Не было печали...(СИ) [Марина Леманн] (fb2) читать онлайн

— Ну как же Антон Андреич? По размеру, а главное по толщине пакета можно сказать, что пропала, возможно, стопка бумаг, плоская коробка, книга…

— А Вы сами, Яков Платонович, не знаете, что Вам везли?

— Понятия не имею. Я вообще был удивлен, что мне что-то послали, да еще с нарочным. Не уверен, что этот человек вез что-то только для меня. Возможно, он положил в тот пакет и то, что он должен был доставить для кого-то другого. Я сегодня пошлю телеграмму, чтоб выяснить про погибшего и про то, что он мог везти.

— Хорошо бы побыстрее получить ответ, а то мы даже не знаем, кто он.

— Ну ответ я получу самое быстрое завтра или послезавтра, — Штольман подумал о том, что телеграмма придет в какой-нибудь городок неподалеку от имения Ливенов. Пока ее доставят в имение, пока Александр составит ответ и отправит его с кем-нибудь на почту, пройдет время. Да и то, если он вообще никуда не уехал.

— А что еще нашли?

— Вот платок носовой, на нем инициалы с латинскими S и B.

— Нашел кто?

— Крестьянин Матюшкин ехал рано утром на своей телеге в город на рынок торговать и увидел, что в канаве что-то белеется. Слез с телеги, а там этот платок. А неподалеку пакет. Он подумал, что барина какого ограбили, и привез находки в участок.

— Допрошен?

— А то как же. Аж самим полицмейстером.

— Даже так?

— Да, дежурный увидел, что на платке буква не наша и сразу подумал, не того ли умершего, что в борделе ночью нашли. Трегубов сегодня рано пришел, дежурный ему доложил. И тот его сразу в свой кабинет. Потом отпустил его, отдал мне пакет и платок ну и сказал в двух словах, что случилось.

Интересно, а что Коробейникову ничего про семейный портрет не сказали? Неужели Трегубов скрыл это? Или это записано в показаниях, а Коробейников еще их и не открывал?

— А показания где?

— Так нет их, Николай Васильевич не записывал, так допросил. Надо на рынок идти.

Штольман выругался про себя. Отпустить свидетеля, не сняв показаний? И это полицмейстер?

— А он точно там?

— А куда ему деться? Ему ведь надо распродать то, что привез. Я сейчас же и пойду.

— Спросите его, сможет ли он показать место, где обнаружил находки. Вдруг поблизости было еще что-то, чего он не увидел.

— Яков Платонович, а правда, что в пакете был Ваш семейный портрет?

— Вам Трегубов сказал?

— Нет, дежурный. Он сказал, что в пакете была картина, а мужчина на ней сильно на нашего Яков Платоныча похож, как будто это его родитель. А потом мне Трегубов сказал, что пакет предназначался Вам…

— Правда, — Штольман не хотел бы об этом говорить, но этого было не избежать. Это не было его частным делом. Это было делом следствия. И скрыть от Коробейникова улику он тоже не мог. Трегубов вообще не должен был ее ему отдавать.

— Вот, Антон Андреич, — он достал из саквояжа портрет.

— Какая приятная пара Ваши родители, Яков Платонович. Матушка у Вас такая красивая, а батюшка такой… представительный. И Вы на него так похожи.

Штольман усмехнулся. Матушка, значит, красивая, а для батюшки лучше комплимента, чем представительный не нашлось… Что ж, был бы его настоящим отцом Штольман, и внешность бы ему досталась не представительная, а привлекательная…

— Я бы не хотел, Антон Андреич, оставлять это портрет среди прочих улик. Он мне слишком дорог, ведь мои родители умерли, и это почти все, что у меня от них осталось. Но я принесу его обратно в любой момент, если это понадобится.

— Яков Платонович, так я пошел на рынок? — по привычке доложился Коробейников начальнику сыскного отделения.

— Так следствие же Вы ведете, Антон Андреевич. Это я перед вами должен отчитываться. Я сейчас пойду отправлю телеграмму, а потом обратно в участок.

— Тогда здесь и встретимся. Если свидетель помнит место, туда и отправимся. Поедемте вместе, Яков Платонович. А как вернемся, мне нужно будет снять показания с Вас как с потерпевшего.

Да, ему самому ведь тоже нужно будет давать показания. И очень осторожно. Чтоб не сказать ничего лишнего, но и не утаить.

Штольман отправил телеграмму Александру и решил зайти к доктору Милцу, возможно, он уже закончил вскрытие.

— Александр Францевич, думаю, слухи до Вас еще не дошли. Но, как оказалось, Ваш клиент ехал ко мне с пакетом от родственника. Как Вы сами понимаете, я уже следствие не веду. Поэтому спрашивать о результатах вскрытия не имею права.

— Но все же надеетесь, что я с Вами ими поделюсь. Знаю, что права не имею, но и смысла скрывать не вижу. Антон Андреич ведь все равно с Вами советоваться будет…

— И каков вердикт?

— Все тот же. Умер от сердечного приступа. От удара по голове получил небольшое сотрясение мозга. Возможно, был без сознания какое-то время, потом не понимал, куда шел… Но умер точно не от удара, а от сердечного приступа.

— А сердечный приступ мог случиться от нервного потрясения? От того, например, что он очнулся после удара и обнаружил, что ограблен?

— Почему же нет? Приступ хоть от чего может случиться.

— Даже у такого молодого и на вид здорового мужчины?

— Так у него сердце вполне здоровое, а нервы могли быть не к черту. А от нервов, Яков Платонович, все может быть.

— И никаких спорных моментов? Например, что он мог быть чем-то отравлен, но это трудно увидеть?

— Я этого не вижу. Для меня картина ясная. Я не предполагаю и не угадываю. Если б у Анны Викторовны не пропал дар, возможно, она бы могла дух этого господина расспросить и рассеять Ваши сомнения, — совершенно серьезно сказал доктор.

— А почему рана на голове в этом месте? Человек, нанесший ее, был маленького роста?

— Нет, бил, куда мог попасть. На нем же шляпа, вероятнее всего, была. Так что бил, чтоб по самой голове попало. Бил палкой, я в ране нашел частички коры. Кожа стиснута, отсюда и кровь. Удар не особо сильный, такой мог нанести кто угодно. Бил, как Вы понимаете, сзади, и он — правша. Больше я ничего сказать не могу.

— Александр Францевич, когда Коробейников придет, Вы ему все это и скажите.

— Непременно.

У Штольмана была маленькая надежда, что курьер умер не своей смертью, что был, например, отравлен. Тогда бы был смысл — отравили где-то ранее, подождали, когда ему будет совсем плохо, и стукнули по голове. И он на последнем издыхании добрел до борделя и там упал замертво. Или же рана просто казалась несерьезной, а оказалась смертельной. Но ничего подобного. И доктору можно верить.

А тут какой-то абсурд, стукнули по голове, а потом человек скончался от сердечного приступа. Или вовсе не абсурд? Что он вез что-то такое, или же от кого-то или кому-то, что после того, как он очнулся от удара и обнаружил, что эта вещь пропала, ему действительно могло стать плохо с сердцем? Если так, то что это могло быть? Очень крупная сумма денег, за которую он бы никогда не смог рассчитаться? Какие-то секретные документы, за утерю которых его все равно бы убили? Он сомневался, что пропажа семейного портрета могла спровоцировать сердечный приступ. Даже если пропали бумаги, в которых говорилось о связи Штольмана и Ливенов, вряд ли они представляли такую ценность, чтоб из-за этого остановилось сердце. Скорее это было что-то, что курьер вез не для Штольмана, а для другого получателя. Нужно обязательно выяснить, кому и что он еще вез.

Вскоре после возвращения Штольмана в участок пришел и Коробейников. Крестьянин Матюшкин оказался человеком сообразительным, на тех местах, где он нашел вещи барина, он воткнул палки. Место это было не менее двух верст от города. По пути туда Штольман сказал, чтоб Коробейников и городовой, везший их, смотрели во все глаза, не увидят ли они вдоль дороги еще чего-нибудь. И не доезжая четверть версты, городовой заметил что-то в грязи в канаве. Это оказался выброшенный кем-то саквояж. Дорогой, добротный… и весьма примечательный. С двойным дном. В это отделение можно было легко положить не только пакет для Штольмана, но и пару пачек денег и еще что-нибудь. Кроме саквояжа новых улик обнаружено не было. Подозрения Штольмана насчет курьера все больше усиливались. Но он подождет, пока придет телеграмма от Александра.

Штольман уже понял, что тот, кто ограбил нарочного, не шел пешком. Зачем ему было идти за город, да еще бросать вещи в разных местах? Скорее всего, он был на коляске или, возможно, на лошади. И по пути проверял награбленное. Сначала нашел потайное отделение в саквояже и выбросил его, затем выкинул ненужный ему портрет какой-то семьи и бумажный пакет и оставил себе то, что в нем кроме этого было. Получается, что ехал он еще засветло, раз мог разглядеть то, что ему досталось. А курьер дошел до борделя после полуночи. Где он был все это время? Или на экипаже был фонарь? Когда нарочный приехал в Затонск? Как добрался до города? Почему сразу не пошел с пакетом к Штольману? Слишком много вопросов без ответов.

По возвращении в участок, Коробейников записал показания потерпевшего Штольмана. Дальний родственник Александр Дмитриевич Ливен без предупреждения отправил ему пакет с нарочным. Что было похищено из пакета, ему не известно. Записка от родственника и семейный портрет предназначались действительно ему. Найденный платок ему не принадлежал. Нарочный был ему не знаком.

Штольман не сказал ни одного лишнего слова.

Коробейников пошел к доктору Милцу, а Штольман — на рынок. Антон Андреевич описал ему крестьянина довольно подробно, чтоб его можно было узнать среди торговавших. И все же он прошел мимо. Но его окликнули:

— Барин! Не меня ли Вы ищите?

— Если Вы — Матюшкин, то Вас.

— Я. Матюшкин Евсей Фомич.

— Значит, это Вы нашли мои вещи сегодня?

— Я. Где же у Вас, барин, украли-то такую красоту?

— Красоту?

— Картину Вашу.

— Не у меня украли, у человека, который ее вез ко мне. Этот портрет был потерян и нашелся у дальних родственников, и если бы не Вы, снова бы пропал. На нем мои покойные матушка с отцом и я.

— Матушка у Вас, барин, настоящая красавица была. И батюшка Ваш такой господин видный, сразу ясно, из благородных…

Куда уж благороднее, если князь… Про матушку он уже слышит сегодня второй раз, что она красавица. Но не про отца.

— А Вы на батюшку своего похожи, его сынок.

— Неужели запомнили?

— Да, память у меня на лица хорошая. А на картине Ваш батюшка прям как живой выглядел… Вы ведь, барин, поди, пришли спросить, не находил ли я еще чего. Но я уже полицейскому чину сказал, что все, что нашел, снес в участок…

— Нет, мне уже самому в полиции сказали, что ничего больше не было. Я за другим пришел. Отблагодарить Вас.

— Отблагодарить? Да за что же?

— За то, что мимо не проехали, а потом то, что нашли, обратно не выкинули.

— Да как же это можно было выкинуть? Это ж понятно, что картину такую искали бы… Там же семья чья-то.

— А у Вас-то семья есть?

— Да как не быть? Жена и четверо детей, один сын уж со своей семьей, да дочь вот по осени замуж собралась.

«Вот и повод отблагодарить и не обидеть», — подумал Яков Платонович.

— А приданое-то ей собрали?

— Собрали, что могли.

— Тогда и от нас с женой прибавьте, — Штольман протянул ассигнацию.

— Зачем же, барин? Не нужно этого.

— Так я не Вам и даю, а дочери Вашей на приданое.

— Так что Анне сказать, от кого ей это?

— Скажите так, что от барина, у которого жена тоже Анна. Пусть будет счастлива со своим мужем, как я со своей Анной.

Он сказал правду, что был счастлив с Анной, хоть они и были в ссоре… Почему все стало еще хуже, чем было накануне вечером? Он не должен был уходить в участок на всю ночь, не объяснив Анне причины хотя бы в двух словах. И, возможно, у нее не появилось бы то беспочвенное подозрение. Беспочвенное ли? Для него — да. Но, похоже, не для Анны. Он говорил ей не раз, что теперь она его единственная женщина. Теперь. А раньше? Видимо, она не понимала разницы, и это ей нужно объяснить… В любом случае эта ссора не могла продолжаться вечно, нужно было каким-то образом прийти к примирению. И он должен был сделать к этому первый шаг.

Проходя мимо рядов, он понял, насколько голоден. Он не ел ничего с предыдущего дня, а утром не попил даже чая, будучи спешно вызванным в участок Трегубовым. Он купил калач, чтоб разделить его с Коробейниковым.

Антон Андреич сидел кабинете и думал о том, что сказал ему доктор Милц. Странная смерть… Надо посоветоваться со Штольманом. Он пересказал Якову Платоновичу то, что тот сам попросил доктора сказать ему.

— И что Вы думаете об этом, Яков Платонович? Смерть от сердечного приступа?

— Ну раз доктор Милц говорит, так оно и есть.

— Но ведь это нелепость, так умереть… Чем он был так напуган, что аж до приступа дело дошло?

— Скорее всего, тем, что у него украли что-то действительно очень ценное. И это никак не мог быть мой семейный портрет. Давайте подождем с версиями, Антон Андреич. Может, уже завтра от моего родственника придет телеграмма, а в ней какое-нибудь разъяснение.

Весь оставшийся день до вечера они с Коробейниковым занимались остальными делами, которые были отложены из-за дела об ограблении нарочного и его странной смерти. Его, Штольмана, дела. И об этом деле ему нужно будет поговорить дома с Анной. Помимо всего прочего.

========== Часть 5 ==========

После тяжелого дня на службе Штольман наконец пришел домой.

— Яков Платонович, я ужин приготовила, но он уже остыл… А то Вы ведь, наверное, весь день не ели… — встретила его жена.

— Чай пил в управлении два раза. С калачом и даже с пирогом. Калач сам купил. А родственница задержанного ему принесла поесть и нам с Коробейниковым дала по куску пирога с картошкой. Мы не отказались.

— А что же Вы домой не пришли? Я бы Вас покормила.

— Аня, а хотела ли ты меня видеть? Я ведь не знаю теперь… — грустно сказал Штольман. — Может, мне пока лучше в управлении больше бывать, чтоб тебе глаза не мозолить?

— Да куда уж больше? И так уже девятый час. Скоро спать ложиться…

— И как, мне снова в гостиной ночевать?

— Как Вы решите, Яков Платонович. Как Вы скажете, так я и сделаю. Вы же мой муж. Скажете в гостиной постелить, постелю Вам там.

Штольману захотелось завыть. Это была не его Анна. Это была чужая, подобострастная женщина, пытающаяся угодить мужу. Чтоб его не сердить.

— А если я решу спать в супружеской постели да еще потребую от тебя выполнения супружеских обязанностей, тоже согласишься? Потому что я — твой муж?

Анна отвела взгляд в сторону.

— Аня, я не хочу так. Я хочу, чтоб все было по любви, а не по обязанности, — он подошел к ней. — Мне тебя можно обнять?

Анна кивнула.

Он прижал ее к себе и стал шептать:

— Аня, я не могу так больше, не могу. Я смотрю на тебя, а у меня сердце разрывается. Я не хочу быть для тебя Яковом Платоновичем, я хочу быть Яковом, твоим Яковом, Яшей… Как раньше…

Анна немного отстранилась от него:

— Как раньше? А разве такое возможно? Ведь я своими подозрениями обидела Вас еще больше… Совсем все испортила… Когда Вы ушли утром, я думала, что за глупость мне пришла в голову, что ночью Вы пошли в заведение не по службе… Так и не могла понять, как такое могло произойти…

— И я тоже думал… И у меня нет другого объяснения, как то, что ты могла просто вспомнить про другую историю.

— Какую же?

— Ту, что когда у меня уже были чувства к тебе, я был с… другой женщиной… — вздохнул Штольман.

— С Нежинской? Я не думала об этом…

— Нет, но, возможно, думала, что если я до этого мог пойти к какой-то женщине, то почему не сейчас?

— Может быть, — неуверенно сказала Анна. — Не знаю…

— Аня, я не оправдываюсь, я просто хочу объяснить. То, как я себя тогда повел, меня, конечно, не красит. Но есть одно обстоятельство, которое делает две ситуации совершенно разными. Это мое положение. Раньше я был холостым свободным мужчиной. Я не мог быть уверенным, что у нас с тобой будут отношения. Мы с тобой не были помолвлены, не имели перед друг другом никаких обязательств. Я пошел к женщине, с которой у меня ранее была связь. Сейчас я женатый мужчина, у меня есть жена, которую я люблю и с которой хочу быть. Я не ходил к девицам, будучи холостым, и уж тем более бы не пошел, будучи женатым. Даже за участием.

А если бы и пошел, как ты подумала, мне бы там налили рюмку-другую и отправили к тебе домой. Весь Затонск, в том числе и в заведении, знает, что мы с тобой женаты по любви. Это не тот брак, когда супруги еле выносят друг друга или муж изменяет жене направо и налево и не гнушается продажных женщин. В заведении знают, что у нас с тобой все по-другому. И что если бы я пришел туда, то был бы, мягко скажем, не в своем уме. Не думаю, чтоб маман подтолкнула своих девиц приголубить меня. Она слишком опытная женщина, чтоб принять участие в такой авантюре… Прошу тебя, постарайся больше не думать о подобном. Хотя тебя понять можно, ведь ты ревнуешь меня.

