Авдейкино горе (СИ) [Runa Aruna] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

  АВДЕЙКИНО ГОРЕ





   Неправду говорят - середа да пятница четвергу не указчица. В середу приключилось Авдейкино горе: поcеял он оберег, что на второе рождение получил. Ходили с Фролушкой на село, а как вернулись - хвать-похвать: нету шарика-цветка чесночного, что на черном шнурке под нательной рубахой прятался. Перетерся, разорвался крепкий шнур - знать, не так уж крепок был! - упало, потерялось серебро заговоренное - а ну, как найдет кто? - беда, беда! В цветке том капелька крови Авдейкиной, настоящей. Потому и носить мог, не боялся.



   Думал Авдейка вернуться да поискать, ан не успел - солнышко взошло. А когда на лавку спать залезал, повстречался с Фролушкой взглядом - аж захолонуло все: предаст. И предал. Да не кому-нибудь - самому Лукичу рассказал. Как в избе просыпаться начали, сдернул Лукич Авдейку с лавки и давай ручищами охаживать. Хорошо, за волосья не хватал - мало их у Авдейки-то: перед самым рожденьем перед вторым выпадать начали.



   Помесил Лукич Авдейку, пошвырял по углам, зарычал, схлопнулся в ушана бурого и в окошко вылетел; ставни-то Мотенька открыла уже. Авдейка застыл комом на полу - ждал, пока срастутся перемолотые ребра. И в который раз проклинал хворобу свою: мало, что волос лишила, так и погубила не сразу - чуть не на всю зиму на печь уложила. Принимать чужое людское-то обличье Авдейка не умел пока, вот и ходил в чем преставился. А мог бы - хоть в кафтанчике да лапоточках с онучами. И порвись шнурок, завалился бы оберег за пазушку.



   Это Фролушка, змей, опять виноват. Все ластился, все проведывал, гостинцы носил. Глазки томные, голосок елейный, головенка белая маслом лампадным смазана. Змей и есть!



   Авдейка почти и не помнил теперь, как родился заново. Как-то так оно получилось, смутно. Жил-жил, болел-болел, совсем ослаб... А рядом все Фролушка мельтешил... Взял, вроде, за руку, приложился губками... Откуда фельдшер кровь выпускал... И стало Авдейке легко-легко... И очнулся у Лукича в избе... Дваждырожденным.



   Ничего, привык помаленьку. А цветок чесночный серебряный сестрица Мотенька подарила. Фельдшер и не спрашивал, куда Авдейкина кровь из круглой чашки девается. Одну капельку Мотенька в цветочек заперла и на шнурочек черный повесила. Знала, видать, про Фролушку. Но дурочку глухонемую кто станет спрашивать? Да и пережила она Авдейку ненадолго. Зато снова встретились.



   Кости наконец срослись, и Авдейка, дернув Мотеньку на прощанье за толстую косу, выскочил за дверь. Можно было нетопырем обернуться, но вчера-то ножками снежок топтал. Так и обронил заветный оберег, дуралей. Попадется человеку в руки - худо: разглядит он сквозь морок избушку Лукичову возле самого тракта, приведет народ с кольями осиновыми. А уж коли дайн его подберет - тут и думать страшно...



   Авдейка поежился и прибавил ходу. Приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь. Босые ноги опускались в рыхлый снег, не оставляя следов. Не скользила по освещенной луной обочине Авдейкина тень, не вырывался пар из приоткрытого рта. Брел по запорошенному ночному тракту мальчик в рубашонке, оберег искал потерянный. Своя кровь, живая, в серебре обжигающем хранила тело мертвое от второй смерти. Пока при нем шарик-цветок чесночный, нет у металла страшного над Авдейкой власти. Лишь бы в чужие руки Мотенькин подарок не попал.



   Не попал. Как добрался Авдейка до захорона вчерашнего, позвала его кровь, потянула. Сунул руку в снег - вот оно, маленькое, колкое, родное.



   Авдейка разминал застывший черный шнурок - и не перетертый вовсе, а словно срезал кто - когда почувствовал что-то странное. Вроде бы не один он у сугроба, который с Фролушкой прошлой ночью навалили. Пальцы его продолжали неторопливо двигаться, а голова начала медленно поворачиваться. Описала полный круг, закрутив в складки бледную кожу на тоненькой шее. Так же медленно вернулась обратно. Никого. Лишь деревья отбрасывают на нетронутый снег лиловые тени да скорчился в захороне прибереженный со вчерашней ночи мужик.



   Авдейка сладко причмокнул и улыбнулся. Хорошо, все-таки, у Лукича. В первой-то жизни редко когда удавалось наесться досыта. У мамки с батяней семеро по лавкам, мал-мала-меньше, и все жрать просят. Авдейка старшеньким родился, но ни возрастом, ни ростом не велик был. И недужил. Зато живет дольше всех, хоть и другою жизнью; остальные-то давным-давно померли, поди.



   Потом в семье Мотенька шла - да что с бессловесной взять? Она и избу-то не сильно любила - все больше в лес бегала и с теленком в хлеву агукала. Из лесу и шарик-цветок чесночный серебряный принесла тайком. Видно, обронил кто-то...



   А и сейчас ведь - не часто Мотенька на село ходит, не тянет ее кровь человеческая.