почти получалось. Я открыла дверь, все так же глядя на него: — Жан-Клод, зайди и запри дверь. И не глядя, что он будет делать, я вошла в кабинет, оставив дверь открытой. Подойдя к столу, я на него вспрыгнула. Можно было бы как-то тоньше, но было уже поздно, и на тонкости меня не тянуло ну совершенно. Я взгромоздила ноги на стол, расставив сапоги, предоставив юбке задираться, куда ей хочется. То есть повела себя исключительно по-блядски, но, взглянув на лицо вошедшего Жан-Клода, об этом не пожалела. Он прислонился к двери, запер её и стал расстёгивать на ходу пиджак, приближаясь ко мне. Я стянула с себя кожаную куртку и швырнула её на пол. Его пиджак уже был на полу, пушистый шейный платок развязан, светилась бледная шея. Я стянула с руки ремень кобуры, но только начала расстёгивать поясной ремень, как Жан-Клод уже стянул рубашку через голову и оказался по пояс голым. Я расстегнула ремень, но он уже стоял перед столом, снимая с меня кобуру и кладя её рядом со мной на широкую лакированную столешницу. Я встала на столе на колени и рухнула на шёлковые мускулы его груди, впилась в них руками, пальцами, ртом. Лизнула крестообразный шрам от ожога. Сперва я затянула в рот один сосок, потом другой, покатала их языком, чтобы втянуть как можно больше, присосалась. Стиснула руками мякоть его груди, втягивая в рот побольше, наполняя рот, а потом сомкнула зубы и прикусила так, что он вскрикнул, нашёл руками моё лицо, оторвал от себя и притянул ко рту. Мы целовались, как было на сцене, будто соединяя каждый дюйм наших языков, губ, зубов. Он оторвался от поцелуя, и глаза его выцвели в синие. Мои остались обычными, но мне было все равно. Он руками нашёл мою блузку, стянул её с меня через голову, наклонился надо мной, целуя мне шею сверху вниз, плечо, холмы грудей, там, где они выбивались из кружевного лифчика. Он сунул руки в лифчик и вытащил их наружу, и они были как в чёрной рамке проволочных дужек. Жан-Клод опустился на колени, сдвинул меня на край стола, чтобы коснуться моих грудей языком. Он легонько и быстро защекотал языком соски, и я застонала. Он сомкнул губы вокруг груди, втянул её, сколько помещалось между клыками, так, чтобы не уколоть. И присосался, сильно, ещё сильнее, вытянул меня в линию, и это было так прекрасно, но я чувствовала, как он осторожен. Не в первый раз мы с ним играли в такие игры, но впервые я осознавала, что это лишь начало того, чего ему хочется. Не телепатия, не картинка у меня в голове — просто я знала. Я знала, чего он хочет. От чего себя сдерживает. — Пусти кровь, — сказала я. Он закатил глаза, чтобы видеть моё лицо. — Пусти мне кровь, я знаю, как давно ты этого хочешь. Как ты осторожничаешь все время. Он остановился и медленно выпустил мою грудь. — Ma petite, ты опьянела от своей новой силы, но завтра к вечеру ты протрезвеешь. Я замотала головой: — Дай мне ощутить, что это будет, когда ты растянешь меня во рту и чуть-чуть пустишь кровь. Я же не говорю, что хочу пройти это до конца, но я говорю: я желаю попробовать, что это, понравится мне это или нет. Он как-то странно-подозрительно на меня посмотрел, и этот взгляд был больше похож на мой, а не на его — будто он научился у меня этому взгляду и этой осторожности. — Даю тебе слово, что не буду тебя наказывать ни за что, на что согласна сегодня. Немножко крови, только капельку, чтобы почувствовать, как это. — Я наклонилась к нему. — Я знаю, что ты хочешь сейчас пить отсюда. Ты никогда мне не говорил. — И не сказал бы, ma petite. Ты столь нечасто позволяешь мне брать кровь, что мне и не снилось бы просить о подобной вольности. Если ты не предлагаешь даже шею, как я мог бы просить о более интимных местах? — Я предлагаю сейчас. И я бы воспользовалась предложением на твоём месте. Кто знает, предложу ли я ещё раз, если ты сейчас скажешь «нет»? Я смотрела ему прямо в лицо, чтобы он видел, что во мне нет конфликта, нет сомнений, одно только желание. Желание испытать. — Что тебе вступило, ma petite? — Ты. Точнее, я хочу, чтобы ты это сделал. Я хочу ощутить тебя в себе, Жан-Клод, внутри. Хочу, чтобы ты завалил меня поперёк стола с голой грудью и твоей меткой на ней. Хочу, чтобы ты впихнулся в меня и смотрел на кровь из раны, нанесённой тобой. Хочу, чтобы ты смотрел, как она будет течь все быстрее и быстрее, пока ты будешь меня иметь. — Ты озвучиваешь мои фантазии, ma petite. Не овладел ли я твоим сознанием? — Не думаю, — ответила я, но даже мысль об этом не вызвала во мне паники. — Сегодня только чуть-чуть, Жан-Клод, один маленький укольчик. Он завёл руку мне за спину, и я не сразу поняла, что он лифчик расстёгивает. Бретельки соскользнули с плеч, вниз по рукам, и лифчик упал на пол. Жан-Клод смотрел прямо на меня, и его глаза не поднимались выше моей груди. А я совершенно не возражала. Он взял их ладонями, нежно, почтительно, и поцеловал легчайшим поцелуем каждую. Потом поднял глаза ко мне, они снова стали полночно-синими, как обычно, настолько человеческими, насколько вообще могли быть. — Ты уверена, ma petite? Уверена? — Да, да, да! Он взял ладонью мою правую грудь, кончик её вложил себе в рот, присосался быстрым движением. И он сосал и тянул, пока сосок у меня не набух не затвердел под его прикосновением. Я задышала чаще, пульс застучал в ушах. А Жан-Клод закатил глаза, глядя на меня снизу, и, наверное, то, что он увидел, уверило его, что он поступает правильно, потому что он стал втягивать сильнее и жёстче, заставив меня ахнуть. А он медленно, очень медленно затягивал мою грудь в рот. Никогда он столько не захватывал, потому что при этом есть риск пустить кровь. А рот его был такой тёплый, такой широкий, и твёрдый нажим его зубов был далёким-далёким. Он стал помогать рту руками, очень осторожно, и дыхание его обжигало мне кожу. Он медленно отодвинулся, рот его соскользнул, и между губами у него осталось намного меньше. Жан-Клод вернулся к безопасному расстоянию, на котором был раньше. Он втянул в рот лишь кончик груди, и присосался. Сосал, тянул, растягивал, пока я не начала стонать. Он сжал грудь ладонями, сжал, закатил глаза, глядя мне в лицо. И когда я не остановила его, он сжал сильнее, сжал, пока не появилось ощущение, что он хочет задушить мою грудь гарротой пальцев. Это было больно, было, но чередовалось с сосанием, натяжением соска, и потому больно не было. Было хорошо, очень хорошо. Из моих губ вырвался почти стон: — Да, пожалуйста, да, пожалуйста… Он снова закатил глаза, глядя на меня, и что-то было в этих глазах, знание какое-то, предостережение, и вдруг он нанёс укус — не так яростно, как, видела я, представлял он это себе, — но чуть-чуть. Только самыми кончиками острых клыков он проколол мне грудь, присосавшись, и сжал её рукой. Остро, да — но не больно. Боль потерялась среди других ощущений. Рука его давила так сильно, рот сосал так энергично, что едва заметный укол клыков потерялся на этом фоне. Он подвыпустил мою грудь, так что один сосок остался у него между зубами. Но на холме груди остались две алые точки. У меня на глазах они стали скользить по коже. Он втягивал сосок в рот и выпускал, и оба мы смотрели, как эти два узеньких красных следа сползали вниз по коже. А он так сильно, так долго втянул в себя сосок, что я закричала: — Хватит, хватит! Он осторожно отодвинулся и застыл на миг, глядя на цветовую гамму у меня на груди — не только кровь, но и следы его пальцев. Они исчезали на глазах, но две полосочки крови остались. Они стекали вниз, к коже возвращалась чувствительность, и струйки щекотали её. Ощущение этого крохотного скользящего прикосновения, это зрелище вызвали у меня дрожь. Он медленно поднял руки по внутренней поверхности моих бёдер, и только когда его пальцы коснулись определённых мест, я поняла, что такое настоящая боль. — Сегодня без рук. Он нахмурился: — Ты ранена? Я объяснила как можно короче: — Скажем так: ardeur необходимо было утолить, а Реквием оказался джентльменом. Я думаю, нам обоим было бы сейчас не так больно, будь он джентльменом не настолько. Он смотрел недоуменно. — Я все объясню подробнее, Жан-Клод, только не сейчас, прошу тебя. Сними штаны — хватит с меня на сегодня кожаных штанов в интимной близости. Дай мне увидеть тебя голым. Он сбросил сапоги и кожаные штаны с непринуждённой грацией того, кто привык их носить. Я его столько раз видела голым, что уже со счета сбилась, но не переставала восторгаться его красотой. Безупречный — единственное для него слово. Бледный, белый, совершенный, будто кто-то вырезал его из холодного белого мрамора и вдохнул жизнь, плеснул цветом в пах, где он уже стоял, прямой, толстый, готовый. Волосы сбегали от резной впадины пупа вниз к паху, чёрные, как кудри у него вокруг плеч. Эта невероятная чернота ещё сильнее подчёркивала нереальную белизну кожи. Должны быть слова понежнее для того, что я хотела, но я думала только об одном: как мне хочется, чтобы он оказался внутри. Засадил этот сияющий цвет мне в тело. — Трахни меня, — сказала я, потому что «овладей мною» было бы совсем не то, чего мне хотелось. Мне нужен был секс, подходящий по стилю к тому, что он сделал с моей грудью. Подходящий к той крови, что текла у меня по груди. — Трахни меня! Он согнулся надо мной, лизнул кровь у меня на груди — не быстро, а тщательным, длинным движением языка, будто никогда ничего столь вкусного не пробовал и не хотел потерять ни единой капли. Я постанывала без слов и извивалась на столе, а он поднимал на меня глаза, полные синего пламени. — Жан-Клод, прошу тебя, — прошептала я. Он сделал то, что я видела у него в голове, то, что я предложила. Он положил меня спиной на стол, взял за бедра и придвинул их к самому краю. Юбка уже стала у меня поясом вокруг талии. Чулки на мне ещё остались, и сапоги, но ничего больше. Руками Жан-Клод развёл мне ноги, приблизился, и кончик его скользнул по отверстию. — Ты влажная, но все ещё тугая. — Трахни, — сказала я, — трахни. Давай, давай, давай, давай, давай… Где-то на последнем «давай» он стал в меня проталкиваться. А я была тугая, сильно тугая и сильно мокрая. В другой раз я бы попросила продолжить игру чуть ещё, пока эта страшная стяжка не разойдётся, но сегодня я хотела ощутить, как он пробивается с боем. Хотела ощутить, как он в меня влезает. Он встал между моими ногами, движениями бёдер и ног вбивая себя в меня. Я все ещё была чуть слишком стянута, и стала сопротивляться. Не для того, чтобы отодвинуться на самом деле, а непроизвольно. Руки, размётанные по столу, били по всему, до чего могли дотянуться, в том числе и по пистолету. Мне бы чего-нибудь помягче, такое, что можно расцарапать, за что схватиться, но ничего не было, кроме прохладного дерева стола, а это было не то, чего мне хотелось. Забившись так глубоко, как только мог, он стал выдвигаться обратно, медленно, будто моё тело пыталось его удержать — может, так оно и было. Он медленно вытаскивал себя из меня, потом стал вдвигаться обратно, столь же медленно. Если он будет вот так не спешить, я уже не буду тугая. Мне хотелось ещё испытать это ощущение, как он силой в меня входит, а если он будет нежничать, я его не испытаю. — Трахай меня, Жан-Клод, давай, пока я тугая, прошу тебя! — Это будет больно, — сказал он. — Я и хочу, чтобы было больно. Он посмотрел на меня, потом взял за бедра, чуть-чуть дав почувствовать свою сверхъестественную силу, и сделал, как я просила. Он загнал себя в меня, потом выдернул, быстро и сильно. Это было больно, и я не была к этому готова — то есть именно то, чего я хотела. Он загнал мне снова на всю глубину, и соударение наших тел вырвало у меня стон и ещё такой звук, которого я ни разу раньше не слышала. Он зажал меня силой своих рук и загонял себя в меня, преодолевая тугое сопротивление моего тела, будто пробивая его, проделывая новую дыру, потому что у этой ширины не хватало. Кровь текла у меня по груди расширяющимися полосками, потому что сердце забилось быстрее, и кровь толчками выходила из миниатюрных дырочек. Такая красная, такая невозможно красная на белизне кожи. Он поднял мне ноги так, что ступни оказались возле его лица, схватил за бедра и стянул меня по столу ближе к себе, своим весом придавил мне ноги к туловищу, изменил угол, под которым в меня входил, и получилось глубже, резче. Я вскрикнула. Он перенёс руки на талию и насадил меня на себя ещё сильнее, и прижал ноги так, что я почти согнулась пополам. Мы это исполняли в более мягком варианте, и он знал, что мне хватит гибкости, но эта позиция оказалась совсем иной. Потому что он свернул мне тело в тугой узел, трахая меня изо всей силы, и так ко мне прижался, что мог, трахая меня, вылизывать мне грудь. Он поднял лицо от моей груди, и рот и подбородок у него алели моей кровью. Разведя мне ноги в стороны, он дёрнул меня вверх, прочь со стола, и я вдруг оказалась прижатой к его груди, обхватив его ногами за пояс. Он целовал меня, целовал со вкусом моей собственной крови, металлическим леденцом у него во рту. Он сам тихо и низко постанывал, а потом прижал меня к стене, да так, что я здорово стукнулась спиной, и если бы он не держал мне голову ладонями, я бы ушибла её о стену. Он снова, снова, снова загонял себя в меня, изо всей силы, невероятно резко. Я уже не была тугая, я расслабилась и истекала соком, и все было неважно. Грудь и живот у него были разрисованы моей кровью — она резко выделялась алыми мазками на белизне тела. Он всем телом прижимался ко мне, и скользкая кровь текла между нами, пока он вдавливал меня в стену. Я обнимала его ногами, руки сомкнула на его плечах, держала его, и он меня трахал. Как будто хотел пробить дыру в стене позади меня, и каждый удар был, будто он вбивал меня в стену, раздавливал. Я чуть не сказала «хватит, остановись», чуть не сказала, но не успела набрать воздуху, как огромной волной навалился на меня оргазм. Он накрыл меня, и я вцепилась когтями в Жан-Клода, и заорала, и забилась под его силой и весом, так что оргазм превратился в борьбу, в сражение. Мои зубы впились ему в плечо, ногти пытались прорваться внутрь через спину, моё тело улетало вместе с ним, пока он всаживал меня в стену, и где-то в этой борьбе я ощутила, как его свела судорога, и он мощным усилием бёдер вошёл в меня последний раз. Он заорал, кончая, и я почувствовала, как изливается он в меня, а он опёрся рукой на стену и пытался удержать нас, когда у него подкосились ноги, и мы оказались на полу, мои ноги по-прежнему держали его кольцом, и он был во мне. Жан-Клод дышал отрывисто, затуманенные глаза смотрели мне в лицо. — Mon Dieu! — «Вау» — это слишком по-школьничьи, а «потрясающе» — явно недостаточно, — сказала я. Потом попыталась тронуть его лицо, но руки не слушались. — Только ты мне обещай, что мы как-нибудь ещё попробуем. Он улыбнулся, и улыбка эта была усталой, но полной абсолютного наслаждения. — Такое обещание, ma petite, я буду счастлив дать. — Смотри, заставлю тебя его выполнить. — О нет, — ответил он, и оказалось, что у него ещё хватило сил прильнуть ко мне. — Это я тебя заставлю его выполнить.Глава сорок пятая
Мы составили план на остаток ночи. Когда к нам вернутся силы, и мы сможем встать, прежде всего оденемся. Потом возьмём Натэниела и поедем в «Цирк Проклятых». Натэниела куда-нибудь сунем отлёживаться, а мы с Жан-Клодом устроим себе приятную горячую ванну. Однако не успели мы ещё выполнить план насчёт напялить шмотки, как зазвонил мой сотовый. Я очень была настроена не отвечать, потому что никто не звонит в три часа ночи с добрыми вестями. В окошке мигал номер детектива сержанта Зебровски. — Блин, — сказала я с чувством. — В чем дело, ma petite? — Из полиции. — Раскрыв телефон, я сказала: — Ну, Зебровски, что у тебя там стряслось? — Сама ну. Я на той стороне реки, в Иллинойсе. Угадай, на что я смотрю? — На другую убитую стриптезершу. — Как ты угадала? — Я экстрасенс. Спорить могу, ты хочешь, чтобы я приехала посмотреть на тело. — Спорить никогда не надо, но сейчас ты выиграла. Я посмотрела на себя, на залитую кровью грудь, на сочащуюся до сих пор ранку. — Приеду, как только отмоюсь. — Ты в куриной крови? — Вроде того. — Понимаешь, труп никуда не денется, но свидетели начинают нервничать. — Свидетели? У нас есть свидетели? — То ли свидетели, то ли подозреваемые. — В смысле? — Приезжай в клуб «Сапфир», сама разберёшься. — «Сапфир» — дорогой клуб, который называет себя «клубом для джентльменов»? — Анита, я шокирован. Даже не думал, что ты — завсегдатай стрип-баров. — Они там хотели использовать стриптизеров-вампиров, и я ездила с ними на переговоры. — А я и не знал, что это входит в твои должностные обязанности. Будь это Дольф, я бы не стала отвечать, но Зебровски пока нормален. — Церковь Вечной Жизни не разрешает своим членам выступать в стриптизе и вообще делать что бы то ни было, что церковь считает сомнительным нравственно. Так что клубу нужно было разрешение Жан-Клода, чтобы пригласить вампиров с соседних территорий. — И он дал разрешение? — Нет. — А ты ездила с ним, чтобы помочь ему решить? — Нет. — Тогда, значит, одна ездила? — Нет. Он вздохнул. — Ладно, черт с ним, просто приезжай быстрее. Если, как ты говоришь, вампирам положено держаться от этого заведения подальше, твой бойфренд будет недоволен. — Только чтобы их не было на сцене, — сказала я. — Остальное — не наше дело. — На сцене не было. Платных, по крайней мере, — сообщил Зебровски. — Ты говорил о свидетелях или подозреваемых, а теперь говоришь, что на сцене вампиров не было. Блин, так ты там прижал кого-то из вампиров, что были в публике? — Приезжай и посмотри, только побыстрее, а то рассвет скоро. Зебровски повесил трубку. Я тихо выругалась. — Я так понимаю, что наша сибаритская ванна сегодня не состоится, — сказал Жан-Клод. — К сожалению, да. — Если не ванна, то я предложил бы тебе душ на скорую руку. Я вздохнула. — Ага. В таком виде к полиции мне лучше не ехать. Он посмотрел на забрызганное кровью собственное тело и улыбнулся: — Думаю, что мне тоже. — Давай сэкономим воду и пойдём в душ вместе, — предложила я. Он приподнял бровь и улыбнулся. Эта улыбка говорила больше любых слов. — Ладно, ладно, понимаю, мы там отвлечёмся. — Не уверен, что у меня найдутся силы, как ты это сформулировала, «отвлечься». — Прости, все забываю, что мальчики не так быстро восстанавливаются, как девочки. — Я не человек, ma petite, и с новой дозой крови я бы обязательно восстановился. — Правда? — У меня чуть быстрее забился пульс от этой мысли. Черт побери, я же слишком устала и слишком себе все натёрла, чтобы об этом думать! — Истинная. — Знаешь, если я ещё отдам сегодня кровь, мне нехорошо будет. — Это не обязательно должна быть твоя кровь, — сказал он. Я уставилась на него, а он на меня. И я сказала то, что думала, хотя уже почти отучила себя от такой привычки: — Так что, ты можешь взять у меня кровь, и мы будем трахаться, а рядом будет стоять донор, ты возьмёшь у него, и мы снова трахнемся. И так можно набрать полную спальню доноров и пилиться до тех пор, пока не выдохнемся намертво или не сотрём себе все до мяса? Я вроде как шутила. Выражение его лица было совсем не шутливым. От этого выражения, от его взгляда я покраснела. И вдруг возник такой яркий образ, что, если бы я не лежала и без того на полу, то оказалась бы там. А увидела я Бёлль Морт, лежащую на широкой кровати, окружённой свечами. На той же кровати были и Ашер с Жан-Клодом. К столбам кровати привязаны были мужчины, бледные и голые. Кровь блестела на контурах их тел, на шее, на груди, под руками, стекала по ногам. Не из одного укуса или даже двух, а столько, что не сосчитать. У одного голова упала на грудь, тело повисло на верёвках. Если он и дышал, я этого не заметила. Жан-Клод вытолкнул меня из своей памяти, почти физически. Я пришла в себя на полу в его кабинете, покрытая собственной кровью. Сотовый был все ещё у меня в руке. — Я не хотел, чтобы ты это видела. — Ещё бы! Он закрыл глаза и покачал головой. — Мы были молоды и мало что понимали. Бёлль Морт была для нас Богом. — Вы из них высасывали всю кровь, чтобы устраивать марафонский секс, — сказала я, и в голосе моем не было ужаса. Вообще ничего не было. Потому что я все ещё видела эти воспоминания — не в таких живых деталях, как раньше, но теперь они были у меня в голове. Господи, только чужих кошмаров мне не хватало. — Я многое делал, ma petite, о чем не хотел бы, чтобы ты знала. Многое такое, за что мне стыдно. Такое, что жжёт меня изнутри едкой жёлчью. — Не забывай, это твои воспоминания были. Я почувствовала, что чувствовал ты. И сожаления там не было. — Значит, я тебя слишком рано вытолкнул. Он не стал втягивать меня обратно — просто перестал выталкивать, и я снова оказалась в той комнате. На той кровати. Я была в голове у Жан-Клода, когда он заметил того человека на столбе, который не двигался, прополз по кровати и коснулся остывающей плоти. Я ощутила его скорбь, его стыд. Я знала, как и он, что это были люди, которые нам верили. Люди, которых мы обещали защитить. Дайте нам кровь свою и тело своё, и мы сохраним вас. Я снова посмотрела на Бёлль Морт, вытянутую, обнажённую, роскошную, под телом Ашера, каким оно было до того, как его изуродовала церковь людей. Ашер поднял голову, встретился с нами взглядом, и в разгаре ночи, которую Бёлль задумала как чувственнейшую из ночей, заронено было зерно понимания, что мы должны удрать от неё. Мысль, что есть вещи, которых не делают, черты, которых не переступают, а ещё — что она не бог. Я снова оказалась в кабинете, и моя кровь высыхала у меня на теле, и грудь начала болеть, и я плакала. Он смотрел на меня сухими глазами, ожидая, что я убегу. Отвернусь и убегу. Как уже столько раз бывало. Для меня ничего не бывает слишком красивым, слишком приятным, слишком чистым. Я терпеть не могу в своей жизни людей нечистоплотных — это было когда-то правдой, до тех пор, пока в один прекрасный день до меня не дошло, что я сама такая. Но голос у меня был ровный, совсем не такой, как должен был бы быть, когда на лице сохнут слезы. — Я раньше думала, будто понимаю, что хорошо и что плохо, кто в этой жизни хороший и кто плохой. А потом мир стал серый-серый, и я долго вообще ничего не понимала. Он смотрел на меня молча, скрываясь за неподвижной маской лица, скрываясь от меня, потому что уверен был, к чему я клоню, не сомневался, что сейчас услышит. — Бывают дни, — черт побери, целые недели, — когда я опять ничего не понимаю. Меня так далеко выбросило от понимания добра и зла, что иногда я не знаю, как вернуться обратно. Во имя справедливости, того, что я понимаю под справедливостью, я делала такие вещи, о которых не хочу никому рассказывать. Я могу убить человека, глядя ему прямо в глаза, и ничего не испытывать. Ничего, Жан-Клод, совсем ничего. А нельзя быть таким, чтобы убивать и не расстраиваться даже по этому поводу. — Ты отнимаешь жизнь, чтобы защитить жизнь, ma petite. Я отнимал жизнь ради удовольствия, ради удовольствия той, кому я служил. — Он встряхнул головой и медленно подтянул колени к груди, сжался в тугой комок. — Ты никогда не думала, почему я не заменил тех вампиров, которых вы с Эдуардом, а потом и я, убили, уничтожая Николаос? — Я как-то об этом не думала, — ответила я. — Знаю, что вдруг оказалось у нас вампиров как грязи, хотя до того их не хватало. — Я призвал вампиров вернуться ко мне, потому что завладел ими давным-давно. Но я не сделал ни одного вампира с тех пор, как стал Мастером Города. И нас было мало, опасно мало. Если бы какой-нибудь мастер соседней территории объявил нам войну, мы бы проиграли. Просто не хватило бы живой силы. Или неживой. — Так почему было их не сделать ещё? — спросила я, понимая, что он ожидает этого вопроса. Он посмотрел на меня, и этот взгляд был не его, кого-то другого. Взгляд, наполненный страданием и непониманием, столетиями боли. Никогда не видела я у него такого человеческого взгляда. — Потому что, чтобы из человека сделать вампира, надо прежде всего лишить его смертности, человеческой сути. Кто я такой, чтобы на это пойти, ma petite? Кто я такой, чтобы решать, кому жить дальше, а кому умирать в назначенное ему время? — Кто ты такой, чтобы играть в Господа Бога? — Да, — ответил он. — Да. Кто я такой, чтобы знать, что переменит это превращение? Бёлль своею властью меняла страны, начинала и кончала войны, решала, кто будет править, кто погибнет от рук убийц. Было время, когда она тайно правила почти всей Европой, тайно во многом даже от самого совета вампиров. Она убивала миллионы войной и голодом. Не своими руками, но своей волей. — Что же её остановило? — Французская революция и две мировые войны. Перед таким всеобъемлющим разрушением не может не склониться даже сама смерть. Теперь совет крепче держит в руках вожжи, контролируя каждого своего члена. Времена, когда в Европе кто-то мог сосредоточить в руках такую тайную власть, миновали. — Приятно слышать. — Что если я возьму кого-то и сделаю таким, как я, а этот человек мог бы научиться лечить рак, или сделать какие-то великие открытия? Вампиры ничего не изобретают, ma petite. Мы поглощены смертью, наслаждением и бессмысленной борьбой за власть. Мы ищем деньги, комфорт, безопасность. — Как почти все люди. Он покачал головой: — Почти, но не все. А наш род тянется к тем, кто держит власть, или богатство, или в чем-то необычен. Красивый голос, художественный дар, ум, обаяние. Мы не берём слабых, как большинство других хищников, мы берём лучших. Самых талантливых, самых красивых, самых сильных. Сколько жизней загубили мы за века, которые могли бы чудесно — или ужасно — изменить судьбу человечества, всего мира. Я смотрела на него. Ещё недавно я бы недоверчиво отнеслась к такой откровенности. Но я сейчас чувствовала его сознанием. Я беспокоилась, не монстр ли я, а Жан-Клод про себя знал точно. Он не сожалел о себе, потому что другой жизни не мог себе представить, но беспокоился о других. Он не хотел решать за других. Не хотел быть каким-то тёмным богом. Боялся когда-нибудь стать таким, как та, от которой он сбежал. Боялся, что когда-нибудь станет новой версией Бёлль Морт. Что полагается делать, если вдруг окажешься способной заглянуть в чьи-то глубочайшие страхи? Что можно ответить на такую открытую правду о ком-то другом? Я сказала единственное, что могла придумать, единственное, что могло как-то успокоить его. — Ты никогда не станешь таким, как Бёлль Морт. До такого зла ты не сможешь дойти. — Почему ты так в этом уверена? — Потому что раньше я тебя убью, — ответила я. Очень мягко — потому что это не было ложью. — Убьёшь, чтобы спасти меня от меня самого, — сказал он, попытавшись придать словам шутливый оттенок. Это у него не получилось. — Нет, чтобы спасти всех, кого ты иначе уничтожил бы. И это уже не было мягко. Голос прозвучал с достаточной жёсткостью. — Даже если это одновременно убьёт тебя? — Да. — Даже если это утащит нашего страдающего Ричарда в могилу с нами? — Да. — Даже если это будет стоить жизни Дамиану? — Да. — И даже если с нами умрёт Натэниел? Я на миг перестала дышать, и время растянулось, как бывает, когда кажется, что у тебя есть целая вечность — и ни единого мига. Наконец я выдохнула прерывисто, и облизала сухие губы. — Да, при одном условии. — Каком же? — Гарантия, что я тоже не останусь жить. Он посмотрел на меня. Это был долгий-долгий взгляд. Этот взгляд придавил меня до самой моей души, и я как-то поняла, что именно это сделал он много лет назад. — Ты мне как-то говорил, что я — твоя совесть, но ведь это же ещё не все? — Что ты хочешь сказать, ma petite? — Я — твой предохранитель. Твой судья, присяжные и палач, если обстоятельства станут плохими. — Не обстоятельства, ma petite. Если я стану плохим. Такое спокойствие было в его голосе, будто у него какая-то тяжесть свалилась с плеч. И я знала, на кого она свалилась. — Гад ты. Когда-то я была бы счастлива тебя убить, но не сейчас. Не сейчас. — Если я спросил слишком о многом, то считай, что я не спрашивал. А ты не говорила. — Нет, ты просто гад, понимаешь? Если ты свихнёшься и станешь убивать невинных, то именно меня к тебе пошлют. Я — Истребительница. Я смотрела на него. — Но, ma petite, всегда посылают тебя. Ты — Истребительница. Я встала. Колени у меня перестали дрожать. — Но никогда я не любила того, кого должна убить. — Ты ведь мне говорила, что твоя любовь ко мне не помешает тебе исполнить свой долг. У меня глаза горели. — Да, не помешает. Если ты станешь злодеем, я выполню свой долг. — Закрыв глаза, я замотала головой. — Хитрая ты сволочь! Насколько проще было бы тебя убить, если бы я тебя не любила! — Я не потому хотел, чтобы ты любила меня, что ты станешь моим предохранителем, как ты это сформулировала. Я хотел, чтобы ты меня любила, потому что я тебя люблю. — Голос его был близко-близко, и когда я открыла глаза, Жан-Клод стоял передо мной. — Только потом меня стало тревожить, не настолько ли ты мною одурманена, чтобы простить мне в этой жизни преступления. — Нет, нет. — Я должен был знать, ma petite. — Не называй меня так! Сейчас — не называй. Он сделал глубокий вдох. — Прости меня, Анита. Я не стал бы причинять тебе боль — намеренно. — Так не мог ты подождать с этим разговором, пока не пройдёт кайф? — Нет, — ответил он. — Я должен был знать, любишь ли ты меня больше, чем собственное чувство справедливости. Я проглотила ком в горле. Не заплачу. Я не стану, мать твою, плакать. — Ведь если бы я предал честь… — у меня перехватило дыхание, я сглотнула слюну, -…я предал бы тебя. Он взял меня за руки, я чуть не отдёрнулась, но заставила себя стоять спокойно. Я была так зла, так взбешена… — Меня неверным не зови, — произнёс он, — за то, что тихий сад твоей доверчивой любви сменял на гром и ад. Я подняла на него глаза и прочла следующие две строки: — Да, я отныне увлечён врагом, бегущим прочь. — Коня ласкаю и с мечом я коротаю ночь… — подхватил он. — Я изменил? Что ж — так и есть! — Это уже я. — Но изменил любя, — тихим голосом сказал Жан-Клод. — Ведь если бы я предал честь… — выдохнул он мне в волосы. К концу стиха я стояла, уткнувшись ему в грудь лицом, слыша только, как бьётся его сердце, поистине оживлённое моей кровью. — … Я предал бы тебя. — «К Люкасте, уходя на войну»[17], — сказал Жан-Клод. Он стоял, крепко прижимая меня к груди. Я медленно завела руки ему за спину. — Ричард Лавлейс, — отозвалась я. — Очень любила в колледже его стихи. — Я продвинула руки дальше, сомкнула их у него на талии, и мы стояли, обняв друг друга. — Вряд ли вспомнила бы целиком, если бы ты не помог. — Вместе мы больше, чем сумма двух частей, Анита. Это и есть любовь. Я стиснула его сильнее, слезы покатились у меня по лицу, горячие и тяжёлые, удушающие. — Не Анита. Мне не надо было видеть его лицо, чтобы понять, как он радостно улыбнулся. Но голос его я слышала: — Ma petite, ma petite, ma petite, ma petite. Наступает момент, когда просто любишь, не за то, что он там хороший или плохой, или ещё какой. Просто любишь. Это не значит, что вы всегда будете вместе. Не значит, что небудете друг другу делать больно. Значит только, что любишь. Иногда вопреки тому, кто он такой, иногда — благодаря. И знаешь, что он тебя тоже любит, иногда благодаря тому, кто ты такая, а иногда — вопреки.Глава сорок шестая
Здание клуба «Сапфир» — приземистое, широкое и на взгляд не очень приятное. Опять же оно не слишком отличается от прочих клубов этой местности, и непонятно, почему это — «клуб джентльменов», а остальные — «стриптиз-бары»? А из-за охраны, декора, дресс-кода для стриптизеров и разогревщиков. Сегодня вип-парковка была забита официальными и полуофициальными машинами — интересно было смотреть на фасад клуба сквозь вертящиеся мигалки и суетящийся народ. Даже большая пожарная машина тут стояла, а ещё — машина службы спасения рядом с обыкновенной «скорой». Понятия не имею, зачем понадобились пожарники, но на месте убийства всегда собирается больше народу, чем там на самом деле нужно. Больше копов, больше штатских, больше кого угодно. На полицейскую ленту и барьеры на козлах напирала толпа. Некоторые женщины были едва одеты для такого октябрьского холода, и я заключила, что это публика из соседних клубов. Большинство танцовщиц приехали на работу в нормальной одежде и там переоделись. Так что некоторые из дрожащих на холоде женщин бросили работу по соседству и примкнули к зевакам. Мне пришлось припарковаться на стоянке соседнего клуба — «Джаз-бэби», живая музыка, живое представление. Что может быть лучше? Разве что поспать — было уже почти четыре утра. Под душем я поставила рекорд скорости, но здесь у реки, все ещё было тихо. Как-то мы сумели замазать мне блузку кровью, и потому я надела футболку, которую раздобыл для меня где-то Жан-Клод. Она была белой, так что чёрный лифчик через неё просвечивал — просвечивал бы, не надень я снова кожаную куртку Байрона. Может, я смогу её не снимать? Нет, внутри будет тепло. А, ладно. Если самое худшее, что со мной случится, будет состоять в том, что у меня заметят чёрный лифчик под белой футболкой, я буду считать, что мне повезло. Жан-Клод нашёл и бельё — тоже стринги, но на этот раз удобные, потому что сделаны были из мягкой ткани для футболок, и даже та часть, что между ягодиц, не натирала. Вообще-то женские стринги, которые я видела, все были из эластика или кружева вдоль задницы, и совершенно неудобны. Мне пришлось помахать значком, даже чтобы пробиться сквозь толпу. Когда я добралась до оцепления, полицейский, ближайший ко мне, на меня посмотрел. Он увидел женщину в сапогах, короткой юбчонке и кожаной куртке. — Клуб закрыт, работать тебе сегодня не придётся, — сказал он. Я ткнула ему значок прямо в лицо, и ему пришлось отодвинуться, чтобы рассмотреть её. — Я думаю, сотрудник… — я всмотрелась в его бляху в свете прожекторов, -…Дуглас, что сегодня мне все-таки придётся работать. Он посмотрел на меня сверху вниз, поскольку был выше меня. Видно было, как он пытается объединить меня с моим значком в одно целое. Не первый полицейский испытывал трудности, совмещая одно с другим, и вряд ли последний. Пусть я думаю, как коп, но выгляжу совсем по-иному. Особенно сегодня. — Я — маршал Анита Блейк. Меня вызвал сержант Зебровски. Всегда полезно напомнить, что я не сама напросилась. У меня есть на это полномочия, но я стараюсь как можно меньше соваться без приглашения. Ни один коп, какой бы масти он ни был, не любит, когда в дело, которое он расследует, кто-то суёт нос. Особенно такой здоровенный коп. Сотрудник Дуглас уставился на мой значок, будто сильно сомневался, что он настоящий. — Мне никто не говорил, что сюда должны прибыть федералы. — Знаете что? Сейчас четыре утра. Я спросила вашего разрешения пройти из чистой вежливости, потому что вот это — значок федерального маршала, и он даёт мне право перейти оцепление и заняться своей гребанной работой на месте убийства. Если вы попытаетесь мне помешать, сотрудник Дуглас, я против вас выдвину обвинение в создании препятствий федеральному чиновнику при исполнении его обязанностей. Он скривился, будто проглотил что-то кислое, но махнул другому полицейскому. Уступив ему своё место у барьера, он приподнял передо мной ленту. — Я вас провожу, мэм. Что ж, я его понимала. Что если значок не настоящий или не мой? Конечно, будь я здоровенным плечистым мужиком, проблем бы не было. Всегда можно отличить копа-новичка от ветерана. Новички судят по внешности. Поработав пару лет, они это делать перестают — понимают, что наружность мало что говорит о том, что внутри. Симпатичная миниатюрная дамочка может нажать на спуск так же легко, как громадный жуткий бандюга. Новички этого ещё не знают, они ещё не научились, что по внешности судить нельзя. Дуглас не стал приноравливать шаг к моему, да и не надо было. Я привыкла ходить на выездах на труп рядом с Дольфом, а Дуглас по сравнению с ним крошка. Даже на каблуках я успевала за ним. У него был такой вид, будто он хочет что-то сказать, но он промолчал. Оно и к лучшему. Из полицейских на этой стороне реки меня не все знали в лицо. Они подумали то же, что и Дуглас — что я здесь работаю, потому что подняли кошачий концерт: — Эй, Дуг, где отоварился? Ты что, приватный танец в рабочее время смотреть будешь? И ещё похлеще. Я не обратила внимания. Было уже четыре часа утра, я ещё не ложилась, и мне было плевать. Кроме того, я на горьком опыте узнала, что чем больше на такую хрень реагируешь, тем больше на тебя её навалят. Не обращай внимания, и обычно это дело прекратится, потому что нет кайфа дразнить человека, когда он не реагирует. К тому же они больше дразнили Дугласа, чем меня. А я — просто местная девчонка, давшая им для этого повод. Он тоже не реагировал, но, когда мы подошли к входной двери, у него лицо горело. Он даже придержал для меня дверь, и я не возразила. Был в моей жизни период, когда я бы не позволила держать для меня дверь. Но он и так уже горел от смущения, и я не собиралась с ним бороться из-за двери. Может, с ним ещё когда-нибудь придётся работать, так хрен с ним, пусть дверь придержит. К тому же, если бы я его начала ставить на место, его коллегам было бы ещё к чему приколоться, а этого мне не хотелось. Мы вошли через стеклянные двери в небольшой вестибюль, похожий на вестибюль симпатичного ресторанчика, с конторкой и метрдотелем. Хотя, наверное, должность этого высокого мужика не так называется, но все-таки он в белом пиджаке и в бабочке, с виду — типичный метрдотель. Когда я его в последний раз видела, он был высок и внушителен, записал наши с Ашером имена и позвонил, чтобы нам выслали «хозяйку» нас проводить. Сейчас он облокотился на конторку, закрыв лицо руками, и вид у него был больной. Слева находились туалеты, а короткий коридор вёл в клуб. От двери не видно, что делается в клубе. Последний барьер от нежелательных или несовершеннолетних гостей, откуда им ещё сисек не видать. Цветовая гамма представляла собой смесь синего и лилового, и если бы не силуэты голых женщин на стенах, действительно было бы похоже на ресторан — ах да, ещё и постер с объявлением, что в среду — вечер выступления любителей. Я не могла вспомнить имени этого верзилы — просто не могла. Но это не имело значения, потому что Дуглас провёл меня мимо него, не сказав ни слова. Вверх по небольшому пандусу — и мы оказались в клубе. Отличный бар слева, которым мог бы гордиться любой клуб, но все остальное — типичнейший стриптиз. Ну кому ещё нужны эти небольшие круглые сцены? Зал тоже был синий и лиловый, ну, может, с примесью других цветов. Не могу сказать точно, потому что почти весь зал был освещён чёрным светом, или каким-то ещё странным освещением, так что в освещённом зале было чертовски темно. В первый раз меня это удивило — что свет может быть тёмным, так что нет теневых участков, а весь зал — одна большая тень. Сейчас, на уик-енд, зал был полон, но тих. Музыку вырубили, и — слава Богу — беспрестанная трескотня ди-джея стихла. Даже казалось, что так неправильно, что не должен быть этот зал тихим, будто шум — элемент его декорации. Публика состояла из мужчин и большего количества женщин, чем можно было бы предположить, и сидели они как плакальщики на неожиданных похоронах. Танцовщицы сбились в угол возле детектива в штатском, которого я не узнала. Крупный мужчина в форме, такой же, как у Дугласа, зашагал к нам, держа в одной руке блокнот, в другой ручку. Шляпу он не стал снимать, будто без неё его круглому лицу чего-то не хватало бы. — Дуглас, за каким хреном ты притащил сюда ещё одну стриптизершу? Все девчонки, что были в клубе, у нас здесь собрались. — Он ткнул большим пальцем себе за плечо. Глазки у него были маленькие, противные, бусинками, а может, мне надоело, что меня принимают за стриптизершу и сбрасывают со счётов, как мелочь, только потому, что я не мужик и не в мундире. — А может, она там чего видела снаружи? Да, лапонька? Я показала ему значок и обошла Дугласа, встав прямо перед его — очевидно — начальником. — Федеральный маршал Анита Блейк. С кем имею честь? Даже в этом свете было видно, как он потемнел. — Шериф Кристофер, Мелвин Кристофер. — Он смерил меня взглядом — не как мужчина рассматривает хорошенькую женщину, а будто оценивал меня, притом не очень высоко. — Знаете, если не хотите, чтобы вас принимали за стриптизершу, надо одеваться получше, мисс. — Не мисс, а маршал Блейк, шериф. У нас, в больших городах, это называется «вечерний наряд». Платья до колен вышли из моды лет сорок тому назад. Он ещё малость потемнел, глаза его из недружелюбных стали враждебными. — Острить изволите? — Нет, — ответила я, глубоко вдохнула и медленно выдохнула. — Послушайте, давайте так: вы перестаёте называть меня стриптизершей, а я перестаю отпускать замечания на ваш счёт. Притворимся, что мы прибыли сюда раскрыть преступление, и будем заниматься своей работой. — Нам здесь не нужна федеральная помощь. Я вздохнула, оглянулась в поисках кого-нибудь знакомого. Знакомых не было. — Ладно, если хотите так, можно и так. Если вы помешаете мне допросить всех вампиров до наступления рассвета, я выдвину против вас обвинение в создании помех федеральному маршалу при исполнении. — Там ваши дружки, да? Мне говорили, что вы — гробовая подстилка. Я только покачала головой и обошла вокруг Дугласа, оказавшись вне досягаемости шерифа. — Куда это вы собрались? — Допрашивать свидетелей, — сказала я, все-таки приглядывая за шерифом краем глаза, потому что не знала, что он сделает. — Откуда вы знаете, где они? — Здесь их нет, на стоянке тоже нет, значит, они в зале «Сапфира». Я уже почти взошла на возвышение перед парой симпатичных деревянных дверных створок. Перед ними стоял ещё один коп в форме. Я здесь бывала раньше и знала, что звук здесь глушится. Потому только я ещё не заорала, призывая Зебровски. Поднимаясь по ступеням, я расстегнула молнию куртки. Значок был у меня в левой руке, где постовой у дверей мог его ясно разглядеть. Не знаю, что бы я стала делать, если бы шериф велел своему человеку меня не пускать. Давно уже я поняла, что если у тебя есть право куда-то попасть, это ещё не значит, что полиция тебя вот так сразу пропустит. Хватать меня за руки или выставлять пенделем они не станут, но если они захотят ставить палки в колёса, то найдут способы. — Будьте добры отойти, полисмен. Он сделал движение, но шериф сказал ему: — Ты не на неё работаешь! Отойдёшь, когда я скажу отойти. Я вздохнула и подумала: «Ну и хрень!» Тут меня осенило. Я полезла во внутренний карман куртки. — Поосторожнее доставайте, что там у вас, — предостерёг шериф, вдруг оказавшись у меня прямо за спиной. Я повернулась так, чтобы видеть и его, и второго полицейского. — Не надо волноваться, шериф. Я только позвоню. Он положил руки на бедра повыше кожаного ремня. Кобуру он не расстегнул, так что все это было не всерьёз. Он просто хотел посмотреть, сробею ли я. Если он думал, что меня такой фигнёй можно напугать, значит, слишком давно он ни с кем стоящим дела не имел. Я пощёлкала по кнопкам, поглядывая на полицейских. Из них многие прервали сбор показаний или что они там делали и смотрели наше представление. Зебровски ответил со второго звонка. — Я в клубе, прямо за дверью. — А почему не внутри? — спросил он несколько озадаченно. — Шериф велел своему подчинённому не отходить от двери. — Неправда! — заорал шериф. — Просто нечего командовать моими людьми! Я вздохнула так громко, что Зебровски услышал: — А разница? Зебровски открыл дверь, все ещё держа телефон в руке. — Спасибо, шериф Кристофер. Думаю, дальше мы с маршалом Блейк сами справимся. Он захлопнул телефон, улыбнулся всем и шагнул в сторону, давая мне пройти, но шериф бы не протиснулся. Он и не пытался — только буравил Зебровски сердитым взглядом. Тут до меня дошло, что обмен плевками в суп начался ещё до моего приезда, а я просто попала под раздачу. Зебровски закрыл за нами дверь и прислонился к ней, укоризненно качая головой. Росту в нем пять футов девять дюймов, в коротких чёрных волосах с каждым годом прибавляется серебра. Когда жена заставляет его постричься, волосы становятся короткими и аккуратными. Когда он забывает или она слишком занята, они курчавые, волнистые и такие же неаккуратные, как он сам. Костюм на нем коричневый, галстук — бледно-жёлтый, рубашка тоже. Кажется, впервые за все годы, что я его знаю, на нем все вещи под цвет. И не только — они ещё без жирных пятен! Очки у него с серебряной оправой, и вполне помогают скрывать глаза, когда он устаёт, но не когда злится. Сейчас Зебровски отвёл меня в сторонку к фонтану, где стояло чучело когда-то живого льва. Сапфировый зал — это нечто среднее между охотничьим клубом, комнатой трофеев и прочих вещей, которые, по общему мнению, делают самцов мужчинами. Почти весь пол был застлан коврами леопардовой расцветки, и первая мысль у меня всегда бывала: «Какой-то леопард охамел вконец и все тут собой заляпал; ладно, черт с ним, звериные принты сейчас в моде». Люди сотни долларов выкладывают, чтобы посидеть здесь вечером — наверное, им нравится. Зебровски повернулся к залу спиной и жестом показал мне встать перед ним, чтобы никто не видел, что мы разговариваем. — С приездом тебя. — Чего ты всех людей шерифа держишь снаружи? — Когда мы подъехали, они согнали сюда всех вампиров и обрабатывали их крестами. Не трогали, нет, только кресты у них светились так, что глазам больно. При этом они объясняли: не будете говорить — не уберём кресты. — Блин, использование освящённого предмета при допросе вампиров федеральным судом было запрещено — когда ж это было? — три месяца тому назад. — Ага, — подтвердил он, приподняв очки и потирая глаза пальцами. — Так здесь же каждый вамп сможет подать в суд, — шепнула я. Он кивнул и поправил очки. — Я ж тебя и поздравил с приездом. Пока не был принят такой запрет, многие сотрудники полиции носили освящённые предметы как деталь формы — булавку или заколку, а теперь снова только спрятанными на теле. Когда имеешь дело с вампирами, освящённые предметы приравниваются к оружию. Из чего следует, что в действиях шерифа просматривается состав преступления: нападение с применением смертоносного оружия. — Только он крестом махал или его люди тоже? — Некоторые из них. Пока мы не приехали, у них у всех были маленькие булавки на лацканах в форме креста. Я их заставил эти булавки снять, но пришлось пригрозить, что позвоню в ближайшее отделение ФБР. Я вытаращила глаза. Ни один коп не питает излишне нежных чувств к агентам ФБР. — Уж пусть лучше ФБР себе дело заберёт, чем я им спущу такое. Вампиры перепуганы до смерти. Есть ли среди них виновный, я не могу сказать, потому что из них кто взбешён, а кто перепуган. Мало кто из них даже согласится с нами говорить теперь, и по закону они и не обязаны. В голосе его это не было слышно, но никогда я его ещё таким злым не видела. Видно было по прищуру век, по напряжённым рукам. Обычно именно Зебровски остаётся спокоен, но у каждого свой предел. — Нам стукнули тут из Нового Орлеана и Питтсбурга. Очень похожие преступления. В Питтсбурге два, в Новом Орлеане пять. Потом они перебрались сюда. — Везёт нам, — сказала я. — Ага, только это значит, что приходится ждать ещё трех трупов. И очень надо, чтобы законопослушные граждане-вампиры с нами не отказались говорить. — Посмотрю, что смогу сделать. Есть у тебя кто-нибудь конкретный, с кого начать? Я в том смысле, что сейчас 4:30, до рассвета часа три или того меньше. А их надо будет отпустить по домам до рассвета, если только не будет, чего им предъявить. — У нас там на боковой автостоянке мёртвая женщина, множественные укусы вампиров. Они — вампиры. Наверняка я уговорю какого-нибудь судью задержать их как важных свидетелей. Есть один, который настолько ненавидит вампиров, что ордер мне выпишет. Я замотала головой: — Мы хотим уладить это дело, а не раздуть. Прямо сейчас они могут подавать в суд на город, так не будем давать им повод подать ещё и на нас. Он кивнул, отступил и широким взмахом руки показал мне дорогу. — Они все твои. Удачи. Возле большого очага в центре зала расселась группа вампиров, и ни один из них не принадлежал Жан-Клоду. Некоторые сосредоточились возле большого стола перед камином в больших удобных креслах, другие на диванчике у огня. Один сжимал в руках диванную подушку с узором под шкуру леопарда. Глаза у него вылезали из орбит, и похож он был на контуженного. Остальные пятеро были перепуганы или рассержены, или то и другое одновременно, но держались лучше, чем обнимавший подушку. Я показала значок и объяснила, кто я такая. Но не значок заставил того, с подушкой, заскулить: — Ой, она нас сейчас убивать будет! — Заткнись, Роджер, — произнёс высокий вампир с прилизанными чёрными волосами и злыми карими глазами. — Зачем вы здесь, миз Блейк? Нас удерживают здесь против воли, хотя единственная наша вина в том, что мы вампиры. — Как ваше имя? — спросила я. Он встал, оправил приличный строгий костюм. — Я Чарльз Моффет. — Это имя мне известно. Он занервничал и попытался это скрыть. Да где ему, ещё и двадцати лет нет, как он мёртв — сосунок. — Вы один из дьяконов Малькольма в Церкви Вечной Жизни, — сказала я. Он открыл рот, закрыл снова, выпрямился во весь рост: — Да, это так, и я этого не стыжусь. — Да, но Малькольм запретил членам своей церкви посещать этот берег реки с нечестивыми целями. — Откуда вы знаете, что предписывает наш учитель? Он пытался блефовать, но здесь это не проходило. — Потому что Малькольм обратился к Мастеру Города и получил его согласие сообщать Малькольму обо всех членах его церкви, посещающих его клубы. Вам, ребята, в такие злачные места вход заказан. Вы должны — цитирую: «Быть выше любого упрёка». Один из вампиров, лысеющий, в очках, начал раскачиваться в кресле. — Я же говорил, не надо было нам сюда идти. Если Малькольм узнает… — Она — слуга Жан-Клода. Она должна ему сказать, а он скажет Малькольму. — Вообще-то соглашение предусматривает стучать только на тех, кто приходит в наши клубы. Присматривать за всей этой стороной реки Малькольм нас не просил. Лысый вампир посмотрел на меня так, будто я предложила спасение души. — Вы не расскажете? — Если вы мне все изложите, что знаете об этом деле, я не вижу причин рассказывать. Лысый вампир тронул Чарльза Моффета за рукав. Тот выдернул рукав из его пальцев. — Почему мы должны вам верить? — Слушайте, не я ведь подписала соглашение о нравственности с моим мастером и учителем, и не меня поймали в стрип-баре — это с вами случилось. Так если тут сомневаться, кто держит слово, а кто нет, так не во мне же? Вампир, который пошёл против прямого приказа своего мастера — что толку от него мастеру или поцелую в целом? — Мы в нашей церкви не называем группу вампиров поцелуем. Малькольм считает это слово слишком чувственным. — Пусть так, но это не отменяет сказанного. Вы предали своего мастера, свою церковь и свой обет — или вы в этой церкви и обет на крови не приносите? — Варварский обычай, — сказал Чарльз. — Церковь объединяет нас моральными стандартами, а не какими-то магическими клятвами. Я улыбнулась: — Ничего себе стандарты, — сказала я и обвела рукой помещение. Чарльз зарделся, что для вампира непросто, и это сказало мне, что сегодня он хорошо насытился, от пуза. — Кто вас кормил сегодня? Он только смотрел сердито. — Послушайте, ребята, сейчас половина пятого утра. Меньше трех часов осталось, чтобы ваши драгоценные задницы развезти по домам. Мы хотим закончить со всем этим до света, или нет? Они кивнули — все. — Тогда отвечайте на мои вопросы. Я могу определить, кто из вас сыт и кто нет. Мне нужно знать, кто из танцовщиц — доноров — вас кормил. Если они в соседней комнате, я должна с ними поговорить. Если нет, мне нужны имена и способ связаться с ними сегодня же. — Отношение вампира и его партнёра священны. — Чарльз, послушайте, в вас достаточно крови, чтобы покраснеть. Хотите, чтобы я задумалась, где вы столько набрали, что так легко тратите? — Угрозы и жестокое обращение мы уже испытали. Хуже вы нам уже не сделаете. Я повернулась к остальным: — Кто хочет ответить на мои вопросы и получить талончик «я не скажу Малькольму»? Лысый вампир поднялся из кресла. Чарльз на него заорал, но Лысый мотнул головой. — Ты мне не мастер, Чарльз. Мы, члены церкви, свободные существа. В частности, ради этого мы в неё вступали. Я отвечу на её вопросы, поскольку имею на это право. — Давайте найдём комнату, где нам не помешают, — сказала я и махнула ему рукой, чтобы шёл за мною. В небольшой отгороженной зоне, очевидно, курительной, стоял по-настоящему красивый аквариум с солёной водой, но были комнаты поменьше и за курительной, комнаты, где исполняются приватные танцы на заказ. Я привела Лысого в первую. Она была действительно очень уютна, со вкусом отделана, обставлена маленьким диванчиком, стулом, кофейным столиком и светильниками. Тема кожаной мебели и мужской берлоги была в этой мелодии отчётлива, но не навязчива. — Садитесь, — предложила я. Он сел, потирая ладонями колени — нервничал. Несколько такой мягкий и расплывчатый. Похож на бухгалтера, только когда губы облизывал, слегка показывал клыки. Как все новички. — Вы давно состоите в церкви? — Два года. — Он покачивал головой. — Я думал, это будет сексуально — знаете, там, вампиры, одежда, романтика. — Он свёл пухлые ладошки. — Так это все не так. Я остался тем же клерком, только в другой конторе, где мне дают работать ночами. Пить я не могу, стейк скушать — тоже, и от смерти не стал ни капельки сексуальнее. — Он развёл руки. — Вот, видите? Всего лишь побледнел. — Я думала, что церковь требует полугодового обучения, и лишь потом позволяет сделать этот шаг? Он кивнул: — Так и есть, но у них вся эта нравственность получается такой возвышенной, знаете, что мы, дескать, лучше прочих вампиров. Мы не извращенцы, как Жан-Клод и его вампиры… — он глянул на меня испуганно. — Простите, я не хотел… — Я знаю, что говорит церковь об обществе обычных вампиров. — Но так благородно все это звучало… — Скажите мне вот что: вы там встретили женщину, которая оказалась вампиром? Он посмотрел удивлённо: — Откуда вы знаете? — Догадалась. А когда вы переменились, что было дальше? — Она первые несколько месяцев была моей партнёршей, а потом у неё появились другие обязанности. Это уже было интересно, и я сделала себе зарубку на память. Если дьяконы церкви соблазняют себе новых членов, это может быть незаконно, а с точки зрения морали — сомнительно в лучшем случае. — Кто вас кормил сегодня? Этот вопрос застал его врасплох, и он заморгал, как кролик в свете фар. — Саша. Её зовут Саша. — И вы её сюда привезли? Он кивнул. — Вы член клуба? Он снова кивнул. — А Чарльз? Кивок. — Те, за столом — почти все члены клуба? Кивок, потом слова: — Кларк сегодня был тут первый раз. — А Кларк — это тот, с подушкой? — Откуда вы знаете? Я только головой покачала, улыбнулась и спросила: — Вы помните кого-нибудь из других девушек, которые их кормили? Имена или описания внешности. Он много чего помнил. Я получила четыре фамилии, два описания, и только бедняга Кларк остался голодным. Это я, конечно, и так знала, но всегда приятно перепроверить. Под охраной Зебровски мы вышли обратно в клуб и позвали названных дам. Каждому вампу сопоставили хотя бы по одной девушке. Чарльз покормился от трех, и давал щедрые чаевые. У двоих он был завсегдатаем. Ай-ай-ай, а ещё дьякон. Немногим более двух часов у меня ушло, чтобы сопоставить, кто кого из них кормил. Это не значило, конечно, что никто из них не мог закусить, а потом опять пойти пить кровь, но это было не слишком вероятно. Я решила, что обмеры укусов на покойнице мы сравним с клыками вампиров потом, если будет необходимость. Нам были известны их имена и где их искать. Самую интересную информацию дал мне вампир, с которым я говорила первым, да ещё Кларк, который так перепугался, что сдал бы нам родную мать. Здесь с вечера были ещё три члена церкви, и они тоже были из тех, кто любил шляться по стрип-барам. Однако ни один из них не принадлежал к ВИП-клубу «Сапфира». Я записала их имена и адрес самого недавно умершего из них. Может, они имеют какое-то отношение к убийству, а может, им просто надоело, и они уехали раньше. Уехать из стрип-бара — это ещё не криминал. Зебровски действительно вызвал полицию штата на подмогу, когда мы эскортировали вампиров к их автомобилям. Никто из них не был достаточно старым или достаточно сильным, чтобы просто улететь домой. Когда мы распихали всю нежить по машинам, Зебровски отвёл меня в сторонку и спросил: — Я не ослышался? Эта вампирская церковь берет со своих членов подписку о нравственности? Я кивнула: — Другие вампиры называют их «ночными мормонами». Он осклабился: — Ночные мормоны? Ну и ну! — Правда, правда. — Отлично, я это запомню. — Он оглянулся назад, на ожидающую машину «скорой», пожарную машину и фургон с полицией. — Так, а теперь, когда ты спасла этих вампов, не посмотреть ли само место преступления? — Я уж думала, ты и не попросишь. Он снова осклабился, и усталость почти исчезла из его взгляда. — Мне придётся полезть по лестнице первым. — Что ещё за лестница? — нахмурилась я. — Место убийства и само тело — в дыре, оставленной излишне ревностными строителями. Как сказал управляющий клуба, они вынули землю, но разрешения не получили, так что там просто осталась дыра. Вот почему нам нужны пожарные, чтобы достать тело, когда ты с ним закончишь. — Ты не полезешь по лестнице ниже меня, Зебровски. — А что у тебя надето под этой смешной юбчонкой? — Не твоё собачье дело. А если ты не пропустишь меня вперёд, я все твоей жене расскажу. Он засмеялся, и на нас стали оглядываться. Стоявшие во дворе замёрзли больше нас, а устали не меньше. Они, наверное, не видели здесь ничего смешного. — Кэти знает, что я старый развратник. Я только головой покачала. — Там очень грязно, в этой яме? — Хм! Смотри сама: шли дожди, вода замерзала, оттаивала, потом опять шли дожди. — Блин! — А где твой комбинезон, который ты всегда таскала на осмотры? — У нас в компании приняли правило, что на подъем зомби нельзя надевать одежду для осмотра места преступления. — Чего я не сказала, так это того, что я как-то по забывчивости на подъем зомби надела комбинезон, измазанный кровью. Жена клиента упала в обморок. А я виновата, что она такая субтильная? Это не Берт сказал, что больше так нельзя — это фирма «Аниматорз инкорпорейтед» решила большинством голосов. Так что правило я стала соблюдать. — И я сегодня не собиралась лазить по ямам и осматривать трупы. Он перестал ухмыляться. — Я тоже. Давай займёмся делом. Я хочу успеть попасть домой и обнять жену и детей, пока они не разбежались в школу и на работу. Я не стала напоминать, что сейчас уже 6:30, и шансов застать Кэти и детей у него почти нет. Каждому нужно хоть немного надежды, и кто я такая, чтобы её отнимать?Глава сорок седьмая
Женщина в яме уже не испытывала ни надежды, ни страха. Лицо её было пустым, как всегда у мертвецов. Бывает, что у них вид страшный, но это случайность — просто так сократились лицевые мускулы в момент смерти. Но, как правило, лица у них пустые, как будто нет в них какой-то сущности, а не просто отсутствие дыхания и сердцебиения. Я достаточно видела остекленевших глаз, чтобы сказать: со смертью уходит что-то более драгоценное, чем дыхание. А может, я просто устала и не хотела стоять по щиколотку в грязи, глядя на женщину, которая, вероятно, была моложе меня и навсегда останется молодой. Чем ближе к рассвету, тем я паршивее себя чувствую, если я не в кровати. Сходства с первым телом было очень много. Эта лежала на спине, как и та. Обе были стриптизершами. Обе убиты рядом с клубом, где работали. Эта была блондинкой и белой, как и первая. По несколько укусов с каждой стороны шеи, один на сгибе левой руки, один на правом запястье и один на груди. Чтобы посмотреть, нет ли укусов на бёдрах, надо было стать на колени в грязь, чего мне не хотелось. Вот так просто — не хотелось, и все. Я дала себе слово, что никогда больше нигде не окажусь без комбинезона и резиновых сапог. Перчатки пришлось одалживать у Зебровски. Собираясь вчера вечером, я думала о свидании, а не о работе. Сама дура. Я стояла, обсуждая сама с собой, удастся ли мне обойтись без ползания в грязи и осмотра укусов. — Она выше той, почти на фут. Светлые волосы, но очень короткие, у той были длинные. А во всем остальном — очень похожи. — Радиусы укусов те же самые. — Кто измерял? — спросила я. Он ответил. Имя ничего мне не говорило. На этой стороне реки я редко бывала на осмотрах мест преступления. Убивала вампиров по поручению штата Иллинойс — да, но расследованиями практически не занималась. И измерениям неизвестного мне человека я доверять не могла. Если хоть один радиус не совпадёт, это будет означать смену состава в группе вампиров. Нам необходимо знать, ищем мы пятерых, шестерых или больше. Вздохнув, я достала из кармана куртки рулетку. Её я всегда возила в бардачке вместе с детскими салфетками. Измерив доступные укусы, я попросила Зебровски записать результаты. Потом я аккуратно поставила колено в грязь между коленями покойницы. Грязь оказалась холодной. Раздвинув ноги мёртвой, я увидела следы укусов и измерила все, которые были. Радиусы совпадали — в пределах точности. Я использовала не тот измерительный инструмент, который надо было. Не следовало мне брать у ребят из группы осмотра инструмент, которого в следующий раз со мной не будет. От этого получается различие в показаниях; полевые измерения — это вам не лабораторные. Я осторожно встала — главное было не шлёпнуться в грязь на задницу, а сапоги на каблуках — не лучшая для этого обувь. Так что я вставала осторожно. — У «Сапфира» охранники ходят по автостоянке. Не меньше одного в каждый момент времени. Сегодня, в выходные, их должно было быть два. Они что-нибудь видели или слышали? — Один видел, как девушка выходила уже в пальто. Направлялась домой после конца своей смены. Он видел, как она шла к машине… — Зебровски перелистнул блокнот, — а потом уже не видел. — То есть? — Он сказал, что она шла к машине, он ей помахал рукой, потом на что-то отвлёкся на другой стороне стоянки. Что именно его отвлекло, он не слишком чётко может вспомнить, но клянётся, что только глянул в сторону, а когда посмотрел обратно, она исчезла. — Исчезла, значит. — Ага. А почему у тебя такое выражение лица, будто это важно? — Он сразу же проверил её машину? Зебровски кивнул. — Да. Там девушки не было, и он пошёл в клуб посмотреть, не вернулась ли она. Не найдя её внутри, он позвал другого охранника, и они обследовали местность. И нашли её. — Как долго, по его мнению, он смотрел в сторону? — Он говорит, пару секунд. — Не видел ли ещё кто-нибудь, как она уходила? Мне бы хотелось знать время, когда она вышла из здания, и сколько точно времени он смотрел в другую сторону. — Давай вылезем из этой ямы и глянем, не видел ли кто её уход и не посмотрел ли при этом на часы. Он снова зашелестел блокнотом. Прожекторы, которые поставили возле ямы, освещали её внутренность, и от них вся сцена становилась какой-то голой и безжалостной, будто надо было эту девушку накрыть и больше на неё не пялиться. Сентиментальной я становлюсь. Определённо сентиментальной. — Вообще-то одной даме, посетительнице, эта блондинка страшно понравилась — ей и её мужу. И она заметила время, когда девушка ушла. — И какая разница с показаниями охранника? Он сверил записи: — Десять минут. — Десять минут — чертовски долгое время, чтобы таращиться на то, чего и вспомнить не можешь. — Ты думаешь, он врёт? Я покачала головой: — Вряд ли. Я думаю, он говорит то, что считает правдой. — Не понимаю. К чему ты клонишь? — спросил Зебровски. Я улыбнулась ему не слишком счастливой улыбкой. — Один из вампиров должен быть мастером, до этого мы додумались. Но к тому же они умеют затуманивать человеку сознание до такой степени, чтобы проделать подобный трюк. — Я думал, все вампиры умеют туманить сознание. Я покачала головой. — Они умеют загипнотизировать человека взглядом, а потом, если его укусят, стереть ему память. Достаточно сильные вампиры умеют загипнотизировать человека и стереть почти всю память. Но обычно у жертвы остаются смутные воспоминания о глазах — иногда о каком-то животном со сверкающими глазами, или о свете фар, неестественно ярких. Разум пытается найти случившемуся обыденное объяснение. — Окей, значит, один из этих вампов умеет оглушать взглядом. — Нет, Зебровски, я спорить готова, что глаза здесь ни при чем. Наверняка это было сделано с расстояния, и без прямого взгляда. Я с охранником поговорю, но если на нем нет укуса и нет никаких странных воспоминаний, значит, это было сделано с приличного безопасного расстояния и без непосредственного контакта. — И что? — спросил он несколько устало и раздражённо. Я не приняла это раздражение на свой счёт. — Это значит, что один из вампиров стар, Зебровски. Стар, и к тому же мастер. То есть это выдающийся талант, что сильно сокращает список. — Имена? Я покачала головой: — Давай позовём охранника, пусть он нам стриптиз станцует. Зебровски посмотрел на меня поверх соскочивших очков, поправил их пальцем. — Я не ослышался? — Надо проверить, нет ли на нем укусов вампира. Если он чист, то мы ищем крупного игрока, вампирски говоря. Если укус есть, то не столь крупного. Поверь мне, это очень серьёзная разница. — Это кто-то из ребят Жан-Клода? — спросил Зебровски. — Нет. — Откуда ты знаешь? Откуда я знаю? Я слишком устала, и потому мысленно повторила этот вопрос, подумала, что бы ответил Жан-Клод. Может ли он гарантировать, что это не его вампиры? Мысли этой хватило, он оказался у меня в голове. Он видел то, что видела я — не слишком хорошо для расследования убийства, которое совершили вампиры. Я стала было закрываться щитом, чтобы вытолкнуть его, как вдруг узнала ответ. — Принесённая мне клятва на крови не даст им этого сделать, поскольку это нарушение моего прямого приказа — не привлекать к нам отрицательного внимания полиции людей. Я подумала: «Лив однажды нарушила эту клятву», — и он меня услышал. — Я тогда ещё не был le sourdre de sang. Сейчас данный мне обет не так легко нарушить, ma petite. Я так долго молчала, что Зебровски спросил: — Что с тобой? — Задумалась. — Я знала насчёт обета на крови, но до сих пор не до конца понимала, насколько они важны и что значат. — Потому что все вампиры Жан-Клода принесли обет на крови. Он мистически привязывает их к Мастеру Города. А он своим вампирам такое запретил. — То есть клятва на крови делает это невозможным? — Не то чтобы невозможным, но очень трудным. Зависит от того, насколько силён мастер, которому принесён обет. — А насколько силён Жан-Клод? Я поискала слова, и выбрала такие: — Достаточно, чтобы я на это поставила хорошие деньги. — Но гарантировать ты не можешь? — Гарантии даются на бытовую технику, а не на убийства. Он ухмыльнулся: — Нормально! Надо будет взять на вооружение. — Пользуйся, разрешаю. Улыбка стала чуть поуже. — Я все равно не понимаю, что все это значит, насчёт клятвы на крови. Может, я слишком сегодня устал, чтобы разбираться в метафизике. Попробуй объяснить как-нибудь в другой раз. — Я попробую объяснить проще. — Хорошо бы. — От вампиров, которых я сегодня допрашивала, я узнала, что Малькольм отменил кровавую клятву у себя в церкви. Слишком это по-варварски. Жан-Клод все ещё был у меня в голове и услышал, что я сказала. Меня обдало от него волной страха, переходящего в панику. — Окей, и что это значит? Мне пришлось сделать глубокий вдох — страх Жан-Клода душил меня так, что говорить стало трудно. А голос его у меня в голове сказал: — Ты в этом уверена, ma petite? Я произнесла вслух для Зебровски, что было и ответом на вопрос Жан-Клода: — Это значит, что в этой округе есть сотни вампиров, которых ничто не удерживает от таких мерзостей, как эта, кроме собственной совести и нравственного кодекса, ими подписанного. Жан-Клод у меня в голове ругался по-французски. Отдельные слова я поняла, но он слишком быстро говорил, чтобы до меня дошёл смысл. Зебровски улыбнулся, и улыбка эта постепенно расползлась в ухмылку. — Ты говоришь, что церковь верит, будто её члены будут хорошими детками, а твой бойфренд не настолько доверчив. — Я проверю новых мастеров, которые приехали в город по приглашению Жан-Клода, но деньги я поставила бы на Церковь Вечной Жизни. — Дольф сказал бы: «Ты просто не хочешь, чтобы это были вампиры Жан-Клода». — Именно так он бы и сказал. Но я тебе вот что скажу, Зебровски: мысль, что все эти новые вампирчики обладают из тормозов только своей человеческой совестью, заставляет меня почти согласиться с Дольфом. — В чем согласиться? — Перебей их всех. — Не говори такого вслух при полиции, ma petite, — сказал Жан-Клод. — Может случиться так, что тебе не хотелось бы, чтобы твой друг вспомнил этот разговор. Он был прав. — Блин, Анита, да ведь среди твоих друзей тоже есть кровососы. — Да, но есть правила, как быть вампиром. А Малькольм с ними обращается так, будто они просто люди, только с клыками. А это не так, Зебровски, совсем не так. Даже если окажется, что это группа одичавших, как-то сумевших не засветиться ни у кого на радаре. У меня, у Жан-Клода, у Малькольма. Придётся нам с ним поговорить насчёт этих новых правил. — Мне правильно кажется, что «нам» не включает ни меня, ни кого-нибудь из копов? Он смотрел на меня в упор, и ничего шутливо-неприличного не было в его взгляде. На меня смотрела пара глаз умного копа. Я вздохнула и шагнула к лестнице. Слишком много я сказала, ой, слишком. Голос Жан-Клода произнёс у меня в голове: — Что-то ты должна сказать, ma petite, чтобы вынуть жало своих слов. Я придумала, что сказать вслух, для Зебровски. — Зебровски, я чертовски устала. Ты уж не говори Дольфу, будто я сказала, что всех вампиров церкви надо уничтожить. Я же этого не имела в виду. — Я никому не скажу, тем более Дольфу. Он наверняка начнёт со своей новой невестки, и это будет очень нехорошо. Я кивнула: — Но если вдруг у нас на руках окажется несколько сот вампиров, слетевших с нарезки, сразу, то позовут все равно меня. А мне не хочется даже пытаться убирать столько их сразу. Я это умею, но не настолько. — Если будут сотни, то даже ты не поможешь, — сказал он и глубоко вздохнул. — Понимаю, почему эта мысль тебя достаёт. Черт, она и меня тоже достаёт. — Я попытаюсь выяснить, когда началась эта политика «без клятвы на крови». — И что тогда? Я уже положила руки на лестницу: — Тогда разберусь. — Ma petite, ты снова неосторожна. — Брысь из моей головы! — шепнула я. — Анита, а это что значит? Ты федеральный маршал, тебе уже нельзя играть в одинокого рейнджера. У тебя значок. Я прислонилась лбом к перекладине — измазала лицо и отдёрнулась. Всю правду, которую я хотела сказать, я уже сказала. — Мы предложим Малькольму выбирать: либо он свяжет их всех обетом на крови, либо это сделает Жан-Клод. И вдруг Жан-Клод зазвучал у меня в голове громче: — Ma petite, остановись! Умоляю, не произноси этого вслух! А не произнесла я вот чего: любой вампир, который откажется пройти обряд, вероятнее всего, станет мертвецом навсегда. Мне явились воспоминания Жан-Клода, и я знала, что обет на крови — один из самых строго соблюдаемых законов. Я увидела, что бывает, когда обет на крови недостаточно силён, и что бывает, когда его совсем нет. Я уже поднималась по лестнице, когда Зебровски спросил: — А что будет, если вампы не захотят давать клятву? Я застыла на миг на перекладине, потом соврала: — Точно не знаю. Надеюсь, что это только у Малькольма, а не в каждой церкви по всей стране. Мы говорим о том, чего никогда раньше не было, Зебровски. Насколько мне известно, никогда ни один мастер вампиров не позволял себе плодить новых, не обезопасив себя, то есть став их вождём не только по названию. Такого просто не делалось. Вампиры не слишком склонны к новациям. — Ты не о том, что всех, кто не принесёт обета, убьют? Анита, у них есть права. — Уж я-то, Зебровски, это лучше других знаю. Про себя я проклинала Малькольма, проклинала за бардак, который он устроил. Даже если убийцы не из его церкви, это только вопрос времени. Вампиры не люди, они думают не как люди. До меня дошло, что Малькольм пытается сделать с Церковью Вечной Жизни то, что пытался сделать Ричард с Кланом Тронос Рокке. Оба они хотят обращаться с монстрами как с людьми. А это не так. Видит Бог, совсем не так. Жан-Клод шепнул: — Нам придётся направить в церковь наших представителей и посмотреть, до чего там дошло. Я не ответила, наверняка зная, кто будет среди представителей. Уж я-то точно. Я полезла вверх по лестнице, и только когда Зебровски присвистнул, вспомнила, что у меня под юбкой ничего нет. — Блейк, какая у тебя классная… — Зебровски,промолчи. — А что такого? — Если ты это скажешь, я тебя опрокину на землю. — …задница, — договорил он. — Я тебя предупредила. Он рассмеялся. Когда мы оба выбрались на твёрдую землю, я сделала ему подсечку рядом с подходящей лужей. Он заругался, остальные засмеялись. — Я Кэти расскажу, что ты меня обижала. — Она будет на моей стороне. Так оно и было бы. Но я достаточно хорошо знала Кэти Зебровски, чтобы понимать: её муж не расскажет ей, как сказал мне, что у меня классная задница. Она сочтёт это грубостью. Эхом отозвался у меня в голове голос Жан-Клода: но ведь действительно классная. Я велела ему тоже заткнуться, и он на этот раз послушался. — Уже близко рассвет, и мне надо на отдых. Поговорим, когда я очнусь. — Приятных снов, — шепнула я. — Мертвецы снов не видят, ma petite. И его не стало.Глава сорок восьмая
Охраннику идея насчёт стриптиза резко не понравилась. Я ему сказала, что он может сделать это в уединении, в присутствии только меня и нескольких вежливых полицейских, а может прямо на сцене. Ему выбирать. Он вроде бы мне не слишком поверил, но решил не рисковать. Он оказался чист, без укусов. С одной стороны, хреново, потому что такого мастера труднее поймать, труднее удержать и труднее убить. С другой стороны, отлично, потому что список вампиров, способных на такое, очень короток. То есть это если я правильно поняла соглашение между Жан-Клодом и Малькольмом. Ну, вообще-то соглашение заключали Малькольм и Николаос, прежний Мастер Города. Будучи с ней знакома — я же её и убила когда-то, — я отлично понимала вампиров, которые жались к церкви, не желая иметь перед Николаос никаких долгов. Но Жан-Клод согласился соблюдать её договор с церковью — на некоторых условиях. Одно из них: ни один мастер-вамп не может появиться в городе без санкции Жан-Клода. Таким образом, либо Малькольм нарушил договор, либо не знал, что в его общине есть обладатель такой силы. Либо же ни Жан-Клод, ни Малькольм не ощутили, как на их территории появился этот мастер. Если верно последнее, то мы влипли по шею: с таким уровнем силы ни один из нас не хотел бы иметь дело. А может быть, Жан-Клод дал разрешение Малькольму привезти мастера, не зная, что клятвы на крови не будет? Столько вопросов, что у меня голова заболела, а ответы можно будет получить, лишь когда кончится дневной сон Жан-Клода. В рассветных лучах я ехала обратно в Сент-Луис, радуясь, что прихватила тёмные очки. Радуясь, что не надо ехать прямо на восток. И рассеянный свет тоже достаточно резал глаза. Цирк был ближе моего дома, так что я туда и поехала. Иногда я там ночую, когда у меня свидание с Жан-Клодом, но чаще как сегодня — потому, что туда ближе завалиться. У меня глаза устали до жжения, и тело ломило почти как при болезни. Это оно просто исчерпало все свои резервы и больше не может бодрствовать и двигаться. На парковку возле Цирка я заехала уже почти в половине девятого утра. Там стояли ещё три машины — одна Джейсона, остальных я навскидку не вспомнила. Но явно тех, кто не только тут работает, но и живёт, и умеет водить машину. Таким образом, круг сужался. Менг Дье, кажется, умеет, может быть Фауст, но тут я точно не уверена, да и все равно мне. Я прошла через парковку в свете быстро разгорающегося дня, сопротивляясь побуждению ссутулиться. Заднюю дверь я открыла своим ключом, потом вошла в благословенный полумрак кладовой. Закрыв за собой дверь, я прислонилась к ней и постояла секунду-другую. Не так давно здесь вообще не было замка, и надо было, чтобы тебя впустили, но я убедила всех, что надо поставить новую дверь, броневой стали, с замком. Без замка надо было бы держать пост у глазка под крышей. С этого поста пришлось бы посылать кого-нибудь, чтобы открыть дверь. А это глупо — на парадной двери все равно есть замок. Просто служащим труднее попадать на работу, и ещё: образуется окно сразу перед рассветом, когда на посту никого не будет, а часто в это время приезжаю я. Натыкаться мордой на запертую дверь — это, знаете, на рассвете нервирует. Проверив, что дверь я за собой закрыла, я стала пробираться среди ящиков, которые здесь всегда валялись, к большой двери, ведущей на лестницу. Она уходила далеко-далеко вниз. Я настолько устала, что если бы тут был лифт, я бы на нем поехала. Но его не было. Лестница входила в систему обороны Цирка. Во-первых, ступеней было много, так что надо быть настроенным очень серьёзно, чтобы по ним идти. Во-вторых, там были места, подходящие для засад. В третьих, лестница была странной конструкции, будто те, для кого она изначально была построена, не ходили на двух ногах — или имели размер, отличный от человеческого. Если не знаешь, что тебя ждёт внизу, может закрасться мысль, кто же по такой лестнице ходит. На самом деле только вампиры да оборотни, но наши враги этого не знают. Жан-Клод поощрял слухи, что там есть что-то побольше и менее человеческое. По-моему, правильно — пусть враги боятся и теряются в догадках. Когда я добралась до железной двери внизу, у меня глаза слипались от недосыпа. Я вытащила из кармана ключи. Ключ от этой двери найти было нетрудно — самый большой, старомодный ключ на связке. Он был похож на великана среди карликов — современных ключей. Я вложила его, повернула, и хорошо смазанный замок бесшумно открылся. Петли были столь же бесшумны, хотя, наверное, будь во мне всего лишь человеческая сила, пришлось бы бороться с тяжестью двери. Она была рассчитана на сопротивление инструментам помощнее рук. Дверь закрылась, я её заперла и задвинула большой засов. Если кто ещё притащится так поздно — значит, не повезло ему. Но обычно в такое позднее время после рассвета можно было спокойно задвигать засов. То, что до сих пор он был открыт, означало, наверное, что Жан-Клод ожидал моего прибытия. Я прошла вдоль длинных шёлковых занавесей, образующих стены гостиной, почти не замечая золотой, серебристой и белой мебели, картины над фальшивым камином. Единственное, о чем я сейчас могла думать, заперев наружную дверь — это завалиться спать. Я пошла в комнату к Жан-Клоду, не сообразив. Они с Ашером свернулись под простынями. Оба они так же красивы в смерти, как и в жизни. Золотые волосы Ашера расплескались металлической пенной волной по белой подушке. Веки у него были сомкнуты, и не видно было тех невероятных светло-голубых как у сибирской лайки, глаз, настолько светлых, насколько темны глаза Жан-Клода. Ашер лежал на боку, подставив свету неизуродованную половину лица. Свет они оставили включённым — для меня, наверное, потому что без света здесь было темно, как в пещере. Окон не было. Жан-Клод прильнул к спине Ашера, обхватив его рукой за пояс, пальцы лежали на шрамах. Ашер был таким же белокурым красавцем, как Жан-Клод — черноволосым, пока некоторые церковные чины из самых лучших намерений не поймали его и не стали поливать святой водой, чтобы изгнать дьявола. Святая вода на вампиров действует как серная кислота на людей. Те же чины сожгли слугу и возлюбленную Ашера Джулианну на костре. Христианство — хорошая религия, но кое-что из сделанного во имя его мне нравится меньше. Я потрогали лицо Жан-Клода, убрала выбившийся локон за бледное плечо. Он был холоден на ощупь, и станет ещё холоднее. Ашера я поцеловала в лоб, как мёртвого. Вампиры на рассвете на засыпают, а умирают. Они — воистину оживлённые трупы. Я только не до конца понимаю, что их оживляет. Спать в одной кровати с двумя трупами я не могу. От остывающей плоти мне становится жутко. Не знаю, смогла бы я спать с вампиром — в смысле, по-настоящему спать? Так что мне пришлось задуматься, на какую кровать лечь. Если бы в этой комнате был диван, я бы им воспользовалась, но его не было. Пока я не попросила, здесь даже кресел не было. Наверное, при такой широкой кровати какой смысл сидеть в кресле? Я вышла и тихо закрыла дверь — не то чтобы я боялась их разбудить, просто по привычке. Направилась я в комнату Джейсона — мне приходилось у него ночевать. Стучать я не стала, решив, что все спят — и не ошиблась. Джейсон свернулся в клубок на дальней стороне кровати, только белокурые волосы торчали из-под одеяла. Кто-то свернулся рядом с ним, уткнувшись ему в спину, и сперва я подумала, что припёрлась некстати, и это женщина, но потом узнала этот разлив рыжеватых волос. Натэниела устроили здесь на ночь. И тоже не в первый раз. Они оставили в ванной свет, и дверь была приоткрыта. Не знаю, ради меня, или чтобы Натэниел сообразил, где он, если проснётся ночью. В первые разы, просыпаясь в этих комнатах без окон, я испытывала клаустрофобию. И против небольшой толики света не возражаю. Грязь с лица я стёрла ещё в машине детскими салфетками, и теперь только снять сапоги и чулки, и её совсем не станет. Это почти чудо, что я там не хлопнулась — на каблуках в скользкой грязи. Сняв кожаную куртку, я аккуратно её сложила. Стула не было, и я села на пол, расстегнула сапоги, поставила их к стенке, чтобы никто не споткнулся, и стащила чулки. Юбка заскорузла от засохшей крови. То, что вампиры в клубе ничего не сказали на эту тему, значит, что либо они её не учуяли, либо решили, что отпускать замечания будет слишком невоспитанно. Я сбросила её кучкой на пол, отдельно. Боюсь, даже сухая чистка ей теперь не поможет. Сняв белую футболку, я организовала третью кучку, вещей вроде бы чистых. Туда пошёл и лифчик. Футболку я надела, и стринги тоже на себе оставила. Без них спалось бы лучше, но футболка — этого мало. Я никогда не спала с Натэниелом без одежды, и с Джейсоном только один раз, когда не в себе была. Мне бы пижамные штанишки. Более всего мне хотелось сейчас обернуться усталым телом вокруг Натэниела и заснуть. Я забралась под простыни с дальнего конца кровати и подвинулась к голой спине Натэниела. Он заворочался во сне. Я прильнула к нему, обняв его сзади, как обычно мы спим дома. На нем ничего не было, и это говорит не о сексуальной ориентации Натэниела или Джейсона, а о том, что они — оборотни. А оборотни не видят смысла в одежде, когда без неё можно обойтись. Я устроилась возле Натэниела, а он возле Джейсона, который даже не шевельнулся. Уткнувшись лицом ему в волосы, я, уже засыпая, втянула в себя ванильный запах. Я была дома.Глава сорок девятая