— Ревную?

— А как это еще можно назвать? Если тебе неприятно, что я мог искать внимания других женщин. Аня, помнишь я говорил тебе, что в Петербурге, когда станет известно, что я — сын князя, некоторые дамы проявят ко мне повышенный интерес, и пойдут слухи, что я завел любовниц или с кем-то развлекался? И я просил тебя не верить, если они до тебя дойдут.

— Да.

— Так вот, там мне придется быть галантным, целовать дамам ручки, кому-то улыбаться, с кем-то мило беседовать. Это свет, там так принято. Это совершенно не означает, что кто-то из этих женщин мне интересен. Но тебе может показаться иначе. Если так, может, мне сразу же занять там другую спальню?

— Зачем?

— Чтоб не ходить туда-сюда каждые несколько дней.

Анна поняла, как глупо это могло выглядеть.

— Что касается сейчас, я буду спать в гостиной, пока ты сама не позовешь меня обратно. Пока ты не почувствуешь, что тебе самой это нужно — чтоб я делил с тобой постель. Не для любовных утех, а для того, чтоб просто быть вместе, как раньше, чувствовать, что мы нужны друг другу и нам хорошо вместе. Не торопись, не нужно, чтоб я пришел, а ты думала, зачем я там, и боялась, что я к тебе ненароком прикоснусь или обниму во сне, — он знал, что больше пары ночей в одиночестве Анна не выдержит. Но у нее должен быть выбор. Чтоб определиться, что если это и есть выход из положения при ссорах, так ли он ей нужен. — Ты меня понимаешь?

— Да, понимаю.

— Аня, я тебя очень люблю. Я не хочу, чтоб ты когда-нибудь пожалела, что вышла за меня замуж, даже если мы ссоримся. Аннушка, ты простишь меня? — он поцеловал ладонь жены.

— Да… Но это же я во всем виновата… Простишь ли ты меня?

— Конечно, прощу, уже простил. Аня, мы оба с тобой виноваты. Каждый по-своему. Но это не основание, чтоб разрушать отношения между нами. Поверь мне, у нас еще будет много ссор и размолвок, причем не только по серьезным причинам, но и по пустякам. Давай спокойно поговорим, как получилось так, что мы поссорились, чтоб во всем разобраться и, если возможно, избежать подобного в будущем.

Они сели на диван, на котором утром спал Яков, он приобнял Анну.

— Ты хочешь, чтоб я начал первым?

Анна кивнула.

— Аня, я уже был зол, когда разговаривал с твоим отцом, а потом разозлился еще больше. Ведь я хотел сделать, как будет лучше для нас, а ты проявила упрямство. У нас в жизни будут обстоятельства, когда нужно будет принимать решения. Они, возможно, не будут нравиться одному из нас, а, возможно, и нам обоим. Но это может быть единственным разумным выходом из положения.

Когда начнутся сплетни, — он сказал когда вместо если, так как был уже почти уверен, что, принимая во внимание последние новости, это не за горами, — я хочу, чтоб ты уехала. Я уехать не смогу, из-за службы. Мне нужно будет работать, а не беспокоиться о тебе, что тебя кто-то обидел, не думать, что дома мне нужно будет вытирать тебе слезы. Мне будет намного спокойней, если тебя не будет в городе. Я не хочу с тобой расставаться, для меня это тоже больно, но это будет лучшим решением. Разве это трудно понять?

— Яков, а разве трудно понять, что я не хочу оставлять тебя одного, что я хочу быть рядом, чтоб поддержать тебя, утешить, если будет нужно? Кто будет вытирать слезы тебе, когда меня не будет с тобой?

Впервые за вечер Штольман улыбнулся.

— Так ты из-за этого не хотела бы ехать?

— Конечно. А что может быть другое?

— Ну куплю себе дюжину носовых платков и буду вытирать себе слезы сам. Аня, мне будет легче, если я буду переживать только за себя.

— И опять будешь пить в одиночку? — серьезно спросила Анна.

— Буду ли пить? Или в одиночку? — уточнил Штольман. — Пить — возможно. В одиночку — однозначно. Мне для этого компания не нужна. Аня, ты зря так беспокоишься. Я не запойный пьяница. Да, выпиваю, но меру знаю. И пока тебя нет рядом точно не сопьюсь. Иначе ведь я тебе уж точно не буду нужен. А я без тебя не могу.

— Яша, я без тебя тоже не могу…

— И все же, скорее всего, нам придется на время расстаться, пока все не утрясется. Не думаю, что в Затонске это будет вечной сенсацией. Люди попривыкнут к тому, что начальник сыскного отделения — незаконный княжеский сын. Просто в начале для многих это действительно будет потрясением и некоторые, не зная, как к этому относиться, возможно, будут проявлять нетерпимость. Павел прав, что в Петербурге к таким новостям относятся спокойнее, там таких как я — сотни. Да и, к тому же, город большой, если кто-то и будет недоброжелательно настроен, с ним совершенно необязательно общаться. В Затонске от людей не спрятаться, а в Петербурге можно.

— Значит, я поеду в Петербург?

— Скорее всего. Там по крайней мере есть квартира. Если бы Петр Иванович был в Затонске, я бы отправил тебя в Петербург вместе с ним. Но его нет, поэтому о тебе там придется позаботиться другому дядюшке, уже с моей стороны. А теперь, Аня, мне нужно сказать тебе что-то очень важное. Возможно, уехать тебе придется скорее, чем я того ожидал. Тот человек, тело которого нашли ночью в борделе, был курьером и вез мне пакет от Александра. Часть содержимого пакета похищена. Вот, что осталось, — он встал и вытащил из саквояжа портрет.

— Яков! Это же ты с матушкой и князем… — удивилась Анна.

— Да, а вот Трегубов подумал, что это моя другая семья, а я — двоеженец.

— Что?? Двоеженец?? Как он мог такое о тебе подумать?? — Анна ошеломленно посмотрела на мужа.

— Аня, это ты знаешь, что на портрете я — это ребенок, а не мужчина. А Трегубов увидел князя и посчитал, что это я. Еле прислушался к моим доводам и вроде как поверил, что это портрет моих родителей и меня, пропавший много лет назад…

— Но, Яков, о чем ты тогда беспокоишься, если он поверил? На портрете нет надписи, я посмотрела. Он ведь не знает, что этот мужчина — князь Ливен, а не Штольман.

— Это так. Но не известно, что пропало. Это может быть какая-то мелочь. А могут быть, например, записи князя обо мне или что-то в этом роде, откуда понятно, кем я князю прихожусь. И мы не знаем, в чьи руки это попало. Этот мерзавец может шантажировать меня или Ливенов, или всех вместе, надеясь, что хоть кто-то из нас ему заплатит. Я послал телеграмму Саше, чтоб узнать, что еще было в пакете. Чтоб быть готовому к возможному развитию событий…

— О Господи!.. Яков, но ведь платить нет смысла… В Петербурге же все равно все откроется.

— Но этот человек об этом не знает. Поэтому или в результате шантажа, или по нашей собственной воле, но, судя по всему, открыться придется до Петербурга, здесь в Затонске. И последствия этого непредсказуемы… Именно поэтому тебе лучше будет уехать, если начнутся пересуды.

— Яша, я сделаю, как ты скажешь, как ты посчитаешь лучшим для нас, — Анна наконец осознала всю серьезность положения, в котором они могли оказаться.

— Как я сказал тебе утром, иногда мне придется принимать решения за нас обоих, даже только за тебя. Это будет действительно необходимость, а не моя прихоть. Не потому, что я твой — муж, а ты не имеешь права голоса, а потому что в силу своего жизненного опыта и даже возраста и профессии, я в большинстве случаев смогу оценить ситуацию более правильно. Я, конечно, выслушаю твое мнение, но, если то, что ты предложишь, не покажется мне благоразумным, я приму решение сам. И у тебя не должно быть на это обид.

— Я очень постараюсь не обижаться… — Анна посмотрела на часы. — Яков, давай я все же разогрею тебе ужин, хоть и поздно, — она резко встала с дивана, и Штольман увидел, что она неуверенно ступала на правую ногу.

— Аня, что у тебя с ногой?

— С ногой?

— Анна! Покажи!

— Ничего страшного, просто я упала ночью и подвернула ногу. Платье пострадало больше, чем я.

Яков Платонович серьезно посмотрел на Анну:

— Шла, наверное, не разбирая дороги, когда слезы глаза застилали?

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я — следователь. Аня, потому что я — твой муж и знаю, как это могло произойти. Анна, ты не должна была никуда ходить ночью. Это совершенно небезопасно. Что если бы ты не просто упала? Где бы я тебя потом искал? Обещай мне, что больше никуда не будешь ходить одна по ночам.

Анна что-то буркнула, но вряд ли это было обещанием.

— А теперь давай я посмотрю, — нога Анны чуть припухла в щиколотке, но на вид действительно не было ничего серьезного. — Аня, иди отдыхай, не беспокойся. Я сам себе разогрею. Потом приведу себя в порядок, а то я уже второй день не мывшись и не брившись, и приду посидеть к тебе перед сном.

Когда позже Яков зашел в спальню, она читала. Или пыталась. Она ждала его. Своего мужа.

— Аннушка, я очень устал, я ведь почти не спал прошлую ночь. Я хотел посидеть с тобой, но, похоже, засыпаю на ходу, — он поцеловал ее в щеку и хотел уйти.

Анна остановила его, взяв за руку.

— Яша, не уходи. Я хочу, чтоб ты ночевал здесь. Потому что хочу, чувствовать тебя рядом.

— Аня, ты уверена, что хочешь этого?

— Да. Пожалуйста, не уходи. Останься. Со мной.

Штольман положил на место любимую подушку, которую держал, и лег рядом с Анной. Обнял ее и прошептал: «Аня, я люблю тебя. Я всегда буду только твоим». Анна провела рукой по его еще не совсем высохшим волосам и улыбнулась. Как все-таки хорошо, что они снова вместе. Она тоже хотела сказать, что любит мужа, но он уже спал.

========== Часть 6 ==========

Штольман чуть не опоздал на службу. Они с Анной помирились. По-настоящему. Он не ждал хороших новостей в течение дня. Но его сердце согревали воспоминания о том, как ему было хорошо с Анной, когда он снова мог любить ее как мужчина, и даже с возможными дурными известиями день не казался ему неудачным… Пока ему не принесли телеграмму. Что ж, этого и следовало ожидать…

Из скупых сведений телеграммы Александра складывалась следующая картина. Себастьян Баллинг был курьером по деликатным поручениям. Возил все. Деньги, документы, письма. Был известен в Остзейских губерниях и Петербурге. Человек надежный. Дмитрий не раз пользовался его услугами. Куда, кому и что он еще вез помимо кузена, Саша не знал. Штольману кроме портрета он вез Gebetbuch — молитвенник, в котором была записана родословная Ливенов… Куда князь добавил своего незаконного сына Якова Штольмана…

Яков Платонович тяжело вздохнул. Этого он и боялся — что в пакете было еще что-то для него, и это что-то выдало бы его связь с Ливенами. Фамильное древо, куда князь вписал побочного сына — куда уж еще больше… Следователь Штольман прекрасно понимал, что это мог быть повод для шантажа как его самого, так и Ливенов. Даже если грабитель позарился только на дорогой молитвенник и не заметил сейчас в нем ничего подозрительного, он мог заметить это позднее. Как сказать обо всем Трегубову и Коробейникову? Или не говорить пока? По тому, как была составлена телеграмма, можно было понять, что это был молитвенник семьи Штольманов. Если же потом молитвенник обнаружится, можно будет сказать, что произошло непонимание или недоразумение. Или полицмейстер сочтет это сокрытием информации и должностным преступлением? Но об этом он подумает потом.

Сейчас Штольмана больше занимало другое. Он примерно представлял, что за деятельность была у Баллинга. Будучи чиновником по особым поручениям, он знавал одного человека, который занимался примерно тем же. Он ездил по Петербургу и окрестностям и между Петербургом и Москвой. Он не занимался ничем незаконным, но поручения и правда были деликатным. Он перевозил ценные бумаги, секретные письма, драгоценности, отвозил деньги за карточные долги и просто долги и забирал долговые записки… Часто он не знал, что возил, но иногда связь между отправителем и получателем говорила больше, чем содержимое пакетов. Ему полностью доверяли. Он был человек безупречной репутации. Для клиентов. И повеса, вечно ищущий приключений и романов для остальных. Из обедневших дворян, но с хорошим образованием, прекрасными манерами и умением расположить к себе кого угодно. Умный, осторожный, хорошо развитый физически, с отменной реакцией, умеющий защитить себя и то, что возил. Прекрасно стрелявший и владевший шпагой и кинжалом, знавший не один вид борьбы… Такого трудно было бы застать врасплох, чтоб приложить по голове. Да и зачем? Убить из пистолета — возможно. Пытать до смерти, чтоб получить какую-то информацию — не исключено. Бить по голове, чтоб просто оглушить да еще и не наверняка — опрометчиво.

Но как Баллинг, человек, который должен был быть все время начеку, позволил ударить себя? Или же он знал напавшего, или тот казался ему столь невинным, что он никогда бы не заподозрил ничего дурного? Или же он не был настолько профессионалом как его знакомый из Петербурга? Ведь в каждом деле есть виртуозы и дилетанты. А ошибиться в человеке могут все, в том числе и Ливены, которые, судя по всему, доверяли его репутации.

Он собирался отправить телеграммы Ростовцеву и Павлу, но ответы от обоих нужно будет ждать какое-то время, если они не в Петербурге. Если так пойдет и дальше, то скоро он разорится на телеграммах своим родственникам и знакомым. Но хоть телеграмму в Департамент полиции Петербурга отправят за счет ведомства. Пока же следовало поразмыслить над сведениями и уликами, которые уже были.

Записная книжка Баллинга все еще лежала у него. Штольман быстро пролистал ее. Теперь у него возникло два вопроса. Первый, зачем было прятать ее в сапоге. Второй, зачем вообще курьеру по деликатным поручениям было записывать свои интрижки. Нужно прочитать все еще раз внимательно, на свежую голову. Он начал читать и тут же отметил то, что не бросились ему в глаза накануне. Эх, господин начальник сыскного отделения, что же это с Вами? Потеряли свой сыщицкий нюх, потеряв покой в личной жизни? Похоже на то. Нет, личные проблемы не должны мешать службе, негоже это. Ночью после нескольких рюмок коньяка, сидя и переживая о ссоре с Анной, он был совершенно невнимателен. Он упустил, что в записях было слишком много цифр, притом совершенно ненужных. И каким бы скурпулезным ни был по характеру Баллинг, это уже был перебор. Еще можно было понять, что он записывал возраст любовниц и количество интимных встреч с ними, как говорится, вел подсчет своих трофеев. Но то, сколько ложек малинового варенья в чае любит N или сколько цветков было на шляпке S, переходило все разумные границы. Курьер вряд ли мог быть идиотом или сумасшедшим, но он сосчитал каждый из 19 цветочков на шляпке дамы, когда прогуливался с ней по саду на берегу реки… Берег реки — вода — тонуть… сад… 19 цветочков… Затонск, Садовая улица, 19. Адрес дома, который они снимали с Анной. И S — это Штольман. Как все просто. В записной книжке были зашифрованы адреса получателей и их инициалы. Начиная с новой страницы, адресов было всего пять. Два до его адреса и два после.

Он выписал на лист бумаги те предложения, в которых, по его мнению, должна была содержаться информация об адресах. И начал искать ассоциации между немецкими словами и возможными названиями городов и улиц. Он написал возможные варианты. Первый город был в Лифляндии. Вряд ли оттуда за Баллингом следовали аж до Затонска. Второй город в списке был… Малиновск — город в соседнем уезде с Затонском. На него нужно будет обратить особое внимание. Его, видимо, нарочный и имел ввиду, говоря, что едет в те края. Эх, не было бы курьеру по пути, Александр бы не отправил с ним пакет для Штольмана, и не было бы сейчас ситуации, которая могла испортить жизнь им с Анной. Абы да кабы…

Последние два города, если предположить, что догадки Штольмана правильные, были в противоположной стороне, Затонск был совсем не по дороге. Что если Баллинг приехал в Малиновск, остановился там, выполнил поручение и решил добраться до Затонска, а потом вернуться обратно и оттуда продолжить путь в другом направлении. Нужно будет проверить, не останавливался ли Баллинг там. А еще что и кому он вез в Малиновск, а также в два других города, где получатели так и не дождутся курьера.

Так, нужно будет поручить Коробейникову, чтоб он сделал запросы в эти города. Опомнитесь, Яков Платонович, какие поручения, если Вы не ведете следствие? Нужно доложить ему о своих выводах, а там Коробейников сам решит, что ему делать. С его, Штольмана, подачи, разумеется.