Что-то меня разбудило, я не поняла, что. Вдруг я очнулась в полутьме спальни Джейсона. Так же лежала я рядом с Натэниелом, смутно виднелись по ту сторону от него белокурые волосы Джейсона. Ничего не изменилось, так что же разбудило меня? Я прислушалась, лёжа тихо. Слушать было нечего. Только тихо дышали ребята, чуть зашуршали простыни, когда повернулся во сне Джейсон. Абсолютно тихо было в комнате. Так что же это было? Тут я услышала этот звук — вода. В ванной течёт вода. Я сунула руку под подушку, нащупала «браунинг» в кобуре. Если я спала не дома с пистолетом в кобуре, то на всякий случай держала кобуру застёгнутой. Нехорошо будет, если чья-то рука нечаянно отщелкнет предохранитель, а другая рука так же случайно нащупает крючок… в общем, понятно. Я расстегнула кобуру, вытащила пистолет и ладонью прикрыла рот Натэниелу. Он дёрнулся и проснулся, вытаращив глаза. Я показала стволом на дверь ванной. Натэниел кивнул и тронул Джейсона за плечо, а я вылезла из кровати и направилась к двери ванной. Предохранитель я отщелкнула, пистолет держала двумя руками, направляя в потолок. Может, кто-то из других оборотней решил помыться. Это вполне в их духе — никого не будить и думать, что все путём. Неправильно было бы застрелить кого-то только за то, что он полез не в тот душ. К двери я подошла сильно сбоку, чтобы моя тень не пересекла луч света, хотя за спиной в комнате света не было, и этого бы не случилось, но осторожность лишней не бывает. Полы халата мне пришлось накинуть на руку, чтобы в них не запутаться. Как я надевала халат — не помню. Оказавшись у двери со стороны петель, я опустилась на колено, потому что если у того, кто там, есть оружие, то оно, вероятнее всего, будет наведено выше моей головы. Чуть выдвинувшись, я стала отодвигать дверь руками, по-прежнему сомкнутыми на рукояти. Хотелось дать глазам время привыкнуть к свету раньше, чем там заметят движение двери. То, что не стоит из темноты врываться в освещённое помещение, я понимала — это значит ослепнуть на пару секунд. Будь я уверена, что там враг, я бы выстрелила вслепую, но такой уверенности не было. Из-под двери текла вода, и халат у меня под коленями промок. Это не душ шумел, это ванна наливалась. Теперь я слышала различие. Кто-то перелил ванну. Что там за чертовщина? Дверь уже открылась до конца, и никого там видно не было. Была только ванна и вода, переливающаяся через край, и льющаяся из до упора открытого крана. Ноги у меня промокли. И холодно было, очень холодно, будто открыли только холодную воду. Кто же такую холодную ванну принимает? В ванной был только умывальник, стульчак, перегородка и ванна-душ. Помещение достаточно маленькое, чтобы оглядеть с одного взгляда. Прятаться негде. Чья-то шутка? Кто-то забрался, пока мы спали, заткнул ванну и включил воду? Чтобы мы не заметили, пока нас не затопит? Или им все равно? Глупая шутка. Я встала и зашлёпала по воде. Она была по щиколотку, и это было как-то странно. То есть такой глубокой вода не должна была быть. Подол халата подхватило течение, будто я шла по ручью. И вода была холодная, ледяная. А в ванне вода клубилась, и это тоже было неправильно. Не видно было дна. А ведь ванна не такая глубокая. Белая ванна, чистая вода. Почему же она непрозрачна? Пистолет я держала дулом вверх, но потянулась отключить воду. Наполовину я ожидала, что меня что-то схватит за руку, но этого не случилось. Кран просто повернулся, и наступившая тишина оглушала. Только тихо журчала вода, плескалась по ванной. Она прояснилась, как в набранном из-под крана стакане, когда в воде слишком много примесей. Молочная гуща осела на дно, и что-то в воде было. Выплывало из мрака, будто наводясь на резкость. Бледная рука, волна рыжих волос — я смотрела в лицо Дамиана. Глаза его были открыты и мертвы, но ведь сейчас день. Он мёртв. Дышать ему не надо. И он вполне может быть под водой, ему это не вредно. Однако логика не помогала. При виде плавающего под водой Дамиана я сделала то, что сделала бы, будь он человеком — потянулась к нему руками. Пистолет я бросила на пол и сунула руки в ванну. Нащупала его, ухватилась за рубашку и стала тянуть, тянуть из воды, но вода будто была тяжелее, чем должна быть, тяжелее и холоднее. И он уже был почти на поверхности, когда я поняла, что это не вода, это лёд. Его вморозило в большую глыбу льда, и у меня руки вмёрзли в неё вместе с ним. — Анита, Анита! Это был голос Натэниела, его рука лежала у меня на плече, и я очнулась в спальне Джейсона. Пульс в горле просто душил меня. Я села, огляделась. Дверь в ванну была приоткрыта, но воды слышно не было. Сон. Приснилось. Меня стало трясти, я дико замёрзла. — Мне Дамиан приснился. Он был холоден, заморожен во льду. — У тебя кожа как лёд, — сказал Натэниел. Джейсон уже сел. Короткие светлые волосы растрепались, глаза ещё не до конца проснулись. — Что случилось? Натэниел обнял меня, растирая мне руки. — Когда ты ела последний раз, Анита? — С тобой вместе, в машине. — Больше двенадцати часов прошло. — Он посмотрел на Джейсона. — Ей срочно нужно поесть. Джейсон не стал задавать вопросов — просто вылез из кровати и присел возле маленького холодильника, служившего заодно прикроватным столиком. Оттуда он вытащил тарелку фруктов — яблоки и бананы. — Не люблю холодных фруктов, — сказала я. — Анита, тебе приснился Дамиан, потому что ты поедала его энергию. Съешь банан. Вдруг я поняла, что он прав. От холода я отупела. Джейсон подал мне банан, но Натэниел помог его очистить, потому что меня слишком сильно трясло. Натэниел стал кормить меня кусочками, а зубы у меня продолжали стучать. Когда я смогла проглотить банан, дрожь немного унялась, но не слишком. — Мясо, белки, — сказал Натэниел. Джейсон достал коробку из китайского ресторана, но даже предлагать не стал, покачал головой. — Слишком старое. Он вытащил белый пенопластовый контейнер и прочёл: — Фахитас из «Эль Магея», вчерашние. Натэниел открыл коробку, достал пальцами кусок говядины и поднёс мне ко рту: — Ешь. Я стала есть, и мясо было невероятно вкусно, даже холодное. Казалось, оно насыщает не только мой желудок. Разгребая жареный лук и перец, я выбирала куски говядины. Согревшись, когда кожа уже не обжигала льдом и меня перестало трясти, я стала есть медленнее, потом помотала головой. — Больше не могу. — Ты почти все мясо съела, — сказал Джейсон. Он сидел около кровати, положив на неё руки, а подбородок на руки. — Я слышал, как Натэниел сказал, что ты поглощаешь энергию Дамиана? Я кивнула. — Жан-Клод сказал, что вы с Натэниелом и Дамианом составили второй триумвират. — Очевидно, — сказала я. — Я так понимаю, что многому приходится учиться. — Это точно. Второй раз за одни сутки я чуть не убила Дамиана. — Как? — вытаращился Джейсон. — Она пытается поступать, как обычно, — объяснил Натэниел, пододвигая к Джейсону закрытую коробку. — Не есть, а перехватывать на ходу, спать урывками, ни в чем о себе не заботиться, кроме как мышцы упражнять. — Не могу же я сказать копам: «Извините, мне нужно подремать»? — Нет, но я же тебе говорил, что надо есть больше. Говорил, что ты действуешь скорее как ликантроп, а не как вампир. Тебе достаточно было подъехать к любой автомобильной закусочной. Их полно круглосуточных. Мне не понравился его тон. — Я об этом не думала. Мне только спать хотелось. Я устала так, что меня аж тошнило. — А может быть, тошнило, поскольку энергия кончалась, — возразил Натэниел, явно рассерженный, — но ты же об этом не подумала? — Нет, не подумала. Доволен? — Нет, — ответил он. — А знаешь, почему? Когда Дамиан умрёт, кого ты будешь высасывать следующим? Он злился так, что у него глаза потемнели, стали почти фиолетовые. Я начала злиться в ответ, потому что кошмар меня напугал, и то, что я снова чуть не убила Дамиана, напугало тоже. Дура я была, что не подумала поесть, хотя Натэниел уже объяснял мне это. Я просто слишком устала. А если подумать, то устала больше, чем должна была, разве не так? Хотела я рассердиться на Натэниела, потому что виновата была я. А я не люблю, когда я виновата. Не люблю ошибаться, особенно так крупно. — Ты прав, прав. Прошу прощения. Я действительно виновата. — Ты не станешь спорить? — поразился Джейсон. — А зачем вести проигранный спор? Я была беспечна. Дело не только в триумвирате, или в новом триумвирате, тут ещё и ardeur. Я его вроде как покорила. — Что значит «вроде»? — спросил Джейсон, присаживаясь на край кровати. Он был гол. Все это время он был гол. Я просто не замечала раньше, но заметила теперь, и очень прямо посмотрела Джейсону в глаза. — Значит, что ardeur теперь не будет просыпаться по собственной воле. — Но это же хорошо? Джейсон явно был озадачен выражением моего лица. — Хорошую новость я уже сказала. А плохая в том, что ardeur не просыпается, но питать его надо. Он не будет мне напоминать — пора уже покормиться. Вот так и случилось с Дамианом в прошлый раз. Я не кормила ardeur больше двенадцати часов, намного больше, и он не возник. — Не возник, ты его и не кормила, — сказал тихо Натэниел. — Вот именно. — И стала высасывать энергию из Дамиана. Я кивнула: — Тогда он вроде как позвал у меня в голове. — И тогда ты стала кормить ardeur, — сказал Джейсон. Я кивнула. — До приезда в клуб. Это уже был Натэниел. — Да. Я обернулась к нему, и то, что увидела в его глазах, меня и огорчило, и разозлило. Он смотрел обиженно, и это не была моя вина. Но назвать не моей виной то, что я имела секс с кем-то другим, у меня язык не поворачивался, так что я и не сказала. Если ему надоело, что я трахаюсь с кем попало, но не с ним, то он имеет на это все права. — Я это сделала по минимуму, только чтобы восстановиться. — С кем? — спросил он, глядя осторожно и внимательно. — С Реквиемом. — Если ты уже поедала энергию Дамиана, значит, тебе надо было раньше покормить ardeur? — спросил Джейсон. Наверное, он действительно хотел знать, но ещё и пытался предотвратить ссору. Я не была уверена, что мы сейчас затеем ссору с Натэниелом, но и уверенности в обратном у меня не было. Подумав над вопросом, я ответила: — Да, наверное. — Ardeur даёт тебе энергию? — Ага. — И теперь ты — источник энергии в новом триумвирате. Твоя энергия питает Дамиана и — в меньшей степени — Натэниела. — Почему это меня в меньшей степени? — спросил Натэниел. — Ты живой. Твоё сердце бьётся само, а у Дамиана — нет. — А, понятно, — кивнул Натэниел. — К чему ты ведёшь, Джейсон? Ты же точно к чему-то ведёшь. — Я? — Он состроил наивные глазки. Я покачала головой: — За этими детскими зенками прячется острый ум. Ты только его не показываешь, так что — да, что-то на этом уме у тебя есть. Так что? — Аните сейчас нужно есть чаще, я правильно понял? Мы оба кивнули. — А что если ей и другие вещи питать надо чаще? Мы оба, кажется, набрали воздуху спросить, что он имеет в виду, и оба сообразили одновременно. — А, блин! — сказала я. — Бог ты мой! — ахнул Натэниел. — До сегодняшнего дня это было часов двенадцать, до четырнадцати можно было растянуть. Так насколько чаще это может быть теперь? — спросила я. Джейсон развёл руками: — Я-то откуда знаю? Я только указал на такую возможность. — Звучит разумно, — согласился Натэниел. — Ты напиталась от Реквиема — и сколько прошло, пока мы с тобой питали ardeur? Я подумала, попыталась посчитать в уме, что было труднее обычного, потому что к расчётам примешивалась лёгкая паника. — Два часа, если не меньше. — Я замотала головой. — Нет, ни за что. Не могу я питать ardeur каждые два часа. — Нет, но ты можешь держать в джипе какие-нибудь закуски и каждые два часа есть, — заметил Натэниел. — Я уже говорил: когда утоляешь один вид голода, остальные уменьшаются. Паника несколько ослабла, хотя и не очень. — Ты уверен, что орешки в машине мне помогут? Он пожал плечами: — Не знаю точно, но мне так кажется. Вдруг он показался очень молодым и неуверенным. Я обняла его, он обнял меня в ответ. — Бог ты мой, Натэниел, мы и так днём едва успевали его питать. Что же мне делать? Паника уже слегка слышалась в моем голосе. Он сжал меня крепче: — Что-нибудь придумаем. Прости, я психанул из-за Реквиема. Понимаешь, просто… — Просто все меня имеют, а ты нет, — закончила я. Он кивнул. Потом отодвинулся, чтобы улыбнуться мне своей чудесной улыбкой. Взял меня за руку и положил к себе на шею — я нащупала засос, оставленный мною. — Это было хорошо, Анита. Именно то, чего мне в тот момент хотелось. У меня хватило времени улыбнуться в ответ, но мимолётно. — Сколько времени? — спросила я. — Десять, — ответил Джейсон. Класс. Меньше двух часов проспала. А вслух я сказала: — Я на тебе кормилась около двух ночи, то есть прошло всего восемь часов. Это слишком мало, Натэниел. Он посмотрел на меня, и в этом взгляде были твёрдость и целеустремлённость. — Просто люби меня сейчас, Анита. Люби меня, а подкормиться сможешь на ком-нибудь другом. Но ты права: меня достало, что тебя имеет каждый, только не я. — Он встал на колени, коснулся моих рук, но не обнимая меня, не держа. — Люби меня, и у меня не будет причины ревновать. — Но у меня все равно будет секс с другими, — сказала я. — Почему же ты ревновать не будешь? — Потому что я буду знать: со мной ты хочешь заниматься любовью, а с ними — иметь секс. У меня начала болеть голова. Натэниел часто ставил меня в тупик. Я его люблю, я его хочу, но, черт побери, я не знала, что ему сейчас сказать. — Если бы ты был в постели с другими женщинами, я бы ревновала в любом случае. Он покраснел: — Ты и в самом деле меня ревновала бы? — Мне не особо нравилось, когда в клубе тебя лапали, так что — да, наверное, меня бы это не порадовало. — Лучше этого ты мне ничего не могла сказать. — В смысле, что я тебя ревную к другим женщинам? Он кивнул. — Тебя уже ревновали твои подружки, — сказала я. — У меня не было подружек. Я уставилась на него, не зная, что сказать. Я понимала, что он не стал бы врать, но все равно трудно было поверить. — Ты же снимался в порнофильмах. Ты был… — Проституткой, — договорил он за меня, не моргнув глазом. — Ну да, я прошу прощения… — Трахаться — не встречаться, Анита. Уж тем более — трахаться за деньги. — Но… Он положил пальцы мне на губы. — Тихо, — сказал он. — Ты у меня первая девушка. Я уставилась на него с тихим ужасом. Я у него первая девушка? Нет, в голове не укладывалось. Как это можно — сниматься в порно и быть проституткой, и никогда ни с кем романа не иметь? Наверное, недоумение отразилось у меня на лице, потому что он улыбнулся и тронул меня за щеку. Наклейка отвалилась, и он провёл пальцами вдоль заживающих царапин, оставленных Барбарой Браун. — Я тебе говорил: ты первая, кто хотела именно меня и ради меня. Не потому, что я красавчик или за то, что я умею вытворять со своим телом. Ты меня любишь без секса. Ты позволяешь мне о тебе заботиться. Ты мне позволила кухню тебе обустроить. — Так ты же готовишь больше, чем я. Он улыбнулся, и глаза его стали добрыми, будто я — ребёнок, а он намного старше. — В том-то и дело, Анита. Ты мне позволила купить чайный сервиз, хотя я знаю, что ты считала это типа глупостью. — Так ты же хотел, чтобы был чайный сервиз. — Ты делаешь что-то не потому, что тебе этого хочется или нравится, а чтобы я был доволен. Были люди, что покупали мне драгоценности, одежду, отдых в шикарных отелях и на курортах, но никто не позволил мне покупать за его деньги то, что мне нравится — только то, что они сами считали правильным. Не позволяли мне изменить их распорядок жизни. Не давали мне места в ней. — Он взял моё лицо в ладони. — Может быть, подруга или девушка — не те слова, но от любого другого, боюсь, ты просто сбежишь, а этого я не хочу. У меня внезапно пересохли губы. — Люби меня сейчас, — прошептал он и потянулся ко мне для поцелуя. С той стороны кровати послышалось шевеление. Я подавила импульс схватить Джейсона за руку или за что придётся, лишь бы остался с нами. Чтобы не оставлял меня с Натэниелом. Ронни права, это неразумно, но такое у меня было чувство, что если я сделаю сейчас это логическое завершение наших отношений, мне придётся оставить его при себе. Она ошиблась. Дело не в том, что для меня секс был обязательством — это уже не так. Но секс с тем, с кем надо, обязательством остался, а тот, кто сейчас тянулся ко мне с таким нежным поцелуем, он был как раз, кто надо. Я отвернулась от поцелуя и увидела уходящего в ванну Джейсона. — Я включу душ, так что ловите кайф, — сказал он. — Мне жаль, что тебя выгнали из твоей кровати, — сказала я. Мне действительно было жаль, и по многим причинам. Он усмехнулся и тут же постарался скрыть усмешку, уверенный, что я ему этого так не спущу. — Это же не значит, что я в неё не вернусь, — сказал он. Я удержала Натэниела от дальнейшего приближения, упёршись рукой ему в плечо, и воззрилась на Джейсона. — Это что ещё значит? Он попытался совладать с лицом, не смог, и видно было, что он очень собой доволен. — От Натэниела ты не можешь кормиться — слишком рано. Жан-Клод ещё тоже пока не проснётся. А если Жан-Клод не проснётся, то и Ашер отпадает. Я прищурилась: — И? — Если найдёшь здесь другого оборотня, кроме меня, чтобы подкормиться, я ему уступлю место. Грэхем там, в холле. Выражение его лица не оставляло сомнений, что он знает: Грэхема я не выберу. — Ах ты наглый… — Ну-ну-ну! Разве так следует говорить с тем, кто готов кормить тебя самой сутью своего тела? Я поглядела на него мрачно и повернулась к Натэниелу. Лицо его было абсолютно спокойно. — Как ты на эту тему? — Честно? — Да, честно. — Пока я первый, остальное меня не волнует. — Я могу остаться и помочь в любовной игре, — предложил Джейсон. Я не успела ответить. — Не в первый раз, Джейсон, — ответил Натэниел. — Я хочу, чтобы сейчас были только мы двое. Джейсон осклабился — скорее в мой адрес, нежели Натэниела, потому что видел, как я вытаращила глаза в ответ на небрежное согласие Натэниела в дальнейшем выступать втроём. — Тогда я скрываюсь в ванной. Он закрыл дверь, и мы остались наедине с торшером. Я посмотрела на Натэниела в некотором возмущении: — Спасибо, что записал меня на секс втроём. Он посмотрел недоуменно: — Я почти каждую ночь спал с тобой и с Микой. — Но мы не занимались сексом все одновременно. Он посмотрел на меня, и по его взгляду я поняла, что слишком энергично возражаю. — Этого не будет, — сказала я. — Анита, ты просыпаешься, тебе нужно питаться, и ты поворачиваешься к тому, от кого не кормилась накануне, но другой-то из постели не всегда вылезает. Я не раз смотрел, как ты занималась с Микой сексом, а он смотрел, как ты от меня кормишься. Головная боль уже пульсировала под веками. Мне трудно было глотать, и у боли был знакомый привкус паники. — Я знаю, что вы с Жан-Клодом были вместе с Ашером. И это было по-настоящему втроём. — Не всегда, — сказала я, и даже для меня это прозвучало неубедительно. Он посмотрел на меня серьёзно: — Анита, ничего плохого нет в том, чтобы наслаждаться близостью двух мужчин сразу. Ещё немного — и пульс меня задушит. — Нет, есть, — возразила я, тяжело дыша. — Но что, что в этом плохого? Он наклонился, будто для поцелуя, но я отклонилась, и это было глупо, потому что тогда я оказалась на кровати, глядя на Натэниела снизу вверх. Никакой логики — уходить от поцелуя, растягиваясь на кровати. Конечно, не было логики и в охватившей меня панике. Он опёрся на руки и посмотрел на меня с улыбкой, дающей мне понять, что я веду себя по-дурацки. В этот момент я поняла, что ошибалась, считая его ребёнком. По этому взгляду стало ясно, что по-своему он так же осторожен со мной, как и я с ним. Он считает меня защищённой, неискушённой. Перед лицом его опыта я во многом была ребёнком. Это был один из тех моментов, когда меняются отношения, когда вдруг раскрывается или взрывается перед тобой мир, и он сразу перестаёт быть таким, каким был раньше. Мы смотрели друг на друга, и не знаю, что было видно у меня на лице, или просто до него тоже дошла эта перемена, но он остановился и улыбнулся мне. — Что случилось? — спросил он. Вопрос показался мне таким дурацким, что я заржала. — А ничего плохого! Я два раза чуть не убила Дамиана. Я думала, что контролировать ardeur — это облегчает жизнь, так нет же. Я переспала с Байроном — с Байроном, можешь себе представить? Чуть не подняла ночью все кладбище. Целая армия мертвецов ждала моего призыва. Я ощущала её, Натэниел, ощущала её силу. — Я плакала, хотя и не собиралась. — А так — ничего плохого не случилось. Он поцеловал мои слезы, текущие из глаз, нежно-нежно. — Давай тогда сделаем хорошее. Он целовал меня, и соль моих слез ложилась ему на губы. — Но… Он поцеловал меня снова, чуть требовательнее. — Анита, пожалуйста, перестань говорить. — Зачем? — нахмурилась я. — Чтобы можно было начать трахаться, — пояснил он. Я открыла рот и не знаю, что сказала бы, если бы он не заговорил первым. — Люби меня! — он навис надо мной. — Проглоти меня! Я думала, он хочет поцеловать меня, но его губы спустились ниже, он поцеловал меня в шею, ниже, ещё ниже. — Имей меня. Он целовал мою грудь сквозь футболку. — Всоси меня. Он поднял футболку, обнажая мне груди. Я хотела возразить, но выражение его лица, его глаз остановило меня. Он приложил губы к соску, чуть ниже наклейки на укусе Жан-Клода, и лизнул длинно, нежно, закатывая ко мне глаза. — Трахни меня. Я бы хотела сказать, что нашла слова не менее соблазнительные или что-нибудь нежное, но единственное, что пришло мне в голову, было: — Окей. Не нежно и не скабрёзно, но если кого-то любишь, то не надо всегда быть скабрёзной или остроумной, иногда можно просто быть собой, и сказанное в нужный момент «окей» оказывается сладкозвучнее любой поэзии и может значить больше всех на свете постельных слов.Глава пятидесятая
Футболка и трусы слетели в первом порыве рук, но я никогда не пыталась дотронуться до Натэниела, если не было метафизической необходимости. Никогда не обращалась к Натэниелу просто потому, что хочу его. Не то чтобы меня к нему не тянуло — видит Бог, ещё как тянуло, но я до сих пор не понимала, как я привыкла полагаться на ardeur. Я думала о нем лишь как о проклятии, но впервые сейчас оценила, как он смазывал для меня колёса. Он переносил меня через смущение, через неловкость, через вбитое в меня «хорошие девушки так не делают». Без него осталась только я, и в голове у меня было очень противно. Натэниел заметил — он все замечает. Приподнявшись на локте, он спросил у меня: — В чем дело? Я не знала, как сказать, и это отразилось у меня на лице, потому что он сказал мне: — Просто скажи, Анита, что бы оно ни было. Я посмотрела на него, подавила желание посмотреть вниз, вдоль тела. Пришлось зажмуриться. Наконец я сказала: — Сейчас ardeur молчит, осталась только я. Только я, а мне… мне неловко. — Со мной? Я хотела кивнуть, но остановилась и сказала правду: — С самой собой. Он подвинулся на кровати, лицо его оказалось рядом с моей поясницей. И был он тёплый-тёплый. — И что это должно значить? Как объяснить другому то, что я сама не могу понять? — Не знаю, как объяснить. Дверь ванной открылась, мы оба подняли глаза. Там стоял Джейсон с полотенцем вокруг бёдер. Мокрый он не был, но был завернут в полотенце. Я слишком давно верчусь среди оборотней, чтобы понимать, насколько это странно. — Я просто не выдержал. Не выдержал. — Чего? — спросила я. — Ты сейчас все испортишь Я посмотрела не него — не слишком дружелюбно. — Нечего на меня смотреть. — Он подошёл и встал у края кровати, руки на бёдрах. — Я тебе говорил, что все на свете отдал бы, чтобы кто-нибудь смотрел на меня, как Натэниел на тебя. — Да, но… — И никаких «но». Я думал, ты растёшь, меняешься, но по твоим словам выходит, что это все был ardeur. Ты здесь просто ни при чем — не твоя вина. Если ты сейчас перепохабишь все, что работает под волной ardeur'а, ты все равно будешь не виновата. Я хотела поспорить, но не могла ничего придумать. В конце концов я сказала: — Допустим, я с тобой согласна. И что с того? — Боже мой, Анита, при чем тут вообще вина? Ты себя ведёшь так, будто это грех. Что-то, наверное, отразилось у меня на лице — Джейсон издал какой-то звук, то ли рычание, то ли выдох. Мне пришлось отвернуться от его глаз, от горящего в них гнева. — Меня учили, что это грех. — Тебя учили, что на свете есть Санта-Клаус. Ты же в это сейчас не веришь? Я скрестила руки на груди, но задуманная угрюмость позы получилась не совсем — в голом виде угрюмость изобразить нелегко. — И что ты этим хочешь сказать? — Чтобы ты на него посмотрела. Я упрямо глядела на Джейсона, а не на Натэниела. — Повернись и посмотри, а то я тебя поверну. — Попробуешь. — Если хочешь устроить соревнования по борьбе, то можно. Но не проще ли и не умнее ли просто обернуться? Я набрала воздуху, медленно выдохнула и обернулась. Натэниел лежал на животе, опираясь на локти. Лицо — прежде всего замечалось оно. Эти потрясающие лавандовые глаза с остатками грима, от которых глаза казались больше, темнее, будто их надо было украшать. И в этих глазах было полное спокойствие, неколебимая уверенность, что я все сделаю как надо. Что все будет хорошо. Не люблю, когда на меня так смотрят, потому что жизнь меня научила: все хорошо не бывает. Я не могу спасти всех. И не могу ничего исправить. На губах у него играла лёгкая улыбка, и не было в этом лице ни тревоги, ни заботы. На меня смотрело спокойное лицо святого, глядящего в лицо Бога. Защищённого верой своей, укрытого знанием, доверяющего так, как я уже много лет назад разучилась доверять. Как он может на меня вот так смотреть? Неужто он не понимает? Он прожил со мной четыре месяца. Неужто он не знает, что у меня мозги свихнуты во все стороны, и на меня нельзя надеяться? Он склонил голову, почти застенчиво, но это движение привлекло внимание, и дальше мой взгляд прошёл по закруглению плеча, ниже по спине. Только однажды я позволила себе коснуться его ниже пояса, когда ardeur был ещё для меня совсем нов. Я тогда покрыла ему спину и ягодицы укусами, и ему понравилось, а я накормилась, но с тех пор никогда не позволяла себе так сильно его трогать — до последних двух суток. В первый раз все было только ради того, чтобы утолить ardeur, и я не дала себе как следует посмотреть на него, насладиться им, потому что во всем этом видела только неизбежное зло. Сейчас, глядя на него, я ощущала вину за то, что так о нем думала. Он заслуживал лучшего. Я месяцами заставляла его всегда носить одежду, хотя бы шорты, даже в кровати. Но при этом я все равно не могла удержаться от хотя бы беглых взглядов на него. Даже вчера ночью, в клубе, я не дала себе посмотреть на него, по-настоящему посмотреть. Потому что если бы я стала разглядывать его тело, взгляд остановился бы там, где ему больше всего хотелось, на той части, которая чаровала меня сильнее всего — нет, это не то, что вы подумали. Спина его слегка вздымалась линией, переходящей в прекраснейший зад, но в конце линии спины, где она переставала быть спиной, находились ямочки. Может быть, ямочки — неправильное слово, но другого я не нахожу. Я смотрела сейчас на Натэниела, дав волю глазам, не заставляя их отворачиваться после беглого взгляда. Я не смотрела на его наготу — я видела его тело. Протянув руку, я разрешила себе то, чего хотела уже много месяцев — провела рукой по изгибу спины и остановила руку прямо в её конце, перед выпуклостью зада. Он чуть вздрогнул под прикосновением моей руки, хотя я всего лишь положила на него ладонь, оставила тяжесть руки между двумя ямочками. Они выглядели так, будто Бог приложил большие пальцы к ещё влажной глине над выпуклостью ягодиц. Говорят, что ямочки возле рта — это поцелуй ангела перед рождением младенца. И эти ямочки — тоже благословение. Я осторожно поцеловала эти гладкие углубления, похожие на крошечные блюдечки. Каждое из них было размером с мои губы, как будто именно для моих поцелуев и были они сделаны. Потом я положила голову в закругление его спины, прижалась щекой к этим следам благословения ангела, и лицо моё было чуть приподнято выпуклостью его тела, и взгляд устремлялся ниже закругления, дальше, к ногам, но сейчас меня вполне устраивало быть там, где я была. Я легла на него как на подушку, и как рот точно подошёл к этим ямочкам для поцелуев, так и голова точно легла в изгиб тела, будто для того этот изгиб и был предназначен. Натэниел испустил долгий вздох, и его тело распласталось по кровати, будто какое-то напряжение, мне даже не видимое до тех пор, отпустило его и оставило отдыхать. Я провела рукой по закруглению зада, и Натэниел чуть застонал. Пальцы мои заскользили ниже, вдоль линии бедра. Не то чтобы его ноги были в запретной зоне в том смысле, в каком другие части тела, но я поняла, что разделила его тело по линии талии, как будто это линия фронта. Выше этой линии — мы, ниже — запрет. Бедро у него было гладкое и твёрдое от мышц. Положив руку ему на бедро, я пустила пальцы бродить кругами по его заду. От этих движений он стал издавать резкие быстрые звуки, почти звуки протеста. Голосом таким же ленивым и ласковым, как мои движения, я спросила: — Это что, больно? Ты стонешь. — Нет, — ответил он, и в голосе было напряжение, даже намёка на которое не было в теле. — Просто я так давно хотел, чтобы ты меня трогала. Это… это невероятно, когда твоя голова лежит на мне, а руки меня гладят. Бог ты мой, это так хорошо! Я очень-очень деликатно провела вдоль щели в заду, так легко, что если бы там были волоски, я бы едва задела их, но он был гладким, полностью гладким. Я подумала, всюду ли так. Снова я провела пальцами по контуру зада, по разделительной линии, пока не нашла первую полосочку тёплого тела, которая уже не была задом, а была полоской гладкой шелковистой кожи. И я взялась пальцами за края этой полоски, легчайшим из пожатий, и скользнула пальцами вверх и вниз. Натэниел изогнулся под этим прикосновением, его руки хватали простыни, будто он не знал, что с этими руками делать. Я приподняла голову и с поцелуями перенесла её на ягодицу Натэниела, как на подушку. Снова провела рукой вдоль бедра, и на этот раз стала гладить круговыми движениями под коленями, и продолжала гладить, пока мои руки не дошли до лодыжек. Он засмеялся и стал снова извиваться, как тогда, когда я коснулась более традиционных интимных мест. На теле куда больше эрогенных зон, чем в коротеньком списке, который известен большинству. Я подняла голову с подушки его тела, чтобы больше внимания уделить лодыжкам, провела ногтями по этой чувствительной коже. Он снова отозвался извивами, приподнял торс над кроватью, дыхание вырвалось у него как что-то среднее между вздохом и смехом. Я села, чтобы пощекотать ему подошвы, и он вздохнул: «Господи!» Я тронула его стопы спереди, едва-едва касаясь, и он брыкнул ногами, будто прикосновение было невыносимым. Не у каждого ноги так чувствительны к любовной игре, но у некоторых бывает. Я смотрела вдоль контура его тела, а он лежал на простынях, тяжело дыша. Я ведь только начала — столько вариантов, что глаза разбегаются. Нагнувшись к его лодыжкам, я лизнула косточку, водя языком как кистью, сильными влажными кругами. Он замычал протестующе и стал дёргать ногами, но я схватила его за ногу двумя руками и придержала. Он почти закричал и опустил глаза ко мне. И что-то было в этих глазах дикое, и нежное, и очарованное. Я чуть прикусила кожу, не сильно, просто сжала зубами, но у него от этого закатились глаза и плечи обмякли, будто он потерял сознание. Я подалась назад по кровати, чтобы положить голову не на ягодицу, а поперёк, как на подушку. От ощущения раздавшихся под моей щекой ягодиц мне пришлось закрыть глаза и снова вспомнить, как надо дышать. Проведя рукой по линии его тела, я снова нашла этушёлковую кожу. Но на этот раз я по ней прошла до кое-чего другого, нашла, что искала, и там кожа была мягче, чем в любом другом месте. Яички были прижаты его телом, плотные, круглые. Только часть их выдавалась наружу, где я могла их коснуться, и сочетание давления тела и возбуждения заставило их раздуться, и кожа не двигалась так свободно, как могла бы. Я хотела поиграть с этой свободной кожей, но она уже натянулась, а потянуть её значило бы доставить больше боли, чем удовольствия. И как бы Натэниелу это ни нравилось, я не была на такое готова. Я скользнула телом вдоль его ног, раздвинула их, легла между ними. Приложила рот к внутренней поверхности бедра, но остановилась раньше, чем решила, хочу я их лизнуть, поцеловать или укусить. Остановилась, потому что за выпуклостью бедра Натэниела увидела Джейсона. То есть я совсем забыла, что он тоже здесь. Хорошо это или плохо? Значит это, что я перестала себя стесняться, или что совсем провалилась в бездну разврата? Как бы там ни было, а я внезапно застыла, глядя поверх Натэниела в эти светлые синие глаза. То, что я в них увидела и заставило меня застыть. Похоть — она бы меня сконфузила, но была бы логичной. Однако увидела я не это. Джейсон смотрел на нас, и выражение его лица было почти печальным, а в глазах — горькое чувство утраты. И как отнестись к этому взгляду, я не знала, и потому остановилась и посмотрела поверх тела Натэниела. Джейсон понял, что я его увидела, и опустил голову. Когда он поднял глаза снова, он уже овладел своим лицом и почти выдавил из себя шутку: — Если из-за меня, то не останавливайся. Мне это зрелище нравится. Голос его был обычным, но эта лёгкость до глаз не дошла. — Врёшь, — сказала я. Он улыбнулся невесело: — Я думал, ты слишком занята, чтобы меня заметить. Надо было сообразить, что, когда молчит ardeur, ты внимательнее. — Что там? — спросил Натэниел. — Толком не пойму, — ответила я. — Да не бойтесь, — сказал Джейсон. — Не сохну я по тебе, Анита, и по Натэниелу, если на то пошло. Но сохну по тому, чтобы кто-нибудь на меня затратил столько же времени и внимания. Я поглядела на него, сдвинув брови. — Бывает секс, бывает хороший секс, но я дорого бы дал, чтобы кто-то меня касался так, как ты касаешься Натэниела. У нас с тобой потом будет секс, и будет классный, но на меня ты так смотреть не будешь. Я вздохнула: — Кажется, у нас уже был такой разговор. Ты хочешь, чтобы тебя поглотила любовь, а моя цель в жизни — чтобы меня ничего не поглотило. — Забавно, правда? Я хочу, чтобы на меня кто-нибудь хоть раз посмотрел, как ты на Натэниела, а ты этого боишься до смерти. Ты все твердишь, что ardeur — это проклятие, но если бы не ardeur, у тебя не было бы Натэниела, не было бы Мики. Я даже не на сто процентов уверен, что ты бы устраивала двойные свидания с Ашером и Жан-Клодом. Я положила руки поперёк ягодиц Натэниела и опустила на руки лицо, глядя на Джейсона. Глядела и старалась вслушаться, что он говорит. — Не уверена насчёт Ашера. Когда перешагнёшь уже несколько черт, ещё одна — не слишком большая важность. — Вот именно, — сказал Джейсон. — Так ardeur — это что? Благословение? — Посмотри, на что ты опираешься руками, и попробуй мне сказать, что нет. Я слышал тебя раньше, Анита. Если бы к тебе не пришёл ardeur, ты бы застряла, где была. Ты бы все ещё сражалась с тем, чего ты хочешь, ради того, чего тебе полагается хотеть. Я смотрела на него, лёжа на Натэниеле. Натэниел приподнялся на локтях и тоже смотрел на Джейсона. И нам обоим совершенно не мешало, что он здесь. Это плохо? Я не чувствовала, чтобы это было плохо. Хотела я поспорить, но не могла бы. То есть могла бы, но это бы прозвучало глупо. Если бы не пришёл ardeur, где я была бы? Мне подумалось, что все ещё с Ричардом, но вместе с этой мыслью пришёл и правильный ответ. Ричард использовал ardeur как предлог, чтобы от меня удрать, но ему и так в моей жизни ничего не нравилось. Не нравилась моя работа на полицию, подъем зомби, непринуждённые отношения с вампирами и оборотнями. Как ни парадоксально, ещё больше ему не нравилась моя готовность принять его вместе с его зверем. В тот миг у себя в ванной я слишком глубоко заглянула ему в голову. Лучше всего это сказал Дамиан: Ричарду его стыд дороже всего на свете. Так где бы я сейчас была, если бы не ardeur? Мики не было бы, Натэниела тоже, Ашера тоже. Были бы только расследования убийств, подъем зомби да ликвидация вампиров. И вообще, если бы не ardeur, я бы осталась с Жан-Клодом или нашла бы повод от него удрать? Не знаю. Второе похоже на правду. Я посмотрела на Джейсона, устроилась поудобнее на теле Натэниела. Он вздохнул и опустил голову на постель. — Так что, ardeur — это способ, которым вселенная поставила меня туда, где мне надлежит быть? — Может быть, — ответил он и усмехнулся: — За всю вселенную говорить не могу. Я только знаю, что я тебе завидую, а завидую я немногим. Я наморщила лоб. — Ты ревнуешь? — спросил Натэниел. Джейсон удивился — то ли вопросу, то ли тому, что задал его Натэниел. Потом он покачал головой. — Не ревную тебя или Аниту, как ревнует любовник. Ревную то, что есть у вас двоих — ещё как. Ревную, что не так много народу влюблены в меня — опять же. — Он улыбнулся, расплылся в усмешке, и на этот раз глаза его тоже смеялись. — А вообще-то я не того типа, который Анита выбирает для отношений. — В смысле? — не поняла я. — Я недостаточно покорный и недостаточно доминантный для тебя. И уж точно недостаточно ручной. Кроме того, я не желаю брать на себя все обязанности, которые так охотно принимает Мика. Ты себе нашла другого, который живёт своей работой и занимается чужими проблемами. Это не моё представление об интересном. — Он развёл руками. — А вот ты и Жан-Клод — это нечто другое. Здесь мне тоже не конкурировать. — Тут нет конкуренции, — заметил Натэниел. — Ты её не видишь, — возразил Джейсон. — А я достаточно доминант и достаточно мужик, чтобы её увидеть. — Если бы кто-то из них видел здесь конкуренцию, ничего бы не вышло, — сказала я. — Я знаю. — Джейсон покачал головой. — В общем, сейчас я пошёл в ванную, и буду там, пока меня не позовут или пока не проснётся ardeur. Развлекайтесь, люди. Извините, если сбил настроение. — У меня настроение в порядке, — сказала я. — У меня тоже, — повторил Натэниел. Джейсон уставился на нас. — Ardeur не проснулся, я вас заставил так всерьёз говорить и думать, и вам ничего? — Ничего, — ответила я. — Как так? — А так, что очень близкий и очень умный друг предостерёг меня, что я могу все испортить, а этого я не хочу. Он улыбнулся, выражение его лица смягчилось. — Если ты когда-нибудь выберешь кого-то из них для свадьбы, и это будет Натэниел, я напрашиваюсь в шаферы. — Не думаю, что до этого дойдёт, — сказала я, — но если так, ты будешь первой кандидатурой. — Ты Натэниела не спросила, — напомнил Джейсон. — А и не надо, — ответил Натэниел. Джейсон пошёл в сторону ванной, покачивая головой. — Ну и доминантная же тётка! Я его окликнула: — Ты же знаешь, Джейсон, что мне в любых отношениях надо быть сверху. Это должна была быть шутка. Он повернулся и ответил: — Анита, черт меня побери, но ты действительно всегда сверху. Как настоящий мужчина, хотя аппаратура у тебя другая, но не она определяет твою суть. И он решительно захлопнул дверь. Щёлкнул замок. Мы остались в спальне вдвоём. Натэниел приподнялся и посмотрел на меня: — Анита, ты не обязана сегодня доводить до конца. Джейсон прав, все дело в том, как ты меня касалась. И я знаю, что если не сейчас, то в следующий раз. Чем быстрее ты напитаешь ardeur, тем лучше будешь себя чувствовать. Я улыбнулась ему, расцепила руки и сползла вниз, вдвинув лицо до упора ему между ног. Он сейчас не был так возбуждён, и кожа висела свободно. Я лизнула её там, где она всего чувствительнее, и услышала, как он ответил долгим вздохом. Эту свободную кожу я втянула в рот, осторожно оттягивая от тела. Она недолго была свободной, и когда она напряглась, стало можно лизнуть яйца внутри, я скомандовала: — На четвереньки. Он не заставил просить себя второй раз. Я втянула яйца в рот, осторожно, по одному, очень бережно. Покатала их во рту языком и губами, пока они не стали мокрыми и скользкими. Остальное, то, что спереди, мелькало у меня перед глазами, но не в фокусе и не целиком. Голым спереди я видела его всего трижды: при первой встрече, когда создала триумвират с ним и с Дамианом, и вчера у меня в кабинете. — Перевернись, — велела я, и он перевернулся на спину. Он лежал толстый, дрожащий, вдоль живота, торчащий, как восклицательный знак. — Не помню, чтобы ты был такой большой, когда я в первый раз тебя видела. — Это было в больнице, меня чуть не убили тогда. Я был не в лучшей форме. Глядя на него, я сказала: — Да, теперь вижу. И я медленно потянулась к нему, приложила ладонь к его теплоте. Но я уже теряла терпение. В другой раз я бы действовала медленнее, но сейчас обхватила его рукой, чтобы круглая твёрдая толщина наполнила мне ладонь. Натэниел дёрнулся, чуть приподнимаясь над кроватью. Одной рукой я спустилась ниже, к яйцам, стала их массировать, одновременно гладя тёплую твёрдую бархатистость. — Такой твёрдый и такой мягкий одновременно. Я его гладила, пока у него глаза не помутнели и шея не начала дёргаться; он закрыл глаза и не видел, как я к нему нагнулась. Пока он не смотрел, я обхватила губами кончик, и он вскрикнул, когда мой рот пополз вниз. Я знала, чего я хочу — чтобы он весь оказался у меня во рту, до самых яиц, хотя бы один раз. В другой раз я бы начала, когда он был бы поменьше, а сейчас мне приходилось с трудом добиваться своего. Я научилась пропускать до глотки, потому что делю постель с Микой, и надо было либо научиться, либо отказаться от одного из моих любимых приёмов. Тренировки дали свои плоды — я втянула Натэниела в рот одной твёрдой чёткой линией, и губы коснулись верхушек его желез. Так я могла выдержать только один миг, потом пришлось подняться. Подняться, чтобы вздохнуть, выпустить влагу из моего рта вдоль твёрдого ствола его тела. Я встала на колени у него между бёдер, и выражение его лица стоило затраченных усилий. Настолько стоило, что я решила повторить ещё раз. На этот раз я не заглатывала так глубоко, и могла двигаться лучше, вталкивая его в рот и выталкивая. Я его лизала, катала во рту, сосала, и когда он уже стонал как следует, я очень осторожно пустила в ход зубы. — О Господи, да, ещё, ещё! Я слезла так, чтобы можно было спросить: — Ещё — что? — Зубами. Я сдвинула брови: — Многие мужчины считают, что это больно. — Я не из них, — ответил он, и что-то было в его тоне такое, что заставило меня снова прижаться к нему ртом. Я снова всосала его в себя, надвинула рот на ствол, не так далеко, как прежде, потом прикусила — не слишком сильно, но сильнее, чем кусала любого из мужчин, с которыми мне приходилось такое делать. При этом я смотрела ему в лицо, не слишком ли ему больно. Глаза у него стали дикими, и он сказал: — Сильнее. Я посмотрела на него. — Анита, прошу тебя, умоляю, ты не знаешь, как долго я об этом мечтал. Не мне быть покусанной, но я припомнила, что у Натэниела когда-то не было «точки останова», знака «опасно! Не переходить». Я могу сделать то, что он хочет, но мне следить, чтобы дело не зашло слишком далеко. Сейчас я, наконец, стала делать то, чего он хотел всегда — быть наверху. Над ним. Я навалилась на него быстро и резко, и на этот раз прикусила так, что зубы сомкнулись вокруг плотной мясистой плоти. На миг во мне вспыхнул — нет, не ardeur, это проснулся зверь, и его жажда мяса, того, что зажато у меня меж зубами. Я оттолкнула его, но одновременно отпустила Натэниела, не желая повторять опыта. Однако я уже сделала достаточно, потому что он закатил глаза под лоб и извивался на постели. Руки его хватались за простыни, тело напряглось и билось. Я подождала, пока он утихнет, хотя его глаза ещё трепетали веками, как бабочки. Когда между мигающими веками я углядела проблеск голубого, то нежно погладила его, гладила руками, и наконец глаза стали смотреть на меня, а не к себе под веки. Он смотрел на меня снизу вверх, глаза стали ленивыми, и улыбка — как у кота, который наелся сливок. Я обхватила рукой длинное, тёплое, толстое. И сжала. — Я хочу вот это у себя внутри. Когда глаза у него открылись, он ответил: — Ведь для тебя прелюдии не было. Я сжала его снова, посмотрела, как выгнулась у него спина, закинулась назад голова, и длинная коса свалилась с кровати, будто хотела удрать. — Можешь мне поверить, Натэниел, я готова. Когда он пришёл в себя, то сказал: — Ты здесь не единственная держала руки при себе, я тоже не трогал тебя ниже пояса. Я закрыла глаза: — Натэниел, прошу тебя, просто люби меня. Я хочу, чтобы ты закончил то, что в кабинете начал. Пожалуйста. Он посмотрел на меня, и что-то очень мужское, очень взрослое было в этом взгляде. — Тебе понравилось? Я посмотрела на него внимательно: — Ты же там был. Как ты сам думаешь? Он сел, и вдруг я оказалась в окружении его ног, его рук. Он поцеловал меня, и поцелуй был бережный, но не целомудренный. Он исследовал мой рот, как я исследовала его ноги, зад — нежно, деликатно, с наслаждением. Но одна рука его скользнула по мне вниз, коснулась. Моё тело отреагировало на это прикосновение, но его рука не остановилась. Натэниел пальцем провёл по отверстию. — Ты влажная. — Я же тебе говорила. Он скользнул пальцем внутрь, и у меня пресеклось дыхание. Тогда он вставил два пальца и кончиками их нашёл точку. Играя концами пальцев, только концами, он сгибал их и резко разгибал. И будто вот этот фрагмент моего тела ждал его, будто все, что он сделал раньше, осталось и ждало, потому что от этих быстрых прикосновений я кончила. Кончила с криком, впиваясь ногтями ему в плечи и спину. Он перехватил меня другой рукой за талию, иначе бы я упала на спину. Вытащив из меня руку, он сказал: — Вот теперь ты готова. Поскольку я видела только свои глазные яблоки, а речь была вне моих возможностей, я попыталась кивнуть, но вряд ли это было надо. Как говорится, дела говорят громче слов.Глава пятьдесят первая
Я смотрела в лицо, нависшее надо мной, а тело входило в меня и выходило. Он опирался на руки, согнув ноги ко мне, то есть был опорой для собственного тела. От зрелища, как он в меня входит, у меня голова в судороге закинулась назад, тело свело, но я старалась овладеть собой. Старалась его видеть. Смотреть на него, в первый раз смотреть. В первый раз после стольких фальстартов. Я сражалась с собственным телом, сопротивлялась невероятным ощущениям, которые заполняли меня, сражалась, потому что хотела видеть его лицо. В такой позе получалось неглубоко, а обычно я люблю поглубже, но что-то в этом непривычном угле, в этой глубине или её отсутствии, в этом ритме, быстром, невероятно быстром, стало подводить меня к оргазму. Я чувствовала, как он нарастает. И успела выдохнуть: — Когда я, тогда и ты. У него голос был странно-спокоен, будто он полностью сосредоточился на том, что делал: — Ты можешь больше одного раза, а у меня может не получиться. Я коснулась его лица, подержала в ладонях. — Когда я, тогда и ты. Хватит уже по отдельности. Глаза его улыбнулись мне: — Ладно. И вдруг не осталось времени для слов и споров. Оргазм сжал меня в кулак, и бросился наружу, проливаясь прямо через меня, через кожу. Волна за волной наслаждения уносили меня прочь. Глаза Натэниела вылезли из орбит, будто от удивления, и дыхание его участилось, тело его замедлилось на миг, почти остановилось, а потом он вбил себя в меня глубоко, и если бы я не держала его за лицо, он бы закинул голову назад, но я хотела видеть его глаза. Они были почти безумны. Снова содрогнулось его тело, и на этот раз оргазм застал меня врасплох, лицо его вырвалось у меня из рук, мои глаза закатились под лоб, и я закричала. Он свалился на меня мешком, вбив себя в меня из последних сил, резко. Я вскрикнула и вцепилась ему в спину ногтями. Кожа поддалась. Он забился на мне, и судороги его тела вбили его в меня ещё сильнее, а оттого я ещё глубже впилась ногтями, всадила зубы ему в плечо, крича прямо в кожу. Заткнув себе рот кляпом из его плоти. Телу Натэниела понравилась боль. Как будто если бы я не сделала ему больно, он бы не кончил. Чем сильнее я всаживала в него ногти и зубы, тем глубже вдвигался он в меня. Как будто нас захлестнуло бесконечной петлёй боли и наслаждения, и границу между ними размыло. У него снова переменилось дыхание, и когда тело его отбросило назад в оргазме, я все ещё цеплялась зубами за его плечо. Он вырвался. Я успела его вовремя отпустить, чтобы не откусить кусок мяса или не лишиться зуба, но недостаточно быстро, чтобы не пустить кровь. И меня затопило вкусом его крови. Сладкая, солёная, металлическая, а под всем этим — ещё что-то, что-то большее. Не прошло и полусуток, как я укусила его в шею, и тогда я не так остро ощущала вкус крови. Разница — как между лихорадочно глотать воду от жажды или смаковать тонкий букет вина. Я оставила кровь Натэниела у себя на языке, растёрла её по небу, распробывая вкус, текстуру, теплоту её. А потом проглотила. Быстро, как будто никогда в жизни мне больше не придётся ничего глотать жидкого. У меня бывала жажда крови, но, как и насчёт зверя, я здесь ошиблась, принимая часть за целое. Испробовав сейчас этого сладкого вкуса, я стала понимать. Случалось мне пробовать кровь, но никогда я даже не думала, что у неё может быть такой вкус. Сила заплясала над кожей Натэниела, и по мне, прижатой к постели его телом, она потекла колющим, оглушающим потоком. Я задрожала, и зашевелился во мне зверь, мохнатый и полусонный, потревоженный среди дрёмы. Натэниел снова склонился ко мне, и глаза его стали светло-серыми с намёком на синеву. Я смотрела в глаза леопарда и чувствовала, как в этом теле распрямляется зверь, будто потираясь о ребра клетки. И мой зверь потянулся во мне — ощущение было мне знакомо, но никогда я не чувствовала, будто тело моё пусто и эта длинная сущность заполняет меня. Я задрожала, и трудно стало дышать на миг, будто что-то физическое во мне было, и оно, слишком сильно выпрямившись, мешает лёгким. Давление подержалось секунду и исчезло, но ощущение мне не понравилось. — Ты пахнешь кровью, — сказал Натэниел, и рычащая нотка послышалась в его голосе. — Это твоя кровь, — прошептала я, и сердце у меня уже билось быстрее. — Но она у тебя во рту, — прорычал он прямо мне в губы. Вдруг его рот оказался вплотную к моему, язык раздвигал мне губы. Он целовал меня крепко, долго, глубоко, запуская язык почти в горло, как недавно себя самого, но язык этот не был такой длинный или толстый, как он сам. Зато сейчас были зубы, которые почти прорезали мне губы, давящая сила, с какой не может сравниться ни один оральный секс. Его язык лизал мне небо, щеки изнутри. Он наслаждался вкусом собственной крови. Леопардиха у меня в мозгу завопила: «Он нас жрёт!» Я знала, что это не так, но что-то зашевелилось во мне, там, где ничему шевелиться не полагается. Я ощутила это не как какое-то жидкое аморфное образование, но как что-то очень твёрдое и реальное, разместившееся в середине моего тела и шевелящееся. Оно ворочалось, и на этот раз я ощутила что-то вроде руки, протянутой вверх, а что-то ещё протянулось вниз. Стало больно, вдруг я стала задыхаться в поцелуе Натэниела. Он отодвинулся, и улыбка на его лице была свирепой и радостной, дикая красота, будто мысли в этой голове уже не были человеческими. — Ты хороша на вкус, — произнёс он до боли низким голосом, совсем не голосом Натэниела. Леопардиха на этот рык не прореагировала, она из моей головы исчезла. Но то, что было у меня в теле, вытянуло лапы. Я чувствовала, как оно касается того, чего ничто касаться не должно. Закричав, я уставилась в его глаза и подумала, много ли там осталось от Натэниела, чтобы мне помочь. — Анита, что случилось? Глаза леопарда и чужой голос, но лицо — Натэниела, полное заботы и тревоги. — Больно. — Я тебе сделал больно? Я замотала головой, и когти защекотали мне ребра изнутри, заставили забиться под телом Натэниела. — Помоги! Он скатился с меня и крикнул: — Джейсон! Ему пришлось крикнуть дважды, пока вышел Джейсон, капая водой после душа, с полотенцем в руке. Он посмотрел на нас и тут же перестал улыбаться. — Что случилось? — Не знаю, — сказал Натэниел все тем же низким голосом. — Она говорит, что у неё болит что-то. Эта штука снова во мне потянулась, тянулась и тянулась, и моё тело растягивалось вместе с нею, и она входила мне в руки и в ноги, как в футляр. Строго говоря, это не было больно. Как будто моё тело стало перчаткой, и эта штука проверяла, сколько в перчатке места. — Ты это чувствуешь? — спросил Джейсон. Тело его покрылось гусиной кожей. Натэниел кивнул: — Это её зверь. Джейсон присел у края кровати: — Да, но никогда раньше он так не ощущался. Мой зверь растянул мне тело до упора, и обнаружил, что дальше некуда. У меня уже несколько лет был кусочек зверя Ричарда, и как-то от линии Бёлль я получила зверя, являющегося по моему зову — леопарда. Таким образом я стала Нимир-Ра для Нимир-Раджа Мики. Натэниел был мой pomme de sang, но ещё он был моим подвластным зверем, как Ричард для Жан-Клода. Теперь та часть моей сути, которая была зверем, кошкой, потягивалась в моем теле. Я раньше ощущала её как силу, скорее метафорически, нежели физически, но сейчас это было физически — дальше некуда. Я ощущала зверя, бьющегося во мне, ищущего дорогу наружу. Как будто я была ликантропом, да только не хватало последнего кусочка в мозаике, того, что выпустил бы зверя из моей кожи, позволил бы ему стать настоящим. Он съёжился, уходя в середину моего тела, где существовал всегда. Но сейчас он был как леопард в зоопарке, в маленькой железной клетке. Он метался, метался, потом кидался на прутья, полосуя их когтями, но этими прутьями было моё тело, и я кричала. Я тянулась руками, пыталась схватиться за что-нибудь, за что угодно, что помогло бы мне. Как драться с тем, что у тебя внутри? Как уничтожить нечто, состоящее из твоего собственного мяса? Джейсон схватил меня за руку, и вдруг я вдохнула сладкий мускус волка. И как будто прикосновение Джейсона сработало проводником, я вдруг увидела Ричарда. Он стоял в залитой солнцем кухне и варил что-то в кастрюле. На нем были только джинсы, посудное полотенце заткнуто за пояс. Спину покрывали следы когтей, или ногтей, но очень серьёзных. Скорее это было результатом хорошего секса, чем драки. Он поднял голову, понюхал воздух, и только тогда обернулся назад, будто мог меня увидеть. — Анита, это ты? — Помоги! — Что у тебя такое? Я сжала руку Джейсона, и это будто приблизило меня к Ричарду. Я как будто парила прямо перед ним. Он протянул руку, и она прошла сквозь меня. Мой зверь отреагировал, завопил и стал бить когтями, совершенно взбешённый. Нам не нужен был ещё и волк внутри, для него нет места. Для обоих — точно места нет. Ричард убрал руку и сказал: — Анита, ты меня слышишь? Я выкрикнула его имя, потому что могла только кричать. Как будто эта леопардиха резала меня изнутри, пытаясь вырваться наружу, и не могла. — Отдай своего зверя другому, Анита. Кому-нибудь, чьё тело может его выпустить. Я не поняла, о чем он, и стала было ему это говорить, но он почувствовал моё недоумение — у него были общие воспоминания со мной, и они рисовали картинку, стоящую тысячи слов. Воспоминание с участием всех пяти чувств стоит и большего. Экономит кучу времени, позволяет поделиться болью быстрее. Мы находились на центральной арене «Цирка Проклятых». Я потянулась к зверю Ричарда, к его ярости, потому что, если мы не сможем её подчинить, совет его убьёт. Я потянулась к этой ярости. Сила, которую он называл своим зверем, вышла на моё прикосновение. Я для этого зверя пахла домом, почему-то, и он пролился в меня, на меня, через меня, как ослепляющая буря жара и силы. Похоже было на те случаи, когда я вызвала силу вместе с Ричардом и Жан-Клодом, но на этот раз не было заклинания, на которое эту силу направить. Не было куда бежать зверю. Он попытался выползти из меня, разлиться по моему телу, но не было во мне зверя, который мог бы откликнуться на зов, и зверь Ричарда бушевал во мне, потому что я была для него пуста. Я чувствовала, как он растёт, и уже думала, что сейчас разорвусь на кровавые ошмётки. Давление нарастало, выхода для него не было. Ричард тогда подполз ко мне на четвереньках, истекая кровью, прижался к моим губам дрожащим поцелуем. Из горла его вырвался тихий стон, и он вдруг резко прижался ко мне губами, и либо у меня губы лопнули бы, либо я ответила бы ему на поцелуй. Я открыла рот, и его язык ворвался внутрь, губы его пили энергию из моих. Порез у него во рту наполнил мне рот вкусом крови, его крови, солено-сладкой. Я держала его лицо в ладонях, впивала его губами, и этого было мало. Мы встали на колени, не разнимая губ. Я провела руками по его груди, и что-то у меня в глубине щёлкнуло и перестало давить. Его сила рвалась наружу, но я удерживала её… руки Ричарда скользнули мне по ногам, нашли кружевной верх чёрных трусиков. Пальцы гладили мне голую спину, и вот, я оказалась раздета. Сила рванулась вверх, наружу, наполняя нас обоих. Она пылала над нами кипящей волной жара и света, и у меня все поплыло перед глазами в горячих искрах, мы оба орали в голос, и зверь Ричарда скользнул в него обратно. Я ощутила, как он выползает из меня, как огромная толстая пружина, заливается в Ричарда, сворачивается там в клубок. Я ожидала ощущения последней выливающейся капли, как вина из чаши, но эта капля осталась. Воспоминание отхлынуло, оставив меня ловить ртом воздух. Натэниел стоял, склонившись надо мной. — Анита, что с тобой? Глаза его снова стали лавандовыми. Джейсон обнюхивал мои волосы: — От тебя пахнет стаей. Ричард стоял у себя в кухне, опираясь рукой на шкаф, будто иначе его бы шатнуло. — Теперь ты вспомнила? — Вспомнила, — шепнула я. — Что ты вспомнила? — спросил Натэниел. — Ты не чуешь запаха? — спросил Джейсон. Он тёрся губами о мою щеку. Натэниел склонился ко мне, почти вплотную приблизил лицо. — Волк. — Он обнюхал меня и шепнул прямо мне в кожу: — Ричард. Ощущение его губ на мне заставило меня на миг закрыть глаза. Но, когда отключилось зрение, аромат накрыл меня одеялом. Сладковатый мускус волка и едкая сладость леопарда были повсюду, как невидимая вода, и я тонула в ней. Я думала, что моя кошка начнёт возражать — но нет, оба эти запаха почему-то её успокоили. — Ты все ещё принадлежишь стае, Анита, не меньше, чем парду. Отдай им своего зверя. Ричард смотрел на меня в упор, и я заметила царапины у него и на правой щеке. Обычно в порыве страсти там не оставляют следов. Я открыла глаза, и уже не видела расцарапанного Ричарда в залитой солнцем кухне; передо мной был водопад рыжеватых волос. Натэниел прижимался к моей щеке, его рот был точно у меня под челюстью. Он снова лежал на мне, распределив по мне свой вес, и был тёплый-тёплый. Джейсон все ещё держал меня за руку и тёрся ртом о шею с другой стороны от Натэниела. Я лежала в тепле, в безопасности, и поняла, что Ричард передал мне часть власти над зверем. Дал возможность подышать. И надо было воспользоваться этой возможностью, пока мой зверь не стряхнул с себя эту тёплую, уютную лень. Я подумала о воспоминании, как я Ричарду отдавала его зверя. Как это вышло? Поцелуй, почему всегда поцелуй или прикосновение? Вчера мне Жан-Клод на этот вопрос ответил — потому что мы можем использовать лишь те инструменты, что у нас есть. Почти все их мы получили от линии Бёлль Морт, а это значило, что наши средства, умения должны иметь вполне определённый мотив. Я все ждала, когда этот мотив мне надоест, и отчасти так оно уже и было, я склонялась к мысли, что нужен был бы новый набор методов, но в основном мне было тепло и безопасно, и накрывал меня запах парда и стаи. Они оба нежно двигали губами с двух сторон моей шеи, ласково целуя. Так тепло прижималось ко мне тело Натэниела по всей длине, теплее любого одеяла, и это было лучше, чем когда тебя просто обнимают. Рука Джейсона бродила по краю моего бедра, и я не могла не отдаться ощущению его прикосновения. Это лёгкое движение вызвало реакцию Натэниела — он вдруг стал тяжелее, чем был, тяжёлым, каким был поцелуй Ричарда в моем воспоминании. Губы его прижались ко мне, и, как в том же поцелуе, он стал напирать на меня, и у меня был выбор — открыться навстречу или оставить его вне моего тела. Зверь Ричарда покинул меня тогда через поцелуй. Я сейчас могла целовать только одного из них, но пришла мысль, что можно делать и кое-что другое, а при этом целоваться. Только меня не тянуло на любовь втроём. Моё истрёпанное нравственное чувство не вынесло бы сейчас ещё одну групповуху. Тихий голосок шептал мне: «Но это же так приятно». А голос, который я узнала, голос моей бабули, рявкнул: «Шлюха!» Чтобы слышать свой внутренний голос, приходится долго стараться, но иногда привычка или чувство вины заставляют услышать эти другие голоса — те, что тебя крушат. Иногда от них даже не избавиться. — Мне надо отдать своего зверя своему коту, — сказала я хриплым низким голосом и попыталась высвободить руку из руки Джейсона, но он удержал меня и шепнул в сгиб моей шеи: — Я буду твоим котом. С другой стороны шепнул Натэниел: — Её кот — это я. Снова голос Джейсона по коже: — Тогда я буду собачкой. Он лизнул меня в шею, и я стала извиваться, но покачала головой, чуть-чуть, повернула к нему голову, чтобы взглянуть в лицо. — Не сегодня, Джейсон. Когда я опять потянула на себя руку, он её выпустил. Синие глаза возникли передо мной, и он поцеловал меня долгим и глубоким поцелуем, и мой зверь лежал тихо. — У тебя вкус крови и чужих поцелуев, — шепнул Джейсон и отодвинулся. Мой зверь проснулся у меня внутри, будто всего лишь задремал, проснулся и попытался просочиться вверх. Он наполнял меня, как надевает человек слишком тесную одежду. Я чувствовала, как он стремится выпрямиться, вырываясь наружу, заполняет меня, будто горячая вода наливается все выше и выше, заполняет каждый дюйм и продолжает прибывать. Она лилась и лилась, как если бы у воды были кости, мышцы и гнев, потому что когда зверь обнаружил, что есть границы, что кожа моя не раскроется, кости не согнутся, тело не поддастся, он стал бушевать во мне. Он полосовал когтями и орудовал мышцами, которым полагалось бы быть метафорическими, но они были слишком даже ощутимыми. Он пытался вырваться из клетки, а клеткой было моё тело. Я вопила, вопила и билась, но невозможно биться с тем, чего не можешь коснуться. Натэниел все ещё лежал на мне, глаза его расширились от испуга. Он попытался слезть, но я схватила его за руки и смогла произнести: — Целуй меня. Кто-нибудь другой мог бы на его месте заспорить — он не стал. Он приложился ко мне губами, и следующий мой крик был заглушён его ртом. Я желала, чтобы эта тварь из меня сбежала в него. Я пыталась её заставить, но зверь впал в панику, и меня не слышал. Как дикое животное, загнанное в угол, ничего он не слышал, кроме собственного ужаса. Оторвавшись от Натэниела, я просто заорала. Джейсон оказался тут же, взял меня руками за лицо, и в момент его прикосновения зверь остановился в нерешительности. Кот стал принюхиваться, будто пытаясь понять, кто это такой. Я поглядела на Натэниела, а Джейсон все держал моё лицо в ладонях. — Попробуй поцеловать меня ещё раз. Он поцеловал меня, и на этот раз я была в состоянии ответить на поцелуй, но зверь не поднялся. Он уселся во мне, принюхиваясь озадаченно, но не поднялся. Я разорвала поцелуй и заорала не от боли уже — от досады. — Ричард велел поделиться зверем с кем-нибудь, кто может дать ему выход, но он не хочет выходить. Не хочет. — А ты все ещё стараешься удержать под контролем ardeur? — спросил Натэниел. Я заморгала и задумалась. Стараюсь ли? Сознательно — нет, но контролировать ardeur — это стало рефлексом. А теперь, когда я не должна его контролировать, а должна, напротив, вызывать к жизни, продолжаю ли я его гасить? Продолжаю ли закрываться щитом? Ответ был положительным. — Да. — Перестань сопротивляться, — сказал Натэниел, — пусти все на самотёк. — Нет, — начала отвечать я, но он положил пальцы мне на губы. — Тише, Анита. Ты можешь питаться от нас обоих, и это меня так сильно не опустошит. Не слишком полезно, но не катастрофа. Перестань упираться, и зверь, быть может, тоже перестанет. Я открыла рот, но его пальцы все ещё лежали у меня на губах, и он сунул их внутрь, играя на краях губ. Это движение оборвало мою реплику надёжнее чего угодно. Я осталась лежать, ощущая, как играют его пальцы у меня на губах, нежно и чувственно. — Перестань цепляться, Анита, просто отпусти руки. Мы тебя подхватим. Джейсон пододвинулся ближе: — Анита, я здесь. Я не допущу, чтобы с Натэниелом что-нибудь случилось. Обещаю. — Он прильнул лицом к моему лбу. — У нас получится, Анита, но ты перестань цепляться. Нас тут двое, чтобы тебя подхватить. Легко сказать — перестань цепляться. Это не в моих привычках. Я даже не знала, умею ли я это делать. Как это — перестать? Как отпустить руки и начать падать, веря, что тебя кто-то другой подхватит? И при этом ни тебе плохо не сделают, ни сами не покалечатся. Верю ли я настолько Джейсону и Натэниелу? Вроде бы. А верю ли я настолько вообще кому-нибудь? Может быть. Ладно, честно говоря, нет. Я набрала побольше воздуху, медленно его выдохнула — и отпустила. Отпустила, веря. Веря, вопреки тому голосочку, что визжал во мне шёпотом: «Дура, дура, дура!»Глава пятьдесят вторая
Ад — это когти и зубы, и дерущиеся тела. Я вонзила зубы в чью-то грудь, захватив побольше мяса, и стала жевать. Хотелось мяса. Хотелось жрать, и леопардиха вопила, что если мы их не убьём, они убьют нас. «Отпусти руки», — сказали они, и я отпустила, и теперь не зверь рвался наружу, а я сама оказалась зверьком в западне, откуда нет выхода. Мной овладела та часть моей сути, что желала мяса и крови, для которой драка была средним между сексом и едой. Я всегда думала, что быть животным — это жить мирно, но мира не было. Было проще, но мирно не было. Действительность воспринималась отрывками. Вкус крови во рту. Ощущение зубов, входящих в чужую плоть. Ногти, раздирающие чьё-то тело. Я лежала на животе, не могла двинуться. Не могла. Кто-то лежал у меня на спине, кто-то держал руки, нельзя было шевельнуться. Зубы на моей шее сзади. Миг ослепляющей паники, потом — мир и покой. Как тогда у меня в кабинете, когда меня кусал Натэниел. Мир и покой. Джейсон стоял передо мной на коленях, рядом с кроватью, держа за руки. Левая сторона лица у него превратилась в кровавую кашу, и я как-то отстраненно поняла, что это я его ногтями. Глаза его болезненно мигали из круга кровавых борозд. На руках остались следы укусов и царапин, он был будто в красных перчатках до плеч. И живот, и грудь у него тоже были в крови. Зубы Натэниела у меня на шее сомкнулись чуть жёстче, и у меня затрепетали веки, а когда он зарычал, не выпуская меня из зубов, я стала извиваться под ним, не сопротивляясь, а предлагая. Джейсон заговорил, при этом у него изо рта потекла струйка крови. — В следующий раз надо будет тебя связать. Натэниел зарычал — не думаю, что на меня. Джейсон посмотрел на него поверх меня и сказал: — Ладно, ладно. Анита, отдай мне своего зверя. Дай мне проглотить его. Он подался ко мне, и кровь, дрожащая у него на губах, меня заворожила. Я напряглась потянуться к этой капле, но зубы Натэниела остановили меня, заставили ждать, пока губы Джейсона не придвинутся ко мне. А он остановился так, что чуть-чуть не дотянуться. Я пыталась поднять руки, коснуться его, но он крепче придавил мне запястья к кровати. Потом приложился ко мне ртом, и я не стала целовать его — я слизывала кровь с края губы. Он со смехом отодвинулся: — Ты бы меня сейчас съела, а не целовала. Но потом снова придвинулся, приоткрыв губы, и я почуяла изо рта запах крови. Я его укусила. Припомнилось ощущение его губы у меня между зубов. Я тихо застонала, и он снова засмеялся, таким мужским смехом, и его губы были так близко, что я могла дотянуться до них языком. И снова он засмеялся мужским смехом с примесью рычания: — Ух ты, как она хочет! Натэниел снова зарычал, не разжимая зубов у меня на загривке. Рычание было низким и глубоким, у меня позвоночник завибрировал камертоном, я непроизвольно прижалась к Натэниелу. Ртом я потянулась к Джейсону, но тело предлагало себя тому твёрдому, что давило на него сверху. — Ладно, но если она мне откусит язык, я буду недоволен. И Джейсон прижался ко мне губами, но я не попыталась его укусить, потому что рот его был полон крови и мясного вкуса. Я уже начала эту трапезу, и хотела только её закончить. Зверь мой был уже здесь, прямо у меня под кожей, и только хватка Натэниела заставляла его вести себя спокойно. Вкус свежей крови и мяса, ощущение рта Джейсона вплотную к моему зажгли зверя огнём. Я чувствовала, как варюсь в этом жаре, будто кожа моя содержит что-то куда более жаркое, чем тело человека. Что-то было почти здесь, почти готовое, почти… Натэниел поднял рот, и только его вес и руки Джейсона удерживали меня на месте. Натэниел что-то шепнул мне в шею, кажется, «давай». Но не уверена, потому что мой зверь бросился. Он жаром взметнулся вверх по позвоночнику. Он вылился изо рта прямо в рот Джейсона, обжигая, заставив вервольфа закинуть голову и вскрикнуть, а тело Натэниела выгнулось на мне дугой, и он тоже закричал. Мой зверь пронзил их обоих как меч. Я вливала в них энергию, пока они оба ею не взорвались. Я видела, как расселась кожа у Джейсона, ощутила, как задрожал на мне Натэниел. Вот они только что были здесь, а теперь я утопаю в жидкости, тёплой-тёплой, будто меня макнули в свежую кровь, только это не была кровь. Жидкость была прозрачной и вязкой — та жидкость, которую выделяют из тела оборотни, перекидываясь из одной формы в другую. Жидкость покрыла меня, капала с меня, а когти Джейсона все ещё прижимали мне руки, я не могла стереть её с лица. Я заморгала, пытаясь разглядеть склонившегося передо мной человеко-волка. Мех у него был сухой, как всегда бывает, как по волшебству. Я смотрела в волчьи глаза цвета весенней травки. Густой мех переливался оттенками светло-серого. Он открыл пасть, опустил челюсть длиннее человеческой, с такими зубами, что любой волк мог бы позавидовать. Невероятно длинный язык облизал эти зубы, и волк уставился на меня глазами, в которых было такое, о чем я только начинала догадываться. Когтистая лапа вминалась в скомканные простыни, и была эта лапа мохнатой человеческой рукой. Я обернулась, медленно, как в фильме ужасов, когда знаешь, что у тебя за спиной, но не можешь удержаться, чтобы не посмотреть. Не можешь не посмотреть, вопреки этой тяжести и ощущению на тебе мохнатого тела. Я знала, что увижу, и все же обернулась. Лицо Натэниела было странно-гармоничным сочетанием человеческого лица и морды леопарда. Форма лица ближе к человечьей, чем у вервольфа, но за этими серо-голубыми глазами не было никого, с кем можно говорить. Я избавилась от своего зверя, вызвав зверей из них, и вдруг оказалась в луже, так похожей на кровь, и меня держали два только что превратившихся ликантропа. Натэниел положил мохнатые руки на кровать по обе стороны от меня, и из них выскочили белые когти, подобные ножам. Только от их вида у меня, беспомощно лежащей, сердце забилось сильнее. Я знала, что они мне ничего плохого не сделают. Я верила им. Но в глубине души я больше верила Натэниелу и Джейсону, чем их зверям. Я пыталась не бояться, потому что страх для них — как пряная приправа к мясу. Ликантропов страх возбуждает — всегда. И я лежала совершенно неподвижно, пытаясь успокоить сердце, пытаясь придумать, как сказать им, чтобы отпустили меня, и голос чтобы не был похож на голос жертвы. Натэниел сдвинул руки так, что мех его пальцев гладил меня. Моему сердцебиению это не понравилось. Мне тоже. Он снова сжал руки, и когти исчезли в шерсти. Этой шерстью он погладил меня по бокам, и прикосновение тёплого меха заставило меня задышать прерывисто. Голосом, который больше всего был похож на рычание, Натэниел произнёс: — Никогда раньше у меня при превращении не было рук. Эти «руки» он поставил по обе стороны от меня, так близко, что волоски меха касались сбоку моих грудей. Когти он направил вниз, я ощутила боками, как сократились его мускулы. Руки Натэниела были рядом с моими грудями, и я почувствовала, как когти впиваются в кровать. Он потянул лапы вниз, и простыни с треском разошлись, но что-то вроде жалобного писка вызвал у меня звук рвущегося матраса. Сам матрас рвался с мясистым звуком, когда когти будто без сопротивления полосовали его. Натэниел сдвинулся так, что мог очертить руками контуры моего тела. Он их вырезал когтями. А я не могла пугаться. Джейсон засмеялся, и этот очень мужской смешок отлично передавала волчья глотка. Я глянула на него, а он блеснул клыками и сказал: — Анита, не бойся. — Тогда отпусти меня, — ответила я, и голос у меня почти даже и не дрожал. Будь они людьми, они бы не заметили моей дрожи или убыстрения пульса. Но они людьми не были. Натэниел свалился на меня, и оказался выше и шире, мускулистее, или мускулы были в таких местах, где раньше их не было. Будто совсем другое тело прижимало меня к постели, тело, которое мне не приходилось трогать. На груди, на животе, в паху мех был реже, но кожа теплее, почти горячая она была, будто в таком виде кровь бежит горячее. Он лизнул меня в плечо, и я чуть-чуть пискнула. Закрыв глаза, я сосредоточилась на дыхании, только на дыхании. Не на ощущении его тела или рук Джейсона, у которого когти не так хорошо втягиваются. Я дышала, дышала, пока язык, куда шершавее, чем у Натэниела, лизал меня смачно поперёк плеч. Когда я открыла глаза, пульс у меня стал нормальным, и я поняла, что Натэниел очищает меня от прозрачной жижи, которую излили на меня он и Джейсон. Почти в ухо он тихо прорычал мне: — Мы тебя измазали. — Ага, — ответила я шёпотом. Он прислонился бёдрами к моей ляжке и стал делать короткие сильные движения, нечто среднее между кругами и толчками. Вдруг он оказался у меня на заду, и я почувствовала, что он и в этом месте изменился. Стал больше, но, может, это просто у страха глаза велики. Он вроде как фыркнул мне в лицо, не так, как если бы нюхал, а какесли бы это был звук, который мне полагается понимать. — Ты голодна. Голодна, как мы. Я это чувствую. Я попыталась сохранить ровный пульс и ровное дыхание. Ничего я не стала бы делать такого, чтобы усугублять ситуацию. — Я не голодна. Он прижался сильнее, медленно скользнул между моими ногами — не внутрь, но в ту сторону. От этой мысли сердце заколотилось, и я не могла его сдержать. А Натэниел потёрся мохнатой щекой о моё лицо. — Тебе надо в душ. — Окей, — сказала я. Я готова была согласиться со всем, что позволило бы мне встать и выползти из-под этих двоих. — Мы тебя не съедим, Анита, — сказал Джейсон. — Если бы была такая вероятность, Жан-Клод никогда бы не допустил такой ситуации, ты это знаешь. Я подняла голову и посмотрела в эти волчьи глаза. — Извини, но когда вы вот так лезете на меня с зубами и когтями, я поневоле начинаю сомневаться. — Мы тебе плохого не сделаем, — сказал Джейсон. — Тогда отпусти меня, — ответила я совершенно нормальным голосом, и пульс у меня тоже замедлился до нормы. — Ещё нет, — сказал Натэниел, все так же прижимаясь ко мне лицом. — Почему? — опередил меня Джейсон. — Потому что ей все ещё нужно напитать ardeur. Никогда бы не подумала, что на волчьей морде можно выразить такую недоверчивость, но Джейсон сумел. — Анита с мохнатыми не ложится. Леопард у меня на спине сдвинул нижнюю часть туловища на долю дюйма и толкнулся — не внутрь, но все же в самые интимные ворота. — Ты внутри пустая, я это чувствую. А раньше не умел. С первого раза я ещё могла считать, что он желаемое за действительно принимает, во второй раз я попыталась заглянуть в себя. Увидеть ardeur, не пробуждая его. Нужен был этакий метафизический манометр, а так я только ощутила некую пустоту в себе. Место, где должно что-то быть, а ничего нет. — Чувствую, — сказала я. — Я сейчас не устал, Анита. Я как новенький. — Он чуть придвинулся. — Скажи «да». — Отпусти, тогда посмотрим. — А мне нравится тебя держать. Когда мы вдвоём тебя держим, — прорычал он. — Я думала, ты не любишь командовать. — Обычно — нет, а сегодня — да. Сегодня я хочу чувствовать твоё тело под собой. Как ты стараешься не биться, не паниковать. И просто на языке ощущать твоё самообладание. Мне его хочется слизнуть прочь. — Натэниел! — Скажи «да», Анита. Скажи «да». Напитай ardeur, потом пойдёшь в душ, а мы поищем, чего ещё поесть. — Чего ещё поищете? — спросила я. — Тут глубже в подвале есть запасы, — объяснил Джейсон. — Слишком у нас тут много оборотней, чтобы их не иметь. — Что за запасы? Он нагнулся ко мне, не отпуская мои руки. — Никакой человечины, ничего незаконного. Клянусь. Он лизнул меня в лицо быстрым движением языка, а потом засмеялся — не специфически мужским смехом, а просто как Джейсон, отпустивший одну из своих шуточек. Как Джейсон, который будет шутить и по пути в ад, даже если это будет значить продление срока и ужесточение наказания. В каком бы виде Джейсон ни был, он оставался собой. Эта мысль сняла напряжение с моих плеч, с моего тела — а я и не заметила, как была напряжена. Под мехом с когтями был все тот же Джейсон. И тот же Натэниел тёрся об меня щекой. Когда-то я умоляла Ричарда показать мне своего зверя. Но когда это случилось, я не смогла с собой справиться. Только позже, много позже я поняла, что Ричард показал мне этого зверя в самом худшем свете, потому что в глубине души не хотел, чтобы я могла этого зверя воспринять, если сам он — не может. Я сбежала, когда увидела, как он съел Маркуса. Сбежала от него к Жан-Клоду, потому что тогда вампир казался мне меньшим чудовищем. Осталась ли я тем же человеком, который не мог этого вынести? Девушкой, которая мирится с прекрасным принцем, но не со зверем? Неужто больше красота, чем любовь, движет мною? Натэниел нежно ко мне придвинулся. — Если не сейчас, от кого же ты будешь питаться? — Грэхем действительно там, в холле, — сказал Джейсон. — Он в человечьем облике, потому что в зверином Менг Дье с ним дела иметь не хочет. Она даже спать с ним не хочет, когда он мохнатый. Я не хотела Грэхема. Так что же, это я только человеческий облик люблю? Какую-то антропоморфическую идею? А, черт. На такие вопросы насчёт отношений женские журналы вопросов не дают. Действительно, что может сказать мадемуазель Бонтон насчёт того, что тебя достаёт животный облик твоего бойфренда? Вряд ли что-нибудь ценное. — Я пойду позову Грэхема, — сказал Джейсон. — Нет, — ответила я и взялась за его мохнатое предплечье. Такой мягкий был этот мех, такой реальной рука. — Не надо Грэхема. Джейсон поглядел на меня взглядом, который означал: ну, ты шутишь. — Ты не имеешь дела с мохнатыми, Анита. — Но имею с Натэниелом, и с тобой тоже случается. Он осклабился, хотя на волчьей морде это выглядело несколько иначе. — Случается. — Он снова присел передо мной. — Хочешь, чтобы я сегодня был твоей собачкой? — Я скорее думала, что просто будем трахаться. Либо из всех человеко-волков у него самая выразительная физиономия, либо он оставался Джейсоном в достаточной степени, что я могла читать по его лицу. Действительно, он здесь был. Я его удивила, причём не неприятно. Натэниел ещё прижался ко мне и шепнул мне в щеку: — Это значит «да»? — Да. Он испустил нетерпеливое рычание, чуть приподнялся и всадил себя мне между ног. Не успел он всадить, как я уже орала, и не от боли. Он был чуть-чуть больше, толще, длиннее, сильнее, и все эти «чуть-чуть» ломились в меня.Глава пятьдесят третья
Размером своего тела, ритмом бёдер, блеском белых когтей у самых нежных моих частей он довёл меня до оргазма. Мысль о том, что могли бы сделать со мной эти когти, только захоти они, заставила меня забиться под ним в экстазе. Все, что я не разрешала себе делать, сегодня разрешила. Я билась, вопила, извивалась, дралась, а он держал меня осторожно, нежно, но нет сомнения, что он мог бы разорвать меня в клочки без малейшего усилия. Самый нежный сеанс занятий любовью в моей жизни, и самый опасный. Не из-за того, что он делал, а из-за того, что мог делать. Он поднял меня на колени, прижал к себе руками, и я ладонями гладила эти руки, эти мышцы, мех, такой мягкий, такой непохожий на волчий. Я гладила его не как гладят собаку, а как гладят любовника. И я ощутила, как изменился его ритм, знала, что он тоже вот-вот, ощутила, как он напрягается, чтобы не разорвать меня в клочья. Ощутила прикосновение розеток этих когтей, смотрела, как кончики их начинают скрести мне по коже, почти-почти прорезая, почти-почти прокалывая, почти-почти убивая. И в последний момент он убрал когти и прижал меня резко и сильно к собственному телу, с мехом, с этими ладонями, застрявшими на полпути от леопарда к человеку. Ardeur жрал. Он поедал силу тела Натэниела, жар его кожи, разлив его семени, который был горячее, чем когда-либо получала я от мужчины. И пришла мысль: он же не человек. Слова были нейтральные, но нахлынувшая эмоция просто дыру во мне прожгла. Гнев, чистейший гнев — и я знала, кто это, ещё до того, как вылетела дверь.Глава пятьдесят четвёртая
В дверь ворвался Ричард, и его энергия разнеслась по комнате искрами от пламени. Она жгла там, где коснулась меня, как злые муравьи. Что можно сказать, если застанешь свою бывшую невесту, трахающуюся с оборотнем-леопардом? Ричард нашёл слова. — Последний раз, когда я видел подобную мерзость, это было в порнофильме Райны. Джейсон скатился с кровати и встал перед ним. Я думаю, он хотел дать Натэниелу время встать, отцепившись от меня. Или мне дать время. Как бы там ни было, но он встал между мной и своим Ульфриком, и это не был самый мудрый поступок в его жизни. Смелый, даже доблестный, но не мудрый. Жгучей водой сила Ричарда заполнила комнату. Натэниел скатился с кровати, и я успела подумать, так ли тяжёл и труден в дыхании для него воздух, как для меня. Этой мысли хватило. Я знала, что он ощущал силу Ричарда как нечто, с чем надо бороться и через что проходить, как через бурю, через метель или самум. Что-то такое, что слепит и может отнять жизнь, если не найти убежище. Моё убежище пригнулось между кроватью и дверью. Человеко-волк стоял высокий, широкоплечий, грозный; Ричард в человеческом облике должен был казаться рядом с ним хрупким, но не казался. Будь он на фут ниже, все равно при такой излучаемой им силе казался бы огромным. — С дороги, Джейсон. Второй раз повторять не буду. — Скажи, что ты её не тронешь, и Натэниела тоже, и я отойду, — сказал Джейсон таким рычащим голосом, что любой человек с красной кровью задумался бы, но Ричард человеком не был. Натэниел уже слез с кровати и шёл к ним. Ричард мог бы изувечить Джейсона, чтобы убрать его с дороги, но Натэниела он бы изувечил по другой причине. Пусть он и не назвал бы её вслух, но я не хотела такого видеть. Я позвала Натэниела к себе. Под подушкой у меня был пистолет, но я не хотела стрелять в Ричарда, а если стрелять не хочешь, то пистолет — всего лишь железяка. Я все ещё думала, что бы такое сделать, чтобы было не так ужасно, как Ричард ударил Джейсона наотмашь. Дугой взметнулась кровь, сверкнув искрами в электрическом свете, но Джейсон не сдвинулся с места. Он не дал сдачи, но и не отошёл. — Ричард, стой! — заорала я. Он схватил Джейсона как гантель — руки Ричарда взбугрились мышцами, — поднял вервольфа над головой и миг продержал. Один из тех моментов, когда время замедляется, и знаешь, что сейчас случится плохое, и ты не можешь помешать. Можешь выбрать, что будет повреждено, но спасти все не получается. Я тонула в ярости Ричарда, в кипящем море силы. Мне приходилось уже касаться этой ярости, его зверя, и это сейчас был не совсем он. Только секунда у меня была, чтобы понять, откуда мне так знаком вкус этой ярости. Это была моя ярость, то есть очень похожая. Но в этот миг наития Ричард уже швырнул Джейсона — не через комнату, а на кровать. Может быть, хотел попасть в меня, но я успела скатиться, и когда Джейсон приземлился с такой силой, что сломалась рама, на кровати был только он. Я оказалась у дальнего конца разбитой кровати, и Натэниел со мной. Он встал чуть-чуть впереди меня. Не отпихнул меня назад, как рыцарь, выручающий даму из беды, но почти. Я его Нимир-Ра, и, как считается, его доминант. Разве не я должна быть впереди? Джейсон валялся неподвижно, оглушённый. Его бросили на кровать с расстояния меньше восьми футов, и он был оглушён. У меня нет такой способности регенерации, как у Джейсона или Натэниела. Может быть, и правильно, что меня не пустили вперёд, но, черт побери, я не знала, что делать. Как слишком часто бывало с Ричардом, я не знала, что делать. — И чего вам всем не залезть обратно на кровать? Отличное было бы зрелище. Райна и Габриэль были бы в восторге. Поскольку я их обоих убила, чтобы они не включили меня звездой в порнофильм с настоящим убийством, шпилька была достаточно острой. Но прошли времена, когда такие шпильки Ричарда могли меня вывести из себя. Я боялась добавить свою ярость к его ярости. Его сила была повсюду, будто сам воздух горел и жалил. Но ощущала я не только ярость. Отвращение, ужас, и под всем этим то, что эту ярость питала… зависть. Откуда зависть? Он был широко открыт, вообще едва ли ставил щиты. И я получила ответ. Будто кто-то подбросил в воздух мозаику, и я увидела все кусочки. Клер и Ричард в кровати. Ричард работает энергично, как всегда. Клер дёргается, её ногти врезаются ему в спину и плечи. Клер в человеческом облике, она кричит. Ричард бросил в меня свою ярость, и я пошатнулась, будто он толкнул меня физически. — Не лезь ко мне в голову! — Тогда перестань так интенсивно излучать, что просто невозможно не слышать. Он вскрикнул — вскрикнул во все горло от ярости. Крик отдался эхом от потолка, и я услышала бегущие шаги в коридоре. И я знала, кто сюда бежит — по крайней мере, что они тут делают. В комнату вошли трое. Одна женщина, двое мужчин, все с пистолетами. И направлены пистолеты были на Ричарда. Клодия, почти такая же высокая, как Дольф, с плечами шире, чем у многих моих знакомых мужчин, быстро оглядела комнату, замечая все. При этом тугой хвост волос мотался из стороны в сторону, поскольку завязан был высоко. Девичий хвост, компенсирующий отсутствие макияжа и эти потрясающие руки. Мужчин я не узнала, увидела только, что пистолеты они держат достаточно умело, но от ребят Рафаэля я другого не ожидала. Крысолюды любителей не вербуют. — Что здесь происходит, Анита? — спросила Клодия. Голос её звучал ровно, разве что чуть напряжённо, будто она переключалась в рабочий режим, и по поводу этой работы сомнений у неё было очень мало. — Разошлись во мнениях, — ответила я. Она засмеялась, но не так, будто ей очень смешно. — Ну-ну, разошлись во мнениях. — Родере здесь делать нечего, — сказал Ричард. — Это дело парда и стаи, но не крыс. Клодия снова оглядела комнату, отмечая кровоточащего вервольфа и разбитую кровать, мою руку на плече Натэниела, чтобы удержать его рядом со мной и подальше от Ричарда. Потом повернулась к Ричарду и улыбнулась — опять же не слишком радостно. — Что-то это не похоже на дела парда или стаи. Похоже на личные. — Вас это все равно не касается, — сказал Ричард, и голос его прозвучал ниже. Ещё не рычание, но уже пониже. Она снова улыбнулась — на этот раз просто показала зубы. — Нас касается, поскольку нам платят за охрану «Цирка» и всех, кто в нем. Ты уже пустил кровь одному из тех, кто под нашей охраной, Ульфрик, и мы не можем позволить тебе напасть на кого-нибудь ещё. — Он бросил мне вызов. Никому не проходит безнаказанно вызов, брошенный царю. Рафаэль с этим согласится. Он повернулся к ней лицом, и я заметила, что он — один из немногих знакомых мне мужчин, которые не выглядят рядом с Клодией хлюпиками. — С чем согласится и с чем не согласится наш царь, сейчас не обсуждается. Она вздохнула и опустила пистолет дулом в пол. Мужчины последовали её примеру. Ричард повернулся снова и уставился на кровать и на всех нас. Даже шагнул к нам. — Нет, Ульфрик, ты их бить не будешь. Пусть мы не можем тебя застрелить без политических проблем, но и стоять и смотреть, как ты лупишь тех, кого мы подрядились защищать, мы тоже не будем. Он посмотрел на неё, и вся пылающая в комнате сила вдруг отошла куда-то, сконцентрировалась, как какое-то огромное оружие. Я недостаточно близко стояла, чтобы это почувствовать, но спорить могла бы, что вся она теперь была направлена на Клодию. Клодия мотнула головой, как от пощёчины. Двое её спутников отступили от Ричарда, будто хотели иметь место для манёвра в случае необходимости. Клодия ответила, и в голосе её слышалась тёплая нотка собственной разгорающейся злости. — Никто не сомневается в твоей силе, Ульфрик. Она громадна. Это с самообладанием у тебя проблемы. Ричард был дико взбешён, он искал драки. Я бы предпочла, чтобы выступила сейчас не я, но с нами дело не зайдёт так далеко, как с крысолюдами. Кто-то будет серьёзно ранен, если не хуже. А дурное настроение Ричарда не стоит того, чтобы за него умирать. Да, конечно, конечно, вряд ли до этого дойдёт, но крысолюды — обычно бывшие наёмники или бывшие военные. Когда они дерутся, то дерутся насмерть. Ричард — ни то, ни другое. Он бесится, но убивать он не готов. И все может очень быстро обернуться очень плохо. — А ну-ка остыли, все! — сказала я. — Не за что тут умирать. Ричард обернулся ко мне: — Никто не говорил насчёт убивать, кроме тебя. — Ричард, все трое охранников, которые на тебя смотрят, думали о том, чтобы тебя убить, как только войдут в эту дверь. Спроси их. Не веришь? Спроси! Он повернулся к крысолюдам, державшим пистолеты дулами вниз. — Она правду говорит? Все трое переглянулись. Ответила Клодия: — Да. — Вы думали просто убить меня, взять и убить? — Мы не знали, что это ты крушишь здесь мебель, Ульфрик. Но мы вправе применять необходимые средства для выполнения нашей работы. Разрешить нападать на тех, кого мы охраняем, мы не можем. — Но мешать мне приводить к дисциплине моих волков вы тоже не вправе. Она кивнула: — Ты прав. Ни одному виду животных не разрешено вмешиваться во внутренние споры других. Если ты сможешь доказать, что это — дела стаи, а не личные, мы уйдём, а ты закончишь, что начал, но сперва ты должен доказать, что это именно бизнес. Один из двух её спутников, небольшой и смуглый, такого вида, будто он слишком много времени проводил в крысином облике, сказал: — А как по-моему, тут ревностью пахнет. — Роберто, ты мне не слишком помогаешь, — ответила Клодия, не отрывая глаз от Ричарда. Джейсон перевернулся и начал садиться. Судя по его движениям, это было больно. — Он бросил мне вызов, — сказал Ричард, указывая на Джейсона. — Как именно? — спросила Клодия. — Он отказался отойти с моей дороги. — А что бы ты сделал, если бы я отошёл? — спросил Джейсон, и голос его был чуть более хриплый, чем обычно, будто во рту у него все ещё была кровь. — Если бы не бросил меня на кровать, кого бы ты бросил? Натэниела, Аниту? У неё не так легко заживает, как у нас, Ричард. — Я бы не… — Когда ты ворвался в дверь, ты хотел кому-то вломить, — перебил Джейсон, и струйка крови текла у него изо рта, потому что волчьей пастью плеваться невозможно. — Я подумал, что лучше уж мне. Горящая сила стала потихоньку гаснуть. У Ричарда ссутулились плечи, и он снова закричал. Во всю глотку, во всю грудь, насколько хватило дыхания. Потом он упал на колени и обеими руками ударил по полу. Очевидно, ему это понравилось, потому что он и дальше стал лупить руками по ковру, снова и снова. Только когда каменный пол под ковром заметно просел, Ричард перестал. Ребра ладоней у него были окровавлены о ковёр, как от сильных ожогов верёвкой. Эти окровавленные руки он поднял вверх и застыл, глядя на них. Он не плакал, не ругался — вообще ничего не делал. Все мы застыли, ожидая, что он сделает или скажет. Наконец прошла целая минута, а он не шевельнулся. Клодия посмотрела на меня от дверей. Я пожала плечами. Когда-то мы с ним были помолвлены, были любовниками, но я понятия не имела, что сейчас делать. Одна из проблем наших с Ричардом: мы часто понятия не имели, что друг с другом делать. Я пошла вокруг кровати, но Джейсон поймал меня за руку. — Ближе не надо. Я не стала спорить, просто остановилась и стала смотреть на Ричарда. А он — на свои ободранные руки. — Ричард, ты здесь? Он засмеялся, но очень нехорошим смехом, где было больше горечи, чем веселья. Все присутствующие вздрогнули, будто ожидали чего угодно, только не этого. А я давно научилась не пытаться угадать, что сделает Ричард. — Я хочу слизать кровь с собственных рук, — сказал он придушенным голосом. — Так слижи. — Что? — Он уставился на меня вытаращенными глазами. — Твоя кровь. И руки твои. Если хочешь облизать свои раны, так облизывай. — И тебе не будет противно? Я вздохнула: — Ричард, что я думаю, неважно. Важно, что думаешь ты. — А ты думаешь, что это противно. Я снова вздохнула. — Нет, Ричард, если честно, то нет. От облизывания царапины заживут лучше, а тебе вкус крови будет приятен. Он посмотрел на меня мрачно: — Год назад ты бы такого не сказала, — произнёс он почти шёпотом. — Даже полгода назад могла бы не сказать, но сейчас говорю. Облизывай свои раны, Ричард, только не живи ими. — Это ещё что за намёки? — спросил он, и его злость полыхнула, ударила горячим бичом. — Не заводись, Ричард. Я пытаюсь жить той жизнью, что мне досталась, а не сном о той жизни, которой у меня никогда не будет. — А я, значит, живу сном. — Ты — Ульфрик Клана Тронос Рокке, и ты боишься облизать собственные окровавленные руки, потому что кто-то другой может подумать, будто это не слишком достойно человека. Так что я думаю — да, ты продолжаешь делать вид, будто тебе в этой жизни будет дана вторая попытка. Вот твоя жизнь, Ричард. Вот она. Вот кто ты, и что ты. И тебе следует это принять. Он замотал головой, и глаза его блеснули, будто в них могли быть слезы, в этих идеальных карих глазах. Но голос его был ровен, совершенно ровен. — Я пробовал. Я закрывалась щитом изо всех сил. Больше я не хотела заглядывать в его с Клер личную жизнь, но высказать догадку могла. — С Клер? Он поднял глаза, в которых гнев победил слезы. Никогда я не видела, чтобы он так терял контроль над своими эмоциями. Он бывал злой, жёлчный, печальный, но я никогда не видела, чтобы его так швыряло из стороны в сторону. Как будто злость и печаль остались единственными эмоциями в нем. — Значит, ты видела. — Я закрываюсь изо всех сил. Видела, как вы всерьёз поссорились, но больше не видела ничего. Он открыл рот, потом огляделся. — Я никого не трону, но это не разговор для публики. Крысолюды посмотрели на меня. Я вздохнула, думая, не дура ли я. Может быть, но все равно я так сделаю. — Ребята, вы можете идти. Клодия глянула на меня с сомнением. — Не уверена, что это стоит делать, Анита. — Я тоже, но все равно, идите, ребята. Она покачала головой и жестом поманила своих подчинённых за собой из комнаты. Перед тем, как закрыть дверь, она обернулась. — Мы будем прямо за дверью. Кричи, если мы будем нужны. Я кивнула: — Обещаю, крикну. Она посмотрела на меня взглядом, в котором ясно читалось полное неверие в мои слова, но она вышла и закрыла дверь. — Джейсон, выйди, — приказал Ричард. — Ричард, это его комната, — напомнила я. — Он этого слушать не будет. Джейсон слез с кровати, медленно, будто ему все ещё было больно. — Если я выйду, а ты её тронешь, ни ты себе не простишь, ни я. Ричард посмотрел на высокого человеко-волка, какой-то миг они просто смотрели друг на друга, и вроде бы остались довольны тем, что в лицах друг друга увидели. — Ты прав, — сказал Ричард. — Я её не трону. — А Натэниел? — спросил Джейсон. Ричард глянул мимо него туда, где, высокий и тёмный, стоял Натэниел. — Ему тоже придётся уйти. — Только Анита может мне велеть уйти, — ответил Натэниел. Ричард посмотрел на меня, потом опустил глаза: — У меня к тебе две просьбы: какая-нибудь одежда для тебя, и чтобы все ушли. Пожалуйста. Насчёт одежды было трудно, потому что я все ещё была измазана густой жидкостью. И те немногие вещи, что у меня были, я пачкать не хотела. Халат бы хорошо было, но в этой комнате у меня халата не было. Слишком долго я думала, наверное, для теперешнего нетерпения Ричарда, потому что он сказал: — Анита, не заставляй меня говорить с тобой на эти темы, когда ты голая. Пожалуйста. Это «пожалуйста» он сказал как что-то первоочередное, будто это было отдельное предложение, не мысль вслед, но более важное «пожалуйста», чем обычно, и его следовало выделить. — Я бы рада, Ричард, но я вся в этой прозрачной слизи, и не хочу вымазать в ней все свои вещи. — У меня халат висит за дверью ванной, — сказал Джейсон. — Тебе должен подойти. — С каких пор ты носишь халат? — удивилась я. — Мне его подарили. Я посмотрела на него. — Жан-Клод сказал, что у меня такой вид, будто мне холодно. Кажется, он постарался усмехнуться, но волчья морда для этого не приспособлена. — Так-так, дай-ка я угадаю. Чёрный шёлк? — Голубой, под цвет моих глаз. Он направился в ванную, не то чтобы хромая, но вроде того. — Я возьму. Всем стоять, где стоите, и вести себя хорошо, пока я не вернусь. Я пошла в ванную, хотя, черт побери, не могла припомнить халат на двери. Но он там был, висел именно там, где сказал Джейсон. Красивый, голубой, одновременно и яркий и приглушённый цвет. Наверное, я устала сильнее, чем думала, раз ночью его не увидела. Я надела халат и посмотрела на себя в зеркало. Остатки вчерашнего макияжа ещё подчёркивали глаза, хотя слегка размазались и выглядели готичнее, чем я обычно ношу. От помады не осталось и следа. Прозрачная слизь высохла на волосах сбоку, создав такой колтун, что только под душем можно будет разобрать. Тело тоже покрыто высыхающей слизью, и она начинала отпадать при движении хлопьями. Если привыкнешь заниматься сексом в презервативе, то забываешь: то, что входит, в конце концов выходит, и я потратила немного времени, чтобы слегка отмыться, потому что так было очень уж неприлично. Голубой цвет был бледноват для меня, и халат слегка широковат в плечах. В такие минуты я искренне задумывалась, почему вообще меня кто-то хочет. Не могу понять. Конечно, такое отвращение к себе могло быть связано со страхом перед тем, о чем хочет говорить Ричард. Может быть. Я набрала побольше воздуху, медленно его выпустила и открыла дверь. Это был один из самых храбрых моих поступков. Я бы сейчас предпочла иметь дело с кучей врагов, чем с Ричардом. С ними просто — их надо убивать, пока они тебя не убили. С Ричардом бывает по-всякому, но просто — никогда.Глава пятьдесят пятая
Джейсон вышел, не говоря ни слова, но Натэниел сказал, что будет ждать снаружи с крысолюдами. Никому не нравилась мысль оставить нас одних. Черт возьми, я даже сомневалась, что Ричарду приятно быть со мной наедине, но он попросил этого, а не я. Ричард остался на полу, будто вообще не собирался двигаться. Поскольку стула в комнате не было, я содрала с кровати измазанную простыню и села на край. Села вроде как наполовину положив ногу на ногу, так что одна нога свисала с кровати, но халатом я постаралась накрыть все, что можно. Мы просидели в полном молчании не меньше минуты, хотя казалось, что намного дольше. Я не выдержала первая, потому что от этого зрелища — Ричард сидит на полу, склонив голову, мне захотелось его утешить, а это добром не кончится. Ричард уже не принимает от меня утешения — по крайней мере, не заставив меня потом за это платить, а в эти игры я уже не хочу играть. — В чем дело, Ричард? Ты хотел говорить наедине. Мы наедине, так говори. Он только глаза перевёл на меня, и этого взгляда хватило. Злого взгляда. Силу он не пролил, не заполнил ею комнату, но это лишь потому, что поставил щиты, наверное, не хуже моих. — По-твоему, это так легко. — Я не сказала, что это легко. Я только сказала, что ты хотел говорить, так говори. — Вот так просто. — Ричард, черт побери, ты же хотел разговора, не я. — Ты спросила насчёт ссоры с Клер. Этим я не хочу делиться ни с кем. — Со мной не обязательно. — Я думаю, что это необходимо. — В смысле? Он так шумно проглотил слюну, что я услышала, потом покачал головой: — Давай начнём с начала. Я постараюсь не выходить из себя, если ты не будешь меня подкалывать. — Я не подкалываю, Ричард. Я хочу, чтобы ты начал разговор. Он обернулся ко мне лицом, уже не столь рассерженный, но и не слишком довольный. — Если друг тебе должен сказать что-то такое, что сказать трудно, ты так и скажешь: «Тогда говори»? Я медленно вдохнула и выдохнула. — Нет, не скажу. Ладно. Давай так. Я прошу прощения, действительно, ты мне хочешь сказать что-то, что тебе трудно произнести. Но то, что я раньше сказала, остаётся в силе: ты не обязан мне объяснять, что за ссора вышла у тебя с твоей подружкой, Ричард. Действительно не обязан. — Знаю, но это самый быстрый для меня способ все объяснить. Я хотела спросить «что объяснить?», но подавила это желание. Ему явно было больно, а я стараюсь никому не сыпать соль на раны. Но это требование уединения и такая долгая подготовка меня нервировали. Насколько мне было известно, у нас с Ричардом не было ничего такого важного друг другу сообщить. И то, что он по этому поводу другого мнения, мне спокойствия не добавляло. Я сидела на углу кровати, одной рукой придерживая ворот халата, потому что он распахивался даже подпоясанный. Слишком широк в плечах, потому и сидит неправильно. Другую руку я держала на коленях, чтобы полы случайно не распахнулись. Минуту назад я торчала перед ним голая, как кочерыжка, а сейчас мне было бы неловко от распахнутого халата. Наверное, дело в его словах, что он не хотел бы говорить со мной на эту тему, если я голая. А мне было бы трудно говорить серьёзно, будь он голым у меня перед глазами? Хотелось бы мне ответить, что нет, но честно говоря, было бы. Черт, только этого мне и не хватало. Он снова уставился в пол. Я уже не могла этого выдержать. И решила его как-то подтолкнуть, но не так резко, как раньше, и постаралась думать о нем как о своём друге, а не бывшем любовнике, который всегда умел мне изгадить малину. — Что ты хочешь мне рассказать об этой ссоре с Клер? Я даже сумела говорить нейтральным голосом. Очко в мою пользу. Он набрал побольше воздуху — и выпустил его, а потом поднял ко мне грустные карие глаза. — Может, не отсюда надо начать. — Окей, — сказала я таким же тщательно-нейтральным голосом. — Начни с чего-нибудь другого. Он помотал головой: — Не знаю, как это сделать. «Что сделать?» — чуть не заорала я, но сдержалась. Только терпение у меня никогда не было бесконечным, и я знала, что если Ричард будет телиться и дальше, оно лопнет. Или я взорвусь. Тут мне пришла в голову мысль, что если начну разговор я, он присоединится. — Давненько уже я не видала, как ты бесишься, — сказала я. — Мне жаль, что так вышло. Я потерял самообладание. Я не… — Это не упрёк, Ричард. Я хотела сказать другое: твоя ярость ощущается по-другому, чем в первый раз, когда я её наблюдала. Он посмотрел на меня: — Что ты хочешь этим сказать? — Ощущается — ну, на вкус, — как моя собственная ярость. Не как твоя. Теперь я завладела его вниманием: — Не понимаю. — Не уверена, что сама понимаю, но смотри: Ашер мне говорил, что Жан-Клод стал более беспощадным, потому что я — его человек-слуга. Но когда Дамиан стал моим слугой-вампиром, я обрела часть его самообладания. Приобрести можно лишь то, чем может поделиться твой партнёр. Он смотрел на меня, и печаль его слабела, сменяясь задумчивостью. Где-то там прятался острый ум, беда только, что Ричард не всегда его использует. — Окей, понял. — Если Жан-Клод получил мою практичность, и стал безжалостнее, то что получил ты? Я получила от тебя часть зверя и жажды мяса. От Жан-Клода — жажду крови и ardeur. А ты что получил от нас? Он задумался. — Жажду крови от Жан-Клода. Кровь для меня почти так же привлекательна сейчас, как и мясо. А раньше не была. — Он изменил положение, сел на полу по-турецки. — Мне последнее время легче говорить с тобой мысленно, а вчера я вмешался в твой контроль над зомби. Он поёжился, будто ему неуютно стало от этой мысли. Что ж, я его понимаю. — Но телепатия и эта история с зомби — свежая вещь, Ричард. А что ты получил с самого начала? Он нахмурился, глядя в пол. — Не понимаю… — Что если ты получил какую-то часть моего гнева? Он поднял глаза. — Твой гнев не может быть хуже ярости зверя. Я засмеялась, несколько веселее, чем он до того, но не намного. — Ох, Ричард, ты столько времени провёл у меня в голове и все ещё в это веришь! Он упрямо мотнул головой: — Человек не способен на такую безрассудную ярость, как зверь. — Ты много изучал людей — серийных убийц? — спросила я. — Сама знаешь, что нет, — буркнул он. — Не надо дуться, Ричард, я просто пытаюсь сформулировать мысль. — Тогда сформулируй. — Так вот, это именно то, о чем я говорила. Ты сейчас говоришь больше похоже на меня, чем на себя. Ты легче сердишься, а меня рассердить стало сложнее — почему? Что если ты получил немножко моей гневливости, а я — твоего спокойствия? Он снова покачал головой. — Ты говоришь, что твой человеческий гнев хуже моей звериной ярости. Этого не может быть. Мой черёд настал мотать головой. — Ричард, ты все ещё думаешь, что люди лучше ликантропов. Не знаю, где ты набрался таких мыслей. — Люди не едят друг друга. — Ни фига, ещё как едят. — Я не говорю о культурах с ритуальным каннибализмом. — Я тоже. — Сравнение ликантропов с серийными убийцами мне тоже не облегчает ощущение от того, что я — ликантроп. — Я не о том, я только хочу сказать, что люди бывают так же переполнены яростью и одержимы разрушением. Разница в том, что вервольф для этого лучше приспособлен. Если бы у человека были клыки и когти, как у вас, то мы — или они — были бы столь же разрушительны. Не по недостатку желания, а по недостатку возможностей люди не так страшны, как оборотни. — Если это твоя ярость, Анита, тогда это ужасно. Это хуже всего, что мне приходилось ощущать. Это вроде безумия. Быть такой злой почти все время — не могу поверить, что в тебе такое было. — Без прошедшего времени, Ричард, могу тебя уверить. Мне давно уже пришлось смириться с тем, с чем приходится работать. — Что значит — «приходится работать»? — Значит, что в самом моем сердце лежит эта глубокая, зияющая, бездонная пропасть чистой ярости. Может быть, я с ней родилась. Знаю только, что заполнить её очень поспособствовала гибель матери. Но эта пропасть со мной, сколько я себя помню. Он замотал головой: — Это ты только так говоришь, чтобы мне легче было. — Зачем мне говорить неправду, чтобы тебе было лучше? Злость как по волшебству наполнила его глаза. Только что они были надёжно-карие, и вдруг потемнели, как у серийного убийцы. — Спасибо, большое спасибо за напоминание, что я для тебя больше ни хрена не значу. Я покачала головой, уронила руки на колени. — Если бы ты ничего для меня не значил, совсем ничего, Ричард, мы не были бы сейчас наедине в этой комнате. — Ты права, прости. Я просто вдруг дико разозлился. Он попытался потереть руками плечи, но кровавые царапины сильно заболели. — Ты говорил, что хочешь облизать раны, так давай. Меня это не трогает. — Меня трогает. — Нет, Ричард, тебе легче станет, если ты раны оближешь. Тебе понравится, и вот это тебя и беспокоит. Не то, что тебе этого хочется, а то, как тебе от этого хорошо станет. Он кивнул, уставясь на свои руки. — Я пытался принять своего зверя, Анита. Правда пытался. — Я эмоционально была с тобой, когда ты поедал оленя. Чувствовала, как ты счастлив в облике волка. Ощущение было такое, будто ты своего зверя принял. — В животном виде — да. Но меня страшно смущает, когда я человек снаружи и зверь внутри. — Тебя смущает или Клер? Он посмотрел на меня взглядом, который трудно описать словом — сердитый. — Я думал, ты не слышала ссору. — До меня одно слово долетело, которое она тебе кричала — животное. Я ошиблась? Это она жаловалась на себя и своего зверя? — Нет, ты правильно поняла. — Он опустил руки на колени, и глаза его снова стали грустными, будто перебросили выключатель. Злой — грустный, злой — грустный. Похоже на действие демонических гормонов. — Она меня обвинила, будто я её изнасиловал. Это он сказал тихо. Я посмотрела на него вытаращенными глазами, давая понять, сколь невозможной мне кажется сама мысль, будто он кого-то изнасиловал. Он улыбнулся в ответ едва заметно. — Да, одно выражение твоего лица дорогого стоит. Ты не веришь, просто не веришь, что я мог так с ней поступить. — Я не верю, что ты вообще можешь поступить так с женщиной, но это к делу не относится. — Да нет, относится, — сказал он голосом, впервые прозвучавшим нормально с минуты, когда он вошёл. — Для меня — относится. После всего, после того, как я был с тобой такой сволочью, ты все ещё веришь в меня. Это много значит. На это я не очень понимала, что сказать. Согласиться, что он был сволочью — не значит ли это начать ссору? А согласиться, что я в него верю — вдруг это подаст ему ложную идею? На самом деле моё неверие в то, что Ричард мог кого-то изнасиловать, не так уж много для меня значит. Просто он порядочный человек, вот и все. — Приятно, что тебе от моего мнения лучше, но не забудь, я видела начало вашего сеанса. Нельзя изнасиловать согласную, Ричард. Он посмотрел так, будто я чего-то не поняла. — Она сказала, что я всегда в постели так себя веду, будто это изнасилование. Тут у меня брови полезли под потолок: — Извини? Ты не мог бы повторить ещё раз, медленно, потому что я как-то не поняла. Он посмотрел на меня, и что-то было в его глазах, будто он просит меня что-то сказать или сделать, но я не знала, что. — Ты серьёзно просишь повторить? — Я прошу мне объяснить, что она имела в виду. — Она сказала, что я всегда так груб, будто это изнасилование. Что я не умею заниматься любовью, умею только трахаться. Глаза его смотрели с мукой, будто с них содрали кожу, если можно так выразиться. Мне было больно это видеть, но я не отвернулась. Я смотрела ему в глаза, давая понять, что я думаю о словах Клер. — Она до сих пор твоя подруга? — Не думаю. — Вот и хорошо. Потому что вдруг я скажу, что она психованная, а вы ещё встречаетесь. — Почему она психованная? — спросил Ричард. — Она тебе мозги свихнула, Ричард? «Изнасилование» — таким словом никто бросаться не должен. — Она и не бросалась, — сказал он, и едва заметная улыбка была горькой. — Она говорила всерьёз. — Как это — всерьёз? Он посмотрел на меня с тем же неприкрытым страданием во взгляде. — Я тебе когда-нибудь делал больно, когда мы бывали вместе? Я хотела спросить: «Эмоционально или физически?» — потом решила спросить по-другому. — Ты имеешь в виду физически? — Я хотел спросить: делал я тебе больно, когда мы занимались любовью? — Он мотнул головой. — Ты извини, что спрашиваю. Знаю, что не имею на это права, но больше мне спросить некого. Я знал, что ты мне не соврёшь — ни потому что я твой Ульфрик, ни из страха ранить мои чувства. И если я спрошу, то ты мне дашь честный ответ. Я глядела на него, надеясь только, что вид мой не выдаёт, насколько я потрясена. После всего, что мы друг другу сделали, после всех ссор, взаимных уколов и прочего он все так же мне верит. Верит, что я не совру, чтобы сделать хуже или лучше, а просто скажу правду. Не могу сказать, была я польщена или оскорблена. Решила, что, наверное, польщена, потому что иначе разозлилась бы. Но такое безоглядное доверие меня пугало — не по отношению ко мне, потому что он был прав, я действительно скажу правду. Но многие другие не сказали бы. Многие воспользовались бы таким поводом всадить нож чуть поглубже. И ему чертовски повезло, что я не из этих многих. Я открыла рот, закрыла, погладила рукава халата, и все же мне пришлось отвернуться от этих страдающих глаз, чтобы найти ответ. Не правду или ложь, а просто найти слова. Он встал, резко, внезапно. — Нормально, извини. Не надо было спрашивать. — Сядь, Ричард. Я просто ищу слова, чтобы это не прозвучало глупо. Он остался стоять с таким сердитым лицом, будто мне не поверил. — Хорошо, стой. Но ты меня спросил, делал ли ты мне больно во время близости. Я правильно поняла? Он кивнул. — И да, и нет. Он наморщил лоб. — Как это — и да, и нет. — Так, что мать-природа щедро тебя одарила, и у тебя не получится не быть грубым, разве что ты будешь очень, очень сдержан. Он ещё сильнее нахмурился: — Не понял. Уж конечно, не понял. Конечно, старается, чтобы мне было как можно более неловко. — Ричард, ты ведь знаешь, что очень здорово оснащён? Я почувствовала, как краска заливает мне шею, и ни черта не могла с этим сделать. Я всегда легко краснею, и никогда мне это не было так неприятно, как сейчас. — Райна говорила. Это была одна из причин, по которым она хотела меня снимать в своих фильмах. — А до Райны ты не знал, насколько ты большой? Настала его очередь краснеть. — До Райны я был девственником. Я поёжилась, и, видя отразившуюся на его лице боль, сказала: — Сама мысль о девственнике в руках Райны достаточно пугает. Она была очень извращённой стервой. — Теперь я это знаю, — кивнул он. — А ты знал это, когда начинал с нею? — Мне не с чем было сравнивать. У меня возникла мысль. Райна была его первой любовницей, и Райна настолько увлекалась садомазохизмом, что понятия безопасности, трезвого рассудка и внимания к партнёру никак не рассматривались. Она снимала порнографические фильмы — черт побери, даже с убийством актёров. Одна из самых страшных и извращённых личностей, которых я в жизни видала, а видала я их не мало. Раз Ричарду не с чем было сравнивать, что из этого следует? Я попыталась подвести к этому постепенно, и вернулась к началу своей речи. — Ты очень большой, Ричард, а это значит, что когда ты занимаешься любовью, это может твоей партнёрше быть больно, если ты не сдерживаешься. — Значит, я делал тебе больно, — сказал он мрачно. — Я этого не говорила. — Сказала. — Ричард, пожалуйста, слушай, что я говорю, а не редактируй мои слова. Я встала, чтобы можно было ходить. Не такой разговор, чтобы сидеть неподвижно. — Постараюсь. — Уже хорошо. — Я встала перед ним и начала снова. — Многие женщины не любят во время секса толчки в шейку матки. Он снова озадаченно наморщил лоб. Черт, как получилось, что я должна заниматься сексуальным образованием своего бывшего жениха? Как вообще втянулась в такой разговор? Наверное, просто повезло. — Если ты входишь слишком глубоко, у большинства женщин ты доходишь до конца. Стучишь в конец влагалища, в шейку матки. Он кивнул. — Да, я всегда дохожу до конца. Я сделала жест рукой — а я о чем? — Вот это я и говорю. — Что именно? Я упёрла руки в боки, потому что он либо намеренно тормозил, либо действительно не понимал. — Ты настолько большой, что всегда стучишь в шейку матки, если находишься в позиции, когда весь твой… орган может войти в женщину. Ричард, я не могу выразиться яснее, так что, пожалуйста, сообрази сам. — Ты хочешь сказать, что им это больно. — Да. — И это было больно тебе. — Нет. Я люблю, когда мне туда стучат. У меня от этого получается совершенно другой оргазм, так что я не возражаю. Он снова нахмурился, но теперь — как будто думал. — Ты хочешь сказать, что если тебе это не нравится, тогда это больно. — Это всегда больно, потому что в некоторых позициях с кем-нибудь, так хорошо оснащённым, как ты, это больно. Но для меня — и, спорить могу, для Райны, — наслаждение было больше боли. Мне очень не хотелось относить себя с Райной к одной категории в каком бы то ни было смысле, но здесь я могла ручаться, что я права. — То есть я тебе делал больно, и это не было больно? Я вздохнула: — Послушай, я сама только недавно стала в это врубаться.Иногда у меня центры боли и удовольствия путаются. То, что другим было бы больно, мне хорошо — по крайней мере, во время секса. Это было моё признание, так что мне можно было не смотреть ему в глаза. Я делилась своей болью, а не его. — У меня тоже, — сказал он. Я посмотрела на него: — Что ж, это многое объясняет. — То есть? — Секс всегда был отличный, Ричард. Даже когда все остальное летело к чертям, секс оставался классным. — Ты всерьёз? Я кивнула: — Да. Он улыбнулся, почти по-настоящему, только ещё глаза его немного дрожали. — Так ты думаешь, что я для Клер слишком груб — из-за размера? — И слишком энергичен. Он снова так же нахмурился, не понимая. — Ричард, тебе приходилось бывать с кем-нибудь, с кем ты не так… энергичен? Он посмотрел на меня, и взгляд красноречивее слов давал отрицательный ответ. — Окей. Одна моя подруга мне говорила, что мужчины — как утята. У них происходит импринтинг на первую любовницу. То есть они всегда занимаются любовью так, как их впервые научили. Тебя учила сексуальная садистка и продюсер порнофильмов с убийствами. Он был потрясён. В глазах его появился ужас. — То есть Клер была права? Я был слишком груб и делал ей больно. Я покачала головой: — Она тебя когда-нибудь просила во время секса не быть таким энергичным? — Она вообще ничего никогда не просила… в смысле техники. Просто взорвалась и сказала, что я слишком груб. Что радуюсь, пробуждая в ней зверя. Радуюсь, когда она меня когтит. Радуюсь, превращая её в чудовище. Что всегда занимаюсь любовью как животное, в каком бы облике я ни был. Э-эх. Я сказала то, что думала: — Клер хотела тебя отделать посильнее, или это случайно она так попала? — Ты о чем? — О том, что если бы я хотела задеть тебя как можно больнее, то лучшего бы не придумала. — По-моему, она просто так думала. Понимаешь, если я занимаюсь сексом достаточно грубо для Райны, то ведь любая другая женщина может воспринять это только как изнасилование, разве нет? Я покачала головой и махнула рукой у него перед глазами, чтобы он посмотрел на меня. — Чтобы я больше от тебя не слышала слова «изнасилование», Ричард, потому что этого ты не делаешь. Если ты с кем-то, кто любит секс в том же стиле, что и ты, то это просто хороший секс. — Но грубый. Я пожала плечами: — Начинаешь ты не грубо, но, в общем, обычно этим кончаешь. Но никогда при этом не было ничего такого, чего я не хотела бы. Клер только надо было попросить о том, чего она хочет, но она с тобой обошлась, как многие женщины обходятся с мужчинами: будто ты должен читать её мысли. А ты не телепат, Ричард, всего лишь мужчина, а мужчины обычно хуже могут прочитать мысли женщины, чем другая женщина. — Я не человек, Анита, я вервольф. Животное. Я схватила его выше локтей: — И этого я чтобы больше никогда не слышала. Слово «животное» ты произносишь как ругательство, и потому не прав. Но пока ты не допрёшь, что это не так, не давай никому вызвать у себя презрение к себе. Тут он улыбнулся, слегка грустно, но по-настоящему. Коснулся моих рук ладонями, и я отодвинулась. Обниматься с ним я не собиралась. Помочь ему выбраться из кризиса я готова, но мы уже больше не пара. — Если я тебе не делал больно, почему же ты отодвинулась сейчас? Я обхватила себя руками и чуть отошла в сторону. — Ты пришёл сюда за правдой, ладно, вот тебе правда. Мы больше не пара, Ричард, но это не значит, что я не чувствую… черт, я не хочу, чтобы ты меня неправильно понял. — Неправильно — это как? Снова он был готов к защите и нападению. — Вчера у меня дома ты был очень прозрачен. Я ведь была у тебя в голове, Ричард. Я знаю, что ты думал, что ты чувствовал. Я это знаю изнутри. — Тогда ты видела, что я хотел с тобой сделать. — Он отвернулся, и передо мной предстала только задняя его часть в джинсах и спина джинсовой куртки, чуть темнее самих джинсов. Волосы его уже начинали курчавиться, но все ещё казались мне ободранными. — Это сумасшествие, Анита. Мне хотелось, чтобы ты меня боялась. Если бы ты боялась, пока я буду тебя трахать… это бы… — Как раз было бы то, что ты хочешь, — договорила я. Он повернулся ко мне. Глаза его были пусты, будто что-то в них умерло. — Вот именно. — Ричард, все ликантропы, которых я знаю, слегка путают секс, еду и реакцию страха. Он затряс головой, и, наверное, слишком резко, потому что он поморщился от боли. — Но ни один из моих знакомых ликантропов, кроме Райны и Габриэля, не считал страх афродизиаком. — Поскольку я знаю некоторых ликантропов, которых знаешь ты, то могу точно сказать: это не так. А правда то, что только Габриэль и Райна готовы были признаться в этом где угодно и кому угодно. — Нет-нет, — возразил он, чуть пододвигаясь ко мне, и его гнев стал подниматься щекочущей волной. — Никто другой не хотел того, чего хотели они. Так, как они этого хотели. По-настоящему. — Ага! — сказала я и тут же за это «ага» извинилась. — Вот в этом и ключ: «по-настоящему». Я много видала оборотней, которые увлекаются сценами связывания и подчинения, но у этой игры есть правила. Они обеспечивают безопасность, разумность и согласие. Есть защитные слова, и когда условленное заранее слово произносится, то все. Сцена прекращается. — Никакое слово не могло бы тебя спасти от Райны и Габриэля. — Вот именно, Ричард, вот именно. Но этой игрой можно наслаждаться, не делая того, что делали они. Он протянул ко мне руки, и я попыталась уклониться, но у меня лишь тень его скорости, все-таки. Он поймал меня за одно запястье, не за два, но все же поймал. И чуть дёрнул меня на себя, не сильно, но настолько, что я упёрлась ногами, чтобы меня не притянули поближе. Это принцип, инстинкт, ничего личного. — А что если мне нужно по-настоящему, Анита? Если я так нравился Райне потому, что на неё похож? Он не делал мне ничего плохого, вообще ничего не делал, только держал за руку, удерживал меня, и освободиться мне было бы нелегко, если вообще возможно. Я сильнее обычного человека, но далеко не так сильна, как настоящий ликантроп. Я продолжала дышать ровно, и голос звучал нормально, но выдержать этого я не могла и начала со слов: — Ричард, отпусти меня. — Ты меня боишься. — Нет, но ты мне больше не бойфренд. У тебя нет права касаться меня без разрешения. — То, что ты пытаешься освободиться, а я знаю, что ты не можешь — это меня возбуждает. Было время, когда я бы заспорила, но поспорим потом, если надо будет. Я не стала повторять просьбу, потому что не знала, как на него подействует, если я подкреплю её физической силой. Проверять мне не хотелось, и потому я продолжала говорить. — Все, что тебе нужно — это своя покорная подруга, которая любит играть в такие игры, и все будет в порядке, но я тебе не подруга и вообще никто, поэтому отпусти мою руку. Он отпустил так резко, что я покачнулась. Наверное, тянула руку наружу сильнее, чем я думала. Забавно. Я подавила желание потереть запястье. Никогда не давай заметить, что тебе сделали больно — правило такое. — В тебе ничего нет от Райны, Ричард. — Есть. — Вспомни, во мне есть её мунин, она у меня в голове переливается всеми цветами техниколора, и у тебя в голове я тоже бывала. Поверь мне, Ричард, ты мыслишь совсем не так, как она. — Иногда у меня бывают страшные фантазии, Анита. Хотелось мне на это сказать, что я ему не мать-исповедница, но я не стала, потому что к кому мне было его послать для подобного разговора? Кому я могла бы доверить? Да никому. Ладно, черт с ним. — Как у всех нас, Ричард, только важно не то, что мы думаем, а что мы по этому поводу делаем. Почти все мы знаем разницу между фантазиями — и реальностью. И знаем, что пригодное для фантазий не пригодно для реального мира. — А что если мне хочется такого, отчего другим будет больно? Очень уж мне не хотелось вести этот разговор, но, глядя в его лицо, я понимала, что сейчас говорю — хотя бы отчасти — с тем демоном, что чуть не довёл Ричарда до самоуничтожения — а потому и нашего уничтожения. — Если это навсегда изувечит, изуродует или просто убьёт кого-то, ты этого не делаешь. Вне этих параметров можешь поговорить с партнёром и выслушать ответ. На что твой партнёр согласен. Он посмотрел на меня, нахмурясь: — Без увечий, уродств и убийства, а все остальное — ладно? Так просто? Я покачала головой: — Нет. Все остальное — это то, на что скажет «да» твой партнёр, тогда это ладно. Если ты сверху, если ты доминируешь, то ты контролируешь процесс и гарантируешь, что все будет безопасно и не слишком страшно. — А я хочу страшного. Я пожала плечами: — Я сказала: «не слишком страшно». С помощью моих… друзей я начинаю понимать, что небольшой страх вполне вписывается в прелюдию. — Могла бы прямо говорить «Натэниела» вместо «моих друзей». — Если бы я имела в виду только Натэниела, я бы так и сказала — Натэниела. Он не может меня научить, как вести себя наверху. Чтобы научиться быть доминантом, надо говорить с доминантом, а не с подчинённым. — Говоришь так, будто ты это изучила. — Почти все леопарды в моем парде занимаются связыванием и подчинением. Плохая была бы я Нимир-Ра, если бы их не понимала. Он посмотрел на меня, что-то соображая. Не знаю точно, о чем он думал, зато он сейчас не печалился и не злился, а я уже готова была на любую эмоцию, кроме этих двух. — Я знаю, что до сегодняшней ночи ты с Натэниелом не трахалась. Я тоже видел твоё сознание, и я знаю. Тебе действительно пришлось поизучать вопрос, чтобы понимать своих леопардов. Ты это делала не только ради своего любовника. — Ты удивлён? — Райна очень долго была нашей лупой, и многие вервольфы тоже увлекаются садомазохизмом, но я все, что хотел знать о нем, узнал от Райны, Габриэля и их соучастников. Я чуть было не промолчала, но он же пришёл ко мне за правдой. Сейчас посмотрим, хочет он всю правду или только её часть. — Ричард, ты сказал, что любишь страх в сексе. Ты любишь игру в страх, и любишь грубый секс. Он смотрел на меня, и взгляд его предупреждал. Эти карие глаза не хотели, чтобы я договорила, но если я ему не скажу, кто тогда скажет? — Тебе тоже нравятся эти сцены, Ричард. — Я не… Я подняла руку: — Ты не делаешь того, что делали Габриэль, Райна и ещё кое-кто, но немножко этого делать можно, и не быть при том сексуальным садистом. Некоторые вообще считают, что зубы и ногти в момент секса — это уже садизм. Он затряс головой, и хотя царапины на лице должны были болеть, он на этот раз не перестал. — То, что я люблю, когда ногти и зубы, ещё не значит, что я такой, как они. Я не такой. — Если ты имеешь в виду Райну и Габриэля — то да, ты не такой. Но ты удрал от меня не потому, что счёл меня кровожадной. Удрал ты потому, что со мной не мог притворяться. — Притворяться кем? Я никем не притворяюсь. — Не только ты притворяешься, Ричард. — Чем притворяюсь? Его гнев заполнял комнату, горячий и удушающий, как собирающаяся гроза. — Я люблю в сексе зубы и ногти. Черт побери, да я даже просто кусаться люблю без особого секса. Нравится ощущение плоти между зубами. Он отвернулся: — Это я виноват, и Жан-Клод. Это у тебя наш голод. — Может быть, но он во мне есть, и он доставляет мне удовольствие. Может, мне никогда не будет так уютно в такой ситуации, как Натэниелу, и это меня беспокоит, потому что, если он мой, то я хочу, чтобы он был счастлив. Но мне пришлось бросить притворяться, будто я не люблю грубый секс. Джейсон сказал, что я люблю доминантных мужчин, потому что они берут командование на себя, а у меня не остаётся выбора. Вот почему я могла так долго уклоняться от Натэниела, пока он старался, чтобы все нужные шаги сделала я. Мне нужна некоторая игра в доминантность, иначе я не играю. Я тогда подумала, что Джейсон порет чушь, но случились у меня напряжённые сутки, и я вроде как устала убегать. Он посмотрел на меня: — Убегать? От чего убегать? — От того же, что и ты. От себя. — Ты же не… Я снова остановила его выставленной ладонью. — Да, убегала. Может быть, и до сих пор убегаю. Есть в моей жизни уголки, куда я не хочу заглядывать. Кто-то мне говорил, что вполне ничего, если мне нравится быть в постели с двумя мужчинами. Я тогда спорила, Ричард. Я спорила, что мне вовсе это не нравится. — Я шагнула к нему. — Но ведь глупо было спорить, правда? — Не понимаю, о чем ты. — Я встречаюсь сейчас с Жан-Клодом и Ашером. Я встречалась с тобой и Жан-Клодом. — Не одновременно. Я отмахнулась: — Ладно, оставим тебя в стороне. Но с Жан-Клодом и Ашером я встречаюсь сейчас. Я живу и делю ложе с Микой и Натэниелом. Да, это вроде как случайно получилось. Я не старалась нарочно попасть в эту ситуацию, но попала. И теперь ещё Дамиан и Натэниел, ещё один тройственный союз, где я — единственная женщина. Не нарочно, но, Ричард, теперь спорить, что мне нравится иметь в постели двух мужчин, было бы с моей стороны глупо. — А тебе нравится? Отвечать ему я не была обязана, но, наверное, обязана ответить самой себе. — Да, быть зажатой между двух мужчин — это на меня действует. Ощущать их по обе стороны от меня — это действует. Я ожидала, что начну краснеть или хотя бы мне будет неловко, но ничего такого. Я сказала правду, и все в порядке. В порядке. И в моей жизни есть мужчины, для которых это тоже в порядке. Ричард уставился на пол, будто увидев у меня в лице такое, чего видеть не хотел. Или в его лице было что-то, чего он не хотел мне показывать. — Я бы никогда не смог. — Тебя никто не просил. Он поднял голову, и его гнев плеснул наружу, будто горячий кнут по коже. — Ой! — сказала я. — Извини, я не хотел тебе делать больно. Только зря ты говоришь, что никто меня не просил. — Ладно. Насколько мне известно, никто тебя не просил. — Каждый, каждый среди общины противоестественных, какого бы вида он ни был, думает, что я трахался с тобой и Жан-Клодом. Что мы — нормальный счастливый mиnage б trois. — Доходил до меня этот слух, — сказала я. — Ты сам знаешь, с кем и с чем ты спишь, так какая тебе разница? Он испустил жалкую тень того нечленораздельного крика, который я слышала раньше. — Анита, как ты думаешь, каково мне, когда почти любой лидер в этом городе, с которым приходится иметь дело, думает, что я трахаю Мастера Города? — Ты хочешь сказать, что раз тебя считают бисексуалом, это вредит твоей позиции вождя? — Да. — А Жан-Клоду это не мешает. — Это другое. — Не вижу разницы. Он сжал кулаки, до боли, потому что снова издал какой-то звук. — Ты не понимаешь, Анита. Ты женщина, и ты не понимаешь. — Я женщина, и я не понимаю. Что это должно значить? — Это значит, что бисексуальность до сих пор социально более приемлема для женщин, чем для мужчин. — Кто это тебе сказал? — Все говорят! — Гнев Ричарда рванулся наружу кипятком почти до пояса и продолжал подниматься. — Ты гомофоб, — сказала я. — Вовсе нет. — Да. Если бы тебя так не беспокоило, что люди сочтут тебя бисексуалом, ты бы меньше внимания обращал на слухи. — Я придвинулась к нему, протолкнулась сквозь жар его силы, гнева, досады. — И вообще, что плохого в том, чтобы быть бисексуалом, или гомосексуалистом или кем там ещё? Какая разница, Ричард, если тебя это устраивает и никому от этого не плохо? — Ты не понимаешь. Я стояла так близко, что можно было дотронуться. На таком расстоянии его сила кусала и жгла мне кожу, будто и халата на мне не было. Боже, какой он сильный, куда сильнее, чем в прошлый раз, когда я его силы касалась. Он набрал силу вместе со мной и Жан-Клодом. Если бы мы сумели заставить наш триумвират работать как надо, нас бы никто и тронуть не посмел. А эта мысль была не совсем моя. Жан-Клод ещё не проснулся, я бы почувствовала, но мысль скорее принадлежала ему, чем мне. Я вспомнила прошлую ночь, клуб, как мы соединялись так тесно, как никогда раньше. Я делала такое, что невозможно было бы раньше. Я достигла нового уровня силы с Жан-Клодом и с собственными способностями. Ещё я занималась сексом с вампиром, с которым не была знакома и двух недель, и только джентльменское поведение Реквиема не дало числу вампиров увеличиться до двух. Все это на меня не похоже, как и то, что стоя так близко от Ричарда, я думаю о силе, а не о том, чего она ему стоила. Но и то, и другое очень в духе Жан-Клода. — В чем дело? — спросил Ричард. — Ты о чем-то задумалась. — Просто интересно стало, что ещё от Жан-Клода я таскаю в себе. — Ты мне говорила. Ardeur, жажду крови. Я покачала головой. — Я никогда не была слишком практичной в отношениях, в сексе, а последние сутки все время это за собой замечаю. По крайней мере, я стала куда более практична, чем раньше. — Это правда, что ты вчера ночью занималась сексом с двумя новыми вампирами из Великобритании? — Ну-ну. Быстро вертится мельница слухов. Он выдохнул, напряжение его слегка ослабело. — Значит, это просто слухи. Я вздохнула, хотя мне уже это делать надоело, но Ричард будто все время заставлял меня вздыхать. — Наполовину правда. — На какую половину? Мне не понравилось выражение его лица. Не сердитое, что уже лучше, но и безразличным тоже не назвать. — С одним вампиром, а не с двумя. — Я покачала головой. — Только знаешь что? Я не думаю, что должна перед тобой отчитываться, Ричард. Я не слежу за кильватерной струёй, которую ты оставляешь в своей стае, и в стае Верна, когда бываешь в Теннеси. Он смотрел на меня, будто изучал, будто пытался понять, что я скрываю. — Если бы ты этого не стыдилась, ты бы просто сказала. — Ричард, ты мне не папочка и не бойфренд. Я тебе не обязана отчитываться, с кем я сплю и с кем не сплю. — Ты четыре месяца спала с Натэниелом в одной кровати, пока наконец у вас был секс. Что изменилось? Почему эти два вампира, почему сейчас? Я слыхал, этой ночью было потрясающее представление. Что с тобой стряслось? — Ты спрашиваешь, как собственник-мачо? — Нет, как третий член твоего триумвирата. Или надо сказать «одного из твоих триумвиратов»? Как третий в нашем триумвирате Ричард имел право знать, насколько серьёзна была опасность выпустить из-под контроля Примо, и ещё кое-что. Он мне ночью помог, пусть даже получилось нехорошо, но он пытался. Честно пытался. Я села на край кровати, он сел на пол, подобрав колени к груди, пока я конспективно изложила историю чуть не случившейся катастрофы и отредактированную версию того, как я помогла Жан-Клоду набрать силу. Я не о многом умолчала, я просто выбирала выражения. — Не могу поверить, что ты трахалась с Байроном. Я даже не думал, что ему нравятся девушки. — Он прихватил одну для разнообразия, — сказала я, сведя иронию к минимуму. Он даже покраснел. — Я не про то. Я хотел сказать, что если бы подбирал тебе пару среди новых вампиров, он бы не был в первых строках моего списка. — Честно говоря, моего тоже. Я в том смысле, что он хороший парень, но именно как друг, не больше. — Отчего же тогда? — Он там был, Ричард. Если бы я случайно высосала чью-то душу, Жан-Клод решил, что лучше это будет Байрон, чем Натэниел. — Так Примо — что-то вроде троянского коня? — спросил Ричард, и этот вопрос повысил моё мнение о нем, сильно повысил. Очень хороший вопрос. — Ты в смысле, не подсунула ли его Дракон Жан-Клоду, чтобы попытаться захватить здесь власть? — Или устроить хаос, чтобы Жан-Клод попал под обвинения. Или поломать его бизнес. Судя по тому, что до Жан-Клода доходит из Европы, совет от него не в восторге. Наверное, это было написано у меня на лице, потому что Ричард вслух сказал: — Я слежу за событиями, Анита. — Ой, прости, но я честно не думала, что ты следишь. — Признаю, что раньше не следил, где-то ещё месяц назад, но слежу теперь. Я тебе говорил, я решил жить, а не умирать дюйм за дюймом. А тогда надо уделять делу внимание, пусть это мне даже не нравится. Пусть мне это даже противно, но быть членом триумвирата — дело, а дело требует внимания. — Не знаю я насчёт Примо. Может быть, как ты удачно сказал, он — троянский конь. Я поставила крысолюда охранять его гроб. И дала инструкции, если Примо вырвется, его убить. Третьего шанса ему не давать, потому что второй уже был дан. — А зачем Жан-Клод привлёк такого опасного типа? — Я видела, как Примо дерётся, и видела, как он заживлял такие раны, какие ни один другой вампир не смог бы. Впечатляет. У нас полно мощных вампиров, но почти все они из линии Бёлль, то есть потрясающе красивы и соблазнительны, что бесценно для ночных клубов. Я хочу сказать, что у нас отличный выбор танцовщиков для посетителей в «Данс Макабр», но если будет война, настоящая война, то солдат у нас почти нет. — У вас есть волки, — сказал он, — и крысолюды, по двум договорам. — Да, но такие тесные связи с другими группами — вещь необычная. Вампы, разведывающие нас на предмет захвата, волков не учитывают. Мало кто из них подумает, что договор с животными, которые не подвластны мастеру, устоит, когда дело обернётся туго. — Так ты одобряешь присутствие Примо? — Ни в коем случае, тем более после этой ночи. Я думаю, его пристрелить надо к чёртовой матери, но понимаю, почему Жан-Клод решил рискнуть. Нам нужно несколько вампиров, которые умеют драться, а не только смазливо выглядеть. Будто в ответ, распахнулась дверь — вошёл мой любимый смазливый вампир.Глава пятьдесят шестая
Мы оба обернулись к двери — я, надо сказать, менее энергично, чем Ричард. Жан-Клод стоял в дверях в своём чёрном халате, который я просто обожаю. Он отделан настоящим чёрным мехом по лацканам и потрясающе обрамляет белую грудь. Чёрные волосы вампира были тщательно расчёсаны, и выглядел он свежо и прекрасно. А я все никак под душ не попаду. Ну и ладно. — Я не почувствовала, как ты проснулся. А ведь я всегда чувствую. — Вы оба очень, очень сильно закрылись, — сказал он, входя в комнату. Белые босые ноги резко выделялись на тёмном ковре. — Я слышал твою последнюю реплику, ma petite. Мне оскорбиться? — Прости, но нам действительно нужны солдаты, а не соблазнители. Этих у нас хватает. Он ответил этим чудесным галльским пожатием плеч, которое может значить все, что угодно, и ничего. Я даже не знаю, правильно ли я называю это движение. Если американцы пожимают плечами, то Жан-Клод делает что-то другое. — Твоему Натэниелу я велел пойти и подкормить его новую и удивительную форму. Он станет ещё более популярен у дам, когда они его такого увидят. Он держался очень дружелюбно, очень непринуждённо. На лице улыбка, движения грациозны и слегка напыщенны. Что-то он скрывал — я уже давно знала, что это не настоящий Жан-Клод. Это одно из его многих лиц, которые он использовал, когда реальность слишком сурова, или слишком неприятна, или вообще слишком что-нибудь. — Что случилось, Жан-Клод? — В каком смысле, ma petite? — спросил он, подошёл ко мне и сел рядом на кровать. Туда, откуда я сняла простыни, так что мы сидели на сравнительно чистом матрасе. Кровать покачнулась, когда он сел. Жан-Клод посмотрел на Ричарда при этом странном движении. — Боюсь, ты должен моему pomme de sang новую кровать, Ричард. У Ричарда хватило такта смутиться. — Я вышел из себя, о чем жалею. Кровать я заменю. — Отлично. Жан-Клод положил ногу на ногу, чуть выше, чем надо бы, и потому смог переплести пальцы на колене, обнажив немного бледной ноги. Заигрывает? Да нет. Не я произнесла следующую фразу, но будто Ричард снял с языка мою мысль. Страшновато. — Жан-Клод, кончай притворяться, просто скажи, что сейчас случилось? Слишком невинным стало лицо вампира: — Что ты хочешь этим сказать, mon ami? Мы с Ричардом обменялись многозначительным взглядом. Он сказал за нас обоих: — Жан-Клод, прекрати эти игры. — Ты начинаешь говорить до боли похоже на ma petite. — Спасибо, я это принимаю как комплимент. Это заработало Ричарду кивок и улыбку от меня. Ричард тоже мне улыбнулся, и это была первая настоящая улыбка, которую я у него увидела с той минуты, как он вошёл. Приятно было её видеть, и оказалось, что у меня в ответ тоже нашлась улыбка. Смотри ты, как мы по-дружески себя ведём. — Ты держишься оживлённо, счастливо, непринуждённо, — сказала я. — Прекрати притворяться и скажи, что происходит. — Ты замечаешь, конечно, ma petite, что Ричард становится почти так же прямолинеен, как ты. — А у меня появляются моменты, когда я говорю совсем как ты, Жан-Клод. Насколько я догадываюсь, более тесная привязка. То, что мы сделали этой ночью, имеет некоторые интересные побочные эффекты. — Не просто более тесная, ma petite, ты ещё привязала к себе новый триумвират. Это повысило побочный эффект, как я думаю. Его лицо осталось столь же прекрасным, но почти претенциозная живость погасла, оставив серьёзность, которую я у него не люблю видеть. Что-то ему очень не нравилось. Я не знала, что именно, но явно что-то такое, что нам обоим или хотя бы одному из нас не понравится всерьёз. Он начал с признания, что моя готовность быть с Байроном и питаться от Реквиема была, вероятно, проявлением его не слишком щепетильных вкусов, воздействовавших на меня. — Если бы я не стала питаться от Байрона и Реквиема, ты вряд ли набрал бы энергию, нужную, чтобы удержать Примо. Он бы устроил в публике бойню. Моя добродетель против жизни десятков людей? Хм, дайте-ка подумать. — Я пожала плечами. — Все нормально, хотя я предпочла бы не превращать это в привычку. — Ты меня удивляешь, ma petite. Но напряжение покинуло его. Нет, осанка его осталась столь же совершенной — у многих старых вампиров осанка великолепная, но в то же время менее напряжённой. — Я давно поняла, что небольшой секс не является участью хуже смерти, Жан-Клод. — Это все? — спросил Ричард. — Или есть ещё что-то, что ты не хотел бы нам сообщать, но считаешь, что нам надо это знать? — Видишь? Видишь? Он совсем как ты. Двое вас — я даже не знаю, как я смогу… — Да рассказывай, — перебила я. Он слегка нахмурился. — Кажется, ты догадалась, что мы смешиваем и объединяем наши способности не только в метафизическом смысле. Не знаю, что все мы на этом выиграем, — или проиграем, это как посмотреть, — знаю только, что это происходит. — Я думаю, что мы с Натэниелом немного обменялись доминантностью и подчинённостью. — Поглядев на Ричарда, я добавила: — Я хочу сказать, что с тех пор, как мы стали триумвиратом, Натэниел выглядит более доминантным, а мне вроде бы нравится быть чуть более подчинённой. Следует отметить, что Натэниел и раньше пытался быть более доминантным, но сейчас он взялся за дело всерьёз. Говоря это, я просто корежилась от смущения, но сумела его преодолеть. Черт меня побери, если я хоть жест извиняющийся сделаю. Уж какая я ни есть, а всегда задиристая, особенно когда мне неловко. — Тогда, очевидно, мы объединяем и основы наших личностей. Жан-Клод попытался сказать это небрежно, но у него не вышло. — И это может дойти до по-настоящему пугающих вещей, — сказала я, и моя очередь настала подтягивать колени к груди. Для Ричарда это было просто удобно, а я так пыталась устранить свою неловкость. — Это и все плохие новости? — спросил Ричард, глядя прямо на Жан-Клода. — Мне эти новости не кажутся плохими, mon ami, но вам двоим могут показаться. — Выкладывай, — потребовала я, сильнее прижимая к груди колени. — Ты обратила моего pomme de sang в животную форму — в одну из них, по крайней мере. Я, как ты до недавнего времени, предпочитаю еду без меха. Я очень постаралась не глядеть на Ричарда. — Кого ты имеешь в виду? — Реквием мне сказал, сколько крови ты отдала ночью, ma petite. Я думаю, рискованно было бы тебе снова становиться донором так скоро. Я услышала, как Ричард вздохнул — а сидел он не рядом со мной. — Я бы сказал, что всегда я крайний, но обычно это не так. Я знаю, что Анита у тебя не регулярное питание, но иногда она питает тебя. — Он уткнулся лицом в колени и снова вздохнул. — Ладно, только пусть Анита тоже здесь будет. Не так, чтобы только ты и я. — Уточни, что значит будет с нами? — Я так не говорил, — возразил Ричард. — Разве ты не имел этого в виду? — спросил Жан-Клод. Ричард секунду подумал, потом коротко кивнул. — Да, наверное, но когда ты это сказал, оно показалось… — Повторю вопрос Жан-Клода: что значит — быть с вами? Ричард покраснел. Краснеет он не часто, а сегодня уже второй раз за один разговор. — Я не в том смысле говорил, как у вас получается. — Тогда скажи нам, в каком смысле, mon ami. — Я не хочу, чтобы… я хотел сказать… — Он снова издал тот же нечленораздельный звук досады. — Ну почему каждый раз, когда я что-нибудь делаю, где участвуете вы двое, у меня такое чувство, что я не прав? У меня в мозгу что-то щёлкнуло, и я вспомнила, как Ричард переживает, что все думают, будто у него шашни с Жан-Клодом. Я решила прийти ему на помощь. В конце концов, он собирается открыть для Жан-Клода вену, и это заслуживает уважения, учитывая, что у Ричарда правила насчёт кормления вампиров те же, что были у меня. А он все пытался объяснить, и у него не получалось. — Послушай, я поняла, что Ричард хочет сказать. Они оба обернулись ко мне, Ричард с сомнением, а Жан-Клод с некоторым лукавством, будто тоже понял, почему Ричарду неудобно, но не мог отказать себе в удовольствии его слегка помучить. А может, его что-то другое позабавило — с Жан-Клодом никогда не знаешь наверняка. — Ты не хочешь быть наедине с Жан-Клодом, когда он будет пить, — сказала я. Ричард с облегчением кивнул. Я не сказала вслух: «Нет, ты не гомофоб», — потому что, если Ричарду неприятно, когда его касается другой мужчина, так это его право. Я тоже никогда добровольно не кормила вампиров женского пола, так мне ли придираться? Улыбка Жан-Клода стала едва заметно шире. — А почему это такая проблема, если мы будем вдвоём? Я посмотрела на Жан-Клода с прищуром, а Ричард стал было снова пытаться объяснять. — Жан-Клод, ты знаешь старую американскую пословицу насчёт дарёного коня? — Oui. — Так нечего ему в зубы смотреть. Он засмеялся — тем осязаемым смехом, который даже через самые прочные мои щиты заставлял меня дрожать — не от страха. Уголком глаза я уловила движение Ричарда — он тоже поёжился. Впервые я задумалась, насколько способности Жан-Клода влияют на Ричарда. Я чертовски гетеросексуальна, и иногда это ограничивает мою мысль. Ричард не любит мальчиков, так что Жан-Клод действует на него не так, как на меня. Так я раньше считала, а теперь задумалась, нет ли у Ричарда других проблем с Жан-Клодом, кроме тех, что я знала. Если ты безнадёжно гетеросексуален, а сила Жан-Клода на тебя действует, то у тебя проблемы, — если ты мужчина. То, что раньше мне это и в голову не приходило, без сомнения доказывало, что иногда я не слишком хорошо понимаю окружающих меня мужчин. — Но перед тем, как приступим к делу, мне надо эту дрянь с себя смыть. Она уже осыпается хлопьями, и мне просто противно. — Наверное, это даст нам время сменить простыни, — сказал Жан-Клод. Он прикоснулся к высыхающей, покрытой коркой простыне. — Никогда не видел кровати, на которой перекинулся больше чем один оборотень. Как это говорится, это бардак. Обычно он по-английски говорит лучше. Сейчас он снова стал сам собой доволен, а почему — я не знала. Если бы я опустила щиты, чтобы поговорить с ним мысленно, я бы впустила в голову ещё и Ричарда. А этого я не хочу. Так что придётся спросить его позже, или самой догадаться. Как выйдет. — Я помоюсь быстро, — сказала я, направляясь к дальней двери. — Если бы в душ шёл он, — Ричард ткнул большим пальцем в сторону Жан-Клода, — я бы не поверил, но тебе верю. Это замечание заставило меня задуматься, сколько же времени проводил Ричард с Жан-Клодом, когда меня рядом не было. Вслух я этого не сказала — умнею понемногу. Ричарду и так было неловко с Жан-Клодом, и не стоило усугублять. — Мы будем здесь, когда ты выйдешь, ma petite. Надеюсь, что кровать тоже приведут в порядок. Он смотрел на кровать с таким выражением лица, будто сомневался, что её можно привести в порядок. — А почему не пойти к тебе? — спросил Ричард. — У меня в кровати Ашер. Он сейчас мёртв, а ma petite к этому относится неспокойно. Если он проснётся посреди нашего процесса, Ричард, я думаю, ты тоже отнесёшься неспокойно. — Неспокойно, — повторил Ричард. — Можно и так назвать. Голос у него был не очень довольный, и я подумала, был ли какой-нибудь инцидент между ним и Ашером, о котором мне следует знать. Нет, наверное. Не моё дело. Мне пришлось вернуться к кровати и нашарить кобуру с пистолетом под подушкой. Я помахала кобурой ребятам: — Не хочется мне, чтобы это спустили в прачечную. Жан-Клод показал мне рукой на ванную: — Иди в душ, ma petite, мы будем готовы, если ты не слишком поторопишься. «Мы», сказал он, будем готовы. Мне что, не хватает этих «мы» в моей жизни? Я пошла в душ, оставив их обсуждать, выдержит ли кровать и не лучше ли просто снять матрас на пол. Только когда я закрыла за собой дверь, возникла мысль, зачем для этого обязательно нужна кровать. Жан-Клод может питаться от Ричарда, просто посадив его на пол. Или нет? А если это у меня первый за много месяцев шанс коснуться обоих одновременно, то лучше не быть при этом покрытой засохшей слизью. Но когда я отмоюсь, мы все равно сможем сделать это на полу. Кровать нам не нужна. Я хотела вернуться и сказать им, но не стала. Что бы там ни было, но они оба мужчины, а мужчины лучше себя чувствуют, когда у них есть, что делать. Пусть себе приготовят кровать, простыни, чтобы все было чисто и аккуратно. Тогда не будет этих минут неловкого молчания — то есть я на это надеялась.Глава пятьдесят седьмая