Коробейников выслушал Штольмана и восхитился его недюжинным умом. Это же надо, разгадать шарады с адресами из записной книжки! Яков Платонович скромно ответил, что это обычная сыщицкая работа, а себя мысленно отругал за то, что совершенно распустился ночью и упустил время. Неужели Анна права, что если она уедет, а он будет переживать возможные нанесенные обиды наедине с самим собой, без ее слов утешения, ласковых прикосновений… без ночей, как сегодня… он пойдет в разнос? Нет, такого он не может себе позволить. Он обязан будет держать себя в руках. Иначе на его карьере можно будет ставить жирную точку.

Все телеграммы были отправлены, оставалось только ждать ответов. Первым ответ пришел из города, в который Баллинг должен был ехать после Затонска. Штольман правильно угадал адрес, там находилась контора купца. Этот купец ожидал довольно крупную сумму денег, данную в долг одному Остзейскому дворянину, с которым как-то свел знакомство в Москве. Из-за такой суммы действительно кто-то мог решиться на ограбление. Адресат в последнем городе вообще ничего не ожидал получить. Наоборот, у него Баллинг должен был забрать бумаги и отвезти их в Петербург. Что ж, не так много, как хотелось бы, но лучше, чем вообще ничего.

========== Часть 7 ==========

Из участка Штольман пошел прямо к Мироновым. После сегодняшних новостей разговор откладывать было уже нельзя.

Мария Тимофеевна, судя по всему, еще не была в курсе нового положения зятя, поскольку приняла его радушно. Только спросила, почему он пришел без Анны. Штольман ответил, что у него было дело к Виктору Ивановичу. Мария Тимофеевна проводила зятя в кабинет мужа и оставила мужчин наедине.

— Виктор Иванович, разрешите? У меня к Вам имеется разговор.

— Конечно, Ваше Сиятельство, проходите. Благодарю, что оказали мне честь своим визитом.

Штольман сделал вид, что не заметил издевки. Он пришел сюда не затем, чтоб все еще больше усугубить.

— Виктор Иванович, прежде всего я пришел извиниться. За то, что вел себя неподобающе по отношению к Вам и к Анне тоже. С Анной мы, слава Богу, помирились, у нас все хорошо. И с Вами я бы тоже не хотел оставаться в ссоре. Я уважаю Вас, и Ваше отношение ко мне много для меня значит. Я еще раз прошу прощения за свое недостойное поведение.

Миронов почувствовал себя неловко. Штольман начал прямо с извинений, а сам он встретил его колкостью.

— Яков Платонович, но ведь и я был не лучше. Обвинил Вас Бог знает в чем без всяких на то оснований. Только из-за каких-то глупых предположений, которые вообще непонятно откуда взялись… Просто для меня все было так неожиданно, что в голову почему-то полезли те дурные мысли. Правильно Анна сказала, что подозревать человека по крайней мере непорядочно. Так что и Вы примите мои извинения. По рюмке за примирение?

Штольман был готов выпить и больше, радуясь, что ссора так легко закончилась.

— Виктор Иванович, я хочу Вам рассказать о себе, ведь Вы вообще ничего про меня не знаете, хоть мы теперь и родственники.

— Я могу задавать вопросы?

— Извольте. Я Вам отвечу на те, ответы на которые знаю. Пожалуй, начну с самого начала. Я — сирота. Моя мать умерла, когда мне было пять, отцу я был совершенно не нужен. Он отправил меня в пансион, когда мне было девять, и больше я его никогда не видел. Он умер, когда мне было девятнадцать и я заканчивал Императорское училище правоведения. Родственников у меня вообще не было. Все эти годы я был один, сам по себе. Один, пока не встретил Анну.

Месяц назад оказалось, что моим настоящим отцом был князь Ливен, а я — его единственный родной сын. Младший брат князя Павел и его законный наследник Александр приняли меня как своего родственника, на равных. Я не могу отвернуться от них. Я нужен им так же, как и они мне. Они приняли и Анну, что для меня очень важно.

Вы, Виктор Иванович, понимаете, что при моем чине в Затонске надолго я остаться не могу, что нам с Анной придется уехать отсюда. Петербург с новыми родственниками и оставленной князем квартирой был бы самым лучшим вариантом. Если бы тайна моего происхождения так и оставалась тайной. К сожалению, сохранить это в секрете не получится, как бы я этого не хотел. И теперь это зависит даже не столько от Ливенов или меня. Теперь это больше во власти других людей.

— Других людей?

— Пару ночей назад мертвым нашли курьера, который вез для меня пакет от Александра, там был вот этот портрет.

Миронов внимательно посмотрел на портрет и даже взглянул на него с обратной стороны.

— Яков Платонович, Вы несомненно очень похожи на князя, своего настоящего отца. Но если портрет у Вас, каким образом этим может воспользоваться кто-то другой? На портрете не указано, что на нем за семья. Даже если кто-то и понял, что на нем именно Ваша семья, определить, что мужчина на нем не Штольман, можно только, если он знал князя в лицо. Если так, то портрет бы забрали с собой.

— Да, Виктор Иванович, все так, как Вы говорите. Но нарочный вез не только портрет. Он еще вез молитвенник Ливенов, там родословная семьи, куда князь добавил меня.

— Вас, своего побочного сына? — удивился адвокат.

— Именно.

— А вот это очень нехорошо… Нехорошо, что он попал в чужие руки.

— Да куда уж хуже… Единственная надежда, что его украли не целью шантажа, а из-за ценности самой книги. Но на это я не особо уповаю.

— Но ведь шантаж не будет иметь смысла, раз Ливены признали Вас как родственника. Шантажируют за тем, чтоб сведения оставались в тайне. А Ливены, насколько я понял, наоборот, собираются ввести Вас в общество как члена семьи.

— Но человек, завладевший молитвенником, не знает этого. Если он из Затонска или округи, то он, возможно, знает меня или слышал обо мне. Естественно, легче шантажировать меня, чем искать Ливенов непонятно где. Человек я гордый, это известно, поэтому, скорее всего, шантажист сочтет, что я не захочу, чтоб такая грязная страница моей биографии была известна в городе.

— Шантажировать полицейского чиновника высокого чина? Вы думаете?

— Так шантажируют и членов императорского дома, поверьте мне, как бывшему чиновнику по особым поручениям. А я всего лишь коллежский советник, начальник сыска.

— Скверно все это, Яков Платонович.

— Еще как скверно. На шантаж я, как Вы понимаете, не поддамся. И мне самому придется открыться, что я — внебрачный сын князя. Я понимаю, что злословья мне не избежать. Но я не хотел бы, чтоб досталось и Анне. Тем более, что здесь ее все знают, а некоторые люди относятся к ней предвзято, считают ее, мягко говоря, с причудами. А тут еще я, ее муж, со своим скандальным происхождением… К сожалению, у людей в провинции может быть гораздо больше предрассудков, чем в большом городе. Поэтому я и хочу, если начнутся пересуды, чтоб она уехала из Затонска. На какое-то время, пока буря не стихнет.

— Как же, уедет она! Вы же видели, что она тут устроила. У вас и дома, наверное, скандал был… — предположил отец Анны.

— Скажем так, у нас возникло непонимание, — неопределенно сказал Штольман.

— Непонимание возникло? Вы точно про мою дочь говорите, Яков Платонович? Если ей в голову втемяшилось, что не поедет, так ее разве что силком везти…

— Поедет по своей воле, точнее по договоренности со мной.

— Яков Платонович, может, ее лет в пять надо было отдать Вам на воспитание? Если у Вас так хорошо получается с ней справляться? У нас вот с Машей таких успехов не было…

— Да и у меня, честно говоря, успехов в этом особо тоже нет, — признался Штольман. — Но она все же согласилась, что это будет лучшим выходом из ситуации.

— Да, скорее всего так. Если начнутся сплетни и поношения, наверное, ей лучше будет уехать на время. В Петербург?

— А куда же еще? Там хоть Павел, мой дядя. У него правда служба, но, думаю, он найдет какую-нибудь даму за ней приглядывать. У него, полагаю, много знакомых, из кого можно было бы выбрать.

— Ваш дядя на службе? В каком-нибудь министерстве?

Штольману хотелось посмотреть, какая реакция будет у Миронова на должность Павла.

— Нет, он заместитель начальника охраны Государя.

— Кто?? — у Миронова вытянулось от удивления лицо. — Так он заместитель того самого Варфоломеева, который приезжал сюда, когда Вы пропали?

— Да, его.

— Яков Платонович, Вы в какую семью попали?? С такими людьми шутки плохи… И связи у них, я даже боюсь предположить, какие…

— Об этом я Вам и пытался сказать в прошлый раз. Извините, что сделал это в таком непотребном тоне.

— Теперь я понимаю… Да, если они решили признать Вас Ливеном, Вам никуда от этого не деться. И на мнение света, им, похоже, наплевать…

— У меня сложилось такое же впечатление. Я пытался сказать, что лучше не раскрывать моего происхождения. Но тщетно. За меня, как я понял, это уже решили. И Вы правильно сказали, не мне тягаться с такими людьми.

— Я ведь грехом думал, что это праздная семейка из высшего общества… А Вы, простите, решили к ним… — Виктор Миронов не мог подобрать слова.

— Пристроиться? Чтоб быть хоть каким-то боком из этих аристократов? Да, такое впечатление по моему поведению могло возникнуть… Знаете, если бы это были титулованные снобы, светские хлыщи, я бы постарался держаться от них подальше, да и они сами бы меня не приняли. Но Павел — человек порядочный, честный, не надменный, а еще добросердечный и понимающий. Александр еще слишком молод, но он тоже приятный человек. Таких родственников можно считать благословением, с титулами они или без. Особенно, если никаких родственников вообще не было.

— Да, я понимаю. В их лице Вы в какой-то мере нашли семью, которой у Вас не было много лет.

— Да, пожалуй, это так. Я был рад, что Вы с Марией Тимофеевной приняли меня. Но до встречи с Ливенами я не понимал, что означает выражение кровные узы. Я плохо схожусь с людьми, но к Павлу я почувствовал расположение с самого начала. А он был очень рад, что обнаружился сын его любимого брата. Мне кажется, после смерти брата это для него в какой-то степени стало утешением, ведь до этого он думал, что у Дмитрия не было своих детей. Для него совершенно неважно, что я его незаконный сын. Для него я — Ливен, такой же как он сам и Александр.

— Простите, что задам этот вопрос. Как же получилось так, что Вы — внебрачный сын князя? Судя по всему, князь все же не был бессовестным человеком. Оставил Вам квартиру, фамильное кольцо, вписал вас в фамильное древо. Отчего же он не женился на Вашей матери, если они, так сказать, согрешили, да еще и ребенок был уже на пути?

— Потому что моя матушка в то время уже была замужем. Они любили друг друга, но пожениться им не дали. Мою матушку выдали замуж. Потом они встретились, а после той встречи родился я. Князь узнал обо мне только после смерти моей матери. Он взял на себя заботу о моем образовании. Сначала мне наняли гувернера на его деньги. Потом он меня устроил в пансион, затем в училище, и за все это платил он.

— Значит, он не бросил Вас на произвол судьбы?

— Нет. Но ему пришлось скрывать мое существование от своего отца, который испортил жизнь всем своим пятерым сыновьям, и меня бы постигла та же участь. Как мне сказал Павел, мне повезло, что дед обо мне не знал.

— Пять сыновей?

— Да, старший Дмитрий, Павел младше его на двадцать лет, второй был черной овцой, и еще двое общаются только между собой.

— Значит, Павел и Александр — единственные Ливены, которые Вам благоволят?

— Да. Второй брат умер. А два других живут в имениях в Лифляндии. Дмитрий — вдовец, мать Александра умерла, когда он был младенцем. Павел не женат. У Павла и Александра больше нет близких родственников, которые присутствовали бы в их жизни.

— И Александр - не сын князя? Князю, по-видимому, нужен был наследник, раз Вы, будучи побочным сыном, наследовать не могли.

— Именно.

— Ох уж эти проблемы с наследованием… Иногда приходится идти на такие ухищрения, чтоб не потерять титул, чтоб не передать состояние недостойному наследнику… Это, к сожалению, далеко не единичные случаи. Это я Вам как адвокат говорю. Ну что ж, князю повезло, что у него появился наследник, хоть он Ливен только на бумаге. Вот такой парадокс: один сын — Ливен, но не наследник, другой — наследник, но не Ливен.

— Он — Ливен не только на бумаге, но он — не сын Дмитрия.

— Очень мудро… Своя кровь, а не чужая. Значит, сын кого-то из родственников… Он — сын… Павла? — догадался адвокат.

— Я этого не говорил. Этого не знают даже другие братья.

— Неудивительно. Зачем им знать такие подробности, если они даже не хотят поддерживать отношений. Думаю, и про Вас до них слухи дойдут через пятые руки. Не Павел же им это сообщит.

До этого замечания тестя Штольман вообще не думал, как на появление незаконного родственника могут отреагировать другие Ливены. Возможно, это, наконец, заставит их проявится. Но он не был уверен, что это событие будет приятным.

— А как получилось так, что у Вас не было родственников? Ведь какая-то родня все равно должна была быть.

— На этот вопрос у меня нет ответа, одни догадки. Про Штольмана можно предположить, что раз я - не его сын, меня с родственниками с его стороны и не знакомили. Он часто отсутствовал дома по службе. Возможно, он ездил и к своим родственникам. Матушка была сиротой, до замужества жила у двоюродных дядьки и тетки со стороны матери. Потом Штольман увез ее довольно далеко. Возможно, и запретил ей общаться с родней. Моя мать — троюродная сестра князя. Она в девичестве Ридигер, как и мать Дмитрия и Павла. Не исключено, что Штольман мог думать, что она могла бы узнавать о Дмитрии Александровиче или даже поддерживать отношения с ним через других родственников. Такое ему бы, естественно, не понравилось.

— Да, такое вряд ли бы кому понравилось…

— Еще бы! После того, как жена изменила да еще и принесла ему плод своей измены… Единственный сын да и то не его, а нагулянный…

— Но ведь он мог жениться после смерти Вашей матери. Он же не был слишком стар?

— Нет, ему было около сорока пяти. В таком возрасте мужчина вполне может жениться снова и обзавестись потомством. Но по какой-то причине он не сделал этого.

— То есть Вы — его единственный прямой наследник?

— Да, но я ничего не получил.

— Очень странно… Яков Платонович, Ваша жизнь полна загадок со всех сторон…

— Иногда мне кажется, что лучше, чтоб загадки оставались без разгадок… По крайней мере некоторых…

— А сколько Анна знает о Вас?

— Очень много… И все — про мое скандальное происхождение.

— И как она на это все отреагировала?

— Утешала меня и слезы мне вытирала, — без стеснения признался Штольман, ведь Миронов и так видел, как по его щеке скатилась слеза, когда тот рассказывал ему о том, как страдала Анна, когда он пропал.

— Это на нее очень похоже. Она — сострадательный человек.

— Вот поэтому я и не хочу, чтоб она снова переживала, но уже за нас обоих. И за меня, и за себя. Ее ведь тоже в покое не оставят…

— Эх, Яков Платонович, похоже, нелегкие времена грядут… Полгорода ведь не засудишь…

— А за что засудить-то? За правду? Если бы поклеп был…

— Ну за публичные оскорбления, к примеру?

— Не думаю, чтоб меня бранными словами в лицо оскорбили. А за всякие гадости нет основания в суд подавать… Так что придется просто стиснуть зубы и терпеть… Я-то буду, но не хочу, чтоб и Анне это пришлось…

— Яков Платонович, Анна хоть знает… А как я Маше обо всем расскажу? Вы же ее характер знаете, тут такая истерика будет… Может, сразу доктора Милца позвать?

— Ну давайте ей скажем вместе, начнем как-нибудь издалека…

— С наследства, например?

— Почему бы нет?

Штольман был мысленно готов к самому худшему. От припадка тещи до обвинений его Бог знает в чем. Мария Тимофеевна сидела в гостиной, ожидая, когда мужчины выйдут из кабинета и можно будет распорядиться накрыть стол к ужину.

— Машенька, тут Яков Платонович пришел поделиться с нами новостями. У него нашлись родственники, и один из них оставил ему кое-что в наследство.

— Да что Вы, Яков Платонович! Какие приятные новости! И что же Вам оставили? Верно, какую-нибудь безделицу?

— Ну квартиру в Петербурге вряд ли можно назвать безделицей, Маша.

— Квартира в Петербурге?? Какие же родственники могут оставить подобное?

— Я оказался в родстве с Остзейскими князьями Ливенами по линии матери. Князь оставил наследство сыну своей любимой троюродной сестры, то есть мне.

— Вы в родстве князьями?? Не может быть! Мой зять — княжеский родственник!! Какая честь! Я всегда думала, что в Вас есть что-то от аристократов, — от нахлынувшей радости Мария Тимофеевна встала и подошла ближе к зятю. — А этот князь — такой благородный человек! Не забыл Вас при делении наследства, видимо, очень любил свою дальнюю родственницу.

— Очень, — согласился Штольман. — Настолько сильно, что он еще и приходится мне отцом.

— Каким образом? — не поняла Мария Тимофеевна. — Ваш же отец — Штольман.

— Маша, Штольман — муж его матери. Его настоящий отец — князь Ливен.

До Марии Тимофеевна наконец дошло, что пытались сказать ей муж и зять. Сначала она беззвучно открыла рот, а потом покачнулась:

— Вы… Вы… Вы — незаконный сын князя??