Когда я вышла из душа, мой чёрный халат висел на двери. Как я не услышала и не увидела? Если Жан-Клод сумел его там повесить, пока я была в душе, а я даже понятия не имела, значит, я слишком сильно закрылась. При таких плотных щитах я теряю возможность восприятия обстановки. Нехорошо. Я вытерлась, обернула полотенцем волосы и надела халат. Много бы я дала за чистое бельё, да уж ладно — завязала пояс потуже, и халат не распахивался. Тщательно проверила перед зеркалом, что ничего не видно, кроме чуть-чуть груди сверху — вполне прилично. Всю косметику я смыла. Выглядела я бледной и чистой, а с голубым полотенцем на волосах даже слишком бледной, почти болезненно. Тогда я стала полотенце разматывать, зная, что в халате с распущенными волосами выгляжу хорошо, даже с мокрыми. Но остановилась. Во-первых, волосы слишком мокрые, а шёлк не любит, когда он мокрый. Во-вторых, там, в комнате, у меня только один бойфренд, а не два. Я не стану стараться выглядеть как можно лучше, только чтобы Ричард не переживал, что позволяет Жан-Клоду до себя дотронуться. Посмотрев в зеркало на собственное лицо, на слишком тёмные глаза, я подумала, могу ли я признать хотя бы перед самой собой, что мне по-прежнему не все равно, привлекательна ли я для Ричарда. Да, перед собой могу. Но полотенце на волосах все же оставила. Когда я вошла, они спорили насчёт свечей. Жан-Клод принёс несколько штук, а Ричард говорил: — Не нужны нам свечи, Жан-Клод. Ты только будешь пить, ничего больше. — Поддерживаю Ричарда. Свечи не нужны. — Вы оба совершенно не романтичны. — А нам не до романтики, всего лишь вопрос питания, — сказала я. Ричард показал на меня: — Видишь, Анита со мной согласна. — Ещё бы, mon ami. Голос у Жан-Клода был совсем не расстроенный, а на лице было выражение, как у кошки, наевшейся сливок. Матрас лежал на полу, покрытый чистыми кроваво-красными простынями. Даже наволочки переменили, и кровать переливалась алым в приглушённом свете. Каркас унесли, что объясняло, почему Ричард снял джинсовую куртку и остался только в зеленой футболке. — Я не сообразил, какая тёмная у Джейсона комната, — сказал Жан-Клод. — Места для лишних ламп здесь нет, но можно добавить свечей. Я бы предпочёл романтическую причину, но, честно говоря, она чисто практическая. Я люблю, когда светлее. — Ты — вампир, — возразил Ричард. — Ты в темноте лучше меня видишь. — Да, но если бы тебе разрешили сколько-нибудь интимно прикоснуться к тому, кто редко это разрешает, ты бы не захотел света, чтобы видно было, что ты делаешь? — Он глянул на Ричарда, потом перевёл взгляд на меня. Быстро глянул, но Ричард проследил его взгляд, и у него стал такой вид, будто он не знает, куда девать глаза, и потому быстро отвернулся к Жан-Клоду. — Я что-то здесь упустила? — спросила я. — Или вот-вот упущу? — Ты очень мало упускаешь, ma petite. — Хорошо, пусть свечи, — сказал Ричард, не глядя на меня. Я замотала головой, но вдруг почувствовала лёгкое прикосновение. Знакомое. Я чуть-чуть опустила щиты, и голос Жан-Клода гладил меня как ласковый ветер. — Неужто для тебя ничего не значит, ma petite, что даже вид твоего халата заставил Ричарда переменить мнение? Я покачала головой и попыталась ответить так же безмолвно, как он. Это я ещё не очень хорошо умела. Я попыталась послать такую мысль: — Я в этом халате и полотенце — не слишком серьёзная причина менять мнение. — Ты все ещё не ценишь себя так, ma petite, как ценим тебя мы. Опять «мы». Я открыла было рот, чтобы произнести кое-что вслух, но тёплый вихрь энергии пролетел по коже. Я остановилась. — Разговаривать мысленно, когда кому-то из присутствующих не разрешено вступить в разговор, — сказал Ричард, — так же грубо, как шептаться и тыкать пальцами. Поспорить с этим я не могла, хотя и хотелось бы. — Поверь мне, Ричард, это не стоит повторять. — Я бы предпочёл судить сам. Я вздохнула, вроде бы уже в тысячный за сегодня раз. Что я себе думала? Надо было сказать Жан-Клоду, что кровать нам не нужна, что Ричард может сесть на пол, а он будет из него пить. Вот и все, и делу конец. Ричард снял футболку. — Она слишком светлая, и на ней кровь смотрится как кровь. Он это сказал вслух, и это было разумно, но я радовалась, что он не смотрел на меня, снимая футболку, потому что видеть его без неё — это произвело на меня обычное действие. Я уже говорила, что в тот день, когда я смогу войти в комнату, и моё тело не отреагирует на Ричарда, вот тогда я и буду знать, что между нами все в прошлом. Но гормоны — жуткие сволочи. Им наплевать, разбито у тебя сердце или нет, им важно, что в комнате — красивый мужчина. Гадство. Жан-Клод переходил от свечи к свече с длинной зажигалкой. Эти зажигалки на батарейках у меня никогда не работают. Он передвигался легко, другой рукой придерживая рукав, чтобы не попал в пламя. Ричард сел на угол кровати. Синие джинсы и чёрная полоса ремня отлично смотрелись на фоне красных простыней. Загорелый торс смотрелся ещё лучше, и, как будто услышав мою мысль, Ричард лёг на спину на простыни, опираясь на локти, и переливающаяся алость простынь обрамляла мускулистое тело. На животе виднелись крошечные складки, как у всякого, кто не занимается бодибилдингом, а у Ричарда было много других дел, кроме как без конца изнурять себя упражнениями для пресса. Живот все равно был идеальным и плоским, но это не значит — идеально плоским. Это картинки плоские, а у людей есть закругления, выпуклости и много мест, которые можно ощупывать. Ричард повернулся и посмотрел на меня. Лицо его уже не было безразличным. В тёмных глазах пылал жар, и это не был жар его зверя — по крайней мере, не только он. Это был взгляд, который мне приходилось видеть — взгляд, говоривший, что Ричард знает, какое действие на меня производит, и ему это приятно. В последнее время этот взгляд должен был говорить мне: я знаю, ты находишь меня прекрасным, а вот тронуть больше не можешь. Что значил этот взгляд сейчас, я не поняла, но мне он не понравился. Жан-Клод подошёл с другой стороны кровати, закрыв Ричарда от меня. Когда Жан-Клод отошёл, Ричард забрался на кровать подальше, уже не касаясь пола ногами. Все его шесть футов один дюйм лежали на постели, обрамлённые простынями цвета свежей крови и освещённые играющим пламенем свечей. У меня пересохло во рту. Нехорошо. — Я передумала, — сказала я. — На самом деле я вам, ребята, не нужна. Голос у меня звучал с придыханием. Жан-Клод, зажигавший последнюю свечу, обернулся, огладил рукава длинными пальцами и остановился, глядя на меня. Глаза у него сверкали двумя тёмными сапфирами, пламя свечей играло в них так, как в глазах обыкновенного человека просто не может. — Но ведь ты нам нужна, ma petite. Без всякого сомнения. Ты — мост между нами. Ты — третья в нашей силе. Разве это не то, что нам просто необходимо? — Я не в смысле вообще, а вот сейчас, здесь. Я в смысле вы вполне можете это устроить без меня. Вы… Мне трудно было сосредоточиться — Ричард перевернулся на живот и слегка шевельнул головой, и я заметила, что волосы у него уже отросли настолько, что падают на лицо. Не длинные, но гуще, чем мне помнилось. Отсвет пламени на джинсах не играл, но тело Ричарда в обтягивающих джинсах и не нуждается ни в каких подчёркиваниях. — Я ухожу. Вот что. Да, ухожу, — лепетала я и не могла перестать. Но все же я повернулась и пошла к двери — столько очков в мою пользу, что я до стольких и считать не умею. — Пожалуйста, не уходи, ma petite, — окликнул меня Жан-Клод. Я обернулась, и не знаю, что бы я сказала, но он сидел на кровати, и что-то сделал с воротом халата. Ворот распахнулся, и я увидала почти целиком всю его грудь в раме чёрного меха лацканов. Шрам от ожога чернел на белом фоне кожи в чёрной раме. Соски у Жан-Клода были бледнее бледного, и уже по одному этому признаку я могла увидеть, что он голоден. Он коснулся рукой груди, будто знал, куда я смотрю. Рука пошла вниз, и мой взгляд тоже, передо мной предстала плоская линия живота, полоска чёрных волос сразу ниже пупка, уходившая в запахнутый халат. Почти неодолимый порыв подойти и раздернуть на нем пояс, увидеть это тело на фоне черноты халата и багрянца простыней. Я знала, каково будет это зрелище, потому что видала его не раз. И эта мысль заставила меня посмотреть на Ричарда, потому что его я на алом шёлке никогда не видела. И не видала его при свечах. Он повернулся набок, опираясь на локоть, другую руку свесив поперёк бёдер, будто привлекая моё внимание к джинсам и тому, что, как я знала, в них содержится. Но нет, Ричард не осознавал мощь своего тела, по крайней мере, в смысле соблазна. Так бы поступил Жан-Клод, но не Ричард. И тут у меня возникла все та же ужасная мысль: что если Ричард от открытия меток перенял отЖан-Клода умение соблазнять? Ну это же просто нечестно будет! Я закрыла глаза и снова направилась к двери. Лучше, если не будет видно никого из этих двух. Жан-Клод снова окликнул меня: — Ma petite, ты сейчас налетишь на стену. Я резко остановилась и открыла глаза в паре дюймов от стены. Дверь оказалась на шаг слева. Ну и ну! — Ma petite, не покидай нас. Голос Жан-Клода сочился в крошечное отверстие, которое я оставила для него в щитах. Он вползал внутрь, играл по коже, заставлял ёжиться, и — помоги мне Бог! — я обернулась и посмотрела. Вот дура! Жан-Клод всполз на кровать, лежал возле подушек. Вытянулся во всю длину на красном шёлке, и халат широко распахнулся, едва вообще что-то прикрывая. Белое-белое плечо на фоне алого шелка. Длинные ноги наполовину на алом, наполовину на чёрном. И бахрома меха едва закрывает бедра. Ричард все ещё лежал на боку. Они лежали почти в одной позе, только голова Ричарда указывала прочь от двери, а Жан-Клод наклонил её в сторону двери. — Так нечестно, — сказала я. — Чтобы вы двое, одновременно. — Что ты хочешь этим сказать, ma petite? Но он был слишком доволен собой, чтобы вопрос был искренним. — Ты наперёд знал, сволочь ты этакая! — Я ничего не знал, но всегда есть надежда. Мне трудно было дышать, точнее, дышать ровно. Я замотала головой, и полотенце стало разматываться. Я его поймала и так и осталась стоять с полотенцем в руке. Оно было мокрое и холодное. Меня трясло, и не только от мокрых волос на шее. — Ричард, ты же в ботинках ложишься на шёлковые простыни. Неужто тебя не учили, что такие туристские ботинки на шёлк не кладут? Он даже не пытался сделать вид, что говорит всерьёз. Он дразнился, но дразнил он не Ричарда. Ричард просто сел, красиво играя мышцами живота, положил ногу на колено и стал расшнуровывать ботинок. При этом он на меня не смотрел, но знал, что я на него смотрю. Надо было уйти. Действительно надо было. И я это знала, но почему-то стояла и смотрела, как Ричард бросает на пол первый ботинок. От звука я вздрогнула. Он глядел на меня, снимая второй, или смотрел, как я на него смотрю. А я как птичка, про которых рассказывают, что их завораживают движения змеи. Такой красивой, такой греховной, такой опасной. А он, черт побери, всего лишь снимал ботинки. Не должно было это столько для меня значить, да и вообще ни для кого. Бросив оба ботинка на пол, Ричард снял с себя толстые носки, не ожидая ни от кого напоминаний, и снова лёг на живот — босые ноги на простыне. Он смотрел на меня через плечо, и волна волос едва закрывала ему глаз. И вид получался одновременно и игривый, и мудрый. Как у падшего ангела — невинность и обещание греха в одном взгляде. Отличный вид. Такого вида я в жизни не думала увидеть у Ричарда. Просто это совершенно на него не похоже. — Сколько в этом от тебя, Ричард, а сколько от него? Он лежал на шёлке, и сейчас перевернулся на спину движением одновременно собачьим и кошачьим. Или, может быть, у меня предрассудок, будто у собак нет той текучей грации, что у кошек, когда они переворачиваются через спину. Руки Ричард вытянул над головой, длинное тело от пальцев ног до пальцев рук потянулось с усилием, а потом он лёг спокойно и расслабленно. Положил руки на живот и улыбнулся мне с той же смесью невинности и греха. — Точно не знаю, — ответил он голосом чуть более хриплым, чем должен был быть на этой стадии. — И тебя это не пугает? Мой голос по-прежнему звучал с придыханием, но теперь по другой причине. Ричард нахмурился — небольшая морщинка легла между темно-карими глазами. Потом он покачал головой. — Не пугает. Я сейчас так спокоен, как уже много дней не был. Я перевела взгляд на Жан-Клода, который лежал, опираясь на груду подушек, и алые простыни отлично гармонировали с чернотой волнистых волос. — Слушай, прекрати ты быть так чертовски живописен. Ты мутишь ему ум. — На самом деле нет. — Что значит «на самом деле»? — То, что я не нарочно. Я тоже пока ещё приспосабливаюсь к этому новому уровню силы, ma petite. Меня пугает случившееся с Дамианом и Натэниелом. Я подумал: хорошо бы, чтобы она не так боялась Натэниела и того, что он от неё хочет. Клянусь тебе, только это я и подумал, ничего больше, а сегодня утром узнаю, что ты с ним перешагнула те черты, которых клялась не перешагивать. — Ты хочешь сказать, что это ты меня заставил? — Non, ma petite. Я хочу сказать, что пожелал тебе меньше бояться того, чего ты хочешь, и ты стала меньше бояться. Я не знал, что это может возыметь эффект, воздействовать на тебя, узнал только несколько минут назад, когда подумал: хорошо бы, чтобы Ричард не так боялся того, чего он хочет — и вот, он не боится. — Ты слышишь, Ричард? Он на тебя действует вампирской силой. Ричард лениво мне улыбнулся: — Мне стало спокойнее; меньше страха, меньше противоречий. Я даже сам не понимал до сих пор, как мне плохо. — Хорошо; я боюсь за нас обоих. Если ты действительно воздействовал на меня сегодня, почему же я собираюсь выйти из этой комнаты? — Я только подумал, что хорошо бы, если ты меньше будешь бояться того, что хочешь от Натэниела, а он от тебя. Насчёт нашего Ричарда я не был так конкретен. — Ты подумал, что если получилось в первый раз, так стоит попробовать ещё раз — и вуаля, вот эмпирическое доказательство, потому что получилось и второй раз. — Возможно. А возможно, простое совпадение. У нас уйдут недели или месяцы, чтобы разобрать, где истинная сила, а где мы просто начинаем сами с собой уживаться. Мне это совершенно не понравилось, ну никак. — Я этого не могу сделать. — Но почему? — спросил Жан-Клод. — Потому что когда-то я бы многое отдала, только чтобы быть вот так с вами обоими. И я должна знать, что это значит. Ричард приподнялся на локтях. — Ты это сама сказала, Анита: ты встречаешься с Жан-Клодом и Ашером и живёшь с Микой и Натэниелом. Ты сказала, что мысль иметь с каждой стороны от себя по мужчине тебе «по кайфу». Так одной парой больше — какая разница? Я сердито уставилась на Жан-Клода: — Ты ему в задницу какой-то метафизический кулак засунул, как кукле чревовещателя, потому что это не он говорит. Это типично твои слова. — Не обращайся к нему, если говоришь со мной, — ответил Ричард. Он сел, и сонная улыбка исчезла. — Меня задевает, что ты с Ашером и Жан-Клодом, с Микой и Натэниелом. Да, задевает. А тебя задевает, что я с Клер и ещё полудюжиной женщин в стае? — Он произнёс это, глядя прямо мне в глаза. Я не отвела взгляда. Наконец он сказал: — Я задал вопрос, Анита, могу я получить ответ? — Да, меня задело, когда я увидела Клер — я её увидела в первый раз и была голая. Да, это был особый случай. Я стараюсь как можно меньше знать о твоей личной жизни с дамами стаи, так что насчёт всего остального я не в курсе. — Я почувствовал тогда, у тебя дома, как сильно ты меня хочешь, и ты знаешь, какие чувства у меня к тебе. Так что давай на эту тему притворяться не будем. Я и не знала, что мы притворяемся. Но вслух я этого не произнесла. — Я не знаю, что ты этим хочешь сказать, Ричард. — Хочу сказать, что мы оба очень хотели бы снова касаться друг друга. Ты трахалась с Байроном — помилуй Бог! Так почему насчёт него тебе было нормально, а насчёт нас — вот сейчас — нет? Он обвёл рукой кровать. Я не стала думать, будто он, говоря «нас», имел в виду себя и меня. Впервые за все время, что я знала Ричарда, я была больше чем уверена, что он говорил о себе и Жан-Клоде. Стиснув холодное полотенце, я попыталась произнести что-нибудь осмысленное. — Я не… — так, проехали. -…Байрон — это была чрезвычайная ситуация. Насчёт нас: когда-то я думала, что мы с тобой будем вместе. Когда ты меня бросил, это меня сломало. Сейчас твои прикосновения для меня отличаются от прикосновений других. — У меня то же самое, и ты это знаешь, — ответил он. — Я знаю, что ты меня хочешь, но знаю также, что потом тебе будет стыдно. Когда не будет Жан-Клода, чтобы умерить твои страхи, ты снова в них начнёшь тонуть. — Я рассмеялась. — Господи, я сейчас впервые поняла, что Ашер говорил мне про ardeur. Я не хочу, чтобы сейчас мы ловили кайф, а потом снова начали собачиться. Я этого не вынесу. Вот это была правда. В первый раз до меня начало доходить, как можно заниматься случайным сексом с тем, кто тебе безразличен. Если тебе все равно, то даже пусть все будет очень плохо, оно неважно. — Я тоже не хочу продолжать собачиться, Анита. Честно. Он подкатился к краю кровати и встал. Дюжина свечей обрисовывала контур его тела светом и тенью. Мне не хватало водопада густых волос на плечах, но все равно это был Ричард. Мужчина, с которым я ближе всего подошла к мысли о белом штакетнике и двух с половиной детях. — Тебе нужно как минимум ещё одно дневное кормление. Смена темы была для меня слишком быстрой. Я прижалась к двери, так, чтобы можно было дотянуться до дверной ручки. Если я сбегу, то хочу попасть в дверь, а не в стену. — Да, хотя оказалось, что я могу кормиться от человеческого облика, потом от облика животного, и это два разных кормления. Жан-Клод подполз ближе к краю. Халат скорее обрамлял его тело, нежели что-нибудь скрывал. — Так что фактически у тебя появилось ещё два кормления? — Вроде того. Мы сейчас с Натэниелом считаем, что мне надо кормить ardeur каждые шесть часов, иначе я начинаю тянуть энергию из Дамиана. Поскольку я не могу кормиться от одного и того же каждый день, образуется некоторая недостача. — Это может создать, как ты сказала, недостачу и ночью. Ты пыталась увеличить интервал между кормлениями до двенадцати часов. — Не знаю, Жан-Клод, но похоже, что мне нужно чаще. — Ты — источник энергии для своего нового триумвирата. И тебе нужна энергия, чтобы его поддерживать. Ричард обернулся к Жан-Клоду. — Ты хочешь сказать, что мы с Анитой черпаем энергию из тебя? Он повернулся не ожидая ответа, и выражение его лица явно показывало, что он не слишком доволен спектаклем, который устроил Жан-Клод. — Не буквально, но в некотором смысле — oui. Любая сила имеет свою цену, Ричард, и цена эта бывает высокой. — Я думаю, что пока я пойму, как распределять силу между нами тремя, это будет каждые шесть часов. Я не подумала, что ночью меня кормите вы с Ашером. Блин! Последнее слово я произнесла с чувством. — Теперь у тебя есть Дамиан, — сказал Ричард. — Трое — этого не хватит? Я посмотрела на него, пытаясь уловить ревность или гнев, но он будто просто констатировал факт. — Не знаю, может быть. — Я уверен, что ma petite будет контролировать то, что в её власти, — сказал Жан-Клод почти от конца кровати. Халат сполз с его плеч, и почти все, что выше завязанного пояса, показалось на свет. Что-то было необычное в том, как его тело отражало свет, бледное и сверкающее, почти нереальное, будто он был ожившим произведением искусства, которое только тронь — и оно растает, слишком красивое, чтобы быть настоящим. Ричард щёлкнул пальцами, и этот резкий звук привлёк моё внимание. Сам Ричард хмурился: — Ты действительно меня отшиваешь? Слишком это был трудный вопрос. Я закрыла глаза, чтобы никого из них не видеть. — Не совсем, но мне надо знать, чего ждать, Ричард. Надо знать, что это меняет. — Каждые три дня или около того я буду приходить к тебе домой и питать твой ardeur. Я открыла глаза: — То есть толика секса, и все. — А чего ты от меня хочешь, Анита? Я отодвинулась от двери, потому что теперь уже я начинала злиться. — Никакой романтики, так, дружеский трах? — Ты и так живёшь с двумя мужчинами. Я не думаю, что в твоей жизни есть место для меня. Хотелось мне сказать вот что: раз ты можешь просто меня трахать, и больше ничего, значит, мы никогда не были влюблены. Вслух я сказала: — Ричард, мне не просто секса не хватает. Мне не хватает наших киномарафонов по субботам. Не хватает тех мест, где мы с тобой бывали. Тебя не хватает, а не просто твоего тела, Ричард. — И я чуть не промолчала дальше, но мне надо было знать, а сейчас самое время. — А тебе, Ричард, не хватает меня или только моего тела? Я произнесла это спокойно, очень спокойно. Очко в мою пользу. Он опустил глаза. Противоречивые эмоции сражались на его лице. Сила его полыхнула тёплым ветром и стихла. Когда он поднял глаза, в них были боль и гнев. — Ты первая об этом заговорила, Анита. Мы не годимся друг другу в единственные. Я очень стараюсь принять свою жизнь как она есть, но жить как ты я не могу. Я все ещё хочу, чтобы одна женщина была у меня на всю жизнь. Я хочу семью, может быть, детей. Хочу жизни, Анита. И знаю, что с тобой у меня этого не будет. — Он протянул ко мне руки, но они сжались в кулаки. — Но мне недостаёт тебя. Не только секса. Недостаёт твоего запаха у меня на подушке, на коже. Я должен извиниться перед тобой. Тогда, в Теннеси, я сперва винил своего зверя, потом тебя. Шесть недель у психотерапевта понадобилось мне, чтобы понять, что я на тебя злился за то, что ты спасла моих мать и брата, когда я этого не смог. — Ты готов был отдать жизнь, чтобы их спасти. — Да, но тогда погибли бы мы все. — Не просто боль была в его глазах — мука. Из тех эмоций, что выедают тебя изнутри и выплёвывают. — Ты страшную вещь сделала, Анита, страшную, чтобы вовремя узнать, где они. Ты пытала человека, вытягивая из него информацию. Я бы не смог. И не дал бы никому это делать у меня на глазах. Ты не просто спасла их, а я нет. Когда я услышал, как все было, то понял, что будь я с тобой, они бы погибли. Мама и Дэниел погибли бы просто потому, что я не дал бы тебе сделать необходимое для их спасения. Я смотрела молча, потому что ничего умного в голову не приходило. Я не гордилась тем, что сделала в Теннеси, ну никак не гордилась, но и не жалела ни чуточки, потому что ради спасения Шарлотты и Дэниела я бы пошла и на худшее. Единственное, о чем я жалела — что не успела их спасти до насилия и пытки. Это сожаление я унесу с собой в могилу, потому что видела, как Шарлотта разрыдалась у себя в кухне. Она все повторяла: «Я не знаю, отчего плачу. Как это глупо». Это не было глупо, и я порекомендовала хорошего психотерапевта — того самого, которого я обычно рекомендую людям, собирающимся вступить в Церковь Вечной Жизни. — Ты — Больверк моей стаи. Выполняющий зло, тот, кто делает вещи, которые Ульфрик не хочет или не может делать. Райна была Больверком для Маркуса. — Да, — сказала я. Видите? Говорить я могла, только сказать было нечего. — Я хочу белый штакетник, Анита, а ты нет. — Не в том дело, что не хочу, Ричард, просто мне уже слишком поздно. Моя жизнь в такую картинку не уложится. Он кивнул. — Я знаю, может быть, и моя тоже, но мне все ещё хочется попытаться. Есть Ульфрики, имеющие жену и детей вне стаи. Я пытался найти для стаи новую лупу, и никто не подходит. Никто не ты. Опять я не знала, что сказать, и потому промолчала. Держа язык за зубами, я редко попадала в неприятности. — Я думаю, что причина выхода из-под контроля твоего зверя сегодня — это то, что ты слишком много времени проводишь в обществе всего одного вида. Я думаю, если у тебя будет личный контакт с кем-то кроме леопардов, твой зверь снова станет аморфным, более метафизическим, чем физическим. Я прошу твоего дозволения прислать кого-нибудь из своих волков, чтобы ты с ним спала. — Ричард… — Не трахалась, а именно спала. Или возьми в дом кого-нибудь из крысолюдов, выбери любое животное, но если твоя сила будет касаться только леопардов, она и начнёт вести себя как леопард. — И ты будешь одним из этих волков? Я не могла скрыть невесёлой иронии. — Я не говорю, что это будет случайная связь, Анита. Я говорю другое: будь нашей лупой. Приведи с собой леопардов, и пусть охотятся с нами при полной луне. — Я буду твоей лупой, и что? Что изменится? — Мы — пара в общине ликантропов. У тебя будет больше контактов с моими волками, не только в кризисных ситуациях. Мика уже руки-ноги стёр, пытаясь всем помогать. Нам нужно ещё хотя бы кого-то одного посадить на горячую линию на полный день. Иначе он себя загонит. — Я не знала, что ты в курсе. — Я стараюсь быть в курсе, Анита. Стараюсь видеть, что есть на самом деле, а не что я хочу, чтобы было. Я не могу разделить твой образ жизни, как Мика с Натэниелом, каждый день, каждую ночь. Вряд ли я смогу терпеть, что ты встречаешься с Жан-Клодом и Ашером. И уж точно не смогу быть регулярным донором крови, как Мика и Натэниел. Я только моргала, потому что такого разговора я никогда не ожидала от Ричарда. Слишком логично. — Я согласна со всем, что ты говоришь, до последней запятой. Но ведь это ничего не меняет? — Я почувствовал силу твоего с Дамианом и Натэниелом триумвирата. Дамиан — не мастер, и Натэниел — не Нимир-Ра, но втроём вы обладаете потрясающей силой. Так каким же был бы наш триумвират, если бы мы все делали правильно? Так, как следовало бы? — Ты говоришь сам на себя не похоже, — сказала я. — Скажешь, что ты об этом не думала с тех пор, как создала новый триумвират? Честно этого я сказать не могла, так что не стала и пробовать. — Я почувствовала, что можем сделать мы с Жан-Клодом, у него в клубе, когда Примо сорвался с нарезки. Почувствовала, что может сделать Жан-Клод, когда я дала ему напитать ardeur способом, близким к настоящему кормлению от других женщин. Так что, да, я об этом в каком-то смысле думала. — Ты сама сказала, Анита, у нас мало солдат. Нам нужно выглядеть сильными, и не только для вампиров, которые могут посягнуть на эту территорию. Наша стая пользуется плохой репутацией из-за меня и из-за Маркуса с Райной, которые были до меня. Моя репутация среди других Ульфриков совсем хреновая. Они считают меня слабым, и у нас тут бывали разведчики с территорий, где много доминантов и мало земли. Пока в нашей стае такой бардак, они уходят, не бросая вызова — никто не хочет с этим бардаком разбираться. Но поскольку я сейчас лучше управляю волками, это может перемениться. Если мы все объединимся, как вы с Жан-Клодом сегодня ночью, никто нас не тронет, Анита, никто не посмеет. Это была почти точная цитата из того, о чем я раньше думала. Я посмотрела на Жан-Клода. — Мы попугаями повторяем мысли, которые ты обдумываешь уже несколько месяцев? Он пожал потрясающе красивыми голыми плечами. — Oui, но не я эти мысли вам вложил, ma petite. Я думаю, вы оба пришли к одному заключению в одно и то же время. Разве в это так трудно поверить? — Не знаю, — ответила я, чувствуя усталость. Усталость от игр, физическую усталость. Усталость от страха. Ричард снова лёг на кровать, подняв колено, опустив другое, и вид у него на алых простынях был потрясающе заманчивый. — Я опять боюсь, Анита. Я не хочу, чтобы все, что мы построили, сгорело синим пламенем оттого, что мы злимся друг на друга. Пусть Жан-Клод уберёт чуток моего страха. Это было великолепное ощущение. Я посмотрела на Жан-Клода: — Ты вылез у него из разума? — Non, ma petite, он просто стал сопротивляться и меня выбросил. Каждый из вас обладает силой меня вытолкнуть, если захочет. — А я не хочу, — сказал Ричард, снова улыбаясь. Улыбка была ленивая, сонная, заполняла его глаза все той же мудрой невинностью. Я в этот момент поняла, что это не взгляд Жан-Клода — это взгляд Ричарда, когда он не боится, не злится, не раздирается противоречиями. Такой он мог быть, если бы всегда был собой. — Ma petite! — Жан-Клод протянул мне руку. — Иди к нам! Я мотала головой. Ричард тоже протянул ко мне руку. — Ты же хочешь, сама знаешь, что хочешь. — Моя жизнь впервые как-то наладилась, я не хочу, чтобы она рухнула. — Я не предлагаю вернуться к тому, что у нас было, Анита. Я понимаю, что у нас это не выйдет. Ты жёстче и беспощаднее, чем я был и буду, и я могу тебе это позволить, но только если ты не будешь моей единственной милой. Мне нужна хоть малая дистанция от самого худшего, тогда я смогу сам перед собой притворяться. Немного, лишь столько, чтобы не сойти с ума. Он подался назад, и его голова легла на бок Жан-Клода. Жан-Клод был весь чёрный мех и бархат на фоне белой кожи. Волосы рассыпались вокруг торса тёмной мечтой. Он повернул голову к лежащему Ричарду. Ричард был весь загар и джинсы, и будто пылал жизнью. Они смотрелись, как будто оба вышли из совершенно разных порнофильмов. Жан-Клод глядел на меня, и в этом взгляде была мольба. Он безмолвно просил: «Умоляю, ma petite, не надо портить минуту». — Только без четвёртой метки, — сказала я. — Согласен, — ответил Жан-Клод. — Пока что, — добавил Ричард. Я посмотрела на него. — Прямо сейчас многое кажется хорошей мыслью. Не надо хмуриться, Анита, если немножко вампирской магии может снять мою тревожность, я целиком за. Это куда лучше таблеток, которые мне доктор даёт. — Организм ликантропов слишком быстро перерабатывает лекарства, и они не успевают подействовать. — Знаю, — сказал Ричард, и переместил голову прямо на обнажённый бок Жан-Клода. Наверное, Ричард просто не видел лица Жан-Клода, когда его волосы коснулись кожи вампира. Ему бы не понравился подобный мужской взгляд, направленный на него. — Давай, ma petite, давай станем наконец истинным триумвиратом. Будь лупой не только по имени для Ричарда и его стаи. Сохрани устройство своей жизни, как тебе нравится, но позволь Ричарду тебя навещать. — А он будет среди людей искать Ту Единственную. — У тебя будут твои мужчины, у него — его женщины. Это справедливо, ma petite. Что-то я не ощущала этой справедливости. — Не знаю, как я ко всему этому отношусь. Что-то очень хорошо, но с другой стороны, не знаю, смогу ли я так жить. — Но ведь можно попытаться, — сказал Жан-Клод. Ричард протянул ко мне руку. — Анита, пожалуйста, прошу тебя, если ты уйдёшь, то знай, что и я не останусь. Ты можешь и сама приблизиться к Жан-Клоду без меня в качестве буфера, а мне нужна твоя помощь. — Он поднялся на колени и протянул руку. — Анита, прошу тебя, я обещаю не увлекаться, как бы ни были темны мои фантазии. — Только покормить Жан-Клода и малость потискаться? — спросила я, не удержавшись от подозрительной интонации. Ричард оглянулся на Жан-Клода, и у них возник один из редких моментов мужского взаимопонимания. Взгляд, которым они обменялись, явно говорил, что на уме у них было не это. — Если это все, чего ты от нас хочешь, мы можем себя сдержать, — сказал Жан-Клод шёлковым голосом. Я закрыла глаза. Это действительно все, чего я от них хочу? Нет. Все, на что я в данный момент способна? Может быть. Предложение чудесное. Оно вроде бы решает все проблемы насчёт нашей новой силы, так чего же я колеблюсь? — Знаешь, найти жену, которая будет согласна, чтобы ты спал с другими женщинами, будет непросто. — Все, что легко, ничего не стоит, — сказал Ричард, — и я, может быть, пойму в конце концов, что белый штакетник не для меня. Все, что я сейчас знаю, в этот момент — так это чего я хочу. А хочу я тебя. Многие женщины бросились бы ему на шею с воплем: «О, Ричард!» Но не я. Я подумала, что если бы Клер была у него подружкой по траху, он бы сейчас здесь не был. Он не хотел бы меня — сейчас. Я бросила полотенце на пол и покачала головой: — Мне эта мысль не кажется удачной. Ричард по-прежнему протягивал ко мне руку: — Мне тоже. — Так зачем же нам снова это делать? — Потому что нам этого хочется. — Не кажется мне эта причина достаточной. Но я медленно пошла к кровати. — Потому что, когда я рядом с тобой, я только и могу думать о запахе твоей кожи, о твоих волосах чёрной пеной у меня на подушке. Потому что, когда я рядом с тобой, я одно помню — ощущение твоего тела рядом с моим. Я был гадом по отношению к тебе, и потому я не падаю к твоим ногам, не молю принять меня обратно. Я говорю, что ненавидел не тебя, я ненавидел себя. Себя, и мне очень жаль, что я это на тебя обрушил. Так жаль, что словами не выразить. Что у тебя хватило мужества построить свою жизнь так, как это было возможно, не оглядываясь на то, как ты хотела бы её построить. Помоги мне обрести мужество для того же самого, Анита. Помоги мне быть тем, кто я есть. Он подвинул руки чуть ближе к моим, коснулся пальцами. Я бы, наверное, отдёрнула руки, как бывает, когда касаешься чего-то такого горячего, что можно и обжечься. Но он поймал меня за руки, обернул их теплотой своих ладоней. Они были настолько больше моих, что он мог полностью их накрыть, как руки ребёнка. Это мне в Ричарде никогда по-настоящему не нравилось. Он настолько больше меня, что иногда подавляет. Как вот сейчас. Я давно уже знаю, что если что-то слишком хорошо, чтобы быть правдой, то оно и есть неправда. Если тебе обещается все, чего твоё сердце желает, то это ложь. Он втянул меня в круг своих рук, прижал к себе. Ричард зарылся лицом мне в грудь, все ещё закрытую шёлком, но от его нажима я закрыла глаза, а когда открыла их, то увидела Жан-Клода. Он смотрел не на обнажённую спину Ричарда, а на меня, мне в лицо. И я видела, что он боится — боится, что я скажу «нет». Ричард потёрся лицом о шёлк, дыхание его прошло сквозь ткань как что-то такое горячее, что должно бы обжигать — но оно не обжигало. Наоборот, я задрожала, как от холода, но в круге его рук, с этим горячим дыханием на коже я чувствовала, будто мне холодно уже не будет никогда. И не могла остановить руки, которые гладили его волосы. Все ещё слишком короткие на мой вкус, но густые, тяжёлые, и просто… просто Ричардовские. Жан-Клод стоял на коленях. Рук он не тянул, но на лице, в глазах была мольба. И голос его шептал у меня в голове: — Ma petite, этой нерешительностью мы подвергаем опасности всех, кто от нас зависит. Все, что мы так долго строили, повисло на волоске перед опасностью очередного вызова власти моей или Ричарда. Если мы не воспримем свою силу как триумвирата, то настанет ночь, когда кто-то сметёт нас, и мы не устоим. Худшее, что может случиться — это не то, что Ричард придёт в твою постель единожды и не придёт больше, или тебе станет недостаточно Мики и Натэниела. Худшее — это что мы все погибнем, а наши люди будут брошены на милость тех, кто их не любит. — Он протянул мне руку. — Приди к нам, ma petite, приди к нам, и да построим мы крепость вокруг народа своего, всего нашего народа, чтобы был он в безопасности. Последние слова он произнёс вслух. Ричард поднял глаза ко мне. — Анита, прошу тебя, не наказывай всех за то, что я был сволочью. Жан-Клод был настолько близко, что я могла бы взять его за руку. Ричард по-прежнему держал меня в объятиях. — Прошу, ma petite, если есть слово или дело, которое может тебя тронуть, я скажу его, или сделаю его. Только скажи мне, что сказать или сделать, и так оно и будет. Я набрала полную грудь воздуху — и медленно выпустила его. Протянула руку и коснулась пальцами пальцев Жан-Клода. Он тоже чуть придвинулся, чтобы взять меня за руку — и это оно и было. Он взял меня за руку, и я знала, что ничего из того, что он шептал мне мысленно, ложью не было. На что я готова, чтобы защитить своих леопардов? Да на все. На что я готова, чтобы исправить вред, который нанёс Ричард своей стае? Почти на все. На что я готова, чтобы защитить вампиров Жан-Клода от власти мастеров вроде Бёлль Морт? На все. Ночь метафизического или не слишком метафизического секса, с мужчиной, которого я люблю, и другим, который вечно разбивает мне сердце, так что и его я, наверное, тоже люблю, иначе он бы не мог этого делать, — цена не слишком высокая. А может быть, я просто хотела оказаться в постели с ними двумя впервые. Да, впервые, вопреки всем слухам. Может быть, я боялась упустить шанс, который никогда не повторится, и просто не хотела быть той, которая скажет «нет». Может быть.Глава пятьдесят восьмая
Мы застряли в углу кровати, будто на ней больше места не было. Я все ещё сомневалась, что мы это хорошо придумали. Наверное, Ричарду было неловко, что Жан-Клод в той же постели. Жан-Клод был весь терпение, потому что знал: стоит ему начать форсировать события, как кто-нибудь из нас взбрыкнёт. Когда губы Ричарда впервые нашли мои, и я стала впивать его вкус как давно забытый наркотик, я подумала, что это я сейчас удеру, вопя и потеряв голову. Но когда в третий раз Ричард вздрогнул, когда Жан-Клод задел его голую спину, я стала думать, что не я сейчас обломаю всю малину. Жан-Клод выругался по-французски и тут же по-английски добавил: — Я положил руку тебе на плечо только для опоры, больше ни для чего. А ты ведёшь себя так, будто я посягаю на твою добродетель. Смею тебя заверить, что меня интересует добродетель ma petite, а не твоя. Ричард вздохнул и опустил глаза, так что я, даже сидя у него на коленях, не видела его лицо. — А трогаешь ты все время меня. Жан-Клод аж застонал от досады: — Как мне коснуться её, если она у тебя на коленях, в твоих объятиях, целует тебя? Как мне её коснуться, чтобы тебя не задеть? Я не волшебник, чтобы делить женщину с другим мужчиной и ни разу не прикоснуться к его телу. — Уверяю тебя, он ничего больше не делает, как меня держит, — сказала я, тронула Ричарда за подбородок, и он позволил мне поднять его лицо. В этих больших карих глазах я видела страдание, смущение. — В чем дело? Ты так рвался, чтобы это было, даже меня уговорил, если помнишь. — Прости, — сказал Ричард, утыкаясь лбом мне в плечо. — Прости, — повторил он. Мы с Жан-Клодом переглянулись над его опущенной головой. Я состроила гримасу, безмолвно спрашивая: какого черта? Жан-Клод обратился к Ричарду: — Скажи нам, что не так, mon ami, и мы постараемся помочь. — В последний раз, когда мне пришлось быть в постели с мужчиной и женщиной, это были Райна и Габриэль. Я знала, что Райна была первой его любовницей, но никогда не думала, что он позволил Габриэлю до себя дотронуться. Хорошо, что лица моего не было видно — настолько это меня поразило. Одной Райны уже хватило бы, но оба они, одновременно… бррр! Мунин Райны обычно тихо сидел за своими метафизическими решётками, но моя реакция открыла ей маленькую отдушинку. Райна настолько давно вела себя прилично, что усыпила мою бдительность. Поэтому я не успела быстро засунуть её обратно и защитить нас всех. А может быть, дело в том, что я касалась волка из её стаи, которого она знала во всех смыслах. Я увидела Габриэля, как призрака в техниколоре, и чёрные кудри его спадали на светлые леопардовые глаза. Серебряное кольцо в соске играло в свете ламп. Я лежала посреди большой кровати, Габриэль подползал ко мне с одной стороны, Ричард с другой, и оба двигались ловко, как будто у них мышцы были там, где у людей не бывает. Ричард был моложе, не такой мускулистый, и лицо не такое в себе уверенное, волосы аккуратно подстрижены. Это ему лет двадцать, когда мы с ним ещё знакомы не были. И лицо такое открытое, счастливое, смеющееся. Мы ему сказали, что это игра. Райна хотела, чтобы её терзали двое мужчин. Небольшая фантазия на тему изнасилования среди друзей. Он прижал к кровати мои — её — запястья, как я просила, и прелюдии не было. Задумано было так, чтобы было грубо. Я видела её глазами, а она глядела, как Габриэль приближается позади Ричарда. Да, задумано было изнасилование, но жертвой должна была быть не Райна. Ричард вскрикнул и вскочил, сбросив меня на пол. Сделав два шага, он рухнул на колени. Что-то такое сделал мунин Райны, что сорвало его щиты. Я получила не воспоминание — только реакцию на него. Стыд, ярость, гнев. Мелькали тела дерущихся Ричарда и Габриэля — это не была борьба, они били друг друга до смерти. Оба голые, скользкие от своей и чужой крови. Райна смотрела с кровати, пуская слюну, облизывая губы, наслаждаясь зрелищем. Ричард пытался закрыться щитами, но не мог — как будто сильные эмоции лишили его щитов. Только холодное мысленное прикосновение Жан-Клода отсекло меня от этого зрелища — он защитил от меня Ричарда, и от себя, наверное, тоже. Вернул ему метафизическую одежду, чтобы он не стоял перед нами с содранной кожей. — У меня тоже остались воспоминания о Габриэле, — тихо сказал Жан-Клод. Мы оба оглянулись на него. — Ты и Габриэль? — сказал Ричард, не в силах скрыть отвращения. — Не было выбора. Это была цена, чтобы убедить Маркуса продолжать союз со мной. — Ночь с ними обоими? — спросила я. Жан-Клод кивнул. — А ты знал, — спросил Ричард, — знал заранее, зачем ты им нужен? Он снова кивнул: — Условия этой ночи были оговорены так же подробно, как условия любой другой ночи, что мне пришлось обговаривать. Ричард все ещё сидел посреди пола. Он посмотрел на Жан-Клода: — И ты знал? Ты знал, что она хочет смотреть, как Габриэль будет… тебя иметь? — Она много чего хотела, но именно в этом пункте ни за что не соглашалась уступить. — Как же ты мог ему позволить такое с собой делать? — На лице Ричарда появилось странное выражение. — Ах, да, тебе же все равно. Ты любишь мужчин. Лицо Жан-Клода стало непроницаемым, скрыло все его чувства. — На самом деле мне не было все равно. Мне было очень не все равно, но в этом пункте Райна не уступала. Некоторых вещей она хотела твёрдо, и это была одна из них. — Он поднял халат на плечи, будто ему стало холодно, и ни на кого из нас не смотрел. — Я её отговорил от много другого, что было бы куда хуже. — Тебе это не понравилось, — сказал Ричард. Жан-Клод посмотрел на него — выразительно посмотрел. Послал этим взглядом вампирскую силу по комнате, как холодную воду. — Изнасилование — всегда изнасилование, Ричард. Если женщина любит мужчин, разве изнасилование перестаёт быть изнасилованием? Твоё мнение? — Нет, конечно. — Так почему же менее изнасилованием будет оно для мужчины, который изнасилован другим мужчиной? Ричард отвернулся. Я осталась сидеть на полу, не зная, что сказать, кого утешать и даже с чего начать. — Я ничего этого не знала. — Мой договор с Райной должен был остаться в тайне. Иначе был бы подорван мой авторитет, что делало бы бессмысленным сам договор. Я встала, подошла к Жан-Клоду, потянулась к нему, опасаясь слегка, что он отодвинется. Такого рода переживаний никто не любит, но мужчины к ним относятся намного болезненней. Наверное, потому что им трудно себя представить в качестве жертв, а женщины с детства знают о такой возможности. Почти все мы с раннего возраста знаем, что мы не самые большие и не самые сильные. Вот почему, когда женщины дерутся, они дерутся грязно — чем-то надо компенсировать отсутствие мускульной силы. Я коснулась его лица, и он посмотрел на меня спокойными красивыми глазами. Как будто он стал картиной, где есть линия и цвет, есть красота, но нет жизни — будто, когда Жан-Клод выдал свой секрет, то лишился чего-то для себя ценного. — Я тебя понимаю, — сказала я. Он улыбнулся, и напряжение в нем слегка ослабло, что-то от него прежнего показалось в его взгляде. — Я боялся, ты расстроишься, узнав, что я — порченый товар. Я приподняла брови: — Жертва не виновата, Жан-Клод. Разве теперь ты этого не знаешь? Он улыбнулся чуть шире, прильнул лицом к моей руке. — Я так и не сказал тебе спасибо за то, что ты убила их обоих. — Они тогда хотели убить меня и снять это на плёнку. Можешь мне поверить, это было для меня удовольствием — их пристукнуть. Ричард встал и подошёл к нам, не приближаясь слишком близко. — Из-за той ночи я и порвал с Райной. — Он засмеялся горько, будто смех душил его. — Порвал с ней — как это звучит по-школьнически! Мы с Габриэлем чуть не забили друг друга до смерти у неё на глазах. Он потряс головой, и даже сейчас его короткие каштановые волосы были длинней, чем в этом воспоминании. Я подумала, не потому ли он отрастил их — чтобы чувствовать себя другим. — Я могу найти другую еду, — сказал Жан-Клод. — Ты не должен ничего делать, что тебе было бы неприятно. Ричард посмотрел на нас — на лицо Жан-Клода у меня на руке. — То, что я говорил раньше, остаётся в силе. Мы втроём должны быть так же близки, как вы двое. — Не думаю, что ты готов сделать то, что необходимо для такой связи, — сказал Жан-Клод. — А что именно необходимо? — спросил Ричард. Жан-Клод облизал губы. — Это же магия, а не наука. Честно говоря, я точно не знаю. Мы могли бы поставить четвёртую метку — я знаю, как это делается, — но то, что было ночью в клубе, это не она. Это было, как если бы ma petite вошла в меня. Мы соединились, как никогда раньше, и это невероятно повысило нашу силу. — И как это получилось? — Мы прикасались друг к другу. — В тот момент у нас как раз резко проявился дефицит бойцов охраны, — сказала я. — Oui, но, думаю, дело в прикосновениях. Мы принадлежим к линии Бёлль, а почти вся её магия достигается физической близостью. — Уточни понятие «физическая близость», — попросил Ричард. Жан-Клод улыбнулся: — Скажи мне, чего бы ты хотел, Ричард. Какие правила и ограничения позволят тебе чувствовать себя в безопасности? — А если я скажу «не прикасайся ко мне»? — Тогда я скажу, что мы зря теряем время. Мы с ma petite касались друг друга, когда это случилось — не интимно, но контакт важен. Физический контакт облегчает достижение силы. — Уточни понятие «не интимно». — Кажется, он держал меня за руку. Ричард усмехнулся — полыхнули белые зубы на загорелом лице. — Держание за руку я вытерплю. Жан-Клод улыбнулся, и было приятно смотреть, как они хоть раз улыбаются друг другу. — Надеюсь мне будет позволено коснуться тебя для поддержания равновесия, если возникнет такая необходимость. Ричард чуть-чуть прищурился: — Зависит от того, где ты меня коснёшься. Но ладно. Жан-Клод покачал головой: — Это не взгляд Ричарда, это твой взгляд, ma petite. Ты смотришь на меня с лица Ричарда. — Сам знаешь, как говорится, каждый начинает со временем походить на свою пару. — Пару? — посмотрел на меня Ричард. Я пожала плечами: — Я собираюсь быть лупой при тебе, Ульфрике, так что — да. Так будет считать твоя стая. Он кивнул и снова улыбнулся: — Вот так просто. Ты на все согласилась. Я протянула руку, и он, поколебавшись, её принял. Мунин Райны не высунулся — это просто его рука была такой тёплой в моей. — Попробуем, посмотрим, как получится. Зависит от того, что мне придётся делать в качестве лупы. Я только хочу, чтобы ты знал: ты можешь прямо сейчас выйти в эту дверь, и я все равно постараюсь быть твоей лупой. Он сжал мне руку: — Ты не будешь меня заставлять? — Не в моих привычках. — И не в моих, — сказал Жан-Клод. — Слишком часто я бывал жертвой за много веков. И вкуса к этому не приобрёл. Ричард глубоко вздохнул, так что даже плечи приподнялись, даже живот втянул и выпустил, будто выпуская весь воздух из своего тела. — Попробуем. Если не смогу, значит, не смогу, но я попробую. Я не отняла руку у Жан-Клода, но шагнула вперёд и оказалась перед Ричардом. Приподнялась на цыпочки, а он наклонился, чтобы я поцеловала его в губы, нежно. — Я тебе не говорила, что ты очень храбрый? Что-то тёплое, хорошее появилось у него в глазах: — Никогда. — Так теперь говорю. — Спасибо, — сказал он и обнял меня за талию, даже через шёлк согревая теплом своей кожи. Нет, не кожи — своей силы. Жан-Клод встал, и я притянула его к себе сзади. Ричард напрягся, когда тело Жан-Клода прижало его руку, но справился с собой. Заставил себя расслабиться. У него получилось не до конца, но он попробовал. Пять за попытку. — А теперь раздеваемся, — объявила я. Они оба сразу и поперхнулись, и засмеялись. — Ma petite, отчего ты вдруг так осмелела? — У нас троих вечность уходит на любую мелочь. Мы её обсуждаем, спорим, ссоримся, миримся и опять ссоримся. Хватит обсуждать. Если мы собрались это делать, так давайте делать. — Вот так просто, — сказал Ричард. — Снимай штаны, и никаких ласковых разговоров перед этим. Я наклонилась ближе к нему, ощущая спиной вес Жан-Клода. Глядя в глаза Ричарда, я сказала: — Хочу проверить, могу ли я тебя заглотать до самого горла. Он заморгал, потом засмеялся, прекратил смеяться и сказал наконец сдавленным голосом: — Раньше не могла. Это было отлично, но ты не могла совсем… — Я тренировалась, — ответила я, улыбаясь ему. — Вот эта улыбка… — начал он. — Какая? — спросила я. — Знающая, — ответил Жан-Клод. — Та, которая говорит, что у тебя грязные мысли, и ты все это хочешь со мной проделать. Ты — единственная женщина, которая может вложить невинность и порок в один взгляд. — Порок, — повторила я. — Мне обидеться? — Никогда уже не думал увидеть вновь эту улыбку, обращённую ко мне. — Он поцеловал меня в лоб. — За неё я на многое готов. — До меня все ещё не дошло насчёт невинности и порока в одной улыбке. — У тебя вид падшего ангела, ma petite. Ангела, который не перестал быть ангелом потому, что всего лишь выпал из благодати. Крылья не так легко отнять. Я вспомнила, как раньше то же подумала о Ричарде. Падший ангел. Хорошо ли, что мы с Жан-Клодом нашли одно и то же сравнение? Может, и нет, но вслух я сказала: — Я думала, что тёмный ангел у нас ты? И повернулась к нему. Он улыбнулся и шепнул: — Ничто из того, что могу предложить я, его из штанов не вытряхнет. — Я слышу, — предупредил Ричард. Жан-Клод засмеялся: — И ты отказываешься от её предложения? Ричард перевёл глаза с Жан-Клода на меня, опять на Жан-Клода. И засмеялся очень по-мужски. — Нет. Я вдруг резко почувствовала, как они оба прижимаются ко мне с двух сторон. Хватит разговоров, раздеваемся.Глава пятьдесят девятая
Мы разделись, потом мы с Ричардом поспорили, какая позиция будет лучшей, чтобы взять его до самого горла. Я ж говорила, мы обо всем спорим. Спор решил Жан-Клод, просто сказав: — Пусть ma petite попробует по-своему, а если у неё не получится, попробуем по-твоему. Я начинала думать, что парой мы с Ричардом были бы совершенно невыносимой, а вот тройкой, если третий будет дипломатом, — возможно. Что значит, если вам в постели нужен третий взрослый как рефери? Ничего такого, о чем мне хотелось бы задуматься — сейчас, по крайней мере. Сейчас я отбросила все сомнения, все. Ричарда я знала слишком хорошо, чтобы не понимать, что потом он все поломает. Но это будет потом, а сейчас я собиралась наслаждаться моментом и надеялась, что у ребят та же мысль. Ричарда я видала голым, и даже недавно, но уже очень давно не видала, как он лежит голый на кровати, вытянувшись, на спине, подставив моему взгляду контуры тела. Я заставила его раздвинуть ноги, чтобы лечь между ними, положить голову на мускулистые выпуклости ляжек и глядеть на его длину. Я таким образом даже немножко сама себя дразнила — так близко его пах, а я не прикасаюсь. Но я хотела нетолько смотреть, мне все нужно было. И не в том дело, что на его красоту смотреть было приятно, а в том, что я, подняв глаза от паха, только частично эрегированного и все же внушительного, увидела плоскую равнину живота с ямкой пупка, выпуклость груди с тёмными точками сосков на вечном загаре мускулов, закругление плеч, и наконец, лицо. Он смотрел на меня. Чистые темно-карие глаза, как шоколад, чуть уже затуманенные, а я всего только прильнула щекой к бедру и выдохнула прямо в мошонку. Как пёрышком прикоснулась, и сразу же эффект отразился у него на лице — и на других частях тела. Не только в теле дело было, а и в том, что Ричард смотрел на меня. Тяжесть его взгляда. Как он смотрит на меня вдоль тела, а я лежу у него между бёдер. Я раньше думала, что только смерть может отобрать у меня кого-то. Но потом я узнала, что есть вещи куда меньшего масштаба, которые могут у тебя украсть человека так же полностью, так же навсегда. Человек живёт, дышит, но тебе уже до него не дотронуться, не увидеть его голым, не проснуться навстречу его улыбке, запаху его кожи на твоей простыне. Есть вещи не столь драматичные, как смерть, но не менее постоянные. Если мне не придётся больше вот так быть с Ричардом, я хочу, чтобы это было подольше. И торопиться не буду. А где Жан-Клод? Сидит в дальнем углу кровати напротив нас. Голый, но спиной прислонился к стенке и колено подобрал к груди, так что почти весь укрыт, даже если смотреть на него в упор. Как огромный белый кот, свернувшийся на подушке. Когда-то я бы сказала, что он полностью спокоен, но сейчас я его слишком хорошо знаю. Я видела, как он держит плечи, как подобрал ногу. Он сдерживается — очень, очень за собой следит. Я легла щекой на бедро Ричарда, стала тереться, как трётся кошка о ногу. Только это, ничего больше, но он стал извиваться. Ноги его напряглись, охватывая меня, согнулись в коленях. Одно это ощущение заставило меня закрыть глаза и припасть щекой ему между ног, положить лицо на мягкую теплоту мошонки. Я прижалась губами. Тоненькие жёсткие волоски щекотали мне лицо, а я лизала мягкую, подвижную кожу. Ещё волоски между губами. Я предпочитаю кожу более гладкую, менее пушистую. Но ведь она рядом, только чуть сдвинуться кверху. Я встала на колени и стала лизать ствол спереди как большой леденец, только я не хотела, чтобы он таял. Вверх-вниз, вперёд-назад, и Ричард стал кричать, хватаясь руками за красные простыни. — Анита, прошу тебя, не томи больше! Я приподнялась: — Я не томлю, это просто прелюдия. Он сглотнул слюну, будто у него в горле пересохло. — Тогда хватит прелюдий, мне они не нужны. Я смотрела на него, видела нетерпение в его глазах, во всем теле. Я ощущала, чего он хочет, знала это так, как если бы он мысленно орал мне. Я перевела взгляд на Жан-Клода: — Есть мужчины, которые любят долгие прелюдии. Жан-Клод пожал плечами, по-своему, по-французски. — Но ведь не меня ты сейчас ублажаешь. — Мне казалось, ты говорил, будто все мы трое должны соприкоснуться, чтобы это получилось? — Я думал дать вам с Ричардом возможность возобновить знакомство до того, как я присоединюсь. Я перелезла через бедро Ричарда и села рядом с ним. — Где-то во время всего этого секса все границы между нами начнут рушиться. И если мы не будем в этот момент держаться друг за друга, то можем упустить возможность связаться сильнее. — Вероятно, — согласился Жан-Клод. — Так что же ты предлагаешь? — Возьми Ричарда за руку. — Анита… — начал Ричард. Я взялась рукой за его основание и обнаружила, что он не совсем такой твёрдый, как был секунду назад. Мысль о том, что к нам присоединится Жан-Клод, его не возбуждала. Мне жаль, что так получилось, но я залезла в эту постель не только ради секса. У нас была сделка типа «все или ничего». Секс и дополнительная метафизическая сила, а не просто секс. Я сжала его резко и быстро — и слова замерли у Ричарда на языке, дыхание прервалось. — Ричарду будет надо за что-то держаться, а спинки кровати здесь нет. Ричард обрёл голос: — Не надо распространяться о моих привычках, — с лёгким привкусом злости сказал он. — Ты же знаешь, что любишь за что-то держаться, когда я это делаю. Он глянул на меня угрюмыми глазами. Не такой взгляд, как мне хотелось бы сейчас увидеть от него. — Возьми его за руку, Ричард, это все, о чем я тебя сейчас прошу. Или пусть он тебя возьмёт. Неужто это так трудно? Я отвернулась от него, но при этом у меня перед лицом оказалась некоторая часть его анатомии. Держа руку у основания, я накрыла конец губами. Он ещё не был полностью твёрдым, и я попыталась забрать его в рот как можно больше, пока он не закаменел. Когда он чуть помягче, это легче сделать, заглотать его мимо определённого барьера. И даже при этой мягкости был момент, когда моё тело говорило нет, мы задохнёмся, нельзя такое большое так далеко одним куском. Как будто я его заглатывала, но так как он был закреплён и такой большой, больше было похоже, что я шагаю по нему глоткой. Оказалось, что если не напрягаться, то я даже могу дышать, держа вот это в горле. Могу дышать, если не напрягаться. Могу пробиться до самого конца этого толстого и длинного ствола, если не напрягаться, пока пробиваюсь. Это требовало напряжения — заглотать целиком, но в то же время вся штука в том, чтобы не напрягаться. Только я могу превратить оральный секс в сеанс дзен-буддизма. Когда мои губы упёрлись в твёрдость его тела, тогда и только тогда я позволила себе начать соскальзывать обратно. Всегда легче забираться, чем спускаться. Я слезла с него задыхаясь, но очень довольная. Только недавно я научилась делать это с Микой — после нескольких весьма неловких неудачных попыток. Неловких — в смысле до блевотины. Вот одна из причин, по которым никогда не надо заниматься этим ни с кем, кроме того, кого ты любишь. Те, кого любишь, не будут показывать пальцами и ржать. Я не дала Ричарду времени перевести дыхание, только сама кое-как дыхание перевела. И снова наделась на него ртом, заглотала его, пока заднюю поверхность горла не свело судорогой вокруг него, и оно сомкнулось на конце Ричарда, глубоко, невообразимо глубоко. Я соскользнула назад с этого длинного и толстого ствола, затем насадилась на него вниз, вниз, пока не дошла губами до тела, до упора, когда больше нечего было в себя втягивать. Не я пыталась сжать его ртом, а горло будто судорогой свело на нем, моё тело пыталось избавиться от чего-то такого большого, что немыслимо проглотить. Слюну я сглатывала, чтобы не поперхнуться ею. И только когда я знала, что больше уже не могу принять в себя, что ещё одно движение внутрь — и я порву себе горло, я перестала заглатывать. Влага изо рта висела у меня на губах, нитями вдоль его ствола, густыми и скользкими, и он стал таким же мокрым во рту, как был бы у меня между ногами. — Боже мой, Анита, боже мой! Голос Ричарда. Я отняла от него рот, и нити слюны повисли от меня к нему. Я поднялась и повернулась, медленно, тщательно, чтобы он увидел все полностью. Он таращился вниз, на своё тело и на меня, глаза широко раскрыты, лицо почти отчаянное. — Анита… — начал он, и тут увидел меня, и это зрелище отбросило ему голову назад, он судорожно стиснул кулаки, ища за что схватиться. Все подушки он уже разбросал. Руки Ричарда искали спинку кровати, которой не было, что-нибудь, во что вцепиться и держаться. Его рука поймала руку Жан-Клода с резким хлопком кожи по коже. Он перестал размахивать руками, посмотрел на Жан-Клода, такого спокойного, неподвижного, прижавшегося спиной к стене. В какой-то момент они встретились взглядами. Не знаю, что бы сказал Ричард, или сделал, но не успел, потому что я схватила его за пах руками, воспользовавшись густой слюной, чтобы они не были шершавыми, скользили по головке. У Ричарда закрылись глаза и выгнулась спина. Я повернулась, чтобы видеть их обоих. Я хотела смотреть им в лицо. Руку я обернула вокруг Ричарда где-то посередине, наклонилась к нему лицом и просунула к себе в рот, до самой руки. Так проще было его принимать в себя, быстрее. Когда я принимала его целиком, это была борьба, как бы ни было мне приятно держать его во рту, в глотке, мне приходилось сражаться с собственным телом, чтобы удержать его, чтобы дышать, чтобы глотать, чтобы не захлебнуться слюной. Надо было так сосредоточиться, что не было времени ловить кайф. А работать с ним только до половины — одно удовольствие. Не только ощущение его, такого зрелого и твёрдого, у меня во рту, но и кожа такая мягкая, как нигде больше на теле не бывает. Как будто мускулистый шёлк катаешь по языку, втягиваешь в рот. При этом я смотрела на Ричарда. Он извивался всем телом, в лихорадочном дыхании дёргались грудь и живот. Обеими руками он держался за руки Жан-Клода. Руки Ричарда дёргались, мускулы вздувались на них буграми, и он приподнялся на кровати, издав какой-то звук, средний между стоном и воплем, закончившийся моим именем. Ричард снова откинулся на кровать, с закрытыми глазами, и я взглянула в лицо Жан-Клода, пока Ричард не смотрел. На миг Жан-Клод позволил мне увидеть, как много это для него значит. То, что он ощущал в своих руках всю эту силу, что Ричард уже бился скорее о его тело, чем о ноги, что он мог оставаться здесь, пока Ричард полностью давал себе волю. На миг это все отразилось у него в глазах, и я в этот момент знала, что как он осторожен и терпелив был со мной, — это просто мелочь по сравнению с тем, как он осторожен и терпелив с Ричардом. — Перестань, — прохрипел Ричард, — перестань, а то я не выдержу. Он приподнял голову, смеясь, задыхаясь, и лицо у него было радостное и свободное, как редко у него теперь бывает. Я выпустила его изо рта, глядя в лицо Ричарду. Он уронил голову на подушки, руки, плечи у него стали опадать, отодвигаться от Жан-Клода. Я лизнула его в кончик, и он снова изогнулся, руки и грудь перевились жгутами мышц, пальцы впились в ладони Жан-Клода. Если бы это была спинка кровати, она бы треснула. Но вампиры сделаны из материала попрочнее металла или дерева. — Анита, перестань, пожалуйста, перестань! Дай дух перевести, а то меня надолго не хватит. Я рукой погладила мокрую твёрдость. — О боже, ещё и рукой! — вздрогнул он. — Анита, перестань, прошу тебя! В последних словах слышно было такое напряжение, что я остановилась, убрала руку и осталась сидеть рядом с ним, положив руки на колени. Трудно делать застенчивый вид, находясь голой в кровати с двумя мужчинами, но я очень постаралась. Ричарда чуть отпустило, острота наслаждения спала. Голова его лежала на бедре Жан-Клода, руки свободно лежали в его руках. Либо он был слишком увлечён сексом, чтобы об этом думать, либо ему было все равно. Он оборотень, и против обыкновенного физического контакта с кем-нибудь ничего против не имеет. Оборотни, черт бы их побрал, даже спят голые в куче, как щенята, но Ричард всегда проводил очень резкую черту между оборотнями и вампирами. Вампирам такой тесный и личный контакт не полагается. Точка. Сейчас он повернул голову поудобнее, используя бедро Жан-Клода как подушку, чтобы смотреть на меня, не выворачивая шею. При этом он отнял руки у вампира, но голову не убрал, и они потрясающе смотрелись вдвоём на фоне тёмной стены и алых простыней, оба голые, оба чертовски правильные. Как будто я всю жизнь ждала, чтобы вот так их увидеть. Если бы мы все не держали щиты плотно, я бы задумалась, моя эта мысль или чья-то чужая. — Дай мне несколько минут, иначе следующее, что мы сделаем, будет последним, и долго не продлится. Бог мой, ты и раньше здорово умела, но совсем не так. — Он повернул голову, чтобы глянуть в лицо Жан-Клода. — Это ты её научил? — Отчего это все мужчины думают, будто только мужчина может научить женщину хорошему сексу? — спросила я. Ричард повернулся опять ко мне и улыбнулся — такой спокойной улыбки я у него уже сто лет не видела. — Ты хочешь сказать, что тебя этому научила другая женщина? Он поддразнивал меня и не скрывал этого. Игривая интонация вызвала у меня улыбку: — Нет, я своим умом дошла. Я же тебе говорила, я тренировалась. Он повернулся опять к Жан-Клоду, который любезно ответил на его взгляд. — На тебе? Жан-Клод улыбнулся: — Non, mon ami, я хорошо оснащён, но не настолько, чтобы помочь ma petite освоить эту технику. Ричард снова посмотрел на меня, и выражение его лица было тем, что я последнее время часто видела — не слишком довольное. — А на ком? — Давай договоримся, Ричард: ты не будешь спрашивать о моих любовниках, а я — о твоих любовницах. — В смысле? — В том смысле, что не будь ты ликантропом, я бы никогда с тобой так не стала делать, пока ты не доказал бы, что у тебя нет болезней. Даже от орального секса можно подцепить СПИД, гонорею, гепатит и много ещё чего. Но ты, к твоему счастью, ничего подцепить не можешь. Ликантропия уничтожает все болезни, кроме себя самой, так что ты здоров. Ты хотя бы знаешь, со сколькими бабами спал из своей стаи и стаи Верна? — Да, — ответил он, все ещё злясь. — А я узнаю эту цифру? — Нет. — Все равно могу спорить, что она и близко не подходит к количеству любовников в моей постели. — Кажется, ты говорила, что не следишь за моими действиями. — Кое-что слышала. Достаточно, чтобы знать, что это число уже трехзначное или близко к тому. Так что давай не будем строить из себя ни собственников, ни праведников. Строительный материал в обоих случаях неподходящий. Он закрыл лицо руками и издал звук — почти рычание. Жан-Клод посмотрел на меня, стараясь придать лицу нейтральное выражение, но не до конца в этом преуспев. Мы близко как никогда подошли к созданию истинного триумвирата, и вот, мы с Ричардом готовы все испортить. — Ладно, ты права, права. Если у нас все получится, то ты права, — сказал Ричард. Только я увидела выражение облегчения и удивления на лице Жан-Клода. Когда Ричард опустил руки и сел, лицо вампира было вновь благожелательно и непроницаемо. Но выражения удивления на моем лице хватило нам обоим. Ричард улыбнулся мне, хотя глаза его все ещё были недовольными. — Я хотел, чтобы ты пришла в эту постель, и не стану все ломать своим глупым поведением. — Улыбка его стала светлее, дошла наконец до глаз. — Ладно, я постараюсь не быть дураком, хотя последнее время это у меня не слишком получалось… — Аналогично, — ответила я. Улыбка его стала теплее. — Меняемся местами. — Что? — нахмурилась я. — Меняемся местами. — Он отодвинулся от Жан-Клода и похлопал по кровати рядом с ним. — Давай сюда. Я все ещё хмурилась, но не сердито. Скорее озадаченно. — Зачем? — Услуга за услугу. — Чего? — Ложись, — велел он и снова похлопал по кровати. — Пусть Жан-Клод держит тебя за руки. Я не смогла удержаться, чтобы сильнее не наморщить лоб. — Я за спинку руками не хватаюсь. Мне руки держать не надо. — Я ощутил, насколько он силён. Он сможет тебя удержать, чтобы ты не вырвалась. Я посмотрела ему в лицо. — Я буду вместо верёвок, — пояснил Жан-Клод. Ричард кивнул, не сводя глаз с меня. — А что ты будешь делать, пока Жан-Клод будет меня держать? — Что захочу. Я ещё сильнее нахмурилась. — Хм, мне бы хотелось чуть подробнее. — Ты мне не веришь? Глядя на выражение его лица, я чувствовала желание сказать, что не верю. Будь мы вдвоём, я бы вряд ли позволила ему связать меня, не представив подробного списка последующих действий. Но Жан-Клоду в качестве судьи я доверяла. А этому новому, более соблазнительному и более разумному Ричарду — не знаю пока. — Всякий, кто спрашивает «ты мне веришь?» или «ты мне не веришь?», доверия не заслуживает. — Так что ты мне не веришь, — заключил он, и улыбка его слегка увяла. — Я этого не говорила. — А что же ты сказала, ma petite? — спросил Жан-Клод. — Я сказала «да». Ричард нахмурился озадаченно. У Жан-Клода на лбу залегла морщинка — то есть учитывая его непроницаемость, он мрачно нахмурился. — Да, — сказала я. Жан-Клод улыбнулся. Ричард не сразу сообразил. — Да, — повторил он. Я кивнула. — Да, — сказал он ещё раз. Я снова кивнула. Он улыбнулся, и улыбка была чудесной. Та улыбка, от которой он кажется моложе, свободнее, больше… больше похожим на себя самого. Я сама почувствовала, как расплываюсь в улыбке, не в силах остановиться и не желая останавливаться. — Да, — сказал он, улыбаясь. — Да, — повторила я. — Наконец-то, — сказал Жан-Клод, и он тоже улыбался.Глава шестидесятая
Руки Жан-Клода сомкнулись на моих руках, тело его вытянулось в изголовье кровати. Подушки давно разлетелись по полу, остались только шёлковые простыни и мы трое. «Меняемся местами», — сказал Ричард. Это казалось очень просто. Следовало бы мне не забывать, что с Ричардом ничего просто не бывает. Он взял меня руками за предплечья, чуть ниже, чем держал Жан-Клод, обернул мои руки своими большими ладонями и повёл вниз. Касался он только моих рук, то есть весьма невинного места, но движение было медленным, чувственным, с едва заметным прикосновением ногтей как знаком чего-то более твёрдого и куда более опасного. Руки его дошли до подмышек, ногти стали щекотать, я дёргалась и хихикала — отчасти от щекотки, отчасти от медленного, уверенного движения его рук. Я забыла, каково это — полное внимание Ричарда в постели. Когда думаешь, что больше не испытаешь такого прикосновения, очень стараешься забыть. Я ждала, что его руки придут к моим грудям, но нет. Он повёл ладонями по бокам, чуть ниже, едва коснувшись краёв груди, и повёл дальше вниз. От этого легчайшего прикосновения у меня дыхание спёрло в горле, глаза закрылись, я задрожала под его руками. Эти руки, такие большие, что накрывали ребра и почти встречались у меня на талии, эти большие пальцы, прижатые ниже пупка, внизу живота. Я ждала, чтобы его руки ушли вниз, а он, точно так как наверху, обошёл по бокам. Провёл уверенным, длинным, медленным движением ладоней и ногтей, не задев даже края лобкового сочленения, касаясь только боков, бёдер, но ничего кроме. Руки его шли дальше вниз, но пропустили те места, где мне больше всего хотелось ощутить его прикосновение. Я даже постанывала — не от того, что он делал, а от того, чего он не делал. Что я хотела, чтобы он делал. Я даже подняла руки, то есть попыталась, но руки Жан-Клода удержали меня. Он прижимал мои запястья к кровати. Я приложила больше силы и обнаружила, что на дюйм-другой могу оторвать руки от кровати, но Жан-Клод уложил их обратно, встав на колени, чтобы иметь опору. Я заставила его изменить позу, приложить больше усилий, но и все. Тогда я сильнее попыталась освободить руки — не знаю, почему, наверное, я просто не подумала, что это такое — когда не можешь уйти. Одно дело — теоретически понимать, что тебя зафиксируют, другое — ощутить это на практике. Для меня разница есть. — Зачем ты вырываешься? — спросил Ричард таким голосом, какого я от него никогда не слышала. — Ты же знаешь, что Жан-Клод ничего плохого не допустит. Он перестал оглаживать моё тело, дойдя до лодыжек. Их он не стал прижимать к кровати, просто держал, держал в руках. Я попыталась освободиться — не могла с собой справиться. Вот такая я. Скажите мне, что я чего-то не могу, или покажите это — и я стану пытаться. Сейчас я пыталась не изо всех сил, но пыталась. Настолько, что ощущала силу его рук, силу, которая могла бы согнуть сталь. Мне не высвободиться. Он развёл мне ноги руками, развёл широко, ещё шире, пока я не попыталась его остановить. Это была игра, мы все на неё согласились. Я хотела, чтобы он был со мной, но игра там или что, но как он разводил мне ноги силой своих рук, пока Жан-Клод держал меня за руки, — от этого у меня пульс забился сильнее, и вырываться я стала уже не вполсилы, а более чем вполсилы. Глупо, но я ничего не могла с собой сделать. Я не могла не пытаться помешать ему развести мне ноги, раскрыть тайные места, и то, что я не могла, меня и пугало, и возбуждало. Эти чувства должны быть взаимоисключающими, но это не так. — Скажи мне перестать, — сказал Ричард, и голос его стал ниже. Я покачала головой: — Нет. — Тогда зачем ты вырываешься? — спросил он, и на лице его отразилось нетерпение, что-то тёмное и что-то счастливое — все сразу. Он ещё сильнее развёл мне ноги, так, что ещё чуть-чуть — и больно. Даже мышцы бёдер начали болеть от растяжения. — Зачем вырываешься, если не хочешь, чтобы я перестал? Я сказала единственное, что пришло мне в голову: — Не знаю. Голос у меня звучал прерывисто, будто пульс в горле мешал говорить. Тут я поняла, что Ричард так широко развёл мне ноги, что отбиваться действительно будет больно. От этого я сильнее попыталась поднять руки Жан-Клода. Даже подняла на пару дюймов, отчего вампиру пришлось действительно встать на колени, чтобы меня удержать, а при этом его тело вдруг оказалось у меня над головой. Он болтался, мягкий, и пока Жан-Клод не утолит жажду, такой он и останется. Я люблю ощущать его во рту, когда он такой, потому что ощущение это недолгое — если Жан-Клод не голоден. А сейчас я могу изучать его мягкость, сколько захочу, и он не изменится. Я потянулась к нему, изгибая спину, поднимая губы, но до него было не достать. Болтался прямо надо мной, но руки удерживали меня на кровати, и я не могла до него добраться. Жан-Клод должен был знать, что я хочу сделать, но продолжал держать за руки, а тело его изогнулось надо мной, отодвигаясь. Я придушенно, сдавленно попросила: — Пожалуйста… — Что «пожалуйста»? — спросил Ричард с того конца кровати. — У ma petite пристрастие к мужчинам в мягком состоянии. Пока я не напитаюсь, она может позволить себе удовлетворять это… желание. — А ты держишь его как морковку у неё перед носом, — сказал Ричард, и голос его прозвучал на октаву ниже, так что почти ушам больно. — Oui. — Зачем? — Разве это не та игра, в которую ты хотел играть? Чуть заметная нотка рычания вырвалась из горла Ричарда. — Да, да! — Он тоже стоял на четвереньках, но, в отличие от Жан-Клода, спереди был толстый и тяжёлый. — Только я хочу, чтобы она умоляла не тебя, а меня. — А почему не нас обоих? Они смотрели друг на друга, и я ощутила их — нет, не силу, но как будто их воля вдруг стала силой. Одна воля против другой. — Ты решил не давать мне пить, — продолжал Жан-Клод, — намеренно. Ты думал, что без эрекции я для неё бесполезен. — Он улыбнулся. — Ты недооценил любовь ma petite к мужскому телу. Она любит нас во всех наших формах. В последних словах была какая-то нотка, язвительный намёк, который до меня не дошёл. Должен был бы, но ощущение их рук на мне, вид обоих в голом виде отвлекал меня. Я никогда особо ясно не могла мыслить, когда они при мне голые. Неприлично? Да, но правда. Лицо Ричарда потемнело от злости, и первая струйка силы потекла из-под его так туго поставленных щитов. Она заплясала у меня по ногам как ветерок с адских равнин — такая жаркая. От неё мурашки побежали по телу. И моя дрожь снова привлекла ко мне их внимание. Лицо Жан-Клода было благожелательно-нейтрально, непроницаемо. Ричард смотрел на меня, и гнев его никуда не делся, но под ним угадывалось что-то иное. Это был секс, но было ещё что-то потемнее. Что-то, обещавшее больше секса, больше, чем разумное и безопасное. В этот момент в глазах его мелькнуло то, что он не хотел бы видеть ни в каком зеркале; потом он отвернулся, и я не видела его лица. Будто он знал, что я увидела. — Если будете ссориться, слезайте с меня, — сказала я. Трудновато добавить в голос нужной властности, когда ты лежишь голая, а они тебя держат, но у меня получилось. Ко мне вернулся мой обычный голос, без придыхания, без сексуальности — мой, и все. — Не мне решать, ma petite, — ответил Жан-Клод. — Ричард, мы собираемся ссориться? Снова от него пахнуло тем же горячим ветром. Полоса жара прошла как что-то твёрдое по коже. Будто пальцы жара пробежались по мне, касаясь мест, которые Ричард намеренно обошёл. И когда ищущее тепло стало гладить между ног, я ахнула и сумела произнести: — Прекрати! Что бы это ни было, прекрати! Жар пошёл выше по мне как по живой лестнице. — Больно? — спросил Ричард, но глядел не на меня, а на Жан-Клода. — Нет. Сила стала ласкать мне груди, будто огромное чудовище дыхнуло на них жаром. Я задёргалась, закрыла глаза, выгибая шею. Потом открыла их и увидела лицо Жан-Клода — такое же благожелательное, непроницаемое, закрытое. — Все в порядке, ma petite? Я кивнула. Может быть, я бы сказала что-нибудь другое, но сила Ричарда гладила меня по горлу, текла по губам, и во рту стало жарко, будто на язык пролилась горячая вязкая жидкость. Глядя в полночно-синие глаза Жан-Клода, я прошептала: — Ричард! Жан-Клод наклонился ко мне, сильнее прижимая руками запястья, и чем ниже он наклонялся, тем крепче, получалось, он меня держал. Я уже открыла губы, но он остановился, чуть не дойдя до поцелуя, и лизнул воздух над моими губами. Сперва я подумала, что он просто промахнулся, но он поднял голову и посмотрел на Ричарда: — Это что за игра? — Не только вы с ней получили новую силу, когда она привязала себя к Дамиану и Натэниелу… Голос Ричарда не был довольным, когда он это говорил, на самом деле, злость вернулась. И она прямо переходила в силу, так что полоса обжигающего жара полыхнула у меня вверх по телу и вырвала из горла стон. Жан-Клод припал ко мне ртом, и вложил в поцелуй силу. Благословенная прохлада скользнула по языку, в горло, ледяной полосой по телу, охлаждая весь жар. Как будто сила Ричарда ждала этой минуты — она бросилась вперёд, и вдруг я оказалась покрыта силой их обоих — моё тело оказалось и фитилём, по которому поднимался жар Ричарда, и водостоком для прохладной воды Жан-Клода. Но быть одновременно водой и огнём невозможно. Нельзя гореть и тонуть в одно и то же время. Моё тело пыталось, оно пыталось быть холодным и горячим, водой и пламенем, жизнью и смертью. Но постойте! Это последнее, самое последнее, мы поняли — моя сила и я. Жизнь и смерть, особенно смерть. У меня сила не просто поднялась — она снесла щиты, как наводнение сносит плотину, и сила этого потока, столь долго сдерживаемая, захлестнула нас всех. Не прочь она смыла нас, а бросила друг к другу. Мы стояли на коленях на кровати, и Ричард прижимался ко мне спереди, а Жан-Клод — сзади. Говорят, что нет света без тени, добра без зла, мужского без женского, правды без лжи. Ничто не может существовать, если не существует его прямая противоположность. Не знаю, правда ли это, но в этот миг я поняла, что одной противоположности нужна другая, но одновременно существовать они тоже не могут. Это две стороны одной монеты, но что это за монета? Что за монета, которая отделяет добро от зла, свет от тьмы, что это, что связывает их вместе, но вечно не даёт соединиться? Добро и зло, свет и тьма — не знаю, а вот если Ричард и Жан-Клод — то это я. Я тот металл, что и разделял их, и связывал. Я — монета, а они — две стороны меня. Всегда порознь, всегда вместе, всегда различны, но одно целое. Ричард прижимался ко мне спереди, и будто горел, будто полыхал жаром и вот-вот вспыхнет пламенем, будто солнце касалось моей кожи. Жан-Клод прижался сзади, как вода, прохладная, холодная вода, поднявшаяся из самых глубин моря, где струится она холодная и чёрная, медленная, и плавают в ней незнакомые твари. Если слишком долго смотреть на солнце — ослепнешь; если нырнуть слишком глубоко в море — утонешь. Я закричала, закричала, потому что не знала, что делать с силой. Я — их монета, но я не знала, как сковать нас воедино. Будто троих засунуть в одно тело — с чего начать? Как запихнуть? Но не я здесь была начальником, и не мне было искать способ сложить три таких здоровенных элемента в одно целое. Прохладная сила Жан-Клода обтекла меня, охладила ожог, коснулась на краях силы Ричарда и вынесла нас на поверхность этого метафизического моря. И он сказал почти то, что я думала: — Я могу так подержать секунду, но когда мы в следующий раз погрузимся, нельзя сопротивляться. Мы должны отдаться этому, и друг другу тоже. — Уточни, что значит «отдаться», — сказал Ричард, и голос его был хриплым от усилия — будто он сдерживал давление колоссального веса со своей стороны. Может быть, так оно и было. — Ты в теле Аниты, а я пью из тебя. У нас не было времени сказать да или нет, или вообще что-нибудь. Сила вдруг вернулась, будто мы открыли дверь и увидели, что дом вокруг нас рушится. Времени не было. Либо мы полетим на волне этой силы, либо она нас похоронит — похоронит вместе со всеми, кого мы любим, кого клялись защищать. Отстраненно я подумала, что если бы у нас была четвёртая метка, плыть на волне было бы легче, но мысль исчезла под напором тела Ричарда. Он был готов, твёрд и толст, и устроил так, что Жан-Клод таким не будет. Могли быть и другие способы нас связать воедино, но Ричард лишил Жан-Клода некоторых вариантов, и меня тоже, просто не дав тому пить. Забавно, как, пытаясь избежать одного зла, влетаешь с размаху в другое. Ричард втолкнулся в меня. Я была зажата, а он толст, но как только он стал в меня вталкиваться, страшный груз силы стал легче. Как будто тело Ричарда сломало какой-то барьер, будто моё тело — дверь, и мы вломились в неё. Раздался сдавленный голос Ричарда: — Туго, очень туго. Боюсь тебе повредить. Он навис надо мной будто в упоре лёжа, и потрясающий был вид между нашими телами. Вид, как он в меня входит. Я схватила его за руки: — Не останавливайся, боже ты мой, не останавливайся! — Ты слишком зажата. — Это ненадолго! — Она влажная? — спросил Жан-Клод. Ричард посмотрел на него — весьма недружелюбно. — Да. — Тогда ты её не травмируешь. — Ты сам говорил, Жан-Клод, ты не так хорошо оснащён, и не знаешь, как можно травмировать женщину, даже если этого не хочешь. Я стукнула Ричарда ладонью по плечу — до лица было не достать. Он уставился на меня, готовый разозлиться. — Я тебе не Клер! Я тебя хочу, Ричард! Хочу, чтобы ты был во мне, умоляю, Ричард, пожалуйста. Только не останавливайся! Он смотрел на меня сверху вниз, с очень мужским выражением лица — и очень своим, Ричардовским. Я глядела на него, знала, как сильно он хочет в меня всадить, но часть его сознания, которая оставалась Ричардом, которая продолжала так напряжённо думать, боялась. Не того боялась, что меня травмирует, а боялась увидеть у меня на лице то же выражение, что и у Клер. Я ощущала этот страх языком. Ощущала, как пульс у меня на шее зачастил не от вожделения — от страха. От страха, что Клер права, что он — животное. Если бы она мне подвернулась сейчас под руку, я бы могла ей залепить пощёчину. Меньше всего нужно было Ричарду сейчас перелопачивать помойку эмоций. — Если ты этого не сделаешь, mon ami, то разреши мне пить, и закончим с этим. — Я не твой друг, — огрызнулся Ричард, и его злость разлилась у меня по коже горячим маслом. Она не жгла, как до того, и я знала, что это работа Жан-Клода. Он притуплял острие силы Ричарда, точнее, превращал её из жгучей боли во что-то более приятно. Если по коже перекатывается нагретое масло вместо волны жгучих искр, можно ли возразить? — Тогда будь моим врагом, — ответил Жан-Клод, — но один из нас должен это сделать. Если ты не станешь сам, то помоги мне. Я села, и он был недостаточно глубоко, и потому выскользнул. Снова вернулось сокрушающее давление, Жан-Клод ухватил меня за волосы, оттянул голову назад и поцеловал меня. Сильно, глубоко, запуская язык в рот. Я растаяла, подставила губы, отдала своё лицо его рукам. Вторая его рука соскользнула с лица на шею, на плечо, лаская груди спереди. Он наклонил меня к себе, и я поняла. Как мы уже говорили, его сила — в соблазне. Он глубинную связь в буквальном смысле возводит на фундаменте секса. Каждое прикосновение, ласка, проникновение — новый камень в стены нашей крепости. Я могла бы поспорить с выбором строительных материалов, но не я здесь командую — это его мяч, не мой. Конечно, любой мяч можно разыгрывать по-разному. Руки Жан-Клода спустились ниже, он взял мои груди в ладони, сжал их, сжал резко и сильно. Я оторвалась от его рта, ахнув и застонав. — Ты её не травмируешь, Ричард. Ричард не шевельнулся. Он так и остался сидеть, где я его оставила — между моих колен, настолько близко, что мог бы присоединиться к Жан-Клоду в любовной игре, но продолжал сидеть, где сидел. Я погладила его рукой, и оказалось, что он уже не такой твёрдый. Тогда я охватила его пальцами, сильно и тесно. Ричард чуть застонал. — Я хочу вот этого, — я снова его сжала, глядя, как затуманиваются глаза у Ричарда, — чтобы он в меня. Я чувствовала, что он тоже хочет, но страх его держал сильнее, чем объятия любовницы. Выпустив его, я с криком повернулась к Жан-Клоду. Я с ума сходила от желания. Необходимости, чтобы кто-то в меня вошёл. Пусть Жан-Клод ещё не ел, кое-что я могу сделать для собственного удовольствия. Повернувшись к Ричарду спиной, я легонько поцеловала губы Жан-Клода, но хотела я не этого. Жан-Клод встал на колени, будто знал, что мне нужно. Я лизала его вдоль тела вниз, его рука лежала у меня на спине, направляла меня к нему. Я втянула его в рот, и ощущение его такого маленького, такого свободного — это было чудесно. Я сосала его, перекатывала на языке. С таким маленьким я могла делать, что хочу, и для этого не надо было напрягаться. Я его сосала быстро и часто, внутрь и наружу, внутрь и наружу, пока он не вскрикнул у меня над головой. Рукой я подняла свободную нежность мошонки, втягивая её осторожно в рот. Нелегко было все это держать во рту сразу, даже такое маленькое — места едва хватало. И надо было быть осторожной, очень осторожной, чтобы не повредить эти хрупкие шарики. Как будто катаешь между зубами драгоценную миниатюру. Когда я уже не доверяла себе, что не вцеплюсь зубами в них, я выпустила их изо рта, но тот мягкий, гибкий, податливый и незлобивый кусочек продолжала сосать и перекатывать, пока Жан-Клод не вскрикнул и тело его не подалось вперёд, но закончить это он не мог. Я могла бы так дразнить его всю ночь, и он бы не смог закончить. Я уже готова была подставить собственную жилу, когда ощутила у себя на бёдрах руки. Ричард впихивался в меня. Он уже не был мягким, он был твёрд, да ещё как! Одной рукой он меня держал за бедро, другой направлял сам себя — в отверстие моего тела. Я стала было подниматься, но Жан-Клод придавил мне голову, удержал мой рот вокруг собственного тела, и я всасывала его в себя, пока Ричард проламывался в меня с другой стороны. Я стала ещё мокрее, сильнее раскрылась, но Ричарду все равно пришлось пробиваться, толкаться и впихиваться каждый мокрый и тугой дюйм. От этого ощущения я стонала, визжала и скулила — не выпуская изо рта Жан-Клода. Ричард втолкнулся до упора, до самого дна, и ничего ему не оставалось делать, как начать движение обратно, медленно-медленно. А мне не хотелось медленно, мне хотелось быстро. Жёстко. Мне нужен был Ричард как он есть, а не этот медленный танец. Я подняла голову от Жан-Клода, и на этот раз он мне это позволил, но рукой придержал за волосы. Я сумела обернуться, увидеть Ричарда на коленях. Увидеть его тело в себе, закрыть на миг глаза, но ощущение этого мощного потенциала, столь осторожно используемого, вызвало у меня желание на него заорать. — Трахай, Ричард. Он посмотрел на меня, контролируя собственное лицо и тело, остановился на миг. Глядя на меня, сказал: — Анита… — Трахай, — сказала я, — трахай. Трахай-трахай-трахай-трахай… — Я же это и делаю. Я замотала головой, да так, что волосы разлетелись вокруг. Жан-Клод убрал руку, давая мне возможность помотать головой. — Нет, нет, нет, нет! Освободившись от рук Жан-Клода, я смогла двигаться и резко насадила себя на Ричарда. Насадила так, что наши тела столкнулись со звонким шлепком. Ощутив, как он входит в меня так твёрдо, быстро, глубоко, я завопила — и не от боли. Подавшись корпусом вперёд, изогнув бедра, я трахала Ричарда изо всех сил. Не так хорошо, как если бы он сам двигался, но все равно хорошо. Очень даже хорошо. Ричард поймал ритм и стал вдвигаться в меня изо всех сил. Сильнее и быстрее, чем я могла это делать сама. Так сильно, так быстро, так глубоко, и доставая точку в самой глубине, пока я не заорала снова. Рука Жан-Клода пригнула меня назад, помогла найти его ртом. Помогла захватить этот мягкий-мягкий кусочек, пока Ричард продолжал в меня забивать. Жан-Клод поднялся на коленях и помог мне рукой остаться там, где он хотел. Только услышав, как Ричард позвал: «Жан-Клод!», и ощутив, как он сбился с ритма, я заподозрила, что там, у меня за спиной, делает Жан-Клод. Вдруг он перестал быть висячим и мягким. Он вырос у меня во рту зрелым плодом, сладким, нежным, который долго ждал, чтобы раскрыться и вырасти толстым и тяжёлым. Он заполнил мне рот, я подалась назад, чтобы вздохнуть, и он рукой направил меня вниз, а себя вглубь, в горло. Вдруг они оба оказались во мне так глубоко, как только могло выдержать моё тело. Ричард вбивался между ног, Жан-Клод между губ. Они оба попали в ритм, зеркально повторяя движения друг друга. Я старалась держать рот пошире, убрать зубы, пока Жан-Клод меня в рот имел. До сих пор я никому такого не позволяла, вот так, чтобы во рту у меня происходило точно то же, что между ногами. Ричард взял меня по моему слову. Он вбивал в меня так быстро и сильно, что звуки шлепков слились в сплошной плеск, и хотя это было чудесно, если бы Жан-Клод не затыкал мне рот, я могла бы попросить его выйти. Это было почти чуть слишком, почти больно. Жан-Клод спереди был куда осторожнее, потому что иначе нельзя, но заставлял меня держать тот же ритм — быстрый, сильный, гулкий, почти все время сглатывать слюну, едва успевая вздохнуть между толчками. Только что я старалась вздохнуть, удерживалась, чтобы не взмолиться, а в следующий миг на меня навалился оргазм, и я кричала, а оргазм не прекращался. Я кричала, не выпуская изо рта Жан-Клода, заталкивающегося мне в рот поглубже. Кричала, и меня сводило судорогой, охватывающей их обоих. Я присасывалась сильнее и сильнее, я бёдрами наезжала на Ричарда. Только что я была готова прекратить, а теперь я помогала им меня трахать. Била телом в них обоих, и оно танцевало между ними. Оргазм рос и рос, пока не перестало хватать одного крика, и я полоснула Жан-Клода ногтями по бокам. Их тела напряглись одновременно — Ричард за спиной, влезая в меня на такую глубину, что я действительно заорала, но в ту же минуту нажал и Жан-Клод, и крик захлебнулся ощущением спазма в горле. У него не такой был длинный, как у Ричарда, но он тоже так далеко проник, что о глотании речь не шла — главное было не захлебнуться. Пропустить эту горячую густоту вниз, не сопротивляясь. Я отдала им в этот миг своё тело полностью. Ощутила, как наполняет меня их наслаждение и льётся в меня, сквозь меня. И в этот момент соединения тел, соединения таких интимностей, как кровь, все щёлкнуло и встало на место. Мы сделали достаточно, чтобы соединить себя вместе, не открывая кровь Жан-Клоду. Может быть, все это было нужно, а может, нам троим надо было просто убрать защиту и перестать ссориться. Мы свалились бездыханной колышущейся грудой. Жан-Клод вытащил себя из меня — осторожно, — и лёг на спину, я сверху, прижав его бедра. Ричард все ещё был на мне, ещё во мне, но сейчас почти мёртвым грузом. Я была достаточно низкорослой, а он высоким, чтобы отчасти он лежал на Жан-Клоде. Меня зажало между ними. Ричард встал на колени, так, чтобы вытащить себя из меня, потом свалился набок, приобнимая меня, но не касаясь Жан-Клода. Все ещё запыхавшись, он спросил: — Я тебе больно не сделал? Я не смогла удержаться — захохотала. Я хохотала, хотя уже начинала ныть челюсть, когда схлынула волна эндорфинов. Я смеялась, хотя начинало уже ныть между ногами. Смеялась не потому, что было больно, а потому что ощущение было отличное. Жан-Клод тоже начал смеяться. — Что такое? — спросил Ричард. Мы с Жан-Клодом лежали друг на друге, не в силах пошевелиться, и смеялись. Несколько минут Ричард таращился на нас, потом у него в груди родился низкий, короткий смех. Он сдвинулся, положил на меня руку, засмеялся, и мы все трое, не в силах или не желая двинуться, смеялись. Смеялись, пока не вернулась способность двигаться, а тогда мы залезли повыше на кровать и легли тихо большой тёплой голой щенячьей кучей. Я в середине, но когда Жан-Клод головой коснулся руки Ричарда, никто из них не отодвинулся. Не то чтобы идеально, но, черт побери, очень к тому близко.Глава шестьдесят первая
Я попробовала позвонить приятелю — охотнику на вампиров в Новом Орлеане, узнать, что это за вампы, за которыми мы гоняемся. Но Дени-Люк Сент-Джон, охотник на вампиров и федеральный маршал, лежал в больнице, все ещё в реанимации. Они его чуть не прикончили перед отъездом из города. Все хуже и хуже. Солнце кровавой полоской горело на западе, когда мы с Зебровски вышли из машины допрашивать первого свидетеля. Каждый раз, выходя из его машины, я подавляла чувство, что джинсы надо будет постирать. Заднее сиденье было забито бумагой и использованными упаковками фастфуда хуже любой свалки. Переднее сиденье откровенно грязным не было, но повсюду вокруг бардак был такой, что смотреть противно. — Кэти с ребятами ездят на вот этом? — спросила я, когда мы поднимались к первой квартире из списка. — Не, они берут мини-фургон. Я покачала головой: — Она когда-нибудь видела этот салон? — Ты видела наш дом? Все в порядке, все на месте. Даже в спальне идеальный порядок. Эта машина — единственное место, которое только моё. И здесь будет именно такой бардак, как мне хочется. Как ни странно, а сейчас я в этом находила больше смысла, чем пару месяцев назад. Я стала постигать искусство компромисса в паре, что раньше мне не было доступно. Не буду врать, что я уже чему-то научилась, но стала хотя бы лучше понимать. Зебровски прочёл номер квартиры — она была на втором этаже, по бетонной дорожке с металлическими перилами. Все двери одинаковы. Я подумала, знают ли соседи, что рядом с ними живёт вампир. Просто потрясающе, сколько людей до этого бы не додумались. Вампиры чётко отражаются у меня на радаре, так что мимо меня они незамеченными не проходят. Но столько народу остаётся обманутым, что меня это даже тревожит. Не знаю, потому ли, что эти люди хотят быть обманутыми, или для них действительно не просто опознать вампира. И непонятно, что бы меня больше встревожило: что обычные люди не умеют их опознавать, а следовательно, я ещё дальше от нормы, чем думаю, или что люди хотят быть так сильно обманутыми. Поскольку мы искали вампиров, за которыми уже по крайней мере два убийства, янапрягла ту часть своей сущности, которая ощущает мёртвых. Это не та же часть, что поднимает зомби. Хотя объяснять эту разницу — как формулировать различие между бирюзовым и небесно-голубым. И то, и другое голубое, но цвет разный. Зебровски потянулся к звонку, но я тронула его за руку: — Пока не надо. — Почему? — спросил он и отвёл полу измятого пальто и пиджака, чтобы коснуться рукояти пистолета на бедре. — Что-то слышишь? — Да нет, расслабься, все путём. Просто он ещё не проснулся. Зебровски уставился на меня озадаченно: — Не понял? — Я умею ощущать вампиров, если сосредоточусь, Зебровски, или если они что-нибудь делают своей силой. Этот ещё не проснулся, хотя ему полагалось бы: он же старший из них, то есть дольше других мёртв. Обычно старые просыпаются раньше, если только среди остальных нет мастера. Тогда первым просыпается мастер. — Насчёт давно умерших я знал, — сказал он. — Но получается, что мастер вампиров, который мёртв всего два года, проснётся раньше вампира, который мёртв уже пять лет, но не мастер? — Ну да, хотя есть вампиры, которые и за пять сотен лет не наберут силы, чтобы хоть сравниться с известными мне мастерами, не достигшими ещё и пяти лет. — Это, небось, неудачники. Шестёрки на целую вечность. — Ага, — кивнула я и тут же ощутила искру в комнате. Ощутила не хуже удара в живот или ниже. Когда-то я могла так ощутить только вампиров, с которыми у меня есть связь, а ещё раньше это был вообще едва заметный трепет узнавания. Значит, я не меньше чем на две ступеньки поднялась по лестнице силы. — Ты что это? — спросил Зебровски. — Нет, ничего. Можешь теперь звонить. Он глянул на меня искоса. — Я слишком сосредоточилась, когда он проснулся. Сама виновата. Не знаю, понял ли он этот комментарий, или уже привык к моим тараканам, но кнопку он нажал. Звонок отдался явно в не очень просторном помещении. Многие думают, что если ты вампир, то автоматически у тебя большой дом на холме, или гроб где-нибудь в склепе. На самом деле большинство известных мне вампиров живут в квартирах, домах, и притом как все. Вампиры, живущие в некотором обиталище вокруг своего мастера, как вот у Жан-Клода, — это уходит в прошлое. И мне этого не хватает. Это не ностальгия. Если мне надлежит перебить шайку вампиров, то это труднее сделать, когда они расползаются на несколько миль. Однако сюда мы пришли не убивать — пока что. Конечно, обстоятельства могут измениться. Нам только нужно доказательство, или — в зависимости от судьи — обоснованное подозрение. Когда-то меня это вполне устраивало, а сейчас кошки скребут. Насколько мне известно, я никогда не убивала вампира, который не совершил бы преступления, но должна признать: на заре своей карьеры я не проверяла так тщательно, как делаю это сейчас. Когда-то они для меня были просто ходячие трупы, и уложить их в землю, чтобы больше не шлялись, для меня не выглядело убийством. Тогда моя работа была легче, конфликтов меньше. Ничто так не способствует здоровому сну, как абсолютное сознание собственной праведности и грешности всех прочих. Дверь открылась, и за ней стоял вампир, мигая на нас. Светлые волосы растрепались со сна, на боксёрские трусы он натянул джинсы, а может, так и спал — джинсы достаточно помятые. Он щурился, и я не сразу поняла, что этот прищур постоянный, как у человека, который всю жизнь проработал под открытым небом без тёмных очков. Глаза светлые, почти бесцветные. Выглядел он загорелым, но он был уже пять лет как мёртв, и загар это не мог быть. Искусственный загар входит в моду среди недавно умерших. Тех, кто не привык к виду бледнее бледного. Этот выглядел лучше других — профессиональная работа, не самоделка. — Джек Бенчли? — спросил Зебровски. — А кто его спрашивает? Зебровски сверкнул значком, я сверкнула своим. — Сержант Зебровски из Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий. — Федеральный маршал Анита Блейк. Джек Бенчли заморгал сильнее, будто пытался проснуться. — Блин, а с чего это ко мне завалились Команда Призраков вместе с Истребительницей, едва солнышко зашло? — Давайте войдём и это выясним, — предложил Зебровски. Вампир вроде как задумался. — Ордер у вас есть? — Мы не собираемся обыскивать ваш дом, мистер Бенчли. Мы хотим задать вам несколько вопросов, только и всего. Зебровски улыбался, и улыбка даже ещё не стала вымученной. Я не пыталась улыбнуться — настроения не было. — Какого рода вопросы? Я ответила: — Вопросы такого рода, как зачем вы были на той стороне реки в стрип-клубе, когда я точно знаю, что Малькольм вам велел держаться подальше от подобных мест. Теперь я тоже улыбалась, но улыбка эта была скорее оскалом. Иногда улыбка, а иногда и нет. Если хотите выяснить — поднесите руку к собачьей пасти. Бенчли явно не хотел выяснять. Теперь он вполне проснулся, проснулся и испугался. Облизав губы, он спросил: — Вы расскажете Малькольму? — Зависит от вашей готовности к сотрудничеству, — ответила я. — Маршал Блейк что хочет сказать: если мы получим достаточно информации от вас, то не будет надобности беспокоить главу Церкви Вечной Жизни. Зебровски по-прежнему улыбался и разговаривал благожелательно. Наверное, роль злого копа сегодня досталась мне. Вполне меня устраивает. — Я понял, что она хочет сказать, — сказал вампир. Он отодвинулся в сторону, следя за тем, чтобы держать руки на виду. У Джека Бенчли, человека, были неприятности с полицией — по мелочам. Парочка пьяных дебошей, обвинение в нападении и жалоба от соседей на домашний скандал. Ничего серьёзного, просто слишком много выпивки и мало здравого смысла. Когда мы вошли, он закрыл дверь и прошёл к дивану. На кофейном столике, где мусора было почти столько же, сколько у Зебровски на заднем сиденье, он нащупал сигарету и зажигалку. Потом закурил, даже не спросив, не возражаем ли мы. Очень невоспитанно. Никаких стульев в комнате не было, так что мы остались стоять. Опять же невоспитанно. Хотя в такой грязи я не уверена, что села бы, будь мне даже предложено. В столь захламлённой комнате должно было бы и пахнуть затхлостью, но не пахло. Пахло здесь как в пепельнице, но это не то, что запах грязи. Я бывала в домах, безупречно убранных, но воняющих табачным дымом. Я не курю, и потому обоняние у меня на эти вещи не притупилось. Он затянулся как следует, кончик сигареты засветился ярче. Вампир выпустил струйку дыма из носа и угла рта. — Что вы хотите знать? — Почему вы вчера ночью рано ушли из «Сапфира»? — спросила я. Он пожал плечами: — После одиннадцати. Я бы не назвал это «рано». — Ладно, ладно. Так почему же вы ушли в это время? Он посмотрел на меня, глаза его сузились за поднимающимися струйками дыма. — Скучно было. Те же девчонки, то же представление. — Он пожал плечами. — Честно говоря, эти девчонки веселее смотрелись в те времена, когда я мог выпить. — Да уж, — сказала я. — В какое точно время вы оттуда ушли? — спросил Зебровски. Бенчли ответил. Мы стали задавать обычные вопросы: когда? Почему? С кем? Был ли кто-нибудь на парковке, кто может подтвердить, что он сел в машину и не задержался на стоянке? — Задержался, — сказал Бенчли и засмеялся. Настолько сильно засмеялся, что показал клыки — такие же жёлтые от никотина, как и остальные зубы. — Я не задерживался, офицер. Я просто уехал. Я про себя думала, можно ли сказать ему в его собственном доме, чтобы он погасил сигарету, и сделает ли он это, если я попрошу. Если я велю ему погасить, а он этого не сделает, мы покажем слабину. Если я схвачу сигарету и затушу её в пепельнице, это будет вторжение в частную жизнь. Я решила задержать дыхание и надеяться, что он скоро докурит. Он сделал ещё один живительный глоток дыма и заговорил, выпуская этот дым изо рта. — Я чего-то не знаю? Кто-то из других вампов слишком далеко зашёл с какой-нибудь танцовщицей? Или верные члены церкви решили меня подставить? — Вроде того, — ответила я тихо. Он вытащил из свалки на столе пепельницу — старую, светло-зеленую керамическую, с поднятыми бортами и держателем для сигарет посередине, напоминающим тупые зубы. Вампир сердито загасил сигарету, даже не скрывая, что он сердится. А может, мертвец с пятилетним стажем ещё не научился скрывать. Может быть. — Черт его побери, это Чарльз? Я пожала плечами, Зебровски улыбнулся. Мы не сказали да, мы не сказали нет. Осторожные мы люди. Профессия такая. — Он сам — член этого гадского клуба. Он вам не говорил? — Он не навязывался с подобной информацией, — сказала я. — Ещё бы! Чёртовы лицемеры, все они. — Он взлохматил волосы. — А он не говорил вам, что это он завербовал меня в эту проклятую церковь? Я подавила желание переглянуться с Зебровски. — Он об этом не упоминал, — ответил Зебровски. — Я хотел бросить пить. Пытался бросить и просто так, и с этими двенадцатью шагами — сами знаете. Ни хрена не вышло. Две жены от меня ушли, работ я потерял больше, чем сосчитать могу. У меня был сын, почти двенадцати лет. Суд решил, что я не имею права его видеть. Представляете? Собственного сына. Не гадство ли? Зебровски согласился, что гадство. — Моффет как-то вечером оказался в клубе. У него так все легко выходило — мне придётся бросить пить, потому что больше я просто не смогу. Вот так. Он потянулся за новой сигаретой. — Вы не могли бы подождать, пока мы закончим? — попросила я. — Это последний порок, который мне остался, — ответил он, но сигарету сунул обратно в пачку. Зажигалку он держал в руках и продолжал её вертеть, будто так ему легче. — Я знаете кто? Мой адвокат называет это «личность, склонная к привыканию». Вы знаете, что это значит, офицеры? — Значит, что если вы не можете пить, у вас появится привыкание к чему-нибудь другому, — ответила я. Он улыбнулся и впервые за все время посмотрел на меня. Не как на копа, который пришёл ему въедаться в печёнки, а как на человека. — Ага. Мой адвокат — ей бы не понравилось это определение, очень бы не понравилось. Но так оно и есть, это правда. Есть такие везунчики, что привыкают, скажем, пить, или курить, или что там ещё, а вот для нас, которые привыкают к привыканию, все подойдёт. — Жажда крови, — сказала я. Он снова засмеялся и кивнул. — Ага. Пить крепкое я не могу, но могу кое-что пить. И до сих пор люблю пить. — Он хлопнул зажигалкой по столу, и мы с Зебровски оба вздрогнули. Бенчли не заметил. — Все думают, что становишься красивым, когда тебя переделывают. Что будешь такой умный, и с дамами ловкий, — просто потому, что у тебя пара клыков выросла. — Вместе с клыками приходит и взгляд, — сказала я. — Ага, я умею обманывать глазами, но с точки зрения закона это не добровольная жертва. — Он посмотрел на Зебровски, будто тот и представлял все законы, что гнетут его всю жизнь. — Если я воспользуюсь вампирским фокусом, а она выбежит и заорёт о принуждении — все, я покойник. Он глянул на меня, и это не был так чтобы враждебный взгляд. — Это будет рассматриваться как сексуальное насилие, как если бы я ей на свидании наркотик подсыпал. Но я вампир, и суда мне не будет. Меня отдадут вам, а вы меня убьёте. Я не знала, что на это сказать. Это была правда, хотя закон изменили, и для казни нужен был не один случай отбора крови под гипнозом взгляда. Так это называется — «отбор крови под гипнозом взгляда». Крайне правые вопили, что эта поправка выпускает на наше общество стаи сексуальных хищников. Крайне левые просто не хотели соглашаться с крайне правыми, и потому проталкивали поправку. А нам, которые посередине, не нравилась сама идея, что на кого-то может быть выписан ордер на ликвидацию на основании голословных показаний дамы, которая утром проснулась в поздних сожалениях. — У меня нет денег, чтобы ими бросаться, как у дьяконов церкви, — говорил Бенчли. — И мне приходится добиваться от женщин крови с помощью очарования. — Последнее слово он произнёс как ругательство. — Я знаю, что выпивка сломала мне жизнь, но я куда как был очаровательнее, когда пропущу пару стаканчиков. — Обычно это неправда, — сказала я. Он посмотрел на меня: — Что неправда? — Многие пьяницы считают, что они очаровательны, когда выпьют, но это не так. Поверьте мне, я бывала трезвым водителем на многих пьянках. Ничего нет в пьяных очаровательного — разве что для другого пьяного. Он качал головой: — Может быть, но я только одно знаю: приходится мне питаться от церкви. Церковь это обставляет очень постно. Вещь, которая должна быть лучше секса, а у них — как в благотворительной столовой, где тебе дадут пожрать только после нудной проповеди. И от этого вкус у еды никакой. — Он снова взял зажигалку и стал вертеть её в руках, так что она сверкала золотом в полутёмной комнате. — Ни одна еда не будет вкусной, если с нею приходится глотать собственную гордость. — Вы хотите сказать, что Моффет, дьякон церкви, неверно представил вам ту жизнь, которая будет у вас, когда вы станете вампиром? Я постаралась, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее. — Неверно представил — не совсем. Скорее он позволил мне поверить во все эти штуки, которые в кино и книгах, а когда я об этом говорил, как оно будет, он меня не разуверял. А вышло все совсем по-другому. Принадлежащие к линии Бёлль Морт вечность проводят в окружении людей, рвущихся дать кровь. Но если ты из линии, дающей силу, но не красоту или сексапильность, то в стране, где вампирские трюки вне закона, ты влип. Единственный из вампиров, принадлежащих к такой линии, которого я хорошо знаю, — это Вилли Мак-Кой. Никогда не спрашивала себя, как Вилли, с его уродливыми костюмами, ещё более уродливыми галстуками и прилизанными волосами добывает себе еду. Может, стоит поинтересоваться. Церковь Вечной Жизни обещает не намного больше того, что обещают другие церкви, но если тебе не понравится у лютеран, можешь уйти. Войти в Церковь Вечной Жизни в качестве полноправного члена — это значит, если тебе не понравится, только предаваться сожалениям. Зебровски вернул нас к теме. — Вы видели на парковке кого-нибудь, кто мог бы подтвердить, что вы ушли из «Сапфира»? Он покачал головой. — Вы кого-нибудь учуяли? Промытые глаза метнулись ко мне. Бенчли нахмурился: — А? — Вы никого и ничего не видели, но зрение — не единственный у вас сенсорный вход. Он ещё сильнее нахмурился. Я наклонилась, чтобы посмотреть ему в глаза. Встала бы на колени, но не хотела касаться этого ковра ничем, кроме ботинок. — Вы вампир, Бенчли. Кровосос, хищник. Будь вы человеком, я спросила бы только, что вы видели или слышали, но вы — не человек. Если вы ничего не видели и не слышали, что вы унюхали? Что почуяли? Он положительно был озадачен: — Что вы имеете в виду? Я покачала головой: — Они что, превратили вас в вампира, и не рассказали потом, что вы теперь собой представляете? — Мы — вечные дети Господа, — сказал он. — Фигня, фигня и ещё раз фигня! Вы понятия не имеете, кто вы и кем можете быть! Мне хотелось взять его за плечи и встряхнуть. Пять лет он уже мёртв. Вряд ли он замешан, но он проходил по этой парковке очень близко к моменту убийства. Если бы не был он такой жалкой пародией на нежить, мог бы помочь нам поймать гадов. — Не понимаю, — сказал он, и я ему поверила. Я встряхнула головой: — Свежего воздуху мне. — Я пошла к двери, оставив Зебровски бормотать: — Спасибо, мистер Бенчли, за сотрудничество, и если вы что-нибудь вспомните, позвоните нам. Я уже стояла на цементной дорожке, изо всех сил вентилируя лёгкие ночным воздухом, когда Зебровски меня догнал. — Какая тебя муха укусила? — спросил он. — С чего ты решила прервать допрос подозреваемого? — Он этого не делал, Зебровски. Слишком он жалкая для этого личность. — Анита, ты себя слышишь? Это же бессмысленно! Не хуже меня знаешь, что убийцы бывают иногда очень жалкими. Некоторые из них специализируются на жалости. — Я не в том смысле, что мне его жалко. Я в том смысле, что такой жалкий вампир этого сделать не мог бы. Зебровски нахмурился: — Не уловил мысль. Я не знала, как объяснить, но попыталась. — То, что ему позволили верить, будто превращение в вампира решит все его проблемы, уже было плохо, но они его убили. Отняли его смертную жизнь и сделали все, чтобы он как вампир был калекой. — Калекой? В каком смысле? — Все вампиры, кого я знаю, Зебровски, отличные наблюдатели. Они хищники, а хищники видят все. Бенчли обладает клыками, но думает по-прежнему как овца, а не как волк. — Ты действительно хотела бы, чтобы каждый член этой церкви был хорошим хищником? Я прислонилась к перилам спиной: — Не в этом дело. А в том, что у него забрали жизнь и не дали взамен другой. Сейчас ему не лучше, чем было. — Его больше не арестовывают за пьянство и дебош. — И сколько ещё пройдёт времени, пока он не выдержит, не воспользуется взглядом, не возьмёт кровь и это дело не вскроется? Донорша утром проснётся и побежит жаловаться на психическое насилие. Он слишком слабый вампир, чтобы у жертвы утром не было сожаления. — Что значит — слишком слабый вампир? Анита, не вижу смысла. — Не знаю, увидишь ли, Зебровски, но я вижу. Они страшны, или могут быть страшны, но это как смотреть на тигра в зоопарке. Они опасны, но у них своя красота, даже у принадлежащих к тем линиям, что красоты после смерти не дают, даже у этих есть некая сила. Некая мистика, или аура уверенности, или что-нибудь в этом роде. Что-то такое, чего лишён каждый член церкви, с которыми мы говорили, начиная с прошлой ночи. — Ещё раз спрашиваю: ты хотела бы, чтобы они все обладали загадочностью и силой? Хорошо ли это будет? — Для профилактики преступлений и охраны порядка — плохо, но, Зебровски, эта церковь уговорила людей на добровольную смерть. Смерть ради чего? Я годами пытаюсь отговаривать людей от вступления в эту церковь, но я не слишком общалась с её членами, раз уж их не удалось спасти. Он посмотрел на меня как-то забавно — могу его понять. — Ты до сих пор считаешь их мертвецами. Встречаешься с таким, и все же считаешь мертвецом. — Жан-Клод не сотворил ни одного вампира с тех пор, как стал Мастером Города, Зебровски. — А почему? Это же сейчас считается законным и не рассматривается, как убийство. — Думаю, он согласен со мной, Зебровски. Тут он нахмурился сильнее, снял очки, потёр переносицу, снова надел очки и покачал головой. — Я простой необразованный коп, у меня голова трещит. — Ага, простой. Кэти мне говорила, что у тебя диплом по охране правопорядка и по философии. Коп с дипломом по философии, не что-нибудь. Он посмотрел на меня искоса: — Если кому расскажешь, я буду все отрицать. Скажу, что у тебя от спанья с нежитью крыша поехала и начались галлюцинации. — Поверь мне, Зебровски, если у меня будут галлюцинации, не ты в них будешь героем. — Это удар ниже пояса, Блейк. Я тебя даже не дразнил. — У него зазвонил мобильник. Все ещё улыбаясь на мой удар ниже пояса, он открыл его. — Зебровски слу… — Он не договорил, улыбка его исчезла. — Арнет, скажи ещё раз, медленно… Черт… Едем. Освящённые предметы всем держать на виду. Они засветятся, если вамп будет близко. Он побежал, на ходу захлопывая телефон. Я побежала за ним. — Что стряслось? Мы прогрохотали по лестнице, пока он ответил. — В квартире обнаружена мёртвая женщина. Вампир отсутствует. Квартира выглядит пустой. — Выглядит? — спросила я. — Вампиры — хитрые бестии. Я бы стала спорить, если бы могла. Но так как он сказал правду, я поберегла дыхание для бега и обогнала Зебровски по пути к машине. Если бы мы оба не боялись того, что может обнаружиться на месте преступления, я бы его подразнила.Глава шестьдесят вторая
Квартира была куда аккуратнее той, где мы только что побывали. Чисто, прибрано, да так, что даже моя мачеха Джудит была бы довольна. Ну, это если не считать покойницу на ковре и кровавый след из спальни. А в остальном — как будто квартиру только что отскребли начисто. Я с моим опытом давно знаю, что убийства бывают и в самых фешенебельных кварталах. Знаю как факт, что богатство, аккуратность и законопослушность не являются барьерами для насилия. Знаю, поскольку видела трупы в самых приличных домах. Всякому хочется верить, что насилие происходит только в трущобах, куда даже крыса боится заглянуть, но это не так. Я думала, что у меня не осталось никаких иллюзий на эту тему — и ошиблась. Потому что первая мысль у меня при виде этой вылизанной квартирки с мёртвой женщиной на ковре была о том, что это тело куда более уместным было бы в доме Джека Бенчли. Там оно, блин, просто затерялось бы в мусоре на кофейном столе. Труп лежал так близко к двери, что пришлось отвести руку мёртвой, чтобы впустить Арнет и Абрахамса — его перевели к нам из отдела сексуальных преступлений. Я глянула туда, где он стоял — через комнату от меня, рядом с сияющей чистотой кухней. Он высок, худ, с тёмными волосами и смуглым лицом. Похоже, коричневый — его любимый цвет, потому что никогда я не видела, чтобы этого цвета на нем не было. Сейчас он говорил с Зебровски, который что-то черкал в блокноте. Пока я ещё не столько знала, чтобы это надо было записывать. Может быть, дело в том, что тело лежало прямо у нас под ногами — у нас с Арнет, а в таких случаях разговор обычно не клеится. Тело лежало на животе, ноги слегка разведены, одна рука отброшена к двери, другая согнута назад — Арнет её отодвинула, открывая дверь. Арнет стояла рядом, глядя на труп, и вид у неё был несколько бледный. Может быть, просто недостаточно накрасилась, но вряд ли. Обычно у неё слегка тени на веках и светлая помада. Но глаза у неё чуть-чуть были шире обычного, а кожа бледнела на фоне коротких чёрных волос. Не по контрасту, а по-настоящему бледнела, и я была готова подхватить Арнет за локоток, если она начнёт в обмороке валиться на тело. Я бы спросила её, не дурно ли ей, но копам таких вопросов не задают, и вместо того я попыталась её разговорить. — Откуда вы узнали, что она здесь? — спросила я. Она вздрогнула и обратила ко мне испуганные глаза. Ещё не отошла от потрясения. — Выйдем подышим? — спросила я. Она покачала головой. Я умею на вид определять упрямцев, и уговаривать не стала. — Увидела под дверью кровь — то есть я была уверена, что это кровь. — И что? — Позвонила, вызвала подмогу, и мы вышибли дверь. — Вы с Абрахамсом, — уточнила я. Она кивнула. — Дверь налетела на её руку, но мы не знали этого, пока не толкнули дверь снова. Я стояла на коленях, следя за нижней половиной двери, и увидела её первой. То есть увидела, что мы пытаемся отпихнуть её дверью. Голос её слегка задрожал к концу фразы. — Давай-ка отойдём к кухне, — предложила я. — Со мной все в порядке, — сказала она, вдруг разозлясь. — Ты думаешь, ты здесь единственная женщина, которая умеет с такой фигнёй справляться? Я приподняла брови, но ничего не сказала, пока не досчитала до пяти. Дело не в том, что я разозлилась, — я просто не знала, что сказать. — Ну, не я же побледнела, будто готова упасть в обморок. — Я не собираюсь падать в обморок! — прошипела она. Как зловеще всегда звучит злобный шёпот! — Ладно, тогда остаёмся здесь. — Ладно, — согласилась она, ещё злясь. Я пожала плечами — странно, но я не рассердилась. — Хорошо. Вы осмотрели женщину, убедились, что она мертва, а потом… — Хватит, я тебе докладывать не обязана. Ты мне не начальник. Ну, хватит так хватит. — Слушай, Арнет, если имеешь на меня зуб, так имей, но в своё личное время, а не в её. Я показала на убитую женщину. — Что значит — не в её? Она мертва. Никакого её времени уже нет. — Хрен тебе. Мы сейчас тратим её время. Это её убийство, и поймать гада, который так с ней обошёлся, куда важнее, чем все прочее. А ты тут делаешь мне каменную морду и ведёшь себя как дурак-стажёр, который даёт этому типу время удрать подальше. Нам не надо, чтобы он удрал. Мы же хотим, чтобы его поймали? Она кивнула, но сказала: — Я не веду себя как стажёр. Я вздохнула: — Хорошо, извини за такое слово. Если хочешь ссориться, можно, но потом, когда не будем тратить драгоценное время — её время. Арнет снова посмотрела на тело — в основном потому, что я на него показала. Может, слишком театральным жестом, но я на осмотрах когда-то кучу времени потратила на выяснения с Дольфом, и совершенно не собиралась иметь на руках очередную примадонну. Сперва убийство, личное потом. Таков должен быть порядок, иначе запутаешься. Зебровски оказался за спиной Арнет — я видела, как он подходил, но Арнет вряд ли заметила. — Арнет, пойди подыши, — сказал он, улыбаясь и стараясь, чтобы в словах нельзя было услышать укол. — Я детектив в этой группе, а она нет. Арнет ткнула большим пальцем через плечо в мою сторону. — Ну-ка, выйди! — произнёс Зебровски, и даже следов приветливости не было в его голосе. Арнет не двинулась с места, глядя на него хмуро. — Если я тебе говорю, чтобы ты вышла, то это не только ради свежего воздуха. — Что это должно значить? — спросила она, и руки у неё задрожали. То есть так злится, что руки трясутся. Какого черта я ей сделала, что она так бесится? Из-за Натэниела? Так она даже никогда с ним не встречалась. Она с ним познакомилась, когда он уже у меня жил. — Ты хочешь, чтобы я отстранил тебя от дела? — спросил Зебровски, и голос его совсем не был похож на голос Зебровски. — Нет, — ответила она. Голос её был мрачен, но в нем ощущалось удивление, будто она не знала, что у Зебровски бывают такие интонации. Я тоже не знала. Он смотрел на неё, и взгляд вполне соответствовал его новому голосу. — Тогда что надо сделать? Она открыла рот, закрыла, сжала губы в розовую ниточку. Потом повернулась на каблуках (разумной высоты в два дюйма) и вышла, чуть ли не чеканя шаг. Зебровски шумно вздохнул и посмотрел на меня, нахмурив брови: — Что ты ей сделала? — Я? Ничего. Он глянул на меня недоверчиво. — Клянусь, ни черта я ей не делала. — Кэти говорит, что Арнет здорово злилась на что-то, что ты ей сказала на свадьбе. — Откуда Кэти знает, что она злилась? Он прищурился всерьёз: — Значит, все-таки что-то сказала? Я открыла рот, тут же его закрыла и потупила глаза. — Мы теряем время на личные разборки, — сказала я. Ладно, пусть я не хочу обсуждать своих бойфрендов с Зебровски, но ведь действительно надо убийцу ловить, а не толочь воду в ступе. — Верно, но когда не будет такой запарки, помирись с Арнет. — Я? Почему я? — Потому что не ты на неё кипятком брызжешь, — ответил он, просто констатируя факт. С такой логикой я хотела бы поспорить, но смысл в ней был. — Сделаю, что смогу. Что рассказал тебе Абрахамс? — Арнет увидела кровь под дверью. Они вызвали наряд и вошли. Обыскали квартиру и некоего Эвери Сибрука не обнаружили. Кровать была не застелена, и кровавый след начинался от постели. — Не просто из спальни — от постели, — уточнила я. Он кивнул. — Её идентифицировали? Странно, что он не спросил, кого «её». — Сумочка рядом с кроватью, там же аккуратно сложенная одежда. Салли Кук, возраст двадцать четыре, рост пять футов три дюйма, а весу в водительском удостоверении женщин я не верю. — Это да, женщины убавляют вес, зато мужчины прибавляют дюйм-другой роста. Он усмехнулся: — У нас не хватает ума помнить, какой у нас на самом деле рост. Я улыбнулась в ответ и подавила желание ткнуть его в плечо. Он умеет поднять мне настроение даже на осмотрах места преступления. — Я заметил, что ты устроила отжимание на пальчиках, осматривая тело. Ты же узор крови нарушаешь. — Я не отжималась на пальчиках, а трогала по минимуму. Зато я теперь знаю, отчего она истекла кровью — по крайней мере, частично. — Рассказывай. Он начинал манерой походить на Дольфа. Это не плохо, просто меня слегка нервирует. — У неё частичный след укуса глубоко внутри бедра. Похоже, проколота бедренная артерия. — Почему ты говоришь — «частичный»? Либо он её укусил, либо нет. Я пожала плечами: — Укусить-то укусил, но выглядит почти так, что, когда он начал, она либо выдернулась, либо он не смог закончить. За отсутствием лучшей аналогии, это как укус змеи. Если она не ядовита, то лучше не выдёргиваться. Клыки у вампиров не так сильно загнуты, как у большинства змей, но все же, если дёрнуться, порвёшь себя сильнее, чем если постараешься её от себя отцепить не слишком резко. — Отдёрнуться от того, что тебя укусило — это инстинкт, Анита. — Я не спорю, Зебровски, я только говорю, что это неудачное решение. Порвёшь сам себя. — Значит, он её укусил, она дёрнулась, и при этом порвалась бедренная артерия. Ты хочешь сказать, что он не собирался её убивать? Я пожала плечами: — Я хочу сказать, что изойти кровью из разорванной бедренной артерии можно за двадцать минут, если не меньше. Мало кто это понимает. — Анита, не морочь мне голову. — В смысле? — Я главное под конец приберёг. У неё тут сумка, а в ней — что-то чертовски похожее на костюм стриптизерши. Сплошные кружева и почти ничего кроме. Если она стриптизерша, то это один из наших вампиров. Но ты сейчас говоришь, что он её не собирался убивать. Если так, то он не тот, кого мы ищем. Я запустил процесс выписки на твоё имя ордера на ликвидацию его к чёртовой матери. А мне бы очень не хотелось, чтобы ты убила не того. Я покачала головой: — За её смерть он отвечает, Зебровски. Согласно букве закона, он в любом случае покойник. Если он входит в нашу команду серийных убийц, он покойник. Если он ей случайно проколол бедренную артерию и не сообразил позвонить 911, запаниковал, либо рассвет его застукал, и он не успел закончить дело — как бы там ни было, случайно или намеренно, а закон гласит: если вампир убивает человека с помощью своего укуса, это убийство. Обвинения в «законном человекоубийстве» для вампира не существует. Зебровски посмотрел на меня, и глаза за очками с проволочной оправой глядели очень серьёзно. — Ты считаешь, это была случайность? Я снова пожала плечами. — Если бы он хотел порвать бедренную артерию, укус был бы другой, более энергичный. Я много видала жертв вампиров, Зебровски, много. Похоже, это новичок, который ещё не знает, как клыками работать. Мертвец хотя бы с двухлетним стажем таких ошибок допускать не должен. — Значит, это он сделал намеренно. Я вздохнула: — Что-то меня все больше и больше интересует, как воспитывают малышей-вампиров в Церкви Вечной Жизни. — К чему ты это? — К тому, что я считала их систему обучения похожей на системы ментора и ученика у оборотней. Ту систему я знаю. Новичков учат охотиться и убивать чисто и экономно. — Ты хочешь настучать на своих мохнатых друзей? — спросил он, и улыбка его была недостаточно широкой, чтобы я не тревожилась по поводу этого замечания. — Животных, Зебровски, животных. Жан-Клод не обратил ни одного нового вампира с тех пор, как я с ним, но я видала других вампиров, мёртвых уже два года, и они не новички. Не эксперты, конечно, но это — ошибка начинающего. Помнишь слова Джека Бенчли, что им дают жертв, но чисто, аккуратно и совсем не интересно? — Ага. — А что если питьё из бедренной артерии, с внутренней стороны бедра, считается слишком запретным, слишком сексуальным, чтобы церковь учила этому своих прихожан? — И что? — Слыхал теорию, что если подросткам не рассказывать о сексе, то они сами о нем думать не станут? — Ага, — ответил он, улыбнулся и покачал головой. — Как человек, бывший когда-то мальчишкой-подростком, и у которого через некоторое время будет своих двое подростков, скажу: теория хорошая, но на самом деле все не так. — Я это тоже знаю, но что если церковь похожа в этом на правых консерваторов? Если об этом не говорить, не рассказывать новым маленьким вампирам о плохих вещах, они этого делать не будут и даже думать об этом сами не станут. — Питьё с внутренней стороны бедра — для церкви это слишком похоже на оральный секс, — сказал Зебровски, и насмешки не было в его голосе. Он был на работе, думал вслух. — Вот именно, — кивнула я. — Но Эвери, наш вампир-новичок, об этом подумал, попытался это сделать, но не знал, как. — Да, а так как не слыхал ничего об этом, то и не знал, насколько это опасно. Как молодые девки-старшеклассницы залетают, потому что вместо презервативов используют обёртки от конфет. Зебровски уставился на меня: — Ты шутишь! — Вот руку даю на отсечение, не сама придумала. В общем, если не учить новопреставленных вампиров, как и детей, вошедших в отрочество, кончится тем, что они что-нибудь да устроят. Что-то опасное, от чего могут погибнуть или пострадать они или другие. Незнание — не благо, когда дело касается основ сексуального воспитания или — для вампиров — основ получения крови. Незнание в обоих случаях может убить. Он посмотрел на тело: — По физическим параметрам похожа на первую жертву. Если забыть о разнице в росте, то даже волосы светлые, у всех трех жертв. — Но эта — не натуральная блондинка. Зебровски нахмурился. — Да я не об этом! Смотри, у неё корни волос тёмные. Тщательно я ещё не осматривала, но, думаю, все остальное либо чисто выбрито, либо у неё вообще мало волос на теле. Многие стриптизеры бреются. — Как твой новый бойфренд, — сказал Зебровски, и голос у него был мягкий, а взгляд — нет. — Не твоё собачье дело, Зебровски. — Вы отлично смотрелись на танцполу, но ведь сейчас он у тебя живёт? — Кто-то слишком много болтает. — Ладно, я же детектив, сыщик. Вот я и сыскал, что ты завела шашни со стриптизером, который тебя — на сколько? На семь лет моложе? — Как детектив, главный на осмотре места преступления, не должен ли ты заниматься раскрытием убийства? — Я думаю. А мне легче думается, когда я тебя подкалываю. — Рада, что я тебя вдохновляю. И о чем же ты думаешь? — Думаю, что мне хочется поговорить с Эвери Сибруком до того, как он будет казнён. Если он замешан в других убийствах, я хочу имена его приятелей. Если он это сделал случайно, я думаю, нам это тоже полезно знать. Если ты права, и церковь не учит вампиров правилам безопасного поведения, то у нас сотни потенциальных случайных смертей бродят по городу. А это нехорошо. — По закону мы ничего не можем сделать, чтобы заставить церковь изменить методы обучения. Сам знаешь — отделение церкви от государства. Он кивнул: — Я не могу, и федеральный маршал Блейк не может. Но Анита Блейк, возлюбленная Мастера Города, могла бы. — Ты на что меня толкаешь? Толкнуть кого-то ещё на применение незаконного давления против добропорядочного члена общества? — Да разве я на такое способен? — Способен, — кивнула я. — Голова раскалывается, — сказал он. — Сдаюсь. Как нам, к черту, поймать какого-нибудь вампира и задержать для допроса, чтобы при этом никого больше не убили? — Ему всего два года, Зебровски. Он не такой уж большой и злобный. Он глянул на тело: — Ей расскажи. Он был прав. — Если это была случайность, он мог бы — это всего лишь возможность, Зебровски, — побежать в церковь ради убежища, или отпущения грехов, или чего там ещё. — А если не была? — Тогда он сейчас со своими подельниками, и я понятия не имею, где его искать. Знаем только, что охотится он в клубах на той стороне реки. Зебровски кивнул: — Шериф Кристофер, твой знакомец, всех своих людей поставил на уши. Полиция штата тоже помогает, стараясь не поднимать шума. — Долго скрывать это от репортёров не получится, — сказала я. Он пожал плечами: — Сам знаю. — Так что, если дали людей на патрулирование клубов, мы можем проверить другую теорию. — Церковь, — сказал Зебровски. Я кивнула. — Я поговорю с Абрахамсом, введу его в курс дела. А ты давай за дверь и помирись с Арнет. — Зебровски… — Давай-давай, у меня нет времени возиться с вашими разборками. У тебя меньше пяти минут, чтобы помириться — я бы на твоём месте пошёл и приступил. И снова у него послышались эти странные, совершенно не-зебровские интонации. Не враждебные, просто не оставляющие места для возражений. Голос, который не ожидал ничего, кроме повиновения, и — странное дело, — я повиновалась. Вышла, по крайней мере. Как мириться с Арнет — я понятия не имела. Трудно что-то чинить, если не знаешь, что поломалось, а я не могла поверить, что она разозлилась из-за того, что не может встречаться с Натэниелом, а больше ничего я придумать не могла, хоть убейте. Ещё одна парочка межличностных отношений, в которых я ни уха, ни рыла. Это я такая тупая, или с людьми вообще трудно?Глава шестьдесят третья
Выглянув из полуоткрытой двери, я Арнет не увидела. Стоял там лес полисменов в форме, в штатском, а также фургон коронёра, укомплектованный коронёром и предназначенный для увоза тела. Мы все ещё ждали криминалистов — редко когда я так быстро попадаю на место преступления. Окровавленные перчатки я с себя стащила, но никто не догадался поставить мешок для мусора, так что я так и осталась держать перчатки двумя пальчиками за чистый край. Неуклюже, но бросить их куда попало я не могла. Из-за двери появился новичок РГРПС, и в руках, защищённых перчатками, он держал раскрытый, но пустой мешок для мусора. Звали его Смит, и я с ним встречалась однажды на осмотре места преступления — давно, тогда он был в форме. Кстати, это был тот раз, когда я впервые увидела Натэниела. Смит тогда вполне нормально себя чувствовал в окружении ликантропов, и мне это запомнилось — настолько запомнилось, что я сказала Дольфу. Очевидно, Дольфу тоже запомнилось, раз теперь Смит ходит в штатском. А мне это напомнило, что Дольф, значит, не считает меня представителем зла, и даже, может, к моему мнению прислушивается. Смит улыбнулся: — Кажется, я вовремя. Он подставил мне мешок, чтобы я могла выбросить перчатки. — Не то слово, — улыбнулась я в ответ. — Смит! — заорал Зебровски. Смит направился к нему, держа в руках мешок. Он самый молодой в группе, то есть помыкают им все, кому не лень. Не то, конечно, что быть новичком в форме, но все равно — самый низкий на тотемном шесте. Я вышла, не интересуясь, что же нужно Зебровски от Смита. Не мои проблемы. Мои там, снаружи. Вообще-то я ожидала увидеть Арнет где-нибудь в холле среди вспомогательного персонала, но там её не было. Я спустилась, вышла в стеклянную дверь вестибюля. Арнет поняла Зебровски буквально, а может, ей действительно нужен был свежий воздух. Октябрьская ночь выдалась тёплой, теплее вчерашней, но все-таки осень ощущалась. И воздух навевал мысли куда-нибудь поехать собирать яблоки. Арнет сидела на поребрике. Галогеновые лампы давали достаточно света, чтобы виден был цвет её костюма — коричнево-бордовый, как и там, в квартире. Я бы в таком наряде выглядела тошнотворно, но цвет подчёркивал оттенки её стриженых волос, которые не были бы видны в чёрном или темно-синем. Арнет сидела, охватив руками колени — не прижимая к груди, но даже издали видно было, что счастьем она не искрится. Я сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и продолжала идти к ней. Ну никак мне этого не хотелось. Не дойдя до неё пару шагов, я спросила: — Здесь не занято? Она дёрнулась и обернулась ко мне. Протёрла лицо, пытаясь скрыть слезы. — Только этого не хватало, — сказала она. — Подловила, как я реву. Теперь точно будешь считать меня неудачницей. Она не сказала, что мне можно здесь сесть, но и не сказала, что нельзя. Я решила сесть. Достаточно близко, чтобы можно было говорить тихо, но не так, чтобы вторгаться в её личное пространство сверх необходимого. Садясь, я похвалила себя, что надела джинсы, кроссовки и футболку. Вполне подходящий костюм для сидения на тротуаре. — Что случилось, Арнет? — Ничего. — Хорошо, так чего же ты на меня злишься? Она покосилась на меня: — А тебе не все равно? — Нам вместе работать. — Знаешь, любая другая женщина начала бы издалека. С лёгкой болтовни. — Зебровски дал мне меньше пяти минут. Болтать нет времени. — Почему так мало? — Нам надо ехать. — Ты знаешь, где Эвери Сибрук? — Нет, но придумала, кого спросить. Она отвернулась и покачала головой: — А как ты нашла этих, кого спрашивать? Не через полицию. Я нахмурилась, но она этого не видела: — К чему ты это? Она облизала губы, колеблясь, потом сказала: — Сколько бы лет я ни работала копом на преступлениях этого вида, никогда не смогу понимать монстров так, как ты. — Она снова отвернулась было, но почти тут же стала снова смотреть на меня. — С ними надо трахаться, чтобы работать не хуже тебя? Я вытаращила глаза: — Боже мой, неужто ты злишься, что я встречаюсь с Натэниелом, а у тебя не получилось? — Я тебя видела вчера в клубе. Было в моей жизни время, когда я сказала бы: «В Запретном плоде?», но прошли времена, когда я выдавала информацию. — А что за клуб? Её глаза вдруг стали глазами копа — может быть, чуть более враждебными, чем надо, но холодными и такими, будто меня насквозь видят. Наполовину это было правдой, наполовину ложью. Она не столько знала, сколько показывал этот взгляд, но больше, чем я хотела бы. — Анита, не финти. Так-так, переходим на имена. — Финтить я не слишком умею, Джессика, а потому и делаю это редко. Она сильнее сжала руками колени. Наверное, чтобы не вцепиться в меня. — Ладно, в «Запретном плоде». Я там тебя вчера видела. Я ничего не выразила на лице, потому что у меня хватило времени собраться. Я только заморгала и слегка ей улыбнулась — благожелательной, пустой улыбкой. А под черепом у меня вертелись мысли. Сколько она видела в клубе? Сколько она помнит? Видела она выступление Примо? Я чуть не сказала: «А я тебя не видела», но не стала помогать ей заполнять пробелы. — Значит, ты меня видела в «Запретном плоде». У меня роман с его владельцем. Она отвернулась к припаркованным машинам — а за ними стоял фургон телевизионщиков. Постовой, который все ещё натягивал жёлтую ленту, чтобы отгородить парковку, уставился на фургон. Не надо ли предупредить Зебровски? Арнет повернулась и крикнула: — Маркони! Пойди скажи Зебровски, что телевидение приехало. — Твою мать, — сказал Маркони с неподдельным чувством и пошёл к входной двери. Смотри ты! Похоже, я толькоподумала, и кто-то тут же сделал то, о чем я подумала. Класс. Я постараюсь использовать эту силу только для добрых дел. Она снова обернулась ко мне: — И как у тебя получается крутить роман с ним и с Натэниелом одновременно? — Везение, я думаю. Если бы взгляды могли ранить, этот бы сделал во мне дырку. — Это не ответ, это уход от ответа. Я вздохнула: — Послушай, Джессика, на этот конкретный вопрос я тебе отвечать не обязана. С кем я встречаюсь, почему и как — совершенно тебя не касается. Светло-карие глаза потемнели. Я поняла, что это они у неё такие, когда она в ярости. — Я хотела прийти и увидеть Натэниела без тебя. Я думала, если ты не будешь мешать… Она снова отвернулась, уставилась на машины и на зевак, которых оттесняли постовые. Уставилась, будто действительно их видела, в чем я сомневаюсь. Просто надо было куда-то смотреть. — Но ты там была. Да ещё как была… — Голос её прервался, не слезами, а эмоциями. Глубина этих эмоций была мне непонятна. — Ты так говоришь, будто я Натэниела у тебя украла. Ты никогда с ним не встречалась. И вообще, когда ты с ним познакомилась, он уже у меня жил. Тут она на меня посмотрела. Я даже занервничала, не в силах понять причину её злости. — Но я же этого не знала. Ты мне позволила верить, что он всего лишь твой друг. И он меня тоже не разуверял. — Натэниел со всеми ведёт себя приветливо. — Это теперь так называется? — Послушай, Арнет, Натэниел иногда флиртует ненамеренно. Издержки профессии. — То есть потому что он стриптизер? Я кивнула. — Я до этой свадьбы не знала, чем он занимается. Должна была понять, что он вроде шлюхи. Это уже достало меня. — Он не шлюха. — Как же! У меня был такой приятель в школе, его два раза задерживали за проституцию, когда ему ещё пятнадцати не было. Мужскую проституцию, — добавила она, будто это было куда хуже. Я не знала, ловили ли на этом Натэниела, но не стала признаваться при Арнет. — Я знаю, чем занимался Натэниел, пока не ушёл с улицы. Что было отчасти правдой, отчасти не правдой, но не вполне ложью. — И ты его спасла? Подобрала на улице и отвела домой? Взяла на содержание? — На содержание? Ты неправильное выбрала слово. Ей хватило такта смутиться. Я почти даже добилась от неё улыбки, но Арнет с собой справилась. — Зови как хочешь, но все-таки? Он твой… Я не стала ей помогать. Если хочет это сказать, пусть скажет. — Мой — кто? — спросила я, и голос мой прозвучал на пару октав ниже, отчётливей и холодней. От подобной интонации любой, кто меня знает, мог бы забеспокоиться. Если Арнет и среагировала, то никак этого не проявила. — Жиголо, — сказала она. Бросила это слово мне в лицо как что-то острое и жёсткое, будто кулаком двинула. Я засмеялась, и ей это не понравилось. — Чего тебе так смешно? Я тебя с ним на сцене видела, Блейк. Видела, что ты с ним делала — ты и этот твой вампир. Тут я вытаращилась на неё, потому что вроде бы у меня забрезжило, чего её так достало. — Так ты под впечатлением, будто я вытащила Натэниела с улицы ребёнком и сделала своим мальчишкой-проституткой? Она отвернулась: — Если так сказать, получается глупо. — Ага, — согласилась я. Она повернулась ко мне, ещё сердясь. — Я видела, что ты с ним вчера делала. Ты его приковала цепями. Ты его била. Ты его унижала перед всем народом. Тут уже мне пришлось смотреть вдаль, потому что я думала: как ей объяснить, не объясняя слишком многого. И ещё думала, а обязана ли я что-либо объяснять Джессике Арнет. Если бы нам не надо было работать вместе, и если бы я не опасалась, что она увиденным поделится со всем составом группы, я бы, может, ничего не стала бы объяснять, но работать вместе нам надо, и я не хотела, чтобы её версия событий обошла всех наших ребят. Хотя и моя версия событий, стань она широко известной, вряд ли была бы лучше. Почти все полисмены в душе консерваторы. Как объяснить слепому, что такое цвет? Как объяснить, что боль может быть наслаждением, человеку, у которого это в схеме не пропаяно? Никак, но я все равно попыталась. — Я долго не могла понять, чего Натэниел от меня хочет. Она посмотрела на меня в ужасе: — Ты обвиняешь его? Ты возлагаешь вину на жертву? Разговор пошёл не туда. — Ты видала когда-нибудь человека, слепого от рождения? — Чего? — нахмурилась она. — Такого, который никогда не видел цветов. — Нет. А какое это имеет отношение к Натэниелу? — Ты слепая, Джессика. Как мне объяснить тебе, на что похож синий цвет? — Чего ты лепечешь? — Как мне тебе объяснить, что на сцене Натэниел получал удовольствие, что он в каком-то смысле силой меня втянул в эту ситуацию? — Это ты жертва? Перестань, не ты была в цепях. Я пожала плечами: — Я как раз и говорю, что на сцене вчера ночью не было жертвы, была лишь группа взрослых, действующих по взаимному согласию. Она замотала головой: — Нет. Я понимаю, что я видела. — Ты понимаешь, что чувствовала бы ты, если бы тебя приковали цепями на сцене и так бы с тобой обращались. И ты принимаешь как истину, что, раз ты бы это чувствовала, то это чувствует и любой другой. А чувства у людей разные. — Я знаю, я не ребёнок. — Так и не веди себя, как ребёнок. Она встала и уставилась на меня, стиснув опущенные руки в кулаки. — Я не веду себя как ребёнок. — Да, ты права. Для ребёнка ты слишком много морализируешь. — Анита, поехали! — позвал меня Зебровски. Я встала, отряхнула джинсы сзади и крикнула в ответ: — Иду! — Потом посмотрела на Арнет и попыталась придумать что-нибудь, чтобы сгладить эту ссору. Ничего на ум не лезло. — Натэниел — мой любимый, Джессика. Я никогда бы не сделала ему больно. — Я видела, как ты делала ему больно, — бросила она мне в лицо, как раньше бросила слово «жиголо». — Он так не считает. — Он просто не понимает, — возразила она. Я улыбнулась, подавляя смех, наполовину весёлый, наполовину нервный. — Ты его хочешь спасти. Въехать на белом коне и спасти его от такой унизительной жизни. Она ничего не сказала, только глядела зло. — Анита, пора! — крикнул Зебровски ещё раз. Он уже стоял у машины. Я оглянулась на Арнет. — Когда-то я тоже думала, что Натэниела надо спасать, лечить его душу. Так вот, я не понимала, что она у него не сломлена — или сломлена не больше, чем у нас у всех. В этом, наверное, было больше правды, чем я задолжала детективу Джессике Арнет. Ну да ладно. Я побежала трусцой к машине Зебровски. Он спросил, как там вышло с Арнет. Я ответила, что могло быть лучше. — В каком смысле? — спросил он, выводя машину между фургоном телевидения и толпой зевак. — В том же, в каком «Резня в день святого Валентина» могла бы быть более мирной вечеринкой. Он покосился на меня: — Боже мой, Анита, неужто мало, что вы собачитесь с Дольфом, тебе ещё надо и с Арнет поссориться? — Я ни с кем из них ссоры не начинала. Что я не начинала с Дольфом, ты и сам знаешь. Мы выбирались мимо ленты и барьеров, которые полицейские перед нами отодвигали. Телевизионщики направили камеру прямо на нас. Только этого не хватало. Я подавила желание показать им средний палец или отколоть какую-нибудь ребяческую выходку в том же роде. — Насчёт Дольфа я был не прав. Я знаю, что не ты начала. — Спасибо. — Арнет — что её грызёт? — Если она захочет, чтобы ты знал, то расскажет сама. — А ты не хотела бы сперва изложить свою версию? — Моим версиям никто никогда не верит, Зебровски. Я — блядская гробовая подстилка. Кто трахается с вампирами, от того всего ожидать можно, правда ведь? И вот тут я заплакала. Не вслух, но со слезами, настоящими. Отвернувшись, я уставилась в окно. Почему я плачу — я и сама не знала. Дура, наверное. Мне важно, что Арнет будет обо мне думать? Нет. Мне наплевать, если она подорвёт мою репутацию во всей группе? Нет, вряд ли. Вот это и хреново. Зебровски либо настолько офонарел, увидев, что я плачу, что дар речи потерял, а может, он отнёсся ко мне как коп к копу. Если коп не хочет, чтобы ты видел, как он плачет, то ты и не видишь. Зебровски вёл машину в сторону Церкви Вечной Жизни, ничего не видя, кроме дороги, а я все это время глядела в окно и плакала.Глава шестьдесят четвёртая
Парковка была вся занята — то есть действительно вся. Зебровски пришлось поставить машину в зоне, отведённой только для пожарных. За нами ехали Маркони и Смит, и ещё две машины сопровождения с мигалками. Очевидно, Зебровски продумал план, пока я пыталась наладить отношения с Арнет. Значит, командовать на месте убийства остались Абрахамс или Арнет. Скорее Абрахамс — сегодня я бы не оставила Арнет командовать младшей группой детского сада. Ну, впрочем, я несколько предубеждена, признаюсь. Зебровски поставил двух постовых у дверей и велел им держать освящённые предметы на виду. — И никого не выпускать без моего разрешения. Вопросы есть? Вопросов не было. Я напомнила, что тут есть ещё одна дверь, служебный вход, а людей у нас хватает, и Зебровски только кивнул и распорядился: — Давайте. Он будто транслировал Дольфа, но у него получалось. Как он говорил, так все и делали. Маркони покачал головой и сказал вслух, что я думала. — Настоящий полководец сегодня Зебровски. — Тебе просто завидно, что он лучше подражает Дольфу, чем ты. Маркони улыбнулся и кивнул. Но руку он держал на поясе, и пистолет передвинул чуть вперёд. Иногда чем больше шуток, тем больше нервов. Смиту было все достаточно внове, чтобы глаза у него сверкали, и он почти дрожал от нетерпения, как охотничий пёс, рвущийся с поводка. Ещё и месяца не прошло, как он стал детективом — этого достаточно для нетерпеливого желания себя проявить. Я только надеялась, что не слишком нетерпеливого, потому что рекомендовала его я. Зебровски заметил это и кивнул мне — дескать, он за Смитом присмотрит. И спросил моего совета вот по какому поводу: — Врываемся нагло или входим тихо? Я подумала секунду и пожала плечами: — Они знают, что мы здесь, Зебровски. По крайней мере те, что за дверью. — Они нас слышат? Я кивнула. — Но давай попросим привратника доложить о нас Малькольму. Вежливость ещё никогда никому ничего не стоила. Он кивнул, потом подошёл к большой, полированной, деревянной двери. Но не успел распахнуть её, как ему открыли изнутри. Открыл молодой человек с короткими каштановыми волосами, в очках. Я его видела раньше — тоже на расследовании одного дела. Имя у него вроде бы на «Б» — Брэндон, Брайан, или Брюс — что-то такое. Брюс, кажется. Он прикрыл за собой дверь, не давая нам заглянуть за неё — мы только успели заметить оборачивающиеся к нам лица. Глаза за очками были так же красивы, а на шее виднелись заживающие укусы. Как будто не прошло слишком много времени. Все же приятно знать, что он ещё среди живых. — Вы прерываете наше богослужение? — спросил он тихо и сдержанно. — Вы — Брюс? Глаза его раскрылись чуть шире: — Удивлён, что вы помните меня, миз Блейк. — Вообще-то маршал Блейк, — улыбнулась я. Снова чуть шире раскрылись его глаза: — Мне принести мои поздравления? — Он тянет время? — спросил Зебровски. — Не в том смысле, в каком ты думаешь, — ответила я. — Он не хочет, чтобы мы прервали службу, но вряд ли станет сознательно прятать убийцу. Ещё раз широко раскрытые глаза: — Убийцу? О чем вы говорите, миз маршал Блейк? Наша церковь не практикует насилия ни при каких обстоятельствах. — Одна покойница, найденная дома у члена вашей церкви, могла бы возразить — если бы могла, — сказал Зебровски. Лицо Брюса исказилось страданием: — Вы уверены, что это дом члена нашей церкви? Мы оба кивнули. Брюс опустил глаза к земле, потом кивнул, будто что-то решив. — Если вы подождёте в заднем притворе, я сообщу Малькольму, что случилось. Зебровски посмотрел на меня, будто спрашивая, годится ли это. Я пожала плечами и кивнула. — Нормально. Брюс улыбнулся, явно с облегчением. — Хорошо, хорошо, только, пожалуйста, говорите тише. Здесь церковь, и у нас идёт служба. Он провёл нас в эти тщательно полированные двери. Постовые остались снаружи, но Маркони и Смит вошли с нами. Вестибюля за дверями не было. Они вели прямо в неф, и вдруг перед нами оказались скамьи, заполненные прихожанами. Ближайшие к двери вампиры уже на нас косились. Брюс жестом попросил нас остаться на месте, потом обошёл скамьи по широкому кругу, под красно-синими витражами с абстрактным рисунком. Там, где должны были быть образы святых или распятия, или хотя бы крест-другой, были только голые белые стены. Наверное, поэтому мне эта церковь всегда казалась незаконченной, голой, будто стенам нужна одежда. Никогда мне не было уютно неожиданно появиться перед толпой народу. Оказаться у всех на виду, особенно на виду у потенциально враждебной группы. У Зебровски на лице держалась улыбка, улыбка типа «очень приятно познакомиться». Это, как я только теперь поняла, его версия «пустого лица». У Маркони вид был скучающий. Многие копы после нескольких лет службы отлично умеют напускать на себя скучающий вид типа «видал я и не такое». А у Смита лицо светилось энтузиазмом, как у ребёнка в рождественское утро. Он жадно вбирал глазами обстановку, абсолютно не смущаясь взглядами публики. Действительно, мало кто из копов рассматривал когда-нибудь интерьеры Церкви Вечной Жизни или же видел столько вампиров сразу. Даже я никогда их столько не видала в одно время и в одном месте. Первые несколько рядов окинули нас взглядом, и переглядывания пошли дальше. Быстрые взгляды и шепоты — будто ветер пробежал по залу. Ветер, оборачивающий к нам лица, расширяющий глаза, рассыпающий яростный шёпот, пока не налетел на паперть и странно-пустое алтарное возвышение в передней части церкви. У белого алтаря стоял раньше Малькольм, но он уже успел сойти по ступеням позади него и отойти в сторону навстречу Брюсу. Даже ступени, ведущие к алтарю, были белые. Единственный другой цвет принадлежал синей полосе, висевшей за святилищем. Ярко-синяя материя чуть шевелилась в центральном пролёте, будто не прилегала плотно к стене. Мне стало интересно, что там за ней. Это было единственное новшество по сравнению с моим прошлым визитом, года три назад. Два года назад здание забросали зажигательными бомбами правые экстремисты, но церковь пережила нападение. Более того, оно создало Церкви Вечной Жизни лучшую, пожалуй, национальную и международную прессу, и вызвало поток пожертвований от тех, кто не столько за вампиров, сколько против насилия. Я видела, что осталось от церкви, когда мы с пожарными пробивались в её подвалы. Теперь же, глядя на эти белые-белые стены, трудно было даже догадаться о пожаре, тем более о бомбах. Малькольм говорил с Брюсом, стоя сбоку от паперти. Я не слишком удивилась, когда он пошёл по центральному широкому проходу между скамьями. Брюс следовал за ним тенью. Первое, что замечаешь у Малькольма — это цвет его блондинистых коротких локонов, ярко-жёлтых, как перья щегла. Три с лишним века в темноте так сказываются на блондинах. Следующее, что бросается в глаза — это высокий рост и почти болезненная худоба, из-за которой он выглядит выше, чем на самом деле. Сегодня на нем был чёрный костюм, скромного покроя, но я, благодаря чувству стиля Жан-Клода, знала, что этот костюм сшит точно по мерке его худого тела и стоит больше, чем многие зарабатывают за месяц. Синяя рубашка оттеняла глаза, голубизной соперничающие с яйцами малиновки. Узкий чёрный галстук с серебряной булавкой, без украшений. Если оторваться от глаз и волос, видно, что лицо у Малькольма очень угловатое, почти деревенское, будто эти углы надо как-то сгладить, чтобы собрать вместе. В первый раз увидев Малькольма, я сочла его красивым, но, имея даже одну вампирскую метку, я видела лучше. Он гордился тем, что никогда не использует вампирской силы на нас, смертных, но он её достаточно тратил, чтобы придать себе красоты. Этот небольшой трюк с чужим разумом он себе позволял. Суета, все суета. И ещё я когда-то считала его одним из самых сильных вампиров Сент-Луиса, а сейчас, когда он шёл ко мне, эта сила будто стала меньше. А может, я слишком хорошо закрылась щитами, чтобы его сила на меня действовала. Может быть. Он протянул вперёд свою большую ладонь — такое впечатление, что она от более мясистого тела, — и протянул её как-то между мной и Зебровски, будто не знает точно, кто тут главный и никого не хочет обижать. В прошлую встречу с Малькольмом он руку мне не протягивал — знал, что я её не приму. Сегодня я пожала ему руку, потому что Зебровски — всего лишь человек, а ко мне, кто бы я ни была, это определение неприменимо. Посреди рукопожатия Малькольм запнулся, будто я его удивила, но справился с собой, улыбнулся, и его голубые глаза искрились радостью от представившейся возможности помочь полиции. Это была ложь. Он не хотел, чтобы мы здесь были. И уж точно не хотел, чтобы с его церковью было связано убийство. Я ничего не ощутила при рукопожатии, кроме того, что он прохладен на ощупь, следовательно, давно не питался. Больше я ничего не ощутила, потому что держала щиты. Последнее время я здорово научилась это делать. И поймала себя на том, что закрываюсь почти изо всех сил после того, как мы с Жан-Клодом и Ричардом так связали себя друг с другом в постели. Не только вины я боялась. Так что рука Малькольма была всего лишь рукой, холоднее, чем у нормального человека, но все равно только рукой. Тоже хорошо. Наверное, все бы обошлось, если бы Малькольм не попытался чуть-чуть воздействовать на меня вампирской силой. Может быть, я слишком хорошо закрылась, а может, он просто настолько самоуверен. Как бы там ни было, он пустил по руке небольшой импульс силы. У меня на секунду закружилась голова, и он увидел образ мёртвой женщины в квартире прежде, чем я смогла его оттолкнуть. Я все ещё путаюсь во всей этой экстрасенсорике. А когда мне кажется, что на меня нападают, у меня появляется наклонность давать сдачи с лихвой. Да, конечно, я знаю, это нехорошо. Вот такая я. Малькольм отшатнулся, и только моя рука удержала его на ногах. Глаза у него расширились, рот приоткрылся буквой «О». Будь он просто сильным вампом, который решил морочить мне мозги, он бы усвоил преподанный урок, и мы бы занялись расследованием, но он был мастером. И в эти несколько секунд я узнала одну вещь, о которой не догадывалась. У каждого человека в церкви был ментор, и, как я до сих пор думала, этот ментор-вампир и обращает подопечного, когда приходит время. Оказалось, менторы действительно берут кровь у своих учеников-людей, но, когда доходит до дела, последние три укуса наносит Малькольм. Именно он и обратил почти все эти сотни народу, лично он. А значит, когда я толкнула его силой, она прошла через него как огромный клинок — через него и во всех прочих. Стало так, будто я вдруг смогла коснуться их всех, будто моя рука через ладонь Малькольма вошла в них, в их тела. Я ощутила пульс каждого из них, где-то сердца, где-то запястья, где-то шеи. Пульс всех этих вампиров я почувствовала, вялый и медленный-медленный. Давным-давно, давным-давно многие из них не ели так, как им положено. Он не разрешал им охотиться. Он даже не разрешал им ходить по клубам и там выбирать добровольных доноров. Я увидела бесконечную череду членов церкви, одетых в белое, как жертвенные девственницы, подставляющих шеи. Чуть-чуть отпить крови, никогда вдоволь, только так, чтобы не умереть. Я увидела густой вязкий пунш в чаше в зале собраний, и знала, что в нем — смесь крови как минимум трех вампиров — Малькольм позаботился. Он не хотел рисковать, что кто-то из них случайно даст клятву крови кому-то другому. Но свою кровь он тоже никогда не использовал, опасаясь последствий. Он отдёрнулся от меня прочь, но было поздно. Больше он мне не был нужен. Я смотрела мимо него на девушку с чёрными волосами, в очках. Впервые в жизни я видела вампира в очках. Она схватилась за грудь — и я знала, почему. У неё билось сердце. Но я видела и другое. Я видела, что когда-то она была здесь человеком, и встала на колени, отдавая себя церкви, но это были всего лишь целомудренные руки на прикрытых плечах. Никогда её никто не обнимал крепко, не прижимал к телу, не пил так, что тело её содрогалось, так, что секс бледнел по сравнению с этим. — Прекрати! — выдохнул Малькольм. — Отпусти их! Я медленно обернулась к нему, и не знаю, что он увидел у меня на лице, но он отшатнулся и сделал шаг назад. — Ты мне их сам отдал, — произнесла я медленно, голосом, текучим как мёд. Сила, огромная сила. Только вчера ночью я узнала, что вампиры для меня вроде фамилиаров для ведьмы. Я думала, что это должен быть вампир, с которым у меня есть какая-то связь, но оказалось, это не так. Я могла питаться от них от всех, использовать как гигантский нежитный аккумулятор. Зебровски подвинулся ко мне, хотя даже он поёжился, оказавшись слишком близко. — Анита, что происходит? — Он попытался вампирской силой узнать, что мне известно, — сказала я тем же медленным, изнеженным голосом. Будто этот голос можно было держать во рту и сосать, как карамельку. Трюк Жан-Клода, подумала я, и этой мысли хватило. Вдруг он ощутил меня и увидел, что происходит. Но ему и следовало знать, что происходит. Мастер Города он, а не Малькольм. Он соблюдал договор, заключённый прежним мастером, но теперь… ладно, потом посмотрим. Сейчас надо расследовать убийство. — И он тебе как-то повредил? — спросил Зебровски. Спросил так, будто ждал отрицательного ответа, но понимал, что здесь что-то все-таки не так. — Нет, — ответила я. — Нет, ничего. И подумала: Я ощущаю их эмоции. Если я могу заглянуть им в лицо и увидеть их воспоминания, что я ещё могу? «Эвери, Эвери, где ты?» — подумала я. И ощутила ответ — как дуновение ветерка на лице. Я повернулась к ветру, к левому крылу скамей. — Эвери, Эвери, Эвери! Я произносила его имя все громче и громче — не срываясь на крик, но с силой. В середине ряда поднялся вампир — среднего роста, со стрижеными каштановыми волосами, с лицом красивым, но не до конца законченным, будто он едва достиг совершеннолетия, когда его убили. Я протянула к нему руку: — Иди ко мне, Эвери, иди ко мне! Он стал протискиваться мимо сидящих, и чья-то рука ухватила его за руку, и голос женщины-человека сказал ему: — Не ходи. Он выдернул руку, и я услышала его голос будто совсем рядом: — Я должен идти, она зовёт меня. Он повернул ко мне глаза, залитые вампирским светом, сверкающие, как битое бутылочное стекло на солнце, но выражение лица было таким, какое я только у людей видела. У людей, зачарованных вампирами. Людей, которые не могут сказать «нет». Густой голос Малькольма наполнил зал: — Дети мои, остановите его, не дайте ему идти на её зов! Она — шлюха Мастера Города. Она развратит нашего брата Эвери. Должна заметить, что именно слово «шлюха» вывело меня из себя. Я повернулась к Малькольму, не пытаясь скрыть злости: — Это я их развращу? Бог мой, да ты же их уничтожил! Ты похитил их жизнь смертных — и ради чего, Малькольм? Ради чего? Это я уже орала, и в словах полыхал жар, как от кузнечного горна. И все вампирчики, которых я все ещё держала на нитях своей силы, вскрикнули. Я сделала им больно — ненамеренно. И попыталась их успокоить, но беда в том, что злиться-то я отлично умею, а вот успокаивать — не слишком. Зато умеет Жан-Клод. Только вот есть одна старая-старая проблема у него и его линии вампиров. Если единственный твой инструмент — молоток, то все проблемы у тебя будут гвоздями. Если же твои инструменты — только соблазн и террор, а ты пытаешься быть ласковым… в общем, сами понимаете.Глава шестьдесят пятая