— Да, я его побочный сын.

— Какой стыд…

— Маша. Маша! Присядь!

Мария Тимофеевна села на стул, подставленный мужем.

— Мария Тимофеевна, мне нечего стыдиться, — спокойным тоном сказал Штольман. — Мои родители любили друг друга, но у них не было возможности пожениться. Муж моей матери дал мне свою фамилию, у меня нет клейма незаконнорожденного, я не был лишен никаких привилегий потомственного дворянина. В обществе я занимаю пусть и не такое положение как князь, но все же достойное благодаря своему достаточно высокому чину. Моя жена меня не стыдится и принимает меня таким, какой я есть. Даже со столь сомнительным происхождением.

— Так Аня знает?? Знает про Вас??

— Естественно, знает. Неужели Вы думаете, что я бы скрыл такие новости от жены? Анна узнала об этом первая и поддержала меня. Ваша дочь — самый сердобольный человек, таких мало в наше время.

— Да, таких людей как Анна мало… Но ведь люди будут судачить о Вас, Яков Платонович…

— Непременно будут. В Петербурге у меня будет поддержка моих новых родственников. Там у меня дядя Павел Александрович — младший брат князя и княжеский законный сын Александр. Они оба приняли меня в свою семью. Здесь в Затонске моя семья — вы. И я очень надеялся, что Вы и Виктор Иванович меня тоже поддержите.

— Эти князья Вас приняли в семью? — удивилась Мария Тимофеевна. — Вас, незаконного родственника??

— Да, приняли как своего, на равных. И я этому очень рад.

Мария Тимофеевна подумала, что уж если сами князья приняли Штольмана, то и они должны примириться с этим фактом. В конце концов зять прав, что он — не какой-нибудь человек без рода и племени. Потомственный дворянин, да еще в родстве со знатью.

— Мария Тимофеевна, князь оставил мне не только квартиру. Он оставил мне и это, это — фамильное кольцо, он подарил его моей матери, а после ее смерти сохранил для меня, чтоб я подарил его своей жене, — Штольман протянул кольцо.

Мария Тимофеевна внимательно рассмотрела его.

— Видимо, князь действительно очень любил Вашу мать… Я не могу представить иной причины отдать такое кольцо женщине, с которой он не был повенчан и не был ей законным супругом… Что же теперь это кольцо Вы подарите Анне?

— Оно уже ее. Но мы решили, что она не будет носить его здесь, в Затонске…

— Но почему же?.. Ведь если пойдут пересуды, это как раз будет свидетельством того, что Вы выше всяких сплетен. И что Вы не просто незаконный родственник, а один из них — член княжеской семьи.

Мария Тимофеевна высказала очень мудрую мысль. Мужчины посмотрели на нее с уважением.

— Я подумаю над этим, Мария Тимофеевна. И еще одна вещь, которую я хотел бы Вам показать. На этом портрете я, моя матушка Екатерина Владимировна и мой настоящий отец Его Сиятельство князь Дмитрий Александрович Ливен. Этот портрет написан после смерти моей матери, когда князь узнал обо мне.

— Как же его написали?

— Я размышлял над этим. Вероятнее всего, матушку художник срисовал с другого ее портрета, который был у князя. Мне Ливены отдали его. На нем моя матушка правда не так хороша, какой была на самом деле. Думаю, художник не был столь талантлив, чтоб передать все ее очарование. А князь, скорее всего, нанял какого-то очень хорошего портретиста, который смог понять и воплотить на холсте то, что он хотел видеть. Возможно, у Дмитрия Александровича был еще какой-то ее портрет, о котором я не знаю — на котором она была больше похожа на себя… Мне кажется, на этом портрете она просто как живая — такая, какой я припомнил ее в минуты радости, когда она улыбалась. Князя, думаю, писали с натуры. А меня, вероятнее всего, срисовали с портрета князя в детстве, раз я на него так похож… Семья на портрете выглядит такой счастливой. Никому бы и в голову не пришло, что этой семьи не никогда не существовало в действительности.

— Да, Яков Платонович, Вы необычайно похожи на князя. Наверное, когда князь увидел Вас, у него ее было никаких сомнений, что Вы — его сын. К сожалению, у Вас нет ничего от маменьки, а ведь она была такой красивой женщиной. Не удивительно, что князь в нее влюбился…

— Он полюбил ее не только за красоту, она была воплощением чистоты и добродетели, когда они познакомились. Думаю, он считал ее ангелом, как я считаю Анну. У обоих это была первая и единственная любовь, хоть матушка была совсем молоденькой, а князю почти тридцать. К сожалению, их взаимному чувству не дали шанса на счастье. Отец запретил Дмитрию Александровича жениться на Кате, а ее родственники выдали ее за другого.

Мария Тимофеевна растрогалась, Штольман увидел, как она промокает платком уголки глаз.

— Ну как же так… Должно быть, оба очень страдали…

— Да, такая вот у них была доля. Дмитрий Александрович хоть жил своей жизнью, а матушке пришлось жить с нелюбимым мужем. Не всем барышням, Мария Тимофеевна, везет как Вам выйти замуж за любимого мужчину. Иногда любимый мужчина это, к сожалению, совсем не муж… А сердце изнывает от тоски по тому, другому…

— А потом появился князь… И все остальное стало неважным… Даже законный брак…

— Нет, брак даже с нелюбимым мужем для нее все же был замужеством… Просто она хотела хоть раз почувствовать себя по-настоящему любимой женщиной, а не только супругой…

Мария Тимофеевна подумала о том, а что если бы ее родители не согласились на их брак с Витей, а выдали ее замуж за другого, которого тогда выбрали ей сами. Она была влюблена в Виктора еще до свадьбы, но настоящая любовь пришла позднее, когда они уже были женаты, когда она познала и нежность, и страсть со своим мужем, который любил ее и хотел сделать счастливой. А что, если бы она любила Виктора так сильно уже поначалу, а ей пришлось жить с мужем, к которому не было никаких чувств кроме уважения — и то в лучшем случае… А потом Виктор снова появился в ее жизни… Смогла бы она противостоять своим чувствам или бы кинулась как в омут с головой? Зная, что это неправильно, порочно, что это измена… И зная, что только та неправильная и порочная любовь могла хоть на один миг сделать ее по-настоящему счастливой… И дать возможность всю жизнь жить воспоминанием о том, что она узнала, что значит быть одним целым с любимым мужчиной… С одной стороны стояли долг и обязательства, с другой - любовь и пусть даже минутное счастье. И она не знала, как бы она поступила. Как ей говорил разум, или как подсказывало сердце…

— Видимо, они не могли противостоять своей любви, и оба в тот раз совсем потеряли голову… А потом Ваша маменька одумалась, что у нее есть муж, что у нее перед ним обязательства… И что этого не должно повториться… Но было уже поздно…

— Да, Мария Тимофеевна, все так и было. А потом было уже поздно. Ничего не изменить, не повернуть вспять. Только надеяться на чудо… Но его не произошло…

— Не произошло? А то, что у Вашей матушки появились Вы, разве не чудо? Сын от любимого мужчины… Наверное, она любила Вас без памяти…

— Да, она любила меня. Но муж ее не простил, после этого он стал к ней совершенно безразличен, а меня просто не замечал. Так что мое появление с одной стороны было чудом, а с другой — проклятием. И страданий в ее жизни было гораздо больше, чем счастья… Да и у князя счастья в жизни тоже не было. Он очень поздно женился, и не по любви, а из чувства долга, так как ему был нужен наследник. Жена, пусть и нелюбимая, умерла через несколько месяцев после рождения сына.

— А сколько лет вашему брату, Яков Платонович?

— Всего восемнадцать, совсем юный. Славный молодой человек. Он называет меня по имени отчеству и кузеном. Думаю, ему так проще. Дядя, который старше меня всего на десять лет, для меня просто Павел.

— И чем занимается Ваш дядя?

— Он — офицер, подполковник, — Штольман решил, что теще не стоит пока знать о месте службы Павла.

— О, значит, тоже при чинах. Приятно узнать, что Ваш родственник не только при титуле. Да и с Виктором ему будет о чем поговорить…

Штольман усмехнулся про себя. Видимо, у Марии Тимофеевны уже наметились планы насчет родственных отношений с Ливенами, встреч с ними. Хотя кто знает. Может, они когда-то и встретятся… Ведь Мироновы приходятся какими-то родственниками Ливенам через его брак с Анной. В каком родстве был бы Павел с Мироновыми, если б он был законным сыном его брата, Штольман не имел понятия. Он не очень разбирался в родственных связях.

Миронов со Штольманом обменялись взглядами. Виктор Иванович тоже догадался о намерениях жены.

— Ну мужчины всегда найдут о чем поговорить, не только о военной службе… Не будем торопить события, Машенька. Пока Якову Платоновичу самому нужно свыкнуться с мыслью, что у него появились родственники. И не думаю, чтоб князья Ливены когда-то приехали в Затонск. Если только мы с тобой когда-нибудь поедем в Петербург и встретимся с ними там.

Штольман подумал, что если б не характер тещи, он бы отправил в Петербург Анну вместе с ней. Но он понимал, что лучше этого не делать. Для блага Анны. А то маменька там извела бы ее своими тирадами. Лучше пусть Павел найдет для Анны даму, которая составит ей компанию и, возможно, познакомит ее с другими женщинами. Не вечно же дядюшке Петру Ивановичу и ему самому оставаться единственными друзьями Анны.

— Да, да, Яков Платонович, конечно, я понимаю, что Затонск — не то место, куда бы поехали князья, что им тут делать? Но, возможно, когда-нибудь мы с Виктором и правда поедем в Петербург и тогда сможем увидеться с ними. Как Вы думаете?

— Да, думаю, Павел Александрович и Александр были бы рады познакомиться с родителями Анны, — согласился Штольман. Возможно, на самом деле Павел и Саша большой радости от подобного знакомства бы и не испытывали, но отнеслись бы к Мироновым с почтением.

— А Вы состоите с ними в переписке? — поинтересовалась Мария Тимофеевна.

— Да, мы обмениваемся письмами.

— А Вы не могли бы в следующий раз передать от нас с Виктором Ивановичем поклон? Или это будет слишком бесцеремонно?

— От чего же? Когда я буду писать Павлу, обязательно передам, — Штольман не думал, что Павел сочтет это наглостью, наоборот, он будет рад узнать, что родители Анны примирились с новым положением зятя в качестве родственника Ливенов.

— Яков Платонович, Вы останетесь с нами поужинать?

— Мне бы очень хотелось, но я должен спешить. Ведь Анна тоже ждет меня к ужину.

— Тогда я соберу Вам что-нибудь с собой к чаю. Чтоб хватило Вам с Анной и завтра Вам на службу, — Мария Тимофеевна дала зятю узелок и полотенце, чтоб он завернул в него семейный портрет. Не дай Бог, портрет запачкается от сдобы в узелке.

Штольман сложил все в саквояж и откланялся. По дороге домой он думал, как поведет себя Мария Тимофеевна, когда в ближайшее время по Затонску могут поползти малоприятные слухи о ее зяте.

========== Часть 8 ==========

После ухода зятя Мария Тимофеевна спросила мужа:

— Витя, и что же теперь будет?

— А что будет? Ты мечтала иметь в зятьях князя. Вот и получила. Ну Штольман, конечно, не князь. Но ближайший родственник князей.

— А князем он никак не мог стать? Если бы отец признал его?

— Нет, Маша, это было бы почти невозможно. Князю нужно было бы подавать прошение самому императору. Очень маленький шанс мог бы быть, если бы у князя вообще не было других родственников, и титул было бы передать некому кроме как внебрачному сыну. А у Дмитрия Александровича было несколько братьев, так что князей Ливенов хватало и без побочного сына. Но даже если бы Штольман и был единственным претендентом на титул, все равно ситуация была бы не в его пользу. Его мать была замужем, когда он родился. Он не добрачный, точнее привенчанный, ребенок родителей, которые все же поженились после его рождения, и не просто внебрачный ребенок князя, он родился в результате прелюбодеяния, а это гораздо хуже. Думаю, князь не смог бы ничего сделать, чтоб его узаконить.

— Как жаль…

— Маша, по крайней мере он сделал все, что мог в тех обстоятельствах. Он оплатил для его гувернера, затем его образование в пансионе и Императорском училище правоведения. Я не думаю, что у Штольмана-отца были бы возможности устроить Якова в училище. Мне кажется, что это стало возможным только потому, что князь воспользовался своими связями и мог позволить себе оплату такого привилегированного заведения. Так что своей карьерой и высоким чином, которого он впоследствии достиг, Штольман в определенной мере обязан князю.

— Да, я понимаю…

— А после смерти он оставил внебрачному сыну квартиру и фамильный перстень. А мог бы вообще ничего не оставлять. Ты хоть представляешь, сколько может стоить квартира в Петербурге? Целое состояние! Это ведь не домишко в Затонске. Так что, на мой взгляд, Дмитрий Александрович поступил по совести. Да и его брат и сын тоже. Штольман ведь не имеет никаких прав на наследство, думаю, князь оставил дарственную на квартиру. И Ливены могли попытаться это оспорить. Не Александр, который еще слишком молод, а, скорее всего, его дядя Павел. Но они этого не сделали. Штольман назвал Павла честным и порядочным человеком, и я в этом не сомневаюсь. Так что когда Штольман с Анной переедут в Петербург, благодаря князю у них там будет своя квартира.

— Витя, а они переедут?

— Маша, ну не вечно же Штольман при его чине будет в Затонске. Ему, как я могу предположить, и так сделали одолжение, разрешив вернуться сюда, он же в одном чине с полицмейстером. Он ждет другого назначения, он подал прошение на перевод в Петербург.

— Значит, наша девочка скоро уедет?

— Такие дела обычно быстро не делаются. Но, думаю, через несколько месяцев они все же уедут. Штольману нужно и дальше продвигаться по службе. И очень хорошо, что у него теперь есть в столице родственники. Все же с его родными Анне будет полегче в чужом городе.

— Думаешь, он представил ее князьями?

— А как же иначе? Она ведь его жена, как он мог ее им не представить?

— Значит, у Анны теперь есть дядя князь?

— Получается что так.

— А ее ребенок будет внуком князя…

— Ну если для тебя это так важно, то да.

— Витя, они ведь уже несколько месяцев женаты, а детей так и не предвидится…

— Маша, ну куда им сейчас ребенок? С проблемами, которые будут и здесь, и поначалу в Петербурге. Вот обустроятся в столице и подумают о детях. Я рад, что у Штольмана есть голова на плечах, все же не юнец, чтоб не понимал, что к чему.

— А если все не так, как ты говоришь?

— Тогда об этом мы узнаем через пару лет. А пока нет повода для беспокойства. Анна же у нас получилась, хоть и не сразу. Дай им время.

Виктор Иванович был рад, что разговор с происхождения Штольмана свернул на детей. Он не был готов сказать жене, что, возможно, в ближайшее время на зятя и дочь действительно могут обрушиться неприятности. Он бы очень хотел, чтоб молитвенник Ливенов не нашелся. Конечно, было бы очень жаль, если бы пропала семейная реликвия, но спокойствие Штольмана и Анны дороже.

Яков Платонович обнял и поцеловал жену, которая с нетерпением ждала его.

— Аннушка, заждалась меня, наверное?

— Конечно, заждалась. Что, опять много работы? Из-за этого ты задержался?

— Нет. Дело в другом. У меня есть новости, как хорошие, так и плохие.

— Ну начни с хороших…

— Я был у твоих родителей, поэтому и припозднился. Я помирился с твоим отцом.

— Какая радость! — Анна поцеловала своего Якова. — Теперь бы еще как-нибудь сказать об этом маме… Но чтоб без обморока было…

— Ну обморока не было, так, только намек на него… Но все обошлось…

— Ты сказал??

— Мы с Виктором Ивановичем вместе сказали.

— И что, маменька даже пустырника не попросила?

— Нет, просто ей было некогда, слишком многое ей нужно было усвоить… То, что я родственник князей, ей очень польстило. Шокировало правда, что незаконный. Но то, что Ливены меня приняли как равного, все же привело ее в благостное расположение духа. В итоге она попросила меня передать в письме князьями поклон от них с мужем.

— Даже не верится! Вы с папой просто волшебники!

— Я бы сказал — факиры, — усмехнулся Штольман.

Анна не поняла, почему ухмыльнулся муж, но спрашивать не стала. Ее больше интересовало другое.

— А поклон ты и правда собираешься передать?

— Конечно, я же обещал. Когда в следующий раз буду писать Павлу.

— Павел не сочтет это слишком дерзким? Мне бы не хотелось, чтоб он и Александр подумали, что мои родители не понимают разницы в положении между князьями и провинциальными дворянами.

— Аня, вот уж кто так не подумает, так это Павел, не такой он человек. Так что не волнуйся, в отношении этого все будет хорошо… А теперь я должен рассказать тебе и о плохих новостях. Сегодня пришла телеграмма от Саши. Помимо портрета он послал мне еще и немецкий молитвенник Ливенов. Он и пропал.

— Какая жалость. Видимо, это семейная ценность. Может, он все же найдется?

— Да было бы лучше, если бы он не находился.

— Почему же?