Их пульс я ощущала на языке. Не один пульс, а сотни, как будто мне в рот вдруг сгрузили самосвал конфеток. Конфеток сладких, твёрдых и медленно тающих на языке, но это не была просто вишня, или виноград, или фруктовый сироп. Как будто тысяча различных вкусов заполнили мне рот, и ошеломили. Я не могла выбрать один вкус, один пульс, чтобы отследить его. В буквальном смысле не могла выбрать, потому что не могла отличить один от другого. Меня душило богатство выбора. А пока я не смогу выбрать одну нить, не смогу проглотить ни одной. Я рухнула на колени, утопая в тысячах различных запахов чужих кож. Я чуяла их, этот чудесный запах кожи на шее сбоку, где слаще всего она пахнет, когда ты влюблён. Но у каждой шеи свой аромат — лосьон, духи, одеколон, мыло, пот. Как будто я подходила к каждому из них одновременно, — наклонялась близко, как для поцелуя, и вдыхала. Зебровски стоял рядом, уже достав пистолет, но направляя его куда-то в потолок. — Анита, в чем дело? Он на тебя напал? Кто? подумала я. Кто это «он»? Слишком много этих «он». Кого имеет в виду Зебровски? Я пыталась проглотить слюну, но все эти пульсы мешали мне. Откусила кусок — только подавиться. Голос Жан-Клода у меня в голове: — Ma petite, ты должна выбрать. — Не могу, — сумела подумать я. — Кого ты пришла искать? — спросил он. Кого я пришла искать? Хороший вопрос. Кого? В том-то все и дело — кого? Зебровски схватил меня за руку — сильно. — Анита! Ты мне здесь нужна! Что с тобой? Я ему нужна. Смит и Маркони уже вытащили оружие. Им я тоже нужна, потому что они этого не чуют. Я должна функционировать, думать, говорить, или события выйдут из-под контроля. Я сегодня федеральный маршал, и должна это помнить. Что-то я должна помнить, что-то, что смыто всеми этими ароматами. Эвери! Мне нужен Эвери. Я вспомнила имя — и вот, его пульс у меня на языке. Кожа его пахла одеколоном, дорогим, сладким и пушистым, как хорошие духи, только под ним — пот. Он сегодня не был в душе. И вслед за этой мыслью пришла другая: что он ещё не смыл сегодня, кроме пота? Стало так, что снова он оказался ко мне близко, будто моё лицо прямо у него над кожей. Моё дыхание ощущается на ней теплом и сдувает запах мне в нос, в рот. Я не просто ощущала запахи его тела, я ощущала их на вкус. Едва заметный вкус, будто запах важнее, но запах и вкус совпадали, как никогда раньше. Как-то интимнее, что ли. Это была сила уже не Жан-Клода, но Ричарда, и я старалась отогнать мысль о нем, не открывать связи между нами сильнее, чем сейчас. Ричард в голове был мне сейчас совсем не нужен. Жан-Клод дал мне знать без слов, а если со словами, то слишком быстро, чтобы их осознать, вроде как телепатической стенографией, что он закроет меня от Ричарда. Он не даст мне утонуть в дополнительных ощущениях. Но именно благодаря укреплённой связи с Ричардом я смогла обнюхать и ощутить на вкус все тело Эвери и получить от этого удовольствие… нет, сделать это без отвращения. Волки, как и собаки, по-другому относятся к запахам, чем люди. Им нравится, когда мы пахнем живым. Эвери не вымылся после секса. Меня это не взволновало, скорее, вызвало любопытство, потому что, благодаря меткам Жан-Клода и моей собственной силе, я знала, что Эвери столь же чистоплотен, сколь аккуратно его жильё. Зебровски сжал мне руку почти до боли. — Анита, черт побери, мы же не можем в него стрелять! На ордере нет нашего имени, мы не истребители! Анита, очнись! Я заморгала и увидела Эвери, стоящего по ту сторону от него. Маркони стоял, упираясь пистолетом ему в грудь. Эвери ничего угрожающего не делал, просто стоял и пытался пройти, сдвинув грудью пистолет. Он пытался подойти ко мне. Лицо у него не было пустым, как у зомби, на самом деле он улыбался, был вполне в себе. Просто я позвала его, и даже дуло пистолета против сердца не могло его остановить. — Стой, — велела я. Эвери перестал рваться вперёд и остановился, ожидая. Он смотрел на меня так, как лишь лучший друг или любовник имеет право смотреть, но мне было все равно. Я хотела вытащить у него рубашку из штанов и потереться об него кожей. Да, это было сексуально, но это было и то чувство, что заставляет собаку кататься по пахучей дряни. Просто это так хорошо пахнет, и я могу унести этот запах с собой и разобраться с ним на досуге. В этот момент я знала, что собаки и волки коллекционируют запахи, как люди — камни или домашние растения — просто потому, что они их любят и считают очень красивыми. Запах может радовать, как любимый цвет, а над фактом, что пот и старые сексуальные выделения «красивы» для той части моей личности, что принадлежит Ричарду, подумаем как-нибудь в другой раз. Сейчас я только старалась не слишком глубоко в это влезать и не сделать физически то, что уже сделала метафизически. — Все в порядке, Зебровски, — сказала я. Но голос мой звучал лениво, пересыщенный силой. Тут я ничего не могла поделать, но, когда он поднял меня на ноги, я смогла стоять. Ура мне. Шагнув вперёд, я сказала: — Все окей, Маркони, я велела ему ко мне подойти. Маркони странно скривился: — Вслух ты этого не делала. — За что прошу прощения, — пожала плечами я. Но смотрела я не на Маркони, а на Эвери. Смотрела, как смотрят на любовника, но это все было завязано на пищу, на запахи и на понятия столь чуждые человеку, что мне трудно было самой их прочувствовать. Я хотела пометить его запаховой меткой — он был мой. Хотелось завернуться в его запахи и думать о них, о том, что они значат. Как будто запахи — фотография места преступления. Я их буду носить с собой и «пересматривать» снова и снова на уровне чувств, стоящих в списке сразу после зрения, и то только потому после, что я слишком примат, чтобы доверять настолько своему носу. — Уберите оружие, — скомандовал Зебровски. — Милости просим в мир жуткой вампирятины. Голос у него был не слишком довольный, а на лицо я смотреть не стала, потому что для этого пришлось бы отвернуться от Эвери, чего мне не хотелось. Он был, на мой вкус, слишком прилизанный. Волосы мягкие, каштановые, не слишком тёмные, не слишком светлые, коротко стрижены, как стригся бы отец или дед. Такая стрижка не выходит из моды последние пятьдесят лет. Глаза под цвет волос — светло-карие. Брови темнее волос и выгнуты дугой, как часто бывает у мужчин, а женщинам приходится выщипывать линии над глазами. Ресниц не густо, но они кажутся гуще, потому что тёмные. Лицо — мягкий овал, и только лёгкая поросль бороды мешает ему выглядеть ещё моложе, чем есть. Рост почти шесть футов, но кажется ниже, хотя и не совсем понятно, почему. Все в нем говорило, что никогда с ним ничего слишком плохого не случалось. Дело не только в лице и цвете, весьма обыденных — дело в нем самом. У меня в голове складывалось вкусовое впечатление о личности, никогда не подвергавшейся испытанию всерьёз. Как это можно — стать вампиром и не утратить такой мягкости? Я ощущала от него печаль, но это не было ощущение кого-то, кто только что убил женщину намеренно или случайно. Я ошиблась? Или он был не единственным вампиром в той вылизанной квартирке? Эвери стоял передо мной такой грустный-грустный. Знает ли он? Он ли это сделал? Тут постучали в дверь церкви. Стук заставил всех встрепенуться, мне кажется. В дверь церкви не стучат. Входят или не входят, но не стучат. — Сержант Зебровски! — позвал кто-то. Зебровски подошёл к двери и выглянул. Когда он вернулся, у него в руке был лист бумаги. Потолще, чем бывали раньше, но основные дополнения — это пункты, которые охранят меня от тюрьмы и ничем не помогут здоровью Эвери. Зебровски подошёл ко мне, держа бумагу. Я открыла её и прочла, хотя и так знала, что там написано — это мне ордер на ликвидацию. Дни, когда охотник на вампиров мог кого-нибудь убить, не увидев сперва ордер, давно миновали, а я всегда была осторожнее многих. И против меня не было удачных судебных процессов — один из моих коллег до сих пор сидит за то, что сделал свою работу, не дождавшись оформления всех документов. Каждый, кто со мной работал, знает, что без этого клочка бумаги охоты на вампиров не будет. А с ней — почти карт-бланш. Я пробежала текст — вполне стандартный. Я имею законное право охотиться и уничтожать любого вампира или вампиров, виновных в смерти — я прочла имена жертв, и это помогло мне сосредоточиться. Помогло вспомнить, зачем я делаю эту работу, вспомнить тех жертв, что ещё могут быть. Я уполномочена делать все, что в моих силах, чтобы найти и остановить этих убийц. Далее, я уполномочена сделать все, что в моих силах, чтобы выполнить этот ордер со всей должной поспешностью. Предъявитель сего имеет право входить в любые здания, преследуя подозреваемых. Любое лицо или лица, как человеческой, так и иной природы, препятствующие данному законному выполнению моего долга, теряют свои права, гарантированные Конституцией Соединённых Штатов и штата Миссури. Были там ещё юридические обороты, но в сухом остатке сводились они к тому, что я могла повернуться к Эвери, приставить ему пистолет к голове и спустить курок, и полиция не только не станет мне мешать, но обязана по закону помочь в выполнении моего долга. Сама идея ордеров на ликвидацию родилась ещё когда вампиры получили законные права, и их нельзя стало убивать на месте только за то, что они вампиры. Когда-то эти ордера казались мне шагом вперёд, но сейчас я смотрела на ордер и думала: «Хм!» А что если Эвери этого не делал? Если он невиновен? Я посмотрела на Зебровски, и он слишком хорошо меня знал, а потому нахмурился. — Мне не нравится этот твой взгляд. Он всегда значит, что ты собираешься усложнить мне работу. Я улыбнулась ему и кивнула. — Извини, но я должна убедиться, что выполню ордер на тех вампирах, на которых нужно. Малькольм шагнул вперёд: — Я хотел бы взглянуть на этот ордер, если он касается моей церкви и моей паствы. Я достала ордер, раскрыла, но не дала ему в руки. Он пробежал глазами страницу и покачал головой: — И вы ещё нас называете монстрами. — Не принимайте этого близко к сердцу, Малькольм, но среди моих лучших друзей есть монстры. Я свернула и убрала ордер. — И вы ещё можете шутить, придя сюда убивать одного из нас? Паства зашевелилась и начала вставать. Их были сотни, а нас — горсточка. События могли выйти из-под контроля, а этого мне не хотелось. Согласно закону, я могла убить любого, кто вмешается, но меньше всего мне хотелось иметь на совести церковь, полную мучеников за веру. Будто Малькольм прочитал мои мысли, или я его, потому что он направился к двери. Маркони остановил его протянутой рукой, но не прикасаясь. — Мы не хотим шума, — сказал Зебровски. — И вы, Малькольм, тоже не хотите. — Вы думаете, что я буду просто стоять и смотреть, как вы выведете члена моей конгрегации, зная, что прямо на стоянке вы поставите его на колени и казните? Кто же я такой буду после этого? Блин, подумала я. — За кем вы пришли? — спросил Эвери, и голос его был как он сам — мягкий, неопределённый. Притворство? — Для начала — за тобой, — ответила я. Карие глаза полезли на лоб: — Почему? — Если вы попытаетесь его забрать, мы встанем перед дверью. Вам придётся лезть по нашим телам, чтобы увести его с собой. Я посмотрела на Малькольма и поняла, что он блефует. Он ставил на то, что мы не захотим лезть по телам членов церкви, чтобы привести ордер в исполнение здесь и сейчас. Ставил, что мы уйдём и возьмём Эвери как-нибудь в другой раз. Обычно я люблю исполнять ордер побыстрее, но сегодня, может быть, лучше отложить, не исполнять казнь на глазах у Билли Грэма нежити и его паствы. Зебровски посмотрел на меня: — Ты здесь охотник на вампиров, Анита. Тебе решать. — Спасибо, — сказала я, но мне пришла в голову мысль. Я все ещё ощущала вкус Эвери. Если он у меня на радаре светится как невиновный, не могу ли я это выяснить? Малькольм попытался вытащить из меня конкретные сведения, и это обернулось против него. Я вытащила сведения из его вампиров. Я добилась очень конкретных образов, как они живут и питаются. Могу ли я сосредоточиться и вытащить из них что-то ещё более конкретное? Кажется, да. Кажется, если я коснусь Эвери, я узнаю все, что есть у него в голове, в теле, в душе. Он станет моим, моим в таком смысле, которого до сегодняшнего вечера мне бы не хотелось. Вдруг эта мысль показалась не слишком неудачной. Наклонившись к Зебровски, я шепнула: — Я его чувствую у себя в голове. Кажется, я могу выяснить, что он видел прошлой ночью. — Как? Я пожала плечами: — Чёртова некромантия, метафизика, магия, называй как хочешь. — Этот ордер не даёт вам права действовать магией на мою паству. Я посмотрела на Малькольма, и взгляд этот стал недружелюбным. — Мне разрешено использовать любые силы или возможности, которые я сочту необходимыми. Так что я имею право использовать магию, если она способствует выполнению моего долга. — Я вам не позволю его зачаровывать. — До тебя ещё не дошло, что я не хочу его убивать, если он этого не делал? Если я выну ему сердце и отрежу голову, а завтра окажется, что он невиновен, мне тогда что делать? Сказать: «Ой, простите?» — Меня снова начала трясти злость. Сделав глубокий вдох, я сосчитала медленно до пяти — до десяти терпения не хватило. — Я не хочу его убивать, Малькольм. Это было сказано не зло, а почти с мольбой. Малькольм посмотрел на меня, и такого выражения лица я у него ещё не видела. Он пытался решить, не лгу ли я. — Я ощущаю твоё сожаление, Анита. Ты устала убивать, как устал я. Видите ли, с вампирами проблема в том, что пусти их к себе в голову на дюйм, они пролезут на метафизическую милю. Мне не понравилось, что он так меня читает, особенно когда я под щитами. Конечно, я не знала, насколько хорошо они защищают. Не сбросила ли я их, чтобы ощутить вкус вампиров? Я подумала о них — и, да, они оказались убраны, или прорвались под волной запахов и вкусов, крови, текущей в обмякших жилах. Я стала было поднимать щиты обратно, но перед этим надо было ещё что-то сделать. Я обернулась к Малькольму: — Я сейчас коснусь Эвери. Я загляну ему в голову и увижу, что смогу. Я не собираюсь причинять ему вреда — намеренно. Мне нужна правда, Малькольм, только и всего. Дай мне слово, что, если он виновен, ты мне дашь его забрать. — Как я буду знать, что ты узнала от него? Я улыбнулась, и снова не слишком приятно. — Когда я тебя попрошу — если попрошу, — коснёшься меня, и будешь знать все, что знаю я. Он посмотрел на меня, я на него. Один из тех моментов, когда остаются непроизнесенные вопросы. Я знала, что он пытался получить информацию о совершенных вампирами убийствах, когда пожимал мне руку. Есть штаты, где один этот поступок включил бы его в шорт-лист вампиров — вампиров, ставших опасными. Я знала, что он сделал, и у меня на руках был ордер, дававший мне достаточную свободу манёвра, чтобы притвориться, будто Малькольм скрывал собственную причастность к убийствам. До суда все равно бы не дошло; мне не пришлось бы доказывать свои подозрения. Малькольм вздохнул достаточно глубоко, чтобы у него плечи поднялись и опустились. Он кивнул — коротко, резко, почти неуклюже, будто не был уверен, что мысль ему нравится, но понимал, что ничего не поделаешь. — Можешь коснуться Эвери, если он захочет. Можешь использовать свою связь с Жан-Клодом, чтобы попытаться выяснить правду. Я не стала его поправлять, что здесь больше моей некромантии, чем силы Жан-Клода. Всем нужны какие-то иллюзии, даже мастерам вампиров. Я повернулась к Эвери: — Вы согласны с тем, что я хочу сделать? Он нахмурился недоуменно. Я уж подумала, может, он не такой уж умный, как кажется, и не стыдно ли мне будет обижать убогого. — А что вы хотите сделать? — Коснуться вас. Губы его изогнулись вверх в едва заметной улыбке, но в глазах его было больше смеха, чем на губах. — Да, — сказал он. — Да, пожалуйста. Я протянула к нему руки и улыбнулась: — Иди ко мне, Эвери. И он сделал несколько шагов вперёд. Без приглашения встал передо мной на колени. Поднял лицо, и в этом лице читалась готовность и полное, безоглядное доверие. Не он был тупой, а я. Я подчинила себе его мозг, как мастер вампиров подчиняет себе смертного. За миг до того, как его коснуться, я подумала: если я сейчас вытащу пистолет и приставлю ему ко лбу, вздрогнет ли он, или так и будет смотреть на меня исполненными доверия глазами, пока я буду спускать курок?Глава шестьдесят шестая
Кожа у него была мягкая, даже щетина бороды мягче, чем казалась на вид, такая чёрная на белой коже. Только коснувшись бороды, я знала, что волосы тоже будут мягкие, и ничего нет в его теле сухого или жилистого. Он весь был… мягкий. Он улыбался мне, блаженно, будто видел нечто чудесное. Поскольку смотрел он на меня, я знала, что ничего чудесного он не видит, только меня, а меня можно назвать по-разному, но вряд ли чудесной. Какое-то движение заставило меня оторвать взгляд от Эвери. Кое-кто из вампиров встал со скамей. У некоторых был недоуменный вид, будто они сами не знали, зачем поднялись. Другие уже вышли в проход, но остановились, будто сперва знали, куда идут, а теперь уже не уверены. Но ещё некоторые, примерно с дюжину, в главном проходе, недоумевать не собирались. Они смотрели на меня, как смотрел на меня Эвери, будто я была ответом на их молитвы. Мне и без того неловко видеть такое выражение на чьём-то лице, а тут ещё их так много, и все вампиры, все незнакомые… Слово «нервозность» не передаёт моих ощущений. Испуг — да, пожалуй. Испуг — точное слово. — Вы их зачаровали, — произнёс Малькольм, и произнёс сердито. — Как вы чаруете людей? — спросила я. — Я не использую свою силу на людях. — Вы хотите сказать, что не используете своей силы, чтобы выглядеть красивее в глазах людей и даже младших вампиров? Он заморгал синими глазами, глядящими с приятного лица, но совсем не такого поразительного, какое было у него раньше при наших встречах. — Это было бы суетно, — ответил он очень, очень тихо. Он не стал отрицать, а я не стала выяснять. Основной мой интерес к этой «суетности» заключался в вопросе: если он использует вампирские силы, чтобы выглядеть лучше, для чего ещё он их использует? Но это вопрос не срочный. Эвери прильнул щекой к моей руке — не потёрся, как леопарды-оборотни, но просто напомнил мне о своём присутствии. Я посмотрела на него, на других вампиров, стоящих в проходе. Они почти выстроились в очередь, будто ждали, что после Эвери я займусь ими. Такой цели у меня не было, и я не знала, как исправить ситуацию. Мысленно я обратилась к Жан-Клоду. Его шёпот побежал по мне, зашевелил кожу, прошёл по руке в вампира у моих ног. Эвери закрыл глаза и почти сомлел. — Это не помогло, Жан-Клод, — прошептала я. —Я хочу это прекратить, а не усилить. — У меня нет таланта чтения чужих мыслей и чувств, ma petite, во всяком случае, до такой степени. Это не мою силу ты одалживаешь. — А чью тогда? — По моему предположению — Малькольма. Поскольку он первым её использовал. — И теперь она моя навеки? — Вряд ли навеки, как ты говоришь, но на сейчас. Используй её быстро, ma petite, потому что она может схлынуть. — А что мне делать с этими зачарованными? — Получи информацию от этого, ma petite, а потом я тебе помогу справиться с этой конкретной силой. А пока что я удаляюсь, чтобы не сделать хуже. Слово не разошлось с делом — он исчез. Когда-то его исчезновение помогло бы решить проблему с завлечёнными, но не сейчас. Сейчас у меня остались Эвери у моих ног и остальные, ожидающие, желающие. И что мне с ними делать, во имя Господа? Глубоко вдохнув, я медленно выдохнула. Будем решать проблемы по одной. И с катастрофами разбираться по одной. Иначе запутаемся. Посмотрев в светло-карие глаза Эвери, я подумала: «Что случилось вчера ночью в твоей квартире?» Передо мной мелькнула женщина, та самая, но вполне живая. Мелькнула и другая женщина, но её я не рассмотрела отчётливо. Будто часть картины затянуло туманом. Эвери прижался лицом к моей руке, и туман чуть приподнялся, но все равно другую женщину я не могла рассмотреть. Я одалживала силу у Малькольма, но то, что было во мне, было куда более интимным видом магии. Подняв вторую руку, я взяла лицо Эвери в ладони, туман ещё рассеялся, но я будто смотрела кино на экране с измятым краем. И так сильно старалась рассмотреть повреждённую часть, что не смотрела толком все остальное. Эвери и вполне живая женщина общались очень тесно и лично. Либо у меня усохла способность смущаться, либо работа есть работа. А я была на работе. Я знала, что вампиры умеют заставить человека забыть часы или даже дни, но никогда не знала никого, кто умел бы затуманить часть воспоминаний. Такой уровень владения силой был для меня нов. До страха нов. Прикосновение к лицу помогло, потому что, нравится мне это или нет, сила Жан-Клода и моя — в физической близости. Я наклонилась над лицом Эвери, держа его в ладонях. Он не закрыл глаза, когда я прильнула к нему в поцелуе, но я закрыла. Всегда закрываю глаза. Когда мои губы коснулись его губ, у женщины на краю кровати оказались каштановые волосы. Поцелуй перешёл в прижатие ртов, и волны этих волос мягко наполнили руки Эвери, мягче на ощупь даже, чем на вид. Её лицо повернулось навстречу его взгляду, и снова туман заполнил глаза. Я не видела её лица. Отлично, подумала я. «Имя, скажи мне её имя, Эвери», — подумала я, но у него в голове была только ревущая тишина, будто там она тоже что-то с ним сделала, чтобы остаться неузнанной или хотя бы анонимной. Воспоминание было не как от камеры, оно шло от глаз Эвери. Я увидела, глянув вниз, что он гол, что обе женщины тоже голые, но лицо её… лица я не видела. Я опустилась на колени, не прерывая поцелуя. Руки Эвери обхватили меня, он прижал меня к себе, я не сопротивлялась ощущению его объятий, его тела. Я отдала себя поцелую, объятию, и будто удар молнии прорезал воспоминание. Цвета стали ярче, и я знала, каков на вкус рот Салли Кук. Я чуяла запах духов, один поострее, с большим содержанием спирта, а другой — мускусный запах чего-то дорогого. Лицо вампирши перед глазами высветилось ясно, как кристалл, и звали её Нелли, и была она мастером, и она познакомилась с ним в стрип-клубе, а не в церкви. Она привела с собой стриптизершу, которую Эвери знал как Моргану. Мне будто открылся доступ ко всему, что Нелли ему сказала, будто я взломала компьютерный файл, и полилась информация. Она говорила о своём мастере, которого Эвери никогда не видел. Мастер настоящий, не то что Малькольм. Мастер знает, как охотиться, как пить кровь, как быть истинным хищником. Эвери пытался от неё отделаться, но она не отцеплялась. Эта мысль привела к воспоминанию о Нелли и другой женщине-вампире. Та вампирша была похожа на Нелли как сестра, если не как близнец. Её звали Надин, и она была намного моложе и намного слабее. Но они были похожи, и когда я это увидела, я увидела, что они похожи на Эвери. Те же мягкие каштановые волосы, тот же нежный овал лица, светло-карие глаза. Они могли быть родными братом и сёстрами. Надин и Нелли стали ссориться после секса с ним — Надин не хотела делить Нелли постоянно ни с кем. Эвери под каким-то предлогом снова порвал с ними, но Нелли в тот вечер появилась в клубе, и с ней была Моргана, и они сделали ему предложение, и он не отказался. Я ощущала его чувство вины — оно было настоящим. Он очень много нарушил церковных правил — клуб, стриптизерша, а Нелли опасна, это он знал, не знал только, насколько опасна. Он пил от этой женщины, из её шеи, потом у них с Нелли был секс. Он решил было, что вечер окончен, но Нелли стала приставать к другой женщине. Она хотела, чтобы он пил из её бедра. В самом интимном месте. И что-то в этой мысли его перепугало. Может быть, выражение глаз вампирши. Приглушённо-карие глаза, но мы оба увидели в них что-то твёрдое, и он знал, что должен встать и уйти, иначе она его уговорит на что-то… на все. Он схватил одежду, выбежал из спальни, оделся в гостиной и оставил Моргану живую и довольную в кровати с Нелли. Он пошёл в церковь, лёг в один из гробов, которые стоят в подвале на случай необходимости. И собирался рассказать Малькольму о Нелли и её страшноватом предложении, о мастере вампиров, который знает, как надо охотиться. О Мастере, который на самом деле набирает членов церкви в свою страшноватую группу. Но Эвери хотел подождать до конца службы, а тут пришла я, и планы переменились. Я оторвалась от поцелуя, как выныривают на поверхность пруда, быстро и сильно, пробыв под водой слишком долго. Прерванный поцелуй вырвал у меня стон, и мы с расстояния в несколько дюймов взглянули в расширенные глаза друг друга. Если бы я могла думать ясно, я бы попыталась добыть ответ на следующий вопрос тем же способом, прикосновением и вампирскими фокусами — или это некромантские фокусы? Как бы там ни было, а смотреть в лицо незнакомца с нескольких дюймов и видеть на нем выражение, очень похожее на обожание, для меня было слишком. Жан-Клод, может, к этому привык, но я нет, и я сделала то, что всегда делаю, когда меня пугает какая-то новая метафизика. Я прибегла к ординарному и человеческому поступку. — Сегодня есть в церкви кто-нибудь, кто связан с Нелли и её мастером? — спросила я вслух. — Да, — ответил он, ещё не обретя голос после поцелуя, — Иона. Нелли сказала, что Иона видел её мастера, и мастер ему понравился. Она предлагала нам быть втроём — Иона, она и я. Я отказался. Я все ещё была с ним в контакте настолько, чтобы понять: последние слова были самооправданием. Смысл, конечно, был в том, что он не лёг бы в кровать с другим мужчиной, даже если в этой же самой постели будет женщина. Если он думал, что так поднимется в моих глазах, то ошибся. Мне нравятся мужчины, достаточно уверенные в своей мужественности, чтобы делить меня с другим мужчиной. На самом деле, в последнее время это стало почти необходимым условием, чтобы со мной встречаться. Эвери хмурился, глядя на меня, будто что-то из моих мыслей до него дошло. Но у меня не было времени тревожиться на эту тему, потому что Зебровски заорал: — Он убегает! Я успела вскочить на ноги и увидеть, что один из вампиров прыгает по спинкам скамей. Он едва касался ногами дерева, перепрыгивая все дальше и дальше. Почти левитация, но не совсем. Он ещё не умел летать. Я люблю молодых — их ловить легче. Летать он не умел, и потому к окнам не рвался. Я не стала гнаться за ним, а бросилась по проходу у дальней стены. Там была дверь, ведущая в притвор. Летать он не умеет, ему нужна дверь. Пистолет я уже достала, на ходу сбросила предохранитель и загнала патрон в камеру. Вампир спрыгнул с последней скамьи и приземлился на пол легче воздуха. Шагнул к дальней двери, и тут я заорала: — Стой, а то стреляю! Пистолет я направляла на него двумя руками. Это нелегко — идти вперёд и держать объект на мушке, но я была дальше от него, чем хотелось бы мне быть в переполненной церкви. Да, штатские послушно собрались с одной стороны, но пуля — штука упрямая, и если спустить курок, во что-нибудь она да попадёт. И я хотела быть поближе, чтобы, спуская курок, никого не подвергать опасности. Конечно, когда достали пистолеты, народ заметался в панике. Обычно это бывает быстрее, но по какой-то странной причине я оказалась в дальнем проходе, и выстрел мне никто не загораживал, пока толпа с криком не стала метаться и рассыпаться. И кое-кто стал рассыпаться совсем не туда, куда надо. Вдруг между мной и преследуемым вампиром оказалась вопящая толпа штатских. — Ложитесь, мать вашу, ложитесь! — закричала я. — Держите его, черт побери! Он добрался до двери, поскольку я не могла стрелять. Но прямо за ним оказались двое вампиров. Двое из тех, кто были в проходе. Это я была виновата, когда крикнула держать его? Или просто это добропорядочные граждане? Один хрен, блин. Я стала пробиваться сквозь вопящую толпу, за мной шёл Зебровски, Маркони и Смит — прямо за ним. Ствол я направила в потолок. Штатские кричали, видя пистолеты, видя меня. Кричали, потому что могли кричать. Я слышала, как Зебровски у меня за спиной давал постовым у задней двери описание нашего подозрительного вампира. Мы уже почти прошли через толпу паникующих штатских, и тут я услышала иной вопль, перекрывающий высокий визг. Мужчины вопят, но не визжат. Высунувшись из-за двери как можно меньше, я выставила ствол. Нет, я не стала стоять столбом посреди дверей, подставляя себя под выстрелы — это в кино красиво, а в жизни надо прятаться за укрытием. О героическом виде можно беспокоиться потом, если выживешь. В конце коридора шла драка. Наши штатские, один тёмный, один светлый, поймали нашего бандита. И вроде бы побеждали. Они повалили его на землю, хотя темноволосый штатский тоже лежал на земле. Я вышла из-за двери, держа рукоять двумя руками, Зебровски сразу за мной с криком: — Полиция! Никто ни с места! Штатские остановились посреди драки, будучи законопослушными гражданами. А законопослушные граждане выполняют распоряжения полиции. Это была всего лишь секунда — они ослабили хватку и оглянулись на нас. Этого хватило, поскольку они отвернулись от преступника, а он, преступник, на нас оглядываться не стал и драться не прекратил. В конце концов, терять ему было нечего. У меня уже есть ордер на его ликвидацию. Двое вампиров прижимали его к земле, но когда они остановились, один из них, должно быть, ослабил хватку — чуть-чуть. Я увидела, как в руке бандита что-то серебряно мелькнуло. — Нож! — крикнула я, но было поздно. Лезвие ударило темноволосого в грудь. Что-то в этом ударе потрясло блондина, потому что он рухнул на колени рядом с другом. Может быть, он думал, что бандит уже у нас на прицеле. Он потянулся к упавшему товарищу, и если бы бандит поступил обыкновенно — вскочил и бросился к двери, он подставился бы под верный выстрел. Но вместо этого он широко распахнул дверь ударом и полувыполз, полувыкатился в неё. Двое штатских загородили нам выстрел намертво. — Блин! — заорала я и бросилась бегом.Глава шестьдесят седьмая
Мы перекрыли дальнюю дверь — Зебровски сверху, я снизу. Маркони и Смит за нашими спинами просматривали сектор. Мы оказались в зале собраний, и посреди всех этих длинных столов был тот вампир. Кожаной курткой он закрывался от пылающих крестов наших постовых. У них у каждого в одной руке был пистолет, в другой крест, как держат фонарь, так что они могли держать пистолет двуручной хваткой, не выпуская креста. Обучение даром не прошло. — У него нож! — крикнула я. Один из постовых на меня покосился, но только на секунду. — Мы его подержим на мушке, можете его обыскать. — За юбку прячешься, Рурк, — сказал Смит у меня из-за спины. — Скажешь это, когда будешь стоять к нему так близко. Я навела пистолет на вампира и медленно пошла к нему, на ходу говоря: — Медленно брось нож. Вампир не шевельнулся, только съёжился за своей курткой. Я остановилась и посмотрела на него вдоль ствола. Ощутила, как заполняет меня спокойствие, выводя меня туда, в то странно-тихое место, куда я иду, когда убиваю, и когда есть время туда попасть. — Я попрошу ещё раз, Иона. Брось нож, или я всажу в тебя пулю. Третий… раз… просить… не буду. Из меня вышел весь воздух, тело остановилось, стало спокойным и мирным, как разум. Сегодня не были слышны помехи, белый шум, было просто тихо. Мир сузился до этой скорчившейся фигуры, ничего не осталось другого. Я не осознавала присутствие полиции, Зебровски у меня за спиной, даже сияние крестов отодвинулось, и зрение обострилось, сосредоточилось на том, кого я собираюсь застрелить. Что-то упало от этой тёмной фигуры, серебристое, сверкнувшее в белом свете, но я не отметила этого. Не подумала: «Нож». Я уже миновала точку возврата и была готова. Голос Зебровски вернул меня к реальности. — Анита, он бросил нож. Голос был осторожен, будто Зебровски понимал, что я на краю. На краю, когда резкий голос может за меня сам нажать на курок. Дыхание вернулось ко мне шипением воздуха. Я подняла ствол к потолку, потому что надо было перестать наводить его на преступника. Направить в другую сторону, чтобы его не застрелить. По закону, я имела право стрелять, но нам нужно было, чтобы он заговорил. Мёртвые — по-настоящему мёртвые — не слишком склонны к болтовне. — Он у меня на мушке, — сказал Зебровски. Его пистолет смотрел точно на вампира. Я кивнула и прижала рукоять пистолета ко лбу. Она не была прохладной, была тёплой. Тёплой от моей подмышки, от груди. Будь на мне не такой лифчик, как надо, я бы поцарапала грудь, вынимая оружие, и я на опыте узнала, что все эти мини-лифчики, что разводят груди в стороны, мне не друзья, когда на мне наплечная кобура. А вот поддерживающие лифчики отлично убирают грудь с пути оружия, когда его достаёшь. Надо только убедиться, что они прикрывают тебя спереди, и можно бегать так, чтобы она не вываливалась. И чего это я задумалась о лифчиках, когда передо мной вампир, на котором два убийства, и его ещё надо взять? Да того, что я его чуть не убила. Я почти уже выстрелила прямо в его тело — не потому, что настало время, а просто такая у меня привычка. Редко мне приходится смотреть вдоль ствола, когда нельзя спускать курок. Я его чуть не убила раньше, чем мы его допросили. Чуть не убила, потому что мои разум и тело настроились на эту волну. На то, что это и есть наша работа. Мы смотрим вдоль ствола, спускаем курок и стреляем, чтобы остановить. Смерть — лучший для этого способ. — Анита, ты пришла в себя? — спросил Зебровски. Я кивнула и опустила ствол к полу. Я верила, что Зебровски успеет выстрелить вовремя и затормозить вампира. Верила, что успею направить пистолет и закончить дело. Не верила я в этот момент, что смогу стоять, держа вампира на мушке. Забавно, но факт. — Все путём, Зебровски. Он не отводил глаз от вампира. — Окей, ордер у тебя. — Ага, — сказала я. — Моя подача. Я посмотрела на вампира, все ещё укрывающегося кожаной курткой, и ничего не ощутила. Это был просто объект, из которого я должна извлечь информацию. Никакой сделки я не могла ему предложить. Закон не предусматривает сделок с вампирами, совершившими убийство. Но это проблема не сегодняшняя. — Медленно положи руки на голову и переплети пальцы. Ну! Голос его прозвучал странно-приглушённо: — Пусть они сперва кресты уберут. — Ты хочешь умереть прямо сию секунду? На миг он затих, потом тем же голосом ответил: — Нет. — Тогда делай, что тебе сказано. Руки на голову, пальцы переплести, и быстро. Быстро, я сказала! Он попытался не убирать куртку, кладя руки на голову. Глаза он зажмурил накрепко. — Пальцы переплети. Он послушался. — Встань на колени. — Руками можно пользоваться? Пистолет в моей руке снова был наведён. — Ты мне начинаешь действовать на нервы. На колени, блин! Он опять послушался. Хороший мальчик. — Ноги скрести. — Как? — Скрести ноги, одну лодыжку положи на другую. И это он сделал. То есть настал момент его обыскивать. Я терпеть не могу обыскивать живых, куда легче искать оружие на мёртвом. Как узнать, не слишком ли много ты стала убивать? А это когда тебе геморроем кажется обыскивать кого-то, кто ещё способен шевелиться. Я приставила ствол ему к затылку. — Шевельнёшься — стреляю. Ясно? — Да, — ответил тот же сдавленный голос. Что ещё приятно, когда обыскиваешь уже мёртвого — не слышишь страха в голосе, не ощущаешь мелкой дрожи рук. Не надо осознавать, что причина этого страха — ты. Не надо думать, что тот, к кому ты прикасаешься, должен умереть, и ничего ни ты, ни он не можете сделать, чтобы это предотвратить. Закон — это не справедливость и не милосердие. Закон — это закон, и он не даёт выбора ни Ионе Как-Его-Там, ни мне. Точка. У него был ещё один нож — на пояснице в ножнах под ремнём. И ещё у него были наручные ножны, пустые, и ножны побольше на шее, спрятанные воротником куртки. Никогда не встречала вампира, который носил бы с собой столько оружия. Когда он бросил нож, я подумала: значит, мне показалось, будто я видела нож в груди того, другого вампира — но нет, этот гад его пырнул, и ещё много у него ножей осталось. Запомнился нож, торчащий в груди вампира восклицательным знаком. Это навело меня на мысль. Я посмотрела на один из ножей, тронула лезвие подушечкой пальца. — Серебро, блин! Я не побежала обратно к раненому вампиру — подождала и помогла надеть наручники на вампира Иону, хотя знала: в случае чего они только задержат его, но не остановят, если он захочет освободиться. У нас просто нет ничего подходящего для силы вампира. Одна из причин, по которым их убивают, а не задерживают до суда. В одном штате пробовали оплетённые крестами гробы, но это отменили как меру жестокую и неординарную. Если бы меня спросили, я бы задала вопрос законодателям, посчитавшим гробы излишней жестокостью: если бы им предложили либо содержать их в ограниченном тесном пространстве до суда, либо убить на месте, что бы они выбрали? Спорить могу, они бы выбрали гроб, но меня никто не спросил. Меня приглашали на подкомитет Сената выступить на слушаниях о правах нежити, но дату все время переносили, или менялся председатель подкомитета, или… похоже, будто кто-то не хочет, чтобы подкомитет завершил свой отчёт. Политика, наверное, но, как бы там ни было, а меня не вызвали. Только пригласили, обещав уточнить дату дополнительно. Забавно, но, кажется мне, мои показания больше бы понравились подкомитету, если бы меня выслушали сразу после первого приглашения. А последнее время мне нечего им сказать утешительного. — Усадите его куда-нибудь Если попытается что-нибудь выкинуть, застрелите его. — А ты куда? — спросил Зебровски. — Ножи серебряные. — И что? — То, что наш добрый самаритянин-вампир умер или умирает. — Я уже шла к двери. — Если у него есть шансы выжить, у нас считанные минуты, чтобы его спасти. — Как его спасать? — спросил Зебровски. Я только покачала головой, не прекращая движения к двери. — Смит, пойди с ней. Смит перехватил оружие, держа его двумя руками к полу. — Прикрою тебе спину. Я не стала возражать против присутствия Смита. Мы с Зебровски сегодня напарники. Мы доверяли друг другу проследить за вампиром-злодеем, но я должна посмотреть раненого вампира, так что Зебровски остался при подозреваемом, а мне дал подкрепление. Дело в том, что оба мы никому другому не могли доверить проследить за вампиром Ионой. Так что Зебровски достался убийца, а мне герой. Куда как проще жизнь, когда вампиры не становятся героями.Глава шестьдесят восьмая
Нашего героя мне не было видно за широкой спиной его друга. Блондин все так же стоял на коленях, держа раненого за руку. Плечи у него ссутулились, он повернулся ко мне, весь в слезах. Красноватые следы от этих слез с кровью пролегли на лице. Я сразу подумала о худшем, пока не обошла его и не увидела второго вампира. Герой лежал на спине, но мигал мне серыми глазами. Только они у него и были светлыми — длинные тёмные волосы, такая же тёмная пробивающаяся бородка вокруг рта. Я чуть не ляпнула вслух: «Ох, так вы не умерли!», — но сумела промолчать. Очко в мою пользу. Я присела с другой стороны от него, напротив его друга. Нож торчал в груди восклицательным знаком. Я в своё время порядочно заколола вампиров, и умею распознать удар в сердце. Кровь выступила вокруг лезвия, впиталась в одежду темноволосого. Много крови. Это значит, либо он сегодня сыт, либо рана серьёзна. Либо и то, и другое. — Я не поняла, что нож серебряный, пока его не обезоружила. Я бы пришла раньше. — У нас компания, — сказал мне Смит. — Раньше или позже, не играет роли, — произнёс голос позади. Это был Малькольм. Остальные члены церкви толпились за ним. От зевак, по-моему, нигде не спрячешься. — Играет, — ответила я. — Он умирает, Анита. И мы ничем не можем его спасти. Я посмотрела на раненого и перехватила взгляд синих глаз его друга. Синих глаз в раме синего воротника рубашки. — Я видала, как вампиры оправлялись от худших ран. — Ты видела мастеров, Анита. Он не мастер. — Он получает силу от своей линии, от своего мастера, — сказала я. — Дело не в личной силе. — Истина и Нечестивец не имеют мастеров. Я верно говорю? Блондин посмотрел на Малькольма, и на его лице была полная безнадёжность. Я даже не могла отпустить замечание насчёт имён. Кого могут звать Истина и Нечестивец? Но в лице этом было столько страдания, что я могла только сказать: — Малькольм, если у тебя есть что сказать важного, скажи. — Они — безмастерные, Анита. Мастер, создавший их, погиб, и sourdre de sang, создавший эту линию, тоже был уничтожен. Они смогли пережить уничтожение своей линии, но оно их ослабило. Я посмотрела в лицо блондина — Истины или Нечестивца, не знаю, кто он был. А он уставился на Малькольма, и по его лицу было видно, что Малькольм говорит правду. — Если бы ты связал их обетом крови, у них был бы теперь мастер. — Я допустил их в свою церковь. Практически любой другой мастер просто бы их убил. — Почему? Лежащий на земле вампир ответил сдавленным голосом: — Они нас боятся. — Не разговаривай, брат, я все за тебя скажу, — торопливо заявил блондин. — Они боятся, что другие вампиры узнают, как мы пережили уничтожение всей нашей линии крови, и задумаются, не могут ли они убить тех, кто их порабощает, и тоже выжить. — Брат? — спросила я. Блондин посмотрел на меня. От свежих слез глаза его были красноваты. — Истина — мой брат. А, черт. — Малькольм правду говорит, что если мы вынем нож, то… Истина не залечит эту рану? — Когда-то мог бы, но гибель нашей линии нас ослабила. От серебряного оружия мы оправляемся не лучше людей. Я посмотрела на торчащую из груди вампира рукоять. — Если бы он был человеком, он бы уже погиб. А он ещё не умер. — Он умирает, Анита, разве ты не чувствуешь? Я положила руку на грудь вампира, рядом с лезвием, и сосредоточилась. Я ощутила, как его энергия — за неимением лучшего слова — тает. Он сделал судорожный вдох, и следующий дался ему ещё труднее. — Блин, он истекает кровью. — Вампир потерял столько крови, что тело его переставало функционировать. Черт. Я посмотрела на блондина. — Если мы будем сидеть, сложа руки, он умрёт. Если вытащим лезвие, может открыться возможность его спасти. — Как? — спросил блондин (я даже мысленно не могу никого назвать Нечестивец — в смысле имени). Как? Интересный вопрос. Будь здесь Жан-Клод, мы могли бы привязать его клятвой крови. Конечно, учитывая наши метки, Истина может взять кровь у меня и быть привязанным к Жан-Клоду. Примо обнаружил это случайно, а теперь открывалась возможность. — Я свяжусь со своим мастером, он Мастер Города. Если он согласится, у меня есть идея. И я позвала мысленно: — Жан-Клод! Вокруг него было какое-то движение — он оказался в клубе. — Oui, ma petite, ты звала? Не прибегая к словам, я дала ему пробежать свои мысли стенографически. Он был весьма заинтересован. — Нечестивая Истина в Америке! — Ты их знаешь? — Единственные вампиры за всю нашу историю, которые намеренно выследили всех вампиров своей линии и убили. Это меня потрясло: — Как, почему? — Я знал их мастера и его мастера, sourdre de sang. Это были воины, ma petite, ещё какие воины! Они в битве были как Бёлль Морт в сексе. — Так что, они слишком опасны, чтобы брать их на борт? — Ты знаешь, что случается, когда родоначальник линии сходит с ума? Вопрос казался ловушкой, но я все же ответила: — Что-то плохое. Он засмеялся у меня в голове, и мурашки поползли у меня по коже. — В этой линии все начали вдруг убивать людей — без платы, без политики, без какого бы то ни было мотива. Я тогда был ещё с Бёлль при дворах. Я знаю, что совет собирался подослать убийц, но двое вампиров из этой линии сделали все сами. Они спасли нас от ненужного внимания в Англии, и за это совет был им благодарен, но они убили источник своей линии, своего создателя, а это у нас — смертный приговор. — Так почему же они не мертвы? — Потому что вмешался кто-то в совете. Не знаю, зачем, не знаю даже наверняка, кто, но они остались безмастерными и были сосланы странствовать, и рука любого мастера, встреченного ими, оборачивалась против них. Если они смогли убить источник своей крови и выжить, то они слишком опасны, чтобы оставлять их в живых. — А как настроен ты? — Что ты предлагаешь, ma petite? — Ты помнишь, как вышло с Примо? — Ты дашь пить Истине, и он будет привязан к тебе и ко мне? — Ага. — Это не драчуны из линии Дракона, это воины, пережившие столетия, когда рука всякого обращалась против них. Я видел их однажды, когда их мастер прибыл ко дворам. Они — мужи чести. — Что он говорит? — спросил Нечестивец. Я подняла руку: — Он думает. — Никто не станет рисковать, — произнёс Истина сдавленным, трудным голосом. Жан-Клод дышал сквозь мой разум, покрывая мурашками кожу. Я убрала руку от раненого вампира, чтобы эффект не распространился на него. Потом широко открыла между нами метки, и Жан-Клод меня заполнил, пролился по моему телу, по коже. Его сила встретилась с моей, и будто пламя подожгло огромный сложенный костёр. У меня голова запрокинулась, выгнулась спина, сила хлынула из меня. Она лилась и лилась, и я ощущала каждого вампира в коридоре. Чувствовала их, как отдельные огоньки в темноте, будто с закрытыми глазами я знала их всех. — Назад, дети мои! — прозвучал издалека голос Малькольма. — Оставим место сие для её чёрной магии. Я открыла глаза, тут же поняв, что они выцвели в карий огонь с чёрной оторочкой. — Что сейчас будет? — спросил Смит. Я посмотрела на него, и он испустил удивлённый возглас, облизал губы и уставился на меня, бледный и перепуганный. — Если не хочешь этого видеть, вернись к Зебровски. Смит покачал головой: — Я останусь. — Тебе не понравится, — предупредила я. Он сдерживался, чтобы не обхватить себя за плечи, и я вспомнила, что он умел воспринимать энергию оборотней. Ничего нет хуже, как оказаться слегка экстрасенсом посреди метафизических событий. — Мне уже не нравится, но я держу твою спину — во всяком случае, против всего, что можно остановить пистолетом. Последние слова заставили меня задуматься, не восприимчивее ли он, чем кажется. Он знает, что в коридоре сейчас есть опасные создания, но ничего, против чего могут помочь пистолеты. Даже слишком умный. Надо будет поосторожнее с метафизикой при Смите — он может вычислить больше, чем мне хотелось бы. Я обернулась к двоим вампирам: — Я слуга-человек Жан-Клода. Мы действительно кровь от крови моей друг для друга. — Что ты предлагаешь? — спросил Нечестивец. — Нож вынимаем, я даю Истине пить, и мы привязываем его клятвой крови к Жан-Клоду. — Он воистину согласен нас принять? — Он говорит «да». Нечестивец обернулся к брату. — Ты согласен на это? Быть привязанным к другому мастеру? — Ощути её силу, её зов, — выдохнул он между двумя судорожными вдохами. — Если это слуга, каков же тогда хозяин? — Это значит «да»? — спросила я. Нечестивец кивнул. — Но если вы берете моего брата, вы должны будете взять и меня. Я просто знала, что Жан-Клод согласен — спрашивать было незачем. — Согласны. Хотя смогу ли я питать вас обоих сегодня — это другой вопрос. — Мы сегодня уже сыты. Истине надо будет дать пить по-настоящему, мне же будет достаточно лишь вкуса твоей крови. — Окей, — согласилась я. Про себя подумала: «А получится?», — и Жан-Клод ответил, что почти уверен. Он был почти уверен, что все получится. — А не лучше будет связать его обетом крови, а потом вынуть нож? — спросила я. — Быть может, ma petite, но серебро может помешать процессу. Мы хотим вернуть ему здоровье, а этого не произойдёт, если в теле у него будет находиться серебро. Я заморгала, глядя на Нечестивца. Обретшими вампирскую остроту глазами я чётко видела костную структуру его лица и понимала, что он очень по-мужски красив. Очень по-мужски, а когда я перевела взгляд на его брата, то увидела то же строение костей лица, которое никакая растительность не могла скрыть. Как я не заметила сходства раньше? — Надо вынуть нож, потом он будет пить. Я посмотрела на собственные запястья. Левое все ещё заживало после вчерашних укусов Примо и зомби. Правое запястье я не предлагаю. Никогда не следует ранить руку для стрельбы, если этого можно избежать. Я потрогала шею. Укус Реквиема никуда не делся, хотя уже заживал. Еле-еле ощущался укус Дамиана. Топ я снимать не буду, так что груди не рассматриваются. Остаётся шея. Скоро я буду выглядеть как законченная вампироманка, всегда со свежими укусами. А, ладно. — Прошу прощения, я свои раны инспектировала. Подставлю правую сторону шеи. — Он не сможет сесть. — Я лягу. Я передала пистолет Смиту. Он вытаращил глаза: — Это зачем? — Я собираюсь допустить Истину к своей шее. И не хочу беспокоиться, дотянется он до моего пистолета или нет. — Ты нам не доверяешь, — сказал Нечестивец. — Я никому не доверяю. Когда я попыталась лечь на Истину, нож торчал на дороге. — Сперва нож, ma petite, — напомнил Жан-Клод. Я снова встала и посмотрела на его брата: — Ты это сделаешь или я? Он понял без дополнительных объяснений — для разнообразия приятно. — Я сделаю. Он свободной рукой — другая оставалась в руке брата — взялся за рукоять и остановился. — Пора, брат, — напомнил ему Истина. Я отвела волосы в сторону, обнажив шею справа. Как только нож будет вынут, у нас останется минута, не больше, чтобы спасти ему жизнь или дать умереть. Нечестивец застыл, держа одной рукой руку брата, другой рукоять ножа. — Хочешь, чтобы я это сделала? — спросила я. Он покачал головой, но не шевельнулся. — Или это сделаешь ты, или я… Нечестивец. У нас время на исходе. — Давай, — прошептал Истина. — Давай. Рука Нечестивца сжалась. — Прости, брат, — сказал он, и одним резким рывком выдернул лезвие. Хлынула кровь — густая, красная. Тело выгнулось судорогой. Я сделала, как сказала. Как ложиться на раненого мужчину? Как на любого другого, если не хочешь скатиться в сторону. Я легла сверху, расставив ноги по сторонам от его тела, а он дёргался подо мной, борясь за жизнь. Шею я подставила под его губы, но он уже не владел своим телом в достаточной степени, чтобы начать пить. — А, черт! — Я подняла глаза и увидела его брата. — Помоги мне! — Как? — Подержи его, чтобы он мог пить. Нечестивец не стал спорить — просто зашёл сзади и поднял брату голову и плечи от земли. Судороги стали слабее, но это не помогло, совсем не помогло. — Поцелуй его, — выдохнул Жан-Клод через моё тело. — Что? — спросила я вслух. — В чем дело? — спросил Нечестивец. — Дай ему энергию, чтобы пить. — Как? Он оказался у меня в голове — не слова, даже не образы, — просто я вдруг поняла, потому что понимал он. У вампиров был поцелуй жизни задолго до того, как мы, люди, придумали искусственное дыхание. Когда-то я думала, что это должен быть sourdre de sang или тот, кто сотворил вампира, иначе энергию не передать, но на опыте убедилась, что это не так. Если бы Жан-Клод не был так уверен, что все получится, я бы возразила. Нечто подобное этому я сделала только однажды, и это было с Ашером, который был нашим возлюбленным и который до того от меня питался. Этот вампир был мне чужой, и не из нашей линии, но уверенность Жан-Клода наполнила меня как моя собственная. Я посмотрела в лицо Истины — глаза его начинали стекленеть, тело стало неподвижным. Я вызвала силу — или это сделал Жан-Клод, или мы оба. Трудно сказать, где начиналась одна магия и кончалась другая. Я наклонилась к лицу вампира. — Что ты делаешь? — спросил Нечестивец. Объяснять не было времени. Я прижалась губами ко рту вампира — его губы остались пугающе неподвижны. Я целовала его и чувствовала его смерть. Искру, мигающую, как спичка на ветру. И я стала вдыхать силу ему в рот. Вдувать в него, как вдувают в умирающего воздух. Я дышала ему в рот и думала: «Очнись. Очнись, Истина, очнись навстречу нашей магии». Жан-Клод использовал меня, чтобы вбивать в него силу как меч. Это было остро и больно даже мне. Истина застонал, сев на полу, вскрикнул — вскрикнул на незнакомом мне языке. — Ешь, — сказала я, и это было слово Жан-Клода. Но рука, убравшая волосы у меня с шеи, была моей. Он схватил меня, впился руками мне в плечи. Я увидела, как двинулась вперёд его голова и скрылась из моего поля зрения. Он меня укусил. Вдруг, резко, вонзились в меня клыки. Я заорала — от боли. Не было ни ментальных фокусов, ни секса, чтобы смягчить боль, и болело адски. Удивлённый мужской голос от ближайшей двери воскликнул: — Блин, ещё один! — Она вызвалась добровольно, — сказал Смит. — Она спасает ему жизнь. — Это же труп вонючий, какая там у него жизнь? — Маршал Блейк приняла решение, Рурк, так что вернись к остальным. — Блин! — повторил он и исчез. Я ничего не могла сказать, не могла помочь с объяснениями. Мои руки лежали на плечах Истины. Кажется, я вот-вот готова была начать отбиваться. Больно было, блин. Жан-Клод у меня в голове сказал: — Расслабься, ma petite, не сопротивляйся ему. — Я не сопротивляюсь, — подумала я. — Нет, сопротивляешься. Ты сопротивляешься его силе. Надо опустить щиты не только между мной и тобой, но и между им и тобой. И быстро, ma petite, быстро, или мы его потеряем. Я убрала щиты — те, что отгораживали меня от всех прочих вампиров, те, что я ставила настолько машинально, что сама не замечала. Мои естественные щиты некроманта. Они упали, и вдруг… вдруг перестало болеть. Как будто я с размаху влетела в ту стадию секса, когда боль становится наслаждением, когда впившиеся в тебя зубы — самое прекрасное, что ты ощущала в этой жизни. Я дала ему пить из своей шеи, но я напрягалась прочь от него — а теперь расслабилась прямо в него. Как будто таешь в поцелуе, который застал тебя врасплох, и ты вдруг отдалась ему. Перестала думать и поплыла по течению. Я отдала себя ощущению этого рта на моей шее, силы его рук у меня на спине, его тела, прижимающегося к моему. Его руки поползли ниже, ниже, охватили мои ягодицы. Он прижал меня к себе, выгибая шею и плечи, чтобы не оторвать рта, и ещё теснее прижал друг к другу нижние части наших тел. Настолько тесно, что я ощутила твёрдость и толщину у него спереди. У меня щиты были убраны — все до единого. Просто чудо, что ardeur не попытался проснуться раньше, но он проснулся теперь, от давления тела вампира, от его сосущего рта. Он заполнил моё тело, хлынул через кожу и потёк в Истину. Тот отдёрнулся от моей шеи, воскликнув: — Спаси нас Мать Тьмы, это же Бёлль Морт! Я встретила взгляд его вытаращенных глаз. Они были синее, чем раньше, а может, мне показалось. — Не Бёлль Морт, только я, только Жан-Клод, только мы с ним. — Последние слова я шепнула ему в губы. Ardeur хотел, чтобы я целовала его, слилась с ним ртом и пила, энергию в обмен на энергию. И я произнесла, почти касаясь его ртом: — Жан-Клод, помоги мне загнать джина в бутылку. Помоги это прекратить. — Если я помогу тебе закрыться, ardeur может охватить весь клуб, где я сейчас нахожусь. — Тогда пей, как пил вчера ночью. Питайся от желающих, но пронеси мимо меня эту чашу сегодня. Мне надо ловить убийцу, а не трахаться со всеми, кого мы берём к себе. — Помоги нам, — сказал Истина. — Помоги нам, мастер. Я ощутила, как удивление Жан-Клода побежало у меня по коже, будто любопытство стало прикосновением. — Он хочет это прекратить? Вопрос этот вышел у меня изо рта, моим голосом. — Да, — выдохнул Истина мне в губы, и я ощутила в его дыхании запах моей крови. — Да, помоги нам это прекратить. — Почему? — спросил Жан-Клод. Этот вопрос я не пропустила, потому что мне было достаточно. — Своё любопытство удовлетворишь как-нибудь в другой раз, Жан-Клод. Меня в соседнем помещении ждёт полиция, и мне надо с этим закончить. — Хорошо, ma petite. Он не то чтобы потянулся ко мне, он уже был во мне настолько глубоко, насколько это возможно. Но «потянулся» — единственное слово, которое приходит мне на ум. Он не закрыл меня или Истину. Он ничего и никого не стал закрывать щитами. Просто он взял ardeur, который в нас поднялся, и сделал две вещи. Он этот ardeur проглотил и закрыл связь между собой и мной, глухо и окончательно, будто дверь захлопнул. Вдруг я осталась одна, прижатая к телу Истины, между нашими лицами была всего пара дюймов, но это были мы и только мы. Одновременно мы испустили прерывистый вздох, будто оба задержали дыхание. Он убрал руки, и я смогла встать с его колен. Не было дразнящего ощущения, не было чувства потери от Истины, когда его коснулся ardeur и когда ушёл прочь. Вампир испытал такое же облегчение, как и я. Будь у меня время спросить, почему он испытывает облегчение, выбрав такие слова, чтобы это не выглядело как вопрос уязвлённой гордости, я бы спросила. Но надо было работать, так что я встала и покачнулась, и только рука Истины у меня на локте не дала мне влепиться в стену. — Как ты? — спросили одновременно Нечестивец и Смит. Полисмен бросил на вампира сердитый взгляд, но лицо вампира было безразлично-красивым. — Просто за последнее время слишком много крови отдала. А так все нормально. Чтобы это доказать, я отступила прочь от руки Истины, сделала несколько глубоких вдохов и встала твёрдо. Но, кажется, действительно надо проверить, могу ли я хоть ночь провести, не открывая вены — Я ощутил силу твоего мастера, — сказал Нечестивец. — Мой брат связан с ним, но я — нет. Ты обещала взять нас обоих. — Я это сделаю. Жан-Клод сделает, но не сегодня. На эту ночь банк крови закрывается. Нечестивец бросил на меня взгляд, показывающий, что он мне не верит и не доверяет. Брат его уже стоял рядом с ним, будто поднялся на ноги левитацией. Может, так оно и было. Одной рукой он обнял Нечестивца за плечи. — Она выполнит обещание. Истина улыбался. — С чего ты взял? Потому что она помогла тебе отбить ardeur? — Отчасти. Нечестивец покачал головой: — Наверное, ты ещё искуснее, чем я ощутил, раз Истина настолько тебе доверяет. — Я спасла ему жизнь. Как правило, это производит хорошее впечатление. — Не на него. Не на Истину. — Все это хорошо, но я должна допросить подозреваемого в убийстве. И прямо сейчас. — Мы идём с тобой, — сказал Истина. — Прошу прощения, это дело полиции. Спасибо за помощь в задержании преступника. — Твоя сила воззвала к нам, когда ты коснулась Эвери. — И когда я сказала «держите его», вы должны были повиноваться? Оба они кивнули. — Мне очень жаль. — А мне нет, — ответил Истина. Нечестивец одарил меня ещё одним недоверчивым взглядом. — Я тебе дам знать. Пока что мне тоже не жаль. — Слушай, я тебе даю слово, что как только это будет в человеческих силах, я передам тебя Жан-Клоду. — Передашь? Я нахмурилась: — Я даю слово, что, как только это будет в человеческих силах, я сделаю так, что ты будешь привязан кровью к нашему Мастеру Города. Так годится? — Пообещай мне, что ты привяжешь меня так же, как привязала моего брата. — Я только что обещала. — Нет, не так. Насколько мне известно, ты могла бы передать меня кому-нибудь другому в вашем хозяйстве. У нас с братом — куда один, туда другой. Чтобы быть вместе, мы должны идти одним путём. Хотелось бы мне спросить Жан-Клода, что за проблема в моем обещании, но сейчас он был занят, изо всех сил развлекая публику в «Запретном плоде». Я подумала о том, чего просит Нечестивец, и не увидела подвоха, поэтому я сказала: — Окей, обещаю, что привяжу тебя так же, как твоего брата. Теперь ты доволен? Он едва заметно кивнул и ещё менее заметно улыбнулся. — Тогда оставь карточку или телефон в одном из клубов Жан-Клода, и мы договоримся о встрече. — Мы там будем, — сказал Нечестивец. — О да, — поддержал его Истина. — Мы там будем. Я повернулась к двери в соседнюю комнату. Смит направился за мной. Я протянула руку, не оборачиваясь: — Пистолет. Он подал мне мой пистолет. Я сунула его в кобуру, направляясь к двери, за которой ждали меня преступник и полицейские. Было у меня неясное чувство, что я чего-то не поняла насчёт Истины и Нечестивца. «Нечестивая Истина», — назвал их Жан-Клод. За что? Только за то, что они перебили свою линию крови? Или я что-то упустила из виду, о чем потом буду жалеть? Я снова прогнала в голове последний разговор, и все, что я обещала — это дать Нечестивцу своей крови и привязать его к Жан-Клоду и к себе. Больше ничего, так откуда же у меня ощущение, что братья будут ожидать большего, чем я предложила? «Жан-Клод, что я сейчас сделала?» — подумала я. К моему удивлению, он ответил — осторожно, будто закрывал меня щитом. — Теперь у нас есть воины, ma petite, как ты и хотела. — Не может быть, чтобы ты уже напитал ardeur. — Действительно, ma petite, но я помню Нечестивца прежних дней, и потому решил, что глупо было бы не проверить лишний раз, как ты там. — Ты сдерживаешь ardeur, когда говоришь со мной мысленно, и при этом в зале, полном распалённых женщин? — Oui. — Приятно знать, что наш тройной сеанс тебе что-то дал. — Ты говоришь так, будто саманичего не получила, ma petite. Это же ты привела Нечестивую Истину к нам, к себе, до того, как они пришли ко мне. Ты только вчера говорила, что нам нужны люди, умеющие драться, а не только соблазнять, и не проходит и двух суток, как ты приводишь двух легендарнейших воинов. Это, ma petite, не просто впечатляет — это пугает. Насчёт «пугает» я пропустила мимо ушей и задумалась над первой частью. Я не помню, чтобы думала о бойцах или воинах. Помню, я подумала, что нам нужно больше мускулов. — Так теперь они у нас есть, как ты и хотела. Я не могла с этим спорить, но придётся быть аккуратнее с желаниями. Последнее время, кажется, я получаю именно то, чего желаю. И вдруг фраза «аккуратнее с желаниями» приобрела совершенно новый смысл. Мне, черт побери, придётся быть куда как аккуратнее со своими желаниями.Глава шестьдесят девятая
Конечно, чего я желала, входя в комнату, так это чтобы мы поймали наших серийных убийц раньше, чем они убьют опять. В этом желании я была больше чем уверена, и с таким, кажется, можно жить. Вампира усадили на стул, и наручники пропустили через перекладину спинки. Конечно, это тоже только задержка, но две задержки подряд могут спасти нам жизнь, если дело повернётся плохо. Я всмотрелась в лицо вампира. Волосы у него были темнее, чем у Эвери — шатен, которого многие назвали бы брюнетом, правда, не в моем присутствии. Глаза карие, тёмные. Выглядит неплохо — по типу «ну уж сотни таких лиц я точно видел», — но не поэтому я на него уставилась. Я его знала. Сперва просто какое-то воспоминание вертелось на заднем плане сознания, потом лицо стало знакомым, и вдруг все вспомнилось. — Вы — Иона Купер. Помню, меня расспрашивали репортёры о моих чувствах по поводу того, что мой коллега-охотник убит вампирами. Это было — когда же? Два года назад, или три? Выражение его лица и взгляд, до того безразличные, стали враждебными. — Четыре. — Вампиры тогда были на легальном положении, Купер. Почему вы не вышли из чулана и не сообщили людям, что не погибли в том пожаре? Он опустил глаза, поднял снова, и они стали темнее, засверкали гневом и вампирской силой. Я наклонилась к нему поближе, улыбаясь. Зная притом, что эта улыбка не доходит до глаз, они остались холодны и мертвы. Ствол моего пистолета был прижат к его груди — не слишком сильно, но напротив сердца. — А может, дело в том, что вы допустили гибель — сколько их было? — шестерых полисменов в огне? — Анита, что происходит? — спросил Зебровски. Я рассказала ему. Даже не глядя, я знала, что лицо Зебровски дружелюбным не будет. Ничто так не выводит копов из себя, как если убивают их коллег. — И как же ты выжил, Купер? — спросила я. Он полыхнул на меня взглядом: — Сама знаешь. — Ты выдал их тем вампирам, на которых охотился? Он глядел молча, но отрицать не стал. Этого было достаточно. — Он продал копов за деньги? — спросил Маркони. — Нет, — ответила я, — не за деньги. — Нет, — сказал Купер, — не за деньги. — За что же ещё? — спросил Смит. — За бессмертие, — сказала я. — Верно, Купер? — Не только. — За что же ещё? — спросила я. — Ты — слуга-человек Мастера Города. Ты знаешь, за что ещё. Я заморгала, не зная, что сказать, но отодвинулась и уже не держала пистолет у его груди. Я знала, на что это похоже — соблазниться тем, за кем охотишься. Просто в моем случае соблазнение было более традиционным. Ладно, зато я хотя бы среди живых. — О чем он? — спросил Смит. Густой голос Малькольма заполнил зал со всеми его столами и чашей для пунша. Все было готово для пунша с печеньем, хотя пунш, на мой взгляд, был слишком красный и слегка густоватый. — Сила, офицер. Сила и секс — вот что предлагает Жан-Клод. — Аккуратнее бросайся камнями, Малькольм, а то могут и вернуться. — Это угроза? — Нет, дружеское предостережение, что бросаться камнями можно, только имея чистые побуждения. — Спроси своего друга. Спроси его, заманил ли его к нам секс с кем-то из нас. Я в течение многих веков видал смертных, приходивших к этой жизни ради секса. — Во-первых, — ответила я, — он мне не друг. Во-вторых, мне не важно, зачем, важно лишь, что он сделал. Я трогала Купера, когда обыскивала в поисках оружия, и никаких вспышек информации не получила. Никаких картинок. Способность Малькольма видеть через прикосновение я не приобрела, а только одолжила. И хотела одолжить снова. Наверное, надо было хотя бы притвориться, что я выполняю обычную процедуру. Я повернулась к Куперу: — Кто твой мастер? И где он сейчас? — Скорее всего, ест. — Где его дневное логово? Он покачал головой, вроде как даже улыбнувшись. — Я тебе ничего не скажу, Анита Блейк. Я не более собираюсь предавать своего мастера, чем ты своего. — Видишь ли, мой мастер не просит меня потрошить беззащитных безоружных женщин, а твой просит. Он снова покачал головой: — Я его не выдам. Теоретически говоря, больше прав у этого вампира не было. Я могла прямо сейчас законным образом всадить ему пулю в мозг. В ордере говорилось, что я могу использовать любые средства, которые сочту необходимыми. Об этом вслух не особо говорится, но я знаю, и все мы, легальные охотники за вампирами, знаем, что среди нас некоторые толкуют это положение ордера как оправдание пытки. Я пытку не люблю — ни по какую сторону цепей. Кроме того, у Купера репутация мужика крепкого. А у нас нет времени возиться и его ломать. Нам надо знать, где живёт его мастер. Я подошла к Малькольму. Он явно не был рад видеть меня так близко. — Чего вы хотите, миз Блейк? Вы получили своего негодяя — забирайте его и уходите. Я понизила голос, чтобы слышали только мы с ним и почти готовый покойник Купер. — Попытайся ещё раз прочесть мои мысли прикосновением. — Я не пытался… — Если будешь отрицать, я очень постараюсь, чтобы все, с кем ты вёл переговоры последние годы, узнали, как именно ты их перехитрил. Рукопожатия было достаточно. — Я никого не зачаровывал. — Нет, ты просто читал мысли, брал знание из разума против воли владельца. Это запрещено законом. — Опять угроза, миз Блейк? — У меня все просто, Малькольм. Если ты сейчас своё скромное ясновидение применишь ко мне, оно останется нашей маленькой тайной. Если нет, оно не останется нашей маленькой тайной. Сам видишь, насколько просто. — Как я могу тебе верить? — Можешь или не можешь, а выбора у тебя нет. Тут я ощутила его силу — как воду, заполняющую помещение. Когда-то я боялась в этой силе утонуть. Сейчас я знала, что могу в ней плыть или просто её не замечать. — Показуха на меня впечатления не произведёт. — Я это сделаю, но не потому, что ты меня заставила. Я хочу, чтобы прекратились эти убийства, и если мы приютили среди нас змей, не ведая того, то я хочу знать, кто они. Я не потерплю, чтобы подобные вещи творились в моей церкви или же членами её. — Отлично. — Я протянула ему руку. — Давай тогда от слов к делу. Он нахмурился, но руку мне дал, и как только наши пальцы соприкоснулись, я почувствовала, как он роется у меня в голове. Ощутила, как он увидел ещё раз образ мёртвой женщины. Более полный. Своей силой я взмахнула наружу, как парирующим клинком, и на этот раз он был готов — он просто убрал руку и отступил. — Пусть тебе будет от этого столько же радости, сколько мне за много сотен лет. Это прозвучало как благословение по форме и проклятие по сути, но я не обратила внимания. Мне надо было воспользоваться даром, пока он со мной. И я повернулась к вампиру, пристёгнутому наручниками к стулу. Он слышал по крайней мере часть разговора с Малькольмом, и лицо его было сердитым и вызывающим. — Я не буду говорить. — Я тебя и просить не буду. — Что сейчас происходит, Анита? — спросил Зебровски. — Я собираюсь выяснить то, что нам хочется знать. — Как? — с явным подозрением спросил он. Я не могла сдержать смеха: — Зебровски, ты чего подумал? — Даже не знаю. И смех у меня сам собой угас. Всегда неприятно видеть, как твои друзья смотрят на тебя так, будто допускают, что ты можешь быть монстром. — Я ничего не собираюсь делать такого, чего ты сегодня уже не видел. Он удивлённо раскрыл глаза: — Но тому типу ты нравилась, а этот тебя не выносит. — Не играет роли. Он сделал неопределённый жест — дескать, что ж, действуй, но вид у него был такой, будто поверит он только, когда увидит. Что ж, его можно понять. Я протянула руку к лицу Купера. — Не трогай меня! — Хочешь, чтобы я сразу тебя пристрелила? Он посмотрел злобно. — Тогда сиди тихо. Не опасайся я, что он попытается вцепиться в меня зубами или руками, я бы обняла его сзади, но он — вампир, а их лучше не обнимать, если не уверен в своей безопасности. Я тронула его сбоку, так что если бы он попытался меня цапнуть, я бы почувствовала и успела бы отодвинуться. Я коснулась его щеки. Он был чисто выбрит, но холоден. Ещё сегодня не ел. «Кто твой мастер?» — подумала я. Он сопротивлялся. Он пытался вызывать случайные мысли. На меня хлынул поток хаотических образов. Я увидела вторую стриптизершу, с прошлой ночи. Она была жива и танцевала. Какая-то фигура в плаще ссутулилась рядом со сценой. — Нет! — отдёрнулся Купер. Я прижала его руку бедром и взялась ладонями по обе стороны головы. Волосы у него были мягкие, но не такие, как у Эвери. На ощупь они были такие, будто, если им дать отрасти, появится в них плотность и волна. — Не надо, — произнёс он, и это уже не было криком. Он пытался думать о чем угодно, обо всем сразу. Но среди этих спутанных образов я узнала лицо. Лицо женщины. Я вспомнила её за пиршественным столом. На пиру при дворе Бёлль. И воспоминание это было не моё. — Жан-Клод! — подумала я. Он шепнул через меня, и я ощутила, что на этот раз он занят, или сейчас будет занят. — Мне прийти к тебе, ma petite? Я это могу отложить. — Кто она? — спросила я вслух, но для его ушей, хотя услышало, наверное, больше. — Гвенит. Прекрасная Гвенни, возлюбленная Витторио. — Витторио, — повторила я, и с именем пришло лицо. Красивое смуглой красотой, и вряд ли он начал жизнь с итальянским именем. Скорее, с арабским, настолько он был тёмен. — Витторио. Очевидно, я шепнула это вслух, потому что Купер вскрикнул и вскочил — вскочил, прикованный наручниками к стулу. Когда он вставал, ко мне от него дошла очень отчётливая мысль: Я заставлю их меня убить. Я была ближе всего к нему, но, чтобы провести мой любимый приём, надо было убрать пистолет. И потому я сделала первое, что пришло в голову — я его ударила. Ударила изо всех сил приёмом, который годами отрабатывала на тренировках по боевым искусствам. Когда противника бросаешь на пол, то метишь на три фута под пол. Целью моей была не щека, в которую я била, а щека с другой стороны. Когда я была всего лишь человеком, это был способ сосредоточиться, выжать из своего тела максимум. А теперь вдруг слова «пробить дыру в чьём-то теле» приобрели буквальный смысл. Плеснула кровь, и щека прогнулась у меня под кулаком. Кажется, слышно было, как хрустнула сломанная челюсть. От удара его развернуло вокруг собственной оси, и он упал набок вместе со стулом. Упал и не поднялся. — Господи! — ахнул один из постовых. — Боже мой, вы ему шею сломали! Правда? Я постояла секунду с кулаком, покрытым кровью, и тут до меня дошло, что рука болит. Порезалась об зубы. — Он не мёртвый, — произнесла я хриплым голосом. Все таращились на меня, и не по-доброму. Таращились так, будто у меня вдруг выросла вторая голова, и очень мерзкая на вид. Я посмотрела на Малькольма: — Это действует, если он без сознания? Малькольм кивнул. Я присела возле упавшего вампира. Коснулась его волос, стараясь не смотреть, что я сотворила с его лицом. Я не пробила в нем дыру в буквальном смысле слова, но кожа на зубах расселась, будто от удара тупым лезвием. Закрыв глаза, я стала думать: Дневное убежище, где его дневное убежище? Сейчас он не мог сопротивляться, и мысли его текли гладким шёлком, и в этот момент я узнала, что Малькольму легче читать мысли людей, когда они спят. Эту мысль я прогнала и пошла за мыслями и образами Купера. Здоровенное здание, кондоминиум. Гадский современный кондоминиум. Я захотела увидеть фасад здания, и увидела. Узнала адрес. Так, погоди, номер и название кондоминиума — и передо мной оказались ящички с фамилиями и номерами. Я смотрела на них с высоты большей, чем мне привычно. Так. Улица, — подумала я. — Какая улица? Я произнесла адрес вслух — улицу, название кондоминиума. — Записал, — сказал Зебровски. Я открыла глаза и убрала ладони от Купера. У него задрожали веки, он испустил звук — тихий стон. Взгляд, который он бросил на меня с земли, был полон удивления и страха. Я тоже была удивлена, как и все прочие, но не могла позволить им это заметить. Что единение с Жан-Клодом и Ричардом увеличит метафизическую силу, я знала, но даже не думала, что к физической это тоже относится. Будь Купер человеком, мой удар сломал бы ему шею. Блин. Зебровски уже был на телефоне. — Кому ты звонишь? — спросила я. — В Мобильный резерв. Нам нужна огневая поддержка. — Подожди, — попросила я. Зебровски стукнул по кнопке телефона, отключил его. — Чего подождать? — Если мы дадим им адрес, они могут сегодня же ночью туда броситься. Этого не надо. — Этих гадов надо поймать, — возразил Смит. — Да, но сейчас они на охоте. Дома их не будет, или они будут там не все. Мы упустим кого-то или всех вообще, а если нагнать в те края полицию, они узнают. И никогда в этот адрес не вернутся, и где их искать, мы и знать не будем. — Мы не можем скрыть адрес, — сказал Рурк, — если нас спросят. — Если адрес выйдет из этих стен, то будут ещё жертвы. Его мастер настолько силён, что ни один мастер вампиров в городе не почуял его присутствия. Это значит, что он отлично знает своё дело. Мобильный резерв — это те ребята, которых я хотела бы иметь рядом в бою, но к вампирской силе у них иммунитета нет. Они ввалятся ночью, когда он на пике своих возможностей, и могут погибнуть все до одного. Все смотрели на меня, кроме Зебровски. Он уже допёр, его убеждать не надо. Маркони тоже сообразил, только постовых и Смита надо было ещё убедить. — Зебровски, вызови Мобильный резерв и дай мне капитана Паркера. Зебровски приподнял бровь: — Ты уверена, что хорошо придумала? — Нет, но он меня знает. И он командует Мобильным резервом. Соедини меня с ним. Зебровски состроил гримасу: — Ладно, твои похороны. — Будем надеяться, что нет. Я посмотрела на Иону Купера, вампира, бывшего истребителя вампиров. Он моргал, глядя на меня. Наверное, у него было что мне сказать, но сломанная челюсть болтовне не способствует. Зебровски захлопнул телефон. — Я оставил сообщение, он перезвонит. Я кивнула и снова посмотрела на Иону. Все, что он знал, я выяснила, до конца. Я видела, как он участвовал в убийствах женщин. Видела его собственные воспоминания. Я вздохнула. — Пока мы ждём, что он перезвонит, помогите мне вывести задержанного наружу. Зебровски посмотрел на меня, я на него в ответ. Настала его очередь вздохнуть: — Смит, возьми его под другую руку. Выведем его наружу. Смит посмотрел на нас как-то странно, но помог Зебровски поднять вампира на ноги. Купер тихо протестующе мычал и шипел проклятья себе под нос. Может, я и не сломала ему челюсть, или сломала не слишком сильно. Зебровски и Смит подняли его на ноги и направились к двери. Я достала пистолет и пошла следом. Один из постовых спросил: — Что они будут делать? — Пойди посмотри, если хочешь, — усталым голосом ответил ему Маркони. — Я это уже видал. Рурк и второй постовой, не могу припомнить его фамилии, вышли за мною. Это было как парад. У меня на счёту более восьмидесяти убитых, и почти все на самом деле по закону. Но обычно я убираю плохих парней, когда для мира они уже умерли. Обычно мне не приходится их допрашивать, прикасаться. Обычно я не знаю, кем они были в жизни, а если знаю, у меня такое чувство, что я избавляю их от мучений — или было у меня такое чувство в те времена, когда я считала вампиров истинными мертвецами. Иона Купер был тем же, кто и я, и он предал все, за что стоял. Он пожертвовал слугами закона, приданными ему в помощь. Он ради развлечения убивал ни в чем неповинных женщин. Я все это знала, но лучше было бы, если бы мне неведомо было, насколько у него мягкие волосы, или что он уже был похоронен как герой. Вот почему всегда был обычай, чтобы палач приходил только в последний момент, когда наступает время казни. Если бы он попытался бежать или драться, его бы другие копы застрелили — убили бы его вместо меня. Но он не собирался, и никто не имел законных полномочий сделать то, что предстояло мне. Мы вышли на площадку сбоку от парковки. Купер сообразил, что происходит, потому что даже с поломанной челюстью он обратился ко мне. Сначала слова шли туго, но стали идти быстрее. Страх преодолевает боль. — Ты — слуга-человек Жан-Клода. Разве то, кем я был, отличается от этого? — Я не убивала невинных гражданских лиц только за то, что мой мастер не любит стриптизерш. — Я больше положил народу как охотник, чем как вампир, — сказал он и попытался обернуться посмотреть на меня, но это, очевидно, было слишком больно. Мы оказались на пятачке травы — с одной стороны цветы, с другой парковка. — Здесь нормально, — решила я. Зебровски обернулся, и Смит вместе с ним. И вампира они повернули, так что теперь мне было видно его лицо. — Я убиваю, потому что так говорит закон, а не потому, что мне так хочется, — сказала я. — Ты врёшь. — На колени, — сказала я. Он стал сопротивляться — я его могу понять. Тогда я выстрелила ему в ногу, и он свалился на землю. Я не ожидала, что буду стрелять в него так сразу, или что буду стрелять не насмерть. Отдача от пистолета разошлась по телу оживлением, будто от пистолета исходил адреналин. Кожу руки закололи мурашки. Смит побледнел, Зебровски был угрюм. Но они не выпустили его рук, хотя он уже был на земле. — Могу это сделать быстро, Купер, могу медленно. Выбирать тебе. Голос у меня был пуст. На лице ничего не отражалось. Я только смотрела на него и знала, что если он будет отбиваться, я буду стрелять дюйм за дюймом, пока он не будет слишком тяжело ранен, чтобы уйти, и можно будет сказать Смиту и Зебровски, чтобы отошли, не опасаясь фокусов с его стороны. Он продолжал отбиваться, и я выстрелила ещё раз. Смит выпустил его руку: — Не могу я! Так нельзя! — Тогда уберись от него к едрене матери, — сказала я со злостью в голосе, потому что была согласна со Смитом. — Зебровски? — Я здесь. Он говорил очень осторожным голосом. Я направила пистолет на Купера, и моё тело наполнилось тишиной, злость ушла, уступив место лишь потрескиванию белого шума в голове. — Отойди. Он отошёл, и Купер попытался левитировать. Я так и думала. Две пули я всадила ему в середину тела, и он рухнул на землю. Он не мог летать в церкви, когда был здоров, и я решила, что он вряд ли лучше справится раненый. Так и вышло. Я пошла к нему, держа пистолет двумя руками, направляя в середину его лба. — Тебе это доставляет удовольствие, — сказал он и издал какой-то горловой звук. На губах его была кровь — его кровь. — Нет, — ответила я, — не доставляет. — Ты врёшь, — снова повторил он и попытался сплюнуть кровь мне на ноги, но челюсть, наверное, слишком болела, и он дёрнулся в судороге. — Я не хочу тебя убивать, Купер, и мне это не доставляет удовольствия. Он посмотрел на меня недоуменно. — У тебя внутри ощущается пустота. Мне нравилось убивать. — Тем лучше для тебя, — ответила я и знала, что надо бы спустить курок, положить этому конец. Никогда не давай им разговаривать. — Тебе это действительно не доставляет удовольствия? — спросил он. — Нет, — ответила я, глядя в его карие глаза. — Как же ты тогда с ума не сойдёшь? Я медленно выпустила из тела весь воздух, и мир сузился до середины его лба. Но я все ещё видела его глаза, такие живые, такие… настоящие. И ответила: — Не знаю. Удар пули отбросил его назад. Он упал набок, а я встала над ним, держа пистолет двумя руками, потому что, мёртв он или не мёртв, а моя работа не окончена. У него была крошечная дырка в середине лба над удивлёнными глазами. Я стреляла ему в лоб, пока крышка черепа не брызнула мозгами и костью. Отсечение головы — штука хорошая, но расплескать мозги по лужайке тоже помогает. Я перенесла прицел на грудь и стала стрелять, пока не опустела обойма. Достав из пояса запасную, я перезарядила оружие и продолжала стрелять, пока через дыру не стало видно насквозь. По закону я не имею права возить с собой набор для ликвидации вампиров, не имея на руках ордера. Из дому я выходила без ордера, и потому обрез дробовика остался дома вместе с кольями и мачете. Пистолетами тоже можно эту работу сделать, но больше уходит времени и чёртова уйма патронов. Эхо последнего выстрела звенело в ночи. В ушах у меня стояла звенящая тишина, как бывает, когда стреляешь так много и так близко без защиты на ушах. Я стояла над телом, одной ногой на его плече, прижимая к земле. Не помню, как я туда поставила ногу, но стрелять в землю куда как безопаснее, чем в ночь. Не все пули застрянут в теле, особенно если ты в этом теле хочешь пробить дыру. Первым ко мне вернулся из звуков шум крови в собственных ушах, пульс собственного тела. Потом раздался другой звук, на который я обернулась. Малькольм привёл свою паству посмотреть, или они сами вышли, и он не смог им помешать, а потому вышел с ними. Как бы там ни было, их сейчас сдерживали постовые. Вампиры и несколько человек стояли и глазели на меня. Впереди стояла девочка, и я даже подумала, какого черта себе думают её родители, потом поняла, что она вамп. Мне трудно было сосредоточиться, но она была стара. Старше той женщины, что держала её за руку, притворяясь её мамой. Я щёлкнула обоймой пистолета, проверяя, сколько осталось патронов. Не помню, сколько раз я стреляла, а обоймы взяла с собой всего две — дура. Мне надо было перезарядиться, попасть к себе в джип или домой. Вставив обойму обратно, я загнала её ладонью на место. Кто-то из вампиров вздрогнул, услышав тихий щелчок. Почему-то, когда они все тут стояли и на меня смотрели, убирать оружие мне не хотелось. Я не думала, что они бросятся, но назвать это сборище дружелюбным было бы трудно. Зебровски подошёл ко мне. — Давай-ка уведём тебя отсюда, — сказал он, и либо он это прошептал, либо ещё слух ко мне не вернулся. Но спорить я не стала. Я позволила ему отвести себя к его машине, а Смиту и Маркони — прикрыть нам спину. Когда мы проходили мимо, я заметила в толпе Эвери. Он уже не был рад меня видеть. Медовый месяц, кажется, закончился. Зебровски усадил меня на место пассажира, и я краем глаза заметила движение. Это были Нечестивец и Истина. Они стояли у входа в церковь. Вид у них не был огорчённый. Истина мне кивнул, а Нечестивец послал воздушный поцелуй. Я пристегнула ремень и помахала им ладонью. — Ты сегодня завела новых друзей, — заметил Зебровски, врубая передачу и медленно подавая машину вперёд. Надо было миновать близко стоящую группу вампиров. Они смотрели на нас с пустыми, ничего не выражающими лицами. — Ага. Я всюду завожу друзей. Он сухо и коротко засмеялся. — Анита, ради Бога, тебе обязательно надо было пробивать ему дыру в груди? — Вообще-то да. И мой голос тоже никак нельзя было назвать дружелюбным. — Я бы на твоём месте какое-то время подальше держался от этой церкви. Они запомнят сегодняшнюю ночь. Я привалилась головой к спинке сиденья и закрыла глаза. — Ага. Я тоже. — Ты как, ничего? — Нормально. Паркер ещё не звонил? — Звонил. Я ему сказал, что ты пробиваешь дыру в груди одного вампира. Он сказал, что ты можешь ему перезвонить. Я открыла глаза и уставилась на него: — Ты ему так и сказал? — Ага, — осклабился он. Я покачала головой: — Дай-ка мне этот чёртов телефон. Он передал мне трубку. — Нажми вот на эту кнопку, его номер сам наберётся. Я нажала кнопку, и телефон начал звонить. Я сидела, оцепеневшая, ничего не ощущая, кроме лёгкого потрясения. Паркер ответил на второй звонок, и я стала говорить по делу. О раскрытии убийств, о спасении жизней. Я сосредоточилась на том факте, что мы хотим спасти жизни, но мысли прыгали. Я видела перед собой глаза Ионы Купера, слышала его вопрос: как же ты не сходишь с ума? Ответ — истинный ответ — был таков: никак.Глава семидесятая