— Аня, в нем фамильное древо Ливенов, и князь добавил к нему меня.

— Как?? Яков, ты же не Ливен, ты — незаконный отпрыск. Подобное ведь вроде бы не делают. Как князю такое могло прийти в голову??

— Анна, да почем я знаю, что на него нашло. Добавил и все… Сейчас неважен мотив его поступка. Важно, что человек, похитивший молитвенник, может это увидеть. Ты понимаешь, какие могут быть последствия?

— Ты говорил про шантаж…

— Да, и поскольку меня искать не нужно как Ливенов, думаю, шантажировать меня будут первым. Так что как только придет письмо с угрозами раскрыть мою тайну, мне придется открыться самому. Правда пока не знаю, как это лучше сделать… Чтоб отделаться малой кровью. Но, опасаюсь, что так не получится. Меня же пол-Затонска знает. Через несколько дней весь город будет в курсе тайны моего происхождения, причем всем будет известно гораздо больше, чем мне самому. Все грязные подробности… Как князь совратил мою матушку, как бросил несчастную в положении на произвол судьбы. Как ей пришлось скрыть свой позор и спешно выйти замуж за любого, который согласится на это… Или сколько князь заплатил, чтоб кто-то женился на ней и признал его бастарда как своего сына… И сколько еще потом вытянул из него Штольман…

— Что?? — Анна опешила. — Ну ладно еще, что твоя матушка вышла замуж, чтоб скрыть позор… Ведь люди не знают, когда ты родился… Но что князь заплатил ее будущему мужу? Это вообще какой-то абсурд! А про Штольмана уж совсем ни в какие ворота не лезет!

— Аня, а вот это как раз не абсурд. Или ты не подозревала, что так бывает? Что высокородные господа, особенно если они женаты, находят мужей для своих беременных любовниц и платят им? И хорошо, если только один раз, в качестве приданого обесчещенной девице, которая понесла. А бывает, что из таких ходоков, которые не беспокоятся о последствиях своей похоти, деньги тянут годами…

— Боже мой! И ты думаешь, что подобные сплетни могут ходить по Затонску?

— Аня, я тебе сказал, какие сплетни могут ходить в подобной ситуации. Про Затонск мы не узнаем, пока этого не случится…

Анна впервые всерьез задумалась, как могут развиваться события, если в городе станет известно, что ее муж — внебрачный сын князя. Она всегда старалась думать о людях хорошо. О большинстве людей. Но она понимала и то, что не все люди добросердечные. Что в городе есть и люди, злые на язык, которые и будут распространять грязные сплетни о Штольмане. Причем даже такие, как предположил Яков, а то и еще похуже, от которых мог бы покраснеть и порядочный мужчина… Муж был прав, что после этого, возможно, им предстоит столкнуться и с косыми взглядами, и с шушуканьем за спиной и, не исключено, даже с оскорблениями. И теперь это больше не казалось ей ерундой, как прежде. Она наконец поняла, насколько все может быть серьезно.

— Почему я была такой глупой, что не хотела понимать, как далеко это может зайти?

— Аннушка, просто тебе не хотелось верить, что это когда-то может произойти… А я понимал, что такая ситуация может иметь место. И был готов к худшему…

— Основываясь на своем опыте полицейского? Чиновника по особым поручениям? — догадалась Анна.

— Да, тут в какой-то мере и опыт моей службы… И при всем своем опыте я не имею представления, как лучше преподнести все о себе… Не к Ребушинскому же мне идти, чтоб он статью написал… Мол, у начальника сыска Штольмана нашлись родственники, они передали ему от князя Ливена, его не так давно почившего родного отца, несколько вещей, принадлежащих семье…

- Да, а мне после такой статьи сразу пройтись по всему Затонску в княжеским кольце…

— Кстати, именно это и предложила Мария Тимофеевна.

— Мама? Ну не знаю… Мне кажется, это вызвало бы еще больше кривотолков. Если уж жене Штольмана такое кольцо досталось, что там еще ему перепало? Не иначе как миллионное наследство… Так кроме презрения у некоторых людей еще и зависть появится. Незаконный сын, а смотрите, какой кусок от княжеского пирога охватил. Что-то это очень подозрительно…

— Настолько подозрительно, что наталкивает на мысли, не воспользовался ли я своим служебным положением?

— Про такой поворот я не думала, — прямо сказала Анна. — Тебе лучше знать, как это может выглядеть…

— Аня, ну, а что тогда делать??

— Ну давай подождем, что будет. Кто знает, может, вор вообще был нездешний и тебя не знает. Увез молитвенник с собой, да и с концами.

— Я на это не очень-то надеюсь…

— А тот курьер? Он мог быть сам в этом замешан?

— Себастьян Баллинг? Насколько пока известно, у него незапятнанная репутация. Так что вряд ли.

— Яков, а от чего вообще он умер? Не девицы же в борделе залюбили его до смерти?

— Ну, возможно, о такой смерти он мог бы и мечтать, — засмеялся Штольман. — Нет, доктор Милц говорит, что он умер от сердечного приступа, но за какое-то время до того его ударили палкой по голове… Но мужчина он был крепкий, так что этим ударом его точно не убили… — тут следователь опомнился. — Анна, я вообще тебе этого не должен рассказывать. Я даже следствие не веду.

— Ну тогда тебе нечего и бояться. Я получила сплетни от частного лица, — улыбнулась Анна.

— Анна, ты ведь не будешь влезать в дела следствия как раньше? — строго посмотрел на нее муж.

— Каким образом? Я ведь теперь ничего не вижу… Мне бы очень хотелось тебе помочь, но, к сожалению, я не могу.

— И слава тебе Господи, что не видишь! Мы с Коробейниковым сами разберемся.

Утро не принесло никаких новостей. В Департаменте полиции Петербурга ничего интересного для следствия на Баллинга не было. Ответов от Павла и Ростовцева не пришло. Судя по всему, они оба были за пределами столицы.

Из Малиновска ответ пришел ближе к обеду. Баллинг остановился в гостинице, взял коляску на постоялом дворе, и больше его никто не видел. В гостинице о нем не волновались, мало ли куда может отлучиться богатый и красивый господин. После обыска в номере был обнаружен чемодан с двойной стенкой. Похоже, у Баллинга дело было поставлено с размахом. О коляске утром было сообщено в участок, так как господин, взявший ее, не вернул ее вовремя. Скорее всего, на этой коляске грабитель и выехал из Затонска. Нужно было найти ее.

Коляска обнаружилась брошенной в лесу, чуть вдали от дороги в полутора верстах от того места, где крестьянин нашел платок и семейный портрет барина. Лошади не было. Как предположил Штольман, на ней вор вернулся в Затонск. Над одним колесом недавно поработали. Возможно, оно слетело где-то на ухабе, и Баллинг ждал, чтоб ему кто-нибудь помог. Вряд ли он занимался этим сам. Когда его нашли ночью в борделе, одежда у него была чистая, за исключением подола сюртука и брюк, запачканных в пыли и мелком соре, на котором он где-то ранее сидел. Вероятнее всего, из-за этой поломки Баллинг и припозднился по дороге в Затонск.

Внутри не нашли ничего кроме нитки, которая зацепилась за гвоздь под сидением.

— Скорее всего, из форменных офицерских брюк, — определил Штольман.

— Но мы же не можем осматривать форму всех офицеров гарнизона, — сказал Коробейников.

— Господь с Вами, Антон Андреич, конечно, нет. Но если будут другие улики, эта тоже может помочь. Хорошо бы, если бы Вы разузнали, не появились ли у кого-то внезапно деньги…

— Я займусь этим завтра с утра.

— Хорошо, а теперь давайте расходиться по домам.

Вечер дома с Анной был тихим и приятным. Как один из многих вечеров до их ссоры. Штольману не хотелось больше думать о возможных бедах, которые могли быть связаны с ограблением курьера. Если они придут, то придут. Ничего уж не поделать. А пока надо наслаждаться покоем.

Анна получила письмо от дядюшки из Парижа. Он писал, что если все сложится благополучно, возможно, он вернется в Россию ближе к зиме. Он очень скучал по племяннице и передавал поклон Штольману. Яков Платонович очень надеялся, что к зиме они с Анной уже переберутся в Петербург.

========== Часть 9 ==========

Утром, прийдя на службу, Штольман был снова вызван к Трегубову. На этот раз все было гораздо хуже, чем когда у полицмейстера оказался семейный портрет. У него на столе лежал… немецкий молитвенник. У Штольмана земля ушла из-под ног. Ну вот и все. Это уже настоящее разоблачение. И шантажа не нужно.

— Яков Платонович, извольте объясниться! Вот это что написано? — он ткнул пальцем в страницу книги.

— Якоб Штольман.

— Это я и сам вижу! Я по-немецки имя прочесть могу!

— Николай Васильевич, зачем тогда Вы спрашиваете, если это и так понятно?

— Якоб Штольман — сын князя Ливена??

— Ну раз там так написано, значит, так и есть, — не стал отрицать Штольман.

— Сын князя Ливена??? Но не Ливен!!

— Нет, не Ливен, — снова согласился Штольман.

— Вы — внебрачный сын князя??

— Да, — кивнул головой Яков Платонович, — я — его побочный сын.

— Матка Боска! — почему-то по-польски воскликнул Трегубов. — Вы меня до разрыва сердца доведете!

— Николай Васильевич, это моя личная жизнь, и к службе это не имеет никакого отношения. Или в Вашем понимании тот факт, что мой настоящий отец — князь, влияет на мое выполнение служебных обязанностей? Если да, то поясните мне как.

— Яков Платоныч! Это уже не Ваша личная жизнь! Это достояние общественности! Уже сегодня об этом будет знать весь гарнизон и пол-Затонска!

— Каким образом? — Штольмана поразила скорость распространения слухов, которую предсказал полицмейстер.

— А вот каким!

Трегубов рассказал, а потом и дал прочитать Штольману показания о том, что произошло накануне поздним вечером.

В одном из лучших трактиров города произошла драка. Трактир был почти ресторацией, но не мог похвастаться разнообразием изысканных блюд. Там помимо офицерского Собрания собирались господа офицеры выпить и поиграть в карты, как и жители Затонска. Обстановка там была более непринужденная, да и начальство туда не заглядывало, считая это место ниже своего достоинства.

После того, как подпоручик Никаноров проиграл все деньги, чтоб отыграться, он поставил на кон какое-то издание на немецком языке, которое выиграл у кого-то ранее. Пролистав его и увидев, что оно стоило хороших денег, один из офицеров принял его к ставке.

Штабс-капитан Розен после окончания игры забрал свой выигрыш и решил больше не играть. От нечего делать, он стал рассматривать свой трофей. И тут же вскочил и кинулся к проигравшему.

— Подпоручик, у кого Вы выиграли это?

— Да какая разница, — отмахнулся пьяный Никаноров. — У одного немца.

— Что-то мне не верится, чтоб фюрст проиграл свой молитвенник.

Офицеры стали вырывать друг у друга книгу.

— Так это, может, и не фюрст. Тут еще некий Якоб Штольман есть.

— Штольман? Так в полиции есть какой-то Штольман. Может, это он проиграл?

— Ну это ж до чего надо докатиться, чтоб семейный молитвенник на кон поставить?

— Нет, этот не мог. Говорят, он человек чести…

И тут один из офицеров спросил: «А почему все — Ливены, а этот - Штольман?» В воздухе повисла тишина. Ответ был очевиден.

— Бог мой, так Штольман — сын одного из князей… незаконный отпрыск… Ну и дела…

— Какой конфуз…

— Так, значит, Штольман Вам княжеский молитвенник проиграл? Вот уж ни за что в это не поверю!

— А что вы ожидали от княжеского отродья? Говорю же, этот ублюдок проиграл его! — полез на рожон Никаноров.

— Ты напраслину на человека не возводи! Украл небось, скотина! А то мы тебя уже давно подозревали! У нас тоже вещи пропадали!

— Нельзя же так огульно человека обвинять!

— Его не обвинять, а проучить надо!

Завязалась драка. С мордобоем, с битьем посуды и крушением мебели. В запале офицеры не обратили внимания, что игравшие до этого за двумя соседними столами горожане ловили каждое слово в их ссоре… В драку из них полезли только двое, причем оба решили накостылять офицеру за оскорбление «их» начальника отделения полиции. Оба были родственниками одного некогда подозреваемого, но Штольман нашел улики, доказывавшие его непричастность к преступлению, после этого начальник сыскного отделения вырос в их глазах до небес, и они никак не могли стерпеть, чтоб какой-то офицеришка поносил «их» Штольмана. Драку разняли околоточный и городовые, за которыми послал трактирщик.

Четверо офицеров гарнизона и двое жителей города были задержаны за дебош в трактире. Свидетели опрошены. Книгу, из-за которой разгорелся скандал, забрали как улику. Ущерб, нанесенный заведению, еще подсчитывался.

— Так Вы, Яков Платонович, действительно проиграли молитвенник в карты Никанорову?

— Естественно, нет. Это тот самый молитвенник, который пропал у ограбленного курьера, — честно сказал Штольман.

— Но разве в показаниях Вы не указали его как вещь Штольманов?

— Нет, Николай Васильевич. Я сказал, что пропал семейный молитвенник. А до этого я опознал семейный портрет. Я не говорил, какой именно семьи.

— Так если Вам прислали это от Ливенов, то на портрете не Штольман, а князь?

— Да, это так. Просто я не хотел, чтоб об этом кто-то знал.

— А Александр, который Вам послал пакет, законный сын Вашего отца, судя по родословной?

— Совершенно верно.

— Но тогда он не дальний родственник. Что же Вы, Яков Платонович, постоянно вводите следствие в заблуждение?

— Мы еще дальние родственники по женской линии, и это истинная правда. Если Вы посмотрите еще раз, то увидите, что моя мать из Ридигеров, и моя бабка по отцу тоже. Они — дальниеродственницы. Зачем в Затонске было бы знать о моем близком и неоднозначном родстве с князьями? Была вероятность того, что украденное вообще никогда не найдут. Зачем все раскрывать прежде времени?

— В Ваших словах есть смысл. И тем не менее я предпочел бы, чтоб Вы не играли в прятки со следствием. Я ведь даже не знаю, как сейчас с Вами поступить…

— Поступите по совести, — мрачно сказал Штольман.

— Идите в свой кабинет, Яков Платонович. Вам в Затонске и без меня достанется… И заберите это дело о дебоше в трактире, перечитайте его, потом с Коробейниковым обсудите, что делать. Вам же и по нему следствие нельзя будет вести, так хоть соображениями с Коробейниковым поделитесь.

Начальник сыскного отделения взялся за повторное чтение дела. Ничего нового он не увидел. Все было ясно. Никаноров поставил на кон чужой молитвенник, сослуживцы заподозрили его в краже. Обнаружили, чей молитвенник это мог быть. Или князей Ливенов, или Штольмана. Пытаясь обелить себя, Никаноров заглаза оскорбил Штольмана, который якобы проиграл ему когда-то этот молитвенник. В показаниях свидетелей и задержанных оскорбления в адрес Штольмана варьировались от легких до тех, которые каким-то чудом стерпела бумага протокола. Завязалась драка, в которой участвовали четверо офицеров и двое жителей Затонска. В итоге разгромленный трактир и шестеро задержанных… И тайна Штольмана, выплывшая наружу в таких скандальных обстоятельствах…

Штольман хотел поговорить с Коробейниковым про Никанорова, но его все не было. Наконец он появился и выглядел немного странно. С похмелья что ли? Или ночь не спал, с девицей какой наконец сошелся?

— Что же Вы на службу опаздываете, Антон Андреевич? Выходить из дома вовремя нужно.

— Так это… Яков Платонович… Я вовремя вышел… Но меня по дороге в участок остановили два раза. С вопросами… У нас в Затонске никакой эпидемии помешательства случайно нет? Надо у доктора Милца спросить…

— Эпидемии помешательства? У нас только оборотень был, да и тот липовый.

— Ну так люди-то с ума сходят. Никто в своем уме таких вопросов не задаст.

— Да какие вопросы, Антон Андреич? — начал терять терпение Штольман. — Говорите уж!

— Так не могу я! Это у людей язык без костей, а у меня еще совесть есть!

— Антон Андреич!

— Ну меня спросили правда ли, что… у Вас другой отец…

Ну вот! Трегубов как в воду глядел. Утро только началось, а сплетни по городу уже расползаются…

— Так и спросили?

— Ну не так… Как спросили, у меня язык не поворачивается сказать…

— Антон Андреевич, мне нужно знать, что именно сказали. Говорите, — нажал на подчиненного Штольман.

— Один спросил, правда ли, что Вы — незаконный сын какого-то то ли графа, то ли князя… А второй — что Ваша матушка была… на содержании у князя и Вас от него при… извините, родила. Я сказал, что это бредни. И пригрозил арестовать, если еще раз услышу подобную клевету.

— Ну это не совсем бредни, Антон Андреевич. Моя матушка на содержании у князя определенно не была, у нее для этого был муж. А вот родила она меня действительно от одного из Остзейских князей.

Коробейников пошел пятнами…

— Ну что Вы, Антон Андреич, как девица краснеете? Никогда не слышали о подобных случаях?