Через час я была дома. С Мобильным резервом я договорилась о встрече через час после рассвета. Капитан Паркер велел мне немного поспать, будто по голосу понял, что мне это надо. Он даже согласился взять меня с ними. Я в их рейдах на вампиров была как специалист по опасным материалам в налётах на нелегальные химлаборатории — эксперт, который может помочь остаться в живых и не взорваться случайно к чертям. Вампиры не взрываются, как некоторые химикаты, используемые в производстве наркотиков, но при работе с ними так же легко погибнуть из-за невежества. Я буду у них экспертом на месте работы, и лучше вам не знать, сколько мне пришлось вынести разговоров, чтобы и получить приглашение ехать с ними, и придержать при себе адрес до нашей встречи на рассвете. Я сидела за кухонным столом, прикладываясь к чашке кофе и таращась в никуда. Кофе плескался в чашке, будто хотел сбежать. Такого не должно было бы быть. Вдруг рядом со мной оказался Мика и положил руку на мою чашку. — Ты сейчас её уронишь. Я уставилась на него, не понимая, о чем он. Наверное, это отразилось у меня на лице, потому что он объяснил: — У тебя руки дрожат. Я боюсь, что ты уронишь чашку. Он вынул её у меня из рук и поставил на стол. Я посмотрела на свои руки — он был прав. Они действительно дрожали. Не мелкой дрожью, но тряслись, будто у меня от запястья и ниже был припадок. Я смотрела на руки, как на чужие. Мика опустился возле меня на пол, положил мне ладони на руки, сжал. — Анита, что случилось? Так приятно было, когда он держал меня за руки. Дрожь стала медленнее, но не исчезла. Что случилось? Что там случилось? Что сегодня было по-другому? Да все — и ничего. Только со второй попытки я смогла сказать: — Мне пришлось с ним говорить. — С ним — это с кем? — С вампиром, которого я сегодня убила. Под давлением его рук дрожь ослабевала. А голос совсем не дрожал, он был пустой. — Почему с ним надо было говорить? — Допросить. Я должна была его допросить. Мика коснулся моего лица, и я вздрогнула, но прикосновение заставило меня обернуться к нему. Глаза у него были в полумраке кухни зеленые-зеленые, и жёлтый ободок вокруг — как свет, собравшийся в фокус. — Ты узнала, что должна была узнать? Я кивнула, все так же глядя в его глаза. — А ты не могла подождать до рассвета, чтобы его убить? Я покачала головой: — Он из тех серийных убийц. Нельзя было рисковать, что он убежит и предупредит их. — Тогда ты должна была его убить. Он взял моё лицо в ладони, и я посмотрела на него внимательней, уже не просто заворожённая его глазами. Я теперь его видела, его самого, Мику. Я знала, что он здесь, но будто до сих пор я воспринимала только фрагменты. Я смотрела в это лицо, такое знакомое, что каждый изгиб и линию я знала, и все же как-то удивило меня, что я смотрю на него и знаю, что он мой. Мой возлюбленный. Иногда это все ещё поражало меня, как по-настоящему приятный сюрприз. Будто слишком хорошо все было, чтобы быть правдой, и я ждала, что он здесь не окажется. Почему он должен быть не такой, как другие? Он потянулся ко мне, и я соскользнула со стула в его объятия. Я обернулась вокруг его талии, груди, плеч. Я обняла его изо всех сил ногами и руками, и он встал, держа меня. Мы были одного роста и весом отличались не больше чем на четырнадцать фунтов. Будь он человеком, он бы так не смог, но он человеком не был, и встал вместе со мной и пошёл по тёмному дому. Я знала, куда мы идём, и ничего не могла бы придумать лучше, чем залезть под одеяла, и пусть он меня крепко обнимет. Зазвонил телефон. Мика не остановился. Включился автоответчик, и тревожно зазвучал голос: — …нита, это я, Ронни. Мне нужна помощь. Мика застыл, потому что голос звучал совсем не так, как Ронни свойственно. Я спрыгнула на пол и уже бежала к телефону, пока она поспешно что-то говорила. — Ронни, Ронни, это я. Что случилось? — Анита, это ты. — Ронни, что случилось? — У меня снова пульс бился в глотке. Адреналин смыл потрясение и усталость. — Я пьяна, — счастливым голосом заявила она. — Что? — Я в клубе на той стороне реки. Смотрю, как тут мужчины раздеваются. — Какой клуб? — Чьи-то там сны. — «Сны инкуба», — сказала я. — Он самый, — ответила Ронни, слегка шепелявя на букве «с». — С чего это ты напиваешься в стрип-клубе? — спросила я. Адреналин шёл на спад. — Луи со мной жить не будет. Он сказал, или свадьба, или ничего, и я тогда сказала, ничего. — Ох, Ронни! — Я пьяна, и бармен говорит, меня надо отвезти домой. Меня отвезут домой? Мика стоял достаточно близко и кое-что слышал. — Я её заберу. — Анита, почему все мужики такие сволочи? Я не была уверена, что все и что такие, но понимала, что спорить не надо. — Я за тобой приеду. Оставайся там, где ты есть, и ничего не делай такого, о чем завтра пожалеешь. Она хихикнула — с Ронни этого никогда не бывает. — А я хочу что-нибудь такое сделать, о чем Луи завтра пожалеет. Черт. — Сиди тихо, не делай глупостей. Мы доберёмся, как только сможем. Она повесила трубку, все ещё смеясь. Я рассказала Мике то, чего он не слышал. — Тебе надо отдохнуть, Анита. Я за ней поеду. — Прежде всего, у неё сейчас настроение «все мужики сволочи», и она хочет сделать что-нибудь такое, о чем Луи завтра пожалеет. Я думаю, что тебе одному ехать — не лучшее решение, тем более что она моя подруга. Но я не против, чтобы ты поехал со мной. Он хмурился. Я взяла его за руку. — Лечь в постель с тобой рядом — было бы для меня сейчас самое лучшее, но лечь без тебя — хуже и придумать трудно. В одиночестве у меня мысли пойдут такие, что хоть вешайся. Наверное, куда-то поехать — это будет как раз для меня. Он нахмурился сильнее: — Можно было бы просто вызвать ей такси. — Мы с Ронни только что помирились после размолвки, которая длилась несколько месяцев. Я не хочу терять её снова. — Мне тебя не отговорить? — Нет. Он улыбнулся, хотя глаза его не смеялись. — Тогда поехали. Я улыбнулась в ответ: — Спасибо. — За что? Что не спорил? — Ага. — Но поведу я. С этим я не стала спорить. Я только взяла комплект охотника на вампиров и сумку со снаряжением. Сумка была новая, но в ней было дополнительное оружие. Куча пистолетов, завал патронов, колющее оружие в ассортименте, и она выглядела как средних размеров кофр, который в багаж сдают. Мика не спорил насчёт дополнительного вооружения. Он только придержал для меня дверь, поскольку у меня в каждой руке было по сумке. Нам навстречу по боковой дорожке попался Натэниел, улыбнулся мне, а потом увидел моё лицо и сумки. — Что случилось? Я посмотрела на Мику, он на меня. — Она получила ордер, так что может теперь возить с собой целый комплект. — Но ты же не едешь с ней ловить вампиров? Я вздохнула: — Прямо сейчас мы едем выручать Ронни. Она напилась на той стороне реки в «Снах инкуба». Её ключи от машины у бармена. У Натэниела брови полезли на лоб: — Что её понесло в эту помойку? Я засмеялась и бросила сумку, чтобы обнять его. Он обнял меня в ответ. — Поехали с нами, по дороге обсудим. Я хочу попасть туда раньше, чем она глупостей наделает. — Глупостей вроде напиться в стрип-клубе, где танцовщики исполняют куда как больше, чем просто раздеваются за деньги? Я посмотрела на него, и у меня глаза на лоб полезли. — Ты хочешь сказать… Он пожал плечами: — Так говорят, и я верю тому, кто мне рассказывал. — О черт! Я бросилась бежать к джипу, потому что секс со стриптизером-проституткой точно входит в категорию вещей, о которых Луи утром пожалеет. Беда с местью такого рода в том, что ты об этом будешь жалеть не меньше того, кому хочешь сделать больно. Я бросила сумки на заднее сиденье, Мика повёл машину, Натэниел сидел сзади. Мы мчались спасать Ронни от участи хуже смерти — или чего-то в этом роде.Глава семьдесят первая
Клуб «Сны инкуба» стоит посреди открытого поля, вдалеке от деревьев, за укатанным гравием парковки. Стоит сам по себе, отчасти по случаю, отчасти потому, что это единственное чисто мужское шоу на этой стороне реки. Вход окружён яркой многоцветной неоновой вывеской. «Танцуют Только Мужчины». Последний шанс для надравшихся убедиться, что это именно то, чего они ищут, и они не залезут по ошибке не в тот клуб. Мы трое вошли в фойе, или как его там назвать — открытое пространство с пустой витриной и небольшой конторкой. За ней никого не было, и никто не спросил, не хотим ли мы снять пальто. На самом деле в пальто была только я. Было ещё тепло для октября, а ликантропы редко мёрзнут. На мне была короткая кожаная куртка, в основном чтобы спрятать пистолет подмышкой, не для защиты от осенней прохлады. Но вышибала, которому полагалось бы проверять народ у дверей, у этих дверей отсутствовал. Мы вошли в этот клуб не окликнутые и не проверенные. Ай-ай-ай здешней охране. Конечно, может быть, они считали, что входящий должен быть оглушён и ошеломлён музыкой. Она орала так громко, что басовые ноты отдавались в костях — не самым приятным образом. Пришлось в буквальном смысле слова застыть на пороге, приспосабливаясь к этому шуму. Кому нужна охрана, если музыка бьёт прямо по голове? Почти тут же эта голова стала болеть, слегка, но обещая серьёзную мигрень. Я прикинула, сколько у меня денег с собой и сколько может стоить, чтобы музыку выключили. Двадцать долларов — нет, это слишком дёшево. Наверняка ди-джей в своей стеклянной будке будет оскорблён. Я попыталась тогда не обращать на музыку внимания и оглядела зал, пытаясь найти Ронни. Сколько может быть здесь высоких ногастых блондинок? Больше, чем вы думаете. Народу в зале было полно. Наверное, мы слишком долго думали, потому что ди-джей свесился из своей будки как раз над нами слева и заорал: — Платите в баре! — Чего? — проорала в ответ я. Он повторил, продолжая орать. Я воспользовалась случаем спросить, не может ли он отрубить музыку. Он улыбнулся, помотал головой и исчез за своей стенкой. Я полезла было в карман, и Натэниел взял меня за руку. Наклонившись почти вплотную, он сказал мне прямо в ухо: — Не предлагай ему денег, чтобы выключить музыку, это его может обидеть. Я крикнула обратно с расстояния в дюйм: — Ну и фиг с ним! Натэниел улыбнулся: — Он может врубить её громче. Я уставилась на него большими глазами и убрала руку от кармана куртки. Я не думала, что эту музыку можно сделать ещё громче, но на всякий случай не стала искушать судьбу. Справа находился танцпол и несколько приподнятых площадок с отполированными шестами. Большой стол слева и маленькие столики здесь и там. Туалеты странно выделялись на фоне дальней стены. Кажется, не было двери в мужскую комнату и дверей в кабинки, так что даже стоя в дверях, можно было видеть все, что внутри. Как-то непривычно. Бар, разумеется, расположился в дальнем конце зала. Большая группа женщин сгрудилась возле ближайшей площадки, хотя сама площадка была сейчас пуста. Но, если не считать этой группы женщин, все прочие посетители были мужчинами. Были три блондинки, которые могли бы оказаться Ронни, но, когда они повернулись, то оказались очень на неё не похожи. Последняя блондинка была вообще мужчиной, которому либо нравилось, как он выглядит, либо природа с ним жестоко обошлась. Женщина из него получилась бы великолепная, но в школе ему наверняка житья не давали. Мика провёл нас обоих по небольшим ступеням прямо в публику, держа под руку каждого из нас. Мы шли через весёлую и почти поголовно пьяную толпу, и наконец добрались до бара. Там мы внесли входную плату, объясняясь в основном жестами, потому что слишком широка была стойка, чтобы кричать в ухо бармену. Я попыталась его спросить, где Ронни, но он только улыбнулся, покачал головой и поднял пустой бокал, спрашивая нас, не хотим ли мы выпить. Поскольку я не могла поднять в руке блондинку, спрашивая, не видел ли он здесь такую, я тоже только покачала головой, и мы отошли от стойки, чтобы не закрывать от него тех, кто выпить хочет. Человек, одетый только в боксёрские трусы и чёрные носки, вышел из занавешенных чёрным кабинок сбоку от бара. Наверное, это были раздевалки. Мы сдвинулись вместе, и я проорала: — Туалет! Я проверю туалет. Они оба кивнули, и мы начали пробираться мимо бара к женскому туалету, у которого дверь была завешена большим куском материи, свисающим с потолка. Может быть, он был предназначен скрывать, что у женского туалета дверь есть — чтобы мужчины не чувствовали себя ущемлёнными. Посреди туалета напротив умывальника стоял унитаз. Он просто стоял посередине — без кабинки, без ничего. Вода в нем была, и он вроде бы работал, но стоял он просто посередине. Были ещё две кабинки у стены, на одной висела табличка «не работает». И стояла очередь. Ронни в ней не было. Стены, наверное, были толще, чем казались, потому что я услышала свой голос, когда спросила: — Ронни, ты здесь? Ответа не было. Я наконец повернулась к высокой шатенке и спросила: — Моя подруга звонила, просила довезти её домой. Пять футов восемь дюймов, блондинка, сероглазая, красивая. Слишком пьяна, чтобы разговаривать нормально. Шатенка покачала головой, а голос из кабинки сказал: — Да это может быть любая блондинка, что здесь сегодня есть. Я объяснила, что блондинок в баре видела, и это не Ронни. Спросила ещё, не видели ли они её раньше. Никто не видел. Одна из женщин уселась на унитаз посреди комнаты, когда я выходила. Ну и ладно. Я открыла дверь, и то ли музыку сделали тише, то ли я привыкла или стала глохнуть. Мика и Натэниел были там, где я их оставила, но с ними был незнакомый мне мужчина. Он был выше любого из них, но так худ, что казался меньше. У него были короткие волнистые каштановые волосы, одет он был в футболку, шорты и носки. Без ботинок. Интересно. Натэниел взял меня за руку, как только я подошла поближе. Незнакомец взял Мику за плечо и оставил руку на пару секунд дольше, чем нужно было. Он спрашивал, улыбаясь: — Так вы, ребята, любите дрын? Держа Натэниела за руку, я встала перед ними обоими, что заставило человека отступить. Он обогнул меня и снова тронул Мику за плечо. Мне пришлось выпустить руку Натэниела, но я сделала ещё два шага. На миг мужчину почти прижало ко мне. Он начал было улыбаться, потом увидел мои глаза, улыбка погасла и он отступил. Не знаю, что прочёл он у меня на лице, но он несколько запнулся на словах: — Они сказали, что любят дрын. — Я сказал, что меня устраивает мой собственный, — уточнил Мика. — Если ещё кто-нибудь заговорит с тобой, — сказал Натэниел, — просто отвечай «нет». — Вышло недоразумение, — сказала я. Мужчина кивнул: — Прошу прощения. И он начал отходить. — Мы ищем нашу подругу, — сказала я. — Она позвонила, что пьяна, и её надо отвезти домой. Я описала Ронни. Он глянул на меня нервозно. Что-то он знал, но вид у меня был пугающий, и он не хотел мне рассказывать. Мне надо бы научиться не пугать так людей одним своим видом, но уж больно это у меня талантливо выходит. Рука Натэниела проскользнула у меня над плечом, и в ней была зажата двадцатка. — Спроси ещё раз, — сказал он. Я взяла бумажку и согнула её пополам. Мужчина смотрел на мои руки. Он уже был не так нервозен, но ясно было, что ему не нравлюсь ни я, ни происходящее. Все было не так, как предполагалось, и он чувствовал себя не в своей тарелке. — Вы знаете, где наша подруга? Я подняла двадцатку. — Может быть, — ответил он, и голос его прозвучал резко. Натэниел наклонился у меня через плечо, голос его был тих и спокоен. — Мы хотим её найти, пока она ничего не сделала такого, о чем потом пожалеет. Она поссорилась со своим парнем, и они помирятся, но если только она не слишком далеко зайдёт. Вы меня понимаете? — На это можно купить частный танец, и хороший. Я должен что-то сделать за эти деньги, иначе он будет знать, что я на него настучал. Это ему не понравится, и он постарается, чтобы мне тоже не понравилось. — Кто он? — спросила я. Натэниел стоял так близко ко мне, что я ощутила его вздох. — Ронни уже внутри, Анита. — Внутри? — Куда они там ходят, так она уже там. Черт. — Отведи нас к ней, — сказала я. — Даллас меня убьёт. У нас тут мало бывает красивых женщин. — Мы можем просто спросить, где сейчас Даллас, — сказала я. Что-то вроде настоящего страха проглянуло в его глазах. — Пожалуйста, не надо. Терпеть не могу, когда сама начинаю их жалеть. — Как тебя зовут? — Оуэн, — ответил Натэниел. — Он сказал, что его зовут Оуэн. — Ладно, Оуэн, мы не хотим, чтобы тебе досталось, но если ты тут держишь нас разговорами, пока там что-то происходит нехорошее… — Дай ему ещё двадцатку, и он сможет отвести нас внутрь, — предложил Мика. Я посмотрела на него. — Мы её найдём сами, а он притворится, что повёл нас туда по делу. Мой взгляд сказал все, что я думала. Мика пожал плечами: — Он останется невредим, а мы получим все, что нам нужно. Я хотела было поспорить, но рука Натэниела уже вынырнула из-за моего плеча с зажатой двадцаткой. — У меня был удачный вечер, — сказал он. Что это значило? Хорошие чаевые? Или что он танцевал приватные танцы, когда был не на сцене? Я не стала спрашивать — не хотела знать. Черт побери, до сих пор не хотела знать. Взяв двадцатку, я сложила её вместе с первой. — Отведи нас туда, Оуэн. Появился другой танцор в одежде, которую я уже начала узнавать: боксёрские трусы, футболка, носки. На этом было больше мяса, и был он смазлив, как несозревший юнец. — Вам ещё один не нужен? Вперёд вышел Натэниел, обнимая меня сзади, неожиданно улыбаясь. — У нас уже полный набор мужчин есть, правда, Оуэн? Оуэн кивнул, и я видела, как он берет себя в руки, так что, когда онобернулся к своему коллеге, лицо его свободно улыбалось. Взяв у меня из руки сорок долларов, он засунул их себе под белый носок. Это движение вышло у него неожиданно изящным и более женственным, чем должно было бы быть, будто ему казалось, что он засовывает сотню долларов под шёлковый чулок. Хорошее движение, которое сразу повысило моё мнение о нем и той работе, которую он себе выбрал. До того я думала, какого черта он здесь делает. Конечно, я меряю по стандартам «Запретного плода», и здесь мне все казались слишком тощими, слишком хрупкими, недостаточно мускулистыми, недостаточно… все, что угодно. Я не стала выдавливать из себя улыбку — сохранила приятное и непроницаемое выражение лица. — Да, мужчин у нас хватает. — У нас и женщины есть, — сказал другой танцор. И посмотрел на Оуэна, на нас таким взглядом, будто не верит нам. — У нас с собой, — ответил Натэниел и встал между мной и Оуэном, так что смог обнять рукой каждого из нас. Он улыбался. Лавандовые глаза светились нетерпением. Игра, достойная «Оскара», и второй танцор купился. Он посмотрел на Мику: — А этот что будет делать? — Смотреть, дурачок, — ответил Оуэн и повёл нас мимо танцора. Мы прошли между столами, Мика шёл сзади. Клянусь, я просто чувствовала взгляд оставшегося позади человека, будто он все равно нам не поверил. А может, просто завидовал, Бог его знает, потому что мне это не было интересно. Ронни будет у меня здорово в долгу за все за это. Когда мы проходили мимо бара, на него залез другой танцор. Этот был исключительно не в форме, ну уж никак не худой, похож на компьютерного фаната или бухгалтера. Очки и короткие волосы совсем не украшали его лицо. Настолько ординарный, что никак не назовёшь его стриптизером. Я подумала, что он тут делает, но тут он схватился за хромированные поручни над баром и подтянулся, как гимнаст на кольцах, показывая, что он никак не менее ловок и гибок, чем Натэниел. Ну и ладно. Публика позади нас разразилась воплями, и я не удержалась взглянуть в том направлении. Танцор был высок, худ, шатен, одетый только в белые носки. Он схватился за шест в середине площадки и начал извиваться вокруг него. Я быстро отвернулась, и увидела, что танцор над баром тоже уже гол. И тут я увидела причину, почему он здесь выступает: оснащён он был как надо. Я чуть не уронила всех нас, пытаясь как-то пройти подальше от бара. Оуэн засмеялся — высоким девичьим смехом, и Натэниел поддержал его мужским рокотом. Мика промолчал, и я ждала, пока перестану краснеть. На этой стороне реки разрешается полная обнаженка, и как это я забыла? Больше всего мне хотелось завопить и сбежать, но Оуэн провёл нас к занавешенной чёрным стене напротив бара. Натэниел вклинился между нами, все ещё улыбаясь, ещё смеясь. Если Натэниел может изображать, что ему хорошо, то и я смогу. Я обернулась посмотреть на Мику и увидела, как танцор у шеста показывает, что у него не только плечи достойны внимания. Какая-то женщина тянула над головой деньги. Мика смотрел прямо перед собой, будто, если не смотреть, то всего этого не будет. Не только у меня Ронни будет в долгу. Оуэн развёл чёрные шторы, и мы вошли внутрь.Глава семьдесят вторая
Сразу за шторами была небольшая открытая площадка. Там стоял какой-то мужчина, подпирая стену. При нашем появлении он выпрямился. На нем была тенниска, спортивные трусы и белые носки. Чуть иной костюм, но носки выдавали. Тоже танцор. Под рубашкой было больше мускулов, и тело больше похоже на то, которое полагается стриптизеру. — Помощь нужна? — спросил он. Как и тот танцор. Совпадение, или это вроде пароля? Не знаю, да и не интересно. — Нет, спасибо, у нас все есть, — ответил Оуэн тонким голосом. Он повис на руке Натэниела, и Натэниел не возражал. Я попыталась внести свой вклад: — Очень жаль, но я уже набрала свой лимит мужчин на эту ночь. После трех каждый следующий — уже лишний. Новый танцор рассмеялся, покачал головой и показал нам в сторону коридора, который тянулся, очевидно, на всю длину здания. Оуэн повёл нас туда. Здесь нам не хватало места идти троим в ряд, и Натэниел пошёл сзади, продолжая обнимать Оуэна за плечи. Очевидно, Оуэн счёл это хорошим признаком, потому что вдруг обвился вокруг Натэниела как тонкий и высокий модный аксессуар. Мика пошёл со мной рядом, обняв меня за талию, будто я была его гарантией неприкосновенности. Могу его понять — мне тоже было не совсем комфортно. По обе стороны шли кабинки, завешенные отодвигаемыми шторами, хотя, кажется, не все давали себе труд их задвинуть. Почти все было вполне законно — приватные танцы. Правила для них таковы: клиент держит руки при себе. Прикасаться может только танцор, да и то есть правила, какого рода прикосновения разрешены. Забавно, как жизнь со стриптизером и роман с содержателем стрип-клуба просветили меня в том, чего я никогда не хотела знать и не нуждалась в этом. Но, когда наступило уединение, дальше — договорённость между танцором и клиентом. Я не имею в виду только секс. У Джейсона была клиентка, которая хотела лизнуть его под коленями и готова была платить за эту привилегию пятьдесят долларов. Не моё представление о развлечениях, но это не сексуально — с точки зрения закона. Или, по крайней мере, по меркам большинства. Я пока ещё не думала, как мы найдём здесь Ронни. Почти все кабинки были закрыты. Я не могла просто начать выкрикивать её имя, не подставив Оуэна под этого самого Далласа. Неприятно. Но мне не пришлось искать Ронни. Я чуть не споткнулась о её ногу, когда она высунулась из-под шторы. Ногу я вроде бы узнала, но голос не оставлял сомнений. — Я упала. Господи, как я пьяна. Что-то забормотал мужской голос — очевидно, ей помогали встать. Я подавила желание постучать и спросила: «Ронни, это ты?» Хотя и так знала, но каждому в этой жизни иногда приходится задавать совершенно идиотские вопросы. Ронни ответила только глупым хихиканьем. Я сделала глубокий вдох и отодвинула штору. Ронни стояла на коленях у задней стены кабинки. Мелькнули белые груди — рубашка у неё была задрана, лифчика не было видно. Над этими грудями склонился мужчина с таким видом, будто он — их владелец. Танцорам разрешены прикосновения, но не такие интенсивные. Если узнает начальство, его вышибут отсюда — в теории, по крайней мере. — Я подожду в коридоре, — сказал Мика. — Окей, — кивнула я. Натэниел взял Оуэна под руку и сказал: — А я пойду за ним присмотрю. Я осталась наедине с моей подругой и её другом. Ронни, хихикая, притянула его для поцелуя. Кажется, до неё не дошло, что шторы раздвинуты. Будь она трезвой, я бы развернулась и оставила её делать, что она хочет. Ей больше двадцати одного года, но она пьяна, подавлена, сбита с толку, и она — моя подруга. Так что я вдвинулась малость в кабину, так, чтобы она увидела меня у него за плечом. Она улыбнулась мне: — Анита, а ты как здесь оказалась? — Ты мне звонила, просила отвезти тебя домой. Не помнишь? Она нахмурилась, будто говоря, нет, не помню. Стоявший на коленях мужчина обернулся ко мне: — Хочешь с нами? Дополнительной платы не возьму. — Не сомневаюсь. Вставай, Ронни, поехали домой. — Я не хочу домой. Ещё не хочу. Я только что нашла Далласа. У нас приватный танец. — Вижу, — ответила я, — но если бы ты запланировала себе приватный танец, ты бы мне не звонила. Мне надо лечь спать, и тебе тоже. — Смотри, какая он лапочка. Она погладила его ладонями по щекам и повернула лицом ко мне. Действительно, все на месте, но не лицо было его украшением. Это было первое тело в этом заведении, которое было телом мужчины, а не подростка перед началом полового созревания. Широкие плечи, узкая талия и бедра, мышцы на руках и ногах показывали, что он работает с железом. Татуировка на руке — морской пехоты. Что может делать в таком заведении морпех в отставке? — Да, он лапочка. А теперь пошли домой. Я потянулась к её руке. Даллас не прикоснулся ко мне, не попытался удержать силой её — он был достаточно хитёр, да и сообразителен. Он зарылся лицом в её грудь и чуть-чуть прихватил губами край. Ронни запрокинула голову и испустила звук, который я никогда не хотела бы слышать от своей подруги, находясь с ней в одной комнате. Мика позвал — не крикнул, а позвал: — Анита, почему так долго? — Ронни не хочет уходить. — Тогда поехали. Что-то в его голосе навело меня на мысль посмотреть, что с ним там происходит. — Я сейчас вернусь. Не делай ничего, за что тебя могли бы арестовать. Даллас посмотрел на меня, и по этому взгляду ясно было, что у него как раз противоположные намерения, но больше я ничего сейчас не могла сделать, если не тащить Ронни за волосы. Сейчас я хотела посмотреть, отчего так звучал голос Мики. А Мика очень вежливо, но твёрдо отвечал пожилому джентльмену. — Спасибо, но нет, мы ждём нашего друга. — Я буду твоим другом, — говорил джентльмен. Он размахивал пачкой банкнот где-то на высоте пояса, так что её издалека нельзя было увидеть. Видимая банкнота была двадцаткой, так что, очевидно, это была пачка двадцаток. Мика покачал головой. Джентльмен отделил от пачки две двадцатки. — Нет, — сказал Мика. Я уже почти дошла до них, когда пожилой вытащил ещё две двадцатки — восемьдесят баксов — и протянул их Мике. — Сегодня тебе никто не предложит больше. — Ну, не знаю, — сказала я. — Я ставлю на кон стол и комнату, а также секс с женщиной. И я взяла Мику за талию, а он меня. Мужчина поглядел на меня, снова на Мику, снова на меня. — Вы и есть его друг? Я кивнула. — Так вы действительно ждали друга! — Я вам так и говорил. Мужчина нахмурился и стал складывать пачку. — Я не знал, что вы говорили о друге такого рода. — Бывает, — сказала я, и улыбнулась ему улыбкой светлой и радостной, но и близко не доходящей до глаз. Потом оглянулась в поисках Натэниела и обнаружила, что он едва виден за спинами пары, которая прижала его в углу. Он поднял руку, чтобы я его увидела. А может, просил помощи, как утопающий. Взяв Мику за руку, я потащила его за собой. Наша лучшая защита — безопасность в количестве. — Простите, мальчики-девочки, — сказала я. Пара оглянулась. Мужчина был высокий и темноволосый, девушка чуть выше меня, блондинка. На ней было платье с открытой спиной, которое надо было бы завязать получше. Соски тёмными отпечатками выделялись на белой ткани. Я тщательно смотрела на верхнюю часть, даже не желая знать, видны ли тёмные отпечатки ниже. Не хочу сказать, что у них был вид дешёвок — это не так. У девушки в обручальном кольце торчал бриллиант, которым щенок подавится, браслеты золотые и тоже с бриллиантами. Очень искусно наложенная косметика, то есть выглядит так, будто на девушке вообще краски нет, хотя на самом деле её много. Мужчина одет в скроенный по фигуре костюм, очевидно, от того же поставщика, где брали свои Мика и Натэниел. Вид внушительный. — Прошу прощения, но мы первые заговорили с этим джентльменом, — сказал мужчина. Я сделала глубокий вдох через нос и медленно выдохнула. Духи у женщины были с пудровым ароматом, дорогие. — На самом-то деле первой с ним заговорила я, потому что это я его сюда привела. Они удивлённо переглянулись. Натэниел попробовал проскользнуть мимо них. — Видите? — сказал он. — Я же говорил, что здесь не один. Когда он оказался рядом со мной, и я держала за руку и его, и Мику, я вообразила, что мы защищены от дальнейших предложений. Наивная девушка. Женщина встала на цыпочки, а мужчина нагнулся, чтобы услышать, что она шепчет ему на ухо. Мне это было все равно. Я двинулась обратно в сторону Ронни — здесь было тесновато для перемещений втроём. — Постойте! — окликнула нас женщина. Я обернулась — нормальная реакция, когда к тебе обращаются. — Все трое — с нами, — сказала она. Я заморгала, и это дало мне время обработать информацию, пока я не сразу поверила своим ушам. Было время, когда я спросила бы её, что она имеет в виду, но с тех пор я подросла и теперь знаю ответ. — Нет, — ответила я и вроде как подтолкнула Мику впереди себя и подтянула за руку Натэниела, который был сзади. И мы резко остановились, потому что остановился Натэниел. Я ещё раньше, чем обернулась, знала, что случилось. Наполовину я была права — Натэниела схватили за руку. Мужчина — я-то думала, что это женщина. Опять же моя наивность. Я встала рядом с Натэниелом. — Отпустите его. Немедленно! В последнее слово я вложила достаточно силы. Он выпустил руку Натэниела: — Моей жене очень нравится ваш друг. — Рада за неё, но это не мои проблемы. Больше его не трогайте. Не трогайте никого из нас, я понятно говорю? — Вы сюда пришли за тем же, что и мы, — ответил он. — Поехали к нам. У нас ванна такая, что мы все свободно поместимся. — Он шагнул чуть ближе. — Я знаю, что без одежды вы даже ещё красивее, чем в ней. Я выдала ему свой фирменный взгляд — от которого крутые бандиты вздрагивают за двадцать шагов, а не слишком крутые с визгом бегут к мамочке. Его жена оказалась умнее его — она потянула его за рукав со словами: — Милый, кажется, они не хотят с нами играть. — Послушайте свою жену, она из вас двоих самая умная. Я подумала, что это вполне мирная прощальная реплика, и мы повернулись уходить, но Натэниел опять остановился. Я обернулась и увидела, что мужчина схватил его за косу. Так, ладно. Значит, по-хорошему не вышло. Вытащив значок, я сунула его ему под нос. Ему пришлось отступить на шаг, чтобы взглянуть — следовало бы ему очки носить. Но зато он при этом выпустил волосы Натэниела. И засмеялся: — У меня такой дома есть. Если хочешь играть в копов и гангстеров, можем и это устроить. Значок был у меня в левой руке, так что пришлось концами пальцев той же руки откинуть полы куртки, чтобы показать ему пистолет в кобуре. — И такое у тебя тоже есть? Женщина тянула его прочь за рукав: — Не надо, милый. Она всерьёз. Он на меня глянул сердито: — Кто вы такая? — Федеральный маршал Анита Блейк, мудак. Запомни и больше не лезь. По выражению его лица было совершенно ясно, что он мне не поверил. Может быть, он из тех, кто не признает баб начальством, или слишком уж ему хотелось видеть волосы Натэниела разметавшимися у себя по простыне, и потому он не хотел верить. Я покупалась на то, что это его жене Натэниел понравился, до тех самых пор, пока его рука не схватила Натэниела за волосы. Может, его жене и понравился Натэниел — а кому бы нет? Но не она так всерьёз на него запала. Я отпустила куртку и телом чуть подтолкнула Натэниела встать между мной и Микой. Уж никак я не оставлю его в конце цепочки, где этот лапальщик. Убрав значок, я снова повела нашу троицу по узкому коридору, но сама пошла сзади, чтобы приглядывать за парой — ладно, за половиной пары. Жена продолжала тянуть его за рукав, пытаясь увести. Он вырвал руку и продолжал на меня смотреть — не слишком дружелюбно. Можно даже сказать, что жара в его глазах хватало, чтобы назвать такой взгляд ненавидящим. Я ничего не сделала, чтобы вызвать его ненависть, только сказала ему «нет». Есть такие мужчины, которые считают «нет» смертельным оскорблением, но обычно для такой реакции нужно больше, чем отказ при попытке знакомства в баре. Я приглядывала за ним, пока нас не скрыли шторы дальних комнат. — Жуть, — сказала я. — Я его знаю, — тихо ответил Натэниел. Я обернулась к нему: — Откуда? Он облизал губы, глаза у него были полны тревоги. — Когда жил на улице. Он выбирал ребят постарше, таких, что уже почти были слишком старыми для профессии. — Слишком старыми? — Как правило, выходящие на улицу мужчины мужчин не ищут, Анита. Они хотят мальчиков. Как только становишься слишком взрослым с виду, приходится менять место работы. Переходить к другой клиентуре. — Последние слова он произнёс, горько скривив губы. — Он постарел, и он меня не узнал, но я его помню. Помню, один из старших ребят меня о нем предупреждал. — Предупреждал? — Да, — кивнул Натэниел. — Он им делал больно? — Нет, но иногда клиент у всех вызывает чувство какого-то страха. Он просил обычных вещей, но через какое-то время всем становилось жутко. Вроде как чуешь в нем сумасшествие и понимаешь, что когда он кого-то изуродует — это только вопрос времени. Я коснулась его лица, и он посмотрел на меня. В его глазах была та печаль, с которой он пришёл ко мне когда-то. Это взгляд сказал мне, что он все это видел, все это делал, и при этом разрушил что-то в себе. Я взяла его ладонями за щеки и ласково поцеловала. Одиночество в его глазах смягчилось, но не исчезло. Что-то осталось. — Анита, она твоя подруга, но… — заговорил Мика. Я обернулась и увидел, что танцор Даллас лежит на полу, а Ронни сидит на нем. Она ниже пояса все ещё была одета, а он — нет. Рубашка на ней была расстёгнута, и если она пришла сюда в лифчике, то сейчас его не было. Все, хватит. Хватит с меня чужаков, которые лапают моих мальчиков. Хватит с меня Ронни, которая нас в этот гадючник затащила. Хватит её саморазрушительного слабоволия. Я этого нахлебалась от Ричарда, и от Ронни уже не хочу. — Вероника Мария Симмз! — произнесла я. Она заморгала, подняв глаза на голос и на звук всех своих имён. — Ты мне кто, мама? Я схватила её за пояс джинсов и подняла с этого мужчины. Это поразило её — и меня тоже, потому что мне это не стоило усилий. Она больше меня, выше, просто больше, а я её подняла так, будто она ничего не весит. И поставила на шатающиеся ноги. — Эй, у нас сеанс! — заявил с пола Даллас. Я показала ему значок: — Сеанс окончен. Держа значок в левой руке, я правой перебросила Ронни через плечо. Мне пришлось пару раз подбросить её в воздух, чтобы устроить поудобнее, а потом я зашагала по коридору. Натэниел раздвинул перед нами шторы и последовал за нами, Мика в арьергарде. Ронни не отбивалась, но протестовала: — Анита, отпусти меня! Жутковатая парочка нас не ждала на площадке перед комнатами, и я была этому рада. Значок я держала на виду, но, чтобы достать пистолет, мне пришлось бы снять с плеча Ронни. Войдя в зал, я оглядела его, и той пары не было и здесь. Ещё лучше. — Анита, я тебе не ребёнок, мать твою! Отпусти меня! На пути возник вышибала, и я сунула ему под нос значок. Он поднял руки — дескать, никаких проблем. Мы продолжали путь к двери. Музыка все ещё наяривала так, что у меня череп трескался, но людской говор затихал за нами. Не знаю, в значке было дело, в том, что я несла на плече женщину, или что Ронни светила грудями на весь зал, или у народа вызвал траур тот факт, что я двух самых красивых мужиков увожу с собой. Как бы там ни было, но мы шли в туннеле тишины, потому что на нашем пути все прекращали говорить, прекращали пить, прекращали танцевать и только глазели на нас. Пришлось рукой со значком придержать Ронни, когда я по ступеням всходила к входной двери, но мы прошли. Натэниел придержал дверь, ведущую в гардеробную. Мика вышел первым и поспешил открыть наружную дверь. Мы вышли в прохладный осенний воздух, дверь захлопнулась за нами, оставив в звенящей тишине. — Отпусти меня на фиг! На этот раз она стала вырываться — не слишком хорошо, не так, как могла бы, но у меня кончилось терпение. Отпустить? Сейчас отпущу. Я сбросила её на землю, задницей прямо на гравий. Я думала, она заорёт на меня, но на её лице появилось странное выражение, и вдруг она вскочила на ноги и побежала, спотыкаясь, к травке на краю автостоянки. Там она рухнула на четвереньки и начала блевать. — Блин! — произнесла я тихо и с чувством, направилась в её сторону, и ребята пошли за мной. Я махнула им рукой, чтобы оставались в последнем ряду машин, и пошла по траве к Ронни. Сухая осенняя трава шелестела о джинсы. Ронни все ещё стояла на четвереньках. Кисло-сладковатый запах рвоты добрался до меня прежде, чем я до неё. Действительно, она моя подруга, потому что я подошла к ней, убрала волосы с её лица и стала держать её, как держат ребёнка. Только истинная дружба могла удержать меня там, где она выблевала все, что выпила за этот вечер. Стоя рядом с ней, я пыталась думать о другом, о чем угодно другом. Я не слишком умею находиться в присутствии блюющих людей. Что-то в этом звуке и запахе есть такое, что меня тоже тянет на рвоту. Я смотрела на ту сторону поляны, пытаясь найти другой предмет для размышлений. И ничего интересного не видела, пока не посмотрела прямо перед собой. Сперва мне показалось, что это бурелом, упавшее дерево, но глаза рассмотрели получше, и я поняла, что это человек. Бледный контур руки, кисть уставлена в небо, будто опирается на что-то, мне не видное. Не обязательно же мёртвое тело — кто-то вышел и упал в обморок. Я оглянулась на Мику и Натэниела и жестом их подозвала. Ронни уже начинала переставать. Наконец-то пошли пустые спазмы. — Останьтесь с ней. Я знала, что, идя в ту сторону, я могу уничтожить улики, но я знала также, что это может быть манекен или просто человек без сознания. Надо убедиться перед тем, как звать кавалерию. Что это говорит о моей жизни, что первая мысль у меня была «мертвец, убийство»? Да то, что я слишком давно работаю с убойным отделом. Я шла по сухой траве, замедляя шаг, глядя, куда ставлю ноги. Трава уже не шелестела, потому что я кралась осторожно. Если где-то здесь лежит оружие, мне не хочется на него наступать. Чем больше смотрела я на тело, тем больше убеждалась: мертвец. Та самая бледность кожи в свете далёких галогеновых фонарей и в холодном свете звёзд. Мужчина, лежит на спине, рука упирается в сухую ветку дерева. Если бы она не торчала вверх, я бы так быстро и не заметила. Как волосы девушки на месте первого убийства, кто-то дал себе труд сказать: эй, гляньте-ка сюда. Да, на этот раз мужчина, а не женщина, но тоже в стрингах леопардовой расцветки, сдвинутых в сторону, и трудно было не заметить тот факт, что он выбрит, тщательно выбрит. Шансы, что это не стриптизер из «Снов инкуба», почти нулевые. В Вегасе на такие шансы не играют. Следы клыков на шее выделялись чёрным на белой коже. Ещё на сгибе локтя, на запястье. Я не стала трогать его и отодвигать голову, чтобы посмотреть, есть ли соответствующие следы на другой стороне шеи. Не стала раздвигать ноги и смотреть, есть ли отметины внизу. Я только присела рядом на корточки, пытаясь не касаться земли, и тронула его за руку. Да, вроде как искала пульс, но на самом деле нет. Он был холоден на ощупь, но рука его сдвинулась, когда я нажала едва-едва. Либо окоченение не наступило, либо наступило и прошло. На это могут влиять многие факторы, но я бы сказала, что он умер недавно, сегодня ночью. Его убивали, пока мы допрашивали Иону Купера в Церкви Вечной Жизни. Сейчас, когда у меня перед глазами был этот мертвец, почти мальчик, я не испытывала такого неприятного чувства по поводу убийства Ионы Купера. Странно, правда? Я встала и полезла в карман за сотовым. Набрала номер, который знала наизусть. — Зебровски слушает. — Надеюсь, ты не дома, — сказала я. — А что? Явное подозрение слышалось в этом голосе. — То, что я на той стороне реки, возле стрип-клуба, стою над очередным телом. — Нам не сообщали. — Я сообщаю. — Ты мне хочешь сказать, что это ты нашла тело? — Ага. — Рассказывай. Я изложила ему сокращённую версию. Я не скрыла, что бармен велел Ронни позвонить, чтобы её отвезли домой, но не стала рассказывать, что она была в раздрипе из-за разрыва с Луи. Про жутковатую пару я тоже умолчала, но это и все. — Блин, — сказал Зебровски. — Я должен доложить. Полиция штата и местный шериф доберутся туда раньше нас. Шериф не слишком от тебя в восторге. — Я помню. Почти ощутимо было, как он думает на том конце линии. — Я готов был бы сказать: «отпусти своих домой», но они нужны нам будут, чтобы подтвердить твой рассказ. — Ты мне не веришь? — Я-то верю, но не я буду первым на месте преступления, Анита. Понимаешь? — Я так понимаю, что мне нужно будет алиби для объяснения, как это я первой обнаружила следующую жертву, когда они патрулируют все клубы. Они сразу подумают, что меня кто-то навёл. — Вот именно. — Ты ведь мне веришь, Зебровски. — Верю, но я тебя знаю. Если какая-то женщина могла забрести в стрип-клуб в поисках мужиков и случайно напороться на жертву убийства, то это ты. — Я не искала мужиков. — Ну да. Обязательно расскажу всем ребятам в РГРПС, что ты просто выручала подругу. — Зебровски, гад, не надо меня на эту тему подкалывать! — Да стал бы я? — Имела я тебя, Зебровски! — Я бы с радостью, да что Кэти скажет? — Вдруг он стал совершенно серьёзен. — Я доложу по команде и скажу, что один из наших людей уже на месте, но если шериф приедет первым, не выступай особо. — Я никогда не выступаю. — Ага, а в летний зной в аду прохладно, — засмеялся он. — Постарайся вести себя прилично, пока мы не приедем тебя выручить. — Буду, если он тоже. — Вот и хорошо. Я постараюсь приехать как можно скорее, Анита. — Знаю. — Чертовски долгая выдалась ночь. — Ага. Он повесил трубку. Я выключила телефон и направилась обратно. Сирены я услышала раньше, чем дошла до парковки. У меня было время быстро сказать Натэниелу и Мике, что случилось и что будет дальше. Ронни сидела на земле, стеная и держась за голову. Вряд ли она бы меня услышала, даже если бы я обратилась к ней. Потом заскрипел гравий парковки под колёсами, и на передней машине заявился шериф Мелвин Кристофер. Ни одного полицейского штата в поле зрения. Лучше не придумаешь.Глава семьдесят третья
Ребята из «скорой» дали Ронни одеяло. У них создалось впечатление, что она в шоке. Это было не так, просто она трезвела. Трезвела посреди расследования убийства, когда выпила за ночь больше, чем за все шесть лет нашего знакомства. Её усадили в «скорую» с открытыми задними дверьми. Отчасти медикам это было на руку — у них появилось занятие. Хорошо, когда у людей есть, что делать. Физически хуже всех было Ронни, но никому из нас не было особо приятно. Шериф Мелвин Кристофер открыл огонь фразой: — Едва узнал вас во всей этой одежде, мисс Блейк. Я мило улыбнулась в ответ: — Для вас — маршал Блейк, шериф, и должна вам сказать, что у вас слишком сильный интерес к женской одежде для нормального гетеросексуала из сельской местности. После этого все покатилось под гору. Я даже готова признать, что отчасти и по моей вине. Не надо было мне отпускать замечаний насчёт женской одежды или ставить под сомнение его сексуальную ориентацию, зато, черт побери, лицо у него прошло через все оттенки, от розоватого до свекольно-бордового, ещё до того, как он стал на меня орать. Секунду мне казалось, что сейчас его удар хватит. Помощник шерифа Дуглас вынужден был развести нас и повести своего начальника слегка пройтись вокруг парковки. Это дало мне время проверить, как там Мика и Натэниел. Мика говорил спокойно и терпеливо, но по тону было ясно, что уже не в первый раз и не во второй: — Я не работаю в этом клубе. Помощник, который его допрашивал, был слишком высок для своего телосложения, будто суставы, руки, ноги ещё не успели приработаться. Либо он намного моложе двадцати пяти, либо ему надо больше есть. — Тогда в каком клубе вы работаете? Мика посмотрел на меня, явно прося помощи. — Помощник шерифа! — обратилась я к нему. Он обернулся ко мне. Глаза его скользнули по значку у меня в руке, но раз на его босса этот значок не произвёл впечатления, то на него тем более. Тон задаёт босс. У мальчика были светло-голубые глаза, недружественные, почти враждебные. — Не видите, я допрашиваю свидетеля? Я улыбнулась, стараясь довести улыбку до глаз, но вряд ли мне это удалось. — Я вижу, помощник… — я прочла его имя на табличке, — Паттерсон, — что свидетель ответил на ваш вопрос уже несколько раз. — Он не отвечает, где работает. — Вы не спрашивали, где я работаю, — вставил Мика. Помощник Паттерсон повернулся к нему, прищурил глаза и посмотрел взглядом, который, очевидно, считал тяжёлым. И ошибался. — Я спрашивал, где вы работаете, и вы не ответили. — Вы спрашивали, в каком клубе я работаю. Я не работаю ни в каком клубе. Я не стриптизер, это достаточно ясно? В голосе Мики слышалась нотка нетерпения. А он — самый покладистый из всех, кого я знаю. Что же такое говорил Паттерсон? Лицо Паттерсона явно выражало полное неверие. Ему действительно надо научиться делать непроницаемое коповское лицо — сейчас на этом лице читалось все, что происходит внутри. — Так что же вы делали в таком месте? — Выражение почти злобной радости мелькнуло у него в глазах. — А, понимаю. Приехали посмотреть на чужие штыри с подвесками. — Штыри с подвесками. Что за херню вы несёте, помощник шерифа? — Хрены с яйцами, — произнёс он так, будто лишь полный дебил мог его не понять. Мика посмотрел на меня, и даже через тёмные очки я могла представить себе этот взгляд. До меня начало доходить, что ему действует на нервы. — Паттерсон, я вам позволила допрашивать моих друзей из чистой любезности. Это расследование моё, а не ваше, и если вы не можете задать хоть один вопрос, который поможет нам раскрыть убийство, пойдите займитесь чем-нибудь другим. Не знаю, что бы он мне ответил, но я ощутила за собой присутствие шерифа Кристофера ещё раньше, чем увидела удовлетворение на лице Паттерсона. По его виду было ясно, что сейчас его начальник меня размажет по канатам, а ему, Паттерсону, повезло занять место возле самого ринга. — Он не говорит, где работает, шериф. Говорит, что не стриптизер. Говорит, пришёл полюбоваться малость на педиков. Я тихо прокашлялась: — Я повторю ещё только один раз. Нам позвонила моя подруга Вероника Симмз. Бармен клуба сказал ей, что она слишком пьяна и её следует отвезти домой. Мика поехал со мной на случай, если мне понадобится помощь. — А тот, другой? — спросил Паттерсон. — Он говорит, что работает стриптизером в «Запретном плоде». — Натэниел поехал с нами за компанию, — ответила я. Шериф Кристофер посмотрел на меня непроницаемым коповским взглядом. Он, может, мужской шовинист, набит предрассудками, ненавидит баб, но он коп. Под всей этой мутью скрывается человек, который умеет делать свою работу, когда личные соображения не мешаются под ногами. От этого взгляда мне стало легче, но все равно, между нами-то личные соображения ещё как мешаются. — Зачем вам понадобилось двое друзей, — он подчеркнул слово «друзей» голосом, — чтобы забрать одну подпившую подругу? — Натэниел только что пришёл с работы, и мы не успели поговорить, поэтому он поехал с нами. Шериф Кристофер нахмурился: — Вы сказали, что были дома. — Так и было. — Я думал, что вот этот — ваш бойфренд. — Так и есть. — Тогда это кто такой? — спросил он, ткнув большим пальцем в сторону Натэниела. Натэниел разговаривал с последним помощником шерифа. Ему, кажется, было легче, чем Мике или мне. То ли помощник попался поумнее, то ли не так нагруженный предрассудками. — Мой бойфренд. — Они оба ваши бойфренды? Я сделала вдох и медленно выпустила воздух. — Да. — Ну и ну! — сказал он. Я про себя быстренько помолилась, чтобы Зебровски приехал поскорее. — У нас тут очередная жертва, шериф, или это вам все равно? — Да, кстати, — сказал он и уставился на меня жёсткими коповскими глазами. Если он думал, что я съёжусь, то ошибся, но взгляд был хорош. — Вы совершенно случайно обнаружили следующую жертву нашего серийного убийцы? — Да. — Чушь собачья. — Думайте, что хотите, шериф. Я сказала вам и вашим людям чистую правду. Могу что-нибудь сочинить, если вам так будет легче. Он посмотрел мимо меня на Мику. — Разговаривая с человеком, я люблю видеть его глаза. Снимите очки. Черт. Мика посмотрел на меня, я на него. Я пожала плечами. — Паттерсон не спросил Мику впрямую, чем он занимается. Он слишком увлёкся, пытаясь заставить Мику признать, что он стриптизер, или гомосексуалист, чтобы заботиться о фактах. — Хорошо, тогда я спрошу. Чем вы занимаетесь, мистер Каллахан? — Я координатор Коалиции За Лучшее Понимание Между Общинами Ликантропов и Людей. — Вы — кто? — переспросил Паттерсон. — Помолчи, Паттерсон, — сказал Кристофер. — Так вы из слюнявых либералов, которые считают, будто у животных равные права? — Вроде того, шериф. Кристофер вдруг перенёс все своё внимание на Мику. — Снимите очки, мистер Координатор. Мика снял очки. Паттерсон отшатнулся, его рука легла на рукоять пистолета. Плохо. Шериф же уставился в кошачьи глаза Мики, качая головой. — Зверелюбка и гробовая подстилка. Куда уж ниже падать белой женщине. Замечание насчёт белой женщины сняло все вопросы относительно того, какие ещё у него могут быть предрассудки. Законченный расист, на дух не выносящий всякого, кто не мужчина, не белый и не натурал. До чего же узколобая точка зрения! — Моя мать — испанка из Мексики. Так вам легче, шериф? — Черномордая! — сплюнул он. — Вот именно, — улыбнулась я, и улыбка даже наполовину дошла до глаз. — У вас очень довольный вид для женщины, у которой выдался по-настоящему плохой день. — А как он может стать ещё хуже, шериф? — Вы знали, что тело здесь, потому что это сделал ваш бойфренд и его ребята. Потому-то вы его и нашли. — И зачем бы я притащила своих бойфрендов, и как я устроила, что моя подруга напилась именно здесь? — Вы собирались переместить тело, спрятать его. Вот почему вам нужно было столько народу. Была здесь ниточка, которая ведёт к вашим педерастическим дружкам-вампирам. Я подумала, как бы отреагировали Жан-Клод и Ашер на звание моих педерастических дружков-вампиров. Лучше не знать. Я покачала головой: — Сколько судебных исков подано против вашего департамента, шериф? — Ни одного. Я засмеялась, но не слишком весело. — Что-то не верится. — Я делаю свою работу. Это и все, что людям нужно. Не моё дело, конечно, но интересно, сколько из арестованных им не белые, не натуралы — не такие, как он. Я почти готова была все свои деньги поставить, что большинство его арестов — из этой категории. Хотелось бы надеяться, что я ошибаюсь, но вряд ли. — Вы знаете цитату, что если у вас есть только молоток, то все проблемы начинают казаться гвоздями? Он посмотрел на меня, не очень понимая, к чему я клоню. — Да, мне нравится, как мистер Айюб пишет. — Мне тоже, но я вот к чему: если все, на кого вы смотрите, оказываются монстрами, то ничего другого вы и не увидите. Он нахмурился сильнее: — Не понял. И чего я стараюсь? — Вы настолько поглощены ненавистью ко мне и всем, кто со мной, что почти не делаете настоящей полицейской работы. Или вам наплевать в этом случае? Да, шериф? Убили стриптизера-педерастика, так это же совсем не так важно, как убитая белая женщина? Что-то мелькнуло у него в глазах — не гляди я на него в этот момент, то и не заметила бы. — Наверное, вы от души ненавидите этот клуб. Глаза его были холодны и непроницаемы, когда он сказал: — Мой опыт подсказывает мне, что, сколько верёвочке ни виться, маршал, кончик найдётся. Вы выбрали линию поведения высокого риска, и когда оступитесь, расплата будет очень горькой. Я покачала головой: — Никто не слеп так, как тот, кто не хочет видеть. — Что? — переспросил он. — Ничего, шериф, зря слова трачу. Ожила рация на маркированных машинах, и услышанное заставило нас забыть о перепалке. — Потери среди полиции, потери среди полиции! Место оказалось чуть дальше по дороге, возле клуба, где нашли первую жертву. Наглые, сволочи. Я крикнула Мике и Натэниелу: — Берите машину Ронни и мотайте домой. Сама я уже открывала водительскую дверь джипа. — Анита… — начал Мика. — Я тебя люблю, — ответила я, залезая за руль. Я сдала назад, и мне пришлось подождать, пока полицейская машина освободит мне дорогу. Натэниел все ещё опирался на машину, где его допрашивал помощник шерифа. Я нажала кнопку окна со своей стороны и послала ему воздушный поцелуй. Он улыбнулся и послал мне его обратно. Потом я оказалась в линии с двумя полицейскими машинами, и мы уехали. Потери среди полиции — вампиры? Или повезло какому-то пьянице? Не узнать, пока не приедем. Единственный светлый момент — что я не буду больше наедине с шерифом и его людьми. Полиция съедется отовсюду. Куча людей, которых в обычном случае ни работа, ни юрисдикция сюда не позвали бы. «Скорая» ехала за нами, включив мигалки и сирены. Они могли бы просто ехать за полицией, но я сочла это хорошим признаком. «Скорая» включает весь парад только когда знает, что есть раненые, но ещё живые. Я пробормотала короткую молитву, а потом только старалась не отстать от полицейской машины. Шериф — упёртый расист, но дороги здешние он знает, а я нет. Будем только надеяться, что в канаву не съедем.Глава семьдесят четвёртая
Мы оказались на месте первыми, потому что ехать нам было меньше десяти минут. Звуки сирен завывали в ночи. Ехала дополнительная подмога. На парковке стояла машина полиции штата Иллинойс с открытой дверцей, и сидел полицейский рядом с ней. Лицо его было просто белым пятном, одна рука, похоже, ранена, пистолет неуклюже зажат в другой. Кровь на плече мундира. Полицейские машины распахнули дверцы, и сотрудники заняли позиции за дверцами или за капотом, оглядываясь. Никто не бросился напрямую к раненому. Все были в укрытии, у всех оружие в руках, и мы оценивали ситуацию перед тем, как броситься действовать. Иногда преступники используют приманку. Я сгорбилась перед джипом, направив пистолет вверх. Капот был у меня за спиной, так что, что бы там ни придумали враги, мне ничего не грозит, пока я по эту сторону джипа. Слишком много было, о чем подумать, и не было времени думать слишком усердно. Отчасти в этих случаях мысль должны заменить опыт и выучка. Шериф что-то сделал рукой, и внезапно все сирены замолкли. Тишина оказалась неожиданно громкой, и только огни мигалок давали понять, что здесь что-то случилось. Все мы осматривали парковку и прилегающую местность. Изгородь за мусорными ящиками. Другие здания в нескольких ярдах. Парковка забита. Преступник может прятаться за любой машиной, а может, он или они сбежали, услышав сирены. Наверняка знать нельзя. Ничто не шевелилось, кроме полицейского, который заморгал, увидев нас. Он был жив, и мне хотелось, чтобы так оно и осталось. Надо было действовать. И, будто шериф Кристофер прочёл мою мысль, он двинулся вперёд. Пригибаясь, что при его животе и росте было впечатляющим зрелищем. Он оказался куда ловчее, чем был с виду. Я направила пистолет не на что-то конкретное, а в сторону, где могла быть потенциальная опасность — кто-то, кто захотел бы стрелять в шерифа. Белый пластиковый пакет перекатывался возле мусорного ящика на ветру. Больше ничто не шевелилось. Шериф Кристофер дал знак — «все чисто». Его люди встали, вышли из укрытия и собрались возле него. Я оказалась осторожнее, осмотрела местность, по которой мне надо было к ним идти, с пистолетом, направленным в землю, но держала я его двумя руками, готовая идти на помощь. В дверях клуба столпились люди. Я их не видела, пока не встала из-за джипа, но они наверняка там были и раньше. Соображения нет у людей. Или они знали что-то, чего не знали мы? Нет, вряд ли. Я услышала: — Давайте сюда «скорую»! Паттерсон побежал сообщать медикам, что можно подойти. Шериф Кристофер злобно смотрел на меня. — Кто-то из ваших дружков-вампиров. — По мне, так больше похоже на нож. Откуда вы знаете, что это был вампир? Раненый заговорил сдавленным голосом, от боли и шока. — Эти гады улетели с нею. Улетели, блин, как птицы, прямо вверх. Окей. — Ладно, вампиры. Кого они взяли? — Одну из танцовщиц, — сказал раненый. — Я объезжал клубы, как нам было положено. Увидел, как она выходит, и тут они бросились прямо из темноты, по одному с каждой стороны. Она начала кричать, я выскочил, вытащил пистолет. Но с ними был ещё один, его я не видел. Не знаю, как это вышло, но он вдруг просто появился у меня за спиной. Приставил мне нож к горлу и велел смотреть. А остальные улетели с нею, на фиг. Он закрыл глаза. Видно было, что он борется с болью. Санитары уже были здесь, расталкивая нас. Раненый открыл глаза и посмотрел на шерифа. — Он держал нож возле моего горла, чего ж он меня не убил? Убрал лезвие и всадил его мне в плечо. Почему он меня не убил? Почему? Я ответила, пока медики обрабатывали рану. — Он хотел, чтобы ты остался в живых и рассказал нам, что ты видел. — Зачем? — спросил он и посмотрел на меня. — Это послание. — Какое ещё послание? Я покачала головой: — Они хотят, чтобы мы бросились её спасать. Хотят заставить нас действовать ночью, пока они сильны, а не ждать до рассвета, когда преимущество будет на нашей стороне. Шериф Кристофер встал и протянул мне руку, но спохватился и просто сделал мне жест, предлагающий следовать за ним. Я пошла. — Насколько мне было известно, мы не знали, где эти гады прячутся. А теперь вы говорите так, будто знаете. Я заморгала, думая: «Что я могу ему сказать, чтобы не втянуть нас всех в передрягу?» — У меня встреча с Мобильным резервом через час после рассвета, но если у них заложница, мы до рассвета ждать не можем. — Покопавшись в кармане куртки, я вытащила телефон и набрала номер сотового Зебровски. — Дай мне номер капитана Паркера, Зебровски. — Зачем? — Вампы взяли стриптизершу, живую. И даже постарались, чтобы нам остался раненый, но живой полицейский из полиции штата, который нам это рассказал. — Боже мой, Анита, это же капкан! — Наверняка. Все равно, давай мне номер. Он дал мне номер, и я набрала его. Капитан Паркер взял трубку, шериф Кристофер наблюдал за мной. Я изложила Паркеру ситуацию. — Это ловушка? — спросил он. — Может быть, или же они знают, что мы все равно придём, и пытаются нас заставить спешить, чтобы мы явились ночью, когда преимущество у них. Но все равно, и тогда это ловушка. — Я не хочу посылать моих людей на смерть, Блейк. — Я тоже не в восторге, но она была жива, когда они её взяли, и если мы будем ждать рассвета, она жива не будет. Конечно, она уже может быть мертва, я не знаю. — Капкан, а женщина в нем приманка, — сказал Паркер. — Знаю. — Вы все ещё настаиваете, чтобы мы взяли вас с собой? — За все сокровища мира не упустила бы такого случая. Он сухо икоротко хохотнул. — Вы меня уговорили. Надеюсь, вы об этом не пожалеете. — Уже жалею, но если вы действительно собираетесь действовать ночью, то я вам буду ещё нужнее. — Вы действительно настолько лучше умеете обращаться с вампирами, чем мы? — Да, капитан. — Надеюсь, действительность будет не хуже рекламы, маршал Блейк. — Лучше, — ответила я. — Тогда давайте сюда. Мы двинемся на цель менее чем через тридцать минут. Опоздаете — поедем без вас. Он повесил трубку. Я выругалась, захлопнула телефон и пошла к своему джипу. — Куда это вы, черт побери? — Хватать наживку, — ответила я. Он наморщил лоб: — Стриптизерша? Я кивнула, продолжая идти, а он не отставал. — Мобильный резерв действительно берет вас с собой? — Если не верите, звоните сами капитану Паркеру. Я уже была у дверцы джипа. Он поймал дверцу, не дав мне её захлопнуть: — А для вас не будет конфликтом интересов — стрелять вампиров своего бойфренда? — Это плохие вампиры, шериф, и они ничьи. Я захлопнула дверцу. Он не стал мешать. Я не рванула с места, но близко к тому. Паркера я знаю, и знаю, как работает Мобильный резерв. Они не станут нарушать график операции — поедут без меня. Вампиры хотят, чтобы мы явились сегодня ночью. Они знают, что у нас есть адрес. Значит, они знают, что мы планируем удар. Они предположили, что мы наметили удар после восхода, и заставили нас действовать раньше. Чтобы иметь с нами дело на своих условиях, то есть ночью. Но почему не сбежали? Если узнали, что мы обнаружили их убежище, почему не покинуть его? Зачем брать заложницу, пускаться на такие хитрости, чтобы мы точно узнали об этом? Это ловушка, но мы, даже зная об этом, все равно должны были идти.Глава семьдесят пятая
Пластиковая доска была изрисована диаграммами. Сержанты Хадсон и Мельбурн нарисовали кроки местности ещё до того, как мы, все прочие, собрались в этом безопасном, приятном месте за квартал от театра будущих действий. Они всю доску покрыли входами и выходами, осветительными приборами, окнами и всей мелочью, которую я никогда не замечаю, точнее, вижу, но никак не могу использовать. Я могу сообщить о том, что видела, но кому-нибудь из них придётся объяснять это всем остальным. Мой способ проведения таких операций — вломиться в парадную дверь и перебить все, что шевелится. Мне бы не пришло в голову составлять схемы интерьера квартиры или выяснять у владельца здания, что он знает о женщине, которая владеет этой квартирой. Они уже эвакуировали жильцов соседних квартир, взяв у них информацию об интерьере и владельце. Полезно было знать, что в кондоминиуме почти нет мебели, поскольку владелица, Джил Конрой, ждёт её доставки, которая уже два раза задерживалась. Что она работает юристом в большой фирме в центре города и недавно стала партнёром. Увлекательно, но пользы в этом я не видела. Они все ещё пытались найти кого-нибудь у неё на работе, кто подойдёт к телефону, чтобы узнать, когда она была на работе в последний раз. А у этих чёртовых раздолбаев в два часа ночи на работе — можете себе представить? — никого нет. Все это, конечно, интересно, но наша жертва там, одна среди вампиров, которые убили уже не меньше десяти человек в трех штатах. Я хотела побыстрее её выручить, и мне трудно было сосредоточиться на мелочах. Наверное, это было видно, потому что сержант Хадсон спросил: — Вам скучно, Блейк? Я заморгала на него, сидя на тротуаре. Я устала и не видела причины не присесть — некоторые ребята из Мобильного резерва тоже присели. — Малость есть. Двое ближайших моих соседей — Киллиан с бобриком белых волос и Юнг — единственный среди моих знакомых азиат с зелёными глазами, — отодвинулись от меня подальше, будто не хотели быть слишком близко, когда хлынет кровь. Я заметила, что Мельбурн остался рядом с Хадсоном, будто ожидал, что кровь будет лететь только с одной стороны. — Улица перед вами, Блейк, можете идти. — Вы задали вопрос, сержант. Если вам не нужен был честный ответ, надо было меня предупредить. Кто-то засмеялся — достаточно тихо, чтобы я не могла определить, кто именно, и, очевидно, Хадсон тоже, потому что он не стал искать весельчака, а просто разозлился на меня ещё сильнее. Он шагнул ко мне. Я встала. — Если вам скучно, Блейк, идите домой. Нам не нужно такое отношение. Голос его был ровен и сдержан, каждое слово он тщательно выговаривал. Так говорят, когда сдерживаются, чтобы не заорать или не хряснуть кулаком по чему-нибудь. — Дон Морган может быть ещё жива, — сказала я. — Но каждая минута уменьшает её шансы остаться в живых. Пусть вам не нравится, что ваш капитан допустил меня к операции, можете, блин, меня ненавидеть, если хочется, мне плевать — но давайте делать дело. Я хотела бы вытащить Дон Морган раньше, чем будет поздно, сержант Хадсон. Хочется мне раз в жизни не попасть в команду уборщиков, а прибыть достаточно рано, чтобы было ещё, что спасать. Он заморгал темно-карими глазами, соответствующими по цвету усам и коротким волосам. У меня волосы были увязаны в хвост. Мне выдали шлем, а волосы почти до талии в него так просто не влезут, если их не подвязать. Я бы их срезала ещё полгода назад, если бы Мика не пригрозил, что тогда он свои обрежет. И потому мне пришлось носить самые длинные в моей жизни волосы. Вид у меня был как у коротышки-хиппи посреди военного типа причёсок и весьма мужественных фигур. Хоть и всунули меня в бронежилет, видно было, что я им далеко не под стать. Бывают моменты, когда мне вдруг становится неловко, что я не коп, не мужчина, не вхожу в это великое братство. Просто девчонка, просто заклинатель-трепач-вудуист, которому никто свою спину не доверит. Годы прошли с тех пор, как я по этому поводу переживала. Может, дело было в чужом снаряжении, которое мне не слишком подходило, или в том, что Арнет и Дольф каждый имеют на меня зуб, или просто в том, что я поверила глазам Хадсона. Я здесь чужая. Никакого тактического смысла не имею. Не знаю, как они делают своё дело. Не вхожу в их команду, и в глубине души понимаю, что, сколько бы ни было у меня друзей среди копов, и какой бы значок у меня ни был, копов, считающих меня чужой, всегда будет больше тех, кто считает меня своей. Всегда и навсегда я буду чужой, что бы я ни делала. Частично из-за пола, частично из-за моей работы, частично потому, что я с монстрами трахаюсь, а частично — ну просто я им не своя. Я не выполняю приказы, не держу язык за зубами, не играю в политические игры. Я никогда не стану настоящим полицейским — просто не умею играть ни по чьим чужим правилам. Полиция, настоящая полиция, понимает эти правила и живёт по ним. А я всю жизнь жила по принципу: правила? Какие правила? Вот я стояла и смотрела на Хадсона, выдерживала его взгляд, его злость, и просто не злилась. Слишком многое во мне было согласно с его злостью, чтобы злиться в ответ. — Значок вас копом не делает, Блейк. Вы не знаете дисциплины. Если из-за того, что вы порете горячку, убьют хоть кого-нибудь из моих людей, вам наш следующий разговор не понравится. Мне и этот разговор нравился не слишком, но я не стала говорить этого вслух. Умнее становлюсь, или устала, или просто мне уже все равно. Какая разница? Я отстаивала своё мнение без всяких чувств. Я ответила голосом, совершенно лишённым эмоций: — А если ваших людей перебьют потому, что вы не дали мне делать мою работу в меру моих способностей? Тогда у нас с вами тоже будет разговор? Все мои соседи вдруг отодвинулись синхронно, будто минимально безопасное расстояние стало их насущной заботой. Он сказал, сквозь зубы, и карие глаза от злости стали почти чёрными. — И в чем конкретно состоит ваша работа, Блейк? — Я охотник на вампиров. Он медленно пошёл ко мне, и Мельбурн положил руку ему на плечо, будто дело уже заходило слишком далеко. Хадсон только посмотрел на его руку, и рука убралась. С Хадсоном обращались все так, будто с ним лучше не шутить. Он не был здесь самый большой, или самый сильный, или вообще самый какой-то, но авторитет облегал его будто невидимым плащом — он просто присутствовал. Если бы он не ненавидел меня, я бы это уважала, но он не дал мне возможности видеть в нем что бы то ни было другое, кроме препятствия. Почти лицом к лицу со мной, будто выплёвывая в меня каждое слово, он произнёс отчётливо: — Вы — проклятый наёмный убийца. Я посмотрела в его лицо, близкое, почти как в поцелуе, и ответила: — Ага, иногда бываю. Он моргнул, озадаченный, пытаясь вернуть собственную злость. — Блейк, это было оскорбление. — Я никогда не оскорбляюсь на правду, сержант. И я посмотрела на него спокойными честными глазами, заставляя себя ничего не чувствовать, потому что если позволить, то эти чувства будут печальными, а если меня пробьёт слеза или, того хуже, плач, то все. Они не примут меня в игру, если я заплачу. Я плакала, потому что Джессика Арнет решила, что я развращаю Натэниела. Я плакала, когда пришлось убить Иону Купера. Что за фигня со мной сегодня творится? Обычно единственное, что могло заставить меня плакать — это Ричард. Он покачал головой: — Вы только нас свяжете, Блейк. — У меня иммунитет к вампирским силам, — сказала я. — Мы прочешем все здание меньше чем за минуту. Мы знаем, что нельзя смотреть в глаза, и нам разрешено обращаться с находящимися внутри вампирами как с врагами. У них не будет времени пробовать на нас свои трюки. Я кивнула, будто действительно поняла, как это у них получится очистить целый кондоминиум размером с небольшой дом меньше чем за минуту. — Отлично. Если вы думаете, что вам не нужна моя помощь против вампиров — отлично. Он снова моргнул, будто не мог скрыть, что я застала его врасплох второй раз за такой короткий промежуток времени. — Вы будете ждать снаружи? — Что случится с вашим графиком скорости, если вам придётся обращаться с вампирами как с людьми? — Они — по закону граждане, что и делает их людьми. — Да, но как вы сможете очистить помещение меньше чем за минуту, если вам придётся тратить время на задержание как минимум семи вампиров, по крайней мере один из которых — мастер? Если вы думаете, что я вас задержу, Хадсон, то можете мне поверить, они вас куда сильнее задержат. Мельбурн сказал из-за его плеча: — Нам дали зелёный свет. Стрелять в каждого, кто вампир. Я покачала головой и повернулась к Мельбурну, будто Хадсон и не нависал надо мной. — Когда впервые ввели ордера на ликвидацию, одной из главных забот было, как бы полиция всей этой страны не превратилась в шайку убийц, и потому ордера пишутся очень аккуратно. Если с вами есть законный истребитель вампиров, и вы в опасности, то вы имеете право использовать любые средства, чтобы выполнить данный ордер, но если истребителя с вами нет, ордер не действует. — Я повернулась к Хадсону, наконец-то начиная слегка сердиться. Наконец. И хорошо, это лучше, чем слезы. — Из чего следует, что если вы пойдёте без меня и какое-нибудь тело пристрелите, то попадаете под проверку, под отстранение, под хрен его знает какую фигню. Задумайтесь на миг в бою с вампиром — и вы рискуете жизнью своей и своих людей. Не задумайтесь ни на миг — и вы рискуете своей работой, пенсией, даже тюремным сроком. Это уже зависит от судьи, от адвоката, от политической атмосферы в городе в момент инцидента. Я почти улыбалась, потому что говорила чистейшую правду. Хадсон выдал улыбку, которая больше всего напоминала боевой оскал. — А можем сидеть сложа ручки и возложить выполнение ордера на ваши хрупкие плечики. Как вам это? Если пойдёте в одиночку. Я засмеялась, и это снова его удивило, заставило отступить на шаг. — Киллиан! — позвала я, обернувшись. Он подошёл, как-то нерешительно, поглядывая на своего сержанта. Киллиан был лишь на дюйм-другой выше меня, вот почему его запасное снаряжение мне почти подходило. — Помоги мне все это снять, боюсь поломать твою снарягу. Спасибо, что одолжил. — Зачем вы снимаете снаряжение? — спросил Хадсон. — Если я иду без вас, мне не нужен ни бронежилет, ни шлем, ни эта чёртова рация на нем. Если я иду одна, как обычно, то возьму то, что хочу взять, а не то, что мне приказано. — Я посмотрела на лямки. — Киллиан, помоги мне из этого вылезти, как помог влезть. Хадсон мотнул головой, и Киллиан шагнул назад. — Миз Блейк… — Для вас — маршал Блейк, сержант Хадсон. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Маршал Блейк, мы не можем отпустить вас туда одну. — Это, черт побери, мой ордер, а не ваш. Я вам дала информацию, а не вы мне. Никто из вас даже не знал бы, где искать эту женщину, если бы не я. — Вы знаете, что говорят о том, как вы получили эту информацию, маршал? По его интонации я поняла, что знать мне этого не хочется, но все же спросила: — Нет. Как? — Что вы оттрахали подозреваемого. Оттрахали на глазах у сотрудников полиции, и он вам все рассказал, а потом вы ему вышибли мозги из пистолета. Просто разнесли голову множественными выстрелами. Я снова рассмеялась: — Вот это да! Жаль, не знаю, кто это придумал. — Вы хотите сказать, что это ложь? — Насчёт оттрахала — да, враньё. Кто-то принял желаемое за действительное, но я вытащила это из него как вампир, а не как шлюха. И я действительно стреляла ему в голову, пока от головы ничего не осталось, потому что у меня не было с собой моего набора охотника на вампиров. Был только пистолет, им я и воспользовалась. Я тряхнула головой и почувствовала, как едва заметная злость из меня уходит. — Этот ордер — моя, черт побери, вечеринка, сержант Хадсон. Я пригласила вас на танец, а не вы меня. И хотелось бы, чтобы вы это запомнили, пока нам приходится иметь дело друг с другом. Он посмотрел на меня — посмотрел по-настоящему. До этого, думаю, он меня не видел. Я для него была какая-то баба, какая-то подстилка под зомби, которую подсунуло ему начальство. Штатская со значком, но я не была для него личностью. Теперь он смотрел на меня и видел меня, и на моих глазах таяла его беспричинная злость. — Вы действительно пошли бы туда в одиночку? Я вздохнула, качнув головой: — Сержант, я — истребитель вампиров. Обычно так и бывает — только я и они. Он едва заметно улыбнулся, чуть изогнул усы. — Не сегодня, маршал. Сегодня вы с нами. Я улыбнулась ему — настоящей улыбкой, не кокетливой, хотя некоторые мужчины назвали бы её такой: открытой, честной, улыбкой типа «рада, что вы со мной». Он улыбнулся в ответ — не мог удержаться. — Все это классно, — сказала я, — но не пора ли к делу? Ночь-то уходит. Он посмотрел на меня с таким видом, будто не понял, как меня понимать, а потом рассмеялся. Как только он рассмеялся, его людей отпустило напряжение — я это чувствовала, как будто какое-то метафизическое облегчение настало. — А вы чертовски настойчивая женщина. — Да, мне говорили. Он коротко засмеялся: — Там, внутри, вы будете выполнять приказы? Я вздохнула: — Постараюсь. Он покачал головой. — Если бы я сказала «да», это было бы враньё. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы делать то, что сказано. Это я обещаю. — Лучшего мне уже не добиться, так? Я кивнула: — Ага. Если не хотите, чтобы я соврала. — Нет. Правда от федерального агента — свежее впечатление. — Вот-вот, я постараюсь быть для вас глотком свежего воздуха. Он посмотрел на меня, покачал головой и снова повернулся к доске. — Теперь, когда я верю маршалу, то верю. Они вернулись к своему брифингу, а я вернулась к подсчёту минут и гаданию, будет ли кто-нибудь живой в кондоминиуме, когда мы высадим дверь.Глава семьдесят шестая
По моему предложению снайпера разместили так, чтобы он видел окна, а не входную дверь. Во-первых, мы не знали, как они выглядят, а снайпер не мог валить подряд всех, выходящих из дверей. Вполне могли в этом доме проживать законопослушные граждане-вампиры, так что он даже всех вампиров подряд валить не мог. Если бы он точно умел опознавать вампиров. И даже я не могла бы сказать «да» или «нет» о сомнительном вампире, глядя в оптический прицел. В смысле, что если я ошибусь? Высокое содержание серебра — извиняться будет поздно. Но если кто вылетит в окно — это противник, и только противник, и снайпер может его безнаказанно снимать. Зелёный свет. Все мы прочие сгрудились вокруг фургона. В кино этот фургон изящный и просторный. В жизни он узкий, громоздкий и похож на гибрид фургона водопроводчика и машины мороженщика, если бы тот продавал не мороженое, а пистолеты. Места для нас и для оружия в нем не хватало. И даже в пустой многие из нас не поместились бы. Это был полугрузовик для снаряжения, а не транспорт для людей. Я осталась в жилете, хотя заметила, что никто сегодня в нас стрелять не будет, а против колющих и рвущих ударов жилеты бесполезны. Я с этим уже сталкивалась и у военных, и у полиции. До них просто не доходит, что бронежилеты и шлемы, лучшая их защита, не помогут против тех, кто голыми руками крушит сталь. Это как выступать против Супермена и надеяться на кевлар. Наконец-то сержант Мельбурн произнёс вслух то, что редко когда признают специальные подразделения: — Мы используем пули. Пули могут давать рикошет, и нам спокойнее, если мы знаем, что защищены от огня своих. Микрофон был встроен в бронежилет и соединён с маленьким наушником, как в снаряжении Секретной службы. Мне показали кнопку микрофона посередине жилета, возле пистолета, когда его держишь. Проверили, что микрофон работает, потом кто-то потрепал меня по шлему, и я готова была к выходу. По крайней мере, готова не меньше других. Не идти было бы самое лучшее, но вампиры похитили у нас эту возможность. Женщину, которую они взяли, звали Дон Морган, двадцать два года. Она работала в клубе всего три недели. Её фотография была у них на сайте, и все мы её видели. Рекламный снимок для стрип-клуба, так что мы старались рассматривать лицо. Волосы каштановые, длины до плеч, косметики столько, что лицо разглядеть трудно — сплошь синие глаза, красные губки бантиком. Я не спрашивала у мужчин, труднее ли им смотреть на неё, чем мне. Она была прикрыта руками и несколькими удачно размещёнными клочками материи, но создавалась иллюзия, что показано больше кожи, чем на самом деле. Отвлекало, как и было задумано. Не сомневаюсь, что если бы миз Морган предупредили, что её похитят злобные вампиры, она бы оставила нам более приличный и менее гламурный снимок. Но всего, знаете ли, не предусмотришь. Мы запомнили лицо заложницы, чтобы не застрелить её случайно в деле. Это было бы действительно нехорошо. Я думаю, что не будь у меня своих опасных игрушек для этой песочницы, меня бы взяли невооружённой. Почти все спецподразделение считало меня штатской и обращалось со мной соответственно. Без грубостей, просто им не нравилась мысль, что я буду с заряженным оружием у них за спиной. Я их понимаю. У меня нет их выучки. Они не видели, как я обращаюсь с оружием. Не видели меня за этой работой. И вполне могли считать меня опаснее вампиров. Главная моя проблема с жилетом заключалась в том, что нельзя было оставить «браунинг» и «файрстар» в тех кобурах, что были, и надеяться их выхватить. Боец по имени Дерри бросил мне набедренную кобуру с застёжками на липучках. — В неё влезет «браунинг» с запасной обоймой. Он на вид был таким же ирландским, как его фамилия, если не считать цвета — он был темноволос. Мне пришлось снять жилет, чтобы нацепить верхний ремень кобуры на свой пояс, а другой ремень надо было обмотать вокруг ноги. Неплохая штука — набедренная кобура, хотя мне бы не хотелось её испытывать, не надев сперва брюки для защиты бёдер. Бедра-то при ходьбе задевают друг друга, так что извините. Но в джинсах получилось вполне приемлемо. Выхватывать, правда, надо по-другому: не только не под тем углом, не только из другого места — само движение другое. Оно не получится у меня так же быстро, потому что о нем придётся думать. Правда, в сегодняшней работе пистолеты будут играть вспомогательную роль. У меня был дробовик Моссберга «590А1 Бантам». Тринадцать дюймов длина ствола, облегчённый вес. Это означает более сильную отдачу, но, когда привыкнешь, это просто ружьё моей мечты. Нет тяжёлого ствола, который перевешивает при попытке прицелиться, отчего мне казалось, что я слишком тяжела сверху. У меня есть обрез, начавший жизнь как ружьё «Итика-37», но сейчас используемый только для ликвидации вампиров с близкого расстояния. У «Итики» есть ремень, и её можно подвешивать к телу как неуклюжую сумочку. Чтобы ружьё не ёрзало, пока не будет нужно, Эдуард, мой друг и единственный из всех моих знакомых пользователь огнемёта, помог приспособить к кобуре на левом бедре липучки. Эта набедренная кобура была моя, но предназначена для запасных патронов, не для оружия. Ремень с липучкой шёл поверх укороченного ствола, и он был прижат к ноге, но не так, чтобы я могла случайно отстрелить себе коленную чашечку. Одно быстрое и сильное движение — и обрез уже у меня в руках, и очень, очень близко дулом к вампиру. У «Моссберга» был ружейный ремень «Урбан Опс» из Тактического Запаса США. Этот ремень давно стал моим предпочтением для оружия покрупнее. К несчастью, нельзя нести два ружья на двух ремнях «Урбан», потому что ремень рассчитан на перехват рук, на облегчение движений. То есть ружьё само будет двигаться вокруг тела. Эдуард, настоящий наёмный убийца, каким попытался обозвать меня Хадсон, не в восторге от ремня Урбан, в отличие от меня, но ему не приходится работать с монстрами так близко в своей работе под прикрытием. Он почти всегда действует как истребительная группа из одного человека. И ещё этот ремень действует лучше, если на тебе куртка поплотнее, чтобы не соскальзывал с плеча. Будь у меня плечи пошире, он бы лучше подошёл, а поскольку испытывают такое снаряжение в основном мужчины, мне трудно на что-то жаловаться. Все равно очень удачный элемент снаряжения. К прикладу «Моссберга» был примкнут запасной магазин. Я начала носить запасные патроны в набедренной кобуре, но на этом бедре висел «браунинг». Оказалось, что если носить патроны на левом бедре, то доставать их труднее. Это мне обходилось в секунду или три. Поскольку правое бедро для этой цели не годится, то запасной магазин — вторая отличная вещь. Я добавила запасные патроны в левую набедренную кобуру — знаете старую поговорку, что лучше иметь ненужное, чем не иметь нужного? К патронам она точнее всего относится. — Почти такая же набедренная кобура, как я дал тебе для «браунинга», — сказал Дерри. — Если она у тебя уже есть, тебе не надо было брать нашу. — У меня две для патронов. Отдельной для пистолетов у меня нет. Если бы это было удобно, я бы могла обойтись одной. — Тогда рад, что Мобильный резерв помог тебе испытать наши новые игрушки, — улыбнулся он. Я улыбнулась в ответ. — Он тебе дал какую-то вшивую кобуру, и ты уже с ним заигрываешь. Я тебе отдал весь свой запасной набор — и ничего, — сказал Киллиан. — Это я не заигрываю, Киллиан. Когда я начну заигрывать, у тебя не останется сомнений. — О-о! — протянул Дерри. Подошёл Хадсон в полном снаряжении. — Вы будете отвлекать моих людей, маршал, или готовы уже выполнить ваш ордер? — Я закончила их отвлекать, если вы закончили планировать. — Закончил. — Тогда и я тоже. Пошли убивать вампиров. — Не охотиться, просто убивать? — Охота на вампиров — это не спорт «поймать и отпустить», сержант. Он засмеялся — коротким удивлённым смехом. — То ли вы становитесь забавнее, то ли чертовски поздно. — Чертовски поздно, — ответила я. — Десятки людей вам подтвердят, что ничего забавного во мне нет. Это снова заставило его засмеяться. Когда собираетесь вместе рисковать жизнью, есть много куда худших способов начать.Глава семьдесят седьмая
Это было одно из зданий в центре города, столько раз перестроенное, что стало архитектурной достопримечательностью, и это спасло его от сноса, но внутри оно было ультрасовременным, ультрашикарным, с коврами и почти пустыми холлами, как будто, когда люди согласились на двухтоновую покраску, они больше уже ни на что согласны не были. В здании оставались пустые квартиры, но в основном оно было занято. Приятно для инвесторов, но неприятно для нас. Если бы здание было пустым, меньше была бы вероятность побочного ущерба. Побочный ущерб — прекрасный термин. Вот почему пришлось эвакуировать столько людей. Тут уж никак не скрыть от вампов, что затевается что-то. Мы стояли снаружи кондоминиума. Он все ещё принадлежал Джил Конрой. Такое было чувство, что мы узнали об этом давным-давно, но на самом деле всего час прошёл от первых сведений и до нашего прихода в этот коридор. Мы наконец-то нашли номер кого-то из её коллег-юристов. Джил не появлялась на работе уже пять дней. Три из этих дней она звонила, что болеет, а на четвёртый день перестала подходить к телефону. Хм, три дня болезни, потом молчание. Я готова была спорить, что Джил Конрой стала нежитью. Злобной и нечестивой нежитью, не членом Церкви Вечной Жизни и, как я точно знала, не вошла в число вампиров Жан-Клода. И то, что в нашем городе появился третий игрок, и никто из двух других сторон об этом не догадался, было плохо. То ли мастер этих ребят невероятно силён, то ли мы стали беспечны. Мне бы хотелось протолкнуть свою силу в эти стены и проверить, сколько их там. Я теперь на это способна, но если они там настолько умелые, как я подозревала, они почуют. Я боялась, что они пустят в ход больше вампирских трюков, если узнают, что с копами я — или кто-то с моими способностями. Если они будут думать, что пришли только копы, они могут понадеяться на быстроту и силу. В этом случае я ставлю на нас. Так что, блин, опять придётся вламываться вслепую. В своё время я брала много вампирских логовищ, но никогда — с Мобильным резервом или другим спецподразделением. В некоторых отношениях это было совсем другое, а в других — то же самое. Различие первое: я не в первых рядах. Как только мы вошли в здание, главным стал Хадсон. Ему приходилось командовать и раньше, насколько мне известно, но он должен был отчитываться перед старшими по команде. Руководитель операции, руководитель переговоров, начальник штаба операции — но никто из них с нами в здание не идёт, а тут дело в том, кто согласен взять оружие и встать с тобой плечом к плечу. Хадсон встал третьим в цепь, хотя это на самом деле не была одиночная цепь. — Вы пойдёте, когда я пойду, Блейк. Будете, черт возьми, моей тенью, пока я не отменю команду. Внутри вы будете выполнять мои приказы, или я надену на вас наручники и отдам под стражу. Вопросы есть? — Никак нет, — ответила я. Кажется, как личность я ему нравилась, но мы пришли сюда работать. Работа — вещь не личная, а как профессионала он меня совсем не знал. И никаким обаянием не снять того, что он не доверил бы мне прикрыть себе спину. Я ещё не заслужила такого доверия. Ребята притащили здоровенный металлический щит с маленьким окошком. Его тащил Болдуин. Он не был тут самым крупным, самым крупным был Дерри, но Болдуин был высок, а так как за этим щитом собирались пригнуться все, то рост надо было учитывать — как когда высокие ребята пытаются залезть под зонтик коротышки. Я думала, что будет и большой металлический таран, но его не было. Миз Конрой заплатила неслабые денежки за сплошную стальную дверь с замком, гарантирующим настоящую безопасность. Все эти изучения здания и разговоры с людьми окупились — ребята заложили небольшой заряд в замок и взорвали его. Сперва внутрь полетели светошумовые гранаты, а следом за оглушительным грохотом и ослепительным светом ворвались мы. Когда пылающее сияние погасло, единственным освещением служили лучи фонариков, установленных на стволах. Потом наступил хаос. Не хаос боя, потому что в первой комнате никого не было, но хаос от шаркания за щитом в попытке не споткнуться самому и никому ножку не подставить. Ребята шаркали как единое целое, но так быстро, будто в комнату влетел снаряд из тел. При этом упражнении в шагистике или танцах ещё надо было осматривать темноту, следить за оружием у себя в руках и высматривать, во что стрелять. Благодаря брифингу я знала расположение комнат кондоминиума чуть ли не лучше, чем у себя дома. Большая пустая гостиная, рядом маленькая кухня, коридор с туалетом для гостей слева и комнатой для гостей справа. Слава Богу, ничего запутанного. Хадсон заговорил в микрофон у моего уха — шёпотом, хотя я стояла прямо у него за спиной: — Мендес, Дерри — кухню! Они без единого слова отделились от группы, и наша конга стала поворотливей. Юнг шевельнулся, и я ощутила его руку у себя на спине. Приятно знать, что не только мне нужна успокаивающая рука. Рация у меня в ушах: — Жертва, женщина. Не Морган. Кажется, это был Дерри. — Укусы? — Есть. — Блейк, проверить. Я споткнулась, заставила споткнуться Юнга, как будто мы косточки домино. Вспомнила, что надо нажать кнопку. — Что? — Осмотри тело. Я могла бы поспорить, но времени не было. Понятно было, что он это делает, чтобы от меня избавиться. Может, я действительно их задерживала, но он явно хотел вывести меня из дела, пока не стало по-настоящему горячо. Я отделилась от группы, следуя примеру Дерри и Мендеса, и вошла в кухню. Выполнила приказ, хотя и не была согласна. Пошла осмотреть тело, поскольку так приказал, черт его побери, сержант. В кухне я не стала терять время, потому что, если поспешить, я ещё успею в строй до начала главной схватки. Свет проникал сквозь жалюзи кухонной двери. Кровь я учуяла ещё раньше, чем коснулась двери. Свет ошеломил меня, потом стал нормальнее, когда глаза привыкли. Дерри шёл к двери, через которую я вошла. Голос Хадсона, сдавленный, но ясный, прозвучал в рации: — Оставайся с Блейк, пока она не осмотрит тело. Рация смолкла. Дерри разочарованно ссутулился, но спорить не стал. Он только встал рядом со мной, винтовка наготове. Я двинулась с ним, направляя ружьё чуть в сторону. Места здесь не слишком хватало, и уж точно не хватило бы на всех нас, чтобы наставить оружие внутрь без риска зацепить своих. Одной из моих целей сегодня было этого не делать. Я отчасти знала, что мы найдём, потому что чуяла запах. Не только кровь, застарелая кровь, но и мясной запах жидкостей, и старый запах секса. Мужского. Это помогло мне собраться перед тем, что предстояло увидеть. Она лежала распятая на небольшом столике. Ноги свесились за край стола, и пах был открыт со стороны двери, так что видно было ясно. Её изнасиловали, и, судя по повреждениям, не одним телом. Или не только пенисом. Я была рада, когда можно стало отвести взгляд. Она была одета во что-то вроде серебристого бикини, но под ним были колготки. Хотя я могла бы этого не заметить, если бы одежда с нижней части тела не была сорвана. Колготки мне сказали, что она — стриптизерша с того берега реки. Законы о стриптизе в Сент-Луисе причудливы. Клубы Жан-Клода действовали ещё по старым правилам, поскольку он здесь появился в качестве вампира, когда новые законы не вступили ещё в силу, но все прочие клубы должны были им повиноваться. Одно из правил гласило, что девушки должны быть в колготках — не просто в чулках, — под сценическим костюмом. Правила создавали люди, которые хотели гарантировать, что в Сент-Луисе не будет клубов «подобного рода». Никто не бывает так праведен, как создатели правил для чужой нравственности. Голова женщины запрокинулась назад, и глаза смотрели в дальнюю стену небольшой, но дорогой кухни. Волосы каштановые, длиной, наверное, до талии или ниже. Я здорово научилась определять длину волос у лежащих людей. Волосы свои, не парик, так что это не наша пропавшая стриптизерша. Кто-то другой. Сколько ещё людей они сегодня похитили? То ли Мендес, то ли Дерри сковали ей запястья гибкими наручниками. Стандартная процедура для нетронутых тел. Бывало, что «мёртвые» тела убивали полицейских. Бережёного Бог бережёт. Мендес присел и заглянул под стол: — Что это? Я тоже присела, потому что была ближе к земле. Дерри присматривал за комнатой, держа оружие вроде как наготове, но тщательно следя, чтобы не направить его на нас. Приятно работать с профессионалами. Под столом лежал продолговатый цилиндрический предмет. Чёрный от засохшей крови. Так плотно покрытый коркой, что я не сразу могла сказать, что это, как на абстрактной картине, когда вдруг все становится на место, и понятно, на что смотришь. Я тяжело сглотнула слюну, подавляя приступ тошноты. Медленно вдохнула через нос и так же медленно выдохнула ртом. Голос мой прозвучал странно даже для меня, когда я сказала: — Бутылка. Винная бутылка. — Бог ты мой, — произнёс Мендес. При этом он случайно нажал кнопку, очевидно, потому что Хадсон его услышал. — Мендес, в чем дело? — Простите, сэр, только… Господи Иисусе, какая страшна смерть! — Мендес, спокойно. — Она умерла не от этого, — сказала я и встала. Мендес двинулся за мной. Глаза его блестели сквозь отверстия маски. Я показала рукой на её шею, на груди, на руки. — Они её высосали насухо. — До того? — спросил он вроде как с надеждой. Плохой признак, если полицейский просит тебя ради бога сделать это не так страшно, как выглядит. Я покачала головой. — Но множественные укусы означают, что она мертва, вампиром быть не может. Тело проверено, ребята. Могу я встать в строй, или меня навсегда назначили нянькой? Дерри двинулся к кухонной двери. Приятно видеть, что не я одна хочу уйти отсюда. Я пошла за ним, Мендес в арьергарде. Я бы сама пошла сзади, но никто не жаловался. Так что я осталась на своём месте. Впереди раздались звуки выстрелов и криков. Я бы рванула со всех ног, но Дерри пошёл трусцой. Если тело его напряглось адреналином и пульс застучал, то снаружи этого не было видно. Мендес последовал примеру Дерри, и я тоже. Женский крик звучал высоко и пронзительно из глубины квартиры. И сопровождался он звуками скорее животными, нежели человеческими. Густые, влажные, сосущие звуки. Вампиры жрали, и Дон Морган была ещё жива. И мы сделали единственное, что могли — бросились в коридор. Бросились её спасать. Побежали в разинутую западню, потому что приманка кричала.Глава семьдесят восьмая
Была полная темнота, которую прорезали только качающиеся лучи фонариков сзади и спереди. Поскольку у меня света не было, они лишили меня ночного зрения, а видеть не помогали. Дерри через что-то перепрыгнул, и я глянула вниз, увидев в коридоре тела. Глянув, я споткнулась о третье тело. Успела только отметить, что один был наш, остальные — нет. Слишком много было крови, слишком много ран. Кем был этот наш, мне сказать трудно. Он был пригвождён мечом к стене. Был похож на выпотрошенную черепаху — вся защита сорвана, открыты разорванные остатки торса. Большой металлический щит валялся раздавленный рядом с телом. Это Болдуин? Из одной двери торчали ноги. Дерри миновал их, полагаясь, что прошедшие туда бойцы ничего опасного или живого за собой не оставили. Мне до такого уровня доверия подняться было трудно, но я тоже вошла. Оставалась с Мендесом и Дерри, как мне было сказано. У дальнего конца коридора лежал вамп с почти начисто оторванной головой. Мелькнули клыки верхней челюсти в свете чьего-то фонарика. Дерри бросился в дверь и метнулся к стене слева, я за ним. Мендес метнулся направо. Только когда Мендес не последовал за мной, до меня дошло, что я должна была вместе с ним броситься к другой стене. Черт, слишком много правил. Я осталась с Дерри, потому что исправлять ошибку — если это ошибка — не было времени. Если выживем, я кого-нибудь спрошу. Освящённые предметы ожили и засветились, да так ярко, синим и белым, как пойманные звезды. Этот свет у любого ночное зрение убьёт. Стало трудно стрелять. Свой крест я надёжно убрала именно по этой причине. При свете тонких лучей фонариков и негасимого сияния священного огня я увидела все, что можно было увидеть. Не будь я здесь с самого начала, у меня разум действовал бы медленно, с тем ложным чувством, что у тебя есть больше времени думать и решать, чем его есть на самом деле. Но иногда, когда включаешься в дело с середины, возникает эффект мигалки — мелькают образы, но не видна вся картина, будто она слишком велика, чтобы воспринять. Хадсон что-то орёт, держа у плеча «МП-5». Тела на полу между ним и большой кроватью. Белое тело на кровати — женщина. Двое других вампиров сидят на двух наших. Один повалил человека на пол, так что от Хадсона и Киллиана его не видно. Второй прижат к стене, все ещё палит из автомата в грудь вампира, тело выгибается и не умирает. Вампир, плотно прижатый к белому сиянию чего-то вроде сверкающих чёток. Мендес с винтовкой, пытающийся высмотреть цель в этом хаосе. Обошёл и оказался сзади кровати, так что смог приставить ствол к затылку вампира. Вампир не успел оторваться от шеи Юнга. Выстрел был громок, как и другие, но далеко не так громок, как мог быть. Все было не так, неправильно. Ни один вампир, кроме самых сильных, не может выстоять против подобных освящённых предметов. Только упыри, лишённые разума новички-вампиры, могут жрать, когда им вышибают мозги серебряной дробью. И невозможно быть одновременно и древним, и новичком. А значит, мы кого-то упустили из виду, кого-то, кто стоит прямо тут, мать его так. Я сбросила щиты и стала смотреть, но не на схватку, а по сторонам. Либо он ещё искуснее, чем я думала, и остался невидимым, либо где-то прячется, где до него ещё не добралась группа. Либо и то, и другое. Я нашла его энергию в дальнем углу, на самом виду. Даже зная, что он там, я его не видела. Значит, то ли я ошиблась, то ли он настолько силён, что стоит, завернувшись в тень и тьму, и остаётся невидимым. Единственный вампир такой силы, которого я знала, никогда вообще не был человеком. Думаю, я могла бы содрать с него завесу, пользуясь некромантией или метками Жан-Клода, но у меня в руках был «Моссберг». Зачем тратить магию, если есть техника? Прижав приклад к плечу, я навела ствол и спустила курок. Выстрел его не убил, но швырнул вдоль стены. Вдруг его увидели все. Руки вампира держались за живот там, куда попал мой выстрел. Он был удивлён. Я тоже. Высокий, сволочь — я целила в грудь. Я снова выстрелила в него, и мне отозвалось эхо — двойное эхо. Тело стукнулось о стену. Я крикнула в микрофон: — Стрелять так, чтобы сквозь грудь стена была видна! Никто не возразил. Дерри сдвинулся помочь Мендесу. Наверняка Хадсон его послал, пока я была занята вампирской метафизикой. Хадсон, Киллиан и я стреляли по мастеру вампиров, пока через его грудь не стала просвечивать измазанная стена. Он соскользнул по ней, как сломанная марионетка, оставив тёмный кровавый мазок. Хадсон и Киллиан перестали стрелять, а я — нет. Я ещё выстрелила ему в голову, и успела выстрелить второй раз, пока они не поддержали меня огнём, но они поддержали. Втроём у нас немного времени заняло разнести ему голову как дыню, брошенную в стену. Когда на плечах у него почти не осталось головы, я обернулась посмотреть, что делают остальные. Теперь, когда мастер погиб, вампиры-новички уползали от освящённых предметов, как и полагается. Ну, то есть одна вампирша отползала. Она спрятала окровавленное лицо в углу за кроватью, ручки выставила вперёд, будто защищаясь. Сперва мне показалось, что на ней красные перчатки, потом фонари высветили ей руки, и ясно стало, что это не перчатки до локтей, а кровь по локоть. Даже зная это, даже видя недвижно лежащего на полу Мельбурна, Мендес все равно не стрелял в неё. Юнг прислонился к стене, будто иначе упадёт. Шея у него была разорвана, но кровь не хлестала. Она не попала в сонную артерию. Спишем на неопытность. — Застрели её, — сказала я. Вампирша замяукала, как испуганный ребёнок, высоко и жалобно: — Пожалуйста, пожалуйста, не делайте мне больно, не надо! Он меня заставил! Он меня заставил! — Стреляй, Мендес, — сказала я в микрофон. — Она просит пощады, — возразил он, и не слишком приятным голосом. — Блин, — высказалась я и направилась в тот конец комнаты. Что-то ухватило меня за лодыжку. Рефлекторно ствол ружья опустился вниз. Один из «мёртвых» вампиров зашипел на меня. Хоть и с дырой во лбу, он держал меня за ногу и собирался вонзить клыки. С расстояния меньше двух футов обрезом было бы сподручнее, но времени не было. Я разрядила ружьё ему в голову и спину, и он выпустил меня, а из тела потекла кровь и другие жидкости. — Хадсон, «мёртвый» — это у которого не менее половины мозгов вышибли, и солнышко видно через грудь. Он не стал спорить, просто подошёл к другому вампиру и стал его обрабатывать выстрелами. Наверное, сделав невидимого вампира видимым, я заработала в глазах сержанта пару очков. Вытащив патроны из магазина на прикладе, я вставила их в магазин ружья, направляясь к Мендесу и вампирше. Она все ещё рыдала, все ещё молила: — Они нас заставили, они нас заставили! Женщина на кровати была голой, и глаза её начали стекленеть. Хреново. Но надо полностью очистить комнату до того, как можно будет заняться жертвой. Очистить в моей профессии значит нечто отличное от того, что понимают под этим большинство полицейских. А именно: все, что не на нашей стороне, должно быть мёртвым. Киллиан шёл к кровати посмотреть, как там потерпевшая. Я только надеялась, что он ещё сможет ей помочь, потому что тяжело терять людей, пытающихся спасти тех, кто уже спасён не будет. Юнг пытался зажать рану у себя на шее. Тело Мельбурна лежало на боку, одна рука вытянута в сторону съёжившейся вампирши. Он не двигался, а вампирша ещё двигалась. Несправедливо. Но я знала, как это исправить. Дробовик я уже перезарядила, но закинула его на плечо. На таком расстоянии обрез действует лучше, и без лишней траты патронов. Мендес отвернулся от вампирши ко мне, потом посмотрел на сержанта. — Я не могу стрелять в того, кто просит пощады. — Нормально, Мендес, я могу. — Нет, — сказал он и посмотрел на меня. У него слишком сильно были видны белки глаз. — Нет. — Отойди, Мендес, — скомандовал Хадсон. — Сэр… — Отойди и не мешай маршалу Блейк работать. — Сэр… так нельзя. — Ты отказываешься выполнять прямой приказ, Мендес? — Нет, сэр, но… — Тогда отойди и не мешай ей работать. Мендес все ещё колебался. — Ну?! Он шагнул назад, но я сейчас не доверяла ему у себя за спиной. Он не был зачарован, он только был обманут её глазами. Все гораздо проще: полицейских учат спасать жизнь, а не отнимать. Если бы она на него напала, Мендес бы её застрелил.Если бы она напала на кого-нибудь другого, он бы её застрелил. Будь она с виду кровожадным чудовищем, он бы её застрелил. Но она, съёжившись в углу, была совсем не похожа на чудовище, и ручками, не больше моих, она закрывалась от того, что на неё надвигалось. Она сжалась в комок, как ребёнок в своём последнем убежище перед поркой, в буквальном смысле слова загнанная в угол. Ни словом, ни действием нельзя отвратить неотвратимое. — Пойди встань возле сержанта, — сказала я. Он глянул на меня, дыша слишком часто. — Мендес! — позвал Хадсон. — Ты мне здесь нужен. Немедленно. Мендес подчинился голосу, как его выучили, но поглядывал на меня и на вампиршу в углу. Она глядела на меня поверх руки, а так как на мне не было освящённых предметов, она могла смотреть мне в глаза. Её глаза были светлыми в рассеянном свете, светлыми и напуганными. — Пожалуйста, — сказала она. — Не надо меня трогать. Он нас заставлял делать такие страшные вещи! Я не хотела, но мне нужна была кровь. Нужна была. — Она подняла ко мне тонкое лицо. — Я должна была. Нижняя часть её лица была алой маской. Я кивнула и подняла ружьё, упирая приклад в бедро, а не в плечо. — Знаю, — сказала я. — Не надо! — произнесла она и выставила руку вперёд. Я выстрелила ей в лицо с расстояния меньше двух футов. Лицо исчезло в брызгах крови и клочках мяса. Тело её село очень прямо, долго так просидело, и я спустила курок, направив ствол ей в грудь. Она была хрупкой, мяса на ней было мало, и я пробила дыру с одного выстрела. Голос Мендеса прозвучал в наушниках: — Нам полагается быть хорошими парнями. — Заткнулся бы ты, Мендес, — сказал Юнг голосом более сдавленным и хриплым, чем надо бы. Я склонилась к нему. — Посмотри, как там Мельбурн, — шепнул он. Я не стала спорить, хотя знала наверняка, что это бесполезно. Попытавшись нащупать пульс на шее, я наткнулась на рваное кровавое мясо. Ковёр под ним пропитался кровью как губка. Они не стали даже пить, просто разорвали ему шею, чтобы убить. — Как он? — спросил Юнг. — Хадсон! — позвала я. Хадсон уже был рядом, и я встала, предоставляя ему самому сообщить Юнгу дурные вести. Не моя это работа — сообщать тяжёлые вести раненым. Не моя работа. Я вышла на середину комнаты. В холле послышалось движение, и от меня потребовалось усилие всей моей воли, чтобы не выстрелить в пришедших санитаров. Хадсон вызвал их по рации, но я не слышала. Чертовски напряжённая выдалась ночь. Они бросились к раненым со своими ящиками и сумками, и я отошла вглубь комнаты, потому что больше мне было делать нечего. Над человеческой смертностью у меня власти нет. Вампиры, иногда оборотни, но не простые смертные. Их я не знаю, как спасать. — Как ты могла сделать такое, глядя ей в глаза? Я обернулась к Мендесу. Он уже снял маску и шлем, хотя — спорить могу — это было против правил, пока мы не вышли из здания. Прикрыв микрофон рукой, чтобы никто не услышал случайно о чьей-то смерти, я ответила: — Она перегрызла горло Мельбурну. — Она говорила, что другой вампир её заставил. Это так? — Может быть, — сказала я. — Так как же ты могла её просто застрелить? — Потому что она виновна. — Кто же это умер и оставил тебя судьёй, присяжными и па… — Он замолчал, не договорив. — Палачом, — договорила я. — Исполнителем. Истребителем. Строго говоря, правительство страны и штата. — Я думал, мы — хорошие парни, — сказал он, и это был голос ребёнка, который вдруг узнал, что добро и зло иногда не так противоположны друг другу, как две стороны монеты. Бросишь её одной стороной — добро, другой — зло. Но бывает, что это зависит от того, с какой ты стороны ружейного ствола. — Так и есть, — ответила я. Он замотал головой: — Ты — нет. Нет у меня оправдания для того, что я потом сказала, кроме того, что он задел мои чувства и высказал вслух то, о чем я только начинала задумываться. — Если ты не выдерживаешь жара, Мендес, уматывай из кухни к трёпаной матери. Найди себе конторскую работу. И что бы ты ни сделал, но прямо сейчас отвали от меня ко всем чертям. Он уставился на меня. — Мендес, пойди подыши на улицу. Это приказ, — сказал Хадсон. Он глянул на нас обоих неприязненно, потом направился к двери. Хадсон проводил его глазами, потом повернулся ко мне. — Он не имел этого в виду. — Имел. — Он не понимает, что ты делаешь. Я вздохнула: — Это верно. — В кино у вампиров мирный вид. А здесь ничего мирного не было. — Я не мир приношу, сержант. Я приношу смерть. — Ты больше спасаешь жизней, чем отнимаешь. — Хотелось бы так думать. Он хлопнул меня по спине — кого-нибудь из своих он бы обнял, но я это восприняла как комплимент, которым этот жест и был. — Вы отлично сегодня работали, Блейк, и не позволяйте никому вам этого замутить. — Спасибо, — сказала я. — Что-то вы не слишком убеждены в этом. — Я вам скажу, сержант: через какое-то время устаёшь убивать тех, кто молит о пощаде. — Они вампиры, они и без того мертвы. Я покачала головой и улыбнулась: — Хотела бы я в это верить, сержант Хадсон, очень хотела бы. Санитары стали уносить раненых. Мельбурна они оставили на месте, но девушку с кровати забрали. Они сортировали материал, забирая только тех, кого ещё можно спасти, мёртвые никуда не денутся. Во всяком случае, те мёртвые, что в этой комнате.Глава семьдесят девятая
Я спорила с сержантом Хадсоном. Мы старались это делать тихо, укрывшись позади фургона со снаряжением, чтобы репортёры не взяли нас в камеру, но все равно это был спор. — Это не они, сержант, — говорила я. — Ладно, есть среди них ещё один или два вампира, что не оставили следов на первых жертвах. Значит, за это время успели создать новичков. — Мастер этой группы достаточно силён, чтобы скрыть свою силу и от Церкви Вечной Жизни, и от Мастера Города. Никто из тех, кого мы сегодня убили, такой силой не обладает. — Мы потеряли троих. По-моему, это приличная сила. Я покачала головой: — Почти все это были младенцы, новички. То, что я видела на прежних жертвах, это не был жор, это было методичное действие. Вампиры в этом кондоминиуме были больше похожи на животных, чем на разумных существ. Слишком они дикие были для организованной охоты. — Я не знаю, что вы имеете в виду под организованной охотой. У вас убийство людей звучит как охота на оленей или кроликов. — Для некоторых вампиров это так и есть. Он покачал головой, держа руки на бёдрах, и пошёл ходить узкими кругами, но наткнулся на открытую дверь фургона и остановился. — Число вампиров совпадает. У них была одна мёртвая стриптизерша, и одну они почти убили. Вполне достаточно. — Они её взяли и оставили полицейского штата свидетелем, чтобы мы знали. Они хотели, чтобы мы пришли этой ночью. Зачем? — Нам устроили засаду в холле, Блейк. Я думаю, мы просто оказались более подготовлены, чем они рассчитывали. — Может быть, но была ли это засада, чтобы убить нас? Что если это была засада, чтобы убить вампиров? — Это… это просто бессмысленно. — Вы готовы закрыть дело. Готовы объявить их мёртвыми, разгромленными. Мы убили нескольких вампиров, нашли несколько убитых людей в квартире, и вы готовы верить, что это и были наши серийные убийцы. — А кто это ещё мог быть? Вы хотите сказать, что нам подсунули подделку? — Нет. Я хочу сказать, что если мы закроем это дело, они могут просто переехать в соседний город. И начать сначала. — То есть нам оставили несколько юных вампиров, чтобы мы их убили и решили, что покончили со всеми? Они пожертвовали своими? — Да, именно это я и хочу сказать. — Знаете, что я думаю, Блейк? — Нет. Что? — Я думаю, вы просто не можете с этим расстаться. Просто не хотите, чтобы это кончилось. Пришёл мой черёд пуститься кругами, но я поменьше, и стояла чуть подальше от дверей, так что описала почти полный круг. Не помогло. — Я хочу, чтобы это кончилось, Хадсон, куда больше вас. Потому что если вампиры, оставленные здесь, были жертвенными агнцами, то это меня использовали, чтобы их убить. Они нас использовали как оружие — своё оружие. — Езжайте домой, Блейк, к мужу, к бойфренду, к собаке или кто там у вас есть, но езжайте домой. Ваша работа здесь закончена, вам это ясно? Я смотрела на него и думала, как ему это объяснить. И наконец попробовала нечто, в чем мне не хотелось бы сознаваться перед полицией в целом. — Я сегодня ночью в церкви заглянула в память нескольких вампиров. Видела несколько лиц. Узнала несколько имён. Этих лиц здесь не было. И имена не будут в списке убитых. — Это дело будет закрыто, Блейк, следовательно, ваш ордер будет выполнен. Вы кончили работу, езжайте домой. — На самом деле, сержант, только я могу решать, выполнен ордер или нет. И поверьте мне, если мы не прижучим этих парней в Сент-Луисе, они переместят свою лавочку. Некоторых из них мы сегодня убили, но не всех, и если не убить главного мастера, он просто переедет и начнёт делать новых вампиров. Это как в раковой хирургии: если не вырезать все, опухоль будет расти. — Я думал, у вас роман с вампиром. — Да. — Для женщины, которая встречается с одним из них, у вас очень мрачная на них точка зрения. — А вы меня спросите, что я иногда думаю о людях. Меня столько раз вызывали на случаи серийных убийств, которые казались работой монстра — нельзя было поверить, что это дело рук человеческих. — И давно вы этим занимаетесь — охота на вампиров, расследование жутких преступлений? — Шесть лет. А что? — В отделах по насильственным преступлениям стараются выполнять ротацию персонала не реже раза в два — пять лет. Может, вам следует на время перейти на что-то менее кровавое. На это я не знала, что сказать, и потому ушла в сторону. — Там наверху, когда в углу прятался мастер вампиров, никто из вас его не видел? — Пока вы его не ранили. — Я его почувствовала. Я точно знала, где он. Он управлял всеми прочими в этой спальне. Если бы он не умер, они бы продолжали нападать, даже когда освящённые предметы были на виду. Мы бы ещё людей потеряли. — Может быть. Но к чему вы? — Мои способности работы с мёртвыми — генетические, как экстрасенсорная одарённость. Никакие курсы и тренировки не научат видеть невидимое. Во всей этой стране не найдётся и двадцати человек со способностями, хотя бы близкими к моим. — В программе федеральных маршалов куда как больше двадцати человек, — возразил он. Я кивнула: — Ага, и некоторые из них отлично знают дело. Кое-кто из них ощутил бы его силу, но я больше никого не знаю, кто точно знал бы, куда стрелять. — Вы хотите сказать, что только вы можете выполнить эту работу? Я пожала плечами. — Знаете, Блейк, примите совет от человека, который этим занимается куда дольше вас. Вы не Бог, и всех вы не спасёте, и полиция до сих пор в этом городе работала вполне нормально и без вашей опеки. Вы не единственный в городе коп, и не единственный, кто может сделать эту работу. Расстаньтесь с этой мыслью, иначе спятите. Начнёте обвинять себя за то, что не можете работать круглые сутки без выходных. Начнёте думать, что если бы только вы там были, не случилось бы той беды или этой. Так вот, это не так. Вы просто человек, с некоторыми исключительными способностями и хорошим соображением, но не пытайтесь взвалить себе на плечи вес всего этого чёртова мира. Раздавит. Я посмотрела в эти карие глаза, и что-то мне подсказало, что этот совет продиктован горьким опытом. Будь я просто себе девчонкой, я бы ответила что-то вроде «вы будто по опыту говорите», но я давно ошиваюсь среди мальчишек и научилась себя вести. Хадсон мне приоткрылся, хотя и не был обязан. Вызнавать его личные переживания — проявить себя неблагодарным дерьмом. — Я очень долго была единственной. — Вы одна ходили в эту квартиру? — спросил он. Я покачала головой. — Тогда не ведите себя так, будто так и было. Вас кто-нибудь дома ждёт? Голос его был мягче, чем когда он первый раз сказал мне ехать домой к мужу или бойфренду. — Да, меня ждут. — Тогда езжайте домой. Позвоните ему из машины, скажите, что информация о потерях среди полиции к вам не относилась. Имена пострадавших никогда не сообщались прессе до тех пор, пока не были оповещены все семьи — для пострадавших легче, но чертовски тяжело для всех остальных семей, где ждали полицейского со службы. Все они начинали ждать звонка по телефону или, хуже того, в дверь. Сегодня ни один родственник полицейского не хотел бы видеть копа у себя на крыльце. Я вспомнила, как бросила Мику и Натэниела на автостоянке. Как велела им везти домой Ронни. Как даже не поцеловала никого из них на прощание. В глазах у меня стало горячо, горло сдавил спазм. Я кивнула — быть может, чуть слишком быстро. И голос у меня дрожал только чуть-чуть. — Я поеду. И позвоню. — И поспите, если сможете. Завтра станет лучше. Я кивнула, но не глядела на него. Сделав два шага, я обернулась к нему снова и сказала: — Готова поставить что хотите, что криминалисты со мной согласятся, Хадсон. ДНК из укусов первых жертв не совпадёт с ДНК тех вампиров, что в квартире. — Вы просто не хотите это дело так оставить? Я пожала плечами: — «Так оставить» — я просто не знаю, как это делается, сержант. — Спросите у того, кто знает, Блейк. Либо вы научитесь, либо перегорите. Я посмотрела на него, он на меня, и я подумала, что же такого он сегодня во мне увидел, что предупреждает насчёт «перегореть»? И прав ли он? Или просто все чертовски устали? Он, я, все мы.Глава восьмидесятая
Я ехала домой, думая о вампирах. Невесёлые были мысли — о тех, кого мы сейчас убили. Было без чего-то три часа утра, и на хайвее кроме меня почти никого не было. Восемь убитых вампиров, плюс один человек. По моему мнению, слуга, поскольку это он убил Болдуина мечом, а это свидетельство давнего искусства. Мало кто из современных людей настолько владеет клинком, чтобы убить бойца спецподразделения с «МП-5» в руках. Восемь — достаточно, чтобы думать, будто мы убрали всех, но я знала, что Витторио мы упустили. Его там не было. Ночь была ясной и светлой, и когда город остался прилично позади, засверкали звезды, будто кто-то рассыпал мешок алмазов на бархате. Вдруг мне стало хорошо. Почему — не знаю, и не стала в этом копаться, чтобы не спугнуть случайно: усиленное самокопание такое настроение может сбить. Мне было хорошо, я ехала домой, я спасла всех, кого могла, и убила всех, кого могла. На эту ночь моя работа кончена. Женских трупов было достаточно, чтобы числить среди них Надин и Нелли, ту пару, что соблазнила Эвери Сибрука. Была даже ещё одна, которую можно было бы счесть за Гвеннит, возлюбленную Витторио, но я сильно сомневалась, что эта троица позволила бы нам просто себя перестрелять без серьёзной драки. По тем меркам, к которым я привыкла, серьёзной драки не было. Такой, на которую эта группа была бы способна. По крайней мере одна из них или больше попытались бы удрать, улететь через окно. А снайпер в эту ночь остался без работы. Только свернув уже на Пятьдесят Пятое к югу, я поняла, что «Цирк проклятых» был бы ближе, и я бы раньше добралась до постели. Теперь было уже поздно — возвращаться было бы столько же, если не дальше. К тому же в эту ночь я хотела лежать в своей кровати. Мне нужен был мой любимый игрушечный пингвин. И Мика с Натэниелом — прямо в эту минуту мне не хотелось видеть других вампиров. Не из-за жертв тех вампиров не хотела я встречаться с вампирами сейчас — из-за своих жертв. Мелькали перед глазами девушка, молившая о пощаде, Иона Купер, безмолвная толпа в церкви, глазеющая на меня. Я пыталась спрятаться за щитом тех ужасов, что они сотворили с женщиной в кухне. Это действительно были ужасы. Когда-то я оправдывала себя, считая, что я из хороших парней, что есть вещи, которые я не стану делать, границы, которых не переступлю. Последнее время границы эти расплывались или исчезали. Я согласна с Мендесом: мы, хорошие парни, не стреляем в тех, кто молит о пощаде. Но из них многие молят. Многие начинают каяться, как только окажутся не с того конца ствола. Но они не каялись, когда убивали людей, пытали людей — нет, тогда они радовались, пока их не поймали. Что мне сегодня не давало покоя — это её слова: «Он нас заставил». Так ли? Действительно ли Витторио настолько управлял ими, что они не могли ослушаться? От принятых нами лондонских вампиров я узнала, что ты по закону обязан повиноваться своему мастеру, почти что морально обязан, потому что он тебе вроде феодального сеньора. Но не сильнее ли эта связь? Могут вампиры заставить других вампиров делать то, чего они не хотят? Спрошу у Жан-Клода, но не сегодня. Сегодня я устала. Хайвей тянулся пустой и чёрный. Единственным моим спутником был полугрузовик, тащивший срочный груз через всю страну. Дорога принадлежала нам двоим. Я была уверена, что, где бы ни был Витторио, там мы найдём и женщин. Криминалисты сравнят ДНК убитых вампиров с ДНК из укусов на первых жертвах, и мы будем знать тогда, скольких мы упустили. В том, что касается полиции Сент-Луиса, дело было закрыто. Мы истребили большинство, а остальных выгнали из города. Беда в том только, что серийные убийцы не прекращают убивать, они просто переезжают и начинают снова в другом месте. Сержант Хадсон и его люди своё дело сделали, и заплатили за это дорогой ценой. Но у меня на значке есть слово «федеральный», и это значит, что я ещё, быть может, не покончила с Витторио и его сообщниками. Эту мысль я от себя оттолкнула. Пока что мы выгнали его и его выживших приспешников из города. И этого должно быть достаточно — на сегодня, по крайней мере. Я съехала с хайвея на узкую гладкую дорогу, уводящую дальше в графство Джефферсон, к моему дому. Деревья загораживали вид, и звезды казались дальше. Я заехала на дорожку к дому и увидела слабый свет сквозь шторы гостиной. Мика или Натэниел ждали меня. Больше трех часов ночи, и кто-то меня ждёт. У меня было смешанное чувство радости, вины и предвкушения. Ничего хорошего никогда не бывало, если мой отец или Джудит меня поджидали. Я все ещё не привыкла до конца жить не одна, так что иногда выползали вдруг прежние реакции, будто мне опять семнадцать лет, и в гостиной горит свет. Я обозвала себя дурой, но впервые такое случилось сейчас, когда Натэниел мог бы предъявить ко мне больше требований. И мне не было до конца понятно, что это могут быть за требования. Так что я слегка нервничала, вставляя ключ в дверь. Или это все глупости? Только один способ выяснить. Они сидели на диване. Наверное, Натэниел уснул, положив голову Мике на колени, но он повернулся, когда я вошла, и я увидела его глаза в свете телевизора. Такое явное облегчение выразилось на лице у Мики, что он не сразу смог скрыть его за улыбкой. Он сразу же вернулся к своей обычной улыбчивой нейтральности, к тому, чтобы как можно меньше от меня требовать, но я видела его первый взгляд. Он говорил больше любых слов о пережитых мыслях — увидит ли он меня снова. Я его не поцеловала на прощание. Я забыла позвонить из машины, сказать, что про потери в полиции — это было не про меня. И эта мысль резанула острым ножом вины. Натэниел подошёл первым, остановился, потом только коснулся меня. Дело, наверное, было в выражении моего лица, в том, как я остановилась на полпути между дверью и диваном. Очень разочарованным было выражение его лица. Я ощутила от него картинку эмоций — очень грустных. Он думал, что я отхожу от него, отдаляюсь, испугавшись снова быть с ним, с ними. Но это было не то, чего я боялась. Невозможно застрелить кого-то из обреза с расстояния меньше трех футов и остаться чистенькой. У меня была кровь на волосах, на плечах и руках. Часть её я стёрла салфетками, которые вожу с собой в машине, но не всю. Я была нечистой. Если бы я была просто копом, а та женщина — просто человеком, я бы побеспокоилась о болезнях, передающихся с кровью. СПИД, гепатит, всякое такое, но она была вампиром и не могла быть носителем болезни, если не считать вампиризма. Да, его надо считать, но его Мика или Натэниел подхватить не могут. Может быть, я могу. Если бы я убивала людей, опасность заражения была бы выше, но вампиры чище. Все это было слишком странно для меня этой ночью, слишком заставляло думать. — Анита, как ты? — спросил Мика и встал с дивана, чтобы подойти к Натэниелу. Я отдёрнулась. — На мне кровь, чужая кровь. — Я трясла и трясла головой. — Бог один знает, что я на себе приволокла домой. — Мы ничего подцепить не можем, — сказал Натэниел, — даже простуду. Он выглядел уже не потерянным, а встревоженным. — Кровь нам не может повредить, — поддержал Мика. Они были правы. Насчёт заражения я сглупила, но… — Вы действительно хотите до меня дотронуться, когда на мне кровь моих жертв? — Да, — ответил Натэниел и попытался меня обнять. Я отодвинулась, и он остановился. Я боялась, что если они меня обнимут, я расклеюсь. Упаду к ним на руки и зарыдаю. — Жертв? — переспросил Мика. — Анита, ты обычно так не говоришь. Он подошёл к Натэниелу и тоже попытался меня обнять. Я отодвинулась, пока не упёрлась спиной в дверь, и все время мотала головой. — Если вы меня обнимете, я разревусь. Черт побери, ненавижу реветь. Мика посмотрел на меня: — Не в этом дело. Я закрыла глаза, уронила сумку со снаряжением на пол. Он был прав, дело было не в этом — не только в этом. Я попыталась быть честной. Попыталась выразить, что я чувствую. — Я сейчас от любого сочувствия просто развалюсь на части. — Может, это тебе и нужно, — сказал Мика и чуть-чуть придвинулся. — Может быть, один раз в жизни, стоит дать нам о тебе позаботиться. Я продолжала трясти головой: — Я боюсь. — Чего? — спросил он тихо и ласково. — Боюсь распуститься. Мика нежно коснулся моего плеча, и я не отодвинулась. Он двигался медленно, осторожно, отодвигая меня от двери, привлекая в свои объятия. Я стояла минуту напряжённая, не поддаваясь, потом из меня вырвался долгий, прерывистый выдох, и я позволила себе на нем повиснуть. Вцепилась руками в его рубашку, набрав полные горсти ткани, будто не могла притиснуться достаточно близко, ухватиться достаточно сильно. Я хотела, чтобы он был голый — не для секса, хотя, наверное, так бы и получилось, а просто чтобы как можно больше к нему прижаться. — Я пойду напущу ванну, — сказал Натэниел. Я протянула руку, поймала его за рубашку и притянула к нам. — Простите, — сказала я. — За что? — Они с Микой переглянулись. Первые предательские слезы пролезли у меня между веками, но голос был почти ровен, когда я сказала: — Я не попрощалась с вами, ребята. Я просто уехала. Простите. Они оба меня поцеловали нежно, целомудренно, просто касанием губ. Мика стёр слезу с моей щеки. — Мы поняли. — Он посмотрел на Натэниела. — Включи воду. — Я бы лучше приняла душ и легла спать. Они снова переглянулись, но Натэниел после кивка Мики ушёл в ванную. Я посмотрела в глаза Мики — единственный мужчина в моей жизни, которому, чтобы посмотреть в глаза, мне не надо поднимать голову. — Что случилось? Я чего-то не знаю? Он улыбнулся, но не слишком счастливой улыбкой. Такая улыбка у него была, когда мы с ним познакомились. Улыбка, полная грусти, самоосуждения, насмешки и ещё чего-то, для чего печаль — слишком слабое слово. Я тогда чуть ли не силой выламывала его из этой улыбки. Сейчас я схватила его за плечи, почти встряхнула. — В чем дело? — Ни в чем, клянусь. Все в порядке, но Жан-Клод нас предупредил, чтобы не давали тебе идти в душ. Он сказал — цитирую: «Не между стеклянных стен». Я нахмурилась: — Что ты несёшь? Какое дело Жан-Клоду до того, как я буду мыться? Зазвонил телефон. Я дёрнулась, как от удара ножом, и сказала вслух, что думала: — Если это ещё одно убийство, я не смогу. Не успев даже договорить, я знала, что смогу. Если я нужна, я поеду. Но я говорила правду: пусть даже я поеду, не знаю, смогу ли справиться. И то, что я в этом себе призналась, меня пугало. Это же моя работа, я должна быть в состоянии её делать. Мика подошёл к телефону, пока я стояла в тёмной гостиной и молилась, чтобы это звонили не из полиции. — Это Жан-Клод, — сказал Мика. — Отчего же он звонит по телефону? — Подойди и выясни. Я пошла на свет из кухни. Включена была только лампочка над мойкой, немного дававшая света, но я заморгала, как олень в лучах фар. Взяла у Мики трубку из рук, пока он пытался не показать мне тревоги в глазах. — Что случилось? — спросила я. — Ma petite, как ты себя чувствуешь? Его голос был такой же радостью, как всегда, но сегодня даже этот голос оставил меня пустой. — Хреново, а что? — Сколько времени ты уже без питания? Я прислонилась головой к двери и закрыла глаза. — Съела вчера арахиса с чипсами, а что? Натэниел положил сухого печенья в бардачок моей машины. — Я говорю не о еде, ma petite. И вдруг пустота сменилась паническим страхом. — Господи, Дамиан! — С ним все в порядке, я проследил. — Как он может быть в порядке? Он начал умирать, стоило мне поголодать часов восемь. А сейчас я почти двадцать четыре часа голодала! Боже, сама не могу поверить своей глупости! — А где же за эти двадцать четыре часа ты могла бы утолить ardeur, и с кем? Вопрос прекратил поток самообвинений и заставил меня подумать. Наверное, бывают вещи похуже, чем забыть напитать ardeur в разгаре полицейского расследования. Например, не забыть напитать ardeur в разгаре полицейского расследования. У меня в голове пробежало несколько жутких сценариев, что было бы, если бы ardeur проснулся в машине Мобильного резерва или когда я ехала с Зебровски. Вдруг стало холодно, и это было куда хуже прежних угрызений совести. — Ma petite, я слышу твоё сладкое дыхание, но хотел бы услышать и твой сладкий голос. — Иисус, Мария и Иосиф — как ты смог удержать ardeur вдали от меня? — Перекрыв щитами все связи между тобой и мной и тобой и Ричардом. И помогая другим сделать то же самое. — Так вот почему ты звонишь по телефону, а не мысленно! — Oui. — А как ты мне не дал опустошить Дамиана и Натэниела? — Я утолил ardeur в клубе, как мы с тобой обсудили, и поделился с Дамианом. Только когда он опустошён, тогда твой триумвират начинает высасывать нашего шаловливого котёнка. — И одно кормление через твоё посредство все это сделало, так надолго? Он вздохнул, устало, потому что все ещё тщательно закрывался, чтобы меня не чувствовать. — Non, non, ma petite. Мы за тебя проводили твои шестичасовые кормления. — Мы — это кто? — Ричард, Дамиан и я. Натэниел кормил тебя последним, и я не был на сто процентов уверен, что смогу проконтролировать это кормление, так что не стал его использовать. — Ричард почувствовал, каков на вкус ardeur с другой стороны? — Да. — И что он по этому поводу думает? — Что уважает наше умение не сойти с ума. Я хотела спросить, на ком Ричард питал ardeur, но это не моё дело. Я не моногамна, и он тоже. Я все ещё прислонялась к стене, но глаза уже открыла. — Дамиан кормил ardeur не как съедобный, а как съедающий? — Было не очень трудно вызвать в нем ardeur. — Это теперь постоянно? В смысле, Ричард и Дамиан теперь должны его питать? — Non, ma petite. Меры отчаянные, но не постоянные. — Почему ты в этом уверен? — Потому что я ощутил, как он снова растёт во мне — не мой голод, но твой. Я его раздал, поделился с теми, с кем мог, но сейчас снова наступает время. Я обернулась и тупо уставилась в кухню: — Ты хочешь сказать, что одолжил у меня мой ardeur на последние несколько часов? Он помолчал, думая. — Это может служить объяснением. Oui. — Так что я могла гоняться за бандитами и не потерять контроль посередине погони? — Да. Я не знала, что можно сказать, и сказала, что могла. — Спасибо. — Всегда пожалуйста, ma petite, но близится рассвет, а когда я засну, ardeur вернётся домой. Я бы предпочёл отдать тебе его до этого, чтобы ощутить, насколько бурным будет это возвращение. — Ты беспокоишься. — Oui. — Ты спросил меня, как я себя чувствую. Зачем? — Ardeur имеет свою цену, как и все виды голода, но все они имеют и свою награду. Я говорю не о наслаждении, но о силе, которую они нам придают. Фактически я сегодня, похитив твой ardeur, ослабил тебя. Если бы я не боялся мысленного контакта с тобой, я бы сперва попросил твоего разрешения, или предупредил тебя. — Я не чувствовала слабости. — Сказав это, я задумалась. — Меня действительно достали вампиры, которых я сегодня убила. То есть больше обычного достали. Меня трясло, я задумывалась, действительно ли я на стороне добра. — Такое сомнение в себе тебе не свойственно, ma petite. — У меня бывают сомнения в себе. — Но не в таких масштабах. Ты не могла бы быть собой, слишком много сомневаясь. — Ты хочешь сказать, что ardeur мне придаёт храбрости или хладнокровия? — Я хочу сказать, что ardeur может питать те аспекты твоей личности, которые хранят тебя в здравом уме. Я покачала головой: — Жан-Клод, это для меня слишком сложно. Просто давай его обратно, и посмотрим, станет ли мне лучше. — Я бы предпочёл, чтобы ты была наедине с Микой, когда это произойдёт. Мы тщательно избегали его трогать, пока питались, так что от него ты сможешь питаться сама. Я вот ни на йоту не ощущала тягу к сексу. Я хотела только быстренько помыться под душем и заснуть. — Я слишком устала для секса, Жан-Клод. Для чего угодно слишком устала. — Как я боялся, я взял слишком много, или ardeur прихватил с собой твои естественные побуждения. — В смысле? — Задолго до того, как ardeur тебя нашёл, ma petite, я редко видел, чтобы ты была слишком усталой для секса. Я подумала было покраснеть, но на это нужно было слишком много сил. — Что ты хочешь, чтобы я сделала? Какое бы то ни было оживление, закравшееся в мой голос, исчезло. Ничто не было реальным, будто я уже спала. Заснула стоя. — Если ты хочешь вымыться… — У меня на волосах чужая кровь. Хочу. — Отлично, иди в ванную, но возьми с собой Мику. Повесь трубку, уходи в ванную, возьми с собой Мику, и чуть раньше, чем ты наполнишь ванну, я верну принадлежащее тебе. — Натэниел сейчас наполняет ванну. Мика сказал, что ты предупредил нас не пользоваться душем. Что-то там насчёт стеклянных стен. — Возврат может быть более бурным, чем мне хотелось бы, ma petite. И мне будет спокойнее, если вы с Микой не будете среди стеклянных стен. — Ты знаешь, что будет плохо, или только опасаешься? — Скажем так: я не прожил бы так долго и не добился бы у тебя успеха, если бы не учитывал худший сценарий. — Добился успеха — так это теперь называется? — Я вешаю трубку, ma petite. Прошу тебя, сделай так, как я предложил. Он повесил трубку. Я положила трубку в гнездо и вышла из кухни. Мика стоял у стола, глядя на меня внимательными кошачьими глазами. Я теперь поняла, как тщательно скрывает он чувства за этим непроницаемым лицом. Но сегодня я не буду лезть в душу. Мне хватает сегодня своих ужасов и без чужих. — Ты знаешь, что сделал с ardeur'ом Жан-Клод? — спросила я. — Да, Жан-Клод попросил меня приглядывать за Натэниелом и, если он начнёт слабеть, звать на помощь. Я покачала головой: — Это я подвергла его опасности, вас всех. На меня накатило оцепенение, даже самообвинения оставались всего лишь словами. Потом, когда я больше приду в себя, мне будет плохо, но сейчас мне было лишь настолько плохо, насколько хватало сил. Во мне не осталось ничего, чтобы об этом беспокоиться. — Анита! — Мика остановился передо мной, и я не заметила, как он подошёл. — Анита, ты хорошо себя чувствуешь? Я покачала головой. Ответ был отрицательный, но вслух я сказала: — Я хочу отмыться к моменту, когда вернётся ardeur. Смыть с себя всю эту дрянь. Я пошла в ванную, Мика за мной. Натэниел склонился над ванной, вдоль голого туловища висела его коса. Он разделся до шёлковых боксёрских трусов. Такое зрелище должно было бы меня всколыхнуть, но нет. Внутри у меня был только холод. Он посмотрел на меня озабоченными глазами и подошёл. — Чем я могу помочь? Я повисла на нем так резко, что он пошатнулся. Прижал меня к своему тёплому телу. Держал крепко и твёрдо, реагируя на моё отчаяние. Я хотела зарыться в него, завернуться в него, но не могла. Я подвергла его опасности, рисковала его жизнью, просто забыв про ardeur. Если бы не Жан-Клод… Я попыталась прогнать эту мысль, но перед глазами мелькнул Иона Купер. Его тело на земле, моя нога у него на плече, трава, видимая сквозь дыру в груди. — Ты чувствуешь их тягу, знаю, что чувствуешь, — сказал он тогда. Я рухнула на колени, и только рука Натэниела помешала мне удариться о край ванны. — Анита… Я вырвалась из рук Натэниела и потянулась к Мике. Он взял меня за руку и сказал: — Натэниел, уходи, пока не вернулся ardeur. — Я не думаю… — начал он. — Уходи, ради Бога! — крикнула я. Ушёл он или остался, я не видела, потому что Жан-Клод убрал щиты. Не знаю, чего я ожидала. Он говорил так, будто одолжил у меня любимое пальто, или книжку, а сейчас отдаёт, но пальто не рвётся обратно к тебе, книге все равно, кто её читает. Он не вернул мне ardeur — упали щиты, и с рёвом, как поезд, который Жан-Клод старался сдержать, затормозить, но не смог, ardeur вырвался. Он рвался домой. Как будто я оказалась ночью на рельсах, и первый признак грядущего крушения — яркий свет, и рельсы дрожат под ногами, потом мир превращается в шум, свет, будто гром и молния выкованы из металла, и это летит прямо сквозь тебя, и с рельсов сойти ты не можешь. Бежать не можешь. Спрятаться не можешь, потому что твоё тело и есть рельсы, а поезд — кусок тебя самой, и он хочет к тебе вернуться.Глава восемьдесят первая
Ardeur рухнул на нас, и мы рухнули в воду. Почти минуту мы не могли сообразить, что под водой дышать невозможно. Вылезли, ловя ртом воздух, и засмеялись почти сразу же. Одежда куда-то разлетелась в первом же порыве. Мы были голые, под водой. Как мы успели так быстро вылезти из джинсов? Обрывок джинсовой ткани плавал рядом со мной. Вот, значит, как. — Никаких поз миссионера, оба утонем, — сказала я. Его локоны прилипли к голове и казались чёрными при свечах. Смех исчез с его лица, из глаз, оставив после себя что-то более примитивное. Вид такой, что я поёжилась. И сказал он только: — Окей. Он сдвинул нас обоих на край ванны, прижав меня спиной к её гладкой стенке. Сам прижался ко мне, заклинив меня между ванной и собственным телом. Ощущение его жёсткой напряжённости на передней моей части заставило меня закрыть глаза на миг. Смутно вспомнилось, как срывали одежду, но я не могла вспомнить, когда и как кто из нас это делал. Мне стало легче думать, когда проснулся ardeur, но были моменты, когда я занималась чем угодно, только не думаньем. Он отдвинулся от меня, поглаживая себя спереди. От одного зрелища, как его руки играют толстой напряжённой плотью, меня затрясло. Он изогнулся, вдвигаясь мне между бёдер. У меня между ног он казался невероятно огромным. Он не пытался войти или надавить вверх, он просто толкался между моих бёдер, и тяжёлая плоть поглаживала мне все. Он тёрся туда-сюда, используя собственное тело как руку, чтобы ласкать меня, играя, между ног. Но тёрся он тяжело и сильно, совсем не так деликатно, как пальцами. Можно бы подумать, что от воды все становится скользким, но на некоторых местах вода снижает влажность, смазку, и хотя это ощущалось хорошо, все равно было грубее, чем если бы я была мокра не от воды. — Недостаточно влажно, — сказал он, и голос его был необычно хриплым, сдавленным от желания. Я бы и поспорила, потому что ardeur хотел спорить, хотел сказать, возьми меня прямо сейчас. Будь это почти любой другой мужчина моей жизни, мы бы это и сделали, и мне ничего бы не было, и ему, но Мика был исключением из многих правил моей жизни. Не длина здесь была проблемой, а толщина. Мы это узнали на горьком опыте, и остались ссадины как доказательства. Я смогла сказать: — Да, недостаточно. Он прислонился ко мне лбом и с чувством сказал: — Черт! Я кивнула, без слов, потому что не доверяла собственному голосу — не только Мику душило желание. Он вытащил себя из пространства между моих ног, и даже это движение заставило меня застонать. Его руки взяли меня за талию, и вдруг он поднял меня, посадил на край ванны. Если бы не его рука у меня на ноге, я бы не удержалась и сорвалась обратно в воду, но он удержал меня. Одна рука осталась у меня на ноге, другая двинулась по внутренней линии бедра. Я подумала, он хочет разогреть меня рукой, но его палец скользнул внутрь. Это было неожиданно, и даже один палец — это было и туго, и приятно. Так приятно, что я просто легла на кафель вокруг ванны. Жар я ощутила ещё раньше, чем фактически легла на свечи, но тут меня припекло. Я села так резко, что ему пришлось убрать руки и опустить меня в воду. — Обожглась? — спросил он. — Нет, не в этот раз. — Когда-то я случайно подожгла себе волосы. Я нервно засмеялась. — Дура я. Мика смотрел на меня, и что-то было в его взгляде. — Что такое? — спросила я. — Ardeur ушёл. Я подумала, прислушалась к своим чувствам и поняла, что не ушёл, но отступил. Не так, как когда я ему сопротивлялась, а будто то, что я почти обожглась, помогло мне снова ясно думать. А может быть, даже ardeur уступает инстинкту самосохранения. Но я ощущала его как бурю, ушедшую в море, но все ещё грозящую вернуться. — Я думала, что подожгла себя. — Опять, — сказал он. — Да, опять, — нахмурилась я. — Виновата ли я, что с тобой я забываю обо всем, даже о безопасности? Он покачал головой: — Это не я, это ardeur. От него все становится лучше, Анита. Что-то в том, как он это произнёс, серьёзно и слегка печально, заставило меня спросить: — В чем дело? Он поцеловал меня в кончик носа: — Потом. Опять же я могла бы с ним поспорить, но ardeur решил, что дал нам достаточно времени. Он налетел на меня как поезд и бросил в объятия Мики, заставил шарить руками по его телу, будто я изголодалась по прикосновениям, будто никакие прикосновения, никакая ласка не могут меня насытить. Мы целовались так же — будто изголодались друг по другу. Так, будто мы влезли бы каждый в кожу друг друга, если бы могли, обвились бы друг вокруг друга, ближе, чем может выдержать кожа. Какую-то минуту мой рот пытался влезть в рот к нему, потом пробудился мой зверь, всплыл, всплыл во мне, вышел из своего метафизического укрытия и полез вверх. Мика оторвался от меня и успел только сказать: — Анита… Я телом и руками снова прижала его рот к своему. Его зверь стал просачиваться из него струёй захватывающего дух жара. Он поднимался быстрее и быстрее, будто догоняя моего. Они бежали по нашим телам, через тёмную воду, гнали, гнали, быстрее, быстрее, пока не вынырнули. Дело было не в смене формы, а в смене тела. В необходимости как можно большую часть Мики обернуть вокруг меня, накрыв меня сколько можно будет, как можно туже, как можно ближе, как будто самая суть наших тел откликнулась на это желание. Звери выплеснулись у нас изо ртов и метафизическими мохнатыми боками тёрлись друг о друга, а мы вливались каждый в тело другого. Это было теснее секса. Теснее всего, что я в жизни испытала. Как будто на какой-то ослепительный, потрясающий миг мы оказались в телах друг друга. Не в умах, не просто в мыслях, даже не в памяти, но на одно биение сердца часть меня проникла в него, а его — в меня, и эти части не думали, не чувствовали, как люди. Это не было ощущение — здорово, вот что значит быть Микой. Было только чувство погружения, глубокого погружения в него, проникновения в то метафизическое укрытие, где лежит зверь, и мой зверь свернулся там, на миг — в самом потайном месте, а его зверь точно так же проник в меня в тот момент. И в этот миг ardeur утолился. Утолился этой тёплой живой силой, ощущением проникновения в тело Мики куда глубже, чем бывала я в телах любых других мужчин. Ardeur утолился, оставив нас тихими, спокойными, довольными. Звери не повернулись и не пошли туда, откуда пришли. Какой-то миг часть меня лежала, свернувшись клубком в убежище внутри него, и ощущение его во мне было, как если бы мы занимались любовью, как будто его зверь был больше и занимал больше места, чем мой. Тёплая, живая энергия не полилась обратно нам в горло, а будто две эти энергии выплеснулись через кожу наших тел спереди, наружу, и на миг кожа загорелась у нас, и две огромных мохнатых сущности прошли сквозь нас, и будто сразу после этого два зверя рухнули каждый на место. Я готова поклясться, что ощутила что-то физическое, вроде истинной тяжести, падающей в середине моего тела и ударившей в конце. Будто я не падала с высоты, а была высотой и ощущала падающее сквозь меня тело, ударившее об пол. Мы прервали поцелуй, смеясь и задыхаясь. Я первой обрела голос: — Ух ты! Он был такой счастливый, каким я его ещё никогда не видела, такой свободный… куда больше в своей тарелке, будто у него гора с плеч свалилась. — Знаешь, — сказал он, все ещё тяжело дыша, — считается, такое невозможно, если один из двоих — человек. — Я не знала, что вам вообще полагается уметь такое делать. — Если оба сильны, и оба — истинная пара, то такое бывает. — Ты говоришь, как будто у этого есть название. — Шива и Парвати, или просто Маитуна. Это санскритское название объединения или совокупления. — Шива, который разрушил бы мир своей силой, если бы Парвати постоянно не отбирала у него энергию сексом? Он кивнул: — Опять курс мировых религий из колледжа? Я покачала головой: — Несколько лет назад мы нашли нагу — настоящего живого нагу, который стал жертвой преступления. Это заставило меня заинтересоваться индуизмом. Потому что, если появилось одно сверхъестественное существо, можно ожидать и других того же происхождения. — И они были? — Нет. — Я подумала и добавила: — Пока нет. — Заведя руки ему за голову, я притянула его к себе для поцелуя. Он не сопротивлялся, но не подался навстречу. — Ты утолила ardeur. — Все равно хочу поцеловаться. Он поцеловал меня, сперва нежно, потом сильнее и сильнее, пока мы снова не стали пить рты друг друга. Он отодвинулся, смеясь и запыхавшись. — Я думал, мы это уже сделали. Я не знала, как объяснить. У нас был метафизический секс, и, как бывает иногда после обычного секса, я была в приподнятом, бодром настроении. Я ощущала его, твёрдый и толстый, зажатый между нашими телами. Я хотела, чтобы он был во мне. Я хотела такой же физической близости,какой была метафизическая. Оставив одну руку у него на шее, я опустила другую вниз вдоль тела, пока не накрыла его ладонью. Он закрыл глаза и нервно сглотнул слюну. Я сдвинула руку и охватила его пальцами. Такой он был твёрдый, такой толстый, такой неподатливый в моей руке, что я тоже закрыла глаза и задышала неровно. Потом я открыла глаза, зная, что они уже видят нерезко. — Вот это в меня. Он попытался пошутить, но лицо его уже исказилось гримасой зарождающегося желания, и голос стал хриплым: — Даже без ardeur'а? Я его сжала так, что у него глаза закатились под лоб. Когда к нему вернулось зрение, я сказала: — Не ardeur заставляет меня тебя хотеть, Мика. Он хрипло прошептал, будто ему трудно было говорить: — Мы никогда не превзойдём то, что сегодня сделали. Я погладила длинный твёрдый ствол ладонью: — Нам не надо лучше, нам надо хорошо. Он покачал головой: — Так хорошо не будет, если не использовать ни ardeur, ни наших зверей, а так близко к полнолунию я бы не рискнул пускать в ход зверей. Можем не удержаться. Мой черёд настал качать головой: — Нет, Мика, мы и только мы. — После первого прикосновения никогда не бывает, чтобы были только мы. Всегда есть кто-то или что-то ещё. Вид у него был очень серьёзный. Я ладонью накрыла мягкую влажность его мошонки, нежно поиграла яичками, другой рукой поглаживая головку и ствол. — А ты не думаешь, что давно пора бы? Он проглотил слюну, засмеялся и коротко кивнул. — Ты бываешь мокрее, удовлетворив ardeur, но мы сейчас закончили в воде, так что будет недостаточно влажно и недостаточно открыто для вот этого. Он обернул свою ладонь поверх моей, где я его держала, сжал наши руки так, что голова у него откинулась назад, глаза закрылись и он вздрогнул так, что вода плеснула в стенки ванны. Посмотрев на меня, он просунул руку мне между ног, поискал и вложил в меня палец. Сумел вложить и второй, пока у меня голова не запрокинулась и веки не опустились, дрожа. — Чтобы вот сюда его просунуть, — прошептал он. Когда я смогла говорить, я ответила: — Так, черт возьми, значит, сделай меня мокрой и открытой. Он быстро вдвинул в меня свои два пальца — у меня голос перехватило вместе с дыханием. — Это я могу, — сказал он, и вид у него был такой, будто он знает, что я хочу его и не скажу «нет» Я не сказала «нет», я сказала «да» и повторяла снова и снова. Я говорила «да», пока он раскрывал меня пальцами, потом ртом, и раскрыл так, что смог наконец вдвинуться. В конце концов мы его все-таки туда вложили, и он был влажный, твёрдый, тугой, совсем такой, как я хотела. Я полосовала ногтями спину Мике, выкрикивала его имя, и его тело последний раз ударило в меня, так сильно и глубоко, что я снова заорала, и оно выгнулось дугой надо мной на кафеле ванной. Его тело полыхало надо мной огнём и тенью, наши руки смахнули свечи в воду, и они погасли с дымом и шипением, и когда все прошло, он смотрел на меня. Глаза его ничего не видели, лицо расплылось в блаженстве оргазма. Я сказала, тяжело дыша: — А вот и не нужна нам эта вонючая метафизика. Он заморгал, не сразу восприняв шутку, а потом стал смеяться, а поскольку он ещё был во мне, меня свело судорогой, от которой он ещё раз всадил в меня глубже, а я снова заизвивалась, а от этого и он, а от этого… Наконец он соскользнул с меня на участок кафеля, где не было свеч, все ещё смеясь. Мы смеялись, пока усталость не охватила нас гигантской ладонью. Все двадцать четыре трудных часа навалились на меня сразу, и я кончилась. На этот день. На эту ночь. На целый год. Все. Мы кое-как высушили волосы. Я настояла хотя бы на том, чтобы протереть масляной тряпкой ножи, которые уронила в ванну. Мика помог мне подобрать большой нож и два пистолета. Я притащила сумку для снаряжения из гостиной, но Мика умолил меня просто сложить все в спальне, а не рассовывать по оружейным сейфам. — Один раз ничего не случится. Обещаю, — говорил он. Мне пришлось согласиться, что не хочется мне подниматься в спальню к сейфу для винтовок, потом идти вниз к сейфу для патронов… в общем, понятно. Кое-как мы дотащились до постели, прихватив с собой оружия больше, чем одежды. Я осторожно поставила сумку возле кровати. Натэниел лежал на боку, свернувшись клубком, как всегда, когда никого с ним не было. Ножи я положила на тумбочку возле кровати с его стороны, стараясь быть потише. Он приоткрыл глаза, увидел меня, закрыл их снова и задышал глубже. Он не проснулся до конца, но тело его отреагировало, когда я залезла к нему под одеялом. Он был тёплый-тёплый, почти горячий, а может, это у меня кожа была холодной после ванны и секса на открытом воздухе. «Браунинг» я положила в самодельную кобуру в изголовье кровати. «Файрстар» Мика положил на тумбочку рядом с собой. Натэниел устроился поудобнее рядом со мной, прижавшись ко мне потеснее. Только сейчас до меня дошло, что все мы голые. Он ничего на себя на ночь не надел, и мы тоже. Мике я разрешала спать голым, если ему хотелось, но Натэниелу — никогда, и сама никогда голой не спала. Мне даже в голову не пришло сегодня одеваться. Я только хотела лечь, уснуть, устроиться между ними двумя. Мика приткнулся к моей спине, и я отдалась этому ощущению — быть зажатой между ними. Мне случалось спать, когда ко мне прижимался голый Мика, но Натэниел — никогда. Его зад утыкался мне в живот и пах месяцами, но никогда без одежды, никогда — кожа к коже. Я прижалась грудью к теплоте его спины, подсунув руку ему под голову, чтобы ощущать прикосновение волос. Другой рукой я обняла его за талию. Он, не просыпаясь, притянул мою руку поближе, ниже, и пальцы мои коснулись тех мест, которые я всегда заставляла его закрывать. — Чего там? — шепнул Мика, ощутив, как я напряглась. Я коснулась шёлковой теплоты кожи бёдер Натэниела, того мягкого кожного кармана, что обрамляет пах. Рука Натэниела на моей руке, прижимающая меня к нему, и дыхание, ровное в этом глубоком сне. Я уткнулась в него лицом, дыханием щекоча ему шею, и он завозился, придвигаясь ко мне. — Ничего, — ответила я шёпотом, — все в порядке. Мика придвинулся к моей спине. Рука его легла под мою подушку, чуть-чуть заходя под голову Натэниела. Вторую руку он положил мне на талию, а поскольку Натэниел был так близко ко мне, его рука оказалась на бедре Натэниела. — А! — шепнул он. — Одежды нет. — Нет, — подтвердила я. Он снова шепнул мне в шею, слегка щекоча дыханием: — В этом и есть проблема? — Проблем нет, — ответила я и чуть подвинула голову, чтобы вдохнуть аромат шеи Натэниела. — Уверена? — Более чем. И действительно была уверена. Слишком это было как надо, чтобы быть неправильным.Глава восемьдесят вторая
Рейд на гнездо вампиров получил освещение в национальном масштабе. Сомнительное благо. Заголовки варьировались от «Кондоминиум смерти» и до «Полиция кладёт конец бесчинству серийных убийц-вампиров», а наиболее популярны были такие, как «Вампиры становятся серийными убийцами, подробности на канале…» — все репортажи были так похожи, что не было разницы, на каком местном канале их смотреть. Я на несколько дней просто перестала подходить к телефону. Интервью просили все национальные СМИ и несколько иностранных. Интересно, приставали ли так сильно к кому-нибудь из Мобильного резерва. Если да, то, надеюсь, ребята от этого получили больше удовольствия, чем я. Пришёл анализ ДНК, подтвердив мои худшие подозрения. Трое из убитых вампиров соответствовали укусам, найденным на первых жертвах, но оставалось пять неучтённых. Пять серийных убийц на свободе. А серийные убийцы не перестают убивать, пока живы и не под замком. Они удрали из Сент-Луиса, как удрали раньше из Нового Орлеана и Питтсбурга. За ними — убитые полисмены в трех городах. Счёт жертв более двадцати, и они на свободе. Между убийствами в Питтсбурге и Новом Орлеане прошло три месяца. Едва ли месяц между Новым Орлеаном и Сент-Луисом. Они ускорялись, интервал между приступами сокращался, хотя Сент-Луис отделался наименьшими потерями в полиции. Почему нам так повезло? Жан-Клод получил письмо. Красивый каллиграфический почерк, плотная веленевая бумага с водяными знаками. Писала Гвенни, возлюбленная Витторио.Жан-Клоду, Мастеру Города Сент-Луиса. Я рассталась с Витторио. Его безумие возросло до таких пределов, что я не могу ни оправдать его, ни, тем более, принимать в нем участие. Жить так, как живёт он, я больше не могу. Если он меня найдёт, то убьёт. Я сбежала с одним молодым вампиром из его поцелуя, Майроном, и Витторио предательства не простит. Сейчас он ищет другой город. Вы прогнали его, но он найдёт себе другое место для охоты. Его безумие не даст ему долго отдыхать. Облегчение у него наступает лишь тогда, когда он убивает тех, кто, как ему кажется, издевается над ним. Я видела твоего Ашера при дворе Бёлль после того, что с ним сделала церковь. Витторио, если позволено будет так сказать, повезло намного меньше. Он превратился в развалину — нет, в чудовище. Он позволил святой воде разъесть не только своё тело, но и разум. Все, что я любила в нем, исчезло, осталась только душевная болезнь. Надеюсь, то немногое, что могли сделать мы с Майроном для помощи полиции, оказалось полезным. Мы перемещали тела так, чтобы их находили быстрее. Большего мы сделать не могли, когда Витторио был так близко. Это Майрон сохранил жизнь полисмену, чтобы вы знали, что девушка похищена. Майрон также был в церкви одним из наших лазутчиков. Он знал, что вы узнали у Купера адрес перед тем, как он был убит. Он никому, кроме меня, об этом не сказал, потому что остальные были пленниками кошмаров Витторио. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы помочь тебе и твоей слуге-человеку. Прошу тебя в это поверить. Если мы останемся в живых, я попытаюсь снова с тобой связаться. Я наверное знаю, что Витторио найдёт нас ещё до конца года, но иногда лучше прожить короткую жизнь в добре, нежели долгую во зле. С заверениями в моей полной искренности,На кое-какие загадки это письмо дало ответы, но главное осталось скрытым. Где Витторио? Сколько пройдёт времени, пока он найдёт другой город для охоты? Я — федеральный чиновник, а это значит, что, когда он всплывёт, я могу им заняться, если захочу или если меня позовёт местный охотник на вампиров. Дени-Люк Сент-Джонс все ещё в больнице Нового Орлеана. Я с ним говорила по телефону, сообщила, что сталось с вампирами, которые его чуть не убили. Он хочет поучаствовать, когда они появятся снова. Молодец. А я хотела бы остаться в сторонке. Трусость? Может быть. Если бы я думала, что только я одна могу их выследить и спасти мир, я бы так и сделала, но я не единственный коп в этой стране. И даже не единственный истребитель вампиров со значком. Пусть, для разнообразия, теперь порезвится кто-нибудь другой. Мне за последние годы таких развлечений хватило под завязку. Если меня позовут, я пойду, но сама вызываться не буду. Всегда, всегда найдутся ещё плохие парни, эту войну невозможно выиграть. Можно выигрывать битвы, но война будет продолжаться. Одного гада убьёшь, и тут же подрастает такой же или ещё похлеще. Без конца. Мы организовали встречу для разговора с Малькольмом о ситуации из-за отсутствия клятвы крови. К сожалению, оказалось, что такое положение сложилось во всей стране, не только в Сент-Луисе. Теперь только и жди, пока разразится катастрофа. Некоторые из вампиров, бывших в церкви в ту ночь, когда я убила Купера, обратились к Жан-Клоду, чтобы уйти от Малькольма к нему. Среди вспрыгнувших на борт были Эвери Сибрук и Нечестивец с Истиной. Марианна снова раскидывала карты таро и прочитала то же самое. Это значит, что мы ещё над этим работаем. Я до сих пор не знаю, кто должен будет мне помочь — кто-то из моего прошлого. Все, кто мне помогают, вроде бы полностью в моем настоящем и будущем. Дракон дала Примо разрешение остаться в Сент-Луисе и хотела бы поговорить с нами позже по некоторым делам совета. Тоже сомнительное благо. Я связалась с полицейскими, работающими над делом Браунов. Они согласились прислать сотрудника с личными вещами парнишки, то есть у них дело зашло в тупик. Эванс согласился на эти вещи взглянуть. Барбара Браун послала мне открытку с извинениями и сожалениями. Исправить мир мне не под силу, но жизнь свою я как-то исправляю. Иногда достаточно бывает вернуться домой живой и залезть под одеяло с тем, кого любишь и кто любит тебя. Я нашла орхидеи такие же зеленовато-золотистые, как глаза у Мики. Букет их стоит на кофейном столике в нашей гостиной. Мика говорит, что никогда раньше ему цветов не дарили. Натэниел получил кружевной белый передник, какого никогда не было ни у чьей матушки, и нитку жемчуга. Я как-то видела, как он лежит на кровати, перебирая этот жемчуг в пальцах. Для Жан-Клода — чисто белые орхидеи в простой, но изящной чёрной вазе. Он их поставил у себя на кофейный столик в гостиной. Жёлтые розы для Ашера, хотя они бледнеют рядом с золотом его волос. С Ричардом мы ещё не вернулись к тому этапу, когда дарят цветы. И, если честно, он никогда не видел особого смысла от кого бы то ни было получать цветы. Дамиан чуть не устроил революцию в «Данс макабр», когда вышел на работу впервые после того, как мы объединились в триумвират. Он приобрёл способности, более принадлежащие линии Бёлль Морт, нежели Моровен, и радуется своей новой сексапильности. Я не знаю, какой из Дамиана был бы бойфренд, но он — мой слуга-вампир, и заслуживает большего, чем получает от меня. Я ему подарила конверт с сертификатом в мебельный магазин. Пусть обставит свой подвал до тех пор, пока мы не построим ему квартиру над гаражом. Как-то вечером мы устроили вечеринку по очистке подвала — по предложению Натэниела. Смысл — позвать друзей и завалить их грязной работой, а потом поесть пиццы. Ну, пицца досталась леопардам, вервольфам, крысолюдам и людям, вампирам было выдано питание пожиже. Нет, Жан-Клод не пришёл разгребать подвал, но, как ни удивительно, пришёл Ашер. И Ричард. Он вёл себя отлично до тех пор, пока не стали подавать угощение. Когда я открыла вену для Ашера, он не выдержал. Нет, возмущаться он не стал, просто ушёл. Он старается. Все мы стараемся. Я стараюсь вспомнить, что думала о своей работе, когда начала охотиться на вампиров и помогать полиции. Я тогда думала, что делаю благородное дело. У которого есть причина и цель. Я тогда знала, что я на стороне добра. Но последнее время ощущение такое, будто, когда разгребёшь кучу дерьма, на её месте сразу вырастает другая. Как будто гады сыплются лавиной, а я стою с лопатой и пытаюсь эту кучу раскидать. Может, я просто устала, а может быть, стоит подумать, не прав ли Мендес. Может быть, нельзя быть на стороне добра, если основное время своей работы занимаешься отстрелом насмерть. Не знаю, что больше мне не даёт покоя: что я могу застрелить прямо в лицо женщину, молящую о пощаде, или что по закону других вариантов просто нет. Я не против убить, защищая свою или чужую жизнь. Не против убить того, кто это честно заслужил. Витторио я бы хлопнула в секунду. Но если та девушка в кондоминиуме говорила правду? Если у неё не было выбора, когда мастер ей приказывал что-то сделать? Что если вдали от плохого парня она сама плохой бы не была? Да не знаю я, черт побери! Единственное, что я точно знаю: не моя работа гадать, как эти бедняги превратились в убийц. Моя работа — сделать так, чтобы они никого никогда больше не убили. Её я и делаю. Я — истребитель. Палач. Убей кого-нибудь в моем городе — и тебя ждёт встреча со мной. Единственная.Гвен.
Последние комментарии
2 часов 43 минут назад
4 часов 47 минут назад
9 часов 46 минут назад
10 часов 5 минут назад
10 часов 15 минут назад
10 часов 27 минут назад