— Слышал, что так бывает… Но про Вас поверить не могу… Вы же так похожи на своего отца на портрете. Как такое возможно? Неужели Ваша матушка смогла найти мужа, похожего на князя?

— Антон Андреич, на портрете не Штольман, а князь Ливен. Мой настоящий отец.

Коробейников чуть не сел мимо стула.

— Князь?? Князь Ливен?? Так Ваш родственник, который послал Вам этот портрет, тоже Ливен… Он что, тоже князь??

— Ну у законного сына князя, естественно, такой же титул как и у отца.

— Он… Он что же Ваш брат?

— Да, брат по отцу. Но еще и дальний родственник по женской линии. Так что я Вам не солгал, когда давал показания. Скажем так, немного утаил.

— Да Господь с ними, с показаниями, — махнул рукой Коробейников. — Что же с бедной Анной Викторовной будет, когда до нее эти страсти дойдут?

— Анна Викторовна уже месяц как знает, с того времени, как мы встретились с Ливенами в Петербурге. Князь умер несколько месяцев назад и перед смертью рассказал обо мне своему брату. Так что у меня появились родственники, которые хотят поддерживать со мной отношения.

— Ну да, ведь они даже послали Вам портрет, на котором Вы вместе с князем, настоящим отцом, и Вашей матушкой…

— Антон Андреевич, князь узнал обо мне после смерти моей матери. И заказал этот портрет. Это плод воображения. Мы никогда не были все вместе.

Коробейников о чем-то усиленно подумал.

— Так Вы — дитя любви, Яков Платонович… Князь так любил Вашу мать, что заказал вымышленный семейный портрет, когда узнал, что его любимая женщина умерла и оставила после себя его сына… Извините, Яков Платонович, это мысли вслух… Надеюсь, Вы простите, что я перешел границы дозволенного… Это совершенно не мое дело — рассуждать о Ваших семейных делах…

— Антон Андреевич, Вам не за что извиняться. И Вы правы, я — дитя любви. Это немного утешает при мысли, что я не знал своего настоящего отца. Что касается слухов, это только начало. Скоро весь Затонск наполнится сплетнями.

— Господи! Так в них же и доли правды не будет, одна клевета… Вы уж постарайтесь держать себя в руках, Яков Платонович, а то как-то неловко будет, если Вас за драку арестуют…

— Вы обо мне такого мнения, Антон Андреич? Что я в драку полезу? — усмехнулся Штольман.

— Ну если бы про мою матушку такие гадости говорили, я бы полез, — серьезно сказал Коробейников.

— У нас уже и так арестованных скоро некуда будет девать. У нас четыре офицера и двое жителей города, задержанных за дебош в трактире. Один из офицеров — подозреваемый в ограблении курьера. Он поставил на кон семейный молитвенник Ливенов. Его обвинили в краже, началась драка. Офицеры переколошматили друг друга и разгромили полтрактира.

— Семейный молитвенник Ливенов?? Так вот что еще было в пакете для Вас! Думаете, это действительно он ограбил Баллинга?

— Я склоняюсь к тому, что он. Он — игрок, больше проигрывает, чем выигрывает, ему постоянно нужны деньги. В полку подозревают, что он крал у сослуживцев. Он еще и пьяница. Так что, скорее всего, плохо себя контролирует… Помните, что в коляске была найдена нитка от офицерских брюк? Если это Никаноров, у него должны быть брюки с дырой. Вряд ли он их выбросил, обмундирование дорогое, а он постоянно на мели. Надо провести у него на квартире обыск. А до этого Вы его должны допросить. Но прежде прочитайте дело. Извините, что я к Вам лезу со своими советами. Мне трудно перестроиться, что я не веду дела…

— Нет, нет, Яков Платонович, Вы никуда не лезете. Я очень ценю, что Вы мне подсказываете, что делать. Я допрошу Никанорова, как только ознакомлюсь с делом.

В ходе допроса Никаноров изменил свои показания, сказал, что нашел молитвенник на улице. Что было очень сомнительным, ведь разорванный пакет с портретом нашли далеко за городом. Зачем было выкидывать дорогой молитвенник на улице, а потом ненужный портрет в паре верст от города?

Подпоручик Никаноров оставался главным подозреваемым. В снимаемой им квартире был произведен обыск. Был найден позолоченный портсигар с монограммой, который был позднее опознан другим офицером, как пропавший у него, конверт от денег, предназначавшихся купцу Елисееву, форменные брюки с дыркой под коленом, с пятнами — судя по всему крови и пропахшие лошадиным потом. Последнее было подтверждением предположения Штольмана, что после того как вор бросил в лесу коляску, он добрался поближе к городу на неоседланной лошади.

Вина Никанорова была налицо. Вопрос был только в том, как подпоручик заполучил трофеи — ударив Баллинга по голове и оглушив его или спугнув грабителя и воспользовавшись ситуацией. Первое было грабежом, второе — кражей.

========== Часть 10 ==========

После ухода мужа на службу Анна занималась домашними делами — перебирала костюмы Штольмана, когда ей показалось, что в комнате еще кто-то есть. Она увидела дух молодого красивого мужчины, а когда он повернул голову, она заметила, что у него сзади была кровь. Она поняла, что это был Себастьян Баллинг, который вез пакет для Якова. Она не вызывала дух, он пришел к ней сам. Видимо, он решил у нее попытать… справедливости? Второй раз она увидела дух, связанный с Яковом. Первый раз это был дух Дмитрия Ливена в квартире, которую он оставил своему незаконному сыну. И сейчас — дух курьера, который вез Якову личные вещи князя. Дух Баллинга явно хотел вывести ее из дома. Анна быстро надела шляпку и последовала за ним. Дух привел ее в другую часть города, где было несколько складов, и зашел в какой-то двор, в котором был полуразрушенный сарай. Дух показал ей на землю с одной стороны сарая и пропал. Земля там была покрыта сором и прошлогодними листьями. В одном месте листья были примяты, а рядом была целая куча листьев. Анна разгребла их… и увидела чей-то котелок в засохших пятнах и перчатку, на которой помимо грязи были также, скорее всего, следы крови. Так вот куда грабитель оттащил Баллинга. Вряд ли Баллинг пошел с ним в этот заброшенный двор. Скорее всего, немца ударили где-то на улице, а потом приволокли сюда. И отсюда, очнувшись, Баллинг и добрался до борделя и умер. Нужно срочно сообщить об этом в управление. Анна поспешила на улицу и в нескольких кварталах увидела городового.

— Евграшин, Вам нужно поторопиться в участок. На заброшенном дворе у складов я нашла улики по делу умершего немца. Пусть сюда приедет Коробейников, а если его нет, доложите Трегубову, пусть пришлет кого-нибудь. А уж если и его нет, то пусть приедет Штольман.

Через какое-то время примчалась пролетка, в ней кроме городового были Коробейников и Штольман. Яков Платонович был явно не в духе.

— Анна Викторовна, Вы что здесь делаете?

— Я? Я улики нашла. Антон Андреич, пойдёмте я Вам покажу.

— Анна Викторовна! Вы опять вмешиваетесь в дела следствия?

— А Вы, Яков Платонович, вообще следствие не ведете, Вас здесь и быть не должно, — поставила на место Анна Штольмана.

Пока Штольман думал, что ответить, она подхватила под руку Коробейникова. Яков Платонович пошел следом.

— Вот, — показала она на кучу листьев, на которых была перчатка и котелок. — Я нашла только это, но, возможно, есть и еще что-нибудь.

Коробейников пошарил в куче листьев и нашел еще одну перчатку. Перчатки были офицерские. В крови.

— Анна Викторовна, Вы как здесь оказались? Только не говорите мне, что просто здесь прогуливались.

— Яков Платонович, а то Вы не знаете, как… Как всегда. Мне показали…

— Аня! — Штольман перешел на ты. — Ты вызывала духа?

— Никого я не вызывала. Он сам ко мне пришел. А потом привел меня сюда. Разве это плохо? — рассердилась Анна. — Без меня бы вы этих улик не нашли.

— Да, скорее всего, не нашли, — согласился Яков Платонович. — Спасибо тебе, конечно, что ты помогла. Очень помогла. Но я беспокоюсь о тебе, — сказал он уже более мягким голосом. — Тебе не было нехорошо?

— Нет, ничего подобного. Яков, ты зря волнуешься… Или дело не только в этом? Поэтому ты такой… взвинченный?

Да, его состояние не осталось незамеченным Анной. Что делать? Сказать ей обо всем прямо сейчас? Или потом? А что, если она пойдет в город, а люди уже будут коситься? Обидят ее? Нет, нужно сказать ей все прямо сейчас.

— Антон Андреич, Вы еще раз осмотрите двор, а мне нужно поговорить с Анной Викторовной.

Он отвел Анну в сторону.

— Аня, тебе лучше больше не выходить сегодня в город.

— Почему? В чем дело?

— Нашелся молитвенник Ливенов. При очень скандальных обстоятельствах. По городу про меня уже пошли слухи.

Анна охнула.

— Яков, как это случилось?

— Вчера вечером в трактире один офицер поставил на кон молитвенник, его обвинили в краже. Кто-то обнаружил, что я записан среди Ливенов, это обсудили довольно громко. При этом присутствовало несколько офицеров и местных жителей. Была драка. Молитвенник оказался у Трегубова. А Коробейникова на улице уже утром допытывали насчет правдивости слухов обо мне…

— И что… Трегубов и Коробейников… они…

— Трегубов был зол. Но, думаю, больше по той причине, что я морочил ему голову тем, что не признался изначально, чьи вещи в действительности это были, чем из-за того, что я незаконный сын князя. Коробейников не мог поверить в это.

— Значит, уже начали сплетничать…

Теперь она поняла, почему некоторые люди так странно себя вели. Идя за духом Баллинга, она не очень оглядывалась по сторонам и все же заметила, как две женщины при виде ее стали что-то бурно обсуждать, а один шапочный знакомый, который обычно привествовал ее, сделал вид, что не увидел ее. Но у нее не было тогда возможности подумать над этим. Ее заботило, как не потерять Баллинга. Сейчас ей все стало ясно. Как был прав Яков! А ведь это только начало…

— Аннушка, ты почему задумалась? На тебя уже криво смотрели?

Анна промолчала.

Только не это!

— Аня, мы тут закончим и отвезем тебя домой, прежде чем вернуться в управление.

— Осмотрите все вокруг. Ближайшие дворы, улицы, — распорядился Штольман забыв, что не ведет следствие сам. — Где-то поблизости должно быть само место преступления. Наканоров не мог его далеко оттащить. А в коляске следов крови не было.

На улицах ничего не обнаружили. Если раньше что-то и было, то за пару дней все улики уже были уничтожены. В траве под деревьями у одного из складов нашли палку в засохшей крови. Теперь у них было и орудие преступления. Что ж, можно было возвращаться в участок.

По дороге они завезли Анну домой, и Штольман взял с нее слово не покидать дома. Но она и сама больше не собиралась в город. Так что хоть сегодня ее никто не обидит. И все же у Штольмана было неспокойно на душе. Что будет завтра, а послезавтра, а потом? Не садить же Анну под вынужденный домашний арест… Анну под домашний арест? Яков, тебе самому-то не смешно? Даже если он закроет ее дома и заберет ключи, Анну это не остановит. Окон-то в доме было предостаточно, чтоб неугомонная Анна вылезла из одного из них, если ей понадобится. Но он должен серьезно подумать, как быть в этой ситуации.

Теперь улик было достаточно, чтоб предъявить Никанорову обвинение в ограблении. Даже без его признания. Протрезвевший Никаноров был даже в какой-то степени рад, что ему не грозило обвинение в убийстве, которое, как ему казалось, он совершил. Все же он не взял грех на душу, не убил, хоть и ограбил. Поэтому он согласился дать показания.

Когда в очередной раз проигравшийся и пьяный подпоручик Никаноров брел из трактира на свою квартиру, его остановил господин, который стоял возле коляски и гладил лошадь. По-видимому, он заплутал. Он спросил об улице, находившейся на другой части города. Тут Никаноров и узнал его. Это был курьер, который забирал у него деньги за карточный долг, когда он служил пару лет назад в другом полку. Имени курьера он не помнил, но внешность почему-то запомнил хорошо. Офицер из немцев, которому он проигрался, согласился отсрочить долг, но был вскоре переведен куда-то. Они договорились, что за долгом приедет нарочный. Никаноров предположил, что и в этот раз он вез немалую сумму. Тут его, как он сказал, черт попутал. Он увидел увесистую палку и стукнул ей курьера, когда тот повернулся к лошади, которая стала брыкаться. Он склонился к мужчине и ему с пьяных глаз показалось, что он убил его, так как тот не дышал. Он оттащил его куда-то и бросил. Затем вскочил в коляску и погнал ее прочь от города. По дороге он обшарил саквояж, нашел конверт с деньгами и пакет, в котором был ни на что не годный портрет и какая-то книга, которая выглядела ценной. Сначала он бросил в лесу коляску, а на обратном пути, не доезжая до города, и лошадь.

На следующий вечер он играл в офицерском Собрании на украденные деньги и проиграл гораздо больше, чем выиграл. Не теряя надежды накануне он решил пойти в трактир, где правила были не так строги и иногда на кон ставили не только деньги. Что именно за книга ему досталась, он даже не удосужился поинтересоваться. Она была дорогой, в кожаном переплете, с золотым тиснением и красочными иллюстрациями, это все, что было для него важно. О том, что это был семейный молитвенник княжеского рода, да еще с фамильным деревом, он не имел понятия. Он не собирался вглядываться в немецкие каракули.

А вот Штольман, у которого на столе лежал молитвенник, отданный Трегубовым после их возвращения с места преступления, в немецкие каракули решил вглядеться. Он подумал, что, судя по именам, Ливены по крайней мере в двух поколениях были православными. Молитвенником лютеранской церкви они уже не пользовались. Он, скорее всего, достался Дмитрию как старшему сыну по наследству в качестве семейной реликвии. Возможно, о нем другие члены семьи даже и не знали, пока Александр не нашел его. В него-то князь и добавил своих отпрысков. Он вписал своего внебрачного сына Якоба Штольмана, рожденного Катариной Штольман, в девичестве Ридигер. И своего законного сына Александра, рожденного княгиней Элизабет, урожденной Крейц. И тут Штольману что-то показалось. Он поднес книгу чуть ли не к самым глазам. И ахнул. Наблюдательность его не обманула. Запись об Александре кроме имени его официального отца была соединена еле заметной черточкой с именем Пауль… Если курьер видел фамильное дерево и заметил эту черточку, то это могло быть объяснением того, почему ему стало плохо с сердцем. Дело было не только и не столько в побочном сыне князя, как раньше думал Штольман. Дело было в его законном наследнике, который на самом деле имел очень сомнительное происхождение. Александр был Ливеном, но не сыном Дмитрия. Баллинг понимал, что если бы молитвенник попал в руки чужого человека, а тот был достаточно внимателен, чтоб обнаружить это, именно это было бы основным поводом для шантажа. Последствия для Ливенов могли бы быть весьма плачевными. Что после этого с Баллингом сделали бы Ливены, лучше было и не думать. Тем более человек с таким положением и связями как Павел. Баллингу, по-видимому, уже заранее стало дурно. Только от мысли, что его ожидает. И его сердце не выдержало. Человек, судя по всему, умер из-за какой-то еле заметной черточки между именами…

Во время допроса Никаноров периодически поглядывал на господина, сидевшего за вторым столом. Тот смотрел на него таким взглядом, которым можно было убить. От это взгляда время от времени его начинало колотить. Перед тем, как быть уведенным в камеру, он не выдержал и спросил у Коробейникова:

— Это кто?

— Это? Штольман, который, как Вы поначалу утверждали, проиграл Вам молитвенник в карты, — как бы между прочим сказал Антон Андреевич.

— Штольман? — Никаноров не помнил, какую чушь он нес тогда в трактире, но вроде как по пьяни он сказал про некоего Штольмана какую-то гадость… Но какую именно? И про Штольмана ли вообще? — Не припоминаю его…

Никаноров увидел, как у Штольмана заходили желваки, он еле сдерживал ярость. Казалось, что он вот-вот на него бросится. Ему захотелось, чтоб его поскорее увели из кабинета обратно в камеру. Там было безопасней, чем рядом с этим человеком.

Как только дверь закрылась, Штольман в ярости стукнул кулаком по столу, да так, что на нем подпрыгнула лампа, а некоторые бумаги с него слетели.

— Не знаю, как я его не прибил или не придушил. Так хотелось, — честно сказал он. — Носит же земля таких тварей.

— Ну в этом случае пришлось бы оформить это как несчастный случай или самоубийство. Что обвиняемый, находясь не в себе, несколько раз сам ударился о мебель или задушил себя своими собственными руками, — неудачно пошутил Коробейников, не зная, что сказать.

— Умеете же Вы, Антон Андреич, поднять настроение.

К вечеру в участок пожаловали начальник штаба гарнизона полковник Симаков и капитан Касаткин. С извинениями за поведение офицера полка.

— Вам его ведь даже на дуэль не вызвать за оскорбления, раз он арестован, — посочувствовал Касаткин.

— Он, похоже, этого вообще не помнит, — зло сказал Штольман.

— Так напиваться до потери памяти не надо! И это не повод, чтоб спускать оскорбления. Не был бы арестован, не Вы, так кто-то из наших бы вызвал. Он уже давно по грани ходил. Я всегда думал, что он плохо кончит, — сказал капитан. — С гнильцой человек. Про другого удивишься, если он окажется в чем-то дурном замешан, но не про этого. Он в свое время приятельствовал с небезызвестным Вам поручиком Львовым. Два сапога пара…

— У меня впечатление, что к нам в Затонск сбагривают всех, кто не гож. Грабители, воры, дебоширы в нашем полку. Кто еще? Кстати, что с нашими дебоширами будет? — спросил полковник.

— Ну эти отделаются легким испугом. Ущерб им, конечно, придется возместить, но хоть на каторгу не сошлют как Никанорова… Если не продолжат в том же духе…

После ухода офицеров гарнизона Штольман решил не задерживаться на службе и отправился домой, к Анне. Идя по улице, он спиной чувствовал взгляды, ему явно смотрели вслед. Вполне возможно, что уже завтра кто-то будет смотреть ему прямо в лицо, не скрывая презрения.

========== Часть 11 ==========

Придя домой, Штольман увидел на пианино семейный портрет. До этого он лежал в комоде вместе с портретом его матери и карточкой князя.

— Яков, извини, что я похозяйничала в твоих вещах. Я просто хотела посмотреть еще раз на портрет. Он мне очень нравится. Пусть это только фантазия князя. А потом я подумала, что раз про тебя и князя и так уже известно, то больше нет смысла его прятать. И поставила его сюда. Конечно, я должна была только предложить тебе это сделать, а не делать самой, ведь это твоя вещь и твоя семья…

— Аня, мне самому нравится этот портрет. Очень нравится. Как и тебе. Ты сделала то, на что я сам бы, возможно, и не отважился, — честно сказал Яков Платонович. — По крайней мере пока. Знаешь, быть незаконным отпрыском это все же немного… неловко… стыдно? Даже не знаю, как точно сказать… Ты же понимаешь, что я немного бравирую, делаю вид, что меня это не задевает. Когда я разговаривал с Трегубовым и с Коробейниковым, я держался так, будто быть побочным сыном князя — это самая обычная ситуация, которая не стоит и разговоров о ней. На самом деле пока я чувствую себя комфортно относительно своего происхождения только с тобой и с Павлом. И более или менее с твоим отцом. Что же касается других людей — мне нужно время, чтоб действительно быть безразличным к чужому мнению, а не просто казаться таким. Но ты правильно сделала, что поставила портрет на видное место. Я бы и сам поставил его рано или поздно.

Яков показал Анне молитвенник и страницу, на которой было фамильное древо Ливенов. Анна собственными глазами увидела, что Jakob Stollmann был записан среди Ливенов. Единственный не-Ливен среди отпрысков баронов, графов и князей, у которых отцами были мужчины с фамилией Lieven. Анна вздохнула, почти всхлипнула, у нее разрывалось сердце от боли за любимого мужчину. То, что он не стал князем, было совершенно неважно. Ей хотелось плакать оттого, что у Якова была такая непростая судьба, что в его жизни, особенно в детстве и юности, было столько страданий… Что он всю жизнь был один, никому не нужный… Если бы Штольман по-настоящему принял его как сына. Если бы Ливен потом рассказал Якову о себе, только ему одному. Сказал, что он — его отец, но не может открыто заявить об этом, но, если Яков захочет, они будут поддерживать отношения, пусть и в тайне ото всех. Разве бы Яков не смог понять этого? Иметь отца, с которым негласная связь — лучше, чем не иметь вовсе никакого… Анна боялась, что не сдержится, а она не хотела, чтоб Яков расстраивался еще и из-за ее переживаний. Она вернула молитвенник мужу и сказала, что рассмотрит его подробнее в другой раз, а сейчас лучше почитает роман, до которого у нее так и не дошли руки. Она обняла мужа и поцеловала его.

Яков видел, что Анна была почти готова расплакаться, она даже закусила губу. И знал причину — он сам, точнее то, какой незавидной оказалась его доля. Он прижал ее покрепче:

— Аня, даже не вздумай… Не стоит это твоих слез… Для меня теперь совсем неважно, что было в прошлом. Для меня важно только то, что у меня есть ты, что мы вместе. Это для меня самое главное в жизни.

Штольман решил подробно изучить фамильное древо Ливенов как-нибудь потом. Сейчас же он обратил внимание только на последние два поколения. Интересно, что из всех пяти братьев только старшему Дмитрию не досталось немецкого варианта имени. Отец записал его по-латински как Деметриус. Остальные — все записаны как и положено немцам: Григорий — Грегор, Евгений — Ойген, Михаил — Михаэль и Павел — Пауль. Видимо, когда старшего сына крестили, не было другого, более подходящего для православного, но немецкого ребенка имени, чем Дмитрий.

Запись o незаконном сыне Деметриуса не была новой, чернила уже поблекли, значит, Дмитрий Александрович внес его в родословную не перед смертью, когда рассказал о нем своему брату Павлу, а давно, скорее всего, когда узнал о сыне после смерти Кати… Штольман в очередной раз подумал о своем настоящем отце, смотрящем теперь на него с семейного портрета. О человеке, давшем ему жизнь и, как оказалось, принимавшем тайное участие в ней на протяжении многих лет. О мужчине, которого он видел только раз всего несколько мгновений, но не знал, кем он ему приходился. Об отце, который так за всю свою жизнь и не смог решиться на то, чтоб открыться своему внебрачному сыну, и у которого хватило смелости только перед смертью поведать о нем своему брату. Он понимал, что Дмитрий боялся отца-деспота и не отважился заявить о своем побочном сыне. И помнил, что он писал в своих заметках, что негодует оттого, что ему все время приходится оглядываться на отца. А когда ему не нужно будет больше этого делать, Яков будет уже слишком взрослым, чтоб он вошел в его жизнь… Да, когда старый князь умер, Якову было где-то двадцать-двадцать один, конечно, уже взрослый человек, чтоб заиметь в этом возрасте другого отца, но ведь и не почти сорок, когда он, наконец, узнал об этом… Да и Штольман-отец к тому времени уже умер. Никто бы не чинил препятствий к тому, чтоб Дмитрий Александрович каким-то образом дал о себе знать внебрачному сыну. Но князь не предпринял никаких попыток заявить о себе…

Штольману не хотелось думать, что князь считал, что сын был в долгу у него за все, что он для него сделал, пусть и тайно, и поэтому ожидал, что Яков должен был дать ему что-то взамен. То, что было крайне важно для князя — наследника, в котором течет кровь Ливенов. Штольману было бы легче, если бы князь просто хотел воспользоваться случаем и получить от внебрачного сына кровного внука, которого он мог бы выдать за своего законного наследника, а то, сколько он потратил на обучение Якова, не имело для него никакого значения. Но в любом случае, надежды, возложенные Дмитрием Александровичем на Якова, не оправдались. А потом, конечно, уже и речи не могло быть о том, чтоб сделать признание. Нет, он все же мог бы встретиться с Яковом, сказать, что он — его настоящий отец. Но, наверное, рано или поздно Яков бы узнал, что у него с женой князя была связь, к которой сам князь и подтолкнул молодых людей. И что потом? Дуэль?? Но ведь явно не до первой крови, а до летального исхода — из-за женщины, которая одному из мужчин была навязанной женой, а другому — если говорить грубо, подложенной этим самым мужем любовницей… А если не дуэль, то что? Вероятнее всего, в любом случае ничего хорошего… Смог бы тогда, в молодости, Яков понять и простить князя за попытку использовать его вслепую в своих целях? Скорее всего, нет. Даже сейчас, почти через двадцать лет, эта ситуация задевала его за живое. Что уж говорить о двадцатилетнем юнце. Если бы не проблема с наследником, возможно, Дмитрий Александрович и сподвигся на то, чтоб рассказать незаконному сыну про их родство. Но этого не произошло.

Штольман внимательно посмотрел на изображение матери и вспомнил, как Дмитрий писал о том, как влюбился в нее. В красивую, милую, застенчивую, невинную барышню, столь непохожую на тех дам, с которыми у него были многочисленные романы и связи. Предположим, ему бы разрешили жениться на Кате. Сделал ли бы он ее счастливой, был ли верен ей? Или бы она ему наскучила через какое-то время, и он бы вернулся к своим интрижкам? Якову очень хотелось надеяться, что Дмитрий был бы верным любящим мужем и примерным семьянином. У него самого было довольно много связей. Но когда Анна стала его женщиной, остальные женщины перестали для него существовать. Он не мог представить, чтоб отношения с Анной ему когда-то приелись, и чтоб он подумал о ком-то другом. Анна — не просто его любимая женщина, она — его жизнь. Без Анны теперь не может быть его самого. Эта мысль была у него, когда он поставил обратно на пианино семейный портрет и с нежностью посмотрел на Анну, читавшую книгу, и потом ночью, когда он проснулся оттого, что ему приснилось, что он спал один. Анна была рядом, просто отодвинулась от него. Он обнял ее и уткнулся лицом в ее волосы. Ради Анны он готов был пройти через что угодно, противостоять любым жизненным испытаниям. Ради Анны он был готов на все.

Если в первый день слухи только начали расползаться, то во второй, похоже, уже весь город знал, что начальник сыскного отделения полиции вовсе не Штольман, точнее Штольман он только по фамилии, а на самом деле он внебрачный сын князя Ливена. В том, что сын, рожденный любовницей, был от него, у князя, как можно предположить, не было никаких сомнений, ведь он был копией отца и был вписан им в фамильное древо. Да и другие члены княжеской семьи, по-видимому, в этом тоже не сомневались, раз поддерживали с княжеским бастардом родственные отношения, по крайней мере, через переписку. Старший сын князя, не имевший вследствие своего рождения никаких прав ни на титул, ни на состояние, тем не менее, видимо, считался некоторыми родственниками одним из Ливенов.

Об этом грамотные жители Затонска смогли прочесть в статье Ребушинского в «Затонском телеграфе», а неграмотные — узнать из пересказа статьи или слухов, последовавших за этим. Штольман был человеком образованным, поэтому прочел в газете, купленной по дороге в участок, о себе сам. Что ж, он и не сомневался, что такая сенсация не пройдет мимо Ребушинского. Ничего скандального или оскорбительного в статье он не увидел, не считая, конечно, самого факта, что подробности о его неоднозначном происхождении стали достоянием общественности, как и сказал ранее Трегубов. Но надо отдать должное Ребушинскому, что помимо разоблачения он написал и о том, что князь, судя по всему, все же считал Штольмана своим сыном, а некоторые Ливены — своим родственником. Как ему хотелось надеяться, в глазах некоторых жителей Затонска это могло быть вроде смягчающего обстоятельства в его положении незаконного отпрыска. Когда отец не мог признать сына официально, но все же не отрекся от него, а некоторые члены княжеской семьи приняли его в качестве одного из них самих — это была совершенно иная ситуация, нежели когда нагулянный ребенок считался только позорным, нежелательным последствием похождений отца и мог рассчитывать только на презрение, как об этом могли бы написать.

Ближе к обеду в участок пришел доктор Милц, в руках у него была газета.

— Яков Платонович, видно, я совсем выпал из жизни, раз узнаю новости о Вас из газетных сплетен, а не из первоисточника. Хотя вчера один мой пациент пытался что-то сказать на эту тему, я его одернул, посчитав это бредом сивой кобылы. А сколько в статье приврал Ребушинский?

— Да что удивительно, Александр Францевич, по сути он ничего и не приврал. Все правда.

— Значит, Вы действительно из Ливенов?

— Да, это так.

— Для Вас ведь не секрет, что многие немцы в Петербурге знаются друг с другом. По молодости, когда я жил там, я несколько раз видел Ливенов.

— Неужели? И с кем же из Ливенов Вы были знакомы?

— Нельзя сказать, что я был с ними знаком. Одного Ливена я просто видел то тут, то там. Того, простите, у которого была скандальная репутация. Но у него совсем другой тип внешности, чем у Вас. Насколько я могу припомнить, он был блондином нордического типа. Красивым молодым человеком, но пороки уже давали о себе знать на его лице…

— И Вы предположили, не он ли мой отец? Раз, так сказать, он не знал удержу в развлечениях? Нет, слава Богу, не он. Хотя кое-какие из пороков у меня явно от него. В статье написано, что я похож на отца как две капли воды, и это абсолютная правда. Я — сын старшего из братьев.

— Тогда, вероятно, его я тоже встречал. Многие немцы предпочитают лечиться у своих. Я работал у одного успешного врача. Он как-то взял меня с собой в особняк к одному из пациентов. Там сильно простудился мальчик, подросток. К сожалению, доктор Краузе сам не мог уделить ему должного внимания, так как два других его пациента находились в очень тяжелой стадии болезни. И он представил князю меня, и получил добро на то, чтоб я пользовал мальчика.

— Да, похоже, это был мой отец — Дмитрий Александрович.

— Но тогда я не понимаю, почему Ребушинский написал, что Вы — старший сын князя. Ведь мальчик лет на десять Вас старше. Именно это вызвало мое недоумение при прочтении статьи.

— Мальчик, которого Вы лечили, не сын Дмитрия Александровича, а младший брат. Князь обзавелся наследником только в очень зрелом возрасте. Так что я действительно старший сын князя. Мальчик Павел — это тот самый Ливен, с которым я поддерживаю родственные отношения…

— Думаю, вот с ним Вы похожи, насколько я могу полагаться на свою память через несколько десятков лет.

— Память Вас не подводит. Павлу, как и его самому старшему брату Дмитрию, досталась внешность Ливенов. Остальные пошли в мать, как тот брат, который опорочил честь княжеской фамилии.

— А Павел? Как у него дела?

— О, он сделал прекрасную военную карьеру.

— Рад за него.

— Александр Францевич, а каким Вам запомнился князь? Мне было бы интересно узнать, какое впечатление он на Вас произвел, ведь я с ним не был знаком. Я узнал о том, что я его сын, только после его смерти.

— Яков Платонович, я видел его всего два раза. Когда меня представили ему и когда я отчитался перед ним, что мальчик поправился. Внешности его я, к сожалению, уже не помню. Но как человек он произвел приятное впечатление. Он не стал делать проблемы из того, что его родственника будет лечить молодой неизвестный врач. Был вежлив, тактичен, сказал, что при необходимости я могу обращаться прямо к нему без всякого стеснения. Потом поблагодарил и дал щедрое вознаграждение за то, что я успешно вылечил мальчика. Но он казался печальным, как будто у него на душе было неспокойно, словно в нем не было радости жизни. В первый раз я посчитал, что он беспокоился за здоровье ребенка, а во второй — что, по-видимому, у него просто такая натура. Что он по жизни предавался меланхолии. Он не выглядел счастливым человеком.

— А он им и не был. С того времени, как ему пришлось расстаться с моей матерью, которую он любил. Ему не позволили на ней жениться, а ее выдали за другого. Думаю, радость жизни к нему вернулась, когда у него появился законный наследник, который стал ему утешением на старости лет.

— А Вы, значит, его побочный сын от любимой женщины, с которой ему не суждено было вступить в законный брак?

— Да, как выяснилось… Вас не смущает, что я…

— Господь с Вами, Яков Платонович. Неужели Вы думаете, что за всю мою врачебную практику Вы оказались единственным, у кого на самом деле другой отец? Я точно могу сказать, что в нескольких семьях, что я в свое время знавал, дети были совсем не от мужей.

— И что же, эти мужья догадывались, что дети не от них?

— Полагаю, что кто-то не просто догадывался, а знал наверняка.

— И как отцы относились к таким детям?

— Знаете, я припоминаю только один случай, когда отец открыто ненавидел ребенка. Все остальные, по-видимому, с этим смирились и не выделяли нагулянного среди своих кровных. Яков Платонович, это ведь вопрос не из праздного любопытства?

— Не из праздного. Но я не готов об этом говорить. Мне пока будет более чем достаточно разговоров на тему моего незаконного родства с Ливенами. Но Вы — один из немногих людей, с кем, возможно, я бы мог это потом обсудить.

— Да, Вы правы, разговоров будет предостаточно. Вам еще не досталось от местных злыдней?

Штольман решил не рассказывать, что он уже был заочно оскорблен пьяным офицером. Кто знает, может, этот слух и не дойдет до доктора.

— Ну вчера мало кто слышал новости обо мне, слухи только начали расходиться. Не знаю, что будет сегодня, после статьи… Я с утра еще не выходил из кабинета. Пойти что ли в ресторацию выпить кофе? — усмехнулся он.

— Да Вы с газетой туда пойдите и разверните на той странице, где статья о Вас, — покачал головой доктор Милц.

— Нет, я ее лучше вслух зачитаю. А потом отвечу на все вопросы… - с сарказмом сказал Яков Платонович. - Александр Францевич, от молвы ведь не спрятаться, все равно будут кости перемывать…

— Вместо ресторации Вы лучше сходите домой, расскажите Анне Викторовна о статье, — посоветовал доктор. — Ее ведь тоже в покое не оставят.

Как ему самому не пришло в голову очевидное? Увидев публикацию, он должен был немедленно сказать об этом Анне, пусть бы он и пришел в участок на несколько минут позднее. Он же пробежал глазами статью, подумал о ней несколько мгновений и, как только переступил порог кабинета, зарылся в текущих делах — пока к нему не пришел доктор.

— Этого я и боюсь. Что выпады будут не только в мою сторону, но и в сторону Анны.

— Анна Викторовна — человек сильный, как и Вы, Яков Платонович. Вместе Вы справитесь. Да и многие люди будут на Вашей стороне.

По пути Штольман отправил короткую телеграмму Павлу. Он посчитал, что Павел был в праве знать, что тайна происхождения его племянника больше не является таковой.

========== Часть 12 ==========

После почты Яков Платонович пошел прямо домой. С горьким известием о том, что у них с Анной вскоре будут непростые времена.

Но для Анны статья уже не была новостью, у них дома был Виктор Иванович, который и принес ей газету. Штольману стало не по себе, что Анна узнала о статье от кого-то другого, пусть даже от отца. Он должен был сказать об этом Анне первый. А теперь получалось, что он откладывал, пока кто-то другой не станет дурным вестником.

— Яков! Про тебя Ребушинский написал в «Затонском телеграфе»…

— Аня, я знаю, поэтому и пришел домой — рассказать тебе. Извини, у меня не было возможности прийти раньше, — солгал он, отчего ему стало противно. — Сначала было много дел, а потом зашел доктор Милц, он тоже купил газету и хотел узнать, сколько там правды…

— Александр Францевич? Надеюсь, он был к тебе… снисходителен… — Анна не могла подобрать подходящего слова.

— Анюта, ну доктор Милц же разумный человек, — вступил в разговор Виктор Миронов. — Он прекрасно знает Якова Платоновича, чтоб изменить о нем мнение из-за подобных новостей…

— Виктор Иванович, Вы правы. Ничего в его отношении ко мне не изменилось. Но ему хотелось узнать, действительно ли я из Ливенов. Оказалось, живя по молодости в Петербурге, он даже сталкивался с Ливенами. Видел неоднократно второго брата Дмитрия и даже лечил Павла, когда он был подростком, ну и встречался по этому поводу пару раз с Дмитрием Александровичем.

— Как тесен мир… Яков, и он хорошо помнит Дмитрия?

— Нет, Аня, это же было очень давно, да и видел он князя всего ничего… Но помнит, что тот был грустным…

— Как жаль…

— А с чего ему было радоваться, если у него семья была только в мечтах? — показал проницательный Миронов на стоявший на пианино портрет Ливена с несостоявшейся семьей.

— Да, думаю, именно это и было причиной его печали, — согласился Штольман.

— А теперь придется горевать вам и нам с Машей… После этой статьи Вам, Яков Платонович, некоторые прохода не дадут. Хотя, конечно, будут такие люди как доктор Милц, которые встанут на Вашу сторону. Дай всем нам Бог сил выстоять в этой ситуации… А то ведь неизвестно, до чего люди могут дойти…

Через несколько дней Штольман стал своеобразным яблоком раздора в Затонске. Город почти что раскололся на два лагеря. Одни люди отнеслись к ситуации спокойно — чего в жизни не бывает? Штольман — не первый и не последний, кто родился от титулованного отца, не венчанного с его матерью. Некоторые — даже с определенной долей гордости, что у них в городе появился член княжеской фамилии. Ну не князь, что поделать, но все же. Яков Платонович был даже раза два-три назван Ваше Сиятельство, хотя таким и не являлся. Первый раз он пытался объяснить, что он не имеет на это права, но потом махнул на это рукой. Попробуй объясни это приказчику в лавке. Для такого сын князя — князь, неважно, как он родился. Сиятельство так Сиятельство. По крайней мере, люди называли его так по причине своих заблуждений, а не изжелания поиздеваться. Или уколоть. Как сделал это однажды его тесть после их размолвки.

Другие считали позором, что в таком приличном городе как Затонск в полицейском участке в начальстве был человек со скандальным происхождением и даже приходили делегацией к Трегубову, чтоб Штольмана перевели куда-нибудь подальше от Затонска. Приходили дважды, в разном составе. Что если у него не только постыдное происхождение, сомнительная репутация как у мужчины, но и как полицейский он не безгрешен? От такого всего можно ожидать.

Один задержанный, подозревавшийся в краже драгоценностей из дома купца, отказался давать Штольману показания, прямо заявив, что хоть он, возможно, и вор, он не собирается разговаривать с фараоном, которого мать принесла в подоле… Штольман тогда стиснул зубы, а вот Коробейников рассердился не на шутку. Сказал, что если он не возьмет свои слова обратно и не извинится, он получит по полной за оскорбление полицейского чина при исполнении — помимо обвинения в краже.

В городе произошло еще две драки, связанных с новостями о Штольмане. В первом случае пьяные просто подрались, выясняя свою правоту насчет сплетен о чине из полиции. Во втором — один горожанин, услышав похабные слова о Штольмане, которого знал лично, не задумываясь врезал кулаком по лицу его обидчику.

Слухи, дошедшие до Штольмана, были следующими. Мать Штольмана была содержанкой князя, от него она и затяжелела. Незаконный сынок был весь в папашу, такой же распутник… У него самого внебрачные дети были раскиданы по всей Империи, от Польши до Сибири, а в Петербурге так он и вовсе значительно увеличил количество населения. Бастарды были прижиты им с женщинами, начиная благородными дамами и заканчивая публичными девками… Правда, никому в заведении маман, постоянным клиентом которого он был, потомства он не оставил… Первую свою невесту Штольман свел в могилу, разбив ей сердце, так как, будучи помолвленным, открыто сожительствовал с той мамзелькой, которая потом приехала за ним в Затонск, с фифой фрейлиной… Дочку адвоката Миронова он совратил еще прошлым летом, а то и раньше. Поэтому бедняжка и не смогла выйти замуж за князя Разумовского. Князь вызвал похотливого столичного хлыща на очередную дуэль. И был подозрительно вовремя кем-то убит. И тогда уже адвокат пригрозил ему дуэлью, если он не женится на его дочери. А, может, он так и не женился, а жил с ней во грехе, свадьбы-то ведь никто не видел…

Изо всего потока гнусностей только одна сплетня в какой-то мере соответствовала действительности. Что он соблазнил дочь адвоката. И то он женился на ней и женился по любви, а не под угрозой Миронова лишить его жизни на дуэли…

Ему было очень неприятно, что люди судачили о его матери, но он этого ожидал, если женщина родила не от мужа, а от другого, то пересуды будут непременно… Внебрачные дети, правда, не в таком количестве, как ему приписывали — не такое уж редкое явление для мужчины, имеющего репутацию волокиты как у него, так что грех обижаться на подобную выдумку, как и на ту, что он был клиентом борделя… И ему было совершенно безразлично, что за слухи ходили о нем и Нежинской, даже если в них еще и фигурировала какая-то мифическая невеста…

Больше всего его задела сплетня о том, что он как подлец обошелся с Анной. Именно потому, что она касалась Анны, его Анны. Он совратил Анну прошлым летом, а то и раньше?? Да если бы он задался целью, он мог бы воспользоваться моментом уже тогда, когда она потянулась к нему своим первым девичьим поцелуем, а он поцеловал ее в ответ… Он мог бы позволить себе немного больше… А со временем не совратить, конечно, но зайти гораздо дальше невинных поцелуев… целовать и ласкать ее как любовник… Как любовник? Эка, Яков, куда тебя занесло… Как любовник??! Неужели некоторые люди действительно думали, что они с Анной уже давно были любовниками?? Для этого, вроде как, не было повода… Не было повода?? Яков, да будь честен хоть с самим собой. Поводов для подобных подозрений у людей было более чем достаточно. Прогулки вдвоем, когда он держал руку Анны в своей, а она была даже без перчаток… Когда он целовал и ласкал ей руку, и ему было все равно, был ли кто-то рядом… Когда он утешал Анну, обнимая ее и вытирая ей слёзы… Когда Анна обнимала его в участке… Или колотила своими кулачками по его груди… Когда он приревновал ее к Буссе в конце концов. Какому мужчине есть дело, с каким другим мужчиной проводит ночи женщина, если только это не его женщина. ЕГО женщина… Бог ты мой, для людей, которые проходили мимо и лицезрели эту сцену, он мог выглядеть как старый любовник или даже муж, который приревновал свою женщину к молодому любовнику… А ревность Анны, когда в ответ на его реплику, что всем было бы лучше, если бы она уехала в Петербург, она вспылила и ляпнула про его утехи с Нежинской. Подобные выпады были возможны только в случае, если он был ее мужчиной, ее любовником… Вроде бы никого поблизости не было, но теперь он уже не был уверен, что никто не слышал этой ссоры… Да, его видели с Нежинской. Но кто запретит мужчине иметь двух любовниц? Вон у здешнего купца их был целый хоровод… То, о чем он мечтал многие месяцы — чтоб Анна стала его женщиной, некоторым людям, по-видимому, тогда казалось уже давно сбывшимся событием…

Штольман держал все в себе несколько дней, он не хотел просвещать Анну насчет слухов, жалея ее, но чувствовал, что был уже на грани. Он мог сорваться и наделать глупостей… Или мог открыть ей хотя бы часть того, что лежало тяжелым камнем у него на душе. Ему казалось, что он уже больше не в состоянии нести этот груз в одиночку. Да, он был сильным человеком. Сильным в отношении очень многих вещей, но, как оказалось, не всех. И поэтому в один из вечеров на вопрос жены, о чем он задумался, он уже не смог смолчать:

— Аннушка, про нас с тобой ходят слухи… дурные слухи…

— Про то, что мы с тобой стали любовниками задолго до свадьбы?

— Ты знаешь?? — удивился Яков Платонович.

— Знаю… Но ведь это было бы недалеко от правды… Если бы ты позволил… Яша, я хотела твоих поцелуев… жаждала твоих ласк… мечтала, чтоб между нами было хотя бы это… если невозможно большее… — Анна покраснела от своего признания.

— Аня?? И ты думаешь, что я бы смог долго продержаться, если бы мог целовать и ласкать тебя? Позволил тебе ласкать себя? После скольки раз я бы окончательно потерял голову и произошло то, что было в гостинице? Или это случилось бы в самый первый раз? Аннушка, я не только люблю, но и уважаю тебя. Ты знаешь, что я не мог тогда жениться — из-за своей службы. А стать только любовниками, даже если мы оба хотели принадлежать друг другу, это не то, чего бы я хотел с любимой женщиной, которую ждал всю жизнь… Аня — ты не легкомысленная кокетка, не падшая женщина, чтоб я спокойно отнесся к тому, что о тебе говорят подобное!.. Анна, а позволь спросить, как до тебя дошли эти сплетни? Только не говори мне, что кто-то посмел сказать тебе это в лицо!

— Ну как тебе сказать…

— Анна!! Кто это был?? И что именно сказал?? — выражение лица Штольмана не предвещало ничего хорошего.

— Да какая разница…

— Нет, разница есть! Мне почти все равно, что люди могут думать по этому поводу. Но я не собираюсь оставлять это безнаказанным, если у кого-то хватает наглости говорить тебе об этом!

— И что ты собираешься сделать, если я скажу?

— Сначала выбью из него душу, а потом притащу его за шкирку, заставлю встать перед тобой на колени и просить прощения! — в запале сказал Яков Платонович. Почему-то ему не пришло в голову, что такое мог бы сказать человек, которого можно было бы вызвать на дуэль.

— Слава Богу, с женщиной ты так вести себя не позволишь…

— С женщиной?? Анна, тебе сказала подобное женщина??

— Ну, она сказала это не прямо мне. А в моем присутствии другой даме. Что разве стоит удивляться твоему поведению, если у мужчин твоей семьи это в крови — заводить шашни с девицами. Ладно ты хоть не наградил меня байстрюком, как твой отец твою мать…

— Что??? И я только сейчас узнаю об этом??

— Яков, а что бы изменилось, скажи я это тебе парой дней раньше?

— Ну в общем-то ничего… Если иметь ввиду, что я действительно не могу ничего поделать…

— Я вот тоже ничего не сделала. Нет, сделала вид, что не слышала, хоть это и было сказано громко, специально для меня. А ведь могла бесстыднице глаза выцарапать. Или притвориться, что могу на нее наслать порчу…

— Аня, я не представляю, что бы ты могла кому-то выцарапать глаза. Это не в твоем характере.

— Думаю, за тебя могла бы, — мрачно сказала Анна.

— А что там про наслать порчу?

— А что? Ходили же раньше про меня слухи, что я ведьма…

— Аня, насчет слухов. До тебя, наверняка, доходили и другие слухи обо мне… Ты ведь просто не хочешь меня расстраивать лишний раз… Разве я не прав?

— Но ведь и ты молчишь как рыба… Все в себе держишь…

— А что, я должен был тебе рассказать, что, по мнению некоторых, я осчастливил незаконным ребенком чуть ли не каждую женщину, с кем когда-то был близок? — вспыхнул Штольман. — Это уж точно не то, что ты была бы рада услышать…

— Ну по крайней мере их ты осчастливил. Потратил на них свою мужскую силу, которой не досталось мне…

— Что?? — закашлялся Яков. — То есть я так поистаскался, что теперь не в состоянии быть мужчиной со своей женой??

— Ну примерно…

— Однако… Вот таких слухов до меня не доходило. Вот ведь у людей какая бурная фантазия — от распутника, который бросается чуть ли не на любую женщину, до никчемного мужа молодой жены… Не знаю, что и лучше…

— Ну, наверное, лучше муж, бросающийся на молодую жену, — хихикнула Анна.

— Аня, тебе весело, а мне плакать хочется.

— Оттого, что люди такие злые и говорят о тебе такие гадости? — Анна внимательно посмотрела на Якова.

— Нет, о тебе. Что тебе достался такой муж, за которым может быть стыдно быть замужем…

— Да полно тебе, Яков. Это ведь больше от зависти, что у нас с тобой все хорошо.

— Это и так понятно. Новости про мое происхождение стали просто поводом, чтоб вылить на нас потоки грязи, чего некоторые раньше и хотели бы сделать, но не могли себе позволить. А сейчас я как прокаженный…

— Но люди ведь от тебя не шарахаются.

— Да смотря кто…

— Яков! Это правда??

— Аня, ну зачем тебе это знать? — Штольман уже понял, что сказал лишнее. Теперь Анна будет беспокоиться еще больше.

— Как зачем? — удивилась Анна. — Я же тебе не посторонний человек.

— Аннушка, конечно, ты мне не посторонний человек, — он обнял жену. — Ты — мой самый близкий человек, и поэтому я не хочу, чтоб тебе было больно… — сказал он и добавил почти неслышно, — как мне… Все же хорошо, что есть люди, которые от нас не отвернулись… Просто я не говорил тебе этого, иначе бы пришлось рассказывать и о другом.

Они оба скрывали то, что могло принести другому боль. Анна рассказала Якову отнюдь не обо всех слухах, которые до нее дошли, и она знала, что он поделился с ней тоже не всеми. Она вообще боялась затронуть эту тему, так как прекрасно помнила состояние Якова в Петербурге и не хотела повторения. Она не хотела и того, чтоб Яков знал, что она плакала, когда узнавала слухи от отца, которого просила не утаивать от нее того, что он слышал в городе о Штольмане… Один из слухов был о том, что ее муж периодически захаживал в бордель как клиент. Что же, Штольман действительно бывал несколько раз в заведении — по службе. Но ведь даже ей самой как-то пришла в голову нелепая мысль, что он мог пойти туда после их ссоры за утешением. Что же касается других людей, то было логично, что в их представлении мужчина, имевший репутацию ловеласа, время от времени посещал заведение, даже если у него была молодая жена… От маменьки она узнала, как новости о Штольмане сказались на ее семье. Отец потерял одного прибыльного клиента, так как тот отказался от услуг адвоката, имевшего зятя со скандальной славой… Все это ее мужу знать не следовало… Но она могла поделиться с ним тем, о чем он сам только что сказал — о людях, которые старались их поддержать.

— Да, Яков, хорошо, что такие люди есть. Ко мне как-то приходил Егор Фомин. И приносили записку от Бенциановой…

— А мне записку от Аглаи Львовны…

Анна и Яков посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Поддержать постоянного клиента?

— Именно. Так ты и об этом знаешь?

Анна кивнула.

— Плакала небось, когда об этой сплетне услышала, — уже серьезно спросил Штольман, прижимая жену к себе.

— Было дело…

— Аннушка, не нужно. Слухи, конечно, нелицеприятные. Но ведь не все так плохо, как могло бы быть… Да и надеюсь, что в скором времени все повернется к лучшему… Не может же это продолжаться вечно… Что-то же должно измениться…

— Я тоже надеюсь… — Анна погладила Якова по волосам. — Но ты ведь и сам знаешь, это зависит не от нас…

На следующий день около полицейского управления остановилась карета. С гербом. С кучером и лакеем. Лакей открыл дверцу и помог из нее выйти своему хозяину. Господин был одет по последнему крику моды, в его руке была трость с серебряным набалдашником, на пальце — причудливый перстень, в котором переливались драгоценные камни. Господин огляделся с таким видом, будто его карета остановилась посреди навозной кучи, и тяжело вздохнул — для пялящихся на него местных жителей. И усмехнулся — про себя. В Затонск прибыл его Сиятельство князь Павел Александрович Ливен